"Павел Лукницкий более известен как прозаик, а также исследователь
творчества Гумилева. Автор дневниковых записей бесед с Ахматовой. Между тем
начинал, как весьма талантливый поэт, о чем свидетельствуют эти крепкие,
энергичные стихи...
...В приводимом нами стихотворении есть трагический отблеск
пророчества.
Кнопка. И пальца прикосновенье.
Разинуты рты. Дышать тяжело.
И сто километров - одно мгновенье.
И пол-океана вулканом взмело.
Так будет, когда дослушают страны
Горбатых физиков разговор...
Но успокойся! Пока еще рано
В их детских глазах читать приговор!
1928
Евгений Евтушенко "Строфы века. Антология русской поэзии", 1995 г.
ААА
Два волоса
в один вплелись,
Белый и влажно-черный.
Два голоса
в один слились,
Родной,
грудной, задорный.
В открытых дверях
она предо мной
Иконой нерукотворной.
Волнением,
как легкою кислотой,
Снимаю с нее
за слоем слой.
В секунду
века- отойдите!
И сразу та женщина -
вся со мной
Тростинкой,
и страсть моя - беленой.
И я, как
алхимик, стою немой,
Из всех
невозможных соитий
Вдруг
выплавив
звездный
литий!
Комарово,
в ночь на 21.01.1962
Перебежал дорогу черный кот, -
Меня пугает глупая примета...
Летает ветер, а весенний лед
От лунного ослабевает света.
Случайно я тебя по имени назвал,
Оленем, или лебедем - не знаю.
Через перила заглянул в канал,
Но там лишь звездную увидел стаю.
На темный сад я перевел мой взор,
В деревьях темных возникали тени,
Но показалось: там мелькнул топор...
................................................................
Декабрь, 1924
* *
*
Колдует белая столица
И дремлют каменные львы.
И тайно, на постель Невы,
Вся в кружевах, Луна ложится.
А я как вор во мраке храма
Похмельный от даров святых, -
Украв от губ, от рук твоих,
Таю, как язву, в сердце пламя.
Зовя предчувствием беду,
И душу думою пытая,
По тихим улицам бреду
И наказанья ожидаю.
7 марта 1925
* *
*
Оставь любви веретено
И переплавленного тела
Коснись рукой, чтобы оно
Как и душа окаменело.
И тайну малую твою,
И тайную печаль мою,
И тот, во всем виновный пламень,
В себя навек укроет камень.
И многие века падут,
И люди новые придут,
И ты придешь, в сияньи новом,
И в камне вырастут цветы,
Когда его коснешься ты
Одним непозабытым словом.
В поезде, апрель1925.
* *
*
Тебе я писем не пишу,
И знаю я, что так и надо:
Я именем твоим дышу,
А в снах твоих - и ты мне рада.
А что теперь разлука мне,
И кто мне стали здесь друзьями, -
Узнаешь ты, когда во сне
С моими сдружишься стихами.
И ты меня не упрекнешь
Ни в чем, ни сердцем ни мечтою,
Ты знаешь, что не смеет ложь
Лечь между мною и тобою.
Август 1925
1.
Ангел мой, Анна, как страшно, подумай,
В черном удушье одна ты, одна,
Нет такой думы, угрюмой, угрюмой,
Которую не выпила б ты до дна...
1925
Ты быть внимательной хотела,
Ты лоб поцеловала мой.
Слетел с орбиты Шар земной,
Как с ветки персик переспелый,
И - метеор осиротелый -
Я в космос выброшен пустой...
Все бьется чувств моих прибой
В твое взволнованное тело!
Октябрь 1925
...И быть свободнее лани хочешь,
Только напрасно о том мечтаешь:
К тебе никогда не придет свобода...
...Другим любовь - весела и проста,
Другим ремесло - как слава.
А меня судьба обняла не так.
Я с ней, как к кольцах удава...
1926
Ты быть внимательной хотела,
Ты в комнату мою пришла.
Все книги, вещи, стены - смелым,
Коротким взором обвела.
Ушла... И прежнего покоя
Я в комнате не нахожу:
На стол, на книги, на обои
С печальной завистью гляжу.
И прежде мне родные вещи
Теперь, храня твой серый взор,
Насторожась, молчат зловеще,
Как будто я - голодный вор.
1926
...И в зацветающей тревоге,
Протянешь руку мне к губам,
Расспрашивая о дороге,
О том, что делается там...
1926
* *
*
О, если бы влаги горсть,
О, если б на миг твой взор!
Бегу, гоним на позор
Трехтысячной бандой верст.
За нею пожар и тлен,
За нею твой страшный плен,
Жива ты в нем, или нет,
И, кто здесь мне даст ответ?
Вой этой банды верст,
Банды врагов моих,
Горе мне, - воздух черств,
Горе мне, - скликал их,
В безумии и в бреду,
Я сам на свою беду!
19 августа 1927
* *
*
И плакать не надо и думать не надо.
Я больше тебя не хочу
Свободна отныне душа моя рада
Земле и звезде и лучу.
Но я, благодарный, пою все упрямей
О том, что легка и тонка,
Над жизнью моею высокое пламя,
Твоя протянула рука.
Я должен. И я, уходя, не тоскую,
Я горд. И мне весело петь,
Прощая весь мир за твои поцелуи,
За счастье в нем умереть.
* *
*
Бьет в глазах твоих белое пламя,
В нем сгорают твои друзья.
Стонет вечными именами
Поминальная песнь твоя.
Я один на других непохожий,
С долгой жизнью к тебе иду.
Объясни же мне, отчего же
Я в глазах твоих, - как во льду?
26 мая 1928
* *
*
Теперь я на страшной живу высоте,-
У самой смерти в соседстве.
И руки не те, и думы не те,
И счастье не то, что в детстве.
Но в душу мою, как время, - ты,
Как ветер, летишь с высоты.
И влажные губы твои теперь
Бессмертны в мертвом строю потерь
4 мая 1929
* *
*
Семь лет назад, восьмого декабря
Я слышал голос ваш впервые.
И если все семь лет я жил не зря,
Шел радостно и в горы и в моря
И в песни и в минуты роковые,
То это значит: жизнь мою творя
Ваш голос был как солнце, как стихия...
1932
* *
*
А меня, между прочим, признать не позор:
Я с оружьем достанусь потомкам!
Мне светил в этой жизни провидицы взор,
Ангелицы с земною котомкой!
Комарово, январь 1962
Да: "против воли я твой, царица,
Берег покинул", - сказала ты...
Иная теперь у меня столица,
Иные теперь у меня мечты!
Кострами обложены все эти годы.
В золе и в пепле мои пути.
Не ты провожала меня в походы,
Не ты стремилась меня найти!
Время - как море: его не стронешь,
Все исчезает в его волне!
Но: "знаешь сам, ты и в море не тонешь!" -
Однажды ты написала мне...
Ночь на 26 ноября 1965
Я рад не думать об ушедшем дне.
Ведь уши звуками он исцарапал мне.
Ведь красками он мне прожег глаза,
Ведь он в душе промчался, как гроза.
Подобран ночью я едва живой
От этой скифской грубости дневной.
И вот лежу на ласковых камнях
И тают боль и темный стыд и страх.
И чутко чувствую я жизнь камней,
И всяких жизней эта жизнь мудрей,
И припадаю я к камням душой
И пью из хладной глубины покой.
И каменную нежность узнаю,
Неведомую ни в каком раю.
И все ясней, все слаще для меня,
Что нового уже не будет дня,
Что полный счастья, полный бытия,
Сам в черный камень превращаюсь я.
Гурзуф, 1925
* *
*
Два дня осталось мне пробыть у моря.
Как из ведра, проеденного ржою,
Вода - по каплям. Вытекут они
Из ржавой жизни. И она опять
Замрет - ненужной, звонкой и пустою.
И паутиной вытканное дно
Для сонных дум глухой могилой станет.
Два дня у моря... Драгоценных два.
А я из комнаты не выхожу, в постель,
Лицом в подушки, загнанный тоскою,
И вечер призрачный проходит без меня,
Лучами лунными скользя по травам,
Целуя пеной волн крутые берега,
И опьяняя горы виноградом.
Прохлада вечера меня не освежит,
Так душно в комнате, так яростны москиты,
И кровь так яростно стучит в виски.
О, только бы заснуть!.. А ранним утром
Пойти еще раз выкупаться в море,
Качаться долго в чистом изумруде,
Нырять сквозь толщу, глаз не закрывая,
И крабий взор поймав на глубине,
Потрогать камни мшистые на дне.
И выйти на берег холодным и соленым,
Раскинув руки, лечь на берегу,
И каждой порой бронзового тела
Пропитываться голубым теплом.
И так лежать, пока не надоест
(А надоест, наверное, не прежде,
Чем солнце низко склонится к горам!)
Тогда тропой скалистою и узкой,
Поверх неровной глиняной ограды
Обсаженной колючей ежевикой,
Направлю в горы я неторопливый шаг.
Еще немного выше... Горный ключ,
Журча в глубоко врезанной ложбинке,
Пересечет мне путь, и я остановлюсь,
Увидев острый, черный и высокий,
Причудливо растрескавшийся камень,
С которым будет грустно расставанье,
Которому я поверять привык,
Как другу лучшему, мои печали,
Который принял часть моей души,
Мои стихи выслушивая, имя
Моей любимой эхом повторяя,
И пряча меж своих расщелин слезы,
Что тайно пролил о любимой я...
Тот камень...
Но я слышу, входят,
По деревянной лестнице скрипучей,
Неугомонные мои соседи.
Они сегодня вечер провели
В кинематографе...
Гурзуф, 3 сентября 1925
* *
*
Гикнул ветер, и словно всадники
Волны на берег понеслись,
Так, что горы и виноградники
Темным стадом полезли ввысь.
А за ними ордою хмурою,
Пригибаясь на всем скаку,
Брызжа пеною, волны бурые
Пожирали пространств дугу.
