---------------------------------------------------------------
     Сборник "Мир Приключений", "Детская Литература", Москва 1978.
     OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------



     После трудной, необычной зимы пришло странное лето.
     Духота сменялась ливневыми дождями, шквальными северными ветрами.
Становилось  холодно  и  неуютно.  Потом  сразу,   словно   вспыхивая,
разливалась жара.
     Пошли белые  грибы.  Пошли  кучно,  "стаями",  и  грибники  стали
проситься в отпуска.
     В это странное лето и рыба вела себя необычно: клевала и в жару и
в холодные ветреные дни. На отдых потянулись и рыболовы.
     Отпуска следственным    работникам    предоставлялись     охотно:
преступлений  в  городе,  в  сущности,  не было.  "Большое" начальство
получило путевку  в  санаторий,  а  шофер  персональной  машины,  тоже
собираясь  на  отдых,  готовил  "Волгу"  к  месячному  безделью:  мыл,
полировал, регулировал...
     Молодой следователь Николай Грошев наблюдал за ним из окна своего
кабинета.  Вздохнув, он отложил сборник служебных материалов и пошел к
гаражу.
     Машины Грошев любил давней и нежной любовью,  но после  армии  за
рулем  сидел  не  часто.  Поэтому подышать сложным запахом автомобиля,
поболтать с опытным водителем, а при случае и помочь ему было для него
сущим  удовольствием.  Он  уже облокотился на крыло и сунул голову под
капот, когда из окна второго этажа выглянула секретарша и крикнула:
     - Грошев! Вызывают...
     Начальник следственного отдела Ивонин стоял у окна и пил  воду  с
красным вином.
     - Рецепт моряков дальнего плавания,  - обстоятельно разъяснял  он
товарищам  свое  новое  пристрастие.  -  В  тропиках морякам ежедневно
выдается по полбутылке красного сухого вина.  Если его  выпить  сразу,
толку никакого.  Если же вино добавить в воду,  оно великолепно утолит
жажду.
     С ним соглашались, но предпочитали неразбавленное вино...
     Не слишком верил в этот тропический рецепт и  Николай  и  потому,
войдя в кабинет,  чуть заметно усмехнулся. Ивонин посмаковал рубиновую
на свету воду и тоже усмехнулся.
     - Собственно,  я  бы тебя не потревожил,  но смотрю,  ты на такой
жаре интересуешься машинами...
     - Армия...
     - Ну, как говорится, тем более. Есть дело, как раз по тебе. Можно
послать другого, но поскольку ты любишь машины...
     - Угон?
     - Нет...   Собственно,   мелочь.  Кража  из  машины.  Преступники
задержаны. Интересует?
     - Как прикажете...
     С тех пор как Ивонин,  рекомендовавший  Николая  на  следственную
работу,  выдвинулся  и  стал  начальником  отдела,  их былая дружба по
заочному юридическому институту не то чтобы укрепилась, а стала глубже
и в то же время тревожней.  Ивонин постоянно не то экзаменовал,  не то
тренировал вчерашнего милиционера  и  позавчерашнего  разведчика.  При
этом он не столько помогал, сколько направлял Николая, и это нравилось
обоим.  И в этот раз они обменялись новостями,  посмеялись, и, пожимая
руку Грошеву, Ивонин вскользь обронил:
     - Принюхайся к делу. Что-то в нем есть.
     - Разумеется,  -  бодро ответил Грошев и вскоре уехал в отделение
милиции.



     Случай и  в  самом  деле  оказался  рядовым.  Отец,   конструктор
пригородного завода,  и сын,  студент,  сделали покупки, оставили свою
белую "Волгу" у обочины,  а сами пошли обедать в ресторан.  Когда  они
вернулись,  машина  оказалась открытой,  а портфель и покупки исчезли.
Стоявший поблизости гражданин сказал,  что он видел,  как трое  парней
открывали  машину  и,  взяв  из  нее  портфель  и  коробки с туфлями и
конфетами, ушли в сторону проходного двора. Двое из них как будто были
в синих или голубых рубашках, а третий в красной.
     Отец отнесся к пропаже философски  -  разве  разыщешь  жуликов  в
таком большом городе?  Но сын пожалел только что купленные французские
туфли  и  обратился  к  милиционеру,   который,   оказывается,   видел
подвыпивших парней.
     Милиционер и потерпевшие побежали в проходной двор и настигли уже
не  трех,  а  четырех  парней на соседней улице.  Они стояли у бочки с
квасом и доедали украденные из машины конфеты.  Коробка с французскими
туфлями,  портфель и свертки оказались при них.  Милиционер потребовал
документы.  Тот,  который держал  портфель,  растерялся,  покопался  в
карманах и достал заводской пропуск.  Милиционер раскрыл его,  и в это
время трое других бросились в  разные  стороны,  пытаясь  смешаться  с
толпой.  Потерпевшие и прохожие задержали их и по телефону из ближнего
магазина вызвали милицейскую машину.  И воры и потерпевшие  прибыли  в
милицию. Похищенные вещи опознали, и их возвратили владельцам.
     Вот и все дело.  Странным в нем оказалось одно:  трое воров  были
родными братьями - Иваном,  Евгением и Аркадием Хромовыми, а четвертый
- Вадим Согбаев - свояком Евгения Хромова.
     Что ж...  Ивонин,  как  всегда,  прав.  Такой "семейной" шайки не
попадалось давным-давно. "Принюхаться" к ней стоило.



     После первого знакомства с делом Грошев стал заново  перечитывать
бесстрастные  милицейские  протоколы,  стараясь  найти в них не то что
ответ - до ответа было далеко,  а хотя бы намек,  который помог бы ему
понять причины преступления.  Николай свято верил, что люди по природе
своей честны и  добры.  На  преступления  их  толкают  так  или  иначе
складывающиеся  обстоятельства.  Причем  чаще всего эти обстоятельства
"складывает" сам  человек.  Полегоньку,  помаленьку,  иногда  даже  не
замечая этого.
     Найти истоки  преступления  -  значило   не   только   неотразимо
обосновать  обвинение,  хотя,  в конечном счете,  в этом и заключалась
видимая  суть  его  деятельности:  распутать  преступление,   добиться
наказания  виновных.  Но  только  ради  этого  он  бы  не выбрал такую
беспокойную и небезопасную профессию.  Главным для него  было  другое:
помочь  оступившемуся  человеку  выйти на верную тропку,  а с нее - на
большую жизненную дорогу. Но для этого ему требовалось узнать человека
как можно глубже. Узнать, чтобы понять, а поняв - помочь.
     Естественно, милицейские протоколы этих знаний не давали  и  дать
не могли, но направление поиска указывали.
     Старший - Иван Васильевич Хромов, тридцати лет, слесарь-лекальщик
со  средним  заработком около двухсот рублей,  ушел от жены и дочери к
матери. Утверждает, что непосредственного участия в краже не принимал,
хотя  и  знал о ней.  Обнаруженный у него портфель ему передал Евгений
Хромов.
     Евгений Хромов наотрез отказался не только от участия в краже, но
и от самой кражи.  Последнее время он нигде не работал, жил случайными
заработками и недавно тоже ушел от семьи к матери.
     Самый младший Хромов,  Аркадий, водитель троллейбуса, зарабатывал
чуть   меньше   Ивана,   холостяк,   проживал  у  матери.  Факт  кражи
категорически отрицал.  Утверждал, что обнаруженные у него французские
туфли  купил  в  Доме  обуви  и  именно  по этому поводу они и выпили:
"обмыли" покупку.
     Свояк Евгения,  Вадим Согбаев,  кражу признал,  но свое участие в
ней отрицал.  Согбаев недавно вернулся из заключения,  отбыв наказание
за хулиганство. Нигде не работал. Жил или у сестры или у знакомых.
     Таким образом,  признания  Ивана  Хромова  и   Вадима   Согбаева,
показания  потерпевших  и свидетелей надежно уличали жуликов,  и дело,
после соответствующего оформления, можно было передавать в суд.
     Но Грошев не спешил.  Его останавливали странные подробности.  Ни
Ивану,  ни Аркадию Хромовым такое мелкое,  в  сущности,  воровство  не
требовалось:  они  отлично зарабатывали.  Впрочем,  они могли пойти на
преступление из пьяного ухарства, "за компанию". И такое бывает. А вот
поведение  Согбаева настораживало.  Он должен прекрасно понимать,  что
попадись он на краже - снисхождения ему не будет.  Почему же он, зная,
что   Хромовы  собираются  обокрасть  машину,  не  отговорил  братьев,
наконец, просто не ушел от них? Риск для него неоправданно велик.
     Единственным, кому  действительно могло потребоваться украденное,
был Евгений. Но он, живя с братьями и матерью, всегда мог рассчитывать
на родственную помощь.
     Так кто же такие  эти  четверо?  Шайка  преступников  или  группа
пьяненьких хулиганов, мелких и неумных?



     Как всякий    следователь,    готовясь    к   встрече-схватке   с
преступниками,  Грошев  продумал  примерный  план   допроса,   наметил
вопросы,  требующие  выяснения.  Но внутренне он определил и еще одно,
чрезвычайно важное,  по мнению Ивонина, обстоятельство: стиль допроса.
В данном случае его следовало вести по возможности доброжелательно.
     Жулики уже уличены,  отвертеться не смогут, и теперь важно помочь
им самим осознать и глубину их падения,  и неизбежность наказания и по
возможности подтолкнуть их на ту тропку,  которая сможет вывести их  в
конце концов на верную жизненную дорогу.
     Прежде всего необходимо было уточнить, случайное это преступление
или заранее подготовленное,  единственное оно или не раз повторяемое и
потому привычное.  От этого зависело многое, очень многое. В том числе
и судьба жуликов.
     Вот почему Николай первым вызвал на допрос  Евгения  Хромова.  Он
был единственным, у кого могла возникнуть необходимость воровать.
     Плотный, со  светло-серыми   глазами   на   округлом,   несколько
скуластом лице,  он спокойно прошел к столу, уселся на табуретку и, не
ожидая вопросов, известил:
     - Ничего нового,  кроме того, что уже записано в протоколе, я вам
не скажу. Не крал и сам кражи не видел. Все.
     - Ну,  все  так  все,  -  миролюбиво  согласился Грошев.  - Так и
запишем. А почему не работаете?
     - Пью.  А  если  пьянка мешает работе,  то,  как известно,  нужно
бросить работу.
     - Оно-то так... Но ведь водочка теперь кусается...
     - А мы и красненькое.
     - Тоже не бесплатно.
     - Халтурки,  в конечном счете,  дают не  меньше,  чем  постоянная
работа, зато работаю, когда хочу. А когда хочу - работаю здорово.
     - Верю, - все так же миролюбиво согласился Грошев.
     Хромов вызывал  уважение  своей собранностью,  физической силой и
еще чем-то скрытым, таким, что Николай спросил:
     - Спортом занимались?
     Что-то дрогнуло в лице Хромова, но ответил он твердо:
     - К делу не относится.
     - Как угодно...  А почему ушел от жены?  - И, предупреждая резкий
ответ "к делу не относится", уточнил: - Как с алиментами?
     - На дочь даю. Жена не обижается.
     - Откуда у вашего брата Ивана взялся портфель?
     - Лично я  что-то  не  помню,  чтобы  у  моего  брата  Ивана  был
портфель.
     - А откуда появились туфли у Аркадия?
     - Вероятно,  он их купил.  Он холостяк,  любит прибарахлиться,  -
усмехнулся Хромов.
     - Кто открывал машину?
     - Ну, вот что. Я сказал ясно: кражи не видел, сам не крал. Все.
     Да-а... Этот закаменел. Не сдвинешь.
     "Ну что ж...  Не будем нарушать стиль. Время терпит. Побеседуем с
другими..."   -  решил  Николай,  дал  Хромову  подписать  коротенький
протокол и вызвал конвоира.



     Высокий, худощавый,  с глубокими горькими морщинами на щеках и  у
голубоватых  глаз,  Иван  Хромов  растерянно и смущенно остановился на
пороге комнаты.
     - Здравствуйте, Иван Васильевич, - вздохнул Грошев. - Садитесь...
     Хромов не ответил.  Он кивнул, сделал два шага и длинной рукой со
странно  длинными,  сильными  пальцами  потрогал  табуретку и сел так,
чтобы быть подальше от стола.
     - Что вы так... осторожно?
     Хромов деликатно прикрыл рот большой узкой  ладонью,  покашлял  и
виновато ответил:
     - Боюсь, перегаром несет.
     Они помолчали.  Грошев  рассматривал  Хромова,  а Иван Васильевич
точно прячась от следователя, изучал пол, ножки стола, ветки за окном,
голые стены следственной камеры.  Напряженное молчание стало угнетать,
и Николай спросил:
     - Расскажите, пожалуйста, как это получилось?
     Хромов опять покашлял  под  ладонь,  повертелся  на  табуретке  и
впервые  взглянул  в  глаза следователю.  Его взгляд показался Николаю
страдальческим.
     - Я по порядку. Можно? (Грошев кивнул.) У Аркадия был выходной, я
работал  во  вторую  смену.  Утром  пришел  Вадим,   принес   бутылку,
позавтракали.  Взяли  еще  бутылку,  вторую,  потом пошли искать пива.
Вдоль тротуара стояло много машин.  Женька вдруг спрашивает у  Вадима:
"Проверим?"  Я сразу сказал,  что в таких делах не участник,  и ушел в
проходной двор. Минут через пять - идут. Женька передал мне портфель и
говорит:  "Держи и ничего не знай".  Ну,  посмеялись - водка ж играет.
Конфеты стали есть, а тут милиция... Вот и все.
     Николай записал  рассказанное  в  протокол  и  задумался.  Что ж,
вариант  вполне  возможный.  Выпивка,  глупость,  мальчишеская   лихая
бесшабашность:   мы  такие,  нам  все  позволено.  Но  следствие  есть
следствие.
     - Кто открывал машину?
     - Не знаю... Я же сказал: я сразу ушел.
     - А кто какие вещи брал?
     - Опять не знаю... - Во взгляде Хромова мелькнула настороженность
и твердость.
     - Вы ведь все родственники,  и вы наверняка знаете,  у кого  есть
ключ или отмычка.
     Впервые Хромов задумался. На его длинной, жилистой шее прокатился
бугор кадыка.
     - Не знаю... Не по мне все это... Не по мне.
     Голос у  него  прерывался,  на  глазах заблестели слезы.  Николай
молча налил воды и передал стакан Хромову. Он привстал и длинной рукой
взял стакан. Его сильные пальцы лекальщика дрожали.
     Когда Иван Васильевич успокоился, Грошев задумчиво произнес:
     - Все, что вы мне сказали, по-видимому, чистейшая правда...
     - Мне врать незачем, - кивнул Хромов.
     - И в то же время, как мне кажется, это не вся правда.
     - Я... не понимаю, - подался вперед Хромов.
     - Что-то вас гнетет, может быть, даже жизни не дает.
     У Хромова опять навернулись слезы,  но Грошев сделал вид,  что не
заметил  их.  Теперь  он  пристально смотрел на голубоватые,  тронутые
поволокой глаза и говорил задумчиво и доверительно:
     - Простите  меня,  но  я  не могу поверить,  что вы вот так,  как
мальчишки... вдруг решили залезть в чужую машину...
     - Это не я...
     - Что вам, мастеру, знающему, что через пару часов идти на смену,
вдруг  нестерпимо  захотелось выпить;  что вашему младшему брату вдруг
потребовались  краденые  туфли,  цена   которых   не   превышает   его
трехдневный  заработок;  что вы все,  и особенно Вадим Согбаев,  вдруг
рискнули на  такое.  В  таком  случае,  опять-таки  простите  меня  за
откровенность,  нужно  либо  вдруг  стать идиотом,  либо слишком долго
катиться по наклонной плоскости... чтобы докатиться до тюрьмы.
     Хромов молча   сглатывал   слезы,   длинные   его   пальцы  часто
вздрагивали.
     - Вы, конечно, понимаете, что суд состоится обязательно. Так ради
чего вы запятнали себя? Я не понимаю этого, Иван Васильевич. Просто не
понимаю,  и,  наверное,  поэтому  мне кажется,  что вы говорите не всю
правду.  Впрочем,  это ваше личное  дело  -  говорить  правду  или  не
говорить.  Сугубо личное.  Но вот это дело,  - Грошев потряс папкой, -
дает мне все основания для передачи его в суд. Прочтите протокол, Иван
Васильевич, прочтите внимательно и подпишите.
     Хромов не двинулся с места.  Он уже овладел собой,  но дышал  еще
тяжело, прерывисто. Потом провел рукой по лицу и глухо сказал:
     - Ладно. Начну издалека. После войны матери трудно было поднимать
нашу ораву. А я - средний. Старшие вечно заняты. Так и получилось, что
если младшие набедокурят,  я их  и  перед  соседями  и  перед  матерью
покрываю.  Они  привыкли.  После  того как Женька женился и связался с
Вадимом, он стал пить, а потом бросил работу. Куда он в трудную минуту
пойдет?  Ясно, ко мне. Я как раз, на свою беду, трехкомнатную квартиру
получил,  переехали ко мне теща с тестем, а у меня с ними отношения не
сложились. Женька придет, выпьет, начнет права качать. Скандалы. Очень
все нехорошо получалось...  А Женька умный и сильный.  Начнет  зудить:
"Все жены такие, лишь бы себе да родственничкам". Аркадий подключался.
Потом Вадим появился... Родственнички на меня, мы их атаку отобьем - и
в наступление.  Опять выпьем... Я даже не знаю, как втянулся. Тут жена
нехорошо поступила:  начала из дому меня  гнать.  Ей  бы  разобраться,
поддержать, а она... Ну конечно, можно разойтись и квартиру разменять,
но... дочку жалею. Да и надеялся, что все образуется.
     Хромов зажмурился,  откинул  голову  назад,  встряхнулся  и опять
заговорил - горячо и доверительно:
     - Ушел от греха подальше к матери.  Братья одобряют:  "Правильно!
Разве в жене с дочкой счастье? Ты посмотри - кто теперь неразведенный?
Жить  нужно  просто,  пока живется".  Вот я и зажил.  И знаете,  когда
квалификацию получал,  квартиры добивался,  собранным был,  сильным, а
тут сломался.  И в самом деле,  думаю,  зачем мне все это?  У "телека"
посидим,  "козла" забьем,  выпьем,  повторим.  Просто все...  легко...
Бездумье полное.  Конечно,  о семье думал, но уже не как прежде, а как
бы даже со злобой:  "Отказались от меня?  Даже не интересуетесь, как я
тут?  Значит,  и верно: вам бы только на моей шее кататься. Ну и шут с
вами - без вас проживу!"  Деньги  отсылаю  на  дочку,  но  ведь  когда
выпивка  -  никаких  денег не хватит.  И мне уже и тех алиментов стало
жалко.  А надо сказать,  Аркадий у нас прижимистый.  Лишнюю копейку не
кинет,  все на книжечку.  Замечаю,  что мои-то деньги пропивают и надо
мной посмеиваются.  Обидно стало, и я вроде отдалился. Но ведь в одной
квартире живем.  Да и на младших я все еще как...  на младших смотрел.
Может,  думаю,  образумятся.  Но когда узнал, что они взяли портфель и
вещи из чужой машины,  возмутился.  А Женька говорит:  "Ты подумай как
следует,  откуда у людей машины?  Ясно,  приспособленцы,  а  может,  и
жулики.  И если мы их пощекочем, убытка им большого не будет, а страху
наберутся.  И нам весело".  Я даже растерялся. А Женька говорит: "Даже
кино  такое  было,  как  честный  человек,  из принципа,  угонял чужие
машины. Так что ничего страшного не происходит". Вчера - второй раз...
Но с ними я не пошел, да и они бы не взяли.
     - Почему? - чувствуя, что Хромов высказал все, спросил Грошев.
     - Вадим сказал: "В случае, если мы засыплемся, ты будь в стороне.
Значит, если мы поплывем на отсидку, ты нам там поможешь".
     Что ж...  Как  не  противно,  а все правильно.  Преступление есть
преступление.  Ни чистых мыслей,  ни чистых поступков оно породить  не
может. Даже среди родственников прежде всего - выгода. Личная выгода.
     От этого стало тоскливо,  и Николай довольно  резко  сменил  тон.
Теперь он спрашивал быстро и требовательно.
     - Значит,  вы утверждаете, что прямо или косвенно вы знали о двух
кражах из машин?
     Хромов поначалу не понял,  почему в следователе  произошла  такая
перемена, и отвечал все так же доверительно.
     - Да, о двух...
     - Вы сами сбывали похищенное?
     - Нет. Брал Женька или Вадим.
     - Кому сбывали? Или оставляли себе?
     - Не знаю.
     В последнем ответе прозвучали те же жесткие,  властные нотки, что
и у Евгения Хромова, и Грошев понял - Иван Васильевич замкнулся.
     Ну что ж...  Бывает у человека та покаянная минута, когда нужно -
не для других,  для себя - выплеснуть из сердца все грязное, что в нем
накопилось. Выплеснуть, чтобы заново разобраться в себе, в окружающих,
в случившемся.
     Сейчас Хромов  разбирается,  судит  себя,  братьев  и сам выносит
приговоры.
     Чаще всего  такие приговоры бывают даже суровей тех,  что выносит
суд.  Но,  готовясь снести законный  приговор,  человек,  как  сейчас,
должно быть,  Хромов,  как бы закаляется в своей непримиримости и даже
некоторой жалости к  себе  и  к  близким.  Ведь  нет  на  свете  более
жестокого суда,  чем суд своей совести. Не нужно мешать Хромову. Пусть
разбирается в собственной жизни,  пусть отмучится, чтобы потом найти в
себе силы побороться за себя с самим собой.
     Николай молча  протянул  протокол,  Хромов  бегло  прочел  его  и
подписал.



