-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Знаки зодиака".
OCR & spellcheck by HarryFan, 7 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
Молодежь - Маколей, Поггенполь, Спорышев и Хори Хэ - стала в кружок,
положив руки друг другу на плечи и выжидающе глядя себе под ноги. Анохин
стоял поодаль, в углу квадрата, и тоже глядел под ноги. Инглинг, командир
отряда, вышагивал вокруг центральной группы и глядел под ноги просто из
солидарности - он ничего не чувствовал. С фантазиями молодежь, вот и все.
- Ну, так что? - спросил он.
- Я туп и невосприимчив, - сказал Маколей. - Мне просто чертовски
хорошо.
- Впечатление такое, словно вдоль тела скользят какие-то прохладные
струйки... - Поггенполь блаженно поежился. - Аэродинамический душ.
Восходящий.
- Это запах без запаха, - подхватил Хори Хэ. - Он наполняет душу
ароматом ожидания...
- Это, конечно, очень близко, - как всегда смущаясь, проговорил Веня
Спорышев, - но все это - эффекты вторичные. А в основе - мощнейшее
излучение, какое - сказать не могу, земных, да и каких-либо инопланетных
аналогий я просто не знаю... Кроме того, у меня такое ощущение... Кирилл
Павлович, идите к нам!
Анохин удивленно вскинул седеющую бороду и послушно, как автомат,
двинулся на зов. Он и Гейр Инглинг считались стариками.
Спорышев и Хори Хэ расцепили руки и дали ему место.
- Сильнее стало - чувствуете? - негромко проговорил Веня.
- Командир, давайте и вы сюда! - крикнул Маколей.
Гейр поднырнул под их руки и очутился в центре круга. В воздухе
разлился аромат цветущей вишни.
- Ух ты! - сказал Гейр. - Кто там считает, что этот запах - без запаха?
Плита благоухает, как сад японских императоров!
- Может, станцуем сиртаки? Условия созданы... - Маколей разошелся от
радости, что планетку назвали его именем. Земля Маколея. Как мак, алея.
Маковая Аллея.
- Плита здесь ни при чем, - сказал Веня Спорышев, опуская руки. - Здесь
излучает каждый камешек, каждая трещинка. На этом месте просто фонтан, но
он глубже, под плитой. Может, те для того ее и притащили, чтобы место
отметить?
- М-да, - покачал головой командир, - хотел бы я знать, кто они,
вышеупомянутые "те", и сколько веков назад они притащили сюда эту плиту.
Зачем - это уже не так важно.
Все промолчали, потому что, естественно, не меньше командира хотели бы
узнать, кто и когда здесь побывал, да и было ли это посещение? Скорее -
было... так притягательно все в этом едва сформировавшемся мирке,
пребывающем где-то на заре кембрийской эры. Заря здесь была незабываемой -
практически она продолжалась с восхода солнца и до заката. Розовое светило
окрашивало белые скалы над морем в пастельные тона, а соцветия лилий разве
что в полдень обретали свою снежно-белую окраску.
- Блажен, кто на землю ступил порою вешнего цветенья... - задумчиво
процитировал Хори Хэ то ли себя, то ли кого-то из классиков. - Маленькая
неувязка только в том, что здесь сейчас не весна. Я прикинул: самый конец
лета. Правда, мы сели в субэкваториальной зоне, и наш корабельный
компьютер дал среднегодовые колебания температуры в пределах
двенадцати-пятнадцати градусов, но все равно поведение здешней флоры
представляется мне нехарактерным...
...Путь обратно в лагерь был не такой простой штукой, как могло бы
показаться на первый взгляд, во всяком случае, ни у кого не появилось
желания продолжить разговор по дороге. Камни, причудливо наваленные на
этом крутом шестисотметровом склоне, за две ночи поросли накипью
лиловато-розового лишайника; идти по этой пенистой массе, состоящей из
миллиардов крошечных нитей и зернышек, было сущей мукой.
На середине склона миновали еще две плиты нездешнего происхождения -
лишайник упорно обтекал их стороной. И обе плиты расколоты... Маколей
только хмыкнул - ведь их не брал ни геологический молоток, ни лазерный
резак. Хори, самый легкий и подвижный, обогнал всех и уже хлопотал в
лиловой тени, отбрасываемой "Харфагром", накрывая на стол. Наконец и все
остальные попрыгали с последнего уступа на ровную площадку, облюбованную
под лагерь, и, стаскивая комбинезоны, сгрудились у ручья. Струя падала с
высоты человеческого роста и образовывала естественный душ. Вода была
тепла и пузырчата, как нарзан, и на дне лунки, которую она продолбила за
долгие годы своего монотонного падения, лениво шевелила лапами большая
зеленая лягушка. Время от времени она приоткрывала рот, и Поггенполь
утверждал, что она произносит "bon appetit". Отсюда не следовало, что
аборигены уже овладели французским языком, - это было не животное, а
комплекс контрольных приборов. Пока лягушка оставалась зеленого цвета,
воду можно было пить; перемена оттенка на желтоватый говорила бы о том,
что теперь вода годится только для технических нужд, красный цвет вообще
запрещал притрагиваться к ней.
Все, кроме, пожалуй, молчаливого Анохина, приветствовали изумрудный
индикатор, словно это была знакомая собака. Сказывалось отсутствие на
планете животных, особенно заметное при таком обилии растительности.
- Пока мы гуляли, - командир занял свое место во главе складного стола
и потянулся к миске с салатом, - этот ползучий цветник забрался вверх еще
метров на восемьдесят. Интересно, там, за перевалом, тоже все цветет?
- Судя по снимкам, нет, - вежливо проговорил Веня Спорышев, отрываясь
от тарелки. - Распространение цветочного покрова идет от берега в глубь
материка. Вы не беспокойтесь, последовательные снимки делаются
автоматически.