И хлестали по крупам взмыленным
Злые молнии все звончей,
Луговой травой обессиленной
Гнулись стебли звездных лучей,
А когда это буйство дикое
Проглотил непомерный мрак-
Билось ржанье, блеянье, гиканье,
Как взнесенный над миром флаг.
Лето,1926
* *
*
Я теперь тебя не забуду,
Мы повенчаны Черным морем,
Помнишь ты, как металась шлюпка,
Под летящим на нас норд-остом.
На корме ты тогда сидела,
Как Мария - звезда морская,
И твое волновалось платье
Словно розовый, легкий парус,
И, как птицы, дрожали весла,
У меня в руках одичалых,
И казалось мне невозможным
Одолеть крепчающий ветер.
Я отсюда скоро уеду,
Потому что люблю скитаться,
Потому что я стал покорным
Одинокой судьбе моей.
Но когда, где-нибудь, далеко,
Вдруг повеет такой же ветер,
Я тебя так ясно припомню,
Словно ты кометой была.
И тогда мне весело станет,
И на лодке я в море выйду,
Чтобы там из волны свинцовой
Мне блеснули глаза твои.
Геленджик, 1926
Хорошо живу я на земле,
Все тревоги отошли, все горе!
В лунной, чуть голубоватой мгле
Плещется так близко к сердцу море.
Лодки спят у пристани. Маяк
Пароходам якоря пророчит,
Залила зеленая струя
Самый затаенный угол ночи.
И уносит ветерок к горам
Лай собак и голоса людские, -
Облачком они садятся там,
Закрывая звезды золотые.
И береговые огоньки
Зыблются, горя и потухая,
Словно крыльев ищут, так легки,
Так тоскливо им не в звездной стае...
А в кармане у меня - письмо,
Круг, совсем полярный, на конверте.
Как, любимая, ну как я мог
Близь тебя задуматься о смерти?
Так я счастлив, что могу сейчас
Прочитать при этом лунном свете
Несколько твоих коротких фраз, -
Слаще мне они всего на свете!
И сейчас мне грустно лишь одно,
Что вот ты совсем не видишь юга,
Что, наверно, бьет в твое окно
Мглистая, скучающая вьюга,
Будто желтым ядом, налилась
Светом электрическим страница,
Над которой ты скользишь, склонясь
Превращенной в человека птицей.
Геленджик, 1926
Где скалы чернеют круче,
У красного маяка,
Кофейня - листвой ползучей
Обведена слегка.
Хозяин - быка дородней,
Молчит, а во взоре злость:
Ведь я у него сегодня
Один единственный гость.
А мне без тех веселее,
Без тех, кому буря вмочь.
Турецкого кофе чернее
Сегодня море и ночь.
Падая, виснут волны
Сломанным, пенным крылом;
Соленою пылью полный,
Ветер летит вразлом.
И, тронув меня, танцуя,
Порывами мчится к звездам...
- И ложку почти пустую
Я подношу к губам.
А звезды качаются пуще,
Лишь та, что других светлей,
Закинула якорь в гущу
Кофейную чашки моей.
Ах... и мечта перебита...
По мрамору скрипнул поднос,
И грек, мой хозяин сердитый,
Остывшую чашку унес.
Новороссийск, 1926
* *
*
Разве может быть жаль времени?
Разве время - на весу ?
Я ведь жизнь мою на стремени,
Рысью быстрою несу.
Пусть и день и ночь в нелепицах
Проведем вдвоем с тобой,
Все чужое - пусть распеплится
Пережженной шелухой.
Ведь в каком-нибудь ущельице,
Где струясь, бурлит вода,
На часы любовь не делится,
Как и время - никогда!
7 сентября 1933
* *
*
Ночь в комнате - насыщенным раствором,
И тишина - такая, как на дне.
Но одиночество мое, скорее, - кворум
Всех голосов сошедшихся во мне.
Они еще, изнемогая, спорят,
Различными страстями взведены.
Но это - спор друзей, подобный водам моря,
Где лишь поверхность - разнобой волны,
8 декабря 1933
Покинув день соленый, ясный,
В темнеющую глубину
Он опускается бесстрастно
К еще неведомому дну.
Достиг... Скафандр его сдавили
Воды тяжелые круги,
И он в зеленоватом иле
Качает медленно шаги,
Исследуя и изучая,
К диковинам склоняет шлем,
Расщелины переступает,
Неустрашаемый ничем.
Я знаю: мудростью не сразу
Одиривает глубина,
Но все поэты - водолазы,
Плененные загадкой дна.
Вот уж тринадцатая суббота
Занесена в судовой дневник.
Штурману трудно пером работать:
Старый к рулю и веслу привык.
Пенятся волны, мутнеют вгибы,
Сегодня так сгустился туман,
Что даже рыба не видит рыбы,
Зубами рвет пустой океан.
Рыбацкой шхуне в крутое днище
Сослепу тычет... Ну, что за прок?
Сегодня ей хорошей пищей
Кажется даже голый крючок.
Штурман кричит (у него под килем
Глаза запасные, должно быть, есть),
Что будет сегодня улов обилен,
Что жирные сельди толпятся здесь.
"- Эй, брат, выкатывай бочки соли, -
Шлюпкам на борт вернуться пора.
Верно, до ночи, мы не расколем
Гору хвостатого серебра.
Шлюпки в туман ушли спозаранку,
Борты переметом мозоли натрут.
Слышишь, - рожок поперхнулся туманом,
- Огей, товарищ, - сюда, - мы тут!"
И перегнувшись (куртки клеенка
К борту прилипла), штурман глядит.
Юнга колоколом холодным звонко
Дернув веревку, звонит, звонит...
А где-то в неведомой толще белесой,
Идет пароход, быстротою богат,
Сквозь зыбь сирены угрюмоголосой
Зловещие гуды летят вперекат.
Рыбак, сторонись, а не то недоброй
Громадой надвинется твой черед,
И шхуне твоей перережет ребра,
Твой труп под себя подомнет пароход.
Юнга, звони, так чтоб руки устали,
Без перерыва вызванивай ты,
Чтоб контр-паром замедливать стали
Эту проклятую пляску винты,
И чтобы мимо беду промчали,
Нефтью и пеной обдав борты!
9 ноября 1926
Белая комната. Три окна.
Мухи на стенах спят.
Доктору спину гнет тишина,
Блуждает его бессоный взгляд,
Следит, как четыре часа подряд
По небу ползет луна.
Но вдруг телефон плеснет огнем,
Повиснет в проводе смерть,-
И вот уже круто рванул рулем,
Шофер, разрывая твердь.
И хлещет уже переливный рев,
Как стая неистовых соловьев,
И, сразу от песни такой пьяна,
Скачками по крышам пляшет луна,
И доктору ветер протер глаза,
И флагом халат кипит назад.
На ровном треке гонки легки -
Силы равны у всех.
Иное - лететь сквозь строй помех
Со смертью вперегонки...
Стоп... у подъезда, чуть накренясь,
Скорость, споткнувшись, упала в грязь.
И на носилках отдыхая,
Не раскрывая бледных век,
Луну притихшую качая,
Лежит спокойный человек.
Раскрыта дверь автомобиля,
И на подножке кровь красна,-
Сейчас она застынет, - пылью
Дорожною заметена...
И снова бег, и снова рев,
И снова гомон соловьев
В прямых лучах ацетилена,
И треск торцов, и пыли пена,
И вдруг застопоренный ход
У разлетевшихся ворот,
И снова доктор на покое
В тиши приемного покоя.
Ленинград, 10 июня 1927
"Как нам велели пчелы Персефоны..."
О. Мандельштам.
Вы не совсем просты, подруга,
Вам чудится приход беды,
Ее вы смутным сердцем ждали.
И в эту ночь, и в эту вьюгу
И в эту ночь, и в эту вьюгу
Вы деревянные лады
Рукою тонкой перебрали.
Припоминая вновь и вновь
Свою крылатую любовь, -
Но вдруг тревожен перебор,
И смерть вступает в разговор.
Смятенный выростает город...
Метель кружит, костры глуша,
И пули пчелами шуршат,
И сквозь лохмотья кровь течет,
Как бурый, липкий, сладкий мед...
Подруга, что ж это такое?
У вас не струны , - провода!
Не электричество, - беда
По ним струится над Невою.
О, задержите, задержите,
Подруга, яростный полет!
Как смели вы?... Не повелитель,
Я только житель в этот год...
Замрите, милая, замрите,-
Смотрите: на окошке лед,
И день встает густой, туманный,
Такой же день, как был вчера...
И темный спутник донны Анны
Упрямо говорит: пора!
25 декабря 1927
* *
*
Я переполнен легкой высотой,
Никто не мерит мне паек воздушный
В ущелье, над бунтующей рекой,
Законам рек закононепослушный.
Здесь ветры зреют, как вино в мехах,
Пока хозяева их - Север с Югом,
Засев в остановившихся веках,
Проигрывают бренный мир друг другу.
Теберда, 27 июня 1928
* *
*
Над мелями, как в поводу,
Я шаланду ветром веду.
Но упряма она, - хоть плачь,
Не идет никак в Джарылгач!
То ли ветер дует не тот,
То ль шаландин веселый нрав, -
Поворот летит в поворот
По вершинам шипучих трав!
Парусами фыркнула вдруг,
И скакнула, смыкая круг.
Не поймет, игрунья, никак:
Для того и горит маяк,
Чтоб нам не искать пути.
...Что-ж свое ей надо найти?
Сердит бензин,
Нехорош бензин,
Бочки его неуклюжи...
С грузом таким вожжаться - беда,
Но в каждом порту
Много машин
И всем он на ужин
Нужен.
И с ним из Батума бегут всегда
Веселые парусные суда.
.................................................
Шестнадцать суток назад, прошла
На траверзе Ак-Буруна...