     Допрос Аркадия  Хромова  ничего не дал:  он,  как и Евгений,  все
начисто отрицал,  слово в слово повторяя то,  что было уже записано  в
милицейских протоколах.
     Рыжеватый, заискивающе-рассудительный и осторожный, Вадим Согбаев
тоже не рассказал ничего нового.  Часто поправляя ворот розовой,  а не
красной,  как  утверждал  свидетель,   рубашки,   отвечал   быстро   и
обстоятельно:   да,   Хромовы,  кажется,  крали,  но  он  в  краже  не
участвовал.
     - А где вы были, когда они крали?
     - Я вам в точности не могу сказать,  крали они или не  крали.  Но
когда   Евгений   вроде  бы  в  шутку  предложил,  кивнув  на  машину:
"Проверим",  я сразу же отвернул на сто восемьдесят и ушел в проходной
двор.
     - Допустим.  Но когда там появились Хромовы и вы  увидели  у  них
портфель, свертки, коробку с туфлями...
     - Этого я как-то не заметил,  гражданин  следователь,  -  перебил
Согбаев.  -  Они  меня  догнали  уже  на  улице.  Женька предложил мне
конфеты,  я взял,  мы еще посмеялись,  как он  их  быстро  купил,  без
очереди,  а  что  было в руках у остальных - я не видел.  Мы ведь были
поддатые, и мне очень хотелось пить. И я, как взял и откусил конфетку,
сразу  отошел  к  бочке  с квасом.  А тут милиционер.  Так что я у них
ничего не видел.
     - А пили вы по какому поводу?
     - Да так...  собрались...  А что,  как говорится, делать рабочему
человеку, когда делать нечего? Вот и выпили.
     - Ну вы-то,  впрочем, нигде не работаете. Откуда же берете деньги
на выпивку?
     - Ну,  первое,  я привез  деньжат  из  заключения.  Заработал.  А
второе,  друзей у меня много, да и прирабатываю иногда с Женькой. Пока
хватает. Я ж неженатый, семьи нет, а много ли одному нужно?
     - Аркадий  утверждал  в  милиции,  что  он  купил  в  Доме  обуви
французские туфли и вы их "обмывали".  А вы вот не помните,  по какому
поводу выпивали.
     - Так и так может быть и этак,  товарищ следователь,  - потупился
Вадим.  - Может,  и состоялся разговор насчет туфель,  только туфель я
тех не видел. А может, и разговора того не было.
     Когда Согбаева  увели,  Николай  долго  сидел  за столом и думал.
Что-то слишком уж легко и просто ведут  себя  жулики.  Трое  -  словно
махнув рукой на свою судьбу, а четвертый чересчур уж расстроился. Даже
слезу пустил. Конечно, можно ставить точку и передавать дело в суд. Но
оставалось  ощущение недоделок,  неумения решить собой же поставленную
задачу:  заглянуть в души этим людям.  Пожалуй,  это удалось только  с
Иваном. Маловато, тем более что и его показания нужно еще проверить. И
еще.  Если Иван прав,  то возникает дело уже не о мелкой  краже,  а  о
нескольких кражах. В этом случае жулики легко не отделаются.
     Николай сложил документы и поехал к матери Хромовых.



     Чистенькая, светлая  квартирка  на  втором  этаже  нового   дома,
сияющая кухонька и чистенькая,  грустная старушка. Она приняла Грошева
гордо-печально,  предложила чай.  Нет,  она не защищала  сыновей.  Она
откровенно горевала, что так ненужно и позорно зачеркиваются их добрые
имена,  так глупо корежатся хорошо начатые жизни.  Она подтвердила все
сказанное Иваном и Вадимом и горестно добавила:
     - Мне бы теперь жить да радоваться,  внуков бы нянчить. А Вадимка
всех перебулгачил.
     - Как это понять?
     - Как Женька с ним подружился, а потом еще женился на его сестре,
так у нас все и пошло наперекосяк.  - Она помолчала и опять вздохнула.
-  Я  лично так понимаю:  человек до той поры человек,  пока работает,
пока его дело зовет и ведет.  А Вадим,  сколько я его знаю,  всегда не
столько работал, сколько придуривался. И все над Женей смеялся: "Ты не
специальность  ищи,  ты  деньги  ищи.  С  деньгами  все  получишь:   и
специальность,  и всякие радости".  А Женя, правда, метался. Профессии
менял - то слесарем был,  то  электриком,  то  вот  к  токарному  делу
пристрастился.  И  я  его  в этом понимаю.  Он у меня самый способный.
Музыку  очень  любил,  хотел  поступать   учиться,   а   денег   на...
инструмент...  на  скрипку  не было.  Ваня уж работал тогда и отрезал:
"Пусть сам зарабатывает.  Не все мячики гонять".  Тоже  верно...  Женя
тогда  в  футбол играл,  за ним,  как за девочкой,  ухаживали,  в свои
команды звали...  И любили его  товарищи.  Он  учился  хорошо  и  всем
помогал.  И еще, он гордый. Когда Иван отказал в скрипке, он копейки у
него больше не попросил.  Учился.  В вечерний институт поступил. Тут -
ребенок.   У  Жени  опять  гордость:  сам  семью  подниму,  без  чужих
обойдемся.  Работал,  правда,  здорово,  но институт бросил. Вот. А уж
когда  Вадим  после  отсидки  вернулся,  у  них какая-то особая дружба
пошла.  Пить-то они пьют,  это верно. Но только чует мое сердце, здесь
не только в выпивке дело.  Женя - человек железный. Он на водку просто
так не позарится.  Это вот Иван - этот да...  Этот рос слабеньким, ему
всегда доставалось. У него характер мягкий, его всякий в руки возьмет.
А Женя, он кремень. Все, что решал, всего добивался, а если видит, что
не выдюжит, - и не берется. Вот почему я и думаю: нет, тут не выпивка.
     - А что же может быть еще? - осторожно осведомился Николай.
     - Не  знаю.  Но только как-то ввечеру я у него спросила в хорошую
минуту,  скоро ли он за ум возьмется - ведь молодой еще.  Он задумчиво
погладил меня по плечу и сказал:  "Ладно, мать, сыграю один раз - либо
пан,  либо пропал.  Выйдет - все в порядке.  Нет -  опять  в  порядке.
Поверну круто".  А что за дело - не сказал.  А если б он за ум взялся,
на нем бы вся наша семья удержалась.  Он сильный.  Аркашка -  тот  еще
шалопут, мальчишка. А Женя - мужчина.
     Они разговаривали долго,  и Николай многое узнал  о  братьях.  На
прощание он посоветовал:
     - Сказали бы вы жене  Ивана,  чтобы  она  передачу  собрала  и...
письмо, что ли, потеплее написала.
     - Я уж к ней на работу ездила.  Убивается.  Теперь, конечно, тоже
локти  кусает  - не уберегла мужика,  все на своем гоноре ехала.  Нет,
правду я  говорю,  ругают  мужиков-то,  а  ведь  и  наша  сестра  тоже
виновата. Мы в ихнюю жизнь тоже мало заглядываем. Все больше ругаемся.
Это уж я вот к старости поняла.  Все заняты, все дела да заботы, а вот
друг дружке в душу заглянуть - некогда...



     На улице  его охватила тяжелая послеобеденная жара.  Пылали стены
домов,  пылал тротуар,  и даже,  кажется,  деревья и те отдавали сухим
печным жаром.
     Грошев зашел в кафе,  заказал мороженое,  газированную воду  и...
сухое  красное  вино.  Посмеиваясь  над  собой,  закрасил воду и жадно
выпил. Голова прояснилась.
     "А что,  рецепт,  кажется,  дельный". И потому, что "тропический"
рецепт принадлежал Ивонину, он подумал о нем, а потом о деле.
     За столиками сидели школьницы, студентки, какой-то парень в белой
водолазке,  пожилая женщина со  скорбным  лицом.  Студентки  о  чем-то
спорили, и одна из них слишком громко, убежденно сказала:
     - Нет, кофточка у нее белая!
     - Она домашней вязки, а значит, с желтизной, - возразила другая.
     И вдруг вспомнилось одно несоответствие в показаниях потерпевших.
Отец  утверждал,  что  они  догнали  жуликов  у бочки с квасом,  а сын
написал,  что милиционер подошел в тот момент, когда мужчина в красной
рубашке  заглядывал  в  стоящую у обочины белую "Волгу".  Само по себе
такое несоответствие в показаниях не имело значения -  вдоль  тротуара
всегда  стояла  вереница  автомашин.  Значит,  можно  было пить квас и
одновременно  заглядывать  в  белую  машину.  Но  Николая  насторожила
мелочь, совпадение: у потерпевших машина была белая и Вадим заглядывал
в белую "Волгу".  Мелькнула еще смутная догадка, но Николай постарался
отбросить  ее:  не верилось,  чтобы преступники,  обворовав одну белую
машину,  сразу же пытались обворовать другую.  Не такие уж они дураки.
Ведь должно же быть у них чувство самосохранения.
     Но с другой стороны,  прихватив краденое, странные жулики даже не
пытались уйти подальше, спрятать ворованное, словом, обезопаситься.
     Неужели это   все-таки   не   столько   кража,   сколько   пьяная
полухулиганская выходка? Ведь все были на крепком взводе.
     Николай быстро расплатился и побежал на  работу.  Кинув  папку  с
документами  на  стол,  он  уселся за телефон и обзвонил все городские
отделения милиции, задавая только один вопрос:
     - Не было ли у вас случаев кражи из машин?
     Ответы его озадачили.  За последние месяцы было  зарегистрировано
четыре  кражи  из машин.  Все четыре машины оказались белыми.  Из трех
взяли портфели.
     Что в них было?
     К счастью,  в наши  дни  портфели  используются  чаще  всего  как
авоськи  -  солидней.  Поэтому  ничего серьезного в них не оказалось -
покупки, книги. В одной машине исчез портфель, но остались покупки.
     Неожиданная, почти  невероятная  догадка подтвердилась слишком уж
легко:  оказывается,  кто-то и в самом деле ворует портфели  из  белых
"Волг".  Но почему эту закономерность не заметили другие?  Ведь это, в
сущности,  очень просто.  И тут же ответил себе:  кражи совершались  в
разное    время,   регистрировались   разными   отделениями   милиции.
Закономерность,  растекаясь  во  времени  и  в   пространстве,   теряя
очертания, становилась незаметной.
     Правда, эту закономерность,  хоть и с трудом,  можно объяснить  и
капризом  странных жуликов и тем,  что машины цвета "белая ночь" очень
распространены.
     Но тут  сразу  обнаружилась промашка - Николай не уточнил номеров
обворованных автомобилей.  Он снова обзвонил отделения, записал адреса
потерпевших   и  без  труда  установил  новую  закономерность:  жулики
обворовывали машины с одним и тем же буквенным  индексом  и  только  с
номерами, начинающимися на 25...
     Грошев пошел к Ивонину.



     Начальник выслушал  Николая  спокойно,   но,   оценив   ситуацию,
прошелся по кабинету, закурил и предложил закурить Грошеву.
     - Ну, знаешь... Ожидать такого... Что думаешь предпринять?
     - Прежде всего разыскать и допросить всех потерпевших.  Возможно,
что откроется еще какая-либо закономерность.
     - Можно и так, - кивнул Ивонин. - Дальше.
     - Мне начинает  казаться,  что  отмычку  или  ключ  жулики  могли
выкинуть в тот момент,  когда они разбегались. Значит, нужно осмотреть
и место преступления и то место, где их задержали.
     - Тоже правильно. Дальше?
     - А дальше... Дальше покажет само дело.
     - Та-ак. Ну-ка, давай порассуждаем. Садись, устраивайся.
     Ивонин походил по комнате и тоже уселся за свой чистенький пустой
стол.
     - Преступники явно разыскивают нечто,  что хранится в портфеле  у
владельца   белой  "Волги".  Поскольку  владельцы  таких  относительно
дорогих машин люди безбедные, нужно думать, что в неизвестном портфеле
имеется не то,  что можно носить в авоське.  Может быть, документы или
ценности. Это - первое. Второе. Преступники явно не знают ни имени, ни
фамилии,  ни  места работы и жительства владельца нужного им портфеля.
Владелец этот для  них  загадка.  Именно  поэтому  они  так  методично
охотятся   за  белыми  "Волгами".  Им  известно,  по-видимому,  совсем
немногое:  у одного из владельцев машины, прописанной в нашей области,
имеется нужный им портфель.  Третье.  Совершенно очевидно, что нужного
им портфеля они до  сих  пор  не  обнаружили:  с  одним  поймались,  а
следующий не успели взять - это если верить показаниям студента, будто
Вадим заглядывал возле бочки с квасом еще в одну белую "Волгу".  А раз
так,  то,  мне  думается,  в  данном  случае  следует  начать поиск от
обратного.  Установить,  кому принадлежат белые "Волги" нужных  нам  и
жуликам номеров. Возможно, среди этих людей найдется как раз тот, кому
есть смысл возить в своем портфеле нечто такое, что может интересовать
жуликов.  Хотя,  честно говоря, портфель с ценностями я бы в машине не
оставлял. Даже запертой. Но... людские пути и интересы неисповедимы.
     - Пожалуй, - кивнул рассеянно Грошев.
     Он любил эти неторопливые рассуждения  Ивонина.  Мысли  рождались
ясные,  четкие.  Они то опровергали Ивонина, то подтверждали сказанное
им, но всегда по-новому освещали дело и помогали двигать его вперед.
     - Пожалуй,  так я и сделаю - отыщу еще... необследованные машины,
а уж потом... - Он задумался. - Но тут встает еще и такой вопрос. Если
наша  легенда  верна,  то ведь и тот,  за портфелем которого охотятся,
может оказаться отнюдь не безгрешным человеком.
     - Вполне  вероятно,  - кивнул Ивонин и закурил.  - Вот почему я и
думаю,  что нужно начать с тех,  кого еще  не  проверяли  жулики.  Уже
потерпевшие  ясны,  понятны  и "поработать" на нашу легенду не смогут:
народ, видимо, честный.
     - И еще...  Вам не кажется странным, что, проверяя машину - будем
считать,  что машины именно проверяли,  -  жулики  вламывались  в  нее
втроем.   С  точки  зрения  обычной  воровской  логики  они  поступали
нерасчетливо.
     - Верно,  - довольно улыбнулся Ивонин.  - Хорошо думаешь. В самом
деле,  зачем рисковать втроем,  если одному и проще и безопасней? Двое
следят,  один берет, передает и остается чистеньким. А они втроем. Это
очень странно. Очень.
     - Вообще   все   это  дело  от  начала  до...  середины  сплошная
нелогичность.
     - Нет,  почему  же...  Логика  просматривается.  В  том числе и в
поведении жуликов.  Заметь,  трое,  судя по протоколам,  явно тянут на
мелкую  кражу,  граничащую  опять-таки  с мелким хулиганством.  Вполне
вероятно, что у них имелся предварительный сговор на случай провала. И
это   косвенно  подтверждает,  что  Иван  Васильевич  говорит  правду:
воровали они не один раз.  И это же, опять-таки косвенно, подтверждает
и мать: Евгений Хромов собирался одним ударом повернуть свою судьбу. А
вот почему они вламывались в машину втроем - непонятно.
     - Они это делали,  по-видимому,  чтобы как можно быстрее обыскать
машину.  В одиночку это долго и хлопотно,  да и  может  сразу  вызвать
подозрения.  Втроем машину не обчищают - это ясно каждому.  Но когда в
машине или возле нее возятся трое, каждый подумает: ремонтируют свою.
     - Ммм...  Верно, пожалуй. Но что обыскивать? Машина, кажется, вся
на виду, - с некоторым сомнением протянул Ивонин.
     - Да нет,  - возразил Грошев,  - машина - как дом.  В ней десяток
закоулков, которые и узнаешь-то не сразу.
     - Возможно.  В  таком  случае  действия жуликов логичны.  И им не
хватало как раз четвертого,  который стоял бы,  как говорят, на стреме
или,  в крайнем случае, принимал краденое. И тут подворачивается Иван.
Схема выстроена.
     - Выстроена-то  выстроена...  Но вот беда:  если они искали нечто
ценное,  важное,  мне кажется,  им не имело  смысла  размениваться  на
мелочи,  привлекать  внимание к своим действиям.  Осмотрели бы машину,
портфель,  ничего не нашли - и в сторону. Владельцы могли бы ничего не
заметить, и все было бы в ажуре.
     - Логично.  Но там действовал Вадим.  Он прекрасно понимал,  что,
поймайся они при осмотре машины, их действия будут квалифицированы как
попытка угона.  А это в данной ситуации карается  строже,  чем  мелкая
кража.  Поэтому,  унося краденое, они не слишком рисковали - все равно
мелкая кража.  А им  деньги  на  пропой.  Да  и,  возможно,  время  их
подстегивало.  Все осмотреть в машине было невозможно:  сам говоришь -
десятки закоулков.  Вот они и осматривали закоулки,  а портфели и все,
что прихватили, - вне машины. Получалось быстро.
     - И так может быть... - согласился Грошев.
     Они еще  долго обсуждали все варианты поведения жуликов и в конце
концов снова пришли к выводу,  что начинать нужно  именно  с  проверки
владельцев белых "Волг", еще не подвергшихся осмотру.



     Утром в  среду  госавтоинспекция  без  труда предоставила Грошеву
нужные сведения. Частных белых "Волг" оказалось не так уж много.
     Первым в  списке значился профессор одного из местных институтов.
Грошев поехал к нему. Профессор - краснолицый, замкнутый, даже суровый
человек  лет  пятидесяти  - встретил Николая настороженно,  на вопросы
отвечал резко, исчерпывающе.
     - Машину  приобрел пять лет тому назад.  Был случай,  когда возле
нее крутилось трое парней,  но я наблюдал за ними из окна магазина.  Я
не стал ожидать развития событий,  а подошел и спросил, что им угодно.
Один из них, в розовой трикотажной рубашке, глупо улыбнулся и спросил,
не служил ли я в армии. Я ответил, что не служил, и они ушли.
     - Вы смогли бы узнать и человека в розовой рубашке и двух других?
     - Да.
     - Вы ездите с портфелем?
     - Нет.
     - Но в тот день у вас в  машине  был  портфель?  Припомните.  Это
очень важно.
     - Вероятно,  был...  Я ездил с сыном и его девушкой,  а сын носит
портфель.
     - Скажите,  а что вам сказал человек в розовой рубашке,  когда вы
ответили, что в армии вы не служили?
     - Это тоже важно?
     - Все в нашем деле важно...
     - Сказал,  что обознался - думал,  что это машина его  армейского
командира, который недавно уволился из армии.
     - А вы в самом деле не служили в армии?
     - Служил.
     - А почему же вы отказались от этого?
     Профессор недоумевающе,  сердито  взглянул на Грошева,  но лицо у
него вдруг помолодело.
     - Понимаете, я однажды, как говорят студенты, на этом поплавился.
     - Не понимаю...
     - Я действительно служил в армии, десантником. - Что-то неуловимо
расправилось в лице  профессора,  и  оно  стало  добрым  и  даже  чуть
озорным.  -  И до сих пор,  знаете ли,  питаю слабость к парашютистам.
Студенты каким-то шестым чувством учуяли  эту  мою  слабость  и  стали
являться на экзамены со значками парашютистов на груди. Так я выяснил,
что на нашем факультете учится чуть не рота парашютистов,  а  ректорат
был  приятно обрадован высокой успеваемостью.  - Лицо профессора стало
лукавым и грустным.  - Но вскоре я выяснил, что значки они передают по
эстафете.  - Профессор прикрыл глаза и развел руками: - Естественно, я
вспылил,  но  потом   вспомнил,   как   сам   пользовался   слабостями
преподавателей  и...  стал  отсылать  парашютистов к ассистентам:  они
дотошнее.
     - Напрасно,  -  усмехнулся  Грошев.  -  За  что  же  так  казнить
находчивых ребят?
     - Тоже грешили? - нарочито строго спросил профессор.
     - А кто свят в таком деле?
     Они посмеялись,  вспомнили  студенческие  проделки  и расстались.
Профессор пообещал в случае нужды прийти на опознание жуликов.



     Второй владелец белой "Волги",  Иван  Тимофеевич  Камынин,  сразу
показался недобрым человеком.
     Наверное, виной тому было его подворье -  высокий,  с  маленькими
суровыми окнами дом из силикатного кирпича, приземистый гараж, крепкий
высокий забор с колючей проволокой  поверху  и  большая,  в  несколько
красок, вывеска на калитке: "Во дворе злая собака".
     На стук  к  калитке  вышел  сам  хозяин,   внимательно   проверил
удостоверение,  но  в  дом не пригласил.  Грошеву пришлось напомнить о
гостеприимстве.  Хозяин загнал большую  молчаливую  собаку  в  конуру,
закрыл  ее дверцей и провел Грошева по выметенной мощеной тропке между
пышными гладиолусами на веранду.
     - Присаживайтесь. - Камынин выдвинул стул из-за стола.
     "Не хочет пускать в дом,  - отметил Николай.  -  Ну  ладно.  Пока
можно и так".
     На все  вопросы  Камынин  отвечал  медленно,  напряженно   думая,
постукивая  сильными толстыми пальцами по клеенке,  и Николай отметил,
что под ногтями у Камынина прочно засела черная садовая земля.
     - Машину я не покупал, а выиграл по денежно-вещевой лотерее.
     - Ездите много?
     - Нет... Можно сказать, редко. Во всяком случае, не каждый день.
     - Бережете?
     - А что ж гонять зря...
     - Кем работаете?
     - В настоящее время?
     - Разумеется...
     - В настоящее время сторожем на галантерейной базе.
     - На жизнь хватает?
     - Жена работает. Сад опять же...
     - А раньше кем работали?
     - Ну, то быльем поросло...
     - А все-таки?
     - Н-ну... кладовщиком работал. На молочном заводе.
     Сразу вспомнилось полузабытое громкое дело жуликов, обкрадывавших
местный молокозавод.
     - Вас оправдали?
     - Разумеется.
     Ну что  ж...  Нежелание  возвращаться  к   неприятному   прошлому
понятно.  И  все-таки  какая-то  очень  личная неприязнь к Камынину не
исчезла.  Поскольку  она  была  именно   личная,   Грошев   постарался
отодвинуть ее в сторону и заглушить - следователю она только мешает.
     - Разрешите посмотреть машину?
     Хозяин молча  повел  его к гаражу.  Блеснули отполированные лак и
никель.
     - Сколько наездили? - спросил Грошев, медленно обходя машину.
     - Семнадцать тысяч,  - вздохнул хозяин  и  сообщил:  -  Наверное,
продавать придется...
     И это естественно - сторожем много не заработаешь...
     Николай осмотрелся.    В    углу,    под   брезентом,   горбились
автомобильные покрышки,  на стене висел съемный багажник,  который при
необходимости  крепится  на  крыше машины,  а под ним стояли канистры.
Запасливый...
     Нет, такой не продаст машину.  И эта хозяйская ложь, рассчитанная
на простачка,  бьющая на жалость, вдруг перемешалась с подавленной, но
не  ушедшей  неприязнью  и  обозлила  Николая.  Он  подошел к Камынину
вплотную и, заглядывая ему в глаза, спросил:
     - Почему  вы  не  сообщили  в  милицию  о краже портфеля из вашей
машины?
     Кажется, первый  раз  Николай  увидел,  как сразу,  до мертвенной
желтизны, бледнеют лица. Камынин облизал губы, но ответил твердо, даже
как будто с улыбкой:
     - Нет, что вы... Не было этого.
     Николай почувствовал:  было.  Крали  у него портфель!  Крали.  Но
почему-то ему невыгодно в этом сознаваться. Ведь бывает такое, что вор
у вора дубинку крадет и оба молчат.
     - Я ведь и портфеля никогда не имел, - добавил Иван Тимофеевич и,
не выдержав взгляда, отвел глаза. - Что вы...
     - Ну ладно...  Не у вас,  значит...  Да вы не нервничайте. У нас,
понимаете,  два происшествия.  Задержали жулика, укравшего портфель из
белой "Волги",  а владельца никак не найдем.  И второе: какая-то белая
"Волга" сбила на Московском шоссе человека и скрылась. Вот и ищем. А у
вас машина как новенькая. Значит, не сбивали... Давно покупали?
     - Я ее не покупал,  - переводя дыхание,  ответил Камынин.  - Я ее
выиграл по лотерее.
     - Да  нас  это  не  волнует...  Этим  мы  не занимаемся.  Ну,  до
свидания.
     Грошев вышел на улицу и про себя решил: этот может заинтересовать
жуликов.  Может!  Вот даже версия образовывается:  Вадим  вернулся  из
колонии,  в которой, вполне вероятно, отбывали срок и бывшие сообщники
неуловимого кладовщика.  В  свое  время  он  накрал,  спрятал,  а  они
помогали  ему  на  следствии  и на суде выйти сухим из воды,  чтобы он
помогал им в  заключении.  А  он,  жадный,  не  сделал  этого,  и  они
"продали" его Согбаеву...  Да и новая его работа на базе галантерейных
товаров  тоже  может  повернуться  по-всякому  и,   при   определенных
условиях, вызвать интерес у жуликов.
     И Грошев взял Ивана Тимофеевича Камынина как бы под  свой  личный
внутренний контроль.



