---------------------------------------------------------------
© Copyright Макс Черепанов, 1998
Email: hobober@hotmail.com
Date: 20 Jan 1999
Фантастический рассказ предложен на номинировяание в литконкурс "Тенета-98"
http://www.teneta.ru
---------------------------------------------------------------
"И думая, что дышат просто так,
Они внезапно попадают в такт
Такого же неровного дыханья..."
В.Высоцкий, "Баллада о любви".
Собственно, была уже почти не весна -- последние числа мая. Я шел по
улице, щурясь от света в лицо... Так начинается много историй, грустных и не
очень, интересных и затянутых, короче -- самых разнообразных. Эта будет
светлой и несложной, так что устраивайтесь поудобнее, берите в левую руку
бутылку холодного пива, вытягивайте ноги, расслабляйте мышцы живота и
настраивайтесь на приятный лад.
Автопилот вел меня обкатанным до полного отключения маршрутом -- от
троллейбусной остановки к двухэтажному серому зданию. Как обычно, я думал о
своем, стараясь не наступать на трещины в асфальте, и информация от органов
чувств поступала в мозг с задержкой в пару секунд. Поэтому, увидев нечто
интересное, я остановился совсем не сразу, а предварительно пройдя по
инерции метра четыре. Остановился, и пытаясь вспомнить, что же это такое
было, открутил пленку немного назад. Мимо меня промелькнула девушка... да,
девушка, моих лет, или годом-полутора старше, с двумя сумками в руках, по
всей видимости, довольно тяжелыми. Я оценивал отпечаток ее образа в своей
кратковременной памяти. Лицо -- пять баллов. Фигура -- пять баллов. Глаза,
походка...
Я обернулся.
Она стояла там, где мы прошли мимо друг друга, уронив сумки на землю и
устало вытирая пот со лба тыльной стороной ладони. Движение ее руки было
холодным апельсиновым соком, льющимся на внутренности, очерк скул -- взмывом
жара в груди, скрещенные ноги -- пустотой в горле. И все равно я ушел бы,
позорно сбежал -- в ногах уже дремал отсроченный приказ унести меня дальше
через мгновение... в семнадцать лет одна мысль о том, чтобы заговорить с
девушкой на улице, внушает неодолимый ужас. И еще надо знать меня -- я шел
не куда-нибудь, а заниматься с компьютером, своего тогда еще у меня не было,
а ради этого занятия я мог бы пропустить все что угодно, хоть конец света.
Но...
Она оглянулась тоже. Наши взгляды встретились, и мои колени дрогнули,
готовясь сделать шаг прочь -- привычка сильнее новизны. Но тут она
улыбнулась, и этой улыбкой меня сгребло за воротник, подтащило к ней и
заставило принять позу ухаживания номер два.
-- Привет, -- сказал я, теряясь от собственной тупости. Какой "привет",
мы же совсем друг друга не знаем.
-- Привет, -- ответила она, поправляя волосы правой рукой. Ее взгляд
стрельнул по мне -- от кроссовок до головы, задержался на лице, и долгих
полсекунды мы смотрели глаза в глаза, а потом синхронным движением потерли
себе нос, заметили это и рассмеялись. Все вдруг стало легко и просто.
-- Меня зовут Ольга, -- продолжала она, -- для тебя просто Оля.
"Для тебя"...
-- Меня зовут Максим, -- ответил я в тон ей, -- но... для друзей и для
тебя -- просто Макс. Тяжело нести?
Она легонько пнула сумку.
-- И не говори. Это все из-за лени -- набираю продуктов сразу на
неделю, достает каждый день бегать. Вот и мучаюсь...
Я храбро схватил сумки.
-- Хочешь помочь? -- она лукаво улыбнулась, -- ну давай...
И пошла впереди.
Довольно скоро стало понятно, что Оля не зря так устала -- сумочки
оттягивали руки довольно солидно, и уже метров через сто я весь взмок, а
запястья и плечи стало жечь. Пот стекал по шее и по бокам, но гордость не
давала признаться в своей слабости.
-- Постой, -- вдруг сказала Оля и присела на одно колено, -- кажется,
шнурок развязался.
Я блаженно отдыхал целую минуту, пока она возилась с обувью, совершенно
заслонив опавшими вниз светлыми волосами свои кисти. За все то время, что мы
волоклись по тротуару, она приседала еще два раза или три.
Только много времени спустя до меня дошло, что на ее туфельках нет и не
могло быть никаких шнурков.
С грехом пополам добрались мы наконец до коричневой пятиэтажки.
-- Вот мой подъезд, -- сказала она, -- доведи до конца хорошее дело, --
короткая улыбка, -- подними этот хлам на третий этаж...
"Третий... Почему не тридцать третий?" -- тоскливо думал я, ступая по
лестнице вверх раза в два медленнее, чем мог бы. Сейчас я донесу сумки... и
наше знакомство, так приятно начавшееся, рискует безвременно оборваться.
Хруст ключа в замке.
-- Заноси! -- скомандовала она.
Я вволок поклажу в коридор. От двери слева пахнуло лекарствами, травами
и смертью. Оля вошла следом:
-- Во-о-он туда, на кухню...
Бросив сумки у плиты, я развернулся обратно и услышал, как закрылась
дверь и захрустел замок. Тонко запела в голове нотка тревоги. На мой
вопросительный взгляд Оля сделала неопределенный взмах рукой в сторону
закрытой двери:
-- Там бабушка... она сильно болеет... очень сильно. Не встает.
-- А-а, -- протянул я.
Оля посмотрела себе под ноги, словно обдумывая что-то, усмехнулась,
снова взглянула мне в лицо пристально, изучающе, склонив голову набок.
-- Спасибо, что помог донести.
-- Пожалуйста...
-- Но просто "спасибо", наверное, будет мало -- сказала она, словно не
слыша меня, и чертики прыгали у нее в глазах. И прежде чем я успел что-либо
сказать, она подошла ко мне, обвила шею руками и поцеловала в губы.
Гром и молнии, фейерверк в голове. Конечно, случалось раньше играть в
любовь, но... не так. Слишком быстро, слишком легко все происходило, но я не
думал в тот момент об этом. Я ощущал только ее губы, теплые и упругие, и
совершенно терял самообладание. Со зрением у меня уже тогда было неважно, но
как в детской песенке поется -- "не вижу солнца я и не читаю сказки, зато я
нюхаю и слышу хорошо". Я чувствовал, как она пахнет вся, от шампуня волос до
запаха кожи новых туфель. Секунда, другая, и на несколько мгновений у меня
поехала крыша -- я обнял ее, ощущая подушечками пальцев, какое на ней тонкое
платье, привлек к себе, слишком сильно и резко. Она отняла голову, немного
удивленно взглянула в лицо, и шутливо забарабанила кулачками по груди:
-- Отпусти!
Я вскинул руки, как по команде "хенде хох!", отчаянно пытаясь понять,
не испортил ли все, жалобно сказал:
-- Извини.
-- Ничего, -- она снова пристально смотрела мне в лицо, -- ты хороший.
Умный, не злой -- я сразу это поняла.
И, отвернувшись к плите:
-- Чаю хочешь?
-- Что? А, чаю... Хочу, конечно!
Оля загремела какими-то тарелками, кастрюлями. Бросила через плечо:
-- Не стой, садись. В ногах...
-- Правды нет, -- закончил я, садясь. Моя любимая пословица.
Потом мы пили чай с вкуснейшим печеньем и беседовали -- сначала немного
неловко, с паузами, притираясь друг к другу, потом свободнее, раскованнее,
все чаще звучал веселый смех. С ней удивительно легко говорилось -- не так,
как с интеллектульно продвинутыми сверстниками, а просто приятно было
находиться рядом. Красоту ее никто не назвал бы идеальной, но зато -- очень
и очень в моем вкусе и стиле. Я начинал понимать, почему некоторые сходят с
ума...
А ситуация вырисовывалась такая -- вообще-то жила Оля с предками в
Омске, а в этой квартире у нее обитала бабушка, ухаживать за которой ее
здесь и оставили. Бабка была довольно плоха, и Оле приходилось туговато. А в
остальном -- вполне сносная жизнь, только слишком серая и однообразная.
