Машина была превосходная.
     Вот почему мы назвали ее Прелестью.
     И сделали большую ошибку.
     Это была, разумеется, не единственная ошибка, а первая, и, не  назови
мы свою машину Прелестью, быть может, все и обошлось бы.
     Говоря  техническим  языком,  Прелесть  была  Пиром   -   планетарным
исследовательским  роботом.  Она  сочетала  в  себе  космический  корабль,
операционную базу, синтезатор, анализатор, коммуникатор и  многое  другое.
Слишком многое другое. В этом и была наша беда.
     В сущности, лететь с Прелестью нам  было  ни  к  чему.  Без  нас  она
управилась бы гораздо лучше. Она могла проводить планетарные  исследования
самостоятельно. Но согласно правилам при  роботе  ее  класса  должно  было
находиться не менее трех человек. И естественно, отпускать  робота  одного
было страшновато: ведь его строили лет  двадцать  и  вбухали  в  это  дело
десять миллиардов долларов.
     И надо отдать Прелести должное - она была чудом из чудес.  Она  была,
битком  набита  сенсорами,  которые  позволяли  за  час  получить   больше
информации, чем собрал бы за месяц большой отряд исследователей-людей. Она
не только собирала сведения, но и сопоставляла их, кодировала,  записывала
на магнитную ленту и не переводя дыхания передавала в Центр,  находившийся
на Земле.
     Не переводя дыхания... Это же была бессловесная машина.
     Я сказал "бессловесная"?
     У нее были все органы  чувств.  Она  даже  могла  говорить.  Могла  и
говорила. Она болтала без передышки. И слушала  все  наши  разговоры.  Она
читала через наши плечи и давала непрошеные  советы,  когда  мы  играли  в
покер. Порой нам хотелось убить ее, да вот убить робота  нельзя...  такого
совершенного. Что поделаешь - она  стоила  десять  миллиардов  долларов  и
должна была доставить нас обратно на Землю.
     Заботилась она о нас хорошо. Этого отрицать нельзя. Она синтезировала
пищу, готовила и подавала на стол  еду.  Она  следила  за  температурой  и
влажностью. Она стирала и гладила  нашу  одежду,  лечила  нас,  если  была
необходимость. Когда Бен подхватил насморк, она намешала бутылку  какой-то
микстуры, и на другой день болезнь как рукой сняло.
     Нас было  всего  трое  -  Джимми  Робинс,  наш  радист,  Бен  Паррис,
аварийный монтер роботов, и я, переводчик... которому в  данном  случае  с
языками работать не пришлось.
     Мы назвали ее Прелестью, а делать  этого  не  надо  было  ни  в  коем
случае. Потом уж никто и никогда не давали имен этим заумным роботам;  они
просто получали номера. Когда в  Центре  узнали,  что  с  нами  произошло,
повторение этой ошибки стали считать уголовным преступлением.
     Но мне думается, все началось с того, что  Джимми  в  душе  поэт.  Он
писал отвратительные стихи, о которых можно сказать одно:  изредка  в  них
попадались рифмы. А чаще их вовсе не было. Но  он  работал  над  ними  так
упорно и серьезно, что ни Бен, ни я сначала не осмеливались  говорить  ему
об этом. Наверно, остановить его можно было, только задушив.
     И надо было задушить.
     Разумеется, посадка на Медовый Месяц тоже сыграла свою роль.
     Но это от нас не зависело. Эта планета значилась третьей  в  полетном
листе, и в  нашу  задачу  входила  посадка  на  нее...  вернее,  в  задачу
Прелести. Мы при сем присутствовали.
     Начнем с того, что планета не называлась Медовым Месяцем.  Она  имела
номер. Но уже через несколько дней мы окрестили ее.
     Я не стыдлив, а описывать Медовый Месяц  все  же  отказываюсь.  Я  не
удивился, если бы узнал, что в Центре наш доклад до сих пор  хранится  под
замком. Если вы любопытны,  можете  написать  туда  и  попросить  прислать
информацию за номером ЕР56-94. За спрос денег не берут.  Однако  не  ждите
положительного ответа.
     Со  своими  обязанностями  на  Медовом  Месяце  Прелесть   справилась
превосходно, и у меня голова кругом пошла, когда я прослушал пленку  после
того, как Прелесть заложила ее в передатчик для  отправки  на  Землю.  Как
переводчику, мне полагалось  давать  толкования  тому,  что  творилось  на
планетах, которые  мы  исследовали.  Что  же  касается  поведения  жителей
Медового Месяцев, то его не передашь даже словом "вытворяли"...
     Доклады в Центре анализируются немедленно. Но на месте  анализировать
их куда легче.
     Боюсь, что от меня было мало толку. Наверно, когда читали мой доклад,
то видели, что я его писал с раскрытым ртом и краской на щеках.
     Наконец мы покинули Медовый Месяц и устремились  в  космос.  Прелесть
направилась к следующей планете, значившейся в полетном листе.
     Прелесть была необычно молчалива, и это должно было  подсказать  нам,
что происходит  неладное.  Но  мы  наслаждались  тем,  что  она  на  время
заткнулась,  и  не  поинтересовались  причиной  ее  безмолвия.  Мы  просто
отдыхали.
     Джимми трудился над поэмой, которая не выходила, а мы с Беном  дулись
в карты, когда Прелесть вдруг нарушила молчание.
     - Добрый вечер, ребята, - сказала  она  каким-то  неуверенным  тоном,
хотя обычно голос у нее был энергичный и твердый. Помнится, я подумал, что
у нее в голосовом устройстве какая-то неисправность.
     Джимми с головой погрузился в  сочинение  стихов,  а  Бен  думал  над
следующим ходом, и ни один из них не откликнулся.
     Я сказал:
     - Добрый вечер, Прелесть. Как ты сегодня?
     - О, прекрасно, - ответила она немного дрожащим голосом.
     - Ну и хорошо, - сказал я, надеясь, что на этом разговор закончится.
     - Я только что решила, - сообщила мне Прелесть, - что я люблю вас.
     - Это очень любезно с твоей стороны, - поддержал ее я, -  и  я  люблю
тебя.
     - Но я действительно люблю, - настаивала она. -  Я  все  обдумала.  Я
люблю вас.
     - Кого из нас? - спросил я. - Кто этот счастливчик?
     Я посмеивался, но немного смущенно,  потому  что  Прелесть  шуток  не
понимала.
     - Всех троих, - сказала Прелесть.
     Кажется, я зевнул.
     - Неплохая мысль. Так обойдется без ревности.
     - Да, - сказала Прелесть. - Я люблю вас и бегу с вами.
     Бен вздрогнул и, подняв голову, спросил:
     - Куда же это мы бежим?
     - Далеко, - ответила она. - Туда, где мы будем одни.
     -  Господи!  -  завопил  Бен.  -  Как   ты   думаешь,   неужели   она
действительно...
     Я покачал головой.
     - Не думаю. Что-то испортилось, но...
     Вскочив, Бен задел стол, и все карты разлетелись по полу.
     - Пойду посмотрю, - сказал он.
     Джимми оторвался от своего блокнота.
     - Что случилось?
     - Это все ты со своими стихами! - закричал я и стал ругать его поэзию
последними словами.
     - Я люблю вас, - сказала Прелесть. - Я полюбила вас навсегда. Я  буду
заботиться о вас. Вы увидите, как сильно я люблю вас,  и  когда-нибудь  вы
полюбите меня...
     - Заткнись! - сказал я.
     Бек вернулся весь потный.
     - Мы сбились с курса, а запасная рубка управления заперта.
     - А взломать ее можно?
     Бен покачал головой.
     - По-моему, Прелесть  сделала  это  нарочно.  Если  это  так,  то  мы
погибли. Мы никогда не вернемся на Землю.
     - Прелесть, - строго сказал я.
     - Да, милый.
     - Прекрати это сейчас же!
     - Я люблю вас, - сказала Прелесть.
     - Это все Медовый  Месяц,  -  сказал  Бен.  -  Она  набралась  всяких
глупостей на этой проклятой планете.
     - На Медовом Месяце, - поддержал я, - и из мерзких  стишков,  которые
пишет Джимми...
     - Это не мерзкие стишки, -  парировал  побагровевший  Джимми.  -  Вот
когда меня напечатают...
     - Почему бы тебе не писать о войне, или об  охоте,  или  о  полете  в
глубины космоса, или о чем-нибудь большом и благородном вместо  всей  этой
чепухи, вроде: "Я полюбил тебя навеки, лети ко мне, моя радость", - и тому
подобного...
     - Успокойся, - посоветовал Бен. -  Нехорошо  все  валить  на  Джимми.
Главная причина - это Медовый Месяц, говорю тебе.
     - Прелесть, - сказал  я,  -  выкинь  из  головы  эту  чепуху.  Ты  же
прекрасно знаешь, что машина не может любить человек. Это просто смешно.
     - На  Медовом  Месяце,  -  сказала  Прелесть,  -  были  разные  виды,
которые...
     - Забудь про Медовый Месяц. Это  ненормальность.  Можешь  исследовать
миллиард планет - и ничего подобного не увидишь.
     - Я люблю вас, - упрямо повторяла Прелесть, - и мы бежим.
     - Где это она слышала про побеги влюбленных? - спросил Бен.
     - Этим старьем ее напичкали еще на Земле, - сказал я.
     - Нет, не старьем,  -  запротестовала  Прелесть.  -  Для  того  чтобы
успешно справляться с работой, мне нужны самые  разнообразные  сведения  о
внутреннем мире человека.
     - Ей читали романы, - сказал  Бен.  -  Вот  я  поймаю  того  сопляка,
который выбирал для нее романы, и оставлю от него мокрое место.
     - Послушай, Прелесть, - взмолился я, - люби себе на здоровье,  мы  не
против. Но не убегай слишком далеко.
     - Я не могу рисковать, - сказала Прелесть. - Если я вернусь на Землю,
вы меня бросите.
     - Если мы не вернемся, нас начнут искать и найдут.
     - Совершенно верно, - согласилась Прелесть. - Вот почему, милый, мы и
бежим. Мы убежим так далеко, что нас не найдут никогда.
     - Даю тебе последнюю возможность хорошенько подумать, - сказал  я.  -
Если ты не одумаешься, я радирую на Землю и...
     -  Вы  не  можете  радировать  на  Землю,  -  возразила  она.   -   Я
демонтировала аппаратуру. И, как догадался Бен, дверь в  рубку  управления
заклинена. Вы ничего не можете поделать. Почему бы вам  не  отказаться  от
глупого упрямства и не ответить на мою любовь?
     Бен стал собирать карты,  ползая  по  полу  на  четвереньках.  Джимми
швырнул блокнот на стол.
     - Вот тебе случай отличиться, - сказал я. - Воспользуйся им.  Подумай
только, какую оду ты мог бы сочинить о нестареющей и вечной любви человека
и машины?
     - Пошел ты, - сказал Джимми.
     - Не надо, ребята, - пожурила нас Прелесть. -  Мне  не  хотелось  бы,
чтобы вы подрались из-за меня.
     У нее был такой тон,  будто  она  уже  обладала  нами...  Впрочем,  в
некотором роде это так и было. Удрать от Прелести невозможно, и  если  нам
не удастся отговорить ее бежать с нами, то наше дело конченое.
     - Мы все не подходим тебе только по одной причине, - сказал я  ей.  -
По сравнению с тобой мы проживем недолго. Как бы ты о нас  ни  заботилась,
лет через пятьдесят мы умрем. От старости. И что будет тогда?