- Ты ешь, ешь, - сказал командир. - Ботаническая сторона меня волнует
менее всего. Растениеводов и так наберется в составе комплексной
экспедиции больше чем нужно. Они во всем и разберутся. Тут главное - не
забыть затребовать специалиста, о котором на Базе не вспомнят. Вот,
например, как с этим излучением. Придется теперь просить консультанта по
психотронике, представляю, какая физиономия будет у Полубояринова.
Гейр спохватился - обсуждение высшего начальства в присутствии рядового
состава в его привычки не входило. Но финал каждой разведки всегда
способствовал этому: ведь главным в их профессии была как раз не сама
разведка, а составление схемы будущей комплексной экспедиции, которая не
должна ничего упустить. Затребуешь лишних специалистов - Полубояринов
загрызет: с кадрами туго, планета бесперспективная, а по милости
первопроходцев погнали туда целый караван... Недозакажешь - еще хуже:
планету обязательно объявят потом чрезвычайно интересной и перспективной,
все богатства и прелести которой невозможно было исследовать вследствие
нерадивости разведчиков.
Правда, вслед за комплексниками на планету прибывают освоенцы, и тут у
них возникает столько претензий к своим предшественникам, что разведке
остается только руками развести, потому что накал страстей, сопутствующих
комплексно-освоенческим конфликтам, как правило, напоминает стартовый
выхлоп крейсерского звездолета.
Между тем за столом наступила пауза - Хори замешкался с супом...
- Салат был преотменнейший, - заметил Кит, - рис, кальмары и яйца - из
собственного лабаза. Но откуда такой сочный лук?
- Это не лук, - отозвался Хори, - это лепестки водяной лилии. Мы с
Вениамином откушали и проверили индикатором...
- Надеюсь, что в обратной последовательности, - строго вмешался
командир. - Хорошо еще, что, по-видимому, здесь не найдется ни трилобитов,
ни даже червей, иначе мы рисковали бы вот так, без предупреждения,
познакомиться и с ними достаточно близко.
Хори Хэ вытянулся, отдавая честь суповой ложкой:
- Есть, шкип, больше не повторится, шкип, впредь обязуюсь команду,
местными червяками не кормить...
- Вольно, - сказал Инглинг, - давай харчо. Тем более что появление
червей здесь можно ожидать не ранее чем через пару миллионов лет.
- Я... э-э-э... не хотел выступать с непроверенными данными, тем более
что мне могло показаться... - Спорышев мялся больше, чем обычно. - Короче
говоря, вчера вечером на глубине порядка двенадцати метров я наблюдал стаю
медуз. Совсем маленьких.
Немая сцена последовала незамедлительно: у одного Хори Хэ хватило чисто
азиатского самообладания поставить кастрюлю с супом на землю - у остальных
ложки и вилки выпали из рук.
- Великие дыры, черные и белые! - возопил Поггенполь. - Ты камеры-то
оставил?..
- Естественно. И на разной глубине. И даже все запасные...
- Пошли, выудим парочку, тут не до супа! - распорядился Инглинг,
подымаясь.
- Минуточку, - поднял широченную ладонь Маколей. - Не все лавры Веньке.
Я тоже не хотел выступать преждевременно, но в пробах грунта как будто бы
прослеживаются остатки беспозвоночных. Более того: моя дражайшая Маковка
не менее двух раз заселялась разной живностью, затем до основания
вымиравшей.
- Палеокатастрофы? - быстро спросил Гейр, покосившись на скалы и
присевший на амортизаторы "Харфагр".
- Не исключаю, - кивнул Маколей. - Маковка - особа спокойная,
уравновешенная и отнюдь не первой молодости, как можно судить по первому
впечатлению. Ей бы, судя по всему, обзавестись зверинцем и зарасти травой
следовало двести-триста миллионов лет назад.
- Откуда такая точность? - ревниво спросил Поггенполь.
- Интуиция. Помнишь первую заповедь космопроходца - "доверяй интуиции"?
В данном случае - моей.
Анохин, до сих пор не проронивший ни слова, поднял голову, как будто
хотел что-то сказать. Но передумал. Интуиция. Эти мальчики прочно усвоили
и писаные параграфы, и неписаные заповеди. Иначе они не были бы в
тактической разведке. Пока они не обжигались. Но говорить об этом
бесполезно. Можно научить подстилать соломку, и даже весьма точно
рассчитывать - где. Нельзя научить не падать.
- Ну ладно, первооткрыватели, - сказал Поггенполь, - я тоже кое-что
приберег для отчета, хотел в последние дни семь раз проверить. Господин
председатель, леди и джентльмены, хочу уведомить вас, что посещение этой
планеты пришельцами пока не установленного происхождения было отнюдь не
единичным. Они прилетали как минимум дважды.
- Все высказались? - спросил командир. - Анохин, ну хоть ты-то убереги
меня от сюрпризов, а? Ну, спасибо, милый. Теперь слушайте: властью, данной
мне инструкцией, продлеваю пребывание на Маковой Аллее еще на десять дней.
Резерв командования. Но прошу блюсти четвертую заповедь!
- Находясь на планете, собирай информацию - отчет будешь составлять в
карантине! - гаркнул кто-то из молодых.
Десятый день резерва командования подходил к концу. Солнце, оранжевое и
беспечное, уходило за поросшие тюльпанами невысокие хребты. У шестерки
людей, расположившихся на камнях у самой черты прибоя, настроение было
неважное.
- Мы так ни до чего и не договорились, - констатировал Инглинг, и
подчиненные впервые слышали в его голосе тревогу. - Пора сворачивать
лагерь, чтобы не возиться в темноте...
- Это все потому, что мы боимся назвать вещи своими именами. Как бы
невероятно ни было то, что думает каждый из нас, - это нужно произнести
вслух, и решение явится, - без особой убежденности изрек Поггенполь.
- Вот и выскажись, - буркнул Маколей. - У меня лично не хватает
словарного запаса. Потому что признать придется попросту чепуху.
