---------------------------------------------------------------
     Набрано по: Ордена Трудового Красного Знамени
     ВОЕННОГО ИЗДАТЕЛЬСТВА Министерства обороны СССР, М.--1979
     Александр Павлович Беляев "Взлетная полоса"
     Набрал ГРЯЗНОВ В.А. ujca1@ukrsotsbank.com
---------------------------------------------------------------



     В просторном кабинете сидели двое: маршал авиации и генерал- лейтенант.
Оба  чуть  старше   средних  лет.  Маршал  был  несколько  полнее.   Генерал
постройнее,  посуше.  Темные  волосы  маршала  гладко зачесаны назад.  Седая
шевелюра  генерала волной вздымалась надо лбом. Говорили  вполголоса. Маршал
продолжал:
     --  Мало того,  что уже в  два-три раза  обогнали звук, так  теперь еще
ночью хотим летать, как днем. А это знаешь сколько сразу проблем породило?
     Генерал ничего не ответил, только понимающе кивнул.
     -- Одним словом, как за два "м" перевалили, сразу  стало ясно, что этот
"ночной  глаз",  который мы  сейчас  используем, ни к  черту  не годится. Не
успевает летчик отреагировать на то, что видит через этот прибор. Самолет-то
несется с бешеной скоростью. Смотри:
     Маршал снял трубку, кому-то сказал:
     -- Начинайте. Прямо со второй части.
     В кабинете неожиданно погас свет. И на  экране,  повешенном в простенке
между окнами, с большими искажениями перспективы замелькали детали  рельефа:
поля,  перелески, овраги,  --  промелькнула  светлая  лента  речушки,  снова
мелькнуло поле.
     -- С трудом, но кое-что различаю, -- сказал генерал.
     -- Различать -- мало. Летчику бомбить надо, -- заметил маршал. -- А как
он сбросит туда бомбы, если все это от него в стороне не за два и не  за три
километра?  А когда  он  начинает  искать цель  по  маршруту  полета, короче
говоря,  под собой,  "ночной  глаз"  не  больших скоростях и  малых  высотах
слепнет.
     И тотчас  на  экране  все превратилось в сплошные  серые  полосы. Когда
экран погас, в кабинете опять зажегся свет.
     -- Эта съемка велась хоть  и ночью, но при ясной погоде. А при дожде, в
туман  вообще  ни  черта  не разберешь.  Так  что  нужен мне другой  прибор.
Совершеннее. Есть у тебя что-нибудь в этом плане?
     --  Кое-что  намечается, -- ответил генерал. -- Три  года  КБ  Кулешова
работает. Испытания начали еще в прошлом году.
     -- Новый прибор ночного видения? -- оживился маршал.
     -- С очень широким полем видимости.
     -- Так это как раз то, что мне требуется!
     -- Кулешов для сухопутчиков его готовит. На танках уже установили.
     -- Неважно!  Переделаем! -- обрадовался маршал. -- Сам же говоришь: ему
и туман не помеха, и поле зрения у него очень широкое. Значит, летчик увидит
все,  что  надо. Лучше сориентируется.  Точнее отбомбится. Когда  опробовать
можно?
     -- Надо сначала  самому посмотреть, -- улыбнулся  генерал. Он  поднялся
из-за  стола,  заложив  руки за  спину, прошел до двери  кабинета, вернулся,
остановился  у   окна.   Внизу,  по  проспекту,  сплошным  потоком   мчались
автомобили.  -- Завтра поеду  посмотрю, что у них  получилось,  -- задумчиво
проговорил он. -- "Совой" назвали.


     Перевалив  через подъем, танк тяжело плюхнулся в выбоину, ` '!`k'# " по
обочинам трассы скопившуюся на дороге грязь.  Не останавливаясь, он помчался
дальше, вперед, в  глухую  темноту ночи.  Через минуту на подъем,  следом за
ним, взлетела  вторая машина. За ней -- третья:  Ветер  неожиданно  разорвал
тучи. В просвете между ними показалась  луна  и  осветила трассу, танкодром,
обступившие его со всех сторон  леса, косогор с могучими соснами  и танками:
шесть  забрызганных грязью и оттого казавшихся  еще  приземистыми и мрачными
движущихся друг за другом по дуге бронированных машин. Седьмой  двигался как
бы в фокусе  образованного ими полукольца,  примерно  на равном удалении  от
головы и хвоста колонны.
     В  его  башне,  внимательно  наблюдая  за  экраном  установленного  для
испытания  прибора  ночного  видения,  сидел  командир  роты  капитан Сергей
Кольцов. Выражение лица его было хмурым, взгляд -- сосредоточенным. Время от
времени  Кольцов  брался  за  ручки  настройки  прибора,  стараясь  улучшить
резкость изображения. Но на экране все было видно словно сквозь дымку.
     --  Это крот какой-то,  а не "Сова",  --  не сдержался  в конце  концов
Кольцов.
     Неожиданно   на   экране   появился   силуэт  какой-то  башни.  Кольцов
пригляделся и скорее по памяти, нежели сумел что-либо разглядеть, определил,
что это часовня. Она стояла у самой границы  танкодрома, за полем и выпасом.
Кольцов  попытался  поточнее  настроить  прибор  на  часовню,  но на  экране
появились линии  помех.  Видимость стала  еще хуже.  Кольцов  включил кнопку
автоматической подстройки и, открыв люк, поднялся над башней.  В лицо ударил
поток  сырого воздуха. Танк  двигался по низине. В разрыве туч  проглядывала
луна. Вдоль трассы, как в молоке, плыли вершины деревьев,  темнел косогор, и
ясно  как  на ладони  Кольцов вдруг снова увидел часовню. Но теперь она была
совсем рядом. Это  так поразило Кольцова, что  с  языка у  него  сама  собой
сорвалась команда:
     -- Стоп! Что за чертовщина?!
     Танк  остановился. Рядом с Кольцовым  из башни поднялся сержант Звягин.
Оглядевшись по сторонам, он не удержался, похвалил механика- водителя:
     -- Вот жмет Акрам! Уже полмаршрута проскочили!
     -- Часовня-то рядом! -- не мог успокоиться Кольцов.
     -- Конечно: Где ж ей быть?
     -- А сколько "Сова" до нее показывает?
     Звягин нырнул обратно в танк, снова вылез из башни.
     -- А "Сова" показывает до нее еще километра два! -- доложил он.
     -- Вот тебе и "конечно"! Сделай контрольный замер.
     Сержант  проворно припал глазом к небольшому прибору, установленному на
броне  машины.  Нажал  кнопку  подсвета.  Внутри прибора зажглась  лампочка.
Окуляр под глазом сержанта засветился нежным зеленоватым светом.
     -- Триста двадцать метров! -- доложил он.
     Кольцов сделал запись в тетради, затем скомандовал:
     -- Вперед!
     Он  осмотрел трассу и поежился. Сырой воздух  забивался под комбинезон,
холодил грудь.  Осень заявила о себе не по времени рано и неожиданно. "Вот и
лету  конец", -- подумал Кольцов,  вспомнив о том, что  еще  совсем недавно,
всего каких-нибудь два-три дня назад, даже вот в такую позднюю вечернюю пору
на танкодроме нечем было дышать.
     Все  лето  выстояло сухим и  знойным.  В  мае прошли дожди.  И  знатоки
природы наперебой заговорили о  том, что ясной погоды ждать не придется, что
и июнь, и июль, а может,  и август будут сырыми. Но все получилось наоборот.
В июне дождь покрапал  лишь для порядка.  В июле солнце безжалостно высушило
все болотца и мочажины. А в августе пожухла даже осока. Земля растрескалась.
Гимнастерки солдат побелели от частых стирок. Над танкодромом и прилегающими
к нему дорогами постоянно собиралось густое облако пыли. Поднятая гусеницами
и колесами машин пыль  подолгу висела в воздухе, лезла в  открытые люки, под
чехлы оружия и приборов, под  шлемофоны,  мешала дышать, забивалась  в  рот,
противно  скрипела  на зубах. И вдруг, когда *  ' +.al, что этой жаре и этой
пыли  не  будет  конца,  на  пересохшую  землю  обрушился  дождь --  шумный,
обильный, тяжелый, обложной дождь. Он шел день, ночь, еще день, словно хотел
затопить округу. А когда кончился, сразу стало свежо:
     Не увидев  в  темноте знакомых  габаритных огней  танков  роты, Кольцов
запросил по радио командира первого взвода:
     -- "Буря-12"! Как там у вас?
     -- Полный порядок, товарищ капитан! -- раздалось в ответ в переговорном
устройстве.
     -- Движешься по прибору?
     -- Так точно!
     -- Ну и где же ты?
     -- Подхожу к переезду.
     -- А, так ты на высотке: У тебя туман есть?
     -- Никак нет:
     --  Тогда  вот что, -- принял решение Кольцов,  --  веди взводы в пункт
сбора:
     -- Есть!
     -- Приведешь -- доложи. И жди меня.
     -- Понял!
     Кольцов начал вызывать командира батальона.
     --  "Гром"!  "Гром"!  Я  --  "Буря".  Первый  и  второй  взводы  задачу
выполнили. Колонну в пункт сбора ведет лейтенант Аверочкин.
     -- Я  --  "Гром". Вас  понял! -- послышался  в  ответ глуховатый  голос
комбата майора Семина. -- А вы чем занимаетесь?
     -- Продолжаю проводить замеры.
     -- Много осталось?
     -- Работы на полчаса, не меньше, -- доложил Кольцов.
     -- Заканчивайте быстрее. Вас ждут, -- предупредил Семин.
     Танк  командира   роты  миновал  низину,  проскочил  березовую  рощу  и
поравнялся с  косогором, заросшим  развесистыми, кудрявыми соснами.  Кольцов
невольно повернул голову в сторону косогора.
     Сейчас с танкодрома, при  свете луны, косогор выглядел угрюмым,  темным
пятном.  Но днем, особенно в солнечную погоду,  он  виделся веселым, зеленым
водопадом, льющимся  прямо с неба. Перед  косогором  лежала  большая поляна.
Воздух  над  ней  быстро  нагревался,  поднимался  вверх.  И  тогда  косогор
окутывала дрожащая таинственная дымка, отчего  синеватая хвоя сосен казалась
воедино слитой с голубой далью горизонта, а  их янтарные стволы начинали как
бы светиться. И еще Сергею казалось, что если заглянуть за этот водопад,  то
увидишь совсем удивительный мир, в котором прошло  его детство. Вот  почему,
сколько бы  раз  ни  приходилось ему водить роту  по  маршруту  препятствий,
всякий раз, миновав березовую рощу,  он оборачивался к косогору и  вспоминал
родной  уголок рязанской  земли,  где  жили его отец и  мать, и ту далекую и
невозвратную  пору, когда еще мальчишкой  купался  в  озере нагишом, спал на
сеновале: Мелькала в воображении  рябина, стоявшая у Кольцовых в  огороде, и
замшелый  сруб колодца во  дворе.  От  этого колодца начинали  каждый в свое
время путь в большую жизнь все Кольцовы.
     Первым в семье  ушел  служить, еще  до войны, отец -- Дмитрий  Кольцов.
Домой вернулся в победном сорок  пятом с наградами и нашивками за ранения на
груди. Следующим,  в  Москву, в  университет,  уехал  Сергей. Его  с детства
тянуло в науку, и по всему было видно, что старший сын после учебы останется
в  городе, в каком-нибудь конструкторском бюро или институте.  С  тех  пор у
стариков  была  одна  затаенная  думка:  удержать при  себе  младшего  сына,
Владимира.  К этому  даже  имелись определенные  основания. Жизнь  в деревне
стала совсем не той, что была лет десять назад. Теперь профессию по душе при
желании можно было найти и дома. Но Владимир раздосадовал родителей. Окончив
десятилетку, он,  никому не сказав ни слова, поступил в  военное авиационное
училище -- да и был таков. Обиды  на него никто, конечно, не держал. Молодым
дорогу заказывать трудно. Но  все же отец  для начала рассердился на сына. А
когда получил от  Владимира первое  письмо из училища, немедленно отправился
на почту и тотчас оформил /.$/(a*c на газету "Красная звезда":
     Сергей спустился  в  башню. После темноты ночи  в  танке  было светло и
уютно.  Тут  подсвечивали  шкалы  и  индикаторы  приборов,  согревало  тепло
двигателя. Сергей неожиданно почувствовал  усталость. Сказывались  еженощные
выезды на танкодром. Экипажи  выматывались. Особенно за это время  досталось
механикам-водителям.  Сергей  подумал  об этом  и окликнул младшего сержанта
Ахметдинова:
     -- Держишься, Акрам? Работы еще на полчаса осталось:
     --  Прошлый раз тоже полчаса  было. А домой  только утром вернулись, --
вспомнил механик-водитель.
     -- Прошлый раз прибор не сработал, -- заметил заряжающий Шульгин.
     --  Тогда  --  прибор.  Сегодня  --  еще  что-нибудь,  --  не  сдавался
Ахметдинов.
     -- Значит, устал, раз ворчишь,  --  сделал вывод Кольцов и скомандовал:
-- Включить дальний свет.
     Узкие лучи полуприкрытых козырьком  фар, как в стену, уперлись в густую
пелену тумана. Но  все же стало немного виднее. Мутное облако на экране тоже
вроде бы  сделалось  прозрачнее.  Но  зато  помех  обозначилось  значительно
больше.
     --  Так что же, Акрам,  мы будем докладывать  о новом приборе? -- снова
обратился к механику-водителю Кольцов.
     -- А что можно, товарищ  капитан? Прибор как прибор, -- не задумываясь,
ответил Ахметдинов.
     -- Да как он теперь после модернизации: лучше, хуже?
     -- По-моему, такой же:
     -- А если поконкретнее разобраться? -- допытывался Кольцов.
     -- Понять не могу, -- уклончиво ответил Ахметдинов.
     -- Думать  тебе  неохота, --  заметил Кольцов.  --  Разве туман тебе не
мешает? Чуть что -- фару включай. Это дело?
     -- Как же через туман видеть можно? -- даже удивился Ахметдинов.
     --  Должна техника его пробить, в конце концов! Понимаешь? --  уверенно
проговорил Кольцов.
     Механик-водитель ничего не ответил.
     --  А   Звягин  что   скажет?  Твое  мнение,   Николай?  --   продолжал
расспрашивать Кольцов, поняв, что  от механика-водителя он ничего  больше не
добьется.
     --  Мне обзор нравится. Панорама-то  -- во  какая! Что из  люка,  что в
прибор смотришь. В прибор даже, -- высказал свое мнение сержант.
     -- Ты не только обзор учитывай. Ты и о помехах не забывай. Разве они не
мешают? -- подсказал Кольцов.
     --  Помехи,  конечно, имеются.  И они  создают трудности  в  работе, --
ответил Звягин.
     -- Вот в  этом-то и  дело,  -- недовольно  заметил Кольцов. -- Генералу
Ачкасову и полковнику Бочкареву выводы серьезные нужны:
     --  Насчет полковника и генерала  вы, товарищ капитан, не беспокойтесь,
-- заверил  Звягин.  -- Генерал Ачкасов еще в  прошлом году  сказал, что эту
"Сову" еще делать да делать. Он и в этом образце наверняка уже разобрался.
     В разговор неожиданно вступил Шульгин:
     --  А полковник вчера вернулся с  ночных стрельб  и  говорит лейтенанту
Беридзе: "Вы,  товарищ командир  взвода,  не  порадовали меня".  А лейтенант
отвечает: "Разрешите, товарищ полковник, я это упражнение со старым прибором
с первого снаряда выполню!" А  полковник засмеялся,  говорит: "Со старым кто
угодно выполнит. Надо с новым научиться. Жить все равно с новым придется".
     -- Если кто и будет нам душу мотать, так только Руденко. Вроде он вчера
опять приехал, -- добавил Звягин.
     -- Подполковник-инженер? -- вспомнил Кольцов.
     -- Так  точно. Вот  кто  нам в  прошлом году давал  прикурить! Мы с ним
полтора  месяца с этой  "Совой" танкодром  утюжили  и  ни по одному  вопросу
договориться не могли, --  признался Звягин. --  Я ему говорю: "Плохо видно,
товарищ  подполковник".  А  он  мне  отвечает: "Вы  ничего  не  понимаете  в
техническом  прогрессе". А  потом как начал политграмоту  читать!.. Помнишь,
Акрам?
     -- Угу, -- подтвердил механик-водитель.
     -- А я почему ничего об этом не знал? -- засмеялся Кольцов.
     -- Вы же вели тогда пристрелку с этой "Совой". А мы водили, -- напомнил
Звягин.
     -- Ладно.  И  Руденко доложим все так, как оно есть, -- сказал Кольцов.
-- Давайте сделаем последний замер и закончим работу. Не спеши, Акрам.
     Помехи неожиданно  пропали. И на экране  отчетливо стала  видна  опушка
леса  и высохшая,  еще в позапрошлом  году разбитая  молнией береза.  "Вот и
последний  ориентир",  --  подумал  Кольцов и  снова, в  который раз за этот
заезд, поднялся  из люка башни. Луна уже скрылась. Вокруг было темно. Только
в  стороне железной дороги сквозь дымчатую  кисею тумана тускло просвечивало
большое розовое пятно.
     --  А туман-то розовый!  Никогда  не  видел!  -- удивился  Кольцов.  --
Сколько же, однако, отсюда до этой березы?.
     Вдруг в лучах светомаскировочного устройства перед танком словно из-под
земли  появился  человек.  Он бежал  по  дороге навстречу машине, размахивая
руками и что-то крича. Ахметдинов резко  затормозил. Танк, тяжело прижимаясь
к  земле,  остановился.  Только  теперь  Кольцов разглядел бегущего. Судя по
форменной  одежде,  это был кто-то из железнодорожников. Он продолжал что-то
кричать, но Кольцов  не сразу  разобрал  в  общем шуме, что  именно пытается
сообщить бегущий. Да  и до этого ли ему сейчас было? Зазевайся Ахметдинов на
какой-то момент, и  от  железнодорожника  не  осталось бы, как говорится,  и
мокрого места.
     Кольцов перегнулся над башней и сам закричал:
     -- Вы что, ошалели, лезете под гусеницы?!
     -- Беда, братцы, там! Беда! Помогите! -- кричал железнодорожник.
     Капитан сорвал с головы шлемофон.
     -- Что случилось?
     --  Пожар  на путях!  Цистерна  горит! --  тяжело  отдуваясь, продолжал
железнодорожник  и замахал рукой  в  направлении  неясного розового пятна  в
тумане.
     -- Какая цистерна? -- не понял Кольцов.
     -- Цистерна на путях!  С нефтью!  А сейчас  пассажирский пройти должен!
Помогите, братцы!
     Кольцов вылез из  башни на броню  и протянул железнодорожнику руку.  Он
затащил его на танк и, уже немного успокоившись, попросил:
     -- Вы толком расскажите: где, что?
     --  Обходчик  я, -- проговорил железнодорожник. -- Цистерна  там  и две
платформы  с  лесом  отцепились. Ну и, наверное,  букса задымилась.  А потом
пошло, занялось. Мы  кое-как  растащили их.  А  дальше-то  что? По  путям-то
вот-вот пассажирский пойдет!
     Кольцов сунул голову в башню и коротко скомандовал Ахметдинову:
     -- Свет в стороне видишь? Вперед -- на этот ориентир!
     Танк взревел, свернул с  дороги и, подминая под гусеницы кусты, понесся
вперед.  Кольцов  и  сам  еще   толком  не  знал,  чем  может  быть  полезен
железнодорожникам в  этой  ситуации.  Но  то,  что  сделать  что-то  надо  и
непременно, было уже совершенно ясно.
     Когда  танк  взлетел  на  высотку,  Кольцов  увидел  стоящие  на  путях
платформы и цистерну. Огонь уже охватил их, они пылали, как костры.
     -- Вперед! -- снова скомандовал Кольцов.
     Ахметдинов  повел машину дальше. Кольцов  видел суетившихся на  полотне
людей,  видел, как они,  закрывая от  жара  руками  лица, старались откатить
цистерну подальше от  платформы с лесом, видел, что у них для этого явно  не
хватает сил, и мучительно думал: "Ну а мы-то, мы-то что можем сделать? Что?"
     Метрах  в  тридцати  от цистерны Ахметдинов затормозил. Танк  встал как
вкопанный. Железнодорожник  спрыгнул  с  брони на землю и побежал  на помощь
своим товарищам. Из башни вылез Звягин и глядел на объятую пламенем цистерну
широко  открытыми  глазами. Кольцов  почувствовал,  что  предпринимать  надо
что-то немедленно -- цистерна в любую минуту может взорваться, горячая нефть
расплещется. И тогда в это  море огня уже  не сунешься. А стало  быть,  и не
поможешь ни этим  людям,  расталкивающим платформы, ни тем, другим,  которых
мчит сейчас сюда a*.`k) поезд, который, вылетев из-за поворота, никак уже не
успеет остановиться. Мысль его работала лихорадочно. И решение вдруг созрело
ясное и четкое.
     -- Экипажу покинуть машину! -- почти крикнул Кольцов.
     Звягин, заряжающий рядовой Шульгин,  а  за ними и Ахметдинов с завидной
ловкостью вывалились из люков.
     -- Всем  отойти в  сторону! --  громко скомандовал Кольцов  и нырнул  в
танк.  Он  сел на место  механика-водителя и сразу  же  опробовал двигатель.
Двигатель  послушно  набрал  обороты.  Кольцов   потянул   на  себя   рычаги
управления. Машина рванулась навстречу бушевавшему пламени. Теперь он хорошо
знал, что помочь железнодорожникам сможет только силой своей машины. Кольцов
не думал в этот момент о том, что цистерна может взорваться еще до того, как
он столкнет  ее под  откос.  Не  думал и о том, что если это произойдет,  то
тогда  и  его танк неминуемо вспыхнет, как спичка.  Ему было ясно: он должен
предотвратить  крушение. И он решительно повел танк на  огненный  таран.  Но
достать цистерну оказалось не так-то просто. Насыпь была крутой, и танк чуть
не перевернулся. Кольцов повторил заезд. Раз! Другой! Третий!
     И  тут случилось  совершенно  непредвиденное:  "Сова"  вдруг  перестала
действовать.  Ее  экран   засветился  ярким  пятном,  изображения  предметов
исчезли. Кольцов "ослеп". Он не знал, что произошло с прибором. Да если бы и
знал, не стал бы чинить его в такой ситуации.  Он открыл люк, поднял сиденье
и  высунул  голову  из  танка.  В  лицо  дохнуло  жаром.  Но  Кольцов  успел
рассмотреть то, что  ему  было  нужно, и, снова спрятавшись за броню, двинул
танк вперед. В  следующий момент страшным  по  своей силе  ударом он сбросил
цистерну с рельсов. Огромный клуб огня  с  грохотом покатился вниз.  Кольцов
точно  так  же  столкнул под  откос платформы  с  пиленым лесом и,  не теряя
времени,  свел  по  другую  сторону  насыпи свой  танк. Когда через  минуту,
заглушив  двигатель  и  открыв  люк,  он  снова поднялся  над  башней, из-за
поворота показался пассажирский состав.


