Живет  ли  сейчас  на  свете гений рекламы больший, чем Б.
Дурстин  Грабл,  президент   огромного   рекламного   агентства
"Врунли,   Мани,  Трепе,  Скоте  и  Крикли",  известного  среди
собратьев по профессии как "ВМТС и К°"?  Не  думаю,  ибо  Грабл
признанный  гигант  этого  ремесла.  Кто  помнит  Врунли, Мани,
Трепса? Их нет, они давно уже обрели свой коронарный  покой,  а
что  касается  Скотса  и  Крикли,  то  это  всего лишь имена на
фирменном бланке,  не  более.  Но  одного  намека  на  то,  что
устройством  ваших  дел занялся Грабл, достаточно, чтобы индекс
сбыта вашей продукции взмыл на высоту Эвереста.
     С самого начала своей профессиональной деятельности  Грабл
твердо знал: время в эфире существует для того, чтобы заполнять
его  рекламой.  Эфир,  содержащий  что-либо  другое, для Грабла
"мертвый эфир". Помню, как он,  еще  совсем  юный,  лихорадочно
ищет  во  время  органной  интерлюдии в церкви-мемориале памяти
Тамоти Итона способ втиснуть между строф "Соберемся у реки" два
рекламных объявления с пением. Это ему не удалось, зато удалось
тут же сочинить  на  тот  же  мотив  объявление  с  пением  для
какой-то  финансовой  компании.  Таким  образом,  стоило любому
органисту в любой церкви  заиграть  этот  замечательный  старый
гимн,   и  молящиеся,  хотели  они  этого  или  нет,  сразу  же
вспоминали,  что  если"  им  вдруг  понадобятся  наличные,  они
получат их на вполне приемлемых условиях.
     Грабл  очень  не  любил  слушать долгоиграющие пластинки с
записями великой классической музыки: ведь музыку не  прерывало
ни  одно  рекламное  объявление.  Из стереопроигрывателя льются
мелодии Прокофьева, а Грабла корчит - я это видел  собственными
глазами.  Он  считал, что эти пластинки ущемляют законные права
мира рекламы.
     И  первый,  по-настоящему  значительный  успех  пришел   к
Граблу,  когда он убедил небольшую фирму звукозаписи "Прослушай
и разбей" ввести рекламные объявления  в  записи  генделевского
"Мессии".  Всего  лишь  семь,  по  сорок  пять секунд каждое, и
рекламировали они "Воздушную"- новую фтористую зубную  пасту  с
привкусом шоколада. На другой стороне пластинки рекламировалось
"Для микробов" - отдающее водкой антисептическое полоскание для
рта.
     Пластинка  мгновенно  стала  боевиком, и не только потому,
что благодаря доходам от рекламы оказалась чуть дешевле обычных
записей генделевского шедевра, но и потому, что от  вставленных
объявлений люди получали удовольствие: ведь радио и телевидение
уже  приучили  их  к  рекламе.  Поднялась даже волна возмущения
против тех фирм звукозаписи, которые настаивали на  том,  чтобы
музыка  на  пластинках  ничем не прерывалась. Грабл обнаружил и
удовлетворил реально  существовавшую  потребность  (действенной
рекламы  без  реальной  потребности  вообще быть не может), и в
итоге  вся  отрасль  промышленности   подчинилась   требованиям
покупателей.
     Выдающейся,  иначе не скажешь, была другая идея Грабла: он
уговорил знаменитых исполнителей читать рекламные объявления во
время  концертов.  Знаменитый  музыкант   прерывал   скрипичный
концерт  Бетховена,  откладывал  в  сторону  смычок  и  говорил
несколько   слов   о   достоинствах   "Буль-буль"   -    нового
сенсационного  напитка на основе экстракта колы: в этом напитке
газ сохраняется, даже если бутылка открыта. Все очень прилично,
в  хорошем  вкусе.  Неудивительно,  что  на  ежегодном   съезде
общества "За сохранение традиционных свобод" Грабл был удостоен
премии "Предпринимательство в действии".
     Но  это  были  только  первые  достижения Грабла. Сам, без
чьей-либо помощи,  он  сумел  внедрить  рекламу  в  объявления,
делаемые  во  время внутренних и трансокеанских рейсов пилотами
авиакомпании  "Пан-Америкен".  В  музее  Института   творческой
рекламы хранится в стеклянном ящике первая магнитозапись такого
рода  со  следующим  объявлением  капитана  Джералда Фарбспера:
"Дамы и господа, мы полетим на высоте девять тысяч метров..."-и
исторические слова:
     "...кстати, к разговору о метрах-все ли  вы,  друзья,  уже
приобрели складной метр "Верх точности"?"
     Такая  реклама  сразу  имела  успех,  и  другие  авиалинии
поняли, что им, хотят они этого или нет,  придется  последовать
примеру  "Пан-Америкен".  Все  они  сошлись на том, что реклама
успокаивает мучимого беспокойством воздушного путешественника -
создает чувство, будто он у себя дома. К  тому  же  прибыль  от
рекламы  дала  возможность  прибавить  к  трехразовому питанию,
ставшему обычным на всех  авиалиниях  во  время  четырехчасовых
трансконтинентальных  полетов,  еще  одну бесплатную трапезу из
пяти блюд, лишний раз подтверждая тем самым бесспорную  истину,
что   реклама,   когда  ее  используют  в  интересах  общества,
становится надежнейшей его опорой.
     Но самая гениальная идея Грабла  родилась  у  него  тогда,
когда,  позвонив  по  делу  на местную радиостанцию, он услышал
следующее: "Доброе утро! Вы говорите с  самой  популярной,  как
показывают  результаты  опросов  общественного  мнения, местной
радиостанцией. Чем я могу быть вам полезной?"
     И Грабла озарило: ведь для распространения  рекламы  можно
использовать  обычные  телефонные  разговоры! :В двадцати шести
выбранных специально для этой цели предприятиях  и  учреждениях
был  проведен сразу эксперимент, и результаты его превзошли лее
ожидания. В музее творческой рекламы до сих пор хранится пленка
с   записью   телефонного   разговора,   с   которого   начался
эксперимент:
     ТЕЛЕФОНИСТКА.  Фирма  "Грубли  мастер  на  все  руки"  вас
слушает. Доброе утро! И оно в самом деле будет для вас  добрым,
если   вы  будете  употреблять  "Вита-Хлыст",  подхлестывающий,
придуманный самой природой крем...
     КЛИЕНТ. Мистера Грубли, пожалуйста...
     ТЕЛЕФОНИСТКА. Я свяжу вас с его секретарем. Но если  вы  в
самом  деле  заинтересованы  в  связях, не забудьте, что новый,
рассчитанный  на  любые  волосы  шампунь  "Нежный"  не   только
укрепляет  корни  волос,  но  и  придает вашей шевелюре блеск и
МЯГКОСТЬ-СЕКРЕТАРЬ. Кабинет мистера Грубли. Могу я помочь  вам,
порекомендовав   "Ветерок",   пригодные   для  всех  и  каждого
таблетки, предотвращающие скопление газов?
     КЛИЕНТ- Соедините меня с Грубли. Дело очень срочное.
     СЕКРЕТАРЬ.  Очень  сожалею,  но   мистер   Грубли   сейчас
отсутствует.  Зато  в  универсальных магазинах и аптеках всегда
имеется в продаже "Лоск", изумительный лосьон, от которого руки
блестят как лакированные...
     Хотя кое-кто из числа пытавшихся вызвать  "скорую  помощь"
жаловался на задержки, большинство быстро привыкло к рекламе по
телефону.
     Затем  Грабл  ринулся  внедрять  рекламу  в  междугородные
телефонные разговоры. Он обратил внимание  телефонных  компаний
на  то  обстоятельство,  что их , абонентам деваться некуда, от
услуг компаний они в любом случае не  откажутся.  И  скоро  уже
любой  абонент,  заказавший междугородный разговор, выслушивал,
до того как его  соединят,  два  рекламных  объявления.  Теперь
Грабл  добивается,  чтобы  время на объявления в каждом частном
телефонном разговоре было увеличено на тридцать секунд, но пока
Управление транспорта и связи не удовлетворяет его ходатайства.
Да, соглашаются там, реклама имеет право на существование,
     но, заявляют  они,  она  все  же  не  важнее  обслуживания
населения.  У нас в демократическом обществе такая точка зрения
может быть оспорена. Многие теперь считают, что бюрократы опять
пытаются лишить нас наших основных свобод.



     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998



     Я прибыл на Землю  со  специальным  заданием  с  одной  из
планет  далекой-далекой  звездной  системы.  Была весна, воздух
пьянил и... Нет, об этом лучше потом.
     Род мой-один из древнейших в  моем  мире.  Границы  нашего
имения  протянулись  на миллиард Километров... Уф, наконец-то я
расстался с ней - с родимой планетой Г!
     Когда я родился, мой отец, высокочтимый Грфхв... Ладно, не
будем его тревожить. Так  вот:  мой  отец  не  придумал  ничего
лучше,  как  назвать  меня  Гр.  Ну  и  имечко  - почище вашего
Кохонсио!  У  нас  в  семье  все  оригиналы  начиная  с   моего
прадедушки  Г-1,  который  во  время еды становится игуанодоном
высотой в пятнадцать метров  и  длиной  в  тридцать  (чтобы  он
уместился  в доме, приходится приподнимать свод), и конная моим
серьезным и бородатым родителем,  который  в  противоположность
ему в часы еды превращается в грибок дидиниум, такой маленький,
что  увидеть его можно только под микроскопом. И такие чудные у
нас все!
     Мы, гратсы, по достижении определенного возраста  получаем
право  принимать любой облик, какой только захотим. До этого мы
все одинаковые, и если бы кому-нибудь из вас  довелось  увидеть
нашего ребенка, то позже, уже отбежав на приличное расстояние и
отдышавшись.  он наверняка подумал бы: "Ну и страсть!" - потому
что детей наших, с их мешками и складками и  торчащими  во  все
стороны   волосами,  можно  представить  себе  разве  только  в
стращном сне.
     Развлечений на Г нет,  потому  что  в  них  там  никто  не
нуждается:  веселье,  смех,  изобретательность, фантазия так же
чужды характеру гратса, как чужды они земной кошке, попавшей  в
ледяную воду. Это мир тоскливых, планета смертельной скуки, без
театров,  без  .футбольных  матчей, без ипподромов-в общем, без
ничего! У нас нет даже времен года:  на  нашей  планете  всегда
одна  и  та  же  температура,  и  так  как  в  кислороде ;мы не
нуждаемся, мы обходимся без цветов, рек  и  солнца.  Хотя  нет:
солнце  есть,  только  искусственное,  и оно светит нам тусклым
светом.
     На Землю я прибыл в обличье землянина - точная копия, хотя
и из резины. Но где же тогда был я сам, наверняка спросите  вы.
Там  и  был,  смешанный  с  резиной. Не только психически, но и
физически, я был во всех  ее  атомах.  Вас  интересует,  в  чем
состояло мое специальное задание? Да всего-навсего в том, чтобы
подготовить  почву для предстоящего вторжения гратсов (на Г нам
уже становилось тесновато). Соответствующее  решение  было,  по
предложению  его гратсского величества Высочайшего главаря всей
системы, подвергнуто краткому обсуждению  на  заседании  Совета
главарей, где мой отец, дедушка и прадедушка имеют немалый вес.
Предлагались  проекты один гйуснее"друго-го. Был здесь и я, Гр,
которому благодаря его  выдающимся  способностям  выпала  честь
сделать  первый  шаг.  Как это должно было произойти.? Да очень
просто:
     здесь- ампула с бактериями,  там  -  неожиданная  война...
Короче, сущие пустяки. Помню речь, которую прадедушка-игуанодон
произнес  перед  самим  моим  отбытием,  и  помню одобрительное
похрюкивание моего семейства и  всех  Высоких  главарей.  Можно
было считать, что Земля уже у нас в кармане.
     Я  приступил к обстоятельному изучению жизни землян - явно
более обстоятельному, нежели  этого  требовала  моя  миссия.  Я
побывал  во  множестве городов и насмотрелся там разного, и это
меня погубило!  Поэтому  оставил  я  свой  народ,  Высочайшего,
бороду  отца,  чешую  прадеда, свою женушку, нашего с ней сына,
такого же толстого и безобразного, как  его  мать,  и  проч.  и
проч.  Одним  словом,  все и вся. Сам того не сознавая, я начал
преображаться внутренне, стал все более  и  более  уподобляться
землянам.  Впервые  я  поймал  себя  на  этом  в  Париже, когда
загляделся на женские ножки, и понял: мне это нравится! Потом в
Севилье, когда впервые попробовал напиток богов - херес;  и  на
солнечных  Гавайях,  и в Италии, когда расплакался как дурак во
время фильма, в котором дети коллекционируют кресты... Я пришел
в ужас, когда осознал происшедшую во мне перемену!
     Не помню, говорил  ли  я  вам,  что  дурное  настроение  -
обычное   состояние   гратса?   Увы,  это  так.  Гратсы  всегда
раздражены" и недовольны, всегда хмурят лоб и  смотрят  искоса.
Все гратсы, независимо от возраста, неприятны в обращении. Даже
собаки у них - существа с отвратительным характером.
     Так  вот  я  и  болтался,  не  зная,  что  делать  дальше.
Разумеется, я регулярно передавал  сообщения  (свой  корабль  я
оставил  на  невидимой  стороне  Луны  и  для связи пользовался
карманным передатчиком). Все сообщения были одинаковые: СОБИРАЮ
ИНФОРМАЦИЮ ТЧК ЖДИТЕ НОВЫХ СВЕДЕНИЙ. Первые два слова  -  сущая
правда, остальное -только чтобы Выиграть время.
     Питание  не  составляло  для меня никакой проблемы: ел я в
основном мокрую землю. Однако с течением времени я  приохотился
к  пище  людей,  она  нравилась  мне  больше и больше, изменила
постепенно весь мой обмен веществ - и  я  почувствовал  немалое
облегчение.  Деньги  меня  не  интересовали:  все, что мне было
нужно, я доставал даром  (не  спрашивайте  как,  все  равно  не
скажу).  Появилась  у  меня  и  невеста, чарующая и _пылкая, но
потом она меня бросила. Несмотря на все мои старания, проклятый
характер гратса проявлялся в самые неподходящие моменты  -  как
тогда, на пляже, но это уже из другой оперы.
     Что  делать?  Покинуть  Землю,  оставив  ее агонизирующей,
готовой принять безжалостных Гратсов, или... Передо мной стояла
дилемма,  и  откладывать  решение  было  нельзя:  на  Г  начнут
удивляться   моей  бездеятельности,  пошлют  на  Землю  Хмурого
инспектора, и тогда уж конец всему...
     Найти решение мне  помогли  маленькая  девочка  и  веселое
плутовство землян (я обратил на него внимание сразу по прибытии
на  Землю).  Это произошло в Мадриде, в вагоне метро. Вагон был
полон, маленькая девочка стояла  прямо  передо  мной,  и  я  ее
хорошенько  рассмотрел. Любуясь ее нежным личиком и золотистыми
волосами, я почувствовал, как  меня  вновь  захлестывает  волна
отвращения  к  насупленным и волосатым детям гратсов. В руках у
девочки было несколько книжек, и когда она выходила из  вагона,
то выронила их в толкотне, и они попадали на пол. По ним прошли
те,  кто выходил,; потом те, кто входил, и девочка не успела их
подобрать. Я решил, что найду ее и; возвращу их- для гратса это
проще простого. Я поднял книжки, стал их перелистывать-и  вдруг
наткнулся  на  решение!  Это были дешевые научно-фантастические
издания для детей, где  герои-земляне,  не  знающие  поражений,
совершают   в   космосе  невероятные  подвиги.  Если  бы  стало
известно, что земляне в своей эволюции достигли таких высот, на
Г началась бы паника. Нужно было хотя, бы  одно  доказательство
этому,   одно  подтверждение,  одно  свидетельство...  Они  его
получили.  Сообщение,-  полученное  его  гратсским   и   проч.,
выглядело примерно так:
     ВТОРЖЕНИЕ    НЕВОЗМОЖНО    ТЧК    ЗЕМЛЯНЕ   МОГУЩЕСТВЕННЫЕ
СВЕРХЦИВИЛИЗОВАННЫЕ ТЧК СОСТОЯНИИ  УНИЧТОЖИТЬ  НАС  МОМЕНТАЛЬНО
ТЧК  ОБНАРУЖЕННЫЙ  ЛУНЕ  КОРАБЛЬ ЗАХВАЧЕН ТЧК ЗАДЕРЖАН ЗПТ БУДУ
СУДИМ ШПИОНАЖ ЗПТ КАЗНЕН ТЧК ПЕРЕДОВЫЕ ОТРЯДЫ  ЗЕМЛЯН  ДОСТИГЛИ
АНДРОМЕДЫ  ТЧК  ПРЕКРАТИТЕ  ПОЛЕТЫ ТЧК ПАТРУЛИ ЗЕМЛЯН ПОСТОЯННО
НАБЛЮДАЮТ КОСМОС ЗПТ ВООРУЖЕНИЕ  ФАНТАСТИЧЕСКОЕ  ТЧК  КОМАНДУЕТ
СУПЕРМЕН  МЕЖПЛАНЕТНЫХ  ВООРУЖЕННЫХ СИЛ МЕКСИКИ ЗПТ ДИЕГО ВАЛОР
ДЕ ЛАС РЕАЛЕС МЕЖПЛАНЕТНЫХ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ ИСПАНИИ  ЗПТ  ДРУГИЕ
ТЧК РАДОСТЬЮ ЖЕРТВУЮ ЖИЗНЬЮ ВО СЛАВУ Г ТЧК
     Вот  и  все.  Я уничтожил свой корабль-и они поверили. Для
сверхразумных гратсы чуточку простоваты. Я остался на  Земле  и
живу  как король (земной). Мучает меня только одно: я никак, не
могу; совсем избавиться от  проклятого  дурного,  настроения  -
наследия  гратсов. Я много думал, как этому помочь. Я изменюсь,
изменюсь совсем (вот  для  чего  написана  эта  "Исповедь"),  и
сделаю  это,  придя  в  самое  лучшее  настроение, какое только
бывает. Сделаю я это с мыслью о детях-о  детях,  которые,  сами
того, не зная, спасли свою любимую, любящую и прекрасную Землю.
Ради них я изменюсь - навсегда.
     Чуть не забыл: зовите меня впредь Дональдом Даком



     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998



     Межзвездный   корабль   пробил   облака   и,   готовясь  к
приземлению, начал описывать круги над пустынным плоскогорьем.
     Иклес, пилот  корабля,  имел  вполне  конкретное  задание:
получить   для  своей  базы  на  планете  Уплон  информацию  об
умственном развитии землян. Для этого  он  согласно  инструкции
должен  был  вступить в общение с двумя людьми, находящимися на
двух  полюсах  человеческого  общества:  с  пастухом   Мартином
Ромеро,  жившим  близ  испанского  города Сория, на равнине, по
которой  течет  река  Дуэро,  и  с  Германом  Руффом,  всемирно
известным    финансистом,   владельцем   заводов   и   трестов,
президентом могущественных компаний и главным вкладчиком многих
банков.
     Иклес быстро установил, где находится пастбище, на котором
пас овец Мартин. А пастух между тем  уже  добрых  десять  минут
наблюдал  за движением летающего блюдца. Овцы испуганно сбились
вокруг Мартина, а собака надрывно лаяла. ,  -  Да  замолчи  ты,
Султан, чепуха все это,- успокоил Мартин собаку.
     Корабль  мягко приземлился. Иклес увидел Мартина - накинув
на плечи рваный плащ, пастух сидел перед своим убогим шалашом и
раздувал жар полупогасшего костра.
     Пришелец из космоса был удивлен спокойствием пастуха -  он
ожидал  встретить  страх  или  восхищение,  а  Мартин  спокойно
придерживал яростно лаявшего Султана.
     - Добрый вечер,- приветствовал пастуха Иклес.
     - Вечер добрый,-отозвался Мартин.-Присаживайтесь к огоньку
- сейчас не жарко.
     Ошеломленный пилот последовал его совету.  "Да  он  дурак,
наверное",- подумал Иклес и громко спросил Мартина:
     - Ты знаешь, откуда я?
     - Я так думаю, что издалека,- ответил пастух.
     - Видишь  вон  ту  звезду? А я прилетел со звезды, которая
еще дальше.
     Мартин почесал небритый подбородок и ответил гостю:
     - Я всегда думая, что там, наверху, живут люди.
     - Как получилось, чт9 ты стал об этом думать?
     -У пастуха много свободного времени, думай сколько хочешь.
     - И часто ты-думаешь?-спросил Иклес тонем, в котором  явно
звучала ирония.
     - Частенько.   Время   тянется   медленно,  а  занять  его
чей-то-надо...
     - Можешь мне рассказать, о чем ты думаешь?
     - Почему не могу? Вот игры придумываю разные.
     И он стал выкладывать камешками на земле квадрат,  который
разделил потом на два равных треугольника. Иклес с любопытством
следил  за  его  движениями.  Когда он увидел, как Мартин делит
прямые углы диагоналями, брови  пилота  от  изумления  поползли
вверх:  пастух  доказывал  теорему,  которую  земляне  называют
теоремой Пифагора!
     Наконец Мартин взглянул на Иклеса и, улыбнувшись, сказал:
     - Ведь  как  интересно   получается:   сложить   эти   два
квадратика, что поменьше, и выйдет один большой.
     И   он  показал  на  квадрат,  построенный  на  гипотенузе
треугольника.
     - Ты изучал когда-нибудь геометрию?-воскликнул Иклес.
     Мартин снова почесал подбородок.
     - Геометрию? А что это? Нет, не слыхал про такое. В  школу
ходил мальчишкой, читать и писать умею и считаю немножко.
     Иклес   не   верил   своим  глазам:  этот  мудрый  невежда
самостоятельно,   без   чьей-либо   помощи   доказал   теорему,
увековечившую имя великого ученого!
     Пастух  протянул пилоту кусок хлеба и сыр. Иклес, взяв их,
спросил:
     - Какими же еще играми ты развлекаешься в одиночестве?
     Мартин снова начал раскладывать камешки, но  теперь  -  на
большом  расстоянии один от другого. Просто, но умно он изложил
своими словами суть теории относительности и закончил так:
     - Длина, ширина и высота - это далеко  не  все.  Есть  еще
одна мера, а может, и много других... Иклес был потрясен.
     - Ты слышал когда-нибудь об Эйнштейне?
     - Не.  слыхал,  сеньор.  А  кто  это  такой?  У  пилота не
оставалось больше сомнений: этот  землянин  с  его  интуитивным
знанием высшей математики
     был гением.
     Из задумчивости его вывел голос пастуха:
     - В первый раз сюда спускаетесь?
     - Я в первый, но другие спускались и раньше.
     - А что ж мы их не видели?
     - Они  прилетали  на  Землю  больше тридцати миллионов лет
назад, и следы  их  пребывания  не  исчезли  по  сей  день.  На
плоскогорье  в  Андах,  на  границе  между Перу и Боливией, они
воздвигли огромные сооружения.  В  долине  реки  Наска  остался
гигантский  космодром,  где приземлялись и взлетали их корабли.
Эти существа, мои предки,  построили  город,  куда  можно  было
пройти через глубокое ущелье только по мосту из света, точнее -
из  ионизированного  вещества,  появлявшегося  по их желанию. В
конце концов они вернулись на мою планету,  Уплон,  оставив  на
Земле  множество  следов  своего пребывания. Оплавленный песок,
который  можно  видеть  в  некоторых   местах   вашей   пустыни
Гоби,-память  об  их  атомных  взрывах. До вас дошли остатки их
календарей,   географических   карт,    мер,    которыми    они
пользовались,   а   вы   и  не  подозреваете  даже,  каково  их
происхождение.
     - Ну, а вы зачем к нам прилетели?-Спросил Мартин.
     - Познакомиться с вами, узнать вас. Я должен побывать  еще
у одного жителя Земли - Германа Руффа.
     Герман  Руфф, Герман Руфф... Пастух наморщил лоб. Имя было
знакомое... и он вспомнил:
     - А, знаю. Читал про него в газете. Большой человек.
     - Умный?
     - Еще бы!
     - Умнее тебя?
     - Сравнили тоже! Я -бедный пастух, без образования...
     Иклес ничего не сказал. Он уже принял  решение  немедленно
отправиться   в   обратный   путь.   Если  у  этого  землянина,
прозябающего в безвестности и нищете, столь  могучий  мозг,  то
каковы же должны быть способности Германа Руффа!
     Попрощавшись  с  пастухом, он вернулся на корабль, который
двумя минутами позже поглотило ночное небо.
     А в это самое время знаменитый Герман  Руфф  пил  виски  в
своем  фешенебельном клубе. За весь этот день его мозг не родил
ни одной мысли - по  той  простой  причине,  что  был  к  этому
совершенно  не способен. День он начал с посещения финской бани
и  парикмахерской.  Позавтракал,  потом  сел  в  машину,  затем
последовали  аперитив  и  второй завтрак в модном ресторане. Во
второй половине дня - скачки, а потом  спектакль,  показавшийся
ему  смертельно  скучным,  и  в заключение - приятное общество,
которое он осчастливил набором банальностей  и  общих  мест,  а
также  несколькими фразами о международных делах, вычитанных им
из какого-то журнала.
     Герман  Руфф  был  глуп  как  пробка.  Инженеры,  техники,
специалисты   в  самых  различных  областях  вели  его  дела  и
управляли его заводами,  обеспечивая  их  почти  автоматическое
функционирование.  Своим  влиянием,  престижем,  славой  он был
обязан  исключительно  деньгам,  приобретенным   когда-то   его
прадедом не слишком честными путями.
     Пришелец  из  космоса  вынес,  таким  образом,  совершенно
ложное представление  о  жителях  Земли.  Он  не  знал  простой
истины: "Я-это я и моиобстоятельства".
     Мартин  Ромеро  был  гений,  которого  страшные,  роковые,
беспощадные обстоятельства (его происхождение) сделали пастухом
и обрекли на жизнь  среди  овец  и  овчарок.  Что  же  касается
Германа    Руффа,    то   его   жизнь   предопределили   другие
обстоятельства, которым-и ничему другому-был  он  обязан  своим
сказочным богатством и славой.
     Вернувшись  на  свою  базу, Иклес доложил: "Земля населена
существами    с    колоссальными    способностями,    настолько
выдающимися,  что  тех,  кто достигает всего лишь уровня гения,
отправляют пасти овец".