-- Я помираю со скуки, -- говорила она, помешивая ложечкой чай в
стакане, и делая при этом такую гримаску, что никаких сомнений в том, что
она действительно помирает со скуки, не оставалось.
-- Хочешь, книг привезу? -- предлагал я. Это выглядело бы немного
смешным с почти любой другой девчонкой, но только не с Олей -- по пробным
шарам, закатанным в разговоре, я понял, что ей знакомы и Стругацкие, и
Хеллер, и Апдайк -- пусть не так глубоко, как мне, но более чем достаточно
для ее пола и возраста.
-- Книги -- это хорошо, -- задумчиво говорила Оля, и ложечка звякала о
стекло стакана, -- но это не все...
-- Что же еще? -- терялся я.
-- Сводил бы ты меня куда-нибудь... -- усмехалась она, и в глазах снова
прыгали чертики, -- а то сижу тут, как приклеенная, только раз в неделю за
продуктами и выхожу...
-- В кино? -- после минутного раздумья предложил я, -- а то ресторан я
не потяну... кафе какое-нибудь еще куда не шло, но я хороших рядом не знаю.
А на дискотеки я не хожу. Танцевать не умею, и вообще...
-- Кино? -- глядя в потолок, облизывая ложку, -- кино-о-о... Кино --
это вариант.
-- Тогда -- в "Урал", -- решил я, -- не помню, что там сейчас идет, но
что-то такое неплохое. Пойдем прямо сейчас?
-- Сейчас? -- переспросила она и посмотрела на закрытую дверь. Словно в
ответ, из-за нее донесся звук -- даже не стон и не зов, а какой-то нутряной,
утробный хрип, от которого передергивало.
-- Подожди, я быстро, -- озабоченно сказала Оля, открыла ящичек в
тумбочке, зашелестела там, звякнула чем-то стеклянным. Исчезла за дверью.
Не было ее долго, больше часа. Я прикончил все печенье и уже начал
уставать от ожидания, когда она снова появилась в коридоре, усталая и
взлохмоченная.
-- Ты знаешь, -- сказала она, -- наверное, сегодня ничего не выйдет.
Сегодня я вне игры.
-- Понятно, -- пожал я плечами, -- жаль...
За дверью снова завозились, захрюкали.
-- Тебе помочь? -- спросил я, больше из вежливости, чем действительно
желая это сделать.
Ольга иронично посмотрела на меня и почему-то на мои руки.
-- Ты умеешь ставить уколы? Или выносить судно?
Оставалось только отрицательно помотать головой.
-- Вот видишь...
Слышно, как щелкают ходики на стене.
-- Ладно, -- сказал я, -- ну, тогда я пошел.
-- Ты что, обиделся? -- удивилась она, и жалобно добавила: -- не
обижайся, Максим...Макс. Просто здесь мне действительно лучше самой. Знаешь
что -- приходи завтра? Часа так в четыре.
-- Утра? -- пошутил я.
-- Балда... конечно вечера, -- и вдруг, с неожиданной тоской: -- только
ты обязательно приходи, слышишь? Обязательно...
Дернулось не в такт сердце, захолодило грудь. Новые ощущения.
Поддавшись порыву, я взял ее руку в свою, поднес к груди и крепко сжал, так,
что хрустнули кости -- по-моему, я сделал ей больно, но она даже не
поморщилась.
-- Я приду. Точно. В четыре?
-- В четыре... -- повторила она, привстала на цыпочки и поцеловала
меня, легонько, просто мазнула губками по щеке.
По лестнице я спускался, как пьяный, и потом, уже сидя в конторе, за
дисплеем, долго не мог собраться с мыслями. Неужели оно? Рассудок уверенно
каркал -- чушь! Еще один облом, самообман... "Посмотрим" -- сказал я ему,
сосредоточился, и пальцы пустились в свой привычный, отточенный годами танец
по кнопкам...
Из дома назавтра я вышел в полчетвертого. Полчаса -- пустяк для двух
остановок, но как нарочно, я забыл и никак не мог найти ее дом -- подводило
всегдашнее неумение ориентироваться. Проплутав около часа, я все же вышел на
него, когда уже почти совсем отчаялся, пулей взлетел по лестнице, позвонил.
С той стороны подбежали к двери, она распахнулась... На пороге стояла Оля,
ее глаза чуть покраснели и припухли. Плакала?
-- Ты... -- просто сказала она, -- я думала, не придешь.
-- Ты что, -- улыбнулся я, подошел, зарылся лицом в ее волосы и она не
отстранилась, -- я же обещал.
-- Обещал -- мало ли, -- улыбка, взгляд внизу вверх, -- это только
слова, верно?
Поцелуй, длящийся половину вечности или около того.
-- Куда пойдем? В этот, как его... урал?
-- Точно. Ты готова?
Наклонила голову вправо, прислушивается к себе.
-- Да... Вроде.
-- А ее... не боишься оставлять? -- кивнул я в сторону закрытой
комнаты.
Она посмотрела на дверь, прикусив губу.
-- Я ей снотворное дала... много. До вечера будет спать, наверняка, --
-- сказала она, словно уговаривая себя.
Я вдруг испугался, что ее опять захомутает стон-хрип, и заторопился:
-- Ну тогда пойдем, чего стоять.
Она оглянулась еще раз вокруг себя, махнула рукой и вышла на лестничную
площадку. Я захлопнул дверь.
До "Урала" -- всего одна остановка. Мы прошли ее пешком, весело болтая.
Оля держала меня под руку, но это совсем не мешало идти -- не то она
идеально подстроилась под мой шаг, не то просто темп совпадал. Встречные
сверстники замедляли шаг, оглядывались -- я замечал это боковым зрением, и
ухмылялся про себя. Достаточно я расстраивался -- теперь ваша очередь.
Билеты имелись в наличии, и даже не пришлось ждать -- сеанс начался
минут через десять. Сначала промелькнул "Ералаш", и мы даже немного
посмеялись -- не самый тупой выпуск, из старых... а вот фильма я не помню.
Напрочь. Наверное, это была хорошая лента -- зал смеялся несколько раз, и
вообще вел себя тихо. Я гладил ее шею, перебирая пальцами волосы -- Оля
смотрела на экран, но начинала улыбаться и наклонять голову в сторону, когда
я теребил ее за ухом -- показывала, что ей это приятно. Белый отсвет экрана
выхватывал из мрака ее лицо. Неа, не помню, что за фильм мы смотрели...
Когда выходишь из кинозала на солнечную улицу, все видно как-то
особенно четко. Невозможно было не заметить легкую тень, упавшую на ее лицо,
и плотно сжатый рот. Я наклонился к ней, заглядывая в глаза, пытаясь понять,
угадать... нетрудная задача.
-- Не хочешь возвращаться туда?
Едва заметный кивок.
-- Какие проблемы! -- не убирая руку с ее плеча, я обернулся через
свое, -- кино тебе еще не надоело?
-- Нет... с тобой я могу смотреть его бесконечно.
-- Тогда -- что тут у нас... узник замка Иф? Старо, но зато две серии.
Целых две серии ее голова лежала на моем плече, а ее рука -- в моей. Я
гладил ее ладонью второй руки, она тихонько хихикала и время от времени
сбрасывала ее с себя, и все начиналось сначала. Один раз в порыве игривости
Ольга куснула меня за плечо, и от неожиданности я негромко вскрикнул. Вокруг
зашикали. Да что они понимают в киноискусстве...
Тягомотина на экране еще не кончилась, когда Ольга привстала и потянула
меня за собой.
-- Оль, ты куда? Еще не все -- сейчас он будет Кадруссу алмаз
впаривать...
-- Пойдем, -- тихо сказала она, -- не люблю толпу.
Двумя тенями -- светлой и темной, мы скользнули к выходу. Небо снаружи
приятно порадовало привыкшие к темноте глаза густосиреневым цветом. Мельком
бросил взгляд на часы -- почти десять. Засиделись...
Обратно пошли тоже пешком, но когда к остановке подрулил троллейбус,
глупо было не воспользоваться случаем -- запрыгнули, весело смеясь. В салоне
горел свет -- для нас, единственных пассажиров. Мы целовались у приоткрытого
окна и едва не проехали свою остановку. Вылетели из коробки на колесах, как
на крыльях, и...
