-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Ночь молодого месяца". М., "Молодая гвардия", 1983
("Библиотека советской фантастики").
OCR & spellcheck by HarryFan, 15 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
Только теперь, после раскопок, могу я сказать кое-что об исчезновении
Сергея Ивченко.
Кое-что, но ничего такого, что могло бы, допустим, пригодиться
работникам милиции. (Я уже давно знал, что Серж исчез; я выдержал
многодневную бурю телефонных звонков, обмороки его матери, вынужден был
участвовать в бессмысленных метаниях Ирины по городу и все-таки полностью
ощутил пропажу перед РОВД, где красовалась на стенде розыска листовка
"Найти человека" с фотографией Ивченко.) Возможно, я единственный, кто
догадывается, где сейчас Серж. Но если я прав, то вернуть его к нам не
легче, чем с того света или из другой Галактики. (Это был хорошо известный
мне снимок, профессиональный, хотя и сделанный в домашних условиях. Снимал
наш приятель - оператор кинохроники, фоном служила белая простыня,
повешенная на стену. Я держал самодельный "ручник" - сильную лампу,
ввинченную в рефлектор для лечебного "синего света". Держал слишком
близко, левая щека Сержа залеплена светом и стерта. Если бы мы знали, для
чего послужит эта фотография! Представительный Серж со своими глазами чуть
навыкате и ровно подстриженными светлыми усиками смотрел с милицейского
стенда, сохраняя выражение комического пафоса: разворот в три четверти,
нижняя губа выпячена, голова поднята...)
Да, он считался моим ближайшим другом. Одиннадцать лет мы с ним
прогуливались, ездили на пляж и по грибы, ходили в кино или в театр,
философствовали за стаканом вина - одним словом, общались, как положено
людям, любящим друг друга, но не связанным никакими деловыми интересами.
Раз или два Серж составил мне протекцию у каких-то должностных лиц, раз
или два я "замолвил словечко" за него; чуть больше было случаев денежной
взаимовыручки. На основании всего вышеизложенного мне трудно сказать,
пошел бы я с Сержем "в разведку" и как бы он себя в этой "разведке" вел по
отношению ко мне. Наверное, не хуже, чем я по отношению к нему. Может
быть, мы действительно были друзьями.
Серж отличался высоким ростом, имел отличную выправку и ровную
мужественную походку, однако большим успехом ни в обществе, ни у женщин не
пользовался. Немало людей неизмеримо уступают Сержу и внешне и духовно, и
при этом некая безошибочная интуиция подсказывает им, как себя вести, что
где сказать... Такой человек чувствует себя в любой компании как рука в
удобной перчатке. Наглость, хамство, откровенный эгоизм - все сходит ему с
рук. Зато красивому, изысканному, чуткому Сержу с его бархатистыми
"низами" голоса и холеными руками - Сержу всякое лыко ставили в строку. И
происходило это из-за вечной неуверенности в себе. Достаточно было
кому-нибудь отпустить в его адрес ироническую реплику или женщине
зашептать на ухо подруге, косясь при этом на Сержа, чтобы он растерялся,
начинал делать промах за промахом, скучнел, мрачнел и в конце концов
умолкал совсем, иногда чуть ли не со слезами на глазах. (Может быть,
полное равнодушие к людям и их мнению - это и есть секрет успеха помянутых
мной гениев адаптации?..)
Серж довольно часто влюблялся, многие охотно назначали ему встречу, но
тут же разочаровывались, поскольку мой романтичный друг уже считал
избранницу необыкновенным существом, своим вторым "я" и обрушивал на нее
все свои переживания и выстраданные мысли. Видя же, как прекрасная дама
становится все холоднее, мой друг начинал донимать ее столь страстными и
требовательными признаниями, что мигом отпугивал окончательно. (Он был
единственный сын: его родители уезжали в долгие командировки, и Серж с
малолетства оставался на попечении безвольной старенькой бабушки наедине с
огромной библиотекой.)
В общем, я от души радовался за Сержа, когда мне удалось свести его с
Ириной. В давнее студенческое время мой роман с ней не удался: она
властолюбива, и я тоже... Ира умна, эрудированна, энергична; была замужем
и разошлась не по какой-нибудь тривиальной причине, вроде мужниного
пьянства, а из-за несходства убеждений! Продолжает ожидать принца, однако
настолько трезва житейски, что понимает: скорее всего принца придется
ваять самой из потенциально подходящего на эту роль.
Серж ей подошел. Они не только выдержали почти ежедневные встречи в
течение полугода, но даже обменяли свои однокомнатные квартиры на одну
двухкомнатную, и Ира окончательно добила моего друга тем, что оделась для
регистрации брака в черное велюровое платье.
Он металлофизик, я археолог. Нас объединяет пристрастие к возвышенному
и отвлеченному. Впрочем, если высокоуглеродистые стали и гексанитовый
абразив для меня совершенно недоступны, то Сержа мне удалось заразить
археологией. То есть не столько самой наукой, сколько тем духом
полусказочных культур, который делает священнодействием нашу кротовью
работу.
