---------------------------------------------------------------
© Copyright Борис Михайлович Майнаев
Email: mbm47(a)mail.ru
Date: 15 oct 2007
---------------------------------------------------------------
Река, раздавленная и разбитая тысячами лошадиных копыт, изо всех сил
отстаивала свое честь. Ее, еще утром чистая вода, сейчас превратилась в
черную, липучую грязь. Та цеплялась за конские копыта, человеческие ноги и
колеса телег, лишая их подвижности и пытаясь всосать в себя. Если же это
удавалось, то река глотала без разбора людей, их скарб и животных. И, тем не
менее, с востока на запад через нее неслась необозримая казачья масса.
Бесконечной волной она выплескивалась на берег. Тут ее встречали пищальными
выстрелами, сбивали копьями, рубили саблями. Усеяв землю павшими, конница
стекала на свой, набухала на нем новыми людьми и опять лезла через грязь,
трупы и кровь за реку. Крики воинов, ржанье и хрип коней, частые выстрелы -
все слилось в дикий рев. Казалось через черную реку медленно ползет
огромное, осатаневшее от боли и страха чудовище... Бой достиг такого
момента, когда воинов, почти забывших, что они люди, могла остановить только
смерть. Они умирали и не замечали ни того, что падают под копыта коней, ни
того, что идут вперед.
- Как весенее половодье,- удовлетворенно сказал Болотников, сидящий на
высоком нервном жеребце. Конь дергал головой, перебирал тонкими ногами и
тянул туда, через реку, за всадниками. Хозяин осаживал его крепкой рукой, но
по лицу атамана было видно, что и сам он не прочь кинуться в круговерть боя.
- Мы по весне от черной воды запруды ставим и не всякую она ломит,-
будто бы с опаской возразил один из крестьянских вожаков из свиты
Болотникова.
Тот приподнялся в стременах и шумно выдохнул:
- Нет! - Атаман решительно рубанул перед собой рукой.- Это половодье
никакая запруда не удержит.
И, словно в подтверждении его слов, атакующие, тесня царских стрельцов,
начали вгрызаться в оборону противника.
- Гляди, гляди,- заволновалась атаманская свита,- наряд отбили, пушку
противу воевод воротят.
На вражеском берегу казаки захватили пушку и несколько повозок с
боеприпасами. Орудие тот час развернули в сторону противника и ударили в
густой строй стрельцов ядром шагов с двадцати. Те сначала подались назад,
потом разошлись в стороны, пропуская казаков вглубь своей обороны.
- Быстро, быстро! Подмогу казакам высылайте!- закричал Болотников,
размахивая выхваченной саблей.
Новые конные отряды кинулись через реку, но царские воеводы поняли, чем
им грозит прорыв, и ударили тяжелой кавалерией вдоль своего берега, обрубая
хвост прорвавшейся колонны. Появились новые упряжки с орудиями. По воде и
людям в ней чаще и гуще захлопали каменные ядра. В немыслимой толчее атаки
ядра разом валили в реку по несколько человек и коней. Их тут же втаптывали
в грязь и воду новые и новые конные отряды, которых пушечные и пищальные
выстрелы валили туда же, но место павших занимали другие. Со стороны
казалось, что нет силы, способной остановить воинов Болотникова, что еще
минута - другая и они сметут царские войска, как это уже бывало много раз.
Но сегодня случилось непредвиденное. Большой воевода Скопин-Шуйский
впервые от обороны перешел к наступлению. По его приказу войска в нескольких
местах форсировали преграду и ударили вдоль и вглубь восточного берега,
тесня и отбивая рати Болотникова от реки. Усталые, измотанные и поредевшие
после многочасовых атак крестьянские и казачьи отряды начали пятится назад.
Болотников сам трижды водил войска в атаку, потерял в схватке шапку и
был ранен ударом сабли в левую руку. Свита, прикрывавшая телами атамана,
выталкивала его своими конями из боя, но он не успокаивался и все время
оглядывался назад, надеясь на успех нынешнего боя. Последнее, на что обратил
внимание атаман, прежде чем его оттеснили от реки, как два конных стрельца
навалились на какого-то молодого казака, отбившегося от своих. Бологоловый
мальчишка с красным от страха и напряжения лицом стоял в стременах и крутил
над головой саблю. Его противники не спешили. Один заехал с левой стороны, а
второй, положив обнаженную саблю на конскую шею, медленно объезжал его с
другой... Иван Исаевич увидел, как стрелец поднял клинок...
" Все,- решил Болотников,- срубили." Казачий вождь опустил голову к
самой гриве своего скакуна, толкнул его коленями и поскакал к своему войску.
Он не видел, как из речной грязи вырвался всадник. Одним прыжком он подлетел
к сражающимся и дико вскрикнул. Стрелец, примеривавшийся рубануть казачка,
невольно придержал руку и оглянулся. Тут его и достала казачья сабля.
Второго, отчаянно визжа что-то непонятное, достал белоголовый казачок. Еще
ничего не соображая, он круто развернул коня и, избивая его тупой стороной
сабли, погнал в кипящую от пуль и ядер реку.
