---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------
СБОРНИК "МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ"
1978
От автора
Мастер-кустарь Ганс Мюллер однажды получает от какого-то
прогоревшего клиента в уплату за выполненный заказ вместо денег -
телевизор. И Мюллер - "пропадает"! Ибо в паузах между рекламами ему
открывается мир, о существовании которого он и не подозревал. Мир
бороздящих космос кораблей, мир экзотических планет и странных
народов, мир капитана Зиппа, командира "Космического легиона"...
Ганс Мюллер - герой фантастического рассказа Артура Кларка "Из
контрразведки". То, что случилось с Гансом Мюллером, происходит,
вероятно, с любым мальчишкой, выросшим из детских сказок: в один
прекрасный миг ему открываются многокрасочные миры фантастики!
У многих привязанность к фантастике остается если не на всю
жизнь, то, во всяком случае, на долгие годы. Я знаю немало людей самых
разных профессий и возрастов, у кого вспыхивают глаза при виде
незнакомой книжки, увенчанной грифом "НФ".
В первую очередь именно им, любителям фантастики, адресованы эти
заметки - заметки о том, что иногда стоит за научно-фантастическими
книгами, во что порою выливается идея фантаста, как подчас
действительность превосходит по фантастичности самую, казалось бы,
буйную выдумку...
Капитан Немо в России
- В России капитан Немо?! - удивитесь вы и, возможно, добавите,
поразмыслив: - Ну, разве что в переносном смысле! Книга о его
приключениях с давних пор популярна в нашей стране...
Но мы говорим не о книге, а о ее герое.
Вы будете абсолютно правы, утверждая, что капитан Немо не бывал в
России. Жюль Верн неоднократно избирал нашу страну местом действия
своих романов, однако никогда не приводил сюда героев знаменитой
трилогии, которую составляют "Дети капитана Гранта", "20 000 лье под
водой" и "Таинственный остров".
И тем не менее...
...Из гамбургских газет капитан Немо узнает об удивительном
человеке, поселившемся на русском Севере - где-то на Новой Земле, в
окрестностях пролива Маточкин Шар. В газетах сообщалось, что этот
ученый, по имени Фиц-Рой, устроил себе нечто вроде обсерватории,
физический кабинет, химическую лабораторию, различные приборы и
аппараты; что все, решительно все добывает он там своими личными
средствами; что машины его исполняют обязанности чуть ли не пастухов и
молочниц, доставляют ему всякую пищу и шьют платья; что фрукты
созревают у него искусственно; что ураганы, проносящиеся над ним, дают
ему энергию гораздо большую, чем энергия Ниагарского водопада; что
даже краткие северные сияния и те подвергаются непосредственной
концентрации и развивают свою магнитную силу для службы Фиц-Рою, когда
ему это нужно...
Капитан Немо заинтригован, он рассчитывает увидеть в лице Фиц-Роя
человека, по учености близкого себе, и потому, не имея каких-либо
срочных дел, отправляется к северным берегам России.
Путешествие среди льдов Северного океана не таит в себе особых
сложностей для изумительного подводного корабля и его создателя.
Правда, некоторое неудобство капитан Немо все-таки испытывает: люк
"Наутилуса" оказался... гм, узковат... для того теплого одеяния, какое
капитан вынужден был навьючить на себя. Температура, несмотря на июнь
месяц, не превышала семи градусов, а ветер держался пронизывающий и
резкий. Немо, не привыкшему к этому, пришлось надеть даже шапку с
наушниками и меховые рукавицы... Впрочем, не сущие ли это пустяки для
опытного морского волка?!
В три дня пройдя от Кольского полуострова до Маточкина Шара,
капитан оказывается в затруднении: на каком же из бесчисленных мысков
и островков искать таинственного Фиц-Роя? Однако затруднение - лишь
кажущееся, ведь у Немо давно уже был аппарат для переговоров через
большие пространства без посредства каких бы то ни было проводов.
"Если Фиц-Рой человек действительно ученый, он должен будет
ответить мне с помощью такого же аппарата", - рассуждает капитан.
И не обманывается в своих ожиданиях. Более того, Фиц-Рой,
оказывается, видит и всплывший "Наутилус" и - на его мостике - самого
Немо. Видит, несмотря на солидное, в двадцать пять миль, расстояние.
Видит, разумеется, при помощи новейшего прибора.
- А разве у вас нет его? - простодушно удивляется
ученый-отшельник, ничуть не предполагая, что невинным своим
восклицанием разбудит завистливые чувства в душе капитана
- Был у меня этот прибор, да потерял в пути, - совсем как
хвастливый школьник вынужден ответить раздосадованный Немо...
Но вот пройдены и последние двадцать пять миль, и уже
автоматически управляемое Фиц-Роем с берега суденышко, на суше
превратившееся в автомобиль, доставляет капитана Немо во владения
северного волшебника.
Чего только здесь и в самом деле нет!
Оранжерея с кактусами и пальмами, с беседкой из плюща и небольшим
фонтаном. Парники и теплицы в прибрежных скалах. Незримая
электрическая изгородь, по желанию окружающая все хозяйство. Наконец,
обширный и уютный жилой дом, который высечен в массивном - семьсот
тонн весом! - куске камня, явно оторванном от вершины ближайшей скалы.
- Это мое первое обзаведение, - скромно поясняет приветливый
хозяин. - Вся трудность состояла не в том, чтобы оторвать скалу, а в
том, чтобы заставить ее упасть так, как мне хотелось...
Впрочем, пробудившийся в капитане Немо дух изобретательского
соперничества мешает ему объективно оценить увиденное: любое
достижение Фиц-Роя он теперь уже воспринимает едва ли не как личное
оскорбление. К тому же пребывание в гостях тяготит его - даже три дня
трудно усидеть на одном месте легендарному скитальцу морей.
Взамен чудесных очков, позволяющих отлично видеть даже сквозь
непрозрачные предметы (сквозь толщу скалы, к примеру), капитан Немо
дарит Фиц-Рою аппарат, усиливающий звуки. Тот искренне рад ответному
подарку: ведь благодаря ему, этому аппарату, вернется слух к
полуглухому помору Бруту, находящемуся в услужении у Фиц-Роя.
Жена ученого, Мэри, еще с восторгом рассказывает именитому гостю
о том, как это чудесно - нестись по бесконечной заснеженной тундре со
скоростью вихря (по версте в полминуты!) на буере, оснащенном
электрическим двигателем... а неуемная страсть к странствиям уже
полностью овладевает капитаном. Торопливо распрощавшись с
гостеприимными отшельниками, он возвращается в каюту родного
"Наутилуса".
Как известно, верный своей всегдашней привычке, Немо только в
пути намечал себе ближайшую цель дальнейшего следования. На этот раз
он, почти не колеблясь, решает плыть прямо на Одессу, с тем чтобы
познакомиться с этой удивительной Россией и с другой стороны...
Этим многообещающим прогнозом и заканчивается, несомненно,
любопытная "глава из Жюля Верна, никем и нигде не напечатанная".
Кстати, она так и называется - "Капитан Немо в России". А
"обнародовал" ее в 1898 году известный в прошлом русский писатель
Константин Константинович Случевский, истинный ее автор. Впрочем, в
том, что "глава" эта - не что иное как полушутливое подражание Жюлю
Верну, вы уже, вероятно, и сами убедились из краткого ее пересказа.
Жаль, конечно, что кудесником русского Севера К. К. Случевский
сделал иностранца (Фиц-Рой у писателя - выходец из Австралии, которому
стал вреден южный климат), да и русских своих героев - жену ученого и
его слугу-помора - окрестил не по-русски. По-видимому,
действительность не дала писателю поводов оценить по достоинству
могучие силы, что дремали в народе, скованном веригами русского
царизма.
Но, во всяком случае, слова Случевского о том, что и на самом
Крайнем Севере едва ли может быть глушь, что от человека самого
"зависит населить эту глушь всеми созданиями своего труда, знаний,
опыта", - сегодня, спустя всего лишь три четверти века, звучат
пророчески...
По следам Филеаса Фогга
Десятому роману Жюля Верна - "Вокруг света в восемьдесят дней" -
с самого начала сопутствовал необыкновенный успех.
Филеас Фогг, подгоняемый жесткими сроками, мчался из города в
город, из страны в страну... и тираж парижской газеты "Ле Тан", где
первоначально - в ноябре - декабре 1972 года - печатался этот роман,
неудержимо рос от номера к номеру. Читателя, традиционно полагавшего,
что на кругосветное путешествие требуются многие месяцы (если не
годы!), завораживало, властно брало в плен и название романа, и само
намерение хладнокровного англичанина совершить такое путешествие в
восемьдесят дней. Кроме того, действие романа - очевидно, вовсе не
случайно - развертывалось именно в последние месяцы этого же, 1872
года, роман читался как репортаж о действительных событиях. И как
читался! Последние новости об этом сенсационном путешествии ежедневно
сообщали по телеграфу в Нью-Йорк американские корреспонденты. И уже в
ноябре роман Жюля Верна начал печататься в переводе на русский язык в
журнале "Русский вестник".
...Вот и Азия осталась позади, и Япония, и Тихий океан. Не без
приключений, но вполне успешно пересек Филеас Фогг Американский
континент. И тут читающая публика с волнением узнала, что пароход, на
котором путешественник рассчитывал вернуться в Англию, покинул
Нью-Йорк за сорок пять минут до того, как Филеас Фогг появился в
порту. Опоздал!..
На помощь Филеасу Фоггу поспешила американская судоходная
компания: она предложила Жюлю Верну крупное вознаграждение, если тот
"перевезет" своего героя через Атлантику на лучшем из ее пароходов.
Еще бы, такая реклама вполне окупала выделяемые на нее средства!
Однако Филеас Фогг предпочел приобрести на собственные деньги
"Генриетту" - пароход с железным корпусом, но деревянными
надстройками. Как, несомненно, помнят читатели (а также и кинозрители,
познакомившиеся с эффектной американской экранизацией романа), эти
деревянные надстройки очень пригодились путешественнику в его
последнем морском переходе...
Двадцать второго декабря "Ле Тан" известила своих читателей:
Филеас Фогг, уже смирившийся с неудачей (но, заметим, ничем внешне не
проявивший упадка духа), все-таки выиграл пари!
Едва ли не насильно влекомый верным Паспарту, он появился в
Реформ-клубе точно в срок - в минувшую субботу, двадцать первого
декабря, ровно в восемь часов сорок пять минут вечера!
Чудесный способ, при помощи которого Филеас Фогг приобрел
"лишние" сутки и тем посрамил коварную судьбу, вызвал во французской
печати оживленную дискуссию1. И эта дискуссия, в свою очередь, немало
способствовала популярности романа. В начале 1873 года он вышел
отдельным изданием, почти тотчас последовали переводы на многие
европейские языки.
(1 Подробно об этой дискуссии см. главу "История с
географией" в очерке Евг. Брандиса "Забытые страницы
Жюля Верна" ("Мир приключений", вып. 14, М, 1968).
Что же до "лишних" суток, то появление их объяснено
самим Жюль Верном: "...продвигаясь на восток,
Филеас Фогг шел навстречу солнцу, и,
следовательно, дни для него столько раз
уменьшались на четыре минуты, сколько градусов он
проезжал в этом направлении. Так как окружность
земного шара делится на триста шестьдесят градусов,
то эти триста шестьдесят градусов, умноженные на
четыре минуты, дают ровно двадцать четыре часа,
то есть сутки, которые и выиграл Филеас Фогг".)
В одной только России в том же 1873 году роман Жюля Верна был
издан в трех разных переводах!
И не улеглась еще первая волна споров, дискуссий, восторженных
отзывов о романе, как в театре Порт-Сен-Мартен началась подготовка к
премьере спектакля-феерии "Вокруг света в восемьдесят дней". Это было,
по свидетельству парижского корреспондента "Отечественных записок",
своеобразное "сценическое нововведение, ряд этнографических картин,
что-то вроде волшебно-географической сказки, имеющей целью поучать,
развлекая... На пьесу уже стали появляться пародии - несомненный
признак успеха..."
Пьеса выдержала 400 представлений подряд. В июле 1875 года ее
посмотрел и русский писатель Н. С. Лесков, писавший сыну: "...это
такое представление, что глаз не отведешь". Оно и не удивительно, ведь
по сцене "проплывал" небольшой пароход, "проходил" поезд с
локомотивом, перед зрителями появлялся живой индийский слон... 2250
раз была сыграна пьеса на парижской сцене в течение 1874-1938 годов! С
неизменным успехом шла она десятилетиями и в театрах Петербурга и
Москвы: картины жизни экзотических стран - даже если это очень
поверхностные, очень беглые картины - всегда находили себе
восторженных зрителей. Ведь, в конце концов, тяга к необычайному жива
в нас и по сию пору. Чем иным объяснить повышенный, как об этом
однажды писалось в газетах, расход электроэнергии в часы, когда по
телевидению идет "Клуб кинопутешествий"?
Пьеса о "путешествии, проделанном с максимальной быстротой",
ставилась в театрах, роман издавался и переиздавался, и оставалось у
них прежнее название: "Вокруг света в восемьдесят дней". А земной шар
между тем продолжал "уменьшаться": все быстроходнее становились
пароходы и поезда, все гуще опутывали планету линии железных дорог и
трассы регулярных морских рейсов, все налаженнее и четче работал этот
огромный механизм всепланетного транспорта.
Уже в 1899 году молодая американка Нелли Блай, репортер
нью-йоркской газеты "Солнце", объехала вокруг света за семьдесят два
дня. "Я не сомневался в успехе мисс Нелли Блай. Ура в ее честь!" -
приветствовал путешественницу верный себе фантаст. Жюль Верн
неоднократно писал и заявлял устно, что "все, что человек способен
представить в воображении, другие сумеют претворить в жизнь".
Два года спустя, в 1891 году, американская журналистка еще дважды
совершила кругосветное путешествие - за шестьдесят семь и шестьдесят
шесть дней. В 1901 году Гастон Стиглер, сотрудник парижской газеты
"Эко де Пари" проделал то же самое в шестьдесят три дня. "Максимально
быстрые" путешествия превращались в своеобразный спорт, причем
достижения в этом "новом марафоне" всякий раз широко освещались
прессой.
В 1911 году новый рекорд во времени - 40 дней 5 часов 42 минуты -
установил еще один француз, Андрэ Джагер-Шмидт. Но и этот
"сногсшибательный" рекорд продержался недолго: американец Джон Генри
Мире в 1914 году объехал земной шар всего лишь за 35 дней 21 час и 35
минут! Между тем "условия поездки Мирса были далеко не благоприятны",
утверждал корреспондент старого "Вокруг света". Так, "около
Екатеринбурга произошел размыв пути, задержавший поезд на 18 часов.
Только благодаря содействию железнодорожных чинов путешественнику
удалось наверстать утерянное время и подоспеть в Иокогаму к отходу
почтового быстроходного парохода..."
Счет времени уже, как видим, пошел с точностью до часов и минут:
развивалась техника, росли скорости, и путешествие все больше и больше
превращалось в поездку...
В 1959 году пятнадцатилетний Клод Ласе, правнук Жюля Верна,
совершил "кругосветку" за восемьдесят часов. А еще через два года
первый космонавт Земли Юрий Гагарин затратил на облет нашей планеты
восемьдесят минут. После этого рекордсменам кругосветных путешествий
не оставалось ничего иного, кроме как обратиться к заведомо устаревшим
видам транспорта. Такие путешествия совершаются ныне на автомобилях,
велосипедах, в дедовских фургонах, а за неимением иного - и самым
примитивным способом: пешком...
Литературные произведения, в силу тех или иных причин вызвавшие
определенный общественный резонанс, нередко становятся объектом для
подражаний: иногда - неосознанных и потому сугубо "серьезных", чаще -
шутливых, пародийных.
О пародиях на пьесу по роману Жюль Верна уже упоминалось в
приведенной нами цитате из "Отечественных записок". Но давайте
продолжим эту цитату. "На одном театре дают "Путешествие вокруг света
в восемьдесят минут", а на другом - "Путешествие вокруг света в
восемьдесят ночей"..." - писал корреспондент журнала, ничуть не
подозревая, конечно, о том, что по крайней мере название первой из
этих пародий неожиданно окажется воистину пророческим.
Появились и подражания роману.
После путешествий Нелли Блай итальянец Улисс Гриффони написал
роман "Вокруг света в тридцать дней". Некий американец, герой этого
романа, более чем в два раза превышал рекорд Филеаса Фогга. И
последний умирал от огорчения, узнав об этом.
В 1908 году в журнале "Природа и люди" появилось - в переводе с
французского - еще одно подражание Жюлю Верну: роман Поля д'Ивуа
"Вокруг света с гривенником в кармане". На этот раз герою, журналисту
Лавареду, по завещанию отходит многомиллионное наследство. Но... лишь
в том случае, если он сумеет объехать вокруг света "зайцем", с пятью
су в кармане. (Французское издание романа так и называлось: "Пять су
Лавареда".) И вот журналисту приходится хитрить, изворачиваться, не
брезговать даровыми обедами.
А в 1911 году "Вокруг света" начал печатать с продолжением роман
Роберта Крафта "На автомобиле вокруг света", тоже явно навеянный
романом Жюль Верна.
Впрочем, Жюль Верн, всегда склонный к иронии и шутке, и сам
предвидел возможность появления "вариантов и вариаций" своего шумно
знаменитого романа. Предвидел и, в свою очередь, иронизировал над
ними.
В его романе "Клодиус Бомбарнак", опубликованном в 1892 году,
среди пассажиров экспресса Россия - Пекин есть незадачливый немецкий
барон с "нескончаемой" фамилией Вейсшнитцердерфер, который мечтает
посрамить всех прежних рекордсменов: объехать земной шар за тридцать
девять дней. Честолюбивому соискателю рекордов и в самом деле удается
осуществить свое намерение. Но лишь наполовину: все путешествие он
заканчивает... на сто восемьдесят седьмой день!
И наконец, еще один любопытный факт из "послужного списка"
знаменитого романа, связанный на этот раз с именем... Льва Толстого.
Из воспоминаний современников нам известен восторженный отзыв
писателя о французском фантасте: "Романы Жюль Верна превосходны! Я их
читал совсем взрослым, и все-таки, помню, они меня восхищали. В
построении интригующей, захватывающей фабулы он удивительный мастер. А
послушали бы вы, с каким восторгом отзывается о нем Тургенев!.."
В середине семидесятых годов в семье Толстых были часты вечерние
чтения. Наступал вечер, дети окружали Льва Николаевича, и тот
прочитывал им одну-две главы из новой книги необычайно популярного в
те годы Жюль Верна.
Привезенный из Москвы! новый роман - "Вокруг света в восемьдесят
дней" - оказался без иллюстраций, и это, очевидно, разочаровало юных
слушателей. И тогда...
"Тогда папа начал нам иллюстрировать его сам, - вспоминал И. Л.
Толстой. - Каждый день он приготовлял к вечеру подходящие рисунки, и
они были настолько интересны, что нравились нам гораздо больше, чем те
иллюстрации, которые были в остальных книгах..."
Рисунки были в основном нарисованы пером, на небольших листках
бумаги, и были, конечно, далеко не профессиональны. И все же герои
жюльверновского романа на рисунках Льва Николаевича Толстого - живые
люди, настроение которых в различные моменты различно.
"...Отец совсем не умел рисовать, а все-таки выходило хорошо, и
мы все были страшно довольны. Мы с нетерпением ждали вечера и всей
кучей лезли к нему через круглый стол, когда, дойдя до места, которое
он иллюстрировал, он прерывал чтение и вытаскивал из-под книги свою
картинку..."
Семнадцать набросков Л. Н. Толстого к роману Жюль Верна
сохранилось до наших дней - вещественное доказательство той
увлеченности, с какою читался - да и сегодня еще читается! -
знаменитый роман.
Прошлый век в космосе
"...Гром извержения и подземная пальба с каждою секундой все
увеличивались. Вагон качался, словно утлая лодка на морских волнах.
При каждом ударе наши путники ожидали, что вот-вот огненная лава и
сжатые газы найдут себе проход и выбросят вагон в пространство или
вдребезги разобьют его..."
Что это за вагон? При чем тут извержение? Кто эти путники? И
вообще - где все это происходит?
Происходит все, естественно, на страницах фантастического романа.
Старого, написанного еще в прошлом веке. Мне показалось любопытным
познакомить с его содержанием сегодняшнего читателя, поскольку роман
этот в известной степени является своеобразной энциклопедией
астрономических и иных гипотез последней трети XIX столетия. Того
самого периода, когда в науке, обогатившейся величайшими открытиями,
остро назрел, по словам Ф. Энгельса, "конфликт между достигнутыми
результатами и укоренившимся способом мышления".
Главный герой романа - петербургский профессор Михаил Васильевич
Осипов. "Это был низенький старичок лет шестидесяти, весь седой, но
чрезвычайно живой, бодрый и энергичный. Широкая лысина увеличивала и
без того высокий лоб старичка, и только на затылке и висках оставались
еще длинные седые волосы; умные, быстрые глаза пытливо глядели через
стекла очков".
Вся жизнь профессора отдана решению проблемы межпланетных
сообщений. Луна, небесная соседка Земли, таинственная владычица
ночного неба, - это о ней по-юношески пылко мечтает Осипов, к ней
устремлены все его помыслы... В конце концов ученому удается изобрести
необыкновенно сильное взрывчатое вещество, названное им - в честь
дочери Елены - "еленитом". Чтобы читатель мог получить представление
об этом веществе, заметим, что несколько фунтов "еленита" могут
поднять в воздух большой город, а сотня пудов способна разнести на
куски и весь земной шар...
Изобретение "еленита" позволяет профессору осуществить давнюю его
мечту. Вместе с дочерью, ее женихом молодым французским дипломатом
Гонтраном Фламмарионом, товарищем жениха талантливым чешским инженером
Вячеславом Сломкой и увязавшимся за ними незадачливым американским
коммерсантом Фаренгейтом профессор Осипов готовится отбыть на Луну.
