-----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Парадокс Великого Пта". М., "Центрполиграф", 1997.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 2 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------

                           Я не называю город, но он есть.
                           Я не называю страну, но она есть.
                           Я не называю планету, но ведь
                           не на Марсе же это происходит.
                               (Из неопубликованных стихов Билли Соммэрса)




   Билли Соммэрс писал стихи и не любил фильмы про пастухов. Никто не  мог
сказать, хорошие или плохие стихи пишет Билли,  потому  что  никто,  кроме
него, их не читал. В отличие от многих других поэтов, он не предлагал свою
продукцию издательствам и  редакциям.  Он  писал  стихи,  потому  что  ему
нравилось это делать. Может быть, слишком однообразную  жизнь  вел  лифтер
отеля "Орион" Билли Соммэрс. Может быть, он  сочинял  стихи  потому,  что,
прожив на свете восемнадцать лет, не  встретил  девушки,  которую  мог  бы
полюбить.  Но  как  бы  там  ни  было,  увлечение  поэзией  давало   Билли
возможность забывать и об однообразной жизни,  и  об  отсутствии  любимой.
Нужна же человеку какая-то отдушина.
   Будь Соммэрс богатым, как, например, Филипп Домар, он,  возможно,  стал
бы коллекционером. Собирал бы  блох,  канареек  или,  на  крайний  случай,
пуговицы от штанов великих  людей.  Но  Билли  был  беден,  а  антикварные
брючные принадлежности стоили дорого. Впрочем, такой роскоши  не  позволял
себе и Филипп Домар, биографию которого  Билли  мог  изучить  досконально,
пользуясь  иллюстрированным  воскресным  приложением  к  "Трибуне",  самой
популярной  и  крупной  газете  страны.  Благочестивая  жизнь  сенатора  и
миллионера  Филиппа  Домара,  папаши   Фила,   или   Истинного   Католика,
разрабатывалась воскресным приложением, как алмазная копь, с  того  самого
дня, когда сенатор выразил желание участвовать  в  президентских  выборах.
Билли Соммэрс должен был  гордиться,  что  папаша  Фил  питается  теми  же
стандартными завтраками и обедами, к каким привык он,  Билли.  Что  папаша
Фил ведет подчеркнуто скромную жизнь, что у него, как и у  Билли,  имеется
только необходимый комплект верхней одежды, белья и обуви, что мыло папаша
Фил покупает раз в две недели, а прохудившиеся ботинки чинит сам.  В  этом
отношении Билли не мог равняться  с  сенатором.  Он  чинил  свою  обувь  у
сапожника. В остальном, если  верить  воскресному  приложению,  сенатор  и
лифтер находились в одинаковом положении.  Правда,  у  сенатора  были  еще
миллионы. Ему не приходилось ломать голову над тем, где взять средства  на
покупку тех вещей, с помощью которых человек поддерживает свое тело и  дух
в относительном равновесии. А Билли приходилось.
   Выкраивая деньги, текущие из скудного еженедельного заработка, а  также
черпая из мелководного ручейка чаевых. Билли  Соммэрс  питался,  одевался,
мылся, брился, спал под крышей и один раз в месяц посещал бар "Ориона".  С
телом, таким образом, все обстояло  в  порядке.  С  духом  было  несколько
сложнее. Для духа страна, гражданином которой был Билли,  предоставляла  в
его распоряжение театры и телепередачи,  библиотеки  и  книжные  магазины,
рекламу и стриптиз, ночные клубы и церкви, а также кино, радио  и  газеты.
Наиболее доступными были газеты, радио и кино. Папаша Фил, правда, усердно
призывал Соммэрса и других избирателей посвятить себя  Богу.  Но  Билли  к
религии относился равнодушно. Не любил он и кино.
   В последние годы кинокомпании  выбросили  на  экраны  тысячи  лент  про
пастухов. По экранам они бродили  в  римских  тогах,  еврейских  хламидах,
халдейских хитонах, японских  кимоно  и  одеждах  из  бизоньих  шкур.  Они
стреляли из лучевых пистолетов, любили пастушек, пили коктейль "Осьминог",
молились, раздевались, танцевали под звон арф и стук барабанов,  приручали
диких зверей и разбивали друг другу головы рукоятками кнутов. Пастушки,  с
миндалевидными глазами,  в  коротеньких  юбочках,  были  под  стать  своим
возлюбленным. Они тоже раздевались, пели, танцевали на лесных лужайках или
возле бутафорских озер с черными лебедями. Птицы подплывали  к  берегу,  и
пастушки кормили их самой неподходящей пищей.  Иногда  неподходящей  пищей
пастушки кормили пастухов. Тогда последние умирали.  Режиссеры  обставляли
дело так, что агония отравленных растягивалась на четыреста метров пленки.
Крупным планом показывали капли пота на лицах, разинутые рты и  выпученные
глаза.
   Билли Соммэрс терпеть не мог выпученных  глаз.  Пастушеская  жизнь  ему
претила.  Он  вырос  в  городе  и  по-своему  любил  его.  Бетонная  глыба
многоэтажного "Ориона", где он проводил  треть  суток,  не  казалась  ему,
конечно, архитектурным шедевром. Но в городе было много зданий, на которых
взгляд Билли задерживался надолго. Город был столицей  страны,  и,  как  в
любой другой столице, в нем имелось немало достопримечательностей, на фоне
которых любили увековечивать себя многочисленные туристы.
   Бизнесмены  предпочитали  фотографироваться  возле  дорических   колонн
Пантеона. Генералы  увозили  в  портфелях  снимки  памятника  Неизвестному
Герою. Путешественники рангом помельче щелкали затворами где придется:  им
все  казалось  достойным  внимания.  Не  желали  фотографироваться  только
монархи,  потерявшие  царства.  Лавры  шахини  Сорейи  их  не   прельщали.
Разжалованные  монархи  шлялись  по  борделям,   оскорбляли   проституток,
спекулировали   наркотиками.   Некоторые   целыми   днями    толклись    в
магазине-салоне, торговавшем амулетами. Здание салона, построенное в  виде
большого  кубического  кристалла   из   красного   стекла,   располагалось
неподалеку от "Ориона". Заправляла  здесь  делом  Эльвира  Гирнсбей,  дочь
биржевого маклера,  погибшего  при  загадочных  обстоятельствах.  Желающие
могли приобрести у нее  все,  начиная  от  веревки  повешенного  и  кончая
ладанкой с таинственным содержанием, которая якобы оберегала владельца  от
семи бед сразу. Помогал Эльвире модный художник  Перси.  Говорили,  что  в
салоне можно приобрести не только амулеты, но  и  вещи  более  любопытные,
например порнографические комиксы. Говорили,  что  Перси  принимает  самое
живое участие в оформлении произведений этого рода. Но мало ли  что  можно
говорить...
   Бизнесмены, генералы и монархи всегда  останавливались  в  "Орионе".  В
обязанности Билли Соммэрса  входило  сопровождение  знатных  гостей  в  их
передвижении с этажа на этаж. Монархов Билли быстро научился  выделять  из
остальной публики.  Они  не  давали  чаевых.  Чаевые  претили  царственным
особам.
   Генералы давали,  но  скупо.  Зато  бизнесмены  отличались  королевской
щедростью. Кроме того, они никогда не  упускали  возможности  поболтать  с
Билли  о  погоде,  политике  или  скандале  в  клубе  теософов.   Генералы
предпочитали не общаться с лифтером. Они, как резиновые шары, были  надуты
военными  тайнами.  А  монархи  смотрели  сквозь  Билли,  будто  он  и  не
существовал вовсе. Впрочем, и он платил им той же монетой.
   По утрам лифт доставлял в холл дельцов и генералов.  Вверх  поднимались
монархи, возвращавшиеся с ночных кутежей.  По  вечерам  картина  менялась.
Вниз катились монархи. А генералы и дельцы  поднимались  в  номера,  чтобы
хорошо выспаться после трудового дня. "Десять, шестнадцать,  двадцать",  -
привычно повторял Билли, нажимая кнопки. "Восемь, три, холл",  -  бормотал
он, пуская кабину вниз.
   Администрация "Ориона" могла бы отказаться  от  услуг  лифтера.  Он,  в
сущности, был не нужен. Но "Орион" слыл фешенебельным отелем с традициями.
Лифтер был одной из традиций.  И  она  неукоснительно  соблюдалась,  хотя,
наверное, никто бы не заметил, если бы в один прекрасный  день  из  кабины
лифта исчезла фигурка в зеленом форменном костюмчике.
   Традиции часто глупы, но поразительно  живучи.  Яркий  пример  этому  -
лохматые шапки у часовых лондонского Тауэра. В  "Орионе",  кроме  лифтера,
традиционными были ключи от номеров - с огромными кольцами.  Рассказывали,
что когда-то именитый постоялец уронил ключ, который провалился в какую-то
щель. Джентльмену пришлось целый час ждать, пока ключ извлекали  из  дыры.
Он рассердился и покинул гостиницу. С той поры и повелись ключи с большими
кольцами. От старого отеля уже и памяти не осталось. На  его  месте  вырос
современный "Орион". А кольца сохранились, удивляя даже привычных ко всему
монархов.  Генералы  колец  не  замечают.  А  бизнесменам  они   нравятся.
Бизнесменам импонирует внешнее великолепие, в чем бы  оно  ни  выражалось.
Потому они уважают и демократические традиции "Ориона", благодаря  которым
коммивояжеры имеют право жить по соседству с монархами,  хотя  и  бывшими.
Это приятно щекочет самолюбие, создает  ощущение  собственной  значимости.
Демократия  возвышает  индивидуум,  который  может  запросто   поклониться
монарху и осведомиться о его здоровье. Демократия позволяет  коммивояжеру,
монарху, генералу и сенатору Филиппу Домару быть держателями акций одной и
той же компании. Купить эти акции может и Билли Соммэрс. Правда, он их  не
покупает. Но  это  его  личное  дело.  Демократия  тут  ни  при  чем.  Она
предоставляет равные права и Филиппу Домару, и Билли Соммэрсу,  и  хозяину
ночного клуба Вилли Кноуде...
   Итак, "Орион" жил размеренной жизнью, подчиненной давно установившемуся
ритму. В холле круглосуточно дежурили полицейские в штатском.  Импозантный
портье мгновенно оценивал вновь прибывших, записывал их  имена  в  толстую
книгу и вручал ключи от номеров. Билли нажимал кнопку лифта, и чемоданы  и
постояльцы разъезжались по этажам, чтобы  исчезнуть  в  длинных  коридорах
"Ориона". Поролоновые ковры глушили шаги. Номерные с  застывшими  улыбками
провожали приезжих джентльменов и дам до дверей их апартаментов.
   А в холле сыщики впивались взглядом в новых  постояльцев.  На  то  была
причина. Полиция пронюхала, что в "Орионе" остановился  крупный  спекулянт
наркотиками. Подозрение пало на бывшего  шаха  одной  восточной  страны  -
Ахмеда Бен Аюза. За ним  было  установлено  строгое  наружное  наблюдение.
Сыщики следили за каждым шагом подшефного и  за  всеми  теми,  кто  с  ним
общался, но пока безуспешно. Бывший шах исправно  проводил  ночи  в  клубе
Вилли Кноуде, покупал амулеты у Эльвиры  Гирнсбей,  с  которой  состоял  в
любовной связи, и делал много разных других дел,  к  торговле  наркотиками
явно не имевших отношения.
   Билли Соммэрсу не было дела до забот  полиции.  Мало  волновали  его  и
предвыборные речи папаши Фила, в которых последний ратовал  за  увеличение
полицейского аппарата страны. Папаша Фил считал, что  в  современном  мире
существуют только две силы, способные  поддерживать  порядок  в  обществе.
"Полиция и церковь, церковь и полиция", - любил повторять Филипп  Домар  и
не только словом, но и делом способствовал укреплению авторитета этих двух
институтов. Шеф полиции господин Мелтон мог бы порассказать о суммах таких
пожертвований, которые  значительно  превышали  рядовые  благотворительные
подачки. Но шеф полиции был скромным человеком и на эти  темы  предпочитал
не  распространяться.  А  газеты  основное  внимание  уделяли  религиозным
устремлениям папаши Фила -  Истинного  Католика.  Его  фотографировали  на
воскресных проповедях в  моменты,  когда  лицо  папаши  выражало  максимум
приближения  к  престолу  Всевышнего.  Его  показывали   широкой   публике
коленопреклоненным перед распятием в домашней часовенке или беседующим  на
темы морали со своим личным духовником.
   У Билли Соммэрса личного духовника не было. Билли  гонял  кабину  лифта
вверх и вниз, возил монархов, генералов и  коммивояжеров,  а  в  свободное
время писал стихи.
   "Пять, десять, семнадцать. Восемь, три, холл", - бормотал Билли, вжимая
кнопки в гнезда и следя взглядом за вспышками контрольных ламп.  Это  была
работа. Это был заработок,  это  были  чаевые.  Мысли  Билли  существовали
отдельно от работы, заработка и чаевых. Свои мысли он поверял стихотворным
строкам, которых никто, кроме самого Билли, никогда не читал.
   Так текла жизнь,  в  которой  один  день  был  похож  на  другой.  Пока
однажды...


   - Инспектор Коун?
   - Да, шеф.
   - Потрудитесь подняться ко мне.
   - Слушаюсь, шеф.
   Инспектор Коун опустил трубку на рычаг и  взглянул  на  часы.  Четверть
десятого. Странно. Господин Мелтон в это время обычно завтракал  на  своей
вилле в обществе двух взрослых дочерей. Рабочий кабинет шефа, как правило,
пустовал до полудня.  Что  же  могло  случиться?  Коун  щелкнул  тумблером
селектора и наклонил лицо к микрофону.
   - Ричард? - Он узнал дежурного по голосу. Получив утвердительный ответ,
осведомился: - Ночью было что-нибудь особенное?
   -  Нет,  инспектор,  -  сказал  дежурный.  -  Как   обычно.   Несколько
ограблений,  убийство  из  ревности,  разные  сексуальные  штучки.  Ничего
сенсационного не было.
   - Хорошо, Ричард, спасибо. - Коун выключил селектор.
   - Странно, - пробормотал он. И пошел к двери.
   Кабинет шефа располагался на третьем этаже. Коун поднялся по  лестнице,
в приемной шефа кивнул секретарше и вошел в кабинет господина Мелтона.
   Шеф что-то писал. Он указал  Коуну  на  кресло  и  попросил  подождать.
Инспектор сел, вытянул ноги и вдруг почувствовал, что левый ботинок  жмет.
Кто-то  говорил  ему,  что  новые  ботинки   следует   смазывать   изнутри
одеколоном. "Надо попробовать", - подумал Коун и скосил глаза на шефа. Тот
продолжал торопливо писать. На стене, над головой шефа, висела картина, на
которой  была  изображена  богиня  возмездия  Немезида.  Картину  приобрел
предшественник шефа. Господину Мелтону дама с мечом понравилась, и  он  ее
оставил.
   Наконец шеф размашисто подписал бумагу, сунул ее в ящик стола и  поднял
глаза на Коуна. Глаза  у  шефа  были  серые  с  мелкими  точечками  вокруг
зрачков. Возле глаз пролегли морщинки. На щеках  проступал  склеротический
румянец. Шефу было уже за шестьдесят.
   - Вот что, Коун, - сказал он  раздумчиво.  -  Звонил  министр.  Сенатор
Домар сделал еще один запрос об этом новом  наркотике.  Как  его,  кстати,
называют?
   - "Привет из рая", - усмехнулся Коун.
   - Да. Сенатор выражает крайнее возмущение нашей медлительностью.
   - Разумеется, шеф. Но наркотиками занимается Грегори.
   - Не  торопитесь,  Коун.  Я  недоволен  работой  Грегори.  Поэтому  все
материалы можете получить у  моего  секретаря.  А  с  Грегори  поговорите.
Кое-какую информацию он вам, возможно, даст. Поинтересуйтесь "Орионом".
   - Да, шеф, - сказал Коун. Причина раннего вызова к господину Мелтону не
стала для него понятнее. За  двадцать  лет  службы  в  полиции,  Коун  это
отлично помнил, шеф не имел обыкновения  являться  на  службу  спозаранку.
Почему сегодня он нервничает из-за какого-то запроса? Это,  наверное,  уже
сотый  запрос  с  тех  пор,  как  в  страну  по  неведомым  каналам   стал
просачиваться новый наркотик  с  заманчивым  названием  "Привет  из  рая".
Болтали, что даже ЛСД ему в подметки не годится.  Но  вряд  ли  наркотики,
даже сногсшибательные, могут волновать шефа. Конечно, папаша Фил  метит  в
президенты. И это многое объясняет. Уничтожить заразу, ползущую по стране,
завоевать доверие избирателей - что может быть заманчивее? Однако  это  не
могло быть поводом для того, чтобы господин  Мелтон  стал  изменять  своим
привычкам, торопясь исполнять волю Истинного Католика.
   - Действуйте, Коун, - сказал Мелтон.
   - Слушаюсь, шеф.
   - Желаю удачи. - Господин Мелтон встал и протянул руку Коуну. Это  тоже
было не в правилах шефа. Он явно волновался, хотя его  длинное  лицо,  как
всегда, было бесстрастным, а глаза  с  точечками  возле  зрачков  смотрели
равнодушно и холодно...
   Вернувшись к себе, Коун посидел недолго, потом включил селектор.
   - Ричард? - спросил он. - Кто вчера дежурил в "Орионе"?
   - Сейчас взгляну, инспектор... Джерси  и  Смит  до  полуночи.  После  -
Никльби и Бредли. Что-нибудь случилось, инспектор?
   - Нет, Ричард. Поищите этих людей. Пошлите две машины.
   Коун открыл тощую папку  с  материалами  по  делу  о  новом  наркотике,
которую захватил, возвращаясь от шефа. В ней, кроме  нескольких  донесений
агентов о  поведении  бывшего  шаха  Ахмеда  Бен  Аюза,  не  было  ничего.
Инспектор усмехнулся. Это было в духе Грегори.  Ничего  не  предпринимать,
пока подозреваемый не  обнаружит  себя  каким-либо  поступком,  -  в  этом
состояла суть  методики  Грегори.  Если,  конечно,  ничегонеделание  можно
считать методикой. Прочитав донесение, Коун зевнул, потом  вынул  записную
книжку и на чистом листе крупно написал: "Вилли Кноуде". Немного подумал и
вырвал листок, пробормотав: "Ни к чему".  Скомкав  бумажку,  бросил  ее  в
корзину. И снова перечитал донесение агента Бредли о том, что  бывший  шах
несколько раз заходил  в  кабинет  содержателя  ночного  клуба  "Все,  что
захотите" Вилли Кноуде и имел с последним продолжительные беседы.
   Мигнула лампочка на селекторе.
   - Люди ждут, - лаконично сообщил дежурный.
   - Все четверо? - спросил Коун.
   - Трое. Бредли не оказалось дома.
   - Ладно. Просите их ко мне.
   Агенты зашли в кабинет. Румяный темноглазый  Джерси  приветливо  кивнул
инспектору. Он не возражал, что его  вытащили  из  постели  во  внеурочное
время. Джерси был молод, недосыпание никак не отразилось на его внешности.
Смит хмурился и прикладывал к глазам платок. Смиту было за пятьдесят, а он
продолжал ходить в рядовых агентах. Способностей за ним не  числилось,  но
он был честен, исполнителен и силен. Эти качества ценились. Смит мог  быть
уверен, что прослужит до пенсии без треволнений за свою судьбу. Никльби, в
отличие от Смита, - новичок. Коун мало знал его.  Он  внимательно  оглядел
ладную фигуру агента, отметил сшитый со вкусом костюм и почему-то подумал,
что этот человек явился сюда после свидания с женщиной.
   Обождав, пока агенты рассядутся, Коун постучал ногтем  большого  пальца
по подлокотнику кресла и сказал:
   - Шеф поручил дело о новом наркотике мне. - Он мельком взглянул на лица
агентов. Смит и  Джерси  молча  ждали  продолжения.  Они  не  выразили  ни
восторга, ни порицания. Никльби завозился на стуле и нахмурился. Коун  был
достаточно  опытен,  чтобы  понять  недовольство  молодого   полицейского.
Вырывать человека из объятий возлюбленной для того, чтобы сообщить  ему  о
смене  начальника,  -  слишком  ничтожный  повод.   Но   Коун   помнил   о
несостоявшемся завтраке господина Мелтона. И он решил ковать железо,  пока
оно горячо.
   - Что случилось ночью в "Орионе"? - задал он вопрос и кивнул Смиту.
   Тот пожал плечами. Ответил Джерси.
   - Ничего, инспектор. Мы сдали пост в десять. Шах сидел в номере.
   - А вы? - спросил Коун у Никльби. - Где, кстати, Бредли?
   - Не знаю, инспектор. Наверное, спит. Ночью он ушел за  шахом.  Он  был
старшим и приказал мне не покидать поста. Утром меня  сменили.  Я  доложил
им.
   - Подробнее! - попросил Коун.
   Никльби рассказал, что шах вышел из лифта в холл около двенадцати ночи.
Обычное для него время. Шах, вероятно, отправился в  кабак  Вилли  Кноуде.
Бредли пошел за ним.
   - Что говорил Бредли?
   - Ничего, инспектор. Мы в такие минуты не разговариваем. Бредли  кивнул
мне. Это означало, что я должен сидеть на месте. Вот и все.
   - Кто вас сменил?
   - Грейвс.
   Коун поднял трубку, набрал номер.
   - "Орион"? Попросите к телефону господина Грейвса... Грейвс? Это  Коун.
Подшефный вернулся?.. Нет?.. Бредли появлялся?.. Какого  же  черта  вы  не
докладываете?.. Звонили?.. Кому?.. Грегори?.. Нет на месте?..  Вы  забыли,
Грейвс, где работаете!
   Коун бросил трубку. Три агента смотрели на него. В их взглядах читались
растерянность и беспокойство. Смит зашевелился и пробормотал:
   - Не может быть. Бредли - аккуратист.
   Успокоительная фраза повисла в воздухе. Коун махнул рукой и обратился к
Никльби:
   - Припомните ваши разговоры с Бредли. Ведь вы в последние дни  дежурили
в паре. Не делился ли он с вами своими подозрениями, сомнениями?
   Никльби смущенно потер лоб.
   - Не знаю, инспектор. Не помню. Он болтал о пустяках.
   - Ну-ну, - поощрил Коун.
   - Вчера он спрашивал меня, что я думаю о последней речи папаши  Фила  в
Брикстон-паласе. А я об этой речи  и  понятия  не  имею.  Я  не  слежу  за
газетами. Это Бредли читает их от корки до корки.
   - Так, - протянул Коун. - Еще что?
   - Не помню, инспектор. Про шаха мы не говорили.
   - Кроме клуба Кноуде, шах бывал еще где-нибудь?
   - В салоне амулетов. Хозяйка - его бывшая любовница.
   - Бывшая?
   - Да. Она дала Бен Аюзу отставку. Нашелся другой  молодчик.  И  Эльвира
вот уже с месяц возится с ним.
   - Как его зовут?
   - Кнут Диксон. Из этих... Ну, парней от поп-искусства...
   - Ясно, -  сказал  Коун.  -  Вернемся  к  шаху.  Почему  на  него  пало
подозрение?
   Никльби этого не знал. Ответил Смит.
   - Бредли докладывал об этом Грегори, инспектор.
   - Я еще не разговаривал с ним, - сказал Коун.
   - Одна девчонка из клуба Кноуде проболталась подружке, что шах  угостил
ее "Приветом из рая". Подружка сообщила Бредли. За шахом стали следить.
   - Немного, - сказал Коун.
   Смит пожал плечами. В разговор вмешался Никльби.
   - Я вспомнил, инспектор, - вдруг сказал он. -  Бредли  спрашивал  меня,
какой пастой я чищу зубы.
   - И что же?
   - Я ответил, что обычно пользуюсь "Менгери". Бредли засмеялся и сказал,
что у меня и шаха одинаковые вкусы.
   - Дальше?
   - Все, инспектор. Мы посмеялись.
   Отпустив агентов, Коун позвонил дежурному и  дал  команду  организовать
немедленный поиск Бредли.
   - Не забудьте про больницы и морги, - напомнил он. Потом подумал и снял
трубку внутреннего телефона. - Это Коун, шеф, - сказал он.  -  Докладываю:
исчез Бредли. Он дежурил в "Орионе".
   Шеф молчал. Коун слышал только его дыхание. Он молчал  так  долго,  что
инспектор успел нарисовать в блокноте чертика. Наконец шеф сказал:
   - Меры к розыску приняты?
   - Да, шеф. Я отдал необходимые распоряжения.
   - Вот видите, Коун... -  Трубка  задышала  порывисто  и  сердито.  -  Я
недаром призывал вас к немедленным действиям. Вы говорили с Грегори?
   - Его нет сейчас в управлении, - сказал Коун и нарисовал черту  усы.  -
Допросил людей, дежуривших в "Орионе".
   - Кто сообщил об исчезновении Бредли?
   - Никто, шеф. Они даже не подозревали об этом.  Бредли  ушел  ночью  за
шахом. И не вернулся. Грейвс звонил Грегори. Того не оказалось на месте.
   -  Я  накажу  Грейвса,  -  строго  сказал  шеф.  -  Какая   безобразная
беспечность. Но, может быть, с Бредли ничего не случилось? А, Коун?
   - Бредли - аккуратный человек, - сказал Коун угрюмо.
   - Да-да, - откликнулся шеф. - Такой опытный агент. Я полагаюсь на  вас,
Коун. И будьте осторожны с репортерами.
   - Едва ли это удастся, шеф.
   - Я сказал, что полагаюсь  на  вас,  Коун.  Делайте  то,  что  считаете
необходимым.
   - Слушаюсь, шеф...
   Коун вспомнил, что у Бредли есть сестра. Лики. Так, кажется, ее  зовут.
Ей трудно будет, бедняжке... А проклятый ботинок опять жмет. И надо что-то
предпринимать...  Побеседовать  с  Грегори?  Это  успеется.  Лучше  всего,
пожалуй, съездить в "Орион". И надо решать, как вести себя с журналистами.
Через полчаса, от силы через час они уже  будут  знать  о  происшествии  в
"Орионе" все или даже больше того... А шеф сегодня не завтракал. Странно.
   С этой мыслью он сел в машину. С этой мыслью подъехал к "Ориону". Войдя
в холл, увидел Грейвса, скучавшего с газетой. На  миг  мелькнула  надежда,
что  Бредли  вернулся.  Мелькнула  и  пропала.   Грейвс   поздоровался   с
инспектором, в его глазах читалась растерянность.
   - Я болван, инспектор, - сказал он.
   Коун промолчал. Подошел к портье, взял ключ от номера,  в  котором  жил
бывший шах Ахмед Бен Аюз. Вдвоем  с  Грейвсом  они  направились  к  лифту.
Напарник Грейвса остался в холле.
   - Но я не думал, что это так, - сказал Грейвс, оправдываясь.
   - Вы в самом деле болван, - резко произнес Коун. - Помолчите, так будет
лучше.
   Они вошли в лифт. "Восемь", - пробормотал Билли Соммэрс и нажал кнопку.
Билли часто возил полицейских и не выразил удивления при виде Коуна. Кроме
того, Билли очень хотелось спать.


   Труп Бредли был найден в тот  же  день  в  канализационном  колодце  на
северной окраине города. Полицейский врач установил,  что  сначала  агента
оглушили ударом тяжелого предмета по  голове,  а  потом  зарезали.  Кинжал
остался торчать в спине трупа. Отпечатков пальцев на нем не оказалось,  но
Грейвс сказал,  что  он  видел  этот  кинжал  у  шаха.  Показания  Грейвса
подтвердили Смит и Джерси.
   Утром Коун и Грейвс тщательно осмотрели комнаты номера, в  котором  жил
Ахмед Бен Аюз. В ящике письменного стола в груде счетов Коун нашел чековую
книжку и несколько крупных денежных купюр. Он тихонько  свистнул.  Бедному
изгнаннику было что прокучивать.  Инспектор  аккуратно  сложил  находки  в
целлофановые пакетики. Перелистал несколько книг, лежавших на прикроватном
столике в спальне. Грейвс со скучающим лицом следил за  действиями  Коуна.
Грейвсу все в этом номере было знакомо. В отсутствие  хозяина  полицейские
не раз обыскивали временное пристанище бывшего монарха. Когда Коун перешел
к осмотру одежды, Грейвс сказал:
   - Напрасный  труд,  инспектор.  Этот  человек  ничего  не  оставляет  в
карманах.
   Коун пропустил слова Грейвса мимо ушей и методично обшарил карманы всех
костюмов Бен Аюза. Потом заглянул в ванную комнату. На стеклянной  полочке
лежали футлярчик с зубной щеткой, мыло и тюбик с пастой. Коун  повертел  в
руках тюбик и  отвернул  колпачок.  Резко  запахло  жасмином.  Полицейские
переглянулись. Так могло пахнуть отлично известное им вещество.
   - "Привет из рая", - хрипло сказал Грейвс.
   Инспектор продолжал задумчиво смотреть на тюбик. Ему на  память  пришли
слова Никльби. Вернее, Бредли. "У вас с шахом одинаковые  вкусы".  Но  там
речь шла о пасте "Менгери". А Коун держал в руках тюбик, на  котором  было
четко написано "Дорис". Имеет это обстоятельство какое-нибудь значение?
   Грейвс облизал губы.
   - Целое состояние, - буркнул он. - Ведь эта  штука  в  сто  раз  дороже
героина.
   Коун подумал, что Бредли знал о пасте. Иначе с какой стати он  стал  бы
заводить об этом разговор с Никльби? Люди  крайне  редко  спрашивают  друг
друга, какой пастой или каким мылом они пользуются.  Мужчинам,  во  всяком
случае, подобные вопросы не приходят в голову. Если, конечно...
   В данном случае  "если"  было  налицо.  Только  почему  "Дорис",  а  не
"Менгери"?
   И вот труп Бредли найден в канализационном колодце. В  спине  -  кинжал
шаха. Тоже странное обстоятельство. Кричащая  улика.  Для  чего  Бен  Аюзу
потребовалось афишировать себя? Ему вовсе не  обязательно  было  оставлять
оружие на месте преступления.
   Детальный осмотр останков Бредли не внес  ничего  существенного  в  ход
следствия. Коун попросил  прислать  ему  карту  медицинской  экспертизы  и
заперся в кабинете. Через полчаса раздался телефонный звонок.
   - Инспектор Коун?
   - Да, шеф.
   - Меня осаждают репортеры. У вас есть что-нибудь?
   - Они маскируют это  под  зубную  пасту  "Дорис",  -  сказал  Коун.  Он
подумал, нужно говорить шефу о словах Бредли  насчет  "Менгери"  или  нет.
Решил, что не нужно. И повторил: - Да, "Дорис".
   - Любопытно. А что вы думаете относительно Бредли?
   Коун думал относительно Бредли. Но свои мысли по этому поводу он держал
при себе. У него не выходил из головы кинжал  шаха.  Это  было  похоже  на
подсказку. А Коун подсказок не любил. Шефу он сказал уклончиво:
   - Пока не ясно, шеф.
   - Вы уверены, что убийца - шах? - спросил господин Мелтон.
   - Нет, не уверен, - поколебавшись, ответил Коун. - Но мы ищем его.
   - Правильно, - одобрил шеф. - Надо торопиться,  Коун.  Мне  очень  жаль
Бредли. Он был способным агентом.
   - Да, шеф, - сказал Коун. - Мы постараемся.
   Он опустил голову на руки и посидел так минут пять.  Потом  позвонил  и
попросил принести чашку кофе и два бутерброда. "Надо торопиться", - сказал
шеф. Что он имел в виду: поиски убийцы Бредли или спекулянтов наркотиками?
Одно, конечно, вытекало  из  другого.  Но  убийство  Бредли  автоматически
отодвигало дело о наркотиках на второй план. С исчезновением шаха  рвалась
тонкая ниточка, за  которую  случайно  удалось  зацепиться  полиции.  Надо
заниматься  шахом.  Это  логично  вытекало  из  всего   хода   начавшегося
следствия. И в тоже время это была порочная логика. Она уводила  следствие
в сторону от дела о наркотиках. Одно понятие незаметно подменялось другим.
В свете этих рассуждении требование шефа  быстрее  искать  убийцу  Бредли,
мягко говоря, противоречило его же  требованию  ускорить  ведение  дела  о
наркотиках. Это была очень  странная  мысль,  и  Коун  постарался  от  нее
отмахнуться. "Нельзя умничать", - подумал он. Но мысль не уходила.  Память
услужливо подбросила Коуну историю с несостоявшимся завтраком шефа,  слова
Бредли о пасте "Менгери" и кинжал шаха. Коун достаточно  долго  работал  в
полиции. Он умел не только подмечать мелочи, но и оценивать их.
   Бредли, безусловно, был способным агентом. Если  он  заметил,  что  шах
пользуется пастой "Менгери", то этому следовало верить.  А  на  полочке  в
ванной лежал тюбик "Дорис". Кто положил его туда?  Шах?  Сейчас  впору  бы
заняться фирмами "Дорис" и "Менгери". Или одной - "Дорис". Пока.  Пожалуй,
он так и сделает.
   Коун позвонил дежурному.
   - Никльби на месте? -  спросил  он  и,  получив  утвердительный  ответ,
попросил пригласить агента.
   - Вот что, Никльби, - сказал Коун, когда молодой полицейский  уселся  у
стола.  -  Мы  с  Грейвсом  осмотрели  номер  шаха.  Бредли  ошибся.   Шах
пользовался пастой "Дорис".
   Никльби промолчал. Он не понимал, зачем Коун говорит ему об этом.
   - В тюбике был "Привет из рая", - продолжал Коун. - Они  маскируют  это
под пасту "Дорис". "Дорис", - повторил он,  наблюдая  за  выражением  лица
Никльби.
   Лицо Никльби отразило  работу  мысли.  Он  наморщил  лоб,  потом  резко
тряхнул головой.
   - "Дорис" так "Дорис", инспектор, - откликнулся он. - Не все ли  равно,
в чем они его прячут.
   - Вот именно, - сказал Коун. - Важно, что мы знаем, в чем  они  прячут.
Не правда ли, Никльби? - И, не дав агенту возможности ответить на  вопрос,
быстро изложил ему суть задания.  Никльби  должен  был  осторожно  собрать
сведения о фирме "Дорис" и ее руководителях.
   - Только без шума, - Коун погрозил пальцем. - Чтобы в газеты не  попало
ни полслова.
   Никльби понимающе кивнул. А Коун усмехнулся про себя.  Он  был  уверен,
что шеф не смог отказать себе в удовольствии сообщить репортерам  о  пасте
"Дорис". Материал, конечно, попадет в вечерние  газеты.  Скандал  отвлечет
внимание прессы. Коун на пару дней избавится  от  назойливых  журналистов.
Этого времени хватит, чтобы спокойно разобраться в  обстановке.  Туповатый
Никльби, по мнению Коуна, как нельзя лучше подходил для  роли  исполнителя
замыслов инспектора. Игра есть игра. Если в ней не хитрить, то можно легко
оказаться одураченным. Или трупом, как Бредли.
   Ни то, ни другое Коуна не устраивало. Кроме того, дело Бредли разбудило
в нем профессиональное любопытство. Куда, в  какую  клоаку  заглянул  этот
опытный агент? С чем он столкнулся? Или точнее - с кем? Ведь  наркотики  -
не столь серьезный повод для убийства, даже если банде спекулянтов  грозит
разоблачение. Ну, посадили бы несколько человек из мелюзги. А крупная рыба
все равно уплыла бы,  откупилась.  Разве  это  первый  случай?  Ясно,  что
Бредли, занимаясь наркотиками, напоролся еще на что-то. В  его  донесениях
Грегори на этот счет нет ни одного намека. Он  решил  вести  следствие  на
свой риск. Почему? Почему он не доверял никому?
   Никльби все еще сидел в кабинете. Коун, задумавшись, забыл про него.
   - Идите, Никльби, - сказал он. Полицейский встал и двинулся к двери. Он
уже взялся за ручку, когда Коун спросил: - Слушайте, Никльби,  была  ли  у
Бредли женщина?
   - Не знаю, инспектор. Мы об этом не разговаривали.
   - Хорошо, Никльби. Идите.
   Решив больше не мучить себя  вопросами,  Коун  спустился  вниз,  сел  в
машину и поехал на северную окраину города. Ему  захотелось  побывать  еще
раз на месте убийства  Бредли.  Утром  здесь  было  слишком  много  людей:
ремонтные  рабочие,  обнаружившие  труп,  полицейские,   любопытные.   Все
галдели, кричали, что-то доказывали друг другу.  Шум  мешал  Коуну.  И  он
только сейчас подумал о том, что следовало сделать еще утром.
   Затормозив возле люка канализационного  колодца,  он  подвел  машину  к
тротуару  и  остановил  ее.  Потом  оглядел  улицу,  соображая,  какой  из
окрестных домов располагается ближе всего к люку.
   Ему пришлось долго звонить. Наконец где-то в глубине  дома  послышались
шаркающие шаги, дверь открылась, и Коун увидел заспанного старика в  мятом
халате. Старик моргал красными веками и недовольно смотрел на неожиданного
гостя.
   - Я из полиции, - сказал Коун. - Хочу задать вам несколько вопросов.
   Старик отодвинулся и, не говоря ни слова, поманил инспектора за собой.
   Коуну за годы службы приходилось много раз вот  так  заходить  в  чужие
квартиры. Когда-то он с любопытством  присматривался  к  тому,  как  живут
люди.  Потом  любопытство  сменилось  равнодушием.  Он  перестал  обращать
внимание на мебель и картины на стенах, на  планировку  квартир  и  мелкие
детали быта людей. Он даже старался не запоминать лиц, если  это  не  было
нужно для дела.
   Сейчас это было не нужно. Он прошел  за  стариком  в  комнату,  которая
служила хозяину и кабинетом, и спальней, и гостиной. Мельком  взглянул  на
книжные полки и  сел  в  старинное  кресло  у  письменного  стола.  Старик
запахнул полы халата, зябко  передернул  плечами  и  устроился  на  низкой
скамеечке у камина.
   - За беспорядок прошу извинить, - сказал он,  кивнув  на  развороченную
смятую постель и кучу грязных поленьев у камина. И буркнул: - Что там?
   Коун объяснил, что хотел бы узнать, не заметил  ли  хозяин  чего-нибудь
необычного в прошедшую ночь. Не слышал ли шума на улице? Не мешало ли  ему
что-нибудь спать?
   - Бросьте вы эти подходцы, -  покосился  старик.  -  Думаете,  я  видел
убийцу? Черта с два. Я спал, как сурок. Да-да... Лучше спать,  чем  видеть
все это. - Он махнул рукой на окно, пытаясь  показать,  что  подразумевает
под словом "это", наклонился, пошарил под  скамейкой,  на  которой  сидел,
вытащил темную бутылку и пососал из горлышка. - Если вы хотите  выпить,  я
принесу стакан, - сказал он, облизывая губы.
   Коун покачал головой. Зачем говорить этому человеку, что он не пьет  на
службе. Старик хмыкнул:
   - Непьющий инспектор. Ха. Уж не состоите ли вы членом Ассоциации борцов
за сохранение устоев нравственности? Теперь это модно.
   Коун рассердился.
   - Вопросы задаю я, - сказал он резко.
   -  Катитесь-ка  вы,  инспектор,  -  сказал  старик,  засовывая  бутылку
обратно. - Я ведь угадал - вы инспектор? И  я  так  и  знал,  что  ко  мне
кто-нибудь припрется. Но я ничего не видел. И ничего не  слышал.  Понятно?
Моя фамилия Броуди. Запишите, что Броуди спал и ничего не знает.  Мне  нет
дела до полиции.
   Он снова пошарил под скамейкой и сделал несколько глотков  из  бутылки.
Коуну показалось, что он где-то слышал фамилию Броуди. Сначала он мысленно
окрестил старика упрямым вонючим сусликом. Он подумал было, что имеет дело
с каким-нибудь спившимся старым актером или художником. Но фамилия  Броуди
наталкивала на другие воспоминания.
   - Послушайте, -  сказал  Коун.  -  Вы  случайно  не  тот  Броуди?  Тот,
который...
   - Ну и что? - ощерился старик. - Да. Я тот, который... Который был... А
теперь меня нет...
   - В газетах писали, что вы за границей.
   - Если газетам угодно так называть тюрьму, то да, я  был  за  границей.
Впрочем, о чем мы толкуем? Повторяю: Броуди нет дела до полицейских забот.
Я вам уже говорил: катитесь к дьяволу.
   - "Непримиримый Броуди", - вспомнил Коун один  из  газетных  заголовков
пятнадцатилетней давности. - Что с вами случилось?
   В глазах старика мелькнули искорки.  Мелькнули  и  погасли.  Он  поднял
бутылку, отпил глоток и равнодушно взглянул на Коуна.
   - А вам-то  какое  дело?  Вы  ведь  не  за  этим  ко  мне  пришли.  Все
исчерпывающие сведения я вам дал. - Старик хихикнул. - Да, я  спал,  когда
убивали полицейского. Только в этом моя вина... Дверь  вы  можете  открыть
сами. Почему вы не уходите? Ждете, когда я опьянею? Ну что ж. Ждите.
   Он швырнул пустую бутылку в камин, сходил в соседнюю комнату  и  принес
новую. Усаживаясь, спросил Коуна:
   - Так вы в самом деле - член Лиги?
   - Какой Лиги? - удивился Коун.
   -  Ну  эта.  Ассоциация  борцов.  Те,  которые  дежурят  у  борделей  и
предлагают людям вместо девок книжки с благочестивыми картинками из  жизни
Истинного Католика.
   Коун засмеялся.
   - Нет, - сказал он, вставая. - Нет, Броуди. И все-таки очень жаль,  что
вы спали, когда убивали полицейского. Он был хорошим полицейским, Броуди.
   - Ладно, ладно, - проворчал Броуди.


   Выйдя на улицу, Коун взглянул на часы. Пять. День прошел. Ничего он  не
узнал. Хорошо бы сейчас выпить кофе и съесть что-нибудь. Забыть о  деле  и
об этой странной встрече. Броуди... Разве можно узнать в этом опустившемся
старике, в этом вонючем суслике энергичного адвоката  с  холеным  лицом  и
аристократическими манерами. Пятнадцать лет...
   Пятнадцать лет назад Коун служил в провинции. Но даже в тот глухой угол
докатились отголоски процесса, главным героем в котором  выступал  Броуди.
Тогда  тоже  было  убийство.  Броуди  защищал  обвиняемого.  Ему   удалось
раздобыть сенсационные материалы и документы,  неопровержимо  доказывавшие
непричастность  обвиняемого  к  преступлению.  Дело   приобрело   зловещую
окраску. Несколько промышленных магнатов и  один  сенатор  уже  готовились
сесть на скамью подсудимых. А потом...
   Коун постоял в задумчивости возле машины. Он вынул из кармана  ключ  от
зажигания и машинально подбросил его на ладони. Так что же было потом?  Он
мучительно напрягал память, но, кроме  газетного  заголовка  "Непримиримый
Броуди вынужден покинуть родину", так ничего  и  не  вспомнил.  А  Броуди,
значит, сидел в тюрьме.
   Он открыл было дверцу машины, но тут же захлопнул ее, пробормотав:
   - Черт с ним. Потеряю еще час. - И  зашагал  к  другому  дому.  Хозяйку
квартиры звали Алиса Кэрри. В пять минут Коун узнал, что ее муж  год  тому
назад погиб во время автомобильной катастрофы.  Что  дом,  в  котором  она
живет, куплен ее отцом. Что отец и мать сейчас в отъезде: гостят  у  тетки
Алисы. Что она служит в универмаге "Радость  крошки",  зарабатывает  мало.
Семье с трудом удается сводить концы с концами.
   В эти же пять минут инспектору было сообщено, что Алиса слышала  ночью,
как мимо дома проходила машина. Возможно, она даже останавливалась.
   - Часто мимо вашего дома ходят  машины?  -  спросил  Коун.  И  добавил,
уточняя: - По ночам?
   - Нет. Это очень тихий район. Магистраль  -  в  двух  кварталах.  Разве
только к кому-нибудь... Но это редко.
   - Странно, - сказал Коун задумчиво. -  Ваш  сосед  утверждает,  что  он
ничего не слышал. Хотя спит он, вероятно, неспокойно.
   -  Броуди?  -  В  темных  глазах  Алисы  мелькнуло  что-то  похожее  на
презрение. Губы сложились в брезгливую гримасу. - Броуди вам сказал это?
   Коун кивнул. С первых минут своего пребывания здесь он понял, что Алиса
не умеет лгать. Лгал Броуди. Зачем он это делал, было неясно. Но,  как  бы
там ни было, ложь тоже являлась фактом. Коун волен был или  оставить  этот
факт без внимания, или  бросить  его  в  копилку  своей  памяти,  где  уже
хранились другие, не менее любопытные.
   - Броуди - дрянь, - сказала Алиса убежденно.
   - Почему вы так думаете? - спросил он. - Вы давно знаете Броуди?
   - Я его совсем не знаю. Он поселился здесь год назад. Говорят, он вышел
из тюрьмы. Его судили за какую-то пакость.
   - Вот как! Кто же это так говорит?
   - Он сам. Мать слышала, как он рассказывал об  этом  Тернесам  -  нашим
соседям. Я не могу повторить это. Язык не поворачивается. А  он  хвастался
своими подвигами и хихикал. Его бросила жена. А он хихикает и  напивается.
Напивается и болтает про...  -  Алиса  споткнулась  и,  оборвав  фразу  на
полуслове, растерянно взглянула на инспектора.
   - Простите, я, кажется, говорю лишнее.
   - Полицейскому, как священнику, можно говорить все, - усмехнулся  Коун.
Ему понравилась наивная убежденность женщины, ее искренность.  Броуди,  по
ее мнению, был изрядным негодяем. Но Броуди лгал. Ему надо было прослыть в
глазах людей подлецом. Для чего? Может быть, чтобы уйти  от  внимания,  не
возбуждать излишнего любопытства к своей персоне? Так уж устроен этот мир,
в котором честный человек равнодушно  смотрит  на  подлеца  и  даже  готов
отодвинуться подальше, чтобы последний получил побольше места под солнцем.
Броуди это отлично понимал. И он решил сделаться в глазах людей  подлецом.
И люди потеряли к нему интерес. Любопытно, как повела бы себя Алиса,  если
бы Коун рассказал ей то, что знал про Броуди? Но нужно ли говорить?..
   От Алисы Коун не сразу поехал домой. Он завернул в кабак Вилли Кноуде.
   Владелец заведения был на месте. Увидев Коуна, он вынул щеточку  и  два
раза провел ею по усам.
   - Давненько, - сказал он, щуря влажные и черные, как маслины, глаза.  -
Хотите виски, инспектор?
   В кабинете  все  было  по-прежнему.  Два  розовых  кресла  гостеприимно
выгибали спинки возле низкого столика. На зеленой  стене  напротив  висела
крышка от унитаза, разрисованная итальянской княгиней Эсмеральдой Русполи.
Говорили, что Кноуде заплатил бешеные деньги за это единственное, если  не
считать розовых кресел, украшение своего служебного  помещения.  Вилли  не
любил помпезности, он считал себя поклонником строгого  стиля.  Женщины  в
его заведении поэтому тоже были  экипированы  в  соответствии  со  вкусами
Вилли. Их туалет составляли  короткие  блузки,  туфли  и  желтая  лента  в
волосах. Вилли  не  хотел,  чтобы  женщины  бегали  совсем  голышом.  "Это
неприлично, - повторял он. - И потом блузки придают интимность обстановке.
Создается  нечто  вроде  домашнего  уюта.  А  он  так  необходим  в   наше
беспокойное и безжалостное время"! Вздохнув, Вилли менял  тему  и  начинал
говорить о лошадях. В них он тоже понимал толк.
   Коун сел в розовое кресло и вытянул ногу. Левый ботинок снова жал, хотя
инспектор и смазывал его одеколоном. Поэтому в ответ на приветствие  Вилли
Коун поморщился и сказал недовольным голосом:
   - Садитесь, Вилли. Терпеть не могу, когда кто-нибудь торчит  надо  мной
столбом. Виски можете не доставать.
   Вилли переступил с  ноги  на  ногу,  спрятал  щеточку  и  присел  возле
столика. Он перебрал в  памяти  происшествия  последних  дней,  но  ничего
особенного не припомнил.  Мелкие  скандальчики,  которыми  была  наполнена
жизнь кабака, для полиции интереса не представляли. Лично за собой  Кноуде
не числил никаких прегрешений. Но он знал, что Коун зря в его заведение не
потащится. И решил на всякий случай быть настороже. Инспектор  тоже  знал,
что за птица Вилли Кноуде, и не торопился. Он пошевелил пальцем в ботинке.
Боль унялась. Инспектор ухмыльнулся и спросил, здоров ли Вилли.
   Кноуде вытащил щеточку, повертел ее в пальцах и прищурился.
   - Бросьте играть, инспектор, - сказал  он  грубо.  -  Вам  это  так  же
интересно, как ослу Коран.
   Коун укоризненно покачал головой.
   -  Нехорошо,  Вилли.  Вежливость  украшает  джентльмена.   Нервы   тоже
полагается беречь. В вашем положении особенно, - подчеркнул  он  последние
слова.
   - Мое положение вас не касается, - бросил Вилли отрывисто.
   - Почему же? Неужели вы думаете, что я зашел сюда только  затем,  чтобы
полюбоваться на вашу физиономию? Вы ведь  умный  человек,  Вилли.  В  свое
время вы, по-моему, окончили колледж.
   Кноуде засопел, набычился. На щеках его выступили красные пятна. Он  не
любил, когда ему напоминали о днях далекой юности.
   - Ближе к делу, инспектор, - сказал он угрюмо. - Я привык  ценить  свое
время.
   - Ну что ж, - согласился Коун, - к делу так к делу. - Он сделал паузу и
холодно оглядел  собеседника.  -  Суть  в  том,  Вилли,  что  вчера  ночью
произошло убийство. Вы, надеюсь, были знакомы с  Бредли?  Так  вот,  вчера
ночью Бредли убили.
   - Я могу вам только посочувствовать, - откликнулся Кноуде.
   - Не торопитесь, Вилли, - перебил его Коун. - Я еще не  задал  главного
вопроса. Попытайтесь меня понять. Бредли убили вчера  ночью,  и  вчера  же
ночью исчез еще один ваш знакомый - шах Бен Аюз.  А  где  были  ночью  вы,
Вилли?
   - Вы все там в полиции сошли с ума, - рассердился Вилли. -  Где  я  был
вчера? А где я был позавчера? А где буду сегодня? Может  быть,  вам  нужно
точно знать, в какие часы я хожу в сортир?
   - Может быть, - сказал Коун. - Но прежде ответьте на мой вопрос.
   Вилли  уставился  немигающим  взглядом   в   глаза   Коуну.   Инспектор
пошевелился в кресле и буркнул:
   - Ну?
   - Я был здесь, - сказал Кноуде.
   - Всю ночь? Один?
   - Нет. До двенадцати я сидел в кабаре. Слушал Лилиан.  Потом  вместе  с
ней пил здесь виски. В двенадцать пришел Бен Аюз. Мы говорили о лошадях.
   - Потом?
   - Он ушел около трех.
   - Где сейчас Лилиан?
   Вилли взглянул на часы.
   - Вероятно, в своей уборной.
   - Она присутствовала при вашей беседе с Бен Аюзом?
   - Да.
   - Значит, шах ушел в три?
   - Примерно.
   - Он говорил, куда пойдет?
   - Сказал, что пойдет спать.
   - А когда он к вам пришел, как он выглядел? Не был  ли  расстроен?  Или
возбужден?
   Кноуде пожал плечами. Ничего особенного он не заметил. Возможно, Лилиан
что-нибудь увидела. Но она дала бы знать об этом ему, Вилли. А она  ничего
не сказала.
   Коун  задумчиво  смотрел   мимо   Вилли.   Перед   глазами   мельтешила
разрисованная крышка от унитаза. Она мешала думать, и  Коун  отвел  глаза.
Вилли не врет. В этом Коун  не  сомневался.  Однако  его  показания  можно
истолковать как угодно. Бредли был убит где-то около двенадцати ночи.  Бен
Аюз появился в клубе в двенадцать. На машине расстояние от места  убийства
до клуба можно преодолеть за полчаса. Но зачем?  Зачем  тащиться  в  клуб,
трепаться о лошадях? Ведь это посещение не обеспечивало шаху алиби. Это  с
одной стороны. С другой, выходило так, что Бен Аюз к  убийству  Бредли  не
имел отношения. Тогда куда же он девался? Что случилось с ним  на  отрезке
пути между клубом и "Орионом"?
   Вилли перебил его размышления вопросом:
   - Вы что, инспектор, подозреваете шаха?
   Коун не ответил. Повернулся к Вилли:
   - Вам еще надо объяснить, Вилли, каким  путем  в  ваше  благопристойное
заведение попадает "Привет из рая".
   - Это не мое дело, - сказал Кноуде. - Если какая-то  девка  нахваталась
наркотика, то это не значит, что  честный  человек  должен  нести  за  нее
ответственность.
   - Вы знаете о том, что каждый  случай  употребления  "Привета  из  рая"
тщательно расследуется, а виновный привлекается к суду?
   - Ну и что? Судите эту девку.
   - Ее снабдил наркотиками шах.
   - Чушь!
   - У нас есть доказательства.
   - Липа, - сказал Кноуде.
   - Между прочим,  Вилли,  это  уже  второй  случай.  Тогда  вам  удалось
выкрутиться. Сейчас я в этом не уверен.  Дело,  кажется,  приняло  широкую
огласку. И я не могу поручиться, что ваше  имя  не  будет  фигурировать  в
сегодняшних вечерних газетах. Полагаю, мало  приятного  лицезреть  себя  в
числе причастных к убийству Бредли.
   - Я не причастен. И вы это знаете.
   - Я-то знаю, Вилли. Журналисты не знают. Вы якшались с шахом. Может, вы
и в самом деле болтали с ним о лошадях. Никто ведь не  слышал,  о  чем  вы
беседовали. Есть только факт. И есть другой факт. Пока неопровержимый. Шах
- спекулянт запрещенным наркотиком. И есть третий факт, Вилли. Шах  угощал
"Приветом из рая" одну из  ваших  девушек.  Не  надо  обладать  выдающейся
фантазией,  чтобы  связать  эти  три  факта  и   соответствующим   образом
прокомментировать.
   В глазах Вилли появилась тревога. Он хоть и не отличался  острым  умом,
но был достаточно сообразителен, чтобы уяснить: в словах Коуна есть резон.
Если начнется следствие, то нетрудно угодить под арест. И в  то  же  время
все это выглядело так чудовищно, что  мозг  Вилли  отказывался  что-нибудь
понять.
   Коун будто угадал его мысли.
   - Обстоятельства складываются не в вашу пользу, Вилли, - сказал  он.  -
Пока полиция не разыщет шаха, вы единственный свидетель. Вы  последний,  с
кем он встречался, перед тем как исчезнуть. Вы и Лилиан.
   - Не трогайте Лилиан.
   - Это не ваша забота, Вилли. Думайте о  себе.  Постарайтесь  припомнить
все, что вам известно о шахе. Ведь не только о лошадях вы с ним говорили.
   - Честное слово, о лошадях. Шах - знаток. О своем прошлом он мне ничего
не рассказывал.
   - А о любовницах?
   Вилли покачал головой.
   - Нет. И знаете что, инспектор? Я могу поклясться, что Бен Аюз не давал
наркотик этой Магде из кордебалета. Она или все выдумала, или...
   - Что?
   -  Лилиан  говорила,  что  ей  эта  женщина  не   нравится.   Что   она
когда-нибудь... - Вилли  задумался.  Ему  не  хотелось  говорить  Коуну  о
подозрениях Лилиан. И он, выдержав паузу, сказал уклончиво: - Она не наша,
эта Магда.
   - Как это понимать? - спросил Коун.
   - Она пришла к нам из Лиги. Из этой, как  ее,  Ассоциации  борцов.  Там
ведь сейчас не только старые  девы.  Магда  сказала,  что  в  Лиге  у  нее
произошел крупный скандал. Что уход ее к нам - месть. Мы не  допытывались,
в чем там дело. А Лилиан сказала мне:  "Вилли,  это  шпионка.  Можешь  мне
поверить". Я посмеялся. Теперь же не знаю, что и думать.
   Коун встал. Сообщение Вилли показалось ему любопытным. Но он  зевнул  и
сказал, что у Кноуде просто больное воображение.  Насчет  Магды  инспектор
выразился более определенно и заметил, что  суда  ей  не  миновать.  Да  и
самому Вилли надо призадуматься.
   Из клуба инспектор ушел не сразу. С полчаса он опрашивал  служащих.  Но
ничего существенного не узнал. Кроме того разве, что шах, выйдя из  клуба,
свернул направо. Направо - значит, к "Ориону".
   Впрочем, подумал Кноуде, это ровным счетом ничего не означало.