-- Ваши билеты.
Шум отъезжающего троллейбуса.
Я показал проездной что-то жующему детине в кепочке. Второй, пониже
ростом и с крайне неприятной физиономией, вопросительно оттопырил нижнюю
губу на Ольгу.
-- Ой, а у меня нет, -- пискнула она.
Трудно, ох трудно переключаться с лирического настроя на боевой.
Тот, что в кепке, растянул в улыбке щетинистые щеки.
-- Штраф платите...
Деньги у меня были, и я уже даже сунул руку в задний карман джинсов...
но что-то контролеры эти мне не нравились. В такой час... и где
троллейбус-конура?
-- Минуточку, -- развязно сказал я, и левым плечом стал постепенно
оттеснять Ольгу назад, -- разрешите взглянуть на ваше удостоверение.
Второй вынул из кармана какую-то корочку, махнул ей и собрался сунуть
обратно, но я перехватил его руку -- Олино присутствие придало мне наглости
и уверенности в себе, и поднес к глазам. Прочитал разворот, подслеповато
щурясь.
-- Это пропуск на проходную, ребята. Не морочьте мне голову. Пошли,
Оль...
Удара я ждал от типа в кепке, так оно и получилось, и я даже успел
среагировать -- убрал голову с линии атаки, захватил его руку и что было
силы вывернул. Сколько себя помню, в секции на кумитэ ни разу не получалось
сделать этого толком, а здесь -- надо же. "Контролер" наклонился вперед,
следуя за своей выгнутой рукой, и я дважды пнул его, метя в солнечное
сплетение -- и не майей и не йокой даже, а каким-то судорожным дрыгом ноги.
А потом мощным ударом в ухо меня снесло на асфальт -- второй явно не дремал.
Упал я неудачно -- отсушил локоть и звезданулся головой. Боль запрыгала
в голове и руке -- пожалуй, будь дело в спортзале, я не стал бы вставать.
Лежал бы так и лежал...
Вскрикнула Ольга. Меня подбросило вверх, и поднимаясь, я успел увидеть,
как второй отшатывается от нее с грязной руганью, прижимая ладони к лицу.
"Молодец, девочка" -- мимоходом подумал я, краем глаза наблюдая у нее
вариант стойки "кошка, защищающая своих детенышей". Крикнуть бы ей "беги",
за минуту авось не замесят, а там видно будет. И в догонялки можно будет
поиграть... но ведь только она не побежит -- я был уверен в этом. Ни за что.
Мотнул головой, вытряхивая из нее лишние мысли и нарастающий звон,
переключился на кепчатого. Падая, я отпустил его, и он тоже поцеловался с
асфальтом. Теперь он бодро вставал -- брюки в пыли, морда искажена злобой.
Кепки уже нет, надо лбом -- грязно-рыжие вихры. Что же с ним делать --
такого амбала просто так не завалить, он тяжелее меня кило на сорок... По
глазам, решил я, и пальцы сложились в "лодочку". Ну давай, падла, кидайся...
Между тем выражение на его физии изменилось -- он испуганно смотрел
куда-то через мое плечо. Старый прием, кого на блесну ловишь, рыжий ублюдок?
Второй отнял руки от лица... Хорошо иметь длинные ногти, молодец Оля. Но
задача осложнилась -- теперь их было двое, и я дернулся влево, пытаясь
закрыть ее от обоих. Цап-царап -- это хорошо, но только на один раз. Второй,
продолжая ругаться, качнулся мне навстречу, но кореш сгреб его за плечо,
вякнул что-то -- и они с космической скоростью вдарили бегом по тротуару,
уже через пару секунд растворившись в промежутке между домами.
Только тогда я оглянулся. Вот те на -- нет, определенно по крайней мере
на сегодня я временно стал экспертом в удаче: от поворота к нам медленно
ехал милицейский газик со включенными фарами. Как загипнотизированные, мы
стояли и смотрели на приближающийся автомобиль.
-- Поздно гуляете, -- сказал мне из окна белобрысый милиционер, совсем
молодой, может на пару лет меня старше. По-моему, он был здорово пьян.
Я ничего не ответил, и похоже, поступил правильно. Газик так же
медленно проехал мимо.
-- Сволочи, -- с глубинной, нутряной ненавистью негромко бросила Ольга
вслед удаляющимся стоп-огням, сжимая мой локоть.
-- Ерунда, -- сглотнув, отозвался я, -- больше не сунутся...
-- Ты не понимаешь, -- сказала она, увлекая меня через дорогу, -- те,
что в машине -- много хуже тех, что убежали.
Пришел "отходняк" -- всю дорогу до Олиного дома меня мелко трясло, я
нервно оглядывался по сторонам -- она же, наоборот, шагала ровно и спокойно,
задумавшись о своем.
Ухо ломило, оно наверняка покраснело и распухло, в голове тихонько
звенело. Хорошо он мне врезал... Кастетом, что ли? Вряд ли, кровь бы была...
да и не встал бы я после кастета, скорее всего. У самого подъезда перед
глазами поплыло "молоко", я пошатнулся и прижал ладонь к голове. Неужели
сотряс? Хреново...
-- Ты что? Голова, да? -- очнулась Оля, с неподдельной, искренней
тревогой вглядываясь в мои мутнеющие глаза.
-- Порядок, -- с трудом разлепляя губы, выдавил я, -- ну что, в
подъезде с тобой авось ничего не случится... пока, я пойду...
-- Куда это ты пойдешь? -- изумилась она, -- ну-ка стоять! То есть что
я говорю -- пошли ко мне!
-- Неудобно, -- отвечал я, уже плохо соображая.
-- Я тебе дам неудобно! Ну-ка вперед!
Невзирая на мое слабое сопротивление, она втащила меня по лестнице
наверх, накормила какими-то таблетками... "А что это?" -- "Глотай! Небось не
отравлю...". Возник откуда-то лед в полиэтиленовом мешочке, прижался к
пылающему уху. Сразу стало гораздо лучше.
Когда зазвучала тихая музыка, я решил было, что у меня глюки -- но
быстро убедился в наличии вполне прилично работающего мага на холодильнике.
"Когда я засну, снова буду один под серым небом провинций...". Я тихонько
подпевал, стараясь не потревожить дремавшую в черепе боль.
-- Нравится "Нау"?
-- Моя любимая группа, -- механически ответили губы. Я был там -- под
серым небом провинций и слышал ночные крики -- "возможно, это сигнал"...
-- Да? -- немного удивилась Оля, -- моя тоже...
И исчезла ненадолго за дверью, вернулась с прозрачной емкостью.
-- Давай по одной, -- залихватски разлила по рюмкам.
-- Да ты что -- таблетки, с алкоголем -- травануться можно.
-- Пей, я лучше знаю...
"А, все одно помирать когда-нибудь" -- подумал я и опрокинул рюмашку.
Напиток походил на дорогую водку -- шел мягко, легко, не драл горло. При
всем при том в нем угадывались нехилые градусы.
-- Уфф... спирт? -- поинтересовался я.
-- Угу... медицинский. Разведенный. Вот, заешь.
-- Хорошо идет, -- пробормотал я, прожевывая.
-- Еще бы. Эта пойдет еще лучше ( бульк-бульк ). Между первой и второй
-- перерывчик небольшой. Вздрогнули...
-- Ну ты даешь -- изумленно воззрился я на нее, -- я начинаю думать,
что ты из анонимных алкоголиков. Так спирт хлестать, да с присказками... Как
там дальше -- бог любит троицу, конь о четырех ногах, звезда о пяти
концах... шесть... ног у таракана? Семь цветов в радуге... Но про радугу уже
обычно под столом. Спаиваешь меня, что ли?
-- Чудак, -- смеялась она, -- когда спаивают, не пьют наравне. Я себе
наливаю ровно столько же. Или ты не выдюжишь супротив слабой женщины? Ам!
-- На "слабо" берешь? "Слабая женщина"... -- и я выпил тоже, -- видел
я, какая ты слабая...
-- Видел? -- и она лукаво щурилась, -- ничего ты не видел...
Бог любит троицу.
-- Стоп, -- она уперлась мне в грудь пальцем, -- тебя дома потеряют.
