(обработка сочинения Висса)


     -----------------------------------------------------------------------
     Сталь П., Масе И. Новый швейцарский Робинзон
     М.: ПКФ "Печатное дело", ТОО "Позитив", 1993.
     Перевод с французского товарищества М.О.Вольфа
     (C) Обработка текста в соответствии
     с современным правописанием - Издательство МЭИ, 1992
     (C) Оформление - ПКФ "Печатное дело", 1992, художник Е. Соколов
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 5 мая 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------

     "Новый  швейцарский  Робинзон" отличается от своего знаменитого образца
"Робинзон  Крузо" тем, что в нем занимательная судьба человека, потерпевшего
крушение  и  предоставленного исключительно только своим силам, переживается
целой семьей: отцом, матерью и четырьмя детьми.



                                 РОБИНЗОНЪ
                     ОБРАБОТАННЫЙ ПО НОВЪЙШИМЪ ДАННЫМЪ
                            ЕСТЕСТВЕННЫХЪ НАУКЪ
                             П.СТАЛЕМЪ и И.МАСЕ

                          Переводъ съ французскаго

                  Съ рисунками Даржана, гравированными Жоэ




                          ТОВАРИЩЕСТВА М.О.ВОЛЬФЪ
                             С.П-бургъ, Москва




     I. Кораблекрушение и приготовление к спасению
     II. Переправа и первый день на суше
     III. Поиски
     IV. Поездка на корабль
     V. Что происходило на суше во время нашего отсутствия
     VI. Предположение о переселении. Мертвая акула. Мост
     VII. Переселение. Дикобраз. Тигровая кошка. Раненый фламинго
     VIII. Постройка жилища на дереве
     IX. Воскресенье
     X. Носилки. Семга. Кенгуру
     XI. Вторая поездка на корабль
     XII. Третья поездка на корабль. Пингвины
     XIII. Пекарня
     XIV. Пинка
     XV. Прогулка. Колдун на дереве. Дикая свинья и крокодил
     XVI. Тетерева. Волк. Гнездо попугаев. Резина
     XVII.  Свечи. Масло. Плантации. Последняя поездка на корабль. Пальмовое
вино. Буйвол. Щенок шакала
     XVIII. Саго. Пчелы. Лестница. Воспитание животных
     XIX. Онагр. Лен. Время дождей
     XX.  Возврат  хорошей  погоды.  Соленая  пещера.  Стая сельдей. Тюлени.
Известь. Семги. Осетры
     XXI. Хлопчатка. Ферма. Четвероногое животное с клювом. Пирога
     XXII. Праздник спасения
     XXIII.  Ловля  птиц  на  прутья,  намазанные  клеем.  Приключения Жака.
Различные работы. Поход против обезьян
     XXIV. Ткацкий станок. Паланкин. Боа
     XXV. Надпись на могиле осла. Чучело боа
     XXVI. Поход. Новая пещера. Валяльная глина. Горный хрусталь
     XXVII. Путешествие на ферму. Морская свинка. Ондатра. Сулейник колючий
     XXVIII.  Привал  у  Сахарницы.  Пекари.  Отаитское  жаркое. Исполинский
бамбук. Продолжение похода
     XXIX.  Прогулка  по  саванне. Стадо страусов и их яйца. Зеленая долина.
Испуг Эрнеста. Медведи
     XXX.  Работы  матери  в  наше отсутствие. Кондор. Потрошение медведей и
изготовление  их  мяса.  Поход четырех мальчиков. Ангорские зайцы. Антилопы.
Рассказ Фрица. Медовест. Пчелиный улей
     XXXI.   Молочай.  Страусовая  башня.  Поимка  страуса.  Общий  поход  и
прибытие в пещеру. Угорь. Приручение страуса. Мед. Изготовление шляп
     XXXII.  Возврат дождливого времени. Гончарное ремесло. Постройка челна.
Поездка на остров Акулы
     XXXIII.   Отправление   мальчиков   на   охоту   за  крысами.  Избиение
поросят-опустошителей.   Возвращение  молодых  людей.  Появление  сельдей  и
тюленей
     XXXIV.  Испытание  кайяка.  Исчезновение  Фрица.  Морж. Буря. Тревога о
Фрице. Спасены! Подъемный мост. Солончак
     XXXV.  Отъезд  на  ферму. Гиена. Голубь-почтальон. Письмо Фрица. Черные
лебеди.  Царская  цапля.  Тапир.  Журавли. Райская птица. Восстание обезьян.
Подавление его. Опустошения, произведенные слонами
     XXXVI.   Постройка   летнего   жилища.   Плоды  шоколатника  и  райской
смаковницы.   Таинственный   мешок.   Султанка.  Слоны.  Барсы.  Земноводное
чудовище.  Обманутый  обманщик.  Исправление  Соколиного  гнезда.  Постройка
караульни на острове Акулы
     XXXVII.  Состояние  колонии  по прошествии десяти лет. Поездка Фрица на
кайяке. Гнезда. Жемчужная бухта. Тюлени. Альбатрос
     XXXVIII.  Доверенная  тайна. Англичанка на острове Вулкана. Отправление
на ловлю жемчуга. Дельфиновый мыс. Ловля жемчуга. Приезд домой
     XXXIX.  Испуг Жака. Кабан. Трюфели. Нанкинский хлопчатник. Львы. Смерть
Билля. Поездка Фрица. Кашалот
     XL. Мисс Женни
     XLI. Продолжение истории мисс Женни
     ХLII. Важное событие. Последняя глава





                          ПРИГОТОВЛЕНИЯ К СПАСЕНИЮ

     Буря  продолжалась  уже шесть дней и не только не стихала, но постоянно
усиливалась.  Сбитые  с  нашего  пути  к  юго-западу, мы не могли определить
местности,  в которой находились. Корабль лишился мачт и повсюду обнаруживал
течь.  Бывшие  на  нем  люди,  поручая душу свою Богу, молили Его о средстве
избавиться от смерти.
     - Дети!  -  обратился  я  к  моим четырем сыновьям, в слезах окружавшим
мать,  -  если Богу угодно, Он может еще спасти нас; но если Он решил иначе,
то покоримся Его воле.
     Жена   моя  отерла  слезы  и,  по  моему  примеру,  старалась  казаться
спокойной, чтобы ободрить детей.
     Вдруг,  среди  шума ветра и волн, я услышал восторженный крик матросов:
"Земля,  земля!"  Но  вслед  за тем мы почувствовали сильный толчок, который
сопровождался  долгим  и  страшным треском. Неподвижность судна и глухой шум
волн,  врывавшихся на корабль, сказали мне, что мы сели на скалы, выдавшиеся
на поверхность моря, и что судно пробито.
     - Мы погибли; шлюпки на воду! - раздался голос капитана.
     - Погибли! - повторили дети, глядя на меня с отчаянием.
     - Успокойтесь,  - сказал я им, - не отчаивайтесь. Я пойду посмотрю, что
можно сделать для нашего спасения.
     Я  покинул  каюту  и  вышел  на  палубу.  Облитый,  ослепленный  и даже
опрокинутый  волнами,  я  несколько минут не мог разглядеть ничего. Наконец,
достигнув  верхней  части  палубы, я увидел в море шлюпки, уже переполненные
народом  и  старавшиеся  отчалить  от  корабля. Один из матросов перерезывал
последнюю веревку. О нас забыли...
     Я  звал, кричал; но голос мой терялся в шуме бури, и я с ужасом сознал,
что нас покинули на разбившемся корабле.
     Однако  некоторым  утешением в этом крайнем положении послужило мне то,
что,  по  положению  корабля  на скале, корма его, в которой находилась наша
каюта,  стояла  поверх  волн.  В  то  же  время, несмотря на падавший частый
дождь,  я  увидел,  на небольшом расстоянии к югу, берег. Каким пустым он ни
казался, но стал целью моих последних надежд.
     Я  возвратился  к  своим  и,  показывая спокойствие, которого далеко не
ощущал, произнес:
     - Ободритесь;  для  нас не все кончено; часть корабля крепко утверждена
над водой. Завтра ветер и море стихнут, и мы можем достигнуть берега.
     Дети,   с   обычным  их  возрасту  доверием,  приняли  эту  надежду  за
несомненную.
     По  знаку  моей жены я понял, что она угадала истину, но я понял также,
что ее вера в Божий Промысел не ослабела.
     - Нам придется провести тяжелую ночь. Поедим немного: пища ободряет.
     Действительно,   уже  вечерело;  буря,  все  еще  чрезвычайно  сильная,
яростно  хлестала  корабль.  Я  ежеминутно  боялся,  чтоб она не разбила его
окончательно.
     Мать  наскоро приготовила простой обед; дети поели с аппетитом, а затем
легли  и  заснули.  Старший из них, Фриц, который лучше братьев понимал наше
положение, захотел в продолжение ночи бодрствовать вместе с нами.
     - Батюшка,  - сказал он мне, - я придумывал средство достигнуть берега.
Если  б  у  нас были пробки или пузыри, чтоб устроить плавательные пояса для
матушки и моих братьев! Ты и я доплыли бы до берега и без поясов.
     - Мысль  недурна,  -  отвечал я. - На всякий случай попытаемся возможно
скорее выполнить ее.
     Собрав  несколько  пустых  бочонков  и  жестяных кувшинов, в которых на
море  обыкновенно  сберегают  пресную  воду,  я, при помощи Фрица, связал их
платками  и  подвязал,  по  два,  под  руки каждого из детей и моей отважной
жены.  Затем  Фриц  и  я  наполнили  свои  собственные  и их карманы ножами,
веревками,  кремнями,  огнивами  и  другими  вещами,  которые могли наиболее
понадобиться  нам  в  случае,  если  б корабль был разрушен, а нам счастливо
удалось бы добраться до берега.
     Приняв  эти  предосторожности, Фриц, успокоенный и сильно уставший, лег
подле братьев и скоро заснул. Но жена моя и я продолжали бодрствовать.
     Мы  провели  эту  страшную  ночь  в молитве. К утру я заметил, что буря
стихает.   С  рассветом  я  поднялся  на  палубу.  Ветер  почти  стих,  море
успокаивалось, а светлый горизонт заалел.
     Ободренный  этим  видом я позвал жену и детей. Дети опечалились, увидя,
что на корабле остались только мы одни.
     - А  где  же матросы? - спросили дети. - Если они отплыли, то почему не
взяли нас? Что станет с нами?
     - Дети,  -  ответил  я,  -  матросы растерялись в беде. Они бросились в
шлюпки,  не  думая  о  нас, и можно думать, что они погибли вследствие своей
поспешности.  Может  быть,  теперь  о них следует сожалеть более, чем о нас.
Смотрите:  небо  чисто,  земля  недалеко,  и, пожалуй, то, что о нас забыли,
наше  счастье.  Будем  надеяться на Бога, который нас не покинул, и обдумаем
средство спастись.
     Фриц,  предприимчивый  и склонный к необычайным приключениям, настаивал
на мысли переправиться на берег вплавь.
     Эрнест,  мой  второй сын, около 12 лет, смышленый, но робкий и ленивый,
испугался подобной переправы и предложил постройку плота.
     Я  заметил  ему, что такая постройка потребовала бы очень много времени
и,  кроме  того,  представляла  бы  еще  то  неудобство,  что  плотом трудно
управлять.  Эти  соображения заставили Эрнеста почти тотчас же отказаться от
своей мысли.
     - Но  какой  бы  способ  переправы мы не предпочли, - сказал я детям, -
осмотрим  сперва  корабль  и,  не  переставая  думать  о средстве переправы,
соберем на палубе все вещи, которые могут принести нам пользу на земле.
     Все  разбрелись  на поиски. Я прежде всего отправился в ту часть судна,
где   хранились  продовольственные  припасы,  чтобы  обеспечить  нам  первые
средства  к жизни. Фриц осмотрел кладовую для оружия и пороха и вынес оттуда
ружья,  пистолеты, порох, пули и дробь. Эрнест забрался в каморку плотника и
вынес  из  нее  разные  инструменты  и гвозди. Маленький Франсуа, младший из
моих  сыновей  шести  лет,  также  захотел  показать нам свою заботливость и
принес  ящик,  полный  рыболовных крючков. Фриц и Эрнест посмеялись над ним,
но  я счел за лучшее не пренебрегать этой находкой, так как могло случиться,
что  мы будем вынуждены кормиться рыбной ловлей. Что же касается Жака, моего
третьего   сына,   шалуна  десяти  лет,  то  он  явился  с  двумя  огромными
бульдогами,  которых  он  нашел  запертыми  в каюте капитана и которые, став
покорными от голода, дозволили Жаку вести их каждого за ухо.
     Жена  сказала  мне, что нашла корову, осла, двух коз, супоросую свинью,
которым  она  дала есть и пить, именно вовремя, чтобы они не сдохли, так как
бедные животные уже около двух суток оставались без пищи.
     Таким  образом,  все,  казалось  мне,  сделали  полезные  открытия,  за
исключением Жака.
     - Ты  привел нам, - сказал я ему, - двух страшных объедал, прокормление
которых будет стоить многого, а между тем не принесет пользы.
     - Я  думал,  папа,  -  ответил  он,  - что когда мы будем на земле, они
помогут нам охотиться.
     - Правда;  но  мы еще не на земле. Думал ли ты о том, как нам добраться
до нее?
     - Э,  -  отвечал он, - разве мы не можем переплыть в бочках, как прежде
я плавал на пруду крестного папы.
     - Мысль хороша! - воскликнул я. - Скорее примемся за работу.
     Я  тотчас  же,  в  сопровождении  детей, отправился в трюм, где плавало
много  больших  пустых  бочек.  Я  вытащил  четыре  такие  бочки на ту часть
палубы,  которая  находилась  в  уровень с поверхностью моря. Эти бочки были
сделаны  из  крепкого  дерева  и  стянуты железными обручами, и я признал их
очень  удобными  для  нашей  цели. С помощью Фрица я начал распиливать их на
две ровные половины.
     Получив  таким  образом  восемь  чанов, которые мне очень нравились, мы
поставили  их рядом, и я стал искать гибкой доски, достаточно длинной, чтобы
связать  их,  и  которая,  поднимаясь  на  обоих концах, могла бы образовать
киль.  Мы прибили чаны к этой доске и связали их между собой планками. Кроме
того,  чаны  были  охвачены  со  сторон  двумя  досками,  которые  сходились
острием.
     Скрепив  все  части, мы увидели в своем распоряжении судно, которое, по
крайней  мере,  в  тихую  погоду,  могло,  на мой взгляд, служить безопасным
средством к переправе.
     Оставалось  спустить  это судно на воду, но оно было так тяжело, что мы
даже соединенными силами не могли сдвинуть его с места.
     Я  упомянул,  что  в  этом случае большую услугу оказал бы нам подъем с
блоком.  Фриц,  который  вспомнил,  что  видел где-то это орудие, отправился
отыскивать его.
     При  помощи  этого  орудия  мне удалось поднять нашу тяжелую постройку;
Фриц  подложил  под  нее  валики,  и тогда нам стало уже легко сдвинуть ее с
места.
     Дети  изумились  силе  подъема.  Я  обещал  пояснить  им  ее  в  первую
свободную минуту, если удастся еще найти ее.
     Несколько  времени  спустя наше судно соскользнуло с палубы так быстро,
что  мы  лишились  бы  его,  если  б  я не позаботился привязать его крепким
канатом  к  одному  из  бревен  корабля. Дети, увидев судно на воде, подняли
восторженный  крик.  Я  был менее доволен: на воде судно накренилось на один
бок.  На  мгновение  я  отчаялся,  но вскоре увидел, что могу поправить дело
балластом.
     И  потому,  схватив  все тяжелые предметы, попадавшиеся мне под руку, я
бросал  их  в  чаны,  и постепенно судно уравновесилось, так что дети готовы
были  сейчас же вскочить в него. Я удержал их от этого, боясь, чтобы слишком
быстрым толчком они не опрокинули судна.
     Нам  недоставало  еще  весел.  Фриц  нашел  четыре  весла,  забытые под
парусом.
     Вспомнив,   что   дикари,  для  удержания  в  равновесии  своих  пирог,
употребляют  шесты,  я  решился  применить  это средство и к нашему судну. Я
взял  два довольно большие куска реи и прикрепил их к концам лодки подвижно,
чтобы  они  могли  вращаться.  К  каждому  концу  этих  шестов я привязал по
пустому  бочонку,  которые  должны  были  опираться  на воду справа и слева.
Поддерживаемое  таким образом, судно должно было сохранять равновесие. Затем
мы приготовили весла.
     Эти  различные  работы  были  окончены  так  поздно,  что нельзя было и
думать  пуститься  в  море  в  тот  же  день.  И  потому пришлось покориться
необходимости  провести  еще  одну  ночь  на  разбившемся корабле. Когда это
решение  состоялось,  жена подкрепила наши силы хорошим обедом, потому что в
течение  дня  мы  едва думали о том, чтобы по временам съедать кусок хлеба и
выпить немного вина.
     Более  спокойный,  чем  накануне,  я  не  решался однако лечь спать, не
снабдив  детей  плавательными снаряжениями. Жене я посоветовал одеть мужское
платье,  которое,  в  случае беды, затруднило бы ее меньше женского. Сначала
жене  не хотелось подвергаться этому неприятному переодеванию, но вскоре она
уступила  моим  доводам.  Удалившись  на  время,  она  явилась в хорошеньком
костюме  гардемарина,  который  она  нашла  в  одной  из  корабельных кают и
который пришелся ей впору и к лицу.
     После трудового дня, нами вскоре овладел сон.
     Ночь прошла без неприятных приключений.






     С восходом солнца мы все проснулись: и горе, и надежда коротают сон.
     Вслед за общей утренней молитвой я сказал детям:
     - Теперь,   с  Божьей  помощью,  мы  попытаемся  освободиться.  Задайте
скотине  корму  на  несколько  дней;  если,  как  я  надеюсь, наша переправа
удастся,  то  мы  можем  возвратиться за ними. Затем соберите все, что может
нам пригодиться на суше, и отважно в путь!
     Прежде  всего  я  погрузил  бочонок  с  порохом,  ружья,  несколько пар
пистолетов,  пули,  а  также свинец и формочку для их отливки. Каждый из нас
захватил  сумку, наполненную съестными припасами. Я взял еще ящик с плитками
бульона,  другой  с сухарями, чугунок, ножей, топоров, пил, клещей, гвоздей,
буравчиков,  удочек.  Захватил  я  также  парусины,  чтобы изготовить из нее
палатку.
     Мы  набрали  столько вещей, что вынуждены были часть оставить, хотя я и
заменил полезными предметами балласт, положенный накануне в чаны.
     Когда  мы  собирались  садиться в наше судно, петухи, протяжным криком,
как  бы  прощались  с  нами.  Жена сочла за лучшее взять их с собой, а равно
кур,  уток,  гусей,  голубей.  Она поместила двух петухов и двенадцать кур в
один  из  чанов,  который  я  закрыл  решеткой из перекрещивавшихся палочек.
Гусям  же,  уткам и голубям я предоставил свободу, рассчитывая, что они сами
достигнут берега, одни по воде, другие летом.
     Дети  уже  уселись  в  указанном  им порядке, когда жена возвратилась с
корабля,  неся под мышкой грузный мешок, который она положила в чан, занятый
маленьким  Франсуа.  Тогда  я  не обратил внимания на этот мешок, думая, что
предусмотрительная  мать  взяла  его только для того, чтобы устроить ребенку
удобное сиденье.
     Когда  только я увидел, что все уселись, я перерезал сдерживающий лодку
канат, и мы принялись грести к берегу.
     В  первом чане сидела жена, во втором маленький Франсуа. Третий чан был
занят   Фрицем.   Средние   два  чана  содержали  порох,  оружие,  парусину,
инструменты,  продовольственные  запасы и живность. В шестом чане сидел Жак,
в  седьмом  Эрнест, а я занял последний и, держа руль, направлял наше судно.
Подле  каждого  из  нас  было по одному из плавательных поясов из кувшинов и
бочонков,  которые  должны  были  служить  в  случае какого-либо несчастного
приключения.
     Собаки  были  слишком  толсты,  чтобы благоразумие дозволяло взять их с
собой,  и мы оставили их на корабле. Увидев, что мы уезжаем, они стали выть;
наконец  они  решились прыгнуть в воду и вскоре нагнали нас. Опасаясь, чтобы
переправа  не  превысила  их силы, я дозволял им по временам класть передние
лапы  на выставлявшиеся за судно шесты и прикрепленные к нам бочонки. Добрые
животные  вскоре освоились с этим приемом и таким образом могли следовать за
нами без истощения сил.
     Море  волновалось  слабо,  небо  было  чистое,  солнце сияло. Мы гребли
дружно;  нам  благоприятствовал  прилив.  Кругом  нас  плавали ящики, бочки,
тюки,  снесенные  волнами  с  разбившегося  корабля.  Фрицу  и  мне  удалось
захватить  баграми  и  привязать  к нашему плоту некоторые из этих бочонков.
Жена,  положив  руку  на голову своего младшего дитяти и подняв глаза к небу
молилась.
     Переправа  совершилась  счастливо;  но  чем  более  мы  приближались  к
берегу,   тем   более  он  казался  нам  пустынным  и  диким.  Взору  нашему
представлялась только серая полоса голых скал.
     Но  Фриц, который обладал прекрасным зрением, уверял, что видит деревья
и  между  ними  пальмы.  Лакомка  Эрнест  радовался  при мысли о предстоящей
возможности  есть  кокосовые  орехи,  о  которых  он  читал, что они гораздо
вкуснее растущих в Европе.
     - Какое счастье! - воскликнул маленький Франсуа.
     Это  слово  "счастье",  так  мало  согласовавшееся  с нашим положением,
заставило  вздрогнуть  мою  жену.  Угадав  ее мысль, я улыбнулся ей. - Может
быть, - сказал я тихо, - ребенок прав; не следует и умалять своего счастья.
     Между  детьми  завязался  разговор о природе деревьев, которые старался
указать  им  Фриц.  Когда я выразил сожаление о том, что не захватил с собой
подзорную  трубу  капитана, Жак радостно вытащил из своего кармана маленькую
трубку,  найденную  им  в  каюте  боцмана.  Трубка  эта дала мне возможность
разглядеть  берег. Но забыв спорный вопрос, я отыскивал точку, к которой нам
удобней было пристать.
     Я  выбрал  небольшую  губу, к которой направились наши утки и гуси, как
бы выполняя роль передового отряда.
     - А кокосовые орехи видишь, папа? - спросил Франсуа.
     - Вижу,  -  ответил  я,  улыбаясь,  -  у  Фрица  хорошие глаза, и он не
ошибся.   Я  различаю  вдали  деревья,  которые,  действительно,  похожи  на
кокосовые пальмы.
     - Как  я  доволен!  -  воскликнул  маленький  Франсуа, с радости хлопая
своими  ручонками.  Жена  наклонилась  поцеловать его и скрыла от нас слезу.
Подняв  голову,  она  показала нам только улыбку. Счастье маленького Франсуа
сообщилось и ей.
     Мы  налегли  на  весла и пристали в устье ручья, в месте, где вода была
едва  достаточно  глубока,  чтоб  наши  чаны  могли плавать, и где берег был
очень низок.
     Дети  легко  выскочили  на  берег,  за  исключением  Франсуа,  который,
несмотря  на  свое  нетерпение,  не  мог  выбраться  один из чана и которому
помогла мать.
     Опередившие  плот  собаки встретили нас радостным лаем и скачками. Гуси
и  утки,  уже  расположившиеся  на  берегах  ручья, также приветствовали нас
своим  гнусливым  криком,  к  которому  присоединился глухой крик нескольких
пингвинов,  неподвижно  сидевших  на  скалах, и нескольких фламинго, которые
испугавшись улетели.
     При виде всей этой сцены маленький Франсуа забыл о кокосовых орехах.
     По   выходе  на  берег,  первым  делом  нашим  было,  став  на  колени,
поблагодарить  Бога за наше счастливое избавление и помолиться о продолжении
покровительства.  Я  крепко  обнял  жену  и своих бедных детей. Влажный взор
жены встретился с моим.
     - Господь  милосерден,  -  сказала она. - Он сохранил нас друг другу, и
все наши дети с нами...
     Затем  нужно было разгружать плот. Вскоре все было перенесено на берег,
хотя добыча эта была невелика, но мы считали ее чрезвычайно богатой.
     Я  выбрал  удобное  место  для  устройства палатки, которая должна была
служить  нам  кровом.  Я  воткнул  в  землю один из шестов, уравновешивавших
плот,  привязал  к  этому  шесту  другой,  а другой конец его воткнул в щель
скалы.  Затем  я  накинул  на шест парусину, растянул ее колышками, а внутри
палатки  наложил  на  края  парусины  ящики  со съестными припасами и другие
тяжелые  предметы.  Фриц  прикрепил к отверстию крючки, чтобы ночью мы могли
застегивать палатку.
     Я  велел  детям набрать для наших постелей как можно больше сухой травы
и моха.
     Пока  они  были заняты этой работой, я устроил невдалеке от палатки, из
нескольких  камней, род очага, наносил к нему хвороста, собранного по берегу
ручья, и вскоре развел большое пламя, которое весело сверкало.
     Жена  поставила  на  камни чугунок с водой, в которую я бросил пять или
шесть пластинок бульона.
     - Что  ты  хочешь  клеить,  папа?  - спросил меня Франсуа, который счел
пластинки бульона за клей.
     Мать,  улыбаясь  его  наивному вопросу, отвечала, что я хочу изготовить
суп.
     - Суп из клея? - спросил он с беспокойной гримасой.
     - Ну,  нет,  -  ответила  мать, - хороший, жирный суп, дорогой мой, суп
говяжий.
     - Говяжий!  -  воскликнул  Франсуа,  широко раскрыв глазенки, - значит,
мама, ты пойдешь к мяснику?
     Мать  засмеялась  и объяснила ему, что пластинки, сочтенные им за клей,
состоят из говяжьего сока, сгущенного долгим кипячением.
     - Этим  способом,  -  сказала  она  ребенку,  - заменяют запасы свежего
мяса,   которое   попортилось   бы   во   время   продолжительного  морского
путешествия.
     Фриц,  зарядив ружье, отправился вверх по течению ручья. Эрнест пошел в
противоположную   сторону,   по   берегу   моря.  Жак  принялся  осматривать
прибрежные скалы, ища раковины.
     Я   стал   вытаскивать  из  воды  бочонки,  словленные  нами  во  время
переправы,  как  вдруг  я услышал громкие крики Жака. Вооруженный топором, я
бросился  в ту сторону, откуда слышались эти крики, и увидел ребенка стоящим
по колена в воде.
     - Папа,  папа, - кричал он голосом, в котором слышалась смесь торжества
и ужаса, - иди скорей: я поймал большого зверя.
     - Так неси его.
     - Не могу, папа: он держит меня.
     Меня  разбирал  смех  при виде этого победителя пленником своей жертвы,
но  нужно было торопиться оказать ему помощь. Большой морской рак держал его
за  ногу,  и  бедный  Жак тщетно пытался освободиться из клещей животного. Я
вошел  в  воду;  морской  рак  покинул  свою  добычу  и хотел бежать, но мне
удалось  схватить  его  посреди  тела,  и я вынес его на берег. Мой ветреный
мальчуган,  гордый  возможностью  показать  матери  такую прекрасную добычу,
быстро  схватил  ее обеими руками. Но вслед за тем рак ударил его хвостом по
лицу  так  сильно,  что  Жак выпустил его из рук и ударился в слезы. На этот
раз,  утешая  ребенка,  я  не  мог  не посмеяться его неудаче. Я показал ему
самый  легкий  способ  справиться  со  своей  добычей, взяв ее поперек тела.
Успокоившись, Жак побежал показать свою добычу матери.
     - Мама!  Франсуа!  Эрнест!  Фриц!  где  Фриц?  -  кричал  он  достигнув
палатки. - Смотрите; идите, смотрите! морской рак!
     Эрнест,  с  важностью  рассмотрев  животное,  посоветовал бросить его в
воду,  кипевшую  в чугунке, обещая, что от этого суп станет вкуснее. Жена не
сочла благоразумным последовать этому совету и решилась сварить рака особо.
     Эрнест сообщил, что и он сделал открытие.
     - Я  видел  в  воде,  - сказал он, - раковины; но чтоб добыть их, нужно
было перемочиться.
     - Да  и  я  видел,  -  возразил  Жак с пренебрежением, - но это дрянные
раковины. Я не стал бы есть их. Вот, рак дело другое!
     - Почем  знать?  -  ответил  Эрнест.  - Может быть, это устрицы. Я даже
уверен  в этом, судя по тому, как эти раковины сидят на скале, и по глубине,
на которой они живут.
     - Ну,  неженка,  -  сказал я в свою очередь, - если ты думаешь, что это
были  устрицы,  так  отчего  же ты не принес их нам? Ты говоришь, что боялся
перемочиться;  но  подумай,  что  в нашем теперешнем положении мы все должны
уметь пренебрегать своими удобствами и доказать свою смелость.
     - Я  видел  еще,  - продолжал Эрнест, - соль в углублении скалы. Должно
быть, солнце выпарило ее из морской воды.
     - Ах,  ты,  болтушка!  -  воскликнул  я,  - если ты видел соль, то тебе
следовало  собрать  ее.  Поди,  исправь  поскорее  свой  промах, чтоб нам не
пришлось есть пресный, безвкусный суп.
     Эрнест  отправился  и  вскоре  возвратился. Принесенная им соль была до
такой  степени  перемешана  с  песком,  что  я  хотел  бросить  ее.  Но жена
воспрепятствовала  мне  сделать  это:  она  распустила  соль  в воде и потом
процедила воду сквозь тряпочку; этой водой мы посолили свой суп.
     Однако я побранил Эрнеста за небрежность сбора.
     Суп  был  готов,  но Фриц еще не возвращался; кроме того, глядя на суп,
кипящий  в  чугунке, мы очень затруднялись разрешением вопроса, чем мы будем
черпать  суп.  Не  подносить  же по очереди раскаленный котелок к губам и не
ловить  же  плававшие  в  нем  сухари руками! Мы находились почти в таком же
положении,  как  лиса  в  гостях  у  журавля, предлагавшего пищу в кувшине с
узким  горлом.  Затруднение  наше  казалось  нам до того безысходным, что мы
разразились громким смехом.
     - Если  б  у  нас  были  кокосовые орехи, то из их скорлупы мы могли бы
приготовить ложки.
     - Да,  -  возразил  я,  -  если б нам стоило только пожелать вещь, чтоб
иметь  ее,  то  у нас сию минуту были бы великолепные серебряные приборы. Но
Фрицовы  кокосовые  пальмы нужно еще отыскать: их отделяют от нас скалы. Ну,
дети, придумайте что-нибудь более выполнимое.
     - Нельзя ли, - продолжал Эрнест, - употребить в дело раковины?
     - Хорошо! - воскликнул я. - Поторопись добыть их.
     Эрнест  снова  удалился;  но  его  опередил  Жак,  который вошел в воду
раньше, чем медлительный Эрнест достиг берега.
     Жак  открывал  раковины  и  выбрасывал  их на берег. Эрнест ограничился
тем, что собирал их, не желая замочить ноги.
     Когда  собиратели  раковин  возвращались,  явился  и Фриц. Он подходил,
держа одну руку за спиной, с печальным лицом.
     - Не нашел ничего? - спросил я его.
     - Решительно ничего, - ответил он.
     Но окружавшие его братья начали кричать:
     - О, маленькая морская свинка! Где ты нашел ее? Покажи!
     Тогда Фриц с гордостью показал добычу, которую прежде прятал.
     Я  поздравил  его  с  успешной  охотой, но упрекнул за ложь, которую он
позволил себе, хотя в виде шутки.
     Он  сознался  в  промахе;  затем  он  рассказал, что, переправившись на
другой  берег  ручья,  он  попал  в  страну,  совершенно не сходную с той, в
которой мы находились.
     - Там,  -  сказал  он,  -  великолепная  растительность; кроме того, на
берегу  лежит  множество выброшенных морем ящиков, бочонков и других вещей с
разбившегося  корабля.  Не  собрать ли нам все эти богатства? Не отправиться
ли  нам,  кроме  того,  за скотом, оставшимся на корабле? Корова дала бы нам
прекрасного  молока, в котором мы могли бы мочить наши сухари. На том берегу
ручья  есть  высокая трава, на которой корова могла бы пастись, и прекрасные
деревья,  которые  могли  бы  укрыть  нас  самих.  Поселимся  на том берегу.
Покинем здешнюю голую и сухую местность.
     - Терпение,  терпение! - ответил я, - на все свое время. За сегодняшним
днем  придет  завтра. Но прежде всего скажи мне, не видел ли ты следов наших
товарищей по кораблю?
     - Никаких  следов  ни  на  земле,  ни на море! Из живых существ я видел
только  стадо  животных,  подобных  принесенному мною. Это, я думаю, морские
свинки,  но  особый  вид  их,  так  как  у  него лапы устроены как у зайцев.
Виденные  мной  животные  до такой степени непугливы, что я мог наблюдать их
вблизи. Они скачут в траве, садятся и подносят пищу ко рту подобно белкам.
     Эрнест,  приняв  самый  ученый  вид, осмотрел животное со всех сторон и
объявил,  что,  основываясь  на  своем  учебнике  естественной  истории,  он
считает  возможным  утверждать,  что  животное,  принятое  нами  за  морскую
свинку, - агути.
     - Вот,  -  воскликнул  Фриц,  -  ученый, который хочет поучать нас. А я
говорю, что это морская свинка.
     Я вмешался в спор.
     - Не  относись  с  таким  пренебрежением  к словам Эрнеста, - заметил я
Фрицу.  - Я никогда не видел живого агути; но животное, которое ты держишь в
руках,  действительно  агути,  о  котором  рассказывают  естествоиспытатели.
Во-первых,  твоя  добыча слишком толста для морской свинки, хотя и похожа на
нее  приплюснутой  головой,  маленькими  ушами,  коротким  хвостом, короткой
буро-оранжевой  шерстью  и  утолщенным кзади телом. Она величиной с большого
зайца,  и  смотри,  какие  у  нее  острые  и загнутые внутрь зубы. У морской
свинки нет таких зубов.
     - Папа,  -  сказал Эрнест, - если агути так непугливы, не попытаться ли
нам  добыть  несколько  штук живыми? Мы развели бы их, как кроликов, и имели
бы под руками дичь, за которой не приходилось бы бегать.
     - Да,  тебе,  маленькому  ленивцу,  это  нравилось  бы. Попытайся, если
хочешь;  агути  приручаются  легко.  Но  я  предупреждаю  тебя,  что с этими
кроликами  тебе  будет  больше  хлопот,  чем  с  европейскими.  Эти  грызуны
постоянно  работают  зубами,  которые  так  крепки,  что никакие преграды не
могут  противостоять  им.  Бывали  примеры,  что агути перегрызали проволоку
клетки, в которой их держали. В какую же тюрьму думаешь ты засадить своих?
     Пока  дети  слушали  этот  маленький  урок  естественной  истории,  Жак
старался  ножом  вскрыть  одну из устриц; но хотя он напрягал все свои силы,
дело ему не удавалось.
     Тогда  я  взял  устриц,  положил  их  на  горячие  уголья  и  они скоро
раскрылись сами собой.
     - Вот,   дети,  -  сказал  я,  -  одно  из  кушаний,  наиболее  ценимых
лакомками. Отведайте его.
     Сказав это, я проглотил одну из устриц.
     Жак  и  Фриц  вздумали  подражать  мне,  но тотчас же объявили, что это
кушанье отвратительно. Эрнест и Франсуа положились на это суждение.
     Поэтому   мы   воспользовались   лишь   теми  частями  устриц,  которые
обыкновенно  бросают:  употребляя  раковины вместо ложек, мы начали есть наш
суп.
     Между  тем  как  мы  утоляли наш голод, обе собаки вздумали последовать
нашему примеру и, найдя Фрицова агути, принялись рвать его на части.
     Фриц  вскочил  в  ярости,  схватил стоявшее невдалеке ружье и ударил им
собак  так  сильно,  что  сломал  ложе;  потом,  когда  собаки  обратились в
бегство, он швырял в них камнями, пока надеялся попасть в животных.
     Уже  не  в первый раз Фриц обнаруживал такую вспыльчивость. Так как мне
желательно  было подавить страстность его характера, которая огорчала меня и
могла  подать худой пример братьям Фрица, то я стал строго выговаривать ему,
доказывая,  что  в  слепом  гневе  он  не  только  испортил  ружье,  но  мог
изуродовать  бедных  животных, которые в состоянии оказать нам весьма важные
услуги.
     Фриц  сознал  справедливость  моего  выговора  и  не замедлил высказать
живое  раскаяние.  Я простил его под условием, чтоб он помирился с собаками.
Фриц  не  заставил  просить себя, взял в каждую руку по куску сухаря и пошел
за собаками. Минуту спустя, добрые животные возвратились вместе с ним.
     - Папа!  -  сказал он, - еще не дотрагиваясь до сухарей, они лизали мне
руку. Как мог поступить я так жестоко с добрыми животными!
     - В  гневе  человек  всегда  несправедлив, - сказал я ему: - не забывай
этого, дорогой мой.
     Когда  мы  кончили  есть,  солнце  садилось  на горизонте. Наши петухи,
куры,  утки  собрались  около  нас.  Жена  стала бросать им пригоршни зерен,
которые  она  вынимала из мешка, служившего при переправе седалищем Франсуа.
Я  порадовался  ее  предусмотрительности,  но  заметил,  что эти зерна лучше
сберечь   для   посева,  чем  бросать  птицам,  которых  можно  накормить  и
попортившимися сухарями.
     Голуби  укрылись  в  трещины  скал;  петухи  и  куры взобрались на верх
палатки,  утки  отправились  в  тростники  залива,  образовавшегося  у устья
ручья.
     Да  и  мы готовились к отдыху. Зарядив ружья, мы поставили их так, чтоб
иметь  возможность  схватить  их  при  первой  тревоге.  Затем  мы совершили
вечернюю молитву и удалились в палатку.
     К  удивлению детей, день сменился темнотой чрезвычайно быстро. Из этого
я  заключил,  что  мы  должны  были  находиться  вблизи экватора и во всяком
случае между тропиками.
     Я  еще  раз  выглянул из палатки, чтобы увериться в нашей безопасности,
потом  закрыл  вход  и лег. Ночь была очень свежа и мы должны были лечь один
около  другого  как  можно  теснее,  чтобы  менее  страдать  от  холода. Эта
противоположность  между  жарким днем и холодной ночью подтвердила еще более
мою догадку о географическом положении страны, в которой мы находились.
     И  жена,  и дети мои спали. Я уговорился с женой, что буду сторожить до
полуночи,  а  затем  разбужу  ее,  чтоб  она  сменила  меня.  Но  совершенно
нечувствительно  я  и  сам  заснул  и  один  Бог оберегал нас в первую ночь,
проведенную нами на земле после крушения.






     Петухи  приветствовали  восход  солнца. Их пение разбудило меня и жену.
Первым  нашим  делом  было  условиться  насчет  употребления дня. Жена легко
согласилась  со  мной,  что  прежде  всего мы обязаны были разъяснить судьбу
своих   товарищей   по   крушению.   Эти  поиски  должны  были  одновременно
познакомить  нас  со  страной  и  указать  нам,  где  именно  нам  следовало
поселиться.
     Мы  согласились,  что я отправлюсь на поиски с Фрицем, тогда как мать с
остальными  детьми останется у палатки. И потому я попросил жену приготовить
нам  завтрак,  и  разбудил  детей, которых не пришлось долго тормошить. Даже
Эрнест вскочил довольно скоро.
     Я  спросил  Жака,  куда  девался  морской  рак.  Жак рассказал мне, что
спрятал  его  в  углублении  скалы,  чтобы  рака не изгрызли собаки, подобно
Фрицеву агути.
     - Хорошо,  -  сказал я, - это доказывает, что когда дело касается твоих
выгод,  то  ты не так ветрен, и что чужие беды служат тебе предостережением.
Как  бы  то  ни  было,  не уступишь ли ты нам больших клещей твоего морского
рака, чтоб он мог служить нам пищей во время предпринимаемого путешествия?
     - Путешествие!  Путешествие!  -  разом воскликнули дети. - Папа, возьми
меня, возьми меня!
     - На  этот  раз,  -  сказал  я,  - невозможно всей семьей отправиться в
путь.  Мы  продвигались  бы  слишком  медленно, и в случае опасности труднее
было  бы  защищать всех. Со мной отправиться только Фриц; мы возьмем с собой
только  собаку,  - назовем ее хоть Туркой. Вы останетесь дома, при матери, с
другой собакой, которую я предлагаю назвать Биллем.
     Фриц,  краснея,  попросил у меня позволения взять другое ружье, так как
его  прежнее было испорчено. Я дал позволение, показывая вид, что не замечаю
замешательства  Фрица  от  воспоминания прощенного ему поступка. Я предложил
Фрицу  засунуть за пояс пару пистолетов и топор и сам вооружился подобным же
образом.  Мы  позаботились  положить  в  свои сумки пороху, пуль и небольшой
запас  сухарей. Кроме того, каждый из нас захватил на дорогу жестяной кувшин
с водой.
     Завтрак  был  готов.  Он состоял из морского рака, сваренного женой. Но
рак  оказался  до  того жестким, что большая часть его была уступлена нам на
дорогу.
     Фриц советовал отправиться в путь раньше наступления жары.
     - Ты  прав,  -  сказал  я  ему, - отправимся; но мы забыли нечто весьма
важное.
     - Что ж это такое? - спросил он, - поцеловать маму и братьев?
     - Помолиться Богу, - живо ответил Эрнест.
     - Хорошо, дорогой мой; ты меня понял.
     Меня  прервал  Жак, который, как бы дергая за веревку, подражал голосом
звуку колокола: "Бум, бум, бидибум!" и закричал: "на молитву! на молитву!"
     - Глупый  ребенок,  - сказал я ему, - перестань смеяться над священными
предметами!  В  наказание,  мы  не  позволим  тебе  молиться  вместе с нами.
Отойди.
     Смущенный  этим  выговором,  Жак  с  тяжелым  сердцем  отошел и стал на
колени  поодаль  от  нас.  Пока мы молились, я слышал, как он, сквозь слезы,
просил  у  Бога прощения за свою неуместную шутку. Потом он, подошел ко мне,
смиренно  обещал впредь не поступать таким образом. Я поцеловал его, еще раз
сознавая, что его ветреность искупается его добрым сердцем.
     Попросив  детей,  которые должны были остаться при матери, о согласии и
послушании,  я распростился. Прощание не обошлось без горести и слез, потому
что  жена  сильно беспокоилась насчет нашего путешествия наудачу, да и сам я
ощущал тревогу относительно сокровища, которое оставлял за собой.
     Мы  ускорили  шаги,  и скоро шум ручья, вдоль которого мы шли, заглушил
прощальные восклицания дорогих нам существ.
     Чтобы  переправиться  через  ручей,  нам нужно было подняться до места,
где он был сжат очень крутыми скалами, с которых падал каскадом.
     На  противоположном  берегу  страна  представляла  совершенно иной вид.
Сначала  мы  очутились  в  высокой  сухой траве, продвигаться сквозь которую
было  довольно  трудно.  Едва  сделали мы сотню шагов, как услышали за собой
шелест. Обернувшись, мы заметили в одном месте колебание травы.
     Фриц  зарядил  ружье  и,  положив  палец  на  спуск,  готовился  храбро
встретить  неприятеля,  кто  бы  он  ни был. Но он не замедлил узнать Турку,
нашу  собаку, о которой мы забыли и которая нагнала нас. Я встретил животное
ласками  и  поздравил  Фрица,  который  в этом случае доказал действительное
хладнокровие:  он  не только не испугался опасности, но остерегся поспешного
выстрела и выждал мнимого врага.
     Продолжая   идти,   мы   достигли   берега  моря.  Взглядом  мы  искали
каких-нибудь  следов  наших  товарищей,  но тщетно. Мы внимательно осмотрели
песок  по  берегу,  думая  увидеть  следы человеческих ног, но и эта надежда
обманула нас.
     Фриц  предложил  время  от  времени  стрелять, чтоб выстрелы могли быть
услышаны потерпевшими крушение, если они находились где-либо вблизи.
     - Мысль  недурна,  -  возразил  я,  -  но кто ручается тебе, что на эти
выстрелы  не  явятся  толпы  дикарей,  схватка  с которыми не обещает ничего
приятного.
     - Наконец,  -  прибавил  фриц,  -  я  не знаю чего мы хлопочем о людях,
которые нас бесчеловечно покинули!
     - Хлопочем  по  нескольким  причинам,  - ответил я: - во-первых потому,
что  не  по-христиански  платить  за  зло злом; а во-вторых потому, что если
наши товарищи могут нуждаться в нас, то и мы сами можем нуждаться в них.
     - Однако,  папа,  мы  теряем  в  поисках  время,  которое  мы  могли бы
употребить  с  большей  пользой,  -  например, на спасение скота, который мы
оставили на корабле.
     - Из  различных  обязанностей,  - сказал я, - исполним сначала наиболее
важную.  Притом же, дорогой мой, животным оставлено корму на несколько дней,
а море спокойно и отнюдь не грозит снести остатки корабля.
     Мы  покинули  берег.  Исходив свыше семи верст, постоянно настороже, мы
вошли  в  маленький  лесок.  Мы  шли  около  двух часов, и солнце стояло уже
высоко.  Мы остановились на берегу небольшого, тихо журчавшего ручья. Вокруг
нас порхали, щебетали неизвестные нам птицы с прекрасным оперением.
     Фриц  утверждал,  что  видит  в ветвях дерева обезьяну. Истину его слов
подтвердило  мне то, что Турка стал нюхать и потом лаять в этом направлении.
Фриц  поднялся,  чтобы  проверить  факт,  и так как он шел, подняв глаза, то
наткнулся  на  какой-то  круглый,  косматый предмет. В досаде он поднял этот
предмет  и,  взглянув  на  него, поднес его мне, говоря, что это должно быть
гнездо какой-либо большой птицы.
     - Гнездо  это,  дорогой  Фриц,  - сказал я, смеясь его ошибке, - не что
иное, как кокосовый орех.
     По свойственному юношам честолюбию Фриц отстаивал свое мнение.
     - Ведь  есть,  -  сказал  он,  - птицы, которые строят такие же круглые
гнезда.
     - Правда,  но  зачем  решать  вопрос  так  поспешно  и  отстаивать свое
суждение,  когда тебе доказывают, что оно неосновательно. Припомни, разве ты
не  видел,  что  кокосовый  орех  окружен  массой волокон, которую покрывает
тонкая  и  ломкая  кожица.  Найденный  тобою  плод,  вероятно, стар; внешняя
кожица  могла  разрушиться  на  воздухе.  Сняв  косматые волокна, ты найдешь
орех.
     Фриц  исполнил совет, и ему было доказано, что я прав. Потом мы разбили
твердую скорлупу ореха, в которой нашли только высохшее и несъедобное ядро.
     - Вот  на!  Это-то  и  есть тот плод, о котором ученый Эрнест постоянно
отзывается с такой похвалой? Я думал, что найду в орехе прекрасное молоко.
     - Ты  и  нашел бы его в орехе, не совершенно созревшем. Но по мере того
как  орех  зреет,  заключающееся  в  нем  молоко  густеет  и  образует ядро,
которое,  еще  позже,  сохнет,  если  плод  не  попадет  в землю, годную для
проростания,  и  если  ядро, проростая, не разорвет скорлупы, чтобы породить
новое дерево.
     - Да  разве  ядро  сможет  пробить  такую крепкую скорлупу? - удивленно
спросил Фриц.
     - Действительно  так.  Не  видел ли ты раскрывшимися косточки персиков,
которые однако очень тверды?
     - Да;  но  косточка  персика  состоит  из  двух  половин,  которые ядро
разделяет, разбухая от влаги.
     Я  радовался  верности  этого  замечания и сообщил Фрицу, что кокосовый
орех  проростает  другим  образом. Я показал Фрицу три маленькие отверстия у
хвоста ореха.
     - Мы  можем  увериться, - сказал я, - что эти отверстия закрыты деревом
менее  твердым,  чем остальная скорлупа. Вот через них-то и проникают ростки
стебля и корешков.
     Я  с  удовольствием  наблюдал,  как  внимательно сын мой выслушивал эти
объяснения.
     Мы  опять  пустились  в  путь,  продолжая  идти  тем же лесом, который,
по-видимому,  простирался  довольно  далеко.  Очень  часто мы были вынуждены
прорубать  себе  дорогу  топорами вследствие бесчисленных вьющихся растений,
переплетавшихся  перед  нами.  На  каждом  шагу  взорам нашим представлялось
какое-нибудь  странное  дерево. Фриц, который более и более изумлялся, вдруг
воскликнул:
     - Папа! Какие это деревья с утолщениями на стволах?
     Я  узнал  тыкву,  гибкие  стебли  которой,  обвившись  около  деревьев,
свешивают  с  их стволов свои плоды с твердой и сухой кожей. Я сказал Фрицу,
что  плоды эти могут быть употребляемы на изготовление чаш, блюд, бутылей, и
что дикие кипятят в них воду и варят пищу.
     Фриц  очень  изумился, не понимая, каким образом приготовленную из этих
плодов посуду можно ставить на огонь.
     Тогда  я  объяснил ему способ диких, которые бросают в содержимую этими
сосудами  воду  каменья,  предварительно  накаленные  на  огне, пока вода не
закипит.
     - Так  просто!  Это  до  того  не  замысловато,  что  если  б я немного
подумал, мог бы догадаться и сам.
     - Да,  ты  пытался  бы открыть этот способ таким же образом, как друзья
Колумба  пытались  поставить яйцо на его острый конец. Не забывай, что самые
простые способы изобретаются всего труднее.
     Болтая,  каждый  из нас взял по тыкве и стал обделывать ее в какую-либо
домашнюю  посуду.  Фриц  принялся  обрезать свою тыкву ножом, но так как это
ему  не  удавалось,  то  он  потерял  терпение  и  бросил тыкву. Я, конечно,
остерегся   подражать   ему;   напротив,  обвязав  свою  тыкву  бечевкой,  я
постепенно  стягивал  последнюю  закручиванием  и  таким  образом  без труда
разрезал тыкву на две чашки одинаковых размеров.
     - На  это  раз,  - сказал Фриц, - сознаюсь, что я не придумал бы такого
хорошего способа.
     - Не  мне,  дорогой  мой, принадлежит честь этого изобретения. Я только
припомнил  вычитанное  мною  средство: его употребляют народы, не обладающие
ножами.
     Фриц  захотел узнать, каким образом изготовляются бутылки. - Я понимаю,
-  сказал он, - что, дав высохнуть тыкве и проделав в ней дыру, можно вынуть
из  нее мякоть; но как придать этому совершенно круглому плоду более удобную
форму? Можно ли сажать его таким образом, чтобы получить горлышко?
     Тогда  я  пояснил ему, что для получения сосуда такой формы, плоды, еще
молодые,   обвязывают   холстом   или  древесной  корой.  Вследствие  этого,
обвязанная часть не может расти, между тем как другие развиваются свободно.
     Видя мою успешную работу и Фриц ободрился.
     Мы  приготовили несколько чашек, которые я выставил на солнце, наполнив
их  предварительно  мелким  песком, чтобы кожа тыквы, засыхая, не коробилась
слишком  сильно.  Потом,  чтобы  захватить  эту  посуду на обратном пути, мы
хорошо заметили место, на котором оставляли ее.
     Затем  мы  продолжали  идти, пытаясь вырезать из кусков тыквы ложки. Мы
не  произвели  ничего  замечательного;  но  как  ни  грубо были сделаны наши
ложки,  все  же  они  показались  нам великолепными в сравнении с неудобными
раковинами, которые служили нам накануне.
     Фриц  от  радости  прыгал: "Блюда, тарелки, чашки! как мама будет рада!
Теперь  будет  в  чем  давать  нам  кушать". Подумав о маленьком Франсуа, он
прибавил:  -  Папа,  отыщем  маленькую тыкву; наши ложки разорвут ему рот до
ушей; я попытаюсь приготовить ему особый прибор.
     А  как  одна  хорошая  мысль  вызывает другую, то Фриц приготовил и две
большие чашки для Турки и Билля, которые все еще немного дичились его.
     Когда  сосуды  эти  были  окончены,  Фриц  уделил из своей доли сухарей
некоторое  количество,  чтобы  приготовить  Турке суп со свежей водой. Когда
Турка  увидел  пред  собой  это  соблазнительное  кушанье, его большие глаза
засверкали  удовольствием;  он  лизал  руки  Фрицу  и с радостью принялся за
неожиданный обед. Очевидно, все было забыто.
     Проходив  еще  около трех часов, мы достигли косы, которая выдавалась в
море  наподобие  мыса и на которой возвышался высокий холм. Мы взобрались на
него  не  без  труда.  С вершины холма взор обнимал большое пространство; но
хотя  мы  смотрели  в  подзорную  трубу, однако не открыли никаких следов ни
товарищей   по   крушению,   ни   того,   чтобы   страна  была  обитаема.  В
вознаграждение   нам   представлялась   великолепнейшая  природа.  Под  нами
блестала  зеркальная поверхность моря, спокойного в пространной губе, берега
которой   были  покрыты  роскошной  растительностью  и  оканчивались  мысом,
терявшимся  в  голубой дали. Это зрелище наполнило бы меня восторгом, если б
меня  не  печалила  судьба  наших  товарищей.  Однако,  осматривая страну, я
все-таки не мог не ценить ее плодородия, обеспечивавшего нашу будущность.
     - Отныне,  -  сказал я, - мы обречены на судьбу одиноких поселенцев. На
то воля Божия.
     Солнце  пекло  нас  жаркими  лучами.  Я предложил Фрицу поискать тени в
пальмовом лесу, который виднелся невдалеке.
     Чтобы  достигнуть его, нам пришлось пробираться сквозь тростник до того
частый  и  переплетенный,  что он сильно затруднял наше шествие. Так как эта
местность  казалась  мне  могущей  служить  жилищем  пресмыкающимся,  то для
защиты  от  них  я  срезал  одну  из  тростей.  Едва  взял  я ее в руку, как
почувствовал,  что  рука  моя  смочена липкой жидкостью. Я поднес этот сок к
губам   и   убедился,  что  мы  набрели  на  природную  плантацию  сахарного
тростника.  Однако  я  не  сказал  об  этом  Фрицу,  желая  доставить  и ему
удовлетворение ценным открытием.
     Он  шел  впереди  меня.  Я предложил ему срезать и себе трость, которая
могла  служить  против змей гораздо вернейшим оружием, чем пистолеты и ножи.
Он  исполнил мой совет, и я услышал его восклицающим в совершенном восторге:
"Сахарный  тростник!  сахарный  тростник! Какой вкусный сок, чудесный сироп!
Как  будут довольны мама и маленькие братья! А блаженству лакомки Эрнеста не
будет и пределов!"
     Он  переломил  свою  трость на несколько частей, чтоб легче выдавливать
из  нее  сок, который он сосал с жадностью. Я побранил бы его за эту страсть
лакомиться,  если  б  не  догадался, что его мучила жажда, и если б я сам не
находил в том же соке громадного наслаждения.
     - Я  возьму,  -  сказал  Фриц,  - большой запас тростей, чтобы угостить
маму и братьев и чтобы нам самим можно было освежаться по дороге.
     Я  советовал Фрицу не обременять себя слишком большой тяжестью, так как
нам  предстоял  еще  долгий путь; однако он срезал с дюжину наиболее толстых
тростей, которые оголил от листьев и взял под мышку.
     Едва  вошли  мы  в  пальмовый  лес, как стадо обезьян, напуганных нашим
появлением  и лаем Турки, вскочило на деревья, с вершины которых они озирали
нас, испуская резкие крики и строя ужасные гримасы.
     Фриц,  не долго думая, бросил на землю свою ношу тростей, зарядил ружье
и прицелился. Я отклонил дуло.
     - За что хочешь ты убить этих животных?
     - Обезьяны,  -  ответил  он,  - злые и глупые животные; смотри, как они
грозятся и скалят зубы.
     - Пожалуй;  но  если  они  злятся,  то  не  без причины, потому что наш
приход  потревожил  их.  Но не станем без нужды убивать животных. Довольно и
того,   что   забота   о   собственном   существовании  заставляет  человека
преследовать  большинство  животных. Будь добр, оставь этим обезьянам жизнь:
кто знает, не будут ли они нам полезны?
     - Полезны! - повторил Фриц в изумлении, - чем же, скажи!
     - Увидишь, - отвечал я.
     Тогда  я  бросил по направлению к обезьянам несколько камней. Обезьяны,
по  своей склонности к подражанию, начали срывать с верхушек пальм кокосовые
орехи  и  взапуски бросать ими в нас. Нам было легко увертываться от орехов,
пущенных очень неловко.
     Фриц  очень потешался успеху моей хитрости. "Спасибо, госпожи обезьяны,
-  кричал он, прячась за деревья, - спасибо!" Когда орехи стали падать реже,
он  собрал  столько  плодов,  сколько  мог  снести,  и  мы  отступили, чтобы
угоститься  на  досуге,  не будучи тревожимы обезьянами. Прежде всего концом
ножа  мы  прорезали  отверстие  на  мягкой части ореха, находящейся близ его
хвоста,  чтобы  пить  заключавшееся в орехах молоко. Но, к нашему изумлению,
жидкость  эта  оказалась  далеко  не  такой  вкусной,  как  мы  ожидали. Нам
показалась  гораздо  вкуснее прилегавшая к ней более твердая часть. Разрубив
кокосовый  орех ударом топора, мы, при помощи наших ложек, собрали эту кашу,
подсластили   ее   соком   тростника   и   приготовили  себе  таким  образом
великолепное  кушанье.  Благодаря  этой  добыче, Фриц мог предоставить Турке
остатки  морского  рака и сухарей. Но эти припасы оказались слишком скудными
для  удовлетворения голода Турки; пожрав их, он принялся жевать трости, в то
же время ища кашицы кокосовых орехов.
     Я  связал несколько орехов, которых сохранились черешки, и назначил эту
ношу  себе.  Фриц поднял оставшиеся трости, и, подкрепленные принятой пищей,
мы отправились домой.
     Фриц   очень   скоро   стал   тяготиться  своей  ношей.  Ежеминутно  он
перекладывал  ее  с плеча на плечо, брал ее то под одну руку, то под другую.
Наконец, вздохнув от усталости, он сказал:
     - Право,  я  никак  не воображал, чтобы несколько тростей причинили мне
столько  хлопот;  однако  мне  хочется  донести  их до палатки, чтобы мать и
братья могли ими полакомиться.
     - Нужно  терпение  и мужество, - сказал я, - твою ношу можно сравнить с
корзиной  хлеба,  которую нес Эзоп и которая после каждого обеда становилась
легче  и  легче.  Так и мы значительно уменьшим наш запас тростей до прихода
на  место.  Дай  мне  одну трость, я воспользуюсь ею и как подобной палкой и
как  переносным  ульем.  Другую  трость возьми сам; вот, уже двумя меньше. А
остальные  свяжи  таким  образом,  чтоб  их  можно  было  повесить на спину,
накрест  с  ружьем.  Помни,  -  прибавил  я,  -  что впредь нам, живя в этой
пустыне, придется часто изобретать разные способы устранять неудобства.
     Мы  отправились  дальше.  Фриц, видя, что я время от времени подношу ко
рту  данную  мне трость, захотел подражать мне, но как ни силился сосать, не
мог  добыть сока. Наконец, потеряв терпение, он спросил меня о причине своей
неудачи.
     - Подумай немного, - сказал я, - и я уверен, что ты откроешь причину.
     И  действительно,  он скоро выяснил себе это явление. Он понял, что для
доставления  доступа  воздуху  следовало  проткнуть дыру поверх первого узла
трости.  Сделав  это,  он  уже очень легко высасывал сок и, подобно мне, мог
освежаться этим лакомым питьем.
     Тем  не  менее  он  сделал  замечание,  что  если  мы  будем продолжать
пользоваться  тростями  таким  образом,  то  принесем  их  в  палатку  очень
немного.
     - Не  огорчайся  этим  сильно, - сказал я, - потому что сок сохраняется
свежим  очень  недолго,  особенно если срезанные трости лежат на солнце. Жар
портит  его.  Если  нам  придется  идти  еще  несколько  времени,  то  очень
вероятно,  что,  придя  к  нашим,  ты  будешь в состоянии предложить им лишь
трости, наполненные кислой жидкостью.
     - Но  в  таком  случае  найдется чем вознаградить их: у меня в жестяном
кувшине запас кокосового молока.
     - Но  ты  еще  не  знаешь,  что вылитое из ореха кокосовое молоко также
бродит и киснет. Поэтому ты можешь разочароваться и в этом отношении.
     Фриц  взял  кувшин;  но  едва  дотронулся  он до пробки, как ее с силой
вытолкнуло,  и жидкость стала выливаться из горлышка, пенясь как шампанское.
Мы  отведали этой жидкости, и она показалась нам очень вкусной. Фрицу она до
того  понравилась,  что  я  должен  был напомнить ему об умеренности, боясь,
чтобы он не опьянел.
     Как  бы  то  ни  было, жидкость эта нас подкрепила, и мы пошли быстрее.
Вскоре  мы  очутились  в  том  месте, где оставили свою посуду из тыквы. Она
прекрасно высохла, и мы взяли ее с собой.
     Несколько  дальше,  Турка  с  лаем  бросился  на стадо обезьян, которые
играли  и  не  заметили  нашего  приближения. Когда собака залаяла, обезьяны
бросились  на  деревья.  Но  одной  мартышке,  кормившей своего детеныша, не
удалось спастись, и она была схвачена собакой.
     Фриц  бросился  выручать  ее;  он  потерял  свою шляпу, бросил кувшин и
трости,  но  тем  не  менее опоздал: бедное животное было задушено, и собака
уже  принялась  терзать  его.  Фриц, возмущенный, старался воспрепятствовать
Турку  продолжать  этот  кровавый обед. Я уговорил его не делать этого: наша
собственная  безопасность требовала, чтобы голод Турка был утолен; притом же
уже некогда было вырывать у него добычу.
     Детеныш  мартышки, при первом пробуждении ужаса, прижался к пучку травы
и  смотрел  на  печальную  сцену,  скрежеща зубами. Увидев Фрица, обезьяна в
один  прыжок  вскочила  ему  на  плечи  и  ухватилась  за его платье до того
крепко,  что,  несмотря  на  чрезвычайные  усилия,  бедный  мальчик  не  мог
избавиться от нее.
     Он  отбивался  от  маленького  неприятеля  не  без некоторого волнения.
Обезьянка  вовсе  не  хотела  причинить  ему  вред;  напротив, разлученная с
матерью,  она, казалось, просила Фрица о помощи и защите против осиротившего
ее страшного врага.
     Невольно   потешившись   затруднительным   положением  своего  сына,  я
приблизился  и  кротко  заставил  маленькое животное выпустить из рук платье
Фрица.  Держа  обезьянку  в  руках,  в  том  положении, как кормилицы держат
ребенка, я почувствовал к ней глубокую жалость.
     - Бедное  существо,  -  сказал  я, - какую участь доставим мы тебе? Нам
нужно очень осторожно прибавлять бесполезного члена в нашу колонию...
     Но Фриц прервал меня:
     - О  папа,  пожалуйста,  позволь  мне  оставить ее у себя. Ведь если мы
покинем  ее,  она погибнет. Позволь мне усыновить ее. Я читал, что обезьяны,
по  инстинкту,  умеют различать плоды съедобные от вредных; если это правда,
то  мы  не  колеблясь  можем  принять  на  свое  попечение  этого маленького
товарища.
     - Хорошо,  дитя  мое;  я  с  удовольствием вижу и твое доброе сердце, и
твое  благоразумие. И потому соглашаюсь допустить в колонию твоего приемыша;
но  подумай,  что  тебе  придется  заботиться  о его воспитании, чтоб нам не
пришлось когда-нибудь избавиться от него.
     Во время нашего разговора Турка равнодушно окончил свой ужасный обед.
     - Господин  Турка, - торжественно сказал ему Фриц, показывая пальцем на
обезьянку,  -  вы  съели мать этой бедняжки; это преступление вам прощается,
потому  что  вы  только  неразумное  животное.  Но впредь вы должны любить и
уважать  вот  эту маленькую обезьянку. К счастью, она слишком мала для того,
чтобы  понимать вред, который вы ей причинили. И если вы раскаетесь и будете
вести  себя  честно,  то, в награду за ваше исправление, я обязуюсь снабжать
вас  хорошей  похлебкой,  которая  отучит  вас от омерзительных обедов сырым
мясом.
     Турка  лег к ногам Фрица, как бы понимая важность его речи: взгляд его,
с  выражением  сознания,  переносился  с его молодого господина на маленькую
обезьянку,  которую  Фриц ласкал на глазах собаки, как бы для указания того,
что впредь покровительствуемое животное должно быть для него священным.
     После  этого  договора  обезьянка  поместилась  снова  на плече Фрица и
сидела  там  так  же  спокойно,  как если бы давно привыкла к нему. Но когда
Турка  играя  слишком приближался к обезьянке, она снова обнаруживала ужас и
старалась  укрыться на груди и руках Фрица. Тогда последнему пришла в голову
странная мысль.
     Желая  закрепить  примирение, Фриц снова обратился к преступному Турку.
"Злодей,  -  сказал он, - исправь свою вину. Ты лишил это маленькое животное
его  оберегательницы,  и  будет  лишь справедливо потребовать, чтобы ты же и
заменил ее".
     И,  обвязав  шею  Турка  веревкой,  он  дал  конец ее в руки обезьянки,
которую  усадил  на  спину  подчинившейся  собаки.  Сначала  Турка стал было
сопротивляться;  но,  после  небольшого внушения ему, обезьянка, успокоенная
по-видимому, признала данное ей помещение очень удобным.
     - Знаешь  ли,  -  сказал  я  сыну,  -  что  теперь  мы  очень похожи на
фигляров,  отправляющихся на ярмарку. Как удивятся твои братья, когда увидят
нас при такой обстановке!
     - Да,  -  сказал  Фриц,  - и Жак, который так любит гримасничать, может
теперь брать уроки в этом искусстве.
     - Не  говори так о брате, - заметил я, - дурно замечать недостатки тех,
с  которыми  нам  приходится  жить  и  которых  мы  должны  любить. Взаимная
снисходительность  обеспечивает мир и счастье, тем более, что у каждого есть
своя доля смешных недостатков.
     Фриц  сознался,  что  он говорил не подумав. Вслед за этим он переменил
разговор.  Он  воспользовался  поводом  заговорить  о жестокости испанцев во
время  открытия  Америки,  когда  они приучили собак преследовать туземцев и
терзать их подобно тому, как Турка растерзал бедную мартышку.
     Я, с своей стороны, рассказал Фрицу все, что знал о нравах обезьян.
     Эти  разговоры  до  того  скоротали  нам  время пути, что мы неожиданно
очутились в кругу своих, которые вышли нам навстречу, на берег ручья.
     Собаки  приветствовали  одна  другую  громким  лаем.  Этот  гам до того
испугал  обезьянку,  что  она  снова вскочила на плечи Фрица и уже не хотела
сойти с них.
     Едва  завидев  нас,  дети  подняли  радостный  крик;  но восторг их еще
усилился,  когда они увидели маленькую обезьянку, которая дрожа цеплялась за
платье Фрица.
     - Ах,  обезьяна!  Обезьяна!  Где  вы нашли ее? Как вы ее поймали? Какая
она хорошенькая!
     А заметив наши запасы, они стали спрашивать:
     - Что это за палки и что за шары, которыми увешан папа?
     Вопросы задавались так торопливо, что мы не могли отвечать на них.
     Когда первый восторг утих, я сказал:
     - Благодаря  Бога,  мы  возвратились  целы и невредимы, и принесли вам,
дорогие  мои,  много  хороших вещей. Но мы отправились искать и желали найти
людей;  к  сожалению,  не  нашли  ни  одного человека, не нашли ни малейшего
следа наших товарищей по крушению.
     - Не  нарушай  нашей  радости, друг мой, - сказала жена. - Поблагодарим
Бога  за  то, что мы опять все вместе. Снимайте с себя ношу и расскажите нам
подробности вашего путешествия.
     Тотчас же все принялся снимать с нас часть нашей ноши.
     Эрнест  завладел  кокосовыми  орехами,  которых  он  однако  не  узнал.
Франсуа  принял  посуду  из  тыквы, которой все удивлялись, и свой маленький
прибор,  который он тут же признал более красивым, чем его прежний прибор из
серебра.  Жак  взял  мое  ружье,  мать охотничью сумку; Фриц роздал сахарные
трости  и  снова  привязал  обезьянку  к  спине Турка. Затем он передал свое
ружье  Эрнесту, который не замедлил заметить, что мы напрасно отяготили себя
слишком  большой  ношей  и  что  это могло подвергнуть нас опасности. Добрая
мать,  поняв  эту  непрямую  жалобу  ребенка,  освободила  его  от кокосовых
орехов, и наш маленький караван пустился в путь к палатке.
     - Если  б  Эрнест  знал  название шаров, которые взяла у него мама, то,
конечно, не отдал бы их. Это кокосовые орехи!
     - Кокосовые  орехи,  -  воскликнул  Эрнест,  -  кокосовые  орехи! Мама,
пожалуйста, отдай мне их; я могу нести их вместе с ружьем.
     - Нет,  -  возразила мать, - ты скоро стал бы жаловаться, а мне неохота
слушать твои жалобы.
     - Обещаю  тебе, что не стану жаловаться, - возразил Эрнест, - к тому же
я могу бросить эти длинные хлысты, а ружье нести в руке.
     - Но  знаешь  ли  ты,  -  сказал Фриц, - что эти хлысты ничто иное, как
сахарный  тростник,  и  я научу вас всех как пить из тростей заключающийся в
них прекрасный сок.
     - Да, да! - разом вскричали дети, - станем пить сахарный сок!..
     Фриц  отправился  вперед  с  братьями,  которым показал сообщенный мной
способ;  я  остался  позади  один  с  женой  и удовлетворил ее справедливому
любопытству рассказом о наших маленьких приключениях.
     Ни  один  из принесенных нами предметов не доставил такого удовольствия
нашей  хозяйке,  как  вырезанная  из  тыквы  посуда. Как несовершенна она ни
была, но могла принести нам действительную пользу.
     Когда  мы  достигли  палатки,  я  очень  обрадовался,  увидя,  что  все
приготовлено для обеда.
     На  очаге  стоял  чугунок,  полный  привлекательного  бульона.  С одной
стороны  его  был  вертел,  усаженный  рыбой;  с другой - жарилась утка, жир
которой  стекал  в  большую  раковину.  Невдалеке от очага бочонок с выбитым
дном  содержал  чрезвычайно  привлекательные  голландские сыры. Все эти вещи
сильно   возбуждали  наш  аппетит,  скорее  обманутый,  чем  удовлетворенный
снедью, найденный нами в пути.
     Но  я  не  воздержался  заметить  жене,  что  мы  слишком рано начинаем
истреблять нашу живность и что лучше было бы дать ей расплодиться.
     - Успокойся,  -  сказала  мне жена, - обед приготовлен не в ущерб нашей
живности.  Рыбу  наловил  Франсуа,  а  жаркое добыл Эрнест, который называет
свою дичь каким-то странным именем.
     - Я  называю  ее  настоящим  именем: это глупый пингвин, - возразил наш
молодой  ученый.  -  Это  животное  позволило мне подойти к нему и убить его
палкой.  На  ногах у него четыре пальца соединены перепонкой, клюв длинный и
сильный,  на  конце загнутый. Все эти признаки согласны с описанием пингвина
в естественно-исторической книге Джонатана Франклина.
     Я  поздравил  моего  маленького  ученого  с  пользой,  которую  он умел
извлекать  из  своего  чтения,  и  мы  уселись  кружком на песке, для обеда.
Всякий  из  нас  был снабжен чашкой и ложкой из тыквы. В ожидании, чтобы суп
немного  остыл, дети разбили несколько кокосовых орехов и с жадностью выпили
из  них  молоко.  После  супа  мы  принялись за рыбу, которая показалась нам
очень  сухой, а затем за утку, которая сильно отзывала ворванью. Однако, это
не  помешало  нам  поздравить  друг друга с полным обедом. Лучшая приправа к
пище - голод.
     Обезьяна  очень  естественно привлекала общее внимание. Дети поочередно
мочили  угол  своего  носового  платка  в  кокосовое молоко, давая обезьянке
сосать  его.  Маленькое  животное,  по-видимому, сосало это молоко с большим
наслаждением,  и мы убедились, что нам будет легко воспитать ее. Было решено
назвать ее Кнопсом.
     Фриц спросил, не захотим ли мы выпить его кокосового шампанского.
     - Сперва  отведай  его  сам,  -  ответил  я,  -  и  посмотри,  можно ли
предложить его нам.
     Но  едва приблизил он кувшин к губам, как состроил ужаснейшую гримасу и
воскликнул:
     - Пфа! Это уксус!
     - Я  предсказывал это, - заметил я. - Но нет худа без добра: этот уксус
может послужить нам приправой к слишком сухой рыбе.
     Я  налил  в мою тарелку немного уксусу. Все последовали моему примеру и
стали хвалить кокосовый уксус.
     Когда  мы  кончили обедать, солнце уже начало скрываться за горизонтом,
и  потому,  совершив  сообща  вечернюю  молитву, мы отправились в палатку, в
постели.
     Кнопс  был  помещен между Фрицем и Жаком, которые тщательно укрыли его,
чтобы он не озяб. - Это наш сыночек, - говорили они, смеясь.
     И  на  эту ночь, уверившись, что около палатки не видно никакого врага,
я закрыл ее и улегся подле моей семьи, члены которой уже спали.
     После   непродолжительного  сна,  я  был  разбужен  ворчанием  собак  и
беспокойством  живности,  поместившейся  на  коньке  палатки.  Я  тотчас  же
вскочил  и  вышел  в  сопровождении жены и Фрица, который спал гораздо чутче
своих братьев. Из предосторожности каждый из нас захватил с собой оружие.
     При  свете  луны  мы  увидели наших собак в схватке с десятком шакалов.
Уже  наши  верные сторожа уложили трех из ночных посетителей; но они были бы
побеждены  многочисленным  неприятелем,  если  бы мы не подоспели на помощь.
Фриц  и я выстрелили разом. Два шакала упали мертвыми; остальные, испуганные
выстрелами, бежали.
     Фриц  захотел  унести  в  палатку убитого им шакала, чтобы показать его
утром  братьям.  Я  дозволил  ему  это,  и мы возвратились к нашим маленьким
сонулям,  которых не разбудили ни выстрелы, ни лай собак. Мы снова уснули, и
в эту ночь сон наш не был потревожен вторично.






     На   рассвете   я   посоветовался   с   женой  относительно  проведения
предстоявшего дня.
     - Милый  друг,  -  сказал  я  -  мне представляется столько необходимых
работ,  что  я, право не знаю, которой отдать первенство. С одной стороны, я
вижу,  что если мы захотим сохранить скот и не потерять множество предметов,
которые  могут принести нам пользу, то следует съездить на корабль. С другой
стороны,  спрашиваю  себя,  не  необходимо  ли  приняться за постройку более
удобного жилья. И признаюсь, я несколько пугаюсь предстоящего нам труда.
     - Не  пугайся,  -  возразила она, - терпением, порядком, настойчивостью
мы  преодолеем  все  препятствия.  Твердости  такого  отца,  как ты, и таких
детей,  как  наши,  хватит  на  все. Признаюсь, поездка на корабль беспокоит
меня;  но если она необходима, - а я, подобно тебе, признаю ее именно такой,
- то я не стану противиться ей.
     - Хорошо,  -  сказал  я, - так я отправляюсь с Фрицем, между тем как ты
еще  раз  останешься  здесь с остальными детьми. Вставайте, детки! - крикнул
я. - Вставайте; солнце взошло, и нам нельзя терять времени.
     Первым  явился Фриц. Пользуясь временем, что его братья протирали глаза
и  стряхивали  сон,  он положил своего мертвого шакала перед палаткой, чтобы
видеть  изумление  братьев  при  виде  этой  добычи.  Но  он  не  подумал  о
присутствии  собак,  которые,  увидя  животное и сочтя его, вероятно, живым,
кинулись  на  него  с  яростным  лаем.  Фрицу  лишь с большим трудом удалось
прогнать  их.  Этот  необыкновенный  шум  ускорил  выход маленьких ленивцев,
детей.
     Они  являлись  по очереди; обезьянка сидела на плечах Жака, но при виде
шакала  она до того испугалась, что бросилась назад в палатку и спряталась в
мох  наших постелей, зарывшись в него до такой степени, что виден был только
конец ее хорошенькой мордочки.
     Как предвидел Фриц, дети сильно изумились.
     - Волк! - закричал Жак. - На нашем острове есть волки!
     - Нет, - сказал Эрнест, - это лисица.
     - Нет, - поправил маленький Франсуа, - это желтая собака.
     - Тебе,   господин  ученый,  -  сказал  Фриц,  обращаясь  к  Эрнесту  с
насмешливым  чванством,  - удалось узнать агути, но на этот раз твоих знаний
не хватает. Ты считаешь это животное за лисицу?
     - Да, - ответил Эрнест, - я думаю, что это золотистая лиса.
     - Золотистая лиса! - повторил Фриц со взрывом смеха.
     Бедный  Эрнест,  которого самолюбие ученого сильно страдало, растерялся
до того, что на глазах его показались слезы.
     - Ты  злой,  -  сказал  он брату, - я могу ошибаться; но знал ли ты сам
название этого животного, пока его не сказал тебе папа?
     - Дети.  -  сказал  я,  -  полноте вам дразнить друг друга из-за такого
вздора.  Ты,  Фриц,  осмеиваешь  ошибку  брата,  а  между  тем,  по сознанию
натуралистов,  шакал представляет одновременно признаки и волка, и лисицы, и
собаки.  Даже  существует  довольно общепринятое мнение, что домашняя собака
происходит  от  шакала.  Итак,  не  только  Эрнест сказал правду, назвав это
животное  лисой, но и Жак, принявший шакала за волка, и Франсуа, увидевший в
трупе собаку.
     Покончив спор об этом предмете, я напомнил детям об утренней молитве.
     Затем  приступили  к  завтраку,  потому  что  у моих маленьких молодцев
аппетит обнаруживался одновременно с тем, как они открывали глаза.
     Было  выбито  дно  у  бочонка  с сухарями; кроме того, мы заглянули и в
бочонок  с сырами. Внезапно Эрнест, кружившийся некоторое время около одного
из бочонков, пойманных нами в море, воскликнул:
     - Папа,  мы  гораздо  легче  справлялись  бы  с сухарями, если бы могли
намазать их маслом!
     - Ты  вечно  угощаешь  нас каким-нибудь "если бы" и только дразнишь, не
давая  средств  удовлетворить  пробужденное  желание. Разве не довольно тебе
хорошего сыру?
     - Я не жалуюсь; но если б мы вздумали вскрыть этот бочонок...
     - Который?
     - Вот  этот.  Я уверен, что в нем коровье масло, потому что сквозь щель
его просачивается жирное вещество, которое, по запаху, должно быть маслом.
     Уверившись,  что  обоняние  не  обмануло Эрнеста, мы стали совещаться о
том,  каким  бы  способом  вынимать масло из бочки, не подвергая порче всего
запаса.  Фриц  предложил  снять  верхние  обручи и вынуть дно. Я думал, что,
раздвинув  клепки, мы дадим размягченному солнцем маслу возможность вытекать
в  щели.  Мне  казалось благоразумнейшим вариантом вырезать отверстие, через
которое  мы могли бы вынимать масло при помощи маленькой деревянной лопатки.
Исполнив  это,  мы  скоро приготовили отличные жареные сухари, приятный вкус
которых  возбудил  в  нас еще живейшее желание обладать коровой, оставленной
на корабле.
     Собаки,  утомленные  ночной  битвой,  спали  подле  нас. Я заметил, что
шакалы нанесли им несколько широких ран, именно на шее.
     Жене  пришла  мысль промыть кусочек масла в речной воде, чтобы очистить
его  от  соли,  и  этим маслом помазать раны. Собаки охотно подчинились этой
заботе  о  них  и потом принялись лизать одна другую, что подало мне надежду
на их скорое выздоровление.
     - Хорошо  бы  было,  - сказал Фриц, - на подобные случаи снабдить наших
собак ошейниками с остриями.
     - Если  б  только мама захотела помочь мне, - сказал Жак, - я взялся бы
изготовить им ошейники, да еще какие крепкие!
     - С  большой  охотой,  -  ответила  мать. - Располагай мной, посмотрим,
что-то ты придумаешь.
     - Да,  дорогой  мой,  - сказал я в свою очередь. - Подумай, и если тебе
удастся  изобрести  что-либо исполнимое, то мы все готовы помочь тебе. А ты,
Фриц,  приготовься  отправиться  со  мной  на  корабль.  Мама и я решили эту
поездку  сегодня утром; как и вчера, мама останется здесь с твоими братьями,
а  мы  попытаемся  спасти  скот  и  другие  предметы, которые могут быть нам
полезны.
     Плот  из  чанов  скоро  был  приготовлен. Расставаясь, мы уговорились с
женой,  чтобы  она  поставила на берегу сигнал, который мы могли бы видеть с
корабля,  -  шест  с привязанным к нему куском белого полотна. В случае беды
она  должна  была  опрокинуть  этот  значок  и три раза выстрелить из ружья.
Благодаря  отваге моей жены, я даже успел уговорить ее на то, что если мы не
успеем  управиться  к  вечеру, то проведем ночь на корабле. В этом случае мы
должны были зажечь фонари в знак того, что дело идет благополучно.
     Зная,  что на корабле остались еще припасы, мы захватили только оружие.
Я  позволил  Фрицу взять на корабль обезьянку, которую ему хотелось угостить
козьим молоком.
     Обняв своих и поручив себя Богу, мы отправились.
     Фриц  греб  сильно; я помогал ему, сколько мог, в то же время направляя
плот.
     Когда  мы  отошли  на некоторое расстояние в море, я заметил, что в наш
залив  должна  впадать  река,  гораздо  сильнейшая  той,  подле  которой  мы
поселились.  Из этого я заключил, что, достигнув моря, она должна образовать
течение,  которым  мы  можем  воспользоваться  в  поездке на корабль. И я не
ошибся.  Мы  нашли  течение и отдались ему; оно несло нас на протяжении трех
четвертей  нашего пути. Затем, для окончания плавания, оказалось достаточным
нескольких ударов весел.
     Мы причалили и крепко привязали наш плот.
     Первой  заботой  Фрица  было  навестить  животных, которые, увидев нас,
стали  блеять  и  мычать.  По-видимому,  бедная скотина сильно обрадовалась,
снова  увидев людей. Прежде всего мы дали ей корму и свежей воды. Затем мы и
сами  поели,  легко  добыв  припасов,  потому что корабль был снабжен ими на
продолжительное плавание.
     Фриц  поднес  свою обезьянку к соскам козы, и она с наслаждением начала
сосать молоко.
     - С чего же начать нам? - спросил я.
     - Мне  кажется,  -  сказал  Фриц,  -  что прежде всего нам следовало бы
поставить на нашем плоту парус.
     Мне  этот  труд  показался  излишним,  но  Фриц  заметил, что на пути к
кораблю  он ощущал ветер, с которым нам пришлось бы бороться, если бы нам не
помогало  течение,  и он прибавил, что считает благоразумным воспользоваться
этим  ветром  для  обратного  плавания.  Он  предвидел, что нам будет трудно
совершить  это  плавание при помощи одних весел, особенно когда плот, тяжело
нагруженный, будет глубоко сидеть в воде.
     Эти  соображения  казались  мне очень рассудительными, и я согласился с
ними.  И  потому  я  выбрал один шест, достаточной длины и толщины, чтобы он
мог  служить  мачтой, и другой, более тонкий, к которому я прикрепил большой
квадратный  кусок  парусины. Между тем Фриц прибил к одному из чанов толстую
доску,  в  которой  сделал  отверстие,  чтобы вставить в него мачту. Затем я
прикрепил  к  углам паруса блоки, чтобы управлять им, сидя на руле. Наконец,
по  склонности  примешивать  к  труду  забаву,  Фриц  привязал к верху мачты
лоскут   красной   ткани   и   с  большим  удовольствием  смотрел,  как  она
развевалась.
     Улыбаясь  этому  невинному  ребячеству,  я  направил на землю подзорную
трубку,  взятую  мной в каюте капитана, и с радостью увидел, что все дорогие
нам лица были здоровы.
     Уже  становилось  поздно,  и мы сознавали, что нам не удастся вернуться
на берег в этот же вечер.
     Остальная  часть  дня  была  употреблена  на  грабеж  судна,  достойный
морских   разбойников:  мы  забирали  все  полезное,  что  только  надеялись
поместить в чаны.
     Предвидя  продолжительное пребывание наше на пустынной земле, я отдавал
предпочтение  инструментам,  которые  могли служить нам в работах, и оружию,
при  помощи  которого  мы  могли бы защищаться. Корабль наш, снаряженный для
устройства  колонии  в  южном  океане,  был снабжен инструментами и запасами
гораздо  обильнее,  чем  снабжаются  суда  для  обыкновенных  путешествий. И
потому  нам  предстояло  лишь  выбирать  из  множества предметов, полезных в
хозяйстве.  Я  не  забыл  ложек,  ножей,  кастрюль,  тарелок  и прочее. Фриц
захватил  даже  найденный  им  в  каюте  капитана серебряный прибор, а также
несколько  бутылок  вина  и  ликеров  и несколько вестфальских окороков. Эти
предметы  роскоши  не  заставили  нас  пренебречь  мешками  пшеницы, маиса и
других  посевных  зерен. Я не забыл буссоли, топоров, лопат и других садовых
орудий,  а также ружей и пистолетов. Мы запасались также койками и одеялами,
связками  веревок,  парусиной и даже маленьким бочонком серы, которая давала
нам  возможность возобновить наш запас насеренных фитилей, служивших нам для
разведения огня.
     Я объявил наши запасы полными, когда Фриц явился с последней вязкой.
     - Оставь  эту вязку, дружочек, - сказал я, - у нас уже места нет; вязка
слишком велика и, как кажется, тяжела.
     - Папа,  -  попросил  Фриц,  -  позволь мне взять ее с собой; это книги
капитана,  книги научные, по естественной истории, путешествия, библия; мама
и Эрнест будут так рады!
     - Ты  прав,  дорогой  мой;  пища  духовная  стоит  пищи  для  тела, и я
благодарю тебя за эту заботу: находка драгоценна для всех нас.
     Наш  плот  был  нагружен  до  такой  степени, что сидел очень глубоко в
воде.  Я, конечно, облегчил бы его, если б море не было совершенно спокойно.
Тем  не  менее, на случай какой-либо беды мы захватили приготовленные раньше
пробковые пояса.
     Настала  ночь.  Видневшееся  на  берегу большое пламя удостоверяло нас,
что там не случилось ничего опасного.
     В  ответ  на  эту добрую весть я подвесил к борту корабля три зажженных
фонаря.  Послышавшийся  с берега ружейный выстрел сказал нам, что наш сигнал
усмотрен.
     Мы  скоро  устроили  себе  ночлег на плоту. Я не хотел провести ночь на
корабле,  так  как небольшой порыв ветра мог разбить его и в таком случае мы
подверглись бы большой опасности.
     Фриц  не замедлил уснуть, несмотря на малое удобство своей постели. Что
до  меня,  то я не смыкал глаз; я беспокоился о судьбе лиц, оставленных нами
на  берегу, да и хотел не засыпать в течение ночи, чтобы не быть застигнутым
врасплох какой-либо случайностью.
     Едва  занялся  день,  как  я  уже  был  на  палубе  корабля  и направил
подзорную  трубу на берег. Я увидел жену, вышедшую из палатки и смотревшую в
нашу  сторону.  Я  поднял  на  мачту  кусок  белой парусины, и жена три раза
спустила  и  подняла  свой  флаг,  показывая  этим, что увидела и поняла мой
сигнал.
     - Слава   Богу!  -  воскликнул  я,  -  все  наши  друзья  здоровы  и  в
безопасности. Теперь позаботимся о перевозке скота на берег.
     - Построим плот, - сказал Фриц.
     Я  доказал  ему  не  только трудность такой постройки, но и неудобство,
чтобы не сказать - невозможность - направлять плавание такого плота.
     - Ну,  так бросим животных в море: они поплывут. Вот, хотя бы свинья: с
ее толстым брюхом и жиром ей нетрудно будет держаться на воде.
     - Верю,  но  думаешь  ли  ты, что и осел, корова, козел, овцы счастливо
доплывут  до берега? Признаюсь, я охотно пожертвовал бы свиньей для спасения
других животных.
     - А  почему  бы не подвязать им плавательных поясов, таких же, какие мы
приготовили  для  себя?  Ведь  будет  недурно,  когда весь скот поплывет при
помощи этого средства.
     - Браво,  Фриц;  предложение  твое,  как  оно  ни  забавно, кажется мне
исполнимым.  За  дело,  друг  мой,  за дело! Испытаем наш способ на одном из
животных.
     - Привязав  оба  наши  пояса  к  овце,  по  одному с каждой стороны, мы
толкнули животное в море.
     Сначала  испуганное  животное  исчезло под водой, но вскоре выбилось на
поверхность,  и  наконец,  ощутив  опору,  которую  представляла ему пробка,
неподвижно держалось на воде.
     Опыт  доказал  нам  приложимость  придуманного способа, и он был принят
для переправы нашего скота.
     Вся  найденная пробка была потрачена на малых животных. Что же касается
осла  и  коровы,  которые  были  слишком тяжелы, то мы приготовили им особые
пояса,  из  двух  пустых  бочонков,  привязанных к телу веревками и полосами
холста.
     Когда  весь  скот  был снабжен такой сбруей, я привязал к рогам или шее
каждого  животного по веревке, конец которой мы должны были держать, сидя на
плоту из чанов.
     Скот  наш  скоро  был  в воде, и притом без больших затруднений. Только
осел,  по  своему природному нраву, упрямился, и мы вынуждены были столкнуть
его  задом.  Сначала  он  сильно  бился,  но  потом покорился своей участи и
поплыл так хорошо, что действительно порадовал нас.
     Как  только мы сошли на песок, я отвязал его; скоро мы подставили парус
под ветер и увидели, что нас несет к берегу.
     Фриц,   в  восторге  от  успеха  нашего  предприятия,  играл  со  своей
обезьянкой  и  с  гордостью  посматривал на мерцавший на верху мачты красный
огонек.  Я, при помощи подзорной трубы, следил за дорогими нам существами на
берегу, которые покинули палатку и бежали к берегу.
     Вдруг Фриц закричал:
     - Папа, к нам плывет огромная рыба.
     - Бери ружье, - сказал я, - и замечай.
     Ружья  наши  были  заряжены. Указанное Фрицем животное было ничто иное,
как большая акула.
     - Выстрелим  вместе,  -  сказал  я  Фрицу, и в ту минуту, когда морское
чудовище,  державшееся  на поверхности воды, приблизилось к одной овце и уже
раскрыло  пасть, чтобы схватить добычу, оба выстрела раздались в одно время,
и акула исчезла.
     Минуту  спустя,  мы  увидели  на поверхности воды блестящую чешую брюха
акулы,  и  кровяная  полоса  на  воде  убедила  нас  в  том,  что  счастливо
избавились от страшного хищника.
     Я  посоветовал  Фрицу  снова  зарядить  ружье: могло статься, что акула
была не одна. Но, к счастью, опасения мои оказались напрасными.
     Через  несколько  минут  плавания мы, без новых приключений, пристали к
берегу.
     Жена  и  трое  детей ожидали нас. Они схватили кинутую им мной веревку,
чтобы  привязать плот. Животные сами вышли на берег, и мы сняли с них пояса.
Осел  стал  радостно валяться по песку и потом, став на ноги, огласил воздух
звонким  криком  и-а!  Вероятно, выражая им все свое удовольствие, что опять
чувствует под ногами твердую землю.
     Обнявшись  и  поздравив  друг  друга  с тем, что после долгой и опасной
разлуки  мы  опять  все вместе, здоровые и довольные, мы уселись на траве на
берегу  ручья,  и  я рассказал все наши приключения. При этом я, конечно, не
отказал себе в удовольствии похвалить Фрица за оказанную мне помощь.