- Куда, дурень?! - остановил его спаситель.- Бежи за мной.
Казак развернул коня и поскакал вглубь берега туда, откуда доносились
звуки боя, который вели прорвавшиеся войска. Через некоторое время он
оглянулся, чтобы убедиться, понял ли его юноша и от неожиданности придержал
коня.
- Сенька, ты откеды взялся?
Казачок, скакавший за ним, вскинул голову, но не узнал говорившего.
- Не признал? И то понятно - кады я уходил из села, табе было годов
шесть. Уж больно ты на батьку сваво похож, а то и я бы не признал тебя,
племяш
- Дядька Анисим, ты?!
- Я.
Казачок подскакал ближе и, свесившись с седла, неловно ткнулся лбом в
плечо отцовского брата.
- Ну, ну,- тот поднял руку и хлопнул племянника по плечу,- попозжа
почеломкаемся. Как это тебя батяня к Болотникову отпустил?
Юноша опустил голову и медленно поехал рядом с дядькой.
- Тятьку на господской конюшне засекли, кады ты в казаки убег. Мать
через две зимы с голоду померла,- неожиданно голова казачка дернулась, а
голос пресекся.- Я в подпасках был, а как прослышал про Болотникова, так и
убег к нему.
Тень пробежала по лицу старшего. Он натянул повод и, ударив каблуками
коня, воскликнул:
- Поскачем за нашими, даст бог, живы будем - договорим.
Участь прорвавшихся на вражеский берег казаков была почти предрешена.
Окруженные со всех сторон они отбивались до заката солнца, потом засели в
буераке, склоны которого густо заросли тальником. Он надежно укрывал
восставших от стрельцов.
Робкая весенняя ночь стремительно опустилась на землю. Темноты не было
- какое-то сияние окутывало мир и казалось, что и не ночь это вовсе, а
предрассветная синь запуталась среди густых зарослей.
Анисим, стараясь не нарушать трепетной тишины, осторожно отпустил
подпругу, снял седло и уздечку. Конь ткнулся мягкими губами в его ладонь и,
не найдя в ней ничего, чуть слышно всхрапнул.
- Счас, счас,- зашептал ему на ухо Анисим,- потерпи чуток.
Он вынул из переметной сумы торбу, всыпал в нее несколько горстей овса,
повесил на шею коня и только потом оглянулся. Вокруг, так же тихо, как и он,
казаки расседлывали своих скакунов и если где-то и возникал разговор, то
через несколько мгновений он стихал, словно растворяясь в тишине.
Казак выбрал место поровнее, расстелил попону, поставил седло и прилег.
Из-за крутого склона буерака выплыла большая луна. Снизу она походила на
пожелтевшее от голода круглое лицо. Прутья тальника расчертили ночное
светило на мелкие полоски.
" Будто господская плеть",- мелькнуло в голове Анисима и он вспомнил
тот страшный день, когда сразу потерял все - жену, дом, односельчан и
родственников. Это был второй день барщины. Он возвращался с дальних лугов с
сеном для господской конюшни. У самого въезда в усадьбу кто-то крикнул ему:
- Беги шибче, там твою Мотрю на правеж повели!
Анисим рванул повод. На повороте к господскому дому кто-то маймал его
лошадь под уздцы:
- Куда прешь, холоп?! - Резкий удар перехватил дыхание, но он, не
оглядываясь, сбросил тулуп и побежал к высокому деревянному крыльцу. Вокруг
уже толпилась дворня и деревенские мужики, которые в это время оказались
около господского дома. У самых ступеней на коленях стояла простоволосая
Матрена. Анисим увидел, что она босая и медленно падающий снег тает на ее
узких розовых пятках. Хлопнула дверь дома и на крыльцо вышел их господин.
Белый заячий полушубок плотно облегал крутые плечи, на ногах были вяленные
из козьего пуха белые сапожки. Боярин, медленно поворачивая голову, оглядел
дворню и махнул рукой. Матрена в страхе напряглась и завертела головой,
словно выискивая кого-то. Анисим увидел, что ее лицо густо исчеркано тонкими
кровавыми полосками.
- Хлыстом сек, ирод,- всхлипнула за его спиной какая-то баба,-
батагов-то таперь зачем?
- А валенки пошто сняли?
- На псарне ненароком щенка задавила. А это помет его любимой белой
суки, вот хозяин и взъярился,- пояснил барский конюх.
У крыльца вскрикнула Мотря. Анисим рванулся вперед, но его тут же
схватили со всех сторон.
- Стой, братка, не шебутись,- задышал в лицо невесть откуда взявшийся
старший брат,- так видать господь положил - ему бить, а нам терпеть. Стой.
- Как порешь, скотина, на ее место захотел?! - закричал боярин.
В ответ палочные удары зачастили так, что слились в один глухой стук.
Анисим стоял с закрытыми глазами и клялся про себя страшными клятвами.
Он решил, что сегодня же отомстит боярину, потом возьмет Матрену и уйдет
куда глаза глядят.
От крыльца послышалось несколько неожиданно звонких ударов. Толпа
"ахнула" и шатнулась вперед.
