---------------------------------------------------------------
     © Copyright Сергей Евгеньевич Вольф
     From: sapegin@gs.pssr.ru
     Date: 06 Feb 2002
---------------------------------------------------------------





     Я действительно ничего не видел сквозь выгнутое  стекло обзора: чернота
космоса и звезды -- и все. Наш с папой космолет шел на среднем режиме  -- ни
шевелений,  ни  скачков, звезды поэтому не  смещались, "стояли" на  месте и,
конечно, не приближались, как, скажем, здание завода "Факел", если катишь по
воздуху над нашим городком на такси-амфибии.
     -- А ты-то что видишь? -- спросил я.
     -- Не знаю, как это и назвать.  Это --  нечто черное, круг, чуть чернее
самого пространства.
     -- И ты это видишь ясно?
     -- Почти. Кстати, закрой-ка крепко глаза и резко открой! Я проделал то,
что он велел, а он смотрел на меня.
     -- Гляди. Гляди-гляди! Ну как?! Как теперь?
     -- Ноль эффекта, -- сказал я. -- А ты-то, ты-то это самое видишь вполне
ясно? -- настаивал я.
     -- Ну да. Ну как бы мерцательно, -- то да, то нет.
     --  Тьфу! А  почему  мы  не подключаем  наши  "глазки"? (Так я  называл
оптическую систему приближения всего, что может оказаться у нас по курсу.)
     Мы оба засмеялись, и он отжал ручку  системы почти до предела. И мы оба
увидели  это. Действительно  темное,  очень  темное  круглое  пятно.  Оно не
приближалось и не отклонялось от нашего курса -- неужели такое далекое?
     --  Мне  все  это  не  нравится, --  сказал  папа, и  по его  голосу  я
почувствовал, что он очень напряжен, очень.
     -- А что, собственно? Что не нравится?
     -- И ты  не видишь  огней -- красного, зеленого  и фиолетового по краям
пятна?  -- спросил он.  Вот тогда-то он и  потянул на себя ручку оптической,
приближающей системы до предела, и я увидел эти огни ясно.
     --  Это корабль, --  сказал папа, глядя на приборную доску перед собой.
-- Корабль. И большой. Это бо-ольшой космолет.
     -- Ну и... Чего здесь особенного?
     --  Я не знаю, сынок,  такой системы, такой  комбинации опознавательных
знаков. Увеличь скорость. Понимаешь что-нибудь?
     -- Нет. Не очень-то...
     -- Он не приблизился к нам. Вот что.
     -- Значит, тоже увеличил скорость?
     -- Да. И все же дай ему сигнал, что мы оставляем свой курс и просим его
отклониться, подвинуться.
     Я просигналил и сказал,  что вряд ли он отклонится, плевал он на нас --
похоже, он просто махина рядом с нами.
     -- Да, -- сказал  он. -- Видишь, даже не шевельнулся. Увеличь скорость.
Та-ак. Выйди на максимум! По  сетке и без  очков видно,  что его площадь  на
нашем экране не изменилась, -- сказал папа. -- Соображаешь?
     -- Скоростные данные похлеще, чем у нас!
     --  Главное  --  его  опознавательные  знаки.  Нет  таких!  Я попытался
рассмеяться:
     -- Что значит "нет"? Вообще?
     -- Да. "Вообще". На Земле. Ни в одной стране. Понял? Ты забыл, что я --
как-никак  пилот  первого  класса  -- обязан  знать. Ну-ка, сбрось скорость.
Та-ак. Еще. (Прошла минута.) Плавно, почти  сбрось ее, до минимальной.  (Две
минуты.) Все ясно. Видишь, его площадь на сетке та же. Не меняется.
     --  Тоже тормозит?  -- сказал я  и только  тут почувствовал  --  что-то
неуютно мне стало внутри, что-то ноющее шевельнулось.
     -- Как приклеился, --  глухо сказал папа. -- Как на резиночке. Чего ему
надо?.. Это же (большая пауза) -- инопланетянин! Понял? Понял, сынок?!
     Я тупо глядел на него.
     -- И-но-пла-не-тя-нин! Вдумайся!
     Я молчал.  Я только сейчас,  как бы задним числом, понял, что тревогу я
почувствовал давно, ну, как бы это сказать: раньше почувствовал, что ли, чем
осознал.
     -- Что же? -- сказал я. -- Это корабль с другой планеты? Корабль другой
цивилизации? Так, что ли?! Несколько веков говорили о других цивилизациях, а
те все не появлялись?
     --  Именно, -- сказал  папа глухо, но  без тени удивления в голосе, без
тени потрясения. -- Вот что я тебе скажу,  дорогой. Это "пятнышко" я заметил
давно, но помалкивал, сам не понимая еще, что  это за штучка, да и  видел  я
хуже, чем потом с помощью "глазок". Так вот, это "пятнышко", милый, слава те
господи, появилось, идя как бы нам навстречу, наискосок, из космоса, а не то
чтобы мы его догнали и он шел раньше нашим курсом, то есть тоже -- от Земли,
не буквально, конечно, но был к ней  близок. И  я могу допустить, коль скоро
мы очень далеко от  Земли и целый день не выходили на связь, а он шел как бы
нам навстречу, из глубины космоса, -- он не  пронюхал, кто мы такие и откуда
идем, -- понял? И сигналы наши не слышал.
     -- И значит...
     -- Не сумел  определить, откуда мы, и  вряд ли просек координаты Земли.
Это очень важно! Очень. Мы же не знаем, что у них там за цивилизация. Может,
людоеды, образно говоря. А с  другой стороны, если  их  цивилизация  нам  не
ясна,  то  нельзя  наверняка сказать, что мы  своим присутствием  не дали им
информации  о  координатах  Земли.  Это  серьезное  дело,  сынок,  --  потом
помолчав: -- Иди-ка  покорми  кота,  а я поиграю с этим корабликом.  Я пошел
кормить Сириуса.


     Я проснулся  внезапно  и  резко, как от мягкого мощного толчка изнутри;
было темно, папа спал:  в  его комнате стояла полная тишина. Шторы на окне в
моей "детской" были плотными,  непрозрачными (темно-оранжевыми  -- настояние
мамы, идея солнечного света, "наше солнышко"), но и через щели по краям штор
я видел -- за окном только-только начинает светать. Я высвободил руку из-под
одеяла -- на часах было всего пять утра.
     Из  полной  темноты в мою  сторону со  шкафа  светили два зелено-желтых
пятнышка, два маленьких  горящих  листика: мой котище  Сириус тоже  не спал,
зыркал  на меня. А я  лежал и  думал, что вот  рассветет, стукнет девять, мы
позавтракаем с отцом и дунем в космос. Потрясающе:  мы полетим в космос! И я
лежал  и радовался,  что вот  есть  у нас такая возможность  и  такое особое
право, и это все совсем  не  случайно, хотя все, и  даже  эта неслучайность,
произошло именно что  случайно,  два года назад, по моей "вине" и  папаниной
прихоти.
     Я тогда  еще  был шкетом,  в 6  "б"  учился, в  нормальной человеческой
школе, в нашем маленьком городке типа спецспутник.


     Папа,  как  и  сейчас,  был тогда  инженером Высшей  Лиги,  вкалывал на
"Пластике", голова у  него "варила", и, наверное,  мои "научные" идеи только
шуршали  возле его  уха, только забавляли, или раздражали  его.  Или  он  их
просто  не замечал. Но  именно  он, даже не  предупредив  меня, засунул меня
учиться в  "Особую высшую техническую детскую  школу  No  2".  Папаню  вдруг
потрясло  мое  утверждение, что  вымершие птеродактили  вовсе не вымерли,  а
вполне существуют, хотя и не на земле. Я приплел  к моей идее  и  блуждающий
кобальт, и формулу Бекко из "Химии красителей", и черт-те что еще -- это его
и сразило.
     В этой школе для маленьких гениев (это я-то гений -- смех!) мы работали
по вузовской  программе, и  еще у нас были  регулярные практические занятия,
где мы должны были демонстрировать свою  научную интуицию, ну, фантазировать
и всякое такое. И вот однажды я и "выдал". Какой-то лысый дядька (помню, это
было в спецаудитории на межпланетке Аякс-Ц) нацарапал мелом нашему классу на
доске общий вид  космолета  нового  типа.  "Он,  --  говорит,  --  уже  весь
сосчитан, а вот с деталью  "Эль-три" неясно; что она будет  из пластмассы --
это-то  ясно,  а из  какой  именно и  какая именно по форме,  весу -- совсем
неясно. Думайте".
     В тот день я как-то был не  настроен "выдавать" идеи: голова шла кругом
оттого, что  меня как  следует отчитали  за провоз  в  космос в банке  моего
хомяка, но  неожиданно для самого  себя  я что-то такое почувствовал, что-то
зашевелилось во мне... Я вышел к доске.
     Во-первых,  задача, оказалось,  была не вымышленная,  а практическая  и
очень   важная.   Во-вторых,  я  был   единственный,  чья   идея   выглядела
предварительно  верной,  и  вся  научная  группа,  работавшая над  кораблем,
переполошилась. В-третьих,  это только разговорчики были, что, мол, космолет
новой модели, на  самом же деле -- это был межпланетный  корабль супернового
типа для полета, высадки и освоения людьми годной для этого планеты. Впервые
в истории человечества! Чего там говорить, это было дело не только  научной,
но и, так сказать, государственной важности. И вот в эту ситуацию попадаю я,
шестиклассник, шкет, какой-то там Митя Рыжкин!
     И  два  супермомента (важных для меня,  конечно). Первый: еще до  моего
ангельского  всеспасительного  появления,  генеральный  конструктор  корабля
Зинченко решил, что любой человек из рабочей группы,  хоть  он инженер, хоть
там  техник какой-нибудь,  хоть  кто,  -- найди  он  верное  решение  детали
"Эль-три" или предварительно верный путь, --  он,  этот  человек,  до  конца
работ становится главным руководителем научной группы. Главным -- над всеми!
Я, Митя Рыжкин, -- главный над всеми! Взрослые люди, солидные ученые --  мои
подчиненные! Другой бы обрадовался, мол, знай  наших,  а  я весь  сжался. Но
самым  важным  было  другое:  дело  касалось  работы  с  пластмассой,  ломки
семнадцатой  молекулы системы  Дейча-Лядова,  и, конечно, под  моим  началом
оказались пластмассовики  и... и... мой  папа! Мой папа! А я, стало быть, --
его начальник, начальничек! Кто в этом по-человечески разбирается, тот и сам
поймет,  каково мне было. Какая там радость или гордость! Бред какой-то! Мой
папаня -- толковый, солидный ученый с золотыми степенями со студенческих лет
-- и я! Он --  трудяга  и настоящий ум, и я -- сопля  зеленая, от горшка два
вершка. Школа, конечно,  кончилась, какое там! Началась просто работа, как у
взрослых, с утра и до вечера, а то и до ночи.
     И  что  же  в  результате?  Время  шло,  я  стал  чуть  ли  не  мировой
знаменитостью, а у группы  (ну, и у меня) ничего не получалось. И -- главное
--  как  я мечтал,  чтобы именно папа добился  нужного  результата.  Он, он,
классный инженер, а не я. Он все время ходил как бы в тени моей детсадовской
гениальности. И многие позволяли себе это подчеркивать. Вымотало это меня до
предела, честно.
     Я был на грани срыва, дело стояло, да я и  буквально сорвался -- ушел с
этой работы, вернулся в школу.
     А папа-то  мой! Папа-то решил, решил  наконец  эту проблему! Именно он!
Его научный  ранг, и  без  того высокий, резко "подскочил". И само собой ему
выделили  личную  машину,  личный  космолет,  чтобы  он, не  тратя  время на
рейсовые  космолеты,  мог  летать  в  лаборатории  на  ближние   и   дальние
межпланетные  станции.   Конечно,  космолет  был  невелик,  не  пассажирский
суперлайнер, но это была настоящая космическая машина!
     Папаня  предложил,  кроме  имеющихся  номерных  опознавательных  знаков
космолета,   приписать  еще   и  его  имя,   название.   Я  с   ходу  ляпнул
"Птеродактиль",  тут  же  мы  оба  решили,  что  слово  длинноватое  и  даже
устрашающее, вроде  как  крокодил.  И я  сообразил это  слово  подсократить:
просто "Птиль".
     И вот именно на  "Птиле" сегодня  мы и должны были  махануть в космос в
отпуск  (у  меня-то  были  просто  каникулы).  Найти  какую-нибудь  дикую, и
конечно, ближнюю и  маленькую планетку  с  условиями, близкими  к  земным, и
пожить  там  в палаточке  на  берегу  реки  или  озера,  рыбалка,  костерок,
котелочек с ухой и прочее.
     Наша мама гнаться в такую даль отказалась, поцеловала нас с папаней раз
по двести и вчера еще умчалась на рейсовом ТЭРСФ супервосьмом на межпланетку
Каспий-1 к своей любимой сестренке, оставив нас одних.
     Ее мы уламывали отпустить  нас  в космос месяц с лишним, брали штурмом,
со слезами, с копьями наперевес, с дорогим подарком -- старинный гребень для
волос (папа) и  моим супервысоким коэффициентом успеваемости в школе.  "Боже
мой, --  говорила  она,  -- была  бы еще  с вами хоть какая-нибудь приличная
собака". Я кивал  ей  на Сириуса, а  она,  глядя  на меня, чуть скривив рот,
приставляла  палец  к  виску и  крутила  им.  А  папа  вроде  бы  незаметно,
ненавязчиво доставал  свой  револьвер  "Лазер-ЭР4"  и  начинал,  вертя  его,
разглядывать:
     -- Большая собака, чужая, может к  нам и не  привыкнуть. Защитимся сами
как-нибудь.
     -- Собака лучше, чем кот, -- говорила мама.
     -- Неизвестно, -- отвечал папа. -- У кошек свой особый интеллект.
     Я так бешено рвался в  космос еще и потому, что уехала Натка Холодкова,
уехала с родителями навсегда.  Натка  из  нашего класса,  девочка, которую я
любил. Но что мы, дети, черт побери, можем решать в таких случаях?!
     -- Ты спишь? -- услышал я голос папы.
     -- Да нет же! -- крикнул я, вскакивая с кровати. -- Нет!!!


     Мы с отцом мечтали отыскать небольшую  планетку с кислородом вокруг, но
чтобы остальное было не как  на Земле: странные растения (красные, лиловые),
какие-нибудь животные,  каких  не бывает,  ну, скажем,  многоногие,  что ли,
дикие вкусные куры длиной в метр или подводные, но и летающие при этом рыбы:
кинешь  блесну  метров  на  пятьдесят,  а  рыбина  вылетает   из  воды   как
сумасшедшая,  большая, пятнистая -- и хвать блесну прямо в воздухе! Блеск! И
если бросится спасаться,  то  не  в водоросли,  к примеру, не  под корягу, а
дунет прямо в кущу высокого дерева -- ищи ее там, лазай. Что-то в этом роде.
     Я кормил Сириуса в спальном отсеке, и было у меня  такое ощущение, что,
скорее всего,  не  видать нам такой планеты. Почему? Не знаю, холод  внутри.
Холодок.
     А улетали  мы  весело, без  всяких забот.  Выехали  на  нашем маленьком
роллере на тренировочный космодром завода  "Факел".  Сириус был  с  нами, на
роллере, сидел у  меня под курткой и глядел во  все стороны, но не орал,  не
метался и не дергался --  кот он  был хотя и веселый, но вполне понимал, что
все незнакомое вокруг него: и люди, и летающие амфибии, и гул  самого нашего
роллера -- все это ерунда, не страшно, мы-то рядом.
     По дороге папа притормозил у почты, слез с роллера, я тоже слез, как-то
неуверенно он поглядел на меня, когда я тронул за ним на почту, но ничего не
сказал мне,  вошел  в  почтовое отделение,  взял телеграфный бланк и  быстро
заполнил его. Я, балда, не удержался, "положил" глаз на последнюю строчку --
слово "целую" было там написано не один раз, даже не два и не три, а чуть ли
не с десяток. Это он нашу маму так  целовал, и я подумал, что он, видно, так
по ней скучает и  так ему  хотелось изобразить свое  "целую",  что  написать
десятикратно повторенное это "целую" было похлеще, чем целую миллион раз.
     На   космодроме   "Факела"  было   тихо,  пусто   и   солнечно.  Только
старичок-космонавт Палыч  ждал,  наверное,  какую-то группу.  Хороший он был
старик, ехидный такой, но, по-моему, добрый  и какой-то  мудрый,  что ли, и,
самое странное, жутко современный во взглядах. Я знал  его давно, потому что
именно он  возил нас  в космос  на  "Воробье"  -- космолете моей технической
школы.  Когда  я  стал героем  "Эль-три",  он  был  одним из  немногих,  кто
нормально относился ко мне: без  ахов-охов, вполне серьезно, как к взрослому
человеку (раз уж я в свои двенадцать  лет работаю, как  взрослый, и вкалываю
на всю катушку), но и  подшучивал надо мною, как  над маленьким, мол, помни,
гений, что ты еще от горшка два вершка, что было, конечно  же, правдой. Года
два назад он  потряс весь наш спецгородок тем, что  женился на молоденькой и
потрясающе красивой  лаборантке с "Пластика"  и иногда любил повторять,  что
его будущая дочурка или сын еще сто очков вперед дадут его взрослым детям от
первого брака. "Я в той возрастной  кондиции,  --  говорил он, -- не пью, не
курю, всю жизнь бегал, играл в теннис и до сих  пор подтверждаю свой высокий
пояс в каратэ, -- что мои гены  в полном порядке,  а  может быть, и в высшей
точке  расцвета".  Его молоденькая  красавица-жена тоже, как многие,  носила
прическу типа "Дина Скарлатти", но это ей здорово шло,  само по  себе, а  не
потому, что мода.
     -- Значит, шпарите туда? -- спросил Палыч,  тыча  пальцем  в  небо.  --
Одобряю. Спиннинги-то взяли? Я вас провожу.
     Внутри "Птиля" папа  в  который  раз стал с моей  помощью  переставлять
поудобнее контейнеры, а Палыч с ходу  юркнул в отсек управления и долго  там
возился, похрюкивая,  что-то бормоча и напевая иногда  так и не вышедшую  из
моды песенку "Нас в космосе только двое".
     Потом  он  появился  в нашем отсеке с грязными,  промасленными  руками,
нашел  кусок ветоши, вытер руки и  сказал  папане,  что немного  повозился у
пульта управления,  кое-что там подтянул,  отрегулировал, смазал, мол, не на
прогулку летите, а в зоны, так сказать, неизведанного. Папа сделал лицо,  на
котором  изобразил удивление, но  и благодарность: Палыч, конечно, не дурака
валял,  не  делал  вид, а нашел-таки мелкие  огрехи и  устранил  их,  как  и
полагается суперкосмонавту, если и не по званию, то по стажу и сути.
     -- Ну, счастливого пути,  -- сказал он и четырежды плюнул  на запад, на
север, на восток и  на юг. Потом мы  по старинному обычаю  присели на тюки и
ящики и все разом встали.
     -- А мальчонка взял лазерную игрушку? -- услышал я  тихий голос Палыча.
-- Мало ли что. Револьвер нужен!
     Я весь напрягся и увидел, как папа кивнул ему.
     Взлет я помню смутно, помню только,  как  с  фантастическим убыстрением
уменьшилась и исчезла в иллюминаторе фигурка Палыча с поднятой вверх  рукой.
Мы выходили и довольно быстро на  средний режим движения в околоземных слоях
атмосферы.
     Ну, вперед!
     -- Рассуждаем,  -- сказал  папа.  -- Сначала  мы подкинули  скорости до
максимума, а  он за секунду  нас  не только просек, но и  сам добавил  ровно
столько же, сколько и мы  -- тютелька в тютельку. Ты же видел по мерительной
сетке  -- его  площадь осталась прежней.  Так?  После  мы  проделали номер с
торможением -- тот же эффект, так что приборы у них -- высшего класса.  Пока
ты кормил кота, я поиграл с ними в ускорения и  торможения -- тот же эффект,
но... погляди-ка на сетку теперь...
     Я уже давно глядел на нее и все, кажется, понимал, и все это мне, мягко
говоря, не нравилось: этот корабль занял на нашей сетке большую площадь, чем
раньше, и, пока папа размышлял, эта площадь постепенно увеличивалась.
     -- Он тормозит, -- сказал папа. -- Мы -- тоже. Но если это продолжится,
он вынудит нас притормозиться почти до нуля -- дальше некуда. Надо полагать,
он  способен,  сделав  маневр торможения, добиться  от  нас  обратного хода,
"транцем" назад, в сторону Земли, и...
     -- И если он увеличит обратную свою еще!..
     -- То она у него тоже выше, чем у нас... Понял?!
     Чужой корабль продолжал тормозить, постепенно увеличивая свою транцевую
площадь  на  нашем экране. Это  было не очень-то приятно: огромный,  черный,
чернее  космоса,  круг транца с красным,  зеленым  и  фиолетовым глазами. Он
неотвратимо наползал на нас.
     -- Внимание! -- сказал папа. -- Надо же еще поиграть, черт подери!  Как
можно плавнее выходи на максимум скорости! -- Я уже был у пульта управления.
-- А я попытаюсь уйти резко вбок!
     Я тут  же увидел,  что  его  маневр  был рассчитан точно: чужой корабль
резко  приблизился  к  нам почти вплотную и  сразу  же  стал уплывать влево,
влево, в  сторону по нашему экрану, но,  хотя папа  стал уходить, явно резко
отклоняя  наш курс,  те тоже, принимая нашу  скорость, легли на курс, теперь
уже параллельный нашему,  чтобы мы  могли,  я думаю, рассмотреть их  корабль
сбоку по  всей его  длине целиком. Это был гигант, небоскреб, рядом с  нашим
охотничьим домиком или пусть даже вместительным коттеджем.
     Мы переглянулись, и папа  устало положил голову на руки, не убирая их с
рулевого управления.
     -- Что ты там такое  сказал про  охотничьи домики?  --  спросил он,  не
поднимая  лица. -- Где  ты  их видел, когда на всей нашей планете  разрешена
охота одному человеку на миллион?
     -- На картинке в старинной книжке, -- сказал я.
     -- Для сравнения с этим и коттедж  годится, и горошина -- все  едино. С
ним играть нельзя, --  сказал он не глухо уже, а как-то горько и подавленно.
-- Они, если захотят... Да вот, смотри...
     Их  корабль увеличил  скорость  и значительно изменил  курс, а мы,  как
бессильные пташки, глядели, как он легко выходит снова на наш  новый курс  и
снова  "закрепляется" несколько  впереди нас.  Мы вновь  отклонились на  наш
прежний курс.
     -- Ты понимаешь, -- это был сухой голос папы, -- почему  они  выходят к
нам "кормой", а не пристраиваются сзади?
     -- Могу только догадываться, -- сказал я.
     -- Ну и молчи. Посмотрим, что будет. Хотя ясно, что...
     Их корабль, взяв наш курс,  естественно, снова вышел на  этот  наш курс
точно впереди нас не случайно,  и мы так и шли гуськом: он -- впереди, мы --
сзади. Он точно принял нашу скорость, и на сетке экрана размер его  кормовой
части не менялся.
     --  Долго это будет продолжаться? -- сказал папа. --  Если иметь в виду
их возможности и  они вот так вот и будут идти  впереди  нас пару  суток, то
сумасшествие нам обеспечено.
     -- Пожалуй, -- сказал я. -- Но только не Сириусу. -- Он спокойно  сидел
у меня на коленях, иногда выпуская и вновь подбирая когти, но смотрел в упор
на наш видеоэкран.
     -- Если развернуться резко и дунуть обратно... -- ляпнул я полную чушь.
     -- Они  просто  возьмут  наш курс возвращения  и  будут идти  за  нами,
приближаясь к Земле, -- это вообще завал, и у нас с тобой, сынок, нет на это
никакого права! По инструкции Всемирной Космической Лиги...
     Я кивнул, слушая его вполуха  (я почему-то думал о маме в этот момент и
еще какое-то время -- только о маме).
     -- Началось, -- вдруг сказал папа. -- Внимание!
     Мы  отключили нашу оптическую систему, чтобы видеть реальное расстояние
между  кораблями, и  через какое-то время ясно  увидели, как  он  постепенно
приближается к нам. Транцем. Этот гигант!
     Я почувствовал папину руку возле своей руки и что-то холодное в ней: он
передавал  мне лазерный  пистолет.  Я  кивнул и  тут  же  почувствовал,  как
почему-то сильно сжимаю свой пистолет, свой лазер.
     -- Попытаемся, -- сказал папа, криво усмехнувшись,  и тут же  послал им
несколько  раз  сигнал: "Что вы от нас  хотите", но  ответа мы  не получили.
Темный  круг  транца   их  корабля  приблизился  настолько,  что  занял  уже
значительную часть нашего экрана.
     -- Ничего  не  боятся,  черти! --  сказал папа. -- Что  мы пойдем,  как
когда-то говорили, на таран. И знаешь, почему?
     -- Коэффициент чуткости  приборов? Мгновенная  коррекция нашей скорости
не их пилотами, а самим кораблем?
     -- Да, что-то в этом роде... Наверняка так.
     Мы замерли;  трудно  сказать, что я  чувствовал;  что-то  другое --  не
страх,  тем  более  было  еще и  какое-то тупое спокойствие от  нереальности
происходящего.
     И тут же мы с  папой  одновременно (он сильно сжал  мне плечо) увидели,
как черный круг их транца резко приблизился к  нам, его темное поле в один и
тот же  почти  момент  перекрыло  весь наш  экран и  стало, условно  говоря,
светлеть.  Мы  увидели,  как  их  транец  начал постепенно  раскрываться  по
принципу расходящихся в стороны лепестков диафрагмы фотоаппарата. Перед нами
было огромное, слабо освещенное пространство, в которое мы медленно вплывали
и, вероятно,  вплыли целиком,  потому что услышали наконец  мягкий  звук  и,
переглянувшись,  кивнули друг другу,  мол, все  ясно: "диафрагма" сзади  нас
закрылась, нашего корабля нет в космосе,  он просто внутри  другого корабля.
Схвачен. Капкан. Полная консервация.
     Искусственные огни, которые проплывали мимо нас, задвигались быстрее.
     --  Что  же  это? --  сказал папа. -- Они  увеличили  свое  торможение,
приближая нас к тупику, этак мы влепимся!..
     -- Погляди на приборную доску! -- кажется, крикнул я.
     -- Чертовщина!  -- сказал, помолчав, папа. -- Они сами  нами управляют!
Бред! Мы же пошли медленнее! Н-да...
     Наши  скорости уже совсем почти сравнялись,  и мы с папой почувствовали
вдруг  серию  одновременных  мягких  толчков  по  корпусу  "Птиля",  а  глаз
искусственного  света,  еле  плывший  за  нашим  экраном   бокового  обзора,
остановился.
     -- Надо полагать, нас подвесили, -- сказал папа. -- Висим как дитятко в
колыбельке  под деревцем.  Система  выбрасываемых  пружин со  всех сторон  с
магнитными присосками. Нас ждет  минимум сто вариантов и, я думаю, ни одного
хорошего.
     -- А мама как же? -- сказал я. -- Что же это?.. А, пап?!
     -- Вот именно.  --  Он тяжко так вздохнул. Потом: -- Ну, будем ждать...
Давай, черт побери, поедим! -- вдруг  громко и почти зло  крикнул он. -- Что
же, из-за этих... голодными сидеть?
     Мы начали есть  довольно бойко, быстро как-то, торопливо,  но потом эта
торопливость  сама собой кончилась,  сменившись даже  какой-то вялостью, и в
этот момент мы услышали четкий, хотя  и не сильный,  удар  в зоне  выходного
люка; папа тихо сказал: (странно, что то, что означали кивок или покачивание
головой из стороны в сторону, было и у нас, и у них по смыслу одинаковым).
     Одновременно Седоволосый  и второй встали  и,  снимая с шеи каждый свой
"плеер" на  ремешочке,  подошли  к нам, повесили их нам на  шею,  отодвинули
боковые крышечки, вынули связанные с  аппаратиками тонкие  шнуры с какими-то
присосочками  и  прижали их папе и мне  к шее.  Седоволосый  заговорил, и мы
услышали и его  чириканье, и то,  что шло из аппаратиков, -- речь на русском
языке.
     -- Говорите много. Устройство не слышало ваш язык много, будет говорить
нам плохо. Оно... нужно учиться помнить.
     -- Если я верно понимаю, -- сказал папа  (и  одновременно из аппаратика
"полилась" папина речь на языке наших хозяев), -- вы могли оставить аппараты
на себе, подключить к себе  присоски -- эффект  был  бы тот же. -- Он развил
свою мысль.
     "Что-то они тончат,  -- подумал я.  --  Столько было молчания, действий
без слов, с Сириусом хотя бы.  Выпендриваются, что  ли?" И тут  же подумал с
опаской,  что, может быть, аппаратик и мысли  "переводит", но, глядя на них,
почувствовал, что нет, не переводит. Нормально!
     -- Кто вы такие? -- спросил Седоволосый.
     -- Почему вы испугались нашего кота? -- сказал папа.
     --  Что такое "кот"? -- спросил Седоволосый.  -- Аппарат переводит вашу
речь, но не всегда находит смысловые аналогии. Мы не знаем, что такое "кот".
Аппарат пока учится.
     -- Кот  --  это животное, которое сын унес, чтобы вы не  боялись.  Ведь
страшно, да? -- даже жестко как-то спросил папа.
     Молодец папаня, подумал я снова, крепко он им врезал.
     -- Вы не ответили на вопрос, кто вы такие?
     --  Там, где  мы  живем, принято, чтобы  в подобной ситуации вы назвали
себя  первыми.  Здесь мы  --  хозяева, а вы -- гости.  Те  переглянулись,  и
Седоволосый сказал:
     -- Я -- капитан корабля. А это -- мой помощник.
     -- А кто ведет корабль сейчас?
     -- Это  не  так уж важно мне, я всегда  могу это узнать.  -- Он показал
рукой  на  этот  свой  "экран" на  шапочке,  по которому бегали,  исчезая  и
появляясь, разноцветные огоньки. -- Возможно, корабль сейчас идет сам.
     -- И куда он идет? -- небрежно спросил папа. Ай да папаня!
     -- Мы возвращаемся на свою планету.
     -- А называется она как? -- спросил папаня.
     -- Это вам не положено знать, -- сказал Седоволосый.
     -- Если вы так хорошо отдаете себе в этом отчет, то почему задали такой
вопрос нам? Откуда мы летим,  вам  тоже не положено знать.  Или вы полагали,
что мы дураки?
     -- Что это -- "дураки"?
     -- Непереводимые слова. -- Папа покрутил пальцем у виска.
     -- А  это  что  значит? -- спросил Седоволосый, повторяя папин  жест  у
виска.
     -- Просто жест.
     -- А что есть "жест"?
     -- Жест -- это движение.
     -- Как по орбите?
     -- Нет. Жест, движение, производимое человеком.
     --  Ясно.  Надо  полагать,  вы капитан  этого  корабля?  А  он...  этот
ре-бе-нок?..
     -- Старший помощник и мой сын.
     -- Объясните слово "сын".
     -- Муж, жена понятно? -- спросил папа.
     -- Тоже нет.
     -- Женщина, мужчина, любовь?
     -- Да, да, конечно. "Муж", "жена"... "сын"...
     -- Так. А теперь пора сказать, почему вы испугались кота?
     --  На нашей планете  водятся такие.  Есть  и очень  крупные.  Но все с
ядовитыми зубами. Их зовут "кольво". Ваш этот -- с ядовитыми зубами?
     -- Да, -- сказал папа. -- Но действия кольво зависит от нашей  команды.
И  далее.   Мы   выяснили,  что  никто  из  нас   не   собирается   говорить
противоположной стороне  название, тем более координаты, своей  планеты. Что
вы намерены делать с нами дальше? Мы пленники?
     -- Вовсе нет.
     -- Тогда почему вы "затянули" нас к себе? В себя!
     -- Мы потрясены!  Мы  не  знали,  что  есть  другие,  населенные  очень
разумными существами планеты и политоры на них.
     -- По  нашему  --  это люди?  Мы тоже не знали  и тоже  потрясены. И  я
посылал вам сигналы, -- сказал папа.
     -- Мы их не понимали. И ваши огни незнакомы.
     -- А что бы вы сделали, если бы ваш корабль был много меньше и вы бы не
могли "втянуть" нас в себя?
     -- Не знаю,  -- сказал Седоволосый. -- Может  быть,  мы сблизились бы с
вами,  чтобы  как-то дать понять, что мы предлагаем вам,  например, сесть на
какую-нибудь, не нашу, планету.
     -- Для чего?
     -- Как "для чего?"! -- воскликнул  Седоволосый. -- Мы  же никогда, да и
вы тоже, не  сталкивались с другими очень разумными политорами... людьми, --
я правильно запомнил?
     -- Но  и теперь есть возможность  сесть  на какую-нибудь чужую, не вашу
планету, установить еще больший контакт и попрощаться.
     Это было заявление, которое требовало четкого ответа.
     Ответ  Седоволосого был похож  на тот,  про который  когда-то на  Земле
говорили: лапшу вешать на уши.
     -- Это правильная мысль, -- улыбаясь, сказал он, -- но по  пути к нашей
планете уже нет соседних планет, отклониться трудно: топливо. Мы летим прямо
к себе. А вы -- гости.
     Эта "лапша" обладала качеством почти точного ответа.
     -- Можно тогда обойтись без  планеты-посредника и просто выпустить нас.
Прошу вас  учесть,  -- сказал  папа,  -- что я  и мой  сын  считаем  себя  в
противном случае пленниками.
     -- Это очень огорчает нас!
     -- Но тем не менее вы  запомните нашу точку зрения! --  сказал папа. --
Что вы намерены сделать с нами сейчас, теперь?
     -- Это как вам угодно. Но как хозяева... нам было бы приятно пригласить
вас с собой. Вы бы узнали нашу пищу, а потом -- отдельная каюта, сон...
     -- Но они возьмут с собой кота! -- нервно и впервые подал голос Лысый.
     -- Да, -- сказал папа. --  Но бояться нечего, раз  мы рядом.  Мы должны
обсудить ваше предложение, должны остаться одни.
     --  Конечно, конечно. Вы свободные... люди.  Не берите с  собой  ничего
особенного, завтра мы прилетаем.
     Капитан корабля политоров и его помощник открыли люк и спустились вниз.
Папа  "вежливо" включил наш прожектор,  потом  "глазки", закрыл  (и на замки
тоже) люк, и  вскоре мы увидели  какую-то,  вроде гоночной,  машину, но  без
колес, вероятно, на воздушной подушке, на которой эти двое быстро "уплыли" в
глубь грузового отсека, и где-то  там, вдали, раскрылась и закрылась за ними
стена, тоже действующая по принципу диафрагмы фотоаппарата.
     --  Ты...  что... ничего не видел?! --  почти  крикнул я, когда немного
прошла оторопь.
     -- А что?! -- Папа заметно напрягся.
     -- У этого, у Лысого, когда они повернулись и ушли, -- глаз на затылке!
Представляешь -- глаз, третий!
     -- Нет, я ничего не заметил, -- сказал папа, явно сбитый с  толку. -- А
как же тогда глаз капитана? Он же волосатый.
     -- Понятия не имею, -- сказал я.
     -- Ну и бог с ним, с глазом, -- вяло как-то сказал  папа и тут же снова
напрягся: -- Давай, Митяй, отключи быстренько свою присоску (сам он при этом
отодрал  свою),  неизвестно, вдруг эта штука записывающая. Теперь быстро иди
сюда.
     Мы оба подошли к пульту управления.
     -- Шляпы  они,  --  сказал  он.  --  Помнишь,  как они управляли  нашей
скоростью, когда уже втянули нас в себя? Так  что у них эта  цивилизация, по
крайней мере техническая,  такая,  что нам  и не  снилось.  Но  кое-что  они
прошляпили. Ты помнишь наш курс, каким мы шли до встречи с ними?
     -- Помню.
     -- Точно?
     -- Как дважды два. -- Я назвал курс почему-то шепотом.
     -- А погляди на него теперь.
     -- Абсолютно другой!
     --  И он держится давно: забрав нас, они, вероятно, сразу легли на свой
курс...
     -- Похоже.
     -- Так вот: на наших приборах и есть их курс,  путь  к их планете. Если
они  чего-то боятся, то  тут-то они  и прошляпили. Первое: запомни, как и я,
этот  курс  намертво. Второе:  никогда,  ни под каким видом,  что  бы там ни
случилось, --  ты его не знаешь!  Это приказ.  Понял? Или эта их небрежность
объяснима, -- уже задумчиво сказал он. -- Две пылинки внутри их цивилизации.
Сдули нас -- и нас нет, удар, укол, ихний лазер какой-нибудь -- и мы уйдем в
пустоту... Не знаю, правильно или нет я поступил?..
     -- А что такое?
     -- Видишь ли, когда мы оба поняли, что это корабль чужой  и при этом --
не  стремится  нас уничтожить, может, все же следовало дать сигнал на Землю,
где  мы и что с нами... Но  у меня не  было гарантии, что они  не перехватят
сигнал.
     -- Мама, -- сказал я тихо. -- Как быть с  мамой?  Папаня обнял меня  за
плечи.
     -- Это  --  как гвоздь раскаленный сидит во мне, -- сказал он. --  Наши
сигналы принимал Славин на пульте главного космодрома  и передавал  их потом
на  Каспий-один,  маме.  Но я,  не знаю уж почему,  под-подсознание, что ли,
какое-то сработало, договорился с ним, что если сигналы от  нас прекратятся,
он  должен регулярно ей  звонить,  что у нас  все  нормально.  Но  все же мы
улетели на три недели всего, и когда они кончатся и  мама вернется с Каспия,
-- вот тогда что  делать? Пора начинать думать, как связаться с Землей. И ты
думай. Сейчас это необходимость номер один.
     -- Понимаю, -- сказал я. -- Это дико сложно! А третий глаз!
     -- Да, -- сказал  он. -- Третий глаз. Как  только они появятся, я сразу
же  сброшу  с приборов координаты их  планеты, чем позже, тем лучше,  больше
будет  уверенности, что  это  точно их курс,  этих  трехглазых. -- Потом: --
Беспокоят меня эти их "плееры". Зачем они им? Что -- нас ждали?
     --  Ты хочешь  сказать, что иная  (не  для  нас, а для них) цивилизация
существует, отсюда и "плееры"?
     -- Верно. Не обязательно наша!
     Два главных политора были точны: за минуту до истечения названного часа
в  свете  прожекторов "Птиля"  открылась дальняя "диафрагма",  и  к  "Птилю"
покатила их  машинка.  Папа  быстренько  снял  показания  курса  корабля  на
приборной доске и выключил прожектора, чтобы не слепить передние глаза наших
"хозяев".  После уже  Седоволосый  и  его  старпом поблагодарили  за  это  и
особенно  за то, как мы  "усмирили" нашего Сириуса. Папа  успел сделать  для
него  намордничек, ошейник и поводок. Оба  они были просто потрясены, узнав,
что у нас на затылке нет глаза, после мы закрыли люк "Птиля" и "покатили" на
их машине. Открылась перед нами и сразу же закрылась эта их стена-диафрагма.
Лысый остановил машину; мы были  в  ярко освещенном, полукруглой формы зале,
где, правда, никого не было,  а за десятком прозрачных дверец уходили веером
вдаль  длинные  коридоры.  Пока  мы  шли по одному  из  них,  спускались  на
скоростном  лифте,  снова  шли, потом  поднимались и  даже  мчались на лифте
горизонтальном,  по просьбе  Седоволосого мы "обменялись"  именами. Капитана
звали Карпий, старпома -- Ол-ку. Ну, а нас так: папу -- Мунлайт, а  меня  --
Сан, это я  успел встрять и таким вот образом назвать нас, затемнить правду,
от  балдежа, что  ли,  от нервов --  не  знаю, папе уже  поздно  было что-то
переиначивать.  Карпий, улыбаясь,  прощебетал, что мы,  наверное, любим  все
красивое, если одного из нас зовут Лунный Свет, а другого -- Солнце:  эти их
хитрые машинки умудрились даже сделать перевод с английского.
     -- А Карпий и Ол-ку -- ничего другого не значат?
     -- Нет. Аппарат передал вам только звучание, но не перевод, так как его
и нет. Это просто звукосочетания. Имена.
     -- А почему у  вас просто  имя, -- не унимался  я,  --  а у Ол-ку через
черточку?
     -- Видите  ли,  у  нас за сотни  веков образовались...  династии разной
старости, так? Мой род очень-очень древний, и все  мужские имена моих прямых
предков и потомков начинаются со знака  "К", имена прямых предков и потомков
менее древних  родов  могут быть  разными,  начинаться  с любого  знака,  но
обязательно через... черточку.
     Весь разговор велся на ходу, и то, что спросил папа, он  спросил, когда
мы уже сидели за гладким элипсовидным столом, в каюте капитана Карпия:
     -- А что значит у вас  понятие род?  Как определить его древность,  или
его начало, если он менее древний?
     -- Видите ли, --  сказал Карпий, --  есть такие роды,  как мой, что его
древность и проследить почти невозможно.
     -- А как проследить возникновение менее древнего рода?
     -- Как бы это сказать, -- похоже, Карпий даже нахмурился. -- У  каждого
политора, мужчины или женщины, формально есть какой-то биологический род, но
он как бы  не  в счет, если... Словом, есть или был какой-то политор, просто
политор,  ничем  не примечательный,  и  вдруг  он  нечто  совершает: раньше,
например,  --  убил  из  лука на охоте сто  ядовитых  кольво  (я поглядел на
Сириуса, и, честное  слово, он глядел на Карпия) или загрыз тысячу врагов...
это в древности, конечно,  а позднее, например, -- открыл звезду  или редкий
металл,  окончил  с  отличием Высшую школу наук, технициум.  Или  просто  --
деловой политор и  скопил  определенное  богатство...  Есть свод  положений,
когда  проявивший  себя  политор  считается  зачинателем  рода.  Род  Ол-ку,
например, тоже достаточно древний.
     -- А может род начаться с политора, который стал старшим помощником?
     -- Нет, -- сказал Ол-ку.
     -- А если капитаном?
     --  Тогда  да, --  сказал Ол-ку.  -- Это высокая должность. Не всякого,
правда, корабля.
     -- А что совершил ваш предок, Ол-ку? -- спросил папа.
     -- Он был богат, имел сто  рабов и рабынь, личную подводную машину. А у
вас там есть рыбы?
     -- Нет, -- сказал папа. -- Были, но давно.
     -- А когда он имел личную подводную машину? -- спросил я.
     Ол-ку  защебетал сразу, но машинка сделала  паузу, каким-то образом,  я
думаю, пересчитывая  политорское летосчисление  на понятие  "год". По словам
Ол-ку, его предок имел подлодку пятьсот лет назад. Мы с папой переглянулись.
     -- Но они существовали и раньше, подводные машины?
     -- Да, конечно, -- сказал Карпий. -- Были и раньше.
     --  А если у  политора,  ну...  нет никакого  древнего рода  -- как это
узнать?
     -- По  имени, -- сказал  Карпий. -- Если  имя, как у меня, -- род очень
древний, если с черточкой -- менее древний, а если никакой -- имя любое,  но
без черточки  и перед ним стоит  "а",  потом...  запятая,  а потом само имя.
Например: а, Олку.
     -- А женщина не может начинать род? -- спросил папа.
     -- Конечно нет, -- сказал, смеясь, Ол-ку.
     -- Но она может родиться внутри рода. Даже древнейшего.
     -- Да, конечно, но это не будет ясно по ее имени.
     Все  это  время, пока  мы калякали  с  политорами, все  мы попивали  из
высоких бокалов что-то розовенькое, вроде морса.
     -- А скажите, -- спросил я у Карпия. -- Ваш вот род очень древний,  и у
вас такое вот имя без черточки. У Ол-ку есть черточка  -- род менее древний.
А как  узнать, какой древности род, если  еще менее древний, чем у Ол-ку,  а
черточка есть.
     --  Тогда,  если бы, например, род  Ол-ку  был менее  древним, его  имя
звучало как Оол-ку или Ооол-ку...
     -- Или Оооооооооол-ку, -- сказал я и засмеялся. -- Да?
     -- Совершенно  верно, -- сказал  Ол-ку. --  Но наш язык произносит  это
"ооооооооо... л" гораздо быстрее.
     -- Извините, --  сказал  Карпию  папа.  -- Мы,  люди, очень любопытны и
любим шутить...
     --  Мы тоже  любим  шутить!  --  воскликнул  Карпий.  Но  именно ему  я
почему-то не поверил, что именно он любит шутить.
     -- Вот  мой сын уже нашутился, сколько мог, --  сказал папа. -- Я вовсе
не Мунлайт, а он никакой не Сан.  Я  -- Владимир,  он -- Дмитрий, его  можно
звать просто Митя, так короче.
     -- О! -- сказал Карпий. -- Вла-ди-мир, Ми-тя.
     -- Мне почему-то кажется, -- сказал я, -- что у ваших женщин на затылке
нет глаза.
     -- Дмитрий! -- строго сказал  папа. Но эти уже хохотали  вовсю, на свой
политорский лад: тю-тю-тю, чирик-чирик!
     --  И очень хорошо,  --  сказал Карпий, -- чем  меньше  они видят,  тем
меньше знают. А вы, Митя, очень точно отгадали.
     -- И ваш корабль вовсе не пассажирский, -- сказал я.
     Карпий ответил, что да, не пассажирский, хотя, конечно же, может быть и
таким, а их полет  был чисто деловым, чисто деловым, залетели на пару пустых
планет.   Потом   совершенно   неожиданно  появились   двое  политоров,  оба
золотокожие, с горбинкой на носу, высокие и красивые, в голубых, а не синих,
как у Карпия и Ол-ку, костюмах; в руках обоих были подносы с едой, --  стало
быть,  официанты. Чего-то  я плохо  помню  этот  ужин: какие-то вроде травки
салатики, кубики, почти безвкусные, которые быстро таяли во рту, густые, как
томатный сок, напитки, что-то еще -- все чужое, вкуса то неопределенного, то
совершенно незнакомого, но, в общем, терпимого. Сириус -- то ли  был сыт, то
ли еще чего -- есть не стал.
     --  Среди  политоров есть еще так называемые геллы, а также -- моро, --
сказал Карпий.
     -- Это разные народы вашей планеты?
     -- А что значит "народы"?
     Папа пояснил, что на нашей планете очень разные народы и многие говорят
на разных языках.
     -- О, у нас не так, не совсем так,  -- сказал Карпий. -- У  нас планета
относительно невелика,  ее занимают  только политоры, и язык  у  всех общий.
Исключение составляют  моро -- это  древнее, дикое племя, несколько  племен,
они упорно живут вне  всякой цивилизации, в основном  --  охотой, прячутся в
далеких скалах и лесах, их не очень много и у них свой язык.
     -- А геллы? -- спросил папа.
     -- Геллы -- это политоры и говорят с нами на одном языке...
     -- Но их вы почему-то отделяете от себя?
     -- Да, они особые. Но лучше о них не говорить, лучше их увидеть!
     -- Но они тоже могут  относиться к древнему или очень древнейшему роду?
-- спросил папа.
     -- О нет. Их это совершенно не интересует. Вполне вежливо папа снял эту
тему.
     --  А  эти аппараты,  ну, с  помощью  которых говорим мы с вами сейчас,
созданы для разговоров с моро?
     -- Частично. Мы почти не сталкиваемся.
     -- Но не для нас же вы их изготовили? -- сказал папа.
     -- Как вам сказать, если вы не знаете других цивилизаций, то мы немного
знаем.
     -- Немного?!! Ничего себе! -- Я опешил.
     -- Да, пару ближних планет. Аппараты созданы для общения с их жителями.
Цивилизованными их не назовешь. Они выполняют для нас там, у  себя,  разного
рода работы. Впрочем...
     -- Когда мы прилетаем? -- спросил папа.
     -- После этой ночи.
     -- Тогда, -- папа  встал. Я  -- тоже. -- Благодарим за ужин. Тотчас  же
появился еще один политор.
     --  А, Рук  покажет вам вашу комнату.  Желаю вам всех  удобств и долгой
жизни.
     Мы поклонились и пошли за а, Руком.
     Каюта оказалась  почему-то круглой, но уютной. Несмотря на все события,
я чувствовал, что клюю носом.
     -- Что-то странное у них происходит, -- сказал папа.
     -- "Странное" на чей взгляд?
     -- На наш.  А на их -- что-то обычное, но они, кажется,  понимают, что,
возможно, не совсем обычное вообще. Спи.
     -- Ага, -- сказал я, снимая с Сириуса  все причиндалы и засовывая его к
себе под одеяло. -- Спокойной ночи.
     -- Все, -- прошептал папа.
     -- У тебя блочок для сигнализации с "Птиля" с собой? Вдруг...
     -- Да, -- шепнул он. -- Спи.


     Мы  проснулись,  когда было уже  светло; какая-то  быстрая улыбка,  еще
сонная,  что  ли,  пробежала  между нами и испарилась: лицо папы стало снова
жестким, суровым. Все случившееся разом навалилось на нас.
     Я потыкал кнопки, подергал ручки телека --  он засветился, и мы увидели
лицо улыбающегося Карпия.  Изображение было  -- стерео, надо же! Но  это был
коммуникатор, а не телек.
     -- ...  Надеюсь, спалось хорошо, сейчас принесут завтрак. Тихо вошел а,
Рук  с завтраком  на  подносе,  едва  заметно приветливо кивнул  и  поставил
завтрак на стол.
     -- Долгой жизни, -- сказал он.
     -- Спасибо, -- сказал папа. -- Кто у вас, кроме вас, есть на Политории?
Мать, отец?
     -- Я, жена, сын, -- а, Рук улыбнулся.
     -- А что они делают?
     -- Я -- тут, жена учит детей искусству  планирования, сын... маленький,
еще не планирует. Живем в столице, в Тарнфиле.
     --  А  что, собственно, ваши  дети  планируют?  -- В голосе  папы  было
удивление.
     -- О! Вы сами увидите! -- И он быстро удалился.
     Опять мы  поели какой-то  красненькой травки  с соусом,  кубиков  вроде
вчерашних, но другого вкуса, куриного, что  ли,  попили густого  сока. Морса
этого.
     С низким поклоном и традиционным -- "долгой жизни" появился  Карпий, но
один, без Ол-ку, и сказав: "Почти прилетели", жестом предложил нам следовать
за собой, покосившись на Сириуса, но тот уже был в наморднике и на поводке.
     В коридоре мы  бодро тронулись за  Карпием, полкоридора скоро перешел в
движущуюся  панель, мы ехали не только прямо, но и  делали повороты,  кругом
сновали политоры, мчались быстро в  обе  стороны, почти  бежали, несмотря на
движущиеся  панели, все  они были в синих формах  экипажа корабля,  и каждый
делал нам короткий поклон головой, причем было ощущение, что один их глаз по
долгу службы  глядел  на Карпия,  а  второй -- на  нас,  более любопытный; я
обернулся --  те, которые проскочили  нас, не оборачивались, им  это было не
нужно  --  третий глаз на затылке прекрасно нас видел. Представляю, что было
бы с  нами в школе, если бы  наши педагоги, что-то чертя или пиша на  доске,
могли при этом смотреть на нас, не оборачиваясь. Бр-р!
     В очередной  раз наша панель повернула и у стены ушла в пол; мы сделали
несколько шагов вправо  к  огромному  иллюминатору и замерли:  шла медленная
посадка, и вся  их столица Тарнфил и природа вокруг города были сносно видны
под лучами  солнца. По границам космодрома  и редким  строениям я понял, что
мы,  конечно  же,  на  окраинах Тарнфила. Сам  город  был виден чуть хуже  в
утренней  дымке, но и так было ясно, что строения вблизи космодрома были  не
специальными сооружениями, а  просто домами: такие  же точно были и вдали, в
самом городе. Разобраться  толком  в этих  домах я сейчас не мог, одно  лишь
было ясно (оказалось потом, что я не ошибся): дом -- это большей или меньшей
длины относительно тонкая, сужающаяся кверху башня, и на башню, как на пику,
были "нанизаны" большие шары, два,  три, восемь шаров, каждый, казалось, чем
выше, был меньше в диаметре предыдущего.
     -- Дома? -- спросил папа у Карпия.
     -- Да, -- сказал он. -- Так просторнее в городе, не правда ли? Внизу...
как... парк. Так мы строим уже лет триста. Мы любим простор, аккуратность...
     -- А дома  с одним шаром? -- спросил  папа.  --  Я  вижу их  тоже много
вдали.
     -- Это личные дома. Или солидные конторы, фирмы.
     -- А политоры не очень древних родов имеют личные дома?
     --  О, почти нет,  редко, --  сказал, улыбаясь, Карпий. -- Они  живут в
домах, где несколько шаров.
     -- А политоры без рода, где они?
     -- Под землей. У нас под землей превосходные дома,  кондиционеры, улицы
-- вообще прекрасные города под землей. О!  Я вижу политоров, которые пришли
встречать вас. Толпы!!!
     -- Я думаю, вас бы у нас встречали тоже с большим волнением, если бы мы
захватили ваш корабль, --  вежливо сказал папа. Карпий рассмеялся. Непростая
штучка был этот Карпий, я думаю.
     -- Помашите политорам, -- сказал он и сам поднял руку.
     -- Еще далеко.
     --  Нас уже давно  снимают и передают в эфир камеры корабля.  Вы сейчас
прекрасно видны на большом наземном стереоэкране.
     Папа  поднял  руку  и помахал ею,  я тоже  стал махать,  а потом поднял
вверх, на уровень своего лица, Сириуса -- пусть видят. Карпий нажал какую-то
кнопку,  и  сразу же коридор  наполнился  ужасающим  "чириканьем",  голосами
огромной толпы.
     --  Что,  вы полагаете, будет первым делом, когда  мы сядем? -- спросил
папа.
     -- Ну, короткая встреча... в правительственном дворце.
     -- Серьезный диалог?
     -- Ну нет. Неофициальная встреча. Конференция -- позже.
     -- Два слова о вашем правительстве. Оно у вас одно?
     -- Да. Я понял, что на вашей планете их много, -- сказал Карпий, и папа
кивнул. -- Наше состоит из десяти человек. Во главе его... царь.
     -- Ца-арь?! -- сказал пана. -- Поищите еще какое-нибудь слово...
     -- Тогда -- Великий Премьер. Или...  я пытаюсь, чтобы  аппарат произнес
синхронный перевод звуков...  или  квистор. Господин Горгонерр. Или уль, уль
Горгонерр.
     Внезапно я почувствовал  малюсенький, очень мягкий  толчок -- мы  сели,
это было неожиданно, корабль был огромным.
     -- Прибыли! -- улыбаясь, сказал  Карпий и, обняв нас за  плечи, пока мы
были еще видны операторам с  космоплана,  развернул нас,  и  мы покатили  на
бегущей панели,  как  оказалось, уже  к  выходу.  По  дороге нам  встретился
улыбающийся Ол-ку.
     --  Это  вы   сажали  корабль?  --   спросил  папа.  Ол-ку  кивнул.  --
Превосходно!  --  сказал папа  и  пожал  Ол-ку руку.  (Позже оказалось,  что
политоры, здороваясь, кладут свою правую руку на левое плечо другого.)
     Двое  красавцев-политоров,  стоя  по  обеим  сторонам  выходного  люка,
распахнули его, и  Карпий, так  и обнимая  нас с папой  за плечи (Сириуса  я
держал на руках), вывел  нас  на просторную  площадку  высокой лестницы. Под
ногами у нас был ковер, который, струясь по лестнице, уходил по земле далеко
вперед,  где у  высокой решетки стояло  несколько  политоров,  которые,  как
только мы  начали спускаться  вниз (Карпий перестал нас обнимать), тронулись
нам навстречу, причем один из них шел явно впереди остальных; уль Горгонерр,
подумал я, ихний царь...
     Медленно мы сближались, а  толпа прямо ревела;  Сириус пару раз вякнул,
чуть задрожал, но вырываться не стал, успокоился.
     Наконец мы встретились, остановились. Горгонерр, седоватый, с  короткой
стрижкой,  в  белом  костюме,  очень  красивый,  сделал нам с папой глубокий
поклон (мы  -- чуть  менее глубокий), Карпий поднял высоко над головой руки,
сжатые вместе, уль Горгонерр сделал то же самое.
     --  Великий  Премьер!  -- сказал  Карпий. -- Позвольте доложить.  Полет
прошел  нормально.  Перед вами -- два инопланетянина,  они оказались рядом с
нами в космосе, наши языки чрезвычайно не схожи, контакты сигнализацией тоже
были  невозможны, и  мы  удачным  маневром приняли их,  как  гостей,  на наш
лайнер. Предоставляю  наших  гостей  в ваше распоряжение (снова  сжатые руки
вверх). Доложил капитан корабля Карпий.
     -- Благодарю вас, уль Карпий, -- быстро сказал "царь" Горгонерр, сделал
шаг нам навстречу, быстро, продолжая мягко  улыбаться, положил руку на плечо
папе, а потом и мне, вовсе не боясь Сириуса в  наморднике. -- Уль Горгонерр,
-- сказал он.
     -- Владимир, -- сказал папа. Я сказал:
     -- Дмитрий.
     Горгонерр  познакомил нас  с людьми  из своего окружения, и каждый клал
нам  руку  на  наше  левое  плечо;  как   отвечать,  мы  еще  не  знали,  но
догадывались, что руку протягивать не следует.
     Приглашающий  жест Горгонерра,  и  все  тронулись  к  выходу,  загремел
оркестр (музыку мне просто не передать! о-со-ба-я), откуда-то выскочили люди
с аппаратурой  --  нечто  похожее на  фотоаппараты, на  кино- и  телекамеры,
распахнулись  двери  первой  и  второй  решеток,  встречающие  нас  политоры
закричали на  нашем  языке не  поймешь что -- гром  голосов! -- и образовали
проход  для  нас. Мы шли  с  папой, кивая налево и направо,  Сириус вел себя
спокойно,  за  проемом второй  решетки  мы  увидели  множество  красно-белых
машинок на  воздушной подушке  (по ярко-желтым шлемам я предположил, что это
их  полиция,  что ли), тут же стояла большая на воздушной же подушке машина,
куда мы залезли  с  папой и Сириусом, следом Горгонерр и его шатия-братия, и
мы  тронулись  в  сопровождении окруживших  нас  полицейских,  и я  еще  раз
почувствовал себя очень как-то  странно, видя впереди себя разрезы на задней
стенке шлемов  полицейских, откуда сверкали их глаза, точнее глаз.  Не знаю,
как папу,  меня все  это ошеломило, и я только  потом, когда  мы  уже  мягко
"подплывали", вероятно, к дому правительства, увидел, что Карпия с нами нет,
в  машину  он и не садился, наверное,  мы  уже были в  совсем  иных, высших,
сферах, куда  он был, как  бы это  сказать, не  вхож, разве что  еще с борта
корабля, в полете, сообщил своему Горгонерру все, что можно было сообщить  о
нас и о Сириусе.


     Квистория  была одним всего большим  шаром на огромной игле, окруженной
очень высокой  ажурной металлической стеной, "проходная",  охрана и  прочее.
Главный  зал,  тоже  круглый,  был  без  окон,  с искусственным  освещением.
Огромный стол,  стаканы, какая-то  голубая  вода  в высоких  бутылках... Нас
усадили. Стоя, уль Горгонерр сказал:
     --  Я,  квистор  Политории,  и  в   моем  лице  вся  планета  Политория
приветствует  наших  гостей из космоса, представителей неизвестной нам, иной
цивилизации!  Полагаю,  что  я  потрясен  не  менее  других  политоров.  Мне
известно, что капитан Карпий сообщил вам о двух ближних планетах, с которыми
мы  поддерживаем  деловые  отношения, но эти  планеты,  в  отличие,  как мне
представляется, от вашей, очень далеки от понятия "цивилизация". Планеты эти
лишь много-много сотен лет своим  существованием дразнили  наше воображение.
Мы  всегда надеялись,  что  где-то  в  просторах  Галактики  есть  разумные,
высокоорганизованные существа. Несколько сотен  лет наши сигналы не получали
ответа, но вот -- вы здесь. И ваш облик, и ваш интерес к нам (сами вы о себе
рассказывали улю  Карпию  очень мало)  говорят  о  том,  как  мы  близки  и,
возможно, равны по уровню развития. Еще раз приветствую вас -- наших гостей!
Великие предположения материализовались, чудо свершилось. Вы -- тут!
     Мы не хотим сразу обременять вас сложным и  долгим  заседанием, поэтому
сообщу вам кратко и сжато о наших планах и надеждах и о ваших возможностях.
     Далее   шел   перечень:   уютный   особняк  для   нас,   стереовидение,
коммуникаторы связи (и прямой канал с ним лично), машина,  молодая  женщина,
которая  будет  нам готовить,  личный  гид  (младший,  член  правительства),
прогулки по  городу --  по земле и под  ней, любые магазины  и  любые товары
(бесплатно) --  большая  честь для фирм и  правительства. Нижайшая  просьба:
энное количество пресс-конференций, бесед и встреч, разумеется, и таких, где
будет  удовлетворяться наш  интерес к Политории.  К нашим услугам --  другие
города планеты, дикая природа (путешествия)...
     Квистор  Горгонерр улыбнулся, поклонился  нам и сел. Уже  сидя и сделав
глоток голубой воды, он добавил:
     -- Мы внимательно слушаем вас.
     -- Как вы полагаете, уль Горгонерр, как долго наше присутствие не будет
обременительным для вас? (Ну и речи, ну и оборотики включил мой папа. Такого
я от него не ожидал.)
     -- О! -- сказал  квистор. -- Вы -- гости! Вы можете быть с нами сколько
угодно. Год, два, всю жизнь! -- Улыбка.
     -- Знаете ли вы, квистор, что такое отпуск?
     -- Перерыв в работе для отдыха, не так ли?
     -- Верно. Мой  отпуск -- две недели.  Мы  летели  с сыном  отдохнуть на
какой-нибудь пустой планете, -- сказал папа.
     -- О, вы чудесно отдохнете, и уверен, что контакт с новой цивилизацией,
-- это не сравнимо с простым отдыхом.
     --  Конечно! -- воскликнул папа. -- Мы взволнованы...  это не передать,
но отпуск есть отпуск, у нас с этим строго.
     -- Да, я понимаю, но, наладь вы связь  со своей планетой, они не только
продлят вам отпуск, но, может, просто с  радостью  вменят вам в  обязанность
как  можно  дольше быть  уполномоченными  представителями  вашей планеты для
установления контактов с нами. Достаточно связаться с вашей планетой.
     "Внимание, папа!" -- чуть ли не тоном приказа подумал я, а вслух быстро
(пропади все пропадом, ведь я же ребенок) сказал:
     --  Уль  Горгонерр, а на Политории есть речки, озера?  Мы хотели  бы  с
папой половить рыбу.
     Папа не сделал  мне никакого замечания, квистор пошушукался со своими и
сказал, мило улыбаясь:
     -- Да, у  нас есть существа, живущие в воде,  -- не знаю,  рыбы ли это,
они  вкусные, но иногда ядовитые. Конечно,  вы  половите. Я слушаю вас,  уль
Владимир.
     --  С  таким  понятием  как  "отпуск"  у нас  очень строго.  Очень!  По
профессии я инженер, а вы, уль Горгонерр?
     -- Я -- философ, логик, математик и биолог.
     -- Отлично. Вы все легко поймете. Заметьте, я не тот человек на планете
Земля, который получил  высшую  подготовку как специалист по общению с иными
цивилизациями.
     -- Но велика ли разница? А вы -- уже здесь.
     -- Уль  квистор, -- опять встрял я, -- а  как  по-политорски называются
рыбы?
     -- Своих "рыб" мы называем "апеллы".
     Никто из присутствующих, и папа тоже, не прерывали меня, дитя малое, но
я не просто трепался, задавая эти вопросы, я и хотел, чтобы они-то  уж точно
считали меня дитем малым  и ничего  не знали  о  том,  что  я  тоже  кое-что
соображаю. Но  главное, я очень  надеялся, что папа в эти паузы, может быть,
определится  в своей позиции:  у меня  было ощущение,  что он не  знает, как
точно себя  вести. По-моему,  он не  знал, как  "преподнести" им Землю:  как
очень развитую планету (с огромными возможностями спасения нас), или мы куда
слабее  Политории (хотя мы  и  были, пожалуй,  слабее; пока казалось  именно
так).
     -- Я продолжу, уль Горгонерр. Если я не вернусь через десять дней, меня
уволят с работы и мне не на что будет жить.
     -- Уволят в такой уникальной ситуации?!!
     -- Увы -- да. Если, конечно, я вообще вернусь.
     -- То есть?! -- Сверхудивление. Глаза -- две плошки.
     -- Космос даже для вас пока еще во многом -- тайна. На Земле знают, что
я  ушел в космос не очень надолго, и если меня и сына  начнут искать  через,
скажем, полгода и --  теоретически  -- обнаружат нас  на  Политории, то я не
знаю  (учитывая срок  поисков),  как отнесутся к  этому земляне. Они  ни  на
секунду не подумают, что мы остались добровольно.
     -- Ну, всегда можно договориться. Объяснить.
     -- Но куда с  большими предварительными сложностями.  И еще: у вас есть
жена, уль Горгонерр?
     Все политоры как-то мягко заулыбались, и он тоже.
     -- Разумеется, -- сказал он. -- Я не чужд...
     -- Я полагаю, вы ее любите. А она вас.
     -- Конечно, мы любим друг друга.
     --  Тогда  представьте мое положение и еще  больше положение моей жены,
если я исчезаю с сыном и нас нет полгода.
     -- Это ужасно, -- сказал квистор. -- Но я и  предлагаю  вашу задержку с
предварительным вашим сообщением об этом на Землю.
     "Начинается, -- подумал я. -- Ну, папа, давай".
     --  Вы предлагаете связь с  Землей, но я  плохо  вас  понимаю. --  Папа
сделал  большую  паузу.  Погладил Сириуса.  Снял с  него  намордник и жестом
успокоил всех: кот был у  меня на  руках. --  Связь  с Землей? Вы, если я не
ошибаюсь,  говорили, что уже очень давно посылали свои сигналы во Вселенную.
Но мы за всю историю Земли не принимали никаких сигналов, даже неясных.
     Папина мысль была настолько простой, что она и без уточнений была  ясна
философу, логику и математику Горгонерру.
     -- Если же предположить, -- продолжал папа  мягко,  -- что такая  связь
возможна, то вы не только узнали бы наши координаты, но и сообщили свои. Вас
это не смущает, не пугает?
     -- Как видите, нет,  раз я  предложил подобное. -- Несколько  Горгонерр
все же был  смущен своим  предположением связи с Землей, которое  по  логике
выглядело простой болтовней. --  Мы давали свои сигналы, ничего не боясь. Мы
знали, что их примут разумные существа,  а если они  воинственны --  то  мы,
скажу кратко, абсолютно спокойны. Мы надежно защищены. К тому же теперь вы и
так знаете наше расположение во Вселенной.
     -- Каким образом мы это узнали?!
     -- Когда Карпий, не имея возможности договориться с вами...
     -- Но...
     -- Нет, он пробовал  -- вы почему-то ничего не слышали, да, вероятно, и
не поняли бы. Словом, когда он просто  взял вас,  как гостей, к себе на борт
-- вы  уже узнали  наши  координаты.  --  Уль  Горгонерр  несколько  победно
улыбнулся.
     -- Когда Карпий взял нас к себе на борт, мои  приборы показывали бывшее
до  этого наше направление полета, но  стоило  Карпию выйти на свой основной
курс,  наши приборы  почему-то  сбросили все  показания до  нуля,  вероятно,
таково влияние устройства вашего корабля. Мы не знаем ваших координат.
     -- Вы полагаете, -- сказал Горгонерр, -- что раз связи с Землей быть не
может, вы способны осчастливить нас своим пребыванием лишь дней на десять?
     -- К нашему огромному огорчению, да, -- мягко сказал папа, и, вероятно,
каждый  из  политоров  и  я  знали, что  это  всего лишь  заявление  смелого
человека, не более.
     --  Как вы  представляете  себе ваше возвращение?  --  вежливо  спросил
Горгонерр. ("Если мы не уничтожим ваш корабль", -- подумал я.)
     -- Здесь все ясно,  --  сказал папа,  -- отпадает, увы,  вариант нашего
ухода на нашем же корабле:  если  ваше топливо  подойдет нам, то  его  нужно
столько, что  на  наш корабль  его не поместить, корабль мал, а Земля  очень
далека.
     -- А второй вариант? -- спросил квистор.
     --  Единственный  возможный,  если  вы  будете  столь  любезны:  Карпий
"довозит" нас до той точки, где он нас "взял",  и выпускает на волю, тогда у
нас хватит и своего топлива.
     Наступила значительная пауза.
     -- Разумеется, -- добавил папа,  -- в момент расхождения наших кораблей
существует  возможность,  что обе стороны узнают координаты  друг друга, но,
как  я  понял, вы этого  не боитесь, мы  -- тоже. А  вы, с  ваших слов,  так
заинтересованы в контакте с нами ("О!" -- воскликнул квистор), что, пожалуй,
при прощании мы просто должны обменяться нашими координатами.
     -- Разумеется, --  сказал  Горгонерр  и добавил  грустно:  -- Если  вы,
конечно, настаиваете на отлете через десять дней. Папа сказал:
     --  Одна из самых сложных  вещей -- это разница наших психологии, точно
определить которую посложнее, чем  определить уровень цивилизаций и, скажем,
уровень военных возможностей, не так ли?
     -- О, естественно, уль Владимир!
     -- Поэтому я не уверен, поймете ли вы точно  то, что  я скажу вам. Если
бы я был  уверен,  что вы  настроены  против  нас воинственно  (Горгонерр  и
остальные дружно  замахали  руками, явно  протестуя), если бы, --  продолжал
папа, -- ваша  угроза  была  очевидной и  я  был  бы здесь  один, то  все бы
решалось просто: вы от меня ничего бы не узнали -- точка. Казалось бы, здесь
со мной маленький сын,  за которого я  отвечаю,  но вы тем  не менее от меня
ничего  не  узнаете тоже. Мы здесь будем  всего десять дней -- ну и  что? Мы
можем  установить посредник  в космосе -- спутник  связи -- и договориться о
визите любой  из сторон  в гости друг к  другу. Вот и все.  Есть  Земля -- и
поэтому у меня нет выбора.
     Опять  была  длинная  пауза  (несколько,  по-моему,  политоры  себя  ею
выдавали; или они, действительно, боялись  нашего нашествия, отпусти они нас
на волю?).
     -- Все это очень серьезно с ваших слов, уль Владимир, -- сказал наконец
Горгонерр.  -- Вы бы  хотели улететь, мы были бы счастливы задержать вас, но
вы очень тверды в своих намерениях, а мы...
     В этот момент  вдруг дико заорал Сириус, все вскочили, только Горгонерр
гордо остался сидеть, я успокоил Сириуса, надел на него намордник, политоры,
похоже, облегченно вздохнули и  снова сели, но было ясно, что первая встреча
окончена.
     Возле  выхода  из  садика  нас  ждала,  как  я  понял,  наша  машина  и
улыбающийся голубоглазый политор.
     --  Этого молодого  человека, младшего квистора нашего правительства  и
вашего постоянного гида, зовут Орик. -- Горгонерр сделал ударение на "и". --
Прошу к вашей машине.
     Мы распрощались с ним самым любезным образом, сели в машину. Орик занял
место за рулем, улыбнулся нам очень весело и открыто,  и наша машина мягко и
быстро поплыла над самой землей, а потом вдруг резко взмыла в воздух, и мы с
папой  увидели  и услышали  жутко  веселое  чириканье  Ори-ка: вероятно,  их
"плееры" смех "перевести" не могли никак. Мы с папой заулыбались: Орик  явно
был  веселым политором, и  что  нас  просто поразило, перегнулся  через свое
сиденье  (мы сидели сзади)  и погладил Сириуса, хотя  я  вновь  снял с  него
намордник.


     Парк "Тропики"  был  гордостью нашего спецгородка. Его  обнесли высокой
прозрачной стеной, чтобы он и снаружи был  виден,  и создали там тропический
климат. Естественно, все растения в парке  были тропические и субтропические
и  тропические же,  конечно,  звери.  Мы этот парк обожали,  особенно зимой:
снимешь пальто и зимние сапожки в раздевалке парка, кроссовочки на ноги -- и
гуляй себе по жарище в одних шортах и бобочке.
     Глубоко вздохнув, я вспомнил, что именно в "Тропиках" я впервые в жизни
поцеловался с Наткой.
     Я думал  об  этом,  сидя с  папой в нашей летящей  машине  и  глядя  на
улыбающийся на затылке глаз Орика, наверное, потому, что высоченные  деревья
под нами  были  явно  тропические,  разве  что  цвета  непривычного:  листья
красные, фиолетовые, ядовито-светло-зеленые,  даже  белые. Орик "вез" нас  в
наш  дом,  он явно  просто пока катал кругами;  я  догадался, что кружит  он
именно в центре Тарнфила, по  плавным поворотам и потому еще, что все здания
состояли из одного шара и принадлежали политорам знатных родов.
     -- А знаете, -- сказал  Орик, -- почему я так лихо взмыл вверх, хотя вы
были не пристегнуты ремнями? Ощути я  в  сотую долю секунды хоть на  чуточку
лишний угол  взлета -- мгновенное нажатие вот этой вот кнопки -- и сразу  же
машина закрывается прозрачным куполом, -- видите щели по всей длине борта?
     -- А ну-ка, -- сказал ему папа. -- Разочек для интереса.
     Полсекунды не прошло  -- и  мы оказались  под куполом.  Потом  Орик его
убрал. Было  очень  тепло,  но не жарко, и я спросил  у  Орика, как же  так,
климат  тропический,  а  дикой  жары нет, и он  объяснил, что  летом  у  них
обязательно проходят недельные  полосы умеренного тепла -- таково влияние их
центрального моря.
     -- А оно далеко? -- спросил я.
     --  На такой машинке, как эта, часа два лета. А ее предельная  скорость
четыреста километров в час.
     -- Красивое море? -- спросил папа.
     -- О  да, --  сказал  Орик.  --  Чудесные  пляжи, другая,  очень пышная
растительность, скалы, скал очень много.
     -- Туда можно будет сгонять? -- спросил я.
     -- Пожалуй,  --  несколько  неуверенно сказал  Орик, но  тут  же  бодро
добавил: -- Поднатужимся -- и махнем.
     --  Это в тех скалах,  --  голос папы вдруг  сделался вкрадчивым,  -- и
живут моро, ваши дикие племена?
     -- Да, в основном, там, -- сказал Орик.
     -- Они опасны?
     --  По  ситуации,  -- сказал  Орик.  --  Они  принимают у  себя  только
некоторых  политоров  для  обмена  разных  своих штучек на кой-какую  еду  и
оружие. Цивилизацию не любят.
     -- А лично вас, Орик, простите, уль Орик, они принимают?
     --  Да,  -- сказал, улыбаясь, Орик. -- Зовите  меня  просто Орик, я  не
обижусь, хоть я и младший квистор в правительстве.
     Я спросил у него, как это он сумел бы в малую долю секунды определить и
лишний угол наклона машины, и нажать нужную кнопку, чтобы мы не вывалились.
     -- Тренаж, -- сказал он. -- Я спортсмен.
     -- А какой вид спорта? -- спросил я.
     -- Игра в мяч, метание копья, планирование, бой кулаками...
     -- Кстати, расскажите потом  о  планировании, жена одного политора учит
детей планированью, -- сказал папа. -- Ясно ведь,  что это не планирование в
промышленности.
     -- Конечно, -- сказал Орик.
     -- А  я про копья  не понял, --  сказал я. -- Как это делается? Как  их
бросают? В цель? В мишень?
     --  Нет.  Копья  типа  старинных,  как у  моро,  но с мягким  резиновым
наконечником. Противников двое, расстояние -- двадцать пять  метров, бросают
по  очереди друг в  друга, у каждого  маска,  нагрудник и  щитки на ногах из
легких  металлов.  Попадание  в противника  -- один  балл.  Но  он  может  и
увернуться.  Или поймает копье, но это уже суперкласс, три  балла, некоторые
научились посылать копье со скоростью километр в секунду.
     -- А какой у вас класс, Орик? -- спросил я.
     -- Суперкласс, -- смущенно сказал он.
     Вокруг одного из домов для родовитых он сделал круг (кто-то помахал ему
из окна).
     -- Это мой домик, -- сказал он  без всякой гордости и напыщенности.  --
Мы почти соседи с вами.
     -- Послушайте, Орик, -- сказал вдруг папа. -- Несколько нелепый вопрос:
а почему именно вас сделали нашим гидом?
     -- Гидом?  -- переспросил Орик. -- И сторожем! --  Он расхохотался.  --
Во-первых, я в правительстве  единственный специалист по вопросам энергетики
и  техники и,  пока я с вами, могу кое-что узнать о Земле, узнать  и понять.
Во-вторых  (поскольку  ваши  аппаратики  только  переводят,  но  ничего   не
записывают;  машину  эту  я,  кстати,  проверил  на  этот  счет   --  ничего
записывающего нет),  не  скрою от вас,  что внутри  правительства  Политории
существует оппозиция, и я в нее вхожу. Если я свои обязанности гида  выполню
хорошо,  ничего особенного в этом не  будет, а вот если плохо -- это минус и
мне, и оппозиции.
     -- Минус вам? -- улыбаясь,  спросил папа. --  Горгонерр получит голосов
больше, чем вы?
     -- Нет, я не главная фигура в нашей оппозиции.
     Они  помолчали, глаз Орика на затылке улыбался; не знаю,  может, я  это
выдумал, но Орик, кажется,  был  доволен  тем, как тактично папа не стал его
расспрашивать об оппозиции. Наоборот, после паузы папа спросил:
     -- Что же это за планирование за такое?
     -- О, это  вещь! --  сказал  Орик. --  Вы  прыгаете с вышки,  нажимаете
кнопку, срабатывают пружины  в обе  стороны,  и  из  трубы у вас  за  спиной
вылетают  длинные хлысты, растягивая  при этом ткань очень  туго и ровно, --
получается длинный треугольник  с точками на концах хлыстов и  в вашем поясе
-- пара длиннющих крыльев. И вы планируете, летите.
     --  У нас есть похожее! --  почему-то радостно заорал я. -- Орик! У нас
это называется дельтаплан. Только выглядит иначе.
     --  Планировать  --  это колоссально. На  дальность полета,  полеты  по
кругу, акробатика.
     -- Ой, попробовать бы, -- сказал я, вздохнув.
     -- Без учебы? -- сказал Орик. -- Это опасно, Митя.
     -- Приятно: вы сразу запомнили наши имена, -- сказал папа.
     -- А вы запомните  еще  одно имя: Пилли. Это  молодая  женщина, которая
будет убирать ваш дом и готовить вам пищу.
     --  И будет нашей...  прислугой? -- Это  уже спросил папа. --  Странно.
Очень странно. Мы к этому не привыкли.
     -- О, что вы, если это делает не мужчина, как было на корабле Карпия, а
женщина,  то  это  для  вас большая  честь,  так  как  искусство  готовить у
политоров -- это культ. И если этому учат специально, а  Пилли  училась,  то
это могли позволить только женщинам древнего рода. Это высокое искусство.
     -- А  вы знаете, Орик,  почему ваш род  древний? Что такое совершил ваш
предок? Или он был богат? -- спросил папа.
     -- Мы  уже подлетели, -- сказал Орик. -- Во-он ваш дом. Мой предок? Это
очень  смешная  история,  которая  произошла много сотен лет  назад, еще  до
начала цивилизации. У нас тогда водились, да и  сейчас водятся, ну, такие...
свиньи... кабаны... у них над рылом  длинный, очень  твердый и  очень острый
клык. Однажды мой  предок удирал  от  такого  вот кабана. Он никогда не умел
(так записано в книгах) быстро бегать, но  тут он летел, как копье, а  кабан
--  за ним. Но оказалось, что  мой предок не только быстро бежал, но и очень
быстро думал, чего за ним никто  никогда не замечал. Как копье он ворвался в
поселение врагов, резко упал, вскочил и умчался обратно. А кабан всадил свой
острый клык прямо  в  пузо вождя врагов.  Это был колоссальный расчет, вроде
точнейшей посадки корабля на незнакомой  планете. За этот номер, кстати,  он
тоже был избран вождем. Вот я из каких.
     Насмеялись мы вволю.
     --  Вы  не  заметили,  заболтавшись со мной, что мы  уже сделали четыре
облета вашего дома, и я видел,  как  четырежды Пилли  махала нам из  окна --
пора  обедать,  летим.  Я  не  обижусь, кстати,  если  вы,  оставшись  одни,
подумаете: отличный парень, этот Орик, а вдруг это не случайно, вдруг такого
к нам и должны были приставить -- гида-сторожа-раэведчика. С таким, как  он,
вполне  можно подружиться -- и  рассказать ему  больше, чем  следует.  Я  не
обижусь: так вы и обязаны  думать,  судя по вашей беседе с Горгонерром. Все.
Обедать!
     Мы молчали. Машина плавно и мягко пошла на посадку над высокой решеткой
вокруг нашего дома прямо к плавательному бассейну. Мы сели, и папа сказал:
     -- Так ли, этак ли, Орик, но вы обронили одну фразу, -- вы сказали, что
записывающих  устройств  в нашей машине вы  не обнаружили.  Допустим, я  вам
верю,  и  поэтому прямо спрашиваю: могут ли быть подслушивающие устройства в
доме?
     --  Допускаю,  -- сказал  Орик. --  Я  внимательно осмотрю  его и, если
обнаружу их, то тут же прихлопну.
     --  Но постойте!  -- воскликнул  папа.  -- Это  же,  это  же...  Мы  же
инопланетяне, мало ли что... Горгонерр...
     -- Я  вас понял,  -- сказал Орик.  --  Если  Горгонерр  узнает,  что  я
вытворил такое, будет крупный разговор, но у меня  есть аргумент: я, по сути
своей, не подслушиватель. Если я должен глубоко узнать вас, проникнуть в вас
на  благо  Политории,  то я  предпочитаю сделать это с помощью своего ума  и
интуиции.
     -- Вы смелый... политор, -- сказал папа.
     --  А  иначе какой смысл жить?  --  сказал Орик,  но  просто, вовсе  не
возвышенно.
     -- Да, -- сказал папа, -- конечно, мы  с Митей вольны  думать о вас как
угодно (это вы сами заметили и даже предложили нам), но мне бы  не хотелось,
чтобы Горгонерр сменил нам гида.
     -- Я постараюсь, -- улыбаясь, сказал Орик,  и в этот момент дверь внизу
башни-пики открылась, и  из нее вышла и  подошла к нам очень молодая женщина
такой невозможной красоты, что  я задохнулся.  Как нежное облако... нет-нет,
не то...
     Она сказала, и меня качнуло, я ахнул. Она сказала:
     -- Владимир, Митя, Орик! В  чем  дело?! Распустились! Сколько времени я
должна ждать вас?! Ни  капельки  такта! Кстати,  меня  зовут Пилли. -- И она
поклонилась мне и папе. Если бы не этот ее поклон,  я бы почувствовал, будто
мы на Земле.
     -- Привет, Пилли, -- сказал я. -- Пошли, я голоден, как черт.


     Минуты  три Орик простоял на  коленях перед Пилли,  умоляя  ее простить
его:  он  не  может обедать  с нами,  он  занят. Пилли  потрясающе разыграла
оскорбленность и  в конце концов простила его. Нам он сказал, что  до вечера
мы можем делать что угодно -- спать, гулять по  городу, на всякий случай вот
номер его аппарата, вот  два микроаппаратика --  звонить из любой точки, где
бы  мы ни находились, вот номер аппарата Пилли,  сам  он появится вечером, а
Пилли, покормив нас, уйдет или побудет с нами, если мы этого захотим.
     Честно говоря, я не  помню точно, что  именно мы ели. Супа  не было, но
второе -- какое-то мясо, овощи, много соуса -- напоминало густой суп; всякие
непонятные травки,  кубики, сладости  и  напитки  -- все  было фантастически
вкусным.
     -- Мы очень просим вас, -- сказал папа. -- После обеда побудьте с нами,
Пилли. Вам не трудно?
     --  О!  Я с  восторгом!  --  воскликнула она и добавила: --  Орик  ищет
сейчас, нет ли в доме подслушивающих устройств.
     --  Колоссально! --  сказал  я.  --  Ну а  даже,  если  они  есть,  эти
устройства, во-первых, когда у нас гости -- ведь не заговоры же мы затеваем?
А когда мы с папой вдвоем, мы просто снимаем с себя аппаратуру с  присосками
и говорим, что хотим.
     --  Ага, -- сказала, улыбаясь, Пилли, -- они запишут  ваш язык, а потом
прослушают, надев  на себя такую же, как у вас,  аппаратуру, то есть получат
перевод.
     --  Балда! -- воскликнул я и  хлопнул себя по лбу, а Пилли рассмеялась.
Чириканье, да? Вполне. Но у нее -- нежнейшее.
     -- А этот наш разговор, -- сказал папа, -- вполне заговорщицкий, не так
ли, Пилли?
     --  О да! Но  здесь,  в  столовой,  записывающих  устройств  нет  --  я
проверила еще до вашего приезда.
     Папа развел руками. А я млел: фея-разведчица!
     --  Знаете, Пилли, --  сказал он. -- Что-то я плохо понимаю: Орик и вы,
допуская  слежку за нами вашего правительства, не скрываете этого от нас. Вы
же нас совсем не знаете! Может быть. Земля настроена агрессивно.
     --  Да?! -- сказала  Пилли.  -- Каким это образом? Ваш корабль был  уже
изучен,  когда  он  был на борту Карпия.  На  такой вашей штуке до  нас и не
долететь. Во-вторых,  вы,  скорее, просто пленники. И еще есть ощущение, что
Земля не агрессивна.
     --  Да,  это так, --  сказал папа.  -- Но  вы-то откуда об этом знаете?
Земля -- это масса государств, масса правительств, а вы делаете вывод, глядя
на нас, всего лишь двоих землян.
     -- Политории важно понять, воинственны вы или нет и какой у вас уровень
техники, в том числе -- военной. Если он ниже нашего,  нам бояться нечего. А
похоже -- так оно и есть.
     -- Но если это и так -- нам-то есть чего бояться?
     -- Не могу сказать  ничего определенного, -- ответила Пилли, -- догадки
-- не в счет, а знания мои ограниченны. Сфера политики -- тем более такой --
скрыта в глубинах самой этой сферы.  Мне  туда входа нет, хотя я и  физик по
профессии.
     -- Вы ходите на работу, Пилли? -- спросил я. -- Фи-изик?!
     -- Нет, --  она улыбнулась.  -- Я закончила "Сверхособую  школу Хозяйки
Дома" и Высший Технициум, как физик. Если я не склонна  ходить на работу, но
тем не менее  хочу получать... деньги (я только сейчас сообразил, что Сириус
хоть и без поводка,  но в  ошейнике и наморднике,  и снял их),  я могу  и не
ходить, но обязана  раз в два года  представлять Высшему Техническому Совету
какой-либо научный труд, а они его оценивают. Дома у меня лаборатория.
     Вошел Орик и сказал, что "слушалок" нет.
     --  Что же, -- сказал папа. --  Горгонерр  не успел или  не захотел это
сделать?
     -- Пока нет окончательного  представления об  уровне вашей цивилизации,
нет и уверенности, что вы  и сами эти  штуки не обнаружили бы, а случись это
-- полный провал в попытке установить контакт. Горгонерр не так глуп.
     И,  быстро попрощавшись, Орик умчался, сказав,  что двери внизу башни и
двери квартиры  закрываются сами, а открывают их  просто прикосновением этих
вот двух пластинок -- желтой и красной, и отдал их нам.
     -- Спасибо, Пилли, что вы остались посидеть с нами, -- сказал папа, и в
этот момент Сириус, пришедший в  себя после  ошейника и намордника, вякнул и
запрыгнул на колени  Пилли. Самовнушение поразительно:  мы с папой выдумали,
что у него ядовитые зубы, -- мы же и  вскочили в испуге. Но Пилли улыбнулась
и стала гладить кота.
     --  Кольво,  кольво, славный, --  повторяла она. -- Хороший кольво. Как
его  зовут?  Сириус?  Странно.  Очень  похож на наших кольво.  Вы от нас так
далеко, а кольво -- одинаковые, да и политоры вполне похожи на вас... Похожа
я на женщину Земли?
     Папа, улыбаясь, кивнул, а я сказал:
     -- Очень! Очень! И  у  наших  --  тоже сзади  нет  глаза,  Пилли!  (Она
рассмеялась.) И еще -- вы очень, невозможно красивая!
     -- Спасибо! -- сказала она. --  Наш интерес друг  к другу был  бы более
высок, если бы вы и мы были так же разумны, но кто-то из нас имел, например,
облик... слизняка со щупальцами.
     -- Конечно, --  сказал папа.  -- Вы открыли две планеты...  Кстати, это
тоже снижает реакцию на нас...
     --  Очень-очень частично, -- сказала Пилли. -- Мы именно открыли их. Не
более. Они -- полудикари.  Аппаратики -- для связи с ними, чтобы не учить их
язык.
     -- Вы с ними общаетесь. Зачем?
     -- Мы берем у них металлы, сырье для топлива. В обмен.
     -- Я не спрашиваю, на что, -- сказал папа.
     -- Спасибо. Ничего особенного мы  им  не даем. -- Это она  сказала чуть
грустно, -- Я почему-то ни на секунду не испугалась Сириуса.
     -- Он разбирается в политорках, -- сказал я.
     -- Наверное, люди изучали  языки друг друга или изучали  какой-то один,
наиболее удобный для всех.
     -- Похоже, -- сказал папа, -- но не совсем.
     -- Прошу вас, оторвите от себя присоски и поговорите.
     Мы исполнили ее просьбу и, глупо  поглядев друг на друга,  поговорили о
том,  что  Пилли  --  это  какое-то  совершенство,  судя  по  ее отношению к
ядовитому Сириусу. Затем Пилли сделала нам знак замолчать и заговорила сама.
Потом, опять жестом, попросила нас вернуть присоски на свои места.
     -- Ваш язык -- это что-то чудовищное, чуждое, страшное, -- сказала она.
-- И полагаю, что наш для вас...
     --  Да,  тоже  полная дикость, --  сказал  папа. --  Не  язык,  а набор
технических звуков  разных частот плюс голоса, точнее, звуки каких-то птиц с
металлическим оттенком.
     -- У политоров, в отличие от вас, очень сильно выпирает грудная клетка,
может,  отсюда и разница  голосовых  аппаратов. У  наших  женщин  тоже,  но,
по-моему, это менее заметно и уж внешне никак нам не вредит. Да? Ведь верно?
     -- Угу, -- сказал папа смущенно.
     --  Теперь вывод, -- продолжала Пилли,  не переставая гладить Сириуса и
бесстрашно запихивая ему в рот кусок какой-то еды; он отбивался от нее всеми
четырьмя  лапами, но ел. -- Вывод. Вы на Земле обошлись без машинно-языковой
связи. Мне почему-то кажется, что вы, конечно, могли бы ее создать для себя.
Это  наверняка была  бы  машина огромных размеров, в  память которой были бы
заложены все слова всех языков и многочисленные каналы связи внутри. Скажем,
кто-то  нажимает  кнопку  своего  языка,  а  другой   --  своего,  и   можно
разговаривать. Фу, как нудно и  долго я  рассуждаю. Но маленький  аппаратик,
вроде нашего, вы бы создать не могли и не создали. Для меня, например, этого
достаточно для оценки уровня вашей техники вообще.
     -- Да, не создали, -- сказал папа. -- Но почему не могли бы?
     -- Я уже говорила, ваш корабль был тщательно изучен.
     -- Ну, наш-то -- это почти игрушка. Есть и похлеще.
     -- Я догадалась, но дело не в размерах, а в принципах решения. Уверена,
что ваши корабли не развивают нашей скорости и не могут уходить в космос так
далеко.
     -- Пилли, ну почему вы  так думаете? -- спросил я даже как-то обиженно.
-- А вдруг и создадим аппаратик.
     --  Наш  аппаратик слушает  и ваш голос, и ваше тело  одновременно,  он
улавливает  не  только звук,  но  и  ваши  подсознательные, не говоря уже  о
сознательных, представления  о  вашем  слове  и  его  значении,  он  как  бы
отгадывает суть слова. Не кусайся,  Сириус! -- Потом нам: -- Не вскакивайте,
уже известно, что  ваш кольво не выпускает яд, если вы этого не хотите, а вы
этого не хотите, потому что хорошо ко мне относитесь... Ни один  ваш корабль
не дотянет до  нас. А если он с полпути пошлет ракету, хоть тысячу штук,  мы
это легко уловим  и  ракеты уничтожим. Нет, не перехватчиками, это вчерашний
день, их взорвут  звуковые  сигналы с Политории,  они  могут  взорвать  ваши
ракеты даже пока они на борту ваших кораблей.
     Странное  дело,  мы с  папой  молча  слушали ее,  верили  ей, это  было
грустно, не то даже слово, но у нас не  было и тени ощущения, что Пилли  нас
запугивает.  Просто это был разговор о положении  вещей. А с другой стороны,
мы  почему-то промолчали, когда она касалась зубов  Сириуса и не боялась их,
веря,  что  мы управляем  им.  Мы молчали, не  открывая  ей  правды, что наш
"кольво" безвреден, как одуванчик.
     --  Знаете,  Пилли, -- помолчав, сказал папа,  -- какие ощущения у меня
возникают? За очень малое  время, только на  основании разговора с вами и не
очень откровенного  разговора с Горгонерром, я  понял, ощутил, что Политория
чем-то больна. Это дух военной болезни. Может, и не болезни агрессии, может,
это страх, способный породить агрессию, -- но это так.
     Пилли задумчиво и грустно кивнула, как бы соглашаясь.
     --  Проблема Горгонерра относительно вас, вернее, Земли, только отчасти
связана с импульсом войны. Проблема в другом, я думаю. Но об этом позже. Вам
нужно  присмотреться не  только ко  мне, но и к Политории.  А пока я  улетаю
домой.
     -- На чем? -- Я удивился.
     --  Моя машина стоит  за колонной дома, с другой  стороны.  Папа встал,
подошел к  ней, и сказав "огромное спасибо, Пилли", нагнулся, взял ее ладонь
и поцеловал.
     -- У вас это так делается? -- мягко и очень тихо сказала она.
     -- Да, некоторые так делают, хотя это глубокая старина.
     --  Трижды в  день я  буду вашей... нянькой,  готовить и  прочее.  Сами
ничего не  делайте,  захотите перекусить  --  я покажу,  где  еда.  Гуляйте,
летайте, спускайтесь в нижний  город -- ничего  не бойтесь, народ хочет  вас
видеть.  Вы   правы,  у   нас  очень  сложное   общество,  очень!   --   Она
многозначительно взглянула на папу. -- Сложное государство.
     Я, забрав с собой обе пластинки -- желтенькую  и красненькую, спустился
с Пилли вниз, к  ее машине. Она  показала мне,  как ею управлять, я  кивнул,
быстро,  одним  прыжком  перемахнул   через   борт  машины  и  плюхнулся   в
водительское  кресло;  ни слова  не  сказав,  Пилли  устроилась  рядом,  и я
взлетел. Полетав  совсем  чуть-чуть вокруг дома, я сделал знак  Пилли надеть
ремни, ничего не спрашивая, она их надела,  и я, взмыв вверх с одновременным
нажатием кнопки, выбрасывающей прозрачный верх машины, сделал акробатическую
петлю, ринулся вниз, сбросил скорость, убрал верх и плавно сел.
     -- Это... оч-чень... -- сказала Пилли.  положив  на секунду руку мне на
голову.
     --  Привет,  Пилли, --  сказал  я,  перемахивая через  борт  машины. --
Кстати, Пилли, вы замужем, у вас есть муж?
     Она засмеялась:
     -- Еще  нет. Да и  торопиться  пока  рано, мне всего  сорок лет,  я еще
малышка. Мы, политоры, живем до двухсот лет.
     Она помахала мне рукой и резко взмыла в воздух. Ошеломленный, я пошел к
входным дверям в колонну-иглу, доставая из кармана пластиночки-ключи.


     Мы  с папой остались одни.  Определенно -- какие-то ошалелые, настолько
перенапряженные, что тянуло в  сон, и в  то  же время  это напряжение мешало
уснуть.  Да  и  какие могут  быть  разговоры: сутки назад,  даже  меньше, мы
скользили в космосе, вполне счастливые,  в ожидании чудесной пустой планетки
и  классной рыбалки; мы и не думали  об этой  вечной, теоретически возможной
сказке -- иная цивилизация,  а тут на тебе, сорок восемь  часов не прошло, а
мы как раз  и есть внутри  этой цивилизации, да  плюс ко всему в ситуации --
хуже не придумаешь. Особенно меня поражало,  что  событий  (кроме  главного)
пока никаких, а темп внутри -- бешеный.
     Побродили  по  квартире, уже зная,  что она трехэтажная и за  пределами
каждого этажа идет снаружи шара замкнутый балкон: выходи и любуйся видом.
     На третьем  этаже --  комнаты, комнатки, огромные мягкие диваны, ковры,
низкие  столики,  чуть  в  стороне  от  центральной  точки  холла к середине
сферического  потолка   вела,  упираясь  в  него,  лесенка.  Папа,  поглядев
внимательно вверх,  сказал: "Там дверь, люк".  Мы поднялись наверх, к  этому
люку,  я приложил к нему  желтую пластинку -- ноль эффекта, потом красную --
люк открылся. Мы сделали шаг вверх, здесь горел светильник, освещая лифт. Он
был  небольшим,  в  отличие от главного, внизу, и даже тесным.  В лифте была
всего  одна  кнопка, я  нажал ее -- и мы на приличной скорости дунули вверх,
пока не остановились. Пространство вокруг лифта было незначительным, но  все
же не таким, как можно было ожидать, и тут я догадался и вспомнил, что когда
мы  с Ориком летали, мне  показалось, что почти у  самого верха башни-стрелы
заметно  утолщение. Да,  это был небольшой шарик, метра три не доходивший до
острия иглы, внутреннее его помещение было пустым вокруг шахты  лифта,  но с
полом, а наружное -- просто небольшая открытая галерея вокруг шпиля, балкон,
не очень широкий и с  высокими перилами. Отсюда Тарнфил был виден достаточно
хорошо.  В  относительной  близи  только  дом  правительства  был  огромным,
остальные  дома  были  вроде нашего  --  с  одним шаром,  ну,  так  сказать,
отдельный личный дом для политоров древнего рода,  "для аристократии". А уже
дальше от нас в разные стороны  торчали дома с несколькими шарами, вероятно,
конторы, офисы, их технициумы, наверное, какие-нибудь общества, лаборатории,
полиция и, конечно, просто жилые дома,  но  уже  для политоров менее древних
родов,  как  Ол-ку,  например:  вход  один, но квартир --  много.  Отсюда, с
высоты, Тарнфил был  очень  понятен.  Дома и природа -- больше ничего, очень
мудро  и красиво,  разве  что мало кому это  досталось:  весь город был  под
землей, я думаю, и заводы  там, фабрики  тоже были  под землей, разве что на
окраинах,  с отдельными шахтами входа.  Конечно,  "аристократы" не  дошли до
того, чтобы жители подземного Тарнфила вовсе не выходили  наружу, на свежий,
так сказать, воздух: сверху хорошо были видны лестницы выходов из-под земли,
там, под  землю и наружу, "тек"  народ.  Конечно,  никаких особенных  дорог,
асфальта и  прочего, раз машины  на  воздушных  подушках,  не  было. То есть
дороги были, но скорее --  дорожки, не очень широкие и не всегда прямые, как
в парке, посыпанные, вероятно, песком  красным. Поблескивали сверху какие-то
пруды, прудики с розоватой водой  и бассейны для плавания возле каждого дома
-- уже с  голубовато-зеленой... И вдруг... вдруг...  мы с папой одновременно
увидели  вдалеке  множество  черных  птиц,  что  ли, но  каких-то  странных,
длинных, и тут папа схватил меня за руку, а другой  показал вверх: оттуда на
нас стремительно планировала  эта самая птица, все ближе, ближе... и,  когда
она  была  уже метрах в пяти от нас, мы увидели, что  это  человек, политор,
весь в  черном  обтягивающем трико  и с черными же  крыльями.  Через секунду
этот... не знаю как сказать... человек-птица уже сидел, улыбаясь, на перилах
нашего балкона и смотрел на нас.
     --  Жители  Политории  и  Тарнфила  приветствуют  вас!  --  сказал  он,
продолжая улыбаться. -- А я после работы рискнул, забрался  как можно выше в
небо и скользнул вниз, чтобы меньше было шансов, что меня заметят, я уверен,
нам, геллам, появляться здесь у вас категорически запрещено.
     Папа протянул ему руку, и политор легко соскользнул на пол балкона.
     -- Спустимся на лифте вниз, -- сказал папа. --  Там никого нет, мы одни
дома до семи. (Я видел, он был потрясен.)
     --  О,  спасибо,  -- сказал политор, -- а  там  уже стемнеет,  я  улечу
незамеченным.
     -- Вы голодны? -- спросил папа дрожащим каким-то голосом.
     -- О, вы ни о чем не беспокойтесь. Просто все с ума посходили, вы же...
в миллионах  километрах  от нас...  это же... И огромная просьба, если будет
сигнал видеотелефона, не нажимайте  ответную кнопку сразу, ладно?  Сначала я
выйду.
     -- Хорошо, конечно, -- сказал папа. --  Садитесь, я -- Владимир, это --
Митя, мой сын. А вы... послушайте, ведь это же не планирование, нет? -- И он
показал на черные, легшие складками крылья политора. Тот рассмеялся.
     -- Ничего общего. Мы -- геллы, то есть я -- гелл.
     -- Нам не сказали, что вы... летаете.
     -- Конечно, летаем. Меня зовут Латор, верно, смешно?
     -- Почему?
     -- Как высокородного. Никакой черточки в имени нет. Просто Латор.
     Как-то уж так  вышло, что имена у  нас, как у высокородных.  Ой! --  Он
стал боязливо  оглядывать комнату, а я сидел, открыв рот,  как  будто ору на
весь лес.
     -- Нет, никаких устройств нет, -- сказал папа.
     --  Это  хорошо. И  пожалуйста, никому  не  говорите,  что  я прилетал.
Так-то, встреться  мы  в  городе,  мы вполне  имели бы право поговорить,  но
являться... Что вы на меня так смотрите?
     -- Я... ничего не понимаю. С крыльями!!!
     -- Разве у вас на Земле нет летающих землян?
     -- Нет, -- сказал папа. -- Кстати, а у вас есть третий глаз?
     -- Нет. Глаза нет. Это только у нелетающих, но у их женщин тоже нет.
     -- Я ничего не понимаю. Откуда вы вообще взялись, такие?
     Латор сказал:
     -- Все женщины и  мужчины  геллы очень  добродушны, веселы,  терпеливы,
очень сильные, сильнее  нелетающих,  и, пожалуй,  добрые  -- потом я объясню
почему. Не знаю уж, от кого в  древние времена на Политории произошли птицы,
но все политоры произошли от птиц...
     -- М-можно я потрогаю ваше... крыло? -- тихо спросил я.
     -- Конечно, -- сказал Латор. -- И саму руку тоже.
     Крыло было мягким, а мускулы руки -- камень. Просто камень.
     -- Эти  птицы,  -- продолжал он, --  имели высокие ноги и  тело держали
вертикально. Это помогло развитию языкового аппарата. Шли тысячелетия, и, по
непонятным причинам, часть политоров, тяготеющая больше к земле, развивалась
самостоятельно, отказавшись от  полетов, а мы, геллы, как-то тяготели больше
к полетам, так что развились в особый вид. В древние времена (так записано в
книгах) мы,  уже будучи разумными, жили от наземных политоров отдельно, даже
далеко друг от друга, но враждовали,  -- правда, по их  вине. Похоже, они не
могли нам простить, что мы и ходить умеем, и летать. О! Внимание!
     Мы тоже услышали звонок видеотелефона. Латор, легко вскочив, скрылся за
дверью, папа потыкал кнопки, экран засветился -- это был Горгонерр.
     -- Долгой жизни, уль Владимир и уль Митя!
     -- Долгой жизни, уль Горгонерр, -- сказал папа.
     -- Как проходит время? Не скучно?
     -- О нет, что  вы! Мы, я  бы сказал, переполнены впечатлениями. Орик  и
Пилли отличные рассказчики и очень милые...
     -- Я рад, -- сказал Горгонерр. -- Я уже звонил вам.
     -- Простите,  я  был  в  ванной,  а  сын  возился  с  машиной.  Мы  так
перенасыщены, что вряд ли сегодня выберемся в город, хотя...
     --  Ходите,  гуляйте, вы  абсолютно  свободны,  разве что без Орика вас
будут окружать толпы. Кстати, как насчет встречи с нашими учеными завтра.
     -- Можно ли это обсудить утром? Мы надеемся хорошо выспаться.
     -- О, как вам будет угодно. Когда вам позвонить?
     -- В девять вас устроит?
     -- Вполне. Отдыхайте. Долгой жизни!
     Латор  влетел в комнату, не  буквально,  конечно, просто  вошел легко и
быстро.
     -- Латор, -- сказал  папа. --  Все это уму непостижимо,  понятно -- как
сказка,  не более. Как же  так получилось, например, что нелетающие политоры
имеют сзади глаз, третий, а вы -- нет?
     -- Есть  гипотеза,  что  мы, геллы, много летая, все время  подставляли
глаз солнцу, естественно, жмурились, закрывали  его, и он постепенно утратил
свои функции... исчез, отпал.
     -- Вы ученый, Латор? -- спросил папа. Латор долго и весело хохотал.
     --  Сейчас вы  узнаете,  кто я  и  кто мы. Да-а,  вы  меня  рассмешили!
Сказать, что  я ученый, это то  же самое, что сказать, что у  политорок  нет
сзади глаза  потому, что они тысячелетиями  обожали загорать и  он "отпал" у
них,  как у нас.  Кстати, то, что  у  них нет  глаза,  -- загадка для  наших
медиков.
     Откуда-то возник зевающий Сириус.
     -- О, кольво, -- сказал Латор. -- Вы не боитесь их? Геллы не боятся, мы
их быстрее.
     -- Это наш кольво, -- сказал папа,  -- с Земли. Даже не спросив, ядовит
ли он, Латор продолжал:
     -- Мы, геллы, ушли от вражды и  жили далеко, в тех же почти местах, где
и моро. Вы о них уже слышали? Моро, говорят ученые, произошли от каких-то...
обезьян, существ, которых мы и не видели никогда, на  Политории их не было и
нет. Ученые считают, что моро завезли сюда на кораблях очень  давно какие-то
разумные существа, потому что там, где жили  моро, после дождевой  бури вода
стала отравленной, и они начали  умирать. Мы с моро жили, в общем, мирно, но
как-то  отдельно, хотя  узнали  и  сейчас  знаем  их язык.  По  причинам нам
неизвестным,  мы,  геллы,  развивались  медленнее, чем  нелетающие политоры.
Более того, они очень существенно нас обогнали, и тогда пришло горе. И может
быть, это  двойное горе, потому что мы его  не  чувствуем, только  понимаем.
Политоры (это  случилось века  два  назад)  сделали из нас  не политоров,  а
только  геллов.  Они  проводили кое-какие  опыты,  пробовали их на  себе  --
безрезультатно,  тогда  украли  гелла,  и  оказалось,  что  геллы  поддаются
воздействию  их аппаратуры.  Они  изменили наш  характер,  сделав нас только
мягкими,  только  добрыми,  послушными,  работящими...  Существует тщательно
охраняемая машина,  постоянно  излучающая какое-то определенное  психическое
поле,  которое и  делает нас такими. Поразительно, что не возникает никакого
желания найти эту машину, сломать... Я не  знаю, что еще... освободиться. Мы
добродушны -- и все тут. Мы не воинственны и не можем  никуда улететь, мы же
не можем летать без воздуха.
     -- А для чего это было нужно? -- спросил папа. -- Дико.
     -- Если у вас  самих на  Земле высокая  цивилизация, вы знаете, что все
равно есть грязная  работа, черная, неинтересная. Для этого у политоров есть
геллы. Тяжелая работа  в  рудниках, шахтах,  вырубка  лесов, иногда  они нас
возят на две соседние планеты...
     -- Что это за планеты? -- спросил папа.
     -- Там живут разумные, но неразвитые существа, и там  много нужных руд,
металла,  топлива,  редкого  дерева.   Политоры  практически   обирают   их,
обкрадывают, те-то, хозяева планет, какие-то вялые, слабые, работают лениво.
Их и хлыстом не заставишь работать как следует -- они лучше умрут.
     -- Но если политоры так жестоки -- почему они их не уничтожили?
     -- Невыгодно.  Там несколько иные космические условия, поисковые машины
политоров плохо отыскивают  залежи на глубине,  а  те,  хозяева  планет, как
носом  чуют, где  что зарыто. Не убивать их  -- экономичнее,  не строить  же
новую аппаратуру. Политория  невелика и  беднеет, кое-какие виды энергии они
создали чисто техническим путем, но не все, а с металлами вообще туговато...
     -- Латор, а как вы живете, где? -- спросил папа.
     -- В подземном Тарнфиле...
     -- Птицы -- и под землей?! -- воскликнул я.
     -- Иногда  мы, когда тепло, делаем  гнезда на деревьях, за  городом. По
утрам нас будит гудок, и мы летим на работу.
     -- А деньги?
     -- Ну, платят нам  мало.  Едва хватает. Рассказывают, что лет сто назад
один  гелл  случайно  получил  сотрясение  головы, и  это  психическое  поле
перестало  на  него действовать.  И  он  взбунтовался,  один.  Его  объявили
сумасшедшим, ловили, он искал эту машину один, и они его убили.
     -- Не понимаю, ведь не все политоры такие!
     --  Конечно нет,  борьба  существует --  только это я  и могу  сказать.
Многие политоры хотели  бы изменить такое положение и ради себя, и ради нас,
и их немало таких, но...
     -- Горгонерр и его окружение? -- прямо спросил папа.
     -- Да. Он. И все его  предшественники много веков  подряд. Их разведка,
их армия...
     -- Вы женаты?
     -- Да, --  Латор  улыбнулся. -- Мою жену зовут Лата. И дочка  Мики.  О,
если  бы  видели, как  изумительно она  летает! Мне  показалось -- я  сейчас
зареву.
     -- А были войны на Политории? -- спросил папа.
     --  Да, четыре и очень давно. И все, конечно, выигрывало правительство.
А у вас?
     -- Две.  Потом Земля  отказалась  от  войн навсегда.  --  А  с  другими
планетами вы воевали?
     --  Латор, --  папа засмеялся.  -- Ваша  планета первая,  где появились
люди,  мы. Люди на Земле никогда даже не сталкивались с иной цивилизацией, а
сейчас  не  знают, что  мы  здесь, и может быть, мы никогда не вернемся, и я
никогда не увижу свою жену, а Митя  -- маму. И никто никогда не узнает, куда
мы исчезли.
     --  О,  --  сказал Латор. -- Так  нельзя.  Тем более если  я  правильно
догадываюсь. Земля не хотела бы воевать.
     -- Да, не хотела бы.
     -- Но... почему вы можете не вернуться... домой?
     -- Мне кажется -- это Горгонерр. Из-за него.
     -- Понятно. Хотя Карпий привез вас в гости.
     -- Нет, нас он захватил. Скорее всего, мы просто пленники.
     -- Но почему?
     -- Я сам ломаю голову -- почему, а вернее, как избежать  плена. Знаете,
поговорим об этом после -- голова пухнет.
     -- Вы не против увидеться со мной еще раз?!
     -- Конечно! И с вами, и с вашей семьей, -- но как?
     --  Если только вы  зайдете ко мне тайком.  Спросите, где  живет Латор.
Спрашивайте тихо и только у геллов.
     -- Пора прощаться, -- папа вздохнул. -- Извините меня: должны появиться
Пилли и Орик.
     --  О, Орик, -- сказал Латор. -- Это достойный  политор. Ну, я полетел!
-- Он  опять очень легко поднялся, и  мы проводили его  на лифте наверх. При
всем моем знании способностей Латора, я с ужасом ждал, как он прыгнет с этой
дикой высоты.  Мы стояли  высоко над  землей  на темном балконе,  мы  видели
только силуэт Латора.
     --  Долгой жизни! --  сказал он, садясь на край высоких  перил, и  чуть
тише добавил: --  Передайте поклон  Орику. -- И тут же скользнул в полутьму,
но не вниз, а  вперед и вверх, как  бы скользнул  в небо.  Несколько  мощных
взмахов крыльев -- и его не стало.
     Папа обнял меня за плечи.
     -- Это сон, Митяй, да? -- сказал он.
     -- Сон, -- сказал я. -- Это не сон, пап. Если бы это был сон.