Стараниями профессора и главным образом инженера Сломки построен
замечательный вагон-граната - надежный космический корабль, в котором
предусмотрено все, буквально все, вплоть до буферов с "весьма сильными
пружинами", должных ослабить силу удара при падении на Луну. Правда,
современный читатель просто не сможет не заметить и кое-каких
излишеств - для этого достаточно прочитать хотя бы следующее описание:
"Внутренность снаряда походила на футляр для драгоценностей. Обои
из толстой шелковой материи, пушистый ковер, покрывавший пол, поднятый
на рессорах; мягкий диван кругом стены, изящная люстра в четыре лампы,
привешенная к потолку, - все это делало вагон-гранату очень уютным..."
Фигурирующая здесь люстра, как и следовало ожидать, конечно же,
разбивается в момент прилунения...
Но повременим с придирками. Тем более, что в Южной Америке, близ
Кито, нашими героями уже присмотрен вполне приличный вулкан Котопахи,
извержение которого, согласно показаниям изобретенного Сломкой
сейсмографа, должно произойти в очень удобный для путешественников
момент наибольшего сближения Луны с Землей. И жерло вулкана уже
соответствующим образом подготовлено: двадцати четырех дней оказалось
вполне достаточно для сорока пяти вывезенных из Европы рабочих, чтобы
превратить это жерло в гигантскую пушку и зарядить ее необыкновенным
снарядом. Путешественники, заблаговременно отослав рабочих, уже
забрались в свою "гранату". Нажатием кнопки взорваны заряды "еленита",
должные открыть путь лаве и подземным газам. И...
"Вдруг ужасающий удар чуть не разбил вагон-гранату. Слуха
путешественников достиг глухой рев вулкана, сопровождаемый
пронзительным свистом... Несколько миллионов кубических метров
подземного газа разом ринулись через кратер. Под их напором
вагон-граната в огненном облаке вылетел из жерла Котопахи и менее чем
в пять секунд миновал пределы земной атмосферы. Оставив Землю, он
понесся в абсолютной пустоте межпланетного пространства..."
Таким-то вот оригинальным способом покидает профессор Осипов
родную планету... А ведь поначалу проект ученого вовсе не
предусматривал использование вулкана. Подобно Барбикену и Кo из романа
Жюль Верна "Из пушки на Луну", Михаил Васильевич Осипов возлагал все
надежды на гигантскую пушку, в восьмидесятиметровом стволе которой
последовательное воспламенение нескольких зарядов специально для
этого-то и придуманного "еленита" должно было придать снаряду
скорость, обеспечивавшую путешественникам попадание на Луну.
Но давний недруг Осипова, честолюбивый венский астроном Шарп,
обманным путем завладевает чертежами нашего героя. Выдав их за свои
собственные, он на средства американца Фаренгейта осуществляет
выстраданный русским ученым проект. В последний момент коварному немцу
удается обмануть и Фаренгейта, отправившись в путь без него и лишь по
чистой случайности его не уничтожив. Потому-то американец и
присоединяется к нашим друзьям - он жаждет мести, жаждет догнать,
схватить, линчевать ненавистного Шарпа, разделаться с ним, хотя бы для
этого пришлось обшарить самую отдаленную лунную пустыню!..
Осипов потрясен случившимся. Да, конечно, он тоже может,
самостоятельно построив свою "колумбиаду1", отправиться на Луну. Но
запоздалое строительство неизбежно затянется, проклятый Шарп
(сумевший, помимо всего прочего, на какое-то время изолировать
Осипова, засадив его в... тюрьму!) успеет вернуться на Землю, где его
непременно увенчают лаврами космического первопроходца. Теми лаврами,
на которые, если быть откровенным, очень рассчитывал - вполне
заслуженно, впрочем, рассчитывал - русский ученый.
1 Название гигантской пушки в романе Жюль Верна,
ставшее нарицательным для огромных орудий.
В этот критический момент на высоте оказывается Гонтран. Осипов,
надо заметить, презирает людей, не имеющих никакого касательства к
астрономии; подобный невежа никогда не войдет в его дом на правах
зятя... поэтому Гонтран вынужден выдавать себя за родственника
знаменитого французского астронома Камилла Фламмариона, причем за
родственника, столь же (или почти столь же) знающего и многомудрого,
как и его именитый однофамилец. Подавив в себе отвращение к
естественным наукам, Гонтран украдкой овладевает кое-какими крохами
конкретного знания. И вот он-то и подает профессору счастливую идею
использовать вулкан в качестве природной пушки. Идею, которая
показалась авторам романа значительно экономичнее и, главное,
оригинальнее той, что уже была использована Жюль Верном. Идею, которую
они, авторы романа, столь блестяще - на наших глазах - реализовали...
Вообще же каких только способов передвижения в межпланетном
пространстве не испытали на себе наши герои!
Попав на Луну, они окрашивают свою "гранату" загадочным лунным
минералом, обладающим способностью притягиваться к Солнцу (и являющим
собою своеобразную предтечу уэллсовского "кэйворита", не правда ли?).
Вот только воспользоваться модернизированным вагоном они не успевают:
его у них - увы! - похищает все тот же Шарп... Тем не менее
путешественники покидают Луну. К Венере и оттуда на Меркурий они летят
на корабле куда более реальном, чем фантастический минерал: этот
корабль снабжен огромным параболическим зеркалом и движется за счет
солнечных лучей... На обломке Меркурия, буквально оседлав комету,
проносятся герои романа к Марсу, на один из спутников которого - Фобос
- опускаются с помощью... аэростата. Марсианский электролет доставляет
их на Марс. Здесь Сломка конструирует корабль, способный - подобно
кальмару в воде - "плыть" в метеорном потоке. На этом корабле герои
отправляются к Юпитеру и от него к Сатурну, где в нужный момент (на
исходе электричество, возобновить его запасы негде) вновь попадают на
комету - она услужливо несет их к родной Земле...
Книга, о богатстве выдумки в которой свидетельствует уже все
вышеизложенное, примечательна многим.
В частности, космическая эпопея "В неведомых мирах", имеющая
подзаголовок "Необыкновенные приключения русского ученого", состоит из
четырех объемистых, до четырехсот и более страниц, романов. Правда, на
русский язык переводились лишь два из них... Стоп! Переводились?! Да,
именно так, поскольку написаны-то они, что тоже любопытно, младшими
современниками знаменитого Жюля Верна - французами Жоржем Ле Фором
(драматургом по основному роду литературных занятий) и Анри де
Графиньи (известным в свое время, отнюдь не бесталанным инженером).
"Путешествие на Луну" и "Вокруг Солнца", первые части тетралогии,
появились на французском языке в 1888-1889 годах, уже в 1890-1891
годах они идут с продолжением сквозь годовые комплекты популярного
"тонкого" петербургского журнала "Природа и люди", затем их дважды
издает П. П. Сойкин. Наконец, уже в советское время, в 1926 году, еще
раз выходит на русском языке роман "Вокруг Солнца".
Выдумка, фантазия Ле Фора и Графиньи поистине неистощима. Мы уже
продемонстрировали, как изобретательно рисуются межпланетные полеты в
их книгах. Крайне разнообразен здесь и, так сказать, "местный"
транспорт.
На Луне к услугам путешественников "нечто вроде лодки на
полозьях, которые бесшумно скользят по выемкам, высеченным в лаве".
Вниз под уклон, набирая скорость, затем по инерции вверх, и снова
вниз, и снова вверх мчатся такие лодки, из кратера в кратер, по
туннелям, в которые превращены все мало-мальски для того пригодные
естественные трещины. Более ста метров в секунду - такую вот скорость,
по Ле Фору и Графиньи, обеспечивает на Луне использование езды на
санках, известной на Западе под названием "русских гор"!
Здесь же, на Луне, Осипов и его спутники встречают удивительный
сигарообразный корабль с реактивным двигателем. В специальной камере
этого корабля воспламеняется особое взрывчатое вещество; "образующиеся
при сгорании газы вылетают в трубу, обращенную назад, и в силу отдачи
толкают аэроплан". Подобно Жюль Верну (припоминаете вспомогательные
двигатели, установленные на корабле-ядре в упоминавшемся уже романе
"Из пушки на Луну"?), Ле Фор и Графиньи, казалось бы, совсем вплотную
подходят к кардинальнейшему способу преодоления межпланетных
пространств. Но - как и у Жюля Верна! - дальше их фантазия не идет:
принцип ракеты уместен, полагают они, лишь вот в таком - сугубо
частном - виде транспорта...
По морям Венеры наши герои путешествуют на кораблях, могущих
плавать и под водою, и по ее поверхности. Но странные это корабли. С
одной стороны, свернув парус и накрыв палубу сводом, их хозяева
способны погружаться в океанские глубины - тайное тайных для землян
XIX века! А с другой - грубые и несовершенные машины "венузийцев"
приводятся в движение не паром и не электричеством, а... мускульной
силой рабов. И кстати, на сорокакилометровую (!) гору, откуда
путешественники намерены лететь дальше, их доставляет больших размеров
повозка, от которой к вершине горы тянется толстенная бронзовая цепь.
Там, наверху, все те же бедолаги рабы навертывают эту цепь на
огромнейший ворот...
Зато на Марсе, достигшем, как и Луна, поразительных успехов в
машиностроении, герои романа находят и орнитоптеры, движимые тремя
парами крыльев, и винтовые аппараты, рассекающие воздух с
головокружительной быстротой - около семисот пятидесяти километров в
час, и пневматические вагоны, несущиеся в подземных трубах с
совершенно уже умопомрачительной для прошлого века скоростью -
тридцать километров в минуту!..
Изображая инопланетные виды транспорта, авторы, между прочим,
очень наглядно демонстрируют метафизическую ограниченность мышления,
которую в науке последней трети XIX века отмечал Ф. Энгельс. За
примером далеко ходить не надо. Вам говорит что-нибудь такая величина
- 330 метров в секунду? Да, конечно же, это - скорость распространения
звука в воздушной среде. Так вот, герои Ле Фора и Графиньи не однажды
превышают эту величину. Но превышение скорости звука для наших авторов
- обычное количественное изменение, оно не переходит для них в новое
качество. Фантасты прошлого века и не предполагают, что существует
сверхзвуковой барьер, именно барьер, порог, с преодолением которого
непременно связан целый ряд феноменов... Ведь чтобы предполагать это,
надо быть диалектиком, а именно диалектика-то и оказалась забытой в
науке XIX столетия!
Но пойдем далее.
По-своему оригинально рисуют отважные авторы и мир планет, их
природные условия, обитающих в этих условиях разумных существ.
Возьмем для начала хотя бы инопланетные поселения.
Селениты в основном живут в помещениях, вырытых в почве. Однако
же и на Луне есть вполне приличные города - такова, скажем, лунная
столица, в которой обитает несколько миллионов селенитов. Здесь
"жилища не были вырыты в земле, подобно норам кротов, но представляли
собою настоящие дома, очень странной, вполне лунной архитектуры: они
являли собою сочетание всевозможных геометрических фигур, начиная с
цилиндра и кончая шаром".
Ощутимо сказывается местный климат на городских зданиях Венеры:
дома здесь "походили на огромные металлические зонтики; их ручки,
состоявшие из круглых башен, служили для жилья, а зонтикообразные
крыши заключали в себе бассейны с водой, постоянное испарение которой
предохраняло обитателей от излишнего жара".
Что же до Марса, то города здесь имеют совершенно земной облик.
"Путешественники могли сверху прекрасно разглядеть общую картину
города, здания которого по своему стилю удивительно походили на
средневековые готические постройки: те же высокие шпили, те же легкие,
вытянутые в вышину формы, те же стрельчатые окна, те же остроконечные
башни, горделиво поднимающиеся к небу".
Ну, а инопланетяне, обитатели этих не похожих одно на другое
поселений? Ведь не секрет, что сегодняшний читатель (на глазах
которого человечество шаг за шагом углубляется в космос) с особенным
интересом выискивает в фантастике конкретные описания иного разума:
каков он, каково его обличье?
Луна... "Остолбенев от изумления, старый ученый и его товарищи не
без страха смотрели на этих гигантов, имевших по крайней мере
двенадцать футов роста. Голова у них была удивительного объема,
совершенно непропорционального туловищу: она качалась на длинной,
тонкой шее, казалось едва державшейся на узких, худых плечах; по бокам
болтались костлявые, тощие руки, оканчивавшиеся широкими кистями;
непомерно плоская грудь, словно не заключавшая в себе вовсе легких,
переходила внизу в столь же плоский живот, а последний - в длинные,
худые ноги с огромными ступнями.
Круглое, безбородое лицо освещалось двумя выпуклыми глазами,
лишенными всякого блеска, тусклыми и холодными; ни бровей, ни ресниц у
селенитов не было и следа, зато голова была покрыта массою волос,
заплетенных в косы; широкий рот, не окаймленный, как у нас, губами,
казался простым разрезом на плоском лице. Но самым характерным органом
у жителей Луны были огромные уши, расширявшиеся подобно раковинам".
"Они именно таковы, какими я их себе представлял, - опомнившись,
утверждает профессор Осипов. - Если у них громадный череп, значит, их
мозг развитее нашего; грудь селенитов узка, так как их легкие
функционируют под гораздо меньшим давлением, чем на Земле... Словом,
что ни возьмите, все зависит от тех условий, в которых живет известное
существо..." Эта последняя мысль очень верна, очень точна, и мы
постараемся запомнить ее, но... Впрочем, об этом чуть позже.
На Венере у Ле Фора и Графиньи обитают две расы. Первая
чрезвычайно напоминает землян: "Незнакомцы походили на обитателей
страны пирамид: продолговатое лицо, обрамленное густой черной,
тщательно завитой бородой, совершенно голый череп, черные огненные
глаза. Одеты они были в короткие туники, обуты - в подобие древних
котурн красного цвета". Если вспомнить о рабовладении, царящем на
Венере, - чем, в самом деле, не древние египтяне?!
Роль рабов на Венере выполняет народ Боос. "Эти существа вместо
человеческой кожи были покрыты чем-то вроде тюленьей шкуры, ноги
оканчивались круглыми плоскими ступнями, походившими на лапы уток,
длинные мускулистые руки спускались почти до колен. На пальцах как
рук, так и ног находились плавательные перепонки, на плечах сидела
круглая голова, с большими глазами, широким ртом, острыми белыми
зубами и слуховыми перепонками вместо ушей". Что ж, учтем, что
значительную часть времени люди Боос проводят в воде, - тем самым мы
легко поймем и их особенности...
Поскольку Марс много легче Земли (его диаметр почти вдвое меньше
земного), сильно отличаются от землян и обитатели "красной" планеты.
"Высокого роста, тощие, худые, с огромными ушами и совершенно
плешивыми головами, обитатели Марса казались какими-то карикатурными
уродами. Но что было у них всего замечательнее, так это широкие
кожистые крылья, походившие на крылья летучей мыши; эти крылья служили
своим обладателям вместе с тем и одеждою, в которую они драпировались
с большим достоинством. У некоторых, по-видимому начальствующих лиц,
перепонка крыльев была весьма искусно раскрашена в разные цвета и
местами покрыта металлическими украшениями".
Таковы у Ле Фора и Графиньи инопланетяне. При кажущейся
оригинальности внешнего облика все они слишком похожи на землян,
представляют собою ухудшенные или улучшенные, но всего только слепки с
обитателей Земли, выглядят так, как выглядели бы проэволюционировавшие
в их условиях земляне. А ведь самим авторам принадлежит мысль о том,
что "все зависит от тех условий, в которых живет известное существо"!
Почему же эта вполне здравая мысль так неожиданно узко - по сути, лишь
применительно к земным существам - преломилась в романе?
И совсем уже земными оказываются в книгах Ле Фора и Графиньи
инопланетные пейзажи.
В самом деле, попробуйте догадаться, где еще, кроме родной нашей
планеты, в каком уголке Солнечной системы могли бы встретиться земным
космонавтам такие вот, бесспорно прелестные, картинки?
"За каналом следовал громадный лес, покрывавший берег
Центрального океана. Широкая река разрезывала его зеленую площадь на
две части... Путешественники увидели значительный город, стоявший
посреди болот, на берегу реки.
- Как это похоже на наш Пинск! - проговорил старый ученый..."
Это, дорогой читатель, - Луна...
"Оглядевшись кругом, они заметили, что находятся у подножия
высокой горы, на опушке густого леса, с той стороны, откуда слышалось
журчание, сверкала серебристая лента ручья".
А теперь мы, как ни удивительно, на... Меркурии!
"Они находились на берегу моря: вблизи раздавался гул прибоя;
ветер доносил до них брызги соленой влаги; под ногами хрустел
прибрежный песок, смешанный с мелкими камешками... Словом, окружающая
обстановка во всем напоминала им родную планету". Однако же местный
пейзаж "резко отличался от пейзажа Земли". Чем же? Да тем, что "вместо
зеленого цвета здесь все деревья, кустарники, травы были окрашены в
красный цвет различных оттенков, начиная с оранжевого и кончая
алым...".
Только вот этот традиционный красный оттенок и подсказывает нам,
что перед нами, ясное дело, Марс!..
Но отчего же это так? Отчего, при всем подчас отличии от земного,
все неземное, все, буквально все инопланетное сводится-таки у наших
авторов к сугубо земному?
Это, конечно, не случайно.
Открой мы сейчас вместо рассматриваемых романов любое из
многочисленных сочинений Камилла Фламмариона1 (который к концу
прошлого века популярностью своих книг едва ли не затмевал даже Жюль
Верна!), мы и там обнаружим в иных мирах чем-то отличные от земных и
тем не менее изначально земные условия.
1 Кстати, К. Фламмарион, незримо, но тем не менее очень и
очень ощутимо присутствующий на страницах эпопеи
Ле Фора и Графиньи, предпослал первой книге
тетралогии весьма и весьма лестное предисловие...
Все дело в том, что конкретный земной опыт, метафизический способ
мышления довлел в прошлом веке над самыми отчаянными фантазерами.
Земные мерки и критерии переносились и в космос; разрешая некоторые
мелкие отклонения от "нормы", они казались в целом единственно
возможными, непогрешимыми, абсолютными. Нужны были серьезнейшие сдвиги
в характере самой науки, чтобы вслед за уже достигнутыми результатами
(которых в романах тех же Ле Фора и Графиньи отражено великое
множество) пришло диалектическое осмысление их, в том числе и
осмысление такого - самоочевидного для нас - факта, как проистекающее
из разнообразия строения и свойств материи разнообразие ее форм. Лишь
в результате этой, говоря ленинскими словами, "новейшей революции в
естествознании" конкретный земной опыт был взорван, потерял оттенок
обязанности, абсолютности при сопоставлении его с бесконечностями
Вселенной.
Едва ли не символической предстает в этом плане такая деталь в
"Необыкновенных приключениях русского ученого".
Ле Фор и Графиньи снабжают своих героев отличными, с трехдневным
запасом кислорода в баллонах, скафандрами. Но вот используются-то эти
последние не так уж часто. Ибо и на Луне, и на Венере, и на Марсе, и
даже на Меркурии (а позднее и на крохотном обломке Меркурия,
увлеченном кометою) существует, оказывается, не просто атмосфера, но
именно та самая смесь азота с кислородом, какою дышит человек Земли.
Лишь на Фобосе, из-за разряженности атмосферы и для марсиан-то
служащем чем-то вроде исправительной колонии, да на видимой стороне
Луны (высочайшие горные цепи не пропускают сюда воздушные массы с
другой половины нашего спутника) герои романа вынужденно облачаются в
скафандры...
Этот неосознанный геоцентризм в описании внутренних условий на
иных планетах в разной, конечно, степени, но в целом совершенно
одинаково характерен для всей фантастики прошлого века. Космическая
одиссея русского ученого в изложении Ле Фора и Графиньи - идеальное
тому подтверждение.
Проданный... аппетит
...Эмиль Детуш, голодный и иззябший парижский безработный, стоя
перед витриной, залитой светом, забитой дичью, рыбой и фруктами,
твердо решил покончить с собой. И именно в этот момент, когда все
земное было в последний раз оценено и отринуто, отверженным бродягой
вдруг заинтересовался "высокий тучный господин с черной бородой и
волосами, с одутловатым лицом, с огромным животом, еле помещавшимся в
просторном, с трудом застегнутом пальто". То был мосье Ш. - король
угля и железа, один из богатейших людей Франции.
Нежданный филантроп накормил Эмиля Детуша изысканным обедом, во
время которого, предваряя смену блюд, не уставал "придерживать"
аппетит своего подопечного.
"Капельку терпения, друг мой, - мягко, но настойчиво убеждал он
Эмиля. - Поберегите ваш аппетит - это наиболее ценное из благ... Вы
слишком набиваете себе желудок... Будьте умеренны... Довольно этого
паштета из перепелок... Приберегите свои силы для пулярки... Не
забудьте, что еще будет салат из морской капусты..."
Когда Эмиль окончательно насытился, мосье Ш. изложил ему свое не
совсем обычное кредо. "Я живу только желудком и только для желудка! -
заявил он. - Есть - это высший долг! Все религии сделали из этого
священный обряд: самая торжественная церемония католицизма -
причащение, вкушение бога, тайная вечеря; метафизики-индийцы впадают в
мистический экстаз при созерцании пупка - центральной точки живота...
Желудок - вот истинный бог человечества!"
Посетовав затем на то обстоятельство, что "желудок человека
ограничен, позорно ограничен, и в довершение беды глаза у нас
ненасытнее желудка", мосье Ш. закончил сенсационным признанием: "Я
знаю благодетельное искусство заставлять других переваривать то, что я
ем!" И предложил ошеломленному Эмилю Детушу за две тысячи франков
ежемесячного дохода продать ему - мосье Ш. - свою пищеварительную
энергию. Совершенно так же, как рабочие продают свою мускульную силу,
инженеры - интеллектуальную, кассиры - честность, кормилицы - молоко и
материнские заботы...
(- Что это? - удивится искушенный читатель. - Малоизвестный
рассказ фантастасатирика Ильи Варшавского? Нечто похожее, помнится,
встречалось - и чуть ли не у него же...
Повременим с ответом на этот вопрос. Покончим вначале с
содержанием рассказа...)