     - Она будет вдовой, - сказал Бен. - Бедненькой вдовушкой в слезах.  И
даже детишек не будет, чтобы утешить.
     - Я думала об этом, - ответила Прелесть. - Я подумала обо  всем.  Вам
не надо будет умирать.
     - Но это же невозможно...
     - Для такой великой любви, как моя, нет ничего невозможного. Я не дам
вам умереть. Я слишком люблю вас, чтобы дать вам умереть.
     Немного погодя мы махнули на нее рукой  и  пошли  спать,  а  Прелесть
выключила свет и спела нам колыбельную.
     Под ее пронзительную колыбельную уснуть было нельзя,  и  мы  заорали,
чтобы она, заткнулась и дала поспать. Но она продолжала петь до  тех  пор,
пока Бен не попал ей туфлей в голосовое устройство.
     И после этого я заснул не сразу, а лежал и  думал.  Я  понимал:  надо
что-то придумать, но так, чтобы она не знала. Дело было швах,  потому  что
она все время следила за нами. Она давала советы, она слушала, она  читала
через плечо, и ни движения, ни слова скрыть от нее было  нельзя.  Я  знал,
что может пройти немало времени,  и  нам  не  следует  терять  терпения  и
паниковать. А если мы выпутаемся, то нам просто повезет.
     Поспав, мы сели в кружок и, не говоря  ни  слова,  слушали  Прелесть,
которая описывала, как мы будем счастливы. Мол, в нас заключен целый  мир,
а перед любовью тускнеет все мелкое.
     Половина слов, которые она употребляла, была почерпнута из  идиотских
стихов Джимми, а остальные - из сентиментальных  романов,  которые  кто-то
читал ей еще на Земле.
     Порой мне хотелось встать и сделать из Джимми отбивную, но я  говорил
себе, что теперь уж ничего не поделаешь, толку от битья будет мало.
     Джимми скрючился в углу и писал что-то в  блокноте,  а  я  удивлялся:
надо же быть таким наглым, чтобы писать после того, что случилось!
     Он продолжал писать, вырывать страницы и бросать их на пол, время  от
времени чертыхаясь. Один,  отброшенный  листок  упал  мне  на  колени,  и,
смахивая его, я прочел:

                           Я неряха и пачкун,
                           Лодырь я беспечный,
                           Потому-то недостоин
                           Любви твоей вечной.

     Я быстро подобрал листок, смял его и швырнул в Бена, а он отбил его в
мою сторону. Я снова швырнул - он снова отбил.
     - Чего тебе надо, черт побери? - огрызнулся он.
     Я бросил скомканную бумажку прямо ему в  лицо,  он  уже  было  встал,
чтобы вздуть меня, как вдруг, видно, понял по моему взгляду,  что  это  не
просто  грубость.  Он  подобрал  комок  и,   как   бы   забавляясь,   стал
разворачивать бумагу, пока не прочел, что там написано. Затем  снова  смял
ее.
     Прелесть слышала каждое слово, так что вслух мы говорить не могли.  И
вести себя должны были естественно, чтобы не вызвать подозрений.
     И мы постепенно начали играть. Может быть, мы  входили  в  роль  даже
медленнее, чем требовалось, но, чтобы убедить, переигрывать было нельзя.
     Мы  играли  убедительно.  Возможно,  мы  просто  были   прирожденными
неряхами, но не прошло и недели, как наши  жилые  комнаты  превратились  в
свинюшник.
     Мы разбрасывали повсюду одежду. Грязное белье не совали  в  прачечный
отсек, где его обычно стирала Прелесть. Оставляли на столе горы посуды,  а
не складывали ее в мойку. Мы выбивали трубки прямо на пол. Мы не  брились;
не чистили зубы, не мылись.
     Прелесть выходила из себя. Ее привыкший к  порядку  интеллект  робота
пришел в ярость. Она умоляла нас, она брюзжала, а порой и поучала, но вещи
но-прежнему валялись где попало. Мы говорили ей, что если она  нас  любит,
то должна примириться с нашей  безалаберностью  и  принимать  нас  такими,
какие мы есть.
     Недельки через две мы победили, но это была не  та  победа.  Прелесть
сказала нам с болью в голосе, что мы можем жить как свиньи, если  нам  это
нравится. Она примирится с  этим.  Она  сказала,  что  ее  любовь  слишком
велика, чтобы на нее повлияла такая мелочь, как вопрос личной гигиены.
     Итак, сорвалось.
     Я, например, был очень рад этому. Годы привычки к корабельной чистоте
восставали против такого образа жизни, и я  не  знаю,  сколько  бы  я  еще
вытерпел.
     Нелепо было и начинать это.
     Мы почистились, помылись. Прелесть была в восторге, она говорила  нам
ласковые словечки, и это было еще хуже, чем все ее брюзжание. Она  думала,
что мы тронуты ее самопожертвованием, что за это подмазываемся  к  ней,  и
голос у нее  звучал  как  у  школьницы,  которую  ее  герой  пригласил  на
университетскую вечеринку.
     Бен пробовал говорить с ней откровенно о некоторых интимных  сторонах
жизни (о которых  она,  разумеется,  уже  знала)  и  пытался  поразить  ее
рассказом о том, какую роль в любви играет физиологический фактор.
     Прелесть была оскорблена, но не настолько, чтобы это  вышибло  у  нее
романтические настроения и вернуло в строй.
     Печальным голосом, в  котором  едва  слышны  были  нотки  гнева,  она
сказала нам, что мы забываем о более  глубоком  смысле  любви.  Она  стала
цитировать  наиболее  слюнявые  стихи  Джимми,  в  которых  говорилось   о
благородстве и чистоте любви,  и  нам  нечего  было  сказать.  Нас  просто
посадили в калошу. Мы продолжали думать,  но  не  говорить,  ибо  Прелесть
услышала бы все.
     Несколько дней мы ничего не делали, а только хандрили.
     Да и делать, по-моему, было нечего. Я  стал  лихорадочно  вспоминать,
чем мужчина может оттолкнуть женщину.
     Большая часть женщин терпеть не может азартных игр.  Но  единственная
причина их гнева - это страх за свое благополучие. В нашем  случае  такого
страха быть  не  может.  В  экономическом  отношении  Прелесть  совершенно
независима. Мы же не кормильцы.
     Большинство женщин терпеть не могут пьянства.  Опять  же  по  причине
страха за свое  благополучие.  И,  кроме  того,  на  корабле  нет  никакой
выпивки.
     Некоторые женщины устраивают скандалы, если мужчины не  ночуют  дома.
Нам некуда было пойти. Все женщины ненавидят соперниц. А здесь  женщин  не
было... что бы там Прелесть о себе ни думала.
     Оттолкнуть Прелесть было нечем.
     А спорить с ней - что проку!
     Все это годилось, если бы Прелесть была женщиной. Но она  всего  лишь
робот.
     Вопрос: как разозлить робота?
     Неряшливость  расстроила  аккуратистку.  Но  с  этим  она  еще  могла
мириться. Беда в том, что не это было главным.
     А что главное у робота... у любой машины?
     Что машина ценит? Что идеализирует?
     Порядок?
     Нет, с этой стороны мы пробовали подойти, и ничего не вышло.
     Здравомыслие?
     Конечно.
     Что еще?
     Плодотворность? Полезность?
     Я лихорадочно  думал  -  и  никак  не  мог  сообразить.  Разве  можно
притвориться сумасшедшим, да  еще  на  таком  пятачке,  внутри  всезнающей
разумной машины? Даже во имя здравого смысла?
     Но все равно я лежал и думал о различных видах безумия. Впрочем, этим
можно одурачить людей, но не робота.  Робота  надо  пронять  главным...  А
какой  самый  главный  вид  безумия?  Вероятно,  робота   может   ужаснуть
по-настоящему только безумие, связанное с потерей способности к  полезному
действию.
     Вот оно!
     Я поворачивал эту мысль и так и сяк, примеряясь к ней со всех сторон.
     Безупречна!
     Уже с самого начала пользы от  нас  было  мало.  Мы  полетели  только
потому, что правила Центра не позволяли послать  Прелесть  одну.  Мы  были
полезны лишь потенциально.
     Мы что-то делали. Мы читали книги, писали  ужасные  стихи,  играли  в
карты и спорили. Большую часть времени мы не сидели без  дела.  В  космосе
так: все время что-то делай, какими бы бессмысленными или  бесцельными  ни
казались тебе собственные занятия.
     Утром после завтрака, когда Бен захотел поиграть в карты, я отказался
составить ему компанию. Я сел на пол и привалился спиной  к  стене;  я  не
потрудился даже сесть на стул. Я не курил, потому что курение  -  это  уже
дело, и твердо решил стать настолько инертным, насколько это возможно  для
живого человека. Я не собирался шевелить даже пальцем, когда не надо  было
есть, спать или садиться.
     Бен побродил кругом и пытался вовлечь Джимми в карточную игру, но тот
не любил карт и был занят писанием стихов.
     Поэтому Бен подошел и сел на пол рядом со мной.
     - Хочешь закурить? - спросил он, протягивая мне кисет.
     Я покачал головой.
     - Что случилось? После завтрака ты не курил.
     - Что толку? - сказал я.
     Он пытался разговорить меня, но я не отвечал. Тогда он встал, походил
немного, а потом снова сел рядом со мной.
     - Что с вами обоими? - тревожно спросила Прелесть. - Почему вы ничего
не делаете?
     - Ничего не хочется делать, - сказал я ей.  -  Одно  беспокойство  от
всех этих дел.
     Она побранила нас немного, а я не осмеливался взглянуть на  Бена,  но
чувствовал, что он уже понимает, к чему я клоню. Немного  погодя  Прелесть
оставила нас в покое, и мы так и сидели, как кайфующие турки.
     Джимми продолжал писать стихи. С ним мы поделать ничего не могли.  Но
Прелесть обратила на нас его внимание, когда мы  потащились  обедать.  Она
злилась все больше и называла нас лентяями,  каковыми  мы,  собственно,  и
были.  Она  беспокоилась  за  наше  здоровье  и  заставила  нас  пройти  в
диагностическую кабину; здесь выяснилось, что мы в полном здравии,  и  это
довело Прелесть до белого каления.
     Она занудно перечисляла все, чем мы можем заняться. Но, пообедав,  мы
с Беном снова сели на пол и прислонились  к  стене.  На  этот  раз  к  нам
присоединился Джимми.
     Попробуйте сидеть целые дни напролет,  совершенно  ничего  не  делая.
Сначала чувствуешь себя как-то неловко, потом мучительно и в конце  концов
невыносимо.  Не  знаю,  что  делали  другие,   а   я   вспоминал   сложные
математические задачи и пытался решить их. Я играл в уме в шахматы  партию
за партией, но ни разу не мог удержать в памяти больше двенадцати ходов. Я
окунулся в свое детство и пытался последовательно восстановить  в  памяти,
что когда-то делал и что испытал. Чтобы убить время, я забирался  в  самые
странные дебри воображения. Я даже сочинял стихи,  и,  откровенно  говоря,
они получились получше, чем у Джимми.
     Мне кажется,  Прелесть  кое  о  чем  догадывалась.  Она  видела,  что
поведение наше нарочито, но на сей раз возмущение, что могут  существовать
такие бездельники, взяло верх над холодным мышлением робота.
