Анатолий Павлович Злобин. Любой ценой

Очерк из цикла "Заметки писателя"

-----------------------------------------------------------------------
Злобин А.П. Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки.
М.: Советский писатель, 1988.
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 августа 2003 года
-----------------------------------------------------------------------

За долгие годы поездок по стране в памяти отложился
большой слоистый пирог. На многое сейчас смотрится
по-иному, нежели смотрелось тогда, в моменты свершений.
Именно так приобретается объемность нашего знания
времени.
Мои заметки отнюдь не претендуют на исчерпывающий
образ предмета, хотя я всячески пытался сузить свой
взгляд, взяв за основу изложения практику управления,
еще уже - его планирование, еще уже - нравственные
аспекты этого состояния. Прежде всего меня волновал
вопрос: каким образом наша система планирования,
обладающая изначальными преимуществами и являющаяся
наиболее прогрессивной системой, все-таки почему-то не
всегда получает первые результаты? Ответ на этот вопрос
находится, видимо, за пределами моей компетенции. Но
случаются такие яркие моменты в жизни общества, когда не
менее важна постановка вопроса.
Автор сознает, что некоторые формулировки могут
показаться другому глазу несовершенными, но что
поделаешь - так написалось сердцем...

1. У самого синего моря

Мы заранее сговаривались: поедем в отпуск одновременно, вот уж
наговоримся всласть. Обычно эти встречи происходили в Юрмале, но и в
Пицунде тоже. В любом варианте море действовало на заднем плане как фактор
безбрежности.
После завтрака сходились на пляже, располагались с удобствами под
зонтом. И начиналось интеллектуальное пиршество, как мы тогда говорили -
"треп по маленькой".
Тон обычно задавал Анатолий Аграновский, мой давний приятель, глубокий
и добрый публицист, о котором все мы, знавшие его близко, скорбим до сих
пор.
А тогда: солнце, волны, шелест вечности - никакого намека на близкую
скорбь. И неторопливый голос с хрипотцой, легко перекрывающий шелест
прибоя:
- Вот мы говорим о планировании. Расскажу одну историю. Помните,
весной приезжал к нам этот президент американской компании, ну как его, из
головы выскочило, ладно, для полной ясности назовем его мистер Цент. А мы,
как вы знаете, хотим торговать с этим Центом. И давай возить его по
заводам. Показали ему самое лучшее, что у нас есть: судоверфи, конвейер для
сборки вертолетов, конструкторское бюро, трубопрокатные станы. Две недели
ездил по стране мистер Цент и остался в полном восхищении от виденного. Под
занавес устроили ему прием в Москве. Идет высокая беседа. Я опускаю
преамбулу и перехожу к сути. "Мистер Цент, - говорит хозяин банкетного
зала, - как вы знаете, наша система хозяйствования является первой в мире
плановой социалистической системой, действующей на основе пятилетних
планов, разрабатываемых государственными органами и утверждаемых Верховным
Советом страны. План является государственным законом. Вы осмотрели наши
заводы. Хотелось бы услышать ваше мнение, можете говорить прямо и открыто.
Вы опытный промышленник, таких в мире можно сосчитать по пальцам, и нам
весьма интересно услышать ваше мнение". (Мы тоже во все уши слушаем
Анатолия Аграновского, зная, что это пока присказка. Сказка впереди.) "Я
потрясен вашей технологией, - отвечает мистер Цент. - Это лучшая технология
в мире на сегодняшний день. Какие у вас прокатные станы, буровые станки..."
- "Вы льстите нам, мистер Цент. Неужто вы не поделитесь с нами своими
пожеланиями?" - "Почему же? Я готов поделиться. Вот вы говорили о плановой
системе хозяйствования. Я побывал на ваших заводах, разных по замыслу и
технологическим целям. Я имею свои сомнения: является ли данная система
хозяйствования действительно плановой системой?" Председательствующий
удивился: "Такой категорический вывод! Всего за две недели знакомства. Вы
не опасаетесь, мистер Цент, что такое мнение окажется по меньшей мере
скороспелым?" Но мистер Цент обладал железной хваткой, это же акула
мирового империализма. "Не опасаюсь, - отвечал он твердо. - Это не есть
скороспелый вывод". - "На чем же он основан, если не секрет?" - "Извольте.
Во всех цехах, где я побывал, на всех участках, во всех пролетах, даже на
конвейерных линиях висел одинаковый лозунг: "Выполним план досрочно!"
Председатель был удивлен еще больше. "Только и всего? - воскликнул он. - Но
это же говорит об энтузиазме наших рабочих. И ничего больше". - "Увы, -
отвечал мистер Цент с некоторой ухмылкой, - на заводах моей корпорации
работают сто тысяч рабочих. Но я лишен возможности разрешить моим рабочим
такой энтузиазм, чтобы выполнить план досрочно. Откуда я возьму материалы,
энергию? Если я выполню заказ досрочно, значит, я кого-то разорю. У нас нет
плана, но в сорок втором году, в условиях военного времени, мы впервые
применили сетевой график на сборке судов "либерти". Эти суда мы пекли, как
блины. Но мы ни разу не перевыполнили своего графика. Зачем? Как вы знаете,
я был тогда одним из авторов сетевого графика, тогда мне было двадцать пять
лет, и я стал миллионером". - "Вот чего у нас нет, того нет - это
миллионеров", - парировал председатель... Ну как, пойдем купаться? -
Аграновский уже стоял во весь свой рост, выходя из-под зонта на зов прибоя.
- Сколько сегодня градусов?
- Чем же кончилось с этим мистером? Кто кого убедил?
- Обе стороны остались при своих интересах. Сетевым графиком, правда,
мы начали пользоваться, но не привилось: он все время перевыполнялся. -
Анатолий Аграновский смотрел на меня в упор, и не понять было, то ли он в
шутку, то ли всерьез.
- Но ведь миллионеров у нас в самом деле нет...
- Есть. Но только подпольные. Догоняй! - И он с разбегу кинулся в
волны.
Я стоял на берегу, поджидая всепроникающего резонера, готового
пуститься во все тяжкие. Как всегда, он находился поблизости и был
наготове.
- Как же так? - вскричал резонер, подбегая к линии прибоя. - Ведь план
есть закон! А разве можно закон перевыполнить? Что вы сказали, Анатолий
Абрамович?
- Можно, можно, - отвечало море на ходу. - У нас все можно.

2. Взгляд с высоты нового времени

Действие переносится в салон самолета, изготовившегося взлететь с
бетонной полосы аэропорта. Самолет старенький, поршневой, "ИЛ-14", хотя на
дворе уже середина 70-х годов.
Возвращаемся спецрейсом в Москву. Близился пуск нового автомобильного
гиганта в Набережных Челнах и за этими пусковыми моментами прилетали на
стройку три министра. Много лет прошло с того полета, два министра уже в
могиле, третий жив и здоров, на пенсии. И потому пришел срок рассказать об
этой истории, ибо актуальность ее ничуть не померкла за эти годы.
Итак, летим. Министры везут в Москву победные реляции. Я везу в
редакцию очерк не менее победный, ибо пребываю еще в такой эпохе, когда
четко известно, что можно и что нельзя.
Взлетели. Стоило бы бросить прощальный взгляд в иллюминатор, но
главные загадки нового гиганта были на этот раз не на земле, а в воздухе.
Они летели вместе с нами.
- Ну и самолет у тебя! - сказал первый министр, обращаясь ко второму.
- Как летающая керосинка. Неужто "ЯК" нельзя завести?
Тот ничуть не обиделся. Ему и самому было мало радости летать на
керосинке. Все же он отвечал с присущим ему достоинством:
- Ты знаешь, сколько твой "ЯК" стоит? В миллион не уложишься.
- Еще бы, - заметил его собеседник. - У тебя миллионов нет, ты же
миллиардер.
Все трое дружно посмеялись над получившейся остротой.
Стоп! В этом месте, продолжая лететь, я должен сделать остановку, ибо
три министра дружно смеются над чем-то, известным им, а мы с читателем еще
ничего не знаем. А ведь здесь вопрос колоссальной важности, можно сказать,
ключевое звено нашего бытия.
Вопрос: сколько стоит завод и как определяется его стоимость,
закладываемая в план?
Ответ: стоимость данного объекта определяется с потолка, если этого
захочет министр или другое должностное лицо в таком же примерно ранге.
При начале строительства стоимость нового завода определялась в 1
миллиард 800 миллионов. А заканчивали тот же завод на 5 миллиардах, да еще
с гаком. И эти лихие вложения в него до сих пор продолжаются. Какие страсти
кипели вокруг этих цифр, до сих пор не улеглось!
Самое удивительное, что никакой загадки тут нет. Не стану вдаваться в
детали, финансовый отчет о стоимости объекта написан, в нем несколько томов
- десятки тысяч страниц убористого текста. И все там сходится - до
последней копеечки.
Для оправдания 5 миллиардов потребовались миллионы слов.
Но покойный министр (мир праху его) умудрился уложиться в полсотни
слов - ответ его был исчерпывающим.
Собеседник подзадорил товарища:
- Что же ты сразу не сказал Самому, сколько это будет стоить? Ведь
знал реальную цену - знал, да?
Вот и ответ, где каждое слово тянет по сто миллионов:
- Пришел бы я и честно сказал: три миллиарда, а то и все четыре. Он
меня бы тут же завернул. Что я, себе враг? Я к нему с подходцем: разрешите
доложить, мы хорошо просчитали, стоимость завода в пределах ВАЗа, то есть
миллиард восемьсот миллионов. Он посмотрел на меня пристально - и подписал.
Я главный заказчик в стране.
Вот и вся история. Приземлились мы в Быкове вполне благополучно. К
самолету подкатили три черные "Чайки", каждый министр сел в свой
автомобиль, я пошел своим ходом по бетонным плитам аэродрома, раздумывая о
том о сем.
Сознаю: рассказ мой рискует показаться беглым, едва ли не
поверхностным. Я же говорил: ключевое звено.
Министр обманывает своего председателя - неужто все так просто? А где
была экспертиза? Народный контроль, наконец? Печать с ее гласностью? Почему
же никто не вскрыл этот обман?
Оставлю эти вопросы на своей авторской совести, ибо сейчас меня
интересует нечто другое, я рассматриваю малую толику.
На каком уровне совершается сбой нашего планирования? - вот ключевой
вопрос для меня. Ведь если объект оказался в 3 раза дороже, чем было
поначалу запланировано, то ясно - эти непредвиденные миллиарды пришлось
откуда-то брать. Из какого кармана? Уверяю вас, набрать 3,5 миллиарда даже
в такой богатой стране, как наша, не так-то просто. Собирали с бору по
сосенке, из всех близлежащих граф, а главным образом из группы "Б", за счет
легкой промышленности.
Завод, который встал втридорога, заработал. А сколько фабрик было
отложено, законсервировано, отменено на корню...
Такое планирование принято называть волевым, но данное объяснение мало
что раскрывает.
Но разве так уж не прав покойный министр? Ведь если бы он с первой
попытки назвал реальную стоимость стройки, то и не было бы сейчас у нас
прекрасного завода, уверяю вас, или был бы завод, построенный по куцей,
урезанной смете.
А так - каждые две минуты новый грузовик.

