---------------------------------------------------------------
© Copyright Виктория Угрюмова
From: puziy@faust.kiev.ua
Date: 3 Feb 1999
---------------------------------------------------------------
- Чуден Днепр при тихой погоде... Прав был Николай Васильевич,
положительно прав. Вы не находите? - говоривший обернулся к стоящему
рядом гражданину и всем телом изобразил активный интерес.
Разговор сей, а вернее, монолог происходил вечером, на набережной
Днепра, в точке, находящейся ровно посредине между станцией метро и
колонной Магдебургского права. Сгущались рыхлые и неуютные, словно
скисшее молоко, сумерки; и машины, несущиеся здесь с ошеломительной
скоростью, уже включали фары; а вот фонари еще не горели, и потому
силуэты людей выглядели размытыми и не совсем реальными. Тот, к кому
был обращен вопрос, качнулся вперед и попытался рассмотреть своего
визави. Этот процесс отнял у него несколько минут - за это время мы и
успеем оговорить некоторые детали.
Во-первых, Днепр, конечно же был на своем месте - трудолюбиво
струил воды, куда ему положено, но вот о тихой погоде приходилось
только мечтать. Лил холодный дождь; дул, как водится в таких случаях,
пронзительный ветер; отчего правота Николая Васильевича Гоголя в этот
час представлялась сомнительной и совершенно гипотетической.
Во-вторых, из двух безумцев, решивших остановиться и подышать
свежим воздухом в столь романтической обстановке, один был довольно
сильно "под шофе", а второй - как бы это поделикатнее выразиться? -
немного прозрачным.
Третьей деталью был скромный и невероятно дорогой зонтик в мелкую
клеточку с деревянной ручкой, принадлежащий подвыпившему господину.
- Вы находите? - изумился зонтиковладелец, слегка заикаясь. -
Вззможно... Только мокро очень. В такую погоду, дорогуша, хорошо
умыкать невест из всяких там высоких башен. Как Лохинвар, - и он
попытался придать своей щуплой фигуре госслужащего в предпенсионном
возрасте несгибаемую мощь вальтерскоттовского героя. Только вместо
мышц забугрилась жилами его сверкающая лысина. Выглядело несколько
неубедительно.
- Тогда раскройте зонтик, - предложил прозрачный, ухмыляясь в
воротник. Если бы было светлее, а его собеседник был в состоянии
обращать внимание на мелочи, то воротник этот, украшенный, несомненно,
камнями в золотой оправе - широкий и отложной - вызвал бы бурю
вопросов. Однако второй был выше земных проблем, и смотрел поверх
головы своего собеседника, вдаль, в пространства Вселенной.
- Раз уж Вы носите его с собой, пусть приносит практическую
пользу.
- Никогда! - последовал гордый ответ. - Я сегодня бу-ушую.
- Что так? - спросил прозрачный, удобно облокачиваясь о мокрые
каменные перила. - У Вас праздник?
- У меня горе, - торжественно ответил зонтиковладелец. - Я хороню
труд своей жизни. И себя... Себя, конечно, сим-символически, -
поспешил добавить он. Затем потряс головой, близоруко прищурился. -
Послушайте, а Вам из-известно, что дождь капает сквозь Вас?
- Со мной это случается, - успокоил его прозрачный. - Знаете, как
иногда бывает: сплошная полоса невезения в жизни, и даже дождь
начинает вести себя по-свински - капает куда-то не туда.
- Т-точно, - кивнул его собеседник. - Нап-пример... Для примера
нужно взять меня, друг мой. Видите ли, я эзотерик, если Вам это о
чем-нибудь говорит.
- Говорит, говорит, - успокоил его прозрачный. Эзотериков он
повидал на своем веку более, чем достаточно.
- Нет! стоп, - тут же переменил мнение зонтиковладелец. - На
самом деле я политехник, потому что закончил Политехнический институт;
но я не политехник в душе, а эзотерик... Я запутался? - с
обезоруживающей откровенностью обратился он к прозрачному. - Я пьян, и
Вы, голубчик, тоже пьяны. Не отпирайтесь - вон Вы как троитесь и
просвечиваетесь. Но это не страшно, потому что мы все двоимся,
троимся, четверимся: жизнь такая. Я работаю инженером, но мечтаю
писать труды по эзотерике; любил одну женщину, женился на другой, а
любовницей сделал третью, чтобы не так тошно было. Поэтому, когда я
выпиваю, я начинаю троиться в глазах у порядочных людей.
- О чем Вы пишете? - спросил прозрачный.
- Подержите, - инженер сунул ему в руки свой зонтик, расстегнул
портфель и вытащил оттуда пухлую рукопись. - Вот это я и написал; а
потом допустил огромную ошибку - решил издать. И хотя подобной
литературы сейчас из-издают много, мной не заинтересовались. Знаете,
что сказал мне редактор, ознакомившись с текстом? Так вот, он
с-сказал: "Вы инженер? Ну и мелиорируйте дома!"