     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998



     Четырнадцатая улица ведет к Ист-Ривер.
     Десять часов вечера. Толпа еле  передвигает  свои  неживые
ноги.   У  нее  гипсовое  лицо  -  одно  из  тысячи  лиц  нашей
синтетической цивилизации.
     Улица темна, как монастырский коридор. Одни бредут прочь с
улицы,  другие  спешат  на  свидание,  третьи  -   на   ночлег,
четвертые;-куда глаза глядят.
     Все  было  очень  обыденным  и  в  то  же  время  каким-то
ненастоящим. На, левой стороне - пятна желтых, краснокирпичных,
коричневых тонов, обведенные черными линиями,  придававшими  им
форму  зданий.  На  правой,  по которой я шла,- ярко освещенная
парикмахерская на первом этаже и грязная забегаловка, в которой
стоит дым коромыслом. Дальше -  заклеенные  афишами  деревянные
щиты,  из-за  которых  протягивает  ветви  дерево.  Клочья афиш
оповещают о новой демонстрации старого кинобоевика  "Девушка  в
военной форме".
     Я   ни  о  чем  не  думала,  только  жадно  впитывала  все
впечатления, предлагавшиеся моему праздному уму.
     Какой-то тип остановился на углу Первой  авеню  и  закурил
сигарету  с  таким  видом,  будто без нее он не смог бы перейти
улицу. Что до  меня,  то  я  перешла  ее,  не  задерживаясь,  и
увидела,  что из-за спины типа с сигаретой появилась и движется
навстречу  мне  странная  личность,  рассмотреть  которую   мне
удалось  благодаря  неоновому  свету,  падавшему  из  витрины с
обувью.
     Человек шел быстрым шагом, и через его  правую  руку  было
переброшено  пальто. Левая рука, согнутая в локте, оканчивалась
боксерской перчаткой. Он поравнялся со мной  и  остановился;  я
посмотрела  на  него,  мягко  говоря,  не без удивления. Вращая
большими глазами, он сунул мне пальто,  которое  нес,  и  молча
побежал,  все так же размахивая рукой в перчатке и все с тем же
свирепым выражением на лице.
     Что мне делать с мужским пальто?
     "Если окажется мало ношенное,- сказала я себе,- пошлю  его
в ЮНРРА (1)".
     Вдоль набережной тянулись сверкающие ряды фонарей. Скоро я
почувствовала  вес  своей  ноши,  и в какое-то мгновенье у меня
появилось искушение оставить ее  здесь,  на  одной  из  скамеек
набережной.
     Не знаю, что меня от этого удержало. Наверно, мой демон.
     Крайне    непривлекательного    вида   грузовые   посудины
испытывали на прочность свои швартовы и гнали водяные круги  от
своих якорных цепей.
     Какие-то  мерзкие мальчишки носились друг за другом. Нигде
в мире нет такой отвратительной шпаны, как в Нью-Йорке.
     Да, но что же мне все-таки, делать с.этим пальто? Ах, ведь
я решила отдать его в ЮНРРА! А может, самой послать кому-нибудь
из друзей во Франции? Нет, это слишком сложно.
     С островков сквозь ночь доносились крики, сверкали огни  -
зеленые,  голубые. Добавим ко всему луну и девушку - она сидит,
свесив ноги, на парапете, и рядом с ней юноша, не красавец,  не
урод, а так, что ни на есть самый ординарный.
     Прошел  рабочий-тоже  не  из таких, какие мне нравятся. Он
нес железный ящик и длинный кусок водопроводной трубы.
     Несмотря на масляные пятна и отбросы, плававшие  на  воде,
воздух  был  ароматен - может быть, благодаря морскому бризу...
Нет, не морскому. Мне казалось, что ветер дует с океана.
     Я не заметила, как проскочила два или три лишних квартала,
и только тут, опомнившись, уже совсем усталая, повернула домой.
     Тогда-то у меня в голове и  зародились  самые  невероятные
предположения.
     Чтобы кто-то сунул вдруг ни с того ни с сего пальто в руки
мне, незнакомке,  посреди  улицы, не сказав ни единого слова? С
чего бы это?
     Может, оно "горячее", как в Соединенных Штатах  .  принято
говорить о краденых вещах?
     Может  быть,  в  его  карманах пистолет, драгоценности или
гремучая  змея?  Может,  оно  снято  с  гангстера,  только  что
убитого, чтобы уничтожить все улики?
     Тот,  кто всучил мне пальто, был в боксерских перчатках. В
двух перчатках или в одной? Я помнила только одну - ту, которой
он с какой-то Яростью размахивал в воздухе. Нет,  конечно,  это
боксер. Он изрядно отделал (а может быть, и угробил) собрата по
профессии   и   теперь  скрывается  от  рук  правосудия.  Могло
бытьтакое? Могло. Потом, не зная, как  отделаться  от  тяжелого
пальто  (но  чье  же  оно  все-таки?),  он  сунул  его  первому
встречному.
     Неправдоподобно. Разве я была первой  встречной?  Нет.  До
меня  этот  человек  в  боксерской  перчатке наверняка встретил
многих других людей. И потом, я не прохожий, а прохожая. Он дал
мужское пальто молодой женщине. Почему?
     По дороге домой я перебрала мысленно всевозможные варианты
и теперь не знала, что и думать.
     Студенческий пансион, давший мне приют (точнее - мне, моим
мечтам и,моим художническим дерзаниям), снаружи выглядел  очень
прилично.  Вход  был  Двенадцатой улицы, через парадное с семью
каменными ступеньками.
     Внутри, как это ни печально, пансион служил пристанищем не
только таким же бедным, как я, студентам, но также тараканам  и
крысам.
     В   этот   вечер,   после   всей  дневной  беготни,  после
нескончаемых блужданий по бесконечным улицам,  моя  комната  на
пятом   этаже,   под   самой  крышей,  казалась  мне,  когда  я
поднималась по бесконечно длинным лестницам с шаткими перилами,
самой прекрасной комнатой в мире.
     Войдя в свою  комнату  с  мужским  пальто  под  мышкой,  я
сильным ударом кулака распахнула настежь окно.
     Надо   сказать,   что   в   те   времена   я   старательно
культивировала  все,  что  только  было  мужественного  в  моей
натуре,    чтобы    уравновесить   таким   образом   чрезмерную
женственность своей внешности. В те дни я  носилась  с  мыслью,
что  совершенное  существо  должно  быть  наполовину  мужчиной,
наполовину женщиной. Я и в выражениях не особенно стеснялась.
     Итак, ударом кулака я распахнула  окно,  и  теперь,  чтобы
закрыть   его,   понадобилось  бы  притянуть  створки  к  себе.
Американцы называют такие окна французскими.
     Я плюхнулась на постель, вздохнула и блаженно  вытянулась,
переполненная впечатлениями этого дня.
     Пальто,  небрежно  брошенное на спинку стула, соскользнуло
на пол. В комнату проникало немного света с улицы - достаточно,
чтобы разглядеть  контуры  предметов,  но  недостаточно,  чтобы
разглядеть их детально.
     Нажав  кнопку  на  безобразной  штуковине,  болтавшейся на
шнурке над самым моим носом, я  включила  свет.  Резвившиеся  в
раковине прусаки моментально исчезли.
     Я  встала - и запел матрац, еженощно баюкавший меня в моих
кошмарах.
     Я осмотрела пальто. Собственно говоря, это было полупальто
из верблюжьей шерсти цвета светлой охры. Почти новое, с широким
поясом и двумя косыми карманами. Я сунула руку в один  из  них,
чтобы  узнать,  что  в  нем,  и извлекла предмет, от первого же
прикосновения к которому у меня по коже побежали мурашки.
     Моя рука тут  же  швырнула  на  стол  то,  что  вынула  из
кармана, и страшный предмет оказался перед моими глазами.
     Это  были пять пальцев левой руки, отрубленные у основания
и связанные шнурком.
     Мгновенно сработали два рефлекса: сначала меня  вырвало  в
умывальник, а потом я схватила шнурок за конец и выбросила этот
ужас за окно.
     Меня начало трясти, и я не могла сдержать икоту. В течение
десяти  минут  мне  казалось,  что  я  умираю,  К счастью, я не
обедала в этот день, и после нескольких болезненных судорог мой
желудок успокоился.
     Стало ясно, что  этим  вечером  мне  уже  не  выбраться  в
маленький  бар, где собирались мои собратья по Гринвич-Виллидж:
пара бесталанных художников, неудавшаяся актриса, полные надежд
поэтессы. Более везучие, случалось,  угощали  там  мазил  вроде
меня черствым сандвичем и чашкой кофе с коньяком.
     Это   подвальное   заведение   в  псевдофранцузском  стиле
называлось "Кошачья миска", и  действительно,  с  завсегдатаями
там неособенно церемонились-не больше, чем с бездомными кошками
из водосточных труб.
     Я начала снимать блузку, когда вдруг, повернувшись к окну,
увидела ногти этих жутких пальцев, взобравшихся по стене дома к
самой оконной раме.
     Ужас! Ужас!
     Я  взяла туфлю и стала бить по ним каблуком, и била до тех
пор, пока они не разжались.  Они  свалились  вниз,  и  я  сразу
захлопнула окно.
     Неужели все это происходит наяву?
     Схватив  пальто,  я  выскочила из комнаты и сбежала вниз к
привратнице.
     - Я нашла это на скамейке у  Ист-Ривер,-  сказала  я  ей.-
Отдайте вашему мужу, мне оно ни к чему.
     - Прекрасное  полупальто,-  сказала  она,- вы могли бы его
продать. Я снижу вам квартирную плату.
     Я поднялась к себе, думая, что, может, хоть теперь у  меня
будет покой.
     Я не понимала, что происходит. А вы бы поняли?
     Я  вошла  в комнату - и Сердце чуть не выскочило у меня из
груди. Пальцы, проклятые  пальцы  барабанили  по  стеклу,  явно
требуя, чтобы я их впустила!
     С  воплем;  "Входите!  Входите  же!  Давайте кончать!" - я
распахнула окно.
     "  Пальцы  спустились  на  паркет,  быстрыми,   уверенными
шажками двинулись к столу, вцепились в деревянную ножку и стали
карабкаться по ней вверх.
     Вскарабкавшись,  они  расположились  на столе. Остолбенев,
стояла я  в  ногах  кровати  и  смотрела,  как  они  движутся,-
смотрела  не протестуя, не испытывая любопытства, не давая себе
труда поискать объяснение этому ужасу,  от  которого  не  могла
отвести глаз.
     Между  тем  пальцы, немного отдохнув, отодвинули в сторону
картон и другие рисовальные принадлежности  и  вытащили  из-под
них чистую тетрадь. Потом они собрались вокруг моей авторучки и
начали  писать.  Невидимая, но исключительно точная рука водила
ими по странице.
     На душе у меня становилось все тоскливей.  Воздух  густел.
Звуки становились громче. Я задыхалась.
     С  того  места,  где  я стояла, я очень хорошо видела, что
именно пишут пальцы.
     "Мы были послушными орудиями левши, с которым  расправился
его  враг. Наш хозяин умер сегодня вечером. Только в нас он еще
живет, но нам, чтобы мы жили, нужна ты".
     На какое-то мгновенье между мной  и  миром  встало  черное
облако. Отрезанные пальцы все писали, а я надела берет, жакетку
и бросилась вниз по лестнице.
     Я  бежала  по  улице - бежала и бежала. Я поняла, что ужас
навсегда поселился рядом со мной. Я  бежала  и  говорила  себе:
"Четырнадцатая  улица...  ведет к Ист-Ривер... там уже не будет
страха..."
     Парапет над рекой был не очень высокий. Я занесла над  ним
ногу,  но какая-то неведомая сила за моей спиной удержала меня.
Морской ветер сдул с  моего  лица  гримасу  тоски.  Я  села  на
скамью,  а  мое сердце покидали последние мятежные порывы. Надо
было смириться со своей горькой судьбой  -  ничего  другого  не
оставалось.
     Пальцы,  удержавшие  меня  от  самоубийства, лежали у моих
ног. Я не задавалась вопросом, как они меня догнали. Я взяла их
и положила в берет, и этот берет я  несла  в  руках  до  самого
дома.
     Дома  я вытряхнула содержимое берета прямо на стол. Пальцы
ударились о стол с глухим стуком.
     - Выкладывайте, что там у вас,-сказала  я  им.  Они  снова
сплелись  вокруг  моей  авторучки  и  написали:  "Мы дадим тебе
богатство".
     - Каким образом?
     "Береги пас. Без души нас ждет разложение. Дай  нам  свою.
Люди  бессмертны  в  той  мере,  в  какой  их помнят или любят.
Помнить о чьем-то присутствии - уже значит любить. Мы не просим
у тебя ничего, кроме духовной поддержки. Доверь нам свою жизнь,
а мы дадим тебе богатство".
     -- Оставайтесь.
     И добавила, желая сохранить за собой на всякий случай путь
к отступлению:
     - Вы мерзки.  Я  смогу  терпеть  вас,  только  пересиливая
отвращение.
     Пальцы нетерпеливо задвигались и приступили к работе.
     Не  могу  сказать, что я хорошо спала эту ночь. I Всю ночь
напролет в темноте моей конуры скрипело перо, которым водили по
бумаге проклятые пальцы.
     Я  попросила  у  знакомого  пишущую  машинку,   и   пальцы
перепечатали  текст.  На  другой  день с рукописью под мышкой и
пальцами в кармане (я все время их чувствовала) я вошла в самое
крупное издательство, и меня почему-то сразу же принял шеф.
     Бросив беглый взгляд на кипу бумаги,  которую  я  положила
перед  ним,  он  с  места  в  карьер предложил мне великолепный
договор, который я тут же  приняла,  и  аванс  в  десять  тысяч
долларов.
     Он  почти  насильно  навязал  мне  своего агента, проныру,
который тут же подобрал мне роскошно обставленные  апартаменты.
Большой  магазин обновил мой гардероб, модный парикмахер придал
новый и много-лучший вид моей  голове,  который  и  увековечили
фотографы.  Вскоре  эту фотографию можно было лицезреть во всех
журналах и газетах  Америки,  многократно  воспроизведенную  со
многими и всегда лестными комментариями.
     Издательский  агент  познакомил  меня  со всеми театрами и
ресторанами  города.  Обо  мне  он  говорил  не  иначе  как   с
величайшим  почтением.  Скоро мое имя перестали употреблять без
эпитета "гениальная".
     Я-то хорошо знала, что такое моя гениальность:
     пять кусков мертвечины, связанные шнурком от ботинок.
     Когда  пальцы  писали  мой  второй  шедевр,  я  была   уже
известнее Эйнштейна, прославленнее любой кинозвезды.
     Временами  наедине с ;собой я пыталась вновь обрести себя.
Я рисовала. Мои наброски, какими бы  они  ни  были  неудачными,
были моими.
     Вскоре  для  меня  был  отрезан  и этот путь. Издательский
агент  застал  меня,  когда  я  рисовала  небоскребы,  схватил,
несмотря  на все мои протесты, стопку рисунков и использовал их
для рекламы.
     Люди буквально рвали их у меня из рук, и о них было  много
разговоров-мои  рисунки  называли "любимым времяпрепровождением
гениальной женщины".
     Мужчины, как я вижу теперь, докучнее тараканов. Мне некуда
деваться от них, и фальшивый  рай,  который  для  меня  создали
живые пальцы мертвеца, оказывается страшнее преисподней.
     Они,  эти  немыслимые  пальцы,  присвоили  меня, и я стала
существом без собственной жизни.
     Ночью они создают романы, статьи, элегии. Когда я не сплю,
я слышу, как они пишут.
     На рассвете они соскакивают со стола на ковер и идут в мою
комнату. Они хватаются за полог кровати,  и  потом  я  чувствую
их-ледяные и неподвижные, у самого своего горла.
     Когда  ужас  становится  непереносимым,  я  встаю и ставлю
пластинки. Я часто напиваюсь, хотя терпеть не могу алкоголя.
     Я, не стану выбрасывать пальцы за окно  -  они  все  равно
вернутся.  Я  не  говорю  им  ничего,  но,  быть  может, в один
прекрасный день я их сожгу. Или проверю, как на  них  действует
кислота.
     Я  чувствую, что скоро мне будет просто невмоготу выносить
их присутствие. А ведь они любят меня и  наверняка  читают  без
труда мои самые затаенные мысли.
     Не  сильнее  ли  обычного  сжимали  они  сегодня утром мое
горло?


     (1) Международная организация по оказанию помощи  странам,
пострадавшим  от  войны.-Существовала с 1943 по 1947 год, когда
по решению Генеральной Ассамблеи ООН была  распущена.  (Примеч.
перев.)



     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998



     Феликс  снова  попытался сосредоточиться (последний час он
был  занят  исключительно  этим).  Он  надеялся,  что  все-таки
сочинит  стихотворение,  хотя  никакому  поэту и в голову бы не
пришло сесть за работу в восемь часов вечера.
     "Волны распластываются на безлюдном пляже..."
     Перо зацарапало  по  сложенному  вчетверо  листку  бумаги,
девственно  белому,  как  фата  невесты. Вторая строка никак не
придумывалась.  После  долгих  усилий  едау  удалось  ненадолго
отвлечься  от  звуков  трех или четырех виброфонов, сотрясающих
двор; но до чего же трудно заставить себя  думать  о  безлюдном
пляже  и  пене  набегающих волн на фоне ритма пучи-пучи! Однако
окончательно   похоронил   вторую    строку    разговор    двух
сервороботов.  Они  вопили  во  всю  мощь  своих  динамиков^  и
болтовня их навела его на  мысль  о  неореалистическом  романе,
героями  которого  были  бы  две  скромные  прислуги.  Потом их
разговор, пахнувший луком и кухонным тряпьем, прервался, и  тут
же  началась  многосерийная телепередача с треском револьверных
выстрелив   и   голосами,   ревущими    или    сюсюкающими    с
пуэрториканским акцентам.
     "Волны  распластываются на безлюдном пляже... Вдали ковбои
скачут по степям..."
     Проклятье! Неужели нет никакого способа оградить  сознание
от  этих  зловредных  помех?  Но  уже  поступала  исчерпывающая
информация о разногласиях между супругами на третьем  этаже,  о
состоянии  беременной  соседки  и  положении  дел  на Марсе: на
третьем  этаже  дети  играли  в  марсиан,  и  их  дикие   крики
разносились  далеко  вокруг.  А  волны  все  распластывались на
безлюдном пляже, и что-то не видно было,  чтобы  вторая  строка
собиралась составить Им компанию. Символическим жестом прощания
с  музами  Феликс  порвал  в  клочки  четвертушку  бумаги, едва
начавшую терять свою первозданную чистоту.
     Он вышел на улицу. Здесь по крайней мере оглушали
     только вибраторы гелибусов, жужжание атомных автомобилей и
свист поездов, несущихся по монорельсовым дорогам. Этим вечером
они с женой собирались в стереокино, но чтобы получить место на
стоянке, надо выехать на час раньше и стать в хвосте  огромного
каравана  машин, медленно движущегося к центру города. Только в
машине можно было чувствовать себя спокойно, только в ней, а уж
никак не в спальне, где никогда не было уверенности в том,  что
супружеская  чета из соседней квартиры, отделенной перегородкой
в два-три сантиметра толщиной, не начнет рассказывать днем  то,
о  чем они с женой говорили ночью. Хорошо хоть кровать попалась
без скрипа.
     О уединение сидящего за рулем машины,  окруженной  сотнями
других   герметически   закрытых   машин!  О  головы,  неслышно
говорящие за стеклами окошек,  если  только  их  обладатели  не
высовываются,  чтобы  обругать  тебя, когда ты чуть не задел за
крыло или  помешал  себя  объехать!  Но  уединение-это  влажное
уединение  финской бани, уединение среди тысячи звуков, и в нем
нет аромата сосновой смолы и шиповника.
     Наконец они приехали в стереокино.  Несмотря  на  страшную
давку  при  входе, а потом при выходе, не-смотря на вопли тысяч
зрителей во время страшных сцен и хохот во время смешных, здесь
они тоже были" в уединении, потому что, если  не  считать  этих
моментов  (а  их  было не так уж много), возвращавших Феликса к
действительности,  киносеанс  был  для  него  тихой  пристанью.
Специалисты  по  акустике обеспечивали абсолютную звукоизоляцию
студий,  в  которых  снимались,  фильмы,   и   если   какому-то
нежелательному  шуму  все  же  удавалось  пробиться  на гладкую
поверхность пленкИу существовали  технические  средства,  более
чем  достаточные для того, чтобы от него отделаться. Да и какой
фильм можно было бы  поставить,  если,  бы  голоса  актеров  на
звуковой дорожке заглушала реклама моющих средств?
     После  сеанса  они  возвратились  домой и сели за скромный
ужин, но проглотили его наспех и подавляя отвращение, потомучто
по двору разносились громогласные  жалобы  одного  из  соседей,
оповещавшие  жильцов  о тошнотворном вареве, которое подала ему
жена.
     Была суббота.  Теоретически  это  означало  еще  несколько
часов  сна  вдобавок  к  тем, которыми они располагали в будние
дни,- но только  теоретически.  В  квартире  этажом  выше  были
гости,  и  вечеринка  затянулась  до  пяти  утра, а у остальных
соседей  гремели  телевизоры,  работавшие  до  тех  пор,   пока
телецентр  не  закончил передачи. Телевизоры и вечеринка мешали
друг другу, и это немного утешало Феликса,. героическим усилием
воли пытавшегося продолжать прерванное стихотворение.  А  потом
он  стал  засыпать  по  методу  йогов, и сон наконец смежил его
усталые веки.
     Ему приснился необитаемый остров, где они  с  женой  жили,
как  Робинзон  Крузо.  Не  было  слышно  ничего,  кроме шелеста
листьев на верхушках и шепота моря; но  вдруг  эти  гармоничные
звуки  расположились в рисунок афро-кубинского ритма и на пляже
необитаемого острова  появился  дансинг,  из  которого  неслась
душераздирающая танцевальная музыка...
     Их  разбудило в семь часов утра звонкое пение трубы: сосед
с четвертого этажа  под  аккомпанемент  своей  электробритвы  и
электрического   молотка  жены,  спешно  .готовившей  на  кухне
отбивные для пикника, ставил жильцов в известность о  намерении
вывезти   свое  семейство  за  город.  Мажорный  гимн  объявлял
беспощадную войну лодырям и лежебокам, а еще  через  полчаса  к
нему  присоединилось серафическое пение детского хора, безбожно
перевиравшего модные  песенки.  Феликс  и  его  жена  торопливо
оделись,  и  вскоре  их  автомобиль  стал  еще  одним  звеном в
бесконечной цепи машин, двигавшихся к  горам.  Целых  три  часа
ушло  на  то, чтобы одолеть девяносто километров, но зато здесь
их ждала природа! И они  скользнули  под  зеленую  сень  сосен,
стараясь  не  наступать  на  пары,  занимающиеся  любовью, и на
отдыхающих, раскладывающих свои пожитки.
     Феликс  дышал  полной  грудью:   нельзя   было   .упускать
мгновений, когда в ноздри пробивался аромат Природы, потому что
его  тут  же  вытесняли  запахи  синтетических  аминокислот или
других, менее съедобных веществ.
     "Отвлечься, любой ценой отвлечься! Неужели зря я занимаюсь
йогой?" - с тоской подумал Феликс.  Если  говорить  о  радостях
обоняния, то весь вопрос здесь, с точки зрения йоги, заключался
в  том, чтобы путем умственной фильтрации устранить зловоние, а
потом наслаждаться без  помех  благоуханием  сосен  и  ароматом
растоптанного тимьяна.
     Они двинулись дальше. Здесь отдыхающих почти не было: люди
по мере  возможности  избегали  занятий  альпинизмом. Со скалы,
украшенной щитом с рекламой знаменитой  оптической  фирмы,  они
окинули  взглядом  пейзаж.  "Какая  прелесть!"- подумал Феликс,
обнимая жену за талию. Да, вокруг была настоящая природа - если
отвлечься от рекламного щита и двух-трех сигаретных  пакетиков,
валяющихся  под  ногами,  а  также  от  объедков,  оставшихся с
прошлых воскресений,  от  полудюжины  окурков  и  от  предмета,
который  Феликс  поторопился  затоптать,  прежде чем его увидит
жена.
     Он снова нежно обнял ее. Им хотелось  вновь  ощутить  себя
женихом  и  невестой,  которые  украдкой  обмениваются  первыми
поцелуями, захотелось насладиться интимным  актом,  скрытым  от
посторонних  глаз и ушей и уже от одного этого более волнующим.
И  они  пошли  дальше  в  своих  ласках,  как   никогда   полно
наслаждаясь   тем,   что   другие   уже  давным-давно  привыкли
выставлять на всеобщее обозрение.
     Над их головами пронесся камень, а вслед за ним  и  другой
ударился о землю всего в- нескольких сантиметрах от них. Феликс
вскочил, разъяренный, но увидел лишь, как из-за соседней скалы,
хохоча,  убегают несколько мальчишек. И они решили воздержаться
от дальнейших интимностей, точнее - предаться им  мысленно.  Но
уже настал час второго завтрака и давал о себе знать голод. Они
развернули  свертки,  а  эпизод  с  камнями постарались забыть.
Потом Феликс спустился с бумагой и остатками пищи  к  ближайшей
урне,  которая,  по  счастью,  оказалась пустой, и со спокойной
совестью  вернулся  на  их  любимую  скалу.  Здесь  можно  было
говорить  обо  всем  на  свете и даже лежать, провожая взглядом
облака и стараясь не замечать пролетевшие один  за  другим  три
рейсовых   космических   корабля,   эскадрилью  турбореактивных
самолетов и два гелитакси. Несмотря на все  это,  были  минуты,
когда, глядя на пышные тела облаков, можно было пофантазировать
и  увидеть  сказочных  чудовищ, пока транзистор где-то рядом не
начал информировать их о результатах последних  игр  и  они  не
поплелись, понурив головы, к оставленной ими машине.
     -Есть  ли  у  вас  такое  место,  где мы с женой смогли бы
провести  несколько  дней  совсем  одни?  -  спросил-Феликс   у
представителя туристского агентства.
     - Вы  мечтаете  о  невозможном, но наше агентство все-таки
попробует подыскать для вас что-нибудь похожее на то,  что  вам
нужно,-  ответил  тот  и  как-то  странно посмотрел на Феликса,
будто   Феликс   был   психический   больной,   сбежавший    из
соответствующей  клиники.  Без малейшей надежды на успех Феликс
вновь окунулся в уличный шум.
     Неужели  он  обречен  до  конца  дней  своих   слышать   и
запоминать  наизусть бесконечные рекламные объявления? Когда он
был ребенком и учителя в школе заставляли  его  утаить  таблицу
умножения,  у  иего хоть были дни отдыха. Но теперь для него не
осталось никакого просвета. Он то и дело  ловил  себя  на  том,
что,  говоря  с  женой, пользуется словами и интонациями героев
телеэкрана. Да и вся жизнь его, коли уж на то пошло,  вовсе  не
была  его жизнью: словно в теле его нашел приют не один мозг, а
пятьдесят или более и все они работают одновременно.  Например,
об интимной жизни соседок он знал не меньше, чем их собственные
мужья, и, если бы в один прекрасный день у него появилось вдруг
желание обмануть какого-нибудь из них, он оказался бы в постели
с  женщиной,  все  тайны  которой  ему  известны.  То  же самое
произошло бы и с его женой-как если бы он и она  были  обречены
на вечное пребывание в чужих постелях.
     Отвлечься,  отвлечься  любой  ценой!  Но  связанная с этим
психическая нагрузка была не по  силам  его  организму,  и  это
давало ему право искать уединения.
     Через  два  дня затрезвонил видеотелефон. Нет, это не была
ошибка, и это не был один из  вечных  телефонных  шутников  или
радиодиктор,  страшно расстроенный тем, что, не зная о передаче
X,  которую  патронирует  компания  по   производству   моющего
средства  Y,  Феликс с женой потеряли столько сотен песет. Нет,
на этот раз они услышали голос человека,  обращающегося  к  ним
лично! Представитель туристского агентства сообщал, что найдено
райское  местечко  на  одном  из прибрежных островов! Агентство
заказало гелитакси, которое перенесет их туда со всем  багажом.
Гарантируется абсолютное уединение, так как островок необитаем.
Правда,  спать  придется  в  палатке,  готовить  самим, но ведь
именно об этом мечтали супруги!
     Ониприняли предложение не торгуясь и на следующий же  день
были   там,   одинокие,   как   Робинзон   Крузо,  перед  лицом
одного-единственного  свидетеля,  бившегося   своей   бирюзовой
грустью  об  острые  грани  скал.  И еще были чайки и несколько
деревьев, крепко  вцепившихся  корнями  в  каменистую  землю  и
вознесших высоко в небо пышные кроны.
     Первое,  что  сделал  Феликс,  оказавшись на острове, было
нечто такое, на что он никогда не  считал  себя  способным:  он
начал  скакать  как  одержимый,  стремясь  Дать  выход мышечной
энергии,  подавляемой  конторской  работой  и  сидячим  образом
жизни. А потом они стали разыгрывать ту самую сцену, которую им
никогда  не  удавалось  довести  до конца на их любимой скале с
рекламой оптических товаров. Они закатывались смехом, как дети,
и, так  как  был  уже  полдень,  они  сорвали  с  себя  одежду,
бросились  в  воды  идиллической  маленькой бухты, без смущения
принявшей обнаженную молодую пару, и прорезвились  там  больше,
двух часов.
     И  это  были  лишь  первые из многих безумств, которым они
предались в течение субботы и воскресенья. О, если бы так  было
всю  жизнь!  Но  будни  уже  предъявляли свои права на них, и в
назначенный срок за ними прибыло то же самое гелитакси, которое
сорок восемь часов назад  доставило  их  на  остров.  С  тоской
глядели   они   на   крохотную  серую  точку  в  кружеве  пены,
скрывающуюся за горизонтом.
     В тот вечер они включили телевизор.  Пришлось  перетерпеть
неизбежные  кадры  рекламы, вестерн и телеконкурс, но потом они
увидели  на   экране   нечто   удивительно   знакомое-маленький
островок,  на  котором  они провели сорок восемь часов счастья.
Крупными буквами поверх изображения проплыло название передачи:
"Чем бы вы занялись, если бы остались одни?" И им стало  плохо,
когда в.двух Робинзонах, скачущих и кувыркающихся как безумные,
они   узнали   самих   себя.   Кадры   были   засняты   группой
операторов-аквалангистов.