- Хорошо, - сказал Спорышев, - хотя, честно говоря, я не понимаю, что
во всем этом особенного. На Радзивилле и похлестче было. И меня лично
ничто не пугает, просто я знаю, что должен собрать информацию, но не
пытаться ее интерпретировать...
- Ага, - обрадованно воскликнул Маколей, - вторая заповедь
космопроходца: доверяя интуиции, не делай выводов - все равно у Базы будет
свое собственное мнение.
- Вот-вот! Понимаете, Гейр, - Веня поднялся и зашагал по гальке,
усеянной белыми луковичными лепестками, - к сожалению, нас слишком долго
приучали собирать факты, сведения, вещественные доказательства... Мы
знали, что в любом случае База примет за нас необходимое решение. А тут...
Мы прилетели на совершенно безжизненную планету, и на восемнадцатый день
зафиксировали жизнь. К моменту отлета - можете полюбоваться, целые
плантации цветов.
- Но ведь до нашего прилета этой жизни не было, - растерянно прошептал
Хори Хэ.
- Этой - да, - согласился Спорышев. - Если и можно сказать, что жизнь
здесь существовала, то только в неявном, зародышевом состоянии. Как бы
приблизительны ни были оценки, полученные нами за эти десять дней, мы
должны согласиться с тем, что каждое возникновение - или, если угодно,
возрождение - жизни на Земле Маколея совпадает с пребыванием на ней
разумных существ.
- Вот уж не ожидал от Спорышева такой категоричности! - фыркнул Кит. -
Да что, пришельцы сеют споры, что ли? Теория спазматической панспермии?
- Ну, про всех пришельцев не скажу, а я лично ничего не сеял!
- Не волнуйся, Мак, в этом отношении ты вне подозрений. Речь ведь даже
не о первичном возникновении жизни. Что именно ее инициировало - в этом
комплексники разберутся... или не разберутся. Для нас проблема состоит в
том, что для самого элементарного существования и развития здесь жизни
необходимо присутствие разума. Если хотите, в качестве катализатора.
Другого сравнения я не нахожу.
Инглинг в буквальном смысле слова схватился за голову:
- Ты представляешь себе, Вениамин, как я все это буду выговаривать
перед Полубояриновым?
- Ну, командир, если дело только за этим, то я и сам могу изложить...
Анохин поднялся. Он был на голову выше любого из разведчиков.
- Гейр, - сказал он, - какой Полубояринов? Какой доклад? Разве ты не
понял, что мы просто не имеем права отсюда улетать?
Наступила тишина. Крупная белая ветка с ломкими, алебастровыми цветами
выплеснулась на берег и зашуршала по гальке. Часа через два она укоренится
и, как все побеги, выбравшиеся из моря на сушу, порозовеет; завтра же, к
моменту старта, ее гибкие плетеобразные ветви вскарабкаются на плоскогорье
и, возможно, дотянутся до стабилизаторов "Харфагра".
- Кирилл, - сказал командир, - ты же не новичок. Не тебе объяснять, что
остаться здесь до прибытия комплексников "Харфагр" не можете Ресурсов не
хватит. Не говоря уж о том, что База никогда не позволит. Если бы
обнаружились гуманоиды или случилась авария... Но в последнем случае нас
отсюда сняли бы, и все. В этом варианте не за что бороться.
- А бороться вообще ни за что не надо. Вы возвращаетесь обычным
порядков, и столь же обычно и без спешки, приводящей только к конфузам,
высылаете сюда комплексную. Насколько я знаю, она может появиться здесь
месяцев через семь-восемь. Столько времени я продержусь. Мне одному
ресурсов хватит.
- То есть как это - вы?.. - возмутился Спорышев. - Я биолог
экспедиции...
- Венечка, а зачем этим лотосам ваша специализация?
- Ну не я, но почему вы?
Гейр с Кириллом переглянулись.
- Дело в том, - сказал Анохин, - что я умею быть один.
Он чуть было не добавил: "У меня уже есть некоторый опыт..."
- Анохин - специалист по дальней связи, - сухо проговорил командир,
словно Кирилла и не было рядом. - В данной ситуации это, по-видимому,
будет решающим.
Кирилл повернулся на каблуках и, заложив руки за спину, засмотрелся на
белые, словно покрытые инеем, скалы, выступающие из воды. Общий разговор
он считал бесполезным, а Гейр высказался с максимальной определенностью.
Что ж, если Инглинг и не был лучшим командиром разведфлота вроде
легендарного Рычина, то друг он был надежный. В сущности, он ведь даже не
знал, почему Кирилла потянуло вдруг на добровольный подвиг. Он вообще
ничего не знал, кроме тоге, насколько худо было Кириллу тогда, десять лет
назад. Тогда Анохин числился в новичках, но Гейр вытягивал его не только
потому, что был его командиром. Уже тогда между ними было то великое,
которое не имеет названия, потому что понятие "дружба" непозволительно
широко. И это великое заключалось в том, чтобы не знать, но понимать.
В глубине вечерней воды, ленточно извиваясь, прошло змееподобное тело.
Кирилл оглянулся - никто, кроме него, в воду не смотрел.
На всякий случай он промолчал.
Он проснулся, повернул голову и глянул на календарь: прошло шесть
месяцев и одиннадцать дней его робинзонады. Просыпался он с восходом,
ложился с последним солнечным лучом. Получалось это само собой, в ритм он
вошел естественно и ни о чем не задумывался - так, наверное, не
задумывались цветы над тем, когда им открывать или складывать на ночь свои
лепестки. Впрочем, это относилось к земным цветам; здешние, как с
некоторых пор начинало казаться Кириллу, могли и призадуматься.
Но вот отмечать прожитые дни - это единственное, что никак Кириллу не
удавалось. Если бы он вовремя не перевел календарь на автоматику, то давно
потерял бы счет дням.
