---------------------------------------------------------------------
     Книга: Аркадий Фидлер. "Горячее селение Амбинанитело"
     Сокращенный перевод с польского Л.Чех
     Издательство "Молодая гвардия", Москва, 1959
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 29 мая 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     Аркадий  Фидлер  -  известный польский  писатель и  путешественник.  Он
побывал в Бразилии,  в Перу,  в Канаде,  на Таити, на Тринидаде, в Гвиане, в
Мексике, в Камбодже, в Лаосе.
     Широкой популярностью пользуются в  Польше его  книги  об  отдаленных и
малоисследованных странах.  Советский читатель знаком с А.Фидлером по книгам
"Зов Амазонки", "Рио де Оро" и "Маленький бизон".
     В  1937-1938 годах Фидлер побывал на острове Мадагаскаре.  В результате
этой  поездки появились его  книги "Завтрашний день  Мадагаскара",  "Горячее
селение Амбинанитело" и "Остров любящих лемуров".
     Предлагаемая вниманию читателей книга  знакомит с  нравами  и  обычаями
жителей, а также с необыкновенным животным и растительным миром Мадагаскара.
Богатейшая и  удивительная по своим формам природа,  мягкий характер жителей
завоевали  сердце  автора.   Вместе  с   тем  жестокий  колониальный  режим,
эксплуатация полунищих  людей  вызывают  его  возмущение.  Но  Мадагаскар не
дремлет, там есть свои борцы за свободу и независимость.
     Книгу эту с интересом прочтут самые широкие круги читателей.




     Побережье Мадагаскара
     Старый Джинаривело
     Отравленный петух
     Насекомые в плену
     Кроткий, страшный демон
     Яркая смерть хамелеона
     Беневский, невластвовавший король Мадагаскара
     Лес сблизил нас
     Рисовое поле
     Бездна жестокости
     Четыре часа пополудни
     Грозное фади
     Раяона, шеф кантона
     Пираты и любовь
     Птица с озорным хохолком
     Среди листьев банана
     Немного о женщинах
     Народ ховы
     Гора Беневского
     "Нет, покоя здесь нет!"
     "Создать нечто арочное"
     Необузданное богатство природы
     Бабочки, лемур и девушка
     Ночное пение
     Змея анкома
     Горе победителю
     Великое кабари
     Моя вади
     Злая река
     Амод, сын Амода
     Хижина на сваях
     Сердце матери
     Веломоди и отважная оса
     Лолопаты - предвестник смерти
     Рассказ о бабакутах
     Вооруженное нашествие
     Смерть Манахицары
     Неприятный обед
     Капрал Али извивается от боли
     Рождение громадной бабочки
     Пути легендарных людей




     Мароанцетра расположена на восточном берегу северной части Мадагаскара,
в глубине обширной бухты Антонжиль,  там,  где в 1774 году высадился Маурицы
Беневский и построил крепость Луисберг. Он мечтал основать здесь государство
и стать главой мальгашских племен.
     Добираться в Мароанцетру сегодня,  пожалуй,  так же трудно,  как и в те
времена.  Никакого точного пути к  портовому городку,  закрытому со  стороны
суши хаосом гор и густым тропическим лесом, нет. Попасть в Мароанцетру можно
только двумя путями: от порта Таматаве пешком или в носилках-филанзани вдоль
морского пляжа,  либо по морю на береговом французском суденышке, ежемесячно
совершающем рейс.
     Мы  выбрали  второй  путь.  И  вот  однажды знойным январским утром  мы
очутились на  палубе  судна  и  через  час  отчалили  от  таматавского мола.
Значительно позже мы поняли, что такое отъезд из Таматаве: это путешествие в
другой мир.  И какой мир!  Позади осталась бурная жизнь французской колонии,
лихорадочный танец  вокруг  золотого тельца,  позади остались многочисленные
доки  Таматаве  и  фешенебельные европейские кварталы  Тананариве,  железные
дороги и поезда, гостиницы, французские вина и французские администраторы.
     Как только наше судно покинуло Таматаве,  колониальный шум оборвался. С
наступлением  тишины  мир   застыл  в   сказочном  оцепенении.   Тропическая
сонливость овладела всеми: людьми, судном, небом.
     Индийский океан сейчас похож на озеро -  он небывало спокоен. В воздухе
от  нестерпимой жары  клубится  белый  пар.  Кажется,  он  проникает даже  в
человеческий мозг и подавляет всякую мысль.  В этом мире стираются события и
жизнь утрачивает черты действительности.
     Я  с  моим  попутчиком из  Польши  Богданом Кречмером стою  на  палубе,
облокотясь на перила. В полудремоте смотрим на затуманенные расстоянием горы
восточного побережья.
     - Сегодня ночью будет шторм,  -  говорит кто-то  по-французски за  моей
спиной.
     - Может быть, будет, - отвечаю нехотя, не двигаясь с места.
     - Вы тоже в Мароанцетру?
     - Да.
     - Вы из колониальной администрации?
     - Нет.
     - Торговля?
     - Нет.
     - Эксплуатация?
     - Да.
     - Чего? Леса?
     - Нет. Червей.
     Мои слова показались незнакомцу неуместной шуткой,  и  я  услышал тихое
ворчание.  Оглядываюсь.  Сзади  стоит  огромный индус с  великолепной черной
бородой,   одет  в   белый  шелковый  костюм.   По   всему  видно,   человек
состоятельный,  умеет  пользоваться жизнью.  Типичный восточный властелин из
кинобоевиков.
     - Червей?  -  недоверчиво переспросил он,  и  в  голосе его послышалось
недовольство, а в таких же черных, как и борода, глазах блеснула неприязнь.
     - Мы собираем насекомых для музеев.  Мы - естествоиспытатели, - поясняю
я более учтиво.
     - Господа не французы?
     - Нет.
     - Немцы?
     - Нет. Поляки.
     - Ах,  поляки! - повторяет индус с таким выражением, точно это для него
радостная новость.  -  И вы собираете насекомых?  А это выгодно? И почему вы
едете в эту часть света? И, вероятно, в самую глубину тропического леса?
     - Нет,  не  в  глубину.  В  бассейне Мароанцетры есть  такая  деревня -
Амбинанитело, расположена над рекой Антанамбалана.
     - Bien,  знаю ее прекрасно.  Там у меня филиал, склад тканей. Я - Амод,
купец из Мароанцетры.
     - А я думал... полицейский агент: очень уж вы любопытны.
     - Нет, благодарю! - поежился индус.
     Мое ироническое замечание,  видимо,  не доставило ему удовольствия,  но
любопытства не укротило.
     - Амбинанитело -  деревня большая,  это  верно,  и  там  много красивых
девушек - рамату, но зачем вам, черт возьми, лезть в такую захудалую дыру?
     - Мы надеемся найти там две вещи: редких насекомых и следы Беневского.
     - Беневского? Кто такой Беневский? Пропавший соотечественник?
     - Да, что-то в этом роде.
     Индус вытирает шелковым платком лицо и вздыхает:
     - Пожалуй, ночью разразится буря...
     Он иссяк, пропала охота разговаривать. У нас тоже.
     Уходя, он сказал:
     - До свиданья, господа. Встретимся за обедом.
     Не встретились. Он ехал первым классом. Мы - вторым.
     К вечеру мы причалили к пристани в Фульпуэнте. Во второй половине XVIII
века здесь властвовал король Хиави,  союзник и почитатель Беневского. Теперь
здесь  властвуют  белые  владельцы кофейных  плантаций.  В  течение  часовой
стоянки в  порту  на  наше  судно погрузили сотни мешков этих  ценных зерен.
Таскали их  на  спинах  полунагие мальгаши.  Грузчики принадлежат к  племени
бецимизараков,  живущем  на  большей  части  восточного  побережья  острова.
Согнувшись, обливаясь потом, они бегут на пароход.
     Индус Амод  и  упитанный француз Тинер,  торговец лесом в  Мароанцетре,
тоже пассажир первого класса,  сошли,  как и мы, на берег и прогуливаются по
пристани,  чтобы глотнуть немного воздуха.  Я  прошу их  объяснить мне  одно
непонятное противоречие.  Почему  портовые  грузчики,  которых  колонизаторы
считают отъявленными лентяями, так хорошо работают.
     - Противоречие?  - восклицает Тинер. - Здесь нет никакого противоречия!
Вас  правильно информировали эти  мошенники,  -  Тинер презрительно кивнул в
сторону рабочих,  - эти мошенники - самый гнусный сброд под луной. Лень этих
ничтожеств не поддается описанию...
     - И поэтому они так бегают с мешками, - замечаю я.
     - Ну, то, что они так бегают с мешками, - невозмутимо продолжает купец,
- совсем  другое дело.  Это  результат гениальной экономической двигательной
силы нашей колониальной администрации.  Знаете ли  вы,  господа,  что  такое
подушный налог?  Это  чудо,  это современное заклинание.  Он  обладает такой
силой,  что заставил работать даже этих закоренелых бездельников.  На  нашем
большом  острове  господствовали  различные  формы  рабства,  но  результаты
заставляли желать много лучшего,  прибыли оставались слишком низки.  В  1895
году  мы  уничтожили последние следы прежней бездарной системы.  Был  введен
подушный налог,  мера совершенная и куда более выгодная для властей, чем все
обанкротившиеся прежние формы.
     - Смело вы говорите об этом и даже с каким-то особенным энтузиазмом!
     - А как же иначе?  Взгляните на этих молодых ракотов,  царов,  расафов,
сиддицов,  и  как  там  их  еще!  Лентяи,  изголодавшиеся бродяги,  разве им
когда-нибудь  приходило в  голову взяться за  настоящую работу?  А  теперь -
обязаны.  Обязаны потому,  что на  Мадагаскаре каждый без исключения мальгаш
старше восемнадцати лет должен платить солидный подушный налог. Не беда, что
большая  часть  туземцев  ничего  не  имеет,  кроме  лохмотьев  на  теле,  и
хроническая нищета заставляет их голодать.  Каждый из этих подонков ежегодно
должен вносить дань.
     - И сколько?
     - Примерно  столько,  сколько  составляет ежемесячное жалованье низшего
административного чиновника.
     - Но ведь это же бессмыслица!  Если человек беден и  гол,  как он будет
платить налоги? Всякому известно: из пустого сосуда ничего не нальешь.
     - Ничего подобного!  На  Мадагаскаре нальешь!  -  зло смеется Тинер.  -
Колониальные  власти  указывают  мальгашу  правильный  путь:  иди  к  белому
колонисту на рудники или плантации,  прими все его условия -  и  заработаешь
необходимые для уплаты налога деньги!
     - И мальгаш идет? Не упрямится?
     - Пусть попробует! Если он не внесет налога - тяжело поплатится за свое
упрямство.  Колониальный закон приговорит его к тюремному заключению на год,
а  то и  больше,  и там он будет работать принудительно и без всякой оплаты.
Благословенные последствия  реформы  вы  сами  видите  здесь  в  Фульпуэнте:
грузчики усердно таскают на пароход мешки с кофе, чтобы заработать на уплату
налога.
     - И что же, у мальгашей нет выхода из этого заколдованного круга?
     - К  счастью,  нет!  В  том-то и  дело,  что нет.  Найдись он,  колония
обанкротилась бы.  Без притока прибылей от подушного налога колония не может
существовать.  Этот налог -  основной доход в бюджете администрации колонии,
другие  прибыли  по  сравнению с  ним  ничтожны.  Даже  те  налоги,  которые
вынуждены платить мы, купцы, хотя для нас они очень чувствительны.
     - Правда!  -  подтверждает индус Амод. - Но коллега забыл, что подушный
налог  имеет еще  одну  хорошую сторону:  он  заставляет туземцев работать у
колонистов. Без их труда белые плантаторы и владельцы рудников прогорели бы,
а вместе с ними и мы, купцы.
     - Мальгаши,  - подчеркивает с достоинством Тинер, - должны пройти такую
жесткую школу труда, прежде чем сумеют принять нашу цивилизацию.
     - Жесткая школа труда,  -  замечаю я,  -  это значит работать и  ничего
взамен не получать?
     Тинер делает рукой резкое, недовольное движение:
     - Ничего не получать? А разве налоги не обращаются в добро прежде всего
для самих мальгашей? Ведь их жизненный уровень повышается соразмерно с общим
развитием колоний! Для их благосостояния созданы железные дороги, автострады
и автобусы;  для них строятся многочисленные школы, для них организуется все
более густая сеть охраны здоровья.  Просто немыслимо перечислить все  выгоды
для туземцев.
     И  Тинер,  богатый оптовый торговец из  Мароанцетры,  горячий поклонник
Мадагаскара, с гордостью наблюдает за работой туземцев в Фульпуэнте.
     Среди грузчиков появился Ракото.  Он  только что уложил мешок с  кофе в
бункер  судна  и  мчится за  новым.  Ракото девятнадцать лет,  у  него  лицо
веселого сорванца, он любит пошутить. Мы останавливаем его:
     - Эй, Ракото, постой! Возьми папиросу!
     Ракото послушно останавливается,  он  рад угощению.  Папиросу прячет за
ухо.
     - Ты когда-нибудь ездил в автобусе?
     Нет, Ракото еще не ездил в автобусе.
     - А в гостинице Фумароли был?
     Ракото,  разумеется,  никогда не был в большой гостинице в Тананариве и
ни  в  какой другой гостинице острова.  Хотя гостиницы построены на деньги с
его налогов, но в них живут колонизаторы, а мальгаши только прислуживают им.
Ракото не принадлежит и к тем привилегированным услуживающим мальгашам.
     - Читать умеешь?
     Нет,  Ракото не  умеет читать,  он  хохочет от  одной мысли об этом.  В
местности,  где  он  живет,  нет школы.  Коричневый грузчик с  беспокойствам
поглядывает на  стоящий неподалеку большой деревянный склад  с  окошком.  Он
порывается бежать. Показывает на склад:
     - Вазаха смотрит!
     Вазаха -  это белый человек.  Мы  втискиваем в  потную ладонь его целую
пачку папирос "Голуа".
     - Постой еще секунду, постой! Скажи, родные у тебя есть?
     У Ракото есть семья, жена.
     - А дети?
     Был ребенок, шестимесячный. Но умер недавно.
     - Отчего?
     Известно, малярия.
     - А что, лекарства не помогли?
     Не было лекарств, не получал он никаких лекарств.
     Ракото убегает от нас,  охваченный паникой.  Причиной внезапного страха
был  не  вазаха,   дежуривший  на  складе,   а  мы  сами:  Ракото  испугался
неожиданного подарка -  целой пачки папирос.  Суеверный мальгаш не  понимает
такой щедрости.  Он подозревает опасное колдовство. Быть может, чужие вазахи
хотят  опутать его  душу?  Быть  может,  белые -  мпамосавы,  злые  чародеи,
навязали ему такой щедрый подарок,  чтобы покрепче усыпить его бдительность?
О,  Ракото не даст себя одурачить! Ракото осторожен, проницателен, бдителен!
Он  бросает на  нас враждебный взгляд и  со  сдавленным стоном на устах и  с
пачкой папирос в кулаке убегает что есть мочи. Он бдителен!
     Невольно напрашивается вопрос:  когда же Ракото прозреет и бдительность
свою направит по  верному пути -  на  настоящих врагов?  Пока что  благодаря
современному чуду,  по  выражению  купца  Тинера,  в  виде  подушного налога
ободранный,  нищий  Ракото совершает огромный,  непосильный подвиг.  Деньги,
которые  он  отдает,  приводят в  движение громадную колониальную машину,  а
дешевый труд его рук обеспечивает благополучие не  только чиновников,  но  и
колонизаторов. Ракото - известный лентяй!




     Индус Амод был не  прав.  Ночью буря не  нарушила тишины.  Мы плаваем в
собственном поту на мокрых простынях.  На следующий день Индийский океан был
так же спокоен и  гладок,  как и  до сих пор.  В  этот день мы вошли в  порт
острова  Сент-Мари.  Остров  овеян  запахом гвоздики,  деревья которой здесь
растут повсюду,  и воспоминаниями об одной из самых бурных страниц в истории
человечества.
     Сент-Мари был в течение XVII и в начале XVIII века островом европейских
пиратов.  Изгоняемые из  американских вод,  они  переносили свой  промысел в
Индийский океан. В 1700 году морские пираты достигли огромного могущества, и
богатые флотилии восточно-индийских компаний всецело зависели от их милости.
Жертвами пиратов были не только европейские суда,  ведущие торговлю с Индией
и  архипелагом коренных островов,  -  разбойники так же  рьяно действовали у
выходов  Красного  моря  и  Персидского  залива.   Здесь  они  охотились  за
арабскими,   персидскими  и   индусскими  купцами,   а   вблизи  Мадагаскара
захватывали много рабов для продажи в других частях света.
     После кровавых набегов пираты возвращались на остров Сент-Мари отдыхать
и  кутить.  Здесь  создавалась какая-то  дьявольская республика разбойничьей
братии,  которая  придерживалась  нескольких  строгих  правил  своеобразного
savoir vivre (уметь жить).  В  иные годы на острове находили приют до тысячи
пиратов   всех   морских  национальностей,   но   главенствовали  англичане.
Бесшабашные пьянки часто  кончались повальной резней.  Единственное в  своем
роде  скопище  существовало  примерно  до   1720  года,   пока  объединенная
экспедиция  военных  кораблей  европейских  государств  не   положила  конец
могуществу выродков. Многих уничтожили, иных прогнали.
     Такое  огромное сборище  пиратов на  острове не  могло  не  повлиять на
судьбы  Мадагаскара.  Когда  разбойников окончательно прогнали с  Сент-Мари,
часть беглецов двинулась на большой остров. Здесь у мальгашей уже укрывалось
много бандитов,  пресытившихся награбленным добром. Они вступали с туземцами
в родственные связи,  деспотически вводили свои порядки и создавали династии
своеобразных царьков.  Все  жестокие  обычаи  своего  прежнего существования
пираты насаждали теперь среди мальгашей.
     Даже  через  полстолетия  пираты  играли  немаловажную  роль  в   жизни
Мадагаскара.  Беневский заключал союзы с их потомками, так называемыми "зана
малата". Селились они главным образом на восточном побережье острова, и этим
можно  объяснить довольно  светлый  цвет  кожи  у  многих  мальгашей племени
бецимизараков.
     Давно   отшумевшие  бури!   Сегодня  островок  Сент-Мари   приветствует
пришельца пряным запахом гвоздики с  туземных плантаций;  а  коричневые лица
отпрысков племени бецимизараков озаряет кроткая улыбка.
     На  четвертый или пятый день путешествия мы  высадились в  Мароанцетре.
Маленький сонный  городок,  резиденция шефа  дистрикта*,  дремлет под  сенью
раскидистых   манговых   деревьев.   Городок   расположен   в   устье   реки
Антанамбалана,  у  залива Антонжиль.  Несколько десятков деревянных лавчонок
принадлежат индийцам  и  китайцам.  Несколько  десятков  купцов-оптовиков  -
французы  и  креолы  из  Рениона.   Остальные  жители  -   мальгаши  племени
бецимизараков.  Городок лежит в  болотистой долине,  и  все население болеет
малярией.
     ______________
     * Дистрикт - единица административного деления. (Прим. ред.)

     Я  поступил неосмотрительно,  рассказав индусу Амоду о  своем намерении
искать следы Беневского.  Французы в Мароанцетре -  народец подозрительный и
склонны к преувеличениям.  Они решили, что мы затеваем какие-то козни против
французской колонии.  Вбили себе в  голову,  что нас интересует деятельность
Беневского потому,  что Польша хочет заявить права на Мадагаскар как на свою
колонию.  Какая чепуха!  Но когда мы стали готовиться к  экспедиции в  глубь
острова,   нас  на  каждом  шагу  в  Мароанцетре  подстерегали  всевозможные
препятствия.  Даже повара-мальгаша,  необходимого в таком путешествии, мы не
могли найти. Пребывание здесь Беневского не оставило никаких следов. Однажды
мы с Богданом Кречмером отправились за город.  Прошли несколько километров к
устью на  диво  могучей реки Антанамбаланы.  В  старых географических картах
указано,  что  на  этом  месте некогда находилось селение и  форт  Луисберг.
Сегодня  волны  Индийского  океана  глухо  бьются  о  песчаный  пляж,  такой
пустынный,  словно здесь никогда не ступала нога человека,  и извечный ветер
тихо шумит в иглах одиноких деревьев казуарины.
     Когда мы  возвращались обратно,  я  невольно вспомнил Ракото,  молодого
грузчика из Фульпуэнте. Вот идет ремонт плотины. Полтора десятка заключенных
работают под наблюдением стражника с ружьем. Можно предложить ему папиросу и
поговорить с узниками?  Стражник разрешает. Большинство осуждено за неуплату
налогов,  остальные - за всякие мелкие прегрешения. Врожденного юмора они не
потеряли. Смеясь, намекают, что тоже не прочь покурить.
     Мы  нашли,   наконец,   повара,  пожилого  мальгаша  по  имени  Марово.
Предприимчивый креол из  Мароанцетры взялся за солидную плату довезти нас на
своем небольшом грузовике до  Амбинанитело.  Туда ведет единственная дорога,
порядочно заболоченная на всем тридцатикилометровом пути.
     В день отъезда к нам явился некий бецимизарака с просьбой подвезти его.
Он - учитель Рамасо* из Амбинанитело. Оказывается, там есть маленькая школа.
Мы,  конечно, охотно соглашаемся, хотя грузовик порядочно перегружен. Рамасо
немногим больше тридцати лет. Одет он тщательнее других соотечественников. У
него очень темная коричневая кожа и выразительный взгляд.  Глаза черные, как
у  всех мальгашей,  спокойные,  интеллигентные,  вызывающие доверие.  Рамасо
необычайно вежлив, но без тени угодливости.
     ______________
     * По понятным причинам я изменил некоторые фамилии. (Прим. автора.)

     - Я  не займу много места,  -  говорит он с улыбкой,  показывая на свою
небольшую фигуру, - я легкий.
     Рамасо тщедушен и худ.  Чувствуется, что в его доме не густо. Однако он
пользуется почетом.  Провожают  его  трое  мальгашей с  торжественным видом.
Прощаясь, они выказывают ему всяческое уважение.
     - Это, вероятно, ваши родственники, - говорю я, когда мы двинулись.
     - Нет, не родственники.
     И тут же, боясь показаться неучтивым, объясняет:
     - Это мои товарищи.
     Необычное в устах мальгаша слово заставляет быть любопытным:
     - Какие товарищи?
     - Товарищи... общих убеждений.
     Я  стараюсь разгадать выражение его лица,  но  он  устремил неподвижный
взгляд вдаль и смотрит на дорогу.
     - Вазаха естествоиспытатель?  -  спрашивает он  немного погодя,  желая,
вероятно, перевести разговор на другую тему.
     Мы  едем  по  раскинувшейся жаркой  долине,  орошаемой частыми дождями.
Природа блещет райским великолепием;  среди зелени апельсиновых рощ, хлебных
деревьев и  папай -  дынных деревьев мелькают тростниковые хижины на  сваях.
Утренний воздух наполнен гомоном птиц.
     В той части долины,  которую мы проезжаем через час, происходила первая
битва,   решившая  участь  Беневского  в  борьбе  за  власть.   Сафиробаи  -
многочисленное племя, заселявшее в то время эти места, отклонили все условия
выгодного союза и  объявили Беневскому войну не  на жизнь,  а  на смерть.  В
половине  пути  до  Амбинанитело  расположена  деревня  Маниина.   Вероятно,
неподалеку от  этого  места  Беневский переправил свои  отряды  через  реку,
ударил с  трех  сторон на  укрепленный лагерь вождя  Махертомпа и  нанес ему
чувствительный удар.  Последующие  стычки,  происходившие в  верховьях  реки
Антанамбалана,  заставили туземцев бежать на северную часть острова. Рисовые
поля  вблизи Луисберга достались самбаривам,  верным союзникам белых.  Когда
впоследствии раскаявшиеся сафиробаи запросили мира  и  вернулись,  Беневский
отдал прежним владельцам рисовые поля, простиравшиеся на правом берегу реки.
     - Приближаемся! - прервал мое раздумье Рамасо.
     Мы  проехали большую часть приморской долины;  виднеющиеся на горизонте
горы   придвинулись  ближе.   Перед   нами   появилась  внушительная  крутая
возвышенность,  соединенная  боковой  цепью  вершин  с  отдаленными высокими
горами.  Дорога вьется между подножием горы и рекой.  За следующим поворотом
перед нашими глазами открылся великолепный вид на  новую плодородную долину,
со всех сторон окруженную горами, с деревней посреди рисовых полей.
     - Амбинанитело, - показывает Рамасо.
     - Долина Здоровья Беневского, - говорю я, пытаясь скрыть волнение.




     Есть  в  жарком поясе  нашей планеты уединенные уголки,  где,  кажется,
всегда царит весна и  вечно юная улыбка никогда не покидает людей и природу.
Красота этих  радостных мест  -  неизгладимая,  неувядаемая.  Восхищение ими
никогда не ослабевает.
     Беневский  открыл  над  рекой  Антанамбалана долину  Здоровья.  Красоты
долины поразили его,  и он на некоторое время остался там жить.  Все, кто ни
побывал в  долине Амбинанитело,  как зачарованные восхищаются ею.  И  по сей
день она считается самым красивым уголком на земном шаре.
     Большие синие бабочки гордо парят в воздухе,  и в их сверкающих крыльях
отражается сияние неба.  В других местах люди науки назвали их оризабус,  но
здесь  сверкающие воздухоплаватели не  имеют  никакого  мудреного  прозвища.
Туземцы считают их важными,  добрыми духами лоло, стерегущими благополучие и
счастье долины.
     Две   другие  могучие,   непобедимые  и   божественные  силы  сковывают
очаровательную долину и  держат в  руках  ее  судьбу,  то  благословляя,  то
накликая бедствия.
     Первая -  огромная,  пересекающая долину, капризная река Антанамбалана,
прошлое которой славно,  а  берега  живописны.  Вторая  -  дикие  горы.  Они
опоясывают со всех сторон долину и покрыты тропическим лесом.  Горы дерзкие,
великолепные,  непроходимые, безлюдные, таящие всякие диковины. Как зловещие
призраки, стоят они вокруг и ревниво охраняют долину от остального мира.
     В   долине  ведут  полусонную  жизнь  около  тысячи  мальгашей  племени
бецимизараков.  У  них  есть  небольшие рисовые  поля,  расположенные вокруг
селения,  и  множество духов предков,  которых они  глубоко чтут.  Люди  они
скромные и кроткие. К морю в Мароанцетру ходят редко. Существованию своему в
долине они обязаны,  вероятно,  Беневскому.  Во время войны он привел сюда и
поселил их предков, а своих союзников - самбаривов.
     В  долине  Амбинанитело  свыше  тысячи  гектаров  плодороднейшей земли.
Однако она не привлекает европейцев. Амбинанитело расположена слишком далеко
от  великих магистралей мира.  История рассказывает,  что  только  однажды и
ненадолго прибыла сюда  большая группа европейцев.  Это  было  тогда,  когда
Беневский построил здесь крепость Августа и лагерь для отдыха.
     Теперешние жители долины не привыкли к белым людям и сторонятся их. Они
пляшут при лунном свете,  чтут своих предков,  верят в злых духов, регулярно
выплачивают  французам  налоги  и  не  любят  белых.   Когда  белый  человек
появляется в  деревне,  он вызывает шумное оживление среди молодежи и  тихое
беспокойство у стариков. Собаки жалобно скулят.
     - Вы  привезли с  собой  много  вещей!  -  в  грустном раздумье говорит
Джинаривело, коричневый старик с печальными глазами и привлекательным лицом.
     - Да!  -  отвечаю я с самой непринужденной улыбкой.  -  Я приехал к вам
надолго. Вы мне должны рассказать все, что знаете о Беневском.
     Но старик смущенно смотрит на меня:  он не понимает,  чего я  хочу;  он
ничего не знает о Беневском, он не помнит такого вазаху.
     - Как это не знаешь? Во времена дедушки твоего дедушки он прибыл сюда к
вам  как  вождь-победитель,  и  вы  избрали его своим ампансакабе -  великим
королем.   Главный  его  лагерь  был  в  Мароанцетре,  но  здесь,  в  долине
Амбинанитело, он тоже жил.
     Нет,  старик Джинаривело ничего не  знает об  этом  человеке и  никто в
долине  не  знает.  Джинаривело хочет  увильнуть  от  неприятного разговора.
Напряженно смотрит вдаль, на широкую реку, как бы взывая к ней о помощи.
     - Река!.. - смеясь, не уступаю я. - Прежде чем подружиться с Беневским,
вы  пытались  уничтожить его,  сбрасывая  в  реку  целые  деревья  страшного
тангуина; его плодами вы хотели отравить воду.
     Нет,  Джинаривело ничего этого не помнит.  Он, видно, и в самом деле не
знает  истории Беневского.  К  тому  же  ему  надоел  разговор со  мной.  Он
пропускает мимо ушей горячие заверения, что я прибыл сюда как искренний друг
и  хочу  подружиться со  всеми  жителями долины.  Джинаривело не  нужна  моя
дружба, он хочет только покоя, хочет отдохнуть в своей хижине. Он беспомощно
улыбается, но в его улыбке чувствуется презрительное превосходство.
     Мы медленно шагаем по удивительному лугу у  самого берега реки.  Вместо
травы луг  устилает густой ковер необычайно чувствительной невысокой мимозы.
От  малейшего прикосновения ноги  перистые  листочки судорожно свертываются,
веточки  резко  сгибаются  и   даже  кусты,   встревоженные  прикосновением,
припадают  к  земле  как  подкошенные.   За  нами  остается  широкая  полоса
омертвевших,  как  бы  присевших на  корточки  мимоз.  Растения инстинктивно
защищаются от чужого враждебного прикосновения.
     Джинаривело сосредоточил все свое внимание на мимозах.  Самозащита этих
растений  от  ноги  человека  подсказывает ему  желанное  сравнение.  И  вот
Джинаривело  уподобляется притаившейся мимозе,  он  хочет  чувствовать  себя
растением, хочет проникнуть в его душу. Сознание родства прибавляет ему сил,
увеличивает упрямство. Против чужого нахала рождается союз туземца с похожим
на него растением. Джинаривело поднимает голову и становится надменным.
     Энергичным движением  я  срываю  несколько веток  мимозы  и  приношу  в
хижину,  отведенную мне под жилье Мимозу ставлю в  стакан с водой,  а стакан
ставлю на стол.
     Минуту  спустя  вода  проникает  в  клетки  растения  и  сламывает  его
упорство.  Ветки  снова ожили,  поднялись,  стали упругими;  листья широко и
дружно развернулись.
     Джинаривело видит,  как растение поддается, и не может оторвать взгляда
от  странного явления.  И  действительно,  странно:  мимозы похожи сейчас на
ручных  зверенышей.  Они  послушны и  готовы принимать пищу  из  рук  белого
человека в  его собственной хижине.  А ведь только что они были замкнутыми и
отталкивающими.
     Джинаривело оттаял.  Он потерял в  растении союзника и впервые взглянул
на меня дружелюбней.




     Деревня Амбинанитело большая,  богатая, чистая, стоит на белом, хорошем
песке.  Она расположена в центре долины, окружена рекой и рисовыми полями. В
самой  деревне  растут  кокосовые пальмы.  Пальм  множество,  пальмы  всюду.
Деревня,  собственно,  сплошное зеленое урочище,  большая роща этих чудесных
деревьев -  друзей человека, красивых и полезных. Они не задерживают целиком
горячее солнце,  а пропускают вниз такое количество лучей,  какое необходимо
для здоровья и счастья людей.  Весь день с растущих высоко листьев падает на
землю тень -  таинственные знаки с  неба.  Они как бы олицетворяют жизненные
пути людей, находящихся под покровительством пальм. Пути эти всегда светлы и
находятся под счастливой звездой.
     Мальгаши живут в  хижинах,  построенных из бамбука,  тростника и пальм.
Хижины  эти  высоко  подняты  на  сваях  и  продуваются свежим  воздухом.  В
Амбинанитело  нет  каменных  домов,   здесь  в  них  не  нуждаются.   Жилища
расположены  довольно  далеко  друг  от  друга  согласно  извечному  мудрому
мальгашскому обычаю:  сосед соседу не  должен заглядывать внутрь хижины,  но
может  перекинуться  с  ним  словом  и  пожелать  издали  доброго  утра.  На
расстоянии отношения всегда искренни и хорошие пожелания всегда сбудутся.
     Но сегодня из хижины в хижину передаются нехорошие предчувствия, звучат
тревожные слова.  Приехал чужой,  белый человек,  хочет жить  поблизости,  в
деревне.  Чем это грозит?  Чужой вазаха уверяет в своей дружбе,  но можно ли
ему  доверять?   А  если  и  можно,  не  вызовет  ли  присутствие  иноземцев
неудовольствие духов и не навлечет ли беды на долину? В таких исключительных
случаях только скрытые силы могут дать исчерпывающий ответ.
     Итак,  вскоре после приезда в Амбинанитело у нашей хижины собралась вся
деревня.  Женщины ритмически хлопают в  ладоши и  что-то  поют,  а  какой-то
пожилой туземец произносит торжественную речь,  в  которой часто повторяется
слово вазаха.  Сначала мы думали, что они дружески приветствуют нас, гостей,
тем  более  что  настроение  собравшихся  показалось  нам  хорошим.  Детишки
радовались и носились,  а молодые девушки то тут, то там разражались звонким
смехом.
     Все  это  происходит на  наших глазах,  тут же  на  дворе,  между нашей
хижиной  и  домом  старосты,  шефа  кантона*.  Увы,  старосты нет  дома,  он
объезжает свой район.  Мы  стоим на веранде,  со всех сторон окружающей нашу
хижину, и с любопытством наблюдаем за зрелищем. Однако через некоторое время
мы поняли, что это совсем не дружеское приветствие.
     ______________
     *  Кантон  -  единица  административного деления.  Несколько кантонов -
дистрикт. (Прим. автора.)

     - Ого,  что это?  -  шепчет Кречмер,  толкнув меня в бок.  -  Смотрите,
какими серьезными стали их лица.
     - Как жаль, что мы не знаем языка, - сокрушаюсь я.
     - Может быть, позвать повара Марово, он нам объяснит.
     - А где он?
     Он  неподалеку,  в  кухоньке,  построенной из тростника тут же за нашей
хижиной. Приведенный Богданом, Марово становится рядом, смотрит, слушает.
     - Скажи, что они поют?
     Лицо Марово тупеет, словно он не умеет сосчитать до трех.
     - Не  знаю,  не  понимаю,  -  бормочет он.  И  хотя он  неплохо владеет
французским языком,  сейчас язык ему  не  повинуется.  -  Ничего не  лезет в
голову. Не понимаю.
     - Они поют на наречии бецимизараков?
     - Не знаю... Я плохо слышу... Кажется, поют...
     - Но что поют?
     - Откуда я знаю!
     - Почему ты говоришь неправду, Марово? Ты что-то скрываешь.
     Ничего нельзя выжать из повара.  Бессмысленная улыбка плотно отгородила
его от нас.
     - Новая разновидность мимозы, - кисло говорю Богдану.
     - Внимание! - шепчет мой товарищ.
     Картина во  дворе меняется.  Среди медленно танцующих людей образовался
небольшой круг.  Туда  впустили петуха.  Перепуганная шумом  птица бросилась
наутек.  Но  куда бы  она ни  сунулась,  тут же людская стена преграждала ей
путь.  Тогда петух попытался взлететь, но толпа поймала его и снова потащила
в круг. Удирать было некуда.
     - Боюсь,  здесь что-то неладно!  -  говорю я Кречмеру.  -  Эта возня не
нравится мне. Петух явно похож на какой-то символ.
     - А именно?
     - Если я не ошибаюсь, они готовят что-то вроде суда над нами.
     - Суда?
     - Да, божьего суда.
     - Вот так история была бы! - радуется Кречмер.
     - Я не разделяю вашего восторга,  Богдан!  Мы ведь должны с ними жить в
полнейшем согласии. А такие божьи суды не способствуют сердечным отношениям.
     - Да это же мимолетные капризы!
     - Разумеется,  мимолетные...  Интересно,  куда  делся  учитель  Рамасо?
Попрощался с  нами  у  въезда  в  деревню  и  исчез.  Сейчас  бы  он  весьма
пригодился!  Что будет, если божий суд обернется против нас? А наверняка так
и будет!
     - Головы нам не снимут.
     - Нет.  У  них  есть лучшие способы отделаться от  нас.  В  этой стране
тысячи ядовитых растений и  очень  легко  что-нибудь подсыпать в  рис.  Вот,
например, несколько волосков бирманского бамбука...
     На  Мадагаскаре существует  жестокий  и  верный  способ  избавиться  от
неугодных людей. Почти невидимые волоски обыкновенного бамбука, предательски
подброшенного в  пищу и  проглоченные,  не перевариваются,  а  всасываются в
стенки желудка,  и со временем там образуются гнойные язвы.  Через несколько
месяцев  отравленный умирает в  страшных муках.  Ясное  дело,  после  такого
продолжительного срока обнаружить убийцу невозможно.
     - Надеюсь,  -  недоверчиво улыбается Богдан,  -  времена старой  мегеры
королевы Ранавалоны миновали.  Ведь она первая,  кажется,  заставила жителей
целых селений принимать яд тангуина.
     - Да, тогда тысячи жертв отправились к праотцам.
     - Но судов божьих над людьми не было здесь, пожалуй, почти сто лет.
     - Официально не было.  Но неофициально и  в другой,  более мягкой форме
они существуют по  сей день.  Да,  я  не ошибся!  Смотрите,  что делает этот
старик!
     Прежний оратор заговорил снова.  В  руке он  мял  шарик вареного риса и
посыпал его  каким-то  серым порошком.  Теперь я  знаю,  они  хотят отравить
петуха тангуином и по его поведению судить о наших замыслах. В голове у меня
мелькнуло несколько сногсшибательных проектов,  как помешать им,  но  ничего
путного я не придумал.
     Петух голоден.  Набрасывается, как дурак, на рис и с аппетитом клюет на
свою и нашу погибель.  Вдруг он останавливается и замирает, будто в глубоком
раздумье.  Потом срывается,  быстро пробегает несколько шагов, отчаянно бьет
крыльями,  из его горла вырывается несколько хриплых звуков,  и петух, точно
пьяный,  падает на  землю.  Он вздрагивает все реже и  затихает.  Издох.  Яд
подействовал мгновенно.  Тайные силы высказались не  в  нашу пользу.  Старик
тронул птицу палкой и загробным голосом произнес:
     - Маты... Неживой!
     Я стараюсь все обернуть в шутку и с мнимым возмущением кричу тому,  кто
готовил рис:
     - Куйон! Ты всех нас обманул! Этой порции яда хватило бы для вола.
     Но он далек от шуток.  Показывает на небо,  точно не он,  а высшие силы
решили "ход.  И  вся  деревня,  кажется,  ему поверила:  люди избегают наших
взглядов и расходятся очень серьезными.
     Петух еще  дергался,  когда я  послал нашего повара к  учителю Рамасо с
просьбой немедленно прийти.  Рамасо пришел,  но, увы, поздно. Жители деревни
уже разошлись. Остались только мы и петух. Впрочем, он знает, что произошло.
Я обращаюсь к нему со всей серьезностью:
     - Нельзя ли  объяснить жителям Амбинанитело,  что  мы  приехали сюда  с
наилучшими намерениями? Мы ведь хотим жить с ними в дружбе, хотим, чтобы они
считали нас благожелательными гостями, никому не хотим мешать, напротив.
     Рамасо, задумавшись, выпячивает губы и шумно втягивает воздух.
     - Я могу объяснить, но смогу ли убедить их - неизвестно, - говорит он.
     - А авторитет учителя?
     Рамасо показывает губами на петуха:
     - Вот наивысший авторитет: они все еще слепо верят в силу злых духов.
     - Петух получил слишком большую порцию тангуина, - вот тайна их духов.
     - Несомненно. Но они объясняют это иначе...
     Меня интересует, что в эту минуту думает о нас Рамасо. Может быть, и он
настроен к нам неблагожелательно?  Учился он в местной школе,  затем в лицее
Le   Myre  de  Vilers,   стало  быть  для  мальгашских  условий  человек  он
образованный. Но все же, может быть, и у него есть причины не доверять нам?
     Я спросил его:
     - А вы сами, Рамасо, верите нашему честному желанию дружить?
     Он   озадачен  таким  вопросом.   На  лице  его  появилась  незаметная,
растерянная улыбка.
     - Я вам верю,  -  ответил он глухим голосом.  И тут же добавил:  - Верю
безусловно.
     - И считаете, что мы должны здесь остаться и работать?
     - Пожалуй, нет, - говорит он искренне.
     - Нет? - повторяю удивленно.
     - Пожалуй, нет.
     Наступает  неловкое  молчание.  Немного  погодя  Рамасо  прерывает его,
объясняя:
     - Зачем подвергать себя неприятностям?..
     - Неужели, - выпаливает Кречмер, - нас могут отравить?
     - Вы  сразу  готовы  употребить  самые  сильные  выражения,   -  слегка
подсмеивается Рамасо.
     Нет,  я  не  собираюсь  отступать.  Высказываю  непоколебимое намерение
остаться здесь,  пока жители деревни не признают нас. Я прошу учителя в этом
помочь.  Рамасо охотно соглашается и  тут же  зовет Марово.  Он велит повару
усиленно следить за нашей едой. Уходя, Рамасо задержался у лежащего петуха и
покачал головой:
     - Вот в чем сила духов. Они явно высказались против вас. Удастся ли вам
преодолеть их влияние... Это уже не простое тело петуха, а священное.
     Когда мы остались одни, Богдан нетерпеливо замахал руками:
     - С ума можно сойти! Ситуация из какой-то нелепой оперетты. Еще понятно
отношение к нам примитивных туземцев,  но почему такой образованный человек,
как Рамасо, хочет вытурить нас отсюда, - этого я понять не в состоянии.
     - Я тоже.
     - Здесь скрывается какая-то тайна.
     Призрачный  страж  в  виде  мертвого  петуха,  лежащий  перед  хижиной,
начинает действовать на нервы. Мы задумались, как организовать оборону.
     - А что, если бы этот прохвост воскрес! - замечаю я.
     Богдан удивленно смотрит на меня, не понимая, в чем дело.
     - Ну, просто сделать из него чучело. Символ против символа.
     Мой товарищ с энтузиазмом подхватывает эту идею и немедленно приступает
к ее реализации.  У Богдана страсть врожденного естествоиспытателя,  поэтому
он и поехал со мной на Мадагаскар.  Руки у него чудодейственные, и он проник
во все тайны препарирования шкурок.  Мы никогда не предполагали, что честную
способность его  рук  когда-нибудь  используем для  борьбы  с  божьим судом.
Богдан  достает  из  чемодана инструменты,  берет  мертвого петуха  и  после
часовой работы показывает,  клянусь,  самого что ни  на  есть живого петуха.
Грудь  гордо  выставлена,  в  стеклянных глазах сверкает воинственный блеск.
Петух ожил.
     Наступил полдень.  Я  прикрепил петуха проволокой к  забору около нашей
хижины, рядом с главной дорогой, чтобы все жители могли его видеть. Увидели.
Останавливаются, удивляются, рассуждают.
     Знают,  в чем дело. Знают, что вазаха набил птицу. Но логические доводы
для  них  не  так  важны.  Главное,  то,  что  непосредственно возбуждает их
фантазию, что говорит им само явление. А явление вполне понятное: птица была
мертва;  по воле духов валялся дохлый,  никудышный петух; и вот теперь стоит
как живой,  точно проснулся:  тело пружинит,  голова задрана, глаза блестят.
Чего доброго,  еще запоет.  А  может,  он  показывает чужую мощь,  неведомую
жителям долины? Деревня уже не так уверена в себе и в приговоре духов.
     В полдень адски палит солнце,  дороги опустели,  все живое спряталось в
тень.  Только петух остался на солнцепеке,  и это ему сильно повредило. Кожа
его стала быстро сохнуть и внутри что-то позорно испортилось.  Петух утратил
свою гордость и стал отчаянно плутоватым. Шея его кокетливо изогнулась. А во
втором часу дня она вдруг вытянулась и  затем согнулась в  дугу;  петух явно
паясничал.   Первые  же  прохожие,  выглянувшие  после  полудня,  не  смогли
удержаться от смеха.
     В  три  часа  петух взбесился:  он  вылупил в  толпу один пьяный глаз и
широко раскрыл клюв,  будто в  безумном и  дьявольском хохоте.  Это  уже  не
петух:  это  какой-то  повеса,  насмешник.  Он  смеется над всеми невидимыми
силами мира, глумится над всем святым, издевается своим раскрытым клювом над
всеми приговорами и отравленным рисом.  Он издевается над Мадагаскаром,  над
Европой.
     Он увлекает жителей деревни.  В Амбинанитело все дрожит от хохота. Люди
надрываются от смеха.  Смеются все коричневые, смеются двое белых. При таком
страшном порыве веселья и безумном замешательстве злой приговор божьего суда
бессилен,  сходит на нет.  Развеялись чары, которые должны были прогнать нас
из деревни.




     В  борьбе  за  существование сильный побеждает слабого,  но  слабый  не
обязательно должен погибнуть. Газель не безоружна. Чутье у нее острее и ноги
резвее,  чем у льва. Газель может удрать. Больше того, газель должна удрать.
Предусмотрительная природа  дала  всем  без  исключения созданиям могучее  и
безотказное оружие: инстинкт самозащиты.
     И  все-таки однажды природа совершила ошибку:  нарушила железный закон,
отобрала инстинкт.  Природа наделила некоторых насекомых трагической тягой к
свету.  Это ее  капризная выходка,  какое-то  безумие.  Стихийное стремление
ночных насекомых к свету -  точно сумасшедший порыв,  он совсем не нужен для
их  существования;   он  призрачен  и  упоителен,   неудержим,   ненормален,
губителен.
     В первый вечер нашей жизни в Амбинанитело мы повесили на наружной стене
хижины,  в  которой мы  поселились,  большую простыню.  Перед ней  поместили
громадный заколдованный глаз - блестящую трехсотсвечовую бензиновую лампу. А
напротив  -  черная  пропасть леса,  непроглядная ночь,  буйная,  волнующая,
душная.  Мы ничего не видим, только светлый круг от лампы, но нас зато видит
вся долина.  Яркий свет лампы видят рисовые поля, плодоносящие рощи, болота,
но прежде всего -  лесная чаща. Ее края и середина амфитеатром взбираются на
склоны гор я находятся под магическим воздействием света.
     И вот летят ночные бабочки,  прялки, землемеры, жуки, кузнечики, лесные
клопы  и  множество других  насекомых,  всевозможный ночной  сброд.  Сначала
десятки насекомых, затем сотни, тысячи, а потом уже нашествие, тучи.
     Некоторые насекомые как будто еще ведут с собой борьбу:  они беспокойно
кружатся вокруг лампы,  желая  избежать ее  колдовства.  Напрасно:  в  конце
концов усядутся на простыню. Уже сидя, они еще трепещут крылышками. Напрасно
- не улетят.  Других уже издали опутал свет. Летят из темноты прямо на белую
материю,  тут же садятся,  точно отуманенные наркотиком, и уже не двигаются.
Простыня превращается в  зоологический атлас.  Это  смотр  ночных насекомых,
населяющих соседний лес. Смотр внушительный.
     Только  теперь  нам  стало  понятно  все  тропическое  богатство  фауны
Мадагаскара.  В  Европе  невозможно получить и  десятой доли  такого  улова.
Богдан -  страстный и беспокойный зоолог.  Он носится как угорелый. Щеки его
горят.  Это его великий день,  до нас здесь никто не собирал насекомых.  Три
четверги добычи - новые виды, до сих пор никому не известные.
     Богдан -  жрец естественных наук и кровожадного божества,  он без конца
убивает,  но  притом сам так же  зачарован,  как и  его жертвы.  Его пленяет
мысль,  что далеко-далеко, туда, где течет холодная Висла, он отвезет щедрые
дары этой ночи.
     В  какой-то  момент хлынули на  лампу несколько десятков тысяч комаров.
Они буквально заполнили воздух,  но нас не трогают: это самцы, среди них нет
ни  одной злобной кусающей самки.  Какой же инстинкт объединил эту однополую
тучу и вытолкнул в пространство?  Нет времени для размышлений. Наше внимание
приковывает новое  явление.  Пауки не  поддаются влиянию света,  эти  подлые
разбойники пользуются слабостью других.  Недалеко от лампы, в полумраке, они
протянули свои сети. Вот стремящаяся к свету ночная бабочка попала в паутину
и  не  может выбраться.  Паук не  набрасывается на  нее сразу.  Он старается
быстро опутать ее новыми сетями. Ночная бабочка в отчаянии собирает силы и в
последний миг освобождается.
     Но   тут  происходит  странная  вещь.   Спасшаяся  бабочка  не  улетает
испуганно,  не проявляет никакого страха.  Она взлетает и  тут же садится на
белую  простыню.  Она  стала  нечувствительной к  ужасу смерти.  Чары  света
сильнее и значительнее гибели.
     Откуда-то  из глубины леса объявилось одно из чудес природы:  выроилось
гнездо термитов. Все больше их прилетает к нам. Мы различаем крупных самок и
более  мелких самцов.  Их  тоже  привлек свет.  Но  он  не  отуманил их,  не
приковал.  Термиты неспокойно носятся по простыне и чего-то ищут, тревожные,
подвижные,  удрученные.  Вот именно -  удрученные самым буйным законом своей
жизни, инстинктом размножения. И даже свет их не сдерживает. На наших глазах
у них отпадают крылышки, брачный наряд готов.
     Вблизи слышен приглушенный шепот и виден блеск многих глаз.  Наша лампа
привлекла жителей деревни.
     Из  мрака показалась девочка,  не больше девяти лет.  Она шла медленно,
несмело,  нерешительно,  пока  не  подошла  совсем  близко.  В  ее  больших,
красивых,  широко  раскрытых глазах невиданное изумление.  Девочка дрожит от
волнения. Она поддалась чарам света так же, как насекомые.
     Другие двинулись по ее следу,  подошли к  самой веранде,  стали в  двух
шагах от  манящей лампы.  Мужчины,  женщины,  даже  маленькие дети,  которых
приподымают старшие,  чтобы  они  могли  увидеть колдовство белого человека.
Блестят глаза,  сверкают зубы.  Стихийный прилет  насекомых вызвал  страшное
любопытство. Они внимательно пожирают глазами каждое движение Богдана. Когда
он собирает насекомых в  банку с ядом и умерщвляет их,  следуют возбужденные
замечания и  недовольство.  Шепот  часто  вздымается,  как  бурная волна,  и
доносятся слова  погромче,  затем ненадолго наступает внезапная тишина,  как
будто вся толпа поражена.
     Мы чувствуем себя как актеры на сцене перед зрительным залом.
     - Что  это за  слово,  которое они так часто повторяют?  -  опрашиваю у
Богдана.
     - Не мпакафу ли?
     - Правильно, мпакафу. Что оно может означать?
     - Может  быть,  колдун?  -  догадывается с  некоторым беспокойством мой
товарищ.
     - Снова не хватает нам учителя.
     - Ангел-хранитель Рамасо  должен поселиться вместе с  нами,  -  пошутил
Богдан.
     Вдруг какое-то мощное насекомое с громким шумом закружилось в воздухе и
затем село.  Богомолтисма -  один  из  самых внушительных видов этого типа и
один из самых чудовищных хищников. Садясь, богомол встряхивает всю простыню.
     Тисма всегда и везде пожирает других насекомых.  Но сейчас -  глазам не
верится - сплошная идиллия: богомол уселся рядом с аппетитной прялкой, почти
касаясь ее,  -  и  ничего.  Самое невероятное приключение этой  ночи,  самое
непонятное и таинственное явление природы:  богомол не схватил сидящую рядом
жертву.
     Он   поднял   над   головой   длинные   передние  лапы,   ощетинившиеся
смертоносными шипами,  и  движение это  не  лживо  -  богомол  действительно
молится.  Неподвижный, с поднятой головой, он вперил жадные глаза в лампу и,
обессиленный,  ослепленный  ее  блеском,  как  бы  отдает  почтительную дань
могучему божеству - свету.
     Вдруг -  что это? Мы затаили дыхание и прислушались. Из ближайшего леса
доносится мрачный  вой.  В  темноте  слышатся протяжные громкие  звуки.  Они
заполняют всю долину.  Заполняют не  то тоскливой жалобой,  не то просьбой о
помиловании.
     Это воют лемуры.  Воют на наш свет.  Свет разбудил их на горных склонах
соседнего леса.
     Прервав на минуту ночную охоту,  я вошел в кухню,  где наш повар Марово
мыл посуду после ужина.
     - Марово, - обращаюсь к нему, - что означает слово мпакафу?
     Внезапный ужас появился в  его  глазах.  Он  весь помертвел и  долго не
может опомниться от страха.
     - Ну, скажи! - настаиваю дружелюбно.
     - Не знаю, я ничего не знаю, - бормочет он дрожащим голосом.
     - Марово, не бойся! Не будь ребенком! Скажи, что оно значит.
     Но повар твердил одно и то же,  что ничего не знает, потом он замкнулся
в мрачном молчании и не стал отвечать ни на один вопрос.
     На  следующий день рано утром он  принес нам вкусный завтрак:  яичницу,
сухарики,  привезенные из Тананариве,  масло,  джем,  пучок сладких бананов,
ароматный кофе. После завтрака он старательно прибрал нашу хижину, состоящую
из одной большой комнаты, смахнул крошки с нашей незатейливой мебели - стола
и  нескольких грубо  сколоченных стульев;  затем  надел чистую рубаху,  стал
передо мной и торжественно попросил отпустить его немедленно.
     - Вот так сюрприз! - восклицаю я. - Почему так внезапно?
     Марово отвечает,  что у него страшно болит голова,  что в Мароанцетре у
него беременная жена,  что  заболели дети,  что  ночью ему приснился тесть и
звал его и он должен пойти к тестю...
     Разумеется,  я  не соглашаюсь.  Кречмер что есть духу мчится к  учителю
Рамасо и вскоре возвращается с ним.  Учитель взывает к совести повара, и это
дает желаемые результаты.  Марово,  все  еще  с  мрачным лицом,  соглашается
остаться и работать дальше. Для поднятия духа я прибавил ему жалованье.
     Теперь туча рассеялась.  Только с  лица Марово долго не сходила упрямая
забота,  и  на  следующий день наше меню уже  не  отличалось ни  вкусом,  ни
разнообразием, ни изобретательностью.
     - Так что означает в конце концов мпакафу? - спрашиваю учителя.
     - Не тревожьтесь!  -  утешает Рамасо. - Это нехорошее слово. Означает -
пожиратель сердец.
     - Звучит очень романтично!
     - Романтично  только  в   вашем   европейском  понимании.   Здесь   это
воспринимается буквально.  Пожиратель сердец  -  это  значит  белый  колдун,
который действительно вырывает сердца и поедает их.




