-----------------------------------------------------------------------
В кн. "Сергей Диковский. Патриоты. Рассказы". М., "Правда", 1987.
OCR & spellcheck by HarryFan, 19 December 2000
-----------------------------------------------------------------------
(Из жизни 2-й Краснознаменной стрелковой Приамурской дивизии.)
Взводный приподнял полог палатки, выглянул наружу, и тотчас же его лицо
покрылось крупными каплями.
- Эх, и сечет... - сказал он, стряхивая с волос брызги, - аж дышать
нечем.
Разговоры умолкли. Несколько секунд красноармейцы прислушивались к
дождю. Намокшая палатка глухо гудела под ударами капель. Ветер, обтягивая
парусину, свистел в щелях. Временами распахивался полог, и тогда брызги
влетали в палатку, точно маленькие стеклянные бомбы.
Дождь шел, почти не переставая, шестые сутки. Небо, точно намокшая
парусина, грузно легло на сопки. Благовещенск, обычно отчетливо видимый из
лагерей, маячил теперь только туманным силуэтом каланчи. Палатки стояли
точно на островках, окруженные рябыми от капель озерами. Превратившиеся в
реки ручьи несли к Амуру сучья, сено, рыхлые желтые клочья пены. Дождь лил
с такой силой, что, запрокинув голову, можно было, не отрываясь, напиться,
как из крана. Казалось, над землей больше воды, чем воздуха...
- Сорок сегодня, сорок - завтра, - ворчливо сказал Кабанов, оттирая
щепкой с подметок жирные пласты грязи. - С таких переходов не то что
сапоги, и сам в два счета развалишься.
Он повторял это каждый день. К высокому скрипучему голосу привыкли, как
привыкали к ветру, шуму дождя. Кабанов брюзжал каждый день из-за длинных,
трудных переходов по сопкам, из-за мокрых шинелей, частых стрельб. Ворчал
монотонно и надоедливо, "принципиально", придираясь к каждой мелочи...
Только подвижной, неугомонный Шурцев находил терпение, чтобы отвечать
Кабанову.
- Завел шарманку, - заметил он. - А что бы с тобой на фронте стало?..
- На фронте другое дело. Нужно рассудить...
Он не докончил. Сквозь пелену дождя приглушенно донеслась протяжная
команда:
- Ста-но-вись!
Нахлобучив на голову фуражку, Шурцев первый выскочил из палатки. Нагнув
голову, бежал он навстречу стегающим струям, ослепленный, задыхающийся. За
ним неслось невнятное бормотанье Кабанова. Рядом, затягивая на ходу" пояс,
грузно хлюпал по лужам длинноногий Лутько. Из палаток, пригнувшись,
торопливо выбегали красноармейцы. Кто-то, поскользнувшись на траве, упал,
через него перескакивали другие...
На опушке, в сотне шагов от крайней палатки, быстро росла шеренга.
Удар грома точно разорвал небо пополам. Молния окрасила в ослепительный
лиловый свет мокрые вершины сопок, сверкающую листву деревьев, палатки,
тачанки. Ветер перегнул деревья на одну сторону, и казалось, листья
вот-вот оторвутся и улетят вместе с косыми струями дождя.
Шурцев тщетно пытался разглядеть, что делалось в нескольких шагах от
него. Но видел немного: часть шеренги, задернутой серой туманной шторой.
Рядом с Шурцевым дергал головой, ежась от попадавшей за ворот воды, сосед
по палатке Кузнецов. Вспышки молнии, тяжелый грохот разрывавшихся туч
создавали какую-то особенную напряженную обстановку. Шурцев почувствовал,
что его дергают за рукав.
- Зея... разливается!.. Подходит к элеваторам! - почти прокричал
Кузнецов.
Ротный, скользя подошвами по мокрой траве, пробежал вдоль шеренги и
исчез, точно растворившись в воде.
Увлеченный необычайной картиной грозы, Шурцев не слышал команды. Он
опомнился только, когда секретарь партячейки Сизов, стоявший рядом с ним,
рванулся вперед, точно его толкнули в спину.
Шурцев несколько минут не мог сообразить, бежит он впереди своих
товарищей или сзади. Перед ним колыхалась чья-то вздувшаяся пузырем
рубаха. Молния на миг вздернула тусклую завесу, и Шурцев увидел
растянувшиеся далеко по дороге черные силуэты.
Шурцев прибавил ходу. Он легко обогнал коротконогого фыркающего
Москалева, обошел сбоку Лутько, поднимавшего тучи брызг, и теперь бежал
рядом с Сизовым, почти касаясь его плечом.
Шинели быстро впитывали струи дождя, голенища, наполненные водой,
назойливо жали икры. Через каждые десять - пятнадцать минут приходилось
останавливаться и поднимать кверху то одну, то другую ногу.
За базаром кто-то, задыхаясь, крикнул:
- Ходу! Ходу!.. Зея у элеваторов!..