                         ВО ВРЕМЯ НАШЕГО ОТСУТСТВИЯ

     Придуманный  Фрицем  способ переправы скота возбудил общее удивление. А
маленький Франсуа еще больше восторгался парусом и флагом.
     - Это  красивее  всего!  -  говорил  он.  -  По  мне,  флаг  этот лучше
кастрюль, скота, даже лучше коровы и, особенно, лучше свиньи.
     - Глупенький,  - сказала мать, - ты скажешь другое, когда я каждое утро
буду давать тебе полную кокосовую чашку молока с сахаром.
     Пришлось повторить всем малейшие подробности поездки.
     - Удовлетворив  общему  любопытству,  мы принялись выгружать чаны. Жак,
оставив  это  занятие,  направился  к скоту и, вскарабкавшись на спину осла,
гордо  подъехал  к  нам.  Мы едва удерживались от смеха; при этом я заметил,
что  наш  забавный  всадник  стянут меховым поясом, за который заткнута пара
пистолетов.
     - Где добыл ты этот наряд контрабандиста? - спросил я его.
     - Все  это мы сами изготовили, - ответил он, указывая на свой пояс и на
ошейники  собак,  унизанные  гвоздями, способными защитить наших сторожей от
нападения шакалов.
     - Молодец же ты, если это твое изобретение, - сказал я.
     - Там, где нужно было что зашить, мне помогала мама, - возразил он.
     - Но откуда же добыли вы кожу, ниток и иглу? - спросил я жену.
     - Кожа  снята  с  Фрицева  шакала;  что  же  касается иголки и ниток, -
прибавила она, улыбаясь, - то у какой же порядочной хозяйки нет их.
     Мне  показалось,  что  Фриц  не  был  доволен  тем,  что  шкурой шакала
распорядились  без  дозволения  хозяина,  но  он,  насколько мог, скрыл свою
досаду. Однако, приблизившись к Жаку, он, заткнув нос, воскликнул:
     - Пфа! Что за страшная вонь!
     - Это  от  моего пояса, - спокойно ответил Жак, - когда шкура высохнет,
она перестанет вонять.
     - Если  Жак  будет держаться от нас под ветром, - сказал я, - он нас не
обеспокоит.
     - Правда, - сказали, смеясь, дети. - Жак, держись под ветром!
     Что   касается   маленького   проказника,   то   он   не   заботился  о
распространяемом   им   скверном   запахе,  а  с  гордым  видом  расхаживал,
поглаживая свои пистолеты.
     Братья его поспешили бросить в море труп шакала.
     Заметив,  что  приближается время ужина, я попросил Фрица принести один
из вестфальских окороков, находившихся в чанах.
     Фриц не замедлил возвратиться.
     - Окорок! окорок, совсем готовый! - воскликнули дети, хлопая в ладоши.
     - Успокойтесь,  -  сказала мать, - если б к ужину не было ничего, кроме
сырого  окорока,  то  вам  пришлось  бы  еще  долго голодать; но у меня есть
черепашьи  яйца  и  при  помощи сковороды, которую вы догадались привезти, я
приготовлю вам хорошую яичницу, для которой не будет недостатка и в масле.
     - Черепашьи  яйца,  -  заметил  Эрнест, всегда склонный показывать свое
знание,  -  легко  узнать  по  их круглой форме, кожистой оболочке, покрытой
мелкими  бугорками и влажной. Кроме того, только черепахи кладут свои яйца в
береговой песок.
     - Как вы нашли их? - спросил я.
     - Это  относится к истории нашего дня, - заметила хозяйка, - а я думаю,
что раньше рассказа нам нужно подумать об ужине.
     - Ты  права, - сказал я, - готовь же свою яичницу, а рассказ прибережем
к  тому времени, когда будем есть; он послужит нам приятной приправой. Между
тем  мы,  дети  и  я,  перенесем  в  безопасное  место  груз  нашего плота и
позаботимся о ночлеге для скота.
     Услыша  эти  слова,  дети  поднялись и последовали за мной на берег. Мы
заканчивали   наш   труд,   когда   жена  позвала  нас  к  ужину.  Тут  были
разнообразные  явства:  яичница, сыр, сухари; все оказалось очень вкусным, и
удачно   подобранный   столовый   прибор   не   мало   способствовал  нашему
удовольствию.  Только  Франсуа, верный своему тыквенному прибору, не захотел
предпочесть ему серебряную посуду.
     - Есть из игрушек, - сказал он, - гораздо веселее.
     Нас  окружили, ожидая подачки, собаки, куры, козы и овцы. О пище уток и
гусей  я не счел нужным заботиться: болотистое устье ручья представляло им в
изобилии червяков и слизней, до которых они были очень лакомы.
     Под  конец  ужина  я  попросил Фрица принести бутылку прекрасного вина,
найденного   в   каюте   капитана,   и  предложил  жене  выпить  рюмку  этой
подкрепляющей жидкости, прежде чем приступить к рассказу.
     - Наконец-то  и  я  так счастлива, - сказала она, смеясь, - что, в свою
очередь,   могу   повествовать  о  своих  подвигах.  Но  о  первом  дне  мне
рассказывать  нечего,  потому что опасения приковывали меня к берегу, и я не
могла  предпринять  ничего. Я успокоилась немного лишь тогда, когда увидела,
что  вы  счастливо  достигли  корабля. Остальную часть дня мы не отходили от
палатки.  Я  удовольствовалась  тем,  что решилась назавтра пойти отыскивать
более  удобное  место  для  жилья,  чем это прибрежье, где нас в течение дня
палит  солнце,  а  ночью пронимает холод. Я думала об открытом вами накануне
лесе и решилась осмотреть его.
     Утром,  пока  я  еще  обдумывала  свое  предприятие,  не  говоря  о нем
вставшим  детям,  Жак  завладел  Фрицевым  шакалом  и своим ножом вырезал из
шкуры животного два широких ремня, которые растянул и очистил, как умел.
     Затем  он снабдил ремни длинными гвоздями, подбил ремни остатком паруса
и  попросил  меня  покрепче  сшить  шкуру  с  подкладкой,  чтобы  прикрыть и
удержать  шляпки  гвоздей.  Я  исполнила  его желание, несмотря на противный
запах,  который  распространяла  шкура.  Из другой полоски, которую он также
захотел  снабдить  подкладкой,  он вздумал устроить себе пояс. Но я заметила
ему,  что  эта полоска, еще сырая, значительно съежится и что тогда труд его
пропадет.  Эрнест,  смеясь, посоветовал брату прибить шкуру гвоздями к доске
и,  нося  ее  на  себе,  выставлять  на  солнце. Жак, не поняв, что брат его
шутит,  последовал  его  совету,  и  вскоре  я  увидела  его  с доской важно
прогуливающимся на солнце.
     Я  сообщила  детям свой план переселения, и они радостно утвердили его.
В  несколько  мгновений они вооружились и захватили приготовленные запасы; я
взяла  на  свою  долю  кувшин с водой и топор. В сопровождении двух собак мы
направились к ручью.
     Турка  припомнил  дорогу,  которой  шли  вы, и предшествовал нам, часто
озираясь, как будто понимал, что он должен служить нам путеводителем.
     Эрнест  и  Жак  шли решительно, с гордостью посматривая на свое оружие.
Они  сознавали  свое  значение,  так  как  я  не  скрывала  от них, что наша
безопасность  зависит  от их храбрости и ловкости. При этом случае я оценила
твою  мысль  приучить  наших  детей  к  употреблению  оружия  и  сделать  их
способными бороться с опасностью.
     Не  легко было нам перебраться через ручей по мокрым и склизким камням.
Первый  перешел  Эрнест  без всяких приключений. Жак завладел моим топором и
кувшином  с  водой; Франсуа я перенесла на своей спине. Я с трудом сохраняла
равновесие  под  своей дорогой ношей, при чем Франсуа охватил руками мою шею
и  всеми  силами  держался за мои плечи. Наконец я достигла противоположного
берега,  и  когда  мы  взошли на высоту, с которой ты обозревал великолепную
местность,  описанную нам тобой с таким восторгом, сердце мое, впервые после
крушения,  испытало  надежду. Вскоре мы спустились в долину, полную зелени и
тени.
     На  некотором  расстоянии  виднелся  лес.  Чтобы  достигнуть  его,  нам
пришлось  перейти  луг,  на  котором  высокая  и  густая  трава почти совсем
скрывала  детей.  Наконец,  Жак отыскал открытую дорогу, и мы увидели следы,
оставленные   вами   накануне.  Эти  следы  привели  нас,  после  нескольких
поворотов, к лесу.
     Вдруг  мы  услышали  шелест  травы и увидели взлетевшую с земли большую
птицу.  Оба  мои  маленькие  охотника схватились за ружья; но птица была вне
выстрела раньше, чем они успели прицелиться.
     - Какая  досада,  - сказал Эрнест, раздраженно вскидывая ружье, - что я
взял  не  свое маленькое ружье! Впрочем, если б птица не улетела так быстро,
я непременно убил бы ее.
     - Конечно,  -  заметила  я, - ты был бы отличным стрелком, если бы дичь
за четверть часа предупредила тебя о том, что она взлетит.
     - Я  не  мог  ожидать,  -  возразил Эрнест, - что птица взлетит как раз
перед нами.
     - Вот  такие-то  неожиданные  случаи  и затрудняют стрельбу влет: чтобы
достигнуть  в  ней  успехов,  нужны  не  только  верный  глаз,  но и большое
присутствие духа, находчивость.
     - Какая это могла быть птица? - спросил Жак.
     - Конечно, орел, - сказал Франсуа, - у нее были такие широкие крылья.
     - Это  ничего  не  доказывает,  -  возразил  Эрнест,  -  не все птицы с
широкими крыльями орлы.
     - Я  полагаю,  - продолжала я, - что перед тем, как птица взлетела, она
сидела  на  гнезде.  Попытаемся  отыскать это гнездо, и, может быть, загадка
разрешится.
     Ветреный  Жак  тотчас  же бросился к тому месту, откуда вылетела птица;
но  в  ту  же минуту другая птица, сходная с первой, взлетела, задев сильным
крылом  своим  лицо  маленького  храбреца, который остановился, изумленный и
почти испуганный.
     Да  и  Эрнест,  не  менее  удивленный,  не поднимал оружия на эту новую
дичь.
     - Ну,  охотники,  -  сказала  я  им,  -  неужели первый случай так мало
надоумил вас? Вижу, что вам еще нужно долго поучиться у отца.
     Эрнест   сердился;   что   же  касается  до  Жака,  он  снял  шляпу  и,
раскланиваясь  улетевшей птице, которая виднелась на небе лишь едва заметной
точкой,  сказал:  "До  свидания,  почтенная  птица;  до  другого  раза!  Ваш
покорнейший слуга".
     Эрнест  вскоре  нашел гнездо, которое мы отыскивали. Оно было построено
очень  грубо  и  содержало  только разбитые скорлупы яиц. Из этого мы должны
были заключить, что выводок оставил его очень недавно.
     - Эти  птицы  не орлы, - заметил Эрнест, - потому что орлята не бегают,
едва  вылупившись  из яиц, как, должно быть, бегает выводок из этого гнезда.
Противное  замечено у кур, цесарок и других птиц, того же и близких отрядов.
И  потому  я  думаю,  что  птицы,  взлетевшие  перед  нами,  - дрохвы. Кроме
признака,  открытого  нами  в гнезде, вы, верно, заметили, что оперение птиц
было  снизу  светлобурое,  сверху бурое с черным и рыжим. Я видел еще, что у
второй  из  взлетевших  птиц  были на клюве длинные заостренные перья в виде
усов, а это отличительный признак самца дрохвы.
     - Вместо  того,  чтобы  рассматривать  птиц  так подробно, - заметила я
нашему   маленькому  ученому,  который  изрядно  чванился  обнаруженными  им
знаниями,  -  ты  бы лучше прицелился; тогда, может быть, тебе представилась
бы  возможность наблюдать птицу на досуге и вернее. Но, прибавила я, в конце
концов лучше, что птицы остались в живых: это счастье для их выводка.
     Разговаривая  таким  образом, мы дошли до маленького леса. Его населяло
множество  незнакомых  нам  птиц,  оглашавших  воздух  самыми разнообразными
криками  и  пением.  Дети  готовились стрелять, но я обратила их внимание на
то,  что  при чрезвычайной высоте деревьев, на верхних ветвях которых сидели
эти птицы, выстрелы будут безуспешны.
     Форма  и  необыкновенная  толщина этих деревьев сильно поразили нас. То
были  громадные стволы, поддерживаемые толстыми воздушными корнями, которые,
бесконечно  переплетаясь,  проникали  в  почву на значительной площади. Жак,
влезши  по  одному  из  этих  корней наверх, измерил охват одного из стволов
веревкой.  Эрнест  вычислил,  что  окружность  ствола  была не меньше сорока
футов,  а  вышина  его  больше восьмидесяти. Свод, образуемый корнями в виде
арок,  превышал  шестьдесят  футов  и  представлял  чудный  купол.  Ничто не
поражало  меня  так  сильно,  как  эта великолепная растительность; виденный
нами  лес  состоял из десятка или дюжины таких деревьев. Ветви раскидывались
далеко  в  стороны,  и  листва,  формой  похожая на листву нашей европейской
орешины,  давала  чудную тень. Внизу почва была покрыта зеленой, бархатистой
травой, манившей нас отдохнуть.
     Мы  сели.  Мешки  с  припасами  были  развязаны; журчавший вблизи ручей
доставил  нам свежую и чистую воду, голоса множества птиц, певших над нашими
головами,  придавали  нашему  обеду  какое-то праздничное настроение. Все мы
ели с большим аппетитом.
     Собаки,  покинувшие  нас  несколько времени тому назад, возвратились. К
нашему  изумлению,  они  не  добивались  пищи,  а  легли на траву и спокойно
уснули. Это убедило нас в том, что они сами нашли себе пищу.
     Местность,  в  которой  мы находились, показалась мне до того приятной,
что я сочла излишним приискивать другую для нашего поселения.
     И  потому  я  решилась возвратиться тем же путем и отправиться на берег
для  сбора  всего, что ветер мог выкинуть на него с разбившегося корабля. До
отправления  Жак  попросил  меня  сшить  ошейники и пояс, которые он до того
времени  носил  на спине и которые совершенно высохли. Когда эта работа была
исполнена,  Жак, тотчас же одев пояс, засунул за него свои пистолеты и гордо
отправился  вперед, чтобы поскорее показаться вам, если б вы возвратились во
время  нашего  отсутствия.  Чтобы  не  потерять  его из виду, мы должны были
ускорить шаги.
     На  берегу  я  нашла мало предметов, которые могла бы унести: предметы,
которые  мы  могли  достать,  были  слишком  тяжелы  для нас. Между тем наши
собаки  рыскали  вдоль  берега, и я заметила, что они опускали лапы в воду и
вытаскивали из нее маленьких раков, которых пожирали с жадностью.
     Смотрите,  дети,  смотрите,  как  голод делает изобретательным: нам уже
нечего  беспокоиться о пропитании наших собак, равно как нечего бояться, что
они нас растерзают: они нашли обильную пищу в море.
     - Бояться,   что  собаки  нас  растерзают!  Пусть  только  вздумают!  -
воскликнул Жак, гордо хватаясь за свои пистолеты.
     - Ты  маленький  хвастун,  - сказала я, обнимая его, - что сделал бы ты
своими  пистолетами  против  двух таких животных? Они проглотили бы тебя как
птицу.
     - Билль  и  Турка  слишком  добрые собаки, чтобы вздумали съесть нас, -
сказал  маленький Франсуа, - и со стороны Жака очень не хорошо, что он хочет
застрелить их. Мама, отними у него, у злого, пистолеты.
     - Будь  спокоен,  -  сказал Жак брату Франсуа, целуя его, - я не меньше
твоего люблю наших собак и только в шутку говорил так.
     Покидая  берег,  мы увидели, что Билль, порывшись в земле, добыл из нее
какой-то шарик, который тотчас же и съел.
     - Если бы это были черепашьи яйца! - сказал Эрнест.
     - Черепашьи яйца? - сказал Франсуа. - Значит, черепахи курицы...
     Можешь  вообразить  себе,  как  этот  вопрос  Франсуа  рассмешил Жака и
Эрнеста. Когда они успокоились, я сказала:
     - Воспользуемся  открытием  Билля! Вы уже знаете по опыту, что яйца эти
прекрасная пища.
     - Конечно,  так,  -  заметил Эрнест, который мысленно уже угощался этим
лакомым блюдом.
     Не  без  труда  отогнали  мы  Билля  от находки, которая показалась ему
очень  вкусной.  И  хотя он уже поел несколько яиц, однако их еще оставалось
штук двадцать, которые мы и положили бережно в наши мешки с запасами.
     Взглянув  на море, мы увидели парус нашего плота. Франсуа боялся, чтобы
это  не были дикие, которые могли бы убить нас; но Эрнест утверждал, что это
ваш  плот, и утверждал справедливо, потому что вскоре после того вы пристали
к берегу, и мы увиделись.
     - Вот,  мой  друг,  наши  приключения. Я искала места для жилища, нашла
его,  восхищена,  и  если  ты  захочешь  согласиться  со  мной, мы завтра же
поселимся  под  этими великолепными деревьями; вид оттуда восхитителен, да и
сама местность прелестна.
     - Итак,  сказал  я  в  шутку,  - ты предлагаешь нам в защиту и в жилище
деревья.  Я  понимаю,  что если они так велики, как ты говоришь, то мы могли
бы  найти  в  них  приют  на  ночь;  но  чтоб  подняться на эти деревья, нам
понадобились бы или крылья, или воздушный шар, который не легко устроить.
     - Шути  сколько  тебе  угодно, - сказала жена, - но я знаю, что на этих
деревьях,  между большими ветвями, можно было бы построить хижину, в которую
вела  бы  деревянная  лестница.  Разве  нет подобных построек даже в Европе?
Разве  не помнишь ты, например, стоящую в нашей стране липу, на которой была
устроена беседка и которая вследствие этого называлась деревом Робинзона?
     - Пожалуй,  -  сказал  я,  -  но мы можем приняться за тот тяжелый труд
лишь впоследствии.
     Между  тем  наступила  ночь,  и наш разговор, затянувшись, заставил нас
забыть  о времени отдыха. Мы вместе помолились и затем проспали без перерыва
до первых лучей восходившего солнца.





                            МЕРТВАЯ АКУЛА. МОСТ

     Проснувшись  утром,  я  сказал  жене:  "Вчера  вечером  я  обдумал твое
предложение  и нахожу, что нам незачем торопиться с переселением. Во-первых,
зачем  покидать  это  место, на которое кинула нас судьба и которое, как мне
кажется,  представляет  большие  удобства. Мы защищены здесь с одной стороны
морем,  с  другой  -  скалами, от которых, в случае нужды, мы можем отрывать
глыбы  для  укрепления  берегов  ручья.  Наконец,  здесь мы находимся вблизи
корабля,  содержащего  еще  много  богатств,  от  которых  нам  пришлось  бы
отказаться, если бы мы вздумали поселиться в другом месте".
     - Твои  доводы  хороши,  -  возразила  мне жена, - но ты не знаешь, как
несносно  пребывание  на  этом  морском  берегу,  когда солнце печет прямо в
голову.  Во время ваших путешествий с Фрицем вы укрываетесь в тени деревьев,
которые  доставляют  вам прекрасные плоды. Здесь же мы можем укрыться только
в  палатке,  в которой жара до того удушлива, что я боюсь за здоровье детей,
и  мы  не  находим иной пищи, как прибрежных устриц, очень невкусных. Что же
касается  приводимой  тобой  безопасности поселения, то она, кажется мне, не
оправдывается.  Шакалы  легко  пробрались  к нам, и никто не ручается, чтобы
этого  не  могли  сделать  тигры  и львы. Запасами, находящимися на корабле,
конечно,  не следует пренебрегать; но я охотно отказалась бы от них, лишь бы
избавиться от беспокойства, причиняемого вашими поездками в море.
     - Ты  так  горячо защищаешь свое мнение, - сказал я жене, обнимая ее, -
что  я  вынужден  уступить  тебе,  впрочем,  не  без маленького условия. Мне
кажется,  что  я  нашел средство удовлетворить твои желания с моими. Я готов
переселиться  в  лесок;  но мы сохраним здесь наш запасный магазин и укрепим
его,  чтобы  в  случае  нужды  в  нем  можно было укрыться. Мы оставим между
скалами  наш  порох, который нам очень полезен, но близость которого опасна.
Если  ты  примешь  это  предложение, то прежде всего нам придется перекинуть
мост  через ручей, чтобы облегчить и свое переселение и ежедневные сообщения
между обоими берегами.
     - Но  постройка  моста,  -  воскликнула  жена, - будет продолжительна и
трудна. Разве нельзя нагрузить наши вещи на осла и корову?
     Я   утверждал,   что   жена   преувеличивает   трудность   постройки  и
препятствия, которые нам придется преодолеть.
     - В  таком  случае,  - сказала она, - принимайтесь, или лучше, примемся
все  за  работу без замедления, потому что мне хочется закончить переселение
поскорее.
     Таким  образом  был  решен  вопрос  о  переселении.  Дети,  которых  мы
разбудили  и которым сообщили наше намерение, встретили его с восторгом. Они
тотчас  назвали  маленький лес Обетованной Землей. И они желали, чтобы мы не
теряли времени на постройку моста, но я не уступил их нетерпению.
     После  утренней  молитвы  всякий стал изыскивать средства позавтракать.
Фриц  не  забыл  своей  обезьянки  и  поднес ее снова к соскам ее кормилицы,
козы.   Пример   показался  Жаку  достойным  подражания,  и  мальчик  сперва
попытался  надоить  молока  в  шапку,  и  когда  это  ему  не удалось, начал
спокойно сосать доброе животное, которое не сопротивлялось.
     - Франсуа!  -  крикнул  он,  переведя  дух, - Франсуа, поди сюда: здесь
есть хорошее лоло, совсем теплое.
     Братья,  увидев его в таком странном положении, осыпали его насмешками;
они  даже  назвали  его  маленьким  теленком,  и  имя  это оставалось за ним
некоторое   время.   Мать   упрекнула   ребенка   за   его  жадность  и  для
доказательства,  что  ему  незачем  было  прибегать  к  этому  средству, она
искусно  принялась  доить  корову.  Все окружили деятельную хозяйку, которая
сначала  наполнила  чашки,  поданные ей детьми, а потом котелок, который она
поставила  на  огонь,  чтобы, подбавив к молоку сухарей, приготовить вкусный
суп.
     Между  тем  я снарядил наш плот из чанов, чтобы отправиться на корабль,
поискать  досок,  которые  могли  бы служить нам для постройки моста. Думая,
что  мне  и  Фрицу  может  понадобиться  помощник,  я  решился взять с собой
Эрнеста.
     Мы  вышли  в  море  и  на  веслах  скоро достигли течения реки, которая
однажды  уже  помогла  нам  в  плавании.  Проходя  мимо островка при входе в
залив,  мы  заметили  тучу  чаек, альбатросов и других морских птиц, которые
кружились  над  берегом,  испуская  такие пронзительные крики, что мы готовы
были  заткнуть  себе  уши.  Фриц  очень  охотно  выстрелил  бы по стае, но я
запретил ему это.
     Подобное   скопище,  казалось  мне,  следовало  приписать  какой-нибудь
необыкновенной  причине,  и мне хотелось узнать ее. Я поднял парус, и свежий
ветер принес нас к острову.
     Эрнест  был  в  восхищении. Вид моря, наш кокетливо развевавшийся флаг,
улыбающийся ландшафт острова приводили его в восторг.
     Фриц  же  не сводил глаз с точки, на которую преимущественно опускались
птицы.
     - Они, - вдруг вскричал он, - клюют морское чудовище и пируют.
     Он  не  ошибся. Причалив к берегу, мы закрепили наш плот и могли вблизи
рассмотреть  происходившее  тут,  не  будучи  замечаемы  стаей птиц, которая
действительно  клевала  огромную  мертвую рыбу. Впрочем, птицы до того жадно
нападали на свою добычу, что наше приближение не прогнало их.
     Фриц  задался  вопросом, как мог попасть сюда этот труп, которого мы не
видели накануне.
     - Да не акула ли это, - спросил Эрнест, - которую вы убили вчера?
     - В  самом деле, - ответил я, - Эрнест прав, это наш разбойник. Взгляни
на  эту  страшную  челюсть,  на  эту  кожу,  до  того  твердую, что ее можно
употребить  для  полировки  железа  и  пилки дерева. И, конечно, это одна из
больших  особей: в ней не менее пятнадцати футов. Еще раз поблагодарим Бога,
что  Он  избавил  нас  от  такого страшного врага. Мясо акулы мы предоставим
чайкам;  но  я  думаю  срезать  несколько  кусков ее кожи, которые могут нам
пригодиться.
     Эрнест  вынул  железный  шомпол  своего ружья и стал наступать на чаек,
махая  шомполом.  Нескольких  он  убил;  остальные  улетели.  Тогда Фриц мог
спокойно  вырезать  ножом  несколько  широких полос кожи с боков акулы, и мы
возвратились на плот.
     Когда  мы  уже  собирались  поплыть  к кораблю, я заметил, на некотором
расстоянии  от  берега  островка,  большое число бревен и досок, выброшенных
волнами.  Нам  незачем  было  продолжать  нашу  поездку,  так  как  мы нашли
материал,  необходимый  для  предположенной  постройки.  Я  выбрал  бревна и
доски,  которые  могли  служить  нашей цели, и устроил из них плот; привязав
его  длинной  веревкой  к  плоту,  на  котором  мы  приплыли  к островку, мы
отправились  назад.  Ветер  был  попутный,  и  нам  не  нужно  было  грести:
достаточно  было  направлять  плот.  В  то время, как я правил, Фриц занялся
тем,  что  прибил  к  мачте куски акульей кожи, чтобы она высохла на солнце.
Между тем Эрнест рассматривал убитых им чаек.
     Он  задавал  мне о природе и образе жизни этих птиц множество вопросов,
на  которые  я  отвечал,  как  умел.  Затем  он  пожелал  узнать,  на  какое
употребление  я предназначаю кожу акулы. Я сказал ему, что думаю приготовить
из  нее  терпуги,  и  прибавил,  что  в  Европе  из  нее приготовляют иногда
шагреневую кожу с зернистой поверхностью.
     Мы  окончили  плавание.  Причалив  к  берегу, мы удивились тому, что не
встретили  никого  из  наших;  но  на наш крик они сбежались. Франсуа нес на
плече  удочку, а Жак - тщательно свернутый платок. Подойдя, он развернул его
и показал нам множество прекрасных раков.
     - Это я их нашел, папа! - самодовольно сказал Франсуа.
     - Да,  -  возразил  Жак;  но я их поймал. Чтобы словить их в ручье, где
они  пожирали  Фрицева шакала, я вошел в воду по колена. Я наловил бы их еще
больше, если бы меня не позвали.
     - Их  здесь  больше,  чем  сколько  нам  нужно,  -  сказал  я. - Я даже
предлагаю самых маленьких бросить назад в воду, чтобы они росли.
     - Э, - воскликнул ветреник, - их там тысячи; они кишат в ручье.
     - Не беда, - возразил я, - нужно беречь добро, посылаемое нам Богом.
     Жак,  готовясь  отправиться  к  ручью,  попросил  меня пойти с ним; ему
хотелось  показать мне, что в мое отсутствие он заботился о постройке моста.
Я  попросил его объяснить мне, в чем состояла его забота. Тогда он рассказал
мне,  что  искал  по берегу ручья место, где всего удобнее было бы построить
мост, и, как казалось ему, нашел такое место.
     - Хорошо,  -  сказал  я,  - поздравляю тебя с тем, что ты хоть на время
победил   свою  обычную  беззаботность  и  захотел  стать  инженером  нашего
поселения.  Мне  любопытно  узнать,  на  сколько  ты  своей  попыткой можешь
доказать  свое  благоразумие.  В  случае,  если  место  действительно хорошо
выбрано,  мы  займемся  перетаскиванием  на него бревен и досок, пока добрая
мама приготовит нам обед.
     Жак  повел  нас  на  то  место, где, по его мнению, следовало построить
мост,  и,  осмотрев  местность,  я  пришел  к  заключению,  что трудно будет
отыскать более выгодную.
     И  потому  мы  тотчас  же  принялись  за  доставку  наших  строительных
материалов.  Само  собой  разумеется,  что я не думал тащить их сюда руками,
так  как  мы  могли  располагать  ослом  и коровой. Но так как у нас не было
сбруи  для  этих  животных,  то  я  ограничился  тем,  что накинул им на шеи
веревочные  петли,  тогда  как  другой конец веревок намеревался привязать к
бревнам и доскам.
     В  несколько походов материалы были перетащены, и мы могли приняться за
постройку.
     На  месте,  которое  выбрал  Жак,  ручей,  более  узкий  чем  где-либо,
представлял  оба  берега  почти  одинаковой  высоты.  Притом, с обеих сторон
стояли деревья, которые могли служить для закрепления бревен.
     - Теперь,  -  сказал  я,  -  нам остается только вымерить ширину ручья,
чтобы видеть, достаточно ли длинны наши бревна.
     - Мне  кажется,  что  это очень легко сделать, - сказал Эрнест, - стоит
лишь  привязать  на  конец  бечевки  камень,  бросить  его на другой берег и
притянуть к самой воде: длина бечевки и укажет нам ширину ручья.
     Употребив  этот  остроумный  и простой способ, Эрнест узнал, что ширина
ручья  была, приблизительно, в восемнадцать футов. А так как главные подпоры
должны  были опираться на берег, по крайней мере, тремя футовыми концами, то
мы выбрали три бревна от двадцати четырех до двадцати пяти футов длиной.
     Но  главное  затруднение,  которое  принадлежало преодолеть, состояло в
том,  чтобы  перекинуть  через ручей эти громадные бревна. Я предложил детям
обдумать этот вопрос в течение обеда, который уже был замедлен свыше часа.
     Итак,  мы вернулись к матери, которая ожидала нас с нетерпением, потому
что  раки  уже  давно были сварены. Но не приступая еще к еде, мы подивились
терпению,   с   которым  искусная  хозяйка  изготовила  для  осла  и  коровы
перевозные  мешки  из  парусины,  сшитой  бечевкой.  Нам пришлось еще больше
подивиться,  когда  мы узнали, что, за недостатком для этой работы больших и
толстых игол, мать должна была прокалывать каждую дыру гвоздем.
     Обед  продолжался  недолго,  потому  что  каждый  из нас хотел поскорее
возвратиться  к  общему  делу.  Но  хотя  мы и совещались о способе положить
бревна  через  ручей,  однако  ни  один из моих детей, по-видимому, не нашел
удобного способа. К счастью, мне удалось придумать способ.
     Лишь  только  мы возвратились на место постройки, как я осуществил свое
предположение.
     Я  привязал  одно из бревен за конец к дереву, росшему на берегу ручья;
к  другому  концу бревна я прикрепил длинную веревку; потом я перешел ручей,
чтобы  прикрепить  к  одному  из  деревьев на противоположном берегу блок, и
продернул  веревку  вокруг  его колеса. Затем я возвратился и припряг осла и
корову  к  той  же  веревке.  Животные  потянули;  бревно  повернулось около
дерева,  к  которому  было  привязано на нашем берегу, и вскоре другой конец
бревна   коснулся   противоположного  берега.  Изумленные  дети,  не  медля,
вскочили на перекинутое бревно и, при радостных криках, хлопали в ладоши.
     Самая  трудная  часть  дела  была  исполнена. Подле первого бревна были
положены  два  других  и,  чтобы  закончить  мост,  оставалось  лишь прибить
гвоздями ряд досок.
     Нам  удалось закончить работу до вечера, но зато мы чувствовали крайнюю
усталость,  и  с  самого  прибытия на остров не проспали мы ночь так крепко,
как после этого дня, проведенного с такой пользой.





                      ТИГРОВАЯ КОШКА. РАНЕНЫЙ ФЛАМИНГО

     При  первых  лучах  света  я  разбудил  детей  и  счел  нужным  дать им
несколько советов относительно их поведения во время нашего переселения.
     - Мы  отправляемся,  -  сказал  я,  - в место закрытое и для нас новое.
Смотрите,  никто не отходит от остальных. Было бы одинаково опасно и уходить
вперед,  и отставать. Пойдем как можно ближе один к другому, и при встрече с
каким-либо врагом предоставьте мне распоряжаться нападением или обороной.
     Помолившись  и  позавтракав,  мы  стали  готовиться  в путь. Стадо было
собрано.  Осел и корова были навьючены мешками, которые приготовила накануне
жена  и  которые  мы  наполнили  наиболее полезными предметами. Мы не забыли
капитанского вина и небольшого запаса масла.
     Когда  я  располагал дополнить клад животных нашими одеялами, койками и
веревками,  жена  попросила местечка для малого Франсуа и для мешка, который
она  называла  своим  волшебным  мешком.  Затем  она  стала  доказывать  мне
настоятельную  необходимость  забрать  с собой наших кур и голубей, которые,
при  недостатке  пищи,  непременно  рассеялись  бы  и  отбились  от двора. Я
уступил  этим  доводам.  Для  Франсуа  было приготовлено удобное седалище на
спине  осла, между висевшими на нем мешками; волшебный мешок служил опорой и
спине Франсуа.
     Оставалось  переловить  кур  и голубей. Дети принялись преследовать их,
но  не  успели  поймать  ни  одной  птицы.  Догадавшись,  мать  велела им не
трогаться  с  места,  обещая  без  труда  переловить  всю  эту  перепуганную
живность.
     - Посмотрим, посмотрим! - вскричали ветреники.
     - Увидите! - возразила мать.
     Она  рассыпала  по  земле  несколько  горстей зерна, вид которого скоро
собрал  всю  нашу  живность.  Когда  этот  корм  был съеден, мать кинула еще
несколько  горстей,  но  уже  внутрь  палатки. И куры, и голуби бросились на
зерно и, следовательно, были пойманы.
     - Видите,  господа,  что  ласка лучше насилия, - сказала мать, закрывая
палатку.  Жак  забрался  в  последнюю,  чтобы передавать нам по очереди всех
пленников.  Мы  связали  им  лапки и поместили их на спину корове. Когда все
они  были  собраны,  мы  накинули  на  них  покрывало,  которое  подперли на
известных  расстояниях  согнутыми друг к другу ветвями. Погруженные во мрак,
птицы не должны были надоедать нам своими криками.
     Все  оставшиеся  вещи,  которые  могли  бы  быть  попорчены  дождем или
солнцем,  были  перенесены в палатку, вход в которую мы тщательно застегнули
деревянными  шпильками  и заставили полными и пустыми бочками. Затем я подал
знак к выступлению.
     Все  мы  были  хорошо  вооружены,  и  каждый  из  нас нес сумку, полную
продовольственных и боевых запасов. Все были в веселом настроении.
     Впереди  шел  Фриц  с  ружьем  под мышкой. За ним шла мать, как бы ведя
осла  и  корову, шедших бок о бок; на осле помещался Франсуа, потешавший нас
своими   простодушными  замечаниями.  Третий  ряд  составляли  Жак  и  коза,
четвертый  -  Эрнест  и овцы. Я шел позади всех. Собаки рыскали по сторонам,
лая, ища, обнюхивая.
     Медленно  продвигавшийся караван наш был действительно живописен. Глядя
на него, я не мог не крикнуть своему старшему сыну.
     - Вот,   Фриц,   некогда   высказанное   тобой  предположение  начинает
сбываться.   Так   путешествовал  праотец  Авраам.  Как  тебе  кажется,  мой
маленький патриарх?
     Эрнест ответил за брата:
     - Мне,  папа, такой караван кажется великолепным, и я не удивляюсь, что
существуют еще народы, ведущие кочевую жизнь.
     - Правда,  -  возразил  я.  - Но, к счастью, мы не вынуждены вести этот
род  жизни долго: уверяю, что он надоел бы тебе. И станем надеяться, что это
переселение будет последним.
     - Бог  да  услышит  тебя,  -  сказала мать. - Я надеюсь, что наше новое
жилище  понравится  нам  и  будет  настолько  удобно,  что  не  заставит нас
покинуть  его.  Во всяком случае, ответ за причиненные вам хлопоты пал бы на
меня, потому что мысль покинуть палатку была подана мной.
     - Будь  уверена,  дорогая  моя, что куда бы тебе не вздумалось идти, мы
последуем   за   тобой,  не  жалуясь,  потому  что  тобой,  наверное,  будет
руководить не себялюбивая цель.
     Когда  мы  приблизились к мосту, нас нагнала свинья, которая сначала не
хотела   следовать   за   нами.   Громким   хрюканьем   она   выражала  свое
неудовольствие  на  такую  продолжительную прогулку. Но нужно прибавить, что
мы очень мало заботились об ее худом настроении духа.
     Ручей  мы  перешли без приключений; но богатая растительность на другом
берегу  грозила  сильно  замедлить наше шествие. Осел и корова, коза и овцы,
которые   давно   уже   не   видали   такого  прекрасного  корма,  не  могли
противостоять  соблазну такой свежей, сочной травы, какая стояла перед ними.
Чтобы  заставить  их  идти,  нужно  было крайнее рвение наших собак, которые
лаяли на них и хватали их за ноги.
     Чтобы  предупредить  такие остановки, я придумал спуститься вдоль ручья
к морю, по открытому прибрежью которого мы могли бы двигаться быстрее.
     Едва  прошли  мы  несколько  шагов  в этом направлении, как наши собаки
кинулись  в  густую  траву,  ворча так, как будто они схватились со свирепым
животным.
     Фриц,   положив  палец  на  спуск  своего  заряженного  ружья,  отважно
двинулся  вперед.  Эрнест  в  тревоге  поместился  подле  матери,  но  также
приготовил  ружье.  Жак  неустрашимо  кинулся  за  Фрицем,  оставив ружье на
перевязи.  Я  хотел  пойти  за ним, чтобы в случае нужды защитить его, когда
услышал его восклицающим во все горло:
     - Папа, иди скорее, скорее! Дикобраз! Чудовищный дикобраз!
     Я  ускорил  свой  бег и вскоре увидел, действительно, дикобраза, хотя и
не  чудовищного,  каким объявил его Жак. Собаки бесновались около животного,
на  которое  они  не могли нападать, не платясь каждый раз за свою дерзость.
Дикобраз  защищался  очень  своеобразно:  став  к неприятелям спиной, уткнув
голову  между  передними  лапами,  он  пятился  назад,  подняв  свои  иглы и
потрясая  ими,  так  что  они издавали странный звук. Всякий раз, как собаки
бросались   на   дикобраза,  они  получали  несколько  ран.  Пасть  их  была
окровавлена, и на мордах даже торчало несколько глубоко вонзенных игл.
     Фриц  и  я  ожидали  минуты,  когда мы могли выстрелить в дикобраза, не
опасаясь  ранить собак. Жак, не понимая причины нашей медлительности и более
нетерпеливый,  приставил  один  из своих пистолетов почти в упор дикобраза и
выстрелил. Дикобраз упал мертвым.
     Фриц был отчасти рассержен успехом своего брата и воскликнул:
     - Экий  неосторожный!  Ты мог не только убить которую-либо из собак, но
и ранить нас, стреляя так близко.
     - Ранить  вас!  -  повторил  гордый охотник. - Уж не думаешь ли ты, что
только ты умеешь обращаться с ружьем?
     Видя,  что  Фриц  хочет  возражать, я поспешил вступиться: "Правда, Жак
мог  бы  поступить менее торопливо; но ты сердишься за то, что он лишил тебя
возможности  показать  свою ловкость. А это нехорошо, друг мой. Нужно честно
признавать  заслуги  других, чтобы и наши заслуги были признаваемы. Итак, не
сердись. Твоя очередь придет. Подайте друг другу руку и помиритесь".
     Ни  тот, ни другой не были злы. И потому они искренне пожали друг другу
руку,  и мы стали думать лишь о том, как унести дикобраза, о мясе которого я
знал, что оно очень вкусно.
     Жак,  со  своей  обычной  опрометчивостью,  схватил  добычу  руками и в
нескольких местах укололся до крови.
     - Поищи  веревки,  -  сказал  я:  -  свяжи животному лапы, и ты, и Фриц
понесете его на палке, которую каждый из вас возьмет за один конец.
     Но,  сгорая  нетерпением  показать  свою  добычу  матери и братьям, Жак
обвязал  платком  шею  дикобраза  и  потащил  его  к  месту, где остановился
караван.
     - Смотри,  мама! - кричал он, приближаясь: - смотрите, Эрнест, Франсуа,
какое  славное  животное  я  убил!..  Да, это я убил его. Я не испугался его
тысячи  копий;  я  подошел  и  выстрелом  из пистолета... - паф!.. Он и упал
мертвым. Я не промахнулся. Мясо его очень вкусно, говорит папа.
     Мать поздравила сына с его храбростью и ловкостью.
     Эрнест,  приблизившись,  со  своим  обычным  хладнокровием  стал  очень
внимательно  рассматривать  дикобраза  и  заметил,  что  у этого животного в
каждой  челюсти было по два резца, подобных резцам зайца и белки, и короткие
закругленные уши, которые издали напоминали уши человека.
     Жена и я сели, чтобы вытянуть из морд наших собак засевшие в них иглы.
     - Скажи,  -  обратился  я к Жаку: - не боялся ты, что дикобраз пустит в
тебя свои иглы и пронзит тебя насквозь? Говорят, дикобразы способны на это.
     - Я  и  не  думал об этом, - возразил он: - но во всяком случае, ведь я
понимаю, что это только сказка.
     - Однако ты видишь, что дикобраз не пощадил наших собак.
     - Правда,  -  возразил  Жак, - но они накинулись на животное; а если бы
они держались поодаль, то, конечно, не были бы ранены.
     - Справедливо,  дитя  мое,  и  я  радуюсь,  что  ты умеешь остерегаться
неправдоподобных  рассказов.  Дикобраз  вовсе  не может метать свои иглы; но
так  как  часто  должно  было  случаться,  что  дикобраз  терял  свои иглы в
стычках,  подобных  виденной  нами, то и родился предрассудок, который ты не
признаешь за правду.
     Решившись  взять  дикобраза с собой, я обернул его сперва толстым слоем
сена,  а  потом  одним  из  наших  одеял  и привязал эту ношу на спину осла,
позади маленького Франсуа. Затем мы отправились дальше.
     Но  вскоре  осел  вырвался из рук жены, которая держала его за повод, и
бросился  вперед,  делая  уморительные  скачки,  которые очень позабавили бы
нас, если бы мы не опасались за сидевшего на осле маленького Франсуа.
     Фриц  побежал  за  ослом  и при помощи собак, которые преградили дорогу
животному, скоро схватил его за повод.
     Стараясь   найти   причину   такой  внезапной  перемены  в  обыкновенно
миролюбивом   и  спокойном  настроении  осла,  я  вскоре  открыл,  что  иглы
дикобраза,  проткнув  сено  и одеяло, очень неприятно раздражали кожу нашего
вьючного животного.
     И  потому  я  поместил нашу добычу уже не на спине осла, а на волшебном
мешке, предостерегая Франсуа, чтобы он не прислонялся к ней.
     Фриц,   может  быть,  с  целью  поправить  свой  промах,  зашел  вперед
каравана. Однако, мы достигли Обетованной Земли без всякой новой встречи.
     - Чудо!  -  вскричал  Эрнест,  увидев  высокие  деревья,  к  которым мы
приближались.   -   Какие   громадные   растения!   Они   не   ниже  стрелки
страсбургского  собора!.. И как богата здесь природа! Какая прекрасная мысль
мамы покинуть пустынную местность, в которой мы жили!
     Затем  он  обратился  ко  мне  с  вопросом:  не знаю ли я названия этих
деревьев?
     - Деревья  эти нигде не описаны, - ответил я, - и, по всей вероятности,
мы  первые  из  европейцев видим их. Но когда нам удастся поселиться на этих
деревьях,  и  самый  ловкий  медведь  не  доберется  к  нам по их обнаженным
стволам.
     - А каковы наши деревья? - спросила меня жена.
     - Я понимаю твой восторг, - ответил я: - и выбор твой прекрасен.
     - Да,  недурен,  -  возразила  она,  шутя  погрозив  мне пальцем. - Вот
неверующий, который не хочет верить ничему, чего не видел!
     Я выслушал этот дружеский упрек с улыбкой.
     Мы  остановились.  Первой заботой нашей было развьючить наших животных,
которым   мы   предоставили   свободу   пастись  в  окрестности,  связав  им
предварительно  передние  ноги.  Только  свинья  была  оставлена  совершенно
свободной.
     Выпустили  мы  также  кур и голубей; куры принялись шарить около нас, а
голуби  взлетели  на  ветви  деревьев, откуда они не приминули бы спуститься
при первой даче корма.
     Мы  легли  на  покрывавшую  почву  пышную  траву  и  стали совещаться о
средствах построить дом на этих исполинских деревьях.
     Но  так  как,  по всей вероятности, невозможно было поселиться на них в
тот  же  день,  то  меня  беспокоила  мысль  о ночи, которую нам приходилось
провести  на  земле, подвергаясь всем переменам погоды и беззащитными против
хищных зверей.
     Думая,  что  Фриц  тут же, я позвал его для сообщения своего намерения,
не  теряя  времени, забраться на самое большое из деревьев. Он не отозвался;
но  два  последовательные  выстрела,  раздавшиеся  на  недалеком расстоянии,
доказали  нам,  что  он  занят  охотой.  Вслед за тем раздался его радостный
крик: "Попал! Попал!"
     Вскоре  он  явился  к  нам,  держа за задние лапы великолепную тигровую
кошку и с гордостью поднимая ее на воздухе, чтобы показать нам.
     - Молодец  охотник!  -  воскликнул  я:  -  ты оказал нам важную услугу,
избавив  наших  птиц  от  этого  опасного  соседа,  который  не  преминул бы
отыскать  их,  хотя бы они попрятались в вершинах деревьев. Если увидишь еще
подобное  животное  в  здешних  окрестностях,  разрешаю  тебе  не давать ему
пощады. Где нашел ты ее?
     - Очень  близко  отсюда,  - ответил Фриц: - я заметил движение в листве
недальнего  дерева,  подкрался  к  стволу  и  оттуда выстрелил по животному,
которое  упало  к  моим  ногам.  Когда  я  приблизился, чтобы взять его, оно
поднялось; но я добил его выстрелом из пистолета.
     - Счастье,  -  сказал  я, - что зверь не кинулся на тебя, будучи только
ранен,  потому  что  эти  животные,  хотя и не велики ростом, страшны, когда
защищают  свою  жизнь. Я могу утверждать это с той большой уверенностью, что
узнаю  в  убитом тобой животном не настоящую тигровую кошку, а маргая, очень
обыкновенного в Южной Америке, где он известен своей хищностью и отвагой.
     - Но  какое  бы  ни  было  это животное, - сказал Фриц, - посмотри, как
красива  его  шкура,  с  черными  и  коричневыми  пятнами  на  золотом поле.
Надеюсь,  что  Жак  не  изрежет  шкуры  моего  маргая,  как он изрезал шкуру
шакала.
     - Будь  спокоен.  Если  Жака  предостеречь,  то  он  не  коснется твоей
собственности. Но что думаешь ты сделать из этой шкуры?
     - Об  этом  я  и  хотел  спросить тебя, - ответил охотник: - я последую
твоему  совету.  Притом  я  не намерен употребить шкуру именно только в свою
пользу.
     - Хорошо  сказано,  сын  мой.  В таком случае, так как нам еще не нужны
меха  на  одежду,  то  из этой шкуры ты, по моему мнению, можешь приготовить
чехлы  для  наших  столовых  приборов,  а из хвоста - великолепный охотничий
пояс, за который станешь затыкать нож и пистолеты.
     - А  мне,  папа,  -  спросил в свою очередь Жак: - что сделаешь из кожи
моего дикобраза?
     - Когда  мы  вырвем  несколько  игол,  которые могут служить нам вместо
стальных  иголок и наконечниками для стрел, то из шкуры мы можем сделать род
панциря  для  одной  из  ваших  собак,  чтобы сделать ее страшной для хищных
животных.
     - Чудесно,  чудесно! - воскликнул Жак. - Как мне хочется поскорее одеть
в такой панцирь Турку или Билля!
     И  маленький  ветреник  не дал мне покоя, пока я не согласился показать
ему,  как  я  стану  снимать шкуру с дикобраза. Я повесил животное за задние
лапы  на  сук  дерева  и принялся снимать шкуру, что и удалось мне исполнить
весьма  успешно. Фриц, внимательно следивший за моей работой, повторил ее на
своем  маргае.  Обе шкуры были прибиты к стволу дерева, чтобы высушить их на
ветру.   Часть   мяса   дикобраза  была  назначена  на  обед,  который  мать
принималась готовить, а остаток мы порешили посолить в запас.
     Эрнест  набрал  больших камней и построил из них очаг. В то же время он
спросил  меня, не принадлежат ли деревья, под которыми мы поселились, к роду
древокорников.  Я  сказал,  что  его предположение кажется мне вероятным, но
что  я  не  решаюсь  утверждать  об этих деревьях что-либо, не справившись в
библиотеке капитана.
     - Когда-то,  -  вздохнул  Эрнест,  -  удастся  нам  на  досуге читать и
перечитывать эти книги!
     - Потерпи,  дружок,  устроим сперва необходимое. Придет время, когда мы
примемся и за книги.
     Франсуа,   которого   мать  послала  собрать  в  окрестности  хворосту,
показался,  таща  за  собой  сухие ветви; в то же время он с жадностью жевал
какие-то плоды.
     - Неосторожный!  -  вскричала  мать,  бросаясь к ребенку. - Может быть,
эти  плоды,  которые  ты  ешь с таким удовольствием, ядовиты... ты можешь от
них умереть! Покажи мне их.
     - Умереть!  -  испуганно повторил мальчуган, торопясь выплюнуть то, что
он собирался проглотить. - Я не хочу умирать!
     Он  выпустил  из  рук  ветви, которые тащил, и вынул из кармана две или
три  винные  ягоды. Я взял у него эти ягоды, чтобы рассмотреть их, но сейчас
же  успокоился,  потому  что,  сколько мне известно, ядовитых винных ягод не
существует. Я спросил Франсуа, где он нашел эти ягоды.
     - Очень  недалеко  отсюда,  - ответил он, - под одним из этих деревьев,
где  их  много,  много!  Я  подумал,  что их можно кушать, оттого что куры и
свиньи жадно поедают их.
     - Это  еще  ничего  не  доказывает, - заметил я, - потому что некоторые
плоды  съедобны  для животных, а вредны для человека, и наоборот. Но вот что
можно  сделать.  Так  как,  по  строению  своему,  обезьяна  очень похожа на
человека  и,  кроме  того,  по  инстинкту  угадывает  свойство  пищи,  то  я
предлагаю  вам,  дети,  каждый  раз,  когда  вы  найдете  какой-нибудь плод,
которого вам захочется поесть, давать отведать его обезьяне.
     Едва  произнес  я  эти  слова,  как Франсуа побежал к обезьяне, которая
была  привязана  к дереву, и предложил ей одну из винных ягод, которыми были
наполнены  его карманы. Маленькое животное, сидя на задних лапах, осмотрело,
обнюхало плод и принялось есть его.
     - Отлично,  - воскликнул Франсуа, совершенно успокоенный этим опытом, и
снова принялся есть винные ягоды, которые, по-видимому, нравились ему.
     - Значит, - сказал Эрнест, - эти деревья смоковницы?
     - Да,  -  ответил  я,  -  но  не  малорослые, какие встречаются в южных
европейских  странах.  Эти  принадлежат, как ты думал, к роду древокорников,
именно  к  виду  древокорника  желтого,  который  своими  огромными  корнями
образует своды, какие мы здесь и видим.
     Разговаривая  таким  образом,  между  тем как жена, при помощи Франсуа,
расставляла  приборы,  я  принялся  делать  иголки из игол дикобраза. Острие
было   изготовлено   природой   и   оставалось   только  протыкать  дыры  на
противоположном  конце.  Это удалось мне при помощи длинного гвоздя, который
я  накаливал  на  огне.  Таким  способом я в короткое время приготовил запас
иголок   различной   величины,   которые  хозяйка  наша  приняла  с  большим
удовольствием.
     Дети,  все  еще  изумляясь  громадной  высоте  деревьев,  на которых мы
намеревались  поселиться, придумывали средство взобраться на них. Сначала я,
подобно  им,  затруднялся,  но  потом  напал  на  мысль, исполнение которой,
однако, на время отложил.
     Жена  окончила  приготовление  обеда,  и  мы  расселись  в кружок; мясо
дикобраза  и сваренный на нем бульон показались нам очень вкусными, а вместо
десерта жена дала нам масла и голландского сыру.
     Когда  мы  подкрепили  свои силы, я решился воспользоваться оставшимися
часами дня.
     Я  попросил жену осмотреть и, где нужно, скрепить ремни, которые должны
были  служить  сбруей  нашим  вьючным  животным  при перетаскивании с берега
лесного  материала  для  нашей  постройки,  и жена не медля принялась за эту
работу.
     Сам  же  я  стал прежде всего привешивать на ночь наши койки к выгнутым
сводами  корням  древокорника,  поверх  которых  мы  натянули  парусину. Она
свешивалась  с  боков и должна была предохранять нас от росы и мошек. Сделав
это,  я,  вместе  с  Фрицем  и Эрнестом, отправился на берег, чтобы поискать
крепких  и  прямых  палок,  которые  могли бы послужить ступенями задуманной
мной   веревочной   лестнице.  Эрнест  нашел  на  берегу  небольшого  болота
несколько  стволов  бамбука,  наполовину  погруженных  в ил. Мы вынули их и,
разрубив  топором  на  куски  от трех до четырех футов длиной, связали в три
пачки,  по  одной на каждого. На небольшом расстоянии от места, где мы нашли
бамбук,  дальше внутрь болота, я заметил густые пучки тростника, к которым и
отправился,  намереваясь  приготовить из них стрелы. Шедший возле меня Билль
вдруг  кинулся  вперед  с  лаем,  и вслед за тем из тростника с чрезвычайной
быстротой поднялась великолепная стая краснокрылов.
     Фриц,  которого  подобные  случайности  никогда  не заставали врасплох,
успел  прицелиться  и  выстрелить,  прежде  чем  птицы  улетели  на  далекое
расстояние.  Два  краснокрыла  упали;  один мертвым, другой только раненым в
крыло.  Последний,  вероятно,  успел  бы скрыться, если б его не нагнал и не
схватил  за другое крыло Билль. Добрая собака не выпускала птицу до тех пор,
пока я не подошел и не завладел добычей.
     Когда  я  возвратился  к  детям  и  показал  им  своего  пленника,  они
испустили радостный крик и сказали, что птицу следует сохранить и приучить.
     - Как  хорош он будет со своим красивым белым и розовым оперением между
остальной нашей живностью! - воскликнул Фриц.
     Эрнест  заметил, что у краснокрыла ноги устроены удобно и для бега, как
у  аиста,  и для плавания, как у утки, и изумился тому, что одному животному
даны обе эти способности.
     Я сообщил ему, что ими обладают несколько видов птиц.
     Я  не  хотел из-за этой охоты упустить найденный мною тростник и потому
срезал  несколько  тростей,  говоря  детям, что хочу этими тростями измерить
высоту дерева, на котором мы намеревались поселиться.
     - Ого!  -  воскликнули  они  недоверчиво:  -  много же тростей придется
надвязывать одну на другую, чтобы достичь хоть последних ветвей.
     - Потерпите!  -  возразил я: - припомните урок, данный вам мамой, когда
нужно  было  словить  кур.  Не  решайте дела пока не узнаете каким образом я
намерен выполнить задуманное.
     Дети  смолкли.  Взяв  пачки  бамбуков,  трости,  мертвого краснокрыла и
живого, которому я связал лапы, мы отправились к своим.
     Жак   и   Франсуа   встретили  краснокрыла  криками  радости;  но  мать
тревожилась  тем,  что  мы  прибавляли  еще одного бесполезного нахлебника к
своим  уже  и  без  того  многочисленным  домашним  животным. Менее склонный
тревожиться  таким  предметом,  я  осмотрел  раны птицы. Я увидел, что у нее
повреждены  оба  крыла, одно выстрелом, другое Биллем. Я перевязал обе раны,
приложив  к  ним  род  мази, которую приготовил из масла, соли и вина. Затем
краснокрыл  был  привязан  за лапу веревкой к шесту, воткнутому в землю близ
ручья.  Когда  мы отошли, он подложил клюв под крыло и заснул, стоя на одной
из своих длинных ног.
     Пока  я  перевязывал  краснокрылу  раны, дети, связав несколько тростей
концами,  подняли  составленный таким образом шест и приставили его к одному
древокорнику,  чтобы  измерить его высоту; но шест не достиг и нижних ветвей
дерева,   и  дети  снова  выразили  свое  сомнение  относительно  успешности
средства, которого я им еще не сообщал.
     Предоставив  им  свободу  говорить  и  делать  что угодно и улыбаясь их
неверию,  я  заострил  несколько  тростей с одного конца, а с другого усадил
перьями,  выдернутыми из мертвого краснокрыла. Я придал этим стрелам большую
тяжесть,  насыпав  песку  в  пустоту  тростей.  Затем я принялся делать лук,
сгибая при помощи веревки гибкий бамбук, утонченный с обоих концов.
     Присутствовавшие  при  этом  Жак  и  Фриц не замедлили вскричать: "Лук,
лук,  стрелы!  папа,  позволь  мне  попробовать;  ты  увидишь,  что  я сумею
стрелять".
     - Подождите,  -  сказал  я, - так как я потрудился над луком, то хочу и
испытать  его  первым.  Притом  не  думайте,  чтоб  я хотел приготовить себе
игрушку.  Нет,  я  сделал  лук  и стрелы на пользу и не замедлю доказать вам
это.
     Потом я спросил жену, не может ли она дать мне моток толстых ниток.
     - Может  быть, - ответила она с улыбкой, - я посмотрю в своем волшебном
мешке.
     Она сунула руку в мешок и, вынув моток и подавая его мне, сказала:
     - Вот,  кажется,  то,  что  тебе  нужно.  И  так  как она исполнила мою
просьбу с некоторой гордостью, то Жак заметил:
     - Да разве это чудо какое вынуть из мешка то, что сам положил в него?
     - Правда,  чуда  тут  нет,  - заметил я ветренику, - но в минуты ужаса,
которые  предшествовали  нашему  отплытию  с  корабля,  нужно  было обладать
большим  хладнокровием, чтобы, подобно маме, запастись сотней вещей, которые
мы  забыли  и  которые  могут  пригодиться всем нам. Сколько людей беспечных
заботятся только о настоящем и не думают ни о своем, ни о чужом будущем!
     Жак  был  очень  добр  и  бросился  на  шею матери. - Меня следовало бы
зашить в этот мешок и не выпускать из него! - воскликнул он.
     - Ах  ты, милый злой мальчик! - сказала ему мать: - ведь не оставила бы
я тебя в мешке, это ты знаешь!
     Распустив  большую часть мотка, я привязал конец нитки к стреле. Затем,
наложив   эту   стрелу   на  лук,  я  пустил  ее  в  ветви  самого  большого
древокорника.  Стрела,  перелетев через ветвь, упала по другую сторону ее, и
таким образом нитка была перекинута.
     Подняв  стрелу  до  ветви, мы легко получили нить длиной равной стволу,
чтобы узнать, какой длины нам следовало приготовить веревочную лестницу.
     Оказалось,  что  до ветвей около пятидесяти футов. Я отметил от крепкой
веревки,  приблизительно,  сто футов, разрезал этот конец пополам и попросил
детей  растянуть  оба  куска  параллельно  на  земле.  Затем я поручил Фрицу
напилить  бамбуковых  палок,  длиной  около двух футов, и, при помощи Жака и
Эрнеста;  прикрепил  эти ступени к обеим веревкам узлами и гвоздями, которые
не позволяли ступеням скользить по веревкам.
     Менее  чем через полтора часа лестница была готова. Чтобы втащить ее, я
употребил  тот  же  способ,  как  и  для измерения высоты. Была пущена новая
стрела,  но  уже  на тройной нитке, чтобы привязь была крепче прежней. К ней
была   привязана   веревка,   а  к  веревке  лестница,  которая  скоро  была
прикреплена той же веревкой.
     Жак  и  Фриц заспорили о том, кому влезть первому. Я отдал преимущество
Жаку,  так как он был легче брата и лазал не хуже матроса. Но предварительно
я  посоветовал  ему  не  становиться  на  ступеньку, не удостоверившись в ее
прочности,  и,  как  только  он  заметит  какую-либо неисправность лестницы,
спуститься.  Он  полез,  мало  обращая  внимание  на мое предостережение, и,
слава  Богу,  благополучно  взобрался  на  первую  ветвь,  на  которую и сел
верхом, крича: "Победа! Победа!"
     За   ним   влез  Фриц  и  еще  крепче  привязал  лестницу.  После  этой
предосторожности  влез  и  я. Взобравшись на дерево, я осмотрел расположение
ветвей,  чтобы составить план нашего жилища. Между тем наступила ночь, и уже
при  свете  луны  я  прикрепил к одному из более высоких суков большой блок,
который  я  захватил с собой и который должен был на другой день служить нам
при подъеме бревен и досок, необходимых для предположенной постройки.
     Намереваясь  спуститься с дерева, я оглянулся, ища глазами детей; но ни
Фрица,  ни  Эрнеста  не  оказалось.  Я подумал, что они уже внизу, как вдруг
услышал  на  верхних ветвях дерева два детских голоса, которые согласно пели
вечерний  гимн. Я не хотел прерывать этот неожиданный концерт, тем более что
в  голосе  обоих  певцов, да и в самой мысли восхвалить таким образом Творца
окружавшей  природы,  было нечто доброе и трогательное, что казалось мне как
бы благословением нашему новому жилищу.
     Окончив  пение,  они  спустились  ко мне, а затем, вместе со мной, и на
землю.
     Жена,  подоившая корову и козу, подала нам прекрасную молочную похлебку
и  оставшиеся  от  обеда  куски  дикобраза.  Скот  был  привязан под корнями
дерева.
     По  моему предложению, Эрнест и Франсуа собрали значительное количество
хвороста,  которым я мог бы, в течение ночи, поддерживать огонь для удаления
хищных зверей.
     После  общей  молитвы, мать и дети не замедлили уснуть в подвешенных на
корнях койках. Я же решился бодрствовать всю ночь, наблюдая за костром.
     В   продолжение   первой   половины   ночи   сонливость  мою  разгоняло
беспокойство  от  малейшего  доносившего  шума.  Меня  тревожил  даже  шепот
листьев.  Но  мало-помалу  усталость одолела и под утро я незаметно уснул. Я
спал так крепко, что когда проснулся, вся семья моя была уже на ногах.






     Тотчас  после  завтрака  жена  поручила Жаку и Эрнесту надеть на осла и
корову  приготовленную  накануне сбрую; она намеревалась отправиться с тремя
младшими  сыновьями  на побережье, чтобы привезти лес, необходимый для нашей
воздушной  постройки. Им предстояло совершить это путешествие несколько раз,
и я беспокоился о том, что такой непривычный труд утомит жену свыше меры.
     - Не  тревожься,  -  сказала  она  мне,  - эта жизнь поселянки для меня
полезнее,  чем  ты  думаешь.  Я  нахожу  полезным  и  справедливым, чтобы мы
пользовались  лишь  теми  удобствами,  которые  доставим  себе  в поте лица.
Исполнять  этот  закон,  забываемый в городах, приятно. Знаешь ли, что я уже
люблю  наш скот. А отчего? Оттого, что я вижу, как эти добрые животные любят
меня;  наши  куры, утки, собаки, наш бедный осел, наша корова - наши друзья,
и  самые  верные,  какие только были у нас: смирные, трудящиеся, терпеливые,
благодарные.  Если  мы  когда-либо  покинем этот остров, то окажется, что он
служил хорошей и спасительной школой мне, детям, да и тебе, друг мой.
     Эти слова жены были золотые слова, полные твердости и разума.
     Я  отпустил  ее и, подкрепленный ее словами и добрым примером, радостно
принялся  за  работу.  В  сопровождении  Фрица я поднялся на крону дерева, в
центре  которой,  при  помощи  пилы и топора, мы расчистили место для нашего
жилища.  Положение  нижних  ветвей,  простиравшихся  в лежневом направлении,
оказалось  чрезвычайно удобным для настилки пола. На высоте шести или восьми
футов  мы  оставили  несколько  ветвей, чтобы повесить на них свои койки. На
ветви,  стоявшие  повыше,  мы  решили натянуть парусину, которая должна была
служить нам кровлей.
     Эта  предварительная работа была нелегка; однако нам удалось расчистить
в частых ветвях смоковницы довольно большое пустое пространство.
     Бревна  и  доски,  привезенные  с  прибрежья  в  большом количестве, мы
поднимали  при  помощи  блока,  увеличивавшего нашу силу. Был настлан пол, и
вокруг него были поставлены перила.
     Мы  работали  до того ревностно, что до полдня не подумали об обеде. На
этот  раз  мы  удовольствовались  завтраком. После еды мы снова принялись за
работу.  Нужно  было  натянуть  парусину,  что  требовало большой ловкости и
значительных  усилий.  Так как парусина спадала с боков, то мы прикрепили ее
к  перилам.  Вследствие  этого  наше  жилище,  которого одну стену составлял
ствол  дерева,  было  закрыто с трех сторон. Четвертая сторона, обращенная к
морю,  оставалась  пока  открытой, но я предполагал со временем закрыть и ее
парусом, который спускался и подымался бы по желанию, подобно занавесу.
     Когда  мы  привесили  койки к сбереженным нами ветвям, жилище наше было
на столько готово, что мы могли провести в нем ночь.
     Солнце  уже садилось. Фриц и я спустились с дерева, и хотя я был сильно
утомлен,  но  принялся  устраивать  из досок стол и скамьи, которые поставил
под  деревом, на том месте, где мы провели предшествовавшую ночь, потому что
место это казалось мне очень удобным, чтобы стать нашей столовой.
     Окончив  этот последний труд, к великому удовольствию нашей хозяйки, я,
до  крайности  усталый, лег на одну из устроенных мной скамеек и, отирая пот
со лба, сказал жене:
     - Сегодня я работал как негр, а завтра намерен отдыхать целый день.
     - Ты  не  только  можешь  это  сделать,  - ответила она, - но и должен,
потому  что, если я не ошибаюсь в счете дней, завтра воскресенье. Это второе
воскресенье, что мы на острове, а первого мы и не думали праздновать.
     - Я,  подобно  тебе, заметил это, но думал, что мы обязаны позаботиться
о  своей  безопасности.  Теперь  же,  когда  мы  удобно устроились, ничто не
мешает  нам  посвятить  этот  день  Богу.  Итак, дело это решено. Но дети не
слышали  нашего  разговора,  и  потому  объявим  им наше решение завтра. Оно
приятно изумит их.
     Жена  позвала  детей, которые разбрелись окрест, но не замедлили прийти
и разместились вокруг стола, уже уставленного приборами.
     Мать  сняла  с  огня  глиняный горшок, поставила его на стол и открыла,
чтобы большой вилкой вынуть из него убитого накануне краснокрыла.
     - Я  хотела  было  зажарить  его на вертеле, - сказала она, - но Эрнест
отклонил  меня  от  этого  намерения,  говоря, что это старое животное, мясо
которого  непременно будет жестко. Тогда я, по Эрнестову же совету, зажарила
нашу дичь в кастрюле. Судите, хорошо ли я сделала.
     Мы  немного посмеялись над нашим ученым и над его предусмотрительностью
по  кухонной  части, но тем не менее должны были сознаться, что он был прав:
приготовленный  по  его совету краснокрыл оказался чрезвычайно вкусным и был
съеден до костей.
     Во  время  обеда  мы  с удовольствием увидели, что наш живой краснокрыл
доверчиво  присоединился  к  нашим  курам,  которые похаживали и поклевывали
вокруг  нас.  За  несколько  часов  до  этого  времени  мы  отвязали  его  и
предоставили  ему  свободу.  Все  время после полудня он прогуливался мерно,
гордо,  на  своих  длинных  красных  ногах, подобно человеку, погруженному в
глубокую  думу.  Видя  его  теперь  занятым  менее важными мыслями, мы стали
бросать  ему  куски  сухарей, которые он ловил чрезвычайно ловко, к великому
огорчению  кур,  перед  которыми  он  был в большой выгоде по причине своего
длинного клюва и длинных ног.
     И  обезьянка больше и больше приручалась, становясь иногда даже наглой.
Она  перепрыгивала  с  плеча  на  плечо, перебегала через стол и уморительно
кривлялась. Всякий старался доставить ей побольше лакомств.
     Наконец,   за   десертом  явилась  свинья,  которую  мы  не  видели  со
вчерашнего  дня.  Каким-то  особенным  хрюканьем  она, по-видимому, выражала
удовольствие, что нашла нас.
     Жена   поставила  ей  тыквенную  чашку  молока,  свинья  выпила  его  с
жадностью.
     Женина  щедрость  показалась мне несовместимы с правилами бережливости,
которые  мы  должны  были  соблюдать,  и  я  высказал  свое  мнение хозяйке,
которая, однако, не затруднилась опровержением.
     - Пока  мы  не  устроимся  окончательно  и  не  обзаведемся всей нужной
посудой,  нам  трудно  будет  обращать  в  масло  и сыр остающееся ежедневно
молоко.  И  потому, мне кажется, лучше давать его нашим животным, во-первых,
чтобы  привязать  их  к  нам и, во-вторых, чтобы сберечь наше зерно, которое
для нас драгоценно, и соль, которая на исходе.
     - Твоя  правда,  как  и  всегда, дорогая моя, и потому мы скоро посетим
скалы,  чтобы  набрать  соли,  и  в  ближайшую поездку на корабль не забудем
запастись зерном.
     - Опять  на  корабль!  -  воскликнула  жена.  -  Когда  же кончатся эти
опасные плавания? Я буду спокойна лишь тогда, когда вы откажитесь от них.
     - Я  понимаю твою тревогу; но ты знаешь, что мы пускаемся в море лишь в
самую  тихую  погоду.  И  ты  сама  согласишься, что с нашей стороны было бы
непростительной  трусостью,  если  бы мы отказались от всех запасов, которые
еще находятся на корабле.
     Пока   мы  разговаривали,  дети  зажгли,  на  некотором  расстоянии  от
деревьев,  костер,  в который кидали самые большие сухие ветви, какие только
могли  найти,  чтобы  огонь  горел  как  можно  дольше и охранял наш скот от
хищных  животных.  Потом  мы стали взбираться на наше дерево. Сначала влезли
Фриц,  Жак  и  Эрнест,  карабкаясь  с  ловкостью  кошки.  За ними медленно и
осмотрительно  поднялась  мать.  Мне  было труднее влезать во-первых потому,
что,  желая  поднять  лестницу  за собой, я отцепил ее от колышков, которыми
она  была прикреплена с нижнего конца, и во-вторых потому, что я нес на себе
маленького Франсуа, которого не решился пустить одного.
     Однако  я  благополучно добрался до верху, и когда я втащил лестницу на
пол  беседки,  детям  казалось,  что они находятся в одном из замков древних
рыцарей, огражденные от всяких врагов.
     Тем  не  менее  я  счел нужным зарядить наши ружья, чтобы быть наготове
стрелять  по  непрошенным гостям, которые вздумали бы посетить нас с дурными
намерениями  и о приближении которых могли известить нас собаки, оставленные
на стороже под деревом.
     Приняв  эти предосторожности, мы улеглись на койки и скоро уснули. Ночь
прошла совершенно спокойно.