...Право же, мне самому никогда не представлялся главной задачей
скучный, рассудочный анализ: как, допустим, изменилась рукоять боевого
топора за пятьсот лет. Нет, каждая культура вызывала к жизни яркий
чувственный образ. Именно оживление образной _сути_ прошлого было для меня
дороже всего. Разве археология только упорядочивает, но не воскрешает?!
...Страшная гробовая теснота непомерных каменных масс, кучно стоящие
звероголовые монстры и среди них - большеглазый смуглый мальчик с тонкой
шеей, наивный и важный, в золоте, с накладной бородой, - игрушка хитрых
стариков. Золото, жара, одуряющие благовония, монотонный звук струн - вот
Египет. Стены из раскрашенных черепов; пыль на подстриженной траве
священного стадиона; солнце и резкая тень пирамид, колокольчики на шеях
грязных лам. Быть крови сегодня. Жестокие и скрытные дети - ацтеки...
Отдохнем на краю дороги под меловым склоном, над бирюзовым щитом моря.
Разломим ноздреватую лепешку, положим на нее желтоватый сыр. Выпьем
терпкого вина, предварительно возлив Тучегонителю. Эллада...
Все-таки я косвенный виновник пропажи друга. Читая на стенде розыска
список примет Сержа, я дошел до одежды. Джинсы старые, гимнастерка
армейская, очки темные, солнцезащитные, сумка синяя на ремне через плечо,
с надписью: "Аэрофлот". Обморочные секунды я пережил. Значит, Серж
отправился в поле, и можно с уверенностью сказать куда.
Разумеется, этот маршрут впервые показал им я в июне прошлого года. Не
так уж далеко от Города: часе небольшим на рейсовом автобусе до его
конечной остановки - крошечного сельмага посреди пыльной площади. Потом
проселком направо, по плотине через озеро, где в тесных камышах пестрые
дикие утки дружат с белыми домашними. От плотины - извилистой лесной
дорогой, которую некогда пытались замостить, да так и бросили, уложив
короткую цепочку булыжников.
По выходе же из лесу Ирина и Серж, подготовленные моим рассказом, на
миг потеряли дыхание, а потом наперебой стали восторгаться. Вздымая острый
хребет на высоту двухэтажного дома, бурым отъевшимся драконом лежал среди
поля древний оборонительный вал. Справа он терялся в сосновом бору, зато
влево уходил насколько хватал глаз над мирно волнующейся рожью. Колея,
которой мы прошли лес, ущельем прорубала вал.
Да, когда-то в этом тихом, зеленом, хлебном краю, где патриархально
стрекочут тракторы и лежат, жуя, в тени вала, пегие, сонные коровы, -
когда-то в этом краю кипели великие работы. Наши с вами пращуры, суровые,
домовитые и суеверные славяне, ставили барьер перед хищной вероломной
степью. Валили по весне смолистый сосняк, рыли и таскали землю, из добрых
бревен делали незыблемые клети внутри вала; выстроив насыпь, тесали острые
колья для ограды по хребту, ставили сторожевые башни. Потом сколько угодно
могли налетать степняки на коротконогих лохматых лошаденках, орать
нечеловечески, вертеть над головой арканы. За глубоким рвом, за крутым
драконьим боком, на который всадник не взберется, а пешего встретят
каленой стрелой, так же, как сегодня, безмятежно колосилась и выходила в
трубку рожь. Дымами землянок курились городища. Женщины доили все тех же
буренок и пятнашек, гончары выделывали лепные пояски на вазах (да, у них
были и вазы!), а златокузнецы изощрялись над фибулами для плащей. Как
долго и благополучно жила страна за большим валом, свидетельствует черная,
желтая, красная керамика. Мириады осколков, ежегодно выгребаемых плугами и
вымываемых дождями на пашни. Даже копать не надо.
Отшагав километра три по жаркому пыльному большаку вдоль насыпи, Ира
вдруг объявила привал и ринулась на склон, штурмуя пахучую путаницу
желтого дрока, пижмы, вьюнков и упругих белых кашек. Наверху, где когда-то
за бруствером ждал степняков остроглазый лучник, росла мощная раскидистая
груша-дичка. Укрытые массой мелких листьев и твердых, как кость, плодов,
мы развернули на траве пакеты с едой. Громоздясь, уходили к горизонту
рыжие шкуры хлебов, сизо-зеленые мазки капустных гряд, лесозащитные
полосы. Лишь, подчеркивая объемлющую тишину, деловито тарахтели кузнечики,
взревывал, перелетывая, грузный шмель, да где-то под неподвижным небом
урчала сенокосилка. Я умащал редиску мокрой свалявшейся солью, жевал булку
с ветчиной и думал, запивая все это теплым лимонадом из горлышка: не есть
ли эти не замутненные суетой минуты лучшие в моей жизни?
Перекусив, Ира с Сержем еще долго валялись бы на траве и курили. Но я,
как хвастливый владелец коллекции, поторапливал их, желая как можно больше
показать до темноты.
Это мне удалось - Ира и Серж были отменные ходоки.