- Образованный редактор, - рассмеялся прозрачный. Смех у него был
таким же необыкновенным, как и он сам: прокатился по всему Набережному
шоссе и затих где-то вдали.
Мимо пронеслась машина, кажется, модный нынче "мерседес", и
обдала обоих собеседников брызгами.
- Оборзели! - неинтеллигентно высказался политехник.
А прозрачный промолчал. Его машины не волновали. Уже.
- Вернемся к труду моей жизни, - предложил инженер. Элегантными
движениями он принялся швырять страницы своей рукописи в Днепр; они
белыми чайками летели по ветру, мягко садились на воду и колыхались на
ней некоторое время, чтобы потом намокнуть и утонуть.
Прозрачный гражданин не останавливал своего случайного знакомого
- видимо, приветствовал свободу воли во всех ее проявлениях; просто
пристально наблюдал за ним, и держал зонтик.
- Я п-писал о непрощенных душах, - сказал инженер чуть погодя. -
О тех, кто остался здесь искупать свои грехи. Огромное количество
интереснейшего материала: об Аскольдовой могиле, о Подоле, о Лысой
горе, словом, обо всем таинственном и загадочном в нашем городе -
привидениях, ведьмах, колдунах. Горы, горы местного материала. Сидел в
библиотеках, ездил в Москву, в Питер, по областям. Бабушек опрашивал,
на лавочки присаживался; по чердакам лазил - взрослый и солидный
человек, представляете? В воспоминаниях великих по крупицам
выискивал... О неп-прощенных душах, короче.
- Это Вы зря, - молвил прозрачный. - Непрощенных душ нет.
Он повернулся, сунул оторопевшему эзотерику зонтик и пошел прочь,
не обращая внимания ни на проносящиеся мимо машины, ни на дождь,
барабанящий по потемневшему асфальту.
- Постойте! - несостоявшийся эзотерик догнал его и протянул
зонтик. - Я Вас очень прошу, возьмите. Вот уж не знаю, отчего я так к
Вам проникся, но Вы меня обяжете... возьмите. Он еще очень Вам
пригодится, я уверен.
- Спасибо, - не стал ломаться прозрачный. - Возьму.
Зонтиковладелец протянул ему руку, но он только поднял раскрытую
ладонь кверху.
- Спасибо. И запомните - непрощенных душ нет.
Затем вооружился зонтиком и пошагал в сгустившиеся сумерки, так и
не раскрывая подарка - в мелкую клеточку; с деревянной ручкой.
Полированной.
Князь Аскольд был привидением так долго, что почти забыл об этом.
И разговор с подвыпившим любителем эзотерики всколыхнул в его душе
давно забытое состояние.
В памятном 882 году в Киев пришел Олег со своей дружиной и убил
князей Аскольда и Дира. Возможно, их души и были в чем-то виновны в
момент смерти, но за тысячу лет все изменилось; и Аскольд давно уже
мог отправляться, куда угодно. Как, собственно, и поступил в свое
время Дир. По нему князь тосковал довольно сильно; но Киев любил еще
больше; потому остался здесь и после того, как вышло ему прощение. Его
примеру последовали многие. Хотят того нынешние киевляне или нет, но
среди них постоянно толкаются тысячи иных граждан - не всегда
заметных, весьма скромных и очень занятных, если дать себе труд
познакомиться с ними поближе. Кстати, привидения и прочие
сверхъестественные существа - доброжелательны и миролюбивы. А все
слухи об их свирепости и опасности распускаются исключительно в целях
самообороны, чтобы любознательные ученые не разобрали на запчасти,
мотивируя этот поступок служением науке. Особенно сильный резонанс
вызвала у призраков и волшебного народца одна статья, в которой
серьезно и обстоятельно пояснялась необходимость убить снежного
человека, чтобы затем, в тишине и покое его изучить. Собственно, это
стало последней каплей, переполнившей чашу терпения. Пришлось
принимать меры. Теперь существует даже специальная программа защиты
привидений, включающая в себя два пункта - распускание сплетен о том,
что якобы кто-то кое-где у нас порой страдал от запредельного
существа; и утверждение, что призраков (а вместе с ними гномов,
домовых, фей, леших, русалок и примкнувших) отродясь не было и быть не
могло. Последнее время люди верили в любую чушь.
Оставшиеся в Киеве со времен Рюриковичей варяги сами себя
назначили на должность духов-хранителей древнего города. Многого они
не могли, однако же и бесполезными тоже не были. Нередко ночной вор в
панике бежал из чертова дома, который намеревался ограбить, да своя
шкура дороже. А кому это ограбление нужно, если, скажем, мебель
прыгает по комнате и дерется; да еще отпускает непристойные словечки?
Словечек варяги за тысячу лет поднабрались солидно. Почему, спросите,
никому эти факты неизвестны? А как их обнародовать единственному
свидетелю - прямым текстом что ли: воровал я как-то в районе
Выдубичей?..