     -- Ей сорок лет, -- сказал я папе.
     -- Кому? Пилли?! Этой... этой девушке -- сорок?
     -- Да, они живут до двухсот, -- сказал я. -- Как боги.
     Тут-то она и  позвонила, причем сигнал  шел  сразу на три  аппарата: на
основной, домашний, и два маленьких коммуникатора, которые оставил нам Орик.
     -- Говорит уль Дмитрий, -- важно сказал я.
     -- Это Пилли. Митя! Удобно мне подняться к вам?
     -- Пулей! -- сказал я. -- В темпе.
     -- Что?
     -- Как можно быстрее. Мы ждем вас.
     Через  минуту она  была с нами.  В другом  уже  платье, не  цветастом в
обтяжку,  а более  скромном,  однотонном, с рукавами, как  крылья у  геллов.
Боже, какая у нее была улыбка! Это еще нужно было себя уговаривать, что  она
-- физик.
     -- Я  поняла, почему  должна подняться мигом,  --  сказала  она. -- Вы,
конечно, голодны?
     Папа пошел на провокацию:
     -- Как бедные моро, Пилли.
     -- Да, как бедные моро.
     -- А почему они голодны?
     --  Все  зависит от того, хороша ли  охота. А она несколько  ограничена
правительством. Простите. Ужин! --  Она  исчезла и быстро вернулась.  --  Не
умирайте!
     -- Ваши рукава, как крылья у геллов, -- сказал я.
     Она внимательно посмотрела на меня, изучающе:
     -- Вы были в городе? В подземном Тарнфиле? А?
     -- Да нет, -- сказал папа. -- Просто мы сели в нашу машину и покатались
над Тарнфилом. Ну и покалякали с геллами.
     -- Я вам не верю, -- ехидно, но очень мило произнесла Пилли.
     -- И правильно делаете, -- сказал папа.
     --  Вот уж не думала, что земляне такие врунишки, -- сказала  Пилли. --
Как вам геллы? Или гелл? Или гелла?
     -- Как? -- сказал папа. -- Это просто в голове  не  укладывается -- вот
как. На Земле  этого нет. Мы  с  такой же завистью смотрим на птиц на Земле,
как вы, бескрылые  политоры, --  на  геллов. Теперь-то  я понимаю, почему вы
отказались от колесного транспорта,  а все летаете, хоть и в метре от земли:
глядите, мол, геллы, мы тоже не лыком шиты. Летаем!
     -- Не ехидничайте, -- сказала Пилли.
     --  Здесь, знаете ли, не до ехидства, -- сказал папа, глядя на Пилли, и
она сразу же очень серьезно поглядела на него.
     -- Да, вы  правы,  -- сказала  она.  -- Но  их судьба вроде  в надежных
руках, и те, кому хотелось бы до этих рук дотянуться...
     -- И ударить по ним... -- сказал папа, -- и освободить...
     -- Вряд ли сумеют  дотянуться, -- продолжила  Пилли грустно, поняв, что
каким-то образом мы уже успели узнать о наличии поля для геллов.
     --  Вероятно,  и планирование,  как политорское увлечение, -- тоже  вид
неполноценности, желание не отстать от геллов.
     -- Возможно, -- сказала Пилли. -- Хотя это приятно само по себе. У меня
высший разряд -- я знаю, что говорю.
     --   Геллы  умны,  --   сказал  папа.  --  Я  уверен,   не   стань  они
геллами-изгоями, а политорами-геллами, они бы благородно "не ощущали" своего
превосходства.
     -- Ну да. А политоры еще больше страдали бы комплексами.
     -- Похоже, -- сказал папа.
     -- К вашему  сведению, -- снова мило ехидничая, сказала Пилли, -- очень
многие политоры с радостью смирились бы с этой разницей и даже...
     -- Понимаю, -- сказал папа. -- Но на них есть Горгонерр.
     -- Не  мучайте меня, -- сказала Пилли, устало опуская  ресницы.  -- Это
тяжелая тема. У полноценного разума отняли больше половины эмоций.
     -- Вам нравятся моро? -- спросил папа.
     -- Нравятся. И очень. Очень.
     -- Кстати, земляне  и моро ближе друг другу:  наш предок -- обезьяна, а
вы, Пилли, -- птица, хоть и не гелла.
     -- Ах, вы об этом, -- Пилли улыбнулась. -- Да какое это имеет значение,
если я  -- птица и вы -- некая обезьяна  легко  общаемся с помощью  этой вот
штучки. Да и обезьян мы не видели, только слово слышали.
     -- Но моро кажутся вам чем-то бесконечно от вас далеким, ведь речь идет
о развитии, а не о происхождении.
     -- Кое-кому плевать на  развитие. Я одна  из тех, кто  может общаться с
моро, не боясь их. Даже немного на их языке.
     -- А как относятся к этому ваши родители? -- спросил папа.
     -- Они погибли в космокатастрофе.
     -- Простите, -- сказал папа.
     -- Важнее,  как может отнестись к  этому Горгонерр, Друг  моих покойных
родителей, -- усмехнувшись, сказала она.
     -- А что плохого, если вы общаетесь с моро? -- спросил папа.
     --  Моро --  низшие, нецивилизованные.  Если же  они для  меня разумные
существа  -- неизвестно, куда  заведут меня мои  наклонности. Может быть,  в
оппозицию?
     -- Пилли! -- сказал я. -- Как бы ни сложилась наша с папой судьба, я бы
очень хотел попробовать "планирование",  побывать на море, в лесу, у племени
морю.
     -- Постараемся, дитя, -- сказала она.
     --  Отлично!  --  сказал  я.  --  И  еще  я  дико  хотел бы  посмотреть
политорскую карту звездного неба, на Земле я увлекался астрономией.  -- Папа
быстро взглянул на меня.
     -- Смешной ты,  --  сказала  Пилли,  -- у  нас  же здесь  есть  свой...
планетарий, -- и добавила: -- Не лень вам обоим встать?
     Настоящие мужчины -- мы сразу вскочили. Поманив рукой, Пилли повела нас
на  третий этаж  дома,  оттуда мы взлетели  на  лифте  наверх.  Пилли нажала
кнопку, загорелся  неяркий светильник, и она показала нам лестницу,  которая
по внешней стороне шахты лифта вела еще выше, и, пока мы поднимались по ней,
Пилли сказала, что острие  купола -- не идеальная игла,  но со срезом, и три
последних  метра  иглы имеют поворотное устройство  не  по оси, но в  разные
стороны, шарнирное. Мы  ступили на площадку -- крышу шахты лифта, -- и сразу
же все стало ясно. Над нами, близко, была линза: мы стояли под телескопом.
     -- Любуйтесь,  -- сказала  Пилли. --  А я пойду  приготовлю  что-нибудь
Орику, он голоден. -- И она укатила вниз.
     Обалдевшие, мы долго  разглядывали политорское  небо, постепенно вращая
телескоп по кругу.
     -- Их спутники довольно редки, -- сказал я.
     -- Тебе это важно знать?
     --  Очень. И нужен планетарий --  полная картина неба. Каков контроль в
их атмосфере и выше?
     -- Так? А дальше как?
     -- Не знаю. Я предполагаю, но не сглазить бы.
     ...  Пилли что-то  напевала и играла на  ковре с  Сириусом. Она,  лежа,
замирала, а потом легонько шевелила пальцами,  и тогда  Сириус пулей вылетал
из укрытия, легонько зубами хватал палец Пилли и тут же отпускал.
     --  Как  небо? -- спросила  Пилли.  --  Что-то мне не верится, что  ваш
кольво ядовит, а вы им управляете.
     -- А  нам не верится, -- смеясь, сказал папа,  -- что кое-кто  с легким
сердцем разрешает вам иметь дома лабораторию.
     -- Ну... у нас многие ученые работают дома.
     -- Разрешает именно вам, -- сказал папа.
     -- Пока лаборатория цела, -- вскакивая с пола и смеясь,  сказала Пилли,
--  со  мной  не  так-то  просто,  я участник  разработки новых  космических
кораблей...
     --  Вот он.  --  Папа ткнул  пальцем в  мою сторону.  -- Хотя по  вашим
меркам, ему всего семь лет, -- ваш коллега, Пилли.
     -- Ну да?! -- Похоже, это ее потрясло. -- Каким образом?
     --  Он  принимал   прямое  участие  в  конструировании   нашего  нового
межпланетного  корабля. Был  даже руководителем  научной группы,  в  которую
входил я. Он был моим начальником, представляете?
     -- Какой ужас! -- сказала она,  смеясь. -- А такие дети только  у таких
пап, как вы, да?
     -- Разумеется, -- сказал папа,  улыбаясь. --  А если без  шуток,  у нас
таких детей немного... но есть.
     -- И все-таки... ты ходишь на службу, что ли, а, Митя?
     -- Это было недолго. Просто учусь в особой школе.
     -- Гром небесный! -- сказала Пилли. -- Земля опасна!
     --  Не  бойтесь,  -- сказал  папа.  -- Вы  же  убеждены, что в  военном
отношении мы куда слабее  и -- в любом случае -- не сможем добраться до вас.
Кстати, Пилли,  а есть в правительстве достаточно сильные политоры, -- но не
такие  умные,  как Горгонерр. -- склонные не выпускать нас, а раз так, то по
логике -- убить.
     --  Теоретически,  увы,  да.   Если  говорить  об   уровне  их  ума   и
агрессивности из-за немотивированного страха...
     В этот момент снова  в  трех  точках  заработал  телефон, и папа, нажав
кнопку коммуникатора, сказал:
     -- Да!
     -- Уль Владимир? -- Это был голос Орика.
     -- Да, Орик. Рад вас слышать.
     -- Я лечу к вам, вас предупредили, что я чуть задержусь?,
     -- Это не страшно, Пилли, мы и Сириус ждем вас.
     -- Удобно, если я прилечу со своей дочкой?
     -- Вполне. Даже желательно.
     -- Отлично! Спасибо! Пилли! --  крикнул Орик. --  Настрой  стереовизор!
Горгонерр!
     "... И этим пользуется, да, именно  пользуется определенная часть наших
сограждан.  Но  должна  быть  гражданская  совесть.  Я  подробно  говорил  с
капитаном улем Карпием, плюс то, что вы прочли в газетах. Уль Карпий посетил
Тиллу-один и Тиллу-два. С  ним был отряд геллов.  Тиллиты проявили  максимум
лени,  а разработки на  местах, указанных ими,  лежат на  огромной  глубине,
условия сложны, и  геллы без помощи тиллитов  были не в состоянии делать эту
работу быстро, при всем их желании (я заметил, как Пилли скривила губы). Без
рабочих-политоров не обойтись. Наличие необходимых нам всем, подчеркиваю  --
всем, ресурсов  -- мало, финансовый баланс Политории  таков, что,  даже если
политоры  согласятся  лететь работать на Тиллы,  мы  не сможем  повысить  их
заработную плату, несмотря на то, что условия там сложнее, и даже на то, что
и  без того политоры-рабочие  провели  несколько забастовок, забыв об  общих
нуждах  всей планеты.  И есть сведения,  что  многие  политоры  отказываются
лететь на Тиллы. Более  того, спровоцированные  частью  политоров  из  родов
разной древности, они вместе  с последними покинули Тарнфил. Нечто  подобное
произошло  и  в  таких  городах,  как  Калихар,  Ромбис  и  Аукус.  Все  эти
несознательные,  реакционные элементы объединились, они вооружены и передали
по  коммуникатору,  что  требуют  повышения  заработной платы,  отказываются
работать в рудниках и будут  ждать наших решений, угрожая  при этом военными
действиями.  Я,  однако,  по  решению  правительства,  не объявляю  военного
положения, надеясь на совесть и разум моих сограждан. Внемлите же, политоры,
голосу  рассудка!"  -- Горгонерр поклонился  в кадре, и  передача кончилась.
Помолчав, Пилли сказала:
     -- Ну вот, повезло вам... Нечто для вас новенькое!
     Тут  же  появился  Орик со  своей  дочкой.  Оли  --  так  он ее  быстро
представил папе и мне, но раньше успел крикнуть:
     -- Сумели посмотреть передачу?!
     -- Да, конец самый, -- сказала Пилли. -- Но и так все ясно.
     --  Оли!  -- сказал Орик.  --  Подымись  с Митей  на третий этаж. Митя,
возьми с собой Сириуса.
     -- А кто это?  -- спросила Оли; она, я заметил, была очень хорошенькой,
даже  красивой, чуть старше меня. -- Неужели вот этот Митя. -- Она несколько
небрежно  махнула  рукой в мою сторону. --  Живет в тысяче  тысяч километрах
отсюда?!  Не верится.  Все  вранье.  Он  похож на  политора, никакой  он  не
инопланетянин. -- Но глаза ее были широко раскрыты.
     Я оторвал присоску от шеи и сказал Оли:
     --  Ты очень-очень глупая девочка,  у меня грудь вовсе  не колесом, нет
горбинки на носу и третьего глаза на затылке.
     Папа засмеялся, а я вернул присоску на место.
     -- Ужас! -- сказала Оли. -- Это же что-то страшное!
     -- Ну, Оли, -- сказал Орик, -- не стыдно ли? Таков их язык.
     -- Повторяю  то,  что  я сказал,  --  сказал  я,  -- уже  в переводе на
политорский. --  И  я  повторил  буквально  все,  включая  "ты очень  глупая
девочка". Теперь уже смеялись все.
     --  Инопланетяне!  --  сказала  Оли. -- Но  я  не  глупая,  запомни,  я
невнимательная, а это разные вещи, -- понял, хилый землянин?
     -- Понял,  -- сказал я.  -- Пошли, умница. --  Мы поднялись наверх, и я
плотно прикрыл за нами дверь. Сириуса я забыл.
     Позже, когда улетели Орик и Оли, а Пилли осталась, оказалось, что, пока
мы с Оли были наверху,  по коммуникатору  Орика  позвонил Горгонерр, но Орик
сказал, что он еще летит к нам, и тогда Горгонерр позвонил нам по видеофону,
Орик и Пилли быстренько вышли, и Горгонерр спросил у папы, не  смотрел ли он
только что стереопередачу.
     -- Нет, -- сказал папа. -- Что-нибудь случилось?
     --  Пожалуй,  --  сказал Горгонерр.  -- Я выступал в  связи с тем,  что
немногочисленная  группа воинственных  политоров  ставит  кое-какие  условия
правительству,  опираясь  на оружие.  Но  их объединенная группа  далеко  от
Тарнфила. В общем, неприятно, но ничего страшного.
     ...  Когда мы на  третьем этаже остались с Оли вдвоем,  получилось куда
хуже, чем если бы мы с Оли были так же незнакомы, но она была  бы  землянкой
или я  -- политором. Тем  более мы не просто столкнулись, незнакомые, а нас,
как маленьких, "отослали в детскую". В таких  случаях начинаются разговоры о
чем попало, лишь бы  не  молчать, но здесь, в конкретной ситуации, этим "что
попало" была тема Земли.
     -- Совершенно не представляю себе Землю, -- сказала Оли. -- Да и вообще
то, что она есть. Где-то там... Бред.
     -- Есть, -- сказал я. -- Большая. Относительно, конечно.
     -- А еще какая -- круглая, шар?
     -- Почти, -- сказал я. -- Скорее, формой, как груша.
     -- А это кто такая? Или кто такой? Груша.
     -- Фрукт. Груша -- шар, но не совсем, один бочок у нее вытянут и как бы
заостряется, честно.
     --  Да,  я  верю,  --  сказала она. --  Лет  тыщу  у  нас  говорили  об
инопланетянах, а  тут вдруг --  правда! Даже  противно, что вы  так  на  нас
похожи,  --  лучше бы вы были похожи на  какие-нибудь  шарики  безглазые,  а
вместо ног -- пружинки.
     -- Или вы, -- сказал я.
     -- Не груби, -- сказала Оли.
     -- Я не грублю,  -- сказал я. -- Конечно, и мне жаль, что мы похожи, но
в то же время -- и не жаль, ты, например, очень красивая девочка...
     -- Да, я красивая, -- сказала Оли. -- Многие так говорят.
     --  Очень мило, -- сказал я. -- У нас многие девочки  тоже так про себя
говорят, ну, что многие про них говорят, что...
     -- Значит, у нас общая  психология, -- сказала  Оли. -- Это даже как-то
странно  или страшно.  А  ты  был  влюблен в какую-нибудь девочку, красивую?
Только не врать. Это же научная информация, она должна быть точной.
     -- Да, был, -- сказал я, но как-то строго сказал.
     -- А она была красивее меня?
     -- Она не "была", а есть, -- сказал я.
     -- И ты ее по-прежнему любишь?
     -- А чем ты занимаешься? -- спросил я.
     -- Я заканчиваю технициум первой ступени.
     -- И кем ты хочешь стать? Или кем будешь?
     -- Философом и биопсихологом в промышленности. А ты?
     -- Учусь в школе. Буду конструировать межпланетники.
     -- Колоссально! Говорят, что ваши корабли до нас дотянуть не могут.
     Вас довез Карпий.
     --  Может  быть, твой  папа,  Орик,  просто еще  не  успел  тебе ничего
рассказать? Твоя информация -- по стереовидению, да?
     -- Да. И из печати.
     --  И  ты -- философ?  Ты  лучше  расспроси Орика, конечно, если  ты не
болтлива. Или наоборот -- болтай, рассказывай всем.
     -- А что болтать-то?
     Я рассказал ей правду.
     -- Какая гадость! -- сказала Оли. -- Почему же папа...
     -- Мог не успеть. Или это правительственная тайна.
     -- Ну... тайна, -- вдруг  как-то  очень грустно  и по-взрослому сказала
Оли. -- Политоры вполне  могут не доверять Горгонерру вообще,  к тому же так
приятно считать,  что вы гости. -- Вдруг  она резко сменила тему: -- У вас с
собой кольво, да? А где он?
     -- Принести? Я забыл его взять с собой наверх.
     -- Ой, и не надо. Он же ядовитый. Зубастый!
     -- Да ну, какой он там ядовитый. Кольво как кольво.
     --   Лучше  не   надо!   (И   вдруг.)   Ты  хочешь   меня   поцеловать?
"Инопланетянку?" -- почему-то с ужасом подумал я.
     -- Я -- не знаю, -- прошептал я. -- Я... ну я...
     -- И ты не боишься  меня  обидеть?!  -- надменно  спросила  Оли. -- Он,
видите ли, не знает!
     -- Да, боюсь. Или  нет, не знаю,  не знаю... -- забормотал я. -- У нас,
на Земле, это, ну, я не знаю...
     -- У вас это по-другому, да? -- обрадовалась она. -- Да?
     -- Да, -- сказал я. -- Не так сразу, что ли, я не знаю...
     -- Ну,  хорошо,  --  сказала она.  --  Я не очень-то  поняла,  но  я не
сержусь. Если ты захочешь, ты скажешь, да? Скажешь?
     -- Да, -- сказал я, на полчаса -- так мне показалось -- опустив голову.
И тут же нас пригласили вниз.
     Я взял  на  руки  Сириуса,  чтобы Оли не  боялась,  зажал ему  мордочку
ладонью, и она его погладила, касаясь рукой моей руки. Ее рука была теплой и
очень гладкой. Нежной.
     -- Митя, -- сказал Орик. -- Завтра никаких официальных встреч не будет:
в  стране  легкий  бунт,  но я  не  тот  человек,  которого  мечтает  видеть
Горгонерр, к тому же я ваш гид. Подумай, как нам лучше провести время.
     -- Спасибо, уль Орик, -- сказал я. -- Мне бы  хотелось с утра сходить в
планетарий.
     -- Отлично, -- сказал он. -- Я прилечу к концу завтрака.
     Мы с папой проводили их до лифта, они залезли в  кабину,  и, уже уезжая
вниз, исчезая, Оли успела погрозить  мне  пальцем, я покраснел, но  папа  не
заметил.
     --  С  вашего разрешения  я задержусь, --  сказала  Пилли. -- Приберусь
чуть-чуть... И есть мысль.
     -- Конечно! -- сказал папа. -- И уборка ни при чем.
     -- Спасибо, -- сказала Пилли. -- Мысль тяжкая, но... Я  почти убеждена,
окажись у нас  годное для вас топливо, так что вы  и сами могли бы добраться
до Земли, квистор бы вам его не  дал. Он даст задание тому же  Карпию, и тот
опять внутри своей машины  "довезет"  вас  до той точки, где  он вас любезно
принял на борт. А дальше варианты: покончить с вами там, в космосе... или...
     -- Вы опасный человек, Пилли, -- сказал папа. -- Добрый...
     --  Наиболее  вероятно, что Карпий выпускает  вас, милое прощание, и вы
уходите к Земле, а Карпий -- чуть обратно. Но на расстоянии, когда вам никак
будет не  прощупать Карпия, он легко прощупает вас,  и курс  на Землю станет
для него очевидным.
     -- Это серьезно. Дальше, Пилли, -- сказал папа.
     --  Один  из  наших  кораблей-гигантов садится на  Землю, вы  его тепло
принимаете, начинаются  дружеские отношения, переходящие  в деловые; земляне
скоро поймут, что на них давят по линии их ресурсов,  и я не знаю,  как  вам
это понравится. Но вы в вежливой форме узнаете также, что по  договоренности
с  нашими двадцатью  кораблями, оставшимися  в космосе, корабль, сидящий  на
Земле, обязан каждый час  выходить  с ними на связь. Достаточно одного срыва
связи, и корабль, наш, сидящий на Земле, если успевает -- уходит в космос, а
летающие двадцать атакуют Землю, от  которой ничего не останется. Еще раз: я
слушала, ч т о вы говорили Горгонерру  на беседе  в доме правительства. Судя
по вам --  земляне отчаянные и  гордые...  люди, и вы не потерпите  давления
экипажа  севшего к  вам этого, первого,  корабля. Вот почему я  бы  очень не
хотела, чтобы Горгонерр, отпустив вас, узнал дорогу на Землю.
     -- Черт знает что такое! -- Папа резко встал.
     -- Черт? -- спросила Пилли. -- Что он знает?
     -- Ай, ладно. Потом. По логике получается,  что  если так и будет и нас
повезет Карпий, то просто лучше, чтобы нас с Митькой  не стало, но и не стал
бы известен курс на  Землю. Этак можно не  столько убийства бояться, сколько
думать о самоубийстве.
     -- Перестаньте! -- сказала Пилли. -- Перестаньте!
     -- Перестал. Извиняюсь.
     --  По-моему, вы изрядно устали и вам пора поспать, и основательно. Так
что, до встречи утром.
     -- Вы на машине? -- спросил папа.
     -- Да, -- сказала Пилли, и мы проводили ее вниз.
     Пилли  взлетела, сделала  разворот невысоко  над  нами и, не выбрасывая
защитный купол над машиной, сделала (в пику мне) мертвую петлю, потом быстро
снизилась  и медленно  пролетела мимо  нас,  улыбаясь; я показал  ей большой
палец. Кивнув, она врубила двигатель на полную катушку и исчезла.






     Столько разных  впечатлений  навалилось  на нас, что  я просто  не  мог
поверить,  что  все  это  произошло  за считанные  часы.  Какая-то  необычно
стремительная дружба с Ориком и Пилли (и я им верил); меня поражало, с какой
легкостью и скоростью они вошли  в  наше положение, вдруг став  не приятными
собеседниками, а просто друзьями. Второе ощущение, как бы даже  философское:
подумать, так нам даже  повезло, что нас очевидно взяли в плен. Сумей Карпий
наладить  с  нами  контакт  в космосе, уговори  он  нас залететь в гости  на
Политорию  и поддайся мы этим уговорам,  --  мы бы точно были в  неведении о
положении дел. А чего стоили одни эти неясные моро -- потомки обезьян, и к т
о  их,  спасая, привез на  Политорию? А  геллы? А  Латор?  Летающие  люди, у
которых украли  половину эмоций  и  превратили в  рабов.  В наше  отсутствие
"Птиль"  был тщательно изучен. Как именно, если тщательно? А если они, попав
внутрь, нашли  и вскрыли потайной ящик с картами -- это же полный завал. Как
быть с мамой, как?  Фантастично -- но вдруг мы  сумеем дать  о себе весточку
Славину, весточку-инструкцию? Мама уже дома, а он каждый день передает ей от
нас приветы. Но что это за приветы,  если нас нет больше  месяца? Ладно,  мы
что-то обнаружили на своей  планетке  и с согласия Земли ведем расследования
(редкий металл). Тогда эту  "утку" он должен  подкинуть газетчикам,  все  же
знали о нашем отлете. Но  начальству-то надо будет  сказать правду,  а им --
молчать? А вдруг что-то да просочится?!
     Заснул я  с трудом и, засыпая, увидел, нет, не сон, конечно, а какую-то
предсонную приятную белиберду:  чужая планета, инопланетяне --  слизняки  со
щупальцами и мерцающим глазом, но добрые, добрые, и  музыка, музыка... .. Мы
"плыли" над Политорией на двух машинах: в одной -- Орик и Пилли, в другой --
папа, Оли, я и Сириус. Полет к моро решился за завтраком, который я проспал,
и присоединился  к  остальным уже  в  самом  конце. Утром звонил Горгонерр и
сказал,   что   все   меняется,   и   попросил   папу   провести    короткую
пресс-конференцию с  учеными  и газетчиками. Мы на  пару часов  разделились:
папа -- на пресс-конференцию, я -- в планетарий. Еще по  дороге к планетарию
я связался с  папой  по маленькому  коммуникатору и попросил  его  на  время
выступления свой не отключать, чтобы  я мог  все слышать. Замысел Горгонерра
был понятен:  отказаться от пресс-конференции (как он думал вчера)  было  бы
неверно, это значило придать огромное  значение протесту укрывшихся в скалах
политоров. До конференции папа сгонял с Ориком на  "Птиль" (тот так и  стоял
внутри Карпиева  корабля)  и забрал с собой кое-какую одежду,  фотоаппараты,
слайды   и  проектор  (в  космос  их  брали  обязательно  --  для  борьбы  с
ностальгией), кое-какую  баночную  еду  -- для  угощений, ну, и конфетки там
разные... Конференция была курам  на смех. Папа  постоянно "соскальзывал" на
быт: семья,  дети,  обучение,  разные языки и  народы, культура,  искусство,
спорт и прочее. Всем дико понравились слайды. Жизнь на них чем-то напоминала
политорскую  (разве  что  старомодные  роллеры  и  обычные   машины  вызвали
тактичный смех),  растительность  была  вовсе не похожа, и  тем  более дома,
огромные небоскребы.  Всех  поразило количество людей в  городах и  особость
наших  животных. Поговорили о третьем глазе, об обезьянах (наконец-то они их
увидели). О  космотехнике папа  говорил почти открыто, раз уж ясно было, что
она ниже политорской. Всех, однако, поразили межпланетные станции  (спутники
у политоров  были,  а  межпланетки -- нет).  Папа  пояснил, что  станции эти
расположены   довольно  далеко  от  Земли  и   используют  свои   конкретные
космические условия для работы. Там в основном лаборатории,  ну  и  "местные
жители", конечно. Станций очень много, объем каждой  невелик, и  на  большом
расстоянии они не "прощупываются" и совсем не видны, но сами обладают мощной
аппаратурой слежения и мощным оружием.
     -- А разве вы не обжили какую-нибудь годную планету?
     -- Да, -- сказал папа. -- Не очень большую, правда.
     -- Она имела название или вы ее назвали сами?
     -- Не имела. Теперь ее зовут Ромашка-один.
     -- А "ромашка" как-то переводится?
     -- Да, это такой простенький цветок.
     Все развеселились, аплодировать политоры не умели.
     -- А как на Ромашке с ресурсами: руда, металл, газы?
     --  Увы  -- плохо, очень  плохо.  На Земле  с этим тоже  туговато. Ищем
искусственные ресурсы, как и вы, -- закрепил папа скользкую тему.
     -- Был ли смысл заселять Ромашку? И кто там жил до...
     -- Нет, Ромашка была пуста.
     -- Значит, никакой рабочей силы?
     -- У нас все делают машины и роботы.
     -- Зачем вам эта Ромашка, если она так бедна? Папа пожал плечами:
     -- Там красиво. (Легкий смех  в зале.) Много забавных животных. Главное
же -- проблема  перенаселения Земли, на Ромашку улетело много желающих. Плюс
-- огромные запасы леса.
     -- Вот это уже яснее.
     Был серьезный  разговор о войнах, папа  подробно  рассказал,  чем могла
кончиться третья мировая, исходя из  типа оружия на  Земле, но этой трагедии
удалось  избежать.  Как  сказал ведущий передачу,  многие  политоры  встали,
изображая рукой  жест,  которым  они  на  расстоянии  обозначают, что кладут
правую руку на левое плечо папы.
     Мне повезло:  планетарий был пуст.  Орик познакомил  меня  с директором
планетария,  тихим политором по  имени Ир-фа, и  улетел.  Ир-фа,  как это ни
странно, был для политора, нет, даже для человека, маленького роста, но тоже
красивым,  а  главное  --  мягким  и чутким. Я  объяснил ему, что  на  Земле
увлекаюсь астрономией, и он охотно показал мне полную картину звездного неба
Политории. Насколько это  возможно,  я  запоминал  все, и  еще  мне  удалось
увидеть  обе Тиллы. После  Ир-фа спросил  у  меня:  не  хочу ли я посмотреть
выставку  моделей истории политорского космического флота? Какие разговоры?!
Я тут же  согласился. Выставка  была огромной. Модели шли одна за  другой по
кругу на крытом балконе "шара" планетария. Сам "шар" на пике был один, как и
у  квистории, но  много ниже, а  кавычки  я поставил  потому,  что  шар  был
сплюснут.  Внимательно  разглядывая  каждую модель, до последней,  я наконец
обнаружил модель, близкую к нашим, земным  кораблям.  Принцип  действия я не
смог уловить абсолютно верно, но  одно меня удивило: некоторые корабли имели
как бы хвост; на четырех  мощных  станинах, идущих от транца назад, крепился
еще  один транец,  уже не плоской,  а сферической формы. Вывод напрашивается
такой: выброс двигателя толкал корабль вперед, доходил до этого сферического
транца,  "отталкивался"  обратно   и   по  краям  основного   потока-выброса
возвращался к главному транцу и, хоть и ослабленный, все же "толкал" корабль
чуть-чуть еще в его  главном  направлении. Конечно, эти  мои  мысли  были на
уровне бреда...
     -- Нравится? -- спросил Ир-фа. -- Модели.
     -- Да, очень, -- сказал я.
     -- Но самое главное,  что, когда мы говорим о моделях,  мы имеем в виду
не только  скорость  большого корабля  этой  модели,  но  и  скорость  самой
маленькой модели.
     -- Ка-ак?! -- Я удивился. -- Они тоже могут летать? И быстро?
     -- Очень, так же, как и их крупные варианты.
     -- Прямо вверх, в космос?
     -- Да, и так. Или по кругу: модель легко программируется.
     -- Здорово, -- сказал я. -- А вам не жарко? Солнце припекает.
     -- Жарковато,  --  сказал  Ир-фа. -- Но дело поправимое.  --  Он  нажал
какую-то кнопку  на  стыке двух  выгнутых плоскостей плекса, и  одна  секция
сдвинулась,  "вписываясь" в соседнюю, открылась, как большое длинное окно, и
тут же потянуло ветерком.
     -- Сегодня будет жаркий день, -- сказал Ир-фа.
     -- А ваш род, уль Ир-фа, не самый древний, но все-таки...
     -- Ну какой же я "уль"? -- грустно улыбаясь, сказал он. -- Вы правы,  я
не  самого  древнего рода. Хотя  в свое  время это не  мешало  мне  быть  на
космоплане первым пилотом.
     -- А что случилось? -- спросил я. -- Если не секрет.
     --  Не секрет, -- сказал он.  -- Возраст. А еще -- я страстный охотник,
дружил  с  моро  и  однажды  на  охоте проглядел крупного кольво.  Когда  он
вцепился  мне  в  руку, вождь Малигат прикончил  кольво  копьем, но меня еле
спасли  от яда, а нервные окончания руки  так и не пришли в норму. Так я  из
командира корабля превратился в мелкого служащего.
     Мне стало не по себе. Честно. Уныло как-то.
     --  А вот и уль Орик, уль Митя, -- сказал  Ир-фа. -- Прощаюсь с  вами и
жду вас снова, если вам понравилось.
     -- Очень,  -- сказал я. И смущаясь, но положил-таки свою правую руку на
левое плечо Ир-фа. Он мне ответил тем же. -- И  не зовите меня,  пожалуйста,
улем! Митя -- и все.
     -- Понимаю, мальчик, -- сказал он. -- Но все же... Иная  планета, разум
-- это вызывает уважение.
     Я покраснел, и мы простились. Я плюхнулся в машину Орика, и мы дунули в
сторону квистории.  Прохожие, громко  щебеча, махали нам рукой.  Папа и Орик
плыли  навстречу  друг другу,  лоб  в  лоб, и  очень изящно,  сантиметрах  в
тридцати  друг от друга,  развернулись в  сторону  нашего дома.  И  Орик так
приблизил свою  машину к  папиной, что я на ходу  перескочил  к  папе,  и мы
рванули вперед -- забрать Пилли, Оли и Сириуса.
     Тронувшись  от дома спокойно, мы  вскоре  резко взмыли вверх и пошли  в
сторону моря как бы уже на планелетах, ясно было, что нажатие этой вот ручки
переводило машину с режима воздушной  подушки совсем на иной режим,  скажем,
реактивный. Летели мы рядом, "подняв" куполы над головой, двигатели работали
бесшумно,  и я  спросил,  будем ли мы пролетать  над  Калихаром, Ромбисом  и
Лукусом.
     -- Нет,  -- сказал Орик. --  Они в стороне. Под нами будут только Кру и
Селим -- маленькие городки, почти деревни, там местные жители разводят овощи
и целебные травы.
     -- А дома тоже как в Тарнфиле? -- спросил папа.
     --  Нет,  другие,  --  сказала  Пилли. --  Деревянные  домики,  но тоже
поднятые  над  землей:  кругом леса,  дикие звери.  А иногда  очень  сильные
ливневые дожди -- вода катит по земле, как река.
     -- А как же подземный Тарнфил?
     --  Там высокие  тротуары... Ах да,  ведь вы  же  еще не  побывали там.
Тротуары имеют некоторый угол наклона.
     --  Похоже, Кру и Селим, --  сказал я,  глядя вниз, -- совсем скрыты  в
лесах. А как добираться оттуда до Тарнфила?
     --  У  нас  давно  нет колесных  дорог,  --  сказал Орик, -- но  летают
рейсовые пассажирские космопланы.
     -- Кто побогаче, -- сказала Пилли, -- имеют машины вроде наших. Кое-кто
-- винтокрылы, но особые: двигатель и горючее в сумке за плечами  и винт над
головой.
     -- А, -- сказал я. -- У нас на таких только соревнуются. Орик сказал:
     --  Уль  Владимир, если вы  хотели  пожить на  какой-нибудь планетке  с
водой, -- вы взяли с собой что-нибудь для подводного плаванья и охоты?
     -- Конечно.  И  сейчас все при себе. Кстати, Орик, если у моря скалы  и
дикий лес, -- вы взяли оружие?
     -- Конечно, -- сказал Орик. -- А вы?
     -- Да, -- сказал папа. -- И не сегодня на "Птиле" мы его взяли.
     -- Всегда с собой?
     -- Да, капитан! -- гордо сказал я.
     -- А какая  система? -- спросила Пилли.  Оли все время  молчала, закрыв
глаза: то ли загорала, то ли пижонила.
     -- Лазерная, -- сказал я, а папа подробно попытался объяснить им, что к
чему,  но  Орик сразу  же почти  сказал, что  они давно отказались от оружия
такого  типа. Если  пускать его  в ход в городе ли, в лесу ли -- луч убивает
много живого. Губит деревья. У нас другие системы.
     -- Например? -- спросил папа.
     -- У  политоров, которые ушли  в скалы,  есть  ружья, пулеметы, наводка
оптическая. Пули -- разные, есть усыпляющие. Пистолеты с биоприцелом.
     -- А это как?
     -- Крепится ремешками к тыльной стороне ладони -- и все.
     -- Но целиться неудобно, -- сказал папа.
     --  А  и не нужно,  --  сказал Орик. -- Как  правило,  из пистолетов мы
стреляем, подпуская цель близко к себе: достаточно протянуть кисть в сторону
объекта --  врага или  дикого кабана -- и его биополе само точно  выводит на
себя дуло пистолета.
     -- Ловко, -- сказал я. -- А это кто внизу, а?
     -- Это  Кру,  -- сказала Пилли, но я мало что успел рассмотреть,  кроме
разноцветных домиков: мы летели быстро и невысоко. Лес был густой -- ужас, и
джунгли потрясающе многоцветные.
     -- Как вы думаете, -- спросил папа, -- это серьезная ситуация?  Протест
и поставленные условия. Теми, кто ушли в леса.
     -- Думаю, да, -- сказал Орик. -- Повстанцев -- много.
     -- Уль Орик, -- сказала Пилли,  вдруг обняв его за плечи. -- Вы выдаете
всепланетную тайну.
     -- Чем  очаровательней  женщина, -- сказал явно довольный  Орик, -- тем
виртуозней ее глупости.
     -- Я буду защищаться! -- сказала Пилли и тут же вырвала у Орика руль. Я
завопил: их машина стала резко падать, войдя в штопор. Папа побледнел. Через
несколько  секунд Пилли  и Орик  снова были  рядом с  нами,  хохоча  --  как
безумные. Все это  произошло  на  огромной скорости и без  всяких  привязных
ремней. Оба они были, я думаю, действительно спортсменами суперкласса.
     -- Какая уж там тайна, Пилли, -- сказал Орик. И тут неожиданно "подала"
голос Оли:
     -- Допустимо, что сегодня же тайну выдаст сам квистор.
     -- Занятно, -- сказал Орик. -- Ты -- мой политик!
     -- А что? --  сказала  Оли.  --  Я не удивлюсь, что, когда  мы сядем на
пляже, в море будет болтаться подлодка во-от с таким телескопом.
     -- Умница, -- сказал Орик. -- Но и повстанцы  не  вчера  родились. Если
допустить огонь с воды -- повстанцы ответят.
     -- А как же моро? -- спросил папа.
     -- Это не остановит квистора, -- сказал Орик. -- Власть дороже.
     -- В том числе и ваша? -- спросил папа, но без тени выпада.
     -- Слово "власть" пока  ко мне неприменимо, но, дойди  до  этого, я  бы
охотно заменил его на другое.
     -- Вы и дальше будете говорить о политике? -- спросила Оли.
     -- Это уж как Пилли скажет, наша дама, -- ответил Орик.
     -- Дама не против, -- сказала Пилли. -- Был бы в этом толк.
     -- Пилли, -- сказал Орик. -- Если бы вместо уля Владимира и Мити  сидел
перед нами слизняк  со  щупальцами,  ты  бы  этого  не говорила.  Ты  быстро
адаптировалась.  Но  уль  Владимир  --  не  политор.  Мне  интересно  мнение
человека, который развился иначе, чем мы, из другого существа, живет в такой
дали, что и осознать трудно, -- и при этом понимает нас.
     -- Я была неправа, -- просто сказала Пилли.
     -- У меня такое ощущение, что на Политории и на Земле существуют разные
проблемы,  но  похоже, исходя из древности  наших цивилизаций,  наша картина
жизни должна была быть у вас, а ваша -- у нас, -- сказал Орик.
     -- Возможно, вы правы, -- сказал папа.
     --  Я уверен, что уровень нашей  техники куда выше  вашей, мы  достигли
колоссальных  высот,  но далеко  не  во всех областях. Мы  охотно пользуемся
трудом политоров, геллов, тиллитов, почти не заменяя их вашими роботами.  Вы
же, не достигнув  многих наших пиков, обогнали нас  в другом, ваша забота --
обеспечить людей нормальной жизнью.
     -- Все верно, -- сказал папа.
     --  Если  я истинный  член оппозиции, то  только потому,  что  хотел бы
видеть на Политории иные формы существования. Политоры понимают, что деньги,
которые им недоплачивают, могли  бы  пойти на  исследования, облегчающие  их
труд.
     --  А куда на самом деле идут эти  деньги?  -- спросил папа. -- На  еще
большее усовершенствование того, что и так совершенно?
     --  Частично. А  на самом деле... -- сказал Орик, -- сейчас об  этом не
хочется говорить.
     -- Море! -- сказала Пилли. -- Вот оно!
     Через полчаса мы сели на довольно узкий из белого песка пляж. За спиной
у  нас были  высокие скалы, некоторые из них маленькими  хребтами уходили  в
прозрачную зеленую воду.  Море было тихим.  Кое-где  узкие расселины уходили
вверх, в скалы, естественными тропами,  поросшими  жестким кустарником. Лес,
джунгли, над которыми  мы летели, остался за скалами, и  где-то  там бродили
тени моро и политоров-повстанцев.
     Оказалось,  что  все  хотят  купаться  --  действительно,  жарища  была
приличная. Бедный Сириус! Его оставили пока  в машине. Орик, папа и я надели
подводные костюмы  --  охотиться.  Поразглядывали  снаряжение  друг друга, в
общем, похожее. Орик взял ружье (как и мы  с папой),  но и надел пистолет на
кисть  левой  руки. Я  спрятал  в  нагрудный  карман  свой  лазер.  Конечно,
поговорили о рыбах, какие ядовитые, какие нет.
     -- А есть крупные опасные рыбы? -- спросил я у Орика.
     -- Ну как опасные? -- спросил Орик.
     -- Наш юный уль хочет показать себя настоящим мужчиной, -- съехидничала
Оли (чего вдруг прицепилась -- не знаю).
     -- Я в незнакомом море, -- сказал я ей строго, -- и иду в море не один,
-- а Орику пояснил: -- Большие, с нашу машину, или еще больше. У нас  это --
акулы. Собственно, они могут перекусить человека  пополам. И кстати, на кого
именно охотиться, чтобы не ядовитые и вкусные?
     -- Знаете, Митя, ищите глазами только двух: одну -- абсолютно розовую и
другую -- в  черно-желтых  полосах: пирру  и окали  -- обе  очень вкусные. А
опасные?  Да,  есть.  И  огромные. Но здесь их  нет. Они держатся в северной
части моря и, чаще всего, на глубине.
     -- Ах, я боюсь, папочка! -- Оли закатила глаза.
     И Оли,  и  Пилли были уже в купальниках, и эти  простые  вещи ничем  не
отличались от  земных. Правда, их коммуникаторы были в  резиновых  чехлах, и
они могли переговариваться под водой, а мы с папой  --  нет, ни между собой,
ни с остальными: и наши коммуникаторы, и "плееры" были без водонепроницаемой
оболочки.  Оставался  (под водой) "язык  жестов", о  чем мы,  посмеявшись, и
договорились.
     Мы вошли в воду и сразу же невольно разделились: Пилли и Оли остались в
прибрежной полосе, а Орик, папа и я дунули в сторону высокой скалистой гряды
метрах  в пятидесяти  от нас. Вода была прозрачной, теплой, очень зеленой, а
песок  белым и чистым. Бродили по песку крупные  какие-то моллюски,  немного
похожие  на наши  рапаны, но в голубых, более крупных панцирях. Уже в районе
гряды  я просто  растерялся  от  обилия  рыбы. Это был какой-то  невозможный
цветник,  невероятный. Я не видел  ни Орика, ни папу, скалы  гряды во многих
местах  были близко  к  поверхности,  и они,  заныривая  на  глубину  или  в
какие-нибудь щели, вполне могли быть невидимы  за пиками этих скал.  Не видя
их и оставшихся  у берега девушек, я даже почувствовал  страх, и здесь я  уж
точно боялся не просто моря, но -- подсознательно -- чужого, политорского, в
миллионах  километрах от Земли. Здесь все было чужое и какое-то недоброе.  И
тут я  увидел в двух  метрах под собой  эту окали, черно-желтую, размером  с
килограммового  окуня, и про  все забыл, про все  на свете.  Окали плыл (или
плыла) очень медленно и спокойно,  пощипывая скальную  травку. Я понял,  где
она окажется через четверть  минуты, тихо отплыл,  тихо занырнул и, медленно
шевеля ластами,  поплыл  вокруг небольшой  скалы ей навстречу; уцепившись за
острый выступ скалы, я замер, вытянул вперед свой пневматический пистолет, и
тут  же  эта  окали боком выплыла  чуть  впереди  меня,  и  я  нажал  курок.
Потрясающе  --  первый же  выстрел, и  окали  завертелась  на  моем гарпуне.
Буквально трепеща от радости, я насадил ее на кукан и потом уже освободил от
гарпуна.  Целую минуту  я был просто  счастлив, рыбина была крупной, и  было
ощущение, что и одной ее вполне хватит и охоту можно считать удачной. Трижды
потом я  промазал по одной хитрой розовой пирру,  после она уплыла, я увидел
рядом папу, а потом и Орика,  и  мы помахали друг  другу. У папы я увидел на
кукане двух  розовых  пирру,  вполне приличных, у Орика, я думаю,  было штук
пять  разной  рыбы. Неожиданно я вздрогнул,  как бешеный, -- что-то  чужое и
теплое легло мне на плечо.  Я резко обернулся --  Пилли! Хороши  шуточки! Ее
лицо  за маской  улыбалось.  Набрав побольше  воздуха, она  плавно  и  мощно
занырнула  и так  же плавно, работая  обоими ластами одновременно  и  изящно
прогибаясь в  талии, поплыла метрах в семи подо мной к  берегу. Она уплывала
удивительно  долго и  спокойно,  пока  не исчезла в зеленой мути вдалеке. На
поверхности  я  увидел плывущую  ко  мне  Оли. Когда  она оказалась рядом, я
погрозил ей пальцем  и сделал  рукой  жест, чтобы она плыла  к  берегу.  Она
подняла голову над водой, вынула изо рта трубку и  показала  мне язык. После
поплыла  дальше к высоким скалам хребта. Я быстро  дунул за  ней,  догнал  и
поплыл рядом. Хребет  был  не очень  широким, я увидел, как он  обрывается в
сторону  открытого моря  резко  и  глубоко, -- дна  не было видно.  Вдруг  я
почувствовал,  что плыву, напрочь позабыв об охоте, с  единственной, что ли,
миссией:  следить,  как  бы  чего  не  случилось с Оли.  А  потом  произошло
непостижимое, то, что можно пережить даже не в душе, не душой, а как-то всем
своим  нутром,  до  последней молекулки, до  последнего  атома.  И  все  это
запечатлелось во мне точно и ясно, как-то резко и основательно, будто кто-то
с силой поставил печать на  чистый  лист бумаги. Я  увидел, как из  глубины,
вдоль  стенки  обрыва,  поднялся наверх Орик  метрах в тридцати от  нас. Оли
немного занырнула  и тихо поплыла в сторону Орика,  я поплыл с ее  скоростью
над  ней. Она немного уходила  в глубину, и тут  я  увидел,  как из  зеленой
глубинной мути подымается и плывет в  ее  сторону огромная рыба, конечно же,
это  была  их,  политорская  акула,  с  раскрытой пастью,  с  телом,  слегка
развернутым  по  оси и  нацеленным на Оли.  Уже резко и  глубоко занырнув, я
увидел под водой Орика, тоже занырнувшего, но он был дальше меня  от рыбы, я
плыл  в  глубину,  бешено  работая  ластами,   как  бы  наискосок,   пытаясь
"вклиниться" между  Оли  и рыбой;  Орик  вытянул левую  руку в сторону рыбы,
дважды   его  рука  дернулась,  вероятно,   это  были  выстрелы,   но   рыба
приближалась,  она  была ближе к Оли, чем ко  мне, как я  ни старался; как я
переложил  пневматический  пистолет  в  левую  руку,   а  правой  достал  из
нагрудного кармана лазер, я не помню. Я включил его и провел лучом, рассекая
рыбу пополам,  как бы  немного  под углом  к ее голове с дикой пастью.  Вода
окрасилась грязно-коричневой мутью, кровью, я еще дважды провел лучом по еле
видимой в  мути туше и, резко ударив ластами, стал подниматься наверх. Я был
в шоке, не  иначе. Поглядев вниз, я увидел в расходящейся мути три  неравных
куска  рыбины --  они медленно  тонули.  Орик,  обхватив  Оли  рукой,  резко
поднимался на поверхность.  Тут же  я увидел рядом папу. Вместе с Ориком они
повернули Оли  лицом к  небу и,  поддерживая ее под плечи,  быстро поплыли к
берегу.  Я тоже поплыл,  медленно, еле шевеля ластами. Мне было как-то пусто
внутри, настолько,  что  я даже не думал, что рыба, такая же, как и  убитая,
может оказаться где-то рядом со мной. Я плыл, не оглядываясь.
     Когда я выполз  из воды и  упал  на  песок,  все  молчали.  Потом Пилли
подошла  ко мне  и погладила  меня  по плечу. Вскоре я встал, снял костюм и,
взяв на руки  Сириуса,  сел  на песок, прислонившись спиной к машине.  Потом
как-то  механически я освободил Сириуса от поводка и намордника и  пустил на
песок. После  встал. Орик подошел ко  мне, обнял  и,  сильно прижав к  своей
мощной, выпуклой  груди,  держал меня так с полминуты. Потом отошел  и сел у
воды. Вдруг я заметил, что  Оли  встала с песка  и идет ко мне. Ее лицо было
каким-то нейтральным, прозрачным и бледным одновременно. Подойдя ко мне, она
остановилась и  глубоко поклонилась мне. Я  -- поклонился ей.  Сразу  же она
отошла.
     --  Мальчик, --  позже сказал  Орик.  --  Ты спас мою  дочь.  Скоро  мы
простимся и, наверное, навсегда, но я никогда  этого не забуду.  Я видел ваш
космолет, он  невелик,  но  моя машина  вполне в него  поместится,  когда вы
будете улетать от  нас. Это  не  подарок. Тому, что  ты сделал,  нет равного
подарка. Это  на память.  О  Политории, какой бы она ни была, об Оли, Пилли,
обо мне...
     Он подошел к папе, протянул ему руку, помогая встать с  песка, и после,
как и меня, крепко обнял его.
     Тропа  была достаточно  нахоженной, хотя  и узенькой.  Она вилась между
скал,  то  чуть убегая  вниз по  склону, то некруто  подымаясь  вверх. Среди
красно-рыжих  слоистых скал,  на  их  склонах и  возле тропы росли небольшие
кустистые и  жесткие деревца, очень бледно-зеленого, белесого цвета. Мы  уже
видели следующую  гряду высоких  скал,  лес, вероятно,  был  за  нею или еще
дальше. Мы шли гуськом, сзади  всех --  Орик, потом я, Оли, папа и Пилли. Но
Пилли шла не первой.
     ... Минут двадцать назад все вдруг спохватились --  где Сириус. Я жутко
перепугался. На пляже, рядом, его не было,  на видимом расстоянии вдоль скал
в обе стороны -- тоже, если он ушел по расселине в скалы, то  по какой, и уж
вовсе неясно было, как его искать и что с ним случилось в скалах или в лесу.
Если наш кольво Сириус встретил настоящего кольво, даже маленького,  и смело
ввязался в бой, то, скорее всего, его уже нет в живых.  Мы все вместе как-то
нелепо  рыскали  по песку возле  наших  машин и чуть дальше,  обшарили  сами
машины, заглянули под них, я  все время кричал: "Сириус!  Сириус!",  но  все
было напрасно.
     Неожиданно  откуда-то сверху раздался  длинный  гортанный крик.  Все мы
подняли головы: наверху, на самом краю скалы, довольно высоко над нами стоял
человек, политор. Он стоял совершенно спокойно, не боясь высоты. У него было
темное лицо, белая повязка на голове, длинная одежда  до пят а на руках... а
на руках наш Сириус! Человек этот поднял  руку вверх,  и то же  самое сделал
Орик. Потом Орик что-то прокричал, перевода я не услышал и понял, что это не
политорский язык.  Человек что-то крикнул Орику  в ответ и  кивнул  головой.
Орик  быстро достал из  машины штуку,  явно  напоминающую подзорную трубу, и
долго разглядывал море.
     -- Не вижу никакой  подводной лодки, Пилли,  --  сказал он. Пилли взяла
трубу и тоже внимательно оглядела море.
     -- Да, -- сказала она. -- Пусто. Их перископ, даже чуть высунувшийся, я
бы разглядела. Море такое гладкое.
     -- Тогда мы можем взлететь, -- сказал Орик, и мы торопливо сложили  все
вещи в машины и взлетели. В скалах, чуть ниже края, где стоял политор с моим
Сириусом на  руках, Орик  отыскал  площадку,  мы сели  и  вылезли из  машин.
Человек с Сириусом подошел к  нам, прямой и гордый, но не надменный по виду,
и остановился от нас метрах в пяти. Орик подошел к нему, и они положили руки
друг другу на плечи. Человек этот что-то сказал Орику. Орик повернулся к нам
лицом и перевел:
     -- Вождь всех племен моро -- Малигат приветствует вас.
     Я  подошел к Малигату, низко поклонился  ему, не рискуя класть руку ему
на плечо, а он своей рукой легко коснулся моей головы. После я протянул руки
к Сириусу, позвал его, он потянулся ко мне, и Малигат передал его мне.
     -- Уль Орик, -- сказал  я.  -- Передайте, пожалуйста, улю Малигату, что
Ир-фа, директор планетария, кланяется ему и шлет привет.
     Орик перевел то, что я  его просил. Не думаю  (да так и оказалось), что
моро были столь надменны,  что требовали общения только  на своем языке.  Но
время показало, что  политоры могут хоть как-то преодолеть устройство своего
речевого аппарата  и говорить на языке моро,  последние  же не могли усвоить
систему политорского языка никак. Когда говорил Малигат, я уловил в его речи
как  бы человеческие черты и свойства, хотя я совершенно не  представляю, на
какой земной язык язык моро хоть как-то был похож. После имени Ир-фа Малигат
легко  кивнул мне. Малигат вел себя так,  будто  не  улавливал разницы между
политорами,  мною и папой.  Конечно,  он видел  эту разницу,  но,  казалось,
гордость  и  сдержанность  были  сутью его характера. Орик протянул  руку  в
сторону папы, папа  подошел к нам, и  Орик сказал Малигату, а Пилли перевела
нам:
     -- Уль Владимир и его сын уль Митя  -- с другой планеты, она находится,
быть может, в миллионах километров от нас. Они прилетели к нам как гости. Во
время охоты в море  Митя  спас мою дочь  Оли  от  криспы  длиной  двенадцать
метров. Митя разрезал ее пополам лучевым пистолетом.
     Почти весь этот перевод я  слушал, ощущая  на своих  плечах спокойные и
тяжелые руки Малигата. После он распахнул плащ, снял с пояса  нож в ножнах и
протянул мне. Я поклонился ему, он -- мне, и тут же он отошел к Оли и Пилли.
Он взял лицо Оли в свои ладони и долго глядел ей в глаза,  потом погладил по
голове. Пилли поклонилась  Малигату, положила обе  ладошки  ему  на  плечи и
засмеялась. Она была с Малигатом  хорошо  знакома,  да и Оли, я думаю, тоже.
Малигат  что-то произнес, и Орик сказал нам с папой, что  Малигат приглашает
нас всех в гости к своему племени -- пешком это километров пять.
     -- А разве долететь мы не можем? -- спросил я Орика.
     -- Вполне, там  есть место и для посадки, но могут появиться патрульные
корабли из Тарнфила. Им-то известно, что повстанцы находятся возможно именно
в этих скалах, и мне бы не хотелось,  чтобы они связывали мой прилет (машины
будут хорошо видны) с присутствием здесь повстанцев.
     Тут же он "перегнал" обе машины под скальный козырек, закрыл крышами из
"плекса",  потом  нажал  другие  кнопки,  и  прозрачные  крыши машин,  будто
заполняясь какой-то жидкостью, стали зеленоватыми, непрозрачными.
     -- Стенки двойные? -- удивленно спросил я. Орик кивнул.
     Идя по  тропинке,  я  понял, что  Орик  учел все:  в скалах была  масса
углублений и щелей, вряд ли патрульщики из Тарнфила могли появиться внезапно
и  лететь  быстро  (если бы  хотели  что-то  увидеть),  и  мы  могли  быстро
спрятаться. Вскоре мы перешли речку. За  речкой  был пологий подъем  и снова
высоченные  скалы, но  никакой  тропы вверх я не увидел,  а  наша  тропа  --
кончилась. Малигат повел нас вдоль скал  направо, и метров через двести пути
по  красноватой траве я увидел красные  же  с желтыми  цветами  густые кусты
возле  скал, мы за Малигатом продрались сквозь них,  он  отодвинул неровную,
прислоненную к скале плиту, там  был узкий лаз  в  пещеру; Орик  пролез туда
первым, потом все остальные;  Малигат изнутри снова закрыл лаз куском плиты,
но сразу же стало  светло:  Орик зажег фонарь. Лаз вскоре расширился, но это
была не пещера, а длинный, почти прямой  тоннель. Орик с фонарем шел впереди
и довольно медленно. Не знаю, сколько  мы  шли, но наконец  вдалеке я увидел
неясный  красноватый свет; позже оказалось,  что  это конец  тоннеля, только
прикрытый  не  плитой, а лишь густыми красными кустами.  Но раньше,  чем  мы
дошли  до  них, Орик резко  остановился и, вытянув левую руку вперед, дважды
выстрелил: звук был явный -- глухой и усиленный акустикой тоннеля. Я подошел
к Орику, папа -- тоже, перед нами на боку лежала розоватая, пятнистая (пятна
черные),  мерзкая и  огромная  (величиной с крупного  спаниеля),  многоногая
жаба. Рот  ее был раскрыт, и из него  торчали тонкие длинные клыки и длинный
язык. Малигат отшвырнул  жабу  ногой, и мы тронулись дальше  (а я с усмешкой
вспомнил о многоногих инопланетных курах, о которых я мечтал на Земле).
     -- Ядовитая? -- спросил я у Орика.
     -- Да, -- сказал он. -- Это криспа-тутта. Так мы ее зовем за схожесть с
криспой-рыбой,  которую  ты убил, --  за  агрессивность.  Счастье еще, что в
лесах их нет, разве что рядом с водой.
     Только тут я заметил, как дрожит Сириус у меня на руках.
     Вскоре мы вышли из тоннеля, перед  нами опять  была лента узкой долины,
вся  в красной  невысокой травке  и  цветах. Впереди  снова  были  огромные,
высокие  скалы с острыми  зубцами наверху, но никаких троп вверх не было, не
было и нового тоннеля; слева и справа от нас в  глубь  скал уходили  ровные,
слегка  петляющие  между  скалами  узкие  ущелья. По левому из  них  мы  шли
довольно долго, и только  тут  я стал  замечать разных  маленьких и  средних
птичек  и  услышал их пение, очень красивое, как звуки флейт,  самых  разных
флейт, тонюсеньких и низких, и тут  же вспомнил,  что когда нас встречали на
космодроме Политории  и  гремел  оркестр,  я уловил  тогда звучание подобных
птичьих флейт.
     Наконец мы  вышли  из ущелья, перед нами  была речка, вполне приличная,
она вытекала из леса слева, а далеко справа сворачивала в ущелье, к морю; за
речкой  среди высоких, но редких деревьев, совершенно голых, но очень густых
и нежно-желтых на вершинах, стояли  на сваях  конусообразные хижины, и среди
них кое-где  двигались моро, люди с  темными лицами, в плащах и  повязках на
голове, мужчины и женщины,  но  ни на ком не было такой белоснежной повязки,
как  на  Малигате. Он остановился  вместе с нами  на поляне  и не подходил к
хижинам, дожидаясь, когда  остальные  моро  и  те, кому  они кричали резко и
гортанно, соберутся возле нас.
     Малигат вывел меня  слегка вперед (папу -- тоже)  и что-то сказал моро.
Орик перевел, что он объяснил им,  кто мы и откуда. Потом Малигат сказал еще
несколько слов, после чего, молча, моро начали проходить друг за другом мимо
нас,  и  каждый,  мужчина  или женщина,  легко  прикасался  к  моей  голове,
улыбаясь. Затем Малигат сказал, а Орик перевел нам, что  пусть моро проводят
Пилли и Оли в дом для гостей -- они отдохнут, а моро пусть начинают готовить
еду.  Моро поклонились нам и разошлись, уводя  Пилли  и Оли. Малигат положил
каждому из нас руку на плечо, коротко и с мягким толчком, как бы отсылая нас
куда-то и желая удачи; после медленно ушел.
     Орик  сделал  нам  знак,  и  мы  зачем-то  углубились в лес. Сириуса  я
по-прежнему  нес на руках и шел  между  папой и Ориком, вертя головой во все
стороны и  разглядывая высокие редкие деревья (некоторые были  и  с лиловыми
вершинами), траву, цветы, порхающих  птиц и длинных  красивых стрекоз, но  с
крыльями  как у бабочек. Орик  сказал,  что  в радиусе километров трех  днем
можно не опасаться  диких животных, -- днем они боятся подходить к поселению
моро.
     -- А змеи у вас водятся? -- спросил  я у  Орика и объяснил ему, что это
за  существа,  он  понял  и  сказал,  хвала  небу,  этой нечисти у  них нет,
достаточно  кольво, разных  видов криспы-тутты (этих  жаб)  и  вообще хищных
животных.
     Постепенно лес стал гуще, деревья стояли плотнее, и кое-где голубоватые
длинные растения (как наши  лианы,  которых  я  и не видел  никогда в жизни)
перекидывались с одного  дерева на  другое. На лианах  сидели иногда крупные
бело-синие птицы, но увидев нас,  они срывались и с  легким тихим чириканьем
(так им неподходящим) улетали в лес. Орик легко нашел тропу, и  она, петляя,
вывела нас снова к скалам, но более низким и поросшим более густым лесом. Он
повел нас  налево, мы прошли еще с полкилометра и  увидели в  кустах  четыре
камня, на которых лежала  тонкая скальная  плита --  нечто вроде стола. Орик
нагнулся, поднял камешек  и  постучал им по плите:  звук  получился высокий,
даже звонкий. По знаку Орика  мы сели на маленькой  полянке  и стали чего-то
ждать. Но ждали мы  недолго. Минут через пять  из лесу вышли и подошли к нам
четверо  политоров  с  ружьями.  Один из  них  был  геллом.  Я  --  обомлел.
Повстанцы! Значит, Орик...
     -- Уль Владимир и уль Митя,  его  сын, гости с Земли, инопланетяне,  --
сказал им Орик, представляя нас с папой.
     С  каждым из  четверых  мы обменялись приветствиями: жест  -- руки друг
другу на плечи.
     --  А это  а,Тул,  -- сказал  нам  Орик, показывая на самого  высокого,
самого красивого и самого горбоносого политора. -- Он вождь повстанцев.  Как
видите, он никакого рода,  но...  вполне может быть  высокородным, исходя из
той роли, которую он играет в нынешних событиях.
     А, Тул улыбнулся, Орик сказал ему:
     -- Запомни номера (он назвал а,Тулу номера наших коммуникаторов).
     Горгонерр  сделал  меня  их  гидом.  О  вашей  позиции   он   узнал  от
осведомителей, не  знаю уж от  кого, и,  допускаю,  привязал меня к  гостям,
чтобы ограничить круг  моих действий.  Связь прежняя, плюс эти  два  номера.
Называйся  любым именем: узнаете друг друга по странности  текста.  Оружие и
люди могут прибыть морем или рейсовым через Селим, -- ты и сам знаешь. Все.
     ... Мы шли некоторое время  молча, и наверное, и  я,  и папа думали  об
одном и том же: так или иначе мы уже хоть и малюсенькой ниточкой, но связаны
с повстанцами, и  еще: Орик не вождь восставших, но, может быть, их мозг.  К
тому же он  не просто член оппозиции в правительстве  как идеолог, политик и
человек  со своей  точкой зрения, он  прежде всего --  оппозиционер деловой.
Наверняка Горгонерр этого не знал,  иначе  отвлечь Орика  нашим присутствием
было  бы  слабой мерой, а сильной --  тюрьма, и  они,  тюрьмы, были, позже я
узнал  об этом. Орик  шел,  очень  тихо напевая  что-то непереводимое, почти
бормоча, и как будто не придавал особого значения тому, кем, частично, стали
мы и тому, какую правду мы узнали о нем. И меня снова поразило такое доверие
к  нам: он знал нас (да и то ли  это слово?) всего полтора дня. Или это была
сверхинтуиция? Видимо, мы с  папой  чувствовали на  одной и  той  же  волне,
потому  что он спросил у Орика об интуитивном общении  политоров  и объяснил
значение этого слова.
     -- Нет, -- сказал  Орик. --  Политоры  очень хорошо чувствуют состояние
другого,  не  зная  его  мыслей  буквально,  и  они  же,  допуская  подобные
способности  в  собеседнике,   хорошо   умеют  "закрываться"  от  него.   Но
"беседовать"  без речи  буквально мы не умеем. Это умеют моро, но лишь между
собой.
     -- А скажите, Орик, -- спросил я. -- Как понять,  что  среди повстанцев
есть гелл? Добродушный боец... это же...
     --  Верно,  --  сказал  Орик.  --  Но  это  особый  гелл.  Чтобы  снять
подозрения,  было  сообщено  (с  показаниями  свидетелей),   что  он  погиб,
столкнувшись в  воздухе с военным космопланом. Во-вторых, у нас  есть  врач,
способный снять с гелла влияние вредного поля. Но он один, и, оказалось,  он
не  способен  обучить этому  массу  врачей,  к тому же, когда  в  курсе дела
многие, -- это опасно.
     --  А я-то подумал,  что влияние поля ослабевает,  если гелл  далеко от
машины-излучателя. Очень далеко.
     -- Увы -- нет. Тому есть причины.
     -- А лично вы  знаете, где  находится, хранится  эта  адова машина? При
этом я не спрашиваю -- где именно, -- сказал папа.
     -- Нет,  --  Орик  вздохнул.  --  Это знал  каждый глава правительства,
сейчас это  Горгонерр и пара политоров из его  ближайшего  окружения. Так же
есть  преемственность  ученых,  двух-трех,  могущих  следить  за  состоянием
машины. Они засекречены.
     Удивительно, Сириус у меня  на  руках  иногда резко  сжимался и дрожал.
Неужели чувствовал опасных животных?
     -- Орик, -- спросил я.  -- А разговор по маленьким коммуникаторам может
быть подслушан?
     -- Толково -- почти нет.  По видеостереофонам -- да, они стационарны. А
тут... перемещения, тьма разговоров в эфире...
     -- Отчего же вы все же осторожничаете?
     -- Слежка в эфире  идет.  Им трудно "изловить" имена говорящих, если те
их скрывают, но они могут выудить саму нужную информацию --  ситуацию, факт.
Это опасно.
     ...  Я плохо помню, как прошел вечер у моро  в доме для  гостей. Их еда
отличалась  от политорской  простотой  и  немногообразием. Мы ели большие  и
нежные куски мяса какого-то  животного и пили настой из трав. Я почти клевал
носом. Моро много и тихо пели гортанными, но при этом приятными голосами.
     -- А эта песня, -- сказал мне Орик, -- о том,  как  юноша моро,  спасая
свою  девушку, голыми руками  задушил  крупного кольво.  Уверен,  эта  песня
посвящается тебе, Митя.
     Я кивнул, и когда кончилась  песня,  встал и  много раз поклонился всем
певшим. А  они -- мне, Орик не ошибся. После ужина Малигат сказал Орику, что
просит его кое-что перевести именно для меня. Орик перевел.
     -- Ты  добрый  человек и хороший воин, -- сказал Малигат.  --  Зайди  к
Ир-фа. Ир-фа мой Друг, поблагодари его за привет мне и передай ему поклон от
меня.  Скажи  ему  также, что пока ты и твой  благородный отец не улетели  в
другую жизнь, пусть он выполнит любое ваше желание. Сейчас мой воин проводит
вас, и если вы вернетесь к нам снова, народ моро и я примем  вас  как лучших
гостей. Удачи вам.
     Мы простились с Малигатом и  моро  и до своих машин долетели на  машине
моро: когда-то  при  товарном обмене  они за  драгоценные  камни потребовали
машину  и топливо  каждый раз, когда они  окажутся  в Тарнфиле,  Селиме  или
других городах. Машина была им просто необходима.
     Уже  начало темнеть, когда мы взлетели. На этот раз Оли  села к отцу, а
Пилли  ко  мне и  папе.  Почти  сразу же,  как  мы  вышли  на нужную высоту,
заработал коммуникатор Орика (мы опять летели рядом). Это был а,Тул.
     -- Выполняю просьбу моего быстроногого брата. Он просил передать поклон
Латору.
     -- И тебе, -- сказал Орик. -- Понял что-нибудь, Митя?
     -- Быстроногий брат -- это тот гелл.
     -- Верно. Это гелл Алург.
     И тут же опять заработал коммуникатор Орика.
     -- Куда вы пропали, уль Орик? --  Это был голос Горгонерра. -- Я звонил
вам тыщу раз. Я беспокоюсь за вас и наших гостей.
     -- Все живы-здоровы, -- сказал Орик. -- Вы же знаете, уль Горгонерр, мы
прокатили их к морю. Мой аппарат был в машине.
     -- Можете вы прилететь ко мне, когда доставите гостей?
     --  Пожалуй. Они  хотели  посмотреть  ночной  город. А мне  неплохо  бы
залететь в редакцию "Огней Тарнфила".
     -- Что-то случилось?
     -- Мне пока неловко говорить об этом: это касается меня лично.
     -- Но это все же не секрет, если это будет в газете?
     -- Во  время охоты  уль Митя моим старым  лучевым  пистолетом спас  мою
дочь. Крупная криспа напала на нее. Горгонерр долго молчал.
     -- Откуда взялась эта дрянь?  -- наконец сказал он. -- Они же  только в
северных водах... А вы понимаете значение случившегося?!
     -- Я ее отец, -- сухо сказал Орик.
     -- Это мне ясно. Но мальчик станет героем Политории.
     -- Он им и является, -- чуть мягче сказал Орик. -- Это я вам говорю уже
не только как отец.
     --  Я понимаю,  --  сказал Горгонерр.  -- По  сути  дела, завтра  будет
большой праздник. Это отлично. Может быть, мальчик выступит перед детьми? Их
машина рядом?
     -- Недалеко, но по-моему, он спит, -- сказал Орик.
     -- Хорошо, -- сказал Горгонерр. -- Не станем его будить.
     -- Я буду у вас. Что-нибудь важное? -- спросил Орик.
     -- Достаточно.
     Горгонерр отключился от разговора первым.
     Стал накрапывать  дождь.  Папа и Орик подняли плексовый верх и включили
мощные фары.
     --  Мне грустно от ощущения, что Орик очень одинок,  хотя у него и есть
чудесная дочь, -- сказал папа Пилли.
     -- Его жена погибла в той же  космокатастрофе,  что и мои  родители, --
как  сквозь тугую пелену, как сквозь ватный занавес, услышал  я голос Пилли,
засыпая.
     Горгонерр,  конечно, сработал  умно:  моя встреча с детьми на следующий
день  была  организована  с  помпой,  бездна  цветов,  фотографов,  кино-  и
телеоператоров... И детишки были  всех "сословий",  были и геллы.  И вся эта
толпа вполне помещалась в зале, потому что зал -- в  этом и заключался "ход"
Горгонерра и шик --  был залом Дома правительства;  зал-цирк, на  "арене" --
стол,  за которым  сидел сам квистор,  папа, Орик и  я. Расчет  квистора был
точным:  впервые  в  истории  планеты дети собрались в Дом правительства для
встречи с пареньком тринадцати лет. Конечно, этот паренек не то чтобы открыл
новую звезду  или новый принцип движения  в космосе, но был инопланетянином,
живущим не поймешь где и оказавшимся здесь  впервые с тех  пор, как политоры
перестали быть птицами. Два момента делали тему  прилета инопланетян особой:
уж  очень они были похожи  на  политоров,  а  этот, помладше  (не  жаба,  не
осьминог  с  блестящим  мозгом),  проявил  себя  прежде  всего как  истинный
политор: спас политорскую  девочку от зубов страшной  криспы. Чужое существо
(я)  сделалось (да еще при похожести) абсолютно  своим,  близким... Поначалу
политорские  дети вели  себя как нормальные дети, то есть  шумели и задавали
вопросы  все вместе, а  уль Горгонерр  (думаю, специально), как добрая няня,
хлопал ладонью по столу, призывая всех к  порядку.  И милые детишки осознали
наконец,  что ими  командует не  строгий  добрый  учитель, а добрейший Глава
Правительства.
     -- А когда вы улетаете? Зачем вообще? Оставайтесь!
     -- Через семь дней. Жалко, конечно.
     -- Вот ужас-то, так быстро? Нет, правда, зачем?!
     -- Земля нас ждет. Мама ждет!
     -- А нельзя ей сообщить, что вы у нас задержитесь?
     -- Нельзя. Сигналы не доходят -- Земля очень-очень далеко.
     -- А ваша мама двухглазая, как и наши?
     -- Ага. В точности. Очень строгая.
     -- А как это вы не напугались криспы? Это же чудовище!
     --  Не знаю. В тот момент я ничего  не боялся. Я просто действовал, как
было нужно. Это не храбрость. Так было нужно.
     -- Это ваш папа научил вас такой скромности? Или вы сами?
     -- Нет,  -- сказал  папа. --  Я  ничему его  не учил. Митя вел  себя по
ситуации, как и вы бы себя вели.
     -- Вы бы хотели,  чтобы сделали искусственную криспу, все повторили под
водой и отсняли на пленку? На память.
     -- Не-а. Если бы просто кино, а так... глупо.
     -- А если мы сделаем вам подарки, куда это все тащить?
     -- А  прямо в  Дом правительства, --  сказал я весело. Все хохотали, но
особенно -- уль Горгонерр. Такой миляга!
     -- Я пошутил, -- сказал я. -- На корабль к улю Карпию.
     -- А какие животные есть на Земле?
     -- Разные. Я  думаю, другие, чем у  вас, хотя  птицы  есть и у вас, и у
нас. У нас есть слон, тигр, жирафы, змеи...
     -- Непонятно! Непонятно! Ничего не переводится!
     --  Да  у  вас  нет похожих.  Улетая, я оставлю  слайды,  такие цветные
прозрачные фотографии. Я снимал их в зоопарке.
     -- Слайды знаем! А вот что это -- зоо-парк?
     -- Это когда звери не на свободе. Или окружены канавами с водой...
     -- Ой, не на свободе. Мне их жалко. (Нам их жалко!)
     -- И мне, -- сказал я.  -- Но в зоопарках их  изучают и часто сохраняют
редкие виды.
     -- А как вы думаете, почему мы так похожи внешне, хотя и не совсем?
     --  Ну не  знаю.  Чтобы  в  этом разобраться, нужно, чтобы  встретились
ученые Политории и Земли!
     -- А когда, где? Это возможно? Как?!
     -- Эту проблему вам и решать,  -- сказал уль Горгонерр.  -- Вы --  наше
будущее.
     -- А летучие мыши -- это как геллы?
     -- Нет,  -- резко сказал  я и почему-то  встал. --  Летучие  мыши,  это
маленькие  такие...  ну,  мышки,  с зубками, но у  них  есть крылышки, вроде
птичьих.  А  геллы -- это  очень разумные  и  очень  красивые  политоры. Это
огромная  разница!  (Краем  глаза  я  заметил,  что  Горгонерр  одобрительно
кивнул).
     -- В газетах сказано, что у вас  больше нет войн,  что у вас было такое
оружие на  Земле,  что  все бы  погибли,  вся Земля. И вы тогда  это  оружие
уничтожили. Это правда?
     --   Да.  Это  правда.   Осталось  только  мощное  оружие  защиты,  оно
принадлежит  не одной  стране,  а специальному  Всемирному, ну,  Всеземному,
комитету.
     -- А зачем оружие, если никто не воюет?
     -- Но одна планета может напасть на другую.
     -- Например, Земля на Политорию?!
     -- Нет, этого не будет никогда!
     -- Вот здорово! И  мы на вас никогда не нападем! Вы спасли нашу девочку
от криспы, зачем нам нападать на вас?
     -- Но есть  же и  другие  планеты с разумными существами.  Говорят, что
давным-давно, -- продолжал я, -- какие-то разумные и добрые  существа спасли
моро  от катастрофы и перевезли  их  на Политорию. Но могут  быть разумные и
злые существа.
     -- А моро очень темнокожие и воинственные. Вы их видели?
     -- Это ничего не значит, они вовсе не хуже вас и нас. Воинственные? Это
потому  что  они охотятся, но  ведь на вас  они не нападают? Нет, я не видел
моро, но очень надеюсь...
     -- Не нападали. У них и оружия нет такого, как у нас.
     -- Если бы  им пришлось  защищаться,  -- сказал я, --  им бы  хватило и
копий с ножами.
     -- Они бы все погибли. Копья и ножи -- не оружие.
     -- Возможно. Но они бы сражались.
     --  А если  бы у вас в руках  был  под водой только  нож,  а  не старый
лучевой пистолет, вы бы тоже бросились на криспу? Наступила полная тишина...
     --  Не знаю точно... Конечно,  я бы  очень  боялся, но, я  думаю,  я бы
бросился на криспу с ножом, -- сказал я.
     -- Почему? Это же бессмысленно! Верная гибель!
     -- Не знаю... но так бы надо было поступить.
     -- А почему?
     -- Ну, не знаю. Если бы я этого не сделал и остался жить, я  бы никогда
не простил себе этого. Так мне кажется.
     --  Вы  бы  хотели, чтобы  политоры  сделали  вашу фигуру из камня  или
металла?
     -- Нет, -- сказал я. (Горгонерр улыбнулся.)
     -- А вы учитесь? Хорошо? И где?
     -- Нормально учусь. Но в специальном технициуме. Через четыре года меня
будут считать ученым.
     -- Вот это да! А что вы будете делать?
     -- Конструирование космических кораблей.
     -- А сейчас они у вас хорошие, быстрые?
     -- Да, но хуже ваших. Мы летели, правда, на  маленьком космолете,  но и
на большом мы не смогли бы долететь сами.
     -- А почему? Высокие нагрузки для конструкции?
     -- Нет. Мы так далеко от вас,  что нашего топлива просто  не хватило бы
до Политории, нужное количество просто не поместилось на корабле. Нас  к вам
любезно доставил уль Карпий, приняв к себе на борт.
     -- Неужели мы больше не увидимся?!
     -- Ну, почему?  Когда  мы доберемся до Земли, мы пошлем в космос другой
корабль  и  оставим  в  космосе  межпланетную  станцию, через  которую будем
общаться и дальше.
     -- Ура! Ура! Ой, надо же!
     -- Так что ждите  наших сигналов. А через эту станцию мы можем обдумать
и нашу новую встречу в будущем.
     -- Здорово! А вам нравится девочка Оли, которую вы спасли?
     --  Нравится. Она очень  красивая!.. Вообще, все политоры и геллы очень
красивые.
     -- Вы сказали: политоры и геллы. Геллы -- тоже политоры.
     -- Но они умеют летать, они особый вид политоров.
     -- А у вас-то есть на Земле криспы? Вернее, в воде.
     -- Есть. Но я их никогда не видел. Только в кино.
     -- И все равно не испугались?
     -- Да, испугался я. Все вышло как-то само.
     -- А когда вы закончите ваш технициум, вы сразу женитесь?
     -- Ну как это сразу вот так?! Не думаю.
     -- А почему?
     -- Я женюсь на девочке, если сильно ее полюблю.
     -- А если она очень-очень богатая?
     -- Но ведь не полюблю же я ее из-за богатства, верно?
     -- А у нас по-всякому бывает. Сколько угодно.
     -- И у нас тоже, -- сказал я.
     -- Значит, вы очень хороший?
     -- Со стороны виднее.  Не думаю. Я, например,  обжора,  и однажды  съел
десять пирожных -- это такие сладкие длинные и круглые штучки. Чуть не умер!
     Чтобы специально услышать  детский политорский хохот, я на пару  секунд
оторвал от себя присоску плеера.
     -- А еще ваш папа может вам запретить жениться так быстро, да? И мама.
     -- Запросто, -- сказал я. --  Папа у меня строгий, отшлепает по попе --
и все дела. -- И я показал, как это выглядит. Опять хохот, и среди него:
     -- А нас  родители не бьют. Когда наказывают, запирают на целый  день в
комнату, совершенно темную. (Горгонерр напрягся.)
     Разумеется, вопросов  и ответов было куда  больше. О  Сириусе --  тоже.
Одна девчушка-гелла никак не могла понять, что такое "корова"  и как можно с
ней управляться. Никто не мог понять, зачем  корову  доить  руками  или даже
механическим  способом, что она, дура, что ли,  что  не может  отдать молоко
сама.  Кое-как я понял, что в лесах Политории водится нечто вроде коровы, да
еще с  длинным  острым рогом над  носом. "Буйвол" этот свиреп  и  опасен,  и
окажись он под водой, то еще неясно, кто бы кого победил: криспа этого хурпу
или хурпу ее.
     Я ничего  уже  не  слышал,  кроме шума  в зале, и тут же  мне в  голову
буквально ввинтилась некая мысль о Латоре и об Ир-фа...


     Думая, что я плохо слышу с балкона, Пилли сказала:
     -- Не знаю, как совпадают  наши виды  генетически, и если бы вы не были
полны (в этом я уверена) любви к Митиной маме, я бы согласилась  стать вашей
женой, уль Владимир. Что-то в вас, землянах, есть... такое...
     -- Вы чудо, Пилли, --  смущенно сказал папа. -- Так приятно слышать ваш
голос.
     -- Не мой, а ваш, человеческий, -- сказала ядовитая Пилли.
     -- Я бы  полюбил и выучил и ваше чириканье,  но у меня ощущение, что вы
все равно должны стать женой Орика...
     -- Но, -- сказала Пилли, -- вы сместили акцент в моей мысли...
     -- Простите, --  сказал папа. -- Тема сильнее  логики. Меняем  ее.  Они
замолчали, а тут и я появился. А через час -- и Орик.
     -- То,  что я узнал от Горгонерра, я расскажу по дороге,  -- сказал он.
-- Пошли смотреть подземный Тарнфил.
     ...  Лестницы в  подземный  Тарнфил  были каменными и  широкими,  когда
лестница скрывалась  под землей, она вскоре переходила в широкую, достаточно
длинную, а  потому не  с  очень большим углом наклона  ленту-эскалатор, чуть
приподнятую относительно краев тоннеля, те же дополнительно были  специально
заглублены: дождь  стекал  по ступенькам  лестницы, а  после,  искусственным
барьерчиком разделяясь на два крайних рукава тоннеля, вода текла по  каналам
"вниз"; сама "проезжая часть" была наклонена, и вода протекала весь город до
центра, до слива вниз,  смывая  таким образом грязь  с "проезжей  части",  а
грязь  с  тротуаров "сметалась" в  канальчики  воздушным  потоком, идущим из
узких щелей в фундаментах домов. Сами дома,  разумеется,  стояли  прямо,  не
наклонно,  их  фундаменты к  центру постепенно становились все  выше и выше.
Дома были высокими, пятиэтажными, с большими окнами, сейчас, ночью,  кое-где
горевшими.  Другие дома  были гораздо ниже и все ярко и цветасто освещены --
магазины.  Над домами было  "небо" -- огромное поле искусственного  дневного
света; сейчас,  конечно,  горели  лишь  отдельные  секции  и  был  полумрак,
основной свет, как и во всяком ночном городе, шел от реклам и магазинов.
     Это был удивительный  и страшный город. Днем --  ярко освещенный  город
без солнца. Смесь роскоши и убожества. Я сказал (а Орик подтвердил), что это
город для безродных и геллов. Платили им гроши, но  город выглядел шикарным:
этакая пыль в глаза себе самим. Я представил себе выходящего из  дома гелла,
который  тут же мог  взлететь  в небо,  мог  -- но не  мог. Мы прогуливались
молча, пока Пилли наконец не сказала: "Ну же!", и Орик тихо заговорил.
     -- Квистор  вызвал меня  одного, как наименее посвященного  в ситуацию.
Теперь известно, что  повстанцев больше  впятеро,  чем думал квистор, и  это
число  увеличивается. "Орик,  вы знаете,  кто такой а,Тул?" --  спросил он у
меня.
     -- Нет, -- сказал я.
     --  Это  их руководитель.  Рабочий с  завода космического  топлива.  Он
звонил мне сам, еще раз подтвердил их условия и добавил, что они ждут, но не
назначают нам день нашего ответа; они, видите ли, выберут его сами  и начнут
действия внезапно. Вы представляете, Орик, как это неудобно?
     -- Странно, -- сказал я ему. -- Допустим, мы примем их условия, заверим
их в повышении зарплаты, что дальше?
     -- Они вернутся к своим обязанностям.
     -- А мы их арестуем? -- Я играл, как мог.
     -- Вы  наивный  политор  из  древнего  рода,  политикан-оппозиционер  с
идеями, но  не  более  того. Всех мы  не  арестуем. Арестуем, скажем,  сотую
часть, а остальные тут же бросят работу, и тогда войны не миновать.
     -- Да, -- сказал я ему серьезно, -- как-то  я  не подумал. Вы, квистор,
смотрите вернее и дальше меня.
     --  Я  держу  войска наготове, но  мне известно,  что  одна из подлодок
перешла на  сторону  повстанцев. Это как  раз  та подлодка, которая способна
снимать наличие своего поля и для других подлодок неуловима.
     -- Это плохо, -- сказал я серьезно. -- Очень плохо!
     --  В  Калихаре  обнаружен  открытый  настежь  и пустой  склад  оружия:
охранники ушли к повстанцам.
     -- Еще не легче, -- сказал я.
     -- Нам известно, где находятся повстанцы. Среди них есть трое наших. Не
из моего аппарата, конечно. Они держат нас в курсе дела. Но этот а,Тул -- не
дурак. У них три коммуникатора -- и все  принадлежат не нашим осведомителям.
Иногда кто-нибудь из них добирается до Селима  (под видом охоты, например) и
звонит сюда по автоматике.
     --  Уль Горгонерр, -- сказал я  ему с самым серьезным видом. -- А чего,
собственно,  жить  в  напряжении?  Место их сборища  нам известно,  --  одна
серьезная бомба и...
     -- Ах,  уль Орик!  -- сказал  он.  --  Горячая голова  и мечтатель.  Не
сердитесь,  вы отличный  спец в кулачном бою, в метании копья, в экономике и
технологии  и в общих идеях,  но  в делах... Одна серьезная  бомба  --  и мы
заражаем Политорию  в  приличном радиусе. И гарантия, что вместо погибших  в
ответ на такую диверсию подымутся политоры количеством вдесятеро больше.
     -- Я был неправ, -- как-то понуро сказал я квистору.
     -- То-то же. Вот умели  бы вы так же соглашаться, когда в правительстве
идут дебаты, цены бы вам не было.
     -- Только тогда неясно, почему вы меня вызвали срочно.
     -- Вы член правительства и  должны  быть в  курсе дела.  Надеюсь, вы не
сердитесь, что вам не известны имена наших людей в среде повстанцев?
     -- Что  вы,  квистор, -- сказал я. --  Возможны случайности,  накладки,
оговорки. Чем уже круг посвященных, тем лучше.
     -- Тут вы умница, -- сказал он, улыбаясь, и мы простились.
     -- Орик, -- сказал я, -- мне нужен  номер а,Тула, я... я буду предельно
осторожен. И мне надо сейчас повидать Латора.
     -- Об а,Туле ненадолго забудь, -- сказал Орик.
     --  Латор  предупредил, что его дом мне  следует  спрашивать  только  у
гелла, я вижу впереди одного...
     -- Что  же, верно, --  сказал Орик. -- Мы сворачиваем налево и идем  по
большому квадрату, это минут десять. Хватит?
     Дальше я пошел один и скоро поравнялся  с  геллом. Я остановился, он --
тоже.
     -- Долгой жизни, -- сказал я.
     -- Долгой жизни, -- ответил он мягко и как-то удивленно.
     -- Гелл Латор, -- продолжал я... -- Мне он нужен.
     Он,  улыбаясь,  глядел  на меня, немного  склонив  голову  набок. Потом
положил мне  руку на плечо и, увидев, что я стесняюсь, сам положил  мою руку
на плечо себе.
     -- Спасибо, мальчик, что ты спас девочку-политорку  и дочь  уля Ори-ка,
-- сказал он. -- Пойдем, я покажу дом Латора.
     Ему  пришлось вернуться немного  назад, и  наконец  он указал мне дверь
парадной:
     -- Верхний этаж, правая сторона.
     -- Спасибо и извините меня, -- сказал я. -- Извините.
     На  лифте я поднялся наверх,  на правой  двери стояло: "Латор, гелл". Я
растерялся, потому что никакого видимого звонка не было. В нерешительности я
взялся  за   ручку  двери,  раздался  звук  нежной   флейты,  тут  же  дверь
распахнулась -- передо мной, улыбаясь, стоял Латор.
     -- Это очень поздно, Латор? -- спросил я.
     -- О, уль Митя! -- сказал он, обняв меня за плечи, и ввел в квартиру. Я
ощутил, какая она маленькая.  --  Прости, я приму  тебя на  кухне, жена Лата
спит  и  дочка Мики  -- тоже. Мики слегка ударилась и ушибла  крыло, играя в
пятнашки над нашим домом.
     Какой-то ком подкатил у меня к горлу, когда я представил себе маленькую
птицу-девочку Мики,  летающую над  крышей дома  под  искусственным  небом, а
точнее -- под полом, под землей.
     -- Уль Латор, -- сказал  я  тихо, садясь в  маленькой кухоньке.  -- Вам
поклон от уля Орика, Пилли, моего папы и -- уля Алурга.
     -- Ты был там? -- спросил он. -- Как Алург?
     -- Да, -- сказал я, -- удалось побывать. Алург в порядке.
     -- Спасибо, -- сказал Латор. -- Я внимательно слушаю тебя.
     -- Латор, где вы работаете? -- спросил я. -- Если не секрет.
     -- В Селиме, на заводе, -- сказал он. -- Маленьком.
     -- Вы были когда-нибудь на Тилле первой или второй?
     -- Приходилось. Я  работал там. Нас, чернорабочих, иногда перебрасывают
с места на место.
     -- Скажите,  --  спросил  я, волнуясь.  --  А  буквально на днях вас не
пошлют туда?
     --  Нет,  -- сказал  он. --  Но через два  дня  полет  туда  состоится,
некоторые, самые  бедные  политоры,  согласились. И летят  геллы.  Один  мой
приятель-гелл  сможет заболеть, и я заменю его, если тебе это надо: в Селиме
работа менее срочная.
     -- Да, мне это очень-очень  нужно, Латор, -- сказал я.  --  У вас  есть
большая сумка, вот такая! -- показал я.
     -- Найдется. Сумку, мешок -- найдем.
     -- А это не будет странным, что вы с такой сумкой?
     --  Нет, не  будет. На Тиллах есть в лесу  целебный корень,  его настой
хорошо восстанавливает мышцы крыльев и рук...
     -- А время отдыха на Тилле вам дают?
     -- Да. Мы едим и собираем корни.
     -- Я бы полетел с вами... Но... сами понимаете.
     -- Я все сделаю, уль Митя, -- сказал Латор. -- Не волнуйтесь.
     -- Послезавтра я зайду к вам вечером, можно? -- спросил я.
     -- Конечно. Если вдруг меня не будет, все коротко передай Лате. Ближе к
ночи я прилечу к тебе. Криспы не такие уж умные, верно?
     -- Я не разобрался, -- сказал я. -- Не успел.
     Улыбнувшись  друг  другу,  мы простились. На  секунду я  остановился  и
спросил:
     -- В Селиме есть городские коммуникаторы, телефоны?
     -- Да, несколько. Городок маленький.
     -- Вы не замечали, часто ли звонят по нему политоры?
     -- Редко. Я ни разу не видел.
     -- Если увидите, и не раз, одного политора, сообщите Алургу его вид.
     -- Понял, -- сказал он.
     ...  На улице я  почти столкнулся  с Ориком, папой  и Пилли.  Быстро мы
дошли  до лестницы наверх, поднялись, сели в машину,  Орик взлетел, рванулся
еще выше  и  погнал ее  на предельной  скорости куда-то  вбок, город  быстро
исчез. Орик нажал кнопку коммуникатора, и я сел к нему поближе.
     -- Слушаю.
     -- Долгой жизни, -- сказал Орик. -- Три политора из ваших, любой, могут
добрести, охотясь,  до соседнего  селения. У них  нет  коммуникатора, и  они
звонят родным в Тарнфил по автоматике. Хотел бы я увидеть их лица...
     Секунду. -- Орик кивнул мне,  и я шепотом сообщил ему  свою просьбу. Он
хлопнул меня по плечу и  снова заговорил: -- У меня заболел  довольно бедный
друг, нельзя ли ему устроить немного бесплатной корабельной кормежки?
     -- Думаю, да, вполне. На сколько дней пищи ему надо?
     -- Сообщу позже. Долгой жизни. -- Орик отключил аппарат.
     -- Латор, -- сказал я Орику, -- бывает часто в  Селиме. Я передал  ему,
что в автоматах  связи  могут быть подозрительные  типы,  их надо запомнить.
Орик обнял меня.
     --  Он  политор какой-то, -- смеясь, сказала Пилли. --  Вроде маленький
мальчик, а сам...
     -- Орик,  -- сказал папа. --  Митя точно себя ведет или это может стать
помехой?
     -- Сверхточно! Вы что, плохо знаете своего сына?
     -- В этой области -- вовсе не знаю.
     -- Странно, -- сказал Орик. -- Это всего лишь  навсего  область  ума  и
доброты. Сколько топлива и какого тебе надо? -- спросил Орик.
     -- Я должен узнать все завтра или послезавтра.
     -- Узнаешь и сообщишь мне. Остальное мы наладим быстро.
     --  Пилли, -- сказал я, -- в вашей  лаборатории есть компьютер -- я мог
бы посчитать у вас?
     -- Надо подумать, -- смеясь, сказала Пилли. -- Ты можешь его сломать.
     -- Вы будете рядом, -- сказал я. -- Я без вас не обойдусь!
     -- О, какая честь! Договорились.
     -- Что-то вырисовывается у тебя? -- спросил папа. -- Да?!
     -- Я очень надеюсь. Простите, Пилли и Орик, что я ничего не говорю вам,
просто  боюсь  сглазить  пару неясных  обстоятельств.  Но я  произнесу  саму
формулу: Ир-фа --  Пилли --  а,Тул --  Ир-фа -- Латор  --  Тилла первая  или
вторая. Все.
     -- Он у вас гений, что ли? -- спросил Орик у  папы. -- Хотя я ничего не
понял.
     -- Да что-то вроде этого, -- смеясь, сказал папа.
     -- Чаю -- и по домам, спать, -- строго сказала Пилли.
     -- Можно  и у нас,  -- сказал папа и  добавил  Пилли: -- И я заварю чай
по-своему. Без аппаратуры.
     --  Отлично,  --  сказала  Пилли.  --  Мне эта цивилизация  надоела  до
чертиков. Душой я -- с моро.


     Я  думал о том,  как, черт  побери, сталкиваются иногда интересы людей,
желающих при этом друг другу добра. Мне становилось как-то не по себе,  даже
страшновато. Начни  а,Тул военную операцию сегодня  или  завтра, и  все наши
надежды полетят  в тартарары. Они, такие понятные политорам, отодвинулись бы
на задний план, потому что (о чем речь) политорам Политория была дороже.
     Мы завтракали,  раздался звонок коммуникатора  видеосвязи,  и тут же мы
увидели лицо Горгонерра.  Тысяча извинений, миллион пожеланий, и сразу же он
изложил  просьбу  к папе  --  встретиться  с  учеными-энергетиками; встреча,
разумеется, закрытая.
     --  В  кои-то  веки встреча двух  высоких цивилизаций!  --  высокопарно
сказал он.  -- Отнюдь не исключено при углубленной беседе, что окажется, что
те  ресурсы, которыми бедна Земля,  имеются в достатке у нас,  и наоборот --
то, чего полно на Земле...
     -- Хорошо, -- сказал папа. -- Но я узкий специалист.
     -- Да, но ведь высокого класса?! -- сказал Горгонерр.
     -- Ну-у... -- сказал папа.
     Когда эта чудо-беседа кончилась, Пилли сказала:
     -- Чует  мое  сердце, квистор хочет  больше узнать  о  ваших  ресурсах,
чем...
     -- Ай да Пилли -- патриотка! -- сказал папа.
     -- Да ну вас! Я же объяснила, как  может выглядеть дружеский  прилет  в
район Земли двух десятков политорских кораблей.
     --  Кстати.  Власти используют  рабский труд, за который платят  гроши.
Капитал  огромен,  но идет  не  на усовершенствование условий  труда,  а  на
суперулучшения и без того супервысоких достижений. Почему? Если я прав.
     -- Да,  вы правы.  Да  потому, что  наше замкнутое общество  издавна  и
очень-очень долго было чисто рабовладельческим. Я бы даже сказала так: когда
со временем наша  наука  резко пошла  в  гору,  нас от чистого  рабовладения
отделяло минимальное историческое  время. И такого рода замашки элиты крепко
укоренились, хотя зависимые рабы превратились в якобы  независимых  рабочих.
Им дали минимум удобств и денег, но на большее  не  пошли. Политоры не равны
-- эта философия  въелась в кровь. Отсюда  и термин "высокородные" и прочие.
Почему-то я убеждена, что на Земле человек, способный проследить древность и
значимость  своего рода,  может, скажем, работать  сварщиком. А другой,  чьи
предки сотни лет обрабатывали землю, может стать ученым,  деятелем искусства
или главой правительства. Ведь так?
     -- Абсолютно верно. Это не правило, но вполне вероятно.
     -- В  нашем же  милом обществе  другая  философия,  по  облику  глубоко
скрытая  или  приукрашенная.  Впрямую  о  ней  говорят  только внутри элиты.
Философия дубль-государства. Государства (одного), но  на двух  планетах. Их
можно  назвать Политория-один и  Политория-два. Со временем  создастся  -- и
почти уже создано -- такое богатство  высшей  техники и  сверхудобств только
для элиты,  что однажды  (это как заговор)  на вторую планету "икс"  улетает
сотня кораблей  с правительством  и  элитой  (книги,  предметы  развлечения,
роскоши, спорт, охота, обслуга и  почти вся армия). На  новой планете  армии
отводят ее уголок и  надзирателей  над  ней,  а  остальная часть планеты  --
мощные  и  элегантные города-курорты,  сады, бассейны, зрелища,  и  никаких,
никаких  рабочих-рабов:  все  они   остались  на   Политории,  среднеродные,
безродные, геллы, моро. Там  же  производство,  управляющие им, лаборатории,
сумасшедшие ученые или умные люди в них -- это их дело, заводы,  фабрики  --
черт те что еще. И часть  армии, отлично вооруженная  и хорошо оплачиваемая,
как и на планете элиты. Работай и не пикни.  Все  важные вещи доставляются с
планеты  кораблями  для элиты на другую планету. Чуть рабы  всколыхнулись --
есть  армия.  Чуть  армия замешкалась --  есть  суперармия  с планеты элиты.
Понятно?
     -- Боже мой, -- сказал папа. -- Похлеще, чем в нашей древности!
     -- И  железный контроль, полная гарантия, что планета  рабов  не сумеет
стать такой, что сможет  разрушить планету элиты или освободиться из-под  ее
влияния. Ну вот,  развопилась! --  ударив себя  по  коленке,  резко  и глухо
как-то  сказала  Пилли. --  Разнылась!  А  вы,  конечно, не  ожидали  такого
поворота, если речь идет о высочайшей цивилизации?!
     -- От цивилизации -- не ожидал, -- сказал папа.
     -- Цивилизация? Чего?  Да чего угодно,  но не  духа. Цивилизация  духа,
скорее,  есть у  обыкновенных  политоров, конечно  -- у моро,  и  даже  -- в
ограниченных, но добрых  эмоциях геллов. Вы думаете,  Горгонерр  не хотел бы
иметь такую же, как против геллов, машину против простых политоров?!  Сириус
потянулся, вытянув передние и присев на задние лапы, зевнул, встряхнулся  --
и взлетел на колени Пилли.
     -- Разбегайтесь, -- сказала Пилли. -- Вы к этим ученым, уль Владимир, а
ты...
     -- Я к Ир-фа, -- сказал я.
     -- Ну а я успокоюсь гимнастикой и игрой с Сириусом.
     ... Я  хорошо  представлял себе, как трудно будет мне говорить с Ир-фа.
Наверное, поэтому я летел к планетарию, не торопясь.
     Ир-фа встретил меня теплее  теплого, и, к  счастью, детей опять не было
--  он  был  свободен.  Он  провел  меня в  свой  кабинет,  я невольно  стал
оглядываться, и Ир-фа сказал мне с легкой улыбкой:
     -- Уль Митя, мы здесь только вдвоем.
     -- Я к вам по делу и с просьбой, мне... неловко...
     -- Постарайся  перестроиться,  --  сказал он. --  Пусть  тебе ничто  не
мешает, тогда и мне будет проще.
     -- Я видел Малигата, -- сказал я и запнулся...
     -- Ну и... Конечно, он что-то просил передать мне?
     -- Да. Низкий поклон...
     -- А еще?
     --  Он  мне подарил  настоящий нож охотника  моро, -- сказал  я  как-то
уныло.
     -- Наверное, он узнал, как ты царапнул криспу, да?
     -- Ну да, -- сказал я. -- Он... сказал еще, что я могу обратиться к вам
с просьбой и...
     -- С любой, -- сказал Ир-фа. -- Верно?
     -- Да, верно, -- сказал я.
     -- Ну вот и обращайся. Смелее.
     -- Я буду задавать вам вопросы, не объясняя, в чем дело?
     -- Да как угодно. Не стесняйся.
     -- Или вы и так все поймете, вы же пилот космоса.
     -- Да, кое-что помню, кое-что соображаю.
     --  Вот вы говорили, -- начал я, -- что ваши модели кораблей  -- это не
просто точные копии, но копии  рабочие, они  могут летать, исполняя заданную
программу.
     -- Конечно, мальчик, все верно. Дальше.
     -- Скажите  мне,  если такую модель загрузить  топливом  максимально  и
запрограммировать  на  высшую скорость, то  будет ли эта  скорость столь  же
высока, как и у большого корабля-прототипа? И долго ли она сможет лететь?
     -- Не  беспокойся.  Это действительно  суперкопия,  скорость  ее  будет
огромна, и лететь она может очень долго.
     -- Ну как долго? -- спросил я.
     -- Видишь ли, до меня дошел отчет Карпия в Высшем космическом обществе.
Затянув  вас к себе на  борт, он  прошел  огромное расстояние.  Модель может
долететь  до  той  точки  вполне.  Второе: в  этой точке корабль  Карпия  по
заданной программе прощупывал космос, но почему-то не обнаружил Землю, иначе
это  было  бы   известно.  Нам  же  известна  максимальная  скорость  вашего
кораблика. Вы долго летели?
     -- Да суток двое.
     --  Отсюда  вывод:  Земля от  Карпия была не так уж  далека, но, скорее
всего, это зона,  где прощупывание  ее было невозможно по космическим (а  не
Карпиевым) причинам.  Я  знаю, это важно  для вас, но сейчас важнее  другое:
если модель легко способна добраться до точки вашей бывшей встречи, то с тем
максимальным запасом топлива  она дойдет  и до Земли. Я рассуждаю  для  тебя
верно?
     -- Да, уль Ир-фа, абсолютно верно!
     Он положил мне руку на плечо и сказал:
     -- Ну, Митя, договаривай, смелее. Дело важное.
     Я  напрягся...  я не  знаю,  чего я  так напрягся, но  напрягся жутко и
прошептал:
     -- Уль Ир-фа... Вы... могли бы, ну... подарить мне одну модель?
     -- Да, Митя, -- сказал  он, -- могу,  -- потом пауза, и потом: -- Может
быть, даже обязан.
     -- Что-о?! -- Я был... потрясен, не иначе.
     --  Видишь  ли,  мальчик,  --  сказал  он.  --  Просьба Малигата  очень
существенна для меня. Очень важна и история с криспой. Но... -- он помолчал.
-- Я слышал и видел, что говорил твой отец,  и слышал и видел тебя. И еще --
я гляжу  в тебя. Я слушаю тебя и слышу. Я чувствую, что ты не "закрываешься"
от меня.  И  я  знаю, что, подарив тебе модель, хотя и втайне, я не  наврежу
своей планете. Модель -- твоя.
     -- Ох, -- сказал я. -- Ох, уль Ир-фа. Вы  и представить себе не можете,
как бы встретила вас моя мама! А я сумею установить программу курса?
     -- А ты ее знаешь?
     -- Да, и я могу ее проверить. Но как ее заложить?
     -- Головная часть  снимается, а крепится с помощью мощнейших  магнитов.
Ты просто заберешь модель со снятой крышкой, и крышка до нового соединения с
телом модели будет завернута во что-то изолирующее ее временно от модели.
     -- Как вы думаете, а я обнаружу  в  открытой системе узел, где задается
программа курса?
     -- Да, конечно. Снимать крышку более  мощным  магнитом  буду  я. Я же и
помогу  тебе найти  нужный  узел. И не волнуйся, крышка сама станет точно на
место, силы сцепления по линии сцепления не равны и совпадают в определенных
точках.
     -- Наверное, я соображу, где место помещения топлива?
     -- Наверняка. Но и его я тебе помечу.
     -- Сумею ли я сосчитать нужное количество?
     -- А зачем? Заправишь модель максимально.
     -- Топливо мне обещали.
     --  Если, -- сказал  он, -- вдруг  политор,  обещавший тебе топливо, не
сумеет сделать это вообще или быстро, я тебе помогу.
     Голова моя,  моя  бедная дитячья головушка  кружилась от того, как  все
складывалось, а сердце скакало, как Сириус, когда он играет с бумажкой.
     -- Ты еще не все выяснил или обговорил? -- сказал Ир-фа.
     -- Я не знаю, где и как заправить топливом модель, потому что в путь ее
отправлять буду не я.
     -- Я заправлю, -- сказал Ир-фа просто. -- Прямо здесь.
     -- Политор, который заберет модель, получит все готовеньким?
     -- Да, -- сказал Ир-фа. -- Но здесь,  я думаю, нужен не просто политор,
но именно политор-гелл.
     Я смотрел на Ир-фа с восхищением и с каким-то недоверием.
     -- Вы читаете мои мысли. Или откуда-то знаете мой план.
     --  Просто,  вероятно,  совпадает наша  логика. Делать  это надо ночью.
Планетарий закрыт.  Ключи  я  не доверю никому, а галерея с моделями высоко,
значит, нужен гелл.
     -- И чуточку  приоткрытая полоса длинного окна, -- сказал я, -- которую
потом следует задвинуть обратно? Ир-фа сказал:
     -- Давно я так славно не рассуждал. Помнишь, в твой первый визит, когда
ты сказал,  что очень  жарко, я  нажал кнопку --  и полоса  окна  уплыла  до
предела вбок?
     -- Помню, -- сказал я. -- Еще бы.
     -- Кнопку  я держал долго, но надавил мягко. Теперь, уходя с галереи, я
нажму ее  на  секунду, чтобы пролезла рука гелла, и  важно,  чтобы  он нашел
место,  где эта щель  и  где стоит  приготовленная модель.  Он нажмет кнопку
настолько, чтобы влезть на галерею.
     -- А потом?
     -- Потом, улетая, он снова  нажмет эту кнопку, но "утопит"  ее глубоко,
тогда  окно  заскользит  обратно до упора. Скажи геллу,  что когда он найдет
щель,  он, чтобы  расширить ее,  должен нажать слегка, иначе щель, наоборот,
закроется -- и все пропало, хотя бы  на сутки, а это может  быть важным  для
тебя.
     -- Так оно и есть, -- сказал я.
     --  Ты представляешь,  как  заполнено небесное пространство, окружающее
Политорию, и сколько есть  служб, следящих, кто и куда летит? Модель засекут
и перехватят.
     -- Я  долго глядел в телескоп и  пришел тогда к вам,  чтобы  видеть все
ваше небесное пространство. Модель  придется запустить с одной из Тилл. А ее
может засечь корабль, который привезет туда рабочих?
     --  Вряд ли он  сумеет  сделать  это  во время отдыха  рабочих, когда и
пилоты отдыхают.  Мы установим максимальную  взлетную скорость  и  она будет
выше, быстрее реакции пилотов.
     -- Уль  Ир-фа, -- сказал  я. --  Неужели  я все верно рассчитал,  чтобы
успокоить на Земле маму?
     -- Ты рассчитал все верно, мальчик, -- сказал Ир-фа.
     -- Лишь бы она ни в кого не врезалась, эта модель!
     -- А зачем  ей это? Она  умная. Она  отклоняется от любого тела и  даже
скопления  космической пыли,  которая может  ей  повредить.  Я  закрыл  лицо
руками. Неужели удастся?
     -- Ты что? -- спросил Ир-фа.
     -- Вы многого достигли! -- сказал я. -- А роботов мало.
     -- Да, -- улыбнулся Ир-фа. -- Мало. Могли бы больше.
     -- Значит они просто не хотят?! -- воскликнул я.
     --  Не хотят.  Это что-то особое в крови: использовать и унижать  живые
существа. Пойдем, ты  выберешь модель, и я покажу, как ее посылать в космос.
Когда все должно быть готово?
     -- Завтра к вечеру, чтобы гелл забрал ее ночью.
     -- Значит, завтра днем ты дозвонишься до меня.
     -- А  сегодня я буду считать  курс  модели в  полете. И  нужна поправка
отклонения на Тиллу. Я  только боюсь, если все сложится удачно,  не проверят
ли сумки геллов  при посадке,  эти сумки  они  возят  с собой  для собирания
корней.
     -- Когда рейс, послезавтра?
     -- Да, если состоится.
     -- Тогда командиром корабля будет мой приятель, ясно?
     -- Ясно. Спасибо... спасибо вам огромное!
     -- Точно сообщи геллу принцип  запуска модели, который  я  тебе  сейчас
покажу, -- сказал Ир-фа. Я кивнул. -- Ну, пошли.