То был июнь. А на исходе августа, в понедельник, Серж вызвал меня из
института и привел на самую уединенную скамейку в ближайшем парке. Серж не
умел ни притворяться, ни говорить на нейтральные темы, прежде чем перейти
к главной. Потому он просто смотрел на носки туфель, молчал и ломал в
пальцах прутик. Я подождал и невинно осведомился - не полюбил ли Серж,
скажем, мою благоверную и не хочет ли он мне в этом признаться. Затем я
заверил его, что придерживаюсь самых передовых взглядов, и, если у него со
Светой все договорено, я препятствовать не буду.
Но Серж поднял на меня беспомощные, укоризненные глаза; и я, увидев
темные полумесяцы под ними, понял, что шутки неуместны.
- У меня к тебе две просьбы.
- Сразу две? Ого! - не сумел все-таки удержаться я.
- Да, сразу две. Впрочем, если ты не хочешь, я могу...
- Хочу, хочу! Считай, что они уже выполнены, только говори скорее, в
чем дело.
- Тогда, во-первых, ничего не пересказывай Ирке. Во-вторых, не
перебивай меня и не старайся найти объяснение, не дослушав до конца. И
вообще не спеши с выводами. Ладно?
Я обещал, заинтригованный таким началом. Серж отшвырнул изломанный
прутик - этот жест показался мне истерическим - и вдруг спросил с такой
дрожью в голосе, словно от моего ответа зависела вся его жизнь:
- Как ты думаешь, только честно, - я способен на решительные поступки?
Честно говоря, я думал, что Серж не способен.
Он всегда считал, что весь мир вроде мамы и будет все прощать,
достаточно только сказать: "Больше не буду". Во всяком случае, одиннадцать
лет нашего знакомства не давали основания считать Сержа человеком
действия, тем более на уровне "пан или пропал". Кроме того, он болезненно
высоко ценил свою жизнь...
- Не знаю, думаю, что способен, - сказал я. - Может быть, просто не
представлялось случая.
Видимо, даже моя бойкая ложь его не приободрила. Серж тяжело вздохнул и
начал исповедоваться.
Оказывается, вчера они с Ирой сами повторили тот маршрут, которым я
провел их в июне. Там, где крутым срезом был сведен в долину древний вал,
они собирали у корней посадки крепкие кругляши-дождевики. Через неделю
грибы уже накопили бы в сердцевине ржавую пыль, а сейчас были в самый раз
- "на вкус вроде тресковой печени", как авторитетно заявила Ира.
Сама же долина, глубокая, серповидная, вызвала у них прямо-таки
младенческий восторг обилием полевых шампиньонов. У нас в народе они
называются "печерицы". Шампиньоны не надо было искать. Белыми огоньками
сияли они в низкой траве, заметные даже с противоположного склона.
Увы, в сумке был только один нож на двоих, а рвать с корнем опытная Ира
не позволяла, чтобы не разрушить грибницу. Поэтому сбор очень замедлился.
Вынужденные двигаться вместе, они почти два часа "утюжили" склоны, отрезая
игрушечно-гладкие резиновые грибы. Сверху к долине сбегали кряжистые
яблони, желтые плоды уже горели на них, и удивительным казалось, что нет
охраны. Не в силах побороть жару, обвисли осоловелые облака. Долина,
словно наполненная незримой стоячей водой, замерла в сонном оцепенении.
Именно здесь Ирина впервые высказалась о физических свойствах времени;
о том, что время, повинуясь своим таинственным законам, может вести себя
как ощутимая субстанция. Кто знает, не образует ли оно в самом деле
стоячие пруды в одних местах, не мчится ли бешеным потоком в других?
Пространственная структура времени. Турбуленция, вихри, взаимопроникающие
слои, возможно, где-то есть и обратные течения, отраженные от каких-нибудь
запруд... Почему мы считаем время скучным бесструктурным монолитом?
- Может быть, зимой вокруг лежит снег, но здесь все так же жарко и
растут шампиньоны, - пошутил Серж, чувствуя, впрочем, что шутка непростая,
с двойным дном.
- Да, да, и на границе зимы ходит ангел с огненным мечом, - подхватила
Ира, не чувствуя второго дна.
...Грибная лихорадка изрядно задержала их в пути. Увлеченные, они
попросту забыли, что конец августа - не июнь, и солнце заходит гораздо
раньше.
Позади осталось свекольное поле. Они заблудились в длинных перепутанных
улицах села, среди добротных хат под шифером и сараев, покрытых замшелым
толем. Им любезно показали дорогу. За околицей Серж выволок из колодца
ведро свежайшей воды. Напившись, он попросил жену окатить его и снял для
этого рубаху...
Так, спеша, но не отказывая себе ни в одном впечатлении, приблизились
они к цели - гряде крутобоких холмов. Маленькое сельское кладбище
приютилось на самой низкой из чудовищных спин, а самую высокую венчало
древнее орлиное гнездо - детинец городища, похожий на Мономахову шапку.
Этот "кулич", опоясанный кольцевым валом, я впервые показал Ире и Сержу
издалека, от гребня долины шампиньонов. Он виден на десятки верст. Теперь,
оплывший под тяжестью многих столетий, детинец надвигался в предзакатной
дымке, исполненный чар и колдовства, - подножие облачного града,
рериховская твердыня, способная ввести в трепет любую рациональную душу.