Обрадованный Эмиль Детуш подписал контракт на пять лет. И
началась новая жизнь! Увы, далеко не сладкая, как вскоре же
выяснилось.
Обретя Эмиля, мосье Ш., этот ужаснейший обжора, освободился от
угрозы несварения желудка и теперь - неистовствовал!
А Детуш? Не различая ни запаха, ни вкуса, Детуш переваривал пищу,
которую в неограниченных количествах поглощал его хозяин. Из дома
Эмиль выходил только на прогулку, обусловленную одним из пунктов
контракта: предусмотрительный мосье Ш. заранее позаботился о том,
чтобы приобретенный им "мешок для провизии" поддерживал себя в
"рабочем" состоянии. Большую же часть дня Эмиль проводил отныне в
дремотной истоме. И отвращение пресыщенного и бессильного человека ко
всему, что живет, движется, кричит, постепенно охватывало его душу.
Чтобы вернуть себе исчезающее здоровье, Эмиль занялся гимнастикой,
потом удвоил эти занятия, но... по мере того как он укреплял свой
желудок, увеличивая его пищеварительную способность, его наниматель...
увеличивал количество поглощаемых им продуктов!
Детуш попытался было разорвать контракт. Однако нотариус
разъяснил ему, что это невозможно. "В нашем цивилизованном обществе
бедняк существует не для себя, а для других..."
Настоящее было безрадостно, будущее - безнадежно.
Отчаявшись, Детуш бросился в Сену. Но его спасли... и приставили
к нему здоровенного верзилу-сторожа. Тот поднимал Эмиля с постели,
едва начинало светать, и заставлял долго бегать по полям, чтобы
"приготовить патрону утренний аппетит". Начинался новый день
удивительной каторги. Эмиль ложился, вставал, ходил, останавливался,
садился по команде своего надсмотрщика. Смирившийся, подавленный,
изнемогший, почти вконец отупевший, он жил без желаний, непрестанно
страдая, без конца переваривая пищу, которую не ел.
Но в конце концов - взбунтовался. Ускользнув от сторожа, которого
предварительно напоил, Детуш с пистолетом в руке проник к мосье Ш.,
когда тот, сияющий и благодушный, с красным лицом и со спокойной
совестью, как раз собирался сесть за стол. Выстрелом в живот Эмиль
уложил его. После чего, явившись в полицию, без утайки поведал
печальную свою историю.
Врачи-психиатры признали Детуша сумасшедшим. Его заперли в
Шарантоне, знаменитом парижском сумасшедшем доме, и подвергли
насильственному лечению холодным душем и смирительной рубашкой. А
мосье Ш., которому врачи спасли жизнь, спустя несколько недель
возобновил свои чудовищные пиршества. Естественно, и в Шарантоне Детуш
не был освобожден от неосмотрительно подписанного им контракта...
Таково содержание коротенькой, на двадцать - тридцать страничек,
фантастической повести, которая хотя и напоминает рассказ "Индекс
Е-81", не могла быть написана Ильей Иосифовичем Варшавским. Просто
потому, что появилась-то она поначалу на немецком языке1, причем
появилась еще в прошлом веке, в 1884 году.
1 В "Neue Zeit" - органе немецкой социал-демократии.
Автором "Проданного аппетита" был... Поль Лафарг. Близкий друг и
ученик К. Маркса и Ф. Энгельса, "один из самых талантливых и глубоких
распространителей идей марксизма", как назвал его В. И. Ленин в своей
речи на похоронах П. Лафарга в 1911 году.
Приступая к "невыдуманной" истории бедолаги Детуша, Лафарг со
скрытой улыбкой напоминает в предисловии, что "Шамиссо, Мэри Шелли,
Гофман, Бальзак и недавно Безант и Рис сообщали аналогичные случаи". И
дальше откровенно иронизирует: "Дело врачей собрать и сравнить эти
исключительные факты, которые были установлены людьми, достойными
доверия, изучить их и сопоставить с чудесами, о которых повествует
религия и которые они (то есть ученые-медики.- В. Б.) лишают их
сверхъестественного характера..."
Припомнив хотя бы недавно переизданную у нас повесть Адальберта
Шамиссо о Петере Шлемиле, продавшем свою тень, или "Шагреневую кожу"
Бальзака, или знаменитого "Франкенштейна" Мэри Шелли, не трудно
заметить, чем качественно отличается "Проданный аппетит" от
фантастических произведений упомянутых Лафаргом писателей. Все они
трактовали беды и несчастья своих героев в плане сугубо абстрактной
морали. И Шлемиль, и творец Франкенштейна, и герой Бальзака сами
виноваты в этих своих бедах и несчастьях: это противоречивая от века
человеческая натура толкнула их на необдуманные поступки, повлекшие за
собою гибельные последствия...
Убежденный марксист Лафарг, конечно же, зорче своих "коллег по
фантастике". Неправедное общество, социальная система, основанная на
эксплуатации человека человеком, - вот где корень зла, вот в чем
заключена истинная первопричина страданий Эмиля Детуша. И, стало быть,
нечего сетовать на изначальную "порочность" человеческой души, и,
стало быть, бесплодны самые добрые пожелания абстрактных моралистов.
Надо, стало быть, попросту изменить установившиеся общественные
порядки - а справиться с этим может только пролетарская революция...
На заре современной социальной фантастики Поль Лафарг сумел
разглядеть ее огромную разоблачительную силу. Талантливый памфлетист,
он блестяще реализовал в "Проданном аппетите" возможности жанра. Не
зря же лежащее сейчас передо мною дореволюционное русское издание этой
фантастической повести, выпущенное прогрессивным петербургским
книгоиздательством "Молот", приходится на грозный 1905 год...
Князь Ватерлоо с Верх-Исетского завода
"...Полдюжины бравых наполеоновских канониров удивились, когда
неожиданно и любовно оседлал Владычин гладкий ствол пушки.
"Ватерлоо!" - подумал Роман.
- Эй, молодчик, зря ты сюда забрался, - рявкнул канонир с
закоптелой рожей и банником в руках, - у нас не так много орудий,
чтобы на них кататься верхом!
Владычин, побуждаемый не столь окриком, сколь жжением в некоторой
области, плохо защищаемой брюками, соскочил с пушки, и через секунду
из дула ее с веселым свистом вырвалось ядро.
Ватерлоо!
Неуклюжие ядра носились в воздухе, бухали ружья, падали люди,
вообще все было очень похоже на настоящее сражение..."
Да, Ватерлоо... Именно сюда стремился и именно сюда попал на
сконструированной им "машине времени" Роман Владычин, инженер-механик
Верх-Исетского завода. Он всесторонне изучил по историческим
документам эпоху наполеоновских войн и теперь является к французскому
императору в поистине критический момент: не удавшийся "властелин
мира" находится буквально на волоске от своего поражения под Ватерлоо.
В отличие от наполеоновских маршалов, Роман Владычин четко
представляет себе (поскольку знает доподлинно!) расположение войск как
самого Наполеона, так и готовящихся добить его союзников. ("Я из
Америки. Спрыгнул со снизившегося монгольфьера, летящего сейчас в
сторону англичан" - так объясняет он потом собственное появление, свой
странный костюм и отменное знание обстановки. Объясняет вначале
"рыжеватому" маршалу Даву, горько сожалеющему позже, что не пристрелил
его тут же, а затем и "кандидату на Св. Елену"...)
Роман помогает-таки узурпатору избежать столь закономерного
исторически поражения! Более того, с помощью Владычина Наполеон заново
воссоздает империю. С восточной границей "по линии Штеттин - Берлин -
Прага - Вена - Грац - Триест", отодвинутой, впрочем, позднее за
Венгрию и Трансильванию...
Странное впечатление производит эта новая империя. С одной
стороны, здесь царит полнейшая диктатура узурпатора, популярность
которого восстановлена неожиданным триумфом под Ватерлоо. С другой
стороны, невиданными темпами развивается наука, подвигая вперед и
технику. Инженер двадцатого века насадил в начале века девятнадцатого
и железные дороги, и мартеновские печи, и швейные машины, и
кинематограф, и велосипед. Озабочен Роман и развитием культуры в
целом. В специальный воспитательный интернат, где делами заправляет
"носатый чудак" Генрих Песталоцци, со всей Европы собраны дети и
подростки, которым суждено в будущем прославить свои имена. ("Роман
смеялся тихо и нежно, когда видел Гарибальди, возящегося с маленьким
Бисмарком, Дарвина, играющего в шахматы с сосредоточенным Лессепсом,
Белинского, Гюго, Гоголя, Мюссе, усердно трудящихся над учебником...
Эти ребята одному делу отдадут свой разум и свой талант. Они помогут
Роману осуществить грандиозный замысел, цель и смысл его жизни...")
Пересказанная вот так - сжато, почти без подробностей, - книга
кажется всего лишь не очень смелой вариацией: много раньше, еще в 1889
году, Марк Твен отправил своего предприимчивого Янки модернизировать
куда более седую древность! И у критиков, право же, были основания для
того, чтобы записать "Бесцеремонного Романа" (так называлась эта
действительно бесцеремонная книга, выпущенная в 1928 году
издательством "Круг") в разряд чисто развлекательной литературы и
вдосталь иронизировать над выходцем из XX века, который чтением "Средь
шумного бала..." приводит1 в восторг самого... А. С. Пушкина!
1 Справедливости ради следует заметить, что критики
несколько "передергивали": по книге, Роман
лишь вписал знаменитое стихотворение в
альбом Натальи Голицыной (естественно, выдав
его за собственный экспромт). А прочла его
собравшимся, среди которых "оказался" и истинный его
автор, уже сама Наталья Александровна... Впрочем, сути
дела это уточнение не меняет.
И тем не менее роман этот - из числа книг, о которых
небезынтересно и вспомнить.
И потому, что, вслед за "Янки..." М. Твена, роман этот открывает
необозримый ныне поток произведений об отклонениях в развитии
исторического процесса, вызванных действиями подобных Р. Владычину
выходцев из будущего. (Уэллс в данном случае не совсем "в счет": он
подарил фантастам "машину времени", но герой его - всего лишь
пассивный созерцатель, крайне редко - да и то вынужденно - выходящий
за рамки этого "амплуа".)
И главное, потому, что, не в пример многим произведениям нынешних
фантастов (по бесцеремонности обращения с историей нередко оставляющих
далеко позади фантастов прошлого), в основе "Бесцеремонного Романа"
была заложена по-настоящему большая, общественно значимая мысль.
Личность и история, возможности личности в историческом процессе
- эта проблема издавна волновала передовые умы человечества.
Реалистически решить эту проблему смогло только революционное учение
Маркса...
В. Гиршгорн, И. Келлер и Б. Липатов - авторы "Бесцеремонного
Романа" - решают эту проблему средствами фантастического романа. И, на
мой взгляд, блестяще справляются с задачей: их "развлекательная" книга
очень ненавязчиво и очень наглядно показывает, что единичная личность,
даже незаурядная, даже вооруженная доскональнейшим знанием
общечеловеческого опыта, все-таки остается той маленькой единицей,
которой явно не под силу перекроить по-своему земную историю.
А ведь поначалу кажется, что Владычину удается все, в том числе и
это!
Вот он, завоевав доверие Наполеона, становится "князем Ватерлоо",
вторым человеком в Империи, авторитетным и могучим проводником новых,
прогрессивных взглядов. Академия противится его планам реорганизации
хозяйства страны? Что ж, "князь Ватерлоо" прибегает к системе домашних
арестов и все-таки доказывает "академикам" свою правоту; они и сами, а
конце концов, деятельно и увлеченно трудятся над воплощением в жизнь
"его" проектов и замыслов!
Диктат Наполеона-тормозит общественное развитие? Переодевшись
мастеровым Владом, "князь Ватерлоо" зажигает искру недовольства в
рабочих массах, развивает и направляет движение за демократические
свободы.
Но!.. Фурье, возглавивший по инициативе Романа чиновничий аппарат
самой удаленной из колоний, неожиданно поступает-таки по-своему:
преждевременно провозглашает Австралию республикой, тем самым вызывая
жесткие карательные акции со стороны Империи...
Но!.. Движение, инициированное Владом, принимает огромный размах;
Влад бессилен удержать в руках цепную реакцию недовольства
политическими устоями Единой Империи. Он и сам гибнет в вызванной им
схватке Нового со Старым, этот все-таки излишне самонадеянный Влад -
"князь Ватерлоо" - Роман Владычин...
И - что теперь будет с этой Единой Империей, любовно
выпестованной "князем Ватерлоо"?
И - что из его нововведений сохранится, устоит перед натиском
новой революции?
И, в конце-то концов, разве же можно назвать удачной его попытку
повлиять на историю, переделать ее? Разве удалось Роману Владычину
построить на земле счастливое свободное общество?
При всех литературных издержках (я сознательно не останавливаюсь
на них) книга уральских литераторов В. Гиршгорна, И. Келлера и Б.
Липатова была вполне на уровне лучших книг ранней советской
фантастики. Тех книг, о которых мы так редко вспоминаем сегодня...
В Нью-Джерси приземлились марсиане...
Вопреки Уэллсу, все началось в лучших традициях
научно-фантастических романов - с полной неожиданности.
Помните, как это происходило в книге?
"Затем наступила ночь первой падающей звезды. Ее заметили на
рассвете; она неслась над Винчестером, к востоку, очень высоко, чертя
огненную линию. Сотни людей видели ее и приняли за обыкновенную
падающую звезду..."
Мастер бытовой прозы Герберт Уэллс и в фантастических романах
придерживался своего излюбленного повествовательного метода: и тут
обитали все те же средние, ничем не примечательные люди, и тут самые
выдающиеся события происходили в самой заурядной обстановке, и тут
вокруг этих событий обычно не возникало никакого преждевременного
ажиотажа. Вот и марсиане в его "Борьбе миров" приземлились в
британской провинции тихо и почти незаметно; в первую ночь их
пребывания на Земле никто и не поинтересовался упавшей с неба
гигантской массой. Так оно, возможно, могло бы произойти и в
действительности...
Но вот случилось-то все совершенно иначе!
...В тот день, в восемь часов вечера по времени Нью-Йорка,
обычную музыкальную программу радиовещательной компании "Колумбия"
("Томная музыка Южной Америки переносит вас в залитый лунным светом
дансинг отеля "Астория" в Бруклине..." - комментировал диктор мелодии,
исполняемые оркестром Района Рамиреса) прервало краткое сообщение:
"...Странный предмет непонятной формы приземлился на ферме, недалеко
от Гроверз Милз, штат Нью-Джерси. Полиция и войска выехали на место
происшествия. Не выключайте радио и следите, как будут развиваться
события..." После этого диктор пригласил радиослушателей вернуться "в
залитый лунным светом дансинг".
За первым сообщением вскоре последовали другие. Из обсерватории в
Принстоне. Из штата Нью-Джерси - с места падения необычного метеорита
("Наш специальный корреспондент Джек Вексли расскажет вам о своих
непосредственных впечатлениях с места происшествия..."). Из
правительственных учреждений Вашингтона. С крыши нью-йоркского
небоскреба...
Привлекший всеобщее внимание "метеорит" оказался гигантским
металлическим снарядом. А дальше?.. Если не считать сверхскоростных
темпов развития событий, дальше уже все шло совсем так, как это было в
романе Уэллса. Правда, с кое-какими поправками, ибо марсианский
корабль приземлился не в старой доброй Англии, а как-никак в штате
Нью-Джерси, в непосредственной близости от Нью-Йорка, этого
ультрасовременного супергорода.
Из "метеорита" одно за другим полезли чудовища-марсиане. Ростом с
нью-йоркский небоскреб каждое, с внешним обликом отвратительным и
ужасным. Было при них и страшное, почти "уэллсовское" оружие -
зеркала, излучавшие огонь и смерть. Буквально в первые же минуты этими
лучами был уничтожен семитысячный воинский отряд, разгромлены
посланные против марсиан военно-воздушные силы.
Марсиане двинулись к Нью-Йорку, умерщвляя и пожирая людей,
разрушая здания, мосты, дороги. Ядовитым черным дымом вытравили они
все живое на своем пути...
О кошмарных событиях того вечера американцы узнавали из коротких
сообщений радиокомпании "Колумбия", работавшей с оперативностью,
удивительной даже для нашего "технического" двадцатого века. В первый
же час космической агрессии по радио было зачитано заявление министра
внутренних дел...
Сообщения радиокомпании не несли в себе ничего утешительного, и
рядового американца охватил страх. "Быть может, подобная волна ужаса
еще никогда не катилась по стране с такой быстротой", - отметит
впоследствии газета "Нью-Йорк уорлд телеграмм"... Особенно крупных
размеров паника, естественно, достигла в штате Нью-Джерси и соседнем с
ним штате Нью-Йорк. Маленькие города здесь обезлюдели совершенно:
население их бежало в поля и горы, бросив жилища, захватив с собой
лишь детей да наиболее ценные вещи. Десятки тысяч людей обращались в
полицейские участки, в правительственные учреждения с одними и теми же
вопросами: где укрыться от вражеского нападения? Куда бежать? Где
достать противогаз? Впрочем, полиция и местные власти, поначалу тоже
поддавшиеся панике, мало чем могли помочь своим согражданам.
Волна ужаса перед марсианами не ограничилась пределами двух
штатов: она прокатилась по всей стране. На улицах Сан-Луи группы людей
возбужденно обсуждали последние радиосообщения. В Чикаго опустели
рестораны. В Провиденсе обыватели требовали от местной электрокомпании
немедленно выключить свет во всем городе, чтобы замаскироваться от
нападения с воздуха. В Индианополисе какая-то женщина ворвалась в
церковь во время богослужения, крича: "Нью-Йорк разрушен! Настал конец
света! Я слышала это по радио... Расходитесь по домам - лучше умереть
у себя дома!" Понятно, что церковь моментально опустела...
Все эти события происходили в течение какого-то часа - с восьми
до девяти часов вечера. А потом... Потом последовало завершающее
сообщение радиокомпании: марсиане... погибли от земных микробов!
Словом, и закончилось все вполне по Уэллсу...
Читатель вправе задать вопрос: зачем автору понадобилось
прибегать к заведомой выдумке? Посети Землю марсиане - каждый житель
планеты давным-давно знал бы об этом!
Да, марсиан на Земле не было. И тем не менее все, о чем здесь
рассказано, - истинная правда. Правда, что в один из вечеров 1938 года
американская радиокомпания "Колумбия" начала передавать упомянутые
здесь сообщения. Правда, что в стране разразилась невиданная паника.
Лишь об одном я "забыл" упомянуть: в тот вечер радиокомпания
"Колумбия" передавала инсценировку по знаменитому уэллсовскому роману
"Борьба миров".
Подготовил эту передачу двадцатитрехлетний Орсон Уэллс с
артистической труппой организованного им на Бродвее театра "Меркурий".
Будущий прославленный режиссер и актер кино, знаменитостью ставший уже
на следующее утро после передачи, Орсон Уэллс "американизировал"
своего английского однофамильца. Он перенес в США место действия,
полностью "переписал" роман, приспособив текст к методам и формам
современных режиссеру американских радиопередач... и столь
гипнотическим оказался псевдодокументальный характер передачи (чего
стоил один только призыв "оставаться сплоченными и не впадать в
панику", с которым обратился к американцам "сам" Франклин Делано
Рузвельт! Голос президента отлично имитировал один из актеров
"Меркурия"), что даже могучий механизм полиции был на первых порах
выведен из строя. Главному полицейскому управлению штатов Нью-Йорк и
Нью-Джерси пришлось срочно давать своим подопечным по телетайпу
обстоятельное сообщение о смысле радиопередачи. Тем не менее служащим
и добровольцам Общества Красного Креста потребовалось целых шесть
недель, чтобы вернуть в города укрывшихся в горах сограждан. Всеобщий
гипноз коснулся даже военно-морского флота США: в Нью-Йоркском порту
тотчас после начала передачи были отменены все увольнения на берег...
Между тем правительственная комиссия, изучавшая впоследствии
материалы передачи, установила: не только перед началом и по
окончании, но и дважды в ходе передачи диктор специально предупреждал
слушателей, что передается инсценировка фантастического романа. Текст
инсценировки был опубликован в газете "Нью-Йорк таймс". И он, в свою
очередь, свидетельствовал: диктор и артисты все время говорили о
совершенно неправдоподобных, сугубо фантастических вещах - о "жителях
Марса", о "чудовищах"...
На чем же основывался столь очевидный успех мистификации Орсона
Уэллса?
Только ли на том, что передача была назначена на 30 октября? Этот
день - канун Дня всех святых, и вечер его, по поверьям американского
Среднего Запада, ознаменован тем, что вся нечисть, все потустороннее
выбирается из своих потайных убежищ, чтобы до наступления полуночи
всласть попугать рядовых смертных. Ребятишки в этот вечер, укутавшись
в простыни, рядятся привидениями и бродят под окнами; вовсю звонят
колокола; выйдя из дома, вы рискуете столкнуться со "страшным" гостем
- насаженной на шест выдолбленной тыквой с прорезями на месте глаз,
носа и рта, зловеще освещенными спрятанной внутри свечкой...
Канун Дня всех святых был выбран для передачи, конечно же, не без
умысла.
Однако не нужно забывать и о главной причине - о том, что шел
1938 год. В Европе входил в полную силу фашизм, и Гитлер вот-вот уже
готов был начать серию своих "блицкригов", стремясь урвать для
Третьего рейха изрядный кусок "жизненного пространства". Войной,
большой войной ощутимо пахло в предгрозовой атмосфере Земли. Военный
психоз и был почвой, взрастившей завидное легковерие американского
обывателя.
И разумеется, вовсе не случайно журнал "Нью-Мессес", комментируя
"высадку марсиан" в Нью-Джерси, писал: "Угроза войны глубоко проникла
в сознание людей... Никакой ужас не представляется слишком большим,
никакая катастрофа не кажется слишком сверхъестественной, чтобы быть
невероятными..."