Бегут катера,
Шуршат катера,
В биноклях сырья, пустая мгла,
Но в прятки играет шхуна,
И хорошая это игра...
Свистит тремунтан,
Свирепый тремунтан,
Бьет завитушки
И бьет, как таран,
Глухими ударами судно.
Знает капитан,
Всякий капитан, -
Это ветер паскудный.
Чорту по горло
В небе хмарь,
Стынет пена на лету, -
Тот дурной, кто в такой январь,
На двух якорях не стоит в порту...
Бурлят катера
Зарываясь в накат,
Давно им пора
Вернуться назад,
Винты распалились...
- Но что за напасть,
Куда же шхуна могла пропасть?
Шипит по антеннам все та же весть:
- "Найдена?"
- "Нет".
- "Ищите".
- "Есть!"
...........................................................
...Как по берегу, у беленьких домов,
Собирались кучки стариков,
И садились под кусточком в ряд,
Ковыряли в трубочках табак,
И поглядывали на портовый флаг.
- "Ох, и бабы нынче голосят." -
Бородатый молвил, и молчит.
А другой тихонько говорит:
- "Аль волною задавило, али взрыв,
Аль под Турцией Ванюшенька мой жив."
Порт Скадовск, 8 сентября 1928
* *
*
Пусть в час, когда на морем черным,
Шторм разрывает небеса,
Вдруг станет ветер вам покорным,
Попутным, нежным и просторным,
Чуть трогающим паруса.
И пусть накат седобородый
Замедлит свой разгульный пляс,
И вдаль умчится с непогодой,
И станут голубыми воды,
Легко качающими вас.
Тогда вдруг расцветут глубины,
Как призрачный, тенистый сад:
В нем вместо листьев - рыбьи спины,
В нем любятся, резвясь, дельфины,
Медузы, словно розы спят.
Счастливый путь, друзья! А мне
Зимой, в далекой стороне,
Сквозь одиночество, как пламя
Шурша большими парусами,
"Озирис" явится во сне.
Порт Скадовск, 3 сентября, 1928
Породы Памира с породой поэтов
Еще не роднились. Но я - не о том...
Замысловатей любого сюжета
Был путь мой развернут кашгарским конем.
Спутник убитый. Басмаческий плен.
Полгода со смертью братанья...
Но даже отвес километровых стен,
Но даже высот разреженных молчанье,
Ничто, в неразгаданном этом краю,
Не бросило тени на память мою.
Хотя я и помню: людей и вестей
Хотелось так иногда,
Что боль излучалась из мертвых камней,
Что скрежетала в падучей вода,
Что кости из тела ломились на ветер,
Который людей через месяцы встретит.
Важно не это: судьи суровей,
Меня иссушая вопросами,
Памир размышлял: "- Ну, а этого, - вровень
С лучшими? Или с отбросами?"
И я отвечал ему ходом коня,
Рукою недремлющей на винтовке,
И тем, что в ночи не замерз без огня,
И тем, что над пропастью не был неловким,
И тем, что не требовал хлеба у неба,
В котором порой даже воздуха не было...
... Я рад, что, прощаясь, сказал мне Памир:
"- Товарищ, да будет с тобою мир!"
16 января 1931
* *
*
Кнопка. И пальца прикосновенье.
Разинуты рты. Дышать тяжело.
И сто километров - одно мгновенье.
И полокеана вулканом взмело.
Так будет, когда дослушают страны
Горбатых физиков разговор...
Но успокойся! Пока еще рано
В их детских глазах читать приговор!
16 октября 1928
* *
*
Так. На земле начинается газом.
В небе - бомбами, рвущими облака мглу.
В реках - искусственной чумной заразой.
Шпионскими взрывами в дальнем тылу.
Знаю. Так начинается этот
Совершенно понятный большой разговор.
Если раз испугаться, значит, песенка спета,
Значит, все было зря, значит, боль и позор.
Если раз испугаться, значит, стать истуканом,
Мертвым камнем, бессильным сразиться с бедой.
Так берут мясники под микитки барана,
Волокут, - и он молча трясет головой.
Не испуг, а иначе... Громадная злоба,
Чтоб сомкнуться с друзьями и двинуться враз,
Чтобы прямо глядеть на врага, и - не в оба,
А в миллион рассыпающих ненависть глаз!
Ленинград,1933
* *
*
Минуты последние мира даны.
Безумец, кто тратит их даром.
Кантонца и баска мне лица родны,-
Равно озаренны пожаром.
Я мышцы проверю. И ум напрягу.
И сердца сочту перебои.
Но все мои силы я сберегу
Для этого тяжкого боя.
И сколько-б во мне ни скопилось любви
К моей - драгоценнейшей - жизни,-
В тот час, когда будет планета в крови,
Отдам мою жизнь отчизне!
Ленинград, 25 сентября 1937
* *
*
Война близка... О, Родина моя!
В страданьях, в радостях, во всем ты мной любима
И больно мне, что вновь твои края
Заволокут густые клубы дыма.
Враг подойдет, границы истребя,
Ужасные распространяя беды...
Но жить хочу, чтоб биться за тебя,
И стать хоть атомом твоей победы!
Ленинград, 20 января 1938
* *
*
Нет, не в столетьях этому черед, -
Всего лишь - в годах! И душа томится.
Я слышу гром: сминая грозы лета,
То мчатся дикарей мотоциклеты;
Я чую запах, - то горит пшеница.
Я вижу женщины окроваленный рот,
И зверя в каске, что над ней глумится!
Ленинград, 20 января 1938
* *
*
Еще вчера фашистские марши
Бесстрастно нес над Европой эфир,
А нынче на целое столетье старше,
Согбенный припадком становится мир.
Ширится черное наводненье.
Приемники хрипят голосами жрецов,
О том, как следующее поколенье
Будет проклинать своих отцов.
И каждый житель больной планеты,
Не может не подумать, злобу храня,
Что если б весь мир был Союзом Советов, -
Такого никогда б не случилось дня.
Ленинград, 1938
"Бывет счастье на земле!" -
Проговорила тля,-
"В листве, и в сладкой шафтале
И в мякоти стебля!..."
"Кто хочет счастья?" - крикнул дрозд,
Тлю в завязи клюя.
И сотни птиц из разных гнезд
Вокруг вскричали:"Я!"
Самое главное в мире -
Свобода, а пленница - ты!
Стоят исполинские горы-
Стражи самой высоты.
Но если все звезды, как гири,
На чашу одну я стрясу,
Другую - свободою взора
Удержишь ты на весу!
- Да, да, да!.. Сто раз: да,
И тысячу раз!
Свободны, и будем свободны!
А если сегодня пришла к нам беда,
То ярче огонь неопущенных глаз,
Свободы огонь благородный!
Ленинград, 1941
Во мраке этом потянись к лекарствам,
Прими любое, - всякое поможет
В какой-либо из множества болезней
Вцепившихся оравою в тебя.
Потом лежи, прислушиваясь к звукам
Из мира внешнего. Немного их осталось.
Вот,тикают часы... И все, пожалуй! Даже крысы
Все перемерли с голода. А репродуктор
Молчит, как будто шар земной захолодел настолько,
Что и эфир весь вымерз вкруг него.
Но если, кроме холода и мрака,
Уже ничто тебя не окружает,-
Представь в уме родной России карту,
Стань полководцем, наноси удары
По ненавистному всем нам врагу.
И полная твоя над ним победа
Как солнце воссияет над тобою.
И сердце сразу станет согреваться,
От цепкого небытия освобождаясь.
Рукой иссохшей ты груди коснешься
С улыбкой: "- В осажденном Ленинграде,
Горячей верой в близкую победу,
Еще на сутки протянул я жизнь!"...
Ленинград, ночь на 27 января 1942
Соловей поет, - тоска моя:
Для чего мне пенье соловья?
Вновь приходит горькая печаль.
Сквозь черемуху гляжу я вдаль.
И ползу к товарищу, как крот,
И цветы мне попадают в рот.
Впереди не видно ни души,
Но товарищ шепчет: "-Не шурши!
"А гляди туда, на ручеек,
Видишь, там колеблется цветок?
И мы вместе по фашисту бьем,
И мы вместе зажжены огнем.
И молчу, и дожидаюсь я
Смолкшего от грома соловья!
В роте снайперов, передний край,
июнь 1942
... Еще немало роковых пожарищ,
На нашем, кровью залитом пути.
Но не грусти, мой боевой товарищ,
За наше горе подвигами мсти!
Отстроим вновь мы гордый Севастополь,
В Одессе наши будут корабли,
И славу нам воздаст не вся Европа-ль,
Целуя знамя красное в пыли?!..
Лес, 8 армия, 6 июля 1942
Вижу вход между редутов узкий,
Пенный след военных кораблей.
Севастополь! Город славы русской,
Моряков, которых нет смелей!
Вижу флаг победы ярко-красный,
Взвившийся в пороховом дыму.
Под бомбежкою, сквозь свист фугасный,
Страстное "Ура!" - кричу ему.
* *
*
Город привольный, лихая Москва!
Много тепла здесь, покоя и света!
Только с ума не сошел я едва
Здесь. И зачем, и зачем мне все это!
Нет! Поскорее в болота мои,
В те, фронтовые, под городом честным,
Где проползал я повадкой змеи,
Пуль сторонясь, по телам неизвестным!
Там мое место! Я слышу твой зов,-
Жизнь или смерть, - не расслышать мне ясно.
Биться, Москва, за тебя я готов,-
Но не хочу тебя видеть бесстрастной!
Москва, ночь на 29 сентября 1942
Старшему лейтенанту морской пехоты
А.И.Куракину, лейтенанту Вере Лебедевой и
связистке Любови Ольшевой
Мы шли, штурмуя Красный Бор,
Сливая смерть в пургу,
И наши диски до сих пор
Лежат на том лугу...
Противотанковым был ров,
Заполненный костьми,
Нельзя туда гонять коров
И там ходить с детьми...