Задумавшийся Аскольд шагал по пустынному Набережному шоссе как
раз в том направлении. Мимо шуршали баснословно дорогие машины,
беззастенчиво окатывая одинокого прохожего грязной водой из-под колес.
Князю они были неприятны. То ли дело - первые авто, появившиеся в
городе. Он прекрасно помнил белый автомобиль, принадлежащий городу.
Тот стоял на стоянке у Бессарабской площади рядом с пышноусым
городовым, и его можно было нанять для катания, как извозчика или
нынешнее такси. Киевляне называли его "умывальником"...
- О судьбах мира задумался?
Очнувшийся Аскольд понял, что невежливо прошел сквозь старого
своего знакомого, серого и скромного домовичка-беспризорника Васю.
Вася был брошен своими хозевами в старом доме, предназначенном под
снос; причем и брошен-то не по злому умыслу, а по незнанию. Прежде
всем с младых ногтей было известно, что при переезде ставят в укромное
место накануне ночью кастрюлю либо старый башмак и приговаривают:
- Дедушка домовой, вот тебе сани - езжай с нами.
Васины хозяева о таком обычае даже не подозревали. Собрали свои
кастрюли в узел, выкинули все старые башмаки, чтобы не тащить эту
рухлядь на новую квартиру, и отбыли в неизвестном направлении. Строгие
правила запрещают домовичку самостоятельно покидать дом, в котором он
некогда поселился. И теперь Вася тосковал. Правда, взял на попечение
нескольких старушек-соседок. Здание, как водится, расселили не до
конца, да так и оставили на произвол судьбы - не жилое, не
ремонтирующееся, а так, с серединки на половинку; в ожидании, что
когда-нибудь само рухнет, что ли? Но так ведь прежде строили надолго и
с понятием.
Вася волок за собой авоську, вдвое больше его размерами. В ней
были навалены банки и бутылки.
- Здравствуй, - улыбнулось привидение. - Куда путь держишь?
- К Трифону, в "Молочный". У них там разливное молоко обещали,
так Триша моим старушкам грозился по глоточку из бидонов налить. Все
равно у людей на усушку и утруску больше отводится.
- А то пошли ко мне, чай пить, - неожиданно предложил Аскольд.
Слишком уж понурый вид был у мокрого и взъерошенного домовичка.
- Дождь...
- У меня зонтик есть.
- Твой зонтик только тебе и годится, - вздохнул Вася. - Я же
плотный - осязаемый.
- И зонтик плотный, человеческий.
- Ой, модный какой! - взвизгнул домовичок. - Пошли, князюшка,
коли не шутишь.
Аскольд раскрыл зонтик и широко пошагал направо, в сторону
Петровских аллей.
Он шел домой.
Когда на предполагаемом месте его гибели несколько столетий тому
назад возвели церковь, Аскольд не протестовал: это касалось не только
его самого, но и всех жителей города. В скромную церквушку шел простой
люд, и была она уютной и какой-то домашней. Чтобы не смущать батюшек,
дух славного князя старался не попадаться им на глаза - ему-то святая
вода не была страшна, но неудобно, чтобы люди хлопотали зря и
переживали. И он скромно ютился рядом, заходя внутрь изредка,
погреться. Но в 1810 году было решено поставить вместо церкви ротонду.
Тут князя захлестнуло запоздалое возмущение: погиб-то он вовсе не
здесь, и исследователи могли бы отнестись к этому делу посерьезнее. За
тысячу лет дух Аскольда стал гораздо интеллигентнее: тому
способствовало общение со многими выдающимися личностями, пребывающими
как в материальном, так и в призрачном состоянии. Но буйная и
воинственная кровь предков изредка начинала кипеть и бушевать в
несуществующих жилах (кажется, гены преследуют человека и за пределами
его земной жизни). Поэтому Аскольд явился несколько раз тогдашнему
архитектору Меленскому в образе гневного призрака, добросовестно
угукая, завывая и стращая злыми карами (над списком кар всю
предшествующую ночь он трудился в компании с Перуном и Семарглом,
которые, как заслуженные языческие божества, были весьма сильны по
этой части). Но Андрей Иванович приписал сии кошмарные видения своим
расстроенным нервам да неправильному образу жизни - и перестал
употреблять спиртное. В остальном же протесты оказались бесполезными.
Будучи знатным питухом при жизни и не слишком убежденным
трезвенником после смерти, Аскольд посчитал этот результат - для
Меленского, конечно - слишком серьезной расплатой за ничтожную
провинность; устыдился - и, соотвественно, перестал являться в белом
саване и в компании небритых привидений с секирами и мечами. Таким
образом, ротонда была благополучно возведена, затем перестроена в
парковый павильон, а после - надстроена колоннадой. Словом, ад
кромешный, как любила говаривать одна знакомая киевская ведьма.
Ротонда вышла несколько неуютной, и Аскольд бывал здесь довольно
редко, невзирая на то, что господин Загоскин даже написал роман под
названием "Аскольдова могила", а затем появилась и одноименная опера.