     В  Амбинанитело мы познакомились с  особым миром духов;  жители деревни
неосмотрительно разместили их  повсюду вокруг  и  тем  самым  причинили себе
немало хлопот.
     Всевозможные духи  в  общем-то  не  отличаются привлекательностью.  Они
обитают в животных,  деревьях,  скалах,  в дебрях лесов,  но больше всего их
кружится в  воздухе.  Главным образом это  духи  предков.  Настроение у  них
весьма изменчивое,  к людям они редко относятся с приязнью,  чаще враждебно;
но с  ними можно поговорить и поторговаться.  Казалось бы,  жизнь коричневых
людей,  питающихся рисом, молоком кокосовых пальм и блеском солнечных лучей,
должна быть простой и беззаботной.  Нет!  Жизнь их сложна,  запутана и много
трудней, чем жизнь белых людей.
     Вот хамелеон.  Честнейшее создание в мире.  Святая душа, невозможнейший
растяпа, невинный пожиратель мушек. Он родственник ящериц, но куда ему до их
проворства!   Словно  в  жилах  его  течет  не  кровь,   а  столярный  клей:
передвигается он медленнее,  чем муха,  завязшая в меду. Испанская пословица
гласит:  замеченный хамелеон считается погибшим.  Удирать он не умеет. И все
же  природа снабдила это  беспомощное создание самыми необходимыми для жизни
органами,   чтобы  оно  не   вымерло  без  остатка.   В   вознаграждение  за
малоподвижные лапы  хамелеон получил весьма длинный язык,  которым он  ловит
насекомых,  не  приближаясь к  ним.  Если  насекомые не  садятся поблизости,
хамелеон  постыдно  голодает  или  предпринимает утомительное путешествие на
соседнюю ветку. Что и говорить, хлеб достается ему тяжело.
     У  хамелеона вкусное мясо,  поэтому у  него много врагов.  Он  вынужден
приспосабливаться к  окружающей природе.  Цвет  кожи у  него преимущественно
зеленоватый.  Всем известно:  хамелеон меняет цвет; иногда он это делает для
того,  чтобы  надежнее  укрыться,  но  чаще,  чтобы  выразить свои  чувства.
Хамелеон чувствует,  как  художник,  и  настроения свои передает расцветками
собственной кожи.
     Беспомощность любит облекаться в  личину храбрости,  и у хамелеона тоже
вид грозный и воинственный. Такое впечатление производит его огромная голова
с  громадным ртом,  который скорей напоминает пасть  прожорливой бестии.  На
голове у  него расположены какие-то странные шлемы,  фантастические колпаки,
торчат шишки,  похожие на  рога,  -  все  это для устрашения врагов.  Однако
хищные птицы вскоре обнаружили весь обман и  смеются над пугалом.  Но  страх
совсем неожиданно обуял другие существа - людей.
     В  лесах,  окружающих  Амбинанитело,  живет  рантутру.  Этот  хамелеон,
говорят,  не больше обычных мадагаскарских хамелеонов,  но обладает он якобы
страшной,  сверхъестественной силой.  Демон, вселившийся в рантутру, убивает
все живые существа,  неосторожно приблизившиеся к его укрытию.  С необоримой
силой притягивает он летящих в  воздухе птиц и пожирает их;  заблудившиеся в
лесной глуши звери не  могут противостоять его могуществу и  сами попадают в
пасть.  Горе человеку,  очутившемуся вблизи рантутру! Тайная сила притянет и
умертвит его.  Рантутру никогда не трогается с места,  но нагроможденные под
деревом кости его жертв обнаруживают мрачное обиталище.
     Вера в  рантутру так  сильна,  что  приобрела реальные формы и  живет в
Амбинанитело,  как живут дети и  взрослые,  как стоят их хижины,  как растут
бананы,  как течет река Антанамбалана. Тропинки, по которым люди пробираются
в глубь леса, далеко обходят опасные места. Влияние рантутру проникло даже в
селение и навлекло беду на несчастного жителя Амбинанитело - Бетрару.
     Мадагаскар -  родина более тридцати видов хамелеонов,  и путешественник
рано или поздно наткнется на эти чудища.  Мой хамелеон -  великан. Длина его
вместе с  хвостом около полуметра.  Украшают его  два  ряда светлых пятен на
боках,  а на носу у него два смешных продолговатых отростка.  Я привез его с
собой из  Мароанцетры и  уже  в  пути полюбил это тихое,  несмелое,  кроткое
животное. Он был хорошим попутчиком.
     Земли он не выносит. Когда я положил его на песок, он попытался убежать
- помчался со скоростью улитки,  пока не достиг куста, затем вскарабкался на
ветку и вот уже много дней терпеливо не трогается с места.  Когда я перестаю
писать и отрываю взгляд от бумаги,  глаза наши встречаются,  вернее оба моих
глаза  с  его  одним;  второй  глаз  независимо  от  первого  самостоятельно
обозревает окрестность, с грустью созерцая пляску слишком далеко находящихся
насекомых.
     Хочу проникнуть в ощущения жителей Амбинанитело,  хочу почувствовать их
ужас. Не получается: слишком крепко сидит во мне естествоиспытатель. Не вижу
в  хамелеоне демона  рантутру,  не  хватает  фантазии.  Пожалуйста,  я  могу
представить,  что предком его мог быть какой-нибудь гигантский ихтиозавр; но
мой  теперешний хамелеон всего лишь горбатый растяпа,  которого можно только
пожалеть.  Он смирный, удивительно дряхлый, полуокаменевший, может быть даже
страдающий и голодный - все, что хотите, но только не страшный.
     Как-то утром наступил важный момент:  перед хамелеоном уселась муха.  Я
напряг все  внимание и  преисполнился доброжелательностью до  такой степени,
что даже сердце заколотилось. Муха все еще сидит, но хамелеон медлит. Забыл,
что ли, сонная тетеря, что у него язык во рту?
     Нет,  не  забыл!  Вдруг,  точно  молния,  выскакивает из  пасти длинная
розовая глиста и так же молниеносно прячется. В мгновение ока мухи не стало:
липкий язык уволок ее в пропасть.
     Удивительная,  непостижимая ловкость!  И любопытно,  хамелеон продолжал
так  же  неподвижно сидеть,  как  и  сидел.  Ничем,  ни  движением  век,  ни
судорожным глотком он не выдал своего успеха,  не проявил интереса к мушиной
драме.
     Я начинаю постигать. В самом деле, невероятная двойственность уживается
в натуре хамелеона.  В неподвижном, беспомощном теле внезапный, молниеносный
хищный  язык  -   какая-то  западня,   небывалая,  исключительная  хитрость,
подстроенная природой, предательство почти сатанинское.




     Каждое утро на рассвете,  когда на горных вершинах сияет уже солнце,  а
на склонах висит еще густое кольцо ночных облаков,  старик Бетрара срывается
и  совершает свою  ежедневную пробежку.  Он  мчится как  безумный через  все
селение Амбинанитело,  чтобы согреть озябшее за ночь тело и  выгнать из него
хворь.  Вот уже тридцать лет он каждый день старается согреть свое тело,  но
болезни изгнать не может: в нем сидит сам демон рантутру.
     Возле моей хижины Бетрара на минуту останавливается,  и  тогда я  вижу,
как он страдает Бетрара весь дрожит, дрожит беспрерывно ночью и днем.
     Сны в  долине Амбинанитело имеют силу божественного прорицания.  И  вот
тридцать лет назад Бетраре во  сне был дан наказ добыть зуб рантутру.  Он не
смел ослушаться.  Поборов страх,  он отправился в лес и действительно увидел
на ветке рантутру в  образе хамелеона.  Как правило,  демон рантутру убивает
все существа,  приблизившиеся к  нему.  Но  на этот раз он не убил человека.
Бетрара стащил его на землю,  задушил,  но, потеряв от волнения силы, тут же
заснул.  Проснувшись на следующий день,  он снова увидел сидящего на прежнем
месте живого рантутру. Бетрара в ужасе убежал в селение.
     Сны  упрямы.  Бетрару опять  приснился зуб,  и  на  следующий день  все
повторилось снова:  он пошел в лес,  задушил хамелеона вторично и без памяти
свалился под  деревом.  Но  что  поделаешь,  упорное животное ожило вместе с
Бетрарой.  Тогда обезумевший от  ужаса человек стал в  отчаянии рубить ножом
демона. Разрубил его в клочья и на беду себе раздробил в порошок его зубы.
     Рантутру убит,  но сон не сбылся:  несчастный безумец зуба не добыл,  а
только навлек на себя страшную месть духов.  С той поры вот уже тридцать лет
он  непрерывно  трясется  и  без  конца  взмахивает руками,  точно  кромсает
рантутру.  Поглупевший,  высохший,  как щепка,  в  лихорадке мчится он через
селение,  чтобы  уйти  от  наваждения.  Бетрара -  жертва мести мрачных сил,
объект презрения здоровых соседей, пугало для детей.
     Он виновник печальной судьбы хамелеона,  тихого друга, сидящего скромно
на  ветке  куста возле моей  хижины.  Однажды Бетрара заметил его  и  совсем
обезумел.  Подскочил и в бешенстве ударил прутом.  Я помчался на выручку. Но
кулак слишком поздно опустился на  буйнопомешанного:  он уберег хамелеона от
второго удара,  но первый оказался смертельным.  Хамелеон зашипел от боли, и
тело его  стало изгибаться.  Вероятно,  был  перешиблен позвоночник.  Минуту
спустя он  как  ни  в  чем  не  бывало выпрямился,  но  кожа его,  до  этого
светло-зеленая,  быстро стала темнеть и в конце концов совсем почернела.  На
ветке сидел уже не  мой хамелеон,  а  странный,  черный,  бросающийся всем в
глаза большой кусок угля.  Хамелеону уже не  нужна защитная окраска:  смерть
приблизилась в густой черноте.
     Оказывается,  это был еще не  конец.  Хамелеон зашевелился,  и  во  мне
проснулась надежда.  Вскоре он сошел, вернее бессильно сполз с куста, приник
к  земле и  так  застыл;  это  самый скверный признак.  Здоровый хамелеон не
выносит земли,  он удрал бы на ветку.  Прошел час без всяких перемен.  Затем
наступило странное явление.  Хамелеон из  черного стал розовым,  прекрасного
розового цвета,  как  заря,  как пышущая здоровьем щека ребенка.  Началось с
передней  части  морды,   затем  перешло  на  всю  голову,  потом  медленно,
незаметно, но неуклонно стало продвигаться все дальше - на затылок, передние
конечности.  Когда розовый цвет дошел до хребта, голова снова изменила цвет.
Она  начала  краснеть все  больше  и  больше,  пока  не  вспыхнула пурпурным
пламенем. На теле умирающего хамелеона розовая волна сменилась пурпурной.
     Удивительное,  невероятное  создание.  У  него  необычной  формы  тело,
странные повадки,  о нем среди людей ходят невероятные легенды,  он вызывает
таинственные болезни и вот даже умирает необычно:  умирает пламенно-красного
цвета,  цвета,  который везде олицетворяет бурную жизнь, пламя... Здесь же -
смерть.
     Смотрю на  хамелеона как  зачарованный.  Проходящие мимо жители деревни
смотрят не на него,  а  на меня.  Я  для них более любопытный зверь:  может,
наступила злая  година для  белого человека и  демон рантутру опутал его?  А
может,  вазаха сошел с  ума?  Все посматривают на меня тревожно,  выжидающе,
исподлобья.
     Перед  заходом солнца хамелеон умирает совсем.  Нет  сомнения,  что  он
кончается. С головы до ног он великолепного красного цвета и таким останется
после смерти.  Безумный вид  смерти:  это  скорей победная песнь или могучий
гимн. Какой-то величественный апофеоз, а не смерть!
     Под вечер я  пригласил нескольких соседей-мальгашей на стаканчик рому и
устроил поминки. Велел им смело пить и веселиться так, как веселюсь я. Пьют,
но компании не получается. Пьют мрачно и опасаются подвоха.
     - Подвоха нет!  -  кричу  им.  -  Пьем  за  красивую смерть хамелеона в
красках.
     Это совсем непонятно, тревожно и тем более подозрительно. Соседи пьют и
молчат.  Им  хочется знать  подлинную причину моего веселья.  Наконец старый
Джинаривело -  тот самый,  который несколько дней тому назад на  берегу реки
заключил враждебный для меня союз с мимозами, спрашивает:
     - А на твоей родине хамелеоны никогда не умирают пурпурными?
     - Не умирают,  потому что у нас их нет,  -  объясняю я с улыбкой. - Это
только у вас, у ваших хамелеонов смерть окрашена в такие яркие цвета.
     Ого,  для них это уже слишком!  В  хижине явно пахнет опасным подвохом,
чарами грозными,  поскольку они никому не  известны.  Они не  знают,  откуда
грянет беда, и предпочитают вовремя исчезнуть. Неужели белый человек победил
демона рантутру и поэтому теперь такой веселый?  Они поспешно допивают ром и
один за другим исчезают.
     Вслед за ними выхожу и  я  во двор.  Полная луна.  Хамелеон по-прежнему
лежит на земле. И все еще невообразимо ярка его окраска. Свет луны приглушил
цвет,   но  если  осветить  хамелеона  электрическим  фонариком,   тело  его
засветится, как густое красное пятно.


              БЕНпВСКИИ, НЕВЛАСТВОВАВШИЙ КОРОЛЬ МАДАГАСКАРА

     Жители деревни косятся на  нас.  Но работа идет как должно,  без помех.
Ловим  насекомых,  охотимся  за  птицами,  препарируем шкурки.  Помогают нам
несколько предприимчивых парнишек, не побоявшихся угроз старших.
     Продолжаю также поиски следов Беневского, но, увы, пока безрезультатно.
В  небольшой  библиотечке,  которую  я  захватил  с  собой,  есть  несколько
французских книжек о нем. Часто их перелистываю. При этом испытываю какое-то
особенное   удовольствие,    когда,    читая    необыкновенные   приключения
необыкновенного  завоевателя,   поднимаю  глаза  и  прямо  перед  собой,   в
нескольких сотнях метров,  вижу гору, на вершине которой герой повествования
заложил форт Августа.
     В свое время -  во второй половине XVIII века - Беневский был далеко не
заурядной личностью. Гуманная деятельность его резко отличалась от поведения
тогдашних  завоевателей,   которым  чужды  были  человеческие  чувства.  Они
стремились лишь  к  наживе и  славе.  На  Беневского оказали большое влияние
прогрессивные веяния эпохи просвещения.
     Беневский,  поляк по происхождению,  жил в Венгрии.  Дед его, родовитый
поляк,  выехал в  Венгрию и  поселился там вместе с  семьей.  Маурици,  внук
эмигранта, родился в 1741 году. В молодости он поступил в австрийскую армию.
Когда Польше стала угрожать опасность,  Беневский поспешил на родину. В чине
полковника Барской Конфедерации он  сражался против царской России.  Попал в
плен  и  был  сослан на  Камчатку.  Здесь он  поднял бунт среди заключенных,
захватил с  их помощью русское судно и бежал в открытое море.  После одиссеи
вокруг Юго-Восточной Азии Беневский высадился на Иль-де-Франсе,  французском
острове в  Индийском океане  (нынешнее название острова Маурициус*).  Остров
расположен  всего  в  нескольких сотнях  километров от  восточного побережья
Мадагаскара.  Здесь,  можно  сказать,  была  завершена  сибирская эпопея,  и
Беневский  затеял   новую,   еще   более   удивительную:   заинтересовавшись
таинственным Мадагаскаром,  он решил покорить его. В то время большой остров
был  разделен  на  множество  враждующих  между  собой  карликовых княжеств.
Никакое европейское государство не  завладело еще  этим островом.  Пробовали
это  сделать  купцы  и  колонизаторы четырех государств:  очень  осторожно -
португальцы и голландцы,  настойчивее - англичане и упорнее всех - французы.
Но ужасный климат и сопротивление туземцев сделали тщетными их усилия.
     ______________
     * На русских картах - о. Маврикий. (Прим. ред.)

     Наиболее выносливые и  настойчивые французы пытались время  от  времени
организовать на Мадагаскаре торговые пункты и  даже колонии,  как это делал,
например,  Модав.  Его экспедиция продолжалась два года и закончилась в 1770
году,   незадолго  до  прибытия  Беневского  на  Иль-де-Франс.   Завистливые
французские администраторы и купцы Иль-де-Франса,  хотя он и был французской
колонией,  не  хотели допускать конкурентов к  местным богатствам -  скоту и
рису, а также к рабам на Мадагаскаре. Позже та же участь постигла экспедицию
Беневского.
     Ознакомившись  подробно  с   положением  на  Иль-де-Франсе,   Беневский
отправился в  Париж  и  предложил  французам свой  план  завоевания для  них
Мадагаскара.  Камчатский герой был  обаятельной личностью.  Французский двор
поручил  ему  это  трудное  дело  и   послал  во  главе  отряда  "волонтеров
Беневского" на  далекий остров.  Такое предприятие заранее было  обречено на
провал  из-за  саботажа со  стороны заядлых соперников на  Иль-де-Франсе.  К
сожалению,  от  них зависело снаряжение экспедиции.  К  тому же преимущества
монопольной торговли на Мадагаскаре,  по королевскому декрету, переходили от
предпринимателей  к   Беневскому.   Бешенство  губернаторов  и   купцов   на
Иль-де-Франсе не поддавалось описанию.
     Несмотря  на  трудности,  успех  на  Мадагаскаре  все  же  сопутствовал
Беневскому.  Как  известно,  свое селение Луисберг он  основал в  устье реки
Антанамбалана,  в заливе Антонжиль.  К мальгашам относился гуманно. Туземцев
считал равными себе и  всячески доказывал им свое хорошее отношение.  Этим и
объясняется то,  что он быстро нашел с ними общий язык.  "Взгляды Беневского
опередили его эпоху, а обращение с мальгашами было справедливее и лучше, чем
обращение других европейцев,  прибывающих на  этот остров",  -  писал знаток
истории Мадагаскара англичанин У.Эллис  в  своем  труде "Три  путешествия на
Мадагаскар", опубликованном в 1859 году.
     Не  обошлось и  без  вооруженных стычек.  Губернаторы на  Иль-де-Франсе
подстрекали население  Мадагаскара против  Беневского.  Кроме  того,  мощное
племя  сакалавов,  живущее в  западной части  острова,  видело  в  Беневском
противника,  который может  помешать их  захватническим планам  в  отношении
других племен.  Но у  Беневского не было недостатка и в преданных союзниках,
которые искали у  него защиты от  набегов сакалавов.  В  течение двух лет он
провел две оборонительные кампании, окончившиеся победой. Первая разыгралась
в   районе   долины   Здоровья,   на   которой  сейчас  расположено  селение
Амбинанитело, и отразила нападение сафиробаев, подстрекаемых губернаторами с
Иль-де-Франса и сакалавами. Вторая кампания велась дальше, на северо-западе,
и была решающей в грозном походе сакалавов против Беневского.  Победитель не
преследовал побежденных, а стремился прежде всего завязать дружбу и торговые
отношения.
     Выдающейся датой в  жизни Беневского был  день  10  октября 1776  года,
когда  мальгаши с  восточной и  северной части  острова  признали его  своим
великим королем -  ампансакабе.  Поступили они  так  потому,  что  Франция в
результате  интриг   губернаторов  острова  Иль-де-Франс   решила   отозвать
Беневского,  а дело его предать забвению.  Провозглашение Беневского великим
королем  Мадагаскара нанесло  французской колониальной политике существенный
удар.  Настолько существенный, что он даже был причиной смерти Беневского. А
память  об  этом  дне  была  вычеркнута из  истории.  Политика  колониальных
государств в  таких  случаях беспощадна:  убирает свидетелей,  уничтожает их
следы, клевещет, высмеивает или покрывает все убийственным молчанием.
     Желая во что бы то ни стало осуществить свою идею, Беневский решился на
отчаянный  шаг.   Он   поехал   во   Францию  лично   доложить  французскому
правительству, как обстоит дело, и бороться за судьбу своей экспедиции.
     Несмотря  на  отрицательный ответ  французских  властей,  Беневский  не
переставал думать о возвращении.  Но прошло немало лет,  пока он снова попал
на Мадагаскар,  и  то по поручению англо-американской компании.  В июне 1785
года Беневский с двумя десятками друзей снова прибыл на Мадагаскар.
     Восстанавливая после почти десятилетнего отсутствия дружеские отношения
с   мальгашами,   Беневский  принялся  кропотливо  создавать  основы  своего
государства.  Прежде всего  он  построил над  морем вблизи Ангонцы и  залива
Антонжиль   укрепленное  селение.   Правителям   Иль-де-Франса   он   послал
официальное сообщение о своем прибытии с уверением, что готов сотрудничать с
французской  колонией  и  предоставляет ей  преимущественное право  поставки
продуктов на остров. Французы не пожелали такой расстановки сил. Они выслали
против Беневского вооруженный отряд под командой капитана Ларшера. Поход его
был  удачен.  Если  на  Мадагаскаре так  и  не  образовалось государство под
управлением Беневского,  то  в  этом  целиком повинен непредвиденный случай.
Французская пуля сразила его  в  самом начале стычки.  Это  был удивительный
каприз  судьбы.   Никто  не  погиб,   кроме  него,  невластвовавшего  короля
Мадагаскара.
     Вопреки бешеной клеветнической кампании,  которая велась против него  в
течение полутора веков шовинистическими кругами Франции,  доброе имя и слава
Беневского  победили.   Большую  услугу  оказали  его  дневники.   В   конце
восемнадцатого столетия они  были  переведены на  многие европейские языки и
были очень популярны. Немало поэтов, писателей, драматургов всех стран брали
темы для своих произведений из жизни Беневского.
     Однако во всем этом есть какая-то нелепая,  тревожная загадка. Нынешние
мальгаши совершенно не  помнят истории Беневского,  не  знают ни легенд,  ни
былин о нем.  Я пытался разузнать о нем в Мароанцетре - ничего; расспрашивал
здесь, в Амбинанитело - никаких следов.
     В  нескольких сотнях метров от  нашей хижины высится гора,  на  которой
согласно подробному описанию современников стоял  построенный Беневским форт
Августа и где некоторое время жил он сам.  Ныне,  понятно,  там непроходимый
лес,  а на склонах -  мальгашские плантации гвоздики,  -  это все.  Ничто не
напоминает о Беневском.
     Как-то я пригласил учителя Рамасо на чай.  В разговоре спросил,  что он
знает о Беневском.  И Рамасо выложил всю его историю,  как по книге,  да и в
самом деле по  книге:  историю Беневского он  изучил в  школе по французским
учебникам. Других источников - местных - он не знает. Гора Беневского хранит
молчание.
     - Это действительно непонятно!  -  говорит Рамасо и,  подумав, излагает
объяснение, странное, но не лишенное правдоподобия.
     - Племя бецимизараков,  -  говорит он, - так же как и другие племена на
Мадагаскаре, все еще очень отсталое. Мальгаши не знают истории в европейском
значении этого слова.  События они  воспринимают в  рамках собственной семьи
или рода, и то в виде религиозного культа предков.
     - Правильно!  -  прерываю я.  -  Припоминаю факт,  который  значительно
способствовал укреплению влияния Беневского среди мальгашей. Его мальгашские
друзья  распустили  слух,   будто   Беневский  -   потомок  влиятельного  на
Мадагаскаре королевского рода рамини. Будто он был внуком последнего короля,
дочь которого некогда была похищена и привезена на Иль-де-Франс и родила там
сына.  Вот  этим сыном и  был якобы Беневский.  Дружественные племена быстро
подхватили эту весть (разумеется,  сам герой не очень опровергал эти слухи),
и,  таким  образом,  культ  предков  был  использован для  укрепления дружбы
мальгашей с Беневским.
     - Вот именно,  -  оживленно подтверждает Рамасо,  -  бецимизараки знают
точно,  что делал даже самый отдаленный предок, зато они совсем равнодушны к
делам  чужих.  Беневский не  создал  мальгашской семьи,  здесь  у  него  нет
наследников по крови,  поэтому можно предполагать,  что память о нем предана
забвению.   Нет  потомков,   которые  обязаны  были  бы  напоминать  о   его
деятельности.




     Лес пел мне детские песенки,  когда отец водил меня еще за руку.  Потом
был лес над Ивахой в  Паране.  Потом он  учил любить грозу на Укаяли.  Потом
издавал душистый запах смолы в  Канаде.  Лес для меня больше,  чем друг:  он
вошел  в  мою  жизнь  благожелательным,  мудрым советником и  руководит моей
судьбой. Мои пути идут сквозь лес.
     Лес,  окружающий нас в Амбинанитело, покрывает горы, спускается к самой
долине и задерживается только у края болотистых рисовых полей.  Лесная чаща,
живая,  душная,  воинственная,  насыщена зеленью алчных  растений и  звуками
звериных голосов;  ежедневно при  восходе солнца в  нашей  хижине слышен хор
лемуров,  под  вечер  -  хор  лесных  птиц,  ночью  -  таинственные крики  я
загадочный гул.  Лес мы  видим в  разное время дня и  ночью при звездах,  но
совершенно исчезает он в час дня.  Ежедневно,  точно в это время,  на долину
обрушивается знойный ураганный ливень. После дождя появляются радуги.
     Я не хожу пока в лес,  выручает Богдан Кречмер, мой товарищ - зоолог. У
меня много работы дома -  пишу.  К  тому же  все внимание поглощает деревня,
которая объявила нам тихую,  упорную войну.  Но  все же с  лесом знакомлюсь:
многое оттуда попадает в мою хижину.
     Богдан приносит новости о своих многочисленных открытиях. В полдень, во
время обеда,  отчитывается в утренних походах,  а так как мы душой и сердцем
связаны друг с  другом,  не  требуется много слов.  Я  переживаю его  лесные
приключения,   в  которых  участвуют  задиристые  насекомые,  редкие  птицы,
папоротники величиной с дерево,  диковинные пальмы,  кишащие жизнью лужи,  -
словом,    весь    созидательный,    пленительный    и    возбуждающий   мир
естествоиспытателя.
     К  вечеру -  это вошло в  привычку -  заходят ко мне на чай с  сухарями
несколько соседей-мальгашей.  Они приносят с собой дыхание леса, но как этот
лес не  похож на  лес Кречмера!  В  их рассказах лесная чаща мрачная,  злая,
предательская,  кишащая  злыми  духами.  Так  могут  говорить о  лесе  люди,
выросшие в  долине,  привязанные к  рисовым полям,  а может быть,  враждебно
настроенные к чужим, пришельцам. Может быть, хотят нас запугать?
     Удастся ли это? Я достаю свои старые книги о лесе и вооружаюсь. Война с
деревней  бессмысленна  и  утомительна,  а  вид  амазонских  дебрей  вселяет
бодрость.  Старик  Джинаривело прав:  с  растениями  можно  заключать  союз.
Однажды Джинаривело зашел ко  мне невзначай покурить и  поболтать.  Случайно
взглянув на  мою  укаяльскую книгу,  он  внезапно оживился.  На  иллюстрации
изображены были  собиратели каучука возле  дерева  с  надрезанной корой.  Он
спросил,  что означает эта иллюстрация.  Я рассказал ему трагическую историю
бразильских собирателей каучука,  которые из нищих становились миллионерами,
а  потом -  снова нищими.  Я не узнаю Джинаривело:  он весь просиял и тут же
объяснил,  в чем дело. Отец его тоже был искателем каучука, и он, будучи еще
мальчишкой,  часто сопровождал его. Это были хорошие времена, он очень любил
ходить в лес...
     - А лесные духи не приставали к тебе? - спрашиваю удивленно.
     - Лесные духи всегда были ко мне благосклонны, - отвечает.
     - Значит, ты странный бецимизарака! - признаюсь я.
     - Почему странный?
     - Потому что не боишься леса.
     Нет, леса он не боится. Напротив.
     - Ах!  -  вздохнул  он  и  тут  же  устыдился  своего  вздоха.  Схватил
соломенную шляпу и смущенный ушел.
     Но час спустя он возвращается. Успокоенный. Он хочет знать, что я думаю
о лесе.  Я решил не рассказывать,  а показать репродукции фотографий из моих
книг.  Тропический лес на Укаяли вызывает восхищение его,  а  пейзаж в книге
"Канада пахнет смолой" просто ослепляет.  В торжественном молчании впитывает
он в  себя красоту группы канадских елей.  По его мнению,  это предел лесной
красоты.   Он  смотрит  как  зачарованный.  Впервые  житель  Амбинанитело  с
дружеским  вниманием  слушает  мои   слова,   воспринимает  мои   мысли  без
предубеждения и подозрения.
     - Ты долго там был?  -  спрашивает Джинаривело,  показывая на канадский
пейзаж.
     - Я  был там много месяцев,  пока не познакомился со страной,  людьми и
животными.
     - А жители тебя любили?
     Показываю ему фотографию, на которой я изображен в обществе улыбающихся
индейцев.
     - Честные люди во всем мире,  -  объясняю ему,  -  всегда благосклонны,
если к ним приходят с открытой душой и доброй волей.
     - И они не боялись тебя?
     - Почему должны были бояться? Напротив, наша дружба укрепляла их силы и
придавала бодрость.
     Старик Джинаривело понял упрек. Он перелистывает книгу и возвращается к
пейзажу с елями. Он не может наглядеться на него.
     - На Мадагаскаре есть дерево,  - говорю, - красивее, пожалуй, елей и уж
наверняка диковинней.
     - Какое же это дерево? - старик с сомнением поднимает голову.
     - Пальма равенала.
     - Это правда,  -  признает он с улыбкой.  - Пальма равенала особенная и
необычайная, но красивее ли?
     - Жаль, что она не растет в вашей долине.
     - Растет, и даже недалеко отсюда. Если хочешь, я провожу тебя к ней.
     - Проводи.
     Мы идем к горе Беневского,  которую Джинаривело называет Амбихимицинго,
что  означает "отсюда все видно".  У  ее  подножия мы  поворачиваем направо.
Здесь в гору врезается широкое ущелье.  В глубине оно покрыто величественным
лесом, а по краям, ближе к выходу, видны несколько пальм равенал.
     Эти  деревья поражают своей  диковинной формой.  На  верхушке стройного
ствола растут листья длиной в  несколько метров,  но не во все стороны,  как
обычно у  пальм,  а  в  виде  громадного веера;  причем листья,  точно спицы
колеса, образуют плоский полукруг. Ветерок, дующий с реки, постоянно шевелит
их,  вызывая тихий шорох; и это еще больше усиливает их диковинность. Ничего
мало-мальски похожего не  найдешь ни  на  Мадагаскаре,  ни  в  другом месте.
Природа  создала  зеленый  монументальный веер,  при  виде  которого человек
застывает пораженный, не веря глазам своим.
     Пальма  равенала растет  во  всем  влажном  поясе  восточного побережья
острова.  Ее мальгашское название -  равенала - означает "лист леса", потому
что  ее  листья -  самая  отличительная черта леса,  в  котором она  растет.
Европейцы называют ее "деревом путешественника".  В  углублениях у основания
ее  листьев всегда есть  свежая вода;  жаждущий путешественник может пробить
лист копьем, собрать воду в сосуд и утолить жажду. Название пальмы несколько
произвольно:  всюду,  где растет равенала,  воды хоть отбавляй,  и жаждущему
путешественнику вовсе не  требуется добывать воду таким сложным путем.  Зато
больше  подошло бы  ей  название строительной пальмы -  ее  мощными листьями
бецимизараки покрывают крыши своих хижин.
     - Ты  говоришь,  -  обращается ко мне Джинаривело,  -  что она красивее
деревьев в твоей книге?
     - Так мне кажется.
     - А мне нет.
     Удивительные  пальмы,  а  еще  удивительней  Джинаривело.  Оказывается,
простодушному жителю отрезанной от  всего мира мальгашской деревни не  чужда
область эстетического восприятия.
     Насыщенные   впечатлениями   от   созерцания   чарующих   равенал,   мы
возвращаемся в  хижину и снова садимся на прежнее место с канадской книгой в
руках.
     - А  ты  знаешь людей племени антананево?  -  неожиданно спрашивает мой
гость.
     Разумеется, не знаю. Джинаривело рассказывает тихим голосом:
     - Некогда,  во  времена  ховов,  господство людей  этого  племени  было
суровым и  жестоким.  Многие бежали в  леса и  оставались там навсегда.  Они
превращались в лесных жителей, не таких, как мы. Это были не люди, не звери,
не духи.  Зла они никому не причиняли. У них были жены и дети. Их потомки по
сей  день блуждают в  чаще,  ни  с  кем  не  роднятся,  никогда не  покидают
зарослей,  и они счастливы.  Да,  счастливы!  Однажды, много лет назад, отец
Джинаривело увидел в глубине чащи такого человека и подслушал,  как он поет.
Пение было удивительное, очень звонкое и славило счастливую жизнь в лесу. Но
когда лесной человек почувствовал запах чужого,  он замолчал и скрылся.  Они
всегда скрываются от людей.  Тот антананево пел о своей жизни: он ест жирных
угрей, ходит по лесу, как по мягкой циновке, деревья улыбаются ему, он знает
все вкусные корешки, может всегда петь солнцу, луне и тучам.
     Я  смотрю  на  Джинаривело  с  возрастающим  любопытством.  С  ломаного
французского языка  он  переходит на  родной  мальгашский и  начинает  петь.
Джинаривело,  житель деревни,  ненавидящей лес, поет славу лесу! Сломались в
нем  какие-то  таинственные преграды,  широко полились сдерживаемые чувства.
Джинаривело  мечтает.   Эти  мечты,   пожалуй,   очень  причудливые,   самые
неожиданные,  и  на  ум приходит странное сопоставление:  житель примитивной
мальгашской деревни  мечтает  о  жизни  еще  более  примитивной,  мечтает  о
первобытной идиллии.
     Джинаривело продолжает петь.  И  пение  сближает нас.  Вопреки капризам
деревни, он заключает дружбу с человеком, которого увлекла такая же любовь к
лесу.  Сейчас он мой друг, но меня тревожит мысль, как поступит Джинаривело,
когда перестанет теть и опомнится. А вдруг сорвется и умчится, пристыженный,
охваченный тревогой?
     Пение оборвалось;  он  не  убежал.  Лес  победил.  Джинаривело еще  раз
смотрит  на  канадские ели,  потом  улыбается и  говорит,  что  в  его  роду
существует обычай дарить своим друзьям плоды.  Он обещает сейчас же прислать
плод хлебного дерева и просит, чтобы я принял все, что он пришлет.
     - Все, - повторяет он значительно и уходит.
     Долго я остаюсь один. Потом слышу у хижины девичий голос:
     - Хаоды? Можно войти?
     - Мандрасоа рамату!  -  откликаюсь я. Это означает, как меня учили, что
девушка может войти.
     Гостья легкими шагами поднимается по ступенькам (моя хижина,  как и все
другие,  стоит  на  сваях),  и,  к  моему удивлению,  в  дверях показывается
Беначихина.  Эту  красивую восемнадцатилетнюю девушку  с  озорной улыбкой на
устах я уже видел несколько раз. От неожиданности я вскочил со стула.
     - Беначихина?
     Девушка ставит на  землю корзину с  плодами,  которую она принесла.  На
этот раз лицо у нее серьезное, глаза опущены и нет озорной улыбки.
     - Я принесла это для тебя от моего дедушки Джинаривело,  -  говорит она
на ломаном французском языке.
     - Джинаривело - твой дедушка?! - спрашиваю удивленно.
     - Да,  он  мой  дедушка.  -  Беначихина смущенно смотрит на  меня и  не
понимает, чему я так рад.
     Я  подхожу к  корзине и  делаю вид,  что  рассматриваю плоды.  Полушутя
спрашиваю:
     - Это все, что послал мне твой дед?
     В  ее  глазах блеснули вызывающие огоньки.  Улыбнувшись,  она  показала
великолепные сверкающие зубы.
     - Нет, не все, - отвечает, упорно глядя мне в глаза.
     - Что же еще?
     Беначихина  с   минуту   потешается  над   моим   любопытством,   потом
отворачивается и показывает на двор.
     - Вместе со  мной,  -  говорит она  насмешливо,  -  дедушка прислал мою
младшую сестру Веломоди.
     В самом деле,  у моей хижины, облокотившись о перила, стоит молоденькая
девушка. Смотрит на нас и нерешительно улыбается.
     - Авиа! Иди сюда! - зовет Беначихина.
     Но та не отвечает, покачивает головой и не двигается с места.
     Она немного моложе Беначихины, может быть на год, самое большее на два.
В  отличие  от  старшей  сестры,  самоуверенной и  сознающей  свое  обаяние,
Веломоди кажется скромным подростком.  У нее приятная внешность,  но робость
производит впечатление какой-то беспомощности.
     Беначихина внимательно следит за моим лицом и,  вероятно, замечает тень
невольного разочарования.
     - Смотри! - певуче говорит она, протягивая руки к хлебным плодам. - Две
девушки принесли тебе подарок от  своего деда -  вкусные плоды.  Их столько,
что будешь пять дней пировать, а ты все еще недоволен!
     - А где ты научилась так тонко язвить, рамату? - спрашиваю.
     - Не у тебя, великий вазаха!
     И, сразу став серьезной, сказала потеплевшим голосом:
     - А чего ты хочешь еще?
     - Дедушка сказал, что я должен взять все, что он пришлет.
     - Тогда бери все!
     Случайное  движение  рукой  испугало  Беначихину,   она  одним  прыжком
очутилась на  ступеньках и,  как  серна,  помчалась по  двору,  разразившись
веселым, задорным смехом.
     Хочу  отблагодарить Джинаривело за  его  подарок и  велю  повару Марово
положить  в  корзину  сухарей.   Задумываюсь,   что  бы  подарить  девушкам.
Вспоминаю,  что в чемодане у меня есть несколько небольших зеркалец. Я вынул
два:  одно  побольше,  квадратное,  для  старшей  сестры,  другое  поменьше,
круглое,  для младшей.  Но, увидев, что Беначихина продолжает стоять посреди
двора,  а  Веломоди тут же,  около ступенек,  вознаграждаю ее доверие ко мне
большим зеркальцем. Второе прошу передать Беначихине.
     - Мизаотро! Спасибо! - мелодично говорит Веломоди.
     На  секунду ее  коричневое лицо  расцвело нежной улыбкой радости.  А  в
глазах  подкупающее тепло,  которого трудно было  ожидать в  таком  скромном
подростке.
     Но довольно о девушках.  Они быстро забываются. Меня обрадовало другое.
В  прочной стене оборонительных рубежей деревни образовалась брешь.  У  меня
появился союзник  по  ту  сторону  баррикад.  Дорогой,  искренний союзник  -
Джинаривело. Мы с Богданом теперь не одиноки.
     Я  с  благодарностью смотрю на дикие горы,  опоясывающие долину,  и  на
чащу, раскинувшуюся на их склонах. Лес еще раз оказался верным другом.




     Общественное  устройство   в   Амбинанитело  необычайно  простое.   Все
население  занимается  исключительно  сельским  хозяйством,  кроме  четверых
людей, прибывших сюда из других мест. Это учитель Рамасо, староста Раяона (с
которым мы еще не познакомились,  так как он постоянно находится в разъездах
по своему участку - кантону) и два купца - китаец и индус.
     Все мальгашские семьи имеют в  долине собственные небольшие,  более или
менее одинаковые поля.  Каждая семья обрабатывает их собственными руками.  В
этом благословенном уголке нет споров,  нарушающих спокойствие, как в других
частях Мадагаскара,  где на плантациях гвоздики,  ванили или кофе происходят
острые стычки,  характерные для колониальных стран. Стычки между плантатором
и эксплуатируемым. Непременно эксплуатируемым рабочим-туземцем.
     В  Амбинанитело этого нет.  Нет хотя бы  потому,  что здесь отсутствуют
плантаторы,  а горы,  окружающие долину и поросшие необитаемым лесом, всегда
готовый резерв земли.  В  долине преимущественно выращивают рис  -  основное
питание всех мальгашей.  Когда семья чересчур разрастается, молодые отпрыски
стараются не  делить наследства.  Они  выкорчевывают деревья на  близлежащих
склонах и сажают кофе, дающий больший доход, чем рис, или ваниль и гвоздику,
еще  более  выгодные,  чем  кофе.  Этот  простой,  почти  архаический способ
позволяет сохранить общественное и хозяйственное равновесие и обеспечить все
население в Амбинанитело едой и, самое главное, в равном количестве.
     - Кроме  сельского  хозяйства,   вы  ничем  другим  не  занимаетесь?  -
спрашиваю Джинаривело однажды утром  во  время  прогулки по  берегу реки.  В
обществе старика я  отправился с  ружьем,  чтобы пострелять птиц  для  нашей
коллекции.
     - Каждый из нас выполняет еще всякую другую работу,  -  отвечает он,  -
которую требует жизнь в долине.  Например, мы строим дома. Это исключительно
обязанность мужчин. А женщины ткут из волокон рафии и других растений рабаны
- циновки для постелей или полов.  Из них также можно делать простую одежду.
Но теперь мы все больше покупаем готовые полотняные ткани у индуса Амода.
     - А молодежь тоже идет по стопам отцов?
     - Девушки да,  юноши не  всегда.  Им уже тесно в  долине.  Многих манит
жизнь в городах,  и они отправляются туда. Они уходят через горы на восток в
Анталаху.  Там они работают на ванильных плантациях у вазахов и, кажется, не
плохо зарабатывают. Мой внук Разафы тоже там.
     Хуже оставшимся, не только молодежи, но и людям более зрелого возраста.
По  нескольку  месяцев  в  году  их  заставляют трудиться на  принудительных
работах и ничего за это не платят.
     - Ты говоришь о штрафе за неуплату подушного налога?
     - Ну,   что   вы?   Каждый   мужчина   должен   отбывать   определенную
принудительную работу, которая длится обычно три месяца.
     - А я слыхал, что всего полтора-два десятка дней в году.
     - Да,  на бумаге. А чиновники, которые ведают этим, так злоупотребляют,
что  в  конце концов получается не  меньше двух,  а  чаще всего три  месяца.
Жалобы  к  высшим  властям редко  достигают цели.  Осмелившийся протестовать
бедняга скорее накличет беду на свою голову со стороны местных чиновников.
     Так   вот,   после  подушного  налога  это   вторая  тяжесть,   которую
колониальные власти  возложили на  туземцев.  Жестокая  машина  эксплуатации
действует исправно.  Принудительные работы  высасывают у  мальгашей максимум
рабочей  силы,   нужной   колонизаторам  для   их   благополучия.   Что   же
удивительного,  если  туземцы  считают  работу  проклятием:  ведь  ее  плоды
пожинают не они, а чужие, вазахи.
     Охота   в   обществе  Джинаривело  не   особенно  удачна.   Мы   больше
разговариваем,  чем следим за птицами на деревьях. На обратном пути проходим
мимо рисовых полей.  На  некоторых рис уже созрел и  похож на овес.  Кое-где
собирают урожай.  Работают только  женщины,  срезают стебли  риса  ножами  и
складывают в  маленькие снопы для просушки.  Я обращаю внимание Джинаривело,
что на поле не видно ни одного мужчины.
     - Это женское дело! - объясняет старик. - Земля родит так же, как родят
женщины.  Поэтому срезать рис и вообще убирать урожай должны женщины,  они и
земля - одно и то же.
     - А мужчины совсем не работают в поле?
     - Работают,   но   только  вначале,   когда  нужно  подготовить  почву.
Обрабатывая поле,  они целыми днями гоняют по участку скот до тех пор,  пока
под  копытами  не  образуется  глубокая,  болотистая  жижа.  Иногда  мужчины
помогают женщинам сеять,  а потом пересаживать молодые побеги, но никогда не
вмешиваются в уборку урожая.
     До полудня остается два часа,  а  солнце печет вовсю.  Женщины работают
медленно,  спокойно, будто совершают торжественный обряд. Жара и опыт многих
поколений выработали у них мудрость размеренных движений. Для жниц важнее не
уронить ни одного колоска, чем быстро все сделать.
     На соседнем поле трудится около десятка женщин. Когда мы проходим мимо,
узнаю среди них  Беначихину и  Веломоди.  Девушки,  заметив меня,  о  чем-то
оживленно заговорили,  но  тут  же  снова  принялись жать  -  хозяйственные,
трудолюбивые, внимательные. Джинаривело с нескрываемой гордостью осматривает
поле и говорит:
     - Это земля и женщины нашего рода заникавуку. Прежде это было большое и
богатое племя,  у него было много рисовых полей. Жило оно главным образом на
вершине Амбихимицинго, твоей горе Беневского.
     - Сегодня на этой горе уже никого нет!
     - Конечно, нет! Всех до единого там уничтожили.
     Мы  молча шагаем дальше.  Мне очень интересно,  что происходило на этой
горе, но не хочу быть назойливым и боюсь спугнуть старика.
     У  подножья горы Беневского также раскинулось рисовое поле,  но  совсем
другое,  не похожее на те,  что встречались до сих пор обширное,  без межей,
без  оросительных канавок,  таких многочисленных на  других полях долины,  и
поросшее  мелким,  несозревшим рисом,  посаженным,  по-видимому,  с  большим
опозданием.
     - Это проклятое поле!  -  содрогается Джинаривело,  когда мы проходим у
подножия горы. - Я не могу смотреть на него.
     - Потому что здесь так плохо растет рис?
     - Плохо растет потому, что земля здесь проклята!
     - Звучит как-то страшно... Расскажи мне!
     Джинаривело охотно рассказывает,  хотя ограниченное знание французского
языка изрядно ему мешает.
     Давно  -  по  некоторым подробностям догадываюсь,  что  происходила эта
история около середины XIX столетия -  часть племени заникавуку жила на горе
Амбихимицинго,  а  рисовые поля находились в  долине под  горой.  В  течение
многих лет  заникавуку враждовали с  родом  цияндру.  Однажды ночью  цияндру
напали на жителей горы и  всех уничтожили,  в том числе и их вождя.  Цияндру
захватили рисовое поле у подножия горы,  а чтобы своей победе придать больше
веса,  отрезали голову погибшего вождя и воткнули ее на кол посреди рисового
поля.  Оставшиеся в  живых из  племени заникавуку хотели отомстить за смерть
своих близких, но другие жители Амбинанитело вмешались, заставили помириться
обе стороны и предотвратили дальнейшее кровопролитие.
     С  тех  пор  между заникавуку и  цияндру отношения натянутые.  Одни для
других  -  фади,  что  значит запрет.  Они  не  завязывают никаких сердечных
отношений,  а  тем более не  заключают браков.  Рисовое же  поле считается у
всего рода заникавуку зловещим и  проклятым.  Проклятие это распространилось
даже на цияндру. Хотя они и не выпустили из своих рук поле, но пользы оно им
не приносит,  хуже -  вызывает в их роду распри и ненависть. Отдельные семьи
жестоко ссорятся из-за отдельных участков несчастного поля.
     Когда много дней тому назад я  приехал из Мароанцетры и  впервые увидел
Амбинанитело,  она  показалось мне  оазисом спокойной,  счастливой жизни.  В
лучах  утреннего солнца  очаровательное селение  дремало  в  тени  кокосовых
пальм,  окруженное буйными рощами  бананов,  кофейного и  хлебного деревьев.
Когда потом деревня объявила нам скрытую войну, прибегая к различному оружию
- чувствительности мимозы, приговору божьего суда, грозному слову мпакафу, -
жители деревни казались непоколебимой,  монолитной скалой, сила которой была
в единстве против нас. И вот Джинаривело приоткрывает передо мной завесу: не
единодушны они,  их терзают противоречивые страсти. А доброго старика уже не
устраивает только изливать душу передо мной.  Он требует от меня определенно
высказаться, на чьей я стороне.
     - Я  считаю себя гостем всех жителей Амбинанитело,  а  не только одного
племени, - защищаюсь я.
     - Не получится,  вазаха! Ты находишься здесь, а наша пословица говорит:
кто сопровождает рыбака, возвращается измазанный рыбьей чешуей. Рыбьей чешуи
тебе не миновать.
     - Это ваши внутренние распри, я здесь чужой...
     - Сказать  тебе  другую  пословицу?  Кто  садится  близко  к  горшку  -
вымажется сажей. Ты сидишь близко, вазаха, и должен выбирать!
     - Ну, разумеется, ты всегда будешь мне ближе, чем другие!
     - Спасибо тебе! Мне это и нужно было знать!