     Поставив  машину возле дома,  я поднялся  на лифте, открыл  квартиру  и
прошел  в  столовую.  Первым, кого  я  увидел,  был  незнакомый, улыбающийся
политор.  Когда я вошел, он резко встал  с  пистолетом  в руке  и, продолжая
улыбаться, велел мне сесть.
     Я сел. Пилли сказала:
     -- Этот красавец позвонил снизу  и сказал,  что  принес  кое-что от уля
Орика. Я  поглядела в глазок -- он был с двумя корзинами  продуктов,  сейчас
они на кухне, хорошие продукты. Ты сообщил очень мало,  политор,  -- сказала
она этому, с пистолетом. -- Начни снова. Развлечешь нас.
     -- Значит, так, -- сказал тот, -- я прибыл в Тарнфил  по заданию а,Тула
и  уже выполнил его. Но я побывал и у квистора, совещание только началось, и
я оставил его секретарю записку  с кое-какими сведениями, но об  одном я ему
пока не сообщил, объясняю, почему и о чем.
     Я весь сжался, тут же  ощутил телом в кармане свой лазер, подумал сразу
же, что вряд ли успею воспользоваться им раньше, чем он  своим пистолетом, и
что я никогда никого не убивал,  кроме криспы, не умею, хотя этот  политор и
есть --  криспа. Все  это мелькнуло  у  меня  в голове за мгновение;  я весь
дрожал.
     -- Ну, политор, сын  криспы-тутты и молекулы урана, дальше, --  сказала
Пилли тому.
     -- Вчера, находясь  в отряде а,Тула, через ветви деревьев я видел  тебя
(взгляд на меня), твоего отца -- опасных пришельцев -- и уля  Орика и слышал
вашу беседу.  Горгонерр ничего не знает, но -- это зависит  от меня -- может
узнать.  Правда, от квистора  я получу меньше, чем от уля Орика  за  то, что
скрою его тайну. Не шевелись! -- резко крикнул он  мне, подымая пистолет, но
я уже успел вынуть носовой платок и высморкался (лазер был в том же кармане;
платок я засунул обратно).
     -- Чего, сморкнуться нельзя? -- спросил я. -- Да я болен.
     -- Болен, но пока жив, так что береги себя.
     -- Не могу, -- сказал я, -- в носу все мокро.
     --  Я ухожу,  вот  записка Орику, в ней сказано,  сколько денег,  где и
когда он должен оставить мне.  К  определенному сроку он или оставит их мне,
или нет. Не оставит -- я бросаю отряд а,Тула и  иду к квистору. Оставит -- я
молчу. Думаю, что Орик "подарит" мне эту сумму. Он будет молчать и ничего не
скажет  а,Тулу. Если  с помощью Орика  меня раскроют в отряде и  убьют,  это
сразу же станет  известно, где надо, и будет сигналом все сообщить  об Орике
Горгонерру. Кое-кто предупрежден, что я в городе. Не о сделке, конечно.
     -- Что-то  здесь  не то, -- сказала, улыбаясь, Пилли,  а я снова достал
платок и высморкался. Вдруг я почувствовал озноб; да, он уже не реагирует на
платок, и я обязан буду выхватить лазер.
     --  Что  значит "не  то"? --  спросил  этот. Нервно он стал похлопывать
свободной рукой по подлокотнику кресла. Такова уж,  наверное, и  политорская
природа: все было ясно, ему вполне  можно было уйти, но любой вопрос  к нему
вызывал какое-то беспокойство, чувство незавершенности, что ли, неясности, и
он  не  мог уйти тут  же, не мог --  и все тут.  Рука  его продолжала нервно
похлопывать по подлокотнику.
     -- Ну,  слушай, -- медленно начала Пилли, а я подумал, дрожа, что можно
обойтись и без крови, достаточно "выстрелить" в него  лазером,  а не рассечь
его, но я никогда-никогда-никогда не убивал человека, политора. -- Нелогично
почти все. Если Орик не оставит деньги,  ты  идешь к  Горгонерру, --  это-то
логично. Так?
     -- Да, так.  -- Этот все еще легонько похлопывал рукой по подлокотнику,
глядя на Пилли, третий его глаз смотрел в противоположном направлении, но, я
уверен, что не наверх.
     -- Но  где  гарантия, что,  получив  деньги,  ты  не передумаешь  и  не
отправишься все-таки к Горгонерру?! Я поглядел наверх и замер...
     --  Гарантия  есть,  я  предлагаю сделку, и если он на нее пойдет,  мое
молчание -- это дело моей чести.
     -- Что-о?! -- сказала Пилли. -- Чести? Твоей?! Не смеши меня!
     -- А вы не оскорбляйте меня! -- глупо выкрикнул он.
     А  я  смотрел  вверх,  на  самый  край  лестницы... Рука  этого  нервно
похлопывала по креслу,  а я, как завороженный, глядел  наверх,  косил  глаз,
чтобы он не заметил.
     -- Он может не дать тебе ни гроша, даже веря тебе!
     -- Это почему же, милая дама?
     -- Поосторожней, политор! --  сказала Пилли. -- Ты  еще не купил у меня
право так обращаться ко мне!
     -- Ах-ах-ах!!!
     -- Это Орик -- человек чести  и не скроет от а,Тула твое предательство.
И он не даст тебе ни гроша, рискуя всем.
     --  Похоже, что  записку  оставлять не  надо,  а  следует  прямо идти к
Горгонерру. Ты этого хочешь, да? -- сказал этот гад.
     -- Если  ты, порождение  тысячи крисп-тутт... еще  раз назовешь меня на
"ты"!.. -- резко сказала Пилли, и в этот момент с верхней ступеньки лестницы
коршуном на руку политора упал Сириус -- он любил играть.
     От неожиданности и при  виде кольво политор заорал и неуклюже попытался
отпихнуть  от себя мордочку  Сириуса. Это было  грубо, и Сириус  всадил свои
зубы в пальцы политора.
     -- Яд! Яд! -- завопил тот. -- Ко-ольво!  -- Он весь извивался в кресле,
стараясь вырвать кисть из зубов Сириуса. -- Яд!!!
     В мгновение Пилли оказалась  рядом и ногой выбила пистолет этой жабы, а
я  стоял  над ним  с лазером.  Я оторвал за шкирку от  него Сириуса и  легко
отшвырнул его, громко сказав:
     -- Все, политор, поздно. Яд!
     Он сполз с кресла на пол, извиваясь, бледный, весь в судорогах.
     --  Он  умирает,  --  жестко  сказала  Пилли.  --  Говори, Горгонеррово
отродье, еще двое осведомителей в отряде видели Орика?
     -- Нет, не-ет!.. Не видели. Я один был в кустах.
     -- И ты им ничего не сказал?!
     -- Нет, не-ет, я не идиот, они бы постарались сделать то  же самое, что
и я... Я умираю... я умираю, да?.. Спасите-е!
     -- Выйди, -- сказала мне Пилли, -- дай ему умереть!
     Я  вышел,  закрыв  дверь,  и  различил  через  секунду  два  глуховатых
выстрела.  Дрожа,  как маленький, я простоял возле входа  на кухню несколько
минут;  потом вошел  обратно в столовую. Пилли сидела в кресле,  разглядывая
пистолет этого гада.
     -- Я унесла его в ванную на последний этаж, -- сказала она. Я брякнулся
в  кресло. -- Ты знаешь, --  продолжала она, -- он бы так и умер,  тебе ведь
известна сила воображения развитого мозга? Но это  было бы долго и противно.
И потом, я не хотела рисковать. Как ты заметил -- все же мозг мозгу рознь.
     -- Зачем ты... это... -- сказал я Пилли, впервые называя ее на "ты". --
Я был готов, с лазером, ты бы сказала... и я...
     -- Я уверена, что ты никого в жизни не убил, кроме криспы.
     -- Ты тоже не убивала людей, политоров! Я... чувствую.
     -- Да,  это верно, -- Пилли помолчала.  --  Но ты не  должен  был этого
делать: так или иначе, я и ты очень по-разному относимся к Орику. Все. Жаль,
что мы не узнали имен тех двоих в отряде, но так уж вышло: у этой твари  уже
не было сил.


     Гад -- это гад, а его продукты  -- это продукты.  Я так не  считал, мне
эти  продукты  были противны, отвратительны,  а у Пилли это шло, я думаю, от
отношения к продуктам: они не должны пропадать. Она принялась готовить обед.
     -- Маешься? -- спросила она у меня.
     -- Есть немного. Даже потряхивает, если честно.
     -- Пойди, погоняй на своей машине, -- сказала она, и я подумал, что она
умница, ведь именно так я вел себя когда-то на Земле, гонял на моей амфибии,
когда мне было худо.
     -- Тебе не будет неуютно одной? -- спросил я.
     -- Не обижайся -- нет, не будет. Я занята важным делом.
     -- Я имею в виду того, наверху.
     -- Да нет, ерунда.
     -- А вдруг он просил кого-нибудь подстраховать себя?
     -- Нет! Сказать, что визит сюда, -- опасно. Нет-нет.
     -- Если я вернусь через час -- не поздно?
     -- В самый раз.
     -- И дай мне номер а,Тула. Это же необходимо!
     Она назвала  мне его;  с  какой-то жалостью,  вдруг  охватившей меня, я
погладил ее по голове и быстро умчался на лифте. Я вскочил в машину, взлетел
и быстро погнал  ее  как можно круче  вверх, потом лег  на нормальный курс и
летел уже медленно и долго, размышляя. Я подумал, может, не стоит говорить с
а,Тулом, но правильный текст сам вдруг пришел в  голову, я соединил на груди
рядом коммуникатор и "плеер" и набрал номер а,Тула.
     -- Вас слушают, -- сказал голос. Чей-то.
     -- Говорит мальчик, который купался с девочкой в море.
     -- И у этого мальчика есть хороший охотничий нож?
     -- Есть. Он нашел его в скалах. А с кем говорю я?
     -- С помощником безродного, но старшего.
     -- Рядом никого нет?
     -- Нет.
     -- Пусть  так же  будет, когда подойдет старший.  После паузы я услышал
наконец:
     -- Старший.
     -- Безродный?
     -- Еще какой! -- И смех. Конечно, это был а,Тул.
     -- Был ли один, немного узкоглазый, направлен в город?
     -- Да, точно.
     -- Он один из трех. Он улетел в другой мир. Навсегда.
     -- Вот это да!
     -- Важный вопрос! Мой голос слышен хорошо?!
     -- Достаточно хорошо.
     --  А рядом с  ним  не слышен другой, такое  легкое пение, таинственные
звуки? -- Я намекал на мою человеческую речь.
     -- Да. (Я напрягся.) Но очень слабо, едва уловимый фон.
     -- Это при определенных атмосферных условиях?
     -- Нет, всегда. Разница частот.
     -- Осталось двое. Быстрее обнаружить.
     -- Ясно.
     --  А  ушедший -- ну, ушел  по  новой  вашей просьбе  в  далекий  город
надолго. Послали его вы лично.
     -- Ясно.
     -- Есть кто-то в  городе,  кто очень расстроится,  если узнает, что  он
исчез. Это не факт. Предположение.
     -- Ясно. И тогда?
     -- Он пойдет к высокородному и расскажет об исчезновении, не более.
     -- Ясно. Насколько это возможно?
     -- Не знаю. Может быть, ваши двое его знают.
     -- Ясно.
     -- Долгой жизни почти всем, -- сказал я.
     Мы разъединились. Я развернулся и "поплыл" обратно. На душе у меня было
неспокойно очень. Вопреки логике.
     -- Ты где? -- вдруг спросил Орик по коммуникатору.
     -- Лечу. Летаю, -- сказал я. -- А вы с папой?
     -- Тихо летим к дому, обедать. Мы звонили Пилли.
     -- А вы где именно?
     -- Уже виден дом вдалеке.
     -- Проскочите  его  прямо  на  юг  и  идите на  максимальной  скорости,
встретимся. Я включу прожектор.
     Мы встретились очень  быстро, пошли  близко друг к другу  и, пока,  уже
медленно, скользили к дому, я все рассказал папе и Орику. Орик  позвонил нам
домой и  сказал  Пилли,  что  мы очень извиняемся, но еще минуток пятнадцать
полетаем, отдохнем от встречи с учеными. А Митя с нами.
     -- Ну, летайте, ничего страшного.
     -- Удивительная женщина, -- тихо и в сторону сказал Орик.
     Он был прав: она сразу поняла,  что я им все рассказал, и следовало нам
немного  "простыть",  прежде чем  сесть  за стол  в доме,  где  лежит убитый
предатель.  Я  пересказал Орику  слово в  слово только что бывший разговор с
а,Тулом и извинился  за свою вольность. Собственно, если с помощью  великого
Сириуса  (папа  и  Орик нахохотались  всласть)  опасный  тип был  изолирован
навсегда,  все  было  не  так  уж   и  плохо.  Даже  отлично  (страшно  было
представить, если бы он,  оставив записку, улизнул). Но обострялась проблема
двух  других гадов в отряде а,Тула и неясная проблема "кое-кого", который бы
донес квистору, что узкоглазый исчез.
     -- Жаль, -- сказал Орик.  -- Похоже, это моя вина. О людях Горгонерра в
отряде я узнал вчера поздно вечером и тут же сообщил  а,Тулу. Когда мы ранее
встретились с а,Тулом, я ничего не знал, -- но мог же допустить, а?
     Уже  дома,  легко обняв Пилли,  Орик  попросил  обедать  без  него. Все
отказались.
     -- Без меня временно.
     -- То есть? -- спросила Пилли.
     -- Скоро  поймете,  --  сказал  Орик, укатывая на лифте. Действительно,
через пять минут  он вернулся с какой-то огромной тряпкой, велел нам выйти в
кухню и запереть  за собой дверь. Через минуту он  прошел мимо кухни, тяжело
шагая.  Вскоре  из  открытого окна кухни  мы  увидели  его  летящим на своей
машине. Пилли  начала  накрывать  на стол.  Она  делала  все  обстоятельно и
медленно, явно желая дождаться Орика.
     -- Ну как? -- спросила она, когда он вернулся.
     -- Есть там, не поймешь где, старая, разрушенная, очень глубокая шахта.
Никто туда не сунется. Да, Митя, меня вызвонил а,Тул. Когда вы говорили, оба
настолько увлеклись, что ты забыл кое-что спросить у него. Он уверен, что ты
расшифруешь  его код. Код колоссальный. Я  не расшифровал. Он сказал: "Пусть
отважный пловец обратится к одному богатому политору огромного роста, такого
огромного, что он головой достает до звезд. Я с ним договорился".
     --  Это  Ир-фа!  --  Я  рассмеялся.  --  Смешно,  верно? Он  сказал, не
достанешь топлива, я помогу. Пап, ты понял, о чем речь?
     --  Вроде нет,  -- сказал  папа как-то  хмуро.  Мы уже ели, когда Пилли
спросила у меня:
     -- Какие у тебя планы после обеда?
     -- "Планирование", -- сказал я.
     -- О! Это мы сделаем. А папа и Орик пусть потом обдумают ситуацию.
     --  Пилли,  дорогая,  -- сказал  Орик.  --  Уместно ли  во время  обеда
порассуждать о делах?
     -- Конечно, Орик. Тем более есть же какая-то тревога.
     -- Итак, есть некто в городе. Если он существует, он может  узнать лишь
о переводе его дружка в другую группу. Это когда еще он узнает.  Но главное,
как  это  узкоглазый мог рассказать что-то в городе,  здесь тоже зверье, они
могли бы пойти к квистору, не дожидаясь его смерти. Или этого "некто" просто
нет, вымысел, способ запугивания меня. И все же -- а вдруг  он есть?  Может,
надо  исходить из того,  что он есть, но осведомлен узкоглазым  о визите  ко
мне, а не о цели визита?
     -- Убедительно, -- сказала Пилли. -- Сириус действовал эффективнее. Все
засмеялись, а Орик сказал, что тема закрыта. Папа сказал:
     -- Ну-с,  уль Митя, о чем ты думал, что решил? Не убавилось ли сомнений
и боязни сглазить?
     -- Боязнь частично осталась, сомнений меньше...
     -- И тебя подмывает нам все открыть, да? -- сказал папа.
     -- Я коротко, -- сказал я. И все рассказал про Ир-фа и Латора. -- Нам с
тобой,  папа,  предстоит составить  точную  записку  Славину.  Модель  может
подавать  сигналы  о  приближении  к Земле, ее  перехватят, или  она сядет в
какой-то точке и продолжит подавать сигналы,  на  ее боку  я напишу  краской
(Ир-фа скажет, какая выдержит перелет) точный адрес. Все.
     -- Про краску, может быть, я тебе подскажу, узнаю, -- сказала Пилли. --
Видишь, Орик, какая система разработана, чтобы их мама не волновалась?
     -- Хотя, -- папа был в восторге, -- на случай задержки придется кое-что
для мамы приврать! Впрочем, я не очень-то представляю себе, что иметь в виду
под словом "задержка".
     Орик сказал, смеясь:
     --  Я слышал, Митя,  что  ты  резко против  того, чтобы тебе  поставили
памятник: землянину Мите от благодарных политоров.
     -- Не резко, а просто против, -- сказал я.
     --  А  если  сделать  не тебя,  а криспу,  рассеченную пополам,  ну,  и
конечно, в скульптуре сместить эти части. Красиво?
     --  Если серьезно, --  сказала Пилли, -- то,  что ты продумал с моделью
так быстро,  разумно и в ситуации некоторого обалдения, -- все это  вызывает
мое восхищение.
     -- Пилли, когда меня хвалят, я немножечко... перекашиваюсь...
     --  Все  скоро   сбалансируется,  стоит   тебе   нацепить   крылья  для
"планирования". Летим!
     -- А что встреча с учеными, а, пап? -- спросил я.
     -- Пришлось исходить из формулы Пилли: квистор хочет знать все о Земле,
ничего не сообщая о Политории.
     -- Так что, ты врал, что ли?
     -- Да нет. Но я действительно мало  знаю о ресурсах. Кстати, есть у вас
на Политории детектор лжи?
     -- А это что за зверь? -- спросила Пилли.
     -- Машина, определяющая, правду ли ты говоришь.
     -- Потрясающе. Нет, у нас почему-то нет. А на Земле?
     -- Да, водится, -- сказал папа.
     -- Квистор захочет -- будут и у нас, -- сказал Орик.
     -- Наверное, карманные, для пользования в среде элиты, -- сказал я.  --
Для интриг.
     -- Не такая уж это шутливая мысль, -- горько  как-то сказал Орик. -- Ты
прав. К сожалению, можешь оказаться правым.
     -- Смываем слезы, -- сказала Пилли. -- Чаю -- и летим!


     -- Пилли, мой секретарь сообщил, что билеты в театр будут.
     -- О! Чудесно. Орик и уль Владимир гуляют, я им передам.
     -- А вы, уль Митя, пойдете?
     -- В театр я обязательно схожу. Но ведь у вас есть и детский?
     -- Конечно. Как вам у нас, весело?
     -- Очень, уль квистор,  -- сказал я. -- Мне все очень нравится. А еще я
хочу попробовать "попланировать".
     -- О! -- сказал он.  -- Детям так понравилась встреча с вами! Может, вы
выступите в каком-нибудь технициуме?
     -- Конечно, -- сказал я.
     -- Скоро будет решен вопрос о скульптуре в вашу честь.
     -- Уль квистор, прошу вас -- не надо!
     -- Ценю вашу скромность, но это вопрос чести планеты.
     -- Благодарю вас, уль квистор, -- сказал я, опустив, как девочка, глаза
долу. Эх, ресницы бы подлиннее!
     --  Долгой жизни, --  сказал  он, отключаясь.  Пилли тоже отключилась и
набрала чей-то номер. Я увидел бледное лицо Оли.
     -- Оли, как дела? -- спросила Пилли.
     -- Занимаюсь потихоньку. Привет, уль Митя.
     -- Здравствуйте, дама, -- сказал я. -- Надеюсь, вы здоровы?
     -- Не хуже вашего, -- сказала Оли с улыбкой.
     -- Вы куда-то пропали.
     -- Это вы пропали, не звоните. Неохота набиваться.
     -- А теперь звоним, -- сказала Пилли. -- Как насчет "попланировать"?
     -- Отлично, -- сказала Оли. -- Жду. -- Они разъединились.
     -- Пилли, я сегодня перешел с вами на "ты" -- это вам как?
     -- Нормально, -- сказала она.
     -- Можно? -- спросил я. Она кивнула. -- Как ты думаешь,  если  человека
зовут а, Рук, может он иметь телефон?
     -- А кто он такой, этот а, Рук?
     -- Официант у Карпия.
     -- Тогда да. Капитан  корабля должен иметь возможность позвонить любому
члену экипажа в любой момент. Найти номер?
     -- Долгой жизни, -- сказал я чуть позже. -- Простите, с кем я говорю? Я
мальчик Митя с планеты Земля.
     -- О! Очень-очень приятно, а я жена а, Рука.
     -- Простите, вы-то мне и нужны!
     -- Мне очень приятно. Чем могу быть полезна?
     -- Вы тренер по "планированию". А могу я... попробовать...
     -- О, конечно! Конечно! Через час вас устроит?
     -- Вполне. А где это? Да, я с Пилли...
     -- Привет ей. Она знает, где. Я жду вас, уль Митя.
     -- А вы, как вас зовут?
     -- Финия, -- сказала она.
     -- Проблем масса, но меня интересует машина против геллов, --  сказал я
Пилли за чаем.
     -- В каком смысле? -- спросила она.
     -- В смысле ее уничтожения! -- Даже как-то агрессивно сказал  я. --  Уж
если мой мирный кот убивает врага-политора...
     -- Кстати, может, твой мирный кот этим и займется.
     -- У тебя на все есть ответ, Пилли, -- сказал я.
     -- Вовсе нет. Спроси у меня, что мне больше нравится -- соус, который я
сама  приготовила, или формула,  которую  я вывела,  -- я не  знаю ответа. Я
женщина, глупая и запутанная.
     -- И хитрая, -- сказал я.
     -- И хитрая, -- сказала она.
     -- Порассуждай, пожалуйста, об этой дьявольской машине.
     -- А почему не ты сам?
     -- Но ты хоть скажи, как она, по-твоему, большая?
     --  Думаю,   маленькая,   --   сказала   Пилли.   --   Почти  все   при
усовершенствовании уменьшается в объеме. Не корабли, конечно.
     -- Города есть с любой стороны вашего политорского шара?
     -- Да, конечно. Городки, скорее.
     -- И в каждом есть геллы?
     -- Да, и помногу.
     -- Ты не допускаешь, что машина есть в каждом городе?
     -- Наверняка нет. Дорогое удовольствие. Очень.
     -- И все же вдали от Тарнфила влияние поля не ослабевает?
     -- Нет. Постоянно. Стабильно.
     --  Значит -- простые передатчики энергии от  точки к точке, и в каждой
точке энергия принимается и несложным путем усиливается.
     -- У меня, гений, такие же соображения.
     -- Если ты будешь  меня подсаживать, Пилли, -- сказал я, --  я сам себе
сделаю  крылья,  склею их, улечу к солнцу, солнце растопит склейку,  я рухну
вниз и погибну -- как Икар!
     -- Как кто?! -- Мне показалось, она не просто встала, она вскочила.
     -- Ну, есть у нас на Земле такой миф, сказка...
     --  Но и у нас же есть! Будто  был в древности политор, который захотел
соперничать с геллами. И так же погиб.
     Я не знаю, кто из нас был поражен больше.
     -- Слушай, --  сказал  я.  -- Это странное  совпадение.  Это  у  разных
народов Земли могут быть сходные мифы, но чтобы...
     -- А вдруг мы когда-то жили  на Земле? Была цивилизация, потом начались
катаклизмы...
     -- Скажем, ледниковый период, да?
     -- Допустим. Мы улетели  сюда, земляне  погибли.  А когда  ушел лед  на
Земле, началась  новая жизнь, новая цивилизация, но вы все забыли о прошлом,
точнее -- не знали.
     --  А вы  не забыли, в легендах,  в  книгах,  вы же  были разумны, если
долетели сюда!
     -- Или  мы прилетели  сюда, а  потом и здесь ледниковый  период,  а при
возобновлении жизни сработали общие гены...
     -- Которые жили в ледниках, да?
     -- Зачем? В космосе. Схожесть генов родила схожие мифы.
     -- Мы так с тобой с ума сойдем, -- сказал я. -- Полетели-ка!
     -- Да-а. Две схожих сказки, а между нами -- пропасть.
     -- Пропасть? Просто схожесть  психики. Убить собрата по крови за деньги
-- эта схожесть тебя не смущает? А миф смутил.
     -- А миф смутил.
     -- Да, а кино вы снимаете?
     --  Хронику. А если не хронику, то  без политоров. Политоры --  это для
театра, этого достаточно.
     -- Какое же тогда кино?
     -- Цветные пятна, полосы, объемы, все плывет...
     -- Абстракция? -- спросил я.
     -- Да, конечно. Ну, полетели.
     Через пять минут Оли впрыгнула к нам в машину.
     -- Привет, -- сказала она мне, плюхаясь рядом. И тут же поцеловала меня
в щеку. -- А то не дождешься! Но ты не забывай! Захочешь -- скажи.
     До клуба  "Голубые  крылья" я летел красный. Возле двухэтажного  домика
клуба стояла на краю горы вышка, вроде как для прыжков в воду, многоэтажная,
но наклоненная вперед: если ты падал вниз, то нижний "этаж" ты гарантийно не
задевал,  и,  как  объяснила Пилли, падать  было не страшно, площадь крыльев
была велика и падение  было не  быстрым.  Падение было  безбольным, после --
соскальзывание вниз, а обратно -- бесступенчатые эскалаторы.
     -- А как его искать? Поток воздуха, -- спросил я.
     -- Щекой, крыльями, всем телом, -- сказала Пилли.
     -- А если вдруг поток резкий и лобовой? -- спросил я.
     -- Привет, Финия!
     -- О! Пилли! Здравствуйте, уль Митя и Оли.
     -- Финия, для нас троих будут крылышки?
     -- Конечно, Пилли,  дорогая,  --  сказала Финия.  На  руках  у  нее был
маленький политорчик, но уже с горбинкой на носу.
     -- Сын? -- спросил я Финию. -- А, Рук говорил мне.
     -- Да, -- сказала она гордо. -- Еще маленький, не "планирует"  Я -- вся
к вашим услугам!
     Мы вошли в клуб и разделились: Пилли с Оли пошли в свою раздевалку, я и
Финия -- в другую. Народу никакого не было.
     -- Уль Митя, -- сказала Финия. -- Я  выйду, а вы наденьте вот эти брюки
и захватите с собой эту вот трубу.
     -- А зачем брюки, Финия?
     -- На трубке посередине вы видите шарик, он с легким сжатым газом.
     Когда вы нажимаете на трубке левую, белую, кнопку, раскрываются крылья,
выбрасываются в  стороны  телескопические  хлысты  и одновременно  баллончик
наполняет нужным количеством газа обе брючины, чтобы в полете ноги не висели
вниз,  а были  во  взвешенном  состоянии,  только  тогда вы, вращая вот  это
колесико на лямке, крепящей трубу, можете регулировать  количество воздуха в
брюках, то есть положение тела и угол атаки крыльев. Все очень просто, да?
     -- Да уж просто! -- засмеялся я. -- Я-то, конечно, брякнусь.
     --  Мне  кажется, у  вас получится, -- мягко сказала  Финия, выходя.  Я
надел брюки,  взял с собой трубу и вышел. Финия  помогла мне надеть трубу на
лямках,  с трубы  свисала  очень  тонкая  желтая беспорядочная ткань,  Финия
собрала ее в комок, перевязала тонкой ниткой почти у конца хвоста ткани, сам
хвост строго  по середине  кончался замковым устройством, и Финия, велев мне
надеть  и  затянуть пояс,  присоединила щелчком этот "замок" сзади  к поясу.
После соединила гибкими трубочками баллон-шарик  с брюками и с колесиком  на
левой лямке.
     -- Теоретически это так:  вы  прыгаете  с вышки  вперед с одновременным
нажатием  белой кнопки слева  --  крылья раскрываются, наполняются  воздухом
брюки, и вы начинаете полет, сразу же регулируя колесиком количество воздуха
в брюках  и  меняя,  как надо,  угол  атаки.  Если вы, спланировав или упав,
оказываетесь  на  земле,  нажмите  правую,  красную, кнопку:  труба-телескоп
сложится, и ничто не будет вам мешать подняться к вышке, -- сказала Финия.
     -- Как все просто, да? -- сказал я. -- А мне страшно.
     -- Это до первого прыжка.
     -- И плюс талант, -- сказал я. -- Ведь нужен же талант!
     -- О да, талант точных ощущений в полете.
     Финия  была  тоже красивой женщиной,  но  иной красоты,  чем Пилли. Она
привела  меня  к  вышке,  на  лифте  мы  поднялись  на  самый  верх  (своего
политорчика она так и держала на руках), Пилли и Оли уже ждали нас.
     -- Свой полет,  если я  не  брякнусь, конечно, -- сказала  Пилли, --  я
посвящаю хладнокровному охотнику на крисп. -- Тут же она прыгнула с огромной
высоты  резко вперед, и, обалдевший, я увидел, как выстрелила в  обе стороны
труба  Пилли,  и  из него возникли длинные  узкие крылья. Одновременно Пилли
"лежа" в воздухе  как бы параллельно  земле опустила левое крыло чуть  вниз,
правое -- вверх  и, набирая высоту,  постепенно мягко и быстро ушла высоко в
небо. Я еще не опомнился, а Оли уже тоже уплывала в небо вслед за Пилли.
     -- Нет, я так не смогу, я помру со страху, -- сказал я.
     -- Поехали вниз,  --  сказала  Финия. -- Не забывайте, что, если  сразу
ничего не выйдет, вы упадете мягко -- крылья вам помогут.
     Когда мы спускались вниз,  я подумал,  что  не в кнопках или в колесике
дело, а в том,  что  я,  мое тело  совершенно не  знают,  что  ему  делать в
воздухе.
     -- С какой высоты вы прыгнете? -- спросила Финия.
     -- С... ну, с серединки... можно? -- робко промямлил я.
     -- Нормально, --  сказала она. -- Там еще легко ловится поток. Я думаю,
вы отлично плаваете под водой, если сумели убить криспу, а это одно и то же.
     Я отошел поглубже назад, положил руку  на  белую  кнопку, разогнался и,
удержавшись  от лихого крика, прыгнул вперед, одновременно нажав кнопку. Тут
же я  почувствовал плечами резкие и  одновременные выбросы "моих" крыльев, а
ноги  мои чуть "всплыли" вверх, и я ощутил, как "опираюсь" на воздух и будто
вишу в небе.
     -- Отлично! -- крикнула Финия.
     И тут же  я почувствовал легкое  соскальзывание вниз, правда, подо мной
была уже порядочная  высота. Подкрутив колесико,  я немного "опустил"  ноги,
руки  с крыльями  сами  нащупали  поток, даже  точнее -- крылья,  и,  слегка
наклоняясь вбок, я по  широкой кривой стал уходить в небо.  Честно говоря, я
не понял, сколько я летал. Я подымался вверх и опускался вниз, делая плавные
при этом повороты, и, когда пообвыкся  чуть-чуть, заметил наконец  в воздухе
Пилли и Оли, почти рядом;  я "направился"  к ним,  они ко  мне, и, когда мы,
"повстречавшись", снова разошлись в небе, Пилли  успела показать мне кулачок
с  оттопыренным большим  пальцем вверх,  мол, отлично (что  такое? Абсолютно
земной  жест!),  а  Оли,  разумеется, -- язык.  Хорошая  девочка, ничего  не
скажешь. Я стал  кружить под ними, глядя, что  они вытворяют  в воздухе,  и,
хотя мой полный восторг не проходил, я понял, что мне само собой еще ого как
далеко до них, особенно до Пилли. Они постепенно снижались к обширной ровной
площадке вокруг  клуба,  и я догадался, что  они "пошли на посадку", и дунул
ближе  к  ним,  чтобы  все  увидеть  и  попробовать  это же сделать  самому.
Одновременно  девушки сделали вот как: снизились до земли, сбросив скорость,
нажали  кнопку,  сбрасывая давление  газа в  брюках,  и,  как  бы  продолжая
движение,  пробежали  несколько  шагов по земле. И все. Очень просто, да?  Я
осторожно  покрутил  колесико,  то  чуть  задирая,  то чуть опуская  ноги  в
воздухе, ощутил,  сколько оборотов надо,  чтобы воздух из брюк вышел весь  и
ноги перед  "посадкой"  смогли первыми  коснуться  земли. Это я  и исполнил.
Крылья резко "спрятались", воздух из брюк ушел, но я немного не справился со
скоростью и расстоянием до земли,  поэтому слегка поджал ноги, выпрямился на
них  и  вынужденно  быстро  побежал   вперед  и   упал,  сделав,   чтобы  не
покурочиться, мягкий кувырок через голову. Пилли, Финия и Оли окружили меня,
тиская, целуя  и говоря, что это просто  гениально, и вовсе  не  для первого
раза,  а  вообще, и  в пятидесятку Политории я мог бы  войти  уже. И это без
подготовки-то!
     После  мы  трое отнесли в  клуб аппараты, вышли, и тут же,  обомлев,  я
увидел,  как  ушла в  воздух Финия, причем  со  своим  сыном-политорчиком на
руках.
     -- Финия -- прелесть, -- сказала  Пилли.  -- В душе она еще девчонка  и
каждый раз  хочет  напомнить  мне,  чего она  стоит.  Мы же  с  ней основные
соперницы в первенстве Политории.
     -- И кто из вас выше? -- спросил я.
     -- Она, -- просто ответила Пилли и улыбнулась.
     Да-а, если  верить романам, которые  мне удалось прочесть,  и  если бы,
скажем, мне было лет шестнадцать, я  влюбился бы в Пилли по  уши, как щенок,
забыв  обо всем на свете, о папе-маме, науке, "планировании"...  даже -- что
же делать? -- о Натке...
     Вернулась Финия. На  лице ее сына-политорчика я  не заметил ничего, что
бы обозначало, что он проделывал акробатические трюки в небе. Этот всем даст
звону. Летать  будет как  господь бог! Может быть, со своей девушкой. Может,
даже  захватив провизию и чай. Может быть, там под  вечер он ей и  предложит
руку,  а также  -- сердце. И  она  согласится,  и  они  поцелуются,  задевая
крыльями политорские звезды.
     И вдруг  я вспомнил: что такое,  что за состояние? Я напрочь забыл, что
сегодня днем при мне был убит политор. Дрянь, но убит недавно,  я  (могло  и
так  получиться)  мог и сам  его  прикончить...  Я  видел  его  предсмертные
судороги и так легко, хоть и  ненадолго, забыл;  забыть следовало, но почему
так  быстро, что  за смена состояний на  этой планете, что за волны проходят
через меня, что  за темпы  событий? Три дня, а  я  в сложнейшем клубке чужой
жизни, к которой напрочь  привязан. А Пилли?  Впервые в жизни убила человека
несколько  часов  назад -- и хоть  бы что, летала, улыбается.  Да,  это было
отвращением к  подлости, да, это защита Орика и Любовь к нему. Все ясно.  Но
ведь убила?! И тут же забыла. Или я не прав?
     У  нее  все внутри, но  железная воля?  А  может,  -- это действительно
какие-то волны,  убыстряющие здесь любые психические  процессы, как  бы даже
снимающие  их, особенно отрицательные, --  отсюда и их долголетие,  так, что
Ли? Я не знал.
     Мы распрощались с Финией, взаимное "спасибо", конечно, "приходите еще",
и полетели обратно.
     -- Оли! -- сказал я. -- Можно вопрос? Но серьезный?
     -- Поняла. Можно.
     -- Вспомни момент своего  самого сильного потрясения под водой. Сколько
времени ушло на то, чтобы  успокоиться эмоционально абсолютно? -- Думаю, уже
к ночи.
     -- И ночью ты спала нормально, хорошо? -- Вполне.
     И  тут же  Пилли,  будто помогая мне, сказала:  --  Я от  своей истории
освобожусь через час. А что?
     -- Прости, Пилли! Оли, и это не возвращалось? -- Нет.
     --  Видишь ли,  Пилли,  кое-что я  почувствовал  по  себе, а  на  вас я
проверяю. Может быть,  не только ваша психика,  но и моя  отчасти подвержена
каким-то  сугубо  политорским  волновым  явлениям, которые помогают  быстро,
быстрее изгонять  из себя тяжелое или страшное. У вас так всегда? -- Поняла,
-- сказала Пилли. -- Не знаю. -- Не в этом ли причина вашего долголетия?
     -- Это мысль. Но если ею заниматься, то с аппаратурой.
     За ужином мужчины спросили, поучился ли я летать.
     Он летал,  а  не  учился,  --  сказала  Пилли. --  Уму  непостижимо  (я
покраснел; что-то часто я стал краснеть).
     -- Он способный, что ли? -- спросил папа.
     -- Слово неточно, -- сказала Пилли. -- Орик, даже  без трюков,  которые
он  пока  не  знает,  Митя через месяц  вошел  бы  в  пятьдесят сильнейших в
Политории.
     -- Детям это дается легче, -- скромно сказал папа.
     -- Детям? Ребенок не может с ходу бросаться на криспу, стоять с лазером
над противником и летать  почти по  высшему классу. Уль  Владимир, вы родили
колоссального человека. Перестань краснеть! --  сказала она мне. Но папа был
не так прост.
     -- Это у него все от нашей мамы, -- сказал он.
     -- Он ведет со  мной беседы,  ну, как бы болтает, но каждая его тема --
минимум важная гипотеза.
     -- Хорошо-то как,  --  сказал папа, -- что все это он вываливает не  на
меня.
     -- Пилли, ладно уж, -- сказал я, -- я устал.
     -- А скромность какая! -- сказала, хохоча, Пилли. -- Мне сорок лет.
     По-земному -- двадцать. Улечу с вами на Землю, подожду лет семь, и мы с
ним поженимся.
     -- А меня и Оли бросите? -- смеясь, сказал Орик. -- Нечестно.
     --  Не  бросим.  С  собой  возьмем.  Найдем  вам  там   девушку,  Орик.
Краса-вицу.  Разницу и незаметите,  они  там  на затылке  тоже безглазые,  а
некоторые, простите, как и я, -- безмозглые.
     -- Это у нас бывает, -- сказал папа.
     Вечером, когда папа и Орик ушли в театр, я побывал  у Пилли дома, в  ее
лаборатории. Дом у  нее был вроде нашего. Когда погибли Пиллины родители, ей
не предложили  даже отдельный дом поменьше -- из уважения к ее роду и не без
поддержки Горгонерра, который с ее родителями был дружен.
     Я знал уже скорость корабля Карпия  и, помня время, которое мы летели с
ним, сосчитал расстояние от точки  пленения до Политории. Я помнил его курс,
знал расстояние от  Политории до обеих Тилл и вычислил,  на каком расстоянии
(в двух случаях) пройдет модель  уровень  точки пленения. Плюс путь до Земли
со  скоростью  модели.  "Идти"  модели  именно  через  точку  пленения  было
нерезонно: довольно  резкий получался  угол  смены курса, и я его "спрямил".
Так возникли две бумажки для Латора: курс модели  в зависимости  от того, на
какую Тиллу их повезут.
     -- Есть у меня еще одно дело, -- сказал я чуть позже.
     Она, кивнув, набрала номер:
     -- Роси? Это я, Пилли. ("Химик и художница", -- шепнула она мне.)
     Я  здесь  несколько свихнулась:  есть  возможность мою  машину  сделать
чуточку космической  и гораздо быстрее... Ага! Подскажи мне, какая краска на
борту уже в космосе на скорости будет хорошо себя вести?.. Поняла, поняла. А
не дала ли бы ты мне немного этой красочки? Спасибо. Лечу.
     Все это мы  с Пилли проделали очень быстро, и вскоре я уже высаживал ее
возле ее дома и сказал:
     -- Покажи мне рукой направление к тому спуску под землей, где мы гуляли
вчера.
     Она  показала,  и  я улетел, проведя  прощальный разговор  как-то очень
комканно,  наверное, потому, что мне хотелось еще побыть с Пилли  и я  этого
стеснялся.
     ... Мелодично  "запела"  дверь при  моем прикосновении к ручке, тут  же
открылась,  передо мной стояла  очень милая  гелла и улыбалась мне огромными
глазами. Карими.
     -- Здравствуйте! -- сказал я. -- Вы -- Лата?
     -- А вы -- уль Митя, с Земли. Проходите, Латора нет...
     -- Простите, я ненадолго. Я по делу.
     -- Говорите, я слушаю. Не стесняйтесь.
     -- Попросите Латора завтра позвонить мне из Селима.
     -- Не сомневайтесь, я попрошу.
     --  Вот  номер моего  малого  аппарата. Пусть  позвонит обязательно.  А
встреча вечером, само собой. Мики спит?
     -- Да, -- она улыбнулась мне с благодарностью.
     -- Как крылышко?
     -- Легче. Это легкий был ушиб, хвала небу!
     -- Можно, я взгляну на нее?
     -- О, конечно, это такая честь!
     Она  провела меня  в маленькую комнатку с  лампочкой  слабой и закрытой
тряпкой.  Мики  спала  на животике,  чтобы крылышки были свободны.  Она была
хорошенькая, с  огромными  ресницами и  смуглая. Я легонько  погладил ее  по
голове и на цыпочках вместе с Латой вышел в микроприхожую.
     -- До свиданья, Лата, -- сказал я. -- Пусть Мики поправится.
     -- Спасибо вам, -- сказала она. -- Спасибо за Оли.
     -- Не  за  что,  -- неуклюже ответил я, и  Лата закрыла за мной  дверь.
Пропади  пропадом  та криспа,  которой  следовало сидеть  у  самого дна,  на
севере!
     Через пять минут я был дома. Папа и Орик -- тоже.
     -- Как театр? -- спросил я, ставя емкость с краской у двери на балкон.
     -- Колоссально! -- сказал  папа. -- Их актеры играют так темпераментно,
будто сейчас съедят друг друга.
     -- А что за пьеса? А?
     -- О бешеной любви высокородного политора к  безродной политорке. Пьеса
что надо. Все время плакать хотелось. Орик сказал:
     -- Я улетаю. Есть вопросы?
     --  Интуиция?  -- спросил я. --  Если Латора не  отпустят на Тиллу,  вы
сможете помочь? Извините, Орик.
     -- Да, -- сказал он. -- Это не проблема.
     Он ушел, улетел, явно озабоченный своей ситуацией.
     -- Пап, сели за текст записки, да?
     -- Давай, -- сказал он.
     -- Сначала о наружной надписи. Вон там -- краска, Пилли достала, держит
космическую  скорость.  "Земля. Наш  городок.  Космический  центр.  Славину.
Вскрыть переднюю верхную часть мощным магнитом".
     -- Нормально. Поправок нет.
     --  Та-ак.   Записка  внутри:  "Взяты  в  плен  далекой  высокоразвитой
цивилизацией,  обратный  курс  не используйте  --  не  долететь,  попытаемся
выбраться  сами, возможна задержка,  а вернется мама, ей приветы  с  планеты
"икс",  мол, обнаружили ценные металлы, нам заброшены продукты,  аппаратура,
работаем, вернемся через  месяц-два, пусть не прилетает -- там сезон дождей,
сообщи  газетчикам; а двум-трем  представителям высокого  начальства  изложи
правду, но с твердым настоянием молчать, надеемся на встречу. Рыжкины".
     Я прочел это медленно вслух, папиных поправок не было.
     --  Я боюсь, что вспышка здесь может произойти раньше, чем обговоренный
день отлета, -- сказал я.
     -- Просить раньше вроде нет оснований. Мы же не в курсе дела. Принимают
нас хорошо, отлет в срок -- обещали... Да вроде нам и самим интересно здесь,
не так ли?
     -- Мне так очень! Так бы хотелось половить рыбу, дунуть в другой город,
еще  раз "попланировать", увидеть  Малигата, а,Тула, да и  эта машина против
геллов не идет из головы.
     -- Я тоже об этом много думаю, -- сказал папа. -- Хочешь, я изложу тебе
кое-что.
     -- Давай.
     Поразительно, он пересказал мне мои соображения.
     -- Такую  игрушку квистор  от  себя далеко не отпустит,  значит,  она в
Тарнфиле. Где? Вроде бы в трех местах:  лаборатория, тюрьма, сама квистория.
Лаборатория скорее всего отпадает: если внутри нее есть засекреченное место,
куда  есть доступ лишь двум  ученым, -- это ненадежно. Другие  -- не идиоты,
могут  допустить,  что машина  там. Тюрьма?  Нет.  Приходящие  ученые  очень
заметны. Это настораживает. Остается квистория.  Но  иметь засекреченный, но
видимый вход во что-то, --  тоже подозрительно; хотя  народ там вышколенный,
есть  и  другие,  например, Орик.  Нет, вход  к машине  должен быть невидим.
Значит (тут я напрягся), он в кабинете самого квистора с  невидимой дверью в
него. Даже сейф, если он там есть, может быть входом.
     -- Сейф не сейф, а дверь, вход -- это здорово!
     -- Спать, -- зашипел папа, так что Сириус зашипел тоже.
     -- А  как наши лаборатории, научные институты, заводы? Вы  ведь  там не
были? -- Так началась встреча с молодыми учеными  в технициуме. Со мной  был
Орик.
     -- Нет, там я еще не был и, может, не буду.
     -- А причина? Вам и вашему отцу это разве не интересно?
     -- Это, как говорят у нас на Земле, -- риторический вопрос.
     -- Понятно.
     -- По нашим планам и с согласия правительства, вашего, до нашего отлета
осталось  несколько дней.  Увидеть можно не так уж и много, объем информации
был бы минимальным. И еще: нам никто ничего подобного не предлагал.
     -- Почему, как вы думаете?
     --  И дней  мало, и, главное,  существует мысль,  что,  возможно,  наши
цивилизации  могут   скрывать  агрессивные   намерения  --   тогда   нам  по
лабораториям разгуливать нечего.
     -- А как убедиться в неагрессивности?
     -- Не знаю, допустим,  все  же запустить  нас в недра вашей науки:  это
было бы проявлением и вашей силы, и уверенности в себе. И доверия.
     -- Так за чем дело стало? На ваш взгляд.
     --  Не  знаю. Это  мы  у  вас  в  гостях,  а  не  наоборот.  По  общему
впечатлению, вы сильнее нас и бояться вам нечего.
     -- Почему вы так решили?
     -- Ну... хотя  бы потому, отвернись я сейчас  от  вас, я могу  получить
выстрел  в спину  (шепот,  волнами),  не  буквально, конечно.  А  дайте  мне
автомат, отвернитесь вы и -- вы все  видите!  Третий  глаз! -- Хохот в зале,
маленькая  буря. -- Как  считает  мой отец (а  он  ученый),  беглые встречи,
прогулки по  городу, поход  в театр, "планирование",  охота  в море -- это и
есть  нормальный  первый контакт,  доверие, или недоверие  рождается на этом
простом уровне. Лаборатории -- дело десятое.
     -- Вы разумно рассуждаете, а ведь вы очень молоды. Откуда это?
     -- Насобачился.
     -- То есть? Поясните, пожалуйста. На-со-ба-чил-ся.
     И только тут, балда, я вспомнил, что ведь у  политоров нет собак, мы же
не видели,  а  были  бы  --  тоже не  просто объяснить, -- это же не  прямое
выражение.  Кое-как я объяснил им, что такое собака, но само  свое выражение
объяснить не смог и заменил его словом "натренировался".
     -- Простите! Мы ученые, но с нами  беседует не ваш отец, а вы -- совсем
еще мальчик... Надеюсь, вы не обижены?..
     --  Нет,  конечно. Мой  отец беседовал  с уже учеными,  а  вы -- только
будущие.  Я  --  тоже будущий  ученый.  Через  три года  я буду  работать  в
сложнейших лабораториях Земли.
     -- Мы этого не знали. Как это получилось?
     -- Дело было сложное. Оно касалось нового межпланетника суперкласса, он
был сосчитан весь,  кроме одной  детали двигателя, -- и я предложил наиболее
правильное решение. Мой папа поначалу был моим подчиненным...
     Мама миа! Как они хохотали.
     --  Я  стал  известной  фигурой  на  Земле,  много выступал,  вот  и...
насобачился.
     -- Вы философ? По склонностям.
     -- Нет, я ученик, школьник, Митя. Зовите меня просто Митя, уль  -- меня
смущает.
     Они улыбались. Я  быстро подошел к доске, взял мелок и быстро нарисовал
мой корабль в разрезе.
     -- Вот он, тот корабль. -- Значительная пауза. -- Понятен он вам?
     Я быстро стер рисунок. Несколько перекрещивающихся реплик, восклицания,
потом  один  политор сказал,  а легкий гул  согласия  обозначил, что  это не
только его впечатление:
     -- Разумеется, неясно  ваше топливо, ясно по некоторым узлам, почему он
способен летать, но вообще досконально конструкция не ясна.
     --  Превосходный корабль,  -- сказал я.  -- Но не может долететь до вас
пока. Вопрос о нашей агрессии отпадает.
     -- А мы до вас долететь можем?
     -- Не скажу, -- сказал я, и все заржали.
     --  В общем, -- сказал  я, -- мы  вам  собак  доставить на Политорию не
сумеем. Вернувшись  на Землю, мы можем вычислить, где установить  между нами
маленькую  плакетку-переходник,   тогда  я  обещаю   вам   несколько  собак.
Пользуйтесь, существа отличные!
     -- Это было бы прекрасно! Митя, судя по тому, что тот ваш корабль вышел
в космос, вы -- настоящий ученый, но вам не кажется, что вы -- прежде  всего
-- психолог, философ и политик?
     --  Ну, если  я  политик, то  по случайности, жизнь  заставила,  а если
философ  и психолог,  то  вы  тоже философы и психологи,  если  вы, конечно,
ученые.  Кстати,  разговор  о  чем  попало  гораздо  ценнее,  в  нем  больше
рациональных  зерен. Это  --  ощущение.  А как ваше? -- Многие закивали.  --
Задавайте мне любые вопросы, но лучше не из сферы науки.
     -- У нас много общего. Кино, театр, цирк... Спорт у вас есть?
     --  Да,  --  сказал я. -- Все есть. Это тем  более поразительно, что вы
произошли от птиц, а  мы, как моро, от  обезьян, которых у вас нет,  и вы не
видели их никогда.
     -- На кого они похожи?
     -- На меня. Но я покрасивей и могу говорить, а они нет.
     -- А они думают, рассуждают?
     -- В известном смысле.
     --  Почему же между нами много общего? Если мы птицы, а не... Я изложил
им "гипотезу" Пилли. Что они -- тоже земляне.
     -- Но они же позамерзали и на Земле, и у нас -- наши и ваши гены.
     -- Да?  А вдруг они "летали"  в  космосе,  как ваши миленькие птички --
галли? -- Опять это была Пиллина мысль.
     -- Потрясающе! Что-то цирковое, а ненаучное!
     -- Иногда это может совпасть. Кстати, я жутко удивлен, что вы не умеете
аплодировать.
     -- А это что еще за штучка?
     -- Вчера  я впервые в жизни "планировал". В воздухе, пролетая мимо меня
и желая  показать, что я молодец,  одна милая девушка сжала вот так кулак, а
большой  палец -- вверх.  Это же наш, земной, жест! Вы понимаете?! Это намек
на  нашу  схожесть  помощнее,  чем  разница  в  принципах  космотехники.   А
аплодировать вы не  умеете!  Уль Орик,  что  сделали  вчера  политоры  после
спектакля, если он им понравился?
     -- Молодые  люди,  -- обратился  Орик  к  аудитории, --  покажите Мите,
пожалуйста, как это выглядит.
     Все встали и будто бы громко, но и нежно запели с паузами.
     --  А на Земле делают так. -- И я стал хлопать в ладошки. -- Прошу вас,
сделайте это все вместе! И-и-и...
     И они зааплодировали! Это было здорово и абсолютно как на Земле.
     Я  закрыл глаза.  И  вдруг  подумал о маме. О Натке. О  моих ребятах из
школы. Ч-черт, плакать хотелось. Я открыл глаза -- они аплодировали, Орик --
тоже. Я сделал знак, и аплодисменты кончились.
     -- Понравилось?! Удобно?!
     -- Да-а-а!!! И действительно -- удобно.
     -- Можете  этим  пользоваться,  Земля  вам  это дарит,  кроме  собачек.
(Смех.)  Вопрос  на засыпку. Что вы испытывали, когда аплодировали, тренинг?
Освоение нового жеста?
     Они все уже "секли", даже про "засыпку" не спросили.
     -- Да, тренинг, еще какой, ладошки горят.
     -- И только?
     -- Нет. (Несколько голосов.) Мы аплодировали вам, Митя!
     -- Спасибо. За что же?
     --  За встречу,  за  жест-новинку, за  дочку  уля Орика. Орик  встал  и
поклонился им и мне.
     -- Это, Митя, ваша первая криспа? У вас есть такие?
     --  Есть.  Да, первая и,  надеюсь, последняя. Но, честно  говоря, я  от
борьбы с  криспой устал меньше, чем  от разговоров о  ней. Я сделал  то, что
полагалось.
     -- Демонстрируя сейчас, что вы еще и скромны.
     --  Не  знаю.  Вряд  ли  я  скромный.  Папе,  маме видней...  Мы с вами
достаточно схожи. Одно племя. А в одном племени легко возникает и дружба,  и
вражда. Наша общая задача, по-моему, она и научная, избежать вражды.
     На  этой   высокой  ноте  (все  меня  поддержали,   кстати,  с  помощью
аплодисментов)  мы  и  закончили  встречу,  разве  что  некоторые  наперебой
предлагали более интимную встречу в их клубе, и я согласился.
     --  Мы  полюбили вас,  как  младшего  брата. Тебя,  вернее!--  крикнула
малюсенькая  политорочка,  тоже  "по   традиции"  красавица.  --   Я   бы  с
удовольствием потанцевала с тобой в клубе, Митя!
     -- Я тоже, -- сказал я. -- В этом деле -- я  мастер. Аплодисменты  -- и
мы простились.
     -- Я  к  квистору, -- сказал Орик.  -- Привет.  До обеда. Он  улетел. Я
немного  замешкался, и  ко  мне подошел молодой политор, почему-то  боязливо
оглядываясь.
     --  Я  только  что был на  вашем  выступлении,  меня  зовут Трэг.  Надо
поговорить. Может, это важно, а может, и нет.
     -- Если вы так и не заметили слежки, садитесь в машину, -- сказал я, он
впрыгнул, и мы взлетели.
     -- Я не задержу тебя, -- сказал он. -- Если окажется, что все это бред,
я извиняюсь за потраченное тобой время.
     -- Не стоит, -- сказал я. -- Я слушаю.
     -- Я один из лучших  кулачных бойцов Политории и состою в том же клубе,
что уль  Орик. Я не рискнул подойти к Орику (кстати, в кулачном деле Орик  у
нас  --  лучший  боец), он торопился; ты  передашь ему то, что  скажу  я, он
разберется.  Вчера  вечером  была  тренировка, работало  пар  двадцать,  все
устали, расслабились под душем,  кто молчал, кто вяло  болтал,  и  я услышал
один разговор, очень непонятный, но чем-то он меня задел. Болтали  двое, шум
воды, но я хорошо слышу, я акустик...
     Я почему-то напрягся.
     --  Один сказал:  "Ну, ты  помнишь,  он  зашел  утром,  все  объяснил и
отправился  по  делу. К нашему лучшему".  "Ну и что?"  -- сказал второй. "Ты
забыл, что ли, что он обещал зайти, но не зашел".
     "Ну и  что,  задержался,  надо было возвращаться,  он и укатил в скалы,
подумаешь".
     "Может, и так, но вечером перед тренировкой из Селима позвонил а, Пик и
сказал,  что тот  не вернулся,  так как  получил  еще в  городе распоряжение
главного принять кое-какие функции в другой группе. Странно".
     "Не особенно", -- сказал второй.
     "Но к нам-то он не зашел. Не есть ли это плохой знак?"
     "Поди знай".
     "Я считаю так: нам не обязательно ждать, можно и  так пойти  куда надо,
им  будет явно  интересно узнать  про нашего лучшего  бойца. Они нам спасибо
скажут, а может, и деньжат отвалят".
     "Во, разбежался!"
     "А я  считаю, что мы должны его опередить".  Все, -- сказал Трэг. -- Вы
что-нибудь поняли, Митя?
     -- Ничего, -- сказал я. -- Абсолютно.
     -- Я тоже  мало что понял. Но все же это про "нашего первого",  то есть
про Орика. Это тревожит.
     -- Я все  запомнил  и передам улю  Орику, а  вы,  чтобы он смог во всем
разобраться, назовите мне имена этих двух.
     -- Пожалуйста: а,Грип и а,Урк.
     -- А, Грип и а,Урк, -- повторил я. -- А звонил а, Пик, верно?
     --  Да,  еще  первый  добавил: только идти нам надо  дня через два-три,
вдруг глазастого уберут с работы вообще, как-то будет на душе легче.
     -- Если здесь есть угроза Орику,  то последнее  -- важная деталь.  Куда
вас подвезти?
     -- Никуда. Спасибо. Я пройдусь. Я снизился, и он вышел.
     -- Странно, эти двое -- безродные, но в одном клубе с Ориком.
     -- Это неэлитарный клуб.  Элитарный только в  смысле подготовки бойцов.
Высокородные и безродные на бойцовской площадке -- равны. Привет.
     -- Привет. Еще раз спасибо.
     Мы расстались. Я быстро маханул в небо и позвонил квистору.
     -- Уль Горгонерр, -- сказал я. -- Долгой жизни. Это Митя. Простите, что
отрываю вас от  важных дел. Я хотел  поблагодарить вас за  мое выступление в
технициуме. Было интересно.
     -- Правда? Превосходно! И вам спасибо, уль Митя.
     -- Простите, уль Горгонерр, не у вас ли уль  Орик? И удобно ли прервать
на секунду вашу беседу?
     -- О, вполне!
     -- Орик?  Это Митя.  Я лечу  в  планетарий, там будут  дети, Ир-фа  мне
говорил, что  они очень хотели  повидать и вас, просто очень, раз  уж вы мой
гид тем более.
     -- То есть обязательно до обеда?
     -- Да, да, да! -- жестко сказал я. -- Постарайтесь!
     -- Договорились. Долгой жизни.
     -- Я именно об этом, -- сказал я.
     Я  был очень напряжен, когда со своей  краской,  запиской и  курсом  на
бумажке летел к Ир-фа. И тут же позвонил Латор.
     -- Уль Митя, -- сказал  он.  -- Мне поручили привезти  вам с Тиллы-один
целебные корни. Завтра рейс состоится, а тут заболел мой приятель-рабочий, и
начальник работ  согласился  взять меня, а  в  Селиме меня отпустили.  Очень
хорошие корни, вы обрадуетесь.
     Спасибо, Латор, -- сказал я, и мы попрощались.
     ... С  Ир-фа мы управились  быстро.  Я сделал на модели внешнюю надпись
Пиллиной  краской, крышку  носа модели Ир-фа  снял заранее и заправил модель
топливом. Мы пристроили нашу  с папой записку для Славина, и Ир-фа установил
курс модели из расчета, что она уйдет с Тиллы-1.
     -- Еще раз объясняю, как ее  запустить, а ты, Митя,  постарайся,  чтобы
Латор понял все точно, -- сказал Ир-фа.
     Он (я вздохнул) пристроил на место крышку модели специально для меня --
неаккуратно, и я увидел, как крышка легко "поползла" своими краями по краям,
соответствующим  ей  на  нижней части  носа  модели, и  "стала"  тютелька  в
тютельку на свое место; Ир-фа еще раз показал мне систему запуска.
     --  Я  узнал, -- сказал  Ир-фа,  водворяя модель  на место (к стене тем
боком, где я написал текст), -- кто ведет корабль. Я сказал ему про Латора с
большой сумкой и про корни. Пусть его не удивляет большая сумка. Все хорошо,
Митя.
     Я долго и крепко жал руку Ир-фа,  тут позвонил Орик и сказал, что летит
мне навстречу.
     -- Вылетаю, -- сказал я и добавил Ир-фа: -- Можно я забегу  просто так,
уль Ир-фа? Ну, просто так. Можно?
     -- Конечно. Я буду очень рад. Удачи, -- сказал он. -- И не волнуйся. Мы
встретились  с Ориком в воздухе  и медленно, летя совсем рядом, "поплыли" на
обед. Он молчал. Я сказал:
     -- Увы, есть ситуация, и все хуже,  а не лучше, чем нам бы хотелось. Вы
знаете Трэга?
     -- Да. Славный парень. Кулачный боец. Классный.
     --  Информация от него.  Важная.  Она  его встревожила,  и  он мне  все
рассказал, хотя я понял, что сам-то  он ничего не  понимает,  но  и я сделал
вид, что тоже.
     Я пересказал ему ситуацию Трэга.
     -- Знакомые лица и опасные бойцы, -- задумчиво произнес Орик, -- а,Грип
и а,Урк. -- Он протянул через оба борта руку и сжал мою до боли. -- Спасибо,
малыш, -- сказал он.
     -- А, Тулу следует поскорее узнать имя а, Пик, -- сказал я.
     -- Это мы сделаем немедленно.
     -- Еще  а, Пик жаловался,  что их там  двое всего, и если он позвонит с
такой  идеей  из  Селима  в  квисторию,  не  исключено,  что пошлют не этих.
Опасность остается.
     -- Верно. -- Орик кивнул и тут же соединился с а,Тулом.
     -- Слушай, -- сказал  он.  -- Вы отправили политора  на  задание, пусть
тебе помогает его друг а, Пик,  понял?  Возможно, пришлем еще  одного, может
меня переиграть в кулачном бою, умный и хитрый. А то и двоих пришлем.
     -- Все понял. Все? Долгой жизни.
     -- Среди кода вы назвали а, Пика. Это не опасно?
     -- Нет. Имя а,  Пик скажет  им многое, но они  подумают,  что кто-то из
квистории звонил, кто причастен к лазутчикам. А я и есть из квистории! -- он
засмеялся.
     К обеду мы  поспели  вовремя.  Я  быстренько рассказал всем о визите  к
Ир-фа, а после уже Орик рассказал о том, что Трэг сообщил мне.
     -- Да,  мы верно решили исходить  из худшего. А история с Трэгом -- это
колоссальное везение. Надо этого а,Урка заслать туда, --  сказала  Пилли. --
Да и второго.
     -- Обдумаем, -- сказал Орик. --  Ждать и делать это не сразу -- опасно.
А быстро -- не  заподозрит ли чего а,Урк?  Он  хотел пойти в квисторию через
два-три  дня,  а если  его  вызвать  туда  завтра, он  заодно  может  все  и
рассказать. Здесь нужно подумать. Митя, ты говорил о  серьезном разговоре за
обедом. Я готов. Кстати, Митя  научил  молодых ученых  аплодировать, похоже,
теперь это может прийтись по душе всей Политории.
     -- А это что за номер? -- спросила Пилли.
     -- Потом, ладно? -- сказал Орик. -- Митя, я слушаю.
     -- Послушайте папу.  Пилли, помнишь, как мы  рассуждали об антигелловой
машине? Пап, расскажи.
     -- Орик,  я вычислил, что все упирается  в вас.  В сейф! Ха-ха! -- Папа
коротко изложил суть.  Потом добавил: -- Скрытую  дверь вы не обязаны знать,
вы из непосвященных. Но вспомните-ка, как стоит сейф и есть ли он?
     -- Есть, большой.
     -- Прижат ли он к стене... и, если нет, прижат ли  он к полу  или он на
ножках?
     Орик задумался, спрятав лицо в ладони.
     -- Он... без ножек, на полу. И он -- прижат к стене.
     -- Значит, сейф не отпадает, -- сказал папа.
     --  Да-а,  чувствую,   что  вы  можете  оказаться  правы.  Это  задачка
посложнее, чем с а,Урком. Надо думать.
     -- Надо ночью геллу проникнуть в окно квистора! -- сказала Пилли. -- Ну
а там...
     Мысль  была непродуманной, но  такой быстрой и простой, что мы с папой,
не сговариваясь, зааплодировали.
     -- Что это? -- спросила Пилли. -- Что за игры?
     -- Это аплодисменты, -- сказал Орик. -- Аплодировали тебе.
     -- И это все? А что это значит?
     -- Не  узнаю Пилли, -- сказал  Орик. -- Представь,  ощути (со  мной это
сегодня  было),  когда громко весь  зал аплодирует  артистам  в театре.  Это
колоссальное впечатление!
     Пилли закрыла глаза, задумалась и сказала:
     -- Да. Точно. Это у нас может привиться. Подарок Земли.
     -- Митя еще обещал с помощью межпланетной станции доставить  и подарить
политорам собачек.
     -- Кого-кого?! -- сказала Пилли. -- Со-ба-чек?
     Я  описал Пилли собак, полаял, изобразил их разный рост,  вид,  хвосты,
два слова о несении службы, поиск преступника...
     Пилли, умница, моментально мне зааплодировала. Веселый был обед, ничего
не скажешь. И тут папа сказал Орику:
     -- Уже с помощью разных дел, пахнущих восстанием, кровью, секретностью,
опасностью,  мы  быстро  и  прочно  связали себя друг  с другом.  Я давно не
испытывал  такого полного доверия, как  к вам и Пилли, Орик. И все  же -- мы
гости, чужие, и не всякий вопрос к вам уместен...
     -- Да ну вас,  уль Владимир, -- сказала Пилли. -- Ваш  сын спасает Оли,
готов был прикончить врага Орика, а вы...
     -- Я слушаю вас, -- сказал папе Орик. -- Пилли права.
     --  Ситуация  на  Политории  и наш  отлет  могут совпасть,  и  тогда...
Скажите, вы знаете, когда ваши начнут?
     -- Нет,  -- сказал  Орик. -- Я  только чувствую ситуацию.  Думаю, что я
буду знать обо всем заранее и скажу вам, но  не исключено, что по ситуации я
узнаю все, когда все и начнется.
     -- Спасибо. Заранее -- это хорошо. Хотя, для чего?
     -- Если совпадет, я все равно постараюсь помочь вам улететь.
     -- Это будет очень непросто!
     -- Я спать хочу, -- неожиданно заявил я.
     -- Хвала небу! -- воскликнула Пилли. -- Ребенок устал. А то как  вечный
двигатель. Ложись.
     --  А мы трое,  -- сказал Орик,  --  махнем с  едой  на речку, Владимир
возьмет снасти для ловли рыбы...
     -- И я хочу, -- сказал я сонно.
     --  Мы кое-что обсудим.  Мне кажется  несколько  опасным  мой  вызов  в
квисторию а,Урка. Но если меня вдруг возьмут -- то не расстреляют, я слишком
много знаю  о повстанцах, за это  и возьмут,  и я  им буду нужен,  -- сказал
Орик.
     -- А если это случится, как мы узнаем? -- спросил папа.
     -- Если я опоздаю на два часа куда-либо и не позвоню.
     -- И как тогда быть?
     -- Добирайтесь до моро, или связь с Ир-фа.
     -- Я не об этом, -- сказал папа. -- Как вас спасать?
     -- Но не самим же!
     -- Я должен проснуться, когда стемнеет, обещаете? -- сказал я.
     -- Да. Спи, -- сказала Пилли. -- Мы прилетим вовремя.
     ... Проснулся  я  сам;  рядом  дрых  Сириус. За  окном  начало темнеть,
вернее, пока сереть, и я подумал,  что надо позвонить  своим: пришла вдруг в
голову мысль кое о чем попросить  Орика. Я дозвонился до папы и спросил, где
они.
     -- А не знаю, на речке какой-то.
     -- Попроси, пожалуйста, Орика, взять для меня подзорную трубу, ладно? А
ты ловил рыбу?
     -- Ловил. На блесну.
     -- Поймал кого-нибудь?
     -- Одну. А две сорвались.
     -- Крупную?
     -- Кило.
     -- А на кого похожа?
     -- На ведьму.
     Глядя в  вечернее небо,  я подумал вдруг,  что сегодня что-то многовато
всяческого  транспорта в  небе,  не космического,  конечно. Кроме  того, что
постоянно по городу и над городом летали машинки типа наших, обычные, летали
еще  какие-то  блюдца  с  иллюминаторами,  вероятно,  только  верхолетные  и
грузовые, и часто  проплывали  большие корабли (тоже  грузовые), может быть,
военные. Я ощущал какое-то "брожение" в небе,  что-то их было многовато. Что
это?  Случайное совпадение  многих  рейсов  или  что-то  началось?  Вон тот,
например, зеленый и узкий, промчался с какими-то  дырками на морде, -- может
быть,  для  пушек или  пулеметов?  А  где  же  наши? Я посмотрел на  часы --
поздновато. Часы, кстати, политоры носили, цифры  были не наши. Занятно, что
политоры  не  курили, не то чтобы курили, но  сто лет назад  все бросили,  а
просто не курили, не знали, что это такое. Я  спрашивал  об  этом у Пилли, и
она, удивившись и с трудом поняв о чем речь, сказала, нет, такого у нас нет.
И  алкогольных напитков у них не  было (тоже пришлось кое-как объяснить, что
это за штучки),  пили  они какие-то, кроме чисто целебных, успокаивающие или
сильно возбуждающие травы, но это было вовсе не то.
     Наконец  вернулись Пилли, папа и Орик. И Оли  прилетела, наверное, Орик
взял ее с собой, когда трубу забирал.
     --  Спасибо, Орик, -- сказал я. -- Извините, вещь ценная, но что-то мне
неспокойно.
     -- Бери-бери. Кстати, а для чего? Планетарий?
     Я  кивнул, сказал  всем, что отлучусь минут  на пятнадцать,  и дунул  к
Латору.  Машину я, чтобы она  не  примелькалась, оставил до спуска  в нижний
город. Латор был дома.
     -- Вы выспитесь, если мы все сделаем ночью?
     -- Конечно, конечно, -- сказал Латор.
     -- Прилетайте ко мне в  двенадцать ночи на самый верх, ладно? До  Ир-фа
полетим вместе.
     Вскоре я вернулся в дом.
     -- Давай твою рыбину, покажи, -- сказал я папе.
     -- Если ее Пилли еще не разделала на кухне.
     -- Ка-ак?! -- заорал я, бросаясь на кухню.
     Нет, Пилли с ножом еще только тянулась к рыбине.
     --  Да что  ты,  Пилли,  странная какая! --  сказал  я.  --  Это же  --
инопланетная рыба! Мне ее видеть надо!
     Я стал  разглядывать папину "ведьму". Я  думал, что  она  на вид должна
быть,  как и  на Земле, поскромнее морских.  Ничего  подобного.  Не  ведьма,
конечно,  но... Почти черная, даже фиолетовая,  с  продольной узкой  красной
полосой. Рожа страшноватая, тупая, а глаза не по бокам, а очень  близко друг
к другу на лбу и очень выпуклые.
     -- Как ее зовут? -- спросил я.
     -- Алабия, -- сказала Пилли. -- Довольно вкусная.
     Я вернулся в столовую. Орик задумчиво играл с Сириусом.
     -- Что, тоже о памятнике для него подумываете? -- Ну и шутка.
     -- А знаешь -- мысль мелькнула. -- Орик улыбнулся.
     -- Кстати, -- сказал папа. -- На Политории верят в бога?
     -- Это кто -- бог? --  спросила Пилли,  входя. Папа, как мог, объяснил,
хотя это было очень непросто.
     -- Нет, такой веры у нас нет.
     -- Но какая-то есть, если даже как и на Земле, не всеобщая?
     -- Конечно, мы  без этого не обошлись, -- сказала  Пилли. -- Мы верим в
чистый разум с большой буквы: Чистый Разум.
     -- Это лишено божественного смысла? -- спросил папа. --  Ну, как вера в
любовь, в доброе начало...
     --  Если идти от  вашего бога, то Чистый Разум -- понятие божественное.
Это некий сгусток,  невидимое  облако там,  куда  и корабли  долететь-то  не
могут. Чистый Разум вбирает в себя все, что есть в нас: и высокое, и дурное,
он руководит нами, нас судит и решает наши судьбы. Все это связано с высокой
идеей.
     -- А у вас были, наверное, времена, когда политоры ели мясо политоров?
     -- Случалось. В глубокой древности.
     -- С массовым размахом?
     -- Нет, в отдельных племенах.
     -- Как и у нас на Земле, -- сказал папа.
     --  Ну,  если  и  у  вас  так  было,  и рабство было, --  вы  не  менее
парадоксальное общество, чем мы.
     --  Иногда  мне  кажется,  -- сказал  папа, -- что  надо не  только  не
позволить  элите улететь, но нужно улететь самим,  элиту бросить, улететь на
огромную хорошую планету и зажить на ней большим и свободным сообществом.
     -- Орик, он бог, что  ли, уль Владимир?  Попал  в точку: ведь  бродят в
воздухе и такие идеи, правда, втихую.
     Я чудом вдруг ощутил, что через минуту мне следует быть наверху иглы.
     Корабли в ночи проплывали  чрезвычайно редко. В общем, Латору не сложно
было  уйти  в  темное  небо  и потом спуститься  ко мне, что  он  и  сделал,
прилетев,  конечно, с  сумкой и фонарем.  Он возник на  перилах балкона  как
черный ангел, едва видимый в темноте; мы спустились вниз, он поздоровался со
всеми,  и мы  быстро  съехали  вниз и моментально  взлетели. Сразу  же я все
подробно объяснил ему.
     Не  дожидаясь моего предложения, он все повторил.  Мы летели высоко, но
отыскали планетарий точно (геллы отлично видели в темноте), я сделал широкую
дугу, спустился на уровень галереи метрах в двухстах от нее и сказал Латору:
пора. С сумкой и фонарем в ней он легко скользнул вниз, волна от его крыльев
пробежала мягко по моему лицу, и он стал удаляться, бесшумно толкая крыльями
свое  тело вперед;  я  немного  спустился, завис  над землей и  достал трубу
Орика. Было тихо кругом, пусто и достаточно темно; какой-то неясный свет все
же  шел с неба, и кое-как я  видел Латора вдалеке. Вот он долетел  до  окон,
пошарил,  видимо, рукой, глазами нашел щель,  секунда-другая -- и он исчез в
галерее.  Я  был  очень  напряжен,  было  нелепое  ощущение,  что  опасность
притаилась где-то внутри  галереи. Мелькнул на секунду  слабый свет фонарика
Латора, потом большая пауза, вновь я едва различил Латора уже снаружи, опять
--  пауза (он  закрывал окно), и очень скоро его  крылья оказались  над моей
головой, и он опустился в кресло.
     -- Закрыли окно хорошо? -- шепотом спросил я.
     -- О, да. Щелочка с палец. Махонькая.
     -- Отлично. Погнали.
     Я ушел в небо, мы тихо скользили в теплом воздухе,  я  попросил  Латора
раскрыть  сумку,  он  раскрыл,  и  этого  было  достаточно,  чтобы  все  ему
объяснить.
     --  Модель топливом  заправлена, -- сказал я. -- Теперь только полет. И
сделаете вы  вот так. -- Я зажег фонарь  и, светя  им прямо в сумку, показал
ему систему запуска. Он  все время кивал головой и после медленно  и дважды,
как бы успокаивая меня, повторил все, что сказал я.
     -- Ир-фа  сказал,  что обыскивать  вас  не будут.  Во  время работ,  до
отдыха,  не надо  оставлять сумку  в корабле.  (Он  кивнул.)  Если вдруг вас
забросят на Тиллу-два, не смущайтесь, установленный курс годится. Вот и все.
А как Мики?
     -- О, завтра уже будет летать, как птичка.
     -- Это прекрасно, -- сказал я. -- А я попробовал "планировать".
     -- И как? Понравилось?
     -- Потрясающе! И получилось, главное, с первого раза.
     -- Здорово, это не часто бывает. Так говорят.
     -- Я не полечу в нижний город, ладно? Добросить вас поближе?
     -- Это неважно, -- сказал он, -- летите пока вот так. -- Жест рукой.  Я
ускорился, Латор закрыл сумку и, положив  мне руку на  плечо, сказал:  -- Не
волнуйтесь. Будем надеяться.
     Я сказал:
     -- Да, да. Спасибо. Вы вернетесь к  вечеру, да? Сразу звоните мне. Если
я буду не в лучшем месте, я дам понять. Привет Лате и Мики! Он сжал мою руку
и исчез за бортом моей машины.


     Орик улетел  на свидание  с а,Тулом, а  мы  с папой полетели посмотреть
Тарнфил  сверху.  Пилли мы дали передохнуть после завтрака, и  она укатила к
какой-то подруге шить  платье.  Народу  днем было  не так уж  и много,  и мы
полетели  сначала  по  надземному  Тарнфилу,  нечто  в  виде  слалома  между
домами-шарами. На улицах, вчера и сегодня, было больше, чем обычно, военных,
точно  мы  не  знали, что  это  именно  военные  (хотя,  как  оказалось,  не
ошиблись), просто они были в особой форме, отличавшейся от формы полиции.
     После  мы связались с Ориком и  попросили его позвонить  на  космодром,
чтобы нам  разрешили навестить наш  "Птиль" и кое-что забрать,  в том  числе
аппараты и пленки.
     -- А что можно снимать? -- спросил папа.
     -- Все.
     -- Помилуйте, как это все?
     -- А все объекты стратегического значения скрыты.
     -- А космопланы? Такие, как у Карпия?
     -- Разве по  внешнему виду на Земле  сумеют  создать аналогию,  то есть
корабль, способный долететь до Политории?
     -- Думаю, нет.
     -- Вот и я так думаю. Я им позвоню, на космодром.
     И мы с папой дунули на  центральный космодром. Прилетев,  мы убедились,
что охрана в курсе дела и мы спокойно можем посетить "Птиль", корабль Карпия
"на  приколе" и там уже предупреждены. До корабля (он стоял далеко) мы можем
подлететь на своей машине. На корабле Карпия нас принял не он  сам, а Ол-ку.
Он  любезно  довез  нас  на машине  до "Птиля", в  наш кораблик  с  нами  не
поднимался,  ничего  не  контролировал, то же  самое было  и  при  выходе  с
космодрома -- никакой проверки. Быстро взяв, что нам было нужно, мы с  папой
все же  секунд двадцать молча посидели на наших  легоньких креслах: какая-то
грусть  накатила на нас --  не передать.  Когда  мы взлетели  и  "поплыли" в
центр, папа выдал мне свою маленькую  тайну: он,  будучи на "Птиле", включил
на полную катушку  излучатель биополя. Если это будет  замечено и кому-то не
понравится,  можно  будет  отключить и  извиниться,  мол,  проверяли приборы
(по-хозяйски, это было  понятно),  отключили, а  этот канал --  забыли,  эко
диво.  Излучатель биополя стоял, как правило,  на  всех  наших космолетах  и
машинах, развивавших большую  скорость в воздушном пространстве,  --  поток,
довольно  мощный, биополя, как  ветродуем,  сдувал  с  пути корабля  птиц  и
птичек, чтобы  корабль их  не "шлепнул". То, что это  поле на "Птиле" вполне
пробивается сквозь  стенки  Карпиева  корабля, стало  ясно сразу  же, как мы
начали  от корабля удаляться: маленький сигнализатор с "Птиля", который папа
давно забрал с собой, легко регистрировал его, этого поля, наличие и силу. И
то,  что стенки  корабля  эту  силу  значительно  уменьшали,  было  нам, как
оказалось, только на руку,  потому  что частично  папин  замысел сводился  к
тому, что влияние нашего биополя по мере удаления от "Птиля" должно по шкале
сигнализатора быстро  упасть  до нуля. Так оно и произошло, папа заулыбался,
довольный, и сказал:
     -- Понял, куда я клоню?
     Я сказал: "Пока нет".
     --  Тебе ведь понравилась  моя логика детектива? --  хохотнув,  спросил
папа. -- Правда, это было предположение, не более, хотя и логичное, я хочу к
нему добавить кое-какие доказательные детали, если это выйдет. Теперь понял?
     -- Нет, -- сказал я, -- не понял, пап.
     --  Думай  о птицах, -- сказал он,  но я ничего не  понимал,  как пень;
космодром был довольно далеко от Тарнфила, и папа, как оказалось, специально
"плыл"  очень  медленно,  а  мне  велел  глазеть  на  шкалу  биополя  нашего
сигнализатора.
     Папа сказал:
     --  Как  ни  крути, птицы  Земли и  здешние имеют много общего. Геллы и
политоры в  процессе  развития  наверняка  закрепили некоторую разницу своих
биополей.  Гак вот,  их машина -- излучатель не некоего биополя, но биополя,
направленного  на  организм птиц,  геллы -- куда более птицы, чем  остальные
политоры, и не исключено, что, при всей разнице устройства на "Птиле" и этой
машины, на шкале  нашего  сигнализатора кое-что появится (я уже все понимал)
по мере приближения к квистории, то есть к машине-излучателю.
     В конце этой его фразы стрелочка шкалы дрогнула, и по мере  того как мы
углублялись в город,  держа курс прямо к квистории, влияние некоего  биополя
росло  и  стрелочка  довольно  бойко  ползла  к  максимуму. Метрах в  ста от
квистории мы свернули в сторону подземного входа в нижний город -- стрелочка
уже твердо уперлась в край шкалы, потом начала смещаться обратно.
     -- Понял? -- сказал папа, когда мы уже пешком шли по подземному городу.
--  Это еще ничего не доказывает, но сам довод посильнее, чем просто  мысль,
что машина должна быть в квистории.
     -- Это дело,  --  сказал я. -- Разве  что проникнуть к  этой  машине не
станет легче. Ну ты и голова! Куда мне...
     -- Зато попытка -- осмысленней, да и риск -- тоже.
     Видимо,  обеденный  перерыв кончился,  народу поубавилось, приветствия,
подходы к нам  и "руки на плечи" сошли почти на нет, и мы, "прячась" от них,
да и из-за  интереса, отдали себя во власть приветствий продавцов магазинов.
Они-то и напомнили нам, что все для  нас -- бесплатно.  Смущаясь, мы  все же
кое-что "подарили" себе: легкую и большую сумку, разные симпатичные  игрушки
для Латоровой Мики, костюм и платье для Латора и Латы, симпатичные украшения
для Пилли и Оли и "местный" фотоаппарат с объективом, меняющим свое фокусное
расстояние, с десятком разных пленок. Это оказалось все же заразительным,  и
я сказал, что перед отлетом надо  будет поднабрать "товару" для  привоза  на
Землю, для мамы, по крайней мере. Из машины по  дороге к дому папа  позвонил
Орику  и выяснил, что тот  через полчаса будет,  и  папа спросил у Орика, не
подскажет  ли  ему  наша дама  какого-нибудь очень хорошего  специалиста  по
бионолям. Орик сказал папе,  что мы,  наверное,  окажемся  дома  раньше и он
просит папу ждать его на  балконе  столовой, он пролетит  мимо,  сделав  два
круга.
     Все это  было несколько  загадочно,  и Пилли сказала, что Орик кое-что,
видно, затеял. Впрочем, ничего  более разумного она сказать и не могла,  так
как любовалась бусами и колечком, которые мы с напой ей подарили: оказалось,
что это классные подарки. Улыбаясь, папа вышел на балкон.
     --  Пилли, -- сказал  я.  --  А  у тебя есть знакомый  ученый,  который
разбирается в биополях и любит геллов?
     -- Покопаться -- есть, наверное. Л что такое?
     --   Папа   показал  мне  кое-что  толковое,  но  нуждается  во  мнении
специалиста.
     Вероятно, в  этот момент Орик  пролетел  чуть  ниже  уровня  балкона  и
довольно медленно, так что я услышал:
     -- Я сделаю большой круг, а вы втроем быстро спускайтесь вниз, оставьте
двери  открытыми, я сяду к самой двери, а вы трое  встаньте  между машиной и
входом в сад дома.
     Мы в  темпе скатились на  лифте вниз, распахнули  двери  и встали  так,
чтобы оставить место для машины. Орик быстро сел, и раньше, чем он сам вылез
из машины,  из ее "салона" в  дверь  мгновенно  метнулись две тени, не тени,
конечно, но так это ощущалось.
     --  Поезжайте наверх, --  сказал нам Орик. Честное слово, я  никого  не
видел. Мы  поднялись и прошли в столовую. Вскоре появился и Орик, с ним были
два  молодых моро.  Они поклонились нам, и каждый  назвал свое имя:  Олуни и
Кальтут. После они отошли  и сели на ковер. Один  из них поманил  и взял  на
руки Сириуса.
     -- Они знают, что он не ядовит? -- спросил я у Орика.
     -- Они знают, что он ручной. Но если вдруг он захочет их укусить -- они
быстрее. Пилли, -- сказал он. -- Как видишь, у нас гости, и я жду еще двоих.
Как у нас с едой?
     -- Еды  хватает, --  сказала она и ушла на кухню. Вскоре внизу раздался
сигнал. Орик спустился,  приведя  Трэга  и  Палифа, и  всех  перезнакомил. С
Трэгом мы поздоровались, улыбнувшись друг другу, как старые знакомые.
     Орик сказал:
     --  Кое-что мы  изобразим  до  обеда, после  --  будет  просто  тяжело.
Отодвинем  стол. -- Он, папа, Палиф, Трэг и я сместили  стол к окну, Трэг  и
Орик ненадолго вышли и вернулись босиком, по пояс обнаженные, в узких брюках
и перчатках для кулачного боя.  В сравнении с нашими боксерскими они были по
длине почти до  локтя,  а части,  покрывавшие кулаки,  были  вдвое меньше и,
вероятно, жестче -- удар болезненный. Все. кроме Орика и Трэга, разошлись по
стенкам, и  те  начали бой. Сразу  же я понял,  что это бой показательный, в
полсилы,  и что он очень непохож на наш бокс. Защита, в общем, была  похожа,
да и нападение тоже, разве что участвовали и ноги, правда, как я понял, удар
ногой следовало наносить тоже выше пояса и только так, чтобы пальцы ног были
обязательно собраны в "кулачок". И Трэг и Орик двигались очень быстро, много
было финтов,  связанных с  ударами ног, ни разу ни  одному из них не удалось
нанести удар  ногой  в  голову. Было  много прыжков и  ложных  замахов,  все
делалось в диком темпе. Наконец оба иод-устали, тем  более что Трэгу удалось
"попасть"  Орику  два  раза в  голову рукой, а Орик  попал в голову трижды и
дважды сильно  по  корпусу  ногой.  Оба  подняли  руки, показывая,  что  бой
окончен.
     Пилли молчала; не  знаю, как  папе, но мне не показалось, что  это нас,
землян, так развлекают.
     Трэг сказал:
     -- Хотя бой показательный, уль Орик сильнее меня.
     -- А каков ваш уровень, Трэг? -- спросил я.
     -- Я был  один раз вторым в Политории,  но  никогда выше. Наконец бойцы
отдышались.
     -- Теперь вы, Трэг? -- спросил Орик.
     -- Как угодно, -- сказал Трэг, вновь выходя на середину, а  Орик кивнул
моро Олуни, тот снял легкую кожаную  обувь, плащ  и рубашку и тоже вышел  на
середину  комнаты, оставшись  в легких брюках  и  головной повязке  зеленого
цвета.
     -- Бой тоже показательный.  Трэг будет работать в своей  технике,  моро
Олуни  в  своей,  то  есть  каждый  ограничен  лишь  правилами  своего  вида
единоборства.
     Они начали. В первую минуту нападал только  Трэг и только руками. Олуни
либо едва заметным движением уходил от ударов, либо не  закрывался от удара,
но как бы быстро перехватывал руку Трэга, отбрасывая ее вниз. То же самое он
делал, когда Трэг  пустил наконец в "дело" ноги.  Олуни  только защищался. В
какой-то момент  вдруг он  перехватил (но не  отпихнул  вниз) руку  Грэга и,
резко повернув ее, бросил  Трэга через  себя, тот с  удивительной  ловкостью
вскочил с одновременным  ударом ноги  в голову Олуни. Олуни поймал его ногу,
резко падая, увлек Трэга на пол, Трэг упал на живот, а Олуни оказался у него
на спине  и одной рукой резко, но только обозначив,  опустил прямую кисть на
шею Трэга. Потом оба встали.
     После бой провели Кальтут и Орик. Орик был сильнее Трэга, но и Кальтут,
должно  быть, был посильнее  Олуни.  Бой продолжался  тоже  не  долго.  Орик
"работал" только ногами, а  Кальтут лишь защищался,  "сбрасывая" удары Орика
вниз. В какой-то момент Кальтут перехватил ногу Орика, но не "сбросил" ее, а
вытолкнул  резко вверх, но причем так, что и вторая  нога Орика взлетела. Он
падал на ковер, Кальтут подсел рядом с ним, и Орик упал на его ладонь. Потом
встал.
     --  Если бы  в  первом случае Олуни ударил Трэга ладонью  посильнее,  а
Кальтут подставил мне  под  спину  не ладонь,  а косточки  сложенной в кулак
кисти -- это было бы очень больно. Обедать.
     Папа  спросил  Палифа,  не  ученый  ли он по биополям, тот  улыбнулся и
кивнул.
     -- Да, -- сказал он. -- Я узнал через Орика, что вы хотите меня видеть,
и очень польщен.
     Перед тем  как все сели за стол, Орик извинился  и сказал, что хотел бы
перед  обедом сделать  короткий звонок.  Он  вышел  на балкон  и позвонил по
коммуникатору, но мы все слышали.
     -- Уль Горгонерр,  -- сказал он. -- Долгой  жизни, это Орик. Вечером вы
просили меня  быть  на  совещании  и  я  буду,  тем  более,  что  наши гости
приглашены в клуб технициума не для  беседы,  а для чисто дружеской встречи.
Среди  студентов  есть  один  кулачный   боец,  который  предложил  устроить
показательные, но классные  бои для наших гостей...  Да?  Одобряете?  Вы  не
могли бы попросить вашего секретаря позвонить  в мой клуб  главному тренеру,
чтобы он  выделил троих лучших бойцов, один есть. Именно лучших. Мне неловко
просить  его  об этом,  я  бы хотел  оставаться  его учеником, а  не  членом
правительства, которому он не может отказать. Благодарю вас.
     Обед прошел размеренно и спокойно,  наверное, потому еще, что,  как это
ни странно, общий тон задали моро -- Олуни и Кальтут: они молчали. Остальные
беседовали очень тихо.
     -- Палиф, -- сказала Пилли, -- вы хорошо ведь относитесь к геллам?
     -- Да, вполне. Я бы даже хотел стать геллом, -- улыбнулся он.
     -- Даже при наличии машины? -- спросила она.
     -- Нет, -- сказал он, -- сначала разобравшись с ней.
     -- Уль Владимир, -- сказал  Орик, --  считает, что машина обязательно в
квистории,  дверь  в помещение,  где  она  стоит, -- обязательно невидима, а
потому -- в кабинете квистора, может быть даже -- это сейф.
     -- Это лишь мое предположение, -- сказал папа.
     -- Неплохое, -- сказал Палиф. -- А чем  бы я мог помочь? Папа достал из
кармана куртки сигнализатор "Птиля", передал его Па-лифу и сказал:
     -- Я пока отключил  его.  Простите  нас, этот аппарат сообщает  нам, не
делается  ли чего  плохого с нашим космолетом,  пока он стоит внутри корабля
Карпия. Мы  с сыном были сегодня на нашем "Птиле" и, летя обратно, проделали
один эксперимент. Для нас,  землян,  все это  связано  с птицами, и я  прошу
прощения за включение птиц в эту тему, так как вы -- птицы.
     -- Не ожидал, -- сказал Палиф. Все, кроме моро, рассмеялись.
     --  Особенно, геллы, -- продолжал папа. -- Я исходил из посылки, что за
многие века развития некоторые различия, скажем так. в  химии тела политоров
и геллов закрепились.
     -- Вполне допустимо, -- сказал Палиф.
     -- Может быть, этим и объясняется разница реакций политоров и геллов на
биополе машины.
     -- Вот именно, -- сказал Палиф. -- Разница некоторых желез.
     -- Еще находясь сегодня на "Птиле", я включил на нем наш поток биополя,
правда,  потом  частично перекрытого, к счастью,  стенками  корабля  Карпия.
Когда мы быстро летим над  Землей в воздушном пространстве, мы включаем этот
мощный  поток биополя, и  птицы, чувствуя его, "сходят  с курса" корабля,  а
раньше  они  часто  гибли.  Так  вот,  на  этом  сигнализаторе  есть  шкала,
регистрирующая силу  потока  биополя.  Мы с Митей включили  его, отлетая  на
машине от Карпия;  он показал небольшую дозу,  и, пока мы отлетали, доза эта
упала  до  ноля, а когда приблизились к Тарнфилу, летели по нему и подлетели
метров на сто к квистории, стрелка шкалы была на максимуме, на пределе. Наше
"поле" --  для  птиц, и у вашей  машины "поле" -- тоже в расчете на  птиц...
геллов...
     -- И не есть ли это доказательство,  что машина в квистории? -- спросил
Палиф. -- Х-м, хотя теперь я почти в этом уверен, -- добавил он. -- Не знаю,
что мне мешает  сказать просто "да", может быть, сознание того, что геллы --
давно не  птицы,  что  наши птицы,  возможно, биологически очень  несхожи  с
вашими  или несколько  несхожи. Может  быть, есть разница  какая-то в  типах
наших  аппаратур...  Но  тогда  на  что  же в квистории реагирует  эта  ваша
"штучка", если в этом здании только политоры и, кроме предполагаемой машины,
нет миллиона маленьких птичек галли, чтобы был такой эффект?
     -- А что, -- сказал папа, -- если политоры иные, чем геллы... но все же
--  птицы  для нашей "штучки"? Трэг, -- сказал он. -- Клуб технициума далеко
от квистории?
     -- Хорошая мысль, -- сказал Палиф, -- если моя догадка верна.
     -- На другом конце города, далеко, -- сказал Трэг.
     -- Отлично.
     --  Наша штучка  не очень чувствительна, скоро мы увидели  на ней ноль,
когда  отлетели  от  космодрома.  И  полную реакцию --  возле  квистории.  В
квистории тьма политоров, и если это реакция на них, как все же на птиц, это
можно проверить сегодня в клубе, где не будет геллов.
     -- Толково, -- сказал Палиф.
     --  Когда я  слушаю этого мальчика и его папу, я  иногда  думаю  о тех,
верующих в  Чистый Разум, которые говорят, что когда-нибудь  он пришлет  нам
своего гонца, чтобы избавить нас от раздоров, -- и Пилли добавила: -- Обожаю
высокие идеи и высокие слова!
     -- Захватите с собой эту штучку, ладно? -- сказал Трэг.
     -- Она всегда со мной, -- сказал папа, а Палиф добавил:
     -- Вы меня взволновали.
     Закончился обед.  Орик  спросил  у папы, можно  ли,  сохраняя  огромную
предосторожность,  сделать так, чтобы этой ночью моро переночевали у нас или
ему забрать их к себе?
     -- У нас это абсолютно удобно, -- сказал папа.
     -- Пусть они  отдохнут сейчас, -- сказал  Орик и добавил моро, что если
они устали, то могут  отдохнуть, и показал им на третий  этаж. Поклонившись,
оба моро вышли.
     Ушли Палиф и Трэг, долго благодаря Пилли за обед.
     --  Мы, я надеюсь,  увидимся? -- сказал  мне и папе Палиф, -- Я был рад
узнать вас.
     Мы сказали, что тоже очень рады.
     -- В семь вечера  я залечу за вами, -- сказал нам Трэг. Когда они ушли,
Орик снова набрал какой-то номер.
     -- Уль Ки-ол? --  сказал он.  -- Долгой жизни. Это ваш  ученик, Орик. Я
слышал,  что  вас  собираются  попросить  выделить  несколько  учеников  для
показательных  выступлений в  клубе технициума. Да? Я-то не  могу. А земляне
очень  хотели  посмотреть. Благодарю  вас.  Кого вы  пошлете, чтобы это было
сильным впечатлением? Отлично. Кланяюсь вам.


     Вечером Трэг залетел за нами, и мы отправились в их клуб. Орик улетел в
квисторию; он сказал, что моро пусть спят, Пилли тоже останется.
     -- Почему-у? -- спросил я.
     Пилли раз десять повторила одну и ту же фразу, но перевода я не слышал,
наверное, "плеер" "думал", наконец все стало ясно -- он  "искал" аналогию  и
нашел: "Любопытному на днях прищемили нос в дверях". Н-да, это был класс!
     Мы  с папой  и  Трэгом полетели на другой конец  Гарнфила; волнуясь,  я
подумал, что скоро мы будем  в клубе, не так уж удобно мне будет говорить  с
Латором,  если он  позвонит,  и  тут  -- хвала небу! --  он и  позвонил.  Он
радостно прокричал, что все в порядке, он привез нам целебных корней.
     -- А птичка-то как?! -- заорал я, хотя и так все было ясно.
     -- Ой, она улетела. Быстро-быстро. Не поймал!
     -- Ну, ладно, --  сказал я, смеясь. --  А за корни -- огромное спасибо,
не знаю, как сегодня, но вскоре повидаемся, да?
     -- Да, -- сказал Латор. -- Я, мы были бы рады.
     Во время этого разговора (я видел) папа был  напряжен дико, даже когда,
улыбаясь,  понял, что все в порядке.  Свободной от руля рукой он обнял меня,
лицо его светилось.
     -- Молодец, Митька, "молоток"! Ну, будем надеяться!
     Все  в  голове   и  в  душе  у  меня   перекрутилось,  какие-то  разные
клочкообразные мысли  запрыгали, заметались в  моей голове,  в  том  числе и
такая:  а будет ли в клубе та девуля, которая хотела со мной  потанцевать? Я
им там дам звону!
     Клуб оказался в нижнем Тарнфиле и  действительно далеко  от  квистории.
Это был отдельный небольшой домик, состоящий только из зала и сцены. Зал был
уставлен столиками с разными напитками. Конечно, здесь, в основном, была  та
же   публика,   что  и  на   встрече  со  мной,  и  нас  с  папой  встретили
аплодисментами,  отчего   он   немного  растерялся.   Зальчик   был   хорошо
радиофицирован,  говорить громко  было легко,  играла  тихая с  малой  дозой
металлического  звучания музыка --  больше было,  что ли, флейт и ударных, и
легко угадывался ритм, одновременно незнакомый и какой-то знакомый. На сцену
вышел политор, не Трэг, другой,  Трэг сидел с нами, и еще какая-то девушка с
темно-медными волосами.
     -- Мы снова приветствуем уля... -- сказал этот, незнакомый.
     -- Просто -- Митю! -- сказал я с дурацкой поспешностью.
     -- Приветствуем... Митю, но прежде  всего  вас, уль Владимир,  ученого,
которого кое-кто из нас видел только по стереотелеку.
     Папа встал и долго "отвешивал" поклоны.
     -- Я  буду  вести  эту  встречу. Она  пройдет...  как пройдет,  как  ей
захочется, но будут танцы,  будут  концертные номера, вероятно,  о чем-то мы
поболтаем, в общем, все...
     Сцена была неким круглым возвышением в  центре зала. Как я потом понял,
в  серединке она имела  скрытую "яму", занавес опускался с потолка,  скрывая
всю сцену по кругу, и тогда артисты через "яму" сменяли друг друга.  Кстати,
если нужно, она могла вращаться с разной скоростью. Вероятно, под
     сценой было  нечто вроде артистической уборной, а  из нее -- выход в то
же помещение  наверху, где была раздевалка и  куда мы  вошли с  улицы.  Нашу
соседку по столику, девушку с темно-медными волосами, звали Тикки, лицом она
напоминала  одну из  богинь Древней Греции, не  помню только --  какую, и  я
сказал ей об этом. Тикки  была смущена, польщена и прочее; что такое богиня,
я объяснил ей легко и добавил, что, пожалуй, на Диану, богиню охоты.
     -- Бр-р, -- сказала она. -- Я же птица. Неуютно как-то.
     -- Но вы же и  богиня, -- сказал я,  и  папа посмотрел на меня так, как
будто  хотел  сказать  --  не слишком ли взросло  я  себя веду с  незнакомой
девушкой. Тикки, вероятно, от соседства с  нами и начала общий, так сказать,
непринужденный  разговор,  громко,  на  весь  зал,  попросив  меня  или папу
рассказать о том, смотрим ли мы здесь телек и как он нам нравится.
     --  Понимаете,  --  сказал  папа. -- Ваш  телек  для  нас  --  сплошной
парадокс. Конечно, стереоэффект поразительный и цвет блестящий, но... мы его
почти не смотрим.
     -- Ка-ак?  --  сказала Тикки.  --  А  информация  --  ведь  вам  же все
интересно, а возможно, и необходимо ее иметь. Тем более, говорят, увы, скоро
вы нас покинете.
     --  В  этом-то  и  парадокс.  Не  будем  касаться того,  что  не  любой
информации мы можем доверять. Вы должны уяснить себе  и легко поняли бы это,
окажись  вы  на  нашем  месте.  Даже  форма  политорской логики  --  для нас
информация. Нам все интересно.
     -- Так в чем же дело?!
     -- Абсолютно нелепо сидеть дома и видеть ваш мир через телек, -- сказал
папа. -- Вид живой птицы, реки, решетки дома эмоционально важнее вида завода
по телеку.
     Гул голосов показал,  что  они  поняли  папину  мысль,  и  тогда другая
девчушка (тут-то я и узнал ее, она встала) сказала:
     --  А  что,  например,  уль  Владимир  думает  о войне  между  Землей и
Политорией. О ее возможности. А потом и потанцуем, да?!
     -- Вот  что, дети, --  сказал  папа, а они  заржали.  -- Вы-то смотрите
телек, читаете газеты? С этим вопросом вроде все ясно.
     -- Да вроде не все! Телек и газеты -- это полдела.
     -- Ладно.  Ясны неясности. Война предполагает  обоюдное желание воевать
или желание одной из сторон. И хочет ли этого Земля -- совершенно неважно.
     -- То есть как это неважно?! -- сказала Тикки.
     -- Рядом со мной сидит Тикки, -- сказал  я.  -- Такое  впечатление, что
она не будущий ученый, а беззаботная птичка галли.
     -- Это я такая! -- сказала танцорша.
     --  Пока не знаю, --  сказал я  ей. Папа  посмотрел на  меня строго. --
Простите, мне стыдно за вашу недогадливость. Земля не знает  о вас ничего, и
вы это знаете. О вас знают лишь  двое землян: папа и я. Но мы точно не хотим
воевать с вами, вы нам симпатичны. На кой леший нам война? Если мне что-то и
нужно  от  Политории,  то это я бесплатно могу получить  в  магазине  -- уль
Горгонерр разрешил  мне и  папе.  Война  же  бывает, если кому-то что-то  от
другого надо, а тот не отдает.
     -- Да, но вы же вернетесь на Землю и все расскажете.
     -- Но расскажем мы  далеко не все, мы  мало знаем, а главное, что же мы
скажем:  политоры,  мол,  очень  славные,  мы их  полюбили, давайте  на  них
нападем, так, что ли? -- сказал папа.
     -- Ну, не так. Вы двое -- еще не вся Земля.
     -- Верно.  Но мы с  папой уже говорили,  что возможность войны на самой
Земле была связана с  таким оружием, что Земля бы просто погибла,  перестала
бы  существовать  -- этого  не  случилось, хвала небу, война была  буквально
задушена людьми,  и  вкус к  ней  отбит.  Вообще. К  агрессии.  К  тому  же,
повторяю. Земля крупнее вас, на ней много государств, много уль Горгонерров:
решение воевать  может  быть только коллективным, а это не так просто.  Да и
чего нам на Земле может не хватать?
     -- Возможно, каких-то наших ресурсов.
     -- Ого! Значит, кое-что вы знаете! Тогда есть еще одна детская причина,
по которой мы на вас не нападем.
     -- А именно? Хотя, что вы можете знать о наших ресурсах?
     -- И это.  По виду и  строению нашего с сыном космолета, маленького, на
котором сами  бы мы до вас не долетели, политоры сделали вывод: наши большие
корабли по  конструкции и  характеру топлива таковы, что  не долетят до вас.
Вот и все.
     -- Танцы! Танцы! -- крикнул кто-то.
     -- Да погодите  вы! --  крикнул высоченный политор. -- Ну,  ладно,  уль
Владимир, а как с войной по инициативе Политории?
     -- Ну, этого я не знаю, -- сказал папа. -- Ощущение такое, что основная
масса политоров против войны с нами. А уж геллы -- наверняка. Хотя...
     -- Хотя что?
     -- А  вот что: почему  вы так  много об  этом  говорите и  думаете? Был
печальный опыт?
     -- Нет.
     -- Разве что вы завоевали Тиллу-один и Тиллу-два? Не так ли? Но ведь вы
завоевали  их без оружия. Точнее, не пуская его в ход. Чего вам бояться? Тем
более есть мнение, что вы-то до Земли долететь можете?
     -- Но мы не собираемся!!!
     -- Лично вы -- да!
     Тут  кто-то  все  же  "врубил"  музыку,  довольно энергичную,  и  Тикки
пригласила папу,  а моя танцорша мигом оказалась рядом. Или  у них было  так
принято,  или просто было не  до приличий. ("Я танцевала с  землянином,  моя
дорогая! Вот так-то!")
     -- Я -- Лития, -- сказала она. Я старался понять, как танцуют политоры,
и легко это уловил. Похоже на нас.
     -- А  вы  кто, Лития? -- спросил я. Она уже увела меня в сторону, и  мы
танцевали на самой эстраде. Танцевала Лития классно.
     -- Я занимаюсь сверхпрочными металлами.
     -- Здорово, -- сказал я. -- У нас есть металл "литий", а у вас?
     -- Конечно, есть, -- сказала она.
     -- А по-политорски он произносится, как и ваше имя?
     -- Не, по-другому.
     Наша  беседа  совсем не помешала нам вдвое увеличить темп  танца, когда
Лития  этого  захотела. Но я  тоже  --  как я  говорю -- не в  лесу родился,
танцевал по  высшему разряду,  хотя и чуточку  иначе, чем она. Когда же само
собой она начала задыхаться, одновременно кончилась музыка, я проводил ее на
место, и она сказала мне:
     -- Ну, я  чувствую, вы там на  Земле даете! -- и тут же ведущий объявил
номер. А нам с Литией здорово хлопали.
     Потом запела  какая-то милая светловолосая девушка, плюс две дудочки  и
легкий  барабан.  Песня  была  грустной  до  жути,  о  несчастной  любви,  я
"отключил" свою присоску, чтобы слышать  чистое политорское пение, по-моему,
оно было красивым, или я  начал уже вникать, проникать... Она спела еще пару
песен, потом снова были танцы, потом пара политоров  (мне  сказали,  что они
классные "планировщики")  показали  номер  с подкидными досками --  это была
фантастика!  Номера и  танцы сменяли  друг друга, и  внезапно я  увидел, как
группа музыкантов на кружочке главного круга "уехала" вниз, а когда кружочек
вновь поднялся, на нем стоял  ведущий и...  двое моро: Олуни и Кальтут!  Они
низко поклонились и ведущий сказал:
     --  Один  из  наших  опоздавших  к  началу друзей  встретил  моро,  они
прилетели  за  покупками. Он уговорил  их  зайти  к  нам  и  познакомиться с
землянами. --  Пошептавшись с  моро, он объявил, что сейчас они покажут один
из танцев моро. Вышли  музыканты, Олуни немного поиграл  на дудочке, Кальтут
-- на барабане, так сказать,  "обозначили" музыку, музыканты потом легко  ее
продолжили,  а Олуни и Кальтут станцевали красивый резкий какой-то танец,  с
падениями и выпадами, с плавными переходами и гортанными криками.
     Им долго аплодировали, йотом усадили за столик.
     -- Уль  Владимир, а у вас  одна жена? -- спросила какая-то из  девушек.
Странно, я никогда не видел таких сине-черных глаз.
     --  Конечно, -- сказал папа  удивленно. --  Но  и  у вас так  же. -- Не
совсем.
     -- Что вы имеете в виду?!
     --  Высокородные  политоры, если  они занимают  первый, второй и третий
пост в правительстве, имеют право иметь несколько жен.
     -- Вот это да! -- сказал папа. -- Не ожидал.
     А я тут же вспомнил улыбки в  квистории на  самой первой встрече, когда
папа спросил у уля Горгонерра, любит ли он свою жену.
     -- Особая традиция, идущая из глубины нашей истории.
     "Тьфу, --  сказал я себе, -- заслушался". И показал папе  руками, чтобы
он дал  мне сигнализатор. Он  передал, я включил шкалу биополя (зажмурившись
при этом),  открыл  глаза  --  стрелка была  на  ноле,  на биополе политоров
реакции не было. Улыбаясь, я показал шкалу папе, и он радостно тоже закивал.
     -- Стало быть, у уля Горгонерра -- несколько жен?!
     -- Да, пять! -- весело закричали папе девушки.
     -- И... и как они, у них разные функции  в обычной жизни? А  главная --
есть?
     -- Нет, официально главной среди них -- это было когда-то -- нет, разве
что он сам кого-либо выделяет. Вроде бы одна -- хозяйка очага, кухни, вторая
-- лучше других компетентна в вопросах науки для бесед с квисто-
     ром, третья -- "по поэзии", четвертая -- музыкантша, пятая... не знаем.
Но все очень красивые.
     -- И сколько же у квистора детей? -- спросил я.
     -- Восемь, кажется.
     -- Ого! -- сказал  папа.  -- Вероятно, среди  них первые претенденты на
пост главы Политории?
     -- Разумеется.  Правда, важен возраст.  Сложная система. В этот  момент
Трэг извинился и вышел из зала, а ведущий тут же объявил:
     --  Если  волнующая тема многоженства  завершена, я  хотел  преподнести
всем,  и особенно нашим гостям, сюрприз: мы решили показать вам  выступления
классных политорских кулачных бойцов.
     Тикки подскочила и захлопала в ладоши первая, а потом и все. Малый круг
опустился,  затем поднялся.  На нем стояли обнаженные по  пояс, босиком  и в
перчатках Трэг, какой-то еще юноша и... а,Грип и а,Урк. Мы  с  папой  быстро
переглянулись, когда ведущий торжественно объявил имена бойцов.
     -- Площадка большая, пары будут работать одновременно.
     Трэг вышел  против  а,Грипа, незнакомый  политор --  против а,Урка. Бой
начался,  он  был,  конечно,  показательный,  но  жесткий.  Пары  "работали"
стремительно, так что уследить за  всем было  трудно. Минуты через три а,Урк
нанес сильный удар Трэгу, и тот упал, и, отойдя в сторону, оба  они сели  на
край сцены.  Вскоре  незнакомый  нанес  два  удара  в  голову  а,Грипу,  тот
закачался, и его противник отошел от него. Некто и а,Урк поднялись на сцену,
и ведущий поднял руки победителей.
     -- Небольшой отдых, и бойцы поменяются противниками, -- сказал он.
     Опустился занавес-цилиндр, потом поднялся, бойцы исчезли,  остался лишь
ведущий; тут я  увидел,  что  моро  Олуни поднял  вверх очень прямую руку, и
ведущий подошел к нему. Они коротко поговорили, потом ведущий объявил:
     -- Наши  гости,  моро,  готовы  показать  свое искусство  боя с  нашими
кулачными бойцами. Правда, у них свой  стиль  борьбы, и они просили узнать у
выступавших, не против ли  они  того, что каждый моро  и его противник будут
пользоваться только своими приемами. Сейчас выясним.
     Я  посмотрел  на  папу  --  у него  было  очень  серьезное  лицо. Тикки
подпрыгивала от нетерпения.
     -- А вы сама -- спортсменка? -- спросил я.
     -- Да. Вы ведь знаете Пилли? Я тоже "планирую".
     -- Я и Финию знаю, -- сказал я.
     --  О! Так вот они  --  первые  номера Политории, а я  -- ну четвертая,
пятая.
     -- Это высокий класс! -- сказал я. -- Очень.
     -- Ну, более или менее. Они классом выше.
     Ведущий поднялся вместе с  бойцами, они дали согласие, и первыми в круг
вышли Трэг с Кальтутом и незнакомый боец с Олуни. Моро быстро разделись.
     Бой был очень  интересным и красивым, моро навязали  небыстрый  темп, и
можно  было  наблюдать  за  обеими  парами сразу,  смотреть  --  как  балет.
Некоторое сходство с балетом было и в том, что к восторгу публики и -- как я
заметил  -- к явному неудовольствию а,Грипа  и  а,Урка моро  выиграли каждый
свой бой  в одно  и то  же мгновение: р-раз -- и Трэг, и второй политор были
прижаты к полу, а,Грип и а,Урк вскочили;  я чувствовал, они рвались в бой, и
наверняка очертя голову, так как, видно, сообразили, что моро -- это оч-чень
крепкий орешек.  Трэг  и  второй  проигравший  "уехали"  вниз.  На  площадку
поднялись а,Грип и а,Урк. Опытный а,Урк, видно, сообразил, что  Кальтут чуть
сильнее Олуни, и выбрал его. Я был очень напряжен, хотя и знал, что моро бой
выиграют.  Но что меня поразило,  что  когда их бои  с  интервалом  в десять
секунд закончились, то  закончились  по уже  знакомой мне схеме (моро делали
то, что  хотели).  Олуни оказался на  а,Грипе  и  пробил  ему  распрямленной
ладонью  по шее, чуть  позже я  увидел,  как  падал сверху  на спину а,Урк и
Кальтут  присел и подставил ему под спину (чего никто не видел) не ладонь, а
жестко сжатый кулак.  Публика была в восторге, бой был очень  энергичным, но
только я и, может быть, папа  видели, что и а,Грипп,  и а,Урк вели бой очень
заведенные, вполне серьезно и на грани травмы,  видимо, их взвинтил проигрыш
их  товарищей, ощущение  мастерства моро и,  я  думаю,  особые  свойства  их
мерзких характеров. Под аплодисменты опустился занавес, через какое-то время
поднялся вновь, ведущий сказал, что и те, и другие бойцы  благодарят публику
за внимание и прощаются с ними.
     Не  знаю, сколько  времени продолжалась еще наша уютная встреча, может,
час, --  не знаю.  Мне  было не по себе от  того, что  увидел я, папа, Трэг,
вероятно, незнакомый мне боец-политор и -- больше никто. Всем было весело. И
я  тоже веселился, танцевал, отвечал на вопросы,  сам  их  задавал,  спорил;
никто по мне, кажется, ничего не заметил.
     Когда все закончилось и народ  схлынул,  мы  остались вчетвером у своих
машин: я и  папа,  Трэг и Пилли, которая и привезла моро. Как сказала Пилли,
а,Грипа и а,Урка без сознания она отправила в соседнюю знакомую ей клинику.
     -- А кто четвертый боец? -- спросил я у Трэга.
     -- Эл-ти, -- сказал он. -- Он хороший парень.
     Мы распрощались с Трэгом и сели в свои машины. В воздухе Пилли "повела"
нас за собой, куда-то не в центр,  связалась  по  коммуникатору с Ориком,  и
вскоре  уже  три  наших  машины  летели  рядом  спокойно  и  тихо,  с  одним
прожектором на троих,  в  ночь.  Пилли коротко  все  объяснила Орику,  и  он
позвонил в клинику, главному врачу.
     -- Ну как они? -- спросил он у него.
     -- Все еще без сознания.
     -- Серьезные травмы?
     -- Да, но не смертельные.
     -- И сколько они пролежат?
     -- Долго. С  неделю. Но еще не придут в норму. Тонкая  работа, скажу  я
вам. За что это они их так?
     -- Я думаю, моро бы их просто убили, если бы к тому делу причастны были
именно  эти  двое. Когда-то два  политора из  кулачников пытались обидеть их
девушку. Это месть.
     -- Но сегодня было еще двое бойцов, -- почему они выбрали этих?
     -- У моро очень развито чувство более совершенное, чем  интуиция. Двоих
они ощутили -- как добрых и спокойных, а тех -- как агрессивных и злобных.
     -- Понятно. Работа ювелирная.
     --  О  да!  Если в  вашей клинике их  выздоровление будет идти медленно
из-за отсутствия нужной аппаратуры, можно будет их перебросить в Калихар или
Ромбис.
     -- Конечно. Мне они не дороги.
     Они  распрощались, и  Орик сказал,  мол,  ладно,  тренеру  он  позвонит
завтра.
     -- А он как? -- спросил я. -- Покалечили-то лучших...
     --  Ки-ол ценит  классных бойцов, но  права  своих  сограждан, моро, он
ценит выше, как и главный врач больницы.
     -- Моро дома, -- сказала Пилли.
     --  Их  логичнее переправить обратно днем,  ночью  возможен контроль. А
днем... патрули  знают меня,  обыск отпадает, -- сказал Орик. Я набрал номер
Ир-фа:
     -- Уль Ир-фа?.. Да,  это я. Мне звонил  Латор, он привез много целебных
корней, и  для  вас  тоже. Я их вам занесу. А птицу, синюю такую, он поймать
для меня не  сумел: она,  когда  он подкрался,  улетела с бешеной скоростью.
Огромное вам спасибо и долгой вам жизни.
     -- Долгой жизни, малыш.
     Мы залетели за Оли, потом -- домой.
     -- Так вот, -- сказал я. -- Сегодня в клубе было полно политоров, но их
биополе  никак  не подействовало на шкалу нашего сигнализатора. Из квистории
идет мощный поток биополя несколько иной природы.
     -- Да, -- сказал папа. -- Такие вот дела.
     -- И отлично, -- сказал Орик. -- Спасибо вам.
     -- О! Пока птичка в клетке -- говорить не о чем.
     -- Но если что-то делать --  риск уже осмысленнее. Правда, я думаю, что
же лучше:  найти  ее, ликвидировать,  и у  нас  будет целая армия  свободных
геллов,  или не рисковать: когда заварится каша,  отыскать эту машинку будет
куда  проще. А из  светских  дел  ясно  одно: с  помощью  моро  я стал  куда
свободнее, и пора подумать о  нашем  путешествии. Уль Горгонерр -- за. И ему
пока и не до вас, и не до Земли.
     -- Пилли, Орик! Ваша модель с запиской, что  мы живы, ушла на Землю! --
выпалил наконец папа и захохотал.