Он, не одеваясь, выскочил из своего домика, нарвал грибов и швырнул их
в приемный раструб автоплиты. Пока та, урча, возилась с грибами, он
помчался на свей маленький стадион, раздумывая о том, что весенние дожди
унесли изрядную долю песка, поднятого им с пляжа сюда, на плоскогорье
(коль скоро ни одного, даже самого захудалого киба у Кирилла не было, все
необходимое приходилось таскать на собственном горбу).
Стадион был залит солнечным светом. Солнца Кирилл не то чтобы не любил,
а предпочитал держаться тени, и, словно угадав это, трехметровой высоты
цветы - не то маки, не то тюльпаны, - росшие вдоль немногочисленных
дорожек, сплелись верхушками и образовали крытые аллеи, а над любимой
скамейкой Кирилла вырос целый балдахин метра четыре в поперечнике. И это
чудо света отнюдь не было исключением: третьего дня со скалы, из которой
бил питьевой источник, свесился толстенный стебель с зеленой "бомбой" на
конце. Вчера бомба лопнула, брызнув во все стороны померанцевым соком, и
за какие-нибудь полтора часа развернула шестиметровый тент бледно-лилового
цвета.
Кирилл привычно вспрыгнул на гимнастическое бревно. С детства у вето
были нелады с равновесием, и здесь, в уединении, наконец-то можно было
наверстать упущенное. Он несколько раз повернулся, с удовольствием
отмечая, что вальсирует на узкой поверхности без малейшей опаски, и вдруг
его взгляд остановился на площадке, открывшейся с этой небольшой высоты.
Несколько серебристых плит вместо того, чтобы спокойно лежать на
тщательно выровненной земле, стояли боком.
Это был непорядок. Кирилл спрыгнул с бревна и, раздвигая цветочные
стебли, которые больше походили на стволы молодых деревьев, добрался до
площадки. Потревоженные плитки были приподняты какими-то странными,
буровато-лиловыми витыми стеблями, каждый из которых заканчивался пышной
седой метелкой. Нужно было иметь достаточную силу, чтобы поставить на
ребро увесистую батарею, и тем не менее ни один из новоявленных стеблей
даже не погнулся.
Кирилл побежал в сарайчик за лопатой (все приходилось делать самому!).
Потом, осторожно сдвинув плиты, он выкопал винтообразные стебли и, отнеся
их метров за двадцать, так же бережно высадил в приготовленные ямки. Всем
макам и тюльпанам было достаточно двух-трех аналогичных уроков, чтобы
больше никогда не приживаться ни на стадионе, ни в окрестностях надувного
домика. Как это у них получалось, Кирилл предпочитал не задумываться.
Он пробежал пятьсот метров, выкупался и легко пошел обратно в гору.
Вдыхая запах свежезажаренных грибов, заскочил в кухонный отсек и
остолбенел: сковородка валялась на боку, соус растекся по полу.
Первым побуждением Кирилла было заглянуть под стол и кровать - не
спрятался ли там некто любопытный, а может быть, и опасный. Спохватившись,
он затряс головой, успокаиваясь: разумеется, нет, десантный домик - это
ведь не таежная хибарка, куда любой может заглянуть. Сейчас окна и двери
настроены только на него: ни одно живое существо, даже муха, сюда не
проникнет, отброшенное силовым ударом.
А ползучее растение?
Рассчитана ли защита на такое вторжение? Вот этого он не знал или,
точнее, забыл, и нужно было заглянуть в инструкцию. Прижимаясь из
осторожности спиной к стене, он нашарил на кухонной полке пластиковый том
и принялся судорожно и бестолково его листать - как-никак с начала его
добровольного уединения он занимался сим трудом впервые. Непроницаемость
стенок и перекрытий... Антисейсмичность... Настройка входного клапана...
Он вздохнул спокойно. И что он всполошился? Должен был бы помнить - ни
зверь, ни птица, ни камень, ни былинка.
Его дом - его крепость. И какая!
Ну а с тем, что снаружи, он уж как-нибудь договорится. Полугодовой опыт
имеется.
Он, нисколько не опасаясь, вылез из домика и подошел к кухонному углу.
Так и есть, из-под настила косо торчал виток новоявленного растительного
монстра. Пробить пол кухонного отсека, естественно, не удалось, но удар
основательно всколыхнул плиту. Так что от завтрака остались рожки да
ножки. А, собственно, почему это его удивляет?
Шесть месяцев он жил в этом саду блаженно и беззаботно. Если бы так
можно было выразиться, то в полнейшем слиянии душ - собственной и всех
этих лилейно-лиственных и лотосоцветковых. Хотя после того, что произошло
десять с лишним лет назад, вместо души у него должно было остаться
пепелище. Все, что происходило потом, проплывало мимо на расстоянии
вытянутой руки. Так он проходил комиссии, летал, что-то настраивал,
законтачивал, принимал-передавал, а когда особенно везло и натыкались на
гуманоидную цивилизацию - возвращался к своей профессии переводчика. Он
делал все, что от него требовалось, но не более.
Вероятно, то страшное напряжение, в котором он провел самый страшный
год своей жизни, взяло у него все силы души на десятки лет вперед.
Вот и здесь, полгода назад, он безучастно слушал споры, пропускал мимо
ушей гипотезы, пока вдруг в его сознание непрошенно не ворвалось что-то
прежнее, болезненно резонирующее с прошлой болью. Исчезновение жизни,
отсутствие человека - это было изящной абракадаброй, проплывшей мимо ума и
сердца.
А вот неминуемое умирание - это было не постороннее. Это уже было у
него внутри, затаенное и пронизывающее, как застарелый шип, вошедший в
нервное сплетение.
Тогда он и сказал Гейру: "Мы ведь не можем улететь, разве ты не
понимаешь?"