     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998



     Крейсер  "Илькор"  только-только вышел за орбиту Плутона и
начал межзвездный  рейс,  когда  встревоженный  офицер  доложил
Командиру:
     - К сожалению, по халатности одного из техников на третьей
планете  оставлен руум типа Х-9, а с ним и все, что он смог там
собрать.
     На какой-то миг треугольные глаза Командира
     скрылись под пластинчатыми веками, но, когда он заговорил,
голос его звучал ровно.
     - Какая программа?
     - Радиус операций - до тридцати миль, вес объектов  -  сто
шестьдесят плюс-минус пятнадцать фунтов.
     Помедлив, Командир сказал:
     - Вернуться  сейчас мы не можем. Через несколько недель на
обратном пути, мы обязательно подберем его. У меня нет никакого
желания  выплачивать  стоимость  этой  дорогой  модели;   чтобы
виновный понес суровое наказание,- холодно приказал он.
     Но  в  конце  рейса,  недалеко  от  звезды Ригель, крейсер
повстречался с плоским  кольцеобразным  Кораблем-перехватчиком.
Последовала  неизбежная  схватка, а затем оба корабля, мертвые,
наполовину  расплавившиеся,  радиоактивные,  начали  долгое,  в
миллиард лет, путешествие по орбите вокруг звезды.
     На Земле была мезозойская эра...
     Они  сгрузили последний ящик, и теперь Джим Эрвин смотрел,
как его напарник залезает в кабину маленького гидросамолета, на
котором они сюда прибыли. Он помахал Уолту рукой:
     - Не забудь отправить Сили мое письмо!
     - Отправлю,  как  только  приземлюсь!  -  отозвался   Уолт
Леонард, включая двигатель.-А ты постарайся найти для нас уран,
слышишь?  Только  бы  повезло - и у Сили с сынишкой будет целое
состояние. А?,-Он ухмыльнулся, сверкнув белозубой  улыбкой.-  С
гризли не церемонься, как увидишь - стреляй!
     Вспенивая воду, гидросамолет стал набирать скорость. Когда
он оторвался  от  поверхности озера, Джим почувствовал холодок.
Целых три недели проведет он  один-одинешенек  в  этой  забытой
Богом  долине канадских Скалистых гор. Если почему-либо самолет
не опустится снова на холодное голубое-озеро-Джиму конец.  Даже
если ему хватит еды. Ни один человек, сколько бы у него ни было
пищи,  не смог бы перевалить через обледенелые хребты,, не смог
бы одолеть сотни миль  безлюдной  каменистой  земли.  Но  Уолт,
конечно,  вернется в назначенный срок, и теперь только от Джима
зависит,  окупятся  ли  деньги,  вложенные  в  экспедицию.   За
двадцать  один день он выяснит, есть ли в долине уран. А сейчас
долой все страхи и предчувствия - надо приниматься за дело.
     Работая  не  спеша,  с  ухваткой  бывалого  лесоруба,   он
поставил под нависшей скалой шалаш: на три летние недели ничего
основательнее  не  понадобится.  Обливаясь потом в жарких лучах
утреннего солнца, он перетащил под выступ ящики со  снаряжением
и   припасами.  Там,  за  шалашом,  покрытые  водонепроницаемым
брезентом и надежно  защищенные  от  любопытства  четвероногих,
ящики были в безопасности. Сюда он перенес все, кроме динамита:
динамит,  тоже  тщательно  укрыв от дождя, он припрятал ярдах в
двухстах от шалаша. Не такой он дурак, чтобы спать около  ящика
со взрывчаткой.
     Первые  две  недели  пролетели как сон, не принеся никаких
удач. Оставался еще один необследованный район, а времени  было
в обрез. И в одно прекрасное утро, к концу третьей недели, Джим
Эрвин  решил  совершить  последнюю,  вылазку,  на  этот раз - в
северо-восточную часть долины, где он еще не успел побывать. Он
взял счетчик Гейгера, надел наушники,  повернув  тот  и  другой
обратной  стороной  к уху, чтобы фон обычных помех не притуплял
его слух,.и, вооружившись  винтовкой,  отправился  в  путь.  Он
знал,  что тяжелая, крупнокалиберная винтовка будет мешать ему,
но он -также знал, что  с  огромными  канадскими  гризли  шутки
плохи  и  справиться с ними очень нелегко. За эти недели он уже
уложил двоих, не испытав при  этом  никакой  радости:  огромных
серых  зверей и так становится все меньше и меньше. Но винтовка
помогла ему сохранить присутствие духа и при других встречах  с
ними, когда обошлось без стрельбы. Пистолет в кожаной кобуре он
решил оставить в шалаше.
     Он  шел  насвистывая.  Старательское  невезенье  не мешало
Джиму   наслаждаться   чистым   морозным   воздухом,   солнцем,
отражающимся от бело-голубых ледников, и пьянящим запахом лета.
За   день  он  доберется  до  нового  района,  дня  за  полтора
основательно его  обследует  и  к  полудню  вернется  встретить
самолет.  Он не взял с собой ни воды, ни пищи -только пакет НЗ.
Когда  захочется  есть,  он  подстрелит  зайца,  а   в   ручьях
видимо-невидимо  радужной  форели  -  такой, которой в Штатах и
вкус позабыли.
     Он .шел все дальше и дальше, и когда счетчик в.  наушниках
начинал  потрескивать,  в  душе  Джима,  снова загорался огонек
надежды. Но каждый раз треск стихал: в долине, судя  по  всему,
была  только  фоновая,  радиация.  Да,  неподходящее  место они
выбрали! Настроение Джима стало падать. Удача  была  нужна  им,
как  воздух,  особенно Уолту, да и ему тоже - тем более сейчас,
когда Сили ждет ребенка... Но еще остается надежда -  последние
тридцать шесть часов; если понадобится, он и ночью не приляжет.
     Губы  его скривились в улыбке, и он стал думать о том, что
хорошо бы поесть: солнце, да и желудок  подсказывали  ему,  что
уже  пора. Он только было решил: достать леску и забросить ее в
пенящийся ручей, как вдруг за зеленым пригорком  увидел  такое,
что остановился как вкопанный и у него отвисла челюсть.
     В  три  длинных-предлинных  ряда,  тянувшихся  чуть  не до
самого горизонта, лежали животные - и  какие  Правда,  ближе  к
Джиму  были обыкновенные олени, медведи, пумы и горные бараны -
по одной особи  каждого  вида,  но  дальше  виднелись  какие-то
странные,  неуклюжие и волосатые звери, а за ними, еще дальше -
жуткая шеренга ящеров! Одного из них, в самом  конце  ряда,  он
сразу  узнал: такой же, только гораздо крупнее, воссозданный по
неполному костяку, стоит в нью-йоркском музее. Нет,  глаза  его
не   обманывали  -  это  действительно  был  стегозавр,  только
маленький, величиной, с пони.
     Как зачарованный, Джим пошел вдоль ряда, время от  времени
оборачиваясь,   чтобы   окинуть  взглядомвсю  эту  удивительную
зоологическую коллекцию. Присмотревшись хорошенько  к  какой-то
грязно-желтой  чешуйчатой  ящерице, он увидел, что у нее дрожит
веко, и понял: животные не мертвы, они только парализованы -  и
каким-то   чудесным   образом  сохранены.  Лоб  Джима  покрылся
холодным потом: сколько времени прошло с тех пор, как  по  этой
долине разгуливали живые стегозавры?..
     И   тут  же  он  обратил  внимание  на  другое  любопытное
обстоятельство: все животные были примерно одного  размера.  Не
было  видно  ни  одного по-настоящему крупного ящера, ни одного
тираннозавра,  ни  одного  мамонта.  Ни  один  экспонат   этого
страшного  музея  не  был  больше  крупной  овцы.  Джим  стоял,
размышляя над этим странным фактом, когда из подлеска  до  него
донесся настораживающий шорох.
     В  свое  время  Джим работал со ртутью, и в первую секунду
ему показалось,  будто  на  полянку  выкатился  кожаный  мешок,
наполненный этим жидким металлом:
     именно так, как бы перетекая, двигался шаровидный предмет,
который  он  видел.  Но  это  был не кожаный мешок/и когда Джим
пригляделся получше, он увидел:
     то,   что   сначала   показалось    ему    отвратительными
бородавками,   походит   скорее   на  рабочие  части  какого-то
страшного механизма.
     Но особенно долго разглядывать Джиму не пришлось, так как,
выдвинув,  а  потом  снова  спрятав   в   себя   что-то   вроде
металлических  стержней с линзоподобными утолщениями на концах,
сфероид со скоростью не меньше пяти миль в час двинулся к нему.
Деловитая целеустремленность, с  которой  катился  сфероид,  не
оставляла   никаких   сомнений  в  том,  что  он  твердо  решил
присоединить  Джима  к  коллекции  полумертвых   представителей
фауны.
     Крикнув   что-то   нечленораздельное,   Джим   отбежал  на
несколько шагов, на ходу срывая с себя винтовку. Отставший руум
был теперь ярдах в тридцати от Джима, но по-прежнему двигался к
нему с неизменной скоростью, и  эта  неторопливая  методичность
была куда страшнее прыжка любого хищника.
     Рука  Джима  взлетела  к  затвору  и  привычным  движением
загнала патрон в патронник. Он прижался щекой к видавшему  виды
прикладу и прицелился в переливающийся кожистый бугор-идеальную
мишень в ярких лучах послеполуденного солнца. Нажимая на спуск,
он саркастически улыбнулся. Кто-кто, а уж он-то знал, что может
натворить  десятиграммовая  разрывная  пуля, когда она летит со
скоростью  две  тысячи  семьсот  футов  в  секунду.  На   таком
расстоянии - да она продырявит эту чертову перечницу насквозь и
сделает из нее кашу!
     Б-бах!    Привычная    отдача    в    плечо.    И-и-и-и-и!
Душераздирающий визг рикошета.  У  Джима  перехватило  дыхание;
пуля  из  дальнобойной винтовки, пролетев каких-нибудь двадцать
ярдов, отскочила от мишени!
     Джим лихорадочно заработал затвором. Он выстрелил еще  два
раза, прежде чем осознал полную бесперспективность избранной им
тактики. Когда руум был от него уже футах в шести, Джим увидел,
как   из   похожих   на  бородавки  шишек  на  его  поверхности
выдвинулись  сверкающие  крючья,  а  между  ними  -  змеящаяся,
похожая  на  жало игла, из которой капает зеленоватая жидкость.
Джим бросился бежать.
     Весил он ровно сто сорок девять фунтов.
     Держать нужную дистанцию было совсем нетрудно: руум,  судя
по  всему,  был  неспособен  увеличить,  скорость. Но Джима это
вовсе не успокаивало. ни один земной организм не выдержит гонки
со скоростью пять миль в час дольше чем  в  течение  нескольких
часов.  Через  какое-то  время  жертва  либо  поворачивается  и
нападает на своего безжалостного преследователя, подумал  Джим,
либо  (так  происходит, должно быть, с более робкими животными)
впадает в панику  и  начинает  носиться  покругу,  пока  у  нее
хватает  сил.  Спастись  могут  только  крылатые,  а  для  всех
остальных исход предопределен: стать новыми экспонатами в  этой
страшной коллекции (но для кого, интересно, ее собирают?).
     Не  останавливаясь,.  Джим  начал  сбрасывать  с  себя все
лишнее. Скользнув взглядом по багровому солнцу, он  с  тревогой
подумал  О приближающейся ночи. Он не решился бросить винтовку;
защитить от руума она его не могла, но за годы службы  в  армии
ему  крепко  вбили  в голову, что бросать оружие нельзя. Однако
каждый лишний фунт  уменьшал  его  шансы  на  спасение.  Логика
подсказывала,  что  к  такой  ситуации, как эта, военный кодекс
чести неприменим: нет никакого позора в том, чтобы расстаться с
оружием, когда оно совершенно  бесполезно.  И  он  решил:  если
нести  винтовку станет уж совсем невмоготу, он ее отшвырнет,-но
пока  перекинул  через  плечо.  Почти  не  замедляя  шага,   он
осторожно положил на плоский камень счетчик Гейгера.
     Ладно,  подумал  Джим,  он  побежит  не как обезумевший от
страха заяц, который,  обессилев,  в  конце  концов  покоряется
своей  судьбе. Как бы не так! Это будет, отступление с боем, и,
чтобы выжить, он пустит в ход все, чему научился  за  нелегкие,
полные опасностей и лишений годы военной службы.
     Глубоко  и размеренно дыша, он бежал широким шагом и искал
глазами  все,  что  могло  бы  увеличить  его  шансы   в   этом
состязании. К его счастью, леса в долине почти не было; деревья
или  кустарник  свели  бы  на  нет  все  преимущества Джима как
тренированного бегуна.
     И вдруг он увидел нечто, заставившее  его  замедлить  шаг:
над  землей  на его пути нависала огромная каменная глыба, и он
подумал, что может  здесь  наверстать  потерянное.  Взбежав  на
пригорок,   он   окинул   взглядом   поросшую  травой  равнину.
Предвечернее  солнце  отбрасывало  длинные  тени,-  но  увидеть
преследователя  было  вовсе не трудно. С замиранием сердца Джим
наблюдал  за  его  продвижением.  Так  он  и  думал!   Хотя   в
большинстве   случаев   путь,   которым  шел  человек,  был  не
единственно возможным и не самым коротким, руум точно,  шаг  за
шагом,  следовал  за ним. Это было важно, но, чтобы осуществить
свой замысел, у Джима оставалось не больше двенадцати минут. ;
     Волоча  ноги  по  земле,  Джим  постарался  оставить   под
нависшей  глыбой  как можно более отчетливый след. Пройдя таким
шагом ярдов десять, он точно так же вернулся  назад,  к  месту,
где начинался выступ, и одним прыжком поднялся на склон, откуда
нависала глыба.
     Выхватив   из   ножен  большой  охотничий  нож,  он  начал
старательно и в то же время торопливо копать почву у  основания
глыбы.  Каждые  несколько секунд, мокрый от натуги, он пробовал
глыбу плечом, и в конце концов она  слегка  подалась.  Он  едва
успел  сунуть  нож  обратно в ножны и, тяжело дыша, присесть за
камнем, когда из-за небольшого гребня показался руум.
     Джим смотрел на приближающийся серый  сфероид  и,  как  ни
трудно  это было, старался дышать тихо-тихо. Кто знает, чем еще
может удивить это отродье дьявола, хотя,  судя  по  всему,  оно
предпочитает просто идти по следу. В его распоряжении наверняка
есть  целый  арсенал  разных  приспособлений. Джим притаился за
камнем, нервы его были словно провода под высоким напряжением.
     Но сфероид не переменил  тактики.  Похоже,  что  для  него
существовал  только след будущей добычи, и, переливаясь с места
на место, он оказался наконец  прямо  под  глыбой.  Тогда  Джим
налег  всем  телом  на  качающуюся массу камня и с диким воплем
свалил ее прямо на сфероид. Пятитонная глыба рухнула  с  высоты
двенадцати футов.
     Джим  кое-как  сполз  вниз  и встал. Он глядел на каменную
махину и очумело тряс головой.
     - Прикончил сукиного сына!-прохрипел он, потом стукнул  по
камню  ногой.-  Ха!  А, пожалуй, за твой мясной ряд мы с Уолтом
выручим пару-другую долларов. Может, и не зря  мы  затеяли  эту
экспедицию. А ты веселись теперь у себя в преисподней!
     Он  отскочил  как  ужаленный:  громада камня зашевелилась!
Пятитонная глыба медленно поползла в сторону, оставляя в  почве
глубокую борозду. Джим все смотрел на глыбу, а она качнулась, и
из-под  ближайшего  к нему края показался серый отросток. Глухо
вскрикнув, Джим побежал.
     Он пробежал целую милю и только после этого остановился  и
поглядел  назад. В наступающих сумерках он едва различал темную
точку, все больше и больше удаляющуюся от каменной  глыбы.  Она
двигалась  так  же  медленно,  деловито  и  неотвратимо,  как и
прежде,- по направлению к  нему.  Джим  тяжело  сел  и  опустил
голову на грязные, расцарапанные руки.
     Отчаяние владело им недолго. Как-никак он выиграл двадцать
минут передышки. Он лег, постарался расслабиться, насколько это
было возможно, и достал из кармана куртки пакет НЗ. Джим быстро
подкрепился  вяленым  мясом,  бисквитами и шоколадом. Несколько
глотков ледяной воды из ручья - и он был почти готов продолжать
свою фантастическую борьбу  с  преследователем.  Но  прежде  он
проглотил  одну  из  трех  таблеток бензедрина, которые носил с
собой на случай непредвиденных  физических  нагрузок.  И  рууму
оставалось  до  него  еще  минут  десять ходу, когда Джим Эрвйн
побежал. Он опять чувствовал в себе  прежнюю  упрямую  силу,  а
усталость,  пронизывавшая  его  до костей, словно растаяла - он
снова был полон мужества и надежды.
     Пробежав еще около четверти часа, он  очутился  у  гладкой
крутой скалы футов тридцать высотой. Обойти ее с той или другой
стороны было, по-видимому, невозможно: и там, и тут были полные
воды  овраги,  колючий  кустарник  и  камни с острыми, как нож,
краями. Сумей он забраться на вершину  скалы,  рууму  наверняка
пришлось бы пойти в обход, и Джим выиграл бы время.
     Джим  посмотрел  на  солнце.  Огромное, малиновое, оно уже
почти касалось горизонта. Нужно торопиться!  Большого  опыта  в
скалолазании  у  него  не  было, но основные приемы восхождения
были ему  известны.  Используя  каждую  щель  и  шероховатость,
каждый,  даже  самый  маленький  выступ, Джим начал карабкаться
вверх. Откуда-то (он даже не отдавал себе в этом отчета) в  его
движениях   появились  плавность  и  координация,  свойственные
настоящим альпинистам, и каждый новый упор,  кратковременный  и
незаметный,  служил для него лишь отправной точкой к ряду новых
ритмичных движений, возносивших его все выше и выше.
     Едва он достиг вершины, как к основанию  скалы  подкатился
руум.
     Джим   прекрасно   понимал,  что  лучше  ему  уйти  сразу,
пользуясь  драгоценными   последними   минутами   дня.   Каждая
выигранная  секунда  была бесценна, но... надежда и любопытство
взяли верх.
     Он сказал себе: как только эта штука поползет в обход,  он
тут  же смоется. А может, ему надоест его преследовать, и тогда
он преспокойно выспится здесь, прямо на скале.
     Сон! О нем молила каждая клетка его тела.
     Но руум не пошел в обход. Секунду он простоял, раздумывая,
у подножия  каменной  стены,  а  потом   из   бородавкоподобных
наростов  снова  выдвинулись  металлические  стержни.  На конце
одного из них были линзы.  Джим  подался  назад,  но  было  уже
поздно:  руум  увидел,  что  человек выглядывает из-за скалы, и
Джим мысленно обозвал себя  идиотом.  Все  стержни  моментально
ушли  в  сфероид,  и  вместо них из другого нароста показался и
начал подниматься прямо к нему тонкий прут,  кроваво-красный  в
лучах заходящего солнца. Оцепенев, Джим увидел, как конец прута
вцепился  металлическими  когтями  в край скалы почти под самым
его носом.
     Джим  вскочил  на  ноги.   Сверкающий   прут   сокращался:
оторвавшийся  от  земли  кожистый  шар, подтягиваясь на нем все
выше, снова вбирал его в себя.  Джим  громко  выругался  и,  не
отрывая  взгляда  от  цепкой  металлической лапы, занес над ним
ногу, обутую в тяжелый ботинок.
     Но долгий опыт заставил его остановиться,  и  мощный  удар
ногой  так  и не состоялся. Слишком много довелось Джиму видеть
драк, проигранных из-за  опрометчивого  удара  ногой.  Ни  одна
часть его тела не должна войти в соприкосновение с этим черт-те
чем  оснащенным  страшилищем.  Он схватил с земли длинную сухую
ветку  и,  подсунув  ее  конец  под  металлическую  лапу   стал
смотреть, что будет дальше. А дальше было белое кружево вспышки
и  шипящее  пламя,  и  даже через сухое дерево он ощутил мощную
волну энергии, расщепившей конец ветки. С  приглушенным  стоном
он  выронил  тлеющую  ветку  и,  разминая  онемевшие  пальцы, в
бессильной ярости отступил на несколько шагов. Он  остановился,
готовый  в  любую  секунду  обратиться  в  бегство, и, испустив
вопль, сорвал с плеча винтовку. Как хорошо все-таки, что он  ее
не  бросил - хоть она и отбивала всю дорогу барабанную дробь по
его спине. Ну, чертова перечница, держись!
     Став на колени, чтобы получше  прицелиться  в  сгущающихся
сумерках,  Джим  выстрелил в металлическую лапу и через секунду
услышал глухой удар о землю: руум упал.  Крупнокалиберная  пуля
сделала  куда  больше,  чем  он  ожидал:  она  не только сшибла
металлическую лапу с края обрыва, но и вырвала оттуда  здоровый
кусок  скалы;  интересно,  за  что  теперь эта лапа будет здесь
цепляться!
     Он посмотрел вниз. Да, это исчадие ада там, на земле. Джим
злорадно ухмыльнулся. Каждый раз, как только  он  зацепится  за
обрыв,  Джим  будет сбивать его лапу! Патронов у него в кармане
больше чем достаточно, и, пока не  взойдет  луна  и  не  станет
светлее,  он,  если  понадобится, будет стрелять с расстояния в
несколько дюймов. Но сфероид,  по-видимому,  слишком  умен  для
того,  чтобы  вести  борьбу неэффективными средствами. Рано или
поздно он пойдет в обход, и тогда, Джим надеялся, ночь  поможет
ему от него улизнуть.
     И  вдруг  у него перехватило дыхание, на глаза навернулись
слезы:  внизу,  в  полутьме,  из  приземистого   малоподвижного
сфероида  вылезли  одновременно  три веерообразно расположенных
стержня  с  крюками  на  концах.   Идеально   скоординированным
движением  они  вцепились  в  край  скалы  на расстоянии фута в
четыре друг от друга.
     Джим  воткнул  винтовку.  Ну  что   ж,   совсем   как   на
соревнованиях  в  Беннинге  - с той только разницей, что там, в
Беннинге, стреляли не в темноте...
     Он  попал  в  цель  с  первого  же  выстрела:  левый  крюк
сорвался,  подняв  облачко пыли. Второй выстрел был почти таким
же удачным - пуля раздробила камень под средним крюком,  и  тот
соскользнул.  Но, молниеносно повернувшись, чтобы прицелиться в
третий раз, Джим увидел: все это впустую.
     Первый крюк был снова на своем месте. И Джим понял: как бы
хорошо он ни стрелял,-по крайней мере один крюк всегда будет на
месте, и эта дьявольщина будет подтягиваться вверх.
     Он повесил  бесполезную  винтовку  дулом  вниз  на  кривое
дерево  и побежал в сгущающиеся сумерки. Годы ушли на то, чтобы
сделать сильным его тело, и  вот  оно  выручает  его.  Все  это
прекрасно  -  но  куда  ему  теперь деваться и что делать? Да и
можно ли вообще что-нибудь сделать?
     И тут он вспомнил про динамит.
     Постепенно меняя  направление,  усталый  человек  двинулся
назад,  к  лагерю  у  озера. Путь указывали звезды над головой,
разгоравшиеся все ярче. Джим утратил всякое  ощущение  времени.
Должно  быть,  он  машинально  поел на ходу - во всяком случае,
голода он  не  чувствовал.  Может,  он  успеет  подкрепиться  в
шалаше...  Нет,  времени  не  хватит...  Надо  принять таблетку
бензедрина..- Но бензедрина больше не было, и луна взошла, и он
слышал, как приближается руум-вот он уже совсем близко...
     Временами он видел  в  кустах  фосфоресцирующие  глаза,  а
однажды, уже на рассвете, на него фыркнул потревоженный гризли.
     Иногда  перед ним появлялась и протягивала к нему руки его
жена, Сили. "Уходи! - беззвучно  кричал  он  осипшим  голосом.-
Уходи!  Тебе  это удастся, за двумя сразу он не погонится!" - и
она поворачивалась и легко бежала рядом с ним. Но  когда  Джим,
задыхаясь, взбежал на пригорок, Сили растаяла в лунном свете, и
он понял, что ее здесь никогда не было.
     Джим  достиг  озера  вскоре  после  восхода солнца. Позади
слышался глухой шорох - это был руум. Джим зашатался, его  веки
сомкнулись.  Он  хлопнул  себя ладонью по носу; глаза его снова
широко открылись. Джим сорвал брезент и увидел взрывчатку;  вид
блестящих, динамитных шашек окончательно разбудил его.
     Усилием  воли  он  вернул  себе  присутствие  духа и начал
обдумывать,  что  делать  дальше.  Поставить   запал?   Нельзя,
поставив  запал,  рассчитать  время детонации с той точностью,,
которая сейчас необходима... Джим обливался потом,  его  одежда
насквозь  промокла,  и  собраться  с мыслями было очень трудно.
Взрыв должен быть произведен дистанционно, и лишь в  тот  самый
миг,  когда  преследователь  приблизится  к  динамиту вплотную.
Бикфордов шнур - вещь ненадежная:
     скорость его сгорания непостоянна...  ноги  подкашивались,
подбородок  опустился  на  тяжело  вздымающуюся  грудь...  Джим
рывком поднял голову,  отступил  назад  -  и  увидел  в  шалаше
пистолет.
     Его   запавшие   глаза   загорелись   огнем.   Торопливыми
движениями Джим рассыпал все  оставшиеся  взрывные  капсулы  по
ящику  среди шашек динамита и, собрав последние силы, перетащил
эту дьявольскую смесь на то место, где он уже побывал - ярдах в
двадцати от скалы. Это было очень рискованно,  чертов  коктейль
мог  взорваться от малейшего сотрясения, но теперь ему было все
равно:  пусть  его  разнесет  в  клочья,  только  бы  не  стать
парализованной  тушей  среди  других  туш  в этой адской мясной
лавке.
     Обессилевший  Джим  едва  успел  спрятаться  за  небольшой
выступ  скалы,  когда на невысоком пригорке в пятистах ярдах от
него показался неумолимый преследователь. Джим вжался  поглубже
- и увидел вертикальную щель, узкую трещину в стене камня. "Как
раз  то, что мне нужно",- пронеслось у него в голове. Отсюда он
мог видеть динамит и в то  же  время  был  защищен  от  взрыва.
Защищен  ли?  Ведь  это  страшилище  взорвется  всего  ярдах  в
двадцати от выступа...
     Он лег на живот, ни на секунду не выпуская из поля  зрения
движущийся  сфероид.  Молот,  усталости  не  переставая  бил по
голове, которая стала большой,,как воздушный шар. О боже, когда
он спал в последний раз? Он  прилег  впервые  за  много  часов.
Часов? Какое там:
     дней!   Мышцы  его  напряглись,  превратились  в  горящие,
трепещущие узлы. И тут он почувствовал спиной утреннее  солнце,
ласковое,   теплое,  убаюкивающее...  Нет!  Если  он  поддастся
усталости, если уснет, ему тоже  придется  стать  экспонатом  в
этой  жуткой  коллекции! Онемевшие пальцы крепче сжали рукоятку
пистолета. Нет, он не  заснет!  Если  он  проиграет,  если  это
дьявольское  отродье уцелеет при взрыве, у него еще будет время
пустить себе пулю в лоб.
     Он посмотрел на гладкий  пистолет  в  руке,  потом,  через
щель,-  на  ящик,  выглядевший  так  невинно. Если он выстрелит
вовремя,- а так и будет,- этой проклятущей штуке конец.  Конец!
Он  немножко  расслабился,  разомлел  -  совсем чуть-чуть - под
лучами ласкового, обволакивающего солнца. Где-то высоко над ним
негромко запела птица, рыба плеснула в озере.
     Внезапно он ощутил сигнал тревоги. Проклятье! Надо же было
гризли выбрать для визита такой момент! Весь лагерь Джима в его
распоряжении - круши, разоряй сколько душе угодно, так нет  же,
болвана интересует динамит!
     Мохнатый  зверь  неторопливо  обнюхал  ящик, обошел вокруг
него, рассерженно заворчал, чуя  враждебный  человеческий  дух.
Джим  затаил  дыхание. От одного прикосновения может взорваться
капсула. А от одной капсулы...
     Медведь  поднял  голову  и  зарычал.   Ящик   был   забыт,
человеческий  запах  -  тоже.  Свирепые маленькие глазки видели
только   приближающийся   сфероид,   который   был   теперь   в
каких-нибудь  ярдах  сорока  от  ящика.  Джиму стало смешно. До
встречи с этим сфероидом он не боялся ничего  па  свете,  кроме
североамериканского медведя гризли. А теперь те, кого он больше
всего  боялся, встречаются нос к носу - и ему смешно! Он потряс
головой и почувствовал страшную боль в боковых мышцах  шеи.  Он
взглянул  на  пистолет,  потом  на динамит; все остальное стало
теперь каким-то ненастоящим.
     Футов за шесть от медведя сфероид остановился. По-прежнему
испытывая какое-то почти идиотическое безразличие,  Джим  снова
поймал  себя  на  мысли:  что же это такое, откуда оно взялось?
Гризли - воплощенная свирепость-поднялся назадние  лапы.  Между
красных  губ  сверкнули  страшные  белые  клыки.  Руум  обогнул
медведя и деловито покатился дальше. Гризли с  ревом  преградил
ему путь и ударил по пыльной кожистой поверхности. Удар нанесла
могучая  лапа,  вооруженная  когтями острее и крепче наточенной
косы.  Одного  такого  удара  хватило  бы  носорогу,   и   Джим
скривился,  будто  ударили  его. Руум был отброшен на несколько
дюймов, секунду простоял неподвижно,  а  потом  все  с  тем  же
леденящим   душу   упорством,  не  обращая  на  зверя  никакого
внимания, двинулся в обход медведя.
     Но на ничью хозяин  лесов  согласен  не  был.  Двигаясь  с
молниеносной  быстротой,  наводившей  ужас  на  любого индейца,
испанца, француза или англосакса с тех  пор,  как  началось  их
знакомство  с  гризли,  медведь  стремительно повернулся, зашел
сбоку  и  обхватил  сфероид.  Косматые  могучие  передние  лапы
напряглись,  истекающая слюной пасть, щелкая зубами, приникла к
серой поверхности. Джим приподнялся.
     - Так его!-прохрипел он, и тут же мелькнула мысль, что это
бредовая картина - деревенский дурак, борющийся с  ватерпольным
мячом.
     А  потом  па  фоне серого меха гризли сверкнул серебристый
металл - руум действовал быстро и смертоносно. Рычание  лесного
владыки    в    одно   мгновенье   сменилось   жалобным   воем,
потом-клокочущими  горловыми  звуками,  а  потом  не   осталось
ничего,  кроме  тонны  ужаса, быстро и неотвратимо засасываемой
болотом  смерти.  Джим  увидел,   как   окровавленное   лезвие,
перерезавшее  медведю  горло,  возвращаясь  в сфероид, оставило
ярко-красный потек на пыльной серой поверхности.
     И руум покатился дальше, неумолимый,  забывший  обо  всем,
кроме  тропы,  пути,  следа человека, "0кей, детка,-истерически
хихикнул Джим, мысленно обращаясь к мертвому гризли,-сейчас  он
получит и за тебя, и за Сили, и за все парализованное зверье, и
за  меня тоже... Очнись, идиот!"-обругал он себя и прицелился в
динамит. И очень медленно, очень спокойно нажал на спуск.
     Сначала был звук, потом - гигантские руки подняли  его  и,
подержав  в  воздухе,  дали упасть. Он сильно ударился о землю,
попал лицом в крапиву, но ему было так плохо, что он этого даже
не почувствовал. Позднее он вспоминал: птиц.  слышно  не  было.
Потом  что-то  жидкое  и  тяжелое  глухо  ударилось  о  траву в
нескольких ярдах от него, и наступила тишина.
     Джим поднял голову. Все его тело разламывалось от боли. Он
привстал - и увидел огромную дымящуюся воронку. И еще он увидел
в десятке шагов от себя сфероид, серо-белый от осевшей на  него
каменной пыли.
     Руум  был сейчас под высокой красивой сосной, и он катился
к Джиму, а тот смотрел на него и думал:
     прекратится ли когда-нибудь этот звон в ушах?
     Рука   Джима   стала   судорожно   искать   пистолет.   Он
исчез-видно,  отлетел  куда-то  в сторону, и его было не найти.
Джим хотел  помолиться,  но  не  смог,  а  только  бессмысленно
повторял  про  себя:  "Моя  сестра  Этель не знает, как пишется
слово Навуходоносор. Моя сестра Этель не знает, как..."
     Руум был теперь в одном футе от него, и Джим закрыл глаза.
Он почувствовал, как холодные  металлические  пальцы  ощупывают
его,     сжимают,     приподнимают...     Они    подняли    его
несопротивляющееся тело на  несколько  дюймов  вверх  и  как-то
странно  подбросили.  Дрожа,  он  ждал укола страшной иглы с ее
зеленой жидкостью -- и видел  перед  собой  желтое,  сморщенное
лицо ящерицы с дергающимся веком...
     Бесстрастно,  ни  грубо,  ни заботливо, руум снова опустил
его на землю. Когда через несколько секунд Джим  открыл  глаза,
он  увидел,  что  сфероид  удаляется.  Провожая его глазами, он
зарыдал без слез.
     Ему показалось, что прошло всего  лишь  несколько  секунд,
прежде  чем  он  услышал  мотор  гидросамолета и, открыв глаза,
увидел склонившегося над ним Уолта.
     Уже в самолете, на высоте пяти тысяч  футов  над  долиной,
Уолт вдруг ухмыльнулся, хлопнул его пб плечу и воскликнул:
     - Джим,    а   ведь   я   могу   раздобыть   стрекозу,   и
четырехместную!  Прихвати  мы  несколько  этих   доисторических
тварей,  пока  хранитель  музея ищет новую добычу, так ученые -
это ты точно сказал - отвалили бы нам за них кучу денег.
     Запавшие глаза Джима ожили.
     - А ведь пожалуй,- согласился он и с горечью добавил:-Так,
значит, нечего было мне от него бегать! Видно, я ему,  черт  бы
его  побрал,  вовсе  и  не  нужен  был.  Может, он хотел только
узнать, сколько я заплатил за эти штаны,- а я-то драпал!
     - Да-а,- задумчиво протянул Уолт.- Чудно  все  это.  После
такого марафона - и на тебе! А ты молодчина .
     Он покосился на изможденное лицо Джима:
     - Ну и ночка у тебя была! Фунтов десять ты сбросил, а то и
больше.