Бесконечные Гулливеры
В октябре 1726 года, четверть тысячелетия назад, лондонский
издатель Бенджамен Мотт опубликовал двухтомные "Путешествия в
некоторые отдаленные страны света Лемюэля Гулливера". И началось
поистине триумфальное шествие знаменитого ныне "сначала хирурга, а
потом капитана нескольких кораблей" по читающему миру. Уже в следующем
году книга Джонатана Свифта появилась на французском, немецком,
голландском языках, еще через год - на итальянском. С задержкой
(которую, впрочем, с лихвой компенсировало со временем количество
изданий) вышли "Путешествия Гулливера" в 1772 году и на русском
языке...
Однако вовсе не изобилие переводов и даже не всевозможные
переделки и переработки канонического текста имел в виду автор, давая
этим заметкам интригующий заголовок.
Прочтите вот эти два отрывка.
"Читатель, несомненно, удивится, что, вопреки печальному опыту и
клятве никогда в жизни больше не путешествовать, я тем не менее в июле
1914 года вновь расстался с женой и детьми, чтобы в качестве военного
врача двинуться на корабле "Бульверк" в воды Балтийского моря..."
"На рассвете девятого числа месяца героев 541 года нашей эры,
датирующейся Октябрьской революцией в России, я с пятью другими
историками вылетел на стратоплане с лондонского стратодрома в
направлении Мельбурна..."
Лемюэль Гулливер только мечтал (да и то, если помните, лишь в
самом начале, по неосведомленности!) принадлежать к "струльдбругам" -
бессмертным, возраст которых в отдельных случаях приближался к тысяче
лет. А ведь он, герой Свифта, просто должен бы быть истинным
"струльдбругом", чтобы дожить даже до первой мировой войны, - о 541
годе коммунистической эры мы уж и не говорим! Так что не будем делать
тайны: герои процитированных сочинений хотя и носят имя Лемюэля
Гулливера, однако вышли отнюдь не из-под пера Джонатана Свифта.
Первый из них вызван к жизни Фридьешем Каринти. Венгерский
юморист, снискавший себе славу искусным пародированием писательских
стилей, выпустил в 1916 году "Путешествие в Фа-ре-ми-до" -
фантастическую повесть о "соль-ля-си", неорганических существах,
населяющих будто бы одну из планет Солнечной системы. Гулливер в этой
повести - современник Каринти, с болью размышляющий о нищете,
страданиях, болезнях, убийствах, коварстве и лжи, которые царят в его
мире и кажутся тем отвратительнее, что сопоставляются-то они с
чистотой прекрасного общества "соль-ля-си". (Заметим, что, не
довольствуясь "пятым путешествием Гулливера", Фридьеш Каринти
обнародовал в 1921 году и "шестое" - сатирическую повесть
"Капиллария", в той же "неподдельно" свифтовской манере бичевавшую
пороки буржуазной семьи.)
В более позднем "Гулливере у арийцев" (1936) немецкого
писателя-антифашиста Георга Борна речь идет уже не о нравах
буржуазного общества вообще, а о конкретном и, вероятно, самом мерзком
в истории человечества проявлении насилия - германском фашизме.
"Профессор Эдинбургского университета" Гулливер в далеком будущем
случайно попадает на уединенный островок, где некогда - после крушения
нацистского режима - укрылись восемьсот "лучших" арийцев. Печальное и
смешное зрелище являет собой "великое арийское племя", в течение
полутысячи лет последовательно проводившее в жизнь фашистские расовые
теории. Физически выродившиеся, превратившиеся по существу в пещерных
полудикарей, "арийцы" тем не менее с неувядающим жаром выкрикивают
сакраментальное "хайль!", традиционно чтут свастику, плетут интриги в
борьбе за власть, предавая при этом всех и вся, выслуживаясь перед
более сильным, слабых обрекая на полуголодное прозябание. "Здесь
прогресс был невозможен, - констатирует Гулливер, - население острова
было бесповоротно осуждено на вырождение и гибель". И уже не герой, а
его устами автор-антифашист восклицает об ужасе, охватившем его, когда
он подумал о том, "какая судьба постигла бы человечество, если бы
полем для этих преступных экспериментов явился не жалкий остров, а
земной шар...".
Судьба книг, получивших широкое признание читающей публики,
универсальна: очень скоро им начинают подражать. Мы уже видели это на
примере десятого романа Жюля Верна. Сказанное в полной мере относится
и к "Гулливеру". По свидетельству исследователей, под именем
свифтовского героя на одном только английском языке опубликовано до
сотни прозаических сочинений - трактатов, фельетонов, утопических,
сатирических и иных "продолжений", среди которых была даже
"Лилипутская библиотечка, или Гулливеров музей: полная система знаний
для юношества в десяти томах, составленная Лилипутиусом Гулливером"
(1782)...
Практически невозможно даже просто перечислить все "продолжения"
свифтовской книги. Потому отметим лишь, что одно из первых таких
сочинений вышло из-под пера аббата Дефонтена: вначале он перевел книгу
Свифта на французский язык (кстати, перевод его оказался необычайно
живуч, он выдержал во Франции свыше 170 изданий!), а тремя-четырьмя
годами позже выпустил и собственное "продолжение", выдав его, как и
следовало ожидать, за "перевод с английского манускрипта".
Отметим также, что далеко не всегда у Свифта заимствовали только
центрального героя-рассказчика.
Тот же Дефонтен героем своего творения сделал не Гулливера, а...
его сына. "Новый Гулливер, или Путешествия Жана Гулливера, сына
капитана Гулливера" - так назывался этот типично французский "роман
согласно правилам", где были и любовные приключения, и кровопролитные
бои, и добродетельные дикари...
Висенте Бласко Ибаньес, достаточно известный еще и сейчас
испанский писатель начала нынешнего века, среди множества других книг
написал в 1922 году роман "Женский рай". Действие романа
развертывается в свифтовской Лилипутии, куда попадает пятнадцатый, по
подсчетам аборигенов, "Человек-Гора" - молодой американский инженер. В
миниатюрной стране этой произошли существенные изменения. Уже
пятьдесят лет, как свершилась "Истинная Революция", в результате
которой к власти пришли женщины. Лилипутия и Блефуску объединились,
образовав (в полном соответствии с женской логикой, а также и духом XX
века) "Соединенные Штаты Счастья". Переименована и столица Лилипутии:
Мильдендо называется отныне "Городом-Раем женщин". Но хотя республика
и "управляется как домашнее хозяйство, в котором отсутствуют
беспорядок и безалаберность", новому "Куинбусу Флестрину" от этого не
легче - ведь его даже переименовывают из "Человека-Горы" в
"Раб-Гору"...
Не в Лилипутии, а совсем наоборот - в необъятной стране
"Людей-Гор" происходят события повести Л. Бермана "Путешествие по
стране Авто" (1961). Юному лилипуту попадают в руки древние бумаги о
пребывании в его стране "Куинбуса Флестрина". В техническом развитии
Лилипутия представляет собою крайне отсталое государство, и отважный
Мэлли по своей воле отправляется на поиски большого мира. Движимый
любознательностью, он стремится разобраться в технике "Людей-Гор", с
тем чтобы, вернувшись на родину, облегчить жизнь своего народа.
Собственно, уже из названия книги ясна ее утилитарно-познавательная
сущность - ненавязчиво объяснить "среднему возрасту" устройство
автомобиля. Крошка Мэлли, без особых хлопот проникающий в самые мелкие
узлы двигателя, помогает читателю увидеть все эти узлы "изнутри".
Живость изложения, обилие всевозможных приключений позволяют автору
достичь поставленной цели, продемонстрировав вместе с тем, что Свифта
можно продолжать не только на предмет сатирического обличения
нравов...
Однажды, правда, Лемюэль Гулливер был похоронен. Случилось это в
1911 году в рассказе Леонида Андреева, который так и назывался:
"Смерть Гулливера". Печальное событие понадобилось русскому писателю,
чтобы резко - вполне по-свифтовски! - высмеять обывателей. Сегодня они
во всеуслышание превозносят тьму достоинств живого Гулливера, а
назавтра, еще не успев захоронить погибшего, уже склонны видеть в нем
всего лишь неуклюжего и недалекого умом великана, ни к чему не
пригодного и к тому же после смерти создавшего своим непомерно большим
телом досадную помеху для транспорта...
Впрочем, бессмертие не так-то легко упрятать в небытие. Гулливер
жив по-прежнему.
Последним по времени "продолжением" Свифта остается пока,
насколько нам известно, вышедший в 1973 году "Новый Гулливер" Богумила
Ржиги. Чешский писатель поднимает в своем романе остро злободневный
(как это почти всегда бывало при серьезном обращении к наследию
Свифта) вопрос о чрезмерной технизированности современной цивилизации,
о чрезмерном ее отчуждении от матери-природы.
...Два с половиной века продолжаются странствия Лемюэля Гулливера
по волнам книжного океана. В отличие от описанных им "струльдбругов",
почтенный возраст едва ли сказался на неутомимом мореходе: он
по-прежнему любознателен и, несмотря на многократные уверения в
обратном, готов к новым путешествиям.
Фантасты на Северном полюсе
Попробуйте, читатель, не сходя с места, вспомнить фантастический
роман, повесть или даже рассказ, в которых действие развертывалось бы
на Северном полюсе!
Должен предупредить: задание - не из легких. Любители фантастики
в ответах на этот вопрос (он входил в одну из викторин "Уральского
следопыта") нередко путались, вспоминали классическую "Землю
Санникова" В. Обручева, "Повести о Ветлугине" Л. Платова, из недавних
- "Всадников ниоткуда" А. и С. Абрамовых, "Солнце доктора Бракка" Г.
Фивега. Все это - книги, действие которых полностью или частично
происходит, правда, в Арктике, но даже в самом лучшем случае (роман
Гейнца Фивега) - в целых восьми градусах от Северного полюса!..
Впрочем, я рискую показаться слишком придирчивым. Ведь кое-кем из
отвечавших были названы и "Призраки белого континента" А. Шалимова, и
"Внуки наших внуков" Ю. и С. Сафроновых, и "Звездоплаватели" Г.
Мартынова. Произведения, так сказать, "с обратным знаком" в данной
ситуации: их герои посещают даже не Арктику, а Антарктиду...
Ну, а вы, читатель? Успели что-нибудь вспомнить? Одно-два
названия, от силы три и, уж наверное, никак не больше? Не удивительно.
Современная фантастика начисто утратила интерес к Северному полюсу.
Так что готов ручаться: чем меньше вы осведомлены в истории
фантастики, тем скромнее, даже после длительной подготовки, окажется
ваш ответ.
А ведь когда-то все было иначе - я имею в виду отношение
фантастов к полюсу.
С завершением эпохи географических открытий на Земле почти не
осталось "белых пятен". Глубинные области Африки, джунгли Амазонии,
Антарктида и, наконец, Северный полюс - пожалуй, только они еще таили
в себе прелесть неизведанного, обещали больше, чем могли содержать на
самом деле. Поскольку же писатели-фантасты всегда были неравнодушны к
Неизведанному (а почему бы и нет, если рядом с Неизвестностью легче
уживается самый буйный вымысел?!), не мог не волновать их и
таинственный, загадочный Северный полюс, куда безуспешно пытались
добраться реальные исследователи.
Самая знаменитая из фантастических книг о полюсе, написанных в
прошлом веке, - это, безусловно, "Путешествие и приключения капитана
Гаттераса" Ж. Верна (1866). Впрочем, уж Гаттераса-то вы, конечно,
помните! Помните, как, охваченный безудержным порывом, стремился он
преодолеть последние десятки метров, которые отделяли его от
умозрительной точки, венчающей Северное полушарие; как потоки лавы с
неотвратимостью судьбы преградили ему путь к этой точке; как,
спасенный друзьями, он так навсегда и остался пленником Северного
полюса: прогуливаясь по парковым аллеям, фанатик-англичанин неизменно
пятился задом, если ему приходилось идти на юг... Между прочим, долгие
годы считалось самой большой ошибкой Жюля Верна в этом романе то, что
он поместил на Северном полюсе действующий вулкан. И, право же, мне
крайне приятно было увидеть в газетах конца пятидесятых годов заметку
под названием "Жюль Верн прав!", в которой говорилось о том, что
новейшими исследованиями в районе Северного полюса установлено наличие
вулкана. Правда, подводного, но тем не менее самого настоящего
вулкана!
Писатели конца прошлого века (и начала нынешнего), шедшие по
стопам Жюль Верна, как и он, подходили к "проблеме полюса" с чисто
научной точки зрения. Оттого их прогнозы оказались не далеки от
истины. Жюль Гро ("Вулкан во льду"), В. Битнер ("Как я отыскал Андрэ у
полюса"), П. Жиффар ("Адская война"), капитан Данри ("Робинзоны
воздуха"), Д. Рик ("Царица Северного полюса") вместе со своими героями
ничего, кроме льдов, на полюсе не находят.
Неизмеримо больше повезло команде рыболовного судна в рассказе В.
Ольдена "Предшественник Нансена", которая добрую неделю жила на полюсе
у местных обитателей - потомков древних датчан, причем там, на полюсе,
было вовсе не так холодно, как это предполагалось учеными. Неплохо, в
общем, жилось на полюсе и герою романа венгерского писателя Мора Йокаи
"20 000 лет подо льдом", забытому очередной полярной экспедицией.
Правда, питаться ему пришлось мясом мастодонтов и других древних
животных, "законсервированных" во льду...
Иное в повести Жюль Кларети "Море Свободы": его голландцы находят
на полюсе, как и явствует из названия, чистое от льдов море. В свою
очередь, и французы в романе Луи Буссенара "На Северном полюсе",
перевалив через ледяные горы, обнаруживают на полюсе море-озеро чистой
воды: оно разместилось в середине чудовищно гигантской льдины и вместе
с этой льдиной подвигается к востоку. В романе, как это зачастую
бывало у Буссенара, не обошлось без курьезной ситуации. Определив
местоположение полюса и с радостью отметив наличие здесь скалы,
выступающей из воды, герои устремляются к ней, дабы письменным
сообщением увековечить свой подвиг. И вдруг выясняют, что это вовсе не
скала, а всего-навсего замороженный мертвый кит!..
Шведский ученый Андрэ в рассказе Н. Жураковского "Тайна полярного
моря" открывает на полюсе земли, населенные бежавшими из России
чукчами. Неведомые земли со страшными чудовищами находят на полюсе
герои Е. Лаумана ("Вести из бутылки"). А у Курда Лассвица в романе "На
двух планетах", готовясь к очередному завоеванию Земли, на Северном
полюсе (как, впрочем, и на Южном) уже давно обосновались марсиане...
Кстати, об Андрэ. Имя этого реально существовавшего смельчака
летом и осенью 1897 года буквально не сходило со страниц европейских
газет. Одна за другой преподносились читающей публике догадки о судьбе
шведской экспедиции, на воздушном шаре "Орел" отправившейся к полюсу и
бесследно исчезнувшей. Лишь в 1930 году экипаж норвежского судна на
берегу острова Белого (восточнее Шпицбергена) обнаружил останки этой
экспедиции. Интерес же, вызванный ею, породил и упомянутые уже
рассказы Н. Жураковского, и известного в прошлом русского
популяризатора Вильгельма Битнера, и... "Дневник Андрэ", вышедший
отнюдь не из-под пера погибшего исследователя. Под таким названием
была издана в 1898 году в Петербурге брошюра, переведенная "с
французского и шведского" и рассказывавшая о подготовке экспедиции, о
том, как она отправилась в путь, о первых днях этого пути...
Ленинградский исследователь А. В. Блюм, изучая коллекцию
рукописей, запрещенных С.-Петербургским цензурным комитетом, наткнулся
на не издававшийся второй выпуск "Дневника". Здесь говорилось уже о
том, как шведские аэронавты достигли Северного полюса и обнаружили там
обитаемый остров - счастливую республику "Северный полюс", общество
будущего, каким оно могло рисоваться воображению передовых людей
России конца прошлого века... Демократические убеждения "переводчика"
А. Ваского (на деле не известного нам истинного автора этой
литературной мистификации) были несомненны; это-то и побудило цензуру
запретить издание второго выпуска "Дневника".
Чтобы покончить с островами и материками, "обнаруживавшимися" в
прошлом в районе Северного полюса, остановимся ненадолго на романе Н.
Н. Шелонского "В мире будущего" (1892).
Герои русского фантаста, исследуя обширный гористый материк (в
изобилии покрытый лесами, с бурными реками, с разветвленной системой
глубоких пещер), в "точке пересечения земных линий" находят невесть
кем сооруженную гранитную колонну, увенчанную высоким металлическим
шпилем. Обелиску - тысячи лет! Герои романа приходят к этому выводу на
основании наблюдений, отметивших смещение полюса на целых две сажени к
северу. (Заметим в скобках: этот факт не послужил бы им надежным
аргументом, знай они, что только за 1968-1972 годы расхождение между
положениями далекого, увы, от постоянства Северного полюса достигало
добрых пятнадцати метров.)
Между прочим, герои Шелонского попадают на полюс, как и Соломон
Андрэ, воздушным путем - с помощью специально сконструированного
огромного летающего корабля. Они (мы в этом еще убедимся) не
последние, кто добирается сюда по воздуху. Ну, а кто же был первым? Не
в действительности (это-то нам как раз хорошо известно: в 1926 году
над полюсом пролетели без посадки самолет американца Р. Бэрда и
дирижабль "Норвегия" знаменитого Р. Амундсена), нет, - все в той же
фантастике?
А первым, оказывается, был "некий Ганс Пфааль" в рассказе Эдгара
По, написанном... еще в 1835 году! Отправлялся-то предприимчивый немец
на Луну, однако "по пути" пронесся и над Северным полюсом. "Но увы! -
сообщает он нам (естественно, в передаче Эдгара По). - Я поднялся на
такую высоту, что ничего не мог рассмотреть в подробностях..." Уловка
Эдгара По понятна: кто его знает, что оно там, на полюсе? Щедрый на
выдумку американец поостерегся на этот раз давать волю своей
фантазии... Хронологически забегая вперед, заметим, что сто лет
спустя, совершенно ничем не рискуя, Эдгар По вполне мог бы и
приземлить своего героя на полюсе. Так, как это произошло с дирижаблем
"Альфа" в романе Александра Беляева "Воздушный корабль",
опубликованном ленинградским "Вокруг света" в 1934-1935 годах:
совершая перелет от самой южной точки нашей страны до самой северной,
герои советского фантаста в этой "нулевой точке" едва не разбиваются о
ледяные торосы...
Однако вернемся к истории "вопроса".
В 1908 году американец Ф. Кук достиг полюса. Точнее, он объявил
об этом, но, поскольку не представил в подтверждение никаких
доказательств, принято считать, что первым на собачьих упряжках достиг
заветной точки Роберт Пири шестого апреля следующего, 1909 года. Этот
факт поистине подрезал фантастике крылья.
Конечно, еще можно было фантазировать по поводу технических
средств достижения полюса, что и делали у нас М. Волохов ("В стране
полуночи", 1910), известный популяризатор идеи космических сообщений
Н. А. Рынин ("В воздушном океане", 1924), наши прославленнее летчики,
Герои Советского Союза М. Водопьянов (повесть "Мечта пилота", 1936) и
Г. Байдуков (рассказ "Через два полюса", 1937).
Однако реальные возможности добраться до полюса - благодаря
подвигам полярных исследователей - постепенно все упрощались, и вскоре
полюс окончательно покинул страницы фантастических романов, оставив
писателям-фантастам в качестве до сих пор не исчерпанного поля
действия обширные пространства Арктики...
В заключение нам остается рассказать о попытках практического
использования Северного полюса. Разумеется, о попытках, предпринятых
фантастикой: нам известны четыре таких попытки.
Герои романа Жюль Верна "Вверх дном" (1889), в отличие от
капитана Гаттераса, отнюдь не углублялись лично в ледяные просторы
Арктики. Тем не менее они создали Арктическую промышленную компанию
для эксплуатации "областей вокруг Северного полюса, находящихся за 84o
северной широты". Бравые артиллеристы вынашивали коварные планы: они
рассчитывали, выстрелом из гигантского орудия изменив наклон Земли,
изменить и климат в районе полюса. И - стать всевластными владельцами
всех приполярных земель... К счастью для человечества, гениальный
математик Дж. Т. Мастон ошибся ("всего" лишь на один нуль!) в исходных
вычислениях. Орудие (а точнее, заменившая его специальная шахта,
прорытая в толще знаменитой Килиманджаро) выстрелило, но "вверх дном"
планета не перевернулась: земная ось осталась на месте.
Прекрасный стеклянный дворец поместил на Северном полюсе А.
Куприн в рассказе "Тост" (1906); герои рассказа встречают в этом
дворце 2906 год и одновременно - 200-ю годовщину всемирного союза
свободных людей. Овладев магнитной силой планеты, наши потомки
преобразили лик Земли; уже и здесь, на полюсе, зеленеют растения, даже
в долгие полярные ночи залитые ярким солнечным светом, собранным в
особых конденсаторах...
Над Северным полюсом, на высоте ста метров, с помощью ракетных
двигателей удерживается в неподвижном состоянии метеостанция
"Арктания" в одноименном романе Г. Гребнева (1938), переработанном
после войны в повесть "Тайна подводной скалы" (1955). И наконец,
совсем "наоборот": "под" Северным полюсом встречаются советские и
американские монтажники, ведущие прокладку трансконтинентального
подводного туннеля в романе А. Казанцева "Арктический мост" (1946).
Такова примечательная история взаимоотношений фантастики с
Северным полюсом. Несомненное обилие произведений о нем - пока он
неизвестен, скрыт за густой завесой неопределенности. И - прозаическая
роль ничем особо не примечательного места, о котором разве что
упомянуть мимоходом, - когда ореол таинственности бесследно развеялся.
Если в Арктике, как временами "сообщают" фантасты, все-таки и в
последние годы изредка "что-то происходит" (заняты малопонятной своей
деятельностью пришельцы-"всадники" у А. и С. Абрамовых; зажигают
искусственное солнце над приполярным островком герои Гейнца
Фивега...), то сам полюс... о, Северный полюс надолго превратился в
глухую и даже дремучую провинцию! Скучно в этой провинции сегодняшним
фантастам. Неинтересно, поскольку вроде бы нечего там делать, неуютно
и - бр-р!.. - холодно...