Правда, впоследствии нашлись среди людей такие, кто захотел составить
ему компанию; и первым оказался славный декабрист Бестужев-Рюмин.
Позднее к ним присоединился сам Соловцов и милый профессор Меринг.
Другое дело, что в став призраками, он не так тепло относились к месту
своего последнего упокоения, как при жизни. Видимо, живым Аскольдова
могила нравилась больше: навевала романтические мысли. Оно и понятно,
потому что после прогулки человек обычно отправляется домой, а бедному
призраку куда податься? Между прочим, на Петровских аллеях большие
сквозняки, и призрак Соловцова, часто навещавший свой любимый театр,
как-то неприлично расчихался за кулисами прямо во время выступления.
Потом рвал на себе... ну, пытался рвать волосы.
Что касется сквозняков, то многие привидения были закалены
гораздо лучше Соловцова - тот же князь Аскольд. Или Куприн.
Александр Иванович боготворил Днепровские склоны, и еще при жизни
сделался практически невосприимчив к дующим с древней реки не менее
древним ветрам. Аскольд любил слушать его, потому что рассказывал
Куприн обо всем на свете ярко, образно и со вкусом. И то, о чем он
рассказывал, выходило гораздо лучше, интереснее и добрее, чем бывало
на самом деле. Так, в цирк варяги ходили редко, особенно в последнее
время. А вместо представлений отправлялись послушать Куприна, который
разворачивал перед ними воистину феерическую картину. Да и то - княжьи
дружинники были слушателями самыми благодарными: доверчивыми,
впечатлительными и неравнодушными, как дети. Цивилизация проскочила
сквозь них, так и не сумев испортить. Хуже приходилось, когда варяги в
качестве ответной любезности исполняли саги собственного сочинения о
событиях последних дней. Особенно дико ложились на музыку сообщения
ТАСС и речи государственных мужей, которых в привиденческой среде
называли не иначе, чем государственные дедушки.
Тут Аскольд внезапно сообразил, что неприлично глубоко ушел в
себя, и домовичок Вася заброшенно погромыхивает рядом пустой посудой.
- Послушай, - осенило Аскольда. - Я преинтереснейшую вещь
придумал!
По его торжествующему тону домовой понял, что князя настигла одна
из идей, которые прославили его пуще прижизненных деяний.
Князь не стал объяснять своему гостю, что чай-то у него найдется,
но вот все остальное, как назло, отсутствует, включая даже сахар -
невкусный, полусладкий сахар с кусочками веревок и фрагментами
дерюжного мешка, добавляемыми в него даже не ради лишнего веса, а
исключительно из любви к искусству. Зато знал Аскольд одно местечко,
где церемония чаепития была всегда на высоте - прямо как у каких-то
японцев. Простых домовых в это место не пускали, но гость князя
пользовался привилегиями.
Благословенное для чая место находилось на Кловской ( позже -
Екатерининской); Аскольд никак не мог выбрать название, которое
нравилось ему больше, зато решительно отвергал последнее - Розы
Люксембург, так что хоть в этом задача немного облегчалась. Здесь
обитала госпожа Обезьянинова - самая любимая любовница миллионера
Терещенко. Как известно, Терещенко был крупным сахарозаводчиком, и
потому все, что касалось сладостей, госпоже Обезьяниновой было
известно досконально. На факт своей кончины эта удивительная дама
обратила не слишком пристальное внимание; так и продолжала жить на
прежнем месте, принимая гостей и радуясь тому, что их круг только
расширился после перехода в иное состояние. Была она не слишком хороша
собой, но умна и обаятельна. Даже сварливая на старости лет княгиня
Ольга захаживала к ней, но тайком, чтобы не испортить свой, с таким
трудом созданный, имидж злобной и коварной старухи, от которой всякого
можно ожидать. Чай в доме Обезьяниновой подавался с восхитительным
малясным сахаром, тающими во рту крендельками, сдобными булочками со
всякого рода начинками, изготовление которых было искусством не
меньшим, чем, скажем, ваяние статуй. Сам призрак Родена частенько
наведывался к ней в гости и приветствовал призрак повара
аплодисментами и криками "манифиг! манифиг!", что по-французски
означает, как известно, великолепно.
В соседях у Обезьяниновой ходил граф Уваров, владевший
шестнадцатым нумером по это улице. Теперь он гордился тем, что его
особняк считается архитектурным памятником. И все же граф постоянно
ошивался в Париже. Он и князя с собой как-то затащил, но славному
князю, потомку и предводителю гордых викингов, город на Сене пришелся
не по душе. Во-первых, и это главное, сразу и бесповоротно
разочаровали хваленые французские женщины, которые на проверку
оказались сухими и бесцветными, как таранка к пиву третьего сорта.