Растет трава, растут кусты
На воинской крови.
Там были мы - и я, и ты,
Девчонка, не реви!
Скольких ты вынесла, сестра,
На худенькой спине, -
Давно бы памятник пора
Тебе отлить в броне!
Над той же Тосной ты живешь
Откуда шла в бои,
И та же все тоска, как нож,
Терзает сны твои.
В них автоматчики - друзья,
Которых смерть взяла,
Поют, как пели ты и я
Ту песнь, что сердце жгла:
"...Узлом завязана петля
И этот узел - Мга.
И та приневская земля
Еще в руках врага!
Нет, не придет к тебе покой
Боец, товарищ, брат,
Пока в пожарах наш родной
Блокадный Ленинград!
Мы губы мстительней сожмем
Об умерших скорбя,
Любимый город, мы идем
Освобождать тебя!..."
Я эту песню сочининл
В сорок втором году!
(Когда в морской пехоте был,
На шлиссельбургском льду).
Сбылись мечтанья давних лет.
Наш путь был свят и прост!...
За нас, - пусть молодсти нет!...
Сыны поднимут тост!
Январь 1971
* *
*
Силой выстраданной воли
Весь пронизан, как током металл, -
Исполинское бранное поле
Русских армий проходит вал.
Свой орлиный полет простирая,
Русский гений расправил крыла,
Вся Европа с надеждой взирает
На свободу и силу Орла!
В Риме падает Муссолини,
То - не ветры ль русской зимы?
Англичане подходят к Мессине,
Это - на смерть стояли мы!
Эхо Белгорода в Белграде
Криком "Живео!" жжет народ,
И на Гитлеровском параде
Партизанскую бомбу рвет.
Так гордись же армейским шагом.
Каждым шагом вперед, солдат!
Будет день: на паркете рейхстага
Ты поставишь в козлы приклад.
А сегодня твой путь на Киев,
И на Минск, - выигрывай бой,
Чтоб как мать гордилась Россия
Сыном воли народной - тобой!
Ленинград, 14 августа 1943
Лежит он, в мостовую врытый.
Еще теплы его бока.
Еще асфальт им перебитый
Дымится по краям слегка.
А на него глядят упорно
Прохожие, столпясь вокруг.
Их смерть - в его металле черном,
Раздумавшая взять их, вдруг.
Вот, школьник щиплет пайку хлеба.
Глазам понятно голубым,
Что выслав эту штуку в небо,
Германия сразилась с ним,
Глядит... И женщина с авоськой,
(Крапивой полной - наш салат!)
Ведет его в трамвай - "Не бойся!
Чего смотреть?.. Простой снаряд!.."
О, наши будни!.. Дело чести
Потомков, - помнить в век иной,
Что мы платили клятвой мести
За их свободу и покой!
Ленинград, 24 августа 1943
* *
*
В чад войны и в бред блокады,
В беглый вражеский огонь,
В амбразуры Ленинграда
И в болот назийских сонь,
Я кричал любви: "- Не надо,
Ты души моей не тронь!"
И казалось: в жизни новой,
В той, что будет за войной,
Летописец битв суровый,
Осребренный сединой,
Лишь к звучащим листьям слова
Припаду я всей душой.
Но пройдя тысячеволный
Дней разлуки океан,
Ты внеслась в мой мир, как полный
Страстной силы ураган...
Ты не пуля, хоть шальная, -
В моем сердце кончи путь,
Боль и беды в нем сминая,
Ураганом счастья будь!..
Ленинград, июнь 1944
* *
*
Псков, Нарва, Новгород, иль Выборг...
Им солнечный не виден свет.
Из сотни городов, на выбор
Пройди любой, - в них света нет.
Моя душа теперь подобна
Тому, что вызнала она,
Пригвождена на месте лобном,
Зловещей немотой больна.
Ты мне глядишь в глаза, гадая:
"- Не любит? Любит?... Пощади!
Та маргаритка снеговая,
Свой долг могильный выполняя,
Из мертвой выбилась груди!
Ночь на 3 августа 1944
* *
*
И снова желтый плащ с крестом,
И дух, повисший мертвой тушей,
Под указательным перстом
Того, кто пламень жизни сушит.
За что? За мужество в войне?
За верность Родине? Не верю,
Чтоб тенью, жмущейся к стене,
Был человек приравнен к зверю!
Ленинград, 15 ноября 1945
* *
*
В бой. Ход. Дот. Ров.
Тол. Взрыв. Штык. Кровь.
Смерть. Вскрик. Бинт. Кровь.
Год. Год. Год.. Так.
И наконец, рейхстаг!..
Их нет. Бессмертье воздано
Им, - всем, что ныне создано
Обязан Ленинград!
Век. Век. Век!
Если ты человек
Помни и в смертный час,
О тех, кто Родину спас.
Так пойти ж сейчас! Пой песню в лад
Горсть уцелевших солдат!
За друга друг, за брата брат
И первый пей
И первым пой
Седой, молодой, комбат!
Москва, 30 декабря 1972
* *
*
Перед лицом твоих врагов
Ты в этот час - один.
Ну, что-ж! Кто шел на тех врагов,
Все были, как один.
Прибавь к ста тысячам шагов,
Последний из твоих шагов,-
Достойный шаг один,-
И осветится весь твой путь,
Бессмертием, как Млечный путь!
* *
*
Сорок моих тетрадей
С записями войны,-
Как мы дрались в Ленинграде,
Как в Вене, и как в Белграде
Мы солнцу были равны.
И путь мой через Карпаты,
По русской земле, домой,
Строющиеся хаты,
В мирном труде солдаты,
Покончившие с войной.
Июнь. Двадцать второе.
Четыре часа утра.
Небо точь в точь такое,
Как в утро первого боя.
Что был, казалось, вчера.
Но с сотней лет не сравнится
Пережитый нами срок.
Как бронзой окованы лица,
У тех, кто свою столицу
И землю свою сберег!
В эшелоне Братислава-Ленинград
около Могилева, 21 июня 1945
* *
*
Любимая, под вечер,
Ты вспомни обо мне.
Пойди тогда на ветер
К Варзобу и к луне.
Дыши, мой друг, легко там,
Не плачь, что ты одна,
Не думай, что заботам
Навек ты отдана.
Придумывай такие
Хорошие слова,
Чтоб у меня, в России,
Кружилась голова,
Чтобы, вскочив с постели,
Я подошел к окну,
Сквозь зимние метели
Ища твою луну;
Чтоб, как Варзоб гремучий
Стихи мои рвались,
Чтоб песенкой певучей
К тебе перенеслись.
Ты с песенкою этой
Вернись к себе домой,
До самого рассвета
Будь с нею, как со мной.
И так - до самой встречи -
Когда-нибудь, потом, -
Когда такой же вечер
Мы вместе проведем!
Таджикистан, 27 сентября 1938
* *
*
Вот, подошла
Минута разлуки.
Надо мужественно взглянуть
В ее ночные глаза.
Мы ей взглянем в глаза,
Из своей тишины стеклянной.
Путь далекий совьется кольцом,
Как бессильный, раздавленный змей.
Но сейчас никого, - никого...
Только в облаке желтом
Отблеск луга светлозеленого... Это
Память о детстве моем...
Таджикистан, вечер 1 октября 1938
* *
*
Под осенними тучами
Приграничный аул
Камышами колючими
Свой курган подоткнул.
Он исчез, растворенный
В паровозном дыму,
Вместе с черной вороной,
Что летела к нему...
Помню город, закруженный
Пылью, гнущей листы.
Словно в глину жемчужина,
В город вправлена ты...
Надо быть искалеченным
Глухотой, слепотой,
Чтоб забыть твои плечи,
Голос трепетный твой!
Таджикистан, 3 октября 1938
* *
*
А быть может, все это не так?
Просто множит желанья разлука?
И когда повстречаемся, - в мрак
Отлетит не одна только мука?
И поймем, что душа не могла
Перенесть напряженья накала.
В безвоздушной оправе стекла
Нить любви слишком ярко пылала.
Наша встреча ей воздухом стала
И, в мгновенье, ее пережгла?
Если это случится, то все-ж,
Помни: свет был, как солнце, хорош!
Ленинград, ночь на 30 октября 1938
* *
*
Я жду звонка у аппарата.
Я так волнуюсь, нежный друг,
Как будто сердце, вдруг, крылато,
Стремится вырваться из рук.
Сквозь улицы, сады и стены,
Твой голос милый прозвучит.
Я жду его, как весть из плена,
Как ждет протеза инвалид.
Но час за часом он беззвучен,
Проклятый этот аппарат!
И я, как провод, перекручен,
И, будто сапогом, примят!..
Ленинград, ноябрь 1939
* *
*
Тот дом, что для тебя я ставил,
Стоит без окон, без дверей.
В нем только ветер позабавил
Ворон, что каркали: - Скорей!
Напрасно путь сюда направил
Тот, шедший с гор и от морей,
Лежащий в нем, земли серей,
Заклеванный апостол Павел.
Ленинград, 6 декабря 1939
* *
*
Да, ты права: все сроки вышли...
Кто-б солнце ночью стал искать?
... Но ночь простив, зарю простишь ли,
День выводящую опять?
Ленинград, 6 декабря 1939
* *
*
Тебя встречаю в последний, быть может,
В самый последний раз.
Быть может, глаза твои будут строже
Войны, глядящей на нас.
Но только б увидеть тебя, родная,
Узнать походку твою, -
И можно снова, дорог не зная,
Скитаться в чужом краю!
Ленинград, вокзал, 10 декабря 1939
* *
*
В наш век бесчувственный, суровый,
Невероятно, чтоб могла
Петь с силою средневековой
Любви жестокая стрела!
Но вот она уж долетела,
Вонзилась в грудь мою, и я
Теря. вес привычный тела,
Теряю легкость бытия,
И только душу простираю
К той, опустившей гибкий лук,-
В последний миг осознавая,
Что от нежнейших гибну рук.