     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998



     Однажды  у  нас  в  бильярдном клубе зашел разговор о том,
можно ли совершить безнаказанное убийство.  Тема  эта  довольно
избитая,  "и хотя мне до сих пор не совсем понятно, почему люди
проявляют  к  ней  такой  интерес,   говорили   мы   именно   о
безнаказанном  убийстве.  Одни  утверждали,  что  совершить его
легко, другие - что, наоборот, трудно, но  повторять  аргументы
тех   и  других  едва  ли  есть  необходимость-об  этом  и  так
предостаточно тарахтят по радио. Скажу  только,  что  тогда,  в
клубе,  сторонники  мнения,  что  безнаказанное убийство- почти
невозможно, брали верх, и весь клуб был уже готов  признать  их
правоту, когда послышался голос Джоркенса:
     - Кажется, я уже говорил вам о докторе Кейбере, которого я
когда-то  знал.  Теперь  он,  бедняга,  уже  не  практикует; и,
пожалуй, я не причиню ему никакого вреда, если  скажу,  что  он
успешно совершил абсолютно безнаказанное убийство. Правда, надо
признать,  что  такого  рода  дела были вполне по его части. Из
этого вовсе не следует, что он был убийца,-  нет,  этого  бы  я
онем  не  сказал,  но  он пользовался большим доверием у людей,
которые таковыми были, и они часто с ним советовались,  и  ему,
обладателю одной из самых изобретательных голов нашего времени,
удавалось  во  многом  им  помогать. Об одной из форм, которые,
принимала его помощь,  я  вам,  по-моему,  уже  рассказывал.  В
основном  он помогал преступникам тем, что вызволял их из беды,
когда они в нее попадали,- дурачил бедный старый Закон, что,  в
общем-то,  не осуждается, Но в случае, о котором я рассказываю,
доктор Кейбер, когда к нему обратились, сказал,  что  не  хочет
иметь  никакого отношения к этому делу, поскольку то, о чем его
просят, нарушает как его собственные  принципы,  так  и  закон.
Тогда  цену  подняли,  и,  наконец,  доктор  Кейбер  с неохотой
согласился - он идет на это, сказал он, только,  чтобы  сделать
им одолжение.
     - Идет на что?-спросил Тербут.
     - Сейчас  я вам расскажу,-сказал Джоркенс.- Был один тип с
безупречным английским произношением, правильными документами и
вескими основаниями для того,  чтобы  жить  в  Англии.  Крепкий
орешек:
     кто-то  сказал  о  нем,  что  он  немец,  и  вынужден  был
заплатить большую  компенсацию  за  нанесенный  тому  моральный
ущерб.  Звали  его Норман Смит, и у этого Смита был мотоцикл, и
на нем он разъезжал по дорогам, особенно около  аэродромов,  не
покидая   дорожной   полосы   и   как  будто  не  делая  ничего
подозрительного. Он узнавал таким путем очень многое и  однажды
раскрыл  тайну,  касавшуюся самолетов в одном районе-. пожалуй,
самую важную, какую он только мог раскрыть. Шел 1938 год.
     -Что же там были за самолеты?-спросил Тербут.
     - А никаких  самолетов  и  не  было,-  ответил  Джоркенс.-
Это-то  и  была  страшная  тайна.  Ее  знали  только  несколько
человек. В обширной районе на востоке Англии на  аэродромах  не
было  ни  одного  военного  самолета,  и  даже в случае крайней
необходимости  мы  смогли  бы  перебросить  туда   всего   лишь
несколько  боевых  машин;  Сумей  он  передать эту тайну домой,
туда, откуда он прибыл, мы бы оказались на милости тех  господ,
которые  создали  Бельзен.  Обо  всем  этом было сразу доложено
нашему правительству, но оно  в  то  время  занималось  другими
делами,  и  тогда  те,  кто наблюдал за Норманом Смитом, решили
обратиться к доктору Кейберу,  и  Кейбер,  как  я  уже  сказал,
вначале   не  захотел  им  помочь,  но  потом  им  удалось  его
уговорить. И тогда Кейбер  попросил,  чтобы  ему  изложили  все
факты  дела,  и  после  того,  как ему все рассказали, он долго
сидел, не говоря ни  слова,  покуривая  свою  странную  трубку,
вырезанную из какого-то индийского дерева; а потом он ознакомил
их  со  своим  замечательным  планом  -  или, точнее, с той его
частью, с которой, по его мнению, их ознакомить следовало.
     Нельзя сказать, чтобы мы в то  время  были  совсем  лишены
ушей  и,  глаз-за Смитом неплохо присматривали и так же надежно
присматривали за его перепиской; но не было  законного  способа
помешать  ему  вернуться  в  Германию, приветствовать Гитлера и
рассказать заинтересованным  лицам  о  слабых  местах  в  нашей
обороне.  К  сильным  местам в ней он, к сожалению, интереса не
проявлял, поэтому арестовать его мы не могли. Норман Смит  умел
действовать,  не  нарушая буквы закона, и мысль о моих друзьях,
которые, конечно,  ее  нарушали,  его  особенно  не  тревожила;
однако  кое-какие  меры  предосторожности он все же принимал, и
главной из этих мер была огромная немецкая овчарка, о которой и
было рассказано  доктору  Кейберу,--  хорошая  свирепая  собака
бельзенской  выучки,  из  тех, при помощи которых немецкие дамы
поддерживали дисциплину среди  заключенных  женщин.  У  Нормана
Смита был дом в Хертфордшире; и в нем он и-держал свою овчарку-
на  случай,  если  бы  кому-нибудь  взбрело в голову ночью туда
вломиться.,  Кейбер  задал  об  этой  свирепой   собаке   много
вопросов, поэтому мои друзья решили, что он думает ее отравить,
и один из них даже намекнул, что за такой примитивный план едва
ли  стоит  платить  столько  денег.  Но:было  глупо думать, что
доктор Кейбер мог  бы  сохранить  свою  популярность  у  хозяев
преступного  мира, если бы планы, которые он составлял, были по
плечу любому специалисту по части кражи собак. Кстати, отравить
овчарку  было  бы  совсем  нелегко,  потому  что  ее   охраняли
приставленные   к   ней   Норманом  Смитом  две  или  три  злые
дворняги-как эсминцы, оберегающие линкор. Все упиралось  в  эту
овчарку,  и  похоже было, что нет никакого способа управиться с
нею ночью, а дневной работы мои друзья  в  то  время  избегали.
Теперь  надо  сказать;  что среди .фактов, которые они сообщили
доктору Кейберу, был  следующий:  довольно  часто  Норман  Смит
ездит  к  морю  и  останавливается  там  в каком-нибудь большом
отеле. Прямо удивительно, как все шпионы любят море! Услышав об
этой привычке Нормана Смита, доктор Кейбер о чем-то задумался и
наконец сказал:  "Там  вам  и  придется  все  проделать.  Взять
овчарку  с  собой  в  отель  он  не сможет".-"Но туда не сможем
пробраться и мы,- возразили мои друзья.-Если в отеле  не  будет
его  собаки,  то наверняка будут швейцар и коридорные".- "Тогда
вам придется проделать все днем,- сказал доктор Кейбер,-  когда
он отправится погулять".- "Мы не любим заниматься такими делами
днем",-  сказал один из пришедших. Доктор Кейбер поднял на него
глаза. -"Да ведь вы еще не знаете, о каких делах  идет  речь",-
сказал  он.  "Так  о  каких же?" - спросили они. "За ним пойдут
следом  два  или  три  человека,  затеют  потасовку  и   уколют
небольшой иглой".
     "Я  не  люблю  яда,- сказал один из пришедших,- его всегда
можно обнаружить". Глаза у доктора Кейбера округлились. "Друзья
мои,-сказал он,-вы что же, думаете, я ребенок?" -  "Все  равно,
яд  всегда  можно  обнаружить",-упорствовал  тот.  "Но  кто вам
сказал, что это будет яд?" - спросил доктор Кейбер. "А если  не
яд,  то  зачем игла?"-спросили они.. "Вы уколете его ею, совсем
неглубоко,- сказал доктор Кейбер,-впрыснете немножко безвредной
жидкости, которая будет в шприце, и  ваши  люди  (двое,  а  еще
лучше  трое)  убегут прочь. Он тут же возбудит дело о нападении
на  него,  и  полиция  начнет  розыски.  Но  поскольку  никаких
телесных  повреждений  у  Нормана Смита не обнаружат и доказать
полиции, что его укололи, он не сможет,  заниматься  его  делом
будет  только  местная  полиция,  а  не  полиция  графства и не
Скотленд-Ярд, как было бы в  случае  убийства".-  "Что  вы,  мы
понимаем  -  ни  о  каком  убийстве  здесь речи быть не может,-
сказал один из моих друзей.-Но все же интересно,  как  на  него
подействует  укол".-  "Да  никак,-отозвался  доктор  Кейбер.- И
лучше ^проделайте это сразу после  его  приезда  на  побережье-
тогда у полиции будет время убедиться, что никакого вреда никто
ему  не  причинил".-"Ну,  а  что  все  это  даст?"-спросили без
обиняков у доктора Кейбера. "А то,- сказал Кейбер,-  что  сразу
по  возвращении  домой  или чуть позже он случайно умрет".-"Это
распутают",-сказал человек, нелюбивший яда. "Как  вам  нравится
моя комнатка? - спросил неожиданно доктор Кейбер.- Я живу здесь
уже  давно  и  очень  к ней привык, но что скажете о ней вы?" -
"Какое отношение  имеет  это  к  нашему  делу?"  -  "Никакого,-
ответил   доктор   Кейбер,-   но  если  бы  то,  что  я  делаю,
распутывали,  я  бы,  возможно,  сейчас  здесь  не  жил.  Я  не
утверждаю,  что  точно  не  жил бы, но вполне возможно, что мне
пришлось бы переехать на другую, менее удобную квартиру".  Этот
довод  почему-то  заставил  их  умолкнуть.  А потом один из н^х
сказал:  "Вы  говорили,  что  никакого  вреда   укол   ему   не
причинит".-"Абсолютно",-подтвердил   доктор   Кейбер.   "Но  по
возвращении домой он умрет".- "Наверняка",- сказал Кейбер.  "Но
тогда  я не совсем понимаю..." - "Не будем приставать к доктору
Кейберу  -  я  думаю,   он   знает,   что   делать",-   перебил
сомневавшегося  другой. Так они в конце концов и поступили. Что
же до Нормана Смита, то  он,  как  и  ожидали,  примерно  через
неделю  поехал  на  море  и  остановился  в  большом  отеле.  В
Хертфордшире он оставил человека кормить  его  овчарку  и  трех
дворняг,  приставленных  ее  охранять.  В первое же утро своего
пребывания у моря Норман  Смит  отправился  на  прогулку,  и  у
площадки  для  гольфа поссорился с какими-то тремя гуляющими, и
побежал в полицию, и там  заявил,  что  подвергся  нападению  и
ему-впрыснули что-то смертельное. Он показал на руке точку, как
от  укола  булавкой,  и  утверждал,  что  сразу после нападения
обнаружил   около   места   укола   каплю   жидкости,   запахом
напоминающей  пот.  И  полиция  пригласила  двух  врачей,  и те
провели  анализы  и  обследования,  и  результаты  обследований
показали,  что  Норман Смит совершенно здоров. И к концу недели
все, во всяком  случае  полиция,  успокоились,  и  каких-нибудь
нитей,  которые  бы  к  кому  бы то ни было вели, обнаружено не
было.  Когда  речь  идет  о  ядах,  концы  таких  нитей  всегда
находятся,  и  их  найти  еще  легче,  когда речь идет о разных
бактериальных штуках, потому что эти последние встречаются  еще
реже,  чем яды; ну, а если речь идет о каком-нибудь неизвестном
яде, то такое встречается совсем редко, и полиции  очень  скоро
удается напасть на след.
     -Что  же  все-таки  произошло?-спросили  мы. :- Набравшись
сил, Норман Смит  отправился  к  себе  домой,  в  Хертфордшир,-
ответил  Джоркенс,-  в приподнятом настроении благодаря добытой
информации, не знаю точно, какой, но, видно,  той,  за  которой
шпионы  отправляются  на  берег моря. И в день приезда немецкая
овчарка его загрызла.
     - Да,  это  действительно  безнаказанное  убийство,-сказал
Тербут.-если только мы имеем право назвать убийцей собаку.
     И один из нас растерянно проговорил:
     - Но мне не совсем понятно... При чем тут Кейбер?
     - Средство    было   очень   тонкое,-ответил"   Джоркенс.-
Совершенно безвредное, как доктор  Кейбер  и  говорил.  Но  оно
изменило запах Нормана Смита. Ну а какая немецкая овчарка могла
бы с этим примириться?



     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998



     Сколько  я  себя  помню,  мне  всегда  нравились истории о
приключениях. И я пришел к выводу:
     чтобы стать  героем  одной  из  них,  надо  быть  дерзким,
напористым, смелым - таким, каким я никогда не был;
     надо  быть  сильным  и  атлетически  сложенным,  как Рауль
Конвэй (есть  у  меня  такой  знакомый).  Мне  и  в  голову  не
приходило,  что  со  мной  может  случиться  что-то, не имеющее
отношения  к  моей  работе  в  статистическом   отделе   Центра
психосоциальных исследований. Время мое было занято, во-первых,
беспрерывными попытками пробудить в Пауле хоть какой-то интерес
к  моей  особе  и  таким  образом не допустить, чтобы стройный,
сильный и уверенный в себе Конвэй отбил ее у меня, а во-вторых,
подготовкой  к  телевизионному  конкурсу   "События   года"   -
единственному    мыслимому   для   меня   способу   молниеносно
разбогатеть и, бить может, хоть  таким  путем  добиться,  чтобы
Паула стала моей женой.
     Первый   тур   конкурса   (нашумевшие  газетно-жур-вальные
публикации года) я успешно прошел:
     мнемотехника-мое хобби.
     Итак,  я  был  абсолютно  убежден,  что   являюсь   полной
противоположностью   героям   приключенческой   литературы,   а
поскольку в глубине души мне все-таки хотелось быть таким,  как
они,  я  при  первой  возможности  уходил  с  головой  в чтение
какого-нибудь   лихого   романа,   с   героем   которого   себя
отождествлял.  И  вот  однажды  случилось так, что я был один в
кабинете, а пневматическая почта, будто сжалившись  надо  мной,
на    какое-то   время   перестала   доставлять,   мне   свежую
корреспонденцию. Только  я  принялся  за  чтение  увлекательной
книги, как события ринулись на меня лавиной.
     Едва   я   дошел   до   места,   где  героя,  межзвездного
путешественника,   атакуют   выеокойивилизованные   космические
чудовища,  как  передо  мной  что-то  ярко  сверкнуло  и чьи-то
сильные руки сжали мои плечи.
     Я попытался вырваться, но безуспешно: меня силой  впихнули
обратно  в  кресло,  С  которого  мне удалось было привстать, и
ослепили вспышками света-из-за них я  не  мог  разглядеть,  что
происходит в комнате. Я застонал, потом услышал голоса-в них не
звучало   никакой   угрозы.  Говорили  на  моем  родном  языке,
растерянность моя от этого только увеличилась.
     - Улыбнитесь, Суарес!
     - Поздравляем!
     - Сеньор  Суарес,   скажите   правду   нашим   слушателям:
рассчитывали  вы,  что  будете  выбраны  для  участия в проекте
"Сотрудничество"?
     - Сеньор Суарес, посмотрите, пожалуйста, на мою руку! Так,
правильно!  А  теперь,  не  сводя  с   нее   глаз,   расскажите
телезрителям,  какие  чувства вызвало в вас известие о том, что
вы будете первым из граждан нашей страны, поднявшимся в космос?
,
     -Я? Вы не ошиблись?-пролепетал  я.  Тут  же  был  и  Рауль
Конвэй, шеф департамента по выявлению инициативных личностей, с
лицом,   искаженным   Завистью   и   страхом  (кто  знает,  как
случившееся будет воспринято Паулой?). Он обратился  ко  мне  с
небольшой  иронической  речью:  надо  думать,  мне был известен
день, когда Машина выберет идеального  кандидата  в  космонавты
для  международного орбитального полета? И не смешно ли строить
из себя скромника, когда один лишь факт выбора  сам,,  по  себе
уже  означает, что я получу целое состояние, а мое имя войдет в
историю? Или я хочу заставить их поверить, что я в  отличие  от
всех прочих испанцев в возрасте от двадцати до сорока пяти лет,
чьи  данные были введены в Машину, не провел эту ночь без сна и
не мечтал быть избранным?
     О дне этом я действительно знал, потому  что  на  сей  раз
выбор,   который   предстояло  сделать  Машине,  был  в  центре
всеобщего внимания-ведь  как-никак  речь  шла  об  историческом
событии;  и  я вовсе не строил ИЗ себя скромника. Но спал я эту
ночь великолепно  по  той  простой  причине,  что  был  уверен:
выбрать могут кого угодно, только не меня.
     - Должно быть, произошла ошибка,-запинаясь, проговорил я.
     Где-то рядом радиокомментатор, захлебываясь, словно он вел
спортивный  репортаж, столь милый сердцу радиожурналиста, начал
петь  перед  микрофоном   восторженные   дифирамбы   скромности
человека,  на котором остановила свой выбор Машина. Кто-то, еле
сдерживая смех, спросил меня:
     - Иными словами, сеньор Суарес, вы не доверяете Машине?
     Никто, пребывая в здравом уме и  твердой  памяти,  не  мог
усомниться  в правильности решения, принятого мыслящей Машиной.
Если Машина называла черное белым, то это означало, что у  тех,
кто  думает  иначе, зрение оставляет желать лучшего, потому что
на поверку черное оказывалось-таки белым.
     На этот раз Машине предстояло решить,  кто  достоин  стать
единственным    космонавтом   первого   корабля   международной
космической программы с  участием  Испании,  корабля  немыслимо
совершенного,  сконструированного  так,  что  от  космонавта не
требовалось никакой специальной  подготовки  и  вообще  ничего,
кроме  ряда  определенных личных качеств. В Машину ввели данные
проекта  "Сотрудничество"  и  сведения  о  двадцати   миллионах
испанцев,  чей  возраст  не выходил за предусмотренные проектом
рамки. И надо Же было, чтобы из всех нас Машина  выбрала  такую
бесцветную и заурядную личность, как я!
     -Поздравления от моего департамента! - Мне протягивал руку
какой-то  человек  в военной форме (это был, как я узнал позже,
полковник  Мендиола,  заместитель  начальника   кибернетической
службы).-  Наша  Машина  обнаружила у вас .некоторые врожденные
качества, которым я завидую как человек и  которыми  восхищаюсь
как военный.
     Наше  рукопожатие  и  эта  коротенькая  речь  вызвали бурю
аплодисментов. Портативные телекамеры работали вовсю.
     - Проклятая Машина! - проворчал рядом со мной Конвэй,  так
тихо, что его услышал только я.
     Съежившись  йод  градом  вопросов,  я  кое-как выбрался из
комнаты, а затем, пользуясь  полной  свободой,  которая  теперь
была  мне  предоставлена,  побежал домой опрокинуть стаканчик и
навести порядок в своих чувствах.
     Подумать только: выбран для орбитального полета!
     Но почему?
     Да наверняка потому, что для этого полета большого ума  не
требуется. И вот вам, пожалуйста: Машина выбрала дурака.
     Нет, мало того, что я казался себе жалким:
     я  был  жалок во всем. Этот взгляд разделяла Паула (мы уже
три  месяца  как  обручились),  его  разделяли  все  сотрудники
Центра,  сделавшие  меня  мишенью  грубых  шуток;  не  будучи в
состоянии их парировать (я из тех, кто крепок задним  умом),  я
только  молчал  и  криво улыбался; разделял его и Рауль Конвэй,
античный полубог, который, открыв для себя Паулу, решил, что  я
совсем  не  тот,  кто  ей  нужен, и задался целью отбить у меня
нареченную. Учитывая очевидные для  всех  достоинства  Рауля  и
простодушие  Паулы,  скрытое  за  ее  ослепительной внешностью,
этого можно было ожидать буквально в любую минуту.
     Единственным, кто не разделял этого  взгляда,  был  доктор
Баррьос.  Сначала  он, а теперь Машина. Доктор Баррьос, светило
психокатализа и отец Паулы, безвременно погибший год  назад  от
несчастного случая.
     По-моему,  мнение доктора обо мне было основано не столько
на фактах, сколько на симпатии, которой он не  мог  ко  мне  не
испытывать: ведь доктор мог только мечтать о подопытной морской
свинке,  такой  же  послушной, как Адольфо Суарес. Я с радостью
соглашался на любые  зондажи  и  анализы,  какие  только  можно
провести  на  человеческом материале, лишь бы бывать в гостях у
Паулы, к которой в другой обстановке я бы и подойти  близко  не
посмел.
     Графики, вычерчиваемые аппаратами при зондаже моего мозга,
вызывали  у  доктора  Баррьоса  настоявший  энтузиазм,  и, хотя
расшифровать до конца эти четырехмерные зигзаги он пока еще был
не в состоянии, доктор уверял: содержащийся во  мне  "потенциал
успеха"  дает основания полагать, что в какой-то момент я окажу
сильнейшее воздействие на ход человеческой истории.
     Я обыграл это обстоятельство:  предложил  Пауле  выйти  за
меня  замуж  и  побежал  к  доктору, прежде, чем она успела мне
отказать.  Маневр   был   удачный:   доктор,   которого   Паула
боготворила,  пустил  в  ход  все  свое  влияние,  и мы хоть со
скрипом, но обручились.
     Но  в  последующие  месяцы  мне  пришлось  убедиться,  что
энтузиазм,  который  вызывает во мне Паула с ее сочными губами,
ласкающим голосом, стройной  фигурой  и  пленительно  округлыми
формами,  в  самой  Пауле  ответа  не  находит.  Пауле нравятся
личности сильные и властные, страстные и порывистые, в то время
как я робок и инертен и, когда на меня смотрят в упор, теряюсь.
Следовательно, чтобы  предотвратить  надвигающуюся  катастрофу,
надо  было  как можно скорее разбогатеть и жениться на Пауле до
того, как она наберется духу выставить меня за дверь.
     Теперь, уже у себя дома, я подумал, что телеконкурс  может
и  не  понадобиться:  ведь  разрешение использовать мое имя для
рекламы и продажа прессе прав на публикацию моих репортажей-все
это даст мне целое состояние.
     Воодушевленный этими мыслями и в  равной  мере  содержимым
бутылки,  к  которой  я приложился по случаю своего избрания, я
встал и направился к видеотелефону, чтобы сообщить сенсационную
новость своей невесте.
     Торжественный момент настал.
     "Конкистадор",  корабль,   на   котором   я   должен   был
отправиться в орбитальный полет, сверкал под лучами солнца, как
огромный драгоценный камень.
     Толпа провожающих на космодроме все росла.
     - Так   что  помните,-  с  улыбкой  сказал  мне  полковник
Мендиола (он  был  чем-то  вроде  крестного  отца  всему  этому
проекту),-единственное,что от вас требуется,- сидеть в кабине и
через  иллюминатор разглядывать открывающуюся панораму. Ручного
управления нет - все автоматизировано.  Постарайтесь  запомнить
все, что вы увидите, чтобы потом рассказать нам,
     Паула  не поцеловала меня - она никогда меня не. целовала.
Опираясь на сильную руку Конвэя, она подала мне кончики пальцев
и сказала:
     - Постарайся  хотя  бы  один-единственный  раз   не   быть
смешным.
     Хорошенькое напутствие! Что до Рауля, то он пожал мне руку
так, что я едва удержался от крика.
     - Когда  вернешься,-  сказал  он,-  при  всем наряде выбью
зубы.
     По-моему, он хотел довести меня  до  обморока.  Конвэй  на
полголовы  выше  меня и весит на пятнадцать килограммов больше,
и, даже вооруженный дубинкой, я не Смог бы с ним оправиться.  В
довершение  всех бед один из операторов телевидения с камерой и
микрофоном фиксировал нашу приятную беседу.
     - Что такое, сеньор Конвэй? Какое-нибудь недоразумение?  -
с жадным любопытством спросил он.
     - У  нас  с  сеньором  Суаресом  есть  одна  неразрешенная
проблема,-   ответил   Конвэй,   заодно    пользуясь    случаем
продемонстрировать телезрительницам свои великолепные зубы.- Мы
решим ее, когда он приземлится.
     - О Рауль!- по-кошачьи ластясь к нему, промурлыкала Паула.
     Так  вот  какой  финал  меня  ждет  -больница! Совсем упав
духом, я побрел к "Конкистадору". Когда за моей спиной закрылся
люк корабля, воцарилось безмолвие. Я  окинул  кабину  взглядом.
Она  абсолютно ие соответствовала общепринятому представлению о
кабине межпланетного корабля и походила скорее  на  уютный  бар
комфортабельного  бунгало. Как мне и рекомендовали руководители
проекта, я сразу же подошел к иллюминатору, чтобы  через  него;
попрощаться  с  провожающими.  Замигала сигнальная лампочка - и
космодром за иллюминатором вдруг исчез. На его  месте  я  видел
теперь    какое-то    пятно,,    удалявшееся    от    меня    с
головокружительной скоростью. Меня запустили!
     - Как дела, Суарес?- зазвучал из динамика голос Мендиолы.
     - Великолепно! - И я повернулся к  динамику  лицом,  зная,
что это облегчит работу скрытым телекамерам, которые передавали
мое  изображение  на  экраны всех телевизоров страны.- Ощущение
такое, будто летишь через океан в пассажирском лайнере.
     Я прошелся по кабине и, чтобы убедить земных телезрителей,
а заодно  и  самого  себя  в  том;  что  я  абсолютно  спокоен,
попытался  было  достать  сигарету,  но  мои  пальцы, сведенные
судорогой страха,  не  удержали  ее.  Я  наклонился,  чтобы  ее
поднять.
     Вот тогда это и произошло.
     Я  всегда  был  неуклюж  и,  должно  быть,  в  этот момент
нечаянно  задел  головой  какую-то  деталь   корабля,   которой
касаться  не  следовало.  Во  всяком  случае,  впечатление было
такое, будто корабль вдруг растаял вокруг -  серая  пустота,  а
сам я, вертясь, падаю: в какой-то туннель.
     Я   закричал   -   и   не   услышал  своего  крика,  хотел
пошевелиться-и не мог, а только вертелся и вертелся.
     - Вы падаете, Суарес! - панически завопил динамик.
     - Ч-что происходит?
     -.Нарушение равновесия - вы же нас об этом предупреждали,-
не совсем  понятно  для  меня  выразился   Мендйола.-Сохраняйте
спокойствие!  Ваша  смелость  известна  всем.  Сейчас вступит в
действие  система  мягкой  посадки,  смонтированная  под  вашим
руководством.
     Я  вцепился руками в подлокотники: корабль снова возник из
небытия, а я сидел в кресле и ждал удара...
     "Конкистадор"  падал.  Если  на  первом   этапе   развития
космонавтики,  с  горечью подумал я, почти все неудачи пришлись
на долю американцев, то теперь настал мой черед. Мой-и  Машины.
Нашла кого выбрать, черт бы ее побрал!
     Еще  секунда-и  я  сломаю  себе  шею. Особенно это меня не
огорчало: лучше погибнуть сейчас, в ореоле славы,  а  не  после
благоприятного приземления, когда шею мне сломает Конвэй, а тип
из   телевидения   сделает   это  приятное  зрелище  достоянием
миллионов;
     Но удара, которого я с замиранием сердца ждал,  так  и  не
последовало.  "Конкистадор" мягко опустился на поле космодрома.
Люк открылся, и не успел я выбраться наружу, как в  объятиях  у
меня  оказалась  Паула (я не мог поверить своим глазам) -Паула,
плачущая слезами радости и осыпающая меня поцелуями. Паула меня
целовала!
     - Любимый, как ты мог сохранять такое спокойствие?
     - Спокойствие? - переспросил я.
     - Вы  были  правы,  Суарес,-удрученно  сказал   Мендйола.-
Равновесие  действительно оказалось неустойчивым и наши-техники
это просмотрели. Вы, любитель, преподали нам урок: ускорение  и
в самом деле было слишком большим.
     Все это звучало несколько странно. Озадаченный, я спросил:
     - О нем вы говорите, полковник?
     - О  неисправности,  на  которую  вы  указали  .нам неделю
назад, при расчете орбит и проверке системы приземления.
     - К-как...- начал я и  замолчал,  увидев  Конвэя.  Что  ж,
подумал  я,  раз уж мне не уйти от горькой моей судьбы, то хоть
встретить ее надо с достоинством. Тем более что Паула вдруг так
переменилась,  стала  нежной  и  любящей  (не  иначе   как   от
переживаний  из-за  неудачного  запуска)--и я просто чувствовал
себя   обязанным   оказать   хоть   какое-то    сопротивление..
Зажмурившись и ;сжав кулаки, я шагнул к Конвэю...
     - Не бей! - смешно взвизгнул Рауль.-Хватит.вчерашнего!
     И тут я открыл глаза и увидел, что на щеке у него огромный
синяк,   которого   несколько   минут   назад,  перед-  стартом
"Конкистадора", не было и в  помине.  Я  подумал,  что  у  меня
галлюцинации.
     -Ты  меня  прощаешь?-робко  спросил  греческий  полубог. Я
молча протянул ему руку, и  он,  явно  не  ожидавший,  что  все
обернется  так  хорошо,  подобострастно поблагодарил и заспешил
прочь.
     Влюбленно глядя на меня, Паула повисла на моей руке.
     - Как мило, что ты послушался меня и не стал его бить, как
обещал перед стартом, на глазах у телезрителей!
     Я проглотил слюну и промолчал - лучшее, что я мог  сделать
в этой ситуации.
     Под   эскортом,  ограждавшим  нас  от  проявлений  буйного
энтузиазма толпы, мы прошли к машине. Кроме меня и Паулы, в нее
сел Мендиола.
     - Поехали,- сказала Паула.
     - Куда?-спросил я.
     - Как куда?  Домой,  конечно,-улыбнулась  Паула,  а  потом
произнесла  фразу,  взрывом бомбы прозвучавшую в моих ушах: - К
папе-ведь ему не терпится. поскорее обнять тебя!