Крик прибавил силы. Жидкая грязь, покрывавшая улицы, разлеталась под
ногами, от рубах поднимался пар. Двенадцать верст от лагерей до элеваторов
рота пробежала почти в час.
Еще издали была видна темно-желтая полоса воды с зачесанными белыми
гребнями. Мелкие волны набегали друг на друга в нескольких метрах от
складов. Другой берег Зеи скрывала мутная завеса ливня. В полукилометре
синел разлившийся до горизонта Амур.
Вбежав вместе с другими в широкие двери элеватора, Шурцев остановился,
изумленный обилием хлеба, - тысячи мешков поднимались вверх, точно стены
необычайной, еще не оконченной стройки. Воздух, насыщенный мучной пылью,
казался почти съедобным... Только сейчас Шурцев заметил, что он стоит в
луже, натекшей с шинели. Оставляя следы, он пошел на другой конец склада,
где пожелтевший от тревоги и бессонницы заведующий, взобравшись на мешки,
объяснял бойцам, в чем дело.
Он говорил о затопленных Зеей полях, о размытых насыпях железной
дороги. Наводнение могло лишить край урожая. На элеваторах лежали миллионы
пудов пшеницы - от их спасения зависела судьба затопленных районов,
ожидавших помощи. Эти миллионы мешков нужно было быстро поднять на два
метра вверх. Опасность приближалась.
Вздувшаяся река несла мутную воду почти у самых складов, по улицам
Благовещенска плавали смытые ливнем деревянные тротуары. Вода брала город
штурмом. Но никто из бойцов, начиная от командира роты и кончая кашеваром,
не думал, что Зея может их победить.
Не было лишней беготни, суматохи, выкриков. Каждый понимал, что нужно
было делать. Партийцы первые схватились за мешки. И пошло.
Пока на другом конце двора сооружали помост из бревен, подбежали другие
роты, и непрерывная человеческая лента потянулась от помоста к мешкам.
Нужно было подхватывать пятипудовые мешки и бежать вслед за другими по
лестнице из таких же мешков. Горы зерна росли на глазах у всех. Шум воды и
дробный треск дождевых капель по крыше лучше слов говорили об опасности...
Не было усталости. Энтузиазм утроил силы. Шурцев, обычно еле
поднимавший пятипудовик, сейчас, удивляясь самому себе, спокойно
подставлял спину и легко двигался вслед за другими... Каждый раз,
возвращаясь обратно, он встречал Сизова. Красный от натуги, секретарь
бежал, придерживая мешок обеими руками. Мучная пыль густо покрывала его
рубаху, стриженные ежиком волосы, шею. Встречаясь с Шурцевым, он
подмигивал, точно хотел сказать о чем-то очень значительном. Почти
наступая Сизову на пятки, бежал и ворчун Кабанов. Его веснушчатое круглое
лицо было необычайно сурово. Сбрасывая мешок, он говорил про себя
сипловатым баском:
- Шестнадцатый, семнадцатый...
У Лутько, захватывавшего по два мешка сразу, от напряжения из носа
пошла кровь. Тонкая красная струйка смачивала напудренный подбородок.
Лутько размазывал кровь рукавом и торопливо подставлял спину под новые
мешки.
Ленивый, медлительный Кабанов сейчас удивлял Шурцева своей
подвижностью. Торопясь подхватить лишний мешок, он забегал вне очереди. Но
малейшая заминка могла остановить людскую живую цепь, и Кабанова
немедленно осаживали на место.
- Не сбивать очередь! В затылок!
Никто из таскавших мешки не учитывал времени, не чувствовал усталости.
Шурцев не поверил, когда комиссар, подававший мешки, легонько толкнул его
в плечо:
- Одиннадцатый час работаете. Ступайте в клуб, через двор налево.
Обернувшись у входа, Шурцев почувствовал нечто вроде гордости: на
ступенях круто поднимавшейся наверх лестницы были сложены тысячи
кирпичей-мешков.
Через двор Шурцев шел вместе с Лутько. Тот широко размахивал руками и
хлопал Шурцева по плечу.
- Перенесем, сколько там? Миллион? Все перетащим... Ка-ак работают,
черти!..
- Перетащим, - сказал Шурцев, вытирая пот. - Смотри, что четвертая рота
делает!
На дворе строили насыпь из кольев и мешков с землей. Этой наспех
рожденной плотиной думали защитить элеватор. Вода просачивалась ручьями
сквозь щели, размывала прутья, глину. Вспененные волны лизали края насыпи.
Ее поднимали все выше, стараясь опередить прибывавшую реку. Человек в
разорванной до пояса рубахе, забивавший топором кол, повернул к Шурцеву
забрызганное грязью лицо. Трудно было узнать обычно гладко причесанного,
аккуратного политрука.
- Семь с половиной выше ординара, - сказал он, тяжело переводя дыхание,
- шалишь, не прорвешься.