Пиво тоже не заслуживало доброго слова, а Эйфелева башня... Что ж,
башня как башня, тем более, что пялиться на нее все время было просто
неприлично. Что касается компании, то в Париже с избытком хватало
своих призраков; чужаков там не особенно любили, да и говорить
Аскольду с большинством было не о чем. Близко сошелся он только с
Вильгельмом Завоевателем, клявшим тот день и час, когда двинулся
завоевывать Англию. Словом, про Париж было интереснее слышать от
других.
Госпожа Обезьянинова оказалась дома.
- Рада видеть Вас, князь, - приветствовала она его, шагая
навстречу в шуршащих кринолинах. Это достижение было предметом ее
тайной гордости - призрачные кринолины шуршали как настоящие, создавая
дополнительное ощущение уюта. - Какими судьбами, ветрогон Вы этакий?
Обещались еще на позапрошлой неделе, мы Вас ждали-ждали.
- Виноват! - извинился Аскольд. - Дела, дела.
- Известно, какие у Вас дела, баловник, - шаловливо погрозила
прозрачным пальчиком Обезьянинова, - заходите скорее.
Представив Васю, Аскольд пошел на запах и очутился за длинным
столом, накрытым белой скатертью с пышной бахромой. Гостей в этот
вечерний час было много. Острый взгляд бывшего морского разбойника
тотчас отыскал знакомые лица: в дальнем углу примостился некто Бунге -
владелец первой частной аптеки на Подоле. Был он великим травоведом, и
госпожа Обезьянинова обожала его за то, что он всегда приносил с собой
какие-нибудь скляночки или мешочки с душистыми растениями, высушенными
и измельченными, которые придавали чаю незабываемый вкус. Когда Бунге
был еще человеком, подвыпившие призраки варягов немного побушевали у
него на Притисско-Никольской, изображая в лицах доблестное взятие
Киева. С тех пор почтенный аптекарь побаивался Аскольда и встречал его
вымученной и бледной улыбкой. Князь, размахивавший огромным топором,
да еще и в рогатом шлеме - высокий, плечистый и мощный - произвел на
него неизгладимое впечатление. И хотя последний десятки раз извинялся
и объяснял, что это не он виноват, а старая память, да древние вредные
привычки, обостряющиеся в полнолуние, к сближению это не привело.
Разве что Бунге научился не шарахаться и не забиваться в щели при виде
фигуры, обряженной в доспехи и закутанной в плащ с огромным отложным
воротником, усыпанным драгоценностями.
Зато рядом с переполошенным аптекарем сидел длинный, востроносый
призрак, немного похожий на Сирано де Бержерака.
- Николай Васильевич! - обрадовался князь и двинулся к гостю,
таща за собой домовичка Васю. - А я Вас, голубчик, как раз вспоминал
сегодня.
- По какому же поводу? - осведомился Гоголь, привставая.
- Чуден, говорю, Днепр при тихой погоде. Прав, говорю, был
Николай Васильевич. И как это Вам такая светлая мысль в голову пришла?
- Чего же в ней светлого? - поморщился тот. - Лил дождь несколько
дней к ряду, как сегодня - сильный такой, холодный, на улицу выходить
тошно. Грязь, брызги, сюртук заляпает так, что после не отчистишь. И
экпипажи, экипажи колесами грохочут и водой окатывают! Ну и на
набережной тоска зеленая; тоже слякоти по колено, и в небе просвета не
видать. А птица редкая куда-то летит, устало так; крылом машет, а в
движении обреченность наблюдается - ровно говорит: "и зачем это все
нужно?". Ну, тут и подумалось, что чуден Днепр при тихой погоде...
Вы лучше мне, князь, расскажите, как Царьград брали.
- А чего там брать было? - пожал плечами Аскольд. - Это, знаете,
детская мечта и не более того. Был мальчишкой, наслушался сказок - все
мы хотели тогда непременно разграбить Рим или Царьград. И когда такая
возможность подвернулась, отказываться было грех. Как видите, зря. А
теперь, тысячу-то с лишним лет спустя, и вовсе глупым кажется - куда
нас понесло? За каким чертом?
- И не вспомнят! - подхватил неожиданно Вася, до сих пор
хлебавший горячий чай из огромной чашки с пунцовыми и палевыми розами,
чашки знаменитого майсеновского фарфора из тех, что нынче стоят по
музеям и пылятся безо всякого дела.
Как любит вздыхать один музейный дух, из чашек пить надоть, а за
стеклом ставить - большой грех; потому бездельная вещь вполне
обезуметь может, как человек бездельный места себе в жизни не находит.
Принятая теперь мода - замуровывать фарфор и хрусталь в гробоподобных
монструозностях, называемых "стенками", чтобы доставать их оттуда
бережно раза два в году к приходу самых почитаемых гостей, призраки
считают проявлением полного неуважения человеков как к себе, так и к
той вещи, с которой таким образом обращаются. Но теперь домовых, даже
если и терпят в доме, то не расспрашивают, как жить, и подсказать эту
нехитрую мыслишку нынче некому.
Все обернулись к тихому домовичку.
