OCR: Fedor


     Издание:

     Г 70 Внимание: чудо-мина! М. "Сов. Россия", 1973. 192 с.
     Лауреат  премии  Ленинского  комсомола  писатель  Овидий  Александрович
Горчаков  в  годы  войны  был  партизаном-разведчиком,  минером-подрывником,
прошел по тылам врага от Брянских лесов до Германии.
     Его перу принадлежат книги "Вызываем огонь на себя", "Лебединая песня",
"В  гостях  у дяди Сэма", "Максим"  не выходит на связь", "Падающий дождь" и
другие. Он пишет рассказы, киносценарии.
     Повесть "Внимание: чудо-мина!" написана на документальной основе.
     В  феврале  1963  года  Овидий Горчаков в  очерке  на  страницах газеты
"Известия" впервые  рассказал  о  таинственных взрывах  в захваченном врагом
Харькове,   о   чудо-мине,  о   славной   минно-подрывной  операции  Великой
Отечественной войны. Очерк вызвал массу откликов, автор получил сотни  писем
от читателей, в том числе и от участников описанных им событий. Почти десять
лет  продолжался писательский  поиск,  прежде  чем  подвилась  эта  повесть,
рассказывающая горячо и взволнованно о  беспримерном подвиге наших минеров и
разведчиков,     военных    инженеров    и    саперов,    изобретателей    и
вожаков-коммунистов, героев рабочего Харькова.
     7-----3-----2
     113-114-72
     Р2
     Овидий Александрович Горчаков
     ВНИМАНИЕ: ЧУДО-МИНА!
     Редактор Т.М.Мугуев
     Художник Я.Г.Днепров
     Художественный редактор Е.Ф.Николаева
     Технический редактор В.А.Преображенская
     Корректор М.Е.Барабанова
     Кодированный   оригинал-макет  издания   подготовлен   на   электронном
печатно-кодирующем и  корректирующем устройстве "Север".  Подписан  в печать
13/XII-72 г. Формат бум. 84х1081/32. Физ. печ. л. 6,0.  Усл. печ.
л.  10,08. Уч.-изд. л. 12,20. Изд. инд.  ЛХ-643. А12360.  Тираж  50 000 экз.
Цена 37 коп. Бумага No 3.
     Издательство "Советская Россия".
     Москва, проезд Сапунова, 13/15.
     Книжная  фабрика No  1  Росглавполгирафпрома Государственного  комитета
Совета Министров РСФСР по делам издательств,  полиграфии и книжной торговли,
г. Электросталь Московской области, ул. им. Тевосяна, 25. Заказ No 109.

     OCR: Кудров Ф.В., 06/2003.
     Данная повесть основана  на реальных  событиях, описанных  (вкратце)  в
книге И.Г.Старинова "Записки диверсанта".
     Убедительная  просьба к читателям и владельцам электронных библиотек не
удалять вышеприведенный текст.















































     Часть первая
     В ГРОЗОВУЮ ОСЕНЬ СОРОК ПЕРВОГО
     СЕКРЕТНОЕ ЗАДАНИЕ
     В то  утро,  в то  холодное  и дождливое осеннее утро 1941 года главные
действующие   лица   этой  драматической   были,  словно  подчиняясь   некой
центростремительной  силе,  спешили,  неслись навстречу  друг  другу,  чтобы
неотвратимо связать б тугой нерасторжимый узел свои судьбы...
     Автострада  Москва  -  Симферополь.  Хлещет  ливень,  сечет  облетевшие
сквозные рощи вдоль шоссе.  Вздымая буруны воды и грязи, мчится автоколонна.
Впереди  -  камуфлированная "эмка" с маскировочными прорезями  на фарах.  За
"эмкой"  -  два  десятка  обыкновенных, окрашенных зеленой краской  ЗИСов  и
"газиков". Поочередно объезжают они  вслед  за головной  машиной воронки  от
немецких авиабомб, вспоровших шоссейное полотно.
     Одна из  воронок все еще дымится.  Над  воронкой покосился  вкопанный в
обочину дорожный указатель с полуразмытой дождями надписью "ОРЕЛ - ХАРЬКОВ".
В кювете догорает, чадя, остов полуторки. Черный дым,  тяжелый бег набрякших
мрачных туч, шальной полет палых листьев...
     Слезится  ветровое   стекло  "эмки",   качается,  нервно  подергиваясь,
"дворник".
     "Как одинаковы всюду фронтовые дороги!" - думает полковник Маринов.
     Минск, Могилев,  Рославль...  В памяти,  как  в калейдоскопе,  мелькают
охваченные  дымом, пламенем  и лихорадкой отступления родные города. Яростно
отбиваясь,  армия  откатывалась на  восток, а он,  полковник Маринов, офицер
Генштаба, как и тогда, в  Испании, делал все, что было в человеческих силах,
чтобы на день, хоть  на час задержать огненную лавину нашествия,  чтобы враг
не прошел.
     Теперь, в конце  сентября, на четвертом  месяце великой войны, уже мало
кто  сомневается,  что  Красной  Армии  удалось  сорвать  гитлеровский  план
"блицкрига"  -  "молниеносной войны",  Правда,  это  удалось  сделать  ценой
неимоверных потерь, зато выиграно жизненно важное  для страны время. Теперь,
в Харькове, кажется,  он, полковник Маринов, и  его  минеры  сумеют  сделать
больше,  чем  на всем  горьком и героическом  пути  от Минска, от  западного
рубежа Родины.
     На коленях полковника лежит свежий номер "Правды". Прихватил с собой из
Москвы, чтобы от корки до корки прочитать в дороге. Глухо говорится в газете
о завершении боевых  действий советских войск в  "котле" восточнее Киева, об
отрядах и группах,  прорвавшихся  на восток,  к своим войскам.  Но полковник
слышал в Генштабе о гибели в окружении многих наших славных дивизий во главе
с командующим войсками Юго-Западного  фронта генерал-полковником Кирпоносом.
Жжет  от  такой  вести  в  груди,  будто  рана кровоточит... И  на юге  дела
неважные;  эвакуируется  Одесский оборонительный  район... Но самое  главное
происходит на  Московском направлении -  началась великая  битва  за Москву,
враг ломится к столице на танках через брянские и орловские ворота.
     Полковник  не  мог  знать,  что  начальник  Генерального  штаба  послал
директиву  войскам трех  фронтов  - трех  богатырей,  защищавших эти ворота,
предупреждавшую  их  о  решающем  наступлении  вермахта,  Ставка  Верховного
главнокомандующего приказала этим войскам организовать разведку всех видов и
ускорить оборудование  оборонительных  полос, чтобы в первую голову прикрыть
направления  на Ржев, Вязьму, Брянск, Курск.  И Харьков.  Именно  этот город
владел теперь всеми помыслами офицера Генштаба полковника Маринова.
     Впереди - наспех сколоченный шлагбаум у перекрестка. Группа бойцов роет
окопы за кюветом. Завидев автоколонну, они  втыкают лопаты  в землю, берутся
за винтовки,
     У  полосатого шлагбаума  стоит  невысокий  командир в  торчащей  колом,
темной от дождя плащ-палатке, Виднеются петлицы  с лейтенантскими "кубарями"
на вылинявшем воротнике. Он поправляет на груди автомат ППД, поднимает руку.
     Визжат  тормоза.  Колонна резко останавливается.  Лейтенант подходит  к
"эмке". Теперь видно,  что он совсем молод, ему нет  и двадцати пяти.  Брови
сдвинуты, мокрое от дождя лицо сурово, палец на спусковом крючке.
     Полковник  распахивает  переднюю дверцу "эмки". Она  жалобно скрипит  в
настороженной тишине. Лейтенант козыряет, буравя глазами полковника, говорит
простуженным юношеским баском:
     - Контрольно-пропускной пункт. Ваши документы!
     Взгляд   лейтенанта  скользит  по   полковничьим   "шпалам".  Полковник
светло-рус,  моложав, лет сорока, не больше.  Лицо открытое, со  славянскими
скулами,  симпатичное,  вроде  русское  лицо...  На  заднем сиденье  сидит с
отсутствующим видом, задумавшись, рассеянного вида подполковник лет тридцати
пяти, Чернявый, широколицый, на фрица вовсе не похож...
     Из опустившегося бокового  стекла  вдруг высовывается  дуло нагана.  За
наганом - напряженное лицо водителя, совсем еще мальчишки.
     - Пропускай давай! Разуй глаза-то! Ослеп, не видишь, кто едет, что ли?!
     - Не  горячись,  Ваня! -  мягко  осаживает  его полковник.  Он,  как  и
лейтенант, преградивший путь колонне, тоже держит руку на автомате, на таком
же ППД.
     -  Убери, паренек, свою пушку! - строго командует лейтенант водителю. -
Ваши документы, товарищ полковник!
     - Покажите сначала свои! - твердо отвечает полковник. - Что за люди?
     Приглушенный лязг  стали заставляет лейтенанта резко вскинуть голову  -
даже  брызги с  капюшона полетели. В  кузове  ближайшего к  "эмке" открытого
грузовика поднялись с винтовками в руках сидевшие под брезентом  командиры и
бойцы. Один из них -  весьма  воинственного вида грузин с усиками - поставил
сошками на крышу кабины "ручник" РПД.
     -  Еще  раз  предупреждаю, -  сдерживая  гнев  и  волнение,  произносит
лейтенант. - Уберите оружие! Зайченко!
     С  бугра  на  опушке рощицы,  почти  вплотную  подступавшей  к  кювету,
доносится спокойный с юморком голос:
     -     Есть    Зайченко!    А    як     же!    Полный    диск    зарядил
бронебойно-зажигательными. Зайченко трепаться не любит!
     И полковник видит: из кустиков торчит пламегаситель пулемета.
     Зайченко  -  здоровенный  рябой  парень с  круглым, как  шар,  лицом  -
ухмыляется.  Его  второй номер  -  вылитая его копия, но меньшего калибра  -
подбрасывает   в  ладони   гранату   РГД   с   оборонительным   чехлом.  Вид
многозначительный.
     - Видели мы такие игрушки! - кипятится Ваня. - У нас  и почище имеются!
И втрое больше нас!
     - Отставить разговоры! - обрывает его  полковник, протягивая лейтенанту
документы -  командировочное  предписание  и удостоверение  личности. -  Вот
бумаги. Прошу не задерживать. Выполняем особое задание Ставки.
     Глухой рокот  канонады за полями, за  перелесками  становится  слышнее.
Едва заметная дрожь током проходит по земле, разливается в воздухе.
     Маринов  успел  как следует  разглядеть опытным глазом лейтенанта и его
людей. Как будто свои... Но тут, рядом с  фронтом, надо глядеть в оба. Какие
только  слухи не  ходят о  действиях  диверсантов в  прифронтовой  полосе!..
Лейтенант пробежал глазами предписание.
     -  Извините, товарищ  полковник! Служба. Вчера тут тоже один  полковник
размахивал документами из штаба  фронта. Настоящими документами - с убитого,
гад, снял. А теперь вон он с дружками лежит.
     Он  тычет  большим  пальцем через  плечо, и полковник видит; за кюветом
торчат в ряд босые ноги трех или четырех расстрелянных.
     Подполковник - он только что очнулся  от своих мыслей - высовывается из
машины и с недоумением спрашивает:
     - В чем дело? Почему нас не пускают?
     - Эти паразиты,  - вместо ответа продолжает лейтенант, - двоих бойцов у
меня убили, Это мы не окопы - могилы роем...
     Он снова прочитал предписание.
     - Вот у вас тут, товарищ полковник, - начинает он снова, - сказано, что
ваш груз секретный и не подлежит проверке. Как же так? У меня таких указаний
нет...
     -  Это  ТОС,  - тихо  отвечает  полковник  Маринов.  -  Техника  особой
секретности! Прошу немедленно пропустить...
     - Одну минуту! - извиняющимся тоном говорит лейтенант.  -  Мне придется
позвонить в город, получить разрешение...
     - Хорошо! - с некоторым раздражением произносит полковник.
     Заметив,  что  ливень как будто  схлынул, он  выходит поразмять ноги. К
нему присоединяется подполковник, и они  вместе молча разглядывают убитых за
кюветом, потом подходят к недорытым могилам за противоположным кюветом.
     Подполковник вздыхает, глядя на тела красноармейцев, и тихо говорит:
     - Вот,  Илья  Григорьевич, печальная иллюстрация к нашему  спору о роли
случайности на войне. Разве смерть этих ребят не трагическая  случайность? А
вы  говорите,  что  и  на войне мы должны  управлять  обстоятельствами, а не
обстоятельства нами...
     - На том стою, Ясенев, - жестко отвечает полковник Маринов. - Пусть это
и не всегда удается.
     В шалаше на опушке рощицы лейтенант кричит в трубку полевого телефона:
     -  Коршун! Коршун!  Я Чайка! Алло!  Это  я  -  лейтенант  Черняховский.
Черняховский  говорит с КПП. К нам в город следует автоколонна с полковником
из Москвы...
     Ясенев приподнимает  воротник  шинели,  горбится,  раскуривает  трубку,
глядя   на  обструганные  столбики  с   вырезанными  из   консервной   банки
алюминиевыми  звездами. Это еще ничего, это  далеко от фронта, а  то  просто
нацарапают звезду чернильным карандашом на срезе дерева. А бывает, ни звезды
не нарисуют, ни фамилии не напишут, ни даже в безымянную могилу не уложат...
Война есть война.
     Полковник  Маринов  закуривает  из  столичной пачки  "Казбек", На пачку
косится замерший поодаль красноармеец-казах с КПП.
     - Хотел обыскать машины - не даются! - кричит лейтенант Черняховский. -
Говорят, везут какую-то  ТОС - технику особой секретности.  Пропустить? Нет?
Что? Не слышно! Коршун. Коршун!..
     С  юга  слышится  нарастающий рев авиамоторов,  дробь  крупнокалиберных
пулеметов, взрывы бомб. На бреющем полете летит с юга, вдоль автомагистрали,
тройка пикировщиков.
     - Наши! Наши!- обрадовался Ясенев. - Ей-богу, наши!
     - "Штукасы", - авторитетно заявляет Маринов. И тут  же, схватив за руку
Ясенева, валится с ним в кювет, в ледяную жидкую грязь.
     Пулеметная строка вспарывает  перед их головами жухлый дерн. С коротким
криком навзничь  падает  красноармеец-казах.  Мокрая шинель  его дымится  на
спине...
     - Воздух! - разносится запоздалый крик.
     - Старые знакомые, - ворчит полковник, - Еще в Испании познакомились...
     К ним подбегает, согнувшись, придерживая полевую сумку на боку, автомат
на груди, лейтенант Черняховский.
     -  Велено вроде задержать вас до выяснения, - задыхаясь, выпаливает он.
- Линия опять повреждена...
     -  Нет,  лейтенант!  -  решительно  отвечает   ему  полковник  Маринов,
подымаясь и шлепками  отряхивая шинель. - В машинах у  меня тол, динамит. Не
могу я торчать здесь!..
     - Илья Григорьевич! - скороговоркой произнес Ясенев, вскакивая на ноги.
- Обстановка осложняется. Дальше я поеду с машиной ТОС. Хорошо?
     - Хорошо! По машинам!  -  зычно кричит  полковник  Маринов подбегает  к
"эмке". Ясенев - к одному из крытых грузовиков.
     Черняховский  оглядывается на телефон  в  шалаше,  снова  смотрит вслед
полковнику, садящемуся в машину, вскидывает автомат.
     - Стой! Стрелять буду!..
     Зайченко  припал  к  пулемету, поставил  затвор на  боевой взвод. Бойцы
Черняховского залегли,  нацелив  винтовки на слезящиеся  ветровые  и боковые
окна машин, на бензобаки, на шины...
     - Стой! Стрелять буду! - снова кричит лейтенант бледнея.
     Маринов кладет руку на баранку "эмки".
     -  Погоди! Ведь  динамит  везем. Одно попадание и...  вся ТОС полетит к
черту!
     В эту минуту  полковник Маринов даже не вспомнил о себе и о своих людях
- пуще зеницы ока берег он ТОС.
     Лейтенант  Черняховский целится прямо в  ветровое стекло "эмки". Вид  у
него решительный. Сомневаться не приходится  - будет стрелять. А тут, как на
грех, снова звон и вой - летит на бреющем  новая тройка, а может быть, та же
делает новый заход...
     И вдруг с одного из дальних грузовиков с динамитом спрыгивает и бежит в
голову колонны  адъютант полковника - Коля Гришин. Поднимая брызги в  лужах,
он бежит и улыбается издали лейтенанту Черняховскому.
     Лейтенант  узнает  друга, тоже улыбается, кидается вперед.  Но  тут  их
почти накрывает пулеметной очередью, и они в падении  хватают, обнимают друг
друга, шлепают друг дружку по спине и по плечам.
     - Трогай! - говорит Маринов водителю.
     "Эмка"  срывается  с  места. За ней  грузно приходит  в движение и  вся
автоколонна, кроме двух задних грузовиков, объятых огнем.
     -  Вот  так  встреча! -  почти кричит Коля Гришин лейтенанту. - И опять
расстаемся. Приезжай в Харьков! Хозяйство Маринова.
     Он вскакивает на подножку грузовика, машет другу.
     - Пиши, брат! Полевая почта семьдесят пять-шестьдесят!..
     Черняховский  растерянно  улыбается ему  вслед, покачивает  над  плечом
растопыренной пятерней.
     Зайченко  ставит пулемет на предохранитель,  достает из кармана кисет с
махоркой.
     -  Закуривай,  братва! Добре!  Это  свои!.. Земляка встретили,  товарищ
лейтенант?
     -  Дружок,   разведчик,  -   отвечает,   все  еще  улыбаясь,  лейтенант
Черняховский.  - Вместе  на задании  были от армейской  разведки,  вместе из
окружения выбирались... Мировой парень... Воздух!..
     Не договорив, он ныряет в кювет - с юга летит еще одно звено Ю-87.


     Автоколонна оставила рощу  позади.  Впереди тянутся, теряясь в мглистой
сырой  дымке,   бескрайние  поля.  Всюду,  куда  ни  кинешь  взор,  стелется
серо-рыжая стерня - хлеб здесь успели собрать, это  радует, но смогли ли его
вывезти в глубь страны? Сердце крестьянского сына Ильи Григорьевича Маринова
тоскливо сжимается  при этой  мысли. Неужто и здесь пропадает богатый урожай
сорок первого? Неужто и здесь достанется он врагу?
     Впереди,  за извилистой  речушкой, горит село.  Громадное  облако  дыма
поднимается над белыми мазанками, заволакивая  весь  восточный горизонт.  Из
села к мосту  на шоссе тянется по шляху с криком и плачем, с мычанием коров,
длинный обоз беженцев. Над мостом как назло, рокоча, кружит немецкая "рама".
     -  Нажимай!  - кусая губы, говорит  Маринов,  - Надо обогнать  обоз. Не
проскочим  через  мост  -  застрянем тут  с  беженцами. Но не  так быстро: в
грузовиках  динамит!  -  Он  бросает  взгляд на  кировские  часы  -  подарок
командования за  безупречную  службу. - Десять тридцать пять  по-московскому
времени. На час опаздываем. До города, поди, рукой подать!
     Водитель осторожно нажимает на газ. Глянув в полуоткрытое боковое окно,
он опускает его ниже, вглядываясь вдаль.
     - Товарищ полковник! - говорит он негромко. - Что это там? Посмотрите!
     Вдвоем  напряженно  всматриваются  они  в  темные  силуэты  на  дальнем
проселке. Какие-то грузные приземистые  машины ползут наперерез автоколонне,
к мосту.  У водителя глаза оказываются острее, чем у полковника: в следующую
же  секунду  он ясно  различает  ствол  орудия,  торчащий  вперед,  стальные
гусеницы, облепленные грязью.
     - Танки! - выдыхает Ваня. - Наши!
     - Немецкие, - осекшимся голосом поправляет его полковник. - Танки Т-IV.
Таких  в Испании  у них еще не было. А  с этими наши "бетушки" не справятся.
Зато наши Т-34... Куда понесся?!  С ума сошел?  Сколько раз тебе говорить  -
динамит  везем!  А  динамит  не  тол,  от   сотрясения,  как  нитроглицерин,
взрывается. Тут - тише едешь, дальше будешь!.. Полегче, полегче!..
     Он оглядывается назад:  как там  машины с  динамитом?  Видно,  там тоже
заметили танки, колонна сжимается, а этого как раз и нельзя делать!..
     Он на ходу открывает дверцу. Извернувшись, кричит резко:
     -  Передать  по  колонне:  держать  дистанцию  двадцать  метров!  А  то
достаточно будет одного  попадания, чтобы  вся колонна взлетела  на  воздух.
Полсотни тонн взрывчатки не шутка!..
     А  танки  неумолимо приближаются.  Черные  кресты с белыми обводами  на
лобовой и  боковой броне. Темно-серые бронированные чудовища  вот-вот выйдут
на критическую  километровую  дистанцию,  с  которой  они смогут расстрелять
колонну  из  своих  пятидесятимиллиметровых  пушек.  А  быстрее ехать  никак
нельзя!..
     В открытых люках  стоят танкисты  в черной форме и черных  пилотках  со
знаком "мертвой головы". В передней машине офицер  рассматривает колонну  на
шоссе в бинокль.
     - Полегче! - снова бросает полковник водителю.
     Уж  лучше  погибнуть   от  снаряда  немецкой  танковой  пушки,  чем  от
собственной роковой  поспешности. Впрочем, погибать нельзя ни от того, ни от
другого -  необходимо  выполнить  задание. То  задание,  если разобраться, к
которому его  готовили и он  сам с людьми готовился целых два десятка лет  в
армии. А для этого нужны стальные нервы. Сейчас и впредь. До самой победы!
     - Полегче! Полегче!
     Беженцы  тоже  увидели танки  и  нахлестывают  своих  лошадей  и волов,
пытаясь успеть перебраться через мост. Хотя уже ясно: им от танков все равно
не уйти.
     "Эмка" несется уже через мост. Его совсем не бомбили "штукасы" - видно,
берегли для себя.
     За "эмкой" мчатся головные грузовики.
     Беженцы   останавливаются  у  противоположного  конца  моста,  начинают
скучиваться...
     Передний танк зловеще поводит дулом орудия, будто высматривая жертву.
     "Эмка" проносится мимо беженцев.
     - Прочь! Прочь  от  моста! - распахнув дверцу,  во весь голос кричит им
полковник. - Спасайтесь! Танки!..
     Словно  яростно  хлопают  тяжеленные  железные двери: выстрел - разрыв,
выстрел - разрыв!.. Уже  бьют по мосту,  по  колонне пять, десять  вражеских
танков!.. Колошматят танковые пулеметы...
     И  то  ли снаряд,  то ли пуля попадает в  одну из  груженных  динамитом
машин. На  месте  машины, на месте  моста возникает с грохотом, от  которого
глохнет все окрест, огромный круглый шар ярчайшего алого пламени.  Он тут же
гаснет, лопается,  этот  огненный  шар, выпуская вверх  и по сторонам облако
густого дыма, пара, водяной пыли.
     Только  половина   автоколонны  успела   проскочить   через  мост.  Она
скрывается и перелеске, в балке.
     Высунувшись из "эмки", полковник Маринов видит, как отрезанная половина
колонны быстро, под огнем немецких танков, пятится в рощу.
     Полковник не останавливает прорвавшиеся машины, на ходу  приняв решение
пробиваться во что  бы то  ни  стало в  Харьков. Потеряна половина  колонны,
потеряна половина взрывчатки  и почти  вся ТОС. Там Ясенев. В худшем  случае
подполковник Ясенев выполнит свой  долг: взорвет машины с ТОС и взрывчаткой.
А его, Маринова, ждет Харьков, ждет командующий фронтом...

     ...В стекла  полевого цейссовского бинокля видно,  как беженцы гурьбой,
бросив  обоз, бегут к лесистой балке,  как головные танки,  паля из пушек на
ходу, выезжают на автостраду.
     Позади, в  остановившемся недалеко от взорванного моста вездеходе марки
"мерседес" стоит с биноклем генерал-лейтенант Георг фон Браун, командир 68-й
пехотной  дивизии  вермахта.  Крылатый  черный  плащ  с  красными лацканами,
золотая вязь дубовых листьев на  высоком стоячем воротнике, золотое шитье на
заломленной фуражке. Поза картинная, воинственная, почти  как на  знаменитом
фронтовом портрете фюрера.
     Это  и понятно.  Впереди вертится с шестнадцатимиллиметровым "болексом"
юркий  кинооператор  из берлинской кинохроники  "Вохеншау"  с маркой  студии
"УФА" на щегольском кожаном чехле киноаппарата.
     Рядом с генералом в несколько  более скромной позе застыл граф Карл фон
Рекнер,  сын давнего полкового товарища  генерала графа Рекнера. Карл одет в
блестящую черную форму  унтер  штурм фюрера СС.  Собственно  говоря, молодой
граф служит в полку "Нордланд" дивизии СС  "Викинг". Выполняя особое задание
-  требовалось  захватить  в целости и сохранности  Днепрогэс, - Карл и  его
однокашники   из  "Блюторденсбурга"  (Замка  ордена  крови),  где  проходили
подготовку будущие офицеры "черного корпуса"  Гиммлера, первыми прорвались к
гигантской  гидроэлектростанции, но, увы,  большевики уже успели взорвать ее
основные  узлы. В Запорожье  Карл  случайно  встретился  с  "дядей Георгом",
дальним кузеном  и  генералом,  выяснилось,  что  два батальона  "викингов"-
танковый и моторизованный - прикомандированы как раз к 68-й дивизии "дядюшки
Георга",  и вот уже несколько  недель, как  СС-унтерштурмфюрер граф Карл фон
Рекнер  находится при  особе  генерала фон Брауна  в  качестве его почетного
гостя и неофициального адъютанта.
     -  От  души  поздравляю вас,  экселленц! - весело  болтает этот молодой
светский шаркун в эсэсовской униформе. - Вы вышли к мосту точно  по графику.
Итак,  фюрер сегодня уже  узнает в своей главной ставке в Герлицком лесу под
Растенбургом, что танки, приданные вашей дивизии, и передовые части  славной
68-й перерезали эту большевистскую аорту  Москва - Симферополь! Во второй по
величине  город  Украины войдут  первыми ваши победоносные  полки. Что я вам
говорил,  дядюшка  Георг! Теперь уж  вам  обеспечен  "Рыцарский крест"!  Вот
увидите, фельдмаршал  фон  Рундштедт обязательно  назначит  вас  начальником
гарнизона и комендантом Харькова!
     - Вечно вы  спешите  с выводами, мой мальчик, -  возражает  генерал без
особого, впрочем, пыла.  - Неисправимый вы оптимист, весь в отца. Граф  тоже
всегда горячится, как в  юности. Как бы мне  не влетело за этот мост.  Я  же
приказал  вашим  молодчикам  из  полка  СС "Нордланд"  взять  его  в  полной
неприкосновенности. А что наделали ваши "викинги"!
     - О, это был лишь небольшой фейерверк в честь вашей  победы, экселленц!
-  пожимает  плечами  молодой фон Рекнер. - В  самом  деле, не могли же  мои
"викинги" из "Нордланда" знать наперед, что попадут в машину с боеприпасами.
Зато  представьте,  как  это будет эффектно  выглядеть в  кино, в  следующем
киножурнале УФА,  а он будет демонстрироваться во всем рейхе  и  подвластной
ему Европе!
     Генерал еще с некоторым сомнением качает седеющей головой.
     -  Но  какой,  однако,  болван  вздумал палить  по  мосту?!  Это  может
задержать наше наступление!
     К  "мерседесу",  рыча,  подкатывает  мотоцикл  с  коляской. Из  коляски
выскакивает барон фон Бенкендорф, старший адъютант генерала.
     - Поздравляю, экселленц... Это словно прорыв у Седана!..
     -  Герр обер-лейтенант! -  говорит  генерал барону  фон Бенкендорфу.  -
Повремените с вашими поздравлениями. Вызовите майора Генделя и заставьте его
и его  саперов срочно навести понтонный мост. И  вот еще что, барон, - пусть
"викинги"  загладят свою  вину: пусть догонят и  уничтожат обе половины этой
русской армейской колонны!
     - Яволь, экселленц!
     Глядя  вслед умчавшемуся в хвост длинной войсковой колонны хлыщу и тоже
кузену Бенкендорфу, молодой граф говорит не без цинизма;
     - А может  быть, это  русский  Иван  успел взорвать мост перед отходом,
экселленц?  -  Глаза  Карла лукаво блестят. - Будем  считать, что мы  с вами
ничего не видели?
     Генерал фон Браун отвечает холодно, высокомерно:
     - Будем считать,  что я не  слышал вас, унтерштурмфюрер!  Вы забываете,
граф,  о   чести  офицера!  Проклятый  мост!  -  добавляет  он,  помолчав  и
смягчившись,  -  ведь Карл почти  племянник  ему!  - Неизвестно, кто  теперь
первым ворвется в этот Харьков!. Чтобы в три счета отремонтировали, мне этот
чертов мост! Опередит меня опять Вейхс, как в Виннице, как в Киеве!..
     Жужжит кинокамера. Оператор снимает генерала фон Брауна на фоне горящей
деревни. В кино это будет выглядеть очень эффектно!

     Пятясь  на явно  недозволенной  скорости, машины  подполковника Ясенева
доезжают до перекрестка с КПП, резко сворачивают на лесную дорогу,
     - Эй, лейтенант! -  кричит из окна переднего грузовика Ясенев.  - Немец
прорвался! Танки идут! Сажай людей па машины!
     И Коля Гришин тоже кричит, стоя в грузовике:
     - Аида с нами, Леня!
     -  Но я не получил приказа,  -  почти  стонет лейтенант Черняховский. -
Связь порвана...
     И внезапно - решается. В такие минуты нельзя долго раздумывать.
     - По машинам! - кричит лейтенант.
     Бойцы Черняховского в  один миг, с помощью протянутых  к  ним дружеских
рук, взбираются в кузова машин.
     - Держите дистанцию! - кричит Ясенев. - И не гнать!..
     Не узнать теперь этого самоуглубленного, склонного к раздумью человека!
Опасность  преобразила  военного  инженера,  пробудила  в нем  такие силы, о
которых он,  пожалуй, и сам прежде не знал. Он вообще считал, что его дело -
мины,  дело одновременно  простое,  будничное, привычное с довоенной поры  и
творческое, увлекательное. А подвиг - это не для него,  это для людей  вроде
Маринова, героя Испании, лихого минера-подрывника.
     Дорога ухабистая, в немыслимых колдобинах. Надо быть сумасшедшим, чтобы
везти по такой дороге динамит.
     -  Не  гнать!  -  вновь  и  вновь кричит  Ясенев  из  своей  машины.  -
Поддерживайте ящики с динамитом!.. Передайте по колонне!..
     И бойцы, и  командиры особого отряда минеров, хорошо знающие, что такое
динамит,  ложатся на ящики с динамитом, обнимают  смертоносный груз  руками.
Да, если взорвется динамит - костей не соберешь.
     Взмокают лица, Пот льет по щекам, ест глаза...
     А вдали нарастает рокот танковых моторов. Доносится стрекот мотоциклов.

     Вновь образованный после крушения под Киевом штаб Юго-Западного фронта,
командующим  которым  Ставка  назначила  маршала  Тимошенко,  жил в эти  дни
напряженной до предела кипучей жизнью, подчиненной одному общему стремлению:
задержать, остановить немцев, внести  и свою лепту в разгоравшуюся  битву за
Москву.
     Отделы  штаба расположились на пригородных дачах  Харькова, в Померках.
Оставив колонну на  укромной дачной  улочке вдали от этих отделов,  выставив
сильную охрану, полковник Маринов поспешил на прием к командующему.
     Веранда, коридор, комнаты  - всюду плавает табачный дым. Пахнет  легким
штабным табаком и фронтовой  махоркой.  Слышится приглушенный гул голосов. К
командующему  тянется  длинная очередь командиров  различных рангов  и  всех
родов войск.
     Полковник Маринов  с тоской поглядывает то на  эту  очередь, то на свои
кировские часы.
     Двое, раскрасневшийся от волнения генерал  с общевойсковыми петлицами и
бледный  полковник с перевязанной головой, пытаются  пройти к  командующему.
Другой полковник, адъютант командующего, телом загораживает дверь кабинета.
     - Товарищи  командиры! -  говорит  он хриплым  от усталости голосом.  -
Командующий примет вас.  Обязательно примет.  Только не всех сразу. И не сию
минуту. Сейчас у него генерал Гришин.
     Дверь  распахивается.  Выходит генерал Гришин.  У  него тоже перевязана
голова  да рука еще на перевязи. Все знают; он один из немногих прорвавшихся
из "котла"  под Киевом,  Шел  впереди группы прорыва,  разил гитлеровцев  из
автомата.  Кончились  патроны,   вырвал  "шмайссер"  из  рук  сраженного  им
эсэсовца...
     Он издали увидел Маринова.
     -  А, Илья Григорьевич! Рад приветствовать, - разносится в приемной бас
генерала Гришина. - Давненько мы с тобой не виделись, брат!..
     Да,  давненько!  В  Генштабе тогда Гришин  смело  защищал  Маринова  от
обвинений в  переоценке роли обороны и заграждений в  будущей войне, которая
многим военным рисовалась в весьма облегченном варианте.
     Генерал-лейтенант Гришин крепко жмет руку полковнику Маринову.
     - Мы  ведь с тобой после  Мадрида почти и не виделись,  - тихо отвечает
Маринов старому другу.
     - А мой родич случайно не с тобой? - спрашивает генерал. - Где  Ясенев?
Все мечтает о полетах на Луну?
     - Отстал немного. Сюда едет. - Голос полковника становится  еще тише. -
И сын твой Коля...
     - Что?!  Коля, сын? Значит, вырвался! Молодец,  сынок. Мы ведь вместе с
ним  в  окружении  бедовали.  А  мать там, военврач, и пропала,  - добавляет
Гришин с тяжелым вздохом,  опуская глаза. - Вот  какой у  меня теперь счет к
Гитлеру!..
     Адъютант командующего выходит из кабинета, повышает голос:
     -  Полковник  Маринов.  Товарищ  Маршал  Советского  Союза  примет  вас
немедленно.
     -  Иди,  иди!  - подталкивает генерал Гришин Маринова. - Я разыщу вас с
сыном и Ясеневым сегодня же... Ну и порадовал ты меня. Там такое было...


     Маршал дружески оглядывает Маринова, жмет ему через стол руку.
     - Я рад тебе, полковник. Ты нам очень тут нужен. Пусть Гитлер  обломает
себе зубы  о Харьков. Помню, помню твои  рапорты.  Признаю -  ты  был  прав.
Увлеклись мы тогда наступательными планами. А потом  то да се. Помню, помню,
как Гришин тебя  защищал.  Он и в гражданскую не знал страху. С чем приехал?
Меня  предупредил   о  твоем  приезде  начальник  инженерных  войск   фронта
генерал-лейтенант Олевский. А вот и он!..
     Дело, с которым полковник Маринов прибыл в Харьков 1 октября 1941 года,
было   настолько   секретным,   что  генерал-лейтенант  Олевский,  начальник
инженерных  войск Юго-Западного  фронта, заранее  знавший  об этом  деле  из
шифровки Генштаба, не доверяя  телефону, лично доложил о  приезде полковника
Маринова командующему и члену Военного совета фронта.
     И  вот  полковник  Маринов  стоя докладывает в  кабинете  командующего.
Подтянутая фигура. Высокие ордена на груди  - орден Ленина (за Испанию), два
Красных   Знамени.   Светлые  глаза   смотрят   безбоязненно;  он  сюда,   к
командующему, к Маршалу  Советского Союза, дело  говорить пришел и смущаться
ему нечего - дело говорит само  за себя. Изредка, докладывая, он поглядывает
а сторону  генерала Олевского, - тот давно знает Маринова, и ответный взгляд
его полон одобрения.
     - И  все-таки, -  говорит  полковник, стоя  у карты,  - я послал  пешую
разведку за реку, чтобы выяснить, куда девались машины Ясенева...
     Да, он сделал это, послал разведку, но бойцы вернулись, так ничего и не
узнав о судьбе Ясенева, ТОС, машин...
     - Машины будто сквозь землю провалились. Но я надеюсь на  подполковника
Ясенева. И не только потому, что знаю его почти с начала войны. Он, конечно,
военный  инженер,  больше  инженер,   чем  военный.  Но  самый   храбрый  из
интеллигентных,  самый интеллигентный из  храбрых.  Словом,  я  верю  ему. А
главное: ТОС - детище  Ясенева,  еще  до войны  он  участвовал в испытании и
совершенствовании чудо-мины. С начала войны испытывает ее...
     - Что скажете, генерал? - спрашивает маршал, поворачивая тяжелую бритую
голову в сторону генерал-лейтенанта Олевского, одного из опытнейших  военных
инженеров Генштаба.
     Полковник Маринов отворачивается, смотрит на десятикилометровую  карту.
Судя  по  знакам на ней, можно безошибочно предположить, что  эта  карта еще
недавно висела  в Киеве, пока  не захлестнули прекрасную столицу Украины вот
эти синие стрелы, обозначающие направление  ударов противника. Синие стрелы,
помеченные  значками "6 А" и "1 ТГ".  Шестая  армия. Первая танковая  группа
вермахта. Они  и сейчас наседают на измученные войска Юго-Западного  фронта.
Мотопехота   генерал-фельдмаршала    Вальтера    фон   Рейхенау    и   танки
генерал-полковника Эвальда фон Клейста.  Рейхенау Маринов хорошо помнит: как
же, он  командовал германскими войсками  в  Испании во  время столь памятной
Маринову  генеральной  репетиции второй  мировой  войны.  Клейст прославился
прорывом французского фронта у Седана и вместе с Рейхенау брал Париж. За это
фюрер удостоил танкистов Клейста чести открыть "Парад победы" в Берлине.
     И  вот  теперь  остроконечные  синие  стрелы  6-й армии Рейхенау и  1-й
танковой группы Клейста нацелены на красный кружок, над которым стоит слово,
известное любому школьнику в Советском Союзе: Харьков! Этот красный кружок -
сердце   всего  Харьковского   промышленного   района,  такого   важного   и
незаменимого, А  уже ясно - Харькова  не удержать, Огненный вал фронта уже в
сотне  километров  от городов Белополье,  Лебедин,  Красноград...  И  все  -
Рейхенау, Клейст...
     А вот на карте мостик  и речка - здесь немецкие танки отсекли Ясенева с
его половиной автоколонны. На  карту посмотреть,  так немцы еще в нескольких
десятках километров от рокового мостика. Некрупная надпись синим карандашом:
"68 ПД".  Что  значит: 68-я пехотная  дивизия  вермахта. Так  вот кто рассек
колонну!..
     - Так что полковника Маринова  я ни в чем не виню,  - заключает генерал
Олевский. -  ТОС, оставшаяся частично у Ясенева,  не  единственный  козырь у
полковника Маринова, не так ли, полковник?
     -  Задача, поставленная нам, -  сухо  докладывает полковник  Маринов, -
такова: массовыми минно-взрывными заграждениями всемерно содействовать нашим
войскам,  задержать продвижение танков  и автоколонн противника, нанести ему
максимальный урон, направленный на срыв его наступления...
     Маршал и генерал-лейтенант молча переглядываются: вот за такие слова  и
ругали перед  войной  полковника Маринова, за перегиб в  пользу заграждений,
который оказался вовсе не перегибом.
     - Знаю, знаю, - нетерпеливо наседает  командующий. - За  войну,  за эти
три с лишним месяца я много слышал о тебе,  полковник. Знаю,  как ты готовил
партизан  в  Чернигове, Орле, Киеве.  Спасибо. Твои  ученики  -  инструкторы
минного дела - уже работают и у нас в Харькове. Ты давай конкретнее!
     - Наша  задача,  -  откликается  полковник,  - помочь войскам задержать
наступление немцев на город на  его подступах, а в случае,  если они возьмут
город...
     Полковник  Маринов  спокойно  выдерживает  гневный взгляд командующего.
Нет, полковник Маринов не паникер, не пораженец.
     -  А  в  случае,  если  они  все-таки  возьмут  Харьков,  -  продолжает
хладнокровно полковник, - зажечь землю под их ногами...
     - Какие кадры у вас? - в упор спрашивает командующий.
     Вверенная  мне  оперативно-инженерная  группа  состоит из подразделения
спецминирования  под  командованием   подполковника  Ясенева  и   тринадцати
командиров-специалистов,  окончивших  Военно-инженерную   академию.  Да  еще
группа инструкторов из школы партизан-подрывников в Орле, которых я захватил
по  дороге  из  Москвы.  Это  командный  состав. Общее  руководство поручено
генерал-лейтенанту Олевскому. По согласованию с Генштабом штаб вашего фронта
выделил   в   помощь   нам  четыре  саперных  батальона...   Помогать  будет
железнодорожная бригада.
     - Маловато! - резко перебивает его маршал и что-то записывает в большом
блокноте. - Дам еще отдельный саперный батальон. Какая техника у вас?
     -   Мы  привезли  достаточно   новейших   электрохимических,   часовых,
вибрационных, инерционных  взрывателей для  крупнейшей  минно-заградительной
операции. Будем минировать коммуникации, аэродромы, все военные  объекты. Но
нам  нужны  корпуса  для  мин,  нужны буры - словом,  нужна  большая  помощь
заводов, рабочего класса. Приводят в качестве примера и образца знаменитую в
военной  истории  операцию  "Альберих"  -  операцию  кайзеровской  армии  по
разрушению и  минированию  района во Франции перед немецким  отступлением  в
годы первой  мировой  войны. Разумеется, у нас масштабы иные - тот район был
гораздо  меньше  Харьковского.  А  главное,  там  это  была  чисто  военная,
техническая  операция, а  у  нас Харьковская операция должна стать операцией
народной Отечественной  войны. Без  помощи рабочего  класса, повторяю, мы не
сможем осуществить задание. К примеру, придется устанавливать некоторые мины
на глубину до двух метров. Лопатой это делать неудобно, долго, а буров у нас
нет...
     - Сам знаешь, - перебивает  его, нахмурившись, маршал, - рабочие сейчас
трудятся  с небывалой,  нечеловеческой  нагрузкой.  Идет демонтаж, эвакуация
промышленности.  Но раз нужно...  Свяжу  тебя  с членом Военного  совета,  с
хозяевами города -  обком  и горком партии нам крепко  помогают. "Альберих",
говоришь?  Мы  покажем Гитлеру  такой  "Альберих", что долго  помнить будет!
Народная операция Отечественной войны - это вы хорошо придумали. Когда народ
с армией, никто нас не одолеет! Звоню члену Военсовета...
     У  члена  Военного  совета  -  почти такая  же  длинная очередь,  много
гражданских и, конечно, табачный  дым, хоть  топор вешай. Телефонные звонки,
перестук "ундервудов", возбужденный говор.
     После разговора с командующим у полковника  Маринова заметно улучшилось
настроение. Тяжелые неудачи маршала под Смоленском  и Рославлем, кажется, не
оставили на  нем и следа.  Он по-прежнему уверен в себе, а такая уверенность
очень  нужна  сейчас  здесь.  Небось  немцы,  хвастая на  весь  мир  о своей
неслыханной  победе под Киевом,  где они  якобы уничтожили  по  крайней мере
треть  Красной Армии, думают, что  в больших русских штабах царят  отчаяние,
развал,  страх. А  тут  - тут штабной мотор  работает на полных оборотах, во
всем чувствуется  наэлектризованная  деловитость.  Все понимают  серьезность
положения, но, сцепив зубы, делают дело - ближайшее, неотложное дело!
     Распахивается  обитая кожей дверь  кабинета, оттуда  доносятся быстрая,
громкая речь, рубленые фразы:
     -   Ускорить   демонтаж   главных  цехов  Харьковского   тракторного!..
Приступить к  эвакуации  дизелестроительного!.. Не выпускайте из поля зрения
ни одного колхоза!.. Обеспечить продовольствием людей на окопах!..  Наладить
транспорт!.. Мобилизовать!..
     ...Пройдут годы,  и  военные историки назовут великим подвигом  то, что
казалось тогда,  осенью сорок первого,  будничным делом  и называлось сухо и
деловито  "перемещением  производительных  сил  в  восточные районы страны".
Именно  это "перемещение"  заводов,  фабрик  и  совхозов  в  теплушках  и на
открытых  платформах,  в  дождь,  ветер  и  стужу,  было  залогом  победы...
Казалось,  неразрешимую  головоломку  решали  в те  дни партийные  и военные
руководители, рабочие, инженеры, хозяйственники: как, демонтируя и отправляя
на восток заводское оборудование,  до последнего дня и часа не ослабить свою
помощь фронту?..
     В первый день  в Харькове полковник  Маринов заручился  поддержкой тех,
без  кого  порученная  ему операция не стала  бы народной операцией:  тесную
деловую   связь   установил   он   с   секретарями   Центрального   Комитета
Коммунистической партии  (большевиков)  Украины, с  секретарями Харьковского
обкома и горкома" с партийными организациями заводов.
     -  Товарищ полковник!  -  обращается к Маринову  один из  секретарей ЦК
КП(б)У. - Со своей стороны у нас к вам огромная просьба.  В городе и области
выделенные нами  будущие  подпольщики  и партизаны закладывают  тайные  базы
оружия и  продовольствия,  устанавливают пароли,  договариваются  о  явочных
квартирах. Но у нас мало специалистов подрывного дела. Мы просим вас принять
участие  в  подготовке  бойцов  тайного  фронта.  Помогите  нам  техникой  и
инструкторами.  Стоит  подумать,  как  наилучшим  образом  сочетать  мины  с
подпольем.
     - Будет сделано, товарищ секретарь! - отвечает полковник Маринов, вовсе
не отдавая себе отчета в том, где он найдет время на  это новое нужное дело,
но уже зная, что время на него придется выкроить.
     Он крепко пожимает руку секретарю ЦК. В первый  же свой день  жмет руку
десяткам   секретарей,   парторгов,   директоров  предприятий,  рабочих,   и
постепенно начинает сознавать он, что в рукопожатиях этих и коротком деловом
разговоре кроется  великий смысл: ведь это и  есть  единство армии,  партии,
народа в действии, это и есть главный залог победы!..
     Полковник Маринов  долго  сидит с  генералом Олевским в  его  кабинете,
уточняет общие контуры плана минно-заградительной операции.
     -  "Альберих", "Альберих"!-  притворно ворчит,  подведя  итоги, генерал
Олевский. - Да  знаете ли  вы, батенька Илья Григорьевич,  что  по размаху и
объему  минно-подрывных  работ план  вашей  операции впятеро  -  впятеро!  -
превосходит  операцию  "Альберих",  а  времени  на  выполнение вашего  плана
отводится вдвое меньше! Вот вам в "Альберих"!
     - Иная война - иные масштабы, -  с улыбкой разводит руками полковник. -
Справимся. С вашей, Георгий Георгиевич, помощью.
     Он выпивает стакан воды, надеясь обмануть сосущее ощущение голода, - за
весь день так и не успел ничего перехватить!
     - Кроме того, батенька, - профессорским тоном добавляет генерал, - ваша
операция  является  первой  комплексной  мин-но-заградительной  операцией  в
сочетании с действиями военной разведки и партизанского подполья!
     Провожая полковника, генерал спрашивает:
     - О Ясеневе ничего пока не известно?
     Маринов   сразу  мрачнеет.  Проверка  показала,  что  с  подполковником
Ясеневым  осталась  не  половина,  а почти  вся  ТОС, все  электрохимические
взрыватели, восемь военных инженеров - выпускников академии...
     - От Ясенева нет никаких вестей, - тихо отвечает он.
     -  Н-да! - хмурится генерал, - Замечательный  изобретатель. В сущности,
ученый, сугубо штатский человек. И вот - попал в такую переделку. Н-да!..
     Звонит телефон.
     - Георгий Георгиевич! Гришин  говорит. Ясенев не приехал еще? Маринов у
себя? Понимаешь, сын мой с Ясеневым...
     Генерал Олевский откашливается.
     - От Ясенева пока вестей нет, - говорит он в трубку.
     От  генерала Олевского полковник  снова спешит к  секретарю ЦК  КП(б)У.
Секретарь говорит сразу по двум телефонам:
     - Демонтаж тракторного  ускорить!..  Остановить производство? Ни в коем
случае!  Продолжайте  бронировать  тракторы,  ставить  на  них  пушки! Алло!
Сколько  вы вчера  дали реактивных  снарядов для  "катюш"? Пятьсот  двадцать
пять?  Добре! Молодцы!  Герои!..  Алло!  Нет,  вы  пока  еще не  герои!  Да,
электромеханический тоже демонтировать, не прекращая основное  производство.
Бомбят?  А нас не  бомбят? Переведите рабочих  в  подвалы завода.  И  срочно
стройте бомбоубежища,  формируйте отряды  гражданской обороны!  Да! Есть для
вас еще одно новое, особое задание - к  вам придет  полковник  Маринов и все
объяснит. У меня все. Выполняйте!
     Секретарь поднимает глаза на полковника. Под глазами - черные круги. От
усталости, постоянного недосыпания.
     - Что слышно о Ясеневе? -спрашивает секретарь ЦК.
     - Пока ничего, но я ручаюсь за него. В руки врага чудо-мина не попадет.
В случае чего, он взорвет машины, сам взорвется, а ТОС врагам не отдаст.

     Девять грузовиков,  переваливаясь по-гусиному на ухабах, медленно  едут
по размытой и тряской лесной колее. Натужно гудят моторы.
     Вот  опять  застряла машина.  По команде  Ясенева  из  ближайших  машин
выпрыгивают минеры.
     - А ну, академики! - задорно кричит Ясенев. - Раз, два, взяли!
     Разбрызгивая грязь, машина буксует  в глубокой, залитой водой колее. Но
еще одно дружное усилие "академиков", и ЗИС выкарабкивается из ямы.
     - По коням, академики! - командует весело политрук Бакрадзе.
     Он первым ловко переваливается через борт грузовика.
     Снова тянется колонна по  трудной лесной колее. А  по гулкой роще,  все
ближе и ближе, доносится надсадный рокот мотоциклов.
     В кузове одного из грузовиков, сидя на черных  ящиках из дюралюминия, с
картой-пятикилометровкой  на  коленях, подполковник Ясенев  курит  трубку  и
совещается с командирами.
     - Нет, - говорит он, - в Москву мы не станем возвращаться. Задание есть
задание.  Задание  Ставки!  Немец  перерезал  автостраду  и  будет, конечно,
расширять  фронт  прорыва.  Самое  правильное -  кружным путем,  вот  так, -
показывает он ребром  ладони, -  ехать за Мариновым  в  город. Что  скажете,
товарищи?
     - А  как,  товарищ подполковник, мой грузовик с  динамитом?- спрашивает
политрук Бакрадзе. - По-моему, он не на месте.
     Верно,  Арсен,  - соглашается  подполковник.  - Грузовикам с  динамитом
нечего  делать  посреди  колонны.  Пусть  идет  в  хвосте  колонны, соблюдая
дистанцию. Водитель у вас, товарищ политрук, надежный?
     - Сильно  нервничает, - отвечает Арсен  Бакрадзе. - Седьмой  пот с него
сошел. Разрешите, я сменю его, сам поведу.
     - Хорошо,  Арсен! - растроганно  произносит Ясенев,  обменявшись долгим
взглядом  с политруком. - Я не  умею красиво говорить, но Родина... Впрочем,
ты сам политрук и все понимаешь...
     -  Да чего там! - смущается Арсен Бакрадзе. - Еще неизвестно, на  какой
машине ехать опаснее. - Он шлепает ладонью по дюралевому ящику. - Тут небось
тоже не пряники лежат, не конфеты, а ТОС, взрыватели, запалы, детонаторы!
     Сильный толчок заставляет всех схватиться за ящики.
     - Нет! - улыбается белозубой улыбкой грузин. - Этот салон-вагон не  для
меня. Кстати, - он сует  руку за пазуху, достает комсомольский билет, - этот
билет я лучше  у вас  оставлю. Взносы, извиняюсь, за два  месяца не плачены.
Привет академикам! Я пошел!
     Он  легко  прыгает  через  борт,  подбегает  к  одному  из  грузовиков,
становится  на подножку. По его  команде  водитель осторожно сворачивает  на
обочину,  пропускает  все  машины,  Грузовик  с  динамитом пристраивается  в
хвосте, уже с Арсеном Бакрадзе за рулем.
     Позади вдруг раздается слабый хлопок, и в потемневшее небо над березами
взлетает красная сигнальная ракета. Стрекот моторов сзади все ближе...
     Ясенев  следит  за полетом ракеты.  Она описывает крутую  дугу,  падает
плавно, пропадая в вершинах берез. Подполковник обводит взглядом командиров:
     - На каждой машине подготовить заряд с бикфордовым шнуром.  Действуйте,
друзья!
     Командиры прыгают с машины, разбегаются по своим грузовикам.
     Сам  Ясенев  перебирается в переднюю машину, в кабину, где  с водителем
сидит в не высохшей еще плащ-палатке лейтенант Черняховский.
     Автомашины выезжают к развилке.
     - Куда  ехать,  лейтенант? - спрашивает  Ясенев Черняховского. - Влево,
вправо?
     - А я  откуда знаю?  - отвечает  тот.  - Так  далеко  в лес с КПП  я не
забирался.
     - Так ты не здешний?
     - Какое  там!  Из  Сухуми я. В  санатории там  работал хозяйственником.
Санаторий  "Агудзери".  Не  слыхали?  Хотел  бы  я  сейчас  туда  вернуться!
Постойте!  Вот удача! Нашли  время - грибы  собирать! Смотрите!  Вон девчата
навстречу идут?.. И в  самом  деле: две дивчины в  платочках, с  корзинками,
наполовину наполненными грибами - белыми, маслятами, подберезовиками.
     - Стой! - Ясенев выскакивает из машины. -  Девушки, милые! Красавицы вы
наши!  Нам надо в  Харьков.  Мост через речку взорван. Укажите дорогу, брод!
Скорее - в лесу немцы.
     Позади взлетает еще одна красная ракета - немцы настигают колонну!


     Городской   вокзал,   платформы,   составы   -   все  забито  войсками,
эвакуирующимися  рабочими  харьковских  заводов. В  зале ожидания  волнуется
большая  толпа рабочих,  сгрудившихся вокруг директора  Электромеханического
завода.
     -   Товарищи!   -   охрипшим   голосом  кричит   директор.  -   Рабочие
Электромеханического! Повторяю:  эвакуация  отменяется!  Семьи  поедут одни.
Срочное задание Военного совета фронта...
     -  Хватит!  Поработали под  бомбами!  -  раздаются кругом  возбужденные
голоса,
     - Немец город окружает!
     - Не хотим оставаться!..
     Старый  седоусый  рабочий с непокрытой серебристо-белой головой  кричит
громче всех:
     -  Нет таких прав -  семьи разлучать! Отоприте  двери!  Не  станем баб,
детей бросать. Их там тоже не сахар ждет. На посадку!..
     В  центр  круга  протискивается  знакомый  многим  в   городе  "капитан
индустрии", бывший рабочий-стахановец, ставший директором большого завода.
     - Кто здесь с  дизелестроительного?  Приказываю немедленно вернуться  к
станкам!
     Внезапно звучит мощный голос из репродуктора:
     - Граждане! Воздушная тревога! Граждане! Воздушная тревога!
     Под рев сирен огромная толпа бросается к запертым дверям вокзала. Бегут
отцы с  вещами, матери с детьми  на руках. Двери с треском распахиваются под
людским  напором, звенит  разбитое  стекло.  Толпа выплескивает на перрон, к
пустым вагонам эшелона...
     На  груду  ящиков  у  выхода на  перрон  взбираются  генерал  Олевский,
полковник Маринов.
     - Товарищи! Стойте! - кричит Маринов.
     Но  толпа,  напирая,  теряя  вещи,  колыхаясь  из  стороны  в  сторону,
неудержимо движется к дверям.
     - Теперь их никто не остановит! - с отчаянием говорит Маринов генералу.
     Но лицо генерала вдруг озаряется надеждой.
     -  Их  может  остановить только  один  человек, -  быстро  отвечает  он
полковнику.  -  Вот  он идет!  -  Повысив голос,  генерал  зовет:  - Товарищ
секретарь горкома! Сюда, сюда идите!..
     Секретаря горкома в городе знают все.
     - Товарищи! - гулко раздается его голос под сводами вокзала.
     Люди оглядываются, останавливаются.
     - Гляди-ка, сам приехал!
     - Видать, дело и впрямь серьезное!
     - Товарищи рабочие! Враг рвется к нашему родному городу. На фронте ваши
братья, ваши сыновья  с трудом, истекая  кровью,  сдерживают  его  озверелый
напор.  Если  вы не поможете им, если  вы не дадите  им  оружия, враг  может
ворваться в город... перерезать и эту, последнюю железную дорогу...
     Нарастает гул самолетов. Ударили вдали первые зенитки.
     -  Товарищи!  -  продолжает  секретарь  горкома.  -  Вы хорошо  знаете:
демонтаж  и вывозка  еще не окончены,  не окончена эвакуация  ваших семей...
Надо задержать врага, помочь фронту...
     Слышатся взрывы бомб. Они взрываются сериями, все ближе и ближе.
     - Спокойно, товарищи! - поднимает руку секретарь горкома. - Вы все меня
знаете, а я знаю вас и тоже прошу вас о помощи. Вот ты, Климыч, - обращается
он к рабочему с серебристо-белой  головой. - Уважаемый  ветеран труда.  Боец
пятого года. Депутат.  Давно на пенсии, а с начала войны  на завод вернулся.
Помню:  двое сыновей и дочь на фронте у тебя. А когда  совсем трудно  стало,
что же ты, Климыч, не за станок, а за сундук ухватился? Забыл, что дети твои
от тебя - помощи на фронте ждут?..
     - Ну, уж это ты, Силыч, чересчур! - откликается старый рабочий. - Не за
что  меня  на людях  срамить.  И  вовсе не  хотел  я уезжать  -  уговорили в
месткоме,  драть их на шест. А теперь -  заворачивай  оглобли, семь пятниц у
вас на неделе. Ладно! Вот усажу старуху,  невестку с внуками - и на завод...
Цыц, бабы! Хватит тут сырость разводить!..
     - Ну вот и договорились! - радостно объявляет  секретарь горкома. - Кто
с детьми - первыми на посадку!
     Он  спрыгивает с  ящиков,  подхватывает мальчика  и  девочку  -  внуков
Климыча.
     - Это твои пузыри, Климыч? Какой вагон-то? Пошли, что ли!..
     Снова оживает репродуктор:
     - Граждане! Угроза воздушного нападения миновала. Отбой!..