Нужно позвонить...
Я посмотрел в окно. Темно-сиреневый цвет неба уже перешел в черный. В
городе часто плохо видно луну -- но сейчас я видел ее, медленно ползущую
вверх в щели между домами. Бледно-белую, большую.
-- Оп-па! Как же я домой пойду? Троллейбусы уже поди не ходят...
-- Максим... -- ласково сказала она.
-- Что?
-- Ты на редкость тупой, -- добавила она ничуть не менее ласково.
-- П-почему?
Конь о четырех ногах.
Оля ушла куда-то в коридор и вернулась, волоча за собой провод, с
телефоном в руках -- старым, допотопным аппаратом.
-- Звони.
-- У т-тебя есть телефон? Что ж ты мне... мне голову морочила? Я тебе
сказал бы свой...
Звезда о пяти концах. Звезда... Звезды за окном, маленькие неяркие
городские звезды.
Закусывать не стал. Гудок, гудок.
-- Мммама?
-- Ты где шляешься, уже за полночь -- что я должна думать? У меня из-за
тебя спина разболелась...
-- Ты не б-беспокойся. Мы тут с ребятами...
-- Ты пил, что ли?
-- Ну, п-пил. А что?
-- Потом поговорим.
Биип, биип, биип...
-- Сколько там, говоришь, ног у таракана? -- спросил я Ольгу, поднимая
свою рюмку.
Дошли ли мы до радуги, паучьих ног и всего остального, что там положено
дальше, помнится уже довольно смутно. Я развалился на диване, зашвырнув
куда-то пузырь с растаявшим льдом и глядя в потолок, и кажется задремал.
Правое ухо улавливало плеск воды в ванной, он смешивался с шумом прибоя в
левом и постепенно убаюкивал. Магнитофон тем временем подавился "Непорочным
зачатием" и замолк. Тихо так стало, спокойно...
Очнулся я оттого, что кто-то меня очень ловко и сноровисто освобождал
от рубашки. Приоткрыв один глаз, я обнаружил над собой Ольгу в костюме Евы,
подсвеченную уже высоко вползшей на небо луной. Стало понятно, что я еще не
вполне проснулся.
-- Уйди, глюк -- сказал я ей.
-- Ах, так? Мы не спим, значит, прикидываемся? -- немало ни смущаясь,
прошептала она, и рубашка отправилась за пакетом.
-- Ты нереальна, -- объявил я Ольге, -- все не может быть так хорошо. И
кино, и уроды эти на остановке, и менты -- все как по заказу. Так в жизни не
бывает...
-- Бывает, -- сказала она, -- и я тому живое и... -- стягивая с моих
непослушных ног джинсы, -- неопровержимое доказательство.
И, схватив меня за нос:
-- Ну-ка, скажи еще раз "так в жизни не бывает".
Пришлось сказать. Получилось очень гнусаво и забавно. Она негромко
смеялась в кулак, и начало биться чаще обычного сердце, и стало холодно
спине...
Я стремительно трезвел. Все смешалось в моей бедной голове -- Фрейд и
Юнг, Ди Снайдер и книжки попроще. Она сидела рядом и водила пальцами по моим
ребрам.
-- Какой же ты худющий, -- качала головой.
-- Ты тоже не толстая, -- прошептал я и провел двумя пальцами линию от
ямки между ключиц до низа живота. Она поежилась, хихикнула.
-- Щекотно. У тебя пальцы холодные.
-- Это потому, что я сплю, -- объяснил я ей, -- а смерть и сон суть
одно и то же...
Она нахмурилась.
-- Спишь, значит?
И затрясла меня, укусила за ухо.
-- Эй-эй, все -- задыхаясь от смеха, отмахивался я, -- все, верю...
Ее лицо нависло над моим, загораживая луну, небо, мир. Глаза казались
огромными и блестели.
-- Знаешь, как эскимосы здороваются?
-- А? Н-нет...
-- Они трутся носами -- вот так... Здгаствуй...
-- Здравствуй -- прошептал я одними губами... -- здравствуй, Ольга,
хэлло, Ольга...
-- Можно нескромный вопрос? -- прошептала она в мое ухо, вытягиваясь
рядом.
-- Можно. Только не в это ухо -- оно ничего не слышит.
Оля перелезла через меня и ткнулась носом в другое ухо.
-- Можно?
-- Давай...
-- У тебя девушки раньше были?
Я нахмурился, подсчитывая.
-- Если три... нет, четыре раза целовался -- это считается?
Она боднула меня.
-- Не считается!
-- А сколько считается?
-- Сколько? Десять! Триста! Милл... м-м-м...
Если существует рай на земле -- его маленький филиал был в ту ночь под
светом луны в кухне этой типичной хрущевки, на старом диване, пахнущем мылом
и пылью. "А еще эскимосы... м-мосы... ммиау!" Скажут -- он говорит высоким
слогом о простых вещах... Нет. У меня была потом возможность сравнить -- и
рядом не стояло. То есть -- не лежало. Да ну на фиг...
Проснулся я от сильного запаха табачного дыма, и некоторое время не мог
понять, где нахожусь и что делаю на диване в чем мать родила. Голова гудела.
Наконец я сфокусировал взгляд и увидел Ольгу, сидящую в коридоре на стуле, с
дымящейся сигаретой в безвольно опущенной руке. Голова тоже устало опиралась
на руку, рука -- локтем на покрытое халатом колено. Под ненакрашенными
глазами легли тени. Я приподнялся, потянулся рукой за штанами.
-- Ты что, куришь? -- спросил вполголоса.
Она посмотрела на меня. Попыталась улыбнуться.
-- Вообще-то нет. Только когда ширнусь...
-- Не ври, плохо получается. Что случилось?
-- Да бабке совсем плохо... вот, скорую вызвала.
Скрипя зубами, я натянул трусы, штаны, рубашку. Подобрал с пола
неведомо как вывалившуюся записную книжку.
-- Я их встречу?
-- Да они знают. Не в первый раз.
Я упал обратно на диван, потер лоб.
-- Уфф...
-- Там еще спирт остался, в бутылке.
-- Тпрр... Не хочу.
-- Как голова, ухо? Можем, тебя им заодно покажем?
-- Фиг два... еще залечат.
Под окнами затормозили. Оля встала, пошла ко входной двери. Я протянул
руку к магнитофону... передумал, сел на стул и стал смотреть в окно.
Медленно-медленно начинало светать. Часа четыре утра. Елки-моталки, столько
всего за один день.
Слышно было, как люди в белом поднимаются по лестнице. Ольга открыла,
не дожидаясь звонка. В коридоре висело зеркало, и я увидел в нем входящих --
старушку-врача с восковым лицом трупа и молодого черноусого парня, похоже
фельдшера. Затопали в коридоре, хлопнули входной дверью, отворили
внутреннюю. "Сюда... Не разувайтесь...". Топ-топ-топ. Оля ушла с ними,
закрыла за собой дверь.
Я все-таки поставил музыку, очень негромко.
"Тот, кто дает нам свет.
Тот, кто дает нам тьму.
Но никогда не даст нам ответ
На простой вопрос -- почему?".
Под тоскливо-магнетический голос Бутусова время текло незаметно.
Сидеть, привалившись спиной и затылком к шершавой стене, было легко... И
когда в коридоре снова затопали, засопели -- я удивился "Так быстро?".
Кассета еще не успела отмотаться и в один конец...
-- Девушка, ну какая больница? -- усталый, приглушенный голос врачихи ,
-- она же умирает, это и слепому видно. Ее у нас просто не возьмут, и что
делать?
Неразборчиво.
-- Ну приступ снять... ну еще туда-сюда... вызывай, если опять будет
синеть.
И показала глазами, я хорошо видел это в немытом зеркале -- "Или не
вызывай".
Ага. Тебе-то что, старая карга. Тебя по знакомству оставят умирать в
палате, протянуть лишний месяц -- будут колоть всякую дрянь по десять
кубиков, делать кислородную маску, интубацию или как там называется эта игла
с проводками в вену... Может быть, даже вытащат c того света раз или два.