     Всем нам доводилось слышать: безумцы не сознают,. что  они
безумцы.  Но  мой  случай  был иной. Хотя характер мой оставлял
желать лучшего, рассуждал я совершенно здраво, однако  я  видел
перед  собой  дона, Мануэля Баррьоса, доктора механопсихологии,
скончавшегося в день, очень похожий на этот, ровно год.  назад,
12 ноября в 21 час 50 минут. Тогда, после гриппа, продлившегося
несколько  дней,  доктор  в  сопровождении Паулы, своего друга,
писателя Лукаса Флореса, и меня вышел подышать воздухом в  сад.
Потерявший управление грузовик повалил забор, раздавил доктора,
сломал  ногу  Флоресу,  и  только  мы  с  Паулой каким-то чудом
остались целы и невредимы.
     И вот  теперь,  попрощавшись  с  Мендиолой  и.направившись
вместе  с  Паулой  к  ней домой, я увидел там Мануэля Баррьоса,
абсолютно здорового, улыбающегося и живого. Увидел - и не  упал
вобмерок, хотя потерял на какое-то время дар речи.
     -Я  следил  по  телевизору  за каждым твоим движением, мой
мальчик,- сердечно сказал доктор,- и мне  стало  как-то  не  по
себе,    когда    ты   наклонился,   чтобы   продемонстрировать
правильность своей теории.
     -- Я вовсе не пытался...-начал я-и умолк. У меня мелькнула
одна мысль...
     "Двойники!"
     Нечто из прочитанного, нечто из книг любимого моего  жанра
вдруг  выплыло  из  глубин  сознания.  "Двойники!  Параллельные
вселенные!" Скажете-слишком фантастично? Это же подумал и я - в
первый момент. Но мы,  энтузиасты  научной  фантастики,  всегда
готовы счесть фантастическую посылку правилом той игры, принять
участие  в которой приглашает нас автор, так что мне было легче
допустить такую возможность, чем кому-нибудь другому.
     Я изобразил на лице, улыбку.
     - Простите, доктор, после полета  я,  кажется,  стал  хуже
соображать: почему вы не проводили меня на космодром?
     - Но  ведь  ты  же  знаешь,  что  у меня никак не проходит
грипп, - удивленно проговорил доктор.
     - Ах да, грипп...- Я закусил верхнюю губу.- А какой у  нас
сегодня день?
     Паула   была  уже  рядом,  снедаемая  заботой  и  любовью-
чувствами, абсолютно немыслимыми у Паулы, которую я знал.
     - Как ты себя чувствуешь, любимый?
     - Хорошо, Паула. Так скажите же, доктор. Сегодня у нас...
     - Двенадцатое ноября.
     Не переводя дыхания, я спросил:
     - Какого года?
     -- Адольфо!..
     - Какого года, доктор?
     - Ну, конечно, две тысячи второго!
     Я  пошатнулся:  ведь  в  кабину  "Конкистадора"  я   вошел
двенадцатого ноября две тысячи третьего года!
     Я  постарался,  чтобы  они  забыли  о вопросах, которые не
могли их не встревожить, а потом с этой  новой  Паулой,  столь,
непохожей  на  прежнюю, мы пустились в идиллическую прогулку по
улицам между рядами швейцарских домиков.
     Если бы полковник Мендиола не стал после моего возвращения
говорить об Адольфе Суаресе как авторитете в космонавтике, если
бы Рауль Конвэй не обнаружил  страха  перед  кулаками  того  же
Адольфо  Суаре-са,  если  бы  Паула  держалась  со  мной так же
холодно и пренебрежительно, как и раньше, я бы  мог  подумать,,
что  я  просто  перенесся в прошлое. Но поскольку прежняя Паула
отличалась от Паулы, которая держала меня под  Фуку  сейчас,  а
сам  я,  по-видимому,  тоже  не  был  копией  Адольфо  Суареса,
которого   она   провожала   в   полет   на   корабле   системы
"Сотрудничество",  я пришел к выводу, что каким-то необъяснимым
путем я оказался на планете-двойнике, вроде той, которую описал
один научный фантаст, описал,, гордясь своей  выдумкой.  Только
выдумка  ли это? Как сказать! Еще вопрос, можно ли выдумать то,
чего не бывает, или же все, что живет в воображении, существует
и где-то во Вселенной.
     Похоже, что новый Адольфо очаровал новую Паулу.  Она  была
нежна и общительна, и, даже не заикнувшись о своих подозрениях,
я узнал из ее уст все о самом себе.
     Двойник  мой,  как  выяснилось,  был  субъектом достаточно
неприятным  -  тщеславный,  капризный,  себялюбивый  всезнайка,
прекрасно  владевший  дзюдо и подчинивший себе бедную Паулу; он
ни во что не ставил ее интеллект и откровенно  пренебрежительно
относился к ее внешности.
     Что  касается  Конвэя,  то  он,  как выяснилось, осмелился
флиртовать с Паулой, и накануне полета мой двойник отлупил  его
и  пообещал,  что  после полета от него вообще останется мокрое
место.
     Мы с Паулой гуляли, и  я  узнавал  о  своем  двойнике  все
больше  и  больше нового- Стало ясно, что по складу характера и
интересам мы с ним прямо противоположны. Одинаковым у  нас  был
только  текущий  счет. Как я на Земле I (назовем это так) вечно
был без гроша в кармане, потому что не умел зарабатывать, так и
мой двойник на Земле II страдал хроническим  безденежьем-потому
что   был   азартным   игроком   и  все  заработанное,  спускал
электронным игральным автоматам.
     И Паула (точнее сказать, Паула  II)не  слишком  напоминала
мою Паулу. Внешне обе они были похожи ;
     друг  на  друга  как  две  капли воды: те же медно-красные
локоны, те же черные глаза и  сочные  губы,  те  же  прекрасные
длинные  ноги.  Но  Пауле II красота не вскружила голову - быть
может, потому, что этого не допустил мой двойник. Будь у  Паулы
I  ее  мягкость,  сердечность  и  доброта, она. стала бы лучшей
женщиной Земли.
     И к величайшей моей радости, оказалось, что  такой  жалкий
тип, как .я, удивил и очаровал Паулу II!
     Я  находился  на  Земле  II, и мне предстояло прожить год,
который я уже прожил и события которого знал  назубок:  ведь  я
готовился к телеконкурсу на эту тему.
     Паула укусила меня за кончик уха.
     Я поцеловал ее в кончик носа.
     Голова закружилась... Я был не на Земле II, а в кущах рая.
     - Который час, любимая?
     - Девять сорок.
     - Мы еще...
     - Девять  сорок!-воскликнул  я, падая с облаков.-- С твоим
отцом вот-вот случится беда! Бежим!
     Девять сорок семь...
     Задыхаясь, я ворвался  в  сад.  Как  я  и  ожидал,  доктор
спокойно  покуривал  трубку,  мирно  беседуя с двойником Лукаса
Флореса.
     - Привет, Адольфо! -поздоровался  со  мной  писатель.-  На
космодроме к тебе было не пробиться... Девять сорок восемь...
     - Уходите отсюда! Все в дом! - закричал я.
     В сад, прерывисто дыша, вбежала Паула.
     - Что  с  тобой,  мой мальчик? - пристально глядя на меня,
спросил доктор.
     Девять сорок девять...
     Я  услышал  вдали  шум  мотора:  из-за   поворота   выехал
грузовик,  который  неотвратимо приближался к нам. Я кинулся на
отца Паулы и, как он ни сопротивлялся, затолкал его в дом.
     Девять пятьдесят!
     Клаксон грузовика загудел угрожающе близко. Забор затрещал
и...
     Произошло  все,  что  должно  было   произойти,-   с   той
единственной  разницей, что здесь, на Земле II, доктор не умер.
Лукаса Флореса я вытолкнул прямо из-под колес  разбушевавшегося
мастодонта,  но, как ни странно, падая, он все-таки сломал себе
ногу. Он и сейчас глубоко благодарен  мне  за  спасение,  но  я
считаю,  что не имею права на его благодарность: ведь, несмотря
на все мои старания, с  ним  случилось  то  же,  что  и  с  его
двойником...
     После неудачного полета я прожил фантастический год и стал
национальным  героем.  Героем может стать даже человек робкий и
малоэнергичный, если только  он,  как  я,  знает  заранее,  что
должно произойти в мире.
     В  последовавшие  за  приземлением  дни  меня  всесторонне
обследовали специалисты. Они хотели знать, вызвал ли полет хоть
какие-нибудь изменения в моем организме. Но ничего не-  удалось
обнаружить,  и  единственными, кто заметил различие между двумя
Адольфо Суаресами, были Паула  и  ее  отец.  Они  считали,  что
изменение   наступило   под   действием   неизвестного  фактора
космического происхождения, но так как для  всех  нас  перемена
эта  была к лучшему, то особенно много о ней и не говорили. А я
молчал еще и потому, что у меня возникла идея...
     Незадолго  до  розыгрыша  тиража  национальной  лотереи  я
попросил  Лукаса Флореса написать и напечатать в газете статью,
где говорилось, что после полета на "Конкистадоре"  я  чувствую
себя  иным,  чем  прежде,  и  в  состоянии теперь предсказывать
будущее. Далее Флорес рассказал, как я, предчувствуя несчастный
случай, спас жизнь ему и доктору Баррьосу, а потом,  сославшись
на  меня,  назвал  номера  билетов,  на  которые  в предстоящей
лотерее выпадут три главных выигрыша.
     Да... Все насмешки, которыми со дня моего  поступления  на
работу  в  Центр  на  Земле I осыпали меня шутники, сослуживцы,
были   ничто   в   сравнении   с   общенациональным    хохотом,
разразившимся  после  выхода в свет статьи Лукаса Флореса. Надо
мной потешались все, и Паула очень переживала из-за этого.
     В день тиража я  стал  мультимиллионером:  три  выигрышных
билета были заранее мною куплены.
     И  если статья Флореса вызвала смех у всей нации, то весть
о моем выигрыше послужила поводом для всеобщей истерии.  Доктор
Баррьос,  как  и  другие,  ничего  не  понимал,  но  все  равно
торжествующеулыбался: ведь именно такой "потенциал успеха"  еще
раньше   зафиксировали   у   меня   его   психокатализаторы   и
психозонды...
     Потом  я  предупредил,  что  7   декабря   состоятся   три
покушения.  Дело  в  том,  что  7  декабря 2002 года на Земле I
куклуксклановцы очередью из пулемета  оборвали  жизнь  сенатора
Энсона,    направлявшегося   на   завтрак   с   делегатами   от
негритянского  населения,  бомбой  замедленного  действия   был
взорван  самолет,  на  котором летел английский премьер-министр
(ни один из пассажиров не спасся), и, наконец, в Перу участники
военного  заговора  при  помощи  ручных  гранат   покончили   с
президентом страны.
     При  других  обстоятельствах  после  такого предупреждения
меня бы отправили в  сумасшедший  дом.  Но  сейчас...  Седьмого
декабря агенты служб безопасности застали террористов врасплох,
и  те,  остолбенев  от изумления, смотрели, как у них на глазах
рушатся безупречно, казалось бы, продуманные заговоры.
     Мы с Паулой поженились в январе, через два дня после того,
как я спас население Тегерана, предупредив его, что 21 января в
одиннадцать часов вечера будет землетрясение.
     Научные   учреждения   возымели   Желание   заново    меня
обследовать. Я отказался, угрожая прекратить предсказания, если
они  будут  настаивать  .на  своем. Как и следовало ожидать, на
меня  было  совершено  несколько  покушений,   их   предприняли
преступные   организации,   боявшиеся,   что   я  разоблачу  их
планы,-что я, кстати сказать, и сделал: все, что они  намечали,
содержалось  в  списке событий, которыми я набил себе голову до
отказа, готовясь к телеконкурсу.
     Я  победно  шествовал  из  одной  недели  в   другую,   то
предотвращая   биржевой   крах,   то   предупреждая   воздушную
катастрофу-доказывая тем самым, что не Случайно Машина на Земле
I из двадцати миллионов введенных в нее  анкет  выбрала  именно
мою...
     Так  истекли  двенадцать  месяцев,  о  которых, я знал так
много. Сейчас у нас, на Земле II, 2004 год. Но если вы думаете,
что счастье мне изменило, что моя звезда закатилась,- вы  очень
ошибаетесь.
     Я занимаю роскошный кабинет в здании Министерства обороны.
Я стал чем-то вроде оракула, о моей маленькой тайне по-прежнему
никто  не  знает.  То одно, то другое государство обращается ко
мне за советом, а  я  всегда  советую  то,  что  кажется  самым
разумным.  И так как они безропотно подчиняются вещающему моими
устами гласу разума (да и кто бы не подчинился после того,  как
я  изо дня в день в течение целого года доказывал, что знаю все
наперед?), дела у всех идут прекрасно,  горизонт  международных
отношений безоблачен, а преступный мир, увидев, что его песенка
спета, решил самоликвидироваться.
     Паула  подарила  мне  замечательную девчушку. На Земле нет
супружеской пары счастливее нас, и  думаю,  что  еще  долго  не
будет-потому  что  я  никогда не поднимусь на борт космического
корабля, который мог бы вернуть меня в соседнюю Вселенную.
     И лишь об одном я  жалею:  жаль,  нельзя  узнать,  что  же
произошло с моим двойником.
     Земля  I,  12 Ноября 2003 года. 18.30. Все те, кто смотрел
на экраны телевизоров, увидели:
     после того как Суарес ударился головой об одну из панелей,
изображение  на  экране  будто  растаяло  на   миг.   А   потом
"Конкистадор" появился снова.
     Первым  к  приземлившемуся  кораблю подбежал Рауль Конвэй,
вторым - телерепортер.
     Люк открылся, и появился Суарес.  Рауль  повернул  голову,
убедился,  что  Паула смотрит на него, и бросился, сжав кулаки,
на двойника знакомого ему Адольфо Суареса.
     Он полупил удар под ложечку и прямой в ухо, а потом был  с
силой брошен на твердую землю.
     Когда  Паула  наконец  поняла,  что  это не сон, она стала
пробиваться поближе к Суаресу.
     -Не до тебя,-холодно отстранил ее Суарес и, повернувшись к
растерянному Мендиоле, процедил сквозь зубы:
     - Сейчас  я  научу  вас,  как  вычислять  орбиту  корабля,
взлетающего с нарастающим ускорением!
     Так началась жизнь Адрльфо Суареса II на Земле I.