     - Что мы будем делать сегодня? - спросили дети проснувшись.
     - Ничего, - ответил я.
     - Ты шутишь, папа! - заметил Фриц.
     - Нет, не шучу. Сегодня воскресенье, и мы должны святить день Господа.
     - Воскресенье,  воскресенье!  -  воскликнул  Жак.  -  Я  пойду  гулять,
охотиться, ловить рыбу, делать все, что мне захочется.
     - Ошибаешься,  друг  мой,  - сказал я маленькому ветренику. - Я понимаю
празднование  воскресенья  иначе:  это  день  не лени и удовольствий, а день
молитвы.
     - Но ведь у нас нет церкви, - возразил Жак.
     - Нет органа, - добавил Франсуа.
     - Правда,  -  возразил я, - но Бог присутствует везде, - разве вы этого
не  знаете?  И  могли  ли бы мы молиться Ему в более великолепном храме, как
эта  чудная  природа,  которая  нас  окружает?  А  орган  мы  заменим нашими
голосами.  Наконец,  разве  каждый  вечер,  каждое  утро  мы  не молимся без
церкви?  И  потому  мы  вместе  помолимся,  споем  какой-нибудь  гимн,  и  в
заключение я расскажу вам притчу, которую я для этого придумал.
     - Папа  расскажет  притчу...  Послушаем!  -  воскликнули  дети.  - Но я
попросил  их  потерпеть,  а  сперва  помолиться.  После  молитвы и пения, мы
уселись  на  траву,  и  я  рассказал  моим  слушателям,  которые внимали мне
чрезвычайно  напряженно,  историю,  напоминавшую наше собственное положение;
при  этом  я  вставлял в нее как можно больше сближений, применимых ко нраву
каждого  из  детей.  Мой простой и задушевный рассказ произвел, по-видимому,
довольно  сильное  впечатление  на  детей  и  подал  мне  надежду, что он не
останется без благотворных последствий на их развитие.
     - Теперь,  - сказал я кончая, - если бы у меня была библия, я прочел бы
вам  отрывок  из  этой божественной книги, пояснил бы его, и тем закончил бы
наше богослужение.
     При  этих  словах  моих  жена  встала и удалилась, и вскоре я увидел ее
возвращающуюся  и держащую в руках книгу, об отсутствии которой я только что
сожалел.  И  когда  на моем изумленном лице жена прочла вопрос о том, откуда
она добыла эту драгоценность, она сказала с улыбкой:
     - Все в том же волшебном мешке!
     Я  не  мог  удержаться,  чтобы, не раскрывая еще книги, не обратить еще
раз внимание детей на поданный им матерью пример предусмотрительности.
     Все  дети  выразили  одинаковое с моим убеждение. Тронутая этим мать по
очереди обняла нас всех.
     Прочитав  несколько отрывков из библии и посильно пояснив их, я объявил
наше  богослужение  законченным  и  разрешил  каждому  доставить себе игры и
развлечение по своему вкусу.
     Жак  попросил  у  меня  лук  и  стрелы; но так как иглы дикобраза плохо
держались в стрелах, то он воскликнул:
     - Ах, если б у меня было немного клея!
     Тогда  я  посоветовал  ему  развести  одну из пластинок бульона в очень
небольшом  количестве  воды.  Исполнив  это,  он в короткое время приготовил
несколько  стрел,  которые,  в руках искусного стрелка, действительно, могли
бы  быть хорошим оружием. Тогда мне пришло желание, чтобы дети поупражнялись
в  стрельбе  из  лука  и  достигли в этом искусстве некоторого совершенства:
хотя  наш  запас  пороха  был  и  велик,  но  не  был  же неисчерпаем, и нам
следовало по возможности беречь его.
     От  этих  размышлений  меня отвлек раздавшийся выстрел, и вслед затем к
ногам  моим упало пять или шесть мертвых птиц, которых я поднял и признал за
подорожников садовых.
     Убил  их  наш  философ  Эрнест,  который, забравшись на дерево и увидев
множество  этих  птиц,  сидевших  на  верхних  ветвях,  выстрелил  из ружья,
заряженного мелкой дробью.
     Вскоре  он  с  торжествующим  видом  спустился  на площадку, восклицая:
Хорошо я прицелился? Ловко ударил?
     - Ловко,  -  ответил  я,  -  но  сегодня, ради воскресенья, ты мог бы и
пощадить этих птичек.
     Эти  слова  удержали  порыв Фрица и Жака, которые уже бросились к своим
ружьям,  готовые последовать примеру брата. Эрнест спустился и, подошедши ко
мне,  со  смущением  извинился.  Конечно, я не заставил просить себя дважды.
Невольный  промах  моего  маленького  охотника  доказал  мне, что вблизи нас
находилась  обильная  вкусная  дичь:  все  окрестные  деревья  были населены
подорожниками,  которых  привлекали  смоквы.  Нам  было  легко,  при  помощи
силков,  а  в  случае нужды, и ружей, добыть большое количество этой дичи, и
так  как я знал, что в Европе этих птиц сохраняют полужареными, в жиру, то и
решился  приготовить  таким  же образом запас этой дичи. В ожидании большого
числа,  жена  взяла  шесть подорожников, убитых Эрнестом, ощипала их и стала
жарить.
     Фриц,  который  решился  употребить  шкуру  своего  маргая на чехлы для
наших  серебрянных  приборов,  попросил  у  меня  совета  как выделать ее. Я
посоветовал  ему  тереть  ее золою и песком, а потом, для умягчения маслом и
яичным желтком.
     Между  тем  как  он  занялся  выделкой  шкуры, подошел Франсуа. Обладая
маленьким  луком,  которым он научился уже изрядно владеть, он попросил меня
сделать  ему  колчан,  который  он  мог  бы, наложив тростниковыми стрелами,
закидывать  за  плечи. Я устроил ему колчан из четырех суживавшихся к одному
концу  кусков  коры,  которые я скрепил гвоздями. Вооруженный таким образом,
мальчуган был в восторге.
     Эрнест  взял  библию  и,  усевшись  под  деревом,  казалось, совершенно
углубился в чтение.
     Жена  позвала  нас  кушать.  Подорожники  оказались очень вкусными, но,
конечно, не могли насытить нас.
     Во  время  еды  я  сказал  детям,  что  намерен  сделать  весьма важное
предложение. Все они устремили на меня крайне любопытные взоры.
     - Нужно,  -  сказал  я,  -  назвать различные точки наших владений. При
помощи  этих  названий  нам легко будет разуметь друг друга. Однако, берегов
мы  не  будем  называть, прибавил я, потому что, может быть, они уже названы
какими-нибудь  европейскими  мореплавателями, и мы должны уважать дело наших
предшественников.
     - Как хорошо! - разом вскричали дети. - Станем придумывать имена.
     - Станем  придумывать  самые  трудные,  -  предложил  Жак,  - например:
Коромандель, Шандернагор, Зангебар, Мономотапа.
     - Но,  дорогой  мой,  - сказал я, - если мы будем давать имена, которые
трудно  запомнить, кто же будет прежде всего испытывать неудобство этого? Мы
же.
     - Какие же имена следует придумывать? - спросил он.
     - Вместо  того,  чтобы  приискивать  имена  случайно, - ответил я, - не
лучше  ли будет называть местности по каким-нибудь происшествиям, которые мы
испытывали на этих местах.
     - Конечно,  -  заметил  Эрнест.  -  Так, залив, в котором мы пристали к
острову, можно назвать заливом Спасения.
     - Я  предлагаю,  - возразил Жак, - назвать его заливом Рака, оттого что
в этом заливе рак сильно ущипнул мне ногу.
     - Тогда,  - сказала мать, смеясь самолюбивому притязанию своего сына, -
лучше  назвать  залив  заливом Криков, потому что ты довольно вопил при этом
случае.  Но  я  стою  за  предложение  Эрнеста,  находя,  что придуманное им
название лучше.
     - Решено,  решено!  залив  Спасения!  -  воскликнули  дети, в том числе
Эрнест,  скромно  забывая,  что это было его предложение и Жак, подавив свое
маленькое самолюбие.
     Последовательно  все  точки нашего владения были названы: первое жилище
было  названо  Палаткой;  островок  при  входе  в  залив - островом Акулы, в
память  ловкости и отваги Фрица. Затем следовали: болото Краснокрылов, ручей
Шакала.  Наше  новое  жилище  было  названо Соколиным Гнездом. - Мне хочется
верить,  -  сказал  я  детям,  -  что  вы будете так же смелы и отважны, как
молодые  соколы;  а  хищничать  в  окрестностях  вы склонны и теперь. Мыс, с
которого  Фриц  и  я  напрасно искали следы наших товарищей по крушению, был
назван Мысом Обманутой Надежды.
     Согласившись  с  этими  легко запоминаемыми названиями, мы встали из-за
стола,   и   каждому   из   детей  была  предоставлена  свобода  найти  себе
развлечение.  Фриц продолжал готовить чехлы из кожи с лап маргая, при помощи
деревянных  колодок.  Жак  попросил  меня  помочь  ему  изготовить Турку, из
иглистой шкуры дикобраза, пояс. Я исполнил его просьбу.
     Очистив  шкуру дикобраза, подобно шкуре маргая, мы привязали ее ремнями
на  спину  собаки,  которая,  в  таком  наряде,  получила очень воинственную
наружность.  Турка  смиренно  дозволил надеть на него эту сбрую и не пытался
освободиться  от  нее; но Биллю очень не нравился наряд товарища, потому что
как  только  Билль,  по привычке, подходил к Турку, чтобы поиграть с ним или
поласкать  его, он сильно укалывался. И потому было благоразумно решено, что
мы  не  станем  злоупотреблять этими воинскими доспехами и будем надевать их
на Турку лишь во время важных предприятий.
     Из  остальной  шкуры  Жак  приготовил  себе  иглистую шапку, которой он
готовился напугать дикарей, если б нам случилось повстречать их.
     Эрнест  и  Франсуа  стали  упражняться  в  стрельбе  из  лука,  и  я  с
удовольствием увидел, что они принялись за дело довольно искусно.
     Солнце  садилось,  жар спадал. Я предложил прогулку. Возникло совещание
о  том,  куда  нам  отправиться, и было решено идти к Палатке, тем более что
некоторые  из наших запасов начали истощаться и нужно было возобновить их из
магазинов:  Фриц  и  Жак  нуждались в порохе и пулях, хозяйка просила масла.
Эрнест  предложил  принести  пару  уток,  которым  берег  ручья  должен  был
понравиться.
     - Пойдемте,  - сказал я, - изберем дорогу, несколько длиннейшую той, по
которой пришли. Не бойтесь усталости.
     Мы  отправились.  Фриц  и  Жак,  подобно  мне и Эрнесту, были вооружены
ружьями;  кроме того, они одели: один свой пояс из шкуры маргая, другой свою
шапку  из  шкуры  дикобраза.  Даже  маленький Франсуа захватил с собой лук и
колчан  со  стрелами.  Только  жена  моя шла безоружной. Обезьянка, конечно,
участвовавшая  в  прогулке,  вздумала поместиться на спине Турка, но, уколов
себе  лапы  об  иглы  его  пояса,  она с уморительными гримасами пересела на
Билля,   который   добродушно  понес  на  себе  этого  наглого  всадника.  И
краснокрыл   важно   следовал   за   караваном.   На  своих  длинных  ногах,
волнообразно  двигая длинной шеей, он был очень забавен. Нужно заметить, что
он вел себя, несомненно, разумнее всех, участвовавших в прогулке.
     Дорога  наша  по  берегу  ручья была очень приятна. Жена и я шли рядом;
дети  бежали впереди, уклоняясь в стороны. Вскоре мы увидели возвращавшегося
Эрнеста,  который,  показывая  нам  травянистый  стебель,  на конце которого
висели три или четыре светлозеленых шарика, кричал:
     - Папа, картофель! картофель!
     Я  легко  убедился в том, что он говорил правду, и мог только похвалить
его  наблюдательность,  дарившую  нас  одним  из самых драгоценных открытий,
какие были сделаны нами во время пребывания на острове.
     Эрнест,   восхищенный,   предложил   нам  пойти  скорее  посмотреть  на
картофельное  поле,  которое,  по  его  словам,  представляло целую равнину,
покрытую этим растением.
     Действительно,  мы  вскоре увидели эту природную плантацию. Жак стал на
колени  и  принялся  рыть  землю  руками,  чтобы  набрать несколько клубней.
Обезьяна,  соскочив  со своего коня, стала подражать своему господину. Менее
чем  в пять минут, они вдвоем обнажили множество картофелин, которые Франсуа
складывал  в  кучи,  по  мере того как Кнопс и Жак бросали их на землю. Весь
вырытый  картофель  был  положен  в мешки и охотничьи сумки, и мы продолжали
путь,  тщательно заметив положение поля, на которое мы намеривались в скором
времени возвратиться для сбора своего картофеля.
     Мы  перешли  через  ручей  у подошвы маленькой гряды скал, с которой он
падал  каскадом. С этого возвышенного места открывался не только живописный,
но   и  весьма  разнообразный  и  обширный  вид.  Мы  находились  как  бы  в
европейской  оранжерее,  с  той  разницей,  что,  вместо горшков и цветочных
ящиков  и  кустарных  чанов,  здесь  самые  великолепные  по виду и размерам
растения   сидели   корнями  в  расщелинах  скал.  Особенно  изобильны  были
растения,   обыкновенно  называемые  мясистыми:  индейская  смоковница,  или
опунция  кошениленосная,  алой, кактус с иглистыми стволами в виде пластинок
и  покрытый  пламеневшими  цветами,  кактус  плешевидный,  с  извилистыми  и
переплетавшимися  стеблями,  и  наконец  ананас, с превосходнейшими плодами,
которые  были  уже  известны  детям  и  на  которые они и накинулись с такой
жадностью,   что   я  должен  был  остановить  их,  боясь,  что  б  излишнее
употребление этого лакомства не расстроило их желудка.
     Между  этими  растениями я узнал каратас, род алоэ, которого я и сорвал
несколько пучков. Показывая их детям, я сказал:
     - Я  сделал  находку,  гораздо  лучшую  ананасов, которые вы поедаете с
такой жадностью.
     - Лучше  ананаса?  -  спросил  Жак  с набитым ртом. - Эти-то некрасивые
пучки  всклоченных  листьев?  Это  невозможно.  Лучше ананаса ничего быть не
может? Это чудный плод!
     - Лакомка!  -  прервал  я  эти  похвалы, которые, судя по глазам других
детей,  возбуждали  их  полное  сочувствие, - нужно научить тебя не судить о
вещах  по одной их наружности. Эрнест! ты, кажется, благоразумнее остальных,
возьми  мое  огниво,  мой  кремень  и  добудь  мне, пожалуйста, огня, мне он
нужен.
     - Но,  папа,  -  смутившись возразил мой маленький ученый, - у меня нет
трута.
     - Что  же  стали  бы мы делать, если б нам непременно нужно было добыть
огня?
     - Пришлось  бы,  -  ответил  Жак,  - тереть один кусок дерева о другой,
как, я слышал, делают дикие.
     - Для  людей  непривыкших  это  жалкое  и  безуспешное средство! уверяю
тебя,  друг  мой,  что  если  б  ты тер дерево хоть целый день, то все же не
добыл бы ни искорки.
     - В  таком  случае,  -  заметил  Эрнест, - пришлось бы искать трутового
дерева.
     - Искать   излишне,   -  сказал  я,  показывая  детям  высокий  стебель
каратаса,  сдирая  с  него  кору  и  вынимая  из  стебля сердцевину. Затем я
положил  кусок  этой сердцевины на кремень, ударил по нему огнивом, и первая
искра воспламенила трут.
     - Браво, трутовое дерево! - вскричали изумившиеся дети.
     - А вы еще не знаете всей цены каратаса! - сказал я.
     Говоря  это, я разорвал лист растения и отобрал от него несколько очень
тонких, но весьма крепких волокон.
     - Сознаюсь,  - сказал Фриц, - что каратас очень полезное растение. Но я
желал бы знать, к чему служат окружающие нас другие колючие растения.
     - Ты  сильно  ошибся  бы,  если б признал их бесполезными, - возразил я
ему.  -  Например,  алоэ  производит  сок, очень употребительный в медицине;
индейская  смоковница,  которую  ты  видишь  с  листвою в виде ракеты, также
весьма  полезна,  потому  что  растет  на  самой  бесплодной почве, где люди
подвергались бы голодной смерти без прекрасных плодов этого растения.
     При  последних  словах  Жак не преминул кинуться с голыми руками на эти
плоды,  чтобы  сорвать  их  и отведать; но покрывавшие их колючки воткнулись
ему  в пальцы. Он возвратился ко мне, обливаясь слезами и неприятно глядя на
индейскую смоковницу.
     Мать  поспешила  избавить мальчика от колючек, причинявших ему жестокую
боль.  Между  тем  я  показывал его братьям легкий способ срывать и есть эти
плоды, не подвергаясь подобной неприятности.
     Заострив  палку,  я  наткнул  на нее смоковку и при помощи ножа очистил
последнюю от ее игол.
     В  то  же  время  Эрнест,  внимательно  рассматривавший  одну смоковку,
заметил,   что   она   покрыта   множеством   красных   насекомых,  которые,
по-видимому,  наслаждались тем, что сосали сок этого плода. - Взгляни, папа,
- сказал он, - и назови мне этих животных, если знаешь их.
     Я  узнал  в животных кошениль и воскликнул: - Сегодня нам выдался день,
богатый  необыкновенными  открытиями.  Последнее  из них, открытие кошенили,
конечно,  для нас не очень ценно, потому что мы не ведем торговли с Европой,
народы  которой покупают этого червеца по очень дорогой цене, употребляя его
для приготовления великолепной алой краски, называемой кармином.
     - Как  бы  то  ни  было,  -  заметил  Эрнест,  -  вот  второе растение,
превосходящее ананас, который мы так восхваляли.
     - Правда,  -  сказал  я, - и в подтверждение твоих слов я укажу вам еще
одну  пользу,  приносимую  индейской  смоковницей: ее густая листва образует
изгороди,  способные  защитить жилища человека от посещения хищных зверей, а
плантации - от набегов опустошающих их животных.
     - Как,  -  вскричал  Жак, - эти мягкие листья могут служить защитой! но
при помощи ножа или палки не трудно уничтожить такую ограду!
     И говоря это, он принялся кромсать палкой великолепную смоковницу.
     Но  один  из  ее листьев попал ему на ногу и вонзил в нее свои колючки.
Это заставило нашего ветреника испустить громкий крик.
     - Теперь  ты  догадываешься, - сказал я, - как подобная изгородь должна
быть страшна для полунагих дикарей и для диких животных.
     - И  наше  жилище  следовало  бы  обнести  такой  изгородью,  - заметил
Эрнест.
     - А  я думаю, что не лишне было бы собрать и кошенили, - сказал Фриц. -
Краска эта могла бы нам при случае пригодиться.
     - А  по-моему,  -  возразил  я,  - благоразумие велит нам предпринимать
пока только полезное. Приятному, дорогой Фриц, очередь еще наступит.
     Мы  продолжали  наш разговор; он стал серьезен, и в течение его меня не
раз  изумляли  рассудительные  замечания  Эрнеста.  Не  раз его жажда знаний
истощала весь запас моих сведений о данном предмете.
     Я  не  просмотрел  еще  библиотеки  капитана, которую уложил в ящик, не
желая  оставлять  в руках детей книг, недоступных их возрасту. Несколько раз
Эрнест  просил  у  меня  ключ  от этого сокровища. Но всему должно быть свое
время,  и  не  следовало  ли нам прежде всего окончить самое необходимое, то
есть обеспечить себе безопасность и материальное довольство?
     Достигнув  ручья  Шакала,  мы  перешли  через  него и, после нескольких
минут  ходьбы,  очутились  у  палатки,  где  нашли все в том же состоянии, в
каком оставили при отправлении отсюда.
     Фриц  запасся  изобильно  порохом  и  свинцом.  Я  помог жене наполнить
жестяной  кувшин  маслом. Младшие дети бегали за утками, которые, одичав, не
подпускали  их  близко. Чтобы изловить их, Эрнест придумал средство, которое
ему  удалось.  На  конец  нити  он  привязал  кусочек сыра и пустил приманку
плавать  по  воде, и, когда жадная птица проглатывала сыр, Эрнест потихоньку
притягивал  ее  к себе. Повторив несколько раз эту проделку, он изловил всех
уток,  которые  и  были  завернуты  поодиночке  в  платки  и помещены в наши
охотничьи сумки.
     Набрали  мы  также соли, но меньше, чем желали, потому что и без того у
нас  оказалось  много  клади; мы даже были вынуждены снять с Турка его пояс,
чтобы и ему привязать часть клади.
     Страшный, но совершенно бесполезный пояс был оставлен в палатке.
     - Оружие  подобно  солдатам,  - заметил Эрнест: - вне сражения они ни к
чему не годны.
     Мы  пустились в путь. Шутки и смех, вызываемые движениями наших уток, и
забавный  вид  нашего  каравана  заставили нас на время забыть тяжесть нашей
ноши.  Мы  почувствовали  усталость  только  по  прибытии  на место. Но наша
добрая  хозяйка  поспешила  поставить  на огонь котелок с картофелем и пошла
доить козу и корову, чтобы подкрепить нас едой.
     Скоро были поставлены и приборы.
     Ожидание  ужина  и заманчивого картофеля, который должен был составлять
главное блюдо, прогоняли наш сон.
     Но  тотчас после ужина дети улеглись на свои койки. Помогавшая им мать,
несмотря на свою усталость, смеясь, подошла ко мне.
     - Знаешь,  какую приставку маленький Франсуа сделал к своей молитве? Ни
за что не угадаешь!
     - Скажи мне прямо, - попросил я, - страшно хочется спать.
     - "Благодарю  тебя,  Боже,  за  славный  картофель,  что ты вырастил на
острове  для  маленького  Франсуа, и за большие ананасы для лакомки Жака". И
вслед затем он уснул.
     - И он хорошо сделал, - сказал я, желая жене доброй ночи.
     Все мы не замедлили погрузиться в мирный сон.






     Накануне  я заметил на берегу моря много дерева, годного для устройства
носилок,  при помощи которых мы могли бы переносить тяжести, слишком большие
для того, чтобы навьючивать их на спину наших животных.
     И  потому  с  восходом  солнца  я  отправился на берег, в сопровождении
разбуженных мною Эрнеста и осла.
     Утренняя  прогулка  казалась мне полезной Эрнесту, в котором склонность
к размышлению и мечтам поддерживала какую-то вялость и лень тела.
     Осел  тащил большую деревянную ветвь, которая, по моему расчету, должна
была понадобиться мне.
     - Ты  нисколько  не  досадуешь, - спросил я сына в дороге, - что раньше
обыкновенного  покинул  койку,  в  которой спал так хорошо? Не досадно тебе,
что ты лишен удовольствия вместе с братьями стрелять птиц?
     - О,  теперь,  когда  я встал, - ответил Эрнест, - я очень доволен. Что
касается  до  птиц,  то их останется довольно на мою долю, потому что первым
же выстрелом братья разгонят птиц, вероятно, не убив ни одной.
     - Отчего же? - спросил я.
     - Оттого,  что  они  забудут  вынуть  из своих ружей пули и заменить их
дробью.  Да если б они и догадались сделать это, то будут стрелять снизу, не
думая о том, что расстояние от земли до верхних ветвей слишком велико.
     - Твои  замечания  верны,  дорогой  мой;  но я нахожу, что, не надоумив
братьев,  ты  поступил  очень  недружелюбно. Кстати о тебе: мне хотелось бы,
чтоб  ты был менее нерешителен, менее вял. Если бывают случаи, когда следует
призадуматься  и  быть  благоразумным,  то  есть  другие,  когда нужно уметь
решиться быстро и настойчиво выполнить решение.
     Среди  дальнейшего  доказательства,  что если ценно благоразумие, то не
менее ценна и быстрая решительность, мы достигли берега.
     Действительно,  я  нашел  на  нем  много  жердей  и  другого дерева. Мы
сложили   значительное   количество   этого  леса  на  нашу  ветвь,  которая
представляла  таким  образом  род первобытных саней. Между обломками я нашел
также  ящик,  который,  по  прибытии  к  Соколиному  Гнезду, я вскрыл ударом
топора.  В  ящике  оказались  матросские  платья  и немного белья, смоченные
морской  водой.  Когда  мы приблизились к Соколиному Гнезду, частые выстрелы
возвестили   нам,  что  происходила  охота.  Но  когда  дети  завидели  нас,
раздались  радостные  крики, и вся семья вышла к нам навстречу. Я должен был
извиниться  перед  женой,  что  покинул ее, не предупредив и не простившись.
Вид  привезенного нами леса и надежда на удобные носилки для переноски наших
запасов  из палатки заставили смолкнуть кроткий упрек жены, и мы весело сели
за  завтрак. Я осмотрел добычу наших стрелков; она состояла из четырех дюжин
птиц  подорожников  и  дроздов,  которые  не  окупали  потраченного  на  них
большого количества пороха и дроби.
     Для   сбережения   запаса   этих   предметов,   которого  мы  не  могли
возобновлять  бесконечно,  я  научил  своих  неопытных  охотников устраивать
силки  и  ставить их на ветвях деревьев. Для устройства силков нам послужили
волокна  каратаса.  Пока Жак и Франсуа были заняты этим делом, Фриц и Эрнест
помогали мне делать носилки.
     Мы  работали  уже  некоторое  время,  когда поднялся страшный шум между
нашей  живностью.  Петух  кричал  громче  всей  стаи  пернатых.  Жена  пошла
посмотреть,  не  порождена  ли  эта  суматоха появлением какого-либо хищного
животного,  но  увидела  только  нашу  обезьянку,  которая  бежала  к корням
смоковницы и исчезала под ними.
     Из  любопытства  жена  последовала  за нею и нагнала ее, когда животное
готовилось  разбить  яйцо, чтобы съесть его. Осмотрев пустоты под окрестными
корнями;  Эрнест  нашел  большое  число  яиц,  которые  Кнопс спрятал себе в
запас.  Обезьянка  была  очень  падка  на  эту  пищу, и жадность побудила ее
красть и прятать яйца, по мере того как их клали куры.
     - Теперь  я понимаю, - сказала жена, - почему я часто слышала клохтанье
кур, какое они издают, снесши яйцо, и нигде не могла найти его.
     Воришка  был  наказан,  и  мы  порешили  привязывать  его на те часы, в
которые  обыкновенно  неслись  куры.  Но  впоследствии  нам  самим случалось
прибегать  к  помощи  обезьянки  для  отыскивания яиц, снесенных курами не в
гнезде.
     Жак,  влезший  на дерево для того, чтобы расставить силки, спустившись,
объявил  нам,  что  голуби,  привезенные  нами  с корабля, построили себе на
ветвях  гнездо.  Я  порадовался  этому  известию и запретил детям стрелять в
крону  дерева,  чтобы  не  ранить голубей и их птенцов. Я даже раскаивался в
том,  что  подал  детям мысль ставить силки. Но силки я не решился запретить
на  том  соображении,  что  уже запрет стрелять в крону дерева опечалил моих
маленьких  охотников,  которые,  может быть, видели в нем только скупость на
порох  и дробь. Маленький Франсуа с обычным своим простодушием спросил меня,
нельзя  ли  посеять  порох  на особом поле, за которым он обязывался даже, в
случае  нужды, ходить, лишь бы братья могли охотиться вволю. Мы позабавились
этой  мыслью  ребенка, которая обнаружила в нем, по крайней мере, столько же
доброты, сколько незнания.
     - Крошка   ты   мой,  -  сказал  ему  Эрнест,  -  порох  не  растет,  а
приготовляется из смеси толченого угля, серы и селитры.
     - Я  не  знал  этого,  -  возразил  Франсуа,  который не отказывался от
случая узнать что-либо: - благодарю тебя, что сказал мне.
     Предоставив  молодому  ученому  удовольствие поучать своего брата, я до
такой  степени  отдался  устройству носилок, что жена моя и два младших сына
успели  ощипать  кучу убитых птиц, прежде чем я заметил это. Количество дичи
убедило  меня  в  том,  что  употребление  силков понравилось детям. Хозяйка
нанизала  всю  эту  мелкую  дичь  на  длинную  и тонкую шпагу, привезенную с
корабля,  и  готовилась зажарить всю нанизанную дичь разом. Я поздравил ее с
приобретением  вертела, но заметил, что она готовит втрое большее количество
дичи, чем какое нам нужно для обеда.
     Она  отвечала,  что  решилась  зажарить  всю дичь, услышав от меня, что
садовых  подорожников  можно  заготовить  в запас, полусжарив их и положив в
масло.
     Мне   осталось   только   поблагодарить   жену   за  предусмотрительную
боязливость.
     Носилки  были  почти совсем готовы; я решился после обеда вновь сходить
к  палатке  и  объявил,  что,  как  и  утром со мной пойдет один Эрнест. Мне
хотелось преодолеть в нем его леность и боязливость.
     Перед нашим уходом Франсуа снова рассмешил нас простодушным вопросом.
     - Папа,  -  сказал  он.  -  Эрнест  говорит, что человек согревается от
ходьбы  и  бега.  Значит,  если  я  буду  бегать  слишком  скоро,  то могу и
загореться.
     - Нет,  друг  мой,  хотя  от  шибкого бега и согреешься, но ни дети, ни
даже  взрослые  не  могут бегать так скоро, чтобы тело их, от трения частей,
могло  загореться.  К  тому  же  тело  человека  не сухое дерево, чтоб могло
воспламениться. И потому успокойся и бегай, сколько тебе угодно.
     - Это  хорошо,  -  сказал  Франсуа,  -  я люблю бегать, а тут стал было
бояться.
     Перед  нашим  уходом  Фриц  подарил  нам  чехол,  в  который можно было
вложить  столовый  прибор и даже топорик. Я признал работу очень искусной и,
обняв  по  очереди  всю  оставшуюся  семью,  отправился.  Осел и корова были
запряжены  в  носилки.  Эрнест и я, взяв в руки по бамбуковой трости, вместо
плетки,  и  вскинув  на  плечи  наши ружья, пошли по бокам вьючных животных.
Билль бежал за нами.
     Мы пошли через ручей и без всяких приключений прибыли к палатке.
     Отпряженные  животные  были  пущены  пастись,  а  мы нагружали носилки,
поставив  на  них  бочонок  масла,  бочонок  пороху,  пуль  и  дроби, сыры и
некоторые другие запасы.
     Эта  работа заняла нас до такой степени, что мы не заметили, как осел и
корова  перешли  обратно  ручей,  -  вероятно,  привлеченные видом и запахом
раскошного луга, расстилавшегося по другую сторону ручья.
     Я  послал  за  ними Эрнеста, предварив его, что сам поищу удобное место
для купанья, которое освежило бы нас после нашей продолжительной ходьбы.
     В  осмотренной мною внутренней части залива Спасения я нашел место, где
стоявшие  на  песчаной  почве скалы образовали как бы отдельные купальни. Не
раздеваясь,   я   несколько   раз   крикнул   Эрнеста;  но  он  не  ответил.
Встревоженный,  я  пошел к палатке, все еще зовя его, но также тщетно. Я уже
начал  опасаться  какого-либо несчастного случая, когда увидел Эрнеста, близ
ручья:  лежа  под  деревом  он  спал. Невдалеке от него мирно паслись осел и
корова.
     - Маленький  лентяй!  -  закричал  я  ему,  -  вот  как ты заботишься о
скотине! Она могла вновь перейти через ручей и заблудиться.
     - Этого  опасаться  нечего,  -  с уверенностью возразил мне сонуля, - я
снял с моста несколько досок.
     - Вот  как!  Леность  придала  тебе  изобретательности. Но, вместо того
чтобы  спать, ты мог бы лучше набрать в дорожный мешок соли, на которую мать
рассчитывает,  о  чем кажется, она тебе и говорила. Набери же, дружок, соли,
а потом приходи ко мне за первый выступ скал, где я намерен выкупаться.
     Говоря это, я указал Эрнесту рукой выбранное мною место и удалился.
     Пробыв  в  воде  около  получаса,  я  удивлялся  тому,  что  Эрнест  не
является,  и  потому  оделся  и отправился посмотреть не заснул ли он снова.
Едва сделал я несколько шагов, как услышал его крик:
     - Папа! папа! помоги мне: она утащит меня!
     Я  побежал  на  крик  и  увидел моего маленького философа, невдалеке от
устья  ручья,  лежащим  на  брюхе  на песке и держащим в руке лесу, на конце
которой билась огромная рыба.
     Я  подбежал  к  нему  именно  вовремя,  чтобы не дать уйти великолепной
добыче,  так  как  силы Эрнеста истощались. Я схватил лесу и вытащил рыбу на
отмель,  где  мы  и  овладели нашей добычей, но не раньше как Эрнест вошел в
воду и оглушил рыбу ударом топора.
     Это была семга, весом по крайней мере футов в пятнадцать.
     Я  поздравил  сына не только с удачей или искусством в рыбной ловле, но
и относительно предусмотрительности, с которой он захватил с собой удочки.
     Пока  он  в  свою  очередь  купался, я потрошил и натирал солью семгу и
несколько  других,  гораздо  меньших рыб, которых Эрнест, поймав, завернул в
свой платок.
     Я  положил  на  прежнее  место  снятые  с  моста  доски, и когда Эрнест
воротился,  мы  запрягли  наших  вьючных  животных  и  направились обратно к
Соколиному Гнезду.
     Мы  шли  около  четверти  часа  по  окраине  луга, когда Билль, залаяв,
бросился  в  густую  траву,  из  которой вскоре появилось животное толщиной,
приблизительно,  с  овцу, которое обратилось в бегство, прыгая необыкновенно
высоко  и  далеко.  Я  выстрелил, но слишком поспешно, и дал промах. Эрнест,
предуведомленный  моим  выстрелом  и  стоя  в  том  направлении, по которому
побежало животное, выстрелил в свою очередь и положил добычу на месте.
     Мы побежали, чтобы скорее рассмотреть попавшуюся нам дичь.
     Животное  представляло  морду  и  цвет  шерсти,  подобные  мышиным, уши
зайца,  хвост  тигра,  чрезвычайно  короткие  передние  лапы  и  чрезвычайно
длинные  задние.  Я  долго  присматривался  к  нему,  не  будучи в состоянии
назвать  его.  Что  же  касается  до  Эрнеста,  то радость победы мешала ему
отдаться  своей  обычной  наблюдательности.  Его  занимала  только  важность
добычи.
     - Что  скажут  мать  и  братья,  -  вскричал  он,  - когда увидят такую
большую дичь и еще узнают, что убил ее я!
     - Да,  дружок,  у  тебя  верный глаз и твердая рука. Но мне хотелось бы
узнать  название  твоей  добычи.  Рассмотрим  ее попристальнее, и нам, может
быть, удастся...
     Эрнест прервал меня:
     - У  нее,  -  сказал  он,  -  четыре  резца,  и  потому  животное может
принадлежать к отряду грызунов.
     - Справедливо,  -  сказал  я,  -  но  у  него  под сосцами мешок, а это
составляет  отличительный  признак  сумчатых. И, кажется, я не ошибусь, если
скажу,   что   перед   нами   лежит   самка  кенгуру,  животное  неизвестное
естествоиспытателям  до  открытия  Новой Голландии знаменитым мореплавателем
Куком,  который  первый  видел  и  описал  это  животное. И потому ты можешь
считать свою сегодняшнюю охоту действительно необыкновенной.
     - Папа,  -  заметил  Эрнест,  - ты так радуешься за меня и нисколько не
досадуешь на то, что тебе не удалось убить животное самому?
     - Потому  что  я  люблю моего сына больше себя, и его успех радует меня
сильнее собственного.
     Эрнест бросился мне на шею и поцеловал меня.
     Кенгуру  был взвален на сани, и по пути я передал Эрнесту все, что знал
об  этом животном, об его коротких передних ногах, о длинных задних и об его
хвосте,  на  который  оно  опирается  как  бы  на пятую ногу, заменяющую ему
слишком короткие передние ноги.
     Едва  завидели  нас  оставшиеся  в  Соколином  Гнезде дети, как подняли
радостный  крик  и  побежали на встречу нам в забавном наряде. На одном была
длинная  рубаха;  другой  терялся  в широких синих штанах, хватавших ему под
мышки;   третий   был   почти  скрыт  в  балахоне,  спускавшемся  до  пят  и
уподоблявшем его вешалке.
     Видя,  что они приближаются торжественно, подобно театральным героям, я
спросил  их  о  поводе к этому переодеванию. Они объяснили мне, что во время
моего  отсутствия  мать  решила  вымыть их одежду и потому, в ожидании, чтоб
последняя   высохла,   они  должны  были  надеть  эту,  найденную  в  ящике,
привезенном нами с берега.
     Посмеявшись  над выходками, внушенными детям этим нарядом, все окружили
сани,   с   целью   освидетельствовать   кладь.   Хозяйка  поблагодарила  за
привезенные   нами   масло,  соль  и  рыбу;  внимание  же  детей  обратилось
преимущественно  на  семгу  и кенгуру, которого Эрнест с гордостью показывал
своим братьям.
     Жак  и  Франсуа  восторгались  этой  добычей. С несколько иным чувством
отнесся  к  ней  Фриц;  он посматривал на нее с какой-то досадой. Но в то же
время  мне  показалось,  что  он  старается  подавить  в себе это побуждение
зависти.
     - Папа,  -  сказал  он,  подойдя  ко  мне, - возьмешь ли меня с собой в
следующий раз, когда пойдешь куда-либо?
     - Да,  мой  друг,  -  ответил я. И я прибавил ему на ухо: - хотя бы для
одного  того,  чтобы  наградить  тебя  за  ту  внутреннюю борьбу, которую ты
только что выдержал и из которой вышел победителем.
     Фриц  обнял  меня, и подойдя к Эрнесту, искренно поздравил его с удачей
и  искусством,  доказывая  мне  этим,  что  пылкость его характера отнюдь не
уменьшала его доброты.
     С  другой  стороны,  я  с  удовольствием  заметил  скромность  Эрнеста,
который  с  нежной  внимательностью  умолчал  о  том,  что  я промахнулся по
кенгуру.
     По  разгрузке саней, я раздал нашим животным некоторое количество соли,
которой  они  были  лишены  в последнее время и которой сильно обрадовались.
Кенгуру  был  привешен  к  ветви дерева, а мы поужинали наловленной Эрнестом
мелкой рыбой и картофелем. Ночь мы провели в своем воздушном жилище.






     На  следующий  день  я поднялся очень рано, позвал Фрица и сообщил ему,
что  он  будет сопровождать меня во второй поездке на корабль. Жена, услышав
мои  слова,  восстала,  как  я и ожидал, против новых опасностей, которым мы
хотели  подвергнуться. Я снова обратился к ее благоразумию, доказывая, что с
нашей  стороны  было  бы  просто  непростительно,  если  бы мы из недостатка
решимости  отказались  от сотни полезных вещей, которые могли еще находиться
на корабле.
     Потом  я  спустился с дерева и снял с кенгуру его красивую серую шкуру.
Мясо  его  было  разделено  на две части: одну мы решили тотчас же съесть, а
другую посолить в запас.
     После  завтрака  я  попросил  Фрица  положить  в  наши  охотничьи сумки
огнестрельных  запасов,  налить  в  тыквы  воды и собрать оружие, которое мы
должны  были  взять  с  собой.  Готовясь  отправиться,  я  стал звать Жака и
Эрнеста,  чтобы  дать им несколько советов относительно употребления времени
в  наше  отсутствие.  Они  не откликались, и потому я спросил жену, куда они
могли  уйти. Жена ответила, что они, вероятно, отправились копать картофель,
так  как,  казалось  ей, они высказывали намерение сделать это. Заметив, что
они  взяли  с собой Турку, я успокоился. Итак, не ожидая их, мы отправились,
оставив Билля в Соколином Гнезде.
     Подойдя  к  мосту  Шакала;  мы  вдруг  услышали на некотором расстоянии
крики  и  смех,  и  вскоре  увидели  Эрнеста и Жака выходящими из-за кустов.
По-видимому,  они  очень забавлялись тем, что провели нас. Я строго побранил
их  за  то,  что они ушли, не предуведомив нас. Они сознались, что поступили
таким  образом  в  надежде,  что я возьму их с собой на корабль. Я разъяснил
им,  что  этого  нельзя  было  сделать,  во-первых,  потому,  что  их долгое
отсутствие  встревожило бы мать, и, во-вторых, потому, что их присутствие на
плоту  было  бы  скорее  обременительно,  чем полезно. Затем я отправил их к
матери,   поручив  сказать  ей,  что,  может  быть,  Фрицу  и  мне  придется
заночевать  на  корабле.  При  отправлении  у  меня не хватило духу сообщить
доброй жене это мое намерение.
     - Постарайтесь,  -  сказал  я,  - вернуться раньше полудня. Обращаясь к
фрицу,  я прибавил: - А чтобы они не могли сказать, что не знали времени, то
дай  Эрнесту  свои  часы;  ты возьмешь на корабле другие для себя и еще одни
для Жака.
     Мальчики  не  заставили  долго  просить  их  и отправились к Соколиному
Гнезду.  Вскоре Фриц и я уже плыли на нашем плоту из чанов, и течение быстро
и  без  приключений  принесло нас к кораблю. Первым моим делом было поискать
лесу  для  постройки  по  мысли  Эрнеста  плота, на который возможно было бы
накладывать гораздо больший груз, чем на наш плот из чанов.
     На  корабле  мы  нашли  большое число пустых бочек, предназначенных для
воды.  Мы  выбрали  из них дюжину, связали выбранные бочки брусьями, которые
накрепко  прибили  гвоздями;  затем  поверх  бочек я настлал пол и обнес его
перилами около двух футов вышиною.
     Эта  работа отняла у нас большую часть дня. Когда мы закончили ее, было
уже  слишком поздно, чтобы успеть хорошо нагрузить новый плот и возвратиться
на берег.
     И  потому  мы  ограничились  общим  обзором  корабля,  как  бы перечнем
предметов,  которые  мы  признавали  стоящими  перевозки.  Затем  Фриц  и  я
удалились  в  каюту капитана. После скромного ужина мы заснули на прекрасных
матрацах.
     На  другой  день  мы  поднялись  с  рассветом,  здоровые  и  свежие,  и
принялись нагружать наши плоты.
     Прежде  всего  мы осмотрели комнату, в которой спали, затем мы посетили
помещение,  которое  занимали  с семьей во время плавания, и я захватил все,
что  могло  быть нам или полезным, или дорогим по воспоминаниям. После этого
мы  обошли  и  другие  каюты, снимая с них замки, переплеты окон, сами окна,
даже  двери.  В добычу вошли еще два полные чемодана; но особенно порадовали
меня  найденные  ящики  с  орудиями плотника и оружейника. На минуту ослепил
нас  ящик  с  золотыми  и  серебряными часами, табакерками, кольцами; но еще
гораздо  сильнее привлекли наше внимание мешки с овсом, горохом, кукурузой и
европейские  плодовые  деревья, которые были тщательно завернуты и сохранены
для  посадки  на  другом  материке.  С  нежным  чувством  осматривал  я  эти
произведения  моей  дорогой  родины, грушевые, вишневые деревья, виноградные
лозы,  и  дал  себе  слово попытаться акклиматизировать их на нашем острове.
Как  обрадовались  мы,  найдя,  кроме  того, полосы железа, колеса, заступы,
кирки  и, особенно, ручную мельницу. При нагрузке корабля, долженствовавшего
перевезти  нас  на новый материк, не было забыто ни одного предмета, который
мог  оказаться полезным во вновь устраиваемой колонии. Мы не могли захватить
всего.  И  потому  не мудрено, что ящичек, полный серебряными монетами, едва
удостоил  нашего  взгляда.  Могли ли сравняться предметы условной ценности с
предметами  практически  полезными?  Из  ящика  с  драгоценностями  мы взяли
только  двое  часов,  обещанных братьям Фрица. Он попросил у меня позволения
взять еще удочку, пару гарпунов и случайно найденное веревочное мотовило.
     Погрузка  всех этих вещей заняла половину дня; наступило время отплыть.
Не  без  труда  спустили  мы на воду свой второй плот, который связали бок о
бок  с первым. Оба они были сильно нагружены. К счастью, подул благоприятный
ветер и наполнил распущенный мною парус.
     Я  правил рулевым веслом, и распущенный парус мешал мне видеть действия
Фрица,  сидевшего  на  передней части плота. Вдруг я услышал шум от быстрого
вращения мотовила.
     - Фриц, что ты делаешь? - вскричал я.
     Мне отвечал радостный крик:
     - Попал, не уйдет!
     Дело   касалось  огромной  черепахи,  которую  Фриц  увидел  спящей  на
поверхности  воды  и  в  которую он смело и искусно вонзил гарпун. Животное,
раненое  в  шею,  тащило  наш плот с ужасающей быстротой. Я поспешно спустил
парус  и  бросился  на  нос  плота,  чтобы обрубить веревку гарпуна; но Фриц
умолял  меня  не  отказываться  от  такой  прекрасной добычи, уверяя, что он
перережет веревку, лишь только мы будем в опасности.
     Влекомые  животным,  мы  двигались с изумительной быстротой. Мне трудно
было  править  рулевым  веслом  и  исправлять  толчки, которые наш буксирный
пароход  давал  плоту. Вскоре, заметив, что черепаха направляется в открытое
море,  я  поднял парус. Ветер дул к берегу, и животное, почувствовав слишком
большое  препятствие,  переменило направление и поплыло к земле. Наконец, мы
стали  на дно, на расстоянии ружейного выстрела от берега, против Соколиного
Гнезда.  Я  соскочил  в  воду,  чтобы добить черепаху топором. Она лежала на
песке,  как  бы  сев на мель. С первого же удара топора голова ее отделилась
от  туловища.  Фриц  в восторге выстрелил в воздух, чтобы уведомить наших, и
они скоро прибежали на берег.
     С  каким  восторгом,  с  какими  ласками они встретили нас! Жена кротко
упрекнула  меня  за  долгое  отсутствие.  Фриц  рассказал наше приключение с
черепахой.  Мать  содрогалась  от  опасности, которой мы подвергались, и все
удивлялись  ловкости  Фрица,  сумевшего  попасть  именно  в шею, которая, во
время сна животного, выставляется из-под черепа.
     Двое  из  детей  отправились к Соколиному Гнезду за вьючными животными,
которых  привели  запряженными  в сани. На последние были положены матрацы и
черепаха,  весившая  пудов двадцать. Мы едва подняли ее соединенными силами.
Остальной  груз  был  перенесен  на  берег, на такое расстояние, чтоб его не
могло  захватить  море,  а  плоты  наши  были  прикреплены при помощи кусков
свинца,  врытых  в  землю.  По  дороге к Соколиному Гнезду дети засыпали нас
вопросами.  Особенно  любопытство  их  возбуждал  упомянутый  Фрицем  ящик с
драгоценностями.  Жак  просил  дать  ему  часы,  маленький Франсуа - мешок с
деньгами.
     - Не посеять ли их хочешь? - спросил я, смеясь.
     - Нет,  папа,  -  ответил  он,  - я сберегу их к ярмарке, когда приедут
купцы; тогда я куплю пряников...
     Это намерение сильно насмешило нас.
     По  прибытии  к  Соколиному  Гнезду,  я  тотчас занялся тем, что снял с
черепахи  ее  череп.  Мясо  я  разрезал  на  куски, прося жену изжарить их к
обеду.
     - Дай  мне  только  срезать  висящие  по сторонам зеленоватые клочья, -
сказала она.
     - Нет,  дружочек,  -  возразил  я,  -  это черепаший жир, самая вкусная
часть животного.
     - Папаша, - попросил Жак, - дай мне череп.
     И  другие  дети  стали  просить череп. Я заметил им, что череп по праву
принадлежит Фрицу.
     Но,  желая  знать,  на  что употреблял бы череп каждый из детей, если б
череп был отдан ему, я сперва спросил об этом Жака.
     Он  объявил,  что  приготовил бы из него хорошенький ботик для прогулок
по ручью.
     Эрнест,  более  всего  помышлявший  о  своей  безопасности, предполагал
сделать из него щит для защиты от дикарей.
     Маленький  Франсуа  мечтал  о постройке хорошенькой избушки, на которую
он положил бы череп в виде крыши.
     Фриц еще не высказывал своего намерения.
     - А ты, Фриц, - спросил я: - на что употребишь ты череп?
     - Я,  папа,  - ответил он: - сделаю из него водоем и поставлю его около
ручья, чтобы мама могла всегда черпать из него свежую воду.
     - Хорошо,  -  воскликнул я: - это намерение общеполезное, и его следует
исполнить, как только у нас будет глина.
     - Глина!  -  вскричал  Жак,  -  я сложил большую кучу глины под корнями
соседнего дерева.
     - Тем лучше, - сказал я, - но где же нашел ты ее?
     - Он  принес  ее  с  холма,  -  поспешила  ответить  жена: - и при этом
выпачкался до того, что я должна была перемыть все его платье.
     - Я  не  виноват,  мама,  - возразил ветреник. - Там было так скользко,
что я упал. Это-то и указало мне глину.
     - А  слушая  тебя  сегодня  утром,  я  подумала,  что ты нашел глину не
случайно, а нарочно отыскивал ее.
     - Когда  водоем  будет  устроен,  -  сказал  Эрнест  тоном ученого, - я
положу  в него растения, которые я нашел сегодня и которые кажутся мне видом
редьки.  Растение  это  скорее  кустарник,  чем  травянистое.  Я  не решился
отведать его корней, хотя наша свинья ела их с удовольствием.
     - Ты  поступил  благоразумно,  сын  мой.  Снова повторяю вам, что пища,
годная  некоторым животным, может быть вредна человеку. Покажи мне эти корни
и расскажи, где ты нашел их.
     - Бродя  по окрестности, я увидел нашу свинью, которая рыла землю около
одного  куста; я подошел и увидел, что она жрет толстые корни этого куста. Я
отнял их и сейчас принесу показать тебе.
     Внимательно  осмотрев  корни,  я  сказал:  -  Если я не ошибаюсь, то ты
сделал  драгоценное  открытие,  которое,  вместе с находкой картофеля, может
навсегда  избавить нас от голода. Мне кажется, корни эти - корни маниока, из
которых  в  Восточной  Индии  приготовляют хлеб, называемый кассавою. Но для
употребления  корней  в  пищу  они должны быть подвергнуты особой обработке,
которая устранила бы из них содержимый ими ядовитый сок.
     Эта беседа не мешала нам продолжать переносить привезенные запасы.
     Я  отправился  с  детьми  во  второй  поход,  чтобы до наступления ночи
перевезти  вторую  часть  груза.  Мать  осталась дома, в сообществе Франсуа,
который   не   пренебрегал   ролью   поваренка,   доставлявшей   ему  всегда
какое-нибудь  лакомство.  Расставаясь  с  ними,  я объявил, что в награду за
наши  труды  мы  рассчитываем  на царский ужин, изготовленный из черепашьего
мяса.
     По  дороге Фриц спросил меня, не принадлежит ли пойманная нами черепаха
к  тому ценному виду, череп которого служит для гребенок, табакерок и других
изделий, и не будет ли жаль употребить череп нашей добычи на водоем.
     Я  ответил Фрицу, что черепаха, о которой он говорит, составляет другой
вид,  называемый  каретой  черепитчатой,  и что мясо ее не годно в пищу. При
этом  я  сообщил  Фрицу  все,  что  знал о способе, которым отделяют верхний
пласт черепа, прозрачный и отлично полируемый.
     Прибыв  к  плоту,  мы  нагрузили  сани  множеством  предметов,  - между
прочим,  ручной  мельницей,  которая, по открытии нами маниока, казалась мне
чрезвычайно полезной.
     По  нашему  возвращении  к Соколиному Гнезду, жена с улыбкой подошла ко
мне.
     - Ты  вынес два дня самой тяжелой работы. Чтобы подкрепить твои силы, я
предложу  тебе  напиток,  который ты никак не ожидаешь найти здесь. Пойдем к
этому благодетельному источнику.
     Я  пошел  за  женой  и у основания невысокой смоковницы увидел бочонок,
наполовину врытый в землю и прикрытый густыми ветвями.
     - Бочонок  этот  я  изловила  на  берегу моря, - сказала жена. - Эрнест
думает, что это канарское вино; желаю, чтоб он говорил правду.
     Я  проделал  в  бочонке  дыру,  вставил в нее соломинку и убедился, что
Эрнест не ошибся. По телу моему разлилась приятная теплота.
     Когда  я  стал  благодарить  жену,  меня  окружили  дети, прося дать им
отведать  этого  нектара.  Я  передал им соломинку, но они стали пить вино с
такой  жадностью,  что  я  вынужден  был  прекратить  эту забаву и побранить
детей, из боязни, чтобы они не опьянели.
     Выслушав  выговор, они в смущении удалились. Чтобы избавить их от этого
чувства,  я  предложил  им  помочь  мне поднять на дерево, при помощи блока,
привезенные с корабля матрацы.
     По  окончании  этого труда жена пригласила нас ужинать. Черепаха Фрица,
хорошо приготовленная, вызвала общие похвалы.
     - Какая  она  некрасивая,  -  говорил  Франсуа,  растянувшись  на своем
матраце и потирая глаза, - а какая хорошая! - Правда, Жак?
     Но Жак уже спал; наши матрацы произвели свое действие.






     Беспокоясь  о судьбе наших двух плотов, прикрепленных у берега довольно
непрочно,  я  поднялся  до  рассвета,  чтобы  пойти  осмотреть их. Вся семья
покоилась  в  глубоком  сне.  Я  тихо  спустился  с  дерева.  При  виде меня
проснувшиеся  уже  собаки  стали  прыгать около и ласкаться, как бы понимая,
что  я отправляюсь из дома. Петух и куры весело хлопали крыльями и слетели с
насестей.  Овцы  и коза уже ели свежую траву. Я поднял лениво лежавшего осла
и,  к  великому  его  неудовольствию,  запряг  его  одного  в сани, не желая
утомлять  еще  недоенную  корову. В сопровождении двух собак я отправился на
прибрежье.
     Я  нашел наши два плота в хорошем состоянии оставленными на суше бывшим
тогда  отливом. Я взвалил на осла ношу небольшую, желая сберечь его силы для
дальнейшей  работы  и поскорее вернуться к Соколиному Гнезду. Каково же было
мое  удивление,  когда, возвратившись к дереву, я увидел, что никто из семьи
еще  не  подымался, хотя солнце стояло уже высоко. Я принялся бить палкой по
медной посуде, производя шум, способный внушить мысль о нападении диких.
     Скоро  на  галерейке появилась жена, казавшаяся совершенно смущенной от
своего промаха. Я поднялся к ней.
     - Это  матрацы,  -  сказала  она,  -  до такой поры продолжили мой сон.
Бедные  дети  также  испытывают  их  силу,  потому  что едва могут протереть
глаза.
     Действительно,  маленькие  сонули  зевали,  потягиваясь,  и,  казалось,
вовсе не были расположены подняться с постелей.
     - Вставайте,  вставайте!  -  крикнул  я  громко. - Не ленитесь, дорогие
мои!
     Первым  поднялся  Фриц.  Эрнест  явился  последним,  и  его  наружность
свидетельствовала до какой степени ему тяжело было расстаться с постелью.
     - Неужели  ты  до  того  ленив,  - сказал я, - что позволяешь опередить
себя маленькому Франсуа?
     - Ах,   как   приятно,   -  сказал  он,  подымая  отяжелевшие  руки,  -
проснувшись,  снова  засыпать.  Я попросил бы будить себя каждый день за два
часа до рассвета, чтобы только иметь удовольствие снова засыпать.
     - Какая  утонченная  леность! - воскликнул я. - Если ты отдаешься таким
образом лености, то вырастешь бессильным и нерешительным.
     Он  сделал  над  собой  усилие,  чтобы прогнать остаток сонливости, и я
замолчал.
     Когда   все   собрались,   мне  пришлось  выслушать  общее  восхваление
матрацов;   решительно,   койки  не  могли  с  ними  равняться.  Мы  наскоро
позавтракали   и   отправились   на   прибрежье,  чтобы  окончить  перевозку
оставленных на нем вещей.
     Два  похода были совершены в очень короткое время, и так как я заметил,
что  вода  прибывала  и  уже  доходила до плотов, то решился воспользоваться
этим   обстоятельством  и  переправить  плоты  в  залив  Спасения,  где  они
подвергались меньшей опасности, чем на отмели пред Соколиным Гнездом.
     Я  отправил жену и трех младших детей и, вместе с Фрицем, стал ожидать,
чтоб вода подняла плоты.
     Но  Жак, замешкавшись на берегу, смотрел на нас до того печально, что я
не мог противиться его молчаливой мольбе и решился взять его с собой.
     Скоро  волны  подняли нас, и, соблазнившись хорошей погодой, я направил
плоты  не  в  залив  Спасения,  а снова к кораблю. Но мы прибыли на него так
поздно, что на большой или важный груз не оставалось время.
     Тем   не  менее  мы  осмотрели  все  закоулки  корабля,  чтобы  собрать
несколько предметов и не вернуться с пустыми руками.
     Вскоре  я  увидел  Жака,  двигавшего  перед собой тачку и радовавшегося
тому,  что  при  помощи  ее  он  будет  в  состоянии, не уставая, перевозить
довольно большие тяжести.
     Фриц  объявил  мне,  что  за дощатой перегородкой открыл разобранную на
части  пинку* со всеми принадлежащими к ней снастями и даже двумя маленькими
пушками.
     ______________
     * Маленькое судно с квадратной кормой.

     Эта  весть  сильно  обрадовала  меня: я бросил работу, чтобы немедленно
увериться  в  рассказе. Фриц не ошибся; но я тут же заметил, что спуск пинки
в воду будет стоить нам огромных усилий.
     И  потому  мы отложили это дело до другого дня; на этот раз приходилось
удовольствоваться   некоторой   домашней   утварью   и   посудой:   котлами,
сковородами,  тарелками,  стаканами  и  тому  подобное. Я присоединил к этим
вещам  жернов,  терку, новый бочонок пороху, другой с ружейными кремнями. Не
только  не  была  забыта  Жакова тачка, но мы захватили еще несколько тачек,
которым  очень  обрадовались.  Все  это  нам  нужно было нагрузить как можно
поспешнее,  чтобы  на  обратном  пути  не  быть  застигнутыми ветром с суши,
который поднимался каждый вечер.
     Гребя  к  берегу,  мы  увидели  на  нем  множество  стоявших  маленьких
существ,  которые  казались одетыми в белые платья, по-видимому, смотрели на
нас с любопытством и по временам даже братски протягивали к нам руки.
     - Не в стране ли мы пигмеев? - смеясь спросил я Жака.
     - Или в стране лилипутов? - вскричал он.
     - Я  думаю, - сказал Фриц, что перед нами стая птиц; я вижу их клювы, а
что мы приняли за руки, то верно их крылья.
     - Ты   прав,   дорогой   мой:   -   эти   существа,  принятые  нами  за
сверхъестественные,  не  более  как  пингвины. Эти птицы отлично плавают; но
природа  наделила  их такими короткими крыльями, сравнительно с величиной их
тела  и ногами, устроенными до того неудобно для ходьбы, что когда они стоят
на  земле,  то  к  ним  очень легко подойти. Притом, они до того ленивы, что
даже приближение человека едва сгоняет их с места.
     Когда  мы  приблизились  к  берегу  на  несколько  сажень, Жак внезапно
вскочил  в  воду,  вооруженный  одним  из наших весел, и прежде чем пингвины
обеспокоились  нашим приближением, он ударил и свалил нескольких. Остальные,
при  виде  такого грубого поступка, разом, как бы по команде, нырнули в воду
и исчезли.
     Оглушенных Жаком мы связали и положили на берегу.
     Время  было  слишком  позднее,  чтобы  мы  могли приняться за разгрузку
наших  плотов.  Мы  положили  на  тачки  только  пингвинов, терки, несколько
кухонной  посуды  и  почти  бегом добрались до Соколиного Гнезда, где, как и
всегда,  наше  прибытие  возбудило  живую  радость. Собаки известили о нашем
прибытии  громким  лаем.  Мать  пришла  в  восторг  от находки тачек; дети с
любопытством  осматривали  клад.  Табачные  терки вызвали легкие насмешливые
улыбки,  которые я не хотел заметить. Затем всякий с изумлением рассматривал
пингвинов,  из которых многие пришли в чувство. Я велел привязать их к нашим
гусям и уткам, чтобы приучить нашу новую живность к пребыванию на птичнике.
     Деятельная  хозяйка  показала  мне,  со  своей  стороны,  большой запас
собранных  в  наше отсутствие картофеля и маниоковых корней. Затем маленький
Франсуа сказал мне с таинственным видом:
     - Папа,  как  ты  удивишься,  когда  мы  скоро соберем кукурузу, тыквы,
огурцы и овес. Мама посадила их много, много.
     - Маленький  болтушка! - вскричала мать, - зачем выдал ты меня? Мне так
хотелось изумить папу!
     - Благодарю  за твое желание, дорогая моя, - сказал я жене, обнимая ее,
- но откуда взяла ты эти семена?
     - Все  из  моего  волшебного мешка! - отвечала она, улыбаясь и взглянув
на  детей,  которые  на этот раз не решились оспаривать предусмотрительности
матери.  -  Видя,  что вы постоянно заняты поездками на корабль, - прибавила
она,  -  я  подумала,  что  вам  некогда  будет  устроить огород. И потому я
приняла  эту  заботу  на  себя.  Я воспользовалась полем из-под картофеля и,
чтобы  преобразовать  это  поле  в огород, мне стоило только замещать каждое
вырванное нами растение несколькими семенами.
     Я  поздравил  жену  с  отличной  мыслью.  Фриц,  желая обрадовать мать,
сообщил  ей  о  найденной  нами пинке. Но наши поездки в море причиняли жене
слишком  большое  беспокойство, чтобы она могла порадоваться тому, что у нас
будет  для  них  лишнее  средство. Однако она несколько успокоилась, когда я
объяснил  ей,  что  так  как эти поездки неизбежны, то для нас же безопаснее
будет  ездить  на  настоящем  судне,  чем  на  негодных плотах из бочонков и
бочек.
     С  наступлением  ночи  я отправил всех спать, объявив детям, что завтра
научу их новому ремеслу.






     Едва   проснувшись,  дети,  возбужденные  моими  вчерашними  последними
словами,  торопились  выведать  у меня, какому новому ремеслу я хочу научить
их.
     - Ремеслу булочника, - отвечал я.
     - Но, - вскричал Жак, - у нас нет ни печи, ни муки!
     - Муку  мы  добудем  из  маниоковых корней, а печь заменим сковородами,
привезенными вчера с корабля.
     Так  как  удивленные  взоры  детей, казалось, требовали более подробных
объяснений,  то  я рассказал детям свойства маниоковых корней и употребление
их  дикими народами. Я попросил жену изготовить мешок из парусины, между тем
как  дети,  снабженные  терками,  ожидали  моих дальнейших указаний, готовые
приняться  за  дело.  Корни  маниока  были  тщательно  вымыты.  Я  роздал их
мальчикам  и  научил как тереть эти корни, предостерег детей, чтобы они пока
не  пробовали  их  на  вкус. Дети ревностно принялись за работу, посмеиваясь
своему  новому  ремеслу,  и  вскоре  наготовили  изрядное  количество  муки,
которая походила на сырые опилки.
     - Это  великолепное  блюдо отрубей, - смеясь сказал Эрнест, не прерывая
своей работы.
     - В  первый  раз  слышу,  -  подхватил Жак, - чтобы можно было готовить
хлеб из редьки.
     Даже  жена,  по-видимому,  сомневалась  в  моем  искусстве  в  качестве
пекаря.  И  потому,  сшив  по  моей  просьбе  мешок,  она поставила на огонь
картофель на случай, если мой опыт не удастся. Но я не терял бодрости.
     - Перестаньте   смеяться,   господа:   вы   не  преминете  сознаться  в
достоинствах  маниока. Он составляет главную пищу многих племен Нового Света
и  даже  некоторыми  европейцами  предпочитается пшеничному хлебу. Не обещаю
вам  сегодня  же  хорошо  поднявшихся  пирогов; но дам вам, по крайней мере,
образчики,  которые  дозволяют  нам  судить  о  питательности  маниока, если
только нам попались хороший вид и здоровые особи.
     - Значит, есть несколько видов маниока? - спросил Эрнест.
     - Насчитывают  три  вида  -  ответил  я.  -  Первые  два  вида, если их
употреблять  в  пищу  сырыми, очень вредны; третий вид совершенно безвреден.
Но  первые  предпочитаются,  потому  что  они дают больше корней и поспевают
скорее.
     - Как!  -  вскричал  Жак, - растение ядовитое предпочитают безвредному;
да  это  безумие!  Что  до  меня, то я заранее отказываюсь от твоих ядовитых
пирогов.
     - Успокойся,  трусишка, - сказал я, - нашу муку, прежде употребления ее
в пищу, достаточно сильно выжать, чтобы ничего не бояться.
     - Зачем же выжимать ее? - спросил Эрнест.
     - Чтобы  лишить  ее  яда, который содержится только в соку. По удалении
же   яда,   остается   пища   весьма   здоровая   и   вкусная.  Впрочем,  из
предосторожности,  мы  станем  есть наши пироги не раньше, как испытав их на
обезьянке и курах.
     - Но,  -  живо возразил Жак, - мне вовсе не хотелось бы отравить нашего
Кнопса.
     - Не  бойся,  - сказал я, - уже не в первый раз твоя обезьянка послужит
нам  в  пользу  своим  природным  инстинктом.  И могу тебя уверить, что если
пища,  которую  мы дадим ей, будет содержать яд, то обезьянка не станет есть
ее, а, едва отведав, бросит.
     Успокоенный  моими  словами, Жак взял свою терку, которую отложил было,
и  снова  принялся за работу. Скоро запас наш показался мне достаточным. Эта
сырая  мука  была  сложена в парусинный мешок, сшитый женой, и я завязал его
отверстие.  Для  выжимки муки я сложил несколько досок под корнями одного из
деревьев.  Мешок с мукой был положен на доску и накрыт другой; на один конец
последней  я  положил  камни,  куски железа и другие очень тяжелые предметы;
противоположный  конец  я  стал нажимать при помощи рычага, пропущенного под
один  из  корней  дерева.  Вскоре  из  мешка  потек  обильный сок. Дети были
изумлены успехом моего изобретения.
     Когда  сок  перестал  течь,  дети  стали  торопить  меня  приняться  за
приготовление хлеба.
     Я  ослабил их нетерпение, сказав, что в этот день мы приготовим пробный
пирог для животных.
     Я  разложил  муку  на  солнце, чтобы просушить ее; потом взял небольшое
количество  муки,  замесил его на воде, тщательно вымесил тесто и приготовил
из  него  лепешку, которую поставил, на одной из наших сковородок, на огонь.
Вскоре  поспела  лепешка,  запах и цвет которой обещали нам лакомый кусочек.
Потребовалось  все  мое  влияние,  чтобы  воспрепятствовать  детям  отведать
лепешки.
     - Как  она  хорошо  пахнет!  - сказал Эрнест: - как жаль, что ее нельзя
съесть.
     - Папа, дай мне маленький кусочек! - воскликнул Жак.
     - Самый маленький, - прибавил Франсуа, показывая кончик мизинца.
     - Что  же,  разве  яд уже не пугает вас, лакомки? - спросил я. Кажется,
мы  можем  сделать  опыт.  Но  благоразумие  требует, чтоб мы предварительно
узнали мнение Кнопса.
     Когда  лепешка  простыла,  я  накрошил ее перед обезьяной и курами, и с
удовольствием  увидел,  что они стали жадно глотать крошки. Однако испытание
муки  нами  самими  я  отложил.  И  потому  голод детей, сильно возбужденный
запахом и заманчивым видом лепешки, был утолен картофелем.
     Во  время  обеда  разговор,  естественно,  коснулся  нового открытия. Я
рассказал  детям,  что  маниоковый  хлеб  зовется  обыкновенно  кассавой,  и
сообщил  сведения  об  известных  мне ядах, стараясь излагать дело как можно
проще.  Я  предостерег  детей  от  плодов  маншинеля  ядовитого, который мог
встретиться  на  нашем  острове.  Я  описал эти опасные плоды, чтобы дети не
соблазнились  их  привлекательным видом. В сотый раз я закончил свой рассказ
просьбой, чтобы дети не ели ничего, им незнакомого.
     После  обеда  мы пошли посмотреть, не случилось ли чего с нашими курами
от  маниокового  хлеба. К немалой радости нашей все они оказались здоровыми;
прыжки  Кнопса  при  нашем  приближении  также  удостоверяли  нас, что и его
здоровье  не  потерпело.  Затем  я предложил приняться вновь за печенье. "За
работу!  - воскликнул я, - и дружно!" Я роздал необходимые орудия. Дети чуть
не  прыгали  от  радости.  В минуту были зажжены костры и поставлены квашни.
Дети   изо   всего  делают  игру,  и  потому  лепешкам  были  преданы  самые
разнообразные  формы.  Затем  лепешки были положены на сковороды, поставлены
на  огонь  и  испечены.  И  так  как  куры наши были по-прежнему здоровы, то
каждый  принялся есть испеченный им хлеб. Хлеб этот показался очень вкусным,
особенно  накрошенный  в молоко. С самого прибытия нашего на остров у нас не
было  такого  вкусного обеда. Лепешки, подгоревшие или неудавшиеся по другим
причинам,  были  розданы нашим домашним животным, которые поели их с видимым
удовольствием.
     Остальная   часть   дня  была  употреблена  на  перевозку,  на  тачках,
предметов, оставленных нами на плотах.






     Меня  сильно занимала найденная на корабле пинка, и я не отказывался от
намерения  завладеть ею. Хотя жена и продолжала тревожиться нашими поездками
на  море,  но  мне  удалось  уговорить  ее отпустить со мной на корабль трех
старших  сыновей,  так  как для задуманного мною дела требовалось много рук.
Обещав  жене,  что  мы возвратимся в тот же день, и захватив с собой большой
запас  маниоковых  лепешек  и  вареного  картофеля, а также пробковые пояса,
которые  должны  были,  в  случае  несчастья,  поддерживать  нас на воде, мы
отправились.
     Сейчас  по  прибытии  на корабль мы собрали все предметы, которые могли
быть  полезны  нам, - чтобы не возвращаться с пустыми руками. Затем мы стали
рассматривать  пинку,  и  я  с  удовольствием заметил, что все ее части были
занумерованы  и  что  при  терпении  нам  будет  возможно  составить  ее. Но
наибольшее  затруднение  представлял  спуск  пинки  на  воду  из теперешнего
помещения,   потому  что  о  переноске  огромных  главных  частей  пинки  на
какую-либо  другую  верфь  нечего  было и думать, так как этот труд превышал
наши  соединенные силы. Я долго перебирал про себя различные способы и вслед
за  тем  отказывался  от  них;  наконец, утомленный этой нерешительностью, я
положился  на  случай и позвал детей, чтобы они помогли мне сломать топорами
перегородку,  окружавшую пинку. Вечер застал нас за неоконченной работой, но
желание  обладать удобным судном поддерживало наше рвение, и мы обещали друг
другу  завтра вернуться к делу, чтобы окончить его. Рассчитывая на данное им
слово,  жена  и  Франсуа  ожидали  нас на берегу. Жена объявила мне, что она
решилась  покинуть  Соколиное  Гнездо  и  поселиться в Палатке на все время,
пока  будут  продолжаться  наши  поездки  на  корабль.  Я  благодарил ее тем
искреннее,  что  знал,  как  нравилось  ей Соколиное Гнездо. Мы сложили к ее
ногам  привезенные  нами запасы, именно два бочонка масла, три бочонка муки,
мешки  рису,  пшеницы  и несколько домашней утвари, и она приняла их с живым
удовольствием.
     Наши поездки на корабль повторялись и длились не менее недели.
     Каждый  день  мы отправлялись ранним утром и возвращались лишь к закату
солнца,  а  каждый  вечер  веселый  ужин,  сопровождаемый  длинной  беседой,
заставлял нас забыть дневные труды.
     Однако  нам удалось составить пинку; она была построена легко, красиво,
снабжена  на  носу  маленькой  палубой  и  вполне  оснащена.  Мы осмолили ее
снаружи и даже прикрепили обе маленькие пушки на задней части палубы.
     Наше  маленькое  судно чрезвычайно нравилось нам; но мы не знали, каким
бы  способом спустить его со средней палубы корабля на воду. По толщине стен
корабля  нельзя  было бы и думать о том, чтобы проделать в них отверстие для
пинки;  тем  не  менее нам очень не хотелось лишиться плода стольких трудов.
Наконец,  решившись  на  крайнее  средство, я приступил к его исполнению, не
говоря о том ни слова своим сыновьям.
     Я  взял ступу, подобную тем, которые употребляются на кухнях, и толстую
доску  и  принялся  устраивать  разрывной  снаряд. В доску я всадил железные
крючья,  а на ней выдолбил бороздку, в которую вставил пушечный фитиль такой
длины,  чтобы  он  мог тлеть два часа. Я положил в ступку пороху и накрыл ее
доской,  крючья которой захватили ручки ступки. Засмолив щель между доской и
ступкой,  я  устроил  таким  образом большую петарду, которая, разорвавшись,
должна  была  проломить  проход  из  пространства  над  средней палубой, где
стояла  пинка,  на  поверхность  моря.  Я  поместил свою петарду в отделении
корабля,  где  стояла  пинка,  зажег фитиль и поспешно удалился от корабля с
детьми,  не  сообщая  им  своего  предприятия,  на  успех  которого  не  мог
рассчитывать.   Когда   мы  прибыли  к  Палатке  и  принялись  за  разгрузку
привезенных вещей, мы услышали страшный взрыв.
     Жена и дети с удивлением переглянулись.
     - Это  выстрел  с  погибающего корабля, - сказал Фриц, - отправимся ему
на помощь.
     - Нет,  - возразила мать, взрыв слышался со стороны нашего корабля; вы,
вероятно, заронили на нем огонь, который достиг бочонка с порохом.
     Я  притворился,  что  разделяю  ее  предположение,  и  предложил  своим
сыновьям   тотчас   же   вернуться   на   корабль,  чтобы  удостовериться  в
происшествии.  Они  вскочили  на  плот  из  чанов,  и  так  как  любопытство
заставило  их напрячь все силы, то мы в весьма короткое время приблизились к
кораблю.   Прежде,   нежели  пристать  к  нему,  мы  объехали  его,  и  я  с
удовольствием  заметил,  что  с  него нигде не поднималось ни огня, ни дыма.
Наконец  мы  подплыли против огромного отверстия и в нем увидели пинку, хотя
поваленную  набок,  но  не  поврежденную. Кругом море было покрыто щепами, и
дети,  которые  огорчились  этим  обстоятельством,  не  могли объяснить себе
высказываемой мною радости.
     - Победа! - воскликнул я, - теперь пинка наша!
     Тогда  я объяснил детям употребленное мною средство, и они восторгались
моей счастливой мысли.
     При  помощи  блока  и валиков, подложенных под киль пинки, нам удалось,
наконец,  соединенными  силами, спустить ее на воду, и мы увидели ее красиво
покачивающуюся  на  море.  Вид  этого  судна  с  его  двумя пушками, запасом
пороха,  ружьями  и  пистолетами, вызвал в детях воинственные мысли. Они уже
мечтали  об  истреблении  дикарей,  которые  могли  напасть на нас. Однако я
убедил  их, что нам следовало благославлять Провидение, если оно избавит нас
от  необходимости  прибегать  к  военной  силе и кровавым образом доказывать
нашу едва родившуюся отвагу.
     Нам  оставалось  оснастить наше судно, снабдить его мачтами и парусами.
Но  так как день был на исходе, то работу эту пришлось отложить. Кроме того,
мы  согласились  не  говорить  ничего матери, желая изумить ее торжественным
появлением пинки в заливе Спасения.
     На  окончательное  снаряжение  пинки  потребовалось еще два дня. Когда,
наконец, все было готово, я подал знак к отплытию.
     Я  правил  рулем.  Эрнест  и  Жак  поместились подле пушек, намереваясь
выстрелить  из  них  по  нашему  прибытии  в  залив. Фриц управлял парусами.
Попутный  ветер  гнал  нас  к  берегу.  Пинка скользила по воде черезвычайно
быстро, хотя и тащила привязанный к ней плот из чанов.
     Когда  мы  уже  приблизились  к  берегу  на небольшое расстояние, Фриц,
которому было предоставлено командование судном, крикнул пушкарям:
     "Э 1, пли! Э 2 пли!"
     Вслед  затем  раздались  выстрелы, и окрестные скалы повторили их. В то
же время Фриц выстрелил из двух пистолетов, и мы испустили радостные крики.
     Вскоре  мы  пристали к берегу, где уже нас ожидали моя жена и маленький
Франсуа. Выстрелы испугали их, а вид нашего судна изумил в высшей степени.
     - Здравствуйте.  -  сказала  жена,  -  но,  пожалуйста, не пугайте меня
впредь  так  сильно.  Ваша артиллерия нагнала на нас ужас. Я не знаю, куда я
готова  была  спрятать  маленького  Франсуа, если б вслед за выстрелами я не
услышала  ваших  криков.  Ваше маленькое судно очень красиво и, по-видимому,
крепко  и удобно, и мне кажется, что в случае нужды я даже решилась бы сесть
в него и пуститься в море, которого, однако, я по-прежнему боюсь из-за вас.
     - Мама,  -  сказал Фриц: - пожалуйста, взойди на пинку, хоть на минуту.
Мы   назвали  ее  твоим  именем;  взгляни,  над  каютой  капитана  написано:
"Елизавета".
     Жена  поблагодарила  за  эту  внимательность  и взошла на пинку. Все мы
прошлись  по  судну  к  великому  удовольствию детей, победивших боязливость
матери.
     Когда  мы высадились, жена сказала: - Не подумайте, чтобы, пока вы были
на  корабле,  я  с  Франсуа  сидела сложа руки. Хотя мы не можем прославлять
наших   подвигов  пушечными  выстрелами,  однако  наш  труд  не  бесполезен.
Пойдемте, и вы проверите истину моих слов.
     Она  повела  нас  к тому месту, где ручей Шакала падал каскадом. Там мы
увидели правильно разбитый огород.
     - Вот  наша  работа, - сказала она. - Здесь я посадила картофель; там -
корни  маниока;  с этого края - латук, а дальше оставила место для сахарного
тростника.  Кроме  того,  я  посеяла  огурцы,  капусту,  горох, бобы. Вокруг
каждой  плантации  я  посеяла  семена  кукурузы,  чтобы  стебли  ее защищали
молодые растения от палящих лучей солнца.
     Я  поздравил  жену  с ее счастливою мыслью и с успехом ее деятельности;
не забыл я также похвалить Франсуа за его неболтливость.
     - Я  никогда  не  поверил бы, что с помощью одного Франсуа ты исполнишь
такой тяжелый труд.
     - Да  и я не надеялась окончить его так успешно, - ответили жена. - Вот
почему  я  и  не сообщила тебе ничего о своем намерении. Во всяком случае, я
счастлива  тем,  что  могла  отплатить  вам неожиданностью за неожиданность.
Жаль  мне только одного: что, занятая этой работой, я не смогла ухаживать за
посаженными  нами  у  Соколиного  Гнезда  европейскими  растениями,  которые
должны  находиться  теперь в очень плохом состоянии. Прошу тебя, займись ими
поскорее.
     Я обещал исполнить эту просьбу на другой же день.
     Пинка  была  разгружена и поставлена у берега на якорь. И так как ничто
не  удерживало  нас  у  Палатки,  то  мы  и отправились к Соколиному Гнезду,
которое  в истекшие десять дней жена посетила только два или три раза, чтобы
задать корму нашим животным.





                          ДИКАЯ СВИНЬЯ И КРОКОДИЛ

     Следующий  день  был  воскресенье.  По  обыкновению, оно было посвящено
молитве,  чтению,  беседе  и телесным упражнениям, которые очень понравились
детям.  В  этот день я дал им урок гимнастики и научил их лазить по веревке,
для управления пинкой.
     Пока  они  соперничали  друг с другом в силе и ловкости, я привязал два
свинцовые  шара  к  концам  длинной  веревки.  Эрнест, первый заметивший мою
работу, спросил меня о цели ее.
     - Я  хочу,  друг  мой, - ответил я, - изготовить оружие, подобное тому,
которое  так  страшно  в  руках  некоторых  племен Южной Америки. Я говорю о
лассо,   употребляемом   мексиканскими   и   патагонскими   охотниками.  Эти
бесстрашные  охотники  выезжают  на  лошадях  без  седла.  Завидев животное,
которым  хочется  завладеть,  охотник  шпорит  своего коня и, скача в галоп,
кружит  лассо  над  головой  и  затем изо всей силы пускает его в догоняемое
животное.  Натянутые  ремни,  встретив  какой-либо  предмет,  размахом  пуль
обвиваются  вокруг  него.  И буйволы, дикие лошади и другие рослые животные,
внезапно  остановленные  на  бегу этим страшным оружием, падают со стянутыми
ногами и достаются во власть охотников.
     Мысль  о  такой охоте сильно прельщала моих старших сыновей, склонных к
приключениям.  Они  убедительно  просили меня испытать приготовленное оружие
на  стволе  недальнего  дерева. Моя первая попытка вышла мастерской: веревка
обвила  ствол  до  того  удачно,  что  дети  не  только  поверили  искусству
американских  охотников,  но  и  решились  добиться его. Фриц тотчас же стал
упражняться  и, благодаря своей чрезвычайной ловкости, скоро был в состоянии
учить своих братьев.
     На  другой  день  поднялся сильный ветер, и я увидел с дерева, что море
бушевало. И потому мы остались в Соколином Гнезде.
     Жена   побудила  меня  обойти  наши  владения,  которые,  благодаря  ее
деятельности,  представляли  много  улучшений. Кроме того она показала мне в
бочонках  множество  подорожников  и дроздов, которых она изловила силками и
зажарила, чтобы сохранить в масле.
     Наши  голуби,  свившие  гнездо  на  верхних  ветвях  дерева,  принялись
высиживать  птенцов.  Что  же  касается  европейских кустов и деревьев, то я
нашел  их  до  того  сухими, что побоялся лишиться их, и потому принялся как
можно скорее посадить их в землю.
     Этой  работе  мы  посвятили  остальную  часть  дня, и к вечеру все наши
европейские растения были рассажены.
     На  другой  день  вся  наша  семья поднялась с рассветом, потому что на
этот  день  я  назначил  прогулку  к  тыквам,  для  увеличения нашего запаса
посуды.
     Осел   был   запряжен   в   сани,   на   которые   мы   положили   свои
продовольственные и огнестрельные припасы.
     Как  и  всегда,  впереди шел Турка, опоясанный шкурой дикобраза. За ним
шли  сильно  вооруженные  дети.  Мы  с  женой шли позади, сопровождаемые еще
Биллем, несшим на себе своего всадника Кнопса.
     Мы  обошли  болото Краснокрылов, позади которого было поле, заставившее
нас долго любоваться его роскошной травой.
     Фриц,  неутомимый  охотник,  отделился  от  нас, сопровождаемый Туркой.
Высокая  трава  скрыла их от нас. Вскоре мы услышали лай собаки и выстрел и,
в  направлении  их,  увидели тяжело падающую птицу. Птица эта, как оказалось
потом,  была  только  ранена и быстро побежала. Турка запальчиво преследовал
ее.  Да и Билль не мог остаться равнодушным. Одним скачком он сбросил с себя
своего  всадника, обезьянку, которая покатилась по земле; затем Биль кинулся
в  чащу  травы,  пересек  дорогу  бегущей  птице,  схватил ее за крыло и, не
выпуская добычи, ожидал приближения Фрица.
     Но  животное  не  давало схватить себя, подобно краснокрылу. Оно сильно
отбивалось  лапами  и  привело  в  замешательство  молодого охотника. Турка,
осмелившись  напасть,  получил  такой  сильный удар по морде, что не решился
наступать  вторично.  Фриц  крикнул  меня, и я побежал так скоро, как только
позволяли  мне  тяжелая  ноша  и  высокая трава. Улучив удобное мгновение, я
накинул  платок  на  голову животного, которое таким образом было ослеплено,
почти  тотчас же перестало биться. Я связал пленнице крылья и лапы бечевкой,
которую  нашел  в  кармане.  Затем  мы  возвратились  с этой добычей к нашим
товарищам, ожидавшим нас на окраине болота.
     - Это дрохва, - сказал нам маленький натуралист, рассмотрев животное.
     - Дрохва! - повторил Фриц, пожав плечами. - Почему же ты так думаешь?
     - Ты  слишком  поспешно  сомневаешься,  дорогой  мой,  -  обратился я к
Фрицу.  - Эрнест прав: это, действительно, дрохва. Между признаками, которые
помогают  мне  узнать  ее,  я  замечаю  преимущественно ее короткие крылья и
ноги,  лишенные  большого пальца и снабженные только тремя пальцами, которые
все  направлены  вперед.  Судя  по  отсутствию  усов,  пойманная нами дрохва
должна быть самка.
     - Это,  вероятно,  та же самая дрохва, которую мы уже раз поднимали, но
в которую не стреляли: помнишь, мама?
     - В  таком  случае  я прошу ей пощады: мне будет тяжело думать, что мы,
убив  мать,  погубили  ее  птенцов, которые, во время прохода нашего по этим
местам, казались покинувшими гнездо еще очень недавно.
     - Успокойся,  друг  мой,  насчет судьбы этих птенцов. В прошедшие с той
прогулки   три  недели  птенцы  уже  привыкли  сами  добывать  себе  пищу  и
заботиться  о  своей безопасности. Что же касается до пойманной нами матери,
то,  заживив  ее  рану, мы попытаемся приручить ее. Если это нам удастся, то
она  привлечет  и  самца.  По  поимке  его, дрохвы составили бы очень ценное
приращение нашего птичника.
     Привязав дрохву к саням, мы направились к лесу Обезьян.
     Приближаясь  к  нему,  Фриц  позабавил  братьев рассказом о том, как, в
первое посещение нами леса, обезьяны снабжали нас кокосовыми орехами.
     Эрнест,  отойдя  от  толпы  и  опершись  о дерево, созерцал исполинские
кокосовые пальмы, отягченные прекрасными орехами.
     Стоя  в  нескольких  шагах от Эрнеста, я следил за выражением его лица,
на  котором  поочередно  отражались  то  изумление, которым поражали его эти
чудеса  природы, то желание полакомиться великолепными плодами, висевшими на
вершине стволов.
     - Ты  хотел  бы,  -  заметил я, - чтоб орехи сами собой попадали тебе в
рот?
     - Конечно,  нет, - возразил он, оборачиваясь, - потому что они поломали
бы мне зубы.
     Он  не  успел еще произнести этих слов, как один орех упал к его ногам.
Эрнест  отскочил.  В то же время другой орех покатился передо мной, а за ним
и третий.
     - Что  же  это  такое?  -  воскликнул  наш  маленький ученый. - Точно в
волшебных  сказках:  только  что  успеешь  пожелать,  как желание твое уже и
исполнено!
     - По-видимому,  так;  но я полагаю, что сидящий на дереве колдун скорее
хочет прогнать нас, чем исполнить наше желание.
     Как  бы  то  ни  было,  Эрнест и я подобрали орехи, которые, судя по их
весу, должны были быть полны молока и очень вкусны.
     - Колдун  был  бы  очень  любезен,  -  сказал  Жак, - если б скинул еще
несколько орехов Франсуа и мне.
     И опять два ореха последовательно упали с дерева.
     - Папа!  -  почти  одновременно  воскликнул Фриц, - я вижу колдуна. Это
отвратительное  животное, круглое, вооруженное двумя страшными клещами; вот,
оно хочет сползти со ствола.
     При  этих  словах  маленький  Франсуа  укрылся  за  матерью.  Эрнест не
тронулся  с  места,  но  глазами  искал безопасного убежища. Что касается до
бесстрашного  Жака,  который  также увидел животное, то, подняв с угрожающим
видом приклад своего ружья, он воскликнул:
     - Я переговорю с колдуном!
     Странное  животное,  цепляясь  своими  клещами  за  кору дерева, быстро
спускалось  с  него.  Когда  оно было уже не более как в нескольких футах от
земли,  Жак  подошел  и с размаху ударил. Но плохо направленный удар упал на
ствол  дерева, а не на животное, которое, свалившись на землю, отважно пошло
на  своего  неприятеля,  широко растопырив клещи. Жак ударил еще раз, но так
же безуспешно, потому что его противник ловко уклонялся от ударов.
     После  этой  неудачи  Жак  отступил.  Уже братья стали подтрунивать над
ним;  но  хитрец  составил  новый  план нападения. Отступая, он снял ружье и
охотничью  сумку, а затем и куртку и, остановившись, обождал врага, бросился
на него и накрыл его курткой.
     - Ах  ты  злая  тварь,  -  воскликнул  он,  стараясь  получше завернуть
животное, - я проучу тебя грозиться клещами!
     Лицо  мальчугана  приняло  такое презабавно геройское выражение, что мы
не могли удержаться от смеха при виде Жаковых усилий совладать с животным.
     Я  поспешил  на помощь Жаку и, после нескольких ударов обухом топора по
куртке,  убедился,  что  неприятель  уже безопасен. Но и мертвый он сохранил
угрожающий вид.
     - Как называют это злое животное? - спросил Жак.
     - Это,  -  ответил я, - краб кокосовый, и, право, мне приходит на мысль
учредить  орден  скорлупняков  и  сделать  тебя кавалером его. Вот, уже твоя
вторая   битва  с  этими  животными.  Сегодня  ты  проявил  более  отваги  и
присутствия  духа,  чем  в  первой  стычке;  я  даже  сомневаюсь,  чтобы без
придуманного  тобою  средства  тебе  удалось  завладеть  своим  неприятелем,
потому  что  кокосовый  краб  так же отважен, как и хитер, и даже может быть
опасен,  -  по крайней мере, ребенку. Однако, я не верю рассказу, будто этот
краб  достаточно  силен  для  того,  чтобы  вскрывать  срезанные им с дерева
орехи;  скорее  он  рассчитывает,  что они разобьются при падении, или сосет
сок сквозь дырочки, находящиеся у хвоста ореха.
     Освежившись  молоком нескольких орехов, мы сложили остальные, а также и
краба,  на  сани  и отправились дальше. Мы продвигались медленно, потому что
по  мере  того,  как  углублялись  в  лес,  путь  наш  все  больше  и больше
загораживался   хворостом,   и  мы  должны  были  прокладывать  себе  дорогу
топорами.  Эрнест,  с  обычной  своей  наблюдательностью,  заметил,  что  из
некоторых  срубленных нами лиан сочилась чистая вода. Он вздумал отведать ее
и нашел неуступающей лучшей ключевой воде.
     Другие  дети  уже  бросились  на лианы и стали сосать их концы, не умея
извлечь  столько  воды,  сколько  бы  им желалось. Я должен был напомнить им
способ,  уже употребленный нами для высасывания сока из сахарного тростника.
Дети  поспешили  сделать  на  лианах надрезы, чтобы входящий воздух облегчал
высасывание жидкости, и вскоре все совершенно утолили жажду.
     После  нескольких  минут  ходьбы  мы  достигли леса с тыквами и сделали
привал на том самом месте, где мы с Фрицем уже раз так приятно отдыхали.
     Набрав  большое  число  тыкв,  мы  принялись  более  или  менее искусно
изготовлять  из  них различную утварь. Показав детям, как изготовлять сосуды
для  молока  и сточные формы для сыров, я вырезал хорошенькую чашку для яиц,
намереваясь  подарить  ее  нашей хозяйке. Мы не забыли вырезать и тарелки, и
суповые  миски.  Даже  для  кур  и  голубей  были вырезаны такие хорошенькие
гнезда,  что  Франсуа  сожалел, что он недостаточно мал, чтобы поместиться в
такой же колыбельке.
     Изготовляя  эти различные предметы, Эрнест и Жак вздумали сварить краба
по  способу  дикарей,  то  есть согрев воду при помощи камней, накаленных на
огне.  Они  устроили  уже  чан  из  огромной тыквы. Но, принимаясь разводить
огонь,  они  заметили,  что  у  нас  нет воды. А так как мне казалось, что в
первую  прогулку  по  этим  местам я видел где-то вблизи источник, то дети и
кинулись  в  разные  стороны  отыскивать его. Едва ушли они, как мы услышали
голос Эрнеста, который кричал во все горло:
     "Дикая свинья! дикая свинья! кабан".
     Я  вскочил, побежал на голос и вскоре встретил возвратившегося Эрнеста.
Не  замедлил  я  увидеть,  сквозь  чащу,  и  животное, которое, по-видимому,
спасалось  бегством.  Я пустил вслед ему собак, которых подстрекнул голосом.
Они побежали с лаем.
     - Вот  где,  папа, - говорил Эрнест, храбро идя за мной, - увидел я это
страшилище, которое глухо хрюкало.
     На  указанном  месте я увидел несколько клубней, лежавших на только что
взрытой земле.
     - Не удивительно, что животное хрюкало: ты помешал ему есть.
     Лай  и возня собак известили меня, что они настигли животное, и потому,
предоставив Эрнесту рассматривать клубни, я направился к месту схватки.
     Фриц,  догнавший  меня,  шел подле. Мы подходили осторожно, держа палец
на спуске ружья.
     Но  как же удивились мы и как расхохотались, когда в животном, которому
собаки  с  обеих  сторон  заступили  дорогу, мы узнали нашу домашнюю свинью,
которая,  освободившись  от  своих шумливых преследователей, подошла к нам и
даже пыталась ласкаться.
     Само   собой   разумеется,   что  Эрнест  подвергся  почти  бесконечным
насмешкам  за  ужас,  который  овладел  им  при  виде страшилища. Наши шутки
продолжались  бы, если б трусишка, успокоившись, не обратил наше внимание на
маленькие яблочки, найденные им в траве.
     Фриц,  с  обычной  ему привычкой судить о предметах по первому взгляду,
выразил  опасение,  чтобы  это  не были плоды маншинеля, о котором я недавно
говорил  и  от  ядовитых  плодов  которого  предостерегал  детей. Но так как
свинья  отнюдь  не  отказывалась  от  найденных  плодов, то я решил отложить
суждение  о  них  до  того  времени, когда будет известно и мнение Кнопса. И
потому   я  собрал  несколько  штук  этих  плодов  и  представил  их  нашему
маленькому оценщику.
     В  это  время  Жак,  который также отправился искать воды, возвращаясь,
закричал нам.
     - Папа, папа! Я встретил крокодила!..
     - Крокодила!  -  повторил я со смехом, - в месте, где мы не можем найти
капли воды! Ты, дружок, сошел с ума!
     - Уверяю  тебя,  папа,  -  возразил совершенно испуганный ребенок, - он
лежит там, растянувшись на скале и греясь на солнце.
     Еще  более  убежденный  в  том,  что  мой  ветреник  болтает  вздор,  я
отправился  с  Фрицем  к  указанному  месту  и  не  замедлил  признать,  что
животное,  сочтенное  Эрнестом  за  крокодила, было большая зеленая ящерица,
называемая  игуаной,  которая,  хотя  довольно  велика, опасна только тогда,
когда бывает раздражена, и которой мясо очень ценится индейцами.
     Фриц, по своей всегдашней привычке, уже прицелился в животное.
     - Торопишься,  -  сказал я, поднимая его оружие, - игуана очень живуча,
и  ты  можешь  потерять  заряд и прогнать животное, которым, мне кажется, мы
можем овладеть, благодаря его сну.
     Я   срезал   в   кустах  хлыст  и  к  концу  его  привязал  бечевку  со
стягивающейся  петлей.  Взяв  его  в  левую  руку,  а  в  правую  палочку, я
осторожно  приблизился  к ящерице, которая продолжала спать. Когда я подошел
к  ней на длину хлыста, я, к великому изумлению детей, принялся насвистывать
знакомую мне песенку.
     Игуана  проснулась,  стала с удивлением озираться и, по-видимому, жадно
прислушивалась  к  раздававшимся  звукам.  Я  продолжал свистеть, и хотя моя
музыка  не  могла  быть  очень  гармонична,  я  вскоре  увидел, что животное
впадает   в   какой-то   судорожный   восторг.   Воспользовавшись  этим  его
состоянием,  чтобы накинуть игуане петлю на шею, я сильно дернул за бечевку,
и петля стянула нашу новую добычу.
     Дети  подняли  радостный  крик  и  сильно изумлялись способу, которым я
овладел игуаной.
     Я  сознался,  что  только  прибег к средству, весьма употребительному в
Западной Индии.
     Так  как  мы  не намерены были бросить свою добычу, то я взвалил игуану
себе  на  спину.  Жак,  желая помочь мне, поддерживал хвост ящерицы. В такой
обстановке  я  походил на восточного государя, идущего в сопровождении пажа,
который несет конец его плаща, унизанного изумрудами.
     Жена,  которую  мы  оставили одну с Франсуа, начинала тревожиться нашим
отсутствием;  она слегка побранила нас и удивилась тому, что мы возвращались
без воды; но вид игуаны оправдал нас.
     Когда  мы рассказали подробности своей охоты, жена сообщила нам, что во
время   нашего   отсутствия   найденные   нами   и  положенные  под  деревом
подозрительные  плоды  соблазнили  Кнопса,  что  он украл несколько штук и с
удовольствием съел их.
     Я  сам  поднес одно яблоко нашей дрохве, которую мы привязали к дереву,
и  она  жадно  проглотила  плод. Это убедило меня, что мы могли без опасения
есть  найденные  плоды.  Они  показались  всем  очень вкусными, и я пришел к
заключению, что мы нашли гуявы, весьма ценимые жителями Западной Индии.
     Однако  гуявы  не могли утолить нашего голода, возбужденного прогулкой,
и  потому  мы  должны  были  прибегнуть к запасам, взятым нами из Соколиного
Гнезда, так как варить Жакового рака было уже некогда.
     Несколько  подкрепив  свои  силы,  мы стали собираться в обратный путь.
Время  было  до  того  позднее,  что  мы порешили оставить на месте сани, на
которые  жена  и  Франсуа  сложили всю вновь изготовленную посуду. Мы только
посадили  на  осла  маленького  Франсуа,  который начал уставать, и взвалили
игуану и несколько уже высохших штук посуды.
     По  прибытии  к  Соколиному  Гнезду, Франсуа поспешил развести огонь, и
мать  подвесила  над  очагом  кусок  игуаны и бросила в золу картофель. Мясо
игуаны показалось нам вполне заслуживающим свою славу прекрасной пищи.