Старушенция ретировалась, а черноусый задержался. Прополз взглядом
белесых, слегка навыкате глаз по хрупкой фигурке Ольги, привалившейся к
косяку. Сказал по-хозяйски:
-- Не скучаешь, красна девица? А то я могу после дежурства и заглянуть.
-- А? -- очнулась от своих мыслей Ольга. Я бесшумно встал со стула,
поморщился при мысли о том, что нужно выходить на свет. Сунул руки в
карманы, подумал о неприятном...
-- Навестить, грю, могу. Не скучно одной-то?
-- А я не одна, -- отвечала она с ноткой гордости. И как подтверждение
ее слов, из кухни выплыл Макс-с-Похмела собственной персоной. Жуткое
зрелище, в зеркало я старался не смотреть. Наверное, взгляд у меня был
довольно злобный, потому что фельдшерина без слов канул в дверной проем.
Ольга щелкнула замком и села -- нет, упала прямо на пол, привалилась спиной
к двери.
-- Козлы, -- выдохнула устало и безнадежно.
Я сел перед ней на корточки. Протянул руку, убрал с лица закрывающие
его волосы.
-- Кто?
-- Все... особенно этот усатый баран.
"Козел -- баран"... Я улыбнулся.
-- И я?
Оле очень полезно было смотреть в мои глаза -- ей сразу, тут же
становилось ощутимо лучше. Улыбка растянула губы, и она тоже протянула руку
к моему лицу.
-- Ты страшилище...
-- С этого надо было начинать, -- сказал я, -- как человек выглядит по
утрам -- немаловажный элемент взаимоотношений. Хоть раз обязательно надо
увидеть -- иначе образ будет неполный.
-- Ничего не поняла, -- сказала она, -- то же самое, только
помедленнее.
-- Если коротко -- нечего тут нежится под дверью. Обопрись о руку...
вот так. В сущности, еще довольно рано... можно еще, -- тут я очень
натурально зевнул, -- еще хорошенько поспать.
-- Сейчас... к бабке только загляну, на секунду.
Потом мы лежали, просто лежали рядом на этом, сразу ставшем почти
родным диване, Олина голова покоилась на моей груди, а я рассеянно играл
рукой ее волосами.
-- Ты знаешь, -- взбрело в голову, -- у тебя роскошная шапка волос!
-- Льстец -- сонно пробормотала она, -- Карнеги из подворотни...
-- Ну, почему же из подворотни? Напротив, из самых что ни на есть
лучших слоев общества. Взять, к примеру, моего деда...
Через пять минут она сладко спала. Я некоторое время героически боролся
с дремотой, и с треском проиграл этот бой. Тем более, что это было приятно.
Циники говорят: душа -- это желудок. Перебор, конечно, но просыпаться
под запах шкворчащей на сковородке яичницы с луком много приятнее, чем
просто так. А наворачивать эту самую яичницу за обе щеки -- еще лучше.
-- Ы какуа у ффос вводна пгрррма?
-- Ныкакуа -- скалилась она с той стороны стола, -- прожуй сначала,
чревовещатель...
Готовить она умела -- факт. И такой талант пропадает...
-- Ммм... и какая у нас сегодня программа? -- переспросил я.
-- Программа? -- она задумалась, -- а у тебя дел на сегодня разве
никаких нет?
Я вызвал перед мысленным взором длинный список, помедлил чутьчуть и
послал его на фиг. Но две строчки никуда не делись, только вспыхнули
красным.
-- Твоя правда, -- с сожалением сказал я, -- мне определенно нужно
проехаться сегодня до университета. Бумажная возня с поступлением. Но я
вернусь -- как только, так сразу!
-- Валяй, -- сказала она, -- я буду ждать...
-- Я скоро, -- бросил я через плечо, уходя.
Но скоро не получилось. Понадобилась медицинская выписка, и пришлось
проехаться до районной взрослой поликлиники, в которую я кстати еще не
переписался из детской, которая работала с двух, а еще требовались
фотографии и ксерокопии чего-то, сделать которые тогда была проблема.
Трясясь в троллейбусе из одной очередной точки в другую, я беспощадно корил
себя за то, что не взял Ольгиного телефона -- и ведь вспомнил про это,
вспомнил на полпути к остановке, но возвращаться не стал. Дурацкие суеверия,
пережиток прошлого -- но я так боялся спугнуть неожиданно привалившее
счастье...
В общем, когда дым рассеялся -- небо стало набирать знакомый сиреневый
оттенок, вечерело. Я заехал на несколько минут домой, наскоро перекусил,
наплел чего-то и рванул до Олиного дома. На этот раз дом искать почти не
пришлось. Я поднялся, позвонил в дверь... тишина. Потоптался, позвонил еще.
Пожал плечами, и уже почти шагнул на ступеньку, ведущую вниз, как дверь
открылась, и из нее выпала Ольга -- мне пришлось подхватить ее, чтобы она не
упала. Плечи ее содрогались от беззвучного плача.
-- Ты чего? -- оторопел я.
-- Негодяй... где ты... где ты ходил так долго?
Мои глаза сузились -- на секунду.
Искренне. Она говорила искренне.
-- Так вышло, -- удивленно бормотал я, втаскивая ее, висящую на моей
шее, внутрь, -- подумаешь, немного задержался, чего рыдать?
Она сидела на табуретке и размазывала по лицу тушь. На столе стояло
что-то, совсем еще недавно, днем, бывшее вкусным обедом, а сейчас
основательно потерявшее товарный вид.
-- Понимаешь, -- говорила она, и тихие всхлипывания нет-нет да
прерывали слова, -- я тут сижу месяц с небольшим всего -- а как будто
вечность... длинные, пустые дни. Ничего не происходит. Раньше еще бабка
могла говорить, теперь уже только хрипит. Ночами вдруг так страшно
становится... и тут ты ушел и нету. Ерунда всякая в голову лезет. Я
вообще-то не плакса... но накопилось, похоже. Не обращай внимания.
Только сейчас я заметил, что на ней надето что-то похожее на вечернее
платье.
-- Ну хватит, -- я протянул руку к ее лицу и кончиками пальцев размазал
по скулам слезинки из уголков глаз, -- я же здесь, я пришел. Не плачь...
-- И верно, -- она улыбнулась сквозь засыхающую на лице влагу.
-- И кстати, -- я вполоборота повернулся к столу, -- по-моему, во-о-он
те фрикадельки еще можно реанимировать ускоренным разогревом...
Меркантильно, зато действенно. Занявшись знакомым делом, Оля быстрее
успокоилась и вошла в норму. Через несколько минут мне даже удалось добиться
тихих переливов серебристого смеха. Есть хотелось не очень, но пару тарелок
я очистил на "ура". Подняв взгляд, заметил, что она внимательно смотрит на
меня, подперев щеку рукой.
-- Тебе надо сниматься в кино, -- предложил я, -- в "Калине красной,
часть вторая". Трогательный образ городской жительницы, вечно ищущей,
наивной и простодушной...
Она толкала меня в плечо.
-- Это кто тут простодушная? Это я простодушная? Да еще "вечно
ищущая...". Ах ты трепло...
Я мурлыкал про себя. Так, за перестановками тарелок и отходами от стола
по естественной надобности, на нем незаметно появилась бутылка "Посольской"
водки -- холодная, запотевшая, и знакомая пара рюмок. Оля уже приготовилась
налить, когда я накрыл свою рюмку ладонью.
-- Не хочу сегодня пить, -- и посмотрел ей пристально в глаза, -- мне
это не нужно... и ты лучше не пей.
Бутылка повисла в воздухе. Она усмехнулась, как-то очень взросло.
-- Я-то обойдусь, а вот для тебя это может быть кстати. Уверен, что не
будешь?
-- Уверен.
-- Как хочешь...
Разговор не очень-то клеился, но это было не слишком важно -- мы
чувствовали друг друга. Скоро она уже сидела у меня на коленях ( блин --
тяжелая! ), и мы медленно, неторопливо целовались. Какая, к лешему,
"Посольская"? Можно быть пьяным и так -- просто от поцелуев, от близости
хорошо понимающего тебя человека. От того, что _нашел_.
-- Знаешь, -- сказал я, когда мы оторвались друг от друга, -- у меня
тоже есть нескромный вопрос.
-- А я знаю, какой... -- играя в смущение, отвечала она.