- Я сегодня по делам был на Козьем болотце, - горячо заговорил
он. - Людей тьма! Кто бежит на почтамт, кто пытается сесть в
троллейбус - теперь же и с этим у людей проблема. Палаток стоит - не
сосчитать; газету продают, тут же и митингуют, тут же книгами
приторговывают и фильмами. Да что я рассказываю - вы же сами знаете. И
тут я подумал - ведь недавно, каких-то семь с половиной веков назад
татары здесь по льду шли на Лядские ворота.
- А Вы это помните или слыхали от родственников? - вежливо
поинтересовался Бунге.
- Помню, знамо помню. Я тогда в избушке жил, правее, вниз по
ручью. Напугались мы, когда татары подошли; хозяева меня опять же
забыли, совсем как нынешние - бежали; да я их понимаю. А потом я с
деревьев глядел, как эти - кривоногие, лохматые, рожи плоские -
лопочут чего-то... А когда болото льдом пошло, они и полезли на
приступ.
Вспомнил, и так жутко стало. Как две картинки разом вижу: вот
троллейбус по улице ползет, а вот тут же, сверху татары идут толпой.
- Время - страшная вещь, - мягко сказала Обезьянинова. - Татар
поглотило, эти самые троллейбусы поглотит. Вы пейте чай, господа. И
рассказывайте - вот это вечное. Что у Вас новенького, князь?
- Зонтик, - ответил Аскольд.
- Что? - изумились призраки.
- Модный мужской зонтик; серый в мелкую темно-, светло-зеленую и
голубовато-серую клеточку. Такой английский зонтик с деревянной
полированной ручкой; годится как тросточка и весьма удобен, -
обстоятельно пояснил он. - Я его в прихожей оставил.
- Вы такой оригинал, князь, - всплеснула руками Обезьянинова. Она
питала к Аскольду некую слабость, в которой сама себе боялась
признаться. Бывший киевский владыка привлекал ее не столько
благоприобретенными светскими манерами, сколько буйством и
неукротимостью разбойничьего духа. Она была готова оправдать и его
поход на Византию, и его взятие Киева, и все, что бы он ни задумал
теперь. Захоти сейчас Аскольд отправиться со своими дружинами громить,
скажем, Нью-Йорк, она бы и тому изобрела важную причину. - Зачем Вам
зонтик, если дождь существует в ином измерении?
- Не знаю, - признался Аскольд. - От души подарок был. Я с одним
эзотериком свел знакомство, занятный человек. И он подарил мне свой
зонтик.
- Как романтично, - разулыбалась Обезьянинова.
Далее разговор вошел в привычное русло; немного обсудили политику
Украинского правительства; изумились составу парламента;
помузицировали. У Аскольда был тяжелый баритон и неплохой слух. Бунге
подпевал слабым, "карманным" тенорком. В разгар вечера прибыл Ленечка
Собинов, отчего-то в огромной песцовой шапке и в шубе, подбитой
бобрами. Воротник шубы был покрыт тончайшей серебряной пеленой снега.
- Морозной пылью серебрится его бобровый воротник! - воскликнул
Гоголь.
- Но ведь красиво! Правда красиво? Аскольд, признайтесь, что Вам
понравилось! - Собинов вертелся в разные стороны, чтобы все его могли
получше рассмотреть.
Князь подошел к певцу и облобызал его от души. С Собиновым его
связывали самые теплые отношения: последний пел в опере
Верстовского**, и потому стал близок Аскольду, хотя объективных причин
и не было. Но, пути Господни неисповедимы. В этом привидения смогли
убедиться на собственном опыте.
Домовичок Вася замер от восхищения. Он был заядлым театралом, и с
этой целью сводил знакомства со всеми призраками опер, чтобы иметь
возможность посещать премьеры. Наверное, и к соседским старушкам,
которые имели к нему отдаленное отношение, он испытывал симпатию по
причине сходства взглядов на этот вопрос. Иногда даже осчастливливал
их билетами в Киевский оперный. Эти билеты оперный призрак Ахмет - в
прошлом танцовщик при дворе какого-то турецкого султана - таскал у
билетера. А еще он наловчился мастерски подделывать подписи всех
администраторов, и иногда выписывал контрамарки.
Собинов шумно восторглася зонтиком.
- Подари, княже! - он тебе, как медведю ролики!
- И ничего, ездят косолапые, - отвечал на это Аскольд.
- Ну, как корове черкесское седло!
- Возможно, - соглашался князь. - Но он мне понадобится немного
позже.
Спустя какое-то время Аскольд и Вася откланялись. Васе нужно было
смотаться в "Молочный", а Аскольд решил его проводить с зонтиком -
дождь все еще лил, как из ведра.