Написав последние строчки, я задумался: и все-таки... и
все-таки!..
"СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС, БОРТ АТОМНОГО ЛЕДОКОЛА "АРКТИКА",
18 августа. (Спец. корр. ТАСС)..." Думаю, не я один поначалу
опешил от неожиданности, встретив в прошлогодних августовских газетах
столь непривычное сочетание: Северный полюс и... ледокол! Как?!
Только-только, в мае - июне, прошли по газетам юбилейные материалы,
посвященные сороковой годовщине того знаменательного дня, 21 мая 1937
года, когда воздушный десант академика Отто Юльевича Шмидта основал
научную обсерваторию "Северный полюс-1". То был именно воздушный
десант. И вот теперь, взломав вековые льды Центрального полярного
бассейна, гордо неся алый стяг Страны Советов, мощный атомный ледокол
осуществил заветную мечту храбрецов прошлого, на утлых суденышках (как
сегодня определить их иначе?) пробиравшихся к высоким широтам...
...И подумалось мне: а не рано ли разлучаем мы фантастов и
Северный полюс? Да, он теперь уже окончательно перестал быть местом
загадочным, неизведанным и недоступным. Но - поостережемся все-таки
утверждать, что он навсегда покинут фантастами! Не появится ли он в
фантастике уже завтра - в качестве экзотического суперсовременного
научного центра по изучению... изучению... Впрочем, остановимся: не
будем упреждать вымысел книг - еще не изданных и даже, быть может, не
написанных.
Обитаемая Луна
"...Исходя из того, что наша Земля обитаема, и сравнивая с ней
Луну, мы убеждаемся, что наш спутник обеспечен светом и теплом, имеет
почву, возможно даже более благоприятную для жизни, чем земная.
Поэтому кто же может отрицать, что нет ничего слишком невероятного,
более того, несомненно, что на Луне жизнь должна существовать в той
или иной форме?"
Эти слова принадлежат Уильяму Гершелю - знаменитому английскому
астроному восемнадцатого века.
Сегодня мы воспринимаем эти слова весьма иронически.
Наивный восемнадцатый век! Ученые могли тогда во всеуслышание
заявлять, что на Луне есть жизнь. "Кто же может отрицать!.." Ученые не
боялись тогда, что многомудрые коллеги обвинят их в беспочвенном
фантазерстве, в отрыве от реальных достижений науки. Или, может быть,
с рыцарским достоинством презирали эту боязнь?
Сегодня мы осмотрительнее в своих высказываниях. Говорить о жизни
на Луне, о формах этой жизни мы предпочитаем сегодня в
научно-фантастических повестях и рассказах...
Впрочем, о том, как мы сегодня относимся к Луне обитаемой,
разговор впереди. Словоохотливое племя фантастов появилось на Земле не
сегодня и не вчера; представители этого гораздого на выдумку племени
давали знать о себе и во времена Гершеля, и даже раньше. Вот и
посмотрим: что они говорили по интересующему нас вопросу?
В 1638 году в Шотландии вышла книга епископа Фрэнсиса Годвина,
полное название которой было: "Человек на Луне, или Необыкновенное
путешествие, совершенное Доменико Гонсалесом, испанским искателем
приключений, или Воздушный посол".
Герой книги находит на Луне разнообразную растительность, о
которой говорит, например, следующее: "Все здесь имеется в изобилии,
особенно злаки и плоды всех сортов..." И встречает он там селенитов.
"Едва я покончил с едой, как увидел, что меня окружает группа людей,
наружность которых, рост и одежда показались мне совершенно
необычайными. Большинство из них были вдвое выше земных людей, цвет
лица у них был оливковый".
Вы обратили внимание? Все чудесное, все "необычайное" в селенитах
заключено, оказывается, лишь в росте, одежде и внешности; в остальном
они, очевидно, - заурядные копии землян. Да автор и не отказывает им в
звании людей!..
Откроем еще одну фантазию о Луне, относящуюся на этот раз к седым
временам античности, - "Правдивую историю" Лукиана Самосатского,
жившего в Римской империи во втором веке нашей эры
Лукиан хитрит: назвав свое произведение "Правдивой историей", он
тем не менее сразу предупреждает: "...я буду писать о том, чего не
видел, не испытал и ни от кого не слышал". Насколько же ему верить?
Ведь на его-то Луне происходят истинные чудеса!
Так, дети там рождаются не от женщин, а от мужчин, которые
вынашивают их в икрах. Когда селенит стареет, то он не умирает, а
"растворяется, точно пар, становится воздухом". Обитатели Луны не
едят, а только вдыхают пар поджаренных на угольях летающих лягушек;
питьем им служит сгущенный воздух, выжимаемый в чаши. Глаза у них
вставные, при желании их можно вынуть и спрятать. "Живот служит лунным
жителям вместо кармана. Он у них открывается и закрывается; печени в
нем нет, зато он внутри оброс густыми волосами, так что их младенцы в
холодные дни прячутся в него". На ногах у селенитов только по одному
пальцу, а ногтей вообще нет. В довершение всего, даже сморкаются
селениты... медом. Да, вот уж чудеса так чудеса! Лукиан словно задался
целью вывести из себя самого терпеливого читателя, настолько щедро
преподносит он одну нелепицу за другой!
Разница между сочинениями Годвина и Лукиана несомненна, она
прямо-таки бросается в глаза. Но чем эта разница объясняется?
Ответ прост.
Во времена Римской империи даже на Земле - такой огромной и такой
не исследованной! - можно было найти место для самых невероятных
явлений. В том числе для людей с самым фантастическим строением тела.
А что? Попробуй-ка выясни, действительно ли лжет лукавый римлянин из
Самосаты! Попробуй отправься на поиски истины за тридевять земель, и
даже не за тридевять земель, а еще дальше, на Луну! И на чем? На утлом
деревянном суденышке?!
Но вот освоен север Европы, узнана в общих чертах Африка, более
или менее известна Азия. И Колумб открыл уже для европейцев далекую
Америку; выяснилось, что и там живут такие же, в общем, люди, как и в
Старом Свете.
И будь скрыто где-то за морями, за океанами еще пять или даже
десять таких Америк - все равно уже трудно поверить, будто тамошние
аборигены резко отличаются от представителей уже известных народов.
Внешностью? Да. Одеждой? Как правило. Ростом? И это бывало. Но - не
двумя головами, не шестью руками! И, добавим, не "пустыми" животами...
А поскольку открытый для науки Галилеем телескоп поведал людям,
что Луна во многом подобна Земле, последующие поколения вполне
естественно считали Луну чем-то вроде заурядной земной территории.
Отдаленной, неизвестной, даже недостижимой, но едва ли в чем-то
коренным образом отличной...
Луна с ее селенитами нужна была Годвину просто как новое место
действия. Посмотрите, говорил Годвин своим читателям, как тепло, как
радушно встретили Доменико Гонсалеса лунные обитатели. "Народ лунного
мира отличается исключительной чистотой и нравственностью... И стар и
млад ненавидят порок так же, как уважают добродетель". Сравните же,
мысленно продолжал Годвин, с их добротой и порядочностью
несовершенство действительности, окружающей вас. Так отчего же, отчего
вы-то, люди Земли, не такие добрые, приветливые и радушные?.. - вот
что стояло за селенитами Годвина.
К концу девятнадцатого века видимая сторона Луны была довольно
хорошо исследована астрономами. Городов на ней, увы, замечено не было,
и, что еще печальнее, не было отмечено присутствие воздуха. Но... У
фантастов оставалась в запасе вторая, не видимая с Земли половина
Луны!
Рассказывая о "Необыкновенных приключениях русского ученого" Ж.
Ле Фора и А. Графиньи, мы уже приводили взятое из этого романа
описание селенитов, в котором явно преобладают эпитеты "худой",
"костлявый", "тощий", "плоский". Но если забыть о необыкновенной
дистрофии селенитов Ле Фора и Графиньи, до чего легко превращаются они
в самых заурядных землян! Вот только рост... три с половиной метра!
Пролистаем еще один роман, изданный на русском языке в 1900 году
П. П. Сойкиным, - "Изгнанники Земли" А. Лори.
Действие романа развертывается на Луне, и селениты Андрэ Лори -
родные близнецы предыдущих. Новизна их лишь в том, что они, напротив,
"прекрасны лицом" и достигают в высоту... девяти метров восьмидесяти
сантиметров!
Луна, как известно, меньше Земли. И сила тяжести там
соответственно тоже меньше - в шесть раз меньше, чем на Земле. Не этой
ли уменьшенной силой тяжести и объясняется столь явное пристрастие
фантастов к селенитам великанского роста?
Впрочем, в фантастике первой четверти двадцатого века селениты
отнюдь не исчерпывались великанами (и великаншами).
Вот роман польского фантаста Г. Жулавского "Победитель", на
русском языке опубликованный в 1914 году. И вот описание шернов -
древней разумной расы, обитающей на Луне Жулавского:
"У них под крыльями, широкими крыльями из натянутой на костях
перепонки, есть что-то вроде гибких змеиных рук с шестипалой кистью.
Все тело их покрыто черным коротким волосом, мягким, густым и
блестящим, кроме лба и этих ладоней, которые обнажены и белы... И эти
ладони... В этих ладонях их сила... Если они обеими ладонями вместе
коснутся обнаженного человеческого тела, то человека потрясает дрожь,
причиняющая боль, а иногда и смерть".
Под стать внешнему уродству шернов и их внутренний облик. Для них
"...нет ни зла, ни добра, выдуманных слабыми людьми, нет
справедливости и обид, заслуги и награды, наказания и греха, а есть
одна лишь сила, заключенная в наивысшем творении света - во
всемыслящем шерне!".
Впечатляет? Что ж...
В одном из номеров журнала "В мастерской природы" за 1929 год был
опубликован рассказ А. Филиппса "Конец лунного мира".
Лунная цивилизация гибнет, единственное спасение для нее - в
эвакуации на Землю. И вот первая ракета готовится к старту.
"Внизу кишели волнующиеся толпы селенитов. Они только тем были
похожи на земных обитателей, что держались отвесно на двух
конечностях. Всего этих конечностей было шесть, снабженных чем-то
похожим на пальцы... Корпус их был покрыт твердым роговым веществом,
голова - подобием шерсти, окаймляющей большие глаза и выдвинутые
вперед роговые челюсти..."
Это счастье, должен был подумать читатель рассказа, что
разведочную ракету селенитов растоптал земной тиранозавр! И что они не
решились (или не успели) отправить следующую. Иначе веселенькое
будущее приготовили бы нам эти волосатые, пучеглазые муравьи!..
В виде пустой "оболочки" (разумеется, достаточно солидной: в две
с половиной сотни миль толщиною!) представил Луну знаменитый Эдгар
Раис Берроуз, который, кроме 24 романов о Тарзане, 10-томной
"марсианской" и 6-томной "венерианской" эпопей, написал в двадцатых
годах и "лунную" дилогию ("Лунная девушка" и "Лунные люди").
...Там, внутри этой космической Плутонии, сохранилась атмосфера.
Через жерла многочисленных гигантских кратеров внутрь Луны попадают
солнечные лучи и, отражаясь от густых облаков, ровным сумеречным
светом озаряют холмы и долины подлунного мира. И там, в этом не
знающем яркого земного дня (но и земных ночей тоже!) мире, среди
растительности розоватого цвета, помимо всевозможных рептилий, герои
Берроуза встречают... кентавров! "Лица у них были необычайно широкими,
гораздо шире любого человеческого лица... Тело этих существ было
покрыто одеянием с короткими штанинами, доходившими до колен. Грудь
каждого опоясывала подпруга; сзади к ней было присоединено ремнем
нечто, напоминавшее упряжь земных лошадей..." Эти воинственные
существа, пребывающие в полупервобытном состоянии, отлично владеют
своим оружием - короткими мечами-кинжалами и необычного вида копьями -
и доставляют землянам немало неприятных минут. Впрочем, как всегда у
Берроуза, на иной планете очень скоро обнаруживают себя и
стопроцентные гуманоиды - прекрасные и ликом, и сложением тела...
Обозревая сегодня путь, пройденный мировой фантастикой, мы
отчетливо видим в ней два потока. Один из них - фантастика
развлекательная, "несерьезная". К сожалению, именно эта ветвь
фантастики прежде всего бросается в глаза стороннему наблюдателю, по
ней еще и сегодня нередко судят о фантастике в целом. К этой-то ветви
фантастики и тяготеют произведения, рассмотренные в данном разделе.
Влияние в изобилии переводившейся у нас западной беллетристики
остро чувствовалось в двадцатые годы в только-только зарождавшейся
советской фантастике. Вот каких селенитов увидим мы, к примеру, в
романе Виктора Гончарова "Психо-машина" (1924):
"В машину влезли два странных широкоплечих существа - два
слоненка на задних лапах... Верхние конечности, мускулистые и
прикрытые пергаментной кожей с мелкими черными волосиками,
заканчивались двумя длинными пальцами..."
Это - небезы. Представители эксплуатируемого большинства лунного
общества. А вот и сами эксплуататоры, везы:
"Тут я заметил сидящее в кресле в носу аппарата... еще более
странное существо... Если небезы были на две головы ниже человека
среднего роста, то это существо не доходило бы и до пояса. Большая
голова, совсем не по туловищу, с таким же хоботом, только более
нежным, тонкие ручки с двумя длинными пальчиками и совсем крохотные
ножки..."
Мыслящие слонята... Это было так изысканно, так необычно! Для
определенной категории читателей, разумеется.
Качественно иной поток фантастики составляют произведения,
фантастический допуск в которых не самоцель, а средство. Средство
показать безграничные возможности науки и приблизить их реализацию - в
фантастике научно-технического плана. Средство привлечь общественное
внимание к острым проблемам современной писателю жизни - в фантастике
социальной. К этой последней принадлежит еще одна группа лунных
монстров - специализированные селениты Герберта Уэллса.
В 1901 году знаменитый фантаст опубликовал свой новый роман -
"Первые люди на Луне". Что же увидели на Луне уэллсовские Кейвор и
Бедфорд?
Первым из представителей лунного мира встретилась им странная
громадина, рыхлая и почти бесформенная. Не без труда угадывалась в
этом чудовище заурядная лунная "корова" - специально
усовершенствованная порода, дающая максимум продукции.
А затем... Затем они попадают в подземный мир селенитов. В целом
селениты Уэллса напоминают муравьев. Но только в целом!
"Казалось, что в этой суетящейся толпе нельзя найти двух сходных
меж собой существ. Они различались по форме, по размерам и
представляли самые устрашающие вариации общего типа селенитов.
Некоторые были как громадные пузыри, другие сновали под ногами у своих
братьев. Все они казались каким-то гротеском, уродливой карикатурой на
людей..."
Селениты Уэллса не только лунных коров приспособили для
максимальнейшего производства продукции - они и самих себя так же
исчерпывающе усовершенствовали. "На Луне каждый гражданин знает свое
место. Он рожден для этого места и, благодаря искусной тренировке,
воспитанию и соответствующим операциям, в конце концов так хорошо
приспосабливается к нему, что у него нет ни мыслей, ни органов для
чего-нибудь другого". Если это пастух, то он снабжен длинными
ремнеобразными щупальцами. Если это носильщик, то он представляет
собою кривобокое существо с огромными плечами. Художник здесь -
субъект с очень подвижной рукой и строгим взглядом, рисующий с
невероятной быстротой. Ювелир - крохотное существо, могущее уместиться
на ладони. У машинистов, благодаря особым прививкам, отрастают длинные
"руки", стеклодуву увеличивают легкие, превращая его попросту в
легочный мех...
Эта же приспособленность царит и среди селенитов-"интеллигентов":
администраторы обладают здесь большой инициативой и гибкостью ума,
ученые хранят в своей памяти невообразимую массу сведений по
узкоотраслевым вопросам, эксперты приучены распутывать самые сложные
аналогии. И все они, представляя собою карликовые существа с уродливо
гипертрофированным мозгом, разительно отличаются от
селенитов-ремесленников или селенитов-воинов.
Возглавляет это удивительное общество Великий Лунарий. Вот как
описывает Кейвор его внешность:
"Сначала этот лунный мозг показался мне похожим на опаловый
расплывчатый пузырь с неясными, пульсирующими, призрачными прожилками
внутри. Затем я вдруг заметил под этим колоссальным мозгом над краем
трона крошечные глазки. Никакого лица не было видно - только глаза,
точно пустые отверстия. Потом я различил внизу маленькое карликовое
тело с белесыми скорченными, суставчатыми, как у насекомых, членами...
Слабенькие ручки-щупальца поддерживали на троне эту фигуру..."
Буржуазные экономисты сравнивали общество с человеческим
организмом: рабочие - это руки общества, правящие классы - его мозг...
Герберт Уэллс с предельной яркостью овеществил эту метафору. Его
лунное общество - действительно карикатура. Карикатура на
специализированное, донельзя разобщенное капиталистическое общество,
где человек - лишь винтик общественного механизма, превосходно
притертый и максимально обезличенный.
В лице селенитов Уэллса мы имели дело с фантастикой социальной.
Заглянем теперь в фантастику научно-техническую. Ведь были же у
фантастов попытки реально представить возможные - не отрицаемые
наукой! - формы разумной жизни на Луне?
Не может быть, чтобы не было...
В двадцатых годах во Франции была учреждена премия Жюль Верна.
Присуждалась она, естественно, за лучшее научно-фантастическое
произведение года. В 1929 году эта премия была вручена Альберту Байи
за роман "Эфир-Альфа".
Изобретатель Монкальм и его невеста Минни летят на Луну. И этот
лишенный атмосферы, холодный и неуютный мир оказывается-таки
обитаемым! "...Перед ним плясали маленькие огоньки. Они взлетали,
опускались, смешивались, прыгали по скалам. Синие, красные, зеленые и
фиолетовые... Они имели форму звезды о шести лучах".
Земляне находят общий язык с этими удивительными звездами - им
оказывается... азбука Морзе. "Мы дети Радия, и наша жизнь
электромагнетическая, - сообщают селениты-звезды. - Мы вечны..."
Сгустки электрической энергии, они лишены всякой материальной
оболочки, живут только колебаниями, через колебания воспринимают
окружающее. Они могущественны, их разум безграничен, они способны даже
оживить погибшую Минни. ("Мы захотели узнать причину смерти Минни, и
мы нашли...")
Но это холодный, бесчувственный разум. Из опасения, что земляне
захотят овладеть Луной ("Разве мы знаем, где остановятся ваши
открытия?"), радии стремятся уничтожить всякую жизнь на Земле.
Космическое пространство открыто для них, и вот уже катятся по Земле
электромагнитные бури, пожары, землетрясения, ужасные наводнения...
В художественном отношении роман Байи бесконечно устарел сегодня.
Но мысль об энергетических сгустках как возможной форме инопланетной
жизни не кажется абсурдной и в наши дни.
За прошедшие столетия человечество многому научилось, повзрослело
и посерьезнело. На смену отроческим мечтам в большинстве отраслей
науки пришло точное знание. И это не могло не сказаться на научной
фантастике. Фантастика тоже посерьезнела. Лишь в юмористической ветви
ее еще сохранились селениты человекообразные. Хотя, конечно, нет
правил без исключений...
В 1958 году, например, появилась в русском переводе отнюдь не
юмористическая повесть украинского фантаста В. Бережного "В звездные
миры". Искушенный читатель уже не мог без юмора воспринимать такие
"находки" автора, как, скажем, человеческий скелет, обнаруженный на
Луне: длина его, сообщает фантаст, достигала семи-восьми метров...
Нет, современный читатель не склонен довольствоваться
бесконечными вариациями на темы Андрэ Лори или Г. Жулавского!
Однако что же нынешние фантасты? Ищут ли они новые формы жизни,
более приемлемые в наш эрудированный и потому неизбежно скептический
век для Луны Обитаемой?
В повести А. Шалимова "Пленник кратера Арзахель", опубликованной
в 1964 году, космонавт, исследуя лунную поверхность, встречает Гроздь.
"Гроздь медленно приближалась. Когда расстояние сократилось до
нескольких метров, ее движение замедлилось. Теперь я мог хорошо
рассмотреть ее. Вблизи она напоминала кисть гигантских виноградин,
каждая размером с большой арбуз. Зеленые полупрозрачные виноградины,
круглые и удлиненные, плотно прилегали друг к другу и, казалось, чуть
пульсировали".
Космонавту не удается вступить в реальный контакт с
"виноградинами". Но автор прозрачно намекает, что принадлежат они
все-таки к категории мыслящих...
Повесть Шалимова - едва ли не единственное произведение
фантастики последних десяти - пятнадцати лет, где нам удалось
обнаружить разумную лунную жизнь. Современные авторы в изобилии
встречают на Луне грибы, мхи, плесень. Изредка натыкаются на медуз или
хотя бы многократно увеличенных, "лунных" микробов. Но в наличии
высших форм жизни Луне сегодня, как правило, отказывают и фантасты.
Самое большое, на что они решаются сегодня, - это многозначительно
обронить по ходу дела:
"Примерно в километре от него отчетливо виднелись голубоватые
светящиеся пятна. Неровный, призрачный свет смешивался с алыми
красками затмения, непрерывно менял оттенки. Пятна медленно, но все же
отчетливо перемещались..." (Рассказ Ю. Шпакова "Вымпел" в его сборнике
"Один процент риска", 1965).
Нетрудно понять, почему столь резко оскудел лунный мир в книгах
фантастов.
Луна сегодня слишком близка для нас. Мы знаем обратную сторону
Луны, видели на экранах телевизоров лунную почву. Реальный земной
человек уже ступил на поверхность вековечной нашей небесной соседки...
Вспомните, что мы говорили, рассуждая о сочинениях Лукиана и
Годвина. Очередное тридевятое царство перестало быть тридевятым
царством... - и фантасты устремились дальше. А вместе с ними
отправились к дальним планетам и звездам и бывшие лунные великаны и
монстры. Приглядитесь внимательно к новинкам научной фантастики: вы
легко обнаружите в них не только человекообразных (гигантов и
карликов, "прекрасных лицом и телом" и "морально и внешне уродливых"),
но и наделенных разумом "летучих мышей", и - в изобилии - всевозможных
кенгуру-, медузо-, спруто-, змее-, жуко-, пауко- и муравьеподобных.