     Третий владелец  белой  машины  - журналист.  Веселый,  быстрый в
движениях, со светлыми колючими глазками. Он быстро и точно ответил на
все вопросы Николая и сразу стал жаловаться: гоняет он на своей машине
по всем  редакционным  заданиям,  бьет  ее  нещадно,  а  ремонтировать
трудно.  Но  вот  скоро  выйдет  его  книга,  и  он уже и жене сказал:
"Гонорар получишь только тот, который останется от ремонта".
     - Сменю мотор, крылья... Покрашу, - размечтался он.
     - Но если трудно ремонтировать,  то красить еще трудней, - сказал
Николай,  для  порядка осматривая действительно побитую и поцарапанную
машину.  Судя по спидометру,  журналист наездил на ней уже  около  ста
тысяч  километров,  а  появилась  она  у  него в то же время,  что и у
Камынина.
     - А  вот  это  как раз ерунда!  - похвалился журналист.  - У меня
столько знакомых мастеров: день - и машина в любом цвете.
     Вот о таком варианте Николай не подумал, как, возможно, не думали
о нем и жулики.  Вполне вероятно,  что тот,  кого они ищут, перекрасил
машину  и  не  знает,  что  над  ним  нависла  угроза.  Или  наоборот,
продолжает творить темные дела,  о которых  известно  жуликам,  но  не
известно  милиции.  И  в  том  и  в  другом  случае этот вариант нужно
проверить.
     - Кстати,  о  таких  мастерах.  Мой  сослуживец ищет специалиста,
который смог бы по-настоящему покрасить ему машину.
     - Пожалуйста!  Вот вам мой приятель, Иван Грачев. Скажите, что от
меня, и он сделает все по первому классу. Его адрес: Завокзальная, 25.
     Прощаясь, Николай подумал,  что,  в сущности, работа журналиста в
чем-то  сродни   следственной   работе.   Те   же   вечные   волнения,
расследования, разъезды.
     - Вам, журналистам, пожалуй, следует выдавать казенные машины.
     - Впрочем,  как  и  вам.  Но  когда  это будет...  - махнул рукой
журналист.



     Из своего кабинета Грошев прежде всего позвонил в автоинспекцию.
     - Скажите, а смена окраски машины у вас учитывается?
     - Вообще-то  должна  учитываться...   Но   ведь   столько   машин
развелось...
     - Последнее время кто-нибудь сообщал о перекраске машины?
     - Кажется, один или два владельца.
     - Пожалуйста, уточните. Это очень важно.
     Пока ГАИ      уточняла,      Николай     написал     запрос     в
исправительно-трудовую колонию,  где отбывал срок  Вадим  Согбаев.  Он
интересовался, не отбывали ли там же срок и жулики с молокозавода: раз
версия возникла, ее нужно либо разработать, либо отбросить, исключить.
Когда   он   пришел  к  Ивонину,  чтобы  подписать  запрос,  начальник
следственного отдела выслушал его доклад и сообщил:
     - Я  тут  кое  в  чем  решил  помочь тебе,  но,  понимаешь,  дело
несколько усложняется.  Поэтому запрос,  кажется,  очень своевременен.
Дело в том, что у профессора есть сын...
     - ...который любит солидные портфели.
     - Вот именно.  А у сына есть...  ну,  скажем, добрая подруга. Она
работает продавщицей ювелирного магазина.
     - А в ювелирном что-нибудь неладно?
     - Пока все в порядке.  Но девушка когда-то работала продавщицей в
молочном магазине,  который был связан с шайкой с молокозавода. Больше
того - она племянница жены Камынина и некоторое время жила у них.
     Ивонин долил  красного  вина  в  воду  и,  не особенно надеясь на
совпадение вкусов, из вежливости предложил:
     - Хочешь?
     - С удовольствием!
     - Что? - несколько растерялся Ивонин. - Пробовал?
     - Действовал по принципу:  если нравится другим,  то  почему  это
должно быть плохо? Оказалось, хорошо. Особенно в такую жару.
     Оба посмаковали  терпкую,  рубиновую  на  свет  воду,  и   Ивонин
поморщился.
     - Но понимаешь, не нравится мне эта явная цепочка - белая "Волга"
Камынина... Кстати, он мог ее не выигрывать, а купить выигравший билет
и таким образом удачно  и  безопасно  поместить  некогда  наворованные
деньги.  Поди  к  нему придерись:  выиграл!  Следующее звено - попытка
заглянуть в машину профессора,  у сына которого подруга из  ювелирного
магазина,  да еще и родственница Камынина.  И наконец, твое убеждение,
что портфель у Ивана Тимофеевича все-таки крали. Как-то уж слишком все
точно совпадает, прямо как по писаному. Тебе это не кажется?
     - А зачем обязательно усложнять дело?  -  прихлебывая  кисленькую
водичку,  с  легкой  обидой  протянул  Николай.  - Ведь это сейчас все
просто,  когда проведена работа, когда кое-что прояснилось. А ведь то,
что  известно  теперь нам,  никому не известно и потому было совсем не
простым, а очень сложным.
     - Ну-ну, - насторожился Ивонин. - Дальше, дальше.
     - Версия,  в общем-то,  и не  простая  и  не  очень  сложная,  но
довольно  вероятная.  Жулики  нащупали некогда разгромленную банду,  у
которой остались солидные накопления.  В оборот они не пущены и где-то
сберегаются.  Почему  же  их не изъять?  Ведь недаром же мать Хромовых
говорила, что Евгений собирался одним ударом повернуть свою не слишком
удачную судьбу.
     - Это все так, - поморщился Ивонин, словно вода оказалась слишком
уж кислой.  - В данном случае твои рассуждения правильны. И я вовсе не
хочу толкать тебя на усложненный путь. Обычно преступления не так уж и
запутанны,  а преступники чаще всего не слишком умные люди. И если они
и  добиваются  успеха,  так  только  потому,  что  люди   отвыкли   от
откровенных  подлостей  и  даже  как-то  теряются перед ними.  Поэтому
каждый не то что умный,  а просто средний человек  всегда  обхитрит  и
поймает жулика,  если только поймет, что перед ним жулик. Все это так.
И в то же время...  И в то же время  мне  в  этой  цепочке  что-то  не
нравится.  Какие-то...  -  Ивонин  неопределенно  пошевелил пальцами и
причмокнул,  - нюансы,  что ли.  Оттенки.  И чтобы  не  заражать  тебя
сомнениями, версию Камынина я проверю сам. Дел у меня не так уж много,
а выход на ювелирный магазин очень опасен.
     - Смотрите сами, но мне это не кажется опасным.
     - Почему?
     - Воры ведь уже проверили профессорскую машину.
     - Э-э,  нет.  Как раз наоборот - им это не удалось.  А  повторить
попытку они не могли, потому что профессор ездил на машине отдыхать. А
сейчас на ней чаще всего ездит сын.  Так что  проверка  не  исключена.
Словом,  Камынина разработаю я. - Ивонин отставил стакан, задумался. -
Да,  вот еще.  Один из Хромовых,  - Ивонин заглянул в свои  записи,  -
Аркадий, просит встречи со следователем.
     - Посидел в камере и понял,  что положение  серьезное.  Версия  о
мелкой краже не проходит.
     - Естественно...
     - Хорошо.  Пока  оформляются  документы  для посещения тюрьмы,  я
съезжу на место задержания. Очень смущает, что у жуликов не нашлось ни
ключа, ни отмычки.



     Продавщица кваса  -  толстая,  сердитая  тетка,  наливая кружки и
бидоны,  искоса поглядывала на молодого человека,  который нетерпеливо
ходил по газону,  обследовал решетки возле молоденьких лип, заглядывал
под  машины,  стоящие  вдоль  тротуара,  в  подъезды  дома  и  даже  в
ливнестоки.  Жара  не  спадала,  и поэтому очередь у бочки с квасом не
уменьшалась. Продавщица вытерла пот и буркнула:
     - Все равно придет...
     И, не выдержав солнцепека,  Грошев подошел к бочке с  квасом.  Он
встал в очередь,  посматривая в ту сторону,  куда несколько дней назад
бежали воры.  Продавщица проследила его взгляд,  поджала губы и, когда
подошла очередь Николая, буркнула:
     - Инструмент свой ищете?
     На секунду  они встретились взглядами.  Продавщица смотрела зло и
презрительно.  Очень захотелось улыбнуться, но Николай ответил строго.
Профессионально строго:
     - Не свой, а тех, кого задержали.
     Он медленно  пил  холодный  квас  -  бочку,  видимо,  только  что
привезли.
     Продавщица привычно хмурилась, потом опять буркнула:
     - Мальчишки нашли тут отвертку. С пятого подъезда мальчишки.
     - Спасибо, - ставя кружку, сказал Николай. - Пойду в пятый.
     Ему повезло в  первой  же  квартире.  Дверь  открыл  мальчик  лет
двенадцати,  и, когда Грошев спросил его, не находили ли они отвертки,
он сразу ответил:
     - Так она у Славика!
     Он бросился  вверх  по  лестнице,  а  Николай  остался  сторожить
открытую дверь.  Через минуту появился и Славик с фигурной отверткой в
руках.
     - Что это вы бдительность теряете? А вдруг я бы зашел в квартиру?
     - Ну и что?  - передернул плечами юный хозяин квартиры.  -  Разве
теперь есть жулики по квартирам?
     Грошев улыбнулся.   Квартирных   краж   стало   гораздо   меньше.
Мальчишкам  понравилась  грошевская  улыбка,  и  они,  чуть тревожно и
заискивающе заглядывая снизу в его лицо, затараторили:
     - Мы видели, как их ловили.
     - А что им теперь будет?
     - Подожди,  Славка...  Мы хотели отнести вам отвертку, но вот все
дела.
     - Это теперь вещественное доказательство?
     - Погоди,  Славка...  А они ничего больше не бросили?  Может,  мы
поищем?
     - Вероятно,  бросили, - серьезно ответил Грошев. - Тот самый ключ
или отмычку,  которой открывали дверцы машин. А будет им то самое, что
определит суд. И очень жаль, что вы не принесли нам отвертку сразу же:
она могла бы нам очень и очень помочь. И главное, сберечь время.
     - Понятно. Ну хорошо, мы со Славкой и еще ребята поищем. Может, и
ключ найдем. А какой он?
     - Не знаю,  - все так же серьезно ответил Грошев.  -  Вероятно...
Впрочем,  зачем  гадать  -  не  знаем.  Мало  ли  что  могут придумать
преступники?
     - Это верно, - тоже серьезно подтвердил Славка. - Мы поищем.
     Рассматривая фигурную, с крестиком-нарезкой на конце, заостренную
отвертку, Николай гадал, что можно отвинчивать с ее помощью.
     Шурупами с крестообразной насечкой на головках крепятся облицовка
ветрового стекла (это,  пожалуй, исключается), облицовка дверей (а вот
это возможно,  двери - полые,  в них можно кое-что  запрятать,  только
мягкое,  чтобы  не гремело).  Есть шурупы и на сиденьях - но в сиденья
тоже многое не  запрячешь.  Затем  ручки,  боковинки...  Боковинки  из
прессованного  картона.  Они  прикрывают проемы в кузове под приборной
доской,  сразу же за передними дверцами.  Там,  за  боковинами,  можно
спрятать многое. Но боковинок две, а отвертка одна.
     - Послушайте, ребята, а второй такой отвертки вы не находили?
     - Нет. А их было две?
     - Да,  мне кажется,  что их было две.  Поищите заодно и еще  одну
отвертку.
     - Ладно. Будем искать и отвертку.
     Они распрощались дружески.
     Хорошо, когда попадаются смышленые ребята  и  когда  взрослые  не
задаются.



     Только во  второй  половине дня Грошев приехал в тюрьму.  Аркадий
Хромов вошел в следственную камеру  бочком,  робко.  Тусклый  свет  из
зарешеченного  окна  высветил рыжую щетину на разом ввалившихся щеках.
Глаза смотрели пристально, настороженно, но уже просяще.
     Обычно самые  нахальные преступники хорохорятся только в милиции.
Там они кажутся самим себе и своим сообщникам  необыкновенно  смелыми,
решительными    и   находчивыми   ребятами-кремнями:   все   отрицают,
отказываются отвечать на вопросы,  пытаются подловить и даже разыграть
допрашивающего.  Они  твердо  убеждены  в  своей  необыкновенности и в
тупости работников милиции  или  прокуратуры.  Они  еще  считают,  что
запросто проведут любого и всякого так же, как, совершая преступление,
проводили доверчивых, ничего не подозревающих и верящих им людей.
     Но стоит преступникам хлебнуть камерного воздуха,  пожить рядом с
теми,  кто уже понял,  что такое тюрьма или колония,  повстречаться  с
бескомпромиссной,  кажется,  даже бесчувственной тюремной охраной, для
которой они - такие смелые и отчаянные несколько часов  тому  назад  -
всего  лишь  глупые  и неумелые арестанты,  заключенные,  как приходит
другая крайность: они испытывают ужас. Тогда они начинают жалеть себя,
возмущаться порядками и законами, судом, который "за такой пустяк дает
такой срок". Кто-то ожесточается, бездумно усугубляя свою вину, кто-то
сламывается,  но  большинство  все-таки  пытается  трезво оценить свое
положение - этому всегда помогают обитатели камеры.  Они,  как опытные
юристы,  разберутся  в  деле  новичка  и точно определят и его будущую
судьбу, и линию его поведения на все случаи жизни.
     Аркадий Хромов  тоже  пришел  к следователю в состоянии жалости к
самому себе,  ужаса перед неминуемым наказанием и в то же время со все
еще  не  оставленной  надеждой,  что  молодой  следователь - "тупак" и
поэтому,  может быть,  еще и удастся  провести,  обмануть  его  и  тем
облегчить свое положение.
     - Садитесь, - устало предложил Грошев.
     Когда Хромов бочком присел на табуретку, Николай вынул из кармана
отвертку и положил ее на стол. Аркадий посмотрел на нее и поежился.
     - Что у вас? - спросил Николай.
     - Я хотел сказать вам,  что в милиции  и  при  первом  допросе  я
погорячился... вначале. Кража действительно была...
     - Одна? - перебил его Грошев.
     - Да,  но ведь мы привлекаемся только по одному эпизоду,  - робко
произнес Аркадий.
     Николай внутренне   усмехнулся:  камерные  юристы  поработали  на
славу.  Хромов уже знает такие специальные словечки,  как "эпизод". Но
ответил он жестко:
     - Нет.  По нескольким эпизодам.  По одному вы пойманы с поличным,
по  остальным ведется следствие.  - И он перечислил номера проверенных
машин и даты этой проверки. - Вы в них участвовали?
     Кадык на  шее  Аркадия  заходил  так же стремительно,  как в свое
время у его старшего брата.
     - Да. Участвовал. Кроме одной, первой. Я тогда...
     - Сейчас меня интересует не это. Сейчас я хочу знать только одно:
кто брал портфели,  а кто отворачивал никелированные шурупы с фигурной
нарезкой на головке?
     Хромов смотрел  то  на отвертку,  то на Грошева,  и выражение его
глаз часто менялось.  В них метался и страх,  и  недоверие,  отчаянная
решимость.  Хромов  решал:  сказать  правду  или  не сказать?  Сдаться
окончательно или еще держаться хотя бы в этом?  Грошев всматривался  в
его осунувшееся лицо.
     - Как вы понимаете,  Аркадий Васильевич,  втроем один портфель из
машины не выносят: неудобно.
     Очевидность и простота этого довода неожиданно  и  сразу  сломили
Хромова. Он глухо ответил:
     - Портфель брал не я. Я багажник осматривал.
     - А зачем вы осматривали багажник?
     - Вадим сказал,  что там может  оказаться  еще  один  портфель  и
вообще может быть что-нибудь интересное.
     - Находили?
     - Нет...
     - Значит,  технику вы отработали точно.  Евгений открывал  дверцу
водителя. Так?
     - Так, - облизал губы Аркадий.
     - Затем он передавал ключ вам, чтобы вы открыли багажник. Кстати,
кто сделал этот ключ-отмычку?
     - Женька.
     - Ну вот.  Вы шли открывать  багажник,  Евгений  открывал  вторую
дверь,  и  они вместе с Вадимом отвертывали шурупчики.  Что они делали
потом?
     - Они... Они, это самое... заглядывали за боковинки.
     - Зачем?
     - Точно не знаю. Тоже что-то искали, но что - не говорили.
     - Но вам, наверное, было интересно, что они ищут?
     - Я  спрашивал,  но  Женька  сказал:  "Не  вмешивайся.  Бери свое
барахло и не мешайся".
     - И  вы  брали "свое барахло",  то есть покупки владельцев,  и не
вмешивались?
     Аркадий потупился:
     - Дурак был...  И потом интересно  даже  -  воруем  нахально,  на
глазах  у прохожих,  и никто ничего.  Даже смешно.  От этого совсем...
обнаглели.
     Грошев промолчал.  Он  знал,  что  теперь Аркадий говорит правду.
Преступники  именно  обнаглели.  Безнаказанность  всегда  приводит   к
наглости,   которая   чаще  всего  кончается  провалом.  И  когда  они
попадаются,  то довольно быстро понимают причины провала  и  теряются.
Так  растерялся  и  Аркадий  Хромов.  Он подписал протокол допроса,  и
Грошев мог бы вздохнуть спокойно.
     Но Грошев прекрасно понимал, что дело только начинается, и потому
вздохнул тяжело и доверительно сообщил:
     - Вот  так-то,  Аркадий  Васильевич.  За копейки идете в тюрьму и
портите себе жизнь.
     - Это уж точно... А сколько... дадут?
     Несколько секунд Грошев колебался,  сказать или  не  сказать,  но
потом  решил  не  отступать от своего принципа - не кривить душой,  не
пугать и не задабривать посулами. Говорить правду. И он сказал правду.
     - По-моему, дадут два, а может быть, и три года. Учтут молодость,
первую судимость...  Но только в том случае,  если будет доказано, что
вы не причастны к другому, связанному с этим, делу. Понимаете?
     Хромов кивнул  и  долго  рассматривал  сцепленные  пальцы.  Потом
сказал:
     - Я догадывался, но точно ничего не знал.
     - А что знаете неточно?
     - Неточно? Вадим с Женькой ищут какие-то бумаги. Какие - не знаю.
Зачем - тоже. И еще... Да нет, это могло показаться.
     - Нам пригодится и то, что показалось.
     - И еще они ищут ветку сирени.
     - Чего-чего? - невольно вырвалось у Николая.
     - Понимаете,  как-то  после выпивки Вадим сказал Женьке,  что вся
эта их затея - ерунда,  легенда, трепотня и с машинами у них ничего не
выйдет.  Только  даром теряют время и рискуют.  Но Женька уперся.  "Я,
говорит,  верю,  а ты можешь отлипнуть.  Но ветку сирени я  все  равно
найду. Никуда она не денется".
     Отпустив Хромова,  Николай Грошев еще долго сидел в  следственной
камере и думал. Временами ему очень хотелось немедленно вызвать Вадима
Согбаева и сразу фактами припереть его к стенке,  чтобы выяснить,  что
же  он  искал в белых "Волгах".  Но Николай понимал - Вадима не сломят
первые дни тюрьмы.  Он бывал в ней не раз.  Он будет  выкручиваться  и
молчать. Вряд ли выйдет из своей "закаменелости" и Евгений.
     - Ну что ж... Придется подождать.
     Он собрал  протоколы,  положил в папку отвертку и через проходные
вахты вышел на улицу.