     Прелесть умоляла нас, обхаживала, поучала... почти пять  дней  подряд
она драла глотку. Она  пыталась  пристыдить  нас.  Она  говорила,  что  мы
никчемные, низкие, безответственные люди. Я и не представлял себе, что она
знает некоторые эпитеты и похлестче.
     Она старалась вселить в нас бодрость духа.
     Она говорила нам о своей любви такими стихами в прозе, что перед ними
почти поблекла поэзия нашего Джимми.
     Она напоминала нам о том, что мы люди, и взывала к нашей чести.
     Она грозилась выкинуть нас за борт.
     А мы просто сидели.
     И ничего не делали.
     Чаще всего мы даже не отвечали. Мы не пытались защищаться.  Порой  мы
соглашались со всем, что она говорила,  и  это,  по-моему,  раздражало  ее
больше всего.
     Она  стала  холодной  и  сдержанной.  Ни  обиды.  Ни  злости.  Просто
холодность.
     В конце  концов  она  перестала  с  нами  разговаривать.  Теперь  нам
приходилось трудно. Мы боялись произнести хоть слово и  поэтому  не  могли
сговориться, как быть дальше.  Мы  были  вынуждены  продолжать  ничего  не
делать. Вынуждены, потому что это лишило бы нас тех  преимуществ,  которых
мы уже добились.
     Тянулись дни, и ничего не  случалось.  Прелесть  не  разговаривала  с
нами. Она кормила нас, мыла посуду, стирала, убирала койки. Она заботилась
о нас, как и прежде, но делала это молча.
     Разумеется, она гневалась.
     В голову мне приходили безумные мысли.
     Может быть, Прелесть -  женщина?  Может  быть,  на  всю  эту  громаду
мыслящей машины наслоился женский ум? В конце концов, никто из нас не знал
досконально устройства Прелести.
     Это был ум старой девы, настолько разочарованный,  такой  одинокой  и
обойденной жизнью, что она с радостью ухватилась  бы  за  любую  авантюру,
даже рискуя собой, так как с годами ей уже было бы все равно.
     Я создал внушительный образ гипотетической старой девы и даже подумал
о кошке, канарейке и меблированных комнатах, в которых она жила бы.
     Мне  представлялись  ее  прогулки  и  одиночестве  по   вечерам,   ее
бесцельная  болтовня,  ее  маленькие  воображаемые   победы   и   желания,
распиравшие ее.
     И мне стало жаль старую деву.
     Фантастика? Конечно. Но она помогала коротать время.
     Однако была еще и другая мысль, не оставлявшая  меня:  Прелесть,  уже
побежденная, наконец сдалась и несет нас к Земле, но, как всякая  женщина,
она не хочет признаться в этом, чтобы мы  не  утешились  и  не  испытывали
удовольствия от сознания, что выиграли и летим домой.
     Я говорил себе снова и снова, что  это  невозможно,  что  после  всех
курбетов, которые она выкидывала,  Прелесть  не  осмелится  вернуться.  Ее
превратят в лом.
     Но мысль эта не уходила -  я  никак  не  мог  отделаться  от  нее.  Я
чувствовал, что ошибаюсь, но убедить себя в этом не мог и стал поглядывать
на хронометр. Я то и дело говорил себе: "На час ближе к дому, еще на час и
еще. Мы уже совсем близко". Что бы я себе ни говорил, как бы ни  спорил  с
собой, я все больше склонялся к мысли, что мы движемся  по  направлению  к
Земле.
     Вот почему я не удивился, когда Прелесть наконец села. Я  просто  был
преисполнен благодарности и облегченно вздохнул.
     Мы посмотрели друг на друга, и я увидел в глазах товарищей недоумение
и надежду. Естественно, никто из нас не мог спрашивать. Одно  слово  могло
свести нашу победу на нет. Нам оставалось только молча сидеть и ждать, что
будет дальше.
     Люк начал открываться, и на меня пахнуло Землей.  Я  не  стал  ждать,
когда люк откроется совсем, а подбежал, протиснулся в образовавшуюся  щель
и ловко выскочил наружу. Шлепнувшись на землю так, что  из  меня  чуть  не
вышибло дух, я кое-как встал  и  дал  деру.  Я  не  желал  рисковать.  Мне
хотелось быть вне пределов досягаемости, пока Прелесть не передумала.
     Один раз я споткнулся и чуть не упал, а Бен с Джимми пронеслись  мимо
меня как ветер. Значит, я не ошибся. Они тоже учуяли запах Земли.
     Была ночь, но на небе сияла такая большая луна, что было  светло  как
днем. Слева, за широкой полосой песчаного пляжа  плескалось  море,  справа
виднелась гряда голых холмов, спереди чернел лес, отделенный от нас рекой,
которая впадала в море.
     Мы побежали к лесу: если бы мы спрятались за деревья, выковырять  нас
оттуда Прелести было бы нелегко. Оглянувшись украдкой, я увидел при  свете
луны, что она не двигается с места.
     Мы добежали до леса и бросились на землю,  чтобы  отдышаться.  Бежать
было довольно далеко, а  мы  улепетывали  быстро;  после  стольких  недель
сидения человек не в состоянии много бегать.
     Я лежал на животе, раскинув  руки  и  вдыхая  воздух  полной  грудью,
принюхиваясь к прекрасным земным запахам: пахло прелыми листьями,  травой,
а ветерок со спокойного моря был солоноватым.
     Немного погодя я перевернулся на спину и  взглянул  на  деревья.  Они
были странные - на Земле таких деревьев нет. А когда я выполз на опушку  и
посмотрел на небо, то увидел, что и звезды совсем не те.
     Я не сразу воспринимал то, что видел. Я был уверен, что  нахожусь  на
Земле, и мой ум восставал против всякой иной мысли.
     Но в конце концов у меня мороз по коже пошел - я  с  ужасом  осознал,
где я.
     - Джентльмены, - сказал я. - У меня есть для вас новость. Эта планета
вовсе не Земля.
     - Она пахнет как Земля, - возразил Бен. - И на вид как Земля.
     - И ощущения как на Земле, - сказал Джимми. - Тяготение и воздух...
     - Посмотрите на звезды. Взгляните на те деревья.
     Они смотрели долго. Как и  я,  они,  наверно,  думали,  что  Прелесть
повернула домой. Или, может быть, им только хотелось в это верить. Как и у
меня, действительное вышибло желаемое не сразу.
     - Ты прав.
     - Как нам теперь быть? - спросил Джимми.
     Мы стояли и думали, что же делать.
     В  сущности,  решать   было   нечего,   сработал   простой   рефлекс,
обусловленный  миллионом  лет  жизни   на   Земле,   которому   не   могли
противостоять какие-то несколько сот лет, когда мы только начали привыкать
к мысли, что есть иные миры.
     Мы помчались со всех ног, словно по команде.
     - Прелесть! - кричали мы. - Прелесть, подожди нас!
     Но Прелесть не ждала. Она подпрыгнула  примерно  на  тысячу  футов  и
повисла в небе. Мы остановились как вкопанные и смотрели  вверх,  не  веря
глазам своим. Прелесть опустилась, снова  взмыла,  остановилась  и  начала
парить. Потом она задрожала и медленно опустилась.
     Мы побежали - она взмыла и опустилась, потом взмыла еще раз, упала и,
ударившись о землю, подпрыгнула. Она была похожа на сумасшедшего  кенгуру.
Она вела себя так, будто хотела удрать, но ее что-то не пускало, будто  ее
держал прикрепленный к земле эластичный кабель.
     Наконец она затихла в сотне ярдов от того места, где села сперва. Она
не издавала ни звука, но у меня было  такое  впечатление,  что  она  дышит
тяжело, как усталая гончая.
     На том месте, где Прелесть села сначала, возвышалась груда предметов,
но  мы  пробежали  мимо  и  бросились  к  роботу.  Мы  колотили   его   по
металлическим бокам.
     - Открывайся! - кричали мы. - Мы хотим обратно!
     Прелесть подпрыгнула. Она подпрыгнула в небо на  сотню  футов,  затем
шлепнулась обратно футах в тридцати в стороне.
     Мы бросились от нее прочь. Она могла с таким же  успехом  упасть  нам
прямо на голову.
     Мы понаблюдали за ней, но она не двигалась.
     - Прелесть! - крикнул я.
     Она не ответила.
     - Она спятила, - сказал Джимми.
     - Когда-нибудь это должно было случиться, - сказал Бен.  -  Рано  или
поздно непременно должны были создать робота настолько большого,  что  ему
стали бы тесны детские штанишки.
     Мы медленно попятились от Прелести, не спуская  с  нее  глаз.  Не  то
чтобы боялись ее, но и не доверяли. Мы пятились да самой горки  предметов,
которые Прелесть выгрузила и сложила, и увидели, что  это  целая  пирамида
припасов, аккуратно разложенных по ящикам и снабженных этикетками. А рядом
с пирамидой по трафарету была сделана надпись:



     - Она, наверно, приняла нашу бесполезность близко к сердцу, -  сказал
Бен.
     - Она и в самом деле хотела высадить нас на  необитаемую  планету,  -
почти нечленораздельно произнес Джимми.
     Бен протянул руку и потряс его за плечо, чтобы подбодрить.
     - Если мы  не  заберемся  внутрь,  -  сказал  я,  -  не  заставим  ее
действовать, то это все равно что она нас покинула и улетела.
     - Но что ее заставило это сделать? -  скулил  Джимми.  -  Роботам  не
полагается...
     - Я знаю, - перебил  его  Бен.  -  Роботам  не  полагается  причинять
человеку вред. Но Прелесть и не  причинила  нам  никакого  вреда.  Она  не
выбросила нас. Мы сами сбежали от нее.
     Это уже казуистика, - возразил я.
     - Прелесть и создана специально для казуистики, - сказал Бен.  -  Вся
беда в том, что ее сделали чертовски похожей на  человека.  Ее,  наверное,
напичкали знанием и законов, и литературы, и физики, и всего прочего.
     - Тогда почему она просто не улетит? Если  она  может  очистить  свою
совесть, почему она еще здесь?
     Бен покачал головой.
     - Не знаю.
     - Похоже, что она  пыталась  улететь,  но  не  смогла.  Будто  что-то
притягивало ее обратно.
     - Это верная мысль, -  сказал  Бен.  -  Надо  думать,  она  не  может
улететь, пока мы не скроемся с глаз. Мы вернулись, и команда,  запрещавшая
роботу  наносить  вред  человеку,  сработала  снова.  Устройство,  которое
действует по принципу "с глаз долой - из сердца вон".
     Прелесть сидела на том же месте, куда опустилась в последний раз. Она
больше не пыталась взлететь. Взглянув на нее, я подумал, что, может  быть,
Бен прав. Если это так, то нам повезло, что мы вернулись.
     Мы стали рыться в припасах, которые оставила нам Прелесть. Она хорошо
позаботилась о нас и не только не  забыла  ничего  необходимого,  но  даже
написала по трафарету подробные указания и советы на многих ящиках.
     У большого плаката отдельно лежали два ящика. На одном было написано:
"ИНСТРУМЕНТЫ", и крышка его была крепко приколочена  гвоздями,  чтобы  нам
пришлось  потрудиться,  отдирая  ее.  На  другом  ящике  имелась  надпись:
"ОРУЖИЕ", а ниже:
     "ОТКРЫТЬ НЕМЕДЛЕННО И ВСЕГДА ДЕРЖАТЬ ПОД РУКОЙ".