Ленинград, ночь на 28 декабря 1939
* *
*
И отблески льда, и потоков звучанье,
И запах цветов - волновали мне кровь.
Я все испытал: и восторг и отчаянье,
И плен, и свободу, и даже любовь.
Сломать меня можно. Но я - несгибаем.
Мне слишком понятны и зло и добро,
Чтоб слух мой открыл я словам краснобая,
Чтоб рот мой могло мне открыть серебро.
И знаю, что есть во мне сила такая:
В других и зажечь, и развеять мечту.
И, вот, я хочу, чтобы ты, дорогая,
Хранила в душе своей ту чистоту,
Какая сияет во взоре твоем,
Когда мы с тобой остаемся вдвоем.
Ленинград, ночь на 18 января 1940
* *
*
...и происходит все иначе,
Чем мы решаем и хотим, -
Наш путь не нами обозначен,
И этот путь неотвратим.
4 июня 1944
* *
*
Поэзии высокой голос чудный,-
Откуда он исходит иногда?
Из травленной груди - дыханьем трудным?
Иль из глубин, где буйствует руда?
Но пламенем взметнувшиеся звуки,
Вмиг слитые в кристальные слова,
Рождаются внезапно и без муки,
Как в океане - острова!
Сталинабад, 18 июня 1950
Сбегает с гор Кафирнитан.
В нем как-то утонул неверный!
Мне тоже было очень скверно,
Но только не за то, наверно,
Что я не изучил Коран!..
А просто очень одинок
Я был, приехав на Восток.
Памир - страна не для женатых,
Я был подобием пернатых,-
Завидуют им только те,
Кто не бывал на высоте,-
Где птицам холодно и сыро,
Хотя и видно им полмира!
Усталый от Таджикистана,
Я ехал вдоль Кафирнитана,
Чтобы покинуть те края,
Где только дервишем был я.
Но встретил девушку одну,-
Подобье самой легкой птицы...
И не смотрю теперь на лица
Других людей... А вот, взгляну
В ее глаза, - и в них тону,-
Попав в Кафирнитан, наверно,
Теперь за то, что стал я верным!
Ленинград, 1948
Цвели поля хлопковые
И поезд мчался с гор,
И вдруг в пространства новые
Открылся семафор.
И смело ты вошла туда,
Куда не ходят поезда,
Где выше гор и облаков,
Нежней и многоцветней снов,
Играет пламенем звезда,-
Моя, - вдруг ставшая твоею.
Ее ни с чем сравнить не смею!
Она нам светит ровно год,
Она - счастливая, я знаю!
Она от бед нас бережет,
Любовью нас переполняя.
Мы с ней светлы в любой ночи,
В любом огне - неопалимы.
Ее чудесные лучи
Ничем, никем не угасимы.
Будь только верою моей,
Будь только Верой лишь моей,
Как верен я тебе навеки
Всем, что прекрасно в Человеке,
И знай, подобная стеблю:
Тебя на весь мой век люблю!
2 июня 1949
* *
*
Солнце все выше
В глазах твоих,-
Вера моя, Вера моя...
Сердце все тише
В руках твоих,
Вера моя, Вера моя...
Маленький, слышишь,
Как я притих?
Cчастлив безмерно
Я - правоверный
В краях твоих,
Вера моя, Вера моя!
Ленинград, декабрь 1949
* *
*
В кишлаке Урмитан
Над терассой речной Заравшана,
Повстречались мне школьники,
С этой книгой таджикской моей.
И на кручах Бартанга,
Пробираясь верхом над отвесом,
Заклинал меня быть осторожней
Старый горец - читатель "Ниссо".
И взглянув на афганскую крепость,
Перед снежной грядою Кашмира,
Пограничник спросил меня робко:
Не о нем ли я здесь написал?
Непонятный ваханский язык
В ней звучит, словно музыка ночью
Словно лунною ночью в горах
Глубоко подо мною - река.
И душа моя мерно поет:
Я опять побывал на Памире!
В заповедной отчизне Ниссо
Был опять человеком своим!
За окном - ленинградский туман.
Хоть одну бы увидеть тропинку!
Но кругом только мокрый асфальт,
В моросящем дожде - фонари!
Я с тобою, жена!
И, как сон, мне привиделось это:
Млечный путь рассечен пополам
Лезвием исполинской скалы!
* *
*
И снова нашей стороной
Планета к солнцу повернулась,
И черной снежною водой
Сквозь край лесной весна рванулась.
Вот, белка, распушив свой хвост,
Летит в прыжке от ели к ели,
И веточки, как легкий мост,
Под ней чуть слышно проскрипели.
Тот маленький лесной зверек
Мне возвращает равновесье,
Чтоб скорбь мою сломить я мог,
Чтоб погрузился в труд мой весь я!...
Кемери, 19 марта 1953
* *
*
Не сделав и десятой доли
Того, что мог бы сделать я,
Теперь у немощи в неволе,
Пред темной гранью бытия,
Я с болью думаю о смысле
Предназначенья моего,
Как претворить мне в дело мысли,
О том, что в жизни все мертво,
Все неразумно, все случайно,-
Планета мчится в никуда,
Мир - неразгаданная тайна
От сотворенья - навсегда.
В клубке вращения земного
Все человечество лишь нить,
Нерв дикой Вечности... Ей - жить,
Она одна - основ основа!
Поезд Рига-Москва, 2 апреля 1953
* *
*
Пять наших первых лет
Послевоенных... Дом,
Три комнаты над узеньким каналом.
И "Ханомаг". И все прогулки в нем -
То белой ночью, то в закате алом.
Палатка. Лес. Озера. Поцелуи.
Под рострами хохочущая ты.
Твои подруги. И твои мечты,
Переливающиеся, как струи.
... Те дни, уже далекие... Где вы,
Те н а ш и дни на берегах Невы?
Уже тогда родными став, что можем
Мы изменить теперь? Все превозможем!
И, став большим, наш милый человечек
В свой одинокий, неизбежный час,
От тысяч рек, больших, и малых речек,
К Неве придет, чтоб помечтать о нас!
Москва, 3 декабря 1961
* *
*
Нет! По кривой - не взвиться в высоту,
Где есть звезда со светом неоткрытым.
За ней - параболой - умчу я лишь мечту!
Спасибо вам, за вашу прямоту,
Перерезаюшую все орбиты!
Малеевка, 12 января 1961
* *
*
Ну, не сердись, ну опоздал немножечко,
Жизнь прошагать - не поле перейти!...
Не ты-ль, юна, сидела у дорожечки
На перекрестье нашего пути?
"- Кто вспомнит старое..." -
Но я скажу по своему:
" - Из сердца вон!" - недобрые слова!
Вели сынку: " - Отец пришел, накрой ему!" -
Он знает: прав и я, как ты права...
Какое счастье вместе быть втроем!
Какая радость быть в дому своем!...
Мичуринец, утро 13 октября 1965
* *
*
Не горюй обо мне! Все ведь выдумка это -
И любовь и страданья и наша планете!
Рассуди обо всем не по нашим законам,
А по свету, что есть над земным небосклоном!
Станешь вольной и ты , если это поймешь,
Если век свой без страха, как я, проживешь!
Дача, ночь на 8 августа 1966
* *
*
Сынок, запомни: жизнь была ненастной.
Да и тебе лазурной не сулю!
Но этот мир ужасный и прекрасный
Я беззаветно все-таки люблю.
Люби и ты его! Смелей пороги
В стремнине жизни проплывай, борясь,
Уверенный в себе, спокойный, строгий,
За мглой туманов разглядевший ясь.
Все можешь ты, мой сын! Твой юный разум
Правдивостью и ясностью богат...
Знай: свет звезды открытый нашим глазом
Рожден для нас миллионы лет назад!
Мичуринец, ночь на 23 августа 1966
* *
*
Я думаю о ней всегда:
В согласье с нею, или в споре;
Нет человека, чья беда
Не причинила бы ей горя.
Не уцелеть крупинке льда
В ее сердечном теплом море.
Но дно души ее хранит
Все камни, брошенные нами,
И как болезнь растет гранит
Под страстными ее волнами,
В нем сотни сдавленных обид
Встают подводными горами.
А мы плывем сквозь жизнь ее
В глубинах, иль в лагунах мелких, -
Нечуткие, как воронье,
К трепещущей магнитной стрелке...
...Есть много чувств, каких в наш век
Еще не принял человек!
27 января 1967
* *
*
Молю тебя: не прекословь
Ни в неге пылкой, ни под плетью!
Мне полнит жизнь твоя любовь
В ночь твоего сорокалетья.
Я посягал скривить не раз
Прямую ось твоей планеты,
Но - метеором между глаз
Врезаясь - мстила ты за это.
И все ж, в единстве уцелев
Мы, вместе, приходя в сознанье
Мчим нашу жизнь в разверстый зев
Бесчувственного мирозданья.
Для всех существ - один закон!
Нет разногласья лишь в покое,
Каким венчает вечность он
В триллионнолетье мировое...
Москва, ночь на 28 января 1967
* *
*
И слон-минчанин,
в звездном хоре,
взбираясь в гору нелегко
В надзвездный
детский санаторий
Вез в двух бидонах
молоко.
И больше ничего...
Да воздух, -
Земли
остатний воздушок,
Который тоже будет роздан
Всем -
самым маленьким, -
с вершок!
А мне пешком туда
тянуться,
Мне воздуха никто не даст!
Но хватит силы
улыбнуться,
Когда вдруг рухнет
звездный пласт...
В пути на станцию Переделкино,
14 февраля 1967
* *
*
Последнее яблочко в нашем саду...
Сколько, сколько-ж их было!
Вот так и тебе суждено на роду:
Последней меня ты любила!
Но не хочу, не хочу, не хочу!
Пусть первым я лягу под веткой.
А ты... Сквозь зимы (они любви по плечу!)