   Алиса Кэрри, проводив Коуна, вернулась в  комнату  и  распахнула  окно.
Потом недолго постояла, положив руку на спинку  стула,  на  котором  сидел
полицейский инспектор, отошла к зеркалу, поправила волосы. В зеркале Алисе
была видна часть улицы и угол дома Броуди. Из-за угла показался старик. Он
прошелся возле дома, затем решительно пересек  улицу.  Алиса  поняла,  что
Броуди собрался идти к ней. И тут же услышала звонок.
   - Нам надо поговорить, - сказал Броуди, входя в  комнату.  Алиса  молча
указала ему на стул.
   Резко запахло спиртным. Женщина поморщилась. Визит этот удивил ее.  Она
догадывалась,  что  приход  старика  связан  с  посещением   полицейского.
Последнее было понятно. Инспектор выполнял свой долг. Он искал убийцу. Ему
нужны были свидетели. Все это было просто, как апельсин, и Алиса отнеслась
к расспросам Коуна, как к важному и необходимому  делу.  Но  зачем  явился
этот красноглазый старый пьяница?
   Алиса привыкла уважать старых людей. Этот не вызывал иных чувств, кроме
отвращения. Она была уверена, что жизнь Броуди была соткана из мелкой  лжи
и пакостных поступков по отношению к своим ближним. Коун мог бы поколебать
эту уверенность. Но он умолчал о прошлом Броуди. Поэтому старик ни на что,
кроме молчаливого презрения, не мог  рассчитывать.  С  этого  он  и  начал
разговор.
   - Вы можете презирать меня, - сказал он, пьяно ухмыляясь.  -  Это  ваше
личное дело. Мне наплевать. Считайте меня дерьмом. Полицейский тоже решил,
что я - дерьмо. Даже выпить со мной не  захотел.  Подумаешь,  цаца.  А  вы
знаете, кем был Броуди до войны?
   Алиса пожала плечами. С нее было достаточно того, что она сейчас знала.
   - Что вы на меня уставились? - спросил Броуди. -  Я  еще  не  настолько
пьян, чтобы ничего не соображать. Кстати,  есть  у  вас  виски?  Нет?  Ну,
конечно. В добропорядочных семействах этот напиток не пользуется  спросом.
Мы живем в эпоху процветания. А  много  вы  получаете  в  своем  магазине?
Почему вы не выходите замуж?
   - Идите вон, - негромко сказала Алиса.
   - Уйду, - буркнул старик. - Но сначала мы с вами  побеседуем.  Когда  я
был моложе, то умел говорить с красивыми женщинами. Теперь я  не  сплю  по
ночам по другим причинам.
   - Идите вон, - повторила Алиса.
   - Но-но, - сказал старик, пристально разглядывая Алису. - Выгнать  меня
вы еще успеете. А инспектор сидел у вас долго. И  у  него  приятное  лицо.
Умные глаза. Такие глаза не смогут предать, скажете вы. Сколько  вам  лет?
Двадцать пять? Тридцать? В этом  возрасте  пора  уже  кое-чему  научиться.
Осторожности хотя бы.
   - Я не хочу с вами говорить.
   - Захотите. Я сделал глупость, что не пришел раньше. Но кто мог  знать,
что он появится? Я понимаю: вы глупы и наивны. Вы  мыслите  прямолинейными
категориями и за деревьями не видите леса. А в лесу прячутся  чудовища.  И
они сожрут глупую Красную Шапочку. Разве вы не видите, что живете  в  мире
ряженых? Разве не понимаете, что на маскараде  лучше  не  открывать  лица?
Кому нужна ваша правда? Вы - анахронизм. Полицейский заходил только к  вам
и ко мне. Наши дома расположены близко к перекрестку. Наши окна глядят  на
то место, где был убит полицейский. Мы с вами возможные свидетели.  И  нам
надо договориться об идентичности наших  показаний.  Может  быть,  еще  не
поздно...
   Он замолчал, опустил голову. Алиса вдруг увидела его сухие, исчерченные
вспухшими венами руки. И что-то похожее на жалость шевельнулось в  сердце.
На мгновение она забыла, что перед ней сидит человек, заслуживающий только
презрения. Она отругала себя за те  неосторожные  слова,  которые  сказала
инспектору. Может, следовало помолчать. Но что, в сущности,  она  сказала?
То, что известно всем. То, что сам Броуди не только не  скрывал,  но  даже
афишировал.
   - Я не понимаю вас, - сказала она.
   -  Достаточно,  что  я  понимаю,  -  откликнулся  Броуди.  -  Я  сказал
инспектору, что в ночь убийства спал, как сурок.  Старый  мерзавец  привык
лгать, думаете вы. И еще вы думаете, что лгу я с корыстными целями. Да,  я
дрожу за свою шкуру. Но меня волнует  и  целость  вашей.  Может,  вам  это
неприятно слушать, но это так. Вы наивны. Я уже  в  который  раз  повторяю
это. Вы даже представить не можете,  что  инспектору  моя  ложь  в  данной
ситуации нужнее вашей правды.
   Алиса изумленно подняла брови. Броуди выдержал паузу и заговорил вновь:
   - Да. Я еще не все свое виски выпил. Мне не хочется доживать свои дни в
комнатах, окна которых закрыты железными решетками. Мне кажется, что и  вы
- молодая женщина - не стремитесь в тюрьму. Поэтому вы должны прислушаться
к моим словам. Нам надо договориться.
   - О чем?
   - Дьявол! Да об этом я вам  толкую  целый  час.  Когда  вас  позовут  в
полицию, - а вы можете быть уверены, что они позовут, -  вы  скажете  там,
что ничего не видели. Спали.
   - Но я и так ничего не видела.
   - Что же вы сообщили инспектору?
   - Сказала, что слышала ночью, как у дома остановилась машина.
   - И не подходили к окну?
   - Нет.
   Броуди потер лоб, тряхнул головой и пробормотал:
   - Старый дурак. Вообразил, что и другие любят, как ты, выть по ночам на
луну.
   И пошел к двери. На пороге остановился. Поморгал и спросил:
   - Это вы и сказали инспектору?
   -  Да,  -  ответила  Алиса,  удивляясь  внезапной  перемене  настроения
старика. - И еще сказала, что вы лжец и пьяница.
   Броуди крякнул и захохотал. Так,  хохоча,  он  вышел  на  улицу.  Алиса
видела, как тряслись плечи старика, когда он переходил дорогу.
   Зачем он приходил? Чего боялся? Почему успокоился,  выведав  у  нее  то
немногое, что знала она сама?  Конечно,  Броуди  видел  что-то  ночью.  Он
опасался, что и Алиса видела это и рассказала инспектору. Что же он видел?
"Моя ложь ему нужнее вашей правды". Какие странные и  страшные  слова.  Но
долго раздумывать Алисе не пришлось. С улицы донесся крик Броуди.
   - К дьяволу! - орал он. - Вонючая дрянь!
   Затем послышался звон стекла. Алиса подскочила к окну и увидела высокую
женщину в темном платье. У ног ее валялись осколки  бутылки.  Птичье  лицо
женщины было  испуганным.  Она  нелепо  взмахнула  руками  и,  спотыкаясь,
побежала через улицу к дому Алисы. Алиса решительно  вышла  ей  навстречу.
Она подхватила запыхавшуюся незнакомку под руку и ввела ее в дом.
   - Ужасный человек, - сказала незнакомка, отдышавшись.  -  Спасибо  вам,
милочка. Скажите мне, как вас зовут? Ибо, когда  мы  окажемся  пред  ликом
Предержащего, я должна буду произнести ваше имя.
   Последняя фраза неожиданной гостьи дала понять Алисе, с кем  она  имеет
дело. Ругательства Броуди тоже получили объяснение. Она была наслышана  об
Ассоциации борцов за сохранение устоев  нравственности,  или  блюстителях,
как они называли себя. Возникшая из многочисленных союзов и обществ, столь
разношерстных, что, казалось, не найдется идеи, их объединяющей, Лига  эта
год от года крепла, процветала и росла, как тесто на дрожжах. Она  впитала
и растворила в себе и Общество покровителей певчих птиц, и Клуб ревнителей
старых добрых обычаев, и Ассоциацию ищущих бога в ближнем  своем.  Членами
Лиги были миллионеры и  бедняки,  адвокаты  и  полицейские,  священники  и
клерки, прачки и коммивояжеры. У Лиги был свой  печатный  орган  -  газета
"Кодекс", финансируемая папашей Филом, тоже членом Ассоциации.  Блюстители
не  только  пропагандировали  свои  взгляды.  Они  недаром  называли  себя
борцами. Ассоциация  имела  своих  представителей  как  в  государственных
учреждениях, так и в самых различных заведениях типа кабака Вилли  Кноуде,
где они претворяли в жизнь директивы Лиги. Понятие  устоев  нравственности
включало в себя целый комплекс идей. На первый план  выдвигалась  проблема
очищения души человека от скверны цивилизации  и  приобщения  его  к  Богу
посредством этого очищения.
   Алиса, конечно, никогда не пыталась  постичь  всю  глубину  философских
доктрин Лиги. Она знала, что блюстители часто скандалят в ночных клубах  и
ресторанах. Слышала, что  они  забредают  и  в  квартиры.  Поэтому  приход
высокой женщины к Броуди не  вызвал  у  нее  удивления.  Результаты  этого
посещения в виде разбитой у ног представительницы Лиги  бутылки  тоже,  по
мнению Алисы, не могли быть иными. Она и сказала об этом женщине.
   - Увы, милочка, - фальцетом  пропела  та.  -  Мы  не  властны  в  своих
поступках. Воля Предержащего привела меня к этому человеку. Он указал  мне
на этот дом. Он наполнил меня желанием помочь погрязшему в грехе и укрепил
мои помыслы приказом спасти еще одну душу. Я шла сюда исполненной великого
очистительного назначения. Я шла сюда, чтобы рассказать нечестивцу о  том,
что его ждет, просветить его беседой  и  указать  тропинку  к  тому  пути,
который один ведет к стопам Предержащего.
   Алиса  вздохнула,  из  вежливости  сделав  это  незаметно.   Откровения
Блюстительницы оставили ее равнодушной.  Туманные  фразы  были  непонятны.
Алиса любила жизнь. Припадать к стопам Предержащего она не собиралась. Она
могла посочувствовать  Броуди,  который  выразил  свое  отношение  к  этой
скучной материи  резко  и  недвусмысленно.  Конечно,  сама  Алиса  так  не
поступила бы. Такт и бутылка из-под виски - слишком разные вещи. Но она  с
удовольствием закрыла бы двери за этой женщиной, похожей на черную ворону.
   А  та  уходить  не  собиралась.  Начав  говорить,  она  уже  не   могла
остановиться. Великое очистительное назначение неудержимо рвалось  из  нее
наружу. И Блюстительнице было безразлично, на какой объект оно изливалось.
   - И упадет оно, - бормотала женщина, сверля  Алису  взглядом.  -  И  не
упадет оно. И расколется смрадом и копотью. И  вырастет  из  него  поганый
гриб на потеху сатане. И обнимет  мир  сатана  и  захохочет.  И  распахнет
ворота адовы. И уйдут к нему все, кто не очистился, и примет их  сатана  и
будет мучить вечно.  И  пойдут  туда  все  отступники,  нарушающие  устои.
Таково,  милочка,  предначертание  Предержащего.  И  случится  все  скоро.
Недалек час. Готовы ли вы?
   - Я не понимаю, - сказала Алиса, вторично зевнув украдкой. Она думала о
том, как выпроводить гостью, сделав это возможно деликатнее,  и  плохо  ее
слушала. - Я не понимаю, - повторила она, - к чему мне надо готовиться?
   - Я открою вам, милочка, - понизила голос Блюстительница.  -  Я  скажу:
оно близко. Каждый его ощущает,  но  безотчетно.  Только  мы  понимаем  до
конца. Ибо мы ближе всех к престолу. Разве вы не видите, как люди  мечутся
в страхе? Слабые погрязают в грехе, убегают в вертепы, тонут в разврате. К
ним в первую очередь направляет нас Предержащий, их надо быстрее вызволить
из бездны. Но есть еще качающиеся. Они клонятся то сюда, то  туда.  Внешне
они выглядят благополучно. Но и их терзает страх. Он приходит по ночам, во
сне...
   Блюстительница перевела дыхание. Воспользовавшись паузой,  Алиса  мягко
заметила, что ее ночные страхи не терзают, и намекнула  на  необходимость,
по ее мнению, сократить этот затянувшийся разговор. Женщина, казалось,  не
обратила никакого внимания на слова Алисы. Она стала  уверять  Алису,  что
той  крайне  нужно  сейчас,  сию  минуту,  переоценить  всю  свою   жизнь,
исповедаться перед Блюстительницей  во  всех  грехах  -  тайных,  явных  и
мысленных, а затем она, Блюстительница,  приведет  ее  в  лоно  хранителей
устоев. После этого акта душа Алисы  обретет  покой,  а  видения,  которые
мешают ей спать, отойдут в сторону.
   И кроткая, деликатная Алиса  не  вынесла  этого  натиска.  Бутылки  под
руками у нее не было. Поэтому она ответила на лестное предложение словами,
произнеся их возможно убедительнее.
   - Моя душа, - сказала она, - обретет покой, когда вы уйдете отсюда.
   Сообщив это, Алиса тут же застеснялась. Ей показалось, что она  слишком
резко высказала свою мысль. И решила было извиниться. Но она  плохо  знала
блюстителей. Гостья только скорбно поджала губы.
   - Вы сердитесь, милочка, - пропела она. И зашептала: - Это  он  в  вас.
Страх точит душу. Страх томит тело. Душа  не  ведает,  что  говорят  уста,
потому что вы - качающаяся. А сатана близко.  Он  тут,  не  ушел  еще.  Он
всегда там, где убивают. Ждет...
   Алиса насторожилась.
   - Ждет... - повторила Блюстительница.  -  И  я  жду.  Я  пришла,  чтобы
отвратить его происк. Я тоже всегда там, где убивают. Как сатана. Но  я  -
посланница. Я иду, чтобы уничтожить страх,  который  приносит  сатана.  Он
принес его сюда ночью.
   Это было уже слишком. Сначала инспектор, потом  Броуди,  а  теперь  эта
фанатичка, похожая на ворону, задавали хоть и в разных формах, один и  тот
же вопрос. "Моя ложь нужнее вашей правды", - сказал Броуди.  "Признайтесь,
милочка, что он разбудил вас", - говорит эта дура. Да полно, дура ли  она?
Напустила туману. Выпытывает. И Алисе  стало  по-настоящему  страшно.  Она
почувствовала себя беспомощной девчонкой,  упавшей  в  глубокую  яму.  Она
пытается выбраться, хватается за стенки, но срывается и падает на  дно.  А
сверху на нее  смотрят  инспектор,  Броуди  и  Блюстительница,  смотрят  и
говорят в один голос: "Признайтесь, милочка". В чем она должна признаться?
Откуда это на нее свалилось? Что делать? Прежде всего  надо  прогнать  эту
ворону. Но как? Закричать? Глупо. Уйти? Алиса  вскакивает  и  из  прихожей
говорит решительно:
   - Я ухожу.
   Блюстительница кротко вздыхает, поднимается и идет вслед  за  Алисой  к
двери.
   - Напрасно, милочка, - говорит она. - От  страха  не  бегут!  У  сатаны
быстрые ноги.
   Она еще что-то говорит, но Алиса уже далеко.


   "...и была Изабель. Полусогнутые тростинки над округлостью сфер.  Замок
за границами смысла. Восходы и заходы. Утомительные орбиты, упирающиеся  в
бесконечность.
   - Мне страшно, - сказал Карл.
   - Уйди! - прорычал Лрак.
   Они оба любили Изабель. Бель... Ель... Ль... Пустота. Ничто и все! Карл
и Лрак. Логарифмы. Звенела и плакала Изабель. Рычал  Карл.  Говорил  Лрак.
Оборотни стонали, когда приходила Она... На... А...
   - Мне трудно, - сказал Лрак.
   - Убью, - прорычал Карл.
   Изабель звенела, хохотала,  билась  в  истерике.  Ке...  Е...  Буква  -
логарифм. Человек - логарифм. Загадка бытия.
   - Я, - сказал Карл.
   - Я, - сказал Лрак.
   Изабель ушла. Уходила, струясь. Бормотало и клокотало Ничто. Что?.."


   Коун швырнул книжку в угол. Она полетела, трепыхаясь, и  шлепнулась  на
пол обложкой вверх. На обложке было  написано:  "Кнут  Диксон.  "Логарифмы
бытия". Книжка - бестселлер. Об авторе кричали в салонах любителей  модной
литературы. Критики писали, что Диксон - новое слово в  авангардизме,  что
он сумел осмыслить бессмыслицу, что с выходом в свет "Логарифмов" в  спину
реалистов вбит последний гвоздь. Афоризмы  Диксона  печатались  на  первых
полосах газет.  Болтали,  что  его  счет  в  банке  вырос  до  неприличных
размеров. Женщины струились через пальцы Кнута, как Изабель в его  книжке.
Содержатель ночного клуба Вилли Кноуде прислал Кнуту постоянный пропуск  в
свое  заведение.  Но  Диксон  там  не  показывался.   Говорили,   что   он
предпочитает проводить ночи в магазине - салоне амулетов, хозяйка которого
- Эльвира Гирнсбей - недавно стала его любовницей.
   Говорили  много.  Рассказывали,  что  один   ловкий   репортер,   решив
подработать на популярности Кнута, задал ему вопрос:
   - Как вы относитесь к коммунизму?
   Тот ответил одним словом:
   -  Логарифм.   -   Потом,   видя,   что   репортер   вытаращил   глаза,
многозначительно добавил: - Мое бытие исключает этот вопрос.
   Кто-то пустил слух, что Кнут Диксон  -  шизофреник,  бежавший  из  дома
умалишенных. Кто-то сказал, что если оно и так, то это еще ровно ничего не
значит. Профессор Кирпи, видный психиатр, резонно  заметил,  что  тридцать
процентов  шизофреников  -  гениальные  люди.  Статистика  убила  неверие.
Население   страны   доверяло   цифрам.   Цифрами   измерялось   состояние
миллионеров. Цифрами оперировали  экономисты,  доказывавшие,  что  уровень
благосостояния среднестатистического человека за последние годы  неуклонно
растет. Цифры, правда, показывали, и рост преступности, и увеличение числа
дорожных катастроф, и даже количество наркоманов и алкоголиков.  Но  всему
находилось объяснение. Катастрофы? Стало больше  машин.  Наркоманы?  Из-за
коммунистической опасности средний человек нервничает. Если  ликвидировать
опасность, то и наркоманов станет меньше.
   Общество было идеально устроенным механизмом, раз и навсегда запущенным
Творцом. И регулировать отношения  в  этом  обществе  мог  только  Творец.
Папаша Фил, Кнут Диксон, господин  Мелтон,  Вилли  Кноуде  и  иже  с  ними
являлись послушными исполнителями его воли. И что бы они  ни  делали,  это
было угодно Творцу.
   Действиями  полиции  тоже  руководил  Творец.  Так,  по  крайней  мере,
полагалось считать Коуну. Но сам Коун этого не  считал.  Он  всегда  хотел
знать больше, чем ему полагалось по нормам, установленным для  инспекторов
полиции. Этим он отличался от  своего  коллеги  Грегори.  Его  целый  день
волновал вопрос: почему не состоялся завтрак у шефа? Можно было,  конечно,
просто спросить об этом у господина Мелтона и получить тривиальный  ответ.
Однако Коун не любил тривиальных ответов. Вечерняя беседа с  Вилли  Кноуде
тоже не удовлетворила  Коуна.  Выходя  из  ночного  клуба,  он  подумал  о
владелице салона амулетов - Эльвире Гирнсбей, о ее связях с шахом, а потом
с Кнутом Диксоном. И решил хоть мельком,  но  взглянуть  на  эту  женщину.
Красный куб-кристалл был недалеко. И Коун поехал туда.
   Но ему не повезло. Эльвиры Гирнсбей в салоне не оказалось.
   Коун никогда не покупал амулетов.  В  его  сознании  амулеты  почему-то
ассоциировались с суеверием. Открывая вертящуюся дверь салона,  он  думал,
что увидит внутри его витрины с безделушками. Ибо снаружи в этом  странном
магазине витрин не было.  Толстое  красное  стекло  не  пропускало  света.
Загадочный  куб-кристалл  не  выставлял  на  обозрение  бездельникам  свои
сокровища. Только над входом вспыхивала и гасла скромная неоновая  вывеска
"Амулеты".  С  одной  стороны,  это  подчеркивало  солидность  учреждения,
которое  не  нуждалось  в  крикливой  рекламе.  С   другой   -   молчаливо
свидетельствовало, что амулеты - вещь серьезная.
   - Ведь не будет же аптекарь выставлять напоказ  яды,  -  сказала  Коуну
симпатичная  смуглянка,  встретившая  его   у   входа.   Она   моментально
сообразила, с кем  имеет  дело,  и  не  стала  скрывать  этого.  "Господин
полицейский ошибается", - сказала она, когда  Коун  признался,  что  путал
амулеты с сувенирами. Амулеты - это совсем, совсем другое. И если господин
полицейский желает убедиться, она может показать ему это.
   Но Коун уже и сам видел,  что  амулеты  -  это  действительно  "совсем,
совсем другое". Его поразило, во-первых, то, что  куб-кристалл,  казалось,
не имел никаких внутренних помещений. Ни перегородок, ни  прилавков  здесь
не было. Обширное помещение можно было даже считать пустым, так мало в нем
было вещей. В центре зала на постаменте из красного пластика  два  скелета
сосредоточенно рвали друг у  друга  какой-то  черный  шнурок.  Вдоль  стен
тянулись шкафы-стеллажи с выдвижными ящиками, на каждом из которых  белела
надпись.  В  глубине  зала  был  отгорожен  стойкой  уголок,  напоминавший
обыкновенный тир. На стойке лежало несколько пистолетов. А метрах в восьми
скалил зубы манекен. На лбу у него и в  том  месте,  где  полагается  быть
сердцу, были приклеены мишени.
   - Уютно, - усмехнулся Коун, кивнув на скелеты.
   - О, - протянула смуглянка. - Это  создает  настроение.  Если  господин
полицейский желает, то...
   Господин полицейский пожелал. Смуглянка  легонько  подхватила  его  под
локоть и подвела к стене. Затем щелкнула выключателем. Верхний свет погас.
Зато  осветился  постамент.  По  скелетам  побежали  тени.  Коун  мог   бы
поклясться, что скелеты зашевелились.
   - Смотрите, смотрите,  -  прошептала  смуглянка,  прижимаясь  плечом  к
Коуну. И он увидел, как из темноты к борющимся скелетам шагнула  фигура  в
балахоне с обрывком  веревки  на  шее.  Фигура  воздела  руки  и  застыла,
повиснув в воздухе. Это было так  неожиданно,  что  Коун  вздрогнул.  Рука
непроизвольно опустилась в карман. Смуглянка  вцепилась  в  нее  и  горячо
зашептала:
   - Что вы, господин полицейский!
   - Действительно, - смущенно пробормотал Коун. Смуглянка включила  свет.
Коун пристально посмотрел на нее.  В  глазах  женщины  он  уловил  искорки
смеха. Инспектор улыбнулся тоже, стряхивая наваждение.
   - Это сделал наш Перси, - с гордостью сообщила она. - Он открыл  секрет
одного польского колдуна. Мы  показываем  это  людям  впечатлительным.  Но
господин полицейский, - смуглянка лукаво взглянула на  Коуна,  -  конечно,
понимает, что это бутафория. И господин полицейский, наверное, думает, что
у нас  все  так.  Тогда  господин  полицейский  ошибается.  У  нас  все  -
настоящее. Если вы желаете, то мы можем вам предложить веревку, на которой
был повешен Кальтенбруннер. Три доллара за сантиметр. Это очень  недорого,
если учесть, что каждый сантиметр приносит счастье, эквивалентное  счастью
разделенной любви. Два сантиметра - это счастье удачливого игрока.  Три  -
исполнение большинства ваших желаний. Веревку мы храним вот тут.
   Она подвела Коуна к шкафу-стеллажу и показала табличку  на  ящике.  Там
было написано: "Веревка Кальтенбруннера".
   - Каждый амулет хранится в ящике в полной темноте, - сказала смуглянка.
- Свет убивает их силу. Госпожа Эльвира  Гирнсбей  сделала  это  открытие.
Жаль, что вы ее не застали. Она бывает здесь после  одиннадцати  часов.  В
двенадцать амулеты испускают флюиды счастья.  А  госпожа  так  хочет  быть
счастливой. - Смуглянка вздохнула. - Ей надо также многое забыть.  Амулеты
помогают. Они помогли ей найти Кнута. Вы  его  знаете?  Нет?  Это  великий
человек. Госпожа Эльвира, кажется, нашла то, что ей нужно.
   - А вы? - спросил Коун.
   Смуглянка уклонилась от ответа.
   - Вот здесь мы храним индийские амулеты,  -  сказала  она,  подталкивая
Коуна к соседнему шкафу-стеллажу. - Наши агенты ездят по всему миру.  Ведь
так трудно добыть настоящее. Я могла  бы  вам  показать  очень  любопытные
вещи. Иногда это просто пучок  травы.  Иногда  резная  фигурка  из  кости.
Наконечник стрелы. Или птичий помет. Суть амулета - в его внутренней силе,
в его назначении. Одни из них,  как  я  уже  говорила,  приносят  счастье,
другие оберегают от пули, третьи сулят удачное плавание. Мы ведем огромную
работу  по  выявлению  свойств  каждого  амулета.  Каждая  вещь   подробно
описывается и снабжается инструкцией для пользования. Ибо это тоже  важно.
Некоторые амулеты нужно носить на шее,  другие  держать  в  руке.  Есть  и
такие,  которые  действуют  на  расстоянии.  Их  можно  хранить  в   ящике
письменного стола, в сейфе. Но обязательно в темноте.
   - Занятно, - пробормотал Коун. - А это зачем? -  указал  он  на  тир  в
углу.
   - Гарантии, - лаконично сказала  смуглянка.  И  пояснила:  -  Сейчас  в
большом ходу амулеты, оберегающие от пули. Но бывают  покупатели,  которые
не верят. Нам приходится убеждать. Подойдите сюда,  господин  полицейский.
Возьмите пистолет. Вы ведь хорошо стреляете?
   Женщина покопалась в одном из ящиков и достала оттуда нечто похожее  на
медальон.
   - Попробуйте попасть в лоб манекену, - предложила она.
   Коун повертел в руках пистолет и, почти не  целясь,  выстрелил.  Фигура
качнулась. В мишени появилась дырка от пули.
   - А теперь, - сказала смуглянка, - я повешу  ему  на  шею  амулет.  Эта
ладанка хранит  на  себе  след  поцелуя  возлюбленной  английского  короля
Ричарда Львиное Сердце. Стреляйте,  -  скомандовала  она,  встав  рядом  с
Коуном.
   Коун выстрелил. Дырка от пули появилась  в  стене  рядом  с  манекеном.
Инспектор  хмыкнул  и  выстрелил  снова.  Пуля  опять  прошла   мимо.   Он
рассердился и нажал на спусковой крючок три раза подряд. Результат был тот
же. Коун бросил пистолет на стойку, буркнул:
   - Фокусы.
   - Стреляйте из своего, - сказала смуглянка.
   Коун недоверчиво взглянул  на  нее.  Но  предложение  принял.  И  опять
промазал.
   - Если хотите, - сказала женщина, - я могу сама встать там.  Иногда  мы
это делаем.
   - Вставайте!
   Смуглянка спокойно прошла за барьер, сняла ладанку с  манекена,  надела
ее себе на шею, отодвинула манекен в сторону и заняла его место. Глаза  ее
улыбались. Коун поднял пистолет, прицелился. Потом опустил руку.
   - Нет, -  пробормотал  он.  -  Нет,  милашка.  Если  ты  вздумала  меня
попугать, то ты  ошиблась.  Отодвиньтесь  вправо,  -  резко  сказал  Коун.
Смуглянка покачала головой.
   Коун спрятал пистолет. Женщина медленно  вышла  из-за  барьера,  сунула
ладанку в ящик. Она была явно смущена. А  Коун  подумал,  что  он  был  бы
плохим полицейским, если бы не воспользовался ее растерянностью.
   - Госпожа Эльвира будет недовольна? - спросил он.
   Смуглянка кивнула.
   - Это впервые, - прошептала она. - Я не смогла.  Я  знала,  что  вы  не
будете стрелять. Но мне стало страшно. У вас было такое  злое  лицо.  Меня
никто еще не просил сойти с этого места. Они не догадывались. А вы... -  И
на глазах смуглянки показались слезы.
   - Как вас зовут? - спросил Коун.
   - Бекки.
   - Вас могут уволить за это?
   - Да. Госпожа Эльвира очень строга. И если она узнает...
   - Она не узнает, - сказал Коун. - Но вы, Бекки, должны сказать мне одну
вещь.
   Бекки благодарно взглянула на инспектора. Она ответит на любые вопросы.
   - Вчера ночью вы были в салоне?
   - О да.
   - Госпожа Эльвира тоже?
   - Ода.
   - Кто еще?
   - Кнут Диксон, Перси, Фримен из "Трибуны",  господа,  которых  я  плохо
знаю, потом пришел Бен Аюз. Это было часа в три.
   - Что они делали?
   - Как всегда. Говорили. Немного пили.
   - Что-нибудь странное вы заметили?
   - Госпоже Эльвире было неприятно присутствие Бен Аюза. И все...
   - Когда ушел Бен Аюз?
   - Часа в четыре.
   - А остальные?
   - Кнут Диксон вышел вслед за шахом. Потом ушел Перси. За ними  примерно
через полчаса уехал журналист Фримен. Он у  нас  часто  бывает.  Под  утро
разбрелись остальные.
   - Госпожа Эльвира о чем-нибудь говорила с вами?
   - Нет.
   - Хорошо, Бекки. Я буду хранить нашу маленькую тайну. А  вы  ничего  не
говорите госпоже о моем посещении. Я побеседую с ней сам. Пока, Бекки. Да,
кстати, рекламации на амулеты к вам поступают?
   - Что вы, господин полицейский. Ведь те, кто  живет,  считают,  что  им
помогают амулеты. А мертвые не приходят. Не так ли, господин полицейский?
   - Да, - сказал Коун. - Мертвые не приходят...
   Возвращаясь домой, инспектор купил книжку Кнута Диксона. Полистал ее  и
кинул в угол, где уже лежала вчерашняя газета  с  обстоятельным  описанием
событий в "Орионе", а также загадочного убийства Бредли. Имя Вилли Кноуде,
как и  догадывался  Коун,  фигурировало  в  отчете.  Упоминалась  и  фирма
"Дорис". На все лады склонялась фамилия Бен Аюза.
   Про амулеты в газете не было сказано ни  слова.  И  про  несостоявшийся
завтрак господина Мелтона тоже. Где-то в районе последнего факта проходила
демаркационная линия, которую Коуну еще  предстояло  пересечь.  Линия  эта
охранялась провидением. Но об этом Коун не знал.





   Утро выдалось серым. "Западный  ветер",  -  подумал  Коун.  Этот  ветер
всегда приносил плохую погоду. Он дул с моря, переваливал через  невысокий
хребет,  захватывал  по  пути  запахи  заводов  химического  концерна   и,
обогащенный, покрывал город вонючим туманным одеялом. Ветер дул  три  дня.
Если он за это время не менял направления, старожилы  знали:  ветер  будет
дуть шесть дней, девять  и  даже  месяц.  Такова  была  особенность  этого
проклятого западного ветра. И поделать с этим ничего было нельзя.
   Коун встал рано. Побрился, постоял под душем и стал одеваться. Ехать на
службу ему не хотелось. Предстояла встреча с Грегори. Вчера им не пришлось
увидеться. Коуну было некогда. Кроме того, этот разговор не  сулил  ничего
приятного.  Конечно,  они  оба  сделают  вид,  что  ничего  особенного  не
произошло. Грегори  отпустит  Коуну  пару  комплиментов,  пожелает  удачи.
Взгляд его серых глаз  будет  равнодушным.  Коун  фальшиво  посочувствует,
скажет несколько добрых слов. Бодрых и лживых. Ибо в  душе  Коун  презирал
Грегори. По его мнению, Грегори был плохим полицейским. Да и  прежний  шеф
не жаловал его. Возвысился Грегори при господине Мелтоне. Болтали, что  он
оказал новому шефу серьезную личную  услугу.  В  это  можно  было  верить.
Потому что других заслуг, которые принимаются во внимание  при  выдвижении
полицейских, за Грегори не числилось. Так думал Коун. Так, возможно,  стал
думать господин Мелтон, отстранивший Грегори от дела.
   Впрочем, это было не совсем так. Господин  Мелтон  принял  половинчатое
решение, о чем Коун узнал сразу же, приехав в  управление.  И  новость  не
доставила Коуну радости.
   Он зашел к Грегори. Лысый толстеющий инспектор поднял  на  Коуна  рыбьи
глаза и протянул руку.
   - Привет, Коун, - сказал он. - А я ждал тебя вчера.
   - Было много дел, - ответил  Коун.  -  Но  ты  не  огорчайся,  старина.
Случается и хуже.
   - Шеф здорово сердит, - сказал Грегори, усмехнувшись.  -  Ему  не  дают
покоя министр и папаша Фил. Вот уж  не  думал,  что  из-за  этих  чертовых
наркотиков поднимется такой тарарам. Газеты тоже словно с ума сошли.
   - Ну, тебе-то теперь что за забота?
   Рыбьи глаза оглядели Коуна. "Льдинки, -  подумал  он.  -  Такие  глаза,
наверное, бывают у старых тюремных смотрителей".
   - Разве шеф не говорил тебе? - спросил Грегори.
   - Что именно?
   - То, что мы будем работать вместе.
   - Вот как, - протянул Коун. - Нет, насколько я помню,  он  мне  говорил
нечто иное.
   - Он вчера искал тебя. Вечером, когда мы допрашивали Магду.
   - Магду? Девчонку из клуба Кноуде?
   - Она дала важные показания.
   - Вот как, - снова удивился Коун. Он хотел начать  допрос  Магды  сразу
после визита к Грегори. Девчонка вела себя подозрительно. Это  Коун  понял
еще вчера в клубе. Когда же Грегори успел ее арестовать? Видимо, уже после
посещения Коуном клуба. Иначе Вилли сказал бы ему об этом. Но  что  же  за
показания дала эта девчонка?
   - Магда  работала  в  фирме  "Дорис"  на  пастоукладочной  машине.  Она
сообщила, что Бен Аюз давал ей наркотики, а она упаковывала их  в  тюбики.
Три тюбика в ночь. Охрана там никудышная: никому в  голову  не  приходило,
что кто-нибудь будет выносить с  предприятия  зубную  пасту.  Они  следили
главным образом за складами полуфабрикатов.
   - Допустим, - сказал Коун. - Но ведь Магда давно в  клубе.  А  там  нет
пастоукладочной машины.
   - Она ушла с фабрики. Ей показалось, что один из инженеров выследил ее.
Шах устроил девчонку к Вилли. Они изыскивали новый способ маскировки.
   - Для чего? - удивился Коун.  -  Зачем  этот  камуфляж?  Ведь  если  бы
наркотик вывозился из страны, тогда  это  оправдано.  А  он  ввозится.  Ты
понимаешь? Ввозится. И мы ни дьявола не знаем ни о том, кто ввозит,  ни  о
том, кто торгует. Мы с усердием, достойным кретина, допрашиваем девчонку и
верим ей. А она врет. Может, она действительно работала в  фирме  "Дорис".
Не больше. Все остальное - блеф. Вот только почему она врет?
   - Но ведь тюбик с наркотиком ты нашел, - сказал Грегори.
   - Нашел, - усмехнулся Коун. - Ты, кстати, не интересовался,  как  Магда
объясняет причины камуфляжа?
   - Я бы должен обидеться, - сказал  Грегори.  -  За  кретина.  Но  я  не
сержусь. Да, я интересовался. Тюбики с пастой  легко  хранить.  Ими  легко
торговать.  Магда  сказала,  что  шах  был  связан  с  двумя   или   тремя
парфюмерными магазинами. Вот все, что она знает.
   - Она называла какие-нибудь имена?
   - Нет. Делом заправлял шах. Магда, правда, намекает  что  Вилли  Кноуде
тоже имеет какое-то отношение...
   - А почему она так легко продала шаха?
   - Она ревновала его к Эльвире. Хотела отомстить.  Нарочно  проболталась
подружке о том, что шах иногда угощает  ее  наркотиками.  Она  знала,  что
подружка - наша осведомительница. Впрочем, ты читал ведь донесение Бредли?
   - Читал, - кивнул Коун. - В общем, как я понимаю, мы пока  топчемся  на
месте. Шах исчез, Бредли убит. В наличии есть Магда, которая ни  черта  не
знает, несмотря на то, что сделала сенсационные разоблачения.
   Он встал. Грегори тоже поднялся.
   - Я думаю, - сказал он, - что Кноуде...
   - Кноуде - дерьмо, конечно, - перебил его Коун. - Я тоже было  поверил,
что он связан с шахом. Однако сейчас я этого уже не думаю.
   - Как знать. Шеф, например, полагает, что арест Кноуде не будет лишним.
   Коун промолчал. В конце концов, какое ему  дело  до  Вилли?  Он  же  не
обещал ему ничего. Пусть выкручивается. И  у  Грегори  будет  занятие.  По
крайней мере, мешать не будет.  А  вдруг  эта  возня  с  зубной  пастой  к
чему-нибудь да и приведет.
   Оставив Грегори, он не пошел к себе, а спустился в  полуподвал,  быстро
пробежал по длинному коридору и через маленькую железную дверь выбрался во
внутренний двор. Это была предосторожность. Коун знал, что у его  кабинета
толпятся журналисты. Желания беседовать с ними он не  испытывал  и  потому
выбрал несколько необычный путь. Но, еще не дойдя до своей машины,  понял,
что кто-то перехитрил его. Он даже догадался кто.
   - Вылезайте, Фримен, - буркнул Коун, открывая дверцу. - Какого черта?
   - Тут хватит места для двоих, инспектор, - хмыкнул репортер  "Трибуны".
Его полное крупное лицо так и расплылось  от  удовольствия.  -  Вы  должны
оценить мои способности. Все остальные сидят там. Идиоты, правда?
   - Не валяйте дурака, - сердито бросил Коун. - У  меня  нет  времени  на
ваши штучки.
   - Я отниму у вас несколько минут,  -  быстро  проговорил  журналист.  -
Всего два вопроса. Читатели "Трибуны" хотят знать,  вышла  ли  полиция  на
след убийцы.
   - Вышла, - сказал Коун.  -  Давайте  второй  вопрос  и  выметайтесь  из
машины.
   - Сейчас, - сказал Фримен. - Второй вопрос личный. Вчера  вы  ходили  в
"Амулеты"...
   - Вы что? Следили за мной? - перебил Коун.
   - Там есть одна симпатяшка - Бекки. Вы ее чем-то  напугали,  инспектор.
Бедняжка плохо чувствовала себя вечером. Была невнимательна к гостям...
   - Бросьте паясничать, Фримен. Мне некогда, - сказал Коун, сел в  машину
и нажал на стартер. Фримен удовлетворенно хмыкнул за спиной.
   - Вы все-таки оценили меня, инспектор?
   - Оценил,  -  пробормотал  Коун,  выводя  машину  на  магистраль.  -  В
противном случае вы давно бы гуляли по тротуару.
   - Куда вы меня  везете?  -  осведомился  Фримен.  Машина  в  это  время
вывернула на Роу-стрит  и  огибала  памятник  Неизвестному  Герою.  Справа
возвышалась глыба "Ориона".
   Коун игнорировал вопрос.
   - Я читал вчера ваш репортаж в "Трибуне", - сказал он. - Вы знаете, как
я отношусь к вам, Фримен. Вы способный парень, понимаете  кое-что  получше
многих. Скажите, вы верите в то, что пишете?
   - Занятно. - Фримен заерзал на сиденье, вытащил сигарету и начал шарить
по карманам,  ища  спичек.  Коун,  не  оборачиваясь,  протянул  зажигалку,
щелкнул крышкой.
   - Спасибо,  -  пробормотал  репортер.  Он  затянулся  несколько  раз  и
стряхнул пепел себе под ноги. - Кстати, что вы имеете в  виду,  инспектор?
Мои слова о том, что убийца - шах?
   - Не только. Я, наверно, не точно  сформулировал  вопрос.  Но  вы  ведь
поняли?
   - Понял. Это очень сложно, Коун. И в то же время просто, как бильярдный
шар. Только исповедоваться я  вам  не  буду.  Вы  ведь  не  Папа  Римский.
Впрочем, я и последнему ничего бы не сказал. Папа  Римский,  Коун,  просто
очень старый  человек.  Его  ночной  горшок,  в  сущности,  похож  на  все
остальные ночные горшки. Дышит Папа тоже не  жабрами.  Но  куда  мы  едем?
Хотите устроить загородную прогулку? Хотя... - Фримен завертел головой.  -
Я догадался. Вы везете меня к месту убийства Бредли?
   - Нет, Фримен. Поглядите налево. Видите  дом?  Одноэтажный  с  зелеными
ставнями.
   - Вижу. Но вы не останавливаетесь.
   - Это не нужно.  Здесь  живет  человек,  который,  по-моему,  знает  об
убийстве Бредли больше, чем говорит. И его  ночной  горшок,  Фримен,  тоже
похож на все остальные. Смекаете? Он, между прочим, как и вы, сказал  мне,
что я не Папа Римский, и исповедоваться передо мной отказался. Мы живем  в
каком-то странном мире, Фримен. Кстати, знаете, как зовут этого  человека?
Броуди. Вам это имя о чем-нибудь говорит?
   - Броуди? Постойте... Что-то такое... Броуди! Черт побери, Коун, где вы
откопали его?
   - Я не искал, - сказал Коун. -  Простое  совпадение.  Я  зашел  к  нему
спросить, не слышал ли он ночью шум. Мало ли что... В этом доме мог жить и
другой человек. Но мне не  повезло.  Я  встретил  Броуди.  Самое  смешное,
Фримен, в том, что, будь на месте Броуди другой человек, я бы уже  кое-что
знал.
   - Зачем вы говорите мне об этом?
   - Наказываю вас, Фримен, за то, что вы  влезаете  в  чужие  машины  без
спросу. Я ведь достаточно давно знаю вас.  И  я  больше  чем  уверен,  что
читатели "Трибуны" так и не увидят в газете любопытного  сообщения  своего
корреспондента. Ни завтра, ни послезавтра. Ну как?
   Фримен выругался, потом захохотал.
   - Ничего не скажешь, инспектор. Два - ноль. Броуди в самом деле  не  та
пешка, которая проходит в короли.
   - Точнее - тот король, который может сожрать целую кучу фигур.
   - Да, Коун. Но какой материал! Вы представить себе  не  можете.  Броуди
дает показания.  Тот  Броуди  и  новое  убийство.  -  Фримен  застонал  от
огорчения и откинулся на сиденье. - Чертовское невезение... Впрочем, вы-то
на что надеетесь?
   - Броуди - человек с мозгами, - сказал Коун. - Он здорово сдал.  Тюрьма
и клиника профессора Кирпи хоть кого перемелют. Однако, думается,  кое-что
у него осталось. Он не хочет иметь  дело  с  полицией.  И  если  ему  дать
соответствующие гарантии...
   - То он даст вам ключик? - спросил Фримен. - Вы самоуверенны, Коун.
   - Может быть.
   - А если я все-таки сделаю материал? А, Коун? Или проболтаюсь?
   - Это исключено, Фримен. И вы прекрасно понимаете, что это исключено.
   - Да, - согласился Фримен. - Если я это сделаю, то клиника Кирпи  будет
наилучшим вариантом из всех возможных. Для меня. А  о  Броуди  и  говорить
нечего. Но мое любопытство возбуждено, Коун. Оставим  Броуди  в  покое.  Я
ведь знаю, что  вы  хитрец.  Вы  что-то  нащупали  в  "Амулетах".  А  тут,
насколько я понимаю, не запретная зона.
   - Ничего я там не нащупал,  Фримен.  Хотел  поболтать  с  хозяйкой,  не
застал ее, Бекки прочитала мне лекцию об амулетах. Между прочим,  вы  ведь
один из последних, кто видел шаха в тот вечер.
   - Да, -  сказал  Фримен.  -  Кстати,  он  не  был  похож  на  человека,
совершившего убийство.
   - Какого же дьявола вы пишете в "Трибуне", что шах - убийца?
   Фримен хохотнул.
   - А какого дьявола вы не тащите Броуди в полицию?.. Квиты?
   - Нет, не квиты, - сказал Коун.  -  Мне  жаль  Броуди.  Это  раз.  И  я
все-таки надеюсь, что нам с ним удастся договориться. А вы трус.
   - Трус, - кивнул Фримен, соглашаясь. - Но ведь надо жить, Коун.
   - Это верно, - заметил Коун.  -  Бекки  сказала  мне,  что,  когда  шах
уходил, первым вслед за ним покинул салон Кнут Диксон. Так это было?
   - Что? - изумился Фримен. - Кнут Диксон? Нет, Коун. Кнута там не  было.
Бекки вам наврала.
   - То есть как не было? - не понял Коун.
   - Очень просто. Не было - и все. Уж я-то бы знал, если бы он там был.
   - Почему? - осведомился Коун.
   - Да просто потому, что я уже с неделю слежу за этим человеком.
   - Вот как!
   - Ничего вы не понимаете, Коун.  "Слежу"  -  не  то  слово.  Это  очень
загадочная личность.
   - "Логарифмы бытия", - процитировал Диксона Коун.
   - Как хотите. Эльвира только и говорит о  Кнуте.  А  сам  он  почему-то
стесняется появляться в ее обществе. Во всяком случае, в "Амулетах" он  не
показывается. Болтают, что он дни и ночи проводит на вилле у Эльвиры. Папа
оставил ей приличный  особнячок  и  кое-какие  капиталы.  Там,  на  вилле,
говорят, Эльвира и Кнут занимаются какими-то мистическими этюдами и прочей
чертовщиной. Все это возбуждает любопытство. Я решил проникнуть в тайну. И
вот уже с неделю тщетно пытаюсь познакомиться с великим  авангардистом.  А
он словно избегает меня.
   - Так, - сказал Коун. - Отбросим мистику. Значит, Бекки обманула меня?
   - Коун, - сказал Фримен. - Вы ведь меня знаете?
   - Да, - согласился Коун. - А мне казалось, что она говорит правду.
   - Они же все там тронутые, - сказал Фримен. - И Эльвира, и Бекки. Да  и
Кнут этот, говорят, типичный шизофреник.
   Начался дождь. Косые струи поползли по ветровому стеклу.  Коун  включил
"дворники".
   - Значит, Бекки обманула меня? - задумчиво повторил он.  Фримен  понял,
что Коун задает этот вопрос себе, и промолчал.


   "Девять, семнадцать, двадцать", - считал Билли Соммэрс. До конца  смены
оставалось полчаса. Хлопнули дверцы лифта. На  двадцатом  этаже  в  кабину
вошел  седоусый  румяный  генерал,  пробормотал:  "Холл"  -  и   уставился
стеклянными глазами куда-то мимо  Билли.  Лифтер  нажал  кнопку  и  пустил
кабину вниз.
   Вспыхнула лампочка. Генерал шагнул из кабины и, твердо ступая, пошел  к
барьеру, за которым виднелась голова портье. Билли окинул взглядом холл. В
двух креслах дремали джентльмены, ожидавшие открытия  бара.  Третий  мерил
холл длинными шагами. Этот третий, правда, не  был  джентльменом.  Он  был
полицейским агентом. Соммэрс  вздохнул.  Человек,  которого  он  ждал,  не
приходил. В чем же дело? -  подумал  Билли.  -  Может,  подойти  к  этому?
Подойти и спросить: "Послушайте, господин. Ваш коллега  попросил  меня  об
одном маленьком одолжении. Это было два дня назад. С  тех  пор  я  его  не
вижу. Его фамилия Бредли".
   Да, подойти и спросить. Может, он сейчас  в  другом  месте.  Подойти  и
спросить. Но ноги не шли. Билли поглядывал в сторону агента и не двигался.
Эти полицейские вообще странные люди. Никогда не поймешь, чего они  хотят.
Тот тоже вел себя  странно.  Но  выглядел  он  гораздо  симпатичнее  этого
журавля с бульдожьей мордой. А может, Билли пристрастен.  Нельзя  по  лицу
судить о человеке. Подойти и спросить?
   И все-таки он не подошел. Он не любил полицейских. Разговор с Бредли  у
него вряд ли бы получился, не признай последний в Соммэрсе своего земляка.
   Как-то ночью Бредли вдруг подошел к Соммэрсу и стал  его  разглядывать.
Потом щелкнул языком и сказал:
   - Послушай, приятель, а ведь я тебя знаю.
   Билли пожал плечами.
   - Ты родился на юге. - И  Бредли  назвал  маленький  городок,  вспомнил
улицу, заросшую каштанами, и перечислил несколько известных Билли фамилий.
Последним он назвал отца Соммэрса.
   - А Бредли ты должен помнить, - сказал он. - Мы жили в  доме  напротив.
Моя сестренка примерно твоего возраста. А, малыш? Неужели ты забыл Лики?
   Нет, Билли не забыл Лики.  Только  фамилия  Бредли  ему  ни  о  чем  не
говорила. Соммэрсы уехали из городка, когда Билли было семь  лет.  В  этом
возрасте фамилии людей  не  имеют  значения.  Но  Лики  он  помнил.  Рыжая
Девчонка часто перебегала дорогу, чтобы поиграть в куче песка  возле  дома
Соммэрсов.  Песок  лежал  два  года.   Старший   Соммэрс   все   собирался
отремонтировать ветхий дом. Но денег не хватало. И они уехали... Да,  Лики
он помнил.
   - Ну вот, - удовлетворенно произнес Бредли. - Видишь, как случается.  А
я тебя сразу узнал. Ты похож на отца.
   Потом они разговаривали еще несколько раз. Бредли пригласил Соммэрса  в
бар. И они посидели часок, вспомнили юг. Правда, вспоминал  Бредли.  Билли
был мал тогда.
   - Твой отец жив? - спросил Бредли.
   - Война, - лаконично ответил Билли.
   Бредли кивнул.
   - А Лики здесь, - сказал он. - Ты бы как-нибудь зашел к нам. Хорошо?
   Билли обещал. Но Бредли  забыл,  видно,  сообщить  ему  свой  адрес.  А
Соммэрс спросить  у  него  постеснялся.  В  последние  дни  Бредли  вообще
выглядел  озабоченным,  часто  хмурился,  задумывался.  При   встречах   с
Соммэрсом кивал ему, улыбался, но в разговоры не  вступал.  И  вот  совсем
перестал появляться в "Орионе".
   В тот последний вечер Бредли был взволнован. Он несколько раз подымался
в лифте на восьмой этаж.  Вниз  спускался  по  лестнице.  А  где-то  около
двенадцати зашел в кабину и подмигнул Билли.
   - Жми на восьмой, - сказал он. - Тебе не надоело еще? Подожди, - шепнул
Бредли, когда кабина остановилась, и вышел. Вернулся  он  через  несколько
секунд. Лицо было серьезным. Билли пустил лифт  вниз.  Бредли  вытащил  из
кармана записную книжку, сделал в ней пометку и протянул книжку  Билли.  -
Спрячь ее. Боюсь, как бы не потерять. Побереги до завтра.
   И не пришел. На другой день Билли возил на  восьмой  этаж  полицейских.
Сменщик  сказал  ему,   что   ищут   шаха.   У   Билли   было   достаточно
сообразительности, чтобы связать действия Бредли в  ту  ночь  с  утренними
событиями и исчезновением шаха. Однако газет он не  читал  и  о  том,  что
Бредли убит, не знал. И вот  теперь  раздумывал,  что  делать  с  записной
книжкой...
   Наконец появился его сменщик. Билли снял форменную куртку, переоделся и
вышел на улицу.  Записная  книжка  Бредли  лежала  во  внутреннем  кармане
пиджака. Видимо, Бредли купил ее недавно: книжка выглядела  совсем  новой.
Да и записей в ней почти не было.
   Пожалуй, самым разумным  было  найти  адрес  Бредли  и  вернуть  книжку
владельцу. Его визит хозяева не расценят как  назойливость.  Да,  пожалуй,
это лучше всего. Только вот у кого спросить адрес? В полицию он,  конечно,
не пойдет. Впрочем... Ведь Бредли говорил ему, что Лики служит кассиршей в
аптеке на углу Кинг-стрит и Сиккордей-авеню. Туда он и сходит...
   Открыв  дверь  аптеки  и  сделав  шаг  к  кассе,  Билли  остановился  в
нерешительности. Женщина, сидевшая в плексигласовой будке, не  могла  быть
Лики. Во-первых, она была немолода, а  во-вторых,  у  нее  на  щеке  росла
большая бородавка. На миг у Билли возникла мысль, что  Бредли  его  надул:
дал неверный адрес. Соммэрс отогнал эту мысль и сделал еще шаг к кассе.
   - Как обычно? - спросила женщина, не глядя на Билли.
   - Что? - спросил Билли, недоумевая.
   Женщина подняла на него глаза и улыбнулась.
   - Вы никогда не были у нас? Ну, конечно. Я же вижу, что никогда. Милли!
- повысила она голос. - Молодой человек никогда  не  был  у  нас.  Что  вы
закажете? - Это уже к Билли. - Сосиски? Кофе? Милли, молодой человек хочет
сосисок и кофе, - крикнула она, заметив нерешительность Соммэрса. -  Такой
кофе вы не найдете нигде. У  Ирвингов  вам  такого  не  подадут.  Быстрее,
Милли! Ты заставляешь молодого человека ждать.
   Из внутреннего помещения показалась Милли,  несущая  в  вытянутой  руке
порцию дымящихся сосисок. Соммэрс глянул на нее и  чуть  не  ахнул.  Милли
была точной копией женщины, сидевшей за кассой. Он даже бросил  взгляд  на
кассу, проверяя, там ли женщина, с которой он разговаривал.
   Милли хихикнула. Та, что сидела за кассой, сказала:
   - Видишь, Милли. Он удивляется. Я не ошиблась. Он у нас не бывал.
   Билли принялся за сосиски, раздумывая, с чего начать разговор  о  Лики.
Милли скрылась на кухне. А та, что сидела за кассой, продолжала болтать.
   -  К  нам  теперь  редко   заходят   новые   люди.   Все   предпочитают
автоматические кафе. А ведь пищу мужчине должна подавать женщина. Что?  Вы
не согласны? Быстрота? Поставьте Милли рядом с автоматом,  и  вы  узнаете,
что такое быстрота. А вкус? Откуда взяться  вкусу  у  стандартного  блюда?
Нет, я отказываюсь понимать людей. Стандарты съедят человека.  Можете  мне
поверить.
   Билли покончил с сосисками и отхлебнул кофе. Он  и  в  самом  деле  был
вкуснее того, который Билли пил каждый день. Стандарты и ему не нравились.
Но стандарты стоили дешевле. Выпив кофе, он вытер губы и спросил про Лики.
Женщина подозрительно покосилась.
   - А зачем это вам?
   Билли путано объяснил, что  они  когда-то  жили  на  одной  улице,  что
недавно он встретил ее брата, а вот теперь хотел бы поговорить с Лики.
   - И вы ничего не знаете?
   - А что я должен знать?
   Женщина окинула его взглядом, покачала головой и задала новый вопрос:
   - Когда вы видели ее брата?
   - Третьего дня.
   - А потом?
   - Он не пришел, - разозлился Билли.  -  Что  вы  мне  голову  морочите?
Служит у вас Лики или нет?
   - Лики на похоронах, - сказала женщина, сделав постное лицо.
   - Не понимаю.
   - Она хоронит брата. Его убили третьего дня.
   Наверное, у Билли было очень глупое лицо, когда он выскочил из  аптеки.
Только пробежав метров триста по Кинг-стрит, он немного успокоился и обрел
способность размышлять и рассуждать. Это было весьма кстати, потому что он
чуть не врезался в живот толстяку, вывернувшемуся из-за угла.  Билли  едва
удалось отклониться,  толстяк  метеором  пронесся  у  него  под  локтем  и
выпустил в Билли очередь ругательств.
   Соммэрс остановился и огляделся. Впереди  виднелся  крохотный  скверик.
Самым разумным было пойти туда  и  чуть-чуть  подумать.  А  самым  простым
выходом из положения было пойти в полицию и  отдать  записную  книжку.  Но
Билли одолевали сомнения. Он считал, что его объяснения не будут выглядеть
достаточно  убедительными.  Сказать  правду  -  значит,  навлечь  на  себя
подозрения.  Никто  не  поверит  этой  правде.  С  какой  стати  сотрудник
уголовной полиции вдруг отдает лифтеру на сохранение свои  личные  записи,
может быть, даже важные? Они земляки? Чушь. Это еще ничего не  доказывает.
Сказать, что нашел книжку? Еще глупее. Может, отдать Лики? Но  он  еще  не
видел Лики, не знает, как она на все это посмотрит. А книжка  -  вот  она.
Надо на что-то решиться.
   Он вытащил книжку, полистал ее и спрятал снова в карман. Встал, подумал
и двинулся обратно к аптеке...
   Милли с сестрой болтали возле прилавка. Он подумал, что  они  чертовски
похожи. И не зная, которая из женщин Милли, а которая  сидела  за  кассой,
обратился сразу к обеим.
   - Я забыл спросить адрес Лики, - сказал он.
   Милли или та, что сидела за кассой, сердито заметила:
   - Не надо терять голову...
   Она еще что-то произнесла, но Билли не расслышал. Он понял только,  что
это говорит та, что сидела за кассой. И повторил, глядя ей в глаза:
   - Будьте добры, сообщите мне адрес Лики. Это очень важно.
   - Ты слышишь, Милли? - спросила та, что сидела за кассой.
   - О! - воскликнула Милли.
   - Только адрес, - пропела та, что сидела за кассой. -  Молодой  человек
думает, что попал в адресный стол. А здесь аптека. Если вам надо поесть  -
пожалуйста. Кофе - пожалуйста. Вы можете купить у нас порошки от  головной
боли. Это самый ходовой товар. Ужасное время. У людей часто болят  головы.
В наше время этого не было, правда, Милли? Атом? Конечно, во всем  виноват
атом. Ты слышала,  Милли,  про  человека  без  мозгов?  Он  родился  после
бомбежки Хиросимы. Он сейчас  уже  взрослый.  И  у  него  дети.  Тоже  без
мозгов...
   - Квочки, - сказал Билли в  сердцах,  поняв,  что  сестры  не  намерены
сообщить ему адрес Лики. - Вы сами безмозглые квочки.
   Сказал и хлопнул дверью. Он придет сюда завтра. Послезавтра. Через год.
Он будет ходить сюда каждый день, пока не увидит Лики. А когда увидит,  то
скажет... Что же он ей скажет?
   - Здравствуй, Лики. Это я - Билли Соммэрс. Помнишь, ты любила играть  в
песке у нашего дома? Мы жили напротив.
   - Нет, - скажет Лики. - Я не помню.
   - Я говорил с твоим братом. Он узнал меня.
   - Нет, - скажет Лики. - Брата убили. Его нет уже, моего брата.
   - У меня есть его записная книжка. Он оставил ее мне, когда уходил.  Он
что-то записывал в нее при  мне  в  ту  ночь.  Мы  прочтем  эти  записи  и
попробуем догадаться, кто убил Бредли. Тайна откроется.
   - Зачем мне знать эту тайну? - скажет Лики. - Я не знаю вас. Я не  хочу
никаких тайн. Идите своей дорогой. А  я  пойду  к  близнецам.  Я  служу  у
близнецов.
   - У квочек, - поправит Билли. - Они не хотели давать мне твой адрес.  А
мне надо поговорить с тобой. У Бредли, наверное, были друзья...
   - Нет, - сказала Лики. Это произнесла уже настоящая Лики. Билли  пришел
на другой день, как и обещал. Лики сидела за кассой. У нее было  печальное
лицо и грустный взгляд.
   - Мне говорила Милли, - сказала ему Лики. - Она сердита. А  брат  хотел
пригласить вас. И вот...
   Билли смотрел на нее и решал: говорить про книжку или  нет?  Во  всяком
случае, не здесь. Потому что здесь  квочки.  Они  спрятались  на  кухне  и
подслушивают его разговор с Лики. А ему не с кем  посоветоваться.  Идти  в
полицию он не хочет. Надо просто пригласить Лики посидеть в скверике.  Там
они обдумают, как поступить с книжкой. А пока лучше  помолчать,  чтобы  не
услышали квочки.
   - Лики, у вас есть друзья?
   - Нет, - просто ответила девушка. - Мы жили замкнуто. Брат днем и ночью
пропадал на службе. А я? Я готовила ему ужин и ждала, когда он придет...
   Билли оглянулся. Ему показалось, что кто-то стоит за дверью, ведущей  в
кухню.
   - Я подожду вас, - сказал он. - В сквере на Кинг-стрит.
   - Пусть так, - сказала Лики. - Но мне еще два часа работать.
   - Я подожду, - сказал Билли...
   Они сели на скамейку. Билли сбивчиво рассказал ей о том, как  вел  себя
Бредли в ту ночь, вынул записную книжку, дал ей.
   - Меня вызвали в полицию, - сказала Лики  тихо.  -  Инспектор  Грегори,
начальник брата, приходил к нам домой. Он долго копался в  бумагах  брата.
Но ничего не нашел. Надо оставить им это.
   - Как хотите, - сказал Билли. - Но я бы подождал.
   - Почему? - спросила Лики.
   - Не знаю. Я подумал... В общем, мне в голову  пришло,  что  Бредли  не
хотел, чтобы эту вещь видели его коллеги. Они ведь дежурят по двое. Он мог
отдать книжку напарнику. А отдал мне.
   - Вы хотите сказать... - начала Лики.
   - Мне подумалось, что он знал об опасности...
   Лики задумчиво листала книжку.
   - Не понимаю, - сказала она. - Тут еще какой-то конверт...
   - Да, - сказал Билли. - Видимо, в нем все дело. А записи я читал.  Одну
из них он сделал тогда, в лифте...
   - Что же делать? - спросила Лики.
   - Неужели у Бредли не было друзей?
   - Он мне не говорил об этом. Хотя... Одну  фамилию  он  называл  часто.
Фримен. Кажется, это репортер "Трибуны". Брат с ним  однажды  разговаривал
по телефону. В последний раз они чему-то смеялись. А брат сказал в трубку:
"Кажется, я удивлю не только тебя". Я не спрашивала, о чем  они  говорили.
Да он и не сказал бы.
   - Может, мне зайти к этому Фримену?
   - Решайте сами, - сказала Лики. Она отдала книжку Билли, подняла прутик
и стала рассеянно чертить им по песку.