     По лесной колее колонну Ясенева догоняет  большой отряд  черномундирных
мотоциклистов.
     -  Девушки! -  быстро  говорит подполковник  двум  девушкам, стоящим на
подножках переднего грузовика. - Бегите! Тикайте в лес!
     Девушки спрыгивают. Из корзинок рассыпаются грибы...
     - Быстрей! - торопит водителя подполковник, оглядывается.
     Немцы нажимают.  И вдруг над головой взвыли, завизжали пули. Это открыл
огонь пулеметчик из коляски переднего мотоцикла.
     Водитель рванул  вперед  так, что  Ясенева и Черняховского  откинуло на
спинку сиденья.
     - Тише, черт! Динамит! - кричит Ясенев. - Сбавь до сорока!
     - Все одно! - зло отвечает водитель. - Уж лучше динамит, чем немцы.
     Все же он сбавляет скорость, хотя пули продолжают петь поверх колонны.
     Ясенев  лихорадочно отрезает короткий кусок бикфордова шнура, вставляет
в капсюль детонатор, зажимает детонатор зубами.
     - Бросай, командир! - рычит водитель. - Не выматывай душу!
     - Не нервничай! Успеется. А еще минер!
     Шашкой  тола Ясенев  выбивает  заднее  стекло,  вставляет  детонатор  с
бикфордовым шнуром в шашку.
     Дорога   скатывается  в   болотистую,  поросшую   редколесьем   низину,
обрывается. Начинается гать из жердей и хвороста. Из-под колес летит  жирная
черная грязь.
     Ясенев видит,  что немцы-мотоциклисты уже в каких-нибудь ста метрах  от
последней машины - машины Арсена Бакрадзе.
     Политрук,  сгорбившись,  сидит за рулем,  следя за немцами  в  скачущем
зеркальце.
     Теперь пули летят в обе стороны.  Колонна отстреливается из  автоматов,
винтовок  и  двух пулеметов РПД. Немцы  строча  по-прежнему поверх  колонны,
кричат: "Хальт!"
     Надо принимать решение. Самое нелегкое решение в жизни.
     Если взорвать эту гать, то болото станет непроходимым...
     Бакрадзе  замедляет ход, ставит грузовик  поперек гати. Он выскакивает,
зажигает  бикфордов шнур, вставленный с детонатором в толовую шашку, бросает
ее в кузов машины и сломя голову бежит вслед за удаляющейся колонной.
     Ясенев, далеко  высунувшись из окна, минеры в других машинах видят, как
бежит Арсен Бакрадзе. Кто-то колотит по  крыше  кабины предпоследней машины,
чтобы сбавить ход, подобрать политрука.
     Немцы  подъезжают на  мотоциклах  к грузовику, окружают его,  горланят,
палят вслед Бакрадзе.
     Пулеметная очередь сбивает его с ног.  Он с  размаху  падает  на  гать,
привстает...  И  вдруг  раздается  чудовищной  силы  взрыв,  и   все  позади
окутывается дымом и пламенем.
     Когда  рассеивается  дым,  колонна  уже  далеко.  Посреди болота  зияет
черный, дымящийся, быстро затекающий водой кратер. Ни следа не  осталось  от
грузовика  с динамитом, от черномундирных эсэсовцев,  окруживших машину,  от
политрука Арсена Бакрадзе.
     Те  эсэсовцы,  что находились поодаль и уцелели,  возятся  с ранеными и
контуженными, Падает ночь.

     Утром, после раннего завтрака, начальник инженерных войск Юго-Западного
фронта генерал-лейтенант Олевский первым принял  в своем кабинете полковника
Маринова.
     Завидная  работоспособность  у полковника! Наверное, всю  ночь сидел за
планом минно-заградительной операции.  Да,  такой  операции не знает военная
история! Тысячи мин... Успеет ли? Кто знает, сколько дней осталось городу?
     -  Отлично!  -  говорит  генерал. -  Я  подпишу  этот  план.  Его  надо
перепечатать,  срочно перепечатать и нести  на подпись  командующему и члену
Военного совета. Что в сводке сегодня?
     Отвечает полковник прямо, без тумана и обиняков:
     - Гудериан прорвал нашу оборону под Севском, наступает на  Орел и Тулу,
на Брянск и Карачев.
     Маршал   принимает  генерала   и  полковника   без   задержки,   быстро
просматривает план операции.
     -  Широко размахнулись, товарищи  минеры! -  наконец говорит  он, крутя
ручку в руке.
     Читал он как бы по диагонали, а сумел все детали ухватить.
     В  этой заявке, -  говорит командующий, - вы просите, чтобы харьковские
заводы  изготовили  вдвое  больше  корпусов  мин,  чем собираетесь  по плану
поставить. Как это понимать прикажете?
     - Тысячу корпусов мы хотим использовать для  установки ложных мин,  без
взрывчатки, для  отвода глаз, Немцы разминируют или  взорвут  такую  мину  и
пойдут  дальше,  не станут  искать  настоящую мину.  Для  убедительности  мы
намерены снабдить некоторые из ложных мин неизвлекаемыми "сюрпризами", чтобы
побольше вывести  из  строя немецких  саперов. На подрыв  наших  макетов мин
немцы потратят массу тола.
     - Да, - усмехается командующий. - Все по науке.
     Он  решительно  зачеркивает в  заявке цифру 2000 и надписывает  сверху,
размашисто и крупно: 6000,
     -  План мне ваш нравится, - говорит маршал, - Вижу, это будет настоящая
битва умов. Немцы отнюдь не дураки. Считают себя лучшими саперами мира. Надо
прежде всего бить  не по солдатам, а по  офицерам да генералам.  Подумай над
этим, полковник! И подумайте оба над тем, как бы не разрушить лишнего вашими
минами.  Не навсегда мы уйдем,  если  уйдем. Харьков  был и  останется нашим
городом. Надо беречь народное добро. Военный совет фронта  решил, что музеи,
картинные  галереи,  библиотеки не должны подвергаться опасности. Культурные
учреждения  охраняются государством  во  время мира и войны.  Другое дело  -
заводы и фабрики. Но и  их  нужно так минировать, чтобы  они  по возможности
остались целы, но чтобы враг не пользовался ими и боялся к ним подступиться.
Да, не разрушать, а сохранять и не дать использовать.  Еще одна головоломка!
Железные и шоссейные дороги,  мосты,  аэродромы, все коммуникации  жалеть не
приходится. Пусть горят они под немцем!
     Генерал  Олевский  и полковник  Маринов  переглядываются. Военный совет
фронта принял,  что  и говорить, мудрое  решение.  Но как поставить  "адские
машины" на службу не разрушения материальных ценностей, а их сохранения?
     О  таком  и не помышляли авторы операции "Альберих", ученики Шлиффена и
Мольтке!
     Над  этой  задачей,  трудной,  даже,  на  первый  взгляд,  невыполнимой
задачей, полковник Маринов и его помощники будут биться много дней.
     - Полковник Маринов! - говорит в  приемной адъютант командующего. - Вас
всюду разыскивает начальник Особого отдела. Он просил позвонить ему.
     Лицо  полковника бесстрастно, но сердце у  него сжимается. Неужели  его
обвинят в утере техники особой секретности?
     Если  так,  то  его ждут большие неприятности.  Но  ведь это  неизбежно
отразится на деле, на судьбе всей операции!..
     - Слушаю! Маринов представился.
     - А, полковник  Маринов!  -  Голос как  будто бы  не  предвещает ничего
дурного.  - Прошу зайти  ко мне. Мои  люди  задержали на КПП твоих тосовцев.
Ясенев тут шумит, жаждет с тобой встретиться...
     - Что с техникой? - выпаливает полковник Маринов.
     - В порядке Твоя техника! В полном порядке,
     - И все люди целы?
     - Кроме одного...
     - Я иду к вам...
     Маринов улыбается, вздыхает, вешает трубку.
     - Ясенев? - спрашивает генерал Олевский.
     -  Ясенев!  -  со  счастливой  улыбкой отвечает полковник.  -  Со  всей
техникой. Одного человека только потерял. Кого, еще не знаю.
     - Сейчас захватим Ясенева, - сказал генерал, - и поедем в один дом.
     - Какой дом?
     -  Дом,  который Военный совет фронта  предлагает  включить под номером
один в план спецминирования.

     ОБЪЕКТ СПЕЦМИНИРОВАНИЯ No 1
     Тихая улочка недалеко от центра Харькова, от площади Дзержинского.
     Камуфлированный  ЗИС  мягко,  шурша   палой   листвой,  подкатывает   к
окрашенным  в  зеленый цвет железным  воротам.  У  проходной висит дощечка с
надписью:
     Улица Дзержинского, 17
     Дощечка не освещена, и вся улица погружена в мрак.  В лужах на мостовой
и на тротуаре стынет косой полумесяц.
     Водитель сигналят  клаксоном. Три коротких гудка, один  длинный. Ворота
со скрипом раскрываются. Козыряет часовой с винтовкой.
     ЗИС  медленно и  бесшумно катит по  короткой  аллее, усаженной  голубой
елью,  и  останавливается  у подъезда  невысокого  особняка,  построенного в
конструктивистской   манере   начала   тридцатых   годов,   из  ракушечника,
облицованного  цементной  крошкой.  Окна,  большие,  венецианские,  заклеены
крест-накрест  полосками бумаги.  Стекла все целы - значит, бомбы поблизости
не падали.
     В  стороне вокзала опять ухают  зенитки. А  здесь  тихо. Только  вороны
каркают. Роняют  листья каштаны и  тополя.  Чуть накрапывает дождь. Из  ЗИСа
выходят генерал Олевский, Маринов, Ясенев.
     Перед домом - фонтан  со скульптурной группой играющих малышей, детская
площадка с горкой песка, качелями, игрушечным домиком на курьих ножках.
     - Здесь  детский сад  был - эвакуировался после бомбежки,  -  объясняет
генерал. - А еще раньше, когда Харьков был столицей Украины, в этом доме жил
его первый хозяин- генеральный секретарь ЦК Компартии Украины и секретарь ЦК
ВКП(б).
     Ясенев и Маринов переглядываются: так вот что это за дом!
     Маринов  начинает  понимать,  почему  именно  сюда привез  его  генерал
Олевский.
     - А теперь здесь живут работники штаба фронта, - продолжает Олевский. -
И у меня тут имеется комнатка.
     Они поднимаются по лестнице, входят в дом через парадную дверь.
     Генерал Олевский вдруг вздрагивает, замечая, что полковник Маринов идет
в прихожей, постукивая костяшками пальцев по стенам.
     В  своей  комнате,  не снимая  шинели  и  фуражки,  генерал подходит  к
приемнику СВД-9, включает его,  машинально глянув на часы,  настраивается на
Киев.
     Раздается рев фанфар, барабанный бой. Слышится голос диктора - русского
диктора из Киева:
     - Вступление наших  героических  войск в  город  Орел  было  совершенно
неожиданным  для  русских - по городу  ходили трамваи, шла нормальная жизнь.
Танки  генерала  Гудериана почти  не  встретили  сопротивления.  Официальное
известие  о  падении Орла  ожидается  с часу на час.  Доблестный  германский
вермахт  продолжает наступление  на  Москву. Да,  колосс на  глиняных  ногах
повержен и  уже никогда не поднимется! Русский медведь уже убит, хотя он еще
не  осознал  этого   и  не  падает...  По  последнему  сообщению   Советское
правительство и дипломатический  корпус спешно эвакуируются в город Куйбышев
на  Волге!.. Всего Красная Армия потеряла два с половиной  миллиона человек,
восемнадцать тысяч танков, четырнадцать тысяч самолетов - словом, почти все,
чем располагала... Из ставки фюрера также сообщают, что закончились успешные
бои по уничтожению войск маршала  Буденного в районе Пирятино и Верхояровки!
Всего в киевской операции наши  победоносные войска взяли шестьсот пятьдесят
пять тысяч пленных,,,
     Генерал усмехается: ну и враль этот Геббельс!
     - Мы идем на  Восток!.. Вот что  рассказал  корреспонденту радиостанции
"Дейчландзендер" командир дивизии генерал-лейтенант Георг фон Браун о боях в
районе Пирятино...
     Генерал хмурится.
     Карканье  ворон в  осеннем  саду, каркающий голос  диктора, барабаны  и
фанфары. И тоскливые мысли:  об Орле (неужели правда?), о  сыне  (он  служил
радистом в штабе Кирпоноса, от него нет никаких вестей),..
     Генерал подходит  к  приемнику, вертит ручку настройки,  переключает на
Москву. В эфире звучат военные марши, песни:
     Смелого пуля боится,
     Смелого штык не берет!..

     Гремя огнем, сверкая блеском стали,
     Пойдут машины в яростный поход...
     А вот наконец:
     - Передаем  решение  Военного  совета  Московского  военного  округа об
укреплении дальних подступов к Москве...
     Трещит,  дребезжит  телефон  на  столе.  Генерал  выключает   приемник,
поднимает к уху телефонную трубку.
     -  Да,  да!  Так,  так. Короче!  С  окопов надо снять подростков,  пора
эвакуировать.  Отправьте завтра - послезавтра! Утвержден  состав подпольного
обкома?  Хорошо.  Пусть  они   передадут   список  своих   курсантов-минеров
полковнику Маринову!
     Он устало кладет трубку и тихо говорит:
     - А Орел, между прочим, мой родной город.
     На столе накрыт ужин генерала. Он снимает с тарелок салфетку.
     - Товарищи! Вы ведь, наверное, ничего весь день не ели, а? А я в  нашей
столовке обедал...
     Полковник и подполковник вежливо, но твердо отказываются.
     - А в Орел, товарищ генерал, - говорит Маринов, -  если это правда, что
его сдали, мы вернемся. Отомстим им за все и вернемся.
     - Да, отомстим! - повторяет генерал. - Так вот, Этот особняк - лучший в
городе.  Военный  совет  фронта  считает,   что   сюда   обязательно  въедет
гитлеровский  туз - гаулейтер или генерал какой-нибудь, может быть, из  тех,
кто сейчас под Киевом добивает наших ребят... Пойдемте, я вам подвал покажу,
котельную.
     Втроем  они спускаются  по лестнице в  подвал. Генерал  зажигает  свет,
открывает дверь в котельную.  Это довольно  вместительное помещение. Большой
чугунный котел с  градусником, трубой, заслонками, большим баком для нагрева
воды,  от  которого  по водопроводу идет горячая вода. Поодаль - горка угля,
поленница дров.
     Генерал нагибается, черпает горсть угля.
     - Наш уголек, донецкий, бриллиантовый... Неужели немцу отдадим!
     Полковник  Маринов  стучит по  стенам, рассматривает пол.  Подполковник
Ясенев сразу загорается:
     - Вот сюда,  под котел, под бетон тосовскую  чудо-мину! А в угол сюда -
ложную мину, для отвода глаз!
     -  Ну,  ладно!  -  вздыхает  генерал.  -  Вы  куда  сейчас?  Меня  ждет
командующий.
     - Мы  тут  посовещаемся немного, -  отвечает полковник.  - Прошу вас  с
членом Военного совета срочно переселиться. Ясенев начнет рыть скважину этой
же ночью.

     Коля  Гришин,  адъютант  полковника  Маринова,  нравится   ему   давно:
сообразителен,  расторопен,   на  войне  уже  показал  себя  смелым  бойцом,
находчивым  разведчиком,  Коле  немногим  больше двадцати, а он  уже  многое
повидал,  выходя из окружения,  в войсковой разведке.  Он  заметно тяготится
своими  адъютантскими обязанностями:  не  больно  солидно  выглядит  это  со
стороны - генеральский сынок ходит в адъютантах у старого папиного товарища!
Он уже не раз просил, отпустить его  в разведку, званием военного разведчика
он пуще всего  гордится,  у Маринова он отлично усвоил минно-подрывное дело.
Но бездетный полковник, всю свою жизнь отдавший  армии, сильно привязался  к
нему и,  что греха таить, внутренне поклялся сохранить  сына  старого друга.
Как  ругал  он  себя  за  то,  что   на  пути  из  Москвы  отпустил  Колю  к
друзьям-минерам. Как бы он в глаза смотрел генералу Гришину, если бы с Колей
что-нибудь  стряслось  по дороге?  Например, то, что случилось с  политруком
Арсеном Бакрадзе!..
     -  Как прошла встреча блудного сына с отцом? - с  улыбкой спрашивает он
утром Колю, направляясь спозаранку в"эмке" на завод.
     - Как в сказке, - широко улыбается в ответ Коля, - проговорили до утра.
Обещал снова определить в разведку после здешней операции!
     Серо-голубые  глаза,  мягкие светлые  волосы  Коли, его  почти  девичий
миловидный облик  делают его таким похожим на мать. Красивая, чудесная  была
женщина, достойная подруга генерала Гришина. И вот - погибла в окружении...
     В заводском  конструкторском  бюро группа инженеров, конструкторов КБ и
рабочих тесно  окружают  полковника.  Он  внимательно  рассматривает  первые
опытные  образцы  герметических  корпусов  новых  мин,  чертежи  МЗД  -  мин
замедленного   действия   с    новыми,   еще   не   испытанными   элементами
неизвлекаемости.  Подобревшими глазами оглядывает  он харьковчан, Среди этих
людей,  близких  и родных  ему,  -  старики, женщины, подростки,  заменившие
ушедших на фронт мужчин.
     Тут перемешались две смены - ночная и  дневная. Нелегка сейчас жизнь  в
Харькове!  Днем и  ночью бомбежки,  полуголодный паек,  очереди в магазинах,
"похоронки"  с фронта...  А  как работают  харьковчане! В каждом  цехе висят
плакаты: "ВСЕ ДЛЯ  ФРОНТА! ВСЕ ДЛЯ ПОБЕДЫ!"  Но рабочих и  так не приходится
агитировать: идет война народная, священная война!..
     - Товарищи  мои дорогие! - тихо, проникновенно  говорит полковник. -  Я
просто не знаю, как мне вас  благодарить! По правде говоря, я сильно боялся,
что вы  не сумеете  в такие сжатые  сроки освоить  производство  новых  мин,
выполнить ответственный  заказ Государственного  комитета обороны. А вы  -вы
даже серьезно улучшили конструкцию корпусов и элементов неизвлекаемости.
     -  Это  у  нас  Климыч  тут  отличился,  -  говорит с  улыбкой  один из
конструкторов. - Большим специалистом по минам оказался.
     - Спасибо, Климыч! - протягивает руку полковник. - От лица службы...
     Он вспоминает драматическую сцену на вокзале.  Серебристо-белая голова,
седые висячие, как у Тараса Шевченко, усы.
     - Рад стараться,  товарищ полковник! - по-военному отчеканивает Климыч.
-  Чего там!  Дело  знакомое, не  впервой нам.  Я  от генерала Брусилова еще
Георгия получил за разные хитрые мины. Он тогда был командующим сперва нашей
8-й армией,  а  потом всем Юго-Западным  фронтом. Этому генералу  сам  Ленин
верил...
     Да,  полковник  Маринов  хорошо помнил  знаменитого  генерала. В первую
революционную весну  был  Брусилов Верховным  главнокомандующим,  в  трудном
1920-м, во  время войны с белополяками, Реввоенсовет республики назначил его
председателем  Особого  совещания при  главнокомандующем. Брусилов  подписал
"Воззвание ко  всем бывшим офицерам,  где  бы они  ни находились",  призывая
русских  офицеров  защищать,  мать-Россию.  При  Ильиче  служил  инспектором
кавалерии Красной Армии...
     Полковника радовало то многозначительное обстоятельство,  что  с самого
начала Великой Отечественной многие старые солдаты, такие, как Климыч, стали
носить   свои   Георгиевские   кресты,   которые   они   заслужили   в  годы
империалистической, сражаясь против захватнических войск кайзера.
     - Это правда, что взят Орел? - вдруг спрашивает Климыч.
     - Да, - хмуро отвечает полковник, - в  утреннем сообщении Совинформбюро
передавали. Но мы вернемся в Орел!
     - Знаю,  что вернемся, - убежденно говорит Климыч. -  И в  Харьков тоже
вернемся.  Вот  и хотим мы, рабочие, просить вас, товарищ полковник, и ваших
минеров учесть это дело. Сами  не  знаем, как это сделать, но побольше добра
нашего  надо  сберечь. Нам  же отстраивать,  восстанавливать придется. И еще
просим учесть,  что  много  нашего народу, родичи  наши и земляки,  тут жить
останутся. Все от немца уйти не смогут. Знаю,  что  мина  не разбирает, кого
убивать, а надо, чтобы разбирала...
     Полковник живо вспоминает указания командующего, разговор на ту же тему
с  членом  Военного  совета,  с  секретарем обкома, с которым  он,  Маринов,
детально  согласовал  план минно-заградительной  операции. И вот  теперь эти
слова старого рабочего, идущие от самого сердца.
     -  Спасибо вам, отец, - медленно, торжественно произносит  полковник. -
Эти слова для всех нас - священный народный наказ.
     Этот разговор  и  все  увиденное им в  тот  день на харьковских заводах
потом долго не выходит из головы полковника Маринова.
     Он считал, что неплохо  знает рабочий  Харьков. Еще  в начале тридцатых
годов полюбил он этот большой промышленный город, герой пятилеток, Уже тогда
Маринов обучал в городе будущих  минеров-партизан.  И  все-таки  в  грозовую
осень сорок  первого  он не  ожидал увидеть  такую самоотверженность,  такой
порыв.  Потому,  наверное,  что накал  самоотверженного  труда  достиг тогда
невиданного градуса.
     Первым подвигом  минно-заградительной  операции "Харьков"  стал  подвиг
харьковских рабочих. Несмотря на пред-эвакуационную лихорадку, тяжелые вести
с  фронта,  непрестанные  воздушные  тревоги,  вопреки  всем  осложнениям  и
трудностям,  рабочий Харьков  с  честью  выполнял  задание  Государственного
комитета обороны.
     С особым огоньком работала молодежь  - девчата, мальчишки  допризывного
возраста.  На  одном только  заводе Коминтерна, встав на  боевую вахту,  две
тысячи молодых героев труда втрое и  вчетверо перекрыли норму.  Не отставали
от  молодежи  и  убеленные сединами старики ветераны,  помнившие  знаменитую
харьковскую  маевку  1900  года,  ту самую  маевку,  о которой  Ильич  тепло
отзывался в брошюре "Майские дни  в  Харькове". Многие из ровесников Климыча
оставались  ночевать  на своем  заводе, несли дежурство в отрядах и дружинах
противовоздушной  обороны  и,  думая  о  будущих   боях  за  город,  всерьез
вспоминали харьковские баррикады пятого года.
     У самого Климыча были особые планы...
     Попрощавшись со всеми в КБ, полковник говорит Климычу:
     - Отец! Можно вас на минутку? Не проводите к проходной?
     Коля Гришин, перехватив взгляд полковника, отстает на несколько шагов в
заводском дворе.
     Обходя глубокую воронку от авиабомбы, полковник спрашивает:
     - Подумали, Климыч, решились?
     - Решился, сынок, - отвечает Климыч, окидывая взглядом двор и угловатые
контуры родного завода. - Остаюсь. Если утвердят в горкоме.
     - Уже  утвердили, - тихо сообщает полковник. - Вы-старый минер, Климыч,
а именно минеров и не хватает у нас здесь.
     - Утвердили? -  с  довольной улыбкой переспрашивает Климыч.  -  Значит,
снова пригодился я, старый хрен? Значит, остаюсь. Так тому и быть!


     Полковник с чувством жмет руку Климычу - большую,  жесткую, как рабочая
рукавица, ладонь, почти не гнущиеся, раздутые в суставах пальцы.
     - В обком! - коротко бросает водителю полковник.
     Утро что  надо - солнечное, теплое. Полковника очень интересует погода:
хорошо бы успеть закончить  все земляные работы до распутицы, до заморозков.
Фактор  погоды  может  повлиять  на  всю  операцию,  серьезно  сократить  ее
масштабы. Потому-то и радует полковника хорошая погода.
     А вид городских улиц, живых, кипучих, заполненных войсками  и городским
людом,  не  радует, наводит на горькие, грустные  мысли.  Над городом  навис
дамоклов  меч. Впрочем,  во времена Дионисия-старшего, сиракузского  тирана,
приказавшего  злой потехи ради  повесить  над своим  любимцем  дамоклов меч,
прикрепленный к конскому волосу, никто не  слышал о минах, о толе и динамите
и тем более о ТОС!..
     ТОС - это невидимый дамоклов меч особой секретности.
     Полковник  гонит  от  себя  мрачные  мысли. Уж кто-кто,  а  он  отлично
понимает всю железную необходимость задуманной Генштабом операции.
     Однако  надо  поразмыслить,  посоветоваться  с  генералом  Олевским,  с
партийными руководителями  республики,  области, города, как лучше выполнить
наказ командующего, наказ Климыча, общее требование маршала и солдата.
     В  обком  и горком полковник  Маринов  заглядывает теперь  почти каждый
день.  Здесь - мозговой центр, средоточие воли рабочего  Харькова, колхозной
Харьковщины, Операция  "Харьков" немыслима  без самой  деятельной, творчески
активной помощи секретаря Харьковского обкома, секретарей горкома.
     Мины - далеко не единственная забота партийных  вожаков,  Харьков  дает
фронту танки и бронепоезда, самолеты  и пулеметы. Каждые сутки рабочий класс
Харькова шлет фронту до полутысячи реактивных снарядов для "катюш", четверть
миллиона авиабомб, семь тысяч артиллерийских снарядов.
     Все  для фронта!.. Даже ликеро-водочный завод  и тот вместо  знаменитой
горилки и  запеканки переключился  целиком на производство бутылок с горючей
смесью номер один  и номер три,  самовоспламеняющейся  жидкостью КС. В руках
смелого бойца эти бутылки - грозное оружие против танка.
     Харьковская цитадель вооружала  фронт,  кормила его и сама готовилась к
бою.
     Прекрасно зная  Харьков, партийные вожаки вносят значительные поправки,
ценные  дополнения  в  план минно-заградительной  операции. Они  отмечают на
карте   спецминирования   самые   уязвимые  места  автомобильных   дорог   и
железнодорожных   линий,  советуются   со  специалистами   -  дорожниками  и
путейцами, связывают полковника со всеми  нужными  и знающими людьми. Они же
подсказывают полковнику, как вывести из строя важнейшие предприятия военного
значения, не уничтожая их. У каждого  болит при этом сердце - ведь это  они,
коммунисты,  обгоняя время, сбиваясь с ног, руководили стройками, утверждали
проекты,  возглавляли  приемочные комиссии, отмечали  как  великий  праздник
выпуск первого трактора, ввод в действие первого синхрофазотрона...
     Полковник за  несколько  дней  крепко  срабатывается  с  руководителями
города-бойца,  города-солдата.  На  войне  все  сроки  предельно  сжаты.  Он
встречает  хозяев города не  только в  обкомовских и горкомовских кабинетах,
ставших боевыми штабами,  но и  на  заводах во  время бомбежек,  видит,  как
рабочие, воодушевленные примером руководителей, продолжают работу в  цехах и
под бомбами "юнкерсов".  Он сталкивается с ними и за городом, на окопах, где
трудятся домашние хозяйки, ставшие землекопами, где роют противотанковые рвы
и  эскарпы безусые комсомольцы-добровольцы  -  хлопцы  и дивчины харьковских
школ.
     И, пожалуй, впервые с такой  силой сознает полковник Маринов, чья жизнь
и  работа была прежде сурово ограничена кругом армейских  забот, что кроется
за  словами "руководящая  роль  партии". Теперь  он  ясно  понимает, что без
партии, членом  которой он является еще с гражданской войны, он не  добьется
успеха  в  операции "Харьков", не дождется большой  победы на войне, которая
еще только разгорается.
     На самом полковнике  Маринове  лежит огромная ответственность. И он это
отлично понимает.
     - Помни,  полковник!  - строго сказал  ему маршал, командующий фронтом.
-За безопасность наших войск при минировании ты головой отвечаешь.
     - Учтите,  товарищ полковник,  - говорят ему в  обкоме,  горкоме, в  ЦК
КЩО)У, - за безопасность населения вы отвечаете целиком и полностью.
     То же примерно говорит ему и начальник Особого отдела.
     Слова разные,  а  смысл  один.  А  ведь  даже  на  маневрах,  даже  при
использовании холостого, а не боевого оружия происходят несчастные случаи.
     -  Несчастных случаев быть не должно, - жестко  инструктирует полковник
Маринов своих подчиненных,  своих  москвичей-"академиков", своих  "орлов"  -
учеников из орловской  минно-подрывной школы.  - Минер ошибается только один
раз.
     К этой известной каждому минеру поговорке он  не добавляет, что  ошибка
любого подрывника в Харькове может погубить лично его - полковника Маринова.
Разве это главное!
     Когда  командующий  утверждал  план операции "Харьков", начальник штаба
фронта спросил маршала:
     - Товарищ маршал! Хорошо ли вы  знаете полковника Маринова? Вы уверены,
что ему можно доверить такую  опасную, такую масштабную, такую ответственную
операцию?
     Маршал  ответил с непоколебимой твердостью; -  Маринова  знаю и доверяю
ему.
     - Кто такой полковник Маринов?
     Этот вопрос интересует и начальника Особого отдела  штаба Юго-Западного
фронта.
     На столе начальника лежат пока копии плана операции "Харьков",  заявки,
инструкции,  карты  полковника  Маринова, рапорт лейтенанта Черняховского об
оставлении  им  КПП   во   время   прорыва  танковой   колонны   противника.
Подполковника Ясенева  он  аттестует  с  наилучшей  стороны,  этот  храбрый,
проверенный в  деле лейтенант.  Колонне Ясенева пришлось сделать  гигантский
круг, прежде  чем попасть  в  Харьков.  Пробирались  по  забитым  войсками и
беженцами грейдерным дорогам,  развороченным  бомбами. Потеряли только  один
грузовик с динамитом - грузовик политрука Бакрадзе...
     И  еще  документы...  Оказавшись  без  ТОС,  полковник  Маринов  срочно
радирует  в Москву. По его  шифрованной заявке,  командование высылает ему в
Харьков девять  машин с ТОС. Колонной  командует лейтенант  Василий Ефимович
Хомнюк, заместитель подполковника Ясенева.
     Дорога Хомнюка оказывается еще  более трудной, чем у Ясенева: в Орле он
едва не попадает под бомбежку, а уйдя от бомб "люфтваффе", тоже сталкивается
с танками - танками Гудериана. Хомнюк не теряется, едет кружным путем, через
Ефремов,  Елец,  Воронеж,  Купянск.  Вот  это  кружочек!..   Тоже  досталось
лейтенанту!..  В  Купянске  выясняется:  все  дороги  непроходимы,  сплошная
пробка. Начинается бомбежка -  "юнкерсы" и "мессеры"  пикируют  на скопления
машин и войск на шоссе.
     Хомнюк и тут не теряет голову. Кругом все горит,  а он под бомбами, под
огнем  пулеметов, перебирается  со  своей неразлучной ТОС  в  пару  товарных
вагонов. И уже на следующий день рапортует полковнику Маринову:
     - ТОС доставлена в полном порядке. Команда потерь  не имеет  и готова к
выполнению задания.
     Таковы люди полковника Маринова.
     А каков сам полковник? Кто он такой, полковник Маринов?
     И вот на стол начальника Особого отдела ложится "личное дело" командира
РККА полковника  Маринова. Его доставил из  Москвы,  в  один  день слетав  в
столицу, туда и обратно, все тот же надежный лейтенант Черняховский.
     Не  на  все  вопросы  отвечает  "личное  дело",  но  многое  может  оно
рассказать о человеке. Важно уметь читать между строк.
     Сын крестьянина-батрака девятнадцатилетний Илья Маринов, ровесник века,
надел буденовку  в 1919  году. Пошел воевать за  волю,  завоеванную  в  огне
Октября,  за землю, отнятую  Советской властью у  помещика  и переданную его
родителям-беднякам. Как  в песне  поется:  "За  землю,  за  волю, за  лучшую
долю..."
     В годы гражданской войны  бил рядовой сапер  Маринов генерала Деникина,
брал Перекоп, гнал черного барона Врангеля до самого синего моря, освобождал
Кавказ. С оружием  в руках пришлось ему действовать тогда в тылу  у белых  и
интервентов, а это, как известно, самая лучшая проверка бойца. Только  самая
крепкая сталь выдерживает закалку в горниле партизанской войны.
     Кончилась,     отгремела      гражданская.     Потом      -     училище
военно-железнодорожных техников, Военно-транспортная академия...
     И снова - в бой, хотя  на этот раз не звучал призывно боевой горн. 1936
год.  Выпускник   академии  Илья   Григорьевич  Маринов  и   еще   полтысячи
добровольцев  были направлены  на помощь испанским республиканцам. Впервые в
жизни скрывает он тогда правду от командования и врачей - правду о больном с
юности сердце...
     В  старинной   Валенсии   уличные  певцы  распевали  баллады  о  героях
республики.  Дети  Мадрида,  играя  в войну  на  прокаленных улицах столицы,
отказывались  быть  "мятежниками".  Всюду  алела  пятиконечная  звезда,  над
смуглыми лбами  качались кисточки  высоких  пилоток, и  гремел  лозунг:  "Но
пасаран!"
     Шла генеральная репетиция второй мировой войны.
     И в  этой  репетиции  был Илья  Маринов не  статистом.  Играл  он в ней
незаметную, но важную роль.
     Рудольф  Вольера   -  так,  по   документам,  значился  сын  орловского
крестьянина-батрака  -  возглавил  диверсионно-партизанский  отряд.  Еще его
звали   "Зеро".  В   отряд  Зеро   влились   изумительные  люди,  убежденные
интернационалисты,    лучшие    бойцы    Интербригады:    немцы-тельмановцы,
австрийцы-шюцбундовцы  -  участники уличных боев в  Вене,  пылкий американец
Алекс, словен Иван  Большой  (Хуан  Гранде),  чех-богатырь Ян  Тихий.  Когда
ранили  товарища,  компаньероса,  во  время  взрыва  железнодорожного  моста
севернее  Кордовы,  Ян  нес его  на руках, как ребенка, а кругом осиным роем
визжали пули  мятежников...  Никогда  не  забудет  Рудольф  Вольера  и  двух
словаков - Стефана (по  прозвищу Швейк) и Андрея (его звали Чапаем), веселых
и отважных сынов  Италии  Альдо и Эмилио, рыцарственного поляка Владека - он
сложил свою голову, голову Дон-Кихота из Речи Посполитой, под  Эстремадурой.
Как  самых лучших  друзей  полюбил  Рудольф  Вольера  испанцев: юных братьев
Антонио и Пако  Веутраго, Висенте  и Рубио...  Испания  для Маринова  -  это
капитан  Франциско  Гуйон, герой-коммунист  Мануэль  Бельда,  мадридец  Луис
Кастильо...
     Многому научился  у этой  "интернациональной гвардии" Рудольф Вольера -
Зеро,  И  многому  сам  научил этих  рыцарей  без страха  и упрека. Там, где
"бежит, шумит" Гвадалквивир,  в тылу у фалангистов и их союзников - немецких
фашистов из легиона  "Кондор" и чернорубашечников  Муссолини, -  скреплялось
кровью боевое содружество, братство по оружию лучших сынов  многих и  многих
народов.
     Темной   ночью  под   Кордовой   неуловимый  Рудольф  Вольера   и   его
интернациональный  отряд  пустил  под  откос  пассажирский  поезд со  штабом
авиасоединения,  итальянских фашистов, В последующие дни  и  ночи  свободнее
вздохнули  дети  и  матери Мадрида. Все  франкистские газеты три  дня подряд
печатали траурные объявления, некрологи и фотографии улыбающихся мертвецов -
офицеров дуче. Об этой лихой операции поместили сообщение лондонская "Тайме"
и десятки европейских газет. О ней  писал в газете "Известия" Илья Эренбург,
и никто тогда не знал, кто такой этот Рудольф Вольера, этот  Зеро, за голову
которого сам каудильо и генералиссимус Франциско Франко готов был дать мешок
золота.
     Отряд  Зеро  вырос  в  батальон,  обзавелся  собственным  кавалерийским
эскадроном.  Лихие  налеты  совершал  отряд  под  Мадридом,  под  Сарагосой,
северо-западнее Уэски.  Целый год, бурный и огненный  год, гремела в Испании
слава неуловимого Зеро. И только Пассионария, только генерал Вальтер  да еще
горстка  вождей и военачальников республики -знали,  что Зеро  - это Рудольф
Вольера, а Рудольф Вольера - это бывший красноармеец-подрывник Илья Маринов,
     Крепко полюбил Зеро Испанию, часто повторял про себя  и вслух  звучные,
маршево-чеканные, певучие светловские стихи:
     Я хату покинул,
     Пошел воевать,
     Чтоб землю в Гренаде
     Крестьянам отдать.
     Прощайте, родные!
     Прощайте, семья!
     "Гренада, Гренада,
     Гренада моя!"
     Эстремадура и  Уэска.  Верные друзья  из  интернациональной  бригады  и
богатыри-земляки, рыцари России: Кочегаров, Прокопюк,  Мамсуров...  Тридцать
шесть лет за  плечами  и - звучный язык, который так трудно вначале давался,
терпкий  вкус  хереса,  по-испански,  струей  льющийся  в  рот  из  кувшина,
ненависть, жгучая ненависть к "штукасам" в голубом безоблачном небе. Песни о
русских  березах  в  краю  оливковых  рощ.   Незабываемые   чернильно-черные
испанские  ночи - ночи первых  осторожных  выходов на железную дорогу, когда
звон  цикад  казался  полицейским  свистком.  Голоса  охранников-марокканцев
вдали, у караулки под насыпью, и толовые шашки, как  куски  желтого  мыла, в
руках...
     Там,  в знойном  краю  темно-зеленых  олив,  полюбил  Зеро  русоволосую
северянку.  Не из Пиренеев, нет - из  Архангельской  области.  И стала  Анна
Корниловна,  переводчица  с испанского, тоже доброволец  из России, подругой
жизни Зеро, Рудольфа Вольеры, Ильи Григорьевича Маринова...
     Навеки спаяли Зеро и Анну последние дни агонии республиканской Испании,
трудные  месяцы  возвращения  из  Испании   через  страны  Западной  Европы,
возвращения  на  Родину,  куда  они  привезли немеркнущую  память  о  любви,
расцветшей в испанское лихолетье. По привычке и дома,  в России,  продолжали
они говорить друг с другом - по-испански. И тут была не только привычка, а и
клятва верности Испании, друзьям по  интербригаде...  Ведь  кончилась только
генеральная репетиция, закончился пролог,  - главная же драма, самая великая
и героическая трагедия была еще впереди...
     Начальник  Особого  отдела  закрывает   пухлую  папку   "личного  дела"
полковника  Маринова,  задумывается  не  надолго.  Потом  нажимает   звонок,
вызывает помощника.
     - Полковник Маринов, - сухо  говорит он ему,  - прислан сюда  Генштабом
для выполнения  крайне  важного задания по  проведению  минно-заградительной
операции  в  районе  Харькова. Наш  долг сделать так,  чтобы  операция  была
проведена в полной тайне, чтобы о ней  не прослышали в абвере и  СД.  Особой
заботой следует окружить "академиков" и "орлов" - вы знаете, о ком я говорю.
И за секретность пяти саперных батальонов,  которые выделены Маринову, также
отвечаем мы с вами. Честью чекистов!..


     Как-то  само собой  получается, что  полковник  Маринов и  подполковник
переходят на "ты". Знают они друг  друга давно-встречались еще  на полигоне,
но  всегда,  соблюдая  должную армейскую  корректность, говорили друг  другу
"вы", да еще "товарищ", да еще "полковник" или "подполковник", но  ничто так
не сближает людей, как одно общее фронтовое боевое дело,
     - Как идет у тебя работа на объекте номер один? - спрашивает полковник.
     - Спасибо, Илья  Григорьевич!  - отвечает подполковник Ясенев, - У меня
все в порядке - делаю ювелирную,  филигранную работу, вскрываю бетонный пол.
Работа вроде реставраторской в Третьяковской галерее. А у тебя как?..
     Полковник  доволен.  Он  не  любит  солдафонства,  страдает оттого, что
подчиненные  считают его чересчур строгим и  суховатым командиром.  Нет,  он
отнюдь не за панибратство, но и каблуками щелкать, где не надо, не станет.
     А  Ясенева  он  любит и  ценит, Ясенев для  него  -  это ТОС, хотя  он,
конечно, прекрасно  понимает, что за Ясеневым  стоит большая  группа крупных
ученых   -   радиотехников,   теоретиков   и   практиков,   изобретателей  и
рационализаторов... Ясенев  давно обещает рассказать ему историю чудо-мины и
уверяет,  что  даже  в  мировой  детективной  литературе  нет  увлекательней
истории... Для Ясенева, конечно, нет, ведь ТОС -главное дело его жизни!..
     Боевые  побратимы  нередко сближаются быстрее и  вернее,  чем братья  в
одной семье. Никогда  не  забудет полковник  Маринов  встречу  с  Ясеневым в
пригороде  Харькова, ведь так  переволновался он  за него, за  ТОС, за отряд
"академиков" и "орлов".
     Встретились в Особом отделе.
     -  Товарищ полковник, - улыбаясь взволнованной улыбкой, говорит Ясенев,
- разрешите доложить,.,
     Маринов  бросается  к нему,  забыв о  всегдашнем своем  хладнокровии  и
сдержанности, обнимает по-братски, крепко жмет ему руку.
     -  Спасибо,  Ясенев!  Как  я   тебя  ждал!..  Спасибо  тебе,   Владимир
Петрович!..
     Вот  тогда и сказал он  товарищу "ты". С той поры и началась настоящая,
неразливная дружба.
     Ночь  над  Харьковом.  Темные  кубистские  громады  зданий  на  площади
Дзержинского.  Кругом  -  ни  огонька. Только  синий  свет  в  маскировочных
прорезях фар да мертвенно-белый свет прожекторов над черным силуэтом города.
Того и жди  объявят тревогу. Но в ветровом стекле мариновской  "эмки" белеет
пропуск - Маринову и тревога не тревога. Работа не должна останавливаться ни
на минуту. И пусть эти проклятые "люфтваффе" пропадут пропадом!..
     - Куда ты меня везешь? - спрашивает подполковник Ясенев.
     - На  объект номер  два, -  отвечает полковник.  И добавляет;- Запомни!
Твоему объекту  номер один в  доме номер  семнадцать по улице Дзержинского я
дал код "Тося". Объект номер два - код "Вера".
     Водитель останавливает  "эмку" у въезда  на огромный высоченный виадук,
словно навеки сработанный из железобетона.
     Кругом ни души. Убедившись в этом, полковник тихо говорит:
     - За мной!
     Маринов, Ясенев и Коля Гришин спускаются по лестнице к береговому устою
виадука.
     -  Эх, жалко  эту  махину!  - вздыхает Ясенев.  -  Не  рабами Рима  она
сделана!
     Маринов молчит.
     - Кто идет? - доносится юношеский голос из темноты. Это часовой,
     - Орел! - говорит полковник.
     В голосе  -  тоска. Орел.  А  за  ним,  видно, и  Харьков. Но когда  же
кончится такая война?!
     Полковник подходит к железобетонному  доту  у  берегового устоя,  почти
шепотом говорит Ясеневу:
     -  Объект номер два. Код: "Вера". Две  твоих чудо-мины. Согласен?  Одну
здесь, другую в промежуточном устое, третью...
     - Работы еще не начали? - так же тихо спрашивает Ясенев.
     Он окидывает взглядом темную  махину виадука, закрывающую полнеба.  Да,
объект  подходящий  для  ТОС!  Но сколько  труда  вложили  в  эту  громадину
строители  Харькова!  Сколько  премий  и  наград, не  говоря  уж  о трудовой
зарплате,  получили! Небось, когда открывали, играл духовой оркестр, сновали
фото- и кинорепортеры. А  он,  Ясенев, тогда уже  учился взрывать, взрывать,
взрывать...
     - Как же не начали? - усмехается в темноте  Маринов. - В том-то и дело,
что работа  в разгаре, а ее не видать! Сначала для блезира, для отвода глаз,
мы построили  вот  этот дот, а теперь... заходи,  друг любезный,  как  любил
говорить наш политрук Бакрадзе.
     Он откидывает плащ-палатку, прикрывающую вход в дот, входит первым.
     В доте горит фонарь "летучая мышь".
     - Здравствуйте, товарищи! - негромко говорит полковник.
     Посреди дота - глубокий  минный колодец. Знакомый лейтенант из "орлов",
устроивший перекур в доте, с улыбкой козыряет полковнику:
     - Здравия желаем, товарищ полковник! Спецвзвод...
     -  Вольно, вольно!  - прерывает его полковник. -  Не кричите так. Много
вырыли?
     Лейтенант-минер здоровается  глазами, легким кивком  с Ясеневым и Колей
Гришиным, докладывает:
     - К четырем метрам уже подходим. Вода уже. Трудно там. Тут мы  все щели
заткнули, чтобы  света снаружи  кто  не  увидел, а  в  колодце совсем дышать
нечем.
     - Ну и что же? - озабоченно осведомляется полковник.
     - Вспоминаем графа Монте-Кристо, как он из крепости этой самой, Шато...
Шато... подкоп делал и дальше копаем.
     - "Шато, шато"! - усмехается подполковник Ясенев. - Куда землю деваете?
Это ведь для графа Монте-Кристо тоже было большой проблемой,
     Маринов  и  Ясенев  заглядывают  в глубокий  колодец, на  дне  которого
орудуют лопатами два минера.
     - Землю мы  ссыпаем  в мешки, -  отвечает почитатель  Дюма, -  а  мешки
вокруг дота складываем, как бы для укрепления. Взрывчатку привозим втихаря в
патронных ящиках.
     - То-то! - говорит  с улыбкой  Маринов.  -  Увидит что чужой  глаз, все
насмарку пойдет, вся наша работа.
     - А буры скоро будут? - спрашивает минер.
     -  Завтра буры вам  пришлем, - сообщает Маринов. - Так что прошу завтра
же и закончить. У нас объектов еще пропасть.
     Он многозначительно смотрит на Ясенева.
     - Как только закончат "орлы", присылай  "академиков".И тоже, чтобы  всю
ТОС  привезли  не в черных дюралевых ящиках,  а  в  патронных.  И  поменьше,
пожалуйста, .возни и хождения вокруг! Чтобы все втихаря, тихой сапой...
     Ясенев кивает.
     - Понятно, будет сделано. Значит, одну здесь...
     -  Другую -  я  уже  сказал  где, - перебивает его Маринов.  -  Поехали
дальше. Времени у нас в обрез.
     Выходя из дота, он прислушивается.
     - Слышишь? Уже и на юге гремит! Ясенев прислушивается тоже.
     -  Вот  жмет,  гад!  Говорят, наши  ведут тяжелые оборонительные бои  в
Донбассе. Вон куда забрался Гитлер!
     -  Надеюсь,  там  наши  каждую  шахту  заминируют,  -  говорит,  быстро
направляясь к "эмке", полковник Маринов.
     Стригут небо ножницы прожекторов. Спит беспокойным сном огромный город.
Блестящим поплавком ныряет в волнах быстрых туч косой полумесяц.  Проносится
по   виадуку  какой-то  грузовик,  в  стороне  станционных   путей  сигналит
маневровая "кукушка".
     - На почтамт! - командует, садясь в "эмку", полковник.
     На городском почтамте командиров операции "Харьков" ждет сюрприз. Когда
они  подъезжают   к  затемненному  зданию  харьковского   почтамта,  из  его
зашторенных окон слышатся  весьма  явственно разухабистые переборы тальянки,
женский смех и нестройное пение:
     Расцветали яблони и груши,
     Поплыли туманы над рекой...
     Маринов и Ясенев переглядываются в недоумении.
     -  Это что еще за яблони и груши? - с угрозой ворчит полковник, вылезая
из машины. - Что за чертовщина?
     А гармонист в здании почтамта, оборвав песню, начинает плясовую. Слышен
недружный топот.
     - Гопак? - удивляется Ясенев, - Гопак на минах?
     Командиры  быстро  входят в  центральную дверь,  почти вбегают  в  зал,
Маринов впереди,  Ясенев за ним. Последним входит Коля Гришин. Все жмурятся,
войдя из мрака в ярко освещенный электрическим светом зал.
     Веселье в полном разгаре  - вокруг столиков с чернильницами  и бланками
телеграмм   и   почтовых   переводов   солдатики    наяривают   казачка    с
разрумянившимися  дежурными  телеграфистками   и  почтовыми   служащими.  На
столиках - бутылки в ящиках.
     Первым  заметил начальство гармонист. Он тут же прекращает свою музыку,
кладет гармонь на столик, вытягивается по команде "смирно".
     К Маринову подбегает немолодой комбат с медалью "За боевые заслуги", на
ходу подтягивая поясной ремень и поправляя гимнастерку. Нельзя  сказать, что
вид у него очень испуганный.
     - Что  у  вас, капитан,  тут за песни и  пляски? Вы  командир саперного
батальона или руководитель ансамбля?.. -грозно вопрошает полковник.
     - Разрешите доложить,  - козыряя, говорит скороговоркой  комбат, -  тут
мои бойцы с дивчинами...
     - Вижу, что с дивчинами! -  повышает голос полковник, - Вы  что, с  ума
сошли? Танцы-манцы развели, пьянку затеяли?! Когда каждая минута дорога?!
     -  Тише,  пожалуйста!  -  просит  комбат  жалобным  голосом,   тревожно
оглядываясь на  сгрудившихся  поодаль плясунов. -  Под  все  это веселье мои
бойцы  внизу минируют...  то  есть, простите, втыкают  "колья"  в подвале!..
Чтобы даже телеграфисточкам  было невдомек... Одна смена тут танцует, другая
в подвале работает...
     По лицу  полковника,  секунду  назад  такому  гневному и  возмущенному,
медленно расползается улыбка. Ободренный комбат шепчет:
     -  А в бутылках горючая смесь!.. Взрывчатку и горючку  втащили сюда под
видом пива и закуски...
     Маринов,  широко улыбаясь,  оглядывается  на  Ясенева: "Лихо придумали,
черти! Молодцы. Пляски на минах, а?"
     Полковник делает  несколько  шагов  вперед,  подносит руку  к  козырьку
фуражки с черным околышем инженерных войск.
     -  Здравствуйте, товарищи! - громко,  как перед строем, приветствует он
бойцов  и  девушек.  -  Ну,   чего  застеснялись?  А  ну,  гармонист,  вдарь
камаринского!..
     Гармонист схватил  гармонь, рванул мехи,  забегали  по планкам  быстрые
пальцы, Полковник идет к дверям,
     -  Вижу, здесь у  вас все в порядке, - с улыбкой говорит  он комбату. -
Как  на других объектах вашего батальона?  Первый приз вам за художественную
самодеятельность!

     На вокзале идет проверка документов.  Зал  ожидания забит  беженцами  и
красноармейцами. Много раненых  с несвежими повязками.  В  ресторан  тянется
длинная очередь. Неумолчный гул голосов, густое облако табачного дыма.
     Парный красноармейский  патруль  подходит к очередной скамейке  в  углу
зала под плакатом  с лозунгом:  "СМЕРТЬ НЕМЕЦКИМ  ЗАХВАТЧИКАМ!"  На скамейке
четверо   мужчин-трое  в  гражданском,  один  в  красноармейской  форме,   с
перевязанной ногой и костылями - играют в карты.
     -  Опять  проверка!  -  ворчит  тот,  что  в  красноармейской  форме, с
треугольниками сержанта в петлицах застиранной почти добела гимнастерки.
     Он белобрыс,  не старше тридцати  лет.  На  правой  щеке краснеет косой
шрам. Щеки покрыты золотистой щетиной.
     - Шпионов все ловят! - хмыкнув иронически, бормочет  один из цивильных,
шаря за пазухой.
     Все четверо молча протягивают свои мятые документы.
     Возвращая   раненому   сержанту  красноармейскую   книжку,   патрульный
уважительно берет под козырек.
     Самый старший из цивильных,  с висячими  черными усами, тихо,  настырно
напевает:
     Если завтра война, если враг нападет,
     Если темная сила нагрянет,
     Как один человек, весь советский народ
     За свободную Родину встанет
     Патрульный читает документы, отдает обратно.
     Другой  цивильный -  громада парень  с маленькими  голубыми  глазами  -
напевает песню другую, тасуя замусоленную колоду атласных карт:
     ...и врагу никогда
     Не гулять по республикам нашим!
     Патрульный проверяет сотни  людей,  изо  дня в день, из  ночи  в  ночь.
Осовелыми  глазами смотрит он, студент-недоучка, на четырех картежников. Тут
хоть  бумаги  с  печатями  круглыми,  на  машинке  все  напечатано,  отметки
коменданта   имеются...  А   сколько  попадается  полуграмотных  бумаженций,
нацарапанных   чернильным   карандашом   каким-нибудь  полковым   писарем  с
трехклассным образованием,  черт знает какой  части!.. Каждому  понятно - на
фронте  такое творится, что никакого настоящего порядка в канцелярском деле,
в  оформлении документов и быть  не может. А это значит:  гляди в оба, не то
проскользнет  враг  -  шпион, диверсант,  не говоря уже  о дезертире. А  эти
документы  в полном порядке.  Правда, с датами что-то не так - давно бы пора
этим цивильным быть в Воронеже...
     -  Из  Днепропетровска?  -  спрашивает  патрульный,  напуская  на  себя
строгость, - С какого завода?
     - Не видишь, что ли? - бурчит здоровяк с бычьей шеей.
     -  Почему  не следуете  в Воронеж,  а  здесь  вторую неделю торчите?  -
придирчиво спрашивает патрульный.
     - Сами бы рады, - усмехается верзила, - да билетов какие сутки  нет! Не
знаешь, что ли? С луны свалился? Вот ты, начальник, и выдай нам билеты.
     Он прячет за пазуху паспорт и командировочное удостоверение, смотрит  в
карты:
     -  Себе  не  вам -  плохо не сдам!  Патрульный  молча  уходит к  другой
скамейке.
     Гудят голоса, плачут дети беженцев, раздаются воинские команды:
     - Вторая рота! На посадку!..
     - Дай в темную, - говорит белобрысый, проводив взглядом патрульного.
     - Семнадцать, казна! - объявляет верзила.
     -  Плакали твои денежки,  - ухмыляется  белобрысый.  Оглядевшись,  тихо
добавляет:
     - Абверштелле при  штабе фон Рейхенау особенно интересуется минами. Это
очень и  очень  любопытно,  что начали делать  корпуса  для мин! Но где, что
будут минировать? Абверштелле штаба армии надо знать все об этих минах. Все.
Каждая  мина - это пушечный выстрел прямой наводкой  в наших солдат. В Киеве
немало  наших погибло на  этих проклятых минах. Надо поставить на ноги  всех
наших людей в городе, всю агентуру, всех, кому дорога самостийная Украина.
     - Маловато у нас людишек, - качает головой верзила, снова тасуя колоду.
- Это не Западная  Украина. "Хайль Гитлер и Бандера!"  тут не  закричишь.  А
закричишь, живо в эн-ка-ве-де угодишь.
     - Чем трудней, тем почетнее. Абвер обещал  каждому из нас  по кресту за
выполнение задания в Харькове...
     - За  Львов в батальоне "Нахтигалль" тоже обещали, За Киев  этот  абвер
тоже обещал... Обещают златые горы и реки полные вина...
     - Молчать, Мыкола! -  обрывает его белобрысый. - Поменьше хами кацапам,
не перебарщивай. И я тебя предупреждал - избегай западноукраинских словечек!
Так  вот...  Мины-  это  вроде  игры в  карты.  Мы  с вами стоим  за  спиной
большевичков и должны видеть все их мины-козыри.  Ясно?  Скажите всем  нашим
агентам - за  каждую обезвреженную мину вермахт  будет щедро  платить. Пусть
засекают всех  офицеров и солдат с черными петлицами инженерных войск. Пусть
следят  за  каждым  их  шагом.  Нужна  по  возможности  более  полная  карта
минирования.  Ты, Мыкола, подключись  к городской телефонной связи поближе к
штабу   фронта,  к  обкому...  А  сейчас  -  на  связь!   Жду  вас  здесь  к
комендантскому часу. Мыкола, погоди минутку!..
     Двое  из  группы  харьковского резидента  абвера молча  растворяются  в
вокзальной толпе.
     -  Нужны ночные пропуска,  Мыкола,  -  говорит белобрысый  помощнику. -
Ночью пойдем охотиться на одиночек... Тем двум типчикам я не очень доверяю -
пойдем вдвоем. Ясно? Иди и не зарывайся. Слава Украине!..
     Долгим взглядом провожает Мыколу Конрад Матцке.