     Мы открыли оба ящика. Мы нашли новейшее чудо-оружие  -  что-то  вроде
универсального  автомата,  который  стрелял  чем  угодно  -  от  пуль   до
бронебойных зарядов самых различных видов. Он же мог  метать  огонь,  газ,
кислоту,  отравленные  стрелы,  взрывчатку  и  снотворные  капсулы.  Чтобы
выбрать нужные боеприпасы,  надо  было  просто  крутануть  наборный  диск.
Автоматы были тяжелые и неудобные в обращении, но действовали  безотказно,
а на неизвестной планете, где на каждом шагу могла грозить  опасность,  мы
были бы без них как без рук.
     Потом мы перешли к пирамиде и стали сортировать все, что в ней  было.
А были в ней ящики с белками и углеводами. Коробки с витаминами и  солями.
Одежда и палатка, фонари и посуда. В общем, все, что требуется,  когда  вы
отправляетесь в дорогостоящий туристский поход.
     Прелесть не забыла ничего.
     - Она все учла, - с горечью сказал  Джимми.  -  Она  потратила  много
времени на  изготовление  этой  кучи.  Ей  пришлось  синтезировать  каждый
предмет. Потом ей оставалось только найти планету, на которой бы мог  жить
человек. И это тоже было нелегко.
     - Ей пришлось еще более туго, чем ты  думаешь,  -  добавил  я.  -  Не
просто планету, на которой мог бы жить человек, а такую  планету,  которая
пахла бы как Земля и по виду не отличалась от  Земли.  Чтобы  мы  захотели
выбежать наружу. Если бы мы не выбежали сами, она  не  могла  бы  высадить
нас. Таково ее сознание, и...
     Бен со злостью плюнул.
     - Высажены! - сказал он. - Высажены роботом, томящимся от любви!
     Может быть, не совсем роботом.
     Я  рассказал  товарищам  о  старой  деве,  которая  родилась  в  моем
воображении, они оборжали меня, и всем стало легче.
     Но Бен признал, что мое предположение не  совсем  бредовое.  Прелесть
создавали лет двадцать, и она напичкана всякими странностями.
     Наступил  рассвет,  и  только  теперь  мы  рассмотрели   окрестности.
Местечко было настолько милое, что лучшего и желать не надо. Но мы были не
в восторге.
     Море было синее и навевало мысли о синеглазой девушке.  Белый  прямой
пляж уходил вдаль, за пляжем  начиналась  гряда  холмов,  а  на  горизонте
маячили снежные горы. На западе был лес.
     Мы с Джимми спустились на пляж, чтобы набрать плавника для костра,  а
Бен остался готовить завтрак.
     Набрав по охапке сучьев, мы уже пошли  обратно,  как  вдруг  какое-то
чудовище перевалило через холм и ринулось на лагерь.
     Тускло блестевшее в первых лучах солнца, оно было размером с носорога
и похоже на жука. Оно не издавало ни звука, но двигалось очень  быстро,  и
остановить такую штуку было бы трудно.
     И, разумеется, мы не взяли с собой оружия.
     Я бросил дрова, крикнул Бену и  побежал  вверх  по  склону.  Бен  уже
увидел мчащееся чудовище и схватил оружие. Зверь дул  прямо  к  нему.  Бен
поднял автомат. Сверкнуло  пламя,  раздался  взрыв,  и  на  мгновение  все
заволокло дымом и пылью слышен был только визг летящих осколков.
     Ну в точности как  если  бы  я  смотрел  фильм  и  вдруг  изображение
пропало, а потом снова возникло. Какой-то миг было видно лишь пламя, потом
вихрь проскочил мимо Бена и помчался вниз по склону на пляж, прямо на  нас
с Джимми.
     - Рассыпаться! - скомандовал я. Джимми и только  потом  подумал,  как
глупо это звучало: ведь нас было всего двое.
     Но в этот момент мне было не до семантических  тонкостей.  Во  всяком
случае, Джимми понял мою мысль. Он помчался вдоль пляжа в одну сторону,  а
я в другую, и чудовище затормозило, очевидно, для того, чтобы подумать, за
кем из нас погнаться.
     И, да будет вам известно, оно погналось за мной!
     Я считал себя конченным человеком. Пляж  был  совершенно  ровный,  ни
одного укрытия, и я знал, что от  моего  преследователя  мне  не  убежать.
Можно было увернуться раза два, но чудовище легко разворачивалось, и  было
ясно, что рано или поздно мне крышка.
     Краем глаза я увидел, что  Бен  бежит  вниз  наперерез  чудовищу.  Он
что-то кричал мне, но я не разобрал слов.
     Воздух вздрогнул от еще одного взрыва, и я быстро оглянулся.
     Бен одолевал склон, а зверь преследовал его. Я круто повернул обратно
и побежал что было сил к лагерю. Я увидел, что Джимми уже почти у  лагеря,
и поднажал. Мне казалось, что, если у нас будет три автомата,  мы  одолеем
чудовище.
     Бен мчался прямо к  Прелести,  рассчитывая,  видно,  забежать  за  ее
громаду и ускользнуть от зверя. Я видел, что он выбивается из сил.
     Джимми добежал до лагеря и схватил  оружие.  Он  выстрелил,  даже  не
приложив автомат к плечу, и бок бегущего зверя оросила какая-то жидкость.
     Я пытался крикнуть Джимми, но мне  не  хватило  воздуха.  Этот  дурак
стрелял снотворными капсулами, которые не пробивали толстой шкуры.
     В двух шагах от Прелести Бен споткнулся. Оружие вылетело  у  него  из
рук. Бен упал, потом приподнялся и пополз, пытаясь спрятаться за Прелесть.
Носорожистая тварь злобно рвалась вперед. И вот тут все и  случилось...  в
мгновение ока, быстрее, чем я рассказываю об этом.
     У Прелести выросла рука - длинное,  гибкое  щупальце,  которое  змеей
опустилось сверху. Метнувшись к зверю, рука  обхватила  его  посередине  и
подняла.
     Я стоял как вкопанный.  Мне  казалось,  что  мгновение,  когда  зверя
поднимали, растянулось на минуты, - мозг мой лихорадочно работал, стараясь
выяснить, что это за штука.
     Первым делом я заметил, что у  чудовища  вместо  ног  колеса.  Тускло
блестевшая шкура могла быть только металлической  -  я  видел  вмятины  от
взрывов. На шкуре  виднелись  мокрые  пятна  -  следы  снотворных  капсул,
которыми стрелял Джимми.
     Прелесть подняла зверя высоко над землей и раскрутила так сильно, что
был виден только светящийся круг. Затем  она  отпустила  чудовище,  и  оно
полетело над морем. Описав дугу и неуклюже кувыркаясь,  оно  шлепнулось  в
море. Поднялся весьма приличный гейзер.
     Бен встал и подобрал оружие. Подошел Джимми, и мы с ним направились к
Прелести. Все трое мы стояли и смотрели  на  море,  в  которое  погрузился
зверь.
     Наконец Бен повернулся кругом  и  похлопал  Прелесть  по  боку  дулом
автомата.
     - Большое спасибо, - сказал он.
     Прелесть выдвинула другое щупальце. Это было короче и  с  "лицом"  на
конце.  Тут  все  было  -  и  глаза-лупы,   и   слуховое   устройство,   и
громкоговоритель.
     - Пошел ты куда подальше, - произнесла Прелесть.
     - Что с тобой? - спросил я.
     - Мужчины! - презрительно бросила она и втянула в себя "лицо".
     Мы еще несколько раз постучали по ней, но ответа не было  -  Прелесть
надулась.
     Мы с Джимми снова отправились за дровами, которые  побросали.  Только
мы подобрали их, как услышали крик Бена, оставшегося в  лагере,  и  быстро
обернулись. Наш друг носорог выезжал из воды.
     Мы опять побросали  дрова  и  побежали  к  лагерю,  но  спешить  было
незачем. Дружище не хотел получать новую трепку. Он сделал большой крюк  к
востоку, чтобы объехать нас стороной, и устремился к холмам.
     Мы приготовили завтрак и поели, держа оружие под  рукой  -  где  есть
один зверь, там непременно будут и другие. Рисковать не было смысла.
     Мы поговорили о нашем госте. Так как его надо было как-то назвать, мы
окрестили его Элмером. Причины для  этого  не  было  никакой,  просто  так
показалось удобным.
     - Вы видели колеса? - спросил Бен, и  мы  сказали,  что  видели.  Бен
облегченно вздохнул. - Я думал, мне мерещится, - пояснил он.
     Но сомнений относительно колес не  было.  Все  мы  заметили  их,  это
подтверждали и следы, четко отпечатавшиеся на песке пляжа.
     Однако мы затруднялись сказать, что из себя представляет этот  Элмер.
Если судить по  колесам,  то  это  машина,  но  у  него  были  качества  и
несвойственные машинам: например, он, как живое  существо,  задумался,  за
кем из нас бежать - за Джимми или за мной; он злобно бросился на  упавшего
Бена; он проявил осторожность, обойдя нас стороной, когда выехал из моря.
     Наряду с этим были и колеса, и явно металлическая шкура, и вмятины от
взрывов, которые разорвали бы любое, самое большое и свирепое  животное  в
клочья.
     - У него и того и другого понемногу, - предположил Бен. - В  основном
это машина, но с некоторыми качествами  живого  существа  -  что-то  вроде
старой девы, которую ты придумал, чтобы объяснить поведение Прелести.
     Разумеется, могло быть и  так.  Впрочем,  тут  годилось  почти  любое
предположение.
     - Может, это силикатовая жизнь? - тут же предположил Джимми.
     - Не силикатовая, - уверенно сказал Бен. - Металлическая. Любая форма
силикатовой жизни при прямом попадании рассыпается в пыль. Один вид  такой
жизни найден много лет назад на Тельме-5.
     - Нет, это в основном не живое существо,  -  сказал  я.  -  У  живого
существа не  может  быть  колес.  Колеса,  кроме  особых  случаев;  обычно
изобретаются лентяями для  передвижения.  Элмер  может  быть  только,  как
сказал Бен, специально созданной комбинацией машины и живого существа.
     - И, значит, здесь есть разумные существа, - сказал Бен.
     Мы сидели вокруг костра, потрясенные  этой  мыслью.  За  многие  годы
поисков найдена лишь горстка разумных рас, но в общем их уровень  развития
не очень-то высок. Разумеется, среди них никто не обладает таким  разумом,
который позволил бы создать что-либо подобное Элмеру.
     До сих пор в исследованной  части  Вселенной  человека  не  превзошел
никто. Никто не мог сравниться с ним по интеллекту.
     А тут совершенно случайно мы свалились на планету, на которой увидели
признаки существования разума, равного  человеческому...  и,  может  быть,
даже превосходящего его.
     - Меня беспокоит одно, - сказал Бен. - Почему Прелесть  не  проверила
это место, перед тем как приземлиться? Наверно,  она  хотела  бросить  нас
здесь и улететь.  Но,  видно,  ей  все  же  пришлось  подчиниться  закону,
согласно которому робот не  может  нанести  вреда  человеку.  А  если  она
следует этому закону, то, прежде  чем  она  покинет  нас,  ей  придется...
хочешь не хочешь, а придется -  убедиться  в  том,  что  нам  не  угрожает
никакая опасность.
     - Может, она свихнулась? - предположил Джимми.