     В долине Амбинанитело водится чудовищное количество пауков и богомолов.
Почему именно здесь так размножились эти хищники -  не знаю.  Они притаились
везде:  на  кофейных  деревьях,  в  дуплах  пальм,  на  листьях  бататов,  в
простенках хижин. Даже на москитной сетке у моей кровати постоянно сидят два
паука нептилиа и охотятся на комаров. По всей долине, во всех уголках, ночью
и днем происходит безжалостная борьба насекомых, всеобщее пожирание.
     Но самый отчаянный бой ведется между двумя разбойниками.  Где бы они ни
встретились, начинается война не на живот, а на смерть. Никогда не известно,
кто кого сожрет,  паук богомола или богомол паука,  но всегда известно,  что
одна сторона должна быть покорена и уничтожена.  Вероятно,  они очень вкусны
друг для друга.
     Однажды  я  заметил черного паука,  когда  он  готовился наброситься на
пчелу,  доверчиво сидевшую на  цветке банана.  Разбойник весь  насторожился,
готовый к  окончательному прыжку,  как  вдруг из-под листа высунулись две не
видимые до  сих  пор непомерно длинные лапы,  обошли пчелу и  острыми шипами
обхватили  за  талию  паука:  богомол.  У  богомола  передние  лапы  утыканы
страшнейшими шипами.  Легкое,  изящное  движение одной  такой  лапой,  точно
движение смычком, - и ошеломленный паук срывается с места и удирает что есть
мочи  в  лиственный лабиринт,  чтобы там  укрыться.  Но  жить  ему  осталось
недолго.  Богомол успел отрезать ему брюшко и тут же с аппетитом принялся за
него.  Через  мгновение туловище паука исчезло в  челюстях богомола,  а  его
собственное туловище заметно раздулось.
     Обычная  история  в  природе и  обыкновенный случай,  но  поражает одна
деталь:  богомол пренебрег близкой к  нему  пчелой  и  схватил находившегося
дальше паука. Паук вкуснее.
     Во  время  ночной охоты  Богдана на  насекомых при  свете  лампы  также
появляются пауки.  Они расставляют вблизи лампы свои сети и  охотятся за той
же дичью, что и мы. Однажды ночью разыгралось любопытное зрелище.
     В паутину,  протянутую перед нашей хижиной,  влетел богомол.  Он бешено
заметался,  пытаясь вырваться,  но не смог.  Из укрытия выскочил паук, чтобы
кинуться на свою жертву,  и вдруг остановился: богомол, запутавшийся задними
лапами  в  паутине,  угрожающе поднял вверх  передние и  направил в  сторону
налетчика,  -  он  готов  к  жестокой обороне.  Паук  следил за  ним,  боясь
приблизиться,  но  потом  закружился и  приготовился ударить  сзади.  Однако
богомол начеку.  Не  спуская глаз  с  паука  и  угрожая колючими лапами,  он
поворачивается одновременно с противником.
     Борьба,  а скорее вступление к ней, обостряется. Два маленьких создания
забывают обо всем на  свете,  одержимые жаждой жизни и  вместе с  тем жаждой
уничтожения.  На  паутине возникло два очага напряженной воли,  направленные
друг против друга с непонятной жестокостью.
     Паук,  пользуясь свободой передвижения на своей паутине, наскакивает на
богомола со  всех сторон,  точно свирепый пес.  Рассчитывает,  вероятно,  на
ослабление бдительности противника.  Но богомол не дает сбить себя с толку и
зорко следит за пауком.  Движения у него резкие,  короткие,  точные,  а лапы
направлены в  сторону преследователя.  К  тому  же  этот  экземпляр богомола
большой, он сильнее паука.
     Наконец паук устал и  отступил в  свой угол.  И  тогда в  его крошечном
мозгу рождается гениальная идея.  Он  взвесил положение,  понял,  что ему не
справиться,  и решил не тратить времени зря.  И вот паук вцепился в каком-то
узловом месте в паутину и стал трясти ее что есть мочи. Нити ослабли, и паук
последним,  резким  броском вышвырнул богомола из  сети.  Богомол сорвался и
улетел  в   темноту.   Благоразумие  восторжествовало  над   разбушевавшейся
жестокостью. Паук вовремя осознал бесполезность борьбы и сумел отказаться от
добычи.
     Ужинаем мы с Богданом обычно в хижине,  дверь широко открыта,  на столе
ярко  горит  бензиновая лампа.  На  свет  слетается множество насекомых.  Не
всегда это приятно, особенно когда их слишком много попадает в тарелки.
     Однажды вечером я пригласил к нам поужинать учителя Рамасо. Я люблю его
общество, учитель охотно объясняет мне некоторые сложные отношения мальгашей
и их обряды.  Мы разговорились с ним об образности мальгашского языка. Река,
например,  называется ренирано, что означает мать воды, солнце - масаондро -
глаз дня.  Вдруг раздается звонкий, хорошо нам знакомый шум летящей тисмы. В
открытых  дверях  появляется громадный  богомол.  Он  влетает  в  комнату  и
кружится  над   нашими   головами  царственным  полетом   истинного  владыки
насекомых.
     - А знаете, как мы его окрестили? - спрашивает Рамасо. - Фамакилоха.
     - Что это значит?
     - Пожиратель голов.
     - Поразительно точная наблюдательность,  - замечаю я. - Богомолы всегда
хватают свою жертву за голову и пожирать начинают тоже с головы.
     Влетевший богомол садится под пальмовой крышей нашей хижины.  Но тут же
срывается как  ошпаренный.  Только что  его  полет был  легким,  нормальным;
теперь он с усилием добрался до противоположной стены,  потом оттолкнулся от
нее,  проделал несколько кругов все ниже и ниже и в конце концов сел на пол.
Мы бросились, чтобы положить его в банку с ядом, и тут же обнаружили причину
странного поведения:  большой косматый паук мигале судорожно вцепился ему  в
грудь.  По-видимому, паук кинулся на богомола в тот момент, когда тот уселся
под  крышей,  и  уже  не  выпускал  его,  проделав вместе  с  ним  воздушное
путешествие.
     Нас удивило,  что богомол, сильное насекомое, совершенно не защищается.
Только крылья его чуть-чуть вздрагивают, а лапы с шипами беспомощно вытянуты
далеко вперед.  Внимательней приглядевшись,  мы  поняли,  в  чем дело:  паук
схватил богомола так хитро,  что тот не в силах был двинуться.  Свои ноги он
продел под мышки передних лап богомола и  таким двойным нельсоном обезвредил
самое  грозное оружие  насекомого.  Другими ногами  он  вцепился в  туловище
богомола, а челюсти сомкнул на шее. Гениальная хватка!
     Богомол едва подает признаки жизни,  к  тому же,  вероятно,  он получил
порцию яда.  Мы решили освободить богомола и  вспугнуть паука.  Но не тут-то
было.  У  паука четыре пары ног.  На  двух парах он бодро удирает,  другими,
точно железными клещами,  держит добычу и  тащит в  свое  укрытие.  Вот  так
хватка!  Вот так объятие!  Мастерское,  единственное в своем роде, страшное,
великолепное,   грозное  объятие,  в  котором  отразился  не  только  паучий
инстинкт,  но и прихоть судьбы, неведомая и жестокая. По воле случая могучий
хищник погибает без борьбы, без надежды на победу.
     Хотя Рамасо не  естествоиспытатель,  но  он  следит за исходом борьбы с
таким же интересом, как Богдан и я.
     - Это зрелище любопытно не только для нас,  естественников,  -  говорит
Богдан, - всякий содрогнется, не правда ли?
     - Меня это особенно интересует! - заявляет учитель.
     - Почему?
     - Потому что  я  хочу знать все,  что  связано с  поражением и  смертью
хищников.
     - Вы говорите о проблемах справедливости в природе? - спрашиваю его.
     - Вот именно, именно об этом!
     - Но  в  данном  случае где  вы  заметили справедливость?  -  возражает
Богдан.  -  Один хищник схватил за горло другого.  Вот и  все!  Обыкновенная
деталь в биологическом процессе,  их в природе тысячи,  на каждом шагу. Один
пожирает другого, чтобы сохранить свой род.
     - Да,  -  говорит  Рамасо,  -  но  в  природе  все  кажется  простым  и
обыкновенным, а в человеческом обществе все выглядит иначе.
     - Не понимаю.
     - Вы  говорите:   хищник  пожирает  хищника.  В  историческом  процессе
развития общества это называется,  -  Рамасо понижает голос, будто говорит о
чем-то запретном, - называется "период империализма".
     В  глухой  долине,  укрывшейся  в  мадагаскарских лесах,  такое  смелое
суждение  о   мировых  проблемах  в   устах   деревенского  учителя  племени
бецимизараков обрушивается на  нас так же неожиданно,  как если бы в  хижину
влетел богомол величиной с летучую мышь.
     В  природе  долины  Амбинанитело скрещиваются водовороты  жестокости  и
хищничества. Они захватывают все. Однако люди долины не поддались им: они не
жестоки.  Что с  того,  если когда-то,  в прошлом веке,  они дрались за гору
Амбихимицинго  и   проливали  кровь?   После  взрыва  ненависти  они  быстро
успокоились, снова погрузились в идиллический покой, уподобились растениям.
     Они выращивают рис,  злак,  который никогда не подводит; едят рис, пишу
мягкую,   и  сами  отличаются  мягкостью.  Они  благоразумно  отказались  от
стремления к  злу:  злобой  и  мстительностью они  наградили своих  духов  и
демонов  и  волну  жестокости направили  в  их  сторону.  Поведение туземцев
подсказано здоровым инстинктом первобытных людей.
     А белый человек?  С ним не так-то просто.  Он не выращивает рис,  он не
обладает кротостью растений, он лишен благоразумия первобытных людей.




     В долине это час разрядки и отдыха.  Солнце покидает зенит и клонится к
западу. Мучительная жара спадает. Мягкое дыхание все более и более бодрящего
воздуха проносится вокруг хижины,  и  человек с облегчением начинает дышать.
Окраска  предметов,   померкнувших  при  блеске  полуденного  солнца,  снова
приобретает яркость. Среди листвы весело расшумелись проснувшиеся птицы.
     Почти  ежедневно в  это  приятное время я  приглашаю нескольких соседей
посидеть и поболтать.  Угощаю их крепким сладким чаем и сухарями, к великому
огорчению повара  Марово,  возмущенного моим  расточительством.  Замкнутость
гостей  преодолеваю стаканчиком рома.  С  приходом учителя  Рамасо,  который
хорошо  переводит  с  французского  на  мальгашский  и  наоборот,   разговор
оживляется.
     Больше всего меня интересуют мальгашские нравы. Гости охотно и подробно
рассуждают на  эту тему,  но  не  часто могут объяснить то или иное явление.
Основное в  их  религии не  вера в  наивысшее существо -  бога-создателя,  о
котором они имеют весьма смутное представление,  а  культ предков,  развитый
здесь не меньше,  чем у китайцев.  Умершие становятся духами лоло; некоторые
духи  воплощаются в  живых зверей,  другие в  ночных бабочек,  но  все  они,
невидимые,  находятся вблизи  людей  и  следят за  их  поведением.  Вся  без
исключения общественная жизнь  мальгашей подчинена духам.  Они  якобы издают
тысячи правил и фади,  то есть запретов,  которые руководят каждым поступком
человека,  в особенности его поведением. Правила и фади окружают мальгаша со
всех сторон,  от  рождения до  самой смерти,  и  горе тому,  кто  вольно или
невольно воспротивится им:  духи  предков  отомстят провинившемуся,  на  его
голову падут все несчастья.  Только искреннее раскаяние,  только настойчивая
мольба -  фадитра могут смягчить гнев духов. Фади для жителей Мадагаскара то
же, что табу для полинезийцев.
     - А фади для всех мальгашей одинаково?
     - Нет,  -  каждое  племя  имеет  собственное фади,  распространяемое на
членов этой общины.  Но  роды,  семьи и  даже отдельные люди имеют еще  свои
собственные  фади,   отличные  от  других.  Рисовое  поле  у  подножия  горы
Амбихимицинго - фади только для рода заникавуку.
     - А кто устанавливает фади? Как они возникают? Где их источник?
     Вопрос щекотливый,  и  большинство моих гостей считает,  что фади ввели
духи предков.
     В истории рисового поля,  о котором рассказывалось выше, вопрос ясен, -
всем известно, как возникло фади. Но другие?
     - Источники?..  -  говорит кто-то  из  стариков.  -  Источники,  откуда
черпается мудрость племени,  трудно обнаружить, они ушли в глубину прошлого.
Ты видишь, вазаха, большую реку Антанамбалану? Течет огромная масса воды, но
ведь образовалась она в горах из тысячи мелких,  неизвестных источников. Нет
человека, который сосчитал бы их и изведал. Как не изведана эта река, так не
изведано наше фади...
     В   разговор  вступает  учитель  Рамасо  и   рассказывает  о   значении
фокон'олоны.  Фокон'олона -  административный совет  деревни.  Все  взрослое
население деревни выбирает старшину,  который занимается всеми общественными
делами  и  благосостоянием односельчан.  В  старину фокон'олона была  важной
общественной  организацией  у  мальгашей.   Французы,  завоевав  Мадагаскар,
отменили ее. Но сейчас французские власти снова восстановили фокон'олону как
самое низшее и основное звено колониальной администрации. В древние времена,
когда фокон'олона в  первую очередь защищала интересы всей  деревни и  имела
громадный  опыт  в  бытовых  делах,  она,  несомненно,  создавала правила  и
запреты,  которые со  временем приобретали божественные свойства и  важность
теперешних фади.
     Конечно,  в Амбинанитело тоже есть фокон'олона. Возглавляет ее староста
- мпиадиды, что буквально значит "стерегущий подчинение законам".
     - А кто ваш мпиадиды? - спрашиваю.
     - Безаза, - отвечает Рамасо.
     - Жаль, что он ко мне не заходит. Нужно будет его пригласить.
     - Безаза, - шепчет мне на ухо Джинаривело, - теперь глава рода цияндру.
     - А, тогда другое дело...
     Гостям надоело слушать о мальгашских делах,  и,  когда учитель закончил
рассказ а значении фо-кон'олоны,  они попросили меня рассказать о Европе. Их
постоянное удивление вызывает магический белый пух - снег.
     Жители Амбинанитело никогда не видели и не увидят снега.  Здесь круглый
год стоит тропическая жара,  достигающая тридцати градусов в тени,  и только
иногда,  в  более холодные ночи,  она  спадает до  двадцати пяти.  Рассказ о
зимнем пейзаже в Польше вызывает у моих гостей трепет восторга и ужаса.  Они
не могут представить поля,  покрытые слоем снега, обнаженные деревья, кусты,
сгибающиеся под снежным покровом.
     Так же  им непонятно,  что такое лед.  Ведь это невероятно,  чтобы река
превратилась в твердую глыбу,  по которой можно ходить,  как по земле, и что
при этом ужасно холодно.
     - Вы подумайте!  - воскликнул один из гостей. - На реке Антанамбалана -
лед,  и мы можем переходить по ней на другую сторону,  в Рантаватобе, как по
суше.
     Да это же сказка! Вымысел! Неплохая шутка!..
     Все хохочут,  но склонны признать,  что в  далекой Европе действительно
свирепствует такой удивительный климат.
     А  учителя Рамасо больше всего  интересуют политические и  общественные
взаимоотношения в Европе.  Какие государства сейчас в дружбе или ссоре,  как
живут рабочие,  действительно ли  сейчас столько безработных,  как  об  этом
доходят слухи?  Но и он, видевший только город Тананариве с населением в сто
тысяч человек,  не может понять,  что есть многомиллионные города и люди там
не умирают с голоду, даже если происходит заминка в доставке продовольствия.
     - Многие там голодают, но только по другой причине.
     Рамасо внимательно посмотрел на меня и, подумав, спросил:
     - А вы были в Советском Союзе?
     - Нет.
     Один из гостей,  Манахицара,  относится ко мне дружески.  У него густая
шевелюра и поэтическая душа.  Если Джинаривело поклонник леса, то Манахицара
весь во власти легенд о лесах и лесных обитателях.  Он знает их столько, что
мог  бы  выкладывать целыми  днями.  Сейчас он  пытается рассказать сказку о
смерти крокодила,  но другие мешают ему, они предпочитают узнать о Европе. В
водах Мадагаскара водится такое множество крокодилов, что они стали истинным
бедствием для населения.  Многочисленные рассказы о  них поучительны и  дают
представление об  интеллекте местного жителя.  Я  заступаюсь за Манахицару и
прошу начать рассказ. Дважды просить его не приходится.
     Один крокодил был королем реки,  а  все другие звери в  воде и  на суше
должны были платить ему дань.  Никогда не  было известно,  кто из  подданных
достоин очередной чести  быть  сожранным своим  владыкой,  чья  жизнь  будет
принесена в  жертву королю.  Но однажды крокодил испустил дух.  Повсюду,  на
реке и  на  земле,  слышались вопли,  как  это всегда бывает,  когда умирает
король.  Все живое сбежалось,  чтобы поплакать над мертвым телом и  устроить
достойные королевского величества похороны.  И  только жаба не  явилась.  Не
захотела плакать.  Звери,  возмущенные таким  неуважением к  праху,  послали
делегацию с  требованием немедленно прибыть к месту,  где находятся останки.
"Пожалуй,  я  приду,  -  ответила жаба,  -  но только на похороны".  В  день
погребения собралась громадная толпа.  Все звери подходили к покойнику, били
челом   и   провозглашали  славу  крокодилу.   Настала  очередь  жабы.   Она
приблизилась и смело крикнула:  "О, какую огромную тушу мы выкормили, э-э-э!
О,  какой  мощный хвост нас  хлестал!  О,  какие длинные зубы  пожирали нас,
э-э-э!  Теперь уже ничего нам не сделает мерзкий обжора! Теперь нам ничто не
страшно!" Услыхав такие дерзкие слова,  звери задрожали от страха и что есть
силы бросились удирать.  Все  ждали,  что  дух крокодила вот-вот лишит жизни
богохульную жабу,  но ничего не случилось.  Это она,  независимая душа, была
настоящей королевой реки. Могущество умершего крокодила было создано страхом
других животных.
     Рассказ  Манахицары всем  понравился,  он  задел  близкие  их  чувствам
струны.  С незапамятных времен Мадагаскар был ареной многочисленных набегов.
Иноземные  завоеватели  порабощали  туземцев.  Господство  захватчиков  было
деспотичным и славилось кровавыми расправами. Сюда наезжали арабы, йеменские
евреи,  персы,  индусы,  позже португальцы,  голландцы, англичане, французы,
пираты  многих  европейских  наций  и  даже  американские пираты.  Последние
врывались с  запада  и  занимались главным образом омерзительным промыслом -
охотой на рабов. В конце концов прочное место на Мадагаскаре заняли французы
и  навязали Мадагаскару свою колониальную систему.  Но  до того,  как остров
стал  колонией,   основное  племя  ховов  создало  в  XIX  веке  королевство
Мадагаскар,  в  котором господствующая верхушка властвовала над  собственным
народом  и  другими  побежденными племенами с  не  меньшей жестокостью,  чем
иноземные захватчики.
     Поэтому  легенда Манахицары о  тиране-крокодиле нашла  живой  отклик  в
душах моих гостей,  а  речь дерзкой жабы доставила им истинное удовольствие.
Сказка полна мудрой аналогии с их настоящей жизнью.
     - Смелая  жаба!  -  воскликнул учитель Рамасо.  -  Правильно поступила,
разоблачив хищного крокодила.  Но сказка не должна на этом кончаться.  В ней
не хватает главного.
     - Чего? - полюбопытствовал мальгаш.
     - В  реке появится новый крокодил и станет пожирать зверей так же,  как
его предшественник.
     - Ну, тут уж ничего не поделаешь, - говорит Манахицара.
     - Крокодил крокодилом и останется, - бросает другой мальгаш.
     - Неправда! Вы слышали, что могущество крокодила длилось ровно столько,
сколько страх  заставлял других животных быть  беспомощными.  Рассказ должен
иметь продолжение:  крокодил пожирал одну за другой свои жертвы,  потому что
звери шли в  одиночку,  не  помогали друг другу.  Жаба должна научить,  что,
только  объединившись,  они  будут  непобедимы.  Жаба  должна объединить все
живое,  и  когда  появится новый крокодил,  его  встретит боевое содружество
прежних жертв. Такое должно быть продолжение сказки о короле-крокодиле.
     Наступило выразительное молчание.
     - В том, что сказал Рамасо, есть правда, - промолвил Джинаривело.




     На  следующий день  после  этого  разговора я  навестил учителя  в  его
хижине,  которая стояла в  центре деревни против обширного школьного здания.
Рамасо я не застал,  но его вади,  жена,  приветливо пригласила меня зайти и
подождать мужа:  его позвали к внезапно заболевшей женщине,  но он, наверно,
скоро вернется.  Я вошел и сел на стул,  стоявший у стены. Тем временем вади
куда-то вышла.  В хижине две комнатки,  стены которых,  так же как и в нашей
хижине,  сооружены из густо сплетенных волокон растения фалафа.  Среди более
чем скромной обстановки выделялись стол,  покрытый бумагой, и над ним полка.
Полка для  этих  мест  несколько необычная.  Это  скорее шкафчик с  дверцей,
запирающейся на ключ. Дверца сейчас приоткрыта, и видны книги.
     Меня  одолело любопытство.  Я  подошел и  взял первую попавшуюся книгу.
"Тартарен из  Тараскона",  -  прочел я  французское название на обложке и  с
нежностью взглянул на старую знакомую,  забредшую в  столь отдаленные места.
Книга  тонковата.  Вероятно,  популярное  сокращенное издание.  Перелистываю
страницы,  сразу видно, что текст изменен и как будто переделан. Но что это?
Читаю подчеркнутую,  вероятно,  самим Рамасо фразу:  "В той же мере, в какой
будет уничтожена эксплуатация одного индивидуума другим,  уничтожена будет и
эксплуатация одной нации другой.
     Вместе с антагонизмом классов внутри наций падут и враждебные отношения
наций между собой".
     Это "Тартарен из Тараскона"?  Странный Тартарен!  Листаю дальше,  снова
подчеркнутое карандашом место.  "Так же как деревню она сделала зависимой от
города,  так варварские и  полуварварские страны она поставила в зависимость
от стран цивилизованных, крестьянские народы - от буржуазных народов, Восток
- от Запада".
     В  высшей степени заинтригованный,  заглядываю в  начало книги и  здесь
нахожу отгадку:  за  обманчивой обложкой "Тартарена из Тараскона" скрывается
титульный лист  подлинной брошюры:  К.Маркс и  Ф.Энгельс,  "Коммунистический
манифест".
     Так  вот оно что!  Значит,  бурное историческое течение добралось и  до
этого затерявшегося мадагаскарского селения,  пребывавшего,  как мне до  сих
пор ошибочно казалось,  в вековом безнадежном омертвении среди рисовых полей
и  безлюдных гор.  Житель колонии,  читающий "Коммунистический манифест",  и
читающий,  как это видно из  подчеркнутых мест,  с  увлечением,  -  личность
по-настоящему опасная для  колонизаторов.  Теперь мне стало понятно,  почему
Рамасо с  такой  неприязнью отнесся к  нашему появлению в  Амбинанитело.  Он
опасался белых людей, связанных в его представлении с колониальным режимом.
     Я  положил книгу  на  место  и  задумался:  хорошо  ли  быть  чрезмерно
любопытным и вторгаться в чужую тайну?  Но искушение было слишком велико.  Я
заглянул в  другую книгу с обернутой в бумагу обложкой.  На многих страницах
пометки,  сделанные красным карандашом. Книга озаглавлена: "О праве наций на
самоопределение". Автор - Ленин.
     Беру с  полки следующий том.  И  здесь читателем сделано много пометок.
Одной  фразе  Рамасо,  по-видимому,  придавал  особое  значение -  она  была
несколько раз жирно подчеркнута в конце одной страницы и в начале другой.
     "Великое  мировое  значение  Октябрьского  переворота  в  том,  главным
образом, и состоит, что он:
     1)  расширил рамки  национального вопроса,  превратив его  из  частного
вопроса  о  борьбе  с  национальным  гнетом  в  Европе  в  общий  вопрос  об
освобождении угнетенных народов, колоний и полуколоний от империализма..."
     Это слова Иосифа Сталина.  В следующей брошюре, "Международный характер
Октябрьской  революции",  тоже  принадлежащей перу  Сталина,  Рамасо  сделал
многочисленные  пометки   -   увы,   на   мальгашском  языке   -   с   тремя
восклицательными знаками в  конце.  Подчеркнутое рядом  с  пометками место в
брошюре звучит так:
     "...Октябрьская  революция  открыла  новую  эпоху,  эпоху  колониальных
революций, проводимых в угнетенных странах мира в союзе с пролетариатом, под
руководством пролетариата".
     Необычная в  хижине  мальгаша библиотека и  все  подчеркнутые в  книгах
места, относящиеся к проблемам колониальных народов, не оставляли сомнений в
духовном облике учителя Рамасо:  это борец за  освобождение своего народа от
ига колониализма. Пути освобождения он видит в идеях, выдвинутых Октябрьской
революцией.
     Я сидел задумавшись,  держа в руке последнюю брошюру, и не заметил, как
кто-то  вошел в  хижину.  Рамасо.  Слишком поздно положить книжку на  место.
Впрочем,  к чему? Рамасо мгновенно понял, что произошло. Ужас мелькнул в его
глазах.  Он остановился посреди хижины,  ошеломленный,  онемевший, почти без
сознания.
     Хочу  его  подбодрить и  смотрю на  него  как  можно  доброжелательней.
Брошюру заботливо устанавливаю на полку.
     - Я  посмотрел вашего "Тартарена из  Тараскона"...  -  говорю,  шутливо
подмигнув глазом.
     Но он прерывает меня и умоляюще произносит:
     - Скажите, вазаха, ведь вы честный человек, не правда ли?
     - Да.
     - В таком случае прошу сказать откровенно, что вы намерены предпринять?
     У Рамасо суровое и выжидающее выражение лица.
     - Прежде всего я намерен,  -  стараюсь говорить совсем непринужденно, -
намерен просить вас, Рамасо, улыбнуться. К чему такое мрачное лицо?
     Учитель делает мягкий жест рукой, как бы желая превозмочь овладевшее им
напряжение, и берет себя в руки.
     - Простите, - говорит он сдавленным полушепотом.
     - Нет,  -  перебиваю я.  -  Это вы меня простите за то, что я вторгся в
вашу тайну.  Но  я  не  так уж виноват.  Ваша вади велела мне дожидаться вас
здесь,  шкафчик был открыт,  и  я ничего дурного не имел в виду,  заглянув в
ваши книги...
     - Так вы не донесете на меня колониальным властям? - спрашивает Рамасо,
пристально глядя на меня.
     - Нет,  -  улыбнулся я. - Я не доносчик, и к тому же слишком ценю вас и
ваши взгляды...  Неужели вы думаете, Рамасо, что каждый европеец, приехавший
к вам, обязательно должен быть приспешником колониализма и империализма?
     - До сих пор так это и было.
     - Значит,  я исключение. Впрочем, должен напомнить, что я не француз, а
совсем другой национальности.
     - Знаю.
     - И я принадлежу к народу, лучшие сыны которого обычно шли рука об руку
с теми, кто сражался за свободу.
     Рамасо  кивком головы согласился.  В  хижине воцарилось молчание.  Меня
очень интересует, каким образом эти книги попали к учителю. Осторожно, чтобы
не вызвать недоверия, прошу его ответить на этот вопрос.
     - Подробностей я  никому не  могу  открыть,  даже  собственной жене,  -
говорит Рамасо.  -  Во всяком случае могу вас заверить,  на Мадагаскаре я не
одинок и всюду на важнейших участках находятся мои товарищи. А как эти книги
попали  на  остров?  Многие  матросы французских судов,  которые приходят на
Мадагаскар, состоят в партии. И вот, понимаете...
     Затем,   перейдя  на  другую  тему,   Рамасо  предостерегающим  голосом
напоминает:
     - В  скором  времени,   может  быть  завтра,  может  быть  послезавтра,
возвращается в Амбинанитело шеф кантона Раяона.
     - Раяона происходит из племени ховов? - спрашиваю я.
     - Да.  Он  чужой  нам  и  как  человек другого племени и  как  чиновник
колониальной администрации.
     - Не беспокойтесь.  Никому, кроме моего товарища Богдана, я не скажу ни
слова, а за Богдана я ручаюсь.
     - Благодарю вас.
     Мне тут же припомнился аналогичный случай.  Несколько дней назад старый
Джинаривело рассказал мне  о  раздорах между  родами  заникавуку и  цияндру.
Тогда я,  так же как и сегодня, должен был торжественно клясться и уверять в
своей лояльности.  Когда же изменится положение и к нам с доверием и дружбой
будет относиться вся деревня, а не горстка жителей?
     Рамасо запирает на ключ шкафчик с книгами и ключ кладет в карман.
     - Динамит,  -  с  улыбкой  говорит он,  показывая глазами на  полку,  -
который в свое время взорвет всю колониальную систему.
     - Однако пока это только грозное фади, - добавляю я.
     - Но фади,  - говорит с усмешкой Рамасо, - грозное для администраторов,
а не для мальгашей.




     В  деревню возвратился из объезда шеф кантона -  староста и приступил к
своим обязанностям в  большом доме рядом с нами.  Во дворе дома теперь полно
людей. Жители долины с обоих берегов реки приходят платить налоги.
     Староста,  молодой  человек из  главного племени ховов,  давних  владык
Мадагаскара,  прибыл сюда из самой Тананариве.  Как и всякий хова, он горд и
всегда  приятно улыбается.  Фигура у  него  щуплая,  лицо  некрасивое,  кожа
светлая,  как  у  японцев.  У  него  есть  жена,  красивая темная девушка из
местного племени бецимизараков. Племя подарило ему девушку в качестве выкупа
и действенного талисмана для смягчения налогов.  Шеф кантона -  единственный
представитель французских властей в долине Амбинанитело -  сила и хозяин. Он
окончил в столице административное отделение школы La Myre de Vilers. У него
проницательные живые  глаза,  он  хорошо  говорит  по-французски,  а  думает
по-ховски;  вьется и  сгибается под тяжестью невероятного честолюбия.  Хочет
быть образцом европейской цивилизации. Он многого достиг, но в голове у него
сплошная путаница.
     Под  вечер он  приходит ко  мне  с  визитом,  попивает ром и  незаметно
изучает мое лицо. Он знает все - знает, что я ищу следы Беневского, а Богдан
- птиц и насекомых. Обо всем доложили ему наши соседи.
     После  второй  рюмки  он  доверительно рассказывает о  своей  миссии  в
долине:  внедрять цивилизацию среди бецимизараков,  на которых,  разумеется,
смотрит несколько свысока и старается им привить добропорядочные нравы.
     - Какие именно? - допытываюсь со всей благожелательностью.
     Раяона  немного озадачен моим  вопросом и,  задумавшись,  теребит рукой
губу.
     - Какие?  -  повторяет.  - Ну, хотя бы добросовестно работать, ведь они
невозможные  лентяи.  Совершенно  не  хотят  понять,  какие  материальные  и
моральные блага дает труд.
     Чувствую, шеф кантона пропитан философией белых наставников.
     - Как же вы внедряете хорошие нравы? - пытаюсь добраться до сути.
     - Разными способами.  Отличная школа для них - общественные работы, так
называемые трестации, потом...
     - Подушный налог, - подсказываю.
     Раяона слишком сообразителен, чтобы не понять скрытой иронии.
     - Пожалуй,  -  подхватывает  храбро,  -  и  подушный  налог  тоже.  Что
поделаешь, на таких мероприятиях покоится структура всякого государства; без
них наступила бы  анархия...  Возвращаясь же к  нашим бецимизаракам,  должен
сказать: прежде всего я борюсь с их пороком - пьянством.
     В этом шеф кантона прав.  Алкоголь,  привитый европейцами четыреста лет
назад людям племени бецимизараков, стал для них истинным бедствием. Торговые
суда чаще всего приставали к  восточному побережью Мадагаскара,  и  спиртные
напитки были основным товаром, завозимым сюда.
     - Да  вы апостол-трезвенник?!  -  шутливо говорю,  глядя на его рюмку с
ромом.
     Вдруг Раяона охватывает какая-то  стыдливая робость.  Он все сказал,  и
больше уже ничего не приходит ему в голову.
     - Остальное доскажет вам учитель Рамасо.
     Я внимательно посмотрел на шефа,  пытаясь отгадать его мысли.  Но маска
равнодушия на  его  лице  не  дает  возможности добраться до  сути.  На  мой
вопросительный взгляд хова ответил:
     - Учитель прививает им добропорядочность, учит читать, писать, считать,
обучает французскому языку и при помощи молодежи влияет на родителей.
     Интересно,  догадывается ли  шеф  кантона,  какие  политические взгляды
исповедует учитель?  Мне  кажется,  что  нет.  Раяона молча  выпивает третью
рюмку.  После  четвертой замечает на  столе пачку польских газет.  Его  лицо
внезапно проясняется, и он учтиво просит дать ему все газеты.
     - Все?
     - Да, все-все, как можно больше! - горячо просит он.
     Я  даю ему те,  что уже прочитал от  корки до  корки;  другие храню как
бесценное сокровище.  Пятую  рюмку я  по-дружески не  советую пить,  но  он,
упрямый и честолюбивый,  должен выпить.  Выпивает и...  не выдерживает.  Ему
нехорошо. Мутит. Ослабевшего, почти без памяти отвожу гостя домой.
     На следующий день рано утром, чуть ли не на рассвете, доносится громкий
голос старосты.  Он  что-то приказывает домашним и  своему заместителю.  Его
отрывистый голос звучит внушительно;  деревня должна знать,  что шеф кантона
трезв,  как никогда,  и с утра на ногах. К завтраку он присылает мне письмо,
отпечатанное на машинке,  - извиняется за вчерашнее. Потом заводит граммофон
и   ставит  пластинки  самого  торжественного  и   религиозного  содержания.
Граммофон замаливает его грехи.
     В  течение дня выяснилось,  почему Раяона воспылал такой любовью к моим
газетам, - цивилизация и гигиена. В стороне стоит уборная. Раньше можно было
пользоваться листьями или  вообще ничем не  пользоваться.  Но  теперь Раяоне
нужна бумага.  А  чтобы церемонии придать более солидный вид,  он каждый раз
прибегает к целехонькой газете -  двум развернутым листам. Раяона знает, что
прогресс цивилизации определяется количеством использованной бумаги.
     На  другой день я  не  на шутку рассердился:  жертвой цивилизации стали
"Ведомости  литерацке" -  богатый  номер,  посвященный Японии,  я  не  успел
досмотреть его.  Объем и глянцевая бумага,  вероятно,  были чересчур сильным
соблазном для шефа.  Исчезновение я заметил слишком поздно, когда газета уже
была использована.
     Через неделю "цивилизация" снова напомнила о себе.
     Из Амбохибола,  деревни на другой стороне реки, один туземец принес мне
любопытного,  хотя и обыкновенного зверька -  танрека. Это еж, весь усеянный
щетинистыми шипами,  самый большой из  семейства ежей и  даже из  всего рода
насекомоядных.  Вид  этот,  между  прочим,  хранит великую тайну:  ближайший
родственник танрека живет по ту сторону земли,  на острове Куба. Как он туда
попал,  одни  боги  ведают.  Тайну  хранят  мрачные космические катастрофы и
неразгаданная история зверька.
     Я  уже давно хотел иметь живого танрека и очень обрадовался,  когда его
принесли,  но  тут же  вздрогнул от  возмущения.  Какая жестокость!  Мальгаш
привязал танрека за нижние зубы и тащит полузадушенное животное с чуть ли не
вырванной челюстью. Пропащий инвалид.
     К тому же мальгаш разоделся,  как на маскарад. На нем немыслимые штаны,
шелковая рубаха,  дорогая шляпа  и  осеннее французское пальто  из  плотного
материала,  ужасно смешное в  тропическую жару.  Все осматривали пришельца с
подлинным изумлением.
     - Пять  франков!  -  крикнул напыщенный франт и  бросил танрека к  моим
ногам.
     Пять франков за танрека -  цена так же высока и  нелепа,  как и осеннее
пальто. Этот человек потерял ощущение действительности.
     Вокруг нас собирается толпа зевак.  Среди них бедняк, на котором только
набедренная  повязка.  Бедный,  но,  вероятно,  хороший  человек  подошел  к
танреку, освободил его от пут и нежно стал гладить. Обессиленный зверек даже
не пытался удирать.
     Я  фотографирую бедняка с  танреком и  даю  ему  за  это пять франков -
неслыханный дар.  А  владельцу зверька предлагаю только один франк.  Бедняк,
услыхав это,  заливается громким смехом,  извивается,  приседает,  не  может
сдержать бешеного восторга.  Другие жители деревни присоединяются к  нему  и
тоже  хохочут  до  упаду.  И  только  хозяин  несчастного танрека  сжимает в
бессильном гневе кулаки и, возмущенный, летит к старосте жаловаться.
     - Это неправильно! - говорит спокойно и с достоинством Раяона. - Где же
пропорция,  где смысл? - И объясняет мне, что голыш - прощелыга и бродяга, а
хозяин танрека - богатый и солидный человек, ему причитается соответствующая
плата, он человек цивилизованный...
     Плохо, что я не надел шлема и стоял с непокрытой головой на солнцепеке.
Неожиданно во мне закипает бешенство, и я взрываюсь:
     - Цивилизация - это прежде всего доброе сердце!..
     И внезапно обрываю.  Не могу говорить дальше.  Я хотел прочесть нотацию
двум коричневым людям,  хотел их пристыдить - и не могу: пафос улетучился. Я
слишком высоко забрался.
     В самом деле,  что-то не так. Лучше надеть шлем на голову, улыбнуться и
принять  неизбежный  ход  событий.  Посмеяться  над  забавной  карикатурой и
порадоваться,  что  "цивилизация" в  Амбинанитело приходит  именно  в  такой
форме, а не в другой, более опасной.




     Буйная  природа Амбинанитело подчинена железным законам извечной борьбы
нового со старым.  Ветви растений тянутся к  солнцу и  с безудержной силой и
яростью сталкивают в  тень  все,  что  росло  здесь вчера;  давят,  убивают,
стирают в порошок.  Уничтожающая мощь природы все сметает на своем пути,  не
щадит ничего ни  в  мире  растений,  ни  в  сознании людей.  Давние события,
которые  некогда  потрясали целые  племена,  удивительно быстро  исчезают  в
волнах забвения.
     Иногда  лишь  в  каком-то  обрывке  разговора  случайно,  на  мгновение
приоткроется клочок тайны.  След, затерянный поколениями в дебрях запутанных
легенд и непонятных фади, внезапно, на секунду, становится реальным фактом.
     Где-то  на  дереве  вблизи  моей  хижины послышался голос  мальгашского
дрозда - дронго.
     - Он -  фади!  - предостерегает меня Джинаривело, показывая на птицу. -
Никогда не стреляй в дронго.
     Оказывается,  дронго некогда спас жителей долины от смерти или рабства.
Своим криком он направил преследователей по ложному следу.
     - Каких преследователей? Откуда они явились?
     - Легенда  говорит,   что  жили  они  у   моря,   в  устье  нашей  реки
Антанамбалана. Это были плохие люди, они постоянно совершали набеги, хватали
наших предков и продавали их в рабство...
     - Это были белые пираты?
     - Легенда так говорит.
     Еще  несколько  подробностей,   и  история  ясна,  след  найден.  Фади,
связанное  с  милой  птицей,   безошибочно  приводит  к  периоду  пиратского
владычества  в   начале  XVIII  века,   к   событиям,   которые  в   истории
захватнических войн считаются самыми удивительными.
     Преступный выродок  пират  Плантен  благодаря  исключительной наглости,
соединенной с  какой-то кошмарной романтикой и безумным зверством,  совершил
незаурядные подвиги. То, чего полвека спустя не смог достигнуть Беневский, а
только  через  полтора века  ценой  невероятных усилий  и  громадных людских
потерь добились французы,  проделал Плантен.  С  оружием в руках он завоевал
Мадагаскар и стал его владыкой.
     Это кажется сказкой из  "Тысячи и  одной ночи",  какой-то  карикатурой,
повторившей на Мадагаскаре троянскую войну.
     И  хотя  французские  и,   разумеется,   английские  летописи  стыдливо
замалчивают  эту  авантюру,  достоверные  описания  свидетелей  подтверждают
удивительные приключения.  Стоит напомнить о них хотя бы потому, что столица
владыки-пирата находилась совсем близко от нашей долины.
     Англичанин Джон  Плантен родился на  острове Ямайке во  второй половине
XVII века. Не получив никакого образования, он не умел ни читать, ни писать.
Единственное,  чему он  научился в  родительском доме,  это извергать потоки
отборнейшей  брани.   Когда  ему  минуло  двадцать  лет,   он  сговорился  с
английскими пиратами,  разбойничавшими в американских водах, и присоединился
к ним.
     В  то  время  Индийский океан был  истинным Эльдорадо для  всякого рода
грабителей.  Корабль,  на  котором плавал Плантен,  отправился на восток.  В
обществе   грубых   авантюристов  этот   герой   славился  беспощадностью  и
жестокостью,  к  тому  же  он  был  удачлив и  быстро поднимался к  вершинам
пиратского искусства.  Грабя европейские и азиатские торговые суда,  Плантен
составил громадное состояние.
     Мечтой каждого корсара было  вернуться после  солидного улова в  родные
края и провести там остаток жизни.  Увы,  такой счастливый конец в последнее
время не  всегда удавался:  Восточно-Индийская компания терпела колоссальные
убытки,  причиняемые пиратами, и объявила им войну не только на море, но и в
самой  Англии.   Те,   кому  удалось  пробраться  на   родину  контрабандой,
безжалостно преследовались. К тому же английское правительство великодушно и
обманчиво обещало амнистию,  а  когда заблудшие овечки объявлялись,  их чаще
всего отправляли на виселицу.
     Создавшееся положение заставило пиратов толпами ринуться на Мадагаскар,
к  берегам  которого они  не  раз  причаливали и  на  его  больших просторах
находили пристанище.  Мадагаскар тогда  был  разделен на  несколько десятков
миниатюрных мальгашских государств, начальники которых громко именовали себя
королями. Они вовсю пользовались жизнью и неустанно вели междоусобные войны.
Короли приглашали пиратов,  этих кровавых дел мастеров,  в союзники.  Однако
такие союзы быстро распадались: пираты, где только могли, захватывали власть
в свои руки, держали население в страхе и создавали собственные государства.
     Такое государство основал в  долине реки  Антанамбалана Джон  Плантен и
объявил себя королем залива.  Он привез с  собой несметные сокровища и банду
головорезов и  с  их помощью тиранил местное население.  Он воздвиг огромную
крепость-замок  и,  используя межплеменные распри,  сколотил личное  войско,
состоящее  из  тысячи  мальгашских  воинов.   В   своем  "дворце"  он  завел
многочисленный гарем,  богато  одевал жен-мальгашек в  шелка  и  увешивал их
драгоценностями.  Для поднятия престижа у Плантена были два вассала, которые
провозгласили его верховным владыкой.  Речь идет о шотландце Джеймсе Адере и
датчанине Хансе  Бургене,  таких же  пиратах,  как  он.  Вассалы основали по
соседству свои маленькие государства, и все трое помогали друг другу.
     Жизнь  проходила по  усыпанному розами пути  и  перемежалась набегами в
глубь острова для захвата рабов.  Тогда-то,  вероятно, в долине Амбинанитело
родилось  фади  птицы  дронго.  Вдруг  до  Плантена докатился слух,  что  на
Мадагаскаре живет невиданной красоты девушка королевской крови. Тут началась
кровавая  мелодрама  Мадагаскара,   размеры   которой  превзошли,   пожалуй,
троянскую битву.
     Чудо-дева  была  внучкой  мальгашского  короля  государства  Масселеге,
которого англичане прозвали "кинг Дик" (в  то  время англичане любили давать
английские клички всем живущим на Мадагаскаре).  Звали ее Элеонора Браун, по
фамилии отца-англичанина,  который когда-то  жил на  острове и  давно оттуда
уехал.
     Слух  об  очаровательной полуевропейке Элеоноре воспламенил воображение
Плантена,  и он послал к королю Дику послов с просьбой отдать внучку в жены.
Король Дик ничего не  имел против,  но  при его дворе в  Масселеге кормилась
целая стая англичан,  в прошлом тоже пиратов. Они были враждебно настроены к
донжуану и уговорили своего шефа отвергнуть предложение Плантена.
     Получив отказ,  властелин залива затрясся от  ярости и  настрочил новое
послание,  в  котором  пригрозил королю,  что  если  тот  не  отдаст  внучку
добровольно, он, Плантен, двинет войско, отберет девушку насильно, а ее деда
сожжет  на  медленном огне.  Возмущенный наглым тоном,  король Дик  вторично
отказал пирату и  велел передать,  что встретит наглеца со  своим войском на
полпути.  Следует добавить,  что  расстояние между владениями было в  тысячу
километров.
     Плантен шуток не любил и  со всей тщательностью подготовился к  походу.
Командующий его войсками метис Том завербовал на острове Сент-Мари несколько
сот  мальгашей,   с   давних  пор  верных  пиратам.   Кроме  того,   к  нему
присоединилась часть мадагаскарских корольков,  и  среди них король Келли из
Маннагое,  который привел с собой тысячу головорезов. Но в сражении Келли не
участвовал.  Он  предал  Плантена и  со  своим  войском  перешел на  сторону
противника. Предательство Келли не остановило Плантена. Он построил войско в
боевом  порядке,   разместив  на  флангах  отряды  вассалов  -  шотландца  и
датчанина.  Ротами мальгашей командовали офицеры, бывшие пираты. Над войском
развевались  английские,  шотландские и  датские  государственные флаги,  не
совсем  обычные  опекуны  пиратского  нашествия.  В  первой  стычке  Плантен
победил,  обратив неприятеля в  бегство,  и  захватил много пленных.  Однако
через  несколько дней  снова  закипел кровавый бой.  Король Келли  подкрепил
отступающие отряды Дика свежими силами,  и противники схватились снова. Но и
на этот раз король Дик потерпел поражение и вынужден был отступить до самого
Масселеге.  Келли же умчался обратно в свои владения.  Упорство обеих сторон
было велико,  и во всех сражениях обильно лилась мальгашская кровь. Но когда
Плантен окончательно разбил противника,  захватил в  плен  короля Дика,  его
столицу  превратил  в  прах  и,   наконец,  добился  красавицы  Элеоноры,  -
оказалось,  что  у  нее  уже  был ребенок.  Огорченный и  взбешенный Плантен
приказал предать огню короля Дика и  всех его английских союзников,  как это
было  обещано  раньше.   Но  прекрасная  пленница  все  же  покорила  сердце
победителя.  Пират  влюбился по  уши.  Однако наслаждения медового месяца не
заглушили желания отомстить мальгашскому предателю Келли.  Плантен обрушился
на его государство и разрушил дотла, но сам Келли снова ускользнул. Он удрал
на южную оконечность острова к своему брату, начальнику форта Допен.
     Остервеневший Плантен хотел помчаться за ним в погоню,  но его удержали
грозные  вести  с  севера:  в  отсутствие Плантена местные мальгаши восстали
против  тирании  короля  залива  и   окружили  его  столицу  в   устье  реки
Антанамбалана.  Форсированным маршем  Плантен поспешил на  помощь  и  прибыл
вовремя,  чтобы пролить немало крови восставших. Возможно, именно в то время
карательные отряды снова навестили деревню Амбинанитело.
     Жестокие набеги  не  мешали Плантену наслаждаться супружеским счастьем.
Влюблявшийся все  сильнее,  он  между  двумя  кровавыми  расправами  не  мог
наглядеться в  прекрасные глаза Элеоноры.  Он  ловил из ее уст сладкие слова
десяти  божьих  заветов.  Отец  Элеоноры,  религиозный англичанин  Браун,  в
далеком детстве обучил ее крохам религии, и теперь закоренелый пират впервые
в жизни слушал эти премудрости, кроткий (на мгновение), как ягненок.
     На  этом,  собственно,  могла  закончиться история  любовных и  военных
похождений на  Мадагаскаре,  если  бы  не  страшная жажда мести у  Плантена.
Где-то,  далеко на юге,  существовал Келли,  посмевший когда-то предать его.
Никакая любовь не помешает свести счеты.  Этот мальгаш не имел права жить на
свете.  И вот Плантен объявляет войну,  сзывает со всех сторон европейских и
туземных союзников и  отправляется в  поход  за  тысячу сто  километров,  на
другой  конец  Мадагаскара.   Его  неукротимой  ненависти  ничто  не   могло
противиться.  Злобный атаман  предавал смерти  сомневающихся или  уставших в
походе  солдат.  Во  время  стычек он  потерял двоих  товарищей по  оружию -
шотландца Адера и  датчанина Бургена,  но сам благополучно добрался до форта
Допен,  не устрашился его пушек,  захватил крепость,  а  короля Келли с  его
братом и английскими советниками замучил медленной смертью.
     После этого Плантен быстро собрался в обратный путь к заливу Антонжиль,
гонимый  тоской  по  прекрасной Элеоноре  и  новой  заботой:  огромная  туча
мадагаскарского войска снова напала на его государство.  Он примчался, задал
бунтовщикам  трепку,  погнал  их  через  весь  Мадагаскар,  захватил  тысячи
невольников,  продал  их  в  заливе  Святого  Августина (на  западном берегу
Мадагаскара)  на  корабли  из  Бристоля,   после  чего  навязал  мальгашским
государствам преданных себе корольков -  подлинный владыка всего острова - и
вернулся в объятия своей возлюбленной.
     И   воцарилось   спокойствие   на   много   лет.   Улеглись,   наконец,
разбушевавшиеся   страсти.   Элеонора   подарила   Плантену   многочисленное
потомство.  Ничто не омрачало их счастья.  Даже то, что пришлось застрелить,
как собаку,  англичанина Лислея: молодчик, кажется, чересчур заглядывался на
его  жену.  Когда позже климат Мадагаскара надоел его семье,  Плантен согнал
подчиненных и  велел построить корабль.  В  один  прекрасный день он  махнул
рукой  на  свое  мадагаскарское королевство и  вместе  с  семьей  и  группой
товарищей-пиратов  отправился на  восток  и  поступил на  службу  к  Ангрии,
князьку малабарских корсаров. С тех пор о нем никто ничего не слыхал.
     Карьера мадагаскарского главы пиратов,  так  же  как  и  вековой период
господства корсаров  в  Индийском океане,  может  показаться злой  насмешкой
истории,  каким-то диким капризом. А, в сущности, это был закономерный, хотя
и  отравленный  продукт  колониальной  эры,  нарождающейся в  этих  странах.
Вначале был гнойник: тирания пиратов сродни неприкрытой алчности европейских
торговых компаний.  На  следующем этапе когти колониальных хищников скрылись
под лживой маской цивилизации и христианства,  чтобы сегодня, на завершающем
этапе,  снова  цинично  появиться  на  свет  в  облике  явной  экономической
экспансии,  получившей права гражданства по колониальным законам.  Следующий
этап развития,  несомненно, поведет события по другому руслу: поднимут голос
многие Рамасо вместе с угнетенными народами, сознание которых пробуждается.
     Уход  с  Мадагаскара Плантена и  его  шайки  освободил мальгашей залива
Антонжиль от кошмара.  Быстро и основательно они забыли о жестоком владыке и
его господстве, как забывают тяжелый, мучительный сон. Буйная растительность
и  забывчивость людей стерли все следы безумного человека,  который совершил
столько наглых дел,  пролил столько крови,  вызвал столько слез из  невинных
глаз. После него не осталось ничего, кроме незаметного, случайного сувенира:
тихой,  скромной любви к  маленькой птице,  ставшей для жителей Амбинанитело
фади.