3. Операция "Русские пельмени"

Иду пешком по Садовому кольцу. Шагаю и радуюсь: черные "Волги"
проносятся навстречу, и год от году поток служебных машин густеет, свиваясь
в часы пик в черную ползущую черепаху. А ведь на каждое колесо план спущен
- вот как мы сильны и обильны.
Пешком-то спокойнее: я не несу никакой ответственности за спущенный
план. Моя голова занята другим, вовсе не предусмотренным. Сколько
любопытного, более того - примечательного наблюдаешь кругом, когда идешь по
Москве и просто разглядываешь окружающие просторы.
Вижу справа по курсу вывеску: "Кафе". Зайти перекусить? Но вход в кафе
перекрыт канцелярским столом. А на столе коробки с пельменями. Официантка в
белом халате распечатывает очередную упаковку.
На московской улице надо соображать быстро, чуть замешкался - ты уже в
хвосте очереди. Но я успел подскочить первым.
- Дайте две пачки. - И протягиваю приготовленные деньги, которых
оказывается почему-то мало.
- С вас рубль шестьдесят восемь, - сообщает девица в халате.
Я столь же стремительно соображаю: я же не в магазине, а при кафе, ну
если не проник туда, то, во всяком случае, стою под вывеской. Значит, тут
действует правило двадцатипроцентной надбавки. Две пачки по магазинной цене
рубль сорок плюс 28 копеек законной наценки - все сходится. Если растет
смета нового завода, то и пельмени обязаны возрастать по смете - иначе бы
не сходилось.
Пока вылавливал в кошельке нужную мелочь, за моей спиной выросла
очередь.
Только теперь до меня дошло: я же все-таки проник в кафе, разделся,
сел за столик и мне подали дымящиеся русские пельмени, да еще облитые
сметаной и приперченные. Выходит, я всех перехитрил: вроде бы и в кафе
побывал, и домой приду с пельменями, на радость домашним. Для полного
завершения картины оставалось вспомнить, что ныне 30 сентября, последний
день месяца. Следовательно, работники кафе гонят план. Какая корысть им
стараться разогревать воду, варить пельмени, подавать блюда посетителям,
мыть за ними грязные тарелки, если можно ничего этого не делать, а денежки
получить те же. А если мы оплачиваем ничегонеделание поваров - так нам и
надо.
Шагаю по Садовому кольцу дальше. Воздух свежий, чистый, час назад над
городом пролился дождик, омыв дома и улицы.
Глядь, а навстречу мне поливальная машина в серебряных усах на всю
ширину Садового кольца. Тут и гадать нечего: последний день месяца,
жми-нажимай.
Над городом солнышко светит. Вот и фонари дневного света зажглись, это
наши славные электрики дружно выполняют план реализации энергии.
Что происходит? Со мной, с прохожими, судорожно спешащими навстречу
или обгоняющими меня. Брызнул дождичек, все нырнули под зонтики. И никто не
замечает окружающих нелепостей. Что происходит с водителем грузовика,
выпускающим море разливанное на московские улицы, с девицей в белом халате,
торгующей возле кафе пельменями? Никто из нас не станет совершать
бессмысленных действий, если они направлены против самого себя, против
собственного здравого смысла. А вот сошлись в трудовой коллектив, и
оказывается - тут существует некое другое мерило ценностей, другие "хорошо"
и "плохо". И давай кувалдой махать - что получится, то и будет хорошо. Идут
с конвейера детские ботиночки, которые никто не покупает. Выкатываются из
ворот завода комбайны, которыми невозможно убрать урожай. Но люди
продолжают мастерить эти ненужные штуки, ибо на них спущен план, от
выполнения которого, как известно, зависят премии, прогрессивки и прочие
блага действительности, во всяком случае их принято считать благами.
Каждый из нас исполняет ту работу, за которую ему платят, - именно
здесь таится корень перестройки, ее исток.
Нам кажется, мы работаем на пользу, тогда как на самом деле мы
трудимся на показатель. Даже в том случае, когда польза есть, показатель
оказывается главнее.
Неужто вал и в самом деле бессмертен? Сколько лет мы его бичуем,
топчем, пригвождаем, а он только в силу входит от наших проклятий! И
сколько было обещаний покончить с валом, ведь в самом деле все это было,
ничего нет нового под луной.
Город несколько видоизменился: на фасады домов набежали серые тени,
острые углы зданий проступили наружу, запахло паленым. Хотел шагнуть - и
наткнулся на перегородку: обход. За перегородкой три молодца асфальт
молотком колотили, только пыль столбом. Помнится, полгода назад, весной,
как раз на этом месте...
Но ведь нынче 30 сентября. Операция "Русские пельмени" продолжается.

4. Граммы и сантиметры

Читаю в энциклопедии: Григорий Новак, родился в 1919 году,
тяжелоатлет, заслуженный мастер спорта, первый советский чемпион мира, в
1939-1952 годах многократный чемпион СССР и рекордсмен мира. С 1953 года
артист цирка.
Сам я в штангисты не готовился, однако Новаком восхищался
безоговорочно, он был кумиром нашего поколения. Что ни подход к штанге, то
новый рекорд. Однако казалось странноватым: каждый раз рекорд улучшался
строго на 500 граммов. Ну что ему стоит, рванул бы сразу на 2 килограмма, а
то и на все 5, это же наш русский богатырь, не чета закордонным.
И то ведь. Мировым рекордом в штанге считается такой результат,
который превышает предыдущий показатель не менее чем на 500 граммов. За
такое выдающееся достижение спортсмену полагается материальное
вознаграждение. Но если бы Григорий Новак рванул сразу на три килограмма
больше, то это был бы все равно один мировой рекорд. И приз был бы тот же
самый, а не в шесть раз больше. Где логика?
Но если вы придете к выводу, что в планировании мировых рекордов
наблюдается порочная практика, я вам отвечу: смотря для кого. Попробуйте
сначала установить рекорд, если на штанге 180 килограммов стальных дисков.
Кто знает, может, шесть раз по разу много тяжелей, чем три килограмма за
один раз. Ведь изготовить негодные детские ботинки тоже непросто, для этого
особое мозговое устройство надо в самом себе развить.
Обогнул перегородку с молотобойцами, продолжаю шагать по Садовому
кольцу. На фасаде дома вывеска висит, что-то вроде "Мосавтотрансстрой". О
чем она мне напоминает? Не это ли?
На московской автобазе, номер которой остался зашифрованным, наивных
людей, как вы догадываетесь, нет. Но есть веление времени и всякие
новомодные слова: "ускорение", "научно-технический прогресс". И вот
родилась счастливая мысль, почти почин. На автобазе решили заключить
договор о содружестве с вычислительным центром:
- Мы перевозим панели от домостроительных комбинатов на московские
стройки в шестьсот сорок адресов. Рассчитайте нам наиболее оптимальные
маршруты для панелевозов.
Договор о содружестве подписывали с помпой, с применением телевидения
и коммуникационных спутников Земли, это у нас освоено.
Слово для справки имеет директор вычислительного центра:
- Мы пошли на эту работу с радостью не только в силу ее значимости, но
и в силу интересности самой задачи, имеющей сотни исходных параметров и
множество степеней неопределенности, - для математика тут простор. Самое
трудное было составить программу. Зато и результаты оказались более чем
примечательными. Мы стали выдавать графики движения. Каждую пятницу графики
поступали в автобазы. С понедельника можно было ими пользоваться. Для
каждого панелевоза расписан наиболее оптимальный маршрут по улицам Москвы.
Просто, удобно, понятно каждому водителю. И тем не менее графики не
привились. Против них восстала сама жизнь.
- В чем причина? - спрашивает корреспондент.
Вопрос, что называется, задан для публики, ибо тут просто и самому
догадаться.
- Причина главным образом в примечательности полученных результатов.
Если бы мы дали три-четыре процента прироста, все было бы хорошо. А у нас
пробег панелевозов сократился сразу на пятнадцать процентов, соответственно
был сэкономлен бензин. И что же в результате? Автобаза не выполнила
квартального плана, осталась без премий и прочих благ.
Причина та же - виноваты графики.
Чудеса да и только. Панелей перевезли больше, а тонно-километров стало
меньше. А план-то как раз в этих выморочных тонно-километрах. Это тот же
вал, но в его пространственном выражении.
Такой приключился конфуз с научно-техническим уклоном летом 1986 года
на московских улицах. И то сказать, типовая история из жизни XX века: все
старались сделать как можно лучше, а в конечном результате получилось то,
чего никто не рассчитывал получить.
Действие переносится на восемнадцать лет назад. 1968 год. Олимпиада в
Мехико. Именно в этом городе был установлен фантастический мировой рекорд.
Американец Р.Бимон с первой попытки прыгнул в длину на 8 метров 90
сантиметров.
Я видел этот прыжок по телевизору. Он продолжался одну секунду, в
замедленном повторе чуть больше. Бимон отрывается от земли. Бимон парит в
воздухе, перебирая ногами. Бимон снижается, касаясь пятками поверхности
Планеты. За одну секунду мировой рекорд по прыжкам улетел в XXI век. К
прежнему рекорду прибавилось 83 сантиметра.
Как известно, мировым рекордом по прыжкам в длину считается такой
выдающийся прыжок, который превышает прежний результат хотя бы на
сантиметр. Будь Бимон половчее, он мог бы 83 раза улучшать мировой рекорд,
прибавляя каждый раз по сантиметру. Но Бимон был гениальным спортсменом -
он прыгнул на полную катушку. И приземлился в будущем веке.
Когда будет превзойден его результат, если сейчас, спустя почти два
десятилетия, лучшие прыгуны мира преодолевают 8,5 метра? До Бимона им
лететь еще 40 сантиметров.
Тут случился еще один парадокс. Даже сам Бимон не смог повторить
своего прыжка. Он разбегался, взлетал, парил - все все было как прежде. За
исключением одного - он и близко не приземлялся. Сначала над ним
посмеивались, затем, начали травить. Бимон ушел из большого спорта, а после
вообще уехал из Соединенных Штатов, перебрался на жительство в Мексику и
работал там в школе для умственно отсталых детей. На своей родине, в США,
Бимон не стал кумиром.
Так что же все-таки лучше: 83 запланированных мировых рекорда,
улучшающих результат всякий раз на сантиметр, или же один-единственный
безоглядный полет в никуда, в легенду, в вечность?
Я - за Бимона!
Контрольная задача на усвоение пройденного материала. Дано:
заслуженный изобретатель Иван Иванов изобрел новый уникальный фермент,
повышающий прочность любой ткани ровно на 200 процентов. При переводе
текстильной промышленности на новый фермент Иванова придется ровно вдвое
сократить количество выпускаемых тканей. Таким образом, станут ненужными
половина предприятий, их придется закрыть и преобразовать для других целей.
Новый фермент, кроме того, снижает стоимость выпускаемых тканей на 80
процентов. В настоящее время фермент И.Иванова успешно выдержал все
испытания, в том числе государственные. И.Иванову выдано авторское
свидетельство и патент на открытие. Спрашивается: в каком веке будет
внедрено в жизнь изобретение заслуженного изобретателя Ивана Иванова, если
он проработал над ним почти двадцать лет? Увидит ли И.Иванов свое
изобретение осуществленным, если сейчас ему пятьдесят четыре года?
Ибо так запланировано - по сантиметру.