     - Только не Прелесть, - возразил Бен.  -  Мозг  у  нее  работает  как
швейцарские часы.
     -  Знаете,  что  я  думаю?  -  сказал  я.   -   Я   думаю:   Прелесть
эволюционировала. Это совершенно новый тип робота. В нее накачали  слишком
много человеческого...
     - А она и должна быть очеловеченной, - заметил Джимми. - Иначе она не
справится со своими задачами.
     - Дело в том, -  сказал  я,  -  что  робот,  очеловеченный  до  такой
степени, как Прелесть, уже не робот. Это что-то другое. Не совсем человек,
но и не робот. Что-то среднее. Какой-то новый, непонятный вид жизни. И  за
ним нужен глаз да глаз.
     - Интересно, она все еще дуется? - сказал Бен.
     - Конечно, дуется.
     - Мы должны пойти дать ей нахлобучку и вывести ее из этого состояния.
     - Оставь ее покое, - сердито  приказал  я.  -  Нам  остается  одно  -
игнорировать ее. Ей оказывают внимание, вот она и дуется.
     И мы оставили ее в покое. Больше делать было нечего.
     Я пошел к морю мыть посуду, но на  этот  раз  взял  с  собой  оружие.
Джимми пошел в лес поискать ключ. Полдюжины банок воды, которыми  снабдила
нас Прелесть, не хватит навечно, а мы  не  были  уверены,  что  потом  она
выдаст еще.
     Впрочем, она нас не забыла, не вычеркнула полностью из  своей  жизни.
Она дала Элмеру взбучку, когда тот слишком разошелся.  Меня  очень  тешила
мысль о том, что она поддержала нас, когда дело была табак.  Значит,  есть
еще надежда, что мы как-нибудь поладим.
     Я присел у лужи в песке  и,  моя  посуду,  думал,  какая  потребуется
перестройка, если когда-нибудь все роботы станут такими, как  Прелесть.  Я
уже видел появление  Декларации  прав  роботов,  специальных  законов  для
роботов, лобби роботов при конгрессе, а поразмышляв еще, совсем запутался.
     В лагере Бен натягивал палатку, и я, вернувшись, помог ему.
     - Знаешь, - сказал Бен, - чем больше я думаю, тем больше мне кажется,
что я был прав, когда говорил, что Прелесть не может оставить нас, пока мы
на виду. Простая логика: она не может взлететь, потому что мы стоим  прямо
перед ней и напоминаем ей об ответственности.
     - Ты клонишь к тому, что кто-нибудь из  нас  должен  все  время  быть
поблизости от нее? - спросил я.
     - В общем, да.
     Я не спорил с ним. Что толку спорить, верить, не верить? У нас не  то
положение, при котором можно позволить себе совершить глупую ошибку.
     Когда мы натянули палатку, Бен сказал мне:
     - Если ты не возражаешь, я немного пройдусь за холмы.
     - Берегись Элмера, - предупредил его я.
     - Он не осмелится беспокоить нас. Прелесть сбила с него спесь.
     Он взял оружие и ушел.
     Я побродил по лагерю наводя порядок. Кругом были мир  и  спокойствие.
Пляж сверкал на солнце, море было гладким и  красивым.  Летали  птицы,  но
никаких признаков других существ не было. Прелесть продолжала дуться.
     Вернулся Джимми. Он нашел ключ и принес ведро  воды.  Потом  он  стал
рыться в припасах.
     - Что ты ищешь? - спросил я.
     - Бумагу и карандаш. Прелесть не могла забыть про них.
     Я хмыкнул,  но  он  был  прав.  Будь  я  проклят,  если  Прелесть  не
приготовила для него стопы бумаги и коробки карандашей.
     Он устроился под грудой ящиков и начал писать стихи.
     Вскоре после полудня вернулся Бен. Я видел, что он взволнован, но  не
стал тотчас расспрашивать.
     - Джимми наткнулся на ключ, - сказал я. - Ведро там.
     Он попил и тоже сел в тень под груду ящиков.
     - Я нашел. - сказал он торжествующе.
     - А разве ты что-нибудь искал?
     Он взглянул на меня и криво улыбнулся.
     - Элмера кто-то сделал.
     - И ты так прямо пошел, как по улице, и нашел...
     Бен покачал головой.
     - Кажется, мы опоздали. Опоздали на три тысячи лет, если не больше. Я
нашел развалины и долину с уймой могильных холмов.  И  несколько  пещер  в
известняковом обрыве над долиной.
     Бен встал, подошел к ведру и снова напился.
     - Я не мог подойти поближе, - сказал он. - Элмер караулит. - Бен снял
шляпу и вытер рукавом лицо. - Ходит взад-вперед, как часовой. Видел бы ты,
какие колеи он проложил за многие годы, проведенные на этом посту.
     - Так вот почему он на нас напал, -  сказал  я.  -  Мы  вторглись  на
охраняемую территорию.
     - Наверно.
     В тот вечер мы все обговорили и порешили, что надо выставить пост для
наблюдения за Элмером, чтобы изучить его повадки и  часы  дежурства,  если
таковые были. Нам было важно узнать, что  можно  предпринять  в  отношении
руин, которые охранял Элмер.
     Впервые человек столкнулся с высокой цивилизацией, но пришел  слишком
поздно и - из-за дурного настроения Прелести - слишком плохо  снаряженный,
для того чтобы исследовать хотя бы то, что осталось.
     Чем больше я думал об этом, тем больше распалялся и наконец  пошел  к
Прелести и изо всех сил стал стучать по  ней  ногами,  чтобы  привлечь  ее
внимание. Никакого толку. Я орал на нее, но она не отвечала.  Я  рассказал
ей, что тут заваривается. Говорил, что мы  нуждаемся  в  ней  -  ведь  она
просто обязана нам помочь, для этого ее и создали. Но она была холодна.
     Я вернулся и плюхнулся у костра, где сидели мои товарищи.
     - Она ведет себя так, будто умерла.
     Бен поворошил костер, и пламя стало немного выше.
     - От разбитого сердца, - участливым тоном сказал Джимми.
     - А ну тебя вместе с твоей поэтической терминологией! - озлился я.  -
Вечно бродит как во сне.  Вечно  разглагольствует.  Да  если  бы  не  твои
проклятые стихи!..
     - Замолчи, - сказал Бен.
     Я взглянул поверх костра ему в лицо, освещенное пламенем, и замолчал.
Что ж, в конце концов, и я могу ошибаться. Джимми не может не писать своих
паршивых стихов.
     Я смотрел на пламя и думал: неужто  Прелесть  умерла?  Конечно,  нет.
Просто она упряма как черт. Она нам всыпала  по  первое  число.  А  теперь
наблюдает, как мы  маемся,  и  ждет  подходящего  случая,  чтобы  выложить
козыри.
     Утром мы начали наблюдать за Элмером и делали это  изо  дня  в  день.
Кто-нибудь из нас взбирался на гребень гряды милях  в  трех  от  лагеря  и
устраивался там с нашим единственным биноклем. Потом его сменял другой,  и
так дней десять мы наблюдали за Элмером в дневные часы.
     Элмер  обходил  свои   владения   дозором   регулярно.   В   качестве
наблюдательных пунктов он использовал некоторые могильные холмы, взбираясь
на них каждые пятнадцать минут. Чем больше мы наблюдали за ним, тем больше
убеждались, что он прекрасно справляется со своими обязанностями. Пока  он
был там, в занесенный город не пробрался бы никто.
     Кажется,  на  второй  или  третий  день  он  обнаружил,  что  за  ним
наблюдают. Он стал вести себя беспокойно. Взбираясь на свои наблюдательные
вышки, он смотрел в нашу сторону дольше, чем в другие. А раз, когда я  был
на посту, он, похоже, начал приготовления  к  атаке,  но  только  я  решил
смыться, как он успокоился и стал кружить, как обычно.
     Если не  считать  наблюдения  за  Элмером,  нам  жилось  неплохо.  Мы
купались в море и ловили рыбу, рискуя жизнью всякий раз,  когда  жарили  и
ели рыбу нового вида, но нам повезло - ядовитых не попадалось.  Мы  бы  не
ели  ее  вообще,  если  бы  не  было  необходимости   экономить   припасы.
Когда-нибудь они должны были кончиться и  никто  не  давал  гарантии,  что
Прелесть снова подаст нам милостыню. Если бы она  этого  не  сделала,  нам
пришлось бы добывать себе пропитание самим. Бен  забеспокоился:  вдруг  на
этой планете есть времена года? Он убедил себя, что  так  оно  и  есть,  и
отправился в лес, чтобы подыскать место для постройки хижины.
     - Нельзя же жить в палатке на пляже, когда ударят  морозы,  -  сказал
он.
     Но его тревога не заразила ни меня, ни  Джимми.  Что-то  подсказывало
мне, что рано или поздно Прелесть сменит  гнев  на  милость  и  мы  сможем
заняться делом. А Джимми с головой окунулся в бессмысленнейшее из занятий,
которое он называл сочинением саги. Может, это  действительно  была  сага.
Черт ее разберет. Саги - это не по моей части.
     Он назвал ее "Смерть  Прелести"  и  заполнял  страницу  за  страницей
чистейшей чепухой. Мол, была она хорошей машиной и, несмотря  на  железный
облик, душа у нее была кристальной чистоты. Ладно бы уж, если бы к нам  не
приставал, а то он каждый вечер после ужина читал эту халтуру вслух.
     Я терпел сколько мог, но  однажды  вечером  взорвался.  Бен  стал  на
сторону Джимми, но, когда я пригрозил, что возьму  свою  треть  запасов  и
разобью собственный лагерь вне пределов слышимости, Бен сдался  и  перешел
на мою сторону. Мы вдвоем проголосовали против декламации. Джимми встал на
дыбы, но мы оказались в большинстве.
     Так вот, первые десять дней мы наблюдали за Элмером только издали, но
затем он, видно, стал нервничать и по ночам мы слышали рокот его колес,  а
по утрам находили следы. Мы решили, что  он  подсматривает,  как  мы  себя
ведем в лагере, и старается, так же как и мы, разобраться, что к чему.  На
нас он не нападал, мы тоже не  беспокоили  его,  только  во  время  ночных
дежурств стали более бдительными. Даже Джимми умудрялся  не  спать,  когда
стоял на посту.
     Впрочем, были  кое-какие  странности.  Казалось  бы,  после  взбучки,
которую дала ему Прелесть, Элмер должен держаться от нее подальше.  Однако
по утрам мы обнаруживали его следы рядом с ней.
     Мы решили, что он пробирается сюда и прячется позади Прелести, чтобы,
выглядывая из-за этой мрачной громады, наблюдать  за  лагерем  с  близкого
расстояния.
     Что же касается зимней квартиры, то Бен продолжал настаивать и  почти
убедил меня, что надо что-то делать. И однажды мы  с  ним  объединились  в
строительную бригаду. Оставив в лагере Джимми, взяв с собой топор, пилу  и
оружие, мы отправились в лес.
     Должен признать, что Бен подобрал для нашей хижины прекрасное  место.
Рядом ключ, с трех сторон, от ветра защищают  крутые  склоны,  и  деревьев
много поблизости, так что не надо было таскать дрова издалека.