                          ГНЕЗДО ПОПУГАЕВ. РЕЗИНА

     На  другой день я отправился с Фрицем под предлогом захватить остальную
приготовленную  нами посуду, в самом же деле с целью проникнуть за цепь скал
и  узнать протяжение страны, куда мы были выброшены. Кроме собак, мы взяли с
собой только осла.
     Приблизившись  к  леску  из  зеленых дубов, мы увидели нашу свинью. Она
спокойно  развалилась  под  деревьями, вероятно, досыта наевшись желудей. Мы
не  тревожили  ее.  Лес  был  полон  птиц;  Фриц,  в котором пробудилась его
страсть  охотника,  дал  несколько  выстрелов  и  убил хохлатую сойку и двух
попугаев,  в  том  числе одного великолепного красного ара. Но пока он вновь
заряжал  ружье,  мы  услышали  звук,  похожий на глухой грохот барабана. Нам
пришло  на  мысль,  что,  может  быть,  это  военная музыка какой-либо толпы
дикарей.  В  ужасе мы скользнули в густой кустарник и, медленно продвигаясь,
вскоре открыли причину этих странных звуков.
     На  стволе  опрокинутого  дерева  сидел  великолепный глухарь, исполняя
самые   странные   движения,  какие  только  можно  вообразить  себе,  перед
десятками двумя глушиц, которые, по-видимому, любовались этим зрелищем.
     Глухарь  то  кружился,  подымая  свои  шейные перья, то распуская хвост
опахалом,  хлопал  крыльями  и испускал какой-то странный переливчатый крик.
Мне  хотелось  обождать  конца  этого представления, как вдруг выстрел Фрица
положил  глухаря на песок и разогнал глушиц. Я строго выговорил Фрицу за эту
неумеренную горячность.
     - Что  у  тебя  за  страсть  убивать  и  уничтожать?  - Разве вид живой
природы  не  в  тысячу  раз  прекраснее  вида  разрушения? - сказал я. Фриц,
по-видимому,  искренно  раскаивался  в  своей  поспешности  и стал печален и
задумчив.  Чтобы вновь развеселить его, я сказал, чтоб он поднял свою добычу
и  поднес  ее матери. Глухарь был повешен на спину осла, и мы возвратились в
лесок  с  тыквами,  где  нашли в сохранности все оставленные нами вещи. Было
еще  рано,  и  поэтому  мы  могли предпринять прогулку в неизвестную еще нам
часть острова.
     Дорога  была довольно трудная, по причине высокой травы и стлавшихся по
земле  корней.  По временам попадались маленькие ручьи, в которых мы утоляли
жажду.  Тут  в  изобилии  росли картофель и маниок. Немного дальше, в густой
чаще,  я  заметил  кусты,  ягоды  которых были покрыты воском, прилипавшим к
нашим  пальцам,  когда  мы  срывали  эти ягоды. Я знал, что в Америке растет
куст,   который   ботаники   называют   Myrica   cerifera,  или  восковником
восконосным;  я не сомневался, что мы нашли именно его, и искренно радовался
этой  находке.  Фриц,  заметив мою радость, спросил к чему могут служить нам
эти  ягоды,  и  я объяснил, что из них добывается воск, который горит так же
хорошо,  как  пчелиный  и,  кроме  того,  распространяет  еще очень приятный
запах.  Услышав  это,  Фриц  собрал  изрядное  количество этих ягод в мешок,
который повесил на спину осла.
     Немного  дальше,  внимание  наше  было привлечено весьма необыкновенным
явлением.  То  была  колония  птиц,  величиной с наших европейских зябликов,
бурого  цвета  с  белыми  крапинками.  Они  жили  обществом, в одном гнезде,
искусно  свитом  на  дереве,  стоявшем  особо. Это гнездо, служившее жилищем
большому  числу семей, казалось нам крытым камышом и переплетенными корнями.
По  бокам было видно множество отверстий, служивших дверями отдельным кельям
в  общем  жилище. Все оно походило на огромную губку. Множество птиц влетало
в  общее  гнездо  и  вылетало  из  него,  не  тревожась  нашим присутствием.
Рассматривая  эту  странную  колонию,  мы заметили несколько порхавших здесь
маленьких  попугаев,  которые ссорились с обитателями гнезда и, по-видимому,
оспаривали у них вход в отделения.
     Фрицу  захотелось  поймать  нескольких  из этих птиц, и он, сняв ружье,
полез  на дерево. Приблизившись к гнезду, он сунул руку в одно из отверстий,
с  намерением  схватить птенцов, сидевших в отделении, но почувствовал такой
сильный  щипок,  что,  вскрикнув от боли, быстро выдернул руку и стал трясти
ею  в  воздухе.  Но  он  не  хотел  отказываться  от добычи. Как только боль
немного  унялась,  он  осторожно  засунул  руку  в  гнездо и вытащил из него
птицу,  которую  сунул  под  свою  куртку.  Затем он соскользнул со ствола и
подошел  ко  мне. Он тотчас же поспешил рассмотреть своего пленника. Это был
так  называемый  попугайчик,  с  зеленым  оперением.  Фриц  попросил  у меня
позволения  приручить  его  и научить говорить. Я с радостью согласился. Нам
следовало обманывать свое одиночество, привязывая к себе новых друзей.
     По   всей  вероятности,  гнездо  принадлежало  попугайчикам,  а  птицы,
которых  мы  заметили  сначала,  пытались  завладеть  им. Это пояснило нам и
ссору, которой мы были свидетелями.
     Фриц удивлялся инстинкту этих птиц, которые обитали в общем гнезде.
     - В  большинстве  животных  классов,  - сказал я ему, - есть строители,
соединяющиеся  таким  образом. Таковы: пчелы, муравьи, бобры и многие другие
животные.  При  этом  я  сообщил  Фрицу  все,  что  знал о животных, которых
потребность  в  сожительстве  с  другими,  им  подобными,  принуждает жить в
обществе.
     Разговаривая,  мы дошли до опушки леса, которого еще не видали. Деревья
походили  несколько  на  смоковницы  и достигали весьма большой высоты. Фриц
заметил,  что  из  растрескавшейся  коры этих деревьев сочилось нечто в роде
резины,   твердея  на  воздухе.  Фриц  заметил  небольшое  количество  этого
вещества  и  стал  мять  его  между пальцами. Убедившись, что оно мягчеет от
теплоты  и  растягивается, сгибается, не разрываясь и не ломаясь, он подошел
ко мне и воскликнул:
     - Папа, мне кажется, что я нашел резину!
     - Да это было бы для нас настоящим сокровищем!
     Рассмотрев  вещество,  поданное мне Фрицом, я увидел, что он не ошибся,
и  так  как  он  спросил,  к чему может служить нам резина, то я сказал ему,
что,  помимо многих других предметов, мы можем употребить ее на изготовление
обуви.
     Любопытство  Фрица  было  разбужено,  и,  продолжая  идти, я должен был
пояснить сыну, каким образом я думаю достигнуть упомянутой цели.
     - Резина,  как ты сейчас видел, сочится из деревьев капля за каплей. Ее
собирают  в  чашки.  Пока она еще жидка, ею обмазывают глиняные формы в виде
бутылок,  коптят  резину  на  дыму и таким образом сушат и окрашивают. Затем
форму  разбивают  и высыпают из образовавшегося на ней мешка, который гладок
и  гибок.  Почти  тот же способ можно употреблять для изготовления обуви. Мы
набьем   песком   пару  чулок,  покроем  их  резиной  и  получим  крепкую  и
непромокаемую обувь.
     Очень  довольные  новым  открытием  и,  в  воображении,  уже  обутые  в
резиновые  сапоги,  мы продолжали идти. Перед нами стоял новый лес кокосовых
пальм.  -  Остановимся здесь, - предложил я Фрицу. Внимательно приглядевшись
к  некоторым  стоявшим  вблизи  деревьям,  я признал их за саговые пальмы. В
стволе  одного  из  этих  деревьев,  сломанного  ветром,  я увидел не только
сочную  сердцевину,  которую  в  Европе продают под названием саго, но - что
еще  более  утвердило  меня  в  сказанном убеждении - в сердцевине я заметил
толстых  белых  червей, которых жители Западной Индии считают весьма вкусным
кушаньем  и  достоинство  которых  я  решился  испытать.  И потому я насадил
несколько  этих  червей  на  палочку и поместил ее на двух деревянных вилках
над разведенным нами огнем.
     Сначала,  при виде изготовляемого мною странного жаркого, Фриц объявил,
что  ни  за  что  не  возьмет в рот такой пищи. Но мое жаркое издавало такой
соблазнительный  запах,  что  пробудило  во  Фрице  сильное желание отведать
этого кушанья, и он первый стал лакомиться им.
     Поев  этих червей и печеного картофеля, мы пустились в дальнейший путь,
который   однако  не  представил  ничего  замечательного.  Везде  мы  видели
роскошную,  но  однообразную растительность. Наконец мы возвратились в лес с
тыквами,   запрягли   осла   в  оставленные  нами  здесь  сани  и  к  вечеру
возвратились  к  Соколиному  Гнезду,  где семья уже начала тревожиться нашим
долгим отсутствием.
     Подробности  нашего  путешествия составляли предмет вечерней беседы. Но
детей   наиболее   занимал  попугайчик,  и  каждый  предлагал  заняться  его
обучением.  Чтобы  устранить  все  возникшие  притязания,  Фриц  должен  был
объявить, что займется новым членом колонии сам.
     Что  касается  до  матери,  то  ей  наибольшее  удовольствие  доставило
открытие  резины  и ягод восковника, особенно последних, подавших ей надежду
иметь  свечи.  И потому я обещал ей на другой же день заняться изготовлением
их.





                       ПОСЛЕДНЯЯ ПОЕЗДКА НА КОРАБЛЬ.
                    ПАЛЬМОВОЕ ВИНО. БУЙВОЛ. ЩЕНОК ШАКАЛА

     Поднявшись,   вся   семья   упрашивала  меня  исполнить  вчерашнее  мое
обещание.  Я  постарался  припомнить  все,  что  знал  о ремесле свечника, и
принялся  за  работу.  Я  велел  сварить  ягоды в котелке с водой. Вскоре на
поверхность  ее поднялся зеленый воск. Я собрал его в сосуды и поставил близ
огня,  чтобы  не  дать  воску  остынуть.  Когда жена изготовила светильни из
нитей  парусины,  я  стал опускать эти светильни в воск и затем вывешивал их
на  воздух  для  отвердения  воска.  Повторив  этот  прием несколько раз, мы
получили  свечи,  которые,  правда,  не  были так круглы, ни так гладки, как
выливаемые  в  формах,  но  которых свет, хотя и не яркий, освобождал нас от
печальной необходимости ложиться с закатом солнца.
     Этот   первый   успех   подстрекнул  нас  попытаться  выполнить  другое
предложение,  которое, удавшись, должно было сильно обрадовать нашу хозяйку.
Она  часто  горевала  о том, что сливки, оставшиеся на горшках с молоком, не
приносили  пользы, тогда как при помощи маслобойни их можно было бы обращать
в  масло.  Чтобы  заменить  недостававшее  нам  орудие, я взял одну из наших
тыквенных  бутылей, наполнил ее до трех четвертей сливками, плотно закупорил
и  положил  на  кусок  парусины,  четыре  конца  которой  были  привязаны  к
воткнутым  в  землю  палкам.  Затем  я поручил своим четырем сыновьям сильно
перекатывать  бутыль  по  парусине.  Это  занятие  до  того  увлекло их, что
послужило  им  забавой.  Через  час  я  открыл тыкву и нашел в ней небольшой
кусок  превосходного масла. Жена не знала как выразить свое удовольствие, да
и дети, всегда радовавшиеся новому лакомству, были в восторге.
     Успех  этих  различных  попыток внушил мне смелость предпринять работу,
более  долгую  и  трудную,  чем  все выполненное мною до того времени. Нужно
было  изготовить  тележку,  взамен  саней,  которые  наши животные таскали с
большой  тратой сил. Мне казалось, что в Европе я достаточно присмотрелся ко
всякого   рода   повозкам,   чтобы   уметь  построить  простую  тележку.  Но
изготовление  колес  и пригонка частей поставили меня в большое затруднение.
Самое  скромное  ремесло  требует изучения, навыка и род особого таланта, на
который не всегда обращается должное внимание.
     Наконец,  после  многих  усилий  и  опытов,  я  построил тележку о двух
колесах,  -  сознаюсь,  тяжелую,  безобразную, но которая все-таки оказалась
очень полезной при уборке хлеба, овощей и плодов.
     Пока  я  занят  был  этими  различными  работами,  жена и дети также не
оставались  без  дела.  Они  пересадили  наши  европейские растения на более
удобные  для  них  места.  Виноградные  лозы  были  пересажены  под  большие
деревья,  густая  листва  которых  должна  была защищать их от палящих лучей
солнца.   Усилиями   тех  же  работников  дорога,  ведшая  к  ручью  Шакала,
превратилась в аллею каштанников, орешины, вишневых деревьев.
     Мы  особенно  заботились  об  украшении  местности  Палатки.  Туда были
пересажены  все  наши  европейские  деревья,  не  боявшиеся солнечного зноя,
лимонные,  апельсиновые,  фисташковые, тутовые, миндальные, и превратили это
пустынное  место  в  чрезвычайно красивое и приятное. Кроме того, мы сделали
его  убежищем на случай опасности, окружив местность широкой живой изгородью
из колючих растений, чтобы защититься от нападений хищных зверей.
     Все  эти  работы  заняли  не  менее  шести недель, в течение которых мы
однако  не забывали святить воскресенья. Я удивлялся неутомимой деятельности
моих  сыновей, которые, после шести дней непрерывной работы, находили в себе
достаточно  силы  для  гимнастических  упражнений,  в  которых  они достигли
замечательной ловкости.
     Между  тем  наша одежда изодралась и потребовала поездки на корабль, на
котором  еще  находилось несколько ящиков с бельем и платьями. Я убедил жену
отпустить  нас на эту поездку. В первый же тихий день пинка доставила нас на
корабль.  Он  сильно  пострадал от ветра и последней бури: ящики с одеждой и
военные  припасы  были  подмочены. Мы нагрузили наше судно всеми предметами,
которые  могли  принести  нам пользу, как-то: кухонной утварью, всякого рода
оружием,  -  между  прочим,  батареей  маленьких  пушек.  Затем,  овладев, в
несколько   последовательных   поездок,   всем,  что  могло  иметь  для  нас
какую-нибудь  ценность,  я  решил  взорвать  кузов корабля, чтобы приобрести
бревна и доски, которые ветер принес бы к нашему берегу.
     С  этой  целью  я  вкатил  в  киль  корабля бочонок пороху, с небольшим
сделанным  мною  отверстием.  Отъезжая с корабля, я вставил в это отверстие,
при  помощи  палочки,  конец  длинного  фитиля  и зажег его с другого конца.
Затем  мы  удалились от корабля на веслах. Прибыв к палатке, я попросил жену
подать  нам  ужин  на  мысе  острова, откуда мы могли бы видеть корабль. Она
согласилась.  Не  прошло  и часа с тех пор, как мы разместились на берегу, и
нас   охватила   темнота,   которая   в   этих   странах  сменяет  день,  не
предшествуемая  сумеркам.  Вдруг  послышался страшный взрыв, и широкий столб
огня,  поднявшийся  с  моря до облаков, показал нам окончательное разрушение
корабля.  То разорвалась наша последняя связь с Европой; впредь между нами и
родиной  была  пропасть.  Эта  мысль  обратила радостные крики моих детей во
вздохи  и  рыдания,  которые  мне  едва  удалось подавить. Мы возвратились к
Палатке  весьма печальными, и только ночной отдых утешил несколько тягостные
впечатления  предшествовавшего  дня.  На  другой день мы поднялись пораньше,
чтобы  отправиться  на  берег  моря.  Вдоль него плавало множество обломков,
между  которыми  я  с радостью увидел большие бочки, к которым я, в бытность
на  корабле,  привязал медные котлы слишком тяжелые для перевозки на пинке и
назначенные мною для предположенной сахароварни.
     Несколько  дней  кряду  мы  заняты  были ловлей обломков, которые ветер
выкидывал  на  наш  берег.  Между  тем  как  мы  были заняты на берегу, жена
открыла,  что  две  из  наших  уток  и  одна  гусыня высидели многочисленные
выводки,   миловидность  которых  напомнила  жене  и  заставила  сожалеть  о
пернатых   животных,   оставленных   в   Соколином  Гнезде.  Все  мы  желали
возвратиться туда, и я назначил выступить на другой день.
     По  дороге  Эрнест  заметил,  что  молодые деревья, посаженные в аллее,
ведшей  к  Соколиному  Гнезду,  были  слишком  тонки,  чтобы  не нуждаться в
подпорках.   Было   решено  посетить  мыс  Обманутой  Надежды,  набрать  там
бамбуковых  тростей  и  употребить  их  на  подпорки.  Поход этот становился
необходимым  еще  и  потому,  что наш маленький запас свечей истощался, и мы
хотели   вновь   набрать  ягод  восковника.  Каждый  из  мальчиков  приводил
какой-нибудь повод участвовать в походе, который я обратил в прогулку.
     На  другой день стояла великолепная погода: воздух был чист и свеж; вся
наша  колония отправилась в путь. На телегу, в которую были запряжены осел и
корова,   положили   доски,  долженствовавшие  служить  детям  сиденьем.  Мы
запаслись  обильно  съестным,  не забыв захватить и бутылку прекрасного вина
из ящика капитана.
     Чтобы  облегчить  детям  взлезанье  на кокосовые пальмы, я взял с собой
еще изготовленные из акульей кожи ремни.
     Скоро  мы  достигли  полей  картофеля  и  маниоковых  корней, а затем и
дерева,  на  котором Фриц поймал попугайчика. Всем детям хотелось посмотреть
странное общественное гнездо, о котором им рассказал Фриц.
     По  обилию  восковников,  мы  скоро набрали нужное количество его ягод.
Наполненные  ими  мешки  мы припрятали в надежные места, чтобы захватить эту
ношу  на  обратном пути. После нескольких минут ходьбы мы дошли до резиновых
деревьев.  Добыча была велика; благодаря сделанным нами широким надрезам, из
них  вытекала  беловатая  жидкость,  которую мы собрали в принесенные с этой
целью  чашки.  Пройдя  сквозь пальмовый лес и обогнув мыс Обманутой Надежды,
мы  очутились  в  самой  прелестной местности, какую только можно вообразить
себе.
     Влево   были   поля  сахарного  тростника,  вправо  бамбуковая,  дальше
пальмовая  чащи;  впереди  нас расстилался залив Обманутой Надежды, а за ним
беспредельное  море.  Этот  вид очаровал нас до такой степени, что местность
была  единодушно  избрана средоточием наших будущих походов. Мы даже едва не
решились  покинуть  Соколиное  Гнездо, чтобы поселиться в открытом нами раю;
но  к  прежнему  жилищу  нас  привязывали  привычка  и  убежденность  в  его
испытанной безопасности.
     Мы  выпрягли  наших  вьючных  животных  и пустили их на густую и сочную
траву  под  пальмами.  Затем  мы  разделились:  одни  пошли  за  бамбуковыми
тростями,  из  которых  предполагалось  сделать подпорки деревьям, другие за
сахарными  тростями.  Эта  работа  возбудила  в детях голод, и они явились к
матери,  прося  уступить  им  яства,  предназначенные к ужину. Но осторожная
хозяйка  не  вполне  разделяла  их  мнение  и  потому  предложила  им  найти
какой-либо  иной  способ  утолить  голод.  Тогда  их  взоры  устремились  на
кокосовые  пальмы, на которых висели великолепные орехи. Но как забраться на
такую  высоту? Я вывел их из затруднения, предложив им охватить тело и ствол
ремнем  из  акульей  кожи, который давал бы возможность отдохнуть, например,
на полпути.
     Средство   это  удалось  лучше,  чем  мы  ожидали.  Мальчики  счастливо
взобрались  до  вершин  пальм.  Топорами, заткнутыми за пояс перед попыткой,
они  срубили  множество свежих орехов, которыми все полакомились, без ущерба
запасам,  назначенным  для  ужина.  Фриц  и  Жак  хвалились своим подвигом и
насмехались  над  бездействием  Эрнеста  в  бытность  их  на  дереве. Эрнест
казался  равнодушным  к их насмешкам и в то же время занятым каким-то важным
предприятием.  Вдруг он поднялся с земли, попросил меня распилить ему надвое
кокосовый  орех  и,  когда  я исполнил это, привесил одну половинку, которая
походила на чашу, к петле своей одежды.
     - Правда,  -  сказал  он, - я не особенно люблю опасные предприятия, но
при  случае  способен  на  отвагу  не  менее другого. Я надеюсь добыть нечто
более  приятное, чем кокосовые орехи моих братьев; обождите только несколько
минут.
     Шутя поклонившись, он подошел к высокой пальме.
     - Браво,  дорогой  мой!  -  воскликнул  я, - твое соревнование достойно
всякой похвалы.
     Я  предложил  ему  ту же помощь, что и его братьям. Но мальчик быстро и
ловко  полез  на  выбранную  им  пальму  и,  с  искусством,  которого  я  не
подозревал  в нем, добрался до вершины дерева. Фриц и Жак, не видя ни одного
ореха  на дереве, на которое взбирался Эрнест, стали трунить над ним. Но наш
натуралист,  не отвечая на их насмешки, срубил вершину дерева, которая упала
к нашим ногам.
     - Ах,  злой  мальчик!  -  вскричала  мать,  -  в  досаде,  что не нашел
кокосовых  орехов,  он  срубает  вершину великолепной пальмы, которая теперь
засохнет.
     - Не  сердись,  мама,  -  крикнул  Эрнест сверху дерева, - я бросил вам
кочан  пальмовой  капусты,  которая  лучше  кокосовых  орехов; если я говорю
неправду, то готов остаться здесь навсегда.
     - Эрнест  прав, - сказал я. - Пальмовая капуста нежное и вкусное блюдо,
весьма   ценимое  в  Индии,  и  наш  натуралист  гораздо  более  заслуживает
благодарности,  чем  насмешек,  на  которые,  кажется, не скупятся некоторые
господа. - Произнося эти слова, я оглянулся на маленьких насмешников.
     Эрнест  не торопился слезать с пальмы; напротив, он удобно устроился на
месте  срубленной вершины, и мы напрасно старались разглядеть или разгадать,
что  он  там  делает.  Наконец  он  слез,  вытащил  из  кармана  бутылочку с
жидкостью, вылил ее в приготовленную мною чашу и поднес мне.
     - Попробуй, папа, - сказал он, - вкусно-ли пальмовое вино.
     Напиток  был  приятен  и  освежающ.  Я  поблагодарил  моего  маленького
виночерпия  и,  когда мать также отведала приятной жидкости, я пустил чашу в
круговую, и в несколько мгновений она была осушена за здоровье Эрнеста.
     День  клонился  к  концу,  и  так  как  мы  порешили  ночевать  в  этом
прелестном  месте, то занялись устройством палатки из листвы, чтобы укрыться
от ночного холода.
     Между  тем  как  мы  были  заняты  этой  работой, осел, который до того
времени  мирно пасся под деревьями, вдруг испустил пронзительный крик - и-а!
с  испуганным видом стал скакать и брыкаться и, пустившись в галоп, исчез из
виду.  Мы побежали за ним, но не отыскали и следов его. Этот внезапный побег
беспокоил  меня  по  двум причинам. Во-первых, мы утрачивали весьма полезное
животное;   во-вторых,  я  боялся,  что  осел  бежал,  испугавшись  близости
какого-либо  хищного  зверя.  Это опасение внушило нам мысль развести вокруг
шалаша  большие  огни.  Ночь  была  ясная; семья моя улеглась на постелях из
мха; я же сторожил до утра, когда на короткое время также уснул.
     Утром,  поблагодарив  Бога  за  охранение  нас  от  всякого несчастья и
подкрепив   себя   хорошим   завтраком,   поданным  нам  хозяйкой,  я  хотел
отправиться  на  поиски  за  нашим  ослом. Я взял с собой Жака, оставив двух
старших  сыновей  заботиться о безопасности матери и Франсуа. Приблизительно
через  полчаса ходьбы я различил следы копыт осла, которые несколько дальше,
по-видимому, мешались с более широкими следами.
     Эти  следы  привели  нас  к  равнине, казавшейся безграничной. Вдали мы
увидели  стадо  животных,  ростом,  на наш взгляд, с лошадей. Я подумал, что
наш  осел  мог  находиться  между  ними,  и  потому  направился  к  ним.  На
болотистой  почве,  по  которой  нам  пришлось  идти,  мы  увидели  тростник
изумительной  вышины  и  толщины, и я не сомневался в том, что это настоящий
бамбук,  или  исполинская американская трость, достигающая тридцати и сорока
футов вышины.
     Перейдя  это  крытое  болото, мы очутились шагах в ста от виденных нами
животных,  в  которых я узнал буйволов. Я читал о свирепости этих животных и
потому  не  мог  подавить  в  себе  ужаса,  и  бросил на сына взгляд, полный
тревоги.  Встреча эта озадачила меня до такой степени, что я даже не вздумал
зарядить  ружье.  Бежать  не  было возможности; буйволы стояли как раз перед
нами,  хотя посматривали на нас больше с удивлением, чем со злобой, так как,
по  всей вероятности, они впервые видели людей. Но вдруг наши отставшие было
собаки  бросились  на  них  с  лаем. Все наши усилия удержать собак остались
тщетными; завидя буйволов, они ринулись в середину стада.
     Завязался  страшный  бой;  буйволы  испускали  громкий  рев, били землю
ногами,  взрывали  ее  рогами  и  с  яростью  кидались  на собак, которые не
трусили  и  хватали  неприятеля  за  уши.  Мы  успели  зарядить наши ружья и
отступить  на  несколько  шагов.  Вскоре  наши  собаки, которые обе ухватили
одного  буйволенка  за  уши,  приблизились  к  нам,  таща  животное, которое
страшно  ревело.  Разъяренная  мать  буйволенка ринулась ему на помощь и уже
готовилась  рогами  распороть  одну  из собак, когда, по данному мною знаку,
Жак  выстрелил  в  нее.  При этом звуке все стадо, испугавшись, обратилось в
бегство.  В несколько минут буйволы скрылись из виду, и до нас доносилось от
скал лишь слабое эхо их мычания.
     Наши  отважные  собаки  не  выпустили  буйволенка.  Мать его, в которую
выстрелил  и  я,  раненая  двумя  пулями,  пала.  Избавившись  от  грозившей
опасности,   я   вздохнул  свободнее  и  похвалил  Жака  за  проявленную  им
решительность.  Но  нам  предстояло  еще совладать с буйволенком, который не
переставал   бороться   с   собаками  и  против  которого  нам  не  хотелось
употреблять  наших  ружей.  Я  решился  взять  его  живым, чтобы заменить им
нашего  осла,  искать  которого  нам  уже прискучило. Жаку пришла счастливая
мысль  справиться  с  нашей живой добычей при помощи лассо, и он бросил свое
оружие  так  ловко,  что  животное,  с  крепко  связанными  задними  ногами,
свалилось.  Я подбежал, отогнал собак и заменил лассо простыми веревками. Но
нужно  было  заставить буйволенка следовать за ними, а это было не легко. Не
находя  выхода  из  затруднения,  я  решился  прибегнуть к средству, правда,
жестокому,  но  верному.  Лезвием  ножа я проткнул перегородку его ноздрей и
продернул  веревку,  за  которую  можно  бы  было  вести  его; веревку эту я
привязал  пока  к  стволу дерева: затем я принялся резать мертвую буйволицу.
Так  как  при  нас не было необходимых для этого орудий, то я вырезал только
язык  и  несколько  кусков мяса и натер их солью, небольшой запас которой мы
всегда  носили  при  себе.  Как  ни неприятно было мне ремесло мясника, но я
должен   был   подчиниться  нашему  положению:  оно  становилось  всесильным
законом.  Однако я никогда не мог вполне подавить в себе отвращения, которое
внушило  мне  всякое подобное занятие. Жители городов избавлены от него. При
виде  подаваемого  на  стол кушанья, они могут, по крайнем мере, не думать о
жестоком  условии  нашей жизни, вынуждающем человека вносить повсюду смерть,
ища средств к собственной жизни.
     Остальное  мясо  буйволицы  было предоставлено нами в добычу коршунам и
другим  хищным  птицам,  которые, покружив над нашими головами, черной тучей
спустились на труп.
     Между  этими  птицами я заметил царского грифа и клюворога, называемого
так по наросту на клюве.
     Чтобы  отвлечь  Жака  от зрелища этих птиц, терзавших труп буйволицы, я
послал  его нарезать в болоте бамбуковых тростей, из которых я хотел сделать
формы для отливки свечей.
     Поев,  мы  отправились  дальше,  ведя за веревку буйволенка, который не
оказывал большого сопротивления.
     Когда  мы  шли  по подошве небольшой горы, собаки подняли самку шакала;
они  погнались за ней и схватили ее при входе в углубление в скале, где были
ее  детеныши.  Собаки  загрызли мать и бросились на детенышей. Как ни быстро
подоспел  Жак,  но мог вырвать у них только одного щенка. Он попросил у меня
позволения  приручить  его. Я согласился тем охотнее, что это животное могло
оказать  нам  услуги,  если  б  нам удалось приручить его к охоте. Жак был в
восторге;  он не переставал любоваться хорошенькой мордочкой своего будущего
питомца,  его  буро-золотистой  шерстью  и  чрезвычайно живыми глазами, хотя
едва открытыми.
     Я,  с своей стороны, сделал довольно важное открытие низкорослой пальмы
с  колючими  листьями,  которая  казалась мне пригодной для устройства живой
изгороди.  Я  решился  в непродолжительном времени выкопать несколько особей
этого растения, чтобы усилить изгородь, которой была окружена палатка.
     Мы  вернулись  к  своим  только  с  наступлением ночи. Можно вообразить
себе,  какой  посыпался  на  нас  град вопросов. Жак отвечал на них со своей
обычной   живостью,  и  его  рассказ  до  такой  степени  овладел  вниманием
слушателей,  что  настало уже время ужинать, а мне еще не удалось выспросить
у жены, чем занимались остальные дети во время моего отсутствия.





                            ВОСПИТАНИЕ ЖИВОТНЫХ

     Наконец  жена рассказала мне, что она очень довольна детьми, с которыми
посетила  мыс  Обманутой Надежды. Они повалили громадный ствол той пальмы, у
которой  Эрнест  срезал  верхушку. Эта работа требовала с их стороны столько
же  силы,  сколько  и  искусства.  Они  употребили  в  дело топоры и пилу и,
наконец,  привязав  веревку  к  вершине  ствола,  повалили его безопасно для
себя.
     Пока  они  были  заняты  этой работой, стая обезьян, пробравшись в наше
жилище,  привела  его  в  такой  беспорядок,  что дети должны были прибирать
вещи, по крайней мере, целый час.
     Фриц  поймал  птицу,  которую  я  признал  за  малабарского  орла.  Мне
припомнилось  из  прежнего  чтения,  что  эта  птица  воспитывается довольно
легко,  и  я  уговорил  Фрица  поберечь  своего  пленника,  которого  он мог
воспитать,  как  в  былые времена обучали соколов. Вслед за тем Эрнест начал
излагать  все,  что  знал  о  соколиной  охоте, любимой забаве средневековых
рыцарей. Было решено учить Фрицева орла такой охоте.
     Когда  любопытство  той  и другой стороны было удовлетворено, мы зажгли
костер  из  зеленых  ветвей,  густой дым которого высушил принесенные нами и
повешенные над костром куски мяса.
     Молодой  буйвол, которого жена моя накормила картофелем с молоком, стал
до того смирен, что был помещен вместе с нашей коровой.
     Ужин  прошел очень весело. Для безопасности в течение ночи были приняты
те  же предосторожности, как и накануне, и наши постели из мха доставили нам
прекрасный  сон.  На  другой  день,  после  завтрака,  я хотел подать знак к
походу; но дети заявили другое намерение.
     - Друг  мой,  -  сказала  жена, - нам не хотелось бы бросать сваленного
вчера  дерева.  Эрнест  утверждает,  что  сердцевина этого дерева - саго, и,
сознаюсь,  если  наш  маленький ученый не ошибся, то меня очень порадовал бы
запас этой здоровой и приятной пищи.
     Я  осмотрел  дерево  и  уверился,  что  Эрнест  сказал правду. Но чтобы
добыть  саго,  предстояло  расщепить  этот ствол, длиной, по крайнем мере, в
пятьдесят  футов,  что  было  не  легко.  Тем не менее я объявил собравшейся
семье, что мы займемся приготовлением саго.
     Чтобы  расщепить  дерево, мы должны были употребить неимоверные усилия.
Наконец,  дело  было  исполнено  при помощи вбитых в ствол клиньев. Во время
этой  трудной  работы мне пришла мысль сделать из двух половин ствола желоба
для  проведения  из  ручья  Шакала  воды,  необходимой  для  поливки  нашего
огорода.
     Один  из  концов  дерева  был  выдолблен,  чтобы  служить  корытом  для
промывки  сердцевины.  Мы  положили  в  него  вынутую  сердцевину, полили ее
водой,  и  двое детей, засучив рукава, принялись тщательно месить это тесто.
Когда  оно  показалось  мне  достаточно  густым,  я  привязал к одному концу
корыта  терку  и  стал  давить  тесто  на этот конец. Из дырочек терки стали
падать   мучнистые  крупинки,  которые  мы,  собрав  на  полотно,  выставили
сушиться на солнце.
     Мне  вздумалось  изготовить  и  вермишель.  Для  этого  пришлось только
сделать  тесто  погуще и надавливать его на терку безостановочно. Из дырочек
терки стали виться и падать на полотно тоненькие нити.
     На  другой день, с восходом солнца, мы отправились к Соколиному Гнезду.
В  телегу  были  впряжены  корова  и  буйвол,  и  мы  не  могли нарадоваться
покорности  буйвола.  Выбранная  нами  дорога привела нас к мешкам с ягодами
восковника;  кроме того, и тыквы, оставленные нами под резиновыми деревьями,
оказались полными их соком.
     При  проходе  через  маленький  лес  гуявника наши собаки несколько раз
бросались  с  лаем  в  чащу,  но  тотчас  же возвращались. Думая, что в лесу
скрывается  какой-либо хищный зверь, мы окружили чащу, держа ружья наготове.
Жак,  который  почти  лег  на  землю,  чтобы различить причину этой тревоги,
вдруг вскричал:
     - Вот на! это наша свинья! она поросилась!
     Восклицанию  ответило  хорошо знакомое нам хрюканье, вовсе не страшное,
и вызвало взрыв общего смеха.
     Бедное  животное кормило шесть хорошеньких поросят, рожденных дней пять
или шесть тому назад.
     Обсудив,  что  нам  делать  со  всеми  этими  маленькими  животными, мы
порешили  взять  только  двух из них, а остальных оставить в лесу, чтобы они
расплодились.
     Приход  наш  к  Соколиному Гнезду был настоящим празднеством. Особенное
удовольствие  доставили  нам наши домашние животные, которые ласкались к нам
и, казалось, сильно радовались нашему возвращению.
     Буйвол  и  шакал  были  привязаны  к деревьям, в ожидании, что привычка
сделает  их  смирными и покорными. Орел Фрица был также привязан; но сын мой
необдуманно  снял  с глаз его повязку. Птица тотчас же начала бить направо и
налево  своими  когтями  и клювом, и сидевший вблизи попугайчик был в минуту
растерзан.
     Увидев   кровавые   клочья   своего  маленького  питомца,  Фриц  сильно
рассердился и готовился казнить убийцу смертью.
     - Лучше отдай его мне, - попросил Эрнест, - я укрощу его, я знаю чем.
     - Нет,  - возразил Фриц: - я поймал его и оставлю себе. Лучше скажи мне
твой способ.
     - В таком случае, - ответил Эрнест, - орел при тебе, способ при мне.
     Я был вынужден вмешаться в спор.
     - Отчего,  -  сказал  я Фрицу, - требуешь ты, чтобы Эрнест сообщил тебе
свою тайну без всякого вознаграждения?
     Состоялась  сделка.  Фриц  уступил  Эрнесту обезьянку, а тот указал ему
способ усмирить и приручить орла.
     Средство  это,  весьма  простое, состояло в том, чтобы пускать в ноздри
животного  табачный  дым, который должен был одурманить птицу и тем укротить
ее.
     Сначала  Фриц  не  хотел  верить действительности этого средства и даже
намеревался  взять  назад обезьянку, но я посоветовал ему не решать дела, не
проведя опыта.
     Эрнест  принес трубку и табак, найденные нами на корабле, и стал курить
над  головой  орла,  который  от  первых  же  струек дыма совершенно притих.
Мало-помалу он ослаб, зашатался и стал совершенно неподвижен.
     Фриц,   считая  его  мертвым,  уже  раскаивался  в  том,  что  дозволил
произвести  этот  опыт; но столбняк вскоре прошел и птица стала настолько же
смирной и покорной, насколько прежде была дикой и злой.
     Чтобы  окончательно  приручить  орла,  не пришлось даже часто повторять
этот прием, который был неприятен и Эрнесту.
     На  следующее  утро  мы отправились втыкать привезенные нами бамбуковые
трости подле наших молодых плодовых деревьев.
     Мы  наложили  на  тележку,  кроме  бамбуковых  тростей,  изрядный запас
сахарных  и  длинный,  заостренный  железный шест, которым можно было делать
углубления  у  корней  деревьев. Оставшихся дома жену и Франсуа мы попросили
приготовить нам обед из пальмовой капусты и саго.
     Так  как  легко  нагруженную тележку могла везти одна корова, то буйвол
был  оставлен  в  стойле:  мне не хотелось употреблять его в работу, пока не
заживет его рана в ноздрях.
     Подпорки  оказались  крайне  необходимыми,  потому что все наши деревья
были  повалены  ветром,  дувшим  на прибрежьи в продолжение предшествовавших
дней.  Пока  мы  поднимали  молодые  стволы  и  прикрепляли  их к бамбуковым
тростям,   которые  должны  были  служить  им  опорой,  дети  засыпали  меня
вопросами  относительно  земледелия, огородничества и садоводства. Я отвечал
как  умел.  Я  желал  бы знать все, чтобы быть в состоянии передать все этим
бедным детям!
     - Встречаются  ли  посаженные  нами  здесь деревья в том же состоянии в
природе,  или  они  уже подверглись от возделки разным изменениям? - спросил
Фриц.
     - Хорош  вопрос!  -  воскликнул  Жак. - По-твоему, деревья приручаются,
как   животные!  Не  думаешь  ли  ты,  что  есть  средства  сделать  деревья
покорными,  как твоего орла, научить их кланяться и приглашать людей к сбору
их плодов?
     - Бедный  Жак!  -  заметил  я,  -  тебе  кажется,  что  ты сказал очень
остроумную  вещь,  а  между тем ты сболтнул глупость. Конечно, нет растений,
которые  повиновались  бы  голосу  своего  хозяина;  но  как  есть растения,
которые  прозябают  без  всякого ухода, так, напротив, есть и такие, которые
подвергаются,   можно  сказать,  настоящему  воспитанию,  для  улучшения  их
произведений,  цветов  и  плодов.  Коль скоро ты не признаешь различия между
растениями  и  животными,  то  мне,  следуя  такому же взгляду на животных и
людей,  пришлось бы побеждать твое неповиновение способом, употребленным над
буйволом: продеть тебе веревку в ноздри.
     - И средство это было бы очень недурно, - посмеиваясь заметил Эрнест.
     - Однако  средство  это,  -  возразил  я,  смеясь,  -  мне  пришлось бы
применить  ко  всем  вам,  не  исключая  и  господина  ученого. Но как людей
воспитывают  иначе,  чем  животных, так есть особые средства и для изменения
природы  некоторых  растений: таковы прививка, пересадка, удобрение почвы и,
вообще,   все   те   заботы,   совокупность   которых  составляет  искусство
земледельца, огородника и садовника.
     При  этом  случае  я  сообщил  детям,  что  большинство  наших плодовых
деревьев  иностранного  происхождения:  что,  например,  маслина завезена из
Палестины,  персиковое  дерево  из  Персии, смоковница из Лидии, абрикосовое
дерево  из Армении, слива из Сирии и груша из Греции. Я добавил к этому, что
многие  другие  деревья  разводятся  в  наших  странах уже так давно, что их
привыкли считать туземными.
     К  полудню,  окончив  наше занятие, мы возвратились в Соколиное Гнездо,
где нас ожидал прекрасный обед.
     После   обеда  мы  занялись  осуществлением  предположения,  возникшего
несколько времени тому назад.
     Нужно  было  заменить  неподвижной  лестницей веревочную, ведшую в наше
воздушное  жилище  и  представлявшую опасность, особенно для жены и младшего
сына.  Я  не  мог  и  думать  о  постройке этой лестницы снаружи: выполнение
такого  предприятия  было  бы слишком трудно, чтобы не сказать невозможно. И
потому  я  решился  построить  лестницу  внутри  смоковницы,  которую считал
полой,  так  как  в  ней  помещался  рой  пчел.  Но  прежде всего нужно было
избавиться от этих неудобных соседей.
     Для  исследования  пустоты  дерева,  дети  и я стали бить по его стволу
обухами   топоров.   Этот  шум  потревожил  пчел:  они  вылетели  в  большом
количестве  и  яростно  напали  на  ветреника  Жака, который, не внимая моим
предостережениям,  поместился подле отверстия, служившего выходом из улья. В
минуту  лицо  и руки его были исколоты, что причинило ребенку жестокую боль.
Мне удалось унять ее, прикладывая к уколам сырую землю.
     Это  происшествие  убедило  меня,  что  нам  не  удастся  изгнать наших
соседей,  не  прибегая  к  мерам жестоким. До этого случая я думал принудить
пчел  только  к  переселению  и  построил  из пустого пня, накрытого, в виде
колпака,  пустой тыквой, улей, в котором хотел поселить крылатый народец. Но
я  не  знал,  как  приняться  за  такое  переселение колонии, и, кроме того,
считал недоказанным, что рой пчел может примириться с новым жилищем.
     Пока  я  обдумывал средство выйти из затруднения, я заметил у отверстия
улья  необыкновенное  движение  пчел:  они  чрезвычайно хлопотливо выходили,
входили.  Я  понял, что из улья хочет выселиться новый рой. И действительно,
через  несколько  минут,  множество  пчел  выползло  из улья, стали виться в
воздухе  и  затем  садились  кучей  на  ближнюю  ветвь маленького дерева, на
которой  и  повисли большой кистью. Я несколько раз был свидетелем того, как
снимают  рой,  и  решился  употребить  тот  же способ. Из предосторожности я
накрыл  голову  куском  полотна,  в  котором  проделал  несколько  маленьких
дырочек,  позволявших  мне видеть и дышать, обернул руки платками, подошел к
дереву  и  опрокинул  приготовленный мною улей под ветвью, на которой висели
пчелы.  Затем  ударом ноги я сильно пошатнул дерево. Большая часть роя упала
в   улей,   который   я   поспешил   снова   опрокинуть  на  широкую  доску,
долженствовавшую  служить  улью  основанием  и  положенную  на  пень.  Самая
трудная  часть дела была исполнена. Сначала установился быстрый перелет пчел
между  ветвью,  на  которой еще осталась часть роя, и ульем, вверху которого
было  отверстие.  Час спустя, весь рой овладел своим новым жилищем. Вечером,
когда  пчелы уснули, мы перенесли улей к изгороди нашего огорода и сада, при
чем  вход  в  улей  был  поставлен  к  югу.  И с следующего же дня маленький
народец  приступил  к  работам. Приобретая таким образом рой, который обещал
нам,  в  случае  размножения,  запас меда и воска, мы уже менее печалились о
необходимости   пожертвовать  находившимся  в  стволе  нашей  смоковницы.  И
потому,  хотя  не без угрызений совести, мы умертвили его, плотно закрыв все
щели в стволе и вложив в отверстие улья две или три палки зажженной серы.
     На  другой  день  мы  не  только  могли  овладеть запасом меда и воска,
накопленным   пчелами  в  течение  нескольких  лет,  но  и  беспрепятственно
приняться за постройку нашей лестницы.
     При  помощи  шеста  я измерил дупло дерева и к величайшему удовольствию
своему  нашел,  что  оно  простиралось от основания до ветвей, на которые мы
настлали  пол  нашего  жилища.  Это  удостоверяло нас в возможности устроить
внутри  дерева  винтовую лестницу. И потому, не теряя времени, я принялся за
работу вместе с моими тремя старшими сыновьями.
     Сначала  мы  прорубили  внизу  ствола  большое  отверстие, к которому и
прикрепили  двери  из  каюты  капитана. Таким образом наше жилище могло быть
запираемо.
     Длинное  и  толстое  бревно с корабля было утверждено в середине дупла,
чтобы  служить  опорой  ступеням, которые другим концом мы вложили в зарубки
на  внутренней  поверхности  ствола.  Лестница была освещена вырубленными на
известных  расстояниях  отверстиями,  в  которые  мы  вставили привезенные с
корабля  окна.  Таким  образом  ствол  походил  на  башню  с окнами, наверху
которой помещался дом, наполовину скрытый в листве.
     Лестница,  занимавшая  нас  в  течение  нескольких дней, была, пожалуй,
далеко  не красива; но она была крепка и удобна, а этого-то мы и желали. Она
показалась нам превосходной.
     Во  время  этих занятий Билль родила двух щенков чистой датской породы,
и  я  дозволил  Жаку присоединить к этим щенкам, в качестве молочного брата,
своего шакала.
     Смирная  собака, не противясь, допустила к своим сосцам нового питомца,
который от ее молока быстро поправился.
     Почти  в  тоже  время  коза  родила  пару козлят, а овцы пять или шесть
ягнят.
     Мы  с  удовольствием  следили  за  этим  умножением  нашего  стада,  и,
предвидя  случай, что нашим животным вздумается, подобно ослу, покинуть нас,
Жак  придумал  привесить  им на шею по маленькому колокольчику, из найденных
нами  на  корабле,  чтобы  звон  их  мог,  при  нужде,  навести  нас на след
животных.
     Рана,  нанесенная  мною  буйволенку,  совершенно  зажила. Я, по примеру
готтентотов,  продел  в  отверстие палку, которая выдавалась с обоих боков и
при помощи которой мы могли править животным, как удилами.
     Благодаря  этому  средству,  наш  буйвол  стал  вскоре  очень послушен;
однако не без труда приучили мы его к верховой езде и к перевозке тяжестей.
     Фриц  ревностно  занимался  приручением  своего орла. Птица знала голос
своего  хозяина  и  повиновалась  ему;  но  она  еще  слишком  порывалась на
свободу, чтобы можно было снять с нее привязь.
     Страсть   приручать   была   в  это  время  общей.  И  Эрнест  принялся
воспитывать   обезьянку,   уступленную   ему  Фрицем.  Забавно  было  видеть
медлительного  по  природе  ребенка, терпеливо старающимся сдержать излишнюю
живость  своего  питомца.  Так  как  самые  малые  тяжести  казались Эрнесту
обременительными,  то  ему  пришла  мысль  приучить  подросшего  и окрепшего
Кнопса  таскать различные вещи. С этой целью он привязал ему на спину, двумя
ремнями,  маленькую  корзину,  которую  сплел  из тростника и в которую клал
сначала   легкие   вещи.   Обезьянка,   очень   недовольная   своими  новыми
обязанностями,   каталась   по   песку,  скрежетала  зубами  и  прибегала  к
всевозможным  хитростям,  чтоб избавиться от этой барщины. Но, при помощи то
легких  наказаний, то лакомств, Эрнест приучил-таки ее, не противясь, носить
тяжести, хотя небольшие, но значительные по росту животного.
     Жак,  в  свою  очередь,  учил  своего шакала, которого он, в надежде на
будущее,  назвал  Ловцом  и  которого  он  хотел  приучить,  подобно лягавой
собаке,  держать  стойку  перед  живой дичью и приносить убитую. Но животное
плохо  поддавалось обучению. Оно довольно послушно приносило бросаемые вещи,
но  никак  не  хотело  держать  стойку.  Однако  Жак  не отчаивался добиться
лучшего успеха.
     Подобными  занятиями  мы  заполняли часы, свободные от работ, и в целом
нашем дне не находилось времени для скуки.
     Едва  была  построена  лестница,  как нужно было усовершенствовать наше
свечное  производство.  В  этом деле нам отлично помогли формы из бамбуковых
тростей.
     Нам   недоставало  светилен,  так  как  жена  моя  вполне  основательно
запретила нам рвать на светильни наши носовые платки и галстуки.
     Мне  вздумалось  испытать  одно  очень  горючее  дерево,  известное  на
Антильских  островах  под  именем  светильного  дерева.  Я  нащепал  из него
тоненьких прутиков и вставил их в формы.
     Жена,  не доверяя деревянным светильням, придумала изготовить светильни
из  волокон  листьев  каратаса,  которые  она  высушила  на  солнце  и потом
скрутила.
     Когда  формы  были снабжены этими различными светильнями, мы положили в
котелок  по равному количеству воску пчелиного и древесного и расплавили его
на  огне.  Когда  смесь  была достаточно горяча, мы наполнили ею, при помощи
ложек,  формы,  нижний  конец  которых был опущен в воду, чтобы воск быстрее
остыл и твердел.
     С  наступлением  ночи,  когда  свечи  были  вынуты из форм, я зажег две
свечи,  по  одной каждого сорта, чтобы судить о том, какие светильни следует
предпочесть: деревянные или каратасовые.
     Но   увы!   ни  те,  ни  другие  не  могли  заменить  хлопчатобумажных.
Светильное  дерево сгорало слишком быстро, а волокна каратаса, обугливались,
падали  кусками  на  свечу.  И  потому  мы вздыхали о дне, когда нам удастся
добыть светильни хлопчато-бумажные, не уничтожая нашего белья.
     После  неудачного  изготовления  свечей я обратился к выделке резиновой
обуви.  Я  употребил  способ,  объясненный мною Фрицу при открытии резиновых
деревьев.  Я набил песком пару чулок и обмазал их глиной, которую высушил на
солнце.  Затем кистью из козьей шерсти я стал мазать полученную форму жидкой
резиной  и,  когда намазанный слой высыхал, я накладывал второй и так далее,
пока  толщина  слоя  не  казалась достаточной. Тогда я повесил изготовленную
пару  обуви  на  ветру,  а  уверившись, что резина отвердела, высыпал песок,
осторожно  отодрал  чулки  и  поломал  и высыпал слой глины. Таким образом я
изготовил  пару  сапог  довольно  красивую  и,  главное, до того удобную для
ходьбы, что дети просили меня сделать им каждому по паре такой обуви.
     Часто  случалось,  что  дети, черпая воду в ручье, подымали со дна ил и
приносили  воду мутной; поэтому я решился устроить водоем из черепа черепахи
и  провести  в  него  воду из ручья по желобам из ствола саговой пальмы, для
чего хотел поднять уровень воды в ручье при помощи затвора.
     Таким  образом  почти  ежедневно  возникали  и приводились в исполнение
предприятия к улучшению нашего быта.
     Каждое  из  наших  открытий  было встречаемо радостными криками детей и
благодарной  молитвой  жены  и моей, за очевидное благословение наших усилий
Небом.






     Однажды  утром,  когда  мы  намеривались  приняться  за  работу, издали
донеслись  до нас какие-то дикие звуки: то был род рева, смешанного с резким
свистом и кончавшегося жалобными звуками.
     Опасаясь  какого-либо  нападения,  мы  спешили собрать скот под корнями
нашего  дерева  и  поднялись в свой замок, между тем как собаки, подняв уши,
готовились к обороне.
     На   несколько  мгновений  наступила  тишина;  потом  загадочные  звуки
раздались  снова, на этот раз гораздо ближе. Все мы пристально смотрели в ту
сторону,  откуда,  казалось, доносились эти крики, эти незнакомые звуки, как
вдруг   Фриц,  у  которого  зрение  было  наиболее  остро,  отставил  ружье,
заливаясь смехом, сказал:
     - Да это наш осел! Это он возглашает свое возвращение! Каков голосок!
     Тотчас   же   все   дети  выразили  досаду  на  то,  что  потревожились
приближением такого врага.
     Я успокоился не так скоро.
     - Может  быть, - сказал я, - наш осел и участвовал в этой музыке; но не
один же он исполнял ее.
     - Ты прав, папа: осел ведет за собой целое общество.
     Я  взглянул по направлению, указанному мне Фрицем, и увидел прекрасного
онагра, или дикого осла, который со ржанием сопровождал нашего беглеца.
     Я  тотчас  же стал придумывать средство овладеть им, и потому, попросив
всех не шуметь, тихо спустился с дерева вместе с Фрицем.
     Я  взял  веревку,  привязал  ее концом к нашему дереву и завязал на ней
петлю,  которую  накинул  на  длинный  хлыст.  Из  куска бамбуковой трости я
приготовил  род  клещей.  Фриц  напрасно  силился разгадать мой план. Сгорая
нетерпением  поймать  дикого  осла,  он  хотел  употребить  свое лассо; но я
удержал его, заверяя, что мой способ должен оказаться лучше патагонского.
     Оба  животные  приблизились  к  дереву,  и  онагр заметил нас. Впервые,
конечно,  увидя  человека,  он  испуганно  отступил.  Но  в  это  время Фриц
протянул  к  нашему  ослу  горсть  овса. Осел не чванился и кинулся к овсу с
такой  жадностью,  что  онагр,  судя  о найденной пище по поспешности своего
товарища,  доверчиво  последовал его примеру. Воспользовавшись этой минутой,
я накинул ему на шею петлю, висевшую на конце хлыста.
     Онагр  тотчас  же быстро скакнул назад, чтобы убежать, но петля стянула
ему шею так сильно, что бедное животное упало, задыхаясь.
     Я  поспешил  снять  давившую  его петлю, и заменить ее недоузком нашего
осла;  потом,  прежде  нежели онагр очнулся, я сдавил ему ноздри бамбуковыми
клещами,  которые  связал  на другом конце бечевкой, употребив таким образом
для  усмирения  животного  способ,  к которому прибегают кузнецы, подковывая
пугливую или злую лошадь.
     Потом  я  привязал недоуздок двумя длинными веревками к корням дерева и
стал  ожидать,  когда  онагр  очнется,  чтобы,  смотря  по  обстоятельствам,
употребить  то  или  другое  средство  для совершенного подчинения его своей
воле.
     Между  тем  вся семья спустилась с дерева. Стоя вокруг животного, мы не
могли  налюбоваться его красотой, которая почти приравнивается этот вид осла
к лошади.
     По  прошествии  нескольких  минут онагр вскочил и снова стал рваться на
свободу;  но  боль,  причиняемая  ему  бамбуковыми клещами, заметно укрощала
его;  он  даже  дозволил  довести себя до места, которое предназначалось ему
стойлом.  Но нужно было предупредить новый побег и нашего осла, так как наша
надежда  на  его  верность  была  поколеблена. И потому, связав ему передние
ноги,  я  привязал его подле онагра, чтобы общество подобного себе животного
приучило пришельца к его новому образу жизни.
     Не  малого  труда стоило нам подчинить онагра. Я прибегал и к голоду, и
даже  к  побоям,  но  добился  успеха  лишь применяя иногда средство, весьма
употребительное   в  Америке  и  состоящее  в  том,  чтобы  кусать  упрямому
животному конец уха.
     По  прошествии  нескольких недель Легконогий - так прозвали мы онагра -
приручился  до  такой степени, что мы без опасения ездили на нем верхом. Для
управления  им я придумал особую узду без мундштука, род капцуна, состоявшую
из  недоузка,  к  которому  с  обоих  боков  было  прикреплено  по  палочке,
ударявших  по  воле  всадника  то  левое,  то  правое ухо, животного, весьма
чувствительные.
     В  этот  промежуток времени три выводка наших кур дали нам около сорока
цыплят, которые живо бегали по птичнику и около нашего жилища, ища корм.
     Это  умножение  нашей  живности, а равно приобретение онагра, напомнили
мне  мое  прежнее  намерение  построить на время дождей, которое не могло не
наступить, крытые конюшню и птичник.
     К  стоявшим  сводами  корням  нашего  дерева  мы  прикрепили  стены  из
бамбуковых  тростей,  заделывая  щели  более тонкими тростями; этот остов мы
покрыли  мхом  и  глиной,  а  затем  слоем  смолы; всю постройку мы окружили
перилами, так что она походила на беседку.
     Внутри  мы  перегородили ее на несколько отделений, которые должны были
служить:  одни  стойлами  или  овином,  другие  молочной  или  амбаром,  для
зернового  хлеба  и  других  запасов,  которые  мы хотели собрать ко времени
дождей,  так  как  это  время,  соответствующее  в тропических странах нашей
зиме, должно было лишить нас возможности выходить.
     Прошло несколько дней без всякого увеличения наших запасов.
     Однажды,  вечером, когда мы возвращались со сбора картофеля, мне пришла
мысль  отпустить  жену  и  двух  младших сыновей одних в Соколиное Гнездо, а
самому  с  Фрицом  и  Эрнестом  отправиться  в дубовый лес, чтобы добавить к
дневной  добыче  запас  желудей. Мы так и сделали. Фриц гордо ехал верхом на
онагре, а Эрнест нес на плече обезьянку.
     У  нас были пустые мешки, которые мы предполагали наполнив свезти домой
на  онагре,  чтобы постепенно приучить его к услугам подобного рода, так как
до сих пор он не давался в упряжь.
     Пробравшись  в  чащу  леса,  я  привязал  Легконогого  к  дереву,  и мы
ревностно  принялись  наполнять  мешки,  что  сделали очень скоро, благодаря
обилию  и  легкости  сбора. Когда мы занимались этим, наша обезьяна внезапно
бросилась  в  ближние  кусты,  перед  которыми она несколько минут перед тем
уселась  настороже.  В  кустах мы услышали птичьи крики и хлопанье крыльями,
что заставило нас подозревать борьбу между Кнопсом и какой-либо птицей.
     Эрнест,   стоявший   ближе  других  к  кустам,  осторожно  подкрался  и
закричал:  "Фриц,  иди  сюды;  здесь  гнездо,  полное  яиц.  Возьми его, а я
подержу Кнопса, который хочет угоститься ими. Да и птица убежит".
     Фриц  поспешил  в  кусты,  и  несколько  минут  спустя  вынес канадскую
курочку,  по  которой  он, несколько дней перед тем, дал промах. Я помог ему
связать  птице  лапы  и  крылья  и радовался ценному приобретению для нашего
птичника.  Эрнест,  устранив Кнопса, вышел со шляпой, полной яиц и прикрытой
листьями, похожими на листья косатиков. Показывая свою находку, он сказал:
     - Я  захватил  и несколько листьев, из которых было сделано гнездо; они
походят на копья, и Франсуа может играть ими.
     Мы  взвалили  полные мешки на спину онагра, оставив, впрочем, место для
Фрица,  обыкновенного  седока  онагра.  Эрнест  нес  яйца,  я  курицу,  и мы
направились к Соколиному Гнезду.
     Жена  очень  обрадовалась  нашей  добыче.  Она  так заботливо ходила за
канадской  курочкой,  что  последняя  снесла несколько яиц и, когда они были
оставлены ей, вывела нам дней через двадцать такое же число цыплят.
     Спустя   некоторое  время,  когда  мечевидные  листья,  которыми  играл
Франсуа,  засохли  и  валялись  около  нашего дерева, Фриц, желая, вероятно,
позабавить своего младшего брата, сказал ему:
     - Вот,  из  твоей  прежней  игрушки  мы сделаем плетки, чтобы подгонять
скот.  -  И,  разорвав  один  из листьев вдоль на три или четыре полоски, он
стал  сплетать  их в длинный кнут. Случайно я смотрел на эту работу. Заметив
гибкость  и  крепость  полосок,  я  внимательнее  рассмотрел  растение  и  с
радостью  признал  в  нем  формий,  или  так  называемый  новозеландский лен
(Phormium   tenax),   растение,   которое   индейцам   хорошо  заменяет  наш
европейский лен.
     Радость  мою, конечно, вполне разделила и хозяйка, которая воскликнула:
-  Это  лучшее  из  открытий,  какие  мы  сделали  до  сих пор. Наберите мне
побольше  этих  листьев,  и  я изготовлю вам рубашки и другую одежду. - Она,
добрая, забывала, какой долгий труд обращает волокнистые растения в ткани.
     В  то  время,  когда я напомнил ей об этом, чтобы предупредить грустное
разочарование,  часто  следующее  за  слишком пылкими надеждами, Фриц сел на
онагра,  Жак  на буйвола, и оба, не говоря нам ни слова, пустились вскачь по
направлению к дубовому лесу.
     Спустя  четверть  часа мы увидели их возвращающимися. Подобно фуражирам
они  привесили  по  обоим  бокам  своих  вьючных  животных по огромной вязке
формия, который и сложили к нашим ногам.
     Я  поблагодарил  их  за рвение и обещал жене, что каков бы ни был исход
наших попыток, мы постараемся извлечь из нашего льна наибольшую пользу.
     - Прежде всего, - сказал я, - мы займемся мочкой льна.
     - В чем же состоит она? - спросил Фриц.
     - Лен  или  пенька  подвергаются попеременно сырости и теплому воздуху,
чтобы  растение  подверглось  некоторой  степени  гниения.  Тогда и наружная
кожица,  и  мягкая  части  растения  легче  отделяются  от  длинных  крепких
волокон,  так  как  связывавший  их  растительный  клей распускается в воде;
затем стебли мнут и треплют, а волокна выделяют.
     - А  сами волокна разве не гниют наравне с остальными частями растения?
- спросил Фриц.
     - Они  и  сгнили бы, если б продолжить мочку дольше необходимого срока.
Но  крепость  волокон делает этот случай очень редким. Притом же опасность в
значительной  степени  предупреждается  еще  тем,  что волокна не подвергают
солнечной  теплоте,  а  оставляют  в  воде  до  надлежащей  степени гнилости
стеблей.
     Жена  советовала,  по  причине  большой  жары в этой стране, употребить
последний  способ  мочки  и  указала болото Краснокрылов, как весьма удобную
для  него  местность. Мысль была хороша, и на другой день, утром, мы впрягли
нашего  осла  в  тележку,  на  которую  наложили вязки льна. Франсуа и Кнопс
поместились на этом мягком сиденьи. Мы шли позади, с лопатами и кирками.
     По  прибытии на место, мы разделили вязки на небольшие пучки, погрузили
их на дно и наложили на них камни.
     Работая,   дети   имели   случай   заметить   инстинкт,  обнаруживаемый
краснокрылами.  Вблизи было несколько гнезд, покинутых этими птицами. Гнездо
представляет   возвышающийся   над  водой  усеченный  конус.  Яйца  лежат  в
углублении  сечения,  так  что  самка  краснокрыла может высиживать их, стоя
ногами  в  воде.  Гнезда  эти  построены из земли, сложенной так прочно, что
вода не может размыть их в течение времени до вылупления выводка.
     По  прошествии  дней  пятнадцати,  хозяйка  наша вспомнила, что лен уже
достаточно  времени лежал в воде и что его пора вынуть. Мы разостлали его по
траве,  на  солнце,  и  в  один день он высох совершенно. Мы перевезли его к
Соколиному  Гнезду, намереваясь позже мять, трепать, прясть и, если удастся,
ткать  его.  Предвидя  наступление дождей, я обсудил, что нам следует раньше
заняться сбором продовольственных припасов.
     До  последних  дней  погода стояла ясная и жаркая; теперь же случалось,
что небо покрывалось тучами, дул сильный ветер, а иногда бывали и ливни.
     Мы  собрали  и  сложили  в  кучи  все количество картофеля и маниоковых
корней,  какое  могли  собрать: они должны были служить нам главной пищей во
время  дождей.  Мы  запаслись  также  большим количеством кокосовых орехов и
желудей.  Вместо  картофеля  и  маниока  я  посеял  хлеб,  потому что как ни
обильны  и  вкусны  были яства, открытые нами в этой плодородной стране, все
же  мы  ощущали  недостаток  хлеба,  которого  ничто  заменить не может. Это
признает  каждый,  кто  некоторое  время  был  лишен  хлеба.  Убеждение наше
разделял  даже  и  маленький Франсуа, который в прежнее время вовсе не любил
хлеба.
     Мы  позаботились также насадить около Палатки молодых кокосовых пальм и
сахарного тростника.
     Несмотря  на  нашу  усиленную  деятельность,  дожди застигли нас раньше
окончания  работ. Дождь лил такими потоками, что маленький Франсуа спрашивал
в  испуге, не будет ли потопа и не следует ли нам построить ковчег, подобный
Ноеву.
     Сильные  ветры  и  дожди  до  такой  степени  беспокоили  нас  в  нашем
воздушном  жилище,  что мы должны были переселиться под дерево, под сень его
густых  ветвей. Но и здесь помещение было далеко не удобно: оно перегорожено
было  стойлами  и  заставлено  запасами, оружием, утварью, что мы едва могли
двигаться.  Кроме  того,  когда мы разводили огонь, то едва не задыхались от
дыма, не подымавшегося в сырой воздух.
     Тем  не  менее мы благодарили Бога за то, что погода была только сырая:
при незначительном запасе дров, холод заставил бы нас страдать невыносимо!
     Жена  приходила  в ужас при одной мысли, что дети могут заболеть; перед
этой  опасностью  обыкновенная  твердость покидала жену. К счастью, опасения
эти не оправдались: все дети обладали отличным здоровьем.
     Наш  запас  сена  также  в  короткое  время  истощился,  а  мы не могли
заменить  его  ни  картофелем,  ни  другой  пищей,  не  подвергая самих себя
опасности умереть с голоду.
     И   потому   мы   решились  предоставить  наших  туземных  животных  их
собственному  попечению  о  своем  прокормлении.  Однако, не желая, чтоб они
одичали,  Фриц  и я ходили каждый день и каждый вечер навещать их и собирать
к нашему дереву.
     Жена,  видя, что из каждого такого похода мы возвращались промокшими до
нитки,  задумала изготовить нам по паре непромокаемого платья. Она взяла две
матросские  рубахи,  пришила  к  ним  по  башлыку и покрыла эту одежду слоем
резины.  В  этой  одежде  мы могли ходить под дождем, не опасаясь ни за наши
платья, ни за наше здоровье.
     В  это  же  время  я  начал,  для развлечения, подробно записывать нашу
жизнь  в  этой  пустынной  стране.  Не  раз  приходилось  мне  обращаться  к
воспоминаниям  жены  и  детей,  чтобы  занести в описание все события со дня
крушения.
     Все  делились  своими воспоминаниями, при чем дети научились многому по
поводу  задаваемых  каждым  вопросов.  Чтобы не утратить узнаваемого, Эрнест
делал  заметки в тетради. Франсуа и Жак стали его учениками. Благодаря этому
мать  учила  и их, и остальных детей нравственности, я старался внушить всем
надежду  и мужество. Таковы были наши развлечения; остальные часы коротались
работой, но тем не менее казались нам иногда очень долгими.
     Ящик  с  книгами  капитана  был вскрыт. Он оказал нам большие услуги: в
нем  было  много  хороших  книг,  -  научных словарей с рисунками и особенно
много  практических  руководств.  Книги  эти  не  были  совершенны: мы часто
находили  в  них  ошибки,  преимущественно  в  описании иноземных растений и
животных,  которых  мы  теперь  наблюдали.  Эрнест  тотчас  же исправлял эти
ошибки  на полях и оговаривал сведения, в ложности которых нас убедил личный
опыт.  Но  на ряду с этими ошибками сколько нашли мы в книгах назидательного
и   полезного!   Тут-то   поняли  мы  всю  благодетельность  книгопечатания,
дозволяющего  науке  идти  вперед,  не  теряя  ничего  из  того, что однажды
приобретено ею!
     Из  всех моих изделий жена особенно благодарила меня за большую и малую
чесалки  для  льна.  Для  изготовления  их я округлил и заострил напильником
длинные  гвозди,  которые  укрепил на равных расстояниях на пластинке жести;
края   пластинки   были   загнуты   в   виде  ящичка,  в  который  мы  влили
расплавленного  свинца,  чтобы  сделать  гвозди  неподвижными.  Я  припаял к
каждой  чесалке  маленькие  ушки,  чтобы прикрепить свое орудие к подставке.
Мое  изделие  казалось  до того прочным и удобным, что жена, сгорая желанием
испытать  его,  нетерпеливо ожидала солнце, которое должно было высушить наш
запас льна.





                       СОЛЕНАЯ ПЕЩЕРА. СТАЯ СЕЛЬДЕЙ.
                       ТЮЛЕНИ. ИЗВЕСТЬ. СЕМГИ. ОСЕТРЫ

     В  городах  неудобства  зимы  вознаграждаются:  за семейными беседами у
камина,  в  плотно  построенных  домах, за блестящими празднествами, баловни
счастья  забывают,  что  для бедных зима есть время тяжких испытаний. Тем не
менее  я  не  думаю,  чтобы  кто-либо  мог  относиться равнодушно к возврату
красных  дней  природы.  Что же касается до нас, то невозможно описать нашей
радости,  когда,  после  долгих недель лишений и вынужденного заключения, мы
увидели  небо  очищающимся  и  солнце  ярко  светящим  на  природу.  С живым
восторгом  покинули  мы  душные, нездоровые комнаты, вдыхали свежий воздух и
смотрели на окружавшую нас прекрасную растительность.
     Все  казалось нам обновленным: сами мы чувствовали в себе столько живой
силы,  что  прогоняли воспоминания о скуке и лишениях зимы и думали только о
наступающих трудах, которые казались нам веселыми играми.
     Жена  не переставала благодарить Бога за то, что солнце снова зарумянит
побледневшие щеки детей, а труд расправит их отяжелевшие члены.
     Одной  из  первых  забот наших было обозреть места, которые мы называли
нашими   владениями.  Посаженные  нами  деревца  и  кусты  были  в  отличном
состоянии;  семена,  доверенные  нами  земле,  произрастали; листва деревьев
обновлялась,  и  плодородная  почва  рядилась  в  тысячи цветов, благоухание
которых   приносил   нам   ветер.  Везде  распевали  птицы  с  разнообразным
оперением.  Мы  еще  никогда  не видели такого веселого, смеющегося возврата
весны.
     Жена  хотела без промедления заняться чесанием и пряжей льна. Между тем
как  младшие дети пасли скот на свежей траве, Фриц и я расстилали вязки льна
на  солнце.  Когда  стебли  достаточно  высохли, мы стали мять их, трепать и
чесать.
     Мальчики,  вооруженные каждый толстой палкой, мяли стебли. Хозяйка, при
помощи  Эрнеста  и  Франсуа, трепала лен. Обязанность чесальщика я принял на
себя  и  исполнил ее так удачно, что жена, неутомимая, попросила меня тотчас
же  изготовить  ей  веретено,  чтобы ей можно было обратить прекрасные пряди
льна в нити.
     Чего  не  делает  воля!  С  терпением  мне  удалось  сделать  не только
веретено,  но  и  прялку  и  мотовило.  Жена,  увлекаемая рвением, тотчас же
засела  за  работу,  не дозволив себе даже прогулки, которой была лишена так
долго.  С этой минуты преобладающим желанием ее было предупредить недостаток
одежды,  и  между  тем  как мы отправились к Палатке, она с Франсуа осталась
дома.
     Палатка  оказалась в самом жалком состоянии. Часть ее была даже унесена
ветром, и наши запасы были попорчены дождем.
     Мы тотчас же принялись сушить все, что могло еще пойти в прок.
     К  счастью,  пинка  не  была  повреждена.  Напротив,  плот из чанов уже
никуда не годился.
     Но  всего  более  меня огорчила потеря двух бочонков пороха, вскрытых и
оставленных  в палатке, тогда как их следовало перенести в кладовую в скале,
куда  я,  к  счастью,  перенес четыре другие бочонка. Этот случай внушил мне
мысль  построить  зимнее  помещение,  в  котором мы могли бы укрыться сами и
укрыть наши запасы от проливных дождей.
     Я  отнюдь  не  мог  принять отважного предложения Фрица выбить жилище в
скале:  при  наших орудиях и ничтожных силах на такое предприятие не хватило
бы  нескольких  лет.  Но  на  всякий  случай  мне хотелось вырыть погреб для
наиболее  ценных  из  наших  запасов.  И  потому  одним утром я отправился с
Фрицом  и Жаком, захватив с собой ломы, кирки и молотки. Я выбрал место, где
гладкая  скала  возвышалась  почти  отвесно  к  почве.  Я наметил углем края
предполагаемого отверстия, и мы принялись за работу.
     К  исходу  дня  труд  наш  подвинулся  так  мало,  что  мы  готовы были
отказаться  от  него.  Однако  нас немного ободрило наблюдение, что, по мере
того  как  мы рыли, камень становился менее твердым, и в некоторых местах мы
могли отрывать его даже лопатой.
     Мы  проникли  до  глубины семи футов, когда Жак, войдя в образовавшийся
выем и пытаясь оторвать ломом кусок скалы, внезапно воскликнул:
     - Я пробился, папа! - я пробился!
     - Пробился во что? - спросил я. - В гору, что-ли?
     - Да, я пробился в гору, - ответил он радостно. - Ура!
     - Он  прав!  -  воскликнул  Фриц,  подбежав к месту, - дело несомненно,
потому что лом Жака упал внутрь.
     Я  подошел  и  уверился  в  истине  его  слов. Я сильно ударил киркой в
скалу,  и  целая  глыба  ее упала к нашим ногам, открыв отверстие, в которое
дети и хотели тотчас же войти.
     Я  удержал их, потому что выходивший из отверстия воздух был удушлив, и
я чуть не лишился чувств, приблизившись, чтобы взглянуть внутрь углубления.
     При  этом  случае  я  пояснил детям, каков должен быть воздух, чтобы он
мог служить для дыхания.
     - Нужно,  -  сказал я, чтобы составные части обыкновенного воздуха были
в  нем  в  определенных количествах и без примеси других газов, выделяемых в
природе  различными  телами.  Есть  несколько  способов  узнать  присутствие
испорченного  воздуха  и  избегнуть его вредного влияния. Лучшее испытание -
огнем,  который  горит  только  в  воздухе,  годном  для  дыхания,  и притом
выгоняет испорченный.
     Для  первого  опыта  мы  бросили  в  отверстие  пучки сухой и зажженной
травы. Она тотчас же потухла.
     Тогда я прибег к средству, которое казалось мне более действительным.
     Мы  спасли  с  корабля  ящик ракет, употребляемых на судах для знаков в
ночное  время.  Я взял несколько штук этих снарядов, поместил их в отверстие
и  зажег  фитиль. Ракеты засвистели, и при их свете мы увидели нутро пещеры,
которая  показалась  нам очень глубокой, и стены которой блестели, как будто
они  были  иссечены в алмазе. Затем все снова погрузилось во мрак и смолкло,
и только клубы дыма вырывались из отверстия пещеры.
     Пустив  в пещеру еще несколько ружейных выстрелов, я сделал второй опыт
с  пучком  сухой травы, и на этот раз она горела хорошо. Из этого я заключил
о  том, что вход в пещеру уже не представляет опасности удушья. Но так как в
пещере  было  совершенно  темно  и  могли  быть  обрывы и вода, то я признал
благоразумным не входить без огня.
     Я  послал  Жака  к  Соколиному  Гнезду  объявить о счастливом открытии,
пригласить  наших  взглянуть на него и принести свечей для осмотра пещеры на
всем ее протяжении.
     В  отсутствие  Жака  я,  при  помощи  Фрица,  расширил  вход в пещеру и
очистил его от загромождавших обломков.
     Окончив  эту  работу,  мы  увидели  жену  и трех детей, подъезжавших на
телеге,  на  которой  Жак  восседал  в  качестве  возницы.  Эрнест и Франсуа
махали, в знак радости, шапками.
     Мы  вошли в пещеру, все разом, держа в руках по зажженной свече. Фриц и
я запаслись огнивами на случай, если б свечи потухли.
     Шествие  наше  было  несколько  торжественно.  Я  шел впереди, ощупывая
почву   и   осматривая   свод.  Дети,  подстрекаемые  любопытством,  отважно
следовали за мной.
     Почва этой пещеры была тверда и покрыта сухим и мелким песком.
     Рассмотрев  кристаллизацию  куска, оторванного мной от стены, и отведав
его на язык, я убедился, что пещера находится в пласте каменной соли.
     Это  открытие  порадовало  меня,  потому что представляло богатый запас
соли  для  нас  и нашего скота и избавляло от большого труда собирать худшую
соль  на берегу моря. Когда мы проникли в глубь пещеры, мы были поражены как
причудливым  отражением света, так и формой стен. Местами к своду вздымались
столбы,  покрытые затейливыми фигурами, которые, смотря по направлению света
от  наших  свечей,  казались  то  людьми,  то  сказочными  животными. Дальше
виднелись  восточные седалища, люстры, готические лампы, прекрасно изваянные
фантастические  облики.  Маленький  Франсуа вообразил себя в соборе, Жак - в
замке  волшебниц;  Эрнест,  задумчиво рассматривал окружающее; жена пожимала
мне  руки.  - Теперь для детей уже не будет зимы, - шептала она. Фриц шумел.
-  Это  алмазный  дворец,  -  воскликнул  он:  -  прекраснейший  в мире. - А
построил его Бог, - сказала ему мать.
     Фриц  обнял  ее.  -  Бог  всемогущ,  -  сказал он матери, с увлаженными
глазами.  -  Он  сотворил все великое, все доброе; но лучшее из Его дел, это
то, что Он дал нам, бедным детям, такую мать.
     - Везде,  где  люди  любят друг друга, - шептала жена, обнимая детей, -
там они счастливы.
     Я  нашел  несколько  кусков  кристаллов,  по-видимому,  отвалившихся от
свода.
     Это   открытие  возбудило  в  нас  боязнь  обвалов;  но  я  понял,  что
замеченные  мною  куски  оторвались от наших выстрелов, а не от сырости. Тем
не  менее  наблюдение предостерегало нас от подобных случайностей; поэтому я
попросил  всех  удалиться  ко входу в пещеру и оттуда стал стрелять пулями в
выступы  кристаллов,  которые  казались  мне менее прочными. Потом; длинными
шестами  мы  испытали  свод  и  вышли  из  пещеры  с  полным убеждением в ее
прочности.
     Решение  сделать  эту  пещеру  нашим  зимним убежищем вызвало множество
предложений об устройстве его.
     Соколиное  Гнездо  осталось  нашим  летним жилищем; но мы отказались от
улучшений,  которые  намеривались  сделать  в  нем  в  виду дождей. Все наше
внимание  обратилось  на  подземный дворец, который должен был доставить нам
на  время  дождей  удобное  помещение.  Прежде всего я распорядился сгладить
окраины  входа  и  пробить  с каждой стороны его по окну. Затем я приладил к
ним  двери  и  окна  из  Соколиного  Гнезда,  ставшие бесполезными в жилище,
предназначенном только на лето.
     Пещера  была  очень обширна. Мы разделили ее перегородками на несколько
помещений.  Направо  от  входа  была  устроена  наша  комната, налево кухня,
стойла  и  мастерская.  В  глубине пещеры предназначалось поместить погреб и
кладовую.  Мало  того:  и  нашу комнату перегородили на несколько отделений:
первое  должно  было  служить  спальней  жене  и мне, второе столовой; затем
следовали  спальня детей и общая комната, где были размещены книги, оружие и
собранные нами замечательные вещи.
     В  отделении,  назначенном  под  кухню,  мы  устроили  большой  очаг, с
достаточно высокой трубой, чтоб она отводила дым.
     Всем  нашим  запасам  и  инструментам было отведено определенное место.
Несмотря  на  величину  пещеры,  нужно было много попыток и искусства, чтобы
удобно поместить живность и скот.
     С  самого  начала  нашего  пребывания  в этой стране мы не обнаруживали
такой  деятельности.  Но  нужно  сознаться,  что наше рвение поддерживалось,
главным образом, последовательными успехами.
     Во  все  время  устройства  пещеры  мы по необходимости жили в палатке,
питаясь  преимущественно  яйцами  и мясом черепах, которые выходили на берег
класть  яйца  и которых мы ловили. Мне пришла мысль устроить род черепашьего
садка,  который доставлял бы нам провизию по мере нужды в ней. И потому, как
только  показывалось  одно  из  этих неуклюжих животных, Фриц и Жак отрезали
ему  отступление и при моей помощи валили его на спину; затем мы буравили на
краю  черепа  дыру,  продевали  в  нее  веревку  и  привязывали  животное  к
какому-либо  пню.  Таким  образом  черепаха  пользовалась свободой плавать и
нырять, но тем не менее оставалась нашей пленницей.
     В  одно  утро, когда мы шли от Соколиного Гнезда к заливу Спасения, нас
поразило  странное зрелище. На море, шагах в тысяче от нас, поверхность воды
казалась  кипящей  и  ярко  блестела  на  солнце. Над этой зыбью кружилась с
резкими  криками  стая  чаек,  фрегатов и других водных птиц. Явление это мы
видели впервые, и дети тщетно старались разгадать его.
     Фриц  предполагал,  что  это  должен быть вспыхнувший подводный вулкан.
Жена  подозревала  незамеченную  нами  отмель;  наш ученый объявил, что зыбь
могла  быть произведена каким-либо морским чудовищем. Эта причина показалась
очень  вероятной  детям, всегда готовым видеть чудесное во всем неизвестном.
Но  непродолжительное  наблюдение  обнаружило  мне истину. Я не сомневался в
том, что к берегу приближалась стая сельдей.
     - Вам  известно,  -  сказал  я детям, - что сельди ходят иногда густыми
стаями,   покрывающими   протяжение   в  несколько  миль.  За  этими  стаями
обыкновенно  следуют  дельфины,  осетры  и  другие  морские  животные, очень
падкие  до  мяса  сельдей.  Кроме того, на сельдей нападают и морские птицы,
хватающие  тех  маленьких  рыбок,  которые  выплывают  на  поверхность воды.
Спасаясь  от преследования своих водных неприятелей, сельди ищут отмелей, на
которые  большие  рыбы  не отваживаются заходить; но здесь сельди попадают в
людские  сети  в бесчисленном множестве. Есть даже местности, жители которых
содержат  себя  исключительно  ловлей  сельдей,  развозимых  по всему свету.
Можно  бы  было  удивляться тому, что подобные уловы не истребили этой рыбы,
если б не было известно, что самка сельди мечет до пятидесяти тысяч яиц.
     Пока  я  говорил,  стая сельдей вошла в залив с такой стремительностью,
что  рыбы  прыгали  одна  через другую. Это объяснило нам замеченную сначала
зыбь.
     Я  решился  приступить  к  ловле,  чтобы  воспользоваться запасом пищи,
посланным нам Провидением.
     Фриц  вошел в море с корзиной, которую ему стоило лишь погрузить, чтобы
она  наполнилась  сельдями.  Он выбрасывал их на берег. Франсуа собирал их и
относил  к  Эрнесту и Жаку, которые потрошили рыбу ножом; я укладывал сельди
рядами  в чаны нашего старого плота, а жена посыпала толченую соль на каждый
ряд  рыбы.  Таким  образом мы наполнили все наши чаны; я забил их досками, и
затем на осле и корове мы перевезли весь запас в нашу кладовую в пещере.
     Эта  работа  длилась  три дня. Едва покончили мы ловлю и соление, как в
залив  зашло  стадо  тюленей,  -  вероятно,  преследуя  сельдей. Они играли,
выходили  друг  за  другом  на  берег  и,  по-видимому,  не  пугались нашего
присутствия.  Мы убили с дюжину этих животных, с которых я снял только шкуры
и  жир.  Шкуру  я  предназначил на сбрую для нашего вьючного скота и даже на
одежду  нам,  а  жир  должен был, растопленный, доставить нам масло, которое
сберегло бы наш запас свечей.
     Мясо  мы  бросили  в  ручей  Шакала,  где  водились  множество раков. К
брошенной  нами  падали  раки сползлись тысячами. Дети легко ловили их и, по
моему  совету,  садили  в продырявленный ящик, который погрузили, при помощи
камней, у берега ручья.
     Таким  же  образом  сохраняли  мы в морской воде различных рыб, которых
ежедневно  ловили  дети.  В  ожидании  большого количества рыбы, мы населили
этот второй садок сотней сельдей.
     Покончив  с  этими различными ловлями, мы вновь принялись за устройство
нашего  подземного  жилища.  Рассматривая  обломки,  валявшиеся  в пещере, я
нашел,  что они оторваны от слоя гипса. Я внимательнее прежнего осмотрел все
части  пещеры  и  в  глубине  ее,  подле  нашей  кладовой, открыл слой этого
полезного минерала.
     Я  отбил  от  пласта  лопатой  несколько  кусков,  накалил  их на огне,
истолок  и  таким  образом  получил  прекрасную  штукатурку.  До  времени  я
удовольствовался   тем,   что   залил   ею   днище  чанов  с  сельдями,  для
предохранения  их  от  действия  наружного  воздуха. Но два чана я не залил,
намереваясь  подвергнуть  находившихся  в  них  сельдей  копчению.  Я прочел
способ, употребляемый буканьерами Южной Америки, и решил испытать его.
     И  потому мы устроили, на некотором расстоянии от жилища, большой шалаш
из  переплетавшихся  ветвей  и  тростей. Сельди были положены на подвешенные
плетенки,  а  под  ними  мы  зажгли  мох и сырые травы, дававшие много дыма.
Повторив  этот прием несколько раз, мы получили сельди довольно сухие, очень
привлекательные  на вид, темно-бронзового цвета, которые и уложили в мешки и
перенесли в кладовую в пещере.
     Около  месяца  спустя  по  исчезновении стаи сельдей, в наш ручей зашло
множество  семги и осетров, которые поднимались по течению, чтобы, сообразно
нравам некоторых рыбьих пород, выметать икру в пресной воде.
     Жак,  раньше  других заметивший этих новых гостей, принял их за молодых
китов.
     Мне  нетрудно  было  разубедить  его,  и  я  стал  придумывать,  как бы
овладеть несколькими из этих рыб, мясо которых очень вкусно.
     Жак,   заметив   или,   скорее,  угадав  мое  затруднение,  воскликнул:
"Подожди,  папа;  увидишь,  что  я нашел", и быстро побежал по направлению к
пещере.
     Он  не  замедлил  возвратиться,  неся  лук,  стрелы  с  загнутыми назад
остриями,  пучок  бечевок и два или три тюленьих пузыря. Любопытствуя видеть
применение  придуманного  Жаком  средства, мать его, братья и я стали вокруг
него.  Он  отрезал  кусок  бечевки,  привязал  ее  серединой к пузырю, одним
концом  к  стреле,  а  другим  к  лежавшему  на берегу тяжелому камню. Потом
связав  лук,  он  нацелился в одну из самых больших семг. Пущенная им стрела
глубоко вонзилась в тело рыбы.
     - Попал, попал! - прыгая от радости, кричал наш стрелок.
     Семга  нырнула,  но была удержана пузырем, надутым воздухом. Эта борьба
и  боль  от  стрелы скоро истощили силы семги, и мы без труда вытащили ее на
берег.
     Ловкость  и  успех Жака подстрекнули наше соревнование. Фриц отправился
за  гарпуном  и  мотовилом; я, подобно Нептуну, вооружился трезубцем; Эрнест
закинул  удочки,  на  которые  насадил  куски  мяса первой семги, и началась
общая  рыбная  ловля.  Жак  не  отказывался  от средства, которое так хорошо
удалось  ему;  он  пустил  еще  две  или три стрелы; но только одна попала в
цель:  и  не  без  больших  усилий  удалось  мальчику  завладеть своей новой
жертвой.  На  одну  из  удочек  Эрнеста  попался осетр; чтоб вытащить его из
воды,  Эрнест  прибег  к  помощи  Франсуа и матери. Я последовательно ударил
двух рыб, но добыл только одну, так как мое орудие было не удобнее других.
     Что  же  касается Фрица, то он берег свои удары и решался кидать гарпун
лишь  тогда,  когда  подходил  осетр  не  менее десяти футов длиной. Большое
животное,  раненое  в спину, страшно билось, скакало, брызгало водой. Мы все
собирали  развертывавшуюся  с  мотовила  веревку,  чтобы  не  лишиться такой
знатной  добычи.  Мало-помалу  мы притянули ее на отмель. Чтобы окончательно
овладеть  рыбицей,  один  из  нас  должен был войти в воду и задеть за жабры
животного   веревочную  петлю;  затем,  чтобы  вытащить  его  на  берег,  мы
припрягли к веревке буйвола.
     Когда  ловля  была  окончена  и  рыба  выпотрошена, я просил отложить в
сторону  икру  осетра  и  пузырь, которые назначал для особого употребления.
Большая   часть  осетрины,  разрезанной  на  куски,  была  посолена  подобно
селедкам.  Остальное  мясо я хотел замариновать по тому способу, по которому
на  берегах  Средиземного  моря  маринуют  мясо  тунца. Для этого мы сварили
части  осетра в очень соленой воде и закупорили в бочонок, в который подлили
некоторое количество масла.
     Жена,  не  предполагая, что мы можем извлечь какую-нибудь пользу из яиц
и  пузыря  осетра,  хотела  бросить  их  в  ручей, но я объявил ей, что хочу
приготовить  из  яиц  очень  вкусное блюдо, которое русские называют паюсной
икрой, а из пузыря - клей, называемый рыбьим.
     Я  попросил  жену  без  замедления  вымыть  в морской воде икру осетра,
которой  могло быть около тридцати фунтов. Мы положили ее на несколько часов
в   соленую   воду.   После  этого  нам  осталось  только  положить  икру  в
частопродырявленные  тыквы; когда вода сбежала, мы получили с дюжину плотных
и  твердых плиток, которые повесили в нашей коптильне. Этим лакомым изделием
мы увеличили свои зимние припасы.
     Из  чтения  или  разговора  мне  помнился  способ приготовления рыбьего
клея,  и  я  применил  этот  способ  к  делу.  Я разрезал пузырь на полоски,
размочил  их  в  воде,  а  затем  опять  высушил на солнце. Таким образом мы
получили  род  стружек,  которые,  будучи положены в кипяток, распускались в
нем  и  давали  весьма  чистый студень. Вылитый на блюдо, последний застывал
прозрачными площадками.
     Сад  при  Палатке  находился  в  отличном состоянии и почти без всякого
ухода  снабжал  нас прекрасными овощами всякого рода. Для получения богатого
сбора  нам  достаточно  было  поливать растения, да и этот труд не стоил нам
больших  усилий,  потому  что  при  помощи ствола саговой пальмы нам удалось
устроить маленький водопровод от ручья Шакала.
     Большая   часть   семян   и   растений,   которые  мы  доверили  земле,
акклиматизировались  отлично.  Ползучие  стебли дынь и огурцов уже покрылись
множеством  прекрасных  плодов;  ананасы также подавали блестящие надежды, а
кукуруза  уже  воздымала  множество  зрелых початков. Судя по состоянию этой
плантации,  смежной с нашим жилищем, мы могли ожидать успеха и на отдаленных
посадках. И потому одним утром все мы собрались навестить их.
     Направляясь  к  Соколиному  Гнезду,  мы  остановились по пути у бывшего
картофельного  поля,  которое  жена  засеяла после сбора клубней. И здесь мы
были  поражены роскошью растительности: ячмень, горох, чечевица, просо, овес
и  несколько  других  хлебных  растений и овощей удались великолепно на этой
благословенной почве.
     Я  с  недоумением задавался вопросом: где жена могла добыть достаточное
количество  семян,  чтобы произвести такие богатые посевы. Особенно поразила
меня  площадка,  покрытая исполинской и совершенно вызревшей кукурузой. Само
собой  разумеется,  что  эти  полевые  богатства  не могли не привлечь диких
животных,  и нам не трудно было открыть вредное присутствие последних. Когда
мы  впоследствии  приблизились к полю с кукурузой для жатвы, пред нами шумно
взлетело  с  полдюжины дрохв, между тем как другие, гораздо меньшие птицы, в
которых  я признал маленьких перепелов, спаслись бегством. К ним следует еще
прибавить  двух  или  трех  кенгуру,  которые  удалились большими скачками и
которых безуспешно преследовали наши собаки.
     Фриц  снял  клобучок  со своего орла, который сперва стрелой поднялся в
воздух,  потом ринулся на великолепную дрохву и овладел ею, хотя не нанес ей
слишком глубоких ран, так что мы могли сохранить эту добычу живой.
     Жаков   шакал,   который   начинал   привыкать   к  охоте,  принес  нам
последовательно  с  дюжину  жирных перепелок, которые доставили нам отличный
обед.
     Отправившись  в  дальнейший  путь,  мы,  в  полдень достигли Соколиного
Гнезда.  Так  как  зной  и  ходьба  истомили  нас  жаждой, то жена придумала
изготовить  нам  новый  напиток:  измолов  еще  мягкие  зерна  кукурузы, она
получила  род теста, которое распустила в воде, подслащенной соком сахарного
тростника.  Таким  образом  она  могла  предложить  нам род молока, столь же
приятного, как и подкрепляющего.
     Остаток  дня  был  употреблен  на  выщелачивание  зерен  кукурузы  и на
приготовления  к  выполнению  одной мысли, пришедшей мне несколько дней тому
назад.  Дело  состояло в поселении некоторых наших животных в открытом поле:
если  бы  они  привыкли  к  здешнему  климату  и расплодились, то, оставаясь
по-прежнему  в нашем распоряжении, избавили бы нас от обременительного ухода
за  ними.  Я  мог  дозволить  себе  этот опыт потому, что наш птичник и наше
стадо  были  достаточно  богаты для того, чтобы в случае нужды мы могли даже
пожертвовать несколькими особями каждого вида.