- Будя,- остановил порку хозяйский голос.
Резко хлопнула дверь. Вокруг стояла страшная тишина. Анисим открыл
глаза и увидел лежащую на скамье Матрену. Огромная багрово-синяя шишка
закрывала половину лба и левый висок.
- Васька, пес поганый, по голове бил,- сказал за спиной конюх.
Анисим, не чувствуя ног, подошел к жене и опустился перед ней на
колени. Его дрожащие руки нащупали повисшую ладонь Матрены. Тепло уходило из
нее. Слабея телом, он осторожно перевернул жену на спину и припал к ее
груди. Сердце не билось. Одним прыжком Анисим вскочил на ноги, отбросил в
стороны мужиков, пытавшихся остановить его и кинулся на господское крыльцо.
Дверь распахнулась, в темноте дома мелькнуло чье-то лицо и тысячи искр
вспыхнули в глазах Анисима. Когда он пришел в себя, то понял, что лежит в
горнице братовой избы. Тот стоял у стола и укладывал котомку.
- Очухался? - Спросил, почему-то пряча глаза.- Мы тут собрали харчишек,
да одну деньгу табе на дорогу. Уходи, покуда ночь на дворе. Про Мотрю не
сумлевайся, все сделаем по-христиански.
Анисим встал, плеснул в лицо воды из кадки, стоявшей у порога,
огляделся, взял из рук брата котомку и шагнул к двери.
- К господскому дому не подходи,- предостерег брат,- дворня ноне его
шибко стережет, да и псы кругом бегають.
Анисим оглянулся и увидел маленького Сеньку. Племяш сидел на печи и с
интересом смотрел на уходящего в ночь дядку...
Конь дернул головой и ткнул торбой в сапог. Казак, проснувшись, резко
сел. Неподалеку слышался сдержанный говор, хрустели зерном кони и негромко
похрапывали казаки.
- Не балуй, больше не дам,- сказал Анисим, снимая мешок с конской шеи,-
завтра че будешь исть?
Захрустел тальник, совсем рядом послышались чьи-то осторожные шаги.
- Дядька, Анисим Петрович,- позвали из темноты.
- Ты, Сенька, жив?
- Я.
Кусты раздвинулись и рядом с Анисимом опустился племянник.
- А ведь я признал тебя. Ты ночью уходил из нашей избы с разбитым
носом, а я на печи сидел, правда?
- И, как сыч, глазами лупал
- Мать потом сказывала - ты на Дон, в казаки поверстался?
- Да-а,- медленно, с расстановкой произнес Анисим, с болью пробуждая в
себе воспоминания,- цельную зиму шел. Кажный день от холода и голода умирал,
но шел. Однажды под вечер решил: " Все - выйду на большую дорогу и приму
смертыньку от чужой руки. Свою на себя поднять не мог. Закопался в сугроб и
уже совсем было замерз, как услышал скрип полозьев. Выглянул - сани с двумя
ездоками. Только они со мной поравнялись, я как выскочил и дубиной возницу
по голове как хрястну. Тот - с саней, а я уже обеспамятовал, закричал что-то
непотребное и кинулся ко второму. Мужчина, уж на что огромадина, а пал на
четвереньки, шасть с саней, я его больше и не видывал. Мне бы ухватить
узелок со съестным, да в лес убечь, ан нет сил. Разрыл руками сено, развязал
котомку и пихаю в рот, что попадется, только хруст стоит. Опомнился, когда
все съел, полез в сани, а там больше ничего нет. Тут только я и осознал
содеянное. Огляделся - кучер у ног лошади лежит, видать со страху-то я его
сильно прибил, а второй - в лесу сгинул. Я опять в сено полез, гляжу - сабля
блестит, пистоля и рог с огневым припасом. Забрал все это, подобрал с саней
чужой тулуп и пошел восвояси. Развел в лесу костерок и всю ночь около него
просидел - все чудилось, будто убиенный ко мне из темноты идет. Страшно
было. Как утро подкралось и не заметил. Шел весь день, как оглашенный,
изголодал к вечеру и прямиком к дороге. Дождался одинокие сани, взял саблю,
как дубину, обеими руками и бросился к коню. Только добежал, а из саней мне
навстречу сын боярский.
" Ах, ты лапоть,- усмехается,- вот, ужо, кровь разгоню - шкуру с тебя
спущу." И своей сабелькой "вжик" меня поперек лица, но не рубит, а так,
шуткует. Я про оружие забыл, руки перед собой выставил, голову в плечи
втянул. Остановился воин и смеется: "Что,- говорит, оружию, как дубину
держишь?" И как крутанет своей сабелькой - моя враз, как живая, из рук
вырвалась и куда-то в сугроб улетела. Он не успел второй раз рукой
взмахнуть, как что-то грохнуло.
" Ну,- думаю,- долгожданная смерть за мной пришла." Закрыл глаза и жду.
Тут кто-то хватает меня за ворот и трясет и орет на весь лес: "Здорово,
станишник! Пошто ж ты так опростоволосился, саблю добыл, а за какой конец
браться не знаешь?" и как захохочет. Открыл я глаза - стоит насупротив меня
чернобородый мужик и зубы скалит.