5. Сизиф и его команда

Стояла гора. И Сизиф катил камень по склону горы. Вверх катил - в
гору. А ночью камень сам скатывался обратно к подножию горы, и Сизиф с утра
начинал все сначала, закатывая камень в гору. Слышали небось об этом
Сизифе, известная личность, прославился не чем-нибудь, а трудом своим.
Так продолжалось с глубокой древности до наших дней. И вот боги
обратили внимание на Сизифа.
- Уходит время и приходит время, - сказал главный бог. - По-моему, эта
гора нисколько не переменилась, равно как и этот покорный Сизиф, который
катит свой камень. Мы должны модернизировать нашу гору в духе современного
момента. Какие будут идеи?
- Другой на его месте давно возмутился бы и бросил эту пустую затею, -
сказал профсоюзный бог. - А этот все тянет и тянет.
- Исполнительный работник, - заметил третий бог, ведающий кадрами. -
Терпеливый, послушный, неприхотливый. И смотрите, какой он сильный.
- Надо его поощрить, - снова сказал главный бог. - Все-таки сейчас не
те времена. И мы не такие эксплуататоры, как о нас говорят в долине. Мы же
добрые боги.
Сизиф ничего не знал об этих переговорах и продолжал катать камни. А с
горы они скатывались сами. В конце концов у подножия скопилось столько
камней, что их хватило на хижину. В хижине запылал огонь.
Однажды, когда сошел снег со склонов и в воздухе запахло весной, Сизиф
пришел с вечерней смены домой и увидел, что в хижине над огнем висит котел
и у котла шурует Сизифиха.
- Я знаю, - сказал Сизиф, - тебя в мой дом прислали боги. Твое имя
Секлетея.
- Я приготовила на ужин молодого барашка, - сказала Секлетея.
Один за другим в хижине заголосили сизифята: Ампедокл, Евноик,
Пенелопа, Кроид, Помпеи, Ксенофонт. Отец приходил с работы домой и бросал
сизифят к потолку. Сизифиха пугалась и умоляла мужа пощадить бедных детей.
Когда Ампедокл подрос, отец повел первенца на гору, чтобы показать ему
свое рабочее место и передать свои навыки. Той же осенью семилетний
Ампедокл приступил к тренировкам на соседнем склоне. Отец сам подобрал ему
камень по руке.
- Возьми и кати его вверх, пока не достигнешь вершины.
- А дальше? - спросил Ампедокл.
- Спустишься вниз к подножию и снова покатишь камень наверх.
- Будь спокоен, отец. Я продолжу твое дело.
- Конечно, ты продолжишь, я знаю это, - отвечал Сизиф. - Другого дела
для тебя нет.
Скоро подросла Пенелопа и тоже была зачислена в штат горы на должность
учетчицы, ведущей самый строгий подсчет закатываемых и скатывающихся
камней, чтобы бухгалтерия могла вывести наиболее справедливую зарплату всем
работникам горы, а в случае успешного перевыполнения плана по закатыванию -
и прогрессивку.
Особенно любил Сизиф получать тринадцатую зарплату. В такой вечер он
садился у телевизора с бочонком натурального сока и до глубокой ночи
смотрел спортивные программы и специальный выпуск "Только для мужчин".
У главного склона появилась арка с надписью: "Здесь трудится Сизиф!"
Вскоре против арки прибили вывеску: "Трест Сизифстрой - гарантированная
доставка к подножию горы камней для закатывания".
Однажды в припадке энтузиазма, гоня план в конце месяца, Сизифстрой
доставил такой огромный камень, что даже Сизиф с его опытом не мог стронуть
камень с места. Пришлось срочно посылать заявку на трелевочный трактор
импортного производства и расплачиваться за этот трактор молодыми
барашками.
Главное управление Сизифстрой начинало свою деятельность с постройки
примитивных каменных хижин, но, когда были вскрыты крупные хищения камней
для закатывания, пришлось принимать специальное решение о переводе
строительства хижин на индустриальную основу. Хижины стали
крупнопанельными, но не выше пяти этажей.
Начались неполадки. Всеми правдами и неправдами Сизифстрой пытался
сдать государственной комиссии недостроенные дома, без крыш и верхних
этажей, мотивируя свое поведение тем обстоятельством, что недостроенные
дома будет легче разбирать на составные части.
Тут даже боги ничего не могли поделать. Так и стояли дома без
подъездов и крыш. А в детском садике не оказалось потолка.
- Все равно, - говорил начальник Сизифстроя, - эти камни скатываются
обратно с горы.
Но работа на склоне горы не затихала. Сизиф не признавал приписок. Он
работал честно. И его честность была вознаграждена. В этот знаменательный
день Сизиф получил от Сизифстроя брезентовые рукавицы, защищающие ладони во
время закатывания. Также ему был гарантирован восьмичасовой рабочий день.
- Это самый великий момент моей жизни, - сказал взволнованный Сизиф
окружившим его репортерам. - Спасибо за заботу обо мне и моих детях. Обещаю
оправдать оказанное мне доверие и принимаю на себя обязательство с
завтрашнего дня работать еще лучше. Обязуюсь выполнить план века досрочно -
за шестьдесят шесть лет.
Каждое утро Сизиф целовал верную Секлетею, гладил по головке спящих
сизифят и отправлялся на гору, где его помощники уже готовили камни для
закатывания. Брезентовые рукавицы послужили добрым предзнаменованием.
НИИСизиф занялся вплотную вопросами производительности труда.
Была торжественно открыта академия методов Сизифа.
- В нашем деле самое трудное, - говорил Сизиф в своей вступительной
лекции, передаваемой по телевидению, - это выбор правильного маршрута. Если
ты на правильном пути, это уже кое-что и даже больше. Не важно, куда ты
идешь, лишь бы твой курс был правильным. Вот, скажем, я. Что я сделал? Я
натыкал вешек на пути к вершине, чтобы не сбиться с курса. Теперь я могу
катить камень хоть с закрытыми глазами и думать при этом о чем угодно,
например победит ли мой любимый "Спартак" команду "Атлантик" или не
победит. И что же вы думаете? Разумеется, "Спартак" победил.
Развернулась широкая кампания за дальнейшую механизацию труда Сизифа
на основе научно-технического прогресса. НИИСизиф разработал проект;
протянуть на вершину горы автостраду, по которой можно будет пустить мощные
самосвалы с камнями. Чтобы наверх, на вершину горы, закатывался не один
камень, а сразу множество камней. А уж обратно вниз камни сами... Послали
проект на Олимп для утверждения. Боги собрались на совет и глубоко
задумались: пришла ли пора менять извечный порядок вещей?
Тем временем Сизиф сел за парту и начал изучать курс вождения тяжелых
самосвалов и систему дорожных знаков. Выяснилось, что Сизиф обладает
высоким уровнем интеллекта.
- Надо было давно заставить этого парня учиться, - заявил
корреспондентам генеральный директор Сизиф-строя. - У него же выдающиеся
способности, я давно об этом догадывался.
На следующую весну фирма Кука объявила в сорока странах новый тур:
"Путешествие к Сизифу - горные пейзажи, водопады, ледники. Если вы не
видели Сизифа в деле, значит, вы ничего не видели. Спешите записаться!
Всего один сезон!"
Народ валил валом, чтобы своими глазами увидеть, как Сизиф катит
камень в гору, а вниз он сам скатывался. Добрую половину горы пришлось
разобрать на сувениры, пользующиеся небывалым спросом. На продаваемых по
дешевке камнях были выбиты незатейливые изречения:
- Умный в гору без камня не пойдет.
- Не прячь камень за пазухой, а кати его перед собой.
Реклама призывала:

ВСЯКИЙ ВИДИТ, ЧТО СИЗИФ -
ЭТО ПРАВДА, А НЕ МИФ.

Автобусы подкатывали один за другим. Гид говорил в микрофон:
- Посмотрите на Сизифа. Как он прекрасно сохранился, как хорошо
выглядит! Торс, шея, разворот плеч - все на уровне лучших мировых
стандартов. Перед нами в полном смысле слова цветущий мужчина, хотя никто
на свете не знает, сколько ему лет, вернее веков. И все это он получил
благодаря тому, что всю сознательную жизнь трудился на свежем воздухе. Это
был труд в его чистом виде. Сизиф не причинил никакого ущерба природе: не
отравил ни одного водоема, не разрушил структуру почвы, не уничтожал леса,
не прикасался к полезным ископаемым, чтобы пустить их на ветер. Желающие
могут через микрофон задать вопросы Сизифу, он нас услышит и ответит, так
как склон радиофицирован.
- Эй, Сизиф, как твое настроение? Меня не обманешь. Это же факт, что
ты занимаешься бессмысленным трудом, мы это еще в школе проходили. Ну? Что
же ты молчишь? Или тебе нечего сказать?
Сизиф отвечал, продолжая сосредоточенно катить камень в гору:
- Бессмысленного труда вообще не существует. Во всяком труде заключен
великий смысл, однако не каждому дано его разглядеть.
- Дорогой Сизиф! Каковы ваши планы на будущее?
- Самое трудное - попасть в план. Но если ты уже попал туда, можешь
быть спокоен, тебе пропасть не дадут. Поэтому мои планы - быть всегда при
плане. План этого века я уже выполнил за шестьдесят четыре года. Имею и
другие задумки.
Наутро газеты вышли с аршинными заголовками.
Сизиф выступил с новым трудовым почином - работать по семейному
подряду.
Сизиф берет Гору на семейный подряд.
На парижской бирже подскочили цены на природные камни.
Паника на бирже в Токио.
Поздно вечером в свободное от горы время Сизиф заглянул в ночное
кабаре "Подружка Сиззи", где его всегда ждал жбан с виноградным соком. Что
там творилось! В этом сезоне был изобретен новый танец, распространившийся
в одно мгновение по земному шару. Танец назывался сизифион. Он и впрямь был
повальным танцем. Партнеры под музыку валились на пол и принимались катать
друг друга. Это было очень красиво - и полно скрытого смысла.
В "Подружке Сиззи" начинался первый конкурс по сизифиону. Сизиф был
единодушно избран председателем жюри.
Музыка смолкла. К Сизифу подошел его прапраправнук Ампедокл XVIII.
- Что скажешь, дед? - спросил он.
Сизиф отвечал не без грусти:
- Когда я пришел сюда, этого города здесь не было.