     "Сову" ждали в  армии. "Сова" была нужна.  Не  удивительно поэтому, что
генерал  Ачкасов, отложив  в столице все свои многочисленные дела, приехал в
полк,  чтобы увидеть испытания нового, последнего образца прибора.  В  полку
этом  Ачкасов  бывал уже  не раз. Именно здесь много  лет назад он руководил
испытаниями новых, по тому времени, радиостанций. Потом тут  же, все при том
же командире  полка  полковнике  Лановом,  опробировал  первый,  еще  весьма
несовершенный прибор ночного видения.  Был в полку в прошлом  году на первых
испытаниях "Совы". И вот снова оказался здесь.
     Ачкасову  нравился  этот  полк. И  не  потому,  что это  была  какая-то
сверхзаслуженная часть, хотя ее Боевое Знамя  украшали три  орденских ленты.
Не  потому,  что  его  городок  и  танкодром   были   оборудованы  как-   то
по-особенному.   Нравились  Ачкасову   люди   в   полку:   их   деловитость,
уважительность к порученному им делу, принципиальность. Подчиненные Ланового
никогда не кривили душой.
     Лановой заботливо, как садовник, возделывающий молодой сад,  из года  в
год прививал эти качества офицерам, те --  солдатам.  И со временем  добился
того, что  в  полку создалась устойчивая  атмосфера взаимного доверия  между
людьми,  этакий особый,  творческий дух  соревнования во  всем, что касалось
учебы, службы, досуга.  Была и еще одна немаловажная причина, в силу которой
Ачкасов распорядился  направить  "Сову" именно в  этот  полк. Дислоцировался
полк  в  таком  районе, в котором местность и погодные климатические условия
самым наилучшим образом удовлетворяли всем требованиям испытаний.
     Гул танков стал приближаться. К Ачкасову  подошел  подполковник  Фомин,
всего лишь месяц назад принявший полк от Ланового, и доложил:
     --  Первый и  второй  взводы ведет  лейтенант  Аверочкин.  Третий взвод
продолжает стрельбы.  Командир роты капитан Кольцов тоже на некоторое  время
еще задержится на трассе.
     -- Что-нибудь случилось? -- участливо осведомился Ачкасов.
     -- Все связано с проведением испытаний.
     -- Тогда понятно.
     Гул нарастал.  Казалось,  от мощного шума  машин  подрагивает воздух. И
вскоре Ачкасов почувствовал, именно почувствовал, ибо разглядеть  что-либо в
темноте леса  было совершенно невозможно, что  танки уже  вышли  на  опушку.
Здесь и был их пункт  сбора. Это предчувствие  подтвердилось. Гул оборвался,
словно его никогда  и не было, в лесу стало тихо. Только откуда-то издалека,
точно  запоздалое эхо, до  вышки,  возле которой  стояли  Ачкасов  и  другие
прибывшие из Москвы специалисты, донесся продолжительный гудок электровоза.
     Экипажи  построили.  Командир батальона  майор  Семин  доложил об  этом
генералу. Ачкасов направился к строю. На  вышке  зажгли прожектор, на опушке
стало  светло. Ачкасов поздоровался  с танкистами. В  ответ раздался дружный
хор:
     -- Здравия желаем, товарищ генерал!
     Ачкасов подошел  к правофланговому танкисту -- высокому, на голову выше
всех в строю, с тонкими кавказскими усиками на  худощавом широкоскулом лице.
Свет прожектора падал на лицо танкиста сбоку, и от этого оно выглядело очень
рельефно, четко, будто высеченное из камня.
     "Как  же  ты там, на своем месте, поворачиваешься, такой  богатырь?" --
подумал,  глядя  на  правофлангового,  Ачкасов, невольно  представив  его  в
танковой башне. Он протянул танкисту руку.
     -- Лейтенант Аверочкин! -- представился тот.
     Ачкасов задал Аверочкину несколько вопросов о  маршруте движения танков
и, выслушав в ответ короткие доклады, спросил:
     --  Ну а  какие,  товарищ  Аверочкин, у  вас,  как у  испытателя,  есть
замечания по работе нового образца?
     Лейтенант на минуту задумался.
     -- По сравнению с  первым вариантом  в нем мало что изменилось, товарищ
генерал, -- доложил он.
     -- Вы стреляли с помощью этого образца?
     -- Так точно. Мой взвод стрелял на прошлой неделе.
     -- Ну и что?
     -- Упражнение выполнили. Давали пристрелочный выстрел.
     -- Вот  это уже показатель! -- сделал  для себя вывод Ачкасов. -- А без
пристрелочного пробовали стрелять?
     -- Пробовали. Только непонятно,  где снаряды искать надо, -- усмехнулся
Аверочкин.
     -- Чем объясняете это?
     -- Дальность  до цели  "Сова"  по-прежнему показывает  неточно, товарищ
генерал, -- ответил Аверочкин.
     Генерал Ачкасов  кивнул головой в  знак  согласия,  словно  ждал  этого
ответа. А может, дал понять Аверочкину, что его ответом вполне удовлетворен.
     -- Спасибо,  лейтенант,  --  сказал он Аверочкину  и шагнул вдоль строя
дальше. Остановился возле командира второго взвода и тоже пожал ему руку.
     -- Лейтенант Борисов! -- назвался тот.
     Борисов был  невысок, но  плечист. Лицо  его, круглое, с пухлыми, как у
ребенка, губами, казалось очень добродушным.
     -- Ваш взвод двигался тем же маршрутом?
     --  Никак нет,  товарищ  генерал.  Командир  роты  для  каждого  взвода
разработал  свой маршрут.  Чтоб  у всех были разные условия  наблюдения,  --
ответил Борисов. -- В колонну мы вытянулись только на последнем заезде.
     -- Это хорошо, -- одобрил Ачкасов, -- А что вы скажете о приборе?
     --  Мы его  испытываем  уже  второй месяц,  а  ночь  в  день все  равно
переделать не удается.
     -- Такой задачи  не ставится, -- добродушно ответил Ачкасов. -- Другого
добиваемся.  Прибор   должен  обеспечить  оптимальные   условия  стрельбы  и
вождения. Обеспечивает это "Сова"?
     -- Не  все, товарищ генерал. Водить, конечно,  с ней можно. Но опять же
на поворотах мы из колеи выскакивали.
     Ачкасов  обернулся к  стоящей рядом молодой  женщине.  Многозначительно
посмотрел на нее, сказал:
     --  Александр Петрович говорил  мне,  что  один прибор  будет  спарен с
контрольным замерителем. Сделано это?
     -- Его установили на танке командира роты, -- ответила женщина.
     -- А командира роты до сих пор нет?
     -- Пока не видно:
     --  Жаль,  -- задумчиво проговорил  Ачкасов  и, заложив руки  за спину,
устремил  взгляд  в  черноту  неба,  словно там  надеялся  увидеть Кольцова.
Контрольные замеры, которые делал капитан, были бы сейчас очень кстати.
     -- Жаль, -- повторил Ачкасов и закурил.
     Фомин понял,  по какому  поводу  сетовал  генерал, и,  взяв  под локоть
майора Семина, отвел его в сторону.
     -- Действительно, где Кольцов? -- вполголоса спросил он.
     -- Замеры продолжает, -- доложил Семин.
     -- Так долго? Да  за это время весь танкодром можно  вершками вымерить.
Свяжитесь  с ним.  Пусть немедленно заканчивает и движется сюда! -- приказал
Фомин.
     -- Пытался, товарищ подполковник. Не отвечает.
     -- То есть?
     -- Возможно, рация у него вышла из строя:
     --  Порядка  у  вас нет,  лучше это  скажите,  -- не  принял объяснения
комбата Фомин. -- Возьмите мою машину и срочно пошлите кого-нибудь за ним.
     Но посылать не  пришлось.  До вышки, возле  которой располагался  пункт
сбора,  снова донесся  гул  танка. А  вскоре  в  просветах  между  деревьями
замелькали и лучи светомаскировочного устройства.
     -- Это Кольцов! Разрешите, я его встречу? -- попросил Семин.
     Фомин кивнул в знак согласия.
     На опушке танк остановился. А когда Семин подошел к  нему, из  темноты,
пересекая узкую полосу лучей, навстречу комбату шагнул Кольцов.
     -- Почему  вы  не  отвечали на мой  вызов?  --  без всякого предисловия
строго спросил Семин.
     Кольцов, как показалось Семину, даже зажмурился.
     -- Вы что, не слышите?
     -- Слышу. Сигнала вашего не слыхал, -- признался Кольцов.
     -- У вас рация не работает?
     -- В полном порядке, товарищ майор.
     -- Так что же вы там, спали? Его  генерал Ачкасов, командир полка ждут,
а ему хоть бы что!
     Кольцов вдруг улыбнулся. Перед его глазами все еще полыхало яркое пламя
пожара. Он еще ощущал  на  своем лице его жар,  слышал потрескивание горящих
бревен,  а  потом  и  грохот  взрыва  цистерны.  И  как-то совершенно нелепо
выглядел  сейчас  на фоне  всего  этого  его  сердитый  комбат.  Майор  явно
нервничал. И в другое  время, в другой ситуации наверняка сумел  бы передать
свою  нервозность  и  Кольцову.  Но  теперь  его  высокий, резковатый  голос
почему-то вдруг показался Кольцову просто  смешным. Он не только не взвинтил
капитана, а, наоборот, остудил его, успокоил.
     --  Дело  там  одно было, товарищ  майор,  -- подавив ухмылку, объяснил
Кольцов. -- Железнодорожникам пришлось помочь.
     -- Я  так  и знал! --  всплеснул руками  Семин.  --  Железнодорожникам!
Колхозникам!  Всему белому свету! Да когда же вы, Кольцов, станете настоящим
военным человеком? Когда поймете,  что у вас есть  свои задачи? Доложите мне
обо всем рапортом. А сейчас  немедленно отправляйтесь  на доклад к генералу.
Да хоть ему-то не ляпайте лишнего!
     Кольцов козырнул. "А зачем еще рапорт? -- подумал он. --  Я и тут  могу
все  рассказать подробно".  Но он вспомнил  о генерале,  повернулся и скорым
шагом  направился  к  вышке. И пока шел, успел  обдумать,  что  и как  будет
докладывать.
     Ачкасов поздоровался с Кольцовым, как и  со всеми  офицерами, за  `c*c.
Взгляды их встретились.
     -- Все закончили? -- очень спокойно спросил Ачкасов.
     -- Так точно, товарищ генерал, -- ответил Кольцов.
     -- Вот и хорошо. Значит, у вас есть и впечатления, и доказательства. Ну
так что, капитан, вы скажете о "Сове"?
     --  Мой   экипаж,  товарищ   генерал,  сегодня  прошел  тридцать   пять
километров.  И  вчера  столько  же.  Но  вчера,  должен  сказать,  испытания
проходили более удачно: -- начал Кольцов.
     -- Как более удачно?
     -- Я в том смысле, товарищ генерал, что, очевидно, луна сегодня мешала.
Да  и туман  тоже.  Одним словом, путаницы сегодня  было больше, -- объяснил
Кольцов. -- Получается так: движемся, на экране появляется  часовня. По всем
признакам до ее еще километра два, а на поверку выходит -- она совсем рядом.
     -- И  контрольным замером  можете  это подтвердить?  --  спросила вдруг
стоявшая рядом с Ачкасовым молодая, незнакомая Кольцову женщина.
     --  Естественно. Или такое.  Спускаемся в  низину.  На  экране  помехи.
Пытаюсь отстроиться. Ничего не помогает. Поднимаюсь из башни. Туман. Включаю
светомаскировочное  устройство. А  представляете,  какой бы  я имел в  руках
козырь, если бы свободно мог ориентироваться в тумане?!
     -- Сквозь туман "Сова" пока видеть не научилась, -- сказала женщина.
     -- Вот и я  о том  же, -- согласился Кольцов.  --  Еще. При преодолении
препятствий,  на  поворотах механик-водитель  вынужден открывать  люк, вести
наблюдение  за  местностью  невооруженным  глазом. В  поле  видимости "Совы"
слишком велико мертвое пространство.
     -- Не больше, чем у прибора, которым вы пользуетесь сейчас, -- заметила
женщина.
     -- А вы думаете, мы им очень довольны? Миримся:
     -- Продолжайте, капитан, продолжайте, -- попросил Ачкасов.  -- Все, что
вы говорите, очень важно.
     -- Так  я и  говорю: не приживется  в этом  варианте  "Сова" в войсках.
Другого помощника мы ждем, более надежного.
     На  лице генерала сразу  четче обозначились  морщины.  Брови поднялись,
сдвинулись к переносице.
     -- Вот как?
     -- Так точно.
     -- А ваши офицеры так конкретно не высказывались, -- заметила женщина.
     -- А мы,  простите, -- обернулся к ней Кольцов,  -- хором  отвечать  не
тренировались. Каждый высказывает свое мнение.
     Сказал  и  снова  увидел перед собой  пляшущие языки пламени: багровые,
лиловые, злые,  жадные, лижущие, жалящие: "А если вам, мадам, про это, самое
главное,  испытание,  которое  никто  не  планировал,  рассказать?  Если  вы
узнаете, что ваша "Сова" при этом вообще оказалась беспомощной, как вы тогда
будете ее защищать?" -- подумал Кольцов.
     -- В таком случае посмотрим, что покажут контрольные замеры, -- сказала
женщина.
     Кольцов  окинул ее взглядом.  Она была  стройна, высока,  светловолоса.
Одета  в полуспортивную  форму: куртку и брюки. Ее лицо, руки,  шея казались
смуглыми то ли от загара, то ли от недостатка  света, хотя прожекторы  щедро
освещали поляну.  Большие глаза глядели строго и, как  показалось  Кольцову,
холодно. Она не понравилась Кольцову. Было в ней что-то недоступное и чужое.
А  может, потому зародилась в  нем неприязнь  к этой модно  одетой женщине в
темных, слегка расклешенных брюках и лакированных туфлях, что до сих  пор не
мог  понять,  кто  она, собственно говоря,  такая,  что он должен перед  ней
отчитываться?  Впрочем,  ответ на этот  вопрос  Кольцов  получил  неожиданно
скоро. Генерал, обращаясь к офицерам роты, сказал:
     --  Я  тоже думаю,  что вы  торопитесь с прогнозами. Войска --  это  не
только танки.  "Сова"  видит  дальше  всех  приборов.  И  поле  зрения у нее
значительно шире, чем у ее предшественников. А это уже очень много '- g(b. А
в общем, товарищи командиры, я понимаю, что ваши доклады здесь -- это,  если
так  можно  выразиться,  лишь ваше  самое  общее  мнение  о  новом  приборе.
Очевидно,  не только у  командира  роты, но  и у каждого из вас  найдутся  и
другие  замечания.  И  нам будет очень важно и интересно их  узнать. Поэтому
сейчас  инженер  Руденко  раздаст вам специальные  бланки.  Вы заполните  их
вместе с механиками-водителями. Потом в полку мы соберемся еще раз и обсудим
все  поподробнее: А пока спасибо вам за ваши труды. Дальше  действуйте,  как
говорится, по своему распорядку.
     Сказав  это, Ачкасов  повернулся  и неторопливо направился к  стоявшему
неподалеку газику  командира полка.  Фомин  последовал  за  ним.  А  Руденко
достала из папки несколько плотных листов бумаги и протянула их Кольцову.
     -- Передайте их, пожалуйста, офицерам сами, -- попросила она. -- Только
помните:  после  заполнения  бланки  становятся  секретными.  Пусть  они  их
заполняют лучше в штабе.  И еще:  скажите, когда вы поставите танки  в парк?
Мне бы самой хотелось снять ленту с замерителя:
     -- А это уже когда командир полка прикажет, -- коротко ответил Кольцов,
подумав:  "А  Звягин   говорил,   что  приехал  подполковник!  Должно  быть,
однофамильцы".
     Руденко  протянула  Кольцову   руку,   кивком   головы  попрощалась   с
командирами взводов  и пошла следом за  Ачкасовым к машине.  А  к  Кольцову,
словно  того  и ждал, подступил  Семин.  Майор  не  встревал  в  разговор  в
присутствии старших. У него такой привычки не было вообще. Но, несколько раз
перехватив его взгляд, Кольцов  понял, что комбат  чем-то  очень  недоволен.
Семин  энергично   махнул  рукой  офицерам,  что   должно   было   означать:
"Занимайтесь своим делом", и, понизив голос, с обидой проговорил:
     -- Я же вас, Кольцов, предупредил. Неужели вы как-нибудь по- другому не
могли высказать свои замечания? Я смотрел, генерала аж перекосило!
     -- Какое это имеет значение, товарищ майор? Я сказал то, что думал.
     -- Да как сказали-то! -- вспыхнул Семин.  -- Словно механику-  водителю
разбор  занятий делали. Вы знаете, кто  такой генерал Ачкасов? Представитель
Министерства  обороны!  Командиру  полка  сам  командующий  округом  звонил,
предупреждал, чтобы порядок при испытаниях был образцовый.
     Семин взметнул брови, вдруг осекся и безнадежно махнул рукой.
     -- Одни  от вас, Кольцов, неприятности. И валятся они  ни за что ни про
что на меня. А вы думаете, у нас  недоделок нет и в батальоне все в порядке?
И  Ачкасов этого  не видит? Видит. И  теперь молчать о них не станет. Вы ему
наговорили, а  он там где-нибудь скажет, что ему у нас не  понравилось.  Так
оно и получается:
     Кольцов молчал. Круг  подобных мыслей и забот  своего  комбата  был ему
хорошо известен. Знал Кольцов и то, что никогда не находил в этих вопросах с
майором  общего  языка. И  потому, выждав еще немного, он  безо всякой обиды
спросил:
     -- Разрешите выдвигаться в полк?
     -- Выдвигайтесь. А когда заполните бланки отчетов,  покажите их мне, --
распорядился Семин.


     Подполковник Фомин  принял  полк  всего месяц  назад.  До этого  служил
заместителем командира полка в  другом  округе. За время  службы,  как  было
записано  в представлении, показал себя  инициативным, грамотным  офицером и
был выдвинут  командованием на самостоятельную работу.  Командовавший полком
до Фомина полковник Лановой уехал на новое место службы.
     Полк Ланового считался одним из лучших в округе. А сам Лановой, все это
знали,  был  любимцем  командующего.  Правда,  любовь  эта  была   несколько
своеобразной и выражалась в основном  в том, что именно Лановому командующий
поручал,  как правило,  наиболее  трудные задания.  Требовалось  ли выделить
часть  для больших  учений,  провести  где-то  a!.`k  руководящего  состава,
организовать показные занятия -- исполнителем всех мероприятий, как правило,
назначался полк Ланового.
     Впрочем, это тоже  никого не  удивляло.  Все знали, что во время войны,
когда командующий был  командиром полка, старший  лейтенант  Лановой  воевал
вместе  с  им и  командовал  ротой.  С  той далекой  поры командующий крепко
запомнил расторопность, хватку,  смелость и решительность  бывшего командира
роты.  В полку  давно уже поговаривали о том, что  Лановой  вот-вот уедет из
части   куда-нибудь  на  повышение:  либо   будет  начальником  штаба,  либо
заместителем  командира  дивизии. Но получилось  все  не так. Ланового вдруг
перевели  на  административную работу  в  штаб  округа.  В  полку  о Лановом
искренне жалели.
     Испытания новых  машин  в полку начались еще до того, как Фомин  принял
полк.  Полковник Лановой выделил для проведения испытаний роту Кольцова. Это
было зафиксировано в приказах, утверждено вышестоящими инстанциями. И Фомин,
если  бы даже и  захотел,  теперь без  особых веских  оснований  вряд ли мог
что-либо  изменить. Да, собственно, у Фомина и не  было никаких  претензий к
Кольцову. Он пока что одинаково  мало знал всех офицеров  полка и в общем-то
только  начинал  с  ними знакомиться.  Но  то, что  произошло на  танкодроме
сегодня,  Фомину  явно  не  понравилось.  Не  понравилось  то,  что  Кольцов
недопустимо долго  задержался на  трассе,  не  понравился  тон,  которым  он
разговаривал с Ачкасовым,  не  понравилось  и  то,  что подчиненные Кольцову
офицеры докладывали о результатах заключительной части испытаний не то чтобы
неуважительно или  как-то несерьезно, но без  той четкости и категоричности,
которой непременно добивался в службе Фомин.
     Фомин проводил генерала до машины и попросил у него разрешения остаться
в пункте сбора. Ачкасов не  возражал. И  вообще,  как  показалось Фомину, он
вдруг стал сосредоточенным и углубился в свои мысли. Офицеры, сопровождавшие
Ачкасова, тоже не  задали Фомину  никаких  вопросов. Фомин  дождался,  когда
гости двинутся в полк, и возвратился к  Семину. Майор доложил подполковнику,
что отправил роту  в расположение части. Фомин  недовольно  посмотрел  вслед
удаляющимся танкам и сухо проговорил:
     -- Зря, конечно, поспешили. Но раз так, то и нам тут нечего делать.
     Они заняли места в штабном  автобусе и тронулись за колонной.  Какое-то
время ехали молча. Фомин заговорил первым.
     -- Расскажите-ка мне поподробнее о Кольцове, -- попросил он.
     Семин ожидал этого вопроса. Он чувствовал,  что разговор о Кольцове так
или иначе зайдет, и был к нему готов.
     -- Капитан Кольцов, товарищ подполковник,  человек  очень своеобразный,
--  с  готовностью  начал  Семин доклад.  --  В  нем,  конечно,  есть  много
положительного. Но в целом человек этот, как хотите, не армейский.
     -- Не понял я вас, -- нахмурился Фомин.
     -- Не прошел он,  товарищ  подполковник, настоящей армейской школы. Для
него, как говорится, уставы не писаны. Он грамотный. Это  точно. Университет
окончил. Но  неприятностей от него можно ожидать любых и в любую минуту. Так
может в лужу посадить  перед высоким  начальством,  что  потом  долго будешь
сохнуть.
     -- Вы конкретнее, майор, -- еще раз попросил подполковник.
     -- Я  говорю о  том,  -- поспешил объяснить свою  мысль Семин,  --  что
Кольцов и на язык несдержан, для него и авторитетов не существует, и может в
известной мере проявить своевольничание.
     -- И были такие случаи?
     -- Серьезных не было. А по мелочам сколько угодно. Вы думаете, я сейчас
не  сделал ему внушение за  этот, с позволения сказать,  отчет представителю
Министерства обороны?
     Фомин вопросительно взглянул на Семина:
     -- Ну и что?
     -- Ничего.  Как  об стену горохом.  Я спрашиваю:  почему задержался  на
трассе? Думал, может,  у него  что-нибудь  там с  машиной  случилось.  @  он
говорит: помогал железнодорожникам.
     -- Каким железнодорожникам? -- удивился Фомин.
     --  Я точно, товарищ  подполковник, еще не  узнал. Да  это  и не  имеет
никакого  значения. Я вам докладываю, что у него это сплошь и рядом. Ему  до
всего есть дело.
     -- Выясните во всех подробностях причину этой задержки  и  накажите его
строго! -- приказал Фомин.
     -- Есть! Понял! -- даже привстал со своего сиденья Семин.
     -- Сколько уже он командует ротой?
     -- Три года.
     -- А всего в полку сколько служит?
     -- Шесть лет.
     -- Из какого училища прибыл?
     -- В том-то и дело, товарищ подполковник, что он училища  не кончал.  Я
же вам докладывал, что он из гражданских специалистов:
     --  Все  равно.  За  шесть  лет  можно  научить  человека  порядку!  --
недовольно заметил Фомин.
     Они  помолчали.  Семин  попытался  догадаться,  о  чем  думает   сейчас
подполковник: то ли о Кольцове, то ли о нем самом, то ли  о чем-либо еще, --
но ответа на  этот вопрос не  нашел и, выбрав,  как  ему  казалось,  удобный
момент, на всякий случай сказал в свою защиту:
     -- Я, между прочим, товарищ  подполковник,  еще старому командиру полка
докладывал  о  том, что Кольцов у  нас не на  месте. Его  для  пользы службы
куда-нибудь поближе к технике следовало бы перевести.  Машины он знает очень
хорошо. Но разве полковнику Лановому можно было это объяснить? Он в нем души
не чаял.
     -- Ладно, разберемся, -- ответил Фомин. -- Пусть завтра  в четырнадцать
часов явится ко мне.
     Оба замолчали.  Фомин  вспомнил,  что время  шло, а  он  никак  не  мог
назначить срок проведения большого офицерского совещания, на котором, как он
думал, даст  командирам подразделений  установки  и по- новому  организует в
полку весь учебный процесс. Фомину было абсолютно ясно: учебную базу в полку
надо обновлять. Можно и  нужно было по-новому решить техническое обеспечение
учебных полей, оснастить классы  более  современными макетами,  действующими
моделями.
     Возле контрольно-пропускного  пункта  автобус остановился.  Внутрь  его
неожиданно заглянул старшина и обратился к Фомину.
     -- Разрешите доложить, товарищ подполковник? -- спросил он и поднялся в
салон.
     -- Что случилось? -- спросил Фомин.
     --  Разрешите  доложить,  товарищ подполковник!  Получил  замечание  от
генерал-лейтенанта! -- отрапортовал старшина.
     -- Вы получили? За что?
     -- Не я, товарищ подполковник. Генералу ворота наши не понравились.
     -- Ворота? -- удивился Фомин.
     -- Так точно, товарищ  подполковник! -- отчеканил старшина. -- Спросил,
почему они у нас такие мрачные, и велел подвеселить.
     -- Что велел? -- не разобрал Фомин.
     -- Повеселее сделать, -- повторил старшина.
     Фомин невольно усмехнулся.
     -- Я уже раздобыл краску! -- продолжал старшина.
     -- Какую же?
     -- Голубую.
     -- Ну вот и прекрасно.  И покрасьте в голубой, -- распорядился  Фомин и
отпустил старшину.
     В штабе  подполковник  поднялся в свой кабинет,  снял  фуражку,  сел за
стол.  Времени  было  около  одиннадцати.   В  городке  вот-вот  должен  был
прозвучать сигнал  "Отбой".  Фомин  прочитал и  подписал лежавшие у  него на
столе документы.
     Неожиданно дверь кабинета открылась, и на  пороге появился подполковник
Доронин.  Фомин не думал,  что замполит так же, как и  он, задержался в этот
день  на  службе.  Но,  увидев  его,  даже  обрадовался. А Доронин  попросил
разрешения:
     -- Можно?
     -- Тебе-то? О чем спрашиваешь! Проходи.
     -- Время позднее. Служба,  вроде кончилась. Мало ли чем вы занимаетесь.
Может, чем личным, -- словно оправдываясь за свой визит, ответил Доронин.
     --  А  если даже  и личным?  --  усмехнулся  Фомин. --  Давно  уже  все
перемешалось: служебное, личное:
     Фомин  нажал  кнопку  звонка  и,  когда в  дверях  появился  посыльный,
попросил:
     --  Два стаканчика чаю, покрепче. Сахар и печенье у  меня  есть. --  И,
обернувшись к Доронину, продолжил:  -- Как думаешь: не стоит ли нам поменять
танкодром?
     Доронин приготовился слушать долго. Но коль командир полка задал вопрос
безо всяких обиняков, он и ответил на него так же просто.
     -- Не обижайтесь, Виктор Степанович, но вопрос детский. И ответ на него
может быть только один: стоит. И давно пора.
     Фомин и не думал обижаться. Он даже рассмеялся.
     -- А если давно пора, то почему же вы до сих пор этого не сделали?
     -- А вот это уже тема  для разговора, -- добродушно  улыбнулся Доронин.
-- Не сделали  потому, что  силишек  не хватило. Куда его переносить? Кругом
поля. Земля  пахотная.  Колхозы  от  нее на вершок  не откажутся. Свое добро
берегут. Чуть с дороги свернешь -- уже акт за потраву присылают.
     --  А если  поискать место  в лесу?  Там  земля  госхозовская. Впрочем,
точного места я  пока  и сам не знаю, -- признался Фомин. -- Но знаю твердо:
нужно  где-то  закладывать  новое  большое  кольцо.  Чтобы  были  на  нем  и
искусственные и  естественные  препятствия, да  такие,  какие  мы  не  часто
встречаем   на  самых   серьезных  учениях.  Без  такого  кольца  настоящего
мастерства в вождении нам не добиться никогда. Значит, ты "за"?
     -- Голосую двумя руками. Готов  как член  бюро райкома поднять разговор
на бюро.
     --  Второй  вопрос, -- оживился Фомин.  --  Как  думаешь, своими силами
построим новый учебный корпус?
     --  У  нас  и старого нет,  --  покачал головой  Доронин. -- В  классах
учимся. А вы -- корпус. Без всякой финансовой помощи?
     -- Давай считать -- без всякой.
     --  А  если  не  разрешат? За  самодеятельность здорово греют.  Не  вам
объяснять:
     -- Меня  пока  интересует  только твое мнение, --  остановил  замполита
Фомин.
     -- Осилим. Ручаюсь. Я первый за всякое строительство, -- твердо ответил
Доронин. -- И  если уж строить,  то  не только учебный корпус. Пора  иметь и
свои теплицы. Пора солдат всю зиму свежими овощами кормить. Мы с Лановым уже
поднимали этот вопрос.
     -- Ну и что?
     -- Тогда сказали,  что это преждевременно. В том смысле, что авитаминоз
нашему солдату не угрожает, а  у полка есть более насущные  задачи. И  может
быть, именно по тому времени это было правильно. Ведь все, что здесь есть, в
том числе и этот ваш кабинет, мы строили сами, своими руками.
     Фомин  встал  из-за стола,  заложил  руки  за голову  и  несколько  раз
прошелся по кабинету из конца в конец.
     -- Я, конечно, понимаю, что полк -- это не академия. Возможности наши в
сравнение не идут. И наш Зеленоборск -- это не Москва. И трубы наши  пониже,
и дым из них пожиже,  --  собравшись с мыслями, снова заговорил Фомин. -- Но
веришь или нет, Михаил Иванович, никак я не  могу и не хочу смириться с тем,
что учим мы  солдат  на устаревших тренажерах и макетах. Но  техники  всякой
учебной  я  сюда  натащу  столько,  сколько  потребуется.  Все  оборудование
предельно  автоматизируем.  Внедрим на  стрельбище обратную информацию.  Нам
пропускную способность  учебных мест  надо  повысить! И  вот, исходя из этой
последней  задачи,  у  меня  к  тебе, Михаил Иванович,  самый  .b"%bab"%--k)
вопрос: найдем ли мы в полку специалистов, которые помогут нам выполнить все
эти благие планы? Ты пойми меня: мне не столько  понадобятся рабочие руки --
каменщиков, слесарей, плотников мы отыщем, -- сколько грамотные головы.
     -- Есть головы, Виктор Степанович, -- с готовностью ответил Доронин.
     Фомин сразу остановился.
     -- Кто?
     -- Хотя бы Кольцов.
     -- Командир первой роты?
     -- Именно он.
     Лицо у Фомина скривилось. Он сел в свое кресло и сухо проговорил:
     -- Почему-то не думал, что ты именно его назовешь.
     -- А что вы имеете против него, Виктор Степанович? -- удивился Доронин.
     --  Наблюдал  я сегодня за ним  во  время испытаний и  должен  сказать:
мнение о нем сложилось не ахти! -- нахмурил брови Фомин. --  Ну  сам посуди:
мы его с заезда у вышки ждем, а он самовольно, никого не предупредив, взялся
в чем-то там  железнодорожникам  помогать.  Семин его тоже не хвалит. А ты в
помощники мне его предлагаешь:
     В  голосе Фомина  явно  прозвучали нотки  недовольства.  Такой  реакции
Доронин не ожидал. Тем более что о заминке, которая произошла на танкодроме,
он знал. Ему об этом  сообщил начальник  штаба  полка подполковник Лыков. Но
ведь точного срока доклада Кольцову никто не устанавливал. И следовало ли из
этого  делать  о  капитане те  выводы, которые  уже сделал Фомин. Лановой, с
которым Доронин  проработал столько лет, никогда бы не  стал так  спешить  с
оценкой человека. Доронин тоже нахмурил брови.
     -- Да Семин, товарищ  подполковник,  вообще с удовольствием  сплавил бы
его куда угодно. Я назубок все его доводы  знаю,  -- сказал Доронин и махнул
рукой, дав понять, что речь идет  о деле совсем не простом, далеко не новом,
изрядно поднадоевшем и наболевшем.
     --  Что  же  это  за  доводы?  --  с  любопытством  взглянул  на своего
заместителя Фомин.
     -- Наверняка сказал,  что Кольцов -- человек невоенный,  --  начал  как
по-писаному перечислять Доронин.  -- Что настоящей  военной подготовки он не
имеет. И между прочим, есть  в этом  доля правды. Только как  на  эту правду
смотреть.  Лично я  ее понимаю так:  училище и академию  Кольцов у нас здесь
заканчивает. Наш полк  для него и первый, и второй, и третий курс. Мы должны
научить его армейским порядкам.  А Семину никогда  этого не понять.  Да и не
под силу ему такого, как Кольцов, чему-нибудь научить. Дело в том, что Семин
-- это вчерашний  день армии.  А Кольцов: пожалуй,  даже и не сегодняшний, а
завтрашний.
     -- Да разве Семин старый? Какой же он "вчерашний день"? Бог с тобой! --
даже усмехнулся Фомин. -- Ему еще служить да служить.
     --  Не в возрасте его беда,  -- возразил было Доронин. Но  в это  время
посыльный принес  чай, и Доронин  замолчал. И пока  посыльный расставлял  на
столе  стаканы,  немного  успокоился  и  нашел,  как  ему  показалось, более
обстоятельный  ответ Фомину. Он размешал  ложкой душистый, янтарного  цвета,
напиток, дождался, когда посыльный уйдет, и продолжил: -- Именно беда, иначе
и не назову. Семин  в  армию  пришел сразу же после  войны.  Таким  образом,
фронтового опыта  он не  приобрел, а  высшего  образования  до  сих  пор  не
получил. Да,  наверное,  и не  получит. В  академию  опоздал, а  заочником в
институт сто лет не соберется. Вот и остался без опыта и без знаний.  Потому
я и  сказал о нем, что  это вчерашний день нашей армии, ведь такие, как  он,
свое  дело  уже сделали. Или,  в  лучшем  случае,  доделывают.  И вы, Виктор
Степанович, это не  хуже меня знаете.  Они тогда были хороши, когда, окончив
училища,  заменили  офицеров военного  времени.  Тех, кто с одной  звездочки
начинал,  кто после всяких там курсов на взвод приходил, кто вырос в офицеры
из сержантов,  кто  из запаса был аттестован  и  переаттестован: А  Кольцов,
товарищ подполковник,  дело совсем другое. Прекрасно подготовлен. Командир с
аналитическим a*+  $., ума.  Принципиальный. Не за  такими  ли  будущее?  Вы
посмотрите, как  к нему солдаты тянутся! В прямом  смысле готовы  за него  в
огонь и воду!
     Сказав это,  Доронин снова помешал ложечкой чай и отхлебнул. Чай  обжег
губы. Но Доронин не обратил на это внимания. Он ждал, что скажет командир. А
Фомин почему-то молчал. Доронин понял, что не переубедил командира.
     За  окном  прозвучал сигнал "Отбой".  Фомин придвинул  к себе  стакан и
проговорил мягко:
     -- Во всем надо разобраться как следует. А с тобой, Михаил Иванович, мы
еще не один стакан чаю выпьем: Наша совместная служба только начинается.