С тех пор он жил спокойно и просто, в том естественном ладу с шуршащей,
но безгласной зеленью, в каком состоял с ней разве что пещерный человек.
Он не рвал ничего, кроме грибов, а ягоды сами скатывались к его ногам.
Любой первоцвет, по-щенячьи вылезший в неположенном месте, он выкапывал и
переносил на безопасное расстояние. Иногда ему вдруг казалось, что кто-то
начинает чахнуть и хиреть; он брался за поливку, даже не думая, а в
недостатке ли воды тут дело. Но цветок - если будет позволено так называть
трех-четырехметровую дубину - мгновенно оживал, и было в трепете и плавных
изгибах его листьев что-то от ласкающейся собаки. То, что листья тянулись
к нему, а стебли наклонялись чуть ли не до земли, Кирилла нисколько не
удивляло.
Но что произошло сейчас? Какие-то вывертыши взбунтовались, ну и что в
этом страшного? Растения подросли - не каждое в отдельности, а все
целиком, как коллектив; началась пора самостоятельности. Так подросший
щенок рано или поздно рвет любимые домашние тапочки хозяина.
Кирилл во второй раз достал лопату и, осторожно подрывая угол
собственного дома, выкопал строптивца. Если урок, преподанный одной особи,
как-то идет впрок всему остальному клану, то ее следует наказать. Вот хотя
бы забраться на ту каменистую площадку, где ничего не растет, кроме
местного чертополоха, и подгадить туда упомянутую особь, чтобы не
сбрасывала завтрак на пол. Мысль показалась Кириллу удачной, и он,
опираясь на лопату, начал карабкаться по склону на карниз, прижимая к себе
холодный и упругий стебель. Если бы не ковыльная метелка, инопланетный
цветок более всего напоминал бы гигантский штопор. Вероятно, сила его
роста такова, что, не будь экспедиционный домик защищен со всех сторон
силовым полем, эта крученая штуковина проткнула бы пол насквозь.
Кириллу пришлось долбить ямку, потом подтаскивать хорошей земли, потом
прилаживать бортик, чтобы дождевая вода не сразу стекала с этого карниза -
для этого потребовалось часа полтора. Разогнувшись, Анохин глянул сверху
на серебрящуюся крышу своего коттеджа, как он его уважительно именовал, -
и ему стало не по себе: шагах в десяти от входа, высоко подымаясь над
зарослями молочных лотосов, распускал лепестки оранжевый гигант. С
шелестом и мясистым пошлепыванием раскручивались многоярусные лепестки,
каждый из которых мог бы обеспечить парусностью небольшую каравеллу;
малиновые прожилки натягивались, принимая на себя тяжесть ярко-рыжей
массы, и черный подрагивающий пестик нацеливался в зенит, как
копьеобразная антенна. Размерами и какой-то одухотворенной чуткостью этот
цветок действительно напоминал антенну радиотелескопа.
Кирилл прислушался к собственной интуиции, как рекомендовали неписаные
заповеди. Да, конечно, приятно - вроде бы растут дети... И все-таки в
глубине зреет тревога. Ее не было, когда цветы доверчиво наклонялись к
нему - подумаешь, способность к движениям отмечалась даже у земных
растений. Но когда вот так, как сейчас... начинаешь с завистью вспоминать
о самшите, который и растет-то едва-едва.
Внизу что-то звучно треснуло, и Кирилл увидел вторая персиковый парус,
раскрывший свое полотнище возле стадиона. Третий лиловел над
метеоплощадкой, где приходилось работать ежедневно. Славно... Приближается
теплое время, и ему в любом уголке будет обеспечена прохладная тень.
Вот только непонятно, почему ни дальше по берегу, ни вдоль лишайниковых
склонов ничего подобного не наблюдается.
Он спрыгнул с уступа, на котором теперь одиноко торчал ссыльный
"штопор", поглядел на розовое солнышко и отметил, что становится жарковато
для ранней весны. Надо пойти к морю ополоснуться. Правда, если двигаться
напрямик, придется продираться через заросли, но ведь не впервой. Он
легким шагом подбежал к первым невысоким - всего в его рост - цветам, как
вдруг узкие восковые чашечки разом обернулись к нему, наклонились и
угрожающе часто защелкали твердыми лепестками, совсем как аисты клювами.
- Вы что, сдурели? - крикнул Кирилл, отступая и прикрывая лицо локтем.
"Характер показывают", - подумал он, теперь начиная понимать, кажется,
почему все предыдущие посетители Маковой Аллеи рано или поздно покидали
сей райский сад. Если и дальше так пойдет, то придется перебираться в
горы, синеющие километрах в пяти от моря, - там еще пока один лишайник.
Вымахали, понимаешь ли, с космодромную антенну, а ума ни на грош.
Он вернулся к своему ручью, где беспокойно шевелилась чуть побуревшая
лягушка, ступил на тропу, усыпанную принесенной с моря галькой, - тут были
одни глуповатые маки. Он задрал голову, удивляясь внезапному ускорению их
роста, и не сразу заметил, что ноги его ступают уже не по камешкам, а по
чему-то упругому. Он глянул вниз - узкий лист, напоминавший банановый,
устлал дорожку, и сейчас его боковые края хищно забились, словно он
собирался свернуться в трубочку, заключив внутрь человеческое тело. Кирилл
хотел рвануться вперед, но ноги его завязли в клейкой зеленой массе;
единственный выход был в том, чтобы мгновенно сгруппироваться и сильным
рывком покатиться вперед; тело проделало это быстрее, чем обдумал мозг, и
Кирилл из этой замыкающейся уже зеленой трубы вылетел, точно горошина из
стручка. Развернувшись, он помчался вперед со спринтерской скоростью и
вылетел на площадку возле домика, несказанно радуясь, что хоть она-то не
поросла скороспелыми макозубрами и тюльпанозаврами.
Впрочем... да, один таки пробился.