     Прилетел дронго и  поселился на  верхушке фигового дерева,  вблизи моей
хижины. Как и все дрозды мира, он черный, с темно-синим оттенком. Однако это
не обыкновенный дрозд:  у него красивый,  как у ласточки,  хвост,  на голове
озорной хохол.  Жители деревни говорят о нем: "Хорошая птица!" Любят, и даже
больше - называют королем птиц.
     Однажды утром я стоял во дворе и насвистывал песенку о собаке,  которая
мчалась по полю и виляла хвостом, как вдруг я услышал, что кто-то на фиговом
дереве аккомпанирует мне и тоже велит собаке мчаться по полю, правда свистит
немного коряво  и  неуверенно,  но  мелодия все-таки  звучит.  Смотрю вверх.
Дронго склонил черную головку набок, как бы дожидаясь следующих тактов, и не
спускает с меня лукавых глазенок.
     - Алло! - весело приветствую его.
     - Алло-о! - отвечает птица сверху и исчезает в листве.
     До  сих  пор  мне  казалось,  что фиговое дерево навещали разные птицы:
зеленые голуби, сойки, попугаи. Я всех их слыхал. Но теперь я знаю: там была
только одна птица -  дронго. Он копировал всех. И это он, озорник, высоко на
дереве воспроизводил звуки,  как женщина толчет рис,  -  в то время для меня
сверхзагадочное явление.  Теперь  я  знаю,  дронго  -  остроумный весельчак,
забавный болтун,  мастер  на  шутки  и  проказы,  любитель легкой  музыки  и
беспечной жизни.
     - Не  убивай дронго!  -  предостерегает Джинаривело и  смотрит с  явной
тревогой на мое ружье. Так же просят и предостерегают другие жители деревни,
и  трудно поверить,  что это те самые люди,  которые спокойно могут замучить
хамелеона или жестоко поступить с  безвредным ежом -  танреком.  А птице они
посылают нежные взгляды и твердят.
     - Дронго - фади, дронго - неприкосновенный и святой!
     И охотно рассказывают, в который уже раз, старую историю.
     - Давным-давно,  когда  на  деревню  Амбинанитело обрушивались набегами
морские пираты и  угоняли жителей в  рабство,  бороться с  ними  было  очень
трудно.  Только  лес  мог  спасти  от  гибели.  Однажды  в  деревне заметили
приближение разбойников.  Все  население бросилось в  лес.  Увы,  женщины  с
маленькими детьми не  могли  успеть за  убегавшими.  В  конце  концов они  в
отчаянии вынуждены были укрыться в зарослях,  надеясь, что преследователи не
заметят  их.  К  несчастью,  какой-то  младенец громко  заплакал,  и  погоня
моментально  ринулась  по  правильному  следу.  Казалось,  ничто  не  спасет
несчастных, хотя ребенок замолчал.
     Вдруг  совершенно  неожиданно высоко,  на  соседнем  дереве  послышался
детский  плач:  дронго.  Когда  захватчики услышали  голос  знакомой  птицы,
подражающей плачу ребенка,  то подумали,  что дронго обманывал их все время.
Они прекратили погоню и повернули обратно.
     Вот как дронго спас от неминуемой гибели женщин и детей.  С тех пор все
потомки,   все   население  Амбинанитело  почитает  его  как  благодетеля  и
птицу-хранителя. Любовь к дронго передается из поколения в поколение.
     На  верхушке фигового дерева у  моей хижины торчит сухая ветка.  Дронго
облюбовал ее для постройки своего жилища. Он любит широкие горизонты. Отсюда
обозреваются все окрестности,  можно следить за поведением людей,  впитывать
звуки деревни. Но самое большое внимание дронго уделяет воздушным просторам.
Караулит.  Время от  времени он  срывается с  места,  делает ловкий поворот,
какой-то головоломный вираж,  от которого земля и небо приходят в изумление,
и снова возвращается к себе на ветку. В клюве он держит добычу - осу. Иногда
муху или стрекозу.
     Дронго  -  крикун,  хохотун и  насмешник -  обладает необыкновенным для
крикунов  достоинством  -  храбростью.  Безумной,  неустрашимой  храбростью.
Молнией обрушивается он на врага,  а врагом он считает любую птицу,  которая
вторгнется в  дронгово царство,  впрочем не  такое  уж  обширное:  несколько
десятков шагов  от  кокосовой пальмы  у  дома  старосты Раяоны до  банановых
зарослей у  амбара  купца-китайца.  Пусть  попробует нарушить границу  любой
забияка, - будь он хоть самой большой птицей, дронго становится воинственной
фурией. Он сражается, как герой, и побеждает; нарушитель улепетывает.
     Кукушки глупы,  упрямы и бессовестны. Кукушка в Амбинанитело необычайно
наглая,  возможно потому, что необыкновенно хороша: голубая. Ежедневно после
полудня она отправляется на прогулку по деревне,  расчищает кусты и  поедает
гусениц;  охотно ворует птичьи яйца и птенцов. Аккуратно к четырем часам она
появляется около моей хижины,  и тогда наступает страшный птичий скандал.  В
банановых зарослях с  криком и  визгом тормошат и  раздирают друг  друга две
птицы:  одна большая,  голубая,  другая поменьше, черная. Наконец появляется
растрепанная кукушка и пятится задом.  Желая, вероятно, сгладить впечатление
от своего поражения,  она что есть мочи ругается. Дронго не остается в долгу
и тоже орет изо всех сил.  Кричат они до тех пор,  пока не разойдутся. Тогда
наступает тишина и покой на двадцать четыре часа: кукушка упряма.
     Говорят,  с  таким же мужеством дронго набрасывается на самую большую в
нашей местности хищную птицу -  канью папанга, и так дерзко наступает, что в
конце концов принуждает великана к  бегству.  Мальгаши в  восторге от  этого
зрелища.  Они  говорят,  что  дронго сильнее папанга и  поэтому с  гордостью
называют его королем птиц.
     Я живу в чужом,  очень чужом,  почти враждебном окружении. Здесь люди и
климат,   растения  и   звери  стерегут  каждый  шаг  пришельца.   Выработка
внутреннего равновесия становится здесь  неотъемлемой частью  существования.
Для  равновесия заключаются союзы,  ищется опора.  Иногда это  закат солнца,
иногда  обильный  обед,  случайно  найденное в  книге  слово,  взрыв  гнева,
неожиданный цветок или волнение и нежность при виде дронго. Черный маленький
рыцарь с озорным хохолком на голове, неустрашимый защитник своего маленького
государства,  вырастает почти в  какой-то символ.  Он может служить примером
мужества, образцом справедливого гнева. Я смотрю на него и восхищаюсь.
     И вот дронго не стало.  Нет его несколько часов,  полдня. Нет его день,
другой.  Я  хожу  расстроенный и  его  исчезновение воспринимаю  как  личную
неприятность.  Словно кто-то  близкий вдруг покинул меня без предупреждения,
не попрощавшись, и все вокруг опустело. Подозреваю, что его сожрала кошка, и
не могу прийти в себя от угнетенного состояния.
     Но на третий день,  рано утром,  меня разбудил веселый,  громкий птичий
гомон.  Я  выскочил,  посмотрел на  верхушку фигового дерева:  он!  Не  верю
собственным глазам:  он!  Неукротимый,  радостный. И не один. Привел с собой
другого дронго,  самочку.  Влюблен в  нее  по  уши,  пляшет вокруг нее танец
счастья и поет о пламенной любви.  Он опьянен и разгорячен.  Он как огненная
лава, как вспыхнувшее пламя. Кто устоит перед таким огромным чувством?
     Дронго  похитил  сразу  два  сердца,  вскружил две  головы:  сердечко и
головку  маленькой самочки  на  дереве  и  большое сердце  и  большую голову
двуногого существа на земле.




     В  банановых зарослях вблизи  моей  хижины я  обнаружил необыкновенного
кузнечика.  Такого красивого кузнечика я  еще не встречал.  Туловище у  него
голубое,  как небо,  а  крылья красные,  как живая кровь.  Природа поступила
донельзя расточительно и неблагоразумно:  франтоватое насекомое одето крайне
вызывающе,  бросается всем в глаза и,  чтобы не погибнуть,  должно постоянно
прятаться. Кузнечик тщательно скрывается и весь день сидит, забившись в щель
между двумя банановыми листьями.
     Самый  диковинный каприз природы в  нем  -  два  тонких,  фантастически
длинных уса.  Они раз в  шесть больше самого насекомого;  длина их  не менее
двадцати пяти сантиметров.  Изобретательная природа,  вероятно, решила таким
способом  исправить свою  ошибку  -  чересчур расточительное украшательство:
красивый  узник  получил  как   бы   великолепные  антенны,   которые  можно
протягивать далеко за пределы укрытия и вылавливать ими вести из мира.
     Вести -  это значит другие насекомые;  красавец кузнечик -  кровожадный
разбойник.  Он  питается исключительно мясом  своих сородичей;  укрытие его,
собственно,    предательская   ловушка,    а    неподвижность   -    упорная
настороженность.  После  нескольких дней  наблюдений меня  невольно  охватил
легкий ужас:  кузнечик не  знает никаких радостей жизни,  ему  чужды страсти
насекомых,  веселое  порхание,  жажда  солнца.  Его  существование -  только
притаившаяся злоба,  беспрерывная цепь  убийств  и  пожирание  своих  жертв.
Поднятые кверху усики прижаты к листу и сообщают о приближении дичи. Вот они
даже не дрогнули:  пробежал муравей. Муравьи - проныры и любят совать нос во
все  щели.   Пагубное  любопытство.  Внезапно  в  нужный  момент  из  бездны
высовываются жадные челюсти и хватают испуганную жертву.
     Когда же на лист садится жучок,  усы,  наоборот, беспокойно двигаются и
время от времени трогают гостя.  Вдруг они сильно толкают его,  жучок теряет
равновесие и катится по гладкому листу в пропасть,  прямо к кузнечику. Живым
он  не  выберется.  Длинные  усики  вначале казались мне  капризной выходкой
природы, на самом же деле они верные помощники убийцы.
     Однажды на  лист  села пчела.  Усы  не  двигаются,  точно безжизненные;
боятся,  вероятно,  спугнуть крылатого пришельца.  Но  зато происходит нечто
другое,  страшно коварное.  Из укрытия осторожно,  до половины, высовывается
его яркое тело и  неподвижно замирает;  можно поклясться -  на листе расцвел
какой-то  красно-голубой  соблазнительный  цветок.  Самый  настоящий.  Пчела
подумала то  же  самое  и,  привлеченная им,  стала приближаться.  Но  вдруг
остановилась на полпути, почуяв недоброе. У кузнечика нервы не в порядке, он
не выдержал и зашевелился.  Это спасло пчелу:  вовремя предупрежденная, она,
жужжа, удирает как безумная. На этот раз великолепно разыгранная хитрость не
удалась.  Но  кто ее придумал?  Противоречивая природа при всем разнообразии
жизненных форм  создала в  этом  случае до  предела коварную форму:  цветок,
чарующее  орудие  любви  и   размножения  растений,   она  использовала  как
предательское  оружие  для  уничтожения  жизни.  Злые  шутки  иногда  играет
природа.




     У  главной дороги на  другом конце  деревни растет около двух  десятков
деревьев ыланг-ылангу.  Сейчас они  в  цвету.  Буйные кисти цветов свисают с
веток  и  щедро  расточают вокруг  упоительный аромат,  ставший тайной самых
ценных духов во Франции.
     В  этом  царстве  запахов пристал ко  мне  пьяный  Цила.  Цила  -  внук
Джинаривело и родственник Беначихины, значит он дружески ко мне настроен. Он
выпил здешней водки беца-беца, изготовленной из сахарного тростника, и, хотя
глаза у него мутные, старается крепко держаться на ногах. Увидев перед собой
такое  экзотическое создание,  как  я,  он  радостно  здоровается и  уже  не
отпускает меня.  Но сердечен он только в первую минуту.  Потом разочарованно
смотрит на меня,  и  недовольная морщинка пересекает его лоб.  Рассказывает,
какой он хороший охотник,  неделю назад убил в  лесу дикого кабана,  а вот я
ломаного гроша не стою.
     - Да, вазаха, да, не стоишь! - повторяет он с пьяным упорством.
     - Это почему же? - спрашиваю развеселившись.
     - В деревне смеются над тобой. Говорят, что ты растяпа.
     Странно, очень странно. Цила соболезнующе смотрит и осуждающе говорит:
     - Все удивляются,  что ты,  вазаха, живешь один, без женщины. Беден ты,
что ли?
     Час ранний,  на дороге то тут, то там хлопочут жители деревни. Мимо нас
проходит девушка, на голове по местному обычаю она несет корзину с какими-то
плодами и потому держится очень прямо.
     - Расоа! - повелительным тоном зовет Цила. - Поди сюда немедленно!..
     Девушка  остановилась,  но,  увидев,  что  Цила  нализался,  смеется на
расстоянии.
     Он же,  одержимый желанием сосватать вазаху, продолжает задевать каждую
девушку по очереди.  Потом, внезапно утомившись, тускнеет, угасает, грустит.
Нижняя губа отвисла. Он качает головой.
     - Иди спать, Цила! - прошу его.
     - Пойду спать, - соглашается он, как послушный ребенок.
     Мы пожимаем руки и расходимся в разные стороны.
     Когда на  следующий день соседи приходят ко  мне на  обычную беседу,  я
затеваю разговор о  мальгашских женщинах.  Я знал,  что женщины здесь вообще
пользуются уважением, особенно в тех местностях, где племена главным образом
обрабатывают  землю,   а  не  разводят  скот.  Плодородие  почвы  мистически
отождествляется с плодородием женщин. Лучшим доказательством уважения, каким
окружены мальгашки,  было  владычество в  прошлом  женщин-королев во  многих
племенах.  Веками защищалось положение женщин в  общинах мальгашских племен.
Всевозможные фади ограждали беременных женщин и молодых матерей. Мальгашка -
хозяйка домашнего очага.
     - Муж,  не уважающий жену,  в наказание часто превращается в лемура,  -
уверяет Манахицара.
     Многие смеются,  говорят,  что это сказки, но сказки, близкие к истине,
так как отражают отношения мужа и жены.
     Многоженство  в  старину  было  очень  распространено,  особенно  среди
господствующих классов.  Теперь его почти не существует.  Здесь большую роль
сыграли  христианские  миссионеры.   Их  влияние  отразилось  на  нескольких
поколениях большинства племен.  Зато развестись легко, причем частым поводом
к  разводу  бывает  отсутствие  детей.  Чувство  семейных  отношений  сильно
развито, но скорее между родственниками, чем супругами.
     Мальгаши  очень   любят  своих  детей.   В   значительной  степени  это
объясняется религиозными веяниями.  Культ  предков  влечет  за  собой  культ
детей, так как они продолжатели рода. Когда дети подрастут, они должны будут
тоже почитать предков, то есть своих родителей. Старый, бесчеловечный обычай
убивать детей,  рожденных в  несчастливые дни,  исчез  совершенно.  Много их
гибло из-за  этого нелепого суеверия.  Некоторые этнологи пытались объяснить
его борьбой с перенаселенностью, другие - террором господствующих классов.
     Многочисленные фади  в  отношении детей  носят воспитательный характер.
Дети не должны видеть,  как убивают животных, чтобы самим не стать убийцами;
не смотреть, как варят рис, потому что могут сделаться обжорами; нельзя есть
лягушек -  будешь глупым; если съешь рака - не научишься говорить; не смотри
в зеркало -  заболеешь;  оторвешь у мухи крылышки - загноятся глаза; есть из
тарелки отца -  значит проявить неуважение, что влечет за собой смерть; если
дети  будут  сажать  чужеземные деревья  -  разрушится некогда установленный
порядок.
     - Какие чужеземные деревья вы сажали в молодости? - обращаюсь с улыбкой
к Рамасо.
     Некоторые из  гостей посвящены,  вероятно,  в  тайну,  понимают скрытое
значение моих слов и тихо смеются. Староста Раяона, не догадываясь о причине
их веселья, подтверждает:
     - Да, это правда. Школа разрушает прежние суеверия.
     У   мальгашей  существует  несколько  видов  браков.   Брак  на  пробу,
воламбите,  распространен там,  где  влияние  миссионеров не  вытравило  еще
старых  обычаев.  Пробный  брак  дает  возможность установить,  подходят  ли
молодые  друг  другу,  причем  рождение ребенка влечет  за  собой  упрочение
отношений и  их легализацию.  Существуют браки,  заключенные на определенное
время.  Они преследуют ту же цель,  что и пробные браки.  Временные разводы,
саодранто,  предотвращают возможные конфликты.  К  примеру,  развод берется,
когда муж  уезжает на  длительное время в  далекое торговое путешествие или,
как  это  было  раньше,   на  войну.   Когда  муж  возвращается,  происходит
торжественное  возобновление  брака   и   никто   из   супругов  не   должен
интересоваться тем, что происходило во время разлуки.
     - Этот обычай,  -  объясняет Раяона, - возник, наверно, в связи с давно
укоренившимся среди ховов суеверием. Если муж ушел на войну, а неразведенная
жена нарушит верность, то измена вызовет гибель супруга.
     У  мальгашей бытует много легенд о  возникновении женщины.  Одна из них
рассказывает:  боги создали из глины мужчину,  и  он грустил в  одиночестве.
Тогда  дана  была  ему  женщина.  Появилась она  в  виде  опавшего  розового
лепестка,   который  постепенно  превратился  в  женщину.  В  этом  предании
проскальзывают,  несомненно,  христианские мотивы,  так же  как и  в  другом
предании,   как  бы  пропитанном  английским  пуританизмом.  В  нем  женщина
появилась на  свет  из  топкого болота.  А  вот  совсем поэтическое дыхание.
Древней Грецией веет от легенды,  представляющей женщину как плод любви бога
Солнца  с  богиней  Луной.  Солнце  постоянно бежало  впереди Луны,  говорит
легенда,  и они не могли догнать друг друга. Но однажды Солнце, скрывшись за
горизонтом,  бросило последний луч,  который отразился в  воде.  Богиня Луна
приблизилась и бросила на это место в воде серебряный блеск своих испуганных
глаз. Так они соединились. Из этого союза родилась женщина, дочь "ока дня" и
"сияния ночи".
     Равноправие  женщин  и  мужчин,  пожалуй,  больше  всего  проявляется в
добрачных отношениях.  Обычай признает за девушками такие же права, какие на
Мадагаскаре имеет  мужская  молодежь.  В  принципе девушка  может  полностью
распоряжаться собой  и  своими чувствами -  разумеется,  за  исключением тех
кругов, особенно в городах, которые находятся под влиянием чужих европейских
обычаев, и за исключением нескольких условных фади.
     Ценность  женщины,  ее  значение,  уважение  к  ней  определяет одно  -
способность ее стать матерью.
     Нравы эти так отличны от понятий морали в  Европе,  что вызывали всегда
печальные  недоразумения  и  ошибочные,   неправильные  суждения.  Европеец,
приехавший  на  Мадагаскар с  чувством  собственного достоинства и  высокими
принципами,  в слепоте своей меряющий все своей европейской меркой, познавал
нравы туземцев через кривое зеркало.  Он искренне возмущался, когда узнавал,
что незамужние мальгашки не  только пользуются абсолютной свободой,  но даже
законы и  родители поощряют их близость с молодыми мужчинами и -  о ужас!  -
благожелательно относятся к появившемуся потомству.  Он не понимал, лицемер,
что  в  глазах мальгашей способность рожать -  самое высокое достоинство,  а
девушки с детьми -  именно потому,  что имеют детей,  -  считаются желанными
невестами. Они легко находят хороших мужей: они доказали, что умеют рожать.
     Беседа с  соседями прибавила много  подробностей к  тому,  что  я  знал
раньше.  Как  и  всегда,  при  таких  мужских  встречах появляется некоторая
фамильярность, и люди склонны к дружеским исповедям и высказываниям семейных
забот.
     Джинаривело говорит,  что в  их  семье возникли неприятности по  поводу
брачного фади.
     - Какого фади? - спрашиваю я.
     - Я  говорил уже  когда-то,  что  между нашим родом заникавуку и  родом
цияндру существует вековая вражда,  к  ней обязывает определенное фади.  Нам
нельзя  жениться и  даже  иметь  мимолетную связь  с  девушкой цияндру.  Это
навлечет бедствие не только на виновников,  но и  на всех членов семьи.  Так
вот Беначихина - помнишь ее, вазаха?
     - Разумеется, помню, - отвечаю.
     - Беначихина  в   основном  хорошая  девушка,   только   непослушная  и
легкомысленная.  Стала,  глупая,  водиться с Зарабе,  сыном старосты Безазы,
главы рода цияндру. Наша семья делала все, что могла, чтобы вразумить ее, но
она становится все непокорнее...
     - А не время ли,  -  говорит учитель Рамасо,  - похоронить смехотворные
родовые распри? Ведь это же ребячество!
     - Рамасо,   -  вмешивается  Манахицара,  -  человек  образованный,  он,
наверно,   прав.  Но  образование  он  получил  в  Тананариве,  а  здесь,  в
Амбинанитело, отказаться от родовых фади очень трудно.
     Джинаривело такого же мнения и верит, что когда-нибудь фади против рода
цияндру угаснет, но теперь, пока оно в силе, Беначихина ведет себя нехорошо.
Потом, обращаясь ко мне, говорит:
     - Цила был пьян в тот раз,  но то,  что он говорил тебе,  имело здравый
смысл. Скажи, вазаха, наши девушки нравятся тебе?
     - Ну конечно, нравятся!
     - Ты говоришь серьезно?
     - Я ведь не слепой и не дурак! - уверяю.
     - Это правда! Ты не слепой! - учтиво подтверждает Манахицара.
     - А Беначихина тебе нравится? - спрашивает Джинаривело.
     - Нравится!
     - Понимаешь,  важно отвадить ее  от Зарабе.  Не согласишься ли ты взять
Беначихину в жены?
     Нет сомнения,  что Беначихина красивая и обаятельная девушка, но решать
с  кондачка как-никак щекотливый вопрос что-то не хочется.  Рамасо сетует на
ветреность девушек Амбинанитело,  в  том  числе  и  Беначихины.  Ему  больше
нравится  младшая,   Веломоди,   которая  сама  захотела  обучаться  у  него
французскому языку.
     - Веломоди? Кто это? - спрашиваю.
     - Это младшая сестра Беначихины.
     Теперь я  вспомнил.  Это та скромная,  милая девушка,  которая вместе с
Беначихиной приносила хлебные  плоды  от  Джинаривело.  Я  подарил ей  тогда
зеркальце.
     - Зачем ей понадобился французский язык? - удивляется староста Раяона.
     - Говорит, что пойдет работать в Мароанцетру.
     - Фью! - свистит под нос Раяона, не переставая удивляться.




     Староста  Раяона  из   племени  ховов  и   учитель  Рамасо  из  племени
бецимизараков часто заглядывают в нашу хижину.  Два мальгашских интеллигента
изучали одни и  те  же  науки в  школе Le Myre de Vilers в  Тананариве.  Оба
мальгаши;  оба  унаследовали почти одни и  те  же  обычаи и  верования;  оба
говорят на  одном и  том  же  местном наречии,  и  все  же  какая между ними
разница: у ховы кожа светло-коричневая, у бецимизараки - темно-коричневая. У
ховы  типично  южноазиатские черты  лица  с  выдающимися скулами и  быстрыми
глазами;  он властен,  самовлюблен и обидчив.  Бецимизарака по виду типичный
житель Зондских островов или даже Меланезии.  У  него кроткое,  почти нежное
выражение  лица,  поступки  скорее  робкие.  Наружность этих  двух  туземцев
невольно наталкивает на  мысль о  нераскрытой до сих пор тайне происхождения
мальгашей  и  даже  больше  -  о  возникновении  самого  Мадагаскара  и  его
необыкновенной природы.
     Геологи предполагают,  что некогда в южном полушарии существовал единый
континент. Нынешнюю Бразилию и Австралию соединяли Африка, Мадагаскар, южная
Азия и  Индонезия.  С  течением времени часть Гондваны,  как  назывался этот
отрезок суши,  стал погружаться в  воду,  образовав Индийский океан и  южную
часть Атлантического.  Один из самых первых проливов,  нынешний Мозамбикский
пролив,  возник до того, как Африка подверглась великому нашествию громадных
млекопитающих из  лесов и  азиатских степей.  Этим  и  объясняется,  что  на
Мадагаскаре нет  таких  типичных  для  Африки  животных,  как  слоны,  львы,
антилопы, газели, жирафы и др.
     Оставшийся индо-мадагаскарский отрезок суши,  названный Лемурией, позже
тоже  начал разрушаться и  погружаться в  Индийский океан.  Так  образовался
остров Мадагаскар.  В  результате космических преобразований на  Мадагаскаре
появился своеобразный мир животных и растений.  Три четверти флоры и фауны -
эндемичные,  то  есть  присущие только  данному острову.  Мадагаскар как  бы
небольшой  обособленный  континент.   В   животном  мире   поражает  большое
количество  разновидностей  семейства  лемуров  и   хамелеонов,   далекие  и
немногочисленные предки которых обитают в Южной Азии и на Зондских островах.
     Полагают,  что  первоначально  Мадагаскар  был  необитаем,  а  нынешние
мальгаши -  потомки мореплавателей,  которые в разное время прибывали сюда с
востока.  Оттуда дуют сильные ветры и приходят морские течения. Мадагаскар -
последний выдвинутый на запад форпост, заселенный индоокеанскими племенами.
     Мореплаватели были, несомненно, малайцы и меланезийцы. Они прибывали на
большой остров с разных сторон,  и хотя они принадлежали к разным племенам и
говорили на разных языках, в настоящее время - и это загадка для этнологов -
на  Мадагаскаре господствует один  основной  язык  с  различными диалектами.
Только  племя  сакалавов,   поселившееся  на   западном  побережье  острова,
смешалось с африканскими неграми, но и они говорят на мальгашском языке.
     Появлялись  на  острове  и  захватчики -  индийцы,  персы,  арабы.  Они
стремились навязать свое господство,  но их было немного,  и со временем они
слились с  туземцами.  Так образовались мальгашские племена,  которых в наше
время насчитывается около двух десятков.  В  конце XVIII и  начале XIX  века
свыше  полумиллиона мальгашей  образовали племя  бецимизараков.  Несомненно,
наиболее интересными пришельцами были малайцы.  Они,  вероятно, появились на
острове незадолго до первых европейцев,  то есть в  последний период средних
веков нашей эры,  и оказали на туземцев наибольшее влияние. Недолго пробыв в
приморских низинах,  малайцы  вторглись в  глубину  острова и  поселились на
рисовых   полях   вокруг   нынешней  столицы   Тананариве.   Трудолюбивые  и
честолюбивые,  они  изгоняли  соседей  и  создавали свои  карликовые родовые
общины.  Подлинный расцвет малайцев начался в конце XVIII века, когда король
Андрианимпоинимерина образовал из  отдельных родов  единое государство.  Это
был  человек незаурядного ума и  неистощимой энергии.  Он  ввел такие мудрые
законы,  что их  потом,  сто лет спустя,  частично заимствовали французы.  В
течение века  государство его  росло  и  развивалось и  оказывало влияние на
большую часть Мадагаскара.
     Это было государство с типичным деспотическим управлением, опирающееся,
с  одной стороны,  на  покоренные ховами другие племена,  а  с  другой -  на
эксплуатацию всего туземного населения,  в том числе и собственного племени.
Весь народ был разделен на три основные группы:  андрианов - дворян, ховов -
вольных людей и  андево -  рабов.  Поскольку ховы составляли большинство,  в
обычай вошло весь народ называть ховами.
     Мадагаскар  в   XIX   веке  был  ареной  бешеного  соперничества  между
английскими и  французскими империалистами.  И те и другие старались опутать
своим влиянием Мадагаскар и кружились вокруг лакомого куска,  огрызаясь, как
псы.   Этим  воспользовались  мальгашские  дипломаты  и   удерживали  их  на
расстоянии столько времени, сколько соперники дрались между собой.
     Помощь ховы  чаще принимали от  Англии,  так  как  Франция представляла
большую опасность для независимости Мадагаскара. Английское оружие и военные
инструкторы  дали  им  возможность  подчинять  другие  племена.   Английские
миссионеры составили мальгашский алфавит,  построили школы,  обучали всякому
ремеслу  и,   разумеется,   насаждали  свою  религию.  Миссионеры  проявляли
исключительную  "заботу"  и  добились  своего:  в  1868  году  в  Тананариве
протестантство было объявлено государственной религией.  Если бы Англия в то
время  действовала  напористее,   Мадагаскар  стал   бы   ее   добычей.   Но
международное положение не благоприятствовало Британской империи,  и  в 1890
году  ей  пришлось уступить арену  борьбы Франции,  к  великому ужасу ховов,
веривших вот уже восемьдесят лет в нерушимую дружбу и добрую волю англичан.
     Через шесть лет после тяжелого и стоившего очень дорого военного похода
Мадагаскар стал французской колонией.
     Королевство  Мадагаскара  пало   в   результате  бездарного  управления
могущественных андрианов. Прогнивший строй опирался на сановников, грабивших
и  тиранивших своих  подданных.  Небольшой налет цивилизации,  приобретенный
последними  двумя-тремя   поколениями,   спокойно  уживался  с   невероятной
самонадеянностью, бахвальством и полным отсутствием патриотизма.
     У  мальгашей было достаточно оружия и числилась -  на бумаге -  большая
армия,  но  сражаться  они  не  хотели:  отступали  после  первых  выстрелов
французских солдат.  Туземцы рассчитывали на чудо,  надеялись, что французов
уничтожит "генерал Тазо".  Тазо -  малярия.  Уничтожала.  Но достаточно было
нескольким изнуренным отрядам  захватчиков доползти до  холмов,  на  которых
расположена была Тананариве,  дать несколько пушечных залпов по королевскому
дворцу, и вся воображаемая мощь андрианов разлетелась в пух и прах.
     Прошло несколько месяцев,  и народ восстал против захватчиков,  но было
поздно.  Французы воздвигли по всей стране укрепления и потопили восстание в
потоках крови. Трудолюбивый, честный народ ховов попал в тиски колониального
рабства.
     Франция,  покорив  Мадагаскар,  тотчас  же  приступила к  экономической
эксплуатации острова. Французские банки предоставляли многочисленные займы и
брали  ростовщические проценты.  Различные  торговые  компании  с  жадностью
набросились на  остров  и  грабительски расхищали  природные  богатства.  На
остров обрушилась стая  колонизаторов.  Возникли капиталистические плантации
кофе, ванили, гвоздики и других ценных культур; появились рудники для добычи
золота,  графита,  слюды и  полублагородных камней.  Поставленная на широкую
ногу эксплуатация шла на пользу только иностранному капиталу и  захватчикам,
а  настоящие хозяева земли и  ее  богатств не только ничего не получали,  но
должны были поставлять своим господам рабочую силу.
     Чтобы  грабительская машина  могла  исправно действовать,  колониальная
администрация  не  могла  обойтись  без  мальгашских  помощников.   Их  тоже
поставлял способный народ ховов. Для них-то главным образом и были открыты в
Тананариве школы, которые готовили мелких административных служащих, а также
мальгашских  врачей,   дантистов,   учителей,   бухгалтеров,  чиновников  на
плантациях и различных ремесленников.
     В  то  время  как  другие племена,  погруженные в  первобытную темноту,
прогрессировали   очень   незначительно   (например,   на   пятьдесят   пять
крестьянских хозяйств  был  только  один  плуг),  в  главном  племени  ховов
французы создали группу интеллигенции и полуинтеллигенции, вышедших, как и в
других колониальных и  зависимых странах,  из местной буржуазии.  Захватчики
воспитали ее  исключительно в  своих интересах.  Так продолжается и  по  сей
день.  Колонизаторы твердо знают,  что группа интеллигенции обязана им своим
привилегированным положением, и верят в ее преданность.
     Вот шеф кантона Раяона.  Может быть, он развеет некоторые мои сомнения?
Он  ведь  хова  и  обязан  колониальной  администрации своим  образованием и
положением. Администрация прислала его в отдаленный Антанамбаланский край, и
он,  хова,  может  использовать в  кантоне почти  неограниченную власть  над
племенем бецимизараков.  Какова же  степень его  верности французам?  Раяона
часто  заглядывает  в  нашу  хижину,  и  между  нами  установилась некоторая
близость;   стараюсь  у   него  кое-что  выведать.   Но   Раяона  осторожен.
Отделывается обтекаемыми фразами о  благодарности и  прогрессе,  а  когда  я
слегка припираю его к стене, набирает в рот воды.
     Хитрец приводит к нам Безазу.  Он бецимизарака и глава рода цияндру.  В
Амбинанитело занимает пост  мпиадиды -  сотского.  Оба  пичкают меня разными
подробностями  о  своей  работе,   о  сборе  налога,   о  посылке  людей  на
принудительные работы,  но  их  личное  отношение  к  политическим  вопросам
остается тайной.
     Когда  во  время  беседы  возникла  опасность,   что  я   могу  слишком
подружиться с  Безазой,  хитрый  Раяона  просит  меня  показать  фотографии,
которые я  снимал  здесь,  на  Мадагаскаре.  Раяона уже  видел  их.  Все  им
нравится,  но  одна  страница альбома вызывает испуг  у  Безазы.  На  снимке
изображен  хамелеон  с  уродливой,  как  бы  одетой  в  бронированный колпак
головой.
     - Он,  кажется,  похож на рантутру, - медленно, небрежным тоном говорит
Раяона.
     Всем известно,  что рантутру -  страшный лесной демон,  принявший облик
хамелеона,  гроза жителей Амбинанитело. На суеверного Безазу даже фотография
наводит ужас.  Сотский покидает хижину  более  подозрительным,  чем  был  до
прихода.
     Француз Грандидье,  автор многотомного труда о  Мадагаскаре,  сообщил о
ховах следующее: "Они вежливы и предупредительны, интеллигентны, трудолюбивы
и  экономны,  но эгоистичны,  лживы и  жестоки".  Грандидье писал это тогда,
когда   французы  считали   главным   препятствием  к   захвату  Мадагаскара
государство ховов.


                           ГОРА БЕНпВСКОГО

     В  Амбинанитело,  так  же  как  и  в  других деревнях Мадагаскара,  да,
пожалуй,  и  во  всех  деревнях земного  шара,  долго  ничего  особенного не
происходит.  Сонная жизнь  лениво течет  среди рисовых полей и  тростниковых
хижин под палящими лучами солнца.  И  вот однажды из  одной хижины раздаются
дикие,  душераздирающие вопли,  сотрясающие долину.  Я подумал,  что кого-то
убивают, и помчался на помощь.
     Уже две недели старик Тамасу (родом с Коморских островов, расположенных
между Мадагаскаром и  Африкой) очень болен и лежит без памяти.  А теперь его
грубо  поднял с  постели и  нагло  над  ним  издевается рассвирепевший макоа
Берандро  (потомок  прежних  рабов-африканцев).   Хотя  Тамасу  и   Берандро
чужестранцы,  но  жители  Амбинанитело давно  уже  считают  их  своими.  Они
относились к нам хорошо и (приходили на дружеские беседы.
     Сейчас я  не  узнаю обычно солидного и  разумного Берандро.  Он ошалел.
Волочит больного Тамасу за ноги по земле, бранит последними словами, щиплет,
топчет ногами и  издевательски хохочет.  Я  также  не  узнаю кротких жителей
деревни:  все смотрят на жуткую сцену с  тупым спокойствием,  почти радуясь.
Никто не заступается, никто не защищает. Мальгашская деревня снова озадачила
меня загадочным явлением.
     - Куда ты его тащишь, Берандро? Постой! - кричу я возмущенный.
     Но тут неожиданно вступается за тирана сам пострадавший. Тамасу умоляет
меня прерывающимся голосом:
     - О вазаха, не мешай ему! Пусти нас, пусти!
     И  присутствующие при  этом  жители деревни тоже  знаками дают  понять,
чтобы я не вмешивался. Разозлившийся Берандро тащит лихорадочного больного к
реке и  бросает его в воду.  Деревня воспринимает это зрелище с облегчением,
больше  -   с  удовольствием.  Берандро  посылает  больному  вслед  какие-то
изощренные ругательства и  уходит довольный,  с чувством выполненного долга.
Постепенно  шум  стихает,   люди  успокаиваются,   а  родственники  больного
вытаскивают  его   из   воды.   Странное   происшествие  закончилось  совсем
неожиданно:  Тамасу,  вопреки моим предположениям,  не умирает, а наоборот -
быстро поправляется, и уже через несколько дней я встречаю его разгуливающим
по  селению.  Чары,  что ли?  Чары не  чары,  но невероятная вера в  старое,
необычное предание.  Его  рассказал мне  позднее сам  Берандро,  снова,  как
прежде, спокойный, милый, рассудительный житель тихой деревни.
     С  незапамятных времен живут на Коморских островах,  кроме арабов,  два
племени:  коморцы,  напоминающие мадагаскарских мальгашей,  и  макоа,  негры
африканского  происхождения.   Темнокожие  макоа  отличались  проворством  и
снискали себе славу колдунов и заклинателей.  И вот,  когда многочисленные и
жестокие пираты стали налетать с  моря и грабить коморцев,  последние решили
искать  защиты  у  колдунов макоа.  Колдовство макоа  произвело ошеломляющее
действие:  всевозможные болезни подкосили налетчиков,  а  жестокие штормы  в
щепы разнесли их  лодки.  Увы,  такое колдовство -  дорогое удовольствие,  и
чародеев нужно было  щедро вознаградить.  Но  обедневшим коморцам нечем было
расплатиться. Тогда с племенем макоа был заключен торжественный, действующий
на  века  договор:  всегда,  во  всех  поколениях любой макоа,  когда только
захочет,  может  забрать  у  первого  попавшегося коморца часть  его  добра:
курицу,  свинью,  корову,  даже  ребенка;  может  бранить его  какими угодно
словами и  бить.  Много времени прошло,  но  коморцы до  сих  пор с  большим
уважением относятся к  давнишнему уговору даже здесь,  на  Мадагаскаре.  Они
уверены,  что  в  святой воле  отцов  таится скрытая сила:  если  туземец из
племени макоа изобьет больного коморца, последний обязательно выздоровеет.
     - Теперь ты  понимаешь,  вазаха,  -  кончает свой  рассказ Берандро,  -
Тамасу -  из рода коморцев,  а я -  макоа. Я издевался над больным Тамасу, и
это  было как сильнодействующее лекарство:  Тамасу выздоровел.  Мы  почитаем
волю отцов и стараемся запомнить каждую подробность из их жизни...
     - А ты знаешь,  -  неожиданно спрашиваю Берандро,  - какие враги в свое
время так жестоко расправлялись на ваших Коморских островах?
     Берандро насупился: нет, он не знает.
     - Ты говорил, что штормы разбили лодки разбойников.
     - Так рассказывал мой прадед, когда я был еще мальчишкой.
     - Значит,  это были лодки,  а не большие суда.  И,  наверно, было много
лодок.
     - Не иначе.
     - И ты действительно не знаешь, кто так часто нападал на Коморы?
     Берандро -  живая летопись,  но этого он не знает. Не знает этого и мой
старый  друг  Джинаривело,  знаток  истории племени бецимизараков.  А  он-то
должен  был  бы  знать;  хищные  набеги  на  Коморские острова совершали его
собственные предки,  воины бецимизараки.  Происходило это в конце XVIII века
вплоть до  1816  года.  Почти ежегодно выходили в  море  мальгашские пироги.
Всюду по пути,  начиная с Таматаве, собирали они воинов и отправлялись вдоль
побережья Мадагаскара,  сначала на север, а потом к западному берегу. Оттуда
при  попутном ветре  перебрасывались на  Коморы.  Это  были  дерзкие походы,
полные  удали.   Воины   захватывали  большую  добычу,   терпели  поражения,
испытывали штормы и  мор,  но их набеги были прекращены только объединенными
силами трех владык: Англии, султана Занзибара и короля Радамы в Тананариве.
     - Откуда  ты  все  это  знаешь?  -  спрашивают  изумленные  Берандро  и
Джинаривело.
     - Я  все  узнал из  книг  в  Тананариве.  В  этих книгах я  нашел более
интересные вещи:  не  было бы дерзких походов бецимизараков,  не было бы бед
коморцев, удивительного договора между коморцами и макоа, твоего магического
лечения,  Берандро,  если бы не один великий человек и  воин,  тот самый,  о
котором вы  так позорно забыли и  который вон на той горе построил свой форт
Августа. Одним словом, всего этого не произошло бы, не будь творца всех этих
приключений Беневского.
     Трудно  передать,  с  каким  напряженным вниманием слушали  мои  слова,
которые я  умышленно произносил торжественным тоном,  двое  моих  коричневых
друзей. Впервые они обеспокоены тем, что не знают как следует истории своего
народа и могут потерять авторитет сограждан.
     - Расскажи нам подробнее о Беневском! - просят они.
     - Когда Беневский вторично приехал на  Мадагаскар,  на этот раз уже как
ампансакабе,   король  мальгашей,  он  высадился  со  своими  товарищами  на
северо-западном побережье острова.  Но  в  ту  же ночь его постыдно предали:
капитан корабля тайком поднял якорь и  бежал на  запад,  в  сторону Коморов.
Беневский срочно отправил на пирогах двоих белых товарищей и  около двадцати
мальгашей к своему другу,  султану Анжуану на Коморах,  с просьбой задержать
беглеца,  но  погоня  опоздала -  корабль уже  ушел.  Мальгаши,  принимавшие
участие в  погоне,  впервые познакомились с  богатствами Коморских островов.
Когда они вернулись на  Мадагаскар и  рассказали обо всем виденном,  туземцы
взволновались,  и их обуяла жажда наживы.  Таким образом,  Беневский, помимо
своей воли, указал мальгашам путь на Коморы. Вскоре и начались прославленные
набеги,  длившиеся тридцать лет.  Не  будь Беневского,  не  было бы  никаких
набегов и легенд, связанных с ним.
     Оба старика слушают меня с нарастающим волнением.  Прошлое,  их родное,
важное мальгашское прошлое, чудесно раскрывается перед ними. Из мрака, рядом
с их собственными предками,  возникает вдруг образ сильного человека, уже не
чужого,  если его влияние сильно по сей день и проникает в быт и обычаи. Они
уже не равнодушны к нему.
     - Ты говоришь, вазаха, что он был нашим ампансакабе и построил крепость
на этой горе?
     Ночью меня  разбудил стук  в  дверь моей  хижины.  Пришли Джинаривело и
Берандро,  а  за ними стояли Манахицара и  Тамасу.  С таинственным видом они
хотят  сообщить  мне  важное  известие.   Требуют,   чтобы  я   внимательней
присмотрелся к  горе Амбихимицинго,  которую я  называю горой Беневского.  Я
смотрю, но ничего особенного не замечаю; темная, высокая глыба, как и каждую
ночь, выступает из тумана, и при блеске звезд видны черные пятна деревьев.
     - Там на вершине мы видим дух Беневского!  -  шепчут они взволнованными
голосами.
     Смотрю внимательно на моих друзей, не издеваются ли они.
     - Я вижу только туман и красивую плантацию гвоздики.
     Кажется,   не  то  сказал.  Стало  не  по  себе  от  суровых  взглядов,
недоуменного пожатия плеч и недовольного ворчания.
     - Господин, не смейся над нашими духами!
     Над вашими духами?  Над вашими?!  Нет, я уже не смеюсь. И вдруг начинаю
понимать  всю  серьезность  этой  минуты,   значительной  и  для  нас,  двух
пришельцев, и для Амбинанитело.
     Кто  поймет таинственные хитросплетения судьбы?  Стоны больного Тамасу,
странности древних обычаев и  запутанный узел старинных мальгашских легенд -
все  это  неожиданно  привлекло  в  уединенную  долину  Амбинанитело кого-то
живого, нарушившего ваш покой, но дружески настроенного - дух Беневского.




     На этих днях в  Амбинанитело появилось новое беспокойное и  беспокоящее
существо,  но  не дух,  а  человек:  врач Ранакомбе.  Ему тридцать два года.
Живой,  энергичный хова,  невысокий,  хорошо сложенный,  круглолицый. Кожа у
него коричневая,  намного темнее,  чем у  бледно-оливкового Раяоны,  но зато
лицо  его  привлекательнее и  живее,  чем  у  его  уродливого  земляка.  Это
красивый,  разговорчивый и  обаятельный мальгаш.  Служит он  в  колониальных
органах здравоохранения и  в  нашу  деревню заглянул в  качестве санитарного
инспектора.
     Так же,  как староста Раяона и учитель Рамасо, он посещал школу Le Myre
de Vilers в  Тананариве,  недавно окончил медицинский факультет,  на котором
изучал общую гигиену и курс лечения простых болезней на Мадагаскаре.
     Ранакомбе поселился у Раяоны,  школьного товарища и друга. Оба приходят
ко мне с визитом,  и между нами,  разумеется, завязывается оживленная беседа
за  рюмкой  рома.  Раяона  просит,  чтобы  я  показал  его  другу  альбом  с
мадагаскарскими фотографиями.
     - Охотно,  -  отвечаю и,  значительно "осмотрев на Раяону,  добавляю: -
только, дорогой шеф кантона, попрошу без всяких фокусов.
     - Каких фокусов? - разыгрывая дурачка, спрашивает Раяона.
     - А этих, с хамелеоном и Безазой.
     Увидев смущение Раяоны, я обращаю все в шутку, но староста уверяет:
     - Ранакомбе не суеверный Безаза.
     - Но  в  альбоме вы  можете отыскать еще какого-нибудь демона,  который
напугает вас.
     Шутки шутками, а все-таки они нашли кое-что неуважительное.
     Среди  фотографий  мальгашских  типов  была  молодая  девушка  ховка  с
чувственным лицом и кокетливой улыбкой.  Я не должен был снимать их землячку
с таким неприличным, вызывающим выражением лица.
     - Будете потом разглашать по свету,  что мы распутники и бесстыдники, -
укоряют меня.
     - Зачем так думать?! Вы щепетильны до предела! - журю я их по-дружески.
- Вы сами даете повод для насмешек, и это, как известно, ваш злейший враг.
     Они соглашаются, и знакомство с альбомом продолжается без происшествий.
     У Ранакомбе глубокий и ясный ум;  он не так сдержан, как Раяона. У него
порывистый   темперамент   национального  радикала,   ограниченный   рамками
мальгашской осторожности.  Молодой  врач  знает,  что  я  путешественник,  а
значит,  в основном человек безвредный, и не скрывает от меня своих взглядов
и своей страсти к политике.
     - А  что,  итальянцы все  еще  хотят купить Мадагаскар у  французов?  -
спрашивает он.
     Я  ничего  не  слыхал  об  этом,   и  Ранакомбе  объясняет:  английский
еженедельник "Санди экспресс" со  всей  серьезностью напечатал в  1935  году
сообщение,  что  якобы Франция хочет продать Италии Мадагаскар за  семьдесят
пять миллионов фунтов.
     - Сумма не плохая! - говорю.
     - Да и "утка" неплохая, - добавляет Ранакомбе.
     Врач  довольно подробно знает  о  том,  что  некоторые круги буржуазной
Польши заинтересованы в Мадагаскаре*,  знает и о сумасбродных планах послать
на остров большое количество переселенцев**.
     ______________
     * А.Фидлер жил на Мадагаскаре в 1937-1938 годах. (Прим. ред.)
     **  Площадь  Мадагаскара  около  600  тысяч  квадратных  километров,  а
население составляет всего три и три четверти миллиона человек.  Значит,  на
один квадратный километр приходится немногим больше шести жителей. Но только
два процента всей площади острова обрабатывается, девяносто восемь процентов
- бесплодная  земля  и  частично  лес.  Девять  десятых  поверхности острова
покрыто латеритом. Это красноватого цвета почва, непригодная для обработки и
неурожайная.  За исключением некоторых заливных долин, вся лучшая урожайная,
намытая водой  земля Мадагаскара заселена мальгашами.  Некоторые районы даже
перенаселены.
     Правительственные круги  в  Европе в  злобном упорстве не  хотели найти
правильного решения жгучих вопросов о  земле и  хлебе и  распускали по свету
бредни о блестящих перспективах переселения европейцев на Мадагаскар. (Прим.
автора.)

     Единодушно соглашаемся,  что это дикий бред. Слова эти услыхал вошедший
учитель Рамасо, которого я тоже пригласил к себе.
     - Вы говорите:  бред? - переспросил он. - То, что сперва кажется глупым
и наивным бредом, чаше всего отдает скрытой подлостью империалистов...
     Меня  очень интересует эта  тройка,  особенно врач  Ранакомбе.  Что  он
думает  о  будущем  Мадагаскара и  как  относится  к  нынешним  колониальным
властям?  Тема  опасная,  потому что  даже разговорчивый Ранакомбе старается
держать язык за зубами и отвечает только историческими аналогиями:
     - Как  мы  относимся к  колониальным властям?  А  каково было отношение
поляков к своим захватчикам, поделившим Польшу в девятнадцатом веке?
     - Каково?  Мы ежедневно высказывали свои взгляды на страницах печати, в
разговорах,   в   демонстрациях,   каждое  поколение  поднимало  вооруженное
восстание... А у вас здесь тишина.
     - Тишина?!  -  протяжным возгласом отзываются вдруг Раяона и Ранакомбе.
Они загорелись, разволновались. Врач поднялся и стал ходить взад и вперед по
хижине.
     - Если я не ошибаюсь, - заговорил староста Раяона, - вы, вазаха, хорошо
знаете историю государства ховов в девятнадцатом веке.  А ведь отличительной
чертой   того   времени  была   отчаянная  защита  нашей   независимости  от
иностранного вторжения.  Сопротивление вошло в  плоть и  кровь,  стало нашей
манией. Дважды мы оказали вооруженное сопротивление захватчикам: в 1830 году
мы  нанесли  поражение  французам,   а  в  1845  году  -  даже  объединенным
франко-английским силам,  которые высадились в Таматаве. Этого так просто не
забудешь.
     - А полвека спустя, в решительный момент, вы почти без единого выстрела
сдаетесь французам?
     - Правильно!  -  соглашается староста.  -  Это  черное  пятно  в  нашей
истории.  Королевство Мадагаскара было изнурено. Управление дворян-андрианов
привело его в упадок.
     - С падением королевства,  -  вмешивается Ранакомбе, - окончилась раз и
навсегда историческая роль андрианов. Французы уничтожили их и все, что было
с  ними связано.  С  той поры в  нашем обществе нарождается и с каждым годом
набирает  силы  новое  сословие  -  среднее,  современное,  патриотическое -
интеллигенция, опирающаяся на демократию. Мы - его представители...
     - А  вот  теперь,   в  настоящее  время,   не  идете  ли  вы,   ховские
интеллигенты, целиком на поводу у колониальной администрации?
     Мой  вызывающий тон  смутил их.  Наступает молчание.  Оба они чиновники
одной и той же администрации и в уме взвешивают, что им ответить.
     - Вы во многом правы,  вазаха! - говорит Ранакомбе. - Мы должны идти на
поводу,  потому что иначе у  нас не  будет никакого доступа к  просвещению и
развитию.  Мы, колониальные народы, отрезаны от всего мира и во всем зависим
от колониальных государств.
     - Даже совесть и угоднические политические взгляды зависят? - спрашиваю
с нескрываемой иронией.
     - Простите, вазаха, но вы не знаете, какие взгляды могут быть скрыты от
иностранцев под внешней оболочкой.
     - Какие взгляды? - недоверчиво переспрашиваю.
     Но Ранакомбе не успел ответить. Староста Раяона вдруг резко срывается с
места и бежит к двери.
     - Бабакуты появились!  -  говорит он,  подняв руку и  прислушиваясь.  -
Слышите?
     С окраины леса, начинающегося всего в тысяче шагов, слышится протяжный,
жалобный вой  лемуров.  В  неподвижном предвечернем воздухе этот  вой  резко
разносится по всей долине и рисовым полям.
     - Они часто воют в  это время,  -  говорю,  не придавая значения словам
старосты.
     Раяона хочет оправдать внезапный перерыв в беседе и объясняет:
     - Бабакуты в  наших  легендах занимают большое  место.  Вы  обязательно
должны использовать рассказы о них в своих записях.
     - Охотно запишу,  но в другой раз,  - отмахиваюсь от него и стараюсь не
замечать  предостерегающих взглядов,  которые  Раяона  украдкой  бросает  на
врача.
     Однако хитрому старосте не удается направить разговор по другому руслу.
Мы возвращаемся к прежней теме. Ранакомбе, хотя и предупрежден, не сдается и
с увлечением продолжает:
     - Вы говорите,  у нас тишина?  Так разрешите, вазаха, познакомить вас с
некоторыми фактами из нашей истории, опровергающими эту мнимую тишину.
     - Факты из последнего периода, колониального?
     - Вот именно.
     - Очень интересно.
     - Так слушайте: прошло несколько месяцев после бесславной капитуляции в
1895 году,  и тысячи ховов восстали против французских войск.  Партизаны, их
звали -  фахавало,  которых французы,  разумеется,  считали бандитами,  были
искренними  патриотами,  и  захватчикам  доставалось  от  них  как  следует.
Французские войска  с  трудом  подавили восстание и  жестоко  расправились с
патриотами.  Было  сожжено  более  трехсот  деревень.  Триста  деревень  для
населения,   насчитывающего  не  полный  миллион,  -  вот  вам  убедительное
доказательство сопротивления ховов.
     Ранакомбе закуривает папиросу, и руки его слегка дрожат.
     - А через несколько лет,  - продолжает он, - в первые годы нашего века,
восстал весь юг  Мадагаскара.  Объединились все  южные племена,  до  тех пор
враждовавшие между  собой:  танала,  бара,  антаносы,  антандрои,  махафалы.
Годами  продолжалась борьба,  пока  французам удалось  овладеть  положением,
причем снова самыми возмутительными приемами, не щадя жизни детей и женщин.
     - Но это были не ховы.
     - Не  ховы,  но  все равно мальгаши.  Знаменательно,  что и  они на юге
восстали против иноземного господства. Но продолжаю дальше. Во время мировой
войны*  среди  ховов  возник  тайный  союз  "Вы-Вато-Сакелила",  что  значит
"закаленные,  как железо и скала".  Участвовали тысячи заговорщиков, главным
образом интеллигенция:  учителя,  пасторы,  врачи,  колониальные чиновники и
даже  школьники.  Цель  была  -  уничтожить  или  прогнать  с  острова  всех
колонизаторов.   Но  в   последнюю  минуту  перед  восстанием  кто-то  донес
французам,  и  заговор был  раскрыт.  На  этот раз патриотов не  уничтожали,
мировая  война  продолжалась,  и  Франции  нужны  были  мальгашские рекруты.
Несколько десятков руководителей восстания были  приговорены к  многолетнему
или пожизненному заключению,  а  несколько сот повстанцев высланы за пределы
острова.
     ______________
     * Речь идет о первой мировой войне. (Прим. автора.)