6. Правда против мифа

Всякая сказка конечна, лишь реальность не знает конца. Не принимаю на
себя неблагодарного труда - составить перечень современных сизифов. Мне бы
хоть контуром, хоть пунктиром их очертить.
Вот Сизиф в отдельном кабинете со всеми удобствами, бруствер из
телефонов - его оборонительная линия.
Вот Сизиф - это я, написавший книгу, а на нее не нашлось читателей,
пришлось книгу списывать в макулатуру за полной ненадобностью на книжном
рынке. Так ведь печатники, пустившие эту книгу в свет, тоже сизифы.
Но вот вопрос: как отличить Сизифа от Диониса, являвшегося согласно
мифу богом плодородия? Он помогал созреванию плодов, способствовал урожаю и
вообще был высоконравственным небожителем.
Сизиф обосновал абсолютную необходимость собственного существования, и
персональный оклад его утвержден всеми инстанциями вплоть до Олимпа. С утра
до вечера Сизиф горит на работе, он суетится, потеет, скачет по этажам,
глаголет, подчеркивает и претворяет - к вечеру он в мыле. Но на следующее
утро камень снова лежит у подножия горы.
Так сколько же нас? Если мы признаем, что управленческие штаты у нас,
по некоторым подсчетам, раздуты на 30 процентов, то получится - каждый
третий из нас Сизиф. Я же говорил - какие мы богатые.
В начале этих заметок мелькнула обувная фабрика, на которой дяди и
тети шьют детские ботиночки, а никто те ботиночки не покупает. И знаете,
что случилось? Дела на детской фабрике вдруг поправились, пошли в гору
решительным образом.
- Стали шить хорошую обувь?
- Как бы не так. Скорее наоборот.
- Но ведь поправилось дело - так? Не все ли равно, каким способом?
Не в том ли состоит гвоздь начинающейся перестройки, что нам теперь
становится не все равно - как, какими средствами, какой ценой?
Судите сами. Вот что приключилось с детской фабрикой. Как раз в это
время в городе, где стояла фабрика, был построен новый склад для обуви. А
коль склад построен и принят, на него тотчас спускается план по наполнению.
Не может же новый склад стоять пустой, зачем тогда его строили? Директор
нашей детской обувной фабрики вовремя подкатился к директору склада и
заключил с ним долгосрочный договор на заполнение складских полок. А
склад-то, повторяю, современный, большой. Три года спокойной жизни.
Фабрика процветает: идут премии, переходящие знамена. Построили жилой
дом, детский сад с бассейном. Текучесть рабочей силы снизилась в 3 раза.
Послали список на награждение орденами.
Всем хорошо, не правда ли? Вот если бы емкости склада были
бесконечными. Но я почему-то неспокоен - придумают такой бесконечный склад.
Они же великие комбинаторы, эти сизифы. У них повышенный индекс интеллекта,
как только речь заходит о том, чтобы ничего не делать. Лишь бы брак имел
знак качества.
В Политическом докладе XXVII съезду партии точно обозначено время,
когда произошел сбой в нашей экономике, - середина 70-х годов. Сейчас это
повсеместно принято за некую точку отсчета.
Что же случилось тогда, в середине 70-х? Нам казалось, во всяком
случае так вытекало тогда из тех отчетных докладов, что наша экономика
развивается уверенно и гармонично, тогда как на самом деле... Как тут не
вспомнить слова Карла Маркса: "Верхи полагаются на низшие круги во всем,
что касается знания частностей; низшие же круги доверяют верхам во всем,
что касается понимания всеобщего, и, таким образом, они взаимно вводят друг
друга в заблуждение".
Темпы прироста национального продукта ощутимо замедлились, это и был
сбой. Ах, до чего же неприятно признаваться в этом - и вниз и вверх. И
пошли увертки, экивоки. Пусть продукт растет плохо, но есть показатель
продукта. А показатель, как известно, существует не в натуре, но на бумаге.
Вот пусть показатель и растет, как ему предписано расти по плану.
Все силы были брошены на показатель. Возник даже новый термин -
воздушный вал.
Все во имя вала.
Всего у нас в достатке. Сделано неизвестно где, неизвестно из чего,
неизвестно кем. Но на бумаге числится. Следовательно, оно есть. Оно нужно.
Но только неизвестно кому. Оно лежит на складе, проект которого еще не
утвержден.
Болезнь загоняли внутрь, даже не сделав попытки поставить диагноз. Мы
ведь помним - все тогдашние пятилетки были выполнены с перевыполнением.
Методы воздушного вала совершенствовались.
На бумаге сходилось все! Древний Сизиф кажется младенцем рядом с
современными мифотворцами, выводящими правильный модуль и запускающими
через каналы массовой информации очередной красивый миф.
Партия решила покончить с подобным положением. Нужна большая отвага,
чтобы пойти на это. Мы начинаем говорить правду не только сами себе, но и
друг другу. Наивно полагать, что переход на новый метод общения совершится
сам собой или будет незатруднительным. Я думаю, мы еще не отдаем себе
полного отчета в трудностях, которые нам предстоят на этом пути.
Время усложняет ситуацию, оно же предлагает новые способы мимикрии,
еще вчера казавшиеся неисполнимыми. Чтобы убедиться в этом, стоит еще раз
вернуться на автобазу, решившую подружиться с наукой. Оптимальные маршруты
панелевозов оказались невыгодными и сорвали выполнение плана.
Тут и дружбе конец? Ничуть не бывало. Автобаза продолжает получать
графики из вычислительного центра, но панелевозы катят по Москве по старым
дорогам. Графики получают и тут же кладут на полку - именно это и оказалось
на данный момент наиболее выгодным. Еще бы - выполнен план по содружеству.
И вычислительному центру выгодно - у них свой план по связям с
производством, а всякий план надо выполнять.
Мой приятель Владимир Федорович директорствует на одном из московских
заводов. Завод этот, разумеется, передовой, почти показательный. Неужели вы
думаете, что я стал бы держать в приятелях директора отстающего завода?
Следовательно, Владимир Федорович есть положительный герой, служащий для
утоления авторской тоски по идеалу. Так вот, мой герой деловит, смел,
честен. Помимо деловитости, директора отличает некоторая склонность к
афоризмам. Не кто-нибудь, но именно Владимир Федорович сказал:
- Рапорт выше дела! С этим лозунгом живем, с ним и рапортуем.
Недавно с конвейеров Волжского автомобильного завода торжественно
сошел десятимиллионный "жигуль". Помню, в первые месяцы после пуска завода
в 1971 году все газеты взахлеб писали о том, что на ВАЗе нельзя
перевыполнять план. И что новый завод наконец-то научит своих поставщиков
работать четко и ритмично, следовательно, писалось тогда, мы переходим на
новую ступень развития.
Чем сердце успокоилось? Волжский автомобильный завод подобно всем
нашим предприятиям научился успешно перевыполнять план и производить свои
автомобили досрочно, что случилось и с десятимиллионным юбилейным
"жигуленком".
Если план не перевыполнен хотя бы на полпроцента, то это вроде бы и не
план, а жалкая бумажка. Как у Григория Новака: мировой рекорд засчитывается
лишь в том случае, если он выше прежнего на 500 граммов. Повторение
мирового рекорда достижением не является и нигде не фиксируется.