     Всю  ночь возит  полковник  Маринов  Ясенева по  погруженному  во  мрак
Харькову, показывает ему объекты спецминирования.
     Время от времени  полковник заглядывает в карту.  Все объекты он помнит
наизусть,  но  по  карте легче сориентироваться,  какой объект  ближе к тому
месту, где находится "эмка" полковника,
     "Эмка" останавливается около большого четырехэтажного дома.
     - Объект номер пять, - говорят Маринов, - Здание штаба военного округа.
Две чудо-мины. Код "Оля". Здесь начнешь завтра. Посмотрим?
     - Обязательно! - говорит Ясенев,
     Это  здание  хорошо  знакомо  полковнику.  Не  раз  бывал  он  здесь  в
инженерном управлении, обедал в столовой...
     Вряд  ли  думает  часовой,  пропуская  полковника  и  подполковника  из
Генштаба, что  эти  двое  собираются... взорвать  этот  дом -  здание  штаба
Харьковского военного округа!
     Комендант  проводит гостей  из Москвы в  подвал, переоборудованный  под
бомбоубежище. И комендант не  знает, зачем  пожаловали эти инженеры,  что им
нужно в подвале.
     Возвращаясь к машине, полковник спрашивает;
     - Отделения саперов хватит?
     - Хватит, - отвечает Ясенев. - Ведь еще столько других объектов.
     Следующий объект -  площадь  Дзержинского, центральная  площадь города.
Давно  ли  - всего каких-нибудь пять месяцев назад - здесь развевались  алые
флаги,  пестрели  транспаранты  и  плакаты  над веселыми  колоннами  майских
демонстрантов, играли  духовые оркестры, горела  на  солнце медь труб, ухали
барабаны.  Сколько раз  любовался  Маринов  этой  огромной  площадью,  этими
громадными   зданиями,   почти   небоскребами,   построенными   харьковскими
строителями как раз в те годы, когда он жил и работал в этом городе.
     И вот полковник, подавив невеселый вздох, говорит:
     -  Две чудо-мины.  На случай  парада у гитлеровцев. Пусть услышат они и
наш салют!  Работа здесь идет днем под видом ремонта площади после бомбежек.
Мины заложишь в воронки от немецких авиабомб.
     - Остроумно! - замечает  подполковник Ясенев. - Но  две мины  маловато.
Парад так парад.  Четыре мины, а?  Одну под трибуну - она, видно, там будет.
Три под проезжей частью площади.
     - Ладно! - соглашается полковник. - Спасибо лейтенанту  Хомнюку - в ТОС
у  нас  нет недостатка.  Будем  считать  площадь объектом  номер  шесть. Код
"Паша".
     - Куда теперь? - спрашивает Ясенев.
     - Впереди еще  много объектов: железнодорожный мост, нефтебаза, вокзал,
депо. Одних заводов сколько!
     Всю  ночь колесит "эмка" по городу,  и всюду,  где она останавливается,
Ясенев  делает пометки в блокноте: "Объект номер пятнадцать...  Объект номер
шестнадцать..."
     Под  утро полковник привозит  Ясенева на главный  харьковский аэродром.
Садятся  ночные истребители. Вспыхивают  и  гаснут посадочные огни, взлетают
сигнальные ракеты. Видно, что совсем недавно побывали  здесь немцы  - дымит,
догорает один из ангаров.
     - Объект сорок один, - говорит полковник. - Код "Аня".Двадцать пять мин
замедленного  действия, пятьдесят нажимного.  Тут нужна карта,  точная карта
минирования.  Основные точки - взлетно-посадочная  полоса, якорные  стоянки,
ангары,  склады,  мастерские, вышка  - нет,  вышку  управления  полетами  мы
взорвем перед отходом, Еще - казармы летного состава, батальона аэродромного
обслуживания. В  общем, продумай все досконально. Каждая мина может заменить
нам боевой вылет бомбардировщика  без риска потерять этот бомбардировщик  со
всем экипажем.
     К полковнику подбегает капитан, берет под козырек,
     - Товарищ полковник!..
     - Как успехи, капитан? - прерывает его Маринов.
     - Сегодня  вбил "колья"  в  третьем и  четвертом ангарах,  под столовой
летчиков,  на  ВПП,  под фундаментом  прогревателя масла.  Нашел  пятнадцать
"орехов".  Продолжаю вбивать "колья" на якорных стоянках. Не  хватает  "муки
первого  сорта".  Считаю необходимым заявить: утром нашел около замини... то
есть, простите, над вбитыми "кольями" подозрительные метки  -  где  колышек,
где камень...
     -  Не   фантазируете,   товарищ  капитан?   -  недоверчиво   спрашивает
подполковник Ясенев.
     - Никак нет, товарищ подполковник, - обидчиво отвечает капитан, краснея
и хлопая белесыми ресницами. - У меня глаз - ватерпас.
     - Вот что! -  вдруг говорит полковник Маринов. - Все мы прошляпили и ты
прошляпил, глаз-ватерпас! Какого цвета у тебя околыш?
     - Черного, товарищ полковник, - недоуменно отвечает, помедлив, капитан.
     - А петлицы?
     - Тоже черного.
     - А что это значит?
     - Инженерные войска, саперы, товарищ полковник...
     -  То-то и  оно!  Наши  люди  афишируют  себя,  занимаясь  секретнейшей
работой! Немедленно сменить околыши и петлицы! Свяжитесь срочно с военторгом
-  я  попрошу  в  штабе  фронта  дать  сответствующее  распоряжение.  Берите
общевойсковые околыши и петлицы,  а не хватит  - любого  другого цвета,  это
даже лучше.
     Ясеневу все эти хитроумные затеи явно кажутся излишними.  Пряча улыбку,
он спрашивает полковника:
     -  А  что с черными кантами делать, товарищ полковник?  На командирском
обмундировании?
     -  Кантами?  Ах,  да! Канты  придется  оставить.  Новой формы нам никто
сейчас не даст.  В  первую очередь, капитан,  надо  усилить  охрану объекта,
попробуйте  достать  служебных  собак.   Ройте  побольше  ложных  скважин  с
"орехами", натыкайте всюду колышки, разбросайте камни. А сейчас покажите нам
вашу работу.
     Возвращаясь в город с аэродрома, Ясенев скептически заявляет:
     - Померещилось, видно, капитану. Сейчас  многим  шпионы за каждым углом
чудятся. Колышки, камушки - мистика какая-то...
     - Нет,  брат, -  серьезно  возражает полковник. -  Не от мира  ты сего,
Владимир Петрович.  Бой  за Харьков, считай,  уже начался, но пока ведут его
бойцы-невидимки, тайный фронт воюет вовсю. Этот  капитан не  первый  из моих
командиров докладывает  о происках вражеских лазутчиков. И начальник Особого
отдела  говорил  мне,  что  его  люди  задержали  несколько   подозрительных
субъектов.
     -  Неужели?  - скептически спрашивает  Ясенев.  - А что за  чепуху этот
капитан нес насчет каких-то кольев, орехов, муки первого сорта?
     -  И  это не чепуха,  брат, а  переговорный  код, выработанный  нами  в
инженерном управлении  в  основном для телефонных переговоров. Не исключено,
что  нас может  подслушать  враг.  На, возьми  копию, зазубри.  -  Полковник
передает Ясеневу листок  бумаги. - "Кол" - это  мина замедленного  действия,
"орех" - мина-сюрприз, "поле" - аэродром, твоя чудо-мина - "колючка"...
     - "Мука первого сорта", - читает Ясенев, -  тол, "мука второго сорта" -
аммонит,  "мука  третьего  сорта"   -  динамит.  "Лес"  -  железная  дорога,
"тропинка" - автодорога с твердым покрытием... Придется и впрямь  зазубрить,
хоть все это мне кажется перестраховкой.
     Полковник Маринов становится еще более серьезным.
     - Владимир Петрович! Вы еще не поняли, что Харьков в планах абвера и СД
не  только шестой армии, но и всей группы  армий "Зюйд" - "Юг" -  это объект
номер один!  А в Киеве мы им так насолили своими минами, что мин в Харькове,
простите за  слабое  сравнение,  они  как  огня боятся.  Об этом  меня самым
серьезным образом предупреждали в  Особом отделе. Наша военная контрразведка
делает все, чтобы обеспечить секретность операции, но мы ничего не добьемся,
если сами не будем помнить о бдительности. Это слово у нас  до  войны, знаю,
употреблялось, где нужно и не нужно. Затаскали мы это слово -  бдительность.
Раздували  и  шпиономанию. Скажите,  Владимир Петрович,  вы  слышали  старую
сказку о шутнике-пастухе,  который,  чтобы поразвлечься,  все время  кричал:
"Волки!"
     -  Не  припомню  что-то...  -  отвечает  Ясенев,  пораженный  тем,  что
полковник  Маринов,  человек  в  общем-то  довольно  молчаливый,  так  вдруг
разговорился.
     -  Так вот,  поселяне да поселянки,  как  говорится,  устали бегать  на
выручку, услышав зов пастуха, и  вовсе не побежали на пастбище спасать своих
овец, когда наш шутник снова закричал:  "Волки!" А волки были, были волки! В
результате  слопали волки  и  овец и  пастуха. Старая  мудрая сказка. Добрым
молодцам и намек и урок.
     - И к чему эта притча? - все уже понимая, спрашивает Ясенев.
     -  А  к тому,  Владимир Петрович, что  волки  были и  есть  не только в
веселых и  грустных сказках, но и наяву.  И,  думаю, немало  сейчас двуногих
волков с фальшивыми документами рыщут в Харькове. Подумай, брат, над этим. И
"академикам" своим внуши,  чтобы не хлопали  ушами. Так что, брат,  и  нам с
тобой надо менять черные петлицы...
     Уже совсем светает, когда забрызганная  грязью "эмка" подъезжает к дому
номер семнадцать на улице Дзержинского.
     На  цыпочках  -  как  бы  не разбудить  высокое  начальство  - проходят
командиры  в комнату генерала Олевского. Генерала уже нет - спозаранку встал
и уехал или в штаб, или на оборонительные работы.
     Полковнику удается застать генерала в штабе.  Он докладывает: в "поле",
в  "лесу"  забито  столько-то  "кольев",  на "тропинках"  найдено столько-то
"листовок". В доме заготовлено столько-то поленьев.
     -  Ночью был  у "Оли", "Паши", "Ани", "Шуры",  "Наташи", -  докладывает
полковник.
     А подполковник Ясенев улыбается. Можно подумать, послушав такой рапорт,
что примерный муж Илья Григорьевич Маринов - заправский донжуан.
     -   Сейчас  нахожусь  с  "Тосей",  -  продолжает  доклад  полковник.  -
Необходимо подбросить "муки первого сорта". График в целом опережаем. Москва
спрашивала?  Так  и скажите  Москве!  Не  меня -  рабочих  Харькова  и ми...
специалистов  по"кольям"  и "колючкам" благодарите.  Где  живет  "Тося"?  На
"кухне, где календарь 1917 года"...
     Когда полковник кладет трубку, Ясенев выпаливает;
     - Здорово! Ей-богу, здорово!
     -  Что  "здорово"?  -  искренне  удивляется полковник,  устало  проводя
ладонью по глазам, по лбу.
     - Здорово идет операция! Всего несколько дней, а столько уже сделано.
     Это не лесть, это товарищеское признание.
     -  Здорово, говоришь? - тихо произносит полковник. -  Ау меня,  Володя,
сердце разрывается. Ведь что минируем? Свое, себя минируем. К такой ли войне
мы готовились?...
     С улицы  доносится  сирена воздушной тревоги. Противный  замораживающий
душу звук.
     - Послушаем  известия, что ли? - безрадостно говорит полковник, включая
приемник.
     - Только не включай Киев, - просит Ясенев, -  не могу я сейчас  слышать
этих злопыхателей.
     Киев. Киев,  занятый врагом. Мать русских городов. Стольный град  Руси.
Немцы,  разгуливающие  по  Крещатику...  С  этим не мирится сознание, против
этого восстает сердце.  Уже наладили радиостанцию, ушатами льют яд  в  эфир.
Жаль, мало оставили люди Маринова "хлопушек" немцам в Киеве...
     Нет,  не  радуют вести  из  Москвы. Сдан Юхнов.  Оставлен остров Эзель.
Отступают  войска главного сейчас  Западного фронта.  Оставлен Карачев - это
восточнее Брянска. Пали Сухиничи. Под Мценском геройски дерется 4-я танковая
бригада подполковника Катукова.
     -  Молодец  какой!  - взволнованно  говорит  полковник  Маринов.  - Эта
бригада  формировалась  здесь,  в  Харькове,  на базе Харьковского  военного
училища...
     - Ну, а что немцы болтают? - спрашивает, передумав, Ясенев.
     -  Немцы  ликуют  - взят Брянск! Ну, пошли на работу, - мрачно  говорит
полковник Маринов.
     С  тяжелым  сердцем  спускаются  в подвал  командиры минеров.  Идут  на
работу.
     - Да! - вдруг вспоминает  Ясенев. - А  что такое "кухня,  где календарь
семнадцатого года", о котором ты говорил с генералом?
     - Дом семнадцать по  улице Дзержинской,  - отвечает полковник,  -  этот
дом. Ты запомнил? Подъезжаешь к  дому - три коротких гудка,  один длинный. И
вот еще - нам с тобой вообще придется переодеться в штатское.
     - Зачем такой маскарад? - удивляется Ясенев.
     -  Эх, ты,  Фома неверующий!  - с усмешкой корит  его  Маринов. - Надо.
Чтобы обеспечить успех "Тоси".
     Ясенев стучит условным  стуком в дверь котельной -  тоже три точки одно
тире, с улыбкой смотрит на полковника.
     - Мы  тут  тоже  развели  тайны мадридского  двора...  Кто-то открывает
дверь. В котельной темно. Маринов  и  Ясенев входят, и  сразу же закрывается
дверь и вспыхивает яркий электрический свет.
     -  Молодцы!  -  говорит  Ясенев.  -  Догадались-таки  ввернуть лампочку
посильней, а то тут черт ногу мог сломать. Вольно! Продолжать работу!..
     Маринов оглядывается. Четверо  минеров - "академиков" усердно трудятся.
Один  -  это  Сергеев - роет  минный  колодец, видна  только макушка головы.
Другой  тщательно, будто сахар, насыпает землю  в мешок, совком  черпая ее с
разостланного  у ямы брезента, Третий вытаскивает новый  мешок с  землей  из
колодца. Четвертый нумерует мешок мелом.
     В  стороне куски вспоротого  бетона, ящики  с  толом  - "мукой  первого
сорта".
     Маринов все осматривает самым внимательным образом.
     - Да, работка ювелирная, филигранная, - вполголоса говорит он.
     У стенки - два черных дюралевых ящика.
     - Минеры знают, что это за дом? - шепчет Маринов.
     - Нет, что ты!
     - Это хорошо!.. Зря вы "Тосю" сюда уже привезли. "Академики" знают, что
это такое.
     - Уж так получилось.
     -  Ведь  вся работа может пойти насмарку... Минеров  придется сразу  же
эвакуировать  подальше от фронта. Используем инструкторами.  Эх, времени  на
все  не  хватает!..  Минеров  переодеть в гражданское  платье.  Изолировать.
Никуда отсюда не отпускать. Закончат - сразу эвакуировать.
     Ясенев молчит.
     - Ты, может  быть,  опять  думаешь,  что  я за  перестраховку?  -  сухо
спрашивает   полковник.   -   Пора  отрешиться  от  мирных,  интеллигентских
настроений, Владимир Петрович.
     - Товарищ полковник! - взрывается Ясенев. - Да разве я не понимаю!
     - Тихо! - строго говорит Маринов, - Не понимаешь. Но поймешь.
     Ясенев молчит.
     -  Владимир Петрович!  - все  так  же  шепотом  говорит Маринов.  -  Вы
переедете сюда из нашего номера в гостинице. Ваше место в гостинице остается
за вами. Там будете переодеваться  в военное. А сюда приедете в гражданском.
Вы понимаете, для чего нужен этот... этот маскарад?
     - Понимаю, товарищ полковник, -  тихо отвечает Ясенев, - чтобы немцы не
знали, что здесь орудовали саперы.
     -  Правильно!  И не сетуйте  на сверхбдительность. Вам кажется, что все
вокруг свои. Свои, да не все. Ясно?
     - Так точно, товарищ полковник! Маринов снова переходит на "ты":
     - Не надо так официально, Володя! Эх ты, профессор!..
     Что творится у  "Ани" - об этом капитан  говорил. У "Веры"- обломленные
ветки на  тополе.  У  "Шуры"  задержан  подозрительный... Вчера  у  "Наташи"
неизвестный швырнул гранату и улизнул в толпе. Один  минер убит, двое тяжело
ранены,  трое -  легко. Первые  жертвы  сверхсекретной  операций  "Харьков",
первые  -  после  Арсена  Бакрадзе.  Странно, как  этого не понимает Володя,
подполковник Ясенев: если чужие глаза заметят что-либо подозрительное в доме
17 по Дзержинской - сорвется все дело, и чудо-мина попадет в  руки  врага!..
Надо, чтобы комар носу не подточил!.. Надо тихой сапой!..


     Выйдя из котельной,  командиры  минеров  поднимаются на первый этаж. Из
комнаты члена Военного совета слышится голос:
     -  И  все-таки,  товарищ  маршал,  я  считаю, что  мы  должны,  обязаны
отправить под Москву эти части. Да, я знаю, что нам не хватает  войск, очень
хорошо  знаю. Наши войска  остались  под  Киевом. Но Москва - это Москва.  И
Ставка - это Ставка. Что? Хорошо! Сейчас выезжаю. Что? Работал всю  ночь, но
ехать-то надо. Еду-еду...
     Член Военного совета выходит из комнаты, на ходу надевая шинель.
     - А,  Маринов! Доброе утро, - говорит он.  - Утро ли?  Совсем часов  не
наблюдаю. Да что это  вы  оба  на  меня,  будто на  привидение, на  домового
смотрите?
     - Вы?!  - говорит  совсем не по уставу полковник Маринов. - Да я же был
уверен,  что  вы  переселились.  У  меня  внизу  минеры  работают,  -  мины,
взрывчатку привезли.  Мины  еще почти  не  испытанные! Почему вы еще  здесь?
Генерал Олевский... он заверил меня...
     - Как раз затем я  здесь, - усмехаясь, отвечает член Военного совета, -
чтобы  все было  шито-крыто.  Кто  поверит, что  начальство спало на  минах?
Никто.
     - Но риск... Техника новая... Мы не можем отвечать...
     - Риск для нас дело не новое, не первый месяц воюем. Вы в штаб? Поехали
вместе. Вместе и позавтракаем. А то все недосуг. Только взялся за чашку кофе
- командующий на проводе. Что нового по радио?
     - Брянск взяли...
     - Брянск! Ах, черт побери! И сюда ведь подходит... Скорее в штаб!

     В  Электромеханическом   полковника  Маринова   встречают  как  старого
знакомого. Разные детали мин показывает ему Климыч, ведет в свой цех.
     И вдруг в цехе этом, в котором звучит, проходя мимо ушей, украинская  и
русская речь, Маринов слышит:
     - О, мадре миа! Карамба! Э-э-э, это не работа!.. Язык Испании, язык его
второй родины!..
     Маринов  быстро, как по команде "кругом",  оборачивается,  ищет глазами
того, кто произнес эти слова, находит и не верит глазам своим.
     Франциско Гуйон!
     Франциско  Гуйон,  капитан  испанской республиканской  армии! Здесь,  в
Харькове!..
     Франциско вдруг узнает его, и черные  маслины  его глаз лезут из орбит,
становятся сливами...
     - Камараде хефе! -  кричит на весь  цех  экспансивный испанец, чудесный
парень, настоящий герой.
     Все в цехе оборачиваются на этот крик.
     - Зеро! Рудольф! Товарищ начальник!
     И словно  не  было  четырехлетней  разлуки,  не  было  финской  снежной
кампании...
     Друзья тискают друг друга в медвежьих объятиях. Франциско по испанскому
обычаю шлепает полковника по спине.  Оба предельно счастливы и, на удивление
рабочих-харьковчан, тараторят по-испански.
     Франциско Гуйон горячо трясет руку "камараду хефе".
     - Зеро! Рудольф!  Да  что  у  вас  с  рукой? Что с  пальцами? Почему не
сгибаются?
     Чудо, как  Франциско научился  говорить  по-русски за эти  четыре года,
Прежде и двух слов связать не мог.
     -  На  финской  "кукушка"  клюнула, - смеется полковник,  -  Шюцкоровец
маннергеймовский царапнул. Пустяки!
     Но что  это! На  крик Франциско невесть  откуда  сбегается целая  толпа
испанцев. Франциско Гаспар, бесстрашный летчик  из Барселоны, и  верный друг
его  Марьяно Чико,  весельчак  и балагур из  Куэнки, герой-коммунист Мануэль
Бельда, тот  самый  Бельда,  мадридец Луис Кастильо... Все  они знают  этого
"руссо". "Богом  диверсий" прозвали в Валенсии Зеро, Рудольфа Вольеру,  Илью
Григорьевича Маринова.
     Если бы  Маринов прочитал  о такой встрече  в  романе, ни  за что бы не
поверил автору. А в жизни - в жизни такое бывает!
     - Ну, как, други мои, амигос? Хорошо вам живется в  Советском Союзе,  в
Харькове?  Уж  и  не знаю,  на  каком  с  вами  говорить  языке.  Может,  на
украинском, а?
     - Си, си!  Очень  хорошо!  Дуже добре! - галдят сыны  знойной  Испании,
земляки  Дон-Кихота.  И  Хуан  Отера,  и  АнхелАльбарка,  и  Франциско  дель
Кастильо. - Подо эсто буэнос! Все в порядке!
     И вдруг все мрачнеют. И начинают жаловаться:
     - На фронт не берут! Говорят - иностранцы!..
     Да  что же  это  такое!  Все они - ветераны  большой и славной войны  с
фашистами. Первыми, можно сказать, начали драться с Гитлером и Муссолини, не
говоря уж о каудильо! "Ведь мы - коммунисты, карамба. Все они и сейчас хотят
немедленно идти на фронт, драться, сражаться, отдать весь  свой боевой опыт,
а  если  потребуется,  и самую жизнь, борьбе  за свою  вторую родину-мать  -
Советский Союз!..
     -  А  я  в  партизаны  просился, -  со  жгучей  обидой  говорит  бывший
гверильяс, действовавший с Зеро в тылу врага. - Тоже не взяли! В  военкомате
говорят - иностранец, мол, не состоишь на учете. Дай  нам  оружие,  Зеро! Мы
расквитаемся с фашистами за Мадрид, за Испанию!
     -  Амигос!  -  с  чувством говорит растроганный Илья  Маринов,  Рудольф
Вольера, Зеро. - Клянусь, я помогу вам!..

     Командующий  встречает  полковника  Маринова  не  особенно  приветливо.
Видно, что маршалу вовсе не до него.
     - Прочитал твой рапорт, полковник, - сразу говорит он Маринову, сидя за
столом в  кабинете,  - и сначала даже удивился; неужели ты  не мог без  меня
решить это дело? У тебя тут двадцать  два человека, а у меня фронт! И ничего
я про  этих твоих испанцев,  про  эмигрантов не знаю.  Почему  я должен их в
армию брать?! На заводе работают? Ну и  пусть себе работают,  там  тоже люди
нужны.
     -  Товарищ  Маршал Советского  Союза, -  страстно говорит  полковник. -
Разрешите мне прочитать  вам страничку,  только страничку из  дневника - его
дал мне сегодня Франциско Гуйон, который в шестнадцать лет прославился среди
защитников Мадрида!..
     - Дневник? Страничка? Ну, ладно,  -  маршал смотрит  на  часы, - только
быстро!..
     - "Харьков. 22 июня  1941 года. Война началась. Война между фашизмом  и
страной социализма. Какова моя задача? Хочу сражаться, вспомнить боевые дни,
бороться с еще большей силой и смелостью, чем прежде...
     Жизнь не имеет никакой цены,  если не бороться за то, что любишь. Жизнь
сама  по себе борьба, а жизнь в борьбе -  это самая честная  жизнь... Я хочу
воевать и буду бороться за то, чтобы мне позволили воевать,
     Харьков. 23 июня 1941 года. Все  идут на фронт, а я вынужден оставаться
дома. Мне двадцать лет, а я остаюсь со стариками и детьми. В шестнадцать лет
я  воевал в Испании, был  капитаном. В голове не укладывается,  что я должен
сидеть дома в то время, как другие воюют..."
     Маршал берет ручку. В левом верхнем  углу заявления полковника Маринова
он быстро пишет резолюцию, бросает на стол ручку,
     -  Передашь Олевскому,  чтобы  зачислил  их в  один  из  приданных тебе
батальонов. Используй их опыт, полковник!
     Так решается судьба не только двадцати двух человек.
     Так устанавливается прецедент для  вовлечения  сотен и  тысяч испанских
эмигрантов, героев республики, в борьбу с гитлеровцами.
     А что касается двадцати двух испанцев первого, харьковского призыва, то
все  они покажут  себя  отважными и  стойкими  бойцами.  Они будут  помогать
полковнику  Маринову  в  операции  "Харьков", они  будут  минировать под его
руководством  подступы к Ростову-на-Дону. Они будут по заданию  командующего
фронтом  генерал-лейтенанта  Малиновского  пробираться через скованный льдом
Таганрогский залив,  через торосы и полыньи в тыл  врага,  чтобы  минировать
дороги, рвать  связь,  захватывать "языков". И  все это в краю, где морозы и
бураны куда свирепее,  чем в  испанских Пиренеях, не говоря  уж о бесснежных
равнинах Испании.
     Придет  день,  и генерал-лейтенант  Малиновский,  подписывая  наградные
листы на героев, скажет:
     -  Немцы  свои  поражения любят  сваливать  на  морозы,  а  вот испанцы
Маринова, жители  вечнозеленой страны,  оказывается, не жалуются на генерала
Мороза. Выходит, дело вовсе не в холоде.
     Эрера,  Кано, Гаспар, Отеро,  Устаррос - все  они  будут  называть "эль
колонеля" Маринова своим отцом. Так, как порой  советские партизаны величали
любимого командира "Батей".
     Ростовчане будут называть этих смуглолицых, черноволосых, не по-русски,
с истинно  южным жаром  говорящих  людей  "узбеками",  и  случится так,  что
настоящие узбеки  из соседней части, до которых дойдет слава их "земляков" -
"ледовых партизан", письменно пригласят их на плов и шашлык.
     Прославятся испанцы  и  на  Калининском  фронте,  где  их  будут  часто
принимать  за  цыган.  Там отличится  коммунист  и  комбат Хосе Виеска.  Сын
богатого  буржуа-капиталиста,  он  порвал   с  домом  и  семьей,  мальчишкой
участвовал в  героическом  восстании  в Астурии. Побратимами  белорусских  и
калининских  партизан  станут  майор Энрике Гарсия  Канель, лейтенант  Хорхе
Фернандес,   лейтенант  Сальвадор  Кампильо,   минер  Франциско   Гранде  из
Барселоны.
     А  автор  дневника, поразившего  советского маршала,  Франциско  Гуйон,
шестнадцатилетний   командир   испанской   республиканской   армии,   станет
двадцатилетним  капитаном Советской Армии и  будет  с  особым  пылом отважно
сражаться в тылу франкистской "Голубой дивизии" на Ленинградском фронте.
     "Но  пасаран!"- будут  испанцы повторять свой славный  боевой  клич.  И
много эшелонов, много фашистов не пройдет к фронту.
     Выполнив  задание,  испанцы  будут  возвращаться  обратно  через  линию
фронта,  и здесь их будут  принимать уже не за узбеков  или  цыган,  а... за
немцев. Но  потом все,  конечно,  уладится, образуется,  и  патриоты-испанцы
лишний  раз  убедятся,  с  какой  глубокой  симпатией относятся  к  ним  все
советские люди,
     Придет время, и пополнятся поредевшие ряды харьковского отряда испанцев
на  Северном  Кавказе  и  в  Крыму.  Около  ста  пятидесяти  новых  испанцев
добровольно  пойдут сеять смерть  в  тылу  врага. Их  будут забрасывать туда
пешком  через  линию  фронта, по  воздуху  и  морем,  на катерах и подводных
лодках.  К  весне  1943 года  число  партизан-испанцев  перевалит за  триста
человек.
     "Мы сражаемся  за  вашу и  нашу  свободу и  независимость против общего
врага - фашизма!" - скажут они советским братьям по оружию.
     Совсем,  как  в  светловской  "Гренаде",  хотя  и  наоборот.  "Украина,
Украина, Украина моя!" - сможет сказать любой из них. И не только Украина...
     Ответь, Александровск,
     И Харьков, ответь:
     Давно ль по-испански
     Вы начали петь?
     Да, и по-испански пели защитники Харькова осенью сорок первого!
     Многие из героев, родившихся под знойным солнцем Испании, падут смертью
храбрых в степях Украины, в сосновых лесах Белоруссии, в безводных калмыцких
степях, в суровых горах Кавказа.
     Пробитое тело
     Наземь сползло,
     Товарищ впервые
     Оставил седло.
     Я видел: над трупом
     Склонилась луна,
     И мертвые губы
     Шепнули: "Грена..."
     Да. В дальнюю область,
     В заоблачный плес
     Ушел мой приятель
     И песню унес.
     С тех пор не слыхали
     Родные края:
     "Гренада, Гренада,
     Гренада моя!"
     Никогда  не вернется ни в Харьков, ни на любимые свои места в Мадриде -
на  Восточную  площадь  и улицу  Сан-Бернардо  -  бывший  мадридский  Гаврош
Франциско Гуйон, в чей харьковской дневник мы заглядывали.
     Третьего августа 1942 года Франциско запишет в дневник:
     "Хочу просить полковника Маринова разрешить мне организовать группу..."
     С помощью полковника Маринова Франциско сколотит группу и уйдет с ней в
тыл врага. Смерчем пронесется группа Гуйона  по вражьим тылам. Вторая Родина
Франциско Гуйона наградит  "дважды капитана" орденом  Ленина, высшим орденом
Страны Советов.
     Умирая от  смертельных ран,  слабеющей рукой Франциско Гуйон  напишет в
своем дневнике;
     "Русский народ великий. Я люблю его".
     Земляки Франциско  Гуйона  сполна отомстят за его  гибель. В неимоверно
сложных условиях, в  тылу  миллионной армии, рвущейся к Волге, в заснеженной
Сальской степи  два  вражьих эшелона  подорвет партизанская группа Франциско
Каньизареса...
     Франциско любил прекрасные светловские стихи, знал их наизусть:
     Новые песни
     Придумала жизнь...
     Не надо, ребята,
     О песне тужить.
     Не надо, не надо.
     Не надо, друзья...
     Гренада, Гренада,
     Гренада моя!
     Доренте, Альбарка,  Фусимаиьяс. Сколько испанской поэзии в этих звучных
именах!  Обладатели  их, пролив горячую  испанскую  кровь на  войне вместе с
великим русским  народом, залечат  раны и  будут честно  трудиться в  разных
уголках  Советского Союза,  будут  петь новые  песни.  Иные из  них уедут  в
порабощенную  врагом Испанию,  чтобы  снова поднять алое знамя борьбы против
фашизма. Жизнь этих бойцов - вечный бой.
     Но  пока еще  все они  в  Харькове, все выполняют свое  первое на войне
задание под руководством Зеро...
     В одном из загородных  домиков на северной окраине города, в  Померках,
где размещается  штаб фронта,  полковник  Маринов оформляет все  необходимые
документы на "своих испанцев", получает обмундирование, ставит весь отряд на
довольствие.  В торжественной  обстановке принимают испанцы  красноармейскую
присягу. Настроение у всех радостное, приподнятое.
     И сразу же надо браться за дело. А дело это - мины.
     К сожалению, полковник  Маринов не может  порадовать  своих новобранцев
хорошими известиями  с  фронта. За последние несколько  дней  Красная  Армия
оставила  много  городов  на  Московском  направлении.  Сдана  Калуга.  Сдан
Калинин.
     - Если сдадим Москву, - решительно говорят испанцы, - как сдали Мадрид,
будем драться за их освобождение!
     Когда  полковник  Маринов сообщает об этом  подполковнику  Ясеневу, тот
мрачнеет и тихо говорит:
     - В Калинине танки генерала Гота. Калинин - по-старому Тверь. А Тверь -
в Москву дверь!..


     Еще не рассвело, а полковник Маринов  уже наскоро позавтракал и садится
в машину.  Сев  рядом  с  водителем,  прикрывает  глаза.  Но  не  спит, хотя
чувствует, что  опять не выспался. Усталость накапливается  с  каждым  днем.
Ночью во сне ноет  сосущей болью сердце. Побаливает оно и днем.  Полковник и
не помнит, когда был в последний раз у врача-кардиолога. В другую  эпоху, до
войны. Врожденный порок - сердечная блокада.
     Генерал  Олевский как-то  грустно пошутил:  "Ничего,  Илья Григорьевич.
Такой же  порок сердца  был и у  Наполеона, а  воевал  он,  надо признаться,
неплохо".
     - Куда ехать? - спрашивает водитель Ваня, включив мотор.
     - Начнем с четыреста сорок девятого, - открыв глаза  и подавляя зевоту,
отвечает полковник.
     Вверенные полковнику Маринову  449, 531, 532 и 534-й отдельные саперные
батальоны  и 56-й  инженерный батальон -  главные силы оперативно-инженерной
группы Маринова,  - с первых же дней операции "Харьков" заняты  минированием
дальних подступов к городу.
     Нет, в  Харькове  не получится, как в Орле,  сюда  не нагрянет внезапно
враг. Дорого поплатится он за Харьков.
     Командиров своего инженерно-саперного войска Маринов часто встречает не
только во  втором эшелоне, но и на боевых  рубежах,  на передовой и даже  на
"ничьей   земле",   почти   в   расположении   противника.  Смерть-невидимка
преграждает гитлеровцам путь  на направлении Красноград - Харьков, Полтава -
Харьков, Богодухов - Харьков.
     Под Богодуховом гремит канонада.  Вот-вот  снова  ринется  вперед  68-я
дивизия честолюбивейшего из генералов фельдмаршала фон Рейхенау - Георга фон
Брауна. Горят на полевой дороге три танка Т-IV, горит  и дымит вокруг танков
рыжая   стерня.  Саперы   майора  Генделя  ждут  ночи,  чтобы   обследовать,
разминировать поле. Дело долгое, кропотливое и весьма опасное.
     Ни  майор  Гендель,  ни  генерал  фон  Браун не  знают, разумеется, что
танковая  разведка  напоролась  в  это утро  на  первые  мины,  поставленные
испанцами -  Франциско Гуйоном  и  его  друзьями,  которые наконец открывают
боевой счет в новой войне с фашизмом.
     - Но пасаран! Танки не прошли!..
     Словно не слыша канонады, привычно  орудуя лопатой, роет минный колодец
под  мостом,  до которого так и не дошли танки эсэсовцев-"викингов", пожилой
сапер  с небритыми щеками. Чуть пригревает октябрьское  солнышко, не надолго
выскользнувшее из-за облаков.  Из-под замусоленной выгоревшей  пилотки текут
по морщинистому лбу старого сапера струйки пота.
     Разогнув спину, кряхтя, сапер втыкает лопату в землю.
     - Перекур! - объявляет он самому себе, собираясь вылезти из колодца,
     На  краю колодца появляются чьи-то залепленные грязью  сапоги. К саперу
протягивается рука, помогая ему выбраться из колодца.
     Перед  ним стоит  грузный,  представительный  командир  в плащ-палатке,
из-за которой не видно знаков различия.
     Сапер садится на ящик.
     -  Спасибо,  сынок. -  Он  свертывает  козью ножку,  достает  огниво  и
кресало.
     Генерал-лейтенант Олевский - это он в плащ-палатке - подносит зажженную
зажигалку,  явно  немецкий  трофей. Таких  трофеев  еще мало,  совсем мало в
армии.
     - Уберите свою "катюшу",  отец, а то немцы услышат, - говорит генерал с
улыбкой солдату.
     - Звидкеля ты тут взялся, сынок? - оглядываясь, спрашивает сапер.
     Вдали на проселке под тополями стоят две машины - "эмка" и ЗИС.
     - С начальством пожаловал? - Он приглядывается внимательней к генералу,
- Сам-то кто будешь? Не интендант?
     - Почему интендант? -  еще  шире  улыбается генерал. - Фигура,  что ли,
подходящая?
     -  Плащ-палатка,  сапожки подходящие.  Мы  тут комбату жаловались  -  с
горячим   харчем   перебои,   одной  воблой  второй   день   кормят.  Обещал
воздействовать на интендантов...
     - На  интендантов и я попробую  воздействовать, - обещает, закуривая  и
садясь рядом, генерал.
     - А зачем пожаловал? - затянувшись глубоко табачным дымом, интересуется
сапер. -
     -  Да  посмотреть,  какие вы  тут  гостинцы-подарунки  Адольфу  Гитлеру
готовите.
     - Будь здоров!-откликается  с  готовностью сапер. - Гостинцы  что надо!
Это, начальник,  цельная наука. И в науке той наш полковник Маринов  - самый
большой профессор. Вот, к примеру, под этот мост ставим мы "эмзедушки"...
     - Это что такое?
     - Мины замедленного, значит, действия. Ставим в разных местах на разные
сроки.  Скажем,  к празднику октябрьскому взлетит на воздух  эта  половинка.
Немец ее только отстроит, а через недельку - тр-р-рах! - другая взорвется...
     - Хитро придумано! - соглашается генерал, И впрямь - наука!
     - А как же! - увлеченно продолжает сапер. - И наука очень человеческая.
     - Это как же понимать? Мины - и вдруг человеческая наука?
     - А так! Наш полковник в этом деле немецкую, хе-хе, овчарку съел! Опять
же мостик такой  полковник выбрал, чтобы деревни какой рядом не было.  Чтобы
немец,  не  приведи  господь, злобу на наших мирных жителях не сорвал.  А то
ведь  сожгет он,  дьявол,  деревню эту  самую  за  мостик-то,  как пить дать
сожгет!...
     - Вот это по-нашему! - серьезно говорит генерал.
     -  Факт! Или шоссейку возьми. Ее  тоже минами шпиговать надо  умеючи  -
ухабину да колдобину всякую  использовать под мину, а не вспарывать  полотно
заново. Вот, гляди, насыпь  - там мы, конечно, парочку "эмзедушек" воткнули.
И в той вон выемке тоже - объезд там фрицам нелегко будет устроить,
     - Там у вас тоже МЗД? - осведомляется генерал.
     - Факт. И ведь хитрые какие! В назначенный срок  мина  сама себя ставит
на боевой взвод, а потом  от тряски  под машиной или  танком взрывается. Под
телегой,  заметь, ни  за что  не  взорвется, а  под машиной потяжельше,  под
танком ухнет. Сводку, часом, не слыхал?
     - Москву, отец, объявили на осадном положении.
     - Поди, и Москву наши минируют?
     -  Поди, и Москву минируют, отец. Только  вот  скажите - почему вы мне,
человеку постороннему, все ваши секреты как на духу рассказываете? Хорошо ли
это?
     Сапер мигом вскакивает, берет под козырек.
     -  Какой  же  вы,  товарищ  генерал,  посторонний человек? -  с лукавым
огоньком  в запавших глазах спрашивает он. - Я вас сразу узнал. Да вижу - вы
вроде под плащ-палаткой маскировку соблюдаете.
     - Ну, и хитры же вы, отец! - усмехается генерал. - Настоящий сапер!
     - Рад стараться, товарищ генерал! Такая у нас служба.
     - Вольно! Вольно! А вон и  самый большой профессор человеческой науки о
минах идет.
     - Кончай  перекур! - поспешно  командует себе сапер, хватает  лопату. -
Разрешите идти, товарищ генерал?
     - Идите, отец! Спасибо за  подробный  рассказ о делах ваших. Это  очень
важно,  что вы  понимаете  и любите свою трудную, суровую  работу.  А бойцам
скажите, что  горячую  пищу они  будут получать  каждый божий день. Из  кого
надо, душу вытряхну. Идите, товарищ боец!
     Подходит  полковник  Маринов. Рука  тянется  к  козырьку  фуражки  с...
красным околышем. И петлицы тоже красные, а не черные.
     - Здравия желаю, товарищ генерал! А я смотрю - ваша машина на дороге...
Здесь   не  спокойно,  товарищ  генерал,   -  утром  была  попытка  танковой
разведки...
     - Вижу, вижу!  -  говорит  генерал,  глядя сперва  на околыш,  потом на
шинельные петлицы. -  Всерьез взялись  за маскировку. И правильно: сапер без
маскировки не сапер.
     Маринов еще  издали увидел,  что  генерал беседует  с красноармейцем из
саперного  батальона.  Его,  Маринова, батальона:  449-го.  Что ни говори  -
дескать, только что принял этот батальон, ничего знать не знаю,  моя  хата с
краю,  а все-таки опять же он, Маринов, в ответе  за  каждый свой  батальон.
Этот батальон, правда,  кадровый,  обстрелянный, но понес большие потери, не
раз пополнялся. По возможности, комплектовался саперами из  военнообязанных,
призванных  по  мобилизации  -  ветеранов  империалистической,  гражданской,
финской.  "По возможности..."  А на этой войне известно, какие  возможности.
Все, как на пожаре.
     Но полковник видит, что генерал Олевский как будто доволен разговором с
сапером,  который сейчас вкалывает в своем колодце на совесть - земля  так и
летит, как из-под землеройной машины.
     - Заградительной работой интересуетесь? - спрашивает полковник.
     -  Спасибо, полковник! - с легкой  усмешкой отвечает генерал, косясь на
"землеройную машину". - Мне тут один большой  специалист уже все досконально
разобъяснил.  Толково  работает! И  еще скажу,  что такой  солдат, как  наш,
полковник, авторам и исполнителям операции "Альберих" и не снился! Прекрасно
понимает  наш солдат  свою задачу.  В этом  гарантия  успеха.  Благодарю  за
службу! Мне пора в город.
     По дороге к машинам полковник Маринов тихо говорит генералу:
     -  Георгий Георгиевич!  Я опять вынужден просить  вас, и члена Военного
совета, и всех съехать с "кухни, где календарь семнадцатого года".
     - И не просите! -  отвечает  генерал.  - Это дело решенное.  На хозяйку
квартиры - на "Тосю" будем полагаться до конца, пока немцы не попросят, пока
не придется уступить "квартиру с кухней и календарем" новым квартирантам.
     Снаряды  рвутся  ближе.  Недалеко от  машин красным кинжалом вспарывает
стерню, распускается черный куст, осколки с визгом секут вершину тополя.
     ЗИС  и "эмка",  дождавшись пассажиров, срываются с места,  уносятся  по
грязному проселку.
     - Воздух! - кричат на "передке" саперы.
     "Штукас"  со  вздернутыми  кверху  крыльями  со  стороны  солнца,  воя,
пикирует на мост, под которым столпились саперы.
     - Вот паразит!  - ругается пожилой  сапер,  только  что  беседовавший с
генералом. - Всю работу мне испортит!..
     Но нет - бомбы летят мимо: видно, и этот мост немцы берегут для себя.

     Белобрысый  со шрамом на щеке молча смотрит сквозь щели досок, которыми
забит проем окна, на улицу.
     Улица пустынна - завывает сирена воздушной тревоги.
     - Не  хватает нам от  своих  же  бомб  погибнуть! - бурчит  белобрысый,
отрываясь от окна. - Опять рядом треснуло!
     Белобрысый  и  трое его  помощников сидят  в  полуподвале  разрушенного
бомбами  дома,  недалеко  от  площади Дзержинского,  почти  в  самом  центре
Харькова,
     Верзила, сидя на ступеньке лестницы  и разложив  перед  собой целый ряд
разных документов  - два паспорта, два удостоверения, какие-то справки,  два
ночных  пропуска, хлебные  и  продуктовые карточки,  мастерски  переклеивает
фотографии, подделывает с помощью нехитрого инструментария печати.
     С  торжествующим видом  протягивает он "готовый"  паспорт  белобрысому:
пытается пошутить:
     -  Разрешите поздравить вас, дорогой товарищ,  с получением  советского
паспорта!.,
     Белобрысый   придирчиво  разглядывает   чужой   паспорт  с  собственной
фотокарточкой. Да, придраться вроде не к чему.
     - Сойдет! - скупо говорит он, пряча паспорт в карман.
     Другой  его  помощник, развернув  в  дальнем  углу  портативную  рацию,
настраивает антенну на Киев, где находится сейчас радиоузел функабвера штаба
шестой армии. Надев наушники, шлет в эфир на заданной волне в заданное время
трехбуквенные позывные: АДИ, АДИ, АДИ...
     Белобрысому очень  понравились  эти позывные,  когда в Киеве майор, шеф
функабвера, познакомил его с программой связи. Ведь АДИ - это уменьшительная
форма от Адольфа,  а кто такой самый главный Адольф в великой Германии-знает
весь  мир.  Разве не символично, что рация его резидентуры шлет в необъятный
эфир сигнал АДИ, словно вызывая к аппарату самого фюрера!
     Вот и ответный сигнал радиоузла: ФАУ, ФАУ, ФАУ. Тоже  символично. ФАУ -
это  виктория, победа!..  Это кресты, что  маячат после этого,  уж наверное,
последнего задания в русской кампании.
     Радист отстукивает  еще  одну радиограмму:  где  какие замечены  части,
каковы  перемещения  в составе гарнизона  города,  какие  идут  войсковые  и
грузовые  перевозки  на  крупнейшем  харьковском  железнодорожном  узле,  на
шоссейных  дорогах. Как всегда, абвер поставил резидентуре немыслимо широкие
задачи. Чтобы выполнить  их, тут  не  хватит и  оперативного центра  с целой
серией резидентур. Надо  сосредоточиться  на  главном, нажать  на  фантазию,
чтобы привлечь внимание высокого начальства - может быть, шефа абвера группы
армий  "Зюйд",  может  быть,  даже  самого  подполковника  Кинцеля  в отделе
иностранных  армий  Востока,  на  место  которого  так зарится  подполковник
Гелен...
     Б  этих высоких штабах белобрысого  знают  как Конрада Матцке,  бывшего
гефольгшарфюрера "гитлерюгенда", курсанта  военного  училища СС,  выпускника
коронного   класса   "блюторденсбурга"   -   "замка  ордена   крови"  СС   в
восточно-прусском городе-крепости Мариенбурге, над  башнями которого вот уже
семь  столетий  развевается  тевтонское знамя.  В ваффен-СС  только  офицеры
четырех дивизий - "Лейбштандарт Адольф Гитлер", "Дас Рейх", "Мертвая голова"
и "Викинг" - успели к лету сорок первого закончить полный четырехлетний курс
"замков  ордена  крови"  по производству сверхлюдей, элиты "герренфолька"  -
расы господ, призванной управлять "унтерменш"-недочеловеками. В этих "замках
ордена  крови" учили  всему:  как водить любые  машины,  самолеты,  планеры,
танки,  мотоциклы,  как  производить  хирургические  операции  и  с  помощью
медицины развязывать языки врагам "Новой Европы", как голыми руками укрощать
бешеных волкодавов,  как  объезжать  диких  лошадей. Всего  и  не  упомнишь:
занятия в анатомическом театре по изучению болевых точек человеческого тела,
"Майн кампф" и "Протоколы сионских мудрецов", средневековые обряды  "черного
корпуса"  СС... В  "блюторденсбурги"  отбирали только  стопроцентных  немцев
чистейшей нордической крови, рост - не ниже метра восьмидесяти. Словом, цвет
мужского начала германской расы, слава и гордость истинных германцев!
     Конрад  Матцке  прошел  все   четыре   замка,  все   "блюторденсбурги":
Фогельзанг,  Зонтгофен...   Но   самый  главный  -   это   Мариенбург.  Этот
"блюторденсбург" готовит офицерскую элиту СС к "дранг нах остен" - походу на
восток!


     В Фогельзанге Конраду  едва не прострелили во время маневров пулей лоб.
Холостых  патронов  не  применяли.  В  Зонтгофене  он  чуть  не  сорвался  с
альпийской вершины в пропасть.
     Чуть. Ему все  время везло.  Сам имперский фюрер  СС, "дядюшка Хайни" -
Генрих Гиммлер - произвел его в СС-унтер-штурмфюреры, и вдруг - осечка!..
     Уже  были произнесены роковые  слова: "Я присягаю тебе,  Адольф Гитлер,
мой фюрер, в  верности  и мужестве! Я обещаю  тебе и всем, кого  ты изберешь
моими командирами, повиновение до самой смерти. Да поможет мне бог!"
     ...Его вызвал к себе капитан медицинской  службы СС в Мариенбурге почти
сразу  же  после выпускного  экзамена коронного класса, принял его  в  своем
кабинете в идеально чистой, стерильной, белоснежно-белой комнате.
     - Унтерштурмфюрер! - строго  начал  он.  -  Мы досконально проверили не
только  вас,  но  и  ваше  происхождение,  собрали  документы на  всех ваших
родственников,  начиная с восемнадцатого века.  Вы образцовый  представитель
нордической расы  нордийско-фалисской  субстанции.  Ни  в  вас,  ни  в ваших
предках  не обнаружено никаких  примесей  еврейской, монгольской, славянской
или  какой-либо  другой  крови.  Именно такое семя требуется  для элитизации
нации.  Даже  группа вашей крови  - группа А, а это также является признаком
принадлежности к нордической расе.
     Врач-эсэсовец еще  долго говорил про  гены  и хромосомы, о  музыкальной
династии Бахов и промышленной династии Круппов.
     Матцке ничего не понимал.
     - Рейхсфюрер СС, - продолжал врач, - придает особое значение укреплению
германской расы, вливанию свежей крови в нее - нордической крови, здоровой в
расовом отношении. Даже при  разведении чистопородного скота мы  убеждаемся,
что  все  зависит от чистоты  породы  родителей. Наша задача,  как ее  видит
рейхсфюрер СС, - стимулировать производство чистой породы в германской нации
и  путем стерилизациии более решительными методами - я могу говорить  с вами
откровенно  - препятствовать  распространению дурной, ущербной крови. Мы  не
только очистим нашу  расу, возродим  ее и  создадим такой совершенный народ,
какого  не  знала   эта   планета!  Наша   нация  станет  нацией  породистых
аристократов, как  в  дни  Нибелунгов, и  легко  сокрушит  всех  ублюдков  и
дворняжек вокруг.
     Врач постучал карандашом по столу.
     - Слышали ли вы, унтерштурмфюрер, о "лебенсборне"?
     "Фонтаны  жизни"!  Так   вот  куда  гнул   этот  эскулап  в  форме  СС!
Скабрезно-скандальные слухи ходили об этих "фонтанах". Юнкера СС в орденских
замках называли их "случными пунктами". Слух о них проник  за рубеж Третьего
рейха.  Заграницей  верили  и  не  верили  этому слуху.  Больше  не  верили,
принимали  даже за эксцесс антифашистской  пропаганды. А,  оказывается,  они
существуют, эти "фонтаны"!
     Конрад  Матцке  был на седьмом небе - хотите сделать из  меня  жеребца,
пожалуйста!  Прежде  Матцке  чувствовал  себя с  "фрейлейнами"  не  очень-то
уверенно, и,  по  правде сказать, эсэсовская муштра и  учеба так выматывала,
что  почти совсем не оставляла  времени  для мыслей о  женщинах. А тут такая
синекура! Такой "фонтан"! Чудесно придумал все рейхе-фюрер!
     Ехать  должны  были  целой группой. Отобрали  самые сливки.  Уже  стало
известно, где бьет один из этих "фонтанов": во Франкфурте-на-Майне пересадка
на Кассель, потом местным поездом до Марбурга, а там машиной до  Шмалленога,
маленькой  уютной деревушки  с шестиэтажными  "модерными"  корпусами особого
центра СС. Изумительное оказалось местечко.
     Правда, совсем не было вина или пива - в баре подавали  только молочные
напитки  да  фруктовые  соки.  Обстановка,  как   в  колледже  с  совместным
обучением.  С полсотни  эсэсовских  офицеров  и  белокурых  девиц  из БДМ  -
"бунддейчермадель",    гитлеровской    организации    девушек,    лет     по
семнадцать-восемнадцать,  Пинг-понг,  шахматы. Словно в  церковном клубе.  В
гостиной разбивались на пары,  пили оранжад, потом шли  в  отдельный  номер.
Девицы - все добровольцы, так  что смущаться не  приходилось. Хотя некоторые
крошки  попадали  в  Шмалленог,  так  сказать,  добровольно-принудительно  -
попробуй отказаться  после длинной лекции о  взглядах фюрера,  которому  так
нужны солдаты!
     Конрад успел узнать, что по всей Ротхаарской долине  раскинулись  такие
же,  как  в  Шмалленоге,  "лебенсборны"  СС  - в Альтенхундене,  Берлебурге,
Винтерберге и Эрдтен-брюке. Всюду - клиники и родильные - дома сверхлюдей.
     Конрад успел присмотреть себе аппетитную блондиночку. С грустью  узнал,
что ему отводится только шесть дней в этом раю.
     И все рухнуло. Специальная проверка - самая последняя проверка- разбила
все  его планы  и надежды. Лабораторный  анализ показал, что СС-унтер  штурм
фюрер Конрад Матцке как мужчина-производитель ни к черту не годится.
     Мало того что его буквально вырвали из  объятий аппетитной Мартхен. Его
исключили за подобную  вопиющую неполноценность  из СС,  из дивизии СС  "Дас
Рейх", куда он уже получил назначение.
     Не  без труда устроился он  в  абвер. Помогло отличное зна-ние русского
языка, который он штудировал в Мариенбурге у русского белоэмигранта.
     Эта  неполноценность  не  мешала,  впрочем, Конраду Матцке,  лейтенанту
вермахта, резиденту абверштелле штаба шестой армии свысока смотреть на своих
подчиненных,  украинских  эмигрантов, националистов-бандеровцев из батальона
"Соловей"  - "Нахтигалль",  прикомандированных  к учебному  полку  900 - под
такой невинной  вывеской скрывался  абверовский разведывательно-диверсионный
полк "Бранденбург",
     В  ненависти  своих  подручных  к  Советской  власти  он  нисколько  не
сомневался. Он  сомневался лишь  в их мужестве. Мыкола -  тот другое дело, в
крови по уши, шпионил  за русскими еще перед войной, а  кто  не  знает,  что
нигде  так  трудно  не приходилось  абверу, да  и разведке  СД  тоже, как  в
Советском Союзе. Во  Львове Мыкола  рьяно  участвовал в  расстреле  польской
интеллигенции, лично  пустил  в  "распыл"  польских  профессоров  Львовского
университета.
     Однако Мыкола  чересчур  любит  спиртное. Не  так-то  уж  просто сейчас
достать  в этом городе водку, а Мыкола каждый раз приходит,  что называется,
под мухарем и разит от него явно не пивом, а кое-чем покрепче. Бот и  теперь
он вернулся под  утро  с  осовелыми глазами,  изо рта воняет перегаром, черт
знает чем воняет, да еще фляжку со спиртом принес.
     Сначала   Конрад   отругал   как   следует   верзилу-алкаша,   а  потом
смилостивился.  Что   взять  с  этого  дрессированного  недочеловека  весьма
подозрительной  монгольско-славянской  субстанции!  С  паршивой   овцы,  как
говорят русские, хоть шерсти клок. Уж не  за горами победа. Харьков - Москва
- Ленинград. Ленинград -  Москва -  Харьков. Вот заветный рубеж, начертанный
фюрером для вермахта - рубеж победы!..
     И забракованный в "лебенсборне", в "фонтане жизни", ариец-производитель
решает поднять дух своих подручных.
     - Друзья! - с пафосом восклицает он. - Мы только  что  слушали по радио
сообщения о новых победах фюрера и доблестного вермахта! Войска группы армий
"Митте" - "Центр" - захватили десятки  городов.  Население советской столицы
поспешно эвакуируется! Фронт прорван! Перед наступающими танковыми колоннами
Гота, Геппнера  и Гудериана и Москвой не  осталось  никаких препятствий! Все
разлетелось в пух и прах перед нашим "панцерблитц" - танковым штурмом! Герои
"Митте"  скоро поднимут  флаг со свастикой  на Спасской  башне, если  только
фюрер не решит уничтожить  бомбами  и-снарядами и водами из  канала Москва -
Волга советскую столицу, и  будут зимовать в Москве. Герои  "Норд" уничтожат
колыбель большевизма - Ленинград, а мы с вами передохнем в  этом городе. Мне
даже жаль, что все так  быстро кончается. Еще  один-два "кессельшляхт" - еще
пару  "котлов", как под Вязьмой  и Брянском,  - и  с большевизмом, с Россией
будет покончено! Капут! Важно прикончить жидов и комиссаров до первых зимних
холодов.  Именно так  говорится в  приказе  фюрера  вермахту:  "После трех с
половиной  месяцев сражений  вы создали  условия, необходимые  для нанесения
последних сильных ударов, которые сломят противника на пороге зимы!.."
     В  углу  хищно  мигает  зеленый  глаз  индикаторной  лампочки, слышится
частый,  прерывистый звук ключа. Конрад Матцке легко  читает цифровой текст;
86745,  24572, 76528,  67467... Надо будет сегодня же перебраться отсюда:  у
русской контрразведки тоже имеются и части радиоперехвата и пеленгаторы...
     -  Так  выпьем  же по  маленькой за скорую победу! - провозглашает тост
харьковский  резидент абвера. - По одному глотку из фляжки.  А когда  придут
наши, я поставлю вам целую бочку самого лучшего  шнапса! Хайль Гитлер! Хайль
дер фюрер!
     Он отпивает  глоток  спирта и,  стараясь не морщиться,  запивает жгучую
жидкость  водой  из  бутылки. Передает  фляжку  Мыколе,  грозит  заранее ему
пальцем.
     Мыкола делает  гаргантюанский глоток  -  треть фляжки,  верно,  осушил,
передает фляжку по кругу.
     -  А  теперь  к  делу,  -  отдышавшись,  заявляет  Матцке,  -  Особенно
интересуют меня штаб фронта, обком и горком партии и комсомола,  центральные
гостиницы, вокзал,  депо,  аэродромы... Не очень-то  вы стараетесь,  боитесь
лишний раз  рискнуть. Обо всех этих объектах я,  а значит, и абвер,  почти в
полном  неведении. Первым  успехом мы  обязаны  Мыколе - он выследил  группу
минеров во главе со старшим лейтенантом. Эта группа заминировала  стрелку на
станции  около вокзала. Поезда ходят, значит,  эта  мина, мина  замедленного
действия, должна взорваться под поездом с нашими солдатами, когда мы возьмем
этот город. Так вот, я  разработал  весьма хитрую  операцию. Мы  тайно, этой
ночью взорвем эту мину  .под  первымже русским поездом,  уложив  сверху свою
мину нажимного действия! Вы понимаете, к чему это приведет?
     Мыкола и  его  тупоумные  дружки-бандеровцы  из карательного  батальона
"Нахтигалль" молча хлопают глазами.
     - Дурачье! - торжествующе звенит голос Конрада Матцке. - Мы объявим шах
их  минерам,  а  может  быть,  поставим  мат!   Почему,  спросят  в  русской
контрразведке,   взорвалась   мина   замедленного    действия?   Халатность,
преступление? Тут-то и возьмут этих  минеров  за мягкое место!.. Одним таким
ударом мы, даст бог, парализуем всю операцию по минированию города. Разделяй
и властвуй! Ночью идем на дело. Пойдут все.
     Радист,  закончив  сеанс,  переключается  на  прием,  настраивается  на
какую-то  бравурную  музыку. "Дейчландзендер"  передает  популярную  в рейхе
полечку - "Розамунду".
     Конрад Матцке, воспламенившись от спирта  и собственного  вдохновенного
спича,  подходит к  радисту,  сует наушники  в пустое ведро,  ведро сразу же
превращается в репродуктор, и весь полуподвал заполняется нахальными звуками
немецкой "Розамунды".
     Захмелевший Матцке высоко поднимает фляжку.
     - Мы  до  последней  капли  выпьем русский  спирт,  камрады!  За  успех
операции и контригры! За скорую победу! Сначала Москва, а за ней - весь мир!
Хайль дер фюрер!

     Тысячи  скважин, больших  и  малых, бурят и роют  днем и ночью  минеры,
саперы, инженеры  оперативной группы  полковника Маринова, Но мины с зарядом
от  нескольких сотен  граммов взрывчатки  до  тонны ставят  лишь  в одну  из
пяти-шести  скважин, остальные  заряжают холостыми макетами мин, начиненными
металлоломом или  небольшими минами-сюрпризами, способными вывести  из строя
только разве сапера, который возьмется за разминирование такой ложной мины.
     Работа   ведется  поточным  методом;   по   плану   Маринова  командиры
оперативной  группы, командиры приданных ей  батальонов размечают  места для
минирования,  одна  команда копает  колодцы  и  скважины, другая  минирует и
маскирует.
     Все гуще ложатся на карту полковника Маринова условные значки.
     Как сохранить тайну минирования мостов  и виадуков? Перекрыть движение?
Невозможно,  Поставить   усиленную  охрану?  Нет,  это  привлечет   внимание
вражеских глаз.
     По  Холодногорскому  виадуку  днем  и  ночью  идет  транспорт:  войска,
техника,  автомашины,  трамваи. Под виадуком  то  и дело  проходят по  путям
эшелоны.  И  никто  не обращает внимание на то,  что саперы  роют  у  устоев
виадука доты и дзоты, якобы для обороны железнодорожной станции. Ушли саперы
- ночью приходят минеры.  Роют в дотах  минные колодцы, в  патронных  ящиках
подвозят взрывчатку - "муку второго сорта". Так, в глубокой тайне, незаметно
для постороннего глаза,  устанавливают они мины под двумя береговыми и одним
промежуточным устоем огромного виадука.
     Почти две тонны аммонита ложится под Холодногорским виадуком.
     Еще более напряженная,  опасная и ответственная работа  кипит на другом
"действующем объекте".  В здании обкома буквально ходят по  минам, прекрасно
зная  об  этом,  партийные  секретари.  Огромный  заряд  ложится в одном  из
служебных помещений в цокольной части здания.
     "Какие нервы у  этих замечательных людей! - удивляется полковник. - Чем
не герои! Где тут разница между фронтом и тылом!"
     А какие нервы должны быть у  самого полковника Маринова? Каждую  минуту
он помнит: малейшая ошибка приведет к тяжким, невосполнимым жертвам!..
     А  тут еще  ежедневные сигналы  о вражеской деятельности: снова и снова
появляются  таинственные   колышки,  неизвестно  откуда  берутся  на  местах
минирования  булыжники  с  разными  отметинами,  кто-то заламывает ветку  на
дереве около секретной скважины. Все эти сигналы сразу же заносятся на карту
- эти мины надо дублировать.
     Бывает и похуже. К  полковнику поступает очередной рапорт  от одного из
комбатов:
     "От   брошенной   неизвестным   гранаты   в  подразделении   лейтенанта
Карлинского погиб красноармеец Кирюхин..."
     ...Маринов  и  Ясенев  возвращаются  поздно  вечером с  Холодногорского
виадука - минирование там закончено, идут маскировочные работы.
     -  Слышал, оставили Одессу, - устало говорит Ясенев, сидя с полковником
на заднем сиденье. - Что сегодня передавали?
     -  Наши  отступают,  -  невесело  отвечает  полковник,   в  изнеможении
откинувшись на спинку сиденья, растирая за пазухой  левую половину  груди. -
Немцы взяли Таганрог. Но хуже всего наши дела под Москвой: немец прорвал там
нашу оборону, захватил Можайск и Малоярославец...
     И  вдруг  -  вдребезги  разлетается боковое  стекло  за  водителем,  на
ветровом  появляются лучистые дырки.  Где-то рядом гремит длинная автоматная
очередь.
     Ваня, водитель, падает головой на баранку. "Эмка" на повороте врезается
в стенку дома. Разрушенного бомбами дома, из которого и стрелял враг...
     Первым  с  автоматом  выскакивает  Коля  Гришин  -  он  сидел  рядом  с
водителем, навскидку дает очередь  из-за машины  по пустым черным  глазницам
окон...
     Распахнув  дверь в темноту, стреляет Ясенев, выпускает все семь пуль из
пистолета.
     - Хватит палить, - останавливает их Маринов. - Что с Ваней?
     Ваня убит,
     - А ведь ты всегда впереди в машине садишься! - говорит Ясенев.
     С  гулким  топотом по  булыжной мостовой  бежит к  ним  красноармейский
патруль.
     - Стой! Что за стрельба?
     -  У  тебя  тоже  лицо  в  крови!  -  выпаливает  Ясенев,  взглянув  на
полковника.
     - Пустяки! Царапнуло осколком стекла.
     -  Сволочи! - яростно  швыряет  в черные  глазницы  окон Ясенев, быстро
меняя обойму в пистолете.
     - Ну, вот,  - сухо замечает полковник, - теперь ты, кажется, все понял:
кругом свои, да не все. И покушение это - вовсе не случайность.