-- И какой же?
Она зашептала мне на ухо. Вот заигралась -- мы же одни. Если не
считать...
-- Я угадала?
-- Ну, в общем... да.
Переливы тихого смеха.
-- И какой же ответ?
-- А ты сам как думаешь?
Осторожней, Макс, осторожней. Не обидеть бы.
Я посерьезнел, и медленно улыбка сползла и с ее лица тоже.
-- Я думаю, ответ -- "да". Я думаю, даже -- не один.
-- Знаешь, -- отвечала она тихо, -- я ведь не обязана тебе ничего
рассказывать.
-- Конечно, -- отвечал я, -- не обязана. Но я не обижусь, если скажешь.
-- А ты так хочешь знать? Ну, я тебе скажу -- двое. Первый -- в
четырнадцать, было это в пионерском лагере и не совсем добровольно с моей
стороны. Второй...
-- Извини.
-- Нет уж, теперь я договорю. Второй был в шестнадцать -- высокий,
красивый, с длинными патлами. Цветы читал, стихи носил... Тьфу ты -- ну,
наоборот? На Томаса Андерса был похож. Добился своего -- и свалил. Типичный
козел.
-- Прости -- я не хотел...
-- Ничего, Максим , -- ей почему-то нравилось выговаривать имя
полностью, -- ничего... -- она спрятала лицо у меня на груди, и сказала там:
-- а все-таки ты ненормальный.
-- Почему?
-- Глаза у тебя... то пустые-пустые, а то -- как угли.
Я улыбался.
-- И еще -- жара на улице под тридцать, а ты в черной куртке шастаешь.
Хоть здесь бы снял...
-- И то правда, -- ответил я и снял куртку. С нее началось, но ей не
закончилось. Потом мы опять общались с диваном, и Оля, опираясь рукой на мой
живот, просто сказала:
-- Как хорошо, что ты есть, и сейчас тут со мной. Вот повезло, что
встретились...
Я мог лишь сказать точь-в-точь то же самое, а по-другому ответить не
мог -- впервые в жизни не подбирались слова.
А потом они, слова, стали на некоторое время не нужны.
Кто-то говорил мне, что нет лучше музыки для любви, чем "Битлз". Он
явно не пробовал "Наутилус".
Утром... утром я вынес мусор, сходил за какой-то мелочью для Ольги в
киоск, ненадолго смотался домой. Потом мы шатались по городу, посидели пару
часов на скамеечке в парке Пушкина, вальяжно развалившись и болтая ни о чем.
Сьели мороженое по пути к "Уралу". Посмотрели пару раз "Узника", и еще
какую-то дребедень. На этот раз уходили из зала последними, обнявшись как
брат и сестра. До ее дома доехали на троллейбусе -- принципиально. Я сходил
на асфальт, как коммандос во вьетнамские джунгли... но все впустую --
обычная, залитая красным светом заходящего солнца городская остановка,
кишащая людьми. Подал ей руку -- но она спрыгнула, опершись на плечо.
Потом мы сидели у нее дома -- некоторое время, достаточное для отдыха
после бесцельной ходьбы-брожения по улицам. Сидели, взявшись за руки и
касаясь друг друга лбами. Уже ничего не нужно было говорить. Я был
счастлив... мне казалось, что так будет всегда и еще много будет таких
вечеров.
Спал я дома -- крепко, как покойник. Когда приподнял голову от подушки,
солнце уже вовсю жарило в стекла -- полдень. Чертыхаясь, оделся и побежал.
Дом наконец-то нашелся сразу.
Дверь открылась почти синхронно со звонком... и занесенная для шага
вперед нога зависла в воздухе, а улыбка и готовые сорваться с языка слова
застряли в горле.
-- Тебе кого? -- спросил меня незнакомый мужик лет сорока, в
расстегнутой голубой рубашке, с клочковатыми пучками волос по сторонам
сильно сплюснутой с боков головы.
Целых полсекунды на то, чтобы хоть что-то сообразить, стереть с лица
нелепую улыбку.
-- Мне -- Ольгу.
-- Ольгу... -- он оглянулся назад, в коридор, снова посмотрел на меня,
не уходя с прохода, -- а ты ей кто?
Эмоции скрутились, приобрели обратную полярность. Почти не думая, я
качнулся вперед к нему, оскалился:
-- Я ее друг. А ты?
-- Ну-ну, -- буркнул он, отступая назад. Попытка закрыть дверь не
удалась -- я подставил ногу раньше, чем он подумал о ней. Медленно закипала
холодная ярость.
-- Оленька! -- крикнул он назад, в комнату бабки, в полуоткрытую дверь.
"Оленька"... Ах ты п-падаль...
В двери появилась Ольга, одетая в глухой серый костюм. Глаза
ввалившиеся, голова опущена. Увидела меня -- и отблеск света скользнул по
лицу. Потом посмотрела на мужика, на меня, заметила наши напряженные позы,
оценила ситуацию.
-- Ты знаешь этого молодого человека? -- фальцетом вопросил он.
Оля вошла в коридор, отстранила его.
-- Да, -- устало промолвила, -- я знаю этого молодого человека.
И -- уже мне, открывая дверь:
-- Пошли поговорим...
Пока мы спускались пролетом ниже, голова высунулась и укоризненно
проквакала:
-- Ну-ну... то-то мать обрадуется...
-- Только попробуй, -- не оборачиваясь, проронила Ольга.
Там, на заплеванной лестничной площадке, она достала сигареты. Крепко
затянулась, щурясь, посмотрела в узкое окно подъезда, в сторону от меня.
Сейчас ей можно было бы дать на глазок и двадцать пять... и даже тридцать.
-- Бабушка померла, -- глухо сказала, -- сегодня ночью...
Во второй раз за несколько минут я подавился словами.
-- Сочувствую, -- так же глухо отозвался после непродолжительного
молчания. И немного подумав, добавил: -- ты долго этого ждала, правда?
-- Что? -- она вскинулась, сигарета задрожала в пальцах.
-- Сочувствую, говорю... "Скорая" небось летела как на крыльях... но
самую малость не успела. Полчаса где-нибудь. Или час.
Пощечины я ждал, и потому без труда отбил тонкую руку. Не давая ей
опомнится, громко выпалил, почти крикнул:
-- Кто этот лысый хрен? Что он тут делает?!
-- Как... как ты можешь так говорить...
-- Могу! Я его чуть не поцеловал с разбегу!
-- Не про то... про бабушку...
-- Она уже не была человеком, -- жестко отвечал я, -- это было
растение. Поэтому мне плевать. Оставлять тебя один на один с ней --
безнравственно. Я не имею чести знать твою мать, но она мне уже крайне не
нравится. Это ее долг, а не твой...
Оля тихонько всхлипывала.
-- Я... любила ее... действительно. Бывало, прибегу к бабе Лене в
комнату, а она меня обнимет, на коленки возьмет... поцелует, погладит... --
и черты Ольги исказились, она пыталась отвернуться. Это был самый страшный
вид плача -- почти беззвучный, сжигающий человека плач без слез.
Я сжал зубы, проклиная себя.
-- Ладно, Оль, не надо... прости...
Она плакала уже у меня на груди, тихо, но уже не жалея слез. Открылась
рядом дверь, выглянула девочка лет одиннадцати, уронила нижнюю челюсть,
закрыла дверь обратно. Я гладил Олины волосы... и все же беспокойство не
отпускало. Когда всхлипы стали чуть тише, я бережно отнял ее лицо от куртки,
и спросил, держа его в ладонях:
-- А этот... дядя... кто такой, а?
Она высвободилась. Вытерла слезы.
-- А что?
Теперь мои черты стали кривится, против моей воли. Это был не плач и не
ярость... что-то такое среднее, жуткий гибрид. Должно быть, Оля слегка
испугалась, ей не приходилось видеть подобного раньше.
-- Ну, чего ты? Это Олег... Олег Петрович, друг семьи. Он помогает...
все организовать. Мне не справится одной.
-- Где ж он был раньше, "друг семьи" хренов?
Молчание. Сизые колечки дыма.
-- Ну ладно... а дальше-то что? -- спросил я, слегка морщась от запаха
табака.