7. Цена одного процента

Каждый вечер собирались в номере полковника Шульгина и слушали его
рассказы. Наша дивизия названа Дновской. Мы освободили город Дно в феврале
1944 года. Командиру дивизии полковнику Шульгину было тогда сорок лет,
сейчас за восемьдесят. Но по-прежнему бодр наш командир.
- На исходе двадцать второго февраля стрелковые батальоны подошли к
городу Дно. Я поставил боевую задачу: брать город с ходу. Но это не
удалось. Город оказался хорошо укрепленным, пушки и пулеметы были
пристреляны по ориентирам. Я дал команду залечь и приступить к изучению
оборонительной системы противника. Конечно, город хотелось взять к
празднику Красной Армии. Тяжелые бои за город шли весь день. Немцы
контратаковали и снова отбросили нас в поле.
К вечеру 23-го почти весь город был в наших руках, но еще сохранились
очаги сопротивления. Немцам не хотелось оставлять теплых домов, а мороз был
тогда крепкий, градусов на двадцать. Наши бойцы, наоборот, рвались в тепло.
Затаив дыхание, мы слушаем старого полковника. Конечно, мы участвовали
в бою за город Дно, но у каждого была тогда своя конкретная цель. Я,
например, находился в двух километрах от города, на опушке леса, и вел
минометный огонь из крупноствольных минометов по команде командира батареи.
Сам я не видел даже, как ложились мины. Знал одно: коль мы ведем огонь,
значит, еще не взяли. О том же, что происходило в штабе дивизии, никто из
нас не догадывался. Правда прорвалась к нам сквозь десятилетия.
- Чем же кончилось? - не выдержал кто-то. - Ведь, кажется, мы взяли к
вечеру, Степан Степанович?
Старый полковник обвел присутствующих строгим взглядом.
- Удивляюсь я нынешним молодым: как это они не боятся докладывать?
Недавно включили меня в комиссию по приемке городского кафе. Там еще крыши
не начинали, а начальник в голос кричит по телефону: "Объект готов к сдаче,
можете присылать корреспондентов!" Лихой народ. Я после спрашиваю его: "Как
это ты не боишься? А если управляющий сам приедет и увидит?" Смеется: "Куда
он денется! Да он глаза нарочно закроет. Сегодня же тридцатое сентября,
конец квартала. Мы план закрываем". Ничего не боится. Полная
вседозволенность. Откуда она взялась? Мы на войне так не делали... В
половине второго ночи, - заключил Шульгин, - мы очистили город от
захватчиков, и тогда я сам доложил командующему: "Город Дно взят!"
- А он?
- Он ответил: "Праздник кончился".
Я слушал рассказ о том, как наша дивизия сделалась Дновской, и
вспомнилась мне иная военная история, принадлежащая иному времени.
1941 год. Западный фронт. Наши части отступают, чтобы не попасть в
окружение.
Мост через реку Присоха. Осталась единственная переправа в радиусе
пятидесяти километров. На посту сплошной поток: военные машины, фуры,
телеги остатки пехотных частей, женщины с детьми, повозка с ранеными,
мычащие коровы, машина со станками.
И мост захлебнулся. Полуторка наехала на легкую пушку, сцепились оси.
Настил надломился, провалилось колесо. Ближние машины пытались объехать, их
заклинило. Не видя того, что случилось, задние наползали во всю длину
моста, но в конце концов были вынуждены остановиться. Над мостом стоял
гвалт.
В этот момент к переправе подошел артиллерийский полк тяжелых
дальнобойных орудий, ведомых мощными тягачами. Впереди ехал полковой
командир в "эмке". Орудийные расчеты в строгом равнении сидели на тягачах.
Полк по команде остановился перед мостом, являя своим чинным порядком
резкий контраст с тем, что творилось на мосту и вокруг него. Слева подошли
два танка и тоже остановились. Самого беглого взгляда было достаточно,
чтобы понять: переправа вышла из строя, на мосту пробка.
Я сидел на втором тягаче, сержант, наводчик дальнобойного орудия, из
которого мы не успели сделать ни одного выстрела. Сидя на тягаче, мы тоже
оценили ситуацию на мосту, и вывод был един: загораем.
Я включаю ускорение, дабы не растекаться мыслью по переправе, меня
сейчас занимает не психология персонажей, а проблема управленческих
решений, возникающих, как теперь говорят, в экстремальной ситуации.
Положение казалось безвыходным. Но не для командира полка. Он был
старшим по званию на переправе. И он отдал приказ командиру танка:
- Переправа должна работать. Любой ценой. Приказываю очистить мост от
посторонних предметов.
Вот и все, что надо было сделать: отдать приказ. Остальное, как
говорится, дело техники и в словесном украшательстве не нуждается. Танк
прошел по мосту, сбрасывая содержимое пробки в реку. Артиллерийский полк
проследовал по мосту той же невозмутимой колонной.
Кто посмеет осудить бравого майора за его приказ? Я восторгался
решительностью своего командира, избравшего самый прямой и быстрый путь к
цели. А цель состояла в переправе и дальнейшем следовании по маршруту. Два
часа спустя нас настигла на марше эскадрилья вражеских пикировщиков.
Началась бомбежка, какой свет не видывал. Пикировщиков было сколько угодно.
А мы одни в чистом поле. Плавились тягачи, взрывались орудия. От 24 стволов
осталось два. От полка - один огневой взвод. Половина личного состава
погибла.
Шел сорок первый год, и такова была цена нашей будущей победы. Если
посчитать все людские потери по периодам войны, то на сорок первый год
приходится наибольшая доля. А ведь в том роковом году войны было всего
полгода с неделей.
Сорок первый навсегда остался в памяти народной символом нашей горечи
и боли, неумения делать дело. Но куда мы запишем его потери? Что это - цена
победы или расплата за нашу неготовность к войне?
Когда я слышу на стройке или в цехе дикие крики: "Жми, давай,
нажимай!" - я точно знаю, у этого руководителя психология сорок первого
года. Он дает план любой ценой. И что самое удивительное; ведь он сделает
свой план. И пошлет по инстанции свой победный рапорт. Он будет на коне. В
нашей великой и щедрой державе еще не было случая, чтобы руководитель был
привлечен к ответственности за выполнение плана любой ценой, о приписках мы
в данном случае не говорим, за это иногда наказывают.
На войне мы, бывало, говорили: война все спишет. Недавно услышал
современную транскрипцию: план все спишет...
В этом месте я свернул с Садового кольца и мысленно перенесся на милый
моему сердцу Камский автозавод. Готовилась сдача одного из корпусов.
Требовалось срочно благоустроить прилегающую территорию. А там штабелями
лежали доски, оставшиеся от ящиков, в которых прибывало импортное
оборудование.
Что делать с досками? Вывезти не успеваем, ведь там тысячи кубометров
этого мусора. У нас и машин нет. И везти некуда. Послезавтра - сдача.
Раздать доски рабочим? Как это раздать? Мы не имеем права, это же
государственное имущество. А продать нельзя - нет ценников. Это-де все
народное, цены не имеет. В самом деле сложнейшая ситуация. Но вы уже
заметили, мелькнуло словечко "мусор". Не случайно оно мелькнуло, нет, не
случайно. Одно словечко - да не простое, золотое. Оно снимает моральную
ответственность с руководителя, ведь каждому известно, как поступают с
мусором.
- Жги!
Запылали гигантские костры вокруг новых корпусов КамАЗа. А пусть его
горит, оно же не мое.
Странная судьба у этого русского леса. Несколько лет назад его свалили
в республике Коми и продали за валюту в европейскую страну. Там из этого
леса напилили доски, из досок изготовили контейнеры для оборудования. Иные
ящики были с дом, выше трех метров. И доски там высшего качества,
полуторавершковые.
Разумеется, мы за эти доски тоже заплатили. Я полагаю, несколько
больше, чем получили при продаже бревен. Русский лес вернулся на родину
после вынужденной эмиграции, но, увы, вернулся лишь для того, чтобы
погибнуть в огне. А как иначе? Плановые торговые операции с лесом
завершены. Отчет о сделках подписан и утвержден. Дальше могут произойти
лишь нарушения финансовой дисциплины.
Больше суток пылали костры. А потом ветер разметал пепел по полям -
никаких следов.
...В областном городе в местном музее ждали плановую ревизию из
центра. Вдруг за три дня до приезда комиссии обнаружили катастрофу. В
шелковой гостиной стоял старинный шкаф, а в том шкафу бесценный чайный
сервиз Сан-Суси XVIII века, французской работы, на 24 персоны, всего 116
предметов - опись прилагается. Красота и хрупкость неописуемые. Это же
чистейший бисквит с белыми фигурками. Чудо, а не сервиз.
Ночью в старом шкафу побывала мышка. Две чашки и один молочник
оказались разбитыми. Сервиз Сан-Суси разукомплектован - беда. Если комиссия
узнает о случившемся - две беды. Если об этом будет записано в акте -
четыре беды. Сервизу двести двадцать лет, но судьба его уже никого не
волновала. Смотрите сами, какой большой срок, за это время многие предметы
запылились, потрескались. Художественный совет музея выносит постановление:
списать!
Для списания потребен специальный инструмент - четыре молотка.
Музейные служители трудились не покладая рук. Молотками разбивали бесценные
чашки, сахарницы, вазочки, чайники. Они были такими нежными, что лопались
от первого соприкосновения с металлом, со звоном падая в особый ящик для
боя, который должен был быть предъявлен комиссии из центра. Четыре музейных
служителя сидели вокруг ящика, словно они картошку чистили. Не знаю,
смотрели они друг другу в глаза. Меня там не было.
Но вот я смотрю телевизор. Крутят игровую ленту о БАМе. Там тоже
подошла очередная сверхсрочная нужда, сбрасывают с обрыва детали щитовых
домов, чтобы пропустить поезд с более важным грузом. И вдруг я со стыдом
чувствую, что смотрю на все это спокойно, без ярости и дрожи, вроде бы
любуюсь даже: красиво снято. И что же при этом меня волнует: интересно,
думаю, сколько они дублей делали?
Значит, и во мне безвылазно сидит эта психология сорок первого года,
коль я так спокоен.
Неужто и впрямь война все спишет? Война списала - да не все. Никто не
вернет нам наших потерь.
Нужно было иметь большое мужество, чтобы поднять голос против
психологии сорок первого года, чтобы сказать о наших прегрешениях. И как
хорошо, что мы об этом заговорили. Спору нет, сразу обо всем не расскажешь.
Огрехов по обе стороны дороги накопилось немало, и разобраться надо во всем
не спеша и вдумчиво, а то начнем штопать старые прорехи за счет образования
новых.
В известной песне поется:

А значит, нам нужна одна победа,
Одна на всех. Мы за ценой не постоим.

К поэту нет упрека, не он это придумал. Будучи большим поэтом, Булат
Окуджава лишь уловил это настроение - в том и состоит призвание истинной
поэзии. Но едва явилась песня, ее запели все, она была созвучна нашим
душам.
Отдали за победу 20 миллионов жизней, я говорил. Но вот что
получается. Если бы отдали за нашу победу не двадцать, а скажем, тридцать
миллионов, выходит, было бы еще полнее, торжественнее, тогда победа была бы
еще величественнее. Ведь пропето же при всем честном народе - мы за ценой
не постоим. Ведь это не единственно цена нашей победы, но и цена нашей
боли, цена трагедии народной, а это совсем иной отзвук.
И как же все-таки быть нам с планом? Как с победой - любой ценой?
Как-то я спросил Владимира Федоровича:
- Какой процент дается труднее, первый или последний?
Тот ответил не задумываясь:
- Последний самый дорогой. Первый-то сам с кончика пера капает. А за
последний идем врукопашную.
Вернулся я домой со встречи ветеранов, и вскоре мне вдогон пришла
районная многотиражка, где рассказывалось о нашей встрече, а также
сообщалось, что город Дно был освобожден нашими войсками 23 февраля 1944
года, в честь всенародного праздника Советской Армии.

8. Задача на выживание

Сказки не писать надо. Сказки надо слушать. Привычней.
Послушайте.
В некотором царстве, в некотором государстве строили грузовики,
пригодные для всякой надобности: и картошку возить и ракеты.
Доложили однажды министру: грузовиков в хозяйстве не хватает. Ракеты
успешно возим взад-вперед, а картошку не на чем возить хотя бы в одном
направлении.
Министр тут же поднялся, покинул кабинет, приехал на завод грузовиков
и говорит на рабочем собрании:
- Товарищи строители грузовиков! Вы славно потрудились над выполнением
плана. Заработали сверхплановую прибыль. Но мы просим вас - дайте нам сверх
плана еще сто грузовиков, очень нужных нам для того, чтобы возить картошку.
Вы дадите нам грузовики, а мы вам привезем картошки.
Отвечают славные грузовые строители:
- Товарищ министр, мы сделаем, дадим сто грузовиков сверх плана, но
есть у нас одно узкое место: дайте нам рессоры, чтобы сделать еще сто
грузовиков.
Министр едет к машиностроителям и говорит там на рабочем активе:
- Товарищи славные машиностроители! К вам обращаюсь я. Дайте нам
сверхплановые рессоры, чтобы сделать из них грузовики, чтобы возить на них
картошку.
Славные машиностроители чешут затылки, однако отвечают в духе времени:
- Мы выпустим данные рессоры сверх плана. Всего одна просьба: дайте
нам прокат для рессор.
Министр спешит к прокатчикам:
- Товарищи славные прокатчики! Дайте нам, пожалуйста, сверхплановый
прокат, чтобы сделать из него рессоры, чтобы сделать из них грузовик, чтобы
возить на них картошку.
Прокатчики тут же отвечают:
- Мы дадим вам прокат для рессор. Но для этого нам требуется металл.
Министр едет к металлургам:
- Товарищи славные металлурги! Вы прекрасно потрудились над
выполнением плана, но надо еще лучше. Обращаюсь к вам с просьбой: дайте нам
металл, чтобы сделать из него прокат, чтобы сделать из него рессоры, чтобы
сделать из них грузовики, чтобы возить на них картошку, чтобы она не
погнила.
Металлурги отвечают незамедлительно:
- Будет сделано. Только просим: подбросьте нам руды.
Министр тут же летит на горный комбинат, пока там не кончилась рабочая
смена:
- Товарищи славные горняки! Нам требуется ваша славная руда, чтобы
сделать из нее металл, чтобы сделать из него прокат, чтобы сделать из него
рессоры, чтобы сделать из них грузовики, чтобы возить на них картошку,
чтобы она не погнила.
Очень радовался министр, все так складно у него получается. Прошел всю
технологическую цепочку и добрался, можно сказать, до самых глубин, до
истока.
Отвечают бравые горняки славному министру:
- Все сделаем, товарищ министр. Мы момент понимаем. Всего одна к вам
просьба. Не успеваем мы из карьера руду вывозить, не хватает транспортных
средств. Дайте нам сто грузовиков, тогда мы всенепременно дадим руду.
Уважим!
Что делать? Министр летит обратно на автомобильный завод:
- Товарищи славные строители грузовиков! Нам срочно нужны ваши
сверхплановые грузовики, чтобы вывезти на них руду из карьера, чтобы
выплавить из нее металл, чтобы сделать из него прокат, чтобы сделать из
него рессоры, чтобы сделать из них грузовики, чтобы привезти на них
картошку, чтобы она не погнила.
И, не дожидаясь ответа, поспешил к машиностроителям...
Я написал эту сказку несколько лет назад и не сразу заметил, что
получилась не сказка, а задача на выживание. Поскольку до сего времени
сказку опубликовать не удалось, я стал рассказывать ее вслух нашим
хозяйственникам в надежде услышать, есть ли выход. И вообще - что делать?
Большинство сходилось на том, что перед нами типовой заколдованный
круг, который очень трудно расколдовать, ибо обычными логическими
средствами он не решается. И лишь Владимир Федорович предложил неожиданный
ответ:
- Надо хотя бы один раз пропустить.
Чудеса, не правда ли? А главное - до чего просто.
Вот вам еще одна задача на выживание. Даны две страны: А и Б. В стране
А имеется избыток рабочей силы, там один миллион безработных. В стране Б,
наоборот, ощущается нехватка рабочих рук. Имеется один миллион рабочих
мест, но они бездействуют, так как не хватает людей.
Спрашивается: какая из двух стран - А или Б - находится в более
предпочтительном экономическом положении?
Вывод однозначен:
- Надо хотя бы один раз пропустить. Иными словами, создать резерв в
зоне плана, чтобы не жить на натянутом канате.
Большая у нас страна, всего в ней вдоволь. Так что же, в нашей державе
не стало умных голов, чтобы решить задачу на выживание - создать зону
резерва для экономики? Ведь это же совсем просто. Но над всеми мудрыми
головами висел дамоклов меч. Так что о том, чтобы один раз пропустить, и не
заикайтесь.
Все же пропустить надо. Но как пропустить, чтобы не сорвать
намеченного? Снова отправляюсь к Владимиру Федоровичу. Тот за словом в
карман не лезет. Его концепция давно продумана:
- Пропустить? А разве мы уже не пропустили? Мы срок пропустили. Теперь
наверстываем. Предлагаю установить на всех заводах и фабриках единый
технический день по всей стране, скажем последний день каждого месяца.
Единый политдень у нас уже есть, а единого технического дня почему-то нет,
хотя он нужен не менее. В технический день запрещается работать на план,
только на себя: ремонт оборудования, модернизация линий, штопка всех
прорех. Это и будет наш резерв. Отдачу получим немедленно.
От имени Владимира Федоровича и своего вношу данное предложение на
рассмотрение Совета Министров - и, признаться, вношу с опаской.
А примут ли?