     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998



     - Доброе утро, мистер  Грант,-  приветствовал  его  доктор
Майер.-- Рад вас здесь видеть.
     - Доброе  утро,-  буркнул  Грант, опускаясь в предложенное
кресло.-Не могу сказать, правда, чтобы это так  же  радовало  и
меня.
     - Вас можно понять,- мягко сказал врач.
     - Но раз уж я здесь - так и быть, спрашивайте, ревновал ли
я своего отца.
     - Вы   считаете,   что   любая   попытка   к  самоубийству
обязательно связана именно с  такого  рода  вещами?  -улыбнулся
психиатр.
     - Нет,  не  считаю.  Но  разве  не  с  этого начинают ваши
коллеги? Вы под стать, юристам -  все  усложняете,  чтобы  было
больше  работы.  А  ведь  все  равно  не  докопаетесь. Я мог бы
сказать вам и сам, но чего ради? Все равно вы  не  сможете  мне
помочь.  Никогда бы я к вам не пришел, если бы меня не заставил
суд.
     Доброжелательные карие глаза психиатра глядели на Гранта с
сочувствием. Когда он наконец умолк, доктор Майер сказал:
     - Я понимаю вас, мистер Грант.
     - И не думайте,- теперь Грант почти кричал,- что если меня
послал суд, то я нуждаюсь в чьей-то благотворительности!  Дайте
счет, когда закончите, и я уплачу вам сполна!
     - Спасибо,- с улыбкой ответил психиатр,- побольше бы таких
больных.  Но дело не в этом. Без вашей помощи я не смогу ровным
счетом ничего для вас сделать. Мне придется написать  на  вашей
карте: "От лечения отказывается", и вас, мистер Грант, поместят
в  психиатрическую  больницу.  Не  я  помещу,  а  закон,  чтобы
обезопасить вас от самого себя. Вы это понимаете?
     Грант  смотрел  на  него  исподлобья.   Вдруг   лицо   его
дернулось, и он закрыл глаза руками.
     Потом отнял руки от лица и сказал:
     - Ваша   взяла,   Простите  меня.  Бога  ради,-тот  наглый
субъект, который только что с вами разговаривал, на самом  деле
вовсе не я.
     -Я знаю. Я видел, что это только личина- мы все ее носим.
     - А  если  она приросла и от нее не избавиться?- с горечью
спросил  Грант.-   Вот   в   чем   моя   беда.   Ведь   я...-Он
запнулся.-Простите-вы, верно, хотите спрашивать меня сами.
     -- Нет-нет,  говорите!  Выбросьте из головы представление,
будто мы, психиатры,  склонны  все  усложнять.  Конечно,  может
оказаться,  что  рассказанное вами не имеет прямого отношения к
подлинным вашим трудностям...  но  посмотрим.  Говорите,  прошу
вас.
     - Хорошо,  но  мой  рассказ вам покажет, как мало общего у
меня с тем  грубияном,  которого  вы  только  что  перед  собой
видели. Преуспевающий бизнесмен, энергичный делец - да ведь все
это  обман!  Знаете, кто я на самом деле? Человек, который себя
предал. Человек, который зря прожил жизнь.
     - Никто не  живет  зря.-  Взгляд  психиатра  скользнул  по
раскрытой  перед  ним  папке.-Агент  по  продаже  типографского
оборудования - разве это не полезная, нужная обществу работа?
     - Оставьте, мне приходится это слышать на каждом банкете.
     - Но разве это не правда? Грант пожал плечами.
     -- Да-для тех, кто в это верит. Но не для тех, кто мог  бы
добиться в жизни чего-то действительно стоящего.
     - Стоящего? Что вы имеете в виду?
     - Стать художником, например.
     - Понимаю.  Но  не  кажется  ли  вам,  что  это неизбежное
следствие выбора пути - чувствовать порой, что путь  выбран  не
тот?
     - Я  не  чувствую - знаю. И это не мимолетное ощущение - я
испытываю его уже много лет, и оно все крепнет. Сначала,  когда
я  еще  только  пробивал  себе  дорогу,  оно  меня  особенно не
тревожило. Но теперь, когда я кое-чего  достиг  и  у  меня  все
больше  свободного  времени  для  размышлений,  теперь  я  могу
оглядеться в мире, который сам для себя создал, и  меня  тошнит
от  него,  от  его  пустоты,  от  его  абсолютной, дьявольской,
бесцельности.
     Доктор сочувственно кивнул:
     - Наверное,  вы  и  в  самом  деле  очень   хотели   стать
художником. Что же вам помешало?
     - Что  мешает  вырасти на камне цветку? Как будто ничто не
мешало, разве что бедность. Бедность настоящая, отчаянная. Отец
был не бог весть какой работник.  Он  часто  болел  -  так,  во
всяком  случае,  он,  называл  свое  состояние.  Заработка  ему
хватало только на выпивку. Выпьет-и  "заболеет"  снова.  Ничто,
кроме  выпивки,  его не интересовало. Для него не было различия
между картиной и... чем угодно  другим.  Он  знал  одно:  чтобы
заниматься  искусством,  нужны  холсты,  краски  и кисти, а они
стоят денег. Ну, а мать... она работала столько, что ни на  что
другое сил у нее не оставалось.
     - А  в  школе  вас  разве  не поощряли? Грант презрительно
рассмеялся.
     - Ну и вопрос! Вы ходили когда-нибудь в  городскую  школу?
Из тех, что были прежде? В них пахло дешевым мылом, классы были
переполнены,   а   учителя  получали  нищенское  жалованье.  Мы
рисовали  стулья,  поставленные  один  ;на  другой,  и,  цветы.
Учитель,  рисования  был  убежден,  что  искусство - это точное
копирование. Я  и  сейчас  вижу  его  перед  собой:  глухой,  в
огромных черных ботинках, из носа торчат кустики волос. Судя по
всему,  он  считал  себя  отменным  преподавателем,  но  я  его
ненавидел. Однажды я попытался нарисовать цветок  таким,  каким
его воспринимал, и учитель поставил мне единицу! И еще добавил,
что,  если  бы  не  хорошо  наложенная  краска,  я и единицы не
заслужил бы. А потом -он  показал  мою  работу  классу,  и  все
смеялись.
     Грант  прикрыл  глаза  рукой:  Когда  он  опустил  ее, она
дрожала.
     - Столько лет прошло, а до сих пор больно вспоминать.
     - Такие вещи ранят порой очень  сильно,-  негромко  сказал
врач.
     -Если  бы  дело было только в этом! Уж какой-нибудь выходя
бы нашел. После того случая я стал рисовать так,  как  требовал
учитель,  но  без  особого  прилежания, ниже своих возможностей
-мне не хотелось, чтобы он ставил  меня  в  пример  другим  как
раскаявшегося  грешника.  Но  дома  я  рисовал предметы такими,
какими их видел, и вкладывал в это занятие  всю  свою  душу.  Я
твердо  знал:  когда  вырасту,  буду художником. Другого я себе
даже представить не мог. Не боксером, не  машинистом  -  только
художником! Я никому не говорил-говорить было некому,- но стать
я собирался художником, и больше никем.
     Он  вздохнул,  и отзвуки тяжелого вздоха пронеслись сквозь
наступившее  молчание,  словно  сквозь  годы,  минувшие  с  той
далекой поры. ,
     - Но я им не стал. Сразу после школы устроился на работу -
надо было  приносить  в  дом деньги. Попытался было откладывать
хоть немного на  холст  и  другие  принадлежности  для  занятий
рисунком,  но  отложенные  деньги всегда приходилось тратить на
что-то другое. На искусство оставалось все меньше и  меньше,  и
наконец  я  вынужден был и вовсе прекратить, занятия живописью.
Не помню, чтобы я тогда об этом жалел. Решил - как будет, так ,
будет. В то время я  стремился  любой  ценой  выкарабкаться  из
нищеты.  Меня тошнило от бедности - от ее вида, ее зловония, ее
мерзкого привкуса.  Я  сказал  себе:  потом  я  смогу  заняться
искусством снова. Но этого так и не произошло.
     - Но   ведь  вам  всего...  позвольте,  сколько  вам  лет?
Пятьдесят четыре. Еще не поздно, разве не так? В конце  концов,
Гоген и бабушка Мозес тоже начинали не юнцами.
     - Как  вы не понимаете! Исчезло видение - его стерли сорок
лет купли-продажи, расчета, погони за прибылью. Не думайте, что
я  не  пытался  начать  заново-пытался:  часами,  днями,   даже
неделями.  Но  сорок  лет назад произошло непоправимое - у меня
был дар, было свое видение, и я убил их. И самое обидное, что я
знаю: при других обстоятельствах я бы добился успеха. Но вокруг
меня была пустота. Хоть бы одно слово одобрения, хоть  бы  один
голос  сказал,  что  я  не  должен бросать искусство,-но ничего
похожего услышать мне не пришлось. А  ребенку  трудно  удержать
мечту, когда все вокруг твердят: это блажь.
     - Понимаю.
     - Вот  почему  вы  не  можете  помочь мне ничем,--грустно,
сказал Грант.-Ни вы, ни кто другой. Нельзя мне помочь,  если  я
сам  себя  предал.  Ведь  выходит,  я  одновременно  и жертва и
убийца.
     Врач откинулся в кресле и молча разглядывал потолок,
     - Вот и  вся  история,-сказал  Грант.-При  желании  можете
истолковать  ее по-своему, но я-то знаю, что это святая правда.
Потому и  есть  только  один  выход-тот,  которым  я  не  сумел
воспользоваться.
     Психиатр перевел взгляд на Гранта.
     - Пожалуй,  вы правы,-сказал он, внятно выговаривая каждое
слово.-  Правы   в   первом   своем   утверждений.   Депрессию,
сопровождающуюся  стремлением к самоубийству, вызывают подчас и
куда менее важные причины. Но что касается второго утверждения,
то здесь  вы  заблуждаетесь.  Не  исключено,  что  есть  выход.
Допустим...   Что,  если  вам  представится  возможность  снова
выбрать жизненный путь?
     - Но ведь я .объяснял - теперь поздно.
     - Теперь-да. Но вы сказали, что  вам  было  бы  достаточно
услышать в детстве хоть слово одобрения. Не хотите ли вернуться
назад, чтобы сказать самому себе это слово?
     От изумления у Гранта округлились глаза.
     - Послушайте,  если  это  новый  вид шоковой терапии, то в
данном случае вы смело можете о нем забыть.
     - Я говорю совершенно серьезно.
     - Но тогда это уже не психиатрия, а путешествие в прошлое!
     - Вот именно.
     - Но ведь это чистейшая фантастика!
     - Отнюдь, уверяю вас. Я могу вернуть вас в ваше детство, и
вы встретите там самого себя.
     - И где же ваша машина времени? -насмешливо спросил Грант,
обводя взмядом комнату.
     - А  для  того  чтобы  перейти  из  сегодняшнего   дня   в
завтрашний,  вам  непременно  нужна  такая  машина? Нить вашего
времени спрядена из вашего личного опыта. Вы сами ее творите, и
вы можете вернуться но ней вспять, если я дам  вам  возможность
сделать это с помощью одного лекарства.
     - Значит, речь идет о медицинском препарате? Майер кивнул.
     - Но  как  я смогу изменить прошлое? Ведь никакой препарат
не в состоянии перенести меня туда физически. Каким же  образом
могу я хоть что-то в нем изменить?
     Психиатр улыбнулся.
     - Мистер  Грант,  вы  же сами пытались когда-то изображать
реальность, недоступную зрению других. Время не менее  реально,
нежели   сама   реальность,   оно,   если  можно  так  сказать,
сверхреально. Неужели вы не признаете  реальности  воспоминаний
только  потому,  что  они не поддаются физическому измерению? А
ваши надежды и опасения по поводу того,  что  будет  завтра?  И
если  сейчас  вчерашний  день для вас только сон, то чем он был
вчера? Но я не могу все это объяснять-это завело бы нас слишком
далеко, да к тому же и самя не очень в этом  разбираюсь.  Прошу
вас лишь об одном - чтобы вы мне поверили.
     Взгляд  Гранта  встретился со взглядом Майера, но психиатр
не отвел глаз. Боязнь оказаться жертвой мистификации исчезла  у
Гранта,  уступив  место  надежде,  а  та  в  свою очередь снова
сменилась страхом, но уже другим.
     - Тут есть  свои  противоречия,-заговорил  он.-  Помню,  я
читал   статью  о  парадоксах;  связанных  с  путешествиями  во
времени. Если бы я  вернулся  назад  и  изменил  течение  своей
жизни,  значит,  не появился бы у вас, а тогда бы и не вернулся
назад. Получается порочный круг.
     - Ничего подобного. Вы пришли ко мне - и  это  непреложный
факт.  Возвращаясь  назад,  вы как бы пройдете жизненный путь в
обратном  направлении.  Если  вы   добьетесь   того,   к   чему
стремились,  то  с  момента,  когда  эта  произойдет,  для  вас
начнется новая жизнь. И тогда встреча наша  произойдет  на  том
пути,  к  началу которого вы вернетесь, а не на том, которым вы
пойдете с момента возвращения в прошлое.
     - Но... я, такой, какой я есть,  вернусь  сюда  снова?  То
есть  не  появятся  ли  вместо  меня  одного  двойники, один из
которых пришел к вам, а другому к вам приходить было незачем?
     - Нет-просто вы, такой,  какой  вы  есть,  станете  таким,
каким  должны  были  стать.  Вы  единственны,  другого вас нет,
исключая  ситуацию,  когда  вы  отправляетесь   в   прошлое   и
встречаете  себя  в молодости, Но ведь даже при обычном течении
времени мы сохраняем возможность влиять на ход нашей жизни.
     - Если... если я вернусь назад и изменю ход  своей  жизни,
не  изменится  ли  от  этого  потом  и  все  остальное, хотя бы
чуть-чуть? Но со временем последствия Могут стать огромными.
     - Мы себе  кажемся  такими  важными,-  вполголоса,  словно
говоря  с  самим собой, сказал психиатр.- Каждый из нас думает,
что от его поступков зависят судьбы всего мира.
     - "Не было гвоздя-кобыла пропала",.. Майер улыбнулся.
     - Это не должно вас тревожить. Думаю, что никаких битв  не
будет ни выиграно, ни проиграно-кроме вашей собственной.
     - Но уж очень все фантастично!. - с нервным смешком сказал
Грант.- Если получится, вы никогда больше меня не увидите, я не
смогу  заплатить  вам  гонорар  и, может быть, вообще буду жить
где-нибудь на другом конце света. Правильно?
     Врач рассмеялся.
     - Тогда, пожалуй, лучше, если вы заплатите мне
     прямо сейчас.
     Грант достал из кармана чековую книжку, раскрыл ее и вдруг
замер:
     - Но... у моего второго "я", наверное, не  будет  счета  в
том же банке? Или будет? Черт возьми, совсем запутался!
     - Я  пошутил - оставим гонорар в покое. Честно говоря, это
лечение совсем новое, и возможность его применить для врача уже
сама по себе награда. Может быть, вы уже  поняли,  что  суд  не
случайно  направил  вас  именно  ко  мне,  а не к какому-нибудь
другому врачу. Итак, вы согласны?
     Грант перевел взгляд на пол и натянуто улыбнулся,
     - Пожалуй.
     - Прекрасно. Прилягте, пожалуйста, на кушетку и  закатайте
рукав.
     Да,  все  было точно таким, каким он помнил. И школа такая
же, только теперь она казалась меньше, чем прежде,-но ведь  Это
вполне естественно?
     У  бакалейной  лавчонки напротив школы он замедлил шаг. На
витрине, как всегда, высились  горки  дешевых  конфет  в  ярких
обертках.  Он  посмотрел  на  часы -двадцать пять минут пятого,
через пять минут  дети  начнут  выходить  из  школы.  Повинуясь
внезапному  порыву,  он  шагнул  в лавку, пригнувшись,-чтобы не
удариться о притолоку.
     Да, перед ним все тот  же  старый...  как  же  его  зовут?
Вспомнил - Хэггерти! Настоящий, живой!
     Грант  попросил  у старика леденцов, но едва он договорил,
как его пронизала тревожная мысль  -  и  мистер  Хэггерти,  уже
протягивая  кулек, с удивлением увидел, что покупатель разложил
на ладони  мелочь  и  перебирает  ее,  внимательно  разглядывая
каждую  монетку.  Обнаружив наконец достаточно старую, чтобы ею
можно было расплатиться. Грант с облегчением вздохнул. "Не было
гвоздя"... Он взял протянутый ему  кулек  с  леденцами.  Мысль,
только  что  пронизавшая  его,-  о том, что большинство монет у
него в кармане еще не отчеканено,-как луч прожектора,  осветила
фантастичность всего происходящего.
     Но  все обошлось! Он сунул в рот леденец и вышел на улицу.
Приторный до тошноты вкус был вполне реален. И подумать  только
- такая гадость могла когда-то ему нравиться!
     И  тут  с шумом и криками из школы высыпала детвора. Грант
отступил в сторону, чтобы дать дорогу этой лавине, и в  тени  у
стены школьного здания стал ждать.
     Юный  Джимми  Грант вышел одним из последних. Он шел один.
Можно было  подумать,  что  видишь  сон.  И  взрослый  Грант  с
изумлением  понял, что если бы он встретил себя случайно, он бы
никогда себя не узнал. Он прошел бы мимо, и ему бы в голову  не
пришло, что это он сам и есть. Да и теперь он узнал себя скорее
по   ярко-зеленой   фуфайке,  полученной  от  благотворительной
организации. Из прошлого (или настоящего?) всплыло воспоминание
о том, как он не любил ее надевать.
     Грант шагнул вперед:
     - Послушай!
     - Что?-обернулся мальчик.
     Внезапно Грант оробел.
     -Э-э... можно, я тебя провожу?
     Мальчик посмотрел на него с  подозрением.  Грант  мысленно
обругал  себя  за  принужденность  тона.  Ведь  детей все время
предупреждали, чтобы с незнакомыми людьми они не разговаривали.
Мать предупреждала и его, этого  мальчика,  шедшего  сейчас  по
улице,  которую  так  хорошо  помнил  Грант-человек"  догнавший
мальчика и теперь шагавший с ним рядом.
     - Вот,-  заговорил   он,   стараясь   не   показать,   как
волнуется,- леденцов хочешь? ^
     Мальчик  посмотрел на кулек. Искушение было слишком велико
- не так уж часто мог он покупать себе конфеты.
     - Спасибо,- ответил мальчик.- Мои любимые.
     - Я знаю,-сказал Грант и прикусил язык,  увидев,  с  какиМ
удивлением  посмотрел  на  него  мальчик.-  То  есть-они  и мой
любимые. Возьми еще. Да бери весь кулек.
     - Но ведь вы тоже их любите?
     - Пустяки, куплю еще, если захочу.
     К тому времени, когда  они  дошли  до  угла,  мальчик  уже
рассказывал  о  своих занятиях живописью. Чтобы добиться этого,
Грант спросил,  чем  он  любит  засниматься,  и,  не  дожидаясь
ответа,  высказал  предположение,  что, вероятно, он занимается
живописью.
     - Как вы догадались?-спросил мальчик, от изумления  широко
открыв глаза.
     Гранту  почему-то  вдруг  стало  стыдно  -  как  будто его
уличили в обмане.
     - У  тебя  вид...  как  у  мальчика,  который   занимается
чем-нибудь таким, творческим,- сказал он, отчаянно себе твердя,
что    это    не    обман,    а    нечто    совершенно   обману
противоположное-исправление несправедливости.
     - Вы художник? - взволнованно воскликнул мальчик.
     - Нет,- ответил. Грант, и собственные слова зазвучали  для
него так, словно доносились откуда-то издалека.-Но всегда хотел
им быть. Всю жизнь жалел, что не стал художником.
     - А почему не стали?
     -.  Потому  что...  считал  более важным другое. Но важнее
этого нет ничего на свете, ты понимаешь? Даже если трудно, даже
если над тобой смеются.
     - Вы и  вправду  так  думаете?  Мальчик  смотрел  на  него
восторженно и благодарно. Грант отвернулся. ;
     - Что-нибудь...  что-нибудь не так? - встревоженно спросил
мальчик.
     -;- Нет, ничего,-  ответил  Грант,  поворачиваясь  к  нему
снова.-Мне хотелось бы взглянуть на твои работы. Покажешь?
     Мальчик вспыхнул:
     - Что вы, это же не настоящая живопись! То есть... пока не
настоящая.
     - Но  ведь  ты  еще  очень  молод.  Ну  так как, ты мне ее
покажешь?
     - Отец сейчас дома, а он не любит чужих.
     - А ты мне вынеси. Я подожду здесь, на углу.
     - Хорошо.
     Мальчик вернулся минуты через две с пачкой больших  листов
под  мышкой.  Грант  взял  их  дрожащей рукой-он был не в силах
унять  охватившую  его  дрожь.   Эти   работы,его   собственные
бесценные    попытки   к   самовыражению,   давным-давно   были
заброшена"}, забыты, уничтожены. А теперь,.,
     Грант раскрыл одну.
     -О!-сказал он.
     Мальчик поднял глаза, посмотрел на  него  снизу  вверх,  и
углы детского рта опустились от внезапного разочарования.
     - О! -изменив тон, сказал Грант.
     Он  быстро перелистал остальные. Они были вовсе не? такими
хорошими, какими он их помнил. Но это,  наверное,  неизбежно  -
расхождение  воспоминаний  с действительностью? В конце концов,
для двенадцатилетнего подростка не так уж и плохо.
     - Вам не нравится? - обеспокоенно спросил мальчик.
     - Что ты, очень нравится! По-моему,  превосходно.-  Гранта
снова  охватило  чувство  вины,  только  на  этот раз еще более
острое. Усилием воли он  прогнал  его.-Надо  работать  дальше-у
тебя талант.
     Тут из окна над ними раздался хорошо знакомый ему голос, и
вниз,  на  них с мальчиком, посмотрело столь же хорошо знакомое
ему лицо. Грант закинул голову и увидел своего  давно  умершего
отца. На него же, но со страхом смотрел и мальчик.
     - Что ты там делаешь? - грубо крикнул отец.
     - Я  просто...  Сейчас  иду.-И мальчик повернулся к Гранту
спиной. , ; Отец пристально посмотрел на  Гранта  и  отошел  от
окна.
     - До свиданья,- сказал мальчик,- мне надо идти.
     - Хорошо,-   сказал  Грант,  а  потом  вдруг  заговорил  с
лихорадочной поспешностью и настойчиво: - Но помни, что я  тебе
сказал.  Ты  не  должен  бросать  своих  занятий живописью - не
должен,  слышишь?  Я  здесь  только...  проездом,   больше   не
появлюсь. Так обещай мне, что не бросишь занятий. Обещаешь?
     - Обещаю,-ответил  мальчик.-Честное слово. Уже растворяясь
в темноте парадного, он обернулся и сказал:
     - Спасибо за леденцы.
     И исчез.
     Грант постоял секунду, глядя ему вслед, а потом повернулся
и пошел с этой улицы, из своего прошлого, во тьму будущего.
     Он  увидел  над  собой   карие   глаза   доктора   Майера.
Потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, где он и что с
ним происходит. Потом...
     - Но  ведь  я  не  должен  здесь  быть!  -  воскликнул он,
приподнимаясь и садясь на кушетке.-- Это какой-то трюк!
     - Но разве вы не побывали в прошлом?
     - Д-да. Нет. Черт возьми, я не знаю! Как будто побывал. Но
это ни к чему не привело-я такой же, как прежде.
     - Вы уверены?
     Грант растерянно повертел головой.
     - А ваша память?-тихо сказал доктор  Майер.-  Загляните  в
свою память.
     - Подождите,-выдохнул  Грант.-  Да,  верно! Странно. Будто
смотришь на что-то сразу с двух точек. С одной - я  только  что
встретил   мальчика,   выходившего   из   школы.   С  другой  -
воспоминание  о  том,  как  лет  сорок  назад  меня   остановил
незнакомый  человек...  и  угостил леденцами. Я отчетливо помню
все.-Он задрожал.- Как жутко!
     - Надеюсь, это доказывает, что никакого трюка не было?
     - Может быть.  Не  знаю.  Но  ведь  вполне  могло  быть  и
что-нибудь  другое. Скажем, препарат меня одурманил,, я говорил
сам с собой, как говорят во сне, и зарыл где-то глубоко в  себе
ложное воспоминание. Все как на самом деле, но...
     Внезапно   Грант   замолчал  .Он  облизал  губы,  и  снова
почувствовал приторный до тошноты вкус леденцов.
     - Я вас слушаю,-сказал психиатр.
     --Не знаю... может быть, вы и правы. Но почему -тогда я не
изменился? Если не  считать:.того  воспоминания,  я  такой  же,
каким  был  всегда;  Кое  в  чем,  может,  и  изменился,  но не
настолько, чтобы это имело значение. Иначе  бы  меня  здесь  не
было.
     - У   меня   был   когда-то   больной,  страдавший  манией
преследования,-сказал  доктор.-Он  считал   себя   непризнанным
гением.
     - Какое это имеет отношение ко мне? Психиатр улыбнулся.
     -Я  сказал  ему,  что такого не бывает. Ни один человек не
может сказать: "Я гений, которому не дают  ходу".  Гений  может
сказать:  "Когда-то  мне пытались не, дать ходу",- но и только.
Сама природа  гениальности  такова,  что  не  дать  ходу  гению
невозможно.
     -И   все-таки   я  не  понимаю,  при  чем  тут.;.;-  Грант
запнулся.-То есть, по-вашему, даже, при таком  поощрении...  во
мне просто не было того, что нужно? - Он встретил взгляд Майера
и  сник.-Да,  теперь  вспоминаю.  Вспоминаю,  как  ожил,  когда
незнакомый человек  сказал  мне,  чтобы  я  не  бросал  занятий
живописью.  И  я обещал ему, что не брошу,- обещал я, я сам.-Он
судорожно схватил психиатра за рукав.- Но я должен, обязательно
должен этого добиться! Вы можете отправить меня туда еще раз? .
     - Могу. Но... вы продолжаете думать, что из этого вышел бы
толк?
     Грант как будто собирался что-то сказать, но только  пожал
плечами и растерянно покачал головой,
     -Даже при второй попытке,-сказал врач,:- мы бы не изменили
Вселенной  в нужной мере. .Теперь понимаете? Мы совершаем те же
ошибки, избираем тот же, по-нашему ложный, курс. Но только  это
.вовсе  не  ошибки,  и  курс  не  был  ложен.  И  то  и другое-
единственное; что нам было под силу.
     Грант резко поднял голову:
     -.Но в таком случае -мы просто марионетки! Получается, что
у нас нет свободы выбора. А не вы ли мне говорили,  что  у  нас
есть возможность изменять нашу жизнь?
     - Да,  такая  возможность у нас есть - в пределах, которые
устанавливает для каждого из нас наша собственная натура,  и  в
пределах,  которые  мы  устанавливаем :для самих себя. Если нам
удается выйти за эти пределы, значит, мы уже за них вышли. .
     -Д-да... кажется, я понимаю.
     Грант с трудом, покачиваясь, поднялся на ноги.
     - Как вы себя чувствуете? - спросил врач.
     - Скучно. Скучно  и  грустно.-  Но  на  губах  Гранта  уже
появилась  улыбка.- Удивительно, но... у меня нет того горького
чувства, которое было раньше. Сейчас я чувствую... как  бы  это
сказать?  Будто  с  моих  плеч  сняли  Тяжелую  ношу. И вот что
любопытно: когда я к вам пришел, я только предполагал,  что  не
сдержал   данного  когда-то  себе  слова,  а  сейчас  знаю  это
наверняка - я дал себе обещание, но выполнить его не смог.  Дал
в действительности, на самом деле. Казалось бы, это должно было
меня огорчить, однако я почему-то чувствую себя лучше.
     Доктор Майер положил руку ему на плечо:
     - Просто  вы  освободились  от  чувства  вины  перед самим
собой. Вы думали, что  дали  себе  обещание  и  не  смогли  его
выполнить"  отсюда  -  чувство  вины,  Ну, а теперь знаете, что
выполнить это обещание было невозможно.
     Неожиданно Грант расхохотался:
     - Вы это предвидели!  Вот  почему  вы  не  тревожились  по
поводу гонорара. Вы знали, что я все равно к вам вернусь.
     В глазах у доктора Майера сверкнул веселый огонек:
     - Да,  предвидел.  Я говорил вам, что это лечение новое...
но вы не были первым.
     - С другими было то же самое? Майер негромко рассмеялся.
     - До вас был всего лишь один больной, и с ним произошло то
же самое. Он мечтал в детстве стать знаменитым  пианистом...  а
стал психиатром.



     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998



     Всем  лицам,  заинтересованным в том, чтобы верблюд прошел
через  игольное  ушко,  следует  внести  свое  имя   в   список
содействующих эксперименту Никлауса.
     Покинув  некую  смертельно  опасную группу ученых (из тех,
что имеют дело с ураном, кобальтом и водородом), Арпад  Никлаус
ныне посвятил свою исследовательскую работу достижению благой и
глубоко гуманной цели: спасению душ богачей.
     Согласно разработанному Арпадом Никлаусом плану, для этого
нужно  будет  превратить верблюда в пучок элементарных частиц и
пропустить  этот   пучок   через   игольное   ушко.   Приемное,
устройство,   очень  похожее  принципом  действия  на  кинескоп
телевизора, мгновенно соберет  элементарные  частицы  в  атомы,
атомы  в  молекулы,  а  молекулы  в  клетки,  и  верблюд  будет
воссоздан в его первоначальном виде. Никлаусу  уже  удалось,  к
ней  не  прикасаясь,  переместить каплю тяжелой воды. Оказалось
также возможным  измерить  (с  разумными  допущениями)  энергию
верблюжьего   копыта,   превращенного   в  кванты.  Нет  смысла
обременять  память  читателя  соответствующей   астрономической
цифрой.
     Единственную  серьезную  трудность  создает для профессора
отсутствие у него собственного атомного реактора. Эти установки
величиной с целый город очень дорогостоящи. Однако  Специальный
комитет  уже  работает  над  разрешением денежных проблем путем
сбора пожертвований. Первые приношения, еще  несколько  робкие,
расходуются  на  издание  тысяч  брошюр, проспектов и рекламных
листков, и они также обеспечивают профессору Никлаусу  скромное
жалованье,    позволяющее   ему,   пока   возводятся   огромные
лаборатории, продолжать теоретические изыскания и расчеты.
     В настоящий же момент комитет  располагает  лишь  иглой  и
верблюдом.  Поскольку  общества  защиты  животных одобряют этот
проект, не только не опасный, но  даже  полезный  для  здоровья
любого  верблюда  (Никлаус говорит о вероятной регенерации всех
клеток организма), верблюдов из зоопарков страны  поступило  на
целый   караван.  Нью-Йорк  без  колебаний  предоставил  своего
всемирно известного белого верблюда.
     Что же касается иглы, Арпад Никлаус очень  ею  гордится  и
считает  ее  краеугольным  камнем  эксперимента. Это не простая
иголка,  а  чудо,  подаренное  миру  талантом   и   трудолюбием
профессора.  На  первый взгляд, иголка эта совсем обыкновенная.
Госпожа Никлаус, обнаруживая незаурядное чувство юмора, находит
удовольствие в  том,  чтобы  штопать  ею  одежду  мужа.  Однако
ценность  ее,  по  сути,  беспредельна.  Сделана  эта  игла  из
тяжелого металла, место которого в периодической таблице еще не
определено, а буквенное обозначение, если  исходить  из  крайне
туманных  намеков профессора, наводит на мысль, что речь идет о
физическом теле, состоящем исключительно  из  изотопов  никеля.
Ученые  до  сих  пор  ломают  себе голову над этим таинственным
веществом.
     Немало  нашлось  таких,  кто   поддерживает   смехотворную
гипотезу  о  синтетическом  осмии  или  отклоняющемся  от нормы
молибдене, или таких, кто осмеливается публично повторять слова
одного завистливого профессора, уверявшего, что он узнал металл
Никлауса в крохотных кристаллических вкраплениях внутри плотных
масс железного шпата. Точно известно одно: игла Никлауса вполне
способна противостоять трению о нее потока элементарных  частиц
на сверхкосмической скорости.
     В  одном  из разъяснений, которые так любят давать высокие
теоретики,  профессор  Никлаус  сравнивает  верблюда  в  момент
прохождения  сквозь  игольное ушко с нитью паутины. Он говорит,
что если мы захотим соткать из этой нити кусок  ткани,  то  для
того,  .чтобы  его-  расстелить,  нам  потребуется  все мировое
пространство, и все звезды, видимые для нас и невидимые,  будут
блестеть на фоне этого куска ткани капельками росы. Если начать
сматывать  нить  в  клубок,  окажется, что длина ее исчисляется
миллионами световых лет, и, тем  не  менее,  профессор  Никлаус
предполагает смотать ее в верблюда всего за три пятых секунды.
     Как  ясно  каждому, проект этот абсолютно осуществим и, мы
бы даже сказали, в высшей степени  научен.  Он  уже  пользуется
симпатией    и    моральной    поддержкой   (правда,   еще   не
подтвержденными  официально)   лондонской   Лиги   межпланетной
информации,   председателем   которой  является  маститый  Олаф
Стейплдон.
     Ввиду повсеместной растерянности и беспокойства, вызванных
предложением Никлауса, комитет считает очень важным привлечь  к
проекту  внимание  всех  состоятельных  людей мира, чтобы те не
попались на удочку  .шарлатанам,  проводящим  сквозь  отверстия
небольшого   диаметра   не  живых,  а  мертвых  верблюдов.  Эти
личности, у  которых  еще  поворачивается  язык  называть  себя
учеными,  на  самом  деле  всего  лишь мошенники, охотящиеся за
простаками. Действуют они крайне примитивно: погружают верблюда
в растворы серной кислоты все меньшей и  меньшей  концентрации.
Затем,  превращая  образовавшуюся  жидкость  в пар, они в таком
виде пропускают ее через игольное ушко и думают при  этом,  что
совершили  чудо.  Как  ясно  каждому,  эти  лжеученые потерпели
полную неудачу, и финансировать их  деятельность  бессмысленно.
Нужно,   чтобы   верблюд   был  живым  как  до,  так  и  после,
невозможного перемещения.
     Вместо того, чтобы изводить тонны свечей и тратить  деньги
на сомнительную .благотворительность, лицам, заинтересованным в
вечной   жизни   и   отягощенным  лишними  капиталами,  следует
остановить  свой  выбор  на  превращении   верблюда   в   поток
элементарных  частиц:  оно научно, красиво и, в конечном счете,
выгодно. Говорить  об  излишней  щедрости  в  случае,  подобном
этому,  абсолютно  неуместно. Здесь просто надо закрыть глаза и
пошире открыть карман, твердо зная, что все расходы возместятся
сторицей. Награда будет одинаковой для всех вкладчиков;  сейчас
важно внести свой вклад как можно скорее.
     Какая  общая  сумма  потребуется, станет известно лишь при
завершении  эксперимента,  исход   которого,   вообще   говоря,
предсказать  невозможно;  и  профессор Никлаус, со свойственной
ему честностью, соглашается работать, только если  смета  будет
достаточно  гибкой.  Вкладчики должны терпеливо, и не один год,
выплачивать свои взносы. Нужно будет  нанять  тысячи  техников,
администраторов  и  рабочих.  Придется  создать  региональные и
национальные   подкомитеты.   И   должно   быть    не    только
предусмотрено,  но  и  разработано  во всех деталях положение о
преемниках профессора Никлауса, поскольку  реализация  проекта,
как вполне разумно предположить, может растянуться на несколько
поколений.  В  этой связи нелишне указать на преклонный возраст
профессора.
     Как любое  человеческое  начинание,  эксперимент  Никлауса
допускает   два  возможных  исхода;  провал  или  успех.  Успех
Никлауса, помимо того, что  он  разрешит  проблему  их  личного
спасения,    превратит    финансировавших    этот   мистический
эксперимент  в  акционеров  сказочной  по  своим   возможностям
транспортной компании. Будет очень легко разработать практичный
и   экономически  выгодный  способ  превращать  людей  в  пучки
элементарных частиц. Растворенные в молниях,  люди  завтрашнего
дня  за  какое-нибудь  мгновенье  и  без  малейшего риска будут
перемещаться на огромные расстояния.
     Но  еще  более  многообещающим  представляется   возможный
провал.  Если Арпад Никлаус и в самом деле фабрикант химер и на
нем оборвется целый род обманщиков, гуманитарное  значение  его
труда  от  этого  только возрастет. Ничто тогда не помешает ему
войти в историю  в  качестве  славного  инициатора  превращения
капиталов в пучки элементарных частиц. И богачи, оставаясь один
за  другим  без  средств,  целиком ушедших на "выплату взносов,
будут, легко входить  в  царство  небесное  через  узкую  дверь
(игольное ушко), хотя верблюд в нее не прошел.



