-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Ночь контрабандой".
OCR & spellcheck by HarryFan, 12 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
Мы летели взрывать звезду.
Романтики и любители приключений пусть не читают дальше. Наша судьба не
из тех, которые могут воспламенить воображение. Вот ее расклад. Путь туда
и обратно занимает сорок лет. Еще год или два надо было отдать Проекту.
Анабиоз позволял нам проспать девять десятых этого времени, так что на
Землю мы возвращались сравнительно молодыми. Однако наука, искусство, сама
жизнь должны были уйти так далеко вперед, что мы неизбежно оказывались за
кормой новых событий и дел.
Ну и что тут такого? Ничего. Нам оставалось тихо и мирно доживать свои
дни у подножия своей же славы. Очень долгие дни... Как вы думаете, почему
Амундсен на склоне лет безрассудно кинулся искать Нобиле, к которому не
испытывал никакой симпатии? Потому что ему, человеку активному, полной
мерой хлебнувшему побед и риска, после всего этого невтерпеж была долгая,
почетная и такая бесцветная старость.
Тогда, быть может, в далеком космосе нас ждали волнующие события,
необыкновенные исследования, приключения, в которых мы могли показать
себя? Отнюдь. Нам предстояло быть не героями, а техниками. Очень
добросовестными, исполнительными монтажниками, не имеющими права не только
на риск, но и на какую бы то ни было самостоятельность. Без этого мы не
могли осуществить Проект.
Вы, конечно, понимаете, почему я пишу это слово с большой буквы.
Известно, что звездолеты, как это ни глупо звучит, для межзвездных полетов
не годятся. При небольшой, что-нибудь порядка 200 тысяч километров в
секунду скорости полет даже к близким звездам растягивается на
десятилетия. Околосветовая скорость позволяет достичь хоть другого края
Галактики. Но тогда все губит парадокс Эйнштейна: год корабельного времени
становится равным земным векам. А это делает всю затею абсурдной. В том и
в другом случае люди оказываются обреченными на жалкое топтание близ
Солнца, когда отовсюду призывно блещут мириады заманчивых, но, увы,
недостижимых миров.
Осуществление Проекта распахивало дверь, пожалуй, и к другим
галактикам. Расчеты новой теории показывали, что мгновенное высвобождение
энергии, соизмеримой со звездной, образует пространственно-временной
тоннель, куда может скользнуть корабль. Без вреда для людей и без
парадоксальных последствий.
Все это, однако, нужно было проверить. Не на Земле, понятно, и не возле
солнечной системы, которая после такого эксперимента провалилась бы в
тартарары. Отбуксировать же аннигиляторы на безопасное расстояние мы не
могли технически. Оставалось одно: лазерами взорвать звезду и посмотреть,
что получится.
Годилась не всякая звезда. Более того, в пределах, которые были
доступны нам, всем условиям отвечала всего одна звезда. Туда мы и
отправились.
Верю, что фантастические описания межзвездного полета в книгах прошлого
века, заставляли взволнованно биться не только мальчишеские сердца. Мне
очень не хочется, чтобы мои свидетельства были восприняты как развенчания
романтики вообще, но правда есть правда: трудно придумать что-нибудь более
скучное, чем межзвездный полет.
Судите сами. Если вы наблюдательны, то, верно, заметили, что любое
скольжение по привычной колее сливает дни в серый прочерк. Ведь хорошо
запоминается то, что резко отличается от жизненного фона, и совершенно
неважно, где это происходит - дома или в звездолете. Только в звездолете
все гораздо монотонней, потому что неожиданные зрелища возникают за
иллюминаторами реже, чем за окнами квартиры, а случайных встреч и новых
лиц на корабле не может быть вовсе. Поэтому месяцы, проведенные вне
анабиоза, были весьма томительными.