     Утром  Орик залетел к нам, и снова  улетел -- отвезти моро. А наш вылет
был назначен на утро завтра.
     -- Начнись здесь  военная заварушка, а по сути -- гражданская война, мы
с тобой должны помочь политорам максимально! -- сказал папа. -- Понял?
     Это его "мы" выглядело по-детски наивным.
     -- Надеюсь, ты понимаешь, почему? -- продолжил он. -- Это, так сказать,
наша двойная  задача. Просто помочь им и тем  самым помочь Земле. Да, Земле!
Если  режим   Горгонерра  падет,  можно  ожидать  кардинальных  перемен   на
Политории, намечается борьба отнюдь не мелких группировок. Пади Горгонерр --
и новая  Политория не полетит к Земле ее завоевывать. Эта война, Митя, война
здесь  --  против   войны  вообще,  против  войны  с  Землей,  против  войны
космической.
     Я кивнул, все так и было, но его уверенность в нашей помощи  Политории,
нас двоих, когда он говорил об этом вслух, выглядела жутко по-детски.
     Заверещал  стереофон. Кто  там  еще?  Папа  нажал  кнопку  --  это  был
улыбающийся второй помощник Карпия.
     --  Долгой жизни, -- сказал он. -- Извините, что помешал.  Я забыл  вам
сказать, когда вы прилетали, что на нашем корабле намечается бедствие.
     -- А что такое? -- напряженно спросил папа.
     --  Забыл  сказать:  дети  несут  и  несут  подарки,  всякие...  Боюсь,
несколько дней --  и корабль будет погребен. Конечно, это  была шутка, но  и
намек: забрать подарки.
     -- Как же быть? -- сказал папа. -- Нам хранить негде.
     -- Знаете,  -- сказала  появившаяся Пилли, --  уль  Владимир прав, мы к
тому  же летим знакомиться с  Политорией.  Есть же подсобные  помещения, уль
Орик позвонит начальству космодрома. Хорошо?
     -- Это было бы очень мило с  его  стороны, Карпий меня  убьет, ведь все
это происходит при мне.
     -- Договорились, -- сказала Пилли.
     -- Странно, -- сказал  папа, -- если я вдруг оказался  прав и эта адова
машина -- в квистории, то почему вы сами-то этого не отгадали?
     Пилли, хвала небу, не почувствовала себя уязвленной, задумчиво сказала:
     -- Не  знаю.  Наверное, обычный вариант: заскок в голове у нас и прямой
ход свежего взгляда со стороны. Многие полагают, что эта дрянь -- никак не в
городе, а зарыта в каком-то мрачном лесу. Полетели, уль Владимир, я от-
     везу вас в  музей скульптур наших знаменитостей.  Да, это свежий взгляд
со стороны, а мы замордованы вечными и разными проблемами. Особенно теперь.
     -- А из чего они? Скульптуры?
     -- Из одного мягкого материала, который быстро застывает.
     -- У нас на Земле есть буквально подобное.
     -- Ого! Ваши гении с третьим глазом?
     -- Некоторые  знаменитости на  Земле были  такими, будто  действительно
имели еще один глаз, скорее всего, где-то внутри себя. Ну, полетели?
     Я вскоре тоже вылетел и довольно быстро добрался  до Ир-фа. Мне повезло
-- у него было часа полтора до какой-то экскурсии.
     -- Завтра мы  с Ориком улетаем на несколько  дней.  Я  думаю, Латор сам
занесет вам корешки, вы уж простите.
     Он положил мне руку на плечо, мол, ерунда.
     -- Уль Ир-фа,  -- сказал я. -- Я на машине, время есть, давайте слетаем
куда-нибудь, ну, на природу, посидим.
     -- А что, -- сказал он. -- Очень неплохо. Я готов.
     Я  "привез" его в клуб  "Голубые крылья", но там было пусто, никого. Мы
поднялись на середину  вышки и сели на край доски,  свесив ноги вниз. Чем-то
мне это напоминало сидение с удочкой на пристани, на земной речке.
     -- Наверное, неловко  об этом  говорить,  уль Ир-фа, -- сказал я. -- Но
мне  очень-очень  жаль,  что  вы из-за  той травмы с  рукой перестали водить
корабли в космос. Вы же любите космос!
     -- Здесь дело не в этом, мальчик, -- сказал он, вздохнув, -- не в руке,
хотя травма была и остается.
     -- Корабли же ходят на автопилоте, -- сказал я.
     -- Это придирка, мол, может быть такая ситуация, когда командир корабля
обязан взять управление в свои руки  буквально. Но  я и  мог бы это сделать,
травма мне не мешала. Врачи специально дали неверное заключение.
     -- А за что? Вот гады.
     --  За  разное. Но  их  "доконало" одно мое  выступление  на  совещании
деловых и летных кругов. Я  позволил себе сказать, что мы обираем обе Тиллы.
Кто-то зло сказал,  уж  не предлагаю ли я  помочь Тиллам или тем  более моро
создать  цивилизацию. Я  им возразил, что  моро цивилизации  не хотят, а  на
Тиллах глупо ее создавать искусственно.
     "Да она им и ни к чему, -- сказали мне. -- Они ленивы".
     Я сказал им, что я о другом: мы очень многое берем, редчайшие металлы и
сколько угодно, а даем практически ноль.
     "Нужны им эти металлы", -- возразили мне.
     "Возможно,  и  нет,  -- сказал  я, --  хотя вдруг  и  понадобятся,  они
принадлежат им, и это трудно оспорить".
     "Но они расстаются с ними с огромной легкостью".
     "Ну, что ж, -- сказал я. -- Это верно. Но мы должны с легкостью -- не с
легкостью давать им что-то эквивалентное".
     "Это очень дорогие  металлы,  --  возразили  мне.  --  Их эквивалент --
высшая техника, которая тиллитам не нужна".
     "И пусть, -- сказал я. -- Пусть это будут предметы быта".
     "Вы что,  смеетесь? -- сказали они. --  Если исходить из эквивалентного
обмена, то,  учитывая  стоимость  металла, мы должны завалить  их предметами
быта, это неэквивалентно".
     "Почему?" -- спросил я, понимая при этом, почему и для кого.
     "Да потому, что горы всяких чашек -- это тысячи дорогостоящих рейсов на
Тиллы. Это наш проигрыш".
     Этого я и ждал.
     "Вот это и было бы подлинным балансом", -- сказал я.
     "Как прикажете вас понимать?"
     "Вы же  не меняетесь с ними, а отбираете у них редкие металлы. Дебаланс
в их пользу -- за ваш произвольный отбор".
     "Вздор. Они им цены не знают, и они им не нужны".
     "Но  это  уже не ваша забота, -- сказал  я.  --  Юридически  -- это  их
металлы"....  Этого-то выступления,  с опорой на псевдотравму, они мне и  не
простили. И конечно, им не нравится моя дружба с моро.
     Мне показалось, что Ир-фа говорит со мной, ребенком, так охотно, потому
что  его  просто прорвало от долгого молчания,  которое его гордость выбрала
сама.
     -- Уль Ир-фа, -- сказал я. -- А  будет война? И  когда? Это вопрос дней
или недель?
     Он засмеялся:
     -- Где-то посерединке.
     Мы помолчали.
     -- Я знаю все о размышлениях твоего отца о том, где эта адова машина. И
о вчерашней проверке в клубе  вашего сигнализатора на предмет реакции его на
биополе геллов. По ощущению отец близок к  истине. Вы многое сделали для нас
буквально за несколько дней.
     Я не знал, что сказать, потом спросил:
     -- Как мне вас искать, вдруг возьмут уля Орика и начнется заварушка? Он
велел держать связь с вами. И моро.
     -- Связь обычная, если не  возьмут и меня. Может, меня  даже скорее. А,
Пик не знает,  что узкоглазый убит, да и про уля  Орика он ничего не  знает:
видел-то его  узкоглазый. А эти двое  -- а,Грип и  а,Урк -- "увязли" плотно.
Летите спокойно. Можешь у Орика взять еще номера бойцов Трэга и Эл-ти.
     Уль  Ир-фа знал все! А ведь ни я, ни  Орик ничего  ему не рассказывали.
Да, политоры действовали, хотя в городе было спокойно. Я подумал, что, может
быть, как фигура -- Ир-фа  посолиднее  а,Тула и даже Орика, что он абсолютно
бесстрашен, этот маленький седоватый политор  с никакой должностью в  жизни,
если учесть, что раньше он бороздил космос.
     Неожиданно  Ир-фа  схватил меня за руку  и показал в  небо,  я  глянул,
обалдел, и  тут  же на нашу  доску, на которой мы сидели,  на  самый краешек
мягко "приземлилась", моментально убрав  крылья, Финия с маленьким  сынишкой
на руках. Высший класс!
     -- Откуда вы, Финия?! -- сказал я. -- Мы  давно здесь сидим. Вы летали,
да, когда мы прибыли?
     --  И вовсе нет, -- сказала она, смеясь. -- Я тихонечко пришла  в клуб,
вижу -- вы сидите. Так же тихо я надела крылышки и...
     -- Где, где вы взлетели?! -- сказал я.
     -- А за помещением клуба.
     -- Прямо с земли?!
     -- Ну да. Я умею ловить поток и с земли.
     --  Потрясающе!  Ир-фа,  а почему вы  не  увидели Финию  своим  третьим
глазом, а? -- спросил я.
     -- Стойка вышки мешает, -- сказал он, и все мы рассмеялись.
     -- Митя, хотите полетать? -- спросила Финия.
     -- О! -- воскликнул я. -- Ужасно хочу! Уль Ир-фа, можно?
     -- Можно, -- сказал он. -- Валяй, малыш. Время есть. Через пять минут я
опять был в воздухе. И опять получилось сразу же, разрази меня гром! Я парил
в свое удовольствие, забираясь высоко в небо;
     я пытался, пока безуспешно,  выполнить  кое-какие трюки,  кося глаз  на
вышку, на Финию и Ир-фа, но они были едва видимы, далеко. Заканчивая один из
кругов,  я поглядел  чуть влево и ахнул: совсем рядом со мной парил  Ир-фа и
улыбался мне. Легко, даже несколько небрежно он выполнил три-четыре трюка, и
я был  просто  потрясен. И  Финия, конечно, была не  простой  орешек, она не
случайно  предложила полетать мне одному, будто Ир-фа -- или старый,  или не
умеет,  но оба они, наверное, прекрасно поняли,  что  возможен розыгрыш.  Мы
вернулись  с Ир-фа на землю  одновременно, и в этот раз  посадка мне удалась
вполне.
     Мы попрощались с Финией, и я "повез" Ир-фа в планетарий.
     -- Надо бы взять с согласия политоров чертежи крыльев, баллончика, брюк
и прочего, -- сказал я. -- Это удобно?
     -- Нет ничего легче, -- сказал Ир-фа.
     --  Скажите, уль  Ир-фа, а это  правда,  что моро --  не политоры, хотя
давно с вами? Будто их привезли?
     --  Ты  будешь у моро, может, они тебе сами расскажут. Глубокий  поклон
Малигату, он великий моро.
     -- И уж конечно его скульптуры нет в вашем музее великих?!
     -- Случись  такое,  Горгонерр просто загрыз бы  скульптора  и директора
музея, забыв о своей элитарности.
     ... На  обеде  присутствовали  все, и Оли тоже.  Орик доставил моро без
приключений.  А Пилли и  папа  действительно поглядели  галерею  великих; он
прихватил  с  собой  фотоаппарат  и  отщелкал  четыре  пленки, хотя  великих
политоров  было куда  больше. Я спросил, были  ли там изображения женщин,  и
Пилли сказала:
     -- А ты думал нет? В элитарной среде у нас демократия.
     --  Да  нет...  -- Я  смутился. --  Я уверен,  что  в жизни  они  есть,
например, ты, Пилли, я думал нет скульптур.
     -- Есть, -- сказала она. --  А  твоего папу я повела туда и с корыстной
целью: там есть моя скульптура.
     Я -- обомлел.
     -- Такая молоденькая и... Это за кулинарное искусство?
     -- Нет, по этому разделу там были звезды похлеще меня.
     -- "Планирование"? -- спросил я.
     --  Нет.  Я  автор  трех работ,  благодаря  которым  корабли  Политории
увеличили скорость в полтора раза. Ну как?
     Она  сказала это, когда  уже  заканчивалось чаепитие,  и  уместно  было
встать из-за  стола. Что я  и  сделал, брякнувшись в дальнее кресло, и долго
молчал. Пилли мне бешено нравилась, но я и думать не думал, что  она великая
женщина. Впрочем, нет, --  она  великая  женщина, решил  я, даже  если бы ее
скульптура не стояла в музее. Великая  -- и все тут. Я это  чувствовал, хотя
вряд ли бы смог объяснить словами.
     После я ненадолго маханул к Латору. Не стесняясь, я долго обнимал его и
гладил его крылья. Лата и Латор были в  восторге от моего подарка -- костюма
и платья, и оба  были очень  смущены. Латор дал мне много корней и объяснил,
как  их  быстро сушить  и  заваривать.  Но конечно, в настоящий  восторг без
всякого смущения  пришла Мики. Крылышко ее прошло,  а уж  с ними она и вовсе
была  похожа  на  ангела:  огромные  ресницы  и  белые  локоны  --  все  как
полагается. Сначала  она  раз пять  пересмотрела все  игрушки,  которые я ей
подарил, потом забралась ко мне на колени, обняла руками за шею и сказала:
     -- Ты замечательный, хотя у тебя и нет крылышек. Почему?
     -- Потому что я с Земли, а это другая планета.
     -- А папа может до нее долететь?
     -- Нет, -- вздохнул я. -- Это в космосе. Очень далеко!
     -- Нет, он может! -- сказала Мики. -- Папа все может!
     -- Тебе папа  и мама  объяснили, на что ты опираешься крылышками, когда
сама летаешь?
     -- Ни на что. Я просто ими машу.
     -- Мики, -- сказала Лата. -- Я же тебе объясняла.
     -- Ах да, я забыла. Я -- опираюсь -- на воздух...
     -- Ну вот. А когда летишь на Землю -- это космос, без воздуха.
     -- Ну, а как же ты туда летаешь?
     -- На космическом корабле.
     -- А он как летит?
     -- Его сильно-сильно запускают вверх.
     -- И папа, и я можем полететь на эту вашу Землю?
     -- Очень бы хотелось, но я пока не знаю -- когда.
     -- Узнаешь, и  тогда опять приходи к нам, ладно? --  сказала  Мики, и я
сказал, ладно, постараюсь, и мы распрощались.
     Дома царила какая-то подавленность и возбуждение  одновременно.  Звонил
Горгонерр и велел Орику быть  осторожным в путешествии. В Ромбисе и Калихаре
чиновники-управляющие вместе с полицией пытались загнать политоров в  шахты.
Те отказались.  Началась свалка, и в  обоих  городах  по одному управляющему
было  убито. Погиб один полицейский. Стрелять полицейским  было запрещено, и
многие политоры попали в тюрьму. В Лукусе тихо, И Горгонерр перебросил часть
войск оттуда в Ромбис и Калихар, но ни там, ни там, ни в Тарнфиле он пока не
объявил военного положения. А повстанцы молчат. Атмосфера накаляется. Будьте
осторожны.






     Среди  высоких и прямых  деревьев это  дерево  было  тоже  высоким,  но
корявым, с толстенными ответвлениями,  на которых  вполне можно было лежать,
что я и делал. Рядом, чуть дальше по ветке, которую и веткой-то  не назовешь
из-за толщины,  лежал  с копьем  Олуни;  таких  разлапистых деревьев,  среди
которых шла водопойная тропа  животных,  было  несколько, и на одном из них,
ближе к реке, лежал Культут и еще один  моро, тоже с копьями. Я, разумеется,
был  без копья, как и папа, который еще с одним  моро лежал  на дереве, тоже
расположенном ближе к реке. Мы добрались сюда от поселения почти  в темноте,
и дерево, которое выбрал Олуни, было таким корявым, наклонным и толстым, что
я,  поднимаясь по нему  до нужной ветки, шел иногда  просто как по наклонной
плоскости без  рук, но иногда становился  на четвереньки,  чего, конечно, не
делал Олуни. Эта  охота была  "устроена" отчасти потому, что селению немного
не хватало мяса, отчасти для того, чтобы мм с папой сами увидели охоту моро.
Постепенно  светало,  но  я  очень  боялся,  что   не  хватит  света,  чтобы
сфотографировать эпизоды охоты. Нам уступили дерево, где кабан мог появиться
раньше, чем под деревьями с папой и другими моро. То ли это было сделано для
того, чтобы я уж точно увидел охоту,  то ли потому,  что этим подчеркивалось
мое  преимущественное  право  "великого" охотника,  так  как  никто  из моро
никогда не убивал криспу. Мы лежали с Олуни и ждали.
     ...  Прилетели к моро  мы еще вчера утром. Малигат  и все его поселение
встретили нас как  старых почетных  гостей.  Разумеется,  гордый  Малигат не
принял никакого участия в "обучении"  нового канала связи  "моро -- земляне"
через  "плеер"  (этому  тоже  помогли  Олуни  и Кальтут),  но  вынужденно он
пользовался  "плеером", так  как мудро  понимал, что ни папа, ни я за  такой
малый срок никак не  сможем  овладеть  хоть капелькой  языка  моро. Ближе  к
вечеру Орик и Пилли улетели в Калихар. В домике Орика осталась Оли,
     в час охоты  она,  вероятно, сладко  спала. В первый  день  мы  с папой
немного  поохотились  под водой,  слетав к  морю  на  нашей  машинке.  После
вернулись  и,  пообедав,  слетали на речку  со спиннингами. Папа поймал двух
незнакомых  рыб луффи,  довольно крупных и  вполне съедобных, а я изловил ту
папину "ведьму" -- алабию, очень здоровую.
     ... Голова моя на толстой ветви дерева  лежала возле самой пятки  Олуни
-- так мы договорились. Я лежал тихо, как мышка, распластавшись и прижавшись
к  шероховатой  коре  дерева, -- не  пошевелись. Вдруг  я почувствовал,  как
пальцы ног Олуни  легонько коснулись  моего лба, я поднял  глаза, глазами же
Олуни показал мне вниз и наискосок, и я сразу же увидел кабана, кроме клыков
над самой  его мордой  был чуть задранный  вверх острый рог, такой же,  как,
говорили,  как  третий у буйвола-хурпу. Кабан был  крупный, с очень  светлой
шкурой. Он  поравнялся с  нами,  тронулся  дальше,  и  когда  самую  малость
"отошел" от нас, Олуни откинул руку с  копьем  и метнул его  в кабана, попав
прямо под лопатку (тут я  нажал спуск, и еще несколько раз, под сплошной рев
кабана).  Олуни  тихо  крикнул  что-то  недовольным голосом  и  стал  быстро
спускаться, так как кабан метнулся в чащу  леса. Я "дунул" за Олуни. Видимо,
он был недоволен тем, что не убил кабана сразу. Бежали мы довольно долго, и,
когда я стал уже сдавать, открылась большая лесная поляна с медленно бегущим
по ней  кабаном. Олуни сделал несколько  быстрых  и длинных прыжков и пал на
кабана сверху,  умудрившись  при этом снизу ножом перерезать  тому горло.  Я
дождался,  не подходя  к  Олуни,  когда тот даст стечь кабаньей крови, потом
Олуни  взвалил  кабана на  себя, поманил  меня  рукой,  и  мы  отправились в
селение.
     -- Толстый, -- сказал Олуни. -- Вкусный. Многим хватит мяса.
     -- Ты женат, Олуни? -- спросил я.
     --  Нет, -- сказал он. -- Рано. Я хороший охотник. Вырастут охотники не
хуже меня, племя позволит мне взять себе жену.
     -- Ты будешь ее выбирать?
     -- Я ее уже выбрал. Ее зовут Талиба. Она  из другого племени. Иногда мы
встречаемся с ней, поем, плаваем, едим вкусные  плоды.  Вот глупый  моро, --
добавил он, хлопнув себя по лбу. Тут же сбросил с плеч тушу кабана, выхватил
из-за пояса сетку и мигом исчез в кроне дерева. Вскоре он спустился с полной
сеткой плодов.
     -- Давай, Олуни, съедим по штучке, -- сказал я.
     -- О, конечно! Сколько хочешь. Ты -- гость.
     -- Один я не буду, -- сказал я.
     -- Можно. Ты гость. Прошу тебя!
     Мы вернулись  в  селение,  когда  уже было светло,  потом  вернулись  и
остальные. Им повезло больше: втроем (папа не  в счет) они осилили  крупного
буйвола-хурпу.  Сквозь полусон,  ожидая папу, я  вспоминал  вчерашний ужин в
доме Малигата. Кроме папы, меня и Оли, был сам Малигат, его жена, две дочери
и два  сына.  Когда мясо было съедено  и мы пили  настои  из трав, я встал и
сказал:
     -- Вождь Малигат! Ваш друг Ир-фа кланяется вам (я глубоко поклонился) и
желает вам долгой жизни.  Мне и моему отцу очень нужна была его помощь, и он
помог нам. Спасибо вам за это.
     Едва заметно Малигат кивнул мне и папе.
     --  Будто  бы  есть история о том,  как моро  много-много  солнц  назад
прилетели на Политорию.  А  до этого  моро  жили  совсем на другой  планете.
Расскажите нам об этом, если у вас есть желание.
     Малигат выдержал необходимую паузу и начал,  иногда взмахивая  рукой  и
как бы отмечая наиболее важные места рассказа.
     -- Моро появились здесь очень давно, меня тогда еще не было на свете, и
я  не появлялся  еще  много  веков.  Но раньше  моро  жили  на другом  шаре,
крутящемся в воздухе, а когда прилетели  сюда, то стали рассказывать об этом
своим детям, а те -- своим, как они жили на другой планете. На  той  планете
были  большие  реки, и  озера,  и  леса. У нас были ручные звери с  высокими
рогами, рога у них были большие и пушистые хвосты. Они очень быстро бегали и
могли бежать долго,  от  рассвета до заката. Мы садились на них и ездили  по
всей планете. Мы жили мирно. Охотились,  ловили рыбу и рожали детей. Однажды
случилось такое, чего моро не знали никогда: с неба пошла вода, она  шла сто
дней, и дул очень сильный ветер. Он сломал наши  дома и ломал леса, животные
разбежались и  носились  --  как  безумные. Потом вода с  неба  стала падать
желтой, реки и  озера стали желтыми,  а моро и  звери начали умирать. Мы  бы
умерли все, но тут  с  неба слетели на землю  пять лодок, еще больших, чем у
политоров. Из них вылезли существа размером с вашего кольво.  Эти  существа,
маленькие и убогие, были похожи на  ходячих  рыб с руками.  Их  язык был нам
непонятен.  Они  стали нас  звать  к своим лодкам, но мы не шли.  Тогда  они
толпой  хватали одного  моро  и  волокли его  на  лодку.  Мы  ослабли  и  не
сопротивлялись.  Когда попавших на корабль напоили красной водой и им  стало
легче, моро поняли, что это спасение, и послали гонцов во все племена, и все
моро ушли  к лодкам, падая по  дороге  и умирая, а те,  кто  не умер и выпил
красной  воды,  улетели  вместе с маленькими  рыбами.  Мы летели сто  дней и
оказались на Политории, а  те  лодки, которые  спасли нас,  улетели и больше
никогда не появлялись.  Я не знаю, где была их планета и как они узнали, что
мы погибаем, но они нас спасли. Мы появились  здесь много веков назад, когда
политоры еще  не умели делать воздушные  лодки, и их дома не были похожи  на
теперешние,  а  геллы  умели сердиться,  хотя  очень  нравились  нам. Многие
негеллы  тоже  нравились нам,  но  некоторые -- нет. Они заставляли нас всех
жить в больших сараях и работать на них. Кто отказывался -- тех они убивали.
Однажды  мы собрались  все вместе, разломали  сараи и, сражаясь с политорами
досками и палками, ушли в далекие леса, и они о нас надолго забыли. Когда мы
с ними снова столкнулись, мы  были уже  с копьями, стали,  как умели раньше,
делать металл и копья. Но  они  нас  не тронули. Наверное, в  их книгах было
сказано, что  мы  умрем, но работать на них  не будем. Так  рассказывали мои
предки.
     Все долго молчали. Я выждал время и спросил:
     --  Вождь  Малигат!  А что  говорили ваши предки про других животных  в
лесах планеты Моро? Не было ли  там таких, которые были похожи, ну, на меня,
только, если бы я был шире в плечах, с длинными руками и весь волосатый, как
хурпу?
     -- Да, были. Они назывались обезьяны.
     Я поклонился ему, сел  и больше  ничего не спрашивал. Слушая  речь моро
без "плеера", я был  почти уверен, что их предки, как  и наши, --  обезьяны,
пусть и другие.  Я не спросил у Малигата  (постеснялся) --  не думает ли он,
что моро  произошли от обезьян, а он молчал. Думаю, что он  этого не знал, а
то бы сказал. Он был мудр, и знай это, не считал бы это плохим или зазорным.
     В  тот вечер, когда мы  были гостями Малигата и наконец покинули  вождя
племени, папа  сразу ушел спать (утром предстояла охота),  а мы с Оли  долго
сидели на крылечке ее домика и молча слушали ночной лес, его шорохи и звуки.
Я  глядел на небо и чувствовал, будто я на Земле, вот крылечко, вот рядом...
Натка... Нет, буквально так я не думал, просто уколола  мысль и улетучилась,
как отпрыгнула, рядом была другая  девочка, Оли, и это я чувствовал  острее,
она была не просто красивой, а красивой какой-то, ну,  близкой, что ли,  мне
красотой, -- не знаю, как сказать, -- мне было тепло от Оли и  в то же время
неспокойно, я догадывался, что даже как-то избегаю ее,  вот Пилли я искренне
восхищался,  а Оли... нет, здесь было  нечто совсем другое; иногда,  когда я
глядел на нее, внезапно  что-то сжималось во мне, и мне очень хотелось взять
ее  за руку, за обе руки,  но я  отгонял от себя это  желание, сам толком не
понимая  --  почему.  Из-за  отсутствия  у женщин  этого  третьего  глаза  я
воспринимал  ее почти как девочку с Земли,  и, слушая ее слова  по "плееру",
настолько забывал, что это не  ее голос, что она  ощущалась  мною куда более
близкой, чем, скажем, земная француженка, языка которой я тоже не знал.
     Я вздрогнул -- Оли положила мне голову на плечо, и я долго сидел, боясь
пошевелиться и  чувствуя, как бешено застучало, скачет мое сердце. Не убирая
головы с моего плеча, она прошептала странные, почти напугавшие меня слова:
     --  Сон, скоро  сон, сон, как чужая страна, где страшно и уютно, тепло,
нежно, и  я иногда  летаю, как гелла, со  своими живыми крыльями... Я  часто
вижу во сне Землю, где я никогда не была. Никогда не была. Никогда.
     Она приподняла голову с моего плеча, я почему-то на секунду зажмурился,
вдруг  ощутил  ее  ладони  на  своих  щеках и,  не  открывая  глаз,  тут  же
почувствовал ее мягкие теплые губы на  своих,  и тихо мы поцеловались. Потом
куда-то все  исчезло,  ее ладони, лицо... Полная пустота, скрип ступеней, ее
голос, очень тихий: "Никогда не была... "
     Меня качало, когда через минуту я шел к нашему домику. "Она не с Земли.
Она не с Земли, -- думал я. -- Я  ее никогда не  увижу. Ни-ког-да". И только
засыпая и чуть успокоившись, я подумал: "Не потому ли я ее избегал, прятался
от нее, не искал, чтобы потом не потерять навсегда?"


     Если тот же  а,  Пик  выбирался в  Селим и  звонил в квисторию,  то там
знали,  где  группируются  повстанцы  а,Тула. В этом смысле разведывательные
винтокрылы были не нужны. Но они летали довольно часто, хотя и ближе к морю.
Что  им  было нужно --  неясно.  Что-то чувствовалось  в  этом  тревожное  и
несколько перебило главное: вернувшись с охоты, я  ждал, когда  же выйдет из
своего  домика  Оли,  но  она  не появлялась.  Вдруг  я  снова  услышал  шум
винтокрыла, вскоре он показался,  один,  и завис над "центральной площадкой"
селения.  Тут же заработал мой  коммуникатор,  я решил, что это Орик, но это
оказался командир винтокрыла.
     -- Вы, вероятно, уль Митя? -- спросил он у меня.
     -- Да, -- сказал я, глядя вверх.
     -- Передайте, пожалуйста, Малигату поклон от Ир-фа и спросите, позволит
ли он нам сесть на пару минут.
     Я сбегал к Малигату, он дал согласие, я сказал об этом  винтокрыльщику,
и  тот сел. Вырубив двигатель, он спрыгнул на землю с улыбкой от уха до уха,
а с ним  еще какой-то политор с  большой сумкой в руках. Водитель винтокрыла
подошел ко мне и, положив мне руку на плечо, сказал:
     -- Меня зовут  Фи-лол, привет! Тебе тоже  поклон  от Ир-фа  и вот  этот
сверточек -- держи.
     В  этот момент  почти подошел  и  метрах в  десяти  от нас  остановился
Малигат.  Фи-лол быстро  прошагал к  нему, они положили  руки  на плечо один
другому  и  о чем-то быстро поговорили. Потом Фи-лол вернулся  ко мне, легко
хлопнув меня по спине, бросил на ходу:  "Этот  человек все объяснит  тебе, а
Малигату я сказал" и, вскочив в винтокрыл, "завелся", боком-боком поднялся и
улетел.
     Второй политор направился к Малигату. Они обменялись поклонами, политор
что-то сказал  вождю,  тот  кивнул  и  направился  к  своему  домику, что-то
гортанно крикнув.
     -- Меня зовут Ар-кут,  --  сказал  мне этот политор, --  я  второй врач
клиники, где лежат ваши голубчики -- а,Грип и а,Урк. Сейчас Малигат даст мне
людей и я отправлюсь к  а,Тулу. Насовсем. Там есть больные и, я думаю, будут
еще.
     -- А как поживают наши голубчики? -- спросил я.
     -- Нормально. Как и сказал главный, им лежать неделю.
     -- Они уже в сознании? -- спросил я.
     --  На   три  четверти,  --  сказал  Ар-кут.   --  У   меня  забарахлил
коммуникатор, если можешь, позвони а,Тулу, что я иду.
     -- Мигом. Подбросить вас туда на машине?
     -- Нет, рискованно. Винтокрылы летают.
     --  Судя  по  тому, что  у  а,Тула  есть  лазутчики квистора,  люди  на
винтокрылах и так знают, где а,Тул.
     -- Приблизительно,  и сверху они их  не видят: высокий  и густой лес, а
машина... нет, не стоит.
     Подошли Олуни  и Кальтут, я  познакомил  их с врачом,  они должны  были
проводить его к а,Тулу. Тут же они и ушли, а я связался с лагерем а,Тула.
     -- Команда веселых музыкантов слушает.
     -- Мне бы главного флейтиста.
     -- А это я и есть.
     -- Высокородный? А я сосед.
     -- Еще какой "высокородный". А тебя я узнал.
     -- Я сейчас между водой и вашей командой. Только что к вам отправился с
охотниками политор, который вылечит  кого угодно. Нашли  вы  у себя  второго
болтуна?
     -- Да. Старались вовсю и обнаружили. Привет.
     Только  тут  я развернул  сверточек  от Ир-фа:  это  был полный  чертеж
аппарата для "планирования"! Потрясающе!
     И  тут  появилась  Оли.  Она подошла  совсем близко ко  мне  и, проведя
ладонью по моей руке, ткнула пальцем в лист.
     -- Крылья, -- сказал я. -- Чертеж.
     -- ... Я сегодня летала. Без таких. Ночью.
     -- Махнем на речку? -- сказал я. -- Только папу предупрежу.
     Я захватил снасти, фотоаппарат, лазер. Оли взяла кистевой пистолет, как
у Орика, мы сели  в машину и взлетели. Пролетев над ущельем и первой  к морю
высокой  грядой  скал,  мы нырнули вниз, я повел машину  над  речкой,  и  мы
наконец сели  почти у  моря. Когда  Оли  вышла, я  развернулся  и "вплыл"  в
извилистую  щель в боковой части скального массива;  если идти  мимо, машина
была не видна.
     Я спиннинговал возле самого впадения речки в море, надеясь поймать либо
речную,  либо  даже  морскую  рыбу. Оли фотографировала меня, в  том числе и
тогда  (я просто заорал  ей), когда что-то крупное  село у меня на блесну, и
она, умница, отсняла весь "процесс" вываживания рыбы. Она прыгала, хлопала в
ладошки и радостно  смеялась,  а  я  никуда  не мог  деться  от  собственной
гордости  и никак не  мог ее скрыть. Потом мы разделись, купнулись  у самого
берега и легли позагорать лицом к морю.  Мы молчали, было тихо,  как-то дико
вокруг и жарко. Я попросил  Оли лечь чуточку иначе, чтобы сделать ее портрет
на фоне моря.  Она легла, как я  просил,  я  вывел  трансфокатором  камеру в
положение съемки телевиком и, лежа, стал искать нужную мне точку. Неожиданно
я  увидел с помощью мощного моего телевика какую-то очень далекую точечку на
глади  моря.  Я щелкнул пару  портретов Оли,  передал ей  камеру  и попросил
поглядеть, что это там в море.
     -- Давай. Мы, птицы, видим лучше вас. -- С полминуты она глядела в море
и наконец сказала:
     --  Катер на  воздушной подушке, очень далеко, идет быстро и  именно  к
устью нашей речки.
     -- Пошли, -- сказал я, и мы, на всякий  случай пригибаясь, добрались до
щели, прошли по  ней метров триста к нашей машине, спрятали в нее все, кроме
оружия  и  камеры,  отыскали  годные  скальные  уступы и  начали  медленно и
осторожно подниматься вверх по скалам.  Минут через пять мы уже были наверху
гряды и, когда наконец добрались до обрыва, уже лежа, отыскали удобные щели,
я отдал Оли камеру, она поглядела на море и сказала:
     -- Катер военный. Идет точно к устью. Их трое.
     Через пару минут  катер  этот "вылез" на берег, и из  него  вышли  трое
политоров в морской  форме,  такую я в  Тарнфиле  не видел. Эти  трое быстро
разделись,  искупались  (Оли  отвернулась, купались они  голыми),  выйдя  на
берег, оделись, оделись и улеглись почти под нами.
     -- Отлично, что  их  ждать еще целый час,  отдохнем хоть. Надоело,  все
вода и вода под ногами, -- сказал один.
     -- А как они сообщили, что они будто бы раскрыты?..
     Я положил ладонь на  плечо Оли --  она  поглядела  на  меня. Я приложил
палец к губам,  указал ей рукой на  ее пистолет и  изобразил, что я  немного
отползу, а она пусть  слушает. Тихо  я  отполз подальше, нашел наконец нечто
вроде колодца, спустился в него и вызвал а,Тула.
     -- Великородный?
     -- Еще какой. Это ты, акулий глаз?
     -- Напрягись, -- зашептал я. -- Где двое болтунов?
     -- Ушли ловить рыбу на часок-полтора.
     -- Это не так,  -- зашептал я. -- Я прячусь наверху скалы, километрах в
пятнадцати от моро в сторону Тарнфила,  где скалы у моря прерываются.  Устье
речки. Когда те ушли?
     -- Минут тридцать назад.
     -- Подо мной трое военных  с  катера. Ждут двоих через час,  тех двоих,
которые боятся, что их раскрыли.
     -- Это очень важно. Очень. Спасибо тебе.
     -- Послать вам машину с отцом?
     -- Да. Наши машины прибудут только завтра. Ждем. Я вызвал папу:
     -- Пап, это я. Ты далеко от машины?
     -- Нет, я в поселке.
     -- Помнишь точно дорогу к а,Тулу? Только точно.
     -- Да.
     -- Возьми  вторую машину и гони на просеку к а,Тулу. Лети, сделав левый
крюк, и как можно ниже над скалами, правее тебя могут засечь. Все.
     Сверхосторожно я дополз до Оли. Те, внизу, молчали,  млели на солнышке;
нам оставалось только ждать, не шевелясь. Это было нелегко. Плюс -- жара.  Я
распластался  поудобнее,  вовсе  не  пытаясь заглянуть  вниз,  даже  чуточку
расслабился. Мы лежали  тихо, те, внизу, -- тоже;  я быстренько глянул вниз,
они загорали лицом к земле, жара, их третий глаз был закрыт.  Я тоже  закрыл
глаза, положив  правую  щеку  на  гладкий  камень. Неожиданно левой щекой  я
почувствовал  прикосновение ладони Оли, ладонь легла мягко и чуть тяжело при
этом, и так мы лежали долго и молча, и  сердце мое тукало несколько быстрее,
чем обычно. Время медленно приближалось к моменту прихода а, Пика и а, Капа.
Может,  от застылости и неудобства позы мы с Оли одновременно,  не высовывая
головы, приподнялись на локтях и  стали глядеть на море. Мы  были высоко над
ним, у берега глубина здесь была  немалой,  уходящие под воду скальные камни
были  темными, колыхались водоросли, вода под берегом была слепящей и мутной
одновременно, но мы почему-то уставились на нее. И неожиданно,  и очень тихо
из воды выросли три фигуры в темных костюмах, масках,  ластах  и баллонах, с
пистолетами в руках,  и тут же самый высокий из пловцов вынул трубку изо рта
и  громко  и резко  сказал,  рявкнул:  "Встать!", и  обалдевшие трое военных
вскочили, повернувшись лицом к берегу. Их оружие было далеко, у катера.
     -- Быстро! Кого вы ждете?! Их имена! Ваша цель?
     -- А,Пик и а,Кап. Переброска на подлодку.
     -- Номерные знаки подлодки и имя капитана. Те назвали.
     -- Это вы доставили оружие в Калихар? Мы из морской разведки.
     -- Да.
     --  Кое-кто  из  вашего  экипажа  помогал  полиции  в  Калихаре,  когда
арестовывали политоров с рудников?
     -- Да.
     Глухо щелкнули три выстрела, и те трое сползли по стене скалы на землю.
Повстанцы  оттащили  убитых за выступающий угол скалы, и там же, раздевшись,
оставили свое подводное снаряжение, вернулись и в одних трусиках легли лицом
вниз загорать.
     Подняв голову, а,Тул сказал мне:
     -- Как просматривается берег реки до поворота?
     -- Хорошо, -- сказал я, посмотрев в ту сторону.
     -- Можешь  устроиться так, чтобы была  гарантия, что тебя не заметят?..
Жди их и предупреди нас.
     -- Понял. Они вот-вот появятся.
     -- Оли, -- сказал а,Тул. -- Вы с пистолетом? С бионаводкой?
     -- Да. С таким.
     -- Если что -- не стреляйте,  неизвестно,  кого дуло выберет.  А у тебя
какое оружие? -- спросил у меня а,Тул.
     -- Лазер.
     -- Ага. Выстрел только точечный! Не стреляй без команды.
     -- Понял, -- поглядев вдоль реки, сказал я.
     Оли перевернулась на спину, нашла удобное положение и замерла, глядя  в
небо. Я  ждал этих героев, и, хотя знал, что они  появятся, все-таки немного
поразился, увидев их вдруг,  быстро шедших в нашу сторону. У  каждого в руке
был  пистолет,  и я, перевесившись чуть вниз,  сказал об этом  а,Тулу, а,Тул
приподнял  руку,  мол,  все  понял.  Медленно  они  приближались.  Я  боялся
выглядывать,  вдруг они  меня увидят  и,  даже слыша их  шаги под нами, тоже
сдержался, помня о третьем глазе.
     -- Во,  расшвыряли  форму, --  сказал  один;  они дошли до разбросанной
одежды и сейчас должны были увидеть своих спасителей.
     --  Эй, привет, -- сказал первый.  --  Мы тут, хвала небу! Ну, где ваша
подлодка?
     -- Заснули, -- сказал  второй. -- Разморило. Растолкаем их? Видимо, они
подошли вплотную к а,Тулу.
     --  Пощекочем  им  пятки,  --  сказал первый,  и я  чуть-чуть  выглянул
(правда,  уже с  лазером в руке), зная,  что вряд  ли  они  сейчас  поглядят
наверх. Они стояли над повстанцами, и мне не передать ту скорость, с которой
трое повстанцев вскочили, а  те двое рухнули, получив пару плотных ударов по
челюсти, и "легли", испуганно глядя на знакомые лица и пистолеты.
     -- Вытяните руки вверх,  -- сказал а,Тул. -- Шевельнетесь  -- стреляем.
-- Он отошел к катеру,  принес веревки и тряпку. Связали повстанцы их быстро
и тряпкой завязали глаза.
     --  Ну что? -- сказал  им  а,Тул. -- Там вы  у нас были на примете,  но
точно доказать что-либо мы не могли. Теперь вам все ясно.
     Мы с Оли тихо спустились вниз и вышли из-за скалы. А, Тул подошел к нам
и обнял нас: Оли -- легонько, меня -- крепко и  по-мужски. "Растет ребенок",
--  подумал  я про себя. А, Тул,  ослабив глушитель, выстрелил  в  воздух, и
через  минуту на своей машине подлетел и сел папа.  Мы  помахали  молча друг
другу рукой.  Вдевятером в машине  им было тесновато, а,Тул  нашел в  катере
длинный  конец, катер  они  сбросили  на воду, подвязали конец к его  носу и
"корме"  машины, сели в катер, и папа мягко  взлетел, а вскоре и мы на своей
машине.
     Когда мы прибыли к моро, Пилли и Орик были уже там, и Оли  все подробно
им рассказала. Тут вернулся из лагеря а,Тула папа, и мы отправились обедать.


     Как  оказалось позже, Орик и  Пилли снова  улетают,  но  мы,  трое, уже
ночевать  у моро не будем, нам  на двух машинах, собрав все вещи, предстояло
вылететь  самим... Далее шла инструкция, куда и  как лететь.  Нам  следовало
"перевалить" через  скалы к морю и лететь  направо,  то  есть от Тарнфила, и
лететь километров двадцать  над  береговой  линией вдоль скал, причем лететь
максимально  низко,  чуть-чуть  над  пляжем,  и  не одна  машина  за другой,
гуськом, а  две  рядом, параллельно друг другу. Отрезок до  моря над скалами
следует преодолеть на максимальной скорости, а потом лететь очень медленно.
     -- Как интересно, -- сказал я, засмеявшись. Орик прекрасно понял, что я
просто стесняюсь спросить, почему такая предосторожность.
     -- Катер не  вернулся на подлодку, -- сказал он.  --  Там,  разумеется,
встревожены и будут следить за береговой линией.
     -- Таинственность потрясающая! -- позже сказала Оли.
     --  Ничего  особенного, -- сказал я.  -- Важно лишь  прибыть  туда-то и
тогда-то.
     -- Ага, -- усмехнувшись, сказала Оли. -- "Т у д а -- т о"!
     Действительно,  как-то мы "проглядели", слушая инструкцию,  докуда  нам
лететь.
     Мы  начали прощаться с моро минут  за десять до вылета. Сириус забрался
вождю на колени и  "бодал" головой его в руки и в живот, ласково урча, а я с
явной грустью подумал, что, может, не только не вернусь погостить к моро, но
и вообще не увижу их никогда.
     ... Небо было в тучах, в темноте шел все  же какой-то  неясный свет, мы
мягко взлетели (Оли села со мной) и тут же увидели, как хорошо угадываются в
темноте вершины  деревьев  и  скал.  Мы с  папой резко бросили  наши  машины
вперед.  До  моря  было  рукой  подать,  и скоро мы  снизились над береговой
полосой, прижались  к  пляжу и очень медленно "поплыли"  над берегом вперед;
внизу света было куда меньше, и папа зажег неяркий фонарь, освещая нам путь,
чтобы  не  врезаться  в  какой-нибудь  случайный  камень.  Слева  море  тихо
накатывало на берег, справа были скалы, мы молчали, не знаю, было ли
     что-то таинственное  для  нас в  этом полете  (для  меня  почему-то  не
очень),  скорее,  было  просто  неясно:  сколько лететь, куда,  зачем...  Мы
"плыли"  так  довольно   долго,  луч  горгонерровской  подлодки  с  моря  не
появлялся...  Наконец что-то "загадочное" началось. Перед нами  узкая полоса
берега  вдруг  кончилась,  вновь  продолжившись  впереди  нас  метров  через
пятьдесят, а эта полоса воды перед  нами была и частью моря, и частью узкого
залива,  уходящего вправо глубоко в берег, точнее -- прямо в  скалы; это был
довольно  высокий и очень длинный грот. Нам  ничего  о нем не говорили,  мы,
естественно, выключили моторы,  и тут же в темноте от угла  грота отделилась
темная фигура и со словами "Привет. Все точно" к нам подошел Орик.
     -- Пап! -- сказала Оли. -- Таинственно -- колоссально!
     -- Ну само собой, -- сказал Орик. Он взял с пляжа камешек и кинул его в
воду  -- чуть в глубину грота и посередине его ширины. Неожиданно вода почти
по  всей длине грота  снизу осветилась, потом  как-то вскипела,  и  в  гроте
всплыло огромное тело подводной  лодки. Тут же  заработали  двигатели, лодка
почти вся задним ходом выплыла в  море,  открылся огромный, освещенный снизу
люк,  кто-то крикнул:  "Милости  просим!"; Орик сел  к папе, обе наши машины
взлетели, и  сначала  Орик  с  папой, а потом и  я с Оли мягко  "вплыли" под
небольшим углом в тело лодки и сели в просторном коридоре. Перед нами стояло
четверо политоров: улыбающаяся Пилли, двое в морской форме и... Ир-фа. Я так
обрадовался, что, не сдерживаясь, с  криком "Ир-фа,  миленький"  бросился  к
нему, и мы обнялись.
     -- Как же так? -- сказал я радостно. -- А планетарий?
     --  А  я, раз уж врачи нашли,  что рука  моя ни  к черту, позволяю себе
иногда отдых на пять- десять дней, то ли охочусь, то ли...
     -- Вот именно -- "то ли"! -- сказал я,  радостно смеясь. -- Спасибо вам
огромное за чертеж!
     -- Уль Митя, вернемся к ритуалу, -- сказал Орик, и я смутился. Конечно,
раньше  следовало представиться. -- Уль Владимир, Уль Митя, -- сказал  Орик.
--  Позвольте  вам представить наших  друзей. Капитан Рольт. Его помощник --
Ки-лан.
     Они поочередно положили нам руку на плечо, мы -- им, и папа сказал:
     --  Это  большой  сюрприз. Если  будет  необходимость,  уль  Рольт,  вы
покажете мне  систему управления лодкой, и  я,  если  надо,  пригожусь вам в
качестве второго помощника.
     -- Папа, -- сказал я. -- Это как прикажешь понимать?
     --  Как?  -- сказал  он.  -- Или я не  говорил  тебе? Когда ты  еще  не
родился, я служил в армии, в подводном флоте.
     -- Да-а, -- сказал я. -- Ну и скромность.
     Мы задраились, двигатели заработали, и сразу я ощутил погружение.
     Потом  все мы пошли  куда-то  по  коридору, лодка была  огромной, очень
скромно  оформленной,  никаких даже полос-эскалаторов, и наконец  оказались,
вероятно,  в  кают-компании, где ничего,  кроме  низких  столиков, кресел  и
коммуникатора  видеосвязи,  не  было.  Принесли легкий  ужин,  Сириус вольно
расхаживал по кают-компании, по коленям и рукам присутствующих, и я спросил:
     -- Уль Рольт, это та самая  подлодка,  экипаж которой навсегда разлюбил
бедного Горгонерра? Мне говорили.
     -- Она самая, -- сказал, улыбаясь, Рольт.
     -- И вот она-то и неуловима для остальных подлодок?
     -- Совершенно верно. Наше "поле" не прощупать.
     -- Почему же квистор не построил таких побольше?
     -- Дорога сама система исключения из пространства тела лодки.
     -- Уважаемые земляне, -- сказал Орик. -- Увы, я разрываюсь между делами
и вами. Не знаю, не лучше ли было оставить вас в Тарнфиле, хотя как бы я это
объяснил  Горгонерру? С другой стороны, до вашего отлета на Землю я бы хотел
все же показать  вам Политорию. А с третьей -- показ этот совпадает с  моими
делами и с накаляющейся  ситуацией. Не знаю, право, как мне быть, и  в ту ли
жизнь я вас ввергаю?
     -- В ту, -- сказал папа. -- Вы не только наши друзья, которые хотели бы
и уже помогли нам, но и те самые люди,  политоры, которым посильно хотели бы
помочь мы.
     Это была замечательная,  хоть и краткая, папина речь, точная и к месту,
и которую вряд ли бы осилил я. Орик сказал:
     --  Спасибо,  уль Владимир. Теперь о наших  планах.  В  Лукусе довольно
спокойно. Не  спокойно  в  Калихаре и Ромбисе. Квистор  часть  войск  Лукуса
перекинул туда. В Лукусе появился некоторый избыток нашего оружия, в котором
нуждается  Калихар и Ромбис. Задача  сегодняшней ночи  --  подойти  в  район
Лукуса (хотя он и не рядом с  морем) и забрать оружие,  а  потом перебросить
его в  Калихар, он ближе  к  морю. Потом  мы  сможем прямо с лодки улететь в
Калихар и пожить  там, правда, в несколько накаленной  обстановке. Как вы  к
этому относитесь?
     -- Мы -- за, -- сказал папа.
     --  Отлично.  Калихар -- город, который стоит посмотреть. В этот момент
я, да думаю, что и все, почувствовали несколько мягких толчков по подлодке.
     -- Что это, уль Рольт? -- спросила Оли.
     -- В море не  одна подлодка  Горгонерра. И та, которая потеряла сегодня
катер и  трех солдат, возможно, связывает  это с нашей  лодкой. Мы  будто бы
недалеко от берега, поближе к повстанцам, где именно, они нащупать не могут,
а подойти боятся.  И они ради красивого жеста, веерообразно обстреливают наш
берег  торпедами. Толчки вот отчего: несколько  торпед  шли в нашу зону или,
может, буквально в  нас и мы  их взорвали встречными зарядами. Толчки -- это
обратная волна.
     -- Торпеды, которые прошли мимо нас, -- взорвались на берегу?
     --  Нет,  они  нацелены  только  на  подлодки,  дойдя  до  берега,  они
возвращаются на свою подлодку.
     -- А у противника есть такая же система защиты?
     -- Менее чуткая. Если мы близко -- им ничто не поможет.
     -- А если они ударят с близкого расстояния?
     -- Наш  контрудар не зависит от  расстояния.  Он всегда эффективен, так
как программируется их же выстрелами.
     -- Да-а, квистор дал маху с этой лодкой.
     -- Только в том смысле, что тем нас не найти.
     -- А система безупречного контрудара?
     -- Она была обычной и стала более совершенной уже в море.
     -- Как это удалось? -- спросил папа. -- Вы конструктор?
     -- Я-то конструктор, -- засмеялся Рольт, -- но разработку я сделать  не
сумел. Это сделала -- Пилли.
     -- Да  что  же это  такое?! -- воскликнул  я,  честно, потрясенный.  --
Пилли, ты сверхученый, что ли?!
     -- Ага, -- сказала Пилли. -- Просто гений, обыкновенный. Готовишь обед,
и нет-нет что-то и придет в голову. Ки-лан, заговорив впервые, сказал:
     -- Я рекомендую нашим гостям поспать. Каюты готовы.
     -- Отлично, -- сказал папа. --  Если вы сами не ложитесь и покажете мне
систему управления лодкой, я буду рад.
     -- К вашим услугам,  уль Владимир, --  сказал Рольт, после чего все  мы
встали и разошлись по указанным нам каютам.
     ...  Как  это ни  странно,  я заснул  довольно  быстро, и, когда  Орик,
пообещав, честно разбудил меня, папы в каюте не было. Двигатели не работали,
лодка наша, как я скоро убедился,  всплыла, люк ее, когда  я подошел к нему,
был  открыт, Пилли,  папа  и  Оли были  рядом.  Рольта  и Ки-лана  не  было.
Потихонечку, но я вылез-таки наверх, на большой  борт лодки.  Светало. Перед
нами был берег не далеко,  и я увидел свет фонаря на берегу, толпу политоров
и с десяток машин нашего  типа. Береговая полоса казалась узкой  и крутовато
уходила вверх метра  на два; дальше, кроме леса, метрах в ста впереди ничего
не было видно. Из  нашего люка "выплыли" три катера  и направились к берегу.
Из  машин в катера  политоры стали перегружать оружие,  по цепочке, и  когда
катера  наполнились,  они вернулись  к подлодке  и  их разгрузили. Так  было
сделано три раза. Когда катера разгрузили в третий раз, матрос одного из них
сказал: "Все, еще один рейс". Не знаю, что на меня нашло,  глубокое детство,
что ли, но, когда катера  отходили, я, с криком "Я тоже хочу помочь" прыгнул
в катер и тут же, огромным прыжком, в него свалился папа.
     -- С ума сошел?!  -- рявкнул он. Я опустил голову, но катера мчались  и
уже подходили к берегу. Мы пристроились к цепочке политоров и стали помогать
грузить оружие. Прошло минут пять, и вдруг, как бы подчеркивая мою идиотскую
вольность, со  стороны леса  раздались выстрелы, и все мы мигом  залегли  на
песке пляжа.
     -- Выследили, гады!  -- крикнул кто-то из политоров, и все они поползли
по  песку  к двухметровому  возвышению  над пляжиком и  моментально  открыли
ответный огонь.
     -- Неужели они сняли наш  патруль?! -- крикнул тот же политор, потом он
выкрикнул  несколько  имен и  велел им продолжать вести погрузку  катеров. Я
увидел,  как папа со  своим лазером подполз  к остальным  политорам  и начал
стрелять. Мгновенно  высунется  -- выстрел, высунется -- выстрел. Я оказался
рядом  с ним, он цыкнул на меня, но, конечно, смешно  ему было отгонять меня
вместо того,  чтобы  стрелять, и  он смирился. Помня политорское положение о
лазерах, я, как и папа, стрелял  одиночными выстрелами, хотя лес был далеко,
и залегшего  противника  можно было попытаться "покосить"  лучом. С подлодки
тоже начали стрелять чем-то похожим на навесные разрывные снаряды и довольно
точно:  обернувшись, я  увидел перископ,  с помощью которого они видели,  на
каком расстоянии противник. Огонь с чужой стороны стал ослабевать, тут и там
лежали горгонерровские солдаты,  сраженные огнем с двух точек. Вдруг меня по
щеке  царапнула  пуля  (папа  не  видел),  тут  же  раздался  крик:  "Оружие
загружено",  и мы  с папой скатились вниз и  впрыгнули в  катер. Через  пару
минут мы были на борту лодки. На берегу продолжалась стрельба, с нашей лодки
тоже стреляли, катера мигом разгрузили, и  береговой  катер ушел обратно,  а
наши  три  "заплыли"  быстро в люк. Постепенно выстрелы  прекратились вовсе.
"Они  отступили!" --  закричал кто-то  громко с  берега,  тогда  наша  лодка
"задраилась" и ушла под воду. Пилли, ни слова не говоря,  увидев раньше папы
кровь на  моей  щеке, куда-то быстро утащила  меня,  и  политор  в отдельной
каюте, где было полно колбочек,  лекарств и инструментов, молча мигом промыл
мою неглубокую рану и  наложил нечто вроде пластыря. Позже, в кают-компании,
происшествию со мной была поставлена логическая точка. Среди общего молчания
капитан Рольт спокойно сказал:
     --  Уль Владимир,  я  не  имею к вам никаких претензий. Вы  прыгнули за
сыном,  -- вы отец. Благодарю  вас  за помощь политорам, там, на берегу. Уль
Митя, впредь вы должны знать, что вы на военном корабле, где  все действуют,
подчиняясь только моей команде. Отмечая ваше благородное  рвение, не могу не
сказать, что ваше ранение  никак вас  не  украшает. Все,  все  свободны. Все
стали  расходиться, папа не глядел на меня,  я  дождался, когда  он  выйдет,
подошел к капитану Рольту и, не поднимая головы, сказал:
     -- Не знаю, что на меня нашло. Я искренне прошу вас...
     -- Извиняю, -- строго  сказал он, и мне оставалось только уйти, так как
он ничего не добавил и спокойно молчал.
     -- Ты позоришь меня в глазах чужой высокоразвитой цивилизации! -- позже
как-то  уж  очень  напыщенно  сказал папа.  Я механически уткнулся в  чертеж
Ир-фа, потом  мне это надоело, я лег  на мягкую койку и -- неожиданно уснул.
Меня разбудили,  когда лодка медленно  уходила от  Калихара, и сообщили, что
разгрузка была, пора позавтракать и покинуть лодку.
     Вскоре, за  завтраком, решила  восстановить мое доброе имя Оли (Пилли и
Ир-фа, по ощущению, были тоже на  моей стороне, Орик держался  нейтрально, а
папа, ясное дело, смущенно и строго).
     --  Дорогой капитан Рольт, -- сказала Оли.  -- Могу  ли я высказаться в
защиту уля Дмитрия? Мы покидаем  вас, и не  хотелось  бы увозить с собой или
оставлять у вас некий осадок.
     Все это выглядело крайне тонко  и дипломатично,  и капитан  Рольт, чуть
улыбнувшись, сказал: "Разумеется, разумеется".
     -- Я не мужчина и  не моряк, -- сказала Оли. -- Может, мне простительна
будет  моя логика,  но я  считаю вас  неправым,  уль  Рольт. Вы не  были  на
выгрузке оружия. Возможно, будь вы рядом, уль Митя был бы сдержанней.
     Мне показалось, что  Рольт был несколько смущен  и смотрел на Оли  чуть
застенчиво и с напряженным вниманием.
     -- Я не права?! -- спросила Оли.
     -- Вполне правы, -- сказал он. -- Я принимаю упрек.
     Честно говоря, чувствовал я себя все  же виноватым,  но мне показалось,
что  безотносительно  ко  всему довод Оли  был не  просто  спасительным, но,
пожалуй, и справедливым.
     ...  Осмотрев  внимательно  горизонт,  капитан  Рольт  дал   команду  к
всплытию. Мы всплыли, открылся люк, Пилли и Орик сели в одну машину, папа --
в другую, я  с Оли  --  в третью, Ир-фа обнял меня, сказал, что остается, но
что мы  скоро встретимся в Калихаре, потом короткое прощание, и мы взлетели.
Лодка  на  наших  глазах задраилась  и  ушла под  воду,  а мы на  предельной
скорости прямо над вершинами леса быстро "нырнули" вглубь Политории.
     -- Это даже для меня поразительный и странный город, -- сказал Орик. --
Даже к внешнему виду Калихара я не могу привыкнуть. Это промышленный  город,
окруженный рудниками, точнее, построенный среди рудников. Внешне он похож на
("плеер"  "задумался")...  паука. Да вы  сами  увидите. В Калихаре  нас ждет
отдельный дом, но уже иной,  нежели в  Тарнфиле. Тарнфил изящный  город-парк
для элиты. Калихар -- чуть ли не антипод.
     Тут же "заговорил" коммуникатор Орика -- это был квистор.
     -- Да-да, уважаемый  друг, -- сказал  Орик.  -- Я только что  собирался
звонить вам.  Все в порядке, все живы-здоровы,  мы летим от  моро в Калихар.
Нет, я думаю, Калихар все же  не  опасен  для  наших гостей.  Вас  беспокоит
отсутствие контакта с вашими  людьми,  которых  вы направили в скалы? (Тут я
понял, что и у них есть "код", а это обращение к квистору "уважаемый друг"?)
Вряд  ли они совершенные работники,  да и  как-то так  вышло,  что  они  без
коммуникаторов. Плохая подготовка. А дорога в Селим лесом -- опасна.
     Ваш поклон передам непременно. Да. По-моему, они восхищены  Политорией.
Долгой жизни!
     Оли сказала:
     -- А Сириус, это такое же имя, как Митя?
     -- Да. Так можно назвать и кольво,  и человека, но прежде всего это имя
принадлежит двойной звезде из созвездия Пса.
     -- А что такое "пес"?
     -- Так  иногда говорят  у нас про  собаку  мужского  пола,  а что такое
собака -- я объяснял, помнишь?
     -- Митя, -- сказала Пилли. -- А почему мы не знаем Сириус?
     --  Слишком  далек  от  вас.  Вероятно, ваши  космопилоты ее знают, но,
скорее всего, под другим, вашим именем.
     --  Вот,  начинается,  --  сказал  Орик. Впереди, за лесами  показалось
острие  башни,  постепенно оно росло, и  мне  вскоре стало понятно,  что эта
башня-игла куда  выше башни-иглы,  скажем, квистории.  Но поразительным было
другое  (и  скоро  я  понял,  почему  Орик  сказал  про   Калихар,  что  это
город-паук): от вершин башни во  все стороны вниз расходились  под не  очень
острыми углами "лучи". Причем эти "лучи" отходили не только от самого верха,
но и от участка пониже и еще ниже, "лучей" было много.
     -- Вот под этим "пауком" и стоит Калихар.
     -- Каждый "луч" -- это что? -- спросил папа.
     --  Это  очень  длинный  двусторонний  тоннель.  На  лифтах (их  полно)
основной  башни-иглы поднимаются наверх  рабочие-политоры и  в вагончиках по
"лучам" спускаются прямо в рудники.
     Когда  мы  уже  почти влетели в  Калихар,  я  наконец  ощутил подлинную
величину этого "паука": пространство под ним  и между лучами было таким, что
летать  там на машинах  нашего типа ничего не стоило.  Подчеркивая известное
неспокойствие  в Калихаре, в воздухе  было  полно винтокрылов.  Миновав пару
"лучей",  мы  приземлились  почти  в  центре  Калихара,  возле   отдельного,
небольшой площади по периметру  фундамента,  но  башнеобразного трехэтажного
домика. Он тоже был окружен ажурной высокой  стеною и зеленью за ней; был  и
бассейн с розоватой водой, возле которого мы и сели.
     -- Это и есть наш домик, -- сказал Орик.
     Домик оказался уютным, со всеми удобствами, на второй и третий этаж вел
лифт,  на  площадках против  лифта  были  двери в квартиру, она  была  одна,
трехэтажная.
     Мы разработали "культурную" программу в Калихаре, обедать  сели поздно,
и,  в сущности,  этот день  можно было считать завершенным,  так как  в семь
вечера  и  я,  и   папа,  и  Орик  должны   были  ехать  на  выступление  по
стереовидению.  Пилли  и  Оли  остались  дома,  а  мы трое  на двух  машинах
отправились в  студию. Выступление  было  долгим, но прошло гладко, весело и
вроде  интересно. В маленьком  перерыве Орик позвонил, и  оказалось, что  он
свободен, поэтому, когда мы возвращались домой опять втроем, так получилось,
что в свою машину я сел один. Мы  долетели почти  до нашего  домика, когда я
сказал, что  пусть  они идут домой,  а  я немного полетаю еще  по  вечернему
Калихару, и  Орик согласился, сказав, что  только недолго  и  недалеко.  И я
улетел.  Я сделал несколько малых кругов над  огнями засыпающего  города,  и
неожиданно, сзади, меня догнали две, похожие на мою, машины, они приняли мою
скорость и "сжали" меня с обоих бортов. Водители улыбались и  были в обычной
одежде, вовсе не в  полицейской форме, если допустить, что я  нарушил летные
правила.
     -- Привет! -- сказал один из них, и я ответил:
     -- Привет.
     -- Мы смотрели по телеку твое с отцом выступление, здорово! Я сказал:
     -- Спасибо, что понравилось.
     Я почувствовал какую-то тревогу, к несчастью, лазер был дома.
     -- Выключи свой мотор, -- сказал один.
     -- Хорошая шутка, -- сказал я.
     --  Мы держим  тебя на магнитах,  -- сказал второй.  Они  улыбались, но
ничего приятного в этом не было.
     -- Хорошо,  --  сказал я. --  Я сброшу скорость,  но не  до  конца,  на
Политории тоже, я думаю, есть шутники.
     -- Это мы-то? -- улыбнулся второй. -- Ну, сбрось не до конца.
     Прежде  чем это  сделать,  я врубил мотор на полную катушку и как бы на
несколько  мгновений "проволок" их  машины вперед,  но они  быстро выровняли
общую скорость, и второй сказал:
     -- Ну, вот, не научился водить толком, что ли? -- И опять заулыбался. Я
заметил, что они "завернули" меня в  сторону центра и пошли  на снижение, но
ничего не мог поделать.
     -- Эй, ребята! -- сказал я. -- Это как понимать?!
     -- Летим в гости! -- весело крикнул первый.
     --  В какие это гости?! --  сказал  я  грубовато, но  машины, все  три,
"прыгнули"  вниз, потом сбросили  скорость, и мы  сели у подъезда такого  же
домика, как и наш. Тут же они быстро схватили меня под руки и ввели в дом.
     -- Спрячь машину уля Дмитрия под тент возле бассейна, -- сказал первый.
Мы поехали  на  лифте на самый верх, я так  волновался,  что не знал, что  и
думать. Потом  мы  вошли  в квартиру, второй,  вернувшись, захлопнул дверь и
закрыл на скрытый замок "люк" на нижний этаж. Первый, поставив на пол сумку,
сказал:
     -- Это тебе продукты на несколько дней, малыш. Да ты не волнуйся, когда
все узнаешь, ты все поймешь и успокоишься. Я сказал грубо:
     -- Давайте быстрее  к  делу. Сколько  дней  вы собираетесь  меня  здесь
держать?
     -- Дня три! --  весело сказал второй, быстрым  движением  снимая с меня
коммуникатор.
     -- Это собственность квистории, так что осторожно, -- сказал я. -- Да и
вообще, если я  не буду  отвечать по коммуникатору, меня будут искать, стало
быть -- и вас.
     Я  вдруг  осознал, что не испытываю страха, они меня не убьют,  да и не
собирались, я волновался только за  своих:  как будет им, когда  они поймут,
что я намертво исчез?
     Первый сказал:
     -- А мы не боимся, что нас станут искать. Нас и так ищут.
     --  А что вы натворили, друзья? --  улыбаясь,  и, вероятно, от волнения
чуточку развязно  и  по-хамски  спросил я,  а сам  подумал явную нелепицу: а
чертеж-то Ир-фа у меня под бобочкой.
     -- Что натворили?.. Мы -- повстанцы. Слышал о таких?
     -- Да, конечно, -- сказал я.
     --  Вот  наш  план, и хотя  ты в плену, ты как добрый мальчик,  спасший
политорку  от  криспы, должен помочь нам. Мы будем навещать тебя, продукты и
все  такое, стереосвязь мы, понятное дело, отключим. Телек оставим -- смотри
на здоровье.  Вы, земляне, очень всем понравились. Если  мы  сообщим народу,
что  ты  стал  пленником  правительства, народ  еще  больше  будет на  нашей
стороне. Понял?
     -- Тогда почему меня одного в плен, без папы?
     -- Ну, это уж случайность. Мы видели вторую машину,  там был еще и член
правительства, уль Орик.
     -- Ну и что? Если бы взяли в плен еще и члена  правительства, народ был
бы доволен.
     -- У тебя вроде бы есть голова на  плечах, а?!  -- сказал второй. -- Мы
же  делаем  вид,  что  ты  украден  правительством,  -- понял?  Не может  же
правительство украсть члена правительства?!
     -- Логично,  -- сказал я. -- Но почему вы не могли договориться со мной
и отцом,  будто мы украдены правительством, и  никуда меня не прятать?  -- Я
гнул свою линию.
     Оба они долго и охотно смеялись.
     -- Договориться?! И с улем Ориком тоже? Не смеши нас!
     -- Но меня будут искать! -- сказал я. -- Те же полицейские.
     -- Да ты не беспокойся. Это же игра. Пару дней -- и мы тебя выпустим.
     Вскоре  они ушли.  Высокие окна они закрыли  наглухо -- скрытые  замки,
оставили  только узкие  форточки  наверху  и включили  кондиционеры,  дверь,
уходя, они  закрыли тоже  наглухо.  Телек оставили,  но, когда они ушли и  я
бросился к  нему, он не работал. И они уволокли постельное белье, чтобы я не
разорвал его на полосы и не спустился через форточку вниз.
     --  Малыш, не выбивай, пожалуйста, стекла,  чтобы испортить  нашу игру,
они -- сверхпрочные.
     Я остался  один. Один  на третьем этаже  высокого  домика.  Я  осмотрел
несколько  комнат, мебели  было  мало, и вся она была низкой, конструкцию до
форточки, не шаткую, нормальную, создать было невозможно. Да и чем мне могла
помочь форточка?
     Засыпая  и просыпаясь  (я не спал всю ночь), я размышлял, паниковал, но
размышлял. Я знал лишь одно, что эти двое будут появляться в  девять утра, в
три  дня и  в девять вечера, и еще -- форточка  все-таки открыта. Я забрел в
противоположную первой комнату (она смотрела в сад,  а не на улицу) и решил,
что, может быть, утром проверю, не наврали ли они про прочность стекла, шуму
тут  будет  поменьше.  Прежде  всего -- кто они? Интуитивно я чувствовал  --
никакие не  повстанцы. Дом явно для элиты, никак не для простых людей. А они
им владели и тем более могли держать его пустым. Я  чувствовал, что это люди
из правительства  или о  т  правительства, а  точнее  --  какой-то малой его
группы. Здесь все  наоборот:  не  повстанцы сообщат народу о том,  что  меня
похитило  правительство,  а  правительство  сообщит  народу,  что  я похищен
повстанцами,  как  заложник,  чтобы  повлиять  на  правительство.  И   Орик,
уверенный в обратном, ничего  не сможет опровергнуть, не  выдав себя. И если
меня сложно будет найти  и так будет  продолжаться неизвестно как долго,  то
наш отлет на Землю, домой,  превращается  в  вопрос, помноженный  на "икс  в
степени эн".
     Я ломал голову, как дать о себе знать.  Нет,  черт побери, будь со мной
лазер, который я  не взял, летя на телепередачу, я  был бы вынужден показать
этим  двоим, почем фунт лиха. Ну, хорошо, допустим, я доберусь до  форточки,
-- что дальше? Написать записку? Выкинуть в форточку? Да, авторучка была, но
как  написать  записку?  На  русском языке?  Гадкая была  ситуация, хуже  не
придумаешь.  Конечно,  может  быть,  Орик  и  папа  уже  подняли  тревогу, и
полицейские ищут  меня, как пропавшего, как, может быть, потерпевшего аварию
на машине, но не как украденного. Потом, ближе к утру, когда начало светать,
я  обнаружил, что бессознательно шастаю по  всем комнатам, стараясь  понять,
какую конструкцию я могу создать из  мебели, чтобы в случае чего подобраться
к форточке.
     ...  Их прихода в девять я  едва  дождался. У  меня  было ощущение, что
что-то такое, важное, я от них узнаю.
     -- Зачем столько еды?! -- спросил я, не отвечая на их "Привет".
     -- Ешь на здоровье. Повстанцы -- народ щедрый.
     --  Я  не хурпу, -- сказал я.  -- К тому же, откуда у повстанцев  такая
шикарная еда? Как у высокородных.
     -- Среди нас есть и высокородные. Смотрел телек?
     -- Шиш я смотрел, а не телек! -- сказал я. -- Он не работает.
     -- А что такое "шиш"? -- спросил второй.
     -- А вот что, -- сказал я, показывая фигу. Глаза -- на лоб.
     -- Что же с телеком?  -- сказал первый. -- Попробуем разобраться. -- Он
пошел к телеку, а я сказал второму:
     -- Ну, выкладывайте новости, раз уж телек не работает.
     --  Новости нормальные,  -- сказал он. -- В утреннем выпуске газет  уже
было о  том,  что  ты исчез.  То  же  по телеку заявил твой отец и уль Орик.
Выступил полицейский чин и  заявил, что будет сделано все, чтобы найти тебя,
живого или мертвого.
     -- Дальше, -- сказал я. -- А вы-то, повстанцы, что сделали?
     -- Мы-то? Ну, нам в  газеты и  на стереовиденье не пробиться. Мы просто
разбросали с винтокрылов листовки, что ты в руках правительства и что они ни
на  какую Землю тебя не выпустят, если мы будем настаивать на  своих правах,
тем  более  --  возьмем  в руки  оружие. Через  некоторое  время  по  телеку
правительство опровергло нас, но народ-то верит нам, а не им.
     "Что-то я не видел из окон ни одной листовки", -- подумал я.
     Внезапно  мне  стало чуточку легче,  в принципе  легче. Кто  бы там  ни
заявил, что я их заложник, -- повстанцы или правительство, мои-то уже знают,
что  я жив.  Это главное. И  второе: Орик, конечно, понял, что меня похитили
отнюдь не повстанцы, а его величество квистор.
     -- Похоже, -- сказал я этим, -- раз  дело  сделано и вы настроили народ
против квистора, пора меня и выпустить.
     -- Ну, не так уж и скоро. Если выпустить, то ведь тебя не должны видеть
-- понимать надо.
     Вскоре они ушли,  сказав, что с телеком  завал, а  сами придут  днем. Я
вдруг подумал: "А  одеяла? Их-то  можно  разрезать  и связать "веревки"?"  Я
бросился на кухню: ни ножей, ни вилок, ни ложек, ни точильного камня. Может,
разбить бутылку и  нарезать  полос осколком. Дальше  начался полный  бред. Я
поставил  в упор от стены три кровати гуськом,  а четвертую -- от третьей --
вверх, к стенке у самого окна.  Потом пошли сплошные  нелады  -- кровати, их
обивка,  были скользкими,  а  четвертая  шла  вверх довольно круто. Тогда  я
заменил одну из трех креслом, но третья кровать подымалась слишком полого, и
от  ее  верха до  форточки  я не  дотягивался. А заберись я  высоко,  фортка
открывалась на меня, если же все соорудить с другой стороны окна -- уже было
не  дотянуться  до самой  фортки. Я  обозлился  сам на  себя,  растащил  все
кровати,  лег на одну  из них в главной комнате, стал думать и -- на тебе --
уснул.
     Когда днем приперлись эти, я от еды и от разговоров отказался и сказал,
что  сплю,  не спал ночь.  Потрясающе, я заснул  при них  (они все  норовили
поговорить  со  мной). Конечно, их не было,  когда я проснулся. Но  вечером,
когда они снова должны были появиться, они не появились до  следующего утра.
Нужны мне они были, как рыбке зонтик, но я все равно  был зол на  них дальше
некуда, причем к этой злобе вовсе не примешивалась мысль: а вдруг они вообще
не  придут,  и я погибну  голодной  смертью?  Наверное, потому, что я поспал
днем, следующая ночь тоже далась мне с трудом, а утром -- колоссально! -- на
кухне я нашел  две пустые металлические банки, довольно высокие  и  неясного
назначения. Так была посрамлена моя "бредятина" с  кроватями,  я (само собой
попробовал  это  на окне, глядящем в  сад) поставил банки  на подоконник,  с
помощью кресла влез на него, а после уж -- и на обе банки: хвала небу, встав
на  цыпочки, я дотянулся до фортки! Во-вторых, я  нашел под одним  из кресел
катушку ниток и подумал, а не спустить ли на нитке из окна на улицу записку.
А как, кто подберет эту записку,  если и  с лицевой  стороны дома был сад, а
его от улицы  отделяла кольцевая  ограда? Ноль сообразительности! А что если
из чертежа Ир-фа я сделаю птичку и,  когда  увижу кого-нибудь на улице, пущу
ее? А?! Вот это уже было похоже на идею!


     Утром, в девять,  эти все же  заявились, опять с едой и  улыбочками.  С
невинным видом я спросил, как их-то зовут,  и  некоторой паузы-заминки  было
достаточно  для меня, чтобы понять: свои  имена они мне врут, хотя, конечно,
среди  шпиков Горгонерра вполне могли быть и безродные. Еще я им сказал, что
жаль, что я не умею читать по-политорски, но может, в три  часа они принесут
мне какую-нибудь  книгу, которую  я  мог бы разглядывать:  все-таки  не  так
скучно. И они пообещали мне книгу и добавили, что  вчера вечером не явились,
так как была важная повстанческая сходка.
     -- Как там дела, на воле? -- спросил я.
     -- Нормально! Правительство в  панике. Народ-то негодует. Правительство
заверяет  всех,  что  не они  тебя украли, --  никто не верит,  и, возможно,
высокородные повысят зарплату рабочим.
     -- Неплохо бы, -- сказал я. -- А вы-то кем работаете?
     -- Мы... в шахтах, -- как-то не сразу сказали они.
     -- Бедные?
     -- Достаточно. Еле перебиваемся.
     -- Тогда почему же вы не на работе?
     -- Бастуем, -- сказал первый. -- Смешной ты!
     -- Понятно, -- сказал я, и на этом мы распрощались до трех.
     Сразу же я сделал птичку из обложки чертежа, довольно аккуратную, чтобы
не  заваливалась в полете и не пошла по кругу. Потом принес две банки к окну
и  стал ждать. Передо мной, собственно, была не улица, а широкая дорожка, по
ту сторону ее на приличном расстоянии друг от друга стояли домики, особнячки
вроде  моего.  Как  и  вчера, так  и сегодня, я  не  видел  ни одного гелла,
пролетающего мимо. Любой гелл помог бы мне, доставил бы записку папе. Тут же
я  опять поймал себя на том, что, видно, я не в  форме: если рассчитывать на
пролетающего гелла,  надо все время стоять на банках: чушь собачья! И  почти
не веря в возможность их появления, я просто стоял у окна. И вдруг я  увидел
на той стороне девочку, она медленно шла по дальней от меня стороне  широкой
дорожки; я  быстро залез  на банки  с птичкой в  руке,  чуть подняв ей клюв,
строго зафиксировал ее двумя пальцами, коротким, резким и точно направленным
движением "послал" ее  в форточку.  Замерев, я следил, как она пролетела над
оградой, медленно  и  плавно снижаясь, упала на той  стороне дорожки,  когда
девочке  до  нее  оставалось  метров пять. Заметила?! Не  заметила?! Девочка
быстро дошла до птички (пожалуй, все же птицы), взяла ее в руки, но не стала
искать глазами,  кто ее пустил; прежде  всего она  почему-то ее  развернула,
потом подняла голову (глядя  прямо на меня!) и вдруг быстро стала пересекать
дорожку в  мою сторону.  Она  приближалась  ко  мне,  я разволновался, вдруг
проявил чудо акробатики: соскочил с банок, поставил  одну на другую и как-то
даже взлетел  на них, чтобы лицо мое было выше нижнего края фортки. Я глянул
вниз, на девочку за  решеткой...  Чудом я не упал --  это  была Оли! Рукой я
быстро поднял ко рту "плеер" и крикнул:
     -- Это я. Только тихо, поняла?
     -- Я вернусь скоро, -- тихо, но  так, чтобы я расслышал, сказала она, и
я расслышал. -- Ты жив?! Ты один?
     Я кивнул. Тупо. Да не в себе я был!
     -- Надолго? Один.
     -- До трех.
     Она кивнула и медленно пошла в ту  сторону, откуда пришла; уже теряя ее
из виду, я разглядел,  как  она пошла очень быстро. Честное слово, я метался
по  квартире, как  тигр  в клетке!  Потом заставил  себя успокоиться, и стал
ждать.  Действительно,  Оли  вернулась  быстро.  Одна.   Я  понял  --   надо
поговорить, и показал ей рукой, чтобы она обошла дом. Она так и сделала. Как
она перелезла высоченную с острыми пиками ажурную решетку -- я  не понял. Но
Оли  перелезла. Теперь она стояла в густющем саду, и  вряд  ли ее кто-нибудь
мог видеть с улицы. Я опять умудрился влезть на обе банки, выглянул в фортку
и сказал ей:
     -- Я заперт напрочь, только форточки.
     Она кивнула и достала из брюк  -- мой  лазер!  Нет, мне  не описать той
скорости,  с  которой  я слетел с окна, схватил катушку ниток, отмотал  себе
запас  и бросил катушку в  окно. Пока я тащил потом очень аккуратно лазер до
форточки на нитке, я все боялся -- вдруг оборвется. Обошлось!
     -- Где они? -- спросил я. -- Папа, Орик... Пилли.
     -- Все улетели к квистору. Хотя это он и затеял. Сколько их, политоров?
     -- Двое. А когда они вернутся? Наши.
     -- К вечеру, к ночи, наверное.
     -- Зачем они полетели? К квистору.
     -- Попросить его повлиять на повстанцев. Игра такая.
     -- Ясно. Теперь уходи, ладно? Я буду ждать.
     -- Ладно. Будь умницей.
     -- Постараюсь, -- сказал я твердо. -- Спасибо... Оли. Она рассмеялась и
сказала:
     -- Поглядывай в это окно! На всякий случай!
     --  Те  будут  в  три, -- сказал  я.  --  Потом  в девять.  Черт, какая
случайность, что ты здесь шла! Даже страшно!
     -- Это не полностью случайность, -- сказала Оли, -- об этом после.
     И она исчезла  в  зелени. Потом мелькнула  над  решеткой. Мысли мои  --
разбежались. Скоро  мои  узнают, где я!  Но как  им вскрыть дом? Или еще  --
вдруг мои явятся, а те здесь?  Я заметался  еще больше, чем  когда ждал Оли.
Может, мне и  не понадобится лазер, но "сработала"  Оли  точно. Смешно,  она
принесла  лазер, не  зная, что  у меня  есть  нитки,  что же, она  надеялась
попасть им в форточку? Хотя, почему бы и нет, если промах не  разбил  бы это
стекло?
     Лазер!  Я  ушел в ту комнату, окна которой выходили  в сад позади дома,
выбрал верный наклон  (чуть сверху вниз)  и коротко нажал спуск --  в стекле
появилась сквозная  дырка. Нормально! Так что лазер? Входят  эти  двое,  два
нажатия курка -- и их нет? Да, это была проблема.  Проблема убийства кого-то
мною. То, что мои враги -- враги всех политоров, ничего не меняло. Они-то не
собирались меня убивать,  более того, я  чувствовал  какую-то нечестность от
того,  что  я мог  сделать это легко: они-то не знают, что я при оружии. То,
что они были врагами моих друзей, да и просто скорее всего профессиональными
убийцами, не меняло дела. Они  свое получат,  и  вовсе не обязательно именно
мне их убивать. Но, когда я понял, что я  просто облегчу задачу Орику,  убив
этих  сам,  да и лишу  Орика  всякого риска для жизни (или  папу, или других
политоров), я  все же вынужден был признать, что  (хотя  эти слова очень  не
точны) я  просто не умею и не люблю  убивать  живое. Вот если  бы эти вынули
оружие, тогда бы  я и думать  не  стал... Вот какие дела,  дорогой землянин,
Митя Рыжкин, куколка ты наша  из научного мира, молекулка! Два года назад ты
решал  задачу  взрослых мужчин, не решил.  Сейчас  ты решаешь  тоже  мужскую
задачу, казалось бы, более простую, но уже ясно, что решить ты ее не можешь.
Тебе  для  этого  необходимо  направленное  на тебя  дуло пистолета,  когда,
возможно, ты сам уже не успеешь выхватить свой лазер.
     Я не понимал толком, как течет время, когда на уровне  окошка в  задний
сад (а я не поглядывал в него, а просто сидел у него), даже точно на  уровне
форточки зависла машина Оли! Она была за рулем, а в форточку змеей скользнул
и плавно как-то сполз на подоконник и на пол... Олуни!
     --  Немедленно домой, -- сказал я Оли. -- Прилетай в четыре, но сначала
пролети с той стороны, я дам  знак. Если  не дам -- лети обратно. Эти  скоро
будут. Правда,  можно вырезать стекло или дверь лазером, но нельзя выдавать,
что у землян есть лазер.
     -- Поняла, -- сказала она, улетая.
     -- Олуни, -- сказал я. -- Как же так, как же это ты?..
     -- Она  прилетела в племя с белым лицом,  -- сказал Олуни.  -- Говорит:
"Митя. Беда". Обратно она летела быстрее копья, а я лежал на дне машины.
     -- Но как же ты, как? -- не унимался я.
     --  Мы с тобой вместе  лежали на дереве,  и  ты  помогал мне не бояться
зверя,  теперь я тебе помогу не бояться зверя. Они отсюда  входят? --  Олуни
показал на дверь.
     -- Да, -- сказал я.
     Он внимательно оглядел комнату с окном на улицу, куда мы перешли, потом
сказал:
     --  Это  не очень хорошо, если я  буду стоять  посередине, а они войдут
один за другим, а не оба сразу.
     -- Может, тебе спрятаться в другой комнате? -- сказал я.
     --  О нет, -- сказал Олуни. -- Я хочу, чтобы они  увидели  меня в лицо.
Оба, вместе. О, я выйду из-за вот этого...  -- Он  указал  рукой  на  пустой
большой шкаф у стены.
     -- Если они войдут вовремя, то скоро. Сейчас почти три!
     Олуни быстро снял с пояса какую-то сумочку и швырнул ее в дальний угол.
Никакого оружия у него, кроме ножа на поясе в ножнах, я не заметил.
     Я  услышал  вдруг,  как хлопнула внизу дверь,  зажужжал лифт; я  сказал
Олуни:
     -- Это они!
     Он встал за шкаф.  Я сел на кровать, вынул и положил под подушку лазер.
Дверь с лестницы в  маленькую прихожую открылась, и оба они вошли в комнату,
улыбаясь, и один из них спросил у меня:
     -- Ну как?
     -- Нормально, -- сказал я, чувствуя, что своим голосом выдаю все.
     Дальше произошло непостижимое. С резким гортанным вскриком Олуни
     сделал шаг к середине комнаты так,  что они  его увидели,  и без всякой
паузы  в  первого  полетел и вонзился  в него нож, а Олуни, пролетев  это же
расстояние на секунду позже ножа, нанес второму страшный удар прямой ладонью
в переносицу;  оба  рухнули почти одновременно.  С бешеной  скоростью  Олуни
схватил свой мешочек, вернулся к этим, достал несколько кусков тряпки, вынул
из  первого  нож, быстро  присыпал какой-то,  вероятно,  целебной, травой  и
заткнул тряпкой  рану. Потом он  вставил им  в рот по кляпу,  связал каждого
веревкой,  а потом еще  их  и между  собой. Пока он занимался кляпами, я без
всякого  желания  обыскал обоих, но не взял ничего, кроме  оружия и каких-то
бумажек, твердых,  которые, возможно, были  их документами.  В сумке с  едой
одного из них я -- как ни странно -- нашел свой коммуникатор.
     ... Ровно в четыре  перед окном со стороны улицы "проплыла" машина Оли,
я сделал ей знак обогнуть дом, она обогнула, зависла у форточки, Олуни легко
подбросил меня  себе на плечи,  кое-как  через  форточку я прожался наружу и
сполз в машину, Олуни в ту же фортку просто скользнул, лег, как и я, на пол,
Оли взлетела, и скоро мы были дома.
     Дома мы долго сидели тихо, потом я сказал:
     -- Ночью надо как-то их забрать, и мою машину тоже. Оли, а как это -- я
увидел тебя не случайно? А?
     -- Нет, случайно,  но только отчасти. Это расчет папы.  Он был  уверен,
что это дело рук людей квистора и скорее всего ты в хороших условиях, в доме
типа нашего, ходи, Оли, до изнеможения среди таких вот домов в центре, гляди
на окна, я думаю, Митя сделает то же самое, будет глядеть. Они сейчас либо у
Горгонерра, либо летят в Калихар.
     Я попросил, и Оли набрала номер Орика.
     --  Папа,  -- сказала она. -- Ты  в квистории? Нет? Уже летите обратно?
Ой, это замечательно! А я встретила здесь...
     -- Привет! -- крикнул я. -- Кто у вас за рулем, не вы и не Пилли? Тогда
водитель не должен выпасть за борт, узнав, что его друг нашелся! Приве-ет!


     Ну, это была встреча! Пилли, Орик и папа очень быстро и бурно затискали
меня. Для Орика и Пилли я уже был "свой", но и как бы "редкое  насекомое" --
инопланетянин  --  читай:  ответственность.  Орик  позвонил  своим  людям  в
Калихаре, объяснил им  ситуацию и где находится этот дом и моя машина, и они
обещали тех двоих молодцов забрать  и отдать повстанцам.  Орик передал им  и
мою  резонную просьбу: когда я "объявлюсь"  живым и  невредимым, пусть в том
доме уже будут валяться целые  и разодранные на  полоски одеяла,  дескать, я
убежал сам, превратив одеяла в "веревки".
     -- А как ты, Орик, представляешь себе реакцию Горгонерра, когда  станет
ясно, что Митя жив-здоров и все прочее? -- сказала Пилли.
     --  Квистор  сообщает  стране,  что мальчика  украли  повстанцы,  а  он
героически бежал. Это лучший вариант. Простите, -- для меня.
     -- Ну, а второй? -- спросила Пилли. -- Худший.
     --   Вдруг   Горгонерр   "вспомнит",  что   я-то,   гид,   первым  несу
ответственность за  землян,  и  заставит по стереовидению  выступить  именно
меня. Народ мне, естественно, не поверит, что Митю  украли повстанцы, --  но
как  быть потом?  Если народ  увидит  меня  среди  своих --  долго  придется
объяснять, что я за птица на самом деле.
     -- Папа, -- сказала Оли. -- А  что если ты скажешь квистору, что Митя и
его отец так травмированы, что ты  предпочитаешь срочно рано утром увезти их
на пару дней на природу. Тогда твое выступление отпадает.
     -- Умница. Но, считай, наши друзья так и не видели Калихар.
     -- Я-то повидал, -- сказал я. -- Город славный.
     -- Но, пап, можно же будет вернуться, лишь бы не ты выступал по телеку,
-- сказала Оли. -- И звони квистору сейчас.
     -- Стоп! -- сказал Орик. -- Владимир, Митя, Олуни, Оли, --  не уйти  ли
вам в другую комнату? Звоню  квистору. Мне не  очень хочется  показывать ему
свое лицо, но важно видеть его.
     ... Этот разговор мы слышали, но, увы, не видели.
     Квистор оказался дома, но, что вы, что вы, Орик, если дело серьезное, я
вас вполне извиняю, можно звонить и домой.
     --  Представляете, уль Горгонерр, нашу  радость, мы прилетаем --  а уль
Митя дома! Дома! Поздравляю и вас, и себя с этим, я бы сказал, счастьем!
     -- О! -- воскликнул после паузы квистор. -- О! Это же феноменально!
     --  Конечно,  --  сказал  Орик.  --  Мальчик  в   руках  повстанцев,  а
правительство ничего не может сделать!
     --  Вот  именно! --  сказал  Горгонерр.  --  Какая удача,  спасибо, что
позвонили. А как мальчик, где он, что с ним было?
     -- Спит. Да и отец спит. Оба они по-разному намучились.
     -- О! Понимаю. Я сам отец. А как произошло спасение?
     -- Героизм  мальчика. Одеяла,  из  них  веревка, в форточку --  и  все.
Укрывали в центре, в хорошем доме.
     -- Потрясающе! А что он говорит?
     --  Почти  ничего.  Мальчик травмирован,  это  ясно.  Обращались с  ним
нормально, но скрывали, когда выпустят.
     --  Нормально?  Как это  не  годится  для, скажем, его  выступления  по
стереовидению!  Что же, он скажет, что повстанцы обращались с ним нормально?
-- удрученно добавил квистор.
     -- Разумеется, так бы и сказал, если бы выступил. Он -- землянин, гость
и  ребенок,  очень  сложно  заставить  его лгать.  Просить  его об  этом  --
несолидно для правительства.
     -- Конечно, конечно, -- бодро сказал квистор.
     -- А судя по  его состоянию, нам всем следует рано утром хоть  на  пару
дней опять уединиться где-то на речке.
     -- Вы думаете, это разумно?
     -- По-моему, простите, квистор, -- сказала Пилли, -- это необходимо. Он
очень измучен и отец тоже,  это их чувство обострено тем, что  они же гости.
Нам крайне неловко!
     --  Да,  вы  правы,  --  уныло сказал  квистор. -- И выступление его  с
положительной оценкой поведения повстанцев отпадает.
     -- Уль Горгонерр, -- сказала Пилли. -- Могу ли я подсказать...
     -- О Пилли, дорогая, конечно!
     -- Вам вовсе не обязательно выступать перед страной самому, это придаст
всему  излишнюю  остроту  и  значимость.  Пусть  выступит  от  квистории, --
простите, вы знаете мой язычок -- какая-нибудь сошка  помельче, а  еще лучше
-- просто диктор с коротким заявлением квистории.
     -- Разумно, -- сказал квистор. -- Вы сама мудрость -- Пилли!
     -- Уф-ф,  --  выдохнул  Орик, когда  разговор  кончился. --  Полегчало.
По-моему,  хотя  я  говорил  больше  тебя,  Пилли,  разговор   выиграла  ты.
Благодарю.
     -- Ай, я мутила воду, -- сказала Пилли. -- Он бы и сам так решил.