                   ЧЕТВЕРОНОГОЕ ЖИВОТНОЕ С КЛЮВОМ. ПИРОГА

     На   другой   день,  с  рассветом,  мы  отправились  искать  места  для
предположенной  фермы, поместив на телеге, кроме продовольственных припасов,
дюжину  кур,  двух  петухов,  трех  поросят и две пары козлят. В телегу были
впряжены корова, буйвол и осел. Впереди ехал Фриц на онагре.
     Мы  направили  путь к точке наших владений, которую еще не осматривали:
к  местности,  простиравшейся  от Соколиного Гнезда до большого залива по ту
сторону Обсерватории и мыса Обманутой Надежды.
     Вначале  мы  не  раз  должны  были прорубать себе путь топорами, идя по
полям,  поросшим  сплошным  кустарником.  Но вскоре караван достиг маленькой
рощи,  по  выезде  из  которой  мы  увидели  пред  собою площадку с кустами,
покрытыми белыми хлопьями.
     - Снег,  снег!  - радостно воскликнул Франсуа, соскакивая с телеги. Тут
настоящая зима, а у нас только скучные дожди.
     И он побежал к воображаемому снегу, желая поиграть в снежки.
     Смеясь  простодушию  ребенка,  я  продолжал приглядываться к площадке и
скоро разрешил себе загадку. Наш ученый также смеялся.
     - Ну, - обратился я к нему, - назови-ка мне эти кусты.
     - Я  догадываюсь, - ответил он с некоторым самодовольством, - насколько
я  могу  разглядеть,  это  хлопчатник,  теперь  нам можно будет без большого
труда надолго запастись хлопчатой бумагой.
     Эрнест  говорил  правду.  Вид  поляны  был  очень  интересен.  Плодовые
коробочки  кустов,  созрев  и  растреснув,  пускали на ветер, наполнявший их
пух,  которым были одеты семена. Хлопья висли на деревьях; ветер срывал их и
долго носил по воздуху; затем они устилали почву.
     Это  открытие  обрадовало всех нас. Но особенно была довольна жена; она
тотчас  же обратилась ко мне с вопросом, нельзя-ли построить ткацкий станок,
и  ей  казалось даже легким изготовить нам белье ко времени, когда износится
прежнее. Я обещал ей придумать средство к выполнению ее желания.
     В  ожидании  мы  занялись  сбором  хлопка в те из наших мешков, которые
были  пусты.  После  этого  жена  собрала  еще  некоторое  количество  семян
хлопчатника,  который  она  намеревалась  развести  в  окрестностях Палатки,
чтобы иметь этот драгоценный куст вблизи нашего жилища.
     По  окончании  сбора мы отправились дальше. Скоро мы достигли небольшой
горы,  с  вершины  которой открывался великолепный вид. Склон этой горки был
покрыт  самой  богатой  растительностью.  Под  горой простиралась пройденная
нами  равнина,  которую  орошал  широкий ручей. Все согласились со мной, что
это место очень удобно для устройства фермы.
     Тотчас  же  поставили палатку, устроили очаг, и мать принялась готовить
ужин, в чем ей помогали Франсуа и Жак.
     В  это  время я, в сопровождении Фрица и Эрнеста, осмотрел окрестности,
чтобы  ознакомиться  с  местностью  и выбрать наиболее удобное помещение для
предполагавшегося поселения животных.
     Я  заметил  группу деревьев, стоявших до того удобно для моей цели, что
я  тотчас  же  порешил  воспользоваться  ими как столбами здания, которое мы
намеривались построить.
     Обсудив  порядок  завтрашних  работ, мы возвратились к палатке, где нас
ожидал вкусный ужин.
     Жена  распределила  собранный  нами  хлопок  таким  образом, чтобы дать
каждому  из  нас  на  ночь по мягкой подушке. Благодаря этой заботливости мы
наслаждались до утра таким сладким сном, какого уже давно не испытывали.
     Выбранных   мною   для   сарая   деревьев  было  шесть,  и  они  стояли
продолговатым четырехугольником, одной стороной обращенные к морю.
     На  первых трех деревьях, ближайших к берегу, я сделал по зарубке футах
в  двенадцати  от  земли  и  в  эти  зарубки вогнал толстый шест. Прибив его
гвоздями,  я  вырубил  такое  же  углубление  и  прикрепил  такой же шест на
противоположном  ряду  деревьев, на высоте восьми футов. Потом поперек обоих
шестов,  от  одного  к другому, я наложил сплошной ряд менее толстых шестов,
который и покрыл кусками коры, как черепицей.
     При  помощи  стеблей  вьющихся  растений  и крепко связанных тростей мы
возвели  стены  в  пять  футов  вышиной. Оставшийся промежуток до кровли был
заставлен легкой решеткой, дававшей воздуху и свету доступ внутрь сарая.
     Ворота сарая, в наибольшей стене его, были обращены к морю.
     Внутри  мы  отделали сарай возможно удобнее, не дозволяя себе, впрочем,
лишней траты леса.
     Перегородка,  на  половину  высоты сарая, разделила его на два неравные
отделения,  из которых большее должно было служить овчарней и помещением для
кур;  последним  был отделен один угол, при помощи частокола, шесты которого
отстояли  один  от  другого  лишь  на  промежутки,  необходимые  для прохода
живности.
     Из  овчарни  калитка вела в другую половину сарая, которую мы назначили
пристанищем для себя на случай посещения нами этой местности.
     Все  это  было  устроено  очень скоро и потому очень несовершенно, но я
обещал  себе  заняться отделкой сарая в более досужее время. А пока наш скот
и  наша  живность  были  все-таки  укрыты. Чтобы приучить их возвращаться на
ночь  в  сарай, мы наполнили корыта хлебными корками, пересыпанными солью, и
согласились   возобновлять  эту  приманку  до  тех  пор,  пока  животные  не
привыкнут к своему новому жилищу.
     Наша  постройка, которую мы надеялись окончить в три-четыре дня, отняла
у   нас   более  недели,  и  потому  наши  продовольственные  припасы  стали
истощаться.  Тем  не  менее нам не хотелось возвращаться в Соколиное Гнездо,
не  окончив  устройства  фермы.  И потому я послал Фрица и Жака привести нам
новых  запасов  и  задать  на несколько дней корму оставшимся дома животным.
Наши  посланцы отправились верхом на онагре и буйволе, взяв с собой еще осла
для перевозки припасов.
     Во   время   их  отсутствия  я,  вместе  с  Эрнестом,  странствовал  по
окрестности,  в надежде найти картофель или кокосовые орехи, а отчасти и для
ближайшего ознакомления с местностью.
     Сначала  мы  пошли  вверх  по течению ручья и скоро добрели до знакомой
уже  нам  дороги.  Затем  несколько  минут  ходьбы привели нас к чрезвычайно
живописному  маленькому  озеру.  Берега  его  сплошь  поросли  диким  рисом,
которым  угощалась  стая  птиц,  при  нашем приближении отлетевшая с большим
шумом.
     Мне  удалось  убить  из  них  штук  пять  или  шесть. То были канадские
курочки.  Но  удачный выстрел мой оказался бы совершенно бесполезным, если б
следовавший  за  нами  шакал  не повытаскивал застреленных птиц из воды и не
принес нам этой добычи.
     Немногим  дальше,  Кнопс,  ехавший верхом на Билле, поспешно соскочил с
него   и   кинулся   в  небольшую  чащу,  где  стал  угощаться  великолепной
земляникой.
     Находка эта была как нельзя более кстати, освежив нам запекшиеся уста.
     Этих  чудных  ягод  было  так много, что мы не только вполне освежились
ими,  но  еще  набрали  целый  бурак,  висевший  на  спине Кнопса. На случай
падения  обезьянки  или ее желания полакомиться своей ношей, я прикрыл бурак
листьями и чистой тряпочкой и крепко завязал последнюю.
     Я  сорвал  еще  несколько  метелок  риса,  чтобы испытать их вареными и
узнать, не может-ли их зерно служить нам пищей.
     Возвращаясь  берегом  озера,  мы  увидели  на  воде великолепных черных
лебедей,   ловко  нырявших  за  кормом.  Я,  конечно,  не  решился  нарушить
выстрелом   это  прекрасное  и  новое  для  нас  зрелище.  Но  Билль,  -  не
разделявший  моего  восторга,  кинулся  в  воду,  прежде  чем  мы догадались
остановить  его,  и  вытащил  из  воды животное престранного вида, которое я
издали  счел  за  выдру.  Подбежав  к  собаке  и  вырвав из ее пасти мертвое
животное,  которое  она  намеревалась  растерзать,  я внимательно рассмотрел
его.  Ноги  его  были снабжены плавательными перепонками; у него был длинный
шерстистый  хвост,  сверху  загнутый,  очень маленькая голова, а глаза и уши
едва  заметные; морда, или лучше, клюв, походил на клюв утки. Такое забавное
сочетание  рассмешило  меня,  но  поставило  в  настоящее  затруднение:  мои
сведения  из  естественных  наук  не  выручали меня в желании определить это
животное,  представлявшее  одновременно  признаки  четвероногого,  птицы  и,
пожалуй, рыбы.
     Полагая,  что  оно может быть неизвестно естествоиспытателям я, недолго
думая,  назвал  его  четвероногим  животным  с  клювом  и  попросил  Эрнеста
принести  его  домой,  потому  что  я намеривался набить его и сохранить как
редкость.
     - Я  знаю его, - сказал мой ученый. - это утконос. На днях я прочел его
описание  в  одной  из  книг  капитана.  Животное  это  уже  давно  занимает
естествоиспытателей.
     - В  таком  случае,  -  заметил  я  смеясь, - оно положит начало нашему
естественно-историческому музею.
     Захватив  нашу  добычу,  мы  возвратились на ферму почти одновременно с
Фрицем  и  Жаком,  которые  подробно  рассказали, что они делали в Соколином
Гнезде.  Я  с  удовольствием заметил, что они не только в точности исполнили
все  мои  поручения,  но и по собственной догадке распорядились многим очень
умно.
     На  другой  день, обильно снабдив кормом животных, которых мы оставляли
на  Ферме,  мы  покинули  ее.  В  первом  лесу,  через  который нам пришлось
проходить  по дороге, мы наткнулись на стадо обезьян, которые приветствовали
нас  оглушительными  криками и дождем хвойных шишек. Рассмотрев некоторые из
этих  шишек, я признал в них плод кедра, орешки которого очень вкусны и дают
прекрасное  масло. И потому я попросил детей собрать как можно большой запас
шишек.  Затем  мы  снова  отправились в путь и скоро достигли мыса Обманутой
Надежды,  на котором и намерен был построить беседку на случай походов на ту
сторону.
     Мы  ревностно принялись за работу. Опыт на Ферме научил нас постройкам,
и  потому  новое  здание  было  построено  менее,  чем  в неделю. Наш ученый
упросил назвать это место звучным именем Проспект-Гилль*.
     ______________
     * Так называется английская колония в Новом Южном Валлисе.

     Уже   довольно  долго  я  искал  дерево,  кора  которого  дала  бы  мне
возможность  построить  челнок,  крепкий  и в то же время легкий, и хотя мои
поиски   оставались   до   этой  поры  безуспешными,  я  не  отказывался  от
предприятия.  Окончив  новую  постройку,  я вместе с детьми стал осматривать
окрестность,  изобиловавшую  большими,  редкими  деревьями. Наконец, я нашел
несколько  деревьев,  соответствовавших  моей цели. Судя по вышине и листве,
эти  деревья  можно  бы  было  признать  за  дубы,  если б плоды их, впрочем
похожие на желуди, не отличались чрезмерной малостью.
     Выбрав  дерево,  которое,  на  взгляд,  наиболее  соответствовало моему
намерению,  я, при помощи Фрица, привесил к нижним ветвям дерева принесенную
нами  веревочную  лестницу.  Фриц, поднявшись до конца ствола, распилил кору
дерева,  вокруг  него,  до заболони, между тем как я исполнил то же самое на
нижнем  конце  ствола.  Потом  я содрал, по всей длине дерева, узкую полоску
коры  и  принялся  осторожно  отдирать  остальную кору при помощи деревянных
клиньев.  Дерево было в соку, кора его очень гибка, и потому эта часть труда
удалась  мне  прекрасно.  Но  затем предстояло обратить большой пласт коры в
удобный челнок.
     Не  давая  коре высохнуть, я придал ей желаемую форму, расщепил топором
кору  с  обоих  концов  и сложил обе лопасти, которые свертывались в трубку,
толщиной  в ствол. Затем я скрепил обе лопасти гвоздями, так что, сойдясь на
обоих  концах свертка, они образовали на них по острому ребру. Таким образом
я  придал  челноку  два  носа, которые должны были значительно облегчить его
передвижение.  Однако  середина коры оставалась плоской. Чтобы придать бокам
более  отвесное  положение, я стянул кору веревками, вставив между ее краями
распорки.  Дело  удавалось.  Но так как для дальнейшей работы у меня не было
необходимых  инструментов,  то  я послал за ними Фрица и Жака, поручив детям
привезти  с  собой  сани,  к  которым  я  приделал  колеса  одной  из пушек,
найденных  нами  на  корабле.  Я намеревался перевезти челнок в место, более
удобное  для  окончательной  его  отделки. В ожидании возвращения посланных,
Эрнест  и  я  еще  побродили по окрестности, при чем я нашел дерево, которое
индейцы  называют  деревом-светочем,  употребляя его в виде факелов во время
ночных  походов. Я вырубил также кокоры, чтобы подпереть бока моего челнока.
Одновременно  мы  открыли  и другой род резины, которая, засыхая, твердела и
становилась  непромокаемой.  Рассчитав,  что для смоления челнока эта резина
удобнее всякой смолы и дегтя, я собрал ее в большом количестве.
     Фриц  и  Жак  возвратились  только  перед ночью, и потому погрузка была
отложена на завтра.
     На  рассвете следующего дня мы взвалили на сани челнок, назначенные для
него  кокоры  и  все  вещи,  которые,  по-нашему  мнению, могли принести нам
пользу,  и  направились к Палатке. В Соколином Гнезде мы остановились только
часа на два, чтоб пообедать и накормить наших животных.
     Мы  прибыли  к  Палатке  задолго до заката солнца, но слишком усталыми,
чтоб   предпринять  что-либо  в  тот  же  вечер.  Весь  следующий  день  был
употреблен  на  отделку  челнока. Для скрепления его я прибил под каждый нос
по  согнутому  куску  дерева, а по длине челнока - киль. Вверху мы приделали
отгиб  из  планок и шестов, к которым были прикреплены кольца для продевания
снастей.
     На  дно  челнока  я  бросил, в виде балласта, каменьев и глины, которые
прикрыл  помостом,  удобным  для  стояния  и  ходьбы.  Поперек  челнока были
помещены  подвижные  скамьи.  Посредине  возвышалась  наша мачта, снабженная
треугольным парусом; сзади я прицепил руль.
     Мне  пришла  счастливая  мысль  еще  более облегчить челнок. Я попросил
жену  сшить  мешки  из тюленьих шкур, надул эти мешки воздухом, осмолил их и
привесил  к  бокам  челнока.  Эти  пузыри должны были не только поддерживать
челнок на воде, но и не дозволять ему опрокинуться или зачерпнуть воды.
     Я  забыл  упомянуть,  что  корова  наша  отелилась немного спустя после
времени  дождей. Так как теленок уже подрос, то его можно было употребить на
работу.  Однажды  вечером  я  высказал эту мысль в присутствии семьи. Эрнест
предложил  приучить  бычка  к  бою, по примеру готтентотов, и так как братья
находили его мысль странной, то он добавил:
     - Народ  этот  живет  в  стране,  изобилующей  хищными  зверями. Стада,
составляющие  единственное  его богатство, были бы вскоре истреблены, если б
их  не  охраняли  быки,  приученные к битве с хищными животными. Эти храбрые
сторожа  охраняют  скот на пастбищах, стараясь сдерживать его в одном месте.
Заметив  опасность,  они  понуждают  скот  стать  в круг; слабейшие животные
становятся   в   середину,   другие   по   окружности   -  головами  наружу.
Приблизившийся  неприятель  видит перед собой ряд длинных и острых рогов, и,
по  большей  части, отступает. Однако лев не устрашается и этой обстановки и
для  спасения  стада  защищающий его бык бывает всегда вынужден пожертвовать
собой.  Эти  отважные  животные  употребляются  племенами  готтентотов  и  в
междоусобных войнах, и нередко им то племя и обязано одержанной победой.
     Этот   рассказ   чрезвычайно  понравился  детям;  но  так  как  нам  не
предстояло  ни защищать наши стада, ни вести войну, то было решено воспитать
бычка  обыкновенным  образом.  Оставалось  только  определить, кому из детей
поручить его.
     Ленивому  Эрнесту  было  достаточно  хлопот с обезьянкой; онагр отнимал
довольно  много  времени  у  Фрица;  на долю Жака, наиболее предприимчивого,
выпало  и  наиболее забот: его буйвол и шакал лишали его свободного времени;
заботу  об  осле  приняла  на  себя жена; на мне лежал общий надзор за всеми
животными; только у Франсуа не оказалось занятия.
     - Ну,  малютка,  обратился  я  к нему, - хочешь ты попытаться воспитать
бычка?
     - Да,  да,  папа, - воскликнул он, хлопая в ладоши, - бычок красивый; я
буду  ласкать  его,  давать ему, что он любит, и хоть я и маленький, а с ним
справлюсь. Я назову его Мычком.
     Имя  бычку  было  утверждено,  и дети стали придумывать имена буйволу и
двум  щенкам.  Жак  предложил  назвать  буйвола  Вихрем, уже заранее радуясь
возможным  словам:  "Вот  Жак несется на Вихре". Щенки были названы по своим
мастям: один Бурым, а другой Рыжим.
     Целые  два  месяца  мы  заняты  были  перегораживанием  пещеры дощатыми
заборами  и  плетнями,  чтобы  сделать  это  жилище  как  можно  удобнейшим,
рассчитывая зимой приступить к его украшению.
     Работа  значительно  облегчалась  накопившимся  у  нас  большим запасом
бревен, досок и другого леса.
     Пол  нашей  комнаты был покрыт толстым слоем глины, в которой вставлены
были  очень  тесно  плоские камешки. Стены были покрыты раствором гипса, и я
рассчитывал, что конец лета высушит его.
     Из  шерсти  нишах  коз  и  овец  мы придумали, между прочим, изготовить
войлочные  ковры  для столовой и сборной комнаты. Для этого мы разостлали на
парусе  пласт  предварительно  расчесанной  шерсти  и  полили ее кипятком, в
котором  распустили  куски рыбьего клея. Я свернул парус, и мы долго били по
нем  толстыми палками. Повторив поливку и продолжив колоченье, мы развернули
парус,  и  от  него отделилась длинная и широкая войлочная полость, которая,
будучи  высушена  на солнце, прекрасно выполняла свое назначение. Ковер этот
не мог, конечно, равняться с турецким, но был еще очень пригоден.






     Однажды  утром,  проснувшись  раньше  обыкновенного  и  не  желая своим
вставанием  нарушить сон семьи, я старался вычислить время, прошедшее со дня
нашего крушения.
     К  большому  моему  удивлению  вычисление  убедило  меня  в  том, что я
размышляю  накануне  дня,  который  в  минувшем  году оказался для нас столь
несчастным и вместе с тем столь счастливым.
     После  нескольких  воспоминаний, поневоле весьма грустных, я должен был
сознаться  самому  себе  в  моей чрезвычайной неблагодарности. Бог не только
избавил   нас   всех   от   смерти,   но   доставил  нам  убежище,  поистине
благословенное,   так   как   до   настоящего   времени   всякий   труд  наш
вознаграждался  и  малейшее  наше  усилие увенчивалось успехом. Из души моей
вознеслась  теплая  молитва  к Тому, который так очевидно охранял мою жену и
наших  малюток.  Я  решился  не  пропустить  незамеченной  эту  годовщину  и
ознаменовать   каким-либо   торжественным  празднеством,  которое  могло  бы
пробудить в детях чувства, приличные нашему прошедшему и настоящему.
     Вечером,  за  ужином,  я  еще  колебался,  не решив ничего относительно
следующего дня.
     - Дорогие  мои,  -  сказал  я  детям, - завтра великий день, который мы
должны  помнить в течение всей нашей жизни, что бы нас ни ожидало. А мы едва
не  забыли  его!  Завтра  минет  год  с того дня, когда мы пристали к нашему
прекрасному  острову  и  чудесным  образом  избавились  от смерти. День этот
должен  стать  праздником  для  каждого  из  нас. Постарайтесь встать завтра
пораньше.
     Эта  весть  удивила мою семью. Она не хотела верить, чтобы мы уже целый
год прожили в одиночестве.
     - Не  ошибся  ли  ты  в  счете? - спросила жена растроганным голосом. -
Неужели уже целый год...
     - Я   не   ошибся,   дорогая   моя,   -   ответил  я.  -  Мы  потерпели
кораблекрушение  30 января прошлого года. Календарь, который, к счастью, мне
удалось  спасти,  служил  нам одиннадцать месяцев; с того времени прошло еще
четыре  недели.  Мы  пристали  в  берегу 2 февраля, следовательно, завтра мы
должны  праздновать  день  нашего избавления. Но так как книгопродавец забыл
выслать   нам  новый  календарь,  то  впредь  мы  сами  должны  позаботиться
счислением дней.
     - Это  не  трудно,  папа,  -  торопливо  высказался Эрнест. - Нам стоит
только  поступать  подобно Робинзону Крузе: каждый день делать по нарезке на
дереве и затем делить эти значки по неделям, месяцам и годам.
     Мысль  мальчика  казалась  мне  справедливой.  Я  задал  ему  несколько
вопросов  о  календаре, о способах придать счету дней желаемую правильность,
и  ответы  Эрнеста  изумили меня своею основательностью. Я назвал его, шутя,
астрономом  нашей  колонии  и  поручил  ему  надзор  за всеми часами в наших
владениях.
     - Настоящий-то  астроном  -  наша  библиотека, - скромно возразил он. -
Какое счастье, папа, что мы спасли все эти хорошие книги.
     - А я не очень люблю книги, - вмешался маленький Франсуа.
     - Да  ты, маленький лентяй, - заметила мать, - еще не знаешь, что в них
есть.
     - Мне,  мама, веселее играть с Биллем, или бегать с Жаком, или работать
с тобой в саду. Ведь это же не худое дело!
     - Но,  подросши, ты должен будешь и читать. В книгах, дорогой мой, есть
много  хорошего, приятного и притом полезного. Когда ты станешь постарше, ты
узнаешь это и сам.
     - Да  я  уж  и  теперь  постарше,  - ответил Франсуа простодушно, - мне
одним годом больше, чем в прошлом году.
     Тон  Франсуа  вызвал  общий смех. Разговор снова обратился на измерение
времени. Я продолжал спрашивать Эрнеста:
     - Ты  знаешь,  что  год  состоит  из  365  дней, 5 часов, 48 минут и 43
секунд;  как же поступишь ты при вычислении с этими лишними часами, минутами
и секундами?
     - Мы  будем прибавлять их к каждому четвертому году; они составят около
одного дня, и мы прибавим его в феврале, чтобы сделать год високосным.
     - Папа,  - вмешался в свою очередь Фриц, - я никак не могу запомнить, в
каких месяцах тридцать один день и в каких только тридцать.
     - Для  разрешения  этого  вопроса  календарь  всегда при тебе: это твоя
рука.
     - Рука календарь? - вопросительно воскликнул Жак.
     - Да,  мой  друг. Сожми руку и посмотри на первый сгиб кулака с верхней
стороны. Что ты видишь на этом сгибе?
     - Ничего, - ответил Жак.
     - А ты, Фриц?
     - Вижу четыре косточки и три углубления.
     - Ну  вот,  считай  по  ним  месяцы,  начиная  с указательного пальца и
возвращаясь  к  нему, когда дойдешь до мизинца. Затем, какие месяцы придутся
на косточки, и какие на углубления... Как разместятся месяцы?
     - Правда,  -  сказал Фриц, - январь, март, май, июль, август, октябрь и
декабрь приходится на косточки, а остальные на ямочки.
     - Вот  и  весь  секрет:  в  месяцах, которые приходятся на косточки, по
тридцати  одному  дню,  а  в  остальных  -  по тридцати. Помни только, что в
феврале високосного года двадцать девять.
     Этот  прием забавил детей, которые долго еще смотрели на руки и считали
месяцы. Заболтавшись, мы легли в постели довольно поздно.
     - Для   наступающего   праздника,   -  сказала  жена,  целуя  детей,  -
приготовлю хороший обед.
     Занятые  мыслью  о  завтрашнем  дне,  мальчики  долго  не засыпали, и я
слышал,  как  они  тихо спрашивали друг друга: "Что папа придумал на завтра?
Какой будет праздник?"
     Я  притворился,  что  не  слышу  их  разговоров,  и предоставил каждому
строить свои предположения и усыпить себя ими.
     На  рассвете  следующего  дня  нас  внезапно разбудил пушечный выстрел,
слышавшийся  с берега. Мы вскочили и с изумлением глядели друг на друга, как
бы  спрашивая, пугаться ли нам этого звука или радоваться ему. Но я заметил,
что Фрица и Жака не было в постелях, и успокоился. Они вскоре возвратились.
     - Каков гром! - гордо спрашивал Жак.
     Фриц, заметив отражавшееся на моем лице недовольство, сказал:
     - Извини,  папа,  что  мы  решились начать праздник Избавления пушечным
выстрелом.  Мы  думали только о том, чтобы поразить вас неожиданностью, и не
сообразили, что помешаем вам спать.
     Я  объяснил  детям,  что порицаю их не столько за нарушение нашего сна,
сколько  за  совершенно  бесполезную  трату большого количество драгоценного
для нас пороха, заменить который мы не нашли еще средства.
     Но  я  не  хотел  их  более  печалить,  потому что намерение детей было
невинное  и  вошли  они  слишком  радостными,  воображая, что своей выходкой
доставят всем удовольствие.
     Вслед  за  завтраком,  поданным  перед  входом  в  пещеру,  на  вольном
воздухе,  я  открыл  торжество  чтением  своего журнала, чтобы возобновить в
памяти детей все подробности нашего избавления.
     Затем  мы,  как  и  в  другие  воскресенья, вели благочестивую беседу и
молились, а после отправились на прогулку в залив Спасения.
     По  нашему  возвращении жена подала нам в обед две прекрасно изжаренные
курицы  и  очень  сладкий  крем,  до которого дети были большие охотники. По
окончании обеда я встал и сказал:
     - Живо,  дети!  Приготовьтесь  доказать  свою ловкость в гимнастических
упражнениях: победителей ожидают великолепные призы.
     Дети ответили на мой призыв громким "ура".
     Испуганная  этим  криком  пернатая  живность  подняла  со своей стороны
такой  гвалт,  что дети разразились долгим хохотом. Когда они успокоились, я
решил,  что  состязание начнется стрельбой в цель. Для этой цели я поставил,
на  расстоянии шагов ста, доску, величиной приблизительно с кенгуру, которой
мы   придали  топором  несколько  сходную  форму:  две  коротенькие  дощечки
представляли  уши,  полоска  кожи  -  хвост,  а  две  палки - передние ноги.
Подобие  кенгуру  было  поставлено  в  таком  наклонном  положении,  в коком
животное сидит на земле.
     Мальчики,  за  исключением  Франсуа,  зарядили ружья и поочередно стали
стрелять.  Фриц,  искусный  стрелок,  два раза попал в голову; Эрнест, менее
меткий,  попал  одной пулей в тело; Жак дал один промах, но вторым выстрелом
сбил оба уха; такая удача вызвала с нашей стороны взрыв смеха.
     Затем стали стрелять из пистолетов, и Фриц снова одержал победу.
     Тогда  я предложил молодым людям зарядить ружья дробью, и для каждого я
бросал,  насколько  мог  выше,  старую  фуражку,  в  которую они должны были
попасть на лету.
     На  этот  раз  внимательный  и  осмотрительный  Эрнест  почти сравнялся
ловкостью  с  Фрицем;  напротив,  ветренный Жак не всадил в фуражку ни одной
дробинки.  За  этой  стрельбой  я  предложил  состязание в стрельбе из лука,
чтобы  сберечь  порох, и с удовольствием заметил, что в этом упражнении дети
достигли  чрезвычайного  умения.  Я  придавал ему особенное внимание потому,
что  оно  могло оказать нам важные услуги с истощением нашего запаса пороха.
К  этому  состязанию  был приглашен и Франсуа, и он оказался не очень плохим
стрелком.  Братья  увенчали его венком из листвы, и мальчуган не променял бы
его на царскую корону.
     Перед  состязанием  в беге, в котором должны были участвовать лишь трое
старших  детей, был дан непродолжительный отдых. Я назначил расстояние между
местом,  на  котором  мы  находились,  и  Соколиным  Гнездом,  и условился с
детьми,  что кто из них первый достигнет цели бега, тот принесет оставленный
мной на столе нож.
     По  данному  знаку Фриц и Жак пустились бежать как можно быстрее, тогда
как  рассудительный  Эрнест  следовал  за ними ровным и не очень напряженным
бегом.  Это  заставило  меня  предположить,  что  он  устанет позже и потому
достигнет цели раньше братьев. С час спустя Жак примчался на своем буйволе.
     - Мы  намеривались  испытать,  -  заметил  я  ему,  -  быстроту бега не
буйвола, а твою и братьев.
     - Да  что  ж  мне  за  охота  измучиться  напрасно,  - ответил мальчик,
соскакивая  на  землю.  -  Когда  я  увидел,  что, несмотря на мои усилия, я
отстаю,  я  тотчас  же  отказался от приза и добежал до Соколиного Гнезда не
торопясь,  а  там сейчас же сел на буйвола и поскакал сюда, чтоб видеть, как
прибегут Фриц и Эрнест.
     Вслед  затем  явился  Фриц,  а в нескольких шагах позади него и Эрнест,
держа в руках нож, доказательство победы.
     На   выраженное   мною  удивление,  что  он,  победитель,  возвращается
последним, Эрнест ответил, что, выиграв приз, он не считал нужным спешить.
     Я  не мог не улыбнуться этому ответу, вполне согласному с благоразумной
ленью  нашего  ученого.  Затем  я  пригласил детей показать свое искусство в
лазанье на деревья.
     Жак  кинулся к высокой пальме, взобрался на нее, в мгновение спустился,
с  ловкостью  белки,  и  также легко взобрался на второе дерево и на третье.
Интересно  было  видеть, как быстро он влезал по стволу, шутя и гримасничая.
Фриц  и  Эрнест  первые  захлопали  в  ладоши и признались, что они не могут
состязаться с таким соперником.
     Жак  оказался  не  менее  искусным  в  верховой езде, и только Фриц мог
соперничать  с  ним.  Оба  они  обходились  без  седел  и  стремян,  на бегу
соскакивали  с  осла  и  опять  вскакивали  на  него, хватаясь лишь за гриву
животного.  Эрнест  объявил это упражнение превышающим его силы и устранился
от состязания.
     Франсуа,  который  до  этого  времени  оставался лишь зрителем, захотел
показать  нам  свое  искусство  в  управлении Мычком. Мать изготовила ему из
кенгуровой  шкуры  удобное  седло;  в ноздри животного было продето железное
кольцо, и в такой сбруе бычок был приведен на место состязания.
     - Я  -  укротитель  зверей,  -  сказал  мальчуган,  - и покажу вам свои
трюки.
     Не  снимая  венка,  Франсуа совершил несколько упражнений и доказал нам
покорность  животного,  которое,  по  голосу  своего  господина,  подходило,
отходило,  кружило  шагом,  рысью,  галопом и наконец стало на колени, чтобы
Франсуа мог слезть.
     Затем  мы  отправились  на  берег  для состязания в плавании, которым и
закончили празднество.
     В  последнем  упражнении  победа  была  одержана  Фрицем.  Он плавал то
поверх  воды,  то  под  нею  и,  казалось,  был  неутомим,  как  будто  вода
составляла  его природную среду. Эрнест, напротив, оказался боязливым, тогда
как  Жак,  плавая  стремительно,  истощал свои силы в весьма короткое время.
Попытки Франсуа заставили нас предсказать, что он будет искусным пловцом.
     Перед  заходом  солнца  мы  отправились  к  своему  жилищу.  Мать пошла
вперед,   чтобы   встретить   нас   с   достоинством,   приличным   ее  роли
раздавательницы наград.
     По  приходе  домой  мы увидели мать сидящую на бочке, убранной листвой.
Победители  стали  вокруг этого воображаемого трона, подобно юным рыцарям, и
мать  раздала  подарки,  сопровождая  каждый  несколькими  словами похвалы и
одобрения и поцелуем.
     Фриц  получил,  призом за стрельбу и плавание, английское двухствольное
ружье  и  прекрасный  охотничий нож, предмет его давнишних желаний. Эрнесту,
победителю  в  беге,  достались  золотые  часы, подобные Фрицевым. Жаку мать
дала  пару  шпор  и  английский бич, и мальчик радовался им более, чем самым
высоким   почестям.  Хлопать  бичем  доставляло  ему  большое  удовольствие.
Маленькому  Франсуа  выпали  на долю пара маленьких шпор и хлыст с ручкой из
слоновой кости.
     По  раздаче  наград  я  подошел  к  жене и при радостных криках сыновей
подал  ей  рабочий  ящичек  со  множеством  вещей,  драгоценных для хозяйки,
как-то:   плодовым  ножом,  ножницами,  игольником,  наперстком,  нитками  и
прочее.
     Жена  одинаково  изумилась  и  обрадовалась  моему  подарку, и спросила
меня,  откуда  я  добыл  этот  ящичек. Я ответил, что нашел его на корабле и
прятал   до   настоящего   времени,   чтобы   порадовать   ее   при   случае
неожиданностью.
     Дети  попросили  у меня позволения закончить праздник Спасения пушечным
выстрелом;  я  разрешил  им  это,  с  условием,  что  они  возьмут небольшое
количество  пороху,  так  как единственная их цель произвести гул, а его они
могут упятерить, заткнув жерло пушки сеном.
     - Какой  славный выстрел! - восклицал Жак, участвовавший в заряжении. -
Меня почти оглушило!
     Стемнело.  После  ужина и молитвы мы улеглись на наши мягкие постели из
хлопчатника  и насладились благодетельным покоем после дня, о котором должны
были сохранить самые приятные воспоминания.





                    ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЖАКА. РАЗЛИЧНЫЕ РАБОТЫ.
                            ПОХОД ПРОТИВ ОБЕЗЬЯН

     Около   месяца  спустя,  будучи  в  Соколином  Гнезде,  мы  увидели  на
деревьях,   как   в   соответствующее   время   прошлого   года,   множество
подорожников,  дроздов,  диких  голубей,  и  решились  запастись дичью, чтоб
сохранить  ее  в прок, в масле или жире. Была устроена правильная охота; но,
желая  сберечь  порох,  я вздумал прибегнуть к клею, который и приготовил из
резины и небольшого количества жира.
     Так  как наш запас резины был почти истощен, то я отправил Фрица и Жака
к  деревьям, из которых сочилась эта драгоценная жидкость и под которыми они
должны  были  найти  большое количество ее, потому что, уходя, мы сделали на
стволах большие надрезы и прикрепили под ними тыквенные чаши.
     Мальчики  возвратились  вечером с большим количеством не только резины,
но  и терпентину, с журавлем, которого Фрицев орел убил чуть не в облаках, с
целой  особью  аниса  и наконец с запасом корней, которые дети сами решились
назвать  корнями  обезьян,  потому  что  открыли  эту  пищу  благодаря стаду
обезьян,  которые  отрывали корни в земле, не щадя усилий, чтобы тотчас же с
жадностью пожрать их.
     Я  признал  в растении гинзенг или стосил, которому китайцы приписывают
чрезвычайную  питательную  и  врачующую  способность,  почему их император и
присвоил   себе  исключительное  право  возделывать  эти  растения  в  своих
владениях.
     Нам  оставалось  бы только радоваться успеху этого похода детей, если б
они  не сообщили, что, дойдя до фермы, увидели ее совершенно опустошенной, -
насколько можно было догадаться, обезьянами.
     Сарай  был  частью  разрушен; живность валялась задушенной, овцы и козы
бродили по окрестности.
     Я  решил,  про  себя,  отомстить  грабителям, но пока ничего не говорил
семье.
     Мы  продолжали  готовить  клей  и  намазывать им палочки, которые Жак и
Фриц  клали  на  ветви  деревьев.  Менее  чем  за неделю мы наловили столько
различных  птиц,  что  наполнили  ими  целую  бочку,  приготовив их таким же
образом,  как  в  предшествовавшем году. В числе этих птиц попались и два из
наших  домашних  голубей, уже давно улетевшие из Соколиного Гнезда. Когда мы
узнали  их, Жак попросил им пощады. "Посмотри, папа, по их глазам видно, что
они  узнали в нас старинных друзей". Само собой разумеется, что просьба Жака
была  исполнена. Чтобы удержать двух беглецов на будущее время, мы построили
им,  на  одной  из  скал  Палатки, голубятню, наполовину высеченную в скале,
наполовину  сделанную  из плетенок. Это жилище показалось голубям, вероятно,
до  того  удобным,  что  они  не только прочно поселились в нем сами, но еще
заманили  в  него  впоследствии  несколько  диких голубей, которые понемногу
одомашнились.
     Однообразие  нашей  жизни  было  нарушено происшествием более комичным,
чем грустным, героем которого был Жак, едва не став его жертвой.
     Однажды  утром наш ветреник явился домой с головы до ног покрытым слоем
грязи, под которой он представлял существо очень жалкое.
     Братья   стали   было   дразнить  бедного  мальчика,  и  он  готов  был
расплакаться.  Я  прекратил  насмешки  и  спросил  его  куда  он  попал, что
выпачкался таким образом.
     - "В Гусиное болото", за скалами, - ответил он жалостливо.
     - Но что же ты там делал? Ведь не гусь же ты?
     - Я хотел набрать тростей, чтоб устроить корзины голубям.
     - Хотя  ты  и  потерпел  неудачу,  но  намерение твое было доброе, и ты
заслуживаешь больше похвалы, чем порицания.
     - Как - потерпел неудачу? Я принес две огромные вязки тростей.
     - Но  они  так  же  грязны, как и ты сам, и мы не можем употребить их в
этом виде. Но расскажи нам, каким образом ты так выпачкался.
     - Мне  хотелось  набрать  тростей  длинных  и  толстых  какие растут на
болоте  только посредине; я стал прыгать с кочки на кочку, но поскользнулся,
попал  в  жидкое  болото  и стал чувствовать, что ухожу вглубь. Чем больше я
силился  выбраться  на  берег,  тем  больше  погружался  и  пачкался.  Грязь
доходила  мне  выше  колена.  Тогда  я  стал кричать во все горло. Но никто,
конечно,  не являлся мне на помощь, и я понял, что мне следует самому помочь
себе.  И  знаешь,  папа,  что  я  придумал? Я стал срезать ножом все трости,
какие  мог достать, настлал из них род фашинника, на который и уперся грудью
и  руками, пока освобождал ноги. Затем я вполз на фашинник и, поддерживаемый
им  на  грязи,  старался  добраться  до берега. Но без помощи шакала я еще и
теперь сидел бы в болоте.
     - Как шакал-то помог тебе? - спросил Эрнест.
     - Очень  просто.  Я, полулежа, полусидя, добрался до берега, но не знал
как  мне выбраться на него, потому что боялся стать на ноги. Между тем шакал
бродил  по  берегу;  он  видел, что я не могу выбраться и, казалось, ободрял
меня.  Я позвал его; он подошел; тогда я протянул руки, схватил его за хвост
и  закричал,  что  было мочи; шакал, должно быть, испугался, стал рваться на
берег и вытащил меня. Я выехал на берег на брюхе.
     Хотя  ребенок  подвергался  действительной  опасности,  но  мы не могли
удержаться  от  смеха, воображая себе подробности приключения и особенно вид
того,  как  шакал  вытаскивал ребенка на берег. Тем не менее я одобрил моего
ветреника  за  присутствие  духа, показанное им в затруднительном положении.
Мать,  которая  находила  приключение  отнюдь  не забавным, повела мальчика,
чтобы  поскорее  обмыть  его  и  переодеть.  За ними последовал и Франсуа, с
намерением, как он высказал, пополоскать Жака.
     Я  употребил  некоторые  из  принесенных  Жаком  тростей  на устройство
прядильного  станка,  о  котором просила меня жена. Я взял две самые большие
трости,  расщепил  их  по  длине  и  получил  таким  образом спинки гребней,
которые  должны  были  прибивать  нить утока. Затем я поручил детям нарезать
множество  тонких  пластинок,  которые  должны были образовать зубья гребня.
Так  как  я  далеко не был уверен в успехе, то и не хотел посвящать никого в
свою  тайну,  а  чтоб  удовлетворить  настоятельным вопросам детей, придумал
невинный   предлог,   будто   хочу   приготовить  готтентотский  музыкальный
инструмент,  который  доставит  большое удовольствие их матери и заставит ее
под лад притопывать ногой. Они посмеялись ответу и отстали от меня.
     Когда  было  наделано  достаточное  количество  зубьев.  Я  собрал их и
тщательно  спрятал,  намереваясь  продолжать  свою  попытку  и  впоследствии
одарить нашу хозяйку ткацким станком.
     В  это  время наша прирученная самка онагра принесла осленка прекрасной
породы,  который  и  был  присужден  мне, так как у меня еще не было особого
верхового  животного.  Я назвал осленка Быстрым, и он скоро оправдал это имя
легкостью и красотой своих движений.
     Приближалось  время  дождей,  и  нужно было позаботиться о запасе сена,
чтобы иметь возможность оставить при себе часть скота.
     Я  предпринял  также  проведение  пресной воды к нашему зимнему жилищу,
внутреннее  устройство  которого  было  вчерне  окончено. Водопровод был тем
необходимее,  что,  окружив  наше  жилище насыпями и плетнями, мы преградили
себе  дорогу  к  ручью  Шакала и вынуждены были ходить черпать воду к самому
истоку  ручья.  Чтобы  избавиться  от  таких  походов  в дождливое время, мы
устроили  длинный водопровод из пустых бамбуковых тростей, сложенных концами
и покрытых в суставах резиной.
     Эта  труба,  подпертая  воткнутыми  в  землю  вилами,  проводила воду в
служившую водоемом большую бочку.
     Жена  горячо  поблагодарила  нас  за труды и говорила, что предпочитает
свой   водоем   самым  пышным  мраморным  бассейнам,  украшенным  изваянными
дельфинами и статуями.
     Мы  пользовались каждым ясным днем для сбора картофеля, риса, желудей и
многих других полезных растений. Не были забыты и вкусные ананасы.
     Так  как  у  нас  не  хватило сосудов для вмещения всего собранного, то
жена  изготовила нам мешки из парусины и, кроме того, мы разобрали наш плот,
чтобы воспользоваться чанами.
     Я  не  забыл  задуманного  мною  похода  против  обезьян. Однажды утром
старшие  три  мальчика  и  я  отправились  к  ферме,  хорошо вооруженные и с
большим  запасом  клея,  который должен был служить нам единственным оружием
против обезьян.
     Придя  на  берег  озера,  я  выбрал  место, удобное для привала; потом,
раскинув  палатку  и  надев  путы  нашим  верховым  животным,  чтоб  они  не
разбрелись,  мы  стали  отыскивать  неприятеля.  Фриц,  которого  я отправил
вперед,  скоро  возвратился с вестью, что он открыл стадо грабителей-обезьян
на некотором расстоянии от опушки леса.
     Тогда  я  поручил  сыновьям  воткнуть  в  землю,  вокруг фермы, колья и
переплести   их   длинными   стеблями  вьющихся  растений,  а  между  кольев
поставить,  в  виде  приманки,  вскрытые  кокосовые  орехи  и тыквы с рисом,
вымазанные  клеем,  одинаково с кольями и лианами. Мы намазали клеем и крышу
сарая  и  стволы деревьев. Окончив эти приготовления, мы удалились, поджидая
неприятеля,  однако,  в остаток дня и в ночь он не появлялся. На другой день
мы  не  успели  протереть  глаза,  как  увидели приближавшуюся к сараю толпу
обезьян.  Мы  не  трогались  с места, чтобы не испугать их, и скоро увидели,
что  они  попались  в  устроенную  для  них  ловушку.  В несколько минут все
обезьяны  были  придерживаемы  своей  шерстью,  прилипшей  к кольям, лианам,
орехам  и  тыквам.  Интересно  было  наблюдать  тысячи ужимок этих животных,
ужимок,  которые еще ухудшали их положение. Со всех сторон раздавались крики
боли  и  злобы. В толпе произошла страшная суматоха. В это время мы спустили
собак,  которые  и  ринулись  на  обезьян.  Но  когда мы увидели ужас бедных
животных,  наша  досада  на  них  прошла.  Я  настойчиво  стал  звать собак.
Несмотря  на  причиненный  нам  обезьянами вред, мы не могли подавить в себе
чувства сострадания к ним.
     Мы  освободили пленных обезьян, постегав их немного плетью, и все стадо
обратилось  в  бегство  с таким очевидным ужасом, что, казалось мне, урок не
пропадет даром.
     - Право,  - сказал Эрнест, - обезьяны не такое же животное, как другие.
Убить обезьяну почти то же, что убить человека.
     - Да, - добавил Жак, - они точно старики и старухи в лохмотьях.
     - Знаешь  ли  ты,  -  заметил  Эрнест,  -  что один негр думал о ручном
орангутанге,  принадлежавшем  тому  же  хозяину,  как  и  он  сам? Он считал
обезьяну  негром  более  хитрым,  чем  его  товарищи,  и утверждал, что если
орангутанг не говорит, так потому, что не хочет.
     - Как же объяснил негр это молчание? - спросил Жак.
     - "Не говорить, чтоб не работать!"
     - И, верно, бедный негр, завидовал судьбе обезьяны! - заметил Жак.
     Фриц   выразил   свою   радость,   что  наш  поход  ограничился  легким
исправительным наказанием.
     - У  нас  не хватило бы духу отомстить сильнее, - сказал он мне. - Если
хочешь, мы исправим беспорядок в ферме и его уже не будет заметно.
     - Чтобы  предотвратить новое нападение обезьян, можно было бы поставить
по углам фермы ветряные мельницы, - предложил Жак.
     Дети  принялись  за  выполнение  этого  предложения,  и несколько часов
спустя  штук  тридцать вертушек, размещенных на некотором расстоянии одна от
другой,  дружно  выполняли  свое назначение. Я сомневался в действительности
этого  средства,  но  был  так  доволен  руководившей  детьми  целью, что не
высказал   им  своих  мыслей.  Нам  понадобилось  целых  четыре  дня,  чтобы
исправить  все  повреждения  на  ферме и привести ее в порядок; но зато мы и
оставили  ее  в лучшем состоянии, чем в каком она была прежде, пока опыт еще
не указал нам, чьим нападения ферма должна противостоять.
     Вскоре  за  ясной  погодой  последовали  бури.  Гром, молнии, проливные
дожди  заставили  нас прятаться в пещере. Шум волн, разбивавшихся о берег, в
первое  время  наводил  на  нас  невольный ужас. Я ожидал этих бурь только к
началу  июня,  но  они разразились гораздо раньше, и целые двенадцать недель
мы вынуждены были оставаться в своем зимнем помещении.
     При  нас  остались  только  четыре скотины: корова, ради своего молока;
Онагр,  кормивший  осленка;  буйвол  и осел, которые должны были служить для
неотложных  поездок  к  Соколиному  Гнезду,  где  находились остальной скот,
живность  и запасенное нами сено. Само собой разумеется, что при нас же были
собаки, орел, шакал и обезьяна, выходки которой немало нас забавляли.
     Хотя  мы  и  очень  заботились  об  устройстве  нашей  пещеры,  но  она
нуждалась  еще  во  множестве  улучшений.  Три  отверстия  в  скале освещали
внутренность  пещеры  очень  слабо. Мы порешили исправить этот недостаток по
окончании  дождливого времени. Еще более пугала нас мысль оставаться долго в
темноте.
     Придумывая  средство  помочь  горю,  я  остановился наконец на плане, в
исполнении которого мне сильно помогла ловкость Жака.
     Выбрав  длинную  и  толстую  трость  бамбука,  я накрепко всадил нижний
конец ее в почву пещеры, тогда как верхний касался свода.
     Жак  влез  по  этой  мачте  и  сильными ударами молотка вбил в бывшую в
своде  трещину колышек с прикрепленным к нему блоком, в который была продета
длинная  веревка. Между тем мать вычистила и снабдила маслом большой фонарь,
найденный  нами  на  корабле. Мы зажгли все три светильни фонаря и подтянули
его  на веревке к своду, кристальные площадки которого отражали свет тысячью
огоньков.
     В  течение  нескольких  дней  мы были заняты устройством нашего жилища.
Эрнесту  и Франсуа было поручено снабдить палками отделение, назначенное для
библиотеки;  мать  и  Жак занялись сборной комнатой и кухней; Фрицу и себе я
назначил устройство мастерской, требовавшее наибольшего труда.
     В  этом  отделении  были  помещены  токарный станок капитана, столярный
станок и все плотничьи и бочарные орудия, спасенные нами с корабля.
     Соседнее  отделение  мы обратили в кузницу. У нас были меха, наковальня
и  молоты;  но  нам  недоставало  еще  многих  орудий, чтобы достигнуть хоть
малого   успеха  в  кузнечном  деле.  Каждый  день  мы  замечали  отсутствие
каких-либо  вещей  или удобств, которых европеец даже и не ценит, потому что
никогда  не  испытывал  лишения  их;  например,  стульев,  столов,  мебели с
ящиками и прочее.
     Чтобы  предохранить  детей  от  влияния  праздности, я занимался с ними
изготовлением  недостававших  нам  вещей,  и  если  усилия  наши  не  всегда
венчались успехом, то мы все-таки прогоняли ими скуку.
     Из  обломков  скалы  мы  навалили,  перед  входом  в  пещеру, небольшую
насыпь,  а  на  ней  построили из толстых бамбуковых стволов и досок высокий
балкон, с которого мы могли смотреть вдаль.
     Благодаря   усилиям  нашего  ученого,  Эрнеста,  и  маленького  Франсуа
библиотека  приобрела  вид музея. На полках стояли ряды книг, принадлежавших
капитану  и  другим  офицерам  корабля.  Между  этими книгами было несколько
сочинений  по естественным наукам, с раскрашенными рисунками, руководство по
ботанике  и  зоологии  и  других,  не менее полезных изданий. В другом месте
стояли  математические  и  астрономические  инструменты и прекрасный глобус.
Между  учебными  книгами  я  нашел  и  несколько  грамматик  и  словарей  по
иностранным  языкам,  и  это  подало  нам  мысль  усовершенствоваться  в тех
языках,  которые  мы  знали  плохо,  и  изучить вовсе нам неизвестные, чтобы
иметь  возможность  войти в сношение с первым кораблем, который пройдет мимо
нас,  какому  бы  народу  он не принадлежал. Французский язык мы знали; двое
старших  детей  решились  выучиться  английскому;  Жак  выбрал итальянский и
испанский, преимущественно по их благозвучности.
     Эрнест  хотел  заняться  латинским языком, обещавшим большую пользу для
изучения  естественных  наук  и  медицины,  по  которой  в  нашей библиотеке
оказалось  несколько  сочинений.  Эрнест  занялся также обучением маленького
Франсуа  и  взялся  за  это  дело так хорошо, что ребенок не только перестал
по-прежнему  бояться  книг,  но  ожидал урока с нетерпением. Что касается до
меня,  то  я  решил  изучить  малийский  язык,  на  случай, если бы к нашему
острову пристали какие-нибудь туземцы Ост-Индии.
     По  окончании  наиболее  спешных  работ  мы вскрыли ящики, перевезенные
нами  с  корабля,  а  также  выброшенные  волнами.  Мы  увидели  себя  вдруг
обладателями   нескольких   зеркал,  двух  пристенных  столов  с  мраморными
досками,  одного  комода, двух письменных конторок и прочее. Первый выбор из
этой  неожиданно  доставшейся  нам  мебели  был предоставлен жене. Благодаря
этому  и  усердной  помощи  своих трех сыновей она убрала маленькую комнату,
которой  дети  очень  гордились,  а  жена  была  весьма  довольна.  В  числе
найденных  вещей  было несколько отличных стенных часов и одни морские часы.
Последними,  сознаюсь, я не умел воспользоваться. Словом, мы стали богатыми.
Все  вещи нужно было, правда, немного почистить, исправить. Вследствие этого
двенадцать  недель,  проведенные  нами в пещере, потребовали столько хлопот,
что я успел выполнить лишь малую долю предположенных работ.
     В  конце  августа  наступили  ужасные  ураганы. Море билось о берега со
страшным   ревом;   гром   и   молнии,   казалось,  грозили  земле  конечным
разрушением.  Как  искренно благодарили мы Проведение, позволившее нам найти
нашу  вместительную  пещеру,  -  настоящее создание Тысячи и Одной Ночи, - в
которой мы были укрыты от ярости стихий.
     Наконец  погода  переменилась,  небо  очистилось, и мы могли отважиться
выходить  из  нашего  убежища. Фриц, одаренный прекрасным зрением, заметил в
небольшом  заливе  Краснокрылов,  подле островка, предмет, который показался
ему  выкинутой  на  берег  лодкой;  я вооружился подзорной трубой, но не мог
ничего разглядеть отчетливо.
     И  потому мы решились посетить залив, чтобы рассмотреть предмет вблизи.
Притом  же,  после  трех месяцев заключения, мы нуждались в свежем воздухе и
движении.
     Вылив,  наполнившую  челнок дождевую воду и оснастив его, Фриц, Эрнест,
Жак  и  я  отправились.  По  мере  приближения  к месту, наши первые догадки
оказывались  ложными, и скоро мы уверились, что виденный нами предмет был не
что  иное, как огромный кит, выброшенный морем на один из выступов островка.
Яростно  бившиеся  о  берег  волны заставили нас сделать значительный обход,
чтобы  причалить.  Окружность островка не превышала полумили; на нем не было
деревьев,  но  почва  была  покрыта  чрезвычайно разнообразными травянистыми
растениями.  Дети и я пошли к киту двумя различными дорогами; я взбирался на
вздымавшиеся местами скалы.
     С  них  я  мог обозреть Соколиное Гнездо, палатку, и взор мой терялся в
беспредельном  море.  Моему  уму рисовалось, с одной стороны, наша настоящая
жизнь  и  наше  будущее,  с другой - прошедшее и навсегда утраченная родина.
Мной  овладели мысли одновременно печальные и сладостные, и я предался бы им
надолго  с горьким счастьем, если б вид кита не напомнил мне цели поездки. Я
пошел  быстрее  и  присоединился  к  сыновьям,  которые  достигли места, идя
берегом.  Они подошли ко мне и стали показывать набранные в шапки раковины и
кораллы   и   расспрашивать   меня   о  них.  Я  старался  удовлетворить  их
любопытству,   и  рассказанное  мною  об  этих  странных  существах,  частью
животных,  частью  растениях  и  минералах, до такой степени заняло внимание
детей,  что  о ките не было уже и речи. И так как становилось уже поздно и с
нами  не было орудий, необходимых для того, чтобы извлечь пользу из морского
чудовища, то я отложил эту работу, и мы возвратились на берег.
     Младшие  мальчики,  которых  гребля  очень  утомляла, спросили меня, не
придумаю  ли  я  какого-нибудь  более  легкого  способа заставить наш челнок
скользить по воде.
     Я улыбнулся этому безграничному доверию к моему умению.
     - Я  не  чародей,  - сказал я, - и не знаюсь с волшебниками, но если вы
добудите  мне  большое  железное  колесо,  то  я  попытаюсь  исполнить  вашу
просьбу.
     - Железное  колесо!  -  воскликнул Фриц, - да такое колесо есть в одном
из наших вертелов.
     Я  не  хотел  связывать  себя  обещанием, и потому, переменив разговор,
стал ободрять их на борьбу с волнами.
     Наконец  мы  добрались  до  нашего прибрежья, где нас ожидала жена. Она
восхитилась  красотой привезенных детьми кораллов, и когда я объявил ей наше
намерение   вторично   посетить  островок  на  другой  день,  вызвалась  нам
сопутствовать.  Я  с  удовольствием  согласился. На другой день я перенес на
пинку  орудия  и  продовольственные  припасы;  кроме  того  я привязал к ней
несколько  чанов,  оставшихся  от  плота,  и  мы  снялись с якоря. Море было
спокойно   и   мы   без   всяких  приключений  достигли  морского  чудовища,
отвратительный   вид   которого  испугал  маленького  Франсуа  и  его  мать.
Действительно,  эта  огромная  масса - вероятно, не менее семидесяти футов в
длину   и   полуторы   тысячи  пудов  весом,  производила  очень  неприятное
впечатление.  Дети  приходили  в  ужас  от  одной  мысли, что во время наших
поездок по морю мы могли встретить такое страшное животное.
     Между  тем  нужно  было  приступить к сниманию усов и жира. Фриц и Жак,
вооруженные  топорами  и  пилами, стали снимать усы. Последние, которых было
по  нескольку  сот с каждой стороны верхней челюсти, удлинялись к середине и
достигали  десяти  футов,  а  затем  укорачивались  к  углам пасти. Усы кита
изогнуты  в  виде  косы  и заменяют животному зубы, которые киту бесполезны,
так  как  он  питается  самыми  маленькими  животными и глотает их множество
зараз.  Дети были поражены величиной китовой головы, которая одна составляет
треть тела, и малостью глаз, очень похожих на бычьи.
     Не  мы  одни  трудились  над  китом;  целые стаи хищных птиц ежеминутно
спускались  на  труп,  и  дерзость  птиц  доходила  иногда  до того, что они
хватали  куски мяса из-под топоров. Дети убили несколько птиц, и так как пух
мог пригодиться матери, то и положили добычу в лодку.
     Мы  наполнили  чаны кусками жира, снятыми с боков кита, и с этим ценным
грузом,  запах  которого  был,  однако,  далеко  неприятен,  возвратились  к
Соколиному  Гнезду.  Я  объявил на завтра другую поездку, но уже без участия
жены  и  Франсуа,  так  как  предстоявший  нам  остальной  труд  был слишком
отвратителен - мы намеривались проникнуть в самый труп животного.
     И  потому  я  отправился  лишь с тремя сыновьями. Приплыв к острову, мы
нашли  на  трупе  такое  множество  морских птиц, что для удаления их должны
были прибегнуть к нескольким выстрелам.
     Не   приступая   к   работе,  все  мы  переоделись  в  платья,  наскоро
приготовленные  нам  женой.  Фриц  и  я  топорами  вскрыли живот кита, чтобы
добыть  печень,  кишки,  из которых я намеривался устроить меха для ворвани,
полученной   из   жира.  После  этого  труда  мы  поспешно  удалились.  Дети
повеселели  не  раньше,  как  выйдя  на  ветер,  когда чистый морской воздух
заменил  в  их  легких  испорченный,  которым мы дышали на острове. Во время
переезда  я  должен  был  рассказать детям все, что знал о ремесле китолова.
Этот  предмет  разговора навел нас на более важные и, подъезжая к берегу, мы
заняты были беседой о явлениях сравнительной анатомии.
     Мать  приняла  нашу вонючую добычу без особого удовольствия. Я успокоил
ее, наобещав много пользы от непривлекательной ворвани.
     На  другой  день,  с  восходом  солнца, мы принялись за добывание этого
вещества.
     Выжав,  сильным  давлением,  первое количество нежной и чистой ворвани,
которую  мы  влили  в  два  бочонка, мы несколько раз наполняли кусками жира
поставленный над огнем котел и добыли с дюжину мехов обыкновенной ворвани.
     Хотя   мы   занимались   этим   делом   вдали   от  нашего  жилища,  но
распространявшаяся от котла вонь доходила до Соколиного Гнезда.
     - Зачем,  - сказала мне жена, когда мы возвратились к обеду, - зачем не
покончили  вы  дела  на  самом  острове? Вы могли найти там достаточно леса,
чтобы  растопить во сто раз большее количество жира, не заставляя нас дышать
вонючим  воздухом.  Сообщу  тебе еще, - добавила она, - мысль, пришедшую мне
при  виде  плодородия  этого  островка: нельзя ли было поселить на нем часть
нашей  живности?  Там,  по  крайней  мере,  она будет безопасна от шакалов и
обезьян.
     - Мысль  прекрасна!  -  воскликнул  я,  -  и  я  думаю,  что  мы должны
выполнить ее.
     Молодые  люди уже стали говорить об осуществлении плана их матери в тот
же  день  после  обеда.  Я умерил их рвение словами, что предварительно хочу
попытаться облегчить ход нашего челнока и труд гребцов.
     Я  тотчас же принялся за дело. Единственным материалом моим было колесо
вертела  и  двигавшая  им  зубчатая  ось.  Сначала я положил поперек челнока
железный  шест,  выдававшийся  за  края челнока на один фут и представлявший
посередине  зубья.  Этот  шест лежал в вырезках, сделанных в бортах и обитых
листовой  медью, чтобы трение не портило бортов. К концам шеста я прикрепил,
вне  челнока,  по  четыре  китовые  уса, подобные крыльям ветряной мельницы.
Затем,  на  двух  сближенных  подставках,  помещенных  в середине челнока, я
положил  колесо,  которое своими шипами захватило зубцы шеста и к которому я
приделал ручку.
     При  таком  устройстве  нам  стоило  лишь  двигать  ручку колеса, чтобы
площадка   китового  уса  поочередно  погружалась  в  воду  и  при  движении
упиралась в нее, сообщая челну довольно быстрый ход.
     Дети   приветствовали   опыт   криками  радости,  а  когда  Фриц  и  я,
проехавшись  по окраинам залива, пристали к берегу, они кинулись все в челн,
с  намерением  плыть  к  острову  с  китом.  Я  объяснил  им,  что для этого
оставалось  до  ночи  слишком  мало времени, но назначил на завтра поездку к
Проспект-Гиллю.
     На   следующий   день   все   поднялись  до  зари;  еще  накануне  было
приготовлено  все  необходимое  для  поездки,  и  нам  стоило лишь осмотреть
положенные   запасы,   чтобы  убедиться  в  бесконечной  заботливости  нашей
хозяйки.  Мы  уселись в челнок; погода стояла чудесная, море было спокойное,
и  наше  плавание,  облегченное  устроенным  колесом,  было  одним  из самых
приятных.
     Плывя  мимо  леса  обезьян,  мы  высадились  на берег для возобновления
нашего запаса кокосовых орехов.
     Отсюда  мы  слышали пение наших петухов, перекликавшихся по кустам. Нам
припомнилась  родина,  и  нами  овладели  одновременно  и  грусть, и чувство
счастья.  Чтобы  рассеять  грусть  детей,  я поторопил их к отплытию, и чрез
несколько минут мы пристали к Проспект-Гиллю.
     Прежде  всего  мы осмотрели ферму. Все устройство ее было в порядке; но
козы  и  овцы до того одичали, чтобы поймать их дети должны были прибегать к
помощи лассо.
     Когда  этим  способом  нам  удалось  собрать наших животных, мы дали им
картофелю и соли; они принялись есть и перестали дичиться.
     Куры  и  цыплята  оказались  более ручными, и жене удалось без большого
труда  изловить  несколько  пар, которым мы связали лапы, чтобы перевезти их
на Китовый островок.
     Подробно  осмотрев  эту  часть  наших владений и убедившись в исправном
состоянии  ее,  мы  собрались к обеду. Он состоял из холодного мяса, парного
козьего   молока   и   языка  кита;  последнее  кушанье  мы  были  вынуждены
предоставить шакалу, потому что не могли выносить вкуса ворвани.
     Потом  я  с  Фрицем  отправились  нарезать  сахарных тростей и черенков
других  местных  растений,  которые я хотел развести на островке Кита. После
этого мы снова вышли в море.
     Прибыв  на островок, я прежде всего стал сажать растения, привезенные с
Проспект-Гилля.  Мне  помогала  жена,  потому  что  мальчики  разбрелись  по
островку.
     Вдруг мы увидели бегущего к нам Жака.
     - Папа, - восклицал он, - пойдем; я открыл скелет мамонта.
     Я  рассмеялся  и  ответил,  что этим скелетом ему мог показаться только
остов  найденного  нами  кита.  Но  так  как  мальчик  упрашивал  меня пойти
убедиться  в  истине  его  слов,  то  я  последовал за ним. Но на пути я был
остановлен  криками Франсуа, который звал меня на помощь, чтобы справиться с
настигнутой им огромной черепахой.
     Я  поспешил  к  нему  с  двумя  крепкими веслами и едва пришел вовремя:
несколькими  минутами  позже  черепаха  ушла  бы в море. При помощи весел мы
перевернули  черепаху  на  спину; в этом положении она не могла уйти от нас.
Так  как  Жак  не  переставал просить, чтоб я взглянул на его открытие, то я
пошел   с   ним   к   пресловутому  скелету  мамонта,  который  и  оказался,
действительно  остовом  кита. В несколько дней морские птицы успели склевать
с  костей все мясо, до последнего волокна. Я спросил Жака, что могло внушить
ему  мысль,  что этот остов - скелет мамонта, и из ответов мальчика я понял,
что  над ним подтрунил наш ученый. Я пошутил над легковерием Жака и при этом
случае  дал  мальчику урок естественной истории, который он слушал с большим
вниманием.
     Разговаривая  мы  возвратились  на  ферму.  Так  как  до  ночи  уже  не
оставалось  времени  рассадить  все кусты, то их корни были обернуты мокрыми
листьями,  и  я  отложил  окончание  посадки  до  другого  раза.  Нужно было
подумать  о  возвращении;  но  мы  недоумевали,  как  поступить с черепахой,
потому  что  наших  совокупных сил было недостаточно для того, чтобы поднять
ее.  Мне  пришло на мысль вторично воспользоваться черепахой как буксиром. Я
охватил  шею  и  передние  лапы животного веревкой, концы которой привязал к
челноку,  и  чтобы  воспрепятствовать  черепахе нырять на дно, привязал к ее
телу  две пустые бочки. Затем мы перевернули черепаху на брюхо, и она тотчас
же кинулась в море, таща за собою челнок, в который мы поспешили усесться.
     Я  стал  на  нос  челнока,  чтобы в случае опасности перерубить топором
веревку,  соединявшую  челнок  с  черепахой,  которую  я  направлял  длинным
шестом.  Наше  путешествие  окончилось  счастливо, и по возвращении к пещере
первой  нашей  заботой  было  привязать к берегу черепаху, судьбу которой мы
хотели определить позднее.
     На  следующее  утро  нужно  было произвести приговор. Жир черепахи и ее
мясо,  вкусом похожее на телятину, обещали нам вкусную пищу, тогда как череп
животного  должен был образовать новый бассейн около нашей пещеры. Череп был
длиной  в  восемь  футов  и шириной в три: нами была поймана одна из зеленых
или исполинских черепах, водящихся в океане между тропиками.






     Именно  в это время я, при помощи Эрнеста, закончил устройство ткацкого
станка,  которым  намеревался  порадовать нашу хозяйку, уже давно тревожимую
мыслью об убыли нашего белья.
     Как  радовался  я  тогда  тому,  что  в  юности,  посещая мастерские, я
старался   понять   устройство  орудий  ткача  и  других  ремесленников.  За
исключением  внешней  красоты,  мой  станок  был совершенен, и жена долго не
переставала  благодарить  меня, когда я показал ей станок вполне собранным и
готовым для работы.
     Этот  успех ободрил меня. Я захотел попытать свое умение в изготовлении
седел  и  уздечек  для  наших  верховых  животных.  Деревяшки седел были уже
вырезаны,  и  я покрыл их кожами кенгуру и подбил мехом. Я изготовил уздечки
и  поводья;  но, по непривычке к этому новому мастерству, мне приходилось по
нескольку раз ходить к животным и, подобно портному, снимать с них мерку.
     Едва  справился я с этими работами, как и в этом году появились сельди,
которых  я  решился  заготовить в большом количестве. За сельдями приплыли к
острову  и  тюлени.  Мы  убили  их  штук  двадцать  и  посолили их шкуры для
сбережения.  Мы  тщательно  сохранили  жир  и  пузыри  тюленей, мясо же было
брошено  в  ручей  Шакала,  и при помощи этой приманки мы изловили множество
раков.
     Я  решился  изготовить  также  корзины, в которых сильно нуждалась жена
для  сбора  и  сохранения семян, древесных плодов и корней. Мы плели корзины
из  прутьев обыкновенной ивы. Первые наши изделия были безобразны и годились
разве  для переноски земли; но мало-помалу мы достигли некоторого искусства.
Две  изготовленные нами корзины были даже до того красивы, что, любуясь ими,
Жак  и  Эрнест  поместили в одну из них Франсуа и, продев в ушки корзины две
бамбуковые трости, стали с торжеством носить брата около жилища.
     - Папа!  -  воскликнул  следивший  за  ними  Фриц,  - нельзя ли сделать
подобную  корзину для мамы, на случай, когда она захочет отправляться в наши
путешествия:  ей  будет  гораздо  удобнее  сидеть в корзине, чем трястись на
телеге.
     - Правда, дорогой мой; но чьи плечи вынесут тяжесть такого паланкина?
     - Да  его  могут  понести  Вихрь  и Мычок! - воскликнул Жак, - их можно
припрячь  к  шестам,  которые  будут  поддерживать корзину. Хочешь, папа, мы
устроим такой экипаж?
     Я  охотно  согласился. Тотчас же были приведены оба животных, оседланы,
и к седлам были крепко привязаны по бокам шесты, поддерживающие корзину.
     Жак  сел  на Вихря, а Франсуа на Мычка, между тем как Эрнест поместился
в  корзине. По первому же принуждению со стороны своих хозяев животные стали
на колени, а по второму встали и спокойно пошли.
     Новая   корзина  тихо  качалась,  как  коляска  на  стальных  рессорах.
Мало-помалу   вьючные   животные  прибавили  шагу  к  великому  удовольствию
Эрнеста,  который,  однако,  не  мог  преодолеть  в себе страха и при всяком
несколько  сильном  толчке  закрывал глаза и хватался за края корзины. Жак и
Франсуа,  заметив эти проявления братнина страха и потешались над ним, стали
погонять животных, которые пустились в галоп.
     Бедный  Эрнест,  подкидываемый в корзине подобно резиновому мячу, вопил
до  тех  пор,  пока  животные, сделав большой круг по лугу перед пещерой, не
остановились перед нами.
     Эрнест  красный  от  напряжения  и  досады,  осыпал  упреками  братьев,
которые   ответили  ему  насмешками.  Вмешавшись  в  спор,  я  заметил  двум
ветреникам,   что   их  шутка  могла  причинить  несчастье.  Они  добродушно
сознались  в этом и стали извиняться перед братом, который тотчас же простил
их.  Он не только помог распрячь животных, попросил для них у матери немного
ячменю   и   соли,   но  даже,  как  мы  слышали,  уговаривался  с  братьями
относительно близкой поездки в паланкине.
     Жена  и я спокойно разговаривали у входа в пещеру, когда Фриц, стоявший
недалеко  от  нас  и  несколько  времени  пристально смотревший вдоль аллеи,
ведшей от моста ручье к Соколиному гнезду, подошел к нам и сказал:
     - Не знаю, какое-то животное движется сюда и поднимает облако пыли.
     - Вероятно,  это  одно  из  наших животных валяется на песке, - сказала
жена.
     - Нет!  - возразил Фриц, - все наши животные заперты, притом же ни одно
из  них  не  движется так, как замеченное мною; оно кажется толстым канатом,
который то развертывается на почве, то встает на дыбы и колеблется.
     Это  описание  испугало жену, и она ушла в пещеру за сыновьями, которых
я  послал  за  оружием.  Я взял подзорную трубку, направил ее по направлению
моста и невольно вскрикнул.
     - Что ты видишь, папа? - тревожно спросил меня Фриц.
     - Огромную змею, - ответил я вполголоса.
     - Нужно  убить ее, - воскликнул отважный мальчик, - я побегу за ружьями
и топорами.
     - Нужно  быть  осторожными!  -  сказал  я  ему.  Это  животное  слишком
страшно,  чтобы  мы могли бороться с ним лицом к лицу. - Говоря это, я увлек
Фрица  в  пещеру,  где  мы все принялись готовиться к встрече чудовища. Ужас
наш   был   совершенно  основателен:  мы  очень  хорошо  различали  страшное
пресмыкающееся,  которое влачило свое тело по берегу ручья. Оно уже миновало
мост, поднимало голову и по временам останавливалось, как бы озираясь.
     Мы  заперли  двери,  заложили  все отверстия и вошли на террасу, откуда
могли  наблюдать  животное, не будучи замечены. Там мы напряженно следили за
всеми движениями животного, не выпуская ружей из рук.
     То был огромный боа.
     Чудовище   направлялось   прямо   к   нам,   но  вдруг  остановилось  в
нерешительности, как бы испугавшись следов близости людей.
     В  эту  минуту  Эрнест,  чересчур взволнованный, спустил курок. Примеру
его тотчас же последовали Жак и Франсуа.
     При  звуке  этих  трех  выстрелов  змея  подняла голову, - по-видимому,
более  из любопытства, чем из страха. Но потому ли, что ни один из выстрелов
не  попал  в  чудовище,  или  потому,  что пуля не могла на таком расстоянии
пробить  чешуйчатую кожу животного, змея по-видимому, не была ранена, и пока
Фриц  и  я  целились, чтобы вернее попасть в нее, она ловко уползла в болото
гусей и скрылась в нем.
     У  нас вырвался крик удовольствия: опасность миновала хоть на время; но
соседство  боа  сильно  тревожило меня: с минуты на минуту страшное животное
могло  появиться,  а  я  не находил никакого средства избавиться от него, не
подвергаясь большим опасностям.
     Я  запретил  всем  выходить из пещеры без моего позволения за чем бы то
ни было.
     Три  дня  страх  держал  нас  заключенными в нашем жилище. Малейший шум
извне  повергал  нас в смертельную тревогу. Мы едва осмеливались выходить на
порог.  Однако  чудовище  ничем  не  обнаруживало  своего  присутствия, и мы
подумали  бы, что оно совсем удалилось, если б необыкновенное беспокойство и
страх нашей живности не подсказывали близость змеи.
     Наше  беспокойство  час от часу усиливалось и неподвижность змеи только
давала  нам  больше  времени  обдумывать  наше печальное положение. С другой
стороны  наши  запасы  истощались,  а мы не могли возобновить их, и все наши
работы стояли от нашей вынужденной бездеятельности.
     Сено  было на исходе, и мы предвидели минуту, когда останемся без пищи,
если  будем по-прежнему делить с нашими домашними животными оставшееся у нас
незначительное  количество припасов. И потому я решился предоставить скотине
свободу, чтобы животные могли сами промышлять себе пищу.
     Однако  мы  решили  погнать  их в сторону истока ручья, противоположную
болоту, в которое скрылась змея.
     Дело  это  принял  на  себя  Фриц.  Он  выпустил  скотину и намеревался
проводить  ее,  а  мы остались на террасе, чтобы наблюдать за неприятелем и,
если  он  будет  угрожать  Фрицу  или скотине, стрелять в него. Уже буйвол и
корова  были  связаны вместе, когда осел, которому три дня отдыха и хорошего
корма  придали  необыкновенную  бодрость  и  игривость,  побежал  в  поле  с
громкими  криками  и-а  и  выделывая  такие  уморительные  прыжки,  что  мы,
несмотря  на  душевную  тревогу,  не могли не расхохотаться. Фриц вскочил на
онагра  и  хотел  уже  пуститься  в  погоню за ослом, когда я остановил его,
указывая  на  опасность  такой  погони,  потому что осел направился именно к
болоту.
     Мы  пытались  приманить беглеца, который по временам оглядывался в нашу
сторону,  как  бы  издеваясь  над  нами; мы показывали ему соль, но все было
тщетно:  ослу  хотелось  насладиться свободой и, дальше и дальше удаляясь от
нас, он направлялся прямо к убежищу пресмыкающегося.
     Вдруг  из  тростника  поднялась  страшная голова змеи. При виде ее осел
остолбенел  от  ужаса,  испустил  вопль  и  устремил  мертвый  взгляд в нашу
сторону.  Казалось,  он  был пригвожден к земле: змея приблизилась к нему, а
он  не  сделал  никакой  попытки  спастись.  В  минуту  бедное животное было
охвачено   кольцами  чудовища  и  задушено  в  этих  страшных  объятиях.  Мы
наблюдали  эту сцену в печальном молчании. Дети спросили меня, не выстрелить
ли  нам  в боа, чтобы спасти бедного осла. Я остановил их, возражая, что они
только  раздражат  чудовище,  ярость  которого может обратиться на нас, а не
помогут ослу, который уже не проявлял никаких признаков жизни.
     - Дадим  змее,  - сказал я, - проглотить свою добычу: после этого можно
будет безопасно напасть на нее.
     - Да  ведь  не  проглотит  же  чудовище,  - возразил Жак, - нашего осла
сразу.
     - Так  как  у  змей,  -  возразил я, - нет зубов, которыми они могли бы
терзать  добычу,  то  они  изламывают  ее и глотают целиком. Да вот посмотри
сам,  как змея своими кольцами сжимает и ломает свою жертву и утончает ее да
ширины свое пасти.
     В самом деле, боа с очевидной алчностью готовил свою пищу.
     Мать,   боясь,   чтобы  отвратительное  зрелище  не  произвело  слишком
тягостного   впечатления   на  меньшего  сына,  да  и  сама  не  желая  быть
свидетельницей  его,  удалилась вместе с Франсуа. Даже на меня действия змеи
нагнали ужас.
     Труп   осла   представлял  безобразную  массу,  в  которой  можно  было
различить только окровавленную голову.
     Боа,  чтобы  придать  себе более силы, обернулся хвостом вокруг лежащей
тут  каменной  глыбы  и начал мять свою жертву в тесто. Затем змея облила ее
густою  слюной. Готовясь проглотить свою добычу, она прежде всего вытянулась
во  всю  длину  тела  против  мятой массы осла; потом, схватив его за задние
лапы,  она  стала  тащить  его  к себе и глотать, и мало-помалу задние ноги,
туловище  и  передние  ноги  исчезали в пасти чудовища, которое по-видимому,
утоляя  голод,  испытывало  и  страдание,  и  наслаждение. Но, добравшись до
головы,  которую  змея  не  позаботилась  смять подобно остальному телу, она
остановилась и впала в совершенную неподвижность.
     Этой-то минуты я и ждал. Схватив ружье, я закричал сыновьям:
     - Теперь чудовище в нашей власти. Смелее!
     И  я  побежал  к  змее,  сопровождаемый Фрицем и Жаком, но не Эрнестом,
который,  всегда  боязливее  своих  братьев,  остался  на террасе в качестве
наблюдателя.
     В  обращенных  на  нас глазах боа сверкала ярость. Но боа решительно не
мог  двигаться,  и  потому  Фриц  и  я  выстрелили  в  него  почти  в упор и
раздробили  ему  череп.  Во  взоре  змеи блеснул последний луч ярости, затем
хвост ее, извиваясь, ударил несколько раз по земле, и чудовище издохло.
     В  эту  минуту  Жак,  которому  тоже хотелось принять участие в победе,
тоже   выстрелил  из  пистолета  в  брюхо  змеи.  Сотрясение  произвело  род
гальванического  действия  на  ее  хвост;  он  поднялся  и так сильно ударил
нашего  ветреника,  что  свалил его. Само собой разумеется, что, ощущая этот
удар, Жак верил в воскресение боа и испытал сильный ужас.
     К  счастью,  это  было  последней  неприятностью,  испытанною  нами  от
страшного врага.
     Наши торжествующие крики привлекли мать, Эрнеста и Франсуа.
     Настоящий  порыв восторга заставил нас обнять друг друга. Казалось, нам
снова дарована была жизнь.
     - А  я, - сказал Эрнест, всегда готовый воспользоваться своим небольшим
запасом  учености,  -  благословляю  нашего  осла  за то, что он пожертвовал
собой  для нас, как некогда римский герой Курций пожертвовал собой для своих
сограждан.
     - Что  мы  станем  делать  с трупом змеи? - спросил Жак, оправившись от
ужаса.
     - Мы  выпотрошим  ее,  -  предложил  Эрнест, - и набьем, чтобы украсить
чучелом наш естественноисторический музей.
     - А  разве  этого  огромного угря нельзя есть? - спросил Франсуа, - его
мяса хватило бы на несколько недель.
     - Есть мясо змеи, которая, может быть ядовита! - воскликнула мать.
     - Боа,  дорогие  мои,  не  ядовит,  -  сказал  я,  - да если б он и был
ядовит,  то  не  было  бы  опасности  употребить  в пищу его мясо: для этого
стоило  бы  только отрубить и бросить голову змеи, в которой находятся полые
зубы  и железки, содержащие яд. Дети засыпали меня вопросами, на которые мои
познания из естественных наук позволили мне отвечать довольно определенно.
     Эрнест,   всегда   любознательный  и  не  упускавший  случая  научиться
чему-либо, спросил меня, правда ли, что некоторые змеи любят музыку.
     - Это  совершенно  справедливо,  -  ответил  я,  -  и  они даже до того
впечатлительны  к музыке, что пляшут под лад ей, поднимаясь на конце хвоста.
Индийские  фокусники,  приучающие  змей  к  подобным  движениям,  тем  самым
поражают  удивлением малообразованных туземцев. Эти фокусники сохраняют свое
искусство  в  глубокой  тайне,  потому  что она-то и обеспечивает им успех в
представлениях   перед   невеждами.   Думают,  что  они  употребляют  особые
усыпляющие  травы,  действию  которых  змеи  не  могут сопротивляться; кроме
того, утверждают, что до приручения змей они вырывают им ядоносные зубы.
     - Как  же  они  решаются  вырывать  их и как делают они эту операцию? -
спросил Жак. - Я не хотел бы делать ее.
     - Операция  производится  очень  просто,  -  ответил  я.  -  Когда змея
приближается  с  враждебным  намерением,  ей подставляют лоскут полотна; она
бросается  на  лоскут и вонзает в него зубы; тогда лоскут быстро вырывают из
пасти  змеи;  зубы  отламываются, и на более или менее продолжительное время
животное лишено возможности кусать и вредить.
     - Но,  -  возразил  Эрнест, высказывая мысль, которую до этого таил про
себя, - заклинатели змей, может быть, заколдовывают их?
     - Я  уже  ответил  на  этот  вопрос,  друг мой, и думал, что достаточно
пояснил  тебе таинственное искусство заговаривать змей. Твое упорство видеть
в  нем что-либо сверхъестественное похоже на склонность невежественной толпы
верить в чудесное лишь потому, что оно занимает ее более истины.
     - Я  не  спорю,  -  снова  возразил наш ученый, - но помню очень хорошо
вычитанное  где-то,  что  гремучие  змеи обладают способностью покорять свою
добычу одной силой своего неподвижного взгляда.
     - Признавать  это  - значит принимать следствие за причину. Что кажется
чарующим  влиянием  змеи  -  есть не что иное, как ужас избранной ею жертвы.
Страх  приковывает  жертву  к  месту; она не может двигаться следовательно и
бежать,  и  враг  ее  пользуется этим. Примером тому может служить наш осел.
Может  быть,  впрочем,  гремучие змеи издают на близком расстоянии одуряющий
запах,  который  охватывает  жертву. Но что допустимо относительно животных,
должно  быть,  как  нелепость,  отвергнуто  относительно  человека,  который
никогда не поддавался ни запаху, ни взгляду гремучей змеи.
     - Папа,  -  в  свою  очередь  обратился ко мне Фриц, - что нужно делать
укушенному змеей?
     - Прежде  всего,  дорогие  мои,  чтобы  быть  укушенным гремучей змеей,
нужно  почти  добиваться  этого,  потому  что  гремучая ленива и нападает на
человека,  лишь  будучи ранена или угрожаема им. Враг, предостерегающий тебя
о    своем   присутствии   звуком   ли,   издаваемым   при   движении,   или
распространяемым   неприятным   запахом,  менее  опасен,  особенно  если  ты
вооружен.  Однако  предположим,  что  кто-либо  из  вас,  по  собственной ли
неосторожности,  или  по  несчастной случайности, от которой избави нас Бог,
был  бы  укушен  гремучей  змеей.  Самым  действительным  средством  было бы
вырезать  пораненное  место  или  сжечь на нем кучу пороха. Удаются и другие
средства,  менее  мучительные: следует обмыть рану соленой водой, каким-либо
находящимся  под  рукой щелочным раствором или даже маслом. Советовали также
употреблять  отвар  корней американского растения стода сенеги; но так как я
не  знаю  этого  растения,  то благоразумие заставляет меня советовать вам в
случае  несчастья прибегнуть к первым двум средствам, какой бы решимости они
не требовали. Из этих двух средств вернее вырезывание раны.
     - Да средство это, - сказал неженка Эрнест, - хуже самого укушения.
     - Ты  не  сказал  бы  этого,  если  бы обдумал, что немного часов после
укушения  гремучей  змеи,  если  рана не вырезана или не прижжена, наступает
мучительная смерть, от которой укушенный мог избавиться!
     - А  как  не хорошо, что на нашем острове есть змеи, - заметил Франсуа,
- в Швейцарии их нет, - там лучше.
     - Поэтому  ты  хотел  бы уехать с нашего прекрасного острова, - спросил
Фриц,  -  возвратиться  в  тесные,  набитые  народом улицы, бросить ананасы,
кокосовые  орехи, наших животных пещеру, дом на дереве? Прикажешь взять тебе
место в почтовой карете?
     - Ты  всегда  смеешься  надо  мной,  -  сказал  Франсуа, - ты злой. А я
все-таки не хочу любить змей.
     Да  и  я  почти соглашаюсь с Франсуа, - заметила жена, - во всякое ваше
отсутствие я буду страшно беспокоиться.
     - Будь мужественна, - сказал я ей, - и надейся на Бога.