Для литератора или психолога тут, конечно, нашлось бы много
интересного. Например, повальное увлечение играми, которое захватило даже
Тимерина - создателя теории Проекта, тогда как на Земле за этим аскетом
науки никогда не водилось ничего подобного. Почти у каждого возникли свои,
впрочем, безобидные чудачества. Я, к своему удивлению, увлекся
нумизматикой, обнаружив, что даже мысленное коллекционирование старинных
кружков меди, серебра и золота таит в себе неизъяснимую прелесть. А
поскольку книг по нумизматике на корабле не было, то знаете, что я делал?
Вы, должно быть, не поверите, я сам себе плохо верю: я вылавливал со
страниц романов и энциклопедий всякое упоминание о тех или иных монетах,
их признаках, размере, облике аверса и реверса! Никогда не думал, что
слова "тетрадрахма с афинской совой" или "рубль царя Константина" могут
звучать такой музыкой...
Но в сторону это. Пора перейти к единственному нашему приключению,
которое внешне совсем не похоже на приключение, не имеет никаких его
атрибутов, кроме единственного - неожиданности.
Звезда, к которой мы летели, до сих пор настолько не имела значения,
что значилась просто под порядковым номером каталога. Перед отбытием
кто-то предложил дать ей имя, но предложение было отвергнуто, хотя никто
не мог внятно объяснить почему. Подозреваю, что здесь работал отзвук
древних суеверий. Нейтрально назвать звезду вроде бы нет смысла, а
назовешь какой-нибудь Надеждой... Нет, лучше оставить как есть.
Все, однако, развивается по своим законам, и, поскольку ни один
нормальный человек не будет десять раз в день повторять невразумительный
набор цифр, звезда как-то само собой стала Безымянной.
В ее системе нам предстояла обширная работа. Нужно было вывести на
звездоцентрическую орбиту лазерные генераторы; стабилизировать и настроить
измерительную аппаратуру; собрать множество всяких предварительных данных;
наконец, запустить - но это уже в последний момент - автомат-разведчик,
который должен был скользнуть в пространственно-временной тоннель. И еще
предстояла сотня других дел.
Среди них было и обследование планет Безымянной. Всего их было четыре.
Два газовых гиганта типа Юпитера не вызывали особых эмоций, поскольку на
них нельзя было высадиться. Ближняя к светилу, маленькая и голая планетка,
радовала не больше, чем куча шлаков. Последняя была и того хуже - просто
льдышка смерзшихся газов, никчемная, прилепившаяся к краю звездной системы
льдышка.
Впрочем, и это сулило какое-то разнообразие после надоевшего вида
немигающих звезд и знакомых, как собственная ладонь, корабельных
помещений. Все жаждали заняться второстепенным делом обследования
обреченных на гибель планет, и жребий принес мне удачу - я попал в группу
разведчиков.
Мы отбыли, высадились, и тут нас как обухом по голове!
Вокруг был строгий бело-синий мир. Всюду громоздились скалы с
зеркальными, серебристо-матовыми, хрустальными башнями, выступами,
порталами, стрельчатыми сводами, ажурными ротондами, галереями и
колоннами. Тут была готика и рококо, Тадж-Махал и Кижи, все, что создал
гений зодчества, и все, что ему, похоже, только предстояло создать.
Формы льда и без того выразительны, а тут еще сила тяжести меньшая, чем
на Земле, сложный и разный состав материала. Арки, казалось, летели; их
просто нельзя было представить неподвижными, ибо мгновение покоя должно
было все обрушить. Какой-нибудь циклопический свод подпирали стеклянные
былинки колонн, а в тени нависших карнизов вполне мог расположиться
Нотр-Дам. Сами карнизы более всего напоминали крылья готовых упорхнуть
бабочек; их морозный рисунок туманно двоился в тончайшей пластине
полупрозрачного льда.
Впрочем, не это делало пейзаж исключительным. Небо над планетой обычно
оставалось мглистым. Но изредка оно очищалось, и тогда - мы так и не
разобрались в причинах - диск звезды странно искажался в воздухе.
Свет ее начинал дробиться, как прижатая пальцем струя. Лучи падали,
высекая обвалы радуг. Из трещин, граней и сколов летели искры; отблеск,
стократно преломленный, наполнял воздух порхающим блеском. Наши привычные
к тусклым краскам глаза не выдерживали!