     Почти  совсем  облетели липы  и каштаны в  саду, за окрашенным  зеленой
краской металлическим забором. Толстым красно-желтым ковром легла листва под
мокрыми  деревьями, на  длинном балконе  вдоль  бельэтажа  особняка, немного
смягчив его строгие формы.
     В   отблеске   близкой   бомбежки   тускло  светится   блестками  слюды
светло-серая облицовка особняка.
     Вчера этот дом был детским садом. Завтра он станет домом смерти. Такова
жестокая диалектика войны. Мины батальона Маринова несут  смерть  врагам. Во
имя жизни.  Во  имя  свободного Харькова,  вольной  Советской  Украины.  Эхо
взрывов этих мин услышат в Москве и Берлине.
     Выходя   из   изрешеченной  пулями  "эмки",   полковник   Маринов   еще
внимательнее, чем обычно, осматривается.
     Все тихо. Ограда и деревья надежно укрывают дом.
     Хорошо, что  он,  полковник,  свел к минимуму все  хождения, приезды  и
отъезды "посторонних" людей, особенно военных.
     По приказу полковника старшина  Голицын,  начхоз, завез продуктов сразу
на две недели  вперед. Горячую пищу для минеров группы Сергеева варят тут же
в   особняке  сами  минеры,  мастера  на  все  руки.  Недаром  их   величают
"академиками"!
     Ясенев  отобрал из своей команды минеров самых опытных, самых надежных,
умеющих держать язык за зубами.
     Ни один из минеров не знает, что за дом он  помогает минировать и кто в
нем живет.
     Со   склада    оперативно-инженерной    группы    в    подвале   здания
Химико-технологического  института все в  той  же  камуфлированной  "эмке" -
Маринов строго-настрого запретил пользоваться военными грузовиками - сержант
Виктор Хлудов  доставил взрывчатку  и мины ТОС, Сделано  это  было  вечером,
сразу после комендантского часа. Днем - опасно, враг может заметить, ночью -
подозрительно.
     Пора  заканчивать  с  "Тосей".  "Тося"  должна  быть  готова  к  приему
"гостей".  Эти   "гости"   нетерпеливо  нажимают   на   важнейшем  Мерефском
направлении. В этом полковник Маринов сам убедился, побывав в тот день, день
покушения,  на  фронте южнее  Новой  Водолаги. Вместе с  генералом  Олевским
осмотрел  минные  поля,  заграждения  на  шоссе,  вникал  в  каждую  деталь,
предлагал новые хитроумные варианты замедления "эмзедушек".
     А "юнкерсы"  пикировали так низко, что минеры видели их желтое клепаное
брюхо и бомбы, сыпавшиеся из бомболюка,  как  черные  спички  из  коробка...
Появлялись они, как только светлело небо и унимался дождь. Словно докучливые
мухи в пору бабьего лета...
     -  Мешают  работать,  -  пожаловался  на  пикировщиков командир  532-го
отдельного саперного батальона военинженер 3-го ранга Кливицкий.
     -  А  вы,  Иосиф Михайлович,  поменьше  обращайте  на  них внимания,  -
посоветовал полковник. - Кстати, спирта  у вас не найдется? - тут же спросил
он с некоторым смущением.
     Спирт  нашелся. Военинженер 3-го ранга  поднес полковнику почти  полную
алюминиевую кружку.
     - Закусить дать? - спросил он.
     Полковник строго взглянул на него, покачал головой укоризненно;
     - Спасибо, не надо!
     И  стал  растирать спиртом  раненную на  финской  правую руку.  В такую
погоду она всегда у него ныла почти нестерпимо.
     Коля Гришин весело подмигнул опешившему комбату. Знай, мол, наших.
     Трудный выдался денек! С фронта Маринов  звонил заместителю  начальника
инженерных войск, вел с ним никому из посторонних не понятный разговор;
     -  Сегодня  закончил забивку  кольев в лесу  между  Воронино и Елугино,
забил семь двухметровых кольев в поле у Кропоткино. В доме дела идут хорошо.
Дети нашли пару поленьев. Довольно  прохладно. Опять нашли двести семнадцать
листовок  на тропинке Васькино  - Дмитрове.  Мукой второго  и третьего сорта
обеспечены, муки первого сорта достал только сто кило.
     На человеческом языке это означает:
     -  Сегодня  закончили установку мин  замедленного действия на  перегоне
между станциями Харьков-Мерефа, поставили семь МЗД на аэродроме. В  Харькове
дела идут хорошо. Установлено  две МЗД в районе нефтебазы. Поставлено двести
семнадцать  противотанковых  мин на дороге Максимовна-Богодухов. Динамита  и
аммонита хватает, достал только десять тонн тола.
     Сначала  были   закодированы  все  улицы  на  схеме  Харькова,  позднее
закодировали  и  названия  всех  населенных  пунктов  области.  Решено  было
наиболее важные объекты - дом 17, например, - из кодовой таблицы исключить и
говорить о них только при личных встречах.
     В котельную из цокольной  части здания  ведет узкая  лестница. Условным
стуком стучит в дверь подполковник Ясенев.
     Полковник уже и не помнит, в который раз приезжает навестить "Тосю".
     Он  видел  все этапы  работы.  Две  или  три  ночи подряд  рыли  минеры
глубокий, в  два с  половиной метра, минный колодец  под снятым и убранным в
сторону котлом, под железным настилом.
     Вдоль  стены  теперь стоят  в  ряд доверху  наполненные вырытой  землей
мешки. Все они  пронумерованы с тем, чтобы при обратной засыпке и утрамбовке
не спутать слои неоднородного грунта.
     Лишнюю землю, место  которой  займет взрывчатка и мина ТОС, вывозили на
"эмке" Маринова, чтобы и  следа ее не было ни здесь, в котельной, ни в саду,
где наверняка будут шарить немецкие минеры,
     Шестнадцать  двадцатипятикилограммовых  ящиков   тола  бережно  уложили
минеры в тесную "комнатку "Тоси",
     -  Четыреста  килограммов!  -  говорит  полковнику  Ясенев.  - Солидное
приданое у нашей невесты "Тоси"! Немецкому жениху нечего жаловаться. Теперь,
ребята, будем ставить мину и электропитание.
     Двое минеров - "академиков" подтаскивают к минному колодцу от стены два
двухпудовых черных дюралевых ящика.
     Ясенев молча открывает эти ящики, лично проверяет всю технику,  начиная
с  правильности  комплектации. Затем  в полном молчании по специальной схеме
соединяет управляемые приборы,
     Следующий шаг - подключение электропитания.
     Стоит  Ясеневу  перепутать  концы  проводов  при сборке  электросхемы и
подключении  электропитания - и  весь  дом  рассыплется с грохотом в пыль  и
прах.
     Или взрыва и вовсе не произойдет.
     Но  Ясенев досконально  знает  все  капризы "Тоси",  короле вы  техники
особой  секретности.  Теперь  на  "Тосю"  надо  надеть  подвенечный  убор  -
резиновый герметический мешок.
     Тыльной  стороной  ладони  Ясенев  отирает  пот  со лба,  выпрямляется,
переводит дух.
     - А  теперь  прошу  всех  выйти.  За  деревья,  в самый конец  сада.  -
Проверьте, чтобы в доме не было ни одной души. Скажите охране, чтобы в дом и
ворота никого не пускали. Никого!
     Коля Гришин и минеры уходят. Один  из них  хочет прихватить телогрейку,
на дворе холодно, но, поняв, что его намерение может быть ложно истолковано,
как знак недоверия к Ясеневу, - взрыва, мол, боится - он опускает ее на пол,
выходит за напарником,
     Ясенев поднимает с пола небольшой деревянный ящичек.
     Это мина-сюрприз, Элемент неизвлекаемости.
     - Тебя тоже прошу выйти, Илья Григорьевич! - твердо говорит Ясенев.
     -  Нет,  брат! -  еще тверже  отвечает полковник. - Этот чертов сюрприз
моей конструкции, мне и карты в руки.
     Ясенев с сомнением смотрит на раненую руку Маринова. Но тот забирает  у
Ясенева  ящичек. Уверенным  движением вставляет в  ящичек с  толовой  шашкой
стальную  пружину,  плотно закрывает крышку  ящичка, обвязывает мину крепкой
бечевкой.  У него блестит  от пота  широкий  лоб, но  руки действуют четко и
точно, как у хирурга.
     Полковник бросает повелительный взгляд на Ясенева:
     - Уходи!
     Тот не отвечает, потом как ни в чем не бывало замечает:
     - Механика у твоей самоделки простая, но, в общем, безотказная.
     Маринов соединяет чеку  взрывателя с  крючком, прикрепленным  к  крышке
мины.
     Со  всей осторожностью,  на какую способен, он  становится на  колени и
кладет мину-сюрприз на черный ящик в колодце.
     В любое мгновение может грохнуть взрыв.
     Шутка ли - четыреста килограммов тола!
     -  Кислота! - резко произносит Маринов. Как хирург  бросает ассистенту:
"Ланцет!"
     -  Пузырек  с  кислотой?  -  спохватывается  Ясенев,  следивший,  точно
загипнотизированный, за действиями Маринова. - Здесь, в сумке!..
     Он достает из сумки небольшой пузырек, подает его полковнику.
     - Испробуем! - говорит полковник.
     Он  туго  натягивает бечевку.  Ясенев,  раскупорив  осторожно  пузырек,
капает на бечевку серной кислотой, считает:
     - Раз, два, три, четыре, пять...
     Легкий дымок - и бечевка легко рвется в руках Маринова,
     - Нормально! - говорит полковник внезапно охрипшим голосом.
     Теперь он кладет рядом с миной-сюрпризом обыкновенный кирпич. Капает из
пузырька  на бечевку,  которой обвязан ящичек мины.  Быстро накрывает ящичек
кирпичом.
     Серная кислота разъела бечевку. Мина-сюрприз на боевом взводе!
     Только вес кирпича спасает сейчас минеров  от мгновенной смерти, а  дом
от полного уничтожения,
     Если немцы попытаются разминировать подвал  и снимут, раскапывая землю,
этот  кирпич, освобожденная пружина в ящичке выдернет чеку  из взрывателя, и
тогда  взорвется  не только  двухсотграммовая  шашка в  мине-сюрпризе, но  и
четыреста килограммов взрывчатки, взлетит на воздух весь дом.
     - А  знаешь, - вдруг говорит, выпрямившись, Маринов,  - давай еще  один
"орех" оставим тут саперам Гитлера!
     И снова все сначала. Снова  смерть витает над домом, нависает над двумя
минерами в котельной.
     Установка  мины  ТОС  и  двух  элементов  неизвлекаемости  походила  на
сложнейшую  хирургическую  операцию.  Успех  операции  целиком  и  полностью
зависел от крепких нервов, веры в свои силы и безукоризненной работы хирурга
и его ассистента.
     То был  подвиг  мгновенный,  вернее, подвиг  трех  мгновений  во  время
установки "колючки" и двух "орехов". А вся операция "Харьков" была подвигом,
растянутым на много-много дней и ночей,
     Но  опасность  еще не миновала и на "кухне, где  календарь семнадцатого
года".
     Маринов  и Ясенев сами засыпают кирпич, мину-сюрприз, черные  дюралевые
ящики землей из нужного мешка,  тщательно  уплотняют  землю. Это тоже крайне
опасно; сдвинь с места кирпич - и все пропало!
     Теперь можно позвать ребят.
     Наконец-то! Полковник Маринов чувствует,  как колотится в груди больное
сердце.  По-настоящему,   лежать   бы  ему,  Маринову,  сейчас  в  сердечном
санатории.  Небось  врачи даже в шахматы не дали бы там сыграть с соседом по
палате. А тут такой танец смерти с капризной "Тосей"!..
     Отдыхая,  Маринов  и  Ясенев  наблюдают  за работой  своих  помощников.
"Академики"  работают споро, засыпают колодец и  ТОС  землей из номерованных
мешков, правильно чередуя слои грунта.
     -  Лишнюю  землю до  утра вывезем,  -  говорит,  все еще  тяжело  дыша,
полковник. - Надо точно, артистически восстановить все, как было...
     - Чтобы комар носа не подточил? - живо откликается Коля Гришин, помогая
минерам. - Знаем, знаем!
     Наконец, утрамбованная земля  почти  доверху  наполняет  колодец.  Пора
бетонировать. Раствор готов. Лишняя земля убрана, брезент свернут и унесен в
машину, пол тщательно подметен.
     Незаметно  летят  минуты,  часы.  Приезжают  обитатели  дома,  ужинают,
ложатся спать. В котельную спускается генерал  Олевский,  почему-то шепотом,
как в операционной, говорит с Мариновым,  внимательно  наблюдает за  минером
Сергеевым, который латает раствором бетона взломанный участок.
     -  Пока эта  заплата слишком ясно видна, -  беспокоится генерал, - еще,
конечно, бетон не просох.
     -  Бетон  мы специально  отдавали  на  химический анализ,  -  объясняет
Маринов. - Точность предельная. Кроме того, этот участок будет под котлом.
     - Все же, - советует генерал, - надо  бы еще вспороть пол в паре мест и
забетонировать, да так, чтобы заплаты получились разных оттенков.
     -  Правильно! - соглашается Ясенев. -  Залатаем для отвода глаз  платье
нашей невесты "Тоси" разными заплатами.
     - Да, - поддерживает его Маринов,  - будто пол  несколько раз в  разное
время  ремонтировался.  Немцы,  конечно,  вскроют  заплаты,  увидят,  ничего
страшного.
     Вскрыть киркой и ломом пол и снова забетонировать его -  дело недолгое,
Но засыпать углем еще рано - бетон должен подсохнуть.
     Под утро  полковник Маринов разрешает вернуть на место железный настил,
вновь установить котел.
     -  По   вашему   заданию,  товарищ  генерал,   --докладывает  полковник
Олевскому, - сделали так,  что  взрыв  может быть произведен не  раньше, чем
через десять дней  и  не  позже, желательно, чем через полтора месяца в виду
возможной дегерметизации.
     Когда генерал уходит наконец соснуть часок перед рабочим  днем,  Ясенев
спрашивает полковника:
     - Илья Григорьевич! А как мы узнаем,  кто поселится в этом доме и когда
нам взорвать его?
     -  Это, -  доверительно  отвечает  полковник,  -  нам  сообщат  военные
разведчики, подпольщики и партизаны. Формируется специальная группа наводки.
Подумай, кого выделить в эту группу из москвичей-"академиков".
     -  И  все-таки,  -  задумчиво  говорит  Ясенев, оглядывая котельную,  -
чего-то  не  хватает  здесь,  какого-то  серьезного  отвлекающего  элемента,
решающего хода  всей партии. А то как бы немцы не разбудили спящую красавицу
"Тосю" раньше нас...  Послушай, Илья Григорьевич! А что...  А  что,  если...
Только бы пошли на это - пожертвовать королевой,  чтобы поставить противнику
мат!.,
     -  Что-то я не  понимаю тебя, - недоуменно хмурится  Маринов. - Мудришь
что-то, фантазируешь.
     - Без  фантазии,  -  серьезно  отвечает Ясенев, - в нашем деле  нельзя.
Кажется, я придумал. Идем, прогуляемся в саду, и я все объясню...


     В  саду  свет еще борется с  мраком. Шуршит палая  листва  под  дождем.
Мокнут гипсовые фигуры резвящихся малышей вокруг фонтана.  Тихо поскрипывают
на ветру качели. Пасмурный октябрьский денек...
     Двадцать  второе октября  1941  года. Среда. Еще  6  октября выпал  под
Москвой и быстро  растаял первый снег. И здесь  под  Харьковом  раскисли под
дождями поля, буксует хваленая гитлеровская техника. Порой отделению саперов
из  батальонов  Маринова  удается   надолго   задержать   дивизию  вермахта,
заминировав  какую-нибудь  грунтовую  дорогу.  В  поле  безнадежно   увязают
немецкие Т-III и  Т-IV -  посадка  у фрицевских танков низкая, да  и  моторы
слабее дизелей наших Т-34.
     Великое дело делают сейчас под  Харьковом военные инженеры и  саперы. С
творческим огоньком, с фантазией,  без устали,  увлеченно трудятся на боевых
постах  командиры и политработники.  Образцом  служат "академики"-тосовцы  -
москвичи и ивановцы,  гвардия  рабочего  класса России, отобранная  из числа
лучших  электриков, радиотехников, строителей  -  техники и  прорабы  тайной
войны...
     Все силы брошены на  оборону  Харькова. А Харьков держится из последних
сил.  Около  двадцати  тысяч  коммунистов  и  девяносто  тысяч  комсомольцев
посылает  город  на  фронт.  Истребителями танков  становятся  восемь  тысяч
храбрейших комсомольцев-добровольцев Харькова, выделенные обкомом комсомола.
"Панцерегерями"  -  охотниками за танками - со страхом называют  их танкисты
командующего 1-й танковой армией вермахта генерал-полковника фон Клейста.
     Все  делают  батальоны  Маринова,  чтобы  помочь войскам  Юго-Западного
фронта сдержать бешеный  напор врага, сковать его маневренность  и, главное,
позволить харьковчанам демонтировать и  отправить в  глубь  страны бесценные
харьковские заводы. За каких-нибудь полтора месяца, мужественно отбиваясь от
врага, Харьков  отправляет на  восток  триста двадцать  эшелонов с заводским
оборудованием,  двести  двадцать  пять эшелонов с рабочими, пятьдесят  шесть
эшелонов с госпиталями.
     Бьет в  барабаны,  ревет  фанфарами  берлинское  радио:  "Москва  перед
нами!.. Колосс на глиняных ногах повержен  и уже никогда не поднимется!.. Из
Можайска наши герои ночью видят зарево бомбежки над агонизирующей Москвой!..
На очереди Харьков! Город охвачен паникой!.."
     А в Харькове нет и следа паники.
     В минирование и разрушение военных объектов  в городе включаются войска
НКВД,  железнодорожные  полки,  партизаны из  школы  Кочегарова  -  товарища
Маринова  по лихим делам в  Испании. Полковник Маринов  снабжает их минами и
взрывчаткой. Нет, не встанет на колени Харьков!
     Помощники полковника Маринова по скоростной программе обучают около ста
пятидесяти будущих  партизан-подрывников. Отбором  и  расстановкой командных
кадров  партизан  и  подпольщиков  занимаются обком  и  горком.  Центральный
комитет  КП(б)У  уже  утвердил  подпольный  харьковский  обком  во  главе  с
коммунистом Иваном  Ивановичем  Бакулиным,  доцентом  кафедры  математики  и
секретарем парторганизации Харьковского сельскохозяйственного института.
     "Коммунисты  - вперед!" - в Харькове это не просто лозунг, боевой клич,
а руководство к действию.
     Бок о  бок с  коммунистами, плечом  к плечу с  большевиками - Ленинский
комсомол,  молодая гвардия  рабочего,  студенческого  Харькова.  По  решению
обкома  комсомола  подпольный обком  возглавит  Александр Зубарев.  Обучение
молодых народных  мстителей  возлагается на  все  того же  Илью Григорьевича
Маринова.
     И уже осенью сорок  первого рождается легенда об  "Илье-громовержце", о
"боге диверсий" полковнике Маринове...
     Время  - вперед! Надо торопиться. Как это мало - двадцать четыре часа в
сутки,  когда  дел  невпроворот.   А  под   Мерефой,  под  Богодуховом,  под
Красноградом трещит уже фронт.
     У  фронта,  как у  моста, -  определенная грузоподъемность.  Это  знает
каждый сапер, каждый  инженер, каждый минер. Всей своей  непомерной тяжестью
давит  на  харьковский  фронт  отборная   шестая  армия   вермахта  -  армия
генерал-фельдмаршала фон Рейхенау, любимца фюрера. Пройдет немного времени -
падет  Харьков,  погибнет  любимец фюрера, и на  его  место  встанет генерал
Паулюс, один из  главных авторов плана войны против Советского Союза - плана
"Барбаросса", И под  траурный  звон колоколов во всем рейхе  погибнет шестая
армия  в  Сталинграде. Та  самая шестая, что  рвется сейчас к  Харькову,  та
шестая, что получит в Харькове тяжелые ранения...
     Надо  торопиться.  И  потому недолго продолжается  совещание полковника
Маринова  с  подполковником   Ясеневым  в  саду  дома  номер  17  по   улице
Дзержинского.
     - Хорошо, - наконец соглашается полковник. - Значит, не  только "Тося",
но и "Фрося"? Будь по-твоему. Пожертвуем королевой.

     Штаб командира  68-й пехотной дивизии  вермахта  разместился  в большой
мазанке посреди полусгоревшего  села.  По размытой  дождями  улице  медленно
движется  войсковая колонна - танки с эсэсовскими номерами,  транспортеры на
полугусеничном ходу, штабные вездеходы.
     Генерал-лейтенант Георг фон Браун  с  довольным видом, по-наполеоновски
сунув руку за красный лацкан шинели,  смотрит  в окно  на  проходящие войска
дивизии.
     Дивизия   у   фон   Брауна  полнокровная.   Фельдмаршал  фон  Рундштедт
сравнительно недавно передал ее из резерва группы армий "Юг" в  распоряжение
командующего  шестой  армией генерал-фельдмаршала фон Рейхенау.  Раньше 68-я
входила  в  резерв  фон  Рундштедта  и  подчинялась  штабу  резервного  7-го
армейского корпуса, хотя ее и перебросили в числе первых пятнадцати  дивизий
вермахта  на  Восток,  куда она прибыла еще  в июне  -  июле 1940  года. Она
считалась  дивизией 2-й волны,  состояла из 169, 188 и 196-го полков, а одно
время входила в состав соседней с шестой семнадцатой армии.
     За  спиной генерала стоит майор Гендель, командир саперного  батальона.
Он затаил  дыхание - теперь по улице проходит его батальон, надо же было ему
попасться на глаза суровому генералу!
     Впереди - моторизованная  рота, моторизованный понтон-но-мостовой парк,
легкий моторизованный инженерный парк, две пешие роты саперов...
     Генерал молчит. Как будто пронесло. Слава господу!
     Проползают тяжелые полевые  гаубицы -  все двенадцать  гаубиц  тяжелого
артиллерийского   дивизиона.   За  ними  легкие  гаубицы   трех  дивизионов.
Кавалерийский  эскадрон и  самокатный  эскадрон разведывательного батальона,
Бронеавтомобили, противотанковые орудия... Конца не видать длинной  колонне.
Треща моторами, колонну обгоняют фельджандармы на мотоциклах...
     Генерал   возвращается  к   столу,   на   котором   разостлана  большая
топографическая  карта.  К  столу  ближе  подходят  офицеры  штаба,  старший
адъютант барон фон Бенкендорф, СС-унтерштурмфюрер граф фон Рекнер.
     - Итак, господа, битва умов!  Вот что нам предстоит в Харькове, который
падет  с  часу на час. Разведка докладывает, что минирование идет  невиданно
широким фронтом  не только на дальних  и ближних подступах к  городу, но и в
самом городе. Я понимаю толк в минах" господа. Недаром мой  кузен Вернер фон
Браун занимается не только ракетами, но и  минами.  Русские -  лучшие в мире
шахматисты,  и  в  мины  они  играют  так же,  как в шахматы. Это  подземные
шахматы, майне геррен, и жертвовать нам придется не пешками, а солдатами.
     Он обводит строгим взглядом офицеров штаба дивизии,
     - Наша слабость, господа, - будем откровенны, -  в том,  что вся машина
вермахта заведена  на блицкриг, мы  готовились не  к  обороне,  а  только  к
наступлению,  а  следовательно,  почти  предали  забвению  такое  мощное   и
эффективное  оружие,  как  мины.  Окончательная  победа  на  Востоке  - дело
нескольких недель, но надо выиграть войну  малой кровью. И сначала для этого
нам с вами надо выиграть минную битву - битву умов, битву нервов. Пусть наши
саперы  еще   раз  покажут,  что  нет  в  мире  им  равных.  Сольем  воедино
прусско-немецкий солдатский дух с победными идеями Адольфа Гитлера! Хайль!
     - Хайль Гитлер! - грянули офицеры.
     - И вот еще что,  господа! -  продолжает генерал. - Еще  28 июля  фюрер
заявил, что для  Германии  "промышленный район  вокруг Харькова важнее,  чем
Москва". Харьковские заводы и  Донецкий угольный бассейн значительно укрепят
военный  потенциал  рейха,  послужат  залогом новых больших  побед на других
фронтах.  Ваша  обязанность,  майор  Гендель, спасти  индустрию  Харькова от
большевистских  мин, чтобы ее можно  было поставить  целиком  а полностью на
службу вермахту!
     Помолчав, он торжественно добавляет: - Через час - решающий штурм!

     "Эмка" полковника Маринова  выезжает из открытых ворот дома 17 на улице
Дзержинского. Ворота тут же закрываются, а "эмка",  свернув направо, едва не
сталкивается с другой "эмкой", черного цвета.
     Из  затормозившей черной "эмки"  выскакивает лейтенант Черняховский. Он
подбегает к машине полковника Маринова, вскидывает руку к козырьку фуражки.
     - Товарищ полковник!  - говорит он высунувшемуся  из "эмки" Маринову. -
Начальник Особого отдела просит вас срочно явиться на станцию.
     Маринов и Ясенев тревожно переглядываются. Что бы это могло быть?
     - Здравствуйте,  товарищ лейтенант!  - говорит  полковник.  -  Вот мы и
свиделись опять. Старые знакомые. Что там случилось, не знаете, часом?
     - Не могу знать,  товарищ полковник! - бесстрастно  отвечает лейтенант,
но по  лицу  его  видно, что  он  отлично  знает, в  чем дело,  и  дело  это
серьезное.
     Выйдя из машины, к нему подходит его боевой друг Коля Гришин.
     - Мне-то ты можешь сказать, что там произошло, - негромко говорит Коля,
стискивая руку лейтенанту.
     - Не могу, - тихо отвечает лейтенант Черняховский. - Рад тебя видеть.
     Коля  смотрит  долгим  взглядом  в  глаза  друга,   но  видит,  что  он
непоколебим и медленно разжимает руку, молча возвращается к машине.
     Маринов громко, в сердцах хлопает дверцей.
     - На  станцию! - говорит он Коле Гришину,  который теперь водит  "эмку"
вместо убитого водителя Вани.
     В ветровом стекле еще зияют лучистые дыры. Боковое стекло новое.
     Впереди  мчится  "эмка"  полковника  Маринова. Сзади  -  черная  "эмка"
Особого отдела.
     Ясенев оглядывается,  смотрит сквозь заднее стекло на "эмку" лейтенанта
Черняховского.
     - Что там стряслось? - спрашивает он.
     - А  я  откуда  знаю? - с  неожиданным  раздражением в  голосе отвечает
всегда уравновешенный, хладнокровный полковник.
     На станции  Черняховский  ведет командиров быстрым  шагом по  лабиринту
путей и линий. Недалеко от депо - оцепление.
     Довольно большая воронка,  почти как от авиабомбы. Разворочена стрелка,
откинут  рельс,  изуродованный, скрученный  взрывом  рельс. На боку валяется
паровоз с сорванными бегунками. Воронка еще дымится, а над  котлом  паровоза
вьется пар.
     Из-за  паровоза  выходит  военный в  черном кожаном  пальто  и  кожаной
фуражке,  с кожаной полевой  сумкой и кожаной кобурой на боку. Весь в коже -
от фуражки до сапог,
     Полковник Маринов молча приветствует его. Начальник Особого отдела тоже
касается козырька кончиками пальцев в кожаной перчатке.
     - Что скажете, полковник? - тихо спрашивает начальник.
     Полковник  оборачивается к  заметно  побледневшему Ясеневу, смотрит под
ноги, откашливается.
     - Что же говорить-то...
     Проследив  за  взглядом  начальника  Особого  отдела,  он  вздрагивает:
неподалеку  лежат  два  тела,  полуприкрытые форменными  куртками со знаками
железнодорожников.
     - Ваша мина? - спрашивает человек в кожаном.
     - Наша, - отвечает полковник,  -  Моя мина. МЗД...  Мы здесь только МЗД
ставили. С электрохимическим взрывателем. Срок замедления - пятнадцать дней.
     - А взорвалась через двое суток! Под нашим паровозом! А если бы тут шел
войсковой эшелон?
     Маринов  молчит:  теоретически  допустимо,  что мина взорвалась  раньше
из-за неисправного механизма.
     - Постойте! - вдруг оживляется он. - Воронка маловата!  Да, совсем мала
и мелка воронка!..
     Он поспешно  достает  из  потрепанной кирзовой  полевой  сумки какие-то
бумаги,  блокнот,  быстро  перелистывает  непослушными пальцами,  подносит к
глазам один из листков.
     - Все ясно, - говорит он наконец с огромным облегчением.  - Эту стрелку
минировало  подразделение  капитана Гольца. Вот копия его  карты  - здесь...
здесь была  установлена ложная мина, "орех", одна только мина-сюрприз. МЗД с
нормальным зарядом в двадцать-тридцать  килограммов  взрывчатки  оставила бы
воронку в пять раз большую!..
     - Следовательно? - тихо спрашивает начальник Особого отдела.
     - Следовательно,  здесь  -  вредительство!  - твердо отвечает полковник
Маринов. - Здесь поработал враг!
     Начальник Особого отдела подходит  к Маринову, берет под руку, медленно
отводит в сторону.
     -  И  я  так  думаю,  -  говорит  он  полковнику.   -  Пришлось  крепко
поволноваться за  вас,  Илья Григорьевич,  выдержать  настоящий бой.  У  нас
нашлись  люди, которым  показалось,  что нужны  самые решительные  и жесткие
меры.  И  жертвы,  мол,  налицо, и состав  преступления.  Хотели  привлечь к
ответственности капитана  Гольца и вас,  полковник. А  вы  знаете- живем  по
законам военного  времени. Но  я давно  убедился  в важности  вашей  работы,
великой важности операции... в городе орудует  враг. Третьего дня  в  центре
заводского  района  мы нашли  два  трупа  рабочих  ночной  смены.  У  одного
перерезано горло,  другому вонзили нож в спину. Выяснили, что  у них исчезли
все документы: паспорта, удостоверения,  ночные пропуска, карточки... И  эта
хитро задуманная диверсия не такой уж для нас сюрприз. Вот смотрите...
     Чекист  останавливает  Маринова  возле  телеграфного столба, показывает
пальцем.
     - Видите зарубку? А что под зарубкой?
     - Цифры.
     - Какие цифры?
     - Двенадцать - сорок пять.
     - Правильно! Не догадываетесь, что бы  это могло означать? Очень просто
- двенадцать шагов по азимуту сорок пять градусов. Та самая стрелка!
     Он провожает Маринова к "эмке".
     - Еще раз прошу, товарищ полковник! Выше  бдительность! И от души желаю
вам удачи!


     Третий  день  подряд  бомбят  Харьков   эскадры   "юнкерсов"  из   5-го
авиационного  корпуса генерала  авиации  Риттера  фон  Грейма,  подчиненного
генерал-полковнику  Леру, командующему  4-м воздушным флотом  "Люфтваффе". В
оперативном подчинении Лера  почти тысяча триста самолетов, и нет сейчас  во
всей  полосе  группы армий "Зюйд",  которую поддерживает 4-й воздушный флот,
более важного объекта, чем Харьков.
     Асы 51-й  бомбардировочной эскадры "Эдельвейс"  и 55-й бомбардировочной
эскадры  особого  назначения "Гриф" по нескольку раз вылетают из  Киева  и с
других захваченных  аэродромов и,  ориентируясь  по  громаде  Держпрома-Дома
государственной  промышленности, сбрасывают  полутонные  фугаски  и  кассеты
зажигательных  бомб на  дымящийся город. Они же распахивают  бомбами позиции
советских войск  на фронте" пикируют с воем и железным лязгом на отступающие
измотанные полки.
     Но и в самую ожесточенную бомбежку не отходят от станков еще оставшиеся
в осажденном городе рабочие.
     Одна  из  бомб,  весом  в пятьсот  килограммов,  раскалывает  заводской
корпус. К счастью,  почти все рабочие в подвале. Они  перетащили туда станки
еще после первых сильных бомбежек.
     После  взрыва  наверху  погас  свет.  Вспыхивают  спички.  В их  слабом
неверном свете  видны встревоженные  лица рабочих. Многие еще смотрят вверх.
Станки остановились, клубится пыль.
     И вдруг, со стороны выхода из подвала, голос:
     - Дверь завалило!
     Где-то журчит вода. Плеск воды становится  все громче. Вода уже хлюпает
под ногами. Снова голоса в темноте:
     - Ну, что там, хлопче?
     - Вентиляцию тоже всю завалило! Что делать, Климыч? Климыч ерошит седые
волосы,  запорошенные  каменной  крошкой,  посыпавшейся  с  потолка,  мотает
головой. В ушах звенит. Пахнет едко сгоревшим кордитом.
     - Расчистить вентиляцию можно? - спрашивает он деловито.
     -  Куда  там!  Голыми-то  руками? Куски железобетона такие - с места не
тронуть. И воздух вроде не проходит.
     Из дальнего угла подвала доносится сдавленный стон.
     - Сюда, ребята! - зовет мальчишеский голос. - Здесь раненые.
     -  Ничего, ничего!  -  бодрится  один из  раненых. - Обломком по голове
шибануло.
     - Раненых на стол сюда, - говорит Климыч. Где-то журчит, хлещет вода.
     - Климыч! Труба лопнула... заливает!..
     - Крышка  нам! Хана! - раздается  чей-то  мрачный голос. -  Зря  в этот
подвал забрались.
     - А ну, не каркай там!  - обрывает  говорившего Климыч. - Только подвал
нас и спас. Меня раз в германскую засыпало, так три дня откапывали. Контузия
была, заикался  потом  до самой  Октябрьской... Чтобы победить, надо  сквозь
огонь, воду и медные трубы пройти...
     - А меня, - говорит кто-то в темноте, - раз в шахте засыпало. По  горло
в воде двое суток стояли. Такое и в мирное время бывает, ничего особенного.
     -  Ничего особенного! -  бурчит все тот же мрачный голос. -  Утонем тут
как крысы...
     - Трубы, трубы... - бормочет Климыч. - Надо дать знать о себе...
     Он шарит в темноте обеими руками, находит тяжелый ключ,
     -  Где  у нас тут трубы? Бейте, стучите по трубам!  Проходит  час, два,
три... Ночь затопила заводской двор.
     В темноте пляшут лучи электрофонариков и "летучих мышей".
     В  крыше  и стенах  цеха зияют  проломы. Из  проломов  еще курится дым.
Грохочут трактора с включенными фарами.
     Полковник Маринов, весь перемазанный сажей и известкой, со сбитой набок
фуражкой, выбирается  вверх  по заваленной обломками железобетона  лестнице,
ведущей в подвал.
     - Ну как? - спрашивают сверху возбужденные голоса, - Стучат еще?
     - Стучат,  стучат! - успокаивает рабочих Маринов. - Вот что:  вся  ночь
уйдет  на расчистку лестницы. А  вода там  все прибывает.  Утонут люди.  Где
минеры? Надо взрывать. Берусь взрывом расчистить вход в подвал.
     В подвале  - стук и звон. Вода подбирается уже к груди, Тут  и там  все
еще вспыхивают изредка спички.
     - Не жгите, товарищи, спички! - громко говорит,  стоя в воде, Климыч. -
Еще пригодятся. Наши нас не бросят, выручат.
     Кое-кто из рабочих взобрался на  станки. В воде холодно. Климыча трясет
дрожь, зуб на зуб не попадает.
     - Махорки ни у кого не осталось? - спрашивает кто-то в темноте.
     - Была, да намок весь кисет...
     Откуда-то сверху доносится прерывистый стук.
     - Тихо, товарищи! Ша! Морзянка, никак!.. Кто морзянку знает?
     - Я знаю, - отвечает тонкий голос подростка, - В Осоавиахиме изучали.
     - И я  с подпольных годков помню, - говорит  Климыч, - в тюрьме царской
перестукивались...
     "Вас понимаю!" - выстукивает Климыч.
     - Спрашивают - все ли целы? "Все живы!"
     - Воду, говорят, отключили. Хотят взрывом  расчистить вход! Просят всех
отойти в дальний угол, за станки. Раненых перенесите туда!
     "Вас понял!" - стучит Климыч по трубе.
     -  Не  робей,  ребята! - весело говорит  он в  полной темноте.  - Будет
Гитлеру труба. А мы через полчаса горячий чай будем пить дома!
     В темноте  по бикфордову  шнуру со скоростью  один  сантиметр в секунду
бежит яркая искра белого огня,
     Маринов  быстро выбирается  из обломков  наружу. Уже  у  самого  выхода
шинель  цепляется за железный  прут,  торчащий  из  куска  железобетона.  Он
дергает шинель  - не может отцепить,  Дергает изо всех сил и  с рваной полой
выкарабкивается наружу, бегом бежит за угол,
     С оглушительным  треском, распоров пламенем  ночь, рвется  заряд  тола.
Направленный взрыв выбрасывает во двор куски железобетона.
     Целая толпа рабочих во главе с полковником Мариновым выкатывается из-за
угла цеха к лестнице.
     В   большом  проломе  на  месте  сорванной   взрывом   двери  в  подвал
показывается белая голова Климыча.
     - А!  Это ты, полковник! -  говорит он снизу.  -  Ну,  спасибо,  сынок.
Выходит, минами можно не только убивать, а и спасать людей, а? - Обернувшись
назад, он кричит: - Раненых выносите!
     Бережно  выносят  раненых,  кладут  на  носилки  -  рядом   давно  ждет
санитарная машина с красным крестом.  С рабочих,  выбирающихся из  каменного
мешка, чуть не ставшего для них смертельной западней, льет вода. Товарищи по
заводу бросаются к ним. Объятия, крепкие рукопожатия...
     - А где наш избавитель? - озирается Климыч.
     - Полковник-то? - отвечают ему.  - Уехал  полковник. На объект умчался.
Как только вы вылезать начали, так и уехал.
     В подвале вдруг вспыхивает электрический свет.
     - Свет дали! - радуется Климыч. - А ну,  хлопцы, кто здоровый!  Кругом!
Заворачивай  оглобли!  За  работу,  к  станкам!  Воду-то  спустили.  Там   и
обсушимся. Не время чаи распивать.

     Уже полночь, когда полковник Маринов приезжает на своей "эмке" в дом 17
на улице Дзержинского. В саду льет дождь, скрипят на ветру каштаны и тополя.
Слезятся  черные окна особняка. За голыми сучьями весь западный небосклон то
и дело озаряется тускло-багровыми сполохами  фронтовой канонады.  Фронт  уже
под Харьковом. А  столько еще  не сделано дел, хотя в основном план операции
выполнен!
     Полковник тяжело  поднимается  на второй  этаж, в маленькую комнату,  в
которой он неделю  назад поселился  с Ясеневым после того, как оттуда выехал
генерал   -   работник   штаба,   командированный  в  Воронеж,   куда  скоро
передислоцируется  и  весь   штаб.  Теперь   приказа  о  передислокации,  об
оставления города можно ждать каждый день...
     Ясенев  не  спит,  читает лежа в  постели какую-то затрепанную  книжку,
чертит что-то в блокноте.
     - На передке был? - спрашивает Ясенев, поздоровавшись, опустив на грудь
книжку.  -Денек-два  продержатся? Еще не все госпитали вывезены, ведь каждый
день раненых с фронта привозят, И у нас еще не все сделано.
     - Продержимся, -  не очень уверенно отвечает  полковник,  раздеваясь. -
Как с "Фросей"?
     Завтра все закончим.
     - Что читаешь?
     -  О  Циолковском.  Гениальный  ученый!  Немцы  вот  его родную  Калугу
захватили, а  я  все о  нем  думаю, об учителе физики,  жившем  в  домике на
окраине  Калуги.  Уцелел  ли  тот  домик-то?  В  нем  Константин  Эдуардович
разработал теорию  ракеты.  Формула  ракетного полета, космические  корабли,
искусственные спутники, ракетные поезда... Вот послушай!..
     Сняв пиджак - Маринов в гражданском, -  он ложится на койку, повернув к
товарищу чуть улыбающееся лицо.
     - Хорошенькое же время ты нашел мечтать о полете на Луну!
     - Нет, ты только послушай, что  писал Циолковский: "Сорок лет я работал
над  реактивным полетом..." Это он написал за несколько  месяцев до  смерти.
"Через несколько сотен лет, думал я, такие  приборы  залетят за атмосферу  и
будут уже космическими  кораблями...  Непрерывно вычисляя  и  размышляя  над
скорейшим  осуществлением  этого  дела, вчера, 15 декабря  1934 года,  после
шести  вечера,  я  натолкнулся   на   новую  мысль  относительно  достижения
космических  скоростей... Последствием  этого открытия явилась  уверенность,
что такие скорости гораздо легче получить,  чем я предполагал. Возможно, что
их достигнут через  несколько  десятков  лет,  и,  может  быть,  современное
поколение  будет свидетелем  межпланетных  путешествий". Каково,  а? Когда я
читаю такое у отца астронавтики, я горжусь, что я русский человек!
     Ясенев садится в кровати, блестящими глазами глядя на товарища,
     - А я думаю: что  это он там чертит? - говорит, усмехаясь, полковник. -
Новую мину изобретает, что ли?
     - Нет, Илья Григорьевич! - горячо говорит Ясенев. - Минировал я сегодня
завод, видел эр-эс - реактивные снаряды "катюши". И сразу вспомнил юношескую
мечту свою -астронавтику! Ведь "катюша"  - это и есть, черт побери, прообраз
управляемой  космической  ракеты!  Космического  корабля, о  котором  мечтал
Циолковский, мечтал революционер Кибальчич. А  между  прочим, химик  Николай
Иванович Кибальчич тоже выбрал  хорошенькие время для  мечты  о  космических
путешествиях. О них он мечтал, изобретая мины, снаряды для народовольцев.  О
космосе мечтал,  проектируя космический аппарат  в  тюремной  одиночке перед
смертью!..
     - Скоро,  - говорит полковник, глядя в потолок, - мы отпразднуем,  даст
бог,  совершеннолетие твоей "Тоси".  А о  биографии ее  я знаю  очень  мало.
Рассказал бы...
     -  Только  вовсе  она  не  моя, - возражает  Ясенев. -  Над  чудо-миной
работали много лет десятки  и сотни ученых,  инженеров, изобретателей. Можно
сказать, что нашей невесте "Тосе"  уже  сорок с хвостиком. Старая  дева наша
"Тося"!.,
     О чудо-мине Ясенев мог говорить часами.
     Еще  великий  Попов,  рассказывал Ясенев, изобретатель  радиотелеграфа,
заинтересовался  проблемой создания  управляемой по  радио  мины.  Александр
Степанович  наверняка  многого  бы  достиг  в  этом  деле,  если бы  морское
ведомство финансировало его опыты, но ведомство это выплатило замечательному
физику  и электротехнику  всего триста рублей на эксплуатацию  изумительного
изобретения, совершенно не оценив его возможности.
     Минами  Попов  стал  заниматься,  еще   будучи  преподавателем  Минного
офицерского  класса  в  Кронштадте.  Класс  этот выпускал  минных  офицеров,
ведавших   и   всем   электрооборудованием   на   кораблях    императорского
военно-морского  флота.  В марте 1896 года Попов продемонстрировал в Русском
физико-химическом   обществе  изобретенный   им   беспроволочный   телеграф,
поставивший  на службу человеку радиоволны.  Его  аппарат уже  был снабжен -
впервые в  мире - антенной и заземлением  и заставлял  звонить электрический
звонок. Отсюда  уже один  шаг к управляемой по  радио мине  -  шаг,  правда,
гигантский. Ведь звон  тогда вызывали  не сигналы передатчика -  его еще  не
было,  -  а  атмосферные  помехи.   Потому  и   назвал  Попов  свой   прибор
"грозоотметчиком". Но уже в 1896 году  он сконструировал  радиопередатчик, а
через два  года  осуществил радиосвязь  между двумя кораблями  на расстоянии
более чем сорок километров.
     Но  морской министр царя передал заказы на  радиоаппаратуру... немецкой
фирме  "Телефункен".  Слабость  радиосвязи  была  одной  из причин  разгрома
царского Тихоокеанского флота в русско-японской войне.
     Александр Степанович Попов скончался в  возрасте сорока  семи лет после
бурного  объяснения  с  министром  просвещения,  устроившим  ему  разнос  за
укрывательство      революционного      студенчества     в     Петербургском
электротехническом институте, директором которого Попов стал в разгар первой
русской революции,
     В  1898  году  Никола  Тесла,  крупнейший   ученый  и  инженер  Сербии,
изобретатель  электродвигателя  переменного тока,  сотрудник Томаса Эдисона,
продемонстрировал  управляемую   по   радио   лодочку,  впервые   осуществил
радиоуправление на расстоянии.
     В  том  же году - не  где-нибудь, а  в  Харькове!  -  профессор Николай
Дмитриевич Пильчиков прочитал удивительную лекцию - о подрыве мин, "не  имея
к ним никакого отношения",
     Профессор  Пильчиков изобрел  "протектор" -  прибор, отделяющий  нужные
радиосигналы от ненужных.  "Протектор" радиоприемника мины безошибочно ловил
посланный радиопередатчиком сигнал и взрывал мину!
     Понимая важность своего изобретения в военном деле, профессор предложил
прибор морскому  министерству.  Министерство  решило,  что  идея  профессора
Пильчикова - это такая же химера, как и идея Попова,
     В  конце  концов  профессору  удалось получить  пятьсот  червонцев.  Он
считал, что в Париже за такой прибор с радостью  дали бы миллион франков. Но
он был патриотом и не желал продавать свое изобретение чужестранцам.
     Только узнав, что  в Америке  военное  ведомство  отвалило Николе Тесле
миллион  долларов   на  производство  подобных  опытов,  мудрецы  в  морском
ведомстве Петербурга раскошелились и  объявили работы профессора  Пильчикова
совершенно секретными.
     И  вдруг  -  профессор  Пильчиков  начинает  странно вести  себя. Точно
спасаясь  от  таинственных  преследователей,  он  укрывается  в  харьковской
клинике  Платонова и  вскоре  в местных и даже столичных  газетах печатается
сенсационное сообщение:



     Самоубийство или убийство?
     Похоже было  на  инсценировку самоубийства, И инсценировка  эта была не
слишком  искусной.  Револьвер системы  "Бульдог",  шестизарядный, с коротким
стволом, лежал слишком далеко от тела профессора, распростертого на кровати.
Выстрел был произведен прямо в сердце.
     Сердце  Николая  Дмитриевича   по   сей  день  хранится  в  Харьковском
медицинском институте.
     Эксперты  судебной медицины  считали версию самоубийства маловероятной.
Не было обнаружено никаких мотивов для самоубийства.
     В отличие от бедного Попова, которому приходилось  работать репетитором
в электромонтером, профессор  Пильчиков  был состоятельным человеком. К тому
же  он  мог рассчитывать  на  новые  субсидии  от  щедрот морского министра,
который  к  тому времени приказал даже  передать  в распоряжение  профессора
маленькое суденышко "Днестр" с радиопередатчиком  на борту. Кажется, морской
министр понял  наконец огромное стратегическое значение  открытий  Попова  и
Пильчикова.
     Но это понимали и за границей. Империалистические державы готовились  к
мировой  бойне.  Лишь недавно умолкли пушки русско-японской  войны. В Европе
активизировали свою тайную деятельность разведки главных хищников.  Особенно
интересовалась всеми новинками  минной войны кайзеровская морская  разведка.
Предшественники адмирала Канариса не дремали...
     Кто похитил сотни технических документов, записей и чертежей профессора
Пильчикова?
     Нет, смерть профессора Пильчикова вовсе не похожа на самоубийство.
     В Харькове велось какое-то  следствие, охранное  отделение  и  жандармы
пытались   отыскать   следы   злоумышленников.   Но   никаких  следов   этим
шерлок-холмсам, набившим  руку и кулак на  подавлении  "внутреннего  врага",
обнаружить не удалось.
     Чины военной  контрразведки  не  могли  не  вспомнить, что  несколькими
годами раньше так же загадочно был убит в  своей лаборатории  инженер Михаил
Михайлович  Филиппов,  работавший  над  проблемой  передачи  электротока  на
расстоянии. Это он  удивил Россию, когда  из  Санкт-Петербурга, словно маг и
чародей, заставил загореться лампу в Царском Селе!
     И  после  убийства полиция  также  установила и  запротоколировала факт
похищения неизвестными злоумышленниками бумаг инженера-изобретателя.
     Чья агентура  не останавливалась перед убийством, чтобы украсть военные
секреты России?
     Германии? Австро-Венгрии? Франции? Англии?..
     Загадочные  события в  Харькове невольно приводят на  ум эпизоды романа
Алексея Толстого "Гиперболоид инженера Гарина".
     В  любой европейской  столице дорого  бы дали  за бумаги  Пильчикова  и
Филиппова. Управляемым по радио боевым оружием интересовались все разведки.
     Но первая мировая война  разразилась слишком быстро. К тому же она была
в  основном   позиционной,  и,  хотя  минная  война   развернулась   широко,
несовершенная еще радиоуправляемая техника не нашла применения,
     Шел 1921 год...
     Отгремела  война  с  белополяками,   в  ноябре  1920-го  Красная  Армия
геройским  штурмом  овладела  Перекопом  и  сбросила в Черное море  "черного
барона".  Но борьба  еще не кончилась.  Ранней весной вспыхнул Кронштадтский
мятеж, и триста делегатов X съезда РКП (б) участвуют в штурме Кронштадта...
     В  средней  Германии,  Рурском  районе  и  Гамбурге  разгорается  пламя
восстания,    над    многими     городами    развевается    красный     флаг
рабочих-коммунистов. Но  реакция потопила восстание в крови, развязала белый
террор.
     Во  Владивостоке  в результате  белогвардейско-японского  переворота  к
власти пришло правительство братьев Меркуловых. Мародеры  Меркуловы  просили
Романовых   прислать  во  Владивосток  "государя   Приамурья   и  блюстителя
всероссийского престола".
     В Соединенных Штатах Америки на смену  президенту Вудро Вильсону пришел
президент Гардинг.
     В Кантоне президентом Китайской республики стал Сунь Ятсен.
     В  Париже  состоялся  съезд   "русского   национального   объединения",
созванный  эсером Бурцевым  во имя  сплочения белой  эмиграции для  борьбы с
большевизмом.
     Японские войска заняли город Николаевск-на-Амуре.
     В июне собрался III конгресс Коминтерна,
     Красная Армия  и войска Красной Монголии разбили банды барона Унгерна и
освободили столицу Монголии Ургу.
     Тяжелое  поражение понесли банды батьки Махно на  Полтавщине. Сам Махно
бежал в Румынию.
     Владимир  Ильич Ленин направил  письмо к международному пролетариату  с
просьбой оказать помощь голодающим в Советской России.
     "Нужда и болезни велики.
     Голод 1921  года их усилил дьявольски" (В. И. Ленин.  Полн. Собр. соч.,
т. 44, стр. 81), - писал он несколько дней спустя.
     Верные  интернациональному  долгу   рабочие  Чехословакии   постановили
еженедельно заработную  плату  за один  час  отчислять в  пользу  голодающих
Советской России.
     Одиннадцатого  августа  газеты   опубликовали  Наказ   Совета  Народных
Комиссаров о проведении в жизнь начал новой экономической политики.
     Двадцатого августа Владимир Ильич написал статью "Новые времена, старые
ошибки в новом виде", в которой  дал такую  характеристику текущего момента:
"Антанта   вынуждена  прекратить  (надолго  ли?)   интервенцию  и   блокаду.
Неслыханно разоренная страна  едва-едва начинает оправляться,  только теперь
видя всю  глубину  разорения, испытывая  мучительнейшие бедствия,  остановку
промышленности, неурожаи, голод,  эпидемии" (В.  И. Ленин. Полн, собр. соч.,
т. 44, стр. 103.)
     В том  же августе  был  подписан  мандат  громадного значения. Вот  его
текст:
     "Дан на основании постановления Совета Труда и Обороны от 18 июля с. г.
изобретателю  Владимиру  Ивановичу  Бекаури   в   том,   что   ему  поручено
осуществление в срочном порядке его, Бекаури, изобретения  военно-секретного
характера.
     Для выполнения этого поручения т. Бекаури предоставляется:
     Организовать техническое бюро и отдельную мастерскую.
     Производить всевозможные по ним расчеты работ.
     Получить  по нарядам от государственных  снабжающих  органов материалы,
инструменты,  инвентарь  и  прочее  необходимое  оборудование,  а  в  случае
невозможности получения  из  государственных ресурсов  приобретать указанные
предметы на вольном рынке,
     Производить  соответствующие  опыты  и испытания..."  (Цит.  по кн.: М.
Новиков.  Творцы  нового оружия, М.,  Изд-во ДОСААФ, 1971, стр.  4. (Примеч.
автора).
     Этот документ подписали 9 августа 1921 года Председатель Совета Труда и
Обороны  В. Ульянов (Ленин), председатель  Всероссийского  Совета  Народного
Хозяйства  П.  А.  Богданов и секретарь СТО и личный секретарь Ленина Л.  А.
Фотиева.
     Появлению  этого важнейшего документа  предшествовало  заседание Совета
Труда и  Обороны 18 июля 1921 года,  на  котором Владимир  Иванович Бекаури,
скромный железнодорожный техник из Грузии,  ставший  крупным  изобретателем,
доложил о возможностях использования новейшей радиотехники в военном деле, в
управлении по радио самолетами, танками, кораблями, минами. На заседание СТО
Владимира  Ивановича  Бекаури  пригласил его  председатель,  Владимир  Ильич
Ленин, который уже беседовал  с  этим самородком и по достоинству оценил его
проекты, сразу же поняв, что речь идет вовсе не о прожектерстве.
     Подобно тому  как  Кибальчич  изготовлял бомбы для  народовольцев,  так
Бекаури делал бомбы для борцов  революции 1905 года в  своей родной  Грузии.
После победы Советской власти  в Грузии Бекаури всерьез  занялся укреплением
оборонной мощи освобожденной Родины.
     При ближайшем участии Владимира Ильича в августе 1921 года было создано
Остехбюро -  Особое техническое бюро по военным изобретениям. Владимир Ильич
рекомендовал  подкрепить  смелые идеи  Бекаури  глубокими научными  знаниями
хорошо  ему  известного по совместной  работе  над планом ГОЭЛРО выдающегося
специалиста  в  электротехнике  и  радиотехнике   профессора  Петроградского
политехнического института Владимира Федоровича Миткевича.
     В августе 1921 года Ленин писал: "Наша Красная Армия не существовала  в
начале войны. Эта армия и теперь ничтожна против любой  армии стран Антанты,
если сравнить материальные силы..." (В. И. Ленин.  Поли. собр.  соч., т. 44,
стр. 103.). И великий вождь стремился к  тому,  чтобы сделать  Красную Армию
самой сильной в мире и по техническому вооружению,
     17  ноября советские газеты  напечатали корреспонденцию  из Харькова  -
снова, заметьте, Харькова! - в которой утверждалось, что местный  инженер по
фамилии Чейко нашел способ взрывать мины на  расстоянии с помощью "теплового
эффекта лучей".
     Двадцать шестого ноября Владимир Ильич  Ленин послал  письменный запрос
об  этом   сообщении  председателю  Госплана  СССР   Глебу  Максимилиановичу
Кржижановскому... (Там же, т. 54, стр. 37-38.)
     Это был месяц замечательной статьи  "О значении золота  теперь и  после
полной  победы  социализма", блестящих  речей на  праздновании четырехлетней
годовщины Октября на собрании рабочих Прохоровской мануфактуры и на собрании
рабочих завода "Электросила", знаменитой рецензии ("Талантливая  книжка") на
книгу  "Дюжина  ножей  в  спину  революции"  "озлобленного",  по   выражению
Владимира Ильича, "почти до  умопомрачения белогвардейца Аркадия Аверченко".
Ильич  был уже серьезно болен: в начале декабря он получил отпуск по болезни
и переехал в Горки.
     Кржижановский заверил  Ленина, ссылаясь  на Чубаря, комиссара  Главного
артиллерийского управления, что изобретение инженера Чейко вполне серьезное.
     Владимир  Ильич  поручил  дело  инженера  Чейко управделами  Совнаркома
Горбунову с  тем, чтобы  тот  организовал отзыв  на его  изобретение видного
ученого и радиотехника Бонч-Бруевича (Там же, стр, 38.). Выяснилось: военные
инженеры  - радиотехники  молодой Красной Армии усиленно занимаются вопросом
радиоуправляемых мин...
     Так,   прочитав   маленькую  газетную  заметку,  Ленин,   с  гениальной
прозорливостью  понял  военно-техническое значение  идеи мин, управляемых по
радио.  Не  приходится  сомневаться,  что  интерес  Ильича  к этой  проблеме
вдохновил радиотехников в Красной Армии,
     Двадцать лет отделяли тогда нас от сорок первого. Это и много  и  мало,
когда речь идет о  разработке принципиально новых изобретений. Три года ушло
на производство и испытание первых образцов техники особой секретности.
     В  июле  1925  года  Бекаури  и  профессор  Миткевич,  ставший  позднее
академиком и заслуженным деятелем науки и техники РСФСР, демонстрировали ТОС
председателю Реввоенсовета Михаилу  Васильевичу Фрунзе. Пять  мин  на берегу
Финского   залива   были   взорваны   радиосигналами   с   борта  тральщика,
находившегося в двадцати пяти километрах от берега.
     В ноябре  того же  гида  с помощью  тех же радиоприборов  были взорваны
минные  фугасы  на  Комендантском аэродроме  под Ленинградом,  На  испытании
присутствовали новый председатель РВС СССР и наркомвоенмор Климент Ефремович
Ворошилов,  Григорий Константинович  Орджоникидзе, выдающийся  полководец  и
военный деятель Шапошников, бывший тогда командующим войсками Ленинградского
военного округа.
     Через  шестнадцать  лет  именно Маршал  Советского  Союза Шапошников  в
качестве  начальника  Генерального  штаба РККА  отдаст  полковнику  Маринову
приказ о введении в бой техники особой секретности.
     .В  мае  1927 года  Бекаури  и  профессор  Миткевич  продемонстрировали
усовершенствованные приборы "Беми"  (по начальным буквам фамилий их основных
создателей) руководителям партии, правительства,  армии и флота. На этот раз
мины был" взорваны  по  радиокоманде, посланной с расстояния  около шестисот
километров!
     В 1929  году  приборы  "Беми"  были приняты на вооружение РККА.  Сергей
Миронович Киров, стоявший  тогда  во главе  ленинградских большевиков, лично
руководил  налаживанием  серийного производства чудо-мины.  Большое внимание
этому делу уделял Маршал Советского Союза Тухачевский, всегда подхватывавший
любое  ценное новшество и  заботившийся об усилении технической оснащенности
Красной Армии.
     Прошло  еще  несколько  лет,  в армии  появились  первые  подразделения
специального   минирования,   вооруженные  грозной   ТОС,  и  маршал  Михаил
Николаевич  Тухачевский  открыто  заявил,  что радио в  будущей  войне будет
применяться и для взрывания мин на расстоянии.
     Владимир  Иванович Бекаури  был награжден  за свою  выдающуюся  роль  в
создании  радиомины  высшим  орденом  страны   -  орденом  Ленина,  орденами
Трудового  Красного Знамени и Красной Звезды. Но вскоре трагически погибли и
маршал Тухачевский ,и Бекаури. Дальнейшему развитию грозного оборонительного
оружия был  нанесен  серьезный удар. А до мирового  пожарища  оставалось так
мало времени...
     И  все  же  работа   над  чудо-миной  продолжалась  -  в  лабораториях,
кабинетах, на  заводах и полигонах. Взводы и роты спецминирования  осваивали
радиомину на западной границе и на Дальнем Востоке.
     Уже перед  самой войной была разработана конструкция электрохимического
взрывателя - ЭХВ,  радиовзрывателя, применявшегося в радиоминах. Именно этим
радиовзрывателем были снабжены чудо-мины в Харькове.
     Самоотверженно трудились радиотехники. Приборы с радиолампами были  все
еще   несовершенны,  громоздки,  требовали  большой   энергии.   И   все  же
радиотехники успешно решили  все  проблемы,  связанные с созданием и  боевым
использованием радиомины.
     В те предвоенные  годы наши конструкторы и инженеры уделяли пристальное
внимание    новейшим     радиолокационным     средствам,     разрабатывались
радионавигационные    приборы,    радиолокационные    станции,    самолетные
приемо-передающие  радиостанции,   рации  для  танков,  радиовзрыватели  для
зенитных снарядов.  Техника военной  связи сделала  огромный скачок в период
между  двумя  войнами. А времени оставалось  в обрез, еще не  налажено  было
серийное производство этой техники...