- Ты хто? - спрашивая его.
"Лесной человек,- отвечает, а ты?"
- Тож навродь того,- говорю, а сам по сторонам зыркаю, барского сына
выглядываю.
" Не ищи,- хохочет детина,- я его из пистоли приземлил. Пошуруй-ка в
санях, а я с него боевую сбрую сыму."
Так я приобрел настоящего товарища. Вместе на Дон пробрались и в казаки
поверстались,- Анисим вздохнул,- загинул он в Ливонии...
- А какой он, Дон-то? - едва слышно спросил Сенька.
- Дон?- Анисим замолчал. Наверху перекликались дозорные стрельцы,
стучали конские копыта, да где-то неподалеку стонал раненый казак.
- Дон это воля... Воля,- он словно попробовал это слово на вкус,- от
края и до края неба... Хошь поперек скачи, хошь - вдоль, все едино, никто не
остановит, никто слова поперек не скажет. Всему Дону голова казачий круг.
Сбирает его атаман, а если приспело - любой казак могет кликнуть всех на
майдан. Но тут, уж, держись: ежели с глупством каким - плетей всяплют,
засмеют и кличку каку посмешней приспособят. Тады все - весь Дон, от верху
до низу только по этой кличке и признавать будет. Вот приезжай в любую
станицу и только объявись, мол, племяш Смоляного - тут табе и исть будет и
пить, а если помога кака надобна - то завсегда со всей душой.
- Почему "Смоляной", ты же от роду Пашенин?
- То история длинная. Ходили мы раз с казаками на Стамбул, султана
турецкого пошарпать. Наш струг с их корабля пушкой разбило, а казаков, что в
живых остались, турки из воды выловили, смолой для потехи вымазали, да по
улицам на цепи водили и меня с ними. Только они, сотоварищи мои, там
остались, а я той же ночью из ямы выбрался. Меня почему-то отдельно
посадили, отвязал на берегу чью-то долбленку и утек. Прибился к берегу и
полгода на Дон тащился, уж и не чаял в живых остаться. Края там дикие, а
турки или татарва наскочут - прощайся с жизнью, да бог миловал. В Черкасске
вышел на круг, рассказал о нашем походе. Атаман с себя саблю и пистолю снял,
да мне отдал, а казаки шапку промеж собой пустили. Золотом до самого верху
наполнили и мне вручили на обзаведение. Коня купил, избу поставил, но с тех
пор и зовут Смоляным.
Анисим замолчал. Грустная улыбка пробежала по его губам. Уже второй год
на Дону ждала его молодая жена. Она досталась ему при дележе добычи, когда,
на следующий год после возвращения, он ходил вместе с небольшим отрядом
казаков в набег на татарские улусы - счастье воинское попытать.
- Можа, казак уже подрастает,- сказал он невнятно, вспомнив, что, когда
уходил к Болотникову, его женка была на сносях.
- Эх, мне бы шапку золотых монет,- чуть растягивая слова, неожиданно
произнес Сенька,- я бы на Москву подался, торговлишку завел, жанился...
- Эт ты за энтим к нам подался?
- Ну, а че ишо? У нас прошлым летом коробейник был. Товар у него
копеешный, а все одно - достаток и спину в поле гнуть не надоть.
- А воля?! А бояр-кровопивцев хто рубать будет? - только и смог спросил
Анисим, задохнувшийся от ярости и возмущения.
- За золото я себе любую свободу куплю, а до остальных мне дела нет.
-Будя,- казак прервал племянника,- давая спать.
Он о многом хотел поговорить с неожиданно встретившимся единственным
родным человеком, но понял, что не поймут они друг друга.
"Молод ишо,- успокаивал он себя, укладываясь то на один, то на другой
бок,- жареный петух клюнет, образумится, поймет нашу казацкую правду."
На рассвете, когда туман еще укутывал землю, восставшие заседлали коней
и неспешно приготовились к схватке. Атаман выслал вперед разведку. Из
буерака, обмотав копыта скакунов тряпьем, выехало трое казаков. Оставшиеся
напряженно прислушивались к происходящему наверху. Вдруг утреннюю тишину
разорвал многоголосый крик, загремели пистольные и пищальные выстрелы,
зазвенела сталь. Из белесой пелены на всем скаку вылетел один из казаков.
Конь, испугавшись глубины оврага, резко присел на задние ноги, и разведчик,
вылетев из седла, тяжело ударился об землю.
-Насилу утек,- едва отдышавшись, проговорил он,- круг нас сплошь
стрельцы, да засеки с пушками, а Болотникова не видать. В отступ подался,
али разбили.
Каждый из казаков, хотя и был не новичком в воинском деле и знал, что
означает тишина на ратном поле, а все надеялся на то, что где-то рядом стоят
товарищи, которые если не сразу придут на помощь, то, по крайней мере, будут
пытаться пробиться к своим, а тут...