Что же касается Луны...
Нынешние фантасты все чаще находят на ее поверхности следы
пришельцев из иных миров. Развалины их баз. Поставленные ими памятники
и обелиски. Покинутые ими корабли. Оброненные пуговицы и зажигалки.
Наконец, специально приготовленные для землян контейнеры с подарками и
сувенирами.
А тем временем в земных лабораториях наши современники-ученые
рассматривают под микроскопом кусочки лунного грунта...
Солярис и... Кo
"...Второй том Хьюджеса и Эгла, который я перелистывал совершенно
машинально, начинался с систематики, столь же оригинальной, сколь и
забавной. Классификационная таблица представляла в порядке очереди:
тип - Политерия, класс - Метаморфа, отряд - Синциталия. Будто мы знали
бог весть сколько экземпляров этого вида, тогда как на самом деле
существовал лишь один, правда весом в семнадцать миллионов тонн..."
Вы уже догадались, конечно, что речь идет о знаменитом Солярисе.
Но действительно ли он так одинок, неповторим и уникален, как это
утверждает Крис Кельвин в романе Станислава Лема?
Попробуем разобраться. И начнем, как говаривали древние, "ad ovo"
- "с яйца", с самого начала...
В многозвездном небе фантастики полным-полно самых разнообразных
планет: трудно найти фантаста, который не внес бы хоть малой лепты в
создание фантастической Вселенной!
Одинока ли в этой Вселенной планета Солярис?
Поймем этот вопрос - для начала - слишком буквально и... поищем
планеты именно с этим именем. Поищем... А поискав, наверняка обнаружим
планету со сходным названием Солярия в романе А. Азимова "Обнаженное
солнце" - мрачноватом романе о небеспечальном будущем людей,
избалованных всевозможной кибертехникой и отвыкших от
непосредственного общения с себе подобными. Если же хватит у нас для
поисков и времени, и смекалки, и терпения, мы можем обнаружить и такой
факт: не переводившийся у нас роман американского писателя Нормана
Спинрада называется - представьте себе - не как-нибудь, а... "Жители
планеты Солярис"!..
Впрочем, такое совпадение в названиях планет еще ни о чем,
разумеется, не говорит. А потому обратимся к более существенным
компонентам в характеристике Соляриса...
Солярис - планета в системе двойной звезды, он вращается вокруг
голубого и красного солнц. Ах так?! - воскликнем мы и обрушим на
читателя каскад подобных же - в системах двойных звезд - планет. Это и
населенный вполне симпатичными кентаврами-ссвисами Теллус в
"Робинзонах космоса" Ф. Карсака, и планета малоприятных своей
призрачностью Видящих Суть Вещей в "Балладе о звездах" Г. Альтова и В.
Журавлевой, и удивительное небесное тело в рассказе Ф. Брауна
"Планетат - безумная планета", и не менее загадочная Малышка в
"Ловушке для простаков" А. Азимова, и, наконец, Интеропия у самого С.
Лема (именно на ней, между прочим, обитают в "Звездных дневниках"
горообразные добродушные гиганты "курдли"). И массу других планет,
опекаемых двойным светилом, встретим мы в книгах фантастов...
Но - далее. Солярис - планета, покрытая океаном? А Аквация в
"Советниках короля Гидропса" неистощимого на выдумку С. Лема и Пинта в
его же "Тринадцатом путешествии Ийона Тихого"? А "Инфра Дракона" Г.
Гуревича с ее подводными "куполами, шарами, плавающими башнями" и
"какими-то странными существами"? А, скажем, злополучный - с
единственным крохотным островком, если не считать ледяных шапок у
полюсов, - Трайдент в "Мятеже шлюпки" Р. Шекли или населенная
полуразумными дельфоидами Венера в "Сестре Земли" П. Андерсона?!
Планета, покрытая Океаном с большой буквы? Живым и, более того,
мыслящим Океаном? Вот мы и добрались до самой сути нашего вопроса. Что
ж...
Оставим в стороне мимолетные упоминания фантастов о "живом океане
загадочной планеты 926-Б-719" ("Земля зовет" В. Рыбина), о "Говорящем
Океане Проциона-четыре" ("Обмен Разумов" Р. Шекли).
Лишь вкратце упомянем и таких "микрородственников" Соляриса, как
зловещее озеро протоплазмы, порождающее квазилюдей, - в схватке с ними
едва не гибнут герои шумно знаменитых "Звездных королей" Э.
Гамильтона. Или "Отец-Аккумулятор" планеты Арания - озеро, служащее
своеобразным механизмом для выработки электроэнергии и питающее ею
паукообразных обитателей того странного мира, который выведен в
третьей книге романа-эпопеи С. Снегова "Люди как боги". Или, к
примеру, живое Оранжевое море, которое обнаруживают на Оранжевой
планете персонажи повести В. Михановского "Оранжевое сердце"...
Но вот на рассказе одного из старейшин американской фантастики -
Мюррея Лейнстера - стоит и задержаться.
Героиня этого рассказа - живое существо Эйликс, бесформенная
студенистая масса, распростершаяся от одного полюса открытой людьми
новой планеты до другого. "Она заполняла собой то, что могло быть
океанскими безднами, и тонким слоем покрывала высочайшие вершины
планеты..." Земляне быстро узнают об удивительных ее свойствах:
телепатически воспринимая пожелания людей, она создает из своего
изменчивого тела любые мыслимые вещи - от простенького рычага до
сложнейшего, в сущности, земного деревца! И...
И начинается обычная для западной фантастики история -
многовековая эксплуатация недр планеты. Необычно лишь то, что
ведется-то она... с помощью самой Эйликс, послушно загружающей трюмы
грузовых звездолетов ценнейшим минералом. Однако же сотни лет общения
с людьми дали ей нечто большее, чем простое умение выполнять приказы:
под влиянием впитываемых ею человеческих знаний и опыта разбуженное ее
сознание преобразуется в разум.
Этот суперинтеллект бесконечно доверчив к людям. Единственное,
чего он прямо-таки жаждет в обмен на тысячетонные сгустки сокровищ
своей планеты, - это общение. "Я привыкла к обществу людей. Без них я
очень одинока..."
А люди, коварные и недалекие люди отдаленнейшего будущего, - они
зачастую предстают таковыми в прогрессивной западной фантастике, - уже
заподозрили в бедной одинокой Эйликс... кого бы вы думали?.. своего
Врага Номер Один! Еще бы, ведь она - это порождение ада - поистине
всемогуща по сравнению с землянами! Всемогуща - несмотря на все их
хитроумнейшие машины! Им страшно подумать, даже представить страшно,
что может произойти, сменись вдруг ее расположение к людям пусть всего
только на недоброжелательство. Невдомек им, коварным и недалеким, что
Эйликс просто незачем враждовать с людьми, ей просто нечего делить с
ними! Невдомек... и они уже затевают бессмысленные - заведомо
обреченные на неуспех - акции по уничтожению сверхопасной планеты. И
Эйликс вынуждена защищаться от этих ставших слишком уж агрессивными
землян, и она "изобретает" все новые и новые способы экранировки и в
конце концов совсем исчезает из поля их зрения - перемещает свою
планету в другую галактику...
А жажда общения с ними - людьми - остается, и Эйликс неподдельно
счастлива, когда часть заблудившейся экспедиции землян (которую,
кстати, она без всякой корысти выручает из весьма бедственного
положения) добровольно поселяется среди истинно райских лесов и озер,
предупредительно возникших на этой милой, доброй одинокой планете.
Рассказ М. Лейнстера так и называется: "Одинокая планета". Что ж,
она-то, Эйликс, и была уникальным в фантастической Вселенной разумным
Океаном-планетой... пока не появился у нее "младший брат" - мыслящий
Океан Соляриса: роман С. Лема был написан значительно позже этого
рассказа. Естественно, между "родственниками", даже и близкими, нет
никакого иного сходства, кроме чисто внешнего; да и в этом плане
близнецами их никак не назовешь. Пожалуй, именно вот этой открытостью
людям, неуемной своей общительностью, бесхитростной любознательностью
Эйликс, бесконечно терпеливая к мелкомасштабному нашему племени, и
отличается прежде всего от мрачноватого, замкнутого в себе, трудного
на контакт (а может быть, и вовсе неконтактного!) мудреца с планеты
Станислава Лема.
Чтобы исчерпать до конца заданный себе вопрос, не удержимся -
если не перечислим (слишком их много), то хотя бы разобьем на группы
другие планеты, чем-либо близкие Солярису.
Это, во-первых, планеты, покрытые, вместо Океана, иной мыслящей -
или хотя бы чувствующей - однородной субстанцией: цветами ("Вы,
вероятно, назвали бы нас единым организмом. Наши корни сплетены в
единую сеть, она охватывает всю планету - возможно, вы скажете, что
это наша нервная система. На равных расстояниях расположены большие
массы того же вещества... должно быть, вы назовете это мозгом. Не один
мозг, а многое множество, и все они связаны общей нервной системой..."
Мы процитировали роман К. Саймака "Все живое..."), "сиреневыми
песками" ("Аналогия" М. Емцева и Е. Парнова), "первичным илом"
("Последняя великая охота" А. Якубовского)...
Это, во-вторых, планеты, заселенные сообществами с жестко
сбалансированной экологией, - все живое составляет в подобном мире
единое целое. Таков, к примеру, "страшный" Пирр в романе Г. Гаррисона
"Неукротимая планета". То же и в романе Р. Маккены "Охотник, вернись
домой", и, скажем, в рассказе Д. Шмица, который так и называется:
"Сбалансированная экология".
В-третьих, это планеты, на которых, как и на Солярисе, землян
подстерегают псевдореальные образы, извлеченные из памяти людей,
двойники или всевозможные иные, вполне ощутимые "фантомы"; на поверку
такие планеты могут оказаться "искусственницами" - чудесным творением
высокоразвитых братьев по Разуму ("Третья экспедиция" Р. Брэдбери,
"Вечный эрзац" Э. Ван Фогта, "Цветы Альбароссы" М. Грешнова, "Планета
для контакта" Е. Гуляковского, "Запрещенная планета" В. Стюарта,
"Звездные берега" С. Слепынина и многие другие произведения).
В-четвертых, это... живые планеты, список которых, будем считать,
открыл еще А. Конан Доил в своей повести "Когда Земля вскрикнула".
Планету, которая "хотела, чтобы ее любили ради нее самой, а не ради
богатства", мы найдем, к примеру, у того же Р. Брэдбери ("Здесь могут
водиться тигры"); с живыми же планетами встретимся мы в "Малыше" А. и
Б. Стругацких, в "Девочке с Земли" К. Булычева.
И наконец, каким-то боком примыкают сюда - в силу собственной
необычности - разнообразные планеты-механизмы ("Фактор ограничения" К.
Саймака, "Запретная зона" Р. Шекли, "Порт Каменных Бурь" Г. Альтова).
Они действительно необычны, эти планеты, особенно же, пожалуй, та,
которую придумал Р. Шекли. Обнаружив ее, земляне поначалу теряются в
догадках, никак не могут понять назначение увенчивающего ее огромного
столба с кольцом на конце. Этот столб оказывается... ключом, которым
заводят "планету-игрушку"; попробуйте-ка представить себе размеры
детишек, этой игрушкой забавляющихся!..
Подытожим. Не так уж, как видим, и одинок Солярис: в бескрайних
просторах фантастической Вселенной есть у него и дальние, и близкие
"родственники", есть даже и "старшая сестра"... Так, впрочем, очень
часто случается в фантастике: у самой заманчиво оригинальной идеи
"вдруг" обнаруживаются разнообразнейшие соответствия и параллели!
А свидетельствует это лишний раз вот о чем.
Фантастика - это прежде всего литература. Художественная
литература. И сколь бы важную роль ни играли в ней научно-технические
идеи, главный секрет обаяния лучших ее произведений в другом. В их
художественной полнокровности.
Ведь и "Солярис" Лема завораживает нас отнюдь не подробнейшими
обоснованиями самой возможности существования разумного океана, хотя и
они, эти обоснования, безусловно для нас интересны. Роман Лема "берет"
другим. Трудные пути человечества к звездам, встреча с Неизвестным на
этих путях, проблематичность взаимопознаваемости участников Контакта,
наконец, поведение и судьбы людей, уносящих к звездам весь свой земной
"багаж", - ведь именно это привлекает нас в первую очередь в
"Солярисе", не так ли?
В преддверии "грядущей борьбы"
Когда разговор заходит об истории фантастики как жанра или вида
литературы, зачастую слышишь: жанр этот (или вид) создан в последней
трети прошлого века Жюль Верном и Гербертом Уэллсом. В дореволюционной
России не существовал.
С первым из этих положений трудно не согласиться: у колыбели
научной фантастики, какою мы ее знаем, действительно стояли Жюль Верн
и Герберт Уэллс. Но вот со вторым...
Мы плохо осведомлены о нашей дореволюционной фантастике.
Знатоки фантастики, говоря о русских ее истоках, непременно
вспомнят и знаменитые в свое время романы А. Богданова "Красная
звезда" и "Инженер Мэнни", и "случайную" вроде бы (однако же не
единственную) фантастическую повесть А. Куприна "Жидкое солнце", и
повести К. Циолковского, тоже написанные до революции, и фантастику В.
Брюсова, и повести и романы П. Инфантьева, С. Соломина, М. Первухина,
П. Бахметьева, В. Семенова, В. Чиколева, Б. Красногорского, С.
Минцлова, Н. Шелонского... Кое-кто не без иронии припомнит и
многочисленные романы В. Крыжановской-Рочестер - ее пенталогию "Маги",
к примеру.
Словом, окажется, что не столь уж редким гостем была фантастика в
старой русской литературе.
Найдутся, конечно, люди, которым вот такое копание в архивах
фантастики покажется ненужным: ведь там же, в старой фантастике,
ничего хорошего.
Но... Точно так же находились в прошлом люди, начисто отрицавшие
"антинаучные" книги Александра Беляева. Да и "Аэлиту" Алексея Толстого
- признанную жемчужину советской фантастики! - тоже не жаловали.
Нет, "копаться" надо. Надо, чтобы понять, на какой почве
вызревала современная советская фантастика, заявившая о себе в
последние десятилетия и уверенно вышедшая на мировую арену. Надо,
чтобы убедиться: фантастика - отнюдь не инородное тело в русской
литературе, отнюдь не искусственно привитые традиции западных
фантастов. Надо, наконец, чтобы подтвердить: народ, осуществивший
грандиознейшую мечту всех народов и поколений, - этот народ умел и
любил мечтать!..
В старой, пятнадцатилетней давности, статье Жака Бержье,
прослеживавшей истоки советской фантастики, я когда-то наткнулся на
имя Антона Мартыновича Оссендовского - имя, прочно забытое, ни разу не
упоминавшееся в отечественной нашей критике. А критик французский
относил повесть этого фантаста "Ужасы на бригантине" к разряду
"истинных шедевров".
Нужно ли говорить, как взволновало меня, давнего поклонника
научной фантастики, это краткое упоминание! Долгое время я пытался
найти "истинный шедевр" Оссендовского - и не мог. Не мог, потому что
не знал, где искать.
Но вот один мой товарищ, столь же фанатично преданный фантастике,
вдруг сообщил мне: он - разыскал!.. И вот у меня в руках "ЕжемЪсячный
литературныя и популярно-научныя приложеiя къ журналу "НИВА" на 1913
годъ". И в них - повесть А. М. Оссендовского "Бриг "Ужас" (французский
критик, библиотека которого погибла в годы второй мировой войны, о
дореволюционной русской фантастике писал по памяти и непреднамеренно
исказил название произведения).
Заранее предвкушая удовольствие и одновременно тревожась -
действительно ли повесть так хороша? - начинаю переворачивать
пожелтевшие от времени страницы.
...Группа русских ученых работает над выведением "гигантского
плазмодия" - плесневого гриба, с необычайной быстротой
размножающегося, согревающего и удобряющего почву. Вот и первые
успехи. На дворе декабрьские морозы, а на опытных грядках зеленеют
молодые побеги. Открытие обещает стать грандиозным: применение
"плазмодия" продвинет далеко на север такие типично южные культуры,
как, скажем, цитрусовые, позволит даже в северных широтах снимать по
три урожая в год...
Что ж, для 1913 года мечта о продвижении цитрусовых на север, о
трехстах пятидесяти зернах в одном колосе, о трех урожаях в год -
довольно-таки смелая мечта! Особенно если вспомнить, что фантасты
тридцатых - пятидесятых годов мечтали у нас порой о куда меньшем: о
том, чтобы хоть два-то урожая снять, и не на шестидесятой параллели,
как у Оссендовского, а значительно южнее, в средней полосе России... И
все-таки: не маловато ли одной только этой - в конце концов, чисто
технической - идеи для "истинного шедевра"?
Читаю дальше.
...На огромном пространстве между Шпицбергеном и Беринговым морем
начинают гибнуть деревянные рыбачьи суда, занимающиеся ловлей сельди,
трески и китобойным промыслом. Они не тонут, нет - много страшнее:
непонятная плесень съедает их обшивку, палубы, мачты и даже паруса.
Одновременно рыбаки сообщают, что в северных морях ими обнаружены
целые косяки рыбы, всплывшей на поверхность, - десятки миль покрыты
гниющей треской и сельдью...
(Сегодня, с высоты наших семидесятых, всякому, кто хотя бы
чуть-чуть приник к фантастике, совсем несложно предположить: ага, это,
наверное, таинственный "плазмодий" вырвался на свободу?! Но не будем
забывать, речь-то идет о произведении, написанном шестьдесят с лишним
лет назад.)
На изучение загадочного явления отправляется научная экспедиция.
И выясняется постепенно, что неожиданное бедствие - действительно дело
рук человеческих. Это Яков Силин - маньяк, в обиде на близких ему
прежде людей возненавидевший все человечество, - заразил океан
плесневым грибом, быстро и жадно поедающим свои жертвы.
Опасность между тем грозит уже не только океану: попав на берег с
выброшенной волнами рыбой, "плазмодий" распространяется и по суше,
мгновенно убивая все живое на своем пути.
И ученые - герои повести - вступают в прямую борьбу с бывшим
своим коллегой. Одна мысль движет ими, одно стремление - загнать
джинна в бутылку, из которой он, использовав удобный момент, вырвался.
Да-а... Повесть Оссендовского - вовсе не из числа сладеньких
научно-технических утопий. Жак Бержье (кстати сказать, известный
ученый-атомщик, а в годы войны - активный участник французского
Сопротивления) имел все основания для того, чтобы вспомнить об этой
повести в наши дни.
Удивительно современно звучит сегодня фантастическая история
"гигантского плазмодия", который ведь создавался в лаборатории, и
создавался из самых гуманных побуждений, но вдруг превратился в
причину грандиозного бедствия. Не слишком ли часто даже на памяти
нынешнего поколения повторяется это "вдруг"? Вспомните:
общечеловеческое дело борьбы с гитлеризмом - и чудовищный гриб над
Хиросимой; все более крупные успехи медицины - и поистине грязное
бактериологическое оружие; полет человека на Луну - и палец, лежащий
на кнопке запуска смертоносных баллистических ракет. И наконец,
нейтронная бомба...
"Замерзший камень я могу превратить в цветущий сад и полную
кипучей жизни пучину океана - в огромное кладбище!" - с упоением
восклицает в повести Оссендовского Яков Силин, обуреваемый жаждой
безграничной власти - власти над всем миром.
Но разве не может сказать о себе этими же самыми словами
современная нам наука?
Люди, кто бы вы ни были, и в первую очередь те из вас, кто стоит
в непосредственной близости от испытательных стендов и полигонов,
будьте осторожны, будьте предельно бдительны в своих научных
экспериментах, помните о джинне, могущем снова (в который раз!)
вырваться из бутылки... - вот к чему сводится сегодня содержание
повести Оссендовского "Бриг "Ужас".
Находка, увенчавшая поиск, оказалась действительно находкой.
Романы А. Богданова, повести А. Куприна и А. Оссендовского - уже одни
лишь эти произведения, вместе взятые, всерьез позволяли утверждать:
нет, отнюдь не только слабыми подражаниями жюльверновским романам о
путешествиях к Северному полюсу и в иные малодоступные места, не
только сугубо техническими утопиями и слащавыми грезами о будущем
представлена фантастика в предреволюционной русской литературе! Была у
нас, как видим, и фантастика остро социального звучания.
Этот вывод, сложившийся у меня по прочтении повести "Бриг "Ужас",
нашел неожиданное подкрепление, когда в тех же приложениях к "Ниве" -
но уже за 1914 год - я прочитал... еще одну "завтрашнюю повесть" А. М.
Оссендовского! "Грядущая борьба" - так называлась она.
...Над Землей пролетели века и века.
Земля будущего во многом отлична от планеты, современной автору
повести. Изменился транспорт: железные дороги используются теперь лишь
для перевозки грузов, людей же с куда большей скоростью переносят во
всех направлениях воздушные "яхты" и "лодки". Ученые Земли научились
добывать золото из морской воды, без помощи проводов передавать на
расстояние энергию, на расстоянии же (притом на любом) видеть - и тоже
без проводов... Но самое главное - коренным образом изменился облик
жизни человечества. Земная кора охладилась настолько, что на
поверхности ее могут созревать лишь злаки. Значительная часть
сельскохозяйственного производства уведена в подземные галереи. Зато
там, с помощью искусственного освещения, снимается до десяти урожаев
овощей и фруктов в год! Под землю же ушла и большая часть
человечества: на глубинах до семи верст расселилась она, избавившись
от жары и духоты посредством охлаждающих труб и отлично налаженной
вентиляции...
Все это, так сказать, чисто внешний облик грядущего мира. А в
социальном отношении? О, тут также достигнут несомненный "прогресс"!