Стань яблоком - многолеткой!
Мичуринец, 27 сентября 1967
* *
*
Куда ты, мой пес? Вот за этим?
Что это такое? Вода!
И что есть вода на свете:
Cчастье, или беда?
Мой пес не бывал в океанах,
В пустыне он жил всегда,
Он пас у ворот Индостана
Большие овечьи стада.
Мой пес - удивительный парень -
Однажды в колодец упал.
Он пил, как играл на гитаре,
Тонул, а водицу лакал!
Когда, запетлив на аркане,
Его я к верблюдам извлек,
Он выдал глазами мне тайну,
Что вовсе не любит песок!
И верный собачьему долгу,
Увидев, что я изнемог,
Вцепившись за полу, он долго
К колодцу меня волок.
Мол, прыгай! Напьешься там вдосталь!
Толкал и лизал меня пес.
И было мне вовсе не просто
Собачий отталкивать нос!...
6 октября 1967
* *
*
Еще живу на этом свете
И улыбаюсь иногда,
Еще шучу, как шутят дети,
Которым невдомек беда.
А между тем, все ближе сроки
Каких никто не превозмог.
А между тем, вот в эти строки,
Змеясь, и мой вползает срок!
Дача, 18 декабря 1967,
22-30 вечера
* *
*
Не сомневаюсь: будет праздник мой
Торжественен и многолюден.
На нем признает Ленинград родной,
Что путь мой был и чист и труден.
И будет сын, гордясь своим отцом,
На этом празднике печален,
И над моим исчезнувшим лицом
Венок положит первым, как хозяин!
Дача, 2 часа ночи, 25 декабря 1967
В День рождения любимой Верочки
Вслед за глыбами льда ломимого
Тысячетонным моим ремеслом,
Вдруг стихи, как байдарку любимую,
Я легчайшим веду веслом.
И качает меня раздольная
Сердцем вздыбленная, волна.
Хоть тревожно мне и хоть больно, - я
Не страшусь ни небес, ни дна,
Потому, что в стихии путанной
Вся со мною моя мечта:
Потому, что в сердце, - вот тут она,-
Удивительнейшая, - та,
О которой сказать немыслимо,
Так прекрасна ее душа,
И которую так бесчисленно
Я трудом от себя отрешал,-
Веря в веру ее терпежную,
В силу жертвенности ее,
И в любовь, - такую надежную,
Что святит мое бытие;
Потому, что во льдах дрейфующих
Разделяя мой тяжкий путь,
Не ждала, что я хоть строфу еще
Посвящу ей когда-нибудь!
А,- поэмы достойна Дантовой, -
В скудной прозе она живет,
Наблюдая, как я квадрантами
Обвожу в тоске небосвод.
Все ища среди звездной млечности
Равнодушной к судьбам людей,
Ту звезду, что ведет к бесконечности
Мир, - единственный милый ей;
Ту, что видит меня и женщину,
Чья рука на штурвале моем,
Чьим венцом моя жизнь увечана,
Если к правде мы путь найдем!
Желаю тебе, мой любимый сынок,
Чтоб ты не увидел войны!
Чтоб светлым и чистым ты рос, мой цветок,
Стал гордостью нашей страны!
Чтоб в горе и радости, в бездне забот,
Ты думал всегда лишь о том,
Как ярче родной тебе русский народ
Прославить достойным трудом!
Народ - благороден: никто не забыт
Из верных сынов его, - тех,
Кто честью и совестью был именит,
Кто честно трудился для всех!
Всю жизнь свою мать отдавала тебе,
Чтоб ты был воспитан таким,
Чтоб сильным мужчиною был в борьбе,
Чтоб стал народом любим!
Трудись же для мира!.. А если войны
Вдруг пламя охватит нас...
Вот в этих трех книгах примеры даны
Каким тебе быть в тот час!
Переделкино, 4 июня 1968
Я знаю, родная, из жизни с тобой
Три четверти лет - до сих пор -
Мы вместе вели изнурительный бой,
Всем горестям наперекор.
Как будто второю блокадою сжат,
Я вел мою армию слов,
Чтоб ведали люди: за что Ленинград
Прославлен на веки веков!
Я армию эту кидал на прорыв
Сквозь тьму бессониц и лжи...
Не ты ль одна понимала: чуть жив
Бывал я тогда, - скажи?
Но правда меня, как знамя, жгла,
Я нес ее высоко.
Я падал, но ты... Ты рядом была
И знамя вздымала легко.
И снова дивизий, полков и рот -
- Верных, ударных глав -
Я был командующим... В поход
Вел их на штурм, стремглав.
И вот он пред нами - победный том,-
Всем бедствиям ныне конец!
Ты плачешь?.. И слезы горят огнем,
В алмазный сливаясь венец.
Так, в радости, плакали все мы тогда,-
В день окончанья войны,-
Узнав, что пережита нами беда,
Но мы ее помнить должны!
Смотрю я, любуюсь твоей красотой,
Твоим благородством богат!..
Пусть будет на счастье всегда с тобой
Трехтомный мой "Ленинград"!...
Сыну моему, Сереже, любимому
В пятнадцать лет, мой стройный мальчик,
Творящий жизнь, - прекрасен ты.
Не к Дон-Кихоту, или к Панче,
Не к диким племенам каманчей,
Устремлены твои мечты.
Поэтом кисти, или слова
Ты хочешь стать... Добро, тебе!
Ветшает мир. Но все в нем ново
Для тех, чья мысль - его основа,
Кто этот мир растит в себе,
Для тех, кто в людях ловит чувства
Не как торговец, а как жрец,
Кто в льдах высоких Тавасгуста
Космическим огнем искусства
Наполнит бьение сердец.
Не верь презрительным усмешкам
Неблагородных мудрецов,
Ни краснобайствующим пешкам,
Скругляющим свой путь, по вешкам,
В нераспрямимое кольцо.
Нет! Взмой стрелою над планетой,
В разрез орбиты круговой,
Мчись только ввысь, и только к свету,
Чтоб дух твой, истиной согретый,
Стал человечеству звездой!
Москва, 1969
Ты - женщина!...
Ты - женщина вполне,-
С обидами твоими
и с любовью,
А иногда и с ненавистью...
Мне
Не совладать
с твоей ревнивой кровью!
Не совладать!
Волнения твои
Нежданны
как цунами океанов,
Или как в магму сжатые
слои
Изверженные жерлами вулканов.
Внезапности твои предугадать,-
И в электронике не сыщется приборов!
Твой смех,
иль плачь,
немыслимо сдержать
Как в пальцах вдруг взрывающийся
порох...
Так бей же в жизнь мою!
В напор одной струи
Добро и зло вогнав
со страстью сжатой,
Как автогеном взрежь,
перекрои
Материал души моей
разъятой!..
Но холод-ль,
гневна,
или нежна,
Враждебна-ль
влюблена-ль, -
- дитя порыва,-
Какая есть,-
ты мне всегда нужна,
Вся-
свет и тьма, -
как день и ночь
красива!
Переделкино, 29 апреля 1971
* *
*
Что ты плачешь, моя любимая,
Телефонную трубку беря?
Не из пара я, не из дыма я,-
Я живой в стране янтаря!
Здесь у нас морские чудовища
Славно выкованы из льда,
И похожа на черные бровища
Дюн нахмуоенная гряда.
А над ней - Венера ясная,-
Одинокий циклопий глаз,-
Наблюдает, как зорька красная
Превращается в темный газ.
Все естетственно в той суровости,
Где склонив, сквозь века свой щит,
Вдруг о нежности - странной новости!-
Трувор с Райнисом говорит...
В небе отсветы купоросные:
То к тебе, сквозь лунную кровь,
Зыбля провод, летит меж соснами
Словно белка, моя любовь!
Дубулты, 18 января 1972
* *
*
Твое змеящееся имя
Сквозь сердце болью пропустив,
Я, все таки, остался жив...
А ты... ты будешь жить с другими.
Но наши чувственные плечи,
Соприкоснувшись, говорят
Совсем не то, что наши речи,
Не то, что притупленный взгляд.
И вдруг мне чудится: не надо
Бояться рока своего:
Священнодейственного яда
В извивах тела твоего.
И, сдув рассудок, как пушинку,
Закляв себя, как темный князь, -
В лихую речку Вертушинку
Нырну с тобою, зазмеясь!
Малеевка, январь 1961
Наступило второе июня
Незабудки коврами в саду
-Здравствуй маленький.
-Здравствуй Паюня!
Все, как в том, стародавнем году!
Сколько в этом изменчивом мире
Было бед, и смертей и разлук.
А мы вместе, - и живы, и в мире,
Сын, тобою рожденный, - наш друг!
И такие немирные в спорах
Так мы любим друг-друга притом,
Что счастливой достойной опорой
Крепок наш удивительный дом!
2 июня 1972
* *
*
Тебе в любви я верен был, девчонка,
Царицей слывшая в устах других.
В твоих коленях ласковых и тонких
Прибоя силу исчерпав, был тих.
И счастье простиралось до галактик.
Вдруг познанных. Бездонные глаза
Твои, в таинственном миры творящем акте,
Вмиг иссушала звездная гроза.
И с тех высот был долгим путь на Землю,
Где вновь людьми нам предстояло жить,
Чтоб ни хвалам, ни клевете не внемля
Осколок Знания от всех таить.
17 октября 1972
* *
*
Я спускаюсь с гор.
Вижу домик.
Первый домик
на горе,
Первый,-
в снежном серебре
Смелый домик!
Как сюрприз -
Тополя,
Да в цветах земля,
Да акации, -
Вниз,
вниз!..
Это улица Авиации.
Поперек,-
Улица Чкалова,-
Мосток,
Ларек,
Речушка малая...
Что за город такой,-
- городок?
То-ль Кавказ, то ли мой Восток?
Переулки,
Улочки,
Булки,
Булочки,
Платки,
Да сластей куски,-
Всякая дребядень,-
Развеселый день...