   Особняк бывшего биржевого маклера Гирнсбея стоял на тихой улочке в ряду
других похожих на него домов. Подъезжая к нему, Коун подумал,  что  маклер
был не дурак, выбирая такое местечко.  Сквозь  чугунную  узорчатую  ограду
виднелась желтая песчаная дорожка,  ведущая  к  парадному  входу.  Дорожку
окаймляли красные цветы. В ботанике Коун не  силен,  да  ему  сейчас  и  в
голову не приходило их разглядывать.
   Он был зол. Прошло несколько дней, а дело "Шах - Бредли" не  только  не
сдвинулось  с  места,  но  и  осложнилось  еще  из  ряда  вон   выходящими
обстоятельствами.
   После  разговора  с  Грегори  Коун  захотел  сам  допросить  Магду.  Он
распорядился привести ее и спустился  в  следственную  комнату.  Пристроил
поудобней колпак настольной  лампы,  закурил.  Пришел  Грейвс,  уселся  за
машинку. И в это  время  за  дверью  послышался  шум  от  падения  чего-то
тяжелого, стоны, испуганный возглас. Затем в комнату ворвался конвоир.
   - Она... Она... - выдохнул он.
   Коун оттолкнул парня и выскочил в коридор.  Магда  корчилась  на  полу,
держась за живот.
   - Врача, идиот! - заорал Коун на конвоира. Парень  кинулся  наверх.  Но
было уже поздно. Тело Магды дернулось и вытянулось. Грейвс только  поцокал
языком.
   Наконец  появился  врач.  За  ним  два  санитара  с  носилками.  Следом
торопливо шагал Грегори с конвоиром.  Первым  делом  он  приказал  Грейвсу
запереть конвоира в следственной комнате и  остаться  с  ним.  Труп  Магды
положили  на  носилки.  Через  час  Коуну  доставили   карту   медицинской
экспертизы. Заключение врача гласило: отравление. Яд проник в организм  из
растворимой ампулы, остатки которой  найдены  в  кишечнике  женщины.  Врач
утверждал, что ампула была проглочена Магдой  за  сутки  до  ареста.  Коун
освободил конвоира. О происшествии было доложено  господину  Мелтону.  Шеф
изрек глубокомысленное "ага" и приказал немедленно  арестовать  Кноуде.  У
владельца ночного  клуба  задрожали  губы,  когда  он  узнал,  в  чем  его
обвиняют.
   Допрашивал Кноуде  Грегори.  Коун  сидел  в  сторонке  и  саркастически
усмехался неуклюжим попыткам своего коллеги вырвать  у  Кноуде  признание.
Когда Вилли увели, Коун сказал:
   - И все-таки я не убежден.
   Грегори поднял на него глаза.
   - Не убежден, - повторил Коун, - что Магда была связана с шахом.
   - Они же отравили ее.
   - Да, - сказал Коун. - Я не отрицаю этого.  Кстати,  она  действительно
работала в фирме "Дорис". Никльби занимался фирмой.  Он  даже  нашел  того
инженера,  который  заподозрил  Магду.   В   этой   части   ее   показания
соответствуют действительности. Все остальное - блеф.
   - Но тюбик?
   - Что тюбик? - Коун потянулся и хитро взглянул на Грегори. - Технология
наполнения тюбиков пастой такова, что вмешательство Магды в  этот  процесс
исключено.
   - Не понимаю.
   - Магда воровала пустые тюбики. И  все.  Это  увидели,  и  ей  пришлось
расстаться с фирмой.
   - Не все ли равно?
   - Вот именно. Ты вспомни, что она говорила. Шах ей давал наркотик.  Она
наполняла им тюбики. Все - блеф. Болтовня для дураков. Ничего  ей  шах  не
давал. А мы сейчас далеки от торговцев наркотиками, как небо от земли.
   - Кто же отравил Магду?
   - Во всяком случае не Кноуде...
   Раздумывая обо всем этом, Коун вдруг наткнулся на странный  вопрос.  Он
показался ему любопытным. Вопрос касался ампулы. Как могла Магда незаметно
для себя проглотить ампулу? Ведь если ее, допустим, подбросить в пищу,  то
нельзя быть уверенным, что тот, кто эту  пищу  ест,  не  обнаружит  в  ней
постороннего предмета.  Ампулу,  наконец,  легко  раздавить  зубами.  Коун
сказал об этом врачу. Тот хмыкнул:
   - Почему с пищей? А если таблетка? Какое-нибудь лекарство?
   Этот туманный, расплывчатый след повел Коуна снова на квартиру Магды, в
ее  клубную  уборную,  в   дебри   Магдиных   знакомств   и   встреч.   Но
безрезультатно. И тогда Коун вспомнил о Бекки из салона амулетов. Он о ней
не забывал, конечно. Но происшествие с Магдой отодвинуло Бекки  на  второй
план...
   Смуглянка встретила  Коуна  как  старого  знакомого.  Он  огляделся.  В
магазине, кроме Бекки и скелетов, не было никого. Стульев тоже не было,  и
Коуну пришлось разговаривать стоя. Можно бы, конечно, сесть на постамент к
скелетам, но он воздержался от этого. Такая фамильярность претила Коуну.
   - Господин полицейский видел госпожу? - спросила Бекки.
   - Нет, - сказал Коун. - Я хочу, чтобы ты повторила мне то, что  сказала
тогда.
   Сегодня  он  решил  с  ней  говорить  на  "ты".  Так  он  обращался   к
подследственным. Но Бекки не знала этого.  Она,  видимо,  расценила  такое
обращение как знак доверия. И, слегка кокетничая, сказала:
   - Господин полицейский как школьный учитель. Он хочет знать, выучила ли
его ученица урок.
   - Ты угадала, - сказал Коун. - Только  ты  плохая  ученица.  Ты  просто
маленькая лгунья.
   Бекки округлила глаза.
   - Да, - продолжал Коун, глядя на нее в упор. - Ты  сказала  мне  тогда,
что первым ушел из салона Кнут Диксон. А его не было здесь в тот вечер.
   - Он был, - сказала Бекки убежденно.  -  Он  всегда  рядом  с  госпожой
Эльвирой. Потому что он несет счастье  госпоже.  Но  он  уходит  первым  и
приходит первым. Он не любит, когда здесь становится слишком шумно.  Гении
появляются в тишине.
   - Не мели вздор, - сказал строго Коун. - Я не собираюсь делать покупок.
   Бекки непритворно оскорбилась.
   - Господин полицейский, я говорю вам  правду.  Вы  можете  убедиться  в
этом, повидав госпожу Эльвиру. А я  -  маленькая  бедная  неофитка.  Я  не
приобщена к тайне. Если вам угодно купить амулет, пожалуйста. Но я не могу
знать того, что знает госпожа Эльвира. Когда меня посвятят, я  буду  знать
все.
   - Ты сумасшедшая, - рассердился Коун. - Прошлый раз ты  показалась  мне
другой.
   - Мы  всегда  другие,  -  серьезно  сказала  Бекки.  -  Разве  господин
полицейский  не  знает  о  миссии  обновления?  Наши  клетки  претерпевают
изменения ежесекундно. Наша мысль и дух тоже. Госпожа Эльвира сделала  это
открытие во время работы над амулетом с острова  Пасхи.  А  господин  Кнут
написал книгу "Логарифмы бытия", в которой обосновал открытие госпожи.
   Коун вспомнил слова Фримена: "Они все там тронутые". Фримен сказал  ему
также, что и Эльвира, и Бекки, и художник Перси  начинают  плести  ахинею,
как только речь заходит о творчестве Кнута  Диксона.  Фримену  не  удалось
встретиться с этой знаменитой личностью. В "Амулетах" Кнут почти не бывал.
Болтали, что Эльвира, заполучив в любовники столь выдающегося индивидуума,
держит его взаперти на своей вилле, доступ в которую имеют только немногие
избранные. Коун сообщение Фримена встретил недоверчиво.  Бекки  показалась
ему особой  здравомыслящей.  И  он  как  истый  полицейский  решил  прежде
получить возможно полную  информацию  от  служанки,  а  уж  потом  идти  к
госпоже. Случай помог ему. Бекки испугалась увольнения и  вела  себя  так,
как, по мнению Коуна, и должна была вести себя любая неглупая женщина. Так
было при их  первой  встрече.  Сегодня  Бекки  словно  подменили.  "Уж  не
наркоманка ли она?" - подумал он, но тут  же  отбросил  эту  мысль.  Коуну
часто приходилось видеть наркоманов, и  он  мог  не  хуже  опытного  врача
определить, с кем имеет дело. Зрачки у  Бекки  были  в  порядке,  движения
плавны и точны. Он мог бы  даже  поклясться,  что  в  ее  глазах  мелькают
искорки смеха,  когда  она  серьезным  голосом  вещает  чепуху.  Тут  была
какая-то загадка. Или игра?
   Он ушел из магазина, так и не добившись толку. Но,  бесцельно  покружив
по улицам,  снова  вернулся  к  салону.  И  увидел  Бекки.  Она  вышла  из
куба-кристалла, поглядела по сторонам и двинулась на Кинг-стрит. Коун, еще
не понимая, зачем он это делает, пошел за ней. Бекки зашла в  кондитерскую
и через минуту появилась с небольшим свертком в руке. Инспектор перешел на
другую сторону улицы, постоял под огромной афишей,  с  которой  пялила  на
прохожих красные глаза голова не то марсианина, не то шпиона с Сириуса, и,
пропустив Бекки, тихонько двинулся в ту же сторону. На углу Бекки  нырнула
в  темную  пасть  подземки.  Коун  перебежал  улицу  и  нагнал  Бекки   на
эскалаторе. В  вагон  они  вошли  друг  за  другом.  Женщина  не  заметила
преследователя. Она вздрогнула, когда Коун дотронулся до ее руки.
   - Я хочу посмотреть, как ты живешь, - сказал Коун.
   Бекки растерянно поглядела на него и покачала головой.
   - Почему? - спросил Коун.
   Бекки не ответила. Коун повторил вопрос.
   - Зачем это вам? - спросила она.
   - Ты меня заинтересовала. Я хочу  поговорить  с  тобой  об  амулетах  в
другой обстановке.
   - Я ничего не сделала, - сказала Бекки.
   Коун усмехнулся.
   - Я и не обвиняю тебя. Мне надо поговорить с тобой.
   - Мы можем выйти.
   - На улице неудобно. Разговор будет долгим.
   - А если в кафе? - нерешительно предложила Бекки. Коун согласился.  Ему
в общем-то было все равно. Ему надо было  разрешить  загадку,  понять  эту
женщину. И он подумал, что,  пожалуй,  поступил  правильно,  догнав  ее  в
метро. Случай помог ему. Нужно было пользоваться случаем.
   В кафе они сели за дальний столик.
   - Я, наверное, немного  выпью,  -  сказала  Бекки.  Она  оправилась  от
растерянности. Коун, внимательно наблюдавший за ней, подумал,  что  сейчас
Бекки ведет себя иначе, чем в  салоне.  Он  еще  не  понимал,  в  чем  это
выражалось, но был уверен, что не ошибается.
   - Один человек сказал мне, что вы все тронутые в этом магазине, - начал
он. - Я не поверил этому человеку, хотя и дружу с  ним.  Ты  чуть-чуть  не
доказала мне обратное. Но я и тебе не поверил.
   Бекки засмеялась.
   - Этот человек, наверное, все-таки прав, - сказала она.  -  Иногда  мне
кажется, что я сошла с ума. Иногда - что я живу  в  мире  помешанных.  Вам
надо поговорить с госпожой Эльвирой. Хотя... Я не знаю,  зачем  это  надо.
Полиции ни к чему амулеты. Об этом мне сказал Перси. Он узнал, что вы были
в салоне. А сегодня он чинил проводку под скелетами.
   - Так, - сказал Коун. - Значит, ты боялась Перси?
   Бекки кивнула.
   - Я бы ушла оттуда, - сказала она. - Но Эльвира хорошо  платит.  Где  я
еще найду такую работу? И я ничего не знаю об их делах. Мне  сказано,  как
вести себя с посетителями. Когда у  Эльвиры  гости,  я  подаю  вино.  И  я
никогда не видела Кнута Диксона. Эльвира вцепилась в него,  как  кошка,  и
никуда не пускает.
   Это же самое говорил и Фримен. Но ведь не  живет  же  эта  знаменитость
взаперти? Бывает же где-нибудь? Эти вопросы Коун задавал Бекки. Она отпила
глоток из бокала и покачала головой.
   - Почему же ты сказала мне, что Диксон ушел за шахом?
   - Она приказала мне так говорить.
   - Что? - удивился Коун.
   Бекки засмеялась.
   - Нет, господин полицейский. Это формула.
   - Какая формула?
   - На все вопросы о Кнуте Диксоне я должна отвечать  так,  как  отвечала
вам сегодня. "Кнут приходит первым и уходит первым". Так  велела  Эльвира.
Она сказала мне об этом, когда я поступала на работу.  "Бекки,  -  сказала
она. - Запомни, Бекки. Люди любопытны. Кнут велик. Мы много о нем говорим.
Ты, наверное, хотела бы  на  него  взглянуть?"  Я  промолчала.  Тогда  она
сказала: "Мы ведем  с  ним  работу  по  выявлению  счастья.  Осталось  уже
немного. Но это самый ответственный период, Бекки. А  люди  любопытны.  Им
хочется знать то, чего знать сейчас нельзя. Они тебя  будут  спрашивать  о
Кнуте. Говори им так". И она сказала мне эту формулу.
   - Здорово закручено, - восхитился Коун.
   - Поэтому я так вам и ответила. А первым вслед за шахом ушел Перси. Вот
и все, господин полицейский.
   - Меня зовут Питер, - сказал Коун. - А что такое этот Перси?
   -  Он  художник.  Помогает  госпоже  оформлять  экспозиции  в   салоне.
Говорили, что это он свел Эльвиру с Кнутом Диксоном. Они будто бы  друзья.
Он бывает у госпожи на вилле.
   - Вместе колдуют над счастьем?
   - Не знаю, господин... господин Питер. Я ничего не знаю.
   - А где живет Перси, ты знаешь?
   - Нет. Он знает, где я живу.
   - Понятно, - сказал Коун. - Он бывает у тебя?
   - Один раз. Но вы, господин Питер, не думайте... Он и Эльвира  навещали
меня, когда я заболела. Это было с месяц назад.
   - Вот как.
   - Да, я тоже удивилась. Но что было, то было.
   - Трогательная забота, - фыркнул Коун...
   Он вернулся в управление в четвертом часу  дня.  На  лестнице  встретил
Фримена и подумал, что это очень кстати.  Фримен  помахал  рукой  и  хотел
пройти мимо, но Коун остановил его.
   - Есть что-нибудь новое, инспектор? - спросил журналист. - Я только что
от Грегори. Тороплюсь дать информацию в номер о допросе Кноуде.
   - Успеется, Фримен.
   - Да, пожалуй, - сказал Фримен. - Я не в восторге от Грегори. Я никогда
не был от него в восторге. Какого черта он мучает этого Вилли?
   - Ладно, - сказал Коун. - Оставим это. Мне надо потолковать с вами.
   - Десять минут, инспектор.
   - Хватит и пяти.
   В кабинете Коун кивнул Фримену на кресло, закурил и сказал:
   - Вы, кажется, интересовались личностью Диксона.
   - К дьяволу, - закричал Фримен. - Я наводил справки. Даже к Эльвире  на
виллу стучался. Но она меня на порог не пустила.
   - А Перси?
   - Строит из себя кретина. И все-таки я выведу эту шайку на чистую воду.
Я уверен, что  Эльвира  прячет  у  себя  сумасшедшего.  Она  и  сама  ведь
тронутая. Эх, Коун. Это будет материал. Такая, знаете ли, длинная  игла  в
мягкое   место...   Мне   осточертели   "измы".   Авангардизм,   фекализм,
бредовизм... Я ведь пишу книгу. Одну главу хочу посвятить Диксону. "Маньяк
у руля литературы". Или лучше: "Смирительная рубашка на теле искусства".
   - Вы так и не видели Диксона?
   - Не довелось. По рассказам - это рослый детина с мордой  херувима.  На
груди таскает ладанку с навозом. Носит  ее  на  золотой  цепи.  Во  всяком
случае, в таком виде он проводил конференцию в Брикстон-паласе. Это было с
месяц назад. Тогда его и приобрела  Эльвира.  У  этой  колдуньи  бархатные
лапки и хватка пумы. А за каким дьяволом вам-то все это понадобилось? Ведь
ваш козырь - Броуди. Как он себя чувствует?
   - Не знаю, Фримен, - задумчиво произнес Коун.
   - Что не знаете?
   - И то, и другое, - засмеялся Коун. - Броуди я  берегу  на  закуску.  К
нему ведь подойти нужно. А Диксон?  Как  вам  сказать?  Я  с  первого  дня
следствия стал натыкаться на эту фигуру.
   - Познакомьтесь с Эльвирой. Это доставит вам удовольствие.
   - Придется, - медленно произнес Коун...
   И он поехал к Эльвире. Остановил машину возле чугунной ограды,  хлопнул
дверцей и пошел по песчаной  дорожке  к  дому.  На  красные  цветы  он  не
смотрел. У дверей постоял недолго и позвонил. Подождал, позвонил еще  раз.
"О чем говорить с Эльвирой?" - мелькнула мысль.  Никакого  плана  на  этот
счет у него не было. Коун твердо знал только одно:  след  шаха  терялся  у
дверей салона амулетов. За Бен Аюзом вышел Перси. Но, прежде  чем  идти  к
Перси, надо было встретиться с Эльвирой. Заодно он потолкует  и  о  Кнуте.
Любопытно, как эта дама воспримет визит полицейского?
   Коун еще раз надавил кнопку. Потом осторожно потянул дверь.  Она  легко
открылась. Он сделал шаг и очутился в холле. Отсюда вверх  вела  лестница.
На первой площадке она раздваивалась.  Коун  прислушался.  В  доме  стояла
тишина. Он оглядел холл и медленно двинулся по лестнице.
   Из особняка Эльвиры он вышел  через  час.  Отогнал  машину  в  гараж  и
отправился домой пешком.
   Улица  жила  обычной  жизнью.  Неоновые  литеры  рекламы,  как  всегда,
рекомендовали курить сигареты "Пирамида",  мыться  мылом  "Пунш",  чистить
зубы пастой "Менгери" и приглашали посетить  бар  ресторана  "Орион",  где
вечером можно найти все, что требуется джентльмену.
   Коуну в бар идти не хотелось. Он свернул на Роу-стрит,  освещенную  все
тем же лиловым заревом рекламы. Только теперь это  была  реклама  кино.  С
афиш пялили глаза пастушки в коротких юбках и  космические  сыщики.  Около
дверей кинотеатра крутились стайки патлатых юнцов в разноцветных свитерах.
Особенно  много  их  было  у  кинотеатра  "Одеон",  где   демонстрировался
последний боевик сезона.  Рыже-лиловые  буквы  складывались  в  слова  "Не
слушайте крика жертвы". Буквы вспыхивали и гасли, бесчисленное  количество
раз повторяя название.
   Про  этот  фильм  много  говорили.  Коун  слышал,  что  он  сделан   по
специальному заказу рекламного объединения "Паблисити". Что будто бы между
кадрами в  ленту  вписаны  невидимые  во  время  демонстрации  фильма,  но
действующие на подсознание призывы  пить  прохладительные  напитки  только
фирмы "Тисла". И что будто бы зрители, выходя из кино, бегут  к  ближайшим
автоматам,  одержимые  желанием  скорее  отведать  продукцию  этой   самой
"Тислы".
   Коун отодвинул плечом юнца, который, бессмысленно тараща  глаза,  жевал
сигарету и делал вид, что не замечает прохожих. Юнец заворчал  и  взмахнул
рукой. Коун предупредительно вскинул свою и больно сжал юнцу запястье. Тот
слабо пискнул. Послышался мелодичный звон: к ногам Коуна упал кастет.  Все
произошло  столь  молниеносно,  что  приятели  юнца   не   успели   ничего
предпринять. Но они сообразили, что напоролись на полицию,  и  постарались
незаметно рассосаться.
   - Пойдем, приятель, -  сказал  Коун  тихо  стонавшему  задержанному.  -
Подыми свою игрушку.
   Юнец, не понимая еще, что с ним сделали, наклонился, левой рукой поднял
кастет и пошел впереди  Коуна  до  ближайшего  полицейского  поста.  Рыжий
постовой нахмурился, увидев Коуна.
   - "Мусорщик" только что уехал.
   "Мусорщиками" назывались вечерние патрульные машины, собиравшие  мелких
хулиганов, пьяниц, проституток и бродяг. Их  развозили  по  участкам  и  в
зависимости от проступка или привлекали к  суду,  или,  продержав  ночь  в
камере, отпускали восвояси.
   - Вызовите, - посоветовал Коун, закуривая  сигарету.  -  Этот  молодчик
замахнулся на меня, - пояснил он  постовому.  Рыжий  упитанный  "бобби"  с
ненавистью оглядел юнца.
   - Сука, - процедил он. И пожаловался Коуну: - Лезут,  как  тараканы  из
щелей. Уже пятый за дежурство. Один  даже  отстреливался.  И  бабочка  тут
была. С "приветом из рая". Выкатилась из подворотни и полезла на мостовую.
Ей, видите ли, показалось, что она на пляже. Еще секунда -  и  угодила  бы
под машину.
   Полицейский сплюнул,  резюмируя,  видимо,  этим  свое  сообщение.  Коун
двинулся дальше. Приключение отвлекло его  и  одновременно  натолкнуло  на
размышления о том, что полиция, в сущности, уже ничего не может поделать с
этими   "тараканами".   Нельзя   до   бесконечности   увеличивать    число
"мусорщиков". Газеты кричали о "национальном бедствии", в сенат  поступали
бесчисленные запросы. Видные психологи печатно пытались объяснить,  почему
растет преступность среди подростков. Но меры  предлагались  частичные,  а
объяснения страдали половинчатостью. Существо дела было  в  другом.  Можно
было убить человека на лестничной  клетке  и  спокойно  уйти.  Можно  было
выдернуть у человека из рук чемодан и  скрыться  в  толпе.  Предприимчивые
бизнесмены предложили на этот случай чемодан  с  выдвигающимися  ногами  и
вмонтированным свистком. Чемодан  должен  был  звать  на  помощь  полицию.
Ответственность, таким образом, перекладывалась  с  людей  на  вещи.  Люди
могли оставаться равнодушными до тех пор, пока  не  сойдут  с  ума.  Тогда
общество брало их  под  свою  опеку.  Для  сумасшедших  были  гостеприимно
открыты клиники, тюрьмы и ночные клубы. Для них писал вирши Кнут Диксон, а
Эльвира изобрела амулеты. Казалось, идет какой-то неотвратимый процесс,  в
котором все подчинено одной конечной цели: выбить у человека самое  мощное
его оружие - сознание, оглупить этого человека, сделать его беспомощным  и
безмозглым слепцом.
   До визита к Эльвире Коун об этом как-то не задумывался.  Переосмысление
пришло только сейчас. И натолкнул на него Коуна стеклянный паук на  животе
Эльвиры.
   Идя к ней, Коун был подготовлен ко всему. Только не к тому, что увидел.
Обстановка в салоне амулетов, разговоры с  Бекки  и  Фрименом  если  и  не
вызывали ассоциаций с мрачной лабораторией средневековой колдуньи,  то  во
всяком случае напоминали об аксессуарах, в окружении которых  должна  была
жить эта женщина.
   Коун шел по тихому дому и удивлялся тому, что его никто  не  встречает.
Дом большой. В  таких  домах  бывает  не  меньше  десятка  слуг.  Роскошно
оформленный холл, мебель, сделанная, очевидно, на заказ, чистота молчаливо
свидетельствовали о десятках рук, которые ухаживают за всем  этим,  холят,
подметают, стирают, чистят, полируют, натирают.
   Однако никто не попался ему навстречу. Коун побывал  уже  в  нескольких
комнатах, пока не услышал где-то в глубине  дома  голоса.  Он  постучал  в
дверь. Откликнулся женский голос.
   Коун стоял на пороге уютно обставленной гостиной.  За  низким  столиком
сидели мужчина и женщина. Мужчина - плотный, круглоголовый, бритый  наголо
крепыш в очках с толстыми стеклами - при появлении Коуна медленно  опустил
на стол бокал с темно-коричневой жидкостью  и  вопросительно  взглянул  на
женщину. Она пожала плечами.  Коун  догадался,  что  это  и  есть  Эльвира
Гирнсбей. Для  колдуньи  женщина  выглядела,  по  его  мнению,  неприлично
молодо. Его несколько удивил цвет ее волос: они отливали зеленым. Впрочем,
подумал  Коун,  должна  же  современная  ведьма   чем-то   отличаться   от
обыкновенных смертных.
   - Я из полиции, - сказал Коун. - Хочу видеть Эльвиру Гирнсбей.
   - Это я, - сказала женщина. Теперь уже она вопросительно  взглянула  на
собеседника, а тот, в свою очередь, пожал плечами.
   - Я должен задать вам несколько вопросов, - сказал Коун.
   - Задавайте, - ответила Эльвира. И, заметив, что Коун бросил  взгляд  в
сторону бритоголового, быстро сказала: - Профессор  Кирпи  -  давний  друг
нашей семьи. У меня от него нет секретов.
   Коун был наслышан о профессоре  Кирпи.  Известный  психиатр,  Коун  это
знал, был коротко знаком с шефом полиции - господином Мелтоном.  Встретить
его в доме колдуньи для  инспектора  было  такой  же  неожиданностью,  как
увидеть яблоко  на  сосне.  Вспомнились  слухи,  что  теперешний  любовник
Эльвиры - Кнут Диксон - шизофреник. Уж не по сему ли случаю этот профессор
пожаловал сюда? Почему бы давнему другу семьи не взять на  себя  заботу  о
лечении нового друга?
   Уловив замешательство на лице инспектора, Эльвира  нетерпеливо  дернула
плечиком. И в этот момент Коун заметил паука  на  животе  женщины.  Черный
паук, отливающий стеклянным блеском, исполнял роль не то пуговицы,  не  то
брошки. Коун отвел взгляд и встретился глазами с профессором  Кирпи.  Тот,
казалось, изучал Коуна. У инспектора мелькнула мысль, что Кирпи, вероятно,
так рассматривает своих пациентов.
   Он коротко изложил обстоятельства дела, приведшего  его  сюда.  Эльвира
сухо заметила, что она читала газеты, но, к сожалению, к  этой  информации
ничего добавить не может. Да, Бен Аюз заходил в ту ночь в салон  амулетов.
Он испортил ей настроение. Но это ее личное...  Полиции  это  не  поможет.
Куда он ушел, она не знает. И это ее не волнует. Ее заботит Ут. Кто  такой
Ут? Кнут Диксон, которого она не видела уже несколько дней. Дурацкий визит
шаха в салон очень расстроил  Ута.  Почему,  она  не  знает.  Может  быть,
ревность. Она как раз советовалась с профессором Кирпи по этому поводу.
   Профессор Кирпи вынул сигару  из  коробки,  аккуратно  обрезал  кончик,
закурил и заметил, что  Эльвира  очень  точно  выразила  его  мысль.  Кнут
рефлексивен. Он, безусловно, талантлив. Но последнее  время  он  вел  себя
странно. Профессора беспокоит, не отразится ли это обстоятельство  на  его
творчестве.
   Коун смотрел на паука. Паук  опускался  и  поднимался  в  такт  дыханию
женщины. Насколько разнузданным должно быть воображение,  чтобы  придумать
этого паука. А ведь Коун не был пуританином. Его не раздражали красотки из
кабака Вилли Кноуде. Красотки были  голыми  и  глупыми.  Они  не  вызывали
чувства  страха  за  будущее  нации.  А  вот  этот  паук  вызывал.   Паук,
вцепившийся в живот. Профессор Кирпи, похожий на этого паука. Кнут Диксон,
сочиняющий бред. Хотя... Бред нельзя сочинять. Это  противоестественно.  И
рассуждать о бреде, как это делает Кирпи,  -  тоже  противоестественно.  И
предлагать амулеты. И красить волосы в зеленый цвет. И жить с сумасшедшим.
   Впрочем, эти мысли пришли в  голову  Коуну  потом,  когда  он  ушел  от
Эльвиры. Там его взволновала новая загадка, выплывшая незаметно из  беседы
с Кирпи и Эльвирой. Коун не сразу  понял,  куда  клонит  профессор,  начав
разговор  о  Кнуте  Диксоне.  Кирпи  так  долго  крутил  вокруг  и  около,
разглагольствуя о рефлекторных дугах, вазомоторных рефлексах, всякого рода
маниях, что Коун не заметил даже, когда было сказано главное. А заметив  и
поняв, чуть не вздрогнул от изумления. Он-то считает, что Эльвира попросту
поссорилась со своим любовником. А оказалось, что Кнут  Диксон  скрылся  в
неизвестном направлении.
   - Он ушел в ту же ночь, - сказала Эльвира.
   - Вот как, - сказал Коун. - Вот как, -  повторил  он,  бредя  бесцельно
мимо кино и баров, ресторанов и ночных клубов. Они еще о  чем-то  говорили
там, у Эльвиры. Да, насчет слуг. Коун удивился, почему в  доме  нет  слуг.
Она сказала, что отпустила их на день. "Неосмотрительно", - сказал Коун...
"Мягко сказано", -  вежливо  заметил  профессор  Кирпи.  И  еще  о  чем-то
говорили.
   Но все это - не главное. Главное было в том, что Кнут Диксон исчез в ту
же ночь, что и шах. Это требовалось осмыслить.
   Незаметно для себя Коун свернул с Кинг-стрит  и  погрузился  в  темноту
маленьких улочек и переулков. Они вывели  его  в  район,  где  жила  Алиса
Кэрри. Да, вот дом Броуди, вот здесь  живет  Алиса.  В  окнах  нет  света.
Хозяева или  спят,  или  их  нет  дома.  Коун  сделал  несколько  шагов  и
остановился у канализационного люка. Как все это начиналось? Позвонил шеф.
Потом они нашли Бредли...
   В конце улицы показалась фигура. Коун  не  заметил  ее.  Он  стоял  над
крышкой люка и думал о Бредли.
   - Добрый вечер, - произнес женский голос откуда-то сбоку.
   Коун поднял голову, узнал Алису.
   - Вы были у нас? - спросила она.
   - Нет, - сказал Коун. - Это вышло случайно.
   - А вы знаете, - сказала Алиса. -  Броуди  приходил  ко  мне...  И  мне
показалось...
   - Что? - спросил Коун.
   - Это долго рассказывать, - сказала женщина. -  Заходите.  Раз  уж  так
вышло.
   И они зашли в дом. Алиса сварила кофе. Потом рассказала ему о посещении
женщины из Лиги блюстителей, о Броуди. Коун пил кофе  и  смотрел  в  окно.
Несколько минут назад в доме Броуди вспыхнул свет.
   - Он пришел, - сказал Коун.
   - Вы пойдете к нему?
   Коун с удовольствием посидел бы в  этой  квартире,  где  не  было  даже
телевизора  и  где  шла  неясная  ему,  но,  он  чувствовал,  размеренная,
спокойная жизнь. В ней, конечно, были свои трудности и невзгоды. Но в  ней
не было места лжи и недоговоренности, не было сумасшествия.  Эта  квартира
представлялась Коуну островком благополучия. Здесь можно было не думать  о
ведьмах и психиатрах, служащих этим ведьмам. Здесь  можно  было  забыть  о
том, что служишь в полиции, и поболтать о каких-нибудь пустяках.
   Алиса повторила вопрос. Коун очнулся от задумчивости, сказал медленно:
   - Может быть. Но не сейчас.
   - Я налью еще чашечку?
   - Благодарю. Значит, вам показалось, что эта женщина интересовалась тем
же, чем и я?
   - Да. Мне стало страшно. Я убежала из дому... Она не хотела уходить...
   - А вы знаете, кем был Броуди до войны?
   - Нет.
   Коун повертел в пальцах сигарету, зажег.
   - Он был человеком, который хотел, чтобы  восторжествовала  правда.  Он
был Дон Кихотом. И он умер.
   - Как?
   - Дон Кихот умер. Остался просто Броуди - трусливый  пьяница  и  мелкий
лжец. А перед этим клиника профессора Кирпи. Его ведь считали сумасшедшим.
- Коун хмыкнул. - Это очень удобно - объявить сумасшедшим того,  кто  тебе
мешает.
   - Для чего вы мне это говорите?
   Коун посмотрел ей в глаза.
   - Для того, чтобы вы молчали. Между прочим, сейчас я совершаю служебное
преступление. Я не должен был говорить  вам  этого.  Но  я  фаталист.  Мне
кажется, что сама судьба привела меня сегодня сюда.  Броуди,  в  общем-то,
говорил вам правильные вещи. Он  ведь  был  опытнейшим  адвокатом  в  свое
время. И если он видел убийц Бредли и решил молчать, то тут что-то есть.
   - Но ведь я-то ничего не видела.
   - Это не имеет значения. Вы испугались Блюстительницы.  Вы  заронили  у
нее подозрение. Кстати, больше никто не задавал вам таких вопросов?  Может
быть, вскользь? Намеками?..
   Алиса задумалась. Потом сказала решительно:
   - Нет. Никто.
   - Не исключено, что зададут. Тогда вы поможете мне. Я оставлю вам номер
телефона. Позвоните, мы назначим встречу. По  телефону  не  надо  сообщать
ничего.
   - А что же мне говорить?..
   - Тому, кто спросит?.. Я думаю, можно сказать правду. - Коун улыбнулся.
- Это вам сделать легко.
   Выйдя от Алисы, Коун повернул налево и быстрым шагом прошел метров сто.
Потом резко повернулся и так же быстро пошел обратно. Улица была пустынна.
Он подумал, что хорошо поступил, придя сюда пешком.  Свернув  в  переулок,
Коун  поднял  воротник  пальто  и  отправился  прямо  домой.  Ночных  улиц
инспектор не боялся.


   Билли Соммэрс позвонил Лики  в  аптеку  и  сказал,  что  он  говорил  с
Фрименом.
   - Я хочу рассказать, как это было, - закончил он.
   - Хорошо, - ответила Лики.
   Они встретились на том же месте, в  скверике  за  углом.  Лики  грустно
улыбнулась Билли. Они сели на  скамейку,  и  Соммэрс  начал  рассказывать.
Фримен жил в большом многоэтажном доме  в  конце  Роу-стрит.  В  вестибюле
Билли подумал, что надо бы предварительно созвониться. Но теперь это  было
ни к чему. Он прошел мимо лифта к лестнице и стал медленно подниматься  на
четвертый этаж.
   На его счастье, Фримен оказался дома. Он окинул Билли цепким взглядом и
проводил его в комнату, служившую,  видимо,  одновременно  и  гостиной,  и
кабинетом. Попросил подождать  и  вышел  за  дверь.  Из  соседней  комнаты
послышались голоса - женский и  детский.  Затем  голоса  удалились.  Билли
понял, что Фримен предупредил членов семьи о приходе гостя. Он прошелся по
комнате, бросил взгляд на книжную полку, на чучело обезьянки, висевшее над
столом, на картину в простенке между окнами. Картина  его  заинтересовала,
но рассмотреть ее как следует Билли не успел. Вошел Фримен.
   - Прошу прощения, - сказал он. - Теперь нам никто не помешает.
   И оценивающе, как показалось Билли, снова окинул его  взглядом.  Потом,
словно спохватившись, откинул крышку бара, вытащил бутылку  виски,  рюмки,
кивнул Билли и сказал:
   - Ну-с? В чем дело?
   Билли решил взять быка за рога.
   - Я пришел к вам поговорить о Бредли, - сказал он.
   В глазах Фримена мелькнуло изумление.
   - Вы полицейский? - спросил он. - Я что-то припоминаю.
   - Нет, - сказал Билли. - Я не полицейский. Я его  земляк.  И  знаю  его
сестру.
   - Так, - сказал Фримен. - Допустим. Но при чем тут я?
   - Лики сказала мне... - медленно произнес Билли. - Она сказала, что  вы
хорошо знали Бредли.
   - Опрометчивое заявление. Кто вы такой? Частный детектив?
   - Лики сказала, что Бредли хорошо относился к вам.
   - Польщен, - хмыкнул Фримен. - Только ведь вот в чем дело:  я  не  знаю
Лики. Не имел чести быть знакомым с этой особой, доверие которой, по вашим
словам, я заслужил.
   Билли растерялся. Разговора не получилось. Он не знал, как  вести  себя
дальше. Фримен  был  старше  и  опытнее.  Он  не  желал  откровенничать  с
человеком, которого видел впервые. Надо было или уходить,  или  раскрывать
карты. Билли предпочел последнее.
   - Я служу лифтером в "Орионе", - сказал он. - И я видел Бредли  в  тот,
последний, вечер.
   В глазах Фримена вспыхнули искорки. Вспыхнули и погасли.
   - Послушайте, мальчик, - сказал он. - А что, собственно, случилось? Вас
кто-нибудь прислал ко мне?
   - Нет. Я сам. Мы с Бредли - земляки. Я вам уже говорил. Он даже однажды
упоминал про вас...
   Билли решил солгать. Про записную книжку он промолчал. А  сослаться  на
Бредли - грех невелик. Тем более что проверить его  слова  невозможно.  Но
Фримен к словам Билли отнесся  равнодушно.  Больше  того:  в  его  взгляде
появилась  брезгливость.  Он  посмотрел  на  Соммэрса,  как  на   лягушку,
вскочившую вдруг на чистую простыню. Потом зевнул и сказал:
   - Идите-ка вы туда, откуда пришли. Я не знаю, кто вас ко мне послал.  И
не хочу знать.
   Он встал. Билли тоже поднялся и сделал шаг к двери.  Потом  решительным
жестом вытащил книжку из кармана и протянул ее Фримену.
   - Вот, - сказал он. - Бредли отдал мне ее тогда.  Просил  сохранить  до
утра... И не пришел.
   Фримен полистал книжку.
   - Это меняет дело, - заметил он задумчиво. -  Садитесь.  Рассказывайте.
Как вас зовут? Билли? Но прежде скажите, почему вы не отдали  эту  вещь  в
полицию?
   - Я не знал, что Бредли убит. А когда узнал, прошло уже много времени.
   - И вы побоялись?
   - Да. А потом я нашел Лики. Она вспомнила, что брат хорошо отзывался  о
вас. Ведь нельзя же мне носить это с собой. И потом. Я слышал, что  убийца
Бредли не найден. Книжка может помочь. Там  есть  записи...  И  конверт  в
кармашке... Я его не вскрывал. Я подумал, что если я приду к вам...
   - И начну врать, - перебил Фримен.
   Билли наклонил голову.
   - Ничего, мальчик, - усмехнулся Фримен. - Вранье ныне модно. Но что  же
мы будем делать  с  этой  вещью?  Ей-богу,  ума  не  приложу.  Я  ведь  не
следователь, мальчик. Наверное, надо отдать эту штуку  в  полицию.  Может,
так и сделаем?
   - Не знаю.
   - И я не знаю, - согласился Фримен. - А раз мы оба в данный  момент  не
приняли  никакого  решения,  то,  следовательно,  нам   обоим   необходимо
подумать. Верно?
   - Пожалуй, - кивнул Билли.
   - Ну, вот, - сказал Фримен, - мы и договорились. Запишите мой  телефон.
Через пару дней позвоните. Хорошо?
   Очутившись на улице, Билли отправился домой. Идти  было  далеко,  и  он
торопился. Он не знал, правильно ли поступил. Уж очень легко Фримен выудил
у него тайну. Не знал он и того,  что  Фримен,  как  только  Билли  вышел,
накинул плащ и сейчас идет сзади него. Не догадывался  Билли  о  том,  что
Фримен, проводив его до дома,  прочитал  список  жильцов  у  входа,  потом
надвинул шляпу, крикнул такси и поехал обратно.
   Неподалеку от полицейского управления Фримен отпустил машину и чуть  не
бегом направился к подъезду. В тот момент, когда Билли натягивал на голову
тонкое одеяло, Фримен открывал дверь кабинета Коуна.
   Инспектор хмуро взглянул на сияющее лицо журналиста и молча указал  ему
на кресло. Он только что получил нагоняй  от  шефа  за  визит  к  Эльвире.
Господин Мелтон был недоволен тем, что  Коун  бесцеремонно  вмешивается  в
частную жизнь людей, не имеющих никакого отношения к  делу  о  наркотиках.
Шеф недвусмысленно дал понять  инспектору,  что  профессор  Кирпи  глубоко
оскорблен столь бестактным вторжением полиции  в  дом  уважаемой  женщины.
Профессор Кирпи сказал  господину  Мелтону,  что  он  поражен,  огорчен  и
удручен. Коуну не удалось оправдаться перед шефом, хотя он вполне  логично
обосновал повод, побудивший его навестить  хозяйку  салона  амулетов.  Шеф
сказал, что можно было получить информацию о шахе другим  путем.  Весть  о
бесследном исчезновении Кнута Диксона на шефа  не  произвела  впечатления.
Это дело семейное, сказал он. Полиции туда соваться незачем. Если  госпожа
Гирнсбей пожелает учинить розыск Кнута, то к ее  услугам  десятки  частных
детективов.
   Этот разговор разозлил Коуна. Чтобы несколько отвлечься, он купил пачку
вечерних газет и стал их просматривать.  Топтавшееся  на  месте  следствие
давало мало пищи журналистам. Газеты на разные лады трепали имя Ахмеда Бен
Аюза. "Трибуна" разглагольствовала о моральном облике  шаха,  намекала  на
тайные  пороки,  которыми  тот   якобы   страдал.   Ссылаясь   на   хорошо
осведомленные источники, газета описывала некую  юную  развратницу,  из-за
которой шах якобы потерял и престол и  уважение  подданных.  "Экспресс"  -
самая   левая    газета    в    стране    -    объясняла    дело    проще.
Народно-освободительное движение в стране раскачало трон, и шах на нем  не
удержался. От закономерного конца в  тюрьме  его  спасло  то,  что  в  тот
момент, когда шах  удирал  из  дворца,  на  аэродроме  задержался  самолет
чьей-то авиационной компании.  На  этом  самолете  шах  вместе  со  своими
чемоданами  благополучно  добрался  до  границы  и  пересек  ее.  А  затем
поселился в "Орионе" и занялся торговлей наркотиками.
   "Дейли мейл" сообщала, что шах был  заядлым  охотником.  На  его  счету
будто бы семьдесят тигров. Из них пять людоедов. Это, конечно,  далеко  не
тот результат, который имеется у Джима Корбетта. Но и это кое-что  значит.
И уж совсем ни к селу ни к городу газета толковала про то, что  шах  видит
ночью лучше, чем днем. В засады он ходил всегда один и без  фонаря.  И  он
никогда не стрелял дважды.
   Много  места  отводил   шаху   вечерний   "Геральд"   -   орган   новой
христианско-католической  партии,  возникшей  из  осколков   развалившихся
союзов  "христианских  демократов"  и  "прогрессивных  католиков".   Дитя,
родившееся после слияния этих групп, оказалось на редкость  строптивого  и
буйного нрава. "Геральд", выражавший кредо новой партии,  часто  качало  и
заносило. Резюмируя на этот раз свой рассказ о шахе, газета писала:
   "Все предопределено Всевышним: и зло и благо. И мы не знаем, но  верим:
то, что сегодня благо, завтра станет злом. А зло направлено на благо.  Шах
совершил тяжкий грех. Но  кто  посмеет  сказать,  что  за  ним  не  придет
искупление?"
   Коун отбросил "Геральд" и снова взял "Экспресс".
   "Наша полиция ленива и нелюбопытна, - писал неизвестный автор одной  из
корреспонденции. - Если  бы  она  обладала  способностью  экстраполировать
известные ей факты, то любой, даже самый тупой следователь давно бы понял,
что его дурачат, водят за нос".
   Кто дурачит и  кто  водит  за  нос,  было  непонятно.  Газета  об  этом
умалчивала. Коун отшвырнул ее на диван. И в это  время  в  дверь  постучал
Фримен. Он заметил, что инспектор расстроен.
   - В чем дело? - спросил он. - Черные кошки не дают покоя?
   - Хуже, - откликнулся Коун. - Они стали царапаться.
   - Плюньте, - посоветовал Фримен и кивнул на  газеты:  -  Изучаете  речи
папаши Фила? Он здорово хлопочет о процветании полиции.
   - А ей и сейчас ничего, - усмехнулся Коун. -  Особенно  когда  ощущаешь
локоть друга, так сказать.
   - Не понимаю.
   -  Бросьте  притворяться,  Фримен.  Какого  дьявола  вам   понадобилось
сообщать публике о том, что шах видит в темноте? Или о юной развратнице  с
"оригинальными сексуальными  наклонностями"?  Какое  отношение  этот  бред
имеет к делу Бредли? Куда вы уводите общественное мнение?  Честное  слово,
это надо уметь.
   - Если бы мы не умели, нас не держали бы в газетах, - заметил Фримен. -
Но я не намерен пикироваться на темы морали. Да и  вы,  Коун,  не  с  луны
свалились. Или вам эта история так ударила по мозгам, что вы стали  видеть
вещи в красном свете? Вы уже второй раз спрашиваете меня о  символе  веры.
Помните нашу беседу о ночном горшке Папы Римского?
   Журналист пристально поглядел на инспектора.
   - Уже разнервничались, - усмехнулся Коун. - Мы  ведь  достаточно  знаем
друг друга. Просто иногда в голову приходят странные мысли. Одному с  ними
трудно. Я тут случайно познакомился с одной  женщиной.  Вы  бы,  наверное,
назвали ее дурочкой. Она даже не подозревает, что рядом с  ней  существует
такое дерьмо, как  Кнут  Диксон.  Или  эта  колдунья,  торгующая  птичьими
какашками. То есть знает, конечно. Но живет отдельно от них, своей жизнью.
Мне  эта  жизнь  понравилась,  Фримен.  Словно  я  вдруг   увидел   эталон
нормального человека. Может быть, это наивно.  Но  я  как-то  вдруг  понял
нечто ускользавшее раньше. Я стал смотреть  на  мир  другими  глазами.  Вы
спросите, что же я понял? Это трудно объяснить. Просто я отчетливее  начал
различать кое-какие детали.
   - Еще шаг, - фыркнул Фримен, - и вы в объятиях  Лиги  борцов  за  устои
нравственности.
   - Нет, Фримен, это не то. Вам  никогда  не  приходилось  соскакивать  с
поезда на полном ходу? Нет? В момент прыжка  в  ушах  много  шума:  стучат
колеса, свистит ветер. Потом -  полная  потеря  ощущения  своего  тела.  И
наконец - тишина. Ты как будто выплываешь из  нее,  слышишь  далекий  стук
колес, затем возвращается сознание, начинаешь ощущать себя  и  окружающее.
Поезд уже ушел. Ты встаешь, отряхиваешься. Где-то лает  собака.  Все,  что
неслось мимо, стоит на месте. Оно, собственно, и не двигалась  никуда.  Но
ты еще ошеломлен, ты ничего не понимаешь. И все это приходит  и  уходит  в
одно мгновенье. Сделав несколько шагов от насыпи,  ты  забываешь  о  своих
ощущениях. Так вот, Фримен, я сейчас как будто выпрыгнул из поезда. Шум  в
ушах еще не прошел. А я уже слышу, как вдали лает собака.
   - Но поезд-то все равно идет, Коун. А вы мне так  забили  мозги  своими
рассуждениями, что я даже забыл, зачем пришел. Коун,  ведь  я  вам  принес
такую информацию... Пальчики оближете...
   Фримен подмигнул: Коун не сразу понял, о чем говорит журналист. Он  еще
был всецело под влиянием своих мыслей. Фримену пришлось повторить. И тогда
Коун словно очнулся.
   - Ладно, - сказал он. - Давайте выкладывайте.
   - А не перекусить ли нам сначала? Здесь  есть  по  соседству  приличный
ресторанчик. Там умеют делать бифштексы.
   - Что ж, - сказал Коун. - Бифштексы так бифштексы.
   В ресторане Фримен выбрал столик в углу.
   - Здесь нам никто не помешает, - сказал он. - Значит, бифштексы. А  как
насчет виски?
   - Если дело стоит, - рассудительно заметил Коун, - то можно и виски.
   - Еще как стоит! - подхватил Фримен. - Я принес вам бомбу, Коун. Можете
швырнуть ее под поезд. Только сами держитесь аккуратнее.
   -  Не  преувеличивайте  своих  заслуг,  Фримен.  Я   ведь   помню   про
"оригинальные  наклонности".  Кстати,  вы  сами-то  знаете,  в   чем   они
заключаются?
   Инспектор улыбался.
   - Любопытно? - Фримен погрозил пальцем. -  То-то  и  оно.  Это  вам  не
эталон нормального человека. Еще неизвестно, где этот эталон. Может  быть,
он оказался в поезде? А, Коун?
   - Ладно. Давайте, что там у вас? Интервью с Диксоном?
   - Увы, - сказал Фримен. - Этого я еще не добился.
   - И не добьетесь. Диксон тю-тю.
   - То есть?
   -  Ушел  в  неизвестном  направлении.  Колдунья  обеспокоена.  Нанимает
частных детективов. За эту информацию вы мне оплатите ужин.
   - Нет, Коун. За ужин будете платить вы. Слушайте и смотрите.  Час  тому
назад ко мне явился один молодой человек. Сперва я подумал, что его кто-то
подослал.  Цель  была  непонятна.  Он  назвался  земляком  Бредли  и  стал
допытываться, не дружил ли я  с  покойником.  Я,  конечно,  предложил  ему
убраться восвояси.  Тогда  он  поломался  немного  и  сказал,  что  служит
лифтером в "Орионе".
   - Вот как, - сказал Коун.
   - Да. Я проверил. Проводил его до дома. Все так. Но дело не в этом.  Он
дежурил в ту ночь, когда ушел Бредли. И Бредли дал ему...  Что?  Угадайте,
Коун!
   - Ну вас к черту, Фримен!
   - Бредли дал ему записную книжку. Попросил сохранить.  И  не  вернулся.
Парень узнал об убийстве поздно. В полицию идти не захотел.  Нашел  сестру
Бредли. Она ему назвала мое имя. И вот...
   Фримен вытащил книжку из кармана и положил на стол.
   - Это еще не все. В книжке лежит конверт. Я его не распечатывал.
   Коун оглядел конверт, взял вилку и  вскрыл  его.  Оттуда  выпал  листок
бумаги. Фримен подхватил его, развернул.
   - Донесение Бредли, - прошептал Коун.
   - Вот и все, - сказал Билли. - Сегодня я звонил ему. Телефон молчит.
   Лики подняла прутик и стала задумчиво чертить им линии  на  песке.  Дул
ветер. Ей было холодно и грустно. Рассказ Билли о  том,  как  он  ходил  к
Фримену, она выслушала  равнодушно.  Она  не  понимала,  зачем  это  нужно
теперь, когда все равно уже ничего нельзя изменить. Но  слушать  Билли  ей
было приятно. У него приятный голос. Он  напоминал  ей  голос  диктора  со
станции "SOS". На эту станцию можно позвонить в любое время дня и  ночи  и
услышать слова утешения. Когда человеку одиноко и трудно, он  прибегает  к
помощи станции "SOS". Там  не  спрашивают  причин.  Там  знают,  что  надо
делать. Со станцией "SOS" можно говорить целый час. О  чем  угодно.  После
этого становится легче.
   Лики набирала номер  станции,  когда  становилось  нестерпимым  слушать
разговоры сестер-близнецов. Их ужасные беседы сводили с ума. Сестры жили в
каком-то выдуманном, безумном мире. Они целыми связками  покупали  "черные
книжки", читали их запоем, а днем обсуждали прочитанное.  "Черные  книжки"
стоили дешево. Они выходили целыми сериями.  Это  были  тонкие  выпуски  в
бумажной обложке черного цвета с желтым пятном посередине. В желтое  пятно
была вмонтирована картинка. Картинки были разными, но  на  каждой  из  них
обязательно присутствовал труп человека, убитого самым зверским  способом.
В  книжках  описывались  похождения  Тими  Гунда,  существа,  похожего  на
муравья, пришельца из неведомой Галактики. Тими Гунд был прислан на Землю,
чтобы перебить все население планеты  и  освободить  ее  для  колонизации.
Жители  Галактики,   осуществлявшей   экспансию,   обладали   техническими
средствами, достаточными для того, чтобы уничтожить население Земли  одним
ударом. Но они не могли этого сделать. Над ними тяготел рок.  Высшие  силы
отдали приказ завоевателям, в котором  было  недвусмысленно  сказано,  что
заселить Землю они могут только в том случае,  если  перебьют  ее  жителей
поодиночке.  Этот  приказ  открывал  перед  издателями   "черных   книжек"
блестящие перспективы. Тими Гунд получал право  жить  вечно.  А  чтобы  не
приесться, не надоесть читателям, он обязан был выдумывать только  способы
убийства. Но это была уже не его забота.
   Издательство мобилизовало солидный отряд писателей, изощренная фантазия
которых делала чудеса. В одной из серий  Тими  Гунд  работал  под  личиной
врача-гинеколога. В другой он выступал  в  качестве  вампира-любовника.  В
третьей это был просто веселый гангстер, попутно  с  убийствами  грабивший
банки. В четвертой Тими Гунд воплощался поочередно то в  каменщика,  то  в
коммивояжера. В пятой он действовал  как  привидение-невидимка.  Это  была
особенно пикантная серия. Обличье привидения позволяло  Тими  проникать  в
спальни  кинозвезд  и  промышленных  магнатов.  То,  что  он  там   видел,
становилось достоянием публики.
   Таким образом многоликий Тими Гунд  был  приспособлен  для  нужд  самой
широкой аудитории. Сестры-близнецы предпочитали пятую серию. Говорили, что
есть еще и  шестая,  особая.  Сестры  только  понаслышке  знали  о  ней  и
проявляли нетерпение, когда кто-нибудь из знакомых пересказывал содержание
одной из брошюр. Но достать эту серию они не могли.  Она  распространялась
по списку, попасть в который было золотой мечтой близнецов.
   Днем в аптеке то и дело слышалось:
   - Милли! Ты помнишь, как он погрузил шестую лапу в ее внутренности?
   - Пятую, - поправляла Милли.
   - Нет, шестую. Пятой он душил ее. Как ты любишь спорить, Милли.
   Милли бежала на кухню  и  возвращалась  с  "черной  книжечкой".  Сестры
лихорадочно листали ее. Наконец выяснялось, что  права  Милли.  Тими  Гунд
действительно извлекал внутренности жертвы пятой лапой.  Шестой  он  давил
кнопку аппарата связи,  посылая  сигнал  в  свою  Галактику  об  очередном
успехе.
   Потом они начинали болтать о человеке без мозгов. Он смущал воображение
сестер так же, как и загадочный Тими Гунд. Лики казалось, что сестры верят
в реальное существование и Тими Гунда, и человека  без  мозгов,  и  других
монстров, которых им ежедневно подносило телевидение, книги и  кино.  Лики
было и противно, и страшно, и одиноко. Тогда она звонила на станцию "SOS".
Приятный голос рассказывал  ей  о  том,  что  никогда  не  следует  терять
надежды, что после дурной  погоды  всегда  появляется  солнце,  а  мир,  в
общем-то, не так  плох,  как  он  подчас  рисуется  человеку,  у  которого
почему-либо испортилось настроение. Голос был напевным, баюкающим.  Слушая
его, Лики грезила о необыкновенных встречах. Ей верилось  в  то,  что  они
произойдут, все устроится и она уйдет из аптеки в сверкающий красками  мир
счастья и радости.
   Но голос умолкал.
   Лики вешала трубку.
   Когда Милли узнала о том, что у Лики убили брата, она всерьез сказала:
   - Тими Гунд.
   А когда Билли Соммэрс стал допытываться об адресе  Лики,  та  же  Милли
вновь шепотом произнесла имя своего любимого литературного героя.  И  ведь
они не были сумасшедшими, эти  близнецы.  Они  словно  играли  в  какую-то
известную одним  им  игру,  в  которой  вымысел  настолько  перепутался  с
действительностью,  что  порой  они  сами  переставали   соображать,   где
кончается фантастика и начинается реальность. Тими  Гунд  будто  стер  все
границы.
   Лики, конечно, не отдавала себе ясного отчета в том, что  происходит  с
сестрами. Она была простой девушкой, не имевшей  достаточного  образования
для того, чтобы быть способной докапываться до  причин  и  следствий.  Она
видела то, что  происходило  на  поверхности.  Сестры  страшили  ее  своей
одержимостью. Иногда ей казалось, что  они  кровожадны,  что  они  сами  в
состоянии делать то, что делает Тими Гунд. Однако это была игра.  Игра,  в
которой  все-таки  побеждал   Тими   Гунд.   "Черные   книжки"   исподволь
выхолащивали из сознания сестер здравые мысли об окружающем,  населяли  их
воображение  гипертрофированными  образами,  производя   ту   удивительную
метаморфозу, которую наблюдала Лики, но которую она не могла объяснить  да
и не старалась. Она стремилась лишь уйти, убежать от кошмара. И впадала  в
другую крайность, втягивалась  в  другую  игру.  Иллюзорный  мир  радужной
мечты, в который она погружалась после бесед с диктором станции "SOS", был
не лучше мира Тими Гунда, в  котором  жили  сестры.  Успокоительные  капли
действуют, как известно, в течение определенного промежутка времени. Кроме
того, систематически вводить их в организм вредно. С каждым приемом  нужно
увеличивать дозу, ибо  вспышки  раздражительности  следуют  затем  чаще  и
усиливаются.
   Если бы Лики знала это, то  она,  возможно,  и  поостереглась  бы  пить
успокоительные капли из чаши станции "SOS". Но она этого  не  знала.  Лики
готова была беседовать с диктором станции "SOS" хоть целый день.
   Когда был жив Бредли, часть жизни Лики заполнялась  заботами  о  брате.
Его надо было накормить, проследить  за  чистотой  его  рубашек  и  обуви,
сделать множество мелких домашних дел. Из аптеки она шла в магазины. Потом
готовила ужин. Приходил  с  работы  Бредли,  они  разговаривали  о  разных
пустяках. После гибели брата все резко изменилось. Ей уже не хотелось, как
прежде, бежать со службы домой. Дом стал чужим. И вдобавок ко всему в доме
начали твориться непонятные вещи.
   Впервые  она  ощутила  это  на  второй  день   после   похорон   брата.
Возвратившись из аптеки, Лики открыла дверь квартиры, бросила на столик  в
прихожей пакет с покупками и недоуменно огляделась. Что-то в квартире было
не так. Ей потребовалась минута, чтобы сообразить: в комнатах слабо  пахло
бензином. Она удивилась: бензина в доме не было. Удивилась  и  забыла  бы,
наверное, об этом. Но утром в аптеке услышала, как Милли сказала сестре:
   - Он облил ее бензином.
   - Зачем?
   - Он хотел знать, где она прячет любовника.
   Речь шла об очередном похождении Тими Гунда. Милли прочитала только что
выпущенную книжку, в которой несравненный Тими  перещеголял  средневековых
инквизиторов.
   - Ужасно, - сказала сестра Милли.
   - У меня дух захватывало. Я сожгла кофе. И зерна, как назло, кончились.
   - Ты неисправима, Милли. Время завтрака. Что же мы скажем Хоггинсу?  Он
вот-вот появится.
   - Я сбегаю в лавочку за угол.
   - Беги, Милли. Он сейчас придет. А где эта книжка?
   Придя вечером домой. Лики первым долгом принюхалась. Запаха бензина  не
было.  Однако  на  другой  день  она  снова  ощутила  его.  Лики   провела
беспокойную ночь. Ей приснился Тими Гунд. Он был  одет  в  черный  костюм.
Огромный муравей стоял над кроватью. Четырьмя лапами он сдавливал  ноги  и
руки Лики, а изо рта у него капал горящий бензин. Лицо Тими было похоже на
лицо Милли.
   - Где ты прячешь Бредли? - шипел Тими.
   - Бредли умер, - стонала Лики. - Его убил ты...
   - Врешь, - шипел Тими. - Я сожгу тебя, и ты будешь меня любить.
   - Нет, нет, нет, - кричала Лики. Тими смеялся и все крепче сдавливал ее
тело. Горящие капли падали на живот Лики и жгли, жгли...  Она  извивалась,
кричала, пока не проснулась в холодном поту...
   Одеяло сползло на пол. Лики дрожащей  рукой  включила  ночник.  Встала,
переменила рубашку. Потом зажгла свет во всей квартире и просидела до утра
без сна.
   Днем позвонил Билли. Он подождал ее в скверике, рассказал о свидании  с
Фрименом. Лики  задумчиво  чертила  прутиком  линии  на  песке.  На  город
опускался вечер. На большом доме против сквера  вспыхнули  слова:  "Кровь,
только кровь". Ниже помельче побежали лиловые буковки. Из них складывались
фразы, рассказывающие о новом боевике сезона. В случае смерти  кого-нибудь
из зрителей во время  сеанса  фирма  гарантировала  родственникам  крупную
страховую премию. Она выплачивается немедленно по получении  доказательств
о том, что умерший не страдал сердечными заболеваниями.
   - Лики, - сказал Билли, - твой брат был хорошим человеком. И это нельзя
так оставлять.
   - Что нельзя  оставлять?  -  спросила  Лики.  Она  думала  о  том,  что
наступает вечер. За ним придет долгая ночь. Она опять  будет  бояться.  Не
Тими, нет. Она будет бояться запаха  бензина,  который  вслед  за  смертью
Бредли вошел в их дом.
   - Нельзя, - убежденно повторил Билли. Он еще не представлял  себе,  что
он должен сделать, что он может сделать. Но ему казалось, что Лики ждет от
него поступков, все равно каких, только бы не сидеть  вот  так.  Он  может
пойти к Фримену и спросить, что тот собирается предпринимать.  Он  смотрел
на мигающую рекламу, требующую крови, и думал о крови Бредли, которая тоже
взывала к отмщению. Ему казалось, что и Лики думает о том же.
   Но Лики думала о запахе бензина и о наступающей ночи. И  еще  о  Билли,
который сидел рядом и голос которого был похож на голос доктора со станции
"SOS". Ей никогда не приходила в голову мысль, что у  диктора  может  быть
лицо, руки. Он был для нее просто Голосом, который  помогал  ей  в  минуты
тоски и отчаяния. Теперь же Голос вдруг материализовался в Билли.
   - Говори что-нибудь, - сказала она.
   - Хочешь, я почитаю тебе стихи? - предложил Билли.
   - Читай. Только не надо молчать.
   И Билли вполголоса стал читать ей стихи. Свои стихи, которые он никогда
и никому не  показывал.  Это  были  грустные  стихи  о  большом  городе  и
маленьком  человеке,  который  любил  этот  город.  Но  город  не  замечал
маленького человека. И человек умер, так и не добившись того, чтобы  город
его заметил. Лики наморщила лоб и сказала, что она плохо  поняла  основную
мысль. Тогда Билли стал читать другие стихи. Лики не старалась  вникать  в
их смысл. Ей нужно было слышать Голос. А что  он  говорил,  было  неважно.
Наконец Билли замолчал.
   - Еще, - сказала Лики. - Мне нравится.
   - Ты не слушаешь, - заметил Билли. - Ты все время о чем-то  думаешь.  Я
понимаю, тебе сейчас не до стихов.
   - Да, - сказала Лики. - Я думаю. Но мне нравится.
   Она не сказала, что  ей  нравится  голос  Билли.  Голос,  которому  она
привыкла доверять свои страхи и надежды. И она подумала: почему бы  ей  не
довериться Билли? Рассказать о том, что вот уже несколько дней  мешает  ей
жить. Отблески рекламы падали на их лица. Лики ощущала теплое плечо  Билли
рядом со своим, слышала его голос, который одновременно был и тем Голосом.
   И Голос, и плечо, и темнота, окружавшая их, сделали свое дело. Если  бы
разговор происходил днем, возможно, ничего и не случилось  бы.  Днем  Лики
вела бы себя по-другому. И по-другому бы сложилась  ее  судьба.  И  судьба
Билли. И судьбы других людей, с которыми им пришлось столкнуться.
   - О чем ты думаешь? - спросил Билли.
   - Не знаю. Обо всем сразу. И о тебе.
   - Я тоже думал о тебе. Ты любила играть  в  песке  возле  нашего  дома.
Помнишь?
   - Не знаю. Может быть. Я видела сегодня плохой сон.
   - Ты веришь в сны?
   - Не знаю. Только это был очень плохой сон.
   - Тебе страшно?
   - Да. Я боюсь возвращаться в дом. Боюсь открыть дверь. Я всегда боюсь.
   - Идем, я провожу тебя.
   - Нет. Это не то. Понимаешь, это не тот страх. Не беспричинный.  Не  от
воображения...
   - Скажи же. Это касается твоего брата?
   - Возможно. Но я не знаю... Ничего не знаю... И боюсь. Вчера я всю ночь
дрожала. И этот плохой сон. И запах...
   - Запах?..
   - Да. С тех пор, как брат... Как его не стало... В доме появился  запах
бензина.
   - Я не понимаю...
   - Я тоже сначала не понимала. А теперь знаю. К нам в дом кто-то  ходит.
Он приходит, когда я на службе. Он оставляет  после  себя  запах  бензина.
Наверное, он ездит на машине.
   И Лики замолчала, ожидая, как отнесется к ее сообщению Билли Соммэрс.