     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998



     Мир   облетела   ошеломляющая   весть:   в   самом  сердце
тропических лесов Заира обнаружен мальчик - возраст  двенадцать
лет,   никаких  физических  изъянов,  психика  нормальная.  Для
изучения последнего  молодого  представителя  мужской  половины
человечества созывается Совет Стариц планеты.
     Всемирное  агентство  новостей  послало на слушания своего
секретаря, миссис Полли. Ее машина  села  прямо  перед  Дворцом
Всемирного  Совета  на  одной из лондонских улиц одновременно с
другой машиной, гораздо больших размеров.  Секретарь  агентства
новостей   тут  же  сообщила  в  микрофон  своего  портативного
радиопередатчика,  что  прибыла   председательница   Всемирного
Совета Стариц, представительница Северной Америки миссис Хип.
     А  старица,  уже  направляясь  к лифту, не только помахала
миссис Полли  рукой,  но  и  спросила  ее  громким  и  каким-то
неестественным голосом:
     - Что нового?
     - Здравствуйте,  старица,-  почтительно  приветствовала ее
секретарь агентства новостей.
     - Пойдемте со мной, барышня.  Никто,  как  вы,  не  сумеет
рассказать всю правду об этом событии,- и, ухватив секретаря за
рукав, миссис Хип потянула ее за собой.
     Секретарь, услышав "барышня", прикусила губу:
     председательница  Всемирного Совета явно решила напомнить,
что ей, миссис Полли, чтобы получить почетное звание "старицы",
надо прожить еще шестьдесят лет. Самой же миссис Хип уже  почти
сто восемьдесят, и она почетный член Всемирного Союза Столетних
и   председательница   Контрольной   комиссии   при   Институте
Долголетия, то есть одна из самых знаменитых женщин мира.  Одна
из   первых,   кто   уже  давным-давно  добровольно  предложили
испытывать на них таинственный луч долголетия.
     - Даже поверить  трудно,-  заговорила  в  лифте  секретарь
агентства новостей.
     Старица  загадочно  улыбнулась.  Только когда они вышли из
лифта на третьем этаже  и  стали  на  движущуюся  дорожку,  она
ответила:
     - Да,   нам   придется  подумать,  как  поступить  с  этим
созданием.
     - Как  поступить?  Что  вы.  имеете  в   виду?   Секретарь
агентства  новостей  уже  размышляла,  в какой части мира будет
расти и воспитываться мальчик и кто  будет  ответствен  за  его
здоровье  и развитие. То, что миссис Полли о чем-то задумалась,
не ускользнуло от внимания старицы. Секретарь уже открыла  рот,
чтобы  сказать  что-то  в  микрофон,  но  не  успела:  старица,
протянув мертвенно-бледную руку, его выключила.
     - Потом, барышня. Я обязательно дам вам интервью, но когда
уже будет принят,о решение.  Хочу  только  напомнить  вам,  что
представлял  собой  мир до того, как изобрели "луч долголетия":
бесконечные    войны,    разграбление    природных    ресурсов,
преследование  расовых  меньшинств...  Поведение,  типичное для
мужского пола и для молодежи вообще! Теперь все иначе.  Давайте
поэтому будем осторожны.
     - Вы   абсолютно   правы,-^поспешила   согласиться  миссис
Полли.- Вы ведь имеете в виду то событие, явившееся результатом
ошибки?..
     - Все случилось по воле провидения, барышня, исключительно
по воле провидения.
     - Да,  то  обстоятельство,  что...  хотя  на  женщин  "луч
долголетия"  подействовал  как предвидели, на мужчин он повлиял
совершенно  неожиданным  образом:  они   утратили   способность
продолжать  ,род.  Такая была странная биологическая реакция...
Из-за этого все стало по-другому... гораздо  лучше.  Возрастной
состав  человечества  резко изменился, а когда власть перешла в
руки женщин... э-э... на планете наступил мир.
     - Конечно.  Все  изменилось  к  лучшему,   даже   сравнить
невозможно.  Что  численность человечества уменьшилась в десять
раз, явление временное. Спокойствие, которое  сейчас  царит  на
земле,  это  отнюдь  не  спокойствие  смерти, о котором твердят
Враги, а  периодически  наступающее  идеальное  состояние.  Вот
почему ребенок мужского пола должен быть Тщательно изучен.
     - Вы...  э-э...  хотите  сказать,  что  он мог бы каким-то
образом поставить под угрозу нынешнее  идеальное  состояние?  -
спросила секретарь.
     - Ну,  этому  мальчику  пока еще. только двенадцать лет. И
ведь среди нас живет также и много мужчин, и  все  они  хорошие
граждане,  спокойные,  уравновешенные.  Но любому из них уже не
меньше  ста  лет.  Что  же  касается  нашего  опыта  общения  с
мужчинами,  не  достигшими  зрелости,  то  он  совсем  невелик.
Поэтому...  осторожность  прежде  всего.  Не   исключено,   что
внезапным  появлением мальчика мы обязаны Врагам. Насколько мне
известно, за последние пятьдесят  лет  не  родилось  вообще  ни
одного мальчика, и ни одного жизнеспособного - за последние сто
лет. Положение с девочками много лучше.
     "Значит,  она  об  этом  знает",-  подумала  миссис Полли.
Миссис Хип была  секретарем  по  организационным  вопросам  все
более  активизирующегося  Всемирного Объединения Добровольцев и
влиятельным членом Комиссии по продолжению рода  человеческого.
Говорили,  что  раз  в  неделю  она обязательно посещает строго
засекреченные лаборатории в  пустынях  Тибета,  работающие  над
проблемой  продолжения рода, а в остальное время, не жалея сил,
призывает человечество делать все, чтобы продолжить свой род.
     Ходили слухи, что  у  женщин  старше  150  лет  начинается
психическая     деградация:     появляются    подозрительность,
Недоброжелательность, болезненные фантазии, упрямство  и  общее
ослабление   умственных  способностей.  Разговоры  такого  рода
считались изменническими, старицы утверждали, что источник их -
где-то  скрывающиеся  от  правосудия  мужчины-бунтовщики,   так
называемые  Враги.  Тех,  кто  распространял слухи, допрашивали
сами старицы, и не было никого, кто, пройдя через эти  допросы,
не  потерял бы рассудок. Поэтому и секретарь агентства новостей
не  показывала  миссис  Хип,  что  сомневается,  и   молча,   с
почтительным, видом ее слушала.
     Другой   лифт,  с  прозрачными  стенками,  доставил  их  в
огромный зал собраний, имевший форму амфитеатра. На  возвышении
посреди  зала  уже сидели члены Всемирного Совета Стариц: мадам
Дюба, представительница континентальной Европы, фру Атоменьелм,
представительница      Скандинавии,      товарищ       Мышкина,
представительница  древнего Советского Союза, представительница
Азии миссис  Махал,  представительница  Африки  миссис  Куду  и
другие.  Лица  у  всех  у  них  были гладкие, хорошо ухоженные;
только  по  рукам,   худым   и   бледным,   было   видно,   что
обладательницы их принадлежат к элите мира, старицам.
     Возвышение  окружали  представители  средств информации со
своей  внушительных  размеров  аппаратурой.   В   телевизионных
объективах  отражались  сосредоточенные  лица операторов, почти
исключительно женщин; немногочисленные мужчины, тоже преклонных
лет, старались не  бросаться  в  глаза,  держались  в  стороне.
Присутствующие переговаривались только шепотом.
     Посередине  возвышения  было еще одно, небольшое, и на нем
сейчас  появился  исследуемый   объект.   Секретаря   агентства
новостей  охватило волнение: да, именно такими были в старинных
фильмах  мальчики,  жившие   до   двухтысячного   года.   Худой
темноволосый  озорник,  загорелый,  с гордой осанкой и, похоже,
рассерженный. Старицы следили за каждым его движением.
     - А он красивый,- вполголоса сказала мадам Дюба.
     Миссис Хип, прикрыв рукой рот, зевнула.
     - Почему  до  сих   пор   не   направили   его   мать   на
психиатрическую  экспертизу? - возмущенно сказала миссис Куду.-
Ведь она, подумать только, двенадцать лет скрывала, что  у  нее
мальчик!
     - Вина  отца  в  этом  случае  тоже  несомненна,- заметила
миссис Хип.- Они жили в брачном союзе, как люди жили в  древние
времена.  Мужчина  прямо  говорит,  что  бежал  в леса Заира от
"власти женщин" и прятал там сына "из жалости к нему".
     - Это не имеет сейчас значения,- с некоторым  раздражением
сказала  фру Атоменьелм.- Оставим это, проверим лучше, способен
ли мальчик продолжать род.
     - В таком возрасте? - негромко усомнилась миссис Махал.
     - А что здесь особенного? - ответила ей фру Атоменьелм.- У
нас в  Швеции,  например,  в  двадцатом  веке  это  происходило
постоянно.   Хотелось  бы  узнать,  не  может  ли  Комиссия  по
продолжению рода использовать мальчика в масштабах всего мира.
     - Вот так, прямо сейчас и начать?  -  иронически  спросила
миссис Хип.- А с результатами первых наблюдений вы знакомились?
Из них явствует, что мальчик этот агрессивное, дерзкое, опасное
существо.  Только после тщательной проверки нам удастся принять
обоснованное решение.
     - А может быть,  чтобы  мальчиков  и  вправду  изготовляли
Враги? - спросила представительница Южной Америки, миссис Инка.
     - Может!   -   почти   выкрикнула  миссис  Хип.  Наступило
молчание. Мальчик почесался о барьер на возвышении, где стоял.
     - Насколько я понимаю,-  заговорила  товарищ  Мышкина,-эта
так  называемая "семья" (отец, мать, этот мальчик и три дочери)
жила в отдалении от других людей, в самых первобытных условиях.
Можно ли представить себе, чтобы Враги так действовали?
     Миссис  Хип  подумала,  что   товарищ   Мышкина   обладает
некоторыми  опасными  качествами, по преимуществу свойственными
мужчинам. Однако ответить ей она все равно не сочла нужным.
     - Ближе к делу,-сказала миссис Инка.-Давайте  поговорим  с
ним, сестры-старицы. Спросите, уважает ли он Женщину.
     Мирового   языка  мальчик  не  знал,  но  для  миссис  Хип
оказалось возможным объясняться с ним на языке  седой  старины,
английском.    Передатчик   трехмерного   телевидения   перенес
изображение миссис Хип к мальчику, и изображение  это,  обнажив
зубы в ослепительной улыбке. Спросило:
     - Ну, малыш, скажи, ты уважаешь Женщину?
     - Э-э... что? - спросил мальчик.
     - Уважаешь ты свою мать?
     - Что?
     - Любишь ты свою мать?
     - Нет!   -   раздраженно   ответил   мальчик.  Изображение
заколыхалось и придвинулось к мальчику почти вплотную;  мальчик
задрожал,  но,  показывая,  что не боится, плюнул в изображение
старицы.  Послышались  выражающие  ужас  восклицания   женщин,.
однако престарелые мужчины тихонько захихикали себе в бороды.
     Миссис Хип осталась невозмутимой.
     - Не  плюйся,  мальчик,-  продолжала  она.- Ответь мне, ты
уважаешь Седину?
     - Кого? - спросил мальчик.
     - Возраст ты уважаешь?  -  рассерженно  выкрикнула  миссис
Инка.
     - Нет!
     - Только  невоспитанные  дети  отвечают  односложно, когда
кним обращаются женщины,-спокойно  сказала,  окидывая  взглядом
зал, миссис Хип.
     Мальчик  стоял  в углу огороженного барьером места. Сейчас
он переводил взгляд с одной стариць;
     на другую и тяжело дышал.
     - А ну-ка покажи нам,  как  красиво  ты  умеешь  кланяться
председательнице Всемирного Совета Стариц,- вкрадчиво попросила
со своего места поодаль мадам Дюба, ласково глядя на мальчика.-
Ну, поклонись же,- тихо сказала она.
     Мальчик   повернул   голову   и  уставился  на  мадам.  Он
переступал с ноги на ногу, будто готовился кого-то лягнуть.
     - Видите? - прошептала фру Атоменьелм.- Он агрессивен. Но,
с другой стороны... если подумать о продолжении рода...
     - Проект  продолжения  рода  номер  сто  четырнадцать  уже
готов!-радостно  заверещала  миссис Инка.- Можете мне поверить,
для  его  реализации  не  понадобятся   антисанитарные   приемы
прошлого.  А  люди,  которым  предстоит рождаться отныне, будут
абсолютно свободны от каких бы то ни было дефектов.  Они  будут
мягкие, спокойные, красивые, умные, совершенные во всем!..
     Движением  руки миссис Хип Остановила ее. Хотя миссис Инка
тоже, как и она, была  членом  Комиссии  по  продолжению  рода,
миссис  Инка так мало в Комиссии значила, что не должна была бы
выступать с публичными заявлениями.
     - Что же тогда с ним делать?  -  с  досадой  спросила  фру
Атоменьелм.-  Лично  я никакого другого примене-ния мужчинам не
знаю.
     И престарелые мужчины съежились под ее недобрым взглядом.
     - На нем можно ставить научные  опыты,-  заметила  товарищ
Мышкина.
     Она протянула руку в сторону мальчика, щелкнула пальцами и
сказала:
     - Хоп!
     Мальчик на это никак не реагировал.
     Большинством  голосов  Совет  Стариц решил, что наблюдение
над мальчиком будет  продолжено.  Миссис  Хип  при  голосовании
воздержалась.
     Старицы спешили покинуть зал.
     - Торопятся каждая попасть скорее на свой-континент, чтобы
дома всласть  посплетничать,-  пробурчал  старый тележурналист,
которому отказали в разрешении взять у  мальчика  интервью  для
программы "На экране-одинокий мужчина".
     Только  миссис  Хип  никуда  не  торопилась.  Она не спеша
прошла  в  концертный  зал  Дворца  Всемирного  Совета,   чтобы
поиграть,  как  обычно,  на  находившемся там органе. Появились
техники, они должны были обеспечить трансляцию  ее  игры  через
радиоцентры  мира,  которые  этого пожелают. Желали все. Миссис
Хип была также  и  Главной  Покровительницей  Музыки  для  всей
земли,  и  у  нее  было  право  запрещать любую музыку, которая
покажется ей неблагозвучной или  возбуждающей.  Она  требовала,
чтобы  музыка  и  пение  были  красивые, мелодичные и чтобы они
воспитывали в слушателях послушание и умиротворенность.
     Секретарь агентства новостей попросила миссис Хип,  прежде
чем та начнет играть, дать ей интервью. Та кивнула.
     - Скажите  вашим  слушателям,-заговорила  миссис Хип,- что
появление мальчика - одно из самых важных  событий  в  новейшей
истории человечества.
     Говоря,  миссис  Хип  настраивала  телевизионный приемник,
которым пользовалась  только  она.  На  экран  вплыло  лицо  ее
помощницы.
     - Дайте     крышу,     ту    часть    ее,    где    держат
мальчика,-распорядилась миссис Хип.
     На экране появилось лицо мальчика, заплаканное и  грязное,
но все такое же упрямое.
     - Только   взгляните  на  него,-  продолжала  миссис  Хип,
обращаясь к секретарю агентства новостей.-  По  его  лицу  ясно
видно,  что  люди  произошли от животных. Мы перед выбором: или
вернуться   к    своевольному,    агрессивному    человечеству,
управляемому  мужчинами,  то  есть  назад  к животным, или идти
вперед, к человечеству  благородному  и  чистому,  управляемому
женщинами...
     Про себя секретарь агентства новостей отметила. что миссис
Хип говорит  гладко,  но  без  воодушевления, и с отсутствующим
видом следит, не отрывая глаз от экрана,  за  каждым  движением
мальчика.  Сперва тот сидел опустив голову, но потом задвигался
и начал  внимательно  оглядывать  все  вокруг.  Его  держали  в
довольно   большой,   открытой  сверху  клетке  на  краю  крыши
небоскреба  Дворца  Всемирного  Совета  Стариц;  внутри  клетки
искусственные деревья имитировали тропический лес. Для мальчика
явно  попытались  создать  подобие  привычной ему среды. Вот он
поднялся на  ноги,  потом  схватился  за  металлические  прутья
решетки и смерил взглядом расстояние до ее верхнего края. Уж не
задумал  ли  он  бежать?  Никакой охраны видно не было. Мальчик
полез по решетке вверх. Секретарь агентства новостей  взглянула
на  миссис  Хип;  та  говорила  теперь  о  долге  человечества,
по-прежнему наблюдая за мальчиком.
     -- Неужели  он  убежит?  -  спросила,   набравшись   духу,
секретарь агентства новостей.
     - Нет,  он  не  убежит,-  шепотом  ответила  миссис  Хип и
продолжала говорить.
     Ловкими движениями мальчик карабкался все выше. Движения и
в самом деле напоминали обезьяньи, и,  как  и  у  обезьяны,  от
высоты  у  него не кружилась голова, хотя по ту сторону решетки
была пропасть. Смуглое тело поднималось все выше, и было видно,
как под шелковистой кожей  движутся  мышцы.  Теперь  глаза  его
сияли  радостью,  их  взгляд  ни на миг не отрывался от верхней
перекладины. Он уже явно представлял себя свободным.
     - ...сознания своей ответственности,-говорила миссис Хип,-
своего высокого предназначения. Мы  всего  лишь  выполним  свой
долг. Правильно это или нет, но мы...
     Мальчик   уже  сидел  на  верхней  перекладине  и,  широко
улыбаясь, смотрел вниз. Там, внизу, простирался огромный город,
столица Земли. Улыбка исчезла,  ее  сменило  на  лице  мальчика
выражение растерянности... он оторвал от перекладины руку...
     - Осторожно! - вырвалось у секретаря агентства новостей.
     Крепко   обхватив  рукой  угловой  столб  клетки,  мальчик
поднялся на ноги. Пылающим взглядом  посмотрел  вправо,  влево,
замахал  рукой пролетающему мимо вертолету, а когда увидел, что
тот удаляется,  погрозил  ему  кулаком.  Миссис  Хип  повернула
верньер   телеприемника,  и  на  экране  опять  появилось  лицо
помощницы.
     - Действуйте как мы договорились,-сказала ей миссис Хип.
     На  экране  снова  показался   мальчик,   он   подпрыгивал
радостно, держась за столб, и что-то кричал:
     к  крыше  приближался большой пассажирский вертолет. Яркая
вспышка; мальчик замер и стал сгибаться, медленно-медленно - и,
согнувшийся, упал в пропасть...
     Миссис Хип ничего не сказала, не изменилось и выражение ее
лица. Она выключила телеприемник и
     пошла к органу, у которого ее нетерпеливо ждали техники.
     Величественными движениями она сняла с  пальцев  кольца  и
растерла запястья.
     - Играю  "Fur  Elise",  замечательную,  бессмертную пьесу,
написанную в девятнадцатом веке Бетховеном,-объявила она.
     Но прежде чем  опустить  руки  на  клавиши,  она  еще  раз
повернулась к секретарю агентства новостей.
     - Скажите  вашим  слушателям,  что  этот  мальчик погиб от
несчастного случая,  став  жертвой  своей  собственной  мужской
натуры.  Нам  всем  повезло. Вне всякого сомнения. Добро - не в
возврате к варварству, а в... движении к звездам.
     И  из  органа  понеслись,   сотрясая   старый   небоскреб,
гармоничные   звуки  бетховенской  пьесы.  Секретарь  агентства
новостей включила свой микрофон и почти шепотом  заговорила.  И
почему-то сейчас ее била странная дрожь.