В нескольких метрах от насыпи, вровень с нею, плыли крыши домов,
плетни, телеги, огромные скирды сена. Буксирный пароход, взлохмачивая
колесами воду, тащил против течения баржу, и сирена выла, захлебываясь в
дожде...
Зея, спокойная, мелкая Зея, несла теперь через грядки порогов тысячи
бревен. Бойцы, стоя по пояс в холодной воде, ловили их баграми и
подтаскивали к берегу. Тучи обрушивали на их головы новые ведра дождя.
Когда Шурцев подошел к клубу, около крыльца стояла толпа
красноармейцев. Кто-то в штатском выворачивал клещами замок.
На сон было дано полтора часа. Бойцы, обжигаясь, глотали чай и, ложась
вдоль стен, засыпали в мокрых шинелях, не раздеваясь. Нужно было выгадать
каждую минуту отдыха. От ночевки в памяти Шурцева остался только
обжигающий ободок алюминиевой кружки и чья-то подошва, прикорнувшая к
щеке. На девяносто первой минуте его разбудил Сизов.
Спотыкаясь от усталости, дымясь от пара, в клуб навстречу идущим на
работу шли очередные кандидаты на отдых.
Хлебная гора все круче поднималась к потолку, но ряды мешков на другом
конце складов казались неисчерпаемыми. В эти дни на элеваторах и ближайшем
заводе работали не одни красноармейцы. Окружной исполком мобилизовал все
население, - Шурцева то и дело окликали знакомые комсомольцы из городских
ячеек. Рабочие кожевенного завода, партийцы, комсомольцы, служащие,
кустари-китайцы насыпали зерно в мешки, шли в одной цепи с
красноармейцами. Но всем было ясно - передовым, наиболее организованным,
наиболее самоотверженным в этой схватке со стихией был отряд
красноармейцев.
Сейчас уже отдыхали каждые четыре часа: многие начали падать от
усталости. Однако воодушевление не покидало бойцов. Лутько, голый по пояс,
улыбался, стиснув зубы; потный, багровый Сизов, взбираясь на самую
верхушку лестницы, находил время, чтобы хриплым голосом подтрунивать над
чихавшим от пыли Кузнецовым.
А вода прибывала. Скачущая полоска на щите давно перешла за восемь
метров. Проходя через двор, Шурцев каждый раз видел безбрежную реку,
покрытую крутящимися воронками. Далекие сопки казались плавающими на
поверхности воды. Бревна, точно громадные окаменевшие рыбы, кувыркались и
подпрыгивали на порогах. Плоты рассыпались от напора воды. Баржи трещали,
срываясь с причалов.
Исчезали остатки незатопленного берега, но с каждым часом росла
уверенность в победе. Новорожденная дамба - плотина на дворе - выросла в
крепостную стену, и командиром крепости был до неузнаваемости вымазанный в
грязи политрук, бегавший по насыпи. Его сильный голос, казалось, был
слышен одновременно во всех концах двора.
В ночь на третьи сутки внезапно явился духовой оркестр. Он пришел
подбодрить бойцов. Но первые звуки веселого марша были встречены
возмущенными криками:
- Ка-ак, играть?!. К хлебу, товарищи!
Марш оборвался на полутакте. Оркестр был обезоружен. Капельмейстер и
барабанщик стали рядом с командиром роты и красноармейцем.
Лутько, подававший теперь мешки, взвалил на спину кларнетиста
пятипудовик.
- Так-то лучше, браток... и без музыки... справимся.
К концу четвертых суток вода дотянулась до восьми с половиной метров и
лизнула пол элеватора. Одновременно последние мешки зерна легли на вершину
белой горы. Крутые ступеньки поднимались на несколько метров кверху.
Трудно было поверить, что люди, копошившиеся у подножия сооруженной ими
горы хлеба, могли проделать эту чудовищную работу в четверо суток.
К вечеру прекратился дождь. По благовещенским улицам люди плавали на
плотах и лодках. Лошади по брюхо в воде брели к исполкому, очутившемуся на
берегу широкого озера. Ветер, наконец, прорвал тучи. Бледно-желтый круг
солнца, почти касаясь воды, низко висел над туманным горизонтом. Дома,
сверкающая зелень деревьев, крыши, заборы, оседланные мальчишками,
казались залитыми охрой. Зея, вспененная и грязная, точно после ледохода,
несла по затопленным полям соломенные крыши, доски и бревна.
В толпе красноармейцев на дворе элеватора Шурцев встретил Лутько,
старавшегося раскурить на ветру сырую папиросу.
- Забыл, черт их дери, - сказал он улыбаясь, - за четыре дня первую в
рот беру. Не слыхал, сколько перетащили?
- Говорят, миллион, - ответил Шурцев, вытирая грязные руки пучком
травы.
- Миллион? - переспросил Лутько. - Только-то?..
И, крепко затянувшись, стал равнодушно рассматривать, как ветер
зачесывает на реке лохматые белые гривы.
1923
Популярность: 9, Last-modified: Tue, 19 Dec 2000 22:12:30 GmT