Бутыль вермутова,
Мед да воск,-
Город Лермонтова,-
Кисловодск!
Кисловодск, гуляючи в одиночестве,
16 декабря 1970
* *
*
С этой гамлетовской тенью
Ты теперь навек слилась!
Пахнут яблоки сиренью,
Небом - уличная грязь.
А зеваки в шубах взвились
Вороньем на провода.
Тихо едет черный "виллис",
В нем алмазная руда.
В сто карат сверкают глазки
У мильтонов на посту.
Их указки - безопаски
Каждая длиной в версту.
Все дома расплылись в мякиш.
Даже красный уголок
Округлился,- ну и знаки-ж
Нагаишничал гаек!
Путь к бессмертью перейди-ка!
Сразу будешь под ключом!
Может, скажешь:"- Это дико!"?,
А попробуй, - двинь плечом!
Но смеется Евридика:
Все теперь ей нипочем!
Пробудись! Уж близок день!
Сам ты Гамлет? Иль ты - тень?
Вот какая нынче жизнь:
Неуймизнь
И обалдень!
До рассвета. Первые две строфы сложились
во сне. С ними и проснулся...
28 декабря 1970
ДВЕНАДЦАТОЕ АПРЕЛЯ 1961 ГОДА
Сегодня, космос покорив, Гагарин
Стал выше человечества - один...
А пульс мой все-ж стодвадцатиударен
(Грипп на Земле пока непокорим!)
Но именно сегодня, друг мой верный,
Я рад вручить тебе сей тяжкий том
В нем подвиг мой, он тоже - беспримерный
(Хоть мало кто и разберется в том!)
Ни подвигов, ни почестей, ни славы
Не ищет мой двадцатилетний труд
Пусть скромным и останется... Так травы
Под мачтовыми соснами растут.
Я счастлив нынче любоваться кроной,
От соков Разума простершейся в выси.
Я счастлив знать: нет в мире небосклона
Отныне недоступного Руси.
Моей родной Руси!.. Как недалеки годы
Блокады самой тяжкой на Земле.
Но, дерзкий гений моего народа,
В тебя я верил и тогда, во мгле.
Я счастлив, что я дожил до минуты,
Когда, на путь к Галактикам вступив,
Ты, вдруг, последние земные путы
Порвал решительно!.. Гагарин жив!
А с ним и все мы живы, люди Шара:
Жена моя, и сам я, и наш сын,
Который марсианам - от Икара
До нас - расскажет все, найдя язык один.
Как я завидую, родной ребенок,
Тебе и путешествиям твоим!
Да разнесется голос твой - свободен, звонок,
И в космосе, и по краям земным!
12 апреля 1961
* *
*
Уже он близок, этот час, -
Он будет в сутках двадцать пятым,
Когда все то, что скрыто в нас,
Пред чем весь мир наш, только атом,
Откроется... И солнца цвет
В саду небес мелькнет бледнее,
Чем ныне светляки планет,
И мы, и смея и умея,
Словами нового Орфея
Слов прежних переборем бред,
Земле, любви, годам и числам,
Всему что знали, бросив: "- Нет!
Мысль - будет речью нам, а мыслью -
Комет молниелетный след!"
Петроград, март 1923
* *
*
Суровы мы. И нам не нужно
Ни песен черных, ни вина,
Ни колокольчиков подвьюжных
В ночи, украденной у сна.
Нас нежат звонкие кольчуги,
И тяжесть бронзовых ветров,
И песни нам поют подруги
В косматом зареве костров.
И пусть поет о славе Рима
Отверженная и одна,
Срывая ткань земного дыма,
Навек цыганская луна.
Петроград, 31 марта 1923
* *
*
День - коренник, и зори - пристяжные,
А ночь - перепрягают лошадей.
Я мчусь на тройке через сны земные
К последней станции моей
Все, что плывет по сторонам дороги,
Все не мое, все исчезает вмиг.
Молчу. Молчу. На зов моей тревоги
Не повернет лица ямщик.
Что позади - не сохранила память.
Мне скучно видеть спину ямщика.
А сердце тянет прыгнуть из возка,
И трудно мне его переупрямить!
Ноябрь 1923
* *
*
Закат сегодня был тяжелый и унылый
Сочилась кровь из древних облаков
И стон гудков тревожный и бескрылый
Тонул в Неве и бился у мостов
И над Невою дум не понимая, -
- Печальных дум! - я долго простоял
А волны плакали, что радости не знают,
Что их гранит безжалостно сковал.
В университете на лекции о Боратынском,
(переписка из университетских моих ранних лекций)
28.III.71), октябрь 1923
Как музыка, она плеча касалась.
Все струны мира замерли в плече.
А на эстраде облако распалось
Слепительною лавою лучей.
Сквозь чьи-то пальцы холодком струится
Упрямый мрамор в темень, в кущи звезд.
Душа заслушалась: земная птица,
Перед которой плачет Алконост.
Вдруг вырвался из тысячи ладоней
Разгульный клекот, раскидавший такт.
И прошуршав, как жизнь в последнем стоне,
Вся мгла веков упала в черный лак.
Петроград, ноябрь 1924
* *
*
О, нет! Я не сопротивляюсь!
Я в бурю на скале расцвел!
Чтож, гни меня, - я не сломаюсь,
Пружиной разогнется ствол!
Я в небесах раскину крону,
Наполню ликованьем день.
А ты... Нет, я тебя не трону,
Но дам тебе я только тень!
* *
*
Не облеченный властью,
Не одержимый спесью,
Людям желая счастья,
Вот, перед вами, - весь я.
Пусть изучают в этих,
Полных беды страницах,
Наши родные дети
Наши сухие лица.
Пусть разгадают внуки,
Атом познав унылый,
Тайну Большой Науки:
Нашего духа силу!
В городе Ленинграде
Людям живется вольно,
Но в каждом встреченном взгляде
Вижу: им было больно.
Пусть же больше не будет
Бед никаких вовеки,
Стройте же счастье, люди,
В каждом своем Человеке!
Ленинград, 31 января 1962
* *
*
Я с ощущеньем гибели живу.
Она вползает в мир, как сквозь листву
Плывет ночной туман, или как гад бескостый
Ползет, почти не шевеля траву...
Хотя и год сейчас не високосный,-
Я ощущеньем гибели живу.
Нет, я не трус, и не боюсь могилы.
Но это, вдруг, с недавних пор, чутье
Мои неотвратимо гасит силы.
И с каждым днем все больше мне не милы
И жизнь и труд, - все бытие мое.
Нет, я не трус, но вижу тень могилы.
Один ли я войду в нее, иль все,-
Ордою, - "на земле и в небесе",-
Все человечество, в мгновении едином,
Ничтожное, в смятении клопином,
Под дустом, что направлен исполином...
Один ли я замру, иль сразу все?...
30 января 1965
* *
*
Блага земные? Нет!
...Мне ненавистны
Все эти мысли, жалобы, мольбы!
Вот, надо мною - дуб широколистный,
Не презирающий своей судьбы.
Ему б лишь почвы, воздуха, да влаги,
И он растет превыше всех людей!
А мне бы только три листка бумаги,
Спокойствия, да чуточку отваги,
И - в мире слов - я тоже чародей!
Мичуринец, 22 августа 1966
* *
*
Также светят звезды
сквозь листву ночную,
Так же
под горою
верещат сверчки.
К тем,
кто жил здесь прежде,
разве я ревную?
Разве я не протянул бы
им
своей руки?
Но в такую ночь вот
быть один
хочу я,
Словно первый в мире
человек, -
один,
Чтоб мечтою вольной
между звезд
кочуя,
Верить, что над ними,
я лишь
- властелин.
Ты умер. Словно бы вдруг от дома
Мне отказал. Не зайти в твой сад!
А каждая ветка в нем так знакома, -
Дойду до ограды, и - враз - назад!
Зачем, мой друг, ты меня обидел?
Вокруг чужие, а ты - родной.
Моими глазами ты солнце видел,
Твой разум вводил меня в Шар Земной.
Вот, лижет мне руку твоя собака,
Далеко меня провожает в лес.
Как будто чует тот знак Зодиака,
С которым ты в звездном саду воскрес!
Вот, под ногой гнилушка распалась...
Как ловко ушел от распада ты!
А мне с человечеством ждать осталось
Мгновенного действия пустоты!
Мичуринец, 11 июля 1965
* *
*
Пятнадцать лет!.. Отец, ответь мне, где - ты?
Чем дышит дух твой ныне, вне планеты?
В каких конструкциях витает гений твой?
Кого ты радуешь своею добротой?..
Здесь, на Земле, твою мечту земную
Исполнил я: не для себя живу я.
И вот еще: род продлевая твой
Я создал сына, и он горд тобой,
И мы с женой, пред Небом отвечая
За Человека, в нем души не чаем...
Я сознаю: пора! Дорога далека!
Все чаще я гляжу на облака
И, легкости напитываясь дольней,
Я не грущу, что скоро дух мой вольный
Не весь вмурованный в страницы бытия
Вслед за тобой умчу с планеты я...
Все правильно! Мой сын мечту мою
Исполнит так-же, как и я твою!
Дача, 8 августа 1966
* *
*
А если двадцать первого, в четверг,
Комета врежется в корону Солнца,
Все газы льдистые - вольфрам и стронций
И кадмий и уран, - как фейерверк,
Вдруг взрывом вырвутся из той короны
В простор Вселенной,
В лучистый вихрь вобрав триллионы ионов,
Поток частиц ионизированных, вдруг,
Домчится и до нас мгновенно,
Планету нашу заключит в свой круг,
Все атомы в пути освобождая, -
- Чем нам грозит реакция цепная?...
А, пустяки! Нет, никакой не бог,
Мы - род людской - в ничтожестве своем,
Переступили логики порог,
И сами этот миг подготовляя,
Копили бомбы атомные...