     В восемь утра вернулся Орик, мы уже завтракали, и был включен телек. По
телеку выступал  некто,  кого Орик,  подтверждая,  назвал  "мелкой  сошкой".
Заявление его  о моем побеге  было  кратким  и  скоро кончилось. Орик принес
газеты -- там было то же самое. Еще он принес нам телек, палатки, спальники,
закупил еду и прочее, и прочее.
     Мы  вылетели  в  десять. Внизу  я увидел свою  машину возле  бассейна и
просто ошалел от радости:  в ней был --  Ир-фа!  Он уже сидел за рулем, мы с
Оли  устроились сзади, Олуни сел к  папе,  Пилли к Орику  --  и мы взлетели.
Машина Орика была как  бы  главной, и  он, взлетев, "повел" нас за  собой --
высоко  в небо, так что мы  оказались  выше уровня пика центральной башни и,
пролетев над ней, то есть точно над центром города, стали от него удаляться.
Я  догадался, что этот  "маневр"  Орик провел специально для нас с папой, и,
когда мы  проплывали над пиком, я, "вращая" головой, осмотрел абсолютно весь
Калихар и сделал несколько снимков.
     Оли положила руку мне на плечо и сказала:
     --  Я определенно  довольна тем,  что  тебя украли, но  то, что я  тебе
помогла, -- этим я очень довольна. Оч-чень!
     -- Еще бы! -- сказал я. -- Ты вела себя героически!
     -- И теперь... я хоть чем-то  отплатила тебе за криспу, хотя  дисбаланс
остается.   Тут  надо   говорить  о   двух  моих   чувствах,   нормальном  и
атавистическом.
     -- А последнее, это какое?
     -- Идущее от  очень древней Политории. Спаси ты меня от криспы тогда, я
должна была бы стать  твоей рабой. Одно другого стоило бы, но неуютно. Лучше
уж погибнуть.
     --  Успокойся,  --  сказал  я,  чувствуя,  что сейчас "выдам"  шутку не
высшего класса. -- В те далекие времена не стала  бы ты моей рабой, съела бы
тебя криспа, и все тут: лазеров-то не было!
     Оли очень внимательно поглядела на меня.
     --  Я убеждена, что и в те далекие времена ты бы что-нибудь  придумал и
спас меня. Иначе не может быть!
     -- Н-ну... не знаю, -- сказал я, отводя глаза.
     С  других машин нам махали и громко приветствовали:  видимо, уже прочли
газеты или видели телек.
     -- Мне хочется... Я бы взяла твою руку в свою, --  сказала Оли. Я вдруг
сам  взял в свою ее руку и  так  и не отпустил до самого селения  моро, даже
когда  Ир-фа глядел  на  нас третьим глазом  и улыбался.  Нет,  этого  я  не
понимал: если я вернусь на Землю, как я буду  без Оли, Орика, Пилли,  Ир-фа,
Латора... Все было за то, что я потеряю их навсегда, и это не укладывалось в
голове.  Я попытался  уйти  от этих тяжких мыслей и  стал думать  об  адской
машине: как ее, заразу, кокнуть до начала гражданской войны.
     К сожалению, когда мы приземлились у  моро,  Малигата  не оказалось: он
ушел с группой воинов на большую охоту. Мы распрощались с Олуни, обняли его,
я  его обнял крепко и обнимал долго. Тут  же я узнал, что ситуация,  которая
связала  нас с Олуни,  делала меня, спасенного, -- его братом. Но и он  само
собой становился братом мне. Олуни снял с шеи какой-то черно-розовый камешек
на  ниточке (вероятно, его амулет) и повесил на шею мне. Я засуетился, дико,
ну что у  меня было, что? Ничего равного. Но вдруг вспомнил и, обрадованный,
достал  из  малого  кармашка  брюк небольшого  бронзового  льва с  колечком,
родился-то  я  под  созвездием  Льва! Еще я обнаружил ту  катушку,  на нитке
которой я поднимал в фортку лазер;  поразительно, но порвать ее сейчас я  не
мог никак, резким  движением  это  сумел сделать  Олуни,  я привязал льва на
нитку и повесил его ему на шею.
     ...  Мы  снова взлетели и,  перевалив скалы, резко увеличили  скорость,
летя  прямо в  море и очень близко к воде. Заработал коммуникатор Орика,  он
быстро и коротко  с кем-то поговорил,  через  полчаса  мы сбросили скорость,
очень синхронно с  падением нашей скорости впереди нас всплыла подлодка, люк
ее раскрылся, и мы, как утята в заводь, заплыли к ней внутрь. Нас  встретили
капитан Рольт и Ки-лан, и, честное слово, я им был дико рад, позабыв о своем
бывшем проступке. За  обеденным  столом капитан Рольт сказал короткую речь в
мою честь, но прежде всего -- в честь Оли и Олуни.
     -- Рольт,  -- сказал Орик, -- удалось  ли связаться  со всеми  лидерами
отрядов повстанцев?
     -- Да, Орик. Я передал им: каждый, вновь прибывший в отряд, должен быть
приведен кем-то из своих.
     -- Спасибо. А как идет пополнение отрядов?
     -- Очень энергично!
     Неожиданно по единому радиоканалу лодки раздался голос:
     -- Атака воздушных кораблей сверху!
     И  раньше  чем  капитан  Рольт отдал  приказ, мы почувствовали довольно
мощный удар по корпусу лодки.
     -- К погружению! -- приказал Рольт. -- Угол ноль -- три. И тут же голос
по радиоканалу доложил:
     -- Пробоина в верхнем одиннадцатом отсеке. Рольт приказал:
     -- Угол ноль  --  четыре.  Группу  аквалангистов из  шести --  в  воду.
Сварщиков в одиннадцатый отсек. Как?! Один болен?!
     -- Позвольте мне, -- сказал папа.
     --  Уль  Ки-лан, проводите  уля  Владимира в отсек. Сварщики! Еще  один
костюм шестого размера. Угол ноль- пять! Что с обстрелом?
     -- Энергично продолжается чуть за пределами курса.
     -- Смените курс с поправкой на тенденцию обстрела.
     -- Есть, капитан Рольт.
     Несколько минут все молчали.
     -- Как дела у аквалангистов? -- спросил капитан Рольт.
     -- Временная нужная заплата поставлена, капитан Рольт.
     -- Сколько воды?
     -- Осталось ноль- семь. Откачка работает.
     -- При объеме ноль- два сварка возможна?
     -- Вполне.
     -- Приступите вовремя. Как уль Владимир?
     -- Костюм впору, с аппаратом освоился.
     -- Отлично. Доложите результаты.
     -- Слушаюсь, капитан Рольт.
     После некоторого молчания Рольт сказал:
     -- Это значит только одно. Квистор заботится об остальных подлодках. Их
экипажи  должны  пополнить  сухопутную армию, и они велики.  Для меня же это
значит...
     Пилли спросила:
     -- Но это не начало войны со стороны квистора?
     --  Нет,  конечно, -- спокойно сказал  капитан Рольт. --  Просто  зубки
показывает. Неумно с его стороны.
     -- Почему?
     --  Раскрыл  свои карты  на  море.  Вероятно,  теперь  уж дана  команда
остальным подлодкам идти к берегам и  выводить на сушу войска; желая целиком
обезопасить эту  операцию,  он и  велел  попытаться ликвидировать  меня. Или
отвлечь.
     -- Что же дальше? -- спросил Орик.
     -- Те подлодки сюда не пойдут, здесь я их засеку.
     -- А у того берега?
     -- Там мне  будет трудно,  лодок же  с  десяток, а высаживая своих, они
будут  близко к берегу. Мне  сложнее  с маневром. Их войска  выйдут на  сушу
совсем рядом с нашими  повстанцами на том  берегу.  Там  не  очень-то велика
проходимость.
     -- И это плохо для них? -- сказал Орик.
     --  Да.  Поэтому  допускаю,  что квистор  будет  выводить  свои  войска
воздухом, а мы...
     -- А нам следует перебрасывать воздухом же повстанцев.
     -- Прошу передать по четырнадцати каналам: возможен в течение ближайших
дней вылет на северный  берег кораблей квистора,  --  передал по  радиосвязи
Рольт.
     -- Есть, капитан!
     --  В  районе, где несколько групп повстанцев и  где  много  рудников и
наших людей, высадятся войска с подлодок, потом прилетят их  и наши корабли.
Похоже на начало, -- сказал Орик.
     -- И  все-таки  нет.  Пока  не начнем мы или  квистор  не  обрушится на
отряды, близкие к городам, -- это еще не война, -- сказал Рольт.
     -- Очень соблазнительна мысль уля Владимира,  --  сказал Орик. -- Перед
началом найти и ликвидировать машину против геллов.
     -- Это было бы замечательно. Не вижу пока путей. Один вы, Орик, бываете
в квистории, но и ваш вариант я не ощущаю.
     -- И я, -- Орик вздохнул.  -- После этой бомбежки вашей лодки, Рольт, и
ваших выводов я  что-то не очень представляю, куда мы  везем наших друзей --
Пилли, Оли и Ир-фа. Где бы нам разместиться, чтобы они были в безопасности?
     -- Есть вариант, -- сказал Рольт. -- Чуть восточнее  настоящего курса я
знаю лагуну, далеко вдающуюся в берег, с очень высоким барьерным рифом. Сама
лагуна, это как бы затопленная часть очень  узкой и глубокой долины, слева и
справа скалы, по долине протекает отличная речка.
     -- А криспы-тутты там есть? -- спросил Орик.
     -- Нет. Там сухо.
     -- А как там насчет обзора палаток с воздуха?
     -- Какого цвета палатки?
     -- Нейтрального.
     -- Риска почти нет, скорее, теоретический.
     Рольт попросил, чтобы  ему принесли в  кают-компанию  коммуникатор. Это
была большая, сложная  и мощная машина. Я  жалею, что  папа, который  в  тот
момент  занимался сваркой, не  слышал  того, что  слышали Орик,  Пилли, Оли,
Ир-фа и я. В течение двух минут капитан Рольт соединился со всеми остальными
лодками в море и попросил общей беседы.
     -- Отлично, Рольт, мы тебя слушаем... Мы слушаем тебя, Рольт... Привет,
Рольт! -- Понеслось из эфира.
     -- Итак, -- сказал  Рольт,  -- я  обращаюсь ко всем капитанам подлодок.
Известно ли всем вам, что было со мной час назад? С моей подлодкой?
     --  Да,  Рольт,  тебя  пытались достать  сверху, но  достали,  кажется,
частично -- лодка цела. Это так?
     -- Как видите, -- сказал Рольт, -- я жив, да и вообще жаль терять такую
машину.  Как вы думаете, если войны, собственно, нет, почему  именно сегодня
решили меня прикончить?
     -- Не смеши нас, Рольт! Это понятно даже птичке галли.
     -- И все же?! Почему это случилось именно сегодня?
     -- Ты хочешь, чтобы мы выдали тебе тайну?
     --  Это не тайна, если уж  и маленькая птичка  галли знает. Давайте  не
будем играть в пустые игры, мы же военные люди! Или поговорим, или освободим
эфир от обоюдных глупостей.
     -- Рольт, по  известным возможностям, заложенным  в  свойствах наших  и
твоей лодок, ты можешь нам кое в чем помешать.
     -- Вот именно! Сегодня!
     -- Зачем уточнять? Поэтому они и решили тебя ликвидировать.
     -- Теперь это им не удастся. Есть глубины, где меня не достать.
     -- Куда ты клонишь, Рольт?
     -- Никуда.  Я  просто спрашиваю,  понимаете вы  или знаете, почему меня
хотели ликвидировать именно сегодня?
     -- Догадываемся.
     -- Или получили приказ?
     -- Нет еще, но догадываемся.
     -- О чем именно вы догадываетесь?
     -- О том, что ты можешь  крепко нам помешать,  когда мы будем не просто
плавать, а займемся делом.
     --  Во!  -- сказал  Рольт.  --  У  меня  хватает ума не ставить  себя в
дурацкое положение, спрашивая вас, каким именно делом.
     -- Верно, Рольт. Приятно тебя слушать.
     --  Хвала небу, -- сказал  Рольт, -- что в этом, кажется, нет иронии. И
если это правда, то также правда  и то, что мне не хочется вас убивать, хотя
бы потому, что все мы знакомы, а с некоторыми из вас я дружен.
     -- В это можно поверить, Рольт: убивать друзей не очень-то приятно.
     -- Увы, но многих мне придется уничтожить.
     -- Но мы близко к берегу.
     -- Не  будьте детьми. И берег для вас  не  стопроцентное спасение, да и
потом-то -- лодки останутся в море.
     -- Так куда ты клонишь?
     -- Я хочу всего один раз внести разумное предложение. И ответа сейчас я
не жду. Тем более если кто-то из вас вдруг  сразу может дать ответ, приятный
мне, я не хочу ставить его в неловкое положение перед другими -- разговор-то
общий.
     -- Рольт, выкладывай!
     -- Я не то чтобы предлагаю вам сдаться, нет. Я предлагаю вам подумать о
вашем воинском долге (с  акцентом -- перед кем этот долг), вашем долге перед
квистором  или  перед  всеми политорами. Я  глубоко  убежден, что  это очень
разные вещи, и я определил, каков  мой долг. К тому же я убежден, что многие
из вас  еще не  уверены до конца, что  долг,  противоположный моему, --  это
именно его долг. О командах я уже не говорю, там много  простых политоров, и
я не уверен, что они влюблены в Горгонерра. Мне кажется, я сказал достаточно
ясно. Если  я нащупаю  вас,  а вы меня, я буду взрывать  вас не сразу: будет
пять минут после предупреждения,  а до них --  несколько часов, когда  у вас
появится возможность дать кодовый  сигнал: "Перехожу на вашу сторону". Вот и
все. Поскольку  есть понятие воинской чести  по отношению  друг к  другу,  я
полагаю, что давший кодовый сигнал не откажется потом от своих слов. Давайте
прощаться. Хочет ли кто-нибудь что-либо сказать мне?
     -- Мы все поняли, Рольт!
     Капитан Рольт прервал связь, тут же  выяснил, что работы в одиннадцатом
отсеке  закончены и, назвав курс,  скомандовал: "Полный вперед". И,  пока не
вернулся  папа,  Рольт  и Орик  связались  со  всеми группами повстанцев  на
берегу, куда мы шли, и сообщили, что вскоре  может быть высадка с моря войск
противника и пересадка их на летательные машины. Все решайте по ситуации, но
на земле свои летные машины скройте и ждите их пополнения.
     Тут же вернулся папа, тщательно скрывая довольную улыбку.
     -- Благодарю вас, уль Владимир, -- сказал капитан Рольт.
     --  А я -- вас, -- сказал  папа. -- За  возможность хоть как-то  помочь
вам. Ки-лан сказал капитану Рольту:
     -- Уль Владимир обнаружил две лишних детали  и даже один лишний узел  в
сварочном аппарате, не  просто лишних, но несколько снижающих  эффективность
устройства.
     --  Что я  тебе  говорила? --  строго сказала  мне Пилли. -- Со стороны
виднее. С Земли. Разные подходы в технике, чужой взгляд свежее.
     --  Пожалуйста,   Пилли,   переведи   мне  текст  на  чертеже   крыльев
"планирования", который мне подарил Ир-фа, а Оли сохранила, -- сказал я.
     --  Переведу,  --  сказала  Пилли.  --  Сложись  ситуация  при   отлете
благополучной, мы вообще подарим  вам с папой два комплекта крыльев. Кстати,
видишь: идея крылышек проста, а вы на Земле  их не придумали. Другой взгляд.
Обратная ситуация.
     --  Пилли! -- заорал  я, не сумев сдержаться.  --  Это  же гениально --
подлинные образцы! Ты -- добрая фея, Пилли!
     -- Я добрая -- "кто"? У нас вроде нет эквивалента.
     --  Фея,  это,  ну,  такая...  фея.  Как  мне  кажется  --  хорошенькая
женщина... Волшебная.
     -- Я -- красивая женщина! Еще чего -- "хорошенькая".
     --  Да.  Фея  --  это  красивая  и хорошенькая женщина  из  сказок,  и,
по-моему,  она  иногда живет  в лесу.  Хотя в лесу,  скорее, живут маленькие
сказочные существа -- эльфы и гномы...
     -- Но я -- фея, да? Волшебная? Волшебница? -- Да! Сверхволшебница!
     ... Еще в Калихаре, собираясь в это путешествие и  вынимая коммуникатор
из  сумки шпиков, я обнаружил книжку.  Да, книжку. Они, эти шпики,  стояли с
сумкой и книжкой для меня, и  в одного  из них летел нож Олуни. Но все могло
быть по-другому. Не найди меня Оли  и будь  у меня лазер, думаю,  я вынужден
был бы  пустить его в ход.  Чик-чик -- и  тех двоих  нет. А  они  мне книжку
принесли!  Я понимал, это  была  их игра в добрых повстанцев, но все же  они
могли бы ее  и не принести, а принесли, а я бы их... Что-то в этом сочетании
было для меня едким каким-то, с оттенком нытья в душе, неуютным.
     --  Кажется, не один я ломаю голову над машиной в квистории,  -- сказал
мне Ир-фа, и я забыл о шпиках.
     -- Если идти не от захода Орика к квистору,  а от другого политора,  то
от кого, как? -- сказал я.
     -- Надо думать, -- сказал Ир-фа.
     --  Если дверь  в кабинете -- в стене,  в сейфе, то,  скорее всего, она
явно связана с сигнализацией.
     -- В этом можно не сомневаться, -- сказал Ир-фа.
     -- А как  вы думаете,  Пилли, --  сказал папа, -- если машина несколько
разлаживается, но влияние ее поля на геллов так же  сильно в Тарнфиле, то не
может  ли  оно  ослабнуть  на  больших  расстояниях  настолько,  что   геллы
почувствуют, скажем, половинное раскрепощение?
     -- Нет. Если поле все же сильное, передатчики его сохранят.
     --  Машины-передатчики не имеют такого "ухода" за ними, как главная, та
имеет, так сказать,  двух ученых-"врачей",  а  армия  передатчиков  --  нет.
Почему?
     -- Я думаю потому, что  передатчики, как устройства, значительно проще,
грубее и надежней.
     -- Но они соединены  между собой, чтобы охватить всю Политорию?  Они не
только автономны,  но связь идет и от одной к другой? -- спросил папа. Пилли
кивнула.  -- Значит, случись  поломка  одной из  них, это  может привести  к
нарушению всей цепи? Всего луча?
     -- Думаю, да, -- сказала Пилли.
     -- Уль Орик, --  сказал папа. -- На рудниках, на этом  берегу, работают
геллы?
     -- Да, это богатый район, и геллы там обязательно работают.
     --  Значит,  на  каком-то   расстоянии  от  рудника  должна  находиться
машина-посредник?
     -- Разумеется, -- сказала Пилли. -- Но -- поди знай -- на каком.
     -- Орик,  -- сказал папа. --  Есть ли здесь  один-два  ближних рудника,
которые связаны с повстанцами?
     -- Да, конечно, -- сказал Орик.
     -- Рудники -- это стационары? Маленькие поселки?
     -- Да. В них живут и рабочие-геллы.
     -- А ваше появление на руднике нормально?
     -- Как члена правительства и  при  наличии аппарата управления рудником
-- вполне.
     --  А вы  что, допускаете, что в каком-то руднике  аппарата  управления
нет? -- спросил папа.
     -- Да, я это допускаю. Теперь -- вполне.
     --  Тогда вывод такой:  там, где на  руднике  есть  начальство,  можете
появиться и  вы, и я. -- Орик кивнул. -- А ваша связь  с квистором с помощью
малого коммуникатора возможна?
     -- Да, но достаточно ослабленная по силе.
     -- Ясно.  А передатчик  Рольта, с помощью которого он говорил с другими
подлодками, у него всего один?
     -- Уверен, что не один.
     --  Очень  хотелось  бы  "обнаружить"  такой  рудник,  где  начальства,
возможно, уже нет.
     Орик улыбнулся:
     -- Я намерен кое-что выяснить завтра.
     -- И заодно поклянчите у Рольта сильный коммуникатор.
     --  Ир-фа,  --  спросил я.  -- А  в лесах, там, куда мы плывем, -- есть
кольво?
     -- Да. И крупные, -- сказал он. -- Здесь поглуше.
     -- Пилли, я не первый раз на вашем море, но не  видел ни одного паруса,
-- сказал я.
     -- А откуда им взяться? -- сказала Пилли.
     В  ее вопросе что-то  было,  раз  уж она  не спрашивала: "А  что  такое
парус", и я спросил:
     -- А куда им деться?
     -- Все  это было,  --  сказала Пилли.  --  Были  когда-то  и  торговые,
пассажирские,  гоночные,  большие, маленькие, средние.  Но  их  вытеснила со
временем "доска".
     Я прекрасно понял ее: так нужное ей слово оказалось понятным сразу же.
     -- Уль Ир-фа, кстати, в свое время был,  и  не раз, чемпионом Политории
по гонкам на доске с парусом, -- добавила Пилли.
     -- Вы какие-то  уникальные! -- сказал  я. -- Рядом с вами  даже  сидеть
как-то неудобно, честное слово. Все-то вы умеете!
     -- Не думаю, что ваша мама хуже. Даже если она только кормит и поит вас
с папой, то и этого вполне достаточно.
     --  Она у нас -- высший  класс! --  сказал я и  поглядел  на Ир-фа. Он,
улыбаясь, кивнул  мне. Мне не объяснить это словами, но, по-моему, Ир-фа был
великий старик, нечто вроде Малигата на свой  манер. Вот ведь мы минут  пять
говорили о доске под парусом, он был неоднократным чемпионом Политории, но в
разговор не включился. Не то чтобы не сказал, кем он был, а просто не принял
никакого участия в беседе о парусах вообще -- только слушал и улыбался.
     Тут же мы все почувствовали, что подлодка "ускорилась",  и одновременно
появились капитан Рольт и Ки-лан, тащивший большой коммуникатор.
     -- Почти подходим, -- сказал Рольт. -- А вы не почувствовали, что лодка
с полчаса назад сбрасывала скорость?
     -- Ага, -- сказал я. -- А зачем?
     -- Это одна из тех подлодок нашла нас.
     --  Каким  это  образом, милый  Рольт?! -- сказала Пилли.  -- Мы же как
призрак -- бестелесны.
     -- Поздравляю всех. Этот экипаж  принял нашу сторону  и шлет беззвучный
прощальный  поцелуй  Горгонерру,  его  окружению и всем его женам, -- сказал
Рольт.
     Все, как малые дети, обрадован но загалдели.
     Поднявшись к поверхности и прощупав небо, Рольт приказал всплывать, все
мы,  остающиеся на  берегу,  с  новым коммуникатором, Сириусом и всем прочим
направились к выходу.
     Мы  поднялись  на  борт всплывшей  лодки и  увидели чуть  вдалеке берег
(впадения  реки  не было  видно);  море  "дышало",  подымая  и  опуская свою
поверхность, и при опускании впереди нас  обнажались острые зубцы барьерного
рифа. Опять мы распрощались с капитаном Рольтом  и Ки-ланом, сели в машины и
гуськом "выплыли"  в  воздух, сделали прощальный  круг  над  подлодкой,  она
наконец ушла под воду,  а мы  через пару  минут были на правом берегу  реки,
лучше сказать --  широкой  речки;  было ощущение полной  дикости вокруг,  и,
достав каждый свои  пистолеты,  мы начали искать,  чуть удалившись от  моря,
удобные  площадки  для машин и  палаток под склоном  каньона, среди  высоких
густых деревьев:


     Ночью мы слышали, как вдалеке рычали хищники. Через стенки палаток было
легко  переговариваться,  и  Ир-фа  сказал, что это, похоже,  кольво. Сириус
пыжился, зашипел пару раз, а шерсть его вставала дыбом. Ир-фа всех успокоил,
и ночь прошла нормально.
     Утром, за завтраком, возник легкий спор: кто отправится вместе с Ориком
на рудники, или к повстанцам. В принципе разговор об этом завел папа, помня,
видимо, правила поведения на  Земле: в тайге  не оставлять человека  одного.
Ир-фа, улыбаясь, молчал, он-то умел ходить по здешним лесам и один. А  Орик,
который  тоже был  достаточно опытным, сказал, что  все  же  он отправится в
одиночку: Ир-фа  горит желанием поохотиться, и Пилли,  Митю и Оли папа никак
не может оставить одних.
     Я  и папа стали готовить снасти, в воду чего-то лезть не хотелось. Орик
отошел с коммуникатором.
     Чуть  позже он рассказал следующее: на руднике,  расположенном недалеко
от  нас,  произошла  трагедия.  По  явному  недосмотру  управляющего  и  его
помощников  произошел взрыв: погибло  трое  политоров и два  гелла.  Рабочие
предупреждали  о  возможной опасности,  поэтому они  поступили покруче,  чем
просто  отказались  выйти на работу. Управляющий и его  команда -- перебиты,
политоры и геллы ушли в отряд.
     Пилли как-то вся сникла. Мы долго молчали.
     Ир-фа, который, когда мы возились с  папой со спиннингами, собирал свое
ружье, теперь  держал его на  коленях и,  внезапно вскинув его, выстрелил. В
двух метрах от  нас упала птица, пестрая, размером  с глухаря. Ир-фа  встал,
поднял ее и спрятал в ящик-холодильник.
     --  Есть мысль,  --  сказал  папа.  -- Вся  Политория -- в передатчиках
машины, они возле городков, поселков, в лесах,  -- их  же цепочка. А как  их
устанавливали? Это делали осведомленные рабочие, которых потом убивали?
     -- Не знаю, -- сказала Пилли. -- Но это интригующая мысль.
     -- На ваших надземных кораблях военного типа, кроме стреляющего оружия,
-- есть бомбоотсеки?
     -- Конечно, -- сказал Ир-фа.
     -- Ученые садятся в военный корабль, летят по маршруту, и в  означенное
время  нажимается  кнопка,   а  из  бомбоотсека  сбрасывается   "бомба".  Не
взрывающаяся,   но   зарывающаяся  метра   на  два  в  землю.   Вот  вам   и
машина-передатчик. Не скучно?
     -- Продолжайте, -- сказала папе Пилли.
     -- Если выходит  из строя посредник, этим занимаются те же двое ученых,
что и при машине. Орик связывается с квистором. Он, уль Орик, решил провести
здесь инспекцию  рудника.  И что же? Рудник  -- пуст. Лишь  один из  обслуги
управляющего,  полумертвый  политор,  сообщает:  вдруг   взбесились   геллы,
вероятно, рядом где-то было "утеряно" биополе, геллы все начальство перебили
и вместе с политорами ушли к повстанцам.
     -- А что, -- сказал Орик, -- квистор может клюнуть на такое.
     -- Для новых геллов на руднике передатчик биополя следует заменить. Кто
это  сделает? Та же пара  ученых. Словом,  можно ждать  гостей, этих двух. И
даже, допустимо,  в  довольно  точном месте.  Взяв, скажем,  за  центр  этот
рудник, на машине строго по спирали полетать часик, а  то и  меньше,  и даже
мой сигнализатор обнаружит место передатчика.
     --  Да-а,  -- сказала Пилли. -- Противно быть нескромной, но мои  мысли
последних дней витали в этой сфере.
     -- Квистор позволил себе диверсию -- украл моего сына. Я и сын намерены
поговорить о нашем отлете, вряд ли он нам откажет в беседе.
     -- Думаю, не откажет, -- сказал Орик.
     --  Вероятно, ваши фотокамеры способны  снимать  на пленку  не  внешний
облик  предмета, но всего его,  со всеми  потрохами. Вряд  ли  милый квистор
откажет моему сыну сделать в своем кабинете парочку снимков перед отлетом на
память. Так бы мы смогли узнать, есть ли тайный ход в сейфе. Вот и все.
     --  Будем  переваривать  ваше блюдо, уль Владимир, -- сказал  Орик.  --
Спасибо. И спасибо за  земные  кушанья. Очень привлекательные.  Некоторые --
пугают. -- Все смущенно  закивали.  Папе впервые подвернулся случай блеснуть
за завтраком земными консервами. -- Ну, я полетел. Развлекайтесь. Позабудьте
о  мрачном  Калихаре.  Кстати,  уль  Владимир,  дайте-ка  мне  с  собой  ваш
сигнализатор.
     Орик улетел, а мы занялись обсуждением: где ловить. Дикое это место без
нас  и было диким, но достаточно  нам было поставить палатки, как уже  стала
возникать дурацкая мысль, что "возле дома  хуже ловится" и не пойти ли вверх
по речке.  Снарядили спиннинг для Оли, а Пилли сказала, что погуляет с  нами
просто  так. Вскоре мы тронулись, все с оружием, а я еще захватил рюкзачок с
едой  и большой в  ножнах нож -- подарок Малигата. У Ир-фа было ружье,  но и
спиннинг тоже, политорский.
     Мы  прошли  довольно легкой  дорогой по  берегу  километра  три,  стены
каньона стали ниже, менее крутыми, деревья почему-то отступили от воды, река
стала чуть мельче и шире --  было  просторно. С  того берега  в  нашу  речку
впадала  другая,  поменьше,  чуть  ниже  по  течению  от  ее  впадения  были
посередине реки камни.  Ир-фа перебрался на  них и спиннинговал прямо с них,
бросая блесну по течению.
     -- Мы взяли кинокамеру? Заряжена? -- вдруг крикнул Ир-фа.
     -- Да! -- крикнул папа.
     -- Поснимайте старичка! У меня село что-то крупное!
     Все побросали  свои снасти,  папа  достал  из  сумки кинокамеру,  начал
снимать  с  берега, а потом к концу схватки с  крупной  рыбой сам выбрался к
Ир-фа, на  камни.  Рыбина  оказалась  огромной и  мощно  взбрасывалась, пока
Ир-фа,  взяв  камень в руку, не  оглушил ее  на мели основательно по голове.
Папа сумел снять все. Когда они вместе с рыбиной добрели с камней до берега,
я воскликнул:
     -- Братцы! Да это же криспа!
     -- Ага, -- сказал Ир-фа. -- Но речная. Криспа-риста.
     -- Кусается? -- спросил я.
     -- Да,  еще  как,  но  в воде  не  нападает. Это  обычная криспа, давно
попавшая в речку, речной вид.
     По виду  она  тянула  килограммов  на  двенадцать,  и  Ир-фа  несколько
огорченно  сказал, что  ловить  дальше  -- грех,  и рыбы, да и  птицы  у нас
хватит.  Он походил  по  речке,  нашел омуток  с  песчаным  дном,  и  все мы
искупались, а  потом решили перекусить. Кроме еды, взятой с  собой, мы съели
одну Олину луффи и одну папину пирлу.  Ир-фа, ловко их почистив, запек их  в
углях костра, завернув в большие листья.
     Я  сказал папе,  что перейду речку и  чуточку поднимусь  по  впадающей.
Ловил он очень  сосредоточенно и, соглашаясь, кивнул -- я даже не  ожидал. Я
захватил свой  рюкзачок,  чтобы положить  туда фотокамеру; на груди  у  меня
болтался коммуникатор и "плеер", и, идя по  узкому берегу впадающей речки, я
и их засунул в рюкзак. В руках был только спиннинг и лазер. Наверное, вокруг
был  такой покой, что даже, когда я  ушел метров на четыреста, папа  меня не
окликнул. Я,  спрятав лазер в карман, поблеснил немного и поднялся еще вверх
по реке. Снова начал  блеснить, и вдруг произошло что-то непонятное,  просто
ошеломившее, нет, раньше даже -- жутко напугавшее меня: кто-то буквально пал
на меня  сверху, плотно придавив мое тело к земле. За несколько секунд страх
частично начал куда-то  уходить: мне  никто  не впивался в  шею, не  царапал
когтями, не  рычал. Это  был не зверь. Быстро  мне завязали  глаза, заткнули
тряпкой  рот и связали;  спиннинг  --  отобрали, вынули, ощупав, из  кармана
лазер... потом  куда-то понесли. Несли  меня, подвязав,  как хурпу, к палке,
молча  и долго  минут десять.  Если папа и звал меня,  слышать я его не мог.
Если  меня  уже искали вдоль речки,  то тащили  меня,  кажется,  вбок. Когда
наконец меня отвязали  от палки, сняли веревки,  поставили на землю,  вынули
кляп изо рта  и развязали глаза,  я понял, где я, вернее, -- среди кого: это
были моро, незнакомые, конечно.
     Моро, по  виду вождь, что-то спросил у меня, но я покачал головой, снял
рюкзак и достал "плеер" (видно, я все же был  очень растерян, так как первым
делом следовало позвонить папе...). Тогда моро повторил свой вопрос:
     --  Кто ты? Ты не моро, не политор, раз у тебя  нет  третьего глаза, не
гелл. Кто ты?
     -- Я -- Митя, -- сказал я. -- Так меня зовут, я с Земли.
     -- Кто это -- Земля?
     -- Это такой огромный шар в воздухе, вроде Политории.
     -- Никогда не слышал о такой, -- сказал вождь.
     -- Но что такие бывают, вы знаете,  -- сказал я. -- Вы  -- моро, и сами
когда-то прилетели сюда, ведь так?
     -- Откуда тебе это  известно? -- спросил вождь. Я снова полез в рюкзак,
достал большой нож в ножнах и протянул ему.
     Вождь взял нож, несколько секунд смотрел на ножны, потом сказал:
     -- Это нож Малигата.
     -- Да, -- сказал я. -- Он подарил его мне.
     -- Это ты убил под водой криспу? -- спросил он.
     Я  кивнул,  все заулыбались,  и он  тоже. После он  положил мне руку на
плечо (я же постеснялся) и сказал:
     -- Позволь считать тебя нашим  другом. Я вождь и меня зовут  Тульпаган.
Положи и ты мне на плечо руку.
     Я так и сделал, и тут в моем рюкзаке заверещал коммуникатор. Я бросился
к рюкзаку, достал его -- это был папа.
     -- Что с тобой?! -- закричал он. -- Я ору, ору, ору... Я засмеялся:
     -- Я, пап, в плену у моро. Порядок. Скоро вернусь.
     -- Я же чуть не помер со страху. Ир-фа пошел за тобой.  И в этот момент
откуда-то сверху буквально пал передо мной маленький гслл, маленький ростом,
но взрослый.
     -- Вы... откуда? -- удивленно спросил я. -- С рудника?
     -- Нет, -- сказал он. -- Я с той стороны моря.
     -- Вы... знаете а,Тула? -- зачем-то спросил я.
     -- Я от него, -- сказал гелл.
     -- Вы -- Алург, да? -- сказал я, видя к тому же, что он необычный гелл,
слегка замкнутый и суровый.
     -- Да, -- сказал он. -- Я Алург. А ты -- Митя, да?
     --  Ага,  -- сказал  я. --  Митя.  Друг  Латора.  Мы  с  вами виделись.
Маленький Алург обнял меня и сказал:
     --  Я прибыл  недавно,  мне  нужно  повидать  геллов,  которые  бросили
рудник...
     Кто-то за моей спиной что-то громко сказал на моро, они подняли руки, я
обернулся  и увидел  с поднятой рукой Ир-фа.  И он, и  моро  были,  по всему
видно, рады этой встрече. Ир-фа  отказался от  угощения, очень извиняясь при
этом и сказав, что две женщины и "его вот отец" остались одни на реке,  надо
идти,  да к  тому  же сразу отправиться в свой  лагерь на  берегу реки возле
моря: скоро прилетит уль Орик.
     -- Как вы добрались сюда, Алург? -- спросил Ир-фа.
     -- Воздухом. Ночью, -- сказал Алург. -- Это идея а,Тула.
     -- Это опасно. Много кораблей над морем?
     --  Не  очень.  И все идут  низко.  Я  летел по границе  с  разреженным
воздухом, очень высоко. Мой прилет -- задание а,Тула. Вы  идите к своим -- я
прилечу в ваш лагерь позже.
     Ир-фа и я распрощались с моро, и Ир-фа через лес вывел меня к речке,  а
по ней мы уже дошли и  до  нашей реки. После все вместе -- до лагеря. Вскоре
вернулся Орик. Он оглядел нас всех с сияющим лицом и сказал:
     -- Я надеюсь, Алург уже здесь.
     -- Нет, -- сказал я. -- Но мы с Ир-фа его видели.
     -- Это как это?!
     -- Да я побывал в плену у моро, -- смеясь, сказал я.
     -- Думаю, я свяжусь с Горгонерром по поводу вашей с ним встречи. Закажу
кое-кому  камеру с рентгенопленкой. И  еще... -- Его  глаза как-то весело  и
яростно блеснули. --  Я нашел  место  передатчика! (Мы обмерли.)  Да, да,  с
помощью   вашего  сигнализатора!  В  версии  Горгонерру  будет   сказано  об
ослаблении  поля передатчика  и  раскрепощении  геллов, ушедших  со  всеми к
повстанцам, а не взрыв на шахте. О взрыве я сообщу потом.
     У всех у нас были немного растерянные и сияющие лица.
     --  Допустимо,  что на  ремонт  передатчика он пошлет  именно тех  двух
ученых. Можно их выследить.
     -- Пора ее вырубить -- эту машину-передатчик! -- сказала Пилли.
     -- Пилли права, -- сказал  Орик. --  Вряд  ли цепь передатчиков по всей
Политории тянется от одной к другой. Так выбьем хотя бы участок, "луч"!
     -- Если  машина не действует на политоров, но действует на геллов, надо
было,  вероятно,  изучить  на  аппаратуре  же  восприятие  их  психомышечной
конституции  и  создать маленького механического гелла. Уж место машины  или
передатчиков вы бы отыскали легко, -- сказал я Пилли.
     -- Все верно, -- сказала Пилли. --  Но ты и представить себе не можешь,
что такое производство сложных устройств на Политории. На этих производствах
жесточайший  контроль  глаз и машин над учеными. А те  ученые,  ну,  как  я,
которые  работают, так  сказать, на дому,  в своих  лабораториях...  О,  это
другая аппаратура,  выданная под официальную клятву каждого с подписью. Нас,
одиночек, проверяют  раз в  десять  дней. Мы не имеем права хранить никакого
инструмента, способного что-либо изготовить, материалы.  Это общее  и тяжкое
положение нас как бы оглупило, отупели мы.
     Я слушал  Пилли какой-то подавленный, по сути дела это  была  исповедь,
жалоба на невозможность помочь геллам.
     -- Вон, летит Алург! -- вдруг весело крикнула Пилли.
     Алург  подлетел к  нам  и  опустился  на землю с неожиданно  веселым  и
счастливым лицом. Он сразу же обнял папу и положил на секунду голову  ему на
грудь. По цепочке Орик -- а,Тул он  слышал, вероятно, и о папиных идеях, и о
сигнализаторе.
     -- Я  улыбаюсь сейчас не только потому,  что вижу вас, уль Владимир, --
сказал Алург, -- но и потому еще, что чувства мои очень обострены, и, пока я
летел к  вам от  моро, от Тульпагана, что-то подсказывало мне, что меня ждет
какое-то приятное известие. Или я неправ?
     -- Алург, -- сказал папа. --  Я думаю, то, что скажет вам уль Орик, вас
обрадует. Только не прыгайте в море!
     -- Что?! -- Алург даже побледнел.
     -- Я нашел один передатчик главной машины, -- спокойно сказал Орик.  --
Целая цепь -- в наших руках. Познакомьтесь, Алург, эту девушку  зовут Пилли,
а та, вдалеке, Оли, моя дочь.
     Алурга трясло, но он вежливо поклонился Пилли и сказал:
     -- Да, Алург, гелл, приветствует вас, вы, я чувствую, хозяйка очага,  и
здесь пахнет,  как на богатейших кухнях Политории, но я не в силах разделить
с  вами трапезу,  я  хочу немедленно,  понимаете, немедленно  лететь к  этой
зарытой дряни и зубами, и ногтями распотрошить ее.
     Пилли погладила его крылья и мягко как-то сказала:
     --  Я не отпущу вас, Алург. Постарайтесь успокоиться. Поешьте. Пища вам
не повредит. Место, к тому же, знает только Орик,  и  сигнализатор поиска  у
уля Владимира. Успокойтесь!
     Я видел, как Алург заскрежетал зубами, но сдержался, вежливо поклонился
Пилли и сказал:
     -- Даже час-полтора мне  трудно,  очень трудно  будет  думать, что  мои
собратья, которые со  мной рядом,  еще  долгое это время не будут испытывать
то, что испытываю из геллов один я.
     Алург вдруг  резко  взмыл  в воздух и  две-три минуты  мощно  кружил по
лагуне  над  морем. Его черные, обтянутые  тонкой  материей,  потные от жары
крылья поблескивали на солнце.
     ... Благодаря Пилли и сдержанности мужчин обед не  выглядел торопливым,
но, конечно  же,  ощущалась особая  атмосфера:  скорее к передатчику!  Может
быть, спокойнее  других выглядел Алург,  потому  что сильнее всех  рвался  к
"отростку" этой дикой машины, а потому и упорнее сдерживался.
     Орик сказал:
     -- Наша задача  не просто его уничтожить. Ближе к ночи  я  созвонюсь  с
квистором. Я сам открою ему место гибели передатчика, вы поймете, почему это
правильно, потом.  Алург, вы должны подготовить геллов, ушедших с рудника, к
тому, что их ожидает.
     Алург энергично закивал.
     -- Найдя  место  передатчика,  -- продолжал Орик,  -- я  задумался: как
именно  его  ликвидировать.  И понял:  как  угодно, но только скорее! Скорее
потому,  что,  раз  нет  связи  с   рудником,  здесь  обязательно   появятся
специалисты квистора, даже  если  я его не  предупрежу, но  нам важно, чтобы
здесь прежде всего появились специалисты именно по посредникам машины, и чем
скорее, тем лучше.
     ... Вскоре мы  взлетели.  Все.  Кроме бедного Сириуса, который во время
обеда отдал  предпочтение  именно Алургу. Тот Сириуса  не  боялся,  даже  не
спросил, что это  за кольво,  просто нежно  гладил его  по спине  и чесал за
ушками.


     Мы летели над лесом не резко, но  постепенно удаляясь от моря, и, хотя,
по словам Орика, рудник был от моря тоже в нескольких километрах, -- в итоге
мы его оставили слева, и я его не видел.
     -- Как выглядит место, где он зарыт? -- спросил Алург.
     -- Это довольно обширная поляна.
     -- Значит, геллы могут даже присутствовать?
     -- Да, если вы считаете это правильным.
     --  Безусловно, -- сказал Алург.  -- Они должны видеть. Орик связался с
лидером отряда повстанцев.
     -- Привет, -- сказал он.  -- Я  лечу вырвать гниющее дерево. Если  твои
быстроногие ребята хотят это увидеть, пусть  через пять минут мчатся ко мне.
От тебя -- это  курс  строго на юго-восток, большая поляна. Я жду именно их.
Саму причину им не сообщай. Я жду. Примета -- три дерева с голубыми кронами.
     Я посмотрел на Алурга. Скулы его были напряжены, глаза закрыты.
     -- Не исключен вариант устройства  такой  жесткий, -- сказала Пилли, --
что без лазера не обойтись.
     -- Вполне возможно, -- сказал папа. -- Они у нас с собой.
     -- Я полагаю, -- сказал Орик, -- что "гости", которые скорее всего сюда
пожалуют, будут заниматься не ремонтом, а сменят старый передатчик на новый.
     -- Эта поляна, да? -- спросила Пилли.
     -- Да, -- сказал Орик,  и мы начали снижаться к краю поляны.  Мы сели и
вылезли из машин. Я видел,  как глаза Алурга  рыскали по поляне. Было жарко,
все отправились в тень и прилегли под деревьями, прямо на мягкой траве.
     Прошло,  должно  быть,  еще  минут  пять,  даже  больше.  Только  птицы
посвистывали  в полной  тишине. И тут внезапно что-то  произошло в  воздухе.
Сначала  я услышал  довольно тихий,  а после  -- мощный, приближающийся шум.
Почему-то  для меня он был сам по себе, будто мы ничего и не ждали, и я даже
напрягся и  буквально  обомлел,  когда  увидел  над  вершинами  деревьев  на
противоположной стороне поляны  тучу огромных птиц -- черные, серые,  синие,
голубые,  темно-красные:  это  летели  геллы.  Сотня  геллов,   две...  Было
ощущение, что весь воздух впереди нас колыхался, раскачивался.  Геллы летели
молча. Они  опустились  на дальнем краю поляны и медленно направились к нам.
Мы тронулись  им навстречу:  Орик, Алург,  Ир-фа,  папа и  я.  Пилли  и  Оли
остались, они подошли к  нам позже. Наша пятерка  подошла к геллам, они -- к
нам, и  мы остановились.  Алург вышел  чуть  вперед  и  поднял руку,  как бы
призывая геллов к тишине, хотя все они молчали.
     Алург сказал:
     -- Геллы! Меня зовут  Алург. Может быть, кто-то из вас  слышал обо мне.
(По рядам  геллов пробежал легкий шепот.)  Я -- обычный гелл,  --  продолжал
Алург.  --  Я  отличаюсь от  вас  только тем,  -- но главным,  -- что  я  не
подвержен влиянию  биополя машины. (Опять  волна шепота.) То, что  сделал со
мной один врач,  он не  может сделать  со всеми нами -- нас много. Исходя из
положения в стране, я надеюсь, что  вы наверняка выполните мою настоятельную
просьбу: не говорить о том,  что  сейчас здесь произойдет. Кое-кто  об  этом
узнает, знает и лидер вашего отряда. Остальные в отряде узнают обо всем лишь
с его разрешения. Слушайте, геллы. Вот эти  двое -- уль Владимир и  уль Митя
--  не политоры, они с далекой планеты Земля,  где нет  рабства, произвола и
войн. Скорее всего многие из вас видели  их  по стереовиэору. (Громкая волна
шепота.)  Скоро  они улетят домой,  и  мы должны им помочь. Но  за  короткое
время, что  они  здесь, на Политории, они сделали очень много  для  нас. Уль
Владимир определил, и надеюсь, верно, где находится машина против геллов. Но
главное  -- с  помощью его аппарата уль Орик  обнаружил место,  где хранится
один  из передатчиков  энергии  главной  машины. (Мощная  волна  шепота.)  Я
призываю  вас к полному  спокойствию, геллы! Полному! Я летел  сюда с юга по
поручению а,Тула, чтобы  разъяснить вам ваши задачи,  если вы  останетесь  в
отряде. Теперь  моя  задача  другая:  я хочу,  чтобы вы  присутствовали  при
уничтожении передатчика.  (Взрыв шепота.)  Тихо, геллы! И  я хочу,  чтобы вы
заранее  знали,  что  будет  происходить  с  вами,  когда  передатчик  будет
ликвидирован. С вами произойдет то, что произошло со  мной, -- возвращение к
вам всех, всех ваших чувств.  По вам пройдет новая, удивительная, по-своему,
страшная  в  первые минуты  волна.  Вы  обязаны,  геллы,  с ней  справиться!
Полностью это вряд ли получится, но вы обязаны проявить сдержанность. Готовы
ли вы к этому, геллы?!
     И геллы крикнули:
     -- Да!!!
     -- Я надеюсь на вас и верю! -- сказал Алург. -- Приступим.
     Я  бросился   к  машинам  и  приволок  затесанные   колья,  которые  мы
подготовили  в  лагере. Орик вынул из кармана наш  сигнализатор  и,  включив
шкалу биополя,  уверенно  направился к точке, которую  он и так знал.  Толпа
геллов и мы молча следовали  за  ним. Наконец  Орик остановился и, взяв  кол
поменьше, очертил круг.
     Семеро  геллов взяли в руки колья и  молча приступили  к работе. Вскоре
очерченный  Ориком круг  лишился  травы,  верхнего покрова  земли,  и  геллы
продолжали  рыть  дальше,  а  другие  прямо  ладонями  и какими-то  большими
жесткими листьями начали выбрасывать  землю  за  пределы  растущей в глубину
ямы.  То,  что  без  единого  слова геллы  взяли  в  руки  колья,  а  мы  им
беспрекословно уступили, было абсолютно  верным --  это  было их право.  Яма
углубилась уже на  метр, только жара и тишина  были кругом, даже  птиц  я не
слышал; передатчик не появлялся.
     Я знал, что Орик не ошибся, знал, что наш сигнализатор был не  очень-то
чутким  инструментом  в  этих  особых  условиях,  но  он  обнаруживал  центр
излучения достаточно верно,  и вряд ли Орик ошибся в показаниях риски шкалы,
но очень не  хотелось думать, что начнется некоторая растерянность, если  на
глубине в два-три метра передатчик  обнаружен не будет и станет неясно: рыть
ли глубже или, наоборот, расширять яму.
     Момент этот близился, головы геллов были в  яме уже чуть ниже ее краев,
а  саму  яму  окружал  вал выброшенной  наружу  земли,  и  тут  двое  геллов
одновременно вскрикнули, из ямы раздались громкие голоса:
     -- Нашли! Нашли! Вот она!
     Алург как-то очень резко призвал  всех к полному порядку  и тишине, она
восстановилась моментально, и через несколько минут трое геллов "выпорхнули"
из ямы, держа в руках нечто тяжелое и  напоминающее  снаряд.  Папа, пожалуй,
оказался  прав относительно того, как  передатчик  попадал в  землю. Один из
геллов взобрался  на вал земли вокруг  ямы и  высоко,  так,  чтобы  "снаряд"
видели все, поднял его над головой.
     Ни возгласов, ни криков -- стояла мертвая тишина.
     И в этот момент  меня буквально пробуравила острая такая мысль: неужели
геллы  не чувствуют,  не переживают  того,  что должно  сейчас произойти? Не
напряжены, не волнуются. Вероятно,  нет, раз  "снаряд" пока цел и "работает"
против  геллов его  "поле". И все-таки если геллы  сейчас были спокойны, мне
это казалось невероятным.
     -- Геллы, -- сказал Алург. -- Заровняем яму.
     Буквально  за несколько минут  его приказание было исполнено.  "Снаряд"
положили в круг обнаженной земли, а мы и геллы окружили его плотной толпой.
     Алург сказал, показав рукой на меня и папу:
     --  У  наших  друзей  есть   два  лазера  --  лучший  способ  разрушить
передатчик. Я считаю, что полное право на это имеет наш друг  уль Владимир и
любой из геллов.
     -- Пусть этим геллом будешь ты, Алург! -- сказал один гелл.
     -- Нет, -- сказал  Алург. -- Я свободен от этого мерзкого  поля.  Пусть
кто-то один из вас. Так будет справедливо.
     Волна голосов пробежала  по  кругу,  и  руки  геллов вытолкнули  вперед
молодого, совсем белокурого гелла.
     -- Меня зовут Латиф, -- смущенно сказал он.
     -- Иди ты, ладно? -- шепнул мне папа.
     -- Ни за что! -- твердо сказал я. -- Только ты!
     Я передал ему мой лазер, и папа присоединился к Латифу.
     -- Геллы, -- сказал Алург, -- не забывайте, что вы окажетесь свободными
только в пределах бездействия этого устройства и цепи,  в которую он входит.
Расположение  ее и ширина  точно  нам неизвестны,  но  есть  надежда, что мы
обезвредим  весь канал надолго. А другие лучи действуют, учтите это.  Готовы
ли вы?
     Ему никто не ответил -- геллы были готовы.
     -- Уль Владимир и Латиф, -- сказал Алург. -- Пора! Я  услышал, как папа
спросил у Латифа:
     -- Умеешь ли ты пользоваться  этой штукой? -- и показал на лазер. Латиф
отрицательно покачал головой. Папа объяснил ему особость лазера.
     Латиф кивнул, взяв его у папы.
     Потом  они встали в метре  от  "снаряда", каждый со своего  конца, папа
поднял руку, опустил ее и сказал Латифу:
     -- Начали.
     Два  луча медленно  пересекли тело снаряда и,  постояв  секунду, папа и
Латиф вернулись к остальным.
     -- Распался на три части, как миленький, -- прошептал папа.
     Мне  показалось, что дальнейшая  тишина  была  еще тише,  чем  до этого
момента. Какая-то сверхтишина, и я не знаю, сколько она длилась.
     Потом  вдруг  раздались   короткие  вскрики,  несколько  геллов  громко
рассмеялись, другие -- более  сдержанно,  двое из них  возле меня (я видел),
склонив головы, заплакали, потом разрыдались,  но,  вцепившись друг в друга,
затихли. Послышались  разговоры, один гелл запел, потом еще несколько, к  их
голосам вдруг снова присоединились приглушенные рыдания. Двое молодых геллов
вскочили  и стали бороться, потом продолжали это  делать,  взлетев в воздух,
хохоча  и  что-то  нервно  выкрикивая.  Кольцо  геллов  начало  распадаться,
некоторые медленно побрели по поляне, шатаясь, некоторые взлетели и, смеясь,
носились кругами; по-прежнему звучала  песня,  раздались какие-то  выкрики и
стихли (я уловил  имя  Горгонерра).  Один гелл плакал лежа, он  плакал тихо,
вцепившись зубами в траву, и так же тихо колотил по траве сжатыми кулаками.
     Алург  ни  во что не вмешивался. Через несколько минут вся эта мешанина
звуков кончилась, сменившись ровным гулом голосов. А потом... один из геллов
поднял папу и меня с травы и,  обняв каждого из нас  и прижав лицо к моей  и
его  груди,  отошел. И то  же самое начали  делать все  остальные  геллы, не
торопясь и молча. Это  продолжалось минут десять, и  все эти  десять  минут,
чувствуя на  себе мощные  руки геллов,  их лица  на  моей  груди, касаясь их
крыльев,  я  готов  был  разреветься,  как   маленький,  но  каким-то  чудом
сдержался.
     -- Летим в  отряд! -- крикнул Алург. Геллы что-то закричали и взмыли  в
воздух.
     -- Вечером я у вас! -- крикнул нам Алург, снижаясь.
     -- Обязательно! -- крикнул Орик, и мы стали махать геллам руками, а они
-- нам, оборачиваясь  и улетая.  Вскоре  шум  их  крыльев  затих, а сами они
скрылись за вершинами деревьев.
     -- Вот и все, -- помолчав, сказал Орик.
     Не  знаю уж  для чего, но папа ногой забросал пучками травы поверхность
ямы, а подошедшие Оли и Пилли помогли ему.
     ...  Обратно  мы  полетели,  сразу  взяв курс к  морю,  и,  долетев  до
побережья,  свернули  налево,  к  нашей  речке.  Только Орик и  Пилли, резко
увеличив скорость, "уплыли" далеко в море, а  потом догнали нас, почти уже у
лагеря, сказав,  что все три куска передатчика -- хвала небу! -- ушли на дно
морское.
     В  лагере мы некоторое  время бродили  как неприкаянные, было  ощущение
какой-то общей тихой радости и подавленности одновременно. Мне казалось, вот
я  на Земле, Новый год,  елка,  елка кончилась, а  гости разошлись -- что-то
похожее.
     Потом Орик плотно "приклеился" к большому коммуникатору.
     Он  связался  с а,Тулом  на южном берегу и  попросил у него  разрешения
задержать  Алурга  на пару дней. После коротко  и спокойно  сообщил а,Тулу о
только  что  произошедшем.  Потом  добавил,  что  если  у а,Тула  есть такая
возможность, следует, отклоняясь от линии Селим -- Кру -- Тарнфил, смещаться
все же в сторону Тарнфила и сообщить об этом Орику, для Алурга.
     -- Поговори с  соседями  о читателях газет и видеозрителях,  -- добавил
он, они попрощались, и Орик сказал, что все будет много хуже,  если в нужный
момент не взять в свои руки редакции газет и видеоцентры. Тут же он связался
с Рольтом. Тот спросил Орика, куда он делся, а Орик ответил, что был кое-чем
занят.
     -- А как у тебя дела? -- спросил он у Рольта.
     -- Нормально, с  теми я встретился. Все хорошо.  Более того, была и еще
одна  такая встреча. Теперь дружим втроем  -- прямо любовь, да и  только, --
сказал Рольт. -- А у тебя как?
     -- Ты можешь навестить нас вечерком?
     -- К концу ужина. Оставьте нам жареной рыбки, ладно?
     -- Ладно.  И птички, --  сказал Орик, и они распрощались. Сразу же Орик
связался и с отрядом, куда улетели геллы.
     -- Слушай, -- сказал он. -- Твой главный летун далеко? Как вообще дела?
     -- Обнимаю тебя! Это уже другие политоры, такие, как надо!
     -- Да, -- сказал Алург.
     -- Как там ваши? Вы узнали меня?
     --  Конечно,  -- сказал Алург. -- Был  по дороге какой-то невообразимый
взрыв... всякого, многое ведь накопилось.
     --  Скажите  мне,  -- продолжил Орик.  --  Вы  лично  умеете  управлять
винтокрылом или любым некосмическим аппаратом?
     -- Да, приходилось, -- сказал Алург.
     --  Вот  и  отлично.  А то  бы  пришлось  искать  кого-то  среди  ваших
товарищей. Ждем вас к ужину. Если будете запаздывать, я зажгу фары машины  и
направлю в небо.
     -- Спасибо, я надеюсь успеть до конца ужина.
     -- Ждем, -- сказал Орик, прощаясь.
     --  А я-то вам чем не нравлюсь? --  улыбаясь, спросил  Ир-фа. -- Я умею
водить даже космические корабли. Честное слово!
     --  Милый Ир-фа,  --  сказал,  рассмеявшись,  Орик.  --  Если  бы  этот
винтокрыл  сел у леса, а не на поляне в центре, я  бы с радостью доверил его
вам. По ситуации, предполагаемой мною, мне понадобится именно гелл.
     Он снова набрал какой-то номер на большом коммуникаторе и, как я понял,
заговорил с главным в отряде, где был Алург.
     -- Совсем забыл, -- сказал Орик. -- Мне нужно, чтобы за час до рассвета
ты и еще с десяток твоих молодцов оказались возле того места, где я  сегодня
собирал  целебные  травки. Кто-нибудь  из недавно прилетевших пусть  покажет
дорогу. Ты можешь? Все.
     Тут же Орик снова соединился с Рольтом.
     -- Слушай, в вашей семье есть фотолюбители? А?.. Так я и думал. Я нашел
тут крупную  витую  раковину. Я же архитектор, ну и хотел  бы разглядеть  ее
внутренние перекрытия. У вас есть пара специальных пленок. Ждем.
     Оли шепнула мне, вставая:
     -- Пойдем к морю,  а? Начинает  темнеть, вдруг  оно засветится, это  не
каждый день бывает.
     Мы тихо побрели к морю. Проходя мимо нашей с папой палатки, Оли юркнула
туда,  и  дальше мы уже шли втроем, с Сириусом.  Возле самой воды лагуны  мы
присели и молчали какое-то время. Потом Оли сказала,  опершись  своим плечом
на мое:
     -- Глупо звучит: "Я  надеюсь, что вы улетите". Я  не думаю, что вам это
удастся без опасных помех. Но ведь улетите же? Я молчал.
     -- Как тебе  кажется, -- спросила Оли. -- Это не очень большая жертва с
твоей стороны -- подарить мне, улетая, Сириуса?
     Какая-то ноющая волна пробежала по  мне, прокатилась, тройная какая-то:
я вдруг  ощутил, что никогда  не увижу Политорию, снова почувствовал, что ни
разу  больше не буду  вот  так вот запросто сидеть  на берегу моря  с  Оли и
никогда...
     -- Конечно, -- сказал я, помолчав. -- Обязательно.
     Она обняла меня рукой за шею, совершенно не думая о том, что, возможно,
со стороны лагеря мы  хорошо видны. Начало темнеть, и, действительно, вода в
лагуне стала  слабо  светиться;  Оли "брызнула" полной ладошкой воды прямо в
небо: взлетели и  рассыпались в темнеющем воздухе маленькие фосфоресцирующие
сине-зеленые  искорки.  Я  сделал  то же  самое. А  потом и  Сириус, на свой
кошачий манер, конечно.
     Внезапно с моря из-за рифа нас ослепил луч прожектора. Это был Рольт со
своей подлодкой. Вскоре  катер на воздушной подушке причалил чуть левее нас,
"залез"  на  берег, и из него  выскочили Рольт и  Ки-лан. Пожелав  нам с Оли
чего-то  очень доброго, они тут же  направились к  палаткам,  и одновременно
раздался голос Пилли:
     -- У-у-жи-нать!
     Я встал с песка и протянул руку Оли.
     -- Нет, --  сказала она.  --  Подними меня  двумя  руками.  Я  протянул
вторую.
     -- Нет, не так, -- сказала она. -- Не за руки.
     Я склонился к  ней,  неловко  обнял ее,  поднял  на ноги,  и внезапно и
коротко мы поцеловались.  Когда мы медленно подошли к  костру,  с  неба  уже
спускался Алург. Его познакомили с Рольтом и Ки-ланом, и все  сели  ужинать.
Ужинали, не говоря о делах -- запрет Пилли, но когда был подан чай,  Пилли и
сама сняла его. Алург "вырвался" вперед  сразу  же. Отмена запрета показала,
как он взволнован.
     -- За минуту до моего вылета главный соседнего отряда связался с нашим.
Некоторые геллы  после взрыва  на шахте  улетели к нему. Так  вот, эти геллы
тоже  испытали  то,  что  пережили наши. Их главный  долго не понимал, в чем
дело, и сами геллы тоже. Я плохо сделал, что не предупредил их. Ясно теперь,
как широка полоса свободного поля!
     -- Да. Отлично! -- сказал Орик. -- Алург, капитан Рольт не знает, о чем
мы говорим.
     И  Алург  рассказал  Рольту  все, что касалось частичного  освобождения
геллов. Рольт и Ки-лан встали и долго трясли руки Орика, папы и Алурга.
     -- Алург, -- сказал Орик. --  Я говорил с а,Тулом,  он уступает мне вас
на пару дней. Вы не против?
     -- Что  вы, уль Орик. Уверен,  я нужен  вам не для пустяков.  После чая
Орик устроился возле большого передатчика.
     -- Да, Рольт, -- сказал он. --  Удалось ли вам выполнить мою просьбу? С
пленками?
     --  Удалось,  Орик.  Держите  две.  Специальные.  Если,  скажем,  снять
фотоаппарат, будут видны все его кишочки.
     -- Спасибо, огромное спасибо! -- сказал Орик и  стал налаживать связь с
квистором.  Квистория  не  ответила, но  к  домашнему аппарату  подошел  сам
Горгонерр. Они обменялись традиционными приветствиями, и Орик сказал:
     -- Дорогой квистор! Простите, что я беспокою вас дома...
     -- О, ерунда, уль Орик! Что-нибудь случилось?!
     --  Да, -- сказал Орик. -- Да.  Отложим  в  сторону разговоры об отдыхе
гостей, с этим все  в порядке, мы на северном берегу. Дела у меня к вам два.
Сначала  --  главное.  Никто  из  промышленных  кругов  не  побеспокоил  вас
разговором о руднике Корин? Судя по карте -- это именно он.
     -- Нет, уль Орик, нет. Что же случилось?!
     -- Словом, вам не сообщали, что он молчит, если, конечно, туда звонили?
     -- Я абсолютно не в курсе дела!
     -- Рудник  Корин и должен,  увы, молчать, --  сказал Орик. -- Мы встали
лагерем  далеко от него,  километрах в тридцати. Я обследовал окрестности --
места  дикие.  Я  пролетал  над  рудником,   и  он  меня  насторожил  полным
отсутствием жизни. Я спустился в поселок. Никого. Пусто. Потом мне  попалось
несколько убитых политоров, по виду  -- из управляющего состава. Один из них
был  жив,   но  умирал.  Он  успел  сообщить   мне,  что  геллы  взбесились.
Представляете?! Перебили всех надзирателей и вместе с остальными  политорами
ушли  в леса. Уходя, они взорвали шахту. Все.  Вы понимаете,  уль Горгонерр,
что это значит?
     -- Догадываюсь, -- мрачно сказал Горгонерр.
     --  Передатчик машины в  этом  районе разладился,  и геллы  ушли из-под
контроля.
     -- Это  плохо.  Это  очень  плохо,  уль  Орик, --  подавленным  голосом
произнес Горгонерр. -- Сразу же после разговора с вами я свяжусь с кем надо.
А вы меня несколько удивили и, пожалуй, обрадовали, уль Орик.
     -- Не понимаю, -- сказал Орик.
     --  Видите ли,  -- сказал  Горгонерр,  -- если я верно помню, вы вообще
выступали против воздействия на геллов биополем.
     -- Да, вы правы, дорогой квистор. Но я не вижу здесь связи.
     -- Теперь я не понимаю вас. Объяснитесь, пожалуйста.
     -- Да, я против машины. Я доказал это на дебатах. Но это не значит, что
я призывал к  разрушению ее, я  призывал  к  отказу  от нее. Такого  решения
принято не  было. Если бы  я  скрыл  от вас то, что  узнал, я бы в известном
смысле уже совершил определенное действие, а не дебатировал.
     --  Я рад,  -- сказал квистор, -- что  услышал  от вас  это. Передатчик
следует заменить. Я займусь этим немедленно. Срочно!
     -- После  столь неприятной вам новости, -- сказал Орик, -- не  очень-то
ловко говорить о другом, но я...
     -- Я слушаю вас, -- сказал квистор.
     -- Видите ли, то, что я скажу, -- это результат разговора со мной наших
гостей, землян.  Подходит к концу оговоренный ими и  вами срок их пребывания
на  Политории,  и уль  Владимир  просит через  меня свидания с вами по этому
поводу. В ближайшие же дни.
     -- Как это неудачно, -- с  некоторой наигранной горечью сказал квистор.
-- У меня достаточно заполненные дни.
     --  Я  понимаю,  --  сказал Орик, --  но все  же у  вас  нет  оснований
отказываться от своего обещания.
     -- Конечно, конечно, -- сказал квистор быстро.
     --  К тому же,  -- продолжал Орик, -- уль Владимир просил передать, что
просит вас о короткой беседе.
     -- Хорошо. Я приму их,  -- сказал квистор. -- Благодарю вас за ценную и
своевременную  информацию.  Долгой жизни. На  этом разговор закончился. Орик
сказал:
     -- Сегодняшней же  ночью,  за час  до рассвета, люди из ближнего отряда
придут к поляне, туда, где мы были, и мы -- тоже придем. Я почти уверен, что
уже ночью из Тарнфила  вылетят ученые, чтобы заменить передатчик. Если этого
не случится, надо  будет оставить  наблюдателя. Они вряд  ли  будут  швырять
передатчик сверху, им же важно знать, что произошло.
     -- Какую роль вы отводите мне, уль Орик? -- спросил Алург.
     --  Вопрос  в  том,  где они оставят  винтокрыл...  или на  чем там они
прилетят. Если  на  краю  поляны, у  леса,  тогда, дорогой  Ир-фа,  сесть  в
винтокрыл и улететь могли бы и вы.  Если же они  сядут близко к середине, от
леса следует  не идти к винтокрылу --  это рискованно, -- а тихо лететь, как
Алург. Вот и  все.  Мне  придется  остаться  в лесу:  если  это даже ученые,
которых  не знаю  я,  но знающие меня  -- мне раскрываться  не  стоит, рано.
Конечно, если они вообще улетят обратно. А я в этом не уверен.
     --  Орик, --  сказал папа. -- Вы попросили а,Тула о задержке Алурга. Не
связываете ли вы Алурга и наш визит с Митей к квистору в Тарнфиле?
     --  Абсолютно точно, --  сказал твердо  Орик. -- Если,  конечно,  Алург
согласится...
     -- Я соглашусь, -- сказал Алург.  -- Вряд ли вы, уль Орик, поручите мне
что-либо не стоящее.
     -- Кстати, мы с Ки-ланом готовы вместе с вами ночью побывать на поляне,
--  сказал Рольт.  -- Ночевать вернемся на  подлодку, а  за час до  рассвета
будем в вашем лагере. Идет?


     Мы вылетели ночью полным составом, Оли была сонная -- дальше некуда, но
оставлять ее одну мы просто не могли:  у Пилли было твердое намерение лететь
с нами,  так как, сказала она, она вполне  может знать  этих  ученых, и  это
может  пригодиться. Мы летели  медленно, не зажигая на всякий  случай огней,
ориентируясь только по  чуть более светлому, чем  кроны  деревьев, звездному
небу. Орик объяснил, кто из нас вообще не выйдет  из  лесу в момент  встречи
"гостей": Пилли и  он, чтобы не быть узнанными, папа и я, возможно, Ир-фа, а
Рольт и Ки-лан -- по ситуации.
     Кричала в темноте какая-то странная птица, хрюкала. Ир-фа объяснил мне,
что  это все же  птица, а не кабан, тем более звук шел не  с земли, а кабаны
очень редко лазают по высоким  деревьям и практически почти не летают. Ир-фа
еще  раз доказал, что если шутит, то  никак не обозначает это интонациями: в
"плеере" все голоса были равны, но интонации он все же передавал.
     Боюсь сказать, был  ли в этом риск, но мы сели на поляну, не видя, есть
ли  там еще  кто-нибудь;  сесть  где-либо  рядом было невозможно: был  очень
густым лес (позже, когда чуть рассвело, мы спрятали машины в лесу). Мы долго
прислушивались к тишине леса, но все было глухо.  Тогда Орик  свистнул, и мы
услышали  ответный свист  из  леса  напротив.  Гуськом  по  краю  поляны  мы
направились в ту сторону. Вскоре мы уловили  встречные шаги -- это был лидер
отряда а,Шарт. Он повел нас туда, откуда пришел сам, и вскоре познакомил еще
с  десятью политорами  его  отряда. Было решено,  что все  из нашего лагеря,
включая Рольта и Ки-лана, залягут в лесу. У Алурга была своя задача, а Пилли
поначалу  будет  ближе  к  краю леса,  чтобы  в подзорную трубу  рассмотреть
"гостей";  а,Шарт взял  с  собой устройство, которое, будучи  наведенным  на
дальнюю группу говорящих, усиливало их голоса.
     План был ясен: замены передатчика произойти не должно, ученые останутся
живы, но не вернутся в Тарнфил. Только вот -- прилетят ли они и когда?
     --  Когда  мы услышим звук винтокрыла,  -- сказал Алург, -- я, пожалуй,
усядусь где-нибудь  на верхушке дерева: планировать  к  машине --  это самый
бесшумный способ.
     -- Странно будет столкнуться с учеными,  которых ты хорошо  знаешь,  --
сказала Пилли.
     -- А вдруг их будет больше, чем двое? -- спросил а,Шарт.
     -- Мы  думали об этом, -- сказал Орик,  глядя на  постепенно светлеющее
небо. -- Конечно, это странно --  поручать такую работу ученым,  но я  почти
уверен,  что  круг  политоров, причастных  к  машине  впрямую,  обязан  быть
чрезвычайно узким.
     -- Верно,  -- сказал  а,Шарт,  -- но,  скажем, пилот  и  еще  несколько
человек охраны могут и не знать цели задания. Более того, им может быть  дан
приказ, высадив ученых, отлететь на пристойное расстояние и ждать вызова  по
коммуникатору.
     -- Да-а,  это  резонно,  --  Орик  вздохнул. Постепенно  начало  слегка
светать. И вдруг Алург воскликнул:
     -- Хвала небу! Кажется, это они -- я слышу звук винтокрыла. Слышите?
     Он  взлетел на  дерево,  а все  заняли  свои позиции:  а,Шарт с бойцами
встали  за деревья на самом краю поляны (Рольт и Ки-лан легли рядом), тут же
-- Пилли с подзорной трубой, глубже -- остальные.
     Винтокрыл появился  в небе справа от нас. Сел он почти  против нас,  на
дальней стороне поляны, возле леса, и Ир-фа прошептал, что он-то, Ир-фа, был
бы как  раз кстати,  а  Алургу надо будет  пересекать открытое пространство,
планируя в дверце винтокрыла, и его могут увидеть.
     -- Он спустится и обойдет лесом, -- шепнул я.
     --  Ну  да,  как  мог бы  сделать  это и  я,  --  сказал  Ир-фа. Дверца
винтокрыла  распахнулась,  и на  землю спрыгнули,  не закрывая  дверцы,  два
политора. Медленно они двинулись в сторону бывшей ямы.
     -- Орик,  -- прошептала  Пилли. -- Я их  знаю.  Это точно ученые. И они
меня знают. Орик, миленький, -- зашептала она тревожно  и  как-то громко. --
Там, в кабине винтокрыла, еще политор! Алургу нельзя лететь! Нельзя!
     И в тот же момент мы увидели,  как стремительно планирует к  винтокрылу
Алург.  Он  успел  перебраться  на  дерево, гораздо  ближе  расположенное  к
винтокрылу, двое шагающих политоров  его уже  не видели, но тот острый угол,
под  которым  он быстро приближался  к  винтокрылу,  мешал ему самому видеть
политора  в  кабине  машины.  Предупреждать  его было поздно.  Тут же у меня
впервые мелькнула мысль, что третий глаз политоров "включается", видит, если
этого требует внимание.
     Но ученые спокойно  шли  к  середине  поляны,  а  мы, замерев,  впились
глазами в Алурга. Вот он подлетел к самой дверце, протянул руку, и тут же из
кабины высунулся политор, схватил Алурга  за руку и втянул его в  винтокрыл.
Потрясенные, мы увидели совсем уж неожиданное: дверца  захлопнулась, и через
несколько секунд  винтокрыл  взлетел, набрал  высоту и скрылся за лесом.  Те
двое, конечно, обернулись,  и  уже все  мы в  полном обалдении слышали,  как
удаляется винтокрыл, как затухает его звук и как он наконец вовсе пропал.
     Те  двое,  напрочь сбитые с толку,  так и стояли возле бывшей ямы к нам
спиной без винтокрыла -- совершенно одинокие.
     В этот момент а,Шарт сделал  шаг из-за дерева и  в махонькое устройство
(мегафон, в сущности) громко сказал:
     -- Прошу обернуться!
     Те  двое  повернулись  очень  резко, сразу  же  выбросив  вперед  руки.
Раздались  два   выстрела,  но  мгновением   раньше  а,Шарт  упал  и,   чуть
сместившись, вновь встал за дерево.
     -- Я призываю вас к спокойствию! --  продолжил он. -- Вы  окружены, вот
вам доказательства. -- Один за другим раздались десять выстрелов  в  воздух.
-- Я  предлагаю  вам  положить  на землю  оружие  и  приблизиться  к  нам  с
вытянутыми,  без  оружия,  руками. Как  вы поняли,  вы сейчас  -- прекрасная
мишень.
     Те двое положили оружие на землю и, вытянув вперед руки,  направились в
нашу сторону, но а,Шарт, зная, что Пилли с ними знакома, сам быстро пошел им
навстречу;  одновременно  с  ним  из леса вышел еще  один политор  и  Рольт.
Усиливающее разговор устройство а,Шарт оставил нам.
     Когда эта пятерка встретилась, а,Шарт сказал:
     -- Давайте присядем  прямо на поляне и потолкуем. Те двое послушно сели
первыми, потом остальные.
     -- Надо полагать, вы догадываетесь, кто мы, -- сказал а,Шарт.
     -- Разумеется. Повстанцы, -- спокойно сказал первый.
     -- Вероятно, нет смысла объяснять, чем здесь заняты  мы, но что делаете
здесь  вы --  это  нам  интересно. Чтобы  наш  отряд  не  был вами раскрыт в
Тарнфиле, сообщаю вам, что вы находитесь  в положении пленников.  Но убивать
вас никто не собирается. Можем поговорить спокойно. Кстати,  почему  улетела
ваша машина, бросив вас? И кажется, кое-чего вас лишив.
     -- Понятия не имею, -- сказал первый.
     -- Загадка, -- добавил второй. -- Договоренности не было.
     -- Значит, они Алурга так и не  видели, -- прошептала Пилли. Все время,
пока на поляне шел разговор, я  думаю, ни у кого из головы не выходила мысль
об Алурге.
     -- Был ли кто-нибудь, кроме пилота, в вашей машине?-- спросил а,Шарт.
     -- Никого. Вы имеете в виду вооруженных политоров?
     -- Да, -- сказал а,Шарт.
     -- Никого. Тем более -- машина улетела, вместо того чтобы защитить нас,
так что  можете нам  верить. В общем смысле. Если мы  и ждем, то это роли не
играет: наша охрана нас бросила.
     --  Ну,  почему  же, я вам верю, -- сказал а,Шарт. --  Но вы,  я думаю,
прилетели с каким-то заданием и,  вероятно, секретным. Какое же задание было
вам поручено?
     -- Странно, --  сказал второй. --  Вы  отметили, что задание тайное. Не
наивно  ли  спрашивать  у  нас о  нем? Вероятнее всего, мы двое  --  из  тех
политоров, кто вынужден или готов погибнуть, но не выдавать тайну.
     -- Мне почему-то  кажется,  что  вы скорее вынуждены погибнуть,  нежели
готовы, -- сказал, засмеявшись, Рольт.
     -- Почему вы так решили? -- спросил первый.
     --  Видите  ли,  -- сказал  Рольт. -- У вас  задание,  которое призвано
поддержать  власть, а ваши лица  -- несколько иные:  вы не похожи на  люден,
которые очень-то уж пользуются этой властью.  Вы поскромнее. Не по  виду, по
моему ощущению.
     -- Что ж, верно, -- согласился второй. -- Но, судя по этому вспаханному
кругу, вы сами знаете, зачем мы прилетели.
     --  Кое-что  мы  знаем,  -- сказал а,Шарт, -- но неплохо бы сравнить  с
вашей версией. Вас послали сюда, чтобы на месте произвести смену аппаратуры,
не так ли?
     --  Да,  -- сказал второй. -- Глупо это отрицать, судя  по вопросу,  вы
кое-что знаете.
     -- Известно ли вам, -- продолжал а,Шарт, -- что в этом районе произошло
ослабление  некоего биополя,  и геллы, не  все, конечно, но очень большая их
группа, обрели наконец, находясь здесь, полную внутреннюю свободу?
     -- Нет, слышим об этом впервые! -- сказал второй.
     -- О! Это уже интересно! Вы хотите сказать,  что ваш визит не  связан с
восстановлением биополя и возвратом геллов к несвободе? -- спросил а,Шарт.
     -- Абсолютно точно, -- сказал второй. -- Такой связи нет.
     --  Беда в том, --  продолжал а,Шарт,  -- что мы не можем  опровергнуть
ваше утверждение, а вы -- его доказать.
     -- А зачем нам  доказывать?  -- сказал первый. -- Мы говорим, что это с
геллами не связано. Вы не верите. А тайна остается тайной, и мы вынуждены ее
хранить.
     -- Интересно,  -- сказал  а,Шарт, -- я заявил, что мы не собираемся вас
убивать, и это правда. Но измени я  своему слову, -- ради чего, простите, вы
бы погибли, не выдав тайны?
     -- Ради Политории, -- сказал первый политор просто.
     -- Позвольте  мне,  -- сказал Рольт а,Шарту, и тот  кивнул.  -- Скажите
мне,  -- продолжил  Рольт, -- проблема геллов, имеющая двойной смысл (на нее
по-разному   смотрит    квистория    и   народ),   действительно    проблема
государственная? И тайна биополя- тоже.
     -- По-своему -- да, -- сказал первый. -- Безусловно.
     --  На  ваших лицах  --  а я полагаю, что  вы  ученые,  а  не чиновники
квистории,  --  не  написано,  что  вы  готовы умереть,  лишь бы  геллы были
несвободны. Чаще всего ученые не склонны  ненавидеть своих собратьев.  Можно
умереть за свободу, но за рабство -- глупо.
     Второй сказал:
     -- Я не уверен, что мы оба  готовы умереть за геллов, но  мы бы хотели,
чтобы геллы были свободны.
     --  Охотно верю,  -- сказал, улыбаясь,  Рольт, -- но если это так,  вам
можно возвращаться в Тарнфил, заявив, что ваше  задание выполнено, и не ваша
вина будет в  том, что  биополе против геллов снова  ослабнет. Так  и будете
летать туда -- обратно. Здесь как раз и нарушено биополе против геллов.
     --  Но у нас другое задание! -- возбужденно  сказал первый.  -- Другое!
Почему вы так уверены, что с этой поляной связана проблема геллов?
     -- Я скажу лучше,  почему  вы  не должны быть уверены в  своей правоте.
Если  вы  говорите правду, и ваше задание  иное, то подлинную правду об этой
поляне от вас скрыли. Если бы вы могли вернуться в город, вы бы очень быстро
узнали, прямо на улицах Тарнфила,  что часть геллов освобождена.  Горгонерр,
конечно, не заявит об этом по стереовидению, но лидеры повстанческих отрядов
знают об  этом и,  я думаю, уже  постарались,  чтобы  это стало  известно  в
городах.
     --  Вы  оба говорите, как политоры,  которым можно  верить... -- сказал
второй. -- Может, поле и нарушено, но не здесь.
     -- Более  того, простите, -- перебил  его Рольт, -- если вам это важно,
мы можем доказать,  что поле нарушено именно здесь.  Наступила  пауза, потом
а,Шарт сказал:
     -- Да, пожалуйста,  если  вы почувствуете в этом необходимость, скажите
-- мы вам докажем наше утверждение об освобождении геллов здесь.
     --  Принято,  --  сказал  первый.  --  Но пока  мы исходим  из задания,
связанного совсем с другим.
     -- Чудесно, -- сказал Рольт. --  Я вернусь к старой мысли. Геллы -- это
проблема и тайна государственная, но с разным отношением к ней сторон.  Есть
же  проблемы и  тайны,  имеющие только  один смысл для всей страны.  Ваша --
такая?
     -- Да, это такая тайна. Мы, двое ученых, связаны не с проблемой геллов,
а с проблемой безопасности Политории.
     -- Прелесть  какая! -- сказал Рольт. -- Политория,  простите, это  одно
государство, одна страна. В смысле внутренней  борьбы  не  стране,  но элите
угрожают повстанцы -- политоры и геллы, но вы  говорите, что в вашем задании
геллы ни при чем, а. Шарт извинился, отошел в сторону и что-то "наговорил" в
свой коммуникатор).  Более того, вы сказали, что вы за освобождение  геллов.
Так  что об угрозе всей Политории может идти  речь только  если  говорить об
угрозе из космоса. Правда,  за  тысячелетия  таких вторжений не наблюдалось.
Конечно, я не только  убежден,  я  знаю,  как военный,  что  предупреждающая
вторжение    сеть   вокруг    Политории   существует.   Это    действительно
общегосударственная тайна, она охраняет всех нас, и не все вправе знать  ее.
Если вам верить, что дело вовсе не в геллах, а, скажем, в тайне такого рода,
я не  имею внутреннего  права  ни  словесно, ни путем насилия заставить  вас
выдать ее.  Я предлагаю  другой путь: доказать вам, что  вас обманули. Вашей
тайной на самом деле занимаются вовсе другие ученые.
     И тут же, когда Рольт закончил  фразу, над лесом, точнее -- над нами, а
потом  и над  поляной,  появилась группа  геллов  с  оружием  в  руках.  Они
приземлились возле сидящей на поляне группы, и Рольт сказал:
     -- Где вы,  простите,  видели милых, добрых  геллов с оружием в  руках?
Или, по-вашему, это театр?
     Мы все, лежащие на земле, услышали шорох сзади, резко обернулись: к нам
полз Алург!  Он,  увидев  наши  лица,  мигом успел  приложить палец к губам,
только  поэтому  мы  и  не  вскрикнули.  Жестом же он  показал нам,  что все
объяснит потом.
     Мы снова все повернулись к поляне. А, Шарт сказал одному из геллов:
     -- Что  ты  чувствуешь  после  освобождения  и  как оно произошло? Гелл
помялся смущенно и сказал:
     -- Понимаете, я стал... сердиться. Один из повстанцев  отказался налить
мне чаю... смешно, честное слово, но  мне  хотелось дать  ему по  шее.  Я...
ощутил, вспомнил, в каких условиях я работал, я как-то легко терпел все это,
но теперь -- лучше улю Горгонерру не встречаться со мной. И, стыдно сказать,
почувствовав что-то новое в себе, я... плакал, рыдал.
     -- Уль Владимир, -- сказал Алург, -- можно ненадолго взять ваш лазер?..
Вот  это  курок? Все понял. Скоро  увидимся. -- Он  уполз в  лес, спрятав  в
карман лазер, потом вдалеке взлетел. Мы только пожали плечами.
     На лицах ученых было  явное смущение.  Мы вновь  смотрели на  группу на
поляне. Все геллы сели, стоял только говорящий.
     -- Продолжай, -- сказал ему а,Шарт. -- Считаешь ли ты, что обрел полную
свободу и каким образом?
     -- О да! -- сказал гелл. -- То, что я ощущаю, ни с чем не сравнимо. Как
я  обрел ее? Очень просто. Вот оттуда, -- он показал пальцем на  круг бывшей
ямы, -- извлекли... не знаю, что, снаряд какой-то.
     Я видел, как напряглись лица ученых.
     -- Этот  снаряд,  --  продолжал гелл,  но в этот  момент  все  услышали
стрекот быстро приближающегося винтокрыла, вскоре он показался над деревьями
и быстро сел недалеко  от политоров  на поляне, и из него скользнул на землю
Алург, а за  ним... да, я узнал  его --  спрыгнул  пилот  Фи-лол, тот самый,
который прилетал к Малигату и привез врача в лагерь а,Тула. Ши-лол держал  в
руках явно  тяжелый ящик, Алург  помог ему. Все на поляне,  кто  видел,  как
исчез Алург,  молчали, пожалуй что, пораженные. Фи-лол и Алург положили ящик
на землю, и Алург сказал:
     -- В этом ящике, как догадываюсь я, и вряд ли догадывался пилот, -- тот
же  передатчик  биополя,  что  был  в  яме,  только  новый,  не  включенный,
разумеется.
     --  Вы  не   договорили,  --  сказал  один  из  ученых  геллу,  который
рассказывал  о том,  как он и  остальные  были освобождены. -- Простите,  --
добавил он Алургу.
     Гелл сказал:
     --  Технически  все  было просто.  Этот  снаряд  рассекли на три  части
лазером -- и все.
     Алург  протянул Рольту лазер, показав курок, а Рольт передал его одному
из ученых.
     -- Если вы поверили нам, если  вы по чужой воле ошибочно считали, что у
вас другая,  и  благородная,  задача,  и  если  тем более  вы  и вправду  за
освобождение геллов, и это не пустые  слова,  -- уничтожьте ящик. Ни геллам,
ни вам новый передатчик вовсе не нужен, а вам не нужна несвобода геллов.
     --  Меня зовут Олиф, --  сказал тот, беря из  рук Рольта лазер.  -- И я
готов. -- Он посмотрел на второго.
     -- Давай, Олиф, -- сказал второй. -- Кстати, меня зовут Кирст.
     Олиф подошел к ящику и в два приема рассек его.
     Все молчали.  Мне  это молчание  показалось  долгим.  Наконец, а,Шарт и
Рольт крепко пожали руки Олифа  и Кирста, после  а,Шарт что-то  тихо  сказал
геллам, и они, каждый пожав ученым руку, улетели все, кроме Алурга.
     -- Мы очень признательны вам, -- сказал Рольт Олифу и Кирсту.  -- Более
изысканно и длинно я вряд ли  смогу  выразить вам нашу благодарность. Что же
дальше?  Разумеется, вы уже  не  пленники, вот ваша машина  и ваш  пилот. Вы
можете  лететь.  Это  не мое  дело, но, вероятно,  квистору вы скажете,  что
задание  выполнено,  и  он вам  поверит. Возможно, после  Горгонерр  получит
сведения, что линия вновь не в порядке  и вновь пошлет вас. Вы либо сыграете
с ним снова в эту же игру, либо, простите меня, вдруг воткнете в землю новый
передатчик, а мы, зная, где это возможно, и уже умея отыскивать передатчики,
вновь его уничтожим. Такая вот игра. Но мы искренне благодарны вам, а я рад,
что указал  вам на ваши заблуждения и  ложь квистора, в которую вы поверили.
Вы можете побыть с нами и перекусить или можете лететь: вы -- свободны.
     Олиф сказал:
     --  Мы тоже  вам благодарны. Важно, что мы узнали, что занимались вовсе
не тем, чем бы нам хотелось. Мы благодарны вам, хотя, честно говоря,  что-то
в  душе у  меня перевернулось и  не скоро  успокоится.  Я не герой и не хочу
оказаться за решеткой только потому, что скажу квистору  в глаза, что  знаю,
как он водил нас  за нос,  и  никогда бы  не согласился заниматься машиной и
передатчиками против геллов. (Кирст кивнул.) Но продолжать игру с квистором,
делая вид, что все в порядке, -- не  в моем духе. Да и не в духе  Кирста,  я
думаю.
     Рольт сказал:
     -- А  перейти в отряды повстанцев -- это мысль для вас абсолютно новая,
а решение, возможно, неприемлемое. Но я не осуждаю вас.
     --  Да,  это  сложная  для  меня  мысль, --  сказал Олиф,  -- она  лишь
Мелькнула у меня в голове -- и ушла. Однако не знаю, как у Кирста, но у меня
есть склонность, сказав "а", сказать и "6".
     -- То есть? -- спросил Рольт.
     --  Я,  уничтожив   передатчик  и  желая  геллам  свободы,  практически
замахнулся на саму идею, на саму машину. Мы думали с Кирстом, что у нее иное
назначение. Не  скрою, у  меня, может, не хватит  духу и смелости уничтожить
главную машину, но я не против того, чтобы вы узнали, где центр этой затеи и
где эта машина, главная. Ты как, Кирст?
     Кирст снова кивнул. Я видел, как  Рольт положил им свои огромные лапищи
на плечи и сказал:
     -- Я не имею права желать от вас столь многого, позвольте, я сам скажу,
где она, эта гадина, а вы меня поправите.
     -- Давайте, -- сказал Олиф.
     -- Она в Тарнфиле, -- сказал Рольт.
     Кивок согласия.
     -- В квистории.
     Тот же кивок.
     -- Дверь тайная, скрытая и без всякой надписи.
     Кивок.
     -- Сама эта дверь -- в кабинете квистора.
     Энергичный кивок.
     --  А  дальше -- варианты.  Она, дверь, а точнее, вход в помещение, где
машина, в сейфе или в...
     -- Точно, -- сказал Кирст. -- Это сейф.
     -- И сейф связан с сигнализацией.
     --  Конечно, -- сказал Кирст. -- Поразительно, откуда вы  все узнали. И
почему при вашем неприятии этой мерзкой машины она до сих пор еще жива?
     -- Пока  мы не знаем  способа борьбы с  сигнализацией, способа вскрытия
сейфа. -- Рольт помолчал. -- Кстати, если вы не желали бы стать повстанцами,
но захотели уйти от ситуации с квистором, вы могли бы быть моими  гостями на
то время... Вы же чувствуете, какова  атмосфера  над Политорией? Вы  женаты,
дети есть?
     -- Женаты, -- ответили оба ученых, -- а детишек нет.
     --  Тем  проще,  ваши  жены  тоже  могут найти у меня приют. Я  капитан
подлодки, которую квистор давно проклял.
     -- Это та самая, неуязвимая? Лодка-призрак?
     -- Да, это она, -- сказал Рольт, -- но... --  Он сделал огромную паузу.
-- Одной вещи  я  вам, как  мужчинам (согласись  вы,  как нейтральные  люди,
поселиться на моей лодке), гарантировать не могу никак.
     -- А именно? -- спросил Олиф.
     --  К моим военным действиям  под водой  вы  не будете  иметь  никакого
отношения. Но, если вдруг лодка причалит к  берегу и мой экипаж начнет вести
бой на суше, я не стану запрещать вам взять в руки оружие. Это ваше дело.
     Олиф и Кирст чуть грустно и понимающе улыбнулись.
     В этот момент Ир-фа уже шел к ним, мы и не заметили, как он "сорвался".
Пилли так и не вышла, не "раскрылась".
     -- Привет, Фи-лол, -- сказал Ир-фа, подходя к ним.
     -- О, уль Ир-фа! -- воскликнул Фи-лол. -- Рад вас видеть.
     -- Мы тоже, -- улыбаясь, сказал Олиф. --  Что наш хозяин комет и планет
делает в этих диких лесах?
     -- Немного охочусь, -- сказал Ир-фа. -- Работа в городе однообразная --
я подустал.  А здесь... возможно, я подстрелю  крупного кольво, а шкуру -- в
подарок моим друзьям.
     -- Уж не тем ли славным землянам, уль Ир-фа?
     -- Вы угадали. Они славные люди... политоры.
     -- Если вы с ними  иногда видитесь, -- сказал Олиф, -- передайте  им от
нас лучшие пожелания. Похоже, они абсолютно не склонны к войне с нами.
     -- Все передам, -- сказал Ир-фа. -- Не склонны. Кирст сказал:
     --  Пора лететь. Долгой жизни всем вам. Летим, Фи-лол. -- Прощание было
коротким, и все трое направились к винтокрылу.
     --  Возьмите ваше оружие! -- крикнул а,Шарт,  и мы  увидели, как Олиф и
Кирст вернулись и  подхватили с земли  свои пистолеты. Через минуту они были
возле винтокрыла, и вскоре тот взлетел и исчез за деревьями.


     Мы завтракали в нашем палаточном  лагере почти в полном составе: только
Ир-фа  перекусил на ходу и отправился с ружьем в  лес, один.  Я готовился  к
подводной охоте, черт возьми, -- как это так вышло, что на новом месте я еще
ни разу не эанырнул? А все вместе мы -- даже не искупались.
     Папа вдруг расхохотался:
     -- Сижу  и думаю, Рольт.  Конечно,  думаю, на подлодке  уля Рольта есть
мастерские,  и  нельзя  ли создать  ма-аленький сварочный  аппаратик...  для
разрезания сейфа? Дурная голова -- а лазер на что?!
     -- Вот именно, -- сказал Алург.
     -- Кое-что я постеснялся почему-то спросить у Олифа и Кирста, -- сказал
Рольт.
     -- Хотите, Рольт, я произнесу это? -- сказала Пилли.
     -- С вашим-то умом, милая Пилли, -- сказал Рольт.
     -- Ну, хотите?
     --  Хочу,  Пилли.  Ваш голос -- это уже праздник! --  сказал Рольт.  (Я
улыбнулся: ну и праздник -- нежный скрежет металла.)
     --  Вы, Рольт, постеснялись  спросить  у Олифа и Кирста, как далеко  от
сейфа сама машина.
     -- Все точно,  --  сказал  Рольт. -- Плюну  на  вежливость,  свяжусь  с
Филолом, пусть у них спросит: геллы дороже.
     А я вдруг стал  размышлять о фотографировании в кабинете квистора. Сижу
я  потом,  скажем,  на Земле,  на переменке в  нашем классе,  показываю моим
девочкам  и  ребятам  портрет, цветной,  уля  Горгонерра  и  говорю: "Верно,
симпатяга, да? Он, между прочим, цветы  обожает, а во внучатах своих не чает
души. И в женах. Миляга, старикан, а красавец какой?!"
     -- В общем, -- сказал Рольт, -- мы с Ки-ланом скоро двинем на лодку,  а
вечером,  Орик, давайте свяжемся, вы сами  решите,  когда нам плыть. Кстати,
если а,Тул пошел к Тарнфилу, -- здешним отрядам, как и южным, этой
     же  ночью  пора начать  медленное движение. Медленное,  чтобы геллы  не
скоро "уткнулись" в соседнее опасное биополе. Я спросил у Орика:
     --  Заметили ли  вы  систему  открывания  и закрывания окон в  кабинете
квистора?
     -- Х-м. Пожалуй, нет, -- сказал Орик.
     -- Если иметь в виду, что они несколько выпуклые, как и в планетарии, и
в нашем  доме, то система одна: нажимаешь кнопку  --  стекло "ползет"... Это
очень важно!
     -- Потом кое-что обсудим, -- сказал Орик Алургу. Тот кивнул.
     --  Ну, в море? -- сказал я.  Папа кивнул, а Оли и Пилли, подняв лица к
небу и закрыв глаза, тяжело выдохнули воздух, мол, полное согласие -- жара.
     -- Я останусь, -- сказал Орик.
     -- Ка-ак, Орик?! -- сказала Пилли. -- Нам без тебя скучно!
     -- Я разве что  плюхнусь у берега на  минуту, не  более. Если  я услышу
выстрелы  Ир-фа, это еще ничего. А вот если пару строенных выстрелов --  это
значит, я ему нужен.
     ... Поплавав, мы с  папой вернулись к берегу, доложив Орику и девушкам,
что крисп, конечно, мы не  видели,  но лучше уж  им плавать  совсем рядом  с
берегом, все же это северный берег.
     В общем, они так и вынуждены были поступить: Орик был  тут же и  строго
"управлял" ими, а  мы с папой вернулись к рифу, где -- мы заметили раньше --
рыба есть, и быстро подстрелили по паре знакомых окали и пирру.
     Позже мы улышали три выстрела в лесу, но с  заметными паузами, и второй
тройки  не  последовало.  Орик   был   спокоен,  но  через  некоторое  время
послышалась  уже кодовая  "серия" Ир-фа,  и Орик, схватив  пистолет,  быстро
отправился в лес.
     Оли  включила  маленький  стереовизор,  ничего  сверхособенного  мы  не
узнали,  но  диктор  тем не  менее прочел  сообщение  правительства,  что  в
Кали-харе вновь был конфликт  между рабочими и администрацией, жертв нет, но
некоторые политоры вновь брошены в тюрьмы; что в районе Калихара произошел в
лесу  бой между  повстанцами  и  войсками правительства,  отряду  повстанцев
удалось уйти, жертв, кроме  легких ранений, среди войск  правительства  нет;
подобные же явления впервые наблюдались в Ромбисе  и Лукусе, в связи с  этим
некоторые войска правительства стянуты в район Тарнфила, а квистория приняла
решение о дополнительной самоохране; в самом  Тарнфиле  никаких столкновений
бунтарей и  властей нет,  правительство  не  склонно объявить по всей стране
военное положение и призывает всех к спокойствию.
     -- Все ясно, -- сказала Пилли,  -- значимость событий приуменьшена, все
было куда острее, и похоже, уль Владимир...
     -- Похоже, что выбираться в  Тарнфил следует этой же, ближайшей, ночью,
-- закончил папа, и Пилли сказала:
     -- Да, да.
     -- Самое существенное -- это дополнительная охрана квистории, -- сказал
папа. -- А она нам совсем некстати.
     -- Само собой тут-то они ничего не соврали, -- сказала Пилли.
     Мы уже  начали волноваться отсутствием Ир-фа  и  Орика, и в этот момент
они и появились, потные и улыбающиеся. Мы ахнули: на длинной палке они несли
(я  сразу догадался) огромного кольво. Несли они кольво  сравнительно легко,
Ир-фа и Орик разделали хищника и обработали шкуру в лесу, поэтому их долго и
не было.
     --  Это  подарок вам  на память от нас  всех,  уль Владимир  и Митя, --
сказал  Ир-фа.  -- Вы ведь можете  вскоре...  --  И он  изобразил  руками  и
маленьким телом нечто среднее между полетом огромного космоплана и гелла. --
Таких шкур на полу нет ни в одном доме на Земле.
     --  К вечеру,  возможно, небо затянет,  может, и дождь  будет с сильным
ветром: похоже, нужно уходить этой ночью. И надо бы связаться с Роль-том, --
сказал папа.
     -- Да, -- сказал Орик, -- выбора, пожалуй, нет. Я  успел переговорить с
некоторыми отрядами -- обстановка обостряется.
     Тут же Пилли  сообщила о том, что мы слышали по телеку. Орик  повторил,
что уходить следует сегодня; Алург все сообразит и не заставит себя ждать.
     ... К обеду  действительно вернулся  Алург, а  после  обеда Орик  сразу
связался с Рольтом.
     -- Как у вас с погодой на приборах? -- спросил Орик.
     -- В дожде я не уверен, но ветер будет приличный.
     --  Самим нам  лететь будет  сложновато, а  оставаться по  такой погоде
глупо, да и дела торопят. Знаешь новости?
     -- Конечно. Я вас доволоку.
     -- Идет. Огромное спасибо.
     --  Ждите меня  к ночи.  Если закапает --  собирайтесь, тогда я подойду
раньше.
     -- Принято, -- сказал Орик. -- Кстати, уже закапало.
     Дождь немного усилился,  и все мы, "выпустив"  у машин  верх, залезли в
большую палатку. Как-то так мы сели, что я, глядя из палатки наружу, никого,
кроме  папы,  не  видел:  все сидели  сзади  меня. Обзор мой  из палатки был
минимальным: краешек реки,  впадающей в море,  песок на берегу, само  море и
серое небо. Ветер еще не  раскачал волну, но рябь была приличной, черноватой
какой-то, и на ее фоне  торчащие из воды  "зубья" рифа  были почти не видны.
Все было так,  будто  мы  с папой на Земле, на  большом  озере пережидаем  в
палатке дождь. Может, от этой схожести и еще, видно, от неосознанного в этот
момент чувства какой-то угрозы впереди, риска, я вдруг остро пережил (увидел
даже ее, капельку, в сумасшедших просторах  Вселенной) полет модели Ир-фа на
Землю.  Никто из нас ничего не  знал, но я верил в эту модель, хотел верить,
да  и нельзя было не  верить,  но  когда  я представлял  себе  эту  малютку,
козявку, песчинку, мелкую какую-то молекулку в вихревом разгуле космоса, мне
становилось за нее страшно. Я  тупо смотрел  через полог  палатки  на мокрый
песок, мокрющую речку, мокрое, в пузырьках, черно-серое море и серое небо  и
думал:  какое это было  бы счастье -- сидеть с папой хоть в грозовой  дождь,
хоть  неделю,  но на Земле,  а потом вскочить,  когда дождь  пройдет, в нашу
старую амфибию -- чик-чик! -- и ты уже дома, а мама  сердится на нас, дурней
этаких,  которые из-за десятка средней плотвы готовы мерзнуть и мокнуть, как
бездомные дворняжки.
     Слепящий  свет прожектора подлодки Рольта  резко вытолкнул меня  из той
жизни, все  вскочили,  быстро собрали последнюю  палатку,  и уже минут через
десять три наши машины прыгнули  за лагуну и чуть дальше, а потом "вплыли" в
просторный люк Рольтовой подлодки, и лодка ушла в погружение.
     Снова  все  мы  были  в знакомой  кают-компании,  где  Сириус,  хоть  и
находился  в  замкнутом пространстве, все же был кот-котом,  без  ошейника и
прочего. Вряд  ли ему так уж  нравились эти собачьи  "дела", однако я  давно
хотел  отметить  некую  особенность Сириуса,  а именно:  если собака  виляет
хвостом,  она показывает свое хорошее  душевное  расположение,  а  кошка  --
наоборот,  злится; у  Сириуса все  было не  так: виляет  хвостом --  значит,
доволен, а вовсе не злится, -- значит, ему хорошо. Получалось, душа его была
собачьего устройства.
     Улыбаясь, Рольт "доложил" нам:
     --  Когда  мы  с Ки-ланом  были  у  вас, мой  второй помощник  проделал
заданный  маршрут и  подружился с третьей  горгонерровской лодкой.  Пока она
связывается с  морским начальством  на  берегу,  то говорит с ним,  как  все
экипажи Горгонерра,  -- так разумнее.  Квистор немного  удивится,  если  эти
экипажи  окажутся  на  берегу  его  милыми  противниками.  Целых  три  лодки
отхватил, а? -- Лицо Рольта тихо светилось.
     В конце ужина решился вопрос, где нас  высаживать; получалось, учитывая
изгиб  береговой южной линии, что в  том же районе, возле грота, недалеко от
племени Малигата.
     -- Очень удобно, очень, -- сказал Ир-фа. -- Останусь у Малигата на пару
дней, давно я не видел старика.
     Усталые,  мы  завалились  спать  по своим каютам довольно  рано, и Орик
попросил разбудить нас тоже пораньше.
     ...  Где-то  в  конце  завтрака  заработал  большой  передатчик,  Рольт
ответил, и мы услышали:
     -- Это кто же, друг рыболовов и охотников?
     -- Само собой. Как винты?
     -- Да стрекочу помаленьку. Сверху тучи, пониже водичка. Вообще-то я над
ней недавно. Иду прямо на север.
     -- Понял, -- сказал Рольт и шепнул нам, что это Фи-лол и он почему-то в
воздухе.
     -- Есть информация, -- сказал Фи-лол.
     -- Важная?
     -- Да, очень. Целых четыре. Необходимо повидаться.
     -- О!  -- сказал Рольт. -- Тогда держите курс, я выхожу на него. Засеку
вас издалека, пару слов -- и встреча!
     -- Есть! -- сказал Фи-лол.
     -- Поняли,  почему четыре важных  информации? -- спросил  у нас  Рольт.
Нет, никто ничего не понял.
     Минут  через  пятнадцать  Рольт отдал  команду  приблизиться немного  к
поверхности и  прощупать  небо.  Прощупали --  все  было  нормально. Немного
погодя Рольт приказал всплыть, и дальше мы уже шли под открытым небом. Рольт
включил видеоустройство, и мы могли наблюдать за морем в  любом направлении,
и за небом.
     Позже Фи-лол опять связался с подлодкой, и они с Рольтом выровняли свои
курсы для  встречи. Все небо  было в  рваных  тучах, волны были приличные, и
иногда прокатывались  по  корпусу лодки. Неожиданно коммуникатор Рольта стал
попискивать: нечто вроде азбуки Морзе.
     -- Это  Фи-лол,  --  после  паузы,  сказал Рольт.  --  Не нравится  мне
ситуация.
     -- Чего это он? -- спросил я. -- Что-нибудь в небе...
     --   Говорит  нашим  шифром:  откуда-то  вынырнул   военный  винтокрыл,
патрульный,  наверное.  Требует от Фи-лола  зависнуть  для  проверки. Фи-лол
шпарит дальше, а патрульный открыл огонь.
     Вскоре точкой  возник  в небе винтокрыл Фи-лола.  Чуть позже и выше над
ним мы  увидели  патрульный винтокрыл.  Фи-лол приближался.  Его  швыряло  в
воздухе. Рольт включил звуковой канал, и мы услышали выстрелы патрульного.
     -- Обработайте патрульного! -- крикнул Рольт по внутреннему каналу.
     Потом  без всякого шифра -- Фи-лолу: -- Тебя прилично  задели? -- Лодка
открыла огонь по патрульному винтокрылу. -- Фи-лол, вы как?
     -- Мне не выровняться. Есть раненые.
     -- Прыгайте!.. Десять аквалангистов в воду!
     Мы  увидели  несколько  взрывов рядом  с  патрульным  винтокрылом,  его
поволокло  вбок,  корпус Фи-лоловой  машины начал, переваливаясь, падать,  и
одна за другой от  него отделились пять  фигурок  с парашютами, и  их начало
ветром относить в сторону. Винтокрыл Фи-лола ушел под воду, лодка продолжала
вести огонь по патрульному, и наконец он завертелся, закувыркал-ся  и тут же
рухнул в море.
     Мы  молча смотрели на  экран.  Минут через десять открылся  люк  лодки,
матросы  опустили на воду подъемные  рычаги, появились в воде  аквалангисты,
поддерживая  ту пятерку, и их стали поднимать на борт (Рольт ушел), двоих из
пятерки аквалангисты поддерживали и на площадках  рычагов,  и на борту, пока
их не приняли в люке; это были, кроме Фи-лола, Олиф, Кирст и две женщины.
     Минут  через  двадцать  в  кают-компанию   вернулся  Рольт,  совершенно
подавленный, и  с ним Олиф, незнакомая  женщина, молодая и молчаливая  (жена
Кирста,  как  оказалось),  и  Фи-лол,   уже  переодетые.  Рольт  почти  сухо
представил нас жене Кирста и Олифу, добавив, что  Кирст ранен, а  жена Олифа
-- ранена тяжело.
     --  Ну  вот,  -- хмуро  сказал Фи-лол. -- Мне  не то  чтобы не  следует
появляться в Тарнфиле, но и не на чем.
     -- Так что выбирай,  --  сказал Рольт. --  Либо ты становишься матросом
моей подлодки, либо...
     -- Я и сам думаю, не уйти ли мне к а,Тулу.
     -- Он уже значительно сместился к Тарнфилу.
     -- Уль Орик да и вы можете связаться с ним, и,  может быть, уль Орик по
пути в Тарнфил забросит меня к а,Тулу.
     -- Это  можно,  --  сказал Орик.  -- Но  опасно  лететь. Проверки.  Как
долетит с нами Алург? Никто не знает, что это за гелл, но то, что мы летим с
той стороны моря, где геллы свободны, патрульным известно.
     Пилли молчала, она  пересела  к Олифу и некоторое  время держала его за
руку: она хорошо знала и Олифа, и его жену. Олиф сказал:
     -- Мы  были с Кирстом в квистории, даже секунду -- у  самого  квистора.
Следовало его успокоить, что геллы снова в его руках, но мы шли в квисторию,
уже решив лететь к вам с Фи-лолом.
     ...  Через несколько часов мы распрощались с Рольтом, Ки-ланом, Олифом,
женой Кирста и  Фи-лолом (он пока решил остаться у  Рольта) и прямо из грота
вылетели к моро.
     Олуни и я долго  обнимали  друг друга,  как  и подобает братьям.  Более
сдержанно обнялись Малигат и Ир-фа (Малигат  когда-то спас  Ир-фа на охоте);
Ир-фа  был виртуозным охотником  и  свободно  владел  языком моро;  он,  для
Малигата, был  абсолютно свой  политор.  Очень  тепло моро приняли Алурга. А
Сириус "изменил" Алургу и занял место на коленях Малигата: может, он помнил,
как  Малигат ласково держал его  в руках, стоя на вершине скалы над морем, а
может  быть, --  кто знает, --  когда  Сириус  скрылся от нас в скалах,  ему
угрожала опасность, и Малигат спас его.
     Снова  пошел дождь и шел почти до ночи. Весь день мы  провели у моро  и
вылетели, когда начало темнеть. Прощаясь с нами,  Малигат крепко обнял меня,
крепче, чем  при встрече.  Олуни  -- тоже. И  я, и папа чувствовали,  что мы
прощаемся с моро навсегда. Мы  взлетели, договорившись о  встрече с Ир-фа, и
"поплыли" к  Тарнфилу, освещая себе дорогу работающим  в пятую  часть режима
прожектором Орика.  Вероятно, он полагал, что  в темноте  патрульщики  будут
идти с яркими  прожекторами,  мы увидим их издалека,  и  Алург  из последней
машины  соскользнет  вниз. Был  еще веселый  "план": завернуть его  в  шкуру
кольво.
     Но  добрались  мы в полной  темноте до Тарнфила, а  потом и  до "нашей"
квартиры  без приключений. (Позже мы узнали, что Кирст через два  дня был на
ногах, а жена Олифа -- умерла, и ее похоронили в море.)
     Сложно было размышлять заранее по главному вопросу,  который должен был
возникнуть в разговоре с квистором, хотя он вряд ли организовал бы наш вылет
на  Землю  завтра.  (Мы  с папой  договорились,  что если вдруг  он  захочет
отправить нас завтра  -- мы должны этому как-то  "помешать".) Действительно,
улети мы завтра,  когда  победа на  Политории  повстанцев до  конца  неясна,
неясным было бы и то, что  могут  сделать  с нами в космосе, отпуская нас на
Землю. Возникла проблема,  где мы будем во время самой войны  и какова будет
именно наша,  а скорее роль папы  в этой войне. Обе  предполагаемые роли  не
укладывались  в голове. Если он будет отсиживаться -- это не  укладывалось в
его голове. Если же будет воевать -- в  головах наших друзей, считавших, что
мы можем помогать им как угодно, но уж  никак не с оружием в руках, так  как
не должны рисковать собой.
     ... Я сказал папе, что звонить квистору следует с таким расчетом, чтобы
по дороге к нему обязательно заехать в магазин игрушек.
     -- Это еще зачем? -- спросил папа.
     --  Тайна,  -- сказал я.  -- Мне  хочется быть на  приеме у  квистора с
игрушкой, которая вызвала бы его улыбку.
     -- И что? -- спросил папа.
     -- Да ничего, -- сказал я. -- Я же ясно говорю: тай-на.
     -- А-а. -- Он сделал понимающее лицо.
     Наконец вернулся Орик. Он много  летал, повидал кое-кого,  в частности,
помнишь,  сказал он мне,  кулачных бойцов на  вечере:  Эл-ти и  Трэга. Эл-ти
наладил связь с одним пареньком-политором из энергосети освещения квистории,
которое (странно!) было не автономным, но зависело от аппаратуры прилегающей
части города.
     --  А это подарок тебе, Алург, -- добавил Орик  и  отдал Алургу нечто в
сумочке. Во время обеда и до разговора с квистором я попытался изложить всем
свои "выкладки".  Конечно, все  понимали,  что  это  не  такая  уж  реальная
комбинация, когда бы и квистор принял нас сегодня, и  наш визит  был  бы для
него последним по времени дня, и  чтобы кабинет его мы -- квистор, папа  и я
-- покинули одновременно.
     Неожиданно все мы услышали основательный гул.
     --  На  балкон! --  крикнул  Орик, выбегая первым.  Мы высыпали за ним.
Алург  стал  сзади  всех.  Среди  аккуратных  и  витиеватых дорожек верхнего
города, вившихся  среди зелени голубых  и розовых прудов, были,  разумеется,
дороги  пошире и попрямее,  и на дальней от нас и  не  очень  хорошо видимой
из-за крон деревьев я рассмотрел колонну  серых машин, явно тяжелых, по виду
напоминающих мощных жуков.
     -- Это... танки, --  сказал  Орик, и тогда мне показалось,  что я  вижу
гусеницы. Я объяснил Орику, что такое гусеницы, он кивнул, поняв, но сказал,
что  эти машины все же на колесах, но они же и на воздушной подушке, плюс --
особое устройство  -- резко выбрасываемые  и подымающие машину вверх  четыре
металлических  "ноги"; именно таким образом  боевая машина совершает  маневр
поворота наиболее быстро.
     Одновременно над нами промчались три эскадрильи быстрых ракетных машин:
"сигары" без  крыльев. Орик включил телек, "побродил"  по каналам,  и тут же
передали  сообщение:  в лесах Лукуса, Ромбиса и Калихара шли короткие стычки
повстанцев и войск  квистории, но военное положение в  стране так  и не было
объявлено. Все выглядело так, что раз повстанцы  и не пытаются брать города,
то они как бы оставляют квистории возможность согласиться на их, повстанцев,
требования и снять напряженную  атмосферу, изменив  условия и  оплату  труда
политоров.
     -- Не пора ли позвонить квистору? -- сказал Орик.
     Мы  с  папой  вздохнули:  очень  уж  не  хотелось получить  свидание  в
неудобное  нам время,  тем более --  завтра,  но решение  квистора  зависело
неизвестно от чего. Алургу пришлось покинуть столовую, а папа попросил Пилли
и Оли убрать  со стола, будто мы еще и не обедали:  связаться с квистором мы
хотели по стереоканалу, так вежливее.
     Все "приняли" вид измученных и только что прилетевших путешественников,
и папа набрал  номер  квистора. Квистор широко улыбнулся нам,  он был  самую
малость  занят и, извинившись, сказал, что перезвонит нам буквально вот-вот.
За крупным в  кадре  лицом квистора  виднелось  благообразное  лицо  другого
политора, и Орик пояснил нам, что это глава воздушных военных сил.
     Квистор действительно довольно скоро перезвонил нам.
     -- Ну как, дорогие путешественники, -- сказал он.  --  Довольны ли  вы?
Рыбная ловля, дикие леса, охота?
     --  О  да!  --  сказал папа. -- Огромное  вам спасибо,  уль  Горгонерр.
Улетать  прямо  не хотелось! Но... погода,  да и дела.  Я звоню вам сразу по
прилете, мы даже не пообедали...
     -- Трудно было,  уль Горгонерр, -- вставил я, -- оторваться от ловли на
южном берегу: ловилось отлично.
     -- И  поймали что-нибудь солидное? -- то ли демонстрируя вежливость, то
ли затягивая разговор, спросил квистор.
     -- Да, -- сказал папа, -- но пришлось, как говорят на Земле, "сматывать
удочки": вы обещали, простите за напоминание, встречу со мной и сыном в день
звонка, даже если и не сразу.
     --  Не буду  скрывать,  уль  Владимир, обстановка не очень-то радующая,
много  дел,  но  я  обещал...  Простите,  сколько времени,  как вы  думаете,
потребует наша беседа?
     -- Уль Горгонерр, -- сказал папа. -- Это зависит от вас, но  думаю, что
заняло бы  полчаса,  и если вы примете нас сегодня  вечером, в конце  вашего
рабочего дня...
     -- Ну что  ж... давайте...  пожалуй. --  Как  бы  не до  конца уверенно
сказал уль Горгонерр, а я прямо весь напрягся. -- Давайте так и поступим, --
добавил  он уже твердо.  --  Я  жду вас  в четверть  седьмого, сам же покину
квисторию в семь ровно.
     Улыбка квистора -- кинокадр.
     Улыбка наша -- тоже в этом духе.
     ...  Мы вылетели с папой с таким расчетом, чтобы действительно побывать
в магазине  игрушек или хотя  бы  в  игрушечном отделе, что мы и  сделали. Я
"купил" себе (чтобы не выдавать себя второй  игрушкой на визите  у квистора)
превосходную модель звездолета,  а также большого симпатичного  политорского
медведя (если вообще  медведя) с длинным  пышным хвостом. Этот  медведь  при
нажатии  ряда кнопок, спрятанных в  шерсти, издавал разные звуки: от нежного
урчания до грозного рычания. Была даже кнопка, когда медведь чихал, храпел и
хныкал.
     Пропуска  на  нас  в  проходной квистории  были  выписаны.  Вооруженные
охранники  нам  улыбались,  однако   (с  миллионом  извинений  --  правило!)
позаглядывали  в  иллюминаторы  звездолета и  потискали  медведя. Фотокамеру
(обычную) проверили  в темной комнате. Медведь при проверке  "изобразил" всю
гамму  чувств, а  когда чихнул  --  охранник, вскрикнув, уронил его и  долго
извинялся. Нас провели к квистору,  и он встретил нас, обняв за плечи. Почти
вся  задняя, дальняя стенка  его кабинета  была занята стеллажом  с книгами.
Правее его, возле голой  стены  и рядом с выгнутыми наружу секциями длинного
окна  стоял  огромный  сейф. Стол  квистора был  возле  стеллажа, и он сидел
спиной к  нему; взгляд его, таким образом,  был направлен  на дверь  или  на
собеседника.  Я подумал, если собеседник ему скучен, он может третьим глазом
рассматривать корешки своих книг.
     Квистор усадил нас в  кресле перед собой и сказал многокрасочное  "О!",
увидев  мои  игрушки.   Он  знал,  что  я  был  почти  "готовым"  ученым,  а
игрушка-звездолет может понравиться даже ученому. А  "медведя"  я, возможно,
"купил"  в подарок.  Для начала мой номер прошел успешно в  том  смысле, что
никакого особого  удивления у квистора не  вызвал, скорее -- умиление. И тут
же я понял, как нам  повезло  с погодой:  было прохладно после дождя, и окна
кабинета  были  закрыты, а будь  жара,  и будь они  открыты настежь, квистор
перед уходом закрыл бы их сам, и тогда...
     -- Уважаемый квистор, -- начал папа. -- Начну сразу с дела. Я и ощущаю,
и  приблизительно знаю, какова обстановка на Политории. В строгом смысле вам
не  до  нас. (Квистор  изобразил  активный  возражающий жест.) Я  же, как  и
говорил вам в волнующие минуты встречи и знакомства, обязан вскоре вернуться
на Землю. Какова, по-вашему, форма отлета? Я имею в виду отнюдь не  характер
проводов, а именно форму отлета.
     -- Что  же,  я думаю, -- сказал квистор,  -- здесь  мудрить нечего. Уль
Карпий совершит  полет с  вашим космопланом  на борту до  той  точки, где мы
счастливо  встретились.  Далее  -- "расстыковка".  Или  чуть  позже, если вы
убедитесь, что вашего топлива для возврата на Землю маловато.
     -- Отлично,  --  сказал папа. -- Я  вынужден  напомнить: я не могу  при
"расстыковке"  сообщить вам курс на Землю -- это государственная тайна, а я,
скажем так,  --  патриот Земли, как  вы  -- патриот Политории.  Здесь  важны
уточнения позиций, а не заверения в лучших намерениях, не так ли, квистор?
     -- О, разумеется! -- сказал квистор.
     Тут я,  дав разговору развиться, крикнув "простите", подбежал к окну и,
обернувшись, добавил:
     -- Красивая какая птица. Спряталась в ветках на дереве. Вот прелесть!
     Квистор улыбнулся мне (тем более я продолжал быть с игрушками в руках),
я стал к папе и квистору спиной, внимательно  слушая разговор и рассматривая
"птицу".  Я решил  подбавить  еще жару  и,  держа  медведя  под  мышкой,  со
звездолетом  в поднятой руке, сделал пару  кругов по кабинету,  жужжа  будто
двигатель  звездолета.  Потом  я  пронесся   совсем  рядом  с  квистором  со
звездолетом в  руках, на  котором  теперь  верхом сидел  медведь с  пушистым
хвостом. Я "совершил" мягкую  посадку звездолета возле края оконного стекла,
вернулся к столу без игрушек и с жаром сказал квистору, что мы с папой очень
хотим оставить себе на  память снимки: мы в кабинете квистора вместе с самим
улем  Горгонерром.   Он  сказал,  конечно,  снимайте,  уль  Митя,  --  какие
разговоры. Я занялся съемкой с разных точек, а папа продолжал:
     --  Теперь о дате отлета. Наше  время заканчивается через  два-три дня,
думаю, что решать наш отлет в спешке послезавтра неудобно  вам и как-то даже
грустновато для нас.  Внутренне очень трудно  вдруг сорваться сразу, хочется
еще немного побыть вашими гостями.
     -- Ну, конечно! Конечно же! -- воскликнул Горгонерр.
     --  Пап, передвинь кресло чуть-чуть сюда, для выразительности кадра! --
сказал я.
     Папа  после  кивка  квистора  сместился,  и теперь  получалось так, что
квистор сидел ко мне  под некоторым углом, глядя на папу, так что его глаза,
и передние, и задний, меня не видели.
     -- Значит, -- продолжал папа, а  я отошел с камерой  вплотную к окну, к
кнопке на  нем. -- Значит,  если  мы  решим  сейчас, что наш  вылет будет на
третий  день,  не  считая  сегодняшнего,  это  вас  устроит,  уважаемый  уль
Горгонерр?
     -- О да, конечно, -- сказал квистор,  и  пока они с папой рассуждали на
предмет того, какое время удобнее для вылета, я  непрерывно  щелкал камерой,
меняя точки, то отходя от  окна, то  возвращаясь к нему, и в какой-то момент
пальцем  у себя за спиной нажал кнопку  и тут же (пауза -- чуть больше нуля)
отпустил ее. Быстрого поворота головы мне было  достаточно, чтобы убедиться:
ура, щелочка есть, как раз для  мизинца, даже чуть меньше,  лишь  бы ветром,
лишь  бы холодком  не  потянуло,  думал я, лишь бы квистор ничего-ничего  не
заметил,  не почувствовал. Потом я, весело смеясь,  и  уже вновь с игрушкой,
подбежал  к папиному  креслу,  отдал камеру ему, попросил его  снять  меня с
квистором и сказал квистору:
     --  А  мы  давайте  беседовать,  а?  Ну,  чтобы  на  снимках  было  все
натурально.
     -- Охотно, -- сказал квистор. -- О чем же?
     -- Если вы помните, капитан уль Карпий подавал  нам  ваши сигналы, а мы
их и  не почувствовали: может, разная аппаратура, разные частоты, они до нас
и не дошли.
     -- О, это верно,  -- сказал квистор, а  я думал: "Только бы в щелку  не
задуло, только бы не задуло".
     -- Так не лучше ли  решить эту проблему до отлета?-- сказал я. -- Вдруг
возникнут технические сложности, устранимые только здесь. Папа сказал:
     -- Может  быть,  уль Горгонерр, технический аспект нашей связи  следует
обсудить с милой Пилли?
     --  Отличная  мысль, --  сказал квистор. Он  поглядел на часы,  готовый
встать. -- Пилли разумный ученый.
     -- Тогда все, -- сказал папа, уловив жест Горгонерра. -- Благодарим вас
ото всей души за прием. -- Горгонерр встал, выключая кнопку "кондишн".
     --  Все  ясно,  --  сказал  квистор,  обнимая нас  с папой  за плечи  и
направляясь  к выходу. -- Утром  на третий  день или вечером на четвертый --
звоните мне.  --  Он  распахнул  дверь в  комнату  секретаря, пропустил  нас
вперед,  вышел сам, потом сам закрыл ключом дверь (мой  вздох облегчения) и,
кивнув секретарю, сказал:
     -- До завтра, уль Триф.
     -- Долгой жизни, уважаемые гости и уважаемый квистор.
     Лифт, проходная  (без всякого осмотра), сердечное прощание с квистором,
он -- в машину к своему шоферу и охране, мы -- в свою.  Обоюдное прощание, и
мы разлетелись.
     А я  вздохнул, выдохнул еще раз с буквочками  "уф-ф!" в голосе.  Однако
если щелка в окне так и останется, это еще не только не полдела, но, скажем,
энная его часть: все упиралось не в количество, а в качество сложностей.
     ... Мы сидели за вечерним чаем в полном сборе: Пилли, Оли, Орик, Алург,
папа  и  я. Были и гости. Два кулачных бойца:  Эл-ти и  Трэг. Позже появился
Палиф  -- ученый  по биополям и доктор  Бамбус,  главный врач клиники,  куда
попали  два шпика после схватки  с Олуни  и Кальтутом. Бамбус, как это часто
бывает в жизни, вполне оправдывал свое имя -- это был единственный не только
не высокий политор, но и толстенький; лицо у него было очень приятным.
     Эл-ти сказал:
     --  На  этом  участке энергосектора с  двенадцати  ночи  будет  главным
Ли-гар, второй -- уйдет вместе с Ли-гаром ровно в два ночи, и они "улетят" к
а,Тулу. Это риск, но вариантов нет.
     -- Почему именно в два часа ночи? -- спросил Бамбус.
     --  Видите  ли,  -- сказал Трэг. --  По просьбе  уля  Орика мы  два дня
следили  за  небом над Тарнфилом.  Летают круглые сутки, и ночью тоже,  но с
часу до трех -- машин меньше всего.
     -- Над квисторией они есть всегда, -- сказал Палиф. -- Она, точнее.
     --  Да,  --  сказал  Эл-ти,  --  летает  по большому  кругу,  наверняка
снабженная сильной оптикой.  Летит она не  быстро, и если ровно в два  будет
ясно,  что  нужное окно в  пределах  ее  видимости,  --  придется  подождать
несколько десятков секунд.
     Вздохнув, Орик сказал:
     -- Словом,  одна  машина  в воздухе  будет  точно, плюс  пролетающие. И
конечно, есть своя вероятная несинхронность в комбинации: положение дежурной
машины в воздухе  и точки нахождения охраны в саду; их, как выяснил Трэг, по
кругу ходит  трое, причем один и двое ходят  навстречу  друг другу. Так  что
идеал, это когда и дежурная машина, и  встреча трех охранников внизу в своем
положении относительно окна  квистора  (то есть с  другой  стороны  от него)
совпадут. Но чудес, как и ничего идеального, не бывает. И огромная помеха --
внешняя охрана квистории. Они ходят и перед оградой.
     --  Главная проблема, --  сказала Пилли. -- Все сделать сегодня. Иначе,
как  мы организуем повторное "затемнение"  квистории и  всего сектора? Вдруг
молчавший папа сказал:
     -- По-моему, здесь не  обойтись без  моро. Ночью моро бесшумно занимают
позицию вокруг дворца.  Гаснет  свет, и, считайте, внешней  охраны  нет,  им
крышка. Нет через  минуту и внутренней охраны: решетка высока, а потому  без
сигнализации и уже не под  током. Остается  машина-дежурный с мощной фарой и
вооруженными политорами. Но только она одна!
     -- Спасибо, уль Владимир! -- Орик вскочил  и с коммуникатором  исчез на
балконе. -- У нас еще минимум шесть часов!
     В наступившем  молчании  Оли вдруг  сказала такое, от чего я побледнел,
покраснел,  потом  захохотал,  а за  мною  и  все остальные.  Полуехидно она
улыбнулась и "выстрелила":
     --  Уль  Митя, я  ни  разу  не  слышала, чтобы  вслух  вы или ваш  папа
произнесли нам  т о  главное,  без  чего  невозможно  что-либо  сделать,  --
выполнено: приоткрыть незаметно ма-аленькую щелочку в окне квистора.
     --  Да,  действительно!  -- сказал я. -- Вот умница я -- ничего вам  не
сообщил! Вот это номер! Со щелочкой все в порядке!
     -- Странно, -- сказала Пилли. -- Сколь многообразна логика  у женщин, о
которой  политоры-мужчины говорят, что ее вообще  нет.  Я, в отличие от Оли,
именно  потому, что  разговор  начался,  решила, что с этим  все в  порядке.
Говорить Мите следовало только о неудаче со щелью, и это бы он не забыл.
     -- Мне несколько стыдно перед Малигатом, -- сказал вернувшийся Орик, --
это  же  не игрушки  с теми  классными кулачными  бойцами,  здесь, возможно,
сработает  огнестрельное оружие... нет, это слишком серьезная  просьба, хотя
Малигат  и не отказал  бы мне. Я позвонил  моему тренеру Киолу, с  его  слов
среди наших кулачных бойцов больше цирковых артистов, чем я думал. Сочетание
их качеств  кулачных  бойцов  и циркачей скомпенсирует  нам отсутствие моро.
Квистория окружена  чуть отдаленными  кустами,  и  я  думаю,  когда  вырубят
свет...
     --  Придется  решить  и  вопрос о  прицельной  стрельбе  издалека, если
подоспеет сверху дежурная машина, -- сказал Палиф.
     -- Как это подоспеет? В темноте? -- спросил доктор Бамбус.
     -- В какой темноте? -- спросил Орик.
     -- Я понял, что охрана, даже если успеет моментально  включить  фонари,
будет быстро ликвидирована.
     -- Но дежурная машина "спрыгнет" вниз с прожектором.
     -- Простите, --  сказал доктор Бамбус. На этом все кончилось.  Алург не
произнес ни слова.  Гости  покинули  наш  дом  вскоре, Алург  и  Орик  --  в
полвторого ночи.
     ...  Квистория была  освещена  нормально, достаточно ярко,  как  всегда
ночью.  Вот прошли солдаты наружной охраны перед решеткой. Минутная пауза --
затем за  решеткой появились охранники,  совершающие  обход вдоль самих стен
квистории. Ситуация  эта  повторилась несколько  раз: то одни прошагают,  то
другие. Машина-охранник была достаточно высоко.  Тоже круговые движения,  то
по часовой стрелке,  то против. Горят бортовые огни, рыскает  луч поискового
прожектора. Кольцом кусты вокруг  квистории, снаружи от решетки не далеко --
не  близко;  прямо  в  кустах через равные  интервалы -- столбы с  фонарями.
Внезапно  (ровно в  два ночи)  все изменилось. Полная темень.  Все освещение
вырубилось. Только слабые бортовые огни высоко в воздухе  и тонкий яркий луч
поискового прожектора. Вдруг, после паузы,  луч заметался. Тут же загорелись
фонари охранников. Охранники еле видны в  темноте и еле видны неясные фигуры
политоров, метнувшиеся от кустов к охранникам. Зигзагами мелькают, падают на
землю  их фонари. Такое  ощущение, что  в схватке  слышны  короткие вскрики,
хрипы. Полминуты, не больше -- и уже видны тени политоров, быстро взлетающих
по стенкам  решетки вверх.  Вот  они  на самом верху решетки, вот уже по  ту
сторону ее,  -- и только  тогда  появляются  тени  и  фонари  охранников  за
решеткой.  Вновь  едва  видимая  короткая  схватка, фонари  --  на  земле...
исчезают во мраке тени напавших на охрану  политоров. И тут же, черт, ничего
почти не видно, только мечется луч быстро снижающейся машины-охранника; едва
уловимая глазом тень большой птицы, взлетевшей из кустов, -- над решеткой, к
окну квистории. И не видно,  скорее ощущается, что окно приоткрылось, а тень
растворилась за стеклами окна. Машина-охранник "прыгнула" на землю,  включив
дополнительные  бортовые огни, стало светлее, и  видно,  как выпрыгивают  из
машины солдаты  квистора,  начинают палить, не разбирая,  в  какую  сторону,
потом все-таки  палят в одну:  вероятно, туда, откуда  издалека ведут  огонь
повстанцы.  Некоторые солдаты  квистора, выбросив  руки вверх,  рот открыт в
крике, падают на землю.
     Какая вспышка за окнами квистории! Неслышимый мощный взрыв! Из пустого,
без стекол, окна выпархивает гелл -- и сразу неуклюже вверх, вверх, в темное
небо, а солдаты палят теперь тоже только вверх, вверх... Та-та-та! Та-та-та!
Где гелл?! Упал, что-то мелькнуло: сверху-вниз! Или это не он? Или он?!. Или
вовсе не он, просто показалось!
     ...  Так все это  выглядело  на  кинопленке уже на  другой день, пленку
отснял с той точки, откуда  вели по квистории огонь повстанцы, кто-то из них
же; как оказалось потом -- прямое задание Орика. А после того, когда события
происходили  на самом деле раньше,  ночью, нам  -- Пилли, Оли, папе и мне --
оставалось только мучительно ждать. Сколько --  неизвестно. Орик  появился в
четыре ночи,  один. Волнуясь (не то слово), все мы ждали и  Алурга,  но Орик
был  один  и все  же  почти  светился. Кому-то  показалось,  что  они видели
падающего Алурга, кто-то не видел... Будем ждать. А слышали ли мы взрыв? Да,
но очень-очень отдаленный.  Это не главное. Главное, что сейчас делается  со
всеми геллами Политории. Они -- свободны!
     Еще надеясь, но уже  подавленные, мы не спали и ждали прилета Алурга до
утра. Утром  Орик  включил  стереотелек.  Диктор  сообщил  следующее:  ночью
совершено варварское нападение повстанцев на квисторию, и  так далее, и тому
подобное.  Раздался  взрыв  в  самой квистории, неизвестный  хотел  взорвать
кабинет квистора уля  Горгонерра...  Повстанцы издалека открыли  стрельбу по
выскочившим из машины-охранника  военным...  Взрывавший вылетел из окна, так
как был геллом,  и  был  убит;  как врага  Политории его изрешетили  пулями,
частично он был  задет своим же  взрывом; имя  его  не  удалось  установить.
Остается  загадкой,  как  это  именно  гелл  оказался   способным  на  столь
варварский поступок.