     Утром в четверг  по  дороге  на  работу  Грошев  заехал  к  Ивану
Грачеву. Мастер оказался розовощеким, кругленьким человеком лет сорока
с лишним.  От него крепко попахивало водкой.  Толстяк возился во дворе
собственного  бревенчатого  дома и лениво отругивался от наседающей на
него старухи.
     - Хватит, мама, не маленький.
     - Вот то и беда, что не маленький, а старенький. Хоть бы женился,
дурощлеп. А то, что ни заработает, все на водку выкинет.
     - На свои пью!  Хватит!  Чужих не прихватываю.  - Тут он  заметил
Грошева и прикрикнул на мать: - Хватит, говорю!
     Николай поздоровался  и  несмело  спросил,  не  сможет  ли   Иван
Григорьевич Грачев покрасить ему машину, - говорят, что в этом деле он
большой специалист.
     - Битая? - деловито осведомился Грачев.
     - Да нет...  Бог,  как говорят, миловал. Просто цвет не нравится:
"белая ночь".
     Грачев уже не подозрительно,  а почти презрительно  посмотрел  на
Николая.
     - А вам известно,  что ежели по  заводской  синтетике  прокрасить
обыкновенной  нитроэмалью,  так она и слезть может и блеска такого все
равно не будет?
     Нет, этого Грошев не знал.  Начинались тонкости, известные только
мастерам.  Даже ради их познания и то стоило зайти к Грачеву: все, что
касалось машин, Николая интересовало всегда.
     - Жаль... А как же другие красят?
     - Ха!  Красят...  Халтурщики  вам  все  покрасят.  А  через месяц
облезет. Сушить надо уметь. Тут вот один отставник тоже решил: "А чего
тут сложного - по белой цветной красить?" Покрасил. И что? Полезла! Ко
мне примчался.  Пришлось смывать и все перекрашивать.  А потом  еще  и
полировать.
     "Это что еще за фигура появилась?" - подумал Николай, но сказал с
нотками уважения:
     - Но ведь вот у вас же получилось.
     - Ха! У меня! Я себе аппаратуру сделал. Вот, сами посмотрите.
     Грачев повел следователя к сараю.  Наверное,  в нем когда-то была
летняя кухня,  а может быть и амбар. Крепкие бревенчатые стены, хорошо
пригнанная, во всю ширину торца, добротная дверь. Грачев включил свет.
     Потолок и  стены  были  обшиты  блестящей жестью из расправленных
бидонов.  Вверху и  по  бокам  висели  мощные  электрические  лампы  с
рефлекторами.  Батареи таких же,  как в фотографиях, ламп стояли вдоль
стен.
     - Вот,  -  с гордостью сказал Грачев и скрестил руки на груди.  -
Здесь я вам любую синтетику сделаю, не хуже заводской будет.
     Все это  вызывало  уважение.  Мастер  понял  состояние Грошева и,
чтобы  окончательно  добить  его  и  утвердить   свое   превосходство,
предложил небрежно:
     - Вы прежде чем решить,  красить или не красить,  сходите к  тому
отставнику,  посмотрите мою работу, а уж потом будем договариваться. -
Он назвал адрес отставника и назидательно произнес:  - Но  не  советую
красить: "белая ночь" - отличный цвет.
     Роль автолюбителя явно удалась. Николаю даже не пришлось узнавать
адрес отставника, и он небрежно спросил:
     - А почему же тот отставник покрасил?  - Правила  игры  требовали
хоть  в  чем-то сомневаться,  чтобы потом,  сторговываясь,  можно было
сбить цену.
     - Так  он  и зимой ездит - гараж у него теплый.  Говорит,  научно
установлено,  что зимой белые  машины  терпят  больше  аварий.  Их  не
замечают встречные.  Вот он и покрасил в цвет морской волны.  Но лично
мне больше нравится "белая ночь".  На ней и  пыль  не  так  заметна  и
грязь. Так что не спешите...
     Нет, Грачев не халтурщик.  Он мастер своего дела и гордится этим.
"Придет  свой  срок,  -  подумал  Николай,  -  и  я  воспользуюсь  его
советами".
     На работе  его  ждали владельцы проверенных машин.  Беседы с ними
ничего нового не дали. В пропавших портфелях не было ничего серьезного
или  ценного,  изменений,  следов  преступников в своих машинах они не
замечали. И когда Грошев напомнил о боковинках, двое вспомнили, что им
приходилось  пользоваться  фигурной  отверткой.  Но  подобное бывало и
раньше - завод  не  продумал  надежного  крепления,  и  никелированные
шурупчики выпадали сами по себе. Остальные не заметили даже этого.



     Когда инженер-подполковник    в   отставке   Александр   Иванович
Тихомиров узнал, что Грошева прислал Грачев, он улыбнулся и, извиняясь
за беспорядок, пригласил следователя в квартиру.
     Стандартная однокомнатная квартира была завалена стружками. Пахло
политурой  и  лаком.  Николай  огляделся  и  приятно  удивился:  такой
обстановки он не видел нигде.
     Слева, вдоль  стены,  стояли  два  шкафа,  соединенные  полками -
стеллажами для книг.  Под ними,  от шкафа к  шкафу,  широкая  лавка  с
резной  настенной  панелью.  Перед  ней  - грубый,  на толстых ножках,
некрашеный стол,  а вокруг него - такие же грубые, тяжелые табуретки с
прорезями  посредине.  В  правом  углу  не  то кровать,  не то тахта -
широкая,  низкая, почти квадратная. На ее спинке и боковинке - резьба:
кони,  львы,  цветы и завитушки. И все изукрашено теми неправдоподобно
яркими красками, которыми славится Палех.
     Теплая фактура дерева,  грубоватая простота в соединении с яркими
"переплетениями   красок,   корешками   книг,   керамикой    создавали
удивительное  настроение  радости  встречи  с  чем-то  утраченным,  со
странно знакомым,  словно  полузабытым,  тяжеловато-изящным,  веселым,
надежным и прочным уютом.
     Даже гравюра Спаса Нерукотворного в простенькой деревянной рамке,
даже обыкновенная пунцовая герань и фиалки на окнах - и те сливались с
окружающим, образуя тонкую, сложную и необыкновенно приятную для глаза
цветную вязь.
     Только через несколько минут Николай понял,  что  дерево  поделок
хоть  и не крашено,  но тщательно оглажено бесцветным лаком,  и потому
каждая дверца-боковинка шкафов,  а также лавки, спинки - все несет еще
и неповторимый рисунок дерева.  Наверное,  потому,  что Грошев молчал,
Тихомиров с теми же нотками в голосе,  что слышались у Грачева,  когда
он показывал свою сушильную камеру, спросил:
     - Нравится?
     - Очень!  -  И,  начиная  кое-что  понимать,  с доброй завистью и
удивлением осведомился: - Неужели все сами?
     - Сам... Готовлюсь к отпуску и доделываю пристенную лавку. Вместо
дивана.
     - Послушайте, но рисунки, конструкции...
     - При желании -  ничего  сложного.  Только  удовольствие.  А  мне
надоела современная мебель - слишком уж инфантильная,  слабенькая.  Ни
до чего-то не дотронься, не передвинь... Либо пятно, либо поломка. Сам
не поймешь,  мебель для тебя или ты при мебели, для ее обслуживания. -
Он вдруг светло улыбнулся. - А так мне и Собакевичу очень нравится.
     Грошев расхохотался.
     - Ну  не  такие  уж  у  вас...  медведеподобные  поделки.  В  них
настоящее надежное изящество.
     - Правда?  Вы нашли точные слова.  Именно этого мне и хотелось. А
теперь   я   соединяю   достижения  современной  техники  с  полезными
пережитками прошлого.  Мне надоели диваны  с  их  скрипом  пружин  или
шорохом поролона,  их сальный уют. На моей лавке в обычное время ляжет
ковер,  но когда потребуется,  выдвижная доска  удвоит  ее  ширину,  а
сверху можно будет положить еще и надувной матрас.
     С ним было легко  и  просто.  Сухощавый,  мускулистый,  с  добрым
прищуром острых карих глаз, он понравился Николаю.
     - Ну-с,  как я понимаю,  Грачев прислал вас, как истый художник к
коллекционеру,  у  которого  хранится  его  картина.  Вы  тоже  решили
перекрасить белую машину?..
     - Была такая идея,  - потупился Николай:  ему стало не по себе от
того,  что скрывается от понравившегося ему человека. - Грачев сказал,
что вы покрасили свою машину потому, что ездите зимой.
     - Это только одна сторона дела,  причем не самая главная.  Есть и
еще  несколько...  -  Тихомиров на мгновение задумался,  потом овладел
собой.  - Поскольку вы человек чувствующий красоту, я вам признаюсь...
На светлой машине не смотрится никель.  Она кажется...  безликой.  Для
такси,  служебной машины это,  вероятно,  идеальный цвет.  Но  ведь  у
владельца  машина как бы член семьи.  Поэтому хочется,  чтобы она была
как можно красивей.  На зеленоватом фоне цвета  морской  волны  никель
смотрится  ярко,  светло.  Он  как бы подчеркивает линии машины,  я бы
сказал, ее пружинистость.
     - Н-ну... я не смотрел так далеко. Просто что-то не нравилось.
     Ответ, по-видимому,  разочаровал   Тихомирова,   и   Грошев   это
почувствовал.  Чтобы скрыть смущение, он отошел к стеллажам с книгами.
Едва ли не треть из них занимали военные мемуары.
     - Хорошо  вы  подобрали.  Такого  собрания я,  кажется,  нигде не
видел.
     - Дело к старости,  иной раз хочется вспомнить все, что пережили.
Посмотреть на прошлое новым взглядом.
     - Да, вы ведь, конечно, воевали...
     - Все,  что касается нашего фронта,  у меня есть.  И Западного  и
3-го Белорусского. Потом - на Востоке...
     - Я тоже служил на Востоке, - почему-то вздохнул Николай.
     - Ах, вот как!.. Почти земляки... Фронтовикам дорого даже простое
упоминание о местах, где, как говорят иные, нас убивали. Наткнешься на
знакомое  название,  дату,  фамилию  -  и  вдруг  сразу встает совсем,
кажется,  забытое.  - Тихомиров ласково провел по корешкам книг. - Вот
это  все  о  нашем фронте.  Точнее,  фронтах.  - Он снял с полки книгу
генерала Калинина,  погладил ее и сказал: - Действовал с его дивизией.
Вместе выходили к границе.  А вот в этой,  - он снял еще одну книгу, -
есть даже фотографии.  Сам-то я не попал:  помпотех...  Но - как будто
собственный дневник.
     Он задумчиво  пропустил  листы  книги  меж  пальцев.   Из   книги
выскользнула сухая ветка темно-фиолетовой, почти черной сирени и мягко
упала на пол.
     Тихомиров поднял  ее,  понюхал  и  хотел  было вложить на прежнее
место, но Николай невольно протянул к ней руку.
     - Вы любите цветы?
     - Да,  -  ответил  Тихомиров.  -  А  эта...  особенная.  Обратите
внимание на густоту лепестков.
     Грошев взял сухую ветку сирени, вдохнул ее печальный тонкий запах
и  не  мог не подивиться обилию лепестков в каждом цветке.  Они сидели
густо, словно вставленные один в другой.
     - А... почему эта веточка особенная?
     - Так...  - уклонился от  прямого  ответа  Александр  Иванович  и
положил ветку в книгу. - Ну-с, пойдемте смотреть машину.
     Она, конечно же,  оказалась в отличном состоянии,  с тем  налетом
щеголеватой  красоты,  которую  приобретают  автомобили  в  опытных  и
любящих руках. Грошев похвалил полировку и спросил:
     - На такую красавицу нападений не было?
     - Обходилось.  Я ведь инженер-подполковник, кое-что смыслю в этом
деле,  так  что,  если  бы  кто-то и позарился,  ничего бы из этого не
вышло: установил кое-какие секретки.
     - Расскажете?
     - Нет, - рассмеялся Тихомиров. - Пока что секрет изобретателя.
     Они расстались почти по-товарищески,  но Грошев не мог отделаться
от впечатлений странных и,  может быть,  опасных совпадений:  владелец
белой  "Волги"  дважды перекрашивает ее;  застигнутый врасплох Согбаев
справлялся у профессора  о  некоем  "бывшем  командире";  Тихомиров  -
бывший  военный,  именно  у  него  хранится сухая ветка необыкновенной
сирени, которую, по-видимому, ищут жулики.
     Но в поведении Тихомирова не чувствуется фальши,  притворства. Он
прост и открыт. И все-таки...
     Николай позвонил   в  автоинспекцию.  Среди  людей,  заявивших  о
перекраске машины,  значился и Тихомиров. Тут же выяснилось, что купил
он  ее  в  городе  Н.,  через комиссионный магазин.  Грошев немедленно
послал в Н. запрос о бывшем владельце машины.
     Своего начальника  Николай  застал расхаживающим по кабинету.  Не
здороваясь, Ивонин сообщил:
     - Сын  профессора  и его невеста выезжают с туристской группой за
границу. Ничего их порочащего не обнаружено. Что нового у тебя?
     Николай коротко  рассказал.  Ивонин  долго  думал,  потом сердито
сказал:
     - Ладно.   Утро   вечера  мудренее.  С  утра  все  решим...  если
придумаем.



     В пятницу утром Грошев уже знал кое-что о Тихомирове.  Его  жизнь
можно  было  назвать  безупречной.  Только  самый строгий моралист мог
поставить ему в упрек,  что он, женившись в конце пятидесятых годов, в
середине шестидесятых разошелся.
     Машину купил еще во время службы в армии. Ездит отлично. Работает
в  СКБ  -  специальном конструкторском бюро.  Тут немедленно мелькнула
догадка-легенда:   последние   потерпевшие   -   конструктор   и   его
сын-студент;  проверяли или пытались проверить машину профессора. Оба,
даже четверо, включая сыновей-студентов, работают или учатся как раз в
профиле СКБ и, значит, Тихомирова. Догадка-легенда осталась, но не она
была главной в ту минуту.
     Последние годы Тихомиров выезжал на машине за рубеж,  а в обычное
время он заядлый рыбак и грибник.  Что ж...  Вполне естественно, что в
эту грибную и рыбачью пору он отпросился в отпуск...
     Одновременно с этими данными пришла телеграмма  из  той  колонии,
где  отбывал  наказание Согбаев.  Пути возможных сообщников Камынина и
Согбаева нигде не пересекались.  При выходе на свободу  Вадим  получил
солидную сумму и поэтому мог спокойно начинать новую, честную жизнь.
     Мог, но не начал...
     Мысли о согбаевской судьбе прервал стук в дверь.
     - Войдите!
     Дверь медленно  приоткрылась,  и  на  пороге показалась маленькая
девочка с челочкой,  с ясными  и  чуть  обиженными  голубыми  глазами.
Николай  сразу  понял:  это  девочка Ивана Хромова.  Сейчас появится и
мать.  Что ж...  Так бывает часто.  Непримиримые в обычной  обстановке
супруги   в   минуты  опасности  соединяются,  забывают  былые  обиды.
Вероятно,  и жена Хромова пришла к нему,  чтобы узнать о судьбе  мужа,
похлопотать о нем.
     Пожалуй, это вовремя.  Надо подсказать ей,  какие  характеристики
нужно  взять  на работе Ивана,  посоветовать найти адвоката.  Пока что
дела обстоят так, что Иван Хромов может отделаться условным сроком.
     Но вслед за девочкой на пороге появилась не жена, а мать Хромова.
И не было в ней той гордой печали,  что так поразила Николая во  время
их  первой беседы.  Теперь к нему вошло горе.  Лицо женщины потемнело,
проступили новые глубокие морщины,  плечи опустились, и вся она словно
сгорбилась. Но глаза, ясные, светлые, будто промылись и горели ровным,
затаенным светом.
     - Здравствуйте,  -  сказала она и,  не ожидая ответа,  заговорила
неожиданно звонким, помолодевшим голосом: - Пришла посоветоваться, как
жить дальше...
     - Здравствуйте,  - засуетился Николай. - Садитесь. Чаю вот только
не могу предложить.
     - Обойдемся.  Мне теперь  важно  знать,  сколько  моим  охламонам
дадут,  чтобы свою жизнь...  спланировать. - Она махнула темной, сухой
рукой.  - Да свою еще б кое-как спланировала,  обошлась бы... А только
теперь   вот   этот   огонек  планировать  нужно.  -  Она  кивнула  на
прислонившуюся к ней девочку.
     - Что случилось, Любовь Петровна?
     - Сразу или, может, по порядку, если не очень заняты?
     - Давайте по порядку.
     - Пошли мы с Ивановой женой передачу отнести.  Ну,  пока  стояли,
пока то,  пока се,  а народ,  что передачи носит,  все как есть законы
знает и что чем кончается - тем более.  Она послушала и  упала  духом.
Еще и передачу у нас не приняли, а она уж шепчет: "Нет, уж теперь все.
Его посадили,  а теперь меня таскать начнут".  Это у нее бзик такой  -
как  чуть  какая  неприятность,  так  и в вой:  "Ой,  таскать начнут".
Буфетчица она у него - тоже понять можно.  Работа сложная, денежная...
"Стой,  говорю, спокойнее, еще ничего не известно, вон и люди говорят,
еще как суд посмотрит.  А если и получат что, так все с собой возьмут,
нам с тобой не оставят".  Приняли наши передачи и посмеялись над нами:
три кормильца на отсидке.  Она - в слезы: "Вот так теперь везде будет.
Нигде покоя не найдешь.  Ах,  зачем я с ним связывалась!  Ах, зачем не
развязалась!" И так мне,  на нее глядя, нехорошо стало, что я и скажи:
"Так развязаться никогда не поздно". - "Ах, у меня ребенок, а кому я с
девчонкой нужна".  - "А ты,  говорю, отдай мне внучку, а сама, раз так
рассуждаешь,  новую  жизнь устраивай".  Говорю так,  а саму аж трясет,
ведь должна же она понять,  куда ее тянет.  Ведь горе у нас. Настоящее
горе!  А  она посмотрела на меня серьезно и произнесла страшные слова:
"Надо подумать"...
     Любовь Петровна  примолкла,  обняла внучку и выпрямилась,  словно
расправилась.
     - Ну,  надумала  через день...  "Мы,  говорит,  со своими родными
обсудили все и решили,  что вы предлагаете правильно:  ему  все  равно
пропадать,  а  мне  нужно  новую  жизнь  строить  - я еще молодая.  Я,
конечно,  дочке буду помогать,  продуктов,  может, когда подкину, да и
вам, как мы решили, это к лучшему: все-таки забота. Отвлекает". Добрая
такая. Заботливая. Из Вадимовой компании.
     Ну ладно...  Внучку  я  взяла,  барахлишко  ее  приняла и говорю:
"Спасибо за твою большую заботу,  тем более что решила  ты  правильно:
трудно  тебе  воспитывать будет,  трудно..." Она так и расцвела:  "Ах,
говорит,  и вы так думаете.  А я, признаться, побаивалась". - "А чего,
отвечаю,  побаиваться?  Жизнь надо строить решительно.  Побаиваться ее
нечего. Она наша, жизнь. Не чужая. Вот за чужую и в самом деле бояться
нужно".  - "Я,  говорит,  все узнала: оказывается, сам факт заключения
является исключительным поводом для развода - никто не осудит,  и я об
этом так и написала Ване.  Он поймет,  он вообще-то добрый.  И умный".
Вот тут меня и ударило.  "И что ж,  спрашиваю,  отослала ли письмо?" -
"Отослала,  -  отвечает.  -  Сами  говорите,  что  жизнь  нужно делать
решительно".
     Прожили мы с внучкой ночь,  утром я на свою старую работу сходила
- берут обратно с дорогой душой.  Пенсионер  нынче  в  цене  и,  я  бы
сказала, в моде. Так что прожить я теперь проживу и без ее продуктов и
еще своим охламонам на посылки хватит.  А пришла я к  вам  вот  зачем.
Нельзя ли то письмо Ване не передавать?
     Нет, вы меня не перебивайте.  А то собьюсь. Я вот своим старшим о
нашем горе ничего не писала; все, пишу, в порядке, всем довольна...
     - А у вас еще старшие есть?
     - А как же?  Что ж я,  только охламонов нарожала?  Два сына и две
дочери есть еще.  Все в разных городах,  все живут хорошо.  Ну, те при
отце воспитывались.  А эти - послевоенные.  Этих я,  видать, упустила.
Вот за то сама и казниться должна.  Моя беда, мой и ответ. Так вот что
я вам скажу:  Ваня в войну родился,  как только муж на фронт ушел, рос
он,  как я говорила,  слабеньким.  И этот ему новый удар совсем  ни  к
чему.  Наказать,  раз заслужил,  - наказывайте.  Тут я слова не скажу.
Горе оно и есть горе.  Но ведь и пожалеть человека нужно. А каково ему
второй удар,  да еще в тюрьме,  принимать?  Честно скажите, сможете то
письмо не допустить или не сможете?
     - Не  получит он письма,  - твердо сказал Грошев.  - А помощи вам
никакой не нужно, Любовь Петровна? Вы ведь за советом пришли...
     - Чем вы поможете?  Горе мое разделить вы не сможете,  да я его и
не дам делить - сама вынесу.  Об деньгах не беспокоюсь - заработаю.  А
совет  вот какой мне нужен,  законов ведь я не знаю.  Как-то так жизнь
прожила,  что законы эти мне вроде бы и не к чему были...  Вот  отдала
она мне внуку,  а она вся в Ваню - тихонькая,  ласковая, - и вдруг она
опять решит возвернуть?  Это ж и мне,  и Ване,  и внуке  снова  сердце
рвать.  Нет,  вы сейчас мне не отвечайте. Вы подумайте. Я к вам на той
неделе приду.  Я во вторую смену договорилась.  Сменщица,  я с ней лет
тридцать проработала, в первую пока походит. А потом и в садик девочку
устрою.  Обещали.  Вот утречком я и зайду. Вы мне тогда и обскажите. А
то мне все враз и не обдумать, и не запомнить.
     Пока Любовь Петровна говорила,  Николай думал о Хромове, о деле и
чуть было не спросил:  "А что,  если Ивана выпустят?  Он с нового горя
беды  не  наделает?"  Но  не  спросил.  Нельзя  давать  необоснованную
надежду, нельзя рвать больные сердца.
     Хромова поднялась неожиданно легко,  молодо, степенно попрощалась
и, как занятой человек, сообщила:
     - Пойду  на  своих  характеристики   добывать   -   добрые   люди
посоветовали.   Может,   и   поможет...  Только  по  моей  натуре  эти
характеристики ни к чему. Натворил - получай, а потом думай.
     Она ушла,  маленькая,  сутуловатая,  но  не сломленная,  а как бы
обретшая второе дыхание.  Вероятно,  вот потому  и  выиграна  минувшая
война, что миллионы таких людей в горе нашли подспудные силы и вынесли
невыносимое.
     Ах, Любовь Петровна,  Любовь Петровна,  горе ты материнское!  Обо
всем мы думаем, когда что-нибудь затеваем, а вот о матерях...
     Грошев встал,  подошел  к  окну  и  долго  вспоминал  свою мать -
полную,  страдающую одышкой, а все равно вечно занятую и деятельную...
На  них,  на  матерях,  видно,  и  держится белый свет,  да не все это
понимают. И то чаще через чужое горе.