     Во  время  нашего  продолжительного  разговора мы отдохнули от работы и
всех предшествовавших тревог.
     Мы  сидели  под тенью огромной скалы; подле нас лежали заряженные ружья
и  пистолеты.  Посмеиваясь  над  робостью Эрнеста, заставившей его, во время
нашей  битвы  с  чудовищным  пресмыкающимся,  оставаться  сзади,  я  вздумал
предложить   ему   составить  эпитафию  нашему  ослу  и  тем  доказать  свое
сочинительное дарование. Предмет, конечно, стоил попытки.
     Эрнест  не  заподозрил в моих словах ни малейшей насмешки; напротив, он
совершенно  добродушно  принял  мой  вызов.  Минут  десять  спустя  лицо его
озарилось довольством.
     - Эпитафия готова! Но, - прибавил он, - ты не смейся, папа.
     Я  ободрил  Эрнеста,  и  он прочел нам свое произведение не без легкого
стыдливого   румянца:   "Здесь   покоится   честный   осел,   жертва   своей
опрометчивости,  которой  он спас от жестокой и верной смерти четырех детей,
их отца и мать, выброшенных морем на этот остров".
     - Хорошо,  друг мой; мы высечем эту надпись на том обломке скалы, подле
которого погиб осел.
     Говоря  это,  я  вынул  из  кармана  карандаш, который всегда носил при
себе, и пошел начертить эпитафию на упомянутом обломке.
     Когда  я  кончил  писать,  к  нам  подошел  Фриц,  ходивший в пещеру за
вьючными  животными,  чтоб  при  помощи  их  перевезти к пещере труп убитого
врага.  Но  прежде  я  вытащил из пасти и желудка боа остатки нашего бедного
осла,  которые  мы  зарыли  в  глубокую яму и завалили обломками скал, чтобы
предохранить труп от хищных зверей.
     Потом мы припрягли к змее быков, и они стащили ее к пещере.
     Прибыв  туда, дети спросили меня, - папа, каким образом снять нам шкуру
с этого гадкого животного, которое, однако, надобно сохранить как трофей?
     - Я  укажу вам способ, который, может быть, удастся. Вы разрежете шкуру
вокруг   шеи,  немного  отвернете  ее  и  прикрепите  к  земле  веревками  и
колышками.  Затем  вы  припряжете быков к голове и тихо поведете их от змеи;
таким  образом  кожа  отдерется  от тела. Вывернутую кожу вы натрете солью и
золой;  потом,  вновь  выворачивая  кожу,  вы  станете набивать ее по частям
мохом,  затем  зашьете  надрез  у  шеи  и, придав чучелу наиболее подходящее
положение, дадите ей высохнуть на солнце.
     Эти   указания   были   вслед   затем  исполнены  четырьмя  детьми  под
наблюдением  Фрица. Я же пока вынимал мозг из головы змеи, чтоб он не загнил
и в нем не завелись черви.
     Когда   чучело   было  набито,  нужно  было  придать  ему  естественное
положение,  и  это  нас  затруднило.  Один  предлагал одно, другой другое, и
никто  не  удовлетворял остальных. Наконец я обернул змею около пня, вышиной
до  трех  футов,  оперев  ее  грудь  на  сглаженный верхний конец пня, таким
образом,  что голова и шея змеи были вытянуты вперед в угрожающем положении.
Разумеется,  пасть  была открыта и язык высунут, и мы выкрасили их в красный
цвет  соком  индийских  смокв. Вместо глаз я вставил, за недостатком стекла,
округленные  и  выкрашенные кусочки гипса, покрытые прозрачным рыбьим клеем.
Чучело  до  того походило на живую змею, что долго возбуждало в нас глубокое
отвращение  и  невольный  ужас.  Потом  оно  было поставлено при входе в наш
музей,  над  дверями  которого дети сделали следующую двусмысленную надпись:
"Ослам вход воспрещается".
     Мне   пришла   было  мысль  пристыдить  детей  за  насмешку  над  нашим
несчастным ослом; но надпись рассмешила и меня самого, и я был обезоружен.





                      ВАЛЯЛЬНАЯ ГЛИНА. ГОРНЫЙ ХРУСТАЛЬ

     Хотя   угрожавшая   нам   опасность   миновала,  но  я  не  мог  вполне
успокоиться,  довольно  правдоподобно  рассчитывая,  что так как убитая нами
змея  была  самка,  то  нам,  пожалуй,  придется  еще  встретиться с другими
особями того же вида змеи - самцом или детенышами.
     И  потому  я  задумал устроить два поиска: один окрест пещеры, а другой
около  Соколиного  Гнезда;  последний  поиск  надобно было, по-моему мнению,
распространить  до  Проспект-Гилля,  по  направлению  к  которому  находился
скалистый проход, который мог служить дорогой страшному гостю.
     Отправляясь  на  поиск  к  Гусиному  болоту, я заметил в Жаке и Эрнесте
нерешительность;   оба   они   еще   не   вполне  освободились  от  тяжелого
впечатления,  произведенного  на них змеею и гибелью нашего осла, что весьма
понятно в таком возрасте.
     - Да,  меня пронимает дрожь, - сказал Жак, - когда я вспомню неприятное
чувство,   испытанное   мною  благодаря  чудовищу.  Мне  казалось,  что  оно
переломало мне все кости.
     Я постарался ободрить детей, обращаясь к их сердцу и уму.
     - Подумайте,  -  сказал  я,  -  убитая  нами  змея,  вероятно, оставила
детенышей,  которые  могут  вырасти  и  когда-нибудь напасть на нас, на вашу
мать, на маленького Франсуа!
     Подумайте,  ведь  дело  идет  о  собственном  нашем спасении. Мы должны
уничтожить врага, пока он не достиг еще всей своей силы.
     Этот  довод  убедил  детей.  Мы  отправились,  запасшись  нашим  лучшим
оружием  и,  кроме  того,  некоторым количеством бамбуковых тростей, досок и
несколькими  надутыми  воздухом  пузырями,  которые,  в случае нужды, должны
были поддерживать нас на воде.
     Достигнув  болота, мы, по мере того как продвигались, настилали на него
доски и трости и таким образом без приключений добрались до другого берега.
     При  этом  мы  в нескольких местах заметили следы боа; но, к величайшей
нашей радости, ничто не обнаруживало, чтобы он оставил яйца или детенышей.
     Немного  дальше,  на крутом скате пригорка, мы открыли довольно большую
пещеру,  из  которой вытекал ручей и свод которой был украшен сталактитовыми
колонками.  Почва  была  покрыта  чрезвычайно  нежной, снежнобелой землей, в
которой я, к великому моему удовольствию, признал валяльную глину.
     - Вот  драгоценный подарок маме, - сказал я, кладя несколько пригоршней
этой  земли  в  платок  и приглашая детей сделать то же. - Этой глиной можно
будет  очищать  наши  платья,  когда  нам  случится выпачкаться: это готовое
мыло, которое избавит меня от неприятной варки его.
     - Известь необходима при приготовлении мыла? - спросил меня Эрнест.
     - Да,  -  ответил я. - Мыло приготовляют, примешивая к жирным веществам
соду  или  поташ,  которые  без  этой  примеси  разъедали  бы  очищаемые ими
предметы.  Употребляют  также  золу, промытую известковой водой, прибавляя к
ней  сало.  Но изготовляемое таким образом мыло довольно дорого, и во многих
местах  его заменили глиной, которую мы теперь собираем и которая называется
валяльной, так как ее употребляют при валянии шерстяных тканей.
     Отыскивая  источник  ручья,  я  заметил,  что  вода  вытекала из щели в
скале.  Из  любопытства  мы  увеличили  эту щель. В этом месте камень был до
того  рыхл,  что  в  короткое  время мы расширили щель до того, что Фриц и я
могли  пролезть  в  нее. Мы это и сделали, предложив Жаку и Эрнесту обождать
нашего возвращения.
     По  прошествии  нескольких  минут  мы могли встать на ноги и находились
друг  возле  друга  в  совершенной  темноте.  Чтобы  узнать  приблизительную
величину  этой  второй  пещеры я выстрелил из пистолета прямо перед собой. Я
убедился,  что  по величине эта пещера не уступала первой. Желая увериться в
чистоте  воздуха,  я, при помощи огнива, зажег свечу, бывшую в моем кармане.
Она горела прекрасно.
     Мы  осторожно продвигались вперед, осматриваясь насколько позволял свет
нашего маленького факела. Фриц воскликнул:
     - Папа!  новая  соляная  пещера!..  Взгляни на эти чудные кристаллы, на
эти блестящие глыбы!
     - Эти  кристаллы не соли, друг мой, - сказал я отведав воду, текущую со
свода,  и она безвкусна. Мне кажется, что мы проникли в пещеру из настоящего
горного хрусталя.
     - Правда,  правда,  папа!  -  вскричал Фриц еще радостнее, - мы открыли
богатый клад.
     - Для  нас  эти кристаллы так же ценны, то есть так же бесполезны, дитя
мое, как бесполезен был для Робинзона Крузо найденный им кусок золота.
     - А я все-таки отломлю себе образчик.
     Исполнив  это, он спросил: - Отчего же этот отломанный кусок уже не так
прозрачен, как был прежде, держась на стене?
     - Оттого, друг мой, что ты не искусно принялся за дело.
     - Эти  великолепные  кристаллы в форме шестигранных столбиков, держатся
на  очень  твердом основании, которое как бы вросло в глинистую подстилку; в
ней   и   простым   глазом   можно   различить  тонкую  ткань  игл,  которые
представляют,  можно  сказать, зародыши кристаллов. Кусок такой подстилки, с
кучей  столбиков,  называется  группой  кристаллов,  которые  соединяются  с
подстилкой  своим  основанием.  Вследствие  этого,  если  оторвать  один  из
кристаллов,  то во всей группе происходит сотрясение, производящее множество
трещин,  которые  придают  кристаллам,  чистым  как  ключевая вода, молочный
цвет.
     - Как же предупредить это сотрясение и растрескивание?
     - Нужно снимать кристаллы вместе с подстилкой и ломать только ее.
     Во  время  этого  разговора,  в  продолжение которого Фриц засыпал меня
вопросами,  доказывавшими  его  желание  научиться, мы продвигались вперед и
продолжали  осматривать  пещеру,  причем  Фриц  осторожно  снимал кристаллы,
которые признавал достойными сбережения в нашем музее.
     Когда  наша  свеча  стала  догорать,  я  заметил  Фрицу,  что нам время
удалиться.  Перед  выходом  ему  захотелось  также  выстрелить из пистолета,
чтобы произвести эффектный раскат выстрела под сводами.
     Когда  мы  явились  у  входа  в  пещеру, чрез который проникли в нее, я
увидел  Жака  в  положении  отчаяния,  заливающегося  слезами. Но при первом
звуке нашего голоса он бросился с радостными криками.
     - Что  с  тобой,  дитя мое? - спросил я. - Отчего ты опечалился и вслед
затем радуешься?
     - Радуюсь  тому, что вижу вас. Я испугался, оттого, что вы так долго не
выходили.  Два  раза  я  слышал  страшный грохот, и мне показалось, что гора
обвалилась над вами с Фрицем.
     - Дорогой  мой,  -  сказал  я  ему, - обними нас; благодаря Бога, мы не
подвергались никакой опасности. Но где Эрнест?
     Он там, в тростнике, - ответил Жак.
     Я  оставил  его  с  Фрицем  и  пошел по указанному направлению и вскоре
увидел  Эрнеста сидящим на куче тростей. Он ничего не слышал и спокойно плел
верши очень удобной формы, с изобретением которой я и поздравил его.
     - Я  не  только  плел  верши,  -  сказал  он  с гордостью. - Я еще убил
молодую  змею фута четыре длиной; она лежит там около моего ружья, прикрытая
тростями.
     - Змея?  -  спросил  я улыбаясь. Отодвинув трости, я прибавил: - Это не
змея;  это  животное  лучше  змеи: это большой толстый угорь, из которого мы
сегодня вечером изготовим прекрасное кушанье.
     Подошедшие  братья,  услышав об ошибке Эрнеста, начали было трунить над
ним.
     - Спасибо  тебе,  дорогой  мой, - обратился я к Эрнесту, - не только за
доставленный   нам   прекрасный   ужин,   но  и  за  проявленную  готовность
подвергнуться  опасности для нашей защиты. Ты убил лишь угря, но думал иметь
дело со змеей; на мой взгляд это то же самое.
     Затем,  забрав  верши  и  добычу  Эрнеста,  а также кристаллы Фрица, мы
отправились  домой. Как раз во время нашего прихода жена была занята стиркой
белья  в  бассейне;  можно  представить себе, как она обрадовалась валяльной
глине.  Кристаллы  были  выставлены  в  музей  и  очень  радовали маленького
Франсуа, который не переставал дивиться этим большим алмазам.





                         ОНДАТРА. СУЛЕЙНИК КОЛЮЧИЙ

     Успокоенный  относительно  Лебединого  болота,  я  решился  предпринять
второй  поиск  по  направлению к ферме, тем более, что уже давно намеревался
укрепить эту часть наших владений.
     Мы  приготовились  выступить  завтра,  и  так как задуманный мною поиск
должен  был  длиться  несколько  недель,  то  мы запаслись всем необходимым:
походной  палаткой,  телегой, сосудами, оружием и съестными и огнестрельными
припасами.  Я боялся забыть что-либо и забрал все, что могло нам пригодиться
в пути.
     На  восходе солнца и семья, и скот были готовы. Мать удобно поместилась
на  телеге,  которую  тащили Вихрь и Мычок. Добрые животные эти несли еще на
своих  мясистых  загорбках  Жака  и  маленького  Франсуа.  Фриц,  верхом  на
Легконогом,  ехал вожатым в сотне шагов впереди каравана. Я, по обыкновению,
шел  пешком, подле коровы, а Эрнест, также пешком, рядом с телегой. В случае
усталости  мы  намеревались продолжать путь либо верхом, подобно Фрицу, либо
на  телеге,  рядом  с  матерью.  Наконец,  с  боку поезд достаточно охраняли
четыре собаки и шакал.
     Мы  выступили  радостные  и  полные  надежд.  Выпустив, по принятому на
такие  случаи  обыкновению,  на  луг  коз, овец и пернатую живность, жена не
забыла  рассыпать  вокруг  жилища  немного  корма, чтобы животные не уходили
слишком далеко от дома.
     Мы  направились к ферме, где намеревались переночевать. Мы хотели также
собрать   несколько   мешков  хлопка  и  осмотреть  повнимательнее  озеро  и
прилегавшее поле риса.
     Уже  в  начале  дороги  мы заметили только редкие следы боа, похожие на
след  ядра  на  сыпучем песке, а по мере удаления от Соколиного Гнезда следы
эти совсем исчезли. Не видно было и следов обезьян.
     Внешний  вид  фермы совершенно удовлетворил нас. После сытного обеда мы
отправились  тщательно  осмотреть  окрестность.  На  этот раз я взял с собой
маленького  Франсуа,  которому  доверил  небольшое  ружье, показав, конечно,
мальчику,  как  надо нести и заряжать это оружие. Эрнест остался с матерью у
конца  озера  Лебедей,  левый  берег  которого  должны  были  осмотреть  я и
Франсуа,  а  правый - Фриц и Жак. В виде союзников при матери остались Билль
и  Кнопс;  Фриц  и  Жак  взяли  с  собой  Турку  и  шакала, а меня с Франсуа
провожали Рыжий и Бурый.
     Я  с Франсуа шли по левому берегу, пробиваясь сквозь частый тростник, в
который  наши  щенки  забирались,  по-видимому,  с большим удовольствием. На
озере  и  над  ним  мы  видели черных лебедей, цапель, куликов, уток; но они
держались  вне  наших  выстрелов,  что  очень досадовало маленького Франсуа,
горевшего нетерпением испытать свое ружье.
     Внезапно   из   тростника  послышалось  неприятное  мычание,  несколько
похожее  на  крик  осла,  так  что  Франсуа, указывая место, откуда слышался
звук, подумал и сказал, что там находится наш осленок.
     - Этого  не  может  быть,  -  ответил  я.  - Во-первых, наш осленок еще
слишком   молод,   чтобы   издавать  до  того  сильный  звук,  а  во-вторых,
невозможно,  чтоб  он опередил нас так, что мы его не заметили. Я думаю, что
это  скорее  выпь,  называемая  также водяным быком, именно по своему крику,
похожему на отдаленное мычание.
     - Но, папа, как же может небольшая птица кричать так громко!?
     - Дитя  мое, по голосу животного нельзя судить о его росте. Например, у
соловьев  и  чижей, птиц очень маленьких, голос до того силен, что их слышно
дальше  уток  и  индюшек;  это  зависит  от  особого  устройства  их горла и
величины  их  легких. Выпь перед криком всовывает часть своего клюва в грязь
болота,  отчего крик этой птицы, тотчас же отражаясь в воде, достигает такой
же силы как мычание быка.
     Франсуа  очень хотелось дать свой первый выстрел по этой необыкновенной
птице.  Чтобы  доставить  ему  это  удовольствие,  я  подозвал наших собак и
указал  им  направление,  где  должна  была  находиться  выпь  и  в  котором
готовился  выстрелить  мальчуган.  По  прошествии  нескольких минут тростник
зашуршал;  вслед  затем  раздался  выстрел,  и торжествующий крик мальчугана
удостоверил меня, что первый опыт его был успешен.
     - Попал! попал! - кричал он во все горло.
     - Во  что  же?  -  спросил  я  его,  потому  что находился на некотором
расстоянии и не мог рассмотреть добычи.
     - В кабана, папа, в славного кабана.
     - Да не попал ли ты в одного из наших же поросят, пущенных на волю?
     И  я  приблизился  к  Франсуа  и его добыче, принесенной одной из наших
собак.  То  не  был  к  счастью,  один  из наших поросят, а была водосвинка,
длиною  около  двух  с  половиной  футов.  У этого животного шерсть жесткая,
гладкая,  чернобурая,  менее темная под брюхом. Пальцы соединены перепонкой.
Это  самое  большое  из  всех  известных  грызунов  и  служит представителем
семейства,  к  которому принадлежит и так называемая морская свинка, которую
в  Европе  держат  в  домах.  Водосвинка питается водными растениями и может
потому оставаться под водой.
     Перед  отправлением  в  дальнейший  путь  Франсуа, как истовый охотник,
вздумал  взвалить водосвинку себе на плечи, но не мог вынести такой тяжести.
Я  забавлялся  его  затруднительным  положением,  но не хотел помочь ребенку
желая научить его самопомощи.
     - Если  б  выпотрошить животное! - воскликнул Франсуа, пройдя насколько
шагов.  -  Весу  убавилось  бы,  и,  может  быть,  тогда  я смог бы дотащить
водосвинку до фермы.
     Мысль  была хороша, и несмотря на свое естественное отвращение к такому
занятию,  Франсуа  тотчас  же  выполнил  ее.  Но тяжесть водосвинки все-таки
превышала  его  силы, и мальчик, вздыхая, стал придумывать какое-либо другое
средство выйти из затруднения.
     - А,  знаю!  -  воскликнул  он.  -  Я  привяжу  добычу на спину Бурого,
который довольно силен, чтобы нести ее.
     - Тем  более  ты  вправе  это сделать, дорогой мой, что приучил к этому
обеих собак и что, следовательно, только воспользуешься своим же трудом.
     Освободившись  таким образом от ноши, которую Бурый нес весьма покорно,
Франсуа  пошел  вперед  так  же  легко и с таким же довольством, как прежде.
Скоро  мы достигли леса из южной сосны, где немного отдохнули и возвратились
на ферму, не найдя никаких следов боа.
     На  ферме  мы нашли Эрнеста среди множества только что убитых крыс. Я с
удивлением спросил его, откуда они взялись.
     - Это  Кнопс открыл их, - ответил Эрнест, - в их собственном гнезде, на
конце  рисового поля. Гнездо это походило на печь, и из него выбежали сперва
одна  крыса,  потом  две,  потом  три.  Можете  представить  себе, как Кнопс
скрежетал  зубами  и  свистал. Я прибежал, вооруженный палкой, и неосторожно
вошел  в  эту  печь,  чтобы  лучше  видеть,  с  каким числом врагов придется
воевать  мне  и  Кнопсу.  Побивая  крыс  палкой,  я  в то же время оглядывал
местность.  Нора  походила на большой цилиндр, искусно построенный из грязи,
стеблей  риса  и перегрызенных листьев. Вдруг я был совершенно окружен целым
войском  этих  животных  и невольно вспомнил епископа Гаттона в его башне. Я
отбивался  ногами  и палкой, сидевший у меня на спине Кнопс скрежетал зубами
и  свистел  резче,  чем  когда-либо;  но  скверные  животные  не переставали
нападать  и  притом  с  таким  остервенением,  что  я,  в отчаянии, принялся
жалобно  взывать  о  помощи.  Но  меня  никто не слышал кроме Билля, который
тотчас   же  явился  и  в  миг  расчистил  около  меня  зубами  значительное
пространство.  Я был спасен. Крысы, которые не попали на зубы Биллю, убежали
еще  поспешнее,  чем  явились,  и уступили поле битвы, с которого подошедшая
вскоре мама помогла мне подобрать трупы побежденных врагов.
     Рассказ  Эрнеста занял меня вдвойне: во-первых, потому что, касался его
самого,   а   во-вторых,   что  возбуждалось  мое  любопытство  относительно
встреченных  животных.  Я  попросил  сына  проводить меня на место побоища и
увидел, что постройка, о которой он говорил, походила на жилье бобров.
     - Догадки  мои  подтверждаются,  -  сказал  я  Эрнесту, - твои враги ни
крысы,  ни настоящие бобры, а мускусные крысы или ондатры, как их называют в
Северной Америке, их родине.
     Возвратившись  к  матери,  мы  встретили  Фрица  и  Жака;  они казались
недовольными  своим  походом,  из  которого  не  принесли почти ничего: Фриц
застрелил тетерева и тетерку, а Жак добыл лишь дюжину яиц.
     Дети  рассказывали  друг  другу  подвиги,  которые  они  совершили, или
совершили  бы  при  более  благоприятных обстоятельствах. Я напомнил им, что
еще  до  обеда нам предстояла работа: снять шкуры с убитых ондатр, величиной
равнявшихся  зайцам.  Не  теряя  времени,  мы  принялись  за этот труд: сняв
шкуры,  растянули  их  поодиночке  при помощи небольших деревянных колышков,
посолили,  натерли  золой  и  выставили  сушиться на солнце. Что же касается
водосвинки  Франсуа,  то она была разрезана на части, одна часть зажарена на
вертеле  и  тотчас же съедена. Остальное мясо было припрятано назавтра, хотя
мы почти не ели его по причине сильного болотного запаха.
     Во  время  еды  дети расспрашивали меня об ондатре и преимущественно об
ее необыкновенном запахе.
     - Запах  этот  производиться,  - сказал я, - преимущественно железками,
расположенными  в  нижних  частях  тела,  между кожею и мясом, и выделяющими
жирную   влагу  с  запахом  то  приятным,  то  отвратительным.  Относительно
употребления  этого  мускусного  вещества  я  не  могу  сообщить  вам ничего
определенного,  и  я не признаю за этим веществом никакой полезности. Самому
животному  оно  служит  защитой  от  врагов,  не терпящих мускусного запаха.
Такими  же  мускусными  железками  снабжены бобер, гиена, барсук и, особенно
циветта;  мускусное  вещество  всегда  пахнет  дурно  в  свежем  состоянии и
приобретает свойства благовония только со временем.
     Под  конец  обеда  лакомка  Эрнест стал жаловаться на то, что ему нечем
заглушить неприятный вкус, оставшийся во рту от мяса ондатры.
     Тогда  кинувшись  к  своим сумкам, Фриц и Жак подали брату: один горсть
орешков  южной  сосны  и  два  маленьких кокосовых ореха, а другой несколько
светло-зеленых плодов довольно приятного запаха.
     - Отлично,  дорогие  мои!  -  сказал  я. - Но какой же это новый плод у
Жака? Попробовал ли ты его прежде, чем предложить брагу?
     - Нет,  папа,  ответил  ветреник.  -  Я  сделал  бы  это, если б мне не
помешал  Фриц,  говоря, что плоды могут принадлежать какому-нибудь ядовитому
растению,  например манканиле. Но запах и вид плодов великолепен, и я думаю,
что Фриц ошибается.
     Я  похвалил  Фрица  за  его  осторожность,  но,  разрезав  один из этих
неизвестных   плодов,  заметил,  что  они  не  похожи  на  плоды  манканилы,
представляя  зернышки,  тогда  как  плод  манканилы содержит косточку. В это
время  подкравшийся  ко мне Кнопс схватил положенную мною на землю половинку
плода  и  с  очевидным  удовольствием съел ее. Это послужило как бы условным
знаком.  Все  кинулись на Жаковы яблоки с такой поспешностью, что я с трудом
мог  спасти  одно  из  них для жены. Устыдившись этого порыва жадности, дети
взапуски предлагали матери каждый свое яблоко, правда, уже надкусанное.
     - Нет, спасибо, лакомки, - сказала она, - кушайте сами.
     Я  хотел  снова  расспросить  Жака, где и на каком дереве он нашел этот
плод,  в  котором  я подозревал плод сулейника колючего Антильских островов.
Но  я  заметил,  что,  вследствие усталости, всех четырех мальчиков клонит в
сон, и потому предложил им лечь спать и сам подал им пример.





                   ОТАИТСКОЕ ЖАРКОЕ. ИСПОЛИНСКИЙ БАМБУК.
                             ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОХОДА

     Проснувшись  на  рассвете,  после  спокойного и укрепившего нас сна, мы
снова  пустились  в  путь,  по  направлению  к болоту с сахарным тростником,
которые  мы  назвали  своей  сахарницей.  Еще  раньше  мы  устроили  там, из
переплетных  ветвей,  шалаш,  который  нам  предстояло лишь накрыть парусом,
чтобы  предохранить  себя  от палящих лучей солнца, в течение того короткого
времени, на которое мы хотели остановиться в этой местности.
     Пока  жена  готовила  завтрак,  я  с  детьми бродил по окрестности, ища
следов боа; но мы возвратились, не увидав их.
     Едва  успели мы присесть и начали угощаться свежим сахарным тростником,
которого  были  лишены  уже  долгое время, как наше внимание привлек упорный
лай  собак.  Мы  схватили  наши  ружья  и  кинулись  к тростниковой чаще, из
которой  раздавался  лай.  По  прошествии нескольких минут из нее показалось
множество  поросят,  спасавшихся  во  всю  прыть, следуя один за другим, как
солдаты,  хорошо  обученные  отступлению.  Три,  четыре, выстрела положили с
дюжину  жертв,  но  отнюдь  не  нарушили  правильного и быстрого отступления
стада.  По этим движениям и серому цвету животных я заключил, что перед нами
дикие  свиньи,  весьма  не  похожие  на  наших европейских. Кажется, то были
мускусные свиньи или пекари.
     Так  как  мы  отошли  довольно  далеко  от  шалаша,  в котором оставили
хозяйку,  и  без помощи тележки невозможно было перевезти нашей добычи, то я
послал  за  тележкой Жака, который и не замедлил возвратиться с нею. Зная из
чтения,  что  мясо  пекари  годно  в  пищу лишь в том случае, когда вслед за
смертью  животного  была  вырезана  из  него  пахучая  железка,  я  поспешил
исполнить это на убитых нами животных.
     Затем  мы  взвалили  добычу  на тележку, покрытую зелеными ветвями, и с
радостными песнями возвратились к шалашу.
     Добыча  наша  была  слишком  обильна  для  того, чтобы, несмотря на наш
исправный  аппетит,  мы  могли  уничтожить  ее  свежей,  и потому нужно было
принять меры для сохранения ее от порчи.
     За  недостатком  коптильни, постройку которой я поручил Фрицу и Жаку, я
должен  был  ограничиться  самыми  спешными  мерами. Я отрезал ноги и другие
лучшие  части  добычи,  а  туловища  и  головы  предоставил  собакам и орлу.
Отобранное  мясо  было  тщательно  вымыто,  посолено  и  положено в открытые
сверху  мешки,  которые  мы  и  привесили  к сучьям деревьев. Под мешки были
подставлены  тыквенные  чаши,  и  стекавший  в них рассол снова выливался на
мясо через отверстия в мешках.
     Следующее  утро  было  употреблено на приготовление отаитского жаркого,
которым  Фриц  хотел  изумить  мать. Под его надзором братья вырыли довольно
глубокую  яму,  выложили  ее  камнями  и  развели в ней, хворостом и щепами,
огонь.  Надзирая  за постройкой этой печи, Фриц в то же время готовил своего
поросенка:  он  опалил  его,  вымыл, начинил картофелем и пахучими травами и
наконец посолил по европейскому обычаю и отступая от способа отаитян.
     Я  научил  Фрица, для предохранения мяса от земли и золы, обернуть его,
за  недостатком  весьма  пригодных  для этого банановых листьев, в древесную
кору, и Фриц в точности выполнил мой совет, который оказался очень хорошим.
     Приготовленное  таким  образом  мясо  было  положено  между  накаленных
камней,  угольев,  золы  и  наконец прикрыто ими. А пока оно жарилось в этой
первобытной  печи,  мы  поспешили достроить коптильню, которая была окончена
лишь вечером.
     Тотчас  развесив  в ней, под потолком, наши окорока, мы развели на поде
коптильни  огонь и накрыли его сырым дерном, и скоро закрытую со всех сторон
коптильню  наполнил  густой  дым.  Само  собой  разумеется, что дым этот был
поддерживаем  до  тех  пор,  пока наши окорока не прокоптились совершенно, а
это потребовало нескольких дней.
     На  приготовление  жаркого по способу отаитян оказалось достаточным три
часа.  Когда  сняли покрывавший жаркое слой земли, песку и камней, из ямы, в
которой  оно  лежало,  распространился  приятный запах, который возбудил наш
аппетит  и  примирил мать с нашей стряпней, которую она несколько часов тому
назад с насмешкой называла дикой кухней. Фриц торжествовал.
     После  обеда  я  вспомнил  о прекрасных запахе и вкусе, которые придала
жаркому  кора  дерева,  употребленная Фрицем вместо банановых листьев, и при
тщательном  осмотре  этой коры и самого дерева, с которого она была снята, я
пришел  к заключению, что дерево это должно быть голуболистник ароматический
или  мадагаскарская  равенсара,  что на языке туземцев значит "добрый лист".
Он  соединяет  в  себе  запах  мускатного  ореха, гвоздики и корицы. Из него
добывают масло, которым индийские повара приправляют почти все кушания.
     Копчение  наших  окороков заняло еще дня два жену, которая поддерживала
в  коптильне  небольшой  огонь,  оставаясь дома под охраной которого-либо из
сыновей,  тогда  как  я  с остальными бродил по окрестности. В каждый приход
наш  ко  времени  обеда  мы  приносили  какую-нибудь добычу. Между прочим мы
открыли  в  бамбуковой  чаще  несколько тростей футов в шестьдесят вышиной и
соразмерной  толщины.  Перепилив  эти  стебли у узлов, мы без большого труда
приготовили  нечто  вроде  бочонков. Сидевшие на этих узлах колючки, твердые
как  гвозди,  тоже пригодились нам. Наконец, молодые ростки бамбука, которые
мы  собрали  одновременно  с  исполинскими стеблями, хозяйка наша положила в
уксус, обернув их в листья равенсары.
     Во  время  осмотра  Проспект-Гилля  я с досадой увидел и здесь такие же
опустошения,  произведенные  обезьянами, как раньше на ферме. И здесь козы и
овцы  разбрелись  по  окрестности,  куры  совершенно одичали, а самое жилище
было  до  того попорчено, что исправление его я должен был отложить до более
удобного времени.
     Еще  несколько  дней  было  употреблено на проложение новой дороги и на
изготовление   в   прок   прежней  добычи.  Когда  наши  окорока  достаточно
прокоптились,  мы  вновь  собрались  в  поход.  Я захватил с собой несколько
окороков  для  увеличения  путевого запаса, а остальные оставил в коптильне,
тщательно  завалив  вход в нее песком, землей и колючками, для предохранения
запаса от хищных птиц и зверей, а также и обезьян.
     Наконец,  однажды  на  рассвете  наш  маленький  караван  снова  весело
выступил в поход.





                         СТАДО СТРАУСОВ И ИХ ЯЙЦА.
                              ЗЕЛЕНАЯ ДОЛИНА.
                           ИСПУГ ЭРНЕСТА. МЕДВЕДИ

     Двухчасовая  ходьба  привела  нас,  без  всяких  приключений,  к опушке
небольшого леса.
     Место  это  было  прелестно  и  хорошо  укрыто. Лесок примыкал справа к
крутым  скалам,  а  слева  к  устью  ручья, вливавшегося в большой залив. На
расстоянии  приблизительно  на  выстрел  отсюда находился узкий проход между
ручьем  и  скалами, ведший в наши владения. Местность была приятна и удобная
во  всех  отношениях.  Мы раскинули на ней палатку и устроились для довольно
продолжительного привала.
     Во  время  приготовления  к  обеду  я предложил прогулку в лесок, чтобы
увериться  в  отсутствии  подозрительного  соседства.  Мы  встретили  только
несколько   диких   кошек,   которые  охотились  на  барсуков  и  при  нашем
приближении обратились в бегство.
     После  обеда  жара стала до того удушливой, что нельзя было предпринять
ничего.  Вечер  пошел  на  приготовления  к  следующему  дню,  в  который мы
намеривались совершить более дальнюю прогулку, чем все прежние.
     На  восходе  солнца  я и трое сыновей моих были готовы, и, позавтракав,
мы  отправились в сопровождении собак, кроме Билля. Проходя через ущелье, мы
нашли  свой  бамбуковый  завал  разрушенным  - вероятно, господствовавшими в
последнее  время  сильными ветрами и наводнениями, - и убедились, что именно
через  этот  проход  боа  проник  в наши владения. Мы решились исправить эти
повреждения на своем обратном пути.
     Прежде  чем  пойти  по  степи,  саванне,  мы  остановились полюбоваться
представившимся  нам  обширным  ландшафтом.  Налево,  за  ручьем, который мы
назвали  Восточным,  тянулась  до  самого дальнего небосклона волнистая цепь
гор,  осененных  зелеными лесами и одиноко стоявшими пальмами, рисовавшимися
на  спокойном  небе.  Направо  воздымались к небу гребни крутых скал, голых,
грозных,  которые  как  будто  отступали с равнины, и которых последние ряды
терялись  в  облаках. Таким образом эти громадные скалы служили естественной
границей величественному ландшафту.
     Мы  перешли  ручей  вброд,  и  берега  его  показались нам еще довольно
веселыми,  потому что открывали нам, в сторону гор, зеленые рощи. Но по мере
того  как  мы  двигались  дальше, страна принимала более и более вид знойной
пустыни.  Почва  не  представляла  уже  следов  влаги; трава исчезла; редкие
растения   были   сухи,   колючи,  неприятного  вида,  вполне  согласуясь  с
раскаленной   почвой.  К  счастью,  мы  перед  уходом  от  ручья  догадались
наполнить свои тыквы водой.
     После  двухчасовой  утомительной  ходьбы,  в  течение  которой  мои три
товарища  произносили только жалобы на зной и усталость, мы достигли подошвы
горы,  которую  избрали сначала целью похода, и, не желая идти дальше, легли
в тени скалы, с намерением отдохнуть и освежиться.
     Мы  молча  созерцали расстилавшуюся перед нами далекую равнину, голубые
горы,  замыкавшие ее на расстоянии пятнадцати или двадцати лье*, и Восточный
ручей, сменившийся по равнине в резком противоречии с ней.
     ______________
     * Французская путевая мера в 3,75 версты.

     Мы  уже  несколько  минут отдыхали в тени скалы, когда Кнопс с криком и
свистом   кинулся  на  скалу,  увлекая  за  собой  собак.  Нам  не  хотелось
подниматься,  отчасти потому, что мы приписывали тревогу какой-нибудь пустой
причине,  отчасти  и  потому,  что уже взялись за запасы и с должным рвением
принялись уничтожать их.
     Вдруг  Фриц,  который  во  время  еды не переставал глядеть внимательно
вдаль, быстро вскочил.
     - Что  это  такое?  -  вскричал  он.  Как будто два человека верхами...
Третий  подъезжает  к  нам  галопом...  Они  едут в нашу сторону... Папа, не
дикари ли это пустыни?..
     - Не  может  быть,  друг  мой,  - ответил я. Но осторожность не мешает.
Возьми подзорную трубку и посмотри повнимательнее. Что ты видишь?
     - Местами  пасутся  многочисленные  стада...  вижу, что движутся стожки
сена...  нагруженные  телеги  ездят между лесом и ручьем... Что бы это такое
было, папа?
     Я  улыбаясь  взял  подзорную  трубу  и объявил взволнованным детям, что
мнимые  всадники  не  что  иное,  как  большие страусы, за которыми мы, если
захотим,  можем поохотиться, пользуясь представившимся удобным случаем. Дети
охотно согласились.
     Страусы  продолжали  приближаться к нам. Я решился обождать их и потому
велел  Фрицу  подозвать  и  удержать  собак  и  обезьяну,  а  сам с Эрнестом
притаился  во  впадине скалы, к которой вскоре подошли Фриц и Жак, сдерживая
собак и Кнопса.
     Страусы  все  приближались,  и мы могли уже отчетливо разглядеть их. Их
было  пять  штук, в том числе четыре самки и один самец, отличавшийся белыми
перьями.
     - Чтобы  нам  поймать хоть одного страуса, постарайтесь не испугать их,
потому  что  на  бегу  страуса не догнать и лошади. В этом случае нам мог бы
помочь только орел...
     Страусы  приблизились к нам шагов на сто; заметив нас, они остановились
в  тревоге.  Но  так  как  мы сдерживали собак и сами не двигались, то птицы
ободрились  и  продолжали  подходить,  смотря  на нас с удивлением и забавно
ковыляя  шеей.  Может  быть,  они  привыкли  бы  к  нашему виду и подошли бы
настолько,  что  мы  могли бы поймать ту или другую при помощи лассо, если б
наши собаки не вырвались и не кинулись с лаем на этот новый род добычи.
     Как  пух, уносимый ветром, страусы рассеялись по равнине, подняв крылья
подобно  парусам.  Они  казались судами, несущимися по необъятному песчаному
морю. Через несколько минут мы почти потеряли их из виду.
     Однако  Фриц,  следуя данному мною указанию, быстро снял повязку с глаз
своего орла и выпустил его за убегавшими страусами.
     Самец,  особенно  красовавшийся  своими  перьями,  несколько  отстал, -
вероятно,  для  защиты самок. Это погубило его. Фрицев орел ринулся на него,
вцепился  ему  в  шею  и быстрее, чем я успел рассказать это, повалил птицу;
ему  на  помощь  подоспел  шакал.  Мы  подбежали  как  раз в то время, чтобы
поднять  с  земли  и  прикрепить  к  нашим шапкам еще неизмятые перья бедной
жертвы.
     Мы  пошли  дальше.  Скоро  Эрнест и Жак, шедшие впереди, остановились и
громко стали звать нас:
     - Идите скорее! Страусовое гнездо!
     Мы  подбежали  и  действительно  увидели  в  вырытой  в  песке яме штук
двадцать яиц, белых как слоновая кость и величиною с детскую головку.
     - Это  великолепная  находка!  -  сказал  я,  - только не трогайте и не
перекладывайте яиц, чтобы наседка, возвратившись, не покинула их.
     - Да, кажется, она и без того покинула их, - заметил Фриц.
     - Нет,  -  возразил  я,  -  в  этом  жарком  климате страус обыкновенно
предоставляет высиживание яиц солнцу, а согревает их только ночью.
     Однако  детям сильно хотелось взять пару яиц, чтобы показать их матери.
И  потому я как можно осторожнее снял верхние два яйца. Навалив на некотором
расстоянии  от  гнезда  кучу  камней,  которая  указывала  бы  нам  его,  мы
отправились далее.
     Вскоре   мы   очутились   в  зеленой  долине,  представлявшей  приятную
противоположность  с  пройденной  нами выжженной равниной. С общего согласия
мы  назвали  долину Зеленой. Вдали местами спокойно паслись стада буйволов и
антилоп,  к  которым мы могли бы подкрасться, если б не испугал их лай наших
собак, которые постоянно забегали вперед, ища какой-либо добычи.
     Сами  того  не  замечая,  мы шли по направлению к пещере, в которой Жак
нашел шакала.
     Мы  находились  от  нее  уже  на  небольшом  расстоянии,  когда увидели
бегущего  к нам Эрнеста. Захотев забраться раньше других в пещеру, в которой
мы  решили отдохнуть, он опередил нас, но теперь бежал назад, перепутанный и
бледный.
     - Медведь,  папа,  медведь!  - кричал он, - задыхаясь от ужаса, кидаясь
мне на шею и сжимая меня в объятиях, как бы моля о защите.
     Ужас  Эрнеста  был  основателен,  потому что вместе с лаем собак до нас
доносилось   рычание,   несомненно,   хищного   зверя.   Велев   детям  быть
осторожными, я, с заряженным ружьем, кинулся вперед.
     Действительно,  вскоре  я  увидел  огромного  медведя,  вылезавшего  из
пещеры  с  целью  избавиться  от собак, которые не хотели отступать. За этим
медведем  вылезал еще больший. Фриц, шедший следом за мной, вызвался напасть
на  второго,  тогда  как  я  готовился  управиться  с  первым.  На некотором
расстоянии  позади  нас  стоял Жак, правда, сильно взволнованный, но готовый
дать  отпор  зверю.  Только  Эрнест  -  я  должен  сказать правду - боязливо
отстал.
     Фриц  и  я  выстрелили одновременно. К несчастью, выстрелы наши не были
смертельны,  потому  что  из  боязни  ранить собак, которые терзали опасного
врага  и  повисли  на  нем, мы не могли целиться по выбранному месту. Тем не
менее  я  раздробил  одному медведю челюсть, а Фриц попал другому в переднюю
лапу,  так что если медведи и не были лишены возможности сопротивляться, все
же  стали  менее опасными. С другой стороны и наши собаки не отступали перед
страшными  противниками.  Однако, оба медведя храбро защищались, то сидя, то
стоя, угрожая и издавая яростный рык, который отдавался о стены пещеры.
     Нужно  было покончить с врагом, потому что борьба, продолжаясь, грозила
гибелью  нашим  отважным  защитникам.  Я  выхватил  один из моих пистолетов,
подошел  к  первому  зверю  и,  обождав минуту, когда медведь открыл голову,
выстрелил  в  нее  в упор, тогда как Фриц не менее счастливо повалил другого
медведя, попав ему пулей в сердце.
     - Слава  Богу! - восторженно воскликнул я, видя наших страшных врагов в
предсмертных судорогах.
     Жак,  бывший  свидетелем  нашей  победы, подбежал поделиться радостью с
Эрнестом и уговорил его приблизиться к нам.
     - Зачем  спешил  ты  войти  в  пещеру?  -  спросил  я Эрнеста, не желая
упрекать его за бездействие в виду опасности.
     - Судьба  наказала  меня, - ответил он еще нетвердым голосом, - я хотел
спрятаться  в  пещеру  и  напугать Жака, подражая реву медведя. Я не ожидал,
чтобы  два  настоящих  медведя  приняли  на  себя  роль, которую я готовился
выполнить.
     - Дорогие  мои,  -  сказал я, - искренно возблагодарим Бога: если мы не
нашли  следов  змеи,  которых  искали,  то  зато очистили окрестность нашего
жилища  от  двух  неприятелей  не  менее  страшных,  которых  мы не искали и
которые рано или поздно могли навестить нас.
     Убитые  нами  медведи  были  действительно  страшны. Больший из них был
восьми  футов  длиной, а другой немногим больше шести. Мальчики, сидя на них
еще  теплых  трупах,  с  любопытством  рассматривали  мощные  когти  зверей,
сильные  лапы,  толстую шею, густую шерсть с металлически-блестящими концами
волос.  Перед  нами  лежали,  несомненно,  две  особи  серебристых медведей,
открытых капитаном Кларком на северо-западных берегах Америки.
     Как  бы то ни было, мех этих животных должен был доставить нам отличные
шубы.  Но  так  как  некогда  было  тотчас  же заняться сниманием его, то мы
ограничились  тем,  что  стащили  оба  трупа  в пещеру и заделали вход в нее
частым и крепким плетнем из ветвей.
     Фриц  и  Жак  оставили  в пещере и страусовые яйца, начинавшие тяготить
их.  Затем  мы поспешили двинуться в дальнейший путь, потому что становилось
поздно  и  нам  нужно  было  торопиться,  чтобы  достигнуть  шалаша  еще  до
наступления ночи.





                ПОТРОШЕНИЕ МЕДВЕДЕЙ И ИЗГОТОВЛЕНИЕ ИХ МЯСА.
                 ПОХОД ЧЕТЫРЕХ МАЛЬЧИКОВ. АНГОРСКИЕ ЗАЙЦЫ.
                          АНТИЛОПЫ. РАССКАЗ ФРИЦА.
                          МЕДОВЕСТ. ПЧЕЛИНЫЙ УЛЕЙ

     На  закате  солнца  мы  возвратились  к  жене,  которая встретила нас с
обычной  лаской.  Труд, который мы хотели еще совершить по прибытии, был уже
исполнен:  ужин  был  готов; костры, которые мы обыкновенно зажигали на ночь
для нашей безопасности, были уже сложены.
     За  ужином  жена попросила нас рассказать ей приключения похода, что мы
и  исполнили  как  можно короче, не желая затягивать рассказ в ущерб ночного
отдыха.  Со  своей стороны, жена рассказала нам, что в сообществе маленького
Франсуа   она   проникла  в  лесок,  до  горы,  у  подошвы  которой  открыла
значительный  пласт нежной глины, которая могла доставить нам фарфор. Потом,
при  помощи  бамбуковых  стеблей,  она провела сочившуюся промеж скал воду в
корыто,  очень  удобное  для  поения  скота.  Кроме того из обломков скалы и
найденной  глины  она  построила  в  углублении  скалы  печь,  очень  хорошо
закрывавшуюся.  Наконец  она  привезла  на  быках  большой  запас бамбуковых
стеблей;  из них мы могли построить забор, который намеривались возвести для
охранения жилья.
     Жена  и я дошли до того, что перестали считать что-либо невозможным при
доброй  воле  и  терпении  и  уже  не  удивлялись  успехам, которых достигли
соединенными  или  единичными усилиями. Каких подвигов труда не совершали мы
ежедневно  на нашем острове, побуждаемые необходимостью, - подвигов, которых
мы не только не выполнили бы на родине, но и не решились бы предпринять.
     Я  сердечно поблагодарил жену за ее заботы и для испытания найденной ею
глины  скатал  из  нее  несколько  шариков  и  положил  их  на один из наших
костров. Затем все мы отдались необходимому отдыху.
     Незадолго  до  рассвета,  преодолев  лень,  весьма  естественную  после
вчерашних трудов, я встал и разбудил семью.
     Глиняные  шарики, согласно моему ожиданию, отвердели; но я заметил, что
слишком  сильный  жар  почти  расплавил  их  и  обратил  в стекло. На случай
изготовления  нами  из  этой глины посуды я придумал построить печь, которая
дозволяла бы умерить жар.
     После  молитвы  и  завтрака  мы  впрягли быков в носилки, отправились к
пещере с медведями и прибыли к ней без приключений.
     Когда  уже виден был вход в пещеру, Фриц, который шел впереди каравана,
обратился к нам и сказал:
     - Поторопитесь,  если  хотите  видеть стаю индейских петухов и кур. Они
собрались  на  похороны  медведей;  но  их  не  подпускает к трупам какой-то
горделивый сторож.
     Так  он  называл  большую  птицу с красным гребнем, с мясистой лопастью
под  клювом, голой, морщинистой, светлокрасной шеей и ожерельем из перьев на
груди.  Оперение  птицы  было  черное, за исключением некоторых белых пятен.
Она  гордо  расхаживала  перед  пещерой,  по временам заходила в нее, как бы
заглядывая, что там делается.
     Мы  с  изумлением  поглядывали  на  эту  сцену, когда над нами раздался
сильный  шум.  Мы  подняли  головы  и  увидели  над  собой птицу с огромными
распростертыми  крыльями,  которая  скоро  упала  к  нашим ногам, пронзенная
пулей, пущенной в нее Фрицем.
     Пернатая  стая,  виденная нами у входа в пещеру, поднялась и рассеялась
во  все  стороны.  Осталась  только  большая  птица,  заглядывавшая раньше в
пещеру.  Она устремила свои большие, круглые глаза на упавший подле труп, на
который  ринулись  наши  собаки.  Однако  и  она  не  замедлила  последовать
примеру,  поданному  меньшими  птицами,  так  что перед нами остались только
труп  птицы,  убитой  Фрицем,  и  одного  из  индейских  петухов, убитого ее
падением.  Я  осторожно  вошел в пещеру и увидел, что язык и глаза одного из
наших  медведей  исчезли.  Приди мы несколькими часами позже, и великолепные
меха  и  сочные  окорока  медведей  были  бы испорчены воздушными хищниками.
Потом  я  возвратился  к  лежавшим  перед  пещерой  птицам  и при тщательном
осмотре  их  убедился,  что птица, сочтенная нами за индейского петуха, была
бразильский  коршун,  урубу, а убитая Фрицем - кондор, с чем согласовалась и
необыкновенная ширина его крыльев.
     Остальной  день и следующий мы употребили на сдирание кожи с медведей и
их  потрошение,  что потребовало не малого труда. Ночь мы провели в палатке,
раскинутой в нескольких шагах от пещеры.
     Эта  работа  отнюдь  не  привлекала  мальчиков, которые, за исключением
Эрнеста, горели желанием отправиться в дальнейший поход.
     Я  с  гордостью  и  живой  радостью  наблюдал  свободное развитие своих
детей.  Теперь  я  мог  бы умереть спокойно: дети мои привыкли помогать себе
собственными  силами, под защитой старшего брата, который готов был охранять
их,  подобно  тому как охранял их я. И потому, по неотступной просьбе детей,
я  позволил  Фрицу, Жаку и даже маленькому Франсуа, которому не менее других
хотелось  попытать  силу,  совершить  в  сопровождении  собак путешествие по
степи,  тогда  как  я,  против  обыкновения,  остался  в  палатке  с женой и
Эрнестом.  И  так, дети отправились, напутствуемые советом руководствоваться
дружбой и быть осторожными.
     Между  тем как деятельная хозяйка, при помощи Эрнеста, коптила медвежьи
окорока, я нашел себе достаточно занятий в самой пещере.
     При  тщательном  осмотре  внутренних  стен  пещеры  я  заметил, что они
состояли  из  длинных  нитей каменного льна, местами пропластанных слюдой. Я
стал  копать  и  скоро  отрыл листы слюды по крайней мере в два фута длиной,
прозрачных  как  хрусталь.  То  было  драгоценное открытие, потому что слюда
могла заменять нам оконные стекла.
     Под  вечер,  когда  на огне жарились две заманчивые медвежьи лапы, и мы
уже  начали беспокоиться по поводу продолжительного отсутствия наших молодых
охотников,  приближавшийся  топот  животных и радостные крики возвестили нам
прибытие  детей.  Я  пошел  им  навстречу.  Они соскочили со своих животных,
расседлали  их  и  пустили  пастись  около  ручья.  Мы вместе возвратились к
палатке.  Жак  и  Франсуа  несли  на  плечах  по  маленькой  живой  козочке;
охотничья сумка Фрица многозначительно оттопыривалась.
     - Славная  охота,  папа!  - весело кричал Жак, - посмотри какие славные
козочки!
     - А у Фрица в сумке ангорские кролики! - торопливо добавил Франсуа.
     - Да кроме того... - еще более спешил рассказать Жак.
     - Подожди,  дружочек,  -  перебил  я  его.  -  Пусть расскажет Фриц: он
припомнит все по порядку.
     - Около  часа  назад  спустя по выезде, - начал Фриц, - мы миновали уже
Зеленую   Долину,   оврагом   выступили   на   большую  равнину  и  достигли
господствовавшей  над  нею небольшой возвышенности. Оттуда видно было ущелье
между  скалами,  а  перед ним паслось стадо животных, которые показались мне
газелями,  либо  антилопами.  Я  решился  поохотиться на них, и мы поехали в
этом  направлении.  Чтобы  не  испугать  дичи,  мы  держали собак на сворах.
Приблизившись  к стаду, мы условились в нападении: Франсуа поехал влево, Жак
посредине,  а  я,  верхом  на  онагре,  стал забирать вправо, чтобы отрезать
отступление  животным,  если б они вздумали бежать. Мы пробирались, конечно,
как  можно  осторожнее;  тем не менее стадо всполошилось. Некоторые животные
вскочили,  подняли  головы,  водили  ушами.  Тогда  мы спустили собак и сами
поскакали  к  стаду.  В ужасе стадо бедных животных обратилось в бегство; но
мы  сумели направить его по нашему произволу, именно в ущелье между скалами.
До  сих  пор  все  шло  успешно;  но  нам  нужно было захватить нашу добычу,
загнать  ее  на  ферму.  Чтобы  преградить  животным отступление, я придумал
натянуть  поперек входа в ущелье, на высоте трех или четырех футов, веревку,
к  которой  привязал  страусовые  перья, бывшие у нас на шапках, и найденные
нами  в  сумках  тряпки,  рассчитывая,  что  ветер  будет  колыхать их и тем
остановить  животных,  которые  вздумают  выйти  из  ущелья. Я вычитал нечто
подобное в описании путешествия капитана Левальяна.
     - Отлично,  дорогой  мой!  -  прервал  я  Фрица.  - Радуюсь, что чтение
принесло  тебе  пользу. А как овладел ты ангорскими кроликами? И как намерен
ты  поступить  с  ними?  Предупреждаю  тебя, что я не соглашусь на поселение
этих  животных  на  наших  владениях,  потому  что  они плодятся чрезвычайно
быстро и причиняют большой вред всяким посевам и посадкам.
     - Кроликов,  -  отвечал  Фриц,  -  поймал  мой орел, который кинулся на
стадо  этих  животных,  игравшее  у подошвы пригорка, и весьма быстро принес
мне  двух  живых  кроликов  и  одного  мертвого.  Последнего я отдал орлу на
растерзание.  Что же касается разведения этих хорошеньких животных, то разве
не  можем  мы  поселить  их на посещенных нами двух пустынных островках? Там
они  не могут ничему вредить. Таким образом мы обеспечим себе лишнее кушанье
и  меха,  потому  что  не всегда же нам будут попадаться ондатры; притом же,
думаю  я,  и  Эрнест  не скоро отважиться возобновить битву, доставившую нам
такой богатый запас мехов.
     - Твой  совет  благоразумен,  и  потому предоставляю тебе осуществление
этой мысли.
     - А теперь нам можно рассказать? - спросил Жак.
     - Конечно,  друг  мой,  -  ответил  я, улыбаясь. - Расскажи мне, как вы
поймали этих хорошеньких козочек.
     - Галопом,  папа,  галопом!  Фриц  отошел  несколько в сторону со своим
орлом,  преследуя  кроликов.  Наши собаки рыскали в траве; вдруг они подняли
двух  животных,  которые  показались  нам  большими  зайцами, и обратились в
бегство,  при  чем  делали  удивительные скачки. Мы и собаки преследовали их
неотступно;  по  прошествии  четверти часа бедные животные выбились из сил и
пали.  Мы  соскочили на землю, отстранили собак, подобрали животных, которых
прежде  считали  за  больших зайцев, а теперь признали за маленьких козочек.
Потом  мы  связали  им ноги и перекинули козочек себе на шею. Вот и вся наша
охота.
     - Отлично,  дети  мои.  Теперь,  Жак,  расскажи мне, отчего у тебя лицо
распухло? Не опять ли ты воевал с тучей мошек?
     - Нет,  на  этот  раз  мои раны достославнее, - отвечал Жак. - Когда мы
возвращались  к  вам,  я  заметил  птицу,  которая  перелетала впереди нас с
дерева  на  дерево,  как  бы  подразнивая  или приглашая следовать за ней. Я
поднял  уже  ружье,  чтобы застрелить ее, но Фриц остановил меня замечанием,
что  я  непременно  промахнусь, так как ружье мое было заряжено не дробью, а
пулей.  "Притом же, добавил он, птица эта похожа на медовеста, и может быть,
мы  поступим  лучше,  последовав ее совету". Мы пошли за птицей, которая, по
прошествии  нескольких минут, остановилась на одном дереве и перестала петь.
Также  остановившись,  мы  вскоре  заметили,  что дупло этого дерева служило
убежищем  рою пчел. Медовест указал нам добычу в надежде, что мы овладев ею,
уделим  часть  меда  ему.  Когда мы стали придумывать как бы овладеть медом,
Фриц  предложил  задушить  рой сернистым фитилем. Я зажег фитиль и, не думая
долго,  всунул  его  в  улей. Но вдруг весь рой, жужжа, вылетел и кинулся на
меня.  В  минуту  на  меня напало множество пчел; они стали жалить меня, так
что  я поскорее вскочил на буйвола и пустился вскачь от дерева. И ты видишь,
папа,  как  отделали  меня  эти  проклятые  пчелы.  Я  тер лицо и руки сырой
землей, да это помогло мало.
     - Пора  бы  тебе быть осмотрительнее: ведь подобные беды постигают тебя
не впервые. После этого вини только свою ветреность.
     В  это  время  мы кончили ужинать, и мать приложила к лицу и рукам Жака
компрессы с соленой водой, чтобы унять продолжавшуюся еще боль.
     При  содействии  других  детей я устроил род клетки, в которой мы могли
удобно  перенести кроликов на остров Акулы, единственное место, где они были
бы в безопасности от хищных зверей. Затем все мы легли отдохнуть.





                  ОБЩИЙ ПОХОД И ПРИБЫТИЕ В ПЕЩЕРУ. УГОРЬ.
                 ПРИРУЧЕНИЕ СТРАУСА. МЕД. ИЗГОТОВЛЕНИЕ ШЛЯП

     Нам  предстояло еще много работы до возвращения домой; однако и медлить
было  нельзя,  но по различным причинам, из которых главной было приближение
времени  дождей.  Мясо  медведей  было  посолено и прокопчено; но я не хотел
отказаться  ни  от  найденных нами страусовых яиц, ни от камеди молочайника,
открытой  мною  на  одном  из  коротких  привалов во время того же похода. И
потому  я  решился  предпринять  последний  поиск  по степи. Мы отправились,
оставив  при  матери не маленького Франсуа, горевшего желанием отличиться на
наших  глазах,  а  тяжелого  на  подъем  Эрнеста, который прямо сознавался в
своей  нелюбви  к  утомительным походам. На этот раз Фриц уступил мне своего
Легконогого,  а  себе оседлал Быстрого, который становился отличным верховым
животным.  Франсуа  и Жак сели на буйволов. Бурый и Рыжий охотно последовали
бы  за  нами,  но  они  могли понадобиться для охранения матери и Эрнеста, и
потому я велел последнему задержать их.
     Мы  поехали  к Зеленой Долине, но со стороны, противоположной медвежьей
пещере,  и  прибыли  к Страусовой Башне, то есть к тому пригорку, с которого
мы  заметили страусов. Тут я дозволил Жаку и Франсуа отправиться вперед, при
чем  решился,  однако,  не  терять  их из виду ни на час. Что же касается до
Фрица,  то  он  остался  со  мной собирать камедь со стволов молочайника, на
которых  я  сделал  раньше надрезы. Солнце высушило эту камедь, и мы набрали
ее  значительное  количество;  она  была положена нами в бамбуковый стебель,
принесенный именно с этой целью.
     Окончив  сбор  камеди,  мы  пустились  догонять  наш авангард, зашедший
далеко  за  страусовые  гнезда.  Вероятно, мальчики хотели, зайдя страусам в
тыл,  погнать  их  на  Фрица,  который не раз выражал желание поймать одного
страуса живым и которому я для этого уступил онагра.
     Нам  не  пришлось  долго  ожидать  результата  хитрости Жака и Франсуа.
Вскоре  из  кустов,  окружавших гнезда, выбежали четыре страуса: три самки и
один  самец.  Они  вышли прямо на нас, преследуемые мальчиками и собаками, и
потому было вероятно, что птицы не минуют наших рук.
     Когда  они  приблизились,  я  метнул  свое лассо; но вместо ног веревка
обвила  тело  выбранного  мною  страуса.  На  минуту  она  сковала птицу, но
сильное  животное  не замедлило освободиться от плохо охватившего его лассо,
и  я  думаю,  что  оно  успело бы спастись, если б Фриц не спустил тотчас же
своего  орла,  которому  он  заранее  обвязал  клюв  хлопчатником, чтоб этот
хищник  не  мог сильно ранить страуса. Орел налетел на страуса, ухватился за
его голову и остановил его на быстром бегу.
     В  это время прискакал на своем буйволе Жак, в свою очередь кинул лассо
и,  будучи  искуснее  меня,  охватил им ноги страуса, который тяжело упал на
бок.
     В  минуту  мы  окружили  птицу  и  связали ее еще крепче. Накинув ей на
голову  платок,  без  чего  мы не справились бы с нашей добычей, я связал ей
крылья  широким  ремнем  из тюленей шкуры, привязанным к веревке, один конец
которой  мы  прикрепили  к  хомуту Вихря, а другой - к хомуту Мычка. Я решил
вести  страуса между двумя быками; но из боязни, чтобы он, лягаясь, не ранил
которого-либо  из  этих  дорогих  нам  животных,  я связал ему лапы довольно
близко  одну  к  другой.  Приняв  эти  предосторожности,  я снял ослеплявшую
страуса повязку и причинявшие ему напрасную боль веревки.
     Сначала  страус,  раздраженный  насилием,  не  хотел  идти, а присел на
землю.  Потом,  считая  себя,  может  быть, свободным, он вскочил и рванулся
вперед,  как  бы  намереваясь побежать; но ремень удержал его, и птица снова
опустилась  на землю. Поднявшись, она продолжала биться, по-прежнему тщетно.
Наконец она должна была покориться и следовать за тянувшими ее быками.
     Между  тем  как Жак и Франсуа, верхом на буйволах, вели нашего пленника
к  Страусовой  Башне,  я,  вместе  с Фрицем, пошел к гнездам. Мы были от них
лишь  в  нескольких  шагах,  как  вдруг  поднялась самка перед нами, до того
неожиданно,  что  мы  не  вздумали  даже  преследовать  ее.  Присутствие  ее
доказало  нам,  что  гнездо  не  было покинуто и что насиживаемые яйца могли
содержать  живых  птенцов.  Мы  взяли  с десяток яиц, а остальные оставили в
гнезде,  чтобы  птица,  по  возвращении,  могла  продолжать  высиживать  их.
Бережно  подвязав  страусовые  яйца  к  седлам,  мы  съехались и направились
вместе к Медвежьей Пещере через Зеленую Долину.
     Возвратившись  домой,  мы  были  встречены криками изумления; но вскоре
жена  испугалась  того количества корма, которое должно было понадобиться на
нашего величавого пленника: "Да какая же будет польза от этого прожоры?"
     - Страус  будет  служить  мне  конем! - восторженно воскликнул Жак, - и
если  наша  земля  примыкает  к Азии или Африке, то на страусе я в несколько
дней  доскачу  до первых европейских поселений за помощью и вестями. Поэтому
пусть  страус  и  зовется  Ураганом; как только он будет приручен и выезжен,
ты, Эрнест, можешь взять себе моего Вихря.
     Несмотря  на  некоторые возражения Франсуа, страус тут же был присужден
Жаку, который взялся приручить его и выездить.
     Было  слишком  поздно  для  возврата на ферму; но на следующий день, на
рассвете,  и  мы,  и  животные  были  уже в походе. Страус шел с завязанными
глазами  между  двумя быками; тележку тянула корова, на которой сидел верхом
Эрнест;  Жак  и  Франсуа  ехали по бокам, верхом на Вихре и Мычке; я ехал на
Легконогом, Фриц на Быстром. Весь караван наш был довольно живописен.
     В  ущельи  мы  сделали  небольшой привал. Дети хотели взять оставленные
ими  в  этом  месте  страусовые  перья, да и я был непрочь захватить немного
фарфоровой глины и благовонных бобов с запахом ванили, открытых женой.
     Перед  отъездом  я еще более укрепил завал, преграждавший доступ в наши
владения  бродячим  животным.  Кроме  того,  я замел оставленные нами следы,
чтобы впоследствии легче распознать незванных посетителей.
     Мы  хотели  прибыть  на  ферму засветло, и потому дозволили себе только
короткую  остановку  на  Сахарнице, где захватили окорока пекари, достаточно
прокоптившиеся.
     Тотчас  по  приезде  на  ферму мы поспешили расседлать и распрячь наших
животных  и,  поужинав  несколькими ломтями холодного мяса, улеглись на свои
постели из хлопка, потому что изнемогали от усталости.
     На  другой  день,  утром,  я  с  удовольствием  убедился, что вместе со
своими  собственными  яйцами  наши  наседки  высидели и несколько куропаток.
Жена  выразила  желание  отвезти их в пещеру, куда нас тянула какая-то тоска
по давно оставленной местности и куда мы и прибыли около полудня.
     Первой  заботой  нашей  хозяйки  было проветрить жилище, везде вымести,
вытереть  пыль,  вымыть,  и она до того предалась этому занятию, что едва не
забыла накормить нас, и мы должны были удовольствоваться холодными блюдами.
     Пока   два  младшие  мальчика  помогали  матери,  я  с  двумя  старшими
развязывал  и  распределял  по  местам нашу добычу. Страус, освобожденный от
сообщества  быков,  был  снова  привязан  перед  нашим  жилищем, под ветвями
деревьев,   где   и   должен  был  оставаться  до  совершенного  приручения.
Страусовые  яйца мы обмыли в тепловатой воде; затем, те из них, в которых мы
предполагали  еще  живых  зародышей,  были положены, на подстилки из ваты, в
печь,  в  которой  я, по указанию термометра, поддерживал необходимую для их
развития  теплоту.  Ангорских  кроликов мы в тот же день перевезли на остров
Акулы  и  выпустили  на волю, с целью чтобы они тут обжились и расплодились.
Впоследствии  мы  намерены  были устроить им и удобное жилище. Островок кита
был  предоставлен  маленьким  антилопам. Мы с удовольствием оставили бы этих
миловидных  животных, не более фута длиной, при себе, если б не боялись, что
им  не дадут покоя собаки; что же касается до нескольких сухопутных черепах,
которых  мы  нашли  в окрестностях Сахарницы и из которых две штуки оставили
на  ферме,  то  я  хотел  было пустить их на свободу в наш огород, чтобы они
очистили  его от расплодившихся в нем улиток, но жена ожидала меньшего вреда
от  улиток,  чем  от  черепах,  и  потому я поручил Жаку отнести последних в
тростник, около озера Лебедей.
     Мальчик  понес  черепах.  Но едва мог он добраться до тростника, как мы
услышали  его  зовущим  Фрица и просящим его принести палку. Я подумал было,
что  он  вздумал преследовать лягушек; но как же удивился я, когда два брата
возвратились  с  великолепным  угрем,  который  попался на удочку, закинутую
Эрнестом  до  нашего  отъезда  и  без  нашего ведома. Часть этой добычи была
тотчас  же  приготовлена  к  обеду,  а остальная положена, для сбережения, в
топленое масло.
     Отводки  перечника и упомянутые плоды с ванилевым запахом были посажены
возле  бамбуковых  столбов,  которые  поддерживали выступавшую кровлю нашего
жилища,  и мы предвидели, что растения эти, как вьющиеся, скоро взберутся до
кровли.
     Окорока  медведей  и  пекари были сданы хозяйке и сложены в кладовую, а
равно  и  бочонок  жиру,  добытый  нами с этих животных. Медвежьи шкуры были
погружены в море и, во избежание случайностей, завалены тяжелыми камнями.
     Куропаток  мы посадили в особую клетку, которая должна была защитить их
от Кнопса и шакала.
     Кондор  и  гриф  были  на  время  повешены,  в виде трофеев, в музее; к
набивке их мы хотели приступить перед временем дождей.
     Туда  же,  в  мастерскую, мы перенесли и горный лен, слюду и фарфоровую
глину,  и  я  намеревался  употребить все эти полезные вещества сообразно их
свойствам.
     Предоставив  в  распоряжение  хозяйки  все съедобное, я трижды завернул
молочайную  камедь  и,  опасаясь,  чтобы  дети не вздумали полакомиться этим
веществом, надписал на нем крупными буквами "яд".
     Наконец,  шкуры  мускусовых  крыс,  или  ондатр,  связанные  в пачки, я
развесил под кровлей, на галерее, чтобы избавить семью от их запаха.
     Все  эти  распоряжения  заняли  два  дня, по истечении их я намеревался
приняться  за  другие  дела,  которые, по моему мнению, не терпели отсрочки;
засеять поле, приручить страуса и выделать медвежьи шкуры.
     Землепашество  было  для нас делом вполне непривычным и потому трудным,
и,  несмотря  на  общую помощь, мне удалось вспахать, приблизительно, только
треть  десятины  подле посаженных хозяйкой сахарных тростей. По этому случаю
дети  и  я  хорошо  уразумели  смысл  слов  Священного писания: "В поте лица
твоего  снедеши  хлеб  свой".  Это  вспаханное  поле  было  засеяно на треть
пшеницей,  на  треть  кукурузой  и  на треть ячменем; кроме того, местами мы
посеяли,  как  и  прежде, другие роды зерен. По другую сторону ручья я отвел
небольшой  мыс  под  посадку  картофеля и маниока, этих двух драгоценных для
нас растений.
     Так  как  мы посвящали земледелию ежедневно лишь около двух часов утром
и  столько  же  времени вечером, чтобы пользоваться прохладой, то промежутки
мы могли употребить на другие занятия.
     Например,  мы  пытались  приручить Урагана, как мы назвали страуса. И я
должен  сознаться,  что  попытки  наши  долго  не  удавались.  Мне  пришлось
прибегнуть   даже   к  окуриванию  табаком,  оказавшемуся  действительным  в
применении  к  Фрицеву  орлу.  Каждый  раз  страус приседал на землю, и дети
садились  на  него  верхом,  чтобы  приучить  его  к тяжести. В одурманенном
состоянии,   в   которое   повергал   страуса   табачный   дым,   птица   не
сопротивлялась;  но,  несмотря  на  наши  ласки и приготовленную нами мягкую
подстилку,  несмотря  на то, что мы ежедневно удлиняли веревку, чтобы страус
мог  пользоваться  некоторой  свободой, бедное животное не принимало никакой
пищи,  как  бы решившись умереть с голоду, чтобы наказать нас за лишение его
свободы,  товарищей  и  степи.  Страус  робел  до  такой степени, что я стал
беспокоиться  насчет  его  жизни  и  раскаиваться в пленении его. К счастью,
жене  удалась  однажды  утром заставить страуса проглотить несколько катышей
тертой  кукурузы  со  свежим  маслом.  Эти  катыши, должно быть, понравились
нашему  пленнику  и  с  этого  дня  он  ел все, что мы ему давали. Скоро мое
снисхождение  его  возбудило  в нас опасения иного рода: жена стала бояться,
что,  вследствие  прожорливости  нашего гостя, наши запасы истощатся слишком
быстро.  Вперемежку  с  кукурузой  и  желудями наш пленник угощался иногда и
камешками, которые должны были еще убыстрять его пищеварение.
     Когда  силы  страуса  восстановились,  приручение  его совершилось само
собой;  по  прошествии  месяца  он уже садился, вставал, поворачивал по воле
седока и возил его на себе шагом, рысью и вскачь.
     Я  должен  сознаться,  что сильно затруднялся устроить для него верхнюю
сбрую.  Ему  непременно  нужно  было  изготовить  уздечку;  но  видел ли кто
уздечку  для  птичьего  клюва? Я уже хотел было отказаться от попытки, когда
вспомнил  влияние,  которое  оказывала  на  страуса перемена света и тени, и
придумал  кожаный колпачок, сходный с колпачком, сделанным для Фрицева орла,
только  несколько  длиннее,  чтоб  он  закрывал  и часть шеи, и снабженный с
боков   отверстиями,   которые  можно  было  бы  по  произволу  открывать  и
закрывать.  Когда я закрывал одно из отверстий, страус бежал по направлению,
по  которому  проникал к нему свет; при закрытых отверстиях страус тотчас же
останавливался; когда оба отверстия были открыты, он бежал прямо вперед.
     Седло  также потребовало большого искусства; но несмотря на затруднения
в  его  изготовлении,  я исполнил работу до того успешно, что на мысе Доброй
Надежды,  вероятно,  получил  бы  от  англичан  привилегию  на  изготовление
страусовых седел.
     Когда  сбруя  была  окончена,  мы  произвели  полный опыт, и счастливый
исход  его  весьма  обрадовал  нас.  Хотя  страус упрямился в упряжи, но под
седлом  не  уступал  хорошей  верховой  лошади.  Например,  расстояние между
пещерой  и  Соколиным  Гнездом  он пробегал дважды в такое короткое время, в
какое  Фриц  успел  бы пробежать этот путь только в один конец. Эта быстрота
страуса  возбудила  в  детях  некоторую  зависть к Жаку, которому я присудил
страуса,  и  они  просили  меня отменить мое решение. Но я настоял на нем, и
Жак  продолжал  располагать  страусом,  -  конечно, под условием, чтоб птица
оставалась  общей  собственностью,  на  которую  каждый из четырех мальчиков
имел,  в  случае  надобности,  одинаковые  права.  Фриц,  Эрнест  и  Франсуа
утешались  мыслью,  что из яиц, лежавших в печи, вылупятся такие же верховые
животные.  Но надежда обманула их: вылупившиеся из яиц птицы были безобразны
и, несмотря на самый внимательный уход за ними, в несколько дней издохли.
     Одновременно  с  приручением  страуса  и  другими  мелкими  работами  я
занимался  еще  выделкой  медвежьих  шкур.  Я  очистил их при помощи старого
сабельного  клинка;  вместо  дубильной  коры я употребил скислый мед, а чтоб
размягчить  кожи,  я  натер  их  смесью  жира  и  золы,  которая и произвела
желаемое действие.
     Упомянув  о медовом уксусе, я кстати замечу, что получив его совершенно
случайно,   я   тем   не  менее  признал  в  нем  очень  полезное  вещество:
разбавленный водой, он мог служить нам весьма освежающим напитком.
     Двойной  успех  в  качестве  кожевника и медовара ободрил меня попытать
свое  искусство  в  шляпном  мастерстве:  мне хотелось изготовить маленькому
Франсуа  шляпу  из меха мускусных крыс. Так как это мастерство совершенно не
походило  на  наши  прежние  работы,  то я и встретил некоторые затруднения.
Однако  я  не  унывал.  После  нескольких  опытов  мне  удалось  таки добыть
войлочную  массу.  За  недостатком другого красящего вещества я окрасил ее в
приятный  карминный  цвет,  при  помощи  кошенили,  и  пропитал массу жидкой
резиной;  затем,  намазав  пласт  этой массы на приготовленную мною форму, я
поставил  ее  на  ночь  в печь. На другое утро я имел удовольствие вынуть из
печи  и  снять  с  болвана швейцарский берет красивого цвета, очень легкий и
достаточно  прочный.  Жена,  счастливая  радостью,  которую берет должен был
доставить   Франсуа,  подбила  шляпу  шелковой  тканью  и  украсила  золотым
позументом  и  страусовым  пером.  Франсуа  был  в  восторге, а мне пришлось
обещать   остальным  моим  сыновьям  изготовить  им  такие  же  береты,  под
условием,   чтоб  дети  добыли  необходимое  количество  меха,  пятая  часть
которого должна была служить уплатой за выделку в пользу мою и жены.