     Я стоял на дикой жаре в  одних трусиках высоко на скале, над морем, где
когда-то (мне казалось почему-то, что очень давно) стоял незнакомый мне еще,
замкнутый  и гордый  вождь  Малигат с Сириусом  на  руках. Ветра не было, ни
рябиночки на воде, тем более -- в лагуне, в бухте, где мы однажды охотились;
вода  была  чистейшей,  и  сверху я видел тени  проплывавших  в глубине рыб.
Пилли, папа  и Оли -- я знал -- лежат подо  мной на пляже, но я не глядел на
них. Думал я об этом каждую минуту или не думал, но будто какая-то невидимая
пластина  с отрицательным зарядом была накрепко вмонтирована  в мою, ставшую
чуть-чуть  политорской душу:  погиб Алург. Я вспоминал его маленькое крепкое
тело,  мягкие крылья,  доброе и одновременно  очень жесткое лицо, и мне было
худо,  не   по   себе,  плохо.  Неизвестно,   зачем   в  сознании  возникала
необязательная  параллель: оставленная мною  в  окне планетария  щель,  гелл
Латор, его полет на Тиллу, моя модель в космосе по дороге к Земле, к маме --
жизнь, и мною  же  оставленная  щель в окне  кабинета квистора,  гелл Алург,
лазер,  "окно" в сейфе, брошенная бомба --  смерть.  Я понимал, головой-то я
понимал, да и душой чувствовал, что и эта бомба, и  гибель адской машины,  и
смерть  Алурга  -- все  это  тоже жизнь,  жизнь  геллов, их  свобода,  жизнь
Политории, даже  ее счастливая жизнь, завоеванная и с помощью Алурга, но мне
некуда  было деться от постоянного ощущения, что его нет среди нас, нет и не
будет, хоть  плачь, хоть улетай  на  Землю и возвращайся снова  на свободную
Политорию -- Алурга уже не будет.
     Когда утром  той ночи взрыва  в квистории и  гибели Алурга мы узнали об
этом по телеку, нас  всех прямо как камнем придавило, огромным камнем,  плюс
еще маленьким камешком  сверху, чтобы уж точно не выбраться, не уйти от этой
боли,  хотя все  мы знали,  на  какой  риск шел  Алург. Была  потом  большая
какая-то "пауза" -- полчаса, час, -- не знаю, и уже черт те что творилось  в
воздухе:  геллы  бросили  свои дома,  они  носились,  как  сумасшедшие,  над
Тарнфилом, хохотали, смеялись, рыдали. Они ничего пока не знали о себе, уж в
момент  такого  риска  их  никак  нельзя  было  из  соображений  конспирации
предупредить  заранее  --  геллы  без  всякой сдержанности,  в  полной  мере
переживали  ту  бурю  внутри  себя -- шквал,  смерч,  --  который  захватил,
завертел их  добрые  души, и вовсе не сразу они  хоть  как-то успокоились  и
узнали, в  чем тут  дело. И уже  весь Тарнфил знал,  что именно произошло, а
вскоре и вся Политория. Представляю, что  творилось в душе Горгонерра, но по
геллам не стреляли, хотя те, кто мог бы стрелять, да и сам Горгонерр в своей
норе  (не сидел  же  он в  полураскуроченном  кабинете) знали, догадывались,
какая  сила высвободилась из-под  их контроля, и  к а  к эта сила,  перестав
метаться, хохотать и рыдать,  придя в  норму,  может  на  них обрушиться, да
скорее  всего и обрушится. Но никто не стрелял: видно, эти  стрелки понимали
или им дали  понять, что пусть уж лучше война, чем этот страшный неукротимый
взрыв, который  может последовать, коснись сейчас  хоть  одна  пуля хотя  бы
одного из геллов.
     Чтобы даже намеком пока не выдавать  себя,  Орик  обязан был  позвонить
Горгонерру,  что он и  сделал через час после  объявления по телеку, то есть
позвонил, уже зная по официальным каналам, что произошло.
     --  Уль Горгонерр, -- сказал Орик. -- Я звоню вам,  чтобы сообщить, что
полностью в курсе того, что произошло на самом деле. Этот налет был связан с
попыткой уничтожить машину  с биополем влияния на геллов (я не знал, что она
в квистории), и эта попытка удалась. Так говорят в Тарнфиле.
     --  Вероятно,  уль  Орик,  --  сухо сказал  Горгонерр,  --  вы довольны
подобным обстоятельством?
     -- Почему, квистор?  Этот вопрос  многосложен,  по  крайней  мере,  мои
ощущения не однозначны.
     -- Я не понимаю подобных логических игр, -- строго сказал Горгонерр. --
Мне известно,  вы,  как  член оппозиции, всегда  выступали в  гуманных,  так
сказать, целях против этой машины.
     -- Вы  помогаете моему  ответу, квистор. Да, я выступал в правительстве
против этой  машины, и  правительстве, а не на площади  перед  повстанцами с
призывами ее уничтожить.
     -- Какая разница? -- почти резко сказал Горгонерр.
     -- Разница есть, и я вам ее объяснил. Только что.
     --  Простите, уль Орик, сейчас я занят не столько размышлениями о ваших
принципах  и  реакциях,  сколько   о  ситуации  предательства.  Оба  ученых,
следивших  за машинами, и  их семьи, жены --  исчезли. Как они  могли выдать
местонахождение машины? Они же не...
     -- Не знаю, как, -- перебил его Орик.  -- Не вы же  и не те двое членов
правительства, знавших тайну, выдали ее.
     -- В себе-то я уверен, -- едко  рассмеялся  Горгонерр, --  но теперь не
очень-то  доверяю своим коллегам. Оба ученых не только не знали, что это  за
машина, но знали даже абсолютно иное ее назначение: охрана  всеполитор-ского
воздушного и космического пространства над планетой.
     -- Они что, -- спросил Орик, -- не могли догадаться, эти ученые, что вы
их, скажем изящно, -- дезинформировали?
     -- Нет, догадаться они не могли.
     --  Если так,  квистор,  --  сказал  Орик,  --  тогда, простите,  ищите
разгадку в среде посвященной элиты. Увы!
     -- Конечно, мы построим новую  машину, построим, но  не сейчас, а когда
выиграем войну, да поможет нам Чистый Разум!
     -- Вы полагаете, война будет? -- спросил Орик.
     --  Да  ну  вас, право!  --  резко  сказал Горгонерр. --  Если взорвали
машину, вы что думаете, повстанцы на этом успокоятся?
     -- Простите, квистор,  -- сказал Орик, -- мне неприятен ваш  тон и ваше
небрежное отношение к собеседнику.
     -- Извиняюсь, -- сухо и нехотя сказал Горгонерр. -- Теперь, когда геллы
свободны и, допустимо, озлоблены,  стоит подумать и об уступках. Кстати, как
это именно гелл мог швырнуть бомбу, это с их-то добродушием?
     -- А  разве вы  не помните  историю с геллом,  повредившим  голову,  --
биополе перестало на него влиять.
     -- Но как он проник в мой кабинет?
     -- Раздавил стекло.
     -- Не смешите меня! Оно непробиваемо.
     -- Значит, лазером. Кое-где они...
     -- Они давно запрещены. Законом.
     -- К употреблению. Но где-то же они сохранились?
     -- Но стекло не было оплавлено.
     --  Даже я больше знаю, -- сказал Орик. -- Этих следов и не могло быть,
частично стекло было разрушено взрывом.
     --  Сообщаю  вам, что  через  час я назначил экстренное заседание моего
кабинета в полном составе. Не в моем кабинете буквально, конечно, -- добавил
он с ухмылкой. -- Прошу вас присутствовать.
     Орик попросил нас не покидать дом, ждать его, и улетел.
     ... Средний "этаж"  в воздухе занимали  еще не пришедшие в  себя геллы,
верхний  был,  по ощущению, переполнен мчащимися  военными машинами,  машины
гражданские опасливо держались  на маленькой высоте, а по некоторым  дорогам
пошире шли иногда  колонны серых танков. При этом не слышно  было ни единого
выстрела.
     Мы включили  телек и сразу же наткнулись на правительственное сообщение
"всем  политорам"  государства.  Оно   было   кратким:   через   полчаса   в
правительственных кругах начнется дебатирование вопроса об улучшении условий
труда и повышении заработной платы. Сами дебаты транслироваться не будут, но
часа через два результаты их будут обнародованы.
     -- Как страшен мне этот квистор, -- задумчиво сказала Пилли.
     --  Типичный политик  и  обязан  на  всякий  случай сделать  этот  ход,
показав, что признает силу противника, -- сказал папа.
     -- Еще бы, -- сказала Пилли. -- Геллы-то -- свободны!
     ... Я  слушал  их  тогда, и  мне казалось,  что, хотя они  говорят и на
важные темы, может,  сам их  разговор -- это  прежде  всего  не  молчать, не
молчать  и не  думать, замкнувшись,  об Алурге. А сейчас, стоя на  скале над
ними и не слыша никаких разговоров,  я думал, что говорят они теперь вовсе о
другом, потому что война уже началась.
     А  тогда, когда мы все ждали  Орика  и (зачем-то)  решения квистории, я
думал  о словах  папы, что  война может оказаться затяжной. Опять показались
вдалеке и внизу танки квистора, и Пилли сказала:
     --  Экипаж  танка,  если надо,  включает некую аппаратуру, ну,  как  бы
максимально уплотняющую воздух впереди себя метров на четыреста  -- пятьсот.
Нет,  это не  ветер. Это  как бы плотное тело, которое отталкивает буквально
все впереди себя: и врагов, и их технику, и гранаты. Страшное оружие.
     -- Я все думаю и думаю: как нам-то вам помочь!
     -- Вы и так помогли сверх меры! -- сказала Пилли.
     -- Алург, -- сказал папа. -- Помог Алург, а не мы.
     Я смотрел в этот момент в небо на летающих в беспорядке геллов, и вдруг
увидел через широко  открытые двери на балкон, как трое геллов,  взявшись за
руки  (а  в середине -- маленький  гелльчик), стремительно  летят в  сторону
нашего дома.
     -- Латор! -- заорал я. -- Это Латор, Лата и Мики!
     Через минуту Латор, Лата и Мики,  громко  смеясь,  оказались  на  нашем
балконе, а потом и в комнате.
     Какое там  --  чай или завтрак!  Геллы  места  себе  не  находили.  Они
хохотали,  вскидывали  руки и крылья  вверх, маленькая  Мики несколько раз в
восторге выбегала на балкон, выпархивала вверх и, сложив крылья, бросалась с
огромной высоты вниз, и только пролетев метров пятьдесят, распрямляла крылья
и мигом возвращалась обратно, -- страшно было смотреть на ее веселые игры.
     -- Ты еще  не улетел! Не улетел! --  повторяла она, каждый раз подлетая
ко мне,  обнимая  меня  маленькими  ручками за  шею  и повисая на мне.  Мило
улыбаясь, даже краснея, Лата сказала:
     -- Я  не  понимаю, что  со мной, Пилли!  Я совершенно ничего-ничего  не
понимаю.
     В этот момент мы увидели  по телеку лицо ведущего  диктора, и Оли сразу
врубила звук. Диктор сказал:
     "Только что  закончилось  важное совещание  в квистории, которое провел
главный  квистор,  уль  Горгонерр.  Совещание  носило  характер  дебатов,  и
квистория  приняла  важное решение: в течение недели будут  устранены  самые
существенные недостатки  в  условиях  труда политоров и будут введены  новые
расценки всех трудовых операций... "
     -- Да отключите вы его! -- со злостью сказала Пилли.
     Вскоре появился Орик. Он не стал рассказывать о подробностях дискуссии,
добавив лишь, что,  конечно же,  он выступил за нормализацию условий труда и
оплаты.
     -- Но этого не будет, -- сказал он. -- Только схватка!
     -- Да! -- сказал Латор. -- Только схватка! И свобода!
     Извинившись  перед  гостями,  Орик добавил,  что все мы  должны  быстро
собрать свои вещи: мы срочно летим к Малигату, и это не для разглашения.
     -- События обогнали  нас, уль Владимир,  --  сказал  он. -- Мы так и не
сумели точно определить, что  и  как будете делать  лично вы и где будет уль
Митя. Но принято твердое решение -- максимально оградить вас от риска.
     Все  остальное  произошло достаточно  быстро:  и  завтрак,  и  сборы, и
прощание с геллами. Мы обняли их, они скользнули в небо, мы закрыли все окна
и  двери,  забрали  с  третьего  этажа  шкуру кольво,  прихватили  Сириуса и
спустились к  машинам,  заперев  дом.  Орик  сразу  же  лег на  дно  машины,
укрывшись клеенкой (Пилли села за руль), Оли проделала маневр отца  в машине
папы, я сел в  машину один. По распоряжению Орика мы  полетели медленно и не
очень высоко, как все, немногочисленные сегодня, гражданские машины. Покинув
Тарнфил,  мы увеличили скорость  и взяли курс к  морю, -- не  самый короткий
путь, но так велел Орик. Не успели мы покинуть Тарнфил, как уже через десять
минут услышали выстрелы со стороны города.
     -- Началось! -- громко сказал Орик, выбираясь  из-под клеенки, но Пилли
строго велела ему снова лечь.
     Мы поднялись  выше, над деревьями,  и пошли  на максимальной скорости к
морю. Все (вероятно, военные) машины  шли к городу много выше нас. Достигнув
моря  и не снижая скорости,  мы  полетели над самым берегом на  запад, время
текло  или мчалось незаметно,  и  скоро мы,  перевалив хребты скал,  немного
недолетая  грота, оказались  в  селении  моро.  Нас приняли  с  радостью, но
сдержанно --  моро понимали, что  обстановка исключает веселье,  ситуация им
была известна. Я был  рад снова увидеть Ир-фа, но он тоже был как-то суров и
сдержан, даже обнимая меня. Сразу же после обеда Орик и Ир-фа сели  в машину
моро:  один  молодой моро должен был забросить  их  к а,Тулу. Перед  тем как
сесть  в  машину, Орик  сказал папе, чтобы мы  держали связь с  ним, Ир-фа и
а,Тулом,   потом   вручил   мне  пистолет  с   самонаводкой,   тот,  который
пристегивался к кисти, потом отошел в сторону с Пилли. Не далеко и не близко
--  в сторону, под деревья, где начинался  лес. После (я увидел случайно) он
быстро привлек Пилли к себе и поцеловал ее в голову, а она его в лоб и щеку.
Они вернулись  к  нам, и  Орик сел  в машину. Они с Ир-фа подняли, прощаясь,
руки, машина взлетела и вскоре исчезла за деревьями.


     Мы остались  одни среди моро. Я и папа вернулись  в свой домик, Пилли и
Оли -- в домик Орика. Вновь было жарко и очень тихо в  селении. Не знаю, как
остальные, но я места себе не находил: сидеть  у выхода из домика, лежать на
горячем песке пляжа,  охотиться под водой или ловить рыбу -- все было едино,
все -- не то, все -- сплошное ожидание и мучительное безделье. Даже когда мы
вечером  заплыли  с  папой поохотиться  в  бухте -- это был  сугубо  деловой
заплыв,  для  еды, чтобы не быть  иждивенцами моро,  --  ни тени  азарта или
удовольствия. Телек под наблюдением Пилли и Оли работал весь день, его брали
даже к  морю, но ничего существенного мы не узнали. О реальном положении дел
не было ни слова, разве что иногда сменялся диктор и коротко сообщал даже не
о потерях  одной  или обеих сторон, но  исключительно о  том, как постепенно
затихает  вспышка и как вытесняются повстанцы из города. Нам в это верить не
хотелось.
     Потом телек как  отрубило на несколько часов,  хотя сам световой сигнал
был.  Поздним вечером  экран  вдруг  ожил,  и мы увидели  нового  "диктора",
незнакомого,  и  незнакомого  же гелла рядом с ним.  Оба были  в разодранной
одежде, с ружьями, голова гелла была забинтована. Гелл  был явно смущен, что
его видят миллионы глаз, и заговорил другой политор:
     "Граждане Политории! Стоит ли объяснять, кто  мы? Как  вы сами  видите,
телецентр -- в наших руках, также --  целый  ряд  газет в Тарнфиле! Сообщаем
вам,  что в главных городах  страны происходит то же самое. Здесь в Тарнфиле
идет жесткая борьба на улицах города. Видеоцентр окружен  нашими войсками, и
пока  мы ведем  передачу,  нас  буквально  защищают  внизу,  так  как  враг,
естественно, хочет вернуть видеоцентр себе. Пока сообщаем вам, что положение
в  Тарнфиле  очень  напряженное,  уличные бои  в  разгаре, подкрепление  сил
поступает  с обеих сторон, схватки и бои идут и за пределами города.  Охрана
центрального  и  других  космодромов -- ликвидирована.  Космические  корабли
охраняем  теперь мы! Сообщаем еще, что наши  гости  с Земли  тоже охраняются
нами в  надежном месте. Взяты заложниками член правительства уль Орик  и его
дочь. Квистор и его люди -- в казармах своих войск, где защита пока надежна.
Будем верить в успех! Мы постараемся защитить видеоцентр и будем  выходить в
эфир раз в час. Долгой жизни и победы, политоры!"
     Оба  они  исчезли  из кадра, студия  уплыла  из  эфира,  остался только
светящийся экран. Мы четверо встали и обнялись.
     Пилли, которая немного знала язык моро, попросила свидания у Малигата и
все рассказала  ему. Вечером состоялся вроде бы торжественный, но молчаливый
общий ужин,  только  глаза моро  были теплее, чем обычно.  В  полной  тишине
Малигат сказал всего несколько слов.
     -- Пусть победит тот, кто веками не имел ничего, кроме страданий, а его
маленькие  радости станут  большими и  вечными. Прикоснемся  нашими душами к
душам тех, кто взял в руки оружие, чтобы вернуть себе свободу!
     До  начала  ночи  телек  заработал  еще  трижды. В  первый раз это было
короткое сообщение,  что все воюющие геллы получили в руки оружие. Во второй
раз  (мы  обмерли!) диктор оказался  прежним, "официальным",  он заявил, что
войска квистора отбили видеоцентр и "вы вновь  узнаете правду  о  событиях в
Тарнфиле  и стране". Пока он говорил, а мы, пораженные, тупо глядели на него
и не  слушали,  в студию  вновь ворвались повстанцы, диктор  был уведен "под
белы  рученьки",  а один  из  ворвавшихся  повстанцев  заявил,  что  события
постоянно меняются, они, повстанцы,  были  выбиты  из видеоцентра, но теперь
вновь  завладели  им. Третий  "эфир" был  снова  повстанческим;  в  коротком
сообщении было  заявлено, что  взят в плен главный военачальник квистории --
уль Патр. К сожалению, потери повстанцев значительны,  как, впрочем, и войск
квистора, но новые повстанцы прибывают.
     ... Я  стоял  на краю  скалы, обрывающейся  к  морю,  и глядел в  воду.
Странное это было ощущение: скала, море внизу, нечто подобное было со мною и
на Земле, когда папа, мама и я ездили в Коктебель и со стороны Золотых ворот
нам позволили подняться на Карадаг. Эти  непохожие картины  (тогда и сейчас)
все-таки так  совпадали по  облику, что я, на какие-то мгновения перед этим,
невольно как бы уносясь на Землю, очень резко ощущал потом, где я.
     Нелегко  мне  давалось  и  "соседство"  с  папой:  он,  зрелый  мужчина
(здоровый мужик, как  иногда говорили  у нас  на Земле), войну  и в глаза не
видевший, явно переживал, что друзья его  воюют, невольно -- и за меня, и за
него,  и  за Землю,  против  возможной  войны  с  Землей, а  он,  видите ли,
полеживает на пляже, загорает. Я был  почти  убежден, что,  когда  я спущусь
вниз, мой папаня  будет обсуждать эту тему с Пилли и Оли. Спустившись к ним,
я понял, что не ошибся, правда, говорила Пилли, а не папа.
     -- Как мы поглядим в глаза землянам,  прилетев к вам, когда они узнают,
что мы не уберегли хотя  бы одного  из вас. Мы привезем на Землю возвышенные
слова о вашем героизме и мертвое тело? Хорошенькая встреча для первого раза!
Нет, вы обязаны подчиниться решению Центра. Может, это  вас успокоит? К тому
же, простите, мне неловко за вас, когда я  вижу ваши переживания,  а свои-то
считаю посерьезнее ваших:  Орик ушел  сражаться...  а...  у меня  нет больше
никого на свете, и у Оли -- кроме него.
     Это  был  какой-то  тягостный  монолог, и я  обрадовался,  когда  вдруг
заработал  телек и мы увидели возбужденное лицо повстанца,  другого,  нежели
вчера. Этот "диктор", с  рукой  на перевязи и  с пистолетом, пристегнутым  к
руке, сказал, что второй день  восстания отличается  жесткостью,  постоянным
огнем и огромным  напряжением сил. Трудно сказать, каковы реальные потери  с
обеих сторон,  они велики,  но  в ряды повстанцев вступают все новые и новые
политоры,  в том  числе  и политоры, бросающие  армию  квистора.  Неплохо  с
боеприпасами  и огнестрельным  оружием.  Гораздо  сложнее  --  с  танками  и
летательными  боевыми аппаратами, кое-какие экипажи  еще  ранее  перешли  на
сторону повстанцев,  но машин  (и наземных,  и  воздушных)  у квистории куда
больше.  Трудно с медикаментами, с врачами, с  медицинскими  сестрами. Геллы
подорвали  одну  из  казарм, и  были  взяты  в  плен еще  три  военачальника
квистории.  Определить  точно, где  именно  находится  сам  квистор,  --  не
удалось.   По-прежнему   очень   бдительно  охраняются  космодромы  и   сами
звездолеты.  Повстанцы  все  время начеку,  космодромы  никто  не  бомбит  с
воздуха,  так как, похоже, квистория очень дорожит звездолетами, может быть,
готовясь к бегству. Борьба -- продолжается.
     Теперь по капельке, по малой малости, день за днем, острота переживаний
гибели Алурга будет  уменьшаться, и увеличится  тревога за живых: за Латора,
Рольта, Ир-фа и, конечно, Орика. Странно,  подумал я  вдруг, чего это Сириус
натянул до  предела длинный поводок в папиных  руках  и стоит у  самой воды,
ощетинясь. Моллюск, что ли, подполз к самому берегу? Сириус вякнул несколько
раз и поднял лапу. Внезапно вода у самого берега выгнулась, Сириус отскочил,
и секундой позже мы  увидели  аквалангиста  в голубоватом,  под  цвет  воды,
костюме. Не вставая из воды и выбросив руки (одна с пристегнутым пистолетом)
на песок, он "выплюнул" изо рта трубку и несколько  секунд спокойно фыркал и
отдувался. На его спине были голубые  баллоны и винты -- маленькая подводная
лодочка. Не  вынимая лица  из воды,  он  помахал  нам  рукой,  но  мы сидели
неподвижно, пока он не снял с лица маску, и только тогда  вскочили: это  был
Фи-лол.
     -- Ну как вы тут? -- спросил он, подымаясь из воды.
     -- Мы-то унизительно отдыхаем, -- сказал папа. -- А вот как вы?
     -- Я в порядке. Я пилот винтокрыла,  и,  как видите, у  меня  за спиной
винт, а где шпарить -- в воздухе или воде, это уже детали. Рольт и Ки-лан --
отлично,  ученые -- тоже. Олиф, конечно... не очень.  Рольт  в  море. Он вас
издалека  высмотрел  и  послал  меня узнать,  как дела.  Орик волнуется.  Он
поговорил с Рольтом,  может, вам лучше перебраться на подлодку. Или податься
к Тульпагану, к моро -- все подальше от военных действий.
     -- Здесь ближе Тарнфил, -- сказала Пилли. -- Там мало медсестер.
     -- Но на этом берегу уже нет перемещений  наших войск к  Тарнфилу, а на
северном есть. Как вы доберетесь? Северный берег вам выгоднее.
     -- Своей машиной, -- сказала Пилли. -- Как же еще?
     -- Привет! -- Фи-лол прыгнул, надев маску, спиной в воду.
     -- Вы это серьезно про Тарнфил, Пилли? -- спросил папа.
     -- Вполне.
     Папа как-то растерянно затрепыхал руками.
     Вдруг  мы  услышали  над головой  тихую  и  протяжную  песню  моро;  мы
обернулись -- по ущелью к нам спускался Олуни. Его длинный нож и тело были в
крови, и он,  улыбнувшись нам, быстро  прыгнул в  воду и  омылся.  Потом сел
рядом с нами  на песок,  сказав, как  бы между прочим, что  две криспы-тутты
мешали  ему пройти в тоннеле скалы. Потом он рассказал нам о важном для всех
моро событии. Еще  неделю  назад Малигат  принял решение:  мы живем  на этой
планете особняком, сказал он, но  мы, моро, ходим по ее земле, ловим ее рыбу
и едим ее мясо и плоды с деревьев, пьем ее  воду;  в воздухе городов, леса и
моря пахнет войной, и войной справедливой, мы, моро, должны помочь политорам
в  их  борьбе. Всем молодым моро уходить  на войну  нельзя:  кто тогда будет
кормить и  защищать  остальных? Пойдут триста человек. По берегам моря живет
много племен моро  --  пусть вождь каждого племени знает о решении Малигата.
Вожди  согласились  с  Малигатом, что моро  трудно будет воевать в  городах.
Малигат  решил,  что  войска  квистора,  терпя  поражение,  будут  вынуждены
отступать в леса, где их и встретят моро.
     --  Завтра мы.  уходим,  -- закончил Олуни, -- надо  сообщить  об  этом
Орику.
     Папа кивнул и долго пытался "изловить" в эфире Рольта.
     -- Капитан? -- спросил папа. -- Это сварщик с берега. Недавно мы видели
винтокрыльщика  с  вашего  летательного корабля,  но  не знали  тогда  одной
новости...
     -- Внимательно  слушаю  вас,  -- сказал Рольт. Папа  замялся,  стараясь
придумать, как в  разговоре  обозначить  моро;  похоже,  Рольт  почувствовал
именно это, так как спросил у папы: -- Это касается ребят, которые посильнее
кулачных бойцов, да?
     --  Да-да,  --  обрадовался  папа. --  Они завтра  веселыми  компаниями
отправятся по всем городам, но в них входить не  будут, будут в лесах рядом.
Передайте кому следует.
     -- Ясно, -- сказал Рольт. -- Завтра. Спасибо. Все?
     -- Все!.. О вашем выходе завтра, -- сказал папа Олуни, -- я передал. --
Папа улыбался, почувствовав себя "при деле".
     Олуни кивнул, положив папе руку на плечо.
     После  обеда  возникла  мысль,  чем  бы  заняться, хотя  все  "занятия"
воспринимались мною в одну сотую их силы.  Пилли и папа решили, что ничем не
займутся,  останутся в селении;  несколько неохотно  папа  согласился на то,
чтобы  я и Оли  побросали  блесну на  ближайшей  речке.  Пилли попросила нас
набрать побольше красной травы, она очень  бы пригодилась к ужину. Я положил
свой пистолет и коммуникатор в  маленький  рюкзак, мы  с Оли  взяли снасти и
улетели на одной из наших машин. Пилли спросила  еще у Оли, взяла ли та свой
"кистевой" пистолет, и Оли кивнула.
     Прилетев  на речку, мы сделали плавный поворот и "спустились"  вниз  по
течению,  выискивая  красную  траву и щели в  скалах:  стало  уже  привычным
находить  глубокую и не узкую щель, куда бы можно было спрятать  машину. Так
мы и поступили.
     Нет, решительно, даже рыбалка не  могла перешибить моего настроения, не
говоря уже  о  сборе  этой красной травы, которой  мы набили с  Оли весь мой
рюкзак  так,  что  (довольно  небрежно  с  моей  стороны)  мой  пистолет   и
коммуникатор  остались  на  дне рюкзака,  под  травой. Рюкзак  по  привычке,
приобретенной мною  на  Земле,  я оставил за спиной, тем более он был  очень
легким. Оли шлепала блесной по воде как попало:  бросала дальше, ближе, выше
или  ниже  по  течению,   подмотку  делала  как-то  нервно,  но  именно  она
вытащила-таки пару  средних рыбок, и лицо ее так и сияло.  Я  улыбался ей  в
ответ. Обе  рыбинки  она  вытащила прямо против щели, в глубине  которой, за
поворотами, стояла наша  машина, и Оли отнесла рыбу в машину, в холодильник.
Потом она вернулась,  и мы  продолжали блеснить,  спускаясь  дальше  вниз по
течению. Каким-то образом мне тоже попалась рыбина, посолиднее, неохота было
возвращаться к  машине, и  я  положил  ее в рюкзак,  приподняв сначала  слой
красной  травы, -- не очень  умно, конечно, если  траве вовсе не  полагалось
пахнуть  рыбой.  Вдруг  Оли подошла  ко мне, как-то  очень легко и  свободно
поцеловала меня в щеку и, сказав, что ей все поднадоело, отправилась обратно
к щели, бросив на ходу, что подремлет в машине.
     Минут через пять -- семь  выше по течению речки появился низко  летящий
винтокрыл, он пролетел надо  мной и скрылся за поворотом, и  звук его быстро
стих. Сменив блесну, я сначала поднялся чуть вверх по реке, и когда тронулся
вниз  и  до поворота  оставалось метров десять, из-за  него  появились  двое
винтокрыльщиков в очках и  шлемах и, весело маша мне руками и смеясь, быстро
оказались рядом со мной; один из них, улыбаясь, положил мне руку на плечо, и
тут же я получил вполне оглушающий удар по голове, в полусознании я "поплыл"
вниз,  к земле, они подхватили  меня,  и  я, чувствуя, что бессилен что-либо
сделать, успел-таки сообразить и  не закричал: Оли могла связать мои крик не
с винтокрыльщиками,  выскочить...  нет, ею я  рисковать  не  мог. Эти, легко
приподняв меня, бросились бежать к повороту реки, я впился в  руку того, что
был справа  от меня,  тут же прогремел выстрел, этот правый упал,  упал и я,
успев заметить,  как  спряталась в щель  Оли  с  револьвером,  второй  снова
оглушил меня легким ударом, и я в каком-то полутумане, не  имея  сил бежать,
видел  только, как он склонился над своим напарником,  непрерывно стреляя  в
сторону  щели,  потом махнул рукой, закинул  меня себе на  плечи  и  потащил
дальше,  отстреливаясь, так  что снова Оли стрелять никак не могла; он, гад,
стрелял не переставая. Уже за поворотом, ближе к винтокрылу, я  получил  еще
один легонький ударчик, который лишил меня сознания... не знаю, насколько. Я
очнулся уже в воздухе. Я  был привязан какой-то веревкой к креслу, соседнему
с  пилотским, а  сам пилот, ведя  винтокрыл одной рукой, другой развязал мой
рюкзак, поднял пук травы, увидел рыбу, лежащую тоже на траве, и снова бросил
верхний пук травы  на рыбу и пришлепнул мой рюкзак сверху рукой, не  обращая
больше на него внимания. Увидев, что я немного пришел в себя, он сказал мне:
     --  Интересно, как хорошо ты видишь и хороша ли твоя  память?  Понимая,
что терять мне нечего, я сказал:
     -- Не исключено, что твой напарник не умер,  а сильно ранен.  Ты должен
был бросить меня, а не его. Стало быть, ты не из повстанцев. Ну что, прав я?
-- сказал я как-то даже грубовато.
     -- Более того, -- сказал он и снял очки.
     Это  был...  а,Урк.  Тот самый кулачный боец, шпик  квистории, которого
вместе с а,Грипом чисто  "вырубили" на вечере технициума Олуни  и Кальтут. Я
-- молчал.


     Близилась  ночь. Еще не совсем стемнело, винтокрыл  стоял на  маленькой
поляне  среди высоких  деревьев леса, а,Урк ужинал, насильно запихивая куски
еды и в мой рот, из чего напрашивался умный  вывод, что я ему  нужен  живым.
Поесть он мог  и  в воздухе, но мы уже давно  сели, а  несколько  раньше  он
пробурчал: "Нет  смысла  лететь  в Тарнфил  днем, в самое пекло боя".  Что я
оценил  довольно  быстро,  когда  прошло   головокружение  от   трех  легких
"педагогических" ударов а,Урка, так это свое незавидное положение.
     -- Ну, узнал  ты меня?  --  спросил а,Урк,  когда  мы еще летели,  а  я
немного отошел  и думал: хвала  небу,  папа и  остальные хоть будут знать от
Оли, где  я приблизительно, а не то чтобы просто  как в воду канул. -- Узнал
или нет?  -- повторил а,Урк.  А я  подумал: коммуникатор-то мой и пистолет в
рюкзаке под травой он не видел.
     -- Нет, -- соврал я. -- Не узнал.
     -- Плохое зрение,  что ли? --  спросил он. -- Ты сидел в зальчике этого
идиотского  технициума,  а я  и мой напарник показывали, что такое  кулачный
бой, настоящий кулачный  бой... Все это было подстроено.  (Я молчал.) Небось
эти двое моро первую нашу пару не тронули, потому что, я думаю, были  с ними
в сговоре, заодно.
     -- Что значит "не тронули?" -- сказал я. -- Моро выиграли.
     -- Вот именно. А нас они искалечили.
     -- Как это?.. --  удивился я.  -- Вы же опытные бойцы. Просто они у вас
тоже чисто выиграли, так как вообще сильнее всех вас.
     -- Сильнее?! -- прохрипел а,Урк. -- Заткни  глотку. Они нас искалечили.
Мы лежали в больнице. В обмороке, с переломами.
     -- Ничего я не знаю, -- сказал я. --  И  ничего я  не заметил.  Они вас
уложили, и занавес опустился. Никто ничего не видел.
     --  Вот  именно, --  зло  сказал а,Урк. -- Чистая работа. Было у  нас с
а,Грипом  одно дельце, не скрою,  хотя  и  не скажу, какое. Острое  дельце и
денежное.  За  это  нам и отомстили, но  -- бей меня по башке самым  большим
шаром здания квистории -- ума не приложу, откуда  они  узнали  об этом деле.
Знали двое: я и а,Грип.
     -- Кто они-то? -- глупо спросил я.
     -- Не твое дело. Не моро, конечно. В больнице мы кое-как пришли в себя,
ну, все, думаю, пригрозили нам --  и ладно. После разберемся.  Бамбус, врач,
кабан этот, жмет нам руки, мол, пока.  Мы идем менять больничную  одежду  на
нашу, в этой комнатке нас и связали. Кляп  в рот, руки в  наручники, ноги --
веревкой,  их  там  человек шесть  из  шкафа выскочило.  В машину  --  и под
Калихар, к повстанцам. Конечно, они нас  там  собирались кокнуть, но сначала
само собой кое-что из нас вытянуть. Мы перестали врать, одну правду говорили
--  жизнь дороже. Не  в том смысле, что  они нас благородно отпустят, а  что
контроль будет послабее.  В наручниках, но гуляй где хочешь -- понимали, что
мы с наручниками и без оружия в лес не уйдем. Но в одном они просчитались.
     "Душу раскрывает, гад, -- подумал я. -- Или хвастается".
     --  Мы и  в наручниках  -- кулачные бойцы.  Тем более я когда-то летал.
Оказались  мы  у  винтокрыла, стоявшего с краю, а там двое  всего повстанцев
было. Два сильных  удара ногами -- те вповалку до утра. А мы -- в машину и в
небо.  Это  я мог  сделать  и в наручниках.  Пока  летели,  а,Грип  распилил
наручники...
     -- Зачем ты мне все это рассказываешь?! -- нарочито грубо спросил я. Он
поглядел на меня, расхохотался и сказал:
     -- Чтобы ты знал, с кем имеешь дело!
     -- Я это давно знаю. По трем ударчикам по голове.
     -- Кто стрелял?! -- рявкнул он. Заревел как хурпу.
     -- А я откуда знаю? Мы жили в глуши,  в палатке, я и отец. Недалеко был
поселок моро, километрах в трех. Моро говорили,  что рядом  скрывается отряд
повстанцев. Наверное, они и стреляли.
     -- Это почему это?! Из-за тебя, что ли?!
     -- А хоть  бы и из-за меня! --  Это я  даже прохрипел  зло. -- Когда-то
меня уже украли, кое-кто из квистории, делая вид, будто это повстанцы. Потом
меня действительно выкрали повстанцы, разницу-то  в обращении я  заметил.  И
знаю...
     -- Это как же ты заметил? И что ты такое знаешь?!
     -- Я  думал, ты умнее, -- сказал я, наглея на глазах. --  Ты же сам мне
все  рассказал.   Вас  ищут   --  это   факт.  Стрелять  по   вам  могли   и
повстанцы-соседи: узнали о вас по коммуникатору...
     Он глухо  зарычал, но мне показалось, что в  глазах его мелькнуло нечто
вроде уважения ко мне.
     -- Да. телек я у повстанцев смотрел и слушал, -- сказал он. --  Слышал,
когда  они  хвастались,  что  взяли  вас под  свою защиту,  а  Орика и  дочь
превратили в заложников. Взяли вас под защиту, а бросили в глухом лесу.
     -- Кулачный боец ты классный, -- я рассмеялся,  -- но думаешь с трудом.
Твоего дружка кокнули, а мы, видите ли, были без защиты в глухом лесу. Учти,
по а,Грипу, мертвому или живому, "вычислят" и тебя.
     -- И  все же твои повстанцы тебя не уберегли! -- захохотал он. -- Ловко
я тобою закрылся, а? Ну, когда бежал к машине.
     -- Вы зря из-за меня сели, -- сказал я.
     -- То есть как это зря?! Ты мне ого как пригодишься!
     -- Потеряли время. Не знаю, успели повстанцы под Калихаром  связаться с
Тарнфилом, что вы дали деру, но уж эти точно сообщат, которые кокнули твоего
дружка.
     -- Каким это образом? Ради чего?
     --  Плохо у тебя с головой, -- сказал  я. -- Да из-за меня, из-за  меня
же! Они не стреляли по вашему вертолету, потому что по его номеру знали, что
он повстанческий, а вот  когда вы поволокли меня... Зачем я тебе нужен?!  --
резко спросил я.
     -- Ты мне голову не  задуряй,  -- сказал а,Урк. -- Политория-то от вас,
от землян,  в  восторге.  Квистор,  того  и  гляди,  выменяет  своего  члена
правительства, уля Орика, на тебя.
     --  Да-а, я в тебе ошибся,  -- сказал я. --  Расчет умный. Тебя, может,
даже в квисторию введут, каким-нибудь старшим инспектором.
     -- Бери выше, -- сказал он. -- Они бы мне в квистории дорого заплатили,
доставь  я  им  Орика   --  члена   правительства.   Но  еще  больше  --  за
Орика-предателя.
     -- Как это -- "Орика предателя"? -- удивился я.
     -- А так, -- сказал он. -- Я-то кое-что о нем знаю, квистория, может, и
не знает, а я знаю. Повстанец он,  этот ваш Орик, а по  телеку объявили, что
он заложник, для отвода глаз.
     -- Если  он повстанец --  в чем я сильно сомневаюсь, -- сказал я. -- То
они его за меня не выдадут.
     -- Выдадут, -- сказал он. -- Ты -- гость. Великий гость -- вот смех! Ты
спас его дочурку, красу Политории! Да  они готовы его же кровью заплатить за
твое всеполиторское благородство!
     Внезапно у меня вдруг пропало всякое желание говорить с этим гадом. Что
сейчас делается у моро? Оли давно вернулась и все рассказала. Пилли намерена
быть в Тарнфиле, а папу, когда он узнает, что меня похитили, тоже махануть в
Тарнфил теперь  никто  не удержит.  Почему этот  гад столько  времени, можно
сказать, беседовал со мной, что-то выспрашивал, чем-то даже делился? Я вдруг
понял: у него была та же  реакция, что и у узкоглазого, когда он изложил мне
и Пилли свои условия Орику. Пилли заговорила, и он стал слушать, любое слово
привязывало  его  к креслу,  он хотел понять,  разобраться, потому что был в
себе не  уверен,  потому что  боялся. И а,Урк  тоже боялся,  он, сам того не
понимая,  говорил   со  мной,  желая  услышать  что-то  успокаивающее,  хоть
что-нибудь. Он -- боялся.
     --  Не пора нам лететь,  а? Или мы заночуем в лесу?  Развяжи меня,  все
тело затекло, -- сказал я. -- Слышишь?
     -- Вот спущусь по нужде на землю, вернусь и развяжу!
     -- А я что, не хочу, что ли? -- плаксиво сказал я. -- Терпеть, что ли?!
А?!
     -- Не  хнычь, -- грубо сказал он, развязывая  на мне веревку. --  Давай
быстро вместе со мной, и летим.
     Ночь  пришла абсолютно темной, без единой  звезды на небе.  Кругом  нас
была  сплошная тьма,  кроме  слабого  свечения приборов на  приборной  доске
винтокрыла.  В  какое-то  мгновение  я  почувствовал себя  пружиной,  точным
хронометром,  хотя  и не думал о себе  этими,  да и  другими  словами. Чисто
интуитивно  я  дал а,Урку  спрыгнуть  первым, и только  после,  но  сразу же
спрыгнул сам  -- веревка, которой я  был привязан, и мой  легкий рюкзачок (я
схватил  его за лямки, не  завязывая) "приземлились" вместе со мной в полной
темноте,  и  а,Урк  этого  не  видел.  Сразу  же  я  залепил  громкую  фразу
позамысловатей (тоже чисто интуитивно), рассчитывая на характер этого гада.
     -- Как ты  взлетишь в этой темнотище? -- сказал я. -- Поляна маленькая,
ничего у  тебя  не выйдет,  понял?! --  грубовато добавил  я  и хохотнул.  Я
сердцем чувствовал, что именно в длине его  ответа  все и заключено, сказать
вторую фразу  я  уже  не  смогу,  не буду иметь  права,  если  создал нужную
ситуацию.
     -- Ты что,  обалдел малость?! --  рявкнул он. -- Или  я тебя сильновато
пристукнул  по  башке?!  Темнота,  видите  ли! Взлет-то вертикальный! Не-ет,
этого тебе не понять!  Ты на своей  Земле, наверное, и не видел винтокрылов,
а?! А прожектор?! Соображаешь?  Вряд  ли  ты соображаешь! Какой-то умишко  у
тебя есть...
     Да,  я выиграл, пока выиграл:  фраза его, громкая ругань и мерзкий смех
-- все было  длинным и  громким; большими мягкими шагами я  отступал куда-то
назад... шаг, шаг, шаг,  еще  шаг, еще, еще, лишь бы не грохнуться, лишь  бы
скорее "пройти"  поляну и упереться ногой, рукой,  спиной в дерево,  лишь бы
побыстрее оказаться в лесу.
     -- Унюхал, что такое хороший винтокрыл, а? И если пилот хороший. Такой,
как я. Учуял? -- продолжал он.
     И этого  хватило,  чтобы я  действительно  наткнулся наконец на дерево,
сделал шаг в сторону, еще отступил в глубь леса, еще, еще...
     -- Ты готов? Чего ты  молчишь?! -- рявкнул он, и  я, продолжая большими
шагами  (вроде  "гусиного",  но назад)  отступать  в  лес,  услышал,  как он
взгромоздился в кабину, плюхнулся в кресло... потом пауза, и тут он заорал:
     -- Что ты там возишься, эй?! В штанах запутался? Но  я молчал, застывая
и снова пользуясь его вскриками, и все дальше спиной уходил в лес, натыкаясь
на деревья и обходя их.
     -- Сдох ты, что ли?!  -- заорал он.  Потом  пауза.  И  потом, вероятно,
увидев, что рюкзака моего нет, он взревел как бешеный:
     -- Где ты, грязный кабан?! Тварь! Ты где, поганая тутта?!
     Отступая  и  отступая  назад,  легонечко, чтобы  ветка  не хрустнула, я
слышал,  как  он,  мерзко  ругаясь, вывалился  на  землю  из  кабины, тут же
перестал орать и остановился (шагов его не было слышно); его окружала полная
тьма и он сообразил, что, куда  ему броситься  за  мной, он не знает, потому
что ни черта не видит. Потом он снова начал орать, призывая меня  вернуться,
крича  о непроходимости леса и о диких зверях, а  я  все отступал и отступал
назад, в полный  и дикий мрак, останавливаясь только тогда, когда он делал в
своем  мерзком  крике маленькие паузы.  Продолжая гадко  ругаться,  он вновь
залез в  машину (я подумал -- за фонарем),  голос его из машины звучал тише,
да  и он еще  с меньшей вероятностью  мог из кабины  услышать меня, и я  все
отступал, отступал, отступал...
     Он, сообразив видно, что  я  не такой дурак и что вряд  ли  пошел  в ту
сторону, куда он может направить свой сильный прожектор, все-таки врубил его
и снова выскочил из машины, вопя, что фонаря нет, а меня сожрут дикие звери.
По тому, куда ярко светил его  прожектор, я понял, как все-таки далеко в лес
сумел я отступить, и теперь  уже а,Урк  ничего не сможет со мной поделать. Я
догадался, что в дикой злобе, когда он все же взлетит без меня, он  покружит
в этом  районе,  "глядя" прожектором вниз, но я уже не боялся этого: деревья
стояли плотно, были высоки и кроны их были густыми -- ничего он не увидит. Я
уже отступал  назад смелее, не боясь нарушить тишину, его вопли скоро  стали
тише,  еще тише, и наконец винтокрыл заработал и рванул в воздух. Прижавшись
к дереву, я видел в сплошном мраке едва пробивающий листву его прожектор, он
летал над  лесом  кругами, взяв за центр поляну, на которой  мы сели, он все
увеличивал  круги,  и  вдруг  я,  обмерев, услышал,  как  заработал  пулемет
винтокрыла  и  редкие постукивания пуль по листве.  Это он уже делал зря: он
рассчитывал добраться до Тарнфила, но заранее подписывал свою  смерть,  если
бы потом меня  нашли мертвым: уже сейчас было известно, кто именно находится
в винтокрыле под номером таким-то а,Урк и я.
     Наконец  он  улетел, шум  двигателя замер вдали,  и  я  остался один  в
абсолютно полной  темноте. Я  сел  в  невысокую траву, прислонясь  спиной  к
дереву  и  напряженно вслушиваясь в шорохи дикого  леса,  попробовал думать.
Потом  почти сразу же встал, поняв, что  первым делом мне следует "покинуть"
землю. В темноте это было  сложно. Завязав и надев на себя  рюкзак и спрятав
веревку  в его  кармашек,  я  стал  ходить от дерева  к дереву, щупая  ствол
каждого и убеждаясь, что он толст для того, чтобы влезть по нему наверх. При
этом все еще "помня" лицом направление, по которому  я удалялся от поляны, я
старался  не  утратить этого  ощущения.  Конечно, все это  было до  чертиков
глупо, но когда я нашел ствол потоньше, я подпрыгнул вверх,  обхватил дерево
руками и,  опираясь подошвами полукед в его кору, медленно "пополз" вверх. Я
лез  вверх упорно  и  вдруг  почувствовал, что ствол  слегка наклоняется все
больше  и  больше к  земле, согнут, кривой; я  чувствовал, что наклон ствола
увеличивается  и  что  он тянется почти  параллельно  земле, и в тот момент,
когда я сообразил, что сидеть на нем, балансируя, всю ночь -- тоже не сахар,
я нащупал руками одну ветку, другую, третью,  они росли и  вверх,  и вниз, и
тех, которые росли  вверх,  торчком, было несколько, и  все  они были вполне
прочными. Если лечь вдоль ствола, то слева и справа меня от падения на землю
защищали  бы ветки, и я так и  сделал, привязал  веревку к рюкзаку, закрепил
его  на стволе так,  будто  это  подушка, а потом  уже и  сам  лег, привязав
веревкой  к основному  стволу и себя. Лежать было, прямо скажем, -- паршиво,
жестко, но лежать было можно, и я был не на земле.
     Только улегшись  таким образом, ерзая и  ища наиболее удобное положение
тела,  я и начал думать, постаравшись  забыть, что  если здесь  есть крупные
кольво,  то дерево для  меня не  защита.  Но эта  мысль не  лезла  у меня из
головы, я снова отвязал себя  и  рюкзак от дерева, достал пистолет, прицепил
его к руке и снова лег, привязавшись к стволу. Коммуникатор (я достал и его)
работал из  рук вон  плохо: треск,  шумы, хрипы,  и  ни с  кем  из  своих  я
связаться не сумел. Будем надеяться, что ночь, похоже, мучительная, кончится
без  страшных  хищников;  поляну  я  найду;  как  именно  а,Урк  сел на  нее
относительно  курса  на Тарнфил,  я  определю  курс  на  Тарнфил,  пусть без
гарантий, что  выйду прямо на него, но грохот и  гул сражения мне подскажут.
Ну а дальше? Что же дальше? В лесу ближе к Тарнфилу я наткнусь на повстанцев
-- отлично. А если на отступающих бойцов квистории? Вряд ли они меня кокнут,
они меня знают, видели по телеку, я для  них тоже гость,  -- не кокнут.  Да,
может,  я и от них опять сбегу.  А папа?! Может, он мчится в Тарнфил спасать
меня.   Кажется,   я   "прилежался"   на  этом  дереве,   чуть  расслабился,
почувствовав,  как  одни мышцы моего тела нашли удобные  точечки,  а другие,
найдя  неудобные,  смирились,  даже  привыкли,  адаптировались.  "Неужели  я
засыпаю?" -- подумал я в полусне. Потом все спуталось:  этот  полусон,  сами
кусочки чистого сознания (кольво), какой-то еще полубред (черные волны моря,
счастливое лицо Оли), потом  --  сцены кулачных боев,  рыбы,  рыбы, морские,
яркие, "цветики степные", --  замелькали на темном фоне за прикрытыми веками
глаз. Вдруг -- лицо мамы, мягкое,  улыбающееся, грозит мне пальцем, разгоняя
им цветастых рыб... Вспышка! Потом провал, темнота -- я уснул.


     Поразительно:  мое  застывшее  тело  проснулось, вопреки неудобствам  и
мыслям о кольво, вовсе не рано утром, скорее днем.
     Отвязался и слез я довольно быстро и стал "тянуть" все мышцы: шеи, ног,
рук, спины -- этакая зарядочка, которую я не очень-то любил в обычной жизни.
Первым делом после зарядки я  занялся  коммуникатором  -- и  опять  никакого
результата. Спрятав  в рюкзак веревку, а его  закинув за спину, я добрел  до
поляны, она  оказалась метрах  в семидесяти от моего "спального" дерева. Вот
здесь стоял  винтокрыл  (следы в траве), вот там мы садились,  и  стало быть
ощущая  заход  на посадку,  можно  было предположить:  скорее  всего путь на
Тарнфил  -- такой. Было  еще не жарко,  есть вдруг  захотелось  жутко, и  я,
побаиваясь, не  испортилась ли  рыба, решил, идя по выбранному направлению и
все время  делая поправку на  движение солнца, -- решил найти в лесу волу. Я
брел  по лесу, очень густому наверху и довольно  просторному внизу  (толстые
стволы, трава и никаких колючих зарослей и лиан), и все думал,  как выгоднее
идти: медленно, сберегая силы (а тогда, может, и еще одна ночь впереди), или
все же быстро. Проснувшиеся птицы  порхали на разных "этажах" леса, кричали,
чирикали,  пели. Никаких  зверей я  не видел. Но все же стал повнимательней,
когда  услышал  впереди  себя журчание воды: наконец-то я  мог  попить,  но,
возможно, и  звери здесь, а то  и  криспы-тутты. Метров  через сто я вышел к
неширокой речке,  скинул рюкзак, разделся, быстро выкупался, напился вволю и
только тогда  достал из рюкзака  свою рыбину.  Обнюхав ее со всех  сторон, я
понял, что она  свежая,  не  испортилась (может, из-за  травы?), достал свой
перочинный ножик, вскрыл рыбу и еще раз внимательно  "понюхал" ее -- свежая.
Войдя в речку, я стал чистить рыбу, вырывая из нее и выбрасывая в воду куски
и ошметки  ее  внутренностей.  Куски  эти  быстро  "сплавлялись" по струе, и
метров через пятнадцать, на перекате (я даже обомлел), кто-то снизу,  сделав
резкий бурун  на поверхности воды, хватал их. Подумав, я часть внутренностей
оставил на берегу, промыл  рыбу, понюхал, отрезал  кусок и приготовился есть
скорее всего  гадость  -- соли-то не было. Не  знаю, инстинкт, что ли, но  я
сполоснул в реке кустик травы, ну, этой  красной, и  засунул ее в рот. Да-а,
тут мне крупно повезло, трава  была ароматной, не жесткой и чуть солоноватой
на вкус --  ну, просто находка для гарнира к несоленой рыбе. Я съел с травой
куска три, засунул остатки поглубже в траву в рюкзаке,  в пузо ей тоже сунул
травки  и, зная,  что время дорого, рискнул-таки  произвести опыт.  Всегда в
моей рубашке или  куртке торчала булавка (папа приучил),  я  отстегнул ее  и
перочинным ножом  согнул ее острие; еще раньше этой  "операции" я отплел  от
веревки  одно  волокно, оно  оказалось  крепким,  я  соединил  четыре таких,
привязал  за  колечко  булавку --  получилась грубая и нелепая снасть метров
двенадцать длиной. Я насадил на булавку приличный шмат рыбьих внутренностей,
взял  покрепче в  руку другой конец этой дикой  "жилки" и, присев  у воды  и
подкравшись чуть ближе  к  перекату, забросил свою могучую  снасть на струю.
Насадка двинулась быстро вниз по течению, достигла переката, и в тот момент,
когда снасть натянулась --  возле нее  вскипел бурун, я почувствовал  резкий
удар в руку и, не давая снасти слабины, скоро выволок к своим ногам отличную
рыбину,  граммов на шестьсот весом. Быстро я изловил вторую, почистил обеих,
выбросив  внутренности  в  воду и накормив оставшихся на  перекате рыб. Свою
рыбу промыл, протер краем рубашки, уложил  в траву  в рюкзаке,  рюкзак -- за
плечи, снасть, намотав на веточку, --  в карман,  и двинул  по  лесу дальше:
едой теперь я  был  обеспечен. Солнце стало еще  более  отклоняться от моего
пути, поднимаясь все выше и выше; стало жарко в лесу, душно, влажновато, и я
снял куртку. Днем, сейчас, я куда меньше боялся зверей, тем более что  город
был не так уж  далеко, это звери должны были его  бояться, а не я их, --  но
где же тогда взрывы и пальба, почему их не слышно, почему? Но выбора не было
-- я придерживался по ощущению курса винтокрыла: думаю, тогда а,Урку не было
смысла идти на Тарнфил какими-то финтами. И еще речки. Их я, шагая  по лесу,
перешел  вброд, наверное, четыре или  пять, и  все они текли в сторону моря:
все, я надеялся, было верно, хотя  бы в смысле общего направления. Я шел уже
часа два, солнце близилось  к зениту, правда, я  не знал  точно,  где у  них
зенит в это время года.  Еще  через час возле  маленького ручья я перекусил,
отдохнул  немного  и двинул  дальше,  сообразив, что  ручьев и речушек стало
побольше на моем пути, появились  густые заросли растений, несколько похожих
на  папоротники; полукеды мои давно промокли и через речки  я  шагал, уже не
снимая их. Вдруг, поглядев наверх, я увидел странное существо, зверя, скорее
зверька (но я успел вздрогнуть). Он сидел высоко  на ветке и глядел на меня.
Если  сравнить  его с  нашими,  земными,  то  получалось,  что  зверь он  --
"комплексный". Хвост  его, большой  и  пушистый,  был  как  у лайки,  только
закручен  чуть  ли  не  в три витка, да  и  сам  зверь  был  очень пушистый,
коричнево-золотого цвета, в полоску, глаза у него были блюдечками, огромные,
как у  лемура, но он был с ушами, широкими и  тоже пушистыми, но и длинными,
как у зайца. Пожалуй, он был все-таки  не зверек, но и не зверь, не зверище,
--  размером  с крупного  молодого поросенка. Он глядел  на меня,  помахивая
хвостом,  с  огромным  любопытством,   просто   глаза  у  него  были  такие,
изумленные. Я сделал шаг вперед, он не испугался, не убежал, просто кашлянул
или крякнул -- что-то среднее. Я поднял руку -- и он снова крякнул. Тогда  я
сделал два шага в его сторону, а он аккуратненько продвинулся по ветке шажка
на два к стволу дерева. Он похоже не собирался на меня прыгать  или удирать,
и тогда я  сделал  вперед целых четыре  более быстрых  шага, -- тут уж он не
выдержал и быстро "взлетел" по основному стволу вверх,  но  выше не полез, а
повернул голову в мою сторону и пару раз снова крякнул. Я, как умел, крякнул
тоже, а он -- вроде как бы чихнул, я не быстро пошел  к его дереву, и тут он
жалобно и плаксиво завопил, бросился вверх по дереву и исчез в густой кроне.
Славный был  зверь.  Я пошел  дальше,  повеселев, даже  насвистывая  что-то.
Вскоре  я  почувствовал  под  ногами нечто  мягкое,  поглядел  -- вроде  мох
какой-то,  и действительно,  лес  вскоре  поредел,  и  я  вышел  на  болото.
Осторожно  я сделал  несколько  шагов  в  глубь  его и, чувствуя,  как  меня
затягивает,  вернулся на  менее топкое место, испугавшись, что болото  может
быть длинным  в  обе  стороны. Я пошел вправо,  сделал, должно  быть,  шагов
шестьсот, и  мне показалось, что  болото  стало уже, а может  быть,  и менее
топким. Я вновь вошел в него: действительно, меня уже почти не затягивало, и
осторожненько  я  пересек  его  и  пошел   обратно  налево,  среди  каких-то
папоротников, но не зеленых, а почти черных,  и, пройдя свои шестьсот шагов,
вновь повернул в сторону предполагаемого Тарнфила. А что, если снова болото,
и не одно, и тем более неизвестно какой длины? Я приуныл. Тропический лес --
не лужайка  на  берегу  тихого  пруда,  даже постоянное перешагивание  через
упавшие стволы показалось мне ерундой рядом с воображаемыми болотами.
     Я продолжал идти, лес был такой же однообразный, разве что стал пониже,
посветлее,  по-прежнему я перешагивал через павшие стволы и ручьи, переходил
вброд речки, но болота  долго не попадались. Через  час я  так устал, но так
тем  не  менее  втянулся в  эту  однообразную  ходьбу, что без особой  охоты
остановился быстро перекусить и снова зашагал по лесу: новая ночевка в лесу?
--  нет, это было  сильнее усталости,  хотя кто, в  сущности, мог сказать, в
каких условиях я буду ночевать в Тарнфиле, если доберусь до него.
     Еще через час началось нечто странное. Лес стал более редким, солнечных
лучей через крону пробивалось  все больше и больше, но впереди себя я увидел
сплошную полосу дыма и вскоре вошел в нее,  а точнее -- она сама  вдруг, эта
полоса,  надвинулась  на  меня, наплыла и окутала со всех сторон. Как  я  ни
втягивал  в  себя воздух  --  ничем  не  пахло,  это  был какой-то  странный
движущийся  туман: я и  глазами, и физически ощущал, как он быстро движется,
обтекая  и  меня,  и  деревья даже с каким-то легким дуновением  и  шорохом;
деревья  впереди меня  то почти исчезали в тумане, то вновь выплывали, но не
только  деревья иногда исчезали, но и  полосы солнца, потом эти полосы вовсе
исчезли, хотя туман несколько поредел и стали видны ближние и дальние стволы
деревьев. Он рассеивался на моих глазах, этот странный  стремительный туман,
но  солнце не появилось; увеличив  темп, пока туман в  лесу исчез, я  поднял
голову и через просветы более редких крон увидел, что  все  солнце заволокло
тучами, и  не успел я  пройти еще с полчаса --  хлынул ливень.  Я  встал под
первое же попавшееся дерево,  чтобы переждать этот ливень и  страшный грохот
прямо над моей головой, а молнии  секли небо  то здесь, то там, казалось  --
всюду. Вскоре я вымок до  нитки и  пошел дальше: надо было идти,  если уж  я
решил не ночевать  в лесу  еще раз. Пораженный, я вдруг увидел, что впереди,
вдалеке, мой лес вообще кончается. Я стоял не  только на краю леса, но  и на
краю явно сбегающей вниз  горы, склон которой был и слева  и справа от меня,
уходя на  огромные  от меня  расстояния так, что  терялся в дали  и в дожде.
Глубоко внизу, под горой, снова начинался лес, какой он -- я просто не знал.
     Гром все грохотал,  резвились молнии, дождь  стал слабее, а я все стоял
под  деревом,  теперь уже  считая, что  не могу  идти прежним  курсом,  что,
спустившись вниз, надо, видимо,  идти градусов на десять правее: с воздуха я
ни разу  не  углядел  этой  горы.  И  тут  же  чудеса политорской  атмосферы
продолжились:  грохот громовых  разрядов  начал стихать, уходить куда-то  за
спину, а туча, закрывшая небо до горизонта, вдруг как бы оторвалась от него,
обнажив  длинную и поначалу узкую полосу  голубого неба вдалеке,  и  двинула
прямо в мою сторону,  а  та голубая полоса неба становилась все шире и шире,
тоже приближаясь  ко мне,  и  наконец  оказалась прямо над  моей  головой  и
"уплыла" за  спину, а  туча  успела за  это время проскочить  так  далеко  в
сторону  Калихара, что снова  над моей  головой  засияло солнце. И  пока  я,
спустившись чуть  вниз  прямо  под  лучи  солнца,  раздевался догола,  чтобы
просушиться,  и  прятал  под  рюкзак от  солнца  рыбу,  я вдруг ощутил нечто
странное: гром несколько стих,  но  явно маловато  для той скорости, с какой
ушла туча, и он слышался не сзади меня, а впереди.
     Я протер ладонью мокрое еще лицо и глаза  и буквально впился взглядом в
ту голубую даль, откуда и доходил до меня этот грохот. О! Он был  уже совсем
с другими паузами, нежели грохот грома, разрывы и какое-то глухое буханье не
напоминали гром, я не ошибся, нет, я даже различал на голубом небе слои дыма
и даже, кажется, видел маленькие острые пики  домов  над  лесом... Вдалеке и
точно,  правее  градусов  на десять,  был Тарнфил, и  я слышал гром и грохот
войны.
     Когда я обсох и высохли на солнце мой рюкзак, "плеер" и коммуникатор, я
надел трусики, штаны и полукеды, рубашку и куртку подвязал к рюкзаку и начал
спускаться вниз, но уже сразу под нужным углом и запоминая, как но отношению
ко мне "стоит" солнце, -- в  нижнем лесу я бы уже не видел дым над Тарнфилом
и концы-иголочки высотных домов с шарами. Что там в нижнем лесу, сколько мне
идти  до  Тарнфила,  проскочу я  в него  или  нет --  я  не знал.  Одно было
очевидно: сумей я  пробраться в город --  ключ-пластины от дома были в нашей
машине и стало быть у папы. Я углубился теперь уже в настоящую чащу, хотя --
хвала небу! -- поначалу не такую уж невообразимую, просто более трудную  для
ходьбы, чем на плато.
     Здесь, в нижнем лесу, деревья  были более тонкими, стоили плотнее, было
влажно и душно, жарко, липко как-то, и, несмотря на это, мне пришлось надеть
и  рубашку, и куртку: появилось много  кустов, через  которые  я продирался;
обойти  их,  казалось, заняло бы больше времени.  Валяющиеся на земле стволы
были и тут в избытке, никуда  не  делись, да и  трава была повыше, разве что
ногами я не чувствовал,  что почва более болотистая,  и я  этому обрадовался
(не  рано ли?). Птиц здесь было  ничуть не меньше,  чем на  плато.  Довольно
быстро от жары,  духоты и ходьбы  я промок, но пару часов я шел в  приличном
темпе, не думая ни о чем. Гуще  лес не  становился, но над головой появилось
некоторое подобие  лиан,  иногда густых,  по  ним сновали маленькие птички и
какие-то зверьки вроде  белок, но не  хвостатые.  Иногда под  высокой травой
оказывались лужицы поглубже. Одна лужа была почти  по колено, а за ней и еще
несколько, и я почувствовал, что почва стала более вязкой. Вскоре я уткнулся
в  узкое  болото,  я сделал  маневр  вправо, но болото оказалось длинным,  я
вернулся  и  с  час времени  потратил  на  собирание мелких,  тонких, павших
деревьев и на устройство прохода  через болото. Очень  мило будет, решил  я,
если болота пойдут одно за другим, а павших деревьев рядом не будет. Оч-чень
мило! Пошел с Оли немного поблеснить --  и вот я  уже тут, в гиблом каком-то
лесу. Речки и ручьи все  с  более  вязким  дном  попадались  все  чаще,  и я
почему-то с  каким-то напряжением стал думать,  что вот идеальное место  для
криспы-тутты,  а то, что город рядом, тутте плевать, не такая она умная, как
кольво,  чтобы  бояться  города.   Несмотря   на   усталость,  внимание  мое
обострилось, и я  держал руку с пристегнутым револьвером наготове. Еще через
час я так намаялся от напряжения, выбранного темпа, рваного какого-то ритма,
из-за продирания через кусты  и вечного  перешагивания через стволы и ручьи,
что,  перейдя вброд  очередную  речку  и  зацепившись за  невидимый  в траве
упавший ствол, я грузно, как мешок, упал и  с непонятной охотой минут десять
лежал неподвижно в мокрой траве, в какой-то луже, лишь  бы не шевелиться, не
идти,  не  продираться через кусты; все  это похоже  было  на "да ну  все  к
лешему,  никуда  дальше  не пойду!",  на самом  же  деле  я  просто поддался
неожиданной возможности отдохнуть,  потому что знал, что все равно встать --
надо. На-до. Вариантов нет.
     Когда  я  снова побрел  по лесу,  мне показалось, что  иду  я  довольно
медленно.  "В  конце концов, -- думал я, тупо тащась по  лесу, -- Тарнфил не
далеко. Но чем скорее я встречу  людей квистора,  тем раньше  начнутся новые
проблемы. Если вдуматься,  они даже не в том, что меня могут убить, а в том,
что потащат меня за собой обратно, в сторону от Тарнфила".
     С того момента, как я вступил  в нижний лес, я перестал слышать далекие
взрывы  и  выстрелы,  которые  я  хорошо  улавливал  с края плато,  но вдруг
наконец-то я вновь услышал их, как-то внезапно и не очень далеко. Совершенно
невольно я ускорил шаги.
     ...  Это  была  обыкновенная,  поперек  моего   пути,  длинная  просека
абсолютно непонятного назначения. Она  давно  поросла травой,  и  чуть левее
места,  где  я вступил на просеку, я увидел  довольно  большую,  гладкую, на
каменном фундаменте площадку. Она была с одного угла разрушена, и достаточно
основательно;  на самой площадке  с краю лежала  огромная  груда камней.  Не
знаю, почему, но я взобрался на эту площадку и не просто пересек ее, а пошел
наискосок,   к   этой   груде  камней,   при  этом  неожиданно   напрягшись,
насторожившись  и держа наготове  пистолет.  Какая,  откуда взялась  у  меня
интуиция? -- понятия не имею, но метрах в двадцати  от себя, у развороченных
камней, я увидел сидящую криспу-тутту. Она была еще далеко, смотрела, правда
в  мою сторону, но  абсолютно  не угрожала  мне  и не двигалась. Их убивали,
вероятно, из-за  неприязни к ним, или если с  ними сталкивались нос  к носу.
Эта абсолютно не угрожала мне,  ни  капельки. Не знаю, что на меня нашло: то
ли опять-таки неприязнь  к  зубастой  и  языкастой ядовитой  гадине,  то  ли
бессознательное  желание попробовать биопистолет в  деле, но  я прицелился в
тут-ту, и,  не  считаясь  с  тем, что полоса леса  впереди  меня  могла быть
неширокой  и  там  могли оказаться политоры квистории,  -- выстрелил. Тутта,
подброшенная выстрелом, вскинулась вверх и упала, потом дернулась два раза и
замерла. Я спрыгнул вниз и вошел в лес, подумав, нет ли на моем пути ближней
речки, раз уж и на плите была  тутта, и речка действительно скоро появилась.
Поразительно, чуть левее  через речку  был перекинут мостик, примитивный, но
не случайный: бревен было два.  Этот мостик и более  громкие теперь взрывы и
выстрелы  ясно говорили:  скоро край  леса перед  Тарнфилом. Лес  примыкал к
городу невплотную, было вокруг города некое пустое кольцо без дорог. Как  же
я "проскочу" его, если оно широкое и пустое? Как?! И зачем я стрелял?!!


     Я  шагал по  лесу довольно  бойко,  но и осторожно:  выстрелы и  грохот
приближались ко  мне именно  с  той стороны,  куда я  и  шел.  Я  напряженно
вглядывался в лес впереди себя, мне не терпелось выйти на его край и увидеть
наконец  перед  собой Тарнфил; сделав  три глубоких  вдоха, я ускорил шаг и,
пройдя  между  двумя  толстыми деревьями,  сразу  же  зачем-то обернулся:  у
каждого  дерева стояло по политору, и оба улыбались мне. Оба  были в военной
форме армии квистории.
     -- Долгой жизни, -- сказал я.
     Оба, кивнув и улыбнувшись, сказали:
     -- Долгой жизни.
     Пора было прояснить ситуацию, и я сказал:
     -- Вы, как я понимаю, войска уважаемого уля Горгонерра?
     -- Разве вы видите войска? -- удивленно спросил первый.
     -- Ну, не двое же вас здесь, -- сказал я. -- В лесу-то.
     -- Верно, не двое, и мы из армии правительства.
     -- Вы удивились, увидев меня, или...
     -- Вообще-то,  --  сказал первый, -- удивились -- не  то  слово.  Да  и
вашему  точному "попаданию" в зону  нашего  отряда удивились.  Но еще больше
тому, что вы, оказывается, сами по себе, без а,Урка!
     -- Да, так уж вышло, я сбежал от него, -- сказал я.
     -- А  мы думали,  что  вы прилетите оба,  -- сказал  второй (прорвался,
значит, гад, или по нему не велено было стрелять повстанцам).  -- Сбегать от
него вам не было смысла, -- закончил он. -- Ваш выстрел мы слышали, и он нас
насторожил.
     --  Это как же не было  смысла? Когда началась война, уль Орик посчитал
правильным изолировать нас, землян, от опасности и отвез к моро. А  этот ваш
а,Урк украл меня. Силой затащил в винтокрыл. Это не к добру. Я и драпанул...
     -- А кто стрелял в а,Грипа? -- спросили они.
     --  Понятия не имею. На  рыбалке я  был один, но со  слов моро,  где-то
рядом были повстанцы. Наверное, повстанцы возле Калихара,  когда а,Урк угнал
винтокрыл, сообщили своим, а те...
     -- Зря вы убежали от а,Урка. Лес -- дело нешуточное.
     -- Да я испугался! Хватает, бьет, тащит, чего ему надо?! Он же драпанул
в Тарнфил, нас могли бы и сбить над городом.
     --  Да что  мы стоим?  -- сказал  второй. -- Пошли. Пора вам, уль Митя,
обсушиться, поесть.
     Дальше  разговор шел уже  на ходу.  "Знают  они  или нет  от а,Урка  об
Орике?" -- думал я, шагая с ними рядом.
     -- Чего же вы двинули в Тарнфил, в самый огонь, уль Митя?
     -- Да я удрал  от  него  прошлой  ночью,  по  расчету мы были близко от
Тарнфила. Куда же мне было идти? Обратно?
     -- Да, это нелепо, -- сказал первый. -- А где вы ночевали?
     -- Я? На дереве. В ветках. Подвязался веревкой и спал.
     -- Уму непостижимо -- провести ночь в лесу на дереве!
     -- Вы меня выследили? -- улыбаясь, спросил я.
     -- Нет, просто увидели издалека. Да и выстрел' был.
     -- Ваши рядом?
     -- В километре отсюда.
     -- А вы гуляли?
     --  Мы -- офицеры, -- сказал второй, потом добавил: -- Ясно, почему  вы
шли к городу, ну, а здесь-то что бы вы предприняли -- не встреть вы нас?
     --  Неужели  вы  думаете,  что  мой отец  усидел  на  месте,  узнав  от
повстанцев,  что меня  увез  а,Урк?  На своей машине он наверняка маханул  в
Тарнфил. Я должен как-то его найти.
     Дальше мы медленно  шли молча, а я размышлял, верно -- не верно,  -- не
знаю.  А,Урк, потеряв меня, наверное, смолчал. Обо  всем по телеку  сообщили
повстанцы. Но не рассказал ли а,Урк сгоряча об Орике?! Или сам а,Урк  должен
прятаться, если я, не дай бог, погиб в лесу? Ему ведь никто из высоких чинов
не поручал уворовывать меня. Это была его некоторая вольность.
     --  Извините, -- сказал я.  -- Может быть, это заденет вашу честь, но я
хотел спросить у вас, это важно для меня.
     -- Мы слушаем вас, уль Митя, -- сказал первый.
     --  Еще  раз простите.  Как складывается  борьба?  -- спросил  я.  -- А
потому: каково ваше положение  в лесу? Вы,  извините, проиграли и отступили?
Или ваш отряд цел и  ждет  команды?  Вы намерены уходить в леса или  идти на
Тарнфил?
     -- Ну... это же дела военные, тайна!
     -- Ну, разумеется, -- сказал я. -- Тайна! Особенно важная для меня, так
как я лазутчик повстанцев. Все гораздо проще.  Если вы уйдете в леса, то мне
как-то смешно идти обратно. Если в бой, то как мне быть? Я как раз собирался
избежать боя.
     -- Резонно, --  сказал второй.  -- Положенне в Тарнфиле мы тем не менее
сообщать вам не будем. Но в лес мы не уйдем. Мы ждем сигнала к бою.
     -- И возьмете меня с собой?
     -- А вы хотите пострелять вместе с нами?
     -- Воюете вы, а мы гости  всей Политории, не так ли? Да есть, простите,
причина и поважней.
     -- Какая же, если не секрет?
     -- Мне моя  мама уши надерет,  если  узнает, что  я рисковал жизнью, не
подумав о ней.
     Оба  они  рассмеялись, и,  честное  слово, хотя они  были  сторонниками
квистора, выглядели они оба довольно симпатичными.
     -- А что уль Орик? --  спросил я.  -- Он закинул нас к моро и  улетел в
Тарнфил. Как он?
     -- Ходят слухи,  что он  перешел  к  повстанцам, хотя  те объявили, что
взяли его и его дочь заложниками.
     -- Ну да?! -- я изобразил сомнение. -- К повстанцам?!
     -- Он  член  оппозиции, и это  было  бы логично  с его стороны. Кто-то,
может, и огорчен этим, но не удивлен.
     -- Как и другими сходными случаями? -- спросил я.
     -- Ого! -- сказал второй. -- Вы глубоко копаете.
     -- Ничуть,  --  сказал я. -- Я  тоже  смотрел телек.  Многие перешли на
сторону повстанцев, в том числе и военные.
     -- А,Урк потерял в  лесу не лазутчика, -- сказал  второй первому. -- Он
потерял агитатора. Да, Рест?
     --  Похоже,  Митар,  --  сказал  Рест.  --  Да,  уль  Митя,  мы вам  не
представились: Рест... Митар. Я поклонился.
     -- Я не агитатор, -- сказал  я.  -- Как вы знаете, я еще учусь в школе,
но так  уж  вышло,  что мы  с  папой попали  в такую ситуацию,  что  многого
понаслушались и понагляделись.
     -- Вот как? -- сказал Рест.
     -- И убейте меня  на месте, если  вы по характеру и даже облику чуточку
не напоминаете мне повстанцев.
     Рест и Митар расхохотались, а Митар сказал:
     -- Как же быть с вами-то, уль Митя? Я пожал плечами и вдруг спросил:
     -- А что слышно про Пилли, если вы знаете, о ком я говорю?
     -- Знаю. Я  знаю, -- сказал Рест. -- Мы даже дружили когда-то. Вчера ее
видели среди повстанцев. В одежде медсестры.
     -- Вот это да! -- сказал я бойко. -- Не ожидал!
     -- Все возможно, -- сказал Рест. -- Между нами говоря, мой большой друг
давно стал повстанцем -- капитан Рольт.
     -- Капитан Рольт?! --  воскликнул  я. -- Это тот  самый, на  знаменитой
подлодке, да?
     -- Он самый и есть, -- сказал Митар.
     --  Потрясающе! --  сказал я.  -- Уль  Рест, тогда вам  прямая дорога к
повстанцам, если уж капитан Рольт ваш друг...
     -- У нас с ним оказались разные представления о чести военного офицера,
-- сказал Рест задумчиво.
     -- Разные представления? -- спросил я. --  Не знаю, не уверен. Рест так
же задумчиво посмотрел  на меня,  думая,  вероятно,  совсем  о другом, потом
сказал:
     -- Что же с вами-то делать, вызвать сюда машину?
     -- И что?
     -- И в  город. Риск?  Все же меньший,  чем если  мы  пойдем  в бой.  Не
оставлять же вас в лесу. Головоломка какая-то!
     -- А там-то как, в городе? -- спросил я. -- Где я буду?
     -- В наших укрытиях. В казармах. Где же еще?
     -- А как я найду отца?
     -- А  как  бы вы нашли  его, доберись вы  до города сам? Мне оставалось
только вздохнуть. Не мог же я сказать, где бы я стал его искать.
     -- Может, он в нашем бывшем доме. Дом вряд ли тронут.
     -- Да, конечно. Вы -- гости, -- сказал Митар, -- но... а,Урк...
     --  Вот  вы  говорите  а,Урк, а,Урк,  -- сказал я. --  А  кто он такой,
собственно? Откуда вы его знаете?
     -- Ну-у, он известный в Политории кулачный боец.
     -- Да, -- сказал я, -- но говорите-то вы о нем не как о кулачном бойце.
Он был в отряде повстанцев, бежал  оттуда, он сам рассказал это  мне. Он там
был в  плену,  хотя  он  и  не чиновник квистории, не военный. Кто  он такой
вообще?
     -- Как  вам сказать... он  -- работник тайной службы квистории,  что-то
вроде этого, -- сказал Митар.
     -- И исполнял приказ квистории? -- спросил я. -- Я имею в  виду не  его
побег, а то,  что "прихватил" и меня?  Нам что, угрожали моро  или повстанцы
рядом? Смешно.
     Рест и Митар были явно смущены. Пикнула "машинка" Реста.
     -- Уль Рест, -- услышал я. -- Центр сообщает...
     -- Что именно? -- спросил Рест.
     --  Что скорее всего по ситуации  наш отряд сегодня уже будет не нужен.
Время позднее.
     -- Понял, -- сказал Рест. --  Скоро  будем. Приготовьте одежду среднего
размера. С нами землянин.
     -- Я вас понял. Все будет выполнено.
     Через пару  сотен метров из-за  деревьев вышел солдат и  отдал Ресту  и
Ми-тару  честь -- прямая рука, резко выкинутая в сторону, параллельно земле.
Честное  слово, при  внешней  несхожести  это  напомнило мне жест  фашистов.
Поглядев влево и вправо,  я  увидел и других солдат, с равными  промежутками
стоящих в лесу по некоей кривой, вероятно, они окружали лагерь отряда в роли
часовых.  На секунду  у  меня замерло сердце -- я подумал о моро, о Митаре и
Ресте; было такое ощущение, что шаг, другой -- и они сами уйдут к повстанцам
(и вовсе не от страха поражения), но, появись моро, и Рест, и Митар стали бы
сражаться и погибли бы, а мне не хотелось, чтобы они погибли.
     Конечно, тот, кто связался  с Рестом, рассказал отряду, что за  "птицу"
ведут их офицеры.  Рест всех "успокоил", сказал, что ночь я провел в лесу на
дереве, немало прошел, выбился из сил, так что  вопросы ко мне потом. Лагерь
отряда ничем особенным не отличался:  двухскатные  защитного  цвета навесы и
гамаки.   Работало   несколько  печек  --  готовился  ужин.   Я  переоделся,
обтеревшись полотенцем, повесил сушиться рубашку,  куртку, брюки и достал, к
общему восторгу, рыбу. Когда  я показал снасть, которой я ловил, все ошалели
от моей сообразительности. Рыбу  зажарили, а я пока сидел на  куске  бревна,
прислонившись спиной к дереву, и, кажется, какое-то время ни о чем не думал.
Часовые молчали, начало темнеть, чуть тише и реже стали выстрелы и взрывы  в
Тарнфиле: надвигалась ночь. Ночь в гамачке,  как когда-то -- сон днем  летом
на даче, на  Земле,  не так ли, Митя Рыжкнн, ученик-школьничек, а? Да-а,  до
этого восьмого  класса надо еще дожить: выжить  и долететь до мамы. Худо мне
было на душе: отец не знал, что со мной, жив ли я, а  я боялся выдать себя и
кого-то еще, если наладить коммуникатор.
     "Бежать сегодня же ночью, вот что!" -- решил я.
     Когда совсем стемнело, я встал, пошатываясь, и всем стало ясно, что мне
не до разговоров. Позже Рест показал  мне мой гамак рядом с собой и Митаром;
я  отозвал его в сторону и, решившись, сказал, что очень беспокоюсь за отца,
где он и  что с ним, и  не посмотрит ли  Рест мой коммуникатор, что-то с ним
неладно.
     -- Обещаю  вам,  уль Рест,  -- сказал я,  --  что если  налажу связь, я
просто скажу, что жив-здоров и у кого я, но не скажу, где.
     -- Я вам верю, -- сказал Рест, беря мой коммуникатор.
     Рест  вскрыл  коммуникатор,  внимательно  осмотрел  его,  потом, сказав
"контакты подсырели",  протер  их тряпочкой,  помахал  над печкой и  наконец
включил: эфир  стал  куда  более  чистым.  Рест  поставил  на место защитную
крышку,  отключил  коммуникатор и после моего "спасибо" тактично ушел. Сам я
пошел  куда-то  вбок,  пока  хватало  света неярких ламп возле печек,  потом
сделал  шагов  двадцать  в  темноту и встал за дерево. Долго я вызывал отца,
было  очевидно, что  аппарат  работает,  но  папа молчал. Молчал  и Рольт. Я
набрал  номер  Ир-фа и...  поджилочки  мои  затряслись от  радости:  он  мне
ответил. Слышно его было плохо.
     -- Охотник, миленький, -- зашептал я. -- Вы меня слышите?
     -- О, хвала небу, -- прошептал он. -- Это ты, рыбак?
     -- Я под городом, рядом, но не могу сказать, где.
     -- Я тоже недалеко. Ночью буду в городе.
     -- А где отец, папа где? -- зашептал я.
     -- Успокойся, он или на севере, или уже летит оттуда.
     -- Сделайте так, чтобы он знал: я жив и рядом.
     -- Конечно, сделаю. Ты не ранен?
     -- Не! А папу поймайте вызовом в полете.
     -- Если будет возможность. Не волнуйся.
     -- Я не могу сказать, где  я,  -- зашептал я. -- Долг чести.  Но если я
окажусь в городе, как мне быть?
     -- Латор, -- шепнул он.
     -- Он жив?
     -- Да, хвала небу. Тебе нужна помощь? Не скромничай!.
     -- Нет. Пока нет. Лучше не надо. Как я рад...
     Не люблю я  эти расхожие выражения типа "камень свалился  с души",  но,
честное слово, со мной  произошло  именно это, я даже  как-то обмяк,  всякое
напряжение  снялось; хотя я  и отдавал  себе  отчет в том, что  мои проблемы
далеко  не  разрешены, но копаться в них не следует, потому  что  достаточно
выделить одну: как мне покинуть отряд Реста и Митара?
     Прежде чем вернуться  к гамаку, я внимательно огляделся в  темноте.  От
лагеря шел слабый неяркий свет, вероятно, никто еще не спал. Я  вгляделся  в
лес,  став спиной  к лагерю, и  увидел наконец на равном расстоянии друг  от
друга шесть  слабо светящихся точек. Свет этих  шести точек  был направлен в
землю, и я догадался, что это  шестеро ближних ко мне часовых. Каждый из них
не видел  другого, видел лишь  слабый свет луча  фонаря, направленного вниз.
Свет горит -- значит, все в порядке: сосед  жив. Прочесывать же лучом фонаря
расстояние влево и вправо от себя каждый из них не мог: окажись  рядом враг,
он бы сразу понял, что это охрана, часовые.
     -- Ну что? -- спросил меня Рест, когда я вернулся.
     -- Старался, но  все зря, -- сказал я. -- К отцу я  пробиться не сумел.
Не знаю, где он.  И к улю Орику  тоже. Либо он где-то далеко, очень, либо вы
ошибаетесь, и он действительно заложник.
     -- Дождемся утра, -- сказал Митар. -- Если нас не бросят в бой, вызовем
для  вас  машину. Если  же  бросят, резоннее оставить  вас в лесу,  а  потом
попытаться забрать.
     "Это было бы отлично, -- подумал я. -- Остаться одному".
     --  А  не пора ли нам спать? --  сказал Митар. Это  был  скорее приказ,
который  он тут же  произнес громче, давая тем самым приказ и  всем  бойцам.
Было отключено общее слабое освещение, и каждый  стал  укладываться в гамак,
осторожно  светя себе  фонариком. Под двухскатным  легким пологом помещалось
четыре гамака, под пологом офицеров, Реста и Митара, было лишь два, для них,
но мой,  третий, поместился рядом с ними легко. Пистолет я давно уже спрятал
в карман брюк,  а ремешки  коммуникатора и "плеера" застегнул на спине  так,
чтобы аппаратики не болтались. Мне был выделен гамак посередине между Рестом
и Митаром,  и я, демонстративно поставив свой  рюкзак между собой  и Рестом,
улегся в гамак. Пора было  спать. Если же говорить обо мне, -- то мучительно
не спать. И при этом я чувствовал, что меня так и клонит в сон.
     -- Как я слышал, -- сказал мне  тихо  Рест, --  на вашей Земле с войной
покончено?
     -- Да. Скопилось столько и такого  оружия, что, начнись война, Земли бы
просто не стало, ни одного живого существа.
     -- Как бы ваша война убила самое себя? -- сказал Рест.
     -- Что-то в этом роде, -- сказал я.
     --  Это хорошо,  -- сказал Рест,  --  но мы поступили мудрее: уже очень
давно мы, осознав свои  возможности  и возможности структур вещества, вообще
отказались от сверхмощного оружия. Более того, Политория столь мала и мы так
дорожим ее воздухом, а потому и лесами, что война в лесах запрещена обычными
бомбами.
     -- Это так  мудро,  --  сказал  я, -- что непонятно,  почему  Политория
вообще не отказалась от любых войн и, простите, всякого рабства.
     --  Таков  был порядок  вещей, -- чуть сухо  сказал Рест.  --  Когда  я
молодым вступил в армию и не мог изменить этого порядка, я решил, по крайней
мере, не столько  поддерживать  его, сколько посильно бороться с еще большим
беспорядком, если он возникает.
     У меня не было сил и права возражать ему, я лишь сказал:
     -- И все же вы больше похожи на повстанца, чем на человека квистории.
     -- Оставим это, -- сказал Рест.
     -- Хорошо, -- сказал я. -- Прошу извинить меня.
     -- Спим, -- сказал Рест; Митар уже тихонечко похрапывал.
     ... Глаза мои слипались. Я послюнил палец и протер  их -- так-то лучше,
бодрее. Я посмотрел на часы! Ого! С момента конца разговора  с Рестом прошло
почти два  часа. Прилично. Пора думать  и о делах. Я  скинул с лица одеяло и
минут пять прислушивался к тишине, к легкому храпу вокруг, к темноте.  Митар
храпел мощно. Рест -- едва слышно, спокойно.
     Я начал специально не очень-то осторожно  вылезать из гамака и произнес
негромко "проверочную" фразу:
     -- Черт! Сыро-то как.
     -- Что? -- сонно спросил Рест. -- Вы куда?
     -- Я... мне  нужно...  по малым  делам, -- сказал я,  вдруг напрягшись.
Разбудил-таки Реста.
     -- А-а, -- сказал он полусонно. -- Возьмите фонарь. -- Он засветил его,
чтобы я мог перешагнуть его гамак, и  я увидел  рюкзак. Я  взял из рук Реста
фонарик, прошептав: "Стоит ли, я недалеко,  рядом". Он что-то  пробормотал в
полусне, и я, опустив фонарик вниз, сделал  несколько больших шагов и тут же
выключил  его: меня-то стоящие  на постах не должны были  видеть. Сами  они,
выбирая  свои точки  еще вечером,  явно стояли  на  таких  участках один  по
отношению к другому, когда между ними не было ни одного ствола, чтобы видеть
точечки  соседних  фонарей.  Делая очень осторожные  шаги  вперед, нащупывая
руками деревья и обходя их, я наконец разглядел две точки фонариков соседних
постовых -- ровно  посередине  между ними я  и должен был пройти. Зная,  что
Рест уже, а часовые еще меня не слышат, я пошел быстрее, вытянув руку вперед
и нащупывая то пустоту, то ствол дерева. Постепенно я подходил к линии между
часовыми  все ближе и  ближе. Сердце, с  которого  у меня "свалился камень",
когда я установил связь с Ир-фа, теперь бешено колотилось. Конечно, "бросся"
за мной Рест (кстати, без фонаря) и найди  он  меня,  он бы  не разгадал мой
замысел (ну, заблудился мальчик  и заблудился), но тогда мой план полетел бы
ко всем  чертям.  "Погони" я не  слышал. Я снова "успокоился", не упуская из
вида светящиеся точечки  впереди, слева и справа от  меня, и из-за того, что
опасная прямая  линия  между  часовыми была совсем  рядом, пошел  крадучись.
"Замысел"  выглядел простым: пересечь эту линию и  начать уходить все дальше
от лагеря, забирая не очень резко, но влево, а потом и совсем резко влево, и
выйти к самому краю леса перед Тарнфилом. По ощущению  я пересек эту опасную
линию и начал чуть забирать влево; снова замелькал, скрываясь за деревьями и
вновь появляясь, левый  от меня  фонарик  часового;  слегка загибая влево, я
немного  приблизился к  нему и вдруг, остановившись на  секунду, увидел, как
его  фонарик  дернулся, качнулся  немного  и будто упал в траву,  и  услышал
полуявный не то вскрик,  не то  хрип какой-то  и замер. Не знаю, как назвать
это чувство, возникшее у  меня в темноте, -- интуицией, догадкой, но чувство
это было ясным и четким,  с оттенком уверенности, я ощутил, не оборачиваясь,
что нечто  подобное одновременно  происходит и  с  соседним  "фонариком",  и
стараясь  сохранить   правильное  направление  к  первому  часовому,  твердо
"двинул"  вперед,  внезапно  вспомнив и  начав негромко насвистывать  песню,
которую  я слышал, сидя за  столом в  окружении политоров с темными  гордыми
лицами. Я сделал в  выбранном  направлении,  вероятно, шагов сто,  продолжая
насвистывать, и не удивился,  хотя  и вздрогнул, когда кто-то жестко положил
мне на плечо руку, и тогда я спросил:
     -- Есть ли среди вас Кальтут и Олуни?
     -- Нет, -- ответил мне в темноте голос. -- Они среди других.
     -- Далеко? -- спросил я.
     -- Недалеко. Сзади нас. Они спят. Кто ты?
     -- Я... мальчик с Земли. Я брат Олуни, потому что он меня спас. Вот, --
добавил я, нащупав на груди амулет Олуни и  быстро посветив на него фонарем.
-- Вот камешек с его шеи мне на память.
     -- Олуни будет рад видеть тебя, -- сказал в темноте невидимый моро.  --
Откуда ты здесь ночью в лесу один?
     -- Я  сбежал  из отряда войск  квистора, -- сказал  я. -- Мне  нужно  в
Тарнфил,  я от них сбежал,  хотя они мне  ничего плохого не  сделали. Они бы
увезли  меня на  машине  к  политорам  квистора,  а  мне  нужно найти отца и
повстанцев.
     -- Все часовые убиты. Скоро не станет и их отряда.
     --  Слушай меня  внимательно, моро, -- сказал я, -- отряд вон там. -- Я
протянул руку. -- Потрогай мою руку.
     -- Я знаю, где отряд, --  сказал он и  тут же прокричал криком какой-то
птицы. --  Я  остановил своих, чтобы они не шли к  отряду,  пока мы  с тобой
говорим, -- пояснил он.
     -- Там есть два политора, все  лежат в гамаках по четверо под крышей, а
эти -- вдвоем.  Между ними -- мой мешок. Они должны остаться живыми, свяжите
их,  но не  убивайте, они друзья Рольта с лодки, которая  плавает под водой,
они случайно пошли с Рольтом по  разным тропинкам. Это хорошие политоры, они
пока... как слепые... Пусть они живут, надо их переправить к Рольту, там они
все поймут.
     -- Что будешь делать ты? -- спросил он. -- Будешь с нами?
     -- Нет. Я должен добраться до Тарнфила, куда вы не пойдете.
     -- Да, -- сказал он. -- Не пойдем. Где ты будешь ночью?
     --  Я пойду, как и шел, -- сказал я, -- к краю леса. Когда вы вернетесь
к Олуни, скажи ему, где я. Он найдет меня.
     -- Иди, -- сказал моро. -- Я сделаю, как ты решил.
     Он  исчез  в темноте,  вскоре  я  услышал  тихие  крики  птиц  --  моро
перекликались. Я шел, наверное, минут десять, наконец лес кончился -- передо
мной было темное пустое пространство и чуть дальше -- зарево огней Тарнфила.
Я сел на землю, прислонившись спиной к дереву, и стал ждать утра. Со стороны
Тарнфила  раздавались иногда одиночные выстрелы. До  рассвета, я думаю, было
не меньше часа с лишним. Через полчаса  я,  светя  фонариком, вышел на  поле
перед лесом, отошел метров на пятьдесят в глубь этого поля, чтобы Олуни, где
бы он  ни  вышел  из лесу,  легко мог найти  меня,  и,  присмотрев невысокий
пригорок,  сел  на  него. Прошло еще с полчаса, когда  я вновь  услышал крик
неизвестной мне  птицы,  это  был  тот же крик моро.  Но шел он явно от края
леса. Крик повторился, и я стал светить фонариком в его сторону. Оттуда тоже
засветили в мою сторону фонари, постепенно они приближались ко  мне, я встал
на  пригорке и вскоре увидел Кальтута, Олуни  и  связанных Реста  и  Митара.
Понимая, что делаю все правильно, я тем  не  менее очень неловко  чувствовал
себя перед обоими офицерами. Мы обнялись  с Кальтутом, потом -- очень крепко
--  с Олуни, и я немного сжался, чувствуя, что вот  сейчас должен произнести
нечто вроде речи. Рест и Митар молчали.
     -- Уль Рест и уль Митар, -- сказал я, глядя в свете фонарика, как хмуро
они смотрят вниз, в землю.  --  Я не очень-то умею это делать,  но я хочу...
высказаться. Спасибо вам, вы приняли меня  не как врага, не как "лазутчика",
и вы не ошиблись. Уйдя из лагеря ночью,  я хотел бежать в  Тарнфил.  Но я не
наводил моро  на ваш отряд.  Они  сами знали, где вы, а со  мной столкнулись
случайно.   Я  знал,  что  они  могут  здесь  оказаться,  --  не  около  вас
обязательно, но в лесу,  -- да,  я знал это, но говорить вам  об этом --  не
мог: это была  не  моя  тайна. А просьба оставить вас  двоих  в живых -- моя
просьба. Как солдаты, простите меня, что я распорядился вашей жизнью.
     -- Да,  уль Митя, этого  права вам никто  не  давал, -- сказал Рест. --
Точно так же, как никто не давал вам права предупредить нас,  что моро могут
оказаться рядом. Но не нарушив одного права,  вы нарушили другое. Чем мы вам
обязаны? -- несколько иронично добавил он. -- Добрым обращением с вами?
     -- Нет, -- сказал я.  --  Помните, уль Рест, вы сказали мне,  что  были
очень дружны с капитаном Рольтом? Я не сказал вам  тогда, что он и мой друг.
Я  попросил оставить вас  в  живых только потому, что  уверен, капитан Рольт
одобрит мой поступок, когда вы двое окажетесь на его подлодке. Вы знаете его
не хуже меня, а я убежден, что если вы не примете его предложения остаться с
ним и с повстанцами, он освободит вас. Хотя бы потому, что не он взял  вас в
плен. Вы легко вернетесь в войска квистора, если захотите. Вот и все. Олуни,
-- добавил я. -- Где вы будете весь этот день, когда взойдет солнце?
     -- В этих лесах, -- сказал он.
     -- Берегите уля Реста и  уля Митара. Я постараюсь все сообщить капитану
Рольту.
     Каким-то чутьем  я  ощутил,  что  вот-вот  начнет  светать, сотую  долю
капельки даже уже начало.
     -- Ну,  я пошел, -- сказал я.  -- Я хочу,  чтобы мы опять увиделись, --
добавил я. Снова  Кальтут и Олуни обняли меня, а я их; я  поклонился Ресту и
Митару (они ответили мне едва заметным кивком) и пошел к  Тарнфилу. Но голос
Реста остановил меня.
     --  Забирайте немного правее, уль Митя,  --  сказал  он, -- если хотите
попасть к ближнему входу в подземный город.
     Сказав  ему  "спасибо",  я пошел  быстрее  и, как он  велел, отклоняясь
немного вправо.  Я ждал начала  рассвета, а зачем?  Город я  и так видел, по
огням над  ним. В  темноте  меня никто бы не  заметил. Конечно, возле самого
города я рисковал: ничего не видя, я  мог угодить в какие угодно руки, но...
Но уж идти по открытому пространству, когда рассветет, -- вовсе нелепо. Нате
-- вот он я!
     Постепенно  я  приближался  к  городу,  оставляя за собой  поле и  лес;
ухоженная растительность  города, кусты и деревья надвигались на меня вместе
с  крайними,  ближними  к  полю, домами-шарами,  рассмотреть  подробно самую
окраину города я не мог, а там-то, за кустами, и могла скрываться опасность.
В  этом  и  был  весь  фокус:  идти  быстро,  быстрее  уходить  с  открытого
пространства, пока совсем не рассвело, идти, как только можно быстро, -- так
же быстро приближаясь к точке спасения или, может, и к точке опасности. Свет
все  больше и больше наполнял политорское небо, бежать я  само собой не мог,
но и сбавлять  скорость тоже не хотел. Случайно я поглядел вверх и вправо и,
потрясенный, увидел  высоко  в небе большой отряд геллов.  То  ли они хорошо
знали военные условия этой окраины города и оптические прицелы с другого его
конца были  бессильны, то ли они рисковали, видя,  по крайней  мере, что нет
воздушных кораблей (а видели они, по-своему, не хуже  моро), но  они  летели
разреженной большой  группой, приближаясь именно ко мне,  вернее -- к  точке
над моею головой. Мигом во мне что-то забурлило!  Я рвал и метал, что на мне
нет  ничего белого, чтобы  помахать  им,  я  сжимал кулаки, понимая, что  не
докричусь  до  них,  бесясь, я содрал с  себя  и куртку, и  рубашку  и  стал
размахивать, глядя на геллов, рубашкой, а потом, не переставая махать, вдруг
брякнулся на  землю  и  лег, распластавшись, --  может, так  им  проще  было
заметить меня. Я готов был против всякой  логики заорать, но тут, чуть ли не
задохнувшись, увидел,  что  они начали снижаться.  Они начали  снижаться!  Я
закрыл  глаза.  Наверное,  они стремительно  идут  вниз.  Подожди,  подожди,
говорил  я себе,  еще  немного и... Я  выждал паузу,  и мне показалось,  что
секундой раньше, чем я открыл глаза, я услышал мощный  шум их  крыльев. Еще,
еще мгновение, еще...  и вот я уже вскакиваю, хохоча от радости, и гляжу  на
них  обалдевшими от  счастья  глазами,  а они стоят  вокруг меня  --  геллы!
Конечно,  все они  слышали обо мне, кто-то из  них само собой  видел меня по
телеку -- я об этом не думал...
     -- Я... мне необходимо  в Тарнфил,  я ищу отца, я должен видеть Латора.
Вы знаете Латора?! -- говорил я, захлебываясь.
     Они весело смеялись, держа в руках оружие, как пушинки.
     -- Значит, ты  убежал от а,Урка? Вот это номер! -- сказал один. Второй,
подняв  мои  руки,   мягко  обвязывал  меня  веревкой,  все  тело,  и  я  не
сопротивлялся. -- Как ты добирался, уль Митя?
     -- Лесом, -- сказал я.
     -- И долго?
     -- Две ночи в лесу и целый день пути по лесу, -- сказал я. -- Из отряда
квистора  я тоже убежал, ночью. Я попал  случайно  в их отряд. Отряда нет --
моро их  ликвидировали.  Двое живы по моей просьбе,  они у  моро,  я  обязан
быстро связаться с Рольтом.
     Они улыбались мне, смеялись. Кажется,  последние  слова  я договаривал,
когда четверо из них крепко взялись за веревку, которой  обвязали меня, двое
-- возле плеч, двое -- у бедер.
     -- Не бойся! -- крикнули они. -- Не бойся! -- Но кричали они,  кажется,
уже тогда, когда я был вместе с  ними метрах  в  десяти  над землей. Четверо
здоровых  геллов  летели,  держа  меня,  вероятно,  как  перышко,  остальные
окружили нас со всех сторон, и, конечно, с земли я был не виден, хотя стре-
     лять стали бы  не  по мне, а  по  ним. Наверное, поэтому геллы, которые
летели  надо  мной,  видя,  что никаких машин не появилось, заняли,  нырнув,
место внизу группы, и я  догадался: случись  что  с геллами, которые держали
меня, нижние успеют меня подхватить.
     -- Нижний город наш?! -- крикнул  я и даже в тот момент не осознал, как
легко, не задумываясь, я сказал это слово "наш".
     --  Наш!  -- крикнул  гелл, который держал меня за веревку возле  моего
плеча. -- Наш, и все входы хорошо охраняются!
     Я настолько обалдел от счастья и полета,  что только  смеялся, глядя на
них, и всем телом отмечал, как их группа делает резкие синхронные  повороты,
взмывает вверх, бросается вниз, летит среди высоких деревьев (это я увидел),
проносится мимо зданий с шарами, идет на снижение; вдруг раздались выстрелы.
     -- Герик падает, -- крикнули снизу.
     --  Трое  за Гериком, двое --  на  страховку! -- крикнул гелл, летевший
впереди меня. -- Крайние -- огонь!
     Заработали пулеметы геллов, я ничего не слышал, кроме шума их крыльев и
выстрелов, мы снижались, снижались...
     -- Есть! -- крикнул кто-то. -- Они подхватили Герика почти у земли, все
в порядке, они уходят в нашу сторону!
     И  вдруг так  же внезапно, как я взлетел,  я ощутил,  что я на земле, в
кругу  стоящих  геллов. Они  расступились, и я увидел вход в  нижний город и
мощные  баррикады  вокруг  него.  Через  равные промежутки  по  всему  верху
баррикад с геллами на них стояли  на земле  легкие  и очень  длинноствольные
орудия,  не считая  пулеметов на  самих баррикадах.  К  нам  подошли  пятеро
геллов, четверо из них несли Герика, он был бледен и в крови.
     -- Как ты? -- спросил его гелл, седой и весь в шрамах.
     -- Плечо и бедро, -- прохрипел Герик. -- Ерунда.
     -- К врачу, быстро! -- сказал тот же гелл. -- Остальные -- за мной, нас
ждут в пятом квадрате. Уль Митя, вы -- вниз и прямо, шестой перекресток, там
спросите дом Латора.
     -- Спасибо! -- крикнул я. -- Если вдруг увидите отца --  связь  Латор и
Ир-фа. Передайте это всем! -- Мои последние слова они "ловили",  улетая, уже
в воздухе...
     Я,  опустив голову, весь  измотанный  какой-то, побрел  к  спуску вниз.
Вдруг четыре мощных руки,  схватив меня, подкинули  высоко в воздух и тут же
поймали.
     -- Ох ты, -- только и смог прошептать я. -- Трэг, Эл-ти! О!
     -- Уль Митя. -- Оба они улыбались -- рот до ушей. -- Вы живы!
     -- Я сбежал от а,Урка, -- сказал я. -- В лесу.
     -- И шли лесом?
     -- Да, -- сказал я. -- Да, Трэг! Есть солидный коммуникатор?
     -- Да, конечно.
     -- Можно? Мне срочно.
     -- Да вы еле стоите. Что надо? Мы сделаем.
     -- Нет-нет, я должен сам. Потом -- к Латору.
     -- Может, все же мы, а? -- сказал Трэг. -- Мы ожидаем налет.
     -- Нет. Я сам.  Я быстро, --  сказал я. Большой коммуникатор  стоял под
мешками с песком. Минуты через две я "поймал" Рольта.
     -- Капитан?!-- сказал я.
     -- Да. Это я.
     -- Я ушел от а,Урка, поняли?
     -- Хвала всем небесам! -- крикнул он. -- Ты где?
     -- Перед спуском в нижний город. Есть два дела. Где отец?
     -- Улетел с повстанцами. Он в Тарнфиле или под ним.
     --  Понял. Капитан.  Второе  дело...  ("Как называется этот  вход?"  --
шепнул я Трэгу. "Третий восточный", -- сказал Трэг.)
     -- Ты где? Я слушаю, -- сказал Рольт. -- Второе дело...
     Коротко я рассказал ему о моро, о Ресте и Митаре.
     -- Девочка у вас? -- быстро спросил потом я.
     -- Да. Мается.
     -- Еще бы. Скажите ей... скажите ей про меня... и  что  я... очень хочу
ее видеть. Вообще. Что ей привет.
     -- Понял. Все сделаю! Рест, Митар. Ну, ты молодец! Где они?
     -- Лес в районе... против третьего восточного входа.
     --  Есть, капитан!  --  весело сказал  Рольт,  и мы  оба,  засмеявшись,
попрощались. -- Все, -- сказал я Трэгу и Эл-ти. Трэг сказал:
     -- Идите, уль Митя. Может быть налет.
     Я   побрел   к  лестнице  вниз.  Уже   спускаясь,   я  услышал  "свист"
приближающихся  машин  квистории  и то, как заработали пушки  и  пулеметы на
баррикадах. Неожиданно я покраснел, вспомнив, что  я  говорил  Рольту об Оли
при Трэге и Эл-ти.
     Слыша пальбу и взрывы, едва волоча ноги, я брел  по длинной, освещенной
искусственным светом  улице,  иногда отмечая еще один очередной перекресток.
Женщин и детишек  видно не было. Крылатые и  бескрылые политоры,  которых  я
встречал, -- все двигались быстрым и деловитым  шагом. Некоторые при встрече
со мной поднимали приветственно руку; я не знал их, да возможно скорее всего
и  они  меня.  Я тоже поднимал руку и  брел дальше. У  шестого перекрестка я
остановился  и  спросил у  первого же  встречного гел-ла, как  теперь идти к
Латору. Он объяснил и очень крепко, очень жестко пожал мне руку, сказав:
     --  Я видел твоего отца  на поляне в лесу, это он так научил  меня жать
руку.
     Я, улыбнувшись и кивнув, побрел дальше  и вскоре сам узнал улицу  и дом
Латора. Я  поднялся  по лестнице до его квартиры, прикоснулся  к ней  рукой,
дверь открылась, и я увидел Лату.
     -- О-о-о!  -- выдохнула она. --  Хвала небу и Чистому Разуму! Уль Митя!
-- И одновременно взмахнула и руками,  и крыльями. Потом она как бы втянула,
мягко так, меня  в квартиру,  я сделал несколько  шагов по кухне,  мелькнуло
личико Мики, я рухнул на кушетку и сразу же отключился, уснул.