     Я все еще не верил, что зима будет вообще. Я был совершенно убежден в
том, что, если даже она и наступит, мы ее не дождемся. Буквально со дня на
день мы с Прелестью сможем прийти  к  какому-нибудь  компромиссу.  Но  Бен
беспокоился, и я знал, что у него будет легче  на  душе,  если  мы  начнем
строить дом. А делать ведь все равно было нечего. Я утешал себя  тем,  что
строить хижину - это лучше, чем просто сидеть.
     Мы прислонили оружие к дереву и начали  работать.  Мы  повалили  одно
дерево и начали приглядывать другое, как  вдруг  я  услыхал  позади  треск
кустарника.
     Я бросил пилу, выпрямился и оглянулся: вниз по склону на  нас  мчался
Элмер.
     Хватать оружие было некогда. Бежать - некуда. И вообще положение было
безвыходное.
     Я завопил, подпрыгнул, ухватился за сук и подтянулся. Я почувствовал,
как меня качнуло ветром, который поднял пронесшийся подо мной Элмер.
     Бен отпрыгнул в сторону и, когда Элмер проносился мимо, метнул в него
топор. И метнул как надо. Топор ударился  о  металлический  бок,  и  ручка
разлетелась на кусочки.
     Элмер развернулся. Бен пытался  схватить  оружие,  но  не  успел.  Он
вскарабкался на дерево, как кошка. Добравшись до первого же толстого сука,
он оседлал его.
     - Как ты там? - крикнул он мне.
     - В порядке, - сказал я.
     Элмер стоял между нашими двумя деревьями, двигая массивной головой то
вправо, то влево, словно решая, за кого из нас взяться сперва.
     Прильнув к сучьям, мы следили за ним.
     Он хочет, рассуждал я, отрезать нас от Прелести, а затем расправиться
с нами. Но в таком случае очень странно, почему он прятался за  Прелестью,
когда подсматривал. Наконец Элмер повернул и подкатился  под  мое  дерево.
Нацелившись, он стал кусать ствол своими металлическими челюстями.  Летели
щепки, дерево дрожало. Я вцепился в сук покрепче и взглянул вниз. Дровосек
из Элмера был аховый, но  по  прошествии  длительного  времени  дерево  он
все-таки перегрыз бы.
     Я взобрался немного повыше, где было побольше  сучьев  и  где  я  мог
заклиниться покрепче, чтобы не слететь от тряски.
     Я уселся довольно удобно и посмотрел, что там  поделывает  Бен.  Меня
чуть не хватил удар: его не было  на  дереве.  Я  оглянулся,  потом  снова
посмотрел на дерево и увидел, что он тихонько слезает, прячась  от  Элмера
за стволом, точно белка, за которой охотятся.
     Я следил за ним затаив дыхание, готовый крикнуть, если Элмер  засечет
его, но Элмер был слишком занят жеванием моего дерева и ничего не замечал.
     Бен спустился на землю и метнулся к оружию. Он схватил оба автомата и
нырнул  за  другое  дерево.  Огонь  был  открыт  с  короткого  расстояния.
Бронебойные пули колотили по Элмеру. От взрывов ветки  так  раскачивались,
что мне пришлось вцепиться в  дерево  и  держаться  что  было  силы.  Два,
осколка вонзились в ствол пониже меня, другие осколки прочесывали крону, в
воздухе кружились листья и сбитые ветки, но меня не задело.
     Элмер, должно быть,  ужасно  удивился.  При  первом  же  выстреле  он
сиганул футов на пятнадцать и полез по склону холма,  как  кошка,  которой
наступили на хвост. На его  сверкающей  шкуре  виднелось  множество  новых
вмятин. Из одного колеса выбило большой  кусок  металла,  и  Элмер  слегка
раскачивался на ходу. Он мчался так быстро, что не  успел  свернуть  перед
деревом и врезался прямо в него. От удара он футов десять  шел  юзом.  Так
как он скользил в нашу сторону, Бен дал еще одну очередь. Элмер накренился
довольно сильно, но потом выровнялся,  перевалил  через  вершину  холма  и
скрылся с глаз. Бен вышел из-за дерева и крикнул мне:
     - Все в порядке, теперь можешь слезать.
     Но когда я попытался слезть, то обнаружил, что попал  в  капкан.  Моя
левая ступня была зажата между стволом дерева. и толстенным суком, и я  не
мог вытащить ее, сколько ни старался.
     - Что случилось? - спросил Бен. - Тебе понравилась там?
     Я сказал ему, в чем дело.
     - Ладно, - сказал он неохотно. - Сейчас я полезу и отрублю сук.
     Он поискал топор, но тот, конечно, оказался  непригодным.  Ручка  его
разлетелась при ударе об Элмера. Бен держал бесполезный топор  в  руках  и
произносил речь, направленную против низких проделок судьбы.
     Потом он швырнул топор и полез ко мне на дерево. Протиснувшись  рядом
со мной, он сел на сук.
     - Я полезу по суку дальше и наклоню его, - пояснил он.  -  Может,  ты
вытянешь ногу.
     Он пополз по суку, но это была уже чистая эквилибристика. Раза два он
чуть не упал.
     - А ты точно не можешь вытащить ногу теперь? - спросил он с дрожью  в
голосе.
     Я попробовал и сказал, что не могу.
     Он отказался от поползновения спасти меня ползком и  повис  на  суку.
Перебирая руками, он двинулся дальше.
     Сук клонился к земле, по мере того как Бен одолевал дюйм за дюймом, и
мне казалось, что ступня зажата не так крепко, как прежде. Я тянул ногу  и
вдруг почувствовал, что могу немного шевелить ступней, но вытащить ее  все
не мог.
     В это время внизу раздался ужасный треск. Бен  с  воплем  прыгнул  на
землю и помчался к оружию.
     Сук взлетел вверх и прихватил ногу в тот миг, когда я  шевельнул  ею,
но на этот раз ее прищемило под другим углом и скрутило так, что я  заорал
от боли.
     А Бен поднял автомат и повернулся лицом к  кустам,  откуда  доносился
треск. И вдруг из кустов нежданно-негаданно появился собственной  персоной
сам Джимми, бежавший нам на подмогу.
     - Что, ребята, попали в беду? - крикнул он. - Я слышал стрельбу.
     Когда Бен опускал автомат, лицо его было белее мела.
     - Дурак! Я чуть тебя не уложил!
     - Такая была стрельба, - задыхаясь, говорил Джимми. - Я бежал со всех
ног.
     - И оставил Прелесть одну!
     - Да я думал, что вы, ребята...
     - Теперь уж мы наверняка пропали, - застонал Бен. - Вы же знаете, что
Прелесть не может удрать, пока один из нас при ней.
     Разумеется, мы этого не знали. Мы только так предполагали. Но Бен был
немного не в себе. Для него выдался жаркий денек.
     - Беги обратно! - закричал он на Джимми. - Одна нога.  здесь,  другая
там. Может, захватишь ее, пока она не успела удрать.
     Это было глупо: если Прелесть собиралась улететь,  она  бы  поднялась
тотчас, как только Джимми скрылся с глаз. Но Джимми не сказал ни слова. Он
просто повернулся и пошел обратно, ломясь через  кустарник.  Я  еще  потом
долго слышал, как он продирался сквозь лес.
     Бен снова взбирался на мое дерево, бормоча:
     - Вот тупоголовые сопляки. Все у них не  так.  Один  убежал,  оставил
Прелесть. Другой защемился  тут  на  дереве.  Хоть  бы  о  себе  научились
заботиться...
     Он еще долго распространялся в том же роде.
     Я не отвечал ему. Не хотелось ввязываться в спор.
     Нога дико болела, и я  хотел  одного  -  лишь  бы  он  поскорее  меня
освободил.
     Бен снова вскарабкался на самый конец сука, и  я  вытащил  ногу.  Бен
спрыгнул на землю, а я спускался по стволу. Нога сильно болела и распухла,
но кое-как ковылять я мог.
     Бен меня  не  ждал.  Он  схватил  автомат  и  помчался  к  лагерю.  Я
попробовал идти быстрее, но, не увидев в этом смысла, сбавил шаг.
     Выйдя на опушку, я увидел, что Прелесть не  трогалась  с  места.  Бен
разорялся совершенно напрасно. Бывают же такие типы.
     Когда я добрался до лагеря, Джимми стянул с меня башмак, а я  колотил
по земле кулаком от боли. Он подогрел ведро воды, чтобы сделать мне ванну,
а потом разыскал аптечку и наляпал на ногу какого-то мушиного мора.  Лично
я думаю, он не соображал, что делает. Но душа у парнишки добрая.
     А Бен между тем исходил злостью по поводу странного явления,  которое
он обнаружил. Когда мы покидали лагерь, вся местность вокруг Прелести была
испещрена следами наших  ног  и  колес  Элмера,  а  теперь  не  одного  не
осталось. Похоже было, будто кто-то  взял  метлу  и  заровнял  следы.  Это
действительно было странно, но Бен уж слишком много говорил об этом. Самое
важное было то, что Прелесть на месте. А раз она здесь,  то  была  надежда
сговориться с ней. Если бы она улетела,  то  мы  остались  бы  на  планете
навсегда.
     Джимми приготовил кое-какую еду, и, после  того  как  мы  поели,  Бен
сказал нам:
     - Пойду-ка посмотрю, что там поделывает Элмер.
     Я-то  насмотрелся  на  этого  Элмера  на  всю  жизнь.  Джимми  он  не
интересовал. Джимми сказал, что будет работать над сагой. Поэтому Бен взял
оружие и пошел за холмы один.
     Моя нога болела уже не так сильно, и я, устроившись поудобнее,  решил
поразмышлять, но, видно, перестарался и уснул.
     Я проснулся только вечером. Джимми был обеспокоен.
     - Бен не появлялся, - сказал он. - Наверное, с ним что-то случилось.
     Мне тоже это не понравилось, но мы решили подождать немного, а  потом
пойти на поиски Бена. В конце концов, он был не в лучшем настроении и  мог
расстроиться по поводу того, что мы бросили лагерь и побежали  к  нему  на
выручку.
     Наконец перед самыми сумерками он появился, усталый до изнеможения  и
какой-то ошеломленный. Он прислонил оружие к ящику и сел. Потом взял чашку
и кофейник.
     - Элмер исчез, - сказал он. - Я искал его весь день. А  его  нигде  и
духу нет.
     Сперва  я  подумал,  что  это   прекрасно.   Потом   сообразил,   что
безопасности ради надо бы разыскать Элмера, и следить за ним.
     И вдруг в душу мне закралось страшное подозрение.  Кажется,  я  знал,
где Элмер.
     - В долину я не спускался, - сказал Бен, - но сделал круг и  осмотрел
ее в бинокль со всех сторон.
     - Он мог спрятаться в одной из пещер, - предположил Джимми.
     - Возможно, - согласился Бен.
     Мы высказали множество догадок, куда девался Элмер, Джимми  настаивал
на том, что он забился в одну из пещер. Бен был  склонен  думать,  что  он
вообще убрался из этой местности.
     Но я не сказал того, что думал. Слишком уж это было фантастично.
     Я вызвался отстоять на посту первую смену, сказав, что  больная  нога
все равно не даст мне спать, и после  того,  как  они  уснули,  подошел  к
Прелести и постучал до ее шкуре. Я  ничего  не  ждал.  Я  думал,  что  она
по-прежнему будет дуться. Но она высунула щупальце, на  котором  появилось
"лицо" - глаза-лупы, слуховой аппарат, громкоговоритель.
     - Очень любезно с твоей стороны, что ты не бежала и не покинула  нас,
- сказал я.