Возле самого порога торчал новорожденный желтый ирисенок, не
достававший Кириллу и до колена. Он еще явно не освоился на белом свете и,
запрокидывая нежную головку, отчаянно зевал, оттягивая вниз широкий
бородатый лепесток. Кирилл, как ни торопился, не выдержал и присел на
корточки - ничего нет забавнее и умилительнее, чем зрелище позевывающего
или чихающего новорожденного.
- Дыры небесные, черные и белые, - проговорил он, - неужели и ты
подрастешь только для того, чтобы меня слопать?
Желтенькая пасть разинулась снова, и Кирилл не удержался и сунул туда
палец. Ирисенок тотчас же палец выплюнул, отчаянно затряс лопушками
боковых лепестков и беззвучно чихнул, разбрызгивая медовую слюну. Кирилл
фыркнул. Стебель цветка резко отклонился назад, спружинил, бледные
лепесточки мигом собрались в щепоть, и Кирилл не успел отдернуть руку, как
ирисенок небольно, но обидно клюнул его в ладонь.
- Дурашка ты, дурашка, - проговорил в сердцах Кирилл.
Путь обратно, к источнику и в горы, был перекрыт. Кирилл вошел в домик,
схватил рюкзак, швырнул в него несколько пищевых пакетов, кислородную
маску, радиомаячок, микропалатку. Включил рацию. Набрал сообщение:
"Подвергся нападению хищных растений. Перебазируюсь на восток, шесть
километров от стоянки, на чистые скалы. Прошу корабль". Он подключил к
аппарату запасы энергии и послал аларм-сигнал. Такая связь существовала
для крайних случаев, и сейчас Кирилл справедливо опасался не столько за
себя, сколько за комплексников, которые должны были здесь вот-вот
высадиться с оправданной беззаботностью. Положим, его действительно
съедят, кто ж тогда предупредит целую экспедицию? Беда еще была в том, что
послать такой сигнал, собрав всю резервную мощность, он мог, и этот сигнал
будет обязательно принят всеми аварийными буйками данной зоны, но вот
принять ответ ему не по силам - нужна мощнейшая антенна, соорудить которую
экипаж "Харфагра" был не в состоянии. Значит, придется отсиживаться где-то
в пещере, жевать концентраты, запивать морской водой и ждать.
Он сунул за пояс десинтор непрерывного боя и, немного помедлив,
распахнул входную дверь. Прыжок - и он на дорожке, ведущей к стадиону.
Вряд ли его ждут здесь, потому что сразу за стадионом - крутой спуск к
морю, и, по логике вещей, там Кириллу делать нечего. Только бы не сцапали
на дорожке. Он мчался сквозь строй гладких и мохнатых стеблей, и у него не
было ни времени, ни желания рассматривать, что же такое мельтешит между
ними, словно плетется толстая многослойная циновка. Никто ему не
препятствовал, и он твердил про себя в такт дыханию - проскочить,
проскочить...
Он вскинул голову, повинуясь вновь пришедшей волне опасности, и увидел
_это_. Если до сих пор все растения Маковой Аллеи имели определенное и
даже подозрительное сходство с земными, то розовое облачно-аэростатное
образование, покачивающееся над стадионом на тонюсенькой ножке, вообще ни
на что похоже не было. Покачивается лениво и совсем не агрессивно. Была не
была...
Кирилл с разбегу вылетел на стадион, держась левой кромки, прибавил
скорость, косясь вверх, и в тот миг, когда он был уже на половине
дистанции, гриб-дождевик апатично сказал "пуффф" и выбросил во все стороны
целое облако поблескивающих легких спор. Они снежно закружились, опадая, и
у каждой по мере падения отрастал едва видный нитяной хвост. Кирилл
врезался в это облако, как в паутину, клейкие нити залепили лицо, опутали
руки и ноги, при каждом вдохе норовили влезть в горло и нос. Кирилл
отчаянно замахал руками, пытаясь содрать с себя эту липкую пакость, а
главное - освободить ноги, и тут мягкий, но сильный толчок в спину повалил
его на землю. Целый пучок тонких, как парашютные стропы, волокон оплел его
ступни и теперь спазматическими рывками втаскивал обратно, в крытую
галерею дорожки. При каждом рывке Кирилл проезжал метра полтора-два, и
если бы не заплечный мешок, спина была бы ободрана.
Выбрав момент, он оттолкнулся локтями от земли, выхватил из-за пояса
десинтор, перевел фокусировку на самый узкий луч и пережег стесняющие
движения летучие нити, кое-где прихватив и одежду. Вскочил на ноги. Путь
обратно, через открытое пространство стадиона, был отрезан - дымчато-алый
дождевик, зорко прицеливаясь, покачивался, сея редкие блестки спор.
Ломиться в обход, через чащу цветочных зарослей, нелепо - изловят.
Прожигать коридор - опасно, может не хватить зарядной обоймы, и тогда он
очутится в самой гуще хищников. Значит - назад, в домик. Выбора нет.
Он помчался по дорожке, для верности поводя перед собой непрерывным
лучом. Никто, однако, его не задерживал. У самого дома он выключил
десинтор. Громада рыжего паруса нависла над ним, создавая огненную тень,
но он успел перескочить порог и захлопнуть за собою дверь.
Сначала - полная герметизация, автономное кондиционирование, потом -
рация... После второго аларм-сигнала копаться со сборами спасательной
группы не будут, вышлют автоматический скутер. А ему большего и не надо.
На третьи сутки он включит маячок, и дальше останется часов сорок восемь,
не более. Столько он продержится на полной автономии без малейшего"
напряжения. Недаром его с такой легкостью оставили одного - сейчас
спасение альпинистской самодеятельной группы где-нибудь в Гималаях,
учитывая все земные ограничения и сложности, порой проблематичнее, чем
снятие одного неудачника с чужой планеты или буйка. Разумеется, в более
или менее освоенной зоне дальности.