На смену многочисленным правительствам пришли гиганты-монополии,
горстка всесильных промышленных королей правит миром. А возглавляет
эту горстку выдающийся изобретатель Джемс Брайтон. Формально - это не
диктатура, нет, боже упаси! - Брайтон и не помышляет о личном диктате!
Но по существу...
"Так думаю я! - достаточно откровенно заявляет он. - Что же
касается других, то ими тайно руководят другие, например... я".
Конечная цель режима, изображенного Оссендовским, - "создать
счастливое человечество". Какими же путями это "всеобщее счастье"
создается?
Первоэлемент "всеобщего счастья" - "всеобщая сытость". Но
обеспечить материально всех и каждого, увы, не под силу Брайтону и его
компании. Естественно, они ищут иных путей. И находят их в том,
чтобы... всемерно сократить количество своих "подопечных". Уже
уничтожены, стерты с лица земли с помощью гигантского плесневого гриба
(вспомним первую повесть Оссендовского!) азиатские народы.
"Действенной и эффективной" мерой искусственного регулирования
численности человечества оказывается и система "рациональной работы".
Страшная потогонная система, при которой рабочий, не выдержавший
заданного темпа, не просто отстраняется от работы - нет, он физически
уничтожается... Вот как иллюстрируется эта система в повести:
"...Около массивных железных печей копошились люди. Они, как
черные тени, мелькали в разных местах, подвозя тачки с углем и рудой,
забрасывая их в печи, прочищая решетки топок, с лязгом и грохотом
опуская тяжелые двери и выливая ослепительно белый металл в каналы,
ведущие к фабрикам стали.
Через ровные промежутки времени из отверстий в печах брызгал
расплавленный металл или прорывалась тонкая струя пара, почти касаясь
обнаженных тел рабочих. Иногда из стен печей, как жала огромных змей,
быстро и беззвучно выскальзывали острые ножи и мелькали в воздухе,
проходя рядом с грудью только что шагнувшего вперед кочегара или
литейщика.
- Что это такое? - в ужасе крикнул Русанов.
- Это система рациональной работы, - с легкой усмешкой произнес
Брайтон. - Рабочие, благодаря этой системе, привыкают лишь к
необходимым движениям и совершают их с точностью и быстротой машин..."
"Разумное" общество Брайтона оказывается столь же далеким от
всеобщего счастья, как и все другие формации, основанные на слепом
подчинении одного человека другому. И вовсе, получается, не "ушло под
землю" человечество в эпоху Брайтона: оно в принудительном порядке
загнано туда. Лишь ничтожная "лучшая" часть человечества имеет право
наслаждаться всеми удобствами и прелестями наземного существования. И
оно закреплено за нею, это право; и никому не дозволяется нарушать
заведенный порядок. Тех же, кто все-таки осмелится протестовать,
ожидает мучительная смерть в "стеклянных ящиках"...
В "Грядущей борьбе" Оссендовский показал уже не частные отношения
между отдельными представителями рода людского, как это еще было во
многом в предыдущей его повести. Здесь схвачено главное противоречие
капитализма - противоречие между трудом и капиталом. Схвачено - и
доведено до абсурда, помогающего понять: это противоречие неизбежно
должно привести общество, на нем основанное, к распаду, к гибели.
Так оно и происходит в повести. Русские инженеры Гремин и Русанов
первыми организуют внутреннее сопротивление режиму технократии. Это
сопротивление растет, и настолько неотразимы и сильны его идеи, что
уже и лучшие представители вчерашней "элиты" включаются в борьбу за
уничтожение несправедливого строя. В том числе и Джемс Брайтон, резко
порывающий в конце концов со своим окружением.
И вот на обломках изжившей себя технократии вырастает Земля
Побеждающей Мысли...
Выше я говорил о современном звучании первой повести
Оссендовского. Очень злободневной представляется мне и мысль,
проведенная во второй его повести. С помощью дубинки рай на земле не
построить - вот что утверждает писатель. Это та самая мысль, которую в
1935 году вложил в свою киноповесть "Облик грядущего" поздний Уэллс,
та самая мысль, которая и сегодня очень остро звучит в произведениях
фантастов. Да и только ли в произведениях фантастов?!
Через несколько лет после первого знакомства с повестями
Оссендовского мне вновь встретилось это имя - в очередном томе
"Литературной энциклопедии".
Собственно, уже я знал к этому моменту, что химик (кандидат
естественных наук), беллетрист и журналист А. М. Оссендовский родился
в 1876 году в древнем русском городе Опочке Псковской губернии, в
семье врача. Знал я, что в годы великой революции - бурные годы
"грядущей борьбы", оказавшейся совсем не за горами, - судьба писателя
не была безоблачной и прямолинейной: одно время (правда, в неясном для
меня качестве) гостил А. М. Оссендовский даже в лагере белого барона
Унгерна, от которого узнал якобы секрет зарытых бароном награбленных
сокровищ (они, кстати, не найдены и до сих пор).
Из "Литературной энциклопедии" узнал я и о том, что в 1922 году
Оссендовский попал в Польшу, где и осел, целиком, по-видимому,
отдавшись литературной деятельности. В энциклопедию-то он и включен
как польский писатель, ибо написал - уже на польском (и английском)
языке - большое количество ("несколько десятков" - утверждает
энциклопедия) приключенческих повестей, исторических романов и книг о
путешествиях. Некоторые его книги (писатель умер в 1945 году)
переиздаются и в народной Польше.
Что ж, пусть Антон Мартынович Оссендовский числится в
энциклопедии польским писателем. Пусть в традиционных квадратных
скобках, раскрывающих псевдонимы, уточняющих имена, проходит он как
Оссендовский Фердинанд Антони.
Для меня-то несомненно, что первые его повести написаны
человеком, со дня рождения жившим в России. Свидетелем и, по всей
вероятности, активным участником грозных событий 1905 года (ибо был
осужден и находился в заключении по 1907 год). Человеком, который и
после поражения первой русской революции сохранил, судя по повестям,
оптимистический взгляд на будущее.
И небольшие повести эти, на мой взгляд, нельзя списывать со
счета, упускать их, говоря об истоках русской советской фантастики.
До Барнарда был... Доуэль
"Даже если умрет последний пациент Барнарда - значение этой
операции огромно. Дан толчок науке. Зажглась новая надежда для многих
больных..."
Вы, конечно, догадываетесь, о чем идет речь? Сенсационные
сообщения об эксперименте доктора Барнарда обошли в конце 1967 года
всю мировую прессу. Ученые оживленно комментировали на страницах газет
дерзкую попытку хирурга из Кейптауна пересадить неизлечимо больному
человеку чужое сердце. Читатели с волнением ждали новых сообщений.
Успех? Или опять горькая неудача?..
В те дни мне невольно приходили на ум прочитанные когда-то
строки:
"Голова внимательно и скорбно смотрела на Лоран, мигая веками. Не
могло быть сомнения: голова жила, отделенная от тела, самостоятельной
и сознательной жизнью..."
В волнующую, неправдоподобно волшебную историю уводили эти
строчки - в историю, где была тайна, было преступление, была борьба
простых и честных людей за торжество правды, за разоблачение жестокого
преступника. Было все, что так завораживает нас в детстве...
И вот эта давняя уже теперь статья в февральском номере
"Литературной газеты" 1968 года.
"Еще не улеглись страсти с пересадкой сердца, а уже говорят об
изолированном мозге...
Нет, не следует думать, что проблема изолированной головы может
быть решена в течение нескольких месяцев. Нужна очень большая работа,
но мне не представляется это более трудным, чем анабиоз или
преодоление индивидуальной несовместимости тканей..."
Известный советский хирург Н. М. Амосов, член-корреспондент
Академии медицинских наук СССР, лауреат Ленинской премии, детально
обосновывал в этой статье все "за" и "против" огромной научной
проблемы... Мог ли я не вспомнить снова об Александре Беляеве?
Мне захотелось перечитать его книгу об удивительной жизни головы,
отделенной от тела. Перевернув последнюю страницу этого увлекательного
романа, я так же неудержимо захотел познакомиться с самим фантастом. А
после этого я уже просто не мог не поделиться всем, что испытал во
время этого знакомства...
В 1925 году во "Всемирном следопыте" был напечатан первый его
рассказ - "Голова профессора Доуэля". Первоначальный вариант едва ли
не самого знаменитого ныне его романа. А в 1941 году - перед самой
войной - в издательстве "Советский писатель" вышла последняя при жизни
писателя книга - роман "Ариэль".
Между этими двумя датами уместилось шестнадцать лет. Шестнадцать
лет поисков, надежд, разочарований. Больших творческих удач. Горьких
(потому что вынужденных) перерывов в работе. Шестнадцать лет - и
десятки рассказов, повести, пьесы, сценарии, наконец, семнадцать
романов!..
В предвоенной советской литературе я не нашел больше примеров
такой удивительной верности научной фантастике.
Кто же он - Александр Беляев? Каким путем пришел он в литературу,
где покамест, вроде бы очень четко отграничившись один от другого,
безраздельно властвовали Жюль Верн и Герберт Уэллс? И какая сила
помогла ему не только выдержать мелочную, часто незаслуженную
придирчивость современников - не читателей, нет, критиков! - но и
утвердить в заповедной Стране Фантазии свой, истинно беляевский,
неповторимо разнообразный уголок: монстров доктора Сальватора,
мужественного мыслителя Доуэля, жизнерадостного Тонио Престо и
изобретательного Вагнера, парящего в небе Ариэля и восторженно
трубящего на спине дельфина в свой рог Ихтиандра?..
К моменту появления первого рассказа фантасту было уже сорок лет.
Семь лет под строгим надзором духовных отцов - Беляев-старший,
сам будучи священником, и сыну своему прочил духовную карьеру. А
порядки в смоленской семинарии были действительно суровые: без "особых
письменных разрешений ректора" семинаристам запрещалось даже чтение
газет и журналов в библиотеках!
Безудержное увлечение театром. "Если вы решитесь посвятить себя
искусству, я вижу, что вы сделаете это с большим успехом" - это
замечание К. С. Станиславского, право же, имело под собой почву. "Г-н
Беляев был недурен... г-н Беляев выдавался из среды играющих по
тонкому исполнению своей роли..." - так оценивала местная газета роли,
сыгранные Беляевым в театре смоленского Народного дома. "Г-ну Беляеву"
в те дни шел восемнадцатый год...
Демидовский юридический лицей в Ярославле и снова - Смоленск.
Теперь "г-н Беляев" выступает в роли помощника присяжного поверенного.
И одновременно подрабатывает в газете театральными рецензиями.
Но вот скоплены деньги - и преуспевающий молодой юрист
отправляется в заграничное путешествие. Венеция, Рим, Марсель, Тулон,
Париж... В Россию Беляев возвращается с массою ярких впечатлений и
мечтою о новых путешествиях: в Америку, в Японию, в Африку. Он еще не
знает, что путешествовать ему больше не придется. Разве что переезжать
с места на место в поисках целительного сухого воздуха...
В 1915 году Беляев заболевает. Туберкулез позвоночника.
"Обречен..." - считают врачи, друзья, близкие. Мать увозит его в Ялту.
Постельный режим, с 1917 года - в гипсе.
В 1919 году умирает его мать, и Александр Романович, тяжело
больной, не может даже проводить ее на кладбище...
В 1921-м Беляев все-таки встает на ноги. Работает в уголовном
розыске, в детском доме, позднее, в Москве, - в Наркомпочтеле,
юрисконсультом в Наркомпросе. Вечерами пишет, пробуя силы в
литературе, - и вот в 1925 году, в третьем номере только-только
возникшего "Всемирного следопыта", появляется неведомый дотоле фантаст
- А. Беляев.
А болезнь не ушла, побеждена она лишь временно и еще часто будет
возвращаться к фантасту, на долгие месяцы приковывая его к постели.
Но не только муки чисто физические докучали ему.
Советская литература делала свои первые шаги, и не все было
гладко на ее пути. В литературной критике, в частности, господствовала
резкая субъективность суждений. Находились люди, в корне отрицавшие
фантастику. "Бессмысленные мечтания" видели они в ней, "пустое
развлекательство" - и только. Ненаучную, вредную, реакционную
маниловщину.
Те же, кто все-таки признавал за фантастикой право на
существование, слишком крепко привязывали ее к "сегодняшнему дню".
Безобидной была поначалу формула, гласившая, что "советская фантастика
- изображение возможного будущего, обоснованного настоящим". Но у
критиков эта формула превратилась во всемогущее заклинание, с помощью
которого мечте подрезались крылья и горизонты ее ограничивались
ближайшими пятью - десятью годами.
"Фантастика должна только развивать фантастические достижения
науки", - писал в журнале "Сибирские огни" критик А. Михалковский.
Подобные заявления ничего, кроме вреда, советской фантастике не
принесли.
Я добросовестнейшим образом пролистал множество комплектов газет
и журнальных подшивок двадцатых - тридцатых годов и почти не обнаружил
статей, проникнутых хоть малой долей симпатии к А. Р. Беляеву, едва ли
не единственному, повторяю, писателю в предвоенной нашей литературе,
посвятившему себя разработке трудного жанра.
Критики были на редкость единодушны.
"Шила в мешке не утаишь, и в каком бы "взрослом" издательстве ни
вышел новый роман А. Беляева, он прежде всего попадет в руки детей", -
с откровенным беспокойством начинает критик М. Мейерович рецензию на
"Человека, нашедшего свое лицо". И естественно: отказывает этому
роману даже... в "минимуме убедительности".
Другой критик рецензию на этот же роман заканчивает
снисходительным похлопыванием по плечу: мол, у него (это у 56-летнего
больного писателя, автора уже шестнадцати романов!) лучшие
произведения "впереди"...
Даже и сейчас, сорок лет спустя, становится до боли обидно за
писателя, к подвижническому труду которого с таким равнодушием - более
того, с непониманием! - относилась критика при его жизни. Становится
особо ощутимой та горечь, с которой он, по воспоминаниям близких ему
людей, "чувствовал себя забытым писателем, забытым коллегами,
непонятым критиками". Становится, наконец, просто страшно, когда
узнаешь, что пожилой, скованный гуттаперчевым ортопедическим корсетом
человек этот в 1932 году поехал работать в Мурманск - плавать на
рыболовном траулере!
Но в одном критик предпоследней книги фантаста оказался прав:
впереди у Беляева был "Ариэль" - действительно превосходный роман!
Эта книга - восторженный гимн человеку. Всю свою тоску и боль,
всю свою жажду жизни вложил писатель в роман о юноше Ариэле,
взлетевшем навстречу солнцу, свету, счастью - без крыльев, без каких
бы то ни было миниатюрных моторчиков, "без ничего"! "Просто": управляя
движением молекул собственного тела...
Теперь уже не услышишь, чтобы кто-то, рассуждая об Ихтиандре,
оговаривался: "реальное решение задачи даст, несомненно, не медицина,
а техника; не люди-амфибии, а люди, вооруженные аппаратами для
подводных спусков и плаваний, освоят неизведанные глубины". Так, может
быть, и говоря об Ариэле, мы со временем перестанем подменять
великолепную беляевскую мечту о свободном парении в воздухе стыдливой
оговоркой о том, что вот, "может быть, удастся снабдить человека столь
совершенными крыльями, что он с их помощью овладеет искусством
свободного полета..."?! Ведь мечта-то была - не о крыльях, даже и
самых-самых новейших, а именно о полете "без ничего"!
Большой это дар - видеть "то, что временем сокрыто". Александр
Беляев в совершенстве владел этим даром. И он не растерял его, не
растратил на полпути: сберечь этот редкий дар помогла ему безграничная
читательская любовь к его книгам.
Критики в один голос обвиняли "Человека-амфибию" в научной и
художественной несостоятельности. А роман этот, опубликованный в 1928
году журналом "Вокруг света", в читательской анкете был признан лучшим
произведением за пять лет работы журнала. В том же 1928 году он вышел
отдельной книгой. И тут же был дважды переиздан - настолько велик был
спрос на эту книгу!
В печатных выступлениях доказывалась ненаучность "Головы
профессора Доуэля". А юная читательница из Курска писала - пусть
наивно, но очень искренне: "Прочитав такой роман, я сама решила
учиться на врача, чтобы делать открытия, которых не знают профессора
мира..."
Книги Беляева будили интерес к науке, рисовали заманчивые
перспективы, заражали всепоглощающей жаждой познания. И вот это-то их
качество и находило живейший отклик в сердцах читателей.
Впрочем, почему "находило"?
В миллионах экземпляров изданы эти книги. И все-таки их не
хватает.
"Жить же нам на Земле..."
Ивана Антоновича Ефремова едва ли нужно представлять любой -
пусть самой широкой - аудитории. Его книги хорошо известны и тем, кто
любит остросюжетные, овеянные дымкой романтики рассказы о моряках и
геологах, и тем, чье увлечение - через страницы исторических романов и
повестей проникать в прошлое человечества, и, наконец, тем, для кого
желанный собеседник в неисчерпаемом океане книг - научная фантастика.
А поскольку все, что писал Ефремов, отличается исключительной
свежестью материала, доскональнейшим проникновением в детали и
поистине завидной добротностью, книги его не просто известны - они
любимы, относятся к избранным, к тем, которые нет-нет да и вновь
перелистываешь, восстанавливая в памяти взволновавшие когда-то
страницы...
Обо всем том, что предшествует интервью, журналисты обычно
умалчивают. Вопрос - ответ, вопрос - ответ - такова устоявшаяся схема
журнально-газетных бесед с известным человеком.
По некоторым причинам мне, однако, хочется отступить от канона.
"Подготовительная сторона" этой встречи началась для меня... в
конце сороковых - начале пятидесятых годов, когда попала в мои руки
основательно потрепанная, без обложек, книжка - "Белый Рог" И. А.
Ефремова. На фамилию автора я поначалу внимания не обратил, но зато
залпом проглотил содержимое.
...Геолог, поверивший древнему преданию и на вершине отвесного
пика обнаруживший золотой меч. Алмазы, скрытые в недрах Восточной
Сибири, точно где-нибудь в Южной Африке. Развалины обсерватории в
Узбекистане с их таинственным воздействием на человека. Гигантский
динозавр, "оживший" перед палеонтологами в закрытой со всех сторон
долине...
Все это было для меня, пожалуй, поинтереснее Жюль Верна и
Стивенсона, Майн Рида и Купера. Ведь, что ни говори, капитан Немо и
Робинзон Крузо, Натти Бумпо и одноногий Сильвер - все они были
затеряны в самом безнадежном прошлом; в них можно было играть, но
верить, что они где-то рядом, явно не имело смысла. А тут, у Ефремова,
- наши дни, мои (правда, взрослые, но какое это могло иметь значение?)
современники... И оказывается, такая бездна тайн и загадок в
окружающем меня мире!
"Я уверен, сильно ошибаются те, кто полагают, что романтике не
будет места на нашей планете, измеренной вдоль и поперек. Огромный,
бесконечно просторный мир творческого исследования окружает нас. Стоит
лишь заглянуть в него, чтобы убедиться, как смешны рассуждения о скуке
жизни..."
Это сейчас я вынужден был заглянуть в книгу, чтобы процитировать
авторское посвящение к сборнику "Белый Рог"; долгое время я помнил его
наизусть - таким откровением предстало оно двенадцатилетнему
мальчишке.
Позднее разыскал я и "Пять румбов", и "Звездные корабли", и "На
краю Ойкумены" и случайно набрел в книжном киоске на маленькую книжицу
в твердом переплете - первое издание "Путешествия Баурджеда". Уже
"знатоком" - перечитав к тому времени массу фантастики - встретил я
"Туманность Андромеды": величественная и грандиозная, она становилась
естественной вехой в нашей фантастике.
И вот...
Наконец, решившись, заказываю Москву.
В ожидании звонка мысленно репетирую: "Иван Антонович,
"Уральскому следопыту" хотелось бы взять у вас интервью. А поскольку у
меня командировка в Ленинград и еду я через Москву, я мог бы..."
- ...А, следопыты?! Как же, знаю, знаю... - звучит в трубке
искаженный помехами голос.
Мне чудятся в нем отзвуки добродушного стариковского брюзжания, и
я уже - с некоторой опаской - рисую в уме предполагаемый внешний облик
маститого нашего фантаста. Шестьдесят пять исполнилось ему - возраст,
кажущийся мне, мягко говоря, солидным. И в портрете, который я пытаюсь
воссоздать по виденным фотографиям и первым впечатлениям, содержится,
увы, очень мало от того неутомимого путешественника-искателя, каким
рисовался мне прежде автор уже перечисленных и других, не названных
еще мною книг. Но тем самым я, пока совершенно того не подозревая,
готовлю себе весьма и весьма приятное разочарование...
Вопрос - ответ, вопрос - ответ... О чем же спросить Ивана
Антоновича? Как уместить в десяток вопросов весь свой чисто
читательский интерес к писателю и его творчеству?
Старательно просматриваю пухлое "досье" - папку с вырезками, где
собраны многочисленные беседы журналистов с Ефремовым, его ответы на
всевозможные журнально-газетные анкеты.
Каждая из вырезок что-то несет в себе. Я узнаю, например, что
Иван Антонович находит изъяны в той реформе русской орфографии, какая
была предпринята в 1918 году: исчезают - а отчасти уже исчезли -
некоторые оттенки в звучании русских слов... Узнаю, что - в отличие от
большинства собратьев-фантастов - он предсказывает долгое и завидное
будущее железнодорожному транспорту. Правда, транспорту с куда
большей, нежели сегодня, шириной колеи и поистине "корабельным"
объемом вагонов!.. Узнаю, что фантаст Ефремов отрицательно относится к
идее индивидуального физического бессмертия человека, что столь же
отрицательно оценивает писатель существующую у нас систему
"специальных" школ. Узнаю и еще многое, очень многое. И все это
интересно; постепенно и у меня самого набирается добрых полтора
десятка вопросов такого вот узкопрактического плана.
На всякий случай провожу перед отъездом маленький "референдум"
среди своих знакомых - любителей фантастики. В результате заношу в
записную книжку еще одну серию самых разномастных вопросов.