     Ее  лицо  было освещено  мягким  фиолетовым светом,  и,  потому  что  я
едва-едва  пришел в себя, -- оно немного плыло передо мной, а  его края были
слегка размыты и чуть-чуть светились. У нее были большие, красивые (и совсем
рядом со мной), нежные, влажные глаза; не сразу, но я уловил, как лицо ее за
два дня осунулось и стало более жестким. Я обнял ее за шею.
     -- Пилли, Пилли, -- прошептал я. -- Это ты! Живая! Пилли!
     -- Тс-с, -- сказала она. -- Тихо. Лежи.
     Мы и так говорили тихо; "плеер" был не на мне, висел на стенке рядом со
мной, и я слышал,  что мне говорит Пилли по-русски, а рядом одновременно мое
ухо улавливало ее птичье "щебетанье".
     -- Пилли,  --  шептал я. --  Я очень  люблю тебя. Ты одна из моих самых
любимых женщин на свете: мама, одна... нет, две девочки и ты.  И еще две-три
кинозвезды, но они не в счет, они  на  кинопленке... ненастоящие, их  нельзя
потрогать, а тебя...
     -- Лежи тихо, -- сказала Пилли. -- И обнимай меня тихо.
     -- Что со мной  было?  --  сказал я.  -- То ли сознание  потерял, то ли
уснул...
     --  Ты, главное,  здорово простудился,  --  сказала она,  --  но я  уже
сделала тебе укол -- все будет нормально через пару часов.
     -- Укол?!  --  сказал я. -- А во сне меня ужалила тутта. Надо же. Такой
сон был. Я -- в болоте, а она летает, зараза, и жалит.
     -- Это была я, -- сказала Пилли. -- С жалом.
     В глазах у меня  все немного плыло,  и в  ореоле легкого  свечения лица
Пилли появлялись иногда и исчезали лица Латы и Мики.
     -- Слушай, Пилли, а как все, а? -- спросил я. -- Где отец?..
     -- Он добрался. Он в отряде и пока не пробился сюда.
     -- А Орик, а Ир-фа, а Латор -- как они?
     -- Все воюют, все живы.  А ты... тоже мне --  ходок по лесам, болотам и
рекам -- там и простудился. Я все знаю!
     -- Хорош бы я был, если бы  не  удрал от а,Урка.  Кстати, о  нем-то что
слышно? А а,Грип? Оли же тогда его "выключила".
     --  Она  не  убила  его,  ранила.  Смех смехом  -- он  опять  в  отряде
повстанцев под Калихаром. А с а,Урком неясно что.
     -- Пилли! Он украл меня, чтобы обменять на Орика!
     -- Странный ход. Что-то здесь не то.
     -- Я боюсь, что он все расскажет об Орике в квистории.
     -- Какой  Орик  заложник, если  и другие  члены  оппозиции воюют против
квистории? Да Орика могли и видеть в момент боя. Не то здесь что-то.
     -- Да, но я жив, а,Урк вылезет и начнет действовать.
     -- Он будет воевать в отрядах квистории, вот и все.
     -- Я его ненавижу, -- сказал я.
     -- Резонно. Ты у нас вообще умница.
     -- Пилли!
     -- Что "Пилли"?! Лежи тихо, а я пойду, пора...
     -- Да, да, иди, Пилли, иди. А они не бомбят нижний город?
     --  Представить подобную бомбежку  может только такой  дурачок, как ты.
Толщина "потолка" нижнего города внушительна и имеет мощнейшую прокладку. Не
бомбят, а стараются его отбить, взять через спуски в него.
     -- А как вообще положение, общее?
     -- Ситуация в наших руках. Но  у них лучше техника и ее больше, а армия
-- это профессионалы, а повстанцы -- нет.
     -- Но геллы! -- сказал я.
     --  Если  бы  ты  видел,  как они  гибнут,  --  как дети; иногда  такое
ощущение,  что  они  лишены  всякой осторожности  --  безрассудная месть  за
столетия  рабства.  Их  трудно  сдерживать. -- Это все она произнесла совсем
тихо, из-за Латы.
     -- Что еще, ну, скажи же? -- настаивал я.
     -- Доктор Бамбус придет навестить тебя.
     -- Да я не об этом! Где Фи-лол, а,Тул, а,Шарт?
     -- Все живы! Погиб Палиф, помнишь, ученый по биополям?
     -- Ка-ак?!
     -- Он взорвал одну из казарм квистории с тысячами солдат.
     -- А Олиф, Кирст как, ну, ученые? -- спросил я.
     -- У  Рольта.  Воюют.  Кстати, их  группа  захватила еще  пару таких же
фигур, как уль Патр.
     -- А сам -- то где, Горгонерр?
     -- Слухи подтвердились,  у него есть свой подземный город --  мощнейшая
крепость. Слухи, что он там.
     -- А как в стране, а? В других местах.
     -- Раньше наши позиции были потверже. Тюрьмы пустуют. Началась война --
всех в тюрьмах перестреляли.
     -- Пилли, что же будет, а?
     -- Мы  победим, -- сказала Пилли. --  Но будет очень  много  крови. Это
такая война, которую мы не имеем права проиграть, иначе...
     Заработал ее коммуникатор, ее вызывали -- полно раненых.
     Пилли  ушла, и  тот  ее укол, который сбил  мне температуру  и разбудил
меня,  теперь подействовал усыпляюще,  и я снова уснул. Вообще, когда  Пилли
произнесла слово "температура", на меня пахнуло  чем-то  земным,  домашним и
привычным. Я  уснул легко, спокойно и спал, кажется, долго  и  уютно как-то,
так что  потом, когда пробудился, тоже долго лежал,  не  отдавая себе толком
отчета в том, проснулся я или все же не до конца, и что это продолжается  во
мне -- жизнь,  или  сон,  похожий  на жизнь.  В  какой-то момент  лицо Орика
склонилось ко  мне, а  руки мягко легли на плечи (я открыл глаза, или  они и
были открыты?), но и надавили потом мне на плечи, чуть сильнее...
     -- Это я, -- сказал он, улыбаясь. -- Привет, Митя!
     -- Может, я сплю? Что-то я запутался. -- И я крепко сжал его руку.
     --  Да, поволновались мы  за  тебя, --  сказал он. --  Рольт благодарит
тебя. Все в порядке: Рест и Митар у него.
     -- Мне они понравились. --  сказал я. --  Все казалось, что они не  тем
занимаются, не с той стороны воюют.
     -- Твоя подсказка моро -- не убивать их,  --  была правильной. Огромное
спасибо.
     -- А что же с отцом, а? Орик!
     -- Я говорил с ним два часа назад, -- сказал Орик. -- Все в порядке. Он
под Тарнфилом.
     -- Пока в порядке, -- сказал я, покачав головой.
     -- Он хочет воевать за нас -- и  все  тут, -- сказал Орик, будто  бы не
слыша  моего "пока". Здесь ситуация была яснее ясного: папа  думал и о Земле
-- попробуй запрети ему держать в руках автомат.
     -- Понятно, -- вздохнул я. -- Только я не  знаю, что с ним, и жив ли он
в данную секунду.
     А потом вдруг все завертелось у меня перед глазами, что-то  вскрикнула,
отворив дверь в квартиру. Лата, завизжала Мики, Орик резко обернулся, встал,
заслоняя  от  меня вход  в комнату (меня, спящего, видно, перетащили), потом
сделал шаг в сторону -- и я увидел папу!  Живого! С  забинтованной головой и
рукой, но  живого,  живого! Я пулей  дунул с кровати,  и мы обнялись, как-то
сразу втроем: он, я и Орик.
     -- Уф, сынок, -- сказал папа. -- Кажется,  мы встретились, а?! -- И  он
захохотал. Да, наверное, не сладко ему пришлось в этих боях, если он, увидев
меня, захохотал: хохотать -- это уж никогда не было ему свойственно.
     -- А что с рукой, с головой? -- спросил я. -- А, папа?
     -- Царапины, -- сказал он. -- Пустяки.
     -- Сириус у Оли? -- спросил я.
     -- У Оли твой Сириус, у  Оли, успокойся, --  сказал  он. Потом добавил,
кивнув  на Орика:  -- Сейчас будет  сложный разговор.  Сейчас уль Орик будет
решать мою судьбу. Не так ли, уль Орик?
     -- Буду, -- сказал Орик. Папа сказал:
     -- Если я вернусь в отряд...
     -- Вот именно, если, -- сказал Орик.
     --  ... а  Латор  воюет,  --  продолжал папа, -- то, может быть, Митьку
оставить здесь, у Латора, если Лата не против?
     -- Ну что вы! -- воскликнула Лата. -- Конечно, не против!
     -- А если вы мне, уль Орик, воевать запретите...
     -- Запрещу, -- сказал Орик.
     -- ... то тогда где же мы будем жить с сыном? Тесно.
     -- Да мы все поместимся, -- сказала Лата, -- что вы!
     -- Что вы намерены сделать со мной, уль Орик?
     -- Запретить вам принимать участие в войне.
     -- Почему? -- спросил папа. -- Ну почему?
     -- Горгонерр  проиграет. Вы можете быть спокойны  за Землю.  А нам вы и
так помогли выше головы.
     -- Допустим, -- сказал папа, -- но я-то должен помочь ему проиграть. --
Настаивал он как-то нелепо.
     -- Нет, не должны, -- сказал Орик. -- Геллы с нами -- это ваша заслуга.
     Папа молчал. Сказать: "А я  просто хочу, должен, обязан", -- здесь было
неуместно.
     -- Я  думаю, уль Владимир,  и вы, и Митя очень понадобитесь нам сегодня
же  вечером.  Есть о чем подумать, а вы, извините  за навязчивый комплимент,
думать  умеете,  опять-таки важен  ваш взгляд  со  стороны. Это  уже  не раз
помогало.
     ... Орик ушел. Лата нас накормила, Мики нас умилила, доктор  Бамбус нас
обласкал и подлечил, а  когда и он ушел, мы  с  папой стали ждать неизвестно
чего,  вернее, --  известно чего, но когда это произойдет,  мы не знали.  Не
знали, когда придет победа. А  сидеть дома  и ждать прихода победы... Не-ет,
здесь глагол "ждать" абсолютно, ну уж никак не годится.
     Я снова задремал, а когда "выпрыгнул" из сна, то все пространство прямо
перед  моими  глазами (а вокруг витал смех Латы и  веселый визг  Мики)  было
занято  широким и  улыбающимся лицом Латора.  Какой-то день счастья:  Пилли,
Орик, папа, Латор!
     -- Жив, малыш! -- кричал он. -- Молодец, малыш! Жи-ив!
     -- Ух ты  --  Латор! -- восхищенно воскликнул я, вскакивая  с постели и
крепко обнимая его. -- Ух ты, Латорище! И ты жив!
     Тут же Латор сказал, что нам пора идти: нас ждут на совещании.
     -- Тебя я понесу на руках, -- сказал мне Латор.
     -- Вот еще! -- Я рассердился. -- Я сам, понял?!
     ...  Орика,  Пилли  и  Латора  я  уже  видел,  но  маленького, доброго,
чудесного, седоволосого Ир-фа... Нет, я не мог удержаться от вопля радости!
     -- Уль Владимир  и Митя, --  сказал Орик,  когда все  расселись.  --  Я
расскажу вам сейчас, что  на самом деле представляет собой подземное убежище
Горгонерра.  События развиваются так, что пора вплотную  подумать о том, как
нам  быть  с этим  его  "гнездышком".  Мы  справедливо  опасаемся  нападения
квистории  на  космолеты,  но  эти  корабли   пригодятся  в  случае  чего  и
Горгонерру. Почему? Постараюсь  описать "гнездо" квистора поточнее. Мы знаем
более  или менее  точно,  где находится этот  небольшой  подземный город.  В
отличие от нижнего Тарнфила на нем, на его поверхности, не стоят дома -- там
чистое поле. Не буду говорить, что "гнездо" это совершенно, абсолютно удобно
для жилья и снабжено оружием, а так же  и запасами еды года на три. Есть два
существенных  момента:  первый  -- неуязвимость  "гнезда", второй  связан  с
особенностями его устройства. Прежде всего,  потолок  "гнезда" вдвое мощнее,
чем  потолок  над  нижним  Тарнфилом.  Практически  он  непробиваем.  Можно,
конечно,  подумать о  ракетах высшего  типа, хранящихся и у  нас для  защиты
Политории в случае космической войны. Не уверен,  что и они способны пробить
пластину над "гнездом" квистора, но это  может стать гибельным для атмосферы
всей  Политории.  Представьте себе, что  "гнездо"  Горгонерра  --  это,  так
сказать,  группа квартир,  между  которыми  приличные  пространства.  И  эти
пространства,  в  отличие  от  квартир,  простираются  высоко  вверх,  почти
достигая  поверхности земли.  Их  отделяют  от  воздушной  среды тоже мощные
прокладки,  способные автономно  открываться  наружу,  как  крышка ящика,  в
данном случае -- как крышка огромного, глубокого колодца.
     -- Я все понял, -- не удержавшись, сказал я.
     -- Да, Митя, -- сказал Ир-фа. -- Мы слушаем.
     -- Эти  колодцы занимают космические корабли. Может так быть? Наступила
пауза, и я испугался, что сморозил глупость.
     -- Все верно, Митя, -- сказал  Орик. --  Когда  будет нужно, произойдет
полная загрузка кораблей, и внезапно все крышки "гнезда" квистора поднимутся
и корабли  уйдут в  космос.  И тогда  у  нас не  будет никакой гарантии, что
Горгонерр через  пять лет или его потомок через пятьдесят не нападут на нас,
чтобы вернуть себе Политорию.  Если  мы почувствуем, что  нынешнюю войну уже
выигрываем,  можно  ждать  внезапного  "вылета" из  "гнезда"  Горгонерра,  и
помешать ему мы вряд ли сможем...
     --  Тут  не без  парадокса,  --  сказал  Ир-фа,  --  мы  должны  как бы
"притормаживать"  нашу  окончательную  победу,  чтобы  квистор не маханул  в
космос внезапно.
     Здесь уже наступила основательная пауза.
     -- Прошу обратить  внимание, -- сказала  Пилли, -- размеры "гнезда" нам
неважны, они ограничены рощицей вокруг него. Важно, что полоса рощицы густа,
и  наверняка через каждые несколько метров там скрыты охранники, дежурящие и
днем и ночью.  Я думаю, никто пока  не знает, как  сменяется стража: все это
происходит снаружи, или  сменщики появляются из "гнезда",  а  "отработавшие"
спускаются в него? Это важно.
     -- Прости, Пилли, -- сказал Орик. -- Но это неважно.
     -- А потому, -- сказала Пилли, -- отбросим идею стражников и заменим ее
идеей скрытых роботов. Или оружия,  которым управляют  из "гнезда" и которое
стреляет в любую сторону.
     -- Верно, -- сказал Ир-фа. -- Это хорошее допущение. И все же  политоры
в  "гнезде"  должны  покидать  его   и  возвращаться   обратно.   Кто  может
похвастаться тем, что  видел,  как  это  происходит? Из нас -- никто. А ведь
входы и выходы -- есть, это факт.
     -- Кстати, откуда, собственно,  известно, -- сказал папа, -- про крышки
люков для космических кораблей и про сами корабли?
     -- Счастливая случайность, -- сказал  Орик.  -- Когда-то, лет пятьдесят
назад, во время вспышки политоров в "гнезда"  удалось бежать одному технику.
Его нашли и убили очень быстро, и это единственное, что он успел сообщить.
     -- Бежал?-- сказал папа. -- Тогда, похоже, простые политоры живут
     в "гнезде" всегда. Или кто-то из вас знает политоров, которые ежедневно
летают туда на работу? Похоже, в "гнезде" они  живут, умирают, в "гнезде" их
и хоронят.
     -- Грустная мысль, -- сказал Ир-фа.
     --  Какое расстояние от квистории  до поля, под которым скрыто "гнездо"
Горгонерра? -- неожиданно для себя спросил я.
     -- Километров двадцать, -- сказал Орик.
     --  Маленькое расстояние,  --  сказал  я, не договаривая  до  конца. --
Кстати, каким образом военная служба в "гнездышке" узнает о положении дел на
поверхности  и  ориентируется,  как  и  куда стрелять  управляемым оружием в
рощице?
     -- Информация, зрительная, теле, идет со спутников, -- сказал Ир-фа. --
Мы уже думали о том, как их уничтожить.
     -- Что-то я  не  совсем  все  понимаю, -- застенчиво  улыбаясь,  сказал
Латор.  До этого он молчал. -- Если  плита  и  вся толща земли над "гнездом"
таковы,  что  нет  гарантии  пробить  ее  даже  сверхоружием,  --  от  чего,
собственно,  квистору  защищаться  с   помощью   обычного   оружия  в  роще,
скорректированного спутниками?
     -- Я думаю, -- сказал Ир-фа Латору, -- что  некоторые из  открывающихся
люков служат и  иным  целям: под ними мощные лифты на глубину, через которые
проходят  загрузка или  разгрузка "гнезда", вероятно,  это  делается  ночью.
Просто охраняется живая жизнь "гнезда", когда оно бывает приоткрыто.
     --  Как вы думаете, уль  Ир-фа, --  сказал Латор.  -- А  сам  Горгонерр
попадает в "гнездо" и покидает его именно через эти лифты-люки?
     -- Нет, не думаю, -- сказал Ир-фа. -- Есть отдельный вход...
     -- И  этот вход,  --  сказал  Орик,  --  находится  в квистории,  в  ее
подземной части.
     -- Да. Легче предположить такое сокрытие входа,  чем иметь его где-то в
другом месте и особо маскировать, -- сказал Ир-фа. Остальные закивали. Пилли
сказала:
     -- Как видите, все допускают,  что иной вход в "гнездо" есть. И резонно
считать, что он в квистории ниже шара, много ниже уровня земли. Предположим,
нам удалось спуститься на лифте квистории, и мы нашли эту дверь. Что дальше?
     Не знаю,  задав свой вопрос "что  дальше",  просчитала Пилли в уме  все
варианты, в результате чего сама бы могла ответить на свой вопрос: "А дальше
-- ничего",  но она молчала,  и все молчали, и было похоже, что и остальные,
может, как и Пилли, просчитав в уме или даже не сумев нащупать путь расчета,
своим молчанием подтверждали, что дальше действительно ничего.
     Мои соображения легко завели меня в  тупик. Допустим, дверь найдена, за
ней -- тоннель вплоть до самого "гнезда", толщина стенок тоннеля -- не ясна.
Путем  проб слева  и справа от  двери  мы  находим саму  стену тоннеля.  Ну,
хорошо,  роем  землю  параллельно  стенке  тоннеля  довольно далеко  вглубь,
создаем свой коридор, снова возвращаемся к  стенке  и  пытаемся  взорвать ее
ядерным  (на  политорский  "манер")  зарядом.  Допустим,  у  политоров  есть
возможность вторым  взрывом иной природы нейтрализовать вредные  воздействия
первого (под землей это возможно). Ну, нейтрализовали и "дырку" пробили -- в
коридор ли,  в само "гнездо". А дальше -- завал, ноль вариантов. Я никак  не
представлял, каким образом армия повстанцев сразу и большой массой прорвется
в "гнездо", чтобы наверняка выиграть бой под землей.
     Единственное, что мне  было  жутко  приятно, так это  то,  что, когда я
нашептал свои размышления  Пилли,  оказалось, что и она рассуждала так  же и
тоже зашла в тупик.
     --  Да-а, --  грустно улыбаясь, сказал  папа после  длиннющей паузы. --
Далеко  не всегда  оправдывается очень лестная для  нас, землян, мысль,  что
нам-де со стороны виднее. Вы -- цивилизованней, а нам, видите ли, виднее.
     -- А по-вашему, это не так, да? -- сказала Пилли.
     -- Ну отчего же! Так, но в очень частном случае.
     -- Этого иногда достаточно, -- сказала Пилли.
     --  Чисто философски  -- да, -- сказал папа. -- Но именно сейчас это не
помогает, а надо бы. Именно сейчас. Кстати, Латор, а сверху видны эти крышки
в "гнезде"? Вам, геллам, видны?
     -- Там низко, мы не летаем в том районе, -- сказал Латор. Орик сказал:
     --  Да, крышки плотно "притерты", щели не видны...  Да и  на них растет
трава.
     --  Стало быть, --  сказал  папа,  -- для удобства  можно  считать  все
пространство поля, ограниченное рощей, одной большой крышкой?
     -- Куда вы клоните, уль Владимир? -- спросила Пилли.
     -- Именно клоню. Мысль грубовата.
     -- Говорите, сейчас не до тонкостей, -- сказал Орик.
     --  Да нет, --  сказал папа, -- неудобно как-то...  В  общем,  спутники
сместить, уничтожить -- как  хотите, и лишить "гнездо" глаз обзора  поля над
ним. Проверить  предполагаемое  охранное  оружие в роще.  Это сделать  нужно
быстро и почти синхронно. А после... так же синхронно залить все поле сверху
жидким бетоном, забетонировать их к лешему!
     Все рассмеялись, чуточку нервно (так мне показалось)... Пилли спросила:
     -- К "лешему"? Это кто, что?
     -- К слову пришлось, -- сказал папа. -- У вас такие не водятся. Лешие.
     -- Вы пошутили, уль Владимир, с бетоном? -- спросил Ир-фа.
     -- Да как-то это... тупо уж больно. Простовато, как грабли.
     --  "Грабли", "лешие", -- сказала Пилли. -- Вы сами себе не верите, что
ли, уль Владимир?
     Я сидел, буквально подпрыгивая, мне папина идея понравилась очень.
     -- Мысль  хорошая,  -- сказал Ир-фа. -- Надо обдумать. Смешно, роемся в
суперсложных  задачах,   а  тут...   Главное  --  синхронность.   Ликвидация
спутников,  проверка  предполагаемого  самонаводящегося  оружия   с  помощью
роботов-провокаторов и заливка поля должны по времени почти совпадать. Чтобы
те,  в  "гнезде",  не  успели.  Надо  исходить  из того, что их космолеты  в
колодцах практически готовы к вылету в любой момент.
     -- Да,  -- сказал Орик. -- И  поэтому надо снизить напряженность  боев,
чуточку  начать сдаваться, что  ли. Но  -- мощная защита нижнего Тарнфила. Я
сказал:
     -- А ведь за ходом боев квистор следит из "гнезда" не только  с помощью
спутников. Ведь так?
     -- Разумеется, -- сказал  Ир-фа. --  Связь с армией  идет через  мощные
коммуникаторы.
     -- И с их помощью квистор и без спутника может засечь вылет неясных нам
пока наших бетонозаливающих устройств, -- сказала Пилли.
     -- Может, -- сказал Орик.
     --  Значит,  этот маневр должен быть особо скоростным и  нужна какая-то
срочная  разработка:  летательных  аппаратов,  приспособленных   к   заливке
поверхности бетоном, просто не существует, -- сказала Пилли.
     -- Да, -- сказал Ир-фа, -- но я уверен, что это возможно.
     --  При всей моей,  мягко  говоря,  неприязни к  "гнезду"  есть  что-то
бездушное  в том,  что  мы их просто  навеки замуруем. Тем  более  там  есть
политоры, которые вправе рассчитывать на свободу. Я уже не говорю о том, что
верхушка обязана быть судима народом, -- сказала Пилли.
     -- Вы  правы, -- сказал Ир-фа. -- Но выпускать  их по одному мы сможем,
если действительно есть еще один вход  в "гнездо", под квисторией или где-то
еще. Так  что наличие двери под лифтами следует проверить. И быстро. Времени
в обрез.
     Раздался  резкий   звонок   в  дверь,  Ир-фа  открыл,  влетел   весь  в
кровоподтеках Трэг и крикнул, что от  второго южного входа сообщили, что они
на последнем издыхании  --  горгонерровцы  вдруг ночью бросили  туда большие
силы.
     Все уже были на ногах, только мы с папой, сидя, замерли на месте.
     -- Трэг, -- сказал Ир-фа, --  немедленно свяжитесь с  а,Тулом, кажется,
он в северном лесу и там тихо -- пусть бросит пару десятков машин ко второму
южному. Митя, уль Владимир -- будьте здесь, это моя квартира, еду найдете.
     Они исчезли мгновенно, и через секунду все стихло.


     Особую опасность для геллов представляли ситуации, когда они, нападая с
воздуха, погибали,  получив лишь пусть и  значительное, но ранение. Раны эти
могли быть  вполне излечимы, получи  их гелл, сражаясь на  земле, но,  когда
пуля застигала гелла в воздухе, он просто разбивался, камнем  падая вниз.  И
как  это  ни  нелепо,  поначалу   большого  труда  стоило  уговорить  геллов
подыматься в воздух только с  парашютами за спиной: какая-то понятная и  все
же необъяснимая гордость вызывала у них полное  неприятие парашюта. Раненные
в воздухе,  они сами раскрывали  парашют  или он срабатывал автоматически за
счет  начального ускорения  падающего тела, если гелл  был без сознания (или
мертв).  Наверное, это  было  тяжелое зрелище,  когда  спасительный  парашют
приносил на землю мертвого гелла.
     Но  именно парашют спас Латора в  ту ночь,  когда мы с папой остались у
Ир-фа и, похоже, все-таки уснув, проспали совсем немного, может, пару часов,
и были внезапно разбужены: санитары вместе с Ар-кутом разбудили нас, принеся
в дом Ир-фа тяжело раненного  Латора.  Со слов Ар-кута Латор  был  вовсе  не
безнадежен. Все дальнейшее происходило на наших  с папой глазах, хотя Ар-кут
и предложил  нам выйти в  другую комнату. Латора  положили,  раздвинув стол,
прямо на  него, накрыв сначала его чистыми  простынями и  распоров  и сняв с
Латора всю  одежду:  было страшно смотреть на его  совсем белое  тело, все в
ссадинах, ранах и кровоподтеках. Он был бледен и все же частично, как сказал
Ар-кут, в сознании: веки его вдруг слабо приоткрывались. С помощью медсестры
и одного из санитаров Ар-кут  колдовал  над Латором, извлекая из тела Латора
пули  и  осколки, дезинфицируя раны и накладывая швы. Я глядел  на  все это,
обмерев,  застыв,  зажавшись,  с какой-то  тупой  ровной спрятавшейся болью.
Честное слово, если бы я смотрел кино,  где все это происходило,  и успел бы
полюбить Латора так же, как в жизни, -- я бы расплакался, как малый щенок.
     --  Вы плохо себе  представляете  гелловы  фокусы,  --  качая  головой,
говорил  Ар-кут.  --  Когда машины  квистора поливают  нас  огнем сверху, их
скорость,  естественно,  несколько  падает,  и  гелл,   находясь  на   курсе
вражеского корабля, способен в последний момент уйти от  столкновения,  даже
если  машина сделает бросок в  его сторону. В  момент  "расхождения" гелла и
машины гелл стремится сделать очень резкий бросок магнитной миной, чтобы она
"прилипла"  к  борту  корабля. Этим  и занимался сегодня Латор.  Взорвал три
машины.
     Ар-кут сделал  знак  рукой, призывая к полной  тишине,  и,  манипулируя
маленьким  аппаратом  и  датчиками,  "прощупал" всего  Латора и  тут  же  по
коммуникатору связался с больницей.
     -- Пришлите машину к дому Ир-фа для  Латора, -- сказал он.  -- Сделайте
все толково, он выкарабкается, да,  очень крепкий  организм. Жду.  --  Потом
добавил,  уже нам: -- Бедная Лата, как и другие жены, привыкла ждать его  по
два-три дня в полном неведении. Кстати, уль Владимир, не хотите ли слетать с
нами в больницу: обработать вновь ваши раны. Ну как?
     -- Полетишь со мной? -- спросил у меня папа.
     -- Да не знаю, -- сказал я, вдруг почувствовав какую-то тревогу.
     -- Может, я усну. Ты возьми ключи, вон они, на столике.
     Папа кивнул. Тут  же  почти  сразу прилетела  машина, и все  они,  неся
Латора на носилках, ушли. Я остался один. Не  гася свет,  я, закинув руки за
голову и уставившись в потолок, вдруг остро почувствовал, как мне не хватает
Оли, я скучаю по ней -- и  все тут. Ей-то, как и Сириусу,  повезло -- она на
подлодке Рольта, в неуязвимом  плавающем доме. Так уж вышло. А что, если нас
с папой забросить к нему -- там куда легче ждать, жизнь  разнообразнее, да и
вообще  можно  что-то делать,  кому-то помогать. И вдруг, вспомнив, как папа
спросил,  полечу ли я с ним в больницу, я догадался,  почему я, отказываясь,
почувствовал какую-то тревогу. Вот, оказывается, в чем дело! Я  "догадался",
что, когда  он улетит, я могу улепетнуть из  дома. Куда? Зачем?  Нет,  в тот
момент  я  об  этом не думал. Да, дело ясное  -- надо отправиться  в  ночной
город. Оставлю записку, погуляю  и вернусь. Я мигом черкнул записку, сунул в
карман  револьвер и  выскочил  на  улицу.  Не знаю,  что  на  меня  нашло --
"мудрость"  какая-то,  что  ли,  рассудительность,  но я решил, что не  буду
спрашивать, где второй  южный вход: там  шел  бой, и,  коль  скоро я не  мог
включиться в военные действия, то и нечего мне там болтаться у политоров под
ногами и  мешать  им. Если  входов было всего двенадцать  (по  три на каждую
сторону света),  то где-то  в центре города  пересекались шесть кординальных
трасс, улиц, разве что, каждые три, идя параллельно друг другу, вряд ли были
соседними,  скорее  всего  --  шли  через  улицу;  я  дошел   до  ближайшего
перекрестка и произвольно свернул  налево, ощущая, что условный центр там  и
там  же  пересечение   основных   направлений  в  городе.  Пройдя  несколько
перекрестков и прислушиваясь, я  снова свернул налево в поисках этого центра
пересечения и  останавливался  на  всех углах уже  перпендикулярного первому
направления;  только  в  одном случае я почувствовал, что отдельные взрывы и
выстрелы  идут с  этой стороны; тогда я  пошел в противоположную. Прохожих и
пролетающих малых машин было немного, но все же  были, и в случае чего я мог
узнать дорогу обратно: название улицы, где  жил  Ир-фа, я прочесть все равно
не мог. В  том, что я обязательно найду  один из выходов наверх и, возможно,
повидаю знакомых мне политоров, -- я был  уверен: любая улица, если она и не
выходила прямо  к  лестнице наверх, рано или  поздно  кончалась,  упираясь в
кольцевую улицу города,  и я неминуемо дошел бы до одной из лестниц. Пока же
я шел по одной из обычных, прямых улиц.
     Занятное дело: чем-то я был взвинчен, и поэтому мне как-то неуютно было
пользоваться движущимся тротуаром; да, он был "быстрее" моих ног, но на  нем
я чувствовал свою неподвижность и предпочел идти пешком.
     Вдруг,  скосив  глаз,  я  увидел  до  смешного  простое  "явление":  по
движущемуся тротуару, которым я пренебрег, быстро шла (и  я  мог это делать,
удвоив скорость) девушка с автоматом  на плече. Почувствовав мой взгляд, она
тоже поглядела на меня... и я узнал Тикки, милую девушку, которая сидела  со
мной и папой за одним столиком на вечере технициума.
     -- Привет! -- крикнул я,  обрадовавшись и прыгая  на ленту ее тротуара.
-- Здравствуй, Тикки. Какая ты... с автоматом!
     -- О! -- Она  явно узнала  меня и, по-моему, обрадовалась, что я  узнал
ее. -- Уль Митя!
     -- Просто Митя, -- сказал я. -- Ты куда, Тикки?
     -- Я? А вы?
     -- Не "вы", а ты, -- поправил я ее.
     -- Согласна. Что ты здесь делаешь?
     -- Ничего. Иду. Скучно стало.
     -- Ночью?
     -- Да, бессонница. Гуляю. Без цели. Или кое-кого повидать.
     -- Кого повидать?
     -- Ну, кого-либо. Например, я очень рад видеть тебя.
     -- Я рада, если это правда, -- сказала  она, как-то мягко мне улыбаясь.
"Очень женственная, -- подумал я в  меру своих знаний.  -- Автомат не совсем
идет ей. Или наоборот?"
     -- Правда, я рад, --  сказал я  Тикки. -- И еще мне хотелось побывать у
одной из  лестниц. Но не там, где бой: там нам с папой появляться запрещено.
А как поживает Лития??
     -- О! -- сказала  Тикки. -- Если ты  не  хочешь, чтобы я ревновала,  не
спрашивай о ней. Ты и так слишком много танцевал с Литией  на вечере.  Я это
хорошо помню. Лития... бр-р-р.
     --  Ну...  ревновать, -- сказал я. -- Меня-то? Ты  шутишь, Тикки,  я же
еще... несколько молод.
     -- Это детали. Выбрала же она именно тебя в танцах.
     -- Это любопытство к инопланетному существу, не более.
     -- Да, но ведь не твоего же отца она выбрала.
     -- Тикки, -- сказал я. -- Ну  что ты! Просто я не слишком уж маленький,
а он для нее -- слишком взрослый.
     -- Меняем  направление,  логик,  -- сказала  Тикки, и мы  перескочили с
нашей "ленты" на перпендикулярную. Довольно скоро  мы добрались  до  главной
улицы и  оказались внизу  лестницы одного  из  выходов наверх. Было довольно
тихо, но по обеим сторонам лестницы, на улице,  идущей  вокруг города, молча
пристроились  вооруженные  повстанцы, их было много.  Здесь же стояли легкие
переносные  орудия и  ящики со снарядами. Мы с Тикки  поднялись  по лестнице
наверх в полную почти  темень, только кое-где  иногда вспыхивал на мгновение
лучик фонарика. Окружая  выход (я знал  это), располагалось первое, наиболее
высокое кольцо баррикад. Возле него один из фонариков, опущенный рефлектором
вниз, горел постоянно.
     --  Я пришла, командир, -- сказала Тикки мужчине, сидящему с  фонариком
на ящике; я едва разглядел его согнутую фигуру.
     -- Отлично,  Тикки,  --  сказал  он и  добавил, как я  понял,  мне:  --
Приветствую гостя.
     -- Да, познакомьтесь, пожалуйста, -- сказала Тикки.
     -- Я -- Митя, -- сказал я, протягивая ему  руку. Он пожал ее и, положив
руку мне на плечо, сказал: ?
     -- Ки-ол.
     -- Вы... кажется, главный...
     --  Да,  я  главный  тренер ведущей школы кулачного боя,  так  сказать,
наставник  уля  Орика,  Трэга,  Эл-ти и  твоих приятелей а,Грипа  и  а,Урка.
Последний, как тень, витает где-то в Тарнфиле.
     -- Но не в подземном? -- спросил я.
     -- Трудно сказать.
     Случайно  Ки-ол  осветил  себя  фонариком,  и  я увидел,  что  он  лишь
чуть-чуть моложе Ир-фа, но строен, крепок и худощав. Это чувствовалось, даже
когда он сидел, наливая в кружку зеленый напиток.
     -- Выпей, -- сказал он мне. -- Подкрепись.
     -- Да, -- сказал я. -- Не спится. Отец на перевязке у Ар-кута...
     -- Как ты нашел Латора, как он? -- спросил Ки-ол, когда Тикки отошла, и
я понял, что Ки-ол -- один из тех политоров, которым положено знать все.
     --  Мне было страшно  глядеть на  него,  -- признался я, --  но  Ар-кут
говорит, что все обойдется, организм у Латора крепкий.
     -- Хвала небу,  -- сказал Ки-ол. --  Латор  удивительный  боец и  очень
славный гелл.
     -- Да, -- сказал я. -- Он очень помог нам с отцом.
     Разговаривая  со  мной,   Ки-ол  то  и  дело  отвлекался:  работал  его
коммуникатор. Так я узнал, что бой на  втором южном спуске подходит к концу,
войска квистора почти отброшены, выдохлись.
     Заработал мой коммуникатор -- я вздрогнул.
     -- Ты где?! -- закричал папа. -- Ты с ума сошел, да?
     -- Пап, успокойся, -- сказал я. -- Мог бы и сам догадаться, что в бой я
не полезу, а больше в нижнем городе мне ничто не угрожает. Ты-то сам где,  я
в гостях у тренера Ки-ола, он командир одного из отрядов. Ты где?
     -- Дома я, вот где, -- сказал он. -- У Ир-фа. Ты скоро вернешься?
     -- Через час, -- сказал я.
     -- Почему это?
     -- Ну,  сразу уйти  неудобно,  плюс дорога.  Как твоя перевязка? И  как
Латор? -- Последнее я добавил совсем тихо.
     --  Я в порядке, -- сказал папа. --  Латору  сделали  серию специальных
уколов, он почти ожил. Даже улыбнулся мне.
     -- Отлично, -- сказал я. -- Ух как я рад!
     --  Да, но он, видимо, чувствует,  что уже не повоюет. Наверное, мы (он
так и  сказал: мы) выиграем раньше, чем он оправится окончательно. А если  с
ним это произойдет быстро, то он будет в большой грусти.
     -- Почему это? -- спросил я.
     -- Придется ему воевать просто так, без крыльев.
     -- Что-о?! -- в ужасе спросил я.
     -- Извини, -- сказал папа, -- я очень неточно  выразился. Без крыльев в
том  смысле, что одно повреждено и будет заживать медленнее остальных частей
тела: крыло -- очень тонкое устройство.
     -- Прости, -- сказал я, -- но думай, когда говоришь, это же...
     -- Понял, -- сказал он. -- Жду тебя. Мы разъединились.
     -- Уль Ки-ол, -- раздался голос в темноте с верха баррикады. -- Локатор
показывает приближение живого тела метрах в ста от нас.
     -- Хочешь наверх?  -- спросил меня Ки-ол.  Я  кивнул,  и  мы  поднялись
наверх. Почти. Я почти. Он не велел мне высовывать голову.
     -- Уль Ки-ол, теперь и так можно рассмотреть фонарик...
     -- Вижу,  -- сказал Ки-ол.  -- Передайте  по цепочке  --  всем стрелкам
приготовиться. Нащупай край верха,  -- сказал Ки-ол мне. --  Нащупал?  Ляг и
гляди в щель между мешками. Прожектор на цель!
     Вспыхнул яркий луч и высветил вдалеке фигуру политора.
     -- Поднимите руки!  -- резко  сказал в  мегафон Ки-ол.  Политор  поднял
руки.
     -- Вы с оружием?? -- спросил Ки-ол.
     -- Да, оно в кармане комбинезона.
     --   Идите  с  высоко  поднятыми  руками.  Малейшее  движение   руки  к
комбинезону -- стреляем. Кто вы?!
     -- Я уль Карпий, капитан космолета.
     -- Надо  же,  --  сказал Ки-ол в сторону. --  Можете приблизиться,  уль
Карпий, -- добавил он в мегафон. -- Руки высоко вверх.
     Все мы видели, как медленно  приближается в  луче  прожектора  Карпий с
высоко поднятыми руками. Наконец он осторожно "перевалил" два  первых, более
низких кольца баррикад, осторожно поднялся к нам наверх и вместе с Ки-олом и
мною спустился вниз. Ки-ол включил слабый прямоугольный фонарь.
     -- Сдайте оружие, уль Карпий, -- сказал Ки-ол.
     Карпий достал  из  кармана  пистолет,  и в ту же секунду его  рука была
перехвачена стоящим рядом повстанцем.
     -- Извините, -- сказал Карпию Ки-ол.
     -- Здравствуйте,  уль Карпий,  --  сказал я. Он внимательно поглядел на
меня и кивнул. Потом все же добавил:
     -- Долгой жизни... уль Митя.
     -- Садитесь, -- сказал  Карпию Ки-ол, и тот опустился на один из ящиков
под баррикадой.
     -- Цель вашего визита? -- спросил Ки-ол. -- Откуда вы?
     -- Я от Горгонерра.
     -- Буквально "от"? Вы парламентер?
     -- О нет. Я от квистора в том смысле, что до прихода к  вам находился в
его распоряжении под землей.
     -- Вы бежали?
     -- Нет, это сложно. Я отпущен. Как лазутчик.
     -- С вашим-то чином?
     -- И тем не менее.
     -- Ваши личные цели, если уж вы признали, что отпущены квистором в роли
лазутчика.
     -- Я не намерен возвращаться.
     -- Точнее. Вы принимаете нашу сторону?
     -- Не целиком, но да.
     -- Что значит "не целиком"?
     --  Буду  откровенным. Я не испытываю симпатии к Горгонерру, но я и  не
разделяю целиком цели и задачи повстанцев.
     -- Думаю, --  сказал  Ки-ол, --  что вы представляете  их  недостаточно
ясно. Но дело не в этом.  Что же привело вас  к нам,  если вы не  до конца с
нами? Ощущение, что вы проиграли?
     -- Нет. А точнее --  одно  обстоятельство, связанное с тем, что мы, как
вы выразились, проиграли.
     -- Что же это за обстоятельство?
     --  Горгонерр и  его  окружение сами  определят  момент,  когда  смогут
сказать:  мы проиграли.  По  моему  ощущению  --  это вопрос  дней. И  тогда
возможен внезапный вылет квистора. Я тоже должен был бы  улететь. Но я этого
не хочу.
     -- Почему?
     -- Извините за красивые слова,  но я связан с Политорией, я  люблю ее и
не хочу жить на чужой планете. Ваше дело, как решить мою судьбу, -- оставить
меня здесь или уничтожить, но я сказал то, что считал нужным.  Кстати, в эти
дни будьте особенно бдительны:  квистор  намерен  заслать к вам  лазутчиков,
чтобы взорвать нижний Тарнфил...
     Ки-ол, сказав  Карпию спасибо, кивнул, но по его лицу я  угадывал то, о
чем думал и сам: заявляя о  возможном броске Горгонерра в космос и о засылке
лазутчиков,  Карпий как бы открывал нам важную  тайну,  как  бы: такая тайна
была известна руководству повстанцев и без откровений уля Карпия.
     Вновь заработал мой коммуникатор. Это был папа.
     -- Я уже направляюсь домой, -- сказал я. -- Через пару минут.
     -- А я хотел бы выйти тебе навстречу.
     -- Не разминуться бы. Спроси у кого надо, как идти. Слыша наш разговор,
Ки-ол потыкал пальцем себя в грудь.
     -- Папа, слушай внимательно.
     -- Уль Владимир, -- сказал ему Ки-ол. -- Рад с вами познакомиться, хотя
бы таким образом. Я -- Ки-ол, тренер.
     -- И я рад, -- сказал папа.
     --  Вам  следует  свернуть от дома влево, до первого перекрестка, пойти
направо до пятого перекрестка и, свернув  налево,  идти  уже  только  прямо.
Соответственно, ваш сын выберет обратную фигуру пути. Запомнили?
     Они попрощались, и Ки-ол сказал Карпию:
     -- Некоторое время, уль  Карпий,  вы будете здесь, в моем отряде. Позже
вы встретитесь с  нужными  вам представителями  повстанцев.  Кстати, где, по
вашим сведениям, находится а,Урк?
     -- Он в убежище Горгонерра, -- сказал Карпий.
     -- Извините, сейчас я вернусь.
     Ки-ол проводил меня вниз по лестнице.
     -- Счастливого пути, -- сказал он мне.
     -- Спасибо, -- сказал я. -- Как вас вызывать по  коммуникатору? Мало ли
что.
     Он  сказал,  и  я  медленно  побрел по магистральной улице. "Небо"  над
подземным Тарнфилом было невысоким (хотя и ярко освещенным), проще говоря --
не  небом,  а потолком.  Город  с  таким  ярким  "небом" и ярко  освещенными
витринами магазинов  был  все-таки  унылым.  Может быть, поэтому  городские,
местные,  "подземные" власти  старались хоть как-то  его  оживить. В изящных
каменных кадках здесь и там виднелись цветы, а на шести магистральных улицах
даже росли посередине невысокие деревья с розовой, синей и желтой листвой. В
девяти  точках  пересечения основных  магистралей было нечто вроде  круглого
скверика со скамейками, цветами и фонтаном посередине.
     Я  свернул  на  другую улицу, которая через несколько  кварталов должна
была  пересечь магистральную,  и уже издалека увидел скверик  с фонтанчиком.
Когда  я  покидал Ки-ола,  начало  светать,  наступало утро,  и  я  не очень
удивился,  увидев  издалека,  что  на  скамейке сквера  спиной  ко мне сидит
политор, подойдя  ближе, я рассмотрел, что это женщина: это мирное сидение в
такое раннее  утро вдруг показалось  мне  странным, однако я решил не обойти
скверик  по внешнему  кругу,  а  пересечь  его  по  имеющейся  крест-накрест
дорожке. Женщина в цветастом платье и широкополой шляпе, когда  я  подходил,
сидела,  опустив  лицо на грудь. Я уже  почти обогнул фонтанчик так, что еще
три шага, и  он бы  оказался между мной и этой женщиной, как вдруг  услышал:
"Долгой жизни" и, резко оборачиваясь, я по голосу уже знал, что это а,Урк. Я
замер, а он встал со скамейки, потряс каким-то большим мешком вроде рюкзака,
бросил его на скамейку и, широко улыбаясь и не двигаясь с места, сказал:
     -- Какая чудесная встреча, а?  Рано утром,  когда на  травке появляется
роса, а птички галли прочищают свое горлышко...
     Мы  оба  не  двигались. Я просто окаменел  от неожиданности,  при  этом
как-то ощущая, что если я сдвинусь с места, то уж  точно не  для того, чтобы
дунуть бегом по улице: он бы меня догнал запросто.  Вероятно, знал это и он.
Он  "сдвинул" меня с места тем,  что сделал шаг к  ограде  вокруг фонтана, а
потом еще один -- в мою сторону. Я  быстро сделал по кольцу два больших шага
в сторону от а,Урка, так что мы оказались на разных концах диаметра круга, а
между нами был фонтан. Ясно было, что если он рванется ко мне, то  это будет
гонка по  малому  кругу, где -- я  ощущал -- у меня будет больше шансов, чем
при  беге по прямой. Его прыжок  через фонтан был опасен,  но тоже давал мне
время для рывка. Он стоял, не делая пока никаких движений.
     -- Я был глуп, а, малыш? -- сказал он. -- Ведь верно, я был глуп, желая
обменять тебя  на Орика? Мозга за  мозгу  зашла от радости, что я так  ловко
увильнул  от калихарских  глупышек-повстанцев. Да и ситуация сейчас  другая.
Что Горгонерру Орик? Вполне возможно, что влюбленные в тебя и твоего папочку
политоры пойдут на более серьезные уступки, скажем, военные.
     Почему-то  я тупо думал  о мешке, куда он меня спрячет, когда  поймает.
А,Урк стоял, улыбаясь, расслабленно  и неподвижно,  и  первый  его  рывок по
кругу  в мою сторону был непредсказуем.  Я  потерял  на этом  мгновение,  --
дальше началась гонка по кругу. И почему я до этого обмер настолько, что  не
достал  из кармана быстро  свой  пистолет? Чем я-то рисковал? Он  же в  меня
стрелять не собирался. Я  летел по кругу, "радуясь", что круг фонтана не так
уж  мал, чтобы а,Урк, резко затормозив  и  сделав бросок в обратную сторону,
мог схватить меня. Конечно, резкость  у а,Урка была феноменальной, но это не
означало, что он хороший бегун.
     Он сделал несколько резких остановок и бросков в обратную сторону  так,
что  мы  оказывались  друг  от  друга  на  расстоянии,  меньшем,  чем  длина
полукруга,  но  я  успевал  среагировать  и,  тоже  сделав  обратный  рывок,
восстановить расстояние.  Иногда он делал два рывка подряд: в одну сторону и
сразу же в другую, -- но  я был  начеку. Я не  пытался достать биоревольвер,
боясь сбить свой ритм. Все больше и больше я чувствовал, что не уступаю ему,
все упиралось в его и мою выносливость: кто раньше выдохнется. Я внимательно
следил за тем, не сделает ли он прыжок через фонтан. Вдруг я подумал о папе:
если он появится и а,Урк его не заметит, мы трое (это уже была моя забота) в
какой-то момент  не должны оказаться на  одной линии: папа -- а,Урк -- я или
тем более папа -- я -- а,Урк, так папе стрелять будет рискованно. И в тот же
момент, как только эта мысль промелькнула у меня в  голове, я увидел папу. В
этот  момент  он  был  за  спиной  у  а,Урка.  Совершенно  бессознательно  я
остановился,  а,Урк -- тоже; я замер  (видя, краем глаза, как папа осторожно
перебегает от дерева  к  дереву длинного сквера, почти прижимаясь к земле) и
вот тут я начал делать резкие движения влево и вправо, будто я ловил а,Урка,
а не  он меня. По идиотской  причине, когда я делал рывок  в его сторону, он
действительно отскакивал  в другую, но потом, выругавшись, сообразил,  что к
чему, и  стал делать рывки мне  навстречу, а  я  быстро отступил назад и еще
чуть-чуть. Потом я делал  рывок  в  его  сторону  в другом направлении, а он
вновь мне навстречу...  Так или иначе, эта игра держала его все время спиной
к папе, а папа приближался. Было бы хорошо, если бы  а,Урк все-таки сорвался
на бег по кругу, и  тогда бы  папа, он  и я  уже  не  были  на  одной линии.
Внезапно так  и  произошло: а,Урк  рванул  по кругу, папа  поднял револьвер,
видимо не понимая, что  этой женщине от меня надо, но  чуя  что-то недоброе,
раз  я веду  себя  так... Раздался выстрел,  тут же второй, совсем  иной  по
звуку, и,  когда  а,Урк повалился  на  землю,  а папа  бросился ко  мне,  из
подъезда напротив меня выскочил политор и быстро направился к нам.
     -- Хвала небу! --  крикнул он. -- Хвала  небу, что я выглянул в окно. Я
сразу же узнал эту гадину.
     -- Бог ты  мой, -- сказал папа, склоняясь над а,Урком. -- Это же... это
же а,Урк!
     -- То-то и оно, -- сказал политор. -- А вы меня не узнали?
     --  Вы... вы... вели вечер в технициуме, ведь верно?  -- обрадовался я.
-- Вас зовут... Клиф!
     -- Все верно. Я Клиф.
     -- Значит, вы, Клиф, стреляли первым? -- сказал папа. -- Я-то  стрелял,
уже слыша чей-то выстрел.
     -- Я  пальнул в него прямо из окна, -- сказал Клиф. -- Но, в общем, это
неважно. Пауза была  махонькой,  и, по-моему, вы тоже попали, уль  Владимир.
Может, именно вы его и прикончили.
     Клиф отошел к  скамейке, взял мешок, вернулся  и накрыл им а,Урка.  А я
уже соединился с Ки-олом.
     -- Уль Ки-ол, это Митя, -- сказал я. -- Я по важному делу.
     -- Что случилось? Слушаю тебя.
     -- Убит  а,Урк.  Это по пути. Я  шел навстречу  отцу. Возле фонтанчика.
Может, есть машина, чтобы убрать его?
     -- Да, сейчас же вышлю. Вон какие дела! Отлично.
     Я и папа по очереди обняли Клифа и распрощались с ним.
     Дома нас ждали Ир-фа, Орик, Пилли, но и а,Тул, а,Шарт и Фи-лол.
     -- Убит а,Урк, -- сказал я, и все замолчали.
     --  Он  пытался  изловить  меня возле фонтанчика. В общем,  бег  вокруг
фонтана. Подоспел папа, а,Урк его не видел...
     -- Да, но первым из окна его прихлопнул Клиф, -- сказал папа.
     -- Это кое-что меняет с Карпием, -- сказала Пилли. -- Со слов Ки-ола --
он утверждал, что а,Урк в "гнезде".
     --  Это было  при мне, -- сказал я и  изложил, как протекала  встреча с
Карпием.
     --  Я наладил связь с рабочими бетонного завода. Вскоре они приступят к
"зарядке" средних космолетов бетоном.  Техническую  часть Фи-лол  разработал
блестяще, -- сказал Орик.
     --  Уль  Карпий,  --  сказал Ир-фа  с  некоторым  малюсеньким  акцентом
торжественности  и  подчеркнутого  уважения.  --  Как  вы  понимаете,   ваше
появление здесь несколько неожиданно и парадоксально.
     Карпий едва заметно кивнул.
     -- Возможно, --  продолжал Ир-фа, -- наша беседа и форма наших вопросов
наведут  вас на  мысль, что мы  вас  просто-напросто  допрашиваем. Я не буду
разубеждать вас: идет  война. Смущает ли  вас  что-либо перед началом  нашей
беседы?
     -- Да, -- сказал Карпий. -- Кое-что смущает.
     -- Мы слушаем вас,  -- сказал Ир-фа.  -- Я надеюсь, вы не против,  если
ведение беседы я передам в руки уля Орика.
     -- Уль  Ир-фа, -- сказал  Карпий. -- Мы  оба и все  остальные  знают  и
помнят,  что  вы   были  капитаном-космонавтом  суперкласса.  Насколько  мне
известно,  у вас, да и у многих осталось впечатление,  что  ваш уход с  этой
высокой должности по  настоянию правительства и летных кругов был связан  не
столько  (а  то  и  вовсе не связан)  с травмой вашей  руки, сколько, прежде
всего, с некоторыми вашими взглядами и высказываниями. Вы согласны со мной?
     -- Да, -- сказал Ир-фа. -- Согласен. Да это и общее мнение.
     --  Считаете  ли  вы,  что,  когда  этот  вопрос  решался,  я был вашим
противником?
     --  Я никогда  не  думал  о  вас  персонально  в  этой  связи,  так как
голосование было тайным.
     -- Стало быть, вы можете хотя бы допустить, что тогда я  не принял вашу
сторону?
     -- Подобное вполне допустимо, -- сказал Ир-фа.
     -- Я  пришел к  вам из  лагеря  ваших врагов и вправе опасаться, что на
решение моей судьбы может повлиять ваше, возможно отрицательное, впечатление
обо мне в связи со сказанным мною.
     -- Да, -- сказал Ир-фа, -- но это не должно вас беспокоить.
     -- Не понимаю вас, -- сказал Карпий.
     -- Оценивать ваши ответы буду не я один. Это первое.
     -- Да. Но это ваши сторонники.
     -- Разумеется. Но  поверьте,  что выгоды или опасность вашего прихода к
нам для меня более важны, чем старые счеты.
     -- Я говорю о возможном подсознательном неприятии меня.
     -- Подсознание таковым и является, -- сухо сказал Ир-фа, -- лично я  за
него не отвечаю. Если бы я знал о непрязни к вам... Мы зря тратим время, уль
Карпий.
     --  Странно,  --  сказал  Орик. --  Почему вас, уль Карпий,  в  большей
степени  не занимает  то,  что все присутствующие знают, что  земной корабль
"Птиль"  был взят вами  на борт вашего корабля насильно,  без  согласия  его
экипажа.
     -- Взять "Птиль" к себе на борт -- приказ Горгонерра.
     --  Вы изволили говорить о подсознании, --  язвительно заметил Орик. --
Но  может  сработать  и  сознание:  никто  не  понуждал  вас  связываться  с
Горгонерром и спрашивать, что делать с "Птилем".
     -- Уль Орик, -- жестко сказал Карпий. -- Я не один был на своем корабле
и  не я  один  видел  в  космосе  "Птиль". В моей  команде могли быть разные
политоры, а я дорожил своим званием капитана.
     -- Точка, -- сказал не менее жестко Орик. -- Займемся делом. Времени  в
обрез.  Итак, цель вашего прихода? И перехода. Я полагаю, он был нелегким  и
небезопасным?
     --  Коротко это  выглядит  так, -- сказал  Карпий.  --  Я  не  до конца
разделяю  политику  повстанцев, но  я также  не сторонник  -- даже в большей
степени -- политики Горгонерра.
     -- И вы бежали?
     -- Вы же знаете от Ки-ола, что нет.
     -- Это несущественно. Повторяю: вы бежали?
     -- Нет.
     -- Почему?
     -- Это невозможно. Технически.
     -- Как вы тем не менее оказались вне пределов "гнезда"?
     -- Я вышел из него в качестве разведчика.
     --  Это Горгонерр  попросил вас  об  одолжении  или это  ваша  идея? Вы
слишком  крупная  фигура,  чтобы  быть  незамеченным  и   выполнять  обычные
шпионские поручения.
     -- Это идея Горгонерра, на которую натолкнул его я.
     -- Как вам удалось его убедить и почему он пошел на это?
     --  Мне предписана роль,  которую не сумел  бы  сыграть  невысокородный
политор, а последний мог и не вернуться.
     -- Как, впрочем, и высокородный, -- заметила Пилли. Карпий поморщился и
продолжал:
     -- По замыслу квистора я должен узнать о ваших планах именно от вас, от
верхушки,  а не по  слухам. Как видите, даже я не очень-то располагаю  вас к
себе...
     -- Горгонерр легко рисковал вами? -- спросил Орик.
     -- Не знаю. Я не углублялся в это.
     --  Раскрывая  ваши планы, вы невольно сообщаете нам,  что не  намерены
возвращаться назад. Это так? -- спросил Орик.
     -- Совершенно верно.
     -- Причина.
     -- О своих симпатиях  к  сторонам я  уже  высказался.  Теперь  главное.
Квистор  считает, что он  на грани поражения,  что  он  уже почти  проиграл.
Космические корабли  стоят  под  землей, готовые  к внезапному вылету.  Я бы
улетел. Я  не хочу этого. Мне чужда другая планета. Я  привязан к Политории.
Других  объяснений у  меня нет.  Добавляю: опасайтесь более  мелких,  чем я,
лазутчиков квистора. Он одержим идеей взорвать Тарнфил.
     -- Огорчит ли вас это, уль  Карпий,  или нет, но  сообщение о внезапном
вылете  квистора  и  о  лазутчиках  мы  не  можем  записать  на  счет  вашей
откровенности: мы знаем о подобных замыслах квистора.
     -- Но  я не знал, что вы знаете.  Вам нужны  иные доказательства, что я
принял вашу сторону?
     -- Разумеется, -- сказал Орик. -- Кое-что нам не  дано знать. Например,
мы убеждены,  что  в роще, окружающей "гнездо",  скрыто действующее  оружие.
Каков его характер и с какого расстояния оно начинает уничтожать цель,  если
она приблизится?
     --  Оно действует  самостоятельно,  обладая  широким  диапазоном выбора
цели.  В  горизонтальной  плоскости  оно  поражает цель,  приблизившуюся  на
пятьсот метров, чем выше цель -- тем больше длина, на расстоянии которой она
может быть уничтожена.
     -- А в случае появления цели над "гнездом"? -- спросил Фи-лол.
     -- Убойная сила на расстоянии свыше ста километров.
     -- Итак,  Горгонерр ждет вас, не так  ли? -- спросил Орик. -- А как вы,
возвращаясь, минуете оружие в роще?
     --  Я не  собираюсь  возвращаться  по пути "поле  --  лифт".  Есть  еще
автономный вход. Там меня и будут ждать. Этот вход...
     -- Вы готовы выдать еще одну тайну, -- мягко сказала Пилли. -- Мы знаем
ее. Этот вход в подземной части квистории.
     -- Да, -- сказал Карпий.
     --  Уль  Карпий,  мы заканчиваем  нашу  сегодняшнюю  встречу  последним
вопросом. Вам его уже задавал Ки-ол. Где а,Урк?
     -- В "гнезде" квистора.
     -- Вы сталкивались с ним или просто знали, что он там?
     -- Сталкивался.
     -- Вспомните, когда вы последний раз его видели.
     -- Минут за пять до того, как я покинул убежище.
     -- Что вы делали в момент встречи и что делал он?
     -- Я направлялся к выходу, он шел в обратном направлении.
     -- А,Урк -- убит, -- сказал Орик.
     -- Каким образом?! Где?! -- Карпий выглядел ошеломленным.
     --  Убит  в нижнем  Тарнфиле, минут через двадцать после того, как  уль
Митя покинул вас и Ки-ола.
     -- Ничего не понимаю, -- прошептал Карпий, опуская голову.
     --  Уль  Карпий,  --  сказал Орик, --  сколько времени занимает путь по
коридору до выхода в подвале квистории? Это на машине?
     -- Да. Минуты три.
     -- Сколько времени  прошло  до того момента, когда вас обнаружил  радар
Ки-ола?
     -- Не более получаса. Я хорошо ориентируюсь в темноте.
     -- Сколько времени занял ваш разговор с Ки-олом?
     -- По ощущению -- минут пять-шесть.
     -- Уль Митя, сколько времени прошло с момента вашего ухода от Ки-ола до
встречи с а,Урком?
     -- Думаю, минут пятнадцать.
     --  Значит,  --  сказал Орик, -- с момента  выхода  уля Карпия из двери
"гнезда" до момента встречи уля Мити и а,Урка прошло... пятьдесят- пятьдесят
пять минут.  К тому  же  а,Урк, если он был  в "гнезде",  просто  по  логике
случайной встречи с улем Карпием вышел позже него. Как он мог успеть...
     --  Вероятно,  это  так,  -- сказал Карпий. --  Но  он  вышел  ближе  к
рассвету, возможно, определенно знал нужную  ему  точку  в городе и не терял
времени на беседу с Ки-олом.
     -- Если вы не в курсе дела, то мы допускали, что а,Урк может продолжить
охоту  за  мальчиком.  Как  он мог  оказаться  в нужной точке,  если  был  в
"гнезде", точки этой встречи не знал, а мальчик узнал свой маршрут к дому за
минуту до расставанья с вами и Ки-олом. Легче предположить, что он уже давно
был в городе.
     -- Разговор Ки-ола с отцом мальчика он мог подслушать.
     --  Не смешите  меня,  уль  Карпий,  --  сказал Орик. --  Подслушать из
"гнезда" и через пятнадцать минут быть на месте? Карпий покраснел.
     -- Другое дело, если он  вклинился в разговор, будучи в  нижнем городе,
-- сказал Орик.
     -- Или так, если он вышел вскоре за мной, -- сказал Карпий.
     -- Но тогда он знал,  что навстречу мальчику идет  отец,  защитник, или
хотя  бы свидетель похищения. А,Урк  -- профессиональный шпик,  подслушай он
этот  разговор,  он  бы выбрал  местом встречи с  ребенком точку  поближе  к
Ки-олу, то есть подальше от отца.
     --  Смотря  где он был в  городе,  когда  подслушал разговор. Он мог не
успеть к выгодной точке, -- сказал Карпий, и это было логично. Орик сказал:
     -- Времени больше нет. Уль Карпий, мои вопросы к вам в связи с  а,Урком
и  ваши ответы не дают  мне  оснований утверждать, что вы лжете  и а,Урка не
было в "гнезде".  Тем  не менее при достаточно ясных ваших объяснениях я  не
испытываю  уверенности  в  том,  что  Горгонерр  мог  предложить  вам   роль
разведчика...
     -- И значит, я таковым не являюсь? -- Карпий усмехнулся.
     -- Повторяю, -- сказал Орик. -- Версия согласия на вашу роль разведчика
кажется мне сомнительной. Вы  находите способ выбраться из "гнезда",  честно
во  всем  нам признаетесь, мы  вам  верим, а вы  и  являетесь  тем  не менее
разведчиком.
     -- Извините, -- сказал Карпий, -- у вас мало времени, но... Можно?
     -- Пожалуйста, -- сказал Орик.
     --  Но если я готов  быть разведчиком,  почему бы  Горгонерру с этим не
согласиться? И второе: какой  я разведчик, если ни в чем  не убедил вас и не
смогу  поэтому вернуться  и выполнить  свою  функцию разведчика? Вы же  меня
просто не выпустите. Вы как-то одновременно не верите в мои разведывательные
функции, но и не верите, что я пришел к вам с честными намерениями.
     -- Вы правы, -- сухо сказал Орик.  -- Мои сомнения носят не логический,
а чисто интуитивный  характер. Поэтому вам ничто не  угрожает. Второе: может
быть, у вас  найдутся  доводы, когда мы поверим вам. Третье: вы остаетесь на
положении  пленника.  Это  --  отдельная  квартира,  запертая  снаружи.  Вас
охраняют и кормят. Все.
     --  Странный вы человек,  уль  Орик,  --  вяло как-то улыбаясь,  сказал
Карпий. --  Я прихожу к  вам и честно  открываюсь. Вы не  верите -- это ваше
право.  Вы не  убиваете меня,  потому что вы  разумны и  не видите для этого
оснований.  Вы  сажаете  меня в отличную камеру.  Проходят  два-три дня.  Вы
выигрываете войну. Горгонерр со своей многочисленной свитой уходит в космос,
а я остаюсь  на Политории, к чему я и  стремился. Вот  уж воистину напрасная
трата дорогого времени -- весь этот наш разговор.
     Я  не  испытывал  абсолютно  никакой симпатии к Карпию, но  он  говорил
разумно, и мне было жаль уставшего Орика.
     Орик сказал вдруг неожиданно мягко:
     --  Уль  Карпий. Я никогда не верил в то, что капитаном  суперкосмолета
может  стать  человек со  слабо  развитым  интеллектом. Если вы разведчик  и
дождетесь конца войны в  хорошей  камере  с хорошим питанием  -- значит, все
справедливо.  Если же  вы и вправду подосланы  и признаетесь в  этом, чтобы,
проведя нас, выполнить  свои шпионские функции, то вам будет очень одиноко и
не по себе, когда Горгонерр улетит, а  вы  останетесь  среди  нас. Простите,
если я был нелогичен и в первом же разговоре не добился ясного результата. Я
искренне огорчен,  но мы  не следователи военной разведки и  не  прибегаем к
насилию.  Все. Уль а,Шарт, проводите, пожалуйста, уля Карпия. Обеспечьте его
охрану и питание.
     Карпий встал, поклонился и  ушел,  сопровождаемый  а,Шартом.  Некоторое
время стояла полная тишина.
     --  Странно, --  сказала наконец Пилли. -- Если Карпий искренен, почему
бы ему не сообщить  нам  нечто такое, что ускорило бы  нашу победу и не дало
Горгонерру уйти от нас.
     -- А что,  собственно, ты  имеешь в виду? -- спросил Орик.  -- Чтобы он
придумал нечто подобное нашей затее со спутниками и бетоном?
     -- Хотя бы. Не знаю, что именно.
     -- Он же ясно сказал, что не испытывает  никакой симпатии к Горгонерру,
но и от наших начинаний он не в восторге.
     -- Ты прав. Я очень устала, -- вздохнув, сказала Пилли.
     --  Ну  что ты, --  сказал  Орик,  проведя  ладонью по  ее  волосам. --
Успокойся, все  будет  нормально. Итак,  к делу! -- сказал  он  вдруг  снова
жестко и резко.  -- Я  думаю,  мы не будем сейчас обсуждать,  как уничтожить
спутники. Важнее разобраться в ситуации целиком, чтобы  не взрывать спутники
зря.
     -- Если Карпий не обманул нас и  защитное наземное оружие реагирует  на
угрозу начиная с пятисот метров, -- сказал Ир-фа, -- то, вероятно, в роще на
расстоянии  тысячи  метров от ее края  по кругу должны  стоять наши орудия и
роботы.
     -- Да. И главное -- синхронность всех действий, -- сказал Орик.
     -- А  я думаю, -- сказал Ир-фа, -- нам не следует  обольщаться даже при
идеальной   синхронности.   Если  ликвидировать   спутники  одновременно   с
бетонированием, квистор  "ослепший" может  рвануть в космос: бетон не успеет
застыть.  А  если  начать заливку  до  ликвидации спутников, он  взлетит тем
более.
     -- Значит, -- сказала Пилли, -- надо, чтобы квистор ничего не видел, но
и не  чувствовал, что "ослеп" фундаментально, так  как спутники взорваны. Не
надо взрывать их. Вообще.
     -- И как тогда? -- спросил Ир-фа. Пилли пожала плечами.
     -- Ну,  в  плане  бредовой идеи,  -- сказал папа,  -- это некая дымовая
завеса, это не так пугает, а спутники вам еще пригодятся.
     -- Неплохо, -- сказал Ир-фа. -- Однако...
     В этот момент с Ир-фа  соединился Ар-кут и сказал, что Латор  настолько
оправился, что свободно говорит,  и можно сказать Лате правду: незначительно
ранен. Тут же  Орик соединился  с Карпием и задал  вопрос о характере работы
самонаводящегося оружия. Оказалось,  что  в  каждой точке орудие одно, но на
шарнирном  устройстве  и  стреляет  с заданной частотой,  вращаясь.  Частота
вращения -- тоже результат управления с пульта.
     -- Минуточку, -- сказала Пилли и  кого-то вызвала по коммуникатору.  --
Привет, -- сказала она. -- Это Пилли.
     -- Привет, Пилли, -- ответил мягкий мужской голос.
     -- Не известны ли тебе способы введения каких-либо ингредиентов,  когда
уменьшается время застывания бетона? И уменьшается значительно.
     -- Надо подумать.
     -- Да, надо, -- сказала Пилли. -- А ты можешь? И быстро.
     -- Могу. Я лишь через час уйду в караул к восточному входу.
     -- Сделай это побыстрее, ладно? -- сказала Пилли.
     -- Сделаю, -- сказал он.
     -- Это кто? -- спросил Орик, когда Пилли прервала связь.
     -- Это Реник, -- сказала она. -- Суперхимик.
     -- А есть ли на Политории дымовые шашки? -- спросил я.
     -- А как же, -- сказал Ир-фа, -- и  довольно-таки с давних времен. Если
их нет в наличии, их можно изготовить.
     -- Тогда неплохо бы, --  сказал  папа, -- каким-то образом подкинуть  в
"гнездо"  Горгонерра  идею,  что  мы готовим  боевую операцию,  связанную  с
сильным пожаром? Район -- роща.
     -- Заманчиво,  --  сказал Ир-фа. -- Но квистор уж точно знает, стоят ли
его войска в ближнем к нему лесу или не стоят.
     -- А вы знаете? -- спросил папа.
     -- Мы-то? Не уверен. Но узнаем и быстро.  Он вышел из комнаты, но скоро
вернулся.
     -- Я попросил некоторых начальников отрядов, -- сказал он,  --  которые
ведут бои  в лесах, подготовиться  к  тому, что они могут получить внезапный
приказ  вести бой таким образом,  чтобы противник вынужден  был отступать  в
леса, достаточно близкие к "гнезду".
     Тут  же раздался  звонок в дверь,  и  Ир-фа  впустил  в свою  маленькую
квартирку  небольшую толпу:  четверо  повстанцев с оружием и двое незнакомых
политоров со связанными сзади руками.
     --  Вот,  уль  Ир-фа!  --  сказал  один   из  повстанцев.  --  Пытались
заминировать целый квартал, где живут в основном геллы.
     Лазутчики стояли с безразличными лицами, тупо глядя в стену.
     -- Мы заканчиваем совещание, -- сказал Ир-фа. -- Потом поговорю с ними.
Пока отведите их в соседнюю комнату. Двое останьтесь с этой стороны, двое --
на улицу, под окна.
     Лазутчики перешли  в смежную  комнату.  Тут-то  и началась игра,  некий
театр,  не очень смешной, но  вполне  профессиональный. Ир-фа обозначил  его
факт простым подмигиванием нам. Затем он заговорил чуть тише, чем обычно, но
достаточно  громко,  чтобы  его голос  могли слышать  лазутчики,  слышать  с
ощущением, что Ир-фа его не случайно понижает.
     --  Я  полагаю,  что  этот  участок  леса  наиболее  удобен для боя, мы
настолько обязаны беречь свои живые силы, что лучше уж пожертвовать участком
леса,  чем живыми  политорами. Оружие  оружием, но я  предлагаю  выкурить их
огнем и дымом, поджечь лес!
     -- Ветер может поменяться, -- сказал Орик.
     --  Конечно,  -- сказал  Ир-фа. --  Но  вы  забыли  о нескольких мощных
ветродуях, которыми мы  пользовались  на Тилле-один. Их мощность такова, что
они "размывали" мягкие песчаные породы.
     -- Это мысль, -- сказал Орик. -- Отлично.
     --  На этом и закончим, -- сказал  Ир-фа.  --  Все.  Давайте сюда ваших
диверсантов, -- добавил он охранникам.
     -- Взорвать квартал было вашим единственным заданием?--  спросил Ир-фа,
когда диверсанты вошли.
     -- Да, -- сказал первый.
     -- Вы получили его от Горгонерра?
     -- Нет. От начальника разведки отряда.
     -- Почему вы это делали днем?
     -- Больше  народу. И ночью мы выглядели  бы подозрительно, а так -- как
ремонтники домов.
     -- Легко ли вы проникли в город?
     -- Да. Мы шли с носилками с глиной.
     -- При оружии? -- спросил Ир-фа.
     -- Само собой.
     -- У вас не спросили документы?.. Какой это был вход?
     -- Нет, не спросили. Второй восточный.
     -- Можете радоваться, охрана входа получит по заслугам.
     -- Да уж, велика радость.
     -- Могу обрадовать вас поосновательней -- вы свободны!
     -- Свободны?! Это как это?! -- Они выпучили глаза. Может, и задние.
     -- А что, собственно?  Диверсия вам не удалась, вы  указали нам  слабое
место в охране. -- Чуточку он иронизировал.
     -- Но мы же кадровые военные, мы будем стрелять в вас.
     -- Мы вас выкурим огнем и дымом! Из леса. Потом всех уничтожим.
     -- Ладно шутить! Даже не верится!
     -- Я сказал -- идите! Оружие вам, конечно, не вернут.
     -- Ага, развяжут руки и расстреляют?
     -- Нет. Даю гарантию.
     -- Но почему?!
     -- Уведите их, --  резко  сказал  Ир-фа охранникам. Лазутчиков увели, и
тут же заработал коммуникатор Пилли.
     -- Пилли? Это Реник.
     -- Слушаю тебя.
     --  Я  нашел  несколько  групп  катализаторов.  Одни  ускоряют  процесс
застывания в семь-восемь раз...
     -- Феноменально!
     -- Я составил подробную записку, с которой через полчаса буду у первого
восточного. Пришли кого-нибудь.
     --  Реник, а во временном  отношении,  абсолютно  --  как  выглядит эта
скорость застывания массы?  Если  масса  выльется с высоты  двадцать-  сорок
метров, успеет она застыть в воздухе?
     -- Нет-нет.
     -- А упав на землю через сколько?
     -- Это вопрос минут.
     -- Отлично. Беги. Огромное спасибо... Уф.
     ... Пожалуй, это  был  первый день, когда я  видел Ир-фа  в такой роли:
всегда очень мягкий  и тихий, в этот день он вел  себя почти жестко и точно.
Впервые у  меня  появилось  ощущение  о  его подлинной  роли в  восстании на
Политории.
     -- А что же мы?  -- как маленький, грустно сказал папа, когда остальные
встали.
     -- Вы славно поработали, -- сказал Ир-фа.  -- К тому же, уль  Владимир,
сегодня  вы умудрились  нарушить  приказ  Орика и  стреляли: на  вашем счету
крупная  фигура -- а,Урк. Отдохните,  подумайте еще: в наши разработки могли
вкрасться ошибки.
     "Опять сиди и  не  дыши", -- подумал я, когда все направились к выходу.
Звонок раздался чуть  раньше, чем Ир-фа  открыл дверь, и в квартиру влетела,
тут же повиснув у Орика на шее... Оли! За ней, улыбаясь, -- Рольт!
     --  Папочка! -- завопила  Оли. -- Я  больше не могла без вас, без тебя,
без  Пилли,  без Ир-фа, -- без всех.  Ну,  прости,  ну,  прости!  Это  я,  я
уговорила  Рольта.  Верно, Рольт?  Ой, уль  Владимир, Митя! Хвала небу --  я
оживаю, я оживаю!


     Оли, Оли вернулась! Я ликовал.
     Папа тоже улыбался, но это было лишь  проявлением его симпатии к дочери
Орика, его же  главная,  мужская  задача -- действовать -- с  появлением Оли
никак не разрешалась. А я был счастлив. Не только потому, что снова видел ее
-- какую-то гибкую, задумчивую, иногда острую на язычок  и решительную, но и
потому  еще,  что  чувствовал  -- она  целиком  заполнит  мое  время,  время
тягостного  ожидания.  Когда она ворвалась в квартиру, а потом и  отцепилась
наконец  от шеи Орика и стала обнимать всех подряд  и меня тоже (даже быстро
поцеловала меня в щеку!), я  настолько  ошалел  от радости, которую изо всех
сил пытался скрыть, что не очень-то к месту вдруг заорал:
     -- А Сириус, Сириус -- где? Где наш котище?
     И тогда Рольт, расплывшись в улыбке, вытащил его из-за пазухи.
     Когда   все  разошлись,   и   Оли  из   малочисленных  продуктов  Ир-фа
"сообразила" нам завтрак,  папа потом отправился  "погулять  по городу", а я
настолько  смутился  оттого,  что  мы  остались  одни, вдвоем, что  сразу же
затараторил, пытаясь рассказать Оли обо  всем, что произошло с того момента,
когда она вторично, пусть и наполовину, спасла меня, тяжело ранив а,Грипа, а
я оказался в лапах  а,Урка. Кое о чем  она  уже знала  по телеку, но слушала
внимательно, иногда с загадочной какой-то улыбкой. Когда я рассказал ей, как
кончились  мои мытарства и я, "сдав" Рольту Реста и Митара, с помощью геллов
попал в Тарнфил, я  продолжал ей рассказывать  кое-что о "положении дел", то
есть то, что она по телеку узнать не могла, а знать очень хотела.
     Мы сидели не совсем рядом, но, в общем-то, рядом на маленьком диванчике
Ир-фа, и  Оли слушала меня очень  внимательно, лишь изредка перебивая, чтобы
что-то уточнить, а когда я закончил, закрыла глаза и молчала целую вечность,
и, чтобы не мешать ей, молчал и я. Не знаю уж,  почему, не  сразу, но я тоже
закрыл  глаза, машинально  теребя ухо  Сириуса, а он, лежа на спине,  нехотя
отбивался от моей  руки лапой. В какой-то момент  я открыл глаза и несколько
секунд  смотрел на отрешенное лицо и по-прежнему закрытые глаза Оли, и, хотя
губы ее были слегка приоткрыты и абсолютно  неподвижны, я услышал вдруг, как
она тихо произнесла:  "Поцелуй меня", и тут же ее губы  оказались рядом, и я
поцеловал ее  осторожно и долго, чувствуя, как я  весь обмираю, а голова моя
мягко кружится, кружится, кружится...
     Я очнулся, чувствуя, что сижу рядом, слегка выгнувшись и положив голову
на спинку дивана;  открыв один  глаз,  я увидел, что Оли сидит точно так же,
как  и я, --  запрокинутая  голова на спинке  дивана,  --  и почувствовал ее
прохладную  ладонь  на  моей влажной  ладони. Все это время  мы оба  слышали
отдаленные взрывы и стрельбу, и неожиданно звуки боя стали громче: опять шел
основательный бой возле одного из входов в  нижний город.  Оли резко встала,
походила по комнате и наконец сказала:
     -- Конечно, мне все понятно  -- война, но это  будет просто безобразие,
если мы с тобой своими  глазами не  увидим,  как будет  происходить  главная
операция.
     Я немного помолчал (приходя в себя, но  уже хорошо понимая, о  чем  она
говорит) и наконец сказал:
     -- Да, это  необходимо  видеть.  Не  сидеть  же в квартире!  Но как это
сделать, если нам даже позволят?
     -- Позволят, -- сказала она. -- Я буду настаивать.
     -- Но сделать-то это как?
     -- Машина у  нас есть. Мне кажется, что  операция начнется в  сумерках,
чтобы и до появления дыма квистор ничего не мог разглядеть. Мы тоже могли бы
прилететь  и  сесть  где-нибудь  чуть  дальше,  чем  будут   разворачиваться
космолеты. Ну и достать сильные подзорные трубы. Вот и все. Жаль Латора.
     -- Почему жаль? Ар-кут сказал, у него крепкий организм.
     --  Да он,  придя в себя  окончательно, будет рвать и метать, что война
оканчивается без него!
     -- А-а,  это? -- сказал я. --  Это верно.  Он взрывной гелл, смелый  до
ужаса.  Представляешь   --   швырять   мины-присоски,  будучи  в  нескольких
сантиметрах от быстро летящего космолета, -- прямо в него?!
     -- Представляю, но очень плохо, -- сказала Оли.
     Она глядела на меня в упор, и глаза у  нее были немного странные, будто
с какой-то пленочкой... Очень странные глаза.
     -- Ну что, наговорились? -- таким же  странным голосом сказала она.  --
Наговорились всласть, да? Мы  с тобой  так часто видимся,  да?  И так  часто
бываем вдвоем, одни, да?  И я так часто прилетаю к тебе  с подводной  лодки?
Опусти руки. Закрой глаза. Закрыл?
     И тут  же я  стал куда-то уплывать, уплывать:  я почувствовал ее руки у
себя  на  шее  и  губы,  коснувшиеся  моих,  мягкие,  чуть  влажные...  Меня
покачивало, я будто тихо взлетел в воздух и плыл, дрожа и покачиваясь, плыл,
плыл, долго...
     ... Это было, ну, страшно, что ли, больно,  когда скрип двери оттолкнул
нас с Оли друг от друга. Папа влетел, как вихрь, и тут же врубил телек.
     -- С улицы услышал, из окна! -- крикнул он. -- Слушайте!
     "... Таким образом, города -- Калихар, Ромбис и Лукус целиком находятся
в руках повстанцев. Власти  города частично погибли в боях, частично взяты в
плен.  Войска   квистора,  пытавшиеся  вернуть  эти  города,   разбиты,   их
немногочисленные  остатки  отступили  глубоко  в  леса  и,  допустимо, будут
стараться примкнуть  к остаткам  войск  близ  Тарнфила.  Маленькие  города в
предгорьях, на  границе пустыни и по обоим берегам моря -- свободны от войск
и  властей квистора. По поступившим сведениям военачальники квистории, ранга
взятого в плен Патра, во время боев почти  все убиты или взяты в плен.  Двое
-- еще среди войск Горгонерра, пятеро -- в подземном укрытии квистора. Кроме
ранее  уничтоженных  капитаном  Рольтом  подлодок, остальные в  разное время
приняли сторону повстанцев,  и  из  их экипажей созданы  два  мощных отряда,
которые приступают к сухопутным военным действиям".
     --  Похоже, сынок, -- папа  улыбался, как ясное солнышко, -- один, два,
ну, три дня -- и мы маханем на Землю, а?! -- Он хохотнул.
     Я  закивал, папа  запел что-то  веселое,  и я услышал, как  Оли, поджав
ноги, сидя на диванчике, прошептала: "Да. Скоро вы улетите";  она это именно
прошептала,  не очень тихо, но и ни к кому не обращаясь,  и, хотя мне вполне
передалось и настроение диктора по телеку, и папина веселость, я от слов Оли
весь  сжался, напрягся, и что-то заныло во мне, острое и тоскливое  до слез.
Не знаю, но к  этому  ощущению  примешивалось и чувство какой-то  вины, ведь
улетал-то я, я к этому стремился, каждую минуту, каждую секунду, даже если и
не думал об этом буквально. Нельзя сказать, что  в этот момент я  заметался,
нет, наоборот, я как-то скис от необыкновенной мешанины таких  разных чувств
и  тоже  уселся  в  угол  дивана, дальний  от  Оли, и  замер, тупо  глядя  в
неработающий  телек.  Я долго сидел молча,  не  шевелясь и  не  реагируя  на
попытки  Сириуса  поиграть  со  мной,  тогда   он  с   теми  же  намерениями
переметнулся к Оли, и по тому, как она "отреагировала" на его приставания, я
понял, что она-то точно спит, уснула. Неизвестно  еще, как она спала  в ночь
перед вылетом с подлодки.
     Как это ни странно -- я тоже уснул. Проснулся  я не знаю через сколько:
брякала  посуда, Оли  накрывала  на стол. Она улыбнулась мне. Я, сонный еще,
встал с дивана, подошел к ней и как-то неуклюже коснулся ладонью ее щеки. Мы
скромно пообедали, оказалось, что Оли  приготовила относительно большой обед
в расчете на  Ир-фа, Орика  и Пилли, но,  когда  они  явились снова вместе с
а,Тулом, а,Шартом,  Фи-лолом,  Рольтом,  Ки-олом  и еще  каким-то  огромным,
крупнее Рольта, очень загорелым политором, Оли растерялась.
     -- И я так и  не понимаю,  уль Ир-фа, как это могло произойти?!  Это же
глупость, близкая  к  самоубийству. --  Он  заговорил почти грубо. Ну,  этот
огромный незнакомый политор.
     Совершенно спокойно, даже несколько тихо Ир-фа сказал:
     --  Я бы посоветовал вам,  уль  Сатиф, познакомиться  сначала  с нашими
гостями с Земли.
     Наверное, потому,  что  этот  уль  Сатиф  ощущался мною важной персоной
среди повстанцев  и при этом был огромен и грубоват, я увидел  вдруг на  его
лице  такое смущение, какого, пожалуй, и в жизни-то не видел. Его загорелое,
с краснотой лицо, казалось, стало еще более красным, и тут Оли поддала жару:
     --  Такой огромный  и такой  грубый! -- сказала она. --  И  со мной  ни
слова, будто мы и не знакомы.
     Он,  этот  уль  Сатиф,  умоляюще  сложил ладони,  прижал их к  груди  и
смотрел,  даже  как-то  съежившись,  на нее  так, будто  еще  секунда, и  он
уменьшится в размерах вдвое.
     Мы с папой встали, и уль Сатиф почти нежным голосом сказал:
     -- Я очень-очень-очень  прошу  меня  извинить... уль Владимир  и... уль
Митя. Меня зовут Сатиф, я, я... видел вас по стереовидению,  много  слышал о
вас, но... когда вы прибыли на нашу несчастную Политорию, я уже был в лесах,
готовился к боям.
     Он положил нам с  папой поочередно  на плечи свою огромную лапищу, и мы
сделали то же самое, мне, правда, больше, чем папе, пришлось при этом встать
на цыпочки.
     -- Уль Сатиф, -- сказал Орик, как бы представляя нам  нового  политора,
-- как и я  -- член оппозиции, то  есть -- член правительства, но куда более
энергичный, чем я. Это,  так сказать, наш огонь,  --  добавил он  с оттенком
иронии.
     Знакомство  состоялось,   и   с  той   же  невероятной  скоростью  этот
застенчивый гигант превратился в прежнего резкого политора.
     -- Так в чем же дело,  уль  Ир-фа?! -- вновь сказал он. -- Мы стараемся
изо всех  сил, проливаем кровь, вы  сами, думая о будущем  Политории и боясь
бегства этой  дряни  -- квистора  в  космос, разработали сложнейшую  систему
консервации  "гнезда",  и вы не смогли  уследить за идиотской телепередачей,
телесообщением,  которое, конечно же,  слышал и  квистор, способный  тут  же
удрать  от  нас,  потому  что  телесообщение  -- это  крик радости от  почти
завоеванной победы. А вашей операции еще не было.
     Казалось  уль Сатиф,  хоть  на секунду, но  выдохся, и тогда  я услышал
вновь спокойный и тихий голос Ир-фа:
     -- Уль Сатиф. Я понимаю ваше негодование,  более того, я  разделяю его,
но  я вынужден  напомнить  вам два  обстоятельства.  Первое: в повстанческом
движении  никто  не  делил  посты,   они  возникли  стихийно  и,   вероятно,
справедливо. Не знаю,  верно ли я определяю свое место в общем деле, но ваше
значительней. Однако это не дает вам права говорить со мной в таком тоне.
     -- Но...
     -- Второе. Я  буду крайне удивлен, если узнаю от вас, что вы не в курсе
дела, кто именно отвечает  за телепередачи  с того  момента,  как телестудия
удерживается  нашими войсками. По крайней мере, вы  знаете,  что  это не я и
никто из присутствующих.
     -- Но, уль Ир-фа.
     -- Прошу не перебивать меня. Два уточнения. Сразу же после передачи уль
Орик побывал  на студии,  навел  там порядок, и уже было передано сообщение,
что информация была не очень точной, и в некоторых районах -- они названы --
бои идут с прежним напряжением.
     -- Хвала небу! -- сказал уль Сатиф.
     -- Во-вторых, -- продолжал Ир-фа, -- по моему распоряжению уже не менее
недели десять суперзвездолетов на охраняемом космодроме  постоянно находятся
в  боевой  готовности,  чтобы  в  любую  секунду  взлететь  и  навязать  бой
Горгонерру, если он вдруг опередит нас. Это все.
     Уль  Сатиф был  явно смущен. Скорее  всего это  был политор  не столько
грубый, сколько "взрывной", впечатлительный и переменчивый.
     --  Я прошу извинить меня, уль  Ир-фа,  -- сказал  он  тихо. --  Я  был
неправ. Вероятно, в лесах я несколько поодичал. Простите. Как я  понимаю, --
добавил  он  уже  другим,  деловым  и твердым  голосом,  -- вот-вот появится
капитан Карпий? Может быть, если с ним беседовали уль Ки-ол,  вы, уль Ир-фа,
и уль Орик, передать сейчас эту функцию улю Рольту?
     --  Не имею  ничего против, -- сказал  Ир-фа. Ки-ол и  Орик кивнули,  и
почти сразу  же Ир-фа открыл дверь четырем  повстанцам,  приведшим Карпия. В
квартире  стало  тесно,  пришлось  распахнуть  дверь  в  смежную  комнату  и
некоторым перебраться туда.
     -- Готовы ли вы, уль Карпий, продолжить беседу? -- спросил Рольт.
     -- Да, готов, -- сказал Карпий глухо.
     --  Вопрос первый:  ваша цель -- убедить  нас, что  вы  не шпион. Каким
образом получилось так, что вы появились столь  поздно, столь близко к концу
войны?
     --  Уля Горгонерра, --  сказал  Карпий, --  чрезвычайно удивило  бы мое
рвение.  Я  готовил его  согласие  на  мой  выход  к  вам  осторожно,  и  он
согласился, когда посчитал это нужным.
     -- Вас  не  смущает, что вы сказали, что а,Урк у квистора в "гнезде", а
он был в Тарнфиле?
     -- Нет. Он вполне мог добраться  сюда, уйдя оттуда позже меня. Об  этом
уже говорилось.
     -- И так точно "попасть" на мальчика?
     --  Все  вы разумны.  Я  не  могу  доказать, что их встреча  --  чистое
совпадение, как  и  вы, что встреча была подготовлена и  высчитана  а,Урком.
Мальчик  мог  уйти от Ки-лана любым  другим путем, не говорить с  отцом и не
обозначать  свой маршрут.  Это к  вопросу  о  том, что  а,Урк  подслушал  их
разговор.
     -- Это верно. Но вид а,Урка -- женское платье, шляпка -- говорит скорее
всего  о том, что, обладая такими атрибутами, он  готовился и, скорее всего,
был в Тарнфиле.
     --  Разумно. Но трудно доказать, что его  не было  в "гнезде" и  что он
готовился не там, а здесь.
     --  Скажите, уль Карпий, а почему, собственно, вы, желая убедить нас  в
том,  что вы  больше  на  нашей  стороне,  чем  на  стороне  Горгонерра,  не
подготовили для нас какой-либо сюрприз; некое сообщение,  которое помогло бы
нам в нашей войне: например, выиграть ее быстрее?
     -- Не знаю, как быть, -- вяло пожевав губами,  сказал Карпий. -- Это не
было моим расчетом,  я  просто хотел покинуть Горгонерра и сделал это, -- но
моя неподготовленность к тому, чтобы вы мне доверяли, даже, пожалуй, говорит
в мою пользу.
     -- Поясните.
     -- Приди я к вам  с достойным материалом,  я бы не  только вызвал  ваше
расположение,  но  кое-что  узнал бы и о ваших планах, а потом... сбежал  бы
обратно к квистору. Стань я источником ценной информации для вас, вряд ли бы
вы меня держали взаперти.
     -- Можете быть уверены, что держали бы.
     -- То есть?
     -- Мы не имеем права на такую роскошь: полностью доверять кому бы то ни
было стой стороны. И вам -- тоже.
     --  Как ни погляди -- много я вам сказал, мало --  все едино, меня ждет
заключение, пусть и роскошное. -- Он усмехнулся.
     -- Вы правы, -- сказал Рольт.
     -- Но вроде бы и уничтожать меня не за что. Или я ошибаюсь?
     --   Не  ошибаетесь.   Не  за  что.   До   войны   вы  были   капитаном
суперзвеэдолета. Во время войны -- не воевали против нас.
     Не скажу, что Рольт (или Ир-фа и Орик)  хитрил с Карпием,  но  в логике
рассуждений он все время оказывался на высоте.
     -- Видите ли, уль  Карпий,  --  сказал  Рольт, --  не забывайте,  какое
сомнение вызывает в нас ваша информация об а,Урке...
     -- Ну, уж с этим ни вы, ни я ничего поделать не сможем.
     -- А  главное -- и это  действительно важно, -- продолжал Рольт, -- то,
что когда земляне были в космосе, а вы рядом, и на вашем корабле, -- как  вы
сказали, -- был большой экипаж, и кто-нибудь мог доложить Горгонерру о вашем
выборе  -- не захватывать землян в плен, и вы бы лишились места...  Нет, для
нас  такое  объяснение  не  является  оправдывающим. Если  бы  Горгонерр  не
позволил  вам  впредь  водить  звездолеты за то,  что вы  не  взяли  в  плен
космоплан "Птиль",  то  мы  -- за то,  что  вы  взяли их в плен,  то есть за
обратное ваше  действие, -- лишим вас звания капитана после окончания войны.
Летать в космосе вы не будете.
     Все увидели, как низко, на грудь, опустилась голова Карпия.
     -- А если бы я раскрыл вам важную тайну Горгонерра, вы бы оставили меня
капитаном? -- почти прошептал Карпий.
     -- Допустимо.
     -- Увы, я не  знаю никаких тайн, -- сказал Карпий. -- Но  если бы вдруг
выложил  ее сейчас, это было  бы доказательством того, что ранее  я хотел ее
скрыть.
     -- Вы логичны, уль Карпий, -- сухо сказал Рольт.
     А  дальше  произошло  нечто  такое,  что, конечно  же,  имело  какую-то
последовательность, длимость,  секунды, может быть даже -- десять секунд, но
мне  показалось, что  все это заняло лишь  мгновение, короткий  миг: цельное
одно-стекольное   окно  Ир-фа  разлетелось  на   куски,   что-то  маленькое,
шарообразное, разрушив  стекло  и задев  плечо а,Тула, упало на  пол, слегка
дымя,  и  каким-то непостижимым  образом  Рольт,  сумев  крикнуть:  "Держите
Карпия!" и  "Охранники, вниз!", успел, схватив эту штуку, рвануться с  ней к
окну,  каким-то  чудом  мигом  оглядеть  улицу,  выкрикнуть: "Ложись!" --  и
метнуть ее из окна. Раздался взрыв, задребезжали стекла, и казалось, что уже
в  момент  взрыва  Рольт  сиганул  из  окна  вниз.  Все  это он  проделал  с
невероятной быстротой.
     А, Тул и  а,Шарт  крепко держали Карпия, ничего не  понимая, да и никто
ничего не понимал, все молчали, и только уль Сатиф через полминуты, я думаю,
громко расхохотался и сказал:
     -- А весело у вас тут, ничего не скажешь!
     Не успело  наше потрясение пройти, как Рольт уже появился,  а с ним еще
пятеро:  четверо  охранников  Карпия  и  пятый  -- незнакомый  окровавленный
политор. Его крепко держали Карпиевы  охранники, он вырывался, орал, и его с
трудом  удалось утихомирить. Рольт сказал, что  этот бешеный  тип настолько,
видно, обалдел, что  граната  в комнате  не взорвалась, что бросился  бежать
так, будто она взорвалась, чем себя и выдал.
     -- Нервы не выдержали, -- спокойно сказал Рольт. -- Работа нелегкая. --
Эти слова,  кажется, доконали лазутчика, он снова стал вырываться и  орать в
лицо бледного Карпия:
     -- Это он!  Все  он! Это все они! Обыщите его!  Обыщите его! Не я один!
Думаете, я один?!
     Карпий был  тщательно  обыскан, но ничего обнаружить  не  удалось, да и
этот лазутчик орал, как зарезанный:
     -- Не там ищите!
     И пришлось, сдерживая его, спросить:
     -- А где "там"?! И он провопил:
     -- Каблуки, туфли, каблуки. Все в его каблуках.
     Карпий не сопротивлялся. Разбитый  и униженный, он стоял на полу босой,
его  туфли,  изящные сандалии, были с него сняты, и  не успел уль  Сатиф как
следует разглядеть их, как лазутчик опять заорал:
     -- Отвинчивайте, отвинчивайте каблуки!
     Каблуки действительно оказались на широких полых  винтах, по виду винты
не  напоминающих. В одном была бумажка  с шифром  связи,  во втором -- нечто
вроде маленькой зажигалки, но с группой кнопок.
     -- Это! -- сказал лазутчик. -- Это и есть! Эта штучка!
     -- Что-то новенькое, -- сказал уль Сатиф, разглядывая "штучку".
     --  Передатчик,  --  сказал Орик. -- Может, вещь и не новенькая, но для
нас -- полное откровение. Это передатчик, Карпий? Карпий молчал.
     -- Передатчик абсолютно новой модели, -- сказал шпион квистора.
     -- Вопрос к вам, Карпий,  --  сказал  Рольт.  --  Задание,  которое  вы
получили от Горгонерра. Карпий молчал.
     -- Говорите,  Карпий,  -- сказал  Рольт. Карпий молчал, он был бледен и
сломлен.
     -- Говори, -- сказал Рольт шпику.
     -- А что я?! -- заверещал шпик. -- Я только исполнитель.
     -- Вот об этом и говори, -- сказал Рольт.
     -- Не знаю я  подробностей, -- сказал шпик. -- Видно, Карпий был послан
не  для  того, чтобы  выведать какую-то тайну.  Короче, и квистор,  и Карпий
знали, что Карпию сразу не поверят и будут  допрашивать ваши главные. Именно
что  главные,  а  не  один  какой-нибудь. Карпий  был  обязан,  если  так  и
получится, сообщить, где  это происходит,  -- эти  допросы,  --  кто  на них
присутствует, и всегда ли  в одном и том  же месте. Видимо, все совпало, как
надо, и Карпий сообщил все квистору, тот -- нашей разведывательной службе, а
уж мне было  поручено швырнуть взрывалку в окно этой квартиры в определенное
время.
     -- В какое определенное время? -- спросил сухо у шпика Карпий.
     -- В  какое время? -- сказал  тот. -- А  в  такое время, когда я это  и
сделал! Вот так вот!
     -- Ты хочешь сказать, что во время допроса?!  -- как-то вдруг  надрывно
спросил Карпий.
     -- А вы... а ты думал в какое  еще?!-- чуть ли не брызжа слюной, заорал
шпик. -- Ты думал -- в другое, да?! Я, значит, стою под окнами, идет допрос,
потом тебя выводят, а я бросаю в окно свою игрушку, так, что ли, да?! А если
вместе с тобой выходят и остальные, а? Да еще все сразу.
     -- Ты хочешь сказать...
     -- Да,  да, да, то именно я и хочу сказать,  то именно, то самое, такой
вот  приказ: швырнуть игрушку во  время допроса.  А что ж ты  думал,  тонкая
операция, да?! Всех нужных кокнуть, а тебя ухитриться спасти, да?! Да плевал
на тебя Горгонерр!
     -- Ты лжешь, -- почти шепотом сказал Карпий.
     --  Чего  это ради, сейчас-то?  -- сказал шпик. -- Да, такое задание. Я
спросил у своего наставника:  "А как же уль  Карпий? Или,  уль наставник,  я
плохо понял?" -- "Ты хорошо понял, -- сказал он мне, -- уль квистор объяснил
мне, что задача столь важна, что улем Карпием придется пожертвовать".
     Мне трудно передать это словами, но  если до этого Карпий  был сломлен,
то непостижимым образом я увидел, что он сломался еще раз,  сломлен страшно,
как будто умер.
     -- Увести  Карпия!  -- приказал Рольт. -- Будьте предельно внимательны.
Наденьте туфли, Карпий, -- добавил Рольт.
     И  пожалуй,  ничего  более жуткого,  чем то,  как надевал  свои изящные
сандалии Карпий, я не видел. Карпия увели.
     -- Ты умеешь пользоваться этим типом  передатчика?  --  спросил Рольт у
шпика.
     -- Да нет, -- сказал тот.
     -- Подумай, тюрьма лучше расстрела.
     -- Умею, -- сказал шпик. -- Вроде бы показывали.
     -- Шифр своего наставника ты, конечно, помнишь?
     -- Помню.
     --  Передай  ему: задание  выполнено.  Взрыв состоялся. Ты вынужден был
скрыться и не знаешь,  кто  погиб, а кто  нет, скорее всего -- все  погибли.
Одно неточное слово -- и тебя нет. Скажи, передатчик взял у погибших.
     Шпик наладил связь и слово в слово повторил то, что велел ему Рольт. А,
Тул  вызвал  машину, чтобы увезти шпика.  Наверное,  наставник шпика все  же
интересовался  деталями, так как шпик  ответил  на  несколько его вопросов и
сказал, что точно не знает, но ведь Карпий докладывал, что на первом допросе
были и мальчик, и его отец, и сообщил еще, что его предупредили заранее, что
второй допрос будет  там же,  так что  надо надеяться, что и  мальчик, и его
отец...
     Впервые с момента, когда рухнуло стекло окна Ир-фа, я почувствовал, как
по мне пробежала мерзкая дрожь страха.
     Прилетела машина, а,Тул и а,Шарт увели шпика.
     --  Рекомендую,  --  сказал Рольт, -- сегодня  же передать сообщение по
стереовидению  о  взрыве.  Сказать,  что  есть  убитые и  раненые.  Имен  не
называть. Диверсия в одной из квартир.
     И как некая команда,  которую не обсуждают, прозвучал тихий и уверенный
голос Ир-фа:
     --  Я   предлагаю  начать  нашу  операцию  завтра  очень   рано  утром.
Соответственно, стягивание  необходимых сил  начнется еще  раньше.  Операция
разработана  до  конца.  Все  причастные  --  в  курсе  дела.  У  кого  есть
возражения? Есть ли у вас возражения, уль Сатиф?
     --  Возражений нет,  -- сказал Сатиф. -- Пора.  Пора  с  ними  кончать.
Страна измотана и жизнью, и этой войной. Пора.
     -- Я полагаю, -- вдруг ласковым голосом сказала Оли, -- что машину, где
будут сидеть уль Владимир, Митя и  я с подзорными трубами, следует загрузить
в космолет с  бетоном, и он отвезет нас ночью на точку, с которой мы отлетим
еще чуть  дальше  от "гнезда" для наблюдений за операцией. Если  мы  полетим
ночью сами, то есть без приборов и с прожектором, -- это опасно.
     Ир-фа покачал головой,  а уль Сатиф  сделал  огромные  глаза  и  как-то
восхищенно крякнул.