Он еще раз проверил, все ли меры предосторожности приняты, и вдруг
ощутил упругий удар в пол - там мощными толчками пробивался "штопор". Ну,
это тебе не по зубам, подумал Кирилл.
Домик ходил ходуном, подбрасываемый дробными ударами, пол пробивали уже
в нескольких местах. Не нажить бы морскую болезнь. Кстати, он сегодня так
и не позавтракал, а в этой обстановке не пахнет и обедом.
Домик встал на боковую стенку. Кирилл покатился в угол, успел глянуть в
окно и сообразил, что его убежище уже оторвано от земли и приподнято
витыми колоннами на высоту человеческого роста. Не собираются ли они
поднять его и бросить, как это делают обезьяны, домогающиеся сердцевины
лакомого ореха? Веселенькая перспектива, даже если учесть упругость
конструкции... Да, возносят. И с приличной скоростью. Ну и жизненный
потенциал у этих витых дубин, эдак они его на высоту Исаакиевского собора
подкинут...
Ослепительная вспышка, заставившая его отшатнуться от окна, на долю
секунды поставила его в тупик, но в следующий миг он понял, что боялся не
того, чего следовало бояться. Силовой кабель, соединявший домик с системой
батарей... Вот о чем он не подумал. А если подумал бы - так что тут
поделаешь?..
Теперь энергия у него только та, что дадут аккумуляторы. Если отключить
все, даже кондиционер, то запасов хватит на поддержание силового поля...
компьютер и тот не включишь. Правда, можно временно снять защиту с
потолка, да и на окнах теперь придется оставить молекулярную
проницаемость, иначе задохнуться можно. А вот о втором аларм-сигнале и
речи быть не может. Скверно. Одна радость - напуганные возникшим разрядом,
столбы вроде бы прекратили свой рост. До земли метров пять, ничего себе
свайная постройка... И сбрасывать домик некуда - внизу все поросло витым
частоколом, в нем с шипом и посвистом скользили сине-зеленые лианы,
сплетая гигантский упругий тюфяк. Если так будет продолжаться, то они
просто-напросто передавят друг друга собственной массой.
Глупыша-желторотика, надо думать, уже затоптали.
Он немного подивился тому спокойствию, с которым его мозг отмечал
безвыходность положения. А что, собственно, ему оставалось, кроме
спокойствия? Распахнуть дверь и палить, пока обоймы не кончатся? Так разве
пробьешься через такие-то джунгли! Эх вы, тюльпанчики-живоглотики, да меня
ведь со всеми потрохами вам и на зубок не хватит. Напрасно топчетесь,
аппетит нагуливаете. Вот когда сказывается недостаток серого вещества...
Он отполз от окна, привалился к перевернутому столику. Да, сидеть вот
так, скучая в ожидании, когда тебя отсюда выдернут, точно улитку из
ракушки, - последнее дело. Хорошо бы оставить письмо Гейру, но ведь
диктофон не включишь... Хотя зачем диктофон? Где-то тут имеется старый
добрый карандаш. И рулон перфоленты. Почему бумага розовая?.. Ах да,
солнце пробивается сквозь лепесток "паруса" - и то слава богу, не жарко.
Значит, так: "Гейр, дружище! Пишу тебе не столько затем, чтобы заполнить
время, сколько для того, чтобы ты ни в чем себя не обвинял. У меня и
раньше было желание сказать тебе несколько откровенных слов, да как-то
разучился я пространно выражать свои мысли. Устно во всяком случае. Так
что сейчас я, если обстоятельства позволят, потрачу, наверное, больше
слов, чем сказал бы до конца своей жизни, завершись все это более или
менее благополучно..."
Кирилл покосился на окно - алая тень сгущалась, хотя солнце стояло
высоко. Значит, кашалотовая пасть приближается. Не торопись, милая, не все
сразу. А бумагу можно будет засунуть под столик - когда аккумуляторы
иссякнут и домик, вероятно, сомнут, письмо уцелеет.
"Так вот, Гейр, я ни в чем тебя не виню - начиная с того момента, когда
ты сманил меня в космос; ты только предложил, а решал-то я сам. Не такой
уж я был щенок, чтобы не оценить всю глубину собственной непригодности.
Хотя до конца я осознал ее только сейчас.
Дело в том, что на Земле за человека в большинстве случаев решают
обстоятельства. Здесь же нужна интуиция. Да, да, та самая, которая в наших
заповедях стоит на первом месте. Но интуиция должна обладать одним
непременным свойством - адекватностью. Иначе она и называется по-другому:
блажь, фантазия, химера... Моя интуиция меня всегда подводила. Вот хотя бы
сейчас: подо мной собрались хищные монстры, не подумай, что какие-нибудь
звероящеры или мегамуравьи - нет, невинные на первый взгляд цветочки. И
число им - тьма. Надо думать, слопают, потому как уже приноравливались.
Если, конечно, скутер не подоспеет.
А мне все равно их жалко, они давят друг друга, калечат. Особенно
маленьких. За эти полгода я привык думать о них как о безгласном зверье.
Не так уж это смешно, если сейчас глянуть из окна вниз...
Ты нисколько не виноват в том, что десять лет назад запихнул меня на
этот буй - помнишь, в одном светляке от Земли? Все, что я там натворил,
было исключительно делом моих рук... вернее, моего ума. Ты не знаешь об
этом, да и никто не знает, я и сейчас тебе ничего не объясню, и ты только
поверь, что я сотворил нечто чудовищное. Непостижимое с точки зрения
здравого разума. И в живых я остался только благодаря какому-то странному
- интуитивному, что ли? - ощущению, что я должен свою вину... искупить...
Это было невозможно. Забыть? Смешно. Не знаю, Гейр, слово не находится, а
время идет, и я боюсь не то чтобы солгать - создать у тебя неверное
представление о той истории.