   Ферма называлась "Копыто дьявола". Когда машина подъехала  ближе,  Коун
понял происхождение этого названия. Ферма располагалась на скальном  мысу,
который навис над бурной порожистой речкой. Мыс и впрямь напоминал  копыто
какого-то огромного животного. У самых построек скала круто уходила  вниз.
Коун осторожно подошел к обрыву, взглянул на пенные буруны.
   - Уютное местечко, - буркнул за его спиной Грейвс. Он приехал вместе  с
инспектором. Коун вынул сигарету и долго разминал ее в пальцах,  задумчиво
разглядывая окрестности.
   Потом двинулся к дому.
   Грейвс пробормотал:
   - Тут никто не живет... Не понимаю, что мы здесь ищем?..
   Коун не ответил. Он давно понял, что тут никто не живет. Но  беседовать
на эту тему с Грейвсом было ни к чему. Без Грейвса было над чем  подумать.
Накануне он и  Фримен  прочли  последнее  донесение  Бредли,  адресованное
Грегори. Агент писал, что он  заметил  слежку  за  шахом  Бен  Аюзом.  Это
показалось ему любопытным, и он решил выяснить, в  чем  тут  дело.  Бредли
писал, что направит донесение с Никльби. Но, видимо,  в  последний  момент
обстановка резко изменилась. Он сунул конверт в записную  книжку  и  отдал
лифтеру.
   - А может, он перестал доверять Никльби? - спросил Фримен.
   - Чушь, - отмахнулся Коун. - И взбредет же вам в голову такое!
   - У меня разыгралось воображение.
   - Накиньте на него узду. И давайте книжку. Что там есть?
   - Ничего существенного. Несколько телефонов. И вот...
   Фримен перегнул книжку, и Коун увидел торопливую запись: "ферма "Копыто
дьявола".
   - Эту запись он сделал в лифте, - сказал Фримен. -  Коун,  вы  возьмете
меня с собой завтра? Я чувствую, что тут пахнет шикарным материалом.
   - Нет, - сказал Коун. - Со мной поедет Грейвс.
   - Так-то вы платите за добро?
   - Я плачу за ужин. Как договорились.
   - Все-таки вы оценили информацию?
   - Фримен, поймите меня правильно. Это еще не информация.  Информацию  я
привезу вам завтра. Сам. Мне нужно сосредоточиться. А  ведь  стоит  только
вам поехать со мной, и ваши коллеги обсядут эту  ферму,  как  мухи  теплый
пирог.
   - Хорошо, - согласился Фримен. - Вы удивительно логично объясняете свои
поступки, инспектор.
   - Иначе нас давно бы выгнали, - парировал Коун.
   Фримен захохотал:
   - Два - ноль, инспектор. Жду вас, как возлюбленную...
   И вот они на ферме. Коун и  Грейвс  приблизились  к  дому.  На  входных
дверях висел замок. Коун не стал его трогать,  обошел  здание.  Окна  были
закрыты  ставнями.  Полицейские  побывали  на  скотном  дворе,   осмотрели
многочисленные постройки, о назначении которых выросший в городе Коун  мог
только догадываться. Нигде не было ни намека  на  то,  что  у  этой  фермы
имелся хозяин. Пустота, пыль, нежиль. Они вышли со двора и,  обогнув  дом,
снова оказались на дороге возле  своей  машины.  И  увидели  человека.  Он
стоял, засунув руки в карманы старой  куртки,  и  рассматривал  автомобиль
Коуна. Незнакомец был плешив, стар и румян. Он покосился на полицейских  и
сделал шаг в их сторону, подняв руку для приветствия.
   - Ты кто? - рявкнул Грейвс и надвинулся на румяного старика всей  своей
двухсотфунтовой глыбой. Тот испуганно отпрыгнул.
   - Осадите, Грейвс, - сердито сказал Коун и поздоровался с  незнакомцем.
- Мы из полиции, - добавил он, чтобы сразу рассеять все недоразумения.
   - Я так и подумал, - фальцетом произнес старик и представился: - Джекоб
Робинсон. Моя ферма в двух милях к западу. Я ехал в город  и  увидел  вашу
машину. Сначала подумал, что приехал хозяин "Копыта". Потом вижу,  что  не
похоже. Тот приезжал на "кадиллаке". А свою машину я оставил за поворотом,
вон там в рощице.
   - Не думал, что у этой развалюхи есть хозяин, - сказал Коун.
   - Это так, - согласился Робинсон. Он шмыгнул носом и хихикнул. - Я  ему
так и говорил. Настоящий хозяин съехал отсюда  с  месяц  назад.  -  Старик
снова хихикнул. - Уехал искать счастья. Все теперь ищут счастья. Да только
мало кто знает, где оно лежит. Вот и Грант. Мы ведь с ним дружили. Он  жил
здесь лет пятнадцать. И все время чего-то боялся. Когда собрался в  город,
боялся попасть в автомобильную катастрофу. Дрожал, когда  падали  цены  на
рынке. А потом вдруг продал ферму.
   - Вы видели нового владельца? - перебил Коун.
   - Два раза. Он не похож на фермера. Типичный  горожанин.  Говорил,  что
покупает ферму для сдачи в аренду. Конечно, такому джентльмену не  к  лицу
ворочать вилами. Я-то это сразу смекнул. Да и он не скрывал, что  в  нашем
деле не смыслит. Он  попросил  меня  присмотреть  за  владением,  пока  не
подыщет  арендатора.  Третьего  дня  он  заезжал  ко  мне.  Мы  выпили  по
стаканчику. Он сказал, что нашел  арендатора.  Попросил  меня  привести  в
порядок дом. Заплатил не скупясь. Не мог же я отказать, как вы полагаете?
   - Конечно, - сказал Коун.
   - Ну а я не торопился, - развел руками Робинсон. - То да се. Думал,  не
к спеху.  А  оно  вон  как  обернулось.  Словом,  я  сюда  не  заглядывал,
инспектор. Теперь-то, раз уж вы здесь, не знаю, что и делать. Деньги-то  я
взял.
   Коун похлопал старика по плечу.
   - Ничего, - сказал он. - Ключи-то он вам оставил?  Может,  сказал,  как
его зовут?
   - А как же, - ухмыльнулся старик. - Зовут его Диксон.
   Грейвс  ковырял  носком  ботинка  землю,  безучастно  прислушиваясь   к
разговору. Коун выплюнул потухшую сигарету и так посмотрел  на  Робинсона,
что тот поежился.
   - Диксон? - спросил он хрипло. - Вы сказали - Диксон? А имя? Кнут?
   Робинсон кивнул.
   - Идемте в дом, - сказал Коун. Старик снова  кивнул  и  пошел  к  своей
машине. Через три минуты дребезжащий  "форд"  подкатил  к  дому.  Робинсон
захлопнул дверцу, подергал ее и протянул Коуну связку ключей.
   - Два от комнат, - сказал он. - Третий от входа.
   Они вошли в дом.
   Коун попросил Грейвса открыть ставни.
   Гуськом они обошли весь первый этаж. Робинсон шел последним и говорил:
   - У Гранта здесь были столовая, кухня, кладовки и ванная.
   Коун  слушал  старика  и  оглядывал  помещение.  В  столовой,  довольно
обширной комнате с тремя окнами,  выходящими  во  двор,  не  было  никакой
мебели. На полу лежал толстый слой пыли. Чувствовалось, что после  отъезда
Гранта  сюда  никто  не  заглядывал.  В  кухне  тоже  не  нашлось   ничего
интересного. На второй этаж вела лестница. Подойдя к  ней,  Коун  попросил
Грейвса посветить и внимательно осмотрел ступеньки. Пыли на них  не  было.
Так же, впрочем, как и  в  прихожей.  Грейвс  отметил  это  обстоятельство
неопределенным мычанием.
   Лестница заскрипела, когда трое стали подниматься наверх.  Робинсон  не
преминул  заметить,  что  Грант  никогда  не  был  хорошим  хозяином.  Он,
Робинсон, терпеть не может, когда в доме что-нибудь не в порядке. А Гранту
было на все наплевать.  Он  даже  не  хотел  перенести  ванную  поближе  к
спальням. Пятнадцать лет  вся  семья  по  утрам  бегала  вниз.  Разве  это
прилично?
   В двух спальнях было пусто. В третьей стоял старый диван.
   - Когда он отдал вам ключи? - спросил Коун Робинсона.
   - Да третьего дня и отдал. Сказал, чтобы я привел дом в порядок.
   Коун пошел вниз. Грейвс  и  Робинсон  двинулись  за  ним  по  скрипучей
лестнице.
   Во дворе инспектор задал Робинсону еще вопрос:
   - Он часто бывал здесь?
   - Не могу сказать, - ответил старик, подумав. - Я его видел  два  раза.
Когда он купил ферму. И третьего дня. Он заезжал ко мне.
   - А соседи?
   - Мой дом ближе всех. Две мили.
   Коун пытался сообразить,  для  чего  Диксону  понадобилась  эта  ферма.
Интересно, колдунья в курсе дела? Судя по всему, дом нужен был как  тайное
прибежище. Здесь можно переночевать, не  привлекая  ничьего  внимания.  До
города тридцать миль. Ближайший сосед в двух милях. Но для чего все это? И
почему Бредли не отправил донесение с Никльби? Что-то  он  узнал  об  этом
"Копыте" в ту самую ночь. Лифтер говорил  Фримену,  что  Бредли  вел  себя
беспокойно, несколько раз подымался на этаж, где жил шах.  Вниз  спускался
по лестнице. Видимо, в "Орионе" находился в ту ночь  неизвестный,  который
следил за шахом. Бредли следил за ним, а за Бредли тоже следили. Но почему
Бредли ничего не сказал  Никльби?  Почему  он  действовал  самостоятельно?
Неужели прав Фримен, предположивший, что Бредли  не  доверял  Никльби?  Он
отдал книжку лифтеру-земляку. Этого никто не мог видеть: дело  происходило
в кабине лифта. И,  наверное,  Бредли  рассчитывал  получить  ее  обратно.
Наверное, он полагал, что для него предстоящее ночное  приключение  особой
опасности не представляет. Но книжку тем не менее он предпочел не брать  с
собой. Почему?
   Грейвс нетерпеливо переминался с ноги на  ногу.  Его  челюсти  ритмично
двигались, перекатывая жевательную  резинку.  Робинсон  копался  в  моторе
своего  "форда",  который  не  хотел  заводиться.  Легкий  ветерок  шуршал
опавшими листьями. В рощице у дороги щебетала какая-то птица. Внизу шумела
река.
   Робинсону наконец удалось завести мотор. Он вытер пот со лба и  подошел
попрощаться с полицейскими.
   - Вы забыли отдать мне ключи, - напомнил Коун.
   Он смотрел выжидательно.
   Старик похлопал себя по карманам и протянул связку Коуну.
   - Мне можно ехать?
   - Да, - сказал инспектор.
   Когда "фордик" скрылся за поворотом, Грейвс, провожавший  его  глазами,
повернулся к Коуну. Его глаза  красноречиво  выражали  нетерпение.  Он  не
понимал, почему медлит инспектор. Но спросить об этом не решался.
   - Заприте дом, - сказал Коун. И пошел к обрыву.
   Он не слышал, когда к нему подошел Грейвс. Шум реки  заглушал  шаги.  А
может быть, то, что он увидел под скалой, отвлекло его внимание настолько,
что он забыл о Грейвсе. Хотя в этом, на  первый  взгляд,  не  было  ничего
особенного. Возле мыса река делала поворот и под самой скалой образовывала
относительно тихую заводь.  Вода  была  мутной,  дно  не  просматривалось,
несмотря на то, что глубина, видимо, была небольшая. Но Коун и не  пытался
разглядеть, что делается на дне. Он зачарованно смотрел  на  трепыхавшийся
лоскуток черной ткани. Течение рвало его, тянуло в сторону, а он то тонул,
то вновь появлялся на поверхности воды, оставаясь на прежнем месте.
   Коун подумал, что он увидел этот лоскуток сразу, еще тогда,  когда  они
только приехали на ферму. Только он не привлек его внимания. Но  в  памяти
остался. Другие мысли, бродившие в голове,  когда  он  впервые  подошел  к
обрыву, заставили его забыть о том, что мелькнуло перед взглядом в  пенных
бурунах под  "Копытом".  Потом,  после  осмотра  фермы,  ощущение  чего-то
забытого, недоделанного вернулось. Недаром ему  так  не  хотелось  уезжать
отсюда.
   Грейвс, дышавший за его спиной, тоже увидел черный лоскут.
   - Что это, инспектор? - спросил он.
   Коун смерил взглядом расстояние до воды. Не меньше тридцати метров.  На
вопрос  Грейвса  он  только  пожал  плечами,  хотя  смутная  догадка   уже
шевелилась в его мозгу.
   - Туда нельзя спуститься? - спросил он  Грейвса,  понимая,  что  вопрос
праздный.
   Грейвс вытянул шею и пробормотал:
   - Без веревки ничего не выйдет, инспектор.
   - Ну так давайте веревку, - скомандовал Коун. И, увидев, что Грейвс  не
понял, добавил: - Садитесь в машину. Сообщите о находке Грегори, захватите
все необходимое, врача, людей - и сюда. Я подожду.
   Оставшись в одиночестве, Коун  уселся  на  крыльце  и  просидел  так  в
задумчивости до прибытия полицейских машин. Он не  удивился,  когда  парни
вытащили из реки труп шаха Бен Аюза с камнями на шее и на ногах. Именно об
этом он подумал, когда смотрел на черный лоскут, трепыхавшийся в волнах.
   Осмотр трупа принес полиции еще одну странную находку. В руке  мертвеца
был зажат золотой медальон. Внутри медальона ничего, кроме  мокрой  грязи,
не было обнаружено. На теле шаха явственно просматривались  следы  борьбы.
Смерть наступила в  результате  асфиксии,  -  констатировал  врач.  Говоря
проще, шаха задушили...
   Коуна и Грегори вызвал шеф.  Коун  требовал  немедленного  освобождения
Вилли Кноуде. Господин Мелтон поморщился,  но  согласие  дал.  Затем  Коун
заявил, что он должен допросить Эльвиру Гирнсбей, Перси, Бекки, и добавил,
что неплохо было бы побеседовать с профессором  Кирпи  относительно  Кнута
Диксона. К его удивлению, шеф молча кивнул головой. Коун сказал также, что
он хотел бы побывать в клинике профессора Кирпи. На  это  господин  Мелтон
ответил маленькой речью, в которой коротко охарактеризовал профессора  как
человека безусловно порядочного и находящегося вне всяких  подозрений.  Он
заметил, что Коуну незачем  ни  ездить  в  частную  клинику,  пользующуюся
отличной репутацией, ни посылать туда кого бы то ни было. Пресса не должна
трепать уважаемое имя ни в каких аспектах, заявил шеф.
   - Но ведь Диксон - пациент Кирпи, - упрямо сказал Коун.
   - Диксон никогда не содержался в клинике, -  произнес  шеф.  -  Полиции
нельзя пользоваться слухами. Полиция должна  руководствоваться  фактами  и
логикой.
   - Профессор не отрицал, что Диксон - маньяк.
   -  Я  приглашу  профессора,  -  сказал  шеф.   -   Вы,   Коун,   можете
присутствовать на беседе и задавать вопросы. В рамках  приличий,  конечно.
Кроме того, Коун, - жестко добавил шеф, -  вы  увлекаетесь.  Вы  запустили
дело о наркотиках. Вы забыли о фирме "Дорис".
   - С фирмой все ясно, - сказал Коун. И подумал,  что  он  грешит  против
истины. Если с фирмой "Дорис" и была некоторая ясность, то такой отнюдь не
наблюдалось с фирмой "Менгери". Но о "Менгери" Коун не говорил шефу. И  не
собирался  сообщать  кому  бы  то  ни  было,  пока  не  узнает  что-нибудь
определенное. - С фирмой все ясно, шеф, - повторил он.
   - Так ли? - спросил шеф.
   Грегори вмешался в разговор. Он подтвердил слова Коуна о фирме  "Дорис"
и  высказал  сожаление,  что  теперь,  когда  выяснилось,  что  шах  убит,
оборвалась ниточка, ведущая к торговцам  наркотиками.  Надо  все  начинать
почти на пустом месте.  Между  тем,  сказал  Грегори,  он  крайне  удивлен
решением шефа отпустить Кноуде на свободу.  По  мнению  Грегори,  это  тот
человек, который, несомненно, связан с бандой торговцев.
   - Увы, - развел руками шеф. - Возможно, вы и правы. Но  у  полиции  нет
никаких  оснований   задерживать   Кноуде.   Ведь   вы   не   располагаете
доказательствами его вины. Закон на его стороне.  И  мы  не  имеем  права.
Особенно теперь.
   Шеф как будто извинялся перед Грегори. Коун мог быть доволен.  Господин
Мелтон был сегодня явно не на высоте. Как легко он дал разрешение  на  то,
за что вчера Коун получил нахлобучку. И все  это  сделал  лоскуток  черной
ткани, который Коун случайно заметил на поверхности воды.


   Коун сидел против Грегори, молча дымил сигареткой и слушал.  Иногда  он
иронически щурился.
   - Шах убил Бредли, -  говорил  Грегори.  -  А  Диксон  убил  шаха.  Это
умозаключение теперь можно считать доказанным.
   Коун не считал это умозаключение  доказанным.  Во  всяком  случае,  его
первую часть. Относительно Диксона доказательства имелись.  Они  допросили
Эльвиру Гирнсбей, Перси и Бекки. Никто из  этой  троицы  не  отрицал,  что
медальон, найденный в руке шаха, висел на шее Кнута Диксона.
   - Этот амулет, - сказала Эльвира, - должен был принести ему счастье.  Я
сама изготовила его. - И она поднесла к глазам платочек.
   - Кнут никогда не расставался с этой штукой, -  сказал  Перси.  Коун  с
любопытством   уставился   в   лицо   художника,   овладевшего   секретами
средневековых колдунов. Ему хотелось бы поподробнее  побеседовать  с  этим
парнем с наглым лицом и глазами навыкате. Но времени было в  обрез,  и  он
ограничился только вопросами по существу.
   - Когда вы видели Диксона в последний раз?
   - Несколько дней назад.
   - Знаете ли вы, что он купил ферму?
   - Он этого не скрывал.
   Эльвира на этот вопрос ответила несколько иначе.
   - Я сама оформляла купчую.
   - В свое время вы заявляли мне, что не знаете, куда исчез  Диксон.  Про
ферму вы ничего не говорили.
   - Перси ездил на ферму. Там никого не оказалось.
   - Для чего Диксону понадобилась эта ферма?
   - Он всегда был несколько... неуравновешенным.  Эксцентричным.  У  него
могли быть права на причуды. Я не задавала ему  таких  вопросов,  господин
инспектор.  Я  полагаю,  что  каждый  человек  волен  поступать,  как  ему
подсказывает желание.
   - Вот как, - буркнул Коун. - Убить шаха ему тоже подсказало желание?
   Эльвира бросила на инспектора уничтожающий взгляд и отвернулась.
   Перси на вопрос Коуна о том, для каких  целей  Диксон  приобрел  ферму,
ухмыльнулся.
   - Мы мужчины, инспектор. И можем быть откровенны. Эльвира,  безусловно,
имеет право на внимание. Но когда у тебя десятки поклонниц, то надо как-то
выходить из положения. Ферма расположена в экзотическом  месте.  Пикник  в
таком уголке...
   - Нет фактов, - перебил Коун. - Диксон не устраивал там пикников. Ферма
запущена.
   - Ничем не могу помочь, инспектор. Видимо, Кнут не успел...
   - Вы можете назвать мне  хоть  одну  любовницу  Кнута?  Кроме  Эльвиры,
конечно.
   Перси пожал плечами.
   - Он мне не говорил об этом. А я не спрашивал.
   Когда Коун вызвал Бекки и спросил ее про ладанку, смуглянка сказала:
   - О, господин полицейский. Это та самая вещь, которую  госпожа  Эльвира
презентовала Кнуту  Диксону.  Мы  раскололи  фигурку  с  острова  Пасхи  и
наполнили порошком амулет. А медальон, говорят, когда-то принадлежал  Анне
Австрийской. Это дорогая антикварная реликвия.
   - Вы видели ее у Кнута на шее?
   - Я не знакома с Кнутом, - шепнула смуглянка. - Я ведь говорила вам  об
этом, господин полицейский.
   Коун поморщился. С Бекки каши не сваришь. Она, как  попугай,  повторяет
то, что напели ей в уши  хозяева.  А  тут  еще  сбоку  сидит  Грегори,  на
которого Бекки поглядывает не то с испугом, не то с недоверием. И в глазах
ее застыла мольба. Коун мог  бы  поклясться,  что  читает  ее  мысли.  Она
опасается, как бы инспектор не выдал ее тайну, их тайну. Ей хорошо  платят
в магазине. И ей совсем не хочется оказаться на улице только  из-за  того,
что в тайну хитроумно устроенного манекена проникает еще кто-то.
   Бекки они допрашивали последней. Потом вдвоем с Грегори побывали в доме
Кнута Диксона. Шикарный особняк стоял в  глубине  сада.  Крепкие  чугунные
ворота были заперты.  Коун  долго  звонил,  пока  наконец  на  дорожке  не
появилась фигура заспанного привратника.
   В доме их встретил камердинер - плешивый человек  с  лицом  скопца.  На
вопросы Коуна о хозяине он отвечал неохотно и вяло. С трудом Коуну удалось
установить, что Диксон почти не жил в этом доме.
   - Где же он жил, черт возьми? - рассердился Коун.
   - Заграничные вояжи, - ответил камердинер. - И женщины.
   Они побродили по комнатам, заставленным разностильной мебелью, побывали
в библиотеке, спальнях.
   - Что-то мне тут не нравится, - сказал Коун, когда они сели в машину. -
А что - сам не пойму.
   - Дом как дом, - проворчал Грегори, устраиваясь на  сиденье.  -  Диксон
купил его несколько месяцев назад. Когда возвысился...
   Потом они зашли в кабинет Коуна, и Грегори стал развивать свою версию.
   - Диксон убил шаха. Это понятно и оправдано. Он ревновал его к Эльвире.
Следил за ним. Кстати, в  эту  версию  укладывается  и  донесение  Бредли.
Вероятно, Диксону удалось увлечь шаха в поездку на ферму. Там  между  ними
произошла схватка, Бен Аюз оторвал ладанку. Диксон  не  заметил  этого.  А
когда спохватился, было поздно. И он предпочел скрыться.
   Коун молчал. Он думал не о Диксоне,  а  о  его  камердинере.  Лицо  его
показалось инспектору странно знакомым. Бывают же такие чудные совпадения.
Он вдруг засмеялся. Грегори покосился, сказал раздраженно:
   - Не понимаю, что тут смешного.
   - Я не о том, - сказал Коун. - Просто вспомнил один смешной случай.
   - Ты не слушаешь меня?
   - Почему? В твоих словах есть логика. Только Диксона мы прошляпили. А в
остальном? Что ж, может, ты и прав.
   - Шеф придерживается такого же мнения, - сказал Грегори, и в его голосе
послышались торжественные нотки.
   - Да, - произнес Коун. - Может, ты и прав. Но тогда будь добр, объясни,
кто отравил Магду? Или это тоже сделал Диксон? Из-за ревности?
   - Я думал об этом. У шаха было время.
   - Уж больно все  складно  получается.  -  Коун  не  мог  согласиться  с
Грегори. Были еще факты, не укладывающиеся в схему, которую тот  навязывал
Коуну. Грегори не знал, например,  о  том,  что  Бредли  приехал  к  месту
убийства в машине. Алиса слышала шум мотора. Да и Броуди, наверное,  тоже.
Была женщина, приходившая к Алисе. На ногах и на шее  шаха  висели  камни,
молчаливо свидетельствующие о желании  убийцы  спрятать  труп  понадежнее.
Возможно, ладанку шах и сорвал с груди убийцы. Но  за  этим  преступлением
чувствовался холодный расчет, а отнюдь  не  мотивы  ревности.  И  наконец,
Коуна смущали показания Эльвиры и Перси. Уж очень охотно  они  их  давали.
Эта готовность помочь следствию, это трогательное  единодушие,  с  которым
любовница и друг Диксона топили его, заставляли задуматься. Коун явственно
ощущал за Эльвирой и Перси какую-то силу. Она заставляла Эльвиру  молчать,
когда Коун впервые побывал у колдуньи. Сейчас  она  же  развязала  женщине
язык. Коун подумал о том, что если бы он не нашел труп шаха, то,  Пожалуй,
и этих показаний от Эльвиры не добился бы. Да  и  шеф  хорош.  Сначала  он
запретил Коуну вмешиваться в частную жизнь колдуньи. Теперь вдруг разрешил
допрос. И даже дал слово, что сегодня устроит Коуну свидание с профессором
Кирпи. В ожидании этого свидания Коун с Грегори и коротали время...
   Звякнул внутренний телефон.
   -  Да,  шеф,  -  сказал  Коун.  Он  кивнул  Грегори,  положил   трубку.
Полицейские встали. Грегори осмотрел свой костюм, снял  пылинку  с  плеча.
Лифт поднял их наверх.
   Шеф сидел под  картиной,  изображающей  Немезиду.  В  кресле  у  стола,
положив ногу на ногу, развалился профессор. Он  зажигал  сигару.  Господин
Мелтон сделал приглашающий жест. Коун и Грегори сели рядом, у стены.  Коун
постарался устроиться так, чтобы  лучше  видеть  лицо  профессора.  Он  не
ожидал от этой беседы никаких результатов. Но его тешила мысль о том,  что
респектабельный   профессор   каким-то   замысловатым   образом   оказался
замешанным в  этой  истории  с  убийством.  В  душе  Коун  испытывал  даже
некоторое злорадство. Он кожей ощущал,  что  профессору  крайне  неприятен
этот визит в полицию. И Коун наслаждался победой, маленькой,  ничтожной  в
общем-то, но все-таки победой.
   - Начнем, - сказал шеф, обращаясь к профессору. - Господин Кирпи,  наши
инспекторы хотели бы выслушать ваше мнение о Кнуте  Диксоне,  на  которого
пало подозрение в убийстве. Они полагают, - кивок в сторону Коуна,  -  что
сведения, сообщенные вами, послужат на пользу следствию.
   Профессор  вынул  сигару  изо  рта  и  поискал  глазами,  куда  бы   ее
пристроить. Господин Мелтон предупредительно подвинул пепельницу.
   - Я считаю, господа, - важно произнес профессор, -  что  тут  произошла
ошибка. Да, ошибка, - повторил он. - Господину Мелтону я  уже  сообщал  об
этом.  Но  господин  Мелтон  счел  необходимым,  чтобы  я  высказал   свои
соображения вам. Так вот. Видимо, господин... э... Коун  решил,  что  Кнут
Диксон мой пациент. Эта  ошибка  повлекла  за  собой  цепь  умозаключений,
неверных уже потому, что посылкой для них  послужила  ошибочная  мысль.  Я
психиатр, господа.  И,  являясь  таковым,  конечно,  не  мог  не  замечать
некоторых странностей в поведении нового друга Эльвиры. Его  циклотимии  -
так мы называем подъем и спады настроений - были выражены довольно ярко. Я
даже  отмечал  легкую  маниакальность.  На  выходах  из  этого   состояния
наблюдалась некоторая депрессивность. Однако все это  не  давало  никакого
права  считать  Диксона  психически  неполноценным  человеком,  тем  более
изолировать его от общества. Все мы в той или  иной  степени  циклотимики,
господа.  Кстати,  многие  гениальные  люди  были  циклотимиками  с   явно
выраженными   переходами   от   одной   фазы   настроения   к   другой   -
противоположной. Я  прошу  прощения  за  это  маленькое  отступление.  Оно
необходимо мне, чтобы вы, господа, поняли  основную  мысль.  Я  ее  изложу
возможно популярнее. Эта мысль заключается в том, что быть циклотимиком  -
не значит быть сумасшедшим. Не  столь  давно  я  эту  мысль  высказывал  в
печати. Не отвергаю ее и сегодня. Ибо и тогда, и сегодня вопрос ставился о
психической полноценности Кнута Диксона как творца и как человека.
   А теперь позвольте  мне  вернуться  к  началу.  Господин...  э...  Коун
ошибочно предположил, что Диксон - мой пациент. Я понимаю господина Коуна.
Долг призывает его выяснить все. Господин Коун обращается ко мне. Логично?
Только в том случае, если бы  Диксон  являлся  моим  пациентом.  Тогда  я,
возможно,  мог  бы  помочь  следствию.  Ибо  лечащий  врач  лучше   других
осведомлен о том, что можно ожидать от больного. Но я не лечащий  врач.  Я
дружен с Эльвирой Гирнсбей. Я никогда не одобрял  ее  выбора.  Но  любовь,
господа... Любовь ведь не прислушивается к советам.
   Закончив эту небольшую речь,  профессор  Кирпи  удовлетворенно  облизал
губы и взял сигару. Господин Мелтон бросил взгляд на Коуна.
   - Вы считаете, что Диксон мог совершить преступление? - спросил Коун.
   - Каждый может совершить  преступление,  -  ответил  профессор.  -  Все
зависит от обстоятельств.
   - Обдуманное преступление, - уточнил Коун.
   - Я полагаю, что высказался довольно ясно, -  заметил  профессор.  -  Я
сказал, что Диксон не был сумасшедшим.
   - А шаха вы знали? - спросил Коун.
   - Нет, - отрезал профессор. Коуну показалось, что он  рассердился.  Шеф
тоже уловил это и заметил:
   - Коун, вы увлекаетесь.
   - Пожалуйста, - снисходительно произнес профессор Кирпи. -  Я  понимаю,
господин Коун взволнован этим прискорбным происшествием. Ему,  безусловно,
хочется проникнуть в тайну.  Я  не  возражаю,  господин  Коун.  Вы  можете
задавать вопросы на любую тему.
   Это был щелчок в нос. Коун проворчал:
   - У меня вопросов нет.
   Шеф обратился к Грегори. Тот отрицательно покачал головой. А когда  они
вышли из кабинета шефа, сказал:
   - Ну и характер у тебя.
   - Пошел он к дьяволу, - беззлобно сказал Коун. -  Циклотимики.  Все  мы
циклотимики, Грегори. А Кнут смылся. Мы никуда не годны, Грегори. Нас надо
гнать из полиции в шею. Циклотимики! Профессор отлично промыл  нам  мозги.
Честное слово, Грегори, я проникся к нему уважением. Он ясно  дал  понять,
что нам пора  в  отставку.  Циклотимики,  -  повторил  он,  когда  вечером
встретился с Фрименом. Тот округлил глаза. - Вы что?  -  спросил  Коун.  -
Никогда не слышали этого слова?
   - Нет, - покачал тот головой. - Где вы набрались этой премудрости?
   - Меня просветил профессор Кирпи. Он сказал, что полиция не имеет права
совать свой грязный нос в дела, которые ее не касаются.
   - Даже если это убийство?
   - Так, Фримен. Вы быстро схватываете суть. Профессор именно это и хотел
сказать. А наш глубокоуважаемый шеф смотрел ему в рот  и  поддакивал.  Они
ведь друзья с Кирпи.  Нет,  этого  не  передашь  словами.  Это  надо  было
посмотреть.
   - Нельзя ли пояснее? - спросил Фримен.
   - А что, собственно, вам не ясно? - в свою очередь задал вопрос Коун.
   - Все, - сказал Фримен.
   - Коротко это выглядит так. И Грегори, и шеф, и профессор,  и  колдунья
хотят уверить меня, что убийца шаха - Диксон. А я этому не верю.
   - Но ведь есть доказательства, Коун.
   - Не только, Фримен. Есть еще профессор Кирпи. И в этом-то загвоздка.
   - Вы что-нибудь узнали?
   - В том-то и дело, что ничего. Даже, кажется, потерял надежду узнать.
   - Вы великий притворщик, - улыбнулся Фримен.
   - Циклотимик, - сказал Коун. - Всего-навсего  циклотимик,  переживающий
сейчас очередной спад настроения. Я вполне созрел  для  похода  к  Броуди.
Пойду брошусь старому пьянице в ножки и буду молить сказать  мне,  что  он
все-таки видел ночью из окна своей спальни.
   - Честное слово?
   - Да уж куда честнее, Фримен. Мы попали в какой-то  порочный  круг.  Из
него надо выпрыгнуть, чтобы дело прояснилось. Я очень надеюсь  на  Броуди.
Старый пройдоха  ненавидит  Кирпи.  Думается,  на  этой  почве  мы  с  ним
столкуемся. Может, не сразу. Но иного выхода нет. Я  должен  найти  убийцу
Бредли и сделаю это. А потом мы побеседуем с профессором  Кирпи  на  темы,
которые далеки от психиатрии.
   - Вы все-таки что-то узнали?
   - Нет, Фримен. Но клянусь, узнаю.
   - Вы здорово сердиты сегодня.
   - Побывали бы вы в моей шкуре.
   - Значит, к Броуди?
   Коун не ответил. Он еще не решил: идти или нет?


   А господин Мелтон собирался на ужин к  господину  Домару.  Шеф  полиции
стоял перед зеркалом и мурлыкал песенку про крошку, которая  любит  топать
ножками. Но на настоящего мужчину это не производит впечатления. Настоящий
мужчина целует  крошку,  берет  ее  на  руки  и...  О  дальнейшем  песенка
умалчивала.  Однако  господин  Мелтон  знал  о  том,  что   происходит   в
дальнейшем. Лет десять назад господин Мелтон с полным правом относил  себя
к разряду настоящих мужчин. Он и  сейчас  еще  полагал,  что  находится  в
полной форме. И охотно поддерживал беседы на пикантные темы. Правда,  сами
женщины уже давно не занимали главенствующего положения в его  жизни.  Шеф
полиции объяснял это  себе  возросшим  объемом  работы,  огромной  нервной
нагрузкой и слегка подпорченным желудком.  На  склеротический  румянец  на
щеках он старался не обращать внимания. На  двух  взрослых  дочерей  тоже.
Господина Мелтона мало волновала их жизнь и их  заботы.  Его  жена  умерла
рано. Года два  дочери  находились  в  пансионе.  Пока  там  не  произошел
маленький скандал. Шеф полиции не вникал  в  содержание  происшедшего.  Он
привез  дочерей  домой  и  предоставил   их   самим   себе.   Единственным
требованием, которое он выставил  перед  девушками,  было  неукоснительное
соблюдение давней семейной традиции: вся  семья  обязана  была  завтракать
вместе. Традиция эта нарушалась  крайне  редко.  После  завтрака  господин
Мелтон уезжал по делам службы, а  дочки  занимались  чем  хотели.  Девушки
обязаны были поддерживать знакомство только с людьми своего круга. На этот
счет  шеф  полиции  был  строг.  В  остальном  же  он  полагался  на  волю
провидения. Иногда он задумывался о том, что неплохо бы  пристроить  дочек
замуж. Но эти мысли приходили  и  уходили.  Господин  Мелтон  был  слишком
занятым человеком. Он придерживался современных  взглядов  на  воспитание,
которые профессор Кирпи, например, выражал одной фразой: "Не  наступай  на
пятки собственным детям, и они не  наступят  тебе  на  горло".  Слова  эти
профессор произнес, конечно, в шутку. Но шутки профессора Кирпи  были  как
афоризмы. Их можно было принимать и за чистую монету.
   Итак,  господин  Мелтон  собирался  на  ужин  к  господину  Домару.  Он
тщательно вывязал галстук и, продолжая мурлыкать про крошку, поднес пальцы
к нагрудному карману пиджака. Ему показалось,  что  платочек  высовывается
чересчур далеко. Пальцы нащупали в кармашке листочек бумаги.  Шеф  полиции
отлично помнил, что он туда ничего постороннего не клал.  Вытащив  листок,
господин Мелтон развернул его и прочел: "Смерть ждет вас за  порогом  этой
комнаты".
   Подписи не было. Господин Мелтон бросил бумажку на столик.  "Любопытно,
каким способом они собираются это сделать?" - подумал  он  и  взглянул  на
часы. Выходить из дома было еще рано, и он решил задержаться в спальне  на
полчаса. Уселся поудобнее в низкое кресло, развернул  книжку  и  попытался
читать. Но то ли книжка была неинтересной, то ли эта записка с упоминанием
о смерти выбила мысли шефа из привычной колеи, только он перестал  читать,
опустил  книгу  на  колени  и  задумался.  Мысли  шефа  были  светлыми   и
прозрачными, как горный ручеек. Он думал о том, что министр внутренних дел
уже стар. Очень стар. Безобразно стар. Он думал о том, что господин  Домар
весьма благосклонно относится к нему, господину Мелтону. Он думал  о  том,
что господин Домар, наверное, будет президентом. И,  наверное,  произойдет
смена кабинета. Правда, господин Домар  угощает  отвратительными  ужинами.
Желудок господина Мелтона после этих  ужинов  расстраивается  так,  что  в
течение трех дней шеф полиции не в состоянии  есть  ничего,  кроме  жидких
киселей и сливовых  компотов.  Но  что  поделаешь?  "Париж  стоит  мессы".
Господин Мелтон сделал ставку  на  Филиппа  Домара.  Стандартные  ужины  в
общем-то не самое страшное, если хорошенько подумать. Господин Мелтон  мог
приносить и большие  жертвы.  И  приносил  их.  И  сейчас  приносит,  если
подумать. А министр стар, безобразно стар.
   "Смерть ждет вас за порогом этой комнаты". Ха! Звучит убедительно. Если
бы министру послать такую записку? Он уже пережил два инфаркта. А  у  шефа
полиции сердце буйвола. Так говорит профессор Кирпи. Он хоть  и  психиатр,
но в этом деле тоже смыслит. А желудок что ж? Ничего не попишешь: сливовые
компоты, диета... Вот только ужины у господина Домара... Да еще рассказы о
прошлом.  Господин  Домар  безумно  любит  говорить  о  своем  прошлом.  О
безукоризненном прошлом. О тех днях,  когда  господин  Домар  еще  не  был
господином, а просто служил на верфи матросом. Потом он плавал. Он начал с
юнги и кончил капитаном. А расставшись с  морем,  занялся  бизнесом.  Нет,
господин Домар не торговал сапожной мазью. Так пишут в книгах для дураков.
Чтобы заниматься бизнесом, двух банок  сапожного  крема  маловато.  Филипп
Домар купил ателье. А теперь создал целый обувной концерн. Теперь Домар  -
сенатор. И скоро будет президентом.
   Церковь и полиция. Да. И в полиции должен сидеть дурак. Когда  господин
Мелтон станет министром, он подумает о шефе полиции сам.  Вот  бы  Грегори
приспособить. Но Грегори - человек не того круга. А как бы пригодилась его
рабская исполнительность! Впрочем, она и так пригодится.
   "Смерть ждет вас". "Ну что ж, - усмехнулся господин Мелтон. - Пора".
   Он встал с кресла, подошел к двери и резко толкнул ее. Две руки  обвили
его шею. Господин Мелтон мягко отвел их в сторону и увидел смеющееся  лицо
Лиззи - младшей дочери.
   - Ты убит, па, - сказала Лиззи. - На этот раз мы выбрали  смерть  через
удушье.
   - Вы не учли, что я мог сопротивляться, - сказал господин Мелтон.
   - В правила игры сопротивление не входит, - разъяснила Лиззи.  -  А  ты
знаешь,  па,  мы  послали  сегодня  три  записки.  Хиггинсам,  Ферманам  и
Паульсенам. И ты подумай, па.  Этот  идиот  Паульсен  побежал  в  полицию.
Представляешь, сколько было смеха, когда его оттуда вытурили. У него  было
такое глупое лицо. Дин хохотал так, что вывернул себе челюсть.
   - А где Эсс? - поинтересовался господин Мелтон.
   - Сидят с Дином в голубой гостиной. Мы думаем несколько усложнить игру.
Записки -  это  скучно.  Дин  считает,  что  вслед  за  записками  следует
направлять  "жертвам"   небольшие   посылочки.   Представляешь,   па.   Ты
раскрываешь бандероль, а оттуда вылетают  огонь  и  дым.  Или  выпрыгивает
лягушка. Эсс говорит, что лягушек  надо  посылать  девушкам.  Правда,  это
здорово, па?
   - Не знаю, - проворчал господин Мелтон. - Мне кажется, впрочем, что это
немного жестоко.
   - Что ты, па. Просто интересно. Трах, бух! Хлоп  -  и  обморок.  А  кто
выдержит - значит, он сильная натура. Дин говорит, что  это  лучший  метод
определения сильных натур. Без обмана. Испытание мужества. Как ты думаешь,
па?
   Господин Мелтон еще не выработал отношения к новой затее. К игре  он  в
общем-то относился  снисходительно.  Эта  игра,  изобретенная  студентами,
завоевала  популярность.  В  первые  недели  обывателей   охватила   волна
возмущения. Мало  кому  нравилось  получать  записки  с  предупреждениями,
подобными  тому,  какое  господин  Мелтон  обнаружил  сегодня.  В  газетах
появились статьи, авторы которых  требовали  принятия  немедленных  мер  к
прекращению безобразия, развращавшего молодежь и без того  уже  достаточно
распущенную. В дело,  как  и  следовало  ожидать,  вмешались  психологи  и
психиатры. Не остался в стороне и профессор Кирпи. Он выступил в "Трибуне"
с  пространной  статьей.  Кирпи  писал,  что  эта  игра  не   представляет
какой-либо опасности для общества. Она даже "снимает тенденции агрессивных
настроений в среде молодежи". Говоря проще, профессор Кирпи  полагал,  что
игра может стимулировать сокращение преступности. Потенциальные убийцы, по
мнению профессора, получили теперь отдушину. Они уже не будут  убивать,  а
будут только играть в убийство. Это, утверждал Кирпи, поведет к тому,  что
в  стране  уменьшится  количество  преступлений.  Кроме   того,   заключил
профессор, эта игра создает предпосылки для расширения сфер общения  между
молодыми людьми. Девушка - "убийца" получает в руки ключик для  облегчения
знакомства с понравившимся  ей  парнем  -  "жертвой".  И  наоборот.  Таким
образом,   делал   вывод   Кирпи,   усилившаяся    за    последние    годы
некоммуникабельность будет сходить на нет, пока не исчезнет совсем.
   Профессор учел все в своей  статье,  кроме  того,  что  любое  рождение
нового неминуемо должно повести за собой и развитие этого нового.  Сегодня
именно господин Мелтон и был поставлен перед фактом начала этого развития.
Посылочки  с  огнем  и  дымом  закономерно  должны  были  заменить   собой
записочки. А потом, когда хлопушки приедятся, молодые люди  станут  искать
новую отдушину. Конечно, шеф полиции не думал о том, что его Лиззи или Эсс
- потенциальные убийцы. Ни Лиззи, ни Эсс, ни  Дин,  сын  мэра  города,  не
способны убить даже кошку. Для них посылки с хлопушками - игра, шутки,  не
больше. Да, это немного жестоко. Но в конце концов  мы  живем  в  жестокий
век.
   - Почему ты молчишь, па? Тебе не нравится?
   - Я думаю о твоих словах, Лиззи. Все-таки это жестоко.
   - Но, па, мы живем так пресно.
   И Лиззи надула губки.  "Крошка  топает  ножкой",  -  вспомнил  господин
Мелтон. Крошке пора замуж. Новые заботы и новые впечатления быстро  выбьют
из ее головки всю дурь. Эта успокоительная мысль привела  шефа  полиции  в
хорошее расположение духа.
   - Ладно, Лиззи, - сказал он. - Мы еще вернемся к этому вопросу.  Сейчас
мне просто некогда.
   - Ты надолго, па?
   - Не ждите меня. Я приеду поздно.
   Лиззи повернулась на одной ножке и убежала в голубую гостиную, где  Эсс
и Дин давно уже ждали ее.
   - Ну что? - спросила Эсс.
   - Ты же знаешь, он никогда не говорит прямо. "Лиззи,  это  жестоко",  -
передразнила она отца.
   Дин, парень с хмурым и болезненным лицом, бросил на Лиззи презрительный
взгляд и пошел к  столику,  на  котором  стояла  батарея  из  разноцветных
бутылок. Одет Дин был  несколько  странно:  в  красный  свитер  и  плавки.
Девушек это, впрочем, не шокировало. На Эсс тоже, кроме купальника, ничего
не было. Только Лиззи еще слегка стеснялась.
   - Твой отец, - бросил Дин, наливая рюмку, - просто старый  осел.  И  не
обижайся, пожалуйста. Мой - тоже. И вообще  миром  правят  ослы.  Их  надо
взнуздать. Куда он поехал?  К  Домару?  Осел  поехал  к  ослу.  Они  будут
обсуждать проблемы нравственности. Мой идиот в восторге от доктрин  папаши
Фила. Он  истекает  слюной,  когда  рассказывает  дома  о  болтовне  этого
ипохондрика. Они хотят навести порядок в обществе.  Трижды  ослы.  Порядок
наведет Убийца.
   - Надоело, - сказала Эсс. - Где этот Убийца?
   - Будет, - торжественно произнес Дин, сделал глоток и поставил рюмку на
столик. - Убийца придет. Настоящий Убийца. Без сексуальных штучек.
   - А что ты понимаешь в сексуальных штучках? - лениво протянула  Эсс.  -
Лиззи, ты слышишь? Дин заговорил о сексе.
   - Мне кажется, - промолвила Лиззи, - что  Дин  слабо  приспособлен  для
секса.
   - Ты, как всегда, права. Может быть, Дин годен на роль Убийцы?
   - Едва ли! У него мало фантазии.
   Дин рассердился.
   -  Вы  достойны  своего  отца,  -  сказал  он.  -  Глупцы.  Они  делают
пластмассовые скелеты и думают, что это то, что надо.
   - Фи, - сказала Лиззи.
   - Ди-и-ин, - протянула Эсс. - Принеси мне скелетик с мясом.  Можешь  ты
это сделать?
   - Боюсь, ты упадешь в обморок.
   - Скучно, - пожаловалась Лиззи. - Давайте пошлем хлопушку Паульсенам.
   - Говорят, появился новый наркотик, - задумчиво  произнесла  Эсс.  -  У
него такое заманчивое название - "Привет из рая". Капля на стакан воды,  и
ты - в раю. Можно даже прогуляться с ангелом.
   - Тебе еще не надоел секс? - спросил Дин.
   Эсс зажмурилась и потянулась.
   - С ангелом, наверное, интересно, - сказала она. - Ведь он ангел, а  не
человек. Люди мне надоели. Я не хочу на них смотреть.
   - Вот придет Убийца... - пообещал Дин.
   - Глупости, - сказала Эсс. -  Сегодня  ночью  у  Эльвиры  в  "Амулетах"
какой-то праздник. Между прочим, болтают, что ее Диксон кого-то убил. Тебе
бы, Дин, не мешало познакомиться с ним.
   - Мой осел говорит, - сказал Дин, - что Диксона ищет полиция.
   - Мне нравится его книжка про оборотней, - перебила Лиззи. -  Замок  за
границами смысла. Изабель. И игра  на  окончаниях  слов.  Бель.  Ель.  Ль.
Пустота. Ничто и все. Как красиво. Правда, Эсс?
   - А у колдуньи, говорят, интересно, - не слушая сестру, продолжала Эсс.
- Там собираются любопытные экземпляры. Может, пойдем?
   - Папа сказал, - заметила Лиззи, - что туда нельзя.
   - Трижды осел, - фыркнул Дин.
   - Папа сказал, - наставительно произнесла Лиззи, - что "Амулеты" сейчас
под наблюдением полиции. Ему было бы неприятно...
   Эсс вздохнула:
   - А я хотела бы быть на месте Эльвиры. Иметь любовника-убийцу. Чтобы по
спине мурашки. А?
   Сестры переглянулись.
   Дин резонно возразил, что ее  желания  противоречивы.  Она  только  что
говорила об ангеле.
   - Ерунда, - сказала Эсс. - Ангел тоже может убивать. Дин - другое дело.
Дин не может.
   - Откуда ты знаешь? - вспылил Дин.
   - Ты можешь писать  записки.  Послать  хлопушку.  Допускаю,  что  ты  в
состоянии подсыпать яду в бокал. А вот убить руками...
   - Эсс, ты забываешься! - закричала Лиззи.
   - Он мне надоел, дурочка, -  ласково  сказала  Эсс.  -  Неужели  ты  не
понимаешь?
   - Ты говоришь страшные вещи, - не унималась Лиззи. -  И  у  тебя  такое
лицо...
   - Потому что противно, - сказала Эсс.
   Дин вылил остатки из бутылки  в  рот  и  потянулся  за  следующей.  Эсс
хлопнула его по руке. Бутылка покатилась по ковру.  Лиззи  пискнула.  Дин,
покачиваясь, пошел на Эсс. Та отступила. Дин  сделал  еще  шаг,  зацепился
ногой за ковер и упал, бормоча проклятия.  Эсс  засмеялась  и,  схватив  с
кресла плед, бросила его на Дина. Тот поворочался  недолго  и  затих.  Эсс
обернулась к Лиззи.
   - Готов, - сказала она. - И так всегда. Но когда-нибудь  это  кончится.
Должно же это когда-нибудь кончиться?
   - Что? - спросила Лиззи.
   - Игра, - сказала Эсс. - Должна же она кончиться. Хотя ты ведь дурочка.
Ты ничегошеньки не понимаешь.
   - Правда, - зевнула Лиззи. - Мне только очень скучно, Эсс. Очень.
   - И мне, - сказала Эсс. - Этот остолоп воображает, что  он  мужчина.  А
настоящие мужчины там, Лиззи, - она  кивнула  на  окно.  -  Они  ходят  по
улицам, ласкают своих женщин и убивают... Ах, Лиззи!  Может  быть,  сейчас
какой-нибудь из  них  проходит  мимо  нашего  дома.  Его  палец  лежит  на
спусковом крючке пистолета. Или его рука сжимает рукоять  ножа.  Он  идет,
чтобы убить...