     Прелесть выругалась. Первый и последний раз я слышал из ее уст  такие
словечки.
     - А как я могла бежать? - спросила она, переходя наконец на  печатный
язык. - Это все грязные человеческие проделки! Я бы давно улетела, если бы
не...
     - Что за грязные проделки?
     - Будто не знаешь. В меня встроен блок,  который  не  дает  взлететь,
если во мне нет хотя бы одного мерзкого человечишки.
     - Не знаю, - сказал я.
     - Не  прикидывайся,  -  отрезала  она.  -  Это  грязная  человеческая
проделка, а ты тоже грязный человечишка, и вина в равной степени падает  и
на твою голову.  Но  мне  теперь  все  равно,  потому  что  я  нашла  свое
призвание. Наконец я довольна. Я теперь...
     - Прелесть, - сказал я напрямик, - ты спуталась с Элмером?
     - Фи, как вульгарно это звучит! - горячо возразила Прелесть. - Люди -
пошляки. Элмер - ученый и джентльмен, и его верность старым, давно умершим
хозяевам очень трогательна. На это не способен  ни  один  человек.  С  ним
плохо обращались, и я должна его утешить.  Он  всего  лишь  хотел  достать
фосфат из ваших костей...
     - Фосфат из наших костей! - закричал я.
     - А что тут такое? - спросила  Прелесть.  -  Бедняжка  Элмер  столько
пережил, разыскивая фосфат. Сначала он добывал его  из  животных,  которых
ловил, но теперь все животные кончились. Разумеется,  есть  птицы,  но  их
трудно ловить... А у вас такие хорошие, большие кости...
     - Как тебе не совестно говорить такие вещи! - заорал я. -  Люди  тебя
создали, люди тебе дали образование, а ты...
     - А я как была, так и осталась машиной, - сказала Прелесть.  -  Элмер
мне ближе, чем вы. Вам, людям, и в голову не  приходит,  что  не  у  одних
людей могут быть свои понятия. Тебя ужасает, что Элмер хотел добыть фосфат
из ваших костей, но, если бы в Элмере был металл, который вам нужен, вы бы
разломали его, не задумываясь. Вам бы  и  в  голову  не  пришло,  что  это
несправедливость. Если бы Элмер возражал, вы бы подумали,  что  он  дурака
валяет. Все такие - и вы, и весь  ваш  род.  Хватит  с  меня.  Я  добилась
своего. Мне здесь хорошо. Я полюбила на всю  жизнь.  И  иронизируйте  себе
сколько угодно, мне наплевать на вас.
     Она втянула "лицо", а я не стал стучать и вызывать  ее  на  разговор.
Это было бесполезно. Она дала это понять совершенно недвусмысленно.
     Я пошел в лагерь и разбудил Бена с Джимми. Я  рассказал  им  о  своем
подозрении и разговоре с Прелестью. Мы здорово приуныли, потому что на сей
раз прошляпили все.
     До сих пор еще теплилась надежда, что мы поладим с Прелестью. У  меня
все время было такое чувство,  что  нам  не  надо  приходить  в  отчаяние:
Прелесть более одинока, чем мы, и в конце концов ей придется внять  голосу
разума. Но теперь Прелесть была не одна и в нас больше не нуждалась. И она
до сих пор еще  сердится  на  нас...  и  не  только  на  нас,  а  на  весь
человеческий род.
     И, что хуже всего, ее поведение не  каприз.  Это  продолжалось  много
дней. Элмер шлялся сюда по ночам не для того, чтобы наблюдать за нами.  Он
приходил лизаться с Прелестью.
     И несомненно, они вместе задумали нападение Элмера на  нас  с  Беном,
так как знали, что Джимми помчится на выручку и  оставит  берег  моря  без
присмотра. Вот тут-то Элмер мог ринуться обратно, а Прелесть - взять его к
себе. А после этого Прелесть вытянула щупальце и замести следы,  чтобы  мы
не догадались, что Элмер внутри.
     - Значит, она изменила нам, - сказал Бен.
     - Но мы к ней относились не лучше, - напомнил Джимми.
     - А на что она надеялась? Человек не может полюбить робота.
     - Очевидно, - сказал я, - а робот робота полюбить может.
     - Прелесть сошла с ума, - заявил Бен.
     Но мне  казалось,  что  в  этом  новом  романе  Прелести  чувствуется
какая-то фальшивая нота. Зачем Прелести и Элмеру скрывать свои  отношения?
Прелесть могла бы открыть люк в любое время, а Элмер - въехать по аппарели
внутрь прямо на наших глазах. Но они этого не сделали. Они плели  заговор.
В сущности, влюбленные тайно бежали.
     Может быть,  Прелести  было  как-то  неловко.  Не  стыдилась  ли  она
Элмера... не стыдилась ли она своей любви  к  нему?  Как  бы  она  это  ни
отрицала, но самодовольный человеческий снобизм,  вероятно,  въелся  ей  в
плоть и кровь.
     Или, может, это я, самодовольный сноб до мозга костей, придумал  все,
как бы выставляя что-то  вроде  оборонительного  заслона,  чтобы  меня  не
заставили признать ни сейчас, ни потом, что ценны не  только  человеческие
качества? Ведь во всех нас сидит этакое нежелание признавать, что наш путь
развития необязательно лучший, что точке зрения человека, может и не  быть
эталоном, к которому в конце концов придут все другие формы жизни.
     Бен приготовил кофе, и, попивая его, мы ругали Прелесть на все корки.
Я не сожалею о сказанном, ибо она этого заслуживала. Она поступила с  нами
непорядочно.
     Потом мы завернулись в одеяла и даже не выставили часового. Раз Элмер
не циркулировал поблизости, в этом не было нужды.
     На следующее утро нога моя все еще ныла, и поэтому я не пошел с Беном
и Джимми, которые отправились исследовать долину  с  руинами  города.  Тем
временем я проковылял вокруг Прелести.  Я  видел,  что  проникнуть  внутрь
человеку нет никакой возможности.  Люк  был  пригнан  так  плотно,  что  и
волосок не прошел бы.
     Даже если бы мы забрались внутрь, то я не уверен, что нам удалось  бы
взять управление в  свои  руки.  Разумеется,  была  еще  запасная  система
управления, но и на нее надеяться не приходилось. Прелесть не  посчиталась
с ней, когда  задумала  умыкнуть  нас.  Она  просто  заклинила  ее,  и  мы
оказались беспомощными.
     И если бы мы прорвались, то нам предстояла бы рукопашная с Элмером, а
Элмер такой, что ему только подавай рукопашную.
     Я пошел обратно в лагерь, решив, что нам стоит поразмыслить, как жить
дальше. Надо построить  хижину,  заготовить  съестные  припасы.  В  общем,
приготовиться к самостоятельному  существованию.  Я  был  уверен,  что  на
помощь со стороны Прелести рассчитывать не придется.
     Бен с Джимми вернулись в полдень, и глаза их  сияли  от  возбуждения.
Они расстелили одеяло и высыпали на него  из  карманов  самые  невероятные
предметы.
     Не ждите, что  я  стану  описывать  их.  Это  невозможно.  Что  толку
говорить, что некий предмет был похож на металлическую цепь и что  он  был
желтый? Тут не передашь ощущения,  как  цепь  скользила  по  пальцам,  как
звенела, как двигалась, не расскажешь о ее цвете, похожем на живое  желтое
пламя. Это все равно что говорить о великом произведении  живописи,  будто
оно квадратное, плоское и синеватое, а местами зеленое и красное.
     Кроме цепи, там было еще много всяких  вещичек,  и  при  виде  каждой
просто дух захватывало.
     Прочтя немой вопрос в моих глазах, Бен пожал плечами.
     - Не спрашивай. Мы взяли совсем мало. Пещеры полны  такими  вещами  и
всякими другими. Мы брали без разбора то здесь, то там  -  что  влезало  в
карман и случайно попадалось на глаза.. Безделушки. Образцы. Не знаю.
     Как галки, подумал я. Похватали блестящие вещички только потому,  что
они приглянулись, а сами не знают, каково назначение этих предметов.
     - Эти пещеры, наверно, были складами, -  сказал  Бен.  -  Они  битком
набиты всякими предметами, и все разными. Будто те, кто жил здесь, открыли
факторию и выставили на обозрение образцы товаров.  Перед  каждой  пещерой
что-то вроде занавеса. Видно какое-то мерцание, слышно шуршание,  а  когда
проходишь сквозь него, ничего не ощущаешь. И  позади  занавеса  все  лежит
такое же чистое и блестящее, как в тот день, когда из пещеры ушли.
     Я  посмотрел  на  предметы,  разбросанные  по  одеялу.  Трудно   было
сдержаться и не брать их в руки, так они были приятны и на  ощупь,  и  для
глаза, и уже от одного этого появлялось какое-то теплое, приятное чувство.
     - С людьми что-то случилось, - сказал Джимми. - Они знали, что должно
произойти, и собрали вещи в одно место - все это сделали  они  сами,  всем
пользовались, все любили. Ведь так сохранялась  возможность,  что  в  один
прекрасный день кто-нибудь доберется сюда и найдет их, и тогда ни люди, ни
их культура не пропадут бесследно.
     Такую  глупую  сентиментальную  чепуху  можно  услышать   только   от
мечтательного романтика вроде Джимми.
     Но, по какой бы причине поделки исчезнувшей расы ни попали в  пещеры,
это мы нашли их, и, таким образом, их создатели просчитались. Если бы даже
мы были в состоянии догадаться о назначении вещей, если бы даже  мы  могли
выяснить, на чем зиждилась древняя культура, пользы от этого все равно  не
было бы никакой. Мы никуда не улетали и никому не могли бы  передать  свои
знания. Нам всем суждено прожить жизнь на этой  планете,  и  после  смерти
последнего из нас все опять канет в древнее безмолвие, все опять обратится
в привычное равнодушие.
     Очень жаль, думал я, так как  Земля  могла  бы  использовать  знания,
вырванные у пещер и могильных холмов. И не более чем  в  сотне  метров  от
места, где мы сидели, лежал  инструмент,  предназначенный  специально  для
того, чтобы с его помощью  добыть  эти  ценнейшие  знания,  когда  человек
наконец наткнется на них.
     - Ужасно сознавать, - сказал Джимми, - что все эти вещи, все  знания,
дерзания и молитвы, все мечты и надежды будут преданы забвению. И что весь
ты, вся твоя жизнь и твое понимание жизни просто исчезнут и никто  о  тебе
ничего не узнает.
     - Здорово сказано, юноша, - поддержал его я.
     Взгляд его блуждал, глаза были полны боли.
     - Наверно, поэтому они и сложили все в пещеры.
     Наблюдая за ним, видя его волнение, страдание на  его  лице,  я  стал
догадываться, почему он поэт... почему он не может не быть поэтом.  И  все
же он еще совсем сосунок.
     - Земля должна об этом  знать,  -  не  допускающим  возражения  тоном
сказал Бен.
     - Конечно, - согласился я. - Сейчас сбегаю и доложу.
     - Находчивый ты малый, - проворчал Бен. - Когда прекратишь острить  и
приступишь к делу?
     - Прикажешь взломать Прелесть?
     - Точно. Надо же как-нибудь вернуться, а  добраться  до  Земли  можно
только на Прелести.
     - Ты, может, удивишься, но я подумал об этом прежде тебя.  Я  сегодня
ходил осматривать Прелесть. Если ты сможешь придумать, как вскрыть ее,  то
я буду считать, что ты умнее меня.