     В двенадцать часов на следующий день генерал Ачкасов назначил совещание
с приехавшими из Москвы сотрудниками конструкторского бюро. Поэтому Руденко,
желая  побыстрее закончить свои дела, сразу  же после завтрака отправилась в
парк техники за контрольными замерами. Допуск на нее был оформлен заранее. В
парке ее ждал заместитель командира первой роты по технической части старший
лейтенант-техник Алексей Чекан.
     Погода  была  солнечной.  Танкисты  приводили  в  порядок  после ночных
занятий машины. Руденко немало поплутала среди хранилищ, моечных агрегатов и
прочей техники, пока наконец не нашла  танки  первой  роты. На покореженном,
закопченном   крыле   одного   из  них  она  увидела  офицера,   внимательно
разглядывавшего  сильно помятый корпус  измерителя, установленного  на броне
башни. Руденко не поверила своим глазам и  решительно направилась к танку  с
бортовым номером "01".
     -- Что с прибором? -- вместо приветствия испуганно спросила она.
     -- Сам  не пойму.  Вроде  под  гусеницей не бывал, -- спокойно  ответил
Чекан.
     --  Он  разбит?  --  все  еще смутно  надеясь  на благополучный  исход,
переспросила Руденко. Большие зеленые глаза ее раскрылись еще шире.
     -- Можно сказать, что да! -- подтвердил Чекан.
     -- Вы понимаете, что говорите? Измеритель разбит:
     --  А  что  вы  так  расстраиваетесь? Командир  сказал, что  эту  штуку
спокойно можно в  такси  списать,  --  добродушно улыбаясь,  ответил  Чекан,
осторожно вытаскивая из корпуса прибора какие-то детали.
     -- Вы с ума сошли! -- даже растерялась Руденко.  Вдруг голос ее окреп и
зазвенел  как  металл:  --  Да  вы знаете,  что  это  уникальный, специально
созданный для  испытаний образец? Знаете, сколько он  стоит? Сколько в  него
вложено сил? Сколько затрачено труда? Где ваш командир?
     -- Где-то тут! -- невозмутимо огляделся по сторонам Чекан.
     -- Позовите его немедленно! -- потребовала Руденко.
     Вокруг танка с  бортовым номером "01" начали собираться солдаты. Не так
уж часто приходилось им видеть у себя в парке модно  одетую молодую женщину,
да еще так напористо разговаривавшую с зампотехом.
     Кольцов  неожиданно   появился  возле  своей   машины.  Солдаты  быстро
разошлись  по  местам.  Руденко,  увидев  Кольцова, решительно  шагнула  ему
навстречу.
     -- Я ничего  не понимаю:  Измеритель поломан:  Что  случилось,  товарищ
капитан? -- с ходу атаковала она его.
     Вид у приезжей был настолько озабоченным, а голос таким  взволнованным,
что Кольцов,  прежде  чем ответить, выжидающе посмотрел на зампотеха, словно
искал  у  него подтверждения. Но Чекан лишь вздохнул,  дав всем своим  видом
понять, что для волнения у приезжей дамы есть все основания.
     -- Понятно, -- нахмурился Кольцов и добавил:  -- Слава богу,  что башня
на месте осталась.
     -- Как  же  вы  ссылались  вчера на  замеры? --  настойчиво  продолжала
допытываться Руденко.
     -- Все  правильно,  --  подтвердил Кольцов и  неожиданно  изменил  тему
разговора: --  Кстати,  вчера  мы  даже не  познакомились. Капитан  Jольцов.
Сергей: Дмитриевич.
     --   Руденко,  --  пожала   инженер   протянутую   ей  руку,  --   Юлия
Александровна. Так что же с прибором, Сергей Дмитриевич?
     -- Неладно получилось, -- сочувственно проговорил Кольцов.
     -- Вы  даже не представляете, как неладно!  Три года напряженной работы
большого  коллектива.  Люди ждут  результатов, подтверждений.  Я  специально
приехала: -- дала волю чувствам Руденко. -- С чем же я вернусь?
     -- Еще раз все замерим, -- попытался успокоить ее Кольцов.
     -- Когда?
     -- Хоть сегодня:
     -- Да, но у меня нет другого контрольного прибора!
     -- Извините, Юлия Александровна, но и я  тоже не  бабочек  ночных ловил
вчера  с  этой  вашей  "Совой", --  снова  нахмурился  Кольцов.  Вольно  или
невольно, но волнение инженера  передалось и ему. И сама собой всплыла вдруг
обида. Подумал: "Мне  же  вчера больше  всех досталось  --  и я  же  во всем
виноват!" Но Кольцов сдержал себя и дальше заговорил как можно спокойнее: --
Я, Юлия Александровна, будто с  фронта к вышке вчера подъехал. В таком пекле
"Сову"  опробовал,  что  и  на  ста  танкодромах так  ее  не  испытаешь.  Не
планировали ни вы, ни я, а мне в  прямом смысле на огненный таран идти с ней
пришлось. Там в суматохе, должно быть, и повредил измеритель. Но зато "Сову"
узнал. Не выдержала  она настоящего испытания.  Через открытый  люк вынужден
был  я вести наблюдение в огне. А разве  это  дело? Никакими замерами такого
недостатка не  опровергнешь.  А замеры все записаны.  Пойдемте покажу. И все
свои записи по "Сове" отдам.
     Юля не прерывала Кольцова. Она даже не сразу нашлась, что ему ответить.
Как-никак он был испытателем. И все, о чем он сейчас говорил, было одинаково
важно и интересно. Но, пожалуй,  еще больше подействовало на нее спокойствие
капитана. Голос его звучал глуховато,  но не сердито. Он словно  беседовал с
ней, а не выговаривал ей, одному из конструкторов,  за недостатки "Совы".  И
Юлю вновь осенила надежда, что еще не все потеряно, что  еще, может, удастся
как-нибудь выйти из создавшегося, удивительно нелепого и почти безвыходного,
положения.
     -- Пойдемте, -- неожиданно быстро согласилась она.
     Они прошли через городок в расположение первой роты. Юля никогда раньше
не бывала в казарме и теперь с любопытством разглядывала, как живут солдаты.
Кольцов  не спеша провел  ее вдоль  коек, открыл дверь  и пригласил  зайти в
небольшую,  чисто  выбеленную   комнату,   стены  которой  были  установлены
стеллажами,  увешаны графиками,  плакатами.  Кольцов  пододвинул  Юле  стул,
открыл сейф, достал объемистую тетрадь.
     -- Вот, --  сказал он.  -- Может, вам и неинтересно будет читать.  Но я
старался все претензии к "Сове" обосновать,  как бы  сказать пояснее, нашими
требованиями.  От  тех  шел  условий,  какие   могут  возникнуть  в   боевой
обстановке.
     Юля взяла тетрадь, с интересом перелистала страницы.
     -- Когда  же  вы столько успели написать? --  с нескрываемым удивлением
спросила она.
     --  Здесь  данные  этого  и  прошлого  года.  Первый  образец  тоже  мы
испытывали.
     --  Я  вижу,  вы  пользуетесь интегральными вычислениями.  Вам  знакома
высшая математика?
     -- Я окончил МГУ.
     -- Вот как!..
     Юля углубилась в записи.  Кольцов,  не желая ей мешать, отошел к  окну.
Неожиданно  дверь  канцелярии  открылась, и  на  пороге  появился  лейтенант
Борисов -- командир взвода. Но,  увидев Юлю, в нерешительности  остановился.
Кольцов подал жест: "Проходи, только не шуми". Лейтенант зашел  на цыпочках.
Метнув взгляд в угол комнаты, спросил:
     -- Вы еще не посмотрели?
     Кольцов  не   понял,  о  чем  говорит  Борисов.   Но,  стараясь  что-то
/`(/.,-(bl, наморщил лоб.
     -- Чертеж: -- подсказал Борисов, прошел  в угол, снял газету с большого
листа фанеры.
     -- Ах, да! -- улыбнулся Кольцов. -- Нет, не успел. Давай вместе.
     На фанере  были  приколоты  два листа ватмана. На  одном был  изображен
погруженный в воду танк. Башня танка глубоко скрывалась под водой. Нырнувший
в  воду  солдат  пытался   проникнуть  внутрь  башни.  Над  танком   плавала
спасательная  лодка.  На  другом  листе были  вычерчены  какие-то  приборы и
несколько азимутов. Чертежи были  выполнены  достаточно четко,  хотя  скорее
походили на рисунки.
     --  Молодец, потрудился,  -- почти  шепотом похвалил  командира  взвода
Кольцов. -- А если придется вытаскивать макет из воды?
     -- Так вот же лебедка, -- указал Борисов на чертеж.
     -- Это я вижу. А где расчеты? Вытянет она?
     -- Как миленького.
     -- Ты мне на цифрах докажи. Сколько весит макет? Сколько выдержит трос?
Покажи, как будешь крепить лебедку. Понял?
     -- Понял:
     --  И  тренажер  разверни  поподробней. Гирополукомпас покажи отдельно.
Свяжи его с измерителем пути. Когда сделаешь?
     -- Завтра!
     -- Не спеши, -- остудил рвение лейтенанта Кольцов.
     -- Послезавтра! -- поправился Борисов.
     -- Неделю даю, -- усмехнулся Кольцов.
     --  Все  равно  раньше  сделаю,  -- упрямо  ответил  Борисов  и,  снова
вопросительно взглянув на капитана, спросил: -- А как с вечером? Не забыли?
     -- В восемнадцать ноль-ноль! -- уверенно ответил Кольцов.
     Борисов улыбнулся и, взглянув на Руденко, вдруг задумался.
     -- А если и инженера пригласить? -- шепотом предложил он.
     Кольцов неопределенно пожал плечами. Но мысль лейтенанта показалась ему
забавной, и он сказал:
     -- Пожалуйста. Приглашай. Ты хозяин.
     Борисов, словно только этого и ждал, смело подошел к Руденко, сказал:
     --  Товарищ  инженер, если  у вас  сегодня вечер свободный, приходите к
нам. У меня день рождения. Будут все наши:
     Юля оторвалась от записей.
     --  Поздравляю.  Спасибо,  Но вряд ли смогу,  -- мягко отказалась она и
добавила: -- Вряд ли найду время.
     -- А  вы поищите, -- не отступал  Борисов. -- Мы ведь  с вами одно дело
делаем. Нам с вами дружить да дружить.
     -- Это верно, -- согласилась Юля.
     -- Вот и прекрасно! -- по-своему истолковал ее ответ Борисов. --  Будем
ждать!
     Когда за  лейтенантом закрылась дверь, Юля спросила,  указав на чертежи
глазами:
     -- Что это, если не секрет?
     -- Учим солдат водить танки под водой, -- ответил Кольцов.
     Но Юле такого объяснения оказалось недостаточно. Она указала на чертежи
рукой:
     -- И для этого нужны такие приспособления?
     --  Совершенно  верно,  --  подтвердил  Кольцов.  --  Этот  тренажер  с
гирополукомпасом  облегчит  обучение  вождению танка под водой. А этот макет
поможет  бороться   с  водобоязнью.  При  подводном  вождении  всякое  может
случиться: на мину танк нарвется, двигатель заглохнет, да мало ли что! Вот и
будем  тренировать  солдат,  как  надо  вытаскивать  из  танка пострадавшего
товарища, как  ловчее  набросить  на  крюк  буксирный трос.  А чтобы технику
лишний раз  в  воду не  гонять,  решили  соорудить макет  танка. Он  здесь и
изображен:
     -- Теперь ясно, -- сказала  Юля, перелистала  еще  несколько  страниц в
тетради, сказала: -- А замеров, Сергей Дмитриевич, я так и не нашла.
     Кольцов подошел к железному шкафу,  раскрыл его, достал свой /+ -h%b, в
котором делал записи накануне.
     -- Вот замеры.
     -- Все?
     -- Все до  единого, -- заверил  Кольцов. --  Что на  ленте  было,  то и
здесь. Для себя переписывал. Хотел как-нибудь  на  досуге заняться анализом.
Но уж раз ленту не уберег, они ваши.
     -- Ну что ж, спасибо. Пойду. У нас сейчас совещание начинается! - - Юля
встала и быстро направилась в штаб.
     *******************
     Она зашла  в  кабинет, когда  все  сотрудники  КБ,  присутствовавшие на
испытаниях,  уже  сидели  за столом. Ачкасов сразу же  обратил  внимание  на
необычную озабоченность Юли и мягко заметил:
     -- У вас, Юлия Александровна, такой вид, будто вы что-то потеряли.
     --  Я действительно потеряла, Владимир Георгиевич, -- призналась  Юля и
коротко рассказала собравшимся об истории с измерителем.
     -- Ну, знаете, это совсем  ни на что не похоже! --  сразу  встрепенулся
Бочкарев. -- С чем же мы вернемся?
     Ачкасов тоже недоуменно развел руками.
     -- Странно,  почему же мне ничего об  этом не доложили? -- неизвестно к
кому обращаясь,  проговорил он. Но  оказалось, что он имел в  виду совсем не
разбитый  прибор.  --  Если  я   правильно  вас  понял,  то  командир   роты
предотвратил крушение?
     -- Очевидно, да, -- не совсем уверенно ответила Юля.
     -- Тогда, конечно,  совсем другое дело, -- смутился Бочкарев. -- Я- то,
признаться, подумал о самой обыкновенной аварии. Мало ли что бывает!
     --  Бывает. Я разберусь, --  пообещал Ачкасов  и  приступил  к делу. Он
подробно  расспросил каждого сотрудника бюро  о том, что тому еще предстояло
сделать в полку. Просмотрел интересовавшие его  отч1тные  карточки.  И вдруг
объявил:  -- Я сегодня  ночью уеду в Москву. Мне в  какой-то степени картина
ясна.
     -- Да и мне тоже, -- неожиданно признался Бочкарев.
     -- Но  вы, Юрий Михайлович, доведите всю программу испытаний  до конца,
-- предупредил Ачкасов.
     -- Непременно. Все будет как надо, Владимир Георгиевич.
     -- А что же мне делать? -- спросила Юля.
     -- А вам, наверное, тоже надо возвращаться в Москву, -- подумав,  решил
Бочкарев. -- Добывайте там новый измеритель. Высылайте его сюда. Без замеров
мы как без рук.
     Ачкасов поддержал Бочкарева:
     -- Конечно. Раз уж так случилось -- надо исправлять положение.


     Кольцов пришел к Борисовым, когда гости уже сидели за столом.
     Он переступил порог  комнаты и не  поверил глазам: за столом,  рядом  с
Беридзе, сидела Юля. Он видел ее третий  раз. И каждый раз представала перед
ним совершено иной, не похожей на ту, предыдущую Руденко. На танкодроме  она
ему откровенно  не  понравилась:  показалась холодной, надменной. В  парке и
даже  в  канцелярии   ее  лицо  не   покидало   выражение  тревоги,  крайней
озабоченности.  Теперь она  была  само  спокойствие.  Угадывалось,  что  она
чувствует себя как дома. И  именно теперь Кольцов вдруг понял, что Юля очень
красива. И  уже  было  странно и  совершенно непонятно, как  и  почему он не
заметил этого раньше. Глаза  у Юли были не  просто большие, а огромные. И не
холодные,  а  искристые,  как изумруды. Зубы  ровные,  белоснежные,  с  едва
просматриваемой голубизной. Волосы она  распустила, и они легли ей  на плечи
тяжелыми, густыми прядями:
     Все  это Кольцов рассмотрел,  пока подходил  к  столу. И кажется, кроме
этого, никого и ничего больше на заметил. Борисов указал ему на стул рядом с
приезжей   гостьей.  Это  было  самое  почетное  место  за  столом.  Кольцов
улыбнулся.
     -- Именинник не я, а  ты. Сам сюда и садись, -- сказал он и /`(ab`.(+ao
возле Аверочкина, напротив Юли.
     Беридзе, казалось, только  этого  и ждал.  Едва  Кольцов  опустился  на
тахту, бессменный тамада  всех торжественных обедов и ужинов в роте поднялся
с бокалом в руке.
     -- Нет еще  Алексея Гавриловича. Но ждать уже совершенно невозможно, --
выразил он общее  мнение  собравшихся.  --  Закуска  сохнет, вино  киснет --
полная бесхозяйственность. А нас как раз пригласили и откушать,  и выпить. Я
предлагаю всем поднять бокалы!
     Входная  дверь  тихо хлопнула.  На пороге комнаты  появился  Чекан. Его
смуглое  лицо  с  неизменной  скептической  улыбкой  сейчас  выражало  явную
озабоченность. Чекан пригладил взъерошенный чуб и зашел в комнату.
     -- И  это называется  воинское товарищество! Одни жуют осетрину, другие
должны стучать молотком по железу, -- обратился он ко всем сразу, сказал  он
и выложил на стол перед именинником новенькую электробритву.
     -- Время сбора для всех было указано одно, -- заметил Кольцов.
     --  Ну  да,  вы  бы  вчера  еще паровоз  под  откос столкнули. Тогда  я
наверняка управился бы только к утру.
     Чекан хотел что-то добавить, но его опередил Борисов. Он взял бритву и,
не спуская с нее глаз, спросил:
     -- Я так понимаю, это мне?
     --  Вы просто Мессинг.  Именно  вам, --  подтвердил Чекан.  --  Любите,
юноша, технику, только она поможет идущему осилить дорогу, -- сказал Чекан.
     :Кольцов украдкой  посмотрел  на Юлю. Москвичка не участвовала в  общих
разговорах. Но по всему  было видно, что компания  ей по душе. Она улыбалась
глазами  и  совсем  едва  заметно уголками рта. Улыбалась  добро, тепло, как
улыбаются  взрослые,  когда смотрят на  шалости  детей.  Кольцову захотелось
встретиться с ней взглядом. Но Юля не отрываясь смотрела на Чекана.
     -- Командир еще не сказал тост! -- услыхал Кольцов голос тамады.
     Кольцов знал, что  рано или поздно очередь произносить тост дойдет и до
него. Но  ему не хотелось  прерывать свои  мысли о Юле. И он почти  с укором
посмотрел на ретивого тамаду. Но делать было нечего, поднялся.
     -- И скажу, -- согласился он.
     Гости  тотчас же окружили его.  Юля  тоже  наконец-то обратила на  него
внимание. Взгляд ее по-прежнему был добрым, но теперь в нем, как  показалось
Кольцову, просвечивалось еще и любопытство, словно  москвичка оценивала его.
"А может,  это и действительно так?  -- подумал Кольцов, уловив на себе этот
взгляд.  --  И  впрямь  ведь, как  сказал  Борисов,  ей  с  нами работать да
работать!"
     -- И скажу, -- снова подтвердил Кольцов свое намерение, -- хотя сразу и
не очень-то придумаешь,  чего пожелать нашему имениннику. Служба твоя, Федор
Федорович, идет хорошо. Семья у тебя прекрасная. Друзья  тебя любят. Подарки
все принесли?
     -- Они без подарков не пускали, -- за всех ответил Аверочкин.
     -- Правильно делали, -- усмехнулся Кольцов. -- Так вот, пожалуй, чего я
тебе пожелаю. Уж очень спокойно ты живешь, дорогой именинник. Не по возрасту
спокойно. Похоже, доволен  собой сверх  всякой меры.  А это, на  мой взгляд,
одно  из самых  опасных  заболеваний века. Вот  и позволь  пожелать  тебе  в
качестве лекарства  этакого беса в  душу, который будил бы постоянно в  тебе
чувство  неудовлетворенности  собой,  своими  делами.  Будил  и корил:  мало
сделал,  надо  больше,  лучше:  Одним  словом,  воспылай  мечтой  большой  и
красивой. И стремись к ее осуществлению. Об  академии  тебе  пора  подумать.
Высшее образование совершенно необходимо. Такое мое тебе пожелание!
     -- Разрешите дополнить, командир? -- спросил вдруг Чекан.
     -- Конечно! -- охотно разрешил Кольцов.
     -- Если не удастся получить высшее образование, достигнете, юноша, хотя
бы  среднего  соображения.  --  Все засмеялись, выпили.  Чекан  тоже  выпил,
поставил рюмку на стол и уже тихо,  обращаясь больше к Кольцову, проговорил:
-- Мечта  --  это прекрасно. А вы '-  %b%, командир,  о чем мечтал в детстве
Леша Чекан?
     -- Нет, Алексей! -- признался Кольцов.
     -- Я вам  расскажу. Леша Чекан имел с детства голубую мечту -- работать
на Воронцовском маяке. Кем?  Все равно. Какая разница. Лишь бы каждый моряк,
хоть  с  лайнера, хоть  с шаланды,  куда бы  он ни шел - -  в Одессу  или из
Одессы,  -- увидев луч маяка, мог с  уверенностью сказать:  "У Чекана полный
порядок. Светит, как солнце. Можно спокойно двигать своим курсом". Вот о чем
мечтал Чекан. А  что вместо этого получилось, командир? Вместо широкого моря
Чекан каждый день видит узкий танковый бокс. А  вместо того чтобы взбираться
на маяк, он лезет под  днище танка. Но ведь это тоже надо  кому-то делать. И
Чекан делает.
     -- И очень хорошо делает, -- обнял офицера Кольцов.
     --  А о своей  мечте я  и  до  сих  пор не забываю,  -- прищурив глаза,
продолжал Чекан. -- И о вас  очень часто  думаю. Ведь не водить эти танки, а
рассчитывать для  них разные штучки мечтал  командир: Неужели, думаю, у него
никогда кошки на душе не скребут?
     --  Нет,  Алексей, -- усмехнулся Кольцов.  -- Не  скребут. Все  идет по
плану: И рассчитывать и конструировать я обязательно буду.
     --  А мечта не погаснет? Жизнь,  командир, как  та барабулька:  пока ее
тащишь из воды, она пять раз перевернется.
     Кольцов ничего не успел ответить зампотеху.
     -- Сюрприз! -- громко объявил вдруг Борисов и выключил в комнате свет.
     -- Дети  забавляются,  -- добродушно заметил Чекан и громко спросил: --
Кого я должен целовать? Подходите сами.
     -- Сюрприз! -- повторил Борисов.
     И  наступившую темноту вдруг прорезал яркий луч киноаппарата. Он уперся
в  пустую стенку над телевизором, и на стене  замелькали кадры любительского
фильма. На  момент появилось  озабоченное лицо Чекана, потом все  видели его
удаляющуюся фигуру и характерный для него, всем  очень знакомый  жест, когда
Чекан в  недоумении разводит руками. Гости с любопытством насторожились.  Но
уже в  следующий момент все стало ясно. На стене появился камыш, заискрилась
рябь речушки,  показался  стоявший  по  пояс  в  воде  Кольцов.  На  берегу,
неподалеку от него, сидела вислоухая собака.
     -- Джерик! -- восторженно воскликнула жена Борисова.
     --  Ко  мне,  Джерик!  --  прокомментировал  Борис  повелительный  жест
Кольцова.
     Дальнейшая  демонстрация фильма проходила под непрерывный смех  и шутки
гостей. Содержание  фильма  сводилось к  тому,  как  Кольцов  обучал Джерика
подавать с воды убитую  дичь.  Кольцов  дал понюхать Джерику  убитую  утку и
бросил дичь в  воду. Джерик  вопросительно  посмотрел на  Кольцова. Кольцов,
показывая на утку, что-то объяснял Джерику. Джерик ответил лаем. Кольцов сам
полез в  воду. Сам взял  утку в  зубы и поплыл  с  ней  к  берегу.  Джерику,
очевидно, это  очень  понравилось.  Теперь  он  лаял  с  двойным  восторгом.
Заканчивался фильм эпизодом, где Кольцов сидел  на  берегу и курил, а Джерик
признательно лизал ему плечо и ухо.
     Смеялись все.  А  больше всех  сам Кольцов.  Юле тоже очень  понравился
фильм. Кольцов пригласил Юлю на танец и успокоенно проговорил:
     -- Ну, я очень рад, что у вас настроение поднялось.
     Юля танцевала легко, непринужденно.
     -- Не хотите выйти на балкон? -- спросил Кольцов.
     -- Пойдемте.
     -- А состояние  ваше мне очень  понятно,  -- сказал Сергей. -- Мне  тут
часто  приходится всякие  испытания проводить. Начальство  помнит,  что  я с
физфака,  и все приборные новинки, как правило,  мне сплавляет. А результаты
испытаний  самые  неожиданные  зачастую получаются.  И люди  с  самым разным
настроением от нас уезжают. Так что вас я хорошо понимаю:
     -- Да нет, теперь-то не так все страшно, -- задумчиво сказала Юля. -- Я
ведь думала,  с пустыми руками  возвращаться  придется. А b%/%`l  хоть  ваши
записи:
     -- Не в них дело, Юлия Александровна, -- сказал Кольцов.
     -- Для меня именно в них, -- подтвердила Юля.
     -- Не понимаю вас. Прибор не получился!
     --  Вы  хотите, чтобы мы безропотно  приняли вашу оценку? -- улыбнулась
Юля. -- Так, Сергей Дмитриевич,  не бывает. Какие бы неполадки в системе  ни
обнаружились, сама  по себе она  -- новое слово. И вы  не  можете с  этим не
согласиться. Кстати, судя по вашим записям, вы конструируете свой прибор?
     -- Скорее всего, принципиальную схему, -- уточнил Кольцов.
     -- Кому-нибудь показывали ее?
     -- Нет:
     -- Я, правда, не все там поняла, но вы, кажется, строите ее на принципе
использования излучений объекта?
     -- Именно, -- подтвердил Кольцов.
     -- Вам этот принцип кажется перспективней?
     -- Вне всякого сомнения. На этом  принципе  уже  сегодня  можно создать
прибор, который будет  действовать исключительно  избирательно.  Современный
бой  быстротечен,  маневрен,  динамичен.  У  командира  машины  нет  времени
выискивать  цели  и  определять  их  значимость. За  него это должна  делать
техника. А он должен лишь задать ей направление: эта опушка, та низина:
     -- Идея эта известна, -- сказала Юля.
     -- На открытие не претендую. Озабочен конкретным ее воплощением.
     -- Есть и воплощение.
     -- Но совсем в иной среде, -- заметил Кольцов.
     -- Правильно,  --  согласилась Юля. --  В однородной  среде.  В воде, в
воздухе. И это  не случайно.  Там  все иначе. А  как  вы, допустим, отличите
среди избранных объектов уже уничтоженный танк от действующего?
     -- И у  того и у другого есть свои конкретные опознавательные признаки.
Дешифратор в них разберется.
     -- Это очень сложно, -- задумчиво ответила Юля.
     -- А до луны лететь было проще?
     -- В некотором смысле проще.
     -- Я понимаю, о чем вы говорите. Но если об этом не думать уже сегодня,
и завтра эта задача будет казаться почти невыполнимой.
     -- А вот ваши конкретные замечания по "Сове" мне очень понравились,  --
несколько изменила направление разговора Юля. -- Вы проницательны.
     -- А по-моему, они видны даже слепому.  Вы сказали, что "Сова" -- новое
слово.   С   точки  зрения   технического   решения.  Увеличив   многократно
чувствительность прибора, вы намного увеличили дальность его действия, да  и
обзор тоже. Но при этом уже сейчас почти полностью исчерпали все возможности
положенного  в его основу принципа! --  горячо  продолжал Кольцов. --  Вы не
выжмите из прожектора  больше ни  одного люма. Уж это  точно. Значит,  конец
наращиванию и  разрешающей  способности  "Совы". А  за  счет  чего же  тогда
собираетесь пробить  туман?  Или  махнете на него  рукой? Дескать,  ребята в
танках сидят молодые, глазастые, разглядят, что надо, и без прибора...
     -- Ну  зачем  уж вы так? -- мягко проговорила Юля. -- Да и  принцип наш
тоже хороните рано. Мы как  раз над прожектором трудимся. Кое-что в запасе у
нас еще есть:
     -- Тешите  себя надеждами! -- усмехнулся Кольцов. --  А зря. Говорю вам
это как физик. Мои доводы обоснованы расчетами. В тетрадке они есть все.
     -- Вы хотите, чтобы я их показала в КБ? --спросила Юля.
     -- Это уж ваше дело. Я вам говорю о них.
     -- Тогда я  покажу, --  глядя  в темноту,  решила Юля. --  Представляю,
какую это вызовет бурю. Вы разрешите мне взять вашу тетрадку с собой?
     -- Пожалуйста, -- согласился Кольцов. --  Мне она не нужна. Я почти все
помню наизусть.
     Юля невольно подумала, что в  КБ  вот  так бескорыстно делиться  своими
мыслями  наверняка не стал бы никто.  И уж, конечно, никогда так не поступил
бы Игорь.  Он  даже ей, жене, старался  не  выдавать свои  мысли. А если как
руководитель работы и ставил  ее в известность относительно своих  намерений
или каких-нибудь конструкторских  находок,  то  не  иначе как в  присутствии
кого-либо из  руководителей бюро. В начале их  совместной жизни Юле казалось
это странным, даже обижало.  Потом она  поняла, что в его духовной жизни для
нее  кое-что  является  запретным.   И  вдруг   она  встретилась   с   такой
откровенностью,  с  такой   необычайной   для   ее  представлений  о   людях
щедростью!..
     На балкон вышла Лиза -- жена Борисова.
     -- Что же вы нас бросили? -- обиженно спросила она.
     Юля с укором взглянула на Кольцова.
     -- Простите. Заговорились. Да мне,  наверное, вообще уже пора домой, --
сказала  она и, взяв Лизу под руку,  пошла с балкона. --  А у вас  мне очень
понравилось:


     В  Москву Ачкасов  и  Юля  прибыли утром. Генерала  на вокзале  ожидала
машина. Ачкасов усадил в машину Юлю, коротко сказал водителю:
     -- В министерство.
     -- А мня в КБ, -- попросила Юля.
     -- А что уж вам так спешить? Отдохнули бы:
     -- Ждут:
     -- В таком  случае передайте отцу, что я тоже сегодня буду. Удивительно
упорно  не  дается нам эта система.  Чувствую, что идем  правильно.  И ходим
где-то около. Вот-вот: а результатов пока нет.
     -- Вы уже смотрели записи Кольцова? -- спросила Юля.
     -- Командира роты, испытателя?
     -- Да.
     -- С очень большим интересом. И если не возражаете, еще немного задержу
их у себя. Он, бесспорно, мыслящий человек.
     На широкой набережной генерал вылез из машины.
     Юля назвала водителю адрес и  удобно  откинулась на спинку сиденья. Она
надеялась появиться в лаборатории раньше всех. Но уже в холле третьего этажа
встретила  своих коллег майоров-инженеров  Остапа  Зарубу  и Олега  Окунева.
Рослый, не по годам тучный, рыжеволосый,  с маленькими синими, как васильки,
глазами на круглом веснушчатом лице, Заруба казался  неповоротливым и грубым
рядом  с  худощавым,  проворным  Окуневым.  Зарубу   нельзя   было   назвать
талантливым. Звезд с неба он не хватал.  Но это не мешало ему занимать среди
других  сотрудников  лаборатории  особое  положение.  Во  всяком  случае,  у
руководства  он  был  на особом счету, ибо обладал  большой  усидчивостью  и
упорством.  В  противоположность  ему  Окунев  был  человеком  одаренным.  С
фантазией. Но совершенно не способным доводить начатое дело до конца.
     Увидев Юлю, офицеры направились ей навстречу.
     -- Похоже, прямо с поезда? -- пробасил Заруба.
     Юля пожала им руки.
     -- Угадал. Здравствуйте, друзья.
     Они прошли в лабораторию.
     -- Молодец.  Тебя ждут тут как  манну небесную, -- похвалил Юлю Заруба.
-- Рассказывай, как съездила?
     -- А ты знаешь, -- развела  руками  Юля, -- я вернулась, можно сказать,
ни с чем.
     -- Как! Это что-то новенькое в нашей практике, -- не поверил Окунев. --
Ты действительно не шутишь?
     --  Честное  слово! --  поклялась Юля. --  Кое-что,  конечно, есть.  Но
многое не в нашу пользу.
     -- Ты хочешь сказать, что мы срезались? -- допытывался Окунев.
     --  Во   всяком   случае,   того  эффекта,   которого  мы   ожидали  от
усовершенствования конструкции, не получилось.
     -- Так! -- не удержавшись, воскликнул Окунев, и глаза у него загорелись
недобрым огоньком. -- Я же предупреждал:
     -- А что там опять? Что не вытанцовывается? -- явно недовольно  спросил
Заруба.
     --  По-прежнему  нет точных  показаний  дальномера.  По-прежнему мешает
работе туман: -- начала перечислять Юля.
     -- Конечно! Да  вы хоть пять раз ее модернизируйте, он будет мешать! --
запальчиво  воскликнул Окунев.  -- Не  захотели тогда прислушаться  к  моему
предложению! Вот и результат!
     --  Подожди, не тарахти!  -- остановил его  Заруба. --  Что  значит нет
показаний  дальномера? Мы же установили  в приборе шкалу  расстояний.  А что
показывают контрольные замеры?
     -- Их-то я и не привезла, -- призналась Юля.
     -- Как же так?
     -- Очень просто. Танкисты сломали на последнем заезде измеритель, и вся
работа пошла насмарку, -- объяснила Юля.
     --  Да тебя тут сырую без соли  съедят! И первый -- твой муж. Чтоб меня
украли! -- в сердцах выпалил Заруба.
     О муже Юля уже подумала и -- в который раз! -- представила  себе, как у
Игоря вздернутся плечи, на лице появится выражение недоумения, а возможно, и
удивления, он произнесет свое излюбленное "Не понимаю!", а потом  разразится
потоком   тирад   по   поводу   "совершенно   очевидной   безответственности
испытателей", -- и глаза ее невольно сощурились. Она взглянула на  Зарубу  и
очень сдержанно проговорила:
     -- Конечно, это все нелепо, но что я могла поделать?
     --  Ты,  наверное,  ничего,  --  согласился  Заруба.  --  А Ачкасов?  А
Бочкарев? Да они душу могли из них вытряхнуть!
     В  лабораторию  один  за другим  стали  собираться  сотрудники.  Пришел
Резцов, Пахомов. Появилась разносчица  чертежей хорошенькая Ирочка  Власова.
Увидев  Юлю,  она  сразу  же  бросилась  к  ней,  чмокнула  в  щеку,  весело
защебетала:
     -- Бонжур! Бонжур! Как ты чудесно загорела! Там была хорошая погода?
     "Все  было",  --  хотела  ответить Юля и неожиданно  увидела  в  дверях
лаборатории  отца.  Генерал  Кулешов,  попыхивая  дымом  неизменной  сигары,
неторопливо вошел в помещение, кивком головы  кому-то ответил на приветствие
и увидел Юлю. И обрадовался:
     -- А, вы уже вернулись!
     -- Я только что с поезда, -- ответила Юля.
     -- Что значит "я"? Ты приехала одна? -- удивился Кулешов.
     -- С Владимиром Георгиевичем.
     -- Как, он тоже был там? -- еще больше удивился Кулешов.
     -- Два дня.
     -- И  вы даже  не соизволили  мне  позвонить?  А  почему  задерживается
Бочкарев? Он что, собирается там зимовать? --  засыпал Юлю вопросами Кулешов
и взял ее под руку. -- А ну-ка, пожалуйста, ко мне!
     Так, под руку с  отцом, она дошла до двери его кабинета и, уже открывая
ее,  подумала:  "А  они,  кажется,  правда  ждут  меня  с  нетерпением".  Но
заговорила с отцом совершенно о другом:
     -- Как мама?
     -- В полной панике. Врачи  не разрешают ей ехать на Золотые пески. А ты
на самом деле прямо с поезда?
     -- Буквально.
     -- А почему не предупредила? Я бы послал машину.
     -- Владимир Георгиевич дал свою. Кстати, он просил передать тебе привет
и сообщить, что сегодня же будет в КБ.
     -- Вот как? Впрочем, сейчас ты мне все расскажешь поподробней.
     Кабинет  у   Кулешова   был   богато   обставлен   старинной   мебелью,
преимущественно  красного  дерева. Сам  Кулешов  сидел  за массивным  резным
полированным  столом.  Посетителей усаживал  в  глубокие,  мягкие  кресла за
небольшой столик. Вдоль глухой стены кабинета выстроились, как близнецы, три
книжных шкафа. На окнах  висели тяжелые  гардины. В левом заднем углу стояли
часы. В правом -- телевизор  с  широким  экраном. Мебель эту Кулешов собирал
многие годы. Ни за что не пожелал с ней  расстаться  даже тогда, когда стало
известно,  что  со  временем  КБ  переедет  из старинного  особняка  в новое
помещение.
     Зайдя в кабинет, Александр Петрович первым делом распахнул окно  и снял
фуражку.  Потом открыл бутылку  боржома, налил  в стакан  себе, Юле,  жестом
предложил ей  выпить и,  отхлебнув несколько глотков сам,  сел  в  кресло за
маленький столик.
     Юля  ожидала, что  отец  в первую  очередь  начнет расспрашивать  ее  о
результатах   испытаний.  Но  генерал   не  спешил   с   этим   вопросом   и
заинтересовался совершенно иным.
     -- Так,  говоришь,  Владимир Георгиевич  обещал приехать? А  когда? - -
начал он разговор.
     -- Время не уточнял.
     -- Очевидно, раньше второй половины дня не выберется, -- решил Кулешов.
-- Ну а что еще он говорил? Хвалил нас? Ругал?
     -- Не было ни того, ни другого. Интересовался кое0какими подробностями.
А в одной из последних бесед спросил: сами-то мы довольны этой работой?
     -- Ну и что ты ответила?
     -- Сказала, что в эту систему вложены три года напряженного труда. Что,
в конце концов, заказ министра мы выполнили в срок.
     -- Не то, Юля, -- неодобрительно покачал головой Кулешов. -- Сколько мы
возимся с этой штукой, ему отлично  известно и без  тебя. Надо было обратить
его  внимание   на  то,   что   мы  применили  в  системе  ряд  оригинальных
конструкторских решений. Вот что очень важно!
     -- Это он и сам отметил:
     -- Сам? Что же  ты тогда молчишь?  --  взметнул брови Кулешов. --  Ведь
именно об этом  я тебя и спрашиваю. Уж раз он что-то отметил, это неспроста.
Это очень  важно. Ачкасов не последний человек в министерстве. С его мнением
считаются.
     Сказав  это,  Кулешов откинулся  на спинку кресла и, похлопав  себя  по
карманам тужурки, достал спички. Потом протянул  руку к коробке, стоявшей на
его большом столе, вытащил  из нее  сигару,  взял ножницы, обрезал  у сигары
кончик и  закурил.  Все это он проделал  не торопясь, степенно, с выражением
глубокой задумчивости на лице. Юля пристальнее вгляделась в  лицо отца, и ей
вдруг почему-то стало жаль его. То  ли потому, что сегодня она особенно ясно
увидела набрякшие у него под глазами мешочки, заметила, как еще ниже сползли
его щеки, глубже залегли борозды над переносицей и весь  он  стал  почему-то
очень похож на нахохлившегося воробья.  То ли потому, что  он,  вместо  того
чтобы решать сейчас действительно серьезные и важные вопросы, связанные с ее
командировкой,  занимается выяснением  самой,  как ей показалось,  настоящей
ерунды.
     -- Ну а еще что?  С  чем еще приехала?  -- прервал неожиданно мысли Юли
Кулешов.
     --  Еще? --  Юля  решила  сразу  начать с главного.  -- Система,  отец,
по-прежнему нуждается в серьезной доработке.
     Кулешов выпустил из рта густое облако дыма.
     -- В серьезной? -- переспросил он.
     -- Именно так.
     -- Чье это мнение?
     -- Испытателей.
     -- И только?
     --  Мое. -- И, видя,  что  Кулешов оставил  ее  добавление без  всякого
внимания, добавила: -- Ачкасова.
     -- Он так и сказал?
     --  Почти. Сказал, что  идем  мы  правильно. Но ходим  пока  что где-то
около.
     Кулешов срезал с сигары пепел о край пепельницы.
     --  Все карточки замечаний  я привезла  с  собой. Тебе будет  интересно
просмотреть их.
     -- Очень, -- согласился Кулешов.
     -- Они здесь, со мной.
     --  Сдай в  отдел.  Пусть  их зарегистрируют и доложат мне. Я не только
просмотрю, я их изучу. А недоделки, дочка, найти можно во всем.
     -- Ты так спокойно об этом говоришь, будто  ждал неудачи! -- .b*`."%--.
заметила Юля.
     Кулешов покачал головой.
     --  Неудачи  не  может  быть, -- проговорил  он.  --  Могут  быть  лишь
отдельные недоработки. И вот их я не исключал  никогда. Электроника - - дело
сложное. Проторенных путей в ней нет. Наращивать не с  чего. Модернизировать
нечего.  Каждый узел,  каждую  деталь приходится создавать заново.  Но разве
можно  при   этом  все  абсолютно  предусмотреть?  Все  предвидеть?  Ошибки,
недочеты,  промахи  в  нашей  работе  неизбежны  отчасти  и  потому,  что на
протяжении целого ряда лет, когда в  мире уже  существовала атомная  бомба и
электронно- вычислительные машины, мы упорно  в угоду  чьему-то  непониманию
объективных  законов  технического  прогресса,  или, я бы  сказал,  попросту
невежеству, повторяю, упорно продолжали щелкать на  счетах. Ты знаешь, о чем
я  говорю.  И  знаешь, что теперь  мы предпринимаем гигантские усилия, чтобы
наверстать упущенное. Но пока мы его  наверстываем, ошибки, к сожалению, еще
будут  совершаться там, где по времени их уже и не  должно  быть. Вот что  я
имел  в  виду,  дочка, когда говорил, что  не  исключал недоработок  в нашей
системе. Посмотрим, что они собой представляют. Давай контрольные замеры.
     -- Я не привезла замеров, отец:
     -- Не понимаю, -- поднял глаза на Юлю Кулешов.
     --  Во время испытаний был сломан прибор и уничтожена  лента с записью.
Мне удалось привезти лишь записи командира роты.
     Кулешов  медленно поднялся из-за стола и так же медленно подошел к Юле.
Теперь он уже совсем не был похож на воробья. Лицо его, казалось, окаменело.
Юля рассказала ему все, что произошло на  танкодроме. Кулешов  слушал молча.
Но  когда  Юля  снова  упомянула  о  записях  Кольцова,  Александр  Петрович
взорвался.
     --  Нюни вы там  распустили, милая!  -- расхаживая по кабинету, сердито
крикнул  он. --  При чем тут его  записи? Кому они нужны? Что  он, этот твой
капитан, понимает?
     -- Он  в прямом смысле побывал  с нашим прибором  в огне, -- попыталась
заступиться за Кольцова Юля.
     Но Кулешов и слышать ничего не хотел.
     -- А кто просил его туда лезть? -- гремел его бас.
     Юля промолчала.
     -- А  завтра он в  воду сорвется. Скажет, что и под водой "Сова" ничего
не видит.  А  ты  все будешь слушать? Да  где это  видано:  три года  ученый
коллектив бьется над  важнейшей  научной  проблемой,  воплощает  ее в  конце
концов в жизнь, а  командир  роты одним  махом,  видите ли, решает, что  это
никуда  не годиться!  Да  ты бы  лучше спросила его: а вы,  любезный товарищ
капитан, все ручки у прибора как надо крутите, разобрались вы в нем?
     -- Ну, это ты напрасно.  Он образованный человек. И замечания его очень
серьезны, -- решительно заговорила Юля.
     -- Да с простой газовой зажигалкой еще полмира обращаться не научились.
А ты хочешь, чтобы за день, за  два вошли в контакт со  сложнейшим прибором.
Навыки для этого нужны. На-вы-ки! А их вырабатывать надо.
     -- Он представил обоснования, -- упрямо возразила Юля.
     --  А  я их в вычислительную машину не заложу, -- категорически отрезал
Кулешов. -- Мне  лента  нужна. Показатели. Цифры. За-ме-ры! Да ты  просто не
имела права  уезжать  оттуда  без  контрольных  показаний!  Черт  с  ним,  с
прибором! Мы через два дня выслали бы тебе новый измеритель.
     -- Не  я  принимала решение.  Бочкарев дал  такую команду, -- объяснила
Юля.
     -- Тоже блеснул сообразительностью!  Надо  было сюда позвонить,  а тебе
дать другую работу. Что за  нужда раскатывать взад-вперед? Ведь  не  за свой
счет,  --  не мог успокоиться Кулешов. -- Ну как,  на основании каких данных
прикажешь мне  вести  дальнейшую  доработку? Что  необходимо менять в схеме?
Какие   усиливать  узлы?  Одним  словом,  голубушка,  собирайся-ка  снова  в
командировку! Как новый измеритель подготовят, так и отправляйся. И сиди там
до тех  пор, пока  все  не "koa-(hl до конца. Представляю, как  всему  этому
обрадуется Игорь:


     Вечером  Александр  Петрович  повез  Юлю  к  себе,  в  высотный дом  на
Котельнической  набережной.  Кулешовы   занимали  просторную   трехкомнатную
квартиру. До замужества Юля тоже жила здесь. Потом переселилась на Ленинский
проспект. Но  квартиру на Котельнической продолжала  считать своей  родной и
любила ее. Там, где теперь в квартире размещался кабинет отца, когда-то была
ее комната, очень светлая, солнечная, с балконом и чудесным видом  на город.
Когда Юля приезжала к родителям, она непременно выходила на балкон и подолгу
смотрела  на  снующие  внизу  машины,  на блестящую  ленту  Москвы-реки,  на
маленьких пешеходов.
     Тяжелую  дубовую дверь квартиры Александр Петрович открыл своим ключом.
Но уже в передней их встретила мать Юли, Маргарита Андреевна, женщина еще не
старая,  одетая  всегда подчеркнуто  аккуратно,  с  большим вкусом. Когда-то
Маргарита Андреевна была очень привлекательна, а  по мнению некоторых,  даже
красива. Ее большие глаза, унаследованные Юлей, и теперь еще излучали тепло.
Она  была  стройна,  хотя  уже  и  потеряла  былую  легкость  движений. Дочь
Маргарита  Андреевна  любила самозабвенно и всегда была рада  ее появлению в
своем доме. И сейчас встретила Юлю так, будто она вернулась по  меньшей мере
из кругосветного путешествия и отсутствовала бог знает как долго.
     -- Наконец-то! Наконец-то! -- облегченно вздохнула Маргарита Андреевна,
целуя  дочь,  и тотчас  же обратилась к мужу: -- Честное слово, Александр, я
ничего не понимаю! Неужели у тебя больше некого посылать в командировки?
     -- Представь себе, некого,  -- буркнул в ответ  Кулешов и,  повесив  на
оленьи  рога фуражку,  добавил:  --  Представь себе, что у меня каждый занят
своим делом.
     --  Но  ведь  она же все-таки  не  солдат. А ты  ее третий раз  за лето
отправляешь с какими-то заданиями! -- заметила Маргарита Андреевна.
     -- И в четвертый поедет! -- решительно заявил Кулешов. -- И вообще, это
была от начала  до конца ваша затея определить ее на работу в КБ. Вот теперь
и расхлебывайте.
     -- Перестаньте ссориться! -- засмеялась Юля. -- Я  с удовольствием езжу
и буду ездить.
     -- Тем более, --  подвел  итог этому  разговору Кулешов. -- Ужинать  мы
будем?
     -- Конечно. А разве Игорь не заедет?
     --  Он  звонил. Задерживается на производстве. Ждать его не  будем,  --
успокоила мать Юля.
     Маргарита Андреевна никогда не готовила сама. Раньше,  когда  Юля  была
еще маленькой, а Маргарита Андреевна целыми  днями  и вечерами была занята в
театре, кухней целиком  и полностью заведовала Юлина  бабушка.  Потом, когда
бабушки  не  стало,  в  доме  появилась  прислуга. Долгое время  она  жила у
Кулешовых постоянно, а когда Маргарита Андреевна оставила  сцену, стала лишь
приходить готовить. Собирала же на стол Маргарита Андреевна всегда сама.
     Александр  Петрович сразу  же прошел к себе  в кабинет. А Юля  включила
телевизор  и  устроилась  в  большом  мягком  кресле  в  углу  столовой, под
картинами Шишкина и Клевера. С тех пор, как она  помнила эту столовую, в ней
почти  ничего  не менялось.  Как и рабочий кабинет Кулешова  в КБ, она  была
уставлена старинной мебелью, но только не  красного дерева,  а из карельской
березы. От нее  в столовой всегда  было светло,  да и сама столовая казалась
гораздо просторней, чем была на самом деле. Мебель была изящна и  невысока и
едва достигала  половины высоты стен. Подбиралась  она так  специально.  Ибо
выше  кресел,  горок, стола,  столика  и  серванта размещалась  великолепная
коллекция картин мастеров русской школы конца  прошлого -- начала  нынешнего
века. Картины  Александр  Петрович начал собирать еще  до  войны.  Но  тогда
коллекцию составляли лишь несколько полотен, перешедших к нему по наследству
от тетки. Наиболее ценными из них !k+( картины Корзухина, Перова и небольшой
этюд Айвазовского.  По чистой случайности примерно столько  же  произведений
живописи оказалось у его будущей жены, молодой ленинградской балерины. Когда
они поженились, совместная коллекция Кулешовых  уже  выглядела внушительно и
сразу  же  стала  незаурядным  частным собранием картин. Тогда-то  Александр
Петрович и начал серьезно заниматься пополнением своей коллекции. И стены не
только  столовой,  но  и  бывшей  комнаты  Юли  и  спальни  Кулешовых  мягко
засветились тусклым блеском  золоченых рам.  Кулешовы собирали живопись, как
говорится, для души. Но  со временем это стало их страстью. Когда Юля уехала
из высотного здания, на новом месте  ей больше всего недоставало картин. Она
выросла среди них. На них воспитался ее вкус. Благодаря им она познала смысл
подлинного искусства. Пополняя  свою коллекцию, Кулешовы не  просто собирали
работы  известных  мастеров  кисти,  не просто  приобретали очередной шедевр
живописи.   Они   непременно   заботились   о  том,  чтобы   новая   картина
соответствовала   тому   настроению,   которое  уже  было  создано   другими
произведениями. Так, в столовой преобладали  мягкие тона Левитана, Поленова,
Коровина.  В   кабинете  Александра  Петровича  господствовали  Айвазовский,
Судковский:
     Маргарита  Андреевна  расставила  на столе тарелки, закуску,  разложила
приборы, поставила  бутылку  коньяку  и белого  сухого вина  и как  бы между
прочим спросила Юлю:
     -- Отец не в духе?
     -- Как видишь, -- просто ответила Юля.
     -- Что-нибудь на работе?
     -- Естественно.
     -- Н-да, раньше  он  ко многому относился легче, --  заметила Маргарита
Андреевна. -- Ко многому. Ну, а когда же ты пойдешь в отпуск?
     -- По плану. В конце месяца.
     -- Путевки, надеюсь, уже заказаны?
     -- Игорь ими занимается. Наверно, все будет в порядке.
     --  А  меня, ты представляешь, не  пускают  на  Золотые  пески.  Врачам
почему-то  не  понравилась  моя  щитовидка.  А  я  ничего  не  чувствую,  --
пожаловалась Маргарита Андреевна.
     -- Поедешь в Прибалтику. Разве там хуже?
     -- Не хуже. Но мне тоже хотелось немного загореть. Что они нашли в этой
щитовидке?  --  Юля  не  успела успокоить  мать:  в дверях кабинета появился
Александр Петрович. Маргарита Андреевна спохватилась: -- Несу, несу жаркое.
     -- Давно пора,  -- проворчал Кулешов и сел за стол. Он налил себе рюмку
коньяку,  выпил,  поддел  на вилку  шляпку  белого  маринованного гриба,  не
торопясь прожевал его и вдруг объявил: -- Ну вот и Игорь приехал.
     И  тотчас в  прихожей  раздался звонок. Юля сделала вид,  что  увлечена
телевизором и ничего  не  слышит. Дверь Игорю открыла Маргарита Андреевна. В
течение  дня Юля разговаривала  с мужем по  телефону уже  несколько раз.  Не
вдаваясь в подробности, рассказала  ему  о своей  неудаче и уже выслушала  в
ответ  немало  всяких замечаний,  потому сейчас  не спешила продолжать  этот
неприятный, а главное, как ей казалось, совершенно никчемный разговор. Но он
возобновился,  едва  Игорь сел за стол.  Молчал Александр Петрович, хоть  на
душе  у него  весь этот день, и особенно  после разговора с Ачкасовым, кошки
скребли.  Молчала  юля. Но  Игорю непременно  надо было высказать то, что он
думает по поводу всей этой истории с измерителем. И он,  не обращая внимания
на настроение тестя и жены, обрушил на них целый каскад сердитых реплик.
     --  Не  понимаю,  как  можно   было  допустить  такое  безответственное
отношение к выполнению  столь важного задания? -- взволнованно заговорил он,
недоуменно  пожимая  плечами.  --  Идет  решающая  фаза  испытаний:  В части
присутствует  куча  сотрудников   КБ.   И  в   результате   самое  настоящее
наплевательское отношение к делу!
     "То есть  как это "наплевательское"? -- чуть было не сорвалось с o'k* у
Юли. Но она промолчала.
     -- Да, да! Самое наплевательское! -- повторил Руденко.
     На этот раз Юля не выдержала.
     -- Ты кого конкретно имеешь в виду? -- спросила она.
     -- Я говорю вообще!
     -- Тогда объясни, как можно было предвидеть этот случай? -- потребовала
Юля.
     -- Не знаю.
     Юля усмехнулась.  Манера  мужа говорить "вообще" была ей  знакома очень
хорошо. В начале их совместной  жизни Юля, правда,  ее не замечала и слушала
мужа с  большим  интересом.  Но  потом  эта  манера явилась  для  нее весьма
неприятным  открытием, а позднее у Юли  и  вовсе выработалось к ней  стойкое
ироническое отношение. Понимал ли это Игорь, чувствовал ли проявление иронии
в ее  молчании, сдержанных улыбках -- Юля  не знала. Чаще всего ее казалось,
что Игорь вряд ли даже подозревает об  этом. Будучи человеком самоуверенным,
он никогда не сомневался  в том, что его слово вдруг придется не к месту или
не окажет своего  действия  на слушателя.  И  он  говорил. Вещал. А все, как
правило, его слушали.
     -- Что могла бы, по-твоему, сделать я? -- продолжала допытываться Юля.
     -- Тоже не знаю. Не думал.
     -- Тогда к чему эти упреки?
     --  А  вот Бочкарев мог, -- спохватился  вдруг Игорь.  -- Многое мог. Я
совершенно уверен, что вы не провели с  испытателями ни одного совещания. Ни
разу не собрали их. Не поговорили:
     -- О чем?
     -- Надо было напомнить им об ответственности.  Разве это не сыграло  бы
своей  роли? Да самый элементарный инструктаж непосредственных исполнителей,
проведенный любым из вас:
     -- Их и без нас держат там в ежовых рукавицах, -- заметила Юля.
     -- И тем не менее поразительный факт  налицо! И больше того,  я глубоко
убежден, что в какой-то мере этот случай произошел потому, что Бочкарев даже
там,  на  испытаниях,  не  отказался  от своего предвзятого мнения  о  новом
образце.
     --  Ну знаешь,  упрекать в  недобросовестности Бочкарева  ты  просто не
имеешь права! -- решительно заявила Юля.
     -- Почему?
     Но Юля, и так  уже пожалев о том, что ввязалась в этот разговор, вместо
ответа лишь ниже склонилась над своей тарелкой.
     -- Ты  вспомни, каким активным  был он, когда мы испытывали его датчики
на  аэродроме  в Есино!  Тогда  ни одна мелочь  не ускользала от  его  глаз.
Помнишь? -- запальчиво продолжал Игорь.
     Юля помнила. Бочкарев  прекрасно  организовал  тогда  их  работу. Но  и
здесь, у танкистов,  он тоже не  сидел сложа  руки. И здесь он  сам, хотя по
положению  старшего мог бы этого и не делать, неоднократно выезжал в танке и
на стрельбу, и на вождение. Но даже не это, явно несправедливое, нарекание в
адрес Бочкарева заставило сейчас замолчать Юлю. Игорь знал, Юля уже сообщила
ему, что  и  второй  образец  "Совы",  по  оценке испытателей,  не  оправдал
возлагаемых  на  него  надежд.  И  уж  если  надо  было  говорить  сейчас  о
результатах  испытаний, то,  очевидно,  в первую  очередь об  этой главной и
основной неудаче. А не хвататься за историю с поломанным измерителем, как за
спасательную  соломинку. По  мнению  Юли,  это  выглядело  по  меньшей  мере
постыдно. Ибо ведь в общем-то пока никто не тонул.
     Ответил Игорю неожиданно Александр Петрович.
     --  Я тоже  думаю, что Бочкарев мог бы навести там порядок потверже. Но
обвинять его в  таком смертном грехе, в каком, Игорь, обвиняешь его ты, я не
склонен, -- не глядя на зятя, проговорил он.
     -- И напрасно!
     -- У меня для этого просто нет оснований.
     -- Вы слишком добры к людям, дорогой Александр Петрович.
     -- Я много лет знаю Бочкарева как принципиального человека.
     --  Однако  и  то неопровержимо, что в Есино  при испытаниях датчиков c
Бочкарева налицо была, так сказать,  его личная заинтересованность в успехе.
А сегодня такой заинтересованности нет.  Можно взглянуть на  факты под таким
углом зрения?
     -- Не хотелось бы: -- откровенно ответил Кулешов.
     -- А почему ты молчишь?  Знаешь лучше  нас  всю ситуацию и  молчишь? --
обратился Игорь к жене.
     -- Я устала, -- коротко ответила Юля.
     --  Верно, верно, --  вмешалась  в  разговор  Маргарита  Андреевна.  --
Неужели  вам на  работе не хватает времени для этих  разговоров?  Дома можно
было бы поговорить и о чем-нибудь другом.
     -- Можно, Маргошенька, -- поддержал жену Кулешов. -- К  тому же пока  у
меня  на  столе не будет ленты с  контрольными  записями измерителя,  всякие
разговоры вообще  преждевременны. Так что  давай- ка, дорогой зятек, сыграем
мы с тобой партию в шахматы.
     -- Вот-вот. А мы с Юленькой посмотрим  телевизор, -- обрадовалась такой
уступчивости мужа Маргарита Андреевна.


     Переход  Владимира  Кольцова  на службу летчика-испытателя  явился  для
большинства его  однополчан полной  неожиданностью.  Среди  молодых летчиков
Владимир быстро выдвинулся в полку в число лучших. Летал он грамотно, смело,
со своим особым почерком.  Уже в первый  год  службы после  училища заслужил
несколько  благодарностей   командования.   Ему  досрочно  присвоили  звание
старшего лейтенанта. Потом он стал  капитаном. Вот-вот Владимира должны были
выдвинуть на  новую должность. И вдруг  он  ушел на  испытательскую работу и
очутился в Есеино, на аэродроме одного из  авиационных  заводов. Сергею  он,
конечно, об этом  сообщил. Но  в  подробности не  вдавался. Для Сергея такой
неожиданный поворот в службе брата пока тоже оставался не особенно понятным.
     А  Владимир и на  новом месте  быстро вошел в курс дела. Получил особое
задание и уже больше месяца вместе со своим экипажем испытывал новый прибор,
который должен был обеспечить пилоту  надежную  видимость взлетно-посадочной
полосы не только ночью, но и в любую погоду. Над областью в эти дни небо еще
было голубым, и экипажу Кольцова в поисках ненастья приходилось летать то на
север, то на запад, а то и за Волгу --  лишь бы попасть под грозу, встретить
туман. На испытания вылетали,  как правило, ночью. А до поступления  команды
"На  старт!"  смотрели  телепередачи  или  подыскивали для себя какое-нибудь
другое  занятие по душе  в комнате отдыха.  А она  официально  размещалась в
каменном  здании возле командного пункта.  Там  было светло, чисто, на  полу
разостланы  ковровые  дорожки,   стояла  красивая  мебель  и  поначалу  даже
телевизор и радиола. Но летчики и особенно  техники эту хорошо  обставленную
комнату  не любили. И  предпочитали дожидаться  команды на взлет в маленьком
полосатом домике, расположенном на отшибе  от административных зданий, почти
у самой взлетно-посадочной полосы  заводского аэродрома.  В  домике было две
комнаты.  В одной  из  них  размещался  пункт  метеослужбы.  Другая  служила
подсобкой  до тех пор, пока ее  не обжили техники. Поначалу они использовали
ее как убежище от дождя, а потом и вовсе приспособили для отдыха. Из комнаты
выкинули хранившийся там всякий хлам, занесли в  нее  стулья, стол, железные
солдатские койки, перетащили из  основного здания телевизор и обосновались в
ней  на  славу. От  штатной,  хорошо  оборудованной  комнаты  домик  выгодно
отличался тем, что в него никогда не заглядывало начальство:
     В  одну  из  сентябрьских   ночей  в  полосатом  домике,  на   половине
метеорологов, слышались настойчивые голоса.
     -- Псков! Псков!  Сообщите метеосводку! -- запрашивал один  из дежурных
и,  получив  данные, быстро записывал их на  бланке.  -- Понял. Пять баллов.
Спасибо.
     -- Великие Луки! Великие Луки!  -- вызывал  другой.  --  Дайте  сводку!
Дайте сводку!
     --  Нарьян-Мар! Нарьян-Мар!  Сообщите  высоту облачности! Направление и
скорость  ветра! Так.  Повторите. Понял, --  терпеливо /`.$.+& + запрашивать
первый.
     А  в  это время в комнате  по соседству тоже шла  не  менее напряженная
"работа".  Экипаж  Кольцова-младшего  азартно   забивала  "козла".  Командир
корабля Владимир Кольцов, борттехник, штурман и бортрадист, завладев большим
столом, оживленно подбадривали друг друга.
     -- Володя! Дай "рыбу"! -- командовал штурман.
     --  Дай  отбомбиться! Раз! Два! --  С грохотом выставил сразу два дупля
Владимир.
     Кто-то из  соседнего  экипажа,  устроившись в  углу  комнаты,  негромко
напевая,  играл на  гитаре. Тихий голос певца и  мелодичный  перезвон  струн
из-за возгласов  играющих почти  не  были слышны.  Но в те короткие  секунды
затишья,  когда доминошники  вдруг  замолкали,  гитара  звучала  удивительно
уютно.
     -- А мы по хвосту! -- отпарировал после короткого раздумья бортрадист и
с таким грохотом опустил на стол костяшку, что  жалобно звякнула стоявшая на
тумбочке недопитая бутылка боржома.
     По  соседству  с доминошниками  за  маленьким столиком  склонились  над
шахматной доской второй  пилот и его партнер. Доминошники  явно мешали им. И
второй пилот, не выдержав, проворчал:
     -- И чего орут, как сумасшедшие?
     Но экипаж Кольцова и  не  думал снижать накал  "боя", и удары  по столу
следовали один за другим.
     -- Давай!
     -- Без меня!
     -- Не слышу!
     -- Говорю, без меня!
     -- Ехали мы,  ехали селами, станицами: --  затягивал "прокатившийся", и
комната наполнялась веселым хохотом.
     --  У,  жеребцы!  --  негодовал  второй  пилот. -- Ну  подождите, козлы
проклятые! -- Он  проворно подошел к тумбочке, снял с  бутылки соску,  ловко
натянул  ее  на водопроводный  кран  и  наполнил  водой.  Как  только  соска
раздулась, он направил ее на  играющих и  разжал  пальцы. Соска, как ракета,
устремилась  вперед  и  врезалась в  самую  гущу  играющих.  Холодный  взрыв
разметал  доминошников.  Компания  вскочила  со  своих  мест  и бросилась на
второго  пилота. Тот, недолго думая, юркнул под  койку. Бортрадисту, однако,
удалось схватить его за  ногу. На полу  завозилась куча мала. И  неизвестно,
какая  суровая кара постигла бы легкомысленного шахматиста за его откровенно
агрессивное намерение, если  бы из  динамика,  висевшего на  стене, вдруг не
послышалась требовательная команда:
     -- Первый,  на старт!  Первый, на  старт!  Командиру  корабля  получить
задание! Командиру получить задание!
     Куча  мала рассыпалась. Летно-подъемный  состав,  отряхиваясь на  ходу,
поспешил к двери.


     В  штаб  Кольцов  прибыл точно  в назначенное  командиром полка  время.
Настроение у него было мрачное. Разговор, как  он предполагал,  предстоял не
из приятных, и капитан хмурился.
     -- По вашему приказанию прибыл, -- доложил он Фомину.
     Фомин взглянул на часы, кивнул:
     -- Проходите.
     Кольцов подошел к столу.
     Фомин выдвинул из  стола  верхний ящик,  достал  личное  дело Кольцова,
раскрыл его, поднял на капитана глаза, продолжил:
     -- Тут два  ваших  рапорта  с  просьбой,  чтобы вас  перевели  ближе  к
технике. Причем оба раза мотивировали  свою  просьбу тем,  что такой переход
даст вам возможность полнее использовать свои знания. Мне неизвестно, почему
вам до сих  пор отказывали. Резолюций  на  рапортах нет. Но я  хочу спросить
вас, что думаете о своей просьбе вы теперь?
     Кольцов  не  сразу  нашел,  что  ответить.  В начале  своей  службы  он
действительно  подал  рапорта Лановому. Работать  с людьми оказалось намного
сложнее,  чем  он  предполагал. К  тому  же рота была  далеко не  (' лучших.
Офицеров просто не хватало.  Молодые  солдаты не ладили  со  "старичками". И
хотя серьезных нарушений дисциплины  в  подразделении не замечалось, Кольцов
почувствовал, что поднять роту на ноги у него не хватит ни опыта, ни знаний.
Тогда он только-только освоил  обязанности командира  взвода  -- и вдруг это
новое назначение. Так и случилось, что, покомандовав ротой месяц, он написал
рапорт. А потом  и второй. Но Лановой  категорически отказался удовлетворить
его просьбу. Он  доукомплектовал  роту  молодыми офицерами,  назначил нового
зампотеха, поддержал Кольцова добрыми  советами, и дело стронулось с мертвой
точки. Осенью рота  отлично  отстрелялась.  В  ней появились  первые мастера
вождения: Кольцов увидел  в  службе  еще одну, и, пожалуй, самую интересную,
сторону -- конкретные результаты своей работы.
     -- Но я  уже давно сработался с  людьми, -- вспоминая  сейчас все  это,
ответил Кольцов Фомину.
     -- Если  я переведу вас, допустим, в ремонтную  мастерскую, там вы тоже
будете не один, -- заметил Фомин.
     "Ловко  все обернулось", --  с  обидой  подумал  Кольцов.  Но возражать
командиру  полка  не  стал.  Не  позволило  самолюбие. Вины за собой  он  не
чувствовал никакой. И потому сказал коротко:
     -- Вам виднее.
     -- Хорошо. Возможно, мы  так и сделаем, -- кивнул Фомин. Он намеревался
сказать  что-то  еще,  но  дверь  бесшумно  отворилась,  и в  кабинет  зашел
подполковник Лыков. Он подошел к Фомину и протянул ему какую-то бумагу.
     -- Только что. Из штаба округа.
     Фомин быстро  прочитал  текст. Посмотрел  на Лыкова,  словно видел  его
впервые, потом на Кольцова. Снова прочитал текст, и на лице у него мелькнуло
что-то вроде гримасы. Ник кому не обращаясь, он многозначительно протянул:
     -- М-да-а:
     К Фомину подошел Доронин, взял у него телеграмму, прочитал вслух:
     --   "Встретьте,   разместите,   обеспечьте  все  необходимые   условия
продолжения    работы   инженера-конструктора    Ю.А.Руденко.    Заместитель
командующего войсками округа генерал-лейтенант Бондарев".
     "Юлия  Александровна? Юля?! -- чуть не вскрикнул  Кольцов,  забыв сразу
обо всем. -- Она снова будет здесь!"
     --  Значит, решили работу продолжать. Хорошо, -- возвращая  телеграмму,
проговорил Доронин. --  Очень  хорошо. Ну  что ж, мы готовы:  и встретим,  и
разместим, и обеспечим. Приборы с танков не снимали?
     -- Все на местах,  -- ответил Кольцов  и  мысленно улыбнулся: "Господи,
Юля! Хорошо-то как!" В том, что продолжать испытания придется именно ему, он
не сомневался.  Нарушить приказ командующего  округом,  которым  когда-то  в
качестве  испытателей "Совы"  назначили его  роту, не посмеет  никто. Это он
знал. И потому, обращаясь к Доронину, спросил безо всяких обиняков, словно и
небыло только что  тут ни разговора  о его  рапортах, ни  решения  командира
полка:
     -- Когда же она приезжает?
     Доронин снова заглянул в лежащую на столе телеграмму и пожал плечами:
     -- Конкретно не указано:
     -- Значит, надо встречать с каждым поездом, -- подсказал Лыков.
     -- Значит, так, -- согласился Доронин.
     -- Да, другого выхода у нас нет, -- словно очнувшись, подтвердил Фомин.
Все почему-то переглянулись, явно почувствовав облегчение. Фомин заметил это
и добавил: -- Естественно, приказ  заместителя командующего несколько меняет
положение.  Вам,  товарищ  Кольцов,  придется продолжить испытания.  Но  как
только эта работа закончится, мы выполним принятое решение.
     Кольцов ничего не ответил. "Интересно, с чем же она приедет? -- подумал
он. -- Неужели они так быстро сумели сделать новый измеритель? А может, он у
них уже был?"
     Он  подумал об  измерителе, а  увидел перед собой Юлю.  Сначала b  *.),
какой она  была при  их первой  встрече  ночью у вышки, холодной и  строгой,
почти сердитой. А потом -- в тот последний вечер, когда они разговаривали на
балконе у Борисовых, -- совсем  другой, непосредственной,  очень домашней  и
теплой. Он даже вспомнил ее духи -- ландыш с миндалем:
     --  Вам поручается встретить  инженера  Руденко,  товарищ  Кольцов,  --
прервал  его  воспоминания Фомин. -- Разместим мы  ее, очевидно,  там  же, в
клубе. А  насчет испытаний: Я от  вас категорически требую  отнестись  к ним
самым серьезнейшим образом!  Можете вы  хоть раз обойтись безо  всяких ваших
рационализаций?
     -- Могу!
     -- Вот  и потрудитесь! А  вы, -- обернулся Фомин к начальнику штаба, --
освободите капитана на время испытаний от всяких других дел. Ни в наряды, ни
в какие комиссии, никуда не назначайте.
     -- Понял, -- слегка поклонился Лыков.
     -- И последнее, -- понизил голос Фомин. -- Раздобудьте где-нибудь букет
цветов поприличней. Все-таки женщину встречать поедете:
     -- Есть, товарищ  подполковник! Обязательно! --  совсем  бодро  ответил
Кольцов и вышел из кабинета.