Они спутились мимо бывшего Института благородных девиц на
Крещатик. Благородные девицы, которым воспитание не позволяло
кокетничать в открытую, отчаянно вздыхали при виде князя и
завлекательно улыбались из-под вуалек. Но Аскольд был охвачен другой
идеей. Недавно в Киеве объявили конкурс на лучший проект памятника,
посвященный юбилею Независимости. Лучшие макеты выставлялись в
Украинском доме (бывшим когда-то музеем лысого вождя), который старые
киевляне и древние призраки недолюбливали, потому что при его
строительстве была искалечена значительная часть Владимирской горки -
места уникального и самобытного. Однако с Украинским домом как-то
свыклись, воспринимая его как неизбежное зло. Гораздо хуже обстояло
дело с проектами памятника, который предполагалось поставить рядом с
Институтом, прямо на Крещатике. Ознакомившись с экспозицией выставки,
Аскольд решал, кому он станет являться в кошмарных снах первому.
Кандидатур было много, и он хотел подключить к работе своих
дружинников. Как всегда, и судьба позаботилась: на месте бывшего
Козьего болота встретился им призрак джихангира.
Батый расхаживал вдоль ярко освещенного Главпочтамта взад и
вперед, заложив руки за спину.
- Чего печален так, супостат? - рявкнул князь на всю площадь.
Пробегавшая мимо кошка зашипела и выгнула спину: кошек не
обманешь, они всегда видят призраков.
- Тоска заела, - меланхолически ответил Батый. - Был в Монголии,
был в Крыму, был в Китае - понимаешь, какая петрушка выходит - здесь
моя родина. Даже смешно подумать. По здешним местам тоскую.
- А по степи?
- По степи реже, экая напасть! Ну, поскачу денек-другой,
проветрюсь, и снова сюда.
- Где остановился? - спросил Аскольд. - Можно у меня.
За давностью лет вражда их остыла. Только перебрав эля или
крепкого вина они принимались тузить друг друга, да и то не со зла, а
из-за идеологических противоречий. Батый упорно не желал признавать
свою вину в смысле проявленных им подлости и коварства и упирал на то,
что русские князья и без него воевали между собой; так что
политическую обстановку на Руси он использовал - было дело, однако
сам ее не создавал.
- Не люблю у тебя, - признался Батый. - Я у Тугор-хана гощу.
- У-у-у, - прогудел Аскольд.
Проходящий мимо страж порядка в высоких черных ботинках на
шнуровке и квадратной фуражке, смахивающей на конфедератку, невольно
положил ладонь на рукоять своей дубинки. Что-то такое ему почудилось.
Однако, оглядевшись по сторонам, он не заметил ничего подозрительного
и спокойно прошел дальше, пронизав джихангира.
- На ногу наступил, - скосил тот глаза на красный сафьяновый
сапог с загнутым носком, отороченный драгоценным мехом.
- Тебе не повредит, - буркнул Аскольд.
Упоминание о Тугор-хане его всколыхнуло. Этот полководец разбил
когда-то свой лагерь на Трухановом острове, который и назывался тогда
иначе. Этот хан был половецким; а с половцами вообще у Аскольда
отношения были значительно теплее, чем с татарами. Однако Тугор-хан,
или Тугоркан, как его обозвали в каком-то справочнике, предательски
повел себя по отношению к собственному зятю, нарушив данное слово. Он
напал на войска Святослава Изяславовича, и был наголову разбит и убит
в этом бою. Аскольду его жалко не было, хоть хан после и винил во всем
не себя, а свою жену - то бишь Святославову тещу.
Теща - это было кодовое слово, благодаря которому самые тяжелые
обвинения с Тугоркана сняли. Но все же большую часть времени он
продолжал проводить на Трухановом острове, развлекаясь живописью и
рыбной ловлей. Его могила возле церкви Спаса на Берестове постоянно
пустовала.
Наступала очередная киевская ночь.
Вылетели ведьмы, чтобы прогулять свои застоявшиеся за день
помела; до шабаша было далеко, и они особенно не буянили. Да и дождь
им мало нравился, чтобы там ни говорили злые языки.
Китоврасы занялись извозом. Процокал мимо Аскольда его добрый
приятель Онисим с шашечками на гнедом боку. Увидел Батыя и домовичка,
и не стал мешать; просто помахал издали рукой.
Промаршировали трое витязей из владимировой дружины - в темных
подворотнях прохожим было ходить небезопасно, и витязи надзирали за
порядком.
Языческий бог Семаргл - крылатая собака - выбрался кормить
бездомных своих сородичей. Для этих целей он, неясно где, добывал
дешевую ливерную и кровяную колбасу. Наверное, таскал со склада.
Аскольду было неудобно спрашивать. Он и сам периодически подкармливал
брошенных на произвол судьбы псов, чем мог.
Демонята дружной толпой двинулись в школу на Лысой горе. Они были
маленькие, пушистые и добродушные - Киев растворяет зло, и оно здесь
не задерживается. Демонята тащили на спинах яркие пестрые ранцы с
изображениями Микки Мауса, далматинцев, утят, Джинна и других
Диснеевских персонажей. Некоторых из них подвозили на помелах
ведьмы-мамы по дороге на работу.