     Его раздумья  прервал  телефонный  звонок.  Звонила   секретарша:
вызывал Ивонин.
     Он казался озабоченным и,  как всегда,  когда  какое-нибудь  дело
осложнялось, очень деятельным.
     - Ты что такой задумчивый? Что-нибудь новенькое?
     - Почти,  -  грустно усмехнулся Николай и рассказал историю Ивана
Хромова.
     - Что ж раздумывать? Нужно взять подписку о невыезде и выпустить.
Он, кажется, впутался в эту историю по глупости, суд учтет, разберется
и,  скорее всего,  даст условно.  - Ивонин задумался и вздохнул. - Вот
возимся со всякой шушерой, и кажутся они страшнее страшного для нашего
общества.   А   такие,  как  хромовская  жена?  А?  Они,  в  сущности,
пострашнее. И попробуй придерись - все аккуратненько, все по закону.
     Он походил по кабинету, закурил.
     - Ну, довольно лирики. А факты таковы: только что позвонили из Н.
Тихомиров  действительно  купил  машину  в комиссионном магазине.  Она
конфискована у человека,  осужденного за  покушение  на  убийство  при
попытке ограбления.
     - О-о! Вот даже как разворачиваются дела!
     Ивонин словно не слушал Грошева, продолжал чеканить слова:
     - Человек этот,  некто Волосов, в свое время служил в одной части
с Тихомировым.
     - Надо немедленно обыскать машину Тихомирова.
     - Надо бы, но... Тихомиров вместе с группой автотуристов уехал за
границу.
     - Задержать.
     - И это возможно.  Но есть и другие подробности.  Племянница жены
Камынина  ушла из магазина по собственному желанию.  Мотив?  Переход с
вечернего на дневное отделение того самого института, в котором учится
сын профессора.  Как реагировали на это папа и сын?  Положительно. Сын
подал заявление в загс,  а папа предоставил ему и его  невесте  машину
для путешествия.  И они благополучно отбыли вместе с Тихомировым. Мало
этого.  После  того  как  ты  побеседовал  с  Камыниным,  он  разыскал
Тихомирова,   они  долго  о  чем-то  разговаривали.  Такова  ситуация.
Серьезна ли она?  И да и нет.  Возможно,  что все это лишь  неприятные
совпадения.  Почему  бы  профессорскому  сыну  не жениться на красивой
девушке,  да еще к тому же  студентке  его  же  института?  Почему  бы
Камынину не встретиться с Тихомировым?  Ведь они оба автомобилисты.  И
так далее и тому подобное. Ну, а если это не совпадения?
     - Во всяком случае, их слишком много, чтобы они не встревожили.
     - В том-то  и  дело.  Тебе  нужно  немедленно  выехать  вслед  за
туристской группой.
     - Может, лучше вылететь?
     - Нет. Я уже послал телеграмму старшему туристской группы, что ты
тоже включен в эту группу и догонишь ее на дневке.
     - А... а на чем же я поеду?
     - Машина начальства  на  приколе.  Документы  оформляются.  Дадим
шофера.
     - И я сразу превращусь из автотуриста в обыкновенное начальство.
     - Мм...  Пожалуй.  Но ведь расстояние! А тебе нужно быть свежим и
крепким.
     - Когда выезжать?
     - Сегодня же.
     - Ничего. Выдюжу.
     Ивонин испытующе  посмотрел  на  Николая  -  спортивная   фигура,
крепкий подбородок, карие, твердые глаза.
     - Ну,  гляди...  Ведь прежде чем явиться в группу, тебе предстоит
проехать  в  Н.  и ознакомиться с делом Волосова,  а если представится
возможность,  осторожно проверить  Тихомирова.  Именно  осторожно,  не
роняя ни малейшей тени на его имя.
     - Да, но группа...
     - Дал телеграмму. На месте тебе помогут оперативники.
     - Присмотрят за интересующими нас людьми?
     - Нет. Они их не знают, да и пока что им знать не нужно - все еще
достаточно  шатко.  А  вводить  в  курс  дела  новых  людей  -  значит
рисковать.  Они  могут  неправильно  понять  задачу,  увлечься  и  или
вспугнуть, или нанести людям ненужную травму. Они просто присмотрят за
всей группой и, если обнаружатся отклонения от нормы, будут в курсе.
     - Понятно.
     - Значит, задача вырисовалась такая. Главное - машина Тихомирова.
Не он сам,  а машина,  то,  что она может возить даже вопреки  желанию
своего  владельца.  Продумать,  попробовать установить.  Все остальное
зависит от этого...
     - Как держать связь?
     - Обычным порядком. Все. Получай документы и принимай машину.



     Все было ясно и понятно  до  тех  пор,  пока  дело  не  коснулось
хозяйственников.  Кассирша ушла,  да и денег у нее,  кажется, не было:
нужно было еще получать  их  в  банке;  ключ  от  гаража  находился  у
завхоза,  а он,  естественно, уехал по делам, и когда вернется - никто
не знал. Хорошо, хоть канцелярия сработала точно и документы поспели в
срок.
     Однако ему повезло: на доске, на которую уборщицы вешали ключи от
дверей служебных кабинетов,  висел и ключ от гаража. А ключи от машины
предусмотрительный шофер оставил в замке зажигания.  Николай  поступил
именно так,  как учили. Открыл капот, проверил уровень масла, заглянул
в радиатор, потом сел за руль и включил зажигание. Стартер не работал.
Было  так  тихо,  что  он  услышал  тиканье  собственных часов.  А вот
электрические часы молчали.  Молчал и сигнал:  заботливый шофер  перед
уходом в отпуск отсоединил аккумулятор.
     Потому, что он сразу понял шофера, вернулась уверенность в себе и
спокойная  расчетливость.  Он  вывел  машину,  запер  гараж  и пошел в
библиотеку.  Карты показывали до Н.  тысячу с  лишним  километров.  На
"Волге" пятнадцать-шестнадцать часов хода. Прибавить снижение скорости
и,  значит, потерю времени в населенных пунктах. В иных не разрешается
двигаться быстрее тридцати километров.
     Правила движения есть правила...  Приплюсовать время на  заправку
горючим:  в пятницу и субботу легковых машин будет очень много. Поесть
нужно...  Получается не менее двадцати  часов.  Значит,  в  Н.  раньше
второй половины дня не приедешь.
     Можно, конечно, увеличить путевую скорость, но машина незнакомая,
непривычная.  Наконец,  двадцать часов за рулем, да без привычки, - не
высидишь. Значит, на половине дороги нужно поспать. Иначе, даже если и
нагонишь время, на месте много не наработаешь. Свалишься от усталости.
     Николай телеграфировал  в  Н.:  "Приеду  завтра   вечером   прошу
оставить дело дежурному".
     Ждать кассира он не стал,  сел в машину и поехал в сберкассу, где
снял  свой слишком медленно растущий вклад.  Дома переоделся,  налил в
термос горячего кофе и уложил в багажник вещи.



     Первое время  Николай  вел   машину   осторожно,   даже   слишком
осторожно,  привыкая  к ней и испытывая и себя и ее.  Машина оказалась
покорной.  Она чутко слушалась не только руля,  но и малейшего нажатия
на  педаль  дроссельной  заслонки,  или,  как  проще  и,  может  быть,
правильней говорят шоферы, "нажатия на газ".
     Пригородное шоссе  легло  ровным  росчерком  между  ярко-зеленых,
вошедших в силу лесов.  Стрелка спидометра перевалила середину и стала
клониться вправо, к сотне... Ветер усилился, посвистывая в ветровичке.
Машина чуть присела,  словно готовясь к прыжку. После сотни километров
ветер уже не свистел,  а подвывал, и Николай сбросил газ. Скоростью он
владел. Значит, на больших трассах сумеет выгадать несколько часов.
     Вечерняя дорога оказалась пустынной, мотор тянул отлично. Свистел
ветер в ветровичках, стучали камешки по крыльям, и километровые столбы
легко  проскакивали  мимо.  Утром шоссе заполнилось машинами.  Николай
свернул в лесок,  поспал несколько часов и после обеда  уже  держал  в
руках дело Волосова.
     Поначалу это дело не показалось Грошеву ни особенно  сложным,  ни
загадочным. Оно сводилось к тому, что гражданин Волосов А. М., 54 лет,
несудимый,  одинокий,  беспартийный,  инвалид войны  второй  группы  и
одновременно  завхоз  артели  "Труд",  весной  подъехал на собственной
автомашине "Волга" к новому овчарнику совхоза  "Балтийская  звезда"  с
целью  похищения овцы.  В это время его заметил сторож фермы гражданин
Петрявичкаус Н.  П.  Волосов вступил со сторожем в борьбу и нанес  ему
охотничьим ножом тяжелые ранения в область сердца.
     Только чудо спасло сторожа от верной смерти. Он оказался одним из
первых, кому в этом районе сделали операцию на сердце.
     Волосов своего поведения не оправдывал,  но считал,  что его черт
попутал,  а  потому  и  сам  факт  преступления помнил смутно.  На все
вопросы следователя отвечал неуверенно: "Не помню, может быть, и так".
     Однако выздоровевший  сторож  нарисовал  несколько  иную  картину
преступления.  Его удивило не то,  что за овчарню проехала  машина.  В
этих  местах в минувшую войну шли упорные бои,  и летом сюда приезжает
немало фронтовиков.  Насторожило,  что водитель машины,  спустившись в
лощинку,  слишком  долго  не  выходил  из  нее  - что он мог увидеть в
сумраке зеленой в эту пору весенней ночи, сторож не понимал и подумал,
что с человеком произошло несчастье.
     Когда Петрявичкаус  тоже  спустился  к   лощинке,   из   зарослей
кустарника  выскочил  неизвестный  и  вначале  сбил сторожа непонятным
приемом с ног, а уж потом, лежачего, несколько раз ударил ножом.
     Свидетелей этого  происшествия не нашлось.  Волосова осудили.  За
него никто не хлопотал,  и о его судьбе никто не  беспокоился,  потому
что, как он утверждал, все его родственники и близкие погибли во время
войны.  В заключении Волосов умер от  рака  желудка.  Через  некоторое
время умер и сторож.
     Чем дольше думал  об  этом  деле  Грошев,  тем  удивительней  ему
казалась  разница  в  показаниях  Волосова  и Петрявичкауса.  Впрочем,
Волосов  не  отрицал  предложенного  сторожем  варианта,   но   и   не
подтверждал его.
     - Затмение на меня нашло, - твердил он. - Ничего не помню.
     В деле имелись справки о ранении и контузии Волосова,  заключения
медицинской экспертизы, в которой Волосов признавался вменяемым.
     Словом, суд взвесил все обстоятельства дела, личность преступника
и многое  иное.  Волосов  получил  по  заслугам.  И  следствие  и  суд
действовали  объективно  и  гуманно.  Но  в  то время они не имели той
версии,  легенды,  которая  теперь  была  у  Грошева  и  нуждалась   в
тщательной проверке. Вот почему Николай попросил местного оперативника
Радкевичиуса отвезти его к совхозной овчарне.
     Свою машину Грошев оставил и поехал на милицейской.
     Справа и слева от обсаженной  вековыми  деревьями  дороги  быстро
проносились ухоженные поля,  рощицы,  проплывали хутора. Одну из рощиц
неторопливо и  настойчиво  атаковывали  два  бульдозера.  Они  срезали
кустарник, выдирали из земли пни и еще не вошедший в силу подрост.
     Было в этом  неторопливом,  расчетливом  движении  тяжелых  машин
нечто такое,  что встревожило Николая.  Там,  где он вырос, к деревьям
относились уважительно. Их берегли, за ними ухаживали.
     - Зачем такая жестокость? - спросил он Радкевичиуса.
     - Корчуют?  Видите  ли,  хутора  сселяются  в  поселки.  Остаются
брошенные усадьбы. Зачем же пропадать земле?
     Кажется, все было логично,  но жалость к деревьям все еще держала
Грошева, и он почему-то смущенно пробормотал:
     - Но ведь это роща... Или сад. Разрослись бы...
     Радкевичиус рассмеялся.
     - Деревья,  лес,  роща в наших местах не  всегда  друг.  Простоит
такая брошенная роща несколько лет,  выбросит пасынков,  семена во все
стороны,  и пахотная земля превратится в неудобь.  А там,  глядишь,  и
болото подберется. А пашни здесь и так не слишком много - в войну поля
позарастали,  да и за самой землей всегда требовался присмотр. Сейчас,
когда хуторяне уходят в поселки, пашни прибавляется. Значит, богатеем.
И здорово богатеем.
     Грошев молчаливо согласился с оперативником и перевел разговор.
     - Повсеместное явление это самое богатение.  А у вас  в  связи  с
этим работы не прибавляется?
     - Ну,  это богатство звериных инстинктов не вызывает.  Оно общее,
работает  на всех.  Поэтому профессиональных преступников все меньше и
меньше становится,  практически,  кроме гастролеров,  их и нет.  А вот
непонятные  случаи,  вроде  того,  по  которому  мы едем,  еще бывают.
Молодежь иногда срывается в  блатную  романтику.  Пожилые  люди  вдруг
начинают переживать периоды,  так сказать, первоначального накопления.
Но в целом... В основном - профилактика.
     Все правильно - такое происходит повсеместно. Так что же толкнуло
Волосова  на  преступление?  Романтика?  Почти  исключается.   Солдат,
пожилой  человек,  он  видел и знал многое.  Дешевой романтикой его не
возьмешь.  Припадок накопительства? Возможно... Но ведь и так было все
необходимое,  есть даже известная зажиточность. Однако вот странность:
сберегательной книжки у Волосова не нашлось.  Значит, могло случиться,
что,  купив  автомашину,  он  израсходовал все свои сбережения и решил
поправить дела воровством.  Вариант возможный.  У пожилых людей есть в
чем-то оправданное стремление отложить на "черный день".
     - Скажите, в вашем районе овец много?
     - Н-ну...  -  удивился странному вопросу оперативник.  - Не очень
много, но есть.
     - И на рынке баранина бывает?
     - Да.  У нас,  кстати,  рынки великолепные и  цены  на  них,  как
правило, ниже государственных. Особенно в базарные дни.
     Вот в том-то и дело,  гражданин Волосов.  Не  верится,  чтобы  вы
собирались    украсть   овцу.   Даже   решив   заново   приступить   к
накопительству.  Ей,  той овце,  в базарный день и цена-то по  местным
понятиям грошовая. И вы ради тех денег на преступление не пойдете
- ведь знали, что овчарни охраняются. Нет, не пойдете - риска много.
     - Вы лично знали Волосова?
     - Да,  работал тогда в опергруппе.  Поэтому меня и направили  для
связи с вами.
     - Как он вел себя в быту?
     - Очень  скромный,  тихий.  Бывшая  хозяйка,  у  которой он купил
полдома, стирала ему, убирала, а готовил он сам. Копался в огородике -
сада  не  разводил.  Иногда выпивал,  но очень редко и немного,  часто
выезжал на взморье,  особенно в какой-нибудь порт,  и околачивался там
целыми днями. На допросе утверждал, что с детства мечтал стать моряком
и вот теперь,  под старость,  полюбил сутолоку  порта,  запах  моря  и
разноязычную речь.
     Опять все логично и...  романтично.  Но в таком  случае  Волосову
следовало  бы  поселиться  у моря.  Человеком он был свободным,  и где
покупать дом - для него значения не имело.
     - А с этой... разноязычной речью он связан не был?
     - Не думаю...  Во всяком случае,  никаких сигналов  ни  по  каким
каналам не поступало. На работе - скрупулезно честный и хозяйственный.
Отчетность в ажуре,  ни о  каких  "левых"  сделках  никто  не  слышал.
Словом, и мне и остальным казалось, что с ним и в самом деле произошел
психический срыв - у контуженных это,  к  сожалению,  бывает.  Либо...
Либо следствие,  и я в том числе, допустило некий просчет. Иначе мы бы
не ехали на место преступления вторично.
     - Вы его биографию вглубь копали?
     - Из  крестьян,  призван  в  сорок  первом,  на  следующий   год,
раненным,  попал  в  плен,  бежал,  жил  в приймаках на оккупированной
территории:  плохо заживала рана.  Потом,  опасаясь угона в  Германию,
ушел  в  леса,  вступил в партизанский отряд и после встречи с Красной
Армией  стал  командиром  отделения,  потом  старшиной.   Остался   на
сверхсрочную, но заболел и уволился. Поскольку родных у него нет, осел
в нашем городе. Все логично.
     - Пожалуй...



     Машина свернула с шоссе, промчалась по гравийке, потом выехала на
проселок,  огибающий теперь не новые,  а  просто  добротные  совхозные
постройки. Радкевичиус показал на разросшийся кустарник:
     - Вот здесь все и произошло.
     Грошев вышел  из  машины,  и  дисциплинированный шофер немедленно
развернул машину.  Николай молча смотрел на разросшиеся кусты сирени -
уже мелкой, вырождающейся и дичающей. Не с этих ли кустов была сорвана
та ветка сирени, что искали жулики?
     - Здесь тоже были хутора?
     - Да...  И овчарня стоит на месте хутора. И там... И во-он там. В
начале  и в конце войны здесь шли тяжелые бои,  часть хуторов сожгли и
сровняли с землей еще в те годы.
     - А  почему  же  совхоз не корчует заросли?  Неужели ему не нужна
пахотная земля?
     - Поначалу  боялись  снарядов и мин,  потом саперы проверили,  но
ведь здесь масса окопов,  воронок. Вручную не сделаешь, а техники было
маловато.  Стали  использовать  места под выпасы - потому и овчарня на
этом месте. Сейчас техники много, будут и корчевать и окультуривать.
     Опять все  правильно.  Волосов мог приехать сюда потому,  что его
здесь,  как говорят  фронтовики,  убивали.  Память  сердца,  память  о
незабываемых днях и переживаниях...
     Но тогда не совсем понятно поведение сторожа.  Он знал,  что сюда
приезжают  фронтовики.  Что же его могло удивить в поведении человека,
который хотел побыть на месте прежних  боев  в  одиночестве  и  заново
пережить многое,  что было в его жизни?  Почему сторож стал следить за
Волосовым? Что ему показалось подозрительным?
     - Скажите, Петрявичкаус местный?
     - Да, с этих хуторов.
     - Во время войны был в оккупации?
     - Да...
     - А где задержали Волосова? На месте преступления?
     - Нет.  Отсюда он уехал в порт, но предварительно заехал домой. А
задержали его уже по дороге в Белоруссию.
     - Это не показалось странным?
     - Наоборот.  Если  бы  он  был  полностью вменяемым,  он бы сразу
удрал,  замел следы.  Или остался бы дома и  постарался  создать  себе
алиби.  Ведь он знал,  что свидетелей не было. А он заехал домой, взял
портфель с запасными частями и,  конечно же предполагая, что его будут
искать хотя бы потому, что он исчез, несколько дней оставался в порту.
Согласитесь,  что  поведение  для  вменяемого   преступника   довольно
странное.
     - А что, подозрение сразу пало на Волосова?
     - Нет,  конечно. Снимали слепки следов, автомобильных шин и обуви
преступника,  опрашивали возможных свидетелей - кстати,  кто-то  видел
проезжавшую "Волгу", - и так постепенно сомкнулся круг. И только после
проверки нескольких версий вышли на Волосова.
     - Как видите,  он мог знать об особенностях розыска и знать,  что
несколько дней он может действовать безнаказанно.  Он сразу сознался в
преступлении?
     - Нет... Поначалу темнил. Возможно, это повлияло на приговор. Мне
кажется, что суд не слишком поверил в его контузию.
     - Я тоже не очень  верю,  хотя  и  не  исключаю  контузии...  Мне
начинает казаться,  что у Волосова был какой-то свой,  очень важный и,
возможно,  дальний прицел.  Хотя,  подчеркиваю,  вполне допускаю,  что
убивал  он  сторожа,  может  быть,  и  в  состоянии некоего помрачения
рассудка. Потому что при любых вариантах ему, пожалуй, не следовало бы
этого делать.
     - А если сторож увидел нечто для него опасное?
     - Сторож остался жить и,  как выяснилось,  ничего опасного ни для
себя,  ни для Волосова не увидел. Согласен с вами, мог увидеть. Но и в
этом случае Волосов мог попытаться обмануть его бдительность,  создать
свою легенду и, только убедившись, что сторож не поверил, - убить его.
Так что и некоторое помрачение ума не исключается.
     - Может быть,  и так...  - согласился оперативник.  - Но мы тогда
смотрели на дело несколько с иной стороны.
     - Попробуем посмотреть на него с новой...