Когда они, выбрав самый пологий подъем, достигли седловины холма,
тяжелая шапка уже утратила объем и силуэтом приклеилась к ультрамариновому
фону. Тут Серж мимоходом глянул на часы и обнаружил на них начало
девятого.
- Ну и что? - сказала Ира. - Последний автобус, кажется, в двадцать
один двадцать.
- Давай вернемся, - кожей на лопатках чувствуя опасность, попросил муж.
- В темноте здесь запросто ноги поломаешь. Кроме того, водитель автобуса
вряд ли соблюдает расписание. Может и раньше уехать.
- А может и позже.
- Это вряд ли. Ехать некому - воскресенье...
"Воскресенье", - вдруг сказал отчетливый голос над ухом Сержа. Он полез
в нагрудный карман гимнастерки, достал блокнот и прочел записанный
собственной рукой график движения автобуса: "Отправление из села Хотова -
...18:00, 19:30, 21:20. Воскр. и праздн. - посл. 19:30". У него как-то
сразу ослабели натруженные ноги. Сел в траву.
Конечно, они могли спуститься и преспокойно заночевать в Хотове. Почти
любой крестьянин с удовольствием пустил бы их в хату, а хозяйка накормила
ужином: густое пахучее молоко под коричневой пенкой, ломти мягкого и
сытного хлеба... И в результате мирной ночи на толстых уютных тюфяках мы с
Сержем еще бесчисленное множество лет встречались бы и беседовали о
возвышенном и отвлеченном. Но Ире суждено было продемонстрировать, что уж
она-то вполне способна к быстрым и твердым решениям.
- Не бойся, старик, нет худа без добра. Кажется, со времен стройотряда
не спала на траве, под открытым небом. Давай здесь заночуем!
- Прямо здесь?
- Ага! Я устала страшно. А место какое - видишь, гвоздики?
- Вот именно, я не знаю, _какое_ это место...
Ирина с размаху села в траву и постучала ладонью по земле:
- Доставай подстилку. Ну? К утру земля будет холодной и мокрой...
Тут Серж прервал свой рассказ, чтобы патетически воскликнуть:
- И ведь я же всем нутром чуял, что _нельзя_ здесь оставаться, но
все-таки остался! Ну не тряпка ли я? Последняя тряпка! Никогда не умел
поставить на своем...
Ирина уснула первой, крепко обняв мужа и прижавшись к нему всем телом.
Ее теплое дыхание, ритмично касаясь щеки Сержа, постепенно заворожило
его...
Он проснулся от резкого холода. Ирина, ворочаясь во сне, откатилась и
лежала теперь свернувшись калачиком, колени к подбородку. Серж попробовал
осторожно, чтобы не разбудить, оттащить ее обратно. И вдруг услышал тихое
металлическое позвякивание. "Словно кто-то встряхивал связку ключей".
Тревога, которую не рассеял и сон, заставила его замереть на месте.
Ночь молодого месяца развернулась над высотами взъерошенных холмов, дразня
леденящим ветерком. Только по отсутствию звезд можно было угадать шапку
городища. Серж поднялся на колени, затем встал.
Внизу, на равнине без огней, угадывались только светлые пятна прудов,
дорога, и много дальше, за массивами черных лесов, самый горизонт,
очерченный электрическим заревом Города. Город был недостижим, как
зодиакальный свет. От невидимой бахчи, где перед закатом веселилась Ира,
ногой катая слоновьи черепа тыкв, кто-то взбирался по склону, храпя,
чмокая и бренча металлом. Ужас пронизал Сержа до кончиков пальцев. Он чуть
было не закричал во весь голос, но сдержался, закусив костяшки руки.
Теперь он отчетливо видел, как поднимается на холм высокая белая
лошадь, напрягая мышцы лопаток и сильной шеи.
Как и все горожане, Серж знал, какими звуками подзывают собаку или
кошку, но обращаться к лошади, естественно, не умел. Потому он не нашел
ничего лучшего, как помахать рукой, свистнуть и прохрипеть театральным
шепотом:
- Эй, ты! Иди сюда!..
К его собственному удивлению, лошадь остановилась и насторожила уши.
Затем медленно повернула голову к Сержу, словно чего-то ожидая.
- Сейчас, голубушка, сейчас, милая, - забормотал он, высвобождая свою
сумку из-под Ириной ноги и лихорадочно роясь в ней. Сегодня днем они с
Ирой наелись булки с вареньем и оттого проигнорировали кулек сахарного
печенья. Ах, как это печенье сейчас кстати!
Серж обошел спящую Иру и с кульком в протянутой руке, лепеча что-то
успокоительное, пошел навстречу гостье.
Как только он приблизился вплотную, в нем проснулось темное, сосущее
чувство опасности. Лошадь была дьявольски красива. Серж не мог не понять,
что лошади-работяги так выглядеть не могут. Вскинув широколобую голову с
раздувающимися ноздрями, надменно смотрел из-под бархатных ресниц
длинноногий конь, достойный Георгия Победоносца. Копыта его изящно
пританцовывали, стальная упругость чувствовалась в округлых боках. Из-за
крупа, очерченного, как амфора, выхлестывал пышный, до земли, снежный
хвост. Шея над мощной грудью с ямочкой под горлом напоминала о лебеде и
сказочном змее. Конь капризно тряхнул головой, и огромная шелковистая
грива, взвихрившись, застыла на мгновение, как при замедленной
кинопроекции. В непроницаемых глазах отразились два молодых месяца, придав
его взгляду выражение дикой несокрушимой воли.