-Нет,- отбрасывая уныние, прокрадывающееся меж бойцов, возразил своему
лазутчику атаман,- они не могли далеко уйтить. Ежели отступили, дак, чтобы
вернуться. Я вот что удумал,- он поправил заскорузлую от крови повязку,
наискось пересекающую лоб. И по тому, как он тронул тряпицу, знавшие его
много лет казаки поняли, что их вожак чего-то опасается.- Пока кони есть и
сила в нас не ослабла, сядем в седла, да выйдем в чистое поле. Ежеле не
пробъемся к своим, то ворога богато порубаем, все товарищам нашим подмога, а
нам - слава. пошли, пока не развиднелось.
Атаман подсыпал свежего пороху на полку своей пистоли, вдел ногу в
стремя и молча тронул коня.
Анисим не мог сказать: заметили ли их или заранее ждали, только едва он
поднял голову на краем буерака, как увидел скачущих со всех сторон конных
стрельцов.
-Круши их в душу! - Крикнул атаман и началась жаркая сеча. Рубились
плотно - стена на стену. В упор палили из пистолей, топтали без разбору
упавших и своих, и чужих, но не уступали друг другу. Вдруг где-то вдали
заиграла воинская труба, и стрельцы разом бросились в стороны.
"Бегут, рыбьи души! "- только и успел подумать Анисим, как увидел перед
собой ровный ряд пищалей. Вспыхнули фитили и свинцовый ураган вымел из
казачьих рядов чуть ни половину бойцов. Стрелки отступили, перезаряжая свое
оружие, а из-за их спин показались несколько пушек.
-Вперед! - послышался атаманский клич.
Анисим ударил каблуками коня и, пригибаясь к мокрой конской шее,
понесся к пушкарям. Но между ними и казаками уже стояла шеренга стрельцов.
На клювах бердышей они держали припасенные и еше снаряженные пищали. Лица
нападавших обожгли новые выстреля. Конская лава на мгновенье замешкалась.
-Вперед, казаки! Вперед! - подхлестнул атаманский голос.
Анисим взглянул перед собой. Стрельцов уже не было. По казакам почти в
упор снова ударили пушки. Анисим вылетел из седла и плошмя, всей грудью
ударился о каменистую землю. Вскочил, хватая раскрытым ртом воздух, и увидел
атамана. Тот поднялся в седле и крутил над головой саблю:
-Сюда, сюда, братове-казаки!
В голове Анисима стоял сплошной гул, в спину жарко частили пищальные
выстрелы. Боец, спотыкаясь и падая, побежал к вожаку. Что было дальше, он
почти не помнил. Рубка... Крик... Тяжкий топот чужих коней... Он пришел в
себя только внизу, в буераке.
Сенька, посверкивая яркими голубыми глазами на закопченном пороховой
гарью лице, мотал вокруг его правого бедра обрывки чьей-то рубахи и что-то,
широко открывая рот, говорил. Анисим прислушался:
-Ну, дядька Анисим, не ко времени ты охромел. Ежели бы не атаман -
срубил бы тя стрелец. Они как ударились в догон, много наших, особливо
безлошадных порубили. Твоего погубителя атаман из пистоли достал.
Анисим оглянулся. Вокруг лежали, сидели и стояли казаки. Кто чистил и
заряжал пистолет, кто протирал саблю или перевязывал рану. Большая часть из
восставших были пешими, лишь в самом низу, у ручья, жарко поводя боками,
пили воду несколько коней, да на краю провала лежал каурый скакун атамана.
Тот, не отрывась, смотрел на коня и не замечал слез, уже проложивших две
светлые дорожки на грязном лице.
-Скакнул бы сразу вниз,- зашептал Сенька, проследив взгляд дядьки,-
конь бы остался целым, а то все казаков сзывал...
Анисиму вдруг отчего-то стало не по себе. Он пожалел, что Сенька видит
атамановы слезы и, громко прочистив горло, позвал:
-Макарий.
Тот дернул шеей и медленно повернул голову.
-Не уберег я казаков, о пушках и пищалях не подумал.
-Не казнись, Макарий, садись ближе, охромел я ноне, подумаем, как из
ентой волчьей ямы выбираться.
Атаман огляделся, потянул длинный ус.
-И думать нечего, вот падет ночь, мы и уйдет отседа. Тихо, без пальбы и
крику, уйдем.
-А то они нас не сторожат?
-Сторожат, но там видно будет.
Еще некоторое время Макарий сидел, молча глядя по сторонам, потом
тяжело поднялся и, проваливаясь сапогами в лежалый прошлогодний тальник,
пошел по крутому склону в сторону. Анисим задумчиво смотрел вслед старому
товарищу. Вот тот подошел к раненому казаку, заворотил на нем рубаху,
посмотрел рубленную рану, потом отсыпал из рога немного пороху, положил его
на чистую тряпицу, добытую из широких штанин и, приложив зелье к ране, стал
мотать тряпку вокруг груди казака. Раненый болезненно кривил губы, но по
всему было видно, что он был страшно рад оказанной ему чести - сам атаман
выделил его и своей рукой перевязывал. К ним потянулис другие казаки. Скоро
Анисим со своего места видел лишь рыжую баранью шапку атамана. Тогда и он
решил подняться и тоже подойти к собравшимся товарищам. Упираясь ножнами
шашки в землю, раненый сделал первый осторожный шаг. Нога болела, но идти
было можно.