     Ясенев вдруг замечает, что полковник Маринов его  не слушает. Полковник
спит.
     Ясенев умолкает. Эх, скорее бы эту  войну  кончить! Всю жизнь мечтал  о
космосе, а приходится выдумывать и ставить мины!
     ...На второй  день  войны,  23 июня 1941  года  выехал военный  инженер
Владимир Петрович Ясенев на Западный фронт. Минск, Витебск, Орша, Смоленск -
первые огненные этапы боевого пути минера Ясенева.
     Когда человеку  ежедневно, ежечасно грозит смерть,  когда эту смерть он
то и  дело держит  в собственных руках, невольно  оглядывается он  в  редкие
минуты отдыха на  прожитую жизнь.  В своих письмах  жене, горячо  любимой им
Клавдии Ивановне  Зерновой,  и трехлетней дочке  Аллочке  Владимир  Петрович
часто,  очень  часто  предавался воспоминаниям. Вспоминал родную воронежскую
деревушку,  где  родился  тридцать четыре года назад, тяжелое,  безрадостное
детство  - хмурое утро в общем-то светлой жизни. Был он  после смерти матери
беспризорным,  пока  чудом  не разыскал  на  далеком  Севере  отца.  Работал
истопником вагона  на  железной дороге,  рубщиком  на колесном  пароходе.  В
автобиографической  трилогии Горького, своего любимого писателя,  находил он
много   сходства   с   собственной   нелегкой   юностью.   Но  в  1926  году
девятнадцатилетний Володя Ясенев поехал  с  комсомольской путевкой в Москву.
Прошло  лет  десять  напряженной  учебы,  практической  работы,  творческого
поиска, и  стал  Владимир Петрович  Ясенев,  выпускник  электромеханического
факультета  Военно-электротехнической   академии,  начальником   лаборатории
Научно-исследовательского  института,  секретарем  комсомольской организации
всего  этого   института.  Он   стал  прямым  продолжателем  дела  Попова  и
Пильчикова,  с дружным спаянным коллективом работал в предвоенные  годы  над
конструированием  и  совершенствованием  радиомины  и  другой техники особой
секретности, осваивал, испытывал эту технику.
     Подхваченный ураганом  войны, только  19  июля  сорок  первого смог  он
написать  домой. В скупых, по-мужски сдержанных строках его первого военного
письма - боль и горечь первых недель войны:
     "Здравствуйте,  мои славные  Клавдюшенька, Аллочка!.. Как  мало  прошло
времени и так много перемен. Кто бы мог  ожидать!.. Уже на фронте я все ждал
возможности  написать  тебе о  том,  чтобы  ты  уезжала в деревню  в  случае
чего..."
     У военного  инженера Ясенева  болит сердце  за семью: "Все возможное со
своей  стороны  я  постараюсь  сделать..."   В  минуты   отдыха   на  фронте
вспоминались  счастливые годы: "Вспоминаю наши отпуска, поездку на пароходе,
прогулки в выходные  дни. И  так  хочется  вернуть все это, близкое, родное,
милое,  но  невозможно..."  То  и  дело сквозит в  его письмах -  тревога за
будущее:  "Пытаюсь представить себе, что будет  дальше  и не могу, настолько
все быстро меняется..."
     Восьмого  августа  1941  года:  "У  меня  все  идет  по-старому.  Решил
полностью  взять себя  в  руки и действовать  так, будто нет никаких  ужасов
войны.  Я достаточно на них насмотрелся - не в диковинку... Наш снимок стоит
у  меня на столе  перед глазами. Очень  часто, закрыв  глаза, целую холодное
стекло, там, где ты так хорошо смотришь на меня..."
     В середине августа Владимира Петровича отозвали в Москву, снова послали
на полигон, готовить ТОС. "Работы много, - пишет он домой, - готовлю кое-что
в большом  количестве,  поэтому мой выезд несколько задерживается. В  Москве
давно не был  -  некогда вырваться... Становится до боли досадно, что по тем
фронтовым местам, где  недавно  проезжал я, ходит немецкий сапог, топчет наш
урожай. Но ничего - за все воздастся ему сторицей!"
     В  письме  от 28 августа он  вновь  возвращается к  недавним  фронтовым
воспоминаниям,  рассказывает о  своей  группе тосовцев: "С  фронта вернулись
почти все. Потери небольшие- двое убито,  трое ранено... Я тебе не писал, но
я  ездил уже второй раз... Меньше  беспокойся  обо мне.  Ты  меня  знаешь  и
поэтому должна  понять, что хоть немец и хитер, -  но  взять меня не  так-то
легко. Примеры того были, когда уходил  из-под Смоленска - ему неприятностей
наделал  уже  много... Но все равно, так  или  иначе этот  Мамай на нас себе
голову сломит..."
     Второго сентября: "Кладу все  силы  на  то,  чтобы  максимально  помочь
фронту. Часто работаю ночью, готовлю "подарки"... Ничего, дай прийти зиме, и
этот зверь замерзнет в наших степях и просторах..."
     Пятого  сентября:  "Ничего, в войне бывают победы и поражения. Я твердо
уверен, что первое будет за нами..."
     Из  Харькова   Владимир  Петрович   Ясенев,  любивший  писать  жене  по
пять-шесть  страниц, не  написал ни одного письма - работа  не оставляла ему
свободного времени...
     О  сорок  первом  и  во  время войны и  после  нее долго будут  спорить
ветераны войны, военные историки,  писатели. А факт остается фактом: в самую
мрачную  годину  лихолетья героически боролась  армия,  в неимоверно трудных
условиях копая могилу новому Мамаю, не теряя  уверенности в грядущей победе.
Свидетельство  тому  -  вся  минная  операция "Харьков"  и  письма  военного
инженера Ясенева.

     Утро последнего дня в Харькове полковник Маринов встречает у "Ани" - на
аэродроме,  объекте  номер сорок один.  Снова короткий  деловой  разговор  с
комбатом -сколько вбито "кольев", сколько найдено "орехов".
     В сопровождении комбата и небольшой группы командиров-саперов полковник
медленно  идет  вдоль бетонированной  взлетно-посадочной  полосы,  принимает
работу.
     Погода нелетная. Ветер  бросает в  лицо  пригоршни ледяного дождя. Весь
горизонт заволокло  свинцово-серыми тучами.  А  улетать  самолетам все равно
придется. Фронт рокочет, ревет, словно раненый зверь, совсем рядом.
     Не все работы еще закончились на  аэродроме. Завидя  начальство, минеры
вытягиваются, берут под козырек.
     - Продолжайте работу, товарищи бойцы! - командует полковник.
     Минеры только  что  кончили бурить,  закладывают в минный колодец "муку
второго сорта" - заряд аммонита.  Вокруг колодца расстелен  мокрый от  дождя
брезент,  на нем  -  широкие  доски для хождения. Рядом  - аккуратно  снятые
толстые куски дерна с жухлой травой, аккуратная куча грунта.
     Через   каждые   двадцать-тридцать  шагов   комбат   показывает   места
минирования у края бетона.
     Полковник доволен.
     - Отличная работа,  товарищи! - говорит он командирам. - Комар  носу не
подточит. Поздравляю! В  ангарах чистая работа у вас, и здесь с  микроскопом
не обнаружить следы минирования. "Колья" вбиты прекрасно!..
     В конце полосы все во главе с полковником переходят на  противоположный
край полосы и так же медленно идут обратно.
     -  Глубина колодцев  до двух  метров, - докладывает ободренный похвалой
капитан. -  Из трех колодцев в двух - ложные мины, бутылки не с аммонитом, а
с глиной. Бурили наклонно, под бетон. Колодцы для ложных мин копали вручную.
Для усиления поражающего действия сверху клали металлический лом...
     Полковник вдруг видит у края  бетона  весьма заметную - впадину  -  над
минным колодцем просел грунт.
     - Это что такое? - строго спрашивает он. - Ложная мина?
     Нервничая, капитан заглядывает в блокнот.
     - Кажется, да, ложная. Нет, простите, настоящая...
     - Безобразие! - не повышая голоса, говорит полковник. - Грязная работа!
Халтура! Чье отделение? Кто напортачил? Глядите! На бетон занесли на сапогах
свежую землю, здесь траву вытоптали! Когда минировали?
     -  Дней пять  назад.  Отделение неопытное, сплошь  молодняк. К тому  же
дожди сильные шли, а грунт здесь сильнее размокает...
     - Вы вину на Илью-пророка не валите! Надо было как следует сырой землей
уплотнять, на совесть трамбовать.
     -  Может,  взорвать  рядом  небольшую  бомбу, чтобы  забросало  впадину
землей?
     - Не  поможет. Вырыть мину и снова  зарыть как полагается. У нас каждый
грамм взрывчатки на счету.
     -  Но   это  невозможно!  Там  неизвлекаемая  мина-сюрприз!   Пятьдесят
килограммов взрывчатки!
     - Невозможно? Вот что,  капитан... Я сам докажу вам, что это  возможно!
Научу вас честно работать! Зовите саперов этого отделения!..
     Вдвоем с капитаном,  отпустив остальных командиров, полковник наблюдает
за работой двух молодых саперов, вскрывающих лопатами минный колодец.
     - Вот и ящик с бутылками аммонита, - наконец говорит капитан, - Теперь,
ребята, уходите отсюда!
     Саперы  молча уходят.  Капитан начинает саперной лопаткой удалять землю
вокруг ящика.
     -  Благодарю  вас,  -  сухо  говорит полковник,  снимая  шинель,  -  вы
свободны!
     - Вы сами?! - теряется капитан. - Нет уж, я за эту мину в ответе...
     - Повторяю - уходите!
     - Никуда я не пойду, товарищ полковник. Раз так, давайте вместе...
     - Уходите - это приказ!
     Капитан с тяжелым вздохом вылезает из колодца:
     -  Сюрприз  под ящиком. Ради бога, не сдвиньте ящик! Капитан пятится от
минного колодца, на  ходу  надевает  шинель,  отходит на  взлетно-посадочную
полосу, где стоит Коля Гришин, адъютант полковника, с его шинелью.
     Полковник Маринов спокойно запускает руку  под ящик, слегка приподнимая
его  другой  рукой,  нашаривает  мину-сюрприз,  осторожно,   очень  медленно
вынимает "орех", прижимая верхнюю крышку мины.
     Достав мину, он быстро перевязывает ее бечевкой.
     Теперь можно перевести дух. До чего часто стучит  больное сердце! Пульс
- сто двадцать, не меньше. Никак не привыкнет сердце к этой работе!..
     - Все в порядке! - громко говорит полковник. - Можно продолжать!
     С аэродрома - на фронт, который почти вплотную подошел к Харькову.
     Пропуская отступающие части Юго-Западного фронта,  батальоны полковника
Маринова   под  носом  у  атакующих  гитлеровцев  взрывают  мосты,  минируют
раскисшие под осенними ливнями дороги.
     Минеры   оставляют   на   пути   врага   тридцать   тысяч   "листовок"-
противотанковых  мин, около тысячи  "орехов"  - мин-сюрпризов,  больше  двух
тысяч "кольев" - "эмзедушек".  Огневая мощь ждущих своего часа мин равняется
мощному залпу из десятков тысяч тяжелых и легких орудий.  Всюду подстерегает
врага смерть.
     Сроки  замедления  в  "эмзедушках"  минеры  устанавливают  по  графику,
разработанному  штабом полковника Маринова, с  таким  расчетом, чтобы взрывы
происходили ежедневно в разных местах города.
     Сделано  все  возможное для  того,  чтобы  не  пострадали  харьковчане,
остающиеся в городе, чтобы сберечь народное добро.
     По  инициативе Военного  совета  фронта  не  только  огонь,  но  и воду
заставляет город служить борьбе против захватчиков. По  плану, составленному
обкомом  при  содействии  полковника Маринова,  ночью  харьковские пожарники
открывают во многих нежилых, заминированных зданиях гидранты, чтобы затопить
подвалы. Вода маскирует мины - мины затрудняют откачку воды.


     В последний раз обходят Маринов и Ясенев дом "с календарем семнадцатого
года". Все жильцы его, кроме минеров, уже выехали.
     Печально  выглядят в  коридоре  картины, оставшиеся от  эвакуированного
детского сада - картины, изображающие смеющихся беззаботно голых карапузов.
     Полковник Маринов  выходит с  небольшим  легким чемоданом  на лестницу,
смотрит  на хоровод  гипсовых  малышей вокруг фонтана.  Смутно  белеют они в
вечерней темноте.
     Фронтовая канонада грохочет так, что дрожит весь дом, дрожит земля.
     Подходя  к "эмке", Маринов  вдруг замечает, что  по  аллее  поднимается
чья-то темная фигура. Он выхватывает из кобуры пистолет  ТТ, громко окликает
человека в аллее.
     - Кто идет?
     - Свои, товарищ полковник! - отвечает знакомый голос,
     -  Лейтенант  Черняховский!   -  узнает  чекиста  полковник.  -  Какими
судьбами?
     Лейтенант подходит ближе, молодцевато козыряет,
     - Назначен сюда в охрану, товарищ полковник!
     -  Вот как! Ну, на  этой работе ты  долго не продержишься! - усмехается
полковник. -  Вот-вот  немец в город  ворвется.  Слышишь? Окружают.  С  трех
сторон гремит. Как бы не окружили. Советую ехать с нами.
     - Приказ, товарищ полковник, - отвечает,  едва заметно пожимая плечами,
Черняховский.
     - Что ж, до встречи, лейтенант! - говорит полковник, залезая в машину.
     Захлопнув дверцу, он тихо добавляет:
     - До свидания, "Тося"!
     В  канонаде  уже можно различить отдельные  пулеметные очереди. Это  на
окраине...
     Черняховский  запирает  дверь в  проходной,  со стороны двора, изнутри,
запирает ворота особняка, ловко перемахивает через ворота.
     Улица  пустынна.   На   воротах,  на  ограде  белеют  свежие  листовки.
Черняховский подходит к воротам, освещает фонариком листовку.
     "Дейче зольдатен!"
     Обращение к немецким солдатам. Опомнитесь, образумьтесь! Против кого вы
воюете? Переходите на нашу сторону!..
     Нет, сейчас их этим не возьмешь.
     Он освещает фонариком часы на руке: товарищи должны с минуты на  минуту
подъехать.  А  вон  и  грузовик -  полуторка  с  голубым  огнем  в  прорезях
зачехленных фар.
     Когда полуторка останавливается у дома  номер  семнадцать, из открытого
кузова  выпрыгивает с  автоматом  на  груди Коля Гришин. Он крепко жмет руку
Черняховскому.
     -  Все  в  порядке,  товарищ  командир!  -   возбужденно  рапортует  он
Черняховскому. - Разведывательно-подрывная группа "Максим" уходит  из города
последней.
     Внезапно  из-за забора дома напротив к грузовику  протягиваются  четыре
грохочущие  зеленые  струи  трассирующих  пуль. Звенит  разбитое  стекло. Из
пробитого радиатора брызжет вода. Из простреленных шин со свистом вырывается
воздух. Падая, Коля Гришин срывает с шеи ремень автомата, открывает ответный
огонь по деревянному забору.
     Из кузова спрыгивают  разведчики-подрывники группы "Максим". Их человек
пятнадцать, почти все с автоматами.
     Кто-то  бросает автомат укрывшемуся за машиной  Черняховскому. Командир
взвода ППД бьет  по забору, по трепетным  язычкам  сине-багрового пламени  в
пламегасителях автоматов.
     - Вперед! - зовет он, перебегая через улицу, ведя на бегу огонь.
     Враг явно не ожидал такого оборота. За забором - топот бегущих ног.
     Черняховский пинком распахивает  калитку. Его ребята  с  разбегу ныряют
через невысокий забор.
     В  проходном дворе им  удается  настигнуть трех диверсантов. Двое убиты
наповал. Третий,  раненый,  пускает себе  пулю в  рот. Четвертый -  высокий,
белобрысый - уходит, пропадает в ночи...
     Перед рассветом 24  октября,  за какой-нибудь час  до  прихода  немцев,
полковник Маринов взрывает один из четырех пролетов Холодногорского виадука.
     Взрыв точно рассчитан. Технически и психологически.
     Целым мост нельзя  оставлять: немцы  заподозрят  подвох, начнут искать,
наткнутся  на  радиомины.  А так - без  особого  труда отремонтируют пролет,
пустят по нему  машины и танки. Об  этом по  радио сообщат разведчики. И вот
тогда-то взорвется первая радиомина, за ней -  не  сразу, а погодя - вторая,
третья. Пока от виадука не останется лишь  бесформенная  груда железобетона,
под которым найдет себе могилу гитлеровская солдатня.
     На  условленном километре Чугуевского шоссе полковник Маринов нашел все
свои  подразделения,  кроме группы лейтенанта Болтова.  Ждать нельзя - немцы
уже рядом.
     А  ведь  группа  Болтова -  это "тосовская" группа. В  ее  распоряжении
грузовик  с  секретными  радиоприборами!  Ключи  от  "кухни   с   календарем
семнадцатого года..."
     С тяжелым сердцем дает полковник Маринов команду: "По машинам!"
     Шоссе  запружено  отступающими войсками.  Хлещет ледяной дождь.  Хорошо
хоть, что погода совсем нелетная  - "юнкерсов" и  "мессеров" и в помине нет.
Ведь  одного  "юнкерса" достаточно, чтобы  разбомбить "газики" с  ТОС, чтобы
провалить  операцию спецминирования... Одного  "юнкерса"  или одной  спички,
поднесенной  к  бикфордову  шнуру,  если  колонне  Маринова  будет  угрожать
окружение. Потому-то и смотрят минеры с благодарностью на хмурое,  затянутое
дождливыми тучами небо.
     Позади операция  "Харьков", двадцать три  дня напряженного,  смертельно
опасного труда.
     Впереди - сто тридцать километров пути. Но какого пути!
     За  Чугуевом  кончается  асфальт.  За Чугуевом - разливанное  море, все
дороги развезло.
     То и дело  минеры вытаскивают свои  машины из размытой грязной колеи. А
дождь не унимается, хлещет все  сильней.  За  один  день, затратив  суточный
рацион горючего, колонна продвигается  всего  на... семь километров. С такой
же скоростью движутся войска 38-й армии генерал-майора Цыганкова.
     За спиной не умолкает грохот артиллерии: немец напирает.
     Все готово в  каждой  из машин  колонны:  капсюль-детонатор,  бикфордов
шнур, двухсотграммовая шашка тола, похожая  на кусок  хозяйственного мыла. И
конечно, заветный коробок спичек, спрятанный подальше от дождя.
     Но это значит - вся операция насмарку. Без специальных радиоприборов не
разбудишь спящую красавицу "Тосю" и ее подруг...
     Чугуев, Печенеги, Великий Бурлук, Валуйки...
     Особенно трудно  преодолевать затопленные жидкой грязью  балки. На одну
из таких балок пришлось затратить целые сутки.
     Почти  семь суток  воюет колонна,  затерявшись  в  потоке серошинельных
войск, с  осенним бездорожьем. И наконец  впереди  за  мутной  пеленой дождя
замаячили крыши станционного поселка недалеко от Валуек.
     К счастью, фронтовики Юго-Западного так измотали в сражении за  Харьков
гитлеровцев, что они совсем выдохлись и намертво застряли в размокшей степи.
Сотни  меченных черными крестами  танков  Клейста  выходят  из  строя.  Даже
транспортеры на полугусеничном ходу и машины повышенной проходимости увязают
в гиблых балках. Авторемонтные базы и команды остаются далеко позади, да и у
них не сыщешь запасных частей для машин трофейных, ненемецких марок - разных
"шкод" и "ситроенов".
     Туже всего приходится команде лейтенанта Болтова, которая  базировалась
в гигантском здании Госпрома на площади Дзержинского.  Из Харькова  Болтов и
его команда выбрались вовремя на своей  полуторке, но потом попали в пробку,
застряли   совсем  недалеко  от  места  сбора  оперативно-инженерной  группы
полковника Маринова.
     Гитлеровцы уже перерезали железную  дорогу Харьков - Купянск, последнюю
из  семи  важнейших  железнодорожных  линий,  связывавших Харьков  с другими
городами страны. Оставалось свободным одно только Чугуевское шоссе.
     Когда  "газик"   Болтова  добрался  до  Рогани,  шоссейную  дорогу  уже
простреливали немецкие  пулеметы.  Потом в машине  насчитали полтора десятка
пулевых пробоин.
     Немцы  лупили  бронебойно-зажигательными.  А если  бы  одна  такая пуля
попала в бензобак?
     Лейтенант Болтов не знал, разумеется, какие именно немцы обстреляли его
машину и,  надо полагать,  не  задумывался над этим. А  были  эти  немцы  из
разведывательной моторизованной  роты одного из полков 68-й пехотной дивизии
генерал-лейтенанта  Георга  фон  Брауна.  Немцы  тоже  не  ведали, кого  они
обстреляли, не знали, что  если бы им удалось остановить эту  машину с  ТОС,
то, возможно, совсем иначе сложилась бы судьба генерала фон Брауна...
     Не в  один  переплет  попадала  команда  лейтенанта  Болтова  -  бравый
старшина Базенков,  младшие  командиры-старший электромеханик  Базин, радист
Крайнев и электромеханик, он же водитель "газика", Хохлов.
     Где-то  под  Печенегами  им пришлось  отбиваться  от  целого  эскадрона
немцев, швыряя в кавалеристов толовые шашки вместо гранат.
     Они тоже тонули в балках и продирались в давке на переправах.
     Все  они  знали: Маринов  и Ясенев вынесли  бы  приборы  ТОС на  руках,
взорвали бы ТОС только в самый последний, безвыходный момент.
     Дважды попадали они под бомбежку.
     С превеликим трудом добравшись наконец до железной дороги за Валуйками,
команда Болтова пересела со своей техникой на поезд и благополучно доставила
ТОС сначала в Воронеж, а оттуда, на автомашине, на Воронежскую радиостанцию.
     И вот,  улыбаясь  счастливыми  улыбками,  они  стоят перед командирами,
перед  Мариновым  и  Ясеневым,  и  лейтенант  Болтов рапортует  о  том,  что
радиоприборы ТОС доставлены в целости и сохранности!..
     - Спасибо, товарищи! -  взволнованно жмет им руки полковник  Маринов. -
Здорово  вы  нас  выручили!  Поздравляю,  друзья,  с  наступающим праздником
Октября!..
     Новоселье  -  тосовцев  поселили  в  комнате на  третьем  этаже  здания
радиостанции  - совпадает  с праздником. Девушки-радиотехники, работающие на
станции, непрерывно заводят  пластинки: радиостанций  используется  как маяк
для советских самолетов. По случаю  праздника миловидная  Аня, старшая среди
девушек, подбирает самые популярные, самые любимые пластинки - песни Леонида
Утесова, Клавдии Шульженко, Лидии Руслановой и первые военные песни, которых
еще совсем мало в граммофонной записи.
     И вот радисты лейтенанта  Болтова танцуют с девушками под эту музыку, а
в ушах все еще звучит грозная какофоническая музыка недавних бомбежек.
     "Говорит Воронеж!.."
     Первыми выслушивают  тосовцы  на радиостанции сообщение о  состоявшемся
накануне в Москве торжественном заседании, на котором по поручению ЦК партии
выступил Председатель ГКО... Сталин  указал на усиление  опасности, нависшей
над  страной.  Это  видно  и  по фронтовым  сводкам: положение  под  Москвой
остается  критическим,  враг  штурмует  Севастополь,  3  ноября  наши войска
оставили Курск.  Войска Юго-Западного фронта, отошедшие  на рубеж  восточнее
Прохоровки,  Волчанска, Изюма, ведут оборонительные бои  против  все  той же
шестой  армии  и  второй   армии  фельдмаршала  фон  Вейхса  на  Воронежском
направлении...
     И  всех "мариновцев" в Воронеже до  глубины души потрясает сообщение  о
параде  на  Красной площади в  Москве в  день двадцать  четвертой  годовщины
Великого Октября... Гитлеровцы ломятся к воротам Москвы, Геббельс вопит, что
двадцать  четвертый год  Советской власти будет  ее  последним  годом,  а на
Красной площади перед Кремлем, перед Мавзолеем - парад боевых частей Красной
Армии как символ надежды, уверенности в Победе!..


     Часть вторая
     ПЕРВЫЙ ГРОМ
     "АХТУНГ МИНЕН!"
     Итак,   исполняется  заветная   мечта   генерала  Георга  фон   Брауна:
фельдмаршал  фон  Рундштедт назначил его,  командира 68-й пехотной  дивизии,
первой  ворвавшейся в  Харьков,  комендантом и начальником  гарнизона  этого
миллионного города, второй столицы богатой страны Украины!..
     В  первый  же  день после  отступления русских войск  на стенах  города
появляется "Приказ No 1" за подписью нового "хозяина города:
     "...Каждый  житель города Харькова,  который  знает места, где заложены
мины, бомбы замедленного  действия, подрывные  заряды,  или же подозревает о
заминировании  каких-либо  объектов,  обязан немедленно  сообщить об этом  в
специальный  отдел  при  управлении  коменданта  города  Харькова  по  сбору
сведений о заминированных  участках. За правильные сведения будет выдаваться
денежное вознаграждение в размере от 1000 до 10000 рублей. С другой стороны,
каждый,  кто  скроет известные  ему сведения о заминированных  участках и не
сообщит об этом в комендатуру, будет предан смертной казни.
     За каждое  здание, взорванное  в  городе Харькове,  -  в  случае,  если
комендатура не будет заблаговременно  поставлена в известность о готовящейся
диверсии, оккупационными властями  в качестве репрессии  будет  казнено  100
жителей города".
     И, дабы никто уже не сомневался в том, что  генерал фон Браун - злодей,
кат и военный преступник, в приказе вдобавок говорится:
     "В целях сохранения личного состава доблестного вермахта,  поиски мин и
очистка минных полей будут производиться руками русских военнопленных..."
     Этот  приказ не случайно  появился  первым  из  целой  серии людоедских
приказов генерала фон Брауна. Уже на подступах к городу гитлеровские солдаты
и офицеры,  шестой  и  семнадцатой армий впервые за войну  всерьез  заболели
страшной  болезнью  -  "минобоязнью".  Это была  настоящая эпидемия, пагубно
отразившаяся на  боевом духе  войск, совсем  недавно упивавшихся  призрачной
победой блицкрига.
     Как-то в  октябре  СС-унтерштурмфюрер граф  фон Рекнер  прочитал  такую
запись в дневнике закадычного своего  друга по орденскому замку и дивизии СС
"Викинг"  СС-унтерштурм-фюрера  Петера  Поймана  (Кстати,  это он командовал
моторизованным  взводом, бросившимся в погоню за  автоколонной подполковника
Ясенева. Нойману посчастливилось отделаться легкой контузией, когда политрук
Бакрадзе взорвал грузовик с динамитом  и тем спас технику особой секретности
и колонну Ясенева.):
     "Каждый шаг здесь требует величайшей осторожности. Неосторожно откроешь
дверь - в  действие приходит одна из этих "адских машин". В некоторых местах
-  сплошные ловушки. Великолепный пистолет, валяющийся  на полу, подцеплен к
проволочке,  прикрепленной к  заряду  взрывчатки. В мирном самоваре спрятаны
килограммы тола,  который может взорваться в любую минуту. Банки с вареньем,
бутылки  с  водкой,  даже  колодезная веревка,  которую  ты  потянешь, чтобы
напиться воды, - все это смертельные  ловушки,  от  которых  надо  держаться
подальше...
     Иногда нетрудно заметить провода, ведущие  к кислотному  взрывателю или
детонатору.  Но дьявольски трудно разобрать минное устройство  так, чтобы не
отправиться при этом в лучший мир.
     Самый  простой способ разминирования -  из безопасного укрытия швырнуть
три  или  четыре  гранаты  в  любой  дом, в  который ты  хочешь войти.  Мины
сдетонируют от взрыва".
     Вот что такое "минобоязнь".
     И  "минобоязнью" этой  страдает уже  и  командир  дивизии,  комендант и
начальник   гарнизона  города   Харькова.  Поэтому,   пока  в   городе  идет
разминирование, генерал занимает небольшой каменный домик на окраине. Семью,
занимавшую дом,  старший  адъютант фон Бенкендорф  без  лишних разговоров  и
особых  церемоний  выдворяет в сарай  соседнего дома.  В  отличие  от своего
кузена главного конструктора ракет барона Вернера фон  Брауна, генерал Георг
фон Браун не хватает звезд с неба и не любит авантюры. Это крайне осторожный
и осмотрительный генерал.  Карьеру делает медленно,  но  верно, не отличаясь
личным  мужеством,  зато  твердо  надеясь  пережить  своих  более  пылких  и
безрассудных  коллег и  дотянуть до  заветного  фельдмаршальского  жезла.  В
кампании на Востоке ему везло. Без особо тяжелых потерь вел он по украинской
земле  свою  дивизию,  всегда предпочитая  двигаться  во втором  эшелоне или
резерве группы армий "Зюйд", за танкам Клейста.
     Лет десять тому назад,  когда Вернер уже добился  получения  заказа  на
конструкцию  жидкостной  ракеты дальнего  действия,  Георг,  офицер  черного
рейхсвера,  еще только мечтал о красных генеральских  галунах,  составлявших
предел  мечтаний юнкерского  отпрыска, потомка  рыцаря  Тевтонского  ордена.
Кузены смолоду грезили о  славе и  почестях,  но один шел к славе,  выполняя
заказы вермахта, другой  - его приказы. Один мечтал о покорении для Третьего
рейха звездных миров, другой о получении бриллиантов к "Рыцарскому кресту".
     Ни один приказ генерал фон Браун не выполняет так ревностно, как приказ
командующего  6-й армией фельдмаршала  фон Рейхенау  от  10 октября, который
гласит:
     "Борьба против большевиков в прифронтовом тылу ведется еще недостаточно
серьезно.  Вероломных и  жестоких партизан и дегенеративных  женщин  все еще
продолжают  брать  в плен. С франтирерами и бродячими, одетыми в полувоенную
форму  или  полностью  в  гражданское  платье,  возятся  как  с  порядочными
солдатами... Если в тылу армии будут обнаружены отдельные партизаны,  против
них будут  приняты жестокие меры. Они будут применяться также по отношению к
той   части   мужского   населения,   которая    могла   бы    предотвратить
предполагавшиеся налеты или вовремя сообщить о них..."
     Если  барон  Вернер  фон Браун будет  через два с половиной года  одним
махом  без  разбора  убивать  ракетами  Фау-2  сотни  вполне  цивилизованных
лондонцев без  различия пола и  возраста, то генералу  фон Брауну тем  более
ничего  не стоит без  разбора уничтожать  "русских варваров",  тоже, правда,
арийцев, но арийцев неполноценных, самого низшего сорта.  За две недели боев
за  Харьков  фон  Браун,  палач  Проскурова  и  Винницы,  создав специальное
подразделение   по  борьбе  с  партизанами,  в  кровавых  репрессиях  против
населения отличился превыше всех, других командиров дивизий, исключая только
разве командиров дивизий СС "Викинг" и "Лейбштандарт Адольф Гитлер".
     Вскоре фельдмаршал фон Рундштедт, главнокомандующий группой армий "Юг",
с удовлетворением отметит в приказе: "В ходе  борьбы с  партизанами в полосе
группы армий публично повешено и расстреляно несколько тысяч человек..."
     Фактически  169, 188 и  196-й полки  генерала фон Брауна превратились в
карательные полки.
     И  Рундштедт это ценит. Хотя  говорит о Брауне, отмечая его безудержную
алчность  и  честолюбие:  "У  него нет  убеждений,  у  него  имеются  только
аппетиты!"
     Кузен  знаменитого  ракетчика,  в творческом  экстазе работавшего в  то
время над реактивными снарядами, которыми он , надеялся поставить  на колени
Англию  и закидать для  острастки Нью-Йорк, понимал толк в "адских машинах".
Поэтому, когда абвер доложил ему, что город  густо засеян минами, он не стал
спешить с въездом.  И зачем спешить? Судя по всему, для  него, коменданта  и
начальника  гарнизона города  Харькова, война кончилась. Москва  вот-вот, со
дня на день, будет взята,  русские капитулируют, как  капитулировала до  них
почти вся Европа. Для его, генерала фон Брауна, карьеры совсем  неплохо, что
он заканчивает  эту большую  войну  хозяином четвертого по  величине  города
Советского Союза!
     Генерал со свойственной ему педантичностью  знакомился  со справками  о
Харькове, которые готовил для него абвер, со статьями, что печатали в те дни
немецкие  газеты. "Дейче Нахрихтенблатт", например,  писала в  октябре  1941
года следующее:

     После  Киева  Харьков,  некогда фортеция, заложенная  казачьим сотником
Харко, стал основной мишенью Люфтваффе.  По населению  (перепись 1939  года)
город стоит  на четвертом месте в  СССР.  После 1919 года  до 1935  года был
столицей  Украины.  Харьков  управлял  шахтами  и заводами  Донбасса. Советы
сделали Харьков городом большевистского американизма. Самые большие здания -
Госпром  и ЦК... На  всем  лежит отпечаток  промышленного  города... Крупный
индустриально-торговый центр... В военном  отношении Харьков важен не только
своей оборонной промышленностью, но и как военный штаб Украины..."
     Богатый  город!   Из  рейха  тучей  слетятся  стервятники  концернов  и
монополий. Коменданту города не трудно будет нагреть руки здесь. Под занавес
войны  надо обязательно успеть  урвать свою долю  военных трофеев!.. Шанс  в
жизни, можно сказать, уникальный...
     Из тех же справок и разведсводок  генерал с интересом узнал, что в годы
большевистских  пятилеток в Харькове  были построены крупнейшие не  только в
СССР,   но   и   во  всей   Европе   -  скажите   на   милость!  -   гиганты
машиностроительной, тракторной промышленности: Харьковский тракторный завод,
Турбогенераторный    завод,    Электромеханический    завод,    станкозавод.
Значительную  часть  машиностроительной  продукции Украины  выпускал рабочий
Харьков, Город  насчитывал  тридцать  пять вузов, сто тридцать  пять средних
школ,  тридцать  пять  научно-исследовательских   институтов.  Студентов   в
Харькове было шестьдесят тысяч - больше, чем во всей Англии...
     Впрочем, эти последние  сведения уже мало интересуют генерала. У славян
не должно быть своей культуры - так сказал фюрер!
     Миллионный город?! Чересчур много расплодилось славян! В оккупированном
Харькове  -  около  двухсот семидесяти  тысяч жителей.  Пусть  останется сто
тысяч, но это будут покорные рабы рейха!
     Чтобы  харьковчане с самого  начала убедились в том,  что  у их хозяина
твердая рука, генерал  фон Браун приказывает повесить на балконах домов всех
главных улиц города сто шестнадцать первых попавшихся харьковчан...
     Невесть из  каких нор вылезают предатели: Петр  Сагайдачный, Любченко и
другие   господа-недобитки   из   числа    украинских   сепаратистов,   ярых
националистов и  антисоветчиков.  На стендах, где  еще недавно  вывешивались
газеты  "Правда", "Известия", "Социалистична  Харькивщина" теперь  красуется
"Нова Украина". Зловеще чернеет парадная шапка:
     "Харкiв - фюреровi Адольфовi Гитлеровi!"
     С разрешения  коменданта  и  начальника  гарнизона  города эсэсовцы  из
дивизии  "Викинг" заживо сжигают  и  расстреливают около  четырехсот раненых
красноармейцев  в армейском госпитале  на  улице Тринклера  -  госпиталь  не
успели эвакуировать.
     "Ахтунг!  Минен!" "Внимание!  Мины!" Такие щиты  появляются  повсюду  в
Харькове и под Харьковом: у мостов, на шоссейных дорогах, у железнодорожного
полотна с обугленными склепами  вагонов с имперским орлом  и буквами: "ДР" -
"Дейче Рейхсбанк".
     "Ахтунг!  Минен!"  -  кричат   устрашающие  надписи   у  входа  в  цехи
Электромеханического    завода,    ХТЗ,    на    воротах    нефтебазы,    на
взлетно-посадочной  полосе аэродрома, у каркаса подорвавшегося "юнкерса",  у
сгоревшего ангара.
     А  в минированном здании штаба военного  округа с  затопленным подвалом
рыскают саперы с миноискателями, щупами, стетоскопами.
     По минированному виадуку идут и едут гитлеровские войска.
     Через минированный мост проходит немецкий эшелон.
     На  минированном почтамте  немцы устанавливают  вывеску  "Фельдпост"  -
"Полевая почта".
     Мины  молчат. Как  клавиши рояля.  Перед реквиемом,  Перед прелюдами  к
"Сумеркам богов",
     Молчат  мины  ТОС.  Зато  то  и дело, днем и ночью  взрываются  в самых
неожиданных местах МЗД, хитроумные "эмзедушки".
     Всеми работами по разминированию города руководит майор  Карл  Гендель.
Его отдел при комендатуре по сбору  сведений о заминированных участках почти
бездействует:  жители города не  знают или делают  вид,  что  не  знают, где
установлены мины. Гендель  неприятно  удивлен -  поразительно  молчаливый  и
скрытный народ, эти аборигены!
     Генерал фон  Браун возмущен. Когда  посреди  города взрывается внезапно
большое здание,  он приказывает повесить в проемах  окон десяток заложников.
Генерал  считает,  что харьковчан необходимо  не  только унизить, оскорбить,
обокрасть, но и устрашить.
     - Трудный день! - сочувственно говорит фон Рекнер. - Проклятые  мины! И
откуда  их столько у русских! Зато, экселленц, у вас  сегодня чудесный обед:
французское  шампанское,  норвежские   сардины,  русская   икра,  украинская
колбаса. Только  сначала надо покончить с  неприятным, но неизбежным  делом.
Этот  Штресслинг  из  СД  мне с  утра покоя  не дает.  Вот  новый  приказ  о
репрессиях за покушение, в результате которого был убит полковник Ланц.
     Вставляя монокль, фон Браун быстро просматривает приказ.
     - Ничего, Карл! Такая закуска перед обедом  пикантнее анчоусов! Бедняга
Ланц, он  так мечтал о  генеральском чине  и был на семь лет старше  меня. И
перед самым  концом кампании!  Интересно, как у вас там в СД оценили  голову
бедняги  Ланца. Что?! "Расстрелять  пятьдесят  коммунистов-заложников"?!  За
германского   полковника   -  полсотни  русских,  украинцев?!  Дешево  ценят
штаб-офицеров вермахта в СД!  Ну ладно, на первый случай хватит ста!  Только
пусть уж  СС-штурмбанфюрер Штресслинг  на  совесть постарается,  чтобы в это
число попало  по  возможности  больше настоящих  коммунистов,  а  не  только
случайных обывателей.
     Карл фон Рекнер тонко усмехается:
     -  К счастью, экселленц, еще  остались враги большевиков в России - они
помогут нам. И также, к счастью, - не все большевики еще перевелись, так что
Штресслингу не придется вешать безобидных горожан.
     -  Отдайте  приказ:  стрелять  в живот! В  целях  устрашения закапывать
раненых живьем.
     - Яволь, экселленц! И, простите, еще один неотложный приказ: о передаче
фирме Круппа и концерну Германа Геринга захваченных вами заводов,
     Монокль  возвращается на место.  Генерал  с  тяжелым  вздохом  медленно
читает приказ.
     -  Да, вот  кто наживается  на  войне! "Заводы в  Харькове,  Запорожье,
Днепропетровске,  Краматорске, завод Азовсталь, завод имени Ильича..." Вы не
знаете,  кто это  - Ильич? "Шахты и заводы в Сталино..." Ну что ж! -  Он еще
раз вздыхает, подписывает приказ. - Железная руда, сталь и хром для немецких
танков...
     Он садится  за  обеденный  стол,  вежливым жестом  приглашает графа фон
Рекнера последовать его примеру:
     - Садитесь, граф! Прошу вас, без церемоний. О! "Вдова Клико" со штампом
"Только для СС!" Символично! Благодарю вас, граф, за подарок.
     - Это подарок СС-группенфюрера Герберта Гилле, экселленц!
     - Передайте мою благодарность командиру дивизии  СС"Викинг" и напомните
мне послать ему что-нибудь взамен. Очень, очень любезно с его стороны!.. Да,
такой  чудесный  стол и  такая убогая конура!  Неужели  мои офицеры не могли
подыскать для коменданта города лучшего дома в "большевистской Америке"?
     Фон Рекнер садится, повязывает белоснежную салфетку.
     - Немного терпения, экселленц! Саперы майора Генделя с  ног сбились. Он
уже готовит вам чудесный особняк в центре города. Кажется, у них  там маршал
жил. Это дом номер семнадцать на улице Дзержинского.


     Когда  обед  кончается, граф  фон  Рекнер сообщает  генералу  на десерт
приятную новость:
     - Небольшой сюрприз, экселленц! По праву победителей мы реквизировали в
здешнем музее один экспонат, который мы, офицеры вашего штаба,  имеем  честь
преподнести вам по случаю взятия Харькова!
     Быстро  выйдя  из  комнаты,  унтерштурмфюрер  тут  же   возвращается  с
денщиком, который несет свернутый в рулон большой холст.
     С  помощью  денщика фон  Рекнер разворачивает холст. Как видно, полотно
старинной работы занимает всю горницу.
     С таким скромным  видом,  будто он - автор этого произведения живописи,
фон Рекнер поясняет:
     - Батальный  эпизод  Грюнвальдской битвы  работы неизвестного немецкого
мастера конца шестнадцатого века!
     - Великолепно! - хлопает в ладоши генерал, - Ба! Да впереди магистр фон
Рекнер, ваш великий пращур! Узнаете герб? Цвета?
     - Разумеется, экселленц!
     -  Какая грандиозная символика: один из современных "остландрейтеров" -
рыцарей  похода  на  Восток  -  находит  в казачьем городе-крепости  портрет
магистра  остландрейтеров  эпохи   величия  и  славы  Тевтонского  ордена!..
Спасибо, Карл, я тронут.  Но я пошлю этот шедевр, сколько  бы  он ни  стоил,
вашему  отцу  -  старому  графу!  В здешних  музеях  что-нибудь и  для  меня
найдется. Обожаю обнаженную натуру, рубенсовские формы, хе-хе!.. Не женщины,
а ветчинные окорока!.. Только  ни слова  о наших  трофеях этому пронырливому
оберштурмфюреру из трофейного батальона Розенберга!..
     - Без нашей помощи этот субъект немногого добьется. А  вот,  экселленц,
еще один любопытный сувенир для отца. Образец большевистской пропаганды.
     Граф с улыбкой разворачивает бумажный плакат.
     - Прошу! Та же символика, только с русской позиции! Генерал усмехается.
Он не понимает надписи по-русски:
     "Кто с мечом к нам прийдет, от меча и  погибнет!" Но смысл плаката ясен
по картинке: били, мол, вас на Чудском  озере и в  Грюнвальдском сражении, и
теперь побьем!..
     Карл  фон  Рекнер  поднимает  бокал  с  шампанским.  Бокал не  простой,
серебряный, с тевтонским гербом  фон  Рекнеров -  подарок отца,  возившего с
собой этот кубок но степям Украины во время прошлой войны.
     - Экселленц! - восклицает с пафосом молодой граф. - Я пью за то,  чтобы
ныне этот герб побывал на Волге, на  Кавказе, в Индии! Здесь,  в поверженном
Харькове,  пью зато, чтобы герб этот  ваш  кузен и  наш  дальний родственник
барон фон Браун забросил на Луну!
     В горницу вбегает вдруг девочка лет  семи. За ней влетает денщик, ловит
ее.
     - Это еще чей ребенок? - спрашивает строго генерал.
     - Разрешите, я уберу девчонку! - раздается голос с порога.
     Это  старший адъютант  барон  фон Бенкендорф. Обращаясь к генералу,  он
говорит:
     -  Это ребенок  семьи, которую я выселил  из  этого  дома, экселленц. Я
.уберу ее.
     - Что ей надо? - спрашивает, скрестив руки на груди, генерал.
     Бенкендорф  переводит  вопрос  на  русский  язык.  Девочка  смотрит  на
невиданных немцев огромными голубыми глазами, сосет большой палец.
     - Это мой дом, - заявляет она тоненьким  голоском. - Я  свою ляльку тут
оставила.
     Бенкендорф хватает ее за руку.
     - Идем отсюда!
     - Вы,  барон, бессердечный  холостяк! -  укоризненно останавливает  его
генерал. - Постойте!  Девочка удивительно  похожа  на мою  Эммочку, когда ей
было  лет  семь-восемь. Ангельское  создание!  Да,  да!  Очень похожа, если,
конечно,  смыть   грязь   с   этой   крошки.   И  чуть-чуть   сгладить   эти
монгольско-славянские скулы.
     Бенкендорф хватается за "лейку", затем с сожалением замечает:
     - Жаль, не хватает света! Как тебя зовут, прелестное дитя?
     - Наташа, - чуть слышно отвечает ребенок.
     - Ее зовут Натали, экселленц.
     - Дайте этому чумазому ангелочку конфеты. Те самые - киевские.
     Денщик  бегом  бежит за  пакетом  с  трофейными  конфетами.  Бенкендорф
угощает девочку конфетой.
     - Мишка! - улыбается девочка робкой улыбкой.
     - Мишка? - удивляется Бенкендорф. - Ах, да! Медведи!..
     - Не жадничайте, барон!  - усмехается генерал, гладя девочку по светлой
головке. - Дайте ей целую горсть!

     Гулкое  эхо  взрывов  разносится  по  улицам  Харькова. Облако  дыма  и
кирпичной пыли стоит над городом.
     К  большому дому  с  балконом подъезжает,  разбрызгивая  уличную грязь,
трехосный   "бюссинг".   В    кузове   тесной   толпой   стоят    обреченные
харьковчане-заложники.
     Все происходит  поразительно быстро:  двое эсэсовцев в  черных  шинелях
появляются  на балконе  с  веревками, привязывают  по две веревки  к перилам
балкона петлями вниз.
     В кузове "бюссинга"  четверо эсэсовцев затягивают  спущенные вниз петли
на шеях четырех арестованных со связанными руками,  откидывают задний  борт,
сигналят взмахом руки.
     И грузовик отъезжает, едет дальше, к следующему балкону.
     Болтаются  в  воздухе повешенные, последняя дрожь пробегает по телу, по
натянутой как струна веревке.
     Коля Гришин спешит  мимо, подняв воротник  штатского полупальто,  сунув
озябшие  руки  в  карманы. Бросив  взгляд  на  повешенных,  он  вздрагивает,
замедляет шаг.
     Серебристо-белые  волосы, висячие усы... Да,  так и есть! Это Климыч! А
он, Коля Гришин, с фальшивыми документами спешит к нему на встречу!..
     А  в  лесу лейтенант Черняховский,  командир  разведывательно-подрывной
группы под кодовым названием "Максим" с нетерпением ждет Колю, чтобы узнать,
что делается в Харькове.

     Второй  день  работают  в  доме  номер  семнадцать  немецкие  саперы  и
подневольные русские военнопленные. Первые проверяют электропроводку в доме,
обстукивают стены, ползают  по  паркету,  обшаривают каждый  квадратный метр
миноискателем. Последние  бродят по  саду с  щупами,  таскают-тяжелый каток,
роют в подвале уголь, перебрасывают его с места на место.
     У подъезда стоят офицеры - майор Гендель, командир саперного батальона,
лейтенант   Конрад   Матцке   с   новеньким  Железным  крестом   на   груди,
СС-унтерштурмфюрер граф Карл фон Рекнер.
     -  Мне, - рассказывает Матцке,  -  памятен этот  особняк. Я и  мои люди
следили за ним перед отступлением  русских. Судя по машинам, по охране здесь
жили их  генералы,  может быть, даже маршал, Я собирался  устроить  здесь  в
последние  минуты  засаду,  перебить  большевистскую  элиту,  но нарвался на
охрану. Их было человек тридцать, а у меня всего  три человека. Нас окружили
во  дворе дома  напротив, бой длился  почти полчаса. Когда все мои люди были
убиты, я скрылся, оставив тут изрядную горку трупов...
     -  Мы все  наслышаны о твоих подвигах, - с легкой насмешкой  произносит
фон Рекнер, - и имели уже честь поздравить тебя с Железным крестом. Но майор
спрашивает тебя о минах, дорогой Конрад. Минировали ли русские этот особняк?
     - Этого  я не могу  знать,  но ничего  подозрительного  мы не видели  и
учтите,  что  начальство  русских,  штаб фронта  выехал отсюда  в  последнюю
минуту.  Под страхом  смерти  мы опросили жителей  этой  улицы,  а абвер, вы
знаете, умеет вести допрос. Но и они не заметили ничего подозрительного.
     - Тем  не менее лучше семь раз отмерить, - с озабоченным видом заявляет
майор Гендель. - Осторожность - мать фарфоровой посуды!
     - А может  быть, и в  самом деле нет  мин? - говорит граф фон Рекнер. -
Разве   немецкий  генерал   или  мой  отец,  например,  стал  бы,  отступая,
минировать, разрушать свой дом, свой замок? Или мы с вами?
     - У русских другая  психология, граф. Странные материалисты, отрицающие
материальные интересы... Странные  враги идеализма, готовые  отдать  жизнь и
все  состояние и имущество  за свои идеалы!.. Нет, русских  нам не понять!..
Извините, господа, я должен сказать два слова своему лучшему минеру.
     Майор отходит  к вышедшему из  дома унтер-офицеру.  Тот вытягивается  в
прусской стойке - руки по швам,  локти отогнуты,  щелкает коваными каблуками
вермахтовских сапог.
     - Слушай,  Вальтер!  - нахмурясь, тревожно говорит майор. - Подвал  еще
раз проверь  лично. На русских пленных я не  очень надеюсь. И помни: головой
отвечаешь, не только своей, но и моей.
     - Яволь, герр майор!  -браво отвечает  унтер-офицер, пожирая начальство
глазами.
     Унтер-офицер Вальтер Кемпф, судя по его знакам  отличия, бывалый сапер:
оба  "айзенкройца" - Железные  кресты первого  и  второго классов, золотой и
черный значки  ранения  - тяжелое  и  легкое, медали за кампании  в  Польше,
Франции, Норвегии.
     У майора Генделя имеются все причины для беспокойства.  Прежде всего  у
него не  хватает людей,  хотя  генерал  разрешил  ему усилить свой  саперный
батальон тремя ротами, взятыми из полков дивизии, и другими подразделениями,
не  считая русских  военнопленных,  которые работают  из-под  палки,  спустя
рукава.
     На железных дорогах Харькова,  этого крупнейшего железнодорожного узла,
саперы  Генделя обнаружили - по просадке грунта  в  местах минирования после
сильных  дождей  -  почти  сорок  мин  замедленного  действия. Все  они были
снабжены элементами  неизвлекаемости, так что сразу выбыло из  строя два-три
десятка саперов.  Больше половины из этих мин саперы не сумели обезвредить -
им пришлось взорвать  их, а потом долго ремонтировать разрушенный путь. Судя
по силе взрыва, нередко попадались ложные мины.  Впрочем, немецкие саперы не
жалели взрывчатки: война все равно вот-вот кончится!
     Неся большие  потери,  саперы Генделя  разминировали или взорвали сотни
советских мин -  на  аэродромах,  в зданиях города, в самых  уязвимых местах
железнодорожных путей.  Полностью  удалось разминировать  Усовский  виадук и
один  важный   железнодорожный  мост.  Этот  мост,  видно,   русские  саперы
минировали  впопыхах,  перед  самым  отходом.  Они  не  успели  как  следует
уплотнить грунт в почти пятиметровом минном колодце, грунт осел, как оседает
грунт в свежей могиле.  обозначив место закладки мины. По этой впадине немцы
и нашли  мину. Как правило, немецкие саперы чаще  находили русские мины там,
где колодцы рыли не бурами, а вручную.
     И все же ни у кого, а тем более у майора Генделя нет никакого сомнения,
что большинство, подавляющее большинство мин вовсе не разминировано. Об этом
свидетельствуют  ежедневные  частые взрывы, от которых  дрожит и сотрясается
город.
     Такого  еще нигде не было  ни на Западном,  ни на  Восточном  фронте. И
невольно в памяти майора Генделя всплывает операция "Альберих", о которой он
прослушал лекции в саперном училище и позже, в берлинской академии. Операция
эта была подробно описана и в учебнике по инженеро-саперному делу.
     Уже в  первые  дни  в  Харькове  майор  Гендель начинает  понимать, что
харьковская минно-заградительная операция оставила позади не только немецкую
операцию "Альберих", но и все другие комплексные заградительные операции.
     Он хорошо  помнит  оборону Парижа  в 1914  году.  Возглавлял ее генерал
Жозеф-Симон Галлиени. Это он заставил парижан - стариков, женщин, подростков
- рыть окопы и .траншеи в радиусе тридцати  пяти километров от столицы.  Это
его саперы  минировали мосты на Сене и Марне и военные объекты. В  последнюю
минуту перед сдачей  Парижа он собирался уничтожить даже памятники искусства
и шедевры национального наследия, Все входы и выходы из великого города были
забаррикадированы. На бульварах и в парках прекраснейшей из столиц появились
стада  коров,  овец  и  свиней:   ожидалась   длительная   осада  Парижа.  К
артиллерийскому штабу генерала Галлиени был прикомандирован освобожденный из
заключения  Альфред  Дрейфус,  ставший майором,  -  тот самый  Дрейфус, дело
которого в свое время потрясло весь мир...
     Маршал Жоффр считал, что  Париж - это лишь "географическое  понятие", и
не  желал  тратить силы  и средства на его  оборону. Генерал Галлиени считал
Париж сердцем  и мозгом Франции и  учитывал военное и  морально-политическое
значение обороны столицы.
     Он  был  настоящим  французским  патриотом,  но  это  не  помешало  ему
подготовить секретный приказ  о разрушении столицы, несравненного  Парижа. К
счастью  для  Франции, Париж  удалось отстоять. Всего  семнадцать километров
отделяли  немцев от Парижа, когда русские войска, вторгшиеся в это  время  в
пределы Восточной  Пруссии, отвлекли на себя те силы немцев, которые им были
нужны  для  захвата  Парижа.  Русская  армия была  разгромлена  в  Восточной
Пруссии. Так кровь русских солдат спасла Париж...
     Да,  и "Альберих", и  оборона  Парижа не идут ни  в  какое сравнение  с
харьковской минно-заградительной операцией.
     -  Герр  майор! Есть мина!  - докладывает унтер-офицер  Вальтер  Кемпф,
поднявшись из подвала. - Думаю,  что  русские пленные обнаружили ее до меня,
но решили скрыть от нас!
     - Ах вот как! - грозно произносит майор. - Лейтенант Матке! Тут дело по
вашей части! Заберите-ка саботажников! Мне такие кадры не нужны!
     Двое  немецких солдат по команде Матцке уводят трех безоружных русских.
Это  Зайченко  и  его  второй  номер  -  бывшие матросы  Днепровской  речной
флотилии, влившиеся в команду лейтенанта Черняховского, и незнакомый танкист
в обгорелой черной кирзовке.
     - Все в гестапо! - кричит по-русски Конрад Матцке.
     - Что это за мина? - спрашивает майор.
     - Мина находится под бетоном,  господин майор, - отвечает  унтер-офицер
Кемпф. - Но два тоненьких  проводка, господин майор,  выведены из котельной,
из  подвала,  через  потайное  отверстие  в  стене  на  уровне  земли.  Если
разрешите, я покажу вам?
     Вдвоем  они обходят  вокруг  особняка.  В  дерне  прорезана  ножом  или
кинжалом  невидимая для  глаз  канавка,  и  в  ней утоплен  двойной проводок
тончайшего сечения, убегающий за стену на улицу.
     Майор  подробно  все  исследует.  Так  вот  где   собака  зарыта!  Мина
дьявольски хитрая...
     Рано  утром  генерал  фон  Браун  выходит  в  сопровождении  адъютантов
Бенкендорфа и Рекнера на улицу, где его поджидает броневик. В эти первые дни
своего хозяйничанья в городе фон Браун ездит из опасения перед минами только
в броневике - все спокойнее.
     Неожиданно  внимание  его  привлекает  пронзительный  детский  крик.  У
соседнего  дома  эсэсовцы  -  "викинги"  в черных  шинелях  грузят  каких-то
цивильных людей в большой "бюссини" с крытым верхом. В плаче надрывается тот
самый белокурый ангелочек, что так понравился недавно генералу, напомнив ему
его Эммочку.
     - Куда увозят этих людей? - недовольно спрашивает генерал.,
     Откуда-то   чертом  вылетает  щеголеватый  юнец  -  СС-унтер-штурмфюрер
Нойман:
     -  Разрешите  доложить,   экселленц!   По  вашему  приказанию  забираем
заложников!..
     Барон фон Бенкендорф выжидательно смотрит на генерала,
     -  Экселленц!  -  наконец  говорит Бенкендорф.  - Прикажете  освободить
девочку?
     Генерал медленно натягивает на руку лайковую перчатку, колеблется.
     Потом, решившись, делает жест римских  императоров - показывает большим
пальцем вниз.
     - Делайте свое дело, унтерштурмфюрер! - бросает Бенкендорф Нойману.
     -  Мы  должны  быть  всегда  и  всюду  тверды,  как  рурская  сталь!  -
назидательно  изрекает  генерал,  подходя к броневику. - В обращении с этими
нелюдьми мы должны  снять лайковые перчатки. Помните?  "Твердое сердце Вотан
вложил в мою грудь...". А славянские дети - это будущее славян...
     Броневик уносится к  центру города.  За ним в вездеходе  едут адъютанты
генерала.
     Так   начинается  день   коменданта  и  начальника   гарнизона   города
Харькова...