Лед становился текучим и светоносным. В нем строились и преображались
цепи изумительных построек. Призрачные города, которые блистали, росли,
вставали монументами, меркли, менялись, оживали вновь - сразу, везде и в
озарении радуг! То было искусство какого-то четвертого, пятого,
волшебного, дикого измерения!
За все эти часы мы не сделали ни единого замера, ни одной записи,
просто не способны были! Нами владело чувство более тонкое и глубокое, чем
восторг или радость. На корабле, понятно, видели все, но и оттуда -
по-моему, впервые в истории звездных экспедиций - нам не напомнили о нашей
первоочередной обязанности.
Потом, когда мы вернулись, все пошло так, будто ничего не случилось.
Будто ничего и не было!
Иногда я завидую тем, кто жил раньше, - они могли вести себя с такой
непосредственностью! "Кровь бросилась ему в голову, и он обнажил шпагу..."
Конечно, все и тогда было не так просто, но все же решения касались обычно
куска хлеба, удовлетворения страстей, защите собственного благополучия, и
существовал отработанный, из поколения в поколение передаваемый набор
реакций человека на то или иное жизненное обстоятельство, поскольку сама
жизнь менялась мало. Потом жизнь стала усложняться, а с ней вместе
усложнялись и реакции. Человек оказался вынужденным подавлять стихийные
порывы, потому что в новой и запутанной обстановке они только ухудшали
положение.
На планете все мы получили встряску, какой еще не испытывали, и
оказались перед трагичным выбором. Что бы нам дал немедленный и бурный
выплеск эмоций? Скорее всего он привел бы к конфликту, а ссора на
звездолете опаснее пожара. Все надо было продумать - спокойно,
хладнокровно, наедине, с учетом всех последствий, благо временем мы
располагали. Так нас учили, так только и можно было в звездных
экспедициях, где от поступка одного человека зависел коллектив. В
некотором смысле мы представляли собой едино думающий мозг. Поэтому я не
буду описывать личные переживания участников экспедиции; кто как молчал,
был угрюм, пробовал улыбаться. Все это второстепенно перед лицом
неприятной альтернативы, которая перед нами стояла.
Взрывая звезду, мы губили планету. Своими руками мы должны были
уничтожить шедевр природы, равного которому нет.
Это примерно то же самое, что взять и лишить себя красок вечерней зари.
Нам предстояло ограбить человечество, которое и не подозревало, чего
лишается.
Так стоил ли того Проект?
Вот о чем думал каждый из нас, ведя сам с собой спор и битву, от
которой изнемогал разум.
Проект давал нам в руки ключи от пространства. Погубив одну прекрасную
планету, мы получали взамен миллионы новых. Прочь сомнения!
Так, но природа неповторима: погубленной красоты мы уже нигде не
найдем.
С другой стороны, что в этой планете такого? Она прекрасна, видеть ее -
неизведанное счастье. Но это всего-навсего лед, ничего, кроме льда, тогда
как польза Проекта реальна и ощутима. И пусть сколько угодно бунтуют
чувства!
Будет ли, однако, у нас Галактика или нет, наши материальные интересы
ничуть не пострадают. Значит, Проект удовлетворяет нашу страсть к
познанию? Только это? И ради одной потребности надо поступиться другой?
Просто потому, что одну ценность мы признаем большей, а другую меньшей?
Но какую? Если бы к началу XXI века не был освоен ближний космос, то
промышленность по-прежнему теснилась бы на Земле. А это вызвало бы
перегрев земного шара. Над такой перспективой не задумывались в годы
первых стартов, но это ничего не меняет: выход в космос был жизненной
необходимостью. И точно такая же необходимость, пусть мы не в силах ее
осознать, движет нами и теперь.
Все логично... Но если бы перед нами встал выбор - лишиться лунных
станций или лунных ночей, то чему было бы отдано предпочтение?
Так размышлял я бессонной ночью.
Кому, однако, нужна волшебная, прекрасная, как несбывшийся сон,
планета, если на поездку к ней надо тратить жизнь?