Короче, что-то я должен был сделать. И десять лет я провел как в спячке
- _это_ не приходило, не подворачивалось. Пока мы не забрались сюда, на
Маковку. Помнишь, с каким редкостным единодушием мы изобрели красивую
легенду - что для существования этого мира необходимо присутствие
человека? Не знаю, как ты, а я в нее поверил с первого момента, и не
только потому, что красота - почти неопровержимый аргумент.
Дело в том, что мое преступление, тогда, десять лет назад, было, если
можно так выразиться, уничтожением любви. И теперь я мог рассчитаться той
же монетой. С кем? Со вселенной, наверное. Ты уж прости меня за
высокопарность.
Я был почти счастлив, Гейр, потому что я полюбил этот мир, и он платил
мне тем же. Я, как средневековый философ, уверовал, что моя любовь
обращается жизненной силой, питающей моих подопечных. Доказательство было
налицо - нигде окрест я не видел столь буйного и радостного цветения. И
это зимой!
В хорошенькие дебри завела меня интуиция, а?
А теперь я скажу тебе, если успею, как на самом деле обстоят дела.
Помнишь, Веня все ловил какое-то живительное излучение? Мы только
отметили, что оно присутствует, хотя и не фиксируется никакими приборами.
И забыли о нем.
По-видимому, не гуманоиды, а вот это самое излучение необходимо для
существования жизни. А мы и те, что были в прошлом, его только включали,
инициировали. Курковый эффект. Сами по себе мы всем этим лютикам нужны не
больше, чем статуя Венеры Милосской. А то, что вблизи меня они росли с
повышенной интенсивностью, доказывает только наличие взаимодействия между
этим пока не опознанным излучением и каким-то из многочисленных полей,
создаваемых организмом человека.
Детишки подросли и, как тигрята, переступившие границу млекопитания,
"потребовали "мяса". Все просто, осуществляется закон борьбы за
существование, и никаких тебе абстрактных законов всеобщей любви. После
меня они начнут с хрустом лопать друг друга. Вот видишь, как все просто,
когда вместо плохой интуиции включаешь хотя и не блестящий, но абсолютно
здравый смысл.
Я знаю, что скутер уже идет - наверное, нырнул в подпространство, - но
он далеко, а этот рыжий кашалот совсем близко. Объем цветочной чашечки
таков, что весь мой домик поместится в ней. Сейчас загляну в заднее
окно... Так и есть. В комнате все красным-красно, створки лепестков
закрываются. В спину мне смотрит здоровенная черная колба - пестик. Как
только сядут аккумуляторы, он пробьет окно. Это мне подсказывает интуиция.
А вот что так пахнет? Разорвался пакет со специями. Нет. Гейр! Запах,
Гейр..."
Лепестки гигантского мака сомкнулись, словно створки алой тридакны, но
человек, защищенный такой хрупкой и недолговечной коробочкой, как
десантный домик, уже ничего не слышал.
Не услышал он и того, что произошло спустя всего несколько часов.
Он проснулся от солнца, бившего ему прямо в лицо. Поднялся, держась за
гудящую голову. Пошел к окну - пол под ногами пружинил, словно домик
оседал в болото. Дверь входного клапана покачивалась, аккумуляторы стояли
на нуле. С полным безразличием Кирилл глянул наружу - и ужаснулся.
Под ним была мертвая свалка растений. Домик стоял на каких-то бурых
пожухлых лоскутьях, под которыми виднелись полегшие витые стволы.
Он перевел взгляд - метрах в пятидесяти высилась гряда свежеотваленной
антрацитовой породы, кое-где поднимался фонтанчиками горячий пар. В
воздухе было пыльно и пахло ушедшей бедой.
Он кинулся к двери и замер на пороге: местность исказилась до
неузнаваемости. Лиловатые лишайниковые склоны исполосовало чудовищными
сбросами, а вершина невысокой горы, из которой бил источник, раскололась
надвое и обнажила блещущую сталактитами пещеру. Гиблые ступени сбросов шли
до самого моря, перемежаясь с трещинами уже осыпающихся по краям каньонов.
Такая же трещина метров пяти шириной змеилась под самым домиком, и если бы
не плотная сетка переплетшихся растений, он ухнул бы в эту пропасть со
всею своей хваленой защитой. Но они собрались сюда, сползлись со всего
плоскогорья, оберегая его, единственного, как муравьи или пчелы оберегают
свою царицу - любой ценой, и теперь умирали с подрезанными корнями,
переломанными стеблями.
А письмо к Гейру?.. Уверенный в их кровожадности, он приписывал им
сатанинскую борьбу за кусок мяса, а они тем временем плели последние этажи
своего гениального амортизатора, нисколько не заботясь о том, что сами
будут через несколько часов превращены в крошево.
Господи, стыд-то какой...
Высоко, в зените, возник тоненький вой. В туче пыли, еще не осевшей
после недавнего землетрясения, нельзя было рассмотреть - скутер ли это,
ведомый автоматом, или крейсер с комплексниками. Надо сразу же дать
ракету, а то повсюду трещины, да еще оборванный провод под током... Но
прежде всего - письмо.
Он нашарил за столиком рулон перфоленты, оборвал исписанную часть и,
торопливо разрывая ее в клочки, стал приглядываться - кто же все-таки
пожаловал.
Все-таки скутер... Молодцы буевики-аварийщики, почти не опоздали.
Кирилл снова вылез на порог, чтобы лучше видеть, как, разметывая песок и
отгоняя воду, садится на самую черту прибоя ладный и верткий кораблик.
Двигатели выключились, призывно взвыла сирена - отвратительный, неживой
звук на этом мертвом берегу. Кирилл, морщась, ждал, когда ей надоест и она
включится, и продолжая машинально рвать свое письмо, и бумажные обрывки
падали вниз, в крошево листьев и лепестков, и сразу становились
неразличимы.
Популярность: 7, Last-modified: Fri, 08 Sep 2000 08:05:14 GmT