     Чем  ближе   подъезжала  Юля  к  станции  назначения,  тем  откровеннее
испытывала  она  желание,  как  можно  скорее  заполучить  повторные  данные
испытаний "Совы".  Причин  такого  нетерпения  было  несколько.  Главная  же
крылась в  том, что  ей  самой  -- лично для  себя  и как  специалисту  -  -
побыстрее хотелось разобраться во всей этой ситуации с прибором. Она отлично
запомнила   слова  Ачкасова,  сказанные  им  при   возвращении   в   Москву:
"Удивительно  упрямо  не  дается  нам эта  система:  Ходим где-то  около:  а
результатов пока  нет  и нет:"  И полностью  разделяла  его мнение. В работе
действительно  наступил   какой-то  затор.  Она  явно  застопорилась,  пошла
вхолостую. Юля вернулась  из командировки, ясно отдавая себе  отчет, что все
их  старания  за  год практически не  принесли  почти  никаких  качественных
улучшений прибору. На нее глубокое впечатление  произвела беседа с Кольцовым
и другими испытателями, знакомство с отчетом капитана,  который  тот доверил
ей. Правда,  изучить  этот отчет до конца,  досконально разобраться  во всех
сделанных  там  выводах  Юля  тогда  не  смогла.  Так  уж  получилось,  что,
просмотрев этот отчет, она почти сразу передала его Ачкасову, оставив у себя
лишь записи  сделанных  Кольцовым  контрольных  замеров. Ачкасов  обещал  ей
вернуть  тетрадь. Но так  до сих  пор и не  вернул.  Но Юля все же уже тогда
поняла: к  мнению Кольцова необходимо отнестись самым серьезным образом. Оно
во многом созвучно с мнением Бочкарева, Окунева,  отчасти с ее собственными,
да и некоторых других сотрудников КБ, предлагавших в свое время иное решение
принципиальной схемы прибора.
     Она высказала  тогда все  это отцу. Но Кулешов отнесся к ее доводам, по
меньшей мере,  как к незаслуживающим  внимания. Больше того, он убедил юлю в
том,  что она  просто  не  имеет  права доверять  при  решении столь важного
вопроса чьим бы то ни было записям. "Да мало ли кто чего и как запишет! А ты
всему верь.  А если закралась ошибка? Элементарная, в конце концов,  описка?
Как тогда?"  -- гремел его бас. И  Юля, припертая, что  называется,  к стене
этими  и  еще  более  вескими аргументами  ведущего  конструктора Вольского,
заколебалась. И потому, почувствовав свои позиции уязвимыми, так нетерпеливо
хотела теперь поскорее во всем разобраться:
     А  поезд все  мчался  вперед  и вперед. И за  окном вагона мелькали  то
холмы, то поля, то перелески, то деревни, то бурые оползни оврагов. Раза два
за утро небо заволакивали жиденькие, серенькие тучки и начинал капать дождь,
и  Юля пожалела, что не взяла с собой резиновых сапожек. Впрочем, о сапожках
она вспомнила так,  мимолетно, между раздумьями о предстоящей работе, о том,
чем ей предстоит заниматься в эти дни.
     Неожиданно лес, вплотную примыкавший  к  дороге, расступился.  Вправо и
влево от полотна потянулись поля.  За поворотом показалась c&%  знакомая Юле
станция.  Юля вернулась в купе, взяла чемодан, перекинула через руку  плащ и
вышла в тамбур. Юле не хотелось спешить. Она не знала наверняка, встретят ее
или  нет. Но  почему-то  надеялась, что встретят, и  обвела перрон взглядом.
Знакомых не  оказалось. Но не успели лязгнуть  буфера  ее вагона, как словно
из-под  земли вырос Кольцов  с огромным букетом  цветов. Капитан,  очевидно,
опаздывал к встрече и  перед самым приходом поезда бежал,  потому что тяжело
дышал, хотя улыбался и смотрел на Юлю веселым взглядом.
     -- Наконец-то! -- вместо приветствия проговорил он и, дождавшись, когда
Юля сошла с подножки, добавил: -- Третий поезд встречаю!
     -- Здравствуйте! -- улыбнулась ему как старому знакомому Юля.
     -- Здравствуйте, Юлия Александровна!  Это вам от всех  нас, -- протянул
ей Кольцов букет.
     --  Спасибо. На такую пышную встречу, признаться, я и не  рассчитывала.
-- Кольцов взял у нее чемодан, проводил к машине. Как только газик тронулся,
Юля спросила Кольцова: -- Ну как вы тут живете? Что у вас нового?
     -- Вас ждем, -- не переставая улыбаться, ответил Кольцов.
     -- Могла ведь и не я приехать, -- заметила Юля.
     -- Очень было бы плохо.
     -- Прибор получили?
     -- Вчера.
     -- Надеюсь, в дороге не пострадал?
     -- Целехонек. Уже установили. И опробовали.
     -- Где же?
     -- На танкодроме. Там все вымерено-перевымерено. Есть с чем сличать.
     -- Где меня расположить собираетесь?
     -- На старом месте. А хотите?..  -- вдруг засветился идеей  Кольцов. --
Могу у своей бывшей хозяйки. Я у нее четыре года жил. Домик чистенький.  Сад
прекрасный. Она  одна. Неплохо  готовит.  И главное -- в шесть ноль-ноль вас
никто не будет будить.
     Юля задумалась.
     -- Попали в точку. Грешница. Поспать утром люблю:
     -- И на доброе здоровье.
     -- А где это? -- спросила Юля. -- Да и сдаст ли она?  Я  ведь  всего на
пару дней.
     --  Если я попрошу, сдаст хоть на один  вечер!  --  заверил Кольцов. --
Дружно очень жили. А дом ее рядом.
     --  Давайте попытаем счастья,  -- согласилась Юля и,  словно извиняясь,
добавила: -- Уж очень в этом вашем клубе все же неуютно.
     -- На Садовую, дом двенадцать, -- скомандовал Кольцов водителю. - - Что
вы о себе ничего не рассказываете? Как вас встретили в Москве?
     Юля,  прежде  чем ответить, подумала. Посмотрела  куда-то  вдаль  через
стекло дверцы кабины. Сказала неторопливо, будто подбирая слова:
     -- Так ведь, естественно, не поздравляли с победой.
     -- И  очень  зря,  между прочим, --  в тон  ей  ответил  Кольцов. -- Вы
оказали  им  немалую  услугу.  Ваш  доклад  должен  был  насторожить людей с
головой.
     --  Это  было, -- улыбнулась каким-то своим мыслям Юля. -- И не  только
насторожил, но и рассердил. Особенно шефа.
     -- На себя надо было сердиться, -- заметил Кольцов.
     -- Возможно, если бы я чем-то смогла подкрепить этот доклад.
     -- А наши отчеты?
     --  Сергей:  простите,  Дмитриевич?  --  не  сразу  вспомнила  отчество
капитана  Юля. -- В ваш отчет не до конца  верю даже я. А вы хотите, чтобы с
ним так легко согласилось руководство КБ. Да только из-за престижа никто  не
захочет принимать их всерьез.
     --   При  чем  тут  престиж?   --   нахмурился   Кольцов.  --  Решается
государственное дело. А вы -- престиж. Это уж скорее узколобость дает о себе
знать, а не престиж.
     --  Не  согласна,   --  укоризненно  покачала  головой  Юля.  --  Перед
руководством задача не  такая  уж простая. В  данной ситуации мало /`('- bl,
что у вас  хорошо. Надо еще честно сказать, что у самих плохо. А это кому же
хочется?
     -- Все равно признaют!
     -- Может быть:
     -- Голову даю на отсечение! -- запальчиво бросил Кольцов.
     -- Не лучший аргумент, -- усмехнулась Юля. -- А вдруг  замеры обернутся
против вас?
     -- Исключается!
     -- Сегодня же выяснится.
     -- Вы даже не будете отдыхать? -- удивился Кольцов.
     -- Успею. День  длинный, -- ответила Юля и насторожилась: -- А может, у
вас не все готово?
     -- Абсолютно все! -- заверил Кольцов.
     -- Тогда сегодня, -- подтвердила Юля и попросила: -- Давайте закурим.
     Кольцов мигом достал сигареты. Щелкнул зажигалкой. Дальше  ехали  молча
до  самого дома. Кольцов  почему-то подумал: "А отчество  мое  забыла!  -- И
почувствовал неприятный осадок досады. -- А  я-то: Юлия  Александровна! Юля!
-- Досада задела самолюбие. Стало еще обидней. - - А почему, собственно, она
должна была обо  мне думать, да еще помнить мое отчество? -- Кольцов глубоко
затянулся.  Ответ сформулировался сам собой донельзя  четко:  -- Ничего она,
дорогой, не должна. Так это и запомни!"
     --  Вот, номер двенадцать, -- объявил неожиданно водитель  и затормозил
машину. Газик остановился возле резной калитки. Кольцов  проворно  вылез  из
кабины, помог  сойти  Юле.  Они зашли во  двор. Пока  шли  к крыльцу, Юля по
достоинству оценила новое место. Сад вокруг дома  был поистине  великолепен.
Дом с двумя террасами и светелкой привлекал чистотой. Хозяйка приняла гостей
тепло, без всякой лишней суеты.
     -- Пожалуйста, -- пригласила она Юлю на свободную половину. -- На день,
на  два  --  сколько  поживете.  Я буду только  рада. Все живой  человек  за
стенкой.
     Минут через десять Кольцов уехал в полк.  А  с  наступлением  темноты в
полку появилась Юля. Ее, как и полагается, встретили Фомин, Доронин и Семин.
Фомин сообщил ей,  что техника к  испытанию готова. Доронин поинтересовался,
как Юля устроилась на  новом месте. Юля ответила, что ей все очень нравится.
Фомин заметил:
     -- Кольцов все-таки неисправим:
     Юля  не очень поняла, к  чему относятся эти слова, но расспрашивать  не
стала.
     В  парк боевых машин  Юлю  проводил  Семин.  Здесь, на  площадке  перед
воротами, уже стоял танк с бортовым  номером "01", возле которого находились
Кольцов,  Чекан  и еще  несколько танкистов. Юля узнала Чекана и  приветливо
поздоровалась с ним.
     -- Продолжим? -- Она пожала ему руку.
     -- Можно и снова все начать, -- с теплой улыбкой ответил Чекан.
     -- У вас все готово? -- спросил Семин Кольцова.
     -- Так точно, -- сдержанно доложил Кольцов.
     -- В  таком  случае  приступайте к  выполнению  задачи! --  скомандовал
Семин.
     -- А знаете, я тоже поеду, -- сказала вдруг Юля.
     -- Вы? -- удивился Кольцов. -- Зачем?
     -- Вы же обязательно набьете себе шишек в этой железяке! -- похлопал по
броне танка Чекан.
     -- Ничего! -- успокоила его Юля.
     Семин  тоже не ожидал такого оборота дела  и тоже  попытался отговорить
Юлю. Но она была непреклонна.
     --  Не  обижайтесь, Сергей  Дмитриевич,  -- сказала она, -- но я вам не
доверяю.
     --  Ну если  так, -- нимало  не обиделся Кольцов,  --  тогда,  конечно,
другое дело.  Тогда пожалуйста. Только  обязательно  наденьте  комбинезон  и
шлемофон. Иначе и в самом деле вам несдобровать.
     -- Благодарю за заботу, -- сказала Юля. -- От формы не .b* 'k" nal.
     Кольцов послал Звягина в роту за комбинезоном. А когда его принесли, он
еще раз попытался отговорить Юлю.
     --  И  все  же,  честное  слово,  вы  напрасно  беспокоитесь.  Никакого
удовольствия от этой поездки не получите.
     -- Поеду. И непременно! -- категорически ответила Юля.
     -- Тогда прошу. -- И Кольцов протянул Юле руку.
     -- Спасибо, я сама, --  отказалась от помощи Юля и решительно подошла к
танку. Но забраться на броневую махину оказалось не так-то просто.
     --  Звягин, покажи,  как  это  делается, -- приказал  Кольцов командиру
танка.
     Сержант  в считанные секунды оказался на броне. И  уже оттуда  протянул
Юле руку. На этот раз Юля перечить не стала. Кольцов поднялся на борт следом
за ней. Помог Юле залезть в люк башни, усадил ее на место командира орудия.
     -- А вы где разместитесь? -- участливо спросила Юля.
     -- У меня свое место, -- объяснил Кольцов. -- Осваивайтесь.
     Он подключил Юлин шлемофон в сеть танкового переговорного  устройства и
снова поднялся  над  башней.  Теперь ему самому стало интересно узнать,  чем
кончится вся эта история.
     -- Дождись моего возвращения, -- предупредил он Чекана.
     -- Понял! -- коротко ответил Чекан и вздохнул: -- Женщина в танке! Мама
родная! Только этого нам еще не хватало.
     -- Прекратите! -- остановил Чекана Семин. -- А  вы, товарищ Кольцов, не
теряйте времени.


     Танк взревел и, окутавшись сизым дымом выхлопа, устремился вперед. Пока
он  двигался по  городку,  Юля  сидела спокойно, с любопытством  разглядывая
механизмы  наводки  орудия.  Но как  только  Ахметдинов  свернул с  булыжной
мостовой на проселок, на выбитую десятками машин дорогу на  стрельбище,  Юля
вспомнила предупреждение  Кольцова. Нет, ее не качало. Ее  просто бросало от
стенки к стенке. И если бы не шлемофон, она уже не раз больно ударилась бы о
броню.  Кольцов,  заметив  ее беспомощные  движения,  скомандовал  механику-
водителю:
     -- Полегче, Акрам, полегче! Куда летишь?
     -- Я и так еле еду, -- проворчал в ответ Ахметдинов.
     --  Полегче! -- громче  повторил Кольцов и нагнулся к Юле: -- За  пульт
держитесь, Юлия Александровна.  А ногами упритесь  вот сюда.  Сразу обретете
устойчивость.
     Юля послушалась совета. И с благодарностью ответила:
     -- Верно, так лучше. Спасибо.
     --  А ведь я только сейчас  понял: это в общем-то очень здорово, что вы
отважились на поездку! -- явно довольным тоном проговорил Кольцов.
     Они были  уже на  стрельбище. Здесь качало еще сильней.  Танк все время
наезжал на какие-то  насыпи, опускался  в ямы,  что-то объезжал.  На  экране
"Совы" то и дело мелькали выбоины, спуски, подъемы.
     -- Сейчас появятся цели. Наблюдайте, -- предупредил Кольцов.
     --  Готова.  По-моему, видимость  вполне  удовлетворительная,  --  дала
оценку прибору Юля.
     -- Обзор хороший. Претензий нет, -- согласился Кольцов. -- Только этого
нам мало. Видите под деревом орудие?
     -- Вижу.
     -- Каково, по-вашему, до него расстояние?
     -- Метров триста.
     -- В том-то и дело, что больше двух километров.
     -- Не может быть!
     -- Может, Юлия Александровна. Стоп! -- скомандовал Кольцов. Танк замер.
     -- Как же вы определили дистанцию? -- все еще не верила Юля.
     -- В данном случае  я сам эту цель устанавливал. А чтобы вы c!%$(+(al в
ошибке  прибора,  можно проверить дальность шагами. Не  хотите?  Вот  карта.
Пожалуйста,  измеряйте по  карте.  И  самое  для вас веское  доказательство:
давайте сделаем контрольный замер.
     -- Давайте.
     Кольцов поднялся над башней, нажал кнопку измерителя.
     -- Проверяйте. Я не ошибся.
     Юля нетерпеливо припала глазом к окуляру.
     --  Да, две тысячи триста сорок метров: -- механически подтвердила она.
-- Но, возможно, это частный случай?
     -- Пусть будет так, -- не стал спорить Кольцов. -- Продолжим. Вперед!
     Танк снова двинулся в темноту ночи. Какое-то время ехали молча.
     -- Я готов сделать двадцать, тридцать таких замеров. Но, честное слово,
не порадую вас ничем: -- словно оправдываясь, начал разговор Кольцов.
     Но Юля не дала ему договорить.
     -- Давайте так и сделаем. За тем я и приехала, -- сухо сказала она.
     "А  ты, однако, упряма! --  подумал Кольцов. -- Только  надолго ли тебя
хватит? А как прикажешь испытывать твою "Сову" в тумане? В дыму? В огне?"
     Очередная проверка также не оправдала Юлин глазомер. Кольцов в качестве
мишени  выбрал  бронетранспортер. На  экране приборов  он  виделся  крупным,
словно  пачка сигарет, прямоугольником.  И Юля  справедливо решила,  что  уж
теперь-то  цель  совершенно  точно расположена  рядом. Но в действительности
бронетранспортер оказался далеко за пределами прямого выстрела.
     И в третий, и в четвертый, и еще много раз  за эту ночь ошибалась  Юля,
наблюдая за  местностью по экрану  "Совы". Она  пыталась как-то  сопоставить
ошибки,  вывести хоть  какую-нибудь  закономерность  их  возникновения, хоть
как-то  попытаться  предусмотреть их. Но так и не смогла. И вынуждена была в
конце  концов признать, что решать с помощью "Совы" такую важную задачу, как
определение   расстояний,    практически    невозможно.   Впрочем,    особой
неожиданностью для Юли это не явилось. Уж кто-кто, а она  отлично знала, что
в свое время, когда "Сову"  только еще  проектировали, специально этим,  как
казалось тогда, узким вопросом никто не занимался. В ту пору все думали лишь
о том, чтобы максимально увеличить дальность видимости прибора, а также угол
его  зрения. Не  было для  Юли  это  непредвиденной  откровенностью также  и
потому,   что  об  этом  существенном  недостатке  прибора  в  своем  отчете
предупредил   Кольцов   и   даже   обосновал   математическими   выкладками.
Теоретическую физику он знал так, как, пожалуй, ее не знал в КБ никто. И все
же, несмотря  на все  это, ей не  хотелось  признавать себя побежденной. Все
казалось, что дело вовсе не в приборе. Что надо лишь хорошенько освоить его,
научиться как следует им пользоваться.
     Кольцов  терпеливо выводил  танк  то  на  одну,  то на другую цель.  Не
пытался  давать  советы,  не подсказывал.  Он словно  говорил ей всем  своим
поведением: "Сама,  сама  во всем  разбирайся". И Юля наконец разобралась  и
сказала с плохо скрытой досадой:
     -- Пожалуй, хватит.
     Кольцов, казалось, только этого и ждал.
     -- В таком случае проверим наши возможности в дыму? -- быстро предложил
он перейти ко второй части испытаний.
     -- Давайте, -- покорно согласилась Юля.
     Кольцов передал по радио команду и обратился к механику-водителю:
     -- Акрам! Низину возле вододрома знаешь? Сворачивай туда.
     Танк  развернулся  и двинулся почти в обратном направлении. От  резкого
поворота к горлу Юли  подступила  тошнота. Но  она сделала  глубокий  вдох и
подавила  спазму.  Однако  Кольцов заметил, как Юля  на  момент  полузакрыла
глаза, и участливо спросил:
     -- Может, передохнем, Юлия Александровна?
     -- Спасибо, -- поблагодарила Юля. -- Давайте лучше скорее заканчивать.
     Но двигаться до низины, в которой Кольцов,  как в  наиболее удобном для
эксперимента месте, установил дымовые шашки и только что по радио дал приказ
поджечь  их,  не  пришлось.  Видимость  на  экране  прибора  заметно  начала
ухудшаться. Очертания  предметов  стали расплывчатыми,  дальность наблюдения
резко снизилась.
     Кольцов привычно запросил механика-водителя:
     -- Как видишь, Акрам?
     -- Муть пополз:
     -- Откуда?
     -- Откуда всегда ползет.
     -- Значит, туман. А я думал, у меня прибор забарахлил.
     -- Фару можно включить? -- спросил Ахметдинов.
     -- Еще чего!  Ты уж как-нибудь по прибору ловчи, -- стараясь  выдержать
серьезный тон, ответил Кольцов.
     -- Да я ничего не вижу!
     -- А вы что видите, Юлия Александровна? -- обратился Кольцов к Руденко.
     --  Да  вообще-то  тоже почти ничего, -- ответила Юля,  как  показалось
Кольцову, уставшим и безразличным  тоном. -- Но это вполне естественно: дым,
туман. Нам это известно:
     -- Вам-то да. А  механику-водителю  от этого не  легче! Включай, Акрам,
ближний свет, помогай "Сове".
     Танк снова рванулся вперед.
     --  В дыму,  Юлия  Александровна,  еще  хуже. А в  огне  "Сова"  совсем
слепнет, -- продолжал Кольцов, -- впрочем, сами сейчас во всем убедитесь.
     Колея в низине была сильно выбита. Танк переваливался с борта на борт и
с  носа на корму,  как челн в  штормовую погоду. На экране  "Совы" в  мареве
тумана  мелькали  то  верхушки   деревьев,  то  бесформенные   нагромождения
вывороченной гусеницами земли.  До намеченного рубежа  оставалось еще метров
триста. И вдруг Юля взмолилась:
     -- Сергей Дмитриевич, давайте остановимся. Я больше не могу.
     -- Стоп! -- скомандовал Кольцов.
     Танк остановился, словно налетел на невидимое препятствие.
     -- Мне плохо, -- призналась Юля и добавила:  -- Странно: А на машине  я
езжу очень легко.
     --  Я же предупреждал,  что  это  не  "Волга",  -- сдержанно  улыбнулся
Кольцов и открыл люк башни. -- Хотите сойти на землю?
     -- Хочу.
     Кольцов  вылез  на  броню  первым.  Отключил  переговорное  устройство.
Спрыгнул  вниз. Под  ногами  чавкнула  болотная жижа.  Ночь  мягкой темнотой
прикрыла  низину.  Далеко за лесом  гудел трактор.  И  в такт  ему  басовито
рокотал двигатель танка.
     Тем  временем  Шульгин  помог  подняться  Юле. Юля  вылезла  на  корму,
протянула Кольцову руку.
     -- Подождите, -- остановил  ее Кольцов. -- Шульгин, отдай инженеру свои
сапоги. А сам наденешь мои кеды.
     -- Сапоги? -- явно с удивлением переспросил заряжающий.
     -- Сапоги! -- повторил Кольцов.
     -- Да она же в них утонет.
     -- Шуль-гин!
     -- Да у меня ж сорок пятый!..
     -- Ты все понял?
     -- Да мне что, жалко?
     Заряжающий  на миг скрылся  в башне  и,  вновь появившись,  передал Юле
сапоги.
     --  Надевайте.  Здесь  сыро.  Прямо  с  туфлями  в  них  залезайте,  --
посоветовал Кольцов.
     Юля  не спорила. Теперь  она  во  всем соглашалась  с капитаном. Надела
сапоги  и,  снова  ища опоры,  протянула  Кольцову руку.  Кольцов  помог  ее
спрыгнуть с борта, помог удержаться на ногах.
     --  Это  пройдет. Подышите --  и пройдет, -- подбодрил он Юлю. -- Запах
солярки, да еще горелой, не все переносят:
     -- А можно назад пешком? -- спросила вдруг Юля.
     -- Еще больше устанете.
     -- Я хожу хорошо! -- поспешно заверила Юля.
     -- Пойдемте, - не стал возражать Кольцов. -- Только зачем же топать всю
дорогу?  До  развилке  дойдем,  а  там  сядем  на  машину.  Шульгин, передай
дежурному, чтобы к развилке машину прислали. Понял?
     --  Так  точно!  --  ответил  солдат  и скрылся в башне. Танк  двинулся
вперед. И сразу то место, где стояли Кольцов и Юля, утонуло во мраке.
     Темнота была настолько густой, что Юля забеспокоилась:
     -- Как же мы пойдем?
     -- Не в  тайге.  Доберемся,  -- усмехнулся Кольцов  и включил  фонарик.
Узкий  луч выхватил из-под ног мокрую траву с  искрящимися на ней капельками
росы, кочки,  вывороченный  гусеницами  дерн. Черные, казавшиеся  бездонными
колеи тянулись в глубь низины.  И где-то вдали, в  самом конце их,  время от
времени во  мраке  вспыхивали  и  пропадали красные  габаритные  огни танка.
Кольцов проводил их взглядом и сказал:
     -- А мы пойдем в сторону:
     Он ступил в широкую колею, но его тотчас же схватила за руку Юля.
     -- Нет уж, теперь я от вас не отстану, -- сказала она  и почти вплотную
прижалась к Кольцову.
     Они шли рядом, стараясь не мешать друг другу. Идти по жидкой грязи было
легче. Но там, где земля была  тверже  и  липла к ногам  вязким  тестом, Юля
сразу начинала отставать. Кольцов никуда  не спешил.  И был бы рад  вот так,
рука  об руку,  бродить  с инженером  по стрельбищу  хоть  до  утра.  Но  он
почувствовал, что Юля очень устала, и ему стало жаль ее.
     -- Вот не послушались вы меня: -- начал было он почти с укором.
     -- Я вас великолепно слушаюсь, -- прервала его Юля.
     -- Неправда. Не доверили нам самим провести испытания.
     -- Я и не могла этого сделать, -- непреклонно ответила Юля.
     -- Могли. Вполне могли.  А уж отложить  замеры на день, отдохнуть после
дороги и вовсе могли без всякого ущерба для дела.
     На это Юля не сказала ни слова.
     -- Ну да будет вам наука, -- продолжал Кольцов.-- А  уж следующий заезд
я прямо за полковым забором проведу.
     -- Следующего не будет, -- сказала Юля.
     -- То есть?
     -- Не нужен он. Мне и так все ясно. Ой! -- вскрикнула вдруг Юля.
     -- Что случилось?
     -- Сапог потеряла, -- засмеялась Юля.
     -- Господи, я испугался, думал, ногу подвернули, -- признался Кольцов.
     -- И сапог жалко:
     --  Найдем! --  шаркнул лучом по колее Кольцов. --  Не заяц, не убежит.
Вот же он!
     --  Ваш солдат не зря предупреждал.  Они мне и правда  великоваты,  - -
снова засмеялась Юля.
     -- Стой! Кто идет? -- раздался неожиданно в темноте властный окрик.
     Кольцов и Юля, опешив, остановились.
     -- Тьфу ты черт! -- вполголоса вдруг выругался  Кольцов. -- Я и  забыл,
что тут сторожевой пост выставили.
     -- Стой! Кто идет? Стрелять буду! -- снова послышалось в темноте.
     -- Это я, капитан Кольцов! -- назвал себя Кольцов.
     И в этот момент, как назло, погас фонарик.
     -- Чтобы тебя разорвало! -- в сердцах прошипел Кольцов, тряся фонарик.
     -- Ло-жись! -- скомандовал часовой, и  в темноте ночи гулко раскатилась
автоматная очередь.
     Кольцов, не  мешкая,  схватил Юлю  за  плечи и  свалил на  землю. Он не
видел, куда она упала. Но,  почувствовав, как быстро у него самого на локтях
и коленях промок комбинезон, понял: и под ней такая же !.+.b(- .
     -- Ни в коем случае не поднимайтесь! -- шепотом предупредил он.
     -- А зачем он стрелял? -- тоже шепотом спросила Юля.
     -- Порядок такой.
     -- Ничего себе!..
     -- Вы уже промокли?
     -- До костей.
     -- Двигайтесь ко мне. Тут вроде посуше, -- предложил Кольцов.
     Юля проворно подтянулась к нему.
     --  Сейчас  попробую с  ним  поговорить,  -- сказал Кольцов  и окликнул
солдата: -- Караульный! Это я, капитан Кольцов. Ты что, не узнаешь меня?
     Часовой молчал.
     -- Я попробую сейчас зажечь фонарик, -- предложил Кольцов.
     -- На меня не светить! -- послышался грозный окрик.
     -- Да я на себя! На себя!
     -- Что же вы не зажигаете? -- спросила Юля.
     -- Черт бы его зажег! --  сердито ответил  Кольцов, беспомощно повертев
фонарь в руках. И снова окликнул часового: -- Вызывай разводящего!
     Караульный не отвечал. На стрельбище было тихо. Только где-то в стороне
по-прежнему гудел трактор.
     -- Что же он вас не слушается? -- уже с иронией спросила Юля.
     -- Ему вообще с нами разговаривать не положено:
     -- И долго мы будем лежать?
     -- Пока не придет разводящий.
     -- Это тоже такой порядок?
     -- Глупость ужасная получилась, -- смутился вдруг Кольцов. -- Я во всем
виноват. Забыл, что тут выставили этот  дурацкий пост.  Хорошо еще,  что все
так обошлось. Вы не бойтесь, пожалуйста.
     -- А я и  не боюсь,  -- поняв  смущение  капитана, ответила Юля. -- Я с
вами: Лежу в грязи. Очень мягко. Даже приятно.
     Кольцов понял, что Юля успокаивает его, и с благодарностью посмотрел на
нее. Но ничего не увидел.  Он глубоко вздохнул. И вдруг понял: ему не только
нельзя сетовать на судьбу, а надо благодарить ее. Ибо, не окажись на их пути
этого,  как он выразился, дурацкого поста, никогда, быть может,  Юля не была
бы  с  ним так близка. А  она лежала почти у  него  на плече,  и  ее волосы,
одурманивающе  пахнущие  ландышем   и  миндалем,  касались   его  лица:  Ему
захотелось сказать ей что-нибудь ласковое,  теплое, значительное. Сказать  о
том, что таких  красивых, обаятельных женщин он еще  не знал. Что он ночи не
спал от волнения, как бы вместо нее не приехал кто-нибудь другой.
     -- А вы теплый, -- сказала вдруг Юля. -- Сильный и теплый:
     "Я -- дубина! Кретин и  осел! Еще неизвестно, чем все это кончится", --
с негодованием на самого себя подумал Кольцов и спросил:
     -- Вы насморка не боитесь?
     -- Я вам уже сказала, что ничего не боюсь, -- спокойно ответила Юля.
     --  А ведь  можете  получить,  --  продолжал  Кольцов, подумав:  "Какую
околесицу, однако, я несу!"
     -- Конечно, если этот ваш разводящий  не придет до утра, -- согласилась
Юля.
     Кольцов  не успел ответить.  До слуха  его неожиданно донеслось далекое
урчание  автомашины. А едва  он приподнял голову и посмотрел в сторону этого
звука, как увидел в темноте прыгающие вверх и вниз лучи автомобильных фар. В
направлении  поста  из  городка  двигалась  машина.   Кольцов  догадался:  к
караульному спешила подмога.
     -- Он будет здесь минут через пять, -- рассчитал он.
     -- Откуда вы знаете?
     -- Знаю: -- не стал уточнять Кольцов.