Точно освежающим ветром повеяло в каюте, когда я отыскал этот решающий
аргумент.
Решающий? С осуществлением Проекта такие расстояния станут пустяком. И
тогда - вот тогда! - на первый план выйдет другое: какой ценой это
достигнуто?
Легко было представить, что станут думать люди тогда... Почему я,
Тимерин, все мы не вернулись, не доложили о новом обстоятельстве? Нашли
бы, верно, другой способ осуществления Проекта, вышли бы в Галактику на
сто лет позже, но вышли бы! И не такой ценой.
Почему они все решили сами?
Потому что...
Эта мысль была самой ужасной, и я ее отогнал. Конечно, она вернулась.
Кто больше всего был заинтересован в осуществлении Проекта? Мы! Потому что
мы отдали ему свою жизнь. Так не этот ли мотив перевесил все другие
соображения?
Так не скажут, но так о нас подумают. И не без оснований.
А объективно? Хорошо, красота мира не имеет цены, и теоретически ее
нельзя приносить в жертву. Практически люди делали это сплошь и рядом. В
минувших веках. А потом наступала расплата. За отравленные реки,
опустошенные леса, обезображенные пейзажи. Нам был преподан суровый урок,
и мы зареклись: никогда, ни при каких обстоятельствах!
Никогда, ни при каких? Крайность - всегда ошибка. Галактика с ее
миллиардами звезд и планет - это Галактика. Это выход человеческой
энергии, спасение от застоя, безудержное развитие. Там, в открывшихся
просторах, мы найдем то, о чем не мечталось. Удивительные миры,
невообразимые проявления жизни, мудрость других цивилизаций. Так
повернуться и уйти, чтобы все это осуществилось веком позже?
Подумаешь, столетие...
Вот именно. Если бы кто-нибудь на столетие отсрочил появление паровой
машины, какими бы мы были теперь?
Решения, которое бы устраивало всех, не было.
Мы так хорошо понимали друг друга, что без всякого опроса в один и тот
же момент нам стало ясно, что все уже передумано и никто не нашел выхода.
И что пора принять решение, иначе мы изведем себя.
В "добрые старые" времена у людей, как правило, оставалась спасительная
лазейка: лидер говорил "да" или "нет", остальные присоединялись,
успокаивая совесть тем, что лидеру видней. Мы же ни на кого не могли
переложить ответственность - таковы нормы нашего времени.
Разговор начал психолог. Ни с того ни с сего он вдруг предложил нам
просмотреть стереозаписи того, что мы видели на планете.
Никто не возразил, и у многих затеплилась надежда. Неспроста же
психолог предлагает нам этот просмотр. Может быть, он все-таки нашел
выход?
Перед нами стоял завтрак - мы к нему не притронулись. Перед нами
возникали и меркли призрачные города, творилось чудо красок, бесконечное,
потрясающее, берущее за сердце болью восторга и радостного изумления.
Запись многого не передавала, и все равно, все равно... По нервам
невыносимо ударила звякнувшая под чьей-то рукой ложечка.
Потух последний кадр, и минуту-другую мы не могли понять, что более
реально - вот это помещение, стол и еда на нем или то великое, волшебное,
что мы только что видели.
Из отрешенности нас вывел голос психолога.
- Должен разочаровать вас. Мое предложение, конечно, не выход, но...
Нажатие кнопки - и записей этих нет, будто никогда и не было. Так же чисто
я берусь стереть у всех память об этой планете. А где нет памяти, там нет
и терзаний, верно? Мы осуществим Проект, люди никогда не узнают, чего
лишились, чувство вины никого не будет мучить! Стереть?
Молчание. А потом...
- Не надо! Все будем помнить!! Не сметь!!!
Впервые я видел лица своих друзей искаженными. Да, что бы я там ни
говорил об эмоциях, а природа берет свое.
Но крики затихли, психолог смущенно развел руками, мы вновь стали
самими собой...
Тогда холодно и внешне спокойно мы приняли решение. Вы знаете, каким
оно было.
Популярность: 6, Last-modified: Thu, 14 Sep 2000 18:14:04 GmT