                    ГОНЧАРНОЕ РЕМЕСЛО. ПОСТРОЙКА ЧЕЛНА.
                          ПОЕЗДКА НА ОСТРОВ АКУЛЫ

     Описанные  мною работы заняли наше внимание до такой степени, что мы не
заметили  признаков приближения времени дождей. Мои успехи в скорняжничестве
и изготовлении меда и шляп ободрили меня на опыт в гончарном мастерстве.
     Мастерской  послужила наша столовая, а станком пушечное колесо, глубоко
посаженное  на  ось,  к  которой  я  приделал круг, вырезанный из доски. Для
первого  опыта  я  изготовил  несколько  чаш;  ими  я  хотел  заменить  наши
тыквенные  чаши,  в  которых  молоко  скисало.  Чтоб несколько украсить свой
материал,  я  подбавил к глине небольшое количество слюды. Потом я отыскал в
добыче  с корабля ящик со стеклянными безделушками, принятыми на корабль для
меновой  торговли  с дикарями. Выбрав несколько изделий из черного и желтого
стекла,  я  истолок  их в чрезвычайно мелкий порошок. Облепив им мои чаши, я
подверг  их  обжиганию.  После нескольких неудач, я изготовил таки несколько
чаш, а потом и чайных чашек, сахарницу и шесть малых тарелок.
     Рассказанное  мною  столь  быстро  потребовало, конечно, много времени,
тем  более,  что  для изготовления нескольких формочек мне пришлось вырезать
их сперва из дерева, а потом отливать из гипса.
     Мой  запас  глины  истощился,  и  так как дождливая погода не позволяла
возобновить  его,  то  я,  к удовольствию детей, принялся набивать кондора и
грифа.  Размягчив  шкуры  в  теплой  воде,  я  посыпал их изнутри молочайной
камедью,  в  защиту  от  насекомых,  и  облек шкурами заранее приготовленные
обрубки  дерева  в  форме птичьего тела. Вместо шеи я вставил перья, обвитые
хлопком.  Крылья я прикрепил по их местам кусочками проволоки, а вместо глаз
вставил  четыре  шарика  из  фарфоровой глины окрашенные и обожженные, и они
придали головам чучел обычное выражение хищных птиц.
     За  этими  работами  последовали,  конечно,  другие,  потому  что время
дождей  держало нас взаперти, а мы должны были употребить на что-нибудь наши
досуги.  Мне  не  хотелось  оставлять  детей  в  бездействии,  а однообразия
длинных  дней  не  могли устранить ни чтение, ни уроки, которые Эрнест давал
маленькому  Франсуа  и  которыми зачастую пользовался и Жак, ни мои рассказы
из  естественной  истории,  которые возбуждали тем живейшее любопытство, что
наш  остров  предоставлял  такое  разнородное собрание образчиков животного,
растительного  и даже ископаемого царств, какое нам невозможно было отыскать
в Европе. Найти общее занятие мне помог Фриц.
     - Теперь,  -  сказал  он,  -  когда  Ураган дает нам возможность быстро
передвигаться  по  суше,  нам  следовало  бы  запастись  средством  столь же
быстрого передвижения по морю. Построим гренландский челн, кайяк!
     Предложение  это было принято мной с удовольствием, детьми с восторгом,
а  женой  с  некоторой  боязнью: не имея ясного представления о гренландском
челне,  она  опасалась  неведомого  ей  предприятия. Я тотчас же объяснил ей
устройство  кайяка  из  тюленьих  шкур,  и,  несмотря  на внушаемые ей морем
опасения, она согласилась на нашу просьбу.
     Намереваясь   построить   по   крайней   мере  остов  нашего  челна  до
наступления  хорошей  погоды,  мы тотчас же приступили к делу. Прежде всего,
при  помощи самых широких китовых усов, согнутых самой природой, я, связывая
их  по два, построил два киля из которых один мог вкладываться в другой, оба
длиной  около  двенадцати  футов.  Под  нижним  из  килей,  которые я покрыл
резиной,  я сделал три вырезки, а в них вставил колеса, которые облегчали бы
нам  передвижение  челна  по суше. Оба киля я скрепил бамбуковыми тростями и
листовой  медью,  а  борты  соединил  китовым  усом.  Бока  постройки я одел
расщепленными  бамбуковыми  тростями,  изогнутыми  по  длине челна. Над всем
челноком  я  настлал  палубу,  в середине которой вырезал дыру такой ширины,
чтобы  плащ  гребца мог быть плотно обвязан около возвышающегося по ее краям
обода  и  не  пропускать  воды  в челнок. Гренландцы стоят в своих челнах на
коленях,  но  это утомительно; я приделал под отверстием подвижную скамейку,
на которой гребец мог по произволу отдыхать.
     Остов  нашего  челнока  был готов. Может быть, вследствие приделанной в
нем  скамьи, он был слишком высок; но казалось, что это изменение в размерах
челна не лишит его ни легкости, ни упругости.
     Однако  остов  челна  составлял только половину дела. Тщательно замазав
все  щели  остова  резиной,  мы  обили  челн  внутри  и снаружи двумя самыми
большими из наших тюленьих шкур. Такими же шкурами мы покрыли и палубу.
     Я  забыл сказать, что отверстие для гребца было сделано не посредине, а
немного  позади,  потому  что  на  передней  половине  челна  я  намеревался
поставить  со  временем  мачту  с  парусом.  А пока челн приходилось двигать
двулопатчатым веслом, немного длиннейшим, чем обыкновенные весла.
     Наконец,  к  общему  удовольствию,  челн  был  готов.  Испытать  его  я
предоставил  Фрицу,  подавшему  первую  мысль  к  постройке.  Но еще не имея
опыта,  я попросил жену как можно искуснее изготовить нам гребные плащи. Эти
плащи  следовало  сшить  из  тюленьей  шкуры так, чтобы, не стесняя движений
гребца,  плащ  плотно  охватывал  обод  отверстия в челноке. Кроме того, для
предупреждения  всякой  случайности,  плащи  следовало  изготовить  двойные,
чтобы  внешнюю их оболочку можно было надувать воздухом при помощи небольшой
трубки,  затыкаемой  пробкой. При таком устройстве плаща гребцу доставлялась
возможность надуть его как пузырь и тем держаться на воде.
     Эти   любопытные  занятия  и  другие  более  или  менее  важные  работы
сократили  нам время дождей. Но как ни быстро, казалось нам, прошло оно, тем
не  менее  мы с восторгом встретили возврат хорошей погоды, потому что с ней
наступили  и  прогулки  на  чистом  воздухе,  по  лесам  и степи. Фриц горел
нетерпением  испытать  свой гренландский челн; да и меня одолело любопытство
посмотреть, в какой степени произведение моих рук окажется годным.
     И  так,  однажды после обеда, в чудную погоду, наш челнок был спущен на
море.  Фриц  облекся в изобретенный мною костюм, сел в челн, надул свой плащ
и  стал  плавать  в челноке так же легко и с такой же уверенностью, как если
бы  по  суше,  вызывая взрывы хохота со стороны братьев, которые, по причине
украшавших  Фрица,  спереди и сзади, горбов, прозвали его полишинелем. Фриц,
не  обращая  внимания  на  их  насмешки,  быстро продвигался вперед и достиг
острова  Акулы,  при рукоплесканиях моих и жены, так как мы на всякий случай
сопутствовали Фрицу на пинке.
     Мы  посетили наших козочек и оставили им смесь тертой кукурузы, желудей
и  соли.  Слежалая  подстилка  животных в построенном нами для них маленьком
сарае  удостоверила нас, что они часто посещают это убежище, и это успокоило
нас насчет дальнейшего пребывания на острове.
     Перед  отъездом  с  острова  мы  обошли  его кругом, по берегу, собирая
кораллы  и раковины для нашего музея. Заметив большое количество водорослей,
жена попросила детей набрать некоторые виды этих растений.
     По  возвращении  нашем  в  залив Спасения она выбрала какие-то зубчатые
листья  длиной  в  шесть  или семь дюймов, тщательно вымыла их, разложила на
солнце,  дала  им  высохнуть и с важностью спрятала. Я стал трунить над ней,
но   не   добился  разгадки  ее  тайны.  Несколько  дней  спустя,  когда  мы
возвратились  к  пещере  из  похода  к Соколиному Гнезду, усталые, голодные,
истомленные   жаждой,   жена   подала  нам,  в  небольшой  тыквенной  чашке,
великолепное желе, вываренное из собранных и высушенных водорослей.
     Мы  с  наслаждением  стали  истреблять  это новое для нас и чрезвычайно
вкусное  кушанье.  Тогда жена рассказала нам, что, во время нашей поездки на
остров   Акулы,   она   увидела,   между  прибрежными  водорослями,  листья,
совершенно  сходные  с  теми,  из  которых,  во  время  одной стоянки нашего
корабля  у  мыса Доброй Надежды, тамошние хозяйки готовили желе, прибавляя к
нему  сахару  и  лимонного  или апельсинового соку. Вместо недоставшегося ей
лимона  жена  употребила  медовый  уксус, мед, голуболистник ароматический и
немного корицы.
     Найдя  в  хорошем  виде  наши  плантации  на  острове  Акулы,  мы могли
надеяться  увидеть  в  таком  же  удовлетворительном  состоянии  посадки  на
острове  Кита, к которому направились. Но по прибытии на место я увидел, что
кролики  расплодились,  обгрызли  кору  посаженных  нами  молодых  деревьев,
совершенно  истребили  ростки,  вышедшие  из  кокосовых орехов, и не тронули
только  отводков  сосен,  вероятно вследствие их смолистого запаха. И потому
для  ограждения нашего питомника мы вынуждены были окружить его изгородью из
колючих растений.
     Остов  кита  был  до  такой  степени  очищен  хищными птицами и выбелен
воздухом  и  солнцем,  что  я  захватил  с собой части его, которые надеялся
употребить  на  что-нибудь,  например,  спинные  позвонки.  В  то же время я
захватил  и  по  несколько  особей  двух  морских растений, которыми при мне
питались   наши  кролики;  одно  из  них,  с  неприятным  болотным  запахом,
показалось  мне  пластиночницей  сахаристной,  а  другое,  с  очень заметным
запахом фиалки, - фикусом дланевидным.
     Затем  мы  возвратились  в  предпочитаемое  нами жилище, пещеру, каждый
занятый каким-либо новым предприятием.





                      ИЗБИЕНИЕ ПОРОСЯТ-ОПУСТОШИТЕЛЕЙ.
                         ВОЗВРАЩЕНИЕ МОЛОДЫХ ЛЮДЕЙ.
                        ПОЯВЛЕНИЕ СЕЛЬДЕЙ И ТЮЛЕНЕЙ

     Однажды  утром, когда младшие дети отправились с ловушками на крыс, для
добывания  сырого  материала  на  береты,  я  пошел выбрать дерево известных
размеров,  в котором нуждался для устройства мельницы с толчеей, и запастись
не  менее  необходимой  глиной.  Я  запряг  Вихря  в  наши  старые  сани  и,
сопутствуемый Биллем и Бурым, направился к лесу, ближайшему к ручью Шакала.
     По  ту  сторону моста, осмотрев картофельное и мандиоковое поля, вправо
от  ручья, я увидел страшные опустошения, учиненные свиньями, как я заключил
по  следам  на  мягкой  земле.  Я  пошел  по этим следам, и они привели меня
сперва  к  стене скал, а затем, сквозь рощу, к нашему прежнему картофельному
полю, недалеко от Соколиного Гнезда.
     Размеры  причиненного  вреда доказывали многочисленность опустошителей.
Однако  ни одного из них не было видно, и я уже отчаивался открыть их, чтобы
наказать,  когда  неистовый  лай  собак  и  ответившее  ему  вскоре хрюканье
утешили  мое  нетерпение.  Я побежал на лай и увидел, защищающеюся от собак,
нашу   старую   свинью,   почти  одичавшую,  в  сообществе  восьми  поросят,
приблизительно  двухмесячных,  и годовалого кабана первых родов, которого мы
пустили  на  волю  для  расположения  и  который отлично вырос и выровнялся.
Отуманенный  злобой  за  виденные  мною  опустошения,  я  выстрелил из обоих
стволов  моего  ружья  по находившемуся передо мной стаду, которое хрюкало и
скалило  зубы  на  собак.  Три поросенка пали, а остальные кинулись в кусты,
преследуемые  собаками, которых я, однако, тотчас же позвал. Дотащив туши до
саней,  я продолжал искать пригодного дерева. Я нашел его в нескольких шагах
от  ямы,  из  которой  мы брали глину. Ствол его, футов двух в диаметре, был
прям и гладок. Отметив его по обычаю дровосеков, я возвратился к пещере.
     Наши  охотники  за  крысами  еще не приходили. В пещере я застал только
жену и Эрнеста, который провел часть дня в библиотеке.
     Под  вечер,  когда  мы  уже начали беспокоиться об отсутствующих детях,
они  явились.  Впереди  других ехал Жак на своем страусе. Фриц и Франсуа шли
по  бокам  Мычка,  нагруженного двумя большими мешками, в которых оказались:
четыре  утконоса, двадцать ондатр, одна кенгуру, одна обезьяна, два животных
из  породы зайцев и с полдюжины крыс, вида, отличного от ондатр. Кроме того,
Фриц  нес  пригоршню  больших  головок  ворсянки,  на которые мы не обратили
сначала внимания, привлеченные содержанием двух мешков.
     - Ах,  папа,  какой  чудный  бегун  мой  страус! - воскликнул Жак. - Он
несется  как  ветер.  Раз  двадцать  мне захватывало дыхание, и я думал, что
упаду  в  обморок.  Быстрота  его  бега,  можно  сказать,  ослепительна. Для
будущих поездок, папа, ты должен мне сделать маску с очками.
     - Как ты разгорячился! Маски я не стану делать!
     - Отчего?
     - Во-первых,  оттого,  что  не дозволю тебе сообщать нам свои желания в
виде  приказаний,  а во-вторых, потому, что для общей пользы должен заняться
вещами  более  важными, чем изготовление маски с очками для молодца, который
отлично  может  изготовить  ее  сам,  хоть  бы  для  того,  чтобы привыкнуть
обходиться без чужой помощи.
     Жак замолк.
     - Папа,  - сказал Фриц, - сегодня нам было очень весело; мы питались от
собственной  охоты,  добыли много дичи и, однако, охотно променяли бы ее всю
на  небольшое  количество  вина,  если только цена его не слишком высока для
нас.
     - Охотно  разрешаю  каждому  из  вас выпить по рюмке вина: вы их вполне
заслужили.  Только,  друзья  мои,  прошу  вас,  в другой раз не выезжайте из
дому,  не  предупредив  маму  и  меня. А теперь расседлайте животных: добрый
всадник заботится о себе не раньше, как позаботившись о своем коне.
     Когда  вся  семья  собралась  к  ужину,  жена  подала  одно  за  другим
несколько кушаний, шутя провозглашая их с комической важностью:
     - Вот,    господа,   европейский   поросенок,   который   прикидывается
американским.  Вот,  - продолжала она, - свежий и вкусный европейский салат,
посаженный  и  выросший  в  моем  саду, который, как вы знаете, находится на
стороне  земли,  противоположной  Европе;  следовательно,  в моем саду салат
этот  пускает  корни  в ту сторону, в которую обыкновенный европейский салат
пускает  листья.  Наконец,  -  провозгласила она, открывая тыквенное блюдо с
желе, - вот прекрасное готтентотское желе, добытое на огороде в море.
     Шутки  хозяйки  были  покрыты  рукоплесканиями.  Такие же рукоплескания
раздались,  когда жена вынесла к десерту лепешки из кассавы и бутылку нашего
меда. Никогда ужин не казался нам столь вкусным и веселым.
     Во  время  его  Фриц рассказал нам похождения детей в течение того дня,
как  его  братья  и он весь день пробыли в окрестностях фермы, ставя силки и
ловушки;  как  они  изловили  ондатр  при помощи моркови, а других мускусных
крыс  на  рыбок;  как  на  ту же приманку попались и утконосы; как, наконец,
братья  пообедали  несколькими  свежими  рыбами, жареным гинзенгом и корнями
аниса.
     - А  о моем шакале ты и не рассказал! - заметил Жак. - Он поднял передо
мной  двух  зайцев, а перед Фрицем кенгуру, который в первый и последний раз
в жизни понюхал пороху.
     - Бродя  около  фермы,  - продолжал Фриц, - я нашел эти большие головки
ворсянки,   которые,   как   мне   кажется,  своими  упругими  деревянистыми
прицветниками  могут  служить  нам  для  расчески войлока и наведения на нем
ворсы.  Кроме того, между тамошними растениями я открыл маленькие коричневые
яблони;  мы  вырыли  и  привезли  их.  Наконец, выстрелом из ружья я положил
назойливую обезьяну, которая швыряла мне в голову кокосовые орехи.
     Мать поблагодарила Фрица за его добычу.
     Снимание  шкур  я принял на себя одного. В корабельном лазаретном ящике
я  отыскал клистирную трубку; просверлив дыру в поршне и приделав к нему два
клапана,  я  изготовил  из трубки сгустительный воздушный насос, который при
всем  своем  несовершенстве  мог служить моей цели. Когда я выдвигал поршень
из  трубки,  воздух  проникал  в  нее  чрез оба клапана, а когда я вталкивал
поршень  обратно  в  трубку, клапаны закрывались, и сгущенный воздух выходил
из клистира со значительной силой.
     Когда  дети,  окончив неприятные приготовления к сниманию шкур, увидели
меня  приближающимся  с  этим  знакомым инструментом, они захохотали и стали
спрашивать, что я намерен делать.
     Вместо  всякого  ответа  я взял кенгуру, подвесил его задними лапами на
дереве,  прорезал в шкуре дыру, вставил в нее конец моего инструмента и стал
сильно  гнать  под  шкуру  воздух.  Мало-помалу кенгуру чудовищно вздулся. Я
продолжал  вгонять  воздух  и  скоро  убедился, что, за исключением двух или
трех  небольших  мест,  шкура  везде  отстала  от  мяса. Потом я предоставил
удивленным детям самим снять шкуру, что они и исполнили без всякого труда.
     - Чудесно! - воскликнул Жак и Франсуа.
     - Папа кудесник.
     - Забавная волшебная палочка! - заметил Эрнест.
     - Да как же папа отделил шкуры? - спросил Жак.
     - Очень  просто,  дети  мои,  - ответил я, - и всякий дикий народ знает
этот  способ  снимания  шкур,  основанный  на  том, что между шкурой и мясом
находится  слой  клетчатки. Жирная клетчатка эта, будучи наполнена воздухом,
раздувается,  растягивается  и  наконец  разрывается, так что шкура свободно
отделяется от мяса. Вот и вся тайна этого способа.
     Я  снова  взялся  за  клистирную  трубку, и работа быстро продвигалась.
Однако, так как добычи было много, то на это занятие ушел весь остаток дня.
     На  рассвете  следующего  дня  мы  отправились  срубить отмеченное мною
дерево.  Необходимые  для  этого веревки, топоры, клинья мы отвезли на наших
санях.  По пути я указал детям опустошения, произведенные свиньями, и место,
на  котором  они  были наказаны. Достигнув дерева, я попросил Жака влезть на
него  и  обрубить  ветви,  которые,  при  падении  дерева,  могли  задеть за
соседние  деревья.  Жак  привязал  к  стволу  две  веревки,  свободные концы
которых  мы привязали на значительном расстоянии от оголенного ствола, чтобы
не  подвергаться  опасности  при  его  падении.  Затем,  при помощи пилы, мы
сделали  в  стволе,  с  противоположных  сторон,  два глубоких надреза, один
повыше  другого.  Наконец,  мы сильно потянули за веревки, в сторону нижнего
надреза.  Дерево  издало треск, заколебалось и рухнуло, не задев ни соседних
деревьев,  ни  нас.  Ствол  был  распилен  на  чурбаны в четыре фута длиной.
Остальные  части  его мы оставили на месте, чтобы они высохли и впоследствии
могли послужить нам топливом.
     Для  нас,  непривычных к работе дровосека, этот труд был очень тяжел, и
мы  успели  окончить  его  лишь на другой день. Но я приобрел-таки материал,
необходимый мне для устройства мельницы с толчеей.
     Построив  мельницу,  мы,  для  первого опыта, ободрали на ней некоторое
количество  риса,  и  провеянный нами на другой день рис мог прямо поступить
на   кухню.  Обдирка  продолжалась  несколько  дольше,  чем  на  мельнице  с
жерновами, но все-таки удалась, а это-то и было существенной задачей.
     Наблюдая  за  работой  мельницы,  я заметил, что наша живность особенно
часто  посещала  соседнее поле и всегда возвращалась с него с полными зобами
и,  по-видимому,  очень  довольная  прогулкой. Посетив поле, я убедился, что
посеянный  на  нем  хлеб  уже созрел, хотя со времени посева прошло не более
четырех  или  пяти  месяцев.  Из  этого  я заключил, что на будущее время мы
можем рассчитывать на две жатвы в год.
     Эта  надежда  была  очень приятна; однако она поставила нас в некоторое
затруднение,  потому  что  представившийся неожиданно труд по второму посеву
совпадал  с  приходом  сельдей  и  тюленей.  Это затруднение едва не вызвало
жалоб  нашей  хозяйки,  которая,  из  сострадания к нам, пугалась количества
предстоявшего  труда  и  не  могла  представить  себе,  как  мы справимся со
вторичной пахатой, одновременно с первой жатвой и ловом сельдей и тюленей.
     - Согласись,   друг   мой,  -  сказала  она  мне,  -  что  судьба  даже
расточительна к нам. Мы никогда не были так богаты.
     - Конечно, - возразил я улыбаясь, - мы не знаем недостатка в деньгах.
     - А  ведь  правда,  -  сказал  Жак,  -  здесь  мы  не думаем о деньгах.
Помнишь,  папа,  как  ты  нам  каждое воскресенье давал по пятачку и как мы,
получая  эти  пятачки,  прыгали  от  радости?  Ведь  теперь  никто из нас не
обрадовался бы и четверикам пятачков.
     С  радости  от  действительных богатств наших жена перемешивала слова и
говорила  о  ловле  риса  и  жатве  тюленей,  солении  картофеля  и копчении
сельдей.
     Я   успокоил   жену   в   ее  тревоге  относительно  предстоявшего  нам
непомерного  труда.  Для уменьшения его я решил собрать хлеб по итальянскому
способу,  менее бережливому, но зато быстрому. После жатвы мы могли заняться
ловлей  сельдей и тюленей, без всякого неудобства, отложив на несколько дней
сбор картофеля и мандиоковых корней.
     Чтобы  иметь  возможность  со  следующего  же дня приступить к жатве, я
распорядился  устройством  под  открытым небом чистого тока, чтобы свезти на
него  собранный  хлеб и обмолотить его ногами наших верховых животных. После
этого мы намеревались дополнить молотьбу ударами весел и досок.
     На  другой  день  мы, вооруженные серпами, отправились на поле, которое
предстояло  сжать,  и,  придя  на  место,  каждый из нас принялся за работу,
состоявшую  в  том  что, захватив левой рукой несколько колосьев, мы срезали
их  правой  и,  связав  первым  попавшимся  под  руку пучком соломы, бросали
стебли  с  колосьями  в  корзину. Занятие это, по новизне своей, понравилось
детям,  так  что  вечером поле было сжато, а в течение дня корзины то и дело
относились на ток и опоражнивались.
     - Хорошо  хозяйство!  -  печально  воскликнула жена, - вся солома и все
недоросшие стебли с колосьями останутся на жниве и пропадут.
     - Ты   ошибаешься,   друг   мой  -  возразил  я.  -  Итальянцы  не  так
сумасбродны, какими ты их выставляешь.
     Что  ты  считаешь  пропащим  -  не пропадет; но вместо того, чтобы есть
остающееся на жниве зерно, итальянец пьет его.
     - Это  что  за  сказка?  -  спросила жена, - как же можно пить солому и
колосья?
     - Однако   итальянцы   умудрились   пить   их.   Так  как  вина  Италии
представляет  лучшие  поля, чем пастбища, но итальянцам недоставало бы травы
и  сена,  если  бы  они  не придумали жать хлеб именно таким способом, каким
жнем  его  мы.  По  прошествии  недели  или двух, на жниве между оставшимися
стеблями  пробивается свежая трава, и итальянцы скашивают эту траву вместе с
соломой   вплоть   до   земли.   Недостаток  питательных  веществ  в  соломе
вознаграждается  попадающимися  в  этом сене колосьями, и, питаясь ими, скот
дает обильный удой.
     Хотя  жена и переставала находить наш способ жатвы очень небережным, но
уступила моим убеждениям.
     Затем  предстояло обмолотить собранные колосья. Это было праздником для
детей,  которые,  усевшись  каждый на свое любимое верховое животное, ездили
по  колосьям,  чтобы выбить из них драгоценные зерна. Жена заметила мне, что
этот   итальянский  способ  молочения  давал  животным  возможность  взимать
десятину  с  обмолачиваемого  хлеба,  и  я  должен  был напомнить жене текст
священного  писания,  воспрещающий завязывать рот молотящему животному. Этот
довод  успокоил  жену.  Нужно добавить, что по окончании молотьбы оказалось,
что мы сложили в амбар более ста мер пшеницы и почти столько же ячменя.
     Чтобы  получить  в  том  же  году  второй  сбор,  нужно  было спешить с
посевом.  Для  вернейшего  сбора  мы  прибегли к швейцарской плодопеременной
системе.  Мы  собрали  ячмень и пшеницу, и потому на этот раз посеяли полбу,
рожь и овес.
     Не  успели мы кончить этот важный труд, как наступил проход сельдей. Но
по  поводу  его  отвлеклись от посева лишь ненадолго, так как жена объявила,
что  ей будет достаточно двух малых бочонков. Что же касается до тюленей, то
мы   убили   несколько   штук,  с  которых,  пользуясь  моим  нагнетательным
инструментом, сняли шкуры гораздо быстрее, чем в первый раз.





                        МОРЖ. БУРЯ. ТРЕВОГА О ФРИЦЕ.
                     СПАСЕНЫ! ПОДЪЕМНЫЙ МОСТ. СОЛОНЧАК

     Кайак  был  уже  давно  готов,  и  Фриц, названный его капитаном, горел
желанием  оправдать  свое  звание.  И  так как самые важные и спешные работы
наши  исполнены,  то  ничто  уже  не мешало нам доставить себе это зрелище и
удовольствие.
     В   назначенный   день   все   мы  вышли  на  берег.  Фриц  должен  был
подвергнуться  торжественному  облечению  его  в новое звание, прежде нежели
сесть  в  челн.  Все  мы  хлопотали около него, в роли оруженосцев, одевая и
вооружая  его.  Изготовившись  в  путь,  наш  гренландский  герой вооружился
двойным веслом и гарпунами, произнося угрозы морским чудовищам, сел в челн.
     Пролезши  в  отверстие  палубы,  он  стал на колени. Стянув плащ вокруг
ободка  этого  отверстия и расположив гарпуны по назначенным для них местам,
Фриц  принялся надувать свой плащ и скоро стал похож на исполинскую лягушку.
Остальные  дети столкнули челн на воду, и Фриц, предоставленный самому себе,
затянул  победную  песню. Меня радовала решительность, с которой он управлял
своим  челном,  и я вполне разделял восторг остальных трех детей, отвечавших
на  песнь  брата взрывами хохота. Напротив того, сердце матери сжималось при
мысли  об  опасностях,  ожидавших одно из дорогих ей существ. Для успокоения
ее  я,  несмотря на все мое доверие к искусству Фрица, снарядил другой челн,
чтобы плыть за кайяком и, в случае нужды, подать сыну нужную помощь.
     Пробыв  несколько  минут  на тихих водах нашего маленького залива, Фриц
стал  испытывать  кайяк  на  различных  движениях.  То,  при помощи двойного
весла,  он  гнал  челн,  с  быстротой  стрелы,  по  прямому  направлению, то
заворачивал   вправо  или  влево,  то,  для  доказательства,  что  не  может
потонуть,  он  опрокидывал  челн,  к  ужасу  матери  и живому восторгу своих
братьев.
     Может  быть,  несколько  опьяненный  нашими  шумными знаками одобрения,
Фриц,  не  обращая внимания на крики и просьбы матери, боявшейся какого-либо
несчастья,  решился  направить кайяк в течение ручья Шакала, которое, прежде
чем он успел оглядеться, вынесло его в открытое море.
     Эта  неосторожность  напугала  и  меня. Я поспешно сел в свой челнок, в
сопровождении  Жака  и  Эрнеста,  и  пустился  в погоню за беглецом, крикнув
матери,  чтобы  она  не  пугалась  шалости Фрица, но сам я решился побранить
его.
     Между  тем  Фриц скрылся из виду, и мы могли надеяться увидеть его лишь
в открытом море.
     Челнок  наш,  при  помощи  шести  весел,  летел  по  воде  с  быстротой
ласточки.  Мы  не  замедлили  достигнуть отмели, на которой некогда разбился
корабль  и на которую, как мне думалось, течение должно вынести Фрица. Здесь
выступали  на  поверхность  воды  низкие  скалы, о которые она разбивалась с
пеной.  Отыскивая  место, через которое мы могли безопасно пройти, мы попали
в лабиринт скал, закрывавших от нас окрестность.
     Мы  толкались  в  этом  подобии  архипелага,  не  умея  выйти из него и
тревожась  положением  нашего  опрометчивого  беглеца,  когда  я  увидел, на
значительном  расстоянии,  поднимавшийся  столб  дыма,  а  секунды через три
услышал и слабый звук, который признал за отдаленный выстрел.
     - Фриц там! - радостно воскликнул я.
     - Где,  где?  -  спрашивали  Жак  и Эрнест, тревожным взглядом окидывая
горизонт.
     В  это  мгновение  я  услышал  звук,  подобный  первому, и выстрелил из
пистолета.  Мне  ответил третий отдаленный выстрел. Я уверил моих спутников,
что  Фриц  от  нас  не  далее как в одной версте, и попросил их приналечь на
весла. Несколько минут спустя мы нагнали нашего беглеца.
     Осмотрев  моржа,  убитого Фрицем и лежащего на ближнем обломке скалы, я
стал  выговаривать  Фрицу  за  беспокойство,  которое  он причинил нам своим
опрометчивым  поступком. Он извинился, сваливая вину на силу увлекающего его
течения  и  умалчивая  о  своем  желании испытать кайяк и гарпуны в открытом
море.  Счастливый  возможностью привезти его невредимого к матери, я простил
Фрицу,  отрубил  моржу  голову,  выломал  из нее бивни, которыми намеревался
украсить  нос  кайяка,  и  предложил  детям  пуститься  в  обратный путь под
предводительством Фрица.
     На  пути  Эрнест  спросил  меня,  на чем основывал я свой расчет, когда
услышал  выстрелы  Фрица,  утверждая,  что  он  от нас не дальше как в одной
версте.
     - Физика  учит  нас,  -  ответил  я,  -  что  свет  проходит  в секунду
семьдесят  тысяч  четырехверстных  миль,  а  звук  пробегает  в секунду лишь
триста   тридцать   приблизительно  полуторааршинных  метров.  Насчитав  три
секунды  между  временем,  когда  я  увидел  дым  от  выстрела,  и  временем
донесшегося  звука,  я  заключил,  что  Фриц  должен  находиться  от  нас на
расстоянии тысячи метров, то есть версты.
     - Применяли ли этот расчет к свету звезд? - спросил Эрнест.
     - Да,  солнечный  луч достигает земли в восемь минут и семь с половиной
секунд,  а  существуют  неподвижные  звезды,  находящиеся  от  нас  на таком
громадном  расстоянии,  что  их  свет достигает земли лишь в тысячи лет, так
что  если  б  они внезапно перестали светиться, то человек видел бы их еще в
течение тысячи лет.
     - Ах,  папа,  какая бездна - наука! - воскликнул Эрнест, - и как хорошо
бы было знать все, чему она учит.
     - Хорошо  знать хоть немногое, дитя мое, - ответил я, - тайна всего для
нас непроницаема.
     Разговаривая  таким  образом,  мы  успели  проехать  только треть пути,
когда  над  нами  разразилась гроза, которую я, правда, предвидел, но отнюдь
не ожидал в таком скором времени.
     К  несчастью,  Фриц  настолько  опередил  нас, дождь так густо застилал
окрестность,  а  шум  волн  и  ветра до такой степени заглушил крик, что нам
невозможно  было  ни видеть Фрица, ни подать ему знак, чтоб он пересел в наш
челн.  Страшное беспокойство давило мне сердце. Но на моей заботе оставались
другие,  не  менее  дорогие  существа, и потому я велел своим юным спутникам
одеть  спасательные  пояса  и  крепко  привязать себя к челну, чтобы не быть
унесенными  волнением,  затем  я  принял те же предосторожности относительно
самого себя, и мы поручили жизнь свою благости Божией.
     Буря   постоянно   усиливалась.  Яростные  волны  вздымались  горами  и
заслоняли  от  нас  окрестность.  Затем они обрушивались при блеске молний и
раскатов  грома.  Нам  ежеминутно казалось, что море поглощает нас и с утлым
челноком нашим, и вслед затем нас, к не меньшему ужасу, вскидывало наверх.
     К  счастью, челн хорошо выдерживал удары волн; накоплявшуюся в нем воду
мы  постоянно  выливали;  челн  снова прыгал по волнам, но я тщетно старался
управлять им при помощи руля.
     Но  ужас  нашего  собственного  положения  был  ничтожен в сравнении со
страхом,  который  ощущал я по поводу несчастного виновника этого положения.
Он  должен  был  испытывать  ту  же  бурю,  потому что, несмотря на быстроту
кайяка,  по  моему расчету, не мог еще достигнуть берега. Что сталось с ним?
Он  представлялся  мне  то разбитым, вместе с утлым челноком, о какую-нибудь
скалу,  то  погружающимся  в  глубь  моря,  то  добычей какого-либо морского
чудовища,  против  которых  пустился  на  охоту.  Сердце  мое страдало, но я
молчал,  чтобы  не  пугать  детей,  которых должен был оберегать, и которые,
может  быть,  пугались  менее,  чем  я,  вследствие  простодушного и святого
доверия,  которое внушало им мое присутствие. Они надеялись на меня, который
сам надеялся только на Бога.
     Когда  меня терзали эти мысли, я, сквозь окружающий мрак и поверх волн,
увидел,  что  мы  находимся в виду залива Спасения. Тогда я схватил весло, и
мы  стали  грести  так  сильно, что скоро вошли в ведший к заливу проход. Мы
были спасены.
     Как  описать  мне  восторг,  который  овладел  мною,  когда я увидел на
берегу  жену, Фрица и маленького Франсуа, стоящими на коленях и молящимися о
нас,  которых  они  имели основание считать погибающими. Я не стану пытаться
описывать  ту  радость,  с которой мы были встречены и сами обнимали дорогие
нам  существа.  Жена  и я были до того счастливы в объятиях наших детей, что
всякий упрек кому бы то ни было за опрометчивость замер на наших устах.
     После  жаркой  молитвы Предвечному и после быстро поданного женой обеда
мы вытащили на берег кайяк и челн и вместе с их грузом дотащили до пещер.
     Ливень  дождя  до такой степени переполнил стекавшие со скал ручьи, что
в  нескольких  местах  и  преимущественно  у  Соколиного Гнезда они вышли из
берегов,  разлились  и причинили опустошения, требовавшие немедленных забот,
Ручей  Шакала  переполнился  до  такой  степени, что едва не снес наш мост и
значительно расшатал его.
     Потребованные  этим  обстоятельством  работы,  а  равно  ловля  семги и
осетров  заняли  несколько  дней,  которые  успокоили  нас  от тревог нашего
морского путешествия.
     Однажды,  в  прекрасную  лунную  ночь, я был разбужен лаем наших собак,
которому  отвечало  какое-то  беспокоившее  меня  хрюканье.  Опасаясь нового
нападения  шакалов,  я  поспешно  встал,  взял ружье и выглянул в окошко над
дверьми,  которое  летом мы всегда оставляли открытым для очищения воздуха в
нашем  жилье.  Я  озирал  местность  перед пещерой, когда услышал подле себя
голос Фрица.
     - Что такое, папа? - спросил он.
     - А вот посмотрим, - ответил я, - пойдем вместе.
     Мы  отправились  по  направлению  к  шуму, чтобы открыть причину его, и
скоро  увидели, что наши собаки отражали наступление стада свиней. Сколько я
мог  угадать,  это  были наши же одичавшие свиньи; они, думал я, перебрались
через  мост  Шакала, пользуясь тем, что дети забыли снять с моста доски, как
мы делали это со времени посещения боа.
     Нам  стоило  немалого  труда  отозвать  собак.  Преследуя  свиней по ту
сторону  ручья, я убедился, что они пробрались к нашему жилищу не вследствие
забывчивости  детей,  а  благодаря собственной ловкости, так как они перешли
ручей  по  трем  бревнам, служившим опорой мосту. Это вызвало во мне желание
переделать  лежащий  мост  в  подъемный, и со следующего же дня дети мои и я
принялись за эту работу.
     Мы   поставили   два   толстых   бревна,  вверху  и  внизу  соединенные
перекладинами.  Вдоль  столбов  мы  прикрепили ряд ступеней, по которым было
легко  забраться наверх. Перекинутая через блок веревка была привязана одним
концом  к  железному кольцу, крепко вбитому в конец моста, и при помощи ее и
очень  простого  коромысла  мост  поднимался  и  опускался. Таким образом мы
вполне обеспечили себя от набегов, подобных потревожившим нас.
     В  первые  дни  по  окончании  этого  труда  дети  забавлялись тем, что
поднимали  и  опускали  мост  или  влезали  на  бревна,  с которых они могли
видеть,  по  ту  сторону  ручья,  пасшихся  стадами  и  в одиночку антилоп и
газелей, которые убегали, как только мы переходили мост.
     - Как  жаль,  папа,  - сказал однажды Фриц, - что эти красивые животные
не  приручены  нами. Как приятно было бы, если б они, подобно нашим домашним
животным, бродили вокруг нас, не пугаясь шума наших работ.
     - Правда!  Нам  следовало бы устроить здесь солончак, такой, какие есть
в Георгии, - заметил Эрнест. - Тогда газели сами приходили бы к нам.
     - О каких это солончаках рассказывает Эрнест? - спросил меня Фриц.
     - Он  говорит  о  природных солончаках, существующих в Новой Георгии, -
ответил  я,  -  части  теперешней  Британской Колумбии, английской колонии в
Северной  Америке.  Там  местами  почва  пропитана  солью,  вследствие  чего
жвачные  животные,  как  домашние,  так  и  дикие, с удовольствием лижут эту
землю.  Оттого-то в посещаемых скотом местах видны вырезанные им углубления.
Такие   солончаки  устроены  искусственно  и  в  некоторых  странах  Европы,
например на горах нашей родины.
     - Устроим,  папа,  солончаки!  -  вскричали  дети, прыгая с радости при
одной  мысли,  что им можно будет приманить оленей, коз, газелей, буйволов и
прочих.
     - Если  мысль  вам  так  нравится, друзья мои, то я охотно приведу ее в
исполнение.  Из  фарфоровой глины и соли можно изготовить отличную приманку.
Итак,  запасемся  снова  глиной,  но  при  этом  за  один  поход  захватим и
бамбуковых   стеблей,   которые   необходимы   мне   для  выполнения  одного
замышленного мною дела.
     Дети переглянулись в недоумении.
     - Папа,  -  сказал  Фриц, - уже давно братья и я задумали другой поход.
Нам  хотелось  бы  побывать  на  ферме  и  Проспект-Гилле  и  осмотреться по
сторонам дороги. Позволишь ли ты нам это?
     Все взоры устремились на меня.
     - Если  вы  так  сильно  желаете  этого,  дорогие  мои,  то  дело можно
устроить.  Притом  же  мы  уже  давно  не  бывали  там,  и  обзаведение наше
нуждается в присмотре.
     - Отправимся, отправимся! - восклицали дети.
     - В  таком  случае,  - сказал Фриц, - я приготовлю на дорогу пеммикана,
если мама согласиться дать мне несколько кусков медвежатины.
     - Пеммикана? Это что за кушанье дикарей? - спросила жена.
     - Мама,  -  ответил  Фриц,  -  это  мясо медведя или косули, рубленное,
толченое  и  сжатое,  которое канадские торговцы мехами берут в свои дальние
путешествия  между  индейскими  племенами. Пища это почти не занимает места,
хотя   очень   питательна.   И   так  как,  мама,  мы  порешили  предпринять
продолжительное  путешествие,  то  мы  и  обратим  наш  запас  медвежатины в
пеммикан.
     Хотя   мать   менее,   чем   когда-либо,   относилась   сочувственно  к
предприятиям,  разлучавшим  ее  с  детьми и мужем, однако она по обыкновению
уступила  нашим  просьбам  и  представлениям о необходимости этого похода, и
помогла  Фрицу  в  изготовлении  "кушанья дикарей". Между тем остальные дети
приводили  в  порядок  свои  охотничьи  доспехи, и, следя за их хлопотами, я
убедился,  что  они  намерены  продолжать этот поход, которому, по-видимому,
придавали  большую  цену.  Старые сани, которые дети, при помощи двух колес,
обратили  в  тележку,  были нагружены мешками, корзинами, а равно палаткой и
кайяком.  Кроме  того,  Жак,  надеясь,  что  его действия не будут замечены,
присоединил  к  запасу  пеммикана,  уже  и  без  того  слишком  изобильному,
несколько  голубей,  -  как  я  думал, с целью поразнообразить будущий стол,
грозивший  состоять  из  одной  толченой  медвежатины. Я притворился, что не
замечаю этих маленьких хитростей, и торопил с отъездом.




                 ОТЪЕЗД НА ФЕРМУ. ГИЕНА. ГОЛУБЬ-ПОЧТАЛЬОН.
                        ПИСЬМО ФРИЦА. ЧЕРНЫЕ ЛЕБЕДИ.
                       ЦАРСКАЯ ЦАПЛЯ. ТАПИР. ЖУРАВЛИ.
                     РАЙСКАЯ ПТИЦА. ВОССТАНИЕ ОБЕЗЬЯН.
                        ПОДАВЛЕНИЕ ЕГО. ОПУСТОШЕНИЯ,
                            ПРОИЗВОДИМЫЕ СЛОНАМИ

     В  назначенное утро, когда я предложил жене участвовать в нашем походе,
она,  против  моего  ожидания,  объявила,  что  останется  дома,  нуждаясь в
отдыхе.  Эрнест,  после  неоднократных  совещаний  с  Жаком  и Фрицем, также
выразил  желание  остаться.  Видя  такое  изменение  нашего предположения, я
решился  отпустить троих детей одних и воспользоваться их отсутствием, чтобы
устроить тиски для сахарного тростника.
     Наши   три   охотника   простились   с  нами  и  радостно  отправились,
напутствуемые множеством советов, предостережений, просьб и молитвами.
     Я  не  стану вдаваться в подробности по устройству тисков для сахарного
тростника,   которые   не   отличались  существенно  от  настоящей  сахарной
мельницы.  Я  предпочитаю  этот  сухой  рассказ более интересному, который я
услышал  из  уст  наших  искателей  приключений,  когда  они,  по прошествии
нескольких дней, возвратились домой.
     Быстро  двигаясь,  они  скоро  достигли  окрестности  фермы, на которой
хотели  пробыть  этот  день  и  следующий.  Приблизившись к самой ферме, они
услышали  человеческий  хохот, который сильно испугал и их самих, и быков, и
собак.   Жаков  страус,  весьма  впечатлительный  от  природы,  обратился  в
бегство,  унося  своего  всадника  по  направлению к ручью. Между тем хохот,
встревоживший  весь караван, повторялся, быки показывали намерение повернуть
назад,  да  и  пораженные ужасом собаки, вероятно, последовали бы за ними. И
потому  Фриц  и  Франсуа спустились с седел, чтобы исследовать причину этого
ужаса;  и  между  тем  как  Фриц старался успокоить быков, Франсуа осторожно
крался  между  деревьями,  единственно  с  целью наблюдения, потому что Фриц
велел ему, при виде какой-либо опасности, тотчас же отступить.
     Маленький  Франсуа,  хотя  и  сильно  встревоженный  слышавшимся еще по
временам  неприятным  хохотом, продолжал красться между деревьями, тихо зовя
за   собой   собак,  которые,  по-видимому,  следовали  очень  неохотно.  По
прошествии  некоторого  времени  Франсуа  осторожно  отстранил куст и увидел
пред  собой,  шагах  в  восьмидесяти  огромную  гиену, готовившуюся пожирать
загрызенного  ею  барана. Заметив маленького охотника, гиена в четвертый или
пятый  раз  издала  слышанный детьми хохот и, однако, не отходила от добычи.
Тогда   Франсуа,  хотя  и  понимал  опасность  своего  положения,  пустил  в
отвратительное  животное пулю, которая раздробила зверю одну из передних лап
и в то же время нанесла ему довольно значительную рану в грудь.
     Фриц,  с  большим  трудом  успокоив  быков и привязав их к двум ближним
деревьям,  побежал  на  помощь  брату, который, к счастью, уже не нуждался в
ней.  Обе собаки, которые от непонятной трусости перешли в крайнюю ярость, с
остервенением  ринулись  на врага. Фриц не решился стрелять из боязни ранить
которую-либо  из  собак,  которые,  впрочем,  не замедлили одолеть гиену. Их
нужно  было  оторвать  от ее трупа, которому они продолжали угрожать, подняв
губу, оскалив зубы, ощетинившись и сверкая глазами.
     Несколько  минут  спустя  подъехал  и Жак; когда встревоживший животных
неприятный хохот смолк, страус успокоился и подчинился своему ездоку.
     Мальчики  перевезли свою добычу на ферму, чтобы снять шкуру со зверя во
время своего пребывания здесь.
     В  это  время мы, оставшиеся в пещере, сидели, после денных трудов, под
листвой  деревьев  и  беседовали  о  наших  трех охотниках. Мать по временам
высказывала   некоторые   опасения;   я   же   выспрашивал   Эрнеста  насчет
таинственных  намерений, которые, как мне казалось, были обсуждаемы братьями
при их отъезде. Но Эрнест отвечал загадочно. Под конец ужина он сказал:
     - Успокойся,  милая  мама; успокойся и ты, папа. Я надеюсь сообщить вам
завтра самые благоприятные вести о наших путешественниках.
     - Это  каким  образом? Разве ты намерен отправиться к ним? Это нарушило
бы мои расчеты, потому что я хотел и завтра воспользоваться твоим трудом.
     - Я  не  уйду отсюда, папа, и тем не менее обещаю тебе назавтра вести о
братьях. Кто знает? может быть я увижу во сне, где они и что делают.
     - Смотри!  -  воскликнул  я,  прерывая  мечтателя,  - вот поздний гость
влетел  в  голубятню.  За  темнотой  я  не  разглядел,  один ли это из наших
голубей или чужой забрался к ним.
     - Нужно  запереть  голубятню,  -  сказал  Эрнест,  поспешно  вставая. -
Пожалуй,  это  курьер  из Сидни. Ты, папа, говорил мне о возможном соседстве
этой  колонии  с  нашей. Если влетевший голубь, действительно, курьер, то мы
можем воспользоваться им, чтобы завести переписку с Новой Голландией.
     - Твоими  бы  устами  мед  пить,  дорогой  мой.  Но уже поздно, пора на
покой.  Завтра  ты  можешь  пораньше  отыскать своего курьера и прочесть нам
вести,  которые  надеешься найти у него под крылом. А пока - спокойной ночи,
и не придумай себе заранее снов.
     На  другой  день  Эрнест, поднявшись раньше обыкновенного, отправился в
голубятню,  и  когда  жена  и я садились за завтрак, он подошел к нам, важно
раскланялся и подал нам запечатанное письмо.
     - Почтмейстер  пещеры имеет честь почтительнейше представить вам депешу
с  фермы и из колонии Сидни, при чем просит извинить его в поздней передаче,
во внимание к тому, что депеша пришла только сегодня ночью.
     Жена  и я невольно посмеялись этому торжественному вступлению, и ожидая
какой-нибудь  шутки,  придуманной Эрнестом, чтобы рассеять наше беспокойство
об отсутствующих детях, я отвечал ему в том же торжественном тоне:
     - Прошу  вас,  г-н  секретарь,  прочесть  нам  депешу, посланную в нашу
столицу. Что доносят нам о наших подданных?
     Эрнест снова поклонился и, развернул бумагу, громким голосом прочел:

     "От  генерал-губернатора  Нового  Южного  Валлиса  губернатору  пещеры,
Соколиного Гнезда, фермы, и прочее и прочее поклон и привет.
     Благородный,  дорогой  и  верный  союзник!  С огорчением узнали мы, что
недавно  три  искателя  приключений  вышли  из  вашей  колонии,  чтобы  жить
незаконной  охотой  на  дичь  подведомственных  нам  земель.  Дошло также до
нашего  сведения,  что  стадо  гиен, столь же отвратительных, как и опасных,
вторглось  в  наше  губернаторство  и  уже  причинило  не малый ущерб нашему
скоту.
     Вследствие  этого  мы  просим  вашего  содействия  к  прекращению  этих
беспорядков,  к возвращению охотников в нашу колонию и к прекращению набегов
хищных зверей на мирных домашних животных.
     За  сим,  да  хранит  вас  Провидение,  благородный,  дорогой  и верный
союзник.
     Дан  в  Сидни,  в  залив  Джаксона,  2 числа этого месяца, от основания
колонии в лето 34-е.
                                                                  Губернатор
                                                          Филипп Филиппсон".

     Окончив  чтение,  Эрнест  расхохотался и принялся скакать так неистово,
что  выронил  из  кармана  маленькую  записку. Я хотел поднять ее, но Эрнест
предупредил меня и овладел бумажкой.
     - Это,  -  пояснил он, - частная корреспонденция с фермы. Впрочем, если
вы  желаете,  я  сообщу  вам  ее:  при  своей  краткости,  она,  может быть,
правдоподобнее   официальной   депеши  сэра  Филиппсона,  который,  как  мне
кажется,  слишком  доверчиво  повторяет  дошедшие  до него слухи, касающиеся
обоих колоний.
     - Ты  задаешь  мне  странную  загадку!  -  воскликнул  я. - Разве Фриц,
уходя, оставил тебе письмо с просьбой передать мне его только сегодня?
     - Нет,  папа,  -  ответил  Эрнест,  заметив,  что  мать начинает терять
терпение.  -  Истина  заключается  в  этой  записке,  которую принес голубь,
прилетевший  вчера  вечером.  Я прочел бы ее вам вчера же; но мне не удалось
влезть  на  голубятню  раньше  сегодняшнего  утра. Вот что пишет Фриц; читаю
слово в слово:

     "Дорогие  родители и любезный Эрнест. Огромная гиена пожрала двух ягнят
и  одну  овцу.  Франсуа  покрыл себя славой. Он ранил гиену в грудь ружейной
пулей.  Собаки  доканали  зверя.  Почти целый день мы снимали шкуру хищника.
Мех  очень  красив.  Наш  пеммикан  ни  на что не годен; мама справедливо не
доверяла моему искусству.
                                                                  Ваш Фриц".
     Ферма, 15-го.

     - Вот  настоящая  охотничья  записка!  -  воскликнул я, смеясь. - Слава
Богу,  что  малый  Франсуа убил гиену. Но каким путем пробралось это опасное
животное в наши владения?
     - Лишь  бы  они  были  осторожны!  - тихо проговорила мать, представляя
себе своих троих детей, вдали от нас, подвергающимися новым встречам.
     Она  просила  нас  тотчас  же отправиться к ним, чтобы, в случае нужды,
оказать  им  помощь.  Но  и  помимо  того, что второй воздушный посланец мог
указать  нам  точнее,  что нам следовало предпринять, мы могли и разойтись с
нашими искателями приключений.
     И,  действительно,  под вечер, несколько раньше вчерашнего, в голубятню
влетел  второй  голубь-посланец.  Эрнест тотчас же запер его и вскоре принес
нам записку следующего содержания:

     "Ночь  спокойная.  Чудное  утро.  Плавание  в  кайяке  по  озеру фермы.
Пленение  черных  лебедей.  Царская  цапля. Журавли и утки-чернавки. Бегство
неизвестного животного. Завтра в Проспект-Гилле. До свидания.
                                                        Фриц, Жак, Франсуа".

     Эта  записка  значительно  успокоила нас. Она доказывала нам, что гиены
уже  не  появлялись.  Что  же  касается  загадочных  подробностей,  то  наши
путешественники разъяснили нам их по возвращении.
     Они  намеревались  исследовать  озеро  при  ферме и, особенно, отметить
места,  где  можно  было приближаться к воде, не боясь увязнуть в грязи. Для
этого  Фриц  сел  в  свой  кайяк и плыл вдоль берега, а его два брата шли по
берегу,  за  тростником.  По  знаку Фрица, Жак и Франсуа подходили к воде и,
чтобы отметить место, ставили несколько бамбуковых стеблей.
     Во  время  этого  исследования  Фриц попытался поймать живыми несколько
черных  лебедей.  Насадив  на  конец  длинного  бамбукового  стебля петлю из
железной  проволоки,  он  мало-помалу  приблизился  к  трем молодым лебедям,
которые  оказались  менее пугливыми, чем он ожидал, и Фрицу удалось овладеть
птицами,   не   причинив  им  ран.  Эти  пленники,  перевезенные  к  пещере,
впоследствии украсили залив Спасения.
     Едва   управившись  с  лебедями,  Фриц  увидел  выходившую  к  нему  из
тростника  великолепную  царскую цаплю и накинул на нее свой силок. Красивая
птица  откинулась,  стала  бить  клювом,  лапами  и  крыльями, и Фриц, чтобы
овладеть  ею,  должен был въехать на кайяке в тростник. Цапля, которую петля
начинала  душить,  смирилась, и наш охотник мог связать ей крылья и завязать
глаза.
     В  то  время,  когда  три  брата,  стоя  на  берегу,  любовались своими
красивыми  пленниками,  из  тростника  вышло  большое четвероногое животное,
шумно  сопя, и до такой степени озадачило мальчиков, что они не спохватились
стрелять.  По  сделанному ими впоследствии описанию я заключил, что животное
это  было  тапир,  или  анта,  невинное млекопитающее, по строению несколько
сходное  со  слоном и водящееся около больших рек Южной Америки. Однако Фриц
пустился  преследовать  тапира,  между  тем как его братья повезли плененных
лебедей и цаплю на ферму.
     Когда  Жак  и  Франсуа  проходили около рисового поля. Они услышали над
собой  полет  большой  стаи журавлей и пустили в них несколько стрел; четыре
или  пять  журавлей  упали, и два из них оказались так называемыми нарядными
журавлями.
     Это  была  отличная добыча и Фриц, возвратившийся в это время со своего
поиска  с  пустыми руками, стал сильнее прежнего досадовать на свой неуспех.
И  потому,  дойдя  до  фермы,  он взял своего орла и, в сопровождении собак,
пошел  в  лес  гуявника,  чтобы добиться добычи. По прошествии четверти часа
собаки  подняли небольшую стаю птиц, похожих на фазанов, которые разлетелись
по  соседним  деревьям. Фриц тотчас же спустил на них орла, и последний убил
одну  из  птиц,  между  тем  как  Фриц  положил из ружья другую, с блестящим
хохлом  и  длинным  хвостом,  переливавшим различными цветами. Эта добыча не
уступала добыче братьев, потому что Фриц убил райскую птицу.
     За  обедом  наши  три  охотника, беседуя о своих подвигах, с величайшим
аппетитом  ели  окорок пекари, испеченный в золе картофель, гуявы и коричные
яблоки.  Что же касается пеммикана, то он своим вкусом внушал им отвращение,
и они предоставили его собакам, которые и угостились им.
     Вечер  был  употреблен  на  сбор  хлопка  и  риса,  который дети хотели
привезти  в Проспект-Гилль, намереваясь посетить эту плантацию и привести ее
в  порядок.  Кроме  того, для выполнения одного задуманного предприятия, они
запаслись  большим  количеством  кокосовых орехов и пальмового вина, срубив,
по  обычаю  караибов,  доставившие  им  эти запасы два дерева. Впоследствии,
когда  я бранил их за эту расточительность, они пытались извиниться тем, что
для замены срубленных деревьев посадили восемь или десять кокосовых орехов.
     Здесь  я  предоставляю  самому Фрицу рассказать дальнейшие приключения,
именно:  как  они на другой день отправились к хижине в Проспект-Гилле, куда
и прибыли перед полуднем.
     "Едва  вошли  мы по дороге в Проспект-Гилль в маленький сосновый лесок,
как  совершенно неожиданно стадо обезьян, скрежеща зубами, стало осыпать нас
градом  шишек,  впрочем, совершенно спелых. Но так как шишки, хотя и зрелые,
беспокоили  нас  своим числом, то мы вздумали отразить нападение несколькими
выстрелами,  пущенными  наудачу. Но, к нашему сожалению, с ветвей упало пять
из  наших  неприятелей.  Их  многочисленные товарищи, справедливо испуганные
нашим способом расправы за неприятные шутки, тотчас же смолкли и скрылись.
     Идя  вдоль  плантации  сахарного тростника, я с удивлением заметил, что
трости,  даже от восьми до десяти футов вышиной, были поломаны и растоптаны,
так  что плантация походила на хлебное поле, побитое сильным градом. Наконец
мы  достигли  нашей  избушки  на  Проспект-Гилле  и,  позаботившись  о наших
вьючных   животных   и   добыче,  пошли  осматривать  местность.  Ах,  папа,
отвратительные  обезьяны  произвели  здесь  такой беспорядок, как некогда на
ферме,  и еще худший: все было ими поломано, разграблено, загажено! И потому
мы  тотчас  же  принялись  мести  и  мыть  нашу избушку, чтобы привести ее в
прежний  вид  и  иметь  возможность  поместиться  в  ней и разложить мешки с
хлопком,  взятые  нами  с  собой  медвежьи  шкуры  и еще несколько склянок с
сильным  слабительным,  которое  приготовил по моей просьбе Эрнест, с целью,
которую я тотчас же и объясню.
     Под  вечер  разместившись  в  избушке  на  Проспект-Гилле, мы наполнили
привезенные  нами с дороги тыквы и скорлупы кокосовых орехов козьим молоком,
пальмовым  вином  и  толченым  просом,  и  подлили  к этой кашице по стольку
приготовленной   Эрнестом   жидкости,  чтобы  изрядно  проучить  беспощадных
грабителей  наших владений. Затем мы привязали к ветвям деревьев наши сосуды
с  этим  заманчивым  кушаньем и воротились в избушку спать. Но, не смотря на
нашу  усталость,  нам почти невозможно было заснуть: сперва нам мешали крики
красной дичи, а потом лай собак, разбуженных вторжением обезьян.
     На  другое  утро,  любопытствуя  посмотреть, что происходило ночью, мы,
как  только  встали,  отправились на место. И будь уверен, папа, что на милю
кругом  фермы  не окажется ни одной обезьяны. И думаю, что долго не найдется
охотницы  пообедать  на ферме. Не брани нас, папа, за это наказание обезьян:
по крайнем мере, ни одна из них не убита нами.
     После  этих-то  происшествий и послали мы к вам третьего гонца-голубя с
депешей,  написанной  Жаком  напыщенным  восточным слогом, и уведомили вас о
нашем близком возвращении".
     Здесь  я  снова  сам продолжаю рассказ. Жена и я совершенно успокоились
относительно  положения  наших  детей,  когда,  вскоре после обеда, прилетел
третий посланец с письмом следующего содержания:
     "Ущелье  прорвано.  До  самой Сахарницы все опустошено: сахарные трости
частью  вырваны,  частью потоптаны, на почве видны многочисленные, чудовищно
большие  следы.  Поспеши,  папа,  на  помощь  нам.  Мы не смеем двинуться ни
вперед,  ни  назад,  и  хотя  здоровы,  но  не  решаемся  пойти  на  встречу
опасности, которую не можем оценить".
     Это   известие   резко   отличалось  от  предшествовавших,  и  читатель
догадается,  что  я  не стал долго взвешивать содержание письма, а тотчас же
оседлал  онагра. Попросив жену приехать на другой день, в телеге, к проходу,
в  сопровождении  Эрнеста, я помчался во всю прыть онагра на выручку дорогих
мне существ.





                  ПЛОДЫ ШОКОЛАТНИКА И РАЙСКОЙ СМОКОВНИЦЫ.
                ТАИНСТВЕННЫЙ МЕШОК. СУЛТАНКА. СЛОНЫ. БАРСЫ.
                 ЗЕМНОВОДНОЕ ЧУДОВИЩЕ. ОБМАНУТЫЙ ОБМАНЩИК.
                       ИСПРАВЛЕНИЕ СОКОЛИНОГО ГНЕЗДА.
                    ПОСТРОЙКА КАРАУЛЬНИ НА ОСТРОВЕ АКУЛЫ

     Расстояние,  которое  при обыкновенной езде потребовало бы шести часов,
я  проскакал  в  три.  Дети,  которые не могли рассчитывать на такой быстрый
приезд  мой, встретили меня радостными криками и жаркими объятиями. Не теряя
ни  минуты,  я  осмотрел повреждения, о которых уведомило меня письмо детей,
и,  к великому огорчению моему, увидел, что они не приувеличивали. Плантация
была  опустошена.  Бревна,  которыми  мы  с  таким  трудом  загородили узкий
проход,  были  поломаны  как  соломины,  а соседние деревья, под которыми мы
намеревались  построить летнее жилище, подобное таким же жилищам камчадалов,
были  на  значительную высоту оголены от ветвей и листьев. В бамбуковой чаще
самые  молодые  растения  были  поломаны  и  пожраны.  Но наиболее страшному
опустошению  подвергались  поля  сахарного  тростника - что не было вырвано,
было потоптано. Даже наша коптильня была разрушена.
     Отчего   могли  произойти  эти  опустошения?  Кто  был  виновником  их?
Направившись  к  устью  Восточной  реки,  я  заметил  на почве следы тяжелых
ступней,  которые могли принадлежать бегемотам. В другом месте я увидел иные
следы,  меньше  предыдущих,  -  такие,  какие могли быть оставлены бежавшими
большими  волками  или  гиенами. Однако эти следы направлялись к берегу и не
возвращались к проходу.
     Наскоро  раскинув  палатку,  мы  набрали хворосту, чтобы зажечь большой
костер,  долженствовавший  защитить  нас  от  врагов  в  течение ночи. Ее мы
провели,  конечно,  далеко  не спокойно; Фриц и я даже не ложились, а, держа
ружья   между  ног,  разговаривали  о  происшествиях  дня,  прислушиваясь  к
малейшему шороху.
     На  другой  день,  около  полудня,  приехали  жена и Эрнест на тележке,
запряженной  коровой  и  ослом,  и  мы  тотчас  же  принялись  готовиться  к
продолжительному  пребыванию  в этой местности, то есть к исправлению всего,
устроенного раньше, потому что наши неприятели разрушили все.
     Когда  проход  был  достаточно  защищен, а это потребовало около недели
труда,  я  занялся  постройкой, в соседстве, летнего жилища, подобного таким
же  жилищам  камчадалов,  из четырех крепких древесных стволов, соединенных,
на  высоте  двадцати  футов,  твердой  настилкой.  Чтобы  взбираться  в  это
воздушное  жилище,  я  придумал лестницу, которая, при всей своей прочности,
могла  быть  поднимаема  сквозь  отверстие  в  полу.  Этот воздушный шалаш в
оконченном  виде  был  очень  красив.  Он  служил нам одновременно спальней,
наблюдательным  постом  и  птичником,  доставляя  и  нам,  и  нашей живности
безопасное убежище. Это новое жилище мы назвали Отшельем.
     Описанная  мною постройка не была исключительным нашим занятием. Пока я
строил  жилище,  а  жена  устраивала  хозяйство,  что требовало с ее стороны
много  хлопот  и  времени,  мальчики  ходили на охоту и всякий раз приносили
какую-нибудь  новую  добычу.  Например,  с одного из своих последних походов
Фриц  возвратился  с  двумя  плодами,  которые  он  счел за огурцы и которые
оказались  плодами  шоколатника  и райской смоковницы, или бананового куста.
Мы  отведали  того и другого плода, и я должен сознаться, что они показались
мне  незаслуживающими  своей  громкой  славы. Бобы какао, лежавшие зернами в
сладковатом  соку, были очень горьки; только бананы были сносны, но довольно
безвкусны, походя на мягкие груши.
     - Странно,  -  заметил  я,  -  что плоды, ценимые в других местах столь
высоко,  кажутся  нам  здесь очень невкусными. Во французских колониях отвар
какао,  приправленный  сахаром  и  померанцовыми  цветами,  считается  очень
изысканным  напитком, а его бобы, которые здесь столь горьки, признаются там
очень  вкусными,  сушеные  и  стертые  с  сахаром.  В обеих Индиях жареные и
вареные  бананы  считаются  чрезвычайно  приятной яством; может быть, там их
срывают в надлежащее время, то есть несовершенно дозревшими.
     - Если  так,  -  сказала  жена,  то  я  посажу эти плоды в моем саду, и
надеюсь, что со временем и мы найдем их прекрасными.
     - Дорогая  моя,  -  ответил  я,  -  чтобы бобы какао проросли, их нужно
посадить  в  землю  еще  сырыми,  только что вынутыми из плодов, а банановые
кусты  разводятся  обыкновенными  черенками.  Итак, если хочешь, перед нашим
отъездом Фриц принесет тебе, для посадки, несколько плодов и побегов.
     И  действительно,  накануне  нашего отъезда, Фриц, по поручению матери,
отправился  искать  плоды  шоколатника и отпрысков банана. При этом случае я
просил   его   принести   возможно   большее   число   образчиков   местного
растительного  и животного царств. Фриц отправился по реке, в своем кайяке и
захватил  с  собой  еще  род  калифорнского  плота, очень легкого на воде, и
вечером,  при  возвращении  Фрица,  плот этот был нагружен до такой степени,
что едва не тонул.
     Жак,  Эрнест  и Франсуа тотчас же подбежали к плоту, чтобы приняться за
его  разгрузку.  Распределив  между  собой добычу, они стали переносить их в
хижину.  Эрнест и Франсуа успели уже отойти, когда Фриц поручил Жаку большой
сырой  мешок, в котором что-то двигалось, издавая незнакомые нам звуки. Жак,
укрывшись  за  кустом,  поспешно  открыл мешок, и увидя заключавшееся в нем,
вскрикнул  и  подпрыгнул  от  радостного  изумления.  Поблагодарив  брата за
подарок,  он, осторожно и постоянно держа мешок наполовину в воде, отнес его
в  уединенное место, где хотел взять его на другой день. Фриц же соскочил на
берег  с  большой  птицей, у которой были им связаны лапы и крылья и которую
он  поднес  нам  с  очевидным  самодовольствием - то была султанка из отряда
куриных.
     Затем  он  рассказал  нам  свои  похождения.  Местность,  видная  им на
противоположном  берегу вдоль реки, показалась ему очень плодородной. Густые
леса  тянулись  там  от  самой  реки  до  склона  гор.  По словам Фрица, его
постоянно  оглушал  крик  множества  птиц  самого разнообразного оперения: -
цесарки,  индейки,  павлины  и  другие,  между  которыми,  при помощи своего
силка,  он  поймал  и  привезенную  султанку. Поднявшись по реке выше болота
Буйволов,   он  увидел  по  правую  руку  мимозовый  лес,  в  котором  важно
прогуливались  слоны,  кучками  от десяти до двадцати особей, срывая молодые
ветви,   которые  они  поглощали  целыми  пучками,  нисколько  не  тревожась
появлением  кайяка  и  его седока. Несколько дальше Фриц увидел, у небольшой
губы,   нескольких   подошедших   напиться   барсов,  которых  чудная  шкура
чрезвычайно  красила  местность,  придавая  ей живописный вид, совершенно не
привычный молодому плавателю.
     - Несколько  мгновений,  -  рассказывал  он,  -  меня одолевало сильное
желание  испытать  свое  искусство в стрельбе по одному из этих великолепных
животных;   но   я  понял  всю  опасность  такого  увлечения,  и  скоро  мои
воинственные  побуждения  разлетелись  как  дым,  и  я ощутил не менее живое
желание  поскорее  убраться и возвратиться в наше спокойное убежище. Когда я
обдумал  это  благоразумное  решение,  я внезапно увидел, на расстоянии двух
выстрелов  от  меня,  сильное  волнение,  как будто бы в том месте вырывался
источник,  и  вслед  затем я разглядел поднимавшуюся из воды огромную голову
краснобурого  цвета,  которая  зевала  с  шумом, похожим на ржанье. Во время
этого  зевка  мне удалось только увидеть двойной ряд страшных зубов, которые
сидели  в деснах подобно заостренным сваям. В четыре удара веслом я удалился
от  чудовища,  а  после  новых  четырех ударов потерял его из виду, желая от
души,  чтобы оно не вздумало показаться вновь. Я захватил свой плот, который
оставил  в  маленькой  бухте,  чтобы  легче совершить свое плавание вверх по
ручью, и поспешно и самым ближним путем возвратился сюда.
     Таково,  вкратце,  содержание Фрицева рассказа. Он нас сильно озадачил,
убеждая  в  том,  что  по  соседству  с нами водилось много страшных зверей,
барсов,   слонов,  бегемотов  и  других,  которым  мы  не  могли  совершенно
преградить  доступа  в  наши  владения  и  которые могли явиться каждый час.
Помимо  этих  весьма  законных опасений, поездка Фрица доставила нам большое
удовольствие,   потому   что   он  привез  множество  образчиков  интересных
растений.
     Время  его отсутствия было употреблено нами на приготовления к отъезду,
который был назначен назавтра.
     На  другой день мать, Жак, Эрнест, Франсуа и я отправились сухим путем,
а  Фриц,  с  моего  разрешения,  водой.  Ему следовало спуститься по реке на
своем  кайяке,  обогнуть  мыс Обманутой Надежды и осмотреть весь неизвестный
нам берег.
     Обратный  путь  был  совершен  без  затруднений. Жак, на своем страусе,
опередил  нас  часом.  Он  спустил  для  нас  подъемный  мост  и вслед затем
поспешил  сунуть  в  тину  таинственный мешок, полученный накануне от брата.
Прибыв  на  место  и  поджидая  Фрица,  Эрнест  и я сняли с вьючных животных
привезенные  нами  богатства.  Меня  испугало  было накоплявшееся количество
живности,  так  как я подумал о вреде, который она причинит посевам во время
наших  отлучек,  и  для  возможного  предупреждения  этого  будущего вреда я
тотчас  же  распределил живность по нашим морским владениям. Индейские куры,
канадская  курочка и обыкновенные журавли, которым мы подрезали крылья, были
переправлены  на  два  соседние  острова.  Черные  лебеди,  царская  цапля и
журавль  нарядный,  весьма  забавный  своей  привычкой  охорашиваться,  были
поселены  на  болоте  Лебедей.  Старые  дрохвы  остались при нас и сохранили
право являться к нашему столу, когда мы садились есть под открытым небом.
     Тотчас  по  прибытии  Фрица,  который возвратился за два часа до заката
солнца, мы сели за прекрасный ужин.
     Поужинав,  мы  сидели  на  пороге  пещеры  и  по  обыкновению  спокойно
разговаривали,  когда  со  стороны  Лебяжьего  болота раздался страшный рев.
Испуганные  собаки  вскочили  с  лаем. Я поспешно встал и велел Жаку сбегать
поскорее  за  пулями.  Мать,  Эрнест  и Франсуа были поражены ужасом. Что же
касается  до  Фрица, который в подобных случаях первый бросался к оружию, то
он  не  двигался,  и на губах его появилась подавленная улыбка, которая меня
успокоила.
     - Не  пугайтесь,  -  обратился  я  к  жене  и остальным детям. - Что мы
добродушно  сочли  за  рев  хищного зверя, может быть, не что иное, как крик
выпи или другого невинного животного.
     - Если, - прибавил Фриц, - не пение Жаковой исполинской лягушки.
     - А!  -  ответил  я  смеясь,  -  это проделка маленького хвастунишки!..
Теперь  мне объясняется таинственность, с которой он переносил мешок, данный
ему  тобой также втайне. Ну, чтоб наказать его за шутку, испугавшую мать, мы
сыграем с ним иную. Дети, по приходе Жака, притворимся испуганными...
     Вся  семья  отлично  сыграла  свою  роль в этой неожиданно-поставленной
комедии.  Все  засуетились:  один  притворился  ищущим  оружия, другой водил
испуганными  глазами; Фриц, стоя на цыпочках, с видимым беспокойством озирал
окрестность.
     - Что  случилось?  -  спросил Жак, возвращавшийся было с гордостью, что
нагнал  на  нас  страх.  -  Что  такое? - продолжал он, видя, что и Фриц был
напуган не менее остальных.
     - По  близости  появился  огромный  кугуар! - ответил Фриц, - мы видели
его там, в чаще.
     - Кугуар? Какой это зверь? - спросил Жак по-видимому, встревоженный.
     - Это,  -  сказал  я, - американский тигр, с одноцветной шкурой, почему
его  и  называют  одноцветной кошкой. Это животное очень хищно, но шкура его
ценится высоко; у него...
     - А  ну  его!  -  воскликнул  ветреник, со всех ног пустившись бежать к
пещере.
     Как  только он скрылся в ней, мы уселись по прежним местам под листвой,
с  хохотом,  который еще усилился, когда мы увидели Жака, бледного с испугу,
с  ружьем  в  руках,  выглядывающим из окна галереи и недоумевающим при виде
нашего  спокойствия.  Наконец  все  разъяснилось, и шутник поклялся, что его
уже не проведут подобной выходкой. Тем не менее он был наказан.
     Несколько  дней  спустя,  когда мы отдохнули от последнего похода, жена
попросила  нас  соединить  наши  усилия  для  восстановления  нашего старого
дворца,  Соколиного  Гнезда.  Я  охотно  согласился,  и  мы отправились, как
только  дети  успели  устроить,  на некотором расстоянии от моста, солончак,
материалы для которого были легко добыты.
     Восстановление  нашего  замка на смоковнице шло быстро и успешно. Корни
основания  были  оструганы  и  сглажены,  и  кругом их мы устроили небольшую
террасу  из  глины.  Чтобы  предупредить  размокание  террасы, мы покрыли ее
смесью  смолы  и  резины.  Наша  комната была покрыта тщательно сложенными и
прикрепленными  кусками  коры,  и  по  главным  сторонам  ее мы устроили два
решетчатых  балкона,  очень  миловидные.  Наконец  это  первое  гнездо наше,
сначала  довольно  уродливое, стало, благодаря повторенным улучшениям, очень
хорошеньким и удобным жилищем.
     Трудясь  над  ним,  мы  заботились как бы о приятном; Фриц напомнил нам
предприятие   полезное:   -   постройку  караульни  и  постановку  пушки  на
возвышенной  площадке  острова  Акулы.  Предприятие  было трудное; однако мы
выполнили  его,  хотя не без продолжительных и стеснительных усилий. Я начал
с  того, что устроил на скале возможно крепкий ворот и сложный блок, которые
дали  мне  возможность  поднять  на  скалу снятую с лафета пушку. Эта работа
заняла  нас  в течение дня, потому что высота площадки была от пятидесяти до
шестидесяти футов.
     Позади  пушки, вновь положенной на лафет, мы построили большой шалаш из
досок  и бамбуковых стеблей; подле него была поставлена мачта с бечевкой для
поднимания  флага,  по  условию,  белого  в  спокойное  время и красного - в
случае  тревоги.  Когда  и  починка  нашего  воздушного  жилища, и постройка
караульни,  и  постановка пушки были успешно окончены, то есть по прошествии
двух  месяцев,  мы были до того довольны, что решили отпраздновать окончание
работ  с  некоторой  торжественностью, при чем в первый раз подняли на мачту
швейцарский флаг, при громе пушечного выстрела.





                      ПОЕЗДКА ФРИЦА НА КАЙЯКЕ. ГНЕЗДА.
                     ЖЕМЧУЖНАЯ БУХТА. ТЮЛЕНИ. АЛЬБАТРОС

     В  моем дневнике глава сменяется главой так же незаметно и однообразно,
как  на  деле  годы сменялись для нас годами. И немудрено: - я рассказываю о
своей  жизни,  или,  точнее,  о  жизни  моей  семьи  в  течение  десяти лет,
проведенных  вдали  от  родины  и людей, без других средств к существованию,
кроме  нашего  собственного труда, без иного утешения, кроме нашей искренней
веры  в  благость  Бога  и нашей взаимной привязанности, укрепленной всякими
испытаниями.
     В  течение  этого  десятилетия  сколько  совершилось  важного для нас и
ничтожного!  сколько  наш  маленький мир испытал важных и ничтожных событий!
Каждый  день  приносил  свои  заботы  и  свои удовольствия, потому что труд,
наиболее  тяжелый  для рук, дарил нас и наибольшей радостью, и потому что мы
никогда  не  проклинали  труда,  доставлявшего  нам и насущный хлеб, и покой
души.  Каждый  вечер,  перед  сном, вспоминая протекший день, мы благодарили
Бога  за Его неисчерпаемую милость к нам. Каждое утро, готовясь приступить к
тяжелым  дневным работам, мы просили Бога благословить наши усилия, укрепить
наше  здоровье,  единственное богатство, и любовь к труду, единственную нашу
гордость.
     И  в  течение  этих  десяти  лет,  столь долгих для людей незанятых или
больных  и  столь  коротких  для  тех,  кому, как мне, предстояло прокормить
семью,   воспитать   детей,   беречь   их,   любить,  -  все  способствовало
благосостоянию  нашей маленькой колонии. При наших возобновлявшихся усилиях,
при  постоянном  труде,  все наши начинания венчались блестящим успехом. Что
было  совершено  здесь  помощью  моих четырех детей того, я думаю, в Европе,
при  тамошней  обстановке,  не  выполнили бы сто искусных работников. Каждый
год   сопровождался   каким-либо   усовершенствованием,   расширением  наших
владений,  увеличением  нашего  благосостояния.  Мы  жили,  в точном смысле,
среди  дел  рук  наших.  После Бога, мы сами были творцами нашего маленького
мира.  Как  велико  могущество  человека,  когда он повинуется закону труда!
Помимо  нескольких  неизбежных  ошибок  и  промахов, помимо нескольких также
неизбежных  припадков  нездоровья,  все  вокруг  нас  развивалось  и крепло,
растения  наших  плантаций  и  наши  дети.  Орлята стали орлами. Все четверо
были,  или, по крайнем мере, казались мне, прекрасными и добрыми, конечно, с
различиями,  вытекавшими  из  их  природы и характера. Они нежно любили друг
друга,  в то же время детски и мужественно работали как взрослые, играли как
дети.  Фрицу  исполнилось  двадцать  три  года,  Эрнесту двадцать один, Жаку
девятнадцать,  Франсуа  шестнадцать. Время едва коснулось лица моей подруги,
которая  оставалась  ангелом нашей пустыни; прекрасная душа жены по-прежнему
отражалась  в  ее кротком взоре. Дети обожали свою мать и соревновались друг
перед  другом  в  осыпании  ее  ласками.  Всякий старался предохранить ее от
неприятности  и  утомления,  доставить ей удовольствие, поразить ее приятной
нечаянностью.  "Никогда  не  бывала  я  так  счастлива, - говаривала она мне
иногда:  -  это  более  чем счастье, и если б нам суждено было жить для этих
детей  вечно,  если б смерть не должна была разлучить нас с ними, если б нам
не  суждено  в  этой пустыне исчезнуть одному за другим, оставляя пережившим
нас  печаль  и  одиночество,  то  я благословляла бы небо, создавшее для нас
весь  этот  рай  на  земле. Но, увы, увы, придет день, мой друг, когда глаза
наши закроются навсегда.
     Я  старался  ободрить  жену мыслью, что Бог, оберегавший нас доселе, не
покинет  и  впредь,  что Он завершит Свою милость и что Ему следует доверить
заботу о дальнейшей судьбе нашей и наших детей.
     - Ты  прав,  -  отвечала она, - мои жалобы богохульство. Да простит мне
их Бог, и да оправдает Он твое упование на Него.
     Что  касается  меня,  то  волосы мои побелели, но я сохранил здоровье и
силу,  старость  не  ослабила  ни  одной моей способности, и моя вера в Бога
сохранилась всецелой. Я сознавал себя под Его защитой.
     Наши   домашние   животные,   то   есть  наши  товарищи,  друзья,  тоже
благоденствовали.  Мычок достиг полного своего роста; корова наша каждый год
телилась,  и  из  этого приплода мы сохранили две особи: - одна стала доброй
дойной  коровой,  другая  -  сильным быком. Корову, по ее светлой шерсти, мы
назвали  Белянкой,  а быка - Ревком, по его грозному голосу. Ослица дала нам
двух  осленков,  из  которых  одного мы назвали Стрелой, а другого Живчиком.
Наконец,  от  многочисленного  приплода  шакала  мы  сберегли  только одного
детеныша,  который  становился  отличной ищейкой и которому Жак дал шуточное
имя  Коко.  Конечно,  я  не  упоминаю ни о нашем мелком скоте, который также
размножился,  ни о нашей живности, которая изобильно снабжала наш стол мясом
и  яйцами.  Словом,  не  было  фермера  богаче  меня, и наше счастье было бы
полно,  если  б,  как  говорила  жена в минуты слабости, мы жили не вдали от
людей,  наших  ближних,  и  если  б  дети  наши  могли пользоваться сельской
роскошью в населенном крае.
     Однажды,  когда  Фриц  уехал  на  своем  кайяке с самого утра, мы после
обеда  отправились  к караульне, чтобы оттуда взглянуть на море и попытаться
увидеть  нашего  искателя приключений. На мачте развевался швейцарский флаг,
и  пушка  была  заряжена,  готовая  потрясти  даль  своим  грозным гулом. Мы
озирались,  ждали;  но  ничто  не  появилось  вдали.  Наконец, по прошествии
довольно  долгого  времени,  я, при помощи подзорной трубки, различил черную
точку,  которая  скоро  приняла  очертания:  -  то  был наш дорогой Фриц. Он
работал  веслами,  но, сколько я мог судить на далеком расстоянии, медленнее
обыкновенного, направляясь к заливу Спасения.
     Жак подошел к пушке с зажженным фитилем в руке.
     "Пли!" - скомандовал Эрнест в качестве артиллерийского офицера.
     Жак  поднес  фитиль  к затравке, и вслед за громом орудия наш мореходец
мог  слышать  наши  радостные "ура", приветствовавшие его возвращение. Затем
все  мы поспешно спустились на берег, чтобы опередить Фрица и принять его на
земле,  подле  нашего  жилища.  В  это время я разглядел причину медленности
кайяка.  На  носу  челна,  то  есть на бивнях моржа, я увидел большую вязку,
по-видимому,  всклоченных  перьев. К корме также был привязан большой мешок,
свободно  полоскавшийся в воде. Наконец, на одном боку кайяка висела большая
масса, которую мы еще не могли разглядеть.
     - Добро  пожаловать,  Фриц!  -  крикнул  я  ему.  -  Откуда плывешь? Не
подвергался опасности?
     - Нет,  папа,  слава  Богу! - ответил Фриц. - Напротив, это путешествие
было самое счастливое, как вы узнаете это.
     Когда  кайяк  был  вытащен  на  берег и разгружен, мы подошли к Фрицу в
ожидании  рассказа  об  его  похождениях,  которые  ему  и  самому  хотелось
сообщить нам.
     - Прежде  всего,  папа,  прошу простить меня за то, что я уехал сегодня
утром  без  твоего  разрешения. С тех пор, как у меня такое легкое и удобное
судно,  я  не  умею  противиться желанию выезжать на нем на приключения. Уже
давно  хотелось  мне  ближе  познакомиться со страной к западу от пещеры и с
местностью,  на которой я убил моржа. Если б ты запретил мне эту поездку, то
я  не  захотел  бы  ослушаться тебя, и потому сегодня утром я отправился без
твоего  ведома.  На  случай  непредвиденных встреч, которые могли продолжить
мою  поездку, я захватил с собой, кроме готовой пищи, багор, гарпун, удочки,
топор, ружье, пистолеты, компас и моего орла.
     Погода  благоприятствовала  моему  предприятию: - море было спокойно, и
небо  безоблачно.  Я  воспользовался минутой, когда вы были заняты в пещере,
сел  в кайяк и отдался течению ручья, который скоро унес меня из ваших глаз.
На  том  месте,  где  десять  лет тому назад погиб наш корабль, чистота воды
дозволила  мне  рассмотреть на некоторой глубине большие пушки, ядра, полосы
железа  и  другие  предметы,  которые  мы  можем  вытащить,  когда  построим
водолазный  колокол,  который,  как  кажется, ты, папа, намерен это сделать.
Отсюда  я  поплыл  на  запад,  к берегу, и, обогнув мыс, состоящий частью из
груды  скал, наваленных одна на другую, частью из обломков, едва торчащих из
воды,   я  увидел  бесчисленное  множество  птиц  и,  на  некотором  из  них
расстоянии,  значительное  число  морских  млекопитающих,  нерепух, моржей и
других.
     Так  как  мне  не  особенно  нравилось  соседство  этих  чудовищ,  то я
поспешил  удалиться  от  них  через  проходы между скалами, и по прошествии,
приблизительно,  часа,  я неожиданно очутился перед настоящими триумфальными
воротами,   построенными   случаем   из  огромных  скал.  Под  этим  сводом,
способным,   по-видимому,   вечно   противостоять   самым   страшным  бурям,
поселилась  туча  ласточек. Они летали вокруг меня сотнями, кричали как бы с
целью  испугать  меня,  но  мое  любопытство  было  сильнее их гнева, и я на
досуге  долго  наблюдал  их.  Ласточки были величиной с корольков; брюшко их
было   ослепительной   белизны,   спинка  же  совершенно  черная,  а  крылья
пепельно-серого  цвета.  Что же касается гнезд, построенных весьма искусно и
прикрепленных  ко  всем  выступам  скал,  то  их  были тысячи. Каждое из них
опиралось  на  прикрепленную к скале подставку и довольно близко походило на
ложку  без  ручки. Я оторвал несколько гнезд и привез их, и, если хотите, вы
можете   отведать   их.   Я   предполагаю,   что   это   знаменитые   гнезда
ласточек-саланганов,  до  которых  китайцы  так  лакомы. Говорят, что гнезда
эти, построенные из студенистых водных растений, очень вкусны и питательны.
     Я   продолжал   плыть   и,   миновав  высокий  свод  скал,  очутился  в
великолепном  заливе,  по  берегу  которого  расстилалась  в неоглядную даль
травянистая  степь:  только  местами виднелись рощи зеленых деревьев и массы
скал,  а посредине причудливо вился ручей, по берегу которого стоял кедровый
лес.  Плывя вдоль берега, я увидел на глубине воды, прозрачной как кристалл,
огромные  пласты  раковин, переплетенных между собой и прикрепленных к скале
связками,  похожими  на  пряди волос. Мне подумалось, что эти слизняки могут
быть  вкуснее  маленьких  устриц,  которых  мы ловили в заливе Спасения, и я
отломил  несколько раковин багром и вытащил их при помощи удочки. Я выбросил
несколько  штук  на  берег,  намереваясь  выйти  на  него  и  съесть  их,  а
остальные,  предназначенные  мною  для  вас,  положил  в мешок, которому дал
полоскаться  в  воде сзади челна. Затем я пристал к берегу, чтобы отдохнуть,
и  вскрыл свои устрицы. Они показались мне очень неприятного вкуса; но в них
я  нашел  несколько  круглых  телец,  величиной  с горошину, с перламутровым
отливом,  которые  очень похожи на жемчужины, как ты, папа, увидишь сам. Вот
они: рассмотри их и скажи мне, обманулся ли я.
     Услышав  эти  слова  Фрица, Эрнест, Жак и Франсуа жадно наклонились над
переданным  мне  перламутровым  горохом,  который,  действительно,  оказался
жемчужинами  чрезвычайной  белизны,  нежности и чистоты. Некоторые жемчужины
были довольно велики.
     - Ты  открыл  сокровище,  дорогой мой, - сказал я Фрицу, - целые народы
позавидовали  бы  нам  в  нашей  драгоценной  находке, потому что этот пласт
раковин  может  заключать  в себе жемчугу на миллионы. Но на беду нам так же
невозможно  воспользоваться  им,  как и твоими ласточкиными гнездами, потому
что  мы  не  можем  вступить  ни  в  какие сношения с остальным миром. А для
нашего  собственного  употребления эти неисчислимые богатства не стоят мешка
гвоздей  или меры хлебных зерен. Но так как не должно пренебрегать подарками
Провидения,  которое, может быть, когда-нибудь сведет нас вновь с людьми, то
мы  на  днях воспользуемся этим источником мнимых богатств. Кто знает? может
быть,  бесполезное  нам  теперь  сокровище  когда-нибудь  обеспечит нам всем
достаток. А теперь, друг мой, продолжай свой рассказ.
     Фриц продолжал:
     - После  короткого  обеда, восстановившего мои силы, я продолжал плыть,
почти   бесцельно,   вдоль  живописного  берега,  иззубренного  окаймленными
зеленью  бухтами,  которые  как  бы  приглашали  меня  остановиться  на них.
Наконец  я  достиг  устья реки, о которой говорил, и окраины которой поросли
водными  широколиственными  растениями,  по  которым,  как  по земле, бегали
длинноногие  птицы.  На минуту я вообразил себя на берегах реки Сан-Жана, во
Флориде, описание которой я когда-то читал.
     Возобновив  запас  пресной  воды,  я поплыл дальше и скоро достиг мыса,
замыкавшего  Жемчужный  залив,  почти  прямо  против  свода  с  ласточкиными
гнездами  и на расстоянии от него около двух или трех верст. Невозможно было
бы найти местность, более удобную для устройства приморской гавани.
     Когда  я  хотел  выйти  из  этого  прохода,  то был неожиданно задержан
морским  течением  и  должен  был  плыть  вдоль мыса, чтобы отыскать проход,
подобный  найденному  мной  на  другой  стороне  залива.  Но поиски мои были
тщетны.  В это время я и увидел стадо животных, величиной с тюленей, которые
играли  на  воде и скалах, попеременно ныряя и всплывая на поверхность воды.
Они  находились  слишком  далеко,  чтобы  стрелять  в  них; однако мне очень
хотелось  поохотиться.  И  потому  я подплыл немного и выпустил своего орла,
который  тотчас  же ринулся на играющее стадо. Выскочив из челна, я побежал,
перескакивая  со  скалы  на скалу, и поспел как раз во-время, чтобы овладеть
добычей,  в  которую  орел  вонзил  свои  мощные  когти.  Остальное же стадо
исчезло, как бы по волшебству.
     - Но  каким  же  образом,  -  спросил  я  Фрица,  - удалось тебе увезти
добычу? Она должна быть очень тяжела.
     - Это  стоило  мне  большого  труда,  -  отвечал  он.  -  Мне отнюдь не
хотелось  бросать тюленя, а я понимал, что если не придумаю средства сделать
его  более  легким,  то не смогу захватить его с собой. Рассуждая об этом, я
был  поражен  множеством  летавших  и  кричавших  вокруг  меня птиц: морских
ласточек,  чаек, фрегатов, альбатросов и прочих. Они кружились около меня до
того  назойливо  что я, с целью отогнать их, стал отбиваться багром. Одна из
птиц  упала  к  моим  ногам,  оглушенная и с распростертыми крыльями. То был
альбатрос  из  породы,  которую  моряки  Западной  Европы  называют  военным
кораблем.  Тогда,  вспомнив  способ гренландцев, я вырвал у птицы одно из ее
больших  перьев.  Оно послужило мне трубочкой для надувки тюленя, которого я
привязал  потом  позади  кайяка. Между тем наступило время возвратиться, и я
уже  нигде не останавливался. Я прошел невредимо между скал и, при усиленной
гребле,  скоро  очутился  в  знакомых  водах, увидел издали наш белый флаг и
услышал гром нашей артиллерии.