-Славя тя, господи,- прошептал Анисим,- сам итить могу.
За ним потянулся и Сенька.
-Казаки,- проговорил атаман, когда они подошли к группу восставших,-
все вы ведаете, что нас ждет наверху: петля, да топор. Мы тут, со Смоляным,
совет держали и порешили нонешней же ночью попробовать уйтить из буерака.
Для пораненных добудем скакунов и, по двое на конь, уйдем за реку. В темноте
сила на нашей стороне, только держаться надоть всем вместе.
-А ну, как нонче будут нас ждать,- неуверенно оглядел своих один из
казаков,- тады как?
-Тады помрем, как и подобает казакам,- подал голос Анисим.
Говоривший опустил голову.
-Оно, конешно, сумлеваться не приходится. Ишо не родился казак, что
перед ворогом шапку ломит,- заговорили окружающие..
Макарий поднял атаманскую насеку:
-На том и порешим,- он снял шапку и склонил голову до земли,- кланяюсь
вам, братове, за честь великую - быть вашим атаманом в столь трудный час.
Сверху посыпались комья земли и на самой кромке оврага появился молодой
стрелец.
-Ложь оружию! - закричал он ломким от волнения голосом,- всем воля
будет.
Из казачьей гущи ударил выстрел. Стрелец взмахнул руками и рухнул лицом
вниз.
-Досыта напились мы ентой воли,- произнес чей-то суровый голос,- по сю
пору соль промеж лопаток хрустит.
-Разойдемся, казаки,- сказал атаман,- зачнут палить, так в такую кучу
рази только малец не попадет.
Анисим вернулся на свою кочку. Остальные тоже разбрелись по буераку. На
какое-то время тишина опустилась на казачью позицию. Но вот сверху
послышался топот сотен сапог. В ответ вокруг защелкали курки взводимых
восставшими пистолей и пищалей. Едва первый стрелец появился в поле зрения,
как разом ударили несколько выстрелов и облако порохового дыма окутало
тальник. Сверху тоже ответили огнем.
Когда пальба стихла, Анисим осмотрелся, наверху не было видно ни одного
воина, исчез и давешний храбрец.
-Ишь и мертвяка утащили,- заговорили казаки,- всыпали мы им, больше не
сунутся.
Один из восставших, Анисим, не разглядел его за густыми зарослями
тальника, близко припадая к земле, пополз наверх. Он резко приподнялся над
срезом оврага. Почти тот час ударил выстрел, и казак, цепляясь ножнами о
тальник, скатился вниз. Анисим увидел его окровавленное лицо и понял, что
выбраться отсюда будет нелегко.
Весь день шла ленивая перестрелка. Восставшие ждали ночи, а стрельцы не
решались на решительный штурм. Под этот, за много лет кочевой жизни ставший
привычным говор боя, Анисим забылся неверным, тревожным сном. Его разбудил
атаманский голос. Казак открыл глаза. Стояла ночь.
-Смоляной,- волнующей тревожностью звенели едва слышные слова Макария,-
мы тут порешили, что ты и десяток других пораненых - сядите на коней и, как
только мы снимем стражу, рванете к реке. Слышишь?! Сразу же к реке...
-Нет, Макарий,- покачал головой Анисим.- Коней надоть отдать самым
сильным и умелым, пусть крадучись уйдут в сторону и там пошуткуют, а
остатные - в другую сторону подадутся.
Атаман какое-то время раздумывал, потом хлопнул себя плетью по голенищу
сапога и ушел. Чуть погодя из темноты донесся его голос:
-Жди меня, вместе пойдем.
По неясному шуму, глухому звяканью металла, щелчкам кремней и
сдержанному рокоту голосов - стало ясно, что казаки готовятся к бою. Внизу
застучал и стих в отдалении глухой стук конских копыт.
"Пошли",- решил про себя Анисим и стал молиться, выпрашивая у бога
удачи на нынешнюю ночь. Но не успел он произнести и нескольких слов, как
неподалеку грохнул выстрел и тот час все вокруг осветилось. Сплошная стена
огня ровной чертой отделила буерак от остального мира.
"Костры горят,- вздохнул Анисим.- Заранее заготовили сено и разложили
большие костры, чтобы мы не прошли."
Он, преодолевая боль в раненой ноге, поднялся, обнажил шашку, потом
снял и отбросил в сторону ножны и медленно пошел вверх. На середине склона
его захлестнули звуки отчаянной рубки и дикие крики гибнущих людей. Голова
разом просветлела и куда-то исчезла боль. Он почувствовал, что рядом с ним
появились казаки и, увлекаемый общим стремлением, бросился вперед.
Ровная линия яркого, шипящего пламени ослепила казаков. Им дали
пробежать шагов десять - пятнадцать и только тогда из темноты ударили
выстрелы. Они били и били, но Анисим не чувствовал ни страха, ни боли. Ему
хотелось одного - пробежать полосу света и окунуться в темноту. Она виделать
ему единственным спасением. Стена огня расступилась и сверкающий клюв
бердыша вылетел из темноты навстречу Анисиму. Он не успел вскинуть руки, как
из-за плеча грохнул пистольный выстрел и бердыш исчез.