Днем,
В четверг, окончится история Земная!...
Мичуринец, ночь на 17 октября 1965
Небо вздувается гневной пучиной,
Темной, как в половодье река,
Словно большие, кровавые льдины,
Пенясь, на запад плывут облака.
Только прислушайся: гребнями плещут
Волны, к невидным кренясь берегам,
Льдины столкнулись, и шелест зловещий
Сухо проходит по ломким краям.
Солнце погасло в молочном тумане,
Черные с белыми - снег и вода, -
Пятна сливаются, и не устанет
Омуты рыть ледяная гряда.
Ночь набегает, как черное пламя,
Слух напрягается. Воды звенят.
И с ледоходными облаками
Скрылась зима, и, змеясь чешуями,
Между очищенными берегами,
Звезды, как рыбы, глубины сверлят.
Волхов
Лапландской варежкой витрина
Взяла меня за сердце вдруг,
И вдруг исчезли гул и стук,
Прохожие и магазины,
И я вступил в полярный круг
По мягкой белизне равнины.
И лыжный след о легком плене
Струной натянутой поет,
Хрустят копытцами олени,
Пугливо прыгая на лед,
От рук моих косые тени
Ложатся далеко вперед.
И я бегу, весну вдыхая,
И наконец беспечно рад
Безлюдью, холоду и маю
И розовым лучам...
"Назад!..."
Под грубый окрик, грязью смят,
Отскакиваю от трамвая.
I
Построена не в апельсинной роще,
Не у ручья меж потемневших скал,
И не был смугл нетерпеливый зодчий
И мудрого Корана не читал.
Над куполом не голубое небо,
Палящий зной не целовал мечеть,
Нет уголка, усталый путник где бы,
Прохладе рад, стал о Медине петь.
Нет... Над болотом, скованным цепями
Тяжеловесных, каменных громад,
Стоит одна, опутана снегами,
Пронизывающими Ленинград.
Чтоб тяжелей еще была разлука,
Над ней свинец опущенных небес,
И не услышать ей гортанным звуком
Пророненное: "Дарига-аттес"...
И снова, снегам изменяя,
Как вор изменяет ножу,
О юге, мечеть голубая,
Молиться к тебе прихожу.
Дай коврик под ноги босые,
Чтоб я, распростертый на нем,
Увидел холмы золотые
И взрытый ключом водоем.
Склони полумесяц медяный,
И пусть минареты твои
Поют мне стихи из Корана,
Как в мае поют соловьи.
Мечту, омовенную пеньем,
Обнимет легко тишина,
Чтоб тополем, нежащим тенью,
Стройнее вставала она.
И полный твоею тоскою,
На улицу, в север, в снега
Я выйду, склонясь головою,
Как пленник под плети врага.
И пусть меня город чугунный
Морозом и гулом казнит -
Хранит мою душу твой лунный,
Незыблемо выгнутый щит.
С тендера в топку, полено к полену...
- "Надо ровнее их шуровать!"
Кровью на лбу наливаются вены,
Пальцы дичают: ни сжать, ни разжать.
Льда наглотался проклятый ветер.
Мало ему по степям наглеть,
В будку забрался и шарит плетью,
Душу на клочья разносит плеть.
Искрами дышет круглая дверца,
Огненный пчельник лицо изгрыз,
Тяжко играть паровозному сердцу
С черною бездной: то вверх, то вниз.
- "Эй, подкидай, да побольше сразу!" -
Голос механика слышен из тьмы.
Стрелка скренилась и так до отказа,
Эдак, пожалуй, взорвемся мы.
- "День-то сегодня который?" - "Сотый!
"Верно не будет уж станции нам?...
Рвется тревожный гудок по высотам,
Как надоел он приглохшим ушам.
И все стремительней, заиндевелый,
Летит паровоз, как взбешенный барс,
Стрелочником, видно, по пьяному делу
Пущенный вместо Москвы на Марс.
Нам давно гордиться пора:
Все умеем мы делать сами.
Не беда, что мы слабы руками:
Броненосные крейсера,
Купола, что круглы, как гора,
И мосты поднимаем крюками.
На камнях и в сухой пыли
Выростает для нас пшеница,
В самых дальних углах земли
Маховик жужжа серебрится.
И летит через океан
Альбатросом аэроплан,
Вьются кабели под водой
И пласты угля под землей,
В тяжких домнах горит руда,
По степям бегут поезда,
И, кидаясь ветром с высот,
Под колесами скорость поет,
И пьянят человечью кровь
Злоба, золото и любовь...
Но постой, погоди, гордец,
Задержи похвальбу, пока
Ты в ладонь не собрал века
И не выжал из них, наконец,
Неделимое слово - то,
Что, как мед золотой густо,
Как металл каленый бело,
По вселенной бы потекло
И могло бы рушить миры
И могло б создавать миры,
Без машины и без рабов,
Без дневных, корявых трудов
И сияло бы словно свет, -
Слово то, которого нет.
20-е годы
* *
*
Высокий мир великолепен,
Я полюбил вращаться в нем,
Но знаю: он ничем не сцеплен
С моим минутным бытием
Не называю я моими
Ни сны, ни вещи, ни звезду,
Непостижимо даже имя,
Каким крещен я на роду.
И хоть участвую в круженьи,
В тревогах дня, но лишь затем,
Чтобы людское подозренье
Меня не ссорило ни с чем.
И, может быть пространства, годы
Пророчат беды или мрак, -
О приближении свободы.
Они дают мне тайный знак
* *
*
- Забыла я взять полотенце
В бассейн замечательный твой!
- Как вытереть Вас, эсселенца?
- Ты... вытри своей бородой!
- Но ведь борода, эсселенца,
Моя для массажа легка?
- Ну что ж! Помассируй коленцем,
Тебя ль мне учить, дурака!
Дубулты, 29 декабря 1971
* *
*
К стихотворцу - недотроге
Подошел сейчас я вдруг:
В поэтической берлоге
Медвежонок - сын и друг!
Посему, как критик строгий,
Мерю в нем и свет и звук...
Вдохновенный, без тревоги,
В нем играет чорт безрогий,-
Глазки - фавна, ланьи ноги,
И не спрячут даже боги
От него своих подруг...
... Что-ж! Добро! В пути-дороги
Современнейшей эклоги
Скоро вырвешься из рук...
(Коль не влипнешь в руки многих
липких девочек-подлюг!)
10 мая 1972
* *
*
Я за эту бочку меда
Ночь с тобою пролежу.
Я за эту бочку меда
Нынче замуж выхожу.
У меня такая сила
Про запас от меда есть,
Что могу я хоть в могилу
На часок к тебе пролезть!
Что там будет, - я не знаю,
Может гроб переверну, -
Но тебя к земному раю
Вместе с чортом я верну!
Чорт сожмет мне белы груди
На моем пуховике,
А потом с тобой мы будем
Жить без черта, налегке...
Переделкино, 21 февраля 1966
* *
*
"Вино и фрукты и бакалея".
И если всего я там накуплю,
То я, конечно, не околею
Ни с голодухи, ни во хмелю!
8 марта 1970
* *
*
Раз вышла кошка за кота
Не за растяпу, - за котовича
И на него из-под куста
Глядит, как на свое сокровище.
Другой раз вышла за кота
Другого цвета - грязноватого
Походка у него не та
Да и мурлычит как то матово
И вновь выходит за кота
Нос как плита! Само чудовище
Хвост у него, - ну как верста
А можно молвить не про то еще!..
Я кошке той и говорю:
- Ну с этим... Можешь ты освоится?
Глаза!.. Куда там янтарю,-
Мяучит: мне таких бы троицу!
Теперь я сам хожу как кот
Пью на троих у всех ворот
Эх! Сделал в жизни я оплошечку:
Сыскать бы мне такую кошечку!
22 марта 1970
* *
*
Он когда-то был богаче
Раз, примерно, в двадцать пять.
были "Волги", были дачи,
И была для дачи блядь.
Был он важным чинодралом,
Пупом всех номенклатур.
Собирал людей авралом,
И всегда на них орал он,
Как петух на глупых кур.
А теперь он тих, как омут,
Что утопленника скрыл.
Пишет: надо б военкому,
Райсобесу, исполкому
Знать, - он Врангеля рубил!
А рубил он, мрачноокий
Лишь ворота мангазей,
Да врубал лихие сроки
Под анкетами друзей.
И когда б, в высоком ранге,
Он не влип, как аферист,
То не пожил бы в яранге,
И поныне был бы чист!
3 февраля 1971
О, переводные картинки!
Взял Липкин липовый листок,
И из редакторской корзинки
Возник классический Восток!
28 декабря 1957
О, милая леди
Вы были когда-то
Способны к победе
Без позы солдата,
Вы были лукавы,
Писали стихи,
Считали забавой
Ночные грехи.
Но что было встарь
Не воротится снова,
Не выдаст янтарь
Аромата лесного,
Не вспыхнет луна
Самородным лучом,
Вновь - только стена
Может стать кирпичом!
7 апреля 1958
* *
*
Не лезь, куда тебя не просят!
Таков всегда был мой девиз.
Я не любил пролаз, подлиз,
И знатоков в любом вопросе.
Тех магов древнего Востока,
Кто очень хочет в рай войти,
Притом - по волоску пророка
(Чтоб быть заметнее в пути!)
* *
*
Кулоны, кольца, бусы,
И прочая мура.
Бывает, автобусы
Здесь продают с утра
О, Господи Иисусе!
Когда достану чек,
Добуду автобусик
На сорок человек.
За руль усядусь слева,
Тебя свезу в эдем.
И тридцать восемь девок
В нем увезу в гарем.
И, если с каждой новой
Удасться лечь в постель,
То буду - Казаново,
А нет, - так выпью элль!
Москва, магазин "Власта", 1972
Популярность: 9, Last-modified: Wed, 22 Oct 2003 09:13:55 GmT