9. Вчерашние истины

Устремляясь с ускорением вперед, мы непременно должны осмотреть
пройденный путь. Иначе курс не окажется выверенным. Вчерашние истины
становятся нынешними ошибками, это естественный процесс всякого развития.
Много хуже, когда ошибок вообще не возникает. К счастью, через этот
этап мы перевалили. Поэтому легко объяснить наш ревнивый интерес к
недавнему прошлому, которым мы только что (надо полагать, вполне искренне)
восторгались сообща и столь же дружно воспевали его.
Пришла пора обобщений, их надо делать, как ни горьки они станут.
Для начала попробуем определить ту точку исторического пространства, в
которой мы находимся сейчас, на семидесятом году нашего развития. Мы -
сверхвеликая держава, надежда прогрессивного человечества. Все нам сейчас
по силам, по уму и таланту. Если сравнить наше государство со зданием, то
можно увидеть: перед нами высится здание величественное, добротное. От моря
до моря. А задумано-то как здорово, размахнулись во всю русскую удаль,
чтобы каждому по справедливости, по санитарной норме.
И вот построили, пусть пока не под ключ, но тем не менее - вознеслось
под облака, разметнулось во всю ширь. Фасад, правда, несколько помпезен, но
и эта помпезность неоднозначна. На фасаде тут и там обнаруживаются
архитектурные излишества, последующая голизна или современный мрамор, что
там ни черти, пестрым вышел фасад, хотелось бы побольше цельности, но это,
как говорится, по ту сторону мечты, иначе придется закатывать в гору новые
камни.
Мы очень спешили построить это величественное здание. Так хотелось
сделать это быстрее, что иной раз приходилось в спешке пропускать какие-то
существенные детали при непременном обязательстве: потом достроим,
доделаем, докрасим. Недаром Владимир Федорович сказал однажды:
- У нас сроки срываются в момент их зарождения.
"К какому сроку это надо сделать?" - "Срок как всегда - вчера". -
"Будет сделано!" Только так и можно при волевом планировании, когда вперед
ведет мечта и воля.
Посмотрим еще раз на наше здание - попристальнее. Сразу видать:
фасад-то лучше всего получился, нежели тыльная часть, выходящая на задний
двор. И то ведь - на фасад были брошены мастера, цвет нации, ее честь и
совесть. Но и на заднем дворе вовсю кипит работа, очень спешим:
жми-нажимай, давай-давай... И получилось - развитой социализм с огромным
творческим потенциалом и некоторыми отклонениями, возникшими в результате
поспешности и попутного нарушения социалистической законности. Список наших
недоделок регулярно публикуется в официальных докладах, а также в местной и
центральной печати, перешедшей на рельсы гласности.
Чего греха таить - много открылось у нас недоделок, мы и сами порой о
том не догадывались. То ли это ростки нового - взлелеем же их, то ли -
распустилась липа. Или проверили на пятом этаже фасад, глянь, а он
бумажный.
Недоделки мало найти и обозначить. Их надо устранить из нашей жизни,
вот когда пойдет очистительная работа. Всем народом принимаемся за
устранение недоделок, чтобы очистить прекрасное здание от лесов и
нежелательных пятен, а прилегающую территорию - от мусора. Но вот новая
забота - куда мусор девать? Сами понимаете - сколько его скопилось за
столько-то лет. И бредет на заднем дворе традиционно русский мужичишка в
зипуне, от избы до свинофермы вроде всего ничего, два километра, да все по
непролазной грязи, все полем, под дождем и снегом. Автостраду бы сюда, да
руки никак не доходят.
Пробредет мужичишка мимо меня, а мы с ним и не узнаем друг друга, а
ведь это двоюродный брат мой Толя, он скотник на ферме. Толя, Толя, где ты?
Ответь мне, что тебе нужнее - автострада или раздельный санузел с горячей
водой? Или ни то ни другое. А нужно тебе слово доброе, честное.
Но Толя меня не слышит, скрылся в пелене дождя.
Хорошо, что мы за недоделки взялись. Но больше всего нам необходимо
сейчас социальное обновление. Чтобы социальные недоделки устранить, больших
капитальных вложений не потребуется. А справедливость вообще не нуждается в
финансировании, как не нуждаются в нем совесть, честь, доброта. Вот с ними
давайте и двинемся в путь-дорогу.
Когда это началось? Вопрос все тот же. И он все чаще звучит в нашей
душе. Когда мы отодвинули нравственный порог? Когда мы стали отдавать
предпочтение материальному в ущерб нравственному? Тут уж не внутрь здания -
внутрь собственной души надо заглянуть. Вроде бы материальное не всегда
обязано вступать в противоречие с нравственным, одно другому может и
способствовать. Но вот возникают такие условия, что материальное
устремляется вперед, одно начинает жить за счет другого.
Исток наших нынешних нравственных проблем не обозначен какой-либо
одной календарной датой. Каждый автор может назвать свой срок - и будет
по-своему прав. К этому постепенно шло, а порой и вовсе незаметно для
глаза.
После войны мы жили не то чтобы плохо, нет, мы тогда хорошо жили, но
бедновато. Москва была во много раз меньше теперешней, но жить в ней было
удобней, чем сейчас. В магазинах не было очередей, и мы покупали сто
пятьдесят граммов тонко нарезанной ветчины, чтобы завтра купить столько же
свежей. А тряпок было совсем мало.
Очень хотелось жить лучше. Разве не заслужили мы того своей победой?
Так давайте же постараемся, приблизим этот светлый день.
Миллионы бывших фронтовиков, вернувшись из поверженной Германии,
влились в народное хозяйство. Мы старались восстановить разрушенное
хозяйство, и если действовали порой как на фронте: взять любой ценой, - то
кто нас в этом упрекает? А ведь то были первые легкие ветерки, мы же не для
себя старались - для всех.
Жизнь и в самом деле быстро налаживалась, появился первый слой
достатка, который мы расстилали на полу или вешали на сцену.
Нельзя ли еще ускорить?
По-настоящему это обозначилось тогда, когда мы стали снимать ботинки,
приходя в гости, и начали перед дальней дорогой заворачивать свои чемоданы
в серую казенную бумагу. На вокзалах и в аэропортах тут же открылись пункты
по завертыванию.
Разумеется, я сознаю, сколь субъективны и зыбки мои оценочные
категории. Другой автор увидит свои признаки. Не в том суть.
Иными словами, мы вступили в общество потребления, но вот незадача! -
при абсолютном дефиците того, что собирались потреблять. Однако тут же
оказалось, что в обществе имеются люди, которые заинтересованы в наличии
дефицита, ибо он их кормит. Дефицит из ничего не рождается. Чтобы его
поддерживать, необходим большой штат - а уходить с работы добровольно никто
не собирался.
Так начался перегрев экономики. Ведь сам по себе дефицит ни плох, ни
хорош, скорее неизбежен. В сущности, дефицит и движет прогрессом, когда
совершается переливание одного дефицита в другой. Но только не такой
дефицит, который вызван искусственным путем. Искусственный дефицит хуже
беды.
И пошла гулять по домам и душам импортная чума. Покупали на Западе
самое дешевое тряпье, все равно оно оказывалось лучше отечественного. Я
тоже гонялся за этим ширпотребом, в очередях стоял...
XX век выходит на финишную прямую, и многие земляне, от
государственных руководителей до свободных художников, озабочены сейчас
тем, чтобы подвести хотя бы предварительные итоги нашему веку. У меня
имеется своя версия. Готов ее обнародовать.
XX век доказал свою многогранность и вместе с тем явную
неприспособленность ко времени. Задача на выживание ныне поставлена и перед
самим веком. Либо XX век сохранит планету, такую малую и хрупкую, либо
грянет ядерная вспышка, а за ней ядерная зима - и завершится наше с вами
летосчисление на этом самом веке.
Триада XX века гласит:
1. XX век доказал, что очень легко уничтожить богатство и очень
трудно, практически невозможно, уничтожить бедность.
2. XX век доказал, что очень легко уничтожить свободу и очень трудно,
практически невозможно, уничтожить рабство.
Третий постулат данной триады гласит:
XX век доказал, что очень легко перенять способ потребления и очень
трудно, практически невозможно, перенять способ производства.
Наш век черно-белый. И огненно-красный - от революций и ядерных
всполохов. План XX века по количеству произведенных на свет событий
перевыполнен. А ведь еще не вечер. Какие еще чудеса выкинет он, этот
великий Двадцатый?
Ход времени неумолим. Через время можно дать определение жизни и
смерти, достижениям и провалам, счастью и неверию. Даже потребление есть
примета времени. Что же нам делать со вчерашними истинами? Хочется забыть
их - да нельзя.
Помните, на КамАЗе сожгли горы досок при досрочной сдаче корпуса. Но
не только доски шли в расход. Наблюдался перепад нравственности.
Два молодых инженера получили задание - срочно запустить
вентиляционную систему сдаваемого корпуса. Инженеры наладили и запустили
систему. Но при этом несколько засомневались: воздух по трубам шел не в том
направлении. Проверили еще раз - все было сделано в точном соответствии с
проектом. Все работало, крутилось, гудело. А главное - воздух шел упругий,
ласковый до звона. Только не в том направлении - какая малость.
- Будем докладывать главному? - спросил первый инженер.
- Зачем? - сказал второй. - Ведь система работает. А переменить
направление до сдачи не успеем. И вообще - какое наше собачье дело?
- Тебе не кажется, - настаивал первый инженер, - если мы сдадим
вентиляцию в таком виде, то это будет иметь отдаленные экономические
последствия?
- Как знать, - отвечал второй. - Может быть, то, что мы с тобой сейчас
делаем, уже есть отдаленные экономические последствия того, что было
раньше.
Байкал - уникальный уголок планеты. Природа устроила здесь отстойник
чистой воды, сотни миллионов лет вода в озере отстаивалась - и ни разу не
замутилась. Чистота байкальской воды сделалась эталоном. И вот оказалось,
что мы способны замутить эту воду на протяжении жизни одного поколения.
Человек вроде бы еще не почувствовал этого, но рыбы уже чувствуют. В
Байкале не выдерживает омуль.
Разумеется, загрязнение байкальской воды не планировалось, нам даже
были выданы гарантии: этого не произойдет. Но тем не менее так вышло в
натуре. Это и есть отдаленное экономическое последствие вчерашних истин.
Точно так же получилось с Севаном - до сих пор неясно, удастся ли его
спасти. А ведь гибель Севана никто не планировал.
В городе Тольятти нет Дворца культуры автозаводцев - это тоже хоть и
не столь глобальное, но отдаленное экономическое последствие. Ежегодно мы
закупаем за рубежом миллионы тонн зерна и платим за это золотом. Это что?
Дальний экономический расчет или последствие вчерашних истин, которым мы с
вами еще не в состоянии вывести определение?
Если иной раз в упоении властью нам кажется, что мы можем направить
или отменить по своей воле социальные законы, то упразднить экономические
законы еще никому не удавалось. Нельзя бесконечно выпускать готовую
продукцию для склада.
Но вот незадача. Не кажется ли вам, что со многими последствиями мы
уже примирились, возведя их чуть ли не в ранг необходимости? Созданы
специальные организации для закупок хлеба, у них обширные штаты, закупки
включены в долгосрочные планы, и золото для них планируется заранее -
попробуйте тут не купить. Недаром радовался Сизиф, что он включен в план.
Теперь этого Сизифа никакими силами оттуда не выковырять.
Плановая стихия то и дело захлестывает бюджет. Удорожание
первоначальных смет на строительство стало чуть ли не нормой нашего бытия в
те годы. Гостиница "Россия" в Москве обошлась в 3 раза дороже задуманного,
Нурекская гидроэлектростанция - четыре сметы. В те годы я написал сердитые
заметки на эту тему. Они не увидели света.
Это не был дефицит наших возможностей, это был дефицит наших моральных
средств. Новые методы, даже их поиск, казались опасными.
Вот тогда и обнаружилось, что лучший способ для преодоления
недостатков - аплодисменты. Хорошо нам стало - никаких проблем. Аплодируй и
приходи за наградами. Вы помните, какие аплодисменты были у нас самые
ходовые? Исключительно "бурные, переходящие в овацию".
И не стало слышно за аплодисментами обыкновенных человеческих голосов.
А тут еще для таких голосов словечко мудрое придумали - "очернитель".
Музыка зазвучала еще громче. По себе знаю.
Эстафета проблем перерастает наши возможности. Хочешь не хочешь - надо
торопиться.
Так ведь и жизнь продолжается - наряду с поиском.
Выполняя план по вращению небесных тел, Земля совершила оборот вокруг
Солнца, снова настало 30 сентября. И многим жителям планеты казалось, что
это событие произошло досрочно: у них, как всегда, не хватало одного дня
для сдачи.
В министерских коридорах на проспекте Калинина толчея. Земляне
озабочены вечным вопросом: выполнено или не выполнено?
Корректировка планов - величайшее изобретение наших хозяйственников,
хотя на него, насколько мне известно, до сих пор не выдано патента. Да и то
сказать, кроме как у нас, вряд ли где применяется.
Как все великое, данное открытие предельно просто.