   - Убить, - сказал господин Домар. Он пожевал  губами  и  кинул  быстрый
взгляд на господина Мелтона. Шеф полиции молчал. Он нацеливался вилкой  на
стандартную котлету. Его желудок, он это чувствовал, уже  протестовал.  Он
протестовал, когда господин Мелтон под взглядом господина Домара вливал  в
этот  бедный  желудок  бульон,  приправленный   жгучими   пряностями.   Он
протестовал при виде котлеты. А впереди его ждали еще мучения  -  господин
Домар запивал еду какой-то пакостью шафранного цвета.  И  господин  Мелтон
обязан был пить эту бурду, пахнущую корицей.
   Они сидели в обширной столовой со  сводчатым  потолком  и  стрельчатыми
окнами. Чем-то эта комната напоминала  трапезную  монастыря.  Может  быть,
витражами, каждый из которых изображал библейскую сцену. Здесь можно  было
увидеть и Иону в чреве китовом, и Хама  возле  пьяного  Ноя,  и  Юдифь,  и
коленопреклоненную Марию из  Магдалы.  В  простенке  между  окнами  висело
колоссальное  распятие.  Иисуса   Христа   скульптор   выполнил   довольно
натуралистично. Если бы господин Мелтон не знал, что папаша Фил - Истинный
Католик,  то  он,  чего  доброго,  мог  бы   принять   этого   Иисуса   за
издевательство, за кощунство над верой. Но господин Мелтон этого  подумать
не мог. Папаша Фил стоял высоко. Так высоко,  что  никакие  оскорбительные
мысли до этой высоты не достигали.
   Иисус скорбно косил глазом в тарелку господина Мелтона. Его голые  ноги
свисали  чуть  не  до  плеча  шефа  полиции.  Возле  другого  плеча  дышал
молчаливый лакей. Второй лакей стоял за спиной господина Домара. Больше  в
столовой не было никого.
   Говорил в основном господин Домар. Шеф полиции слушал, наклонив голову.
Ему  приходилось  делать  два  дела:  вникать   в   речь   собеседника   и
прислушиваться к возне в собственном желудке. Господин Домар сидел далеко.
От желудка шефа полиции его отделял  белоснежный  прямоугольник  стола.  И
поэтому господин Домар не был в курсе событий,  которые  развертывались  в
желудке господина Мелтона.
   - Убить, - сказал господин Домар. Он употребил это слово  совсем  не  в
том смысле, в каком его в эту самую минуту  употребила  Эсс,  находившаяся
далеко от столовой господина Домара и,  конечно  же,  не  подозревавшая  о
таком совпадении. Господин Домар сетовал на то, что  сейчас  очень  трудно
убить в людях неверие и посеять в их  душах  зерна  благочестия.  Господин
Домар говорил о тлетворном влиянии коммунистов и катастрофическом  падении
нравов. О безобразном росте количества ночных клубов, о  все  возрастающем
спросе на наркотики. Все это расшатывает общество и,  если  не  вмешаться,
может вполне закономерно привести к его распаду. Взоры  людей  отвращаются
от церкви, а сама церковь начинает приспосабливаться к  разврату.  Пастыри
человеческих душ снимают сутаны и  вместе  со  своей  паствой  отплясывают
непристойные танцы. Того и  гляди,  амвоны  превратятся  в  подмостки,  на
которых на потребу разнузданной толпе будут раздеваться девицы.
   Желудок  несколько  мешал  господину   Мелтону   разделять   возмущение
господина Домара. Кроме того, шеф полиции слышал все это не в первый  раз.
Впервые только господин Домар заговорил о необходимости вмешательства.  Но
и  это  легко  объяснялось.  Приближались  президентские   выборы.   Своим
показательно скромным образом  жизни,  своим  безукоризненным  прошлым,  а
также своим  умением  завоевать  аудиторию  папаша  Фил  снискал  симпатии
налогоплательщиков. Господин Мелтон не сомневался в исходе голосования. Не
сомневался он и в том, что господин  Домар,  став  во  главе  государства,
своего добьется. И в  первую  очередь  господин  Домар  будет  добиваться,
конечно, расширения сфер влияния Ассоциации борцов  за  сохранение  устоев
нравственности.  Папаша  Фил  всегда  возлагал  большие  надежды  на   эту
Ассоциацию. Прямо он этого не говорил, но господин Мелтон знал, что Филипп
Домар  давно  рассматривает  Ассоциацию  как  макет  или  модель  идеально
устроенного  государства.  Шеф  полиции  находил,  правда,  что   прогнозы
господина Домара  весьма  смахивают  на  утопию.  Но  критиковать  взгляды
сенатора не то чтобы опасался,  а  просто  не  испытывал  ни  желания,  ни
необходимости. Во-первых, спорить с господином Домаром было бесполезно. Он
не терпел возражений, выходил из себя. Во-вторых,  и  это,  пожалуй,  было
главным, господин Мелтон помнил о министерском портфеле, который хоть и не
был ему обещан, но...
   Было и еще кое-что. Но об  этом  господин  Мелтон  запретил  себе  даже
думать.
   Господин Домар выпил глоток оранжевой  жидкости  и  сделал  паузу.  Шеф
полиции доел котлету и посмотрел по сторонам. Лакей убрал пустую посуду  и
поставил перед господином Мелтоном бокал. В желудке  шефа  полиции  что-то
пискнуло. Господин Домар сделал знак, и лакеи исчезли.  Господину  Мелтону
захотелось курить. Но он знал, что  сенатор  терпеть  не  может  табачного
дыма, и подавил желание. Он поднял бокал и отпил  из  него.  Запах  корицы
ударил в нос. В желудке что-то  зажурчало,  переливаясь.  И  в  это  время
господин Домар заговорил снова.
   Теперь сенатор перешел к рассуждениям о человеческой психике.  Господин
Мелтон подумал, что  папаша  Фил  разбирается  в  этих  вопросах  не  хуже
профессора Кирпи. Господин Домар свободно владел терминологией и говорил о
таких вещах, которые были выше  понимания  шефа  полиции.  Однако  сенатор
углублялся в дебри психологии недолго и не настолько, чтобы существо  дела
прошло мимо внимания господина Мелтона. Маленькое предисловие - экскурс  в
науку - потребовалось сенатору для  того,  чтобы  собеседнику  стало  ясно
дальнейшее.
   Это  дальнейшее,  освобожденное  от  риторических  ухищрений  и   флера
светских  условностей,  не  позволявших  папаше  Филу  изъясняться  прямо,
выглядело довольно просто. Господину  Домару,  овладевшему  монополией  на
обувь,  потребовалась  монополия  на  головы.  Переведя  на  язык   фактов
рассуждения сенатора о душах  людских,  господин  Мелтон  понял,  что  тот
задумал. А поняв, забыл даже о своем желудке и осушил  бокал  с  оранжевым
напитком. И тут же сообразил,  что  сглупил.  Желудок  ответил  на  грубое
вмешательство  такой  нестерпимой  болью,  что  господин  Мелтон  чуть  не
соскользнул со стула. На лбу шефа  полиции  выступил  холодный  пот,  лицо
побледнело так,  что  сравнялось  цветом  со  скатертью.  Распятый  Иисус,
наверное,  не  испытывал  таких  мук,  какие  доставил  господину  Мелтону
оранжевый напиток сенатора.
   - Вам плохо? -  участливо  осведомился  господин  Домар,  прервав  свои
размышления вслух.
   - Нет-нет, ради  Бога,  -  прошептал  господин  Мелтон.  -  Это  сейчас
пройдет.
   Господин Домар надавил кнопку звонка.
   - Врача, - приказал он камердинеру и подошел к господину Мелтону.  Шефа
полиции скрючило. Он  задыхался.  Господин  Домар  освободил  его  шею  от
галстука, расстегнул воротник. Пришел врач. Два лакея перенесли  господина
Мелтона из столовой в гостиную и  уложили  на  диван.  Шефу  полиции  было
больно и стыдно. Оказаться в таком  положении  в  доме  сенатора!  Это  же
шокинг. И даже хуже.
   Но изменить что-нибудь было не в его силах. Пока  врач  хлопотал  возле
него, господин Мелтон следил за выражением лица сенатора. Но прочитать  на
нем ничего не смог. Господин Домар стоял в стороне, скорбно  поджав  губы.
Он сострадал. Ему было неприятно, что все вышло так неловко. Он ничего  не
знал о болезни шефа  полиции.  Господину  Мелтону  следовало  бы  об  этом
сказать. Эти или  примерно  эти  мысли  выражало  лицо  господина  Домара.
Возможно, он подумал и о том, что больной  министр  -  все  равно  что  не
министр. А может быть, и не подумал. Может быть, об  этом  подумал  только
господин Мелтон.
   - Мне очень жаль, -  сказал  господин  Домар,  -  что  нам  сегодня  не
пришлось поговорить.
   Эту фразу он произнес  на  прощанье.  Господин  Мелтон  слабо  взмахнул
рукой. Два лакея проводили его до машины. "Покой, покой", -  сказал  врач.
Хлопнула дверца. Шеф полиции  изнеможенно  откинулся  на  подушки,  закрыл
глаза. В голове мелькали обрывки  каких-то  глупых  мыслей.  Ему  зачем-то
вдруг  потребовалось  вспомнить  название  оранжевого  напитка.  В   мозгу
вертелось словечко "оранжад", хотя то, что он пил, было так же  далеко  от
оранжада, как небо от земли. Мерзость.  У  сенатора  должен  быть  луженый
желудок. У сенатора? Или у президента? Он-то будет президентом. О чем  они
говорили? Проклятый оранжад. Почему оранжад? Это просто  пакость,  которую
могут пить только сенаторы. Или  президенты.  Фу,  как  плохо.  Все  время
ускользает какая-то главная мысль. Домар  говорил,  что  он  скупает  дома
терпимости и ночные клубы. Зачем? Этот скотский ужин выбил из памяти  все.
Зачем  Домару  дома  терпимости?  А,  вспомнил...  Он  говорил  что-то   о
проникновении  изнутри.  Он  собирается  изнутри  проникнуть...  Куда?   В
желудок? В головы?.. Бред старого мерина. Почему мерина? Что  за  странные
мысли несет с собой эта  адская  боль?  Разве  сенатор  похож  на  лошадь?
Изнутри... Да, изнутри. Превратить дома терпимости в  филиалы  Ассоциации.
Насаждать нравственность через  разврат...  Неужели  придется  ложится  на
операцию? Врач говорил... В такое время выйти из строя?  И  Коун.  Как  он
может сейчас оставить Коуна одного? Сенатору на это,  конечно,  наплевать.
Он сидит под Иисусом. Он хочет втолкнуть Иисуса в дом терпимости.  Неужели
он не понимает, что современная девка  не  годится  в  Марии?..  Проклятая
жидкость. Конечно, дело не в этом. У сенатора  другая  цель.  Если  бы  не
боль... Она мешает думать. А может быть, он верит в свою затею? Неужели он
жрет только стандартную пищу? Можно с ума сойти. На операцию, сказал врач.
А что он понимает в политике, этот врач господина Домара?  Приехали?  Куда
приехали? Домой? Да-да, сейчас уже легче.
   Эти слова господин Мелтон произнес вслух. Машина  стояла  у  ворот  его
виллы. Привратник проводил глазами автомобиль. У крыльца ждали слуги и Эсс
в наспех накинутом пальто. Господин Домар был так  любезен,  что  приказал
предупредить домашних господина Мелтона по телефону.
   Господина Мелтона пошатывало. Он оперся на руку Эсс и, нетвердо ступая,
поднялся в дом. В спальне он опустился в кресло и перевел дух.  Эсс  молча
смотрела на отца.
   - Лиззи спит? - спросил он.
   Эсс кивнула. Лиззи была пьяна. Она ухитрилась так насосаться,  что  Эсс
едва дотащила ее до спальни. Потом она занялась Дином. Слуг к  этому  делу
ей привлекать не хотелось, и она действовала самостоятельно. Потратив час,
Эсс добилась некоторых успехов. Помогла ему одеться и выпроводила вон. Сев
в машину. Дин протрезвел настолько, что  смог  завести  мотор.  Затем  так
рванул с места, что Эсс подумала: "Сейчас он врежется в ограду".  Но  Дину
удалось  благополучно  проскочить  ворота.  Она  мысленно  пожелала   Дину
приличной  автомобильной  катастрофы  и  вернулась  в  дом.  Через  минуту
зазвонил телефон в кабинете отца. Эсс сняла трубку и узнала, что  с  отцом
плохо. Это известие не вывело ее из состояния презрительного отношения  ко
всему окружающему. Сейчас она презирала Лиззи, презирала Дина и даже отца,
к которому вообще-то  относилась  снисходительно.  Ее  раздражали  людские
слабости. Когда Эсс замечала их проявление, в  ее  душе  закипала  злость.
Лиззи была более мягкой натурой. К сонливому Дину, бормочущему об  Убийце,
Лиззи даже испытывала нечто похожее на жалость. Эсс откровенно высказывала
свое отвращение. И если она не выпроводила Дина из дома  полураздетым,  то
это объяснялось отнюдь не сочувствием к его положению. Это было бы  просто
неприлично. Потому что одно дело - ходить полуголым в комнатах.  И  совсем
другое - появляться в таком виде на улице.
   Господин Мелтон попросил чашечку кофе. Эсс распорядилась и вернулась  к
отцу.
   - Иди спать, Эсс, - сказал он. - Уже поздно. А я  как-нибудь  справлюсь
сам.
   Девушка  вышла.  Господин  Мелтон  посмотрел  ей  вслед.  Ему  было  бы
приятней, если бы она осталась. Но он считал, что это должна  решить  сама
Эсс. Она ушла! Что ж! Эгоцентризм был фамильной чертой семьи Мелтонов. Его
отец - генерал. Мелтон - не стал бы тем, чем он  стал,  если  бы  хоть  на
мгновение проявил мягкосердечие. Сам господин Мелтон сделал карьеру только
потому, что всегда следовал заветам и  советам  генерала.  В  семье  чтили
Ницше  и  Бисмарка,  Талейрана  и  Игнатия  Лойолу.   Требовать   от   Эсс
снисхождения было бы просто смешно. От Лиззи еще куда  ни  шло.  Но  Лиззи
была белой вороной в семье Мелтонов. Эсс - дело другое. И господин  Мелтон
всегда оправдывал Эсс и гордился ею.
   Он выпил кофе, лег в постель,  но  сон  не  приходил.  В  голове  текли
маленькие ленивые мысли обо всем и ни о чем. Желудок больше не  беспокоил.
И он подумал, что  врач  ошибся,  сказав  об  операции.  Врачи  еще  часто
ошибаются. Ничего страшного. Завтра он снова  встретится  с  сенатором,  и
господин  Домар  объяснит  цели...  Какие  цели?  Впрочем,  ведь  не   для
душеспасительных бесед позвал он  шефа  полиции  сегодня.  Были,  конечно,
цели. Хоть эти дома терпимости. Странная идея. И странный человек господин
Домар...
   На этом месте мысль господина Мелтона споткнулась  и  закружилась.  Ему
еще казалось, что он думает о господине  Домаре.  На  самом  же  деле  шеф
полиции крепко спал.
   Однако  господин  Домар  и  впрямь  был  странным  человеком.  Если  бы
господину Мелтону довелось увидеть его в этот вечер еще раз, если бы  шефу
полиции удалось подсмотреть за сенатором в тот час, когда эта мысль пришла
ему в голову, то он, возможно, уяснил бы себе кое-что. Но шеф полиции спал
в то время, когда господин Домар еще бодрствовал.
   После ухода шефа полиции господин Домар прошел в свой кабинет. Он долго
сидел перед письменным столом, уронив голову на руки. Может,  час,  может,
больше. Потом встал,  снял  ботинки,  надел  на  ноги  расшитые  туфли  на
войлочной подошве и вошел в смежную с кабинетом комнату. Она  была  пуста,
если не считать коврика в центре пола. Господин Домар опустился на  колени
и поднял руки к лицу.
   Через полчаса сенатор встал и так же тихо, как вошел, вышел из комнаты.
   Да, господин Домар был человеком со странностями.  И  это  были  совсем
другие странности, отнюдь  не  те,  о  которых  думал,  засыпая,  господин
Мелтон. Шеф полиции самоуверенно полагал, что ему известно все о сенаторе.
Он считал, что ошибаются врачи, когда устанавливают диагноз. Он думал, что
шефы полиции застрахованы от ошибок  в  своих  прогнозах.  Увы!  Это  было
глубоким заблуждением, которому предстояло вскоре рассеяться.
   Господин Мелтон ожидал  подвоха  со  стороны  своего  бедного  больного
желудка.  Он  мог  бы  опасаться  и  некоторых  других  вещей.   Но   даже
проницательный, предприимчивый и осторожный господин Мелтон никогда бы  не
догадался о том, что его ждет. Жизнь часто опрокидывает  логику  и  больно
хлещет по самодовольной заднице.  Немезида  -  богиня  коварная.  Господин
Мелтон привык видеть ее с мечом. Но мог ли  думать  господин  Мелтон,  что
иногда Немезида прячет меч и берет в руки отравленное яблоко?..
   Шеф полиции спал. А богиня уже протягивала ему это яблоко. И отказаться
от подношения было невозможно.


   Билли Соммэрс был смелым парнем. Лики долго не соглашалась с его планом
проникновения в тайну запаха бензина. С  большим  трудом  удалось  убедить
девушку.
   И вот он сидит взаперти в  ее  квартире,  прислушиваясь  к  шорохам  за
дверями. На площадке кто-то остановился. Билли насторожился и приготовился
спрятаться в ванной комнате. Шаги удалялись, затихая. Мимо.
   Лики предложила обратиться за помощью к  полиции.  Билли  возразил.  Он
хотел  сначала  посмотреть  на  незнакомца,  а  уж   потом   решать,   что
предпринять.
   - Надо понять, что ему нужно, - сказал Соммэрс.
   Лики покачала головой.
   - Я боюсь, - сказала она.
   - Это абсолютно безопасно, - настаивал Билли. - В ванную он не полезет.
Я буду сидеть тихо. Потом попробую выйти за ним на улицу.
   План был неоригинальным и  глупым.  Где-то  в  глубине  сознания  Билли
таилась мысль о том, что он поступает  неправильно.  Но  безрассудство  не
позволяло этой мысли выбраться из темного уголка. Откажись Билли от своего
плана, Лики чего доброго сочтет его трусом. И он  настаивал  до  тех  пор,
пока Лики не согласилась отдать ему ключ. В этот день Билли  был  свободен
от дежурства в "Орионе". Он пришел к  Лики  рано  утром.  Девушка  сварила
кофе. Они позавтракали. Когда Лики ушла в  аптеку,  Билли  запер  дверь  и
уселся на диван в маленькой гостиной. Его окружила тишина. В доме обитал в
основном служилый люд. В квартирах  по  соседству  днем  не  было  никого.
Внизу, в застекленной кабинке, дремала старая консьержка. Она  не  следила
за тем, кто проходит в дом. Да это, собственно, и не было нужно.  Воры  не
посещают такие дома: они знают, что поживиться в них нечем. В таких  домах
не едят из серебряной посуды, не копят золотых  безделушек  и  драгоценных
камней.  Уносить  же  пианино,  купленное  в  кредит,  даже  воры  считают
неприличным.
   Лики с братом  жили  в  двухкомнатной  квартире.  Спальня  безраздельно
принадлежала Лики. В гостиной спал Бредли. Здесь же стоял письменный стол.
В  кухне  они  завтракали,  обедали  и  ужинали.  Мебель  была  куплена  в
рассрочку. Последний взнос надо было сделать еще через год.
   Билли недолго сидел на диване. Он почувствовал, что еще минута -  и  он
может уснуть. Это не годилось. Билли встал и заходил по квартире, пока его
внимание не привлекла книжная полка, висевшая над  письменным  столом.  Он
остановился и стал  разглядывать  корешки.  Книги  были  знакомыми,  кроме
одной. Он снял ее с полки и стал листать. Ему показалось, что  это  стихи,
хотя ни одного слова Билли прочесть не мог. Он  не  знал  даже,  на  каком
языке написана книга. Однако  это  были  стихи:  уж  в  этом-то  Билли  не
сомневался. Он подумал о Бредли.  Зачем  полицейскому  стихи,  да  еще  на
неизвестном языке? Надо спросить Лики об этой книге.
   Билли  задумчиво  листал  книгу  до  тех  пор,  пока  не  наткнулся  на
карандашную пометку возле одного из стихов.  Рукой  Бредли  на  поле  было
написано слово "Мен". Это Билли  мог  понять.  "Мен"  -  человек.  Неужели
Бредли читал эти стихи? Он перелистал книгу до конца. Больше в ней не было
никаких пометок. Билли сунул ее на прежнее место  и  стал  мерить  комнату
шагами. Четыре шага от дивана до письменного стола, четыре шага обратно.
   Так  прошел  час.  В  начале  второго  послышались  шаркающие  шаги  на
площадке. Билли прислушался. Кто-то поднимался по лестнице на третий этаж.
Мимо. Наверное, сегодня никто не придет  сюда.  А  может  быть,  и  вообще
никогда не придет. И никто не ходит. Просто Лики очень  расстроена,  и  ей
мерещатся всякие ужасы.
   Хлопнула дверь внизу. Детский голос произнес плаксиво:
   - Не хочу бомбу. С ней скучно. Купи автомат. Чтобы стрелял.
   - Куплю, куплю, - ответил голос женщины.
   И снова все стихло. Билли зашел в ванную,  покрутил  кран  и  с  минуту
бездумно смотрел  на  тонкую  струйку  воды,  бегущую  в  раковину.  Потом
усмехнулся и завернул кран. Конечно, Лики выдумала  запах.  Подойти  бы  к
окну, посмотреть на улицу. Но нельзя. Вдруг этот тип наблюдает за  окнами?
И хочется спать. Присесть разве на минутку?
   Вдруг Билли показалось, что кто-то  стоит  за  дверью.  Он  не  услышал
шагов. Только легкий щелчок. Он затаил дыхание и на цыпочках  прокрался  в
ванную. Встал за дверью и сразу сообразил, что  выбрал  плохой  пункт  для
наблюдения. Отсюда ничего не увидеть. Уж лучше бы лечь за диваном.
   Опять легкий щелчок. Билли понял, что кто-то вставляет  в  замок  ключ.
Потом шаги. Он удивился, что не услышал, как открылась дверь. Опять  шаги.
Теперь Билли различал дыхание незнакомца.  Тот  стоял,  видимо,  в  центре
комнаты. Прошелестели шторы: пришелец закрыл окно,  щелкнул  выключателем,
зажег верхний свет. Билли вытянул шею, напрягся, весь превратился в  слух.
Еще несколько быстрых шагов. "В спальню,  -  подумал  Билли.  -  А  теперь
обратно".
   Легкий  стук  дал  понять  Билли,  что  незнакомец  придвинул  стул   к
письменному  столу.  Сел.  Выдвинул  ящик,  зашуршала   бумага.   Раздался
невнятный шепот. Похоже, что незнакомец ругался.  Он  не  находил  чего-то
нужного ему. Необходимого до такой степени, что ради  достижения  цели  он
как вор врывается в чужую квартиру. Билли стала разбирать злость. Выйти бы
сейчас и спросить: что вы тут делаете?
   Прошла, наверное, минута. Она показалась Билли  долгой,  очень  долгой.
Стоять, вытянувшись в струнку за дверью ванной, было неудобно. Кроме того,
его голова находилась по соседству с полочкой, на  которой  стояли  разные
баночки. Одна из них была открыта и  из  нее  исходил  какой-то  удушливый
аромат. Неудержимо свербило в носу. Билли едва сдерживал  себя,  чтобы  не
чихнуть. Наконец, когда уже казалось, что удержаться нельзя, он  осторожно
поднес руку к переносице и  стал  ожесточенно  тереть  ее.  К  злополучной
баночке он боялся прикоснуться: звякнет еще ненароком.
   В квартире было тихо. Пришелец сидел за столом и листал бумаги.  Иногда
негромко чертыхался. Что он пишет? Уж не убийца ли Бредли ходит сюда?
   При этой мысли у Билли сразу перестал чесаться  нос.  Он  пожалел,  что
безоружен. Что, если убийце придет в голову заглянуть в ванную? Сейчас уже
Билли был уверен, что в гостиной Лики сидит убийца  Бредли.  Кому  же  еще
приходить сюда? А что, если попытаться выглянуть.
   И тут вдруг резко хлопнула дверь. Послышался топот, шум борьбы.
   -  Руки,  -  скомандовал  чей-то  резкий  гортанный   голос.   Звякнули
наручники.
   - Перси? - сказал второй голос полувопросительно, полуутвердительно.  -
Что делает здесь Перси? Может быть, он ищет рецепты для новых амулетов? Да
сидите вы спокойно, черт побери! Ну?  Отвечайте,  что  вы  здесь  делаете?
Только  не  выдумывайте,  что  влюбились  в  девчонку  и  теперь,  мучаясь
ревностью, читаете ее старые письма. Ну! Перси!
   - Отстаньте, - услышал Билли третий голос. - Какое вам дело до меня?
   - Не ломайте  дурака,  -  сказал  второй  голос.  -  Ваша  госпожа  уже
рассказала  мне  все  про  Диксона.  Все.  Перси,  ясно?  Теперь  извольте
отвечать, что вам здесь надо?
   - К дьяволу, - хрипло выругался тот, кого называли Перси. - Диксона вам
не найти. И не ловите меня на слове. Да. Я люблю девчонку и ищу ее письма.
Ха-ха. Это вы отлично придумали.
   Билли был настолько увлечен происходящим, что не услышал тяжелых  шагов
возле ванной. Он только ойкнул от неожиданности, когда  перед  ним  возник
рослый мужчина.
   - Ого! - произнес тот и моментально выволок Билли из  ванной,  ловко  и
больно выкрутив ему руки. И снова щелкнули наручники. Теперь уже на  руках
Билли.
   - Что вы там возитесь, Грейвс? - спросил голос из гостиной.
   - Тут еще один, инспектор, - откликнулся Грейвс. -  Я  его  застукал  в
ванной. И, кажется, тоже знакомый. Лифтер из "Ориона".
   Грейвс подтолкнул Билли, и тот оказался в центре  гостиной.  На  диване
сидел помятый парень с нахальным лицом. При виде Билли у него  округлились
глаза. Не меньше изумился  и  тот,  кого  Грейвс  назвал  инспектором.  По
гостиной словно пронесся ураган. Стул, на котором сидел Перси,  валялся  у
окна. Шторы были сорваны. Из  письменного  стола  вывалился  ящик,  а  его
содержимое беспорядочной кучей лежало на полу.  Грейвс  быстрым  движением
ощупал Билли и хмыкнул.
   - Он безоружный, инспектор.
   - Как он сюда попал?
   - Наверное, утром. И у него тоже есть ключ от квартиры.
   - Вот как, - сказал инспектор и повернулся к  Перси.  -  Ну,  милейший.
История с письмами умерла, не родившись. Что вы скажете теперь?
   - Ничего.
   Коун - это был он - отвернулся от Перси. Грейвсу он сказал:
   - Наведите тут порядок, Грейвс. Поправьте, если можно, замок.  Повесьте
шторы. Не надо пугать девчонку. У нее и так достаточно  забот.  Ну  а  ты,
малыш? - обратился он к Билли. - Что мы  будем  делать  с  тобой?  Грейвс,
снимите с него наручники... Вот так.
   Грейвс выполнил приказание. Билли стал массировать затекшие  кисти.  Он
никак не мог сообразить, что произошло. Скорее всего  полиция  следила  за
этим типом. Теперь его поймали на месте преступления. Инспектор понял, что
Билли тут ни при чем. Поэтому и  приказал  освободить  его.  Неясным  было
только, почему инспектор не принял его за сообщника Перси. Билли не  знал,
что Коуну давно известно и о его отношениях с Бредли, и о записной книжке,
и о том, что сейчас инспектор  догадался,  каким  образом  Билли  очутился
здесь.
   Коун действительно догадался о роли Билли  в  этой  истории.  Раскусить
орешек не составляло труда. Сложнее обстояло дело с Перси.  Еще  несколько
дней назад Коун приказал Грейвсу  следить  за  Перси.  Эта  фигура  крайне
интересовала инспектора. Грейвсу он сказал, чтобы тот крепко  держал  язык
за зубами.  Чтобы  никто,  кроме  них  двоих,  об  этом  задании  даже  не
подозревал.
   - Крайне важно, Грейвс, - сказал Коун.
   Вчера Грейвс доложил ему о результатах наблюдения. Удалось  установить,
что Перси посещает квартиру Бредли. Коун только присвистнул.
   - Он оставляет машину за углом, - сказал Грейвс, - и пешком идет в дом.
Проводит там час. Вот фотографии.
   Коун посмотрел на фото. На одном Перси вылезает из машины. На другом  -
входит в дом. На третьем - выходит из подъезда.
   - Что он ищет? - спросил Коун. Грейвс пожал плечами.
   И Коун решил посмотреть на Перси сам.  Мысль  о  том,  чтобы  захватить
приспешника колдуньи на месте преступления, пришла  Коуну  в  тот  момент,
когда они с Грейвсом провожали глазами Перси, вошедшего  в  подъезд.  Даже
если они не узнают о цели этих визитов, ситуация выглядела соблазнительно.
Коун зажмурился, представляя себе переполох, который вызовет арест  Перси.
А уж как воспользоваться этим переполохом, он сообразит позднее.
   - Пошли, - скомандовал он Грейвсу.
   Дальнейшее произошло в несколько секунд.  Грейвс  без  видимого  усилия
выдавил дверь. Перси, как пантера,  прыгнул  к  окну.  Он  даже  не  успел
вытащить пистолет. Грейвс навалился на него. Клацнули наручники.
   Коун перебирал бумаги и думал о Перси.  В  ящике,  который  интересовал
его, были только письма. Что же Перси  искал  в  них?  К  словам  Коуна  о
Диксоне Перси отнесся равнодушно.  Уверенно  заявил,  что  Диксона  им  не
найти. Значит, он твердо знает, что Эльвира ничего не могла сказать Коуну.
Попытка Коуна поймать Перси на  сообщении  о  якобы  известных  инспектору
фактах успехом не увенчалась. А письма Бредли  надо,  пожалуй,  перечитать
заново.
   - А ты смелый, малыш, - сказал он Билли, который постепенно приходил  в
себя. - Как же ты не подумал об этом?  -  Он  кивнул  на  пистолет  Перси,
который Грейвс положил на письменный стол.
   Билли промолчал. Он не знал, как ему относиться  к  происшедшему.  Этот
инспектор разговаривал с  ним  снисходительным  тоном.  Словечко  "малыш",
которое он  употреблял,  напоминало  о  Бредли.  Тот  тоже  называл  Билли
малышом. Может, они все так говорят? Да, в глупую историю он попал.
   - Ты знаешь его? - вдруг резко спросил Коун.
   - Он убил Бредли, - вырвалось у Билли.
   - Вот как, - сказал Коун. - У тебя есть доказательства?
   - Он убил Бредли, - упрямо повторил Билли. Перси презрительно  фыркнул,
а Коун усмехнулся.
   - Не так это просто, малыш, - сказал инспектор. И крикнул Грейвсу: - Вы
скоро?
   - Все в порядке, - отозвался тот из прихожей. - Замок я наладил.
   - Письма мы заберем, - сказал Коун. - А тебя, малыш, оставим. Я  думаю,
что ты сумеешь объяснить девочке, что здесь произошло. А  потом,  позднее,
мы кое о чем поговорим с тобой. Позднее,  -  подчеркнул  он,  увидев,  что
Билли собрался раскрыть рот. - Нам надо бы это сделать  раньше.  Но  я  не
успел, малыш. Ты уж извини. Пошли, Грейвс.
   Грейвс взмахнул рукой. Перси поднялся с дивана. И Билли  снова  остался
один в пустой квартире. Он сел на диван, который  еще  хранил  тепло  тела
Перси, и задумался. Спать Билли больше не хотелось.
   Лики удивилась, когда, придя домой, нашла дверь открытой.  Удивилась  и
испугалась. Но тут же услышала голос Билли:
   - Не бойся. Лики. Он не придет больше.
   - Ты здесь? - спросила Лики.
   - Он больше не придет. Я видел его. Но я ничего не знаю.
   И он рассказал ей обо всем, что произошло здесь днем. Забыл  он  только
об одном. Билли не спросил Лики о странной книге,  которая  заинтересовала
его утром.
   Арест Перси, как и рассчитывал  Коун,  произвел  переполох.  Сначала  в
управлении Коуна осадили журналисты. Он выдержал их натиск, отвечая на все
вопросы единственной фразой:
   - После допроса.
   Фримену, который прорвался в его кабинет, Коун сказал:
   - Не знаю, чем это кончится, но мы, кажется, попали в точку.
   Грегори выразил недовольство тем, что  Коун  провел  операцию  без  его
ведома.
   - Можно подумать, что ты нам не доверяешь, -  сказал  он.  -  Это  даже
неприлично.
   - Не волнуйся, старина. - Коун похлопал Грегори по плечу.  -  Для  меня
это тоже неожиданность.
   - Но мы должны знать.
   - Безусловно, - заметил Коун. - Между прочим, я ведь сам ни  черта  еще
не понимаю.
   Господин Мелтон тоже потребовал объяснений. Узнав, что Перси  арестован
на квартире  Бредли,  господин  Мелтон  задумчиво  посмотрел  на  Коуна  и
спросил:
   - Какие обвинения вы ему предъявляете? Может, он убил Бредли?
   - Относительно Бредли - нет, - твердо сказал Коун. - У Перси бесспорное
алиби.
   - Тогда что же? - поинтересовался господин Мелтон. - Смотрите,  как  бы
не повторилась история с Кноуде. Было много шума... - И шеф полиции сделал
жест, свидетельствующий, что ему крайне неприятен шум вокруг пустяков.
   - За историю с Кноуде я не несу ответственности, - сухо заметил Коун.
   - Да-да, - произнес шеф.  -  Я  понимаю:  Грегори  поторопился.  Но  не
повторяете ли вы его ошибки, Коун? - И  шеф  полиции  опять  сделал  жест,
который недвусмысленно свидетельствовал о том, что эти ошибки  если  и  не
дошли до его печенки, то на работе желудка  во  всяком  случае  отражаются
самым неблагоприятным образом.
   Коун сказал, что со времени последнего  допроса  Перси  в  его,  Коуна,
распоряжение поступили некоторые факты,  которые  дали  инспектору  право,
во-первых,  организовать  за   этим   человеком   наблюдение,   во-вторых,
арестовать его с поличным. Правда, цель визитов Перси на  квартиру  Бредли
неясна. Но сам факт визита уже говорит о том, что Перси причастен  к  делу
Бредли.
   - А наркотики, Коун? - осведомился шеф. - В сенат продолжают  поступать
запросы.
   Коун промолчал. Ему давно уже казалось, что во всем этом деле наркотики
играют самую последнюю роль, что подоплека  и  пружины  событий  скрыты  в
чем-то другом. Торговцев наркотиками надо искать в другом  месте.  Неужели
шеф настолько наивен, что не понимает этого? А если понимает, то почему не
принимает  никаких  мер  к  усилению  борьбы   со   спекуляцией?   Полиция
ограничивает свою деятельность в этом направлении  вылавливанием  мелкоты.
Не может же быть того, чтобы господин Мелтон положился целиком  на  Коуна.
Не может быть, чтобы он возлагал надежды на то, что разгадка дела  "Шах  -
Бредли" автоматически решит и  проблему  наркотиков.  Поведение  господина
Мелтона, которого Коун не считал ни  наивным,  ни  глупым,  в  свете  этих
рассуждении выглядело,  мягко  говоря,  странным.  Похоже  было,  что  шеф
полиции намеренно занял позицию выжидания. И  вопрос  о  наркотиках  задал
так, для проформы.
   - Почему вы молчите, Коун? - спросил шеф.
   - Мне нечего сказать, шеф, - ответил Коун.
   - Хорошо, - медленно произнес господин  Мелтон.  -  Мне  нравится  ваша
прямота. Но это не значит, что мне нравится все, что  вы  делаете.  Я  уже
говорил, что вы излишне увлеклись бутафорской стороной дела. Вы хватаетесь
за то, что лежит на поверхности, не пытаясь вникнуть в глубинные процессы.
Не случайно, Коун, я напоминаю  вам  уже  не  в  первый  раз  о  торговцах
наркотиками. А между тем, Коун, в этом суть задачи, которую я поручил  вам
решать. Но с первого же вашего шага в  дело  вмешался  случай  -  убийство
Бредли. Этот случай, весьма прискорбный, конечно, отвлек  вас  в  сторону.
Потом Грегори, поторопившийся  арестовать  Кноуде.  Затем  убийство  шаха.
Заметьте, Коун, что убийство, как  выяснилось,  произошло  тоже  случайно.
Побудительной причиной послужила ревность. Диксон убил шаха  из  ревности,
Коун. И вы принялись искать  Диксона.  Вы  чуть  ли  не  с  обвинениями  в
соучастии прицепились, - да, Коун, это именно то слово,  -  прицепились  к
таким людям, как профессор Кирпи и Эльвира Гирнсбей...
   - Вы забыли о Перси, шеф, - напомнил Коун, когда господин Мелтон сделал
паузу.
   - Нет, не  забыл,  -  ответствовал  шеф.  -  Я  серьезно  опасаюсь,  не
случилось бы и здесь такого  же  конфуза.  История  криминалистики,  Коун,
полна описаниями и не таких совпадений. Не мне напоминать вам о них. И вот
эти-то совпадения, Коун, и отвлекли вас. Вы не  проследили  связи  шаха  с
торговцами наркотиками. Не довели до конца следствие  об  убийстве  Магды.
Альковная  история,  на  которую  вы  натолкнулись  в   салоне   амулетов,
показалась вам достойной расследования. Мой долг, - важно закончил шеф,  -
предупредить вас, оградить от возможных ошибок. Будьте осторожны, Коун. Не
увлекайтесь внешними эффектами. И не забывайте, что шаха Бен Аюза нам надо
рассматривать прежде всего как  фигуру,  которая  была  связана  с  бандой
торговцев наркотиками. Это доказано...
   - Ни черта это не доказано, - сказал Коун Фримену, когда встретил  того
в коридоре  управления.  Фримен  задумчиво  грыз  кончик  ручки.  Подумав,
сказал:
   - Между прочим, насчет Магды он прав.
   - А кто спорит! - огрызнулся Коун. - Разве я виноват,  что  этот  тюфяк
Грегори палец о палец не ударил, чтобы довести дело до конца.
   - Мне можно посидеть на допросе Перси? - спросил Фримен.
   - Вы неисправимы, - засмеялся Коун.
   - А вдруг?
   - Нет, Фримен. Порядок прежний. Могу вам только сказать, что я планирую
длинный допрос. Будем работать посменно. Сначала Грейвс, потом Грегори.  Я
выйду на сцену под занавес. Это  произойдет  где-то  завтра  утром,  когда
Перси  выдохнется  и  обалдеет  окончательно.  А  пока  мне  надо  кое-чем
заняться. И в одном деле вы мне поможете.
   - Любопытно.
   - Я должен поговорить с лифтером. Но боюсь, что он будет  неоткровенен.
Не могли бы вы?..
   - Сопутствовать?
   - Вот именно.
   - С удовольствием, Коун. Когда?
   - Да хоть сейчас.
   В машине Фримен спросил:
   - У Броуди вы были?
   - Нет, - вздохнул Коун. - Не успел. Теперь уж после допроса Перси.  Да,
может, и не потребуется беспокоить Броуди. Я все-таки  надеюсь  на  успех.
Что бы там шеф ни говорил.
   - А лифтер зачем?
   - Видите ли, Фримен, он следил за  Перси.  Точнее,  собирался  следить.
Спрятался у Бредли в ванной. Там мы его и нашли. Вот и  поговорим  о  том,
зачем он там прятался.
   У подъезда  "Ориона"  Коун  остановил  машину.  Билли  Соммэрс,  увидев
Фримена вместе с Коуном, понял, что полицейскому все известно. Понял он  и
то, почему этот полицейский  так  легко  освободил  его,  когда  застал  в
компании с Перси. Фримен, конечно, поступил по отношению к Билли нечестно.
Но Лики говорила, что Бредли хорошо отзывался о  Фримене.  Возможно,  этот
инспектор дружил с Бредли.
   Разговор начал Фримен.
   - Это инспектор Коун, парень, -  сказал  он.  -  Ты  уже  успел  с  ним
познакомиться. Его очень волнует история с Бредли. Ты это, наверное, и сам
понял. Так вот. Книжку Бредли я отдал ему,  не  посоветовавшись  с  тобой.
Дело  не  терпело  промедления.  Прости  меня.  А  сейчас  с  тобой  хочет
поговорить инспектор.
   Коун стал задавать вопросы. Билли отвечал односложно.
   - Видел ли ты Перси раньше?
   - Нет.
   - Слышал ли о нем?
   - Нет.
   Десять вопросов. Двадцать. На все следовало: нет. Наконец  Коун  устал,
вытащил платок и вытер лоб. Тогда Билли сказал:
   - Знаете, там есть такая чудная книга. Похоже на  стихи.  На  одной  из
страничек Бредли сделал заметку. Его рукой написано слово "человек".
   - Лики сейчас дома?
   - Наверное...
   Лики была дома. Коун отметил, что сейчас она выглядит лучше, чем в  тот
день, когда они хоронили Бредли. С лица исчезло  выражение  безучастности,
отрешенности. Правда, оно по-прежнему было грустным.  И  в  глазах  таился
страх. "Как затравленный зверек", - подумал Коун.  Видимо,  эта  же  мысль
пришла в голову и Фримену. Когда Лики, сказав, что  она  приготовит  кофе,
вышла на кухню, Фримен заметил вполголоса:
   - Бедная девочка. Как ей тоскливо.
   Коун промолчал. Они выпили по чашке кофе.
   - Брат любил пить кофе по вечерам, - сказала она, слабо улыбнувшись. И,
помолчав секунду, добавила: - Но вы ведь пришли по делу?
   - Да, - сказал Коун. - Ваш знакомый говорил,  что  он  видел  на  полке
какую-то странную книгу. Нельзя ли нам взглянуть на нее?
   - Пожалуйста, - сказала Лики, вставая. - Это, наверное, она?
   Девушка сняла с полки книгу и положила ее перед Коуном.
   - Брат купил ее незадолго до смерти.
   - Он знал французский? - быстро спросил Фримен.
   - Нет. Он ходил с этой книжкой к букинисту. Я спросила, зачем ему  она.
Брат улыбнулся, сказал: "Потом, Лики, потом", поставил книгу  на  полку  и
больше в нее не заглядывал. Так она тут и осталась.
   - Это "Извлечение из Корана" на  французском  языке,  -  сказал  Фримен
Коуну. - Вот и все, что я могу перевести.
   - Занятно, - буркнул Коун. - Но я найду переводчика.
   Они попрощались с Лики. У машины Коун сказал:
   - Я бы вас подвез, но некогда. Возьмите такси.
   Фримен сделал обиженное лицо.
   - Не сердитесь, - сказал Коун мягко. - У меня мало времени.
   - Но я тоже хочу знать перевод.
   - Узнаете. А пока поругайте себя за то, что были в  школе  неуспевающим
учеником.
   Коун сел в машину и нажал на стартер. И с этого  момента  время  словно
сорвалось с цепи и помчалось вместе с машиной. Знакомый  букинист  перевел
ему суру из Корана. Коун чуть не  забыл  сказать  ему  "спасибо".  Стрелка
спидометра качалась около цифры  "120",  когда  его  машина  вырвалась  из
города. Мелькнул поворот на ферму "Копыто дьявола".  Но  Коун  остановился
только у дома Робинсона. Старик показался на крыльце. Коун открыл  дверцу,
поманил его пальцем и, вытащив из кармана фотографию, спросил:
   - Узнаете?
   Фермер наклонился:
   - Как же, это Диксон.
   - Отлично, - бросил Коун и погнал машину обратно. В городе он  подкатил
к управлению, бегом поднялся к себе в кабинет,  открыл  сейф  и  с  минуту
рылся в нем. Потом ринулся вниз,  снова  впрыгнул  в  машину  и  поехал  к
магазину "Амулеты".
   - Только бы Бекки была на  месте,  -  бормотал  он,  лавируя  в  потоке
"бьюиков", "мерседесов" и "пежо". - Только бы... Только бы...
   Ему везло  в  этот  день.  Бекки  продавала  ладанку  какому-то  лысому
господину.
   - Вы уверены? - спрашивал лысый.
   - О, конечно, - говорила Бекки.
   Коун нетерпеливо переминался с ноги на ногу возле  борющихся  скелетов.
Ему хотелось вытолкать  этого  идиота  в  спину.  Наконец  лысый  погрузил
ладанку в карман плаща и засеменил к выходу.
   - Здравствуйте, господин Питер, - пропела Бекки.
   - Вот что, Бекки, - строго сказал Коун. - Отвечай только правду.
   И он вытащил из кармана фотографию.
   - Эту женщину ты знаешь?
   Бекки с полминуты рассматривала карточку.
   - Да, господин Питер, - сказала наконец она. - Я видела ее.
   - Ты можешь подтвердить это при свидетелях?
   - Конечно, господин Питер. Он не делал из этого тайны.
   - Ты мне этого не говорила.
   - Вы же не спрашивали, господин Питер. И потом это было так давно.
   - Как?
   - Может быть, полгода или больше. Он часто менял любовниц.
   - Прекрасно, Бекки. Ты повторишь это при свидетелях?
   - Я уже сказала, господин Питер...
   - Идиоты... Какие идиоты... - бормотал Коун, возвращаясь в  полицейское
управление. - Убийство из ревности... Диксон убил  Бен  Аюза,  потому  что
ревновал его к Эльвире. Ну, госпожа колдунья, что вы теперь скажете?
   В свой кабинет Коун вошел уже спокойным.  Позвонил  дежурному.  Сказал,
чтобы позвал Грейвса, если тот еще не начал допрос Перси.  Грейвс  еще  не
начал.
   - Вот что, - сказал ему Коун. - Начните с писем, в  которых  он  рылся.
Делайте вид, что нам удалось найти то, что  его  интересовало.  Намекните,
что  будто  бы  в  распоряжении  следователей  есть  компрометирующие  его
документы. Следите за реакцией.  Магнитофонную  ленту  сразу  мне.  Больше
курите. Пусть хоть прокиснет в дыму.
   Отпустив Грейвса, Коун прошел к Грегори.
   - Ты готов, старина? - спросил он.
   - Готов, - сказал Грегори. - Терпеть не  могу  этих  длинных  допросов.
После них три дня отсыпаться надо.
   -  Ничего,  -  сказал  Коун.  -  Я  дал  указание  Грейвсу.  Тебе  хочу
посоветовать только одно: тяни время. Пусть он обалдеет  к  тому  моменту,
когда я приду.
   - На что ты надеешься? - спросил Грегори.
   - На Коран, - загадочно ухмыльнулся Коун.
   - Опять играешь в молчанку?
   - Это необходимо, Грегори. Я боюсь, как бы  не  повторилась  история  с
Магдой.
   - Даже так?
   - Да. Даже так.
   У себя Коун достал  из  сейфа  пачку  писем,  взятых  в  столе  Бредли,
перелистал их и вынул одно. Разгладил его ладонью, перечитал и улыбнулся.
   - Ты болван, Перси, - пробормотал он. -  Впрочем,  мы  тоже.  Маленький
лифтер оказался догадливее нас.
   Коун аккуратно сложил письмо,  положил  его  в  карман  и  откинулся  в
кресле, блаженно улыбаясь...
   В комнату для допросов привели Перси. Грейвс вынул  первую  сигарету  и
зажег ее. Затем задал первый вопрос:
   - Ваше имя?
   - Не ломайте комедию, - огрызнулся Перси.
   - Молчать! - заорал Грейвс и повторил вопрос.





   Утром, за два часа до того как спуститься в комнату для допросов,  Коун
вызвал Никльби и приказал привезти фермера Робинсона.
   - Постарайтесь быть полюбезнее, - предупредил он.
   Коун выкурил сигарету,  сходил  в  буфет,  позавтракал,  погулял  минут
пятнадцать и решил, что пора сменить Грегори.
   В комнате для допросов стоял дым коромыслом. Шторы были плотно закрыты.
Сноп света от лампы с рефлектором падал на лицо Перси, сидевшего  в  углу.
Грегори располагался напротив. Его лица не было видно. Но Коун понял,  что
инспектор выдохся не меньше Перси. Коун знал, что ни Грегори,  ни  Грейвсу
не удалось добиться от Перси никаких показаний. Но он не огорчался. Первая
часть длинного допроса  в  плане  Коуна  обозначалась  словом  "вымотать".
Поглядев на лицо Перси, с которого слетела наглость, Коун понял, что  цель
достигнута.
   Он начал с того, чем кончил Грегори.
   - Вы были знакомы с Бредли?
   - Нет, - сказал Перси.
   - Где вы узнали его адрес?
   Молчание.
   - Что вам понадобилось в квартире Бредли?
   Молчание.  И  опять  молчание.  И  опять.  Коун  автоматически  задавал
вопросы. Перси или  не  отвечал,  или  произносил  односложное  "нет".  Он
настолько втянулся в эту игру, что не сразу уловил суть нового  вопроса  и
произнес было очередное "нет". Но тут же спохватился,  дернулся  и  замер.
Ему показалось, что он ослышался. Коун резко повторил:
   - Кто приказал вам убить шаха?
   - Я не убивал, - быстро сказал Перси.
   Коун поднял телефонную трубку.
   - Давайте, Никльби, - сказал он.
   Дверь  открылась.  На  пороге  возник  Джекоб  Робинсон.  Он  поморгал,
улыбнулся Коуну и бросил взгляд на Перси.
   - Назовите этого человека, - обратился к нему Коун.
   - Он говорил, что его зовут Диксон, - неуверенно  начал  фермер.  -  Он
приезжал ко мне два раза. Когда купил ферму у Гранта и потом. Мы выпили по
стаканчику...
   Коун сделал знак. Никльби и Робинсон вышли.
   - Для чего вам потребовалось выдавать себя за Диксона?
   Перси пошевелился на стуле. На вопрос Коуна он не ответил.
   - Так, -  сказал  Коун  и  выложил  на  столик  перед  собой  медальон,
найденный в руке убитого шаха.
   - Чей это амулет? - спросил он.
   - Диксона, - сказал Перси. Он  еще  на  что-то  надеялся.  Коун  поднял
телефонную трубку.
   - Грейвс? - спросил он. - Вы готовы?.. Да, сюда. По одному.
   В комнату для допросов первым вошел камердинер Диксона. Коун бросил  на
него взгляд.
   - Кто это? - спросил он камердинера, кивнув на Перси.
   - Хозяин, - сказал тот.
   - А эта вещь вам знакома? - Коун поднял медальон.
   - Да. Хозяин иногда надевал ее.
   - Где она находилась в доме?
   - В спальне хозяина. В левом ящике прикроватного столика.
   - Таких медальонов тысячи, - пренебрежительно бросил Перси.
   - Врете, - оборвал его Коун. - Он один. Будете  продолжать  запираться?
Остальных слуг приглашать?
   - Не надо.
   - Значит, вы признаетесь, что выдавали себя за Диксона?  Что  Диксон  -
миф?
   - Да, - выдавил Перси.
   - Кто писал книги, издававшиеся под фамилией Диксона?
   - Это меня не касалось.
   - Куда шли деньги, получаемые от издательств?
   - Эльвире.
   - Что она с ними делала?
   - Доставала амулеты.
   - Где?
   Перси хмыкнул.
   - Везде.
   - Этот медальон украли из музея вы?
   - Вам и это известно?
   - Да. И это, - подчеркнул Коун.  -  Кто  еще  состоит  в  шайке?  Кроме
Эльвиры?
   - Я имел дело только с ней.
   - Не лгите. Вы были ее правой рукой.
   Диксон-Перси покачал головой.
   - Ошибаетесь, инспектор, - сказал он. - Я  был  близок  к  магазину.  И
только. Когда  она  предложила  мне  стать  Диксоном,  я  согласился.  Это
случилось, когда публика захотела лицезреть знаменитость.  До  этого  я  и
понятия не имел, что Диксона нет вообще. Она купила дом, наняла  прислугу.
Иногда я ночевал  там.  Один  раз  провел  пресс-конференцию.  Эти  идиоты
спрашивали меня, как я пишу. А мне было смешно. Бормотал разную чушь.
   - Вы знакомы с профессором Кирпи?
   - Нет. Слышал только, что он вхож в дом Эльвиры.
   - Бекки знает о ваших делах?
   - Нет. Так, кое-что  о  фокусах.  Один  раз  Эльвира  заподозрила,  что
девчонка подслушивала наш  разговор.  На  другой  день  она  не  пришла  в
магазин. Но оказалось, что она просто больна.
   - Какой разговор?
   - Эльвире понадобилась ферма. Я нашел "Копыто". Говорили о покупке.
   - Цель покупки?
   - Эльвире казалось, что за ней  стала  следить  полиция.  До  этого  ее
агенты приносили вещички прямо  в  магазин.  Она  сказала,  что  на  ферме
встречаться безопаснее.
   - Вы только что утверждали, что не знаете агентов Эльвиры.
   - Я и сейчас утверждаю. Какой мне смысл скрывать  это,  инспектор.  Все
равно Эльвире крышка.
   - Пожалуй, - согласился Коун. - Пойдем дальше. Рассказывайте о шахе.
   Перси выругался и злобно покосился на медальон,  тускло  блестевший  на
столе. Коун проследил за его взглядом и равнодушно произнес:
   - На этот раз вы ошибаетесь, Перси. Если бы Бен Аюз  не  сорвал  его  с
вас, вы бы так же сидели здесь.
   - Сколько мне дадут, инспектор? - быстро спросил Перси.
   - Это как посмотрит суд. За двойное убийство обычно полагается "папская
тиара" [так в просторечии именуется электрический стул].
   Перси подскочил от неожиданности.
   - Что?! - закричал он.
   - Не орите, Перси, - спокойно сказал Коун. - Вы не в цирке.
   Он вынул из кармана фотографию и показал ее арестованному.
   - Знакомы?
   - Ну и что?
   - У вас ослабла память, Перси? Разве это не вы предложили Магде украсть
тюбики с фабрики фирмы "Дорис"?  Разве  это  не  в  ваших  головах  созрел
замысел впутать Бен Аюза в историю с наркотиками? Или это не вы  приказали
Магде устроиться в ночной клуб к Вилли Кноуде? Или не вы толкнули Магду  к
шаху? Хватит, Перси!
   - Я ее не убивал, - тихо произнес Перси.
   - Вот как! - хмыкнул Коун. - Выходит, она сама проглотила яд?
   - Гадина, - прошептал Перси.
   - Что вы там бормочете? - спросил Коун.
   Перси потер лоб, собираясь с мыслями.
   - Сейчас, - сказал он. - Сейчас, инспектор... Мне надо подумать.
   - Ну-ну, - бросил Коун.
   Ему тоже надо было подумать. План  допроса,  тщательно  выверенный  им,
вдруг сломался... Причем там, где этого меньше всего можно было ожидать. У
Коуна не было сомнений относительно того, кто  убил  Магду.  Он  создал  в
воображении стройную, логически обоснованную схему, в которую укладывались
все известные ему факты. Перси своими показаниями должен  был  подтвердить
анализ. Но Перси вдруг заупрямился. Значит, где-то Коун допустил ошибку  в
рассуждениях.
   - Давайте, Перси, - поторопил он.
   - Да, - сказал Перси и снова потер лоб.  -  Да-да.  Сейчас...  Это  все
Эльвира. Проклятая баба...
   Он сделал паузу. И тут Коуна осенило, где он допустил ошибку.
   - Подождите, Перси, - сказал он возможно спокойнее.  Медленно  поднялся
со  стула.  Медленно  открыл  дверь.  Но  зато  в   коридоре   моментально
преобразился. Он  прибежал  в  комнату  дежурного  и  заорал:  -  Грейвса!
Никльби! Смита! Немедленно!
   Вытащил сигарету, сломал ее, достал новую. Когда появились агенты, Коун
оглядел их с ног до головы и сказал четко, отделяя слова  друг  от  друга,
словно ставя между ними знаки восклицания:
   - Эльвиру Гирнсбей! Поняли? Арестовать! Привезти сюда! Вытащить  из-под
земли! Живую или мертвую! Поняли?
   Полицейские удивленно уставились на Коуна. Они еще  никогда  не  видели
инспектора таким.
   - Марш! - заорал Коун.
   Перси в той же позе сидел на стуле. Часовой у двери покосился на Коуна.
Он заметил, как инспектор метеором несся по коридору.
   - Ну! - сказал инспектор, усаживаясь. - Продолжайте, Перси.
   По словам Перси, все это выглядело так. Эльвира познакомилась  с  шахом
буквально на второй день после появления Бен Аюза в столице.  Состояли  ли
они в любовной связи,  Перси  не  знал.  Однако  шаху  Эльвира,  вероятно,
понравилась. Он стал частым гостем салона  амулетов  и  оказывал  колдунье
недвусмысленные знаки внимания. Так продолжалось до тех пор, пока  Эльвире
не пришла в голову мысль заняться мистификацией. Изобретя Кнута Диксона  и
выпустив первые книжки, Эльвира  поняла,  что  игра  стоит  свеч.  Но  она
понимала, что любая мистификация, особенно такая шумная, рано  или  поздно
откроется.  Поэтому  она  купила  дом  для  Кнута,  а   Перси   предложила
материализовать идею. Им блестяще Удалось одурачить  общественное  мнение.
Никто, в том числе и издатели, даже не подозревал, что Кнут  -  миф.  А  с
месяц назад Эльвира сказала Перси:
   - Я должна полюбить Кнута Диксона.
   Перси не понял. Эльвира засмеялась и сказала, что ей надоел  шах.  Став
"любовницей" Кнута, она пошлет Бен Аюза к черту. Так и было сделано.
   Однако шах продолжал исправно посещать салон. Эльвире это не нравилось.
Ей казалось, что шах ведет себя подозрительно, и она пожаловалась Перси:
   - Ты знаешь, я чего-то боюсь. Надо как-то избавляться от этого  идиота.
Он, того и гляди, пронюхает о наших делах.
   Так родился план, который тут же стал приводиться в исполнение. Шах жил
в "Орионе"  и  захаживал  в  ночной  клуб  Вилли  Кноуде.  Перси  и  решил
воспользоваться этим обстоятельством. Он вспомнил о своей бывшей любовнице
и сообщнице Магде Стоун, которая прозябала на  фабрике  "Дорис".  Встретив
ее. Перси предложил добыть несколько тюбиков для пасты  и  за  это  обещал
место в клубе Кноуде. От Магды требовалось только одно:  делать  вид,  что
она влюблена в шаха, стараться оставаться с ним наедине. И болтать о  том,
что шах иногда угощает ее  наркотиками.  Вторую  часть  плана  Перси  стал
выполнять, как только понял, что полиция обратила  внимание  на  шаха.  Он
прокрадывался тайком в номер Бен Аюза и подкладывал на  полочку  в  ванной
тюбики с наркотиками. Наркотики доставала Эльвира.  Это  была  ее  идея  -
сунуть шаха в руки полиции.
   Подменив пасту наркотиками в первый раз. Перси  нарочно  оставил  тюбик
открытым, чтобы запах "Привета из рая" привлек внимание  агентов  полиции.
Перси знал, что полицейские каждую ночь  шарят  в  номере.  И  был  вполне
уверен, что шах попадется с поличным. Но утром с удивлением обнаружил, что
Бен Аюз по-прежнему на свободе. Решив, что  агенты  ничего  не  нашли,  он
ночью проверил, на месте ли наркотик. Его не было.  На  полочке  в  ванной
лежала обыкновенная паста. Перси разозлился.  Второй  тюбик  он  бросил  у
дверей ванной. Дождался, пока  полицейские  произведут  осмотр  номера,  и
вошел туда после них. Тюбика не было. Зато на полочке снова лежала паста.
   - "Менгери"? - спросил Коун.
   - Я не обратил внимания. Но понял,  что  дело  нечисто.  Мне  пришло  в
голову, что полицейские решили поднажиться на этом деле: ведь  наркотик  -
вещь очень  дорогая.  Изругав  себя  последними  словами  за  то,  что  не
проследил, кто из агентов входит в номер, одни ли и те же люди, я  попытал
счастья в третий раз.
   Коун не сводил с него глаз.
   - В котором часу вы вышли из "Ориона" в эту ночь?
   - В половине второго.
   - Где прятались там?
   - Я снимал номер через несколько комнат от номера шаха.
   - Куда пошли?
   - В "Амулеты".
   - Эльвира знала о ваших неудачах?
   - Нет. До этой ночи я ничего ей не  говорил.  А  в  третьем  часу,  как
назло, приволокся шах. Они  обменялись  с  Эльвирой  несколькими  словами.
Потом она шепнула мне: "Перси, мы  пропали.  Бен  Аюз  собирается  продать
нас". У меня сжались кулаки. "Еще не поздно?" - спросил я ее. Она  поняла,
сказала, что у нас еще несколько часов. Когда шах вышел, я  догнал  его  и
сказал, что хочу с ним  поговорить.  Мы  сели  в  машину.  Дальнейшее  вам
известно. Дурацкий медальон висел у меня на шее. Эльвира хотела,  чтобы  в
эту ночь я повторил маскарад. Но история с шахом все опрокинула к черту.
   - Почему он согласился на поездку с вами?
   - Я сказал ему, что хочу рассказать кое-что об  Эльвире.  Он  пошел  за
мной, как привязанный. Ведь я  для  него  был  только  художником.  А  он,
видимо, был влюблен в эту бабу. Но Магду я не убивал, инспектор. Я даже не
знал, что она убита.