- Дело есть, - обратился Аскольд к Батыю, оторвавшись от
созерцания. - Пошли покажу одну выставку, а потом обсудим детали. Тут
некоторым привидеться надо - потянешь?
- Ты, князь, говори, да не заговаривайся, - оскорбился Батый. - Я
чай не меньше тебя ни по чину, ни по уму. И Царьград я бы взял на
твоем месте.
Домовичок Вася робко попрощался и стал бочком-бочком отходить в
сторонку. Когда Аскольд и Батый не спорили о взятии Киева, они
ругались из-за Царьграда, и конца этому спору видно не было. Вася
оказался прав: он успел и молока своим старушкам принести, и в театр
смотаться, чтобы узнать о завтрашнем спектакле, и даже попробовать
щербета, который прислали театральному призраку его родичи из Турции.
А Аскольд и Батый все еще сверкали глазами и хватались за клинки.
Впрочем, до рукопашной у них последние лет шестьсот уже не доходило.
Незадолго до рассвета взмыленный Аскольд расстался с джихангиром
у Украинского дома. Тот отправился осматривать выставку, чтобы
воспылать праведным негодованием; а князь двинулся в Мариинский парк -
отдохнуть душой.
Дождь продолжался. Парк стоял мокрый и взъерошенный; фонтан
позади дворца бездействовал, и Аскольд, вздохнув, поторопился мимо.
Прежде на месте этого прямоугольного безобразия располагался маленький
и круглый фонтанчик, в центре которого кучей были свалены камни, и по
ним струилась вода. Летом в бассейн высаживали водяные растения и
пускали золотых рыбок. Ребятишки были в восторге; а варяги частенько
приходили к этому фонтану попеть при луне.
Под огромной елью целовались двое влюбленных. Они не обращали
внимания на дождь и непогоду; им было хорошо и тепло вдвоем. Аскольд
подошел поближе и прислушался:
- Тебе не кажется, что звучит музыка? - спросила девушка,
прижимаясь к своему возлюбленному.
Тот честно поднял голову и напряг слух.
- Кажется, - согласился через некоторое время. - Только очень
далеко.
- Интересно, откуда она?
- Наверное, на Садовой кто-то слушает пластинку или радио.
- Слишком красиво для пластинки, - неожиданно сказала она.
- Это для нас играют, - улыбнулся он.
Князь прошел по аллее немного вперед: там, прямо на месте новой,
выстроенной в причудливой форме, эстрады, стоял призрак старенькой,
прежней. Она была похожа на раковинку, и прямо под сценой росли
сиреневые цветы с плотными и широкими темно-зелеными листьями. Аскольд
любил их, но не знал, как они называются. Реальная эстрада была пуста,
но на призрачной сидели музыканты: целый симфонический оркестр под
руководством известного всему миру дирижера. И оркестр этот исполнял
звездную музыку: Респиги, "Пинии Рима".
Парк громыхал от мощных звуков симфонии; публика сидела
потрясенная. Их было очень много - этих заядлых любителей, для которых
каждую ночь играли призраки музыкантов.
В первом ряду в роскошной шляпе и перьях сидела неподражаемая
Милица Корриус и улыбалась. Аскольд поклонился и бесшумно присел
рядом. Тут же присоединилась к нему высокая, тощая, согнутая тень в
длиннополом сюртуке.
- Вот Вы где, - прошептал на ухо Гоголь. - Так и знал, где Вас
искать. Видели влюбленных? Они тоже слушают оркестр - светлые души,
значит.
- Вы правы! - Аскольд вскочил со своего места. - Извините, я на
минутку; маленькое дельце.
Он быстро вернулся назад и подошел к влюбленным, которые так и
стояли под елью, обнявшись и прислушиваясь. Князь раскрыл свой зонтик
и вручил его молодому человеку:
- Разрешите вам его подарить. Вам он нужнее.
- Спасибо, - сказали влюбленные глядя в пустоту, немного правее,
чем на самом деле стоял призрак. - Огромное спасибо.
Им был виден только огромный зонт, обратившийся с вежливой речью.
И они подумали, что зонту непременно нужен хозяин, чтобы вещь не стала
бездомной. Молодой человек протянул руку и взялся за полированное
дерево. Его поразило, что оно было теплым-теплым, словно нагретым
чужой ладонью.
Рассвет. Проливной дождь.
- Чуден Днепр при тихой погоде, - говорит Гоголь. - Ну что,
князь, пойдемте на Подол, к Балабухе? Выпьем и поговорим. А там, даст
Бог, распогодится, и солнышко выглянет...
Это только люди по наивности своей полагают, что привидения
появляются исключительно по ночам. На самом деле они ходят по земле в
любое удобное для них время; и греться на солнце тоже любят. Просто
при солнечном освещении они абсолютно невидимы; а по ночам - как-то
светятся. Но здесь все дело в оптических законах, и виноваты не
призраки, а физика.
----------------
Опера Верстовского "Аскольдова могила"
Популярность: 8, Last-modified: Tue, 18 May 1999 16:28:52 GmT