Наименование Количество Сделано Процент
продукции (план) фактически выполнения

Грузовики 100 шт. 92 шт. 92

Просим, умоляем, мы не виноваты, нас с металлом подвели. Сверху
спускается волшебная бумага:

Грузовики 91 шт. 92 шт. 101,1

Честь нам и хвала, что мы такие умельцы. План сделан - и концы в воду.
На повестке дня - аплодисменты.
Или другой прием: остановка времени. 30 сентября будет продолжаться
еще много дней, пока не будут увязаны все неувязки. Это уже не план
корректируется - идет корректировка правды!
Выполнить план любыми средствами. Государство принимает на себя всю
ответственность за ту высшую цель, которая стоит перед нами. И если при
этом совершается некоторый нравственный упадок, то государство также готово
принять его на себя, ибо все делалось ради его высших интересов, ради его
нового подъема.
Но если совершается хотя бы малый упадок нравственности, то, может, и
не нужен никакой небывалый подъем.
Связь между материальным и нравственным возникает неотразимо - и столь
же закономерно рушится. Коль мы освоили в совершенстве воздушный вал и
научились быть с государственным планом запанибрата, сам собой просится
следующий шаг, вовсе крохотный, - с такой же вольностью обойтись с
государственным имуществом, повелевать им.
Приписка - родная сестра казнокрадства. Вот он, искомый стержень, за
который надо весь воз вытягивать.
Начиналось с дефицита товаров, а кончилось дефицитом нравственности.
Вседозволенность переросла в безнаказанность. Для очищения совести наиболее
застенчивых жуликов составили спасительный афоризм: казнокрадство есть
стихийная форма перераспределения национального дохода.
Мы строим коммунистическое общество, но не любой ценой. Если общество
будущего будет построено любой ценой, то оно окажется прежде всего против
человека.
Как не может быть на земле такого счастья, которое - любой ценой.