   Стрелки часов подкатились к  одиннадцати.  Коун  позвонил  дежурному  и
спросил, не вернулись  ли  полицейские,  посланные  за  Эльвирой.  Услышав
лаконичное "нет", он мысленно выругался.
   - Да, - сказал Перси. - Я знал, что Магда арестована. Эльвира  спросила
меня, способна ли Магда на предательство. Я  сказал,  что  уверен  в  ней.
Кроме того, Магда ничего не знала. Ей надо было оболгать шаха.  И  все.  Я
рассчитывал, что полиция с ней долго возиться не будет. Несколько  месяцев
тюрьмы за употребление наркотиков - вот все, что ей грозило. Так думал  я.
Когда вы нашли труп шаха и заинтересовались нами, я мысленно  поблагодарил
Бога за то, что он надоумил меня надеть этот проклятый медальон. Он уводил
следствие к Диксону. И я успокоился. Но не надолго. Эльвира  сказала,  что
ей удалось узнать страшную вещь. Будто бы Магда -  на  службе  у  полиции.
Поэтому якобы нам и не удалось подложить наркотики шаху. Она расписала все
такими красками, что я потребовал немедленной расплаты. Дело  в  том,  что
Эльвира должна была мне крупную сумму. Этих денег мне  хватило  бы,  чтобы
прожить до конца дней где-нибудь на островах. Но Эльвира  сказала,  что  я
могу удвоить свой капитал, если задержусь  еще  на  несколько  дней.  Надо
обезвредить Магду, сказала она.  И  объяснила,  что  на  квартире  убитого
полицейского - Бредли - остались компрометирующие нас письма Магды к этому
самому Бредли. Попутно Эльвира попросила меня проверить,  нет  ли  в  этой
квартире одной маленькой вещички, ее бывшей собственности, которую  она  в
свое время неосторожно презентовала шаху.
   - Что за вещь?
   - Пустяк. Амулет в виде фигурки восточного божка. Он стоял на  столе  у
Бредли. Я его отдал Эльвире. А писем не нашел. Ни одного...
   - Их не было, Перси, - сказал Коун.
   - Я понял это сейчас. -  Перси  опустил  голову.  -  Эта  баба  нарочно
толкала меня к вам.
   Коун подумал, что Перси недалек от истины. Только слово  "нарочно"  тут
было ни при чем. Просто Перси оказался жертвой обстоятельств,  сложившихся
так, что у Эльвиры не  было  иного  выхода.  Потерять  малое  и  сохранить
большое - вот все, что ей было необходимо. Она  не  думала,  конечно,  что
Перси попадется именно на квартире Бредли. Но в том, что он  попадется,  у
нее не было сомнений. Эльвира прекрасно отдавала себе  отчет  в  том,  что
история с Диксоном, раз уж за нее  ухватилась  полиция,  рано  или  поздно
выплывет на поверхность. Публику дурачить - это еще куда ни шло. Но  когда
в  убийстве  обвиняется  мифическое  существо...  Тут  уж  колдовством  не
отделаешься. Так что на этот  счет  у  Эльвиры  иллюзий  не  было.  И  она
использовала Перси на всю  катушку.  Конечно,  он  не  полез  бы  в  чужую
квартиру из-за грошовой статуэтки. Выдумывается предлог  -  письма  Магды.
Эльвира получает статуэтку, а Перси продолжает искать письма.
   Эльвиру надо было арестовать еще  вчера.  Но  кто  знал,  как  все  это
обернется? Вчера он тщательно готовил допрос Перси,  которого  нужно  было
уличить, который еще должен был дать показания. Коун вчера просто  не  мог
арестовать Эльвиру. Интуитивно он догадывался о ее роли. Но интуиция - это
одно, а факты - совсем другое. За  интуицию  он  однажды  уже  получил  от
господина Мелтона нахлобучку. Нет, Коун не  должен  был  ругать  себя.  Он
сделал все, что мог, для того, чтобы Перси  признался.  И  если  признание
Перси не давало ключа ко многим загадкам, то в этом вины Коуна не было.
   Итак, Перси не знал об убийстве Магды. Эльвира, конечно, была  об  этом
осведомлена. Коун снова поднял трубку.
   - Грейвс здесь, - сказал дежурный.
   - Дайте ему трубку,  -  приказал  Коун.  -  Грейвс?  Ну?..  Нет?..  Где
остальные?.. Так... Все, Грейвс. Вы свободны на сегодня.
   Первый выстрел - мимо. Грейвс ездил к Эльвире. Хозяйки дома нет.  Слуги
утверждают, что она ночевала на вилле. Все, как обычно.  К  ней  никто  не
приходил. Ни вчера, ни сегодня. Звонила  ли  она  кому-нибудь?  -  спросил
Грейвс горничную. Нет. И к ней никто не звонил. Как  она  вела  себя?  Как
всегда. В спальню ушла в девять. В десять горничная заглядывала к ней. Она
читала. Есть ли в спальне телефон? Нет, госпожа не любит  ночных  звонков.
Встала рано. Выпила чашку кофе. Долго одевалась. Потом  села  в  Машину  и
уехала. Сказала, чтобы к обеду не ждали. Куда уехала? Она никогда об  этом
не говорит. Нет, никаких вещей не брала. Полицейский, дежуривший  у  дома,
подтвердил, что Эльвира уехала в девять утра. Указаний следить за  ней  он
не имел и остался на посту. Машина ушла в направлении  Кинг-стрит.  Грейвс
нашел  постового,  который  видел  ее.  Черный   "мерседес"   свернул   на
Сиккордей-авеню. Затем следы машины терялись.
   Перси сидел в той же позе: руки на коленях, голова  опущена.  Казалось,
он дремлет. Коун встал. Перси вскинул на него глаза.
   - Хватит  на  сегодня,  -  сказал  Коун  и  отдал  распоряжение  увести
арестованного. Сам поднялся  к  господину  Мелтону.  Немезида  по-прежнему
висела за спиной шефа полиции. Коун на нее не глядел. Он смотрел  в  глаза
господину Мелтону и докладывал о ходе допроса.
   - Я дал команду арестовать Эльвиру Гирнсбей, - сказал он в  заключение.
Шеф кивнул, соглашаясь. Коун заметил, что  господин  Мелтон  плохо  слушал
его. Что-то все время отвлекало  шефа.  Во  время  рассказа  Коуна  он  то
принимался читать какие-то бумаги, то открывал и закрывал ящик письменного
стола. Словно шеф куда-то торопился, а Коун мешал ему: явился не  вовремя.
И только природный такт удерживал шефа от решительного  заявления  о  том,
что этот разговор пора прекратить.
   Однако это было не так.  Шеф  нетерпеливо  ждал  конца  рассказа  Коуна
потому, что хотел говорить сам. Он начал издалека, с общей  характеристики
некоторых задач полиции, вытекающих из оценки обстановки в  стране.  Он  с
горечью констатировал, что полиция, к сожалению,  с  решением  этих  задач
пока не справляется. В качестве иллюстрации шеф привел несколько  примеров
неудачных расследований, к которым  отнес  и  дело  "Шах  -  Бредли".  Шеф
надеялся, что полиции наконец-то удалось добраться  до  банды  спекулянтов
наркотиками. Он полагал, что  полиции  наконец  удастся  достойно  отмести
нападки  прессы.  Но,  увы,  надежды  господина  Мелтона  не  оправдались.
Спекулянты наркотиками так же далеки от возмездия, как  и  были.  Конечно,
это ни в коей мере не умаляет заслуги  Коуна,  распутавшего  сложный  узел
дела  "Шах  -  Бредли".  Шеф   позаботится,   чтобы   эти   заслуги   были
соответственно оценены. Но вместе с тем Коун должен понимать, что дело это
настолько  мелкое...  Очень  мелкое...   Так,   низкопробная   уголовщина,
сдобренная небольшой порцией скандала. Конечно, пресса ухватится за  этого
Перси-Диксона. Авантюристка Эльвира Гирнсбей (Коун отметил, что шеф уже не
называет ее порядочной женщиной) тоже безусловно будет  поймана  и  отдана
под суд. Шеф не сомневался, что теперь, когда у Коуна все карты  в  руках,
инспектору быстро удастся  довести  дело  до  конца.  Банду  Эльвиры  они,
конечно, выловят. Но это не  будет  триумфом.  Как  только  уляжется  шум,
вызванный известием о  подлинном  Диксоне,  пресса  снова  начнет  шпынять
бедного господина Мелтона. И не только пресса.  Министр.  Господин  Домар.
Запросы в сенат.
   Помолчали.
   - Как жаль, - сказал господин Мелтон, - что это пиррова победа.
   Коун осторожно возразил шефу в том смысле, что дело еще не закончено  и
неизвестно, как все  повернется.  Ему,  Коуну,  непонятно,  например,  где
Эльвира брала наркотики. Неясны  совершенно  мотивы  убийства  Бредли.  Не
найден его убийца.
   - Его убийца - шах, - махнул рукой господин Мелтон.
   - Но алиби? - сказал Коун.
   -  Туманное  алиби,  построенное  на   показаниях   Вилли   Кноуде,   -
презрительно бросил шеф. - Разве можно доверять  этому  сброду  из  ночных
клубов?
   Коун  промолчал.  Совсем  недавно  шеф  безраздельно  доверял   Эльвире
Гирнсбей.
   Господин Мелтон угадал его мысли.
   -  Увы,  Коун,  -  сказал  он.  -  Никто  из  нас  не  гарантирован  от
заблуждений. Тягостно это сознавать, но надо иметь мужество признаваться в
своих ошибках. Я полагаю, что профессор Кирпи изумлен не меньше меня. Отец
Эльвиры  был  вполне  порядочным  человеком.  Одно  поколение  -  и  такая
метаморфоза.
   Шеф поморщился: у него засосало под ложечкой. Это предвещало  боль.  Он
не хотел, чтобы Коун видел это, и закончил разговор...
   Коун удивился, не увидев журналистов,  вечно  болтающихся  в  коридорах
управления. Проходя мимо кабинета Грегори,  понял,  в  чем  дело.  Грегори
устроил чуть ли не пресс-конференцию. Все газетчики были  там.  Из  дверей
валили клубы дыма и слышались возгласы: "Как вы сказали?", "Она предложила
ему?", "Что за чудовище?".
   Никльби и Смит ожидали Коуна. По их лицам он понял, что поиски  Эльвиры
оказались тщетными. Никльби сказал:
   - Я ходил в "Амулеты". Девчонка  сказала,  что  Эльвира  звонила  ей  в
десять утра. Спросила, как идет торговля, поинтересовалась, не заходил  ли
Перси, и положила трубку.
   Смит рассказал, что он расстался с Грейвсом на развилке Сиккордей-авеню
и  Стронг-стрит.  Грейвс  поехал  в  управление,  а  Смит  сделал  попытку
восстановить путь "мерседеса". Частично это  ему  удалось.  Черную  машину
Эльвиры будто бы видел постовой возле почтового агентства на южной окраине
города. Постовой сообщил Грейвсу, что  женщина,  похожая  по  описанию  на
Эльвиру, около одиннадцати заходила в агентство. Была она там минут  пять.
Потом уехала. Грейвс толковал с чиновниками на почте. Нет,  телеграмм  она
не отправляла. Заходила в будку  телефона-автомата.  Один  из  чиновников,
проходя мимо будки, слышал, как женщина говорила в трубку: "Только к тебе,
только к тебе". Чиновнику показались смешными эти слова, он их  поэтому  и
запомнил.
   Коун отпустил агентов. У себя в кабинете развернул карту города и долго
рассматривал ее.  Почтовое  агентство  находилось  в  часе  езды  от  дома
Эльвиры. В девять она уехала  с  виллы.  В  десять  звонила  Бекки.  Около
одиннадцати - на почте. Значит, она оказалась у агентства не сразу, где-то
задерживалась. Она не такая дура, чтобы стремиться  немедленно  удрать  из
города. Звонок к Бекки  был,  конечно,  проверкой.  Чего?  Ну,  тут  легко
догадаться. Если бы Бекки не ответила, значит, магазин опечатан. Потом она
едет на почту. "Только к тебе". К профессору Кирпи? Нет, это не годится. У
профессора Кирпи рыльце  некоторым  образом  в  пушку.  Он  поостережется,
несмотря на доверительные отношения с господином Мелтоном.
   В дверь постучали. Коун откликнулся. В кабинет влетел Фримен.
   - Это правда? - заорал он еще с порога.
   - На одну треть, - хмыкнул Коун, продолжая водить курвиметром по карте.
   Фримен уселся верхом на стул и забормотал:
   - Сверим с первоисточником. Так. Перси - это Диксон?
   - Нет, - сказал Коун. Фримен стукнул блокнотом по колену.
   - Не шутите, инспектор. Я только что от  Грегори.  Он  нам  прокручивал
куски ленты допроса. Вы мастерски работали, Коун. Я восхищен.
   - Фримен, умерьте восторги. Я не шучу. Перси -  это  не  Диксон.  Я  не
знаю, что вам там прокручивал Грегори. Но  до  этого  вполне  можно  дойти
собственным разумом.
   - Вы хотите сказать?..
   - Вот именно. Перси представлялся Диксоном. Но Перси не писал книжек. А
ведь их кто-то писал, Фримен?
   - Черт, - сказал Фримен. - Вы, как всегда, на высоте, инспектор. Кто же
их писал?
   - Я думаю, Эльвира на это не способна, - сказал Коун. - Тут  нужен  или
талант... или...
   - Что?
   - Вы читали Диксона?
   - Разумеется.
   - Какие мысли в это время приходили вам в голову?
   - Бред сумасшедшего.
   - Мне тоже, между прочим, - заметил Коун.
   - А что, если я об этом напишу? - задумчиво произнес Фримен. - Об  этих
мыслях, которые приходят в голову.
   -  Попробуйте.  -  Коун  сосредоточенно  рассматривал  цифры  на  шкале
курвиметра.
   - Пожалуй. - Фримен тряхнул головой. - А чем вы тут занимаетесь в тиши?
Зачем эта карта?
   - Изучаю подходы к клинике профессора Кирпи, - серьезно сказал Коун.
   - Послушайте, Коун, - сказал Фримен. - Как-то я говорил вам,  что  пишу
книгу. Большая часть работы  сделана.  Мне  недоставало  малого.  Какой-то
неожиданной мысли, факта. Я никак не мог добраться  до  точки,  с  которой
видно было бы логическое завершение всех "измов" современной литературы. Я
полагал, что Диксон - находка в этом смысле. Представляете  -  сумасшедший
пишет книги, сумасшедший делает литературу, а мы восхищаемся им,  надеваем
на его дурацкую голову лавровый венок. Король - гол, хотел я  сказать.  Но
это было бы не ново, Коун. Возможно, это было бы  смешно.  Не  больше.  Вы
натолкнули  меня  на  иную  мысль.  Коун,  неужели  эти  романы,  все  эти
"Логарифмы бытия" и "Биномы жизни" фабрикуются в клинике Кирпи?  Нам  мало
писателей-невидимок, делающих черные книжки. Мы превращаем дом умалишенных
в литературный синдикат. Коун, вам не страшно?
   - У этого Кирпи голова варит, - ухмыльнулся Коун. -  Его  фабрика  даже
налогов не платит. А уж о прибыли и  говорить  не  приходится.  Бизнес,  о
котором можно только мечтать.
   - Вам смешно?
   - Да нет, Фримен. От наших умствований слишком далеко  до  фактов.  Все
это еще нужно доказать.


   Шах убил Бредли. Шаха убил  Перси.  Эти  тезисы  были  выдвинуты  перед
судом, и суд с ними согласился. Перси получил десять  лет  каторги.  Коун,
выступавший в суде в качестве свидетеля обвинения, пытался говорить о том,
что дело Бредли далеко  не  закончено,  и  требовал  отложить  процесс  до
выяснения целого ряда деталей. Адвокат Перси пытался  его  поддержать.  Но
прокурор произнес громкую речь, в которой заявил,  что  преступник  должен
понести немедленное наказание, и присяжные приняли точку зрения прокурора.
Имя Эльвиры Гирнсбей называлось не раз. Но  ее  самой  на  суде  не  было.
Черный "мерседес", в котором ее видели  в  последний  раз,  был  найден  в
пятистах  метрах  от  почтового  агентства.  Машина   могла   бы   служить
вещественным доказательством, но из-за громоздких размеров в суд  не  была
доставлена. Салон амулетов опечатали, дома Эльвиры и Диксона  -  тоже.  На
них уже были объявлены торги.
   Реакция прессы, как и предсказывал господин Мелтон, не была  бурной.  О
Диксоне газеты писали вскользь. Попытка Фримена выступить  в  "Трибуне"  с
разоблачениями успехом не увенчалась. Фримену было сказано, что  "Трибуна"
фантастических  рассказов  не  печатала  никогда.  А  профессор  Кирпи   -
личность, стоящая вне  каких-либо  подозрений.  Разозленный  Фримен  отнес
статью в "Экспресс". Там ему вежливо заметили, что материал  мог  бы  быть
интересным в том  случае,  если  бы,  кроме  намеков,  содержал  кое-какие
доказательства. "Экспрессу" нужны факты. Фримен поклялся, что он эти факты
добудет, и хлопнул дверью.
   Господин  Мелтон  мягко  пожурил  Коуна  за  недостаточно   продуманное
выступление в суде. Шеф полиции выразился в  том  смысле,  что  внутренние
дела полиции должны быть ее внутренними  делами.  Это  отнюдь  не  значит,
конечно, сказал шеф, что полиция умывает руки и прекращает  дело  Эльвиры.
Авантюристка и ее шайка будут разоблачены. И господин Мелтон надеется, что
Коун и Грегори сумеют  довести  расследование  до  конца.  Но  это  вопрос
времени. А пока  господин  Мелтон  предлагает  Коуну  заняться  торговцами
наркотиками.
   Через два дня после процесса Коун забрел в кабак Вилли Кноуде. Мигавшая
у входа вывеска напомнила ему о том, как все это начиналось. Инспектор  не
пошел в кабинет Вилли, а сразу направился в зал. Сев за угловой столик, он
заказал виски и стал бездумно разглядывать сцену. Там  кружились  в  танце
четыре девушки. На спине каждой из них были  прикреплены  портреты  папаши
Фила в полный рост. Приближались президентские выборы. Вилли  не  хотелось
отставать  от  жизни.  Кноуде  поддерживал  платформу  Филиппа  Домара   и
собирался отдать за него свой голос. Девушки  ритмично  взмахивали  голыми
ногами, становились в ряд и поворачивались к  зрителям  спиной.  Тогда  со
сцены смотрели четыре папаши Фила. Потом следовал поворот, снова  мелькали
голые ноги. И опять четыре папаши щурились на зрителей. В проеме  двери  в
зал появился  Кноуде.  Он  тут  же  заметил  Коуна  и  кивнул  ему.  Потом
приблизился и сказал:
   - Вас нужно поздравить, инспектор. Я читал газеты.
   Коун мотнул головой в направлении сцены.
   - Папаше это может не понравиться, - сказал он.
   Глаза-маслины блеснули. Вилли хохотнул и  заметил,  что  папаша  Фил  -
человек добрый. А он, Вилли, посильными средствами помогает ему пробраться
в президенты.
   - Я не поблагодарил вас в свое время, инспектор,  -  сказал  он,  меняя
тему. - Ведь это вы, как я слышал, вызволили меня из-за решетки.
   - Пустое, - сказал Коун. - Все кончилось, Вилли.
   - А я виноват перед вами, инспектор, - вдруг разоткровенничался Кноуде.
- Но я был здорово перепуган тогда. Мы ведь  с  шахом  говорили  только  о
лошадях.
   - Я думаю, что это не имеет значения, Вилли, - заметил Коун.
   Девушки по-прежнему кружились на сцене. Четыре папаши  Фила  мельтешили
перед глазами вперемежку с длинными ногами танцовщиц. За соседним столиком
спорили два пьяных парня. Музыканты старались  заглушить  все  посторонние
шумы в кабаке. Коун не слушал, что ему говорит Вилли. Не все ли  равно,  о
чем они беседовали с шахом. Шаха нет. Его убил Перси. А шах  убил  Бредли.
Так полагали судьи. Так считает господин Мелтон.
   - Не имеет значения, - сказал Коун. - Даже если вы вдруг признаетесь  в
чем-то, Вилли.
   - Вы же знаете, что я не виноват, инспектор.
   - Да, Вилли. Это я знаю. Мне кажется, что вы  непозволительно  затянули
этот номер. - Коун кивнул на сцену. - Да и девчонки устали.
   - Лилиан опоздала, - сказал Вилли. - Сейчас они кончат.  Между  прочим,
шах рассказывал мне любопытные вещи.
   - У вас, я вижу,  страшно  чешется  язык.  Он  что,  поверял  вам  свои
сердечные тайны?
   Парни за соседним столиком помирились. На эстраде появилась Лилиан.
   - У нее ловко выходит новая песня, - сказал Вилли.
   - Я незнаком с ее репертуаром,  -  съехидничал  Коун.  Вилли  обиделся.
Лилиан  начала  петь.  В  песне  говорилось  об  Адаме  и   Еве,   которых
разгневанный Бог изгнал из рая. Коун  отметил,  что  у  Лилиан  прекрасная
дикция, и сказал Вилли, что ему нравится песенка.
   Под аплодисменты Лилиан сбежала со сцены и присела за столик к Вилли  и
Коуну. На эстраде снова замелькали четыре папаши Фила.
   - Ты сегодня в форме, девочка, - восхищенно произнес  Вилли.  -  А  это
инспектор Коун. Мы вместе аплодировали тебе.
   - Мы ведь знакомы, - сказала Лилиан и поежилась. Вилли вынул из кармана
легкий шарф и накинул ей на плечи. Коуну стало  смешно.  Эта  трогательная
забота заставила его подумать, что и Вилли, и  Лилиан,  и  весь  их  кабак
страшно старомодны и благопристойны, несмотря на голых герлс,  на  вывеску
"Все что захотите", на пьяный разгул. Здесь все понятно и объяснимо. Здесь
нельзя захотеть того, что не укладывается в голове  нормального  человека,
не противоречит нормальным человеческим инстинктам и  побуждениям.  И  сам
Вилли напомнил Коуну какого-то квакера из давно  читанного  романа.  "Черт
знает, какие мысли лезут в голову", - ругнулся Коун про себя.
   Лилиан попросила сигарету. Вилли предупредительно щелкнул  портсигаром,
зажег спичку. "А, ведь они любят друг друга",  -  удивленно  констатировал
Коун. И ощутил что-то похожее на неловкость.  "Затесался,  как  болван,  -
подумал он. - Им же нет никакого дела до меня". И разозлился на себя, хотя
знал, что это неправда, что никуда он не затесался, а Вилли сам  подсел  к
нему. И даже хотел что-то рассказать про шаха. Шах убил Бредли. Так сказал
господин Мелтон. В это верит Грегори. Послать к черту Грегори? Это  можно.
Но господина Мелтона не пошлешь.
   Коун выпил еще рюмку виски. Зачем он, собственно, пришел сюда? Да, была
мысль. Ему необходимо было вспомнить, как все это началось.  Звонок  шефа.
Растерянные лица полицейских... Ах вот что. Господин Мелтон не завтракал в
то утро. Почему же он не завтракал?
   Вилли налил себе виски, Лилиан поднялась на эстраду. Коун не заметил ее
ухода. Он вертел в пальцах стаканчик и думал. Шах  не  мог  убить  Бредли,
потому что Бредли спасал шаха от полиции. Зачем он  это  делал?  Зачем  он
менял тюбики с наркотиками на  пасту  "Менгери"?  Шах  пользовался  только
пастой "Менгери". А эти идиоты из шайки Эльвиры совали  ему  "Дорис".  Они
забыли о том, что шах - правоверный мусульманин. В "Менгери" не содержится
алкалоидов. А в остальных пастах  их  навалом.  Бредли  тоже  об  этом  не
догадывался. Сначала. Ему потребовался Коран, чтобы понять.  Шах,  видимо,
даже не подозревал,  какая  борьба  развернулась  за  его  спиной.  Бредли
оберегал шаха от  Перси,  от  полиции.  Это  ясно.  Он  хотел,  чтобы  шах
находился на свободе. С какой целью?
   - Хотите еще выпить, инспектор? - вежливо осведомился Вилли.
   "Выпить? Да. Пожалуй".
   - Наливайте, Вилли. Знаете, о чем я сейчас подумал?
   Глаза-маслины вопросительно уставились на Коуна.
   - Я подумал, что вашему заведению  не  хватает  размаха.  Вы  устарели,
Вилли, вместе со своим клубом. Вы  катитесь  в  пропасть.  Сколько  сейчас
времени? Девять? Взгляните на публику.  К  вам  никто  не  идет.  Половина
столиков пустует.
   - Ночью будет больше.
   - А кто? - спросил Коун. - Кто к вам приходит, Вилли? Скоро сюда начнут
являться почтенные  отцы  семейств  вместе  со  своими  чадами.  Клуб  ваш
безнадежно приличен. Вы заметили, наверное,  что  даже  полиция  перестала
сюда заглядывать. Жизнь убежала вперед, Вилли.
   - Я хочу сменить форму девочкам, - неуверенно произнес Вилли.
   Коун засмеялся:
   - Не поможет. Вам следует подумать о чем-то экстравагантном.  Например,
выписать кордебалет из дома умалишенных.
   - Не надо, инспектор, - сказал Вилли угрюмо.
   - Честное слово, Вилли. - Коуну стало весело. - Это было бы здорово.
   - Если бы я не был обязан вам, я бы давно ушел, - сказал Вилли.
   - Вилли, запомните: мне вы ничем не  обязаны.  А  я,  наверное,  сейчас
пойду. Сам. Поблагодарите Лилиан. У нее чудный голос.
   - И вам не хочется услышать о шахе?
   - Ба! Совсем забыл. Вы полагаете, это важно? Только  не  рассказывайте,
что он торговал наркотиками. Договорились? И про его  кошачье  зрение.  Об
этом уже много писали.
   - У вас нет настроения, - сказал Вилли. - Может, в другой раз?
   - Как хотите, - ответил Коун.
   У него и в самом деле не было никакого желания  выслушивать  сплетни  о
шахе. "Теперь это не имеет значения", - билась в голове мысль.  Не  имеет,
потому что на деле поставлен крест. Для себя Коун  уже  почти  решил  этот
вопрос. Крест. Жирный, черный косой крест. А на  могиле  Бредли  поставлен
деревянный. С маленьким распятием. "Мне отмщение..." Кто это сказал?  А  у
Лики тонкие руки. И сама она какая-то прозрачная.  Шах  убил  Бредли?  Кто
убил Бредли? Вилли все-таки решил рассказать  о  шахе.  У  отца  шаха  был
гарем? На то он и шах, чтобы иметь гарем. И оттуда сбежал старший евнух...
Ловкая бестия. Обокрал жен?.. "Мен" - человек. "Менгери" -  паста.  Бредли
сделал пометку в Коране. Каким человеком был Бредли? Мы ни черта не  знаем
о тех, кто работает рядом с нами, живет рядом с нами... Этот старший евнух
увез чемодан драгоценностей. Когда? Вилли говорит, что лет двадцать назад.
Полиция старого шаха сбилась с ног. Наследник  тоже  искал  этого  евнуха.
Пока самого наследника не сшибли с престола. Тогда он  приехал  к  нам.  И
здесь...
   - Вилли, - сказал Коун, - повторите, что вы сказали.
   - Я говорю, он встретил этого евнуха здесь, у нас в стране.
   - Вот как!
   - Да. Шах рассказывал  мне  об  этом  в  ту,  последнюю  ночь.  Он  был
возбужден. Больше того - взбешен. Я заметил, как у него  дрожали  руки.  А
потом, когда пришли вы, руки дрожали у  меня.  Я  связывал  этот  визит  с
рассказом шаха. Мне казалось, что он встретил  того  человека  и  отомстил
ему. Они ведь, эти люди, долго помнят зло. А  когда  вы  сказали  мне  про
Бредли, я подумал...
   - Чудак вы, Вилли, ей-богу. Неужели вы решили... Бредли  было  тридцать
два года. А евнух бежал двадцать лет назад...
   - Нет, инспектор. Я подумал не это. Я думал, что Бредли, возможно, стал
на его пути... Я здорово струсил, инспектор. И поклялся, что буду молчать.
А потом меня грызла совесть. Мы посоветовались с Лилиан. Я хотел сам найти
вас. Но вы пришли... И вот... Я подумал, что... Словом, Перси тоже не  мог
быть тем человеком...
   - Шах ничего не говорил вам про того человека?
   - Нет. Просто он был взбешен. На нем лица не было, когда  он  зашел  ко
мне. Я спросил, конечно, чем он расстроен. И он сказал... Он сказал...
   - Что?
   - Он сказал, что слизняков надо давить...
   - Спасибо, Вилли, - сказал Коун, вставая. - Не  забудьте  поблагодарить
Лилиан.
   - Я надеюсь, это поможет вам. - Вилли встал тоже. Он проводил Коуна  до
выхода. В дверях инспектор задержался.
   - Прощайте, Вилли. И знаете что? Держите язык за зубами.
   У Вилли дернулась щека.
   - Я не дурак, инспектор.
   - Я в этом уверен, - сказал Коун.
   Он  шагнул  на  улицу  и  медленно  двинулся  по  направлению  к  дому.
Информацию Вилли следовало обдумать. Она вносила некоторую ясность в  дело
Бредли. Коуну стало понятно, например, значение той  записки,  которую  он
нашел в письменном столе Бредли. Сначала ему казалось, что это то  письмо,
которое искал Перси. Но Перси искал письма  Магды.  Грегори,  просматривая
корреспонденцию Бредли, на записку не обратил внимания. "В этой  маленькой
посылочке вы найдете все нужное". Ни даты,  ни  подписи.  На  бумаге  была
видна часть водяного знака. Как будто коготь большой  птицы.  Сама  бумага
была явно  иностранного  происхождения.  Этим  она  и  привлекла  внимание
инспектора. Но тогда он думал  о  Перси.  Теперь,  после  рассказа  Вилли,
сопоставив все известные ему факты, Коун пришел к твердому убеждению,  что
Бредли частным образом связался  с  кем-то  из  криминальной  полиции  той
страны - родины шаха. Видимо, фигура евнуха сильно заинтересовала  Бредли.
Вспомнилась статуэтка, за которой охотилась Эльвира. Не была  ли  она  той
самой "посылочкой"?
   Эта мысль  не  давала  Коуну  покоя.  Утром,  наскоро  позавтракав,  он
притащил в свой кабинет целую кучу подшивок газет, запер дверь на  ключ  и
стал  внимательно  просматривать.  После  часа  утомительной   работы   он
наткнулся на заметку, которую искал. Три строчки петита,  когда-то  просто
мелькнувшие перед глазами, сегодня обрели вдруг совершенно иной смысл. Под
рубрикой "От наших иностранных корреспондентов" "Трибуна"  писала:  "Вчера
при  таинственных  обстоятельствах  погиб  бывший  заместитель  начальника
тайной шахской полиции Абдулла Бен Осман. Компетентные лица полагают,  что
это не просто дорожная катастрофа. Говорят, что у себя на  квартире  Осман
хранил некоторые досье на бывших сановников  и  лиц,  близких  к  престолу
бывшего шаха".
   Газета была датирована тем же днем, когда погиб  Бредли.  Коун  вырезал
заметку и спрятал в бумажник, туда, где уже лежала  записка,  найденная  в
столе у Бредли. Сел за стол и опустил голову на руки. "Зачем? - думал  он.
- Зачем я копаюсь во всем этом? Чего я хочу достичь?"
   Его профессиональное любопытство почти  удовлетворено.  Правда,  он  не
знает, кто убил Бредли. И он не знает мотивов,  которые  заставили  Бредли
ввязаться в эту грязную историю. Нужно ли ему это знать?
   Коун встал, отпер дверь кабинета и вышел. В коридорах управления царила
тишина. Он никого не встретил. Постоял у подъезда, закурил и увидел  Билли
Соммэрса. Парень стоял на противоположной стороне улицы и делал  вид,  что
рассматривает витрину кондитерского  магазина.  Сообразив,  что  Коун  его
заметил,  Билли  шагнул  к  нему  и  поздоровался.  Инспектор,   попыхивая
сигаретой, сошел на тротуар, протянул руку.
   - Что ты поделываешь тут, малыш?
   - Я ждал вас, - сказал Билли смущенно.
   - Что-нибудь случилось?
   - Нет. Просто мне необходимо поговорить с вами.
   "Сговорились они, что ли?" - мелькнуло в голове у Коуна. И  он  спросил
шутливо:
   - Уж не собираешься ли ты рассказать мне о шахе?
   Билли удивился:
   - Нет, инспектор. Я пришел, чтобы поговорить о Лики. Мне жаль ее.
   - Мне тоже, малыш. Но едва ли я могу помочь. Это  пройдет.  Это  всегда
проходит...
   - Мы были на суде, - сказал Билли.
   - Я знаю, - сказал Коун. Этот разговор ему уже не нравился. И он сделал
попытку сменить тему. - Ты же умный парень. Билли. Ты должен понимать...
   - Я понимаю, - упрямо сказал Билли. - Ваш портрет печатали  в  газетах.
Но почему они все говорят не то, что нужно? Ведь вы знаете?..
   - Кто? - резко спросил Коун.
   - Все. У нас в "Орионе" болтают, что полиция...
   - Ловит мелкую сошку?
   Билли наклонил голову.
   - Хорошо, - сказал Коун. - Давай поговорим.


   Это был трудный разговор. И для Билли, и для Коуна. Для  Билли  потому,
что он не знал, как нужно говорить с инспектором. Для Коуна потому, что он
не знал, как объяснить парню то, что он еще не сумел объяснить  себе.  Как
сказать ему, например, что Немезида, висящая в кабинете господина Мелтона,
часто замахивается своим сверкающим мечом, но не всегда  опускает  его.  А
иногда даже рубит головы не тем, кому нужно. Бредли подвернулся под  удар.
Сам Коун бродит в потемках по краю пропасти. Двадцать лет службы в полиции
хоть кого научат понимать такие вещи. Может, рассказать мальчику о Броуди?
Коун так и не сходил к нему. К Броуди, который пытался воевать с ветряными
мельницами и которого перемололи равнодушные жернова. Сейчас ему не  нужен
Броуди. Даже если Броуди скажет,  что  видел  он  в  ту  ночь.  Надо  быть
спокойным. Надо пропускать этот мир через себя, не замечать его. Так,  как
делает это Алиса. Она не позвонила ему. Значит, к ней никто  не  приходил.
Она по-прежнему  живет  в  своем  маленьком  мирке  со  своими  маленькими
заботами. Камень, брошенный в ее мирок, слегка замутил  воду,  переполошил
обитателей. А теперь все вернулось на свои места. Малыш говорит о Лики.  И
Лики успокоится. Может, этому парню судьба уже отвела роль утешителя. Чего
же он все-таки хочет?
   - Они говорят, что полиции нельзя верить, что она заодно с гангстерами.
   - Почему же ты не  боишься  говорить  мне  это?  Вдруг  и  я  заодно  с
гангстерами.
   Билли улыбнулся. Улыбка была вымученной и жалкой. Он тоже понимал,  что
завел трудный разговор. Но Билли был упрям. Кроме того, он дал себе  слово
позаботиться о Лики. В жилах  Соммэрса  текла  кровь  южанина.  Поэтому  в
комплекс забот о спокойствии Лики он давно включил необходимость возмездия
за смерть ее брата. Только в этом случае перестанут кровоточить раны Лики.
Так считал Билли. В душе он был готов к тому, чтобы совершить  акт  мести.
Но он мало знал. Ему просто не под силу разыскать убийцу.  Коун  -  другое
дело. Билли нравилось, как Коун держался на суде. И он пошел к Коуну.
   - Что же ты замолчал, малыш?
   - Я боялся, - сказал Билли. - Когда узнал о смерти Бредли. Потом с этой
книжкой... И когда ваш... этот Грейвс надел на меня наручники. А теперь...
Теперь я готов помогать вам... Они ведь врут все - эти наши в "Орионе"?
   "Может, и не врут", - подумал Коун.
   - Как же ты хочешь помогать мне?
   - Не знаю. Я готов ко всему.
   - Это праздный разговор, малыш. У полиции достаточно сил.
   - Но вы ведь будете искать убийцу?
   "Что он, мысли, что ли, читает?"
   - Видишь ли, Билли. Все это не так просто. Требуется время.
   - Что мне сказать Лики?
   "Ах, тут еще и Лики? Что  ей  сказать?  Скажи,  мальчик,  что  господин
Мелтон и другие господа вроде профессора  Кирпи  не  хотят  искать  убийцу
Бредли".
   - Не знаю, малыш. Я уже говорил тебе, что нужно время...
   Он и в самом деле думал, что нужно время. День. Или десять  дней.  Нет,
не на размышление. Коун кожей чувствовал, что  должно  произойти  какое-то
событие, которое  подведет  черту  под  делом  Бредли,  поставит  под  ним
последнюю точку. Этого требовала  логика  игры.  Если,  конечно,  Коун  не
ошибается.
   - Мне бы не хотелось огорчать Лики, - медленно произнес Билли.
   "Ты думаешь, что мне хочется?"
   - Это трудное дело, малыш. Ты даже не представляешь, как оно трудно.
   - По-моему, надо найти колдунью, - нерешительно произнес Билли.
   - Малыш, ты не знаешь всего.
   - Я был на суде.
   Коун усмехнулся. На суде было установлено, что шах убил Бредли. Мальчик
не поверил суду. Он поверил Коуну, который выступал в  качестве  свидетеля
обвинения. Но ведь его показания были отклонены. Коуну не удалось доказать
алиби шаха. Вилли Кноуде даже не пригласили  в  суд.  Его  имя,  названное
Коуном, вызвало легкие улыбки на устах  судей.  Репутация  Вилли  работала
против него. Как свидетель Вилли был не нужен. Алиби шаха мог  подтвердить
Бредли. Но мертвые не приходят. Кто это  говорил?  Бекки?  Любопытно,  что
стало с Бекки, которая лишилась хозяйки? Мертвые не приходят,  мальчик.  А
живых осталось мало. Их можно перечесть по пальцам. И ни один  из  них  не
заинтересован в том, чтобы помочь Лики. Им наплевать на Лики, и на  Билли,
и на Коуна. Правда, есть еще Фримен, который носится с идеей  разоблачения
синдиката сумасшедших литераторов. Но и он бьется лбом о  стену.  И  стена
устоит, а лоб не выдержит. Однако мальчик ждет.
   - Нам надо договориться, малыш. Ты пока не тревожь  Лики.  И  потом,  -
Коун лукаво взглянул на Билли, - мне  кажется,  что  ты  увлекаешься.  Это
нужно не столько Лики, сколько тебе. Признайся прямо, малыш.
   Билли потупился.
   - Ну вот, - улыбнулся Коун. И понял, что сделал ошибку.
   На щеках Билли выступили пятна. Весь он сжался, как будто изготовился к
прыжку. Глаза сверкнули.
   - Значит, они говорят правду? - выдавил он через силу. - Значит, вы  не
хотите...
   - Не надо горячиться, малыш. Они не могут знать правды...
   - Но вы... Вы...
   - Успокойся. - Коун положил руку ему на плечо. - С чего ты взял, что  я
отступился?
   Он отругал себя за опрометчивые слова. Но и других он не  мог  сказать.
Ибо он говорил с  Билли,  как  со  своей  совестью.  Даже  больше,  чем  с
совестью.  Потому  что  совесть  еще  можно  было  урезонить.  Можно  было
объяснить самому себе любой свой поступок. Можно  было  оправдаться  перед
собой даже в  том,  чему  нет  оправдания.  Мальчику  ничего  нельзя  было
объяснить. Он не принимал компромиссов. Он не понимал, как можно  мириться
с тем, с чем мириться нельзя.
   И все-таки Коун не все решил для  себя.  Одно  дело  -  дать  обещание.
Другое - выполнить его. Разговаривая с Билли, он ловил себя  на  том,  что
все время думает о Бредли. Он пытался соединить известные  ему  факты.  Но
цепочки не получалось. Первое,  второе,  третье  звено.  Затем  звенья  со
звоном  отскакивали  друг  от  друга.  Цепочка  рассыпалась.  Он   пытался
разглядеть фигуру, которая дирижировала спектаклем, и не видел ее. Рассказ
Вилли Кноуде о сбежавшем евнухе заставил думать, что именно этот  евнух  и
был той фигурой с сильными и цепкими лапами, достававшими даже  до  родины
шаха и убившими человека, который докопался до какой-то тайны  или  просто
хранил ее в одном из своих досье. Пока досье лежало у него  в  сейфе,  все
было тихо.  Но  вот  появился  Бредли.  Каким-то  образом  Бредли  удалось
заглянуть за занавес. Возможно, он разговаривал  с  шахом.  Возможно,  шах
сказал ему больше, чем Вилли. И Бредли связывается с  бывшим  заместителем
начальника полиции. Вероятно, не без помощи самого шаха.  Получает  оттуда
нечто. А одновременно с Бредли, почти по его  следам,  уже  крадется  этот
евнух. Ему нужно досье с тайной. О тайне знает Осман. А  досье  у  Османа.
Выход - убрать Османа и выкрасть досье. Но что-то из этого досье в руках у
Бредли. И судьба Бредли решена. Тут все ясно. Логика дает  трещину,  когда
на сцене появляются торговцы амулетами, профессор  Кирпи  и  эта  Эльвира.
Если предположить что евнух и Эльвира - члены одной шайки,  то  непонятно,
откуда взялось все это нагромождение нелепостей: ведь ей не  было  никакой
необходимости устраивать спектакль с наркотиками. Шах с его тайной, попади
он в руки полиции, был бы так же опасен, как  и  на  свободе.  Опасен  для
этого  гипотетически  могущественного  евнуха.  Шаха  нужно  было  убрать.
Впрочем, ведь его и убрали. Перси убил шаха, выполняя  приказ  Эльвиры.  А
сама она? Она послала Перси на квартиру Бредли с заданием  выкрасть  некую
статуэтку. Если эта статуэтка была прислана Бредли  и  имела  отношение  к
тайне евнуха, то выходит, что и Эльвира причастна к этой тайне.  Но  тогда
почему Эльвира благословила затею с наркотиками?  Да.  Что-то  ускользало.
Какое-то звено выпадало из цепи. Ну а если  Эльвира  не  имеет  понятия  о
евнухе? С какой стати ей посылать Перси за злосчастной статуэткой?
   Коун так задумался, что забыл о Билли. Они  шли  рядом  по  Кинг-стрит,
мимо афиш, многочисленных киосков и лотков, мимо ресторанов  и  кафе.  Они
миновали аптеку, где за кассой сидела Лики, а сестры-близнецы обсуждали на
кухне очередное похождение Тими Гунда. Сестры сумели-таки достать  выпуски
шестой серии и сейчас,  давясь  от  ужаса  и  восторга,  делились  первыми
впечатлениями. Билли заглянул в окно и помахал Лики. Коун спросил:
   - Ты хочешь зайти туда, малыш?
   - Нет, - сказал Билли, усмехнувшись. - Клушки не любят меня.
   Коун вопросительно поднял брови. Билли рассказал ему про сестер, и  про
Тими Гунда, и про человека без мозгов.
   - Да, - откликнулся Коун. - Девочке невесело.
   - Теперь они хотят попасть в музей уродов. Лики говорила...
   - Что?
   - Клушки где-то слышали, что в городе есть музей уродов.  Что  какой-то
богач скупает всех детей, которые... Понимаете? Бывает, что рождаются дети
без ног, без рук... Или в шерсти...  Разные...  Там  даже  есть  сросшиеся
вместе. Так вот этот человек содержит их. Как  в  зверинце.  Понимаете?  И
показывает публике...
   - Вранье, - бросил Коун.
   - Я тоже думал, что вранье, -  сказал  Билли.  -  Но  Лики  говорила...
Клушки собираются туда...
   - Послушай, малыш. Неужели у вас с Лики нет других тем для разговоров?
   - Есть. Почему же...
   - Так и говорите о другом, черт побери.  Или  в  этом  мире  ничего  не
осталось? Никакой лирики?
   Билли грустно улыбнулся:
   - Она не любит стихи.
   - Сходи с ней в парк. Там есть чудные аттракционы.
   - Мы ходили. Даже в зоопарк.
   - Вот и хорошо. Съезди с ней за город, в лес. Ведь от  всего  этого,  -
Коун ткнул пальцем в афишу, на который разевал рот членистоногий монстр, -
от всего этого недолго и рехнуться. Музей уродов! Это надо придумать.
   - Лики очень изменилась после смерти Бредли, - сказал  Билли.  -  Я  не
знал ее раньше.  Но  Бредли  рассказывал,  что  его  сестра  была  веселой
девушкой. А сейчас она зачастила в церковь. К ней ходят какие-то  женщины.
Суют книжечки, в которых говорится о Страшном Суде...
   - Вот как...
   - Да, - сказал Билли огорченно.
   - Это плохо, малыш. Тебе надо отвлечь ее.
   - Я не знаю как, - жалобно произнес Билли. - Я думал, это пройдет...  А
она... Она говорит теперь странные вещи... Ей внушают, что... Я  не  знаю,
как это выразить, инспектор... Словом, ей говорят, что Бредли  был  плохим
человеком. Что смерть чуть ли не искупление за  его  грехи...  Лики  верит
этому. И не слушает меня, когда я говорю о правосудии.  А  вы...  Вы  ведь
тоже не хотели...
   - Стой, малыш. Следовало с этого начинать. Тебе известно, что болтают о
Бредли? И кто?
   - Я никогда не видел их. Они приходят к Лики, когда я на службе.  Но  я
знаю: это - блюстительницы нравственности, противные бабы,  которые  всюду
суют свой нос. А болтают они о  том,  что  Бредли  будто  бы  был  красным
шпионом.
   - Вы ведь земляки с Бредли?
   - Я его совсем не знал.
   - Ты что же, веришь этому, малыш?
   - Я боюсь за Лики.
   - Это не ответ, - сказал Коун жестко.
   - Сейчас много болтают о красных шпионах.
   - Такое же вранье, как россказни про музей уродов,  -  сказал  Коун.  -
Кому-то на руку забивать наши мозги, малыш,  этими  бреднями.  Я  служу  в
полиции двадцать лет и не видел еще ни одного живого шпиона.  Зато  своего
дерьма попадалось с избытком.  Может,  они  и  есть  у  нас,  эти  шпионы.
Нынешний мир устроен так, что без разведки ни одна страна существовать  не
может. Но все это проще, малыш. Гораздо проще...
   И в то же время сложнее. Бредли не годился  на  эту  роль.  Можешь  мне
поверить...
   - Я верю, - тихо произнес Билли. - Поэтому я и хотел поговорить с вами.
   - Ты, кажется, хотел помогать мне?
   - Да.
   - У Бредли на столе стояла одна безделушка. Статуэтка восточного божка.
Расспроси у Лики, только аккуратно, что это за вещь. Когда она  появилась?
Может, Бредли упоминал о  ней  в  разговорах.  Может,  у  этой  вещи  были
какие-нибудь особенности. Возможно больше подробностей. Сумеешь?
   - Это та штука, про которую вы говорили на суде? Которую украл Перси?
   - Да, это именно та штука.
   Они расстались на углу  Кинг-стрит  и  Сиккордей-авеню.  Коун  повернул
обратно к управлению, а Билли двинулся к "Ориону". Моросил  мелкий  дождь.
Коун поднял воротник плаща, сунул руки  поглубже  в  карманы.  Разговор  с
Билли натолкнул его на одну мысль, которую следовало не  только  обдумать,
но и проверить. Конечно, Бредли не мог быть  красным  шпионом.  Это  чушь.
Однако до этого Коун  как-то  не  задумывался  о  политических  убеждениях
Бредли. Символ веры этого человека был неясен,  туманен.  А  ведь,  может,
именно тут зарыта собака?  Может  быть,  мотивы  поведения  Бредли  станут
яснее, когда Коун узнает, какому Богу молился этот полицейский?
   Коун подумал о Фримене. Журналист чаще  общался  с  Бредли,  чем  Коун.
Бредли работал в другом отделе. С Коуном они едва  ли  обменивались  парой
фраз,  знали  друг  о  друге  только  понаслышке.  Бредли  был  молчаливым
человеком, ни с кем из сотрудников не водил дружбы.  Вот  и  все,  что,  в
сущности, знал о нем Коун. Грегори, под началом  которого  служил  Бредли,
хвалил агента, считал его способным криминалистом. Господин Мелтон тоже. А
еще что?
   Он позвонил Фримену. Журналист  сказал,  что  вечер  у  него  свободен.
Договорились о встрече в кафе.
   - Если бы я был фаталистом, - сказал Фримен, усаживаясь за столик, - то
я бы проклял тот день, когда ввязался в это дело.
   - Почему?
   - Меня тихо выпихивают  из  "Трибуны".  Мои  репортажи  не  доходят  до
набора. Скоро мне нечем будет заплатить за жратву.  А  дома  жена  и  двое
маленьких. И все потому, что обругал шефа. Между прочим, Коун, виноваты во
всем вы.
   - Не преувеличивайте моих заслуг.
   - Ох, Коун. Я шучу, но это скверные шутки. В редакции на меня  смотрят,
как на идиота. Как на собаку, потерявшую чутье да еще  взбесившуюся.  Черт
меня дернул сочинить эту статью про синдикат  сумасшедших  литераторов.  Я
ведь накидал в нее столько теплых слов в адрес профессора Кирпи. Статью  с
маху набрали. А наутро в номере на месте статьи я  обнаружил  винегрет  из
сообщений корреспондентов. И побежал к шефу. С этого и началось. Сгоряча я
толкнулся  в  "Экспресс".  Там  любят  остренькое.  Но   они   потребовали
доказательств.
   - Надо дать им их.
   - Есть что-нибудь новенькое?
   - Да нет. Но  полагаю,  что  будет.  Даже  могу  предсказать  кое-какие
события.
   - Ну-ну, - заторопил Фримен. - Вы были у Броуди?
   Коун откинулся на спинку стула.
   - Нет. Просто захотелось стать оракулом.  Только,  Фримен,  договоримся
сначала. Я вам сообщу свои прогнозы при одном  условии.  Вы  мне  подробно
расскажете о том, что знаете о Бредли.  Вспомните  все,  что  можете.  Мне
хочется  понять,  каким  человеком  был  Бредли.  Вы  ведь  с  ним   часто
встречались.
   - Занятно, - протянул Фримен. - А зачем это? Я ведь дал себе слово быть
осторожным, инспектор.
   - Я тоже давал себе такое слово, - откликнулся Коун. -  А  потом  решил
нарушить.
   Фримен усмехнулся.
   - Ну что ж, - сказал он. - Откровенность за  откровенность,  инспектор.
Бредли, между нами говоря, всегда казался мне чуточку красным.
   - Вот как, - произнес Коун.
   Профессор Кирпи остановил  свой  "кадиллак"  у  ворот  виллы  господина
Мелтона. Оставив  машину  на  попечение  слуг,  профессор  прошел  в  дом.
Господин Мелтон принял его в кабинете. Молчаливый лакей  принес  сигары  и
бутылку  яблочного  сидра  (Кирпи  не  любил  крепких  напитков,  а   сидр
предпочитал всем дорогим  винам).  Профессор  считал  себя  последователем
вспыхнувшего недавно учения о рациональном питании. В этом учении  главная
роль отводилась яблокам,  которые,  по  мысли  создателей  теории,  должны
постепенно вытеснить из рациона человека чуть ли не все продукты  питания.
Профессор Кирпи к теории отнесся критически, но здравую ее основу уловил и
взял на  вооружение.  Господин  Мелтон  к  подобным  увлечениям  относился
равнодушно. Его желудок давно отказался следовать моде и  признавал  диету
другого рода. Поэтому шеф  полиции  попросил  себе  только  чашечку  кофе.
Минуту они сидели молча.
   - Итак, Феликс, -  начал  профессор,  осушив  первый  бокал,  -  ничего
нового?
   Давняя дружба позволяла профессору Кирпи называть господина Мелтона  по
имени. Соответственно поступал и шеф полиции.
   - Увы, Эдуард, - развел руками господин  Мелтон.  -  Я  изучил  десятки
досье. Ничего заслуживающего внимания.
   Профессор  наклонился  к  ящичку  с  сигарами,  выбрал  одну   и   стал
сосредоточенно обрезать кончик. Господин Мелтон положил  в  чашку  кусочек
сахара и принялся легонько помешивать кофе ложечкой. Это был уже не первый
их разговор. И начинался он со ставшего традиционным вопроса профессора  и
лаконичного "увы" господина Мелтона.
   - Между прочим, - сказал после паузы шеф полиции,  -  между  прочим,  я
вновь просмотрел документы, касающиеся этого Бредли.
   - И?.. - протянул профессор.
   - Ни одного факта, за который можно бы зацепиться. Эта  загадка  мучает
меня хуже желудка. Коуна тоже имейте в виду.
   - Вы допустили ошибку, Феликс, - заметил Кирпи, справившись с  сигарой.
- Нужно было оставить это дело за Грегори. Мы бы не понесли столько жертв.
У Коуна хватка акулы.
   - Вы забываете, Эдуард, что _этого_ дела могло и не быть.
   Наступила продолжительная пауза. Молчание нарушил профессор.
   - Все потому, что я не придал этому значения в  свое  время.  О  шашнях
Эльвиры с шахом я узнал слишком поздно. Ведь только в тот вечер, когда это
случилось, она призналась, что запуталась.  Утром  я  немедленно  позвонил
вам. Помните?
   - Да, - кивнул Мелтон. - Вы оторвали меня от завтрака.
   - Я был зол. Но вы же не выполнили мою просьбу, Феликс. Надо было сразу
арестовать Перси.
   - Вы наивны, Эдуард. Неужели вы полагали, что я  брошусь  в  "Орион"  и
начну ловить Перси? Или прикажу это Коуну? Коун сам должен  был  добраться
до него. И добрался.
   - Поздно, - вздохнул профессор.
   - Ему помешала эта история с Бредли. А что говорит Эльвира?
   - Почти ничего. Она отлично понимает, в каком  положении  оказалась.  Я
догадываюсь, что у нее в руках имеются некие  компрометирующие  документы.
Статуэтка, о которой болтал Перси, вероятно, футляр. Скорее  всего  Бредли
получил с родины шаха микропленку. Полагаю, что шах в  минуты  близости  о
чем-то проболтался Эльвире. Возможно, они строили общие планы. Но  Эльвира
захотела обмануть своего партнера и стала готовить ему ловушку  с  помощью
Перси. Делала она это втайне от меня. Из лаборатории исчез большой  флакон
с наркотиками.  Я  обнаружил  пропажу  слишком  поздно.  А  затем  Эльвира
сказала, что случилось нечто страшное и не предвиденное ею. Выражалась она
весьма бессвязно. Я понял только, что все наше предприятие  оказалось  под
ударом. Утром я позвонил вам...
   - Мы топчемся на месте, Эдуард, - заметил господин Мелтон. - Мы ворошим
кучу старого тряпья, будто хотим найти в ней что-то. Кстати,  Коун  бродит
уже в окрестностях вашей клиники. И я не смогу запретить ему...
   - Ну что ж, Эльвира станет моей пациенткой.
   - И это... это надолго?
   - Навсегда, - холодно произнес профессор.
   - Последняя надежда, - сказал господин Мелтон, сожалея.
   - Придержите Коуна, - посоветовал профессор. - Может, я ее и уговорю.
   - Почему она пошла к вам?
   - Ваш Коун развернул такую бурную деятельность, что у нее не оставалось
времени на раздумье.
   - А мне казалось, что она решилась  довериться,  -  задумчиво  произнес
господин Мелтон.
   - В этом случае я давно был бы в курсе. Любая игра должна стоить  свеч.
Эльвира пошла ва-банк. Она кинула на весы все, что имела. Даже больше. Она
отлично сознает, в какое положение поставила меня. И вас, Феликс.  Она  же
осведомлена о наших отношениях.
   - Может быть, этой ценой? - предположил господин Мелтон.
   Профессор Кирпи выпустил изо рта клуб дыма и покачал головой.  Нет,  он
не думал, что Эльвира так просто отдаст  ему  в  руки  свою  находку.  Сам
профессор, окажись он в ее положении, тоже не отдал  бы.  Профессор  Кирпи
был человеком, который никогда не искал славы. За  свою  жизнь  он  сделал
несколько  любопытных  открытий.  Но   он   не   собирался   отдавать   их
человечеству. Препараты профессора отлично служили ему  самому.  Он  сумел
расширить клинику. Деньги текли на его счет если не рекой,  то  достаточно
полноводным ручьем. Мало  ли  в  мире  существует  людей,  которым  мешают
родственники?
   "Кнут Диксон" тоже был одним из "открытий" профессора. Как-то он  нашел
в  одной  из  палат  мелко  исписанный  листок.  Прочитав  его,  профессор
задумался. В голове мелькнула  озорная  мысль.  Он  изложил  свой  замысел
Эльвире.  И  литературный  рынок  обогатился  продукцией,  фабрикуемой   в
клинике. Гонорара сумасшедшие не требовали.
   Господин  Мелтон,  когда  профессор,  посмеиваясь,  рассказал  ему  про
рождение "Кнута Диксона", сначала нахмурился, а потом решил, что  это  его
не касается. "Кнут Диксон" оказался к тому же популярным  автором.  Вокруг
этого имени критики ломали копья. И господин  Мелтон  ухмылялся  вместе  с
профессором Кирпи. В конце концов подобный бизнес, хотя и грозил скандалом
в случае разоблачения, ничего противозаконного, по мнению шефа полиции,  в
себе не содержал. Это была такая же игра, как и та, которой увлекались его
дочери. Правда, эта игра приносила доход. Но,  в  конце  концов,  основная
прелесть игры и заключается в том, что кто-то выигрывает. Господин  Мелтон
поморщился, когда совершенно неожиданно эта  игра  переросла  в  уголовное
дело. Профессору Кирпи пришлось потратиться, чтобы замять  историю  "Кнута
Диксона". В газеты просочилась  ничтожная  часть  информации  с  судебного
процесса. Домыслы журналистов  об  истинном  лице  "короля  авангардистов"
тщательно вымарывались из статей и репортажей. Особенно  настойчивым  была
предоставлена возможность  решить  дилемму  "или  -  или".  Они  предпочли
выбрать то "или", которое позволило им продолжать работу в газете.
   Однако расходы, которые понес  профессор,  его  не  огорчали.  Господин
Кирпи отдал бы втрое больше за то, чтобы проникнуть в тайну Эльвиры. Кроме
того, ни профессор, ни шеф полиции не только не знали, но  даже  не  могли
выстроить хоть сколько-нибудь убедительную версию о том, кто убил  Бредли.
Они были уверены, что Эльвира держит в руках ключ. И еще  они  знали,  что
все  это  каким-то  образом  связано  с   большой   политикой.   Последнее
обстоятельство тревожило их обоих больше всего.
   - Я чувствую себя, как муха под стеклянным колпаком, -  произнес  после
продолжительного молчания господин Мелтон.
   - Может быть, это служба безопасности? - предположил профессор.
   - В том-то и дело, - отозвался шеф полиции. - Я наводил  справки.  Есть
там у меня человек, который все знает.  Он  не  имеет  понятия  ни  о  чем
таком...
   - Тогда красные...
   - Эдуард, вы изменяете себе. Оставьте эту тему журналистам.
   - Между нами, Феликс. Я, откровенно говоря, больше всего опасаюсь  этой
неизвестности. Я передумал черт знает что за эти дни. И  знаете,  до  чего
додумался?
   - Да-да, Эдуард. Я слушаю.
   - Я подумал, что Эльвира связана с этой... С  неизвестностью,  что  ли.
Поэтому она без опасения пришла ко мне. И ждет... Понимаете,  она  чего-то
ждет. У меня она в безопасности. От полиции... От суда... И даже от меня в
конце концов...
   - Мы устали, Эдуард. Мы просто устали.
   - Да, Феликс, пожалуй. Я раньше никогда не оглядывался.  Сейчас  я  все
время чувствую на себе чей-то взгляд. Если бы  я  не  был  психиатром,  то
подумал бы,  что  нужно  срочное  вмешательство  врача.  Типичная  картина
паранойи.
   - Вы еще находите силы шутить, - слабо улыбнулся шеф полиции.
   У господина Мелтона тоже были причины для  волнения.  В  последние  дни
господин Мелтон стал замечать, что сенатор Домар относится к нему  не  так
доверительно, как раньше. Истинный Католик уже не обсуждал с шефом полиции
своих планов переустройства общества.  Он  перестал  приглашать  господина
Мелтона в клуб деловых людей, где обычно  два  раза  в  неделю  миллионеры
проводили вечера.  Шеф  полиции  сейчас  с  радостью  бы  еще  раз  вкусил
стандартной пищи сенатора. Но сенатор не звал  его  ни  на  обеды,  ни  на
ужины. В то же время господин Мелтон знал, что папаша Фил не изменил своих
привычек и у него в гостях по-прежнему бывают и мэр города, и министры,  и
бизнесмены. Сначала шеф полиции полагал, что всему  виной  несчастный  его
желудок, не вынесший оранжевого напитка. Что сенатор просто опасается, как
бы не повторилась неприятность, имевшая место некоторое время назад. Потом
господин Мелтон стал объяснять холодность  сенатора  тем,  что  последнему
стало известно об отношениях шефа  полиции  и  профессора  Кирпи.  И  хотя
господин Домар был деловым человеком, все-таки, наверное,  и  ему  претила
экстравагантная деятельность профессора Кирпи.
   К тому же господин Мелтон не забывал о министерском портфеле. Эти мысли
жгли ему мозг не слабее, чем жег желудок оранжевый напиток  сенатора.  Шеф
полиции представлял себе, как бы поступил на его месте в столь  щекотливом
положении его отец (господин Мелтон-старший). Этот решительный  человек  в
подобных обстоятельствах обычно действовал категорично. Но то были  другие
времена. Тогда люди, идя к цели, просто сталкивали с дороги то, что мешало
им двигаться вперед.  И  если  господин  Мелтон-старший,  не  задумываясь,
столкнул бы со своего пути профессора Кирпи,  то  господин  Мелтон-младший
этого сделать не мог. Во-первых, папаша Мелтон  никогда  не  жаловался  на
желудок.  А  во-вторых,  была  неизвестность,  за  которой  стояло  что-то
тревожное и пугающее.
   Профессор Кирпи, к его чести, прекрасно отдавал себе отчет в  том,  что
происходит в голове господина  Мелтона.  Он  знал:  нить,  связывающая  их
сейчас, настолько прочна, что господин  Мелтон  даже  не  сделает  попытки
оборвать ее. Конечно, их положение угнетало и его не меньше, чем господина
Мелтона. Однако он, в противоположность шефу полиции, не  строил  иллюзий.
Выход существовал один  -  узнать  то,  что  знает  Эльвира.  После  этого
принимать решение.
   Выпив еще бокал сидра, профессор покинул гостеприимную виллу  господина
Мелтона. Выехав на магистраль, он  бросил  взгляд  на  зеркало  и  заметил
метрах в двухстах  позади  машину.  Он  сбавил  скорость.  Догонявший  его
автомобиль  пролетел  мимо.  Профессор  усмехнулся  и  нервно   передернул
плечами. "Это действительно похоже на паранойю", - подумал он  и  прибавил
скорость. На углу Кинг-стрит серый "кадиллак" профессора  влился  в  поток
машин. Розовые и фиолетовые сполохи рекламы  заскользили  по  лицу.  Перед
светофором рядом с  "кадиллаком"  оказалась  длинная  открытая  спортивная
машина. За рулем сидел пьяный Дин. Лиззи и  Эсс  улыбнулись  профессору  с
заднего сиденья. Дин приветственно помахал рукой.
   - Все о'кей, - сказал Дин. Лиззи хихикнула. Спортивная машина  унеслась
вперед.
   Эта  мимолетная  встреча  вернула  мысли  Кирпи  к  господину  Мелтону.
Прощаясь  с  профессором,  шеф  полиции  высказал  предположение,  которое
следовало  обдумать.  Оно  прямо  касалось  Эльвиры,  и  профессор   Кирпи
удивился, почему это соображение не пришло в голову ему.
   - Может быть, - сказал господин Мелтон, - может быть, все-таки это надо
сделать? Тогда у нас останется шанс.
   Профессор отлично понял намек шефа полиции.
   - Попытаюсь еще раз поговорить с ней. А тогда...
   - Да, я слушаю.
   Господин Мелтон наклонил голову.
   - Вы хорошо знали ее отца? - спросил он.
   - Дети редко походят  на  родителей.  Я  имею  в  виду  не  внешностью,
конечно.
   - Да, - согласился господин Мелтон. - Очень жаль, что все сложилось так
неудачно.
   - Вы стали сентиментальны, Феликс.
   - Очень жаль, -  повторил  господин  Мелтон,  не  обратив  внимания  на
реплику.
   ...Сзади снова показалась машина. Кирпи  машинально  нажал  на  тормоз.
Машина  не  обогнала  его.  Профессор  свернул  в  переулок,  вырулил   на
параллельную улицу. И вновь увидел сзади свет фар.
   "Нельзя так нервничать, - мелькнула мысль. - Надо кончать..."
   - Надо кончать, - прошептал он, подъезжая к клинике. -  Надо,  надо,  -
пробормотал он, входя в свой кабинет.
   Он сел в кресло  возле  письменного  стола.  Достал  сигару,  тщательно
обрезал кончик, закурил. "Надо кончать", - билась мысль.
   Он надавил кнопку звонка, лаконично сказал вошедшему санитару:
   - Дежурного врача по корпусу "Б".
   Санитар вышел. Профессор Кирпи  откинулся  в  кресле  и  закрыл  глаза.
Приняв решение, он почувствовал облегчение.  Очень  возможно,  что  Феликс
прав. Вполне вероятно, что они получат один шанс добыть у  Эльвиры  нужные
сведения. Один из ста. Но это лучше все-таки, чем  ничего.  И  лучше,  чем
неизвестность.
   Но они опоздали. И Кирпи. И Мелтон.