     Двойной проводок выведен сквозь стенку на уровне тротуара улицы, идущей
параллельно улице Дзержинского.
     -  Электромина, Вальтер? - спрашивает  майор Гендель сидя на  корточках
перед проводками.
     - Полагаю,  что да, герр  майор. Русский  диверсант  мог подойти сюда в
любое выгодное ему время, подсоединить проводки  к  батарейке  от карманного
фонарика и - бах! - особняк взлетает на воздух.
     - Ты отключил проводку "адской машины"?
     - Яволь,  герр майор! Я перерезал  проводки,  причем один за другим. Не
исключено, что русские саперы смонтировали мину так, чтобы она взрывалась от
замыкания проводков.
     - Вальтер!-спрашивает, поднимаясь, майор. - Ты играешь в шахматы?
     - Никак нет, господин майор!
     - Напрасно,  Вальтер, - усмехается майор. - Ты  далеко  пошел  бы среди
шахматистов. Подходящий склад ума. Учти, что русские - отменные шахматисты.
     Они спускаются в котельную.
     Кемпф показывает майору, как искусно  пропущена  проводка  сквозь стену
дома, как под углем убегает она под бетон.
     -  Да!  Цвет бетона здесь другой, - задумчиво замечает майор. - Заплата
недавнего происхождения. Что ж, придется вскрывать бетон, Вальтер,
     -  Яволь,  герр  майор, - послушно отвечает Кемпф. -  Но  на это  уйдет
немало времени. Отбойным молотком здесь действовать нельзя.
     - Действуй, Вальтер!
     На лестнице слышны чьи-то тяжелые шаги - кто-то спускается вниз.
     - Кого там еще черт несет! - ворчит майор, подходя к двери.
     - Герр майор! Герр майор! - раздается сверху взволнованный голос одного
из офицеров Генделя, командира саперного взвода,
     - Что случилось? - недовольно спрашивает майор. - Почему вы, лейтенант,
без разрешения врываетесь сюда? Здесь  идет разминирование. Вам что -  жизнь
надоела?
     Лейтенант стоит у порога, сгибается под низкой притолокой.
     - Прошу  прощения,  герр майор!  Нами обнаружена необыкновенная русская
мина на центральной площади! Необычайная мина, герр майор! О таких минах нам
ничего неизвестно!..

     Потрясенный   майор   Гендель,   старый,   опытный   минер,   выпускник
Военно-технической   академии   в   Берлине,   стоит  над  открытым   черным
дюралюминиевым ящиком, покореженным взрывом, и глазам своим не верит.
     "Вундер-мине"! "Чудо-мина"!
     Ему докладывают: при попытке обезвредить сюрпризную  мину оторвало руки
фельдфебелю  Шайбе.  К счастью,  Шайбе удалось перед этим отделить  основную
мину с сюрпризом от главного  заряда,  вес  которого почти полтонны, так что
аммонит  не  сдетонировал, иначе от фельдфебеля Шайбе и  его минеграберов  -
минеров - ничего бы не осталось.
     "Вундер-мине"!
     Уже в начале войны среди инженеров и  саперов вермахта пополз слушок  о
таинственной мине, которую русские взрывают на расстоянии.
     В городе Струги  Красные на севере России 12  июля 1941  года  взлетело
здание с сотней танкистов 56-го механизированного корпуса вермахта.
     Столь  же  таинственные взрывы потрясли оставленный русскими Выборг.  В
небо взлетели военные  объекты оперативного значения: шлюзы, мосты  на реках
Вуокса и Великая. Эти взрывы сваливали на партизан, на бомбежки сверхмощными
бомбами с таинственных, никем не замеченных самолетов.
     Под  Москвой недалеко от Ново-Иерусалимского  монастыря совсем недавно,
вспоминает  майор Гендель, взлетел  на  воздух тщательно  охранявшийся  мост
через Истру вместе с танками  и машинами, что задержало продвижение танковой
группы  к русской  столице. В Дорохове кирпичное здание  школы стало могилой
целой роты солдат и офицеров.
     В Киеве и Киевском укрепленном районе майор Гендель сам ездил по местам
загадочных взрывов,  пытаясь установить, какими минами были  взорваны  устои
мостов через Днепр, мощные железобетонные доты...
     Майор Гендель, человек трезвого ума, лишенный предрассудков и суеверий,
считал, что все эти мины - обычные  мины  замедленного действия,  часовые  и
электрохимические.
     Коллеги  из штаба инженерных войск главного командования сухопутных сил
вермахта возражали: как объяснить, почему эти мины взрываются как раз тогда,
когда это всего выгоднее русским?
     В  таком  случае,  отвечал  майор  Гендель,  мины  взрываются  русскими
диверсантами с помощью обыкновенных подрывных машинок ПМ-1 или ПМ-2 или даже
бикфордова шнура.
     Разумеется,  он слышал в  академии о секретных работах над радиоминами,
об испытании  опытных  образцов  таких  мин, отлично  знал,  что  в серийное
производство и на вооружение саперов вермахта они не поступили.
     Так  неужели  русские  обогнали  весь  мир  в развитии техники  военной
связи?! Да не может этого быть!
     И вот перед ним - "вундер-мине"!
     А  может быть,  эта мина  -  гигантский блеф  русских,  устрашительный,
дезинформационный ход в психологической войне, в битве умов?
     Эту радиомину, если только это радиомина, надо  тщательно изучить.  Он,
майор Карл Гендель, будет  первым инженером вермахта,  который  сделает это,
чем прославит свое имя! Об этой  мине узнают в академии в  Берлине, в  штабе
инженерных войск,  во  всех  инженерных и  саперных  войсках,  в  управлении
вооружений вермахта, в отделе военных изобретений...
     - Эту мину я отвезу на свою квартиру, - заявляет майор Гендель.
     Отключенная  от  фугаса  мина   не  опасна.   Надо   будет  постараться
отремонтировать  "вундер-мине",  чтобы  она  приняла  взрывной  радиосигнал.
Только это докажет, что это настоящая чудо-мина!

     Унтер-офицер Вальтер Кемпф осторожно вскрывает бетон. Перед ним - целый
набор саперных инструментов. Пот капает со лба на руки,
     Выдернуть эти две проволочки, убегающие под бетон? Опасно!  Перерезать,
перекусить кусачками? Опасно! А  вдруг  сработает замыкатель? Если бы только
знать, что за мина притаилась  там,  как тигр в чаще перед прыжком. Впрочем,
тут не успеешь ничего услышать - ни рева, ни рыка, не успеешь и пикнуть.
     Лишь самый чувствительный  миноискатель реагирует на эту мину - значит,
в ней совсем мало металлических частей.
     Как  жаль,  что еще нет такого прибора,  который  сразу  бы  определял,
сколько под миной взрывчатки!
     В стороне  - гора  угля.  Уголек  за угольком разбирает  Вальтер  Кемпф
уголь, действуя с осторожностью врача, оперирующего сердце. С  той,  однако,
разницей, что первая же оплошность убьет не пациента, а его самого.
     Через каждый час Кемпф выходит во двор  отдышаться, отдохнуть, привести
в порядок нервы.
     На лице остывает холодный пот.
     Все другие саперы ждут за воротами. Завидев  Кемпфа, нетерпеливо кричат
ему,  спрашивают,  не  кончил ли  он.  Кемпф  посылает  "камрадов" подальше:
впереди еще пропасть работы.
     Он закуривает  сигарету.  Надо унять  эту  дрожь в руках.  Это - верная
смерть.  Руки не должны  дрожать.  Необходимо  отключить все  ненужные,  все
опасные мысли и чувства.
     Кемпф молча молится - в который раз! - всевышнему.
     "Готт мит  унс" -  "С нами бог"! А не  поможет бог  - поможет амулет на
груди,  кусочек  засохшей   пуповины  его  первенца  Пуальхена.  У  пуповины
чудодейственная сила, это все знают...
     Дотемна длится эта дуэль со смертью.
     Майор   Гендель  подъезжает   уже  в  сумерках  к  воротам  дома  номер
семнадцать, видит толпу своих саперов.
     - Готово? Снял Вальтер мину? - спрашивает он возбужденно у саперов.
     Он все еще не может прийти в себя после встречи с "вундер-мине". Ему не
терпится вплотную заняться его у себя на квартире.
     - Никак нет, герр майор, - докладывает кто-то из саперов. -  Но он снял
уже  мину-сюрприз.  По-видимому, это  мина  замедленного  действия  новейшей
конструкции.
     -  Что он так долго копается,  дьявол его возьми! Шеф  меня с потрохами
съест!..
     И  в  этот  момент  с  миной  в руках, весь потный, в  саже и угле,  из
котельной выходит Вальтер Кемпф...
     Гендель  подъезжает  к нему  на своем  "адлере", выпрыгивает, жмет руку
унтер-офицеру, что в вермахте не так часто случается.
     -  Спасибо  за  службу,  Вальтер! -  говорит он.  Оборачиваясь  к толпе
саперов, поднимающихся по  аллее, кричит: - Все в дом! Последняя проверка по
всем правилам! Я лично еще раз осмотрю подвал...
     Пустеет двор.  Издали, из города и с  окраин, доносятся  глухие  редкие
взрывы. У  станции Томаровка в этот час  взрывается "эмзедушка" под воинским
немецким эшелоном, идущим двойной тягой по мосту. Рушится мост, оба паровоза
падают в реку. Все вокруг горит, взрываются боеприпасы.  Сорока двух вагонов
с войсками  и позарез нужными грузами не досчитается 6-я  армия фельдмаршала
Вальтера фон Рейхенау. Надолго прекратится движение на этом участке.
     А   майор  Карл  Гендель,  вконец   измученный,  вылезает  из  подвала,
подписывает  по всей форме составленный  акт  о  разминировании  дома  номер
семнадцать. "Мин нет!"
     В своей комнате в доме напротив особняка он начинает детальное изучение
"вундер-мине", пытается разобраться в ее  схеме. Состоит  она из трех узлов:
самой   мины  с   радиовзрывателем,   супергетеродинового  радиоприемника  и
радиопитания.
     Нет, эта мина вовсе не похожа на те простейшие русские мины, в основном
нажимного или  натяжного действия, которые  приходилось разминировать майору
Генделю и которые, как и стандартные немецкие мины, по сложности конструкции
недалеко ушли от домашней мышебойки.
     Любопытно,  на  какой  срок  установлен  этот  взрыватель?  Майору  уже
попадались  под  Харьковом  МЗД  с  замыкателями,  с  часовым  механизмом  и
химического  действия.  Первые  взрывались в пределах  от  тридцати минут до
десяти часов, последние - от десяти часов до тридцати пяти суток.
     Неужели  ему придется ждать  здесь  больше месяца, пока с громким,  как
пистолетный выстрел, щелчком сработает взрыватель?
     Как  жаль,  что  его то  и  дело отрывают  от  "вундер-мине"!  Приносят
сообщения, акты о вновь обнаруженных минах, о заминированных участках.
     Кажется,  мины  всюду: в  шоссейных насыпях, дамбах,  выемках, во  всех
трудных объездах. Заряды от пяти до сотни  килограммов.  Глубина - от одного
до двух метров. Много сюрпризных мин. Маскировка самая тщательная, хотя и не
всегда умелая.
     Около  каменоломен  устроены  камнеметы-заряды  с  каменными  фугасами.
Действуют не хуже осколочной бомбы. При взрыве тридцатикилограммового фугаса
камни или булыжники летят на расстояние до трехсот метров. Фугасы обнаружены
даже под водой - на месте переправ и бродов, плотин и мостов.
     Для  серийных  взрывов  крупных  объектов противник  широко  использует
детонирующий шнур.
     На железных дорогах заминированы буквально все ключевые точки: стрелки,
крестовины, насыпи,  водонапорные  башни и колонки. Мосты тоже  минированы в
наиболее уязвимых местах, явно указанных  саперам офицерами инженерных войск
с высшим образованием - взрываются пояса, стойки, раскосы, быки...
     Допоздна возится майор Карл Гендель с "вундер-мине".

     Рано утром генерал Георг фон Браун в своем новеньком роскошном "хорьхе"
с  генеральским  штандартом  на  крыле выезжает на  новую квартиру в  центре
подвластного ему города.
     Комендант и  начальник гарнизона  осторожен,  за  бронированным  черным
лимузином  мчатся  два  броневика  из  мотовзвода связи  и  фельджандармы  -
мотоциклисты из дивизионной службы поддержания порядка.


     Почти  не  сбавляя  скорости,  кортеж  мчится  по  улице  Дзержинского.
Впрочем,  немцы уже успели  сменить  таблички на  домах. На новых  табличках
чернеет старое, дореволюционное название этой тихой улицы: "Мироносицкая".
     За воротами  генерала поджидает майор Гендель, проведший бессонную ночь
возле "вундер-мине". На обочине лежат обезвреженные мины.
     Генерал приспускает оконное стекло.
     - Так что у вас здесь, герр майор? Выставка трофеев?
     - Здравия желаю, экселленц! Прошу не беспокоиться - мины безопасны, как
кобры без  зубов  и  без яда.  Вот мина, которую  мы  извлекли из котельного
вашего особняка. Мина замедленного  действия новейшей  русской  конструкции.
Русские установили их сотни  в этом городе. Считаю, что унтер-офицер Вальтер
Кемпф,    обезвредивший   мину,   достоин   очередной   награды.   Ведь   ее
электрохимический замыкатель мог сработать в любую секунду - мы не знаем, на
какое время он рассчитан. Кроме того, эту мину могли взорвать партизаны...
     - Покороче, майор!
     -   Одну  минуту,  экселленц!   На   центральной  площади  я  обнаружил
необыкновенную,  фантастическую мину. Одно из двух:  или русские морочат нам
голову, запугивают, или эти варвары изобрели, обогнав Германию и  весь  мир,
мину,  управляемую  на  расстоянии  по  радио. Вот здесь  -  мина,  здесь  -
радиоприемник, здесь - радиопитание. Время от времени приемник  отключается,
чтобы сэкономить питание. Непонятная схема. Диковинный взрыватель...
     -  Мина, управляемая  по  радио?!  - взрывается  генерал. -  У  русских
Нонсенс!  Быть того не  может! Вы  видели их  радиоприемники?  Каменный век!
Никакого сравнения  с  нашими "телефункенами"!  О  радиоминах  я  слышал  от
генерала Лееба в управлении вооружений ОКХ и даже от генерала Неефа в отделе
вооружений управления военной экономики и вооружений ОКБ! Все это только еще
мечта, далекая,  как Луна! Мой  кузен -  главный конструктор барон фон Браун
говорил  мне,  что  он  только  начинает  работать  с управляемым  по  радио
вундер-ваффе -  чудо-оружием,  а кузен мой,  слава тебе господи,  по  общему
признанию, первенствует  в мире! Даже американцев обогнал! Не  фантазируйте,
майор!  Скажите лучше, дом разминирован? Вы, надеюсь, ради вашего же блага и
блага ваших детей, абсолютно уверены в этом?
     - Яволь, экселленц!
     - Настолько уверены, что готовы сами поселиться здесь?
     - Безусловно, экселленц! Я польщен, я почту за честь...
     -  Прекрасно, майор! Я прикажу отвести вам комнату в особняке... Вместе
нам будет веселей! И спокойнее как-то!
     Первый приказ генерала на новой  квартире:  уничтожить хоровод гипсовых
малышей вокруг фонтана!
     В  тот же  день майор Карл Гендель  собрался  переселиться в  дом номер
семнадцать  на улице  Мироносицкой,  но в  последнюю минуту оказалось, что в
особняке не  нашлось  для  него места. Это  радует его:  в  особняке  ему не
разрешили бы возиться с минами, пусть и лишенными взрывчатки!..
     "Вундер-мине"  он устанавливает прямо  на столе.  Ставит антенну - ведь
без  антенны  эта мина не  сможет принять сигнал русских. Требуется заменить
поврежденные  при  взрыве  сюрпризной мины  радиолампы,  проверить  контакты
приемника... Что  с питанием, нет ли утечки тока? Каждые три минуты приемник
включается и отключается. Все сделано на  высоком  профессиональном  уровне,
культура  работы не  хуже немецкой. Это чувствуется во всем, даже в том, как
произведено сращивание проводников, как изолированы места сращивания...
     Неужели она сработает, эта "вундер-мине"?..

     Значит,   нет   больше   в  Харькове   улицы   Дзержинского,   а   есть
"Мироносицкая"? А  может  быть,  "Миноносицкая"? Странное, вещее совпадение,
пророческие письмена на стене. Вся разница в одной только букве!
     Как  разбудить  "спящую  красавицу"  "Тосю"  -  Маринов  знает.   Когда
разбудить ее - вот в чем вопрос.
     Вечером полковник Маринов докладывает генералу Олевскому:
     - Оставленное нами в Харькове  подполье понесло тяжелый урон. Комендант
генерал Браун лютует  вовсю. Среди .заложников оказалось на нашу  беду много
подпольщиков. Связь с подпольем прервана.  Группа "Максим" молчит. Последняя
радиограмма  оттуда: "Гости  сняли  фотографию "Фроси".  По нашему коду  это
значит...
     - Знаю,  знаю, что  это  значит,  - перебивает  генерал полковника- еще
ничего не  потеряно. Важно выяснить,  кто поселился у  "Тоси".  На  "Тосю" я
крепко надеюсь. Полюбилась мне та дивчина!
     -  Связные пока  еще не возвращались. Жду со дня  надень. Не зная,  кто
поселится у "Тоси", не считаю себя вправе будить "спящую красавицу".
     - Ждать бесконечно мы не можем, -  напоминает  генерал. - Иначе  вообще
сорвется вся свадьба...
     - Уметь ждать, - тихо  говорит полковник, - иногда  на войне это  самое
главное, Георгий Георгиевич.
     - По  радио  немцы сообщают, что в Харькове  им  удалось  разминировать
большую часть мин...
     -  Брехня!  - зло  выпаливает полковник. -  За мины они  принимают наши
макеты. Если верить всему, что они болтают...
     -  Знаю, знаю, - успокаивающим тоном говорит генерал. - Иногда на войне
самое главное - не горячиться, не лезть в бутылку!..

     "Арбайтсамт" - биржа труда.
     Одна из тысяч вывесок на немецком языке, появившихся в  первые  же  дни
оккупации в городе.
     Но "Арбайтсамт" -  одна из важнейших  вывесок. За  дверью "Арбайтсамта"
новая власть решает, жить человеку впроголодь или умереть медленной голодной
смертью. Или поехать в неволю, в неметчину, что хуже смерти.
     Многое объясняет вторая вывеска, поменьше:
     "ЗА НЕЯВКУ НА РЕГИСТРАЦИЮ - РАССТРЕЛ".
     У биржи труда - длинная очередь харьковчан.
     Утром СС-унтерштурмфюрер граф Карл фон Рекнер  занимался вольтижировкой
па манеже, только что открывшемся  в городе  для оккупационной элиты, теперь
же,  после  контрастного  (то  ледяного,  то горячего) душа,  он  прибыл  на
"Арбайтсамт" по поручению генерала.
     Его  вежливо,  почти  подобострастно   встречает  извещенный  о  визите
адъютанта коменданта врач в белом халате. В вырезе халата виднеется воротник
вермахтовского  мундира  с  офицерскими  "катушками"  в  петлицах  и верхней
матово-серебристой пуговицей.
     - Мне, доктор,  - несколько  развязно говорит Рекнер, - нужна здоровая,
красивая,  сообразительная и, главное,  надежная  девушка.  Из фольксдейчей,
например, немок-колонисток.
     - Ни одной мне не попадалось здесь, герр унтерштурм-фюрер.
     -  Ну, есть у  вас девушки,  желающие поехать на работу в рейх?  Только
добровольцы, настоящие добровольцы?..
     -  И таких  пока что-то нет.  Всех запугала  большевистская пропаганда.
Прошу в эту комнату, граф!
     Он  открывает  перед Рекнером дверь, и  тот,  столбенея, видит  большую
комнату с голыми и раздевающимися девушками.
     - Да там голые девицы! - восклицает он в некотором замешательстве.
     - Ну и что же, - отзывается  врач. -  Здесь  они  проходят  медицинскую
комиссию. Вам будет легче выбирать.
     В комнате врач снимает с вешалки и подает Рекнеру  накрахмаленный белый
халат.
     - Кстати, утром здесь был с той  же целью барон  фон Бенкендорф,  долго
был, но так никого не выбрал. Прошу, граф, садиться!
     -  Вот как! -  отвечает  Рекнер. - А  я  думал, он не сможет заехать  -
слишком много дел. Мины рвутся кругом...
     За столом восседают  два пожилых  чиновника-немца,  что-то  записывают,
заносят в какие-то карточки.
     Карл  фон Рекнер, усевшись за стол и напустив на  себя серьезный вид, с
явным интересом наблюдает процедуру врачебного осмотра в женском отделении.
     Один  из чиновников зачитывает внесенные  в формуляр данные.  Номер  на
харьковской  бирже  труда,  имя и  фамилия, время  рождения, национальность,
специальность, профессиональная группа, место проживания, особые приметы...
     Незаметно бежит время. Проходит час, другой...
     Гудит голос врача:
     - Налицо  азиатско-монгольская субстанция... Зубы в плохом состоянии...
Наметить для выселения после войны в Сибирь...
     Облизывая пересохшие губы, фон Рекнер замечает:
     - Смотрите,  доктор, что сделали с народом большевики - ни на одной  из
этих красоток креста нет!
     К столу подходит необыкновенно  красивая девушка. Фон Рекнер оглядывает
ее снизу  вверх и сверху вниз.  На груди  у девушки серебряный крестик. Пока
врач  бегло осматривает  девушку,  действуя  бесцеремонно  и  автоматически,
чиновник зачитывает ярко-оранжевый формуляр:
     - Отец - репрессированный офицер. Из  Коммунистического Союза  Молодежи
исключена  в  1939   году.  Уволена   с  радиозавода,  на  котором  работала
монтажницей.   Затем  работала   продавщицей   гастрономического   магазина,
официанткой кафе.  Ныне  безработная.  Незамужем.  Двадцать  один год. Слабо
знает немецкий язык: окончила десять классов средней школы...
     -  Пишите,  - бесконечно  равнодушным голосом диктует  врач. -  Раса  -
арийская, нордическо-фалийской субстанции,  без примесей еврейской  крови, а
также без  монгольских  примесей. Пригодна для германизации. Зубы хорошие...
Переводчик! Спросите - она в рейх желает ехать?
     - Нет, господин  доктор! - по-немецки, не  очень  гладко,  но  понятно,
отвечает  девушка.  -  Я хочу, чтобы  победила германская армия и освободила
моего отца! Хочу помогать Великой Германии здесь, в прифронтовом районе.
     Граф Карл фон Рекнер медленно поднимается со стула.
     -  Доктор! Я  беру  эту  девушку.  Благодарю вас,  мой дорогой эскулап!
Такого парад-ревю я даже в  парижском "Лидо" не  видал. Я  могу забрать  эту
туземку в натуральном виде или вы мне ее завернете?
     Сидя за рулем "опеля" рядом с девушкой, Карл фон Рекнер говорит:
     - Значит, Надя? Неплохое имя. Только мы с генералом будем называть тебя
Катариной, крошка.  Это, видишь ли,  дело  привычки. Прежнюю Катарину, учти,
генерал  отправил в лагерь:  она  сожгла ему  мундир  утюгом. Такой  крупной
потери он не знал за всю кампанию, Но не пугайся, Катарина! Тебе повезло, ты
будешь получать жалованье,  как в рейхе, - двадцать восемь марок в месяц, то
есть  двести  восемьдесят  марок в переводе  на оккупационные деньги, будешь
верой  и правдой  служить  строгому  и  высоконравственному генералу  и  его
доброму, но, увы, безнравственному адъютанту.
     Последние  слова он  точь-в-точь  повторяет  по-русски,  и  Надя  робко
замечает:
     - Вы так хорошо говорите по-русски...
     - Не так уж хорошо.  Вообще говоря, я немного русский. Мой дед -  барон
фон Бенкендорф  - учился в этом  городе  в кадетском корпусе. Он был русским
немцем.  Под городом  у моего  дедушки - большое имение.  Теперь  оно  будет
принадлежать   моему  кузену,   обер-лейтенанту  барону   Гейнцу-Гансу   фон
Бенкендорфу, которого ты  увидишь сегодня, - он служит старшим адъютантом  у
генерала,  нашего  дальнего  родственника.  Вот  и  вернулись мы, Рекнеры  и
Бенкендорфы, на землю наших дедич и отчич, как говорилось встарь...
     - Так вы - Бенкендорф? - переспрашивает Надя.
     - По матери -  Бенкендорф. Фон Бенкендорф. Тебе знакома  эта знаменитая
фамилия?
     - Мы проходили...
     - Как "проходили"?
     - Да в школе...
     - Ты имеешь в виду  моего предка Александра Христофоровича Бенкендорфа,
который искоренял в  России  декабристскую  заразу, был  шефом  жандармов  и
начальником Третьего отделения? Притеснителем  вашего Пушкина?  Представляю,
как разукрасили красные учебники моих предков!..
     Надя  испуганно  молчит.  Впервые  приходится  ей  говорить  с немецким
офицером и - нате вам - потомком того самого Бенкендорфа!..
     - А ты,  Катарина, -  говорит Карл  фон  Рекнер,  кладя  руку на колено
девушки, - должна  ненавидеть красных  больше меня. Мы  оба с тобой - жертвы
большевиков,  но у  тебя  они  отняли  все.  Ты  знаешь,  милочка,  ты  куда
интереснее в костюме Евы! Но ничего - я тебя приодену, подарю тебе парижские
духи... Вот мы и дома.
     Они въезжают в ворота дома семнадцать на Мироносицкой.


     На Рогатинском  мосту лежат три скрюченных маленьких трупа - Нины, Вали
и Вовы Куценко. Дети умерли с голоду.
     Газета  "Нова Украина", чьи  потрепанные ноябрьским ветром листы белеют
на пустынной Сумской улице, украшена новым "гербом Украины".
     Коля  Гришин останавливается  у  стенда, читает.  И это запомнить надо.
Новый  герб   -   националистский,  бандеровский  трезубец.   В  пространном
историческом   экскурсе  какой-то  ученый  идеолог  Организации   украинских
националистов объявляет,  что трезубец - знак власти и силы  старогреческого
океанского бога Посейдона, ставший гербом Владимира Великого, князя Киевской
Руси, через века восстановленный Центральной  украинской радой  в 1918 году,
-вновь  восстанавливается  с разрешения  германских властей в качестве герба
"Освобожденной Украины".
     Восстанавливается также вместо красного знамени желто-блакитный прапор.
Газета пестрит цитатами из речей главы Директории Симона Петлюры.
     Да, бумага  все стерпит.  Стерпит  и такую  несусветно  дикую  ложь: "С
глубоким  признанием украинское  население города Харькова выражает  Адольфу
Гитлеру и в его лице Великому Германскому  Народу и Славной Германской Армии
свою  наиглубочайшую  и  нежную  благодарность  за освобождение  украинского
народа от жидо-московской коммунистической тирании".
     Национал-предатели публично клянутся в верности Гитлеру:
     "Для Украины не может быть иной дороги, чем та, что указана нам Фюрером
и  Великим Германским Народом". "Харьков,  - заявляют  они,  - форпост новой
Украины",
     Некий   борзописец   предлагает   срочно   "вернуть   улицам   Харькова
исторические названия", чтобы не  было больше в  Харькове  улиц, названных в
честь  чекиста  Дзержинского,  немецкой  коммунистки  Клары  Цеткин  и еврея
Шолом-Алейхема.
     Коля Гришин  читает,  и все  в нем  горит от возмущения, от ненависти к
предателям Украины.
     Газетка  сообщает об "открытии новых храмов", о введении закона божьего
и немецкого  языка  в  горстке  действующих начальных  школ, об  организации
полиции и курсов немецкого языка для взрослых...
     А вот это касается и  его, Николая  Задорожного. Именно так назван Коля
Гришин в липовом  документе. "О принудительном выселении из Харькова в связи
с  тяжелым  продовольственным   положением   и  безработицей  всех  граждан,
прописавшихся  в  Харькове  позднее  1935   года".  Придется  срочно  менять
документ, хоть дело это нелегкое.
     И   это   надо   запомнить:   разрешается   частная   торговля.   Может
пригодиться...
     А вот совет для  дома, для  семьи: газета  предлагает громадянам в "эти
радостные дни освобождения" не брезговать кониной, "высоко ценившейся встарь
в гастрономических магазинах"...
     А на Рогатинском мосту лежат три скрюченных детских трупа... Коля видел
их собственными глазами.
     В  "Новостях  культуры  и  искусства"  газета  расписывает  выступления
собранной  с  бору по сосенке  "Харьковской  Национальной  оперы", сыгравшей
оперу  "Кармен"  с дозволения  германских властей {как-никак - композитор-то
француз)  "перед великою громадою немецких гостей".  Рецензент  уверял,  что
"Харьковская Национальная опера" "зробiла велико дiло- не тiльки культурне -
але й громадьско политичне..." Сообщалось также, что оркестром "Национальной
оперы"  дирижировал  маэстро  с  кельнской   радиостанции  -  обер-лейтенант
Вильгельм Эдамс...
     И еще в новостях культуры - художник Мыкола Добронравов написал портрет
Симона Петлюры...
     Одна из  явок Коли Гришина-Задорожного  - центральный кинотеатр.  В нем
идет  художественный немецкий  кинофильм  с  украинскими  субтитрами  "Галло
Жанин", кинооперетка с "душечкой вермахта" знаменитой  немецкой  кинозвездой
Марикой  Рокк в  заглавной роли. Шашни танцорки и  красивого молодого графа,
пикантные  эпизоды  в   кабачке   "Мулен  Руж".  Аристократический  антураж,
сусальная  любовная интрига, сахарино-сладенький  счастливый  конец.  Больше
всего  поражает  Колю  то,  что  немецкая  солдатня,  эта  свора  палачей  и
вешателей,  может  в темноте украдкой  утирать  сентиментальную  слезу. Один
громила-фельдфебель,  совсем   разлимонившись,  всхлипывает  душераздирающе,
хлюпает носом.
     На рекламном  щите красуется  цитата  все из  той  же "Новой  Украины":
"После "Волги-Волги", "Светлого  пути"  и "Трактористов" наконец-то мы видим
настоящее кино!.."
     Перед киноопереткой демонстрировался  киножурнал "Вохеншау  -  УФА" под
названием   "Штурм   Харькова".  Немецкие   кинотрюкачи   ловко   превратили
организованный  отход советских  войск  в полный разгром.  Показали  кусочек
минной войны -  немецкие  саперы геройски  небрежно снимали мины...  Вермахт
изображался доблестным и непобедимым.
     В зале немцы жуют конфеты, нашпигованную  чесноком  колбасу, от  запаха
которой ноет в голодных желудках у немногих "освобожденных" харьковчан.
     А на Рогатинском мосту, вновь и вновь вспоминает Коля Гришин, лежат три
детских трупа - Нины, Вали  и Вовы Куценко. Три замерзших окаменевших трупа.
Умирая, несчастные сплелись в клубок, чтобы последним теплом продлить жизнь.
Такой  скульптуры и у  Родена  нет.  Вот  он  - символ  захваченного  врагом
Харькова!
     Коля Гришин уже знает: отец Нины, Вали  и  Вовы погиб, защищая Харьков.
Мать расстреляли  гитлеровцы в числе  заложников.  И вот -  умирают с голоду
дети Харькова!..
     Уже  вымерли  начисто те  детские дома, которые не успели эвакуировать.
Голод  нещадно  косит харьковчан. Женщины и  старики  уходят "на менки"-  на
две-три недели за много десятков  километров к западу от города -  к востоку
не  разрешается,  там  прифронтовая  полоса. Уходят,  чтобы сменять  в селах
последние пожитки на хлеб, на муку, на картошку.
     "КТО, БУДУЧИ БЕЗРАБОТНЫМ,  НЕ БУДЕТ  ИМЕТЬ ШТЕМПЕЛЯ  В  КАРТОЧКЕ  БИРЖИ
ТРУДА, НАРУШИТ ВОЕННЬЙ ЗАКОН И БУДЕТ СУРОВО НАКАЗАН!"
     Так гласит приказ шефа харьковского "Арбайтсамта" доктора Роне.
     Регистрации на  бирже  труда подлежат все харьковчане  от пятнадцати до
пятидесяти лет. А работы - нет.
     Кое-какие мелкие и средние заводишки  и мастерские немцы восстановили и
используют  для ремонта  покареженной  на  фронте боевой  техники  вермахта,
забуксовавшей  и буквально севшей в лужу  за  Харьковом.  Но на эти полсотни
заводов, спасаясь от  голода,  ради детей, пошло в кабалу к гитлеровцам лишь
полторы тысячи рабочих. А до  захвата Харькова Адольфом  Гитлером только  на
предприятиях союзного значения было занято сто тридцать семь тысяч рабочих.
     То и дело появляются в  газете некрологи: скончались от голода академик
Никольский, композитор Садовничий, профессор Дыбский, профессор Раздольский,
профессор Лукьянович. Гибнет слава и гордость харьковской интеллигенции.
     В  домах  Харькова  - каганец  вместо  электричества,  ручная  мельница
допотопной системы и заледеневшие батареи центрального отопления.
     А  "Нова Украина" вопит: "Наконец-то  Харьков приобщился к  европейской
культуре благодаря германской нации - самой цивилизованной в мире".
     В "доме смерти" -  в казармах на Холодной горе - гитлеровцы  планомерно
истребляют советских военнопленных.
     Немцы казнили всех евреев,  оставшихся в городе, - шестнадцать тысяч ни
в чем не повинных перед "великим рейхом" женщин, стариков и детей..
     По улице Свердлова гонят к вокзалу пленных матросов.  Они идут и  поют:
"Врагу  не сдается  наш  гордый "Варяг",  пощады  никто  не желает!.." Потом
проносится слух: их расстреляли всех до единого.
     В городе  свирепствует СД - "гестапо  на колесах". Так  называют службу
безопасности  сами офицеры гитлеровской  контрразведки. СД  трудится  в поте
лица.  Со дня  на день ожидается прибытие целой эйнзатцкоманды  СД,  которая
окончательно наведет порядок.
     Цвет смерти - это  белый цвет листовок с приказами генерала фон Брауна,
коменданта Харькова: "Казнить!.. Расстрелять!.. Повесить!.."
     В эти страшные  дни один из  харьковских профессоров пишет  в дневнике:
"Наши физические  страдания  во  время  немецкой оккупации  являются  все же
ничтожными по сравнению с нравственными переживаниями".
     А подполье все-таки вопреки  всему живет и борется. Еще действует обком
комсомола. Из  рук в руки  ходят в городе листовки  подпольщиков, обращения,
сводки Совинформбюро. Переписываются  от руки и распространяются всюду стихи
бессмертного  Тараса:  "Отанiмота  хату запалила"  и  "Чорнише  черноi землi
блукают люди на землi.."

     ...Ни в фойе кинотеатра, ни в зрительном зале никто так и не подходит к
Коле Гришину.  Последняя явка - последняя  надежда на восстановление связи с
подпольем. Кто-то должен был подойти, спросить: "Вы не из Чугуева случайно?"
Это пароль, а отзыв: "Нет, я из Валуек",
     Если связь с подпольем не  будет восстановлена, то  радиомины  придется
взорвать вслепую,  до истечения их срока  действия, а это намного  снизит их
эффективность. При этой мысли Коля холодеет. Разве можно действовать в таком
деле "на авось"!
     Бесцельно  бродит  Коля Гришин по городу,  около пустых  заминированных
заводов, у  вокзала,  в  центре  города, запруженном  немецкими  войсками. У
бывшей "Красной" гостиницы  путь  ему  и  другим  прохожим  преграждает цепь
немецких солдат. Из черного "хорьха" выходят два генерала - комендант города
генерал-лейтенант,  фон  Браун  и  какой-то генерал,  только  что  прибывший
поездом в Харьков.
     Сквозь   цепь   солдат   проскальзывает  хрупкая   фигурка  девушки   в
национальном украинском костюме с букетом цветов в  руках. Пышные  косы ниже
пояса... Цветы... Откуда сейчас, в ноябре, цветы? Видно, комнатные.
     Генерал фон  Браун  проходит  вперед,  поднимается  по лестнице, а  его
гость,  остановившись,  с  легким  полупоклоном  и  улыбкой  признательности
принимает  букет  из  рук  девушки. Вот  она,  благодарность "освобожденной"
Украины!..
     И вдруг  - в руке у девушки оказывается пистолет. Один выстрел, второй,
третий!..
     Генерал падает, роняя букет, хватается за грудь.
     Девушка  успевает выстрелить четыре  раза, прежде чем ее сбивают с  ног
ударами  кованых  прикладов  озверевшие  гитлеровские  солдаты,.. Алая кровь
заливает расшитую  белую блузку,  в крови пышные темные  косы, меркнут карие
очи...
     В отхлынувшей толпе Коля Гришин  вдруг видит знакомое, родное лицо Нины
- его  девушки, его  любимой.  Что за  чудеса  - Нина  в Харькове?  Ведь они
расстались еще до войны, в Москве!..
     - Нина! Нина! - кричит  он, пытаясь  протолкнуться к ней в колыхающейся
возбужденной толпе.
     На  миг  она  поворачивает к  нему лицо.  В ее  серо-голубых  глазах  -
изумление к радость, страх и отчаяние.
     Но  почему  с ней  рядом эсэсовский  офицер  в  черной  шинели и черной
фуражке? И почему этот офицер берет ее за  руку  повыше  локтя и почти бегом
ведет к легковой машине у тротуара? Машина тут же срывается с места, стреляя
выхлопной  трубой,  а  толпа  бросается  прочь;  солдаты хватают  цивильных,
окружают их цепью, заложникам грозит смерть...
     Надо уходить!.. Позади уже раскатывается россыпь винтовочных выстрелов:
почетный   караул,  выставленный   комендантом   в  честь   высокого  гостя,
расстреливает бегущую толпу...

     Еще  два дня бродит по городу Николай Гришин  - ищет  Нину,  ищет следы
подпольщиков, и все напрасно.
     В газете  "Нова  Украина"  появляется  траурное  сообщение  о  "тяжелой
утрате", нежданно понесенной "фюрером и фатерляндом".

     (командующего артиллерией армейского корпуса)
     Через   несколько  дней   после  взятия  Харькова   смертью  героя  пал
генерал-лейтенант  Эрнст Бернекер, командующий  артиллерией  АК. В  его лице
погиб  солдат, видевший  назначение  всей  своей  жизни в войне. В  польской
кампании  генерал-лейтенант Бернекер  показал себя выдающимся полководцем  в
качестве  командующего  артиллерией. За свои  героические  действия  он  был
награжден двумя Железными крестами".
     Из некролога Коля Гришин узнает, что генералу Бернекеру пятьдесят шесть
лет -  родился  он  в  1885 году,  с  1920  по  1935 год  служил в  полиции,
дослужился там  до  чина  майора,  затем  стал  командовать  артиллерийскими
частями...
     О том, как погиб Бернекер, - в газете ни слова.
     "Конечно,  его  убила та девушка  у гостиницы "Красной", - думает  Коля
Гришин. Он вернется в группу "Максим" и расскажет лейтенанту Черняховскому о
неизвестной героине - пусть узнает о ней вся Большая земля!..
     Но из  разговоров в  хлебных  очередях, на вокзале, у  биржи труда Коля
узнает  и о  другой версии  гибели генерала  Бернекера: многие уверяют,  что
погиб генерал, прибывший в Харьков со штабом своего корпуса,  якобы  налетев
на мину на площади Тевелева. Указывают и другие места в Харькове...
     А кто же  был генерал, убитый девушкой-героиней у  гостиницы "Красной"?
На  вокзале  шушукаются  полицаи,  говорят, что  это  был  генерал  из  3-го
армейского корпуса генерала Эбергарда фон Макензена.
     Во всем этом надо разобраться. Коля Гришин  уже  знает, что в 6-й армии
вермахта,  овладевшей  Харьковом, имеется три армейских корпуса: 3-й  корпус
генерала  Макензена, 29-й генерала Обстфельдера,  48-й  генерала  Кемпфа.  В
каком  из них командовал артиллерией Бернекер? Логично предположить,  что  в
3-м АК... Установить местонахождение штаба армейского корпуса для разведчика
-  дело  нешуточной  важности. Кто знает, значится ли  этот корпус на  карте
командующего фронтом, на карте  комдива - Колиного отца, который  сдерживает
напор врага где-то под Воронежем!,.
     Но  разведка редко  бывает всезнайкой. Так и не  удается  выяснить, кто
была девушка,  убившая в  тот день  генерала  в Харькове; был ли тот генерал
Бернекером или другим генералом;  в  самом ли деле  генерал-лейтенант  Эрнст
Бернекер погиб не у гостиницы "Красная", а наскочил на мину в городе...
     Говорят,   что    гитлеровцы    по    приказу    фон    Брауна    убили
девушку-мстительницу на месте, измолотили ее прикладами.
     Придет  время, и  о  подвиге  ее  расскажет  корреспонденция  в  газете
"Красная  звезда".  Случится это  15  марта 1942  года.  Потом пройдут  годы
напряженных   поисков,   след   героини   будут   искать   редакции   газет,
энтузиасты-журналисты,   пионеры,   комсомольцы,   историки,   следопыты   и
искатели... Но  ни  к  чему не  приведет тридцатилетний  поиск.  Бывает, что
навеки  остаются  безымянными  могилы  неизвестных  солдат, но  от этого  не
становятся они менее священными.
     ...Тянутся дни. Тяжкие, беспросветные, голодные дни оккупации. Дни, как
одна сплошная выморочная, кошмарная ночь. Ноябрьский ветер  раскачивает тела
повешенных  на балконах,  в  пустых  проемах  окон.  Ледяной дождь хлещет по
трупам на  Рогатинском мосту, трупам маленьких сирот харьковчан - Нины, Вали
и Вовы Куценко.


     Один  из  первых -  гостей коменданта  и  начальника  гарнизона  города
Харькова  в  его  новой  резиденции  -  СС-оберштурм-фюрер  доктор  Ферстер,
командир четвертой роты батальона особого назначения войск СС.
     Генерал фон Браун окидывает этого субъекта критическим оком: щегольская
форма без единого креста,  а гонору хоть отбавляй. Наглые манеры, берлинский
шик, жаждет  показать,  что за его спиной стоит сам рейхсминистр иностранных
дел  Иоахим  фон  Риббентроп, обладающий  генеральским чином  о  СС,  прямым
доступом к персоне фюрера и непомерным аппетитом на трофеи.
     Генерал вспоминает  все,  что успел  рассказать  ему  молодой граф  фон
Рекнер  о положении фон Риббентропа в  иерархии Третьего рейха. Оказывается,
этот  проныра  Рекнер знаком  даже с  Хассо  фон  Этцдорфом,  представителем
Риббентропа при главной ставке Гитлера, бывал в министерстве иностранных дел
на Вильгельмштрассе  в Берлине. В отличие от дипломатов  бисмарковской школы
вроде  бывшего  посла  в Москве  графа Вернера  фон  дер Шуленбурга, который
вообще  выступал  против   войны   с  Советским  Союзом,  Риббентроп-  истый
"остландрейтер". Он стоит за автономную Украину, вассала  Третьего рейха. Он
вообще стоит за раздувание  национального  вопроса, иначе Гитлер  победит  -
весь  мир, покончит с национальным  вопросом,  и что  тогда будет делать фон
Риббентроп? Упразднят его вместе с его министерством!
     Рассчитывая  наловить  немало рыбки в  мутной  воде военной,  оккупации
советских  территорий,  Риббентроп   окружает  себя  в   Берлине   именитыми
эмигрантами  -  светлейшими  и сиятельными  князьями  из  числа  закоренелых
апостолов белой  гвардии,  приближает  к  себе  князя  Гераклия  Багратиона,
претендента на трон Грузии,  внука Шамиля - Сайда Шамиля. Но в Берлине ходит
слух - очень важный  для генерала фон Брауна, если можно верить этому слуху,
-  что фюреру надоели  интриги Риббентропа  и он велел ему заниматься только
теми странами, с которыми вермахт не воюет...
     -  Садитесь,  оберштурмфюрер!  -  любезно,  почти  дружески  приглашает
генерал - хозяин Харькова.
     Оберштурмфюрер доктор Ферстер суховато объясняет важничающему пехотному
генералу, что  прибыл он  в  Харьков  с личным  и особым заданием от  самого
рейхсминистра - "прочесать" самой частой  гребенкой  все научные учреждения,
институты,  дворцы,  архивы, музеи,  библиотеки,  картинные  галереи,  чтобы
собрать и отправить  на  Вильгельмштрассе  все  культурные,  художественные,
исторические  ценности -  все, словом, что стоит хоть  каких-нибудь денег на
международном рынке.
     Комендант  Харькова  молча протягивает  посланнику рейхсминистра, столь
трогательно озабоченного сохранением  культурных и художественных  ценностей
Украины, копию приказа командующего 6-й германской армией:
     "Войска заинтересованы в ликвидации  пожаров только тех зданий, которые
должны быть использованы для  стоянок воинских частей.  Все остальное должно
быть уничтожено. Никакие исторические или художественные ценности на Востоке
не имеют значения..." Подписано: фон Рейхенау.
     -  Вы  понимаете, конечно, -  замечает генерал, -  что при  всем  своем
глубоком  уважении  к  герру   рейхсминистру   я  подчиняюсь   не   ему,   а
генералу-фельдмаршалу   фон  Рейхенау.  Казатин,  Винница,  Киев,  Черкассы,
Кременчуг - я вел  свою  дивизию к победе под его знаменами! Вы  знаете, что
нам всем в шестой армии дорога близость фельдмаршала к фюреру!
     Оберштурмфюрер доктор  Ферстер несомненно  знает,  что  в  вермахте фон
Рейхенау называют "партийным генералом" из-за его близости  к верхушке НСДАП
еще со времен антире-мовского путча.
     СС-оберштурмфюрер крайне возмущен.  Довольно прозрачно дает  он понять,
что  генерал-фельдмаршал  фон Рейхенау - чурбан, каких мало даже в вермахте.
Узкомыслящий солдафон. Тупица.
     Доктор  Ферстер,  желая  польстить  генералу фон Брауну,  другу науки и
попечителю искусств,  рассказывает  о том,  как благодарен  Берлин  2-й роте
батальона фон Риббентропа, которому "вот такие же культуртрегеры - генералы,
как  вы,  экселленц",  - помогли вывезти из пригородов  Ленинграда несметные
сокровища.
     Так, из  Большого дворца императрицы Екатерины, кстати, бывшей немецкой
принцессы Ангальт-Цербстской, 2-я рота  вывезла обратно в фатерлянд огромные
ценности:  золоченые  резные  украшения,  старинную мебель,  все, вплоть  до
наборного пола и китайских шелковых обоев со стен. У этих многовековых обоев
такой вид, словно они  вчера  приклеены!  Говорят, от них был в восторге сам
фюрер!..
     Генерал  фон  Браун завязывает  мысленно узелок: этот СС-оберштурмфюрер
доктор  Ферстер, человек Риббентропа, посмел, каналья  этакая,  намекнуть на
прежнюю профессию фюрера - бывшего маляра и обойщика!
     Сейчас    сокровища   Царского   Села    под    Петербургом,   сообщает
доктор-эсэсовец  генералу,  выставлены  на  удивление берлинцам в  роскошных
витринах и залах магазина фирмы Адлер  на Гарденбергштрассе. Там  наименьшие
из  этих  богатств нарасхват раскупаются. Основные  шедевры, разумеется  вне
очереди,  скупают  блистательные  толстосумы,  вроде  рейхс-маршала  Германа
Геринга, Крупна, Тиссена...
     Четвертой же роте, возмущается достойный доктор, удалось вывести только
научные  материалы  и  оборудование  медицинского  научно-исследовательского
института в  Киеве да редчайшие рукописи персидской, абиссинской и китайской
письменности,   русские,  украинские  летописи,   первые  экземпляры   книг,
напечатанные этим русским  Гуттенбергом  Иваном  Федоровым,  первопечатником
варварской Руси...
     "Обработаны" также, вскользь упоминает ученый-грабитель, киевские музеи
украинского, русского, западного  и восточного искусства, центральный  музей
имени Шевченко.
     - Пока удалось отправить в  Берлин только кое-какую мелочь, -  небрежно
замечает  вор  с  ученой  степенью  доктора,  -  полотна  Репина,  Федотова,
Верещагина,  Ге...  Сущие  пустяки, которые ценились  только в России  и  на
Украине.
     Доктор  СС нагло намекает,, что генералу не поздоровится, если он и его
люди станут "в частном  порядке"  посылать  различные "культурные трофеи"  в
качестве презента своим семьям в рейхе.
     Генерал  фон  Браун  берет  реванш, заявляя,  что  он, видит бог, готов
служить герру рейхсминистру, но вот досада - харьковские музеи и дворцы пока
сплошь варварски заминированы.
     -  О,   да!  Конечно!  Я  сделаю  все,  чтобы  ускорить  разминирование
культурных центров! Натюрлих! - заверяет он гостя от рейхсминистра, вставая,
чтобы показать, что  аудиенция окончена и чтобы  проводить дорогого гостя до
дверей особняка.
     После ухода культур мародер а генерал вызывает фон Бенкендорфа:
     - Немедленно  выставить охрану у музеев! Повесить  на  дверях табличку:
"Ахтунг!  Минен!"  Никого  не  пускать  без  моего  личного  разрешения, без
подписанного  мною пропуска!  Тщательно прочесать  все,  что  большевики  не
успели вывезти!
     "В крайнем случае, - думает генерал, - СС-оберштурмфюрер доктор Ферстер
может погибнуть, наскочив на мину! Ай-яй-яй! Как это грустно! На минах, увы,
гибнут не только боевые солдаты, но и мародеры!"
     Наутро в Харьковской картинной галерее разыгрывается безобразная сцена,
никак не украшающая "остландрейтеров" - рыцарей похода на Восток. Когда туда
прибывает  караул,   высланный  бароном  Гансом  Гейнцем  фон  Бенкендорфом,
выясняется, что  там уже орудует рота Ферстера - по  всем залам ходят-бродят
ценители искусства в мундирах  СС  с миноискателями в руках,  описывают фонд
галереи.  Фон Бенкендорф вызывает подкрепления. Бенкендорф и Ферстер рвут из
цепких рук друг друга картины Репина, Поленова, Шишкина, Айвазовского,
     В  последующие дни,  разругавшись в  пух,  сотни бесценных  картин, всю
скульптуру и весь,  для порядка,  научный архив  галереи отправляют брауны и
ферстеры в Германию. На долю мелких культурхищников остаются вышивки, этюды,
гобелены, ковры.
     Фон Бенкендорф рвет на себе волосы:
     -  Бандиты! Жулики! Стервятники! Эти  сокровища революция отняла у нас,
Бенкендорфов! Так почему же мы должны делиться с какими-то ферстерами?!
     Странные речи заводит с молодым графом фон Рекнером генерал фон Браун:
     - Это только между нами, Карл. Я ценю  фон  Бенкендорфа, но все-таки он
из русских,  обрусевших  немцев,  поколениями  живших вдали  от  родины,  на
чужбине,  среди  славян.  Он, конечно,  числится  сейчас  РД  -  рейхсдейче,
имперский  немец,  такой  же, как мы  с вами,  и  тоже  дворянин,  юнкер. Но
поймите,  Карл, я не могу забыть его  русское прошлое. Все  же  здесь налицо
определенная неполноценность!
     Тут уже граф Карл фон Рекнер не  решается  напомнить зарапортовавшемуся
генералу  от  инфантерии,  что  и он, фон  Рекнер, по  матери, черт  возьми,
Бенкендорф! И стопроцентный немец и дворянин!
     В   библиотеке  имени  Короленко  офицеры  фон  Брауна,   соревнуясь  с
"фюрерами" из  роты  Ферстера,  хватают, упаковывают, отсылают  специальными
вагонами  через Киев тысячи книг,  которым нет цены. Остальными гитлеровские
солдаты с  разрешения  начальника гарнизона  мостят грязную улицу, чтобы  не
буксовали автомашины вермахта.
     Это  видят  харьковчане.  Это  видит  потрясенный  Коля  Гришин.  Война
объявлена книгам! Война против книг - это война против создателей этих книг,
национальной   гордости  великороссов   и   украинцев.  И  -   война  против
неродившихся  еще  поколений  читателей.  Война  против  Пушкина  и  Гоголя,
Толстого  и  Шевченко -  это  крайняя  степень  варварства,  это  культурный
геноцид.
     Глядя, как, гитлеровцы расправляются с книгами - в грязь, под колеса, -
Коля Гришин глазам своим  не верит:  да  кто  же они,  немцы? Дети Гете  или
Гитлера? Эйнштейна или Аттилы?..
     Едва  ли  не  к  шапочному  разбору поспевают  и  люди  рейхс-комиссара
Украины, гаулейтера и обер-президента Восточной Пруссии СС-обергруппенфюрера
Эриха Коха, хотя Харьков  подчинен  не  рейхскомиссариату,  а  генералу  фон
Брауну как  представителю  германского вермахта,  поскольку город в  связи с
упорной обороной  русскими Воронежа продолжает находиться в оперативном тылу
вермахта,    Кох,   однако,   успевает    поживиться   старинными   иконами,
произведениями знаменитых мастеров немецкой, голландской и итальянской школы
XVI-XVIII  веков, полотнами  русских художников.  До  всей  этой живописи он
большой охотник.  Тем более что ее оценивают  по  бросовым ценам в несколько
миллионов рейхсмарок.
     Пятое ноября 1941 года.  Дата  весьма  памятная в  культурном календаре
Харькова,  да   и  всей  Украины.  Генерал   фон  Браун,  комендант  города,
подписывает приказ:  "Всем  работникам искусств  явиться  для регистрации  к
зданию театра имени Шевченко. За неявку - расстрел".
     Когда собираются оставшиеся в городе артисты, происходит  что-то дикое,
бессмысленное.  Сначала  им  объявляют  от  имени   новой  власти,  что  при
консерватории открываются курсы по подготовке дирижеров церковных хоров, все
же остальные театры, клубы, музеи остаются закрытыми.
     Затем солдаты генерала фон Брауна, эсэсовцы окружают артистов, насильно
запрягают их в армейские фурманки и с гиканьем и хохотом гонят их, артистов,
работников  искусств,  как коней,  по  самым людным улицам  города к реке за
водой.
     Таков "новый порядок".
     Так генерал фон  Браун  проучил артистов Харькова и всю  его творческую
интеллигенцию, весь народ.
     Унизить, оскорбить, устрашить!
     "Шренклихкейт!"