10. Центральная чернильница

Иду по Садовому кольцу дальше, дошагал до Самотечной площади, тут
можно двигаться двумя путями: если в машине, то напрямик по скоростной
эстакаде. А если пешком, то низочком, по забетонированной лощине.
Спускаюсь вниз. А навстречу мне приятель. Я к нему: сколько лет,
сколько зим, что с нами будет?
Он отвечает, приблизив физиономию к моему уху:
- Все забетонировано, ни щелочки... Смета составлена на века...
И заспешил в горку не оглядываясь.
А я задумался, стоя против шашлычной. Шашлыков там, конечно, не было.
А зачем они? Там торговали кипрскими баранами навынос. Не верю я в
непроницаемость железобетона. Все, что не меняется, перестает быть живым. А
мы, наоборот, стремимся стать многоголосыми, динамичными, приоткрытыми.
Готовы ли мы к тому, чтобы раскрываться дальше?
У нас всегда отдавался приоритет количественным показателям. Но брать
количеством - это все равно что штурмовать крепость в лоб и класть при этом
армию, как случалось на войне.
Ускорение - это не количество. Наконец-то мы услышали четкие слова на
эту тему, сказанные М.С.Горбачевым на совещании в Центральном Комитете
партии в ноябре 1986 года:
"Товарищи, ускорение должно идти только через высокое качество, через
лучшую продукцию с большими производительными способностями,
обеспечивающими внедрение технологий трудосберегающих, ресурсосберегающих и
т.д. Только через качество. Ускорение неразрывно связано с качеством. Тот,
кто думает иначе, вообще не понимает до сих пор, что такое ускорение.
Думает, что это тяп-ляп, давай, вали побольше. А не задумывается: а нужно
ли оно в таком виде вообще народному хозяйству и народу? Такой подход - не
ускорение, это каменный век с современной точки зрения".
К этому мало что можно добавить. Разве что такую мысль. Я бы включил в
ускорение показатель добра и зла. Как известно, добро есть товар штучный.
Зато зло мы гоним валом, не считаясь с потерями. Разумеется, я отдаю себе
отчет в том, что выражаюсь в данном случае внеэкономическими категориями,
так ведь я и не экономист. А если мы будем решать наши проблемы с помощью
одной экономики, то мы ничего не решим.
Добро и зло есть категории качества. Если вещь хороша, работает
безотказно, то ясно же, что она сделана добрыми руками. А зло гонит брак.
Но всегда ли мы понимаем это?
А мы считали добро количеством. Чем больше, тем лучше. А если навалом
- значит, сбылась мечта...
Сижу поздним вечером в кабинете Владимира Федоровича. Кончается
октябрь, но завод идет в графике. За два часа не раздалось ни одного
телефонного звонка из города, тем не менее мой собеседник озабочен.
- Снова завели моду - сидеть до победного, - с досадой говорит
Владимир Федорович. - Министр сидит, его замы сидят. Следом за ними и мы,
грешные, сидим. Берем количеством просиженного времени, а не качеством
руководства. Смотрю я на моих коллег. Дали нам сейчас права, пока немного,
но дали. А мы и этих прав боимся. Я девятнадцать лет давал план, ни разу не
сбился, не просил скорректировать. Но за эти годы нас отучили думать и
принимать решения. А теперь ругают, почему ты не думаешь, почему не
решаешь? А ведь мне проще - не думать. Я четко знал, что можно и что нельзя
- и дальше этого я не лез. И ведь так было не год, не два - десятилетиями.
За это время сформировалось поколение недумающих исполнителей. Как нам
выйти на новый путь? Поэтому и говорят - начинай перестройку с себя. А ведь
может так случиться: против себя. Сумею ли?
Зазвонил телефон из города. Владимир Федорович долго слушал трубку, а
после коротко ответил в нее:
- Не буду я этого делать. - Помолчал немного и снова сказал: - Раньше
делал, а теперь не буду. Свой план мы сделали, притом с горбушкой, а на
дядю работать не станем... Хорошо, я приду на бюро и скажу то же самое.
Все ясно. Живем мы в новое время, а работаем по-старому. Районное
начальство натягивает план: если одно предприятие что-то недодало, можно
перекрыть за счет другого, работающего лучше. Вал-то один - в рублях. Вот
почему бессмертен наш вал, он для отчета хорош. По валу-то мы всегда план
натянем. Владимира Федоровича вызовут на бюро, дадут строгача, четвертый
раз в этом году.
- Знаете, кому я должен помочь? - сказал Владимир Федорович. - Есть у
нас в районе обувная фабрика детской обуви. Вся продукция идет на склад, а
ей хоть бы что, никаких санкций, ничегошеньки. А хороший завод пыхтит изо
всех сил - при тех же результатах. Сейчас этот обувной директор будет
звонить: Володя, умоляю...
- Что же делать в таком случае? Где выход?
- Закрывать их. Безжалостно. Объявлять социалистическими банкротами.
Оборудование продать с молотка. А коробку приберет хороший руководитель.
Дайте хоть мне. Да я бы такой шикарный цех там сделал! И рабочих обратно
набрал бы. Рабочий никогда не пострадает, не надо этого бояться. В Венгрии,
я слышал, указ приняли: рабочему дается гарантия на шесть месяцев, пока он
найдет работу, если его предприятие ликвидировано, государство принимает
пособие на себя. У нас и шести месяцев не понадобится. При нашей-то
нехватке рабочих рук. А руководство фабрики пострадает, это точно. Но разве
мы обязаны никчемных руководителей опекать? А мы как раз никчемных и
бережем. Потому как никчемный послушен. А тому, кто со своим норовом, - по
зубам. Наболело, знаете ли. Ведь это как на войне - лучших выбиваем.
- Думаю, положение скоро изменится, - заметил я. - Об этом уже
говорят.
- Осторожничаем. Слышал я, в одном месте готовятся провести
эксперимент по закрытию нерентабельного завода. Хотят обложить такое
закрытие со всех сторон подушками. Так ведь за счет государства можно
устроить так, что и банкротство станет выгодным. Такой банкрот будет
требовать: дайте мне орден, тогда закроюсь. Очень много слов мы применяем.
Пока реальное дело видим в избыточном потоке бумаг. Одна бумага начинает
накладываться на другую, слово противоречит слову... Другое наше
неудобство, из самых последних приобретений - комиссии замучили. Всех
уровней и составов: по всей тематике, начиная с идеологии и кончая
последним болтом. У комиссии какая задача: непременно найти что-нибудь
такое-этакое. Если ничего не найдут, так вроде и комиссия тут не работала.
И представьте, находят. Не найдут, так домыслят, придумают, потом ходи
доказывай, что ты не верблюд.
- Вы уже перешли на договорные обязательства? Что это дает?
- Не только перешли, но и выполняем свои обязательства по договорам. А
что это дает, пока не могу сказать. То есть нам-то лично дает, это наш
прибыток. А вот всему народному хозяйству - это надо еще проверить. Скажем,
я выпускаю электродвигатели и по договорным обязательствам должен поставить
такому-то заводу в город Энск двести двигателей. Я поставил ровно двести.
Свои договорные поставки выполнил. Но есть ли гарантия того, что все эти
двести электродвигателей там работают? А может, в Энске завысили заявки и
двести наших электромоторов лежат мертвым грузом на складах. Значит, снова
может получиться холостой прокрут.
- А госприемка? Не похоже ли это на очередную комиссию?
- Эта комиссия по делу, ибо она смотрит конечный результат. Но я
уверен, что госприемка - это вынужденная мера, следовательно, временная.
Разрешите прочитать вам небольшую цитату, она у меня всегда под рукой. Вот:
"Да и вообще система ограничения - самая мелочная система. Человека нельзя
ограничить человеком: на следующий год окажется надобность ограничить и
того, который приставлен для ограниченья, и тогда ограниченьям не будет
конца". Знаете, откуда это?
Я знал. Так говорил Николай Васильевич Гоголь сто сорок лет назад в
"Выбранных местах из переписки с друзьями". А глава, где сии провидческие
слова сказаны, называется "Занимающему важное место".
Я прошел несколько переулков и наконец выбрался на Садовое кольцо,
продолжая размышлять о разговоре с Владимиром Федоровичем.
Вечерний город жил затухающей жизнью. Редкие машины стремглав
проносились мимо, пешие грудились у троллейбусных остановок, окна домов
неудержимо угасали, казалось, что фасады остывают.
Я упрямо шагал полуночной Москвой, пытаясь докопаться до сути.
Существует верхний предел принимаемых решений. В математике он
известен давно. А вот теперь переходит в теорию управления. Теорему
верхнего предела в самом грубом виде можно сформулировать таким образом:
чем больше количественных компонентов в принимаемом решении, тем ниже
качество достоверности данного решения.
Можно сказать более популярно и для русского уха глаже: нельзя объять
необъятное.
Впервые с верхним пределом принимаемых решений столкнулись
американские монополии, которые, как известно, то и дело разоряют и
заглатывают мелкие фирмы и компании. Однако оказалось, что процесс
концентрации капитала (и управления им) не может быть бесконечным. Начался
сбой в самых верхних этажах управления. Крупнейшие супермонополии
перешагнули верхний предел принимаемых решений - качество достоверности
упало. Пришлось американским монополиям срочно перестраиваться без
каких-либо подсказок со стороны, а единственно из страха понести убытки.
Так появились дочерние фирмы, обладающие полным правом принятия решений.
Сейчас мы много говорим о гибкой технологии. Первые гибкие линии уже
действуют на наших заводах. Но для гибкой технологии требуется гибкое
планирование. Гибкая технология не нужна, если планирование не будет
опережать ее. Так и останется красивая техническая игрушка для отчета...
В этом месте работа над заметками у меня внезапно прервалась, и я
надолго отложил рукопись в дальний ящик. 1 ноября 1986 года в возрасте
девяноста четырех лет умерла моя мама Варвара Ильинична Злобина-Кутявина. Я
занялся исполнением сыновнего долга, забыв о тех проблемах, которые
волновали меня еще вчера. Но, видимо, эти мысли цепко сидели во мне, не
находя выхода.
Среди прочих хлопот и дел потребовалось заказать венки для похорон, а
главное - составить надпись на траурных лентах. Оказалось, что это крайне
трудно сделать: нужные слова, способные выразить горечь моей утраты, никак
не находились. А составить текст надо срочно: вот-вот придет в дом
похоронный агент, вызванный по телефону.
Агент пришел - и мигом разрешил мои терзания. Выяснилось, что не нужно
заказывать никаких надписей на лентах, так как они уже готовы и годны на
все случаи жизни и смерти, из готовых и следует выбрать.
Голос похоронного агента был траурным, словно он сам скорбел о том, о
чем говорил:
- Вам сейчас трудно составить слова. Мы идем вам навстречу. У нас для
вас имеется готовая лента. Это ваша мама? Я глубоко сочувствую вашему горю.
Какие еще будут пожелания: сестре, бабушке? Все будет исполнено в лучшем
виде, золотом. У нас большой выбор, свыше двадцати трафаретов. Сейчас эти
надписи делает машина, а раньше это было у нас узкое место.
Я понял: возражать бессмысленно. Коль дело поставлено на поток, тут и
папа римский не поможет.
Похоронное бюро попало в план - такая история. Не смею утверждать, как
их планируют - от достигнутого или по договорным обязательствам, но все
сопутствующие показатели налицо: снижение себестоимости, повышение
производительности труда.
Собрались взрослые дяди при хороших окладах, иные при персональных
машинах, и давай решать, как им поднять производительность труда в деле
производства венков и надписей к лентам. Перво-наперво перевести надписи на
машину. Но поскольку такая машина с гибкой технологией еще не создана, то
все буквы будут одного образца и размера, а тексты подлежат особому
утверждению, чтобы не было никакой отсебятины от клиентов. Итак, товарищи,
кто за предложенные трафареты?
Принимается единогласно.
Взрослые дяди разъехались и разошлись по своим кабинетам с чувством
исполненного гражданского долга. Отныне все покойники нашей державы будут
получать типовую ленту.
"Дорогой мамочке" - вот таким сверхпроизводительным путем появилась
надпись на моем венке. И это все. Больше ни звука, ни слова. Так решила
машина, бездушная, как сама смерть.
А трафаретов сколько угодно: "Дорогой сестре", "...бабушке", "...тете"
- я же говорил, на все вкусы и случаи жизни. Дяди хорошо потрудились.
Господи, да когда же мы опомнимся? Кому нужна такая высшая
производительность, если при этом глохнет душа! Будьте вы все при плане -
но не до такой же степени дурости!
Я понимаю, что хочу перепрыгнуть через ступеньку. Уважение к мертвым
надо начинать с уважения к живым. А уважение живых начинается с памяти о
наших отцах и дедах, наших матерях.
Неустранима душевная боль, возникшая от смерти родного человека, но
она дана нам природой. А вот сердечная боль от похоронной бездушной машины
- это уже не от природы, это мы сами себя травим. Я должен написать об
этом. Должен завершить мои заметки.
Любой ценой!
Перестройку надо начинать не с экономики, а с человека. Чтобы человек
возвратился в себя.
Люди, вы меня слышите?
Одинокий тоскующий голос плывет в каменном ущелье города, погруженного
во мрак. Кто услышит?
Ну хорошо, думал я, пытаясь взбодриться под струями полночной
прохлады, выговорим мы наши боли, нарисуем их черными красками или в
голубых тонах близлежащих далей - и разойдемся по кабинетам, чтобы и дальше
творить то, что до того творили. Ведь сколько и прежде было таких вопиющих
голосов. И на каждый глас находилась своя пустыня.
Я не есть указующая инстанция. И даже не фиксирующая. Я есть инстанция
страдательная, потому что, если общество устроено разумно, оно обязано
иметь своих страдателей, терзающихся от всякого разлада гармонии, а не
греющих на нем руки.
Улицы казались бесконечными, как коридоры Госплана. А там на самом
верхнем этаже в конце коридора стоит старый медный титан с кружкой на цепи.
Титан сверкает начищенными боками, но не каждому дано его видеть.
В народе титан прозвали Центральная чернильница. Существует поверье:
если руководитель, приехавший с периферии решать дела, сумеет найти титан
на самом верхнем этаже и выпьет хотя бы глоток из Центральной чернильницы,
дело его решится самым благоприятным образом.
Однако найти титан не так-то просто, ибо всех коридоров тут более ста
километров, а те, кто знает местонахождение Центральной чернильницы, другим
не говорят из опасения, что на всех чернил не хватит.
Могу указать точный адрес, слышанный мной от верного человека: самый
верхний этаж, как выйдешь из лифта - прямо до конца коридора, предпоследняя
дверь налево.
Ныне на всех этажах говорят, что старый титан вот-вот будет сдан в
музей. Центральная чернильница перестанет существовать, а вместо этого все
руководители на местах получат свою чернильницу-непроливайку. Тогда не
станет нужды каждый раз мчаться за разрешением: можно макнуть ручку или
нельзя? А станет совсем по-другому, как в сказке: директор опускает ручку в
собственную чернильницу и сам ставит подпись - дело сделано...
Будто бы решено в порядке эксперимента с нового года раздать
директорам двести сорок таких чернильниц, однако при условии, что у всех
директоров чернила будут одного цвета, следовательно разливать их придется
из одной бутылки.
Да и то сказать: плановый централизм никогда не планировался. Но
возник тем не менее.
А может, все это есть наша русская удаль?
Всего у нас много, можно сказать, вдоволь: миллиардов,
тонно-километров, мегаватт. И полезных ископаемых в избытке, и начальников,
и трибун для произнесения речей.
Так чего же сквалыжничать? Будет сделано. Размахнемся всем народом - и
сделаем. Раскачиваться, правда, будем постепенно, с оглядкой, да и поворчим
порой: зачем наш покой тронули? Но уж потом раскачаемся, размахнемся
кувалдой - и сотворим. Это будет наш чисто русский перестрой.
Над городом занимался новый день, и это был, как говорится, не только
последний день прошлого, но и первый день будущего. Прочистилось,
заголубело небо, солнечный луч заскользил по асфальту.
Не только вчерашние истины стали нынешними ошибками. Так же и
сегодняшние истины станут ошибками завтрашними, ибо таково неудержимое
движение действительности.
Куда бы мы ни двигались по кольцам земной орбиты, а все равно придем
туда же - к завтрашнему дню.

1986
Популярность: 5, Last-modified: Sat, 16 Aug 2003 06:09:13 GmT