Отступать было поздно. Серж положил на руку печенье и протянул его.
Нежные, сухие, прохладные губы скользнули по ладони. Странной уздой был
взнуздан этот жеребец: под подбородком болтались, производя знакомый звон,
причудливые начищенные удила, на щеках блестели фигурные бляхи...
Профессиональный глаз Сержа даже при скупом свете луны мигом определил
бронзу.
Впрочем, в поведении коня не было ничего сказочного. Слизнув одно
печенье, он стал ощупывать губами кулек, а когда Серж отнял руку, чтобы
достать новую порцию, нетерпеливо застучал ногой...
Дальше рассказ Сержа стал диковинным и не слишком связным. Друг
путался, по нескольку раз возвращался к одному и тому же, замолкал, упорно
глядя себе под ноги, и поминутно то задавал мне вопрос: "Неужели так
сходят с ума?", то умолял не считать его сумасшедшим, потому что "все было
так реально"...
Кажется, был какой-то недоступный сознанию мгновенный переход - и ночь,
полная торжественной тишины конца лета, стала сырым, неярким мартовским
днем. Шлепали копыта, разбрызгивая месиво грязного снега, лихие окрики
всадников перекрывали ржание. Поскальзываясь и приседая крупами, лошади
опасливо спускались по склону. Кудрявые длинноусые воины, одетые в кожу с
грубыми железными пластинами, в простые круглые шлемы, изо всех сил
натягивали поводья; висели у седла алые щиты.
Белый жеребец гарцевал перед Сержем, конница обходила его с двух
сторон. Но теперь бесовский конь был оседлан, и на нем, сапожками упираясь
в стремена, восседала маленькая большеглазая наездница.
Судя по всему, впечатление, произведенное ею на моего друга, было
невообразимым. Он называл эту женщину "царица", хотя она была кем-то вроде
командира конного отряда. Юное лицо, круглое и широкоскулое; легкий шрам,
которому нос был обязан своим вздернутым кончиком; непокрытые смоляные
волосы до лопаток - игрушка промозглого ветра. В ярких немигающих глазах
веселое бешенство, надменность, озорство. Глядя на маленькие обветренные
руки, властно державшие поводья, Серж подумал, что всаднице будет в
радость одним точным ударом развалить плечо врага. Она внушала страх и
манила, как молния. Поверх кольчуги - распахнутая безрукавка из седого
волчьего меха, к бронзовому поясу привешен меч, сужающийся по всей длине.
Женщина бросила Сержу лишь одну фразу, короткую и звонкую, словно
команда. То ли слова эти были все-таки похожи на русскую речь, то ли по
другой, лишь позже прояснившейся причине, но он понял, что "царица"
полушутливо угрожает ему своим гневом, если подведут подковы... Затем ее
внимание отвлекли крики и хохот воинов. Молоденький всадник с тонкой шеей
и несуразно широкими под бычьей кожей плечами ошибся и дал шенкеля на
скользком склоне, вместо того чтобы осадить... Рванувшийся конь упал на
колени, и юноша кувырком вылетел из седла. Покатился шлем. "Царица"
прыснула как девчонка. Воины дразнили упавшего, называя его по имени:
"Всемире, Всемире!"
Потом женщина, уже не интересуясь Сержем, каблуками ударила коня и
стала спускаться вместе со всеми, покачиваясь в тонкой талии. Белобрысый
Всемир неуклюже поднимался, рукавом стирая грязь с лица. Кто-то, проезжая,
ткнул его тупым концом копья, и юнец опять растянулся навзничь...
Придя в себя после встречи с "царицей", Серж обнаружил, что и сам одет
в тесный сыромятный кафтан с нагрудными пластинами поверх серой холщовой
рубахи навыпуск; что за поясом у него топорик с узким длинным лезвием, на
пальце - шипастое бронзовое кольцо, кожаные штаны заправлены в мягкие
сапоги вроде кавказских.
Уже не впервые чуя неладное в этом рассказе, я спросил его, как
выглядели рукава рубахи.
Он задумался на мгновение и ответил:
- Длинные, с красной вышивкой - такая двойная строчка у запястья.
- А концы, концы рукавов? Застегивались?
- Нет, цельные, очень тесные. Когда надеваешь или снимаешь, едва-едва
кисть просунуть.
Признаться, эта деталь поразила меня больше, чем все чары в рассказе
Сержа. Воссоздавая одежду жителей городища, принадлежавших к обширной
правобережной культуре, мы бились над многими вопросами, в том числе о
застежке рукава. Художники, иллюстрировавшие недавно большой академический
сборник, старались "прятать" запястья воинов чаще всего за щитом... Только
недавно высказали наиболее обоснованное предположение, что рубаху шили с
широким рукавом, который ушивали по руке воина. Серж об этом знать _не
мог_...