     На  столе  кабинета  генерала  фон Брауна лежит толстая книга.  Любимая
книга,  настольная  книга генерала  в  драгоценном  первом,  почти столетней
давности издании. На титульном листе написано;
     VOM KRIEGE
     *
     HINTERLASSENES WERK
     DES GENERALS
     KARL von KLAUSEWITZ
     *
     Erster Teil
     Zweiter Teil
     Dritter Teil


     BEI FERDINAND DUMMLER
     1832·1833·1834
     Книга  генерала Карла фон  Клаузевица  "О  войне".  В  ней  этот оракул
германского  генштаба прямо предписывает  использовать  террор как  средство
сокращения  сроков  войны  и  достижения  быстрой  победы  над  противником.
Блицкриг любыми средствами!  Освобождать  гражданское  население  от  ужасов
войны?  Как  бы  не так! Побольше ужасов  на  голову гражданского населения!
Прусский генерал, теоретик войны, был богом германского генералитета. "Война
есть продолжение политики,  только другими средствами" - это сказал он,  фон
Клаузевиц.
     "Мы  должны поставить  его  (противника)  в  такое положение,  -  писал
Клаузевиц, - в котором продление войны станет для  него более  гнетущим, чем
капитуляция". Оскорбить,  унизить, устрашить!  Так  было после Седана в 1870
году, после разгрома французов в шестинедельной войне. Зверская расправа над
франтирерами, посмевшими с ножами кинуться на германский меч!
     Презренные  интеллигенты  и  тогда, в 1870  году,  визжали, что  террор
только  восстанавливает  побежденный  народ   против  победителя,  порождает
безумство храбрых, сеет ветер, с тем, чтобы  жестокий победитель пожал бурю,
в  конце концов растягивает и  ожесточает войну.  Но генерал фон  Браун, как
всякий  юнкер  и  штаб-офицер  вермахта,  ненавидел  интеллигентов.  Подобно
Николаю II, он желал бы вычеркнуть это слово из всех словарей.
     Он гордился тем, что служил-корнетом в кавалерии генерала фон  Бюлова в
августе  1914 года, в начале  первой мировой войны, когда фон Бюлов, обвинив
жителей  бельгийского городка Анденн под Намюром в "предательском" нападении
на его войска, приказал расстрелять сто-двести человек и сжечь весь городок.
Этот приказ развесили и в Намюре,  и в Льеже, чтобы тамошние жители знали, с
кем имеют дело. Так было и в дальнейшем - в каком-то городке, Тамин, что ли,
корнет фон Браун участвовал  в  расстреле уже четырехсот бельгийцев. Согнали
всех жителей без различия пола и возраста перед церквушкой, солдаты все были
дико пьяные - им выдали шнапс. Расстреляли всех, кровавая была баня. В таких
кровавых  банях  и зрело тевтонское бешенство, закалялся тевтонский  дух. По
приказу начальства корнет фон Браун хватал заложников - по десять сначала, а
там и по полсотни. Женщины налево, мужчины  направо, в середине -  спешенный
эскадрон. "Файер!"  -  "Огонь!" Пьяные  саксонцы  стреляли плохо,  корнету и
другим офицерам приходилось достреливать раненых.
     Солдат горячили не только шнапсом,  бесили их и  рассказами о зверствах
союзных   войск,  об  издевательствах  франтиреров,  бельгийских  женщин   и
бельгийских   детей  над   пленными   германскими   солдатами.  Любые  формы
"шреклихкейт"  - устрашения - казались  тогда недостаточными. Оба  глаза  за
око, челюсть за  зуб, артиллерийский  залп за пулю  снайпера!..  В Лувэне по
приказу генерала  фон Лютвица  уничтожили все, начиная со всемирно известкой
библиотеки...
     От библиотеки Лувэна до библиотек Харькова - прямая дорога.
     Уже   после  войны   новые  уставы,   "кригсбраух"  рейхсвера,   упрямо
предписывали:  "Война  должна вестись  не только  против  воинов  вражеского
государства,  она  должна быть направлена на уничтожение всех материальных и
духовных ресурсов врага". Цели рейхсвера оставались теми же, что были и  при
кайзере: уничтожить  все  сопредельные нейтральные государства, покончить  с
британской гегемонией, поставить  на  колени русского колосса. И в  итоге  -
создать новую Европу, подвластную Германии.
     Адольф Гитлер заменил лишь фразеологию, призвав вермахт бороться не. за
новую Европу, а за новый порядок - порядок Гитлера в Европе.
     "Шреклихкейт!"
     Такова  была  несложная  эволюция  Георга  фон  Брауна, от  корнета  до
генерала.
     Кончалась первая  неделя  его  пребывания в  новой резиденции  - в доме
помер семнадцать на улице Мироносицкой в Харькове.
     За  эту неделю  генерал  сделал еще один шаг в своей эволюции: прочитал
немецкий перевод книги Маккиавелли "Государь", который для  него  раздобыл в
одной из  библиотек Харькова  барон фон Бенкендорф.  "Властелину и  государю
города  Харькова..."  -  так  начиналась  высокопарная  дарственная  надпись
барона.  Генерал  нашел  для  себя  много   полезного  в  книге  знаменитого
флорентийца. Его восхитил ницшеанский .культ сверхчеловека, вседозволенность
самодержавия,  такое  же  полное  презрение  к  христианской  морали,  какое
проповедовали и наци. В  этом антихристианском  евангелии от  Маккиавелли он
нашел блистательное оправдание беспощадного насилия.  Государство - это все,
граждане его - ничто. Государственная политика находится по ту сторону добра
и зла.
     Когда сама  безопасность страны  зависит от  принятия  решительных мер,
учил   наставник   государей,   никакие   соображения   справедливости   или
несправедливости, человечности  или жестокости, славы или бесславия не могут
брать верх. Да, цель оправдывает средства!
     Государь  должен  быть суровым  и грозным  кумиром. Он  должен  внушать
страх, но не ненависть, ибо ненависть народная  может  погубить  его.  Народ
следует - держать в  строгости и бедности, запугивая угрозой  войны, дабы не
подняли  голову  два великих  врага  послушания  и покорности:  честолюбие и
скука.  В  народе  необходимо четкое разделение на  классы.  Религия, хоть и
ложная,  нужна  для  простонародья.  Государю  следует награждать  подданных
лично, но  наказывают их пусть другие. Вина падет на их головы, и головы эти
можно  будет при случае  отрубить и  тем укрепить свою добрую славу.  Мудрый
государь печется  не о народной  свободе,  а  о безопасности  государства. И
окружает он себя посредственностями, ибо сильные  и  смелые могут покуситься
на его власть. По той же причине следует подвергать опале самых боевых своих
генералов...
     -  Откровенно  до  цинизма,  - прочитав  Маккиавелли,  заметил  генерал
Бенкендорфу.
     - Фридрих  Великий,  -  усмехнулся барон, - называл  Маккиавелли врагом
человеческим, но всегда следовал его заветам.

     А  на  Большой земле  все еще  не  знали,  кто  поселился в доме  номер
семнадцать.
     "У "Тоси" завелся богатый жених!" Именно такое кодовое сообщение должны
были прислать подпольщики и разведчики из Харькова.
     Но Харьков молчал.


     Это случилось весной в Москве, до войны. Точнее - Первого Мая,
     Под ярким  весенним  солнцем медленно  двигалась вверх  по  Петровскому
бульвару   нескончаемая   красочная   колонна   демонстрантов.   Праздничные
транспаранты, макеты, кумачовые плакаты рассказывали об успехах в выполнении
пятилетки,  об  ударниках  и  стахановцах. На  бульваре еще  только начинали
зеленеть старые  липы, зато много  искусственных цветов было в колонне,  вся
она пестрела цветами, воздушными шарами. Казалось, и на молодых липах вокруг
лежал  отблеск  того  высоковольтного трудового  энтузиазма, который полыхал
тогда  повсюду  в стране. Мелькали над шумной  толпой  портреты челюскинцев,
Отто  Юльевича Шмидта,  первых  Героев  Советского  Союза. Духовые оркестры,
блестя   золотистой  медью  труб  на  солнце,  играли  наперебой   "Песню  о
встречном",  марш  из  "Веселых   ребят",  "Сулико".  А  в  колонне,  словно
соревнуясь, хором пели "И кто его знает", "Златые горы"...
     Это была, наверное,  самая веселая, счастливая и красочная демонстрация
в жизни Коли Гришина. До  того,  прежде, был  он,  пожалуй, слишком молод. А
потом  -  потом на все  легло тенью несчастье  с отцом,  разлука  с матерью,
уехавшей на Крайний Север врачом, темная угроза скорой войны.
     Девятиклассник Коля стоял с  Ваней  Королевичем  и  другими ребятами из
двора на углу Петровского бульвара и Колобовского переулка. Он и Ваня надели
по  случаю  праздника  модные  синие  футболки  с  белыми  обшлагами,  белым
воротником  и белыми  шнурками  на  груди.  Он,  помнится,  болел  тогда  за
"Спартак", а Ваня -  за "Динамо",  и, увидев  утром друга не в красной,  а в
синей майке, Ваня сказал ему с торжеством: "Ага! Нашего полку прибыло!.."
     Мимо  плыли  плакаты:   "Да  здравствует  СССР   -  страна  победившего
социализма!";  "На полях страны  работает полмиллиона тракторов!"; "Выполним
досрочно вторую пятилетку!
     И   вдруг   раздались  раскаты   грома,  и   на  колонну   первомайских
демонстрантов  обрушился  веселый  сверкающий  ливень.  Многие  демонстранты
бросились врассыпную - кто под деревья на бульваре, кто в подъезды ближайших
домов.
     Коля и  Ваня  убежали в свой,  самый  дальний  по Колобовскому переулку
подъезд дома семнадцать, солидно закурили из купленной  по  случаю праздника
пачки "Пушек",
     -  Охота была под дождиком торчать! - оживленно говорил Ваня Королевич.
- Костюм-то один у меня...
     - А у меня гладить некому, - сказал Коля,  - "мамонт" в летних лагерях,
и "папонт" тоже...
     Уж  так  повелось  в  семье  Гришиных:  маму  Коля  с  детства  называл
"мамонтом", папу - "папонтом".
     - Да разве за тебя "папонт" гладит? - удивился Ваня.
     - Держи карман шире! Отец - командир, чуть  что, сразу за свое: "Да я в
твои годы ротой командовал!" Надоела мне  эта пластинка хуже горькой редьки.
Разве мы с тобой виноваты,  что слишком поздно на свет народились! Ну, какая
в наше время романтика? Отгремела эпоха героев!..
     - Да, что там ни пишут в газетах, а время Павки Корчагина мне больше по
душе, чем время Дуси Виноградовой!
     И Ваня  вдруг крикнул; "По коням!" И, взбежав на верхнюю площадку, лихо
съехал по перилам.
     Коля Гришин выглянул из парадного подъезда. Ливень еще не прекратился.
     - А все-таки жалко, что мы с тобой на площадь не попали.
     В приоткрытую дверь вместе с  шумом  дождя и громовым рокотом ворвались
смех, музыка, говор толпы.
     - Зато  в  ботинках  вода не будет  чавкать, когда на вечеринку к Майке
пойдем!
     В эту минуту  дверь распахнулась шире и в  подъезд вбежали три девушки,
совершенно  мокрые,  все  в  физкультурных  костюмах   -  майках,  трусиках,
тапочках.  Отфыркиваясь,  выжимая  волосы,  они  недовольно  поглядывали  на
остолбенело глазевших на них парней.
     - Из колонны физкультурников! - шепнул Ваня Коле,  хотя  это и так было
видно, без спортивного комментария. - Спартаковки! По твоей части!..
     Девушкам-спартаковкам было лет по семнадцать-восемнадцать. Все они были
хорошенькие,  ну, прямо с обложки "Огонька", а  одна  из них,  голубоглазая,
светловолосая, пожалуй, даже красива.  Коле  Гришину,  во всяком случае, она
показалась   умопомрачительной  красавицей.  Глаза  и  щеки  горят,  пылают,
стройная девичья фигурка туго обтянута мокрой спортивной одеждой.
     Коле вдруг стало мучительно стыдно за то, что в подъезде у него  пахнет
кошками и весь он, этот подъезд, непригляден, темен и  вовсе не достоин трех
впорхнувших в него граций из добровольного спортивного общества "Спартак".
     Самая  высокая  и  физически   развитая  девушка-простушка  командирски
сказала, зачесывая пальцами назад темно-русые густые волосы:
     -  Ну,  что  ж ты, Нонка, давай стучи  в дверь, проси полотенце  - твоя
идея!
     Нонна, самая маленькая, шустрая, чернявенькая, надула губки.
     - Почему я? Ты у нас, Валюха, самая представительная!  И кроме того тут
на двери написано "Самтрест, трест винных совхозов Грузии".
     - Ну, влипли! - грудным голосом проговорила Валя.
     -  У нас, девушки, -  не  своим, на диво робким  голосом произнес  Ваня
Королевич, - жилые квартиры со второго этажа начинаются.
     И  для того, видно, чтобы реабилитировать  себя и поддержать  тщательно
оберегаемую им репутацию бонвивана и донжуана, он добавил развязно:
     - А тут нам иногда отламываются бесплатно лучшие вина Грузии!
     Девушки взглянули  на него  так,  словно это  был выползший из  щели  в
стенке таракан,
     -  Иди,  Валюха!  Ты  же  у  нас  самая  храбрая!  -  подтолкнула  Валю
чернявенькая.  - А то  Нинка совсем расхворается.  Говорили ей - не  ходи на
демонстрацию!
     - Сказала тоже! - возразила оробевшая вдруг подруга, - Куда идти-то - к
грузинам?!  В  одних  трусиках?!  Мало  ли  на  кого  тут  можно  нарваться!
"Самтрест"!.. И эти вот пацаны зенки вылупили...
     -  Физкулът-привет,  девочки!  -   выдал,  набираясь  храбрости,   Ваня
Королевич.
     -  Давай, давай! -  толкнула Нонна  Валю  вверх  по лестнице. -  Нинка,
смотри, какая горячая, так и пышет!.. Гляди, совсем расхворается! - Ване она
презрительно бросила: - А с вами тут никто не разговаривает. Проваливайте!
     - Ну и лексикон у этих граций из "Спартака"!  - усмехнулся шокированный
Ваня.
     -  Не выражайтесь,  пожалуйста! - осадила его Нонна. Валя в три прыжка,
мелькнув загорелыми  сильными  икрами, взлетела  на первый  этаж, глянула на
дверную табличку:
     - Я ж говорила - грузины! Какой-то профессор  Ашкенази! Неудобно как-то
в полуголом  виде  у  профессора из "Сам-треста" полотенце просить! Не  баня
ведь - враз веником выметет!..
     - Ведь культурный человек, профессор! - заговорщицким  громким  шепотом
уговаривала ее  снизу  Нонна.  - Что он с  тобой  сделает?  Звони  давай!  И
аспирину у него попроси! Культурный человек, не то что некоторые!
     - Это  мы-то?  - обиделся  Ваня.  - Между  прочим, профессор  музыки на
Красной площади парад принимает, а вот у моего  товарища, сдавшего на значок
ГСО, наверху найдется и полотенце, и аспирин, и все, что надо! У него мама -
врач.  Целая аптека  наверху,  поликлиника!..  И полотенце  махровое,  и  за
"Спартак" он болеет!..
     - Хорошо! - заявила Нонна,  уткнув руки в боки. - Тащите сюда аспирин и
полотенце! Мы подождем. Только быстро!
     Нина, на которую поглядывал  украдкой Коля,  вдруг  схватилась рукой за
перила, села на ступеньку. Нонна кинулась к ней.
     - Нинок! Тебе плохо?
     - Ерунда! Сейчас пройдет, - ответила  Нина. И голос ее сразу запал Коле
в душу.
     -  Я сейчас, - спохватился Коля. - Мигом!  Только вы не сидите на голом
камне.
     Он побежал вверх по лестнице, сразу  через три-четыре ступеньки, слыша,
как его несносный друг несет какую-то чепуху:
     -  Да  вы,  никак,  струсили,  милые  дамы?  Втроем  двух  джентльменов
испугались? Двух  рыцарей без страха  и упрека? Тоже мне - готовы к труду  и
обороне!..
     - Никто  вас,  воображал, и не боится! - заверила его Нонна. - И отчего
это, девочки, московские ребята такие речистые?
     - Мама-врач дома? - деловито осведомилась Валя, спускаясь вниз.
     -  Должна прибыть  с  минуты  на  минуту! -  соврал  Ваня.  -  Вызвали,
понимаете, к больной. И в праздник отдохнуть не дают.
     - Ну, ладно! - решилась вдруг Валя. - А то Нинке и впрямь худо. Этаж-то
какой?
     - А это, милые дамы, как посмотреть!  - отвечал  Ваня Королевич. - Этаж
пятый, а небо седьмое! С гарантией!.. Мы вас и чайком напоим.
     - Нужны нам ваши чаи! - ершилась Нонна. - Только не вздумайте позволять
себе вольности всякие!..
     Дверь  квартиры Гришиных  была  распахнута настежь.  Ваня ввел девушек,
столкнулся  за  порогом  с  Колей, который бежал  из ванной  с  полотенцем и
лекарствами в руках.
     - Стоп, рыцарь! - остановил  его Ваня. -  Уговорил милых дам  культурно
переждать непредвиденное  выпадение  атмосферных  осадков  в день  праздника
международной   солидарности.   Сплотим   тесней  ряды  членов  и  страстных
болельщиков ДСО "Спартак"!
     Он  церемонно  ввел  девушек  в  квартиру, театральным жестом распахнул
окна.
     Девушки  ахнули  -  так   великолепна  была  панорама  Москвы  на  фоне
весенне-грозового  неба.  Внизу  -  праздничная  Трубная площадь,  за  ней -
Рождественский  монастырь,  бульвар, круто поднимающийся  на  один  из  семи
холмов "третьего  Рима"  -  Москвы.  Неглинная, Цветной бульвар  и  там,  на
горизонте,  - улица  Кирова. И кумач  знамен, и десятки  духовых  оркестров,
играющих  вразнобой  внизу  под уже кончающимся ливнем, и косые  лучи-конусы
майского солнца, пробивающегося сквозь набежавшую ненароком тучу...
     Коля стоял рядом  с Ниной, почти,  но  не совсем касаясь ее обнаженного
плеча, и током пронзила его вдруг мысль:  "Эту картину и все ощущения, с ней
связанные, и Нину рядом я запомню на всю жизнь, сколько бы ни прожил..."
     Так  бывает  в  жизни.  Жизнь   -  это  вроде  длинной  киноленты,  чьи
полустертые  временем  кадры  теряются  где-то  в  детстве.  Хранитель  этой
киноленты - память - весьма небрежно обращается с  нею, есть в ней и обрывы,
и перебои, и  целые недостающие  части.  Но есть и  моментальные фотографии-
необыкновенно четкие, почти сиюминутные, над  которыми не властно время... И
бывает озаренье, стоп-кадр: миг остановился, его я никогда не забуду!..
     Так  было и с Колей в тот  день Первого Мая, когда  он смотрел из  окна
многоэтажного дома на вершине Петровского бульвара  на панораму Москвы, стоя
впервые в жизни рядом с Ниной...
     Буен,  да отходчив  майский  ливень. Отшумел он,  и  вновь над  городом
засияло солнце. Опустел Петровский  бульвар - ни машин внизу, ни трамваев. И
колонны демонстрантов  ушли уже  к Пушкинекой улице. Плыли  оттуда, замирая,
звуки развеселой  музыки, глухо ухали барабаны. В трамвайных  проводах тут и
там застряли детские разноцветные  шарики. На бульваре милиционер в парадной
форме  громко  выговаривал двум  подгулявшим демонстрантам. Один,  кланяясь,
дарил  ему  бумажные  цветы, другой  пищал на "уйди-уйди".  Сверху виднелись
афиши на  заборах: "Тамара  Церетели"...  "Афиногенов. "Салют,  Испания!"...
"Вадим Козин"... "Погодин. "Аристократы"...
     На столе стоял чайник, лежала открытой коробка "Пьяной вишни", пестрели
красно-белые конфеты  "Раковая  шейка" в вазочке,  малиновое варенье.  Нонна
манерно оттопыривала мизинец,  поднимая китайскую чашку  с чаем. Валя строго
хмурилась, как  клуша опекая своих цыплят. Нина сидела на  диване  в слишком
широком для нее теплом халате "мамонта". Девушки были причесаны, но в майках
и трусиках чувствовали себя не  очень удобно в незнакомой квартире, с  двумя
чужими парнями.
     Они  сидели  в  небольшой  гостиной.  За ними  огненно  пестрела  софа,
покрытая  текинским   ковром,   убегающим  под   самый  потолок.   На  стене
поблескивали   две  кавалерийские  шашки  крест-накрест,  лоснилась   желтая
деревянная  колодка  от  маузера,  чернел  цейссовский бинокль с полустертой
чернью - перекопские трофеи отца Гришина, командира кавалерийской бригады.
     Нонна   предложила   Вале  догонять  своих,  но  рассудительная   Валя,
поразмыслив, пробуравив острым взглядом Колю и Ваню, решительно заявила:
     -  Своих  мы не найдем. Там дальше  оцепление. Мы  с Нонкой  побежим на
электричку, а  Нина останется здесь, пока трамваи не  пойдут.  И тогда тебя,
Нина, проводит Коля. Ну-ка, Нинок, покажи градусник-то!
     Нина  покорно  достала термометр  из-под  мышки. Его  тут же перехватил
Ванька Королевич.
     - Позвольте  доктору Айболиту взглянуть! Я на "отлично" сдал экзамен по
курсу ГСО. Первая помощь милым дамам - моя стихия, призвание мое!
     - Дай сюда сейчас же! - вспылила  Нонна. -  Коля! Скажите ему, чтобы не
дурил!
     Бросив быстрый взгляд на термометр, Ваня объявил с профессорским видом:
     - Жар! Под сорок! Чуете - даже горелым пахнет!
     - Отдай градусник! - шумела Нонна. - Что за манера! Тут не до шуток,  к
врачу, может, срочно надо!.. А чем это пахнет в самом деле?
     - Горелой резиной вроде, - недоуменно проговорила Валя.
     Ваня вдруг приподнял скатерть, глянул на босые ноги девушек.
     - А где ваши тенниски, милые дамы? - зловещим тоном спросил он.
     - Над газом, в кухне... - прошептала Нонна. С визгом бросились на кухню
Нонна и Валя.
     -  Ну, вот! - улыбнулась  Нина. - Теперь придется босиком  до общежития
добираться.
     Девушки уже рассказали: работают они  на заводе, живут  в общежитии под
Москвой.
     Ваня Королевич, отвернувшись  от  Нины, несколько раз мастерски щелкнул
сверху  по  термометру. При  этом  он  скорчил многозначительную  мину,  чем
сконфузил и вогнал в краску Колю Гришина.
     Девушки вернулись с кухни в теннисках.
     - Поджарились слегка, - сообщила Валя. - Жалко. Ведь казенные!..
     Девушки долго прощались, никак не решались покинуть подругу в беде.
     - Так  что вы присматривайте за Ниной, -  строго поучала  Нонна Колю. -
Чтоб все чин чинарем! Если  обидите,  всем гамузом  с завода нагрянем, у нас
ребята дружные.
     Валя посмотрела на термометр;
     - Тридцать восемь и семь! Какой кошмар!
     -  Боюсь, что  двустороннее  крупозное воспаление легких!  -  паясничал
невыносимый Ванька.
     - Ну, мы пошли, значит, - в  пятый раз объявила Нонна. - Извините  если
что не так... А вы парни  ничего! Спасибо вам за чай, за конфеты, за варенье
малиновое!
     Прикрыв  дверь  за девушками, Ванька  обернулся к Коле, зашептал, делая
страшные глаза:
     -  Ну,  брат,  ни пуха!.. Желаю удачи!  Бабец  на  большой!  Мировецкая
девчонка! Так что действуй, не теряйся, не дрейфь!..
     - Иди ты знаешь куда! - сквозь зубы прошептал Коля, выталкивая приятеля
за дверь.
     - Про вечеринку не забудь! Управишься - приходи к Майке! Адью покедова!


     Проходя мимо зеркала в коридоре, Коля заглянул в зеркало, быстро плюнул
на пальцы, смочил непокорный темно-русый вихор, пригладил его.
     Нина лежала  на софе в халате, укрывшись пледом шотландской расцветки и
чуть  насмешливо следила за  Колей, который наедине  с  девушкой  еще больше
конфузился и стеснялся.
     Он положительно  не  знал,  о  чем  говорить  с Ниной, хотя  его  всего
распирало от желания говорить с ней и слушать ее,
     -  Значит,  вы  все трое  поступили  ученицами на завод? -  решился  он
наконец  на слабенький гамбит  и несмело покосился на  милое девичье  лицо в
ореоле светлых, уже просохших волос.
     -  Вот  такие  приемники  будем  строить,  - ответила  Нина,  кивнув на
громоздкий СВД-9 в углу. -  Монтажницами будем. Двадцатый век - век радио. А
вы куда пойдете после десятилетки?
     Коля потянулся за папироской, спохватился, сломал папиросу.
     - Надеюсь в ИФЛИ  попасть - в Институт философии, литературы и истории.
Вам радио не помешает?
     Кинув сломанную папиросу в  пепельницу, он подошел к приемнику, включил
его.
     Пока  приемник   нагревался,  тянулись  томительные  секунды  молчания.
Будущий  философ, литературовед  и историк решительно не знал, чем заполнить
паузу.
     Нагревшись, приемник вдруг громко заговорил:
     "...Недаром  английский капиталист  Гибсон Джарви заявил:  "Сегодняшняя
Россия  -  страна  с   душой  и   идеалом.  Россия   -  страна  изумительной
активности... Быть может, самое важное - в том, что вся молодежь и рабочие в
России  имеют  одну  вещь,  которой,  к   сожалению,   недостает  сегодня  в
капиталистических странах, а именно - надежду..."
     - Все про политику, - сказала недовольно Нина. - Скучно! А музыку найти
можно?
     Другая  станция передавала  музыку из кинофильмов. Выяснилось, что  это
одна  из любимых радиопрограмм Нины. И вообще  она обожает кино.  Передавали
танго из кинофильма "Петер".
     -  Мировой фильм! -  убежденно  заявила Нина. - Я его  шестнадцать  раз
смотрела. А Нонка еще больше - наизусть знает. Вы  видели? Дело происходит в
сегодняшней Германии...
     - В Австрии, - поправил девушку Коля.
     - Ну, в Австрии. У нас все девчонки обожают Франческу Гааль, Не люблю я
фильмы про войну да про фашистов, а Франческу обожаю. У меня в общежитии вся
стенка ее фотокарточками обклеена. А вам нравится Франческа?
     Она   бросила  на  Колю   лукавый,   наивно-кокетливый   взгляд  из-под
приспущенных ресниц, длинных, загнутых кверху, темных, почти как у Франчески
Гааль.
     Эта девочка явно не лишена кокетства. Ей льстит интерес поглупевшего от
волнения юноши. Ее забавляет его растерянность...
     -  Нравится, -  отвечал Коля. - Особенно ресницы  Франчески нравятся, -
Осмелев, он дерзко добавил: - Такие, как у вас...
     - Скажете тоже! Как у меня! - оживилась Нина, вовсе не обидевшись. - Да
они у нее вдвое длиннее и совсем  черные. У нас девчонки в общежитии чуть не
до драки спорят -настоящие они или наклеенные. А вы как думаете?
     -  Если  длиннее,  чем у  вас,  то наклеенные, -- превратился  вдруг  в
комплиментщика Коля. Впрочем, галантность тут же изменила  ему:  -  Вот  вы,
девчата, хотите думать не про войну, а про Франческу, а ведь Франческе вашей
приходится про войну думать.
     - Ну да! Небось она только про наряды да про красивую жизнь думает!
     - Франческа  живет  и  снимается в  Вене, в  Австрии,  а Гитлер Австрию
слопать хочет. Что тогда будет  с нашей симпатичной Франческой? И  в Австрии
народу  следовало бы сейчас  не  танго  танцевать и про  вальсы думать, а  о
фашистской угрозе... "Танцуй танго, мне так легко!.."
     - Если все время только про косого Гитлера думать, то и жить не стоит!
     - А надо думать!
     Коля спохватился. Не успели познакомиться, а уже  чуть не  поссорились!
Дался ему этот Гитлер!
     Он снова поймал на себе насмешливый взгляд из-под ресниц.
     - Может, скажете, вы только и думаете про фашистов?
     Она закашлялась.
     Он  встал,  плотнее  прикрыл  окно.  Из  уличных  репродукторов гремели
веселые песни.
     - Я  думаю, что  у  вас  нехороший  кашель.  Может быть,  еще  таблетку
аспирина?
     - Мама мне всегда делала горчичники - и всякую простуду и  хворь тотчас
точно рукой снимало.
     - Так у нас полно горчичников в аптечке! Сейчас притащу!
     - Постойте, не надо, неудобно!..
     Но Коля уже вылетел в  коридор, в ванную.  Рассыпая разные медикаменты,
выхватил  кипу  горчичников  из  настенной  аптечки.  Глянул в  зеркало  над
рукомойником, в  приступе сумасшедшей радости состроил  себе рожу, взъерошил
вихор.  Растроганно  улыбнулся майке и трусам Нины, висящим  на веревке  над
ванной. Осененный идеей, он вдруг сорвал  с  веревки еще не просохшую Минину
одежду, включил душ, сунул одежду под холодные струи...
     -  А ваша одежда совсем еще не просохла, -  коварно сказал он,  входя в
гостиную, держа в руках тазик с водой и горчичниками.
     Нина  наотрез  отказалась  от  горчичников.  Подтягивая плед  под самый
подбородок, запахивая халат  на груди, она то смеялась, то злилась. А потом,
посмотрев в  глаза  Коли,  вдруг  повернулась на  живот  и,  опустив плед  с
бахромой, приоткрыла обнаженную спину.
     Словно  священнодействуя, Коля  бережно наложил пару горчичников поверх
острых девичьих лопаток, пару на лопатки, еще три горчичника ниже лопаток.
     Он хотел  наложить  еще  три горчичника,  но  Нина  с улыбкой  покачала
головой и попросила полотенце. Коля пулей  вылетел за полотенцем,  за лучшим
маминым махровым полотенцем, а Нина лежала  и улыбалась своим мыслям,  ежась
от холодных еще горчичников.
     -  А  теперь выйдите  или отвернитесь! -  скомандовала Нина, когда Коля
влетел обратно с полотенцем.
     Коля отдал  честь, повернулся  кругом на  каблуке  через  левое  плечо,
строевым шагом подошел к окну. Стоя спиной к софе, зажмурил глаза...
     Замерла музыка из кинофильмов.
     "Передача окончена! -  объявил диктор. Кажется, это был Юрий Левитан. -
В девятнадцать часов - беседа  "Антикоминтерновский пакт - угроза  всеобщему
миру..."
     - Теперь  можно,  - сказала Нина  вслед за Левитаном.  Коля  обернулся,
встретился глазами  с Ниной. Они долго смотрели друг  на друга,  пока она не
опустила ресницы. Долго  будет помнить Коля эти  взгляды. С  его  стороны  -
млеющие  от  телячьего  восторга,   с  ее  -  то  неуловимо  ободряющие,  то
расхолаживающие и пугающие.
     Он настроился на другую  станцию:  передавали "Прелюды" Листа, потом  -
Вторую рапсодию.
     -  Ой, мамочки! - вскричала Нина под конец Второй  рапсодии.  - Ой, ой,
ой! Жжет вовсю!..
     - Терпи, казак!
     И вдруг он вспомнил:
     - Дурак! Осел! Да вы... да я... Мы с утра ничего не ели!
     -  Вот еще! -застеснялась Нина. - Чай пили с вареньем и конфетами. Я ни
чуточки не голодная, честное слово!
     - Дудки! Голодовку хотите объявить? За кусочника меня принимаете! Обед,
правда,  вчерашний... Вот  черт!  В дежурную булочную  придется сбегать, это
рядом, у Петровских ворот.  Я мигом - одна нога здесь, другая там. Не смейте
снимать горчичники!..
     Он стремительно выбежал, громко на весь подъезд хлопнув дверью.
     Вскоре он вернулся, бегом промчался по лестнице на пятый этаж с батоном
и кирпичом  бородинского. Он  быстро  вошел  в гостиную  и  остановился  как
вкопанный на пороге.
     Диктор читал беседу о международном положении:
     "Гитлер-это война. Тельман первым заявил это немецкому народу..."
     Нина  спала,  свернувшись  калачиком  под пледом. Полотенце с  помятыми
влажными горчичниками лежало рядом на стуле.
     Коля  прошел  на  цыпочках к  приемнику, выключил его, подошел ближе  к
софе. Два шага отделяли его от Нины, но ближе подойти он не решался.
     Долго не спускал он с Нины влюбленных глаз. Жевал, машинально откусывая
от свежего батона, мягкий, пахучий, еще теплый хлеб.
     Потом подошел к окну. За золотой россыпью огней вечерней Москвы полыхал
в полнеба закат. Что-то было в нем величественное и грозное.
     В  комнате  было  так тихо,  что  Коля  слышал  чуть учащенное  дыхание
девушки.
     В голове - рой мыслей, нужных и случайных, сумбурных и совсем зряшных.
     Отчего так  часто, так  больно и  сладко стучит сердце?.. Этот халат на
Нине. Мамин халат. Никого  на свете раньше он так не любил, как маму... Нине
очень идет этот халат, не просто идет... Это очень здорово, что она в халате
мамы. Только  один  человек в  мире может  надеть мамин  халат. Его могла бы
надеть сестра Коли, но у Коли нет сестры...
     Пойти на вечеринку к Майке? Зачем? Нет, ни за что! Там Ванька со своими
плоскими шуточками, сравнит еще с графом Нулиным...
     Но ведь она голодная. Ничего, пусть лучше поспит...
     "Не теряйся! - сказал Ванька. - Не дрейфь!"
     Пятясь, не спуская глаз  с  Нины, чье  лицо мягко светилось в  отблеске
заката, он ушел в спальню, бесшумно прикрыл за собой дверь.
     Ничего,   он  будет  ждать,  пока   она  проснется.  Вместе  поужинают,
поговорят. Надо сделать так,  чтобы она не ушла из  жизни, из  его, Коликой,
жизни.  Надо познакомить  ее поскорей с "мамонтом"  и  "папонтом".  Они  все
поймут. Она будет другом, самым большим другом.
     Не раздеваясь, Коля лег на кровать,  с мечтательной улыбкой смотрел  на
потолок,  по  которому  пробегали отсветы автомобильных фар  -  огни  машин,
поднимавшихся с Трубной площади  к Петровскому бульвару. Взвывали на подъеме
моторы трамваев. На бульваре под липами играл баян: "Сердце, как хорошо, что
ты такое..."
     Разводы на беленом потолке вдруг принимали очертания Нининого  профиля,
романтических замков, батальных картин. И опять Нининого профиля.
     Несколько раз он подходил к двери, прислушивался, - все тихо, спит.
     Он уснул незаметно, уже за полночь, так и не раздевшись.
     Подхватился рано утром. Не было и семи. Скинул  полуботинки с замлевших
ног, надел тапочки, наскоро умылся,  причесался. Яичницу изжарил по любимому
маминому  рецепту: взбил на двоих четыре яйца, вскипятил на сковороде четыре
ложки сливочного масла в четырех ложках воды.
     Завтрак подать на кухне или в гостиной? Нет, конечно, в гостиной! Но не
слишком ли он поспешил с завтраком? Еще совсем рано, Нина спит.
     Ничего  не  рано. Да и  яичница пропадет. И подогретый кофе, как всегда
говорила мама, не кофе, а бурда.
     С  полным подносом, широко улыбаясь, в  фартуке "мамонта" подошел он  к
двери в гостиную, постучал раз, другой, погромче.
     "Я пришел к тебе с приветом рассказать, что солнце встало..."
     Ну и спит! Он коленом распахнул дверь, заглянул в гостиную, вошел...
     Никого. Гостиная пуста, аккуратно свернуты халат и плед на софе.
     Коля с грохотом поставил поднос на стол, кинулся в ванную. И тут пусто.
Не  висит  костюм на веревке. А на  зеркале над  рукомойником  зубной пастой
написано одно только слово; "Спасибо!"
     Ошалело смотрел он в зеркало на свою растерянную физиономию.
     Подошел к  окну.  Нет  ее  нигде.  В  трамвайных проводах запуталась  и
трепещет на ветру связка увядших детских шаров...
     Она ушла, даже не оставив адреса. А он и фамилии ее не знал.
     Он  искал  ее  всюду:  в центральном  справочном  бюро на  Пушечной,  в
"Спартаке", разузнавал, какие под Москвой имеются радиозаводы,  навлекая  на
себя подозрения шпиономанов.
     В конце концов он разыскал ее на стадионе. Смотрел издали из отцовского
цейссовского  бинокля,  как Нина, Валя,  Нонна  и другие девушки-спартаковки
строили  "пирамиду". Но к тому времени стряслось  несчастье с отцом,  и Коля
Гришин считал себя не вправе портить Нине жизнь.
     Он  сказал  ей,  что  уходит  в армию  вместо  ИФЛИ.  Страдая,  молчал.
Простился холодно, ничего не объясняя.
     В  армии  его взял  к себе военный инженер Ясенев, дальний родич  отца.
Помог полковник Мариной.
     Коля  Гришин  служил в  батальоне  аэродромного  обслуживания.  Отлично
освоив  подрывное  дело,  Коля  мечтал  о  другом  -  о  профессии  военного
разведчика. Отец тоже начинал в гражданскую партизаном, разведчиком...
     Получая  увольнительную, ездил  на  "спартаковский"  стадион  в Москву,
чтобы хоть издали  увидеть  только  одну из гимнасток -  Нину. Она уже стала
мастером спорта.
     Писем Нине он не писал, пока не случилась в его жизни огромная радость:
пока он  не  встретил  на фронте  "папонта"-генерала,  командира дивизии,  и
"мамонта" - военного врача медсанбата.
     На следующий  же день он  урвал минуту, чтобы  написать Нине по старому
подмосковному адресу, в общежитие завода.
     Но ответа он так и не получил.
     Он   не  мог  знать,  что  Нина  уехала  с  подругами  в  составе  роты
комсомольцев-добровольцев рыть окопы и эскарпы под  Брянском и  Рославлем, а
осенью добровольно стала радисткой-разведчицей штаба Юго-Западного фронта.


     А в  Харькове  гремят  взрывы.  Гремят  днем  и  ночью. Всюду  караулит
захватчиков в касках вермахта  гром подземный - огненная, грохочущая смерть.
Внезапно  настигает она "остландрейтеров"  там, где собираются вермахтовцы с
золотой и серебряной вязью на погонах.
     В  военных  архивах хранится ценное свидетельство некоего Георга Флика,
офицера из ставки Гитлера, командированного в ноябре 1941 года в Харьков:
     "Город оккупирован. Еще горят дома. Большой опустевший город неспокоен.
В нем все притаилось...
     На  улице  моросит  дождь. Почти все оставшееся  население спряталось в
дома. Оно еще не привыкло к новым  порядкам. Оно напугано. Больше  не слышно
пальбы орудий, над городом не появляются самолеты.
     Мы едем в  автомобиле,  осматривая бывшую  вторую столицу.  Внезапно мы
слышим   грохот   сильного  взрыва.   К   месту   взрыва   помчалась   масса
велосипедистов, и мы  туда поехали. Место взрыва  оцеплено. Вновь взорвалась
мина  или адская  машина, которая  взрывается через определенный  промежуток
времени, в тот час, на который поставлен ее часовой механизм...
     Вечером  взорвалась  мина  недалеко  от  нашего  дома...  После  взрыва
нескольких  мин  и  потери  офицеров  и солдат было  отдано распоряжение  не
расселяться по  нежилым домам.  В  городе  достаточно  квартир и в обитаемых
домах. Не  обошлось без переселения жителей из жилых домов в непригодные для
жилья помещения...
     Первые мины были обнаружены уже в семидесяти километрах от города. Наши
саперы  встретились  впервые  с  новым  образцом  различных  мин  с  часовым
механизмом и химическим  взрывателем. По признаку оседания почвы  и  главным
образом по показаниям перебежчиков и некоторых жителей города было извлечено
десять различных родов мин. Среди них были мины с зарядом от двухсот граммов
до  двухсот  килограммов.  Были  мины,  изготовленные  из  крупных снарядов,
которые вылетали из-под земли  и взрывались, уничтожая все живое вокруг  - в
радиусе до пятидесяти  метров.  Саперные войска демонстрировали  нам образцы
найденных мин...
     Другие образцы взрывались при  попытке их  разминирования,  я  солдаты,
производившие эту работу, получали тяжелые ранения;  так, например, подобная
мина весом в двести граммов оторвала у  одного  ефрейтора обе  руки и выбила
глаз.  Было  найдено  также  много   мин  замедленного   действия.  Подобное
количество  наши  части повстречали  впервые...  Мы  догадывались,  что была
обнаружена  лишь  весьма  незначительная  часть  этих  мин,  всего  один-два
процента,  и по дорогам,  которые мы считали неминированными  и безопасными,
мины продолжали взрываться и дальше.
     Кроме  автомобильных дорог,  мины взрывались на аэродромах, на железных
дорогах,  повсюду; но  самое  ужасное - минированные дороги  и аэродромы. На
аэродромах в день  взрывалось до пяти мин, но  никто не знал, где  взорвутся
следующие...
     Однажды   взорвалась   мина   неслыханной   мощности  в   ангаре,   где
производились монтажные работы; при этом были убиты ценные специалисты. Этим
ангаром нельзя было больше пользоваться. Взорвались  мины на краю аэродрома,
неподалеку от находившихся там самолетов; были раненые среди летчиков и были
покорежены  самолеты;  эти повреждения  были  вызваны падавшими  на самолеты
комьями земли.
     Использовались  все средства  для обнаружения мин.  Были допрошены  все
пленные саперы.  Мы объявили  населению,  что  за каждую выданную мину будет
даваться   вознаграждение,  а  за  укрывательство  им  грозил   расстрел.  К
сожалению,  однако,  население  выдавало  весьма  незначительное  количество
мин...
     Уничтожение мин  производилось  в основном только пленными, которые при
этом бывали ранены или убиты...
     Враг,  по-видимому, специально  рыл ложные  колодцы  и закапывал  в них
куски  металла и  доски, плохо  их  маскируя...  Зачастую  на кусок  металла
ставилась  мина,  которая при малейшем  своем обнажении  взрывалась,  и  это
вынуждало нас взрывать все подозрительные места.
     На некоторых  участках  автомобильных дорог  устраивались объезды из-за
частых взрывов. Это замедляло движение и связь и увеличивало расход горючего
вдвое и втрое.
     Однажды мы были  вынуждены  свернуть с асфальтированной  дороги, потому
что  на  ней,  неподалеку  от  зияющей ямы,  валялась  разбитая десятитонка:
накануне  она  наскочила на мину замедленного действия и взорвалась. Шофер и
его спутники  были убиты.  Нам пришлось  потратить пять  часов  на  тридцать
километров, тогда  как по дороге,  которая была минирована, нам понадобилось
бы на это всего пятьдесят минут.
     Но самая опасная мина - это мина на  железной дороге. Там, при крушении
только одного поезда на  участке, на  котором было  восстановлено нормальное
движение, погибло более ста человек,,.
     В самом городе и  его окрестностях погибло много  автомашин и несколько
поездов, наскочивших  на  мины;  сотни солдат, два  года избегавших  смерти,
погибли от мин. Однако  взрывы мин не прекращаются, обнаруживать их с каждым
днем все  труднее,  а по  показаниям пленных  механизм многих  образцов  мин
подействует лишь через три-четыре месяца;  в течение остающихся трех месяцев
мы  потеряем  еще  много машин  и  поездов. Уже  сейчас  потери  из-за  мин,
понесенные    нами   после   захвата   города,   превосходят   все   потери,
непосредственно связанные с его захватом...
     Наше  первое  столкновение с планомерным минирование  стоило  нам очень
дорого. Мы  должны изыскать новые  контрмеры,  так  как  иначе  нам придется
строить на оккупированной территории новые  автомобильные и железные дороги,
аэродромы и  склады. Нашей задачей  должна стать  борьба с минами. Не одолев
их, мы не сможем свободно двигаться и действовать".
     Так Харьков стал городом-вулканом,  в  огнедышащем кратере которого  не
замирал подземный гром. Так Харьков сделался рассадником невиданной эпидемии
"минобоязни" среди солдат вермахта на Восточном фронте. Пир  победителей был
сорван. Огненные  письмена на  стенах Харькова  предвещали  гибель  занявшей
город шестой армии. Всего год отделял армию от страшного суда в Сталинграде.
     ...Генерал Георг фон Браун два-три дня почти не выезжает из особняка на
Мироносицкой, редактирует доклад, подготовленный для него его штабом -доклад
ставке фюрера о положении  в Харькове.  Специальный  раздел доклада посвящен
проблеме  мин  в  Харькове: в ставке  очень  заинтересовались  этой нелегкой
проблемой,  полагая,  что  вермахту  еще предстоит  столкнуться  с ней не  в
меньшем масштабе в Москве и Ленинграде.
     После  гибели генерала Эрнста Бернекера и генерала -  начальника  штаба
3-го армейского корпуса - это случилось на глазах фон Брауна и потрясло его,
как  ничто   на   этой   войне,   -   он  уже   редко   радуется  тому,  что
генерал-фельдмаршал фон Рундштедт отличил его превыше всех других командиров
дивизий  шестой  армии  и  в  знак  особой  милости  назначил комендантом  и
начальником гарнизона Харькова.
     Charkow! Даже  название  этого  города звучит  по-немецки, как  воронье
карканье на кладбище. Только на кладбище, по крайней мере,  стоит могильная,
мертвая  тишина, а тут выматывают душу постоянные взрывы, далекие и близкие,
и нет этим страшным взрывам конца!
     Страшный город, город-мститель, чьи каменные  развалины похожи по ночам
в мятущемся  свете  прожекторов  на  жуткие  сюрреалистические  декорации из
классического  немецкого фильма ужасов - "Кабинет доктора Калигари". Фильм с
большой художественной силой рисовал страшный мир Германии на рубеже десятых
и двадцатых годов, мир, отраженный в больном мозгу сумасшедшего. И все  же в
том  фильме  было  что-то от  чисто  тевтонской  любви  к мрачным готическим
ужасам,  к привидениям в замках, к танцующим  скелетам.  Но ужасы  Харькова,
посрамившие самую мрачную  фантазию, обернулись против мракобесов, вызвавших
их к жизни.
     Глохнет   разгоревшаяся   было   междоусобица    между   стервятниками,
налетевшими  в  Харьков:  ко  многим  объектам  в городе  -  так  дьявольски
хитроумно заминированы они  -  так и не  удается подступиться. На  станках и
складах,   на  огромных  цехах   Электромеханического  завода  словно  висит
неприступный замок, ключ  от которого унесли  с собой  хозяева  завода.  Без
схемы минирования невозможно подступиться и  ко многим другим ценным, нужным
рейху  и вермахту предприятиям.  Бездействует заминированная  нефтебаза.  Не
используется густо засеянный минами аэродром в Основе. Комендант и начальник
гарнизона  не  может  использовать   лучшие  нежилые  здания  в  городе  для
размещения войск своей дивизии,  3-го армейского  корпуса генерала Эбергарда
фон  Макензена  и  других  частей  и соединений 6-й  армии. И Макензен и фон
Рейхенау разгневаны. Они уже начали третировать фон Брауна, жалуются на него
фон  Рундштедту,  шлют  кляузные  доносы  на  него   в  ставку,   в   ОКХ  -
главнокомандованию сухопутных сил вермахта.
     Теперь, увы, генерал фон Браун уже не считает, что ему отменно повезло.
Из  всех  русских  городов  ни  один  не  начинялся  так коварными  минами и
взрывчаткой, как Харьков. Да  притом еще электроминами, взрываемыми, судя по
всему,  на расстоянии партизанами  с  помощью  подрывных машинок!  Злой  рок
сделал  его, фон  Брауна,  полновластным  хозяином города  фантомов,  города
призраков-громовержцев.
     Скорее бы  фронт  двинулся  дальше на восток, за  Воронеж, за Дон  и за
Волгу. Скорее бы попасть снова  на фронт из этой гремучей западни. Скорее бы
свалить  непосильную  ответственность  на   гаулейтера  Эриха  Коха   и  его
"рейхскомиссариат Украины"!
     Генерал   усиливает  охрану  особняка  на  Мироносицкой,  внутреннюю  и
внешнюю,  превращает  его  в  крепость.  Целый  взвод фельджандармов  теперь
охраняет  генеральский  покой.  Произведенный  в  обер-лейтенанты  абверовец
Конрад  Матцке приказывает еще раз обследовать  дом сверху донизу,  требует,
чтобы фельджандармы  проверяли  каждое полено,  каждый  кусок угля,  который
истопник-немец бросает в топку,
     После  покушения  на генерала  у  отеля фон  Браун  целиком н полностью
отказывается  от  приема  гражданских лиц  в  особняке,  даже  гонит  в  шею
обербургомистра и деятелей сколачиваемой абвером городской управы.
     Нервы  так развинтились, что  генерал - "хозяин" Харькова - вздрагивает
при каждом шорохе,  от скрипа  ветвей за  окном. У него  начинаются слуховые
галлюцинации. Порой ему кажется, что он явственно слышит тиктаканье часового
механизма в стене, под полом, на чердаке.
     В  каком-то детективном  романе  он  вычитал, что пустым стаканом можно
пользоваться  как резонатором,  как  стетоскопом,  и ночью, когда  его мучит
бессонница и  кошмарные образы гнетут измученный страхом мозг, совсем, как в
"Кабинете  доктора Калигари", он бродит по дому, словно сомнамбула, в  своей
длинной ночной рубахе и выстукивает, прослушивает грозно молчащие стены...
     Днем  он вешает и расстреливает, расстреливает и вешает, а  ночью ходит
по  спящему дому с  пустым  стаканом в руках,  пугая часовых, и медленно, но
верно сходит с ума.
     Часами  простаивает он  в погруженной во  мраке спальне, прижав горячий
лоб к холодному,  как  надгробный  камень,  оконному стеклу. Он высматривает
партизан с подрывными машинками. Они всюду мерещатся ему, эти партизаны.
     И в докладе он предлагает: выслать, выгнать  из города всех его прежних
жителей.  А  если и  это не поможет - оставить город, окружив его стеной  из
проволоки под высоким напряжением, пока не взорвутся в нем все мины. Но  где
перезимовать  войскам?  -  вот  вопрос. Генерал  отлично  понимает,  что вне
харьковских  квартир  армию  ждут  неимоверные  лишения. Вопрос  снабжения и
обслуживания армии  - сложнейший  вопрос,  это понимал  еще  фон  Клаузевиц,
участник сражений при Бородине и Ватерлоо. Втайне фон Браун давно опасается,
как  бы  победа вермахта под Киевом  не обернулась  поражением  под Москвой:
потеряно драгоценное, жизненно важное время, нарушена вся система снабжения,
уж слишком затянулся "блицкриг". На осенних дорогах выходят из строя машины,
очень мало железных дорог на  Востоке перешито  до  сих. пор  на европейскую
колею,  танки всюду  прут своим ходом и тоже выходят из строя. СС умерщвляет
пленных вместо  того, чтобы заставить их работать. Граф  фон Рекнер уверяет,
что из каждой тысячи пленных выживает не более тридцати человек!
     В ставке ничего этого  не понимают, упиваются победами,  делят шкуру не
убитого русского медведя. Послушали бы "золотые  фазаны" Герлицкого леса под
Растенбургом, где расположена ставка фюрера, что говорят напуганные русскими
минами  солдаты  в  Харькове:  "Русских еще никто никогда  не побеждал!"; "У
каждого русского столько жизней, сколько у кошки, -  одной пули  ему  мало!"
Самое  страшное начинается тогда,  когда  солдат  наделяет своего противника
сверхъестественной силой. А именно это и происходит сейчас в городе-вулкане!
     Здесь  всех  страшит  зима  под  открытым  небом.  А  говорят, в ставке
отчитали, как мальчишку, Гудериана, когда он заикнулся о зимней одежде,
     Прав  был  старик  фельдмаршал  Рундштедт, призывая  фюрера  остановить
войска на линии Днепра до весны, не бросать  их ни на Харьков, ни на Москву.
Хотя  прежде  фон Браун  и  порицал старого  фельдмаршала в  своем  кругу за
чрезмерную осторожность.
     Но  ведь  тогда никто  в вермахте  не  подозревал,  что  на захваченной
территории партизаны превратятся в "четвертый род войск", во "второй фронт",
что леса и степи и даже города наполнятся призраками-мстителями.
     Первые сообщения о  разгоравшейся партизанской войне, становившейся  не
"клейнкригом",  а  "гросскригом" -  не маленькой,  а  большой  войной  -  не
произвели  на  Гитлера  особого  впечатления.  Это,  заявил известный  своей
близорукостью   фюрер,  не  лишено  положительных   сторон,  это   дает  нам
возможность уничтожить всех, кто восстанет против нас!
     Посыпались приказы Оберкоммандо дер Вермахт:  "Руководящий принцип всех
действий  и  мер, к  которым  следует прибегать -  безусловная  безопасность
германского  солдата...  Необходимое быстрейшее умиротворение  страны  может
быть  достигнуто   при   беспощадном  подавлении  любой  угрозы  со  стороны
враждебного гражданского населения!"
     "Только   самый   жестокий  террор   может   лишить   русских  воли   к
сопротивлению!" В Харькове эта заповедь становится первой заповедью генерала
фон Брауна,
     Вторая  заповедь:   "Любые  действия   против   оккупационных  властей,
независимо от конкретных обстоятельств,  должны приписываться коммунистам!..
Коммунистов  и  комиссаров  уничтожать в  первую  очередь!.. Всех  казненных
объявлять коммунистами!.."
     И сам  фон Браун подписывает приказы, развивающие руководящие директивы
верховного главнокомандования:
     "В случаях, когда среди расстреливаемых имеются дети, следует  целиться
не в голову,  а в живот,  поскольку  иначе  дети могут остаться живыми  и их
придется  достреливать  из личного  оружия  офицеру -  командиру  похоронной
команды".  Прочитав такое сегодня, вряд ли кто пожалеет, что генералу Георгу
фон Брауну не суждено было дожить до суда народов в Нюрнберге...


     Угрюмо гудит в каменных руинах города свинцовый ноябрьский дождь. Гудит
днем и ночью. Из  двадцати четырех часов суток  светло только  четырнадцать.
Опустив светомаскировочные  шторы, генерал корпит над своим докладом ставке,
почти не смыкая глаз.
     Время  от времени он перелистывает Клаузевица. Эх, Карл, старина, разве
ведомы были тебе такие психологические нагрузки?!
     Генерал прислушивается. Как будто все тихо в доме.
     Тикают часы на руке. Золотые "Лонжин" - память о французской кампании.
     Генерал подходит к расшторенной карте на стене. В кабинете у него висит
карта  с районом действий группы армий "Юг",  в  спальне он недавно приказал
повесить карту с районом действий группы "Центр". Там сейчас решается судьба
войны.
     Это ему  стало ясно, как  только  ставка  приказала забрать у 6-й армии
48-й танковый  корпус генерала Кемпфа  и перебросить его по шоссе  Харьков -
Москва под Тулу, где впервые  за  всю войну застрял "танковый бог" Гудериан.
Танкисты  Гудериана  валят  все  на  дороги,  на погоду, жалуются на  низкую
посадку  своих  "Р-КIV".  У русских -  кто бы  мог этого ожидать - действуют
какие-то всепогодные супертанки Т-34,  от брони которых отскакивают немецкие
противотанковые  снаряды!..  На  других  фронтах   все  упорнее   говорят  о
всеиспепеляющих советских ракетах!..
     Может  быть, он, фон  Браун,  слишком  легкомысленно отнесся к  рапорту
майора Генделя о русской радиомине? Ведь есть еще одна,  новая заповедь: "Не
недооценивай русских!" От этой недооценки - все беды Германии!..
     Говорят, командующий 4-й армией вермахта генерал-фельдмаршал Понтер фон
Клюге  уже  читает ежедневно не  Клаузевица,  а Коленкура,  маркиза  Арманда
Коленкура - летописца краха "Великой армии" Наполеона в России.
     Из-под Москвы племянник,  тоже  фон  Браун, пишет, что погода скверная:
ливни  и  снегопады, туманы, заморозки и  оттепели.  Колонна  легких  танков
чехословацкой марки застряла на  дороге  Руза-Воронцово - колонну разгромили
вооруженные  бутылками  с  горючей  смесью  партизаны,  среди  которых  были
женщины. Племянник еле унес ноги,
     Даже  доктор  Геббельс  и  тот заявил на  пресс-конференции 27 октября:
"Погодные условия вызвали временную задержку в наступлении..."
     Не начало ли это конца?

     В гостиной особняка Надя в платье горничной протирает дорогую мебель из
карельской березы,  золоченую раму картины  с эпизодом  Грюнвальдской битвы.
Чисто  женским  движением обтирает она  тряпкой и  лакированную темно-желтую
кобуру парабеллума, лежащего на диване.
     Подойдя  к  роялю, она поднимает тяжелую крышку, медленными  движениями
вытирает  золотую  надпись  "Красный  Октябрь"  на  ее  внутренней  стороне.
Оглянувшись по сторонам, она тихо подбирает одной рукой "Катюшу".
     Дверь резко распахивается - входит обер-лейтенант барон Ганс-Гейнц  фон
Бенкендорф, на ходу расстегивая мокрую шинель.
     Надя испуганно отшатывается от рояля.
     -  Браво, милочка! -  улыбаясь,  говорит барон. - Браво, крошка! Обожаю
русскую музыку.  Когда-то я пел в опере "Жизнь  за  царя" Глинки.  Это была,
разумеется,   любительская    постановка   русских   в   Берлине.   Скрябин,
Стравинский!.. Эх, Россия!.. В одном эмигрантском кабачке, помню...
     Он   садится  за  рояль,  рассыпает   аккорды,  играет  синкопированный
джазово-цыганский вариант "Катюши".
     -  "Расцветали  яблони и  груши, поплыли  туманы над рекой..."  Русский
человек умеет веселиться...
     Он резко обрывает игру и описывает пол-оборота на вращающемся табурете.
     - Итак,  Катарина,  нашего генерала я проводил. Надеюсь,  ты рада,  моя
пташечка?  Генерал  улетел  далеко-далеко,  если  хочешь  знать -  к  самому
Гитлеру! И теперь всю ночь мы будем одни...
     Надя  с  ужасом  смотрит  на  барона. Он  явно  выпил,  от него  пахнет
перегаром коньяка. Тон опасный - игриво-иронический.
     - Чем бы, думаю  я,  возвращаясь  с аэродрома, заняться в  этом скучном
городе? А Карл, этот мальчишка, и  говорит мне: "Продай, - говорит, - флакон
духов из Парижа, я хочу смягчить ими сердечко неприступной Катарины". Пижон!
Французские духи девицам имеет право дарить только тот,  кто добыл  их среди
прочих военных трофеев в Париже?  А Карл, этот юнец, хоть и прыткий малый, а
в Париже  никогда  не  был.  Так что  укрощением строптивой  Катарины  решил
заняться я лично.  Айн момент!  Сейчас я принесу  твой подарок. Ведь недавно
был праздник Красного Октября, не так ли?..
     Ганс-Гейнц проводит пальцами по надписи "Красный Октябрь".
     -  Ужасный инструмент.  Его  уже не настроишь,  Я  присмотрел  генералу
чудный белый "Бехштейн". Вместо ножек - львиные лапы. Представляешь? Белое с
золотом. Ах, да! Пардон! Про подарок-то я и забыл.
     Выйдя из  гостиной, хлопнув дверью, барон наблюдает,  что станет делать
Катарина-Надя,   не  схватится   ли   она  за  пистолет,  который   он   так
предусмотрительно оставил на диване?
     Но Катарина стоит неподвижно, прижав пальцы рук к пылающим щекам.
     Через минуту или две он возвращается, уже скинув шинель и сняв фуражку,
из своей комнаты. В руках у него небольшой изящный флакон.
     - Прошу, мадемуазель! Сегодня от вас должно пахнуть Парижем.
     Катарина-Надя отталкивает его руку,
     - Что вы! Зачем мне! Не надо!..
     -  Дурочка!  Это  же  "Шанель-пять".   Это  запах   Больших  бульваров,
Елисейских полей! Запах Пляс Пигаль и  "Лидс".Самый  хмельной запах в  мире!
Ну, пойди, пойди ко мне, моя милочка! Моя душечка!..
     - Отстаньте! - почти кричит  Надя, отталкивая  барона. Она  выбегает из
гостиной, бежит, задыхаясь, вверх по узкой лестнице. Там,  в мансарде, -  ее
комнатушка.
     Захлопнув дверь,  она щелкает задвижкой,  прислоняется спиной к  двери.
Спазмой перехватило горло.
     Барон стучит в дверь. Слышится его насмешливый хохот.
     Милочка! Душечка! Да открой  же! У американцев есть чудесная поговорка:
если  - насилие  неизбежно, смирись и наслаждайся, Каков совет девицам, а? К
чему ломать дверь? Придется снять у тебя задвижку.
     - Уйдите! - потерянно просит Надя. - Я буду жаловаться генералу!..
     - Ты ж незамужем, это  Карл на "Арбайтсамте" слышал. Быть может, у тебя
был жених? Кто он - летчик, моряк, лейтенантик? Открой,  Катарина! Я начинаю
сердиться.  А в гневе я страшен. Как мой предок  -  Александр Христофорович.
Клянусь богом! Ну, какие у тебя  могут быть секреты от меня? Катарина? Пусти
своего  Петруччо! Ты во всем должна меня слушаться, слышишь? Катюша! Это  я,
твой Петрушка...
     Он  налегает  плечом  на  дверь. Дверь трещит,  как ни  держит ее Надя,
отлетает задвижка.
     Надя подбегает  к небольшому окну, пытается  распахнуть  заклеенное  на
зиму окно.
     Плотоядно улыбаясь, барон переступает через порог. У него торжествующий
вид.  Но в эту минуту  внизу хлопает парадная дверь, из вестибюля  доносятся
быстрые шаги.
     Барона словно ветром выдувает из мансарды.
     Щелкая платиновым  портсигаром с  фамильным  гербом,  закуривая,  барон
небрежно приветствует Карла фон Рекнера,
     Унтерштурмфюрер бросает подозрительный, ревнивый взгляд на Бенкендорфа.
     -  Мой  бог! - смеется барон. - Да ты ревнуешь,  мой мальчик. Зря! Наша
горничная предпочитает опытного мужчину, с французской школой!..
     - Не болтайте вздор, барон! - зло отвечает фон Рекнер. - И не забывайте
о  нюрнбергских  законах.  Всякая   связь  с  туземками  воспрещается.  Наша
офицерская честь...
     Все  это  старо,  мой   мальчик!  Старо!   В  Берлине  Геринги  Гиммлер
поговаривают,  что -  надо  уничтожить всех  украинцев мужчин, а на их место
прислать сюда жеребцов из ваших СС!
     - Не смейте трогать СС! Я не посмотрю на наши родственные связи!
     Только  телефонный  звонок из комендатуры прерывает  разгоревшуюся было
семенную ссору,
     -  Постыдился  бы  скандал  поднимать из-за  горничной!  -  усмехается,
поднимая трубку в гостиной, барон. - Алло! Что, что? Нет, генерал уже улетел
в ставку. Будет утром тринадцатого.  Что? Мост? Виадук?  Опять?.. Хорошо,  я
сообщу начальнику штаба...
     Сразу протрезвев, барон кладет трубку, поворачивается к фон Рекнеру:
     -  Холодногорский  виадук!  Во  второй  раз  взорваны  "ворота города"!
Большие  жертвы;   через  виадук  как  раз  шла  моторизованная  колонна   с
пополнением...