     Минут через пять к посту подъехала машина. А еще минут через  b`($f  bl
Юля и  Кольцов были  на Садовой  улице. Хозяйка  уже  спала. Свет в ее окнах
давно  был потушен. Юлю  это несколько озадачило. Но Кольцов мигом  успокоил
ее:
     -- Я знаю тут все наизусть. Ключ у вас?
     -- В тайнике.
     -- За трубой?
     Юля кивнула. Кольцов быстро нашел ключ, открыл дверь.
     -- Вот вы и дома. Располагайтесь, -- жестом пригласил он Юлю в дом.
     Вы  меня  не оставляйте,  --  попросила Юля. --  Я, признаться,  днем и
осмотреться-то хорошенько не успела, где тут что:
     -- Пожалуйста, покажу, -- с готовностью согласился Кольцов.
     Они зашли в комнату. Кольцов включил электричество.
     -- Первым делом я хочу вымыться, -- сказала юля,  осматривая вымазанный
в грязи комбинезон.
     -- Придется греть воду:
     -- Не надо. Великолепно обойдусь холодной.
     -- Где же вы будете мыться?
     -- В саду
     -- Да ведь холодно, Юлия Александровна!
     -- Эх вы,  мужчины!  -- улыбнулась Юля. -- Берите полотенце  и  идите в
сад. И ждите меня. Я следом за вами.
     После  яркого света  комнаты в саду Кольцову показалось особенно темно.
Но скоро  он  пригляделся.  Из бокового  окна в  сад  через  занавеску падал
желтоватый луч. Кольцов разглядел тропу, прошел к сараю,  заглянул в  бочку.
Она была полна  воды. Хозяйка собирала ее здесь для того, чтобы  она за день
могла нагреться,  и  вечером  перед самым  заходом  солнца  поливать  цветы.
Кольцов сунул в бочку руку . Воду нельзя было назвать теплой. Но она не была
и холодной. Тут же, на скамейке, Кольцов нашел и ковш. Он зачерпнул из бочки
и услышал за спиной голос Юли:
     -- Ну вот и прекрасно:
     Кольцов  обернулся. Юля стояла в полосе света в халате и босиком, держа
в руке туфли.
     -- Юлия Александровна, вы простудитесь! -- воскликнул он.
     -- Вы считаете, что здесь  холоднее, чем в вашем болоте? -- усмехнулась
Юля.
     -- Но босиком-то, босиком-то зачем?
     -- Люблю, -- просто ответила Юля. -- Ну так где вода?
     -- Вот: -- указал Кольцов на бочку.
     Юля сняла халат и осталась в комбинации.
     -- Поливайте, -- сказала она и взяла мыло.
     У Кольцова на щеках выступил румянец. Он давно уже понял, что Юля очень
проста в  обращении, но такой бесцеремонности не  ожидал.  А больше всего не
ожидал так близко увидеть перед собой ее полуголое тело. Кровь ударила ему в
голову. Он не мог понять, что все это означает: обычная непринужденность или
откровенное желание подразнить его: А Юля как ни в  чем  не бывало поставила
на скамейку ногу, густо намылила ее и снова обернулась к нему:
     -- Что же вы? Воды жалко?
     Он поспешно вылил ей на ногу ковш.
     -- Какое блаженство! -- сказала она и начала намыливать другую ногу.
     Кольцову казалось, что он чувствует исходящее от нее тепло. Кожа у  Юли
была блестящая, словно мраморная. Ногти на  ногах покрыты темным лаком. Смыв
пену, Юля ловко вытерла ноги полотенцем. Потом распустила волосы,  несколько
раз пропустила их сквозь пальцы рук и с облегчением вздохнула:
     -- Кажется, можно и не мыть. Вымазать не успела. -- Кольцов  смотрел на
нее как  завороженный.  А Юля не торопясь вымыла  плечи, руки и спросила: --
Сколько времени?
     Кольцов взглянул на часы.
     -- Три, -- ответил он и вдруг не сдержался, сказал то, о чем  думал все
время,  пока  был  с  ней  в  саду:   --  Вы  необыкновенная  &%-i(-  !   Вы
очаровательная женщина! Вы само очарование!..
     -- А  вы знаете, -- сказала  она, --  я, пожалуй, хочу  есть. Хорошо бы
после такого купания выпить чаю и съесть бутерброд с ветчиной.
     -- Я  мигом организую! -- обрадовался Кольцов тому, что ему не придется
так  быстро от нее  уходить, хотя  совершенно не представлял,  где  и что он
найдет в такой поздний час.
     -- У  меня все есть, -- выручила  Юля.  -- Идите в дом  и  приготовьте,
пожалуйста.
     Кольцов  проворно взбежал по  ступенькам крыльца,  зашел в  комнату. На
столе  в  прозрачной  хлорвиниловой сумочке лежали  продукты. Кольцов достал
ветчину,  колбасу,  масло,  две  московские булки,  сыр,  нашел коробочку  с
дорожными пакетиками  чая, кипятильник, изящную серебряную ложечку, стакан с
подстаканником, соль, сахар и даже тюбик с горчицей.  Он выложил все на стол
и  подумал,  что  Юля  неплохо умеет собираться  в дорогу. Он налил в стакан
воды, включил кипятильник,  нарезал  булки, намазал  их маслом,  положил  на
масло ветчину, и хотя сам в этот момент испытывал необычайный, просто волчий
аппетит,  все его мысли  были заняты только  Юлей. Она  стояла у него  перед
глазами --  стройная, нежная,  притягательная. У него руки начинали дрожать,
когда  он думал о том, как сейчас войдет в дом, сядет за  стол напротив него
--  и он снова  увидит ее малахитовые глаза,  распущенные волосы. Юля вошла,
мельком взглянула на его приготовления,  улыбнулась и остановила на Кольцове
долгий, пристальный взгляд. Он смутился под этим взглядом, спросил:
     -- Что-нибудь не так?
     -- Вам, кажется, повезло больше, чем мне, -- заметила она.
     -- А,  да,  -- понял он, что  имела она в  виду.  -- Я действительно не
промок. Сбросил комбинезон, вымыл сапоги -- и чист.
     -- Что же вы стоите? Вы ведь тоже голодны, ужинайте,  -- предложила она
и подошла к этажерке,  на которой стояли зеркало, флакон духов, еще какие-то
баночки и коробочки. Она открыла  духи, смочила палец и легонько дотронулась
до  шеи за ушами.  И сейчас же  Кольцов  уловил  запах миндаля и ландыша. Но
теперь он  показался  ему более терпким. Юля вроде  бы не замечала его.  Она
вела себя так, будто была в комнате одна. И  в то же время он чувствовал: ей
было приятно  сознавать,  что он любуется ею. Она  закрутила волосы в жгут и
уложила его на  левое  плечо. При этом открылась чуть загорелая шея. Кольцов
не отрываясь следил за ее неторопливыми движениями и вдруг почувствовал, что
его  словно  толкнули   к  этой  женщине,   так  спокойно  и   непринужденно
укладывавшей  свои волосы. Он попытался  бороться с этой неведомой силой, но
понял:  все  старания напрасны. Чувствуя, что теряет над собой  контроль, он
подошел к Юле и поцеловал ее в шею раз, другой, потом в плечо, потом снова в
шею:
     -- Можно  подумать,  мы  с  вами  на  четырнадцатом  этаже, -- негромко
сказала она.
     -- Конечно.  То есть кругом только сад, -- прошептал он  в ответ что-то
несвязное,  шагнул к  выключателю и  выключил  свет. А  когда обернулся,  то
скорее почувствовал, чем увидел, что  Юли  уже нет возле этажерки. Он напряг
зрение, пытаясь увидеть ее в темноте. Но не увидел. Лишь услышал мягкие шаги
и  легкий шелест халата.  Потом что- то скрипнуло. И он  понял: Юля села  на
кровать. У него забилось сердце так, что  каждый удар отдавался в висках. Он
шагнул к ней, сел рядом, робко  обнял  и стал покрывать  поцелуями  ее лицо,
шею, плечи: Юля спокойно принимала его ласки, будто ждала их.
     Потом,  позднее, когда  он на  ощупь нашел  сигареты и  взял одну,  Юля
сказала:
     -- Я тоже хочу.
     Он  протянул пачку, зажег спичку, поднес ей. И пока она прикуривала, не
сводил с  нее  глаз. Выражение лица у Юли  было довольным, веки полусмежены.
Кольцов  жадно  выкурил  сигарету,  потянулся   за  второй.  Но  она  жестом
остановила его и, держа за руку, продолжала лежать молча. Он тоже не говорил
ничего, только думал и думал о ней. Он плохо понимал ее. И совершенно не мог
объяснить  себе ее поступок. Да и не  старался понять. Зато свое собственное
a.ab.o-(% и  настроение он  взвешивал  до  мелочей  и прекрасно отдавал себе
отчет во всем. В его жизни произошло нечто огромное, ни с  чем не сравнимое,
ни  на  что не похожее. Как и подобает  цельной  натуре,  редко  принимающей
решения, но зато принимающей  их  раз и  навсегда, он понял: отныне может  и
должен принадлежать только этой женщине, бесконечно влекущей его к себе. Это
было  для него так очевидно, что он  не удержался и сказал ей дрогнувшим  от
волнения голосом:
     -- Хотите вы этого или не хотите, но я теперь ваш.
     Юля молчала.
     -- И только ваш, -- повторил он.
     -- Никакой собственности,  -- предупредила вдруг она  и попросила: -- И
пожалуйста, не надо ни о чем говорить.
     Кольцову показалось: она шутит, хотя голос ее звучал довольно твердо. И
он продолжал:
     -- Но это так:
     Тогда  она  просто закрыла ему ладонью рот  и повернулась к нему лицом.
Теперь он уже не видел  его выражения, не видел, улыбается она или серьезна.
Однако  решительность ее жеста напугала его. Ему стало страшно от мысли, что
скоро начнет светать.  Им придется расстаться. Днем  она может уехать. А  он
так и  не скажет ей ничего и, главное, ни слова не услышит  от нее. А как же
дальше? Как надо и как сможет он жить дальше?
     Мысль эта так  взволновала его, что он, несколько раз  горячо поцеловав
ее  руку,  заговорил  снова,  быстро,  словно  боясь,  что она  не даст  ему
договорить:
     -- Не уезжайте так скоро.
     -- Что же мне тут делать? -- ответила Юля.
     --  Не знаю, -- признался Кольцов и поправился:  -- Пока не знаю. Потом
придумаем. Давайте хотя бы повторим все испытания.
     Юля добродушно засмеялась:
     -- Теперь уже вроде испытывать нечего.
     -- Почему? -- не понял он  ее шутки. --  Придумаем  что-нибудь:  -- Юля
молчала. Но ему хотелось слышать ее голос. И он продолжал: -- Без вас я тоже
работал:  И  кажется,  мне  удалось  кое-что подметить  интересное.  Помните
длинные темные полосы на экране?
     --Помню. Я знаю, что это такое.
     -- А не заметили, что они появляются только в определенные моменты?
     -- В определенные?
     -- Именно.
     -- В какие же? -- даже заинтересовалась Юля.
     --  Я  расскажу.   Но  не  сейчас  же,  Юлия  Александровна!  --  боясь
переборщить и все испортить, взмолился Кольцов.
     -- Хорошо, -- ответила она после некоторой паузы.
     Кольцов встал.
     -- Я пойду, -- сказал он и стал целовать ее лицо, глаза, волосы.
     Она не отталкивала его, только сказала:
     -- Мы расстаемся всего на несколько часов.
     -- Да, -- сказал он и, быстро собравшись, вышел в сад.
     В  десять часов  утра его разбудил Шульгин. Он сильно  постучал в дверь
квартиры капитана и на вопрос "Кто там?" громко доложил:
     -- Вас, товарищ капитан, командир полка срочно вызывает.
     Дремоту,  еще  смежавшую  веки  капитана,  как  ветром  сдуло.  Кольцов
проворно сел на тахте, заменявшей ему в его холостяцкой квартире кровать,  и
сбросил с  себя простыню, но с  тахты не слез.  Он  подумал не о Фомине, а о
Юле.  И  снова, как  наяву,  совершенно отчетливо увидел  ее перед собой, ее
стройные, крепкие ноги, тяжелый жгут  волос, легкие,  проворные и  в  то  же
время  несуетливые  руки. "Я, кажется, сойду  с  ума", -- подумал он и снова
зажмурил глаза. Но Юля  от  этого не исчезла,  а, наоборот, стала видна  еще
четче. Он услышал ее голос: "Мы расстаемся всего на несколько часов:" "Надо,
непременно надо задержать ее здесь: -- подумал он и только теперь вспомнил о
Фомине: -- И зачем я ему понадобился так рано?"
     Он  встал,  открыл  дверь,  впустил  Шульгина.  Поздоровался  за  руку,
a/`.a(+:
     -- Как вчера добрались?
     -- Полный порядок, товарищ капитан, -- доложил Шульгин. -- Танк вымыли.
Загнали в бокс.
     -- Когда же успели? -- удивился Кольцов.
     -- Сразу после подъема. Старшина разрешил, вместо зарядки.
     -- Молодцы! А тебя кто послал?
     -- Лейтенант Аверочкин.
     -- Передай, пусть  доложит:  сейчас  буду, -- сказал Кольцов и взял  со
стула бриджи. Собрался он быстро. На ходу заглянул в холодильник. Выпил пару
сырых яиц, заел круто посоленным куском хлеба и направился в штаб. По дороге
представил,  как встретит его  сейчас  Фомин. Большой  фантазии для этого не
требовалось. О случившемся на стрельбище наверняка знал уже весь полк. И как
ни оправдывайся и что ни доказывай, а виноват во всем этом, конечно, был он,
Кольцов. Исходя из этого, как говорится, по заслугам полагалась и честь:
     "В мастерскую так в  мастерскую", -- уже почти смирился он, и перед его
глазами опять встал Фомин,  сердитый, почему-то всклокоченный,  хотя в жизни
подполковник всегда был причесан самым аккуратным образом.
     Кольцов решительно  открыл дверь кабинета командира полка и, переступив
порог,  остановился. В  кресле  возле  маленького столика, за  которым Фомин
обычно принимал своих заместителей, сидела Юля, а рядом с ней стоял Фомин  и
очень  старательно  наливал  в  ее  чашку  из  фарфорового  кофейника  кофе.
Чего-чего, но увидеть это Кольцов  не  предполагал  даже  во  сне. Почему-то
никак  не  укладывалось в голове,  что Юля очутилась здесь  раньше его. Ведь
ее-то никак не могли  вызвать. Значит, пришла сама: И откуда этот кофейник с
выгнутым носиком,  с  синим  рисунком  на  бледно-синему,  может  быть, даже
майсеновскому фарфору?
     Кольцов доложил о прибытии. А Фомин как ни в чем не бывало гостеприимно
предложил:
     -- С нами чашечку кофе. Наверное, ведь не завтракали?
     -- Благодарю! -- Кольцов, повесив фуражку на вешалку, подсел за столик.
     Юля приветливо улыбнулась, молча кивнула головой. Кольцов тоже кивнул.
     --  Клади  сахар,  --  предложил  Фомин.  И,  посмотрев за окно, сказал
гостье: -- Дождь будет. Не к дороге:
     --  Ничего.  Поеду.  Все  ясно,  --  сказала  Юля.  -- Дома дел тоже не
перечтешь.
     -- Ну а  за эту историю, я  думаю, вы нас простите, --  мягко улыбнулся
Фомин.
     --  Я  как  на фронте  побыла,  -- засмеялась Юля.  -- И не испугалась.
Правда? -- взглянула она на Кольцова?
     -- Правда, -- глухо ответил Кольцов.
     -- Но вы знаете, -- снова перевела взгляд на Фомина Юля, -- очень может
быть,  что  через  неделю  я  опять  к  вам  нагряну.  Так  что  приборы  не
демонтируйте.
     -- Милости просим,  --  расплылся в  улыбке Фомин. -- Все сохраним  как
есть.
     -- И наверняка не одна, -- добавила Юля.
     -- Тем более будем рады! Места всем хватит. Разместим.
     -- Вы уезжаете? -- не выдержал Кольцов.
     -- Да, поговорила сегодня с Москвой и решила: надо ехать.
     -- Но мы же хотели провести еще ряд экспериментов!
     -- Не  стоит,  Сергей Дмитриевич, мне картина ясна,  -- просто ответила
Юля.
     -- Напрасно, -- с сожалением проговорил  Кольцов. --  Мне казалось, что
дополнительные данные не помешали бы вам для доклада.
     --  Не помешали бы, -- согласилась  Юля.  --  Но я подумала и пришла  к
выводу: надо еще  кому-то из  наших  специалистов "Сову"  показать  в  деле.
Одного моего мнения, при любых данных, сейчас уже недостаточно. Надо сделать
так, как я только  что  сказала Виктору  Qтепановичу: сюда  должны  приехать
два-три наших инженера. Вы меня поняли?
     -- Я давно вас понял, -- буркнул Кольцов.
     -- Я тоже думаю,  что Юлии Александровне виднее, как следует поступать,
-- заметил Фомин.
     Юля допила кофе, поставила чашку на  стол, встала. Сказала, обращаясь к
Кольцову:
     -- А если вы меня проводите, буду очень рада.
     --  Конечно! Обязательно проводит! Какой  может быть  разговор?!  --  с
готовностью  ответил  за Кольцова  Фомин.  --  Давай-ка,  Сергей Дмитриевич!
Берите мою  машину.  А я сейчас дам  команду, чтобы обеспечили  билет.  Вам,
очевидно, в мягком?
     -- Если удастся.
     Юля  попрощалась  с  Фоминым,  поблагодарила  его за заботу  и вышла из
кабинета.
     На какое-то время Кольцов остался наедине с Фоминым. Но и этого времени
вполне хватило, чтобы Фомин снова стал таким, каким Кольцов знал и видел его
всегда. Взгляд командира полка, как и прежде, стал строгим, проницательным.
     --  Если и на этом, финальном, отрезке вашего совместного пути случится
хоть что-нибудь,  я вас  не  в ремонтную мастерскую,  а в хозвзвод отправлю.
Понятно? -- чеканя слова, предупредил он.
     -- Так  точно, товарищ  подполковник,  --  вздохнул Кольцов  и вышел из
кабинета.
     Когда  Кольцов  спустился с крыльца, Юля уже стояла возле командирского
газика.  Она  села  в  кабину,  подождала, когда Кольцов усядется  рядом,  и
сказала:
     -- Поедемте в парк. Надо снять ленту с измерителя.
     -- Поедемте.
     В парке Юля  тепло поздоровалась с Чеканом.  Взяла у  него пленку, сама
упаковала ее в жестяную коробку, сама обклеила коробку изоляционной лентой.
     -- Берегите прибор, я скоро вернусь, -- предупредила она зампотеха.
     -- Я бы  снял  его  от греха  подальше,  -- честно  признался  Чекан  и
вопросительно посмотрел на Юлю. -- А?
     -- Ни в коем случае!  -- вмешался  в разговор Кольцов. -- Мы с  ним еще
поработаем. А за сохранность не беспокойтесь.
     -- Решайте сами, -- сказала Юля и, пожав Чекану руку, пошла к машине.
     Из полка до Садовой они ехали  молча. Вещи  у Юли были уже собраны. Она
расплатилась с хозяйкой, попрощалась, и машина повезла их на станцию. Юля со
всеми  была  приветлива,  даже  ласкова,  и  только,  казалось,  не замечала
Кольцова.  Нет,  время  от времени  она  обращалась к  нему  с  каким-нибудь
вопросом, что-то говорила ему, но будто не видела его.
     Кольцов был  вне себя от обиды, от  уязвленного  самолюбия, от неумения
объяснить такое,  столь непонятное, поведение Юли. Он не знал, как ему  надо
на все это реагировать,  и решил  молчать. Они  уже  подъезжали к станции. И
вдруг Юля заговорила с ним мягким, полным участия голосом:
     --  Спасибо  вам, Сергей Дмитриевич,  за  все. Вы оказали  мне поистине
неоценимую помощь.
     -- Пожалуйста: -- буркнул Кольцов.
     -- Мне не только полезно было с вами работать, но и приятно.
     "Так я и поверил!" -- чуть не сорвалось у него с языка. Но он сжал губы
и насупился еще больше.
     -- Впрочем, -- продолжала Юля, -- через неделю-две я надеюсь снова быть
здесь. О дне приезда я непременно вас предупрежу.
     -- Могу уехать в командировку, -- неожиданно для себя сказал Кольцов.
     --  Это  исключено,  --  улыбнулась  обезоруживающей  улыбкой Юля. -- Я
просила  Виктора Степановича никуда вас не отправлять,  и он обещал мне это.
Если не приеду, тоже сообщу.
     "Могла  и  не просить.  Меня  и так  никто никуда не пошлет. А  уехать,
наверное, было бы надо:  -- подумал Кольцов. -- Сирена,  вот  кто ты. Сирена
самая настоящая!"
     Газик  подкатил к платформе станции. И в тот  же момент  из-за поворота
показался поезд.


     Прошло две, три недели, но Юля не приехала и не прислала письма. Прошел
месяц. А Москва все молчала. И Кольцов начал понимать, что ждать некого да и
нечего. Он многое за  эти дни передумал  и решил, что  в общем-то, наверное,
оно так и должно быть. И хотя на  душе у него, несмотря на все эти  разумные
выводы, легче не стало, удивлялся он совсем другому. Весь полк все это время
только  и обсуждал случай с часовым, а  Фомин  до сих пор даже не удосужился
отчитать Кольцова. И не только Фомин. Семин  тоже словно воды в  рот набрал.
Забыл, казалось, Фомин и о ремонтной мастерской, что тоже на  него было мало
похоже. Да и вообще он как будто перестал замечать Кольцова:
     Обо всем  этом  и раздумывал сейчас Кольцов,  стоя  у  окна  командного
пункта  вышки.  Было  темно.  Хлестал  дождь. Голые ветки  деревьев тоскливо
бились о стенку вышки при каждом сердитом порыве ветра. Кольцов протер рукой
запотевшее стекло, но,  убедившись, что виднее  через  него не стало, открыл
окно  настежь. Снаружи сразу дохнуло  сыростью.  Отчетливее стал  слышен шум
дождя  и ровный  гул работающих  танковых  двигателей.  Кольцов  ждал, когда
доложат  о  готовности  мишеней.  Вскоре  действительно  раздался телефонный
звонок. Трубку снял сидевший за пультом управления Чекан и, выслушав доклад,
сообщил Кольцову:
     -- Мишени опробованы.
     -- Будем начинать, -- решил Кольцов.
     Без комбата?
     --  Время  вышло,  --  ответил Кольцов, подошел к  пульту  управления и
коротко скомандовал в микрофон:
     -- Загрузить боеприпасы!
     Стоявшие в строю за  кормой танков экипажи бросились выполнять команду.
Скоро по три снаряда  перекочевало  в каждый танк. После этого экипажи снова
построились за машинами.
     -- К бою! -- снова скомандовал Кольцов.
     Натренированные экипажи в считанные секунды заняли свои места в танках.
     -- Первый! Второй! Третий! -- продолжал командовать Кольцов. -- Вперед!
     Гул за окном сразу превратился в рев.
     --  Нам,  как  всегда,  везет,  --  глядя  в  темноту  ночи,  задумчиво
проговорил Чекан.
     -- Ничего. Я думаю, хуже, чем у других, не будет, -- ответил Кольцов.
     -- А почему, собственно, мы стреляем последними?
     -- А ты не знаешь? -- так и вскинулся Кольцов. -- Испытания кто за  нас
должен был заканчивать, дядя? Замеры кому надо было добирать? Доверия  опять
же больше:
     -- Оно и видно, -- кивнул в сторону окна Чекан. К вышке подъехал газик,
хлопнула  дверь,  и  на  лестнице,  ведущей  на командный пункт, послышались
торопливые  шаги.  --  Оно и видно,  -- повторил Чекан и  натянул  на  плечи
плащ-накидку.
     В комнату вошел майор Семин.
     -- Уже начали заезд? -- спросил он безо всяких предисловий.
     Кольцов выключил связь.
     -- Так точно, товарищ майор.
     -- Чей взвод стреляет?
     -- Лейтенанта Борисова.
     В глубине директрисы  ухнул орудийный выстрел. И тотчас на пульте перед
Кольцовым зажглась и потухла красная лампочка.
     "Молодцы!" -- отметил про себя Кольцов.
     --  Почему  не  дождались меня?  --  не обращая внимания  на  лампочку,
-%$.".+l-k, тоном спросил Семин.
     -- Время истекло, -- коротко ответил Кольцов.
     -- Все равно. Надо было дождаться. Вы знали, что я буду обязательно:
     "Та-та-та-та-та:" -- раскатилась над  стрельбищем пулеметная дробь,  и,
прорезая пелену дождя, в сторону  леса понеслась гирлянда трассирующих пуль.
На пульте перед Кольцовым снова отрывисто замигала лампочка.
     -- Прошил, -- довольно отметил Чекан.
     -- Я сегодня был у вас в  подразделении и должен отметить, что мне  там
многое не понравилось, -- оставил без внимания  реплику зампотеха, продолжал
Семин.
     Кольцов внимательно посмотрел на комбата.
     --  Закончите стрельбы  -- и надо  будет серьезно  взяться за наведение
порядка. Это хорошо, что ваши солдаты много читают, но зачем же устраивать в
казарме  филиал библиотеки? Тут книги, там книги. К чему это? Прочитал книгу
-- сдай:
     -- Они не просто читают, они занимаются, -- объяснил Кольцов.
     -- И тем не менее в  подразделении должен быть порядок, -- назидательно
проговорил Семин. -- И неужели вы сами не можете  догадаться, что  уже давно
пора покрасить пирамиду?  Да и койки тоже не мешало бы освежить. Вы думаете,
проверяющие  не   обратят  внимания  на  их   затрапезный  вид?  Вы,  Сергей
Дмитриевич,  упрямо  не  хотите считаться с психикой  военного человека.  Не
замечаете  в  ней  никакой  специфики.  А она,  между  прочим,  существует и
проявляется,  я бы  сказал, даже очень активно, -- продолжал  все  в том  же
спокойном  тоне  Семин.  --  Вот  возьмите,  к  примеру,  генерала Ачкасова.
Казалось бы, какое  дело  ему --  ученому человеку, занятому своими  идеями,
мыслями,  испытаниями  новой  техники, -- до  порядка в  нашем полку? Не так
получается. Как бы Ачкасов о танках ни думал, чем бы голова у него занята ни
была, а заметил,  что у нас  на  воротах КПП краска  обшарпана.  И не только
заметил, а так и сказал об этом дежурному. "Что же это, -- говорит, -- у вас
звезды  на  воротах такие  блеклые?  Да  и  сами ворота, как на каком-нибудь
постоялом  дворе, все грязью  обрызганы! Неужели, --  говорит,  --  в  полку
краски  нет,  чтобы освежить  их  как  следует?"  Вот  как  она,  эта  самая
специфичность,   проявляется.   И  будь   он   хоть   семи   пядей  во  лбу,
ученый-переученый, занимайся  хоть  космосом,  хоть  океанским  дном, а если
прошел  он  в свое время  настоящую  военную выучку,  он  вам  ни  при каких
обстоятельствах  форменную пуговицу  к тужурке или шинели  вверх  ногами  не
пришьет. А вы считаете нормальным,  когда книги, хоть они и в стопке,  лежат
на тумбочках или -- еще того хуже -- на подоконниках:
     Философия   по   поводу  пуговицы  показалась  Кольцову   забавной,  но
насторожило  другое:  никогда  таких длинных  речей Семин  не произносил.  С
майором  явно  что-то  случилось.  Впрочем,  уже  в следующий  момент  мысли
Кольцова были  заняты  совсем другим.  Там, в  глубине директрисы, творилось
что-то  неладное. Время шло, а выстрелы слышались все реже и реже. И  все  с
большими промежутками вспыхивали лампочки на пульте управления.
     Кольцов включил микрофон и запросил командира взвода:
     -- Я -- "Вышка". Я --  "Вышка".  Двадцать второй, отвечайте. Что  там у
вас происходит?
     Ответ из темноты последовал незамедлительно:
     -- Видимости никакой. Почти нулевая видимость, товарищ капитан.
     "Так  я и знал!"  --  подумал Кольцов и взглянул в окно. Дождь  налетал
теперь на стрельбище сплошным потоком  воды. Ветер закручивал их в маленькие
смерчи и со  злобой  бросал на вышку,  на деревья, заливал до краев танковые
колеи. Сквозь дождь с трудом пробивались лучи  прожекторов.  Кольцов отлично
знал,  что  в  такие минуты экран  "Совы"  застилает белесая  пленка, сквозь
которую  бывает  чертовски трудно даже различить  контуры предметов,  не  то
чтобы точно  определить расстояние до них.  Мишени  появляются  и  исчезают,
появляются  и  исчезают,  а наводчик  едва успевает к ним  присмотреться.  В
воображении  Кольцова само собой возникло  зеленоватое поле  экрана, ,%+lb%h
i(% на нем сквозь кисею дождя нечеткие очертания  плоских, словно вырезанных
из  жести кустов, рвов,  бугров,  на  вершинах которых время от  времени  то
справа, то  слева  по ходу движения  танка поднимались одиночные и групповые
цели.  Он тоже  мысленно  попытался разобраться в этих очертаниях. Но вместо
экрана вдруг увидел перед собой  внимательные зеленые глаза инженера Руденко
и  услышал  ее  голос:  "Мы  как  раз  работаем  над  тем,  чтобы  увеличить
разрешающие возможности прибора". "Разрешающие возможности!.. -- передразнил
Кольцов. --  Вы мне  обеспечьте возможность точного определения  расстояния.
Вот  что от вас  требуется!  Избавьте  меня от контрольной пристрелки. Дайте
всепогодный ночной дальномер".
     Мысли его прервал голос Семина:
     -- Да вы меня совсем не слушаете!
     -- Завтра же, товарищ майор,  покрасим  и кровати,  и  подоконники, - -
словно очнувшись, ответил Кольцов.
     -- При чем тут "покрасим"? Я говорю сейчас совсем о  другом, -- заметил
Семин. -- Раз решили с нами расстаться, что уж о  наших делах говорить. Надо
думать, на новом месте, в Москве, дела будут поинтересней:
     --  Я не совсем  вас понимаю. О  чем вы, товарищ майор? -- в недоумении
спросил  Кольцов, чувствуя, что теперь уж он  окончательно сбит с толку.  --
При чем тут Москва? Какие дела?
     -- Так  уж будто ничего  и не  знаете? -- интригующе  посмотрел на него
Семин.
     -- Абсолютно!
     -- Да мне в общем-то конкретно тоже ничего не известно, -- быстро пошел
на  попятную  Семин.  --  Разговор  идет:  Вас,  дескать,  в  Москву  должны
перевести.
     -- Когда?
     -- Это уж мне неведомо.
     -- А кто говорил?
     -- Ну какое это имеет значение? Говорили. И  уверен, что не зря. Зря-то
кому надо?  Так  я  к  чему?  На  новое  место  сядете  --  старых друзей не
забывайте.
     Кольцов  вздохнул  так,  словно принес тяжеленную  ношу.  И  ничего  не
ответил.  Только  подумал:  "Что  бы  там ни  было,  но с нашим  майором  не
соскучишься".
     Вдали глухо раскатился орудийный выстрел.