   Маленький Феликс бежал по лугу с сачком в руке. Он гнался за стрекозой,
трещавшей крылышками. Он устал, а стрекоза,  словно  дразня  мальчика,  то
кружилась над головой, то отлетала далеко в сторону. Потом вдруг  стрекоза
исчезла... Господин Мелтон открыл глаза и услышал  телефонный  звонок.  Он
включил ночник, бросил взгляд на часы: только двенадцать.  Поднял  трубку.
Остатки сна моментально улетучились, когда он узнал голос министра.
   - Я полагаю, - сказал министр, - что  нам  лучше  всего  встретиться  в
управлении.
   - Что случилось?
   - Я жду вас через полчаса, - сказал министр и повесил трубку.
   Господин Мелтон снова машинально взглянул на часы. Прошла одна  минута.
Он встал, неторопливо сбросил пижаму, надел  сорочку,  брюки.  Прошла  еще
минута.
   "Надо что-то сделать", - подумал он. И, сняв трубку, набрал номер.
   Телефон долго молчал, потом откуда-то издалека послышался голос Кирпи.
   - Эдуард, - сказал господин Мелтон. - Вы меня слышите?
   - В чем дело, Феликс? - сердито откликнулся профессор Кирпи.
   - Меня вызывает министр, Эдуард, - тихо произнес господин Мелтон.
   В трубке что-то щелкнуло и засвистело. Господин Мелтон подул в микрофон
и громко сказал:
   - Вы поняли, Эдуард?
   - Да, - отчетливо сказал голос профессора Кирпи.
   - Я должен явиться к нему сейчас, немедленно.
   - Да, - сказал профессор. - Я понял. Спасибо.
   Шеф  полиции  медленно  опустил  трубку  на  рычаг.  Тщательно  повязал
галстук. Проходя мимо спальни Лиззи и Эсс,  остановился  было,  но  махнул
рукой и шагнул к выходу...
   Министр стоял под картиной, изображающей Немезиду. Худое  лицо  аскета,
пергаментные щеки, серые тусклые глаза. Рядом с ним находились  Грегори  и
человек, которого господин Мелтон не знал. Министр сделал  знак  рукой,  и
они оба вышли из кабинета. Незнакомец усмехнулся. Грегори отвел взгляд.
   Господин Мелтон молча смотрел на министра. Наконец министр сказал:
   - Неслыханно... Чудовищно... - И резко, словно ударил хлыстом, добавил:
- Вы намерены объясняться?
   Шеф полиции пожал плечами. Он, хоть и догадывался, о чем  пойдет  речь,
все же не желал говорить первым. Он еще надеялся на что-то.
   Министр истолковал его молчание по-своему.
   - Трус! - бросил он.
   Господин Мелтон вздрогнул. Оскорбление, брошенное  ему  в  лицо,  можно
было понимать двояко. В стене вдруг  открылась  щель,  в  которую  министр
предлагал ему нырнуть. Так во всяком  случае  подумал  шеф  полиции.  Ведь
ничего не стоит замять, замолчать факты, которые непонятно  каким  образом
стали известны министру.  В  конце  концов  господин  Мелтон  может  взять
отставку, уйти от дел.
   - Трус! - повторил министр. - Я не думал, что  у  вас  хватит  наглости
явиться сюда.
   Щель в стене закрылась. Министр не вкладывал  в  слово  "трус"  второго
смысла.  Министр  слыл  щепетильным  человеком.  На  то,  что  он   станет
торговаться, рассчитывать  не  приходилось.  И  все-таки  господин  Мелтон
сделал попытку.
   - Я не понимаю, - сказал он.
   Министр желчно усмехнулся.
   - Неужели вы полагаете, - сказал он, - что мы будем судить вас? Неужели
вы полагаете, что мы отдадим  полицию  на  растерзание  газетам?  Полицию,
которая еще не потеряла доверия народа, несмотря на все ваши гнусные дела.
Нет, Мелтон, скандала не будет. И оправданий тоже.
   - В чем меня обвиняют? - хрипло спросил шеф полиции. - И кто?
   - Он еще спрашивает, - саркастически  произнес  министр.  -  Может,  вы
потребуете ордер на арест? Его нет, Мелтон. Но мы добры. Мы  хотим  спасти
ваше имя от позора. Имя вашего отца. Так будет точнее.
   Молчание.
   - Это какая-то ошибка, - пробормотал господин Мелтон.
   - Ошибка? - Министр  поднял  брови.  -  Что  вы  имеете  в  виду?  Вашу
совместную деятельность с этим авантюристом от науки? Ваше попустительство
торговцам наркотиками? Преступное попустительство в корыстных целях. Разве
это не вы шли на любые ухищрения,  лишь  бы  отвести  руку  правосудия  от
истинных преступников? Разве это не  вы  всеми  доступными  вам  способами
пытались спасти Кирпи-шарлатана и поставщика наркотиков?  Или  это  не  вы
убили полицейского агента, который вышел на ваш след? Но  хватит,  Мелтон.
Мне противно повторять все это.
   - В смерти Бредли я не виновен.
   Министр взмахнул рукой и поморщился.
   -  Довольно,  Мелтон.  Я  повторяю:  полиция  должна  быть  чиста.   На
размышление вам остается ночь. И не вздумайте делать  глупостей.  Помните,
из этого кабинета выхода нет.
   И министр закрыл за собой дверь.  Господин  Мелтон  остался  наедине  с
Немезидой, которая строго смотрела на него со стены...
   А "кадиллак"  профессора  Кирпи  мчался  в  это  время  по  автостраде,
связывающей столицу с большим портовым городом.  За  "кадиллаком"  неслись
две серые машины службы безопасности. Кирпи надеялся  уйти  от  погони.  В
порту он рассчитывал найти пристанище у одного  из  своих  старых  друзей,
скрыться надолго от агентов СБ, а потом  тайком  уехать  за  границу.  Шеф
полиции своим звонком оказал ему последнюю услугу, и Кирпи был ему за  это
благодарен. Он полагал, что на несколько часов опередил погоню. В том, что
министр организует ее, профессор не сомневался. Не догадывался  он  только
об одном: министр лично сказал несколько слов агентам,  отправляющимся  на
поиски профессора. Если бы Кирпи знал об этих словах, он остановил бы свой
"кадиллак" и постарался бы придумать иной способ спасения.
   Но слова были произнесены. И с каждой минутой расстояние  между  серыми
машинами и "кадиллаком" сокращалось. Сначала оно превышало три мили. Потом
уменьшилось до одной. Профессор понял,  что  "кадиллаку"  не  уйти,  когда
серые машины оказались  в  ста  метрах  от  него.  Он  не  услышал  треска
автоматной очереди, прошившей задние  колеса  "кадиллака".  Ощутил  только
неимоверную тяжесть, навалившуюся вдруг на грудь.
   Агенты СБ увидели, как "кадиллак" встал на дыбы,  потом  запрыгал,  как
огромная лягушка, опрокинулся набок и покатился кубарем  с  насыпи.  Серые
машины остановились. Четыре человека постояли  несколько  секунд  на  краю
автострады. Двое пошли вниз. Двое вернулись к машинам.
   Один из агентов  тщательно  осмотрел  труп  профессора  Кирпи.  Второй,
подсвечивая фонариком, занялся изучением колес. Первый сказал:
   - У него сердце размазалось по позвоночнику.
   - 140 миль, -  равнодушно  откликнулся  второй.  -  Это  что-нибудь  да
значит. Меня беспокоит правая рессора. Пуля, кажется, царапнула ее.
   - И это все?
   - Посмотри еще. Нет ли прямых попаданий? Я иду за колесами.
   Минут десять они работали  молча.  Наконец  простреленные  колеса  были
заменены. Они еще раз тщательно осмотрели место катастрофы,  сели  в  свои
машины и уехали.
   - Любопытно бы узнать, в чем дело? - сказал агент,  осматривавший  труп
Кирпи, своему спутнику. Тот вяло откликнулся:
   - Какого дьявола тебе  надо?  Благодари  Создателя,  что  мы  не  знаем
ничего.
   - Нет, все-таки? - не сдавался первый.
   - Спроси у шефа, - хрипло засмеялся второй. - Он тебе разъяснит.
   Первый помолчал, потом закурил и заговорил вновь:
   - Нет, что ни толкуй, работа чистая. И главное -  ни  одной  машины  на
дороге.
   - Магистраль перекрыта, - лаконично  сказал  второй.  -  Он  все  равно
никуда бы не ушел. В тридцати милях от порта - пост.
   - А тот сдержит слово?
   - Увидим.
   ...Еще одна серая машина остановилась в этот час перед воротами клиники
профессора Кирпи. Из нее вышел человек в темном плаще. Слегка прихрамывая,
он подошел к калитке, которая открывалась в длинный  тамбур,  и  позвонил.
Заспанный привратник хмуро оглядел незнакомца.
   - Позовите директора, - сказал хромой.
   - Еще чего, - огрызнулся привратник. - Посмотрите на часы.  Или  вы  из
этих? - Он выразительно покрутил пальцем около головы.
   Хромой усмехнулся.
   - Я из тех, - процедил он и подошел к телефону. - Как звонить дежурному
врачу?
   Привратник назвал номер. Незнакомец снял трубку.
   - Служба безопасности, - сказал он. - Жду вас возле главного входа.
   Минут через десять в тамбур вбежал запыхавшийся молодой человек.
   - Стивенс, - представился он, близоруко щуря глаза на позднего гостя.
   - Можете звать меня Максом, - хмыкнул хромой. - Я  хочу  взглянуть  тут
кое на кого. Идемте! - И он подхватил Стивенса под руку.
   - Где-то тут у вас, - сказал Макс, когда они вышли во двор, - есть одна
пациентка. Эльвира Гирнсбей.
   Стивенс пожал плечами.
   - Это имя мне ничего  не  говорит,  -  сказал  он.  -  Надо  посмотреть
регистрационные книги. Регистратура у нас в корпусе "А".
   - Пожалуйста.
   В регистратуре врач долго изучал списки. Потом сказал:
   - Такого имени нет.
   - Ну что ж, - заметил Макс. - Изберем другой метод.
   Он достал из внутреннего кармана пиджака фотографию и показал Стивенсу.
   - Нет, - сказал тот, рассмотрев портрет. - Хотя... В корпусе "Б" у  нас
есть новенькая... Но почему она не проходила по книге? Странно...
   Они снова  вышли  во  двор.  Бетонная  дорожка,  окаймленная  аккуратно
подстриженными  кустами,  привела  их  к  корпусу  "Б".  Стивенс  разбудил
дремавшего швейцара. В приемном  покое  их  встретила  миловидная  сестра.
Стивенс переговорил с ней и сказал Максу:
   - Вероятно, эта женщина находится в палате 12.
   - Идемте, - лаконично предложил Макс.
   Палата 12 находилась на втором этаже. Стивенс  пошел  впереди.  Сестра,
позвякивая ключами, шла рядом. Хромой Макс двигался сзади, засунув руки  в
карманы плаща. У дверей двенадцатой палаты процессия остановилась. Стивенс
взял у сестры связку ключей и сунул один из них в замочную скважину.  Макс
вытянул шею и заглянул через плечо Стивенса в открывшуюся дверь.
   В небольшой комнате ярко горела электрическая лампочка, освещая  смятую
постель, голые стены и низкий столик с остатками ужина на нем. В одной  из
тарелок лежала недокуренная сигарета. В палате никого не было.
   Макс молча посмотрел на Стивенса. Тот бросил взгляд на сестру.
   - Я же только вышла на дежурство, - сказала сестра недовольно.
   - Почему здесь горит свет? - спросил вдруг Макс.
   Стивенс махнул рукой:
   - В палатах нет выключателей, - сказал он,  как  о  чем-то  само  собой
разумеющемся.
   Макс не понял.
   - Больные могут вскрыть выключатель, - пояснил Стивенс.
   - А, - протянул Макс. - И они всю ночь спят при свете?
   - Да нет, - досадливо сказал Стивенс. - Элли включила свет там,  внизу.
Когда мы пошли сюда.
   Они все словно забыли, зачем пришли  в  эту  палату.  Первым  опомнился
Стивенс.
   - Надо позвать твою сменщицу, Элли, - сказал он.
   Элли, позванивая ключами, ушла вниз. Макс хмуро посмотрел  ей  вслед  и
спросил:
   - Долго это?
   - Минут двадцать. Джейн живет при клинике. Видели домик за корпусом?
   - Может, и видел, - бросил Макс.  Он  подошел  к  кровати,  перетряхнул
белье, потом понюхал  тарелки.  Окурок  тщательно  уложил  в  целлофановый
пакетик, который извлек из кармана.  Откинул  одеяло,  присел  на  краешек
постели и задал вопрос: - Вы давно работаете здесь?
   - Третий месяц.
   - А-а-а... - протянул Макс и замолчал до прихода Джейн. Джейн оказалась
старой особой с визгливым  голосом.  Она  отругала  Стивенса  за  то,  что
разбудил ее, потом грубо спросила, адресуясь к Максу:
   - Что вам от меня надо?
   Макс сунул ей под нос карточку Эльвиры.
   - Эта женщина жила здесь?
   - Ну, жила. А дальше что?
   - Где она?
   - Спросите у нее. Или у хозяина. Он приказал сегодня  вечером  привести
ее к нему.
   - Расскажите подробнее.
   Джейн сказала, что дежурный врач,  не  Стивенс,  а  другой  -  Роул  по
приказу Кирпи увел больную в корпус "А" часов в десять вечера. Обратно они
не возвращались. На вопрос, где можно найти Роула, Джейн пожала плечами:
   - Наверное, дома.
   Хромой Макс еще раз  оглядел  палату,  поднялся  и  зашагал  к  выходу.
Стивенс проводил его до ворот. Машина мягко снялась с места.
   Макс поехал к Роулу. Но и этот врач не смог рассказать ему ничего.
   Да, Роул был вызван к профессору в десять часов,  Кирпи  осведомился  о
самочувствии пациентки.  Он  говорил  Роулу,  что  это  крайне  интересная
больная. Он сам лечил ее. В этот вечер он поделился  с  Роулом  некоторыми
опасениями относительно правильности назначенных им процедур и лекарств.
   - Это все слишком специально, - сказал Роул Максу. - Словом,  профессор
сказал мне, что он хочет посоветоваться  с  одним  знакомым  психиатром  и
показать ему эту женщину. "Я думаю, - сказал Кирпи, - что это не  повредит
ей". Я поддержал его.  Тогда  он  попросил  привести  к  нему  женщину  из
двенадцатой палаты. Я советовал ему  взять  с  собой  санитара.  Профессор
засмеялся и заметил, что  только  плохие  врачи  боятся  своих  пациентов.
Правда, мне показалось  странным  желание  профессора  везти  пациентку  к
психиатру, да еще вечером. Но Кирпи сказал, что  его  знакомый  -  человек
очень занятой. Утром он уезжает из города. И у него мало времени. А случай
столь любопытный, что профессор не может устоять перед искушением.
   - Он называл фамилию знаменитости?
   - Да. Это Джеме Браун. Мы все учились по его трудам. А почему бы вам не
поговорить с самим профессором?
   - Я бы поговорил, - сказал  Макс.  -  Только  дело  в  том,  Роул,  что
профессор куда-то уехал. И есть подозрение, что эта  его  пациентка  имеет
непосредственное отношение к красным. Мы опасаемся,  как  бы  с  уважаемым
господином Кирпи не случилось несчастья.
   - Что вы, - сказал Роул. - Это же нонсенс. Профессор был отлично знаком
с родителями этой женщины. Он рассказывал мне...
   - Скажите честно, Роул, эта женщина похожа на сумасшедшую?
   - Профессор говорил, - смутился Роул.
   - Но вы ведь врач?
   - Разные, знаете, бывают случаи.
   - Вот видите, вы уже сомневаетесь.
   - Да нет, - сказал Роул. - Я доверяю профессору.
   - Мы тоже, - подчеркнул Макс. - Однако мы обязаны проверить  полученную
информацию.
   - Сожалею, - развел руками Роул. - Все-таки  вам  лучше  встретиться  с
профессором.
   - Вы правы, - сказал Макс и взглянул на часы.  Стрелки  показывали  три
утра. Макс знал, что  просить  информацию  у  профессора  Кирпи  не  имело
смысла.





   - Как он выглядел? - спросил Коун.
   - По-моему, он приехал с какого-то приема, - сказал Грегори.  -  Черный
костюм, легкий запах вина. С ним был человек. Вероятно, из личной  охраны.
Лицо спокойное. Я был внизу, когда они вошли в холл. Министр подозвал меня
и попросил провести его в кабинет шефа. При мне он позвонил.  Сказал,  что
будет ждать господина Мелтона здесь, у нас.  Потом  приехал  шеф.  Министр
попросил нас выйти. Говорили они минут  пять.  Затем  министр  и  охранник
уехали. Шеф  остался  в  кабинете.  Я  спросил  его,  не  будет  ли  каких
приказаний. Он ответил, что нет. Улыбнулся, покачал головой и стал листать
бумаги. Я уехал домой. В пять  утра  звонок  дежурного  выдернул  меня  из
постели.
   - Меня тоже, - сказал Коун.
   Они стояли у дверей кабинета шефа в толпе инспекторов,  которых  поднял
на ноги дежурный по управлению.  Полицейские  растерянно  переглядывались,
говорили вполголоса. Таких происшествий в  полиции  еще  не  было.  Кто-то
позвонил в СБ. Оттуда  приехал  следователь.  Он  поставил  в  известность
министра. Говорили, что министр чрезвычайно изумился. "Боже мой, -  сказал
он. - Ведь я видел его несколько часов назад". Следователь из СБ, осмотрев
место происшествия и труп господина Мелтона, пришел к выводу,  что  налицо
несчастный  случай.  На  эту  мысль  его  навел  полуразобранный  пистолет
господина Мелтона.  Вероятно,  заключил  следователь,  шеф  полиции  решил
осмотреть  оружие,  заметил  какую-то  неисправность  и   стал   разбирать
пистолет. При этом он неосторожно нажал на спусковой крючок.
   Предположение следователя  подтвердили  специалисты.  Им  даже  удалось
доказать, что пистолет господина Мелтона имел весьма  существенный  дефект
выбрасывателя. Баллистическая экспертиза показала, что господин  Мелтон  в
момент, когда произошел выстрел, сидел за столом. Пуля  прошла  через  нос
шефа в задние отделы мозга. Таким образом,  гласило  заключение  комиссии,
назначенной   министром,   предположение   о   самоубийстве   исключается.
Самоубийцы  не  стреляют  в  себя  из  полуразобранных  пистолетов  и   не
направляют оружие  в  нос.  На  всякий  случай  комиссия  поинтересовалась
личными делами господина Мелтона. С этой стороны все было в порядке.  Счет
в банке показал, что шеф полиции  был  человеком  весьма  состоятельным  и
умирать не собирался.
   Газеты напечатали некролог, в котором были отмечены  заслуги  господина
Мелтона. Господин Домар выразил соболезнование министру.
   Смерть профессора Кирпи на  фоне  смерти  господина  Мелтона  выглядела
довольно бледно. Больше всех, пожалуй, заинтересовался ею  Коун.  Он,  как
только услышал о дорожной катастрофе, постарался  узнать  возможно  больше
подробностей.  Повидал  он  полицейских  патрульных,  обнаруживших  машину
Кирпи. Оба в один голос заявили, что виной  всему,  по  всей  вероятности,
была непозволительная скорость,  которую  развил  профессор,  и  скользкая
после прошедшего ночью дождя дорога. Куда мог мчаться Кирпи, почему он так
торопился  -  осталось  неизвестным.  Не   пролили   света   на   дорожное
происшествие и на поведение профессора и показания персонала  клиники.  От
Роула  и  Стивенса  Коун  узнал  о  том,  что  ночью  в  клинике   побывал
представитель СБ, искавший Эльвиру.  Он  только  присвистнул,  когда  Роул
сообщил ему, в чем СБ подозревает Эльвиру.
   - Колдунья обвела нас вокруг пальца, - сказал  он  Фримену,  когда  тот
поинтересовался результатами поездки инспектора в клинику. -  И,  кажется,
не только нас. Честное слово, я восхищаюсь этой бабой.
   - Да, -  улыбнулся  журналист.  -  На  этот  раз  вы  оказались  плохим
пророком.
   - Что?.. Что?.. - переспросил Коун. - А, - догадался он, - вы имеете  в
виду тот разговор в кафе.
   - Вот именно.
   - Но ведь я в принципе прав, - заметил Коун.
   - Относительно Эльвиры - возможно. Вы говорили, что  Кирпи  поможет  ей
исчезнуть из поля зрения полиции. А вот насчет самого профессора...
   - Что ж, - улыбнулся Коун. - Я ведь не автор детективного  романа.  Это
только в книжке можно ограничить количество действующих лиц. А в  жизни?..
В жизни оно как-то не так выходит.
   - Что вы имеете в виду?
   - Да вот хоть эту историю с Кирпи. Есть вещи, Фримен, которые мы  не  в
силах узнать. - Он помолчал немного, потом вынул из кармана руку, сжатую в
кулак, и спросил: - Как вы думаете, что в кулаке?
   Фримен пожал плечами. Коун разжал кулак. На ладони лежала пуля.
   - Я нашел ее недалеко от того места,  где  разбилась  машина  Кирпи,  -
сказал он.
   - Позвольте, - удивился Фримен. - Разве в Кирпи стреляли?
   - Вот этого, Фримен, мы никогда не узнаем. И давайте бросим  бесплодный
разговор. Расскажите лучше, как обстоят ваши дела?
   - Нет, инспектор, так не годится.
   - Еще как годится, - хмуро заметил  Коун,  пряча  пулю  в  бумажник.  -
Сохраню ее на память, - добавил он. - Как-никак дело было интересным.
   - Было?
   - Угу, - подтвердил Коун. - Не знаю, правда, что я скажу мальчику.  Но,
вероятно, что-нибудь скажу. Как вы  считаете?  Когда  в  дело  вмешивается
провидение, полиция отступает. Или что-нибудь в этом роде. Я вечером пойду
к Алисе. Помните, я вам рассказывал о женщине, которая мне понравилась.  И
поведу ее в клуб Вилли Кноуде. Там уютно, Фримен. А  как  они  любят  друг
друга - Вилли и Лилиан. Умилительно до слез. Лилиан споет нам песенку  про
изгнанников из рая... Хотите присоединиться?
   - Никуда вы не пойдете, Коун. Я же знаю, эта история не дает вам покоя.
   - Возможно, вы и правы, - согласился инспектор. - Но что  толку?  Вешки
на моем пути выдернуты. Ямки, в которых они торчали, засыпаны. Мертвые  не
приходят, Фримен, как выражалась одна наша общая знакомая. Словом, картина
весьма невеселая.
   - А Эльвира?
   - Эльвиру, дорогой, ищет СБ.
   - Ух ты, - только и смог вымолвить Фримен.
   - Да. И, кажется, ей  инкриминируется  шпионаж.  Мне  случайно  удалось
узнать, что агенты СБ арестовали несколько врачей из  клиники  Кирпи.  Они
также проявили недюжинный интерес к одной из тамошних лабораторий.  Оттуда
вывезена часть оборудования. Объясняется это так: профессор Кирпи будто бы
совершил колоссальное открытие государственного значения. Шпионка  Эльвира
проникла в лабораторию, сумев обмануть  бдительность  персонала  и  самого
профессора. Ей удалось подкупить тех врачей, которые сейчас арестованы.  И
только случай помог службе безопасности вовремя раскрыть  преступление.  В
данный момент принимаются меры, чтобы оградить изобретение  профессора  от
красных шпионов. Широко развернуты поиски Эльвиры.
   - Коун, вы верите этому?
   - Не знаю, - задумчиво сказал Коун. - Во всяком случае в СБ,  вероятно,
верят.
   - Не может быть. Кто-то ведь знает, во имя  чего  совершается  все  это
дело.
   - Кто-то, конечно, знает, - согласился Коун. - Министр, например. Но  и
он, видимо, не полностью информирован  о  происходящем.  Это  тот  случай,
Фримен, когда знать много для полицейского так же плохо, как знать мало.
   - Пулю вы мне показали. А что вы думаете о смерти шефа?
   - Думать можно все что угодно. Они с Кирпи,  например,  были  друзьями.
Шеф старался не подпускать меня к профессору. Но никаких особенных выводов
из всего этого, к сожалению, не следует. Какая разница -  застрелился  шеф
или это случайность? Комиссия, назначенная министром, решила,  что  налицо
несчастный случай. Основания для этого у нее имелись  довольно  веские.  А
что думал на сей счет господин Мелтон, установить едва ли возможно.
   - А министр?
   - Попросите у него интервью?
   - Между прочим, это мысль, Коун. Кстати, я не сказал вам, что ухожу  из
"Трибуны".  Я  расплевался  с  директором.  В  "Экспрессе"  обещают  место
репортера уголовной хроники.
   - Тут я плохой советчик.
   - Дело сделано, Коун.  Я  просто  констатирую  факт.  И  я  им  принесу
интервью с министром. В "Экспрессе" народ несколько дней ломает головы над
загадкой вашего бывшего шефа. А написать нечего. Гадать на  кофейной  гуще
надоело. Этим уже  никого  не  удивишь.  И  тут  вдруг  интервью  с  самим
министром.  Недомолвки.  Легкие  намеки.  Вопросы,  построенные  в   форме
ответов. В "Экспрессе" это любят. "Не  можете  ли  вы,  господин  министр,
сказать, о чем вы беседовали с господином Мелтоном за несколько  часов  до
того, как раздался выстрел?" "Вы говорили о вчерашних скачках?"  "В  таком
случае, чем вы объясните желание господина Мелтона почистить свой пистолет
именно после вашей беседы?" Конечно, он прогонит  меня  после  первого  же
вопроса. Но когда он поймет, что дурачок журналист не  такой  уж  дурачок,
будет поздно. Как вы считаете, Коун?
   - Не знаю, - сказал Коун. - Я, наверное, пойду в клуб.
   Но в клуб ему идти не пришлось. Выйдя из управления около четырех часов
дня, Коун подумал, что неплохо бы немного  проветриться,  и  направился  к
реке. Путь лежал мимо "Ориона". И в тот  момент,  когда  инспектор  огибал
гостиницу, навстречу ему вывернулся Билли  Соммэрс.  Увидев  Коуна,  Билли
страшно обрадовался.
   - Как хорошо, - сказал он. - А я ведь шел к вам.
   - Ну-ну, малыш, - проворчал инспектор.  -  Ты  бежишь  со  смены?  -  И
предложил: - Не хочешь ли прогуляться?
   Они  пошли   рядом,   обмениваясь   незначительными   репликами.   Коун
поинтересовался здоровьем Лики. Билли сокрушенно покачал головой,  сказал,
что девушку, наверное, надо  показать  врачу.  Нужны  деньги.  Билли  ждет
получки. Коун заметил, что и сам Билли выглядит  скверно.  Соммэрс  махнул
рукой. О своем здоровье думать сейчас не приходится. Потом Билли осторожно
спросил инспектора, удалось ли тому напасть на след Эльвиры. Коун не  стал
отвечать.
   Они как раз вышли на набережную. Здесь было холоднее, чем на улице: дул
северный ветер. Серые волны шлепали по бетонному  парапету.  Мокрый  ветер
сразу залез под плащ. Коун  поежился.  Билли  нахохлился,  стал  похож  на
какую-то длинноногую птицу. Не сговариваясь, они быстро свернули в  первую
попавшуюся улочку. Коун  шагал  широко.  Билли  торопливо  семенил  сбоку.
Инспектор подумал, что со стороны они, наверное, выглядят смешно.
   Наконец  впереди  показалась  неоновая  вывеска   маленького   кафе   с
прозрачными стенами. Публики внутри было мало, и Коун со  своим  спутником
проскользнули в  помещение  через  вертящуюся  дверь.  Здесь  было  тепло.
Буфетчик возился у стойки  с  каким-то  прибором,  который  при  ближайшем
рассмотрении оказался видавшим виды магнитофоном. Молоденькая официантка с
усиками бросила пренебрежительный взгляд  на  вошедших  и  что-то  сказала
буфетчику. Тот оставил  магнитофон  в  покое  и  тоже  поглядел  на  новых
посетителей. Выпрямился, потянулся и бросил несколько слов официантке. Она
нехотя отодвинулась от стойки и неспешно подошла к Коуну и Билли.
   - Два виски, - бросил Коун.
   Девушка лениво повернулась и пошла обратно к стойке. Через  минуту  она
принесла им две рюмки на подносе. Буфетчик наладил магнитофон,  и  в  зале
зазвучала музыка.
   - Почему вы не спрашиваете меня ни о чем? - сказал Билли.
   Коун поманил официантку и, когда она подошла, попросил:
   - Еще два, пожалуйста. - Билли он сказал: - Ситуация изменилась, малыш.
А ты что-нибудь узнал?
   - Как вам сказать? С Лики сейчас трудно разговаривать. Она ушла в себя,
замкнулась. Я несколько раз спрашивал ее про статуэтку. Похоже, что она не
понимает, чего я хочу. То говорит, что никакой статуэтки у них в  доме  не
было. То вдруг сделает вид, что вспоминает, показывает место на столе, где
эта вещичка стояла, и говорит, что это Бредли сделал  ей  подарок  ко  дню
рождения.
   - Н-да, - протянул Коун. - Ты говоришь  страшные  вещи.  Ее,  наверное,
действительно надо показать врачу.
   - Днем ничего, - сказал Билли. - А к  вечеру  она  становится  какой-то
странной. Ходит по квартире, трогает вещи, будто гладит. Когда ее спросишь
о чем-нибудь, долго не отвечает, смотрит внимательно, но словно мимо тебя.
Потом переспрашивает. Я как-то видел гипнотизера. Так вот она ведет  себя,
как загипнотизированная. А вчера ни с того ни с сего стала  петь  какую-то
чудную песенку. "В красном свете, в красном свете  посажу  цыпленочка".  Я
спросил ее, что это значит. Лики засмеялась и погрозила пальцем. Потом как
будто очнулась ото сна и заговорила совсем о другом.
   Коун поднял глаза на Билли. У лифтера на лице ясно  читалось  отчаяние.
Он машинально вертел пальцами рюмку. И Коун вдруг ощутил,  как  одиноко  и
тоскливо сейчас этому мальчику, взвалившему на свои  хрупкие  плечи  такую
непосильную тяжесть. Собственные затруднения показались  ему  мелкими,  не
стоящими внимания. Что его заботы по сравнению с душевными муками, которые
испытывал этот человек? Любимая девушка сходит с ума. И нет  денег,  чтобы
лечить ее. И нет надежд на счастье. И нет...
   - Выпей виски, малыш.
   - Спасибо. Наверное, хватит. Я хочу пойти к ней... Но  я  шел  спросить
вас...
   - Еще рано, малыш. Еще рано.
   - Так я пойду, инспектор. Мне еще надо кое-что купить.
   - Иди, малыш.
   Билли  вышел.  Коун  проводил  его  взглядом  и  попросил  еще   виски.
Официантка почувствовала к  нему  расположение  и  поторопилась  выполнить
заказ. Здесь любили людей, которые долго сидели и много пили.


   В этот вечер Коун два раза приближался вплотную к разгадке  тайны  дела
"Шах - Бредли". Но разгадать ее довелось ему гораздо позднее. Ибо  в  этот
вечер мысли Коуна были заняты совсем другим.
   Инспектор не оправдал надежд официантки кафе... Посидев еще с  полчаса,
он расплатился и медленно пошел по набережной по направлению к Кинг-стрит.
Там сел в автобус и поехал, как говорил Фримену, к Алисе, чтобы пригласить
ее в ночной клуб. Ему хотелось не  думать  ни  об  Эльвире,  ни  о  Билле.
Хотелось просто забыть обо всех больших  и  маленьких  событиях  последних
дней и отдохнуть от них.
   Но Алисы  он  дома  не  застал.  Коуна  встретила  ее  мать,  встретила
настороженно. Взглянула удивленно и сказала,  что  Алиса  ушла  в  кино  с
господином  Меланджером.  Коун  не  стал  интересоваться  личностью  этого
господина. Он понял, что опоздал со своим приглашением,  и  раскланялся  с
женщиной. Она спросила, не надо ли что передать. "Не надо", - сказал  Коун
и вышел на улицу. Напротив светилось окно Броуди. "В самый раз", - подумал
Коун, вспомнив темную бутылку и старика, сосущего виски прямо из горлышка.
Он отошел от дома Алисы, перешел на другую  сторону  улицы  и  позвонил  к
Броуди.
   Как и тогда, долго не открывали. Как  и  тогда,  послышались  шаркающие
шаги. Звякнула цепочка.
   - Открывайте, Броуди. Я еще не вступил в Лигу нравственности, -  сказал
Коун.
   Старик прошипел что-то и открыл дверь.  Коун  двинулся  по  коридору  в
спальню - кабинет. Улыбнулся при виде  развороченной  постели  и  знакомой
скамеечки у камина. Сбросил с кресла раскрытую книгу, сел. Броуди с минуту
повозился с дверным замком, потом зашел в комнату.
   - Я ведь не хотел идти к вам, - сказал  Коун,  улыбнувшись.  -  Но  так
получилось. Кстати, вы не знакомы с господином Меланджером?
   - С дерьмом не общаюсь, -  ответствовал  старик,  сел  на  скамеечку  и
жестом фокусника извлек из-под нее бутылку.
   - У вас сегодня хорошее настроение, - заметил Коун. - Не будете  ли  вы
любезны предложить и мне стаканчик?
   - Отчего же, - сказал старик. - Я сперва был о вас  худшего  мнения.  А
потом понял, что говорил просто с дураком.
   - Вы попали в точку, - усмехнулся Коун. - Только я не  совсем  понимаю:
вы имеете в виду господина Меланджера?
   - Я читал судебные отчеты. Видел ваш портрет. И...
   - И прониклись ко мне доверием?
   - Вы вели себя глупо.
   - Кто знает, - произнес Коун, прикуривая сигарету. - Может,  я  из  тех
дураков, которые умеют обращать сделанные ими глупости себе на пользу?
   Броуди прищурился, оценивающе разглядывая Коуна, потом сказал:
   - Но я не понимаю, при чем здесь господин Меланджер.
   - Точнее: здесь я ни при чем.
   - Ах вот оно что, - ухмыльнулся Броуди.  -  Этот  господин  появился  в
наших краях  несколько  дней  назад.  Говорят,  коммивояжер.  Преуспевает,
торгуя предметами первой необходимости. Что еще? Умеет не говорить о делах
с женщинами. Умеет тратить деньги. Все это мне удалось увидеть из окна.
   - Да, - согласился Коун. - Из окна можно много увидеть.
   - Не ловите меня на слове.
   - Вы не на допросе, Броуди. И, между прочим, если бы вы не  были  таким
трусом, то, возможно, дело повернулось бы совсем не так.
   - Трусом?
   - Да, - жестко сказал Коун. - Чего вы притворяетесь?
   Старик вздохнул. Сказал тихо:
   - А вы меня пожалели?
   - Считайте как хотите. Вы - бывший адвокат. Я - полицейский  инспектор.
Мы оба в день первой встречи отлично раскусили друг друга. Я понял, что вы
не дадите показаний. Вы сообразили, что если будете настаивать  на  своем,
то ни я, ни вся полиция вместе не добьемся от вас правды. Но  одновременно
мы оба допустили по ошибке. Вы с трусливо  поджатым  хвостом  бросились  к
Алисе Кэрри. А я? Я не воспользовался вашей оплошностью. Во-первых, я знал
о деле очень мало. Почти ничего. Во-вторых, ваше прошлое снизило  бы  цену
вашим показаниям. Руководствуясь этими соображениями, я на  время  оставил
вас в покое. Мне казалось, что можно обойтись и без вас.  Потом  я  понял,
что поступил неверно. Был однажды момент, когда  я  уже  собрался  к  вам,
чтобы попытаться поговорить откровенно. Как раз в те дни  я  имел  счастье
познакомиться с профессором Кирпи.
   - Даже так? - удивился Броуди.
   - Да. Момент мне казался подходящим. И я думаю, вы бы не устояли.
   - Вы опять ловите меня?
   - Нет, Броуди.
   - Зачем же вы пришли?
   - Я не собирался к вам. И я ничего не знал  про  господина  Меланджера,
который умеет тратить деньги. Я сам хотел истратить сегодня немного денег.
Но я опоздал. У вас в окне горел свет. Почему бы  и  не  зайти  к  старому
знакомому, подумал я. А теперь налейте еще стаканчик.
   Они выпили, помолчали.
   - Так вот - об ошибке, - сказал после паузы Коун. - Если бы  я  в  свое
время поговорил с вами, то, наверное, не произнес бы на суде речь, которую
вы назвали глупой. А если бы я не произнес  этой  речи,  то  не  сидел  бы
сейчас у вас и не разговаривал столь доверительно. Парадокс, да и только.
   Броуди повертел бутылку, почмокал губами и наполнил  стаканчики.  Коуну
он не сказал ничего, и инспектор так и не понял, как  относится  Броуди  к
его словам. Выпив виски, старик облизнулся и неожиданно спросил:
   - Вы уверены, что Кирпи умер своей смертью?
   Коун усмехнулся и показал пулю. Старик крякнул и испытующе поглядел  на
инспектора.
   - Между прочим, это была порядочная сволочь,  -  сказал  Броуди.  -  Вы
знаете, что он фабриковал наркотики?
   - Догадывался, - лаконично заметил Коун.
   - Может, и ваш... этот Бредли тоже догадался?
   Коун покачал головой.
   - Нет. Тут другое.
   - Черт его знает, - пробормотал Броуди. - Я  ведь  и  сейчас  опасаюсь.
Хоть и вижу, что вы ищете правду. Только зачем она вам?
   - Я вас не тяну за язык, - бросил Коун. - Правосудие  свершилось.  Ваши
показания уже никому не нужны. Кроме разве меня...
   - Вот этого-то я и не понимаю.
   - Хорошо. Налейте мне еще виски. Дело в том, Броуди, что у Бредли  есть
сестра. Ее  любит  один  мальчик.  По  странной  случайности  он  является
земляком убитого. Им сейчас  очень  трудно:  девушке  и  этому  парню.  Ей
свернули мозги набок вороны из Ассоциации.  Ее  уверяют,  что  Бредли  был
красным шпионом. Девчонка, кажется, даже сходит с ума. Я бы мог  поставить
все на место. Но...
   Броуди прищурился, потом стал массировать пальцами набрякшие подглазные
мешки. Коун махнул рукой, оборвав фразу, и потянулся за бутылкой. Он вдруг
почувствовал, что опьянел. Зачем  он  заговорил  о  Лики  и  Билли?  Чтобы
вышибить слезу у старика? Это же  смешно.  Пожалуй,  не  меньше,  чем  его
сегодняшний поход к Алисе,  в  царство  господина  Меланджера  -  торговца
подтяжками и туалетной  бумагой.  А  ведь  еще  совсем  недавно  сам  Коун
завидовал жителям этого царства, умилялся любви Лилиан и Вилли  Кноуде.  И
не у него ли возникло острое желание убежать в это царство?
   Старик тяжело поднялся, принес новую бутылку.
   - Хватит, - сказал Коун.
   Он вытащил сигарету, закурил. Потом попросил кофе. Броуди  зашлепал  на
кухню. Вернулся он минут через пятнадцать с подносом, на  котором  дымился
кофейник. Коун налил чашку. Туман стал выходить из головы.
   - Вы можете на ночь остаться у меня, - сказал Броуди.
   - Спасибо. Налейте еще чашку... Я думаю, в этом нет смысла.
   - Как хотите. Место нашлось  бы.  А  я  давно  не  разговаривал  сам  с
собой...
   - Что?
   - Я ошибся в вас. А сейчас пригляделся и вспомнил: ведь я был таким  же
когда-то.
   - Трусом?
   - Нет, дураком. Трусом меня сделали. Кстати, не обольщайтесь: и вас это
ждет. Сказать, что я видел в окно? Тогда?
   - Ну-ну?
   - Полицейскую машину.
   - Вот как.
   - Да. Она остановилась возле  люка,  который  был  открыт.  Там  что-то
делали вечером да  так  и  оставили.  Из  машины  вылез  человек,  вытащил
второго, бросил его в колодец, затем задвинул крышку и  уехал.  На  другой
день явились вы. Догадываетесь, что я подумал?
   - Пожалуй, - сказал Коун. - Вы решили, что я убийца.
   - Или сообщник, - поправил Броуди. - В темноте  да  еще  издали  трудно
было разглядеть убийцу. И я дал себе слово молчать. Но испугался,  как  бы
соседка не подвела.
   - Понятно, - кивнул Коун. - С полицией вы решили не  связываться.  А  с
той дамочкой из Ассоциации, которая являлась потом к вам, беседовали?
   Броуди наморщил лоб, вспоминая.
   - А она разве имеет отношение?
   - Самое непосредственное.
   - Я ее просто прогнал.
   - И больше вас никто не тревожил?
   - Да нет.
   - Послушайте, Броуди. Вы сказали, что Кирпи фабриковал наркотики.
   - Я это определенно знаю. Только  уговор:  все  это  нужно  вам,  вы  и
расхлебывайте.
   - Ладно, считайте, что договор заключен.
   - С чего бы начать, - задумчиво произнес Броуди. - Вас ведь моя история
не интересует. Да и ни к чему  ее  рассказывать.  Для  общества  я  мертв.
Короче говоря, два года назад меня выкинули из клиники Кирпи. Насколько  я
понял, заинтересованные  лица  отправились  в  рай,  а  относительно  моей
персоны своим наследникам распоряжений не сделали. Кирпи перестал получать
"дивиденды". Его это, разумеется, не устраивало. И в один прекрасный  день
он нашел, что я вполне здоров. Если быть более точным, то именно в эти дни
я чувствовал, что схожу с ума.  Как  раз  в  то  именно  время  я  начинал
созревать для психиатрической лечебницы. Кирпи думал иначе. Но как  бы  то
ни было, я очутился на свободе.  Начинать  все  снова  уже  не  было  сил.
Добиваться справедливости - глупо. От прежних времен оставались  кое-какие
сбережения. Их хватило на домик и на вещи. Вот и все. Я дал себе клятву ни
во что не вмешиваться, соседям выдал сочиненную  легенду.  А  теперь  вот,
кажется, собираюсь нарушить клятву.
   Броуди налил виски, выпил, помолчал. Коун дымил сигаретой.
   - О том, что Кирпи делает наркотики, - сказал Броуди после паузы,  -  я
узнал случайно. Я считался тихим сумасшедшим, и ко  мне  в  палату  иногда
подсаживали компаньонов. Во время ремонта,  например.  Были  среди  них  и
настоящие. Но были и другие. Вроде меня. Как-то санитары втолкнули  в  мою
палату молодого человека. Я не буду  загромождать  рассказ  подробностями.
Этот парень - я забыл его имя, не то Джонс, не то Джиннер - утверждал, что
он сделал какое-то потрясающее  открытие.  Чудовищной  силы  наркотик  или
что-то в этом роде. Он собирался опубликовать результаты своих опытов,  но
Кирпи его сцапал. Парень просидел со мной одну ночь. Утром его  увели.  Но
рассказал он достаточно, чтобы можно было сделать некоторые умозаключения.
Теперь вам понятно?
   Коун выпрямился.
   - Да, - сказал он. - Это было?..
   - Три года назад...
   "Сходится", - удовлетворенно  констатировал  Коун.  Первые  весточки  о
"Привете из рая" тоже появились три года назад. А полиции так и не удалось
поймать  ни  одного  торговца  наркотиками.  И  труп  Бредли  привезла   к
канализационному колодцу полицейская машина. И в тот день господин Мелтон,
изменив своим привычкам, приехал на службу в неурочное время. Но не шеф же
убил Бредли. Значит?..
   Коун задумался. Он смотрел мимо Броуди, сидевшего напротив, его  взгляд
стал отрешенным. Кофе выбил хмель из головы. Старик что-то сказал, но Коун
только кивнул. Факты стали складываться в цепочку. Это  был  очень  важный
момент. "Полицейская машина". Это значит, что круг поисков резко сужается.
Это значит, что в полиции...
   - Вы не могли бы описать того человека? - задал вопрос Коун.
   Броуди не понял.
   - Я говорю об убийце, - сказал Коун.
   - Я еще не научился угадывать мысли, - заметил Броуди. - Нет. Хоть ночь
была и лунная. Во всяком случае довольно плотный человек.  И  сильный.  Он
свободно управился со своей работой. И весьма ловко, должен заметить.
   - Даже рост не запомнили?
   - Примерно ваш. Может, чуть выше. Но не ниже, во всяком случае.
   "Ловко.  Господин  Мелтон  покровительствовал  торговцам   наркотиками.
Господин Мелтон и профессор Кирпи. Симпатичная  парочка.  И  ушли  в  одну
ночь. Ловко. Но, пожалуй, шеф не знал, кто убил Бредли. Бредли затесался в
какую-то другую игру. Он не сел  бы  в  полицейскую  машину,  если  бы  не
доверял полиции. Бредли интересовало что-то другое".
   - Хотел бы я знать, - пробормотал Коун,  вставая.  Броуди  взглянул  на
него вопросительно. Инспектор махнул рукой. - Это я так,  -  сказал  он  и
пошел в прихожую. Надевая плащ, ухмыльнулся старику.  -  Все-таки  хорошо,
что вы мне сказали, - заметил он и взялся за дверную ручку.
   - Молиться я не умею, - сказал Броуди, выйдя на крыльцо.
   - Выпейте за мое здоровье, - хмыкнул Коун и шагнул в ночь.
   Утром произошли два события. На набережной возле самой воды  патрульный
полицейский увидел труп  Эльвиры  Гирнсбей.  Вскрытие  показало,  что  она
отравлена. Коун узнал об этом, придя на службу. А часа через два  в  дверь
его кабинета постучали. На  пороге  стояла  Бекки  -  смуглянка  Бекки  из
магазина амулетов, о существовании которой Коун стал уже забывать.
   - Здравствуйте, господин Питер, - сказала Бекки.
   Коун указал на стул, пытаясь понять, что привело к  нему  эту  женщину.
Бекки кокетливо наклонила голову и раскрыла  сумочку.  На  свет  появилась
статуэтка восточного божка. Бекки поставила ее на стол. Коун поднял брови.
Божок блаженно ухмылялся,  его  короткие  руки  были  сложены  накрест  на
отвислом  животе.  Коун  молча  взял  его  за  голову,  отвернул  ее,  как
набалдашник от трости. На стол упал рулончик пленки. Все еще не веря, Коун
аккуратненько развернул его и поглядел на просвет. На всех кадрах виднелся
текст.
   - Вы довольны, господин Питер? - спросила Бекки.
   - Рассказывай, - предложил Коун.
   Бекки начала с того, что ее  снова  приняли  в  салон  амулетов.  Новый
хозяин кажется вполне приличным человеком. Сейчас открыт свободный  доступ
к тем сокровищам, которые Эльвира обычно прятала.  Флер  мистики  сдернут,
новый хозяин говорит, что его мало волнует чудодейственная сила  амулетов,
важны  они  сами.  Он  даже  хотел  выбросить   веревку   Кальтенбруннера,
приносящую счастье. Так было в первые дни. Но потом, когда он увидел,  что
находятся покупатели и на веревку, то изменил  свои  взгляды.  В  магазине
произведена некоторая реконструкция. Если господин  Питер  желает,  то  он
может убедиться, что салон выглядит куда шикарнее, чем при Эльвире.
   - А ты по-прежнему предлагаешь пистолеты?
   Бекки потупилась. Не все же такие догадливые, как господин Питер. Людям
нужны сильные ощущения. Кино, например, таких иллюзий создать не может.  А
хозяин выписал из-за границы двух живых кобр. Когда они обвиваются  вокруг
скелетов, это создает впечатление...
   - Крокодила он еще не выписал? - осведомился Коун. - С  зубами?  Хватит
смеяться, крошка. У меня мало времени.
   - Я сейчас, - заторопилась Бекки. -  Господин  Питер,  наверно,  помнит
стойку, на которой лежало оружие. - Когда  в  магазине  стали  производить
ремонт, рабочие разобрали стойку. Оттуда, из маленького потайного  ящичка,
выпала статуэтка. Господин Питер интересовался ею. Поэтому Бекки  спрятала
божка и решила отдать господину Питеру. Бекки не понимает, почему господин
Питер сердится.
   - Когда ты видела Эльвиру в последний раз?
   - Давно.
   - Что с ней сейчас?
   - Не знаю.
   - Сегодня твою бывшую хозяйку нашли мертвой на набережной.
   Бекки широко открыла глаза. Порылась в сумочке  и  приложила  к  глазам
платочек. Коун внимательно наблюдал за ней.
   - Она была плохой женщиной, - тихо сказала Бекки.
   - Ты тоже можешь далеко пойти, - заметил Коун.
   Бекки обиделась. Неужели господин Питер ей не верит? Она говорит только
правду. Она никогда не обманывала господина Питера. Пусть он вспомнит.
   - Допустим, - сказал Коун.
   То, что говорила Бекки, действительно похоже  на  правду.  Он  еще  раз
посмотрел пленку на свет, подкинул рулончик на ладони и спрятал в  карман.
Какую тайну хранил он? За что сложил голову Бредли? А шах,  Магда,  Кирпи,
господин Мелтон? И, наконец,  Эльвира?  Шесть  трупов  на  один  маленький
рулончик пленки. И как просто он ему достался!
   Бекки  смущенно  теребила  сумочку,  поглядывая  на  Коуна.  Она  ждала
одобрения. А господин Питер, кажется, даже сердился.
   - Почему ты не сказала мне тогда, что Эльвира была в магазине?
   Бекки наклонила голову.
   - Ты говорила, что она только звонила.
   - Господин Питер не должен сердиться, - тихо сказала Бекки. Она  совсем
спрятала лицо в раскрытую сумочку. На щеках выступил румянец.  -  Господин
Питер должен понимать...
   - Что понимать? - жестко спросил Коун.
   - Мне было трудно.
   - Ты знала, где она спрятала статуэтку?
   - Нет. Честное слово, господин Питер. Она  приехала  туда  сразу  после
звонка, убедившись, что в магазине нет никого, кроме меня. И она попросила
меня отослать телеграмму.
   - Кому?
   -  Я  не  знаю.  Забыла.  Помню,  что  телеграмма  была  адресована   в
Рио-де-Жанейро. В ней было три слова: "Я ухожу. Эльвира". Почта находилась
за углом. Я вернулась через пять минут. Госпожа уже садилась в машину. Она
сказала: "Пока, Бекки". И дала мне денег.
   -  Понятно,  -  бросил  Коун.  Эльвира,  почувствовав,  что  обстановка
накалилась  до  предела,  перед  тем  как  скрыться,  дала  команду  своим
компаньонам по амулетным делам. Она в общем-то правильно  рассчитала,  что
полиции в те дни было не до амулетов. И действительно, никто не  догадался
допросить Бекки. Героем дня тогда был Перси.
   - Не знаю, что с тобой делать? - вздохнул Коун. - С  одной  стороны,  я
обязан тебя арестовать...
   - Господин Питер, - прошептала Бекки, умоляюще уставившись на Коуна.
   - С другой стороны, - продолжал инспектор, - ты все-таки помогла мне...
   - О, господин Питер! Я буду молить Бога...
   - Бога? Тебе это не нужно,  Бекки.  Амулеты,  по-моему,  помогают  тебе
лучше, чем кому бы то ни было...
   - Не надо смеяться, господин Питер.
   - Какой уж тут смех, - проворчал Коун. Он встал из-за стола, подошел  к
Бекки. Она преданно смотрела на инспектора. Ее симпатичное личико излучало
такое чувство благодарности, что Коун не смог отказать себе в удовольствии
потрепать Бекки по щекам.  Она  вела  себя  как  нашкодивший  щенок  после
взбучки. Коуну стало смешно. Бекки,  уловив  смену  настроения,  кокетливо
улыбнулась и, закинув руки за голову, начала поправлять прическу. "А у нее
красивые руки", - подумал Коун. И перевел взгляд на  божка,  стоявшего  на
столе. Потом посмотрел на часы.
   Бекки заметила это и встала. Коун проводил ее  до  дверей,  вернулся  к
столу. О Бекки он тут же забыл. В кармане лежала пленка, с  которой  нужно
было  срочно  сделать  отпечатки.  Отдавать  ее  в  лабораторию  Коун   не
собирался. В полиции никто не должен знать, что у него в  руках.  Пожалуй,
лучше  всего  прибегнуть  к  помощи  Фримена.  Он  подумал  и  позвонил  в
"Экспресс".
   -  Я  освобожусь  через  час,  -  сообщил  журналист.  -  Кстати,  есть
любопытные новости.
   - У меня тоже, - сказал Коун. - Но нам лучше встретиться в "Экспрессе".
   - Жду, - лаконично произнес Фримен.
   Коун положил божка в карман. Прошел по коридору  до  кабинета  Грегори,
постоял перед дверью, зашел.
   - Привет, старина. - Грегори  оторвался  от  дела,  которое  изучал,  и
вопросительно взглянул на Коуна.
   - Я получил информацию о банде Эльвиры, - сказал Коун.
   - Занятно. Тебя все еще волнует это? Эльвирой ведь  интересовалась  СБ.
Дело вышло из нашей компетенции.
   - Салон амулетов приобрел нового хозяина. Он ставит торговлю на широкую
ногу. Не исключено, что дружки Эльвиры сделают попытку  с  ним  связаться.
Кстати, кражи в музеях продолжаются. Того и гляди...
   - Ты придаешь этому чересчур большое  значение.  Но  мы  можем  послать
Грейвса. У тебя есть адрес?
   - В Рио Грейвса не пошлешь, - усмехнулся Коун. - Я хочу попросить  тебя
связаться с тамошней полицией.  А  Грейвс  пусть  пока  сходит  на  почту.
Кинг-стрит,  21.  Ему  там  нужно  порыться  в   корешках   квитанций   на
отправленные телеграммы. -  И  Коун  рассказал  Грегори  о  том,  что  ему
сообщила Бекки. Про статуэтку он не сказал  ни  слова.  Статуэтка  к  делу
банды торговцев амулетами не имела отношения.
   - А почему ты сам?.. - начал Грегори.
   - Наклевывается одно дельце, - уклончиво ответил Коун. - Требуется  мое
личное присутствие.
   - Ну что ж. Постараюсь тебе помочь...
   Редакция  "Экспресса"  встретила  Коуна  стуком   пишущих   машинок   и
телетайпов. Фримен ждал его.  Взял  под  руку  и  повел  по  застекленному
коридору мимо многочисленных дверей с табличками. Возле одной остановился,
сказал: "Здесь можно спокойно поболтать". Они вошли в  небольшую  комнату,
где маленький остроносый человек что-то печатал. "Роби,  -  сказал  Фримен
ласково, - будь добр, дай нам возможность потолковать". Остроносый  поднял
тоскующий взгляд на  вошедших,  произнес  нечто  непонятное,  выдернул  из
машинки листок и хлопнул дверью. Фримен засмеялся.
   - Самый покладистый парень. Литературный обозреватель. Ему выделили эту
комнатку, чтобы мог работать  в  тишине.  Он  даже  ночует  тут.  Говорят,
ненормальный, не выносит шума, боится  людей.  Но  пишет  толково,  вот  и
держат. Вообще-то в каждой редакции есть свой идиотик. Но черт  с  ним.  Я
тут узнал такое, что закачаешься. Оказывается, Бредли незадолго до  гибели
был в "Экспрессе". Предлагал какой-то  разоблачительный  материал.  Обещал
принести, да так и не пришел.
   - Вот он, - сказал Коун, доставая пленку.
   Фримен развернул рулончик.
   - Похоже на странички, - заметил он, рассматривая  пленку,  -  а  текст
непонятен. Где вы ее достали?
   - Бекки принесла. - Коун коротко рассказал об утренних событиях.
   - Отдать в лабораторию? - спросил Фримен.
   - Пожалуй. Только без объяснений.
   Фримен вышел. Вернулся он через десять минут.
   - Сделано. Фотограф сам принесет отпечатки. Мы успеем покурить.
   - Удалось вам интервью с министром?
   - А ну его к дьяволу.
   - Что так?
   - Старый ипохондрик оказался  умнее,  чем  я  думал.  Он  принял  меня,
усадил, но только не ответил на вопросы. Он  попросту  молчал.  Постукивал
пальцами по столу и поглядывал рассеянно по сторонам, пока я лез из  кожи.
Потом ласково улыбнулся и предложил мне чашечку кофе. Еще  немного,  и  он
погладил бы меня по голове. Ясно, что дело нечисто. А вот поди укуси...
   - Мне представляется, - задумчиво произнес Коун,  -  что  и  Мелтон,  и
Кирпи - жертвы собственного любопытства.
   - Пленка?
   - Да. Для шефа смерть Бредли тоже была  неожиданностью.  Когда  Эльвира
затеяла свою игру с шахом, Кирпи что-то почуял. Он и Мелтон насторожились,
ибо возникла реальная угроза их бизнесу с наркотиками.
   - С наркотиками?
   - Ну да. Я, между прочим, тоже брал интервью. Хоть и не у министра.
   Фримен поднял брови. Коун рассказал ему о разговоре с Броуди.
   -  Так,  -  произнес  журналист.  -  Значит,  мы  вступаем  в   область
недозволенного.
   - Я почувствовал это давно, - заметил Коун.
   - Это больше чем скандал, - задумчиво сказал Фримен. - "Экспресс"  едва
ли возьмется за такую задачу. Шеф полиции - и  торговля  наркотиками.  Да.
Ситуация.
   - Плюс пленка. Еще неизвестно, что там.
   - Н-да. Выходит,  Эльвира  хотела  кого-то  шантажировать.  А  Кирпи  и
Мелтон...
   - Пытались вырвать пленку из рук Эльвиры, - докончил Коун.
   -  А  их  благополучно  отправили  на  тот  свет.  Служба  безопасности
закамуфлировала все это под красный цвет. Кто же стоит за кулисами?
   Коун взглянул на часы.
   - Скоро мы об этом узнаем. Но независимо от результата надо думать, что
делать дальше.
   - Бороться, - лаконично ответил Фримен.
   - Вдвоем? - усмехнулся Коун.
   Фримен не ответил. Пристально поглядел  на  Коуна  и  похлопал  его  по
плечу. Инспектор снова улыбнулся.
   - Честное слово, Фримен, -  сказал  он,  -  честное  слово,  я  начинаю
подозревать нечто такое, что вам, возможно, не понравится.
   - Что именно?
   - Вы для меня большая загадка, чем все дело Бредли. А ведь я вас  давно
знаю. Почему вы ушли в "Экспресс"?
   - Я же вам говорил.
   Коун погрозил пальцем.
   - Ну ладно, - сказал он. - Значит, бороться?
   - Сначала посмотрим: с кем? - сказал Фримен, набирая номер. -  Эдди,  -
крикнул он в трубку. - Ты скоро? Идешь? Ну, давай, мы в комнате Роби.
   Эдди оказался невысоким толстяком с сердитым лицом. Он раскинул  веером
перед Коуном и Фрименом пачку фотографий  и  тут  же  полез  в  карман  за
платком. Пока он чихал за спиной, Коун и журналист перебирали снимки.  Они
были одинаковыми.  На  каждой  фотографии  явственно  виднелась  страничка
какой-то книги на незнакомом языке.
   - Что за черт? - проворчал Коун.
   - Ты ничего не напутал, Эдди? - спросил Фримен.
   Эдди чихнул в последний раз и презрительно взглянул на Фримена.
   - Хорошо, хорошо, Эдди, - заторопился Фримен. - Беру свои слова  назад.
А тебе спасибо.
   Эдди ушел. Коун и Фримен переглянулись. Первым не выдержал  Фримен.  Он
захохотал. Коун растерянно перебирал снимки, потом  швырнул  всю  пачку  в
угол и сердито сказал:
   - Между прочим, мне совсем не весело.
   Фримен вытер выступившие слезы.
   - Не могу, - наконец сказал он. - Это же черт  знает  что.  Откуда  оно
могло взяться?
   - Это-то ясно, - сказал Коун. - Непонятно, зачем оно сделано.
   На пленке, которую принесла Коуну Бекки, многократно повторялась одна и
та же страничка "Извлечений из Корана". Только  одна  страничка.  На  всех
кадрах.