-- Дальше... -- кроша пепел, пряча глаза... -- не знаю. Мать должна
прилететь сегодня вечером. И еще пара родственников.
-- Отец?
-- Отчим... его брат, может быть.
Немного помолчали. Потом я отобрал у нее почти докуренную сигарету и
выкинул через плечо. "Рак легких" -- объяснил на удивленный взгляд.
-- Нет, ты все-таки псих, -- покачала она головой.
-- Может быть, и да, -- согласился я, -- пошли, погуляем?
Она посмотрела вверх.
-- Там скучно, -- быстро сказал я, -- там просто отвратительно. Там
Олег Петрович. Там труп, который надо обмывать...
Ее передернуло. Хорошо.
-- Пошли, -- торопил я, -- в лесу прогуляемся...
-- Только ненадолго, -- сдалась она.
В лесу она немного ожила. Мы пинали шишки, потом набрели на карьер.
Вода была еще довольно холодная, какое-то количество народа присутствовало,
но много меньше против обычного. Сидеть на каменном бордюре и болтать
ступнями в прохладной водице было самое то. Мы окончательно помирились.
Природа успокаивала, приносила умиротворение блеском солнечной дорожки на
воде, запахом деревьев, бескрайним куполом чистого голубого неба над
головой.
-- Хочешь, стихи тебе почитаю? -- спросил я.
Ольга дернулась, и я вспомнил.
-- Я не похож на Томаса Андерса, -- напомнил ей. И помолчав, добавил:
-- а "Модерн Токинг" вообще не выношу.
-- Читай...
Я начал с "Незнакомки" Блока, коснулся Тютчева и Лермонтова, потом
попробовал кое-что посложнее.
-- Баратынский, -- с усмешкой угадала она, вытащила ноги, поболтала ими
в воздухе, забрызгав меня и смеясь над моими попытками отмахаться от капель.
-- Значит, Женю Баратынского знаешь... -- задумался я. Ладно, тогда вот
это.
Озадаченность на лице. Ага!
-- Не помню, -- призналась она, -- похоже на Фета...
-- Так-так.
-- Но все же не Фет, тот никогда бы не завернул так последнюю строчку.
-- Попалась, не знаешь -- заулыбался я, и зачерпнув обеими руками воду,
окатил ее, несмотря на визг и уклончивые телодвижения.
-- Кто же это все-таки? -- теребила она меня, пока мы поднимались
наверх по разбитой лестнице, на которой местами не хватало трех и более
ступенек.
-- Тебе честно сказать? -- спросил я, когда мы благополучно забрались
наверх.
-- Конечно!
-- Это мое, -- скромно признался я.
На обратном пути мы свернули с тропы. И знаете что? С той поры я
страшно ненавижу комаров. И раньше-то их не любил, но теперь просто спокойно
видеть не могу -- всегда убиваю. Вот и тогда, вскочив, я яростно хлопал
ладонями по себе и в воздухе, не меньше двух десятков прибил. Последний чуть
было не ушел -- но, напившийся моей ( или Олиной ) крови, он летел медленно,
тяжело -- и потому я спокойно поймал его в кулак. Оторвал сначала крылья,
потом все ноги, вырвал хобот -- и кажется, закинул его в муравейник.
Оля звонко смеялась, сидя на траве и наблюдая за тем, как я скачу
вокруг. Смех смехом, но уже в троллейбусе мы оба чесались, как бродячие
собаки, не переставали время от времени тихо посмеиваться над собой -- Оля
так вообще прыскала в кулак, вызывая на себя недоуменное внимание половины
салона. Наверное, мы выглядели странно -- длинный тип в черной кожанке с
безумным взглядом, и красивая блондинка в сером, покатывающиеся со смеху...
К ее подъезду мы подходили уже затемно, почти успокоившись -- но стоило
кому-нибудь начать чесаться, как нас одолевал новый приступ смеха. Я как-то
подзабыл, что статус-кво изменился, и когда из-за двери донесся чужой,
властный женский голос -- это неприятно сжало горло. Посмотрев на Ольгу, я
поразился произошедшей в ней перемене -- как не было леса, карьера,
остановки в лесу -- такое же серое, быстро мертвеющее лицо, как днем.
Я не стал звонить, она сделала это сама. Дверь открылась... Ольга не
просила меня уйти, а сам я не захотел. На пороге стояла женщина, ровесница
Олега, чем-то похожая на Ольгу... лицом. Но вот глаза у нее были не Ольгины.
Невыразительные, рыбьи такие глаза.
-- Как это понимать, дочь? Пол-одиннадцатого! Что, Олег один должен все
делать? -- упорно не замечая меня, вытолкнул из себя в меру подкрашенный
рот, -- и... -- брови деланно-изумленно поползли вверх, -- что это за вид?
Что за вид? Ах, костючик-то малость помялся... немного расстегнулся.
Иголки на него местами налипли. Ольга молчала, опустив голову. Ее правая
рука комкала карман с пачкой сигарет.
-- А что такого? -- влез я, -- что время позднее, это не смертельно...
-- А вас, молодой человек, не спрашивают. С вами еще разговор будет
особый, -- и она посторонилась, пропуская Ольгу. Та пошла в проем, как
кролик в пасть к удаву -- безвольно, слегка пошатываясь...
Я рванул ее за плечо назад.
-- Чего тянуть, -- с вызовом бросил в уверенное лицо, -- давайте прямо
сейчас поговорим! Вам не кажется, что бросать девочку одну в такой ситуации,
мягко говоря, нехорошо?
-- Что здесь происходит? -- громко спросил мужской голос за спиной
женщины-рыбы. Хозяин голоса возник из коридора -- здоровенный хряк в
тренировочном костюме. За его спиной маячила еще какая-то тень. Олег
Петрович?
-- Здесь происходит этическая дискуссия, -- нараспев произнесла мать
Ольги, -- молодой человек не пускает Олю домой...
-- Чтаааа?
-- Спокойно, Валерик... без рук. Я сама разберусь.
-- Не надо, Максим, -- тихо попросила Ольга, -- пожалуйста, не надо...
-- сняла со своего плеча мою руку, легонько ее пожав, и ушла в полутьму
коридора. Обернулась там, уже плохо различимая, подмигнула мне и пропала. Ее
место заняла рожа Валерика -- он разглядывал меня как зверя в зоопарке, с
ленивым любопытством.
-- Иди, ну иди, я сама тут -- ласково похлопывая его по груди, --
пропела женщина. Валерик посопел, потоптался на месте и тоже сгинул куда-то.
Я с любопытством посмотрел на нее, облокотившись для удобства о перила.
Ее глаза тоже бесстрастно изучали меня, отмечая все -- нелепую куртку,
потертые джинсы, свободную позу. Качнула головой с золотыми серьгами:
-- И не стыдно вам? -- спросила укоризненно.
-- Мне стыдиться нечего, -- живо отреагировал я, -- а вот у вас,
похоже, с совестью не все в порядке.
Она картинно закатила глаза.
-- Мальчик, ты кажется меня судишь?
-- Да ну, -- сказал я, -- какое там. Вы мне просто очень не нравитесь.
-- Я счастлива этому, -- отвечала женщина, и глаза ее темнели, -- и
полагаю, вам понятно, что приходить сюда больше не стоит?
Чехарда тыканья и выканья стала меня немного забавлять.
-- Это от Ольги зависит, -- спокойно сказал я, -- пока я ей нужен -- я
буду приходить.
Она усмехалась, очень мудро и немного угрожающе.
-- Я не договорила... не приходи больше, а не то...
-- А не то?
Мать Ольги не ответила. Только улыбнулась красноречиво и проворно
захлопнула дверь.
Пнуть дверь, что ли? Глупо...
Я спустился на пол-пролета, когда заскрипели петли. "Что, уже Валерик?
Или Оля?" -- и я проворно развернулся. Но нет, это была вновь лишь самая
любящая из матерей.
-- Ты даже не знаешь, что в Омске у нее жених, и они любят друг друга
без памяти, -- подарив мне свысока презрительный взгляд, съехидничала мадам.
-- Что?!
Хлопок закрывающейся двери. Спускался я, наверное, полчаса,
медленно-медленно переставляя ноги, сосредоточенно обдумывая сказанное.