-Спишь, твою мать,- невидимый в темноте казак не успел договорить. Они
оба увидели колышащийся строй стрельцов и кинулись вперед. Дальше все
смешалось. Анисим рубил врагов, отбивал удары, падал, поднимался, наступал и
отступал. Вдруг земля выскочила из-под его ног и, кувыркаясь через голову,
казак полетел в темноту. Анисим смог удержать шашку и едва падение
прекратилось, как он вскочил на ноги, готовый вновь рубиться с противником.
Только рядом никого не было. Бой шел где-то наверху. Казак поднял голову и
понял, что снова находится в буераке. Догорающие костры освещали редкую
цепочку казаков, еще продолжавших рубиться на краю оврага. Анисим полез
наверх, но еще не добрался и до середины склона, как увидел, что бой
медленно угасает.
Раненое бедро заныло. Анисим, успокаиваясь, стал ощупывать себя. Левая
рука сгибалась с трудом. Он поискал ножны, чтобы вложить в них шашку,
которую продолжал сжимать в руке, но не нашел и только потом вспомнил, что
перед боем сам же и снял их с пояса.
"Где-то здесь лежат",- подумал казак. Вокруг было темно. Небо обложили
плотные тучи, непроглядная темень окутала буерак. Боль из бедра
распространилась на все тело. Он вдруг понял, что вся одежда неприятно
слиплась и каждое движение дается ему с трудом.
"Богато достали",- решил Анисим, проваливаясь в душную темноту тяжелого
обморочного сна.
Он пришел в себя от холодной воды, а когда приоткрыл глаза, то увидел
чьи-то огромные ладони, из которых ему на лицо лились живительные струйки.
Напился, но вода продолжала литься.
-Будя,- сказал Анисим, и вместе со словами из его груди вырвался стон.
-Эка табе досталось,- раздался над ним голос атамана,- давай перевяжу.
Анисим, собравшись с силами, сел. Рядом с ним стоял на коленях Макарий.
Кафтан клочьями висел на его широких плечах. Сквозь многочисленные прорехи
виднелись окровавленные тряпки.
-Кха-ха,- попытался засмеяться Анисим, но боль, полоснувшая по груди,
перехватила дыхание,- тебя тоже богато поклевали стрелецкие сабли.
Утренний ветер сдернул с оврага покрывало туч и глубокое от
предрассветной синевы небо поднялось над буераком. Снизу, от ручья,
доносился тихий говор и тянуло дымком.
-Учуял кошевара? - Удовлетворенно заговорил Макарий,- знать быть живу,
вот перевяжу твои болячки и потянемся к костру. Казаки там мяса настругали,
жарят.- Ворча что-то успокаивающее, атаман перевязал Анисима, помог ему
подняться и, осторожно обняв за плечи, повел вниз. Сам он шел тяжело, часто
останавливаясь и незаметно для себя постанывая, когда нога попадала на
какую-нибудь кочку. Впереди заметался небольшой, но яркий огонек. Вместе с
теплом от него повеяло проснувшейся надеждой.
-Много нас осталось? - спросил Анисим, но атаман не ответил.
-Ну, раз Смоляной с нами, тады выберемся,- улыбнулся, увидя их, один из
казаков и протянул Анисиму палочку с нанизанными на нее кусками жаренного
конского мяса.
Анисим огляделся. У костра сидело человек десять. Каждый из них был по
несколько раз ранен. Множество повязок покрывали воинов, но Анисима поразило
другое - сколько он ни пытался поймать взгляды своих товарищей, сделать
этого не удавалось.Ему даже показалось, что у них нет глаз. Анисим
повернулся к Макарию.
Яркие голубые глаза атамана, впервые за все десять лет их знакомства,
потускнели и сейчас напоминали речную гальку, обкатанную шалой весенней
водой.
"Вера! Вера в жизнь ушла",- подумал Анисим.
-Вот глядит на нас сверху какой стрелец,- кривя губы от хруста в груди,
но стараясь не показывать виду, сказал Анисим,- и думает: " как сюда цельный
выводок кур-пяструх залетел?" Ить наша одежа оттеды точь-в-точь, как куриные
перья. Только петуха не хватает, а тоб точно - потоптал. Глянь как ты себя
изукрасил,- он ткнул палочкой в плечо соседа и, напрягшись изо всех сил,
стал тихонько смеяться.
Первым на него недоуменно оглянулся атаман, но потом, посмотрев на
казака, обмотанного прямо по черному кафтану пятнистыми повязками, тоже
захохотал. Вслед за ним засмеялись и другие. Странным был этот смех. Сквозь
стоны и вскрики боли, хрип и посвист разбитых ртов - но это был смех,
возвращавший к жизни.
-Обрядить Смоляного в красные шаровары,- неожиданно добавил веселья
атаман,- так точно за петуха сойдет.