     Еще  одно  событие:  в  мае  1929 года три  тысячи ховов организовали в
Тананариве  демонстрацию  под   лозунгом  "Прочь,   вазахи!".   Демонстранты
ворвались  во  дворец  генерал-губернатора  и  в  течение  нескольких  часов
занимали здание,  пока подоспевшая полиция и войска не изгнали их оттуда.  А
что   делается  сейчас,   в   настоящее  время?   Несколько  месяцев   назад
генерал-губернатор  Кайла   произнес   знаменательную  речь   на   заседании
хозяйственных представителей колонии.  Кайла ни больше ни меньше как объявил
с  беспокойством,  что  среди мальгашей происходит сильное брожение,  какого
Мадагаскар много лет  уже не  испытывал.  Оно проявляется в  виде пассивного
сопротивления   всем    распоряжениям   колониальных    властей,    особенно
хозяйственным.   Между  прочим,   во  время  последнего  сбора  гвоздики  на
европейских плантациях мальгаши отказались работать,  и  владельцы плантаций
потерпели катастрофические убытки.  Нет, вазаха, что бы вы ни думали о нашем
острове, но покоя, о котором вы говорили, здесь не найдете.
     - Ранакомбе  прав,  -  подает  голос  учитель  Рамасо,  -  я  это  могу
подтвердить.  На  днях  я  узнал из  достоверных источников,  что  в  округе
Анталаха,  в  каких-нибудь  ста  километрах  от  нас,  на  плантациях ванили
начались волнения.  Столкновения между рабочими и  французскими плантаторами
привели уже ко многим арестам, и это еще больше возбуждает население.
     - Нет! - взволнованно повторяет Ранакомбе. - Покоя здесь нет!
     Все  говорит  о  том,  что  ховский  врач  не  ошибается.  Несмотря  на
официальные заверения французского правительства,  что на  Мадагаскаре все в
порядке,  по разным признакам чувствуется,  что в этом порядке появились уже
трещины.  Национально-освободительное движение,  охватившее все южные рубежи
Азии, проникает уже и на Мадагаскар. Медленно, с неизбежностью исторического
приговора, на колонизаторов надвигаются события. Какой они примут характер и
как  сложится история острова?  Мне бы  очень хотелось узнать,  что об  этом
думают трое моих гостей,  но вопрос опять щекотливый,  а  они не очень любят
откровенничать.
     - Я не представляю себе развития событий, - подсказываю им, - без того,
что Мадагаскар отойдет от Франции в будущем, когда вопрос назреет.
     У   осторожных  Раяоны  и  Ранакомбе  неясный,   обеспокоенный  взгляд.
Помолчав, врач говорит:
     - Это  не  такое простое дело.  Не  исключено,  что  в  далеком будущем
произойдет и  это.  Но людей,  думающих о таких конечных результатах,  у нас
немного.  Опыт двух последних поколений научил нас трезво оценивать события.
Мы знаем, что завоевать подлинную независимость при нынешней расстановке сил
совершенно невозможно,  но  зато все  больше мальгашей желало бы  достигнуть
широкой автономии в рамках французского империализма.
     - Или вроде доминионов английской короны? - спрашиваю.
     - Да,  многим  мальгашам,  умеющим  политически  мыслить,  это  кажется
реальным  и  достижимым  решением:   Мадагаскар,   получив  хозяйственную  и
политическую   автономию   в   рамках   французского  империализма,   станет
мальгашским.
     - А такие мысли приобрели уже какую-нибудь реальную форму?
     - Нет еще. Пока это только не созревшие идеи. Но рано или поздно должна
появиться политическая партия, которая эти идеи воплотит в жизнь*.
     ______________
     *  Такая  партия возникла в  1946  году  и  называется "Демократическое
движение Мальгашского Возрождения", сокращенно - ДДМВ.
     Независимо от деятельности этой партии недовольство туземного населения
колониальным  управлением  увеличивается  из  месяца  в   месяц.   Когда  на
Мадагаскар прибыл новый генерал-губернатор Коппе, народ в столице Тананариве
встретил его криками: "Долой Францию! Французы, возвращайтесь во Францию!"
     В  том  же  1946  году  французское правительство,  желая предотвратить
послевоенный распад колониальной системы,  предоставило своим  подданным,  в
том  числе и  мальгашам,  гражданские права.  Как эти права осуществлялись в
колониях,   вскоре   выявилось  на   примере   Мадагаскара.   Партия   ДДМВ,
представляющая интересы буржуазных кругов,  была совершенно легальной,  и  к
своей  цели  -   обрести  автономию  Мадагаскара  в  рамках  так  называемой
французской  унии  -  стремилась  открытым  путем.  Ее  руководство,  вполне
понятно, находилось в руках ховов. Но быстрое распространение влияния партии
так   обеспокоило  колонизаторов,   что   они   поспешили  создать   другую,
профранцузскую  мальгашскую  партию,  в  задачи  которой  входило  разрушить
единство мальгашей.  Когда натравливание мальгашей друг на друга не принесло
ожидаемых результатов,  в  конце марта 1947  года была организована позорная
провокация в отношении партии ДДМВ. Волнения, возникшие таинственным образом
на  Мораманга и  восточном побережье острова,  послужили предлогом для таких
кровавых расправ,  каких было мало даже в мрачной колониальной истории. Всех
членов  партии ДДМВ  признали активными повстанцами и  преступниками.  Белое
гражданское население острова получило оружие и  вместе с  военными отрядами
уничтожало   подозрительных  мальгашей   с   невероятной  злобой.   Мальгаши
совершенно не были готовы к защите,  и погибли не только члены партии,  но и
те, кто имел хотя бы малейшее отношение к политике, и даже люди, державшиеся
совершенно в стороне. По официальным данным, число убитых дошло до девяноста
тысяч человек -  ужасающий процент от  неполных четырех миллионов мальгашей.
Например,  в  самом Мораманга всех известных жителей,  в  том  числе врачей,
педагогов,  купцов, заперли в железнодорожные вагоны и до единого уничтожили
артиллерийским огнем.
     Уцелевших политических деятелей  в  Тананариве арестовали и  состряпали
судебный  процесс.  На  этом  пародийном  процессе  со  всем  цинизмом  было
показано,   как   можно  не   считаться  с   самыми  элементарными  законами
справедливости.  Пытки  и  расстрел  неугодных  свидетелей считались обычным
делом.   Многих   выдающихся  мальгашей,   даже   делегатов  законодательных
французских  палат,   приговорили  к  смертной  казни.   Приговоры  частично
приводили  в   исполнение,   частично  откладывали,   чтобы  крепче  держать
мальгашский народ  в  постоянном страхе.  Время  от  времени  с  Мадагаскара
приходили  вести  об   исполнении  приговоров.   Например,   в   Фианаранцоа
расстреляли трех мальгашских патриотов в апреле 1951 года, значит, через три
года  после главного тананаривского процесса.  Пресса французской метрополии
осуждала жестокость методов,  применяемых на Мадагаскаре.  "Юманите" писала:
"Политбюро Французской компартии клеймит этот  процесс как  махинацию,  цель
которой  удержать народ  в  ярме  вопреки всем  основам конституции.  Каждый
честный  гражданин  Франции,  республиканец  или  демократ,  должен  сегодня
громогласно протестовать".  Даже правая пресса вынуждена была присоединиться
к  суровому  осуждению  событий  в  колонии.   Например,  "Попюлер"  писала:
"Мадагаскарский процесс -  это преступление против прав человека". "Аксьон":
"Это ненависть распоясавшихся колонизаторов против демократического движения
мальгашского  возрождения,   это   желание   сломить  движение  при   помощи
компрометации  его  руководителей  в   восстании,   спровоцированном  самими
колонизаторами".  "Франс  тирер":  "Приговор суда  в  Тананариве опирается в
равной степени на  фальшивые показания и  провокации".  "Се Суар":  "Пародия
процесса  в  Тананариве является преступлением против  народа  Мадагаскара и
против   Франции".   "Фигаро":   "Требовать  сурового  запрещения  применять
следственные методы, позорящие весь наш народ, а если запрещение не поможет,
требовать неумолимого уничтожения таких методов".  "Батай сосиалист": "Мы со
всей  страстью протестуем и  выражаем все  наше  возмущение этим скандальным
актом нарушения основ конституции".
     После событий 1947 года и их последствий не может быть и речи хотя бы о
мнимом  примирении мальгашей  с  колонизаторами и  их  системой  управления.
Разрыв  будет  увеличиваться  с   каждым  годом,   пока   справедливость  не
восторжествует. (Прим. автора.)




     Из  беседы со старостой Раяоной,  врачом Ранакомбе и  учителем Рамасо я
узнаю любопытные вещи.  Такие любопытные и важные, что они превратились чуть
ли не в политическое интервью. Возле моей хижины проходят несколько девушек,
несущих на  головах пучки зеленых овощей с  полей.  Их  приглушенное веселое
щебетание доходит до  нас,  как  песенка.  Это  похоже на  живую  картину из
ветхого завета, в которую мощным потоком вливается предвечерний шум толчения
риса в больших деревянных ступах. Архаическая картинка и шумы с незапамятных
времен  связаны  с  жизнью  мальгашской деревни  и  кажутся перенесенными из
другого мира и другой эпохи,  так она далека от темы нашего разговора. И все
же какая зависимость друг от друга!  От того,  какие бури всколыхнут Европу,
какие идеи победят в Париже,  кто в Тананариве возьмет власть в свои руки, -
от всего этого будет зависеть в  Амбинанитело судьба этих девушек с  пучками
зелени на головах и женщин, готовящих рис для семейного ужина.
     В  доводах обоих ховов некоторые вопросы для  меня неясны,  и  я  прошу
Ранакомбе объяснить их:
     - Вы  представляете план  политической  автономии  так,  как  будто  на
Мадагаскаре живет  только  один  народ.  А  ведь  здесь  насчитывается около
двадцати различных племен. Как вы думаете решить такой вопрос?
     - Пустяки.  Ведь у  нас общий язык,  и антагонизм между племенами легко
преодолим.
     - Вы тоже такого мнения, Рамасо? - поворачиваюсь к учителю.
     - Нет!
     Рамасо  сидит  в  стороне.  С  напряженным  вниманием  прислушивается к
разговору, не спуская с нас глаз.
     - Почему? - спрашивает изумленный Ранакомбе.
     Учитель глубоко набрал воздуху в  легкие,  как  бы  желая этим  придать
больше веса своим словам:
     - Потому что антагонизм между племенами существует и избавиться от него
теми  способами,  какие  предлагает  Ранакомбе,  не  удастся.  Прежде  всего
антагонизм есть  между  главным племенем ховов и  всеми другими народностями
Мадагаскара как следствие деспотического управления ховов в прошлом веке. Вы
согласны с этим, Ранакомбе?
     - Только  с  оговоркой.  Ведь  феодальный деспотизм  андрианов  ушел  в
далекое прошлое.
     - Да, но укоренившееся недоверие все еще существует.
     - Со  времени  французского  нашествия,   -   доказывает  Ранакомбе,  -
недоверие это не имеет основания и  постепенно исчезнет само собой.  Все без
исключения мальгашские племена  находятся  в  настоящее время  на  положении
подневольных, и у них один владыка.
     Рамасо смотрит на врача с насмешливой улыбкой:
     - Дорогой доктор,  вы кому хотите затуманить мозги - вазахе? Или, может
быть,  мне? Именно со времени французского нашествия увеличились разногласия
между ховами и другими более или менее отсталыми племенами. У вас появилось,
как вы выражаетесь,  среднее сословие, у других племен этого нет, там только
одни  крестьяне.   Посмотрите  на   себя:   мы   живем  на   окраине  страны
бецимизараков,  более  пятисот  километров нас  отделяет  от  ховов,  однако
местная власть в руках представителя ховского народа. А разве не убедительно
то,  что в этой хижине из троих мальгашей, имеющих образование, двое - ховы!
Представим себе,  что в  этот момент кончилось господство французов и власть
на Мадагаскаре переходит к мальгашам. В чьи руки? Конечно, в руки нескольких
тысяч представителей буржуазии -  ховов, и повторилось бы то же, что было до
нашествия французов: один класс одного племени господствовал бы безраздельно
и - кто знает - деспотически над народом своего племени и всех других племен
острова.
     - А демократического движения вы не учитываете? - напоминает Ранакомбе.
     - Нет! Не в этих условиях.
     - Наверно, были бы созданы условия для поднятия уровня отсталых племен.
     - Не верю!  Буржуазии так же присущ деспотизм, как и прежним андрианам.
Буржуазия отличается тем,  что ревниво оберегает свои привилегии и опирается
на эксплуатацию и насилие над другими.
     - В таком случае,  -  говорит Ранакомбе,  зло сощурив глаза,  - в таком
случае вы не видите возможности добиться независимости Мадагаскара?
     - О-о,   вижу!   -   отвечает  пылко  Рамасо.  -  Но  только  подлинной
независимости!
     Я с беспокойством смотрю на него. Если он откроет свои карты старосте и
врачу  -  наверняка  потеряет  должность  учителя.  Оба  хова  подозрительно
навострили уши.  Я хочу предостеречь и удержать Рамасо,  но не знаю, как это
сделать.
     - А что вы называете подлинной независимостью? - шипит староста Раяона.
     Рамасо непринужденно улыбается:
     - Вы  не  сердитесь на меня за откровенный разговор.  Но вы,  я  думаю,
согласитесь со  мной.  Я  ни  на  минуту не сомневаюсь в  искренности вашего
мальгашского патриотизма.  Однако наша  будущая политическая жизнь не  может
опираться на  относительно небольшую группу,  даже если бы у  нее были самые
выдающиеся заслуги. Наше основное население - крестьяне; крестьянин-землероб
и крестьянин-скотовод,  землероб-хова и землероб-бецимизарака, скотовод-бара
и  всякий другой мальгашский крестьянин находятся в  более или  менее равных
условиях,  и  поэтому  они  быстрее  договорятся  между  собой.  Только  при
единомыслии народных масс можно создать у  нас нечто прочное и справедливое.
Только власть народа может обеспечить на Мадагаскаре равную для всех жизнь.
     Когда учитель кончил свою речь,  наступило гробовое молчание. Затем оба
ховы почти одновременно испуганно восклицают:
     - Это же большевизм!
     А врач Ранакомбе добавляет, уже развеселившись:
     - И утопия!
     Я  не  даю  учителю ответить.  Возможно,  он  был бы  осторожен,  но  я
предпочел  не  подвергать его  опасному  испытанию.  И  чтобы  покончить  со
спорами,   вскакиваю  с  места,  хватаю  рюмку  рома  и  произношу  тост  за
благополучие мальгашей:
     - Разногласия  во  взглядах  относятся  к  будущим  и,  можно  сказать,
внутренним делам.  Пока они наступят, нужно преодолеть более близкие и более
актуальные преграды. Вы согласны со мной?
     Соглашаются, и я говорю дальше, чтобы смягчить обстановку:
     - Я  ценю и  люблю всех мальгашей независимо от того,  к какому племени
они  принадлежат и  какой у  них  оттенок кожи.  Поэтому позвольте выпить за
братство и дружбу всей мальгашской семьи!
     Гостям понравился тост. Взволнованный врач обнимает меня и восклицает:
     - А я пью за братство мальгашей с вазахами, нашими настоящими друзьями!
     - Это кто же? Богдан и я?
     - Да, вазаха, да! Это вы! - подтверждают все трое.
     Вскоре  гости  покидают хижину,  я  провожаю их.  Солнце уже  коснулось
горных вершин,  и  воздух стал свежее.  После жаркой беседы приятно вдохнуть
чистый воздух.  Кокосовые пальмы,  растущие в  изобилии вокруг нас и во всей
деревне,  золотятся  в  багряном  зареве  уходящего  солнца  и  кажутся  еще
прекраснее.
     - Очаровательна ваша страна! - говорю, любуясь закатом.
     Они прощаются со мной довольные. Последним протягивает руку Рамасо. Его
рукопожатие крепче и продолжительнее; он как бы благодарит меня.




     Ничто не помогает:  ни дружба со старым Джинаривело, ни частые беседы с
соседями,  ни  дух  Беневского,  недавно  поселившийся на  соседней горе,  -
деревня нам  не  доверяет,  а  моего  добросовестного друга Богдана Кречмера
просто считает самым опасным колдуном - мпакафу, то есть пожирателем сердец.
     Белому человеку можно  здесь  беспрепятственно сдирать свирепые налоги,
оглашать   несправедливые   приговоры,   проявлять   удивительные   капризы,
насиловать мальгашских девушек,  - пожалуйста, это его неоспоримое право. Но
белый  человек,   набивающий  птичьи  чучела,  извлекающий  из  грязных  луж
чудовищных насекомых и  завлекающий на  свет  лампы злых  ночных бабочек,  -
такой вазаха хуже преступника. Это мрачная тайна.
     Когда Богдан возвращается усталый с охоты в ближайшем лесу и его доброе
лицо светится хорошей улыбкой,  коричневые люди пугаются.  Я громко браню их
за трусость и издеваюсь над ними открыто, среди белого дня:
     - Смотрите, идет ваш мпакафу!
     Но они не хотят слышать страшного слова и  при солнечном свете прячутся
в темные уголки и шепчутся.
     В деревенских лужах живут громадные,  величиной с детский кулак, хищные
водяные клопы - тингалле. Гроза людей и скота. Говорят, тингалле может убить
во  время  водопоя  сильного вола.  Но  семилетний Бецихахина,  наш  большой
приятель и охотник,  не знает страха. Он внук Джинаривело и брат Беначихины.
Мальчик  голыми  руками  ловко  достает насекомых и  приносит нам.  Даже  мы
поражаемся, и нас охватывает страх.
     - Околдовали нашего Бецихахину!  - шепчут возмущенные люди и смотрят на
парнишку  с  большим  удивлением,   подозревая,  что  он  получает  солидное
вознаграждение за свои труды.
     Однажды  какая-то  девушка захотела войти  в  мою  хижину,  но,  увидав
несколько десятков дьявольских банок, пробирок и чашек, страшно испугалась и
с криком бросилась наутек. Тогда я решил снять колдовство со своей хижины, и
жертвой,  разумеется,  стал бедный виновник всех бед Богдан. По моей просьбе
деревня  предоставила  ему  отдельную  хижину,   оставшуюся  после  больного
Бетрары,  заколдованного  некогда  другим  чародеем  -  страшным  хамелеоном
рантутру.
     В  этот  же  день  я  предложил своему другу для  душевного спокойствия
прекратить на  некоторое  время  сбор  экспонатов,  а  банки  с  препаратами
спрятать поглубже в чемодан.
     - Прекратить собирать экспонаты?!  -  возмущается в  Богдане  неистовый
естествоиспытатель. - Отказаться от сказочного богатства долины? Никогда!
     И   как  бы  в   подтверждение  его  возгласа  бросается  нам  в  глаза
поразительный палочник,  медленно выползающий из-под  куста:  это  настоящая
длинная  веточка,   вооруженная  грозными  шипами,   вдруг  ожившая;  редкий
экземпляр, дразнящий, все еще не разгаданный случай мимикрии в природе.
     Сказочны богатства долины!  Вот  уже  несколько дней за  час до  заката
солнца Богданом овладевает возбуждение.  В это время дня на лугу, в укромном
местечке, на пространстве всего в полтора десятка шагов, из земли появляется
многотысячная,  миллионная армия крошечных зеленых прыгунов. Всего несколько
минут роятся они и потом испаряются,  как камфара,  -  прячутся в землю. Эта
редкая разновидность насекомых неизвестна науке,  до сих пор мы не встречали
их  нигде  на  Мадагаскаре,   только  здесь,   на  этом  крошечном  участке.
Пространство ограничено,  но  явление очень уж волнующее.  Ежедневно на этом
клочке земли взвивается вулкан насекомых.
     Моя хижина,  как и все другие хижины в деревне, стоит на сваях, и, если
как следует согнуться,  можно пролезть под домом. Но кто решится на это? Там
инкубатор хищных сколопендр.  Однажды мы  с  усилием,  достойным ловли самых
диких зверей,  поймали такую двадцатисантиметровую тварь и привязали ее, как
собаку.  Сколопендра бросается во  все стороны и  вдруг натыкается на нашего
зеленого  попугайчика,  мгновенно  обвивается вокруг  его  тельца  и  кусает
ядовитыми челюстями.  Нам  с  трудом  удается  оторвать  бешеное  создание и
втолкнуть в банку с ядом.
     Попугай не  погиб.  По каким-то таинственным причинам яд сколопендры на
попугаев не  действует,  и  наш зеленыш после пятиминутного обморока снова в
веселом настроении.  Человек на его месте выл бы от боли и страдал несколько
недель.
     Невозможно не поддаться восторгу и вместе с тем ужасу, когда смотришь в
болотистые лужицы, каких полно во влажной долине. Под дремлющей поверхностью
теплой  воды  кишит  живой  клубок,   томится  туча  обезумевших  насекомых,
раскрывается вечная драма каких-то смутных,  осужденных душ. Это тропические
гладыши, гребляки и всякое другое - водяная толпа, удивительное скопище, как
бы снедаемое вечной лихорадкой. В маленьком мире крошечных существ явственно
отражается волнующее богатство природы!
     Порой я долго присматриваюсь к лужам и ищу в воде жизненные проявления,
доступные человеческому разуму.  И  не  нахожу!  Человек не  увидит  там  ни
радости бытия, ни - что хуже - страха смерти.
     Водяной  жучок,  маленький,  живой  шарик,  забавно  кружится и  мчится
невесть куда,  точно потерявший рассудок путник,  никогда не знающий отдыха.
Бред  беспрерывного движения,  а  потом одна  только,  всегда одна и  та  же
непреодолимая трагедия. Только раз останавливается паучок: когда его схватит
хищный гребляк и тут же сожрет.
     Богдан взмахом маленького сачка ловит тысячи существ,  но потом, бросив
их в таз с водой,  торопливо умерщвляет.  Если он этого не сделает, то через
час останется только половина насекомых, так быстро они пожирают друг друга.
И  хотя,  погибая,  они  кажутся  бесчувственными к  смерти,  ужас  невольно
охватывает людей: беспокойными ночами наши тревожные сны заполняют кошмарные
насекомые.
     Не  все  в  Амбинанитело верят  в  злое  колдовство Богдана.  Несколько
храбрых ребят,  мальчики и  девочки,  ровесники нашего друга Бецихахины,  не
знают  страха.  Их  уговорил учитель Рамасо,  и  они  упорно ловят  для  нас
бабочек,  жуков и приносят солидную добычу.  На молодую гвардию мы возлагаем
большие надежды.
     Как-то мальчишки принесли несколько десятков красивых улиток,  но когда
Богдан просит положить их в банки,  ребята вдруг ужасно пугаются.  Ни за что
на свете не желают они притрагиваться к  невинным улиткам,  хотя сами только
что  принесли их.  Богдан собственноручно показывает,  как это делается,  но
получается неожиданный результат:  дети  от  испуга разразились истерическим
смехом. Перед нами раскрылась новая духовная бездна, таинственная, как лужи.
     Однажды Богдан радостно влетает в  мою хижину и  приносит таз с  водой,
зачерпнутой в  какой-то луже.  В  ней тысячи живых существ.  Он с  гордостью
говорит, что не только в Укаяли поют рыбы: вот какой-то неизвестный гребляк,
меньше рисового зерна, поет в тазу, как птица.
     - Здорово поет, подлец! - радуется Богдан.
     И  в  самом деле:  когда вода  в  тазу устоялась,  мы  услышали чистые,
звучные  тона  и  хижину  наполнило как  бы  птичье  щебетание.  Просто  дух
захватило:  близкое,  очень близкое щебетание,  сердечное,  родное; какие-то
звуки из наших северных сосновых лесов.
     - Да это же пение нашей свистунки!  -  говорит Богдан, с трудом скрывая
волнение.
     Наряду  с  истерическим  смехом  и  мучительными  подозрениями  в  злом
колдовстве,  наряду  со  снами,  заполненными  насекомыми,  вдруг  в  долине
Амбинанитело  слышится  чистое  щебетание,  похожее  на  пение  нашей  милой
свистунки.  Звуки случайные и  искусственные,  но все же в  такую минуту,  в
таком мире они  действуют как заклинание.  Они затрагивают самые сокровенные
струны  человеческой души,  и  долину  внезапно заливает радостный солнечный
свет,  в сиянии которого исчезают все ужасы,  тускнеют злые сны; веришь, что
пропадет колдовство и ребячий смех станет здоровым.




     Несмотря  на  то,  что  многие  жители  Амбинанитело  относятся  к  нам
враждебно,  деревня все  больше нас  восхищает.  Прозрачные аллеи  кокосовых
пальм,   пышные  рощи  бананов,   кофе,   ыланг-ылангу,  запущенные  урочища
дикорастущих цветов,  заполняющие некоторые уголки деревни оргией красок,  -
все  это  создает  великолепный  фон,  на  котором  разыгрываются события  с
необыкновенными людьми.  Недоверие этих людей к нам доказывает, возможно, их
прозорливость и  побуждает меня к еще большим усилиям сломить лед отчуждения
между нами.
     Верным,  преданным другом  остается,  как  всегда,  старик Джинаривело.
Иногда  мы  ходим  вместе  на  прогулки,  которые всякий раз  превращаются в
настоящие  экспедиции,  открывающие все  более  заманчивые  уголки  и  новые
богатства природы. Путешествия наши ведутся как бы на грани сказочной мечты.
Да  и  сама деревня Амбинанитело похожа на большой тропический сад,  в  чаще
которого рядом с настоящими цветами возносятся хижины на сваях, тоже похожие
на большие, коричневые, странные цветы.
     На  краю деревни,  там,  где начинаются рисовые поля,  растет несколько
бирманских  бамбуков,  еще  более  усиливающих впечатление сказочности:  эти
гигантские кусты травы вытянулись на  двадцатиметровую высоту.  Здесь роятся
самые красивые в мире бабочки urania sloana.  На их крыльях чарующая палитра
всевозможных  расцветок,   пурпурные,   лазурные,  смарагдовые,  коричневые,
черные,  белые оттенки и даже металлический блеск.  А нижние крылья украшают
несколько великолепных хвостов.
     Очень трудно поймать такую бабочку,  хотя здесь их множество: они парят
высоко, от верхушки к верхушке бамбука; мы смотрим на них как зачарованные и
ревниво следим за гордым полетом.
     - Лоло  валорамбо,  -  объясняет Джинаривело,  что  значит:  бабочка  с
восемью хвостами.
     - Ховы называют их иначе: андриандоло, то есть королевская бабочка.
     - Хорошее название, - соглашается старик.
     - Увы,  -  киваю головой, - эти лоло валорамбо очень напоминают жителей
Амбинанитело: они так же недоступны для меня, как эти манящие бабочки.
     Неосторожными словами я невольно огорчил своего друга. Он понимает, что
наша дружба отчасти вызывает неприязненное отношение ко мне,  так как многие
жители деревни - из враждебного рода цияндру и его приверженцев.
     Одна урания снизилась и парит над нашими головами. С восторгом любуемся
ее  раскраской и  изяществом.  Перед  такой красотой тускнеют все  пустячные
заботы деревни и сердца наполняются надеждой.
     Мы дружески прощаемся и  расходимся в  разные стороны,  каждый к  своей
хижине.
     По  пути домой я  прохожу мимо одной из  боковых улочек и  на повороте,
недалеко от  хижины,  останавливаюсь как  вкопанный.  Посреди дороги,  прямо
передо мной,  сидит на  задних лапах лемур вари  и,  вытянув передние лапки,
греется на солнышке с  блаженным видом на простодушной мордочке.  Был у меня
несколько  месяцев  назад,  когда  я  путешествовал по  центральному взгорью
острова,  лемур,  похожий на этого.  Красивый зверек,  ростом с нашу лисицу,
полусобака по форме мордочки, полуобезьяна по ловкости рук и ног. У него был
красивый черно-белый  мех  и  кроткий нрав.  Привязан он  был  ко  мне,  как
преданная собака.  Жалко было  таскать лемура с  собой,  и  я,  к  обоюдному
огорчению,  оставил  его  в  достойной  мальгашской  семье.  Местные  жители
называют лемура "бабакутом".
     И вот точно такой лемур сидит на дороге.  Заметив меня, он не двигается
с  места,  только в  глазищах отразилось огромное изумление,  а потом страх.
Страх,  что  вдруг перед ним  появилось неизвестное и  непонятное создание -
белый человек. Страх так сковал зверька, что он забыл опустить лапки, хотя о
солнце и тепле уже не думает.
     Я  медленно подхожу к  нему.  Только в  трех шагах лемур понял грозящую
опасность,  опустил,  наконец,  лапки и  с криком помчался к соседней группе
кокосовых пальм,  где  возилось несколько человек.  Они  громко рассмеялись.
Бросили работу и  смотрят на  меня и  лемура.  Они собирают кокосовые орехи.
Двое парнишек вскарабкались высоко на верхушку пальмы и  сбрасывают на землю
плоды.  Несколько девушек,  стоя внизу, топориком скалывают с орехов зеленую
толстую скорлупу.
     Бабакут прижался к  ногам одной из девушек.  Мягко освободившись из его
объятий,  девушка берет его за  переднюю лапу и  ведет ко мне,  как ребенка.
Лемур упирается и скулит,  но молодая рамату старается успокоить его нежными
словами.  Я  узнаю  ее.  Это  Веломоди,  внучка Джинаривело,  младшая сестра
Беначихины.
     - Bon jour,  monsieur!  Добрый день, господин! - здоровается она, робко
протягивая руку.
     - Добрый день, Веломоди! Это твой бабакут?
     - Oui, monsieur! Да, господин!
     - Красивый, только немножко дикий.
     Я  замечаю,  что у Веломоди необыкновенно длинные ресницы.  Они бросают
тень на ее черные глаза и  подчеркивают их глубину.  Девушка одета в  симбу,
кусок ткани,  плотно облегающий тело  от  груди до  колен,  в  то  время как
верхняя  часть  груди  и  плечи  открыты.  Веломоди  с  усилием  подыскивает
французские слова и говорит:
     - Нет, он не дикий! Это ты, наверно, дикий! - и шаловливо показывает на
меня пальцем.
     - У  меня  тоже  был  такой бабакут,  -  говорю.  -  Удивительно милый.
Путешествовал со мной по всей стране. А ты своего очень любишь?
     - Очень.
     - Не продашь ли его мне?
     Веломоди секунду смотрит на  меня  с  таким  упреком,  что  я  невольно
смущаюсь.
     - Это мой большой друг! Grand ami, grand ami, - повторяет она, и все ее
лицо выражает возмущение против тех, кто предает своих друзей.
     Я не ожидал от Веломоди такого бурного протеста.
     - Ну,  уступи мне  его,  по  крайней мере  на  время моего пребывания в
Амбинанитело, - прошу.
     - Не могу, вазаха!
     - Я дам тебе большой подарок!
     - Нет, вазаха! Мы не можем разлучаться, бабакут и я.
     - Чудесно! - восклицаю я с преувеличенным энтузиазмом. - В таком случае
я заберу вас обоих в свою хижину!
     Но Веломоди не склонна шутить.
     - Нельзя! - с достоинством отвечает она, серьезно покачивая головой.
     - Почему нельзя?
     - Потому что ты любишь Беначихину.
     Вот не было печали, так черти накачали. Я изобразил на лице возмущение,
громко потянул носом воздух и загудел:
     - Что за  дьявол!..  Да  что вы мне так навязываете Беначихину?  Глупые
сплетни, высосанные из пальца!
     Во  время  нашего разговора двое  парней сползают на  землю и  вместе с
девушками,  которые трудились над орехами,  подходят к  нам.  Веселая ватага
располагается полукругом и тоже хочет поговорить с вазахой.
     - Давно ты изучаешь французский язык? - спрашиваю Веломоди.
     - Я училась в школе, - слегка пожав плечами, отделывается она.
     - Но теперь, говорят, ты берешь специальные уроки?
     - Да? - удивляется девушка. - Откуда ты знаешь?
     - Так говорят.  И еще говорят,  что ты хочешь отправиться в Мароанцетру
работать. Правда?
     В  группе  окружающей нас  молодежи послышались легкие  смешки и  едкие
замечания на мальгашском языке.  Веломоди сильно смущается.  Коричневое лицо
принимает темно-красный оттенок,  глаза увлажняются,  а на ноздрях выступают
жемчужинки пота.
     - Правда,  что ты хочешь покинуть деревню?  -  повторяю я  свой вопрос,
когда молчание девушки слишком затянулось.
     Веломоди забавно  гримасничает,  хочет  что-то  ответить,  колеблется и
беспомощно  улыбается.   Выручает  ее   один   из   парней,   ее   ровесник,
семнадцатилетний юноша. Он обращается ко мне с жуликоватым видом:
     - Я скажу тебе, вазаха! А дашь мне подарок?
     - Дам.
     Веломоди с веселым визгом набрасывается на парнишку, чтобы сдержать его
болтовню. Парень увертывается и издали говорит:
     - Она учит французский, чтобы говорить тебе: Oui, monsieur!
     Веломоди прекращает погоню и, запыхавшись, возвращается ко мне.
     - Он врет! - уверяет и тут же добавляет: - Подождешь минутку?
     Веломоди бежит к пальмам,  выбирает большой кокосовый орех, пробивает в
нем  отверстие и  подает мне  таким надменным жестом,  точно это королевский
дар.
     - Выпей! - предлагает.
     Я прикладываю орех ко рту.  Великолепная жидкость: холодная, ароматная,
сладкая. Напившись, отдаю орех девушке, и она мягко спрашивает:
     - Вкусно?
     - Изумительно!
     Она тоже пьет из этого же ореха,  затем вместе с подругами возвращается
работать под пальмами. Ручной бабакут жмется к ее ногам.




     Вечер в Амбинанитело начинается воплями лягушек на рисовом поле, орущих
точно  взволнованная  толпа  людей,   потом  пронзительно  верещат  сверчки,
причмокивают ночные  птицы,  гудят  проснувшиеся насекомые.  Но  громче всех
кричит молодежь.  Она собирается по ночам на краю деревни,  под бешеный ритм
барабана непрерывно танцует и оглушительно поет.  По старинному мальгашскому
обычаю лунные ночи принадлежат молодежи.
     Я боюсь этих криков.  Они длятся всю ночь,  если только светит луна,  и
часто будят меня,  несмотря на  крепкий сон.  Среди непонятных слов  песни я
узнаю тревожное слово "вазаха".
     На  следующий день  коричневые парни  смотрят на  нас,  белых людей,  с
усмешкой, а девушки просто избегают взгляда. В ночном пении кроется какая-то
враждебная тайна.
     - Они поют о нас? - спрашиваю хороших знакомых в деревне.
     Но прямого ответа не получаю.  Староста Раяона прикидывается лисой - он
ничего не знает.  Макоа Берандро пожимает плечами, а старик Джинаривело, мой
друг,  в самом деле знает немного.  Он видит только свой любимый лес, взгляд
его устремлен туда.
     Остается учитель Рамасо. И он ничего определенного сказать не может. Но
он,  доброжелательный и услужливый,  хочет помочь мне.  Он знает,  что часть
жителей относится к нам недружелюбно, и считает, что это скорее каприз, а не
настоящая вражда.
     - Почти все юноши плохо к нам относятся. Чем это объяснить?
     - Очень просто!  -  улыбается учитель. - Вы прилетели к нам, как принцы
из ваших европейских сказок,  и,  конечно,  интересуете всех молодых рамату.
Есть только одно средство завоевать благосклонность парней.
     - А именно?
     - Выбрать себе девушку,  взять ее  в  качестве вади и  временно на  ней
жениться.
     - Вы тоже сватаете мне Беначихину?
     - У  нас здесь много других рамату!  Вопрос гораздо серьезнее,  чем вам
кажется.  Дело не только в личных мотивах. Имея здешнюю вади, вы в некотором
роде войдете в  нашу мальгашскую семью,  и  тогда вся  деревня вас  признает
своим. Вы Расоу знаете?
     - Да, видел ее.
     - Она не замужем.
     - Хорошо, оставим это!
     - Я все же хотел бы знать, что они поют о вас по ночам.
     - Пойдем послушаем.
     Сегодня луна  восходит в  десять  часов  вечера,  и  вскоре  начинается
обычное пение.  Мы  идем на  окраину деревни и  застаем уже  танцы в  полном
разгаре.  Танцуют человек тридцать.  Два сомкнутых широких ряда,  в  одном -
юноши,   в  другом  -  девушки,  ритмически  наступают  друг  на  друга,  то
наскакивая,  то отступая:  извечный символ кокетства. Поют хором по очереди:
то девушки, то парни.
     Между  двумя рядами увивается крепыш-солист.  Когда хоры  умолкают,  он
выкрикивает:

                 Страус - птица из породы великанов, слушайте!..
                 Когда он встает на ноги - головой подпирает небо.
                 А когда ложится - когтями буравит скалу.
                 Страус съедает зараз семь гор, покрытых деревьями.
                 И двадцати пяти китов на ужин ему мало.
                 Когда он смыкает веки - страшная темнота наступает.
                 И двое влюбленных восемь лет не могут найти друг друга.

     Вдруг барабанная дробь заглушает его слова, и хор девушек отвечает:

                 Мы хотим видеть наших парней,
                 Не прячьте парней, э-э-э-й!..

     Певец, услышав признание девушек, фантазирует дальше:

                 Когда страус вздохнет - ураган поднимается,
                 С кур перья срывает, а с женщин - платья.
                 Если страус голову в море окунет -
                 Все суда мира остановит,
                 А на клюве его могут плясать
                 Девять пар лучших танцоров.
                 Когда одно перо уронит он в Париже -
                 Эхо раздается в Мароанцетре.
                 И тогда рушится Индия, а Китай раскалывается...

     Рамасо шепотом переводит слова и добавляет с улыбкой:
     - Эти  ночные песни и  танцы называются здесь "циамунана",  что  значит
"игра, в которой говорить надо только правду".
     - Как зовут этого певца? - спрашиваю.
     - Натрико.
     - Фантазия у него богатая.
     Мы  стоим недалеко на  открытой поляне,  и  при свете луны молодежь нас
видит,  но  внешне не обращает ни малейшего внимания.  Среди танцующих узнаю
Беначихину и  приветливо машу ей рукой.  Но вдруг из рядов выскакивает новый
певец и мощным голосом покрывает хор:

                 Я клянусь рассказать ужасную правду, э-э-э-й!..
                 Я видел девушку в Таматаве с искусанными губами.
                 Губы ей искусал вазаха, белый возлюбленный.

     У  танцующих исчезло  веселое  настроение,  вызванное прежней песней  о
страусе.  Юноши  издают мелодичный вой  возмущения,  девушки хором  выражают
страх. А воинственный певец продолжает:

                 А знаете, зачем у вазахи золотой зуб?
                 Собаки лают, когда хотят кусать,
                 Вазаха кусает золотым зубом,
                 Когда полюбит...
                 Теленок сосет молоко у коровы,
                 Вазаха сосет кровь из девичьих губ.
                 Верите ли мне, э-э-э-й?..

     Нет сомнения, что песня обо мне.
     - Кто этот жестокий болтун? - спрашиваю.
     - Зарабе.
     - Ах, вот оно что!
     Зарабе,  сын сотского Безазы,  - приятель Беначихины. Пытаюсь при свете
луны разглядеть его получше.  Он  не  так уж молод,  ему далеко за двадцать,
лицо красотой не отличается. Другие плясуны кажутся мне много интереснее.
     Бред  ревнивого  Зарабе  рассмешил меня  и  вместе  с  тем  встревожил.
Встревожил потому,  что отравленные стрелы,  пущенные в  группу возбужденной
молодежи,  опасны.  Против них нет щита,  нет сдерживающего тормоза; на этом
ночном сборище никто меня не защитит.
     На следующий день приглашаю к себе Натрико, автора песенки о страусе, и
в  присутствии учителя Рамасо расхваливаю его остроумие и талант,  предлагаю
дружбу и кое-что еще:  за каждую восхваляющую меня песенку обязуюсь выдавать
солидный гонорар - десять франков.
     У юноши заблестели глаза, но его удерживают сомнения. В конце концов он
смущенно выкладывает:
     - А вазаха действительно... ест губы у девушек?
     - Да что ты! - отвечаю решительно. - У меня есть еда получше: сухари!
     - Сухари вазахи во сто раз вкуснее губ девушек! - подтверждает Рамасо и
окончательно убеждает молодого певца.
     Через два  дня,  в  полночь,  Зарабе снова издевается над  моим золотым
зубом,  кусающим губы всех девушек в мире,  как вдруг чей-то голос вплелся в
его пение и  не  дает возможности молодежи отвечать хором.  Это его соперник
Натрико. Натрико ринулся в бой и запел:

                 Изумительный золотой зуб у вазахи, эй!
                 А знаете, девушки, что это значит? Эй!
                 Вазаха родился с золотым зубом,
                 И у его отца тоже был золотой зуб,
                 И его дети родятся с золотым зубом...

     Я толкаю учителя и шепчу возмущенно:
     - Натрико очумел!
     - Нет, не очумел! Красиво поет! - восхищается Рамасо.
     Ничего не понимаю. А Натрико продолжает:

                 Когда вазаха чихнет в Амбинанитело -
                 Губернатор в страхе дрожит в Тананариве,
                 А река Антанамбалана течет вспять.
                 И все девушки чувствуют себя матерями,
                 За исключением кривоногих.
                 Кто ест сладкие сухари и имеет золотые зубы,
                 Тому не нужны девичьи губы, эй!
                 У вазахи огромный острый нос,
                 И у его детей будут красивые большие носы!..

     Натрико безумствует,  он  упивается моим  носом  и  заражает остальных.
Соперник Зарабе пытается всеми силами уничтожить выдающийся нос и  воспевает
искусанные  девичьи  губы,   омерзительность  золотого  зуба,   -  напрасно:
проиграл.  Нос победил -  властный, красивый и огромный-преогромный. В конце
концов даже Натрико умолкает, зачарованный невиданным носом.
     Вдруг  короткую  тишину  прерывает  дрожащий  голосок.   Самая  молодая
девушка, может быть двенадцатилетний подросток, запела где-то в конце ряда:

                 Я хочу родить ребенка с большим носом, эй!

     Остальные девушки громко смеются,  и  вдруг,  точно  буря,  грянул хор,
разбудив всю долину:

                 Желаем детей с золотым зубом, э-э-э-й!
                 Хороши дети с золотым зубом, э-э-э-й!..

     Я стараюсь отыскать среди танцующих Веломоди.  Наверно,  пляшет где-то,
но я не вижу ее.
     Потом наступил голубой рассвет и пришел день,  светлый, трезвый, жаркий
и обезоруживающий.  В такой день крошечные птички суи, напоминающие колибри,
сверкают на солнце, словно зеленые молнии, но людские дела протекают тяжело,
точно застывшая вода.
     Борьба продолжается.  Песни Зарабе направлены против меня.  Но  Натрико
тоже поет.  И  с  каждой ночью поет все лучше и  лучше и все уверенней берет
верх.   Я  спокоен  за  него.  Боец  познал  новый,  неисчерпаемый  источник
вдохновения: мои сухари.




     Изумляет  бурная  реакция  жителей  Амбинанитело на  некоторые  явления
природы  и  на  некоторых зверей.  Появление в  деревне  абсолютно невинного
создания  вызывает  иногда  неописуемое  замешательство,  выводит  жизнь  из
обычной колеи, сеет тревогу. Не стоящие внимания события вырастают иногда до
гигантских размеров.  Вот  пример:  в  деревне появилась обыкновенная змея и
вызвала две бури - одну в человеческой душе, а другую, настоящую, в природе.
     Тото,  туземец из соседней деревни на другом берегу реки,  принес живую
змею, которую он поймал в лесу. Тото храбрец и ничего не боится. Он высокого
роста,  но тварь еще больше. Тото держит змею за шею в поднятой высоко руке;
ее  мощное  тело  свисает  книзу,   а  длинный  хвост  волочится  по  земле.
Великолепный экземпляр, его едва можно обхватить обеими руками.
     Такую  змею  называют  здесь  анкома.  Принадлежит она  к  благородному
семейству боа. Жертву свою они душат, а не отравляют ядом. И победителя Тото
распирает гордость.  Он  затевает с  пленницей опасную игру:  спускает ее на
землю  между  хижиной старосты Раяоны  и  моей.  Змея  тотчас  величественно
поползла к зарослям.  Вокруг поднялся невероятный шум.  Лает испуганный пес,
детвора в  страхе бросается наутек.  Но Тото невозмутим.  Тото играет,  Тото
забавляется, Тото властвует.
     Такой же величественный,  как и  змея,  он в  нужный момент срывается с
места,  точно дикий зверь фосса,  догоняет анкому,  веткой,  наподобие вилы,
прижимает шею,  связывает змею и бодро тащит к моим ногам. Получает солидное
вознаграждение и возвращается в свою деревню.  Он уходит, как герой, с гордо
поднятой головой, вызывая восхищение всех женщин.
     Змея  стального цвета,  но  искусная рука лесного демона разукрасила ее
бока темными таинственными знаками,  всевозможными геометрическими фигурами.
Зачем они,  кто их разгадает?  Люди?  Коричневые люди приходят посмотреть на
нее.  Они задумчивы,  их  тревожит какое-то предчувствие.  Влюбленный в  лес
старик  Джинаривело  приветствует  анкому,   лесного  посланника,  но  вдруг
становится серьезным и, показывая на змею, говорит:
     - Будет буря!
     Я смотрю на него с улыбкой: тоже пророк! Сейчас период дождей, и еще не
одна буря навестит нас!
     - Сегодня в полночь будет буря, - настаивает Джинаривело.
     Старик  -   мой  друг,   неудобно  высмеивать  его.   Смотрю  на  небо.
Послеполуденное солнце светит как обычно, и ничто не предвещает ненастья.
     Потом приходит макоа Берандро, обладающий магическим свойством исцелять
болезни,  внимательно  смотрит  на  змею,  кивает  головой  и  заявляет  без
обиняков:
     - Тото подлец!
     - Потому что принес мне красивую змею? - спрашиваю вызывающим тоном.
     - Да, потому что принес именно эту змею, анкому...
     - Преувеличиваешь, Берандро!
     Но Берандро настаивает на своем и,  очевидно,  знает, что говорит. Речь
идет об очень важных, о важнейших делах.
     - Каких? - задаю вопрос.
     - Убей анкому, пока не поздно! - настаивает Берандро.
     С  меня  довольно мальгашских чудес  и  капризов,  я  больше  не  желаю
поддаваться.
     - Змею убивать не стану! - заявляю резко и категорически.
     Настолько резко,  что  потом  становится жаль  хорошего человека,  и  я
приглашаю его на стаканчик рома. Второй стакан раскрывает Берандро рот.
     Лет  пятьдесят назад в  Рантабе жил  один  почтенный старик из  племени
цияндру.  Однажды старик пошел в  лес,  там  напала на  него  громадная змея
анкома и задушила. С тех пор анкома стала врагом всего рода цияндру, и какой
бы  цияндру ни  увидел анкому,  он  обязан немедленно убить ее  под  страхом
самого тяжкого проклятия.  Теперь глава этого рода - Безаза, наш сотский, он
и обязан убить мою анкому.
     Я  никак не  ожидал,  что  придется так быстро и  при таких неожиданных
обстоятельствах столкнуться с Безазой.  Все знают,  что его хижина -  тайная
кузница враждебных актов против меня,  а  его сын Зарабе лунными ночами поет
омерзительную клевету.
     - Анкома будет жить! - непреклонно заявляю еще раз.
     Берандро взволнован.  Анкома и  ром вывели его из равновесия,  обильный
пот катится по  его лицу.  Он  говорит,  что вся долина уважает великое фади
Безазы,  все знают отношение сотского к анкоме.  И Тото тоже знает.  Поэтому
Тото  законченный негодяй.  Он  знал,  что  вся  деревня  всполошится,  если
появится анкома. Вертопрах мстит Безазе, с которым вся его семья в ссоре.
     - Все же Тото смелый юноша! - упрямлюсь я и, чтобы поставить на своем и
взять быка за рога, приглашаю Безазу к себе.
     Всегда надменный,  сотский сегодня неузнаваем. Он болен и едва держится
на ногах.  Лицо почернело,  как уголь,  а отвисшая челюсть дрожит, когда его
взгляд встречается со взглядом змеи. Странно, могущественно влияние животных
на  здешних людей!  Но  я  знаю,  Безаза не бросится на анкому,  как некогда
обезумевший  Бетрара  напустился  на  моего  хамелеона.  Безаза  солидный  и
ответственный представитель общины. Со всей серьезностью заявляю:
     - Я  гость твоей деревни,  и  это моя змея!  Она имеет для меня большое
значение.
     Сегодня вечер опускается на долину не так,  как обычно. Закат багровее,
чем  всегда;  лягушки разорались на  час  раньше;  из  лесу  доносятся крики
незнакомых нам зверей,  и деревня,  обычно такая шумная в этот час,  сегодня
замирает в зловещей тишине. Не слышно даже смеха женщин, и на фоне замолкших
хижин далекий плач ребенка кажется грозным криком.
     Перед  ужином  ко  мне  заходит Раяона и  рассказывает,  что  у  Безазы
лихорадка и  в  бреду он бормочет что-то непонятное.  Люди толкуют,  что это
демоны высказывают свои пожелания.
     Позже,  когда наступила ночь, я заглянул к змее и проверил путы. Анкома
лежала на веранде,  свернувшись в клубок;  глаза ее закрыты,  и кажется, что
она спит.  Электрическим фонариком освещаю ее голову: спит, воплощение силы,
спокойствия  и  достоинства.   Я  дотронулся  до  ее  пасти.  Змея  медленно
приоткрыла глаза.  Они очень малы для такой огромной туши.  Сквозь щелки век
змея вперила в меня холодный, упорный взгляд. И я вдруг почувствовал, как по
спине у  меня  поползли мурашки.  Неужели и  меня мальгаши заразили чувством
страха? Нервы!
     Ночь еще  душнее,  чем  обычно.  Сверчки стрекочут еще  пронзительнее и
громче.  Тревожит  отсутствие привычных  ночных  голосов:  молодежь  сегодня
молчит,  не  слышно пения и  танцев.  Но что это:  луны на небе нет,  а  над
восточной цепью  гор  клубится  черный,  густой  вал.  Медленно  надвигается
страшная туча.  Лежу в  постели и  не  сплю.  Решил этой ночью бодрствовать.
Однако  неожиданно  меня  сморил  непреодолимый сон.  Остатками  сознания  я
подумал о поваре Марово;  вероятно,  он подсыпал в пищу какое-то снотворное.
Хочу вскочить и  мчаться к Богдану,  живущему в другой хижине.  Не могу!  Не
могу  оторвать тяжелой головы от  подушки.  Глаза  плотно закрываются,  и  я
погружаюсь в сон.
     Разбудил меня  грохот и  треск.  Где-то  близко ударил гром.  По  крыше
хижины  барабанит ливень.  Началась  страшная  буря.  Раздаются беспрерывные
раскаты грома.  Я зажигаю свет.  Два часа.  Значит, предсказание Джинаривело
сбылось, правда с опозданием на два часа.
     А змея?  Одного взгляда достаточно:  дурные предчувствия подтвердились.
Анкома вытянулась в  неестественной позе во всю длину веранды.  Так и есть -
мертва,  горло  перерезано  ножом.  Фади  Безазы  оказалось  сильнее  всего.
Прекрасный экземпляр змеи погиб.  Для меня это действительно большая потеря,
но  вместе  с  тем  лишний  козырь  против деревни,  нарушившей святой закон
гостеприимства.
     Утром  после  бури  приходят с  официальным визитом  староста Раяона  и
сотский Безаза.  Безаза снова здоров.  Он  хочет загладить вину  и  приносит
подарок,  который, он считает, заменит мне утрату анкомы: две змеи поменьше,
другой разновидности,  красивой светло-коричневой окраски.  К тому же Безаза
добавляет:
     - Зарабе больше не  будет петь...  В  деревне его больше не будет...  Я
удалил его...
     Вот первые плоды победы. Хорошая, очень хорошая новость.