Я промолчал. Но, честно признаться, начал куда внимательнее слушать
сбивчивую повесть, часто задавать вопросы. Сам того не зная, Серж
превращал ворох отрывочных археологических сведений в гармоничную стройную
систему; одной небрежно брошенной деталью заполнял пробелы, десятилетиями
мучившие ученый мир. Походя разбил он многие гипотезы, опять-таки ему
неизвестные, поскольку публикаций не было. А некоторые подтвердил, в том
числе - о радость! - и мои. Морозцем обжигало мне спину, как у Сержа ночью
от звона удил, когда он принимался описывать какой-нибудь предмет сбруи,
оружия, быта, даже не зная его названия и являя при этом поразительную
точность!
Короче говоря, пока Серж вещал, мои вопросы были серьезными, а ответам
я верил и невольно прикидывал, какую бурю могут вызвать некоторые
откровения...
Съехав с холма, воины пускали коней в галоп. С громким гомоном и
посвистом валили по мокрой, разъезженной копытами равнине. Лебедиными
крыльями взметая гриву, на отшибе от гнедых и каурых, стелился белый
гиппогриф, в мыслях прозванный Сержем "машиной времени". Можно было
разобрать, как вьются волосы маленькой амазонки и солнце вспыхивает на ее
поясе...
Проводив ее взглядом до голого, черного, как на гравюре, леса, где в
далеком будущем возникнет село Хотово, Серж отвернулся и уверенно зашагал
к воротам детинца. Еще несколько шагов, и по другую сторону гряды стал
виден сидящий, как толпа цыплят под крылом наседки, дымный посад. Дымило
скопище двускатных, прямо из земли растущих крыш. В громадной луже
возились дети, укутанная баба тащила бадью из колодца, на другом конце
посада жгли солому в яме - возможно, для гончарных надобностей. Серж нашел
глазами свой дом и вспомнил, что обещал младшим братьям зарезать сегодня
петуха. Да, да, он был кузнецом и ювелиром, и его назначили в конницу
резерва на тот случай, если отряд будет разбит и придется защищать
подступы к городищу.
Мне показалось, что я чего-то не уловил. Серж объяснил, что, начиная с
момента, когда он обнаружил на себе кожаные доспехи, им постоянно
ощущалось некое раздвоение сознания. Причем личность Сергея Ивченко,
металлофизика XX столетия, отступила в тень, лишь контролируя душу
архаического славянина - молодого кузнеца и рубаки, кормильца многодетной
семьи, раболепно влюбленного в "царицу". Пожалуй, именно бездействие
собственных чувств уберегло на первых порах моего друга от ужаса перед
многовековым "расстоянием" между жизнью нынешней и прежней...
Итак, человек с двойным сознанием, утопая сапогами в дорожной хляби,
взобрался на детинец. Там, в ограде из массивных заостренных колод,
сгрудились полуземлянки "гарнизона" и навесы для коней. На круглой
центральной насыпи торчали разновысокие, топорно вытесанные кумиры, словно
семья опят на пне: зубы вставлены настоящие, медвежьи, глаза обведены
кругами охры.
Ворота охранялись. Серж (то есть кузнец) перекинулся соленой шуткой с
караульными. Контролирующий разум моего друга понимал все-таки не столько
язык, сколько общий смысл и настроение.
Похоже, что бравый воин резерва чуть ли не до захода солнца хлестал из
жбана хмельное пиво под навесом, заедая хлебом с чесноком, да играл с
товарищами в кости. Как я и предполагал, играли на арабские серебряные
монеты. Воины помоложе горячились, хватали друг друга за грудки; старшие,
время от времени выжимая хмель из длинных усов, держались спокойно и
рассудительно, даже когда проигрывали. Из _собственных_ россказней в
застолье Серж понял, что кузнец уже не раз нюхал кровь дерзких кочевников;
топором вышибал их из седла, закалывал кинжалом, стрелами топил плывущих.
Дождались весны - опять набежали, ну что ж, повеселимся на славу...
В конце концов драку затеяли именно старшие.
Рыжий шорник обвинил степенного хлебопека в жульничестве, запустил в
него игральными костями. Хлебопек неторопливо отжал пиво из длинных усов -
и вдруг коршуном бросился на обидчика. Оба покатились по земляному полу. В
эту минуту, дико крича, на взмыленном коне подлетел вестник...
Пришел черед Сержа спускаться на рослом гнедом жеребце по скользкому
склону, левой рукой с намотанными поводьями держа рукоять красного щита,
правой судорожно сжимая топорище...
Водоворот лошадиных и людских тел, вздымая брызги снежного месива,
кипел на равнине, медленно, но неуклонно перемещаясь к холмам. Гнедой конь
Сержа сам прибавил бег. Плюханье сотен копыт, истерическое ржание стали
оглушительными. Мельтешили красные пятна щитов. Защитники городища
молчали, храня дыхание для рубки, и лишь резко хакали, выбрасывая воздух
при ударе, зато степняки, тесня малочисленный отряд, старались запугать
его истошными воплями.