     Позже Грошев  побывал  в  домике  Волосова  и  поговорил  с   его
соседкой.  Она добавила только один маленький штришок к его характеру.
Волосов не надеялся на свою память.  Он всегда все записывал: приходы,
расходы, что нужно сделать, с кем и о чем поговорить.
     - Наверное,  он и портфель взял с собой потому,  что в  нем  были
нужные записи...
     - Что  вы!  Он  в  нем  хранил  всякие  там  лампочки,  пружинки,
резинки...  Не знаю уж и что.  Я еще говорила - не жалко такую дорогую
новую вещь пускать под всякие железки?  А он говорил,  что эти железки
ему дороже портфеля.
     Для психологии автолюбителя это самый  правильный  ответ.  И  то,
что,  собираясь  в  дальнюю  дорогу,  он  взял с собой запасные части,
именно мелочи,  которые могут неожиданно выйти из строя и  которые  не
так-то  легко  найти в магазинах,  и то,  что дорогой портфель казался
дешевле автомобильных мелочей.
     - У него кто-нибудь из друзей бывал?
     - Редко... Так кто, по работе...
     - А военные?
     - Да нет вроде...  Хотя,  это уж как его посадили,  приходил  тут
один, подполковник, что ли... Все интересовался, не осталось ли что от
машины. Может, дескать, какие-нибудь запасные части.
     - А какой он из себя?
     - Приметный такой мужчина. Глаза острые, а сам такой... поджарый.
     Сдерживая волнение, Николай сердито подумал:
     "Это Тихомиров. И он интересовался чем-то относящимся к машине".
     - Части нашлись?
     - Нет. Он же все с собой забрал.
     - А что же подполковник?
     - Пожалел да и ушел.
     - Волосов переписывался с кем-нибудь?
     - Писем,  кроме служебных,  я не видела. А телеграммы он получал.
Чаще вечером или ночью. Потому и знаю, что стучали. Да меня об этом уж
спрашивали.
     - После этих телеграмм он,  может быть,  выезжал или менялось его
настроение?
     - Выезжать - не помню. Он часто выезжал кататься. Машина-то своя.
А вот что изменялся - так это верно.  Становился веселым. Говорил, что
старые сослуживцы не забывают, а то живешь бобыль бобылем...
     - У него не было знакомых женщин? И жениться он не собирался?
     - Точно не скажу,  но, думается, последнее время, перед тем как с
ним это случилось,  собирался...  Стал спрашивать у меня о  вдовушках,
костюмы купил, электрическую бритву. Раньше он редко брился, бороденка
у него реденькая,  белесая.  А тут - каждый день зажужжал.  И  рубашки
стал белые носить.
     Опять все правильно и все по-человечески...
     Поскольку самой   артели   уже   не   существовало  -  ее  сменил
промкомбинат,  то  сослуживцев  Волосова  найти  в  выходной  день  не
удалось, и Николай поехал на хутор сторожа Петря-вичкауса. Там жил его
сын, механизатор, с семьей.
     - Отец  объяснил,  что  пошел за человеком потому,  что видел эту
белую "Волгу" несколько раз.  И каждый раз она подъезжала к  лощине  с
разных сторон, как будто кружила вокруг да около.
     Пожалуй, это  могло  вызвать  подозрения  у   сторожа,   да   еще
скучающего у тихой овчарни, и заставить его проследить за незнакомцем.
     - Отец считал, что это кто-то из фронтовиков ищет забытую могилку
или  свой  окоп  - такое часто бывает в наших местах.  Вот он и пошел,
чтобы помочь.  Он ведь всю войну здесь был,  он и  хоронил  убитых,  и
окопы заравнивал.
     Похоже, что Волосов тоже искал  что-то...  Это,  пожалуй,  совсем
странно. Но что?
     - Скажите,  а во  время  оккупации  здесь  ничего  приметного  не
случалось?
     - Нет.  Место глухое,  от  дорог  в  стороне.  Ничего  такого  не
слышали. Да и жили хуторами, как бирюки. Может, рядом что и случалось,
да мы не знали. Люди ведь боялись лишнее слово сказать...
     - А фронтовики и теперь приезжают?
     - Ну разве такое забудешь!  Ездят...  Но знаете,  после того, что
случилось  с  отцом,  он  как  только увидит белую машину,  так его аж
трясет.  Даже скандал устраивал  приезжающим  на  белой  машине.  Один
вначале обиделся,  а потом увидел, что человек не в себе, махнул рукой
и уехал.  Не стал отругиваться.  Следующий раз приехал уже  на  другой
машине.  А некоторые на отца чуть не в атаку. Но когда узнавали, в чем
дело, - понимали и мирились.
     К сожалению,  ничего  нового  не  удалось  узнать и о Тихомирове.
Часть,  в которой он служил,  ушла.  Дома, где жили офицеры, оказались
заселенными     приезжими,     и    те,    естественно,    не    знали
инженер-подполковника.
     Зеленым вечером Грошев уехал из Н.



     По расчету времени он мог рано утром приехать в кемпинг, где была
назначена дневка автотуристов. Но машина шла отлично, дорога оказалась
довольно пустынной, и поэтому на привале Николай позволил себе поспать
на час больше, чем предполагал.
     Спать он  не  то что любил,  а считал это совершенно необходимым.
Как в разведке,  так и сейчас,  основная его работа заключалась в том,
что  он  думал.  Занимался  ли  он  на турнике или отрабатывал огневую
задачу,  перечитывал или составлял протоколы,  все равно мозг  работал
беспрерывно,  исподволь  приспосабливая  все  увиденное  и  узнанное к
основному делу.  Поэтому мозг всегда должен быть  свежим,  быстрым,  а
глаз - острым.
     Усталость, сонливость можно подавить и казаться свежим и  бодрым.
Но мозг не обманешь. Он все равно сработает не так, как мог бы. И еще,
кроме отдыха-сна,  мозгу требовалось питание. По армейской практике он
знал: самое верное подспорье мозгу - это сахар. Вот почему, выезжая из
Н.,  Николай купил пачку рафинада и всю дорогу  похрустывал  льдистыми
кусочками. На прямых участках дороги он настраивал приемник на веселую
музыку и старался не думать ни о Волосове,  ни о встрече  в  кемпинге:
мозг должен отдыхать не только пассивно, но и активно.
     В кемпинг он приехал около шести часов утра. Туристы оказались на
месте.  На "яме" под навесом стояла профессорская "Волга". Возле нее -
красивая рослая девушка в комбинезоне.
     - Здравствуйте. Прибыли? - спросил Грошев.
     - Еще вечером.
     - И уже за дело?
     - Конечно, а то потом будет очередь.
     - Ты с кем это там? - спросил мужской голос из-под машины.
     - Отставший догнал, - ответила девушка. - Вы ведь отставший?
     - Да...  Задержался на работе и вот - гнал всю ночь.  Я последний
или еще кого-нибудь ждете?
     - Отставших нет, а убывшие имеются. Тихомиров решил не возиться с
машиной и поехал в Н. навестить знакомых.
     Первая и очень серьезная неприятность.  О том,  что Тихомиров мог
свернуть с трассы и промчаться в Н.,  следовало  подумать  раньше.  Ни
Грошев,  ни  Ивонин об этом не подумали.  Задание если и не срывалось,
то, во всяком случае, резко усложнялось. Но Грошев беспечно улыбнулся.
     - Может, оно и к лучшему - отосплюсь.
     Отсыпаться он,  конечно,  не собирался.  Начиналось время,  когда
требовалось выложить себя до предела.
     Он разыскал оперативника,  который резонно возразил,  что ни одна
машина  из кемпинга не выезжала,  а Тихомиров свернул с трассы задолго
до прибытия  основной  группы.  Об  этом  своевременно  извещено.  Они
согласовали будущие действия, и Грошев помчался в Н.
     Солнце выкатилось как-то сразу - большое и жгучее. Очень хотелось
пить.  На  дорогу Николай выпил несколько стаканов воды,  но уже через
несколько километров понял,  что от жажды все равно не избавиться.  Он
заехал в сельпо, взял бутылку сухого вина, а в колодце набрал холодной
воды. Тропический рецепт Ивонина сразу сбил жажду. Потом Грошев принял
еще  и таблетку,  резко повышающую работоспособность.  Термос с водой,
приготовленной по тропическому рецепту,  положил рядом,  на сиденье, и
нажал на газ.
     Он уже свыкся с машиной,  не думал о ней,  а просто чувствовал ее
как  бы  продолжением  самого  себя.  Время  шло к полудню,  по дороге
неслись потоки легковых автомашин - отдыхающие и туристы стремились  к
воде.  Часто  попадались могучие машины дальних перевозок и самосвалы.
Приходилось притормаживать, а потом и резко обгонять. Снижая скорость,
Николай все смелее держал руль одной рукой, а второй открывал термос и
делал несколько глотков приятно-прохладной, кисловатой водицы.
     Обогнав легковушки,   он   пристроился   за   огромным   фургоном
международных автоперевозок, неторопливо пыхтевшим на подъеме. Николай
вывернул  чуть влево.  Дорога оказалась свободной,  и он нажал на газ.
Машина рванулась, и термос покатился по сиденью. Николай непроизвольно
дернулся ему вслед и снизил скорость. Машина резко, словно наткнувшись
на препятствие, затормозила, и термос упал.
     И в   это   время  на  перевал  выскочил  новенький  бело-голубой
самосвал. Не снижая скорости, он ринулся вниз, прямо на Грошева.
     Как он  успел вывернуть,  что сделал водитель самосвала,  Николай
так и не заметил - машины с ревом разошлись в нескольких  сантиметрах,
а может быть и миллиметрах, друг от друга.
     Ни страха,  ни растерянности Николай ощутить не успел.  Он только
выругался про себя и с горечью подумал:
     "Ведь учили тебя:  самое страшное для водителя -  самоуспокоение.
Как  только  приходит  полная  уверенность  в  себе и в машине - удвой
внимание, а не то быть беде".
     Он не видел,  как ему вслед грозили кулаками шоферы,  как один из
них записал номер  его  машины:  авария  была  слишком  близка,  чтобы
простить Николаю такую оплошность.  А он гнал и гнал, потому что очень
хотел застать Тихомирова  в  Н.,  посмотреть,  чем  он  там  занят,  и
попытаться раз и навсегда установить истину.



     Но ему опять не повезло. Уже под самым Н. железнодорожный переезд
оказался закрытым.  Возле  грузовика  стоял  старшина-автоинспектор  и
проверял  путевой  лист.  Он подошел и к Грошеву,  козырнул и попросил
предъявить документы.  Николай предъявил, но старшина, не глядя в них,
приказал:
     - Поставьте машину на обочину и зайдите в будку.
     Шлагбаум поднялся,  и Николай,  переехав полотно железной дороги,
поставил машину на обочину, а сам побежал в будку.
     - Понимаете,  товарищ  старшина,  я  очень  спешу  -  оперативное
задание.
     Старшина покопался   в  своей  сумке  и,  не  глядя  на  Грошева,
произнес:
     - Любое  задание  нужно  выполнять  в  соответствии  с  правилами
уличного движения.  А вы нарушили.  И,  как я вижу,  неспроста. Ну-ка,
дыхните.
     - Куда дыхнуть? - опешил Николай.
     - Не знаете?  - подозрительно спросил старшина.  - Объясняю.  Вот
пробирка.  Я сейчас отломлю ей верхушку,  и вы в нее подышите.  Вот  и
все. Понятно?
     - Но вы поймите...
     - Гражданин, не будем спорить. Надо выполнять.
     От старшины веяло такой  спокойной,  неколебимой  уверенностью  в
правильности  всего,  что он делал,  и в справедливости происходящего,
что Николай сначала подчинился, а уж потом, подув в пробирку, подумал:
     "Ладно. Лишь бы отвязался. Спешить надо. Спешить".
     Бесцветная жидкость в пробирке едва  заметно  посинела.  Старшина
равнодушно  посмотрел  на  нее,  закрыл  пробирку пробочкой с ваткой и
опять положил в сумку.
     - Ключики от машины у вас?
     - У меня...
     - Разрешите поинтересоваться.
     Николай протянул ключи,  милиционер  внимательно  осмотрел  их  и
положил в карман.
     - Пьяны вы, вот что, дорогой товарищ водитель.
     - Да  вы  что?!  С ума сошли,  что ли?  Вот мое удостоверение,  -
возмутился Грошев, но старшина даже не взглянул на удостоверение.
     - Я  с  ума  не  сходил.  Я  могу соврать,  вы можете соврать,  а
пробирка не соврет.  Она свое покажет. Понятно? Это первое. А второе -
не  суйте  мне  удостоверения.  Хоть вы сам министр,  а если сидите за
рулем выпивши -  значит,  все!  Чуть  не  сделали  аварию  тем  более.
Садитесь.
     Николай возмущался,  упрашивал,  даже,  кажется,  грозил старшине
неприятностями,  но  автоинспектор  как  будто  и  не  слышал его.  Он
неторопливо  устроился  за  столиком,  вытащил  бланки  протоколов,  с
интересом,   но  также  внимательно  осмотрел  водительские  документы
Николая и начал было заполнять протокол,  но, дойдя до доверенности на
вождение  машины  и путевого листа,  остановился,  мельком взглянул на
Грошева и снял телефонную трубку.
     - На казенной машине,  с доверенностью, задержан в стадии легкого
опьянения следователь Грошев.  Утверждает,  что  следует  по  срочному
оперативному заданию. Как поступить?
     Старшине, видимо, что-то ответили и о чем-то спросили.
     - Нет.  Но аварию чуть не совершил. Потому и задержал - позвонили
с трассы.
     Николаем овладело   вначале  отчаяние,  а  потом  покорное,  даже
смешливое отупение.  Проклятый тропический рецепт!  Как он не подумал,
что всякое вино дает опасный для водителя запах.  Чертов термос!  Надо
же было ему свалиться. Ну все, решительно все было против Николая.
     Но тут  старшина сложил протокол,  спрятал его в сумку и протянул
водительские документы:
     - Можете следовать.
     Николай все в том же смешливом, безнадежном отупении посмотрел на
строгого   автоинспектора,   понял  наконец,  что  произошло,  схватил
документы и побежал к машине.  Он уже хотел  было  захлопнуть  дверцу,
когда услышал голос старшины:
     - Товарищ водитель! Колесо-то... спустило.
     Невезение продолжалось.   Левое  заднее  колесо  где-то  схватило
гвоздь и теперь сидело на диске.
     Николай бросился к багажнику,  достал домкрат и ключ. Старшина не
посоветовал, а приказал:
     - Снять колпак, ослабить гайки.
     От него веяло такой жесткой,  такой точной армейской дисциплиной,
что не подчиниться Николай не мог:  такая же дисциплина жила в крови и
у него. Старшина молча приладил домкрат и стал поднимать задок. И хотя
работал он споро, Грошев все-таки злился на него и в душе ругался.
     "Чертова пробирка! Выдумали же на нашу голову!"
     Но тут   же   рассмеялся:  хорош  следователь,  ругает  средство,
помогающее мгновенно разоблачать нарушителей.
     Мимо, притормаживая  перед переездом,  проходили машины,  гремели
кузова, наносило отработанной смесью. Пот стал заливать глаза.
     Напротив остановилась "Волга", и Николая окликнули:
     - Эй, земляк, может, нужна помощь?
     Николай поднял  голову  и увидел Тихомирова.  Он тоже сразу узнал
Николая, вышел из машины и, подбежав к нему, наклонился.
     - Что-нибудь случилось?
     - Да  вот...  гвоздь  поймал,  -   уклончиво   ответил   Николай,
соображая, как поступить в создавшейся обстановке.
     - А   вы   как    здесь    очутились?    -    вдруг    нахмурился
инженер-подполковник.
     - Догонял группу, потом решил заехать к знакомым и вот... А вы?
     - Тоже  решил  заехать...  Послушайте,  но  ведь от вас же пахнет
вином. Это же... черт знает что такое. Впрочем, сейчас самое важное не
лишиться прав.
     Быстрые, решительные переходы его настроения - от почти презрения
к товарищеской заботе - Грошев отметил, но сейчас главным было не это.
     - Знаете что,  товарищ Тихомиров,  не будем играть в прятки.  Мне
нужны вы. Вот мое удостоверение.
     - Это с какой стати? - выпрямился Тихомиров.
     Пожалуй, он   был   красив.   Сухощавый,   военной   выправки,  с
правильными чертами удлиненного лица и жесткими, острыми глазами.
     - Требуется  восстановить  истину.  Давайте  сядем в мою машину и
побеседуем.
     Тихомиров едва заметно улыбнулся.
     - Ну что ж... Давайте.
     - Скажите,  почему  вы,  покрасив машину дважды,  заявили об этом
только один раз?
     - Ну,  во-первых,  я,  как и многие другие, мог бы и не заявлять.
Но,  во-вторых,  сделал это потому,  что во всем люблю порядок.  Армия
воспитала. А в-третьих, после первой покраски поездил всего недели две
- и краска полезла.  Когда Грачев покрасил  мне  по  всем  правилам  -
заявил.
     - Насколько я понимаю, вы часто бываете в этом городе.
     - Да.
     - Почему?
     - На этот вопрос я отвечать не буду: врать не желаю, а правда вас
не касается.
     - Ваше право. А зачем вы приходили к Волосову на квартиру?
     - Ах,  вот оно  что...  Это  к  бывшему  владельцу  моей  машины?
(Николай  кивнул.) Когда я ее купил и осмотрел,  то увидел на переднем
бампере дыры для дополнительных подфарников.  Вот и пошел  узнать,  не
остались ли сами подфарники.  Знаете,  такие желтые,  противотуманные.
Как известно, купить их трудно.
     - Вы тогда знали, что он арестован?
     - Был на учениях,  потом в отпуске,  а когда приехал,  узнал, что
есть  машина,  и  купил  ее.  А уже из технического паспорта на машину
узнал адрес владельца.
     - А куда вы дели портфель с запасными частями?
     - Портфель?  Портфеля я не видел.  С  машиной  я  купил  запасной
баллон и инструмент.  Ну,  еще домкрат. Никаких запасных частей там не
было.
     Это походило  на правду,  запасные части вместе с портфелем могли
быть проданы и отдельно.
     - Понятно. Зачем к вам на работу приходил Камынин?
     - Предлагал купить покрышки. По дешевке. Но я не взял, потому что
у меня свои еще хорошие.
     Николай вспомнил камынинский  гараж,  покрышки  под  брезентом  и
подумал, что бывший кладовщик и в самом деле решил продавать машину.
     - Вы и раньше знали Ивана Тимофеевича?
     - Ну... как знал? Встречался с ним в магазине автодеталей.
     - А Волосова?
     - Вообще не знал.
     - А ведь он служил в вашей части.
     - Возможно.    Очевидно,    я   прибыл   после   того,   как   он
демобилизовался.
     - Скажите,  Александр Иванович,  а в своей машине вы когда-нибудь
боковинки, что возле дверей, снимали?
     - Снимал.   Правую.   Устанавливал   хитрое   устройство   против
автомобильных жуликов.
     - А почему не левую. Она же под руками.
     - Вот именно поэтому.  Все устанавливают под руками.  Кроме того,
там такая путаница железок и тросов, что работать неудобно.
     На какую-то долю секунды Николай  задумался:  самому  взяться  за
обыск машины или просто попросить Тихомирова проверить ее?
     - Значит, вы категорически утверждаете, что левую боковинку вы не
снимали ни разу?
     - Категорически.
     К машине подошел старшина и, козырнув, доложил:
     - Позвонили,  что сейчас наши сюда подъедут. Ждите. - Потом мягко
улыбнулся и спросил: - Не узнаете, Александр Иванович?
     Тихомиров присмотрелся к старшине и обрадованно улыбнулся:
     - Батюшки! Голубцов! Старший сержант Голубцов! Какими судьбами?
     - А я здесь живу.  Вы как демобилизовались - и я вскоре за  вами.
Женился - и вот...
     - И как,  нравится работа?  Жизнь?  Вы ведь  не  только  отличный
шофер, но еще и механик неплохой.
     - Здесь...  ближе,  - серьезно ответил старшина.  - И  -  строже.
Интересней.  -  Он  подумал несколько мгновений и закончил:  - И может
быть, нужнее. Пока, по крайней мере.



     Когда бывший подчиненный вот так встречается с командиром,  можно
с уверенностью сказать, что командир тот был хороший. Это Николай знал
и потому решился на шаг, не совсем оправданный обстановкой.
     - Александр Иванович, есть просьба. Будьте добры, снимите при нас
левую боковинку.
     - Это очень нужно?
     - Очень! Все для той же самой истины.
     - Хорошо. Тем более при свидетелях, - усмехнулся Тихомиров.
     Он достал инструмент и,  разговаривая  со  старшиной  Голубцовым,
вспоминая    прежних   сослуживцев,   ловко   орудовал   отверткой   с
крестообразной насечкой  на  конце.  Сняв  боковину,  он  протянул  ее
Грошеву.
     - А теперь сами посмотрите,  нет ли  чего-нибудь  постороннего  в
отсеке, - попросил Николай.
     Тихомиров пожал плечами и,  присев на подножку,  запустил руку  в
отсек.   Вначале   на   его  недоверчиво-ироническом  лице  проступило
недоумение,  потом почти испуг.  Он медленно вытащил из  отсека  пачку
денег и,  растерянно помаргивая,  смотрел то на сиреневую пачку, то на
старшину и Грошева.
     Николаем все  сильней  овладевало то веселое,  острое и отчаянное
состояние,  что иногда появлялось в  нем,  когда  приходила,  наконец,
тщательно подготавливаемая победа.
     - Ничего не понимаю... - пробормотал Александр Иванович.
     Старшина Голубцов  с  тревогой  и  болью во взгляде смотрел то на
инженер-подполковника, то на следователя.
     - Пошарьте,  будьте добры, еще, - мягко, доброжелательно попросил
Николай. - По-моему, там должно быть и еще кое-что.
     Тихомиров страдальчески посмотрел на Грошева и снова опустил руку
в отсек.  Через мгновение его лицо  вытянулось  и  на  нем  проступила
обреченность.   У   старшины  в  глазах  мелькнула  суровость  и  даже
брезгливость.  Он смотрел на Тихомирова,  и  на  скулах  его  набухали
желваки.  Александр  Иванович вынул еще одну пачку и молча протянул ее
Николаю.
     Что-то сладкое схватило Николая за горло,  подкатилось к сердцу и
сжало его. А когда отпустило, то сердце забилось легко и быстро.
     В сущности,  это было торжество.  Настоящее торжество. Можно было
хохотать от счастья,  можно нахально торжествовать, а можно надуться и
стать неприступным, как бы подняться над всеми.
     Все простили бы ему любую из этих примет торжества.  Но сам-то он
понимал, что все происходящее - лишь первый реальный успех дела. Всего
лишь этап. Многое еще впереди. И он сглотнул сладкий комок в горле.
     Тихомиров, не дожидаясь просьбы, сам бросил руку в отсек и теперь
уже испуганно вытащил из  него  еще  одну  пачку  денег,  обернутую  в
бумагу.
     - Кажется,  все,  - хрипло сказал он и прижался щекой к блестящей
рукоятке ручного тормоза.
     - По-моему, нет... - покачал головой Николай. - По-моему, там еще
должна быть сухая ветка сирени.
     И старшина и  Тихомиров  оторопело  посмотрели  на  него,  но  он
казался  спокойным  и безмятежным,  как фокусник,  который проделывает
хорошо ему известный, даже поднадоевший фокус перед глазами не слишком
разборчивых  зрителей.  В  нем  появилась некоторая снисходительность,
даже беспечность, и это совсем доконало и старшину и Тихомирова.
     Александр Иванович  безнадежно вздохнул и стал обследовать отсек.
Старшина смотрел на него уже зло, жалостливо, словно хотел сказать:
     "Как же  вы  это так,  инженер-подполковник?..  Я-то вам верил...
уважал... Как же такое может быть? Где же вы свихнулись?"
     Тихомиров достал ветку сирени и протянул ее Грошеву.
     - Вот...
     Сирень оказалась белой, с мелкими, коричневатыми, словно ржавыми,
пятнами.  Только  листья  на  сухой  ветке  казались  свежими,  слегка
притомленными.
     Грошев осмотрел ветку,  понюхал ее -  соцветия  еще  не  утратили
тонкого аромата белой сирени - и спросил:
     - Скажите,  она не похожа на ту ветку сирени?  - Но Тихомиров  не
понял его,  и Николай пояснил:  - Помните, которую вы положили в книгу
мемуаров?
     Тихомиров принял  от  него  сухую ветку,  поднес ее к глазам.  Он
смотрел на нее долго, что-то прикидывая и осмысливая. Грошев глядел на
него с доброй усмешкой и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд.  Он
быстро поднял голову.
     Смотрел старшина.  Смотрел восхищенно и в чем-то виновато.  Почти
так же,  как смотрел когда-то молодой  милиционер  Николай  Грошев  на
многоопытного следователя Ивонина.
     - Нет...  - хрипло протянул Тихомиров.  -  Нет,  МОЯ  ветка  -  с
махровыми лепестками. И она фиолетовая. А это простая сирень. И белая.
     - Товарищ старшина,  - попросил Грошев,  - позвоните  еще  раз  и
попросите,  чтобы подъехали ваши люди.  Акт нужно составить,  да и еще
кое-что...
     - Неужели вы меня подозреваете? - вспыхнул Тихомиров и стал самим
собой - волевым, собранным офицером.
     - Нет,   Александр  Иванович,  не  подозреваю.  Но  порядок  есть
порядок.
     - Тогда я не понимаю...
     - Подождите, Александр Иванович. Еще часок, и вы будете свободны,
а пока давайте отдохнем.