     Капризы  жителей  Амбинанитело и  раздражающая сложность их  характеров
измучили нас  и  все настоятельней требуют развязки,  какой бы  то  ни  было
развязки.  Где-то в  тайниках первобытной души бьется источник вражды к двум
чужим,  пришельцам. Но как обнаружить его и как до него добраться? Мы знаем,
что местные жители считают себя магически связанными с лесными зверями.
     Инстинкт исследователя, а также инстинкт самозащиты все сильнее толкают
меня к  грозным насекомым -  богомолам.  Богдан Кречмер приносит их  из леса
живыми, мальчишки тоже таскают.
     На руку мне забрался большой богомол тисма.  Пальцем другой руки я вожу
вокруг  него,   и  он  поворачивает  голову  вслед  за  пальцем;  богомол  -
единственное насекомое с  подвижной шеей.  Не  раз он выбрасывал хищные лапы
вверх и хватал меня за палец. Хватка так сильна, что освободиться от хищника
невозможно,  разве только разодрать его на куски.  Хватка не на живот,  а на
смерть. Некоторое время небольшое насекомое какой-то колдовской силой держит
в  плену  взрослого человека.  Наконец мне  удается освободить палец.  Капли
крови брызжут из проколотых шипами мест.  Я  слизываю кровь и  чувствую себя
разбитым. Точно ранил меня враждебный дух долины.
     Я  хочу узнать,  до  какого же предела дойдет хищничество богомолов,  и
помещаю  их  в  небольшие коробки.  Туда  же  впускаю  на  съедение  пауков,
медведок,  кузнечиков.  Никто из  них  не  может совладать с  богомолами,  и
интересно:  ядовитые пауки,  даже большие экземпляры, мрут как мухи. Богомол
на ограниченном пространстве сражается,  как росомаха,  осажденная собаками;
он  ложится  на  бок  и  беспрерывно  выбрасывает  все  шесть  длинных  лап.
Пробраться сквозь такое заграждение немыслимо.  Зато ему самому очень удобно
после  на  редкость короткой борьбы зацепить шипами передних лап  паука -  и
жертве конец.
     Медведки в  долине Амбинанитело большие,  толстые,  вооружены огромными
когтями для неутомимой работы в земле.  Такими когтями они могли бы в клочья
разодрать любого богомола,  если бы знали об этом.  Увы,  не знают. Погибают
все.  Зло  иногда берет,  когда видишь,  как громадную,  но  мирную медведку
побеждает   организованное  хищничество   богомола.   Медведки,   схваченные
стальными клещами богомола,  смешно  болтают в  воздухе тяжелыми когтями.  И
кончается это всегда смертью жертвы.
     И  вот,  когда сравниваешь грубоватых медведок с  богомолом,  замечаешь
удивительное явление -  богомолы нелепо красивы. Очень хороши самочки, самцы
- много  хуже.   К  тому  же  они  трусы.  Я  невольно  начинаю  восхищаться
богомолами.  Ничего  не  поделаешь:  преклонение  перед  красотой.  Длинные,
стройные  ноги,   изящное  туловище,  раскрытые  крылья  напоминают  кружева
балерины.  Но  самое замечательное -  движения:  гордые,  изысканные,  почти
театральные.  Все  это  однажды бросилось мне в  глаза,  и  я  с  удивлением
замечаю, что мое первоначальное впечатление ужаса исчезает и я смотрю на них
по-иному:   богомолы-самки  -   амазонки.   Бессердечные,  но  великолепные;
жестокие, но очаровательные; кровожадные, но привлекательные.
     Самые интересные бои происходят у богомолов между собой. Они никогда не
кончаются вничью, результат всегда одинаков: победа одного и смерть другого.
Правила    жестокого   сражения   необычны   и    соблюдаются   в    строгой
последовательности. Это в буквальном смысле состязание. Борцы не кусаются, а
стремятся обхватить друг друга. Побеждает тот, кто первый захватит передними
лапами  голову  или  шею  противника.  Попавший в  объятия  теряет  силы,  и
победитель пожирает его живьем.
     Когда  борьба  ведется  между  богомолами  одинаковой величины,  трудно
предвидеть, кто победит; решает случай. Но если только один чуточку больше -
борьба  становится неравной.  Преимущество всегда  на  стороне  большего,  и
больший всегда побеждает.  Здесь  нет  исключений,  случайностей не  бывает.
Тисма -  самый большой из  всех богомолов в  Амбинанитело.  Властвует он  на
вершине  хищнической  иерархии,  удерживает  первенство  жестокости,  всегда
пожирает других  богомолов.  Всегда?  Я  долго  наблюдал за  ними  и  открыл
удивительную   особенность,    управляющую   миром   ужасов.    Оказывается,
хищник-победитель должен сам  погибнуть.  Даже больше:  он  должен погибнуть
именно потому,  что  стал победителем.  Вот  уже  несколько дней я  слежу за
насекомыми,  забыв о деревне и обо всем на свете.  Исследую,  проверяю и сам
себе не верю.  Но как не верить опытам? А все они точно доказывают, что даже
в  этом  пекле  хищных инстинктов существует своя  закономерность.  Богомолы
обладают особенным свойством: победив врага, они должны сожрать его целиком,
без   остатка.   Это   биологическое,   деспотическое  насилие  впоследствии
оказывается гибельным для них же самих.
     Вот  идет  бой.  Мощная тисма  с  крыльями рыжеватого цвета сражается с
богомолом  поменьше,  зеленого  цвета.  Судьба  зеленого  предрешена.  После
короткой  разведки тисма  крепко  обхватывает шею  своего  противника и,  не
обращая внимания на резкие движения лап,  разделывается с ним. Пожирает, как
обычно,  все по очереди:  голову,  туловище, брюшко. Проделывает это быстро,
злобно,  точно  борьба все  еще  продолжается.  Никакой силой не  остановить
богомола, пока от жертвы не останутся только рожки да ножки.
     Богомол жесток,  но еще более жесток закон, заставляющий глотать добычу
за  один  раз.  Несчастный  триумфатор  не  в  силах  прервать  трапезу,  он
обжирается до отвала, ужасно раздувается и, обессиленный, падает. Я пускаю в
коробку  другого богомола,  зеленого.  Зеленый боится  рыжего  чудовища.  Но
сейчас чудовище странно ведет  себя:  не  наступает,  не  защищается и  даже
больше -  он неподвижен.  Зеленый осмелел,  ринулся в  бой и  сразил рыжего.
Тисма,  несколько минут назад непобедимое страшилище,  позорно погибает.  Ее
тоже  сжирают дотла.  Вот  так  погибают хищные  тисмы,  жертвы собственного
обжорства.
     Я  искал у  богомолов законы,  которые помогли бы  мне лучше распознать
извилистые тропинки жизни в  Амбинанитело,  а осознал великий закон природы,
дерзкий,   потрясающий,  радостный  и  окрыляющий  самой  большой  надеждой:
жестокий хищник должен погибнуть!




     Свершилось:    я,    наконец,   взбунтовал!   Надоели   хитрые,   якобы
доброжелательные нашептывания, обманчивые, скользящие взгляды и предсказания
всяческих бед.  Я  хочу  идти  прямым  путем:  прижму к  стенке недружелюбно
настроенных жителей Амбинанитело и  заставлю их  посмотреть прямо  в  глаза.
Деревня разделилась на  два лагеря,  которые относятся к  нам,  белым людям,
по-разному.  В одном -  несколько верных и искренних друзей: учитель Рамасо,
степенный Джинаривело,  Берандро,  Тамасу  и  Манахицара,  знаток  старинных
легенд.  В  другом -  по-прежнему недоброжелательный сотский Безаза и многие
его  сородичи племени цияндру.  Правда,  Безаза сдержал обещание и  отправил
своего сына Зарабе на отдаленные рисовые поля, но война из-за угла нисколько
не утихла.  Иногда нам кажется, что злобная волна захлестывает всю деревню и
проникает даже в семьи преданных друзей, вызывая недоверие в сердцах их жен,
детей и внуков.
     В  течение нескольких дней  я  одурманивал себя  жестокостью богомолов.
Вероятно,  опыты пошли на пользу:  я стал зол,  как оса, и готов перевернуть
небо и землю, а прежде всего Амбинанитело. Решаю поставить вопрос ребром.
     Китайскому булочнику в  Мароанцетре велю приготовить два  мешка сладких
сухарей,  у  другого китайца заказываю несколько бутылок отменного рома и  в
один  прекрасный день  собираю  у  себя  великое  кабари.  Кабари  -  значит
общественное собрание.  Слежу,  чтобы пришли не только друзья,  но и сотский
Безаза и другие важные лица из рода цияндру, молодые и старые.
     Приглашаю,  разумеется,  старосту Раяону.  Раяона  хочет  показать себя
хитрым дипломатом и рядится в шкуру лисы. Собственно, относится он ко мне не
плохо,  но я все время чувствую себя с ним как-то неуверенно.  Жаль,  что не
будет врача Ранакомбе -  он  уже уехал.  Смелый и  искренний хова,  наверно,
поддержал бы меня.
     Раяона,  заметив  серьезные приготовления,  старается выведать,  что  я
затеваю.
     - Хочу со всей остротой поставить вопрос об отношении деревни к нам!  -
раскрываю свои намерения.
     - И вы готовите большую речь?
     - Да.
     - Я с удовольствием буду вашим переводчиком.
     - Благодарю,  охотно воспользуюсь вашей помощью... Правда, я уже просил
об этом Рамасо, но двое еще лучше.
     Деревня  догадывается  о  надвигающейся  грозе.  На  меня  смотрят  еще
подозрительнее.  Жители Амбинанитело решают обезоружить меня.  В назначенный
день кабари ко  мне  с  утра стали приносить дары природы:  кокосовые орехи,
рис,  плоды хлебного дерева,  бананы,  овощи,  кур, яйца, сахарный тростник.
Громадная гора снеди высится на веранде моей хижины,  но я не даю сбить себя
с толку. Хочу довести дело до конца.
     Гости  стали  собираться тотчас  после  обеда.  Первыми пришли  учитель
Рамасо и староста Раяона. Вскоре уже не хватало скамеек и табуреток, и вновь
прибывшие стали располагаться где попало,  прямо на циновках. Повар Марово с
помощью  Богдана  ловко  обслуживает гостей,  каждому подает  рюмку  рома  и
несколько сухарей.  Всем очень интересно, что произойдет; слегка обеспокоены
ожиданием, почти не разговаривают.
     Приход сотского Безазы вносит оживление.  Кабари еще не открываем, ждем
нескольких запоздавших,  а  пока  Безаза  рассказывает последние новости:  в
приморском районе  Анталахе на  ванильных плантациях произошли стычки  между
мальгашскими рабочими и белыми хозяевами, многих туземцев арестовали.
     - А  правда,   что  моего  внука  Разафы  тоже  забрали?  -  спрашивает
Джинаривело.
     Разафы уже несколько месяцев работал на побережье.
     - Да, я слыхал об этом, - отвечает Безаза.
     При этом сотский взглянул на  старика с  глубоким уважением,  и  в  его
взгляде мелькнуло сочувствие.  Помедлив,  Безаза протянул руку Джинаривело и
сказал:
     - В нашей семье тоже есть пострадавшие.
     Рукопожатие взволновало присутствующих.  Все удивленно смотрят на  них,
словно протянутые руки прекращают давнишнюю вражду между родами заникавуку и
цияндру.
     - Говорят, одного из наших убили, - восклицает кто-то, сидящий у стены.
     - Нет, это болтовня! - заверяет староста Раяона.
     - Но ведь стреляли!..
     - Правильно, стреляли, но в воздух, для устрашения.
     Воспользовавшись  молчанием,  спрашиваю,  что,  собственно,  случилось.
Рамасо объясняет вполголоса.
     Километрах в ста к северо-востоку от Амбинанитело,  на восточном берегу
острова,  расположен порт  Анталаха.  Там  на  прибрежных склонах  прекрасно
созревает ваниль.  Благородное и  ценное  растение  из  семейства гиацинтов,
напоминающее  лианы,   очень  прибыльно,  но  требует  тщательного  ухода  -
искусственного опыления  цветов  и  сложной  обработки созревающих стручков.
Богатые  французские компании и  отдельные белые  предприниматели владеют  в
Анталахе плантациями,  на  которых  трудится много  местных  рабочих.  Права
рабочих защищают трудовые договоры и  уставы колоний.  Они хороши на бумаге,
но на каждом шагу беспощадно попираются эксплуататорами.
     Несколько месяцев назад  плантаторы самовольно снизили заработную плату
и наполовину уменьшили дневную порцию риса, предусмотренную договором. Когда
пострадавшие взбунтовались и  прекратили  работу,  местные  власти,  вопреки
существующим законам, объявили всех мобилизованными на принудительные работы
на плантациях, и теперь уже за сущие гроши.
     - Но ведь к принудительному труду относятся только общественно полезные
работы, а не частные плантации, не правда ли? - говорю я.
     - Конечно...  по закону.  Но власти в  Анталахе дудят с  плантаторами в
одну дудку; это одна шайка! Им наплевать на закон.
     - А  вышестоящие  власти,   например  в  Тананариве,   никаких  мер  не
принимают?
     - Да  поймите  вы,  вазаха,  подлинную сущность колониализма:  защищать
интересы только  хозяев.  Ну,  если  насилие  над  туземцами достигнет таких
размеров,  когда могут пострадать интересы колонизаторов,  например в случае
вооруженного  восстания,   только   тогда   вмешиваются   власти.   Рабочие,
вынужденные насильно работать на плантациях в Анталахе, продолжали бунтовать
и  избили некоторых слишком ретивых надсмотрщиков.  Тогда  были  призваны на
помощь  войска  и  произведены  дальнейшие  аресты.   Предполагалось  изъять
руководителей сопротивления.  Дело дошло до  террора и  пыток над некоторыми
заключенными.  В  настоящее время в  Анталахе внешне как будто спокойно,  но
население взбудоражено,  множество людей  заключено в  тюрьмы  и  обстановка
весьма накалена...
     - Как вы считаете, Рамасо, чем это кончится?
     - Чем  кончится?  Тем,  чем всегда.  У  плантаторов -  деньги и  помощь
властей,   рабочие  же  еле  перебиваются  и  плохо  организованы.  Конечно,
проиграют.  Будут радоваться, если арестованных выпустят из тюрьмы, и станут
работать на еще худших условиях. Но одно несомненно: сознание обиды растет.
     В  то время,  когда Рамасо рассказывает эту грустную историю,  приходят
опоздавшие гости.  И  тут  у  меня  возникают мучительные сомнения.  Ведь  у
племени бецимизараков сейчас тяжелые заботы в  связи с событиями в Анталахе.
Удобно ли  в  такое время навязывать жителям Амбинанитело свои  заботы?  Мои
волнения по сравнению с  делами туземцев кажутся ничтожными и  эгоистичными.
Не лучше ли отказаться от кабари и отложить его на более подходящее время?
     Говорю обо всем Рамасо. Но он другого мнения. Кабари должен состояться,
это не  только мое личное дело.  Речь идет о  моральном облике всей деревни.
Люди должны доказать,  что умеют уважать доброжелательно настроенных, хотя и
чужих людей,  приехавших сюда  в  качестве друзей.  Именно сейчас подходящий
момент заклеймить темноту и суеверие.
     - Только  не  давайте  обмануть  себя,   -   предостерегает  Рамасо,  -
подарками. Ведь вам нужны другие проявления гостеприимства!
     Кажется,  наступает время начать собрание. Но меня опережает Безаза. Он
гладит  рукой  курчавые  волосы,  нервно  трет  подбородок,  покрытый редкой
растительностью,  наконец,  торжественно встает и обращается ко мне. В очень
длинной  и  туманной  речи,  изобилующей  цветистыми  оборотами  и  медовыми
словечками,  он просит, чтобы я отведал все, что принесла деревня, и признал
ее дружбу. Слова, слова, слова...
     - Попробую даже твой мед,  Безаза,  и  утолю голод.  Но  гостеприимство
разве на  этом кончается?  Нет,  бананы и  кокосовые орехи не одурманят меня
своим душистым запахом. Довольно играть в кошки и мышки.
     Чувствую,  гости озадачены. Они научили меня своим приемам: призываю на
помощь соседнюю гору  Амбихимицинго,  гору Беневского.  В  жизнь коричневого
человека постоянно вплетается природа:  птицы,  хамелеоны,  лемуры, деревья,
горы,  реки.  И  вот  теперь гора Беневского вошла в  хижину и  зачаровывает
собравшихся мальгашей.
     - Дух Беневского,  - говорю им, - по сей день обитает не только на этой
горе,  о чем прекрасно знают Берандро и Джинаривело, но и на севере, на моей
далекой родине.  Беневский сперва боролся за наше дело,  а потом за ваше, он
стал  вашим  великим  королем -  ампансакабе и  оставил потомкам завещание -
книгу.  В  этой  книге он  рассказывает о  своих друзьях,  ваших предках,  и
особенно расхваливает их гостеприимство.  Мой народ очень интересуется вашей
историей и  послал меня сюда,  чтобы я  мог  рассказать,  все  ли  еще жизнь
бецимизараков так  достойна,  как  во  времена Беневского.  Что я  должен им
сказать о  вашем гостеприимстве?  Я  приехал к  вам  с  дружески настроенным
сердцем и  карманами,  наполненными подарками.  А  с чем вы меня принимаете?
Сегодня,  через  столько недель знакомства,  вы  предлагаете мне  рис,  кур,
бананы, то есть то, что можно всегда достать за деньги. И это все, что может
дать ваша дружба? А где же ваш древний, святой мальгашский обычай?!
     Слова,   которые  переводит  Раяона  с   французского  на  мальгашский,
обрушиваются на  них  как  удары  и  затрагивают самые чувствительные струны
мальгашской души. Старейшины озабоченно молчат. Только один Безаза осторожно
спрашивает:
     - Скажи нам, чего же ты хочешь?
     Взгляды всех напряженно устремляются в мою сторону.
     - Убедительного доказательства,  - отвечаю, - что вы нас обоих считаете
настоящими друзьями.  Нужны поступки,  а не слова, даже если они приправлены
сладчайшим медом или украшены цветами.
     Но Безаза с невинным видом упрямо повторяет тот же вопрос:
     - Скажи ясно, какие поступки тебе нужны?
     Хитрец думает втянуть меня в западню!..
     Если  я   открыто  выложу  сейчас  свои  желания  -   совершу  огромную
бестактность и нарушу этикет.  И я молча перевожу вызывающий взгляд с одного
на другого.
     - Разрешите мне,  -  подает голос Рамасо, - выяснить некоторые вопросы.
Вазаха приехал в  нашу деревню несколько недель назад,  и  мы  все ежедневно
видим его. Никто не может теперь сомневаться, что вазаха наш настоящий друг.
И именно сегодня, когда на наше племя свалились беды, его дружба для нас тем
ценнее,  что он как писатель может защищать наше дело во всем мире.  Разве в
этом кто-нибудь сомневается?
     Все молчат, никто не возражает.
     - И неумным кажется,  -  продолжает Рамасо,  - недружелюбие тех из нас,
кто хмуро смотрит на него.
     - А имеются ли доказательства такого недружелюбия? - спрашивает Безаза.
     - Да,  вот хотя бы такое:  хижина вазахи все еще пустует,  до сих пор у
него нет подруги...
     - Может быть,  ему не нравятся наши рамату? - замечает какой-то шутник,
однако никто не желает слушать насмешника, и все громко протестуют.
     - Ты,  Рамбоа,  лучше всех  знаешь,  где  собака зарыта!  -  восклицает
Рамасо. - Ты и твои дружки распеваете по ночам всякий вздор, а девушки верят
вашим бредням и боятся вазахи.
     Не знаю, хорошо ли поступил Рамасо, подняв вопрос о девушках. Я немного
смутился.   Правда,  несколько  дней  назад  учитель  мне  втолковывал,  что
необходимо заключить временный союз,  воламбите,  с  какой-нибудь  девушкой:
мол,  это укрепит связь с  деревней,  но  говорить об этом теперь,  на таком
многочисленном собрании, мне казалось неуместным.
     Рамасо замолчал, и все уставились на меня, словно требуя объяснения. Я,
как полагается по хорошему тону, обращаюсь к истории и отвечаю аллегорией:
     - Прежде в вашей реке Антанамбалана не было совсем крокодилов, и только
полтора века назад король Рабе привез из  Анталахи первого живого крокодила.
Вам известно,  как король Рабе высоко расценивал гостеприимство:  даже такое
страшное чудовище он  считал  своим  гостем и  отдавал дань  святому обычаю,
ежегодно торжественно дарил ему девушку...
     Люди долины Амбинанитело знакомы с  удивительной историей короля Рабе и
крокодила.  Знают ее и охотно слушают снова, а некоторые признательно кивают
головой.  Слушать  старинные легенды  коричневым людям  нравится  всегда  не
менее, чем вкушать сладкий плод манго.
     Помолчав немного, добавляю с улыбкой:
     - А мы,  двое белых людей, ваши гости. Мы не крокодилы и, вопреки пению
глупого Зарабе, девушек пожирать не собираемся.
     Тут  встает старик Джинаривело,  мой  добрый друг,  который знает,  что
такое труд  писателя и  что  значит книга.  Ведь  в  моей книге его  некогда
поразили  фотографии деревьев  в  канадских лесах,  и  он  изрекает властным
голосом:
     - Ты наш друг! И на своей родине ты должен хорошо написать о нас.
     Наклоном головы благодарю его,  но пожимаю плечами и  показываю глазами
на  угол хижины,  где сидит группа мужчин с  осовелыми лицами,  родственники
Безазы.  Они  тоже пьют ром,  но  угрюмо молчат и,  притворяясь задумчивыми,
упорно не отрывают глаз от пола.  Видно,  строптивые противники. Если они не
поднимут глаз и не примут участия в общей беседе, сегодняшние труды пропадут
даром.  Богдан не  спускает с  них  глаз и  все подливает ром.  Но  ничто не
помогает: сидят нахмурившись.
     - Смотрите,  смотрите,  гора!  -  кричит  мой  приятель Берандро и  как
безумный бросается во двор.  Солнце садилось за горами. В долине протянулись
вечерние тени,  ближайшая гора  Амбихимицинго,  которая  стоит  против  моей
хижины,  охвачена последними лучами солнца и  горит  красным пламенем словно
зачарованная.  На  склонах  ярко  сверкают деревья гвоздичных плантаций,  на
вершине золотится старый лес. Всю природу вокруг, даже цепь ближайших, более
низких вершин,  покрыл спокойный фиолетовый полумрак;  тем призрачней пылает
только одна гора.
     Великолепное зрелище,  которое  повторяется почти  ежедневно в  это  же
время,  сегодня,  после моих  слов и  возгласа Берандро,  приобретает новое,
таинственное значение. Гора кажется мальгашам ожившим призраком. Им чудится,
что она бросает кому-то грозный вызов, подает таинственные знаки.
     - Гора Беневского! - взволнованно восклицает Берандро.
     Не уловка ли это доброжелательного мальгаша?
     И вдруг мои гости,  возбужденные и будто разгадавшие таинственные знаки
горы, громко выражают свои чувства, некоторые даже кричат. Все возбуждены, у
всех блестят глаза. Раяона и Рамасо не могут перевести ни слова; все говорят
одновременно.  Даже родственники Безазы сорвались с  места,  смотрят на гору
как безумные и высказывают свои догадки. Какой-то массовый психоз. Он прошел
так же  быстро,  как и  вспыхнул.  Все успокаиваются,  замолкают и,  немного
смущенные, садятся на свои места.
     После  короткого,  негромкого разговора между собой мальгаши приходят к
какому-то решению и старик Джинаривело говорит:
     - Деревня Амбинанитело признает и  любит своих белых гостей и  в  честь
древних обычаев и  в знак прочной и искренней дружбы желает дать тебе в жены
мальгашскую девушку. Ты согласен, вазаха?
     - Если таков ваш обычай и таково доказательство дружбы,  я, разумеется,
согласен.
     - А есть ли у тебя, вазаха, определенное желание в отношении вади?
     Я подумал об одной милой девушке,  но,  боясь свершить бестактность, не
говорю о ней, а только шутливо объясняю.
     - Я  хотел  бы  иметь  вади  молодую,   красивую,   веселую,  здоровую,
благородную...
     Возврат  к  мирским  делам  приносит явное  облегчение.  Обильный поток
качеств моей будущей вади вызывает ясную улыбку на всех лицах.
     Джинаривело спрашивает:
     - Моя внучка Беначихина подойдет?
     Он уверен в  моем согласии и,  не дожидаясь ответа,  посылает одного из
младших родственников за девушкой.
     - Постойте! - Я хочу удержать их, но мой голос тонет в общем шуме.
     Тут  же  всех поражает новость:  возвратившийся посланец сообщает,  что
Беначихины в деревне нет. Ушла вместе с Зарабе на отдаленные рисовые поля.
     - Позор на нашу голову!  -  Джинаривело искренне огорчен,  это видно по
его глазам.
     Я кусаю губы, чтобы не расхохотаться.
     - Прикажу вернуть ее силой! - негодует дед.
     - Оставь Беначихину в покое!  Не надо ее!  -  восклицаю я и обращаюсь к
посланцу: - А Веломоди в деревне?
     - Да.
     - Поди спроси, хочет ли она стать моей вади!
     Мои  слова  снова  поражают присутствующих.  Через  минуту все  узнают:
Веломоди согласна стать моей вади.
     К  Джинаривело быстро возвращается хорошее настроение,  и  он  радостно
говорит:
     - Это хорошо! Сегодня вечером семья приведет ее к тебе.
     День  проходил,   и   солнце  клонилось  к   закату  под   знаком  злых
предчувствий,  закипавшей в душах бури и сплошной неизвестности.  Теперь все
ясно: наступает тихий вечер. Гора Беневского, наконец, присмирела, погасла и
засыпает во мраке, как и все другие горы.




     С наступлением темноты в хижину приводят Веломоди.  Гурьбой вваливается
вся родня,  не только дедушка Джинаривело и мать,  но и многочисленные дяди,
тети, племянники и другие родственники. Вежливые, хорошие люди. Вся компания
ест, пьет и веселится.
     Среди приглашенных гостей, конечно, присутствуют Рамасо и Раяона. Сидят
на почетных местах вместе с  Джинаривело и  моей тещей -  рафузуко.  У  всех
прекрасное  настроение,  все  развлекаются,  произносят подходящие к  случаю
приветствия.
     - И чтобы сын твой,  -  поднимает рюмку Раяона, его слегка затуманенные
глаза смеются, - чтобы сын твой, вазаха, стал знаменитым вором скота.
     Известное  и  излюбленное  мальгашское напутствие,  направленное в  мой
адрес,  вызывает у присутствующих бурю восторга,  тем более,  что произносит
его шеф кантона, блюститель законов.
     Гости наклоняются к  Веломоди,  сидящей тихо и скромно у стенки в тени.
За весь вечер она не проронила ни слова. Одной из старших теток, сестре моей
тещи, не нравится молчание Веломоди, и она с лицом сердитого лемура говорит:
     - К ней трудно применить нашу поговорку:  не уподобляйся сверчку, голос
которого наполняет весь лес,  хотя сам он крошечный... Голос Веломоди что-то
не заполняет хижины. А ты, вазаха, знаешь подходящие поговорки?
     - Знаю.
     Все с большим любопытством смотрят на меня.
     - Я знаю много растений,  - повторяю услышанную когда-то мудрость, - но
только сахарный тростник мне по вкусу.
     Другими словами:  много девушек существует на  белом свете,  но  только
одна мне нравится.
     Гостям по душе такая учтивая аллегория.
     На  прощание молодая еще  теща  обнимает мою  голову и  крепко целует в
щеку;  это  вызывает сильное удивление семьи.  Прежде  они  совсем не  знали
поцелуев, да и теперь не слишком увлекаются ими.
     Потом  теща  совершает обряд,  который всем,  кроме  Рамасо  и  Раяоны,
кажется  существенным дополнением к  торжеству.  Рафузуко приносит из  кухни
горящие головни и  выбрасывает их  из  обеих  дверей хижины далеко во  двор.
Головни описывают дугу, рассыпается фонтан ярких искр.
     - Зачем это? - спрашиваю.
     - Чтобы  отогнать злых  духов,  кружащихся вокруг хижины,  -  объясняет
теща.
     - Около моей хижины духов нет, - успокаиваю я ее.
     - О, вазаха, откуда ты знаешь? Духи есть везде!
     - Не беспокойся. Я защищу Веломоди.
     Около полуночи семья попрощалась,  и хижина опустела. Вскоре я проводил
последнего гостя - Богдана.
     Вернувшись в хижину,  я застал Веломоди на том же месте - в темном углу
у стены.  Она просидела там весь вечер,  тихая, как мышонок, и скромная, как
овца.  Теперь она смотрит на меня, и я вижу только ее глаза, вернее два ярко
горящих уголька, пронзающих меня из мрака.
     Я понял,  как удачно складываются события:  Веломоди в роли моей вади -
старый   обычай   гостеприимства  в   Амбинанитело,   проявление   искренней
доброжелательности, подлинная живая связь между мной и жителями деревни.




     Цапли вурумпуцы -  белые,  нарядные,  парящие высоко в  небе птицы.  Их
всегда  восемь.   Ежедневно,  вероятно  с  незапамятных  времен,  подчиняясь
извечному инстинкту,  они в  одно и  то же время появляются над долиной:  за
полчаса до захода солнца.  И всегда летят над рекой, словно связаны с нею. А
когда проносятся над деревней, их бесшумный белый полет напоминает мелькание
светлых мыслей.  Цапли  -  прекрасные существа.  Мальгаши любят их.  Птицы с
достоинством шагают по  рисовым полям,  точно хозяева.  Белые цапли на полях
так  же  неотделимы от  мадагаскарского пейзажа,  как крылатые хищники кани,
которых здесь называют папанго.  Высоко в  небе они  вычерчивают над  каждой
мальгашской деревней круги и высматривают цыплят. Цапли охотно ютятся вблизи
скота:  вероятно,  ловят  больших клещей и  мух,  лакомившихся теплой кровью
животных.  Но  основная их  еда -  лягушки или маленькие рыбки,  обитающие в
болотах на рисовых полях.
     Появление над  рекой восьми цапель означает,  что  день в  Амбинанитело
пришел  к  концу.  Я  прекращаю  писать,  закрываю  тетрадь  и  иду  к  реке
Антанамбалане.   Здесь  я   ежедневно  любуюсь  одной  и  той  же  картиной:
поразительной мощью горной реки.  Свое начало она берет недалеко в горах, но
уже здесь река огромна,  не  менее Вислы в  низовьях.  Откуда в  этом горном
хаосе столько воды?
     Белые  цапли вурумпуцы полетели к  истокам реки;  мои  мысли вплелись в
птичий полет и устремились за ними.  Тайна истоков всегда манит человека, он
тянется к ним, как цапли.
     Но  сумерки густеют,  лес  на  склоне гор  темнеет,  вершины все острее
сверлят небо.  И вот тут фантазия мальгашей пробуждается:  река уже не река,
это зверь.  Дикий,  страшный,  точно вырвавшийся из клетки бешеный пес.  Она
рвется из клубящих гор и живет,  как живут крокодилы, змеи, белые цапли. Чем
ночь глубже, тем зверь грознее.
     И тогда Веломоди, моя вади, толкает меня. Ей страшно, пора возвращаться
домой.  Когда мы шли к  реке,  Веломоди,  как и  пристало хорошо воспитанной
мальгашке,  шагала позади меня.  Вечером же  она  боится реки и  ее  духов и
осторожно ступает впереди, так близко, что ее спина касается моей груди. Моя
близость  придает  ей  уверенности.  Такое  простое  доказательство  доверия
доставляет мне радость и  наполняет гордостью:  девушка признает непобедимую
силу белого человека, который сумеет защитить ее от грозных мальгашских бед.
Весь обратный путь мы  молчим и  чувствуем,  что нас обоих связывает крепкий
узел мальгашского союза.
     На  рисовых полях  громко квакают лягушки.  Как-то  Богдан сказал,  что
мадагаскарские лягушки  по  внешнему  виду  мало  чем  отличаются от  наших,
европейских, но голоса совсем не похожи.
     Это  верно.   Лягушки,  которых  мы  слышим  каждый  вечер,  орут,  как
многотысячная,  разбушевавшаяся толпа людей.  Сходство настолько велико, что
на  ум приходят неожиданные сравнения.  Сейчас мне мерещится какой-то бурный
митинг в большом городе.
     - Тысяча людей говорит! - смеясь, обращаюсь я к Веломоди.
     - Это не люди, это духи разговаривают. - скромно поправила меня девушка
и тут же добавила: - Хорошие духи!
     Веломоди с  облегчением вздохнула -  хижина  рядом  и  квакают лягушки.
Теперь  она  уже  совсем  успокоилась:  со  всех  концов  деревни  доносится
лягушачий  хор,  напоминающий  все  тот  же  многоголосый  человеческий гул.
Наступила ночь, добрые духи окружили селение плотным кольцом голосов и будут
так митинговать до рассвета, охраняя покой людей.
     К  утру  эти  лягушки умолкают,  но  зато  вступают другие,  еще  более
удивительные.  Они  скрипят,  точно  несмазанная телега.  И  снова обман так
велик,  что  можно поклясться:  вокруг деревни кружит обоз  скрипящих телег.
Скрипят они  долго,  до  утра,  пока не  выглянут первые лучи солнца,  тогда
телеги умолкают.
     Однажды  утром  меня  разбудил  фальшивый крик,  неслыханная какофония.
Взбесились лягушки,  подражающие людским голосам;  орут громче,  чем обычно,
хотя уже  белый день.  И  немазаные телеги -  другая разновидность лягушек -
тоже  разбушевались  не  на  шутку,   и  телеги  мчатся  сломя  голову.  Шум
невозможный. Со двора вошла Веломоди, от волнения с трудом говорит:
     - Река...
     Я вышел из хижины,  и глазам предстала грозная картина. Вода залила всю
долину  Амбинанитело,   все  рисовые  поля.  Должно  быть,  где-то  в  горах
разверзлись водные  хляби.  За  ночь  река  поднялась на  несколько метров и
затопила все  вокруг.  Вода  повсюду.  На  сплошном безбрежном озере  уцелел
только  один  песчаный  островок -  наш  холм,  на  котором  стоит  селение,
отрезанное от всего мира.
     Большая вода  изменила всю  жизнь.  Трудно узнать прежнее Амбинанитело.
Растения стали другими и звери тоже. Лягушки на радостях разорались что есть
мочи, птицы жалобно щебечут, лемуры воют, даже люди стали какие-то странные.
Не узнаю Веломоди.  Глаза широко раскрыты, рассеянна, не слушает меня. Когда
я  хочу подойти к  воде за нашей хижиной,  девушка вдруг пугается и требует,
чтобы я вернулся домой.
     - Вода сегодня злая!.. - повторяет она. - Река злая!..
     Позже Веломоди пошла в деревню и привела дедушку Джинаривело. Обычно он
бывает в  хорошем настроении,  но сегодня у старика измученное лицо и он так
неразговорчив и рассеян, словно прислушивается к чему-то. Вероятно, Веломоди
говорила ему обо мне, потому что старый друг, уходя, предостерегает:
     - Не подходи к воде, вазаха! Смотри!.. Река сегодня голодная!..
     - Крокодилы, что ли? - спрашиваю недоверчиво.
     - Нет,  нет,  нет!..  -  шепчет Джинаривело,  и лицо его выражает нечто
более грозное.
     Я киваю головой.
     Деревня  погружена  в  необычное  состояние.   Около  полудня  я  вышел
прогуляться  между  хижинами,  и  всюду  замечал  угнетенных  чем-то  людей.
Овладевшая ими печаль мне непонятна. Все чего-то ждут и чего-то боятся.
     Однако грозная опасность миновала.  Во  второй половине дня вода начала
спадать.  Люди видят это,  но по-прежнему прячутся в  хижинах и  по-прежнему
молчат.  Мне  даже кажется,  что  беспокойство их  возросло,  -  они чего-то
мучительно ждут;  еще мгновение,  и  что-то должно свершиться:  грянет гром,
обрушится удар...
     Мне  знакомо  такое  напряжение.  Мальгашские  души  часто  цепенеют  в
непонятной муке.  Настроение их  чувствуется даже в  моей хижине.  Вероятно,
присутствие Веломоди подействовало на меня,  и я сам возбужден.  Вздрагиваю,
как от удара,  и  вдруг слышу отдаленные крики людей и  приглушенные голоса.
Потом наступает мертвая тишина, но все в Амбинанитело уже знают, догадались:
случилось несчастье.
     Несчастье действительно случилось.  Утонул ребенок. Здоровый трехлетний
мальчик. Выскочил из хижины и побежал. Мать кричала ему, но он бежал, как во
сне,  точно его кто-то  звал.  Мать помчалась вдогонку,  но было уже поздно.
Когда  река  опадает,  берега  становятся скользкими.  Мальчик  оступился  и
свалился в воду.  Долго боролся -  крепкий был.  Люди стояли вокруг и видели
все. Потом ребенок ослаб. Вода поглотила его. Утонул.
     - И никто не спасал?  -  кричу на жителей деревни, которые рассказывали
мне об этом, - я не мог скрыть возмущения.
     - Нет!.. - отвечают они и удивляются моему вопросу.
     Когда тайные силы требуют жертв, с ними нельзя бороться, спасения нет.
     Я видел несчастную мать. Она не убита горем, лицо ее равнодушно, и она,
как  всегда,   толчет  рис  для  своей  семьи.  На  ее  долю  выпала  тяжкая
неизбежность -  гибелью ребенка она  оплатила таинственный долг  деревни.  И
теперь спокойна.
     А  вода  продолжала  быстро  спадать.   Лемуры  умолкли,  рисовые  поля
показались из  воды,  и  снова  на  них  закипела  жизнь,  бедствие  прошло,
наступила разрядка. Люди в хижинах, избавившись от кошмара, весело беседуют,
смеются и  шутят.  Солнце  еще  высоко  стоит  в  небе,  а  река  совершенно
успокоилась и вошла в свои берега. Была голодна и зла, схватила свою добычу,
- что  же  тут  удивительного?  Естественное  право  каждого  дикого  зверя.
Похищает,  но когда насытится -  честно уходит.  И  люди радуются,  что река
утихла и зверь удалился.  Солнце клонится к западу,  и,  как всегда, вечером
пролетают мои крылатые знакомые,  -  цапли вурумпуцы.  Их восемь.  Сегодня я
смотрю на  них  с  большим,  чем  до  сих пор,  облегчением и  дружбой.  Над
изменчивой судьбой людей и случайностями долины летят цапли,  всегда чистые,
благородные, спокойные, постоянные белые символы мудрости небес.
     А  у  людей на  земле большая радость.  Река оставила щедрый дар -  ил.
Наводнение покрыло поля жирным слоем удобрения.  И люди радуются, потому что
будет хороший урожай риса,  будет достаток,  придут веселые танцы и появятся
новые дети.  Люди  уже  танцуют.  Рядом с  забытой смертью ребенка рождается
надежда новой, плодоносной жизни. В этом, пожалуй, мудрость земли.




     У  главной дороги  против  моей  хижины возвышается солидное деревянное
строение китайца,  торговца продовольственными товарами.  Он привозит товары
из  Мароанцетры и  вывозит  туда  большинство сельскохозяйственных продуктов
долины.  Немного поодаль,  в глубине деревни,  у той же дороги,  стоит лавка
другого купца, индуса Амода, торгующего текстильными товарами. Китаец, тихий
и  скромный человек,  всегда честно и  по-дружески относится к мальгашам.  А
индус стал вести себя прилично только после жестокого единоборства,  которое
он  несколько лет  назад затеял с  жителями Амбинанитело и  проиграл.  Индус
полагал, что раз монополия в его руках, то он может драть шкуру, но мальгаши
принудили купца опустить нос и снизить цены.  Они приобрели велосипед и сами
стали закупать нужные товары в Мароанцетре.
     Китаец живет здесь постоянно,  Амод же обосновался в Мароанцетре, там у
него  другие,   более  крупные  дела;  сюда  же  он  частенько  приезжает  и
задерживается дня на два.  И тогда,  в хорошую погоду, он садится вечерами у
своей  лавки  на  стул,   широкоплечий,   брюхатый,  важный,  и,  неподвижно
уставившись на далекие вершины гор,  отдыхает.  Большая черная борода делает
его  похожим  на  восточного  владыку,   обдумывающего  великие  походы.   В
действительности  же  он  обмозговывает  свои  мелкие  делишки.  Разительный
контраст составляет его жирная туша и непомерное честолюбие с мальгашами, не
имеющими ни того, ни другого.
     Когда Амод в первый раз увидел меня в Амбинанитело,  он тотчас вспомнил
наше совместное путешествие из Таматаве в  Мароанцетру и  приветствовал меня
как хорошего старого знакомого.
     - Вы все-таки забрались в эту ужасную дыру? - воскликнул он.
     - Куда купец просунет свой нос, туда попадет и естествоиспытатель.
     Амод схватился за бока и в шутку стал меня корить:
     - Я с вами должен посчитаться, вы сбиваете с пути сорванца моего сына!
     - Да неужели?
     - У него свихнулись мозги: вместо того чтобы стать настоящим купцом, он
мечтает сделаться великим натуралистом.
     - Не волнуйтесь, купеческой жилки он не потеряет.
     - Вы меня успокоили. А как он работает?
     - Необыкновенно!
     Амод подозрительно смотрит на меня.
     - А вы им довольны?
     - Ужасно!
     - Это слово можно понимать и так и сяк.
     - Именно!
     Сын Амода,  четырнадцатилетний мальчишка,  тоже Амод, постоянно живет в
Амбинанитело.  После окончания местной школы он  должен был  помогать отцу в
лавке,  но вместо этого бьет баклуши.  В его черных, похожих на мальгашские,
глазах искрится острая любознательность. Глаза красивые, пламенные, алчные.
     Наш приезд в Амбинанитело вызвал у молодого Амода повышенный интерес, и
он первый стал помогать нам.  После нескольких испытательных часов я  принял
его на постоянную работу и  назначил высокое вознаграждение.  Никогда еще во
время экспедиций мне не приходилось встречать такого способного ученика.  Он
все схватывал на лету,  все понимал с первого взгляда,  угадывал наши мысли,
проявлял  старание.   На  третий  день  он  уже  умел  препарировать  шкурки
млекопитающих,  а  на  шестой -  птиц.  На седьмой день он попросил повысить
заработную плату в пять раз.
     - Во сколько? - спросил я, остолбенев.
     Когда мальчик повторил, я подсчитал, что сумма будет в два раза больше,
чем  получает на  своем  ответственном посту  шефа  кантона местный сановник
Раяона.
     - Амод,  ты  сошел  с  ума!  -  процедил я  сквозь  зубы  негромко,  но
выразительно.
     Молодой индус посмотрел на меня каким-то далеким, мечтательным взором и
только потом стал приходить в  себя,  точно пробудясь ото сна.  Отказ принял
спокойно, как нечто неизбежное, и продолжал трудиться с прежним рвением.
     Работал он быстро и ловко.  Иногда только заглядится на препарированный
экземпляр красивой птицы и стоит,  словно восхищенный ее красотой.  Позже мы
узнали  причину  его  задумчивости.  Он  подсчитывал.  Подсчитывал,  сколько
прибыли в  франках,  долларах и  фунтах даст эта птица на  мировом рынке.  В
такие минуты Амод  становился мечтателем,  который с  болезненным увлечением
погружался в  немыслимые расчеты и  витал  в  фантастической стране безумных
цифр.
     Мальчики принесли мне бабочку уранию.  Как известно,  это одна из самых
красивых  бабочек  в  мире,   истинное  чудо  по  своей  расцветке.   Словно
невменяемый,  Амод не  мог  оторвать от  бабочки горящих глаз и  чуть ли  не
пожирал ее взором.
     - Пятьсот франков... пятьсот... - шепчет он.
     Бабочка urania orientalis великолепна,  ничего не  скажешь,  но  она не
такая уж редкость на Мадагаскаре,  поэтому я  объясняю Амоду по-деловому:  в
Париже за нее дали бы самое большее пять франков.
     - Неправда!  -  восклицает  мальчишка,  и  его  злая  усмешка  выражает
нескрываемое презрение, которое питают к человеку, неловко маскирующему свои
делишки.
     На  Мадагаскаре очень  распространена птица кардинал.  Оперение самцов,
особенно в брачную пору,  сверкает огненным пурпуром.  В районе Амбинанитело
их  не  так много,  но все же нам удалось добыть два хороших экземпляра,  из
которых один немного побит дробью.  Богдан пытался привести его  в  порядок,
но, недовольный результатом, отложил препарированную птицу в сторону.
     - А  что,  эта птица не  нужна?  -  спрашивает Амод глухим от  волнения
голосом.
     - Не нужна, - отвечает Богдан, не поднимая головы от работы.
     - Так... я могу ее взять?
     - Возьми, - пробурчал Богдан.
     Амод  решил,  вероятно,  что  это  рассеянность или  глупость  Богдана,
схватил кардинала и тотчас унес домой.  Домашним он заявил, что получил вещь
стоимостью в пять тысяч франков.
     Хотя мадагаскарский кардинал отличается великолепным оперением, но, так
же как и бабочка урания, стоит немного.
     Амодом овладела денежная лихорадка.  Он считает себя богачом,  которому
работать  незачем.  И  действительно,  дни  проходят,  а  молодой  индус  не
появляется.  Раструбил по  всей  деревне,  что  нашел неисчерпаемый источник
огромного богатства,  а меня с Богданом называет обманщиками,  фокусниками и
хитрецами.   У  жителей  Амбинанитело  это  вызвало  раздражение,  отголоски
которого быстро дошли до ушей учителя.  Встревоженный Рамасо пришел к  нам с
озабоченным видом и спрашивает, сколько правды в болтовне Амода.
     - Нисколько, - заявляем.
     Учитель,  человек сведущий,  быстро разобрался в  подлинной продажной и
музейной стоимости обычной птицы.
     - Надеру Амоду уши,  -  возмущается Рамасо, - и расскажу тем, кто легко
поверил в его бредни. Хорошо, что он ушел от вас. Причинил бы немало хлопот.
     Я  согласен с  ним,  но  когда через несколько дней пришедший в  себя и
покорный Амод снова постучался в  нашу хижину,  я  не  смог отказать плуту и
снова принял его.
     Хороший и милый в обычное время, парень делается невозможным, когда его
охватывает мания подсчетов.  А  она  нет-нет  да  и  появляется.  И  в  этом
неистовстве цифр есть какая-то абсурдная логика:  в молодом Амоде растет дух
типичного капиталиста. Наша экспедиция разожгла в нем хищнические инстинкты,
и Амод, охваченный ими, не находит себе места. Когда его требование повысить
жалованье в  пятикратном размере  провалилось,  Амод  выложил новый  проект:
создать компанию в  составе его,  Богдана и меня по монопольной эксплуатации
флоры и фауны долины Амбинанитело. Рынок сбыта - Нью-Йорк.
     - Но  мы  собираем  экспонаты  для  Варшавы,  а  не  для  Нью-Йорка!  -
высмеиваем мы его предложение.
     Наш смех глубоко обижает Амода.  Ведь в его уме созрела мысль,  что он,
Амод,  сын Амода,  подлинный хозяин и  единственный правомочный эксплуататор
всех зоологических богатств в долине Амбинанитело. И Амод объявил нам войну.
Некоторых ребят ему удается сбить с толку. Восстанавливает молодежь, которая
до сих пор ловила для нас млекопитающих,  птиц и  насекомых.  Потеря для нас
невелика.  Эти  три  класса  животных большей частью  хорошо  исследованы на
Мадагаскаре и не так уж нам нужны.  Нас больше интересуют другие, до сих пор
малоизвестные существа:  мелкая пресноводная фауна, которую Богдан ловит сам
в небольших лужах.
     Несмотря на всю двуличность Амода,  я все еще не прогнал его.  Уж очень
он  старательный препаратор.  К  тому  же  я,  невзирая  ни  на  что,  люблю
мечтательного повесу.  Справедливости ради нужно сказать,  что, кроме войны,
которую он  разжигает против нас в  деревне,  ни в  чем другом упрекнуть его
нельзя. Он безукоризненно честен - иголка не пропадет.
     Амод, как всегда сообразительный, быстро замечает свой промах и готовит
нам  новый  сюрприз,  на  этот  раз  очень  чувствительный.  Однажды  Богдан
возвращается с  утренней охоты не  на шутку встревоженный.  В  луже,  где он
обычно ловит живые существа, буквально все вымерло, даже ничтожного водомера
как не  бывало.  Заглянул в  другую лужу -  та же картина:  все вымерло.  Во
второй половине дня мы вместе пошли обследовать лужи.  Так и есть. Отравлены
все лужи в долине, даже довольно отдаленные. Их отравил наш остроумный Амод,
вероятно,  плодами страшного тангуина.  Это уже настоящее бедствие,  и  наше
терпение лопнуло.  Работа  в  долине нарушена,  Богдану нечего здесь  больше
делать. Подлеца Амода прогоняем с треском.
     Удар,  так ловко направленный Амодом,  только случайно не  достиг цели.
Прошло  три  дня  после  отравления луж,  и  на  деревню обрушилось страшное
наводнение. Река Антанамбалана залила всю долину, - это было во время гибели
ребенка, - а когда вода спала, появились другие лужи с чистой водой, и в них
закипела новая, буйная жизнь крохотной фауны.