                       ОТПРАВЛЕНИЕ НА ЛОВЛЮ ЖЕМЧУГА.
                ДЕЛЬФИНОВЫЙ МЫС. ЛОВЛЯ ЖЕМЧУГА. ПРИЕЗД ДОМОЙ

     Фриц   окончил  свой  рассказ.  Но  пока  его  братья  и  даже  мать  с
любопытством  рассматривали его добычу, он таинственно отвел меня в сторону,
к  отдаленной  скамье  и,  когда  мы  оба  уселись,  дополнил  свой  рассказ
следующим обстоятельством.
     - Теперь,  папа,  выслушай  еще  одну  загадочную  подробность. Когда я
поворачивал  оглушенного  мною  альбатроса,  ища пригодного пера, я заметил,
что  одна  из  его  лап  была  обвязана  куском полотна. Я поспешно снял это
полотно  и  увидел,  что  на нем было написано какими-то красными чернилами,
по-английски:  "Кому бы в руки ни попало это письмо несчастной женщины, молю
отыскать  вулканический остров, заметный по пламени, выходящему из его жерл,
и спасти несчастную пустынницу с Огненной скалы".
     Пораженный  изумлением,  я  перечитывал  эти  слова  раз  десять и едва
верил,  что  делаю это наяву. Возможно ли, - спрашивал я себя, - чтоб в этой
пустынной  стране  находилось  еще  живое  человеческое существо? Как попала
сюда  эта  женщина?  Вероятно, как и мы, вследствие крушения. Ах, если б мне
удалось вовремя найти ее и спасти!
     Однако  я  старался  помочь птице, которая была только оглушена. С этой
целью  я  влил  ей  в  клюв  несколько  капель  меда. Затем, обмакнул перо в
кровавую  рану  тюленя, я написал на куске моего платка: "Надейтесь на Бога:
его   помощь,  может  быть,  близка!"  И,  привязав  обе  тряпочки  к  ногам
альбатроса,  который между тем совершенно оправился, я дозволил ему испытать
силу  своих крыльев и улететь. Он направился по направлению к западу с такой
быстротой,  что  она  меня опечалила: я надеялся, что он полетит медленно, и
что я, следя за его полетом, увижу Огненную скалу.
     - Вот  что  я  хотел  рассказать  тебе  одному,  папа.  Дойдет  ли  мое
обнадеживающее  письмо  к ожидающей его несчастной женщине? Где она? Как мне
найти ее?
     - Дорогой   мой,   -   ответил  я  Фрицу,  -  меня  чрезвычайно  радует
благоразумие,  с  которым  ты  поступил  в  этом  деле. Ты понял, что должен
сообщить  этот  загадочный  случай  одному  мне,  потому  что, рассказав его
братьям  и  матери,  ты  поверг  бы их в беспокойство, от которого, по долгу
брата  и  сына, должен оберегать их. Может быть, письмо, привязанное к лапам
альбатроса,  уже  давнее. Может быть и то, что несчастная, которую ты хочешь
спасти,  находиться  от  нас на расстоянии недоступном, потому что альбатрос
быстр  и  неутомим  и  в  несколько дней пролетает огромнейшие расстояния, -
следовательно,  местность,  откуда  он  прилетел  и  куда возвратился, может
отстоять  от  нашей  колонии  на большое число миль. Но мы поговорим об этом
потом,  а  теперь  возвратимся  к семье, которая дивиться нашей таинственной
беседе.
     Говоря  это,  я  встал.  Фриц последовал моему примеру. Мы отправились,
рука  об  руку,  к  жене  и  детям,  которые  действительно, уже недоумевали
относительно нашего разговора.
     - Дорогая  жена,  -  сказал  я  с некоторой торжественностью, - дорогие
дети,  обратился я к Эрнесту, Жаку и Франсуа, - Фриц отвагой и благоразумием
уже  так  давно  заявил  себя  достойным  полной свободы, что я считаю своим
долгом  объявить,  что  с  сегодняшнего  дня он может вполне сам располагать
собой  и свои временем. Конечно, он останется нашим сыном и вашим братом; но
он  сам  себе  хозяин,  и  впредь  я буду давать ему лишь советы, как отец и
друг, а не приказания: ребенок стал мужчиной.
     Как  я  заметил, слушавшие меня были по различным причинам тронуты моим
заявлением.  Мать  обняла  Фрица  со слезами на глазах и, горячо благословив
его,  быстро  удалилась,  под  предлогом  приготовления ужина, а на деле для
того,  чтобы,  уединившись, отдаться возбужденному в ней нежному чувству. Со
своей  стороны,  трое  детей  бросились  обнимать  Фрица, произнося невинные
шутки, которыми также хотели скрыть свое волнение.
     - От  всего  сердца  желаю  тебе  радостей  и  счастья,  - сказал Фрицу
Эрнест.  -  Ты  скидаешь  претексу  (римскую одежду отроков) и облекаешься в
toga pura et libera взрослых граждан.
     - Покрывай  меня  иногда  твоей  тогой,  когда мне случиться что-нибудь
нашалить, - прибавил Жак.
     - Бери  меня  иногда с собой, чтобы я мог быть твоим товарищем, и также
пользоваться свободой, - сказал по-прежнему маленький Франсуа.
     Фриц  молча улыбался, и мы сели за ужин. Во время еды разговор касался,
естественно,  жемчужных  раковин,  и я должен был рассказать, как образуется
жемчуг,  ловлю  его,  труд водолазов, опасности, которым они подвергаются, и
прочее  и прочее. Разговор этот привел к решению, что так как мы располагаем
целым  пластом  жемчужных  раковин,  то на всякий случай нам следует собрать
содержимые  им  сокровища.  Но  у  нас  не  было  необходимых для этой ловли
орудий,  и  изготовление  их  мы  должны  были  распределить  между собой. Я
выковал  четыре  железные  крючка, два большие и два маленькие, и насадил их
на  крепкие палки, которые мы намеревались прикрепить к лодке таким образом,
чтоб  во  время  гребли  крючья зацепляли за дно залива и отрывали раковины.
Эрнест  изготовил,  по  моему рисунку, согнутый инструмент, которым можно бы
было  отрывать  от  скал  прикрепленные  к  ним ласточкины гнезда, которых я
хотел  собрать  большой запас. Жак устроил легкую лестницу об одной веревке,
с  железным  крюком  на  конце.  Франсуа  помог  матери изготовить мешки для
складывания   оторванных   устриц.  Фриц  же  занимался  исключительно  лишь
устройством  в  своем  кайяке,  именно  в  покрывавших  его  кожах,  второго
отверстия.  Братья  Фрица думали, что это второе отверстие и предназначается
для  кого-либо  из  них,  как товарища в морских поездках. Я угадывал тайное
назначение отверстия, но, конечно молчал.
     Решив  отправиться  на  ловлю  жемчуга,  мы  стали  готовиться  к  этой
поездке.  Путевых  запасов  было у нас довольно: свежий пеммикан, лепешки из
кассавы,  кукуруза,  миндаль,  даже  бочонок  жидкого  меда.  Все  это  было
нагружено  на нашу пирогу, вместе с оружием и утварью, и в благоприятную для
поездки  погоду  мы  отправились,  оставив  дома  мать,  в  сообществе и под
защитой  маленького  Франсуа.  Нас  сопровождали: Кнопс второй (Кнопс первый
давно  умер);  Жаков шакал - правду сказать, уже состарившийся для подобного
дальнего  путешествия; Билль, также уже довольно дряхлая, и наконец наши два
бульдога,  Бурый  и Рыжий; климат и хорошая пища помогли последним развиться
до  того  сильно,  что  я  охотно  сравнивал их с собаками, которых царь Пор
подарил Александру и которые храбро вступали в бой со львами и слонами.
     Жак  выпросил  себе  место  на  кайяке  брата и, поместившись во втором
отверстии,  намеревался  служить  нам  лоцманом,  - конечно, под наблюдением
Фрица.
     Мы  плыли  за  кайяком и подобно ему отважно прошли между скал Моржа, о
которые  с  пеной  разбивались волны. Местами мы видели на берегу выбеленные
временем  остовы  морских  животных,  один  из  которых мои молодые спутники
охотно   захватили  бы  с  собой  для  нашего  музея.  Выехав  на  спокойную
поверхность  большого  залива,  мы  любовались  плававшими  на его блестящем
зеркале  красивыми тонкочерепными ботиками, и наши лоцмана словили несколько
штук раковин, которые мы бережно сложили в нашу лодку.
     Скоро  мы  достигли плоского мыса, который, по его виду, называли мысом
Дельфина.  Обогнув  его, мы увидели вдали, за мысом Арки, интересовавшую нас
губу Жемчужных Раковин.
     Исполинский  свод,  под  которым  мы  прошли,  действительно заслуживал
восторга,  с  которым  отзывался  о  нем  Фриц,  и как последнего, так и нас
облетали,  подобно летней стае комаров, тысячи морских ласточек. Впрочем, мы
не  долго предавались созерцанию красоты свода: под ним мы видели богатства,
которыми  мы,  рано  или  поздно,  могли  воспользоваться,  и  каждый из нас
принялся  добывать  гнезда,  при чем изготовленная Жаком веревочная лестница
давала  нам  возможность  взбираться  до трещин в скалах. Но так как дерзкие
попытки  детей  внушали мне опасения, то я прекратил их. Добыча была сложена
в  большой  мешок,  помещенный нами затем в лодку, и мы продолжали плавание,
подкрепив себя предварительно пищей.
     Прилив  помог  нам  беспрепятственно  пройти этим опасным ущельем, и мы
очутились  вскоре  в  прекраснейшей  бухте,  какую  мне когда-либо удавалось
видеть.  Окружность  ее  была  от  семи до восьми миль. Вид ее разнообразили
рассеянные  местами маленькие острова. Со стороны моря она была ограждена от
бушующих  волн  поясом  высоких  и низких скал, по средине которых оставался
свободный  проход, довольно широкий для самых больших кораблей. Единственное
неудобство,  которое  заметил  бы  в этой природной гавани моряк, состояло в
том,  что  в  ней было несколько отмелей. Но отмели эти, состоящие частью из
раковин,  подымались  до  уровня  воды,  были видны и потому не представляли
опасности.
     Мы   с   чрезвычайным  удовольствием  плыли  по  этой  красивой  водной
поверхности,  близко держась берега, который изумлял и очаровывал нас своими
тенистыми  лесами,  разнообразного  вида  холмами и живописной рекой. Местом
стоянки  мы  выбрали  довольно вместительную бухточку в двух шагах от мели с
жемчужными  раковинами. Наши собаки, которым мы во время плавания лишь скупо
уделяли  пресную воду, не ожидая нашего выхода на берег, скакнули через борт
и  побежали  утолить  жажду  в  недальнем  чистом ручье. Обезьяна, вероятно,
также  почуявшая близость пресной воды и также томившаяся жаждой, презабавно
гримасничала,  перебегая с носа на корму и обратно, смотря то на море, то на
небо,  то  на  людей,  намереваясь  и  не решаясь скакнуть в воду. Сначала я
смеялся  над  ее  ужимками,  но  потом  мне стало жаль ее, и я перебросил на
берег  толстый  канат,  к концу которого был привязан обрубок бревна. Этим я
хотел  облегчить  бедному  животному  выполнение  его  законного  желания. И
действительно,  обезьяна  пошла  по  этому  мосту,  по  инстинкту  удерживая
равновесие  при  помощи  данного ей в руки шеста и, подобно товарищам своим,
достигла  берега,  хотя  по  дороге  несколько  раз  беспокойно  подергивала
головой.
     За  обезьяной  вышли  на  берег  и  мы.  День кончался, и нам следовало
позаботиться  об  ужине  и  ночлеге.  Приготовление  ужина  заняло  не много
времени:  он  состоял  из  отвара пеммикана, вареного картофеля и кукурузных
лепешек.  Собрав  по  берегу выброшенные морем и высушенные солнцем щепы, мы
зажгли  большой  костер, собак оставили на берегу, а сами возвратились спать
на шлюпку, которую укрепили на якоре и на которой раскинули свою палатку.





                        НАНКИНСКИЙ ХЛОПЧАТНИК. ЛЬВЫ.
                    СМЕРТЬ БИЛЛЯ. ПОЕЗДКА ФРИЦА. КАШАЛОТ

     В   начале  ночи  мы  были  немного  потревожены  дальними  завываниями
шакалов,  которым  и  наш  шакал  вздумал  было  вторить.  С  рассветом  все
поднялись  и  после  хорошего завтрака отправились к раковинной отмели. Сбор
раковин  был  до  того  обилен, что я решился продолжить его еще на три дня.
Заботу  вскрыть  раковины  и  убыстрить  их  гниение мы предоставили солнцу,
разложив  устрицы  толстым  слоем  на  берегу.  В  то  же  время мы насушили
некоторое   количество   собранной   нами   по   соседству   солянки-соды  и
солянки-кали,  которыми  я  хотел  воспользоваться  для приготовления мыла и
очистки сахара.
     Каждый   вечер,  приблизительно  за  час  до  приготовления  ужина,  мы
обыкновенно  совершали  пешком  небольшую  прогулку  по окрестности и всегда
приносили  с  нее  либо  какие-нибудь  растения, либо птиц. В последний день
сбора  раковин  нам  захотелось  проникнуть  в  небольшой лесок, из которого
раздавались  крики  индейских  петухов  и  павлинов.  Впереди  шли  Эрнест с
отважным  Рыжим.  За  ними  следовали  Жак  и шакал, лениво пробираясь среди
высокой  травы.  Фриц  и  я  остались  на  берегу,  приводя  в  порядок наши
охотничьи  рыболовные  орудия.  -  Внезапно раздался выстрел, потом страшный
крик,  а  за ним второй выстрел. Тотчас же Билль и Бурый понеслись на шум, а
за ними и Фриц с орлом. Я также побежал узнать, что случилось.
     Вскоре  после  крика  отчаяния  раздались  стоны,  и  между деревьями я
увидел Жака, хромающего, стонущего и поддерживаемого на ходу братьями.
     - Что  случилось? Жак, дитя мое, что с тобой? Ранен ты? - спрашивал я в
испуге.
     - Мне  больно  здесь, - охал Жак, почти падая, - больно и тут, везде...
Я весь изломан!
     Я  тотчас  приступил  к тщательному осмотру, но не находил ни перелома,
ни  какой-либо  раны,  к великому недоумению Жака, который продолжал охать и
стонать,  утверждая,  что  он  должен быть изломан. Только местами виднелись
красные пятна, означавшие легкие ушибы.
     - Для  охотника,  дорогой  мой,  ты  кажешься  мне  большим неженкой, -
сказал я совершенно успокоенный.
     - Неженкой!  -  вскричал  он  с  комическим  негодованием,  - когда это
проклятое  животное  избило  меня,  истоптало  ногами,  когда  оно  чуть  не
вспороло  мне  живот.  Да  если  б  не  подоспели наши собаки и Фрицев орел,
чудовище убило бы меня...
     - Да о каком же, наконец, чудовище говоришь ты?
     - То  был  кабан, огромный кабан, - отвечал Эрнест. - У него были клыки
длинною  в  полфута и рыло шириной с ладонь. Мы застали его жадно взрывающим
землю,  по  которой  он  проводил настоящие борозды, и если бы мы не всадили
ему две пули, Жак, уже опрокинутый им, был бы изорван.
     - Благодаря  Бога,  -  продолжал  я,  -  несчастье  минуло  нас,  и Жак
отделался страхом, который, впрочем, вещь тоже далеко неприятная.
     Говоря  это,  я  подал  неосторожному  охотнику рюмку нашего Канарского
вина;  тем  же вином я вытер ушибленные члены мальчика; затем я отнес его на
шлюпку, где он не замедлил уснуть.
     Этот  случай,  который,  к  счастью, не сопровождался никакими тяжелыми
последствиями,   указал   нам   присутствие   трюфелей.  Кабан,  так  сильно
напугавший  Жака, был застигнут им именно за отрыванием из земли этих грибов
и, конечно, вознегодовал за помеху этому приятному для него занятию.
     Хотя  мы  и  не придавали трюфелям большой цены для нашей кухни, однако
думали  обрадовать  ими мать, и потому собрали их и уложили в корзину на дне
пироги.  Дети  попросили  у  меня  некоторых  объяснений  относительно этого
произведения  земли.  Я  сказал  им,  что  натуралисты  причисляют трюфели к
растительному  семейству грибов, и что трюфели растут без листьев, стволов и
корней.
     - Для  отыскания  их  пользуются чутьем собак или свиней. Эти животные,
руководимые  обонянием,  находят места, где растут эти шарики, и вырывают их
из  земли,  собаки  лапами,  свиньи  рылом.  Трюфели  произрастают в большом
количестве  во Франции, Италии и других странах. Их очень ценят, может быть,
больше  по  причине их запаха, чем по их вкусу, который, по моему мнению, не
особенно хорош.
     Нужно  было  подумать  об  отдыхе;  мы,  как  и накануне, расположились
ночевать  на  судне  и  провели  ночь  также  спокойно,  как если бы спали в
Пещере.
     На  рассвете  следующего  дня  я  отправился  к убитому кабану. Со мной
пошли   и   два  старших  сына.  Жак,  еще  не  отдохнувши  от  происшествий
предшествовавшего  дня,  предпочел остаться на постели и снова заснул. Дойдя
до  опушки леса, мы увидели собак и шакала, которые ночевали подле кабана и,
приветствовав  нас  прыжками  и  ласками,  подвели  к убитому животному. Оно
поразило нас своей чрезвычайной величиной.
     - Отличный  случай  пополнить наши вестфальские окорока! - сказал Фриц,
осматривая огромные задние ноги кабана.
     - А  голову  хорошо  было бы поставить в наш музей, - заметил Эрнест. -
Но  прежде  всего нужно перенести труп на берег, где удобнее будет потрошить
его.
     - Это не трудно будет сделать, - ответил Фриц, - если папа позволит.
     - Я  отнюдь  не  противлюсь  этому,  - сказал я, - но предупреждаю вас,
что,  за  исключением  ляшек  и  морды, мясо этого животного очень жестко. И
потому  лучше  будет  взять  эти  части,  а  остальное огромное тело бросить
здесь.
     Дети  послушались  моего  совета.  Они  отрезали  задние  ноги и голову
кабана,  положили  их  на  род  саней,  состоявших  из  ветвей  деревьев,  с
сохранившейся на них листвой, и запрягли в эти сани собак.
     Фриц   заметил,  что  на  ветвях  употребленных  нами  деревьев  висели
плодовые  коробочки,  из  которых  выпадал желтый хлопок. Я узнал нанкинский
хлопок,  который  от  природы  окрашен в известный нам красивый цвет. Собрав
значительное  количество хлопка, предназначенное нами матери, мы отправились
на  берег,  где  нас  ожидал Жак, вполне оправившийся и веселый. Он вызвался
помочь  братьям при чистке и копчении кабаньих окороков и сам первый смеялся
над своим вчерашним испугом, впрочем, совершенно основательным.
     Вечером  этого  дня, когда мы зажгли на берегу костры, и все, казалось,
обещало  нам  покой,  мы  готовились лечь спать, как вдруг услышали страшный
рев,  отдавшийся  в  лесу и повторенный горами. Наши собаки и шакал ответили
на  него  сердитым  рычанием.  Нами  овладел  сильный  страх,  потому что мы
впервые слышали подобный рев, обличавший близость опасного врага.
     - Что  за  адский  концерт! - вскричал Фриц, хватая ружье и вскакивая с
решимостью  в  осанке.  -  Оставайтесь  в  пироге,  прибавил  он,  а я пойду
посмотреть  врага.  И  вслед  затем  отважный  юноша  вскочил в свой кайяк и
скрылся  в  темноте.  Следя  глазами  за  Фрицем,  я  велел  остальным детям
приготовить  оружие,  чтобы,  если  понадобиться,  немедленно  подать помощь
Фрицу.
     Рев  продолжался, постоянно приближаясь. Детьми овладел невольный ужас,
и  я  никакими увещеваниями не мог успокоить их. Сам я, убежденный в близкой
опасности, ожидал увидеть в темноте блестящие глаза барса или леопарда.
     Вскоре,  при  свете  наших  костров, мы увидели приближающееся огромное
животное:  -  то был лев. Подойдя к одному из костров, он стал против него и
не  двигался;  пламя  освещало  его  голову  и  грудь.  В  осанке  животного
выражались  одновременно  гордость,  ярость  и  голод; оно яростно било себя
хвостом  по  бедрам  и,  казалось,  готовилось скакнуть на нас. Эта страшная
пантомима  длилась  довольно  долго;  мы  не смели шевельнуться, и я не знал
стрелять ли мне, как вдруг раздался выстрел.
     - Это Фриц! - произнес Эрнест изменившимся голосом.
     Лев  прыгнул,  издавая болезненный стон, затем упал и опустился в поток
крови, лившейся у него из груди.
     - Мы  спасены!  -  воскликнул  я.  -  Фриц  попал  льву  в  сердце. Это
мастерский выстрел.
     Я  ударил  несколько  раз  веслами и выскочил на берег, велев Эрнесту и
Жаку  остаться в шлюпке и держать оружие наготове. Собаки стали ласкаться ко
мне,   но   вскоре   снова   зарычали,   повернувшись   к   лесу.  Это  было
предостережение.  Я  остановился  очень  вовремя,  потому что в ту же минуту
вышел  из  леса  второй  враг,  в  котором  я узнал львицу, - конечно, самку
великолепного животного, убитого Фрицем.
     Львица  сильным  ревом,  казалось, звала своего товарища; она нюхала по
сторонам  и  с  яростью  переминалась.  Увидев труп льва, она приблизилась к
нему,  полизала  текущую  из  его раны кровь и, поняв, что ее товарищ мертв,
зарычала, защелкала зубами и стала озираться, как бы ища мести, ища жертвы.
     В  это  мгновение  раздался  выстрел.  Львица издала болезненный стон и
потрясла  одной  лапой,  разбитой  пулей.  Но  животное было только ранено и
могло  еще  быть  опасным,  и  потому  я  быстро  прицелился и раздробил ему
челюсть.  Собаки  ринулись  на  зверя  и  повисли  на  его боках. Завязалась
страшная  борьба;  я  стоял  безмолвным  свидетелем,  не  смея шевельнуться.
Выстрел  мог  бы  прекратить  эту  кровавую сцену; но меня удерживала боязнь
убить  какую-либо  из  собак.  Однако, когда я увидел падение бедного Билля,
которому  львица, ударом когтей распорола живот, я, не размышляя, бросился к
львице  и,  когда  она  в  ярости  поднялась на меня, всадил ей в грудь свой
охотничий  нож.  Враг  упал, чтобы более не вставать. Фриц подбежал с тем же
намерением,  с  каким выступил я, и был предупрежден мною только несколькими
секундами.  Для  большей  верности,  я  разрядил  один  из моих пистолетов в
голову  львицы.  Затем  мы  подозвали Эрнеста и Жака, которые уже кинулись к
нам  на  помощь  и  теперь  стали  обнимать  нас,  выражая свое счастье, что
находят  нас  невредимыми  после  того,  как  мы подвергались такой страшной
опасности.
     Оба  зверя  лежали  растянувшись  на  песке, и хотя нам уже нечего было
бояться, однако мы не могли взглянуть на них не содрогаясь.
     Бездыханный труп бедного Билля валялся около трупов наших врагов.
     - Благородное  животное,  оно  стало  жертвой  своей  преданности. Вот,
Эрнест,  опять  печальный  случай  доказать  твою  литературную  способность
сочинением эпитафии нашему верному товарищу.
     - Правда,  -  ответил  Эрнест,  -  но  у меня слишком тяжело на сердце,
чтобы сочинять стихи, и потому я составлю эпитафию в прозе.
     Сказав  это,  наш литератор уселся в стороне. Фриц и Жак стали рыть для
собаки  яму, а я обмыл раны Рыжему, Бурому и шакалу, который храбро сражался
бок  о бок с собаками и подобно им подвергся ударам когтей львицы. Когда яма
была  готова,  мы  опустили  в  нее  нашего  старого друга. Поверх земли был
положен  плоский камень, и наш литератор грустным голосом произнес следующую
эпитафию, которая была вместе с тем и надгробным словом бедной жертве:
     - Здесь  лежит  Билль,  благородное  животное,  достойное  удивления по
своей  верности.  Оно  погибло  смертью  храбрых воинов и мучеников, жертвой
своей  преданности,  под когтями исполинской львицы, оплакиваемое спасенными
им друзьями.
     - Недурно,  - сказал Фриц, - мы, как только позволит время, высечем эту
эпитафию на могиле бедного Билли.
     Жак  не мог слушать. Он плакал. "Бедное животное, дорогое мое животное,
наш лучший друг!" - восклицал он.
     Я  не  останавливал  его  слез.  Да и наши глаза были влажны. Но ночной
воздух  пробудил  в  молодых  людях  голод,  и  нужно  было  найти  что-либо
съестное.
     - У  нас есть кабанья голова, - сказал Жак, утирая слезы. - Мы положили
ее в золу, где она должна была испечься.
     Мальчики  вынули  жаркое,  но  нашли  его  совершенно  обугленным.  Они
бросили  бы  его,  если  б  я не остановил их. Я вонзил нож в мясистую часть
морды  и  показал  им  внутри  как  раз поспевшее мясо, прекрасного розового
цвета и издававшее соблазнительный запах трюфелей.
     Во  время  еды  разговор  вращался  почти исключительно на достоинствах
Билля. Потом, в ожидании рассвета, все улеглись спать.
     С  утра мы принялись снимать шкуры со львов. При моем способе надувания
шкур  работа  наша  не была ни продолжительна, ни трудна, и мы приобрели два
великолепнейшие меха.
     Наша  поездка продолжалась уже несколько дней, и жена могла тревожиться
нашим   долгим  отсутствием.  Кроме  того,  наваленные  на  берегу  устрицы,
подвергшись  гниению,  распространяли  вонь, которая, будучи вдыхаема, могла
вредно  повлиять  на  здоровье  детей.  И  потому мы решились возвратиться в
пещеру,  предполагая возвратиться сюда к тому времени, как жемчуг совершенно
отделиться от сгнивших устриц.
     Мы  отправились.  Впереди  плыл  Фриц,  один  на своем кайяке. Когда мы
вышли  за пояс скал, Фриц подплыл к нам и подал мне, на конце весла, письмо,
которое, говорил он, залежалось на почте.
     Чтобы  не  повергать  в  беспокойство  его  братьев,  я придал делу вид
шутки,  какие бывали у нас нередки со времени учреждения голубиной почты, и,
отойдя  на  заднюю  часть  лодки,  развернул  записку. Она и изумила меня, и
встревожила  -  Фриц  расставался с нами, отправляясь на поиск за несчастной
англичанкой   Огненной   скалы.  Предприятие  это  казалось  мне  опасным  и
мечтательным;  но  я понимал, что Фриц тщетно боролся со своей мечтой. Когда
он  удалялся  от  нас,  скользя  по  воде  с  быстротой ласточки, сердце мое
сжалось.  "Прощай,  Фриц;  будь осторожен! - кричал я ему в рупор, - вернись
скорее!  Помни о нас, о матери!" В ответ он послал нам рукой поцелуй. Вскоре
он   исчез   за   мысом.   Нам  пришлось  ограничиться  пожеланиями  скорого
возвращения Фрица и продолжать путь одним.
     Жена,   от   которой   я  скрыл  настоящую  причину  отсутствия  Фрица,
радовалась  привезенным  нами  вещам.  Особенное  удовольствие  доставил  ей
хлопок,  и она уже воображала себе нас всех с головы до ног одетыми в желтую
нанку.  Она  горячо  благодарила  нас  и  выражала  радость по поводу нашего
возвращения;  но  ее  беспокоило  отсутствие  старшего сына, и все, что я ни
говорил  о  благоразумии  и  ловкости  Фрица,  не  могло утешить материнских
опасении.
     Целые  три  дня  мы  очищали,  распределяли и укладывали по местам свою
последнюю  и часть прежней добычи. Вечером четвертого дня Фрица еще не было.
Я  начинал  заражаться  беспокойством  его  братьев  и  матери  и  предложил
отправиться  на поиски или навстречу Фрицу на нашей пинке. Жена, угадывавшая
мое  беспокойство,  поддержала  эту мысль и даже захотела сопутствовать нам.
Уверившись,  что  наша  пинка,  на  которой  мы  уже  давно  не  выезжали, в
исправности,  и  перенеся  на  нее  большое  количество  запасов, мы подняли
паруса.  Свежий  ветер  с  суши  понес  нас в море с такой быстротой, что на
конце  губы  наше  судно,  которое  я тщетно старался направить, ударилось о
громадный  камень, выдававшийся из воды, и испытало такой толчок, что все мы
попадали  на  палубу.  Жена  и  дети испускали крики ужаса. В то же время мы
увидели,  что  сочтенная  нами  за камень плавучая масса с шумом поднялась и
метнула  в  воздух  два  громадных  столба  паров  и воды, а затем нырнула и
исчезла  в  сбитой  ею  же  пене. Мы наткнулись на кашалота. Близость такого
чудовища  отнюдь  не  была  приятна, и я признал благоразумным зарядить наши
пушки.  Громадное китообразное животное опять появилось из воды на некотором
от  нас  расстоянии.  Тотчас же Эрнест навел на него как умел, одну из наших
пушек,  и  Жак  поднес фитиль. Наш артиллерист наметил верно: ядро ударило в
бок  чудовища,  которое  вновь  погрузилось в море, оставив за собой длинную
кровавую  полосу. Через несколько минут оно выплыло на поверхность, и второе
ядро  попало  в  него около головы. Кашалот стал неистово биться; затем силы
его  ослабли,  и  его  выкинуло волнами на одну из низких скал, находившихся
при входе в губу.
     Я  поздравил  детей  с  освобождением нас от такого соседа и сообщил им
некоторые сведения о кашалотах. Вдруг Жак закричал:
     - Смотри, папа, дикарь, дикарь!
     Мы  взглянули  в  указанном  Жаком  направлении  и  увидели, на большом
расстоянии,  скользивший  по  волнам  челн  странной  формы.  Сидевший в нем
дикарь,  по-видимому,  заметил нас и скрылся за скалистым мысом. Испуганный,
я  велел  Эрнесту  и  Жаку вновь зарядить пушки, не сомневаясь, что виденный
мной  дикарь  предвещает  появление  целой  орды.  Дети  бодрились,  и  мать
старалась внушить им спокойствие, которого сама не ощущала.
     Дикарь  появился  опять,  рассматривая  нас, по-видимому, внимательнее,
чем  в  первый  раз,  затем  скрылся  за  мысом, чтобы через несколько минут
появиться снова.
     Видя,  что  он  остановился  для  наблюдения,  я схватил рупор и во все
легкие  закричал  ему  несколько  малайских приветствий. Но он, казалось, не
понял их, потому что сохранял свое недоверчивое положение.
     - А  не  закричать ли ему, - сказал Жак, - несколько английских бранных
слов?  Может  быть, он поймет их лучше. - И, взяв у меня рупор, он прокричал
три  или  четыре бранных слова, которые в большом ходу между моряками. Слова
эти  подействовали  более  моих  малайских дружеских приветствий. Немедленно
дикарь  поднял  над  головой  древесную  ветвь  в  знак мира и дружбы и стал
грести  к  нам.  Мальчики заливались смехом от счастливой мысли Жака. Но как
изумились  они,  когда в черномазом дикаре с перьями на голове, вид которого
сильно  встревожил  нас,  мы  узнали Фрица! Скоро он был в наших объятиях, и
мать  вне  себя  от  радости  осыпала  его  поцелуями  и ласками, не обращая
внимания  ни  на  странность его одежды, ни на цвет его лица, который удивил
ее  лишь  тогда,  когда  улыбки  остальных  детей дали заметить ей, что Фриц
выпачкал и ее лицо.






     Теперь  приходилось  рассказать  жене  все,  что  до сих пор мы считали
нужным  скрывать от нее. Сообщенная весть повергла ее в крайнее изумление и,
должен  я  прибавить,  беспокойство. Дети, угадывая существование какой-либо
тайны,  осыпали  Фрица  бездной  вопросов,  на  которые  ему  было бы трудно
отвечать,  потому  что  вопросы задавались всеми разом. Наконец, когда говор
смолк,  я спросил Фрица, во-первых, удалось ли его предприятие и, во-вторых,
с какой целью он нарядился таким образом.
     - Поездка  моя  была  самая  счастливая, - ответил он, взглянув на меня
многозначительно,  -  и  я  радуюсь тому, что предпринял ее. Что же касается
моего  наряда,  то я прибег к нему из предосторожности. Издали я счел вас за
малайских  разбойников,  а ваши выстрелы заставили меня предположить, что вы
многочисленны  и  сильны.  И  потому  я  решился  покинуть  свою европейскую
наружность,   которая   непременно   возбудила  бы  внимание  и  любопытство
разбойников.
     Тут  мать  прервала  Фрица  просьбой,  чтоб  он  вымылся, потому что ей
неприятно было видеть его с лицом дикаря.
     Когда  Фриц,  исполнив эту просьбу, возвратился в настоящем своем виде,
то продолжал рассказ:
     - Папа,  Бог  услышал  мою  мольбу.  Я открыл Огненную скалу, и так как
прилив  побуждает  нас поискать гавани, то, если ты согласен, мы пристанем к
одному близкому острову, где и найдем...
     Я  прервал  Фрица и, отведя его немного в сторону, стал тихо спрашивать
его.  После  сообщенных  вестей  я  желал  знать, с какого рода личностью он
хотел  свести  нас.  Он прекратил мои расспросы несколькими словами, которые
совершенно успокоили меня.
     - Папа,  мне  казалось, что я вижу маму в пятнадцать лет или твою дочь,
если б судьба подарила мне сестру, достойную мамы и тебя.
     - В таком случае отправляемся, - ответил я радостно.
     С   этой  минуты  Фриц  обнаруживал  изумительную  деятельность,  чтобы
ускорить  наше прибытие к месту. Плывя впереди на своем челне и указывая нам
проходы,  он  повел  наше  судно за маленький остров на конце бухты Раковин,
где  узкая  коса земли образовала естественную гавань, в которую мы и вошли.
Фриц  выскочил  на  землю и, не говоря ни слова, побежал к маленькой роще, в
которой   стоял  шалаш,  осеняемый  исполинскими  пальмами.  Мы  естественно
последовали   за  нашим  путеводителем  и  вскоре  очутились  перед  очагом,
построенным  из  больших  камней,  на  котором, вместо кухонной посуды, была
поставлена  широкая  раковина.  Фриц  выстрелил  в  воздух  из одного своего
пистолета,  и  по  этому  знаку  с  соседнего  дерева  спустился человек: не
женщина,  как  я  ожидал,  а  молодой моряк с тонким станом и лицом добрым и
застенчивым.
     Я  не берусь описывать странных чувств, овладевших нами в эту минуту. В
течение  десяти  прошедших  лет  род  человеческий как бы не существовал для
нас,  и  вдруг он возрождался перед нами в существе юном, почти в ребенке, -
до того представшая перед нами личность казалась нежной и простосердечной.
     Перед  этим неожиданным явлением мы стояли несколько минут озадаченными
и  в  безмолвии.  Особенно  дети  едва верили своим глазам. Со своей стороны
незнакомец,  казалось,  не  знал,  как ему вести себя по отношению к нам. Но
Фриц вывел нас всех из затруднения.
     - Дорогие  мама,  папа  и братья, - сказал он, - представляю вам друга,
молодого  лорда  Эдуарда Монтроза. Примите его в наш семейный круг как друга
и брата.
     - Приветствуем  его  от  всего  сердца! - ответили мы с увлечением. При
этих  словах  на  прелестном лице матроса выразилось столько счастья, что он
сразу  привлек  к себе наше сочувствие. Как глава семьи, я подошел к нему и,
взяв  молодого  человека  за руки, я поздоровался с ним по-английски с таким
сочувствием,  как  если бы он был моим ребенком, найденным мной после долгой
разлуки.  Он  отвечал робко и едва слышно и, обратившись к моей жене, просил
ее расположения и покровительства.
     Из  слов  Фрица  я  заключил,  что  он  не  хочет объявить братьям, что
пришелец  -  девушка;  я  и жена сохранили тайну и стали внушать нашим детям
долг оказывать гостю вежливое внимание.
     Но  это  внушение оказывалось излишним: молодой лорд стал уже предметом
самой предупредительной заботливости, и даже собаки осыпали его ласками.
     Молодые  люди,  в  своем  рвении,  суетливо бегали на пинку и приносили
складные  столы  и  стулья  и  всякие припасы для вечерней закуски. Со своей
стороны  мать  старалась  доказать  свое  искусство стряпухи. А молодой лорд
едва  не  выдал своей тайны ловкостью и навыком, с которыми он помогал нашей
хозяйке   в   ее  занятиях.  Ужин  наш  был  очень  приятный.  Мои  сыновья,
возбужденные   немного  канарским  вином,  отдались  всей  веселости  своего
возраста.  Но  стало  поздно, и я должен был прекратить разговоры, предложив
отправиться на покой. Все встали из-за стола.
     Эдуард  хотел  было  возвратиться  на  дерево,  с  которого  он при нас
спустился,  но  жена  моя  воспротивилась  этому и приготовила гостю удобную
пастель  на  пинке. Между тем мои дети, из предосторожности развели огонь на
берегу,  уселись  против  костров  и при их пламени продолжали болтать. Трое
младших  выясняли у Фрица, как он напал на мысль о поездке к Огненной скале.
Фриц  стал  им  передавать историю альбатроса и своей поездки с таким жаром,
что  несколько  раз  забывал  вставлять  имя лорда Эдуарда вместо настоящего
имени нашей гостьи, которую звали мисс Женни.
     - Ага!  -  восклицали  мальчики,  - Фриц проговорился, и наш новый брат
обращается в милую сестрицу, ура, ура!
     Фриц  на  минуту  опешил;  однако  вскоре  успокоился и отвечал братьям
шуткой.  Франсуа  остолбенел. - А я никогда не думал, - сказал он, - чтобы у
мамы могла быть сестра.
     На  другой  день  мальчики  подошли к девушке с робкой проказливостью и
приветствовали  ее  именем  мисс  Женни,  напирая  на  него.  Бедная девушка
покраснела,   опустила  взор,  но,  примирившись  со  случившимся,  дружески
протянула шалунам руки и весьма мило просила их полюбить ее как сестру.
     После  завтрака,  очень  питательного, благодаря приготовленному Фрицем
шоколаду,  мы  решились пуститься в море для отыскания выброшенного на скалы
кашалота.  Добыча  эта была слишком драгоценна, чтобы предоставить ее хищным
птицам.
     Мы,  как  умели,  разрезали  китообразное  животное, и по совету Женни,
которая  тотчас  поняла,  что  в  нашем положении следует пользоваться всем,
куски  жира были сложены в парусиновые мешки. Когда этот труд был окончен мы
возвратились  к  Огненной  скале,  чтобы  захватить  все вещи англичанки. По
похвальному   чувству  ей  жаль  было  бросить  эти  вещи,  напоминавшие  ей
подробности  ее уединенной жизни и защиту Промысла. Все вещи были сложены на
пинку;  затем,  простившись  с  Огненной  скалой  и  назвав  губу, в которой
пристал  Фриц,  Счастливой  губой,  намекая  на  отыскание  мисс  Женни,  мы
направились  на  парусах  к Жемчужной бухте, где хотели надолго остановиться
до  возвращения  к  пещере.  Львиные  трупы  стали добычей коршунов и других
хищных  птиц,  которые  оставили  от  них  только  кости.  Мы раскинули нашу
палатку  с  намерением провести здесь только то время, какого потребует сбор
жемчуга  из  кучи  разложившихся  устриц,  но  нас  задержало сделанное мной
открытие.
     Между  окаймлявшими  берег  скалами  одна  показалась  мне  известковой
породы.  И  потому  я  решился тотчас же построить обжигательную печь, чтобы
попытаться добыть некоторое количество извести.
     Все  мы  ревностно  принялись  за  дело;  печь  была построена и набита
известковыми  камнями; сверху и снизу их был разведен сильный огонь, который
мы поддерживали в течение нескольких дней.
     Так  как  это  занятие  оставляло  нам  продолжительные досуги, то дети
попросили  Фрица  рассказать им свою встречу с мисс Женни, и однажды вечером
Фриц  воспользовался  отсутствием  девушки,  ушедшей  спать,  и  рассказал о
событии следующим образом:
     "Вы,  вероятно,  помните,  как  я  оставил вас, передав отцу записку, в
которой  извещал  его о предпринимаемой мной поездке. Погода стояла хорошая;
но  едва  достиг  я  Жемчужной  бухты,  как  поднялась буря. Так как в своем
кайяке  я не мог бороться с силой волн, то счел благоразумным отдаться им и,
не  пугаясь,  поручил себя Богу. Надежда не обманула меня. После трехчасовой
бури  море  утихло, небо расчистилось, и мой челн спокойно скользил по воде.
Но  я  был  вдалеке  от  знакомой мне страны. Окружавшая меня местность была
совершенно  отлична  от  всех  виденных  мной  доселе: по окраинам островов,
между  которыми я плыл, возвышались громадные скалы, вершины которых чуть не
терялись  в  облаках, стояли исполинские и незнакомые мне деревья, виднелись
многочисленные  стаи  птиц  с  разнообразным и блестящим оперением, сверкали
вливавшиеся  в море величественные реки. Не раз меня соблазняло подняться по
какой-либо  из  этих  рек, но я боялся слишком замедлить мое возвращение. Во
мне  было живо только одно желание: отыскать Огненную скалу и, чтобы достичь
ее,  я  не  отступил  бы  ни  перед  каким  препятствием. Однако дневной жар
усилился  до  того,  что,  не  смотря  на  мое желание не останавливаться, я
вынужден  был  искать приюта под лиственными сводами на одном из берегов. Но
едва   выйдя  на  этот  плодородный  берег,  я  увидел  на  очень  небольшом
расстоянии  стадо  бегемотов.  Этого  было  достаточно, чтобы заставить меня
предпочесть  такой  опасной местности палящие лучи солнца на море, и я снова
сел  в кайяк и принялся грести, не находя места, где можно было бы пристать:
каждую  минуту  я  усматривал  на  берегу  то  львов,  то барсов, слонов или
других,  не  менее  опасных  животных. Кроме того я видел и блестящую чешуей
огромную   змею,  которая,  подобно  исполинской  лиане,  обвивалась  вокруг
деревьев,  ломая  сучья.  Наконец,  после  нескольких  часов  плавания,  мне
удалось  найти  природу  более  мирную.  Тишина  этой  новой  местности была
нарушаема  только  пением  невинных  птиц.  Я  уверенно  причалил  к берегу,
привязал   свой   челн   к  лежавшим  тут  большим  камням  и  стал  обедать
встречавшимися во множестве по берегу устрицами.
     Однако  день  склонялся  к  концу,  и  так как было бы неблагоразумно в
такой  поздний  час  углубляться  в  незнакомую  мне  страну, то я и решился
переночевать  на  моем  кайяке.  Я поставил его на якорь при помощи тяжелого
камня,  привязанного  веревкой к носу челна. Хотя я и считал себя вне всякой
опасности,  однако  выстрелил  несколько  раз  из  ружья для удаления хищных
животных. Затем я завернулся в одну из наших шкур и заснул.
     На  другой  день  я  проснулся рано и, поблагодарив Бога за проведенную
спокойно  ночь, поплыл дальше. Я чувствовал себя бодрым и сильным; мой кайяк
летел  стрелой,  и  я  весь  отдался наслаждению расстилавшимися передо мной
великолепными видами.
     Устав  от  нескольких  часов  усиленной  гребли,  я  решился пристать к
пленившей  меня  роще.  Она  состояла  из  прелестных  деревьев,  населенных
колибри,  попугаями  и  тысячью других птиц, оглашавших воздух своим пением.
Одновременно   изумленный  и  очарованный,  я  продвигался  под  сводами  из
вьющихся  растений,  перекинувшихся  с  одного  дерева  на  другое.  Я  снял
клобучок   со   своего   орла,  а  он,  почуяв  свободу,  полетел  и  вскоре
возвратился,  держа  в  когтях  маленького  попугая, которого я взял у него,
чтобы  рассмотреть.  Вдруг  я  услышал  позади себя шум листьев под тяжелыми
шагами.  Я  оглянулся  и  что  же? - не далее десяти или двенадцати шагов от
меня  стоял огромный полосатый тигр. Бежать было поздно. В ужасе я дрожащими
руками  держал ружье, которое могло оказать мне лишь слабую помощь. Холодный
пот  выступил у меня на лбу и теле; я считал себя погибшим, когда мой орел -
вероятно,  понявший  опасность  - ринулся на голову тигра и клювом и когтями
старался  вырвать  ему  глаза.  Я был спасен. Тигр, занятый защитой от этого
неожиданного  врага,  уже  не  обращал  внимания  на  меня.  Я  схватил  мои
пистолеты,  выстрелил  в  зверя почти в упор и раздробил ему череп. Он упал,
испуская  страшный  рев.  Но  радость победы была отравлена для меня сильным
горем.  Один  из моих выстрелов, направленных наскоро, попал в орла, который
свалился  мертвым  вместе  с  тигром.  Я  поднял  бедную  птицу и со слезами
сожаления отнес ее в свой кайяк.
     Покинув  этот  берег с сердцем, полным горести, и не подумав даже снять
великолепную  шкуру  с убитого мной животного, я греб неохотно и небрежно. Я
почти  готов  был  повернуть  челн,  чтобы  возвратиться к пещере, когда над
одним  из островов, находившихся вправо от меня, увидел поднимающийся к небу
тонкий столб красноватого дыма.
     - Огненная  скала!  -  воскликнул  я,  подняв  руки  к  небу,  и ко мне
возвратилось все мое рвение.
     Я  принялся  грести  изо  всех  сил, пока не достиг острова, к которому
пристал не без опасности, по причине окаймляющих его скал.
     Подпираясь  руками  и  ногами,  я  влез  на одну скалу, с которой хотел
осмотреть  местность.  Немного  оглядев  ее,  я  пошел  по тропинке, которая
привела  меня  к возвышенной площадке в несколько квадратных футов, закрытой
с  обоих  боков  соседними  скалами. Я направился ко входу в пещеру, которая
могла  служить жилищем какому-нибудь опасному зверю. Зарядив свои пистолеты,
я  шел  на цыпочках, насторожив глаза и уши, когда в излучине скал увидел, с
невыразимым  волнением,  человеческое  существо,  которое, положив голову на
руку,  лежало  на  постели  из  мха  и  сухих листьев. Перед этим явлением я
остановился  неподвижным,  изумленным,  безгласным. Я изумился также сильно,
как  если  бы  эта  встреча,  цель  моей  поездки,  была для меня совершенно
неожиданной.   Передо   мной  был  человек  незнакомый.  Может  быть,  через
мгновение   я   должен  был  услышать  чужой  голос,  на  меня  должны  были
устремиться чужие глаза!
     Я  едва  смел дышать. Мне было довольно времени рассмотреть незнакомца.
Радость  мою усилило еще то обстоятельство, что вместо существа, удрученного
старостью  и  несчастьями,  передо  мной было существо молодое и прелестное.
Черты  спящего  были до того нежны и детски, что, казалось мне, ему не могло
быть  более двенадцати или четырнадцати лет. На нем было платье гардемарина,
и  его  прекрасное  лицо  окаймляли пряди шелковистых светлорусых волос. Его
маленькая  рука,  казалось, играла их волнами. Я благодарил Бога, избравшего
меня  для  спасения  этого  милого существа и, в своей неизреченной милости,
посылавшего  нашим  отцу и матери новое дитя, а нам однолетку-сестру, потому
что  костюм  найденного лица обманывал меня лишь несколько мгновений. Даже у
Франсуа,  который  был  прелестен в детстве, не было таких нежных черт лица,
как  черты  незнакомки,  с которыми я мог сравнить только черты моей матери.
Сердце  мое  билось  в  груди  до  того  сильно,  что я боялся, чтобы оно не
разбудило  незнакомку.  Как  долго длилось мое безмолвие и созерцание - я не
могу  сказать.  Помню  только,  что  я  ни  за  что  в  мире  не  решился бы
потревожить  этот мирный сон. В уме моем роились тысячи смутных мыслей. Чего
бы  не  дал  я,  чтобы на моем месте была добрая мама и чтобы первый взгляд,
который  должна  была  встретить  незнакомка, был взгляд нашей матери, чтобы
первые  слова  были  произнесены  ее  любящим  голосом!  Это положение могло
продлиться  очень  долго,  потому  что  у меня не хватило духу нарушить его,
если  б  маленькая  птичка, не удерживаемая моими сомнениями, не села на лоб
спящей незнакомки.
     Разбуженная   незнакомка  приподнялась  наполовину.  Ее  большие  глаза
искали  вокруг причину пробуждения; но настоящий виновник его улетел, и взор
незнакомки  остановился  на  мне.  У нее вырвался крик изумления и испуга. А
между  тем  моя наружность не могла быть ужасна, потому что никогда не бывал
я так смущен. Я постарался успокоить ее почти умоляющим жестом.
     - Не  бойтесь ничего, - сказал я, - я испуган не менее вас и не намерен
причинить вам никакого зла.
     - Кто вы? - воскликнула она, - откуда вы явились?
     Потом, быстро встав, она сказала:
     - Кто  бы  вы  ни были, если вы честный человек, приветствую вас в этой
пустыне.
     Голос  незнакомки,  ее  тревожный  взгляд,  сострадание  к  ее крайнему
волнению развязали мне язык.
     - Я  тот  спаситель,  -  ответил  я,  - которого вы призывали запиской,
порученной  альбатросу.  Я  покинул  все  и  последовал вашему призыву. Я не
англичанин,  как  вы  можете судить по моему произношению, но я из свободной
страны,  граждане  которой  умеют  уважать несчастья. Вероятно, на эту скалу
вас  выбросила буря. Буря же выкинула меня, моего отца, мою мать и моих трех
братьев  на  соседний  остров.  Уже  десять лет мы живем вдали от остального
света,  одни  на  лоскуте  земли,  который стал для нас целым миром. Если вы
доверитесь мне, я отвезу вас к своим.
     По   минутному  колебанию,  в  течение  которого  во  взоре  незнакомки
отражались  тысячи  противоположных  мыслей,  она подошла ко мне и протянула
мне руку.
     - Да  благословит  Бог  ваших  родных,  - сказала она, - и вас, который
спасает  меня  от  положения, худшего смерти, от страшного одиночества. Если
ваши  мать и отец не отвергнут меня, если ваши братья захотят принять меня в
свой  круг,  я  стану  для ваших родителей самой покорной и любящей дочерью,
для ваших братьев самой любящей сестрой.
     Сходство  наших  положений  поселило между нами искреннее доверие. Мисс
Женни  -  так  звали  девушку  -  рассказала мне, что она действительно была
выброшена  на эту скалу полумертвой. Бедная девушка должна была поддерживать
свое  существование  чудесами  отваги,  твердой  воли  и  изобретательности.
Огненная   скала  отнюдь  не  походила  на  наш  остров.  На  почве  гораздо
неблагодарнейшей,  без  всех  средств,  добытых  нами  с  корабля, одинокая,
предоставленная  одним  собственным  силам,  девушка  могла  лишь очень мало
улучшить положение, в которое ее поставило крушение.
     Тем достойнее удивления было все, исполненное ею.
     Я  не  уставал ни слушать ее, ни отвечать ей. Меня постоянно изумлял ее
рассказ  о  жизни,  которую  она  вела  на  посещенных  нами во время беседы
бесплодных скалах, и то, что она ни отчаялась ни в Боге, ни в самой себе.
     Мисс  Женни  первая  овладела  собой  и  предложила  мне  вместе  с ней
заняться  приготовлением  нашего ужина. Это обстоятельство напомнило мне мою
мать.
     Благодаря  принесенным  мной  с  челна запасам, ужин наш показался мисс
Женни очень вкусным.
     Некогда  я  была лакомкой, - заметила она смеясь. - Дома меня баловали.
Бедный папа! если б он знал, какая учесть готовилась его дочери!
     За   смехом   следовали  слезы,  которые,  заставили  меня  подумать  о
положении всех нас, вызвали слезы и из моих глаз.
     - Бедная  мисс,  -  сказал  я  ей,  -  Бог  возвратит  вам  все, что вы
утратили.
     Ночь  я провел на моем челне, а мисс Женни на ветвях дерева, на которое
она влезла с ловкостью белки. Это было ее жилище.
     На  другой  день  я  употребил  все  представлявшиеся мне доводы, чтобы
убедить  мисс  Женни  плыть  со  мной  на  челне  к  пещере; но она не могла
покинуть   милых  вещей,  которые  сама  создала  и  которые  служили  ей  в
одиночестве.  И  потому я оставил ее на Огненной скале, а сам отплыл за вами
и за большим судном.
     На  этом-то  пути  мне и показалось, что я встретился с разбойниками, и
пытался  переодеванием  отвести  их  внимание.  Если  я внушил вам некоторый
страх,  то  простите  меня  во  внимание  к  тому, что и сам я далеко не был
спокоен".






     Рассказ  Фрица  захватил  часть  ночи,  но  никто из нас не находил его
слишком  длинным.  Так как на другой день нам нужно было подняться пораньше,
то  я подал знак отправиться на отдых, несмотря на возражение детей, которым
очень хотелось услышать продолжение рассказа Фрица.
     На  другой  день  мальчики окружили Фрица, прося его окончить рассказ и
сообщить  им  историю  мисс  Женни, которой застенчивость не позволяла самой
рассказать свои приключения в присутствии всех нас.
     Фриц согласился, и вот вкратце содержание его рассказа:
     "Сэр  Вилльям  Монтроз,  майор  одного великобританского полка, получил
место  начальника важной местности во владениях англичан в Ост-Индии. В этой
стране  майор  похоронил жену, которая оставила ему ребенка, едва достигшего
семилетнего  возраста:  то  была  мисс  Женни. Монтроз сосредоточил всю свою
привязанность  на  дочери, которую он воспитывал сам и которую хотел сделать
женщиной,  способной  выносить  опасности  и  несчастия.  Хорошие  природные
способности  и  здоровье  мисс Женни облегчили ее отцу этот труд. Пятнадцати
лет  она  так  же хорошо владела ружьем и управляла конем, как могла войти в
самое блестящее общество.
     В  это  время  переходящее обстоятельство разлучило девушку с ее отцом:
повышенный  в  чине,  он  был  назначен  начальником дальней экспедиции. Сэр
Монтроз,   не   решаясь  взять  дочь  с  собой,  поручил  ее  своему  другу,
возвращавшемуся  в  Европу,  капитану  корабля, чтобы прибыв на родину, мисс
Женни  могла поселиться временно у своей бездетной тетки. По прошествии года
отец хотел выйти в отставку и приехать к дочери в Лондон.
     Чтобы  иметь возможность переехать в Европу на военном корабле, девушка
вступила на него в костюме гардемарина.
     В  течение нескольких дней плавание было счастливое; но затем наступила
страшная  буря,  которая  сбила  корабль  с  пути  и  бросила  его  на гряду
островов,  на которой десять лет тому назад потерпели крушение и мы. Корабль
был  разбит  и  пошел  ко  дну. Удалось спустить на воду только одну шлюпку.
Мисс  Женни  успела  прыгнуть  в нее с капитаном и несколькими матросами; но
страшный  порыв  ветра  опрокинул  шлюпку,  и лишившаяся чувств девушка была
чудесным  образом  выброшена  волнами  на Вулканический остров, на котором и
отыскана  мной.  Никого  из  бывших  с  ней  в  шлюпке она с того времени не
видела.
     Первые  дни  пребывания  девушки  на  пустынном  острове  были  для нее
ужасны.  Выброшенной  в  неизвестную  страну,  ей  предстояли только голод и
опасности  всякого  рода.  Как  благодарила  она  тогда отца, который дал ей
воспитание,  развившее  в  ней отвагу, твердость и ловкость, которые были ей
столь  необходимы для предстоявшей жизни. Она поручила себя Богу и принялась
строить  жилище,  или,  скорее,  гнездо  на  дереве,  как сделали это и мы в
начале  нашего  пребывания  на  острове.  К счастью, одновременно с ней море
выбросило  на  берег  ящик  с  платьями  гардемарина и хоть в этом отношении
избавило  ее  от забот. Но ей нужно было ежедневно добывать себе пищу охотой
и  рыбной  ловлей,  которую  она и производила при помощи согнутых гвоздей и
лесы, приготовленной из нитей ее одежды.
     Несколько  скобок,  оторванных  ею  от  выброшенных на берег обломков и
заостренных  о  камни,  дали мисс Женни возможность изготовить себе оружие и
предметы,  необходимые  для  ее  защиты.  Таким образом она приготовила себе
стрелы,  которые  научилась  метать чрезвычайно искусно и которые служили ей
для  охоты.  Тем  не менее ей пришлось питаться почти исключительно плодами,
устрицами,  корнями  и  сухой  рыбой, особенно во время дождей, которое было
для нее ужасно.
     Одним  из  любимых  ее  занятий  было приручение молодых птиц. Таким-то
образом  альбатрос, удалившись с Огненной скалы, возвратился к своей госпоже
с моей запиской".
     Таков был вкратце рассказ моего сына.
     Каждый  из  нас  старался  высказать  мисс  Женни  свое  сочувствие,  и
девушка,  счастливая  нашим  искренним расположением, отвечала на него живой
благодарностью, и чувство это еще более возвышало прелесть лица девушки.
     Между  тем  известь  была  добыта.  Мисс Женни деятельно помогала нам в
наших  трудах, и я, убедившись собственным наблюдениям, до какой степени она
была   ловка   в   занятиях,  наиболее  противоположных  занятиям  ее  пола,
благодарил Бога за дарование нам этого прелестного ребенка.
     К  закату  солнца  все,  что  мы  намерены  были  взять  с  собой, было
перенесено на пинку.
     Нам   сильно  хотелось  возвратиться  в  пещеру,  и  дети  строили  уже
множество  предположений  относительно  того,  как  им  принять мисс Женни в
своем жилище.
     Они  описали  его девушке в таких привлекательных красках, что когда мы
на  другой день снялись с якоря, мисс Женни выражала восторг, который вполне
убедил нас, что Огненная скала доставляла ей не много развлечений.
     При  проходе мимо Проспект-Гилля, я предложил выйти на берег и посетить
ферму.  Фриц  же  и Франсуа, плывшие впереди нас на кайяке, продолжали плыть
прямо к пещере, чтобы приготовить надлежащим образом наше жилище.
     Увидя  ферму,  мисс  Женни испустила крик изумления и восторга; уже два
года  она  не видела человеческого жилья, и наша ферма, с ее многочисленными
курами,  петухами  и  цыплятами, напомнила ей самые богатые и цветущие фермы
образованного мира.
     На  следующее  утро  мы  поплыли  дальше и пристали к острову Кита, где
наша колония кроликов доставила молоденькой гостье большое удовольствие.
     Фриц  и  Франсуа,  достигнув  пещеры  раньше нас, конечно, напрягли все
свои  силы  и  искусство, чтобы придать нашему жилищу самый праздничный вид.
Вход  наш  в залив Спасения был приветствован двумя пушечными выстрелами, на
которые мы ответили из орудий, находившихся на пинке.
     Обогнув  оконечность острова Акулы, мы увидели Фрица и Франсуа, плывших
в  кайяке  навстречу  нам.  Они  встретили  нас  при  входе в бухту. Фриц, с
невозмутимой  важностью,  отрекомендовался  как  губернатор  замка  Пещеры и
пригласил  нас  в  нее  подкрепить  свои силы приготовленной пищей. Затем он
вежливо предложил руку мисс Женни и повел ее по ведшей к пещере аллее.
     Перед  главным  входом  мы  с  удивлением  увидели  стол,  заставленный
лучшими  произведениями  острова.  На  блюдах из тыквы лежали, между зеленой
листвой,  великолепные  ананасы;  пирамиды  апельсинов  стояли  бок  о бок с
корзинами,  полными  винных  ягод  и  гуяв. Тут же стояли сосуды с канарским
вином,  медом  и  свежим молоком. Посреди стола привлекали взор великолепное
жаркое  из  дичи  и  большое  блюдо жаренной рыбы. За столом по стене вилась
двойная  гирлянда  зелени,  и  на  ней  была  составлена  из цветов надпись:
"Сестре Женни!"
     Прием   был   самый  праздничный,  самый  торжественный,  какой  только
позволяли  наши  средства.  Мисс  Женни была посажена между мной и женой, на
почетном  месте.  Против  нее  поместились  Эрнест  и Жак. Фриц и Франсуа не
хотели  садиться,  а  в  качестве  прислужников, с салфетками в руках, ловко
разрезали  мясо,  переменяли  тарелки  и, весело болтая, подносили кушанье и
наливали питье.
     После  обеда одна забава сменялась другой. Каждый из мальчиков старался
доставить  удовольствие мисс Женни и, водя ее по всем частям пещеры, изумить
чем-нибудь.
     - Мисс  Женни, идите сюда! - говорил один. - Прежде посмотрите вот это!
-  обращался  к  ней  другой.  -  Лучше  пойдемте в эту сторону! - настаивал
третий.  Несмотря  на весь свой такт, девушка не знала, как последовать всем
этим  приглашениям;  но  жена  избавила  ее  от  этого  затруднения,  поведя
осмотреть   кухню,   которая,  в  глазах  всякой  женщины,  привыкшей  вести
хозяйство, составляет важнейшую часть дома.
     На  другой день все поднялись рано, потому что мы намеревались посетить
Соколиное  гнездо.  За  исключением  мисс  Женни,  которой  нездоровилось  и
которой  Франсуа  уступил  своего буйвола, все мы отправились пешком, как на
прогулку.  Древесное  жилище  наше носило на себе некоторые следы запустения
вследствие  того, что мы уже давно покинули его. И потому тотчас по прибытии
мы  принялись  исправлять  и чистить это первое наше жилище, и уже через три
дня оно приобрело свой прежний изящный вид и свое прежнее удобство.
     Между  тем  несколько ливней напомнили нам о необходимости поторопиться
со  сбором  посевов  и  заготовкой запасов на зиму. Во время этих работ мисс
Женни  обнаружила  столько  ловкости  и  рвения,  что помощь ее была для нас
драгоценна.  Девушка оказывала тысячу услуг моей жене, которая привязалась к
ней  искренней  дружбой.  Все  работали чрезвычайно усердно, и потому, когда
начались дожди, наши приготовления к этому времени были окончены.
     Хотя  ежегодный  возврат времени дождей был для нас привычен, однако мы
еще  никогда  не  встречали  времени  нашего заключения без грусти и страха,
которые  еще усиливались шумом моря, завываниями ветра и раскатами грома. Но
на   этот  раз,  благодаря  распорядительности  мисс  Женни  и  особенно  ее
приятному  обществу,  цена  наших  богатств  удваивалась в наших собственных
глазах.  С  тех пор, как стало с кем делиться, все в наших глазах обновилось
уже вследствие того, что все было ново для нашей гостьи.
     Я  отказываюсь  описывать подробно все мелкие события этого счастливого
времени.  Тихое  счастье  описать  трудно,  и  все, что я мог бы рассказать,
показалось   бы   повторением   описанного   раньше.   Женни   помогала  нам
усовершенствоваться  в  знании  английского языка и особенно в произношении.
Сама  она  очень  быстро  стала понимать по-немецки и говорить на этом языке
довольно  правильно, что доставило большое удовольствие моей жене. Между ней
и  молодой  девушкой  установилась  такая искренняя любовь, что однажды мисс
Женни  дрожащим  голосом, обнаруживавшим, какое значение она придавала своей
просьбе  -  попросила  у  жены  позволения  называть ее матерью. Это вызвало
маленькую  сцену,  полную  теплого  чувства  и  слез,  которые будут понятны
всяким,  сохранившим  память  о своей матери. - И у меня есть теперь мать, -
воскликнула  Женни,  обнимая  мою  жену, - прекрасная и нежная мать!.. - А у
меня  прибавилась  прелестная  дочь,  - ответила жена, - явился еще добрый и
любящий ребенок! - И она прижала Женни к своему сердцу.
     А  когда  мальчики,  смеясь, оспаривали у Женни поцелуи матери, девушка
говорила:  -  Фи,  какие  завистливые; фи, жадные: не хотят поделиться своим
благом с тем, кто был лишен его так долго. Злые братья!
     У  Женни  был  замечательно  прекрасный  голос  и  талант  к  музыке. А
музыкальная  память  ее  была  так  обширна,  что  девушка  помнила наизусть
большие  произведения  всех  мастеров.  Она научила петь Франсуа, у которого
так  же  были  большие  музыкальные  способности.  Нежное  пение этих детей,
небывалые  до  сих  пор  концерты  заполнили  пробел в нашей жизни. Чистый и
звонкий  голос  Женни  звучал  по  всей пещере; мы молча слушали ее, и песнь
нашей  гостьи  возносила  душу  нашу  к  Богу.  Зима  показалась  нам  менее
печальной,  и  до  нового  появления  светлых  дней  мы  не жаловались на их
отсутствие.






     Однако,  по  нашем  выходе  из  заточения,  мальчиками овладела сильная
жажда  свободы  и  независимости;  они  покинули пещеру с тем настроением, с
каким  птицы  вырываются  из клетки и стрелой несутся в залитые светом поля.
Фриц,  отважный мореход, предложил поездку на остров Акулы, чтобы взобраться
на  тамошние  скалы и посмотреть не представит ли нам море чего-либо нового.
Я  не мог сопутствовать ему, и он отправился с Жаком. Я поручил им тотчас по
прибытии  на остров дважды выстрелить из пушки, как мы делали это каждый год
при  первой нашей морской поездке после времени дождей, с одной стороны, для
пользы  несчастных, которых буря могла выкинуть на наши берега, а с другой -
и  для попытки войти в сношения с кораблями, которые могли находиться вблизи
нашего  острова.  Мальчики  тем  охотнее  исполнили  мою  просьбу, что самым
большим  удовольствием  для  них  было заставить греметь нашу артиллерию. Но
каково  же  было  на  этот  раз  их  изумление,  когда на их двойной выстрел
послышался вдали ответный.
     Сначала  Фриц  и  Жак усомнились было, думая, что могли слышать эхо. Но
за  первым  ответным  выстрелом  последовал  второй, а через несколько минут
тревожного ожидания и третий.
     Первое  впечатление  заставило  братьев кинуться друг другу на шею и не
давало им произнести ни слова. Наконец Фриц воскликнул:
     - Люди! Люди!
     - Какие люди? - спросил Жак, - неприятели или друзья?
     И, дрожа всем телом, он прибавил: - Что нам делать?
     - Сейчас же уведомим отца! - ответил Фриц.
     И  они  побежали  к  лодке,  сели в нее и, при помощи усиленной гребли,
быстро достигли берега.
     - Что случилось? - спросил я, увидев их расстроенные лица.
     - Папа!  -  восклицали  они,  кидаясь  мне на шею, - разве ты ничего не
слыхал?
     - Решительно ничего.
     Тогда они сообщили нам великую новость.
     Я  подумал, что они ошиблись; однако они так настойчиво утверждали, что
слышали  три  выстрела,  что я не мог сомневаться в справедливости известия.
Но  следовало  ли нам радоваться или бояться? Подошли ли к острову европейцы
или   малайские   морские   разбойники?  Вот  вопросы  которые  сильно  меня
тревожили.
     Я  поспешил  собрать  свою  семью  и  выяснить  ее  мнение,  потому что
признавал  случай  слишком  важным,  чтобы принять решение по своему личному
усмотрению.
     Прежде  чем  мы  решились  на  что-либо,  настала  ночь,  и я предложил
отправиться  спать,  поручив старшим сыновьям быть по очереди перед пещерой.
Ночь   не   оправдала   наших   надежд,   основанных  на  прекрасной  погоде
предшествовавшего  дня.  Поднялась  страшная буря, дождь лил потоками, и рев
ветра  не  дозволил нам различить никакого особенного звука со стороны моря.
Два  дня  и  две  ночи  мы могли думать, что вновь наступает время дождей, и
потому  мы  не  решались отправиться на поиски, как условились было сначала.
Только  на третий день, когда ветер спал и море стихло, мы поплыли к острову
Акулы.  Я отправился с Фрицем, захватив с собой флаг, при помощи которого мы
обещали  подать  нашим  друзьям  в  пещере  знак  радости  или тревоги. Было
условлено,  что  если  я  трижды взмахну флагом и затем брошу его в море, то
семья  моя  должна  бежать  в пещеру, а если, напротив, я высоко подниму его
над головой и поставлю около себя, то моим домашним нечего опасаться.
     Можно  представить себе, с каким трепетом сердца мы, пристав к острову,
взбирались   к   нашему  наблюдательному  посту.  Но  как  тщательно  мы  ни
вглядывались  в  даль,  однако  не  могли  различить ничего. Тогда я поручил
Фрицу зарядить пушку и выстрелить.
     Едва  прошло  несколько  минут  по  исполнении  моего поручения, как мы
услышали  в юго-восточном направлении, то есть в стороне, куда мы ни разу не
плавали,  выстрел,  затем  другой,  третий и до семи. Теперь уже нельзя было
сомневаться  в  присутствии  корабля  вблизи нашего острова; оставалось лишь
узнать намерения экипажа.
     Мы возвратились к своим, не подав им никакого знака.
     Они  стали  осыпать  нас  вопросами,  на  которые, понятно мы не были в
состоянии  отвечать; но я объявил, что намерен, вместе с Фрицем, отправиться
на  поиски,  и план был единодушно принят. Особенно Женни, обыкновенно столь
спокойная  и  рассудительная, обнаруживала самую пылкую радость, уверяя, что
на  корабле должен непременно находиться ее отец, который, прибыв в Лондон и
узнав  о  судьбе  своей дочери, непременно переплыл моря и явился отыскивать
ее. Я не решался разуверять бедную девушку, но не разделял ее надежды.
     И  потому  я  распорядился  припрятать  наши  запасы  и  принял  другие
предосторожности.  Затем,  когда  Фриц  и я сели в кайяк, жена, мисс Женни и
три мальчика отправились в пещеру, уведя с собой скот.
     Следуя   мысли,   пришедшей   Фрицу  несколько  месяцев  до  этого,  мы
нарядились  дикарями,  рассчитывая, что во всяком случае такой костюм должен
был  ослабить  подозрения новоприбывших. Тем не менее, конечно, мы захватили
с собой свое лучшее оружие, которое и уложили на дно челна.
     Около  полудня мы отплыли от берега и час спустя обогнули восточный мыс
залива Спасения.
     Проплывя  около двух часов вдоль берега, совершенно незнакомого нам, мы
достигли  мыса.  Мы  стали  огибать  его,  держась как можно ближе к берегу,
чтобы  иметь  случай  обозреть море, не будучи сами замечены. Каково же было
наше  удивление,  когда,  обогнув  мыс,  мы увидели на расстилавшемся за ним
заливе  великолепное  трехмачтовое  судно,  стоявшее на якоре под английским
флагом.  Фриц  хотел  тотчас  же  грести  к  кораблю.  Я  едва  удержал  его
соображением,  что  с  нашей  стороны  было  бы чрезвычайным неблагоразумием
отдаться  во  власть  людей,  которые,  может быть, для того лишь и выкинули
английский флаг, чтобы вернее произвести грабеж.
     И  потому  мы  остались  в  углублении  за  выдавшейся скалой, которая,
закрывая  нас,  дозволяла  нам  наблюдать все, происходившее на корабле и на
части берега, против которой судно бросило якорь.
     На  небольшом  расстоянии  от  берега была раскинута большая палатка, а
перед  ней  пылал костер, на котором жарились куски мяса. Экипаж казался нам
многочисленным  и потому мог быть опасен. На палубе корабля расхаживало двое
часовых.  Решившись  выплыть из бухты, мы были замечены этими часовыми; один
из  них  исчез и вскоре возвратился на палубу с офицером, направившем на нас
подзорную трубку.
     - Это  капитан,  -  сказал  Фриц,  -  его  можно узнать по мундиру. Нам
нечего опасаться, папа, потому что по лицу он, очевидно, европеец.
     Замечание  Фрица  было  справедливо;  тем  не  менее  я  еще не решался
подъехать  к кораблю. Я приставил рупор и изо всех сил крикнул по-английски:
"Englishmen  good  men!"  (Англичане  хорошие  люди!),  не прибавляя никаких
пояснений.   Капитан,  принявший  нас  за  дикарей,  знаками  приглашал  нас
приблизиться,  показывая  нам куски красного сукна, топоры, гвозди, ожерелья
и  другие  вещи,  служащие  для  меновой  торговли  с дикими жителями Нового
Света.  Эта  ошибка  очень  забавляла  Фрица и меня, но не могла служить нам
достаточным  ручательством  в  дружественном расположении экипажа. На всякий
случай  мы  решили показаться этим иностранцам в более внушающей обстановке.
Мы  распростились  знаками и быстро скрылись за скалой. Радость удвоила наши
силы,  и мы вскоре достигли пещеры, где нас ожидали с нетерпением. Вся семья
одобрила благоразумие и осторожность, руководившие нами при этой встрече!
     Обсудив  наше положение, мы порешили на следующий день выступить в море
на пинке и приблизиться к кораблю возможно торжественнее.
     Остальную  часть  дня  мы  провели  в  снаряжении судна и приготовлении
нашей  одежды.  Мы  собрали  некоторое  количество  лучших  плодов и главных
произведений   нашего   острова,  намереваясь  поднести  этот  запас  в  дар
капитану,  чтобы  внушить  экипажу  высокое  понятие  о  нашем  могуществе и
богатстве.
     На  следующий  день  после  завтрака  мы  снялись с якоря. Жак и Эрнест
поместились  подле  заряженных  пушек.  Фриц,  в  костюме  морского офицера,
поплыл вперед на кайяке.
     Как  только  мы  завидели  английский корабль, который возбудил во всех
нас,  и  особенно в Женни, живую радость, я велел поднять британский флаг, и
он стал развеваться с верхушки мачты и с носа судна.
     Английский   экипаж   сильно  изумился,  увидев  судно  с  распущенными
парусами, гордо входящим в залив.
     На  некотором  расстоянии  от  корабля  мы  подобрали парус; я с Фрицем
перешли   на   буксированную   нами   шлюпку  и  подплыли  к  кораблю  чтобы
приветствовать  капитана,  который,  стоя на палубе, обратился к нам с самым
дружеским приглашением причалить к кораблю.
     Этот  достойный  офицер  принял  нас с прямодушием истого моряка, повел
нас  в свою каюту и предложил распить с ним бутылку старого капского вина, в
то  же  время осведомляясь, вследствие каких событий мы живем на острове, на
котором  он  думал  найти  только  дикарей.  Я рассказал ему вкратце историю
нашего  крушения и водворения на острове, нашу жизнь на нем и встречу с мисс
Женни  и  в  заключение спросил, не случалось ли ему слышать что-либо о сэре
Монтрозе.  Капитан  ответил,  что по имени знает отца нашей молодой гостьи и
слышал,  будто  сэр  Монтроз,  прославившись  своей  экспедицией,  счастливо
прибыл  в Портсмут, а затем переехал в Лондон, где и поселился. Относительно
себя  самого  капитан  сообщил, что его зовут Литльстоном и что он командует
яхтой  Ликорной. Он исполнял поручение, по поводу которого выразил намерение
обратиться  ко мне впоследствии за некоторыми сведениями. Застигнутый бурей,
он  очень  обрадовался  находке прекрасной гавани у острова, который до того
времени  был  ему  совершенно  неизвестен. Простояв несколько дней на якоре,
экипаж  корабля  был  сильно  изумлен нашими пушечными выстрелами, которым и
отвечал для разрешения загадки.
     После  этих  слов  капитана  я  пригласил  его  на  нашу  пинку,  чтобы
представить  ему  мое  семейство.  Он  охотно  согласился  и,  сев в одну из
корабельных  шлюпок  с  двумя  гребцами,  переехал на наше судно. Само собой
разумеется,  что  он  был  встречен  здесь  изъявлениями  живейшей  радости,
особенно  мисс  Женни  наслаждалась  возможностью  говорить  о  своем отце с
соотечественником.
     Между  пассажирами  корабля  находилось английское семейство, с которым
мы  тотчас  же  познакомились.  То  была  семья мистера Уольтона, механика и
кораблестроителя,  которого  здоровье  сильно страдало во время путешествия;
нежные  заботы  его  жены  и  двух  прелестных  дочерей, одной четырнадцати,
другой  двенадцати лет, мало облегчали его положение; мистеру Уольтону нужно
было  переехать  на  сушу. Мы с удовольствием предложили этой семье радушный
приют  в  пещере,  где она могла найти удобства, которых нельзя доставить на
корабле.  Уольтон  и его семья с благодарностью приняли наше предложение и в
тот же день перебрались в наше жилище.
     Трудно  описать  изумление, поразившее наших гостей при виде всех наших
богатств;   каждую   минуту   слышались   восторженные  восклицания,  сильно
забавлявшие  моих  мальчиков. Уольтоны не хотели верить тому, чтобы мы могли
произвести  все,  что  поражало их взоры. Вечером изысканный ужин собрал нас
всех  на  галерее  пещеры, и вплоть до ночи нашу общую беседу оживляла самая
искренняя веселость.
     В  течение  ночи  жена и я были заняты решением весьма важного вопроса.
Нам   представлялась   возможность  возвратиться  в  Европу  -  возможность,
которой,  может  быть,  суждено  было  не  повториться  вскоре. Следовало ли
воспользоваться  ею?  При  обсуждении  этого вопроса мы спросили себя: зачем
покинем  мы  страну,  в  которой  мы столь счастливы, с целью завязать вновь
отношения,  давно и совершенно оторванные временем и нашим отсутствием? Жене
и  мне  казалось  неблагодарностью  к  Провидению  - покинуть дарованный нам
чудный  приют,  как бы вторую родину. Наконец, не дожили ли мы до лет, когда
человек  слишком  нуждается  в  покое,  чтобы не отдаваться всегда тревожным
случайностям перемены жизни?
     Мы  не  хотели  нашим решением влиять на намерения наших детей, которым
могло  хотеться увидеть Европу и родину; однако мысль разлучиться с дорогими
нам  существами  сжимала  нам  сердце.  В  странах обитаемых самая согласная
семья   не  в  состоянии  вообразить  себе  такого  тесного  союза,  который
составлял всю нашу силу и радость в нашем исключительном положении!
     Мисс  Женни,  узнав о возвращении своего отца в Англию, страстно желала
свидеться и поселиться с ним. Это желание ей было совершенно естественно.
     Я  не  сомневался  в  том,  что отъезд мисс Женни сильно опечалит моего
старшего  сына,  который не скрывал от меня и матери глубокой привязанности,
внушенной  ему  девушкой.  При  том же я мог заметить, что это чувство Фрица
было разделяемо и мисс Женни.
     Жена  и  я  не  хотели  спешить  с  решением всех этих вопросов, весьма
сложных.  На  следующее  утро  капитан  и  его  офицеры  навестили нас перед
завтраком.  Благодаря  усилиям  Фрица  и  Женни они могли бы вообразить, что
находятся  в  европейском  салоне.  За  завтраком мистер Уольтон, который от
пребывания  на  суше  уже  чувствовал  значительное облегчение, протянул мне
руку  и  сказал: "Я намерен сделать вам предложение и желал бы, чтобы вы его
приняли.  Жизнь  ваша  на  этом уединенном острове мне нравиться; среди этой
прекрасной  природы  я оживаю. Старая Европа мне в тягость. Эта юная страна,
эта  первобытная  жизнь обольщают всю мою семью. Весь мир слишком велик; нам
довольно  этого маленького мира, сосредоточенного и спокойного, и я почел бы
себя  счастливым,  если  б  вы  разрешили  мне  поселиться  на  уголке этого
острова".
     Это  предложение  возбудило общую радость. Жена была тронута. В ее лице
и  взорах  я  читал  такую мысль: "Если я покину мир раньше тебя, раньше их,
меня  по  крайней  мере  не  будет  терзать  боязнь  оставить  вас  в полном
одиночестве".  Мы  высказали  мистеру  Уольтону  все  счастье,  которое  нам
обещало  поселение  его  самого,  его  жены  и  дочерей, и при этом случае я
высказал,  что  жена  и  я  решились  дожить  наши  дни  на нашем прекрасном
острове, который я предложил назвать Новой Швейцарией.
     - Да  здравствует  же  Новая  Швейцария!  - воскликнули все сидевшие за
столом, высоко подняв тыквенные чаши; наполненные пальмовым вином.
     - Да  здравствуют  и  те,  которые  хотят  жить  здесь вместе с нами! -
прибавил Эрнест, Жак и Франсуа.
     Заметив  молчание  Фрица,  я легко понял, что ему хотелось сопровождать
мисс  Женни.  Со  своей  стороны  девушка,  вероятно,  надеялась,  что  отец
согласится на союз дочери с ее спасителем.
     Хотя  сердце  мое  жестоко  болело  от  мысли  об этой двойной разлуке,
однако  я  подавил  свое  волнение,  чтобы не растравлять горести моей жены,
которая с трудом сдерживала свои слезы.
     Но  бедная мать поняла все так же быстро. Она побледнела. Сердце матери
слабее сердца отца: она лишилась чувств. Фриц бросился перед ней на колени.
     - Матушка!  матушка,  я  тебя не покину; нет, нет, никогда, хоть бы мне
пришлось умереть у твоих ног!
     Женни тоже кинулась к моей жене.
     - Простите меня! - говорила она всхлипывая, - простите, простите!
     Следовательно,  и  она  поняла нашу мысль. Когда жена пришла в чувство,
Женни увела ее в свою комнату.
     Что  происходило  между  матерью  и девушкой? Когда, после этой беседы,
жена  вышла  к  нам,  она  была  еще  печальна,  но  уже спокойна. Рукой она
охватила  стан  девушки,  которая склонила прелестную головку на плечо своей
приемной матери.
     Выход  их был до того естественно торжествен, что все присутствовавшие,
по  общему  побуждению,  встали  и  с  почтением  поклонились им. У капитана
навернулись  на  глаза  слезы.  Его  мужественное лицо, как и лица остальных
офицеров, озарилось самым живым сочувствием к нам, хозяевам.
     Женни  подошла  ко  мне. "Батюшка, - сказала она растроганным голосом и
впервые  называя  меня  таким образом, - благословите меня, как благословила
меня  матушка.  Отпустите  меня,  отпустите  нас.  Ваши дети возвратятся. Не
бойтесь,  что  мы разлучимся навсегда. Сэр Монтроз человек добрый и честный.
Он  уплатит  долг  своей  дочери,  когда  узнает,  что  от  этого зависит ее
счастье.  Он  вернулся  в  Европу  ради меня, меня одной; ради меня и вас он
покинет  Европу".  И,  взглянув  на Фрица, она прибавила: "Доверьте нас друг
другу;  Фриц  отвечает  вам за меня, и я смею отвечать вам за Фрица. Я много
говорила  с  мистером  Литльстоном,  корабль  которого отвезет нас в Европу.
Цель  его  путешествия состояла в том, чтобы отыскать в этих странах гавань,
которая  могла  бы  служить  убежищем  английским кораблям. Мистер Литльстон
сказал  мне,  что  случай занесший его к вашему острову, указал ему то, чего
искали.  Мой  отец  дружен  с  лордами адмиралтейства. Ваш остров перестанет
быть  вашим  островом,  но  он  станет частью могущественной Англии, центром
деятельности,  который  наши  дети  будут, пожалуй, иногда покидать, но куда
они  всегда  будут  в  состоянии  возвратиться  и  где могут даже поселиться
навсегда.  Не думайте, чтобы я лелеяла пустую мечту. Если не исполнится все,
что  я предсказываю, то не может не исполниться, по крайней мере, одно: наше
свидание  здесь раньше чем через шесть месяцев. Это свидание я вам обещаю; я
должна  его вам. Я не принесу несчастья своим спасителям. Батюшка, взгляните
доверчиво  на  ту,  которая  хочет  остаться  вашей  дочерью, и верьте ей. В
несчастии дети мужают быстро; Фриц и я воспитаны несчастием; верьте нам".
     Я  обнял  благородную  девушку.  Жена  моя согласилась, согласился и я.
Фриц,   волнуемый  и  радостью,  и  печалью,  ходил  от  одного  к  другому,
наполовину смеясь, наполовину плача.
     Наконец  все  несколько  успокоились.  Я  отвел Фрица в сторону и хотел
приготовить  его  к  неудачам  и  огорчениям,  которые  могли  ожидать его в
Англии.
     - Будь  спокоен,  батюшка,  - ответил он мне, - твой сын везде и всегда
исполнит  свой  долг.  Я не был бы достоин успеха, я не был бы достоин тебя,
если б не был готов встретить и неуспех.
     - Его счастье важнее нашего! - тихо сказала мне жена.
     Дело  было  решено;  нужно  было  расстаться. Страшный час настал. Наше
мужество,  скопленное  с  таким  трудом,  едва  не было сломлено этим тяжким
испытанием.  Ах,  дети  наши  никогда не знают, чего они лишают престарелого
отца  и вырастившую их мать, когда расправляют крылья, чтобы покинуть родной
кров.
     Я  не  стану  описывать  прощания;  оно  надрывало нам сердце. Женни не
смогла  бы  сойти к лодке, которая должна была перевезти ее на корабль, если
б  Фриц  и я не поддерживал бедную девушку под руки. Семья Уольтонов оказала
нам  большие  услуги  заботами о моей бедной жене, которая отстала от нас на
несколько  шагов,  молчаливая  и  как бы пораженная онемением. - Заметивший,
что глубокое горе немо, должно быть, наблюдал горесть матери.
     Дело  совершилось:  наш  дорогой  Фриц, наш сын, наш друг, покинул нас.
Вскоре  мы  могли  различить  лишь  взмахи  шляпы  и  платка,  которыми дети
прощались  с  нами  с палубы уносившего их корабля. Простертыми к нам руками
они,  казалось,  хотели  еще  раз  обнять  нас.  Скоро  и очертания их фигур
слились с неясной далью.
     Братья  Фрица,  моя жена и я возвратились к пещере, не разжимая уст. Мы
нашли  в пещере наших новых друзей; но Фрица и Женни уже не было между нами,
и эти места - бывало, столь милые - казались нам пустыней.
     Что  прибавить?  Не  прошло  и года, как все, предсказанное нашей милой
пророчицей,  исполнилось,  за  исключением  одного  события:  верная  своему
обещанию,  наша  Женни,  наша дочь, возвратилась к нам рука об руку с мужем,
но  без  сэра  Монтроза,  который  умер  еще  за два месяца до ее прибытия в
Лондон и с которым бедная девушка уже не свиделась.

Популярность: 4, Last-modified: Wed, 14 May 2003 08:48:15 GmT