Возможно ли? Ольга, выпадающая мне на руки из двери... целующая меня в
лунном свете... плачущая на серой бетонной площадке... смеющаяся в лесу...
Нет.
Или все-таки да? Кто их разберет, женский пол. Ей было скучно, одиноко.
Игрушка, просто игрушка... Ее глаза позавчера. "Как хорошо, что мы
встретились...". Нет, не может быть.
Ночь была довольно беспокойной. Поутру я, злой и невыспавшийся, мотался
по университетским делам. Днем сидел дома... ничего не делалось -- не
читалось, не думалось. Хотелось видеть Ольгу, быть рядом, держать ее руку в
своей. Как-то она там? Не загрызли бы добрые родственники... вместе с
"друзьями семьи". Колебался я долго, почти час. Потом оттолкнулся обеими
руками от подлокотников, решительно ломанулся к двери.
Затрещал телефон. На ходу подхватил трубку, зло рявкнул:
-- Да?!
-- Ма-акс?
Я припал к трубке.
-- Ты, Оль? А почему шепотом?
-- Конспирация, -- с тихим смешком пронеслось в динамике, -- как
хорошо...
-- Что хорошо?
-- Твой голос.
Я поискал рукой стул, нашел, присел.
-- Как ты? Все в порядке?
-- Ерунда, -- и опять тихий смешок, -- маман только пилила, со своей
старой песней...
-- Я приеду?
Недолгое молчание.
-- Сегодня не стоит. Может быть, завтра. Точно сказать не могу, тут
что-то непонятное затевается...
Я вдруг вспомнил последние слова ее матери. Прочистил горло, сипло
начал:
-- Оль...
Там что-то скрипнуло, будто передвинули стул.
-- Сейчас! -- крикнула она кому-то, и уже мне: -- я еще перезвоню,
пока. Люблю тебя...
-- Подожди!
Гудки.
-- Ч-черт! -- и ни в чем не повинному телефону досталось трубкой по
голове. Перезвонить ей? Черт, номера не знаю... Стоп, а откуда она знает
мой? Я же вроде не давал... Голова шла кругом.
Ольга так и не перезвонила в тот день.
Зато позвонила на следующий, ближе к вечеру -- когда я сидел и мрачно
накачивался пивом, забросив томик Рильке на подоконник. Слышно было плохо до
безобразия.
-- Максим... Максим, я звоню попрощаться...
-- Не понял?
-- Я уезжаю сегодня... сейчас. Мы все уезжаем.
-- Постой, а как же похороны? Девять дней, сорок дней?
-- Все там будет... -- исчезающе тихо в шуме и треске.
-- Громче говори, я тебя почти не слышу! Как уезжаешь? Совсем?
-- Да...
-- Черт! Подожди, я сейчас приеду!
-- Я не из дома, я уже с вокзала. Минут через двадцать поезд, я тут
ненадолго удрала от своих. Ты прости меня...
Я заторопился, чувствуя, что время уходит:
-- Ну адрес скажи, я тебе напишу! Или слушай мой...
-- Твой я знаю...
"Откуда? Ага, записная... но какого черта, зачем? Почему бы просто не
спросить? И номер телефона оттуда же. А адрес я, по-моему, и сам ей
говорил...". Ольга между тем продолжала:
-- Максим, а оно тебе надо? Я знаю, как все будет -- сначала по письму
в неделю, потом в месяц, потом -- открытка к Новому Году. И мать будет твои
письма из ящика таскать, а потом врать мне, честно-честно глядя в глаза --
"нет-нет, ничего не было"... Ты ее хорошо достал. Уж не знаю чем.
-- Ну, блиннн... Какой поезд? Номер пути? Уж проводить-то мне тебя
можно?
Она колебалась.
-- Не знаю, стоит ли... и звонить-то не стоило. Но я не могла не
попрощаться.
-- Номер. Пути. Отправления. Скажи.
-- Четвертый. Но ты не успеешь... Прощай.
И гудки, прежде чем я успел хоть что-то сказать.
От вокзала я живу недалеко -- остановки три. Не успеешь? Посмотрим. Я
побежал, прыгая через лужи, локтем вперед огибая прохожих, они шарахались в
стороны. На ближайшей остановке я был через две минуты. Пританцовывая,
посмотрел по ходу движения -- ничего, одни легковушки. М-мать! И рванул по
тротуару, пригибаясь, немного раскачиваясь на бегу в такт рифмованным
словам, звучащим в голове -- нехитрый прием, чтобы отвлечься от
пульсирующего жжения в мышцах.
Две остановки на одном дыхании. Что я собирался делать? Не знаю точно,
но не покидало ощущение, что если мы снова увидим друг друга, возьмемся за
руки -- никуда она не уедет, останется, и все опять будет хорошо. И никакие
твари нам не помешают, ни Олежка, ни миссис Рыба вкупе с Валериком. Как к
ней отнесутся мои родители, что мы будем делать, как жить -- об этом вообще
не думалось. Горячий пот стекал по лбу, и одна мысль билась в голове --
догнать, успеть.
Невесть откуда взявшийся автобус подкатил к предпоследней остановке
параллельно со мной, и я влетел в него, просочился между сходящимися
дверцами. Привалился к поручню, свистяще дыша. Бросил взгляд на часы --
двенадцать минут. Успеваю... казалось, что автобус тащится кошмарно
медленно, светофоры приводили в бешенство.
Все было бесполезно... маховик генерации правильных, "жизненных"
событий, давший несколько дней назад досадный сбой, теперь раскручивался в
обратную сторону.
Я успел на вокзал, когда до отхода оставалось минут семь. Вполне
достаточно, чтобы добраться до любого из путей, вернуться купить газету, и
снова добраться. Для любого нормального человека, но только не для меня.
Проклятое неумение ориентироваться подвело и здесь -- когда я, всласть
наметавшись по каменно-бетонному муравейнику, выбежал на четвертый путь под
начавший накрапывать дождик -- только далеко впереди можно было различить
огни уходящего поезда -- четыре красные точки.
Ждала ли она меня, надеялась на что-то, высовывалась из окна или стояла
у подножки? Похоже, я никогда уже не узнаю об этом. Опустим грустную часть
истории -- как я общался с теми, кто потом въехал в эту квартирку, беседу с
работниками жэка, искренне хотевшими помочь, но ровным счетом ничего не
знавшими об омских адресах...
Я даже фамилии ее не знаю.
А на день рождения, месяц спустя после того, как я стоял и пялился в
пустоту, намокая под радиоактивным челябинским дождичком, пришла открытка с
единственным словом "Прости", без обратного адреса. Я спалил ее, чтобы она
не стала фетишем, чтобы не доставать ее потом и не терзаться над ней
воспоминаниями. После чего хорошенько отпраздновал семнадцатилетие.
Есть такое красивое выражение... оно не принадлежит мне, но я все равно
употреблю его -- слишком хорошо подходит. Нет, Ольга не умерла от тифа на
острове Корфу, она вообще не умерла... длинной и счастливой ей жизни. Но еще
долго после того дня я чувствовал, как ее мысли текут сквозь мои.
С той поры прошло пять лет -- довольно много. Мир изменился... я
изменился. Стал умнее, опытнее, злее... но только не потерял легкой такой,
осторожной романтичности. Потому что знаю -- иногда серые законы Мерфи дают
нежданные сбои. И взгляд продолжает дежурно шарить по лицам встречных --
вдруг?
Конечно, не будет второго такого шанса... и я запрещаю себе думать о
ней. Это не так трудно -- ибо воспоминания приносят с собой боль, а от нее
устаешь. Но изредка, надравшись до такой степени, что эмоции берут верх над
волей и делают любую боль тупой, не мешающей чувствовать -- я разрешаю себе
курить, стоя на балконе, и под тяжелый рев катящейся в голове крови, густо
насыщенной алкоголем -- вспоминаю, усмехаясь ночным электрическим огням,
реже -- звездам, и еще реже -- ветру в лицо.
"Плотнее плюшевых штор, страшней чугунных оград
Я вижу только ТЕБЯ, везде встречаю ТВОЙ взгляд..."
Июль 1998
Популярность: 5, Last-modified: Wed, 21 Jun 2000 12:43:26 GmT