     Еще не так давно коричневые люди сторонились моей хижины и  даже собаки
боялись ее. Ни одна собака не желала заходить.
     Две дворняги,  веселые сорвиголовы,  соревновались с ветром наперегонки
недалеко от  моей  хижины,  придумывали всевозможные пакости  глупым  курам,
устраивали бурные игры с кем попало,  но моей хижины не любили. Я делал все,
чтобы завоевать их  доверие,  бросал на  пол самые вкусные косточки.  Собаки
приближались,  заходили даже  на  веранду,  заглядывали внутрь и  обнюхивали
вкусную  приманку.  Но  вместе  с  привлекательным запахом  слышался  чужой,
подозрительный.  Они  становились серьезными и  морщились.  Они  ни  разу не
переступили порога моей  комнаты.  Для  меня это  было моральным поражением.
Недоверие  собак,   собак-барометров,  удивительно  совпадало  с  недоверием
жителей селения, коричневых людей.
     А теперь что за перемена!  Те же собаки влетают с невообразимым шумом в
хижину,  носятся,  точно  по  собственному  двору,  играют  во  всех  углах,
опрокидывают стулья и посуду,  становятся наглыми и подлизами.  Здесь,  ни в
каком  другом  месте,  а  только  здесь  они  доставляют  себе  удовольствие
выискивать  блох.  Веломоди  гонит  их,  бранит  всевозможными  словами,  но
бесполезно: дворняги любят ее, выгонит в одну дверь, они влетают в другую, а
вместе с ними появляется веселье.
     А ведь хижина моя та же,  что и прежде, только поселился в ней еще один
человек; маленькая коричневая девушка Веломоди и ее лохматый друг бабакут.
     Прежде каждое утро, когда появлялось солнце, я просыпался от радостного
пения дронго, черного дрозда, свившего гнездо на дереве вблизи хижины. Потом
дронго улетел в  другие места;  дерево опустело и  никто меня  не  будил.  Я
просыпался сам,  и  чувство одиночества не покидало меня до полудня.  Теперь
меня будят чудеснейшие звуки - девичий смех.
     Я  сказал  Веломоди,  что  она  может  приглашать в  нашу  хижину своих
подружек и  угощать всем,  что  у  меня имеется.  И  вот каждое утро девушка
принимает на  веранде своих  многочисленных ровесниц и  родственниц.  Многие
приходят к  ней даже с другого берега реки.  Повар Марово готовит цейлонский
чай  и  щедро угощает их  сахаром и  европейскими сухарями.  В  полусне,  за
тростниковой стеной,  я  слышу  девичье воркованье на  таком  мягком,  таком
мелодичном языке,  что по сравнению с ним все наши европейские языки кажутся
варварским бормотаньем и  шипеньем.  Вдруг  кто-то  смеется  погромче,  и  я
просыпаюсь  окончательно.   После   такого  пробуждения  человек  долго   не
расстается с  улыбкой,  она  не  покидает его  весь  день.  Хижину  окружает
веранда,  защищенная от дождей и  солнца широкой пальмовой крышей.  С  любой
стороны  веранды открывается непередаваемое великолепие пейзажа и  богатство
долины. Зеленые рисовые поля, отороченные каймой из красных гибискусов, гора
Беневского, возвышающаяся над ними, богатейшие плантации кофейных деревьев и
склоны других гор,  покрытых тропическим лесом,  по которому не ступала нога
человека;   живописные  хижины   селения   и   громадные  кокосовые  пальмы;
извивающаяся лента дороги,  залитая лучами жаркого солнца с красивыми людьми
на  ней и  большая река,  которую мальгаши считают диким зверем,  -  все это
похоже  на   пленительный  сон   и   напоминает  чудесные  главы   какого-то
увлекательного романа,  созданного воображением.  Никогда  и  нигде  мне  не
приходилось с  такой  силой  чувствовать,  как  зрительные ощущения вызывают
глубокие волнения души.  И за эту великую радость я благодарю пейзаж, хижину
и веранду.
     На веранде я  ежедневно пишу главы моей книги о Мадагаскаре.  В полдень
потоки света и жара обрушиваются на долину и высушивают сердца и гортани.  И
тогда  неслышной походкой  подходит Веломоди (она  всегда  ходит  босиком) и
предлагает подкрепиться. Она приносит кокосовый орех, только что сорванный с
соседней  пальмы,  разрубает его  топориком,  сливает  прозрачную жидкость в
стакан,  белую  сердцевину выкладывает на  тарелку и  подает  мне.  Жидкость
холодна,  точно со льда,  а  сердцевина ароматная,  как духи.  Плод обладает
чудодейственными качествами. Когда поешь его, усталость исчезает совершенно.
К  душному воздуху на веранде примешивается сладкий запах кокоса;  им пахнут
мои  губы и  руки,  руки и  волосы Веломоди.  Она стоит в  стороне и  кротко
улыбается.
     После  этого  писать о  Мадагаскаре трудно.  Пленительный пейзаж,  вкус
свежего кокоса и забота Веломоди - вот подлинный Мадагаскар. Но как передать
его  горячее биение  холодными словами человеческого языка  и  как  сделать,
чтобы  очарование  тропиков  стало  понятно  людям,  обитающим  в  умеренном
климате?  Увы,  прелесть здешнего пейзажа,  плодов и девушки будет жизненной
только в этой долине и неразрывно связана с этой хижиной и этой верандой.
     Когда Веломоди перебралась ко мне,  я  опасался,  что она объявит войну
многочисленным  ящерицам  геконам,  живущим  в  закоулках  хижины.  К  моему
великому удовольствию девушка не только не воюет с ними,  но даже считает их
хорошими и священными созданиями.  И геконы по-прежнему живут в моей хижине;
днем  спокойно спят  в  своих  укрытиях,  ночью весело носятся по  стенкам и
шмыгают под крышей. Геконы темного цвета, приплюснутые и уродливые, но очень
быстрые,  веселые и  полезные.  По  ночам  неутомимо ловят комаров и  других
вредителей,  шуршат в  сухом тростнике и часто победно свистят.  Без геконов
мальгашская хижина не  была бы  такой привлекательной.  В  моей хижине много
геконов.
     Как-то  утром мы  увидели на полу останки громадной сколопендры,  следы
ночной драмы.  Ядовитая тварь пробралась ночью,  вероятно,  по сваям в  нашу
хижину,  но  ящерица набросилась на  нее,  поборола и  сожрала.  Неизвестная
ящерица оказала нам услугу и совершила рыцарский подвиг, оставив нам, людям,
незначительные доделки:  утром  Веломоди  осторожно сгребла  лапы  и  клешни
сколопендры и  выбросила вон.  Какое-то  трогательное содружество ящерицы  с
человеком,  причем маленькой ящерице достается львиная,  самая  существенная
доля работы, - она охраняет, хотя и бессознательно, человека.
     Однажды  родственник Веломоди  принес  нам  карликового лемура,  самого
маленького представителя почтенной семьи лемуров. Зверек не больше крысы, но
голова у него большая, круглая и громадные глаза. Такие громадные, что когда
смотришь на  зверька,  видишь сначала глаза,  а  потом уже  все туловище.  В
отличие от  других лемуров малыш невероятно дик,  не  дает себя погладить и,
как бешеный, кусает Веломоди.
     Она таскает ему обильное угощение -  кузнечиков и заботится о нем,  как
мать родная,  но он страшно испуган и  ко всему равнодушен.  Даже наш ручной
бабакут трогательно пытается приручить зверька, но все напрасно.
     У него всегда горящий взгляд, скажу больше: его глаза - два мерцающих в
темноте  огня,   такие   фантастически  яркие  и   красочные,   вспыхивающие
розовато-фиолетовым блеском,  что кажутся какими-то сказочными рефлекторами.
Они меня наводят на интересные размышления: лемур словно спрашивает о чем-то
человека.  В  рефлекторах отражается страшное любопытство,  извечная мука  и
извечный вопрос.  Так  смотрит  зверь  на  другого  зверя,  который  ушел  и
превратился в человека.
     По вечерам,  а  иногда и поздно ночью я сижу и работаю.  Веломоди давно
уже легла и спит сном здоровых первобытных людей.  Со двора врывается мощная
мелодия тропической ночи;  в хижине,  кроме геконов, бодрствуют только двое:
карликовый лемур и я.
     Когда  я  сижу  неподвижно  над  книгой,  лемур  становится доверчивее,
вскакивает на мой стол и  ест кузнечиков из приготовленной для него мисочки.
Это как бы первый шаг к  сближению.  При этом он смотрит на меня непрерывно,
точно  стойкий  дух,  и  все  с  тем  же  невыразимым вопросом в  прекрасных
фиолетовых глазах.  Я  улыбаюсь,  но  даже улыбка пугает его  и  лемур одним
прыжком забирается высоко под крышу. Оттуда он снова следит за мной.
     А в это время Веломоди тихо открыла глаза и, не шелохнувшись, устремила
на  меня  тоже  пылающий взгляд.  И,  зажатый между  этими  двумя огнями,  я
оказался в центре какого-то невысказанного очарования.
     Если бы  я  мог совместить их очарование с  идеей книги,  над которой я
работаю в  тростниковой мальгашской хижине,  получился бы,  вероятно,  самый
прекрасный союз. И тогда я стал бы самым счастливым человеком.




     У  зверей  нет,  пожалуй,  более  горячего  материнского  чувства,  чем
привязанность матери  цура  к  своему  детенышу.  В  зарослях долины  бродят
переполненные нежностью цуры,  и  всем жителям Амбинанитело известно,  что у
этих  зверьков  сердца  заколдованы.  Это  знает  и  Бецихахина,  семилетний
братишка Веломоди, знаток природы, любитель тайн, изобретатель и смельчак.
     Бецихахина поймал у  реки двух цуров,  мать и  малыша,  и приносит их к
моей хижине; малыша привязывает за ножки к колышку, а мать отпускает на волю
и велит мне восхищаться. Восхищаюсь. Мать никогда теперь не удерет, хотя она
дикий и пугливый зверек.  Она будет около привязанного детеныша, несмотря на
присутствие страшных людей. Отправляется в заросли за кормом и возвращается,
непременно  возвращается  и   даже  разрешает  дотронуться  до  себя  рукой,
разрешает погладить,  только бы  быть  ей  со  своим малышом...  Восхищайся,
вазаха!
     Цур,  зверек, напоминающий небольшого ежа, принадлежит к роду танреков.
Близорукое,  колючее,  чрезвычайно смешное создание с  крошечными глазками и
длинным,  острым носом.  Забавный пентюх,  а  ведь живет в  нем  великий дух
героической любви и безграничной преданности. Я смотрю на него с уважением и
волнением,  мне кажется,  что на моих глазах раскрывается великая тайна души
животных.
     Я  хотел через два-три часа освободить маленького зверька и  прекратить
неуместное наблюдение, но мне что-то помешало, и я забыл о маленьком узнике.
А  потом я  не  смог этого сделать:  из ближайших зарослей выползла смерть -
змея.  В отсутствие матери гад напал на цуренка. Находящиеся поблизости люди
примчались на  помощь,  бьют змею и  вырывают из  пасти добычу.  Истерзанный
цурок погиб.  С охоты возвратилась мать,  обнюхала безжизненное тело, как-то
странно ссутулилась и  замерла.  С тупым взглядом,  устремленным на мертвого
детеныша, без звука, без крика, она - олицетворение немого горя.
     Наивный  Бецихахина решил  утешить зверька,  взял  его  на  руки,  стал
ласкать.  Но цур никак не реагирует:  издали смотрит на своего детеныша и не
может оторвать глаз.
     Так прошло несколько часов;  цур,  не двигаясь с места,  нахохлившийся,
стережет мертвое тело.  А  потом свершилось нечто беспримерное.  Цур  подох.
Сердце  матери не  выдержало,  не  смогло пережить утраты.  В  Амбинанитело,
долине  хищных  инстинктов в  природе,  беспощадной борьбы,  дикой  ловли  и
пожирания более слабых,  в долине,  где почти всегда голод сильного является
причиной гибели слабого,  - этот случай беспримерный и захватывающий: смерть
от любви.
     Нас  не  покидает грусть  и  сознание вины.  Даже  маленький Бецихахина
приуныл,   впрочем  ненадолго.  Предприимчивый  мальчик  нашел  спасительное
средство:
     - Послушай, - бодро говорит он, - завтра принесу тебе двух новых цуров:
мать с детенышем.
     - Послушай, - отвечаю я, - лучше оставим цуров в покое.
     - Нет,  я принесу цуров! - упрямится маленький энтузиаст. - Будет у нас
опять замечательная игрушка.
     - Принеси...  улиток!  -  хитростью стараюсь отвлечь его.  -  Вот будет
игрушка!
     Но  Бецихахина  не  одобрил  моего  предложения.   Он  разочарован,  он
презирает и  не понимает белого человека,  до сих пор такого благоразумного.
Бецихахина, пожалуй, может позволить себе это: ведь ему только семь лет.




     Я хочу, чтобы коричневая девушка полюбила всех добрых животных так, как
люблю их я:  бескорыстно. Увы, для мальгашей это очень трудная задача, почти
невыполнимая.  Когда Веломоди бродит со  мной по  полям на опушке леса,  она
радостно, очень радостно встречает дронго, черного дрозда, ведь птица - друг
ее племени бецимизараков. Но остальные птицы ее не интересуют, она просто не
замечает их.  Она довольна,  когда носит мое снаряжение для ловли насекомых,
улыбается великолепным бабочкам  оризабус,  они  ведь  добрые  духи  долины.
Никогда не убивает их.  Но других бабочек не признает;  а  если какая-нибудь
попадется ей,  она брезгливо морщится и ломает ей крылья. Ос давит палочкой,
кузнечикам отрывает головы. Ей чужд мир душевных волнений в природе.
     Но однажды она воспрянула духом:  как-то на тропинке девушка наткнулась
на  маленькую осу  и...  влюбилась в  нее.  Влюбилась так  безрассудно,  что
утратила даже мальгашскую сдержанность и громко стала доказывать, что это ее
сестра.
     Оса свила на ветке куста гнездо,  похожее на бочонок,  в котором лежала
куколка, ребенок осы. Мать окружила свое детище самой трогательной заботой и
сторожила его,  усевшись поблизости.  Горе всем, кто приблизится! Оса громко
зажужжит,  сорвется и как бешеная будет носиться вокруг кого бы то ни было -
лемура, дронго или человека.
     Ярость отважной матери ослепила девушку и  открыла ей глаза.  Оса стала
ее духовным другом, символом сражающейся матери, существом священным, фади.
     И   я   склоняю  голову  перед   бурной  стихией  материнской  любви  -
героической, яростной, уважаемой маленькой матери осы.
     Полушутя,  полусерьезно я  отчитываю коричневых мужчин  и  говорю им  в
глаза,  что они настоящие лентяи.  Почти всю работу взвалили на слабые плечи
женщин,  а сами ничего не делают.  Ведь это несправедливо. Женщина занята на
самых тяжелых работах в поле, женщины сажают и убирают рис, тащат его домой,
варят.  С  утра до  вечера,  везде и  всюду женщины.  Правильно ли это?  Мои
друзья,  старик Джинаривело,  Тамасу и Берандро слушают меня, широко раскрыв
глаза и  рты.  На потом они хохочут -  вазаха придумывает забавные шутки!  И
Джинаривело добродушно объясняет,  что женщины созданы для всего этого.  Так
было всегда и так будет,  бог так велел.  Впрочем, почему я не вспомнил, что
мужчины готовят поля для посадки риса, целыми днями гоняя на них скот?
     - А кто смог бы заменить женщину в поле? - спрашивает Берандро.
     - Как кто?  Мужчины!  - отвечаю. - В Европе только мужчины пашут, сеют,
косят...
     - Может быть, в Европе и детей рожают мужчины?
     То, что рассказывает вазаха, удивительно и неправдоподобно.
     Всем  известно,  что  женщина  должна  рожать.  Ей  предназначено  быть
матерью.  Земля тоже родит, она тоже мать, и между ними никакой существенной
разницы нет. А разве не знают белые люди, что душа женщины тоже берет начало
в земле,  а если природа доверила женщинам труд рожать детей, то должна была
доверить и труд выращивать плоды земли?..
     Мои друзья разошлись.  В  их  представлении о  возникновении жизни есть
ясность и мудрость.
     В  горячей,  пышной долине,  а  также в  сознании мальгашей укоренилась
великая сила -  материнская любовь.  Одно чувство охватывает всех матерей, в
один  хоровод сплелись плодородие земли,  счастье женщин,  тайна насекомых и
даже  волнение  бойкой  маленькой  осы.   Хоровод  радостный,  победоносный,
великий...  А  ведь половины населения он не охватывает.  Не принимает в нем
участия мужчина - фигура серая, никчемная, трутень. Мышцы у него сильные, но
здесь он только пешка.




     - Мы правильно идем? - спрашиваю Веломоди.
     - Да,  вазаха,  - отвечает она тихо, скорее взглядом лучистых глаз, чем
голосом.
     - Ты хорошо знаешь дорогу?
     - Хорошо.
     - Скоро мы придем?
     - Скорее, чем сварить рис.
     "Сварить рис" -  это мальгашская мера времени,  приблизительно четверть
часа.
     Мы  уже давно миновали поля возле Амбинанитело.  Остались позади голоса
деревни.  Нас со всех сторон окружил лес. Косые лучи послеполуденного солнца
еле   пробиваются  сквозь  густую  листву.   Тропинка  ведет   вдоль  берега
Антанамбаланы,  вверх  по  течению реки;  воды  не  видно,  но  ее  близость
чувствуется, земля всюду влажная.
     Мы  в  густом лесу.  Даже на  Амазонке немного было таких глухих мест и
такого засилия растительности.  Три  созидательные силы -  постоянная влага,
постоянная жара  и  плодородие почвы -  создали непроходимую чащу  деревьев,
лиан,  кустов и трав.  Стволы и ветви деревьев большей частью покрыты ковром
всевозможных наростов, среди них замечаю известные уже сорта орхидей. Мощные
стволы  папоротников-деревьев  вздымаются,  как  призраки.  Змеевидные лианы
опутывают стволы великанов и  душат  их.  Другие вьющиеся растения свисают с
веток наподобие фестонов и  занавесей;  их так много,  что порою лес кажется
существом,  которого поймали в  сети и  жестоко впрягли в  ярмо.  Ничего нет
удивительного,  что  мальгаши боятся чащи и  считают ее  жилищем мстительных
духов.
     Все еще жарко.  Словно пламя льется с неба и полыхает в кустах.  В этот
послеполуденный час  птицы уже проснулись,  а  насекомые еще не  умолкли.  И
вокруг нас клубится неисчерпаемое богатство звериной жизни.  Ее  не  столько
видно,  сколько слышно.  Жужжание,  стрекотание,  свист, шуршание - миллионы
летающих,   ползающих,  дрожащих  насекомых;  громкое  кваканье,  щебетание,
всевозможное  пение,  хлопки,  мяуканье,  звук  пилы,  удары  бубна  и  даже
человеческий смех - это птицы. Протяжный вой - пожалуй, лемуры. Я захватил с
собой ружье,  но не стреляю;  Веломоди несет сетку для ловли бабочек,  но не
ловит. Мы сегодня нацелились на особенную дичь.
     Малозаметная тропинка  становится  все  более  запущенной и  все  менее
проходимой.  Мы  продираемся сквозь заросли и  лианы  и  часто перепрыгиваем
через сгнившие пни.  Не будь Веломоди со мной,  я  бы давно запутался в этом
зеленом хаосе.
     Миновали часть леса с густо переплетенными верхушками деревьев и вечным
полумраком. Здесь пахнет корицей, медом и перцем. Характерный для этого леса
раздражающий запах, острый, но приятный.
     Вдруг Веломоди,  идущая впереди меня,  испуганно вскрикивает и пятится,
судорожно хватает меня за плечо и тревожно смотрит вдаль.
     - Лулпат! - шепчет она, и я чувствую, как дрожит ее рука.
     Лолопаты - произносится лулпат - дословно означает: бабочка смерти. Это
довольно большая  темно-коричневая с  черными  зигзагами на  крыльях  ночная
бабочка.  Ее  часто можно видеть вблизи человеческих жилищ.  Несколько таких
бабочек -  их  латинское название Patula  walkeri -  Богдан поймал во  время
ночной охоты при  лампе.  Ему  пришлось следить,  чтобы ни  один  мальгаш не
увидал этого,  так как они считают,  что в каждой бабочке лолопаты находится
душа  умершего  чародея.  На  всем  Мадагаскаре лолопаты считается печальным
предвестником смерти,  самым грозным фади.  Даже один взгляд на  нее,  а  не
только ее прикосновение, приносит несчастье.
     Я слежу за взглядом Веломоди и замечаю летящую в полумраке среди кустов
бабочку, которую, по-видимому, что-то разбудило раньше времени. Хватаю сетку
из рук моей спутницы и бросаюсь за лолопаты.
     - Стой,  вазаха!  -  кричит Веломоди на мальгашском языке,  в  волнении
забыв французский.
     Несмотря на заросли,  я догнал бабочку и удачно поймал ее. Она забилась
в сетке, словно маленькая черная птичка. Ко мне подлетела Веломоди, схватила
за руки и резко дергает их. На лице ее написан ужас.
     - Пусти, вазаха! - кричит. - Несчастье!.. Ужасное несчастье!
     Я  никогда  не  слушался ее,  когда  речь  шла  о  нелепых  мальгашских
суевериях,  которые я авторитетом вазахи мог побороть, но тут я поколебался.
Страх  и  отчаяние  в  ее  глазах  были  настолько сильны,  что  я  побоялся
перетянуть струну.
     - Не убивай ее, не убивай! - умоляет Веломоди.
     Обычно она спокойна,  и  такое внезапное возбуждение доказывает,  какое
большое значение она придает всему происходящему.
     - Хорошо, Веломоди, успокойся.
     Я  отпускаю бабочку на волю и  улыбаюсь,  заметив,  с каким облегчением
Веломоди следит за улетающей бабочкой.
     - Очень уж они опасны, - оправдывается она.
     - Думаю, только для тебя! - говорю шутливо. - Я - вазаха.
     Веломоди быстро обрела прежнее спокойствие. Говорит не торопясь, только
движение век выдает скрытую насмешку:
     - А что, вазахи никогда не умирают?
     - Но не от какого-то лулпата, - отрезал я.
     - А  ведь опасность была рядом с  нами и  рядом с  тобой,  -  коротко и
серьезно утверждает Веломоди, и мы шагаем дальше.
     Цель сегодняшнего похода -  другая бабочка, которую мальчишки несколько
дней тому назад поймали и принесли нам.  Хоть они изрядно ее и помяли,  но у
нас с  Богданом при виде ее  чуть не выскочили глаза от удивления.  Это была
самая  большая  бабочка  в  мире  из  семейства Xanthopan morgani praedicta,
голиаф,   по  величине  напоминающая  скорее  ласточку,   чем  бабочку.  Она
коричневая с  розовым брюшком.  Мы очень обрадовались,  когда узнали,  что в
Амбинанитело  есть  такая  редкая  бабочка,  и  стали  расспрашивать жителей
деревни  о  другой  диковинке  Мадагаскара,  биологически тесно  связанной с
ксантопаной,  об  орхидее Arigraecum sesquipedale,  славившейся тем,  что ее
цветок имеет очень длинный отросток.
     Необычайная орхидея  известна  европейцам более  двух  веков  и  всегда
вызывала удивление и  любопытство.  С  какой целью природа снабдила ее таким
удивительным отростком?  И  вот  недавно была открыта бабочка ксантопана,  и
вопрос стал ясен. Длинный хоботок бабочки соответствует ненормально длинному
отростку орхидеи.  И действительно,  в тех местах на Мадагаскаре, где растет
этот красивый необычный цветок,  обитает бабочка-великан и  прилетает к нему
собирать нектар.
     Обнаружив бабочку,  мы  стали  интересоваться цветком и  выяснили,  что
местные жители знали  его.  Теперь Веломоди ведет меня  в  отдаленное место,
где, по слухам, видели орхидею.
     - Мы уже близко, - говорит моя проводница.
     Впереди блеснула вода. Это не река, а широкий рукав ее, вроде залива.
     Здесь,  как и  всюду,  заросли подходят к самой воде.  Веломоди отводит
меня  на  несколько десятков шагов от  тропинки.  Недалеко от  берега залива
торчат несколько свалившихся деревьев, а на их полусгнивших стволах белеют -
да,  это они!  -  цветы, которые я ищу. Мгновенно узнаю белые цветы с шестью
лепестками и  длинными отростками.  Цветов более двадцати.  На  фоне зеленой
чащи они  сверкают,  как  сказочные звезды.  Мы  укрылись поблизости,  держа
наготове сетку. Я не уверен, что бабочка скоро появится, остался один час до
заката солнца,  кроме того,  эта бабочка не  так уж часто появляется.  Может
быть,  еще не один раз долго и терпеливо придется дожидаться здесь.  Сегодня
только репетиция.
     Ожидание  нельзя  назвать  приятным.  Комары  кусают,  как  драконы,  а
предохранительных сеток мы  не  захватили.  И  все же  любоваться окружающей
природой - наслаждение. Мы остановились в полутора десятках шагов от залива,
видны его  берега.  Стоячая,  илистая вода  дает,  вероятно,  дополнительные
источники тепла и влаги, потому что пышность растений здесь феноменальная. В
других местах цветов в  лесу мало.  Здесь же,  неподалеку от залива,  растут
цветы,  каких до  сих пор я  не встречал.  Деревья с  раскидистыми ветвями и
огромными листьями  высятся  у  самой  воды,  с  их  веток  свисают  розовые
шарообразные  цветы,  огромные,  величиной  в  два  кулака.  Они  привлекают
внимание яркой расцветкой.
     - Вискоза,  - называет деревья Веломоди, заметив, с каким восхищением я
смотрю на них.
     "Вискоза" по-мальгашски означает что-то вроде "удара" или "молнии".
     Поднялся предвечерний ветерок  и  неожиданно донес  омерзительный запах
гниющего мяса. Недалеко от нашего укрытия растет в воде причудливое растение
арум.  Над  метровыми листьями  возвышается стебель  с  прекрасным громадным
цветком.  Из  мясистого футляра  снежной  белизны торчит  пурпурный столбик.
Маленькие мушки опыляют громадный цветок,  и  для  того,  чтобы привлечь их,
арум издает этот отвратительный запах.  Внешность величественная,  но  запах
отвратительный.
     У трудолюбивой природы нет ни минуты покоя.
     Веломоди к  чему-то прислушивается и  подает рукой знак.  Под ближайшим
кустом послышался глухой писк. Птица или насекомое - трудно разобрать.
     - Погоди!  - воскликнула девушка, схватила валявшуюся на земле палочку,
подбежала к кусту и быстро начала разгребать траву.
     Нашла.   Поднимает  на   палочке  что-то  длинное,   тонкое,   медленно
извивающееся, как змея. Оказывается, вовсе не змея. С трудом поверил глазам:
дождевой червь длиною в  метр,  толщиною с  палец.  К  тому же  червь издает
писклявые звуки.
     - Ну,  сегодня нам попадаются оплошные великаны и чудища!  -  смеюсь я,
пряча редкую добычу в банку.
     Со стороны залива послышался тихий,  размеренный всплеск весел.  Чья-то
лодка подплыла к  тому месту,  где  тропинка подходит к  заливу.  Сначала мы
услышали,  как лодка причалила и  люди выскочили на берег,  потом мы увидели
их.  Четверо молодых мальгашей быстрым шагом идут по тропинке и приближаются
к  нам.  Меня  удивило,  что  двое из  них  держат в  руках копья с  острыми
железными наконечниками.  Такое оружие имеют далеко на  юге  острова мужчины
племени антандрои. Здесь такого обычая нет.
     - Это антандрои? - спрашиваю девушку.
     - Нет, - качает головой Веломоди.
     - Бецимизараки?
     - Да.
     - Ты их знаешь?
     - Нет, первый раз вижу.
     - А  почему они  так вооружены?  -  смеюсь,  показывая на  воинственное
вооружение.
     Пришельцы молоды.  Самому старшему не  больше двадцати двух -  двадцати
трех лет.  Они заметно возбуждены.  Беспокойно оглядываются и  рассматривают
все вокруг;  нас,  разумеется, обнаружили сразу. Увидев меня, они смутились.
Тот,  что  заметил меня раньше всех,  остановился как  вкопанный и,  выпучив
глаза, испуганно закричал, предостерегая товарищей:
     - Вазаха!!!
     Все  четверо быстро  пятятся и  раздраженно совещаются,  не  зная,  что
предпринять. Они с трудом скрывают волнение. Их испуг показался мне странным
и непонятным. На Мадагаскаре нет мальгашей, которые не знали бы белых людей.
     Немного погодя пришельцы подходят к нам, видимо о чем-то договорившись.
Их улыбки неестественны.
     - Смотри,  вазаха! - предупреждает вполголоса встревоженная Веломоди. -
Они неискренни!
     Я не разрешаю подойти ближе чем на пятнадцать шагов.
     - Стойте! - кричу. - Ни шагу дальше! Что вам нужно?
     - Ничего, - отвечает старший из них.
     В то время как его товарищи остановились,  он спокойно продолжает путь.
В руке сжимает копье. Я поднимаю ружье.
     - Стой, буду стрелять! - чеканю я. - Ружье заряжено.
     Мальгаш останавливается.
     - Незачем так угрожать, - говорит с упреком.
     - Кто вы такие? - спрашиваю.
     - Жители деревни с того берега.
     - Какой деревни?
     - Рантаватобе.
     Эта деревня расположена несколько выше Амбинанитело.
     - Он врет, вазаха! - шепчет Веломоди. - Он не оттуда.
     Хорошенькая история!  Не могу понять,  что,  собственно, нужно четверым
пришельцам и  почему они так разволновались,  увидя мен".  Во всяком случае,
следует быть  начеку  и  как  можно  скорее  выпутаться из  этой  непонятной
истории.  Я было хотел попросить Веломоди объяснить,  кто я,  но даст ли это
желаемый результат? А если они преступники?
     Вдруг со стороны залива снова послышались голоса. Подошла вторая лодка,
и на берег высадилось несколько новых гребцов.  Мальгаш,  с которым я только
что разговаривал, вступил с ними в оживленную беседу на мальгашском языке.
     - Бежим!  -  шепчет Веломоди.  -  Они  хотят  тебя  забрать.  Теперь их
много...
     Держа ружье на изготовку,  я стал удаляться.  Ближайший мальгаш заметил
это и, не двигаясь с места, приказывает:
     - Вазаха, не уходить!
     - Имей в  виду,  -  отвечаю ему грозно,  -  у меня оба ствола заряжены.
Первых двоих уложу на месте.  Пока другие сумеют подойти,  ружье снова будет
заряжено... А вообще что вам нужно?!
     Не ожидая ответа,  пытаюсь все же уйти.  Но события развиваются с такой
молниеносной быстротой, что я не успеваю отойти даже на десять шагов.
     Вновь  прибывшие обошли нас  и  пытаются отрезать обратный путь.  Вдруг
Веломоди выскочила вперед и помчалась в сторону тех, кто нас окружал.
     "Неужели изменила?" - пронзает идиотская мысль.
     - Веломоди!! - зову ее.
     Девушка, не обращая на меня внимания, останавливается и зовет одного из
прибывших:
     - Разафы!
     Разафы отвечает ей удивленным возгласом.  Бежит к  Веломоди,  и  оба не
скрывают своей радости.  Юноша хватает девушку за плечи и  в  избытке чувств
крепко трясет ее.  Остальные мальгаши смотрят на  эту  сцену  с  не  меньшим
удивлением, чем я.
     Веломоди поворачивается лицом ко мне и, сияющая, показывает на юношу:
     - Это Разафы.
     А заметив, что я не знаю, кто такой Разафы, весело добавляет:
     - Ну, мой брат.
     Теперь я  понял.  Разафы -  внук  Джинаривело,  рабочий на  европейских
плантациях в Анталахе, о котором прошел слух, что он арестован.
     Короткое объяснение брата с  сестрой,  и  прежнее враждебное настроение
как рукой сняло.  Мальгаши улыбаются мне,  на  этот раз совершенно искренне.
Старший  из  них,  разговаривавший со  мной,  руководитель группы,  со  всей
откровенностью рассказывает, что произошло.
     Все они -  их девять человек -  попали в  тюрьму.  Их обвинили в тяжких
вымышленных  преступлениях  за   то,   что   они  возглавили  забастовку  на
плантациях.  Три  дня назад в  Анталахе снова вспыхнули волнения,  во  время
которых рабочие ворвались в  тюрьму  и  освободили товарищей.  Освобожденным
удалось удрать из  города,  благо  горы  и  леса  близко.  Пробрались сквозь
тропический лес и благополучно попали сюда, к реке Антанамбалана.
     - Что же дальше? - спрашиваю я, искренне взволнованный их судьбой.
     Молодой  мальгаш  пожимает плечами и  беспомощно глядит  вдаль.  Только
теперь  заметна его  усталость.  После  короткого возбуждения он  совершенно
сник.
     - Не знаю, что будем делать, - отвечает, - может быть, останемся здесь,
в Амбинанитело.
     - А погони не боитесь?
     - Нет. Они не знают, в какую сторону мы бежали.
     - Вы в этом уверены?
     Рабочие не уверены.  Они знают,  что нужно быть начеку.  Боятся Раяоны,
шефа кантона в Амбинанитело. Впрочем, не теряют бодрости духа. Благодарны за
то, что я отнесся к ним дружелюбно. Прощаясь, каждый протягивает руку, и все
уходят в  лес.  Разафы старше Веломоди на три-четыре года,  красивый парень,
очень похож на свою сестру Беначихину.
     Я остаюсь с Веломоди.  Наступает вечер,  лучшая пора для ловли бабочек.
Но  сегодня уже не  хочется заниматься охотой.  Мы  отправляемся в  обратный
путь. Вызывающие искорки блеснули в ее глазах.
     - Ты что? - спрашиваю дружелюбно, научившись уже читать в ее глазах.
     - Опасность была очень близка, - напоминает она.
     - Да, была, - признаюсь.
     - Лулпат предсказал это! - заявляет она серьезно.
     Веломоди благородна,  сдержанна и  не воспользовалась победой,  а  я не
затеваю опора. Меня победило стечение обстоятельств.




     На   следующий  день,   вскоре  после   восхода  солнца,   я   собрался
позавтракать. Рядом играл лемур-бабакут, с которым мы уже давно подружились.
Веломоди приносит нам из  кухни еду.  Со двора доносится крик голодных птиц,
свивших гнезда на  верхушках кокосовых пальм,  кудахтанье кур из  огородов и
звуки толчения риса.
     Но  вот  осторожно приоткрывается дверь,  и  к  нам заглядывает учитель
Рамасо.  Увидев,  что я завтракаю, он быстро вошел в хижину, поздоровался за
руку и сел у стены.
     - Так быстро? - обрадовался я его возвращению.
     - Я пришел к вам по одному вопросу... - начал он тихим голосом.
     - Догадываюсь! - прерываю его.
     Несмотря на хмурое лицо, он улыбнулся:
     - Именно потому и пришел, чтобы вы ни о чем не догадывались. Прошу вас,
вычеркните из памяти некоторые события и сведения. Просто их не было.
     - Я понимаю. Ожидаются преследователи?
     - Скорее нет. Но все возможно.
     Он закурил папиросу. Я предложил кофе.
     - Следует  быть   очень  осторожным  с   вашим  ближайшим  соседом,   -
предупреждает учитель,  показывая движением головы в сторону хижины старосты
Раяоны.
     - Правильно.
     Рамасо смотрит на меня долгим, испытующим взглядом.
     - Боюсь, - говорит, - что вас может ожидать тяжелое испытание.
     - Какое?
     - Испытание  совести.   Если  погоня  явится  сюда,   непременно  будут
расспрашивать вас.  Я  знаю,  вы не так уж сильно любите плантаторов,  но вы
пришелец  в  этой  колонии  и,  наверно,  у  вас  есть  обязательства  перед
французскими властями. Что вы им скажете в данном случае?
     - Обязательства по отношению к властям это одно, а главное то, что я не
люблю врать. Но не беспокойтесь, как-нибудь справлюсь.
     - Помните, что правда на стороне рабочих. Их нужно защищать.
     - Разумеется.
     Беглецов стало больше.  Богдан обнаружил во время утренней охоты группу
молодых мальгашей,  явно  нездешних,  которые скрывались в  укромном уголке.
Деревня живет прежней жизнью,  только на дорогах теперь много жителей спешат
куда-то.  Встречные останавливаются,  сообщают друг другу какие-то новости и
быстро исчезают. В воздухе висит тревога.
     В  таком состоянии люди льнут друг к  другу,  и  даже я  испытал это на
себе.  Сегодня на послеполуденную беседу пришло гораздо больше соседей,  чем
обычно,  и среди них был редкий гость, сотский Безаза. Общая забота сгладила
размолвку между  родами  заникавуку и  цияндру.  Люди  чувствуют потребность
пожать  друг  другу  руки  и  обменяться  мнениями.  Свое  беспокойство  они
стараются чем-нибудь заглушить,  хотя бы разговорами о  духах.  С  кажущимся
рвением они хватаются за эту тему.
     Большинство мальгашей верит, что души непогребенных мертвецов вселяются
в диких кошек,  сов и летучих мышей. Та же участь ожидает души преступников,
особенно колдунов.  Следует избегать этих  зловещих животных.  В  крокодилах
тоже часто сидят души предков,  хороших предков.  Но  такие крокодилы хорошо
относятся только к людям из своего племени, других они пожирают.
     - У  вас,  -  укоряю шутливо,  -  большинство лесных животных враждебно
настроено. Даже добряка хамелеона вы сделали грозным демоном рантутру!
     - О нет,  вазаха!  - возражает старик Джинаривело. - Не все животные. А
птицы дронго?
     - А лемуры? - подсказывает Манахицара, исследователь и знаток легенд. -
Лемуры всегда дружественны к нам.
     В жарких лесах восточного побережья Мадагаскара, особенно вокруг залива
Антонжиль,  живет редкая порода ночных лемуров, называемых "аые-аые". Раньше
они    возбуждали   большое   любопытство   европейских   исследователей   и
путешественников  не  только  тем,  что  у  них  большой  палец  на  верхней
конечности  очень  тонкий  и   удлиненный  (приспособлен  для   вытаскивания
насекомых,  забравшихся в  глубокие дупла),  но  и  тем,  что мальгаши очень
почитают их и  оберегают как важных фади.  Европейцы не могли их раздобыть -
местные жители всячески противились этому.
     - А здесь поблизости есть лемуры аые-аые? - спрашиваю гостей.
     - Есть,  -  отвечает Джинаривело,  -  но их трудно встретить:  корм они
добывают себе только по ночам, и, кроме того, их немного.
     - А ты видел их когда-нибудь?
     - Только раз видел одного, спящего в лесу на дереве.
     Никто из  присутствующих,  кроме Джинаривело,  не  видел аые-аые.  Этот
лемур настолько значительное фади,  что  моя гости неохотно говорят о  нем и
переводят разговор на других животных.
     - Манахицара, - воскликнул кто-то, - расскажи вазахе о наших бабакутах!
     Бабакуты хорошие,  сердечные лемуры.  Они ласковые,  чуткие,  и  жители
Амбинанитело относятся к  ним  с  большой  теплотой.  Бабакут моей  Веломоди
уселся  между  нами;  зверек  потешно гримасничает и  любезничает со  всеми.
Некоторые  бабакуты  прежде  тоже  были  людьми,  но  потом  преобразились в
лемуров, но не потому, что были нехорошими и их заколдовали.
     - Расскажи, Манахицара! - настаивают гости.
     - А  ты  знаешь,  вазаха,  почему бабакуты фади?  -  обращается ко  мне
Манахицара.  - Не знаешь? Ну вот, послушай. Большинство бабакутов происходит
от людей.  Прежде люди были очень злые,  часто дрались и убивали друг друга.
Те, кто хотел жить спокойно, покидали селения, уходили в глубокие леса и там
оставались.  Из  поколения  в  поколение люди  жили  в  зарослях,  покрылись
шерстью,  неохотно  спускались с  деревьев  на  землю,  отучились  говорить,
объяснялись между собой жестами и  возгласами.  Люди все  больше становились
похожими на теперешних бабакутов...
     - Рассказ чуть-чуть расходится с теорией Дарвина,  -  шепчет мне на ухо
учитель Рамасо.
     - ...Люди-бабакуты в  то  время были очень счастливы,  да  и  теперь не
жалуются.  В  лесу вдоволь хватает плодов,  и  им  не  приходится,  как нам,
заботиться о еде.  Некоторые мальгашские племена называют лемуров дедушками,
а  название бабакото (мы  произносим бабакут) состоит из  двух слов:  баба -
отец и  кото -  ребенок.  Слова эти показывают,  с какой нежностью относятся
люди к этим животным.
     В конце рассказа Манахицары вошел староста Раяона, молча подал мне руку
и  сел рядом.  Гости украдкой бросают на  него испытующие взгляды,  но  лицо
старосты, как всегда, замкнуто и непроницаемо. Трудно догадаться, знает он о
сбежавших узниках или  нет.  Все присутствующие в  заговоре против него,  но
никто не выдал своих мыслей и чувств;  у мальгашей поразительная способность
скрывать свои настроения.  Даже у  рассказчика Манахицары не дрогнул ни один
мускул.  Поражаюсь,  как может он  так великолепно импровизировать легенду о
бабакутах  и   одновременно  лихорадочно  думать  о  происходящих  событиях,
внимательно наблюдая за лицом Раяоны.
     Когда Манахицара окончил рассказ,  Джинаривело попросил выслушать его и
поведал  историю несчастной женщины,  которая должна  была  родить.  Ребенок
вот-вот появится,  но ленивые родственники,  вопреки установившемуся обычаю,
пренебрегают своими обязанностями и  не  дают положенных по обряду лекарств.
Отчаявшаяся женщина ушла в  лес,  и там добрые духи смилостивились над нею и
превратили ее в бабакута.  Предчувствуя недоброе, родные женщины кинулись на
розыски и  обнаружили ее  в  образе лемура,  лицо которого было поразительно
похоже на лицо пропавшей родственницы.  И тут они поняли,  какое большое зло
причинили женщине, но, увы, было уже поздно, изменить ничего они не могли. С
тех пор люди стали лучше.
     Рассказ Джинаривело вызвал у Рамасо сомнения.
     - И ты веришь, Джинаривело, что так было в действительности?
     Старик пожал плечами:
     - Многие верят этому.
     - Я верю! - восклицает Манахицара.
     - Ведь никто не видел,  как женщина превращалась в бабакута,  - говорит
Рамасо,   -   а  то,   что  бабакут  похож  был  на  нее,  -  неубедительное
доказательство. У людей очень богатая фантазия.
     Разговор  иссяк,  наступило  неловкое  молчание.  Трудно  непринужденно
беседовать,  когда  тревожат  мысли,  которые  в  присутствии Раяоны  нельзя
высказать вслух.  Я  хочу  разрядить гнетущую обстановку и  предлагаю чаю  с
сухарями.
     Вдруг Джинаривело осмелел и непринужденно спрашивает:
     - Что нового у тебя?
     Староста с минуту смотрит на старика и медленно отвечает:
     - Если у вас нет ничего нового, то у меня и подавно.
     Он  сделал  ударение на  словах "у  вас".  Это  звучит двусмысленно,  и
создается впечатление,  что Раяона знает,  где собака зарыта.  Гости заметно
встревожены.
     - В  Таматаве я  слышал  историю о  лемурах,  -  возвращается Рамасо  к
прежней теме,  -  немного похожую на ту,  что нам рассказал Джинаривело. Это
было еще  до  нашествия французов.  В  Таматаве стоял тогда крупный гарнизон
ховского войска.  Однажды отряд солдат вел  по  улице молодого бецимизараку,
приговоренного к смерти за какую-то провинность.  Воспользовавшись тем,  что
стражники отвлеклись,  узник вырвался из их рук и  помчался к лесу.  Ховы за
ним.  Но  это  был  здоровый и  быстроногий юноша,  и  ему  удалось  намного
опередить своих преследователей,  а в лесу очень легко исчезнуть. Его искали
долго и упорно. Солдаты знали: если они вернутся в Таматаве без пленника, то
понесут за  это суровое наказание.  После многих часов напрасных поисков они
стали подозревать, не помогли ли узнику нечистые силы. И вдруг вскрикнули от
радости:  нашли!  Они  заметили его на  дереве.  Он  превратился в  большого
лемура.  Тогда они выстрелили в него из ружья и свалили на землю.  Потом его
притащили в город и поклялись своему начальнику,  что лемур -  заколдованный
преступник.  А что им оставалось делать?  Ловкие солдаты боялись наказания и
воспользовались легендой о лемурах.  Наивные люди поверили, а солдаты спасли
себя от неприятностей.
     Снова  молчание.  Сказав несколько незначительных слов,  Раяона встал и
попрощался со мной.
     - Что, уходите? - спрашиваю.
     - Нужно подготовиться к отъезду,  -  отвечает староста.  -  Завтра чуть
свет отправляюсь в объезд по своему округу.
     - Надолго уезжаете?
     - На несколько дней.
     После  его  ухода  у  моих  гостей точно  камень свалился с  плеч.  Все
вздохнули свободней,  хотя  подозревают,  что  срочный отъезд  Раяоны чем-то
связан с появлением беглецов. Но чем? Мнения разделились.
     - Говорю вам,  -  уверяет Манахицара,  -  ждите самого худшего!  Раяона
поедет в Мароанцетру и донесет на нас местным властям!
     - Не верю! - отрицает Безаза.
     - Ты  такой  же,   как  и  он,  поэтому  защищаешь  его!  -  возмутился
Манахицара. - Одним миром мазаны!
     - Тихо! Не ссориться! - строго сказал учитель.
     - Когда червь точит зуб,  единственное спасение удалить больной зуб!  -
приводит Манахицара мальгашскую пословицу.
     - У  кого червь в  зубе?  Что ты  плетешь?  Разве вы  не догадываетесь,
почему Раяона хочет уехать?
     - Если знаешь, Рамасо, объясни!
     - Я  не  могу сказать наверняка,  но все говорит о  том,  что Раяона не
хочет  быть  в  Амбинанитело,  когда  сюда  нагрянет погоня.  Он  не  желает
впутываться в это дело.
     - Это неплохо характеризует его!
     - А почему должно быть иначе? Разве шеф кантона так уж плохо обращается
с вами? К чему сразу предполагать самое худшее?
     - Он не может быть другом наших родственников рабочих!
     Гости  покидают хижину.  Последним уходит  Рамасо.  Он  отводит меня  в
сторону и делится своими сомнениями:
     - Раяона  хитрая  штучка.  Для  меня  ясно,  почему он  не  хочет  быть
замешанным в эту историю. Дрожит за свою шкуру. Для него одинаково невыгодно
вооружать против себя жителей Амбинанитело или колониальные власти,  поэтому
он предпочел исчезнуть...
     - А  вы  не  думаете,  что  он  поедет в  Мароанцетру и  доложит своему
начальству, шефу дистрикта?
     - Об этом мы узнаем завтра. Пошлю людей проследить за ним.
     На  следующий  день,   вскоре  после  восхода  солнца,  влетел  ко  мне
встревоженный учитель:
     - Поехал в сторону Мароанцетры!
     - Все-таки в Мароанцетру!
     - Да.  Но  я  все  еще  не  теряю веры в  него.  Впрочем,  все средства
предосторожности соблюдены.
     - А беглецы все еще в деревне?
     - Что вы!  Я им велел немедленно укрыться в лесу, в таком месте, где их
сам черт не разыщет. Надежные люди носят туда еду.
     - У вас есть голова на плечах, Рамасо! - говорю с одобрением.
     Прощаясь, учитель вдруг вспоминает что-то:
     - А вы ничего подозрительного не заметили в поведении Марово?
     - Марово? - спрашиваю удивленно. - Моего повара?
     - Да.
     - Почему вы задаете такой вопрос?
     - Оказывается,  повар - доверенное лицо шефа дистрикта в Мароанцетре. К
тому же мои ребята заметили, что он подслушивал наши разговоры.
     - Вот это мило! Надо вспомнить все, о чем мы говорили.
     - Да  в  общем  ничего  особенного.  Один  только раз,  помните,  когда
приезжал врач Ранакомбе, у нас была интересная беседа о будущем Мадагаскара.
     - И Марово подслушал?
     - Думаю,  да.  Но не обращайте на это внимания. Найдем способ заставить
его молчать.
     - Террор?
     - Зачем! Поговорим с ним так, что он наверняка образумится.
     - Почему же вы раньше не предупредили? - вырвалось у меня.
     - Только в  последние дни  мы  убедились в  этом.  Пока все пусть будет
по-прежнему, повар должен у вас работать.
     Когда  я  остался один,  мною  овладели приходившие уже  раньше  мысли:
события втягивают меня во  все более узкий и  сложный круг дел деревни,  той
деревни,  жизнь которой казалась мне в начале приезда сонной,  идиллической,
невинной и лишенной волнений.