Видимый вблизи водоворот разбился на отдельные поединки. Вероятно,
нервы горожанина атомной эпохи не выдержали бы вихревого наскока двоих
визжащих молодцов со старушечьими лицами цвета табака, обвешанных лисьими
хвостами. Но кузнец, опьяненный кровожадным азартом, поднял гнедого на
дыбы, и тот своей массой опрокинул приземистого степного конька. Что-то
захрустело и провалилось под копытами... Воин правым поводом развернул
коня на месте и успел щитом отбить саблю второго противника.
Затем интеллигентный двойник из XX века, очевидно, впервые перешел от
контроля к _вмешательству_ в душевный строй кузнеца - до сих пор честный
пращур и не подозревал, кого он таскает в своем поджаром мускулистом теле.
Не лезвием, а почему-то боком пал дрогнувший топор на малахай степняка.
Оглушенный, словно уснув на ходу, ткнулся носом в грудь.
Боюсь, что причиной всей последовавшей трагедии, а стало быть, и
исчезновения Сержа через месяц было обостренное чувство самосохранения
моего друга. Взяв на некоторое время вожжи сознания, кузнец богатырским
наскоком пробился к горячей линии, где _нашим_ удалось сплотиться и
сдерживать натиск основных сил кочевников. Там, с лицом, облепленным
мокрыми волосами, отчаянно рубилась молоденькая "царица". Серж видел, как
сдувала она с губ непокорную слипшуюся прядь и снова, прикрываясь
изувеченным щитом, наотмашь выбрасывала тонкий меч. Алые капли, алые ручьи
смешивались с потеками грязи на молочной шкуре ее коня.
Вдруг несколько степных лошаденок разом споткнулись, испуганно заржали
и пошли боком, толкая друг друга. Это навалилась толпа степняков, до сих
пор не участвовавших в бою; такова была скученность дерущихся вокруг
отчаянной девчонки...
Ее окружили с дружным визгом, заслонили лесом копий, коренастыми
спинами, лохматыми шапками. Споткнулся и почти по-человечески вскрикнул
белый конь...
Ах время, капризное время! Зачем внедрило ты в простую и смелую душу
влюбленного воина чуждые, изнеженные, эгоистические чувства далекого
потомка? Уже могучий гнедой скакун, как разгневанный бог - покровитель
городища, вломился в кольцо нападавших. Уже обернулись орущие потные лица
под малахаями, и топор кузнеца жутко хряснул по чьей-то переносице. Уже
летели навстречу сквозь развевавшуюся гриву восторженно распахнутые карие
очи. Какая благодарность была в них, какое обещание! Она улыбалась ему,
она тоненько кричала - уже без щита, с кровоточащей раной под левым ухом.
...О, как тошнотворен этот запах немытой плоти, гнилых зубов. Эта
отрыжка сбродившего кумыса!.. Вспорот кафтан, саднит содранная кожа на
боку. Ражий детина с головой котлом, без шеи, со слепыми щелочками глаз на
вздутом лице - оживший каменный идол степи - ловким ударом сорвал навершие
щита. Гнедой еще вертелся на месте, покорный опытной руке кузнеца,
старавшегося уберечь спину. Но, должно быть, сама природа, располагая в
одном мозгу _двумя_ сознаниями, вывела наружу то из них, которое
стремилось к сохранению тела...
Дальше, дальше от беспощадной разящей стали! Он ощущал себя голым,
беззащитным, как улитка, выдранная из домика. Кожа, мышцы, кости - все
казалось таким хрупким! Он впервые заметил, как страшно онемели руки,
особенно правая, с топором, какая горячая боль в раненом боку и крестце,
отбитом скачкой. Спутались точные боевые движения; куда-то в сумятицу
мехов, сапог, сабель полетел брошенный красный щит. Не помня ни о чем,
кроме собственного спасения, неистово молотя гнедого каблуками и
топорищем, рванулся Сергей Ивченко - собственной персоной, без всяких там
двойников! - и прочь от сутолоки боя, домой, домой...
Светлая вода рассвета насыщала синюю губку неба, летучие мыши метались,
чуть не срывая начиненные пухом головки спелого чертополоха. А Серж все
сидел, держа руку спящей калачиком Ирины, и пытался сообразить, что это за
белое здание с куполом высится над лесом в стороне Города. Обсерватория,
что ли?
Простор становился по-утреннему необъятным, четче выделялись дороги и
контуры полей. Лунный серпик уже не освещал небо, а как-то декоративно
приткнулся над сияющей чертой востока. Холод пронизывал до внутренностей.
Дрожа и лязгая зубами, Серж заставил себя встать и отправился искать
сушняк для костра. Высохшего коровяка и конского щавеля хватало, но
разжечь их помешала бы роса.
На подъеме седловины Серж подобрал бумажный кулек и тут же с досадой
бросил, поскольку бумага тоже оказалась вымокшей.
Вернувшись с охапкой сухих стеблей и решив использовать для растопки
пакеты из-под еды, он вспомнил: кулек был Ирин, в нем принесли из дому
сахарное печенье. Кулек лежал вдалеке от ночлега, значит... Пустой кулек -
значит, печенье...