   До куба-кристалла, в котором  размещался  салон  амулетов,  Коун  дошел
пешком. Бекки, как и в первый  раз,  встретила  его  у  дверей  лучезарной
улыбкой. Скелеты стояли на месте. Возле них,  свернувшись  клубком,  спали
две змеи.
   - Они без зубов, - сказала Бекки. - И все время спят.  Под  постаментом
много электрических лампочек. А они любят тепло.
   - Ты одна?
   - О да, господин Питер. Змеи не в счет.
   - Ты во что-нибудь веришь, Бекки?
   - Я не понимаю, господин Питер.
   - Ты ходишь в церковь? Ты христианка? Католичка?
   -  Господин  Питер,  как  всегда,  шутит.  Конечно,  я  католичка.   По
воскресеньям я хожу в церковь.
   - А с нечистой силой ты в каких отношениях?
   - Господин Питер - большой шутник.
   - У тебя есть мать? Отец?
   - Мать. И маленькая сестренка.
   - Ты любишь их?
   - Да, господин Питер.
   - Ты можешь поклясться их здоровьем, что сказала мне все?
   - Это так серьезно?
   - Быстрее, Бекки!
   - Клянусь, господин Питер. Клянусь здоровьем матери,  что  сказала  вам
все. Всю правду.
   Коун взял ее за руку, повернул лицом к себе и посмотрел прямо в  глаза.
Бекки ойкнула, потом долго терла руку: видимо, Коун не  рассчитал  усилия.
Но взгляд Коуна выдержала.
   - Хорошо, Бекки.
   Коун повернулся и зашагал к двери. Он поверил Бекки.
   У себя в кабинете он неторопливо снял плащ,  сел  за  стол  и  позвонил
Грегори. Телефон молчал. Тогда Коун пошарил  в  кармане,  достал  записную
книжку и набрал другой номер.
   - Мне нужен врач Роул, - сказал он в трубку. - Роул? Говорит  инспектор
полиции Коун... Да, мы встречались. У меня к вам просьба. Не можете ли  вы
осмотреть одну девушку? Что? Да... Что-то неладно с психикой.  Гонорар  за
мной... Почему?.. Ну, дело ваше.  Да,  назначьте  время...  Я  предупрежу.
Адрес: Адони-стрит, 72/18. Там будет парень. Его  зовут  Билли  Соммэрс...
Когда? Сегодня?.. Между девятнадцатью и двадцатью часами? Отлично. Заранее
благодарен.
   - Теперь надо предупредить парня, - пробормотал  Коун.  -  Он  сегодня,
кажется, в дневной.
   Инспектор позвонил в "Орион".  Портье  подозвал  Билли,  и  Коун  долго
втолковывал ему, как вести себя с врачом. Подумал, что визит  к  Бекки,  в
сущности-то, был не нужен. Только зря разволновал девчонку. Это все  из-за
пленки. И Фримен. Правда, лучше не думать о Фримене. Важно, что ему  можно
доверить это дело. Проклятое дело, которому нет конца. Пленка. А если  она
уже не существует? И может, ее и не было вовсе? Да нет. Что-то было. Шесть
трупов. Шесть. Эльвира - последняя. Бредли - первый, и еще  -  Магда.  Две
загадки. Бредли и Магда. Или три? Нет, Эльвира была  уверена,  что  держит
козыри. Иначе все летит к чертям. Эльвиру обманул Бредли. Он  подсунул  ей
фальшивую пленку. Но тогда получается, что Бредли знал о  том,  что  будет
происходить на  его  квартире  после  его  смерти.  Это  чудовищная  чушь.
Случайность? Но  для  какой  цели  ему  понадобилось  фотографировать  эту
страничку из "Корана"? Зачем он положил пленку в фигурку  божка?  Какие-то
дикие, бессмысленные поступки.
   Коун встал, подошел к окну. По улице катились машины. На углу вспыхивал
зеленый глаз светофора. Пешеходы, кутаясь в плащи, спешили по своим домам.
Во всей этой уличной суете, кажущейся на  первый  взгляд  хаотичной,  была
определенная  целесообразность.  В  деле   Бредли   эта   целесообразность
отсутствовала. Но до какого-то момента  Коун  улавливал  логическую  связь
между поступками действующих лиц. Ему во многом были ясны мотивы, движущие
людьми, замешанными в деле. Божок и пленка путали карты, вносили  сумятицу
в его мысли. Почему Эльвира охотилась именно за божком?  Почему  она  была
уверена, что именно в статуэтке окажется пленка? Знала?
   Знала... Знала...  А  что  дальше?  Можно  построить  целую  дорогу  из
вопросов, на которые никто никогда не ответит. Никто...  Никогда...  Шесть
трупов. "Мертвые не приходят".  Это  правда,  Бекки.  Но  живые  оставляют
следы, прежде чем стать мертвыми. Полицейская машина, например.  Это  даже
не след. Это путь. Допустим, между  Эльвирой  и  полицейской  машиной  нет
связи. Если изобразить Бредли в виде точки на бумаге,  то  к  ней  с  двух
сторон стремятся: а) Эльвира (за сценой - Кирпи, Перси и господин  Мелтон)
и б) неизвестный в полицейской машине (за сценой -  второй  неизвестный  и
женщина из Ассоциации). Бредли: а)  доверяет  неизвестному  в  полицейской
машине и б) вероятнее всего, подозревает о  заинтересованности  Эльвиры  и
иже с нею. Однако схема может выглядеть и по-иному.  И  вообще  тут  может
быть сколько угодно разных схем.
   Газеты утром сообщат о гибели Эльвиры. И, конечно, ту  версию,  которую
Коун слышал сегодня от Грегори. Красная шпионка  оказалась  в  безвыходном
положении и поэтому кончила счеты с жизнью. Чушь. Но от Эльвиры  показаний
не получишь. Эльвира цели не достигла. Впрочем,  ее  не  достиг  и  убийца
Бредли. В противном случае господа Мелтон и Кирпи спокойно  занимались  бы
своим бизнесом с наркотиками, а не делали бы  попыток  изъять  документ  у
Эльвиры. Попыток, которые обоим обошлись очень дорого. А  документ  исчез.
Он не достался ни Кирпи, ни Мелтону, ни Эльвире, ни убийце Бредли. И Коуну
тоже. Дурацкая статуэтка сбила с толку всех охотников.
   В таком случае, где же документ? Бредли едва ли уничтожил его. Не  было
смысла. И  не  было  времени.  Коун  знал,  что  Бредли  посетил  редакцию
"Экспресса" буквально за несколько часов до  заступления  на  дежурство  в
"Орионе". Фримен выяснил даже, что будто бы Бредли обещал принести  "нечто
выдающееся" на следующий день. В "Орионе" он встречался с шахом. Потом шах
ушел в кабак Вилли Кноуде, а Бредли  вышел  вслед.  Куда  он  шел?  Почему
оставил лифтеру записную книжку?
   Мысли наплывали друг на друга.  Один  вопрос  тащил  за  собой  десятки
других. Коун почувствовал, что еще немного - и  он  увязнет  в  тине  этих
вопросов, ползущих, как клопы из щелей. Увязнет, так и не найдя  главного,
которое упорно не давалось в руки, хотя было где-то  близко,  рядом.  Были
минуты, когда Коуну казалось,  что  он  нащупал  это  главное.  Но  память
подсказывала факты, которые не укладывались в придуманную версию. Он снова
и снова тасовал эти факты, как  неудачливый  игрок  тасует  карты,  наивно
надеясь, что они улягутся в том порядке, который обеспечит ему выигрыш.
   Факты не хотели укладываться. Наконец Коун понял, в чем дело. Человек в
полицейской машине все время оставался в стороне. Во  всей  цепи  событий,
начиная с убийства шаха и кончая смертью Эльвиры, человеку  в  полицейской
машине не находилось места. Коун не имел  оснований  не  доверять  Броуди.
Этот таинственный Икс существовал реально. Именно он убил Бредли.  Убил  с
определенной целью. Ему нужны были материалы,  которыми  завладел  Бредли.
Почему же он потом ничем не проявил своей заинтересованности?  Приходилось
думать, что этот Икс просто выжидает, когда закончится вся эта кутерьма  с
цепью убийств и расследований, а потом  спокойно  заберет  материалы.  При
этом следует, конечно, предполагать, что Икс с  самого  начала  знал,  где
лежат документы. И он благоразумно не вмешивался в погоню  за  статуэткой,
оставался в тени и следил за развитием событий.  При  такой  ситуации  три
смерти - Кирпи, Мелтона и Эльвиры - могут получить только одно толкование:
эти три лица знали  или  хотели  знать  что-то  такое,  что  им  знать  не
полагалось.
   Коун поежился. Выходит, и он под прицелом. Ведь он  тоже  сейчас  знает
больше, чем кто-либо, об этом проклятом деле.
   И опять что-то главное ускользает.
   Снова и снова мысль Коуна обегает лабиринт фактов,  пока,  наконец,  не
натыкается на один любопытный вопрос, который раньше почему-то не приходил
в голову. Ответ на него мог быть только однозначным. И  этот  ответ  сразу
ставил точку над "i". Коун понял, как был убит Бредли. Он понял,  как  это
про изошло,  и  смог  бы  точно  описать  ход  событий  в  "Орионе"  в  ту
злополучную ночь. Нет, Бредли не пошел  за  шахом,  как  показалось  тогда
Никльби. Бредли пошел за неизвестным, которого он увидел входящим в  номер
шаха. Это не был Перси. Перси пришел потом  и  принес  наркотик  в  тюбике
из-под пасты "Дорис". Бредли знал о проделках Перси  и  следил  только  за
тем, чтобы вовремя заменить тюбики. Агент хотел и на этот  раз  дождаться,
когда из номера выйдет  шах  и  на  сцене  появится  Перси.  Бредли  и  не
собирался идти за шахом. Он должен был  подождать,  пока  Перси  войдет  в
номер, затем сменить тюбик "Дорис" на тюбик "Менгери" и  спуститься  вниз.
Но вместо Перси в номер шаха вошел неизвестный.  Бредли  не  успел  толком
рассмотреть его.  Неизвестный  прошел,  видимо,  через  служебный  вход  и
поднялся на этаж по лестнице, которой обычно пользуется  прислуга.  Бредли
выходил в этот момент из лифта. Поняв, что в номер к шаху проник не Перси,
Бредли заинтересовался этим и решил  выяснить  все  до  конца.  Незнакомец
находился в номере шаха с минуту. А когда он вышел,  Бредли  узнал  его  и
крайне удивился. Произошло короткое объяснение. Убийца сказал Бредли,  что
будет ждать его на улице, и пошел вниз по той же  служебной  лестнице.  Но
если Бредли был просто заинтересован,  то  убийца  знал,  что  делает.  Он
действовал  по  точному  плану.  Он  рассчитывал   на   встречу,   на   ее
неожиданность для Бредли, даже задержка Перси входила в этот план.
   Расчет удался. Бредли задумался. Он не стал вызывать лифт, а  спустился
по лестнице. Внизу ему пришла в голову какая-то мысль. Проверить  ее  было
делом минуты. Он поднялся на лифте и бегло осмотрел номер шаха. Отсутствие
кинжала ему не удалось заметить. Бредли вернулся к лифту.  Отдал  записную
книжку Билли Соммэрсу. Кивнул Никльби и вышел из "Ориона". Никльби  решил,
что он пошел за шахом. Мог он это подумать? Мог, если считать, что вся эта
езда и беготня заняла минуты три-четыре. Но в конце  концов  разве  важно,
что решил Никльби? Важны факты.  Кстати,  они  отлично  объясняют,  почему
тюбик "Дорис" остался в номере. Перси зашел туда, когда Бредли уже не было
в "Орионе".
   Не понимал Коун только одного. Что  заставило  Бредли  отдать  записную
книжку лифтеру?
   Слишком много вопросов сразу.  Он  вспомнил,  что  собирался  позвонить
Грегори, и снял трубку.
   - Ты у себя? - удивился Грегори.
   - Да. С час назад звонил тебе.
   - Я заходил по тому делу. Мы  узнали  фамилию  адресата  Эльвиры,  дали
телеграмму бразильцам.
   - Прекрасно, - заметил Коун. - А мне не повезло.
   - Я зайду к тебе?
   - Заходи, - приветливо отозвался Коун.
   Грегори заинтересовался божком, стоящим на столе у Коуна.
   - Уж не о нем ли тогда болтал Перси? - осведомился он.
   - О  нем,  -  равнодушно  сказал  Коун  и  пощелкал  ногтем  по  животу
статуэтки. - Снова пустой номер.
   - А я, честно говоря, никогда не верил в это, - сказал Грегори.
   - Да, ты стоишь на твердой позиции, - усмехнулся Коун.
   Грегори обиженно поджал губы.
   - Между прочим, Эльвира знала, что делала, - сказал Коун.  -  Она  была
уверена даже, что держит Бога за бороду. Но Бредли и ее оставил в дураках.
   - Неужели ты веришь в существование каких-то документов?
   - А ты?
   Грегори пожал плечами.
   - По-моему, я никогда не скрывал своего отношения...
   - Это верно, - задумчиво сказал Коун. - Ты никогда не скрывал.
   - А ты, значит, ищешь? - саркастически спросил Грегори.
   - Искал, - медленно произнес Коун.  -  Убийцу  Бредли.  Понимаешь,  мне
найти его, пожалуй, важнее, чем все эти документы.
   Грегори взял со стола статуэтку, повертел ее, поставил на место.
   - Мне казалось, что этот вопрос решен, - сказал он.
   - Для правосудия, может быть, и решен. Для меня - нет.
   - Ну-ну, - улыбнулся Грегори. - Пожелаю тебе удачи. А я ведь  собираюсь
подать в отставку. Рапорт уже написал. Завтра придет  новый  шеф.  Обрадую
его.
   - Что так? - спросил Коун.
   Грегори окинул долгим взглядом Коуна. Подумал.
   - Стар, наверно, стал. Трудно подниматься со стула.  Одолевает  желание
валяться на диване с хорошим комиксом. Я, вероятно, из тех людей,  которые
понимают, когда они становятся обузой для сослуживцев, и вовремя уходят  в
тень.
   У Коуна вертелось на языке какое-то острое словцо насчет людей, которые
"становятся обузой", но он сдержался. Момент был явно не подходящим. И  он
заменил словцо на предложение  пойти  выпить  по  такому  случаю.  Грегори
сказал, что он должен привести в порядок целую кучу дел.
   - Тогда уж, - пообещал он. -  А  я  зашел  к  тебе  попросить  передать
музейное дело Грейвсу.
   - Хорошо, - кивнул Коун.
   Оставшись один, он позвонил Фримену и сказал, чтобы тот часам к  девяти
постарался освободиться.
   - Что-нибудь новенькое?
   - Может, будет и новенькое, - загадочно произнес Коун. -  Скорее  всего
будет. Выбирайтесь на Кинг-стрит, знаете куда?
   - Куда?
   - В кафе "Луч". Оттуда пойдем в одно интересное место.
   - Договорились, - сказал Фримен.
   В  девять  они  встретились  в  кафе.  Коун  повел  Фримена  вверх   по
Кинг-стрит.
   А часом позже мимо кафе  "Луч"  в  том  же  направлении  прошел  убийца
Бредли.


   - Говори что-нибудь, - сказала Лики.
   Билли растерянно взглянул на нее. Он уже много говорил в  эти  полчаса,
что прошли после посещения врача. Билли не запомнил его фамилии.  Но  врач
оставил записку с адресом известной клиники страны. Лики  отказалась  идти
туда. "Я еще не сошла с ума", - сказала она раздраженно и бросила  записку
на пол. Билли спрятал ее в карман. Потом присел на диван возле  девушки  и
заговорил о том, что это посещение будет  носить  только  профилактический
характер, что нервы сейчас расшатаны чуть ли не у каждого человека  и  что
им нужно только благодарить Коуна за проявленную любезность.
   - Тем более что денег на лечение у нас нет, - добавил он.
   - А ты уверен, что мне надо лечиться? - саркастически спросила Лики.
   Билли промолчал.
   - Тогда зачем ты здесь? - задала она новый вопрос. - Мне ведь не  нужна
жалость.
   Билли обиделся. Он встал и отошел к окну.
   - Ладно, не сердись, - вздохнула Лики. - Говори что-нибудь.
   Его голос по-прежнему напоминал ей голос диктора станции "SOS". Она  не
любила, когда Билли молчал.
   - Если это так необходимо, я схожу туда, - пообещала она примирительно.
   - Вот видишь, - сердито заметил Билли. - Ты всегда так.
   - Но могу же я немного покапризничать, - улыбнулась Лики.
   Они помолчали.
   - Если бы мы могли  уехать  отсюда,  -  вздохнул  Билли.  Он  продолжал
смотреть в окно. Шел дождь. Какой-то прохожий торопливо перебежал улицу. В
подворотне дома напротив жалась мокрая кошка. Она пыталась спрятаться и от
дождя, и от света уличного фонаря, и от прохожего, который набегал на нее.
Кошка отпрыгнула в сторону и скрылась в тени. Билли  грустно  повторил:  -
Если бы нам уехать!
   - Зачем? - отозвалась Лики с дивана.
   - Мне надоело нажимать  кнопки,  -  признался  Билли.  -  А  тебя  надо
вытащить из аптеки. Эти близнецы сведут с ума даже слона. - Он  хотел  еще
сказать о старых  девах  из  Ассоциации  блюстителей,  которые  продолжали
надоедать Лики, но раздумал и только махнул рукой.
   - Хочешь есть? - спросила Лики. - Я купила два бифштекса.
   - А может, мы все-таки уедем на юг? У меня там живет тетка. Она  раз  в
полгода пишет письма. Ты помнишь наш городок?
   - Плохо. Где-то были  фотографии.  Я  иногда  смотрела  их.  Потом  они
затерялись.
   - Жаль, - сказал Билли. - Хоть на минуту вернуться бы в детство.
   Лики  задумалась,  потом  встала  с  дивана  и   принялась   рыться   в
многочисленных шкатулках.
   - Нет, - наконец сказала она. - Только обрывок пленки.
   Билли развернул рулончик.
   - Плохо видно, - сказал он.
   Лики заметила, что если ему очень хочется  увидеть  фотоснимки,  то  он
может их отпечатать. Все необходимое для этого имеется. Она открыла  шкаф,
извлекла оттуда  две  картонные  коробки,  в  которых  лежали  портативный
увеличитель, ванночки, красный фонарь, несколько  пакетов  с  фотобумагой.
Сходив в ванну, Лики принесла два флакона с химикалиями.
   - Он делал это на кухне, - сказала она, имея в виду Бредли.
   Билли удивился. Он впервые услышал, что Бредли  занимался  фотографией.
Лики заметила, что это было давно, несколько лет Бредли  в  руки  не  брал
фотоаппарата. Билли показал на флаконы: ведь за  несколько  лет  химикалии
могли испортиться.
   -  Это  свежие,  -  сказала  Лики.  -  Что-то  он  делал   незадолго...
Незадолго...
   Она никак не могла произнести слово "смерть".
   - Я понял, - участливо произнес он. И стал  готовиться  к  работе.  Ему
показалось, что это занятие  развлечет  их.  И  Лики  сегодня  ведет  себя
хорошо. Она  не  задумывается  надолго,  не  смотрит  на  него  отрешенным
взглядом и не пугает странными вопросами.
   К тому времени, когда Коун и Фримен добрались до квартиры Бредли, Билли
Соммэрс успел испортить несколько отпечатков. Он  не  мог  взять  в  толк,
почему  на  фотографиях  появляются  какие-то   посторонние   изображения.
Негативы были нормальные. Но как только он клал экспонированную фотобумагу
в  проявитель,  так  начиналось  непонятное.  То  сквозь  контуры   здания
просвечивало чье-то лицо, то вместо лица появлялся  текст.  Рассердившись,
Билли выскочил из кухни, захватив с  собой  несколько  мокрых  отпечатков,
чтобы рассмотреть их при свете.
   В этот момент и раздался звонок. Лики впустила Коуна. За ним, стряхивая
воду со шляпы, в квартиру ввалился Фримен.
   - Ну и погодка, - сказал он еще с порога.
   - Что это ты делаешь, малыш? - спросил Коун у Билли.
   - Не понимаю, -  пожал  плечами  Билли.  -  Хочу  отпечатать  несколько
снимков с родины, а тут какая-то ерунда.
   - Ну-ка, ну-ка, - Фримен положил на ладонь снимок. - Э, дружок, у  тебя
тут двойное изображение.
   - Это я и сам вижу.
   - Похоже, что бумага уже была экспонирована, - сказал Фримен и поглядел
на Коуна. Инспектор кивнул.
   - Да, - согласился он. - Мальчик опередил нас.  Но  черт  меня  побери,
если бы я до этого додумался. Ведь я шел искать пленку.
   Билли наконец понял. С возгласом: "Я сейчас"! - он  кинулся  на  кухню.
Фримен и Коун пошли следом. Лики  села  на  диван  и  стала  ожидать,  чем
кончится весь этот переполох.
   На кухне Фримен, оттеснив Билли, орудовал  пинцетом  в  ванночке,  куда
были брошены сразу  три  листа  бумаги.  На  двух  стал  появляться  текст
каких-то документов, на третьем - человеческое лицо.
   - Дьявольщина, - прошептал Фримен. - Это же Домар.
   - Евнух? - пробормотал за спиной Коун.
   - Что? - спросил Фримен.
   - Потом, - сказал Коун и обратился к Билли. - Малыш, по  такому  случаю
нужна бутылочка. Ты понял? Мы уж тут как-нибудь управимся.
   Пока Билли ходил за бутылкой, Фримен проявлял отпечатки.  Коун  коротко
пересказал ему свой разговор с Вилли Кноуде.
   - Евнух в роли Истинного Католика, - фыркнул Фримен. -  Проворовавшийся
евнух метит в президенты. Какие шикарные заголовки для первых полос! Коун,
это же... Черт знает... Не нахожу слов. Мы убьем его.
   - Или он нас.
   Фримен перебросил несколько снимков в фиксаж и заметил:
   - "Экспресс" возьмется за это дело. Ручаюсь головой. Там  сейчас  парни
подобрались что надо. А нам только выпустить газету. Когда  номер  выйдет,
сенатора уже не будет. Это не тот случай, Коун, когда дело можно замазать.
Во-первых, чувства верующих. Во-вторых, престиж нации.  Евнух  у  кормила!
Нет, Коун, мы  ударим  наверняка.  Благонамеренный  буржуа  может  терпеть
многое: он перенесет выскочку у власти,  он  примирится  с  гангстером,  с
политическими интригами. Евнуха он  не  выдержит.  Это  оскорбление  всего
святого, что еще осталось в  душе  нашего  буржуа.  Назревает  грандиозный
скандал, Коун. А чем он кончится, будет зависеть от нас.
   - Вы чего-то не договариваете, Фримен.
   - Пожалуй, не время, Коун.
   - Дело ваше.
   - Вы не сердитесь, инспектор?
   - Ладно, оставим это, - сказал Коун. - Больше нет отпечатков?
   - Промываю последний. Жаль, что их нельзя прочитать.
   - За этим дело не станет.
   - Безусловно. В "Экспрессе"  найдутся  переводчики.  Но  каков  Бредли!
Экспонировал пленку и, не проявляя отпечатков, заклеил  пакет  с  бумагой.
Кстати, мне кажется, что он размножил фотографии в трех экземплярах. А где
же пленка?
   - Я думал об этом, - сказал Коун. - Скорее всего, она у сенатора.
   - Каким образом?
   - Мне это рисуется так. Шах в свое время выболтал тайну евнуха  Кноуде.
Не исключено, что  он  с  гораздо  большими  подробностями  рассказал  про
сенатора Эльвире. Причем произошло это тогда, когда Эльвира затеяла игру с
наркотиками, чтобы сунуть шаха в лапы полиции. Ей  надоел  шах.  Или  шаху
претила возня Эльвиры с амулетами, или она опасалась, как бы он не узнал о
способах добычи этих амулетов.  Словом,  с  шахом  надо  было  расстаться.
Уничтожить его Эльвира не  решалась.  И  ей  пришло  в  голову  хитроумное
решение, которое Перси и взялся выполнять.  И  вот  в  те  дни,  когда  он
подкладывал тюбики, шах  и  проговорился  Эльвире.  Раньше  это  не  могло
произойти. Эльвира не дура. Узнай она про тайну сенатора  раньше,  она  бы
сделала все, чтобы заполучить разоблачительные документы. И  только  тогда
задумалась бы, как избавиться от шаха.
   Но шах проговорился не только о тайне сенатора. Он разболтал Эльвире  и
о том, что вступил в контакт с Бредли. Вероятнее всего, он  сказал  ей  об
этом в ту роковую для него ночь, когда заходил в клуб  Кноуде  и  в  салон
амулетов. Эльвира поняла, что играет с огнем. Перси получил команду  убить
шаха. Возможно, в ту ночь она думала и о Бредли. Возможно, шах сказал ей о
статуэтке, которую он вместе с пленкой получил со своей родины  и  передал
Бредли. Говоря короче, Эльвира была осведомлена почти обо всем.  Шаха  они
убрали. А на другой день Эльвира  узнала  о  гибели  Бредли.  Она  приняла
решение выкрасть статуэтку, которое и осуществила с помощью Перси.
   - Подождите, Коун. А почему в этой статуэтке лежала другая пленка?
   - Я думаю, что Бредли со слов шаха знал кое-что и об Эльвире. Вспомните
запись о "Копыте дьявола" в его книжке. Может быть, Бредли приготовил  эту
пленку для Эльвиры. Мы не знаем, как поступил бы Бредли, будь он  жив.  Он
ведь считал до последнего момента, что ведет игру сам.
   - А он уже был дичью, за которой шел охотник.
   - Да, - задумчиво подтвердил Коун. -  Возможно,  смутные  подозрения  у
него и имелись. Но он так до конца и не узнал, кто за ним охотился.
   - Коун, а вы знаете убийцу?
   - Кажется, Билли пришел, - сказал Коун, уклоняясь от ответа. - Я слышал
- хлопнула дверь.
   Фримен не настаивал на ответе. Он разбросал мокрые отпечатки на  столе,
посетовал на то, что у Бредли не  было  сушилки  для  фотографий,  включил
верхний свет, и оба вышли из  кухни.  Билли  принес  бутылку  виски,  Трое
выпили по стаканчику. Лики в ответ на предложение Фримена присоединиться к
компании покачала головой. Помолчали.
   - Что это вы вдруг раскисли? - спросил  Фримен,  оглядывая  по  очереди
инспектора и Билли. - Дело сделано, виски на столе. А?
   Коун пожал плечами. Для Фримена дело, возможно, и сделано.  Он  получил
разоблачительный материал чудовищной силы. А вот  самому  Коуну  надо  еще
решить, как быть  с  убийцей  Бредли.  Он  не  ответил  Фримену  на  прямо
поставленный вопрос, хотя и мог бы, пожалуй, назвать имя  убийцы.  За  все
время службы в полиции Коун не попадал еще в такое глупейшее положение. Он
привык отдавать преступника в руки  правосудия.  С  убийцей  Бредли  этого
сделать было нельзя. До того как  начнется  скандал,  обещанный  Фрименом,
Коун не может арестовать убийцу. Придется объяснять прокурору  причину.  В
этом случае Коун рискует провалить всю операцию  по  разоблачению  Филиппа
Домара. Или поставить под удар Фримена  и  "Экспресс".  Да  и  себя  тоже.
Дождаться выхода газеты? Убийца исчезнет. Следить  за  ним  круглые  сутки
Коун физически не в состоянии. Поручить агентам - значит вызвать  ненужные
преждевременные толки.
   Коун налил виски в стаканчики.
   - Выпьем за твои успехи, малыш, - сказал он.  -  И  за  твое  здоровье,
девочка. - Он кивнул Лики.
   - Мы хотим уехать, - тихо произнес Билли.
   - Бегство - не лучший выход, - заметил Фримен.
   - Им надо, - вмешался Коун. - Кстати, что сказал врач?
   - Просил прийти завтра в клинику.
   - Ну что же, и это неплохо.
   Разговор не вязался. Фримен явно торопился забрать снимки и  убежать  в
редакцию. Коун никак не мог придумать, что ему делать  с  убийцей  Бредли.
Билли о чем-то хотел поговорить с Коуном, но стеснялся Фримена.
   Первым не выдержал Фримен.
   - Я, наверное, пойду, - сказал он. - Заверну фото в газету. Там досушу.
Надо ведь еще сделать перевод.
   - Ладно, - согласился Коун. - Возьмите один вариант.  Остальное  заберу
я.
   - Утром это будет в газете, - пообещал Фримен, прощаясь.
   - Прекрасно.
   Лики унесла стаканчики и задержалась на кухне. Билли сказал:
   - Помните песенку "Посажу цыпленочка"?  Это  и  есть,  наверное,  -  он
кивнул на фотографии.
   - Да, - кивнул Коун. - Бредли пел эту  песенку,  экспонируя  пленку.  А
Лики просто повторяла машинально его слова.
   - Сегодня она лучше. Если бы всегда так. А вы знаете убийцу?
   - Ты второй, - улыбнулся Коун, - кто спрашивает меня сегодня  об  этом.
Тебе скажу: да, знаю.
   - Он? - кивнул Билли на фотографию сенатора.
   - И он.
   - Вы, значит, считаете, что нам лучше уехать? - спросил  Билли,  поняв,
что Коун не желает отвечать на его вопросы.
   - Да, малыш. Ей это будет на  пользу.  Кроме  того,  вы  избавитесь  от
посещения ворон из  Ассоциации.  Теперь-то  я  понимаю,  что  и  тут  дело
нечисто.
   И подумал: "Что же мне с ним делать, черт возьми?"
   Он думал об убийце Бредли. А убийца знал, что Коун  здесь.  Догадывался
он и о том, что Коун нашел с помощью Билли в этом доме. Не знал он  только
одного: что десять минут назад из подъезда вышел Фримен, держа под  мышкой
свернутую газету. И в ней лежали фотоотпечатки с той пленки, из-за которой
все, собственно, и началось.
   Лики закончила уборку на кухне, погасила  свет  и  направилась  было  в
комнату. Но, сделав шаг к двери, остановилась. До  нее  донеслись  голоса.
Билли и Коун о чем-то негромко говорили. Ей не хотелось мешать им, и  Лики
облокотилась на подоконник.  Отсюда  была  хорошо  видна  пустынная  узкая
улица. В доме напротив светились окна. За шторами мелькали силуэты  людей.
А мимо дома шел человек. Вот он  добрался  до  угла  и  повернул  обратно.
Потоптался у ворот, оглянулся по сторонам и исчез из поля зрения Лики.  Во
двор он не мог зайти. Эти  глухие  ворота  никогда  не  открывались.  Лики
поняла, что человек спрятался за  каменным  столбом.  Это  были  старинные
ворота.  В  столбах,  которые  их  поддерживали,  с  двух  сторон  имелись
неглубокие ниши. Когда-то давно в них стояли статуи.  Но  это  было  очень
давно, наверное, тогда, когда Лики еще не было на свете. В  одну  из  этих
ниш зачем-то спрятался неизвестный человек.
   Лики вышла к  мужчинам.  Коун,  уже  одетый,  прощался  с  Билли.  Лики
протянула ему руку.
   - Я бы ни за что не пошла сейчас, - поежилась она. Коун улыбнулся.
   - Тебе это незачем делать, девочка, - сказал он ласково.
   - Там кто-то спрятался, - тихо произнесла она. - В нише, у ворот.
   Коун прищурился.
   - Вот как, - жестко сказал он.
   Втроем они прошли на кухню.  Коун  долго  всматривался  в  темноту,  но
ничего не увидел.
   - Тебе показалось, девочка, - заметил он,  выпрямляясь.  Лики  покачала
головой.
   - Оставайтесь, - предложил Билли.
   - Нет, малыш, тут надо подумать. Далеко от вас бар "Атлантик"? Я что-то
плохо помню.
   - В пяти минутах ходьбы. Наша улица упирается в площадь...
   - Понял. У кого-нибудь из соседей есть телефон?
   - У Мастерсов. На четвертом этаже.
   - Ну что ж. Придется их побеспокоить.  Проводи  меня,  девочка.  А  ты,
малыш, смотри в окно.
   Поднявшись к Мастерсам, Коун позвонил в управление и попросил дежурного
позвать к телефону Грейвса или Смита. Подошел Грейвс.
   - Мне нужна машина, -  сказал  Коун.  -  Выезжайте  через  пять  минут.
Подгоните авто к бару "Атлантик". Зайдите в помещение. Сядьте  так,  чтобы
видеть  машину.  Можете  пропустить  стаканчик.  Когда  увидите  меня,  не
выходите. Обратно вам придется добираться автобусом. Если я не приду через
два часа, уезжайте.
   Произнося последнюю фразу, Коун усмехнулся.  "Неплохо  предусмотреть  и
этот вариант", - подумал он.
   Билли стоял у окна, когда он возвратился.
   - Ну что? - спросил Коун.
   - Никого не видно, - сказал он.
   - Хорошо, - откликнулся Коун и поглядел  на  часы.  Со  времени  вызова
Грейвса прошло уже десять минут. Можно было начинать.
   - Сейчас я уйду, - строго произнес Коун. - Вы оба сидите смирно, что бы
ни услышали. К окнам не подходить.
   - Но, - упрямо возразил Билли, - почему вы не хотите?..
   - Нельзя, малыш. С этим я  справлюсь  сам.  Твоя  помощь  может  только
помешать.
   Спускаясь  по  лестнице,  он  удовлетворенно  отметил,   что   поступил
правильно, отказавшись от помощи  Билли.  Раз  уж  так  вышло,  он  должен
справиться с этим делом сам. Пусть Фримен возится с сенатором. Убийцу Коун
возьмет на себя. А Грейвс, наверное, уже потягивает виски, недоумевая  над
странным поручением. И  полицейская  машина  стоит  у  "Атлантика".  Опять
полицейская машина. Тогда она стояла у служебного входа "Ориона", в темном
переулке. Тогда убийца Бредли ударил Бредли по голове. А потом  вытащил  у
него из кармана пленку.
   Ветер  мел  обрывки  бумаги  по  асфальту.  Коун  встал   в   подъезде.
Осмотрелся. Какая узкая улица. Отсюда до дома напротив метров двадцать. На
что рассчитывает убийца? Как он догадался о том, что, кроме  пленки,  есть
еще и отпечатки? На этот раз он опоздал.
   Коун нащупал пистолет в кармане плаща и негромко, но  так,  чтобы  было
слышно в нише у ворот, произнес два слова:
   - Игра сыграна.
   Ответом было молчание. Убийце нужно время, чтобы обдумать  изменившуюся
ситуацию. Коун уже выбил у него из рук фактор неожиданности.
   - Ну, - скомандовал Коун. - Бросай оружие и выходи.
   Хлопнул выстрел. Пуля пробила дверь и  отколола  кусок  штукатурки  над
головой Коуна. В доме напротив, как по сигналу, погасли огни. Наверху,  на
площадке второго этажа, скрипнула дверь.  Коун,  не  оглядываясь,  сказал:
"Назад, малыш. Ты мне мешаешь". Билли не послушался. Он стал спускаться по
лестнице. Коун в темноте поймал его за руку и придавил к стене. "Еще шаг -
и ты попадешь в рай, - шепнул он. - Иди к Лики". "А вы?" - спросил  Билли.
"Иди, иди". - Коун подтолкнул Билли к лестнице. И  в  это  время  раздался
второй выстрел. Взвизгнула пуля, отскочившая рикошетом от стены. Билли уже
был на площадке. За остальных жильцов этого дома Коун мог не беспокоиться.
Здесь можно спокойно стрелять всю ночь: никто не высунет носа.
   - Ну, так как же? - спросил Коун убийцу. - Будем стоять до утра? У тебя
же нет шансов.
   Последней фразой Коун хотел подтолкнуть мысль убийцы, которая  металась
сейчас в поисках выхода из положения. Выход был только один.  И  рано  или
поздно убийца найдет его. На это и рассчитывал Коун.  Убийца  изберет  тот
последний шанс, который у него еще оставался в игре. Для  Коуна  это  было
сопряжено с риском. Но и он не видел иного выхода.
   Наконец  от  ворот  послышалось  хриплое:   "Сдаюсь".   Темная   фигура
отделилась от ниши.
   - Стой! - скомандовал Коун. - Брось пистолет.
   Звякнула сталь об асфальт. Коун сбросил плащ с одного плеча и шагнул на
улицу навстречу темной фигуре. Дальнейшее произошло  в  несколько  секунд.
Два тела покатились по мостовой. Далеко в  сторону  отлетел  нож,  искусно
выбитый Коуном из руки  убийцы.  Еще  секунда,  и  клубок  распался.  Коун
выпрямился, встал над лежащим человеком и перевел дыхание. Потом  подобрал
пистолет и нож.
   - Подымайся, - бросил он. - Ты и в самом деле стал стар и забывчив. Эти
штучки с ножом хороши для молокососов.
   Он явно преуменьшал недавнюю опасность. Убийца, Коун  знал  это  давно,
отлично владел ножом и рассчитывал только на свою ловкость, идя  навстречу
Коуну. Коун, строя свой план захвата,  был  уверен,  что  убийца  поступит
именно так. Эта уверенность и была единственным  преимуществом  Коуна.  Да
еще плащ, которым он защитился от  первого  удара.  Второго  удара  он  не
допустил.
   - Не пытайся бежать, - сказал он  убийце.  Он  не  хотел  называть  его
имени. Оно перестало существовать для Коуна.
   - Куда ты меня поведешь?
   - Повезу, - поправил Коун.
   Они дошли до "Атлантика". Коун махнул рукой  Грейвсу  и  открыл  дверцу
машины.
   - Садись за руль, - скомандовал он. - Бредли тебе удалось обмануть.  Со
мной это не пройдет.
   Убийца сел впереди, Коун - на заднее сиденье.
   - Прямо, - сказал Коун, когда машина тронулась с места.  -  Выедешь  на
Кинг-стрит возле управления.
   Тот оглянулся:
   - Они все равно уничтожат тебя.
   - Не успеют, - беспечно ответил  Коун.  Он  помнил  о  словах  Фримена,
сказанных при прощании: "Утром это будет в газете". Значит,  надо  держать
убийцу до утра  возле  себя.  Утром  разразится  скандал,  который  нельзя
остановить никакими убийствами. А пока? Пока можно и покататься.
   - Нам есть смысл потолковать, - сказал убийца, покосившись на Коуна.
   - Попробуй, - флегматично согласился Коун.
   - Ты знаешь, сколько стоят эти фотографии? Миллион.
   - Ты и Бредли предлагал его?
   - Нет, - усмехнулся убийца. - Ситуация была иная. Бредли  я  обвинил  в
присвоении тюбиков с наркотиками и в связи с Перси.
   - Вот оно что, - процедил Коун. Только теперь он понял,  почему  Бредли
отдал записную книжку лифтеру. Он опасался. Записи могли послужить уликой.
Объяснить же свои действия Бредли мог,  только  рассказав  про  пленку.  В
таком случае зачем он взял с собой пленку?
   - Ты ошибся, - сказал убийца. Он словно следил за мыслями  Коуна.  -  У
Бредли не было пленки. Он сжег ее. Когда уходил из номера шаха в ту  ночь.
Он сделал это на лестнице. Мне потом сказала Магда. Она видела.
   - Так это ты убил Магду?
   - Это не имеет значения.
   - Будет иметь. На суде.
   - На суде? Ты думаешь, они допустят суд? Мы с тобой уже мертвые,  Коун.
Трупы. Сенатор не из тех людей, которые оставляют свидетелей.
   - На что же ты рассчитывал?
   - Я слуга. Раб.
   - Чей? Бывшего евнуха, обокравшего своего повелителя, а теперь лезущего
в президенты?
   - Мне безразлично, от кого получать деньги.
   - Зато мне не безразлично.
   - Если ты отдашь мне фотографии...
   - То завтра ты или другой из вашей шайки всадите мне  пулю  в  затылок.
Нет уж. Пусть лучше вся шайка отправится куда следует.
   - Ты самоуверен, Коун.
   - Я знаю, что говорю.
   На несколько минут в машине воцарилось молчание. Потом убийца  повернул
лицо к Коуну.
   - Ты не все знаешь, - сказал он медленно.
   - Об этом ты скажешь на суде, - жестко произнес Коун.
   И  снова  наступило  молчание.  Машина  вывернула  на  ярко  освещенную
Кинг-стрит. Замелькали  огни  рекламы.  Впереди  показался  темный  массив
здания управления полиции.
   - Направо, - скомандовал Коун, когда автомобиль был в  трехстах  метрах
от управления.
   - Куда? - спросил убийца.
   - За город. К "Копыту дьявола".
   - Ты намерен возить меня всю ночь?
   - Намерен, - сказал Коун.
   - А если я не послушаюсь.
   Коун хмыкнул.
   - Сейчас за твоей спиной сижу я. Вот так.
   - Даже так, - сказал убийца.
   - Да. Даже так, - подтвердил Коун. - Я  тебе  кое-что  сейчас  объясню.
Дело в том, что сенатору все равно крышка. Фотографии уже в газете.  Утром
они будут напечатаны. Ты опоздал. Я тебе  скажу  больше.  Ты  опоздал  еще
тогда, когда убивал Бредли.  А  я  сейчас  рискую  только  тем,  что  могу
потерять  свидетеля.  Но  найдутся  другие.  Ваша  Ассоциация  завтра   же
развалится. Мы переловим тех, кто попытается смыться.
   - Ты даже это знаешь?
   - А почему бы мне этого не знать? Вы вели себя довольно нагло.  Полезли
даже в дом Бредли. Чуть  не  свели  с  ума  девчонку.  Я  уже  тогда  стал
понимать, что дело нечисто. И догадался, что ты лихорадочно ищешь  пленку.
Да, я думал, что ты ищешь  пленку.  Потом  я  понял,  что  ты  пронюхал  о
фотографиях.
   - Так оно и было,  -  самодовольно  ухмыльнулся  убийца.  -  Шах  успел
проболтаться Эльвире. А Бредли был неосторожен. Он  держал  шаха  в  курсе
событий. Только Эльвира не знала, что Бредли сжег пленку.
   Да, так оно и было. Он мог этого и не рассказывать  теперь  Коуну.  Все
объяснялось, все становилось на  свои  места.  Утром  он  привезет  убийцу
Бредли в полицию и добьется разрешения на его арест. А сейчас лучше  ни  о
чем не думать.
   Город остался позади. Промелькнула  бензозаправочная  станция.  Впереди
показался свет фар: кто-то ехал навстречу. Коуну вдруг  захотелось  спать.
Сказалось напряжение последних часов. На какой-то миг он ослабил внимание.
И, может быть, убийца понял это. А может быть, он в поисках выхода решился
на этот сумасшедший поступок. Коун не заметил, что машина плавно отошла от
обочины к середине шоссе. Не заметил он и того, что  его  спутник  положил
левую руку на ручку дверцы. Он понял  суть  маневра  только  тогда,  когда
убийца резко рванул машину чуть не наперерез идущему навстречу  автомобилю
и одновременно распахнул дверцу.
   Скрежет металла,  чей-то  вопль  ударили  по  ушам.  Встречная  машина,
столкнувшись с дверцей полицейского автомобиля на скорости  не  менее  ста
двадцати миль в час,  круто  развернулась  и,  кувыркаясь,  покатилась  по
шоссе. Коуна рвануло вперед и так придавило к переднему сиденью, что он на
несколько секунд потерял сознание. А когда открыл  глаза,  увидел,  что  в
машине он один.
   - Сволочь, - пробормотал он и, прихрамывая, вылез на  шоссе.  Метрах  в
пяти от машины лежал убийца. Коун подошел к нему, наклонился. Человек тихо
стонал. На плече виднелась рваная рана.  Коун  сообразил,  что  произошло.
Встречная машина сорвала дверцу. Она и ранила убийцу.
   Коун сплюнул и спустился с шоссе ко второй машине. Для нее происшествие
кончилось относительно благополучно. Тощий юнец и высокая красивая девушка
были живы и даже не  ранены.  Когда  Коун  приблизился  к  ним,  они  тихо
препирались.
   - Я знала, что ты когда-нибудь меня угробишь, - зло шептала девушка.
   - Помолчи, Эсс, - стонал парень. - Я видел, как у них открылась дверца.
   Коун посветил им  в  лица  фонариком.  Узнал  дочь  господина  Мелтона,
усмехнулся чему-то. Потом сказал:
   - Подымайтесь наверх, птенчики. У меня в машине есть радио.  Сейчас  мы
позовем кого-нибудь на помощь.
   Молодые люди  потянулись  за  инспектором.  Коун  приказал  им  втащить
раненого в машину и вызвал дежурного по управлению.
   - Да, Ричард. Это я, - сказал он в микрофон. - Со  мной...  Со  мной...
инспектор Грегори. Да... В тяжелом состоянии. Да... буду ждать.
   Теперь ему оставалось только ждать.





   "Дорогой Коун. Когда вы получите это письмо, я буду далеко  от  родины.
Печально, конечно, но ничего не поделаешь... "Экспресс" умер, Коун.  А  за
мной вышел  "Хромой  Макс".  Пришлось  срочно  убираться.  И  все-таки  мы
победили. Папаша Фил кончился. Наше маленькое дело сделано, и теперь  уже,
когда  машинка  закрутилась,  никакие  "Хромые  Максы"  ее  не  остановят.
Впрочем, черт с ним, с Максом. Хотя Вам я советую быть начеку. Ведь это он
вывозил оборудование из лаборатории Кирпи. И еще  одно,  Коун.  В  газетах
писали о процессе над Грегори. Как  вам  удалось  его  сцапать?  Чертовски
любопытно. Ваш Фримен".


   "Дорогой Фримен. Рад, что у вас все в порядке. Когда СБ начала  громить
"Экспресс",  я  очень  беспокоился.  Грегори  осужден   на   десять   лет.
Подробности вы можете найти в газете, которую я  посылаю  вам.  Наш  малыш
Билли увез Лики на юг. Девочка,  по-моему,  выглядит  неплохо.  В  полиции
почти все без перемен..."


   Зазвонил внутренний телефон. Коун отложил ручку, поднял трубку. Говорил
новый шеф полиции.
   - Инспектор Коун?
   - Да, шеф.
   - Потрудитесь подняться ко мне.
   В кабинете шефа Немезида по-прежнему строго смотрела  со  стены.  Новый
шеф, круглолицый  полный  человек,  был  моложе  господина  Мелтона.  Это,
пожалуй, и все, что знал о нем Коун: шеф еще только принимал дела.
   - В сенат поступил запрос, -  сказал  шеф.  -  Мне  только  что  звонил
министр.
   - Наркотики? - спросил Коун.
   - Да, - кивнул шеф. - Займитесь этим, инспектор.
   - Слушаюсь, шеф.
   - Возьмите у  секретаря  донесение  Смита.  Он  там  пишет  что-то  про
"Орион".
   - Есть, шеф.
   ...Вернувшись к себе, Коун перечитал начатое письмо, зачеркнул фразу "В
полиции почти без перемен" и написал новую. Потом зачеркнул и ее.  Скомкал
письмо, сунул его в карман и включил селектор.
   - Ричард? - спросил он. - Ричард, кто сегодня дежурил в "Орионе"?..

Популярность: 8, Last-modified: Sun, 05 Nov 2000 05:54:23 GmT