     Николай сел  в  машину  Тихомирова и устало откинулся на спинку -
хотелось просто распрямиться. Александр Иванович сел рядом.
     - Значит, вы опять за кордон?
     - Не знаю... Если получится...
     - А  что этому может помешать?  То,  что вы,  сами того не ведая,
возили чужие деньги?  Не думаю...  Кстати, ваше электронное устройство
еще не срабатывало? Или оно такое хитрое, что срабатывало по-особому?
     - Нет,  еще  не  срабатывало...  А  почему  вы  опять   об   этом
спрашиваете?
     - Потому  что  это  прямо  относится  к  делу,  которое  я  веду.
Обрисуйте хоть в общих чертах, как оно действует.
     - Под сиденьем у меня тумблерочек.  Закрывая машину, я переключаю
его   на   систему.  Предположим,  жулик  открывает  дверцу,  садится,
закрывает дверцу  и  заводит  мотор.  Машина  двигается.  Ровно  через
тридцать  секунд  после начала движения реле времени включает сирену и
сигналы машины.  Одновременно другое реле включает запоры  на  дверях.
Мотор глохнет, а сирена и сигналы орут. Вор в клетке.
     - Но ведь он может опустить стекла, наконец, разбить их.
     - Опустить не сможет - предусмотрено.  Разбить - не так легко, да
и ведь заинтересуется же кто-нибудь орущей машиной.
     - Скажите,  а просто открыть дверцы,  обследовать машину, украсть
из нее что-нибудь при такой вашей системе возможно?
     - В принципе возможно. Но я такого не замечал.
     Они помолчали.    Мимо    проносились    легковые     автомашины,
погромыхивали  грузовики.  Николай  отбрасывал  последние подозрения -
жулики не проверяли тихомировскую машину,  это уж точно. А представить
себе,  что он умышленно возил с собой столько денег, - трудно. Ведь он
несколько раз ездил в заграничные туристские поездки и если бы знал  о
деньгах,  то мог бы давным-давно освободиться от них или перепрятать в
другое место.  То, что этого не сделал Волосов, - понятно. Он не знал,
где  он  остановится  после  совершения преступления,  и ему следовало
прятать свои капиталы так,  чтобы они всегда  были  рядом.  Тихомирову
этого  не  требовалось.  Николай  положил  деньги  на приборную панель
машины и потянулся за папиросой. Тихомиров улыбнулся и спросил:
     - Кстати,  я  не  слышу винного запаха.  Может быть,  мне вначале
показалось?
     - Да нет... Не показалось... Просто это тоже секрет изобретателя,
- усмехнулся Николай.
     - А все-таки...
     Пришлось рассказать о тропическом рецепте  и  съеденном  за  ночь
сахаре, истории с термосом и неудачном обгоне.
     - Послушайте,  когда  вы,  как  говорят  у   вас,   начали   меня
"разрабатывать",  вы ведь наверняка узнали обо мне... ну, если не все,
то очень многое?
     - Как вам сказать, - замялся Николай.
     Это была его "кухня",  пускать в которую он не хотел да и не имел
права.  Чтобы  заполнить  неловкую  паузу,  он  потянулся к бумаге,  в
которую была  завернута  последняя  из  вытащенных  Тихомировым  пачек
денег. Александр Иванович тяжело вздохнул.
     - Что ж...  Неясностей оставлять нельзя. Только я очень прошу вас
не считать меня сентиментальным. А впрочем... разве это так уж плохо -
быть сентиментальным?
     Николай взглянул   на   него  и,  еще  ничего  не  понимая,  стал
разворачивать сложенный вчетверо лист плотной бумаги.
     - Дело  в  том,  что  я езжу сюда,  в Н.,  на могилу единственной
женщины,  которую я любил.  Она служила врачом в нашей бригаде.  Здесь
стала  моей  женой.  Полевой,  походной  женой,  как острили в те годы
заштатные  остряки.  И  это  можно  понять:  нам  просто  негде   было
зарегистрироваться. В войну по-новому перерешали многие вопросы, а вот
этот  почему-то  не  продумали.  Да  мы,  вероятно,  и  не  спешили  с
оформлением брака - нам было просто хорошо.
     Ее убили в сорок пятом,  весной. В одну из последних, уже глупых,
обреченных бомбежек.  Я похоронил ее... Нет, не так... Я не хоронил. Я
примчался с переднего края после того,  как  могила  была  засыпана...
Пользуясь  своей  властью,  я  только  и сделал,  что приказал сварить
ограду.  А потом привез из Восточной Пруссии сирень. Темно-фиолетовую,
почти  черную...  Служил,  думал,  что забуду,  женился,  но все равно
помнил.  И жить с женой, очень, в сущности, хорошей женщиной, не смог.
Помнил только одну. И я не стал врать сердцем и разошелся. Живу один и
езжу сюда... к своей единственной... Это сентиментально?
     Грошев молчал.  Да  и  что ответишь на такой взрыв откровенности?
Видно,  слишком многое свалилось на инженер-подполковника,  что он вот
так, сразу, приоткрыл свое сердце. И это следовало ценить.
     Но Николай  не  только  ценил.  Он  любовался  Тихомировым,   его
внутренней чистотой, его верностью и даже вот этой минутной слабостью.
     - Нет, - помотал он головой. - Нет, это не сентиментальность. Это
трудная жизнь. - Он подумал немного, машинально разворачивая бумагу, и
добавил:  - Знаете,  Александр Иванович,  чем дальше уходит война, чем
чаще открываются ее подробности, тем надежней мы, молодые, не видевшие
боя,  понимаем  и  ценим  любовь  и  ненависть...  Во  всяком  случае,
стараемся понять.
     Тихомиров молча  смотрел  на  дорогу.  На  нее   из-за   поворота
вывернулся   желто-синий   милицейский   мотоцикл.  Николай,  думая  о
Тихомирове,  все  так  же  машинально  развернул,  наконец,  бумагу  и
рассеянно посмотрел на нее.



     Посмотрел и вздрогнул. На бумаге была нарисована схема местности.
И он сразу понял  какой:  того  самого  оврага-лощины,  возле  которой
Волосов совершил свое преступление.  Строения, нанесенные пунктиром, и
строения,   вычерченные   сплошными   линиями,   крестики,   кружочки,
полукружья  с  зазубринками,  похожие  на тактический знак стрелкового
окопа,  волнистые замкнутые линии,  квадратики и ромбики.  И ни одного
какого-нибудь особого, единственно отметного знака.
     - Узнаете? - спросил Николай у Тихомирова, протягивая ему схему.
     Тихомиров мельком взглянул на схему и кивнул.
     - Да.  Это лощина возле совхозной овчарни  и  прилегающий  к  ней
район.  Крестики,  по-видимому,  могилы  погибших.  Ромбики...  Да,  а
ромбики - некогда стоявшие  там  подбитые  танки.  Впрочем,  их  давно
вывезли   в  металлолом.  Ну-с,  старые  окопы...  воронки...  заросли
сирени...
     - Вы часто там бывали? - быстро спросил Грошев.
     - Да. Даже сегодня.
     Внутреннее напряжение,  кажется,  достигло предела. Десятки самых
противоречивых вариантов мелькали  в  голове,  и  Николай,  мгновенно,
безжалостно отбрасывая их, отсортировывая факты и фактики, тасовал их,
расставляя в самых невероятных порядках, пока не родилась догадка.
     - Скажите,  Александр  Иванович,  свою машину вы перекрашивали не
только из эстетических соображений?
     Тихомиров быстро исподлобья взглянул на Грошева и хмуро кивнул:
     - Вы правы.  Мне не хотелось скандалов в этом тихом  и  для  меня
особом месте.
     И тут к машине подошли старшина, Радкевичиус и незнакомый старший
лейтенант милиции. Он представился:
     - Инспектор госавтоинспекции Новак. Прибыли вам в помощь.
     - Очень хорошо, товарищи, - обрадовался Грошев. - Сейчас составим
акт изъятия денег из машины...  - Он осекся, потому что чуть не сказал
"инженер-подполковника",  но вовремя вспомнил, что сейчас это воинское
звание нужно употреблять с приставкой "в запасе".  Нужно было  сказать
"гражданина"   или,  что  в  таких  случаях  говорится  гораздо  реже,
"товарища".
     И тут  он уловил настороженный взгляд старшего лейтенанта Новака.
Для него,  кажется, было очень важно, как назовет Грошев Тихомирова. И
Грошев твердо сказал:
     - ...товарища Тихомирова.
     Старший лейтенант отвел взгляд и протянул руку Тихомирову.
     - Здравствуйте, товарищ подполковник.
     - Здравствуйте, Новак, - ответил Тихомиров, пожимая руку. - А вы,
кажется, в чем-то усомнились?
     В голосе  Тихомирова  звучала  ирония.  Новак  воспринял  это как
должное. Он пожал широкими плечами:
     - Возможно... Такая работа. Всему верь и все проверяй. Ведь и вы,
сколько помнится, так учили...
     Тихомиров внимательно  всмотрелся  в  лицо  старшего лейтенанта и
кивнул:
     - Пожалуй, правильно.
     Грошев обратился к Радкевичиусу:
     - Скажите,   у   вас   нет   специалиста   по  сирени?  Любителя,
какого-нибудь селекционера?  В крайнем случае,  толкового биолога  или
краеведа?
     Оперативник подумал,  приглядываясь  к  Грошеву,  -  слишком   уж
весело-деятельным казался он в эти минуты.
     - Разве что в средней школе...
     - Хорошо.  Александр Иванович, наши все равно на дневке, а машина
у вас в порядке,  как я понимаю. Может быть, поможете нам довести дело
до конца? Чтобы ни у вас, ни у нас не осталось ни малейших сомнений?
     Спокойно-уверенное, веселое и деятельное настроение  следователя,
кажется, заражало всех, и Тихомиров, подумав, с улыбкой кивнул:
     - Ладно...  Будем действовать, как учили: всякое дело или решение
обязательно доводить до конца.
     Они распрощались со старшиной и поехали в местную среднюю  школу,
потом разыскали биолога и показали ему сухую ветку сирени.
     - Вы не смогли бы определить сорт этой сирени?
     Биолог - пожилой, тучный мужчина - долго нюхал тронутые ржавчиной
увядания  белые  лепестки,  рассматривал  их  на  свету  и,   наконец,
нерешительно сообщил:
     - По-моему,  это  так  называемая  обыкновенная  русская  сирень.
Отличается стойким запахом и неприхотливостью.
     - А вы смогли бы по этой сухой ветке найти живой,  растущий куст,
с которого она сорвана?
     - Не знаю... Не ручаюсь... Я ведь не специалист по сирени.
     - А  специалиста  вы  не  знаете?  Такого  бы,  который не только
занимался сиренью, но и знал местные ее сорта?
     - Не  знаю...  -  Биолог,  сомневаясь,  крутил  большой  лысеющей
головой.  - Дело серьезное, по-видимому... Впрочем, есть тут на хуторе
один старичок. У него, сколько помнится, есть неплохая коллекция... Но
впрочем, ручаться не могу...
     На захлестнутом    зеленью   хуторе   старичок-любитель,   смешно
поддергивая сползающие ватные брюки,  тоже нюхал и рассматривал  ветку
сирени,  но  уже  под  лупой,  и авторитетно подтвердил - обыкновенная
русская сирень,  однако в этих местах она редка: ее вытеснили махровые
сорта.   А   жаль.   Русская   сирень,   пожалуй,  наиболее  пахуча  и
неприхотлива.  Она  служит  незаменимым  материалом  для   подвоев   в
экспериментах, и настоящие селекционеры очень ею дорожат.
     Собираясь в  дорогу,   любитель   обстоятельно   расписывал   все
достоинства  сирени,  потом рассказал,  как работает он и как работают
другие.  В одиночестве,  на хуторе, он редко встречался с посторонними
людьми и теперь рад был поговорить о своем любимом деле.



     В лощине  он оторвал от сухой ветки листок,  еще раз понюхал его,
осмотрел и,  кажется, даже лизнул и вместе с местными работниками ушел
влево от начала лощины. Грошев, Тихомиров и биолог пошли вправо.
     Парило, прошибал пот,  биолог дышал часто и  шумно,  но  двигался
быстро,  решительно.  У очередной сиреневой заросли он останавливался,
срывал листок-другой и коричневато-бурые метелки соцветий,  нюхал  их,
сверял расположение прожилок, их форму, небрежно выбрасывал сорванное,
фыркал и шумно шел дальше.
     Они добрались  уже  до того места,  где лощина как бы впадала меж
пологих высот в просторную долину.  Отсюда открывались  далекие  дали,
было   особенно   много   оплывших   воронок,  окопов  и  искалеченных
кустарников.
     - Какие здесь были бои!  - вздохнул Тихомиров. - Какие бои! И вот
все зарастает.
     В его голосе прозвучали страстные нотки.  Он как будто жалел, что
жизнь заравнивает следы войны, и Грошеву это не понравилось.
     - Скажите,  как, на ваш взгляд, по каким ориентирам мог двигаться
в этих местах человек,  который что-то здесь  спрятал?  Разумеется,  в
пределах найденной схемы.
     - Надо посмотреть схему.
     Здесь, на  местности,  схема  как  бы  ожила и быстро выдала свой
главный  секрет:  все  нанесенные  на   нее   ориентиры   можно   было
использовать при подходе к лощине со всех сторон.
     - Мне кажется, что она составлена с таким расчетом, чтобы вывести
человека куда-то в центр, - задумчиво сообщил Тихомиров.
     - Пожалуй...  - согласился Грошев. - Крупные ориентиры - истоки и
устье,  так сказать, лощины, овчарни, остатки хуторов, как правило, не
нанесены - составляющий схему их отлично помнил. А вот мелкие - окопы,
разбитые танки, которых на этот раз, к сожалению, уже нет, кустарник -
нанесены достаточно тщательно.  И по ним можно довольно просто выйти к
нужной точке. Только вот к какой?
     - Вот именно - к какой,  - улыбнулся Тихомиров.  - Я, признаться,
не совсем понимаю ваш замысел.
     - Поймете, если получится.
     - Может быть, спустимся вниз, на дно лощины?
     - Да.  Но у меня к вам просьба. Не могли бы вы сделать - вы ведь,
вероятно, все умеете - обыкновенный металлический щуп. Такой, каким на
фронте саперы искали мины в деревянных или глиняных  оболочках  -  их,
как известно, обычные миноискатели не брали.
     - Вы были на фронте? - с долей сомнения спросил Тихомиров.
     - Конечно, не был. Но служил в армии. Уж что-что, а опыт войны мы
осваивали довольно успешно. Поэтому и поиск веду, если вы заметили, по
армейским правилам - от близких ориентиров к дальним.  Чтобы ничего не
пропустить.
     Тихомиров усмехнулся,  кивнул и пошел к машине делать щуп.  Как у
всякого  истинного  автолюбителя,  у  него  в  багажнике  лежала  своя
маленькая  мастерская  с  набором  нужных  и  главным образом ненужных
материалов.
     Биолог исследовал последние заросли и вместе с Николаем спустился
вниз.  Группа  Радкевичиуса  тоже  окончила  осмотр  склонов  и  стала
спускаться вниз.
     Биолог шагал тяжело,  дышал еще более шумно и часто  фыркал:  его
донимала жара.  Внезапно он остановился, подался вперед, вглядываясь в
заросли, и торжественно сообщил:
     - Кажется, это именно то, что нам нужно!
     Кусты росли возле большого оплывшего окопа. Неподалеку не столько
виднелась,  сколько  угадывалась затравевшая полевая дорога.  Когда-то
она соединяла уже не существующие хутора,  наискосок пересекая лощину.
Грошев  с  досадой  посмотрел  на  биолога.  То,  над чем он думал все
последнее время, вряд ли могло произойти рядом с дорогой.
     Но биолог   уверенно  шагнул  вперед  и  решительно,  шумно  стал
перебирать  ветви.  Теперь  Николай  ясно  увидел,  что  здесь   росли
различные  сорта  сирени.  Впрочем,  на  первый взгляд она не казалась
разной.  Те  же  стволы-ветви  с  буро-коричневыми  метелками   старых
соцветий на вершинках, те же ровные, как стрелы, побеги-пасынки, те же
жирные, глянцевитые листья, чем-то похожие на масть "пик" из карточной
колоды.
     И все-таки стоящий на  обочине  куст  -  поменьше,  поскромнее  -
неуловимо,  но  отличался  от остальных зарослей более темной,  как бы
концентрированной  зеленью  листьев  и  своим  общим  очертанием.  Его
побеги-пасынки теснее прижимались к собранным стволам-ветвям, и оттого
куст казался не растрепанным,  а собранным,  законченным,  как хорошая
копна,   оставшаяся   после   грабель   опытного  копнильщика.  Такому
кусту-копне не так страшны сильные ветры и глубокие  снега.  Стволы  и
побеги сообща прикрываются от них и одолевают ненастье.
     И Грошев не столько понял,  сколько почувствовал - вот это и есть
русская сирень.  Неприхотливая,  собранная,  дружная и потому сильная.
Пока биолог возился  с  листьями  и  соцветиями,  Николай  осмотрелся.
Пологие скаты лощины были перечеркнуты уже давним, скрытым травостоем,
росчерками танковых гусениц - они только угадывались по более  высоким
вершинкам трав и цветов, по кромкам. Один из таких росчерков пересекал
старый окоп.