Отшвырнув хворост, он бросился обратно к измятой бумажонке, получившей
теперь такое пугающее значение. Трава и клевер вокруг были вмяты в землю
конскими копытами.
Он умолк окончательно и стал смотреть на меня с такой мольбой, с таким
ожиданием, что я смешался и тут же выдумал некое достаточно связное
объяснение. Дескать, и у меня бывают роскошные сюжетные сны, я даже
некоторые записал, а может, это и не сон вовсе, а какая-нибудь
"наследственная информация", пробужденная подходящей обстановкой, - есть
такие гипотезы...
Белую лошадь, пущенную пастись в ночное, Серж, конечно, кормил, а все
последующие события - "сам понимаешь"...
Он не ждал другого ответа. Поблагодарил, пожал мне руку, и мы пошли
есть мороженое, причем Серж по моей просьбе вспоминал все новые предметные
подробности, но делал это уже почти спокойно. Кажется, я убедил его
больше, чем себя. Во мне что-то ныло, будто я намеренно соврал...
Что я еще могу сказать?
К сну на городище мы с Сержем возвращались неоднократно. В конце концов
он посвятил и Иру.
Выслушав, она сказала именно то, чего мы от нее и ожидали: "Ах, серый
ты, серый волчище, чего же ты меня не разбудил, когда кормил этого
красавца? Может быть, мы бы с тобой вдвоем туда попали!" По поводу
молоденькой "царицы", игравшей такую роль в видениях мужа, Ира заметила с
нарочитой небрежностью: "С детства на коне - значит, ноги у нее были
колесом!" Но после всех этих кокетливых пустячков был пущен в ход
отточенный интеллект Ирины. Она сказала, что, мол, давно задумывается о
слоистой, в общем динамичной и сложной структуре времени. Что
анизотропность времени для нее под сомнением; но в классическую
уэллсовскую машину она не верит и во все идущие от нее парадоксы вроде
убийства собственного прапрапрадеда тоже. Вероятно, существует некий
перенос информации, когда субстрат, находящийся в прошлом, кодируется
сведениями из будущего. Короче говоря, наш современник может попасть в
прошлое, только временно поселив свое сознание в теле одного из предков, а
затем "перезаписав" его обратно с новым грузом памяти...
Позже я сообразил, что все рассуждения Иры - только дань ее любви к
порядку и завершенности. Пусть ее с Сержем гнездо обширно, пусть оно
вмещает и прошлое и будущее, но гнездо должно быть защищено со всех
сторон. Никаких тревожных нерешенных вопросов. Ясность.
Мне гипотеза Ирины кажется, в общем, правильной, однако очень неполной,
отражающей одну какую-то грань истины... Ведь мы сами, вещество, из
которого мы состоим, - это ведь в конечном итоге и есть упорядоченное
пространство-время... И потому нельзя путешествовать во времени, как
уэллсовский герой, а можно только существовать либо в одних координатах,
либо в других душой и телом...
Наверное, чтобы разобраться в истории на городище, мало нашей
формальной логики. Это задачка из учебника XXIII столетия.
А самого Сержа все эти премудрости мало волновали. Он вспоминал радость
в глазах, сверкнувшую навстречу спасителю. Он терзался своей никчемностью
и жаждал...
Жаждал исправить промах.
Создать иную ситуацию, иной узор ткани времени.
И он пропал бесследно в погожий сентябрьский день, выехав утром из
дому. На нем была гимнастерка и полевая сумка через плечо. И наверное,
сахар в сумке. Ира подняла на ноги весь город, уголовный розыск сбился с
ног - тщетно!..
А наш институт - не без моих усердных хлопот в верхах - наконец-то
провел вскрытие злополучного городища почти по всей его площади.
Мы нашли остатки деревянных истуканов со следами оранжевой охры. Мы
нашли захоронение у края детинца: скелет молодой, небольшого роста
женщины, чернолощеный кувшин и черпак в изголовье, длинный узкий меч,
несколько витых браслетов и бронзовые бусы с сердоликовой подвеской. У
женщины рассечено темя.
В нескольких шагах к востоку была вскрыта могила рослого мужчины с
панцирными чешуями на ребрах. Рядом лежал военный топор...
Я думаю, что гнедой конь в конце концов пробился сквозь копья, и улыбка
"царицы" получила ободряющий ответ. Что Серж нашел в себе мужество
искупить вину хотя бы тем, что погиб рядом с возлюбленной кузнеца. (Как
знать, не со своей ли настоящей возлюбленной?..)
Иногда мне представляется странная картина.
Летом, в ночь молодого месяца, когда колдовской сон сковывает села на
равнине, и светлые пруды, и кудрявый древний вал, - отлогим склоном, по
колено в разнотравье, поднимаются к могилам "царицы" и кузнеца два коня -
белый и гнедой. Они затевают игру на широкой седловине холма, кусая друг
друга и звеня удилами.
А когда начинают блекнуть звезды и холод нарождающегося утра касается
чутких спин, они скачут рядом по хребту гряды, и навстречу им раскрывает
объятия рассвет.
Популярность: 6, Last-modified: Tue, 19 Sep 2000 16:20:20 GmT