-Так-то оно так,- задыхаясь от смеха, поддержал один из казаков,- вот
только снимать и надевать шаровары будем все вместе. Он со своими
пораненными ногами и культями один не справится.
И снова загремел, застонал, заскрежетал смех.
Вдруг сверху послышался треск тальника.
-Стрельцы! - атаман рванул из-за пояса пистоль.
Анисим схватился за шашку и, опираясь острием в землю, встал. Он хотел
стоя встретить врага, но из кустов вырвался и прыжками понесся вниз Сенька.
-Мать твой поперек спины,- в сердцах сплюнул атаман.- Ломишься аки
боров, а ну бы пальнул, че тады?
Сенька был даже не ранен, только через грязный до черноты лоб тянулась
свежая царапина.
"Об тальник кожу ободрал,- неодобрительно подумал Анисим и удивился,-
как же он-неумеха в ночной сече-то уцелел?!"
-Там,- Сенька махнул рукой в сторону,- до двадцати казаков еще будет. И
повозка там с зельем, да бочки в склоне схоронены, навродь пушечный наряд.
Вот только казаки говорят, что ни пуль, ни ядер, ни самой пушки нет.
Парнишка замолчал, уставясь на атамана, потом он обвел взглядом казаков
и увидел Анисима.
-Дядька, живой?!
Анисима обрадовала по-мальчишески неподдельная радость племянника и он
отбросил сомнения.
-Настоящего казака ни огонь, ни вода не берет,- сказал он, незаметно
оглядываясь на своих товарищей: мол, вот какой у меня лихой племянник.
Макарий поднялся:
-Пойдем туда, все больше нас будет, да и порох дело не последнее.
Скоро встало солнце, а вместе с ним появились и стрельцы. В этот раз
они изменили тактику. Одни стреляли сверху, другие - спускались вниз и,
скрываясь за тальником, подкрадывались к казакам. Те сначала палили без
роздыху, раз за разом отбрасывая врага назад, но ближе к полудню выстрелы
стали стихать - кончились пули.
-Монеты,- нашелся атаман,- рубите монеты, все одно пропадут.
Теперь в ход пошли обрубки серебра и меди, добытые из глубоких казачьих
штанов.
Неожиданно атаки прекратились.
-Эй, казаки! - На склоне буерака появился махальщик с белой тряпкой,-
кончайте пальбу. Цалуйте крест государю, воевода обещает, что не оставит вас
своей милостью.
-Дудки,- ответил самый голостый казак,- знаем мы милости царевы: петля,
кол, да колесо. Придите и возьмите нас сами, тады поглядим.
-Будя зубами ласкать,- отмахнулся стрелец,- воевода дает вам время до
захода солнца, а там запалим тальник, на коленях к нам приползете.
Парламентер исчез и вокруг захрустел тальник - стрельцы уходили. Они
шли смело, не таясь. Сенька прицелился было в одного, но Анисим не дал ему
выстрелить.
-Далеко.
Напряженная тишина опустилась на буерак. Все молчали. На очерствевших
от невзгод и боев лицах было трудно что-нибудь прочесть, но Сенька, без
конца крутивший головой, неожиданно побледнел и, смахнув с головы шапку,
судорожно вытер взмокший лоб.
-Анисим, слышь, дядька, а ежели сдаться, а потом, при случае, убечь,
а?!
Тот молчал
-Как же енто?! Вить бог жизть дал. Только он и могет ее отымать, а?!
Молодой я ишо и бабы даже не пробовал.
Сенька говорил быстро и невнятно, но Анисиму казалось, что его слышат
даже мертвые, обильно усыпавшие склоны оврага.
-Жить хочу! Слышишь? В подпаски снова пойду, к боярину в ноги паду.
Прельстили меня, слышишь?
Парнишка изо всех сил тряхнул Анисима, стараясь заглянуть ему в лицо.
Тот поднял голову. Сенька расширенными от ужаса глазами какое-то время
всматривался в дядькино лицо, потом закричал что-то невнятное и бросился
вверх по склону.
Вокруг никто не шелохнулся.
Когда наверху все стихло, Анисим. Не поднимая головы, тихо произнес:
-Я его давеча, у реки, спас, вот мальчонки и стал меня "дядькой"
кликать.
Ему никто не ответил. Садилось солнце. Было слышно, как где-то наверху,
в поле, посвистывает ветер, но забраться в буерак у него нет ни сил, ни
желания.
-То ж не руки на себя накладаем,- хриплый атаманский голос звенел, как
осенние льдинки,- а ворогу немочь свою казать не хочем, да и помираем за
святое дело - за волю!
Казаки помолились и обнялись на прощание. Потом кто смог забрался на
бочки с порохом, а у кого не хватило сил, рядом сел. Атаман взвел курок
своей пистоли и опустил ствол в бочку...
На месте глубокого, темного буерака вспыхнуло солнце порохового взрыва.
Оно ослепило своими жаркими лучами окружающих буерак стрельцов, ослепило и
понеслось вслед заходящему светилу, унося с собой в небо непокоренные души
восставших русских мужиков.
Популярность: 6, Last-modified: Mon, 15 Oct 2007 19:03:48 GmT