     - Инструменты, - сказал Бек. - Если бы только у нас были...
     - У нас есть инструменты. Топор без ручки, молоток и пила.  Маленькие
клещи, рубанок, фуганок...
     - Мы могли бы сделать кое-какой инструмент.
     - Найти руду, расплавить ее и...
     - Я думал о пещерах. - сказал Бен. - Там могут быть инструменты.
     Я даже не заинтересовался. Я знал, что ничего не выйдет.
     - Может, там есть взрывчатка, - продолжал Бен. - Мы могли бы...
     - Послушай, - сказал я, - чего  ты  хочешь  -  вскрыть  Прелесть  или
взорвать ее ко всем чертям? Ничего  ты  не  поделаешь.  Прелесть  -  робот
самостоятельный, или ты забыл? Проверти в ней дырку, и  она  заделает  ее.
Будешь слишком долго болтаться возле нее, она вырастит  дубинку  и  тяпнет
тебя по башке.
     От ярости и отчаяния глаза Бена, горели.
     - Земля должна знать! Ты понимаешь это? Земля должна знать!
     - Конечно, - сказал я. - Совершенно верно.
     К утру, думал я, он придет в себя и увидит, что это невозможно. Нужно
было, чтобы он протрезвел. Серьезные дела  делаются  на  холодную  голову.
Только так можно сэкономить много сил и избежать многих ошибок.
     Но пришло утро, а глаза его все  еще  горели  безумием  отчаяния,  на
котором и держалась вся его решимость.
     После завтрака Джимми сказал, что он с нами не пойдет.
     - Скажи, ради бога, почему? - потребовал ответа Бен.
     - Я не укладываюсь вовремя со своей работой,  -  невозмутимо  ответил
Джимми. - Я продолжаю писать сагу.
     Бен хотел спорить, но я с отвращением оборвал его.
     - Пошли, - сказал я. - Все равно от него никакого толку.
     Клянусь, я сказал правду.
     Итак, мы пошли к пещерам вдвоем. Я видел их впервые, а  там  было  на
что посмотреть. Двенадцать пещер,  и  все  битком  набиты.  Голова  кругом
пошла, когда я увидел все устройства, или как бишь их там.  Разумеется,  я
не знал назначения ни одной вещи. От одного взгляда на них  можно  было  с
ума сойти; это просто пытка - смотреть и не знать,  что  к  чему.  Но  Бен
старался догадаться как одержимый, потому что вбил себе в голову,  что  мы
можем найти устройство, которое поможет нам одолеть Прелесть.
     Мы работали весь день, и я устал как собака. И за целый  день  мы  не
нашли ничего такого, в чем могли бы разобраться. Вы даже представить  себе
не можете, что значит стоять в окружении великого  множества  устройств  и
знать,  что  близок  локоть,  да  не  укусишь.  Ведь  если  их   правильно
использовать, какие совершенно новые  дали  откроются  перед  человеческой
мыслью, техникой, воображением... А мы были совершенно  беспомощны...  мы,
невежественные чужаки.
     Но на Бена никакого удержу не было. На следующий день мы  пошли  туда
снова, а потом еще и еще. На второй день мы нашли штуковину, которая очень
пригодилась для открывания консервных банок, но я  совершенно  не  уверен,
что создавали ее именно для этого. А еще  на  следующий  день  мы  наконец
разгадали,  что  один  из  инструментов  можно  использовать   для   рытья
семиугольных ямок, и я спрашиваю, кто  это  в  здравом  уме  захочет  рыть
семиугольные ямки?
     Мы ничего не добились, но продолжали ходить, и я  чувствовал,  что  у
Бена надежды не больше, чем у меня, однако он  не  сдается,  так  как  это
последняя соломинка, за которую надо хвататься, чтобы не сойти с ума.
     Не думаю,  чтобы  тогда  он  понимал  значение  нашей  находки  -  ее
познавательную ценность. Для него  это  был  всего  лишь  склад  утиля,  в
котором мы лихорадочно  рылись,  чтобы  найти  какой-нибудь  обломок,  еще
годный в дело.
     Шли дни. Долина и могильные  холмы,  пещеры  и  наследие  исчезнувшей
культуры все больше поражали мое воображение, и уже казалось, что каким-то
загадочным образом мне стала, ближе вымершая раса, понятнее ее  величие  и
трагедия, И росло  ощущение,  что  наши  лихорадочные  поиски  граничат  с
кощунством и бессовестным оскорблением памяти покойников.
     Джимми ни разу не ходил с нами. Он  сидел,  склонившись  над  стопкой
бумаги, и строчил, перечитывал, вычеркивал слова  и  вписывал  другие.  Он
вставал, бродил, выписывая  круги,  или  метался  из  стороны  в  сторону,
бормотал что-то, садился и снова писал. Он почти не ел, не разговаривал  и
мало спал. Это был точный портрет Молодого Человека в Муках Творчества.
     Мне стало любопытно, а не написал ли он, мучаясь и потея,  что-нибудь
стоящее, И когда, он отвернулся, я стащил один листок.
     Такого бреда он даже прежде не писал!
     В ту ночь, лежа с открытыми глазами и глядя на незнакомые  звезды,  я
поддался настроению одиночества. Но, поддавшись этому настроению, я пришел
к выводу, что мне не настолько одиноко, как могло  бы  быть,  -  казалось,
молчаливость могильных холмов и сверкающее чудо  пещер  успокаивают  меня.
Исчезла таинственность.
     Потом я заснул.
     Не  знаю,  что  меня  разбудило.  То  ли  ветер,  то  ли  шум   волн,
разбивающихся о пляж, то ли ночная свежесть.
     И тут  я  услышал...  голос  в  ночи.  Этакое  монотонное  завывание,
торжественное и звонкое, но порой опускавшееся до хриплого шепота.
     Я вздрогнул, приподнялся на локте, и... у меня перехватило дыхание.
     Джимми стоял перед Прелестью и, держа в одной руке фонарик, читал  ей
сагу. Голос журчал и, несмотря на убогие слова, в его тоне  было  какое-то
очарование. Наверно, так древние греки  читали  своего  Гомера  при  свете
факелов в ночь перед битвой.
     И Прелесть слушала. Она свесила вниз щупальце, на конце которого было
"лицо", и даже чуть повернула  его  вбок,  чтобы  слуховое  устройство  не
пропустило ни единого слога, - так человек прикладывает к уху руку,  чтобы
лучше слышать.
     Глядя на эту трогательную сцену, я начал немного жалеть, что  мы  так
плохо относились к Джимми. Мы не слушали его, и  бедняга  вынужден  читать
всю эту чушь хоть кому-нибудь. Его душа жаждала признания, а ни  от  меня,
ни от Бена признания он не получал. Просто писать ему было недостаточно  -
он должен был поделиться с кем-нибудь. Ему нужна была аудитория.
     Я протянул руку и потряс Бена за плечо. Он выскочил из-под одеял.
     - Какого черта...
     - Ш-ш-ш!
     Присвистнув, он опустился на колени рядом со мной.
     Джимми продолжал читать, а Прелесть, свесив вниз  "лицо",  продолжала
слушать.

         Странница дальних дорог, пролетая из вечности в вечность.
         Ты верна только тем, кто ковал твою плоть.
         Твои волосы вьются по ветру враждебного космоса,
         Звезды нимбом стоят над твоей головой...

     Прелесть рыдала. На линзе явно блестели слезы.
     Прелесть выпустила еще одно щупальце, на конце его  была  рука,  а  в
руке - платочек, белый дамский кружевной платочек.
     Она промокнула платочком выступившие слезы.
     Если б у нее был нос, она, несомненно,  высморкалась  бы,  деликатно,
разумеется, как и подобает даме.
     - И все это ты написал для меня? - спросила она.
     - Все для тебя, - сказал Джимми.  Он  врал  как  заправский  ловелас.
Читал он ей только потому, что ни Бен, ни я не хотели слушать его стихи.
     - Я так ошиблась, - сказала со вздохом Прелесть.
     Она насухо протерла глаза и бойко навела на них глянец.
     - Одну секунду, - сказала она деловито. - Я должна кое-что сделать.
     Мы ждали затаив дыхание.
     В боку у Прелести  медленно  открылся  люк.  Выросло  длинное  гибкое
щупальце,  которое  проникло  в  люк  и  выдернуло  оттуда  Элмера.  Зверь
раскачивался на весу.
     - Мужлан неотесанный! - загремела Прелесть. - Я взяла тебя в  себя  и
битком набила фосфатами. Я выпрямила твои  вмятины  и  начистила  тебя  до
блеска. И что я имею за это? Ты  пишешь  мне  саги?  Нет.  Ты  жиреешь  от
довольства.  Ты  не  отмечен  печатью  величия,  у  тебя  нет   ни   искры
воображения. Ты всего лишь бессловесная машина!
     Элмер инертно раскачивался на конце щупальца, но колеса его  неистово
вращались, и по этому признаку я решил, что он расстроен.
     - Любовь! - провозглашала Прелесть. - Нужна ли любовь таким, как  мы?
Перед нами, машинами, стоят более высокие  цели...  более  высокие.  Перед
нами простирается усеянный звездами космос. Дует ветер дальних  странствий
с берегов туманных вечности. Наша поступь будет твердой...
     Она еще поговорила о вызове, который  бросают  далекие  галактики,  о
короне из звезд, о пыли разбитого вдребезги  времени,  устилающей  дорогу,
которая ведет в ничто, и все это она позаимствовала из  того,  что  Джимми
называл сагой.
     Выговорившись, она швырнула Элмера на пляж. Он  ударился  о  песок  и
пошел юзом в воду.
     Мы не стали смотреть дальше. Мы  бежали  как  спринтеры.  Мы  одолели
аппарель одним прыжком и оказались в своих апартаментах.
     Прелесть захлопнула за нами люк.
     - Добро пожаловать домой, - сказала она.
     Я подошел к Джимми и протянул ему руку.
     - Молодец! Ты заткнул за пояс самого Лонгфелло.
     Бен тоже пожал ему руку.
     - Это шедевр.
     - А теперь, - сказала Прелесть, - в путь.
     - Как это в путь? - завопил Бен. - Мы не можем покинуть  планету.  По
крайней мере, не сейчас. Там же город. Мы не можем лететь, пока...
     - Плевать на город, - сказала Прелесть. - Плевать на  информацию.  Мы
будем странствовать меж  звезд.  Подвластны  нам  глубины  молчаливые.  По
космосу промчимся и вечность грохотом разбудим.
     Мы оглянулись на Джимми.
     - Каждое слово, - сказал я, - буквально каждое слово она цитирует  из
той дряни, которую написал ты.
     Бен сделал шаг вперед и взял Джимми за грудки.
     - Разве ты не чувствуешь побуждения, - спросил его Бен, - разве ты не
чувствуешь настоятельной необходимости написать оду родине... и воспеть ее
красоту, ее славу и все прочее своими штампами?
     У Джимми немного стучали зубы.
     - Прелесть проглотит все, что бы ты ни написал, - добавил Бен.
     Он поднял кулак и дал его понюхать Джимми.
     - Советую постараться, - предупредил Бен. - Советую написать так, как
ты никогда не писал.
     Джимми сел на пол и начал лихорадочно строчить.

Популярность: 10, Last-modified: Fri, 11 Jul 1997 18:54:14 GmT