     Вспомнив Тихомирова и его восклицание о  минувших  боях,  Николай
всмотрелся в окоп.  Да.  Бои здесь шли осенью и, видимо, после дождей:
гусеницы вдавались  глубоко.  А  окоп  уже  в  то  время  был  старым,
оплывшим,  потому  что след гусениц прерывался только на его середине,
поближе  к  краю.  Впрочем...  Впрочем,  за  три  года   между   боями
оборонительными и боями наступательными так глубоко окоп,  пожалуй, не
оплывет.  Значит,  он был осыпан.  И еще. Если бы это был свежий окоп,
любой танк не просто перемахнул бы его,  а обязательно поелозил, чтобы
гусеницами сровнять землю бруствера,  а  вместе  с  ней  и  защитников
окопа. Тот безвестный танкист, что провел машину несколько десятилетий
тому назад, не сделал этого. Видимо, окоп был уже не страшен ни танку,
ни идущей следом пехоте. Он уже тогда был пуст и полузасыпан.
     Да, тот  танкист  был  опытным   водителем,   умеющим   мгновенно
учитывать  обстановку.  Он прошелся гусеницей по окопу,  потому что не
боялся подорваться  на  мине  или  застрять  -  окоп  обязательно  был
полузасыпан.  Если  бы  он был нетронут,  неизвестный механик-водитель
наверняка бы принял левее, чтобы не попасть в ловушку, и подмял бы под
себя кусты сирени.  Но механик был уже из тех,  кто впитал в себя опыт
войны,  а  вот  те,  кто  в  самом  начале  войны  вырыл  этот   окоп,
по-видимому,  опытом  не  отличались.  Делать  окоп на целое отделение
возле ориентира - сиреневых зарослей - можно  только  при  неопытности
или  в  крайней спешке.  Недаром и воронок здесь побольше,  чем в иных
местах. Противник бил по ориентирам - сиреневым кустам.
     Старый окоп  сорок  первого  года как наглядное пособие рассказал
Николаю о своих защитниках. Об их желании драться, но неумении сделать
это,  об их бесстрашии и силе врага.  А танковый след рассказал о тех,
кто был и бесстрашен,  как его старшие товарищи,  и так же жаждал боя,
но   уже  умел  мгновенно  ориентироваться,  учитывая  десятки  важных
деталей. Это были уже мастера своего дела.
     - Да!  -  все  так  же  торжественно произнес биолог.  - Это она!
Именно та сирень, которую мы ищем.
     К биологу пришла минута его торжества,  и отказаться от нее он не
мог,  но,  когда почувствовал,  что,  кажется,  переборщил, смутился и
отошел в сторонку. Грошев сложил ладони рупором и закричал:
     - Ого-го-го!
     С той   стороны   лощины   стали   спускаться   люди   из  группы
Радкевичиуса. Николай сказал биологу:
     - Если  это  единственный  куст,  то,  кажется,  начинается самое
важное.
     - Не знаю... Вы думаете, что есть еще один?
     - Во всяком случае,  проверим  этот  вариант.  -  В  Грошеве  все
нарастало щемяще-тревожное нетерпение. - Мне кажется, что именно здесь
мы можем найти нечто интересное.
     - А  что?  - совсем по-мальчишески спросил биолог и остановился с
приоткрытым ртом.
     Он смотрел  на  Николая  с  ожиданием  и  в  то же время с легким
испугом,  как  смотрят  на  следственных  работников  очень   честные,
благополучно  прожившие  жизнь люди.  Все,  что касается преступлений,
кажется  им  невероятным,  а  те,  кто  занимается  их  раскрытием,  -
необыкновенными.
     - Не знаю...  еще не знаю...  - вздохнул Николай.  - Но чувствую.
Точнее, логика подсказывает... Впрочем, посмотрим.
     Ему удалось подавить и волнение и нетерпение,  и  он  опять  стал
собранным, чуть суховатым и зорким.
     Подъехал Тихомиров и  передал  сделанный  им  из  проволоки  щуп,
подошла группа Радкевичиуса,  и старичок-любитель сразу, еще не доходя
до кустов, определил:
     - Вот это - она!
     - Внимание,  товарищи!  Выслушайте мою легенду.  Версию,  -  чуть
повысил  голос  Грошев.  -  Волосов  что-то  спрятал  в  этой  лощине.
Поскольку в его бывшей машине мы обнаружили немалые деньги, можно быть
уверенным,  что  это  "что-то" имеет ценность.  Время,  как вы видите,
сглаживает следы,  и чтобы чем-то отметить  свой  тайник,  он  высадил
неподалеку необычный в этих местах куст сирени.  Оговорюсь сразу - мне
непонятна такая его скрупулезность.  Свой тайник, да еще такого сорта,
человек,  по  логике  вещей,  должен  помнить  днем  и  ночью.  Однако
найденная нами схема и ветка сирени - как образец  -  показывают,  что
Волосов  почему-то думал по-иному.  Почему - разберемся позже.  Сейчас
попробуем  найти  и  вскрыть  этот  тайник.  Александр  Иванович,  как
по-вашему, могут быть в этом старом окопе мины или снаряды?
     - Там,  где были бои,  они могут быть в любом месте. Но... в свое
время эту местность тщательно обследовали саперы.
     - И  кроме  того,  здесь  ползали  танки,  рвались  снаряды.  Они
подорвали мины.  Наконец,  здесь стояло немало подбитых танков.  После
войны их вывозили в металлолом. Значит, местность опять проверяли. Мне
думается,  шанс  попасть  на  мину - ничтожный.  А вот неразорвавшийся
снаряд...
     - Не  исключено.  Но я думаю о другом.  Если здесь прошли саперы,
может быть, они уже нашли то, что вы ищете?
     - Не думаю. Если бы это было так, Волосов не жил бы в этих местах
и не пошел бы на убийство человека, который мог разгадать его тайну. И
еще.  Насколько  я  знаю  саперов,  они не такие уж непонятливые люди,
чтобы обследовать место, где прошла танковая гусеница.
     - Думаете, это окоп? - быстро спросил Тихомиров.
     - Скорее всего.
     - Почему? Ведь бои сорок пятого года...
     - Вы думаете, сорок пятого? - перебил его Грошев.
     - Н-ну...  может  быть,  и  сорок четвертого.  Но все равно.  Это
значит, что Волосов спрятал нечто после войны. В это я слабо верю хотя
бы  потому,  что  куст русской сирени явно моложе соседних.  Во всяком
случае, вначале проверим куст.
     И, пользуясь  тем,  что  щуп  был  в его руках,  Тихомиров быстро
воткнул его в основание куста. Щуп входил трудно, но глубоко.
     - Не тратьте силы,  Александр Иванович, - покачал головой Грошев.
- Посмотрите как следует окоп.
     Радкевичиус сразу определил особенности окопа:
     - Это окоп сорок первого года.  Его правая сторона засыпана, и по
засыпке  прошел  танк.  Очевидно,  уже  во  время наступательных боев.
Значит,  в  окопе  либо   захоронили   безвестного   солдата,   точнее
красноармейца, в те годы солдат еще не было, либо...
     - Вот именно!  Так вот это мы и проверим.  Дайте  щуп,  Александр
Иванович, - попросил Грошев.
     - Но ведь окоп - это заметно! На это сразу обратят внимание.
     - Как раз наоборот.  Давайте порассуждаем. Чтобы выкопать тайник,
нужно время.  Окоп - готовый тайник,  его нужно только зарыть.  Кто из
посторонних  людей  обратит  внимание  на  полузарытый  окоп  в местах
жестоких  боев?  По-моему,  никто.  Их  слишком  много  вокруг,   этих
полузарытых   окопов.  Ну,  а  если  обратят?  Решат,  что  здесь  или
захоронение,  или мина,  - лучше  не  тревожить.  И  правильно  решат.
Возиться с обвалившимися окопами или землянками всегда опасно. Мало ли
какие взрывные сюрпризы устанавливали в  них  во  время  боев.  Саперы
обеих  сторон  пускались  на  любые  хитрости.  Значит,  окоп наиболее
подходящ для тайника. Особенно если его устроитель спешил.
     - Да, но под кустом...
     - Вот.  А теперь разберем этот вариант.  Чтобы расположить тайник
под  кустом,  нужно  вырыть яму,  уложить то,  что требуется спрятать,
зарыть,  наверху посадить куст, выбросить подальше оставшуюся землю...
И  все-таки  полной  уверенности  у строителя такого тайника не будет:
куст может не прижиться. Главная отметка исчезнет. Тайник затеряется.
     - Что ж...  Действуйте,  - нехотя согласился Тихомиров, передавая
щуп Николаю.
     Грошев чуть не ответил:  "Слушаюсь". Только теперь он понял, что,
рассуждая,  он,  в  сущности,  докладывал  инженер-подполковнику  свои
соображения.  И  то,  что  как-то  так получилось,  что они постепенно
поменялись ролями и Александр  Иванович  словно  принимал  решения,  а
Николай  их выполнял,  даже не вызвало улыбки:  все правильно.  Солдат
всегда солдат и звание всегда звание.
     Николай медленно подошел к старой, заброшенной дороге, заглянул в
окоп и,  чуть помедлив, прикидывая, все ли он продумал, спрыгнул вниз.
Первый  же  укол  щупа  у  стенки окопа насторожил его:  щуп уперся во
что-то твердое.  Николай сделал еще один укол,  и щуп опять уткнулся в
твердое.
     Как ни старался Грошев быть спокойным и собранным,  сердце у него
заколотилось,  а  во  рту  пересохло.  Он выпрямился,  чтобы перевести
дыхание. Биолог спросил:
     - Есть?
     Шершавый язык,  кажется,  не мог повернуться  во  рту,  и  Грошев
только кивнул, нагнулся и стал оконтуривать уколами находку. Получился
довольно солидный квадрат.  Вытирая  разом  выступивший  пот,  Николай
осторожно сказал:
     - Похоже, нужно копать.
     Силы оставили  его,  и  он сел на смятый дождями бруствер старого
окопа  Тихомиров  встретился  с  ним  взглядом  и,  сразу  поняв   его
состояние,  молча  повернулся  и  трусцой побежал к машине за лопатой.
Биолог озабоченно уточнил:
     - Вы считаете, что это очень важно? То, что вы нашли?
     Николай кивнул.
     - Тогда,  может быть,  связаться с воинской частью, пусть пришлют
солдат?
     Старичок-любитель рассмеялся.
     - Каких еще солдат нужно? Тут и так, кажется, одни солдаты. В том
числе, сколько мне известно, и вы.
     - Да,  конечно,  - быстро согласился биолог.  - Но я  по  военной
специальности связист, а тут явно дело саперов.
     - Ну,  а я артиллерист,  - с гордостью сообщил старичок,  - и  со
взрывчатыми веществами встречался.  А вы? - ткнул он пальцем в местных
работников.
     - Десантник, с саперным делом знаком, - отрывисто и четко ответил
Радкевичиус.
     - Танкист. Технарь, - доложил старший лейтенант.
     - Разведчик, - доложил Грошев, - с саперным делом знаком.
     Вернулся Тихомиров и,  спрыгнув в окоп, хотел было копать, но его
остановил биолог:
     - Одну минутку.  Поскольку саперов много,  то лопату позвольте уж
мне. Она для меня привычна.
     Биолога сменил Радкевичиус,  и он-то и откопал окованный немецкий
ящик-сундук.  В таких добротных упаковках  хорошо  хранить  приборы  и
документы. Грошев внимательно осмотрел находку, убедился, что мин нет,
и ящик вытащили на поверхность.  Под ним оказался второй,  точно такой
же.
     - Будем открывать? - спросил старичок.
     - Да.  Только  вначале  мы с Александром Ивановичем убедимся,  не
минированы ли они изнутри.  Такое тоже бывало, не так ли? - спросил он
у Тихомирова; тот кивнул.
     Но ящики оказались безопасными. Тихомиров пошутил:
     - Можно ставить табличку: "Мин нет!"
     И все-таки,  когда Николай приоткрыл крышку  первого  ящика,  все
чуть-чуть,  но тронулись с места,  а потом,  словно по команде,  стали
заглядывать в него из-за грошевской спины.  В ящиках лежала  церковная
утварь,  музейные  вещицы,  кольца,  золотые  монеты и даже серебряный
самовар. Николай закрыл крышки и устало сказал:
     - Ну вот и все...  Остается переписать ценности,  составить акт и
узнать,  как эти вещи попали к Волосову и почему он их спрятал  именно
здесь.



     Во вторник,  проводив Тихомирова в туристическую поездку, Николай
вернулся домой,  доложил Ивонину о результатах командировки и попросил
его  оформить  документы  для  допросов  Согбаева  и Хромова-среднего.
Следовало бы поставить машину в гараж,  но Николай так привык к ней за
эти  тревожные  дни,  что  приехал домой и оставил ее во дворе,  а сам
вымылся и часа два поспал. Только к полудню он был в тюрьме и попросил
прежде всего привести Согбаева.
     Вадим вошел легко,  весело улыбнулся и  приветливо  поздоровался:
он,  кажется,  был  доволен  всем.  Еще  не  предлагая Согбаеву сесть,
Николай поднял сухую ветку сирени и показал ее Вадиму.
     - Вы эту ветку искали за боковинами белых машин?
     У Вадима сузились зрачки,  но приветливое, веселое выражение лица
не изменилось. Николай поднял схему местности.
     - И как я полагаю, вы искали еще и эту схему местности.
     Согбаев молчал.  Лицо  у  него напряглось - он жадно рассматривал
сухую ветку сирени, словно стараясь запомнить ее очертания.
     - Кроме того, вы искали там еще и деньги. Мы их нашли.
     Теперь Вадим смотрел на схему,  и выражение его лица было  таким,
словно он сравнивал ее с чем-то,  хорошо ему известным.  И лицо у него
опять стало веселым и приветливым.
     - Напрасно  вы  мне  дело шьете.  Напрасно...  Вещички,  конечно,
забавные. Как в кино. Но только мне они ни к чему.
     - Ладно,   Согбаев.   Все   понятно.   Ознакомьтесь  с  актом  и,
пожалуйста, подумайте как следует.
     Николай положил  на  стол  список изъятых ценностей и акт,  Вадим
читал документы долго,  старательно,  часто сглатывая  слюну.  Положив
бумаги на стол, он долго смотрел в зарешеченное окно.
     - Ну и как, Согбаев, начнем отвечать?
     - Прикидываю,  - настороженно ответил Вадим, не отводя взгляда от
рассеченного решеткой на квадраты летнего голубого неба.
     - Что?
     - Что дадут.
     - До  главной  цели  преступления вы не добрались,  но,  учитывая
сговор,  неоднократные кражи и прочее,  суд может выдать и  на  полную
катушку, а может...
     - Вот  то-то  и  оно,  -  перебил  Согбаев.   -   Тут   требуется
чистосердечное признание.
     - А ведь его не было.
     - Это как понимать?  А разве признание на первом же допросе, факт
кражи Хромовыми - не признание?
     - Ну,  их-то  вы продали,  а вот о себе ничего не сказали.  А тут
нужно личное признание.
     - Вот оно и подошло, - усмехнулся Согбаев. - Доставайте бланки. Я
вам продиктую.
     И Вадим Согбаев стал диктовать.
     "Знакомство с Волосовым состоялось в больнице,  куда  я  попал  с
воспалением  легких.  Старик  был  плох,  и  я  помогал ему,  потому и
сдружились.  Узнав,  что я кончаю  срок,  он  после  долгих  колебаний
рассказал мне свою жизнь и историю.  Не зная, что он безнадежно болен,
у него был рак желудка,  он просил,  чтобы  я,  как  только  выйду  на
свободу,  помог  бы  ему  выбраться из заключения.  Для этого я должен
найти его ценности и с их помощью купить ему нужных  лекарств,  нанять
опытного  адвоката  и все такое прочее.  За это он отдаст мне половину
всего им спрятанного.
     Он утверждал,  что  Волосов  его  подлинная фамилия,  но когда он
попал в плен,  то сменил ее  и  попал  в  какой-то  спецлагерь.  Чтобы
спастись, он оказал ряд услуг охране и стал работать шофером - вывозил
трупы  и  приговоренных  к   расстрелу.   Он   понравился   начальнику
гебитскоманды,  и тот взял Волосова своим вторым шофером. Разъезжая со
своим шефом, Волосов видел, как фашист собирает ценности. В конце 1943
года  первого,  личного,  шофера-немца отправили в танковые войска,  и
Волосов вошел в полное доверие к шефу. Вот почему он приказал Волосову
отвезти в его имение в Восточной Пруссии накопленные ценности.  Вместе
с Волосовым поехал и адъютант шефа.
     По дороге  они  узнали,  что  на автомагистрали участились случаи
нападения партизан.  Двигаться разрешалось только  в  составе  больших
колонн.  А  прежде чем попасть в колонну,  следовало указать,  с каким
грузом  и  для  какой  цели  следуешь.  Вот  почему   адъютант   решил
пробираться  второстепенными дорогами.  В районе Н.  они заблудились в
россыпи хуторов и путанице дорог.  Адъютант во всем обвинил Волосова и
пообещал,  что,  как только они приедут на место,  он немедленно сдаст
его в комендатуру для наказания за саботаж.  Волосов знал, что в таком
случае его ждет верная смерть. В лесу он застрелил адъютанта, выбросил
его труп и,  выбираясь на дорогу,  забуксовал  в  лощине.  Он  сгрузил
ящики,  выбрался  на  колею  и подумал,  что ценности на всякий случай
следует спрятать.  Он стал закапывать их,  но подумал,  что  если  его
поймают одного в машине,  то это тоже верная смерть. Поэтому он взял с
собой один из ящиков, а два других закопал в окопе у дороги.
     С третьим   ящиком   он  поехал  назад,  чтобы  сообщить  шефу  о
предательстве адъютанта и его,  волосовской,  преданности: он все-таки
сохранил  и  привез  один  ящик.  Но по дороге он увидел немало следов
партизанской деятельности и понял, что если даже шеф и поверит ему, то
война  оборачивается  так,  что  впоследствии его все равно пристукнут
партизаны или войска.  Тогда он спрятал ящик в лесу,  сжег  машину  и,
побродив  по  лесам,  прибился к маленькой деревушке.  Он считал,  что
немецкие документы помогут ему, если он попадет к полицаям, а рассказы
о лагере - если к своим.  Ему повезло. Он попал к своим. Его спрятали.
Дважды ему  удавалось  откупаться  от  полицаев  взятыми  у  адъютанта
марками,  а  когда Красная Армия начала наступление,  он ушел в леса и
пристал к партизанам. Его приняли, потому что знали: жил в деревне, от
полицаев  откупался.  Потом  вместе  с  партизанским  отрядом влился в
армию. Его, конечно, проверяли, но ведь все, что он делал подлого, все
делалось под фамилией погибшего товарища, а сам Волосов оказался чист:
был в плену,  бежал, жил в глухой деревне, потом ушел к партизанам. Но
в армии, он сам признавался, ему не понравилось.
     Он достал первую,  меньшую,  часть своего клада,  купил  полдома,
машину.  Но  тут  произошла  с  ним  беда.  Он  стал бояться,  что его
разоблачат.  Ему  все  мерещилось,  что  откроют  его  деятельность  в
гебитскоманде, а временами казалось, что отомстят немцы. И еще. У него
стала слабеть память.  Он рассказывал,  что когда его допрашивали  как
военнопленного,  то  часто  били  по  темечку  и  потому память у него
ослабела.  Он боялся жить в Н. и боялся уехать от своего клада, потому
что  мог забыть,  где он его зарыл.  Вот тогда он и посадил поблизости
куст отличной от всех сирени и составил схему местности. Но боязнь все
время  толкала его в эту лощину проверить,  на месте ли его богатство.
Тут его и  стал  замечать  сторож  овчарни.  Однажды,  как  показалось
Волосову,  сторож  выследил  его,  и за это Волосов убил его и попал в
тюрьму.
     В заключении  его  не  раз основательно лечили,  и он опять решил
вернуться к своему кладу.  Это у него  как  психоз.  Он,  по-моему,  и
рассказал мне о нем потому,  что молчать уже не мог.  Мучился он своей
тайной".
     ВОПРОС: По  каким  приметам  вы  должны были отыскать волосовский
клад?
     ОТВЕТ: Волосов  говорил,  что  время так быстро меняет местность,
что, руководствуясь схемой, прежде всего нужно разыскать куст редкой в
этих местах обыкновенной русской сирени.  Две ветки от нее он прятал в
новом портфеле,  в котором хранил для отвода глаз запасные части,  и в
боковинке машины.  Дома он ничего не хранил,  потому что боялся, что в
его отсутствие его могут обокрасть и открыть его тайну.
     ВОПРОС: Вам  не  кажется  странным,  что  Волосов,  так тщательно
охранявший свою тайну,  сам же записывал месторасположение тайника  на
схему и сам рассказал о ней.
     ОТВЕТ: Нет,  не кажется.  У него быстро слабела  память,  уходили
силы.  Мы ведь лежали рядом почти месяц,  а рассказывал он мне все это
недели две - все забывал и путался.  Он и мне-то рассказал потому, что
больше некому было.  А так у него хоть маленькая,  но была надежда. Да
и,  честно говоря,  если бы я нашел те деньги - попытался  бы  помочь.
Я-то в тюрьму дуриком попал. Так... все ради веселой жизни.
     ВОПРОС: Как вы выполнили завещание Волосова?
     ОТВЕТ: Как только я вышел из заключения - поехал в Н.  Но узнать,
кому продана автомашина,  не сумел: во-первых, уже документов не было,
а во-вторых,  на меня стали подозрительно коситься.  Тогда я попытался
найти тот окоп.  Но их в лощине оказалось много,  а какой куст  сирени
посажен возле окопа, я не знал. Мне они казались все на один манер.
     ВОПРОС: А почему же вы искали ветку сирени только в белых машинах
и только одного индекса и одной серии номеров?
     ОТВЕТ: Когда я бродил вокруг лощины,  мне попался местный старик.
Он  рассказал,  что вот сюда ездила белая машина с одним человеком,  а
потом стала ездить под другим номером и с  другим  человеком.  И  этот
индекс он запомнил, потому что ненавидел белые машины. От других людей
я все-таки узнал,  что машину Волосова купил какой-то старший  офицер,
который демобилизовался и уехал,  но якобы он иногда приезжает в Н.  И
вот когда я вернулся домой,  то оказалось,  что индекс и серия  номера
принадлежат этой области.  Я рассказал об этой истории Женьке Хромову,
и мы решили попытаться разыскать машину.  Честно говоря, я слабо верил
в эту затею,  а Женька поверил сразу.  И еще меня сбило,  что воровать
оказалось легко - часто машины даже не запирались.  Вот я  и  подумал:
найдем  -  хорошо,  а  не  найдем - на выпивку хватит,  и лето поживем
весело.  Но я,  конечно,  не ожидал,  что дело примет такой  серьезный
оборот.  Все казалось - мелочи. Побалуемся - и хватит. А теперь вот...
снова небо в клеточку рассматривать. Плохо...



     Разговор с Евгением Хромовым оказался коротким.  Грошев  дал  ему
документы и протоколы допросов, а потом спросил:
     - Как думаете строить жизнь?
     Хромов мрачно усмехнулся:
     - Переквалифицируюсь в управдомы.
     Николай, попадая в тон, заметил:
     - Тоже правильно.  Профессия богатеющего  индивидуума  становится
все более хлопотной и опасной.  Но я говорил с вашей матерью.  (Хромов
сразу подобрался и уставился тревожным взглядом в  следователя.)  Нет,
она бодра,  сильна и,  честно говоря, вызывает всяческое уважение. Так
вот,  она мне кое-что рассказала о вас. Мой вам совет один: в колониях
есть школы.  Повторите позабытое и...  пора начинать нормальную жизнь.
Ведь вы не мальчик,  чтобы бросаться в дешевые авантюры.  Да и не  для
вас это. Вы не из того теста.
     - Вы думаете?
     - Уверен. Как и ваша матушка. Она верит в вас.
     - Подумаем,  - облизал губы Хромов.  - Меня  вот  кто  волнует  -
Вадим. Ему дадут, конечно, на полную железку?
     - Разумеется.
     - Не следовало бы...
     - Почему?
     - Он просто легкий человек. Без царя в голове. И тоже играет... в
свободного.  -  Хромов  подумал,  испытующе  взглянул  на  Грошева   и
попросил:  - Вы не могли бы... не по-служебному, по-человечески помочь
мне в одном деле?
     - Не знаю, - насторожился Николай.
     - Давайте я на себя всю вину возьму. А Вадима следует выгородить.
А то второй тюрьмы он не выдержит, сломается...
     - А вы?
     - Я?  Я выдержу.  - И,  не давая задать второй вопрос, пояснил: -
Потому что я сам себя осудил.  И я  свой  приговор  отбуду.  А  Вадима
жалко.  Из него,  может быть,  выйдет...  не то что человек, а славный
человечек. Он добрый и легкий.
     Николай промолчал.  Впервые он встречался вот с таким откровенным
стремлением помочь другому ценой собственного позора и горя. Так может
поступать  только  очень  сильный  и  смелый  человек.  Мать Хромовых,
кажется,  права: Евгений при желании может укрепить семью. Но ответить
Евгению что-нибудь определенное он, естественно, не мог.
     - Не знаю,  как это сделать,  Евгений Васильевич,  но о неписаных
деталях этого дела я доложу. А там - как решит суд.
     До конца дня Грошев оформлял дело  и,  сдав  секретарю  небольшую
папочку документов, пошел к гаражу.
     Машина стояла притихшая,  по-живому теплая, и Николай погладил ее
крыло, как гладят живое, доброе существо...

Популярность: 5, Last-modified: Sat, 19 Dec 2009 20:06:19 GmT