     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998



     Днем  они всегда спали. К рассвету расходились по домам, и
когда  над  расплывающимися  валами   соли   всходило   солнце,
спасающие  от  зноя ставни были уже плотно закрыты и из домиков
не доносилось ни единого  Звука.  Большинство  жителей  поселка
были  люди  преклонного  возраста,  они быстро засыпали в своих
жилищах,  но  Грейнджер,  с  его  беспокойным  умом   и   одним
единственным  легким,  после  полудня  часто  просыпался  и уже
больше не засыпал-лежал и пытался, сам не  зная  зачем,  читать
старые  бортовые  журналы (Холлидей извлекал их для него из-под
обломков упавших космических платформ), между тем как сделанные
из  металла  стены  его  домика  гудели  и  время  от   времени
полязгивали.
     К шести часам вечера зной начинал отступать через поросшие
ламинариями  равнины  на  юг, и кондиционеры в спальнях один за
другим автоматически выключались. Поселок медленно  возвращался
к жизни, окна открывались, чтобы впустить прохладный воздух
     вечерних  сумерек,  и  Грейнджер,  как  всегда, отправился
завтракать в  бар  "Нептун",  по  пути  поворачивая  голову  то
вправо,   то   влево   и  вежливо  снимая  темные  очки,  чтобы
приветствовать престарелые - пары, сидевшие в тени на крылечках
и разглядывавшие другие пары, на другой стороне улицы.
     Холлидей, в пяти милях к северу, в  пустом  отеле,  обычно
проводил  в  постели  еще  час,  слушая,  как  поют  и свистят,
постепенно охлаждаясь, башни кораллов, сверкающие вдалеке,  как
белые  пагоды.  В  двадцати милях от себя он видел симметричную
гору: это Гамильтон, ближайший из Бермудских островов, возносил
с высохшего дна океана к небу свой срезанный верх,  и  в  лучах
заката  была  видна  каемка  белого песка - словно полоса пены,
которую оставил, уходя, океан.
     Холлидей и вообще-то не очень любил ездить  в  поселок,  а
ехать сегодня ему хотелось даже меньше обычного. Дело не только
в  том, что Грейнджер будет сидеть в своей всегдашней кабинке в
"Нептуне" и потчевать неизменным пойлом из юмора и  нравоучений
(фактически  это  был  единственный человек, с которым Холлидей
мог общаться, и собственная зависимость от старшего  неизбежным
образом  стала  его  раздражать),  дело  еще  в  том, что тогда
состоится последняя беседа с чиновником из управления эмиграции
и придется принять решение, которое определит все его будущее.
     В  каком-то  смысле  выбор  был.  уже  сделан  -   Буллен,
чиновник,  понял  это,  еще когда приезжал месяц назад. Никаких
особых умений, черт характера или способностей  к  руководству,
которые могли бы оказаться полезными на новых мирах, у Холлидея
не  было,  и  поэтому  особенно уговаривать его Буллен не стал.
Однако чиновник обратил его  внимание  на  один  небольшой,  но
существенный   факт,   который   стал  для  Холлидея  предметом
серьезных размышлений на весь последовавший месяц.
     "Не забывайте, Холлидей,- предупредил его тогда  Буллен  в
конце  беседы,  происходившей  в задней комнате домика шерифа,-
средний возраст жителей вашего поселка перевалил за шестьдесят.
Вполне может оказаться, что  лет  через  десять  уже  не  будет
никого,  кроме  вас  с Грейнджером, а если сдаст его легкое, вы
останетесь один".
     Он замолчал, чтобы дать время  Холлидею  хорошо  это  себе
представить,  а  потом  тихо  добавил:  "Молодежь  отправляется
следующим рейсом-оба  мальчишки  Мерриуэзеров  и  Том  Джуранда
(скатертью  дорога  балбесу,  подумал  Холлидей, ну, не завидую
тебе,  планета  Марс),-  понимаете  вы,  что  останетесь  здесь
единственным, кому еще нет пятидесяти?"
     "Кейти  Саммерс  тоже  остается",-  быстро  возразил тогда
Холлидей; внезапно ему представились белое платье  из  органди,
длинные,  соломенного  цвета  волосы, и видение это придало ему
смелости.
     Чиновник  скользнул  взглядом  по  списку   заявлений   об
эмиграции и неохотно кивнул.
     "Это  правда,  но  ведь  она  ухаживает  за  своей больной
бабушкой. Когда старушка умрет, Кейти поминай как звали. Что ее
тогда может здесь удержать?"
     "Ничего",- машинально согласился Холлидей.
     Да, теперь ничего. Долгое время  он  заблуждался  на  этот
счет,  думал:  что-то  может.  Кейти столько же, сколько и ему,
двадцать два, и  она,  если  не  считать  Грейиджера,  казалась
единственным человеком, который понимает его решимость остаться
на  позабытой  Земле  и  нести  на ней вахту. Но бабушка умерла
через три дня после отъезда чиновника, и на следующий  же  день
Кейти  начала  упаковывать  вещи.  Наверно, какое-то помрачение
разума побуждало Холлидея до этого думать, что она останется, и
теперь его тревожила мысль, что, быть может, так же ложны и все
его представления о себе.
     Выбравшись из гамака, он вышел на  плоскую  крышу  и  стал
смотреть,  как  фосфоресцируют  на  грядах дюн, уходящих вдаль,
частицы других веществ, выпавших вместе с солью  в  осадок.  Он
жил  в  фешенебельной  квартире  на  крыше этого десятиэтажного
отеля, в единственном здании - защищенном  от  жары  месте,  но
отель неумолимо опускался в океанское дно, и от этого в несущих
стенах  появились  широкие трещины, которые, вскоре должны были
достигнуть верха. Первый  этаж  уже  ушел  в  паву  совсем.  Ко
времени,  когда опустится следующий (месяцев через шесть, самое
большее), ему придется покинуть старый курорт Айдл-Энд,  а  это
значит, что предстоит жить в одном домике с Грейнджером.
     Примерно  в миле раздалось жужжание мотора. Сквозь сумерки
Холлидей увидел, как к отелю,  местному  ориентиру,  плывет  по
воздуху,  неутомимо  вращая лопастями винта, вертолет чиновника
из управления эмиграции; потом, поняв,  где  находится,  Буллен
взял курс на поселок,- там была посадочная полоса.
     Уже  восемь  часов;  отметил  про  себя  Холлидей.  Беседа
назначена на восемь тридцать утра. Буллен переночует у  шерифа,
выполнит  другие  свои  обязанности  в  своем качестве мирового
Судьи и регистратора актов  гражданского  состояния,  а  потом,
после   встречи   с  Холлидеем,  отправится  дальше.  Ближайшие
двенадцать часов Холлидей свободен, у него еще есть возможность
принять  окончательное  решение  (или,  точнее,   такового   не
принимать),  но когда. они истекут, ему придется сделать выбор,
и назад дороги уже не будет. Это  последний  прилет  чиновника,
его  последнее  путешествие  по кольцу опустевших поселений, от
Святой Елены к Азорским островам, от них - к Бермудам, а оттуда
- к Канарским островам, где находится  самая  большая  во  всей
бывшей  Атлантике. площадка для запуска космических паромов. Из
крупных космических паромов еще держались на  своих  орбитах  и
оставались  управляемыми  только два; остальные (их были сотни)
все падали и падали с неба; и если наконец сойдут с орбит и  те
два   парома,  Землю  можно  считать  покинутой  людьми.  Тогда
единственными, кого еще, может быть, подберут, будут  несколько
связистов.
     На  пути  в  поселок  Холлидею  пришлось два раза опускать
противосолевой щит, закрепленный на переднем бампере его джипа,
и счищать с дороги, сделанной из проволоки, соль,  натекшую  за
послеполуденные   часы.   По  обеим  сторонам  дороги  высились
мутирующие ламинарии, похожие на огромные кактусы (радиоизотопы
фосфора ускоряли генетическую перестройку);  на  темных  грядах
соли  словно  вырастали белые лунные сады. Но вид надвигающейся
пустыни только усиливал желание  Холлидея  остаться  на  Земле.
Большую  часть  тех  ночей,  когда он не спорил с Грейнджером в
"Нептуне", Холлидей  проводил,  разъезжая  по  океанскому  дну,
взбираясь на упавшие космические платформы или блуждая вместе с
Кейти Саммерс по ламинариевым лесам. Иногда удавалось уговорить
Грейнджера  пойти  с  ними тоже - Холлидей надеялся, что знания
старшего по возрасту (когда-то Грейнджер был морским  биологом)
помогут  ему  лучше разобраться во флоре океанского дна; однако
настоящее дно было теперь похоронено под  бесконечными  холмами
соли,  и  с тем же успехом можно было бы искать его под песками
Сахары.
     Когда Холлидей вошел в "Нептун" (бар с низкими потолками и
с интерьером,   где   преобладали   кремовые   тона   и   блеск
хромированного  металла;  заведение  стояло  у  начала взлетной
полосы  и  прежде  служило  своего  рода  залом  ожидания   для
транзитных  пассажиров  -  тогда  к  Канарским  островам летели
тысячи эмигрантов из Южного полушария), Грейнджер окликнул  его
и  постучал  палкой по окну, за которым, ярдах в пятидесяти, на
бетонированной площадке перед  ангаром,  маячил  темный  силуэт
вертолета.
     - Да   знаю   я,-   сказал   почти   брюзгливо   Холлидей,
подсаживаясь к нему со стаканом.-Не мечите икру, я  видел,  что
он летит.
     Грейнджер  растянул  рот  в  улыбке.  Исполненное  твердой
решимости лицо Холлидея, на которое  падали  пряди  непослушных
русых  волос,  и  его  чувство полной личной ответственности за
происходящее всегда забавляли Грейнджера.
     - Не мечите икру вы сами,- сказал он, поправляя  наплечную
подушечку  под  гавайской рубашкой с той стороны, где у него не
было легкого (он лишился его, ныряя без маски, лет за  тридцать
до того).- Ведь не я на следующей неделе лечу на Марс.
     Холлидей смотрел в стакан.
     -И не я.
     Он  оторвал  глаза  от  стакана  и  посмотрел в угрюмое, с
застывшей гримасой недовольства лицо Грейнджера, потом  сказал,
иронически улыбнувшись:
     - Будто не знали?
     Грейнджер  захохотал  и  застучал  палкой  по окну, теперь
словно подавая вертолету знак к отбытию.
     - Нет, серьезно, вы не летите? Решили твердо?
     - И нет и да. Я не решил еще, и в то же время я  не  лечу.
Улавливаете разницу?
     - Вполне,  доктор  Шопенгауэр. Грейнджер снова заулыбался.
Потом резко отодвинул стакан.
     - Знаете, Холлидей, ваша беда в том, что вы  относитесь  к
себе слишком серьезно. Если бы вы знали, до чего вы смешны.
     - Смешон? Почему? - вскинулся Холлидей.
     - Какое  значение  имеет,  решили вы или нет? Сейчас важно
одно: собраться с духом, махнуть к Канарским  островам  и  -  в
голубой  простор!  Ну  зачем, скажите на милость, вы остаетесь?
Земля скончалась и погребена. У нее больше нет ни прошлого,  ни
настоящего,  ни  будущего.  Неужели  вы  не  чувствуете никакой
ответственности за вашу собственную биологическую судьбу?
     - Ой, хоть от этого избавьте!
     Холлидей достал из кармана рубашки свою карточку на  право
получения   промышленных  товаров  и  протянул  ее  через  стол
Грейиджеру, ответственному за выдачу.
     - Мне  нужен  новый  насос  для  домашнего   холодильника,
тридцативаттного "Фрижидэра". Остались еще?
     Грейнджер   театрально   простонал,   потом,   раздраженно
фыркнув, взял карточку.
     - О Боже, да ведь вы Робинзон Крузо наоборот - возитесь со
всем этим старым хламом, пытаетесь что-то  из  него  мастерить.
Последний  человек  на  берегу:  все  уплывают,  а он остается!
Допустим, вы и в самом деле поэт и мечтатель, но неужели вы  не
понимаете, что эти два биологических вида уже вымерли?
     Холлидей не отрывал взгляда от вертолета на бетонированной
площадке,  от  огней, отраженных солевыми холмами, обступившими
поселок со всех сторон.  Каждый  день  эти  холмы  придвигались
немного  ближе,  стало трудно даже раз в неделю собирать людей,
чтобы отбрасывать соль назад. Через десять лет  он  и  в  самом
деле  может оказаться в положении Робинзона Крузо. К счастью, в
огромных, как газгольдеры, цистернах воды и керосина хватит  на
пятьдесят  лет.  Если  бы  не  эти  цистерны, выбора бы у него,
конечно, не было.
     - Отстаньте от меня,- сказал он Грейнджеру.- Отыгрываетесь
на мне,  потому  что  сами  вынуждены  остаться.  Может,  я   и
принадлежу  к вымершему виду, но, чем исчезнуть совсем, я лучше
буду цепляться за жизнь здесь.  Что-то  мне  говорит:  настанет
день,  когда  люди  начнут  сюда  возвращаться.  Кто-то  должен
остаться,  в  ком-то  должна  сохраниться  память  о  том,  что
означало  "жить  на Земле". Земля не какая-то ненужная кожура -
сердцевину съел, а ее отбросил. Мы на пей родились.  Только  ее
мы помним по-настоящему.
     Медленно,  словно  раздумывая,  Грейнджер  кивнул.  И  уже
хотел, по-видимому,  что-то  сказать,  но  тут  мрак  за  окном
прорезала    ослепительно    белая   дуга.   Место,   где   она
соприкоснулась с землей, увидеть не удалось - его  загораживала
цистерна.
     Холлидей встал и высунулся из окна.
     - Должно быть, космическая платформа. И, похоже, большая;
     В ночи, эхом отдаваясь от башен коралла, пронеслись долгие
раскаты  могучего  взрыва.  Потом,  после  нескольких  вспышек,
послышались еще взрывы, более слабые, а потом весь северо-запад
заволокло белой пеленой пара.
     - Атлантическое      -      озеро,-       прокомментировал
Грейнджер.-Давайте  поедем  и  взглянем-вдруг платформа открыла
что-нибудь интересное?
     Через полчаса, погрузив на  заднее  сиденье  джипа  старый
грейнджеровский комплект пробирок для образцов флоры и фауны, а
также  слайды и инструменты для изготовления чучел, они выехали
к южному концу Атлантического озера-за десять миль отних.
     Именно там Холлидей и обнаружил рыбу.
     Атлантическое озеро, узкая лента стоячей  морской  воды  к
северу от Бермудских островов, длиною в десять миль и шириною в
одну,    было    единственным,   что   осталось   от   прежнего
Атлантического  океана,-  вернее,  от  всех  океанов,  когда-то
занимавших   две   трети   земной   поверхности.   Бездумная  и
лихорадочно  поспешная  добыча  кислорода   из   морской   воды
(кислород  был нужен для создания искусственных атмосфер вокруг
новоосваиваемых  планет)  привела  к  гибели  Мирового  океана,
быстрой  и  необратимой,  а его смерть, в свою очередь, вызвала
климатические  и  иные   геофизические   изменения,   сделавшие
неминуемой   гибель   всей  жизни  на  Земле.  Кислород,  путем
электролиза  извлекаемый  из  морской  воды,  затем  сжижали  и
увозили  на ракетах с Земли, а высвобождаемый водород выпускали
прямо в земную атмосферу. В конце концов остался  лишь  тонкий,
чуть   больше   мили  толщиной  слой  сколько-нибудь  плотного,
пригодного для дыхания воздуха, и людям,  еще  остававшимся  на
Земле,  пришлось  покинуть отравленные, превратившиеся теперь в
плоскогорья континенты и отступить на океанское дно. Холлидей в
своем отеле в Айдл-Энде провел бес-сиетные часы среди сдбранных
им книг и журналов, где рассказывалось о городах старой  Земли.
Да  и  Грейнджер  часто  описывал ему свою юность, когда океаны
опустели еще только наполовину и он  работал  морским  биологом
моря  в  университете  Майами; берега Флориды тогда, непрерывно
удлиняясь, превращались для него в лабораторию,  о  которой  до
этого он даже не мог и мечтать.
     - Моря  -  наша  коллективная  память,-  часто  говорил он
Холлидею.- Осушая их, мы стирали прошлое каждого из нас и в еще
большей мере - наше понимание того, кто мы такие. Это еще  один
аргумент  в  пользу  вашего  отлета. Без моря жизнь оказывается
невыносимой.  Мы   становимся   всего   лишь   жалкими   тенями
воспоминаний;  слепые  и бездомные, мечутся они в пустом черепе
Земли.
     До озера они доехали за полчаса, пробравшись кое-как через
болотистые берега. Кругом в ночном полумраке были  видны  серые
соляные   дюны;   трещины,  змеившиеся  в  лощинах  между  дюн,
расщепляли солевые пласты, делили их на  четкие  шестигранники.
Поверхность  воды  скрывало  густое облако пара. Они остановили
джип на низком мысе и, задрав головы, стали оглядывать огромную
тарелку - корпус космической платформы. Платформа была большая,
почти  в   триста   ярдов   диаметром;   сейчас   она   лежала,
перевернувшись,  на  мелководье, обшивка ее обгорела и была вся
во вмятинах, огромные дыры зияли теперь там,  где  прежде  были
реакторы,  выбитые ударом из гнезд и взорвавшиеся уже на другой
стороне озера. В четверти мили от себя Грейнджер и  Халлидей  с
трудом  разглядели  сквозь  дымку пара гроздь роторов; концы их
осей смотрели в небо.
     Продвигаясь по берегу (озеро было от них по правую  руку),
с   трудом  разбирая  одну  за  другой  буквы,  приклепанные  к
опоясывающему  ободу,  они  подошли  к  платформе.   Гигантский
корабль   пропахал  -цепочку  водоемов  у  южного  конца  озера
огромными  бороздами,  и  Грейнджер,  бродя  в   теплой   воде,
вылавливал  живность.  То  там,  то здесь попадались карликовые
анемоны и морские звезды, изуродованные и  скрученные  раковыми
опухолями.  К  его резиновым сапогам липли тонкие, как паутина,
водоросли;  их  утолщения  в  тусклом   свете   сверкали,   как
драгоценные камни. Холлидей и Грейнджер задержались у одного из
самых  больших  водоемов,  круглого  бассейна диаметром футов в
триста;  сейчас  он  медленно  пустел  -  вода  уходила   через
прорезавшую  берег глубокую свежую борозду. Грейнджер осторожно
двинулся вниз по склону, подхватывая образцы и-засовывая  их  в
пробирки  на  штативе;  Холлидей стоял, задрав голову, на узком
перешейке между водоемом и озером и смотрел на край космической
платформы, нависающий над ним во мраке, как корабельная корма.
     Он разглядывал разбитый люк одного из куполов для экипажа,
когда вдруг увидел, как на обращенной вниз  поверхности  что-то
мелькнуло.  Какое-то  мгновенье  он  думал,  что это, возможно,
пассажир, которому удалось спастись, но потом понял, что просто
отразился в алюминизированном металле всплеск в водоеме у  него
за спиной.
     Он  обернулся  и  увидел,  что Грейнджер по колено в воде,
стоявший в десяти футах от него, пристально в нее вглядывается.
     - Вы что-нибудь бросили?  -  спросил  Грейнджер.  Холлидей
покачал головой:
     - Нет.
     Не думая, что говорит, он добавил:
     - Наверно, это рыба прыгнула.
     - Что-что?  Рыба?  На  всей  планете не осталось ни одной.
Весь этот зоологический класс вымер еще десять лет  назад.  Да,
странно.
     И тут рыба снова подпрыгнула.
     Несколько  мгновений,  стоя  неподвижно  в  полумраке, они
смотрели,  как  ее  тонкое  серебристое  тело  выскакивает   из
тепловатой  мелкой  воды  и,  описывая короткие блестящие дуги,
мечется по водоему.
     - Морская собака,- пробормотал  Грейнджер.-  Из  семейства
акул.  Высокая способность к адаптации - ну, да это, впрочем, и
так достаточно очевидно. Черт побери, вполне возможно, что  это
последняя рыба на Земле.
     Холлидей спустился вниз, глубоко увязая в глине.
     - А  вода  разве не слишком соленая? Грейнджер нагнулся и,
зачерпнув ладонью, с опаской попробовал ее на вкус.
     - Соленая, но не чрезмерно.
     Он оглянулся через плечо на озеро.
     - Возможно, вода, постоянно испаряясь с поверхности озера,
потом конденсируется здесь. Своеобразная перегонная установка -
каприз природы.
     Он шлепнул Холлидея по плечу:
     - Довольно интересно, Холлидей!
     Морская собака ошалело прыгала к ним, извиваясь всем своим
двухфутовым телом в воздухе. Из-под воды выступали все новые  и
новые  глинистые  отмели;  только  в середине водоема воды было
больше чем на фут.
     Холлидей показал на место в пятидесяти ярдах от  них,  где
берег был разворочен, взмахом руки позвал Грейнджера за собой и
побежал.
     Через  пять  минут  пролом был уже завален. Потом Холлидей
вернулся  за  джипом  и  осторожно  повел  его  по   извилистым
перешейкам  между  водоемами. Доехав до водоема, где была рыба,
он опустил щит, закрепленный на переднем бампере, снова  сел  в
машину  и,  маневрируя  вокруг водоема, начал сбрасывать в воду
глину. Через два или три часа диаметр водоема стал почти  вдвое
меньше,  зато  уровень  воды  поднялся  до двух с лишним футов.
Морская собака больше не прыгала, теперь она спокойно плавала у
самой  поверхности  воды,  молниеносными  движениями   челюстей
захватывая бесчисленные мелкие растения, которые джип сбросил в
водоем  вместе  с  глиной. На ее удлиненном серебристом теле не
видно было  ни  единой  царапины,  а  небольшие  плавники  были
упругими и сильными.
     Грейнджер  сидел,  прислонившись  к  ветровому  стеклу, на
капоте джипа и с восхищением наблюдал за действиямй Холлидея.
     - Да, в вас, бесспорно, есть скрытые  ресурсы,-  изумленно
сказал он.- Никак не думал, что такое вам свойственно.
     Холлидей  вымыл  в  воде  руки,  потом шагнул через полосу
глины, которая теперь окружала водоем. Всего в нескольких футах
у него за спиной резвилась в воде морская собака.
     - Хочу, чтобы она жила,- сухо сказал Холлидей.- Вы  только
вдумайтесь,  Грейнджер,  и  вам  это  станет ясно: когда двести
миллионов  лет  назад  из  морей  выползли   на   сушу   первые
земноводные,  рыбы  остались  в  море  точно так же, как теперь
остаемся на Земле мы с вами. В каком-то смысле рыбы-это вы и я,
но только как бы отраженные в зеркале моря.
     Он тяжело опустился на подножку джипа. Одежда его промокла
и была вся в потеках  соли,  и  он  тяжело  дышал:  воздух  был
влажным.  На  западе  стал  виден  вздымающийся  с морского дна
длинный  силуэт  Флориды  -  его  верх  уже  освещали   несущие
губительное тепло солнечные лучи.
     - Ничего,  если  оставим  ее  здесь  до  вечера? Грейнджер
взобрался на сиденье водителя.
     - Все будет в порядке. Поедемте, вам нужно отдохнуть.
     Он показал на нависающий  над  водоемом  край  космической
платформы:
     - Загородит  на  несколько  часов,  так что здесь будет не
слишком жарко.
     Они въехали в  поселок,  и  Грейнджер  теперь  то  и  дело
замедлял  ход,  чтобы  помахать рукой старикам, покидающим свои
крылечки, плотно  закрывающим  ставни  на  окнах  металлических
домиков.
     - А  Буллен?  -  озабоченно  спросил он Холлидея.- Ведь он
наверняка вас ждет.
     - Улететь с Земли? После этой ночи?  Исключено.  Грейнджер
уже останавливал машину у "Нептуна". Он покачал головой.
     - Не слишком ли большое значение придаете вы одной морской
собаке? Когда-то их были миллионы, океаны буквально кишели ими.
     - Вы   упускаете  главное,-  сказал  Холлидей,  усаживаясь
поудобнее на сиденье и пытаясь стереть с лица соль.-  Эта  рыба
означает,  что  на  Земле  еще что-то можно сделать. Земля, как
выясняется, еще не истощилась окончательно - не умерла.Мы можем
вырастить новые формы жизни, создать совершенно новую биосферу.
     Грейнджер  вошел  в  бар  за  ящиком  пива,  а   Холлидей,
оставшись  за рулем, сидел, устремив взгляд на нечто такое, что
было доступно только его внутреннему зрению. Грейнджер вышел из
бара не один -с ним был Буллен.
     Чиновник из управления эмиграции поставил ногу на подножку
джипа и заглянул в машину.
     - Ну, так как, Холлидей? Мне бы не хотелось  больше  здесь
задерживаться. Если это вас не интересует, я отправлюсь дальше.
На  новых  планетах  расцветает  жизнь,  и  это только начало -
первый шаг к звездам. Том Джуранда и парни Мерриуэзеров улетают
на следующей неделе. Хотите составить им компанию?
     - Простите, не хочу,-коротко ответил Холлидей, втащил ящик
пива в машину, дал газ, и в ревущем облаке пыли джип понесся по
пустой улице.
     Через полчаса, освеженный душем, уже  не  изнывая  так  от
жары,  он  вышел  на крышу отеля в Айдл-Энде и проводил глазами
вертолет, который, прострекотав у него над головой,  унесся  за
поросшие  ламинариями  равнины  по  направлению  к  потерпевшей
крушение платформе.
     - Так поедемте же скорей! В чем дело?
     - Возьмите себя в руки,- сказал Грейнджер.- Вы уже теряете
над собой контроль. Так  можно  перегнуть  палку  -  вы  убьете
несчастную тварь Своей добротой. Что у вас там?
     Он  показал на консервную банку, которую Холлидей поставил
в ящик под приборной доской.
     - Хлебные крошки.
     Грейнджер вздохнул, потом мягко закрыл дверцу джипа.
     - Ну и тип вы, скажу я  вам!  Серьезно.  Если  бы  вы  так
заботились обо мне! Мне тоже не хватает воздуха.
     До   озера  оставалось  еще  миль  пять,  когда  Холлидей,
сидевший за рулем, подался вперед и показал на свежие отпечатки
шин в мягкой соли впереди, перетекающей через дорогу.
     - Кто-то уже там. Грейнджер пожал плечами:
     - Ну и что? Наверно, решили посмотреть на  платформу.-  Он
тихонько  фыркнул.-  Ведь  наверняка  вы захотите разделить ваш
новый Эдем с кем-нибудь еще? Или это будете  только  вы  и  ваш
консультант-биолог?
     Холлидей смотрел в ветровое стекло.
     - Меня   раздражают   эти   платформы,-   сказал  он,-  их
сбрасывают на Землю, как будто это какая-то свалка. И  все  же,
если  бы не платформа, которая сюда упала, я бы не наткнулся на
рыбу.
     Они доехали до озера  и  начали  пробираться  на  джипе  к
водоему,  где  осталась  рыба; впереди, исчезая в лужах и снова
возникая, вился след другой машины. Чужой автомобиль стоял,  не
доехав двести ярдов до платформы, и загораживал им путь.
     - Это  машина  Мерриуэзеров,-  сказал  Холлидей, когда они
обошли  вокруг  большого   облезлого   "бьюика",   исчерченного
полосами  желтой  краски,  снабженного  наружными  клаксонами и
разукрашенного флажками.- Наверно, оба здесь.
     Грейнджер показал рукой в сторону:
     - Вон, один уже на платформе.
     Младший из двух  братьев  стоял  наверху,  на  самом  краю
платформы,  и  паясничал,  а  его брат и Том Джуранда, высокий,
широкоплечий  парень  в  куртке  кадета   космического   флота,
бесновались  около  водоема, в котором Холлидей оставил рыбу. В
руках у них были камни и большие комки соли, и они швыряли их в
водоем.
     Холлидей, бросив Грейнджера, сорвался с места  и,  истошно
вопя;   помчался  к  водоему.  Те,  слишком  поглощенные  своим
занятием,   продолжали   кривляться   и   забрасывать    водоем
импровизированными  гранатами,  а  наверху  младший  Мерриуэзер
восторженными воплн-Noр выражал  им  свое  одобрение,  Вот  Том
Джуранда   пробежал   по   берегу   несколько  ярдов  и  начал,
разбрасывая комья, разбивать ногами невысокий  глиняный  накат,
сделанный  Холлидеем вокруг водоема, а потом снова стал бросать
в водоем камни.
     -Прочь  отсюда!  Джуранда!-заревел  Холлидей.-   Не   смей
бросать камни!
     Тот  уже  размахнулся,  чтобы швырнуть в водоем ком соли с
кирпич  величиной,  когда  Холлидей  схватил  его  за  плечо  и
повернул  к себе так резко, что соль рассыпалась дождем влажных
мелких  кристаллов;  потом   Холлидей   метнулся   к   старшему
Мерриуэзеру и дал ему пинка.
     Водоем иссяк. Глиняный вал рассекала глубокая канава, и по
ней вода  уже ушла в соседние водоемы и впадины. Внизу, в самой
середине, среди камней и соли еще билось в луже  воды,  которая
там  оставалась,  изуродованное  тело  морской  собаки. Из ран,
окрашивая соль в темно-красный цвет, хлестала кровь. . Холлидей
бросился к Джуранде, яростно затряс его за плечи.
     - Джуранда! Ты понимаешь, что ты натворил, ты... Чувствуя,
что у него больше нет сил,  Холлидей  разжал  руки,  спустился,
пошатываясь,  в  водоем  И,  отбросив  ногой  несколько камней,
остановился над рыбиной; она судорожно дергалась у его ног.
     - Простите Холлидей,- нерешительно пробормотал у  него  за
спиной старший из Мерриуэзеров.-Мы не знали, что эта рыба ваша.
     Холлидей   отмахнулся,   и  руки  его  бессильно  повисли.
.Растерянный, сбитый с толку, он не знал, как дать выход  обиде
и гневу.
     Том  Джуранда захохотал и выкрикнул что-то издевательское.
Для  юношей  напряжение  спало,  они  повернулись  и   побежали
наперегонки  через  дюны  к  своей  машине, вопя во все горло и
передразнивая возмущенного Холлидея.
     Грейнджер дождался, пока они пробегут мимо,.потом  подошел
к  яме посреди водоема; когда он увидел, что воды там нет, лицо
его искривилось в болезненной гримасе.
     - Холлидей! - позвал он.- Пойдемте.
     Не отрывая глаз от тела морской собаки, Холлидей  .покачал
головой.
     Грейнджер  спустился  к  нему  и  стал  рядом. Послышались
гудки, потом слабеющий шум мотора--"бьюик" уезжал.
     - Чертовы мальчишки.- И Грейнджер мягко взял  Холлидея  за
локоть.- Простите, но это не конец света.
     Наклонившись,  Холлидей  протянул  руки  к морской собаке,
которая теперь уже не двигалась; глина вокруг нее  была  залита
кровью.  Руки  на  миг  остановились  в  воздухе,  потом  снова
опустились.
     - Ведь тут ничего нельзя  сделать?  -  сказал  он,  словно
обращаясь к самому себе.
     Грейнджер  осмотрел  рыбу.  Если не считать большой раны в
боку и раздавленной головы, кожа нигде не была повреждена.
     - А почему бы не сделать из нее чучело? - задумчиво сказал
Грейнджер.
     Холлидей уставился на него, словно  не  веря  своим  ушам;
лицо  его  задергалось.  Молчание  длилось несколько мгновений.
Потом, вне себя от гнева, Холлидей закричал:
     - Чучело? Да вы что, спятили? Может,  и  из  меня  сделать
чучело, набить голову соломой?
     Он  повернулся  и, толкнув плечом Грейнджера, будто его не
видя, выскочил наверх.



     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998



     Улица, как и все другие улицы в этом городе,  представляла
собой  широкую  гаревую  дорожку,  и на ней были идеально точно
размечены дистанции - сто метров,  двести,  четыреста,  тысяча,
тысяча пятьсот и десять тысяч. Там и сям среди зелени виднелись
спортивные   площадки  с  необходимым  инвентарем  -  кольцами,
параллельными  брусьями,  шведскими  стенками,  гирями  и  всем
прочим.
     Ив   каждом   квартале   были   бассейны,   футбольные   и
баскетбольные поля, теннисные корты...
     Было раннее утро, и город казался вымершим - только иногда
бесшумно  промелькнет  кто-нибудь,  добровольно  или   Поневоле
поднявшийся на заре.
     Наверху,  над  крышами высоких зданий, солнце уже играло с
первыми отфильтрованными дымами из труб и с последними  каплями
росы,   которые  судорожно,  словно  опасаясь  за  свою  жизнь,
цеплялись за антенны трехмерного телевидения.
     Сержант из Отдела по борьбе с неженками  искоса  посмотрел
на  юношу.  "Кого  ты  думаешь  провести?" - казалось, говорила
улыбка на красном, пышущем  здоровьем  лице.  Он  повернулся  к
другому патрульному и сказал:
     - Ты  только  посмотри  на  него  - хочет уверить нас, что
живет спортивно.
     - Напрасно старается, сержант, ему нас  не  обмануть,-  и,
явно  сетуя  на то, что на свете так много безрассудных юношей,
полицейский улыбнулся тоже.- Этот? Да он наверняка не делает  в
день и получаса гимнастики.
     -Дома  делаю  целых  три часа,-запротестовал юноша.- И еще
полтора - на службе.
     - Поспорим, что  неправда?  -  Сержант  смотрел  прямо  на
юношу,  и  взгляд у него теперь был холодный и жесткий.- Сейчас
узнаем. Иди вон к той стартовой линии и пробеги стометровку.
     Не говоря ии слова, но с душой,  полной  страха  и  дурных
предчувствии, юноша снял с себя тренировочный костюм, в котором
полагалось  ходить по улицам, и пошел к линии старта. Подойдя к
ней, он сделал робкую разминку, на  несколько  мгновений/замер,
стал па старт и, едва раздался выстрел, бросился вперед со всей
силой  и  исступлением,  на  какие был способен,- а они были не
малые.
     - Двенадцать секунд! - прокричал сержант и, оторвав взгляд
от секундомера, пристально  посмотрел  на  бегуна.-  По  Уставу
тебе,  в  твоем  возрасте,  полагается бежать стометровку самое
большее за одиннадцать и три десятых секунды.
     Говорить юноша не мог - он задыхался.
     - Е... еще раз... если можно,- произнес он наконец.
     Сержант расправил грудь.
     - Нет, мальчик, нельзя. Теперь ты сам видишь - мы правы.
     - Дело вот в чем, сержант,- продолжал юноша,  и  в  голосе
его  теперь  слышался ужас.- Только я вышел из своего дома, как
меня остановил другой патруль вашего  Отдела,  и  мне  пришлось
пробежать  тысячу  пятьсот,  а  потом  десять  минут заниматься
тяжелой атлетикой и проделать упражнения на коне. Результаты  я
показал хорошие, но устал. Если вы позволите...
     - А почему тогда у тебя не пробита карточка проверки?
     - Я  протянул  им  ее,  но  они  заспешили  - увидели двух
подозрительных.
     - Очень   странно,   очень.-    Сержант    погрузился    в
размышления.- Хорошо, дам тебе еще одну возможность, последнюю.
Пойдем посмотрим, как ты справляешься с шестом.
     Втроем  они  прошли  на  ближайшую  площадку для прыжков в
высоту и, пока гоноша разглядывал планки,  полицейские  подняли
одну из них довольно-таки высоко.
     - Не  хочу  тебя  пугать, но выполнить минимум тебе будет,
по-моему,  трудновато,-  громко  сказал   сержант   и   покачал
головой.- Сам знаешь, три с половиной метра.
     Юноша  молчал. Он взял шест, крепко сжал его, расслабил на
мгновение ноги, а потом побежал.  Первые  несколько  метров  он
протрусил медленной рысцой, потом шаги его стали увеличиваться,
и, наконец, он уперся шестом в землю.
     Двум  полицейским почудилось, будто внезапный порыв поднял
его к облакам. Какой-то миг они были уверены, что он преодолеет
препятствие, и у одного даже вырвался ободряющий крик,  но  они
тут  же  увидели,  как планка падает следом за юношей на мат из
пенопласта.
     - Ну что, убедился? - крикнул сержант.- Понял, что нас  не
проведешь? Мы и так уже слишком долго с тобой возимся.
     Юноша встал на ноги. Глаза его метали молнии, рот Кривился
в горькой гримасе.
     - Почему  не  отложили  проверку  до  завтра? Скажите мне,
почему?-Он смотрел на них с ^ненавистью.- Ведь говорил  вам:  я
устал! Это противозаконно!
     - Спокойно,   спокойно,-  сказал  напарник  сержанта.-  Ты
живешь не спортивно, это любому видно за сто километров.  Ты  в
плохой  форме, мальчик, а Устав есть Устав. Так что, знаешь сам
- две недели в Доме Ускоренной Физической Подготовки, да  и  то
только  если  уже  не  попадался  как слабак или безразличный к
спорту.  Ну,  а   если   попадался,   то   не   миновать   тебе
Предолимпийского Лагеря.
     Юноша опустил голову, и они втроем двинулись в путь. Когда
они собрались   перейти   улицу,  им  пришлось  остановиться  и
переждать: двое, белые как мел, истекая потом,  бежали  по  ней
марафонскую дистанцию.



     Источник: журнал "Вокруг света"
     QMS, Fine Reader 4.0 pro
     MS Word 97, Win 95
     Новиков Василий Иванович
     вторник 1 Сентября 1998



Популярность: 25, Last-modified: Tue, 01 Sep 1998 15:32:42 GmT