     Прошло не больше двух часов после нашего разговора,  и  в  девять часов
утра примерно мы  услышали приглушенный шум моторов на  главной дороге.  Два
грузовика,  нагруженные солдатами и  местной полицией -  garde  indigene,  -
въехали во двор между хижиной Раяоны и моей.  Машины еще не остановились,  а
приехавшие уже соскочили на  ходу,  держа винтовки на изготовку.  Небольшими
группами они  разбежались по  всей  деревне,  словно по  намеченному заранее
плану.   Операцией  руководит  молодой,  порывистый  подпоручик,  француз  с
продолговатым лицом и тонкими черными усиками. Он - сердитый, властный и все
время подпрыгивает.
     Вместе с  солдатами вернулся Раяона.  Вскоре стало известно,  что с ним
произошло. Утром староста отправился в сторону Мароанцетры, но за местностью
Анкофа встретился с отрядом,  мчавшимся в Амбинанитело.  Подпоручик,  узнав,
кто он  такой,  велел Раяоне пересесть на  грузовик и  ехать вместе с  ними.
Теперь он  держит шефа кантона при  себе и  требует сведений о  жителях и  о
расположении деревни.
     Оказывается,  солдаты,  приехавшие на грузовиках,  только часть отряда.
Другие сошли,  не доезжая Амбинанитело,  и осторожно, чтобы никто из жителей
не увидел их, побежали вдоль опушки леса. Здесь они заняли удобные позиции и
окружили со  всех  сторон рисовые поля и  деревню,  расположенную в  центре.
Деревня взята в  широкое плотное кольцо,  и  никто из  Амбинанитело не может
выбраться. Селение и не заметило, как оказалось в западне.
     Двор старосты заполняется жителями деревни.  Все мужчины и  юноши свыше
шестнадцати лет должны дать показания;  женщинам не разрешено покидать своих
хижин.  Солдаты ужасно грубы с  населением.  Подгоняют прикладами,  пинками,
орут на них без всякого повода.  Отряд состоит из сенегальцев,  командует им
тоже   сенегалец,   громадный  капрал,   правая  рука  подпоручика.   Он   -
олицетворение животной  грубости.  Постоянно придумывает,  чем  бы  досадить
людям, и бросается на всех, как дикий зверь.
     Подпоручик занял дом старосты и  оттуда командует.  Я пока не выхожу из
своей хижины,  чтобы не напороться на неприятности со стороны рассвирепевших
солдат.  Богдан тоже сидит у себя.  Веломоди приносит вести,  что делается у
старосты и  в  деревне.  Ей,  как и  всем остальным женщинам,  не  разрешено
выходить из хижины, но на нашем дворе полно мальгашей, и Веломоди вполголоса
разговаривает с ними.
     Деревню обвиняют в том,  что она укрывает бежавших из тюрьмы в Анталахе
рабочих.  Поэтому всех мужчин собрали во  дворе старосты,  и  в  присутствии
офицера и шефа кантона они должны удостоверить свою личность. Допрошенным не
разрешается  покидать  двор.   И  они,   подавленные,   терпеливо  стоят  на
солнцепеке. Со всех сторон торчат штыки направленных на них винтовок.
     Одновременно солдаты перетряхивают каждую хижину и прочесывают все рощи
в поисках беглецов.
     Вдруг со двора доносится громкий, грубый окрик:
     - Эй, там, в хижине!
     Выглядываю.  Капрал-сенегалец стоит  внизу,  у  ступенек.  Увидев меня,
делает повелительный жест рукой в сторону канцелярии и кричит:
     - К поручику! Немедленно!
     Он  так  уверен в  послушании,  что,  не  дожидаясь результатов окрика,
повернулся и зашагал обратно. Вызывающе гордо несет он свою громадную фигуру
гладиатора.   Находящихся  неподалеку   мальгашей   очень   удивляет   такая
неучтивость по отношению к вазахе.
     Еще при появлении отряда в деревне я дал себе слово избегать всего, что
могло бы спровоцировать солдат.  Но грубость капрала перешла всякие границы,
и  я решил ради своей же защиты и чтобы не стать посмешищем,  не слушать его
приказания.
     Прошло несколько минут,  и я снова услыхал шаги,  теперь на ступеньках.
Капрал громко постучал и тут же резко открыл дверь.
     - Ты что, не слыхал меня? - грозно загремел он.
     - Слыхал, - отвечаю спокойно.
     Он не ожидал такого ответа и немного сбит с толку.
     - Немедленно отправляйся к поручику! - рычит он, взбешенный.
     Подходит ко мне и  хочет схватить за плечо.  С таким насилием ничего не
поделаешь.
     - Отойдите! - кричу я, повысив голос, и срываюсь с места. - Сам пойду!
     Издевательская улыбка скривила его противную рожу.
     - Наконец-то одумался! - хрипит.
     Канцелярия старосты битком набита людьми.  С трудом пробираюсь к столу,
за которым сидит подпоручик.  Рядом стоят Раяона,  Рамасо и Безаза. Все трое
смотрят на меня с беспокойством.
     - Вас что,  по  два раза нужно звать?  -  раздраженно обращается ко мне
офицер.
     И, не ожидая объяснений:
     - Я хочу вас допросить, - говорит он, нервно перебирая карандаш в руке.
- Вы давно в Амбинанитело?
     Я молчу, собираясь с мыслями. В хижине воцарилась мертвая тишина.
     - Прежде чем ответить,  -  говорю,  взвешивая каждое слово,  - я должен
заявить следующее:  я,  как иностранец, временно пребывающий в этой стране и
имеющий  заграничный паспорт  с  официальной визой,  категорически протестую
против оскорбительного для меня поведения вашего подчиненного.
     - Было ли поведение капрала Али оскорбительным потому,  что он вынужден
был вызывать вас два раза? - офицер сварливо оскалил зубы.
     - Ирония не  меняет существа дела.  Грубость и  скандальный тон капрала
были  настолько  нетерпимы,   что  начальник  обязан  его  наказать,   а  не
пренебрегать моим протестом.
     - Прошу меня не учить. Я сам знаю, что нужно делать.
     - Я в этом уверен.  Но разрешите,  господин поручик,  предупредить.  Вы
собираетесь допрашивать меня,  не предъявив мандата. Мы, правда, находимся в
канцелярии шефа кантона,  но,  насколько мне известно, вы не являетесь шефом
кантона и только сегодня впервые здесь появились.  И если бы у вас даже было
письменное разрешение,  то  неизвестно еще,  имеете ли  вы право допрашивать
меня,  иностранца. Вы прибыли сюда по делу, касающемуся споров между властью
и  здешними людьми.  Почему в  таком случае должно быть замешано постороннее
лицо?
     В  подпоручике закипает злоба,  и  я  догадываюсь,  в  чем ее  причина.
Молодой  офицер  влетел  в  Амбинанитело с  полным  сознанием неограниченной
власти, которую в таких случаях имеет начальник сильного военного отряда над
туземцами  отдаленных  уголков   колонии.   Он   наверняка  собирался  вволю
поиздеваться над жителями долины.  А  тут на  пути его величества появляется
какой-то иностранец да еще читает ему нотации.
     По  его  глазам видно,  что  надо мной собираются грозные тучи.  Офицер
задумался,  как получше отомстить.  Возможно,  он даже кое в чем согласен со
мной,  но тем хуже для меня.  Он прибыл сюда не для того,  чтобы выслушивать
чьи-то  рассуждения.  Он разыскивает виновных мальгашей,  он должен наказать
людей,   подрывающих  существующий  в  колонии  порядок.  С  ним  солдаты  и
заряженные винтовки,  которые смогут преодолеть все преграды; может быть, он
хочет  меня  арестовать?  А  может  быть,  "потерять" где-нибудь в  лесу?  И
разыграется ли скандал по этому поводу?  Ерунда.  Здесь легко спрятать концы
да еще взвалить вину на пострадавшего.
     После продолжительного молчания подпоручик что-то придумал и резко,  но
внешне учтиво сказал:
     - Предъявите, пожалуйста, ваш паспорт!
     Подаю  его.  Он  внимательно просматривает его,  пытаясь найти малейшую
неправильность для придирки.
     - У меня есть еще один документ, - говорю.
     И подаю удостоверение, которое мне выдал генерал-губернатор Мадагаскара
Кайла. Вот его содержание:

     "Прошу всех администраторов районов и  шефов дистриктов благожелательно
отнестись  к  польскому  писателю  г.  Аркадию  Фидлеру,  путешествующему по
колонии с  целью собрать материал для книжки о  Мадагаскаре,  и  оказать ему
всякую помощь.
                                                  Генерал-губернатор Кайла".

     Генерал-губернатор выдал  мне  удостоверение как  проявление формальной
вежливости во время официального визита.  Но подпоручик не знает этого и  не
знает,  какие у  меня связи в Тананариве.  Он прочел удостоверение несколько
раз и  решил,  что со мной лучше не связываться.  Отдал мне паспорт и заявил
официальным тоном:
     - Хорошо. Благодарю. Вы пока свободны.
     - А  удостоверение  генерал-губернатора?  -  спрашиваю,  подняв  кверху
брови.
     Офицер читает еще раз. Безусловно, ему хочется оставить удостоверение у
себя. Я делаю вызывающее, суровое лицо и готов к решительной борьбе.
     Подпоручик сдался. Поколебавшись, отдал удостоверение.
     Уходя, я заметил, как лицо Рамасо на мгновение осветилось радостью.




     Мужчины Амбинанитело, согнанные во двор старосты, все еще ждут чего-то,
сидя либо лежа на земле.  Многие спрятались в  тени кокосовых пальм,  но для
всех не хватило места, и остальные страдают на солнцепеке.
     В  деревне время  от  времени раздаются окрики солдат,  перетряхивающих
хижины.
     К моему столу неслышно подошла Веломоди и, нежно тронув меня, шепчет:
     - Вазаха! Червяк!
     В ее голосе, хотя и приглушенном, слышится возбуждение.
     - Что с тобой? - спрашиваю, встревоженный.
     - Червяк появился! - отвечает девушка.
     Рядом стоит ее братишка Бецихахина,  мой старательный охотник за цурами
и  другими привлекательными созданиями;  нашествие солдат застало его в моей
хижине.  Раздраженный  неокладным  объяснением  сестры,  мальчик  слегка  ее
отталкивает и говорит:
     - Бабочка появилась!  Из  той большой куколки,  помнишь!  Пойдем покажу
тебе.
     Идем на  солнечную сторону веранды,  где две недели назад мы прикрепили
веточку с  громадным коконом;  мальчик нашел его на  опушке леса.  И  вот из
кокона вылупилась бабочка.  Крыльев еще нет, пока только какие-то некрасивые
култышки, но зато мощное туловище. Пройдет час-два, и вырастут крылья; какие
они будут?
     Трое сердец забились сильнее.  На  время тайна природы отвлекла нас  от
мирских горестей этого дня. Но, увы, только на время.
     Люди во дворе чем-то сильно взволнованы, послышался шепот беспокойства.
     - Манахицара! - слышу со всех сторон, точно бьют в набат. - Манахицара!
     - Что там такое? Что с ними? - спрашиваю Веломоди.
     - Что-то нехорошее, - отвечает она, как всегда с трудом подбирая слова.
- Манахицара... Манахицара остался в деревне.
     - Он не пришел сюда с другими мужчинами?
     - Нет. Это плохо.
     Ох,  плохо, плохо... Что ты наделал, Манахицара, дорогой друг! Разве ты
не хотел жить,  ты -  скромный сочинитель легенд, сокровищница неисчерпаемых
рассказов, певец мифических бабакутов?
     Манахицара знал сотни всевозможных историй и  умел,  как  никто другой,
красиво рассказывать их.  В любую минуту он готов был одарить каждого своими
неисчерпаемыми познаниями. Сколько раз просил меня послушать его и записать.
Сознавая  ценность  этих  умных  сказаний,  я  записывал  только  некоторые,
остальное откладывал,  зная,  что пока я  в Амбинанитело,  Манахицара всегда
охотно поможет. Я ошибся. Сокровища милого безумца погибли навсегда.
     Сорок  лет  жил  Манахицара среди  мирных рисовых полей,  боялся духов,
увлекался своими  легендами.  Уважал власть,  избегал опасностей,  не  искал
приключений, не был заносчивым.
     У  него был двадцатилетний сын.  Он работал в Анталахе,  бежал вместе с
другими  из  тюрьмы  и  оказался  в  Амбинанитело.   Появление  сына  вывело
Манахицару из равновесия,  нарушило весь распорядок жизни.  Никто из соседей
не  мог понять,  почему он не послушал разумного совета учителя Рамасо и  не
отправил сына вместе со всеми беглецами в  лес;  Манахицара укрыл его в роще
за  своей  хижиной.  Он  также  нарушил беспрекословный приказ офицера и  не
явился со всеми мужчинами во двор старосты и остался в своей хижине.
     Вдруг в селении грянули винтовочные выстрелы.  Все во дворе и в хижинах
с  ужасом повскакали с мест.  Из дома старосты выбежал подпоручик.  Выстрелы
все  еще  гремят,  иногда одиночные,  иногда по  два и  даже по  три сразу -
враждебные,  смертоносные голоса,  направленные против  кого-то  из  жителей
деревни. Но против кого?
     - Что  творится?  -  дрожат  во  дворе  мальгаши с  застывшими душами и
свинцовыми лицами. - Что творится?
     - Капрал Али! - резкий крик офицера пронзает воздух.
     Но капрала Али нет поблизости.
     К подпоручику подбегает солдат из караула и докладывает, что капрал Али
в деревне.
     Али там, откуда раздаются выстрелы.
     Так что же случилось? Несколько минут назад солдаты обнаружили в хижине
упорствующего Манахицару и  разыскали  ненадежно  спрятанного сына,  который
пытался бежать сквозь заросли бананов.
     - Огонь! Стрелять! - закричал капрал Али, находившийся рядом.
     Несмотря  на  стрельбу  сенегальцев,  сын  Манахицары продолжал бежать,
солдаты за ним.
     Тогда Манахицара выскочил из  хижины на  помощь сыну.  Широко расставил
руки,  стараясь преградить преследователям дорогу.  Ближе всех был  Али.  Не
задумываясь,  он  выстрелил из  револьвера.  Смертельно раненный  в  голову,
мальгаш с  тихим стоном опустился на землю.  А  сын все мчался сквозь рощи и
сады к лесу. Солдаты неслись за ним и стреляли. Не попали.
     Он  был  впереди солдат метров на  сто,  влетел в  лес  и  там  искусно
укрылся; погоня потеряла его след, искали его полчаса, но не нашли.
     Рассвирепевший от неудачи капрал Али велел поджечь хижину Манахицары, а
его труп притащить во  двор старосты.  Когда капрал докладывал подпоручику о
случившемся, черный столб дыма, вознесшийся к небу, возвестил о свершившейся
каре.
     - Бездельники!  -  громил подпоручик капрала и его людей. - Держали его
почти в руках и упустили! Бездари!
     Он  приказывает возобновить погоню  и  посылает на  розыски почти  всех
солдат. Но дебри Амбинанитело покровительствуют беглецам. Многие века добрый
лес  помогает  жителям  долины,   которые  обращаются  к  нему  за  помощью.
Сенегальцы напрасно безумствовали в зарослях. Даже бешенство Али не помогло.
     А  во дворе лежит мертвый Манахицара.  Лицо его так же спокойно,  как и
при жизни,  смерть только немного искривила сжатые губы.  Его красивые глаза
всегда пылали огнем. Они и сейчас полуоткрыты, и в них застыло такое кроткое
выражение, точно они увидали новую легенду о бабакутах.
     Кровь  из  раны  на  лбу  разлилась  вокруг  и  присохла.   Большие,  с
металлическим блеском мухи роятся над трупом.  Брат Манахицары сидит рядом и
отгоняет их.




     Учитель Рамасо великолепно все устроил,  за  исключением прискорбного и
непредвиденного случая с  Манахицарой.  Облава не  дала никаких результатов.
Ничего подозрительного солдаты не обнаружили,  никто из допрошенных не видел
беглецов.
     Миновал полдень,  допрос продолжается. Хижина Манахицары сгорела дотла,
и дым развеялся.  Так как хижины в Амбинанитело стоят на расстоянии примерно
сорока шагов друг от  друга,  пожар не  перекинулся на  другие строения.  Но
офицер, обозленный неудачей, грозится сжечь всю деревню.
     В какой-то момент влетает в мою хижину учитель Рамасо.
     - У меня к вам большая просьба, - говорит он торопливо.
     - Я слушаю!
     - Нужно что-то сделать с офицером.
     - А именно?
     - Он еще не ел. Пригласите его к себе на обед.
     - О, благодарю за такое общество!
     - Прошу  вас,  не  отказывайтесь,  сделайте добро  деревне!  Его  нужно
накормить и напоить. Умоляю вас!
     Рамасо прав.
     Я  не  должен  уклоняться от  неприятного долга.  Положение,  которое я
занимаю в Амбинанитело, обязывает меня пригласить начальника отряда. Не знаю
только, что повар Марово приготовил к обеду. Зовем его.
     Все в порядке: курица, рис, овощи, кофе, сухари, джем и свежие фрукты.
     - А что есть из напитков? - спрашивает Рамасо.
     - Ром и перно.
     - Прекрасно. Напоите его как следует.
     Учитель хочет убежать. Я задерживаю его.
     - Я  приглашу офицера при одном условии:  если вы  и  Раяона пообедаете
вместе с нами.
     Рамасо качает головой.
     - Неизвестно,  - отвечает с озабоченной улыбкой, - захочет ли он сидеть
за одним столом с туземцами.
     - Плевать я хотел на его желания!
     - Но не мы!  Ведь все дело в  том,  чтобы его не раздражать.  Наоборот.
Хорошо,  я нашел выход:  мы придем, но посидим у стены, будто уже пообедали.
Хорошо?
     - Ладно!
     - Еще одно, к вашему сведению, - шепчет Рамасо. - В отношении Марово не
беспокойтесь.
     - Как это понимать?
     - Он предупрежден: если скажет хоть одно слово, распрощается с жизнью.
     - А  не  придаете ли вы ему слишком большое значение?  Ведь он страшный
тупица!
     - Тупица не тупица, а навредить может.
     В конце разговора с учителем в дверях появились возбужденные Бецихахина
и Веломоди,  подают какие-то веселые знаки. Мальчик поднимает руки в уровень
с лицом,  держит их на определенном друг от друга расстоянии, хочет показать
что-то  большое,  больше,  чем  кокосовый орех.  Меня раздражают их  смешки.
Сейчас не время для веселых развлечений.
     Когда  Рамасо  ушел,  Бецихахина  подбегает  ко  мне,  снова  поднимает
маленькие ручонки и хвастливо говорит:
     - Вот такой!
     - Что - такой? - гаркнул я, рассердившись не на шутку.
     - Поди, вазаха, посмотри! - просит он и тянет меня за рукав.
     Я резко, почти грубо вырываюсь из его рук и кричу:
     - Оставь меня в покое! Некогда сейчас!
     Слишком  резкий  голос,  слишком резкое  движение!  У  обоих  мгновенно
исчезла улыбка. Бецихахина мрачно опустил голову, Веломоди грустно поникла.
     Я  зол на себя и  беру себя в руки.  Как я мог поступить так нехорошо с
преданными существами! Хочу исправить ошибку.
     - Пойдем, покажешь мне! - говорю извиняющимся тоном.
     Они  ведут меня  на  веранду.  Догадываюсь,  что  речь идет о  бабочке,
которая  сегодня  утром   вылупилась  из   куколки.   Бабочка  действительно
превратилась в  великолепный,  громадный,  яркий экземпляр.  Я смотрю на нее
ослепленный:  здесь  совсем другой мир,  он  не  похож  на  тот,  в  котором
молокосос-офицер - хозяин жизни и в котором убивают скромного певца легенд и
даже после смерти мстят ему, сжигая его дом.
     Какая красота! С восхищением смотрю на бабочку.
     В  приливе  чувств  целую  Бецихахину  в  коричневую  щечку  и  обнимаю
Веломоди: мы счастливы.
     - А теперь оставьте меня!  -  говорю,  просияв, и тороплюсь вернуться к
своим обязанностям. - А ты, Веломоди, помоги мне!
     Велю повару немедленно накрывать на стол. В это время приходит староста
Раяона  и  сообщает,  что  подпоручик  благодарит  за  приглашение и  вскоре
прибудет. Потом шеф кантона торжественным полушепотом спрашивает:
     - Помните,   вазаха,   тот  день,  когда  мы  разговаривали  у  вас  на
политические темы?
     - Мы не раз говорили об этом.
     - Правильно.  Но  я  имею  в  виду беседу,  когда был  врач Ранакомбе и
учитель Рамасо провозглашал свой план будущего строя на Мадагаскаре?
     - А, тогда!
     - Вы припоминаете?
     Раяона впивается в меня горящим взглядом и, видно, безумно хочет, чтобы
я вспомнил подробности.
     - Вы  помните,  как  Рамасо говорил о  разрушении существующего строя и
передаче власти в  руки крестьян?  Как враждебно высказался о так называемой
мальгашской буржуазии?  Как  выкладывал свои  революционные,  большевистские
взгляды?
     - Вы к чему клоните, Раяона?
     - Но ведь вы не опровергаете того, что он действительно так говорил?
     - К чему вы клоните?! - повторяю.
     - Я  хочу вас  представить властям как свидетеля,  который слышал,  что
Рамасо говорил все это.
     - Ра-я-о-на!!! - прошипел я возмущенно. - Вы что, сошли с ума?
     Повар Марово вносит тарелки.  Раяона подает мне  знаки,  что при нем не
хочет говорить. Когда мы снова остались одни, шеф кантона продолжает не то с
покорной, не то с хитрой улыбкой:
     - Не удивляйтесь, вазаха! Своя шкура ближе всего, а здесь дело касается
шкуры.
     - Слишком сгущаете краски!
     - Нет!  Ваш повар -  доносчик,  это все знают. Он вынюхивает и сообщает
или  хочет  сообщить  шефу  дистрикта  все,  что  услышит.  Для  собственной
безопасности я должен заявить властям о большевистских взглядах учителя.
     - А почему вы говорите мне все это?
     - Как почему?  Вы,  вазаха,  должны сыграть здесь важную роль. Я прошу,
когда вас вызовут власти,  повторить им всю правду о том,  что говорил тогда
Рамасо.
     Меня точно обухом по  голове ударило.  На секунду от возмущения у  меня
отнялся голос. Я окинул старосту кипящим от ярости взглядом.
     - Всю правду, ни больше ни меньше? - медленно цежу каждое слово.
     - Да, да, вазаха!
     - А вы не помните,  какое впечатление создалось у Ранакомбе от болтовни
учителя? "Утопия"! Так ведь он сказал?
     - Верно, верно!
     - Он назвал это утопией.  Но то,  что я во время этой беседы услышал от
вас и  из  уст Ранакомбе,  отнюдь не  было утопией,  наоборот,  вы высказали
вполне реальный план, как из Мадагаскара, окажем прямо, выгнать французов.
     Раяона  изумленно качает  головой и  хочет  возразить.  Я  не  даю  ему
заговорить.
     - Не искажайте факты!  Это было так!  Вы хотите,  чтобы я сказал правду
властям?  Хорошо, я расскажу, но только всю правду, и тогда неизвестно, кому
будет хуже:  вам или Рамасо.  Вы  хотите потопить учителя,  чтобы выгородить
себя. Не выйдет, я не допущу такой несправедливости...
     Я так взволнован и говорю так убедительно,  что Раяона заколебался.  Он
живо представил грозящую ему опасность: попасть в яму, которую он приготовил
для другого.  Заметив его колебания,  я  хочу окончательно покончить с  этим
вопросом.
     - Послушайте,  Раяона, я считаю вас в глубине души порядочным человеком
и  не  желаю никому бед,  в  том  числе и  вам.  Сделаем так:  вычеркнем тот
разговор совершенно из  памяти,  просто  его  не  было,  но  и  сегодняшнего
разговора тоже не было. Хорошо?
     Раяона неуверенно посматривает в сторону выхода, где находится кухня.
     - Но Марово... Он расскажет и предаст нас.
     - Не  беспокойтесь!  Если не донес до сих пор,  теперь уже наверняка не
донесет.
     Раяона кивком головы соглашается и протягивает руку.
     Во  дворе послышались приближающиеся шаги и  обрывки разговора.  Входит
подпоручик и учитель Рамасо. Вслед за ними появляется Богдан.
     - Вот  и  я!  -  оживленно  восклицает  подпоручик  и,  желая,  видимо,
загладить впечатление от первой встречи,  шутливо добавляет: - Меня два раза
звать не приходится!
     - Совершенно верно, - подлаживаюсь под его тон. - Ведь я послал за вами
культурного человека. В этом вся разница!
     - Да, - соглашается офицер, - капрал Али учтивостью не отличается.
     - Я думал о том,  нужен ли вам,  то есть армии и администрации колонии,
такой тип. Он, наверно, приносит больше вреда, чем пользы.
     - Нужен!  А иногда просто необходим!  Нам очень часто требуется тяжелая
рука! Ведь мы в колонии!
     Делаю жест, точно хочу что-то отогнать от себя.
     - Не  будем касаться таких тем!  Лучше примем что-нибудь для успокоения
души.
     Вид двух бутылок на столе вызывает громкое восхищение подпоручика.
     - О, перно! - восклицает. - Обожаю перно!
     Разливаю напиток в стаканчики и разбавляю водой. Офицер с удовольствием
следит, как прозрачная жидкость становится молочно-белой. Поднимаем стаканы.
     - За что пьем? - спрашиваю я.
     - За  благополучие...   -   Он  минуту  подумал,   чтобы  провозгласить
надлежащий тост, - пожалуй, за благополучие Мадагаскара!
     Веломоди,  по  обычаю мальгашских женщин,  помогает повару.  Подпоручик
заметил,  как она ловко возится у стола,  и догадался,  что это моя вади. Не
спуская с нее пристального взгляда, он воскликнул:
     - Нет,  предлагаю другой  тост:  выпьем  за  то,  чем  по  праву  может
гордиться Мадагаскар, - за его женщин, и за дело Франции.
     Выпиваем, офицер одним глотком опустошает весь стакан.
     - Великолепный перно! - похвалил он.
     - Только тост немножко хромает,  -  замечаю смеясь. - Неужели вы хотели
сказать, что дело Франции может так же быстро состариться, как женщины?
     - Молодых мальгашек всегда будет вдоволь на Мадагаскаре!
     - Это правда! - подтверждаем все.
     Рассаживаемся,  как договорились: офицер, Богдан и я за столом, учитель
и староста у стены.
     - У меня волчий аппетит! - сознается офицер.
     - Ничего удивительного при такой работе, - невнятно бросает Богдан.
     Подпоручик внимательно смотрит на него, не насмешка ли это.
     - Работа,  работа!  -  пыхтит он. - Черт бы ее побрал вместе с жителями
этой гиблой деревни!
     - Что, возвращаемся к политике? - фыркаю шутливо.
     - Нет, предпочитаю выпить.
     - Я тоже. Здесь у нас общая точка зрения.
     Разговор завязался вокруг нашей, моей и Богдана, работы в Амбинанитело.
Сбор экспонатов здешней фауны вызывает любопытство у  гостя,  и  он подробно
расспрашивает,  как мы это делаем.  Охотно отвечаем на все вопросы. Когда он
узнал,  что Богдан охотится в  глубине леса,  его осенила новая идея,  глаза
разгорелись, и, обращаясь к Богдану, он говорит:
     - А вы далеко забираетесь?
     - Иногда очень далеко.
     - И вы хорошо знаете местные леса?
     - Довольно хорошо.
     - И, наверно, укромные уголки, где могли бы укрыться беглецы, тоже?
     Наивный  вопрос.  Таких  мест  в  долине  Амбинанитело сколько  угодно.
Вероятно, перно уже подействовал на него.
     - Ах! - отвечает Богдан, загадочно вздохнув.
     - Что означает это "ах"? - холодно говорит офицер, высоко подняв черные
брови.
     - Я столько знаю укромных мест, что тысяча не только людей, но и слонов
могла бы укрыться там до скончания века.
     У подпоручика созрело решение. Он пронзает Богдана властным взглядом и,
точно своему солдату, приказывает:
     - Я вас беру с собою в лес! Вы будете моим разведчиком.
     Я хочу выручить Богдана.
     - Снова,  - хватаю увлекшегося офицера за плечо, - снова возвращаемся к
бурным волнам политики!  Что же касается Кречмера,  то, с вашего разрешения,
он пока находится в моем подчинении.  И умоляю вас,  поручик,  не делайте из
хорошего зоолога гончей собаки.
     Наливаю в его стакан рому.
     - Под курочку,  которой нас угощает Марово, разрешите! Этот благородный
напиток из Рениона!
     Офицер выпил,  забыв на время Богдана. Но неудача, которую он потерпел,
наполняет его  злобной горечью.  Он  просит еще  один стакан рому,  сам себе
наливает и сразу выпивает.
     Наступило молчание.  Я ищу подходящую тему, чтобы перевести разговор на
безопасный путь.
     И  вдруг ни  с  того  ни  с  сего подпоручик закипает гневом.  Лицо его
безобразно искажается, глаза мечут молнии.
     - Сволочи!!! - громко рычит он и шумно выпускает воздух из гортани.
     По  его  глазам,  обращенным в  сторону  двора,  догадываюсь,  что  это
относится к жителям деревни.  Им овладело бешенство.  Он не стал есть, резко
отодвинул от себя тарелку.
     - Сволочи!!! - шипит снова сквозь стиснутые зубы.
     - Скажите,  поручик,  почему вы так сердиты на них? Ведь это вы убили у
них человека, а не они у вас.
     Говорю  спокойно,   желая   продолжить  беседу  по-деловому.   Но   мое
спокойствие  оказывает  обратное  действие.  Еще  больше  рассердившись,  он
презрительно кидает:
     - Да  что  с  вами  говорить?!  Что  вы  о  них  знаете,  вы,  писаки и
естественники?..  Какие это коварные змеи!..  Какие подлые бестии!.. Лживые,
хитрые, злые!
     Он захлебывается. На лице написано омерзение. Чувствую, что он перегнул
палку.   С   трудом  удерживаюсь,   чтобы  не  потерять  терпения.   Молодой
колониальный офицер, возомнивший себя божеством, способен на все.
     - Их нужно истребить, всех до единого! Уничтожить весь этот навоз!
     - А разве теперь это так легко сделать? - выпалил Богдан.
     Бросаю на него предостерегающие взгляды:  не надо, мол, впутываться, но
сам не выдерживаю и говорю с иронической серьезностью:
     - Вы говорите,  поручик, что их нужно уничтожить? Но кто же тогда будет
работать на ваших плантациях?
     - Наберем людей в Индо-Китае, не беспокойтесь! - фыркает он.
     - А в Индо-Китае вас любят? И так уж торопятся сюда?
     Он  не  слушает.  Его  ничего  не  интересует.  Он  не  владеет  собой.
Непреклонное сопротивление деревни доводит его до  исступления.  Им овладело
только одно желание.
     - Сжечь  гнездо  бунтовщиков,  уничтожить деревню дотла!  -  Его  душит
злоба. - Расстрелять всех до единого, никого не пощадить!
     - Поручик, ешьте, пожалуйста! - говорю кротко.
     Он не обращает внимания на мои слова.
     - Подлые,  скрытные гадины!  Никому  из  туземцев нельзя доверять,  все
предатели!..
     - Преувеличиваете, - бормочет Богдан.
     - А  вы  думаете,  -  язвительно говорит  офицер,  показывая пальцем на
Раяону и Рамасо, сидевших у стены, - вы думаете, им можно доверять?
     Настало время призвать его к порядку.
     - Господин поручик!! - крикнул я резким голосом.
     Я  демонстративно отложил в  сторону нож и  вилку и выпрямился.  Богдан
делает то же самое.  Наступает напряженная тишина.  Смотрим на него твердо и
решительно.
     Он приходит в себя. Возбужденное лицо успокаивается. Офицер буркнул под
нос что-то  вроде "извините" и  потянулся к  тарелке.  Одновременно протянул
руку за бутылкой с ромом, глазами спрашивая разрешения.
     Я отрицательно покачал головой и, пытаясь учтиво улыбнуться, говорю:
     - Если можно, прошу вас, не пейте больше. Сейчас подадут кофе...
     Гость послушался, убрал руку. Успокоился.
     Обед продолжается.




     Обед похож на игру с динамитом. Каждая секунда грозит взрывом. Сидим за
столом, как на угольях, с нетерпением ждем конца трапезы.
     Пока  все  идет  довольно гладко.  В  веселом настроении принимаемся за
кофе.
     Солдаты в  это время варят рис во дворе старосты.  Ничего не ели только
мальгаши, согнанные во двор. Оттуда доносится негромкий говор.
     И  вдруг во  дворе,  вернее в  хижине старосты,  раздался пронзительный
крик;  мы оборвали разговор на полуслове и  сорвались с  места.  Потрясенные
прислушиваемся.  Раздаются  новые  нечеловеческие  вопли.  Мы  вопросительно
смотрим друг на друга.
     Крики, сначала прерывистые, переходят в протяжный вой и хрип.
     Офицер вскакивает с места как ошпаренный.
     - Да это же Али!
     - Капрал Али? - спрашиваю, подозревая самое худшее.
     - Он!
     Мои гости в таком же ужасе, как и я: звуки, которые доносятся со двора,
дают основание предполагать, что мальгаши в припадке отчаяния набросились на
капрала и истязают его.
     Вылетаем из хижины и, изумленные, останавливаемся. Люди во дворе, как и
прежде,  сидят  спокойно,  только  все  напряженно смотрят в  сторону хижины
старосты. Оттуда доносится хрип Али.
     Мы  бросились туда.  Там  на  полу лежит Али,  корчась от  боли.  Глаза
закатились, лицо какое-то зеленое, цвета плесени. На губах пена.
     - Ой-ой-ой-ой-ой-ой!  -  стонет он и рвет руками живот. Судороги сводят
его громадную тушу.
     - Он кончается,  -  с  ужасом говорит подпоручик и  приказывает стоящим
вокруг солдатам: - Дайте ему воды!
     - Осторожно  с  водой!  -  предупреждаю.  -  Ему  это  может  еще  хуже
повредить.
     Али  стонет,  точно  его  рвут  на  части.  Исчезла  обычная наглость и
надменность. Внезапная болезнь сделала его похожим на беспомощного ребенка.
     Мальгаши во дворе затянули какую-то странную,  монотонную песню. Звучит
она потрясающе,  точно ворчит зверь,  запертый в подземной пещере. Несколько
без конца повторяемых тонов похожи не то на жалобу,  не то на угрозу. Каждый
из  мальгашей поет  тихо,  но  все  голоса вместе сливаются в  мощную волну,
оставляющую неизгладимое впечатление.
     - Что это? - возмущается офицер.
     - Погребальное пение, посвященное Али, - поясняет Рамасо.
     - Разве нельзя им запретить?
     - Можно, поручик... В ваших руках власть и солдаты.
     Офицер  подавил  в  себе  готовое  вырваться  проклятие и  обращается к
присутствующим солдатам:
     - Что он ел?
     - Капрал Али ел рис, господин поручик!
     - Какой рис?
     - Тот же, что и мы. Мы сами готовили.
     - И ели из одного котла?
     - Да, господин поручик.
     - У вас тоже боли в желудке?
     - Нет, господин поручик.
     - А до этого Али ел что-нибудь?
     Этого солдаты не  знают.  Если ел,  то  где-то  случайно,  когда был  в
деревне.  Никто не видел.  Когда спросили самого Али,  он ничего не ответил.
Все стонал в полузабытьи.
     Офицер вызывает во двор старосту,  учителя и меня. Люди запели тише, но
пения не прекратили.
     - Тихо!!! - гаркнул офицер.
     Тишина продолжалась только несколько мгновений. В самом отдаленном углу
кто-то подал ноту, и снова раздался прежний, упорный гул.
     - Для меня,  -  говорит офицер, обращаясь к нам, - нет сомнения: капрал
Али отравлен здесь, в деревне. Вы не находите этого, господа?
     - Признаки болезни наводят на размышления, - говорю я, - но заявлять об
этом определенно нельзя. Впрочем, у меня нет опыта в таких делах.
     - В нашей стране,  -  говорит Рамасо, - часто бывают такие заболевания,
от которых люди умирают. Это не обязательно отрава.
     - Это отрава, даю голову на отсечение! - упрямится офицер и нетерпеливо
топает ногой. - Где-нибудь поблизости есть врач?
     - Нет, - отвечает Раяона.
     Пение  мальгашей и  в  самом  деле  действует на  нервы.  Это  какой-то
пассивный протест против обид,  которые им приходится терпеть. Мы с учителем
стоим в стороне, я спрашиваю его:
     - Они произносят определенные слова?
     Рамасо кивает головой.
     - Поют, - объясняет, - примерно следующее:

                 К злому человеку
                 Идет злая смерть, э-эй!
                 Духи справедливые,
                 Духи отомстили, э-эй!

     - Духи, - говорю, - это, вероятно, тангуин?
     - Признаков отравления тангуином нет.
     - Значит, чем-то другим?
     - Пожалуй, да. - Учитель незаметно прищурил глаза.
     Из поющей толпы мальгашей вышел Джинаривело и медленно подходит ко мне.
     - Передайте молодому офицеру, - говорит он, остановившись рядом с нами,
- что капрал умрет, если ему не будет оказана быстрая помощь.
     - Почему,  - заорал подпоручик, набросившись на старика, - почему ты не
обращаешься ко мне, если я здесь стою? Зачем посредники?
     - Он мой искренний друг! - беру Джинаривело под защиту.
     - Почему он не обратился к старосте или учителю?
     - Но,  поручик!  - сдерживаю его ярость. - Вас волнуют нарушения правил
этикета,  а не капрал,  жизнь которого висит на волоске. Я очень хорошо знаю
своего друга и  думаю,  что он хочет сообщить нам что-то важное.  Правда?  -
обращаюсь к Джинаривело.
     - Да, правда, - отвечает старик. - Капрала нужно спасать.
     - Спасать, как?! - злится офицер.
     - Нам известны фанофоды, которые помогут ему.
     - Какие фанофоды?
     - Лекарственные растения.
     - Принеси их!
     Джинаривело выжидающе смотрит на офицера и молчит.
     - Иди в лес и принеси их! - приказывает подпоручик.
     - Не так-то легко, господин поручик. Это редкие растения, и неизвестно,
сможет ли их отыскать один человек,  а если и отыщет, то не будет ли слишком
поздно. Искать их должны многие, все должны!
     Последние слова  Джинаривело говорит  с  особым  нажимом,  и  рука  его
очертила большой  круг:  он  показывает на  всех  мальгашей,  собравшихся во
дворе.
     - Ах, вот что тебе нужно? - насмешливо вскрикнул офицер.
     - Да,  это  мне нужно!  -  сдержанно подчеркивает каждое слово старик и
смотрит подпоручику прямо в глаза.
     - Хотите удрать в лес и не вернуться! - кипятится офицер.
     - Здесь наши хижины! - с достоинством отвечает Джинаривело. - Зачем нам
удирать? Мы никакой вины за собой не чувствуем.
     Офицер понял, что попал в западню, и не знает, как быть. Бросает на нас
вопросительный взгляд.
     - Простите,  господин поручик,  - выкладываю ему, - что вмешиваюсь не в
свои дела. Допрос жителей уже закончен?
     - Собственно,  да!  Ничего нового от  этих твердолобых скотин я  уже не
узнаю.
     - Так зачем вы их держите?
     - Надо их проучить!
     - Проучить ценой жизни вашего капрала?  Но,  может быть,  вы,  господин
поручик, посмотрите на эти дела с другой точки зрения - с точки зрения вашей
ответственности?
     - Мне  наплевать,  что  в  Тананариве напишут обо  мне писаки в  глупых
газетах!
     Но,  вероятно,  ему  это не  совсем безразлично.  Чем слабее становятся
мрачные стоны  капрала,  тем  сильнее напрягаются нервы молодого начальника.
Смерть  капрала  приближается,  а  ведь  Джинаривело предложил  единственный
способ спасти его. Остатки здравого смысла подсказывают решение. Джинаривело
он оставляет заложником,  а всех других отпускает,  приказав сотскому Безазе
присмотреть за порядком.
     Оборвалось похоронное пение мальгашей.  Все  бегом бросились со  двора,
многие устремились прямо в  лес.  В  деревне и на рисовых полях полно людей,
разбегающихся  в  разные  стороны.  Этот  бурлящий  котел  стал  для  солдат
недосягаемым: согнать всех жителей сейчас было бы немыслимо.
     Прошло  немного  времени,  и  нужные  лекарственные  растения  из  леса
принесены. Джинаривело сам отобрал их, сварил и приготовил. С помощью Безазы
и  других земляков он  влил варево в  рот капрала.  Результат сказался почти
мгновенно.  Больного сильно вырвало, а через несколько минут он почувствовал
себя  лучше и  впал  в  забытье.  Хрип  прекратился.  Прошел час,  и  капрал
настолько поправился, что смог встать и пройти несколько шагов.
     Он  рассказал,  что  съел в  деревне два банана.  Это произошло,  когда
сгорела хижина Манахицары.  Он  увидел на дороге маленькую девочку,  которая
держала в руке несколько бананов.  Он вырвал два банана и съел. Лица девочки
не запомнил. Ничего другого не ел.
     Вопрос,  отравлен он был или нет,  остался без ответа и,  пожалуй,  уже
неразрешим.
     Дикая  злоба  больше  не  одолевает капрала  Али.  Он  сидит  мрачный и
ворчливый - устал от тяжелых переживаний. Неприятное происшествие угнетает и
других солдат:  они понимают,  что находятся во власти случая, который может
навлечь на них несчастье в любой момент.  Даже сам подпоручик,  прежде такой
воинственный, под конец задумался и уже менее самоуверен.
     К вечеру он решил,  что его миссия в Амбинанитело закончена, и приказал
солдатам садиться в машины.  Немногого он сумел добиться.  Прощается с нами,
надутый и кислый.
     Когда  рокот  моторов  затих  за  поворотом,  постоянные вечерние звуки
деревни вступили в свои права:  слышно, как в ступах толкут рис. Мальгашская
деревня готовится к ужину, никакой враг не угрожает ее спокойствию.




     У  малыша Бецихахины зоркие глаза и  легкая рука.  Две  недели назад на
опушке  леса  он  заметил  большой необыкновенный кокон.  Белая,  отливающая
серебром,  пряжа  куколки приклеена к  листве куста.  Мальчик сорвал ветку и
осторожно,  чтобы кокон не свалился,  притащил в  мою хижину и  прикрепил на
веранде.
     Кокон был огромный, неизвестный и очень интересный. Много дней висел он
на  стене без малейшего движения,  без всяких перемен,  точно неодушевленный
предмет.  Мы знали,  что настанет минута,  жизнь забьется в  нем и  появится
новое чудо в  мире насекомых:  гигантская оса  или бушующий шмель,  а  может
быть,  бабочка.  Но когда это свершится?  А  пока кокон,  хотя и  погружен в
летаргический сон,  уже не дает нам покоя:  возбуждает любопытство, вызывает
радостные домыслы.  Кокон,  точно  живой  зверек,  вносит  оживление в  нашу
хижину.
     В тот памятный день, когда на Амбинанитело обрушилось нашествие солдат,
в моей хижине царило понятное оживление.  Веломоди и Бецихахина взволнованно
сообщили, что "червяк появился".
     Наконец появилась бабочка!  Пробила пряжу и  выглянула на  свет  божий.
Слабая,   дрожащая,  с  трудом  цепляется  ножками  за  стенки  кокона.  Она
беспомощна и  будто оглушена яркостью мира.  У  нее  нет  еще  крыльев.  Две
ничтожные култышки заменяют их. Червяк!
     Бабочка быстро развивается.  Еще не наступил полдень,  а култышки стали
похожи  на   тряпочки.   Некрасивые,   сморщенные,   скрюченные,   ничем  не
напоминающие крылья, но уже живые.
     День прибавляется, и крылья увеличиваются, словно тайный союз соединяет
бабочку и солнце. И действительно, соединяет: бабочки - дети тепла. Чем выше
поднимается солнце,  тем  заметнее  хорошеет бабочка.  Приближается полдень,
крылья широко раскрылись. Они почти готовы.
     Какой прекрасный экземпляр!  Крылья огромные -  в  две  мужские ладони,
цвет  желтоватый,  напоминает  старую  слоновую  кость;  постепенно желтизна
переходит в бледно-розовый тон. Одета она в неземной красоты наряд. Если его
придумал какой-то  неизвестный художник,  он  обладал самым  тонким чувством
красоты.  В  центре  каждого  из  четырех  крыльев  он  нарисовал коричневый
полумесяц и этим включил бабочку-прялку в семейство павлиноглазок.
     По  сравнению с  насыщенным звуками утром  и  шумным  вечером полдень в
долине Амбинанитело всегда какой-то безжизненный, притаившийся.
     С  рисовых полей поднимается пар,  в затуманенных влагой глазах природа
теряет четкие контуры, соседняя роща полна таинственных неожиданностей.
     Но сегодня мы ничего не замечали. Трагические события деревни приковали
наше внимание.  И  все же  во время приготовлений к  обеду -  к  тому самому
"неприятному обеду" -  Веломоди и  ее брат влетели ко мне с новыми вестями о
бабочке и на минуту оторвали от грустных событий этого дня.
     Бабочка,  несмотря на,  казалось бы,  законченный внешний вид и большие
крылья,  не  прекратила развития.  Вот  у  нижних крыльев снизу  выросли два
хвоста,  по одному хвосту у каждого крыла.  Они продолжают расти, становятся
все  длиннее и  длиннее.  Они  уже  больше туловища,  больше нижних крыльев,
больше  даже  нижних  и  верхних,   вместе  взятых;   хвосты  -  непонятные,
фантастические  отростки.   Странная   выходка   буйной   природы.   Красота
соединилась с  карикатурой.  Райская птица,  которая здесь,  на Мадагаскаре,
воплотилась в  бабочку.  Райскую  бабочку.  Даже  люди  науки  пленились  ее
красотой и назвали бабочкой-кометой.
     Я очарован,  как и все, но для меня она не комета. Гораздо больше. Я не
могу оторвать глаз от этого феномена.
     Здешняя богатая природа капризно разбросала бурлящий избыток своих  сил
в виде разных диковин.
     В   рамках   биологического  процесса   ведется   жестокая  борьба   за
существование.
     Но  здесь природа создала иной мир  -  бурный,  фантастический,  как бы
лишенный логики и разума. Все существует и действует, как в сказке, и все же
это будничная действительность.
     Итак,  лес здесь ошалел от щедрости; животные решают судьбы людей; люди
живут жизнью растений и благородных животных;  реки и горы - хищные чудовища
или  благожелательные духи.  Все,  что  нас  здесь окружает,  похоже на  эту
бабочку: действительность и вымысел, явь и сон, солнце и туман.
     Жизнь  побеждает смерть.  Но  в  долине  притаился ужас  смерти,  более
жестокий,  чем  где бы  то  ни  было.  А  там,  где рождается такая бабочка,
вероятно,  нет ужаса; жестокость укрощена, смерть высмеяна. Господство жизни
всесильно.   Оно  опровергает  древние  законы  борьбы  за  существование  и
презирает  все  опасности.  Великолепие мечтает  и  мечты  свои  облекает  в
реальные формы.  Невзирая на  врагов,  великолепие навязывает природе пляску
беспечной  красоты  и  совершает  сказочные  безумства.  Безумство  природы:
бабочка,  которая кажется существом из иного мира,  и могла бы жить только в
дерзкой сказке. Она прикрепила к крыльям громадный шлейф.




     В  долине  Амбинанитело легенды растут  так  же  пышно,  как  растения.
Человеческая  душа  так  же  податлива  к  восприятию  мифов,  как  почва  к
восприятию риса. Недалеко от моей хижины разрослась роща громадных бамбуков,
устремившихся ввысь.  Они свидетельствуют о безудержной плодовитости здешней
природы.   Воображение  коричневых  людей  наполнено  такой  же  безудержной
фантазией.
     Река Антанамбалана не  просто река и  не  только дикий зверь;  она  еще
живая  легенда  о  красивой  девушке,  которую  отравила  испорченной  водой
ревнивая ведьма.
     В соседних горах властвуют неукротимые духи.  Они требуют от пришельцев
приношений  в   виде   скота.   Эта   легенда  связана  с   одним  событием,
приключившимся в  старину.  В  соседнем лесу  живут кроткие лемуры-бабакуты,
потомки,  как известно,  несчастной женщины, изгнанной некогда злыми людьми.
За моей хижиной,  у подножия горы Амбихимицинго, - рисовое поле. Не для всех
жителей села оно хорошее, для некоторых оно страшное и враждебное.
     Последняя легенда в этой местности достигла ближайшей горы и оживила ее
духом  Беневского.  Маленькая  искорка,  некогда  брошенная  мною,  внезапно
разгорелась ярким  пламенем  и  разожгла  умы.  Она  существует,  крепнет  и
распространяется.  Легенда перекинулась на  другую сторону реки,  проникла в
соседние долины.  Имя  белого вождя врывается в  жизнь все  более отдаленных
селений.
     Ко  мне  пришел сотский из  деревни Амбохибола и  сказал,  что его люди
обнаружили в  поле  рвы  и  валы  странной  формы,  следы  старой  крепости,
"крепости Беневского".  Другая делегация из деревни Сантаха принесла весть о
существовании  там  руин,   остатков  прежнего  городища,  воздвигнутого  по
преданию белым бароном -  "бароном Беневским".  Руин и валов нет, их создала
фантазия человека.
     Сияние этой  легенды озаряет прежде всего  нас,  двух  белых  людей  и,
помимо нашей воли, выдвигает нас на первый план, будто мы стражи мальгашской
веры.  Коричневые люди знают, что Беневский был поляк, но его принадлежность
к их племени вырастает уже до многозначительной тайны.
     В  Амбинанитело наступила пора благополучных и спокойных дней.  Солдаты
больше не показываются.  Да если бы и  появились,  ничего подозрительного не
нашли бы ни в деревне,  ни в соседних лесах:  беглецы из Анталахи исчезли из
окрестностей залива Антонжиль.  Умный Рамасо послал их  на  юг  и  разместил
вдоль побережья до самой Таматаве. Там они затерялись среди сотен похожих на
них  товарищей.  Угасает также  вражда  между  родами заникавуку и  цияндру.
События, затронувшие в равной мере и тех и других, открыли им глаза.
     Мой  счастливый  брак  с  Веломоди  удивляет  и  меня  и  всех  жителей
Амбинанитело. Девушка всем говорит, что я хороший человек. Люди относятся ко
мне  со  все  растущим доверием.  Даже  мужская молодежь,  прежде  враждебно
настроенная  против  меня,   все  чаще  заходит  в   мою  хижину  дружелюбно
побеседовать. Старик Джинаривело доволен.
     - Ты счастлив здесь? - спрашивает он однажды.
     - Да, я счастлив! - отвечаю.
     - Будет ли тебе лучше в другом месте?
     - Пожалуй, нет.
     - Значит, останешься у нас навсегда?
     Щекотливый вопрос. Я смущенно улыбаюсь. Джинаривело догадлив, понял все
без слов. Нам стало грустно.
     Но Джинаривело мальгаш,  он выдержан и честолюбив. Он не может сдержать
пробудившейся фантазии.  Он  должен мечтать,  он надумал планы будущего.  Он
охотно создал бы  новую легенду.  Как-то  Джинаривело приходит ко  мне  и  с
торжественным видом говорит:
     - Если бы  ты был потомком Беневского,  ты стал бы для нас больше,  чем
другом,  - вождем. Ты выполнил бы здесь призвание своей жизни, и твоим детям
мы оказывали бы надлежащие почести. Скажи, ты потомок Беневского?
     - Нет!
     Джинаривело нетерпеливо хватает меня за плечо и просит:
     - Скажи лучше "да"...
     Я весело рассмеялся.
     - Ты требуешь, чтобы я рядился в чужие перья?
     Дни уходят, а Джинаривело настаивает все сердечней, все упорней. Он уже
не  требует родства с  Беневским;  он просто хочет,  чтобы я  остался у  них
навсегда.  Благородный старик умен и знает мои склонности. Он отдает должное
узам, связывающим меня с миром белых людей, и не хочет, чтобы я разорвал их.
Он  считает,  что,  живя в  Амбинанитело,  я  могу продолжать черпать важные
сведения,   напечатанные  на  бумаге;  но  здесь  я  мог  бы  познать  живое
мальгашское слово, менее важное, но более теплое.
     - Ты стоишь на распутье! - говорит он. - Умно выбирай, вазаха, умно!..
     Выбрать,   казалось   бы,   нетрудно:   здесь   счастливый   уголок   с
благословенным небом,  чудесная  долина  с  обильными плодами,  дружественно
настроенные люди с  красивыми душами и  небольшими заботами.  Там  мир белых
людей, отравленный спешкой, нервами, железом и сердцем из железа.
     - Значит, ты выбрал! - восклицает радостный Джинаривело. - Останешься у
нас?!
     Как мне ему объяснить?!.
     До  сих  пор  я  как  будто  одерживал верх  над  коричневыми друзьями,
углубляясь в  их сложные обычаи и  суеверия.  А вот оказалось,  что и у меня
душа не свободна,  что сидят во мне мощные тормозы,  держащие меня в  оковах
еще  крепче,  чем  суеверия и  фади держат коричневого человека.  По-разному
называются таинственные силы,  руководящие белым человеком, но самая большая
и самая беспощадная именуется долгом.
     Как объяснить старику,  что я не могу здесь остаться?  Что ради долга я
наперекор чувствам,  сердцу и  разуму обязан покинуть этот счастливый уголок
красоты и плодородия.
     - Уеду!
     Я должен уехать.
     Покину тростниковую хижину и солнечную долину, ее танреков, хамелеонов,
лемуров,  бабочек.  Покину  Веломоди,  которая на  прощание,  стойко поборов
слезы,  благородно заверит меня,  что в  жизни каждый хороший день кончается
закатом  и  темнотой.  Покину  доброго друга  Джинаривело.  Искренним долгим
пожатием руки  и  глубоким взглядом попрощаюсь с  храбрым борцом  за  лучшее
будущее Мадагаскара учителем Рамасо, человеком новой эпохи.
     Именно он  не  дает мне  забыть о  неустанном долге борьбы.  Мне нельзя
утопать в  безмятежном блаженстве,  каким меня награждает Амбинанитело.  Моя
обязанность  быть  там,   где  запутаны  дороги,   отравленные  человеческим
хищничеством,  и  внести  свою  лепту  в  строительство нового,  простого  и
справедливого пути.

Популярность: 6, Last-modified: Wed, 10 Jul 2002 21:58:51 GmT