     - Вы, кажется, из Чугуева?
     - Нет, я из Валуек!
     В пятый раз  смотрит Коля Гришин  "Штурм Харькова"  и  "Галло Жанин"  с
опостылевшей ему Марикой Рокк. Эта  явка  - последняя надежда. И  наконец  к
нему  подходит неприметный внешне человек с простым,  открытым лицом. С виду
незнакомцу почти  столько же  лет, сколько и Коле. Пожалуй,  он старше  Коли
всего на два-три года. Какой-то осунувшийся, бледный, с горячечным блеском в
глазах.  Впрочем,  в Харькове  все жители худые  и бледные, если с голоду не
пухнут. Коля сам кило пять потерял, костюм  с чужого плеча и пальто висят на
нем, как на вешалке.
     Незнакомец узнал  Колю по засунутой наполовину  за пазуху,  свернутой в
трубочку газете "Новая Украина".
     - Иди за мной! - коротко говорит он и быстро сворачивает в переулок.
     Долго петляет по переулкам и  улицам незнакомец, ни разу не оглянувшись
на держащего приличную дистанцию Гришина. Наконец он заходит  в дом номер 23
на улице Артема.
     В маленькой комнатке их встречает изможденная молодая женщина, зажигает
немецкую стеариновую плошку, поправляет светомаскировочную штору -из толстой
бумаги на окне.
     Незнакомец поворачивается к Гришину, запирает за ним дверь, протягивает
руку.
     - Александр Зубарев, - представляется он, - А это - Галя Никитина.
     -  Николай Задорожный, - тихо произносит Коля  Гришин.  Так  встретился
Коля  Гришин  с  секретарем   Харьковского   подпольного  обкома  комсомола,
руководившим двумя райкомами в самом городе: Железнодорожным и Центральным -
и двадцатью тремя райкомами в области.
     Александр Зубарев казался моложе  своих лет. В ноябре 1941 года, когда,
он встретился  с Гришиным-Задорожным, ему  было двадцать пять.  Незадолго до
прихода немцев вызвали его в обком партии. Вызов его не  удивил: в обкоме он
бывал не раз,  с того дня  22 июня 1941 года, когда  его избрали  секретарем
Орджоникидзевского райкома комсомола. Отсюда он выезжал с ребятами на окопы,
здесь утверждал состав истребительного отряда...
     Но на  этот раз  дело, за которым  его  вызвали в обком партии, было из
ряда вон выходящим: ему предложили остаться в Харькове после прихода немцев,
остаться н возглавить подпольный обком комсомола.
     - С ответом не спешите, подумайте, - мягко сказал секретарь обкома.
     Перед  секретарем  на   письменном  столе  лежала   тоненькая  папочка,
вмещавшая все двадцать пять лет жизни комсомольца Саши Зубарева.
     Родился в городке Дружковке Донецкой области в рабочей семье .за год до
Октября.  В  двадцать третьем пошел в школу.  Веселый, живой, отзывчивый, он
всегда  тянулся  к людям: руководил  пионерским клубом, заведовал школой для
малограмотных.  Семилетка,  ФЗО,  вступление в комсомол. Все как у всех в те
годы. Отличала его, пожалуй, только особая,  неистребимая  тяга  к  учебе. В
1933   году   он   поступает   на   географический   факультет  Харьковского
педагогического  института.  Его  увлекала  романтика  путешествий.  Он,  не
выезжавший за  пределы  Левобережной  Украины, мечтал увидеть  весь  мир.  И
конечно, с "Катком" - с Катей, студенткой педагогического, которую он горячо
и навсегда полюбил.
     В  1938 году,  с  дипломом в кармане,  он  стал работать преподавателем
географии  в школе No 88  при Харьковском  тракторном  заводе. В  школе  его
избрали секретарем комсомольской  организации.  Так всю жизнь шел он  прямой
комсомольской дорогой.
     - Семья  у вас  где?  -  спросил его секретарь обкома. -  Может, помощь
какая нужна?
     - Спасибо! Жену и сына Витю эвакуировал. А сам я готов остаться...
     Не было  в эту решающую, самую торжественную минуту в жизни комсомольца
Саши  Зубарева  ни  красивых  слов,  ни  торжественных  речей,  ни  духового
оркестра. "Готов остаться", и все.
     Беседы  с  секретарями  обкома   были  по-военному   сжатые,   деловые,
конкретные. Никаких лишних слов.
     Он уже  знал, что остается в  Харькове, когда тринадцатого  октября, за
одиннадцать дней до захвата города, писал родным последнее письмо;
     "Здравствуйте,  дорогие  мои  Катя и  Витуся! От  вас получил письмо  и
телеграмму.  Очень  рад  за  вас,  что  все благополучно. Главное  теперь  -
спокойствие и мужество.
     Война!  Она  несет   много  лишений  и  печали.  Ко  всему  нужно  быть
подготовленным, а главное  - бороться,  не  теряя  надежды, с большевистским
упорством. Вы, конечно, сейчас больше заняты мыслями,  что со  мной. Я жив и
здоров, призываюсь в РККА.
     Вот  и  все,  все  остальное  благополучно. У  нас в Харькове  пока все
благополучно. Мужайтесь. Меньше волнений.
     Целую  крепко,  крепко  Витуську.  До  свидания,  дорогие,  до  скорого
свидания.
     Крепко целую. Ваш Александр".
     И вот Александр Зубарев  сидит поздно вечером на нелегальной квартире у
Галины  Никитиной  и  тихо,  при  свете немецкого светильника,  рассказывает
разведчику группы "Максим";
     - В первые же дни эти  звери ни за что ни про что убили несколько тысяч
горожан. В сети попали и наши люди. Я тоже теперь надеялся только на  явку в
кинотеатре. Рации у  нас нет. Сообщите по своей, чтобы Большая земля связала
нас с Центром...
     Он рассказывает о проделанной работе, заранее оговариваясь, что сделано
еще немного,  да кто  же представлял себе  по-настоящему  трудности работы в
подполье! Особенно для него- секретаря  райкома комсомола. В любой момент на
улице  узнать  могут.  А  сколько сейчас  наружу  всякой клопиной  сволочи -
кровососов повылазило!
     В  толпу солдат  в доме Станкостроя брошена граната - точные результаты
неизвестны...  Диверсии  готовятся  на   ХТЗ.  на  ХПЗ,  на  ХЭМЗе,  в  депо
"Октябрь"... Руководящая  тройка  обкома провела два заседания, дала  боевые
задания   райкомам.    Связь   с   ними   очень   затруднена.   Налаживается
агитационно-массовая   работа  среди  оставшегося  населения.  Сейчас  самое
главное  - не  дать угаснуть надежде. Сотни  листовок  расклеены  на  стенах
домов, на заборах, на стендах желто-коричневой "Новой Украины"...
     - Как действуют наши мины? - спрашивает Коля.
     -  Бьют без промаха. Мы их здесь называем нашей  подземной бесствольной
артиллерией. Под обломками  здания на площади Руднева  вчера погибло два-три
десятка офицеров и солдат, штурмбанфюрер - это значит майор СС...
     Все эти данные Коля Гришин запоминает наизусть.
     - Кто поселился в доме семнадцать по улице Дзержинского?
     - Какой-то генерал.  Какой именно, пытаемся выяснить. Был  у  меня один
человек, да немцы его в неметчину угнали на работу. Этого мы тоже не учли. А
у человека этого рация была...


     Киев остается  позади.  Транспортный  "юнкере"  (Ю-52)  держит курс  на
Харьков. Порядочная болтанка и запах сигар мешают генеральской дремоте.
     А,  в общем,  генерал фон Браун  доволен.  В главной  квартире фюрера в
Герлицком  лесу  его  приняли  вполне  любезно,  доклад  его  лично  одобрил
генерал-лейтенант  Вальтер  Варлимонт,  заместитель  всесильного  начальника
штаба Обер-коммандо дер Вермахт генерал-полковника Альфреда  Йодля.  Что  из
того,  что  в  доброе старое время он,  Георг,  и Вальтер,  старые камерады,
вместе, объявив  себя  магистрами "Ордена Клубнички", донжуанствовали тайком
от своих молодых жен. Главное, что доклад одобрен!
     Генерал немного кокетничает, уверяя себя, что он доволен.  Да он просто
не в себе от радости и ликования! Что  там доклад! Его принял фюрер, а он из
рук  фюрера  принял  Рыцарский  крест.   Или,  как  он  официально  и  пышно
называется, - Рыцарский крест Железного креста!.. Не так уж много командиров
дивизий носят на шее этот высший орден рейха! Конечно, впереди маячат "мечи"
и "дубовые листья" к Рыцарскому кресту, но это придет уже в другой кампании.
В завоевании Индии, может быть.
     Оценили! Признали! Совсем  другим человеком  возвращается в Харьков его
комендант и начальник гарнизона.
     - Вы  хозяин одного из  двух самых больших городов оккупированной  нами
России! Будьте достойны такой исключительности!
     Это сказал фюрер и канцлер рейха!
     И вообще все в Растенбурге действовало на генерала благотворно.
     Глаза  у  фюрера  нестерпимо  синие,  магнетические,  нездешние  глаза.
Говорят, как-то в начале двадцатых годов один  фотограф снял массовый митинг
против Версальского договора в Вене.  И  когда  он проявлял негатив в темной
фотолаборатории,  из толпы на  фотографии,  из зернистой икры множества  лиц
возникло  лицо, полное страсти, с полубезумными горящими глазами, от которых
невозможно было  оторваться. Обычное, банальное  лицо с усиками щеточкой. Но
глаза, глаза!..
     Словом - Адольф Гитлер. Этим все сказано.
     На  обратном пути генерал  Георг  фон  Браун  заглянул  в  Оршу  -  там
проходило 12  ноября важнейшее совещание начальников штабов. Решался главный
вопрос:  прервать  наступление  вермахта  на  зимний  период  или штурмовать
Москву?  В  роковом уравнении известная величина -  суровость  русской зимы,
неизвестная  величина  -  активный потенциал  Красной Армии, уже объявленной
Геббельсом уничтоженной. Фон Браун поглядывал скучающим взором в окно вагона
специального  поезда  шефа  генштаба  генерал-полковника   Франца  Гальдера,
прибывшего  днем или двумя раньше  него  из  Растенбурга. Брауну было  ясно:
совещание проштемпелюет решение Гитлера - наступать! И он не ошибся.
     В  ставке  считали, что  вермахт  возьмет Москву,  не потеряв ни одного
солдата, путем простого окружения. Замкнув кольцо вокруг двух большевистских
столиц -  Москвы и Ленинграда, немцы просто уничтожат  оба города бомбами  и
снарядами. Тем более что,  как указывалось в  секретном приказе фюрера от  7
октября, пример заминированного Киева свидетельствует о тем,  что русские не
собираются обеспечивать войска вермахта зимними квартирами  и укреплять  его
боевой потенциал целехонькими заводами и электростанциями.
     Любопытно, что  в поезде  Гальдера,  стоявшем  на запасном пути станции
Орша, только командующий группой армий "Центр" генерал-фельдмаршал фон  Бок,
представленный  своим начальником штаба генералом фон Грейфенбергом, ратовал
за наступление и штурм. "Север" и "Юг" были против  дальнейшего наступления.
Начальника  штаба группы  армий  "Юг" фон  Зоденштерна  несомненно  отрезвил
громокипящий Харьков.  Какой-то прыткий  штаб-офицер даже посмел проговорить
трясущимся  голосом,  когда  было  объявлено,  что  фон  Бок должен выйти  к
Горькому:
     - Но позвольте! Сейчас не май месяц, и мы деремся не во Франции!..
     Надо полагать, что  на  этом военная  карьера прыткого  штаб-офицера  с
собственным  мнением  и  недержанием  языка   закончилась.  Теперь  она  или
забуксует, или даст задний ход.
     Однако в Орше уже выпал  снег, земля замерзла, мороз  покусывал уши под
генеральской фуражкой. Что же там, под Москвой, делается?..
     - Ахтунг! Харьков!.. Самолет идет на посадку!.. -
     На  аэродроме "хозяина"  Харькова встречают его верные  адъютанты барон
Ганс-Гейиц  фон Бенкендорф и граф Карл фон Рекнер, представители комендатуры
и штаба гарнизона, офицеры штаба дивизии и даже какой-то СС-штандартен-фюрер
Вернер Браун, совершенно незнакомый генералу.
     Поздравления, улыбки, щелканье каблуков, козырянье.
     - Мы не  родственники? -  вопросительно  и вежливо поднимает  брови фон
Браун, когда ему представляют Вернера Брауна.  - Вы ведь знаете: Вернер  фон
Браун - мой кузен.
     - Не имею чести, экселленц! - с точно отмеренной дозой почтительности и
собственного достоинства  отзывается  однофамилец  -  штандартенфюрер.  -  В
дворянском Готтебургском альманахе, увы, моя семья не  числится. Я из низов,
из ранних национал-социалистов, из "старых борцов".
     - Весьма рад знакомству! - с прохладцей произносит "экселленц",  тоже с
фармацевтической точностью отмеривая дозу вежливости и высокомерия в голосе.
- Прошу вас всех, господа, на ужин - в восемь вечера в моем особняке!..
     -  Могу я видеть  вас немедленно,  экселленц? - спрашивает не  терпящим
отказа тоном штандартенфюрер. - Я направлен к вам шефом полиции безопасности
и СД...
     Человек Рейнгарда Гейдриха! Это серьезно! Отказа быть не может.
     О Гейдрихе  говорили, что он наследник  не  только  своего прямого шефа
рейхсфюрера СС Гиммлера, но и самого фюрера. С одной стороны, этот Гейдрих -
бывший офицер кайзеровского военно-морского флота, то есть свой человек, той
же касты, но с другой - всем  известно, что его уволили из флота за какие-то
неблаговидные дела...
     -  Мы  поговорим  в  моей машине, - садясь в  "хорьх",  безапелляционно
говорит генерал.
     Карл  фон Рекнер  садится рядом  с водителем. Штандартенфюрер  Браун  -
рядом с фон  Брауном. Машина штандартенфюрера - большой черный  "мерседес" с
эсэсовским номером - мчится сзади.
     - Я прибыл с особой миссией, экселленц!
     Он   подробно   излагает   свою   задачу.   К   каждой   группе   армий
прикомандировано  по  эйнзатцгруппе.  К   группе  армий   "Юг"   приставлена
эйнзатцгруппа    "Ц",    а     СС-бригаденфюрер    Макс    Томас    является
эйнзатцгруппенфюрером.   В   группу   входят   две   зондеркоманды   и   две
эйнзацкоманды.  Зондеркомандой 4-а командует он, штандартенфюрер Браун, "ваш
покорный слуга  и однофамилец". Состоит  эта  команда,  как и вся группа, из
чинов  гестапо, крипо  (криминальной полиции),  орпо (полиции порядка},  СД,
ваффен-СС,  вспомогательной полиции из украинских националистов, всего около
ста пятидесяти  специалистов  по  искоренению врагов  национал-социализма  и
большевистской заразы. Боевая задача: обеспечивая политическую безопасность,
очистить оперативный тыл шестой  армии и район Харькова  от всех партийных и
советских работников любого  ранга, евреев,  цыган, сумасшедших,  инвалидов,
интеллигенции, агитаторов, активистов и прочих большевистских фанатиков.
     Но  что  могут   сделать   сто  пятьдесят   человек,   преданных   делу
специалистов?  Требуется  всемерная  помощь  абвера,  ГФП -  тайной  полевой
полиции, фельджандармерии и вообще вермахта!..
     - Наконец-то вы взялись  за  дело!  Штандартенфюрер! Вы можете  всецело
рассчитывать  на  сердечное сотрудничество  и  полное  взаимопонимание войск
вермахта, находящихся под моим командованием.
     Во  Франции генерал фон  Браун  всячески  препятствовал  браунам  из СС
посягать на его суверенитет единоначальника, а брауны из  СС  прокрадывались
под видом тайной полевой полиции  - армейского органа. Теперь же он радуется
твердой руке СД - "гестапо на колесах".
     Когда "хорьх"  подъезжает к  особняку  на Мироносицкой, генерал, совсем
уже смилостивившись и подобрев, приглашает плебея Брауна:
     - Я жду вас вечером, штандартенфюрер! Праздник есть праздник.
     Краем  глаза он  уже высмотрел, что у Брауна, нет  Рыцарского креста. А
ведь в СС ордена, как из рога изобилия сыплются!..
     Штандартенфюрер пересаживается в  свой "мерседес" у дома семнадцать  на
улице  Мироносицкой. Расстаются они  лучшими друзьями-побратимами -  Браун и
фон Браун.
     В вестибюле фон  Рекнер ловко, как заправский  гардеробщик,  снимает  с
генерала шинель.
     - Когда фюрер  намерен закончить войну, экселленц? Что за  заминка  под
Москвой?
     -  Москва   будет  стерта  в  порошок,  -  с  удовлетворением  отвечает
просветленный генерал. - Операция "Тайфун" начнется  с часу на час.  А у нас
на аэродроме, черт  возьми, все рвутся мины. Появились  воронки,  которых не
было, когда я улетал.
     - Это не более чем икота во время агонии, - усмехается молодой граф.
     Генерал поправляет крест на шее.
     - А где барон? Почему меня не встретил Бенкендорф?
     - Армия освободила  его родовое имение, экселленц.  Он помчался  туда с
охранной грамотой из Берлина.  От  РР, Хочет  посмотреть, что осталось после
хозяйничанья большевиков и колхозников...
     -  РР? Это еще что  такое?  - спрашивает генерал, проходя в гостиную  и
приглаживая  и без того  безукоризненный седой бобрик  над  выстриженными по
вермахтовской моде висками.
     -   Рейхслейтер   Розенберг,  экселленц.   Кстати,   и   его  люди   из
рейхсминистерства  "Остланд"  пожаловали  сюда  и  жаждут  урвать  свою долю
трофеев.
     -  Гони  их к  черту, Карл!  А  Бенкендорф  правильно  действует.  Надо
назначить  там бурмистра. Кстати, ты  слышал,  Карл, фюрер обещал  поместья,
самые  лучшие  и  большие  поместья  в  Крыму  в  первую  очередь  кавалерам
Рыцарского креста,
     - Поздравляю, мой генерал!
     - Подготовь все к банкету, Карл! Видимо, многие офицеры заночуют здесь.
Пусть Катарина  и все другие  позаботятся  о постелях.  Сегодня  я  разрешаю
использовать  все комнаты  вплоть до  этой  гостиной.  Мне кажется,  что это
последнее наше празднество до праздника победы.
     - Вы считаете, что этот праздник наступит до рождества и Нового года? -
скептически осведомляется фон Рекнер.
     - Или да,  или никогда, - шепчет генерал, словно во внезапном озарении.
Но он верен себе. - И вот что: завтра подготовь новый приказ о расстреле еще
сотни заложников за взрыв партизанских мин на аэродроме.
     -  Но  эти  мины  не  партизанские,   экселленц,   а   явно  армейские,
замедленного действия.
     - Не узнаю тебя,  граф!  Под видом борьбы  с партизанами мы  постепенно
уничтожим все активное  население, всех неблагонадежных, под корень  вырубим
эту проклятую нацию... Что это играют, мой мальчик?
     Карл  прислушивается  к  звукам  вагнеровской  музыки,  доносящимся  из
цокольного "телефункена".
     - "Мейстерзингеры",  мой генерал! Любимая опера  фюрера - он  слушал ее
сто пятьдесят шесть раз...
     Генерал потягивается, зевает.
     -  Надо  бы  поспать часок, Карл! Пришли  Катарину  с  грелками согреть
постель!..
     Генерал  Георг  фон  Браун,  комендант  и  начальник  гарнизона  города
Харькова, полумашинально заводит часы "Лонжин".
     Заводит в последний раз.
     - Катарины нет, экселленц.  Ее  взял с собой  зачем-то барон. Я  вообще
замечаю,  что  у барона  вульгарный  вкус:  странное для  человека его круга
пристрастие к украинским гризеткам, мидинеткам и даже пейзанкам.
     Это, конечно, донос. И оба понимают это - и граф, и генерал.
     - Вот как! -  притворно удивляется генерал. - А я думал, граф,  что это
вы имеете виды на нашу смазливую горничную.
     Граф  красноречиво  пожимает плечами  с  погонами  СС-унтерштурмфюрера:
дескать, как можно!..
     Соснуть    генералу     мешают    дела.    И    прежде    всего    дела
контрразведывательные. Рекнер  сообщает генералу, что его  ждет  не дождется
обер-лейтенант Конрад Матцке с весьма важным сообщением.
     У Матцке, как оказывается, действительно важные новости: ГФП напала  на
след  подпольного обкома комсомола! Установлен  состав  руководящей  тройки:
Зубарев,   Никитина,  Глущенко.  Подпольный  комсомольский  обком  тщательно
законспирирован, но в систему его связи с подпольными райкомами внедрен свой
человек   из   числа   местных   националистов,   прошедших   подготовку   в
разведывательно-диверсионном полку абвера "Бранденбург", в котором  обучался
и сам Конрад Матцке.
     - Прекрасная новость! - радуется комендант города.
     - Наконец-то  мы очистим  Харьков от этой скверны! Я бы  советовал  вам
объединить  силы с СС-штандартенфюрером  Брауном. Это,  сразу видно, большой
специалист по таким делам.
     - Господин  генерал! - молит его Матцке. -  Вы знаете,  вероятно, что я
сам служил в СС я ушел оттуда вследствие  небольшого недоразумения, никак не
повлиявшего на  карьеру. Сущая мелочь, не отразившаяся  на моем  глубочайшем
уважении  к "черному корпусу". Но, прошу  понять меня правильно, мы в абвере
долго и упорно работали над выявлением партийного и комсомольского подполья.
Мы - ваши помощники, работавшие под вашим, экселленц, руководством. Это дело
-  крупный  успех  комендатуры города. Зачем же отдавать  лавры  только  что
прибывшему сюда господину из СД?..
     А этот Матцке не дурак! Генерал благосклонно разрешает ему довести дело
Зубарева до конца, а штандартенфюрер пусть занимается расстрелами фанатиков.
     Да, дни Александра Зубарева и Галины Никитиной сочтены.
     Абвер поставит на ноги всю свою агентуру в  Харькове и добьется своего:
выследит  вожаков   комсомольского  подполья,  установит  адрес  нелегальной
квартиры  Зубарева, Двадцатого  января 1942 года в дверь дома номер двадцать
три на улице Артема постучится провокатор. Он назовет пароль, спросит Галю.
     - Галя уехала  из Харькова, будет завтра,  -  ответит Галина мать, Анна
Ивановна Павленко-Никитина.
     Провокатор  снова придет  назавтра,  встретится с  Галей и  Александром
Зубаревым, только что вернувшимся со связи с подпольными райкомами.
     -  Вас  просят  узнать  о  местонахождении немецких  военных  штабов  в
Харькове, - скажет провокатор Александру и Галине.
     - Мы сделаем все, что в наших силах, - ответит Александр Зубарев.
     И через несколько дней Конрад Матцке арестует Александра и Галину.
     - Ну как? - с  издевкой спросит он по-русски. - Вы выполнили,  надеюсь,
наше  задание: узнали,  где расположены  в городе военные штабы этих ужасных
немецких оккупантов?
     Героев будут  допрашивать и  пытать,  пытать  и  допрашивать  целых две
недели, четырнадцать  суток  подряд.  В снежную февральскую  ночь Александра
Зубарева  и Галину Никитину штандартенфюрер Вернер Браун расстреляет в балке
за городом.
     А  подпольные  райкомы  - двадцать  пять  подпольных  райкомов  - будут
действовать, набирать силу и мстить под руководством Петра  Глущенко, потому
что Александр и Галина не выдали друзей под самыми страшными пытками...


     Надя   нарочно   отводит  глаза   от   ремня  с  пистолетной   кобурой,
переброшенного  через  обшитую красной  марокканской  кожей  спинку  сиденья
"опель-капитана".
     - Я очень рад, Катарина, что ты согласилась поехать со мной, -  говорит
обер-лейтенант барон фон Бенкендорф,  свертывая дорожную  карту.  - Зря  ты,
душенька, дуешься на  меня за вчерашнее. Ну, выпил лишнего, лез целоваться -
эка беда! Это же высший комплимент женщине. И то ли еще будет! Тебе придется
признать, что я  неотразим.  Мы почти  дома!  Да, вот  они,  родные  пенаты,
родовое гнездо, земля отчич и дедич!..
     Барон фон Бенкендорф приникает к стеклу бокового окна.
     -  Негодяи!  Они  сожгли  село! Хотя  нет,  пардон!  Кажется, это  наши
перестарались.
     Да, это так.  Надя  видит посреди  пепелища большой деревянный крест  с
серыми рушниками.
     За околицей - большой помещичий дом с колоннами.
     - Мой бог! - шепчет потрясенный Бенкендорф. - Он цел!.. Стоп!..
     Он первым  выпрыгивает  из "опеля". Следом выходит шофер. А Надя быстро
вынимает  из  кобуры  пистолет. Вот  досада: это  всего-навсего  бельгийский
"бэби-браунинг". А барон- крупная дичь, его мелким калибром не возьмешь. Она
поспешно прячет пистолетик за пазуху "кукушечьего" - в белую и  черную нитку
- пальто.
     На востоке, где-то у стен Воронежа глухо ухает канонада, словно поздняя
осенняя гроза.
     Барон пытается сорвать со стены вывеску: "Неполная средняя школа..." Но
вывеска прибита прочно. Выругавшись, барон входит в  вестибюль, замусоренный
сеном  и  бумагами,  следами  костра  у  парадной  лестницы  и  поломанными,
разрубленными партами.  Барон заходит в первый попавшийся  класс с портретом
великого  кобзаря  над  классной  доской,  на которой  мелом какой-то  немец
изобразил пейзаж Рейна. Следом за бароном в класс входит Надя.
     -  А это что тут  за народный комиссар?  - негодует  барон. - Ах, Тарас
Шевченко!  Ничего, я все это приведу  в порядок. Всех Тарасов  и Останов  на
псарню! Только  бы  уцелели мои  села вокруг, пять тысяч десятин, жалованных
Екатериной  Великой!.. А тебя,  Катарина,  я  назначу здесь  моей экономкой.
Согласна?
     Надя неожиданно выхватывает браунинг из-за пазухи.
     - Руки вверх, Бенкендорф!
     Бенкендорф медленно скрещивает руки на груди.
     - Так. "Руки вверх!" А дальше, за сим что?
     - А дальше ты отвезешь меня через фронт, паразит!
     -  "Паразит"? -  усмехается барон.  - Так  грубо и неделикатно? Этого я
тебе не прощу. Придется сэкономить на экономке.
     Он медленно подходит к Наде.
     - Не подходи! Ни шагу!.. Стрелять буду!..
     - Так, так!  Значит, я  все-таки  был прав. Не так ты проста. А теперь,
шельмочка, отдай мне эту игрушку!
     - Еще шаг - стрелять буду!
     - Какая жалость!  -  говорит, неуклонно приближаясь  барон. -  И как вы
хороши сейчас!  А  ведь  в  вас, сударыня, ей-богу,  есть что-то роковое. На
западе  вы  были бы  не горничной  и  даже  не  партизанкой,  а  фам-фаталь,
женщиной-вамп! Чем-то вы похожи на  Еву Браун. Но вы не знаете и  никогда не
узнаете, кто такая Ева Браун... Русское быдло, холопка!..
     В голосе - все та же игривая издевка.
     Надя  нажимает  на  спусковой  крючок пистолета. Выстрела  нет.  Только
щелчок.
     Она снова взводит пистолет, снова спускает курок. Щелчок. Выстрела нет.
     Бенкендорф насмешливо скалит зубы с золотой окантовкой.
     - Во-первых, милочка,  это не пистолет, а мухобойка. Во-вторых, дабы не
оказаться мухой, я на всякий случай вставил в него пустую обойму.
     Надя  в  отчаянии  замахивается  на  барона,  но он легко перехватывает
занесенную над его головой маленькую руку, рывком вырывает пистолет.
     - Марш в машину!
     Обратно выехали  засветло. Замирает  позади  фронтовой гром.  -  Сыплет
дождь пополам со снегом. Мерно стучат "дворники". Забившись в  угол  машины,
Надя смотрит оттуда волчонком.
     -  Жаль,   очень   жаль,   Катарина,   что  мне  придется  отдать  тебя
СС-штандартенфюреру Брауну и  его  гестаповцам, Только не сегодня, а завтра.
Право первой ночи - за мной. "Паразит", значит, говоришь? А ту  американскую
пословицу ты помнишь?
     "Опель" едет  шляхом через  рощу. Внезапно за деревьями гремят выстрелы
винтовок, очереди автоматов.
     Около  десятка пуль  прошивают  ветровое  секло. Шофер  валится  назад,
хватается  за  голову, но руки тут же бессильно повисают. "Опель" съезжает в
кювет, застревает в нем...
     Из  "опеля"  прямо в  глубокую по колено грязь  выскакивает Бенкендорф,
вытаскивает  Надю. Под  пулями, прикрываясь девушкой, стреляя из-за нее,  он
отбегает в рощу.
     Надя царапает Бенкендорфу лицо, вырывается, бежит обратно к шляху.
     - Товарищи! Товарищи! - кричит она во весь голос.
     Бенкендорф  трижды  стреляет  вслед  из  парабеллума.  И  Надя,  словно
споткнувшись, ничком падает на ковер из побуревшей палой листвы.
     Горстка   партизан,  рассыпавшись,  прочесывает  рощу,  стреляет  вслед
скрывшемуся за березами офицеру. Двое партизан натыкаются на Надю.
     - Немка  вроде? -  говорит один, совсем  еще юный  парень  в кубанке. -
Живая?
     Другой,  постарше,  с  автоматом,  наклоняется  над Надей.  Открываются
голубые глаза.
     - Товарищи!..
     Через час партизаны приводят Надю, перевязав ее раненое плечо, на  свою
базу - в потайную землянку в балке.
     -  Не  везет,  товарищ  командир,  -  немного  сконфуженно  докладывает
старший. - Убили птицу - перья остались, а мясо улетело. Офицер, обер удрал.
Машина, понимаешь, в  кювет напротив нашей засады свалилась.  Да вот дивчину
привели, в плен взяли. Только она говорит, что она наша, военная разведчица,
была  в  городе  оставлена,  да  в  Германию  ее чуть не  угнали.  У  самого
коменданта, говорит, служанкой работала. В общем, проверочка нужна,
     - Зараз разберемся, - оглядывая девушку, говорит Черняховский.
     И вдруг - бывают же такие встречи на войне -  из дальнего угла землянки
медленно, еще не веря своим глазам, выходит Коля Гришин.
     - Не может быть... Нина? Ты?!
     Он   подходит  вплотную   к  девушке.  Прыгающие   от   волнения   губы
растягиваются в улыбке.
     - Коля!
     Надя качнулась вперед, руки ее обвивают Колину шею.
     - Нина? - говорит Черняховский. - А почему Надей назвалась?
     -  Документы липовые  дали,  -  плача и смеясь,  объясняет Нина.  -  По
документам я  Надя... У вас вон рация  на столе.  Запросите  Центр. И срочно
сообщите; в доме семнадцать по улице  Дзержинского  живет генерал, комендант
города!..
     - Вот  как!  - радуется Черняховский.  - Да этим данным цены нет! А ты,
дивчина, часом, не из Чугуева?
     - Из Валуек я, - смеется Нина. - Из Валуек!..
     - Невеста, что ль? - спрашивает Черняховский Гришина.
     - Товарищ...  - смущается  Коля,  неловко обнимая  Нину. - Самый лучший
товарищ!..
     - Извини, Коля! Нам с твоим товарищем надо срочно переговорить. Большая
земля давно этих сведений ждет.

     Сразу же после короткого разговора с Ниной лейтенант
     Черняховский    набрасывает    текст   радиограммы-молнии.   Зашифровав
радиограмму,  радист  вызывает  на  условленной  короткой  волне   дежурного
оператора   на  радиоузле   штаба   Юго-Западного   фронта.   Через  полчаса
расшифрованная   радиограмма   "Максима"    ложится   на   стол   начальника
разведотдела,  и  тот  немедленно  связывается  с  командующим.  Командующий
вызывает к себе полковника Маринова.
     - Так вот,  полковник, - начинает командующий,  -  в доме семнадцать по
улице Феликса  Дзержинского  поселился  и  проживает  комендант и  начальник
гарнизона  Харькова генерал-лейтенант  Браун.  По сведениям  нашей разведки,
этот фон  Браун - палач. В Харькове по его  приказам расстреляно  и повешено
несколько  тысяч  наших  советских  людей.  Обер-палач в  капкане.  - Маршал
переводит  суровый  взгляд  на  настольный  перекидной  календарь,  медленно
поворачивает   страничку.  -   В   ночь   на  четырнадцатое   ноября   этого
генерала-палач а надо казнить! Ночью это сделать удобнее, не так ли?
     - Так точно, товарищ маршал, меньше помех в эфире, - отвечает полковник
Маринов.
     -  К  тому  же наши  разведчики  сообщают, что  этот  обер-палач  часто
возвращается домой не  раньше двух ночи. Как думаете, не разминировали немцы
вашу умную мину?
     - Уверен, что не разминировали, товарищ маршал!
     - Действуйте, полковник!
     Выйдя  из  кабинета  маршала,  полковник  Маринов  заходит  к  генералу
Олевскому.
     - Товарищ  генерал! Дождались! Первый  приказал  послать письмо  "Тосе"
этой ночью!
     - Я еду с вами, - говорит генерал. - Это будет историческая ночь.
     Полковник  молча  кивает,  скрывая  волнение.  Да,  эту  ночь  запомнит
история. Впервые казнь военного  преступника Третьего рейха будет  совершена
по радио!..

     Тикают золотые "Лонжин" на руке генерала фон Брауна.
     Вечером,   Возвращаясь   раньше   обычного  из   комендатуры,   генерал
заглядывает  на  квартиру  майора   Генделя.  Майор  чертит  схему   русской
радиомины,  стоящей  у него  на  столе,  -  схему  затребовал отдел  военных
изобретений верховного командования вермахта.
     Увидев генерала  в  дверях,  майор  вскакивает,  становится навытяжку в
прусской стойке.
     - Ну, как здесь устроились, герр майор? - спрашивает генерал.
     -  Здравия  желаю,  экселленц!  Устроился  прекрасно,  с  видом на  ваш
особняк.
     - Как бы  вам не пришлось, майор, перебраться  отсюда в  окопы. Сегодня
взорвались две казармы, набитые солдатами, один мост и два эшелона.
     - Господин генерал! Я просил вас закрыть движение на узле...
     -  Это  невозможно.  Харьков  - самый большой  и  стратегически  важный
железнодорожный узел Украины! Я  делаю  все, чтобы  спасти  вас  от  суда  и
штрафной роты.  Я  наскреб для вас  еще  один саперный батальон  из соседних
дивизий. Если и теперь не справитесь с минами, пеняйте на себя!
     Генерал  подходит  к  окну. Напротив,  за  железным забором,  виднеется
невысокая крыша генеральского особняка.
     - И вот еще что: надо устроить  здесь, в домах, офицеров штаба, которых
я пригласил на ужин.
     Он поворачивается к столу, на котором вдруг вспыхнули радиолампы.
     - Все возитесь с этой адской машиной? Не опасно это?
     -   Никак  нет!  Я  убрал   взрывчатку.   Берлин  требует  подробнейшее
описание... Поразительная мина! Смотрите, экселленц, загорелись лампы!
     Майор  даже  забыл,  что  по  прусскому  военному этикету  ему  следует
говорить с генералом без прямого  обращения, в третьем лице:  "Не угодно  ли
господину генералу взглянуть -  загорелись лампы..." К приемнику  подключено
сразу три необычных радиовзрывателя!
     - Проклятые мины! Живем как на  пороховой  бочке! Как  раз тогда, когда
генерал   переходит  улицу  с  фон  Рекнером  и  своими   телохранителями  -
фельджандармами, к  железным воротам подкатывает  грузовая  машина, и из нее
вылезает без  шинели, весь  в крови и грязи барон фон Бенкендорф.  Мундир на
нем висит клочьями.
     - Барон! Что  с вами?  - ужасается генерал. -  Хорошенькую  же  встречу
устроили вам ваши мужики!
     -  Разрешите доложить,  экселленц! - лепечет  Ганс-Гейнц. - Я  попал на
партизанскую засаду. Катарина убита партизанами. Машина сгорела. Убит и  мой
шофер. Я еле ушел от бандитов!..
     По Карлу фон Рекнеру видно, что  он  не верит  ни одному слову  барона.
Катарина убита? Мерзавец этот Бенкендорф. Но куда пропал шофер с машиной?..
     - Приведите себя в порядок, - брезгливо говорит  Бенкендорфу генерал. -
Через час - банкет.
     Глядя  вслед  генералу, Бенкендорф  думает: "Не сказать ли  о Катарине?
Нет, лучше не надо - она оставила меня в дураках".

     Этой ночью генерал фон Браун, комендант Харькова, должен быть казнен!
     Глубокой ночью выезжают на  задание генерал Олевский, полковник Маринов
и  подполковник  Ясенев.  Их  путь  лежит  не к  Харькову,  а  к воронежской
радиостанции широкого вещания.


     Предъявив документы, генерал и  сопровождающие его командиры проходят в
здание радиостанции. Там  их ждет, бодрствуя в этот поздний час, вся команда
радистов-тосовцев:  лейтенант  Болтов,  младшие  командиры  Базин,  Крайнев,
Хохлов.
     - Аппаратура готова к операции! - докладывает генералулейтенант Болтов.
- Спецприборы ТОС готовы к операции!
     Здесь же начальник  радиостанции и  старший инженер, посвященные далеко
не во все детали операции "Тося".
     -  Что  за  музыка у  вас тут?  -  спрашивает  генерал.  Звучит женское
сопрано:
     -  "В  море  тает,  улетает  мой  конверт  живой"..."Письмо  "Тосе",  -
взволнованно улыбается полковник Маринов.
     - Маяк для самолетовождения, товарищ генерал.
     - Передатчик надежный? - спрашивает генерал.
     -  Не  жалуемся,  -   по-штатски  отвечает  начальник  радиостанции.  -
Конструкция  старая,  но перед  войной наши  рационализаторы здорово над ним
потрудились.  Работает устойчиво и надежно. Половину опытных  "старичков"  у
нас забрали в  армию, но и  новички научились точно перестраивать передатчик
на любые нужные волны.
     - Задача вам ясна?
     - По вашему приказу  готовы прекратить все другие работы и предоставить
в  ваше  распоряжение  радиопередатчик.  Такое  указание  получено  нами  от
областного управления связи.
     - Хорошо! По местам!
     Повернувшись  к  полковнику  Маринову,  генерал говорит  взволнованно и
торжественно:
     -  Ну, Илья  Григорьевич!  Передаю командование в ваши  руки - ведь  вы
"крестный" отец "Тоси"!
     Полковник Маринов бросает взгляд на часы. Пятый час утра...
     -  Приготовиться! -  командует он радистам. - Взрываю мину  номер один.
Лейтенант Болтов! Пошлите письмо "Тосе"!
     Радиотехники быстро  настраиваются  на  заявленную  волну.  В  кабинете
начальника  военные радисты  достраивают  передатчик  точнейшими  приборами.
Стоит  отклониться  от  заданной  длины волны, и подземная  спираль приемной
антенны в Харькове не примет электромагнитного сигнала.
     - Настройка точная! -  вскоре докладывают  радисты, - Корректировки  не
требуется.
     И вот от радиомачты мчатся вокруг незримые,  быстрые, как  лучи солнца,
концентрические волны энергии. Там за  мощной радиоантенной,  упирающейся  в
низкое ноябрьское небо, там за ночными тучами отскакивают они от ионосферы и
мгновенно возвращаются на Землю, звучат  непонятным  сигналом  в  безбрежном
эфире,  в наушниках десятков и сотен радистов, советских и немецких, летящих
на самолетах, мчащихся в танках, плывущих на крейсерах и в подводных лодках,
дежурящих  в ставках и  штабах. И никто в мире,  ни  один радист, услышавший
случайно этот  шифрованный  радиосигнал,  -не  знал  тогда,  в  четыре  часа
двадцать  минут  14 ноября  1941  года,  в  канун  генерального  наступления
вермахта на Москву,  что эта радиокоманда была  карающим мечом, приводящим в
исполнение  смертный приговор  палачу  украинского народа генералу  вермахта
Георгу фон Брауну, коменданту Харькова.
     Это  был кодовый  радиосигнал, ключ  от дома с  "кухней, где  календарь
семнадцатого года", таинственный заговор, который один  мог разбудить спящую
красавицу "Тосю" на ее ложе из четырехсот килограммов взрывчатки?
     Этот радиосигнал  был  как  бы  спусковым крючком,  нажимавшим на курок
только одной, определенной радиомины. Только на  него  реагировало  приемное
устройство, чудо-мины под особняком на  Мироносицкой, только в ответ на  эту
радиограмму срабатывало реле "Тоси".
     Этот  кодовый   радиосигнал,  переданный   глубокой  ночью  Воронежской
радиовещательной  станцией,  ничем  не  отличался  от  обычного музыкального
радиосигнала перерыва. Но в целях маскировки его заимствовали  у иностранной
радиостанции.
     Военные радисты рапортуют:
     - Товарищ полковник! Письмо "Тосе" послано!
     Да,  "музыкальное письмо"  послано.  Но принято  ли оно?  Дошло  ли  до
адресата? Сыграли ли клавиши из толовых шашек?
     Увы, у  "Тоси" нет  обратной связи.  Правда,  генерал  Олевский  обещал
послать в  Харьков самолет-разведчик. Да  и с  разведчиками группы  "Максим"
теперь налажена связь.
     И  летят  ночью музыкальные  письма  подругам  "Тосю":  "Вере",  "Оле",
"Паше", "Ане" - летят в Харьков, подземным адресатам...

     В спальне  генерала все еще горит свет. Снова мучит генерала фон Брауна
бессонница,  снова чудится  тиктаканье  в стенах,  шаги  злоумышленников  за
окном, где воет в голых ветвях ветер, вкрадчиво шуршит дождь и скрипят голые
сучья.
     Ночь полна ужасов  для генерала фон  Брауна, и, чтобы отвлечься от них,
генерал валится на кровать, наугад раскрывает толстый том - бесценное первое
издание фон Клаузевица. Книга раскрывается на начале  главы двадцать шестой:
"Народная война". В оригинале  эта глава  называется  буквально  "Вооружение
народа". Это интересно: большевики называют эту  войну Отечественной войной,
делают все,  чтобы сделать ее народной. А что пишет о народной войне великий
военный  философ?  "В общем,  народ,  разумно пользующийся  этим средством"-
народной   войной   -   "приобретает  относительный   перевес  над  народом,
пренебрегающим им", А  фюрер явно пренебрегает "фолькскригом".  В  ставке не
хотят признать, что вся харьковская минно-заградительная операция - операция
народной войны!
     "...Пламя  этого всеобщего пожара охватывает  армию  со  всех сторон" -
точь-в-точь  как в  Харькове  -  "и вынуждает ее очистить  страну,  чтобы не
погибнуть  полностью.  Чтобы  последнее  решение  было  вызвано  одной  лишь
народной   войной,    необходимо    предположить    ...такое    пространство
оккупированной  территории,  которое в  Европе  можно предположить только  в
России..."
     "Тик-так, тик-так, тик-так..." Стучит метроном смерти.
     Из недр  дома явственно доносится до ушей  генерала  роковое тиктаканье
часов в мине. Фон Браун зажимает уши ладонями, сует голову под подушку, но и
там  ему  чудится  -  нет,  он  слышит, леденея от  ужаса,  как часы  в мине
отсчитывают последние секунды его жизни...
     Он берет пустой стакан с тумбочки, босиком подходит  к стене,  слушает,
пользуясь стаканом как стетоскопом.
     "Тик-так, тик-гак, тик-так..."
     Он  крадется  по  коридору,  входит  в  гостиную.  Там спят на  диванах
какие-то офицеры,  начальник  штаба,  шеф оперативного  отдела...  Спят  под
картиной с эпизодом кровавой Грюнвальдской битвы...
     Генерал подходит к окну. По улице  проезжает патрульная машина. Лучи ее
фар  неожиданно  выхватывают  из  мрака дом  напротив,  трупы повешенных  на
балконе людей.
     Генерал  в  ужасе  отшатывается.  Все  тело  его  покрывается  холодной
испариной.
     И мертвые  могут  мстить. Ведь в городе  у них остались друзья, братья,
отцы!..
     Генерал  бежит  к комнате  Бенкендорфа, стучит,  трясясь от  страха,  в
дверь.
     - Барон! Барон!  Проснитесь! Дом  заминирован! Вон, вон _из этого дома,
из этого города!.. Мы все погибнем!..
     Мельком  смотрит он  на  золотые часы "Лонжин":  четыре  часа  двадцать
минут.
     Огромный столб пламени встает на месте  особняка. Чудовищной силы взрыв
четырехсот килограммов тола вмиг  уничтожает и особняк и все живое в нем. На
месте особняка остается глубокая дымящаяся воронка.
     Глубоко   в   котельной  за  несколько   секунд   до  взрыва  включился
радиоприемник. Антенна,  проложенная  спиралью  по  стене  забитого  ящиками
минного   колодца,  приняла  радиокоманду,  получила  "музыкальное  письмо".
Приемное устройство радиомины мгновенно преобразовало полученный радиосигнал
в  сигнал  электрический, взрывая запал...  И в  то же  мгновение взорвались
четыреста килограммов тола,  и  не стало генерала фон Брауна  и восемнадцати
офицеров в его особняке.
     В доме напротив майор Гендель проснулся, обливаясь кровью от поранивших
его  осколков   оконного   стекла,   выбитого  вулканической  силы  взрывом.
Капитальная стена спасла майора  от воздушной волны.  Но чудо-мина, стоявшая
на столе, погибла безвозвратно, унося с собой свою тайну.
     В  ужасе Гендель  выглянул  в  окно:  особняк исчез. В  соседних  домах
кричали раненые немцы.
     Грохот взрыва разбудил весь Харьков. Его гулкое  эхо долго носилось  по
каменным коридорам  города.  Все  новые  взрывы сотрясали врага.  Решив, что
началась  бомбежка,  открыли  пальбу  зенитчики,  заплясали  на  тучах  лучи
прожекторов. Вслепую  стреляли объятые  страхом патрульные, посчитавшие, что
мины взрываются партизанами.
     Гендель вышел, шатаясь, на улицу,  прошел в распахнутые взрывом ворота.
Удушливо  пахло  сгоревшим кордитом, взрывными газами.  Воронка  походила на
кратер  вулкана.   Он  нагнулся  и  поднял   лакированный  сапог.  Это   был
генеральский сапог...
     Офицеры  и солдаты  в  панике выбирались  под  ледяной  дождь  из  всех
каменных зданий в городе...
     А взрывы продолжались. Снова взлетел на воздух Холодногорскай виадук...
     До утра дымился кратер на  месте особняка. Когда рассвело, стало видно,
что он очень глубок, этот кратер, эта обугленная страшная яма со скрученными
останками железобетонного скелета. На  опаленном  каштане висел изрешеченный
генеральский  мундир  с  красными  лацканами,  золотым  шитьем  и  Рыцарским
крестом. Вокруг  на все соседние кварталы  легла  красная пыль  от кирпичей,
размолотых   взрывом.  Машины,   стоявшие  перед   особняком,  были  разбиты
вдребезги.  Кругом  валялось   множество  Железных  крестов,   не  врученных
награжденным.
     Фельджандармы оцепили место взрыва. Санитарные машины как приехали, так
и уехали ни с чем.
     В отместку за гибель  коменданта и начальника гарнизона города Харькова
СС-штандартенфюрер  Вернер  Браун  приказал повесить  на  балконах  домов на
Мироносицкой девятнадцать харьковчан - восемнадцать  мужчин и  одну женщину.
Девятнадцать мирных жителей (у  каждого на груди висела надпись: "Партизан")
- за девятнадцать гитлеровцев. Сам фон Браун казнил бы в таком случае в  сто
раз больше харьковчан.
     Впрочем, это  было только начало.  На всех улицах  был вывешен  приказ:
гитлеровцы  объявляли, что  за взрывы зданий  и убийство  офицеров  и солдат
германского  вермахта они берут тысячу  заложников,  из коих сто коммунистов
казнят немедленно и по двести человек будут казнить за последующие взрывы.
     Все  это рассказал  полковнику Маринову пленный немец. После  того  что
произошло на Мироносицкой, его отправили в штрафную  роту  на фронт, где  он
почел за благо сдаться в плен.
     "Да,  - заявил пленный, - нас сбила с  толку ваша первая, ложная мина в
том доме. Она  была такой  серьезной миной,  что нам  и  в голову не  пришло
искать под  ней, под углем, под подвалом еще одну -  настоящую.  Ведь ложная
мина была МЗД последней конструкции с новейшим ЭХВ!"
     "Отдадим  королеву,  чтобы  выиграть  партию!"  -  так  сказал  Ясенев,
придумав "Фросю"...
     "За  генерала   Рундштедт  приказал  расстрелять  группу  наших  лучших
минеров!" - пожаловался пленный.
     Вскоре после получения  трофейных картин, скульптур и книг из Харькова,
семья  фон Браунов  получила  оттуда  нежданную  посылку:  небольшую  урну с
прахом.  Впрочем, это не был прах палача  Харькова  - от него ведь ничего не
осталось. Это была землица, почерпнутая из воронки на месте особняка -  дома
номер семнадцать на улице Мироносицкой...
     Подполковник Ясенев так и не увидел результат трудов своих. Он уехал по
командировке на  дальний Север  и  занимался там своим любимым  делом, снова
изобретал мины, печатал технические статьи в  журналах. За свои  изобретения
он получил благодарность  и денежную  премию наркома обороны. Жене он писал:
"Рисковать по-глупому  не рискую, но с учетом  всех обстоятельств,  конечно,
рискую.  Без этого нельзя. С  мыслью "до тебя мне дойти нелегко, а до смерти
четыре шага" надо свыкнуться..."
     Его мины идут в серийное производство, поступают на вооружение армии.
     Двадцать  седьмого  апреля  1943  года  подполковник Владимир  Петрович
Ясенев  испытывал  новую  мину.  Раздался   взрыв...  Минера,  мечтавшего  о
радиоуправляемых космических ракетах, похоронили на кладбище северного села.
     В своем  последнем письме  он снова и снова  вспоминал о  Харькове. Ему
дано было понять, что Харьков -  это его судьба, но не дано было узнать, как
Кибальчичу,  как Циолковскому, к чему приведет вся  его жизнь,  все мечты...
"Сегодня - неприятное известие - на Юге пришлось оставить несколько городов.
Но  это  ничего. Опять  вымотаем  его  там  и  вернем  обратно. Жаль  только
отдавать, что обильно полито кровью".
     В этом последнем, предсмертном  письме он спрашивал о дочке Аллочке: "Я
до сих пор представляю  ее маленькой баловницей с бутылкой в  руках.и соской
во рту".
     В  долгую,  как  вечность, полярную  ночь многометровые  снега  заносят
могилу, забытую могилу  минера над северной  рекой. Уже позабыли все в селе,
кто похоронен в этой могиле. И не знали  они, кто в ней похоронен. Секрет. И
северное  сияние расцвечивает  снега  вечно изменчивым цветным узором,  воют
неумолчные  арктические  вьюги над заснеженной могилой  хорошего, доброго  и
большого человека, инженера-творца, изобретателя, минера-мастера.
     Если бы жил  он сегодня,  хочется верить, что  этот человек,  строивший
"адские  машины" на войне и мечтавший о мире, счастье и  научном творчестве,
управлял  бы  на  расстоянии  миллионов  километров межпланетными станциями,
луноходами, космическими поездами.
     Владимир Петрович любил жизнь.  Ему было всего тридцать шесть, когда он
взорвался на собственной мине, когда последний  в его  жизни нечаянный взрыв
навсегда  погасил   пламень   творчества   и  поисков,  озарявший  всю   его
сознательную жизнь.
     После освобождения Харькова  полковник Маринов руководил по своей схеме
разминированием зданий партийных и советских учреждений,  заводов  и  других
предприятий города. Побывал  он на  месте особняка  на  улице  Дзержинского.
Огромная, заполненная водой воронка заросла сверху травой. Виднелись остатки
крыльца с  лестницей,  по которой в  роковой вечер  13  ноября генерал-палач
поднялся на свое лобное место. На столетних каштанах, обугленных, обломанных
взрывом. зеленели листья, и  около воронки, как в то время, когда в особняке
помещался детский сад, прыгали две девочки и мальчишка из соседнего дома.
     Специальная проверка результатов минно-подрывной  операции  в  Харькове
показала, что гитлеровцам удалось  разминировать лишь  пятнадцать  процентов
всех  мин.  Комиссия  установила результат действия примерно  половины  всех
установленных МЗД: сто шестьдесят  вражеских  эшелонов полетело  под  откос,
подорвалось  почти сто  автомашин,  девять  восстановленных немцами мостов и
виадуков были вторично разрушены, взлетело на воздух девять ангаров... Всего
эти  мины вывели из строя почти две с половиной тысячи гитлеровских солдат и
офицеров. На почтамте, где  минирование шло под  музыку и пляски,  взорвался
штаб немецкой воинской части.
     Полковнику Маринову пришлось руководить разминированием  и немецких мин
в Харькове. Вместе со всеми харьковчанами радовался он надписям: "Мин нет!"
     Вскоре полковник вылетел  в тыл  врага  на новое задание. Его  называли
"Ильей-громовержцем",   "богом  диверсий",  Своими   минами,   своими  почти
бесчисленными учениками крепко помог он не только советским партизанам, но и
партизанам Польши и Югославии. Закончил войну Маринов на Эльбе...
     Уже  в  1943 году  начальник Центрального штаба  партизанского движения
назвал операцию  в Харькове  в  числе  десяти самых  славных операций в тылу
врага. "В Харькове при довольно сильном, многочисленном  гарнизоне уничтожен
карающей  рукой  украинских  партизан  немецкой  пехотной дивизии  вместе  с
генералом Брауном..."
     Тогда еще нельзя было рассказать о чудо-мине...
     Разведывательные службы  Третьего  рейха  стремились  всеми  средствами
раскрыть тайну чудо-мины. Во время разгрома гитлеровских армий под Москвой в
декабре   1941  года  был  захвачен  приказ   фюрера   с  грифом:  "Документ
государственной важности". В нем говорилось:
     "Русские войска,  отступая, применяют  против  немецкой  армии  "адские
машины", принцип действия которых еще не определен. Наша разведка установила
наличие   в   боевых  частях  Красной  Армии  саперов-радистов   специальной
подготовки.  Всем  начальникам  лагерей  военнопленных  пересмотреть  состав
пленных  русских с  целью  выявления  специалистов  данной номенклатуры. При
выявлении немедленно доставить самолетом в Берлин. О чем доложить по команде
лично мне... Адольф Гитлер".
     Прошел еще  почти  год,  прежде чем  гитлеровцам удалось  разминировать
советскую  радиомину и изучить  ее.  Однако немцам так и не удалось наладить
массовое производство подобных мин, вооружить ими вермахт.


     Заместитель   Главного   конструктора   Николай  Александрович   Гришин
здоровается с Ильей Григорьевичем Мариновым. И через  тридцать  лет нетрудно
узнать наших героев, хотя оба сильно поседели.
     - Очень рад, дорогой Илья Григорьевич, что вы  смогли  приехать  на наш
командный пункт. Сеанс скоро начнется.
     -  Сорок второй, - командует  Николай Александрович Гришин. -  Откройте
глаза "Ивану"!
     И  на  экране  телевизора  появляется  картина,  знакомая  только людям
семидесятых годов: пейзаж вновь исследуемых "белых пятен" Луны.
     - Наши аппараты,  - широко, торжествующе улыбается заместитель Главного
конструктора Николай Гришин,  - обрабатывают уже  и Марс,  и Венеру!  Придет
время, и человечество,  как обещал нам  великий Циолковский, покинет  земную
колыбель, станет космическим Колумбом,  станет  не  только  открывать,  но и
заселять, использовать  себе  на благо звездные миры. Вот  он - звездный час
человечества!
     Маринов  кивает, с  гордостью  смотрит на Гришина.  Подобна  космонавту
Феоктистову, тоже разведчику  Юго-Западного  фронта,  стал  бывший фронтовой
разведчик Николай Гришин разведчиком космоса!
     Маринову  вспоминаются  поразившие  его   вещие  строки  из  одного  из
последних писем Ясенева:
     "Если  бы  хоть на время поднять завесу будущего, - писал  жене Клавдии
минер-подполковник  Ясенев,  - если бы хоть краешком глаза взглянуть  на то,
что ожидает нас после победы над врагом!.. Окончим войну - все будет наше, и
потерянное наверстаем полностью!..
     И непрошеные слезы появляются  на  глазах никогда в жизни не плакавшего
Ильи Григорьевича Маринова.
     Что это? Стариковская  эмоциональная расслабленность? Нет! Восторженная
дань.  мужественного человека гению  русского  народа, который,  и  прижатый
"непобедимым" вермахтом  спиной  к  Днепру, Дону,  Волге,  не расставался  с
мечтой о звездных мирах!..
     - Ясенев, - говорит тихо и веско Маринов, - мечтал о том времени, когда
можно  будет,  так  сказать,  наконец  перековать  мины и ракеты  на  мирные
космические корабли!
     - И этого мы добьемся, Илья Григорьевич! Непременно добьемся!

     Москва - Харьков - Москва. 1962-1971


Популярность: 11, Last-modified: Wed, 16 Jul 2003 20:19:26 GmT