А потом, уже в Москве, "процеживаю" заготовленное... "Процеживаю"
при деятельной помощи старого товарища, московского журналиста,
которому предложил пойти вместе со мной к Ивану Антоновичу. (Честно
говоря, побоялся, что, не имея навыков интервьюера, не смогу записать
все нужное.)
Остается лишь полчаса до назначенного Ефремовым срока, когда,
отметя все мелкое, незначительное, случайное, мы извлекаем наконец из
пишущей машинки листок с "основополагающими" вопросами.
Спешим к метро, спешим на метро, спешим от метро...
Останавливаемся в подъезде нужного нам дома на улице Губкина, чтобы
отдышаться, поправить галстуки и вообще придать себе вид, полностью
соответствующий нашим представлениям об интервьюерах.
Ровно в шесть мы у двери квартиры на втором этаже.
Открывает нам сам Иван Антонович, и я обрадованно вздыхаю:
вдребезги разлетается сложившийся в моей голове облик "маститого
старика"!
Крупные черты лица. Большие - временами кажущиеся огромными -
голубые глаза. И весь он очень большой, широкоплечий, могучий, именно
могучий, - как-то и не приходит на ум другое слово, когда вот так,
вблизи, смотришь на него. Такой, каким единственно и должен был быть -
по давнему моему разумению - автор написанных им книг. В довершение ко
всему - приятный и сильный, с басовыми нотками, голос, в котором,
конечно же, тоже ничего "стариковского"; вот и верь после этого
телефонной трубке...
По-настоящему знакомимся мы в кабинете, где кажутся огромными -
под стать хозяину - стеллажи с книгами вдоль одной из стен.
Говорю несколько слов об "Уральском следопыте" - журнале, в
котором работаю. О фантастике в нем, о готовящихся публикациях. Среди
них упоминаю статью о знаменитом Эдгаре Берроузе - авторе "Тарзана" и
многочисленных космических романов. Выясняется, что Ефремов на языке
оригинала читал марсианский цикл Берроуза; у нас завязывается
оживленный разговор о книгах и героях американского фантаста.
("Интересный был писатель, - подытоживает Иван Антонович и
предостерегает: - Но и написать о нем надо интересно...") С Берроуза
мы переключаемся на Хаггарда, с Хаггарда на...
Но старая фантастико-приключенческая литература неисчерпаема,
говорить о ней оба мы можем, по-видимому, бесконечно: Иван Антонович -
оттого, что немало перечитал таких книг в юности, я - потому, что с
некоторых пор всерьез занялся собиранием старой фантастики... А
товарищ мой уже посматривает на часы. Время летит быстро - так понимаю
я деликатный его жест, - пора и переходить к делу, с которым пришли.
Что ж, дело есть дело...
- Иван Антонович, читателей всегда интересует, как писатель
становится писателем? По отношению к вам этот вопрос вдвойне
интересен. Что заставило вас - зрелого, сложившегося ученого,
человека, уже нашедшего, казалось бы, свою тропу в жизни, - начать все
сначала в качестве литератора?
- Причиной тому два обстоятельства. Прежде всего -
неудовлетворенность системой доказательств, которыми может оперировать
ученый.
Планы и замыслы любого ученого, как, впрочем, и всякого другого
человека, необычайно широки. А исполняются они, я думаю, в лучшем
случае процентов на тридцать. Вот и получается: с одной стороны -
всевозможные придумки, фантазии, гипотезы, обуревающие ученого, а с
другой - бессилие добыть для них строго научные доказательства. Добыть
на данном этапе, при жизни... И ясное сознание этого бессилия.
А в форме фантастического рассказа я - хозяин. Никто не спросит:
где вычисления, опыты? Что взвешено, измерено?
Никто не спросит... Я вспоминаю любопытный факт из биографии
Ефремова. В 1929 году он написал статью, в которой обосновывал
возможность взятия с океанского дна образцов коренных пород. Отослал
ее в солидный немецкий журнал "Геологише Рундшау". Через некоторое
время рукопись вернули с рецензией профессора Отто Пратье, крупнейшего
в те годы специалиста по морской геологии. Этот последний заявлял, что
дно океанов наглухо закрыто рыхлыми осадками, и потому предложенные
автором статьи исследования - ненаучный вздор. Между тем сегодня
подобные исследования - самое будничное дело.
-...Второе обстоятельство - неудовлетворенность окружающим миром.
Она, замечу, свойственна каждому человеку: полностью могут быть
довольны лишь животные, да и то далеко не всегда.
Писатель, как и ученый, мечтает о лучшем, о гораздо лучшем. Но
тяжелый воз истории катится своими темпами к далеким горизонтам, и
темпы эти не упрекнешь в излишней поспешности... А живем-то мы -
сейчас!
Отталкиваясь от несовершенства существующего мира, всякий человек
пытается так или иначе улучшить жизнь. Один разобьет цветник, другой
может спеть - споет. Ну, а если у третьего хорошо работает фантазия,
развито воображение? Что ж, он пытается создать свой мир - явления,
которые хотел бы видеть состоявшимися, достижения, не осуществимые в
пределах биографий современников. Словом, мир - для себя, мир - в
себе.
Но существующий в вас мир, мир только для вас, - это неживой мир.
Он - открытие ваше, изобретение, создание, но он - мертв. И как при
всяком открытии - музыкальном, научном, любом другом - естественно
желание рассказать об открытом вами мире, сделать его явным для
других.
Так вот и рождается писательская потенция.
Я начал с рассказов о необыкновенном - с романтических рассказов
о необыкновенных явлениях природы. Почему я обратился к
приключенческому жанру? Да потому, что категорически не согласен с
теми, кто склонен считать приключенческие книги литературой второго
сорта. Герои таких книг - всегда сильные, смелые, положительные,
неутомимые; под их влиянием читателю и самому хочется сделать что-то в
жизни, искать и найти... Убежден: будь у нас изобилие таких книг -
меньше было бы поводов для появления в нашей "большой" литературе
унылых произведений с пассивными, страдающими "героями" - растерянными
хлюпиками, злобными эгоистами. Но хороших приключенческих книг у нас
до сих пор до обидного мало: еще обиднее - недостаточное внимание к
ним... Ну, а в те годы, когда я писал первые свои вещи,
приключенческих книг, можно сказать, не было совсем...
Первые рассказы Иван Антонович задумал в 1942 году, находясь в
больнице, - на Урале, в Свердловске. Очередной приступ лихорадки,
заработанной в одной из среднеазиатских экспедиций, надолго оторвал
его от научных занятий, высвободив тем самым время для
"легкомысленного" литературного творчества. В том же 1942-м семь из
задуманных рассказов были написаны... А литературе нашей, по
необходимости рационалистической в те годы, действительно было не до
каких-то там "приключений". Смешно вспоминать сейчас, но и
превосходным ефремовским рассказам нет-нет да и предъявлялся упрек в
"ложной занимательности"...
- Поскольку разговор у нас коснулся романтики - как вы, Иван
Антонович, понимаете это слово?
- Романтика? Это - более серьезное, более вдумчивое, чем обычно,
отношение к жизни. Романтик ценит жизненные явления больше, чем
кто-либо другой. Его волнуют, поражают отблески заката на воде,
девичьи глаза, чья-то походка, смех ребенка... Романтик, как и
настоящий художник, - собиратель красоты в жизни, а это порождает
ощущение величайшей ценности каждого мгновения, его абсолютной,
неизбывной неповторимости. И я всерьез полагаю, что для того, чтобы
писать настоящую фантастику, надо родиться романтиком...
Ефремовское определение романтики возвращает слову давний его
смысл, о котором мы нередко забываем. Слишком расхожим стало это слово
в последние годы: им ныне нарекают и кафе, и магнитофоны, и многое
иное, никакого отношения к взглядам на жизнь, к мировоззрению не
имеющее А ведь именно собирателя красоты чтим мы в знаменитом нашем
романтике Александре Грине...
- Почти одновременно с "Рассказами о необыкновенном" вы
обратились к произведениям на исторические темы. Если в ваших
научно-фантастических рассказах нашли отражение гипотезы и
предположения ученого-геолога, то "На краю Ойкумены" и "Путешествие
Баурджеда" были, очевидно, продиктованы давним вашим увлечением
историей?
- Да, я люблю историю. Впрочем, я не разграничиваю так строго
фантастику и исторические произведения: эти последние - та же научная
фантастика, только обращенная в прошлое, диаметрально противоположная
фантастике, оперирующей с будущим. Ведь у фантастики в литературе два
лика: ретроспективное воссоздание облика людей внутри известного
исторического процесса и становление людей в неизвестном нам процессе.
А если провести параллель с трехфазным током, то "нулевая фаза", без
которой ток "не работает", - это литература о современности, едва ли
не самая трудная отрасль литературы, ибо здесь сопрягаются обе
задачи...
В сороковых годах в нашей литературе бросалось в глаза почти
полное отсутствие исторических книг, особенно об античном мире. Чтобы
как-то исправить положение, я и написал названные вами книги.
Иван Антонович, мне кажется, несколько утрирует: и романтические
свои рассказы, и исторические повести создавал он, конечно же, вовсе
не просто потому, что подобных произведений было мало. В каждый
рассказ, в каждую повесть Ефремова вложена частичка его души,
сокровенные размышления о человеке, о его духовном богатстве, о его
месте и роли в окружающем мире. Ну, а если произведения Ефремова
всегда оказывались до злободневности своевременными, то это потому,
что у Ефремова был талант художника-новатора, чутко реагирующего на
запросы жизни, отвечающего именно на те вопросы, которые она - жизнь -
выдвигает. Так, кстати, было и с "Туманностью Андромеды"; не случайно
в сознании многих читателей живет сегодня именно "ефремовское" видение
будущего и человека этого будущего.
- По сравнению со "Звездными кораблями", вашей первой космической
повестью, роман "Туманность Андромеды" - это смелый, во многом
неожиданный рывок в неизведанное. Что натолкнуло вас на поиски той
концепции человека будущего, которая и предопределила успех романа?
- Видите ли, знакомясь в подлинниках с книгами американских и
других зарубежных фантастов, я не раз бывал поражен размахом фантазии,
писательской выдумкой. Чего только там не было!.. А не было "пустяка":
человека. Обыкновенные люди, люди капиталистического сегодня, попадали
в необычные условия, подчас талантливо и весьма талантливо сочиненные.
Я всегда любил настоящих героев и героинь. Но, заметьте, не
сверхгероев, конечно...
Иван Антонович чуть заметно улыбается при этом, улыбаюсь и я.
Последняя реплика явно относится к нашему разговору о Берроузе - к
пламенной "принцессе Марса" Дее Торис, к неустрашимому капитану из
Виргинии Джону Картеру...
- ...Стал размышлять, какими же они, эти герои, должны быть,
чтобы совершать удивительные для нас дела. В книгах западных фантастов
была заведомая неправда: герои не были приспособлены к будущему. Это
невозможно. Высота уровня общества определяется уровнем составляющих
его элементов.
Еще и сегодня даже наши фантасты - о писателях англоамериканской
школы и говорить не приходится! - нет-нет да и "очеловечивают"
изображаемое ими будущее, механически перенося нашего современника в
мир завтрашнего дня. Ко времени написания первого своего романа я уже
был убежден, что подобная тенденция в корне неверна. Люди невероятно
далекого будущего во многом и многом должны отличаться от нас. У них
совершенно другие, часто труднопредставимые и вовсе не представимые
для нас интересы. Их совершенно не интересует то, что волнует нас, и
интересуют вещи, нам попросту неведомые...
Мне пришлось прилагать поистине нечеловеческие усилия, чтобы
очеловечить своих героев; это оказалось невероятно тяжелой задачей.
Хорошая физическая основа. Тщательность воспитания - чтобы быть в
состоянии хорошо, много, чисто работать...
Самообслуживание. Человек будущего - это хозяин своего дела,
своего дома. Это люди, умеющие все делать. Сейчас пока идет обратный
процесс; наш брат, горожанин, во всем зависящий от "специалистов" -
сантехников, электриков и т. п., - очень немногое может сделать сам...
И разумеется, люди будущего - это люди науки или искусства, или
же - того и другого. Процент занимающихся наукой повысился уже в те
годы, когда я писал свой роман...
Так - от признака к признаку - складывался для меня облик людей
грядущего. Людей, которым по плечу такие дела, как исследование глубин
земли и путь к звездам. Людей, нервы и организм которых не подведут,
выдержат любое испытание...
Когда появилась "Туманность Андромеды", многое в этой истинно
энциклопедической книге о будущем оказалось внове для читателей,
многое вызывало - да и сейчас нередко вызывает - самые ожесточенные
споры. Достаточно вспомнить, с каким упорством кое-кто из критиков
обвинял писателя чуть ли не в проповеди технократического режима: им,
этим критикам, казалось подозрительным полное отсутствие в ефремовском
мире будущего людей, занятых непосредственным физическим трудом.
Думается мне, что много раньше тех сроков, какие мог предполагать
Ефремов в процессе создания книги, проявится в нашей жизни и другая
намеченная им тенденция - стремление к самообслуживанию. Слушая Ивана
Антоновича, я невольно улыбнулся, вспомнив о "мечте новосела",
приобретенной накануне в знаменитом московском универмаге "1000
мелочей". Три-четыре десятка пластмассовых пробок, шурупы к ним и
нехитрый пробойник - мощное приспособление для "развески штор, полок,
зеркал, вешалок и т. п." в современных квартирах, в бетонные стены
которых не так-то просто вогнать обыкновенный гвоздь...
- "Туманность Андромеды" сразу обозначила контуры ваших
представлений о том, каким может стать человек. А последовавшие за нею
романы - это своего рода наведение мостов между настоящим и будущим
человека, не так ли?
- Да. Вдогонку, по следам "Туманности Андромеды" я написал
небольшую повесть "Сердце Змеи". Написал потому, что в романе не было
главного - непосредственного, физического контакта космических
цивилизаций. Контакта дружеского и, я бы сказал, принципиально
обратного обычному для западной фантастики военному столкновению
миров...
Но оставался еще путь к этому контакту. Путь в мир будущего.
В "Туманности Андромеды" лишь упоминаются "Темные века".
Человечество Земли уже начало свой путь в мир будущего - в мир
коммунизма. Но путь этот не прост и не гладок, множество самых
серьезных препятствий встретится еще на этом пути... "Темные века" -
это мутная волна фашизма, мы с вами свидетели этого отвратительного
явления. И, как свидетели, можем ли мы быть безучастны к этому? Здесь
не может быть двух ответов, ведь вопрос стоит только так: или будет
мир, который я попытался изобразить в "Туманности Андромеды", или не
будет ничего.
Посмотрите на историю. Что определяло падение государств,
цивилизаций? Геологические катастрофы? Да, но в исключительно редких
случаях. Так было с Атлантидой - под нею, вероятно, нужно понимать
Крит.
Обычно же существует крепкая цивилизация: эллинская, вавилонская,
ассирийская... И вдруг являются завоеватели, стирают ее с лица земли.
Ученых посылают бить камни, поэтов привязывают к водовозным бочкам...
Но почему тех же эллинов или вавилонян не разбивали раньше - ведь
завоеватели всегда были и пытались сделать это? Помимо весьма важных
экономических обстоятельств, была, очевидно, высока моральная
стойкость - необходимая элементарная вера в свою страну, в ее будущее,
любовь к земле, к прекрасному, созданному цивилизацией. А отсюда -
желание во что бы то ни стало защитить ее, мужество в обороне.
Однако шло время, и неотвратимо наступал момент, когда - в силу
самых разнообразных причин, определяющих крепость государства, - в
обществе резко падала мораль, единое целое превращалось в механическую
совокупность единиц. И рушились царства и империи, рушились
республики, и ничто уже не могло устоять перед ордами завоевателей,
еще за пятьдесят - сто лет до того бессильных что-либо сделать.
Моральный износ цивилизации жестоко мстил за себя...
Сейчас европейская цивилизация - я имею в виду капиталистический
Запад - на поворотном пункте.
Долгое время моральные основы общественного поведения воплощала в
себе религия, унаследовавшая их из древности, из тысячелетиями
передававшихся от поколения к поколению элементарных "отцовских
заветов" вроде "не убий", "не укради" и т. п. Человек жил с оглядкой
на прошлое и с верой в будущее (а не в будущее - так в загробный мир,
место в котором еще надо было заслужить своим поведением в мире
земном, бренном), чувствовал себя звеном между прошлым и будущим, это
и обеспечивало минимальную моральную стойкость подавляющего
большинства единиц неправедного в целом общества. Но сегодня религия
на Западе уходит, падает, так как не в состоянии удовлетворить
человека научно мыслящего.
Религия падает, но где мораль? Новая, на научных основах
созданная мораль, где она? Ее в современном капиталистическом обществе
нет. Человеку XX века нужна мораль на основе науки о социологической
необходимости, вытекающей из законов общественной жизни. Ведь эти
законы действуют с четкостью законов природы: так - можно, а иначе -
нельзя, иначе - нарушающий будет беспощадно, почти автоматически
выброшен из общества...
Но те, кто стоят у власти в западном мире, и не заинтересованы в
создании морали на основе науки, и бессильны создать ее. Моральные
категории все более ветшают; мещанская потребительская мораль,
насаждаемая капитализмом, бескрыла и бесчеловечна. В обществе все
более процветает самое неприкрытое жульничество - вплоть до науки, где
нужна абсолютная честность.
Враждебное отношение к науке в целом, к ученым в целом -
кажущемуся источнику всех зол. Отхождение пациентов от врачей.
Стремление не работать, а "устроиться". Все большее обессмысливание
самой человеческой жизни, человеческой культуры в целом. Нивелировка
индивидуальности и, как бессознательный протест против этого, рост
бродяжничества.
И все, вместе взятое, порождает равнодушие к прошлому и будущему,
к судьбе грядущих поколений, беззаботное и беспощадное, хищническое
отношение к основе всех материальных основ - самой планете, ее
природным ресурсам, которые ведь тоже не неисчерпаемы.
Безответственная порча окружающей среды, загрязнение, замусоривание
планеты... Даже повальное увлечение космосом имеет на Западе в своей
основе глубокий подсознательный эскапизм - стремление спастись,
удрать, найти подходящую свежую планету и начать на ней все заново...
Я слушаю Ивана Антоновича и мысленно прикидываю: что могут
создать на вновь открытой планете представители общества, лишенного
морали? Они и новую планету так же безжалостно замусорят, загадят,
приведут в полную негодность, как это и случилось с планетой Торманс.
- ...А "Лезвие бритвы" - целиком о Земле, о ее совершенствовании
и совершенствовании человека. Выйти в космос чистыми, совершенными,
очистив Землю и утвердив себя на ней, но - не спасаясь с нее, не в
бегстве, не в поисках того, что не удалось сделать на родной планете.
До звезд еще далеко, очень далеко; жить же нам - на Земле, и ее
надо приводить в порядок.
- Иван Антонович, последний - сугубо традиционный - вопрос:
каковы ваши творческие планы? Вернетесь ли вы к циклу, начатому
"Туманностью Андромеды"?
- Продолжать, развивать "Туманность Андромеды" в эпическом виде,
скорее всего, не буду.
Последний мой роман - "Таис Афинская" - исторический роман из
времен Александра Македонского. Времена эти интересны для меня прежде
всего тем, что это был переломный момент в человеческой истории. Перед
человеком предстал огромный мир, он шагнул в этот мир из маленькой
Эллады, и его эллинистическое сознание впервые попыталось охватить вот
эту безграничность окружающего... Вместе с тем это - роман о красоте,
о том, как понимали и чтили ее древние греки, о преемственности в
восприятии красоты...
Был задуман мною и еще один роман, тоже исторический; в нем я
пытался осмыслить монгольское нашествие, разглядеть корни деспотизма,
исследовать эту - тоже переломную - эпоху беспощадно и
беспристрастно... Было уже готово и название для этой вещи - "Чаша
отравы". В досоциалистическом обществе каждый, воспитываясь, выпивает
ее - эту чашу неверных, уродливых представлений, предрассудков,
искаженных понятий. Но в последние годы появилось сразу несколько
неплохих книг о Руси тех времен, поэтому колеблюсь в своих намерениях
- писать или не писать этот роман...
Хотелось бы мне исполнить и давний мой долг - написать о
палеонтологии. Та философская "жила", что пронизывает мои романы,
берет начало здесь, и я обязан популярно изложить читателю основы моей
науки... Процесс эволюции живого все-таки гораздо более сложен и
противоречив, чем мы себе обычно представляем. Природа необычайно,
непредставимо жестока, она не знает иного приговора, чем смертная
казнь неугодным ей; это - игорный дом, действующий на протяжении
миллионов и миллионов лет, вплоть до того момента, когда человек, то
высшее, что создано природой, не только осознает себя как общественное
существо, но и берет в свои руки власть и над природой, и над
социальным процессом...
...Товарищ мой опять посматривает на часы, и мы встаем. Теперь,
когда вот-вот закроется за нами дверь в квартиру писателя, в памяти
всплывают все новые и новые вопросы, и все они представляются безмерно
важными... Но мы уходим, унося с собой приятный и сильный голос,
крупные черты лица и огромные голубые глаза этого человека, интересно
и глубоко размышляющего о загадках прошлого и проблемах будущего.
Уходим, не зная, что первая встреча с ним окажется для нас и
последней...
Подготовив это интервью для публикации в одном из номеров
"Уральского следопыта", я отослал его текст Ивану Антоновичу для
визирования - чтобы, не дай бог, не проскочила какая нелепость, не
вкралась чуждая писателю мысль или неточное слово. Иван Антонович внес
ряд мелких уточнений и утвердил текст, поставив рядом с подписью дату:
21 сентября 1972 года.
А через две недели писателя не стало... Узнав об этом из утренних
газет, я решил ничего не менять в интервью. Не изменил и теперь...
Оставил и ответ Ивана Антоновича на традиционный вопрос о творческих
планах. Пусть лишь "Таис Афинская", вышедшая книгой уже посмертно,
оказалась осуществленной из этих планов.
Но ведь для читателей живы и сегодня, и еще долго будут жить
ефремовские книги, а значит, жив и человек, эти книги создавший...
Популярность: 7, Last-modified: Tue, 31 Dec 2002 14:12:14 GmT