     Почему-то предстоящая ночь  пугала  и напрягала  меня куда  больше той,
которую я провел один, в джунглях. Да и все, по-моему, были напряжены (кроме
Ир-фа, как я заметил).
     -- Уль Ир-фа, -- сказал Орик. -- Наша готовность, я полагаю, полная, но
в беготне я отклонился от некоторых дел и не все понимаю или не все знаю.
     -- Слушаю вас, уль Орик, -- сказал мягко Ир-фа.
     --  Не исключено, -- продолжал Орик, --  что кое-кто из  "гнезда" после
операции  (или   безотносительно  к  ней)  захочет  вырваться  наружу  через
квисторию. Если перед дверью  уже возле  лифтов,  внизу,  будет стоять  наша
охрана...
     -- Я  все понял, уль  Орик, -- сказал Ир-фа. -- Да, там внизу  тесно, и
если там будет у  двери стоять  наша охрана, а дверь  откроется внезапно, да
еще с  какой-нибудь  огнедышащей  пушечкой...  Охраны  вообще  не будет. Уже
поставлен микропередатчик, он сообщит нам наверх, сколько политоров вышли из
двери внизу. Наша охрана будет снаружи и вовсе не рядом с выходом из здания.
Как вы знаете, в связи с боями ни решетки вокруг квистории, ни кустов нет --
выход  на виду. Уже смонтирована новая тяжелая падающая дверь, работающая на
чуткой электронике. Пока эта дверь зафиксирована, она понадобится нам позже.
Что мы будем делать с нашими малышами,  которые  твердо  намерены следить за
операцией в подзорные трубы?
     -- Не знаю, -- сказал Орик. -- Честно говоря, права у них есть...
     Пилли молчала. Похоже, она  была  за нас, но  у нее был, как иногда это
случалось, замкнутый и загадочный вид, и трудно было сказать, что именно она
думает по этому поводу и думает ли вообще на эту тему в данный момент.
     -- Я же все точно объяснила, -- спокойно сказала Оли.
     -- Ладно, --  как бы сдаваясь, сказал Орик,  -- вас следует  закинуть в
сторону, противоположную лесу, где будет идти бой. Вы наденете маскировочные
костюмы.
     -- Я согласен! -- бодро сказал папа.
     Ир-фа вызвал отряд а,Тула и  узнал от  его заместителя, что уже удалось
"согнать в кучу" значительный отряд квистора в ту часть леса, которая  ближе
к "гнезду" Горгонерра. Тут же Ир-фа был вызван улем Сатифом, тот сказал, что
взял вторую половину политоров с подлодок и уже находится в лесу.
     -- Что это за кольво ходил по квартире? -- спросил он.
     -- Кольво -- как кольво, -- сказал Ир-фа.
     --  Мне  было  неудобно, --  сказал  уль  Сатиф,  -- я  все  время  его
побаивался. Даже эти штучки с бомбочкой не перешибли моего страха.
     Ир-фа отыскал в эфире Фи-лола и сказал ему, пусть  он ждет троих гостей
и приготовит три защитных костюма.
     -- Уль Ир-фа, -- сказал я. -- Я  предполагаю, где ночью будете вы и уль
Орик, а вот где будет Пилли? А, Пилли?
     -- Нигде не буду, -- сказала Пилли. -- Дома буду. Лягу спать.
     Ир-фа  достал и вручил нам  подзорные  трубы.  Время,  казалось,  текло
медленно, но это ощущение  было  обманчивым, пора было двигаться, нам-то уж,
по  крайней  мере,  скоро. Затем Ир-фа связался с космодромом и  предупредил
охрану, что две  легкие машины пролетят над ними на взлетное  поле, пролетят
без  огней.  Потом наступила короткая пауза, все молчали, чувствовалось, что
даже наш уход, уход заранее, часа, может, за два до  начала операции, -- это
уже уход на операцию, потому что  Орик  и  Ир-фа, проводив нас, возвращаться
обратно  не  собирались. Мы вышли  на  улицу,  уселись в  две машины,  Ир-фа
коротко сказал: "Пора".  Мы  переглянулись  (вроде  бы обнялись), и Ир-фа, а
затем и мы трое взлетели.
     ... Когда Ши-лол, летя очень низко,  высадил нас в километре от рощи на
нужную точку в поле и улетел, мы  надели  защитные костюмы, закрыли  большой
тряпкой такого же цвета, что и костюмы, машину, зафиксировали на земле концы
этой тряпки,  отошли от нее и стали искать  место, где бы нам залечь. Фи-лол
торопился: пока еще было темно, он и капитаны других космолетов должны  были
привезти на места  орудия и роботов, расположив их  по условному кругу таким
образом, чтобы самореагирующее наземное оружие квистора никак бы на них пока
не реагировало. Естественно, мы  были чуть дальше от рощи и того места, куда
должны были прибыть роботы и орудия.  Мы стали, вслепую и  не  отходя далеко
друг от друга, искать ногами какой-либо холмик и нашли-таки его. Мы залегли,
оставалось ждать рассвета, и вдруг папа прошептал: "Чувствуете?", и мы с Оли
ответили:  "Ага",  это  какими-то  периодическими,  повторяющимися  толчками
доходил до нас плотный подвижный воздух, а ухо едва улавливало другие мягкие
толчки о землю. Вероятно, это космопланы "ставили" по кругу орудия и роботов
между нами и рощей.
     Я думаю, мы еще  с час пролежали  за своим  укрытием,  когда  едва-едва
начало  светать. Какая опасность нам,  в сущности, грозила?  Пожалуй, только
сверху. То же, что касается самонаводящегося оружия квистора, которое  будет
стрелять в нашу сторону,  то оно было для  нас совсем не опасным. Оно должно
было начать поражать  направляющихся к нему роботов,  когда те приблизятся к
ним  на  пятьсот  метров.  По  своей  природе,  это оружие  не  должно  было
промахиваться -- все заряды  попадали бы  только  в роботов.  Да  и  мы были
дальше от  них, чем на пятьсот метров. Вероятно, Ир-фа имел по  этому поводу
консультацию  и  указал  Фи-лолу точное  место нашей высадки. Роботы  должны
спровоцировать на стрельбу орудия квистора, а  наши орудия уже бить по  ним,
разнести их в  пух и прах, чтобы те не могли повредить космолеты-бетоновозы.
Рассвело еще  чуть-чуть, и Оли легонько толкнула  меня в  бок, я  все понял:
едва-едва,  но  впереди стали  слегка проступать  контуры орудий повстанцев.
Роботов мы еще не видели.  Я  подумал, что по логике  вот-вот  в лесу должен
начаться бой с дымовыми "эффектами"; квистор знает  о  таком бое  и, когда в
сумерках  над полем  прошмыгнут  несколько раз космолеты,  сбрасывая на поле
дымовые шашки, и спутники покажут квистору этот дым, подвоха не почувствует;
в густом дыму спутники не "увидят" космолеты, поливающие бетоном поле. Через
пять- десять минут мы услышали далекие  взрывы и выстрелы -- бой начался.  С
трудом, но мы  будто бы рассмотрели в свои трубы,  что над  лесом подымается
искусственный дым и  тянется в нашу сторону. Или  его действительно гнали  к
квисторскому полю мощные ветродуи, о которых говорил Ир-фа.
     --  Внимание! -- сказал папа. -- Я, кажется,  вижу роботов. Те, которые
за орудиями, не видны, а правее и левее различаю. А вы?
     -- Я -- да, -- сказал я, задохнувшись от волнения.
     -- И я, -- прошептала Оли.
     Тут же мы едва, но увидели-таки, как роботы двинулись вперед, и  вскоре
мощный грохот орудий квистора  повис над огромным пространством  пустоши. Мы
инстинктивно  вжались в землю, но и смотрели, не могли  не смотреть в трубы;
роботы точно "принимали" огонь на себя, они подпрыгивали от ударов, но шли и
шли... И  тут же  грохот  чуть  ли  не  утроился --  это  заработали  орудия
повстанцев,  бьющие по  выявленным точкам  огня квистора.  Этот  невероятный
грохот длился минут пять. Дым  от леса тянулся  в сторону "гнезда", вдруг мы
ощутили, что  грохот стал тише, еще тише (хотя  видно  было, как по-прежнему
"работают" орудия повстанцев),  и это можно было  понять однозначно: огневые
точки  квистора  угасали  или  даже  целиком  угасли, были  разбиты,  и  это
открывало дорогу космолетам. Они  появились почти  сразу же в рассеивающихся
утренних  сумерках и поочередно с  каждой из четырех сторон низко над землей
группами проплыли над "гнездом", еще раньше от дымовых шашек все поле  перед
нами заволокло  дымом. Остальное со спутников  рассмотреть  уже было сложно.
Дым  рассеивался,  но космолеты, пролетая  над  "гнездом",  уже  поливая его
бетоном, сбрасывали  дымовые шашки еще и еще, сами  они работали в  сплошном
дыму, только по приборам, и мы лишь иногда  и очень слегка угадывали их тела
в  густой дымовой  завесе. Слышались выстрелы.  Те  космолеты,  которые вели
атаку  с  нашей стороны  и разворачивались  то вблизи леса, то  перед  нами,
проводили свой маневр разворота быстро и  резко.  Глядя в подзорную трубу, я
был  поражен подвижностью этих огромных машин, они разворачивались совсем не
плавно, а именно что резко, в каком-то броске, как  слаломист, "не считаясь"
с большой длиной своего тела. Я улавливал определенные паузы между пролетами
эскадрильи над "гнездом".  Паузы  эти, я думаю, были рассчитаны: новый  слой
бетона ложился  на  уже быстро "вставший";  как  лились  эти струи бетона на
"гнездо",  практически  в дыму рассмотреть было сложно. Даже последний заход
космолетов сопровождался  сбрасыванием новых дымовых шашек, дыму было полно,
и космолеты едва угадывались даже в ближнем дыму.
     Наконец  все  смолкло,  и мы  лежали, ошеломленные зрелищем  этой точно
рассчитанной операции, глядя,  как  постепенно  дым  расползается,  открывая
пустое огромное пространство,  уже без погибшей рощицы вокруг "гнезда", и мы
молча глядели на это пустое поле, угадывая впереди огромное пятно бетона над
"гнездом".
     ...  Мы  забрались  в нашу  машину, папа  выпустил ее  прозрачный верх,
взлетел  на  самую тютельку  над  землей и  на  максимальной  скорости  стал
удаляться от "гнезда". По плавной дуге мы  стали  постепенно приближаться  к
лесу, папа  поднял  машину  чуть  выше  над  землей,  и  в  трубу  я с вдруг
заколотившимся  сердцем  разглядел  на поверхности пятна тела двух, частично
погруженных  в застывший  бетон, повстанческих космолетов. Теперь  это была,
может быть,  вечная  бетонная могила  наших кораблей и пилотов. Я сказал  об
этом папе и Оли  и  не стал глядеть в их  лица,  а они  к  трубам даже и  не
притронулись. Под некоторым углом мы вскоре приблизились к лесу, папа бросил
машину вверх и начал уходить от открытого  поля, летя прямо  над  верхушками
деревьев,  в глубину  леса. Мы пролетели  над лесом  совсем немного, и вдруг
папа резко  сбросил скорость, потом высоту, и мы неожиданно сели на большую,
почти круглую поляну. Папа  открыл верх машины: тишина, две маленькие птички
переговаривались между  собой, наступил рассвет, хотя солнце еще  не взошло.
Некоторое время  и я,  и Оли тоже слушали  эту тишину на  поляне, на которую
папа сел, я думаю, передохнуть.
     Потом каждый  из  нас поглядел, вероятно, в какую-то свою  сторону края
поляны,  и  мы  тут  же преглянулись,  снова поглядели  на  лес,  я,  быстро
обернувшись, посмотрел себе за  спину: по всему полукругу  поляны,  выйдя на
шаг  из дальнего леса, молча стояли политоры.  Оцепенение, которое нашло  на
нас, длилось секунд пять, даже десять, лишая нас возможности спокойно видеть
и рассуждать, и только когда один из политоров  быстрыми шагами направился к
нашей  машине,  оторопь  сразу кончилась, и я, выскочив  из машины, с криком
бросился ему навстречу:
     -- Олуни! -- закричал я. -- Олуни!
     А он, подойдя ко мне, тихо сказал:
     -- Митя, брат мой!
     И мы обнялись.
     Папа и  Оли были  уже  рядом, тиская Олуни  и хлопая его  по  плечу. Он
улыбался. Потом он сделал знак остальным моро,  и они подошли к нам, вежливо
поклонившись.
     -- А где Кальтут? -- вдруг испугавшись, спросил я.
     -- Он в другом отряде моро. Все живы, -- гордо улыбаясь, добавил он. --
Ни один моро не погиб.
     -- Вы пришли со стороны боя? -- спросил я.
     -- Нет, мы двигаемся туда, где был большой бой. -- На груди Олуни висел
коммуникатор. -- Приказ а,Тула двигаться туда.
     -- А вы видели, что было за лесом, на открытом месте?
     -- Видели. Мы не поняли, что это.
     -- Это  повстанцы  в дыму летали на космолетах  и поливали  поле жидким
камнем. Теперь он затвердел, как прочная скала. Горгонерр в ловушке.
     -- Это хорошо, -- сказал Олуни. -- Никакой войны уже не будет.
     -- Да, -- сказал я. -- Войны больше не будет. И с Землей!
     -- Вы скоро-скоро улетите на Землю? -- спросил он.
     -- Да, -- сказал я тихо. -- Да, Олуни, улетим.
     -- Все моро хотели бы повидаться с вами перед отлетом.
     -- Мы тоже... очень,  -- сказал я. -- Мы прилетим  к вам, залетим. И мы
трое, и Пилли, и Ир-фа, и Орик, и Фи-лол.
     -- Да, -- сказал Олуни. -- Обязательно.
     Мы обнялись с Олуни, поклонились остальным  моро, они нам,  мы  сели  в
машину, папа  взлетел, глядя  через  борт на поднятые в  знак  прощания руки
моро,  и повел  машину над деревьями в  глубь леса.  Потом он на  предельной
скорости сделал над лесом большую  плавную дугу, явно "обойдя" место бывшего
боя,  вскоре  лес   под  нами   кончился,  мы  быстро   проскочили  открытое
пространство до входа в нижний Тарнфил, снизились, и нас узнали и пропустили
в город.
     Дома и Орик, и Ир-фа были с забинтованными головами.
     -- Фи-лол -- погиб, -- сказал Орик.
     -- Я... знаю, -- не сразу, но сказал я, опустив голову.


     В комнатке  Ир-фа стоял мощный  стереокоммуникатор, он  и Орик считали,
что,  несмотря на ранний час, Горгонерр, конечно  же, не спит  и связаться с
ним  по  ситуации  вполне уместно. Чтобы  не  демонстрировать квистору целую
группу победителей,  было  решено, что Пилли, Оли и  я с папой будем слушать
беседу с квистором из смежной комнаты. Мы разместились там, и вскоре квистор
вышел на связь. Почему-то я не завидовал,  что Ир-фа и Орик видят сейчас его
лицо.
     -- Уль  Горгонерр,  -- сказал Ир-фа.  -- Несколько нелепо в сложившейся
ситуации демонстрировать ложные приличия и желать  доброго  утра,  приступим
сразу к деловой беседе.
     -- Я слушаю, -- сказал Горгонерр сухо и мрачно.
     -- Уль  Горгонерр,  -- сказал Орик.  --  Вы, вероятно,  понимаете,  что
ликвидация  остатков ваших  военных  групп  -- это  вопрос  дней.  Горгонерр
молчал.
     -- Если кто-то из  вас  сумел побывать на поверхности убежища, или вы с
помощью спутников увидели, что представляет собой сейчас его поверхность, --
то знаете ли вы, что все это значит?
     -- Нет, не знаю, -- сказал квистор.
     --  Вы  могли  увидеть  серое  поле  над  вами, в  котором  увязли  два
космолета.  Два наших  космолета  были  сбиты вами  в вязкую  толщу, которую
эскадрилий  наших  космолетов  создала  на поверхности убежища,  поливая  ее
сверху  жидким бетоном. Бетон давно  уже "встал".  Вы  --  законсервированы.
Выхода наверх нет. Другой выход -- дверь в самом низу квистории возле лифтов
--  перекрыт. Наша охрана располагается  наверху  перед  входом в квисторию.
Выход  один  --  через главную  дверь.  Она  переоборудована и  работает  на
электронном устройстве. Во  избежание паники, суеты и кровопролития в момент
сдачи вашего убежища дверь запрограммирована таким образом,  что  пропускает
только одного политора, в противном случае  она "срабатывает" -- это  гибель
двух или нескольких политоров. Ясно ли я объясняю?
     -- Да, -- сказал Горгонерр.
     -- Запомните, пожалуйста, одну  деталь:  каждый вышедший политор обязан
иметь  руки за спиной связанными.  Если окажется,  что  у выходящего они  не
связаны,  он будет  немедленно ликвидирован. Эту малоприятную операцию будет
производить электронное устройство. Вы все поняли?
     -- Да.
     -- Прошу вас все это передать  своему окружению точно. Вскоре последует
телепередача  этого  же содержания, а  у вас  там многие их смотрят: вряд ли
можно скрыть суть наших требований. Каково число политоров в убежище?
     -- Этого я не знаю, -- сказал Горгонерр.
     -- Пожалуйста, узнайте и сообщите нам точное число, мы  выйдем на связь
с вами через час. Было бы нелепо, если бы кто-то  остался в убежище, так как
после  вашей  сдачи  дверь  внизу  квистории  будет  тоже  законсервирована.
Предлагаем вам начать полную сдачу убежища в три часа дня.
     -- Однако, -- сказал Горгонерр, -- право выбирать сдаваться нам или нет
у нас остается.
     --  Разумеется,  --  сказал  Орик.  --  Но  ваш  внезапный выход  через
квисторию исключен. Не  можете вы  и преодолеть  толщу  бетона  и  на  своих
звездолетах уйти в космос. Что же остается? Вы живете под землей, пока у вас
хватит  нервов  и продуктов. Но  раньше,  чем все это  истощится,  некоторые
сойдут  с ума,  начнутся болезни, распри и,  я  думаю, страшная ненормальная
братоубийственная война в небольшом подземном мешке. Вы этого хотите?
     -- Мне одному  ведомо, -- тихо и  заносчиво сказал Горгонерр, -- одному
ведомо, чего я хочу.
     -- Согласен, -- сказал спокойно Орик. -- Через час -- контакт.
     -- Фи-лол, -- помолчав, сказал я. -- Как же так? Такой веселый...
     --  Да, Фи-лол, -- сказал  Ир-фа.  --  И Алург,  и много-много  других,
мальчик, которых ты, к  счастью, не знал. Фи-лол был исключительным пилотом.
И космолетчиком тоже.
     -- Почему он летал только на винтокрыле? -- спросил я.
     -- Он  был странный политор, -- сказал Ир-фа. -- Веселый, но замкнутый.
Не хотел  жениться, не хотел детей.  Он говорил, что это преступно -- давать
жизнь маленькому  существу, если он попадет  в мир  Горгонерра,  мир шпиков,
рудников с изнурительным трудом, мир полуголодной жизни и тюрем.
     -- У него была девушка? -- спросила Пилли.
     --  Нет. Он был  одинок. И выбрал  винтокрыл. Он любил видеть в  полете
лес, поля, речки и море. Космос казался ему холодным.
     -- Ты выспалась, Пилли? -- спросил я, меняя грустную тему.
     --  На своей машине она примчалась к нам в район  боя в лесу, -- сказал
Ир-фа.
     -- Ты воевала, стреляла?! -- спросил я.
     -- Да, немного, -- ответила она. -- Эти вот не давали.
     -- Ты же  знаешь, почему, Пилли, -- мягко и назидательно  сказал  Орик,
почему-то порозовев.
     --  У нее, у них с папой будет ребеночек! -- вдруг выпалила  Оли.  -- Я
подслушала. Это ничего, пап, что я случайно подслушала?
     --  Пилли, --  заверещал  я  от радости.  -- Назови его  Сириусом.  Все
захохотали, а я, опомнившись, начал извиняться.
     -- А  что?  В  конце  концов, -- сказал папа, --  это имя яркой звезды,
которой вы ни разу не видели. Уль Сириус -- разве плохо?
     --  Я  рожу  Орику девочку, --  сказала Пилли, застенчиво улыбаясь.  --
Красивую маленькую девочку. Изящную и стройную, с длинными  белыми волосами.
А имя я придумаю сама. Никому не позволю.
     -- А  я  ее  не увижу, -- сказал  я. -- Судя по тебе,  это же  не скоро
будет, да? А мы скоро улетаем, должны...
     --  Да, -- сказал Ир-фа. -- Мы не смеем вас держать, летим послезавтра,
если вы не настаиваете на завтра.
     -- Я... -- начал папа.
     -- Послезавтра, пап, -- сказал я. --  Мы ведь должны проститься с моро.
Уль Ир-фа, а почему -- полетим, а? Почему не "полетите"? Разве лично вы...
     -- Ну, исходя из запасов  вашего  горючего, сначала мы  закинем  вас  в
космос. Да, я сам поведу звездолет.
     -- Уль Ир-фа, Орик, Пилли, Оли! -- заорал я. --  Пусть с нами летит  не
только  Ир-фа, но и Рольт,  и Латор, и Лата, и Мики, и... Можно, а? Причем в
нужной точке вы отпускаете нас в космос, но мы не простимся, нет, мы полетим
параллельными курсами  на Землю, к  нам в гости, ненадолго,  а? Нет-нет,  не
спорьте! А, пап?!
     -- Очень, очень бы хотелось, -- сказал папа.
     -- Видите ли, -- Ир-фа  был явно  смущен.  -- Еще дней  пять  мы  будем
добивать отряды квистора. И скоро начнутся выборы нового правительства...
     --  Послушайте,  уль  Ир-фа, Орик,  --  сказал  папа. -- Я убежден, что
выборы будут не раньше, чем через неделю, ведь так? Раньше будет подготовка,
которая  касается вас  косвенно.  Ведь  вы  же  не  будете  лично  проводить
предвыборную кампанию, чтобы вас выбрали? Нет?
     -- Нет, -- сказал Ир-фа.
     -- Ну и чудненько, -- произнес папа сугубо женское словечко.
     --  Ох, --  сказал  Ир-фа.  --  Да я очень хочу  к  вам, но... Ситуация
сложная, впервые в истории нашей планеты...
     -- Пора вновь связаться с  Горгонерром, -- сказал Орик. Раздался щелчок
коммуникатора; квистор появился, и Орик сказал: -- Уль Горгонерр. Вы  узнали
точное число политоров в убежище?
     Горгонерр сухо назвал число, и Орик продолжил:
     -- Извините,  наше подтверждение диверсии  по телевидению  было ложным.
Ваш шпик был задержан, он и раскрыл нам уля Карпия, который предстанет перед
судом. Наши гости -- земляне, Пилли и моя  дочь -- живы. Прошу вас выйти, --
сказал Орик в нашу сторону.
     Смущаясь,  мы  вышли  в  комнату, где стоял коммуникатор.  На  какое-то
мгновение  мои  глаза  и  глаза   бледного  худого  Горгонерра  встретились,
невероятным усилием воли я не отвел взгляда, это сделал он, политор, который
собирался убить меня,  хотя  и я, и  папа были его гостями,  и только потом,
гораздо позже, я осознал, что, когда так прямо смотрел в глаза Горгонерра, я
смотрел вовсе  не в  глаза человека, а  в  глаза инопланетянина, живущего от
меня  в неисчислимых  миллионах километров и все же пожелавшего, чтобы  я не
жил,  не существовал, как  и  Ир-фа, Орик,  Пилли,  Оли...  его  кровные  по
происхождению  братья. У  Горгонерра были  враги не  под  боком, а  во  всей
Вселенной, но тогда я об этом не думал, не вникал, не понимал.
     -- Все, -- коротко сказал Орик. -- Благодарю за информацию.
     Откровенно говоря, мне  не хотелось идти на  зрелище  капитуляции.  При
всей  моей неприязни к  Горгонерру  и  квистории,  я  не  чувствовал в  себе
торжества от  их сдачи, кроме торжества победы. Конечно, я абсолютно понимал
всех  политоров,  которые  хотели это  видеть  и  слышать вживую,  а  не  по
телевизору, понимал  каждой клеточкой своего мозга, да нет -- души, но сам я
отправился  на  это  тяжкое  зрелище безо  всякой охоты.  Почти  разрушенная
квистория,  окруженная  войсками повстанцев,  выглядела страшной.  Она  была
окружена четырьмя рядами стрелков, а уже за ними было  выставлено прерванное
в середине  полукругом некое подобие огромных  трибун, на которых размещался
народ Тарнфила.  Шагах в ста от выхода из квистории  располагался комитет из
двадцати политоров, рядом стояло с десяток больших летательных некосмических
машин.  Хоть  один  из  двадцати  членов  комиссии  почти  обязательно  знал
сдающегося  политора, а  то и несколько  членов комиссии сразу. Определялись
качества  вышедшего  к сдаче политора,  и  он сразу  попадал в  определенную
охраняемую машину. В  комиссии были главные представители повстанцев: Сатиф,
Ир-фа,  Орик,  а,Тул, а,Шарт, Рольт и другие, незнакомые мне. Я никак не мог
рассмотреть, где была Пилли, вроде она должна была быть здесь, но, по-моему,
не  в ее характере было входить в  комиссию, и не  исключено, что  ее особое
душевное  устройство, даже  если она была  сначала  просто среди "зрителей",
заставило ее уйти с трибун.
     Фактически, когда началась капитуляция  и первый политор  со связанными
сзади  руками появился в  дверях квистории и, обозреваемый огромной  толпой,
опустив голову, медленно прошел к комиссии, -- рядом со мной были только Оли
и папа.
     От того, кто именно появлялся в дверях квистории и насколько народ знал
его  и как к нему  относился, на  что-то, может,  и  влияло, но процедура  с
каждым  новым  политором из "гнезда", когда он представал  перед  комиссией,
была короткой: первая оценка комиссии могла считаться все же условной. Волны
голосов политоров  все  время менялись, то тихие, то почти грохочущие, часто
яростные и гневные.
     Решительным  толчком   к  моему  уходу   послужило  внезапное  событие:
очередной политор вышел из двери квистории для сдачи, голову он держал низко
опущенной, а руки --  сзади, но внезапно  он выкинул руки вперед, вероятно с
оружием, но раньше, чем прогремел  его  выстрел,  прозвучал другой (сработал
электронный механизм),  и политор  упал  замертво,  неуклюже  сползая и  раз
перевернувшись  через   плечо  на  ступенях  квистории.  В  кого  он   хотел
выстрелить? В кого-то в толпе? В себя?..
     -- Пап, -- сказал я тихо. -- Мы с Оли пойдем, ладно?
     -- Куда, куда это? -- зашептал он, не понимая.
     -- Да никуда, прогуляемся, к дому, -- сказал я.
     -- Почему? Что случилось? Что-нибудь случилось?
     -- Да я устал, и Оли тоже, боев-то нет, ты не волнуйся.
     -- Н-ну, идите, если... -- Он ничего не добавил, только пожал  плечами;
уже уйдя  с Оли, да и вообще много позже, я  догадался, что папе,  хотя он и
был землянин, и сам  никогда не воевал,  и  не пережил  войну  так,  как  ее
пережили политоры,  -- ему, взрослому зрелому мужчине, акт капитуляции диких
и злобствующих сил говорил гораздо больше, чем мне. Вдруг я увидел Финню.
     -- О! Уль Митя! -- сказала она. -- Уль Митя! Долгой жизни!
     -- Долгой жизни, Финия! -- сказал я. -- Финия, мы же с папой улетаем на
Землю, навсегда, и дел много. А мы не могли бы сейчас с Оли  попасть  в клуб
планирования, вдруг у вас есть ключи, а? Мы их вернем, честное слово.
     --  Да, да,  конечно, -- забормотала она. Поразительно,  ключи от клуба
были у нее с собой. Уже держа ключи в руках, я внезапно ощутил, что что-то с
Финией  творилось -- что-то неладное.  И, не желая перед полетом думать ни о
чем плохом, я все же спросил, что с ней. На руках ее был ее малыш.
     -- Мой муж, а, Рук, там, внизу, -- хрипло сказала она.
     -- С ним ничего не будет, Финия, -- сказал  я,  почему-то убежденный  в
этом, а не просто для того, чтобы ее успокоить.
     -- Я  знаю,  я  надеюсь, --  сказала  она. --  Его просто... заставили.
Главное, он не воевал, я знаю.
     -- Конечно, -- сказал я. -- Он ни  в чем не виноват.  Все будет хорошо,
-- говорил я, видя, как ей все же плохо и как она почти готова заплакать. Но
она не  заплакала,  сдержалась. Только  погладив ее по  плечу  и  отойдя  от
трибун, я позволил  себе связаться с Ир-фа и сказал ему о Финии с малышом  и
об а, Руке. Ир-фа не рассердился моему звонку, он сказал, что знает а, Рука,
официанта,  и знает, что он  сразу же будет отпущен на  свободу.  Я еще  раз
извинился перед Ир-фа, и  мы с Оли бегом  бросились в нижний Тарнфил, лететь
на машине в клуб. Мне не давала покоя мысль, что я уже все знаю про а, Рука,
знаю, что он будет освобожден, а Финия -- нет, и когда еще узнает. Пока мы с
Оли быстро шли,  у меня  все время возникало желание  вернуться к Финии,  но
именно ее гордость мешала мне: ни громко, ни шепотом я не смог бы сказать ей
то, что узнал, и чего, возможно, не знали о своих близких, политоры, стоящие
рядом с ней.
     И  все-таки мне  было неспокойно, и,  когда  я  увидел быстро  и  низко
летящего гелла, я замахал ему руками, как бы прося подлететь к нам. Он резко
прервал полет, спустился на землю и  тут же, поклонившись Оли, крепко  обнял
меня, хотя мы были незнакомы.
     -- Туда? -- спросил я его, показывая рукой.
     -- Да, конечно, к квистории, опоздал вот, -- сказал он.
     -- Очень большая просьба, -- сказал я.
     -- Любая, -- сказал гелл.
     -- Вы знаете Финию, жену а, Рука?
     -- Чемпионку, летательницу? Конечно.
     --  Она  стоит  на  трибуне  справа,  у  самого  края  прохода, ряду  в
третьем-четвертом.  Шепните ей на ухо, совсем тихонечко, что я все узнал: а,
Рука освободят сразу же.
     -- Передам, -- сказал гелл. -- Я слышал, вы с отцом улетаете?
     -- Да, -- сказал я. -- Очень скоро. Домой. На Землю.
     --  Я приду  к космолету  проводить вас, можно?  --  застенчиво спросил
гелл, даже не думая о том, что вряд ли в толпе я его увижу.
     -- Обязательно, -- сказал я. -- Я буду очень рад. И папа тоже.
     -- Спасибо, -- взлетая, сказал гелл. -- Я все передам Финии.
     ... Мы с Оли  вернулись часа через два, дома  были Ир-фа, Орик,  Пилли,
Рольт, Сатиф и папа.
     Капитуляция квистора  и его окружения закончилась чуть ли не на полчаса
раньше, чем все ожидали. Когда  мы с Оли ушли, трижды еще повторился случай,
как тот, с политором, руки которого были не связаны и  он  пытался стрелять.
Многие политоры были освобождены на месте,  в том числе и а, Рук. В какой-то
момент из двери квистории  появился  бледный со связанными руками уль  Триф,
личный  секретарь Горгонерра.  Подойдя к комиссии, он попросил развязать ему
руки,  а  также попросил дать  ему  мегафон.  Ему  позволили говорить,  и он
сказал:
     --  Политоры!  Некоторое время назад  в  убежище возникли распри  между
военачальниками  и  некоторыми  членами  правительства   квистора.  Началась
стрельба,  в ход пошли  ножи. Многие были  убиты или очень тяжело ранены. --
Громко он перечислил, кто именно был убит или ранен. -- Политоры, должен вам
сообщить, что  бывший премьер Политории, квистор уль  Горгонерр...  в  своем
кабинете покончил жизнь самоубийством.
     Он  замолчал,  наступила  полная  тишина.  Потом  вся  масса  политоров
взорвалась страшным и долгим единым криком, и трудно понять, что это был  за
крик  --  слишком многое в  нем  соединилось: и ярость, и радость, и боль, и
насмешка, и  гнев, и  гадливость, и разочарование, что  он  ушел  от суда, и
презрение, и стыд за слабость бывшего квистора, -- много всего...
     Мы  с Оли довольно легко нашли квартирку а,  Рука и вручили Финии ключи
от клуба. Финия плакала,  обнимая а, Рука, совершенно нас не стесняясь. А он
смущался и краснел.
     --  Спасибо, -- сказал  он  мне,  провожая  нас.  --  Спасибо,  что  вы
успокоили  Финию.  -- А сама она обняла  теперь  уже  и меня, продолжая тихо
всхлипывать, вроде бы уже по поводу того, что я и папа -- улетаем на Землю.
     О визите к Латору  я  уже  и  не  говорю: это был какой-то  смерч общей
радости.  Мы встретились вновь. Войне  -- конец. Он,  Латор, почти в  полной
форме. А так, как Мики, именно Мики, летала,  вопя, по квартире, я вообще не
видел, чтобы летали: сумасшедшая какая-то акробатика!
     ...  Что я  могу сказать о  том, как  мы  с  Оли планировали --  одни в
огромном небе. Вряд ли я сумею описать то, что было в этот долгий час с моей
маленькой душой. Ее распирало -- это точно. Я ни о чем не думал -- ни где я,
ни что  со мной. Я забылся.  Забыл обо всем. О  Политории,  о  войне, даже о
Земле. И  я почти потерял голову, когда мы с Оли, "разойдясь" далеко друг от
друга  на  разных струях  воздуха,  вновь  друг  к  другу  возвращались  или
пролетали совсем рядом, касаясь друг друга руками.
     Малигат умирал.
     Еще неделю назад, стоя среди острых зубцов отвесной скалы над морем, он
почувствовал, что ему пора  уходить. Не  сейчас,  не в  этот момент, час или
день  --  но  пора.  Он  ничего  не  знал  об  акте  капитуляции,  но что-то
подсказывало  ему,  что  пока  над  Политорией  хотя  бы немного  парит  дух
Горгонерра, он,  Малигат,  уходить  не  должен.  Потом  вернулись его воины,
принеся весть о  победе,  но он и  так знал, что победа свершилась, и не это
было  для  него  сигналом  к  уходу.  Ему  нужно  было  ощутить  именно  акт
капитуляции, хотя ощущение  это не переходило  для  него в слова,  ни даже в
мысли.
     Теперь он знал, что уходить пора.
     Он объявил  об  этом племени,  попросил  вынести в  центр  деревни свое
легкое большое деревянное ложе, накрыть его шкурами животных  и  положить на
шкуры  его  оружие. Своими руками из  других  шкур  он создал  некое подобие
длинной и высокой подушки, опершись на которую плечами, он полулежал теперь,
окруженный  воинами  и  женщинами  своего  племени  и  нами.  Мы  прилетели,
радостные  и  веселые, ничего  не зная  о тяжкой церемонии.  Нам сообщили об
этом, и мы сникли. Друг Малигата Ир-фа, Орик, Рольт, Сатиф, Пилли и Оли и мы
с папой  --  все  были  мигом смяты,  перестроены, переиначены напрочь  этой
тяжкой вестью.  До того, как Малигат сам возлег на свое ложе, видеть нам его
не полагалось.
     ...  Он лежал,  высокий, стройный,  худощавый  и  абсолютно спокойный в
обычной своей  одежде, без единого украшения. Как  и его оружие, они  лежали
рядом с ним.
     Не было ветра, солнце было мягким, совсем не  палящим, молчали птицы, и
даже  журчание  ближнего ручья можно было услышать, только специально к нему
прислушиваясь.
     Все  стояли вокруг ложа Малигата в полной  тишине, никто не шевелился и
не смотрел  на него, пока  он не  поднял высоко  руку и не заговорил,  так и
держа руку высоко и  прямо над своей головой --  все время, пока звучал  его
ровный голос.
     -- Земляне, политоры и моро! -- произнес он. -- Я ухожу от вас. Так мне
велят жилы моего тела, моя голова и мое сердце.  Я рад, что все  вы рядом со
мной и помогаете  переносить мне горечь от того, что  я ухожу вдали от своей
родины,  на чужой земле. Живите в мире,  руководствуясь законом доброты. Это
самый важный и главный закон, выше  его --  нет  ничего. В далекие  времена,
когда  я был лишь частицей воздуха,  воды  или  камня,  --  добрые  существа
перенесли  на  своих машинах погибающих моро на землю  Политории.  Когда-то,
может  быть  и по  нашей  вине  или глупости, мы потеряли  свою  землю, свою
планету. Это -- навсегда, и единственное, что может не дать погибнуть  самим
моро,  -- это наша  смелость, честность и доброта.  Знайте об этом, моро,  и
верьте мне. Скоро земляне, которых  я полюбил, улетят на свою  Землю.  Пусть
политоры, земляне и  моро всегда помнят,  что  они вместе  задушили страшную
войну на Политории. Я знал, что вы победите, но я хотел видеть и чувствовать
это. Я это  видел и почувствовал.  И  только теперь я могу  и должен уйти. Я
слышал,  что  маленький  корабль  землян полетит  сначала  не  сам, а внутри
большого корабля политоров. Потом  в  далеком небе они разойдутся, и земляне
полетят на Землю сами.  Но прислушиваясь к себе, я услышал, что скорее всего
корабль политоров полетит и дальше вместе с землянами на Землю, чтобы многие
земляне  могли положить руку  на плечо политорам, а политоры землянам.  Если
так и произойдет,  я хочу,  чтобы среди политоров был  хотя бы один моро.  Я
хочу,  чтобы этим моро был Олуни. Олуни  будет лететь  через огромное небо и
смотреть в него,  смотреть внимательно.  Может быть, он  увидит планету, где
никого нет, но  есть воздух, деревья, животные, трава, вода и камень. И если
Чистому Разуму политоров будет угодно, они перенесут на своих  кораблях всех
моро Политории на эту планету. Эта планета не  станет родиной  моро,  но это
будет их планета, их -- и ничья больше. Моро не будут чужими на чужой земле.
Моро будут  жить на новой и только своей  земле. Пусть Олуни возьмет с собой
свою невесту Талибу. Пусть мужчина и женщина моро увидят планету, на которой
родятся их дети.
     Я  хочу,  чтобы вождем моро, когда я уйду,  стал -- Олуни. Я сказал вам
все, моро.
     Теперь я должен уйти.
     Я, ваш вождь Малигат, хочу проститься с вами.
     Медленно моро и мы один за другим подходили к Малигату и склонялись над
ним, а он мягко и спокойно глядя на каждого, касался пальцами его лба.
     Когда я поравнялся с  Малигатом, он тоже прикоснулся  пальцами к  моему
лбу и вдруг неожиданно для меня погладил меня по голове.
     Я, сжавшись, сделал  три шага в  сторону,  уступая  место следующему за
мной, и вдруг почувствовал, что сейчас  расплачусь, разрыдаюсь и брошусь  со
всех ног куда  попало -- в лес,  в  скалы,  к морю... Но, не знаю  уж как, я
сдержался: Малигат без единого слова приказал мне это.
     Долго и  медленно проходили моро,  прощаясь с Малигатом. Очень  долго и
медленно. Последним подошел к нему Олуни. Малигат коснулся пальцами его лба,
потом положил свою руку Олуни на плечо, слегка сжал его и мягко оттолкнул от
себя. Олуни, опустив голову, отошел.
     Все,  кто стояли вокруг ложа Малигата, стали медленно отходить назад  и
встали большим кругом, освободив пространство между собою и вождем. Все, что
застыло  в  этот момент  в  нас  и  вокруг нас,  --  застыло как бы еще, еще
сильнее,  как затвердело. Малигат, слегка приподнявшись, обвел всех  стоящих
спокойными глазами,  потом  взгляд его скользнул полукругом  по  деревьям  и
скалам, после обратился к небу, и наконец Малигат снова легко  опустил плечи
на свое ложе и закрыл глаза.
     Медленно снова он поднял абсолютно  прямую  руку вверх.  Застыло  небо,
едва-едва уловимый звук журчания ручья смолк совсем...
     Я  увидел,  как медленно,  очень медленно Малигат начал  опускать  свою
прямую вытянутую руку вниз. Она опускалась ровно, как бы тихо и едва заметно
скользя в воздухе, и вдруг, где-то на полпути, внезапно остановилась и резко
упала на ложе.
     Малигата не стало.


     Я стоял на вершине той самой скалы, на которой, казалось, сто лет назад
впервые увидел Малигата с  Сириусом на руках, не зная  еще,  что это великий
вождь.
     Скоро вечер должен был перейти в ночь, и море неярко светилось внизу.
     Торжественное пиршество  в  связи с  уходом  Малигата  началось  днем и
тянулось медленно и долго.
     Когда же начались ритуальные танцы, я -- не сразу -- тихо забрал фонарь
и  лазер и незаметно для  остальных ушел к морю: мне хотелось побыть одному.
Будут мои  волноваться или  нет, -- я не подумал,  скорее всего  потому, что
уходил  ненадолго,  да,  может,  они  не  заметили, что я  ушел: на  проводы
Малигата прибыли  моро из других племен, народу  было  полно, толпа. Как они
заранее узнали, что Малигат уходит, и успели к этой  тяжелой церемонии, -- я
понятия не имел. Да, в такой толпе (да еще половина из них танцевала) трудно
было меня отыскать, но можно было подумать, что я здесь, никуда не  делся. А
если вдуматься --  когда меня буквально потянуло сходить на эту скалу -- мне
и в голову не пришло предупредить своих, считай -- отпрашиваться, последнего
мне уж вовсе не хотелось, не ребенок. 
     ... Я стоял на высокой скале, над сереющим внизу пляжем, над светящимся
морем, и  все это,  если отрешиться, похоже  было на Землю- Крым, Кавказ. Но
отрешиться   не   удавалось:   даже   если   думать   о  Земле,  все  внутри
"подсказывало",  настаивало  -- ты где-то  в  глубинах космоса,  в  глубинах
неопределимых.
     Я  пытался  как бы  зрительно, пользуясь незримой  при этом линейкой  в
миллионы  километров  длиной,  увидеть  эту  "схему":  Политория   --  дикое
расстояние -- Земля. И вот это "дикое  расстояние" все казалось меньшим, чем
на самом деле, и как бы зрительно я  его не увеличивал еще и еще,  оно снова
представлялось маленьким, нереальным. Страшно  было представить -- где  я. А
уж представить, например, как какая-то девчонка из нашего класса с мороженым
в руке бежит  домой к Грише Кау,  потому что, видите ли, нашла новое решение
принципов  смещения  элипсовидного  тела  в  плотных  газах,  --   нет,  это
представить было совершенно невозможно.
     Взрыв Алургом адской  машины в Квистории и -- совсем недавно еще -- наш
класс на лекции  в институте  низких  температур  --  эти две реальности  не
совмещались, второй как бы и не было вовсе, только в сознании.
     Не  знаю, почему эти и сходные мысли плавно  заменялись в моей  голове.
Ничего,  кроме  политорского  темнеющего  неба,  пляжа,  моря  и  скалы,  не
существовало. И  не  было ничего  страшнее и печальнее смерти Малигата.  Еще
совсем недавно я чувствовал его руку на своем лбу.
     И  вдруг  что-то  кольнуло меня, шипом, отравленной иглой. А ведь год с
лишним назад, когда я, как взрослый, вкалывал на группу "эль-три", имел же я
(большой  начальник!)   личный   полукосмолет  для  быстрых  перемещений  от
лаборатории  к лаборатории,  в  космос  -- и обратно. И усовершенствовал его
так,  что скорость его резко возросла, и ни одна патрульная тачка  не  могла
догнать меня, если я нарушал  правила полета в околоземном пространстве.  Да
что там догнать -- уследить  за мной не могла! Имел же я такую машину! И как
Натка просила меня погонять вместе с ней в космосе. Моя Натка! А я  ведь так
ничего и не сделал. Ничего. Не слетал с ней ни разу. Не специально,  нет, но
ведь не слетал же.
     И тут же мои мысли  прыгнули в третье,  совсем неожиданное русло: если,
уходя со скалы в селение моро, я так  и не подойду к  политорскому морю и не
коснусь  его рукой, то  потом уже скорее всего  мне никогда  не  удастся это
сделать, никогда, до самой смерти.
     Я  зажег фонарик и  осторожно по уступам спустился в боковое  ущелье  и
пошел по нему направо, до ущелья, ведущего к морю.
     Ущелье это к пляжу и к воде спускалось под некоторым заметным углом, я,
поворачивая еще раз  направо, был как  бы над морем и с этой незначительной,
но все же высоты увидел вдруг почти возле самого берега, в воде, два блюдца,
два фосфоресцирующих глаза. Они были  под водой и,  конечно,  смотрели не на
меня, не на берег, --  просто в мою сторону. Но ничто не вздрогнуло, даже не
шелохнулось  во  мне,  то ли  потому, что я был  с  лазером,  то  ли  просто
чувствовал,  что  это  не  политор,  не  аквалангист,  --  какое-то  морское
животное, рыба -- не  рыба,  -- я  не  знал.  По крайней мере,  оно было, по
ощущению  огромным   и  наверняка   с  мощным  хвостом:  глаза  его   иногда
поворачивались в  сторону так резко и такая  зыбь  проходила по  поверхности
воды (я уже был почти рядом), что только именно  резкий удар  мощного хвоста
под водой  мог так  смещать тело этого животного и вызывать  легкую волну. Я
подходил все ближе к воде, совсем не думая о том, а не может ли это животное
быть двоякодышащим и не кушает ли оно, вдруг выпрыгивая на берег, безобидных
земных школьников. Я смотрел на эти ярко горящие глаза и даже и не вспомнил,
что  схватка с криспой была именно здесь, совсем рядом, чуть дальше в море и
чуть глубже.
     Глаза эти, не  мигая,  смотрели в  мою  сторону,  иногда резко смещаясь
вбок, но вновь  возвращаясь на прежнее место. Впрочем,  я не знаю, видело ли
меня оно через пленку воды. "Странно, -- подумал я. -- Никто мне  о таком не
рассказывал. Или  это  редкий  гость на моем  берегу? Но и на  другом я был.
Странно". Ощущение, что это животное огромно,  оставалось, и я вдруг захотел
быстро  вернуться  на  скалу: вдруг оттуда  в  последних  отблесках  света я
разгляжу  в мелкой воде его силуэт.  Спокойно  тем  не менее я наклонился  к
воде, зачерпнул ее ладошкой, плеснул себе в лицо  и только тогда уже  быстро
пошел обратно в ущелье и начал карабкаться на скалу.
     С прежней точки  края обрыва я поглядел вниз и  понял, что просчитался:
все-таки было уже достаточно темно, чтобы даже  в мелкой  воде я мог  сверху
рассмотреть, что  же это за  зверь такой. Глаза его продолжали гореть так же
ярко -- и только. Вдруг они, эти фосфоресцирующие блюдца, резко дернулись  в
сторону и исчезли, не вернулись на прежнее место секунду, другую, третью.  Я
подумал, что это милое чудовище стоит теперь хвостом к берегу и  неизвестно,
что  же  оно будет делать дальше,  и неожиданно  уже в море, там, где густая
полутьма  переходила  в  полную  черноту,  раздался  мощный  всплеск;  самую
малость, но мне удалось разглядеть огромное, чернее ночи, тело, взлетевшее в
воздух, затем оно с  грохотом рухнуло в  море...  несколько мгновений кипела
вдали  от  меня вода, потом  наступила полная тишина  и  сразу  же ощутилась
полная темень, ночь.
     Минуту или больше  я стоял на  краю, ошеломленный, и  тупо глядел, ни о
чем не думая, вперед, туда, где поверхность воды едва угадывалась.
     Неожиданно  я ощутил присутствие  слабого света  в  ночи. Постепенно он
становился более ярким,  и так же постепенно, я увидел, "отразившийся" тенью
на плоскости воды край скалы, на которой я стоял, и мой огромный силуэт стал
расти, удлиняться, удаляясь все дальше и дальше в море.
     Наверное, чуть  раньше я  услышал совсем слабенький  звук  двигателя  в
воздухе, он тоже  рос,  приближался,  а  свет мощной фары  летящей  машины я
хорошо чувствовал краешком глаз, даже не оборачиваясь.
     Машина приближалась, и я  знал почему-то, что это не папа, не Орик и не
Пилли.
     Не знаю почему, но я так и не обернулся.
     По движению  света  машины  я  понял, что она не собирается  садиться в
ущелье, а летит прямо ко мне.
     Наконец она мягко села  недалеко  от меня  на  каком-то удобном пятачке
скалы, и, не оборачиваясь,  я услышал  легкие и осторожные  шаги  по уступам
скалы, и как звонко щелкают сыплющиеся вниз маленькие скальные осколки.
     Что раньше -- дыхание на моем затылке почувствовал я или ее руки, сзади
обнявшие меня за шею, -- я не запомнил. Или оба эти ощущения смешались.
     -- Ты же  на самом краю стоишь, -- шепнула  Оли. -- Давай  отойдем чуть
назад.
     -- Я не боюсь, -- сказал я.
     -- Я  тоже.  --  Тихо  она  засмеялась. --  Просто  я  хочу,  чтобы  мы
поцеловались. Мы можем от этого сорваться со скалы вниз. Ищи потом косточки.
     Но делая вместе с Оли шаг, потом другой назад и поворачиваясь в колечке
ее рук к ней лицом, я сказал:
     -- Я... не могу... Оли. Не могу... сейчас.
     -- Ну  почему-у? --  спросила она.  "Плеер" непонятно  как,  но  так  и
перевел на русский ее долгое "у".
     -- Малигат, -- сказал я. -- Я не могу. Он ушел... Совсем недавно.
     -- О!  -- сказала она. -- Ну конечно,  я забыла, что ты... не  наш... с
Земли. Ты не политор и, главное, не моро.
     -- Да, я не моро, -- тупо сказал я.
     -- С какого-то момента, --  так принято  особенно у  моро, -- печальные
проводы  должны  перейти в веселый праздник:  иначе  ушедшему будет больно и
тяжко в трудной дороге.
     -- А-а-а, -- я будто бы понял.
     -- Поэтому я-то тебя поцелую. Я могу. Я умею.
     И она поцеловала меня, видно все же хорошо чувствуя меня, в губы совсем
легонько, потом в глаза.
     -- Ведь не страшно, правда? -- спросила она.
     -- Нет, -- сказал я тупо. -- Не страшно.
     -- Теперь летим, -- сказала Оли. -- Уже ночь.
     Машину она оставила с  включенной фарой, так что добраться  до нее было
проще простого.
     Оли, а  потом  и я впрыгнули в машину; держа руль левой рукой, а правой
обняв меня за шею, Оли легко взлетела.
     И  тут я с  неизвестно откуда взявшейся мудростью подумал, что здесь, в
джунглях  Политории, я  прощался не  только с  Малигатом, не только  с моро,
скалой, неизвестным чудовищем,  самими джунглями  и морем,  но  с Политорней
вообще, и скорее всего -- навсегда. Именно сейчас, теперь, хотя наш отлет на
Землю еще только предстоял.


     Вернувшись  в Тарнфил, все мы долго  не  могли прийти в  себя. Малигата
похоронили на вершине одной из скал над морем.
     Еще до  того, как  тронулась туда похоронная  процессия, Ир-фа  и Орик,
отойдя  подальше  в  сторону, связались со студией телевидения,  сообщили  о
внезапной кончине Малигата для передачи этого тяжкого события по всей стране
и одновременно,  естественно, отменили мое и папино  прощальное выступление,
вынужденно  перенеся  его  на завтрашнее  утро.  Соответственно  и вылет наш
отнесен был ближе к вечеру.
     Только одно могло хоть как-то успокоить меня после похорон и прощания с
Малигатом: при  возвращении я сам должен был сидеть за рулем одной из  машин
и, конечно, гнать ее с  предельной  скоростью. Ни в первом, ни во втором мне
не отказали. Уль  Сатиф выразил  мнение, похожее  на приказ,  --  лететь над
морем и только потом свернуть к берегу и прямиком к Тарнфилу. Над морем было
лететь безопасно, все подлодки были свои, а над лесом  -- поди знай, там еще
могли  болтаться банды недобитых горгонерровцев. Мы  летели уже в темноте, с
яркими прожекторами,  и над лесом  могли вдруг оказаться удобной мишенью для
тех, кто, возможно, еще сидел в чаще.
     В городе, подавленные и измотанные, мы быстро распрощались, папа, Ир-фа
и я  остались одни  в квартире Ир-фа. Когда  мы еще подлетали  к городу,  мы
издалека увидели,  что  весь  верхний  Тарнфил  в праздничных  огнях, народ,
шумный и веселый, сновал повсюду, в небе светились невероятные цветные дуги,
кольца, разные  цветастые завитушки,  играла  музыка,  то там, то здесь  под
машиной  толпы   людей   пели,  песни   были  разные  и  сливались  в  одну,
малопонятную, но возбужденную, громкую и радостную. В подземном городе  тоже
было шумно и полно народу, но ни песен, ни светящихся украшений не было: все
торопливо  двигались  к выходам  наверх. Но никто из  нас, конечно,  не  мог
принять  участия  в  общем невероятном веселье. "Да,  --  подумал  я, -- и в
голову не могло прийти,  что последняя ночь перед вылетом, такая радостная и
счастливая, только  отзвуком коснется  меня,  только легкой  тенью,  шепотом
где-то вдалеке".
     Ужинали мы как-то вяло и молча. Потом Ир-фа сказал:
     -- Да,  это  все  тяжело.  Я  любил Малигата.  Моро, в  общем-то,  жили
отдельно  от  нас,  но,  если  вдруг  представить,  что  они   действительно
переберутся с  нашей помощью на другую планету, мне лично  будет их очень не
хватать. -- Тут же он резко сменил тему: -- Не знаю, как вам быть, -- сказал
он. --  Не выступать вам по телевидению  уже нельзя, но я представляю, как у
вас все перемешалось в душе: победа, смерть Фи-лола, смерть Малигата и отлет
домой. Вам трудно будет выступать -- кругом праздник.
     -- Не трудно, --  просто сказал папа. -- Мое  состояние -- это такая же
естественная штука, как и праздник. Каков я есть внутри, таким меня и увидят
политоры на экране: нелепо специально менять свое состояние.
     Ир-фа грустно улыбнулся.
     -- Да, это самое правильное, -- сказал он. Потом опять поменял тему: --
Мне не хотелось бы, уль Владимир, вести в космос тот же самый суперкосмолет,
которым управлял Карпий, когда взял вас в плен. Вы понимаете меня? -- сказал
Ир-фа.
     -- Да, -- сказал папа. -- Да и мне бы не хотелось.
     -- Ночью и утром я продумаю, -- сказал  Ир-фа, -- как именно, на  земле
или  в воздухе проделать  операцию перевода вашего "Птиля" в  грузовой отсек
нового  корабля.  Это хлопотно, но выполнимо.  Конечно, проще было бы,  если
какая-либо  из  рабочих  наземных  машин-погрузчиков  сумела   удержать  ваш
космолет  внутри  Карпиева  корабля,  чтобы  отсоединить  от  вас  магнитные
присоски, потом бы эта машина  также ввезла  вас в отсек  другого  корабля и
отпустила бы вас, когда  сработали бы новые присоски, но я что-то  не помню,
не представляю  себе машины подобной мощности, хотя такого типа машины у нас
были и есть. Я отстал за последние годы, -- грустно закончил он.
     -- Тогда остается,  -- сказал  я, -- взлететь звездолету  с "Птилем"  и
одновременно с другим звездолетом. "Птиль"  потом отсоединится от  Карпиевой
машины и "залезет" в вашу. Только так.
     -- Да, -- Ир-фа кивнул. -- И может, это займет не так уж много времени.
Разве что кто-то из  вас обязан занять место у пульта управления "Птилем", а
у вас и так немало хлопот перед отлетом.
     -- Справимся, -- сказал папа, извиняясь и вставая. -- Спать, -- добавил
он. -- Надо выспаться.
     ...  Я  долго  не  мог  уснуть. Не то чтобы мне  хотелось спать,  но не
получалось, мне просто не  хотелось, а лежать так было неуютно и тягостно. Я
стал думать о  Земле и о маме, понимая, что мы  с  папой как-то неоправданно
сбились со  счета.  Я  прекрасно помнил момент нашего  первого  появления на
Политории  и первые официальные разговоры с Горгонерром.  Тогда уже понимая,
что не очень-то мы и гости и неизвестно еще, что с нами будет, папа, играя в
игру, что чувствует себя гостем, объявил Горгонерру максимальный срок нашего
пребывания на Политории, иначе,  дескать, его уволят.  Вот тогда папа назвал
срок, вдвое меньший, чем мы имели право не быть на Земле, вдвое меньший, чем
знала  наша мама. Сделал папа это, так сказать, про  запас:  чтобы у нас еще
было  время попытаться  выбраться отсюда хитрым путем, если нас будут просто
не отпускать. Потом с помощью Ир-фа я отправил на  Землю космолетик-игрушку,
на  которую  мы  очень надеялись,  там  была  информация  для  мамы  о нашей
возможной задержке, и это нас  не только успокоило,  но и слегка расслабило:
маневренных дней прибавилось. Но когда, по ощущению, пришел срок с точностью
плюс-минус один-два дня, началась война,  и тут мы уже были бессильны. Да, я
знал,  что если  модель Ир-фа долетела,  все будет в  порядке: кому надо  --
узнают реальное  положение вещей,  а маме и журналистам  будет подана версия
нашей сугубо рабочей задержки: мол, вкалываем  по  собственной инициативе. И
вот  теперь,  лежа без  капелюшечки  сна  во всем  теле,  я  напрочь не  мог
высчитать: мама уже вернулась на Землю с Каспия-1, возвращается или вернется
через два-три дня? А мне бы, да и папе так хотелось, чтобы, когда мы наконец
ощутим при посадке нашу Землю, мама  нас обязательно встречала. Или, подумал
я, если я  сбился со  счета и  мы вернемся чуть  раньше,  еще  в пути  можно
попросить Славина связаться с мамой:  узнав, что мы уже близко к Земле,  она
пулей сорвется со своего Каспия...
     -- Не спится? -- услышал я в темноте голос Ир-фа.
     -- Никак, -- сказал я.
     -- На, мальчик, держи, -- сказал он, и в темноте я нащупал его руку и в
ней  то  ли таблетку,  то  ли  конфетку. Она была  сладкой, легко  таяла,  я
проглотил ее и через минуту-другую уснул. Во сне я не видел ничего.
     --   Политоры!   --  сказал   папа.  Мы   были  в   студии.   Шла  наша
передача-прощание. Кроме папы был  диктор и я.  --  За  очень короткое время
столько событий обрушилось на ваши, да и на мою с сыном головы, что волнение
еще очень не скоро покинет  всех  нас. Погибли  ваши  и наши  друзья,  погиб
Алург, погиб  Фи-лол,  вчера  ушел  от нас  навсегда вождь  моро Малигат. Мы
любили их и будем всегда помнить. Все, кто слушает меня, встаньте и помолчим
минуту. Вспомним всех, покинувших нас, и простимся с ними. -- Минуту молчали
мы в студии и, я думаю,  вся Политория. -- Так уж  совпало, что наш прилет и
ваша великая война слились. Я знаю, что на вашей памяти не  было такой войны
и  такой  победы. Я, мой сын и вся Земля, которая пока не знает вас,  желаем
вам долгой жизни  и поздравляем с победой! Словами я не могу выразить, какая
это великая победа. Всеми  силами удержите ее! Удержите ее  -- призываю вас!
Выиграв эту  войну и  не выпустив в космос Горгонерра, вы не только избавили
себя от  возможной  войны  с  потомками  Горгонерра, но, возможно,  помешали
будущей  войне горгонерров с  Землей. Спасибо вам  и  низкий поклон  от всех
землян! Долгой вам жизни...
     Политоры!  -- продолжал папа после паузы. --  Я знаю, что вам еще нужно
окончательно   добить   врага,   восстановить   вашу  землю,  выбрать  новое
правительство. У вас много дел и  многие  из  друзей,  которых мы  приобрели
здесь, нужны  вам. По замыслу сегодня вечером  уважаемый уль Ир-фа  доставит
наш  корабль  "Птиль" в ту точку  в космосе, где нас  забрал Карпий. Там  мы
снова обретем полную свободу, ни с чем не сравнимую свободу -- не свободу от
вас, -- а  свободу лететь домой. И я  обращаюсь к вам  с  великой  просьбой:
пусть уль Ир-фа, выпустив нас в космос, летит с нами дальше, до самой Земли.
И пусть на борту его корабля будут Пилли и дочь уля Орика Оли, уль Орик, уль
Рольт,  гелл  Латор с  женой  Латой и  дочкой  Мики, и моро Олуни  со  своей
невестой  Талибой.  Они  вернутся  обратно  очень быстро,  быстрее,  чем  вы
приступите  к  выборам. Это будет наш первый контакт.  Политоры,  кто  готов
ответить "да"  на мою  просьбу, сразу  же соединитесь со студией... --  Папа
повернул голову к  диктору, и тот громко назвал код связи с павильоном,  где
мы  сидели.  Немедленно  звякнул  зуммер  коммуникатора   и  позванивал,  не
переставая, все время, пока второй работник студии принимал звонки, а диктор
говорил с нами,  а  мы с ним  и с  политорами всей планеты.  Это  были очень
обычные, я  бы даже сказал, стандартные  вопросы,  и  такие  же  стандартные
ответы, но никто -- ни мы,  ни политоры, -- я  думаю, не чувствовали  этого,
потому что то, о  чем мы говорили,  было  (не  знаю, как сказать без красот)
пропитано слезами, выстрелами, кровью и страданием.
     Когда  передача кончилась, я почувствовал на  душе такую пустоту, будто
все  уже  кончено  на  самом  деле  и мы  уже покинули Политорию.  И  только
продолжали звучать в  моих ушах звонки коммуникатора, по  которому  политоры
хотели сообщить нам,  что  нас проводят до  самой Земли.  Эти звонки  так  и
стояли, нет, плыли в моей голове, даже когда мы с папой покинули студию.
     Мы -- летели!
     Мы  шли  в  открытом  космосе на  суперзвездолете капитана  уля  Ир-фа,
возвращаясь на Землю. Пока  еще мы были все  вместе в его  машине (а "Птиль"
"отдыхал"). Мы были вместе: Ир-фа, Орик, Рольт,  Пилли и  Оли, Латор, Лата и
Мики,  Олуни  и  Талиба,  маленькая, очень изящная бронзоволицая девушка  со
светлыми  волосами  и  огромными зелеными  глазами  (она и  Олуни  прибыли в
Тарнфил днем в этот же день). Ир-фа  выбрал "перенос" "Птиля" по системе "из
корабля -- в корабль"  в воздухе,  и  этим же путем  мы проверили готовность
"Птиля"  к  полету  --  он был готов. Кое-как мы  разместили на  нем подарки
политоров, давно полученные мною подарки их детей (наши с папой "плееры" еще
были на нас), коммуникаторы,  мой биопистолет, подарок Малигата -- охотничий
нож  моро,  подарок  Орика  --  летательную  машину,  две  пары  летательных
устройств  для планирования от Финии  и  -- я  не знаю, что  еще... подарки,
подарки, подарки. По "подсказке" Ир-фа и с согласия политоров, Ир-фа подарил
нам еще одну маленькую и очень совершенную модель типа той, которая "ушла" в
свое время на Землю.
     -- Вы всегда сможете послать ее на  Политорию, если захотите  контакта,
-- сказал он.  -- А может, уже и сами в скором времени доберетесь до нас без
дополнительных посадок и заправок в космосе.
     Долгий или  короткий  путь нам предстоял? Если  вспомнить  "дорогу"  на
Политорию, то вроде бы не очень долгий.
     По-моему,  то   возбуждение,   которое  владело   всеми,  кроме  Ир-фа,
объяснялось скорее всего уже не только тем, что политоры, моро и мы оставили
на  Политории,  но  уже  и  тем,  что  нас  ожидало.  Хотя политоры  и  моро
насмотрелись на  нас  достаточно, а  первые  знали и других  инопланетян, на
обеих  Тиллах например, -- их,  конечно  же, волновало, что же такое  Земля.
Непостижимо,  но  и Сириус был неспокоен. Неужели чувствовал,  что  мы летим
домой?!  Он не то чтобы играл больше, чем раньше, пожалуй, даже и меньше, но
иногда вдруг взлетал на какой-нибудь  высокий предмет, мяукал, замирал там и
неожиданно  прыгал  кому-нибудь  на  колени  или  плечо,  и  тут  же начинал
ласкаться,  чтобы  напуганный  не сердился  на  него.  Удивительное дело, на
Политории он,  конечно,  выделял  среди прочих  меня  и  папу, а к остальным
относился, пожалуй, одинаково. Здесь же, на звездолете Ир-фа, он приравнял к
остальным и папу,  и меня, а выделил невесту Олуни -- Талибу. Не знаю, может
быть, потому,  что она,  живя в лесах, обладала умением  долго молчать (или,
если  говорила,  то очень тихим и плавным голосом...  и  такими  же плавными
движениями)  и  больше  других   принадлежала  природе,  и  мой  Сириус  это
чувствовал.
     Папа  был  озабочен особо. Я спросил  у него, что с ним, и он объяснил.
Это  "что-то"  было  понятным и,  в  общем-то,  малоприятным, хотя ничего  в
ситуации не меняло, мы летели на Землю. Прежде всего, папе были неприятны не
предполагаемые  хлопоты, а  тот факт, что  мысль о  них мелькнула  у  него в
голове. В сущности, он был недоволен собой.
     -- Видишь  ли,  --  сказал он.  -- Нет  таких слов, чтобы  объяснить, с
какими по-настоящему близкими друзьями мы  летим на Землю. Более  того, мы и
возвращаемся благодаря  им. Но -- есть Всемирная Лига, есть множество стран,
кроме нашей, а мы везем на Землю инопланетян. Это не тот случай, когда чужой
корабль попросил  у Земли посадки,  в этом бы  копалась сама Лига. И не тот,
когда какой-нибудь крупный  наш звездолет с большой командой пришел на Землю
не один, а с гостями: его солидный капитан и солидная  команда  представляют
собой  орган, наделенный определенными полномочиями, да и то капитан  обязан
был, если  бы смог,  связаться  сначала с  Лигой. А мы  с тобой кто? Да так,
никто  особенно, папа  с сыном,  туристы в  космосе. То-то  и  оно! Конечно,
конечно, с этим быстро разберутся, претензий, я думаю, не будет, но  неуютно
что-то  объяснять  и доказывать,  а самое  главное, неуютно,  что эта  мысль
пришла мне в голову. Мне бы быть как-то поромантичнее, думать только о своих
друзьях, чтобы этой мысли и места для проскальзывания не было, -- ан нет!
     Я понял  его, согласился с ним и сказал, что все верно, но мы летим все
вместе, это  правильно,  и надо  как-то  побочные  мысли  отогнать.  Скажем,
заняться делом или больше спать.
     Мы  покинули  Политорию  вечером, стало быть,  сравнивая все с обратной
комбинацией, мы окажемся на точке возможного  выхода  "Птиля" в космос очень
рано утром. Я  спросил у Ир-фа, с какой скоростью, сравнительно со скоростью
Карпия, когда он "забрал" нас, мы идем, и Ир-фа ответил, что, пожалуй, с той
же, почти с максимальной и принятой на таких расстояниях для кораблей такого
типа.  И добавил,  подмигнув  мне,  что  в любом  случае  у  нас-то  с папой
зафиксированы небесные  координаты,  когда Карпий нас  захватил: значит,  не
промахнемся.  А  я  добавил,  что  расстыковку  кораблей следует произвести,
может, даже много позже: если у Ир-фа много горючего, все мы выиграем  тогда
во времени, и Ир-фа согласился.
     -- Отлично, -- сказал Ир-фа. --  А я подкину еще скорости, чтобы лететь
лишь на капельку меньше, чем на максимальной, то есть быстрее Карпия.
     -- А  этот  режим  не  завышен  для корабля?  -- спросил  папа, и Ир-фа
сказал, что нет, абсолютно не завышен, корабль,  да и его аппаратура, такого
высокого  класса, что этой капельки достаточно, чтобы реальное расстояние до
максимума нагрузки фактически было значительным.
     --  Как вы думаете, Ир-фа,  --  сказал я. --  А когда мы  расстыкуемся,
возможна ли между кораблями телесвязь?
     -- Допустимо,  да,  --  сказал  он.  -- Но  я могу  предположить  такую
разность принципиальных схем, что это займет много времени. Корректировка.
     -- А радиосвязь?
     -- Ну, это просто необходимо, и с ней, я думаю, будет проще.
     -- В крайнем случае коммуникаторы, да? -- спросил я.
     -- Хотя  бы,  --  сказал  он.  -- Правда, это в условиях  разницы полей
каждого из наших космолетов будет зависеть от расстояния между ними в пути.
     После этого  (а  нас было  всего трое в  главном отсеке корабля: Ир-фа,
папа и я)  я и высказал свою мысль о том, как нам подлетать к Земле.  Мысль,
которая появилась у меня еще на Политории.
     -- Пап, Ир-фа, -- сказал я. -- У меня есть кое-какие соображения о том,
как нам  лучше подлетать к Земле, садиться. Ну, в общем, чтобы не только все
было грамотно, но  и как бы правильно, раз корабля два,  а на  одном -- наши
гости. Главное, гости. Особый смысл.
     --  Что-нибудь сногсшибательное? -- чуточку недовольно сказал  папа. --
Какие-нибудь  штучки,  которыми вы развлекаетесь в  Высшей технической школе
для детей-гениев?
     -- Ну, чего ты, пап! -- сказал я. -- Я серьезно.
     -- Ну, Митя, -- сказал Ир-фа.
     -- Я  думаю,  вот как, -- сказал я.  -- Пусть  "Птиль"  сядет, ну,  как
хозяин, первым, коротенькая встреча, но раньше,  чем "Птиль" сядет, мы... --
Я склонился к уху Ир-фа и кое-что прошептал ему, потом -- то же самое папе.
     -- Я думаю, в этом что-то есть, -- хохотнув, сказал папа. -- Потрясение
обеспечено. Верно, уль Ир-фа?
     --  Да, пожалуй, Митя  это очень мило  придумал,  -- сказал,  улыбаясь,
Ир-фа.
     -- А он согласится? -- спросил папа.
     -- Да, конечно,  --  сказал  я. --  Это  же так просто.  Разве что, уль
Ир-фа,  посадку  "Птиля", а  потом вашего звездолета надо разделить паузой в
полчаса. Поэтому с  какого-то момента "Птиль" разовьет максимальную скорость
до  сбрасывания   ее  уже  близко  от   Земли,   а  вам   придется  прилично
подтормаживаться еще заранее.
     -- Сделаем,  --  сказал  Ир-фа. -- Да, Митя, я думаю, радиосвязью можно
заняться, пока "Птиль" еще у меня внутри, попробуй-ка ее наладить сейчас.
     Ир-фа  выделил мне помощника, и мы с ним, проехав на движущихся панелях
до зала перед входом в грузовой отсек, залезли в машину и поплыли через весь
грузовой отсек в его конец,  где на магнитных присосках висел в полутьме наш
"Птиль".
     Покопавшись немного в  проводах,  мы сумели наконец связаться с пультом
Ир-фа, так что это необходимое дело было сделано.
     За ужином все были очень  веселы,  как-то даже взвинчены,  и  разговоры
крутились   только   вокруг  Земли.  Молчала  лишь  Талиба.  По-моему,  всем
происходящим она была несколько напугана, и только  Сириус скрашивал немного
ее растерянность. Она почти ничего не ела. Перед сном я выпросил у Ир-фа эту
замечательную не  то  таблетку, не то конфетку, потому что боялся, что никак
не сумею уснуть. Позже  кое-как, но я все-таки уснул. Во сне я вновь боролся
под водой с криспой, побольше той, которую убил, спасая Оли, но эту, во сне,
я, изловчившись, задушил голыми руками. И каким-то хитрым образом эта борьба
с огромной рыбиной  перемешивалась во сне с проводами, которые  устроили нам
политоры на космодроме Тарнфила. Был фейерверк,  праздничная огромная толпа,
веселый  гул, речи и объятия, похлопывания  по плечу, рука на плечо, "Долгой
жизни", и  опять  --  подарки, подарки...  И  кругами  носящиеся  в  воздухе
геллы... нас -- провожали.
     ... На  следующий день пришло  время  "Птилю"  отделиться от звездолета
Ир-фа и снова ощутить себя в собственном полете в космосе.
     Мы с папой попрощались с остальными легко, не было и тени ощущения, что
мы можем не  увидеться.  Потом, добравшись до "Птиля", мы поднялись в  него,
задраились, проверили что надо и  наконец связались  с Ир-фа: он тоже  был у
пульта управления. Договорились о той  скорости, с которой  мы пойдем дальше
бок о бок, потом  о той небольшой скорости, которую через столько-то минут и
секунд примет  корабль  Ир-фа,  -- скорости, вполне "удобной"  для  "Птиля",
чтобы набрать ее внутри чужого корабля. Через некоторое время Ир-фа доложил,
что вышел  на  заданный  режим;  по  обоюдному  отсчету с точностью до  доли
секунды папа включил минимальную скорость, и тут же  отсоединились магнитные
присоски;  мы летели сами  внутри  корабля  Ир-фа, и  папа  плавно  увеличил
скорость до той, с которой  летел Ир-фа; как только скорости выровнялись,  с
полной  синхронностью открылся задний  люк грузового  отсека, и Ир-фа плавно
увеличил свою скорость: постепенно, потихонечку,  летя вперед, "Птиль" начал
за счет  повышающейся  скорости  Ир-фа  выплывать  кормой  назад,  понемногу
удаляясь от  дальней  передней стенки чужого отсека  и  "вылезая" в  космос.
Наконец  мы ощутили эту радость самостоятельного полета:  перед нами впереди
был огромный, закрывшийся на наших глазах  люк корабля Ир-фа.  Мы продолжали
идти  с прежней малой скоростью,  переговорили с Ир-фа,  мол, отлично, все в
порядке,  и,  когда наконец Ир-фа достаточно удалился  от нас, папа увеличил
скорость, постепенно довел ее  до максимальной, сообщил об этом Ир-фа, и мы,
поравнявшись  наконец с Ир-фа, тут же заметили, что  он увеличил скорость до
нашей,  и  мы теперь  идем  "бок о  бок"  совершенно с одинаковой скоростью.
Благодаря тому, что мы расстыковались позже,  чем это было бы по аналогии со
"стыковкой" с Карпием, расстояние до Земли  было теперь куда меньше, и скоро
мы могли с папой выйти на связь со  Славиным, пока  еще не  на телесвязь. Мы
оба ждали  этого  момента с горящими  глазами и глупо, и счастливо улыбались
друг другу. Иногда мы связывались с Ир-фа и узнавали у него (а он -- у нас),
как ровно работает двигатель. Расстояние во времени, когда мы могли бы выйти
сначала на радио, а потом и  на телесвязь со  Славиным, было столь невелико,
что папа сказал:
     -- Потерпим, сынок, а? Выйдем сразу  на теле, а? Бах  -- и увидим вдруг
знакомое симпатичное лицо!
     Оба мы волновались -- ужас!
     Мы с папой еще раз проверили расчеты,  все было  верно, потом он  вдруг
снова  захотел  чисто  земного чаю,  которого  мы  не  пили уже сто  лет.  Я
приготовил нам чай, мы попили, и папа, улыбнувшись,  сказал, как ловко, мол,
он меня провел, потому что по  всем показаниям приборной доски  вполне можно
уже  пытаться выйти на связь со Славиным,  причем  сразу на  связь  теле.  Я
почувствовал, что оба мы напряглись. Папа отдал управление "Птилем" мне, сел
за приборную доску,  включил экран  и  попытался  выйти  на  предварительную
радиосвязь. Долго эфир был  каким-то  невыразительным,  полупустым, чужим, и
папа  никак  не  мог  прорваться,  все  время повторяя:  "Земля-шестнадцать.
Земля-шестнадцать. Я  --  "Птиль". Слышите меня?",  и так много раз,  и  все
впустую. И вдруг очень громко и ясно прозвучал голос Славина:
     -- "Птиль"?! Я -- Земля-шестнадцать! Слышу  вас отлично! Слышу отлично!
Вполне отлично!
     --  Славин! -- заорал папа. -- Это мы -- Рыжкины. Слышишь, старый черт!
Славин, слышишь?!
     -- Да я узнал вас, узнал! -- кричал Славин.
     -- Включай телесвязь, я настроился! -- крикнул папа.
     -- Включаю, старина,  -- сказал Славин,  и тут же наш  светящийся экран
чуточку  ожил,  забегали по нему разной ширины  светлые  и темные  волночки,
постепенно  окрашиваясь  в  разные тона,  несколько  раз  весь экран  как бы
вспыхивал,  "взрывался" треском и  наконец -- вот оно! -- мы  увидели чистую
цветную  картинку  с большим  жутко  симпатичным  --  рот до  ушей --  лицом
Славина.
     --  Рыжкины!  Мама родная, --  сказал он. -- Все! Ну  и дали  вы звону!
Прилетели! Батюшки-светы!
     -- Толик, быстренько прими координаты, скоррегнруй! -- Папа продиктовал
ему наши координаты, и Славин сказал:
     -- Все ясно. И почти точно идете. Ноль-три градуса к коридору "Аш-Бэ" и
можно идти спокойно. Прямо к дому!
     Потом  они оба  дико  радостно  хохотали, а я  улыбался -- рот до ушей.
После папа быстро  передал  Ир-фа поправку курса, Славин спросил, с кем  это
там папа болтает,  если Митька рядом, а папа  сказал,  мол,  ишь какой,  все
хочешь знать, и они оба опять стали дико хохотать...
     --  Славин,  радость  ты наша! -- сказал  папа, отсмеявшись.  --  Давай
теперь -- отвечай точно. Маленький корабль дошел до вас?
     -- Да-а! Это было потрясающе! Такой клоп!
     --  Ты все  выполнил?  Кому  надо  сообщил  правду, а  нашей маме... А,
Славин?
     -- Выполнил. Все.
     -- То есть?
     --  Сообщил,  кому надо, правду. А  маме на  Каспий  ничего о задержке,
время еще было, а вдруг вы вернетесь в срок.
     -- А как получается на самом деле? Там такое было, что мы со счета дней
сбились.
     -- Да почти  идеально  вышло. Она  вернулась на день раньше, чем должны
были прибыть вы,  поэтому  не  волновалась, что вас  еще  нет.  Тогда-то я и
сказал  ей о задержке.  Она  говорит: "Почему? И на сколько?", а  я  говорю:
"Напали  на редкий металл, заказали от нас оборудование. Задержатся не очень
надолго".
     -- А она? -- спросил папа.
     -- А она: "А на сколько ненадолго?"  Я говорю, а сам трясусь, улыбаюсь,
но трясусь: "Ну-у, на недельку".
     -- Погрустнела?-- спросил папа.
     -- Вроде бы. А ты бы чего хотел?
     --  Слушай, главное то, что она прилетела на день раньше  нас по нашему
плану. Мы здорово опаздываем, да?
     -- На два дня всего.
     -- Вот черт! А она? Не в панике же, а?
     -- Звонила вечером в  день своего прилета. И потом по два  раза два дня
подряд.
     -- А сегодня?
     -- Уже дважды звонила.
     -- Не просилась на связь с нами?
     -- Пока нет.
     --  Славин, миленький! Сделай так: если она вдруг позвонит, скажи тогда
ей время нашего приземления,  если нет,  позвони ей  сам, но лишь  за час до
расчетного времени прибытия: меньше волнений и трепыханий.
     -- Все  понял. Сделаю. Ну, черти! Открыли  новую цивилизацию!  Это надо
же! Ну, вы дали!
     -- Еще какую! -- сказал папа.
     -- Те, кому  положено  быть  в курсе дела, -- то  ли в панике, то ли  в
восторге. И здесь, и в Центре. В Союзном Центре.
     -- А во Всемирном?
     -- Само собой! Переполох -- не то слово!
     -- В прессу не просочилось?
     -- Ни капельки.
     -- Отлично, отлично! Кто-нибудь нас встречать будет?
     --  Да, двое из  нашего  отделения Союзной космической Лиги, те, что  в
курсе. Они просили  сообщить, если  что. Каждый день звонят. Да  и остальные
прилетят! Такое открытие!
     -- Ч-черт! --  сказал папа. -- Всемирная  даст  нам звону. Это как пить
дать!
     -- Это почему еще?! Ты же так внезапно вынырнул.
     --  Ч-черт!  --  повторил папа. -- С  Политории-то я никак  не мог тебя
предупредить! Только сейчас и могу.
     --  Слушай,  Рыжкин,  ты  что-то  темнишь!  --  сказал Славин.  --  Что
случилось?! Говори! Я чувствую! О чем предупредить?!
     -- А то и случилось! Рядом с  нами идет к Земле их корабль! Они в гости
летят. По нашей инициативе.
     -- Ну, ты даешь?! Ты что, серьезно?! Да ты...
     --  А  что,  скандал  будет?  Не имели,  мол, права их везти  сюда  без
предварительного обсуждения?
     --  Да  не  знаю! Не в  этом  дело!  Такая  встреча,  а  представителей
Всемирной Лиги нет.
     --  Так вот давай!-- сказал папа. -- Свяжись с нашими. Пусть будут наши
журналисты. Как  минимум.  Срочное объявление по  телеку на весь мир. И само
собой -- всемирный канал телепередачи  с места.  А Всемирная  Лига прилетит,
успеет...  Еще бы она не успела! Техсредства  у  них есть. Желание, я думаю,
тоже. Какие наши посадочные площадки? Мы садимся  первыми, гости -- вторыми.
Интервал полчаса. Прикинь.
     Помолчав и подумав, Славин назвал номера площадок.
     --  Они не  знают наших  цифр,  --  сказал папа. --  Обозначь  их место
посадки  изображением  земного  шара, понял?  А  я им  объясню.  Заранее все
объясню.
     -- Понял. Заварили вы кашу!
     -- Не я. Обстоятельства. Не мог раньше сообщить.
     --  А  не мог  связаться для консультации, мог  и  гостей не  везти, --
шутливо брякнул Славин.
     -- Нет, -- строго  сказал папа. -- Этого я не мог. Не имел права! Перед
ними. Позже поймешь. Так -- это неясно. Здесь все знать надо.
     -- Ну, хоть сами вернулись, -- сказал Славин. -- И то хорошо.
     -- Про жену все понял?-- сказал папа. --  Буду выходить на связь каждый
час, жди.
     Они разъединились,  и  мы с папой  посмотрели  друг  на друга,  пожимая
плечами.
     Потом папа  связался с  Ир-фа, сказал ему о телесвязи с Землей, что там
все готовятся, посадка обеспечена,  и  объяснил ему, как будет выглядеть для
него посадочный  знак:  вид планеты  Земля.  Ничего больше папа, конечно, не
сообщил -- чисто технические детали. И тогда сам Ир-фа спросил:
     -- А как ваша жена, уль Владимир? Дома? Прилетела?
     -- Ага,  -- папа заулыбался. -- Будем вас с ней вместе встречать! И мы,
и она, и все.
     Мы продолжали лететь уже не просто радостные (это никуда не делось), но
с привкусом известной тревоги, которая то принимала окраску -- "будут ругать
за  самоуправство",  то --  "будут  злиться,  что  о событии  фантастической
важности сообщили так поздно". Кто бы там ни  примчался из Всемирной Лиги --
такого  размаха,  как надо,  встреча  иметь не будет.  Успокаивало,  что  со
временем  (и  вскоре)  все  во  всем разберутся,  а  удручало  --  что  хоть
какое-нибудь неудовольствие, но будет.
     Вдруг папа вовсе ошеломил меня.
     -- Слушай, -- сказал он. -- А вот еще какая мысль. Время пока есть,
     Земля не в  двух шагах... А что  если  Всемирная  Лига решит,  что  наш
малюсенький  городок-спецспутник  -- не такая  уж важная  персона для приема
таких  гостей, и заставят нас приземлиться в более солидном месте, в Москве,
или где-нибудь в Европе.
     -- Да, -- вздохнул  я. -- Если вдруг так, и даже не в Москве, то только
в Европе. Европа уж это дело Америке ни за что не отдаст, не уступит.
     -- Я о маме думаю, -- сказал папа. -- Она-то как же? А мы?
     -- Свяжись сейчас же со Славиным, -- сказал я. -- Попроси маму наоборот
поскорее приехать на  космодром, и как только будет  какое-то решение -- а я
думаю, вопрос, где садиться, решаться будет в  первую очередь --  она туда и
вылетит.  Все права у нее  в руках.  Наши  ведь туда полетят, это факт, и ее
захватят.  Обязаны. Представители  Высшей Лиги захватят...  Слушай!  -- Меня
вдруг осенило. -- А  наша Пилли-то  --  в положении. Здорово, если  бы  свое
дитятко она родила именно на Земле.
     Папа заулыбался и сразу же стал искать Славина.
     -- Ты что?!-- сказал Славин. -- Пять минут  всего  и прошло! Что-нибудь
случилось?
     -- Да нет! -- сказал папа, а сам в волнении даже радионаушники снял. --
Славин! Соображения серьезные.
     -- Ну!
     -- Времени немного, но есть.  Мы  с  тобой точки посадок отметили, а  в
нашей  Лиге и во  Всемирной сейчас  дебаты идут.  Это точно.  Я  сразу  и не
сообразил,  что для такой  встречи  наш городок "не потянет"  --  несолидное
место, не столица.
     -- Что ты имеешь в виду?
     --  А  то,  что тебе вот-вот могут  сообщить, куда и где  нам садиться.
Время-то для маневра у нас есть, для перестройки курса.
     -- Ну и куда? Куда, по-твоему, они велят вам сесть?!
     -- Куда-куда?!  Минимум в Москву.  Или в Европе где-нибудь. Там, где  у
них штаб-квартира.
     -- Или в Штатах, что ли, по-твоему? -- спросил Славин.
     -- Не, Европа Штатам такой праздник не отдаст, гости-то летят в Европу.
А штатники, если захотят, прилететь успеют и денег не пожалеют.
     -- Логично.  Но Москва может  и Европе не  отдать  прием гостей. Кто их
сюда привез, инопланетян? Рыжкины. Русские. Значит, и садиться гости будут у
нас, в России. Хоть в Москве, хоть прямо у нас, но в России.
     --  Ты, Славин,  не все  усвоил! Я соскучился по своей жене -- понял? А
Митька по своей маме -- сообразил? Она будет встречать нас у  нас, дома. Моя
воля -- я  бы дома  посадил и "Птиль", и  гостей. Но если Москва  настоит на
прилете к ним, -- куда гости без меня денутся? И я, и Митька будем вынуждены
вернуться к ним на корабль. Прямо  в  их звездолет, он раз в тридцать больше
нашего!
     -- Ух ты!
     -- Так  что соображай и действуй. Тормоши Высшую Лигу, мягко узнай, где
они  хотят  посадки,  и, если  не  у нас  дома  (а наши представители  Лиги,
домашние,  точно  полетят на встречу),  изволь  сделать так, чтобы  моя жена
летела на встречу с ними вместе. Мы соскучились, понял?! А ее вызывай к себе
немедленно!
     -- Понял, понял, все сделаю! Моя бы воля -- я бы тоже вас дома посадил.
В каком-то начальном смысле эти инопланетяне летят в гости даже к те-
     бе, престижный  момент на вашей стороне.  А кого эта встреча волнует --
могут  прилететь сюда,  и  из Москвы, и  из Европы: у  нас  посадочных  мест
навалом, и время есть. В этом ты прав.
     -- Хорошо бы так! -- сказал папа. -- Ну, пока, действуй!
     Телеэкран  погас,  папа  устало  посмотрел на меня,  из  его наушников,
лежащих на колене (я услышал), раздавался приглушенный голос, я показал папе
рукой на наушники и надел свои. Это был Ир-фа.
     -- Что вы молчите, уль Владимир? -- спросил Ир-фа.
     -- Да я не молчу, наушники были сняты.
     -- Я так  и подумал. -- Вероятно, они и телеэкран были недалеко друг от
друга. Само собой  такой же "плеер", как  и у  нас, был у  Ир-фа. -- Так  я,
простите,  все слышал. Ваш  разговор с этим Славиным. Зря вы волнуетесь, все
будет хорошо.
     -- Да  я не  волнуюсь. Просто  не хотелось бы:  мы  с  вами где-то  там
садимся,  где положено по рангу события, а я, видите ли -- уже на  Земле! --
не смогу сразу обнять свою жену.
     -- Ну  почему же, обнимете. --  Ир-фа, я чувствовал, явно улыбался.  --
Она прилетит, куда надо. Понимаете, уль Владимир, Земля, ее... люди, все это
для  всех  нас  несколько  умозрительно,  мы  не разбираемся  в ваших важных
церемониях. Мы знаем только вас и Митю и ощущаем, что летим в гости именно к
вам. Мы-то  не против посадки  на космодроме в вашем маленьком городке, даже
"за", тем более что, как оказалось, -- допустимо, что и люди из вашей Высшей
Лиги, и из Всемирной могут прилететь к вам, успеют.
     -- Вроде бы так, -- пробурчал папа.
     -- Знаете  что,  -- сказал  Ир-фа.  -- А вам нетрудно снять  наушники и
вместе  с  коммуникатором-переводчиком  положить их поближе к телеустановке.
Давайте я сам поговорю с вашим Славиным. Он кто, важная фигура?
     -- По-своему,  да. Главный диспетчер космодрома,  но Высшая Лига -- это
уже боги рядом с ним. Тем более -- Всемирная.
     -- Понял, -- сказал Ир-фа. -- Неважно. Я поговорю.
     Папа устроил все, как просил Ир-фа, и вызвал на  телесвязь Славина. Тот
появился,  взволнованный: видно,  "переговорные" дела  его напрягали. Славин
глядел на нас, мы на него... Мы молчали.
     -- Что? -- спросил он, и тут же заговорил невидимый Ир-фа.
     -- Долгой жизни, уль Славин, -- сказал он.
     --  Кто это?  -- спросил Славин, глядя на нас, и как-то  даже  завращал
глазами.
     -- С вами говорит капитан звездолета Политории -- уль  Ир-фа. По каналу
через "Птиль".
     -- А-а, --  Славин  заулыбался. -- Здравствуйте, товарищ капитан! Вы...
по-русски?
     --  Нет, --  сказал  Ир-фа. -- Наш язык,  как вежливо объяснили нам уль
Владимир и  уль  Митя, для вас больше  похож  на  птичий,  только с каким-то
металлическим оттенком. Мою речь переводит коммуникатор-переводчик.
     -- Замечательно, -- сказал Славин, напрягаясь еще больше. --  Я  слушаю
вас!  --  Бедный Славин чувствовал себя несколько  не в  своей тарелке.  Его
невольно тянуло смотреть на экран,  на нас, что он и делал, но мы молчали, и
он несколько искусственно от нас отворачивался, раз  уж мы здесь были ни при
чем, тем более -- глядели на него.
     -- Видите ли, уль Славин, -- сказал Ир-фа. -- Из землян мы знаем только
двоих, уля  Владимира и уля Митю. От лица  всей Земли мы приглашены  в гости
все  же именно  ими. Они --  замечательные... люди, необыкновенные. -- Мы  с
папой покраснели, и,  метнув на  нас взгляд, Славин это увидел.  -- Они,  --
продолжал Ир-фа, -- практически  герои Политории. Только что  закончилась на
Политории война, в которой  впервые в нашей истории победил народ, и вам  не
представить, а мне не объяснить, какую фантастическую  помощь в нашей борьбе
оказали  нам  Владимир  и Митя!..  Даже  если  у вас нет особых  полномочий,
скажите, пожалуйста, вашей и Всемирной Лиге, что мы вовсе не против сесть на
космодроме маленького городка, городка наших очень близких друзей. Это всего
лишь  ненастойчивое пожелание  ваших  гостей  с другой  планеты.  Ясно ли  я
говорю, поняли ли вы меня?
     -- Понял, понял, товарищ капитан Ир-фа! -- сказал Славин. -- Я передам,
обязательно передам, все передам самым главным!
     -- Долгой жизни, -- сказал Ир-фа.
     -- И вам, -- сказал Славин. Он утер пот со лба.
     Папа вновь надел наушники, сказав: "Спасибо, уль Ир-фа", и посмотрел на
Славина, а уже тот теперь явно на нас.
     -- Что делать-то? -- спросил он у папы.
     -- Да передать просьбу Ир-фа, не  более того, -- сказал папа. -- Задача
простейшая.
     -- Да понимаю я! -- сказал Славин. -- А вдруг  те, в Лигах, уже приняли
решение, а?
     -- Может,  увы,  и  так,  -- сказал  папа,  -- но  время есть,  передай
побыстрее, ты же обещал... Просьба гостей!
     --  Передам,  передам,  --  сказал  Славин.  --  Не умею  я  заниматься
дипломатией! Заварили вы кашу!
     --  Ага,  --  сказал  папа.  --  Заварили.  Действуй,  родной. --  Папа
улыбнулся ему и  прервал связь. Потом сказал Ир-фа: -- Уль Ир-фа, а я иногда
ломаю себе голову, как это Карпий,  перехватив нас тогда в космосе, не учуял
нашу Землю?
     -- Тут все просто, -- сказал Ир-фа. -- Вернее, получилось не странно. Я
уж не говорю о том, что он прежде всего среагировал на ваш "Птиль",  но было
и другое:  когда  он  вернулся на Политорию,  обязательный контроль корабля,
побывавшего в  космосе,  показал,  что  часть  аппаратуры  Карпия была не  в
порядке и Землю он прощупать не мог никак. Вас он просто увидел.
     -- Вот оно что, -- сказал папа. -- Выходит, нам повезло. Земле.
     -- Да,  хотя лично вам -- нет, а в итоге... Мне нравится такой итог, --
весело засмеявшись, сказал Ир-фа.
     --  И нам, -- сказал папа.  -- Все  вроде ничего. Все  нормально. Летим
домой! Ч-черт, не верится даже.
     Папа еще  раз попросил меня приготовить чай. Сделал он это, сменив меня
на  пульте управления, уже без всяких хитростей: просто ему хотелось чаю.  Я
постарался как  следует,  залил сам чайник  едва  закипевшей водой и доливал
воду три раза: чай получился отличный. Когда я принес его, папа спросил:
     -- Ну что, он там?
     -- Спит, -- сказал я. -- Улегся калачиком и спит.
     -- Пусть, -- сказал папа. -- Отдых необходим.
     Не знаю, может,  я ошибаюсь, но он по-прежнему  волновался.  Пожалуй, с
новым  каким-то  оттенком:  успела ли  Лига  принять решение о  месте  нашей
посадки, и если да, и не в нашем городке, то повлияет ли на ее окончательное
решение просьба  гостей; вероятно, это частично зависело от того, как  точно
передал  слова Ир-фа Славин Лиге. Это  верно, дипломатом он не был и  "Гости
хотят"  или "Гостям очень бы  хотелось"  -- все-таки разные вещи, тем  более
неизвестно, обосновал ли он желание Ир-фа, как обосновал его сам Ир-фа.
     Лично  я  папу не очень-то и понимал: уж получили мы распоряжение  Лиги
садиться не у нас -- мама бы к месту посадки  точно прилетела, тут бы Славин
разбился в  лепешку, тем более что и  представители Лиги  от нашего городка,
улетая, сообразили  бы, что оставить нашу  маму дома и  лишить ее встречи  с
нами сразу же,  как  мы  сядем, --  было бы, мягко говоря, крайне бестактно.
Разве что, папа  волновался потому, что посадка не дома, это все же не дома,
да и не сразу получается, а с затяжкой.
     Время  текло  томительно. Мы  ждали  информации Славина,  а  раз он  не
выходил на телесвязь, вроде бы выходить нам самим и дергать  его лишний раз,
когда, может быть,  он Лиге все передал, а та решает, -- было бы нехорошо по
отношению к нему. Впрочем, Лига-то  решить этот вопрос должна была в срочном
порядке, наше  местонахождение в  космосе, скорость и время  до посадки  они
знали:  если  Лиге  самой  лететь  к  нам  (из Европы, Америки, Азии) --  им
следовало  поторопиться.  Видимо,  папа  это  понимал,  как и я, и  молчание
Славина относил к  тому, что  Лига к нам не  полетит, а захочет, чтобы мы  к
ней, а у нас  время для маневра и посадки не дома было,  хотя  лететь всем в
Москву тоже требовало времени. В общем, путаная ситуация. Но Славин молчал.
     -- Жду еще полчаса, не больше, -- сказал папа. -- Потом сам его вызову.
Летим, как в тумане, без всякой определенности.
     --  А знаешь,  -- сказал я ему. -- Ты уж не  сердись, мы, по-моему,  не
из-за этой ситуации нервничаем.
     -- А из-за чего еще? -- недовольно спросил он. -- Вечно ты выдумываешь.
     -- Может, я и неправ, -- примирительно сказал я, -- но дело куда проще:
мы  волнуемся  потому, что  скоро  будем  дома, на Земле!  --  Это  слово  я
подчеркнул. -- Дома. И маму скоро увидим.  На этом  космодроме или другом --
какая  разница! Вот и волнуемся.  А  остальное  -- подгоняем под это главное
волнение.
     -- Философ, -- сказал папа. -- Психолог. --  Он улыбнулся. -- Может, ты
не на той специализации в своей гениальной школе учишься? Вернее,  может, не
в  той  школе  для гениев? Есть  и  такая. Психологическая. Можно тебе  туда
пойти?
     -- Ты хочешь сказать, что я не прав? -- спросил я.
     -- Нет, отчего же. Возможно и прав.
     Через двадцать минут папа не выдержал, или, может, действительно прошло
полчаса,  но он  сам стал  вызывать  Славина.  Опять какие-то помехи,  экран
"прыгал", а затем Славин появился на экране, улыбка -- во!
     -- Ты чего? -- спросил папа. -- Куда ты делся?
     -- Ой,  Вова, --  сказал Славин. -- Ну  никак не мог связаться  с вами!
Молчите -- и все тут!
     -- Ну, ладно! А чему ты так радуешься? Неужели?!
     -- Порядок! --  крикнул Славин. -- Полный порядок, Вова!  Все! Все, как
ты хотел!
     -- Дома садимся, да?! -- заорал папа.
     -- Ну да! Они там действительно во Всемирной Лиге спор затеяли. Но наши
железно сказали:  никакая ни Европа, а Москва.  А некоторые наши сказали,  а
почему  бы и не  город-спутник Рыжкина, космодром там  приличный. А тут и  я
ввязался в разговор с просьбой гостей. Словом,  Вовик,  сядешь дома, и гости
тоже. А представители Лиги  вот-вот к нам прилетят. Разные,  с  разных точек
планеты. Работы, посадочной, по горло.
     -- Американцы летят? -- спросил папа.
     -- Спрашиваешь! Переполошились. Европа тоже летит. Да все уже вылетели.
     -- Я именно с тобой связь держать буду? При посадке, -- спросил папа.
     --  Ага.  А  других земных гостей еще  трое  диспетчеров  примут.  Надо
полагать, они раньше вас прибудут. А твоего Ир-фа тоже я приму.
     -- Все. Точка,  -- сказал папа.  -- Я тебя за все обнимаю, старик. Жди.
Иногда будем связываться.
     -- Само собой. Ты не волнуйся, Вовик.
     -- Пока, -- добавил папа, и я  увидел капельки пота  на его напряженном
радостном лице.  Он вытер  пот  со лба тыльной стороной ладони  и сказал: --
Теперь будем ждать, когда увидим нашу Землю, сынок.
     Я кивнул.
     -- А  потом уже,  когда она будет поближе, начнем торможение, а  там...
там и до сюрприза недалеко.
     Это поразительно (от всяких там переживаний, что ли), но я, завалившись
на  свою койку,  уснул.  Крепко, без снов,  как в черный космос  провалился.
Наверное, я  долго спал,  но папа не  разбудил меня.  Я  проснулся внезапно,
резко вскочил  -- батюшки, времени-то  сколько!  -- и влетел к  папе в отсек
пилотирования.
     -- Ой, проспал все, да?!-- сказал я.
     -- Нормально, сынок. Гляди внимательно.
     Я поглядел на  экран  обзора, папа включил приближающее устройство, и я
увидел... нашу Землю. Нашу Землю! Нет, просто не верилось!
     -- Ха-ха! -- сказал папа, как  маленький. --  Понял, почем фунт  изюму?
Вот она, наша планеточка! Скоро будем дома. Я уже давно связался с Ир-фа, --
добавил  он. --  Они  начали  притормаживаться,  хотя  и  так шли  для  себя
медленно.
     -- Что же ты меня не разбудил? Когда  Землю рассмотрел? -- сказал я. --
Эх ты, папа!
     --  Да  не  хотелось. Ты  устал, --  странным  для  него, назидательным
каким-то голосом сказал он.  Но  я  уже смотрел на Землю не отрываясь -- как
магнитом притянуло. Славин вышел на связь сам: вероятно, пока я спал, он уже
не раз говорил с папой.
     -- Ну как там у вас? -- спросил папа.
     --  Все ожидаемые  машины -- в воздухе, -- сказал  он. -- Какие дальше,
какие  ближе, но  летят. Наших-то, из Москвы, мы раньше других примем. Видно
Землю?
     -- Ага, -- сказал  папа. --  Видно, но пока она  маленькая,  ну  ты сам
знаешь. Скоро начну подтормаживаться. А гости уже начали торможение. Привет.
     Мне ничего не оставалось, как играть в  детскую игру (папа не запретил)
-- то отключать  приближающее устройство, то  вновь включать его. Каждый раз
после паузы, после нового включения, Земля оказывалась все ощутимее ближе. Я
аж  прямо извелся  от  нетерпения,  когда же  наступит тот  момент, когда мы
запросто  сможем  рассмотреть  сверху здание  диспетчерской, сам космодром и
даже высокую заградительную  решетку и  людей: толпы  людей, а среди них  --
нашу маму.
     При очередной связи со Славиным папа строго спросил:
     -- Славин, а жена что, как она? А?
     --  Да  говорил  я  с  ней, говорил, ты же  спрашивал.  Будет к  вашему
приземлению, успокойся.
     -- А она здорова, а? -- спросил папа. -- Ты не скрывай!
     -- Здорова, здорова. Ни на что не жаловалась, по крайней мере.
     --  Свяжись  с  гостиницей или  поручи  это кому-нибудь. Гостей  много.
Лучшие номера! Понял? Люкс!
     -- Уже сделано, -- сказал Славин. -- Не твоя это забота!
     Земля постепенно приближалась, Ир-фа сказал, что вполне видит ее: очень
большая и красивая;  к разговору  вскоре  подсоединился Славин и сказал, что
уже  какое-то  время  нащупал  корабль  инопланетян, теперь  вот  и  "Птиль"
появился, а корабль инопланетян, вероятно, громадина.
     Через некоторое время папа  начал притормаживать "Птиль". Мы все больше
и больше  приближались к  Земле и наконец  сумели  увидеть ее сверху не  всю
целиком, а уже только  ее часть, то есть не  всю, находясь высоко над ней, а
просто часть ее,  будучи над ней, почти  совсем рядом с ней. Папа перешел на
радиосвязь и сказал:
     -- Земля-шестнадцать. Земля-шестнадцать. Я -- "Птиль". Слышите меня?
     И Славин ответил:
     -- "Птиль". Я -- Земля-шестнадцать. Слышу вас хорошо.
     --   Постепенно   перехожу  на  режим  посадки,   --  сказал  папа.  --
Земля-шестнадцать. Поняли меня?
     -- "Птиль". Вас понял. Посадку разрешаю.
     Наконец  наш  экран четко обозначил границы  космодрома  и пространство
вокруг  него, но это с помощью приближающего  устройства:  детали космодрома
были пока еще не видны.
     В  этот  момент я почувствовал руку  на  своем  плече  и, скосив глаза,
увидел на плече папы и другую руку: он подошел к нам едва слышно.
     -- Неужели проспал? -- сказал Латор извиняющимся тоном.
     -- Ну что вы, Латор! -- сказал папа.  -- Ни капельки. Как самочувствие?
Вас не смущает наша просьба? Плотность воздуха очень схожа с политорской.
     --   Ну   что   вы!   Я   даже   устал  просто   ходить   или   лежать.
Коммуникатор-переводчик  я оставляю на себе, так? Что я должен сделать? Там,
на Земле?
     -- Да что угодно!  -- Папа засмеялся.  -- Подойдете к ним, скажете, кто
вы  и  откуда,  "Птиль", мол,  садится,  а ваши -- чуточку  позже --  и все.
Пожелаете всем "Долгой жизни".
     -- А ваша мама? -- спросил Латор. -- Мне бы хотелось обратиться  именно
к ней тоже.
     -- Ну конечно, это можно. -- Папа был явно польщен.
     -- Но как  мне  к ней обратиться? Как  это у  вас принято?  И как я  ее
узнаю?
     -- Это просто, -- сказал папа. -- "Дорогая Лидия... " и всякое такое. А
ее мы вам покажем.
     -- Лидия? -- сказал Латор. -- Прямо по-политорски.
     -- Нет, по-нашему, по-земному.
     -- Очень похоже на наши женские имена.
     -- Даже очень, -- сказал я. --  Латор, а еще ты можешь сделать вот так,
подойдя к ней!
     Я  взял его руку в  свою,  склонился к  ней в  поясе и едва коснулся ее
губами.
     -- Это так надо? -- спросил Латор.
     --  В  общем-то  нет,  --  сказал  я.  --  Это  очень старинный  способ
здороваться  или прощаться  с  дамой. Кое-где  иногда им пользуются. Пап! --
заорал я.  --  Смотри,  смотри, почти все  видно. Смотри! Сколько народу нас
встречает! Видишь решетку? А представителей Лиги? Смотри, смотри! Да  это же
мама!  Наша  мама!  Ты  видишь?!  Это   она!  В  белом  платье!  Латор,  она
единственная в белом платье, ты не ошибешься! Лицо папы прямо светилось.
     --  Латор, -- сказал он. -- Через минуту можно катапультироваться. Митя
покажет.
     -- Это как? -- спросил Латор.
     --  Вы сядете в легкую капсулу, а мы  -- приборы, вернее, --  вытолкнем
вас  в воздух,  и  капсула  сама  раскроется.  Когда  вы  сядете  в капсулу,
отсчитайте для готовности минуту. Ясно?
     -- Конечно, уль Владимир. Я готов. Пошли, Митя. Я отвел Латора к камере
катапультирования, он скрылся в  капсуле,  я закрыл камеру, вернулся к папе,
папа  отбивал  такт  рукой,  отсчитывая  секунды,  и  наконец  нажал  кнопку
катапультирования.  По  тому,  как  мягко вздрогнул "Птиль", мы поняли,  что
катапульта сработала; как  раскрылась капсула --  мы не видели на экране, но
вскоре  увидели самого Латора: резко взмахивая крыльями, он ушел  в сторону,
потом  камнем  пал  вниз  и снова  "встал на крыло", начав плавными  кругами
приближаться к большой группе ожидающих.
     По  радиосвязи  папа  снова вызвал  Славина, сказал,  что  приступает к
посадке, этим  мы и занялись,  уже  не глядя на Латора, тем более он  и  все
встречающие были  чуть левее "коридора"  нашего спуска на Землю. Папа врубил
телеэкран  и  мы, расхохотавшись,  увидели потрясенное  лицо Славина. -- Кто
это? Кто это у вас был? -- прохрипел он.
     -- Латор. Житель Политории. Гелл.
     -- Они что там -- все летают?! А?! Да это же...
     -- Нет, -- сказал папа. -- Некоторые живут под  водой, в виде маленьких
улиточек.
     -- Нет, ты серьезно?!
     -- Обнимаю. Посадка!
     ... Наверное,  ни  я,  ни  папа давно не  испытывали такого счастья  --
мягкого-мягкого толчка "Птиля" о землю.
     Несколько секунд папа просидел, закрыв глаза, совершенно расслабив руки
и  вытянув  их  вдоль пилотского  кресла. Потом  очнулся,  мы  отключили всю
аппаратуру, папа  разблокировал  выход, спустил трап, и мы  -- шаг,  другой,
третий, пятый, седьмой -- ступили... на Землю.
     Меня слегка покачивало.
     Мы  пошли по полю  космодрома прямо к ожидавшей  нас  толпе.  Мы шли не
медленно, но  и  не быстро, вроде как и полагалось в эту необычную минуту. И
только  когда нам  оставалось  до  встречающих  метров  тридцать,  из  толпы
вырвалась в белом платье наша мама и бросилась  к нам  навстречу. А  мы -- к
ней.
     Мы обнялись все трое разом, вперемежку целуя друг друга.
     -- Сумасшедшие  вы мои! Сумасшедшие! --  шептала мама. -- Противные!  Я
только  с полчаса  назад  и  узнала  от Славина, где  вы были.  Кота  небось
замучили. Кое-что ваш крылатый  Латор рассказал. О  войне... С крыльями! Это
надо же такое! Никуда вас больше не отпущу. Без себя. Где кот?!
     -- Ну хорошо, хорошо, хорошо, -- приговаривал  папа, ладонью вытирая ее
слезы. -- Пошли, неудобно. Сириуса подарили Оли.
     Мы приблизились к  толпе встречающих, было полно  журналистов и фото  и
телерепортеров,   тихо   стрекотали  кинокамеры.   Папа   остановился  перед
встречающими  и,  так и  не  отпуская маминой  руки,  шепнув  мне,  чтобы  я
переводил политорам, сказал, выждав подходящую случаю паузу, по-английски:
     -- Уважаемые дамы и господа! Земляне! Я и мой сын Дмитрий рады сообщить
вам, что благополучно вернулись с неизвестной нам планеты Политории, куда мы
попали случайно. Закончившаяся на Политории  война, в которой  победил народ
Политории, позволила нам вернуться на Землю. Сейчас, вскоре,  сядет на Землю
корабль   наших  гостей,  политоров.   Это   представители   очень   высокой
цивилизации,  чрезвычайно  разумные  существа,   и  очень,   очень  милые  и
славные... политоры. Я рад, что контакт состоялся, и совсем скоро вы увидите
их сами. Доложили инженер Высшей Лиги Владимир Рыжкин и его сын -- Дмитрий.
     Речь папы и мой  перевод усиливались наземными мегафонами, и конец речи
папы  потонул в  сплошных  криках и  аплодисментах  журналистов, фотографов,
телевизионщиков,  членов Всемирной  космической  Лиги  и  огромной  толпы за
пределами космодрома. Одна за другой взлетали в  небо и рассыпались огромные
разноцветные грозди салюта.
     Потом  все,  кому это  полагалось  по  рангу,  забрались  на три  очень
вместительных  платформы на воздушной подушке и  тихо заскользили в  дальнюю
часть  космодрома, где  --  все это  уже видели  --  садился маленький еще в
воздухе корабль Ир-фа.
     Они стояли  перед своим кораблем, явно взволнованные и смущенные. Обняв
маму за плечи и держа меня за  руку, папа отделился от  толпы встречающих  и
подошел к политорам. Латор тоже вернулся к своим.
     -- Уважаемые дамы и господа! -- снова заговорил папа. -- Перед  вами --
жители Политории.  Уль Ир-фа -- командир корабля. Это -- милая Пилли, физик.
Оли --  дочь  уля Орика.  Лата  и  Мики  -- жена и дочка  знакомого уже  вам
летающего гелла Латора. Талиба -- невеста  Олуни. Уль  Орик  -- ученый, член
старого, но и нового правительства Политории, уль Рольт -- капитан подводной
лодки, Олуни -- новый вождь племени моро,  живущего  на  Политории. -- Потом
уже,  обращаясь к  политорам: -- Я представил вас,  дорогие политоры, членам
Всемирной,  так   сказать,   Всеземной  Космической  Лиги.  Позже,  уже  вне
космодрома, вам предстоит встреча  с главами многих государств Земли. Все мы
рады, очень рады, что вы прилетели на Землю, к  нам в гости. Чувствуйте себя
свободно, вы -- среди друзей.
     Была такая  атмосфера  этой странной  и неожиданной  встречи,  что  все
смешались, в том числе и особенно представители Всемирной Лиги; неясно было,
кто   теперь   должен  выступить  первым,  кто-то  из  Лиги  или  кто-то  из
политоров...  Мама вдруг вынырнула из-под папиной  руки и поцеловала  подряд
Пилли,  Оли,  Талибу,  Мики  и  Лату.  Раздались  аплодисменты.  Потом  мама
оказалась  рядом  с  маленьким, седым Ир-фа, обняла его и поцеловала в щеку.
Как-то невольно Ир-фа вышел вперед и сказал:
     -- Жители незнакомой Земли! Земляне! Все земляне!  Долгой вам жизни! --
Все   собравшиеся  внимательно  слушали  непонятное  щебетание  Ир-фа,  а  я
переводил. -- Я космонавт,  я не  умею  выступать. Позвольте,  я предоставлю
слово улю Орику.
     Держа Оли за руку, и, как  и  папа маму, обнимая за  плечи  Пилли, Орик
сказал:
     -- Земляне! Ваши дети, дети Земли -- уль Владимир  и уль Митя, его сын,
-- оказались на Политории. Корабль политоров старого правительства взял их в
плен.  Но мы сразу поняли -- уль  Владимир и  Митя привезли  нам  любовь.  И
помощь. Всего два землянина -- и помощь! Это всех  нас потрясло. Мы полюбили
их --  а по  их рассказам и Митину  маму, жену уля  Владимира. Мы полюбили и
вас. Мы  привезли  с собой  нашу любовь  к вам и, честное слово,  только для
того, чтобы произнести эти слова,  стоило прилететь к вам из такой дали, где
находится наша родина. Долгой вам жизни,  земляне! Вам и вашим детям!  Вашим
морям, лесам,  рекам,  горам  и пустыням.  Всем животным,  населяющим Землю,
каждому цветку, каждой травинке, каждому камню... Долгой жизни!
     И все политоры повторили вразнобой:
     -- Долгой жизни!
     Орик  с  Пилли  и Оли  вернулись  на свое место. Кто-то прошептал сзади
меня:
     -- Вы поглядите, у него третий глаз! Глаз! Третий глаз! Невероятно!
     -- А  то,  что  один  из них летает как птица, -- это что, по-твоему, в
порядке вещей? Все чуть с ума не посходили!
     Возникла какая-то большая  пауза,  полная тишина, ни ветерка, ни  шума;
вечернее, начинающее темнеть небо;  я держал маму за руку и  глядел, глядел,
глядел, как слабо мерцают улыбающиеся в вечернем полумраке большие  и слегка
изумленные  глаза Оли.  Глаза с огромными мягкими ресницами. Что же  это?! Я
никогда  не замечал, что у нее  такие ресницы. Огромные и очень красивые.  А
глаза ее были широко-широко открыты.
     Я улыбнулся ей и что-то тихо прошептал. Совсем тихо.



Популярность: 12, Last-modified: Sat, 16 Feb 2002 19:16:41 GmT