     Откуда  Семину  стало известно  о Москве, для Кольцова  так  и осталось
тайной.  Но теперь значения это уже не  имело. Важно было  другое: он сказал
правду. В  начале октября  Кольцова  вызвал  начальник  штаба и  безо всяких
лишних разговоров вручил ему предписание.
     Кольцов быстро  пробежал глазами  заполненный бланк: "С получением сего
предлагаю Вам отправиться в г. Москву в распоряжение командира в.ч. ..".
     -- А кто командир этой в.ч.? -- ничего не понимая, спросил Кольцов.
     -- Вам лучше знать, -- изобразил в ответ какое-то подобие улыбки всегда
сдержанный начальник штаба.
     -- Я, честное слово, ничего не знаю! -- поклялся Кольцов.
     -- А я тем более.
     Кольцов  снова заглянул в  предписание. Срок возвращения в свою часть в
нем не был указан.
     -- Меня что, насовсем переводят? -- снова задал вопрос Кольцов.
     Лыков поджал губы, внимательно посмотрел на  Кольцова, словно собирался
уточнить, насколько искренен с ним  капитан, и, не  говоря ни слова, положил
перед ним на  стол телеграмму.  Кольцов прочитал  текст:  "Откомандировать в
распоряжение командира в.ч. :". И никаких подробностей, никаких разъяснений.
"Странно, однако,  все  это:"  --  подумал он. Лыкову словно передались  его
мысли.
     --  На месте  все  станет ясно,  -- успокоил он  Кольцова.  --  А  пока
передайте роту Аверочкину и не задерживайтесь с отъездом.
     Кольцов пожал подполковнику  руку, вернулся в  роту.  Собрал офицеров и
объявил о скором отъезде. Все его подчиненные сразу заметно сникли. Вопросов
ему не задавали. Только Чекан, не обращаясь ни к кому, заметил:
     -- Все правильно. Хорошо не может быть долго. Так же не бывает!
     Но  поскольку  многое  в  этой  ситуации  так и  осталось неясным,  уже
накануне самого отъезда Борисов неожиданно  посоветовал  Кольцову  позвонить
Юле. Кольцов вначале наотрез отказался. Однако подумал и согласился. Борисов
же подсказал ему и номер Юлиного телефона, который Юля в свое время оставила
жене Борисова -- Лизе. Кольцов звонил из дому. Москву дали быстро. Трубку на
том конце провода сняла какая-то женщина.
     -- Пожалуйста, Руденко, -- попросил Кольцов.
     -- Его или ее? -- спросили в ответ.
     -- Ее, Юлию Александровну, -- смутился Кольцов.
     -- Пожалуйста. Ю-ля!  --  И  почти  тотчас же несколько измененный,  но
такой знакомый Юлин голос:
     -- Я слушаю.
     Юля не удивилась этому звонку. Она словно его ждала. И сразу перешла на
деловой тон:
     -- Выезжаете  сегодня? А  где  вы остановитесь?  Думаете,  в гостинице?
Хорошо. Я вас встречу.
     Поезд подходил  к Москве. День выдался погожим. Здесь было  значительно
теплее, чем там, откуда Кольцов приехал. Он стоял в коридоре вагона, смотрел
в окно  на мелькавшие за  дорожными  посадками дачные домики и курил. Сердце
его билось томительно и взволнованно. Не верилось, что через несколько минут
он снова увидит Юлю. И почему- то именно это больше всего волновало душу.
     Народу на перроне было, как  обычно,  много. И не столько  встречающих,
сколько тех, кто  спешил  на  электрички.  Кольцов пристально вглядывался  в
мелькавшую перед его взором  толпу и  чувствовал,  что волнуется еще больше.
"Попробуй найти  в такой толчее", -- думал  он  о Юле и вдруг увидел ее. Юля
стояла  несколько  в  стороне от  движущегося  живого потока  и  смотрела на
хвостовые вагоны прибывшего  экспресса. Рядом с ней  была высокая миловидная
девушка. "Это  еще кто? Это еще  зачем? --  недовольно подумал Кольцов, лишь
мельком  взглянув  на незнакомку.  -- Нарочно ведь,  наверное, привела. Ну и
характерец!"
     Лязгнули буфера, Кольцов ступил на асфальт. К Юле и ее спутнице подошел
размашистым  шагом,  стараясь не  выдать своего волнения. Юля  заметила его,
тепло улыбнулась и протянула руку.
     -- Вот  и вы, -- сказала она и  представила свою спутницу,  молоденькую
кареглазую девушку с ямочками на щеках:  -- А  это  наша Ирочка. Мы вместе с
ней работаем.
     -- Сергей,  --  сдержанно  назвался  Кольцов. --  Наверное,  я  с  вами
разговаривал по телефону?
     -- Со мной, -- подтвердила девушка.
     -- В таком случае будем считать, что мы уже давно знакомы, -- предложил
Кольцов и снова обратился к Юле: -- Пойдемте к такси.
     -- Мы на машине, -- ответила Юля.
     -- Даже так? Тогда прямо в гостиницу.
     -- В какую?
     -- А в какую полегче устроиться, где-нибудь в центре.
     -- Наверное, во все трудно.
     -- Не на улице же мне оставаться:
     -- Тогда в ЦДСА.
     --  Ой! --  как  от  зубной  боли  скривился Кольцов. -- Жил я  в ней в
прошлом  году.  Удивительный  архаизм.  Давайте все же  попытаем  счастья  в
"России".
     На автомобильную стоянку пришлось идти к  Ленинградскому вокзалу. Здесь
Юля  открыла  дверцу новенькой, цвета "белой ночи", машины  марки  "Жигули",
села за руль.
     -- И давно водите? -- не без удивления спросил Кольцов.
     -- Восемь лет, -- с гордостью ответила Юля.
     -- А как же тогда в танке?.. -- припомнил было Кольцов.
     -- Сами виноваты. Надо было посадить меня за рычаги.
     -- Мама  родная! -- вспомнил любимую  поговорку Чекана Кольцов. -- А вы
справились бы с ними?
     -- Конечно нет, -- засмеялась Юля.
     -- А вы не знаете, кто меня вызывает? -- спросил Кольцов.
     --  Я не  могла объяснить  по телефону.  Но  мне все  ясно. Вас  вызвал
Ачкасов, -- сказала она.
     -- Зачем я ему понадобился? -- удивился Кольцов.
     -- Не знаю. Могу только  предполагать:  что-нибудь  связанное с  вашими
записями.
     -- А как ему стало о них известно?
     -- Я показала.
     -- С какой стати?
     -- Вы же отдали их в полное мое распоряжение:
     Кольцов задумался: "А может, она права? Может, именно так и надо было?"
-- и в первые за время, пока они мчались по улицам, с любопытством посмотрел
на город.
     Москва,  как  всегда, была  людной,  по-осеннему  немного  мрачноватой,
старательно  вымытой  частыми дождями. В глубине площади  Тургенева  Кольцов
увидел тополя бульвара. Его поразило  обилие  на  них зеленой листвы.  "Наши
давно уже все облетели", -- вспомнил он и снова спросил Юлю:
     -- Долго я тут пробуду?
     -- Это мне неизвестно.
     -- Жаль.  Дома сейчас дел по горло, -- посетовал Кольцов. --  Кстати, к
тем  старым  записям  у  меня  появилось  кое-что  дополнительное.  Захотите
взглянуть -- покажу.
     -- Даже обязательно, -- оценила предложение Юля.
     В  гостинице  "Россия",  как и  предполагала  Юля,  свободных  мест  не
оказалось. Не повезло Кольцову и в "Минске", и в "Пекине", и в "Украине".
     -- А где размещается Ачкасов? -- спросил вдруг Кольцов.
     -- Отсюда недалеко.
     -- Тогда забросьте меня на  вокзал, попросил  Кольцов.  -- Махну-ка я к
брату Володьке в Есино. Он -- летчик. Живет в городке.
     -- А может, вас устроит такой вариант: не к вашему брату, а к моему? --
предложила вдруг молчавшая до этой минуты Ира.  -- У меня  брат -- художник.
До нового года будет в отъезде. Квартира его на Арбате пустует. Занимайте.
     -- На Арбате? -- заинтересовался Кольцов. -- А это удобно?
     -- Вы будете в ней единственным жильцом.
     -- Почему  бы вам действительно не  согласиться?  -- поддержала подругу
Юля.
     Кольцов внимательно посмотрел на нее,  и ему  почему-то показалось, что
для Юли  это  предложение не было  неожиданным, что она о нем уже  знала.  А
возможно,  даже  сама  подала  эту  мысль  Ирине  и именно поэтому  приехала
встречать его вместе с ней.
     --  В  общем,  это,  конечно,  очень  заманчиво,  --  с  благодарностью
посмотрел  на Ирину  Кольцов.  -- Арбат, ясно,  не  Есино.  По  крайней мере
вечерами можно будет поболтаться по городу. Ведь мы, бывшие москвичи, у себя
там, в глубинке, отчаянно скучаем по московским пейзажам.
     -- Значит, на Арбат? -- быстро уловила его настроение Юля.
     -- Если вы согласитесь, чтобы я соответственно за все расплатился:
     На это Ирина ничего не ответила.
     -- Хорошо. Она подумает, --  решила за подругу  Юля  и, круто развернув
машину, повела ее по набережной к Бородинскому мосту.


     Ачкасов тотчас  же согласился  принять Кольцова, как только то позвонил
ему из  бюро пропусков.  Кольцов  поднялся  на  пятый этаж  массивного  дома
довоенной  постройки и,  пройдя полсотни  метров  по  *.`($.`c,  очутился  в
небольшой светлой приемной. За столами, расставленными по обе  стороны окна,
сидели  пожилая машинистка и  молодой, затянутый в ремни  прапорщик. Кольцов
поздоровался, назвал себя.
     -- Раздевайтесь, -- услужливо предложил прапорщик и бесшумно скрылся за
темной дубовой дверью генеральского кабинета. Вышел он  оттуда, держа в руке
два стакана  в  подстаканниках, и,  слегка  кивнув, пригласил  Кольцова:  --
Проходите.
     Кольцов  зашел  в  кабинет.  Почти  во всю  его  длину тянулся длинный,
покрытый зеленым сукном стол.  В конце  его стоял стол поменьше,  с красивой
лампой,  за которым  работал  Ачкасов.  Едва Кольцов  появился  в  кабинете,
Ачкасов  поднялся со  своего  места  и  не  торопясь  направился  прямо  ему
навстречу. Он приветливо поздоровался с Кольцовым, пожал ему руку, спросил:
     -- Как, Сергей Дмитриевич, добрались?
     -- Благодарю. Без всяких осложнений, товарищ генерал-лейтенант.
     -- Называйте меня, пожалуйста,  по имени-отчеству, Владимир Георгиевич,
-- попросил Ачкасов. -- Где остановились?
     -- В общем, у друзей, -- не стал вдаваться в подробности Кольцов.
     Ачкасов предложил Кольцову  место  за большим столом,  сам  сел  рядом,
сказал:
     -- Если  захотите  переехать в  гостиницу,  вам  сейчас  же предоставят
номер.
     -- Спасибо. Вероятно, обойдусь.
     Поговорили о делах в полку. Разговаривать с  Ачкасовым  было легко.  Он
отлично  знал   жизнь  частей,  вопросы   задавал  деловые,  умел  выслушать
собеседника. Неожиданно Ачкасов спросил:
     -- Вы что закончили, Сергей Дмитриевич?
     -- МГУ.
     -- И кто у вас читал физику?
     -- Академик Верховский.
     -- Владислав Андреевич? -- расплылся в улыбке Ачкасов.
     -- Он самый.
     -- Боже мой! Отлично знаю! Мы с вами  коллеги. Когда-то я  тоже  слушал
его лекции. Тогда все понятно:
     Ачкасов помолчал,  углубившись  в  свои мысли. Теплая  улыбка долго  не
сходила  с его губ. Глаза щурились, смотрели куда-то сквозь стену  кабинета.
Он  показался  Кольцову  усталым,  но  гораздо  моложе, чем тогда, ночью, на
танкодроме, когда  Кольцов  докладывал ему  о результатах  заезда. Но  тогда
Кольцов  и  не имел возможности разглядеть  его хорошенько. А теперь  от его
взгляда  не  укрылось  ничего:  ни  густые  пепельные  волосы  генерала,  ни
внимательный  взгляд его умных  серых  глаз, ни  тонкий нос с чуть  заметной
горбинкой, ни гордая посадка головы. Кольцов невольно залюбовался им.
     --  А  вы  с Верховским очень  похожи друг  на друга,  -- сказал  вдруг
Кольцов.
     -- Если только внешне,  --  улыбнулся Ачкасов. --  Характер у  будущего
лауреата был уже в те годы не приведи господи! А вы, кстати, знаете, что ему
присуждена Ленинская премия?
     -- Так  точно. В позапрошлом году ехал в  отпуск, специально заезжал  в
университет, поздравлял его, -- ответил Кольцов.
     --  Удивительный он  все-таки человек.  Совершенно не  признает никаких
компромиссов,  необычайно  упорен в достижении цели  и  абсолютно  не желает
считаться ни с какими  условностями. Понадобилось ему  что-нибудь -- вынь да
подай.  Задумал  что-нибудь  -- свернет  гору.  Чужих  мнений  для  него  не
существует: Как только вы сдавали ему экзамены?!
     -- По три, по четыре раза, -- признался  Кольцов. -- Пока не распознали
его ахиллесову пяту.
     -- А она у него есть?
     -- Во  всяком случае, путь к нему мы нашли. На него надо наступать, все
время атаковать вопросами. И чем больше вопросов задаешь ему ты,  тем меньше
потом будет гонять тебя он. А особенно ценил такие вопросы,  на  которые сам
не мог ответить с ходу.
     --  Вы  тоже  задавали  ему  такие  вопросы?  --  пытливо  взглянул  на
собеседника Ачкасов.
     --  Бывало,  --  усмехнулся  Кольцов.  --  Правда,   готовиться  к  ним
приходилось больше, чем к любому экзамену.
     --  Похвально! -- встал  вдруг  со  стула Ачкасов.  Он подошел к своему
шкафу и вернулся, держа в руках объемистую  тетрадь Кольцова. --  Похвально.
Впрочем, Сергей  Дмитриевич, судя по этим записям, другого ответа я от вас и
не ожидал. Ну как, догадываетесь, зачем я вас вызвал в Москву?
     --  В самых общих  предположениях.  Вероятно,  что-нибудь  связанное  с
"Совой".
     --  Именно.  Но вам  надо  знать не в общих чертах,  а  точно. И я  вам
выскажу все,  как оно есть, -- сказал Ачкасов и снова сел рядом с Кольцовым.
--  Естественно,  что  нам  интересно  знать   ваше  мнение  о  приборе  как
испытателя.  И не только интересно, но  и  важно. Но вы не просто  высказали
свое  мнение,  не  просто  дали  оценку "Сове", вы  разобрали детально и  ее
качества, и, что наиболее ценно, ее возможности. И, что имеет первостепенное
значение, разобрали  и как командир,  которому  предстоит решать  с  "Совой"
практические  огневые задачи, и  как  физик. Видите,  сколько поводов было у
меня для встречи с вами?
     Кольцов утвердительно кивнул.
     -- Но понятно вам еще не все, --  поспешил предупредить его Ачкасов. --
А  без  этого  мы никогда  не добьемся взаимопонимания. Вы должны знать нашу
точку зрения на эту работу вообще, и на последнюю модернизацию прошлогоднего
варианта "Совы-один" в частности. В какой- то степени конструкторское бюро с
возложенным   на   него  заданием   справилось.  Впервые   в   отечественном
приборостроении   создан   прибор   ночного    видения   с   такой   высокой
чувствительностью.  Но  выполнить  свою  задачу  до  конца  конструкторы,  к
сожалению,  не   смогли.   Мы   вынуждены   констатировать,  что   последняя
модернизация  не  принесла тех результатов,  которых,  не  скрою,  мы от нее
ждали.  И  этот  новый  вариант  "Совы",  если  хотите,  его  можно  назвать
"Сова-два", мы вынуждены рассматривать лишь как промежуточный.
     -- Неудача не случайна. Она должна была постигнуть КБ. Я докладывал это
в своем отчете, -- заметил Кольцов.
     -- Возможно, это так, -- не стал возражать Ачкасов и, о чем-то подумав,
грустно  улыбнулся.  -- Одного отчета,  как  бы доказателен, дорогой  Сергей
Дмитриевич, он ни был, -- всего лишь бумага. Оппонент довольно бесстрастный.
Кроме того, совершенно  не способный  отвечать на  дополнительные вопросы. А
люди так  уж устроены, что защищаются они, как правило, изворотливо  и очень
неохотно признают свое  поражение. И  в этом не всегда можно узреть какую-то
корысть. Зачастую ими движет простая инерция.
     -- Что  же вы от меня хотите, Владимир Георгиевич?  --начиная кое о чем
догадываться, спросил Кольцов.
     -- Вот я и подумал, -- продолжал Ачкасов, -- отчет отчетом, а не смогли
бы  вы,  Сергей  Дмитриевич,  лично,  как  испытатель,  высказать  все  свои
замечания по прибору, ну, допустим, руководителю работ?
     -- Кто такой?
     --  В данном  случае  подполковник-инженер  Руденко  Игорь  Николаевич.
Супруг уже знакомой вам Юлии Александровны.
     -- Вполне могу, -- решительно согласился Кольцов.
     -- Отлично. Достойно учителя, -- довольно улыбнулся Ачкасов. -- А кроме
замечаний вы могли бы поконкретнее разобрать возможности "Совы" при действии
ее в различных условиях обстановки, при естественных и искусственных помехах
и так далее?
     -- Ну,  это для меня несколько  труднее,  -- признался Кольцов.  -- Мне
ближе теория вопроса.
     --  Но  вы  уже кое-что в этом  направлении сделали, -- положил руку на
тетрадь Кольцова Ачкасов.
     -- Там чистая физика.
     -- Знаю. Кстати,  давайте договоримся: во-первых, никаких своих записей
вы  больше в КБ не передаете. Это только помешает  нашей  общей  '  $  g%. И
во-вторых, это не такая  уж  чистая физика. Я бы назвал ее скорее прикладной
физикой. А она гуляет по рукам. Бог с вами, Сергей Дмитриевич!
     -- Я показал эту тетрадь только Руденко, -- смутился Кольцов.
     -- Не показали, а передали, -- уточнил Ачкасов. -- А потом, как видите,
она  попала  ко мне:  Было бы правильнее, если бы вы переслали ее  служебной
почтой. Ну да ладно.  Теперь об этом позабочусь  я  сам.  А вы  скажите мне,
какие конкретно испытываете затруднения с предстоящей разборкой?
     --  Я  ни разу не  видел полной технической  документации  прибора,  --
признался Кольцов. -- Я шел больше от принципа:
     -- Понимаю. Вам дадут все чертежи.
     -- Наверняка понадобиться почитать что-нибудь еще:
     --  Закономерно.  Вас   познакомят  с   каталогом  новинок  технической
литературы. Если надо -- к этой работе подключат переводчика.
     -- Спасибо. Английским я владею вполне, -- поблагодарил Кольцов.
     -- Есть очень интересные открытые японские источники.
     -- Не откажусь.
     -- Что еще?
     -- Наверно, понадобится время, чтобы все это обмозговать.
     -- Вас никто не подгоняет. Но месяца хватит?
     -- Сейчас мне кажется, что да.
     -- В таком случае желаю успеха, Сергей  Дмитриевич, --  встал  со стула
Ачкасов и протянул Кольцову руку.  -- Завтра даю вам день  отдыха. Мы за это
время  подготовим  все необходимое  для вашей  работы. А  послезавтра  прошу
приступать. Приезжайте сюда.
     Кольцов пожал Ачкасову руку и вдруг спросил:
     -- Я, естественно, готов выполнить ваше поручение. Но теперь, когда мне
стало ясно все, я  подумал вот о  чем.  Может, было бы лучше поручить доклад
какому-нибудь более авторитетному специалисту?
     Ачкасов отрицательно покачал головой:
     -- Никакой необходимости в этом нет.
     -- Я готов подготовить для него все необходимые данные.
     -- Будет вам выдумывать, -- тихо засмеялся Ачкасов. -- И поверьте, ваша
кандидатура меня  устраивает  вдвойне.  Я в  вас  верю  и  возлагаю  на  вас
серьезные  надежды. И  очень  прошу  вас, Сергей  Дмитриевич,  отнеситесь  к
предстоящей работе со  всей ответственностью. Помните,  мы с вами  выполняем
большое и очень важное государственное задание.
     --  Тогда еще вопрос, --  продолжал Кольцов.  -- Если вы  заметили,  то
добрая половина  записей  в этой  тетради  вовсе  не относится к  "Сове".  Я
пытался  изложить в них свой принцип создания аналогичного прибора.  Я  его,
естественно, не конструировал, отнюдь нет. Но изложил принцип, на котором он
мог  бы быть построен. Так вот, как  вы считаете,  не  стоит  ли познакомить
кого-нибудь в КБ с  этим принципом?  Вполне возможно,  что какие-нибудь  мои
мысли и окажутся полезными?
     Ачкасов,  внимательно слушавший  своего  собеседника,  едва тот  кончил
говорить, решительно покачал головой:
     -- Нет.
     -- Почему?
     -- не стоит. Пока не стоит.
     Кольцов недоуменно пожал плечами.
     --  Я  очень  внимательно  изучил  эту  часть  ваших   записей,  Сергей
Дмитриевич. И  поверьте, оценил их,  --  явно стараясь не  обидеть  Кольцова
продолжал  Ачкасов. -- Но говорить о них в КБ не надо. Другое дело --  мы  с
вами. Мы к ним вернемся еще обязательно. А что касается КБ, то, я уверен, ни
о разработанном вами принципе, ни о наших  разговора, ни о предстоящей вашей
работе вам в КБ никого информировать не следует.
     -- Но о моем приезде они  уже знают, -- смутился  Кольцов.  -- И знают,
что сейчас я у вас на приеме.
     Ачкасов утвердительно кивнул.
     --  Это  -- пожалуйста,  --  совершенно спокойно отнесся  он  к  такому
сообщению. --  Им  даже  можно  сказать,  что вы  будете  присутствовать  на
.!ac&$%-(( результатов испытаний. Но не больше. Договорились?
     -- Так точно. Понял. Послезавтра я сажусь.  И сделаю все, что смогу. --
пообещал Кольцов.
     Они простились.
     Кольцов вышел из  кабинета, отметил  пропуск, спустился  по  лестнице и
очутился на улице. День был прохладный, но ясный.  По небу  стлались  легкие
облака.  Кольцов  прошел через проезжую  часть набережной  и  зашагал  вдоль
парапета. Над  рекой  кружили  чайки. В  гребешках  холодных волн  искрилось
солнце. Кольцов пошарил по карманам кителя, достал сигареты, закурил. Только
что   закончившийся  разговор  теперь  воспроизводился  памятью  в  обратной
последовательности.
     Вспомнилось все --  от  "я" до "а".  Ачкасов произвел  на  него сильное
впечатление. Умный, доброжелательный, спокойный. Кольцов почему-то  сразу же
проникся  к нему  полным доверием. А впрочем, может, и  не случайно: генерал
оказался  учеником  его  учителя,  человека,   в  котором  Кольцов   еще  со
студенческих лет привык видеть высший ученый авторитет: "А друзей у  меня, к
сожалению,  в Москве совсем не осталось,  --  подумал Кольцов. -- Разбрелась
наша  братия по  всей стране. Один  Тихомиров  как-то  тут зацепился".  Но к
Тихомирову Кольцову идти не хотелось.
     Кольцов решительно направился к ближайшему телефону-автомату. И  Юлю он
тоже,  конечно,  не  мог  считать своим  другом.  Но  если уж отвечать перед
совестью  и поставить на  весы  "Сову"  и Юлю, то  до  сегодняшней встречи с
Ачкасовым, влекла его в Москву, конечно, только Юля.
     Кольцов  набрал номер.  На этот  раз ответила  Юля,  он  сразу узнал ее
голос, спокойный и мягкий.
     -- Добрый день, -- приветливо поздоровалась она. -- Вы  уже отчитались?
Ну и как?
     -- Похоже,  что влип в очередную историю,  -- полушутя- полусерьезно, в
тон ей, ответил Кольцов.
     -- Что случилось?
     --Придется тут сидеть почти месяц. Возможно, придется принять участие в
разборе испытаний. А вы, кстати, даже не предупредили меня, что работами над
"Совой" руководит ваш муж.
     -- А какое это имеет значение? -- удивилась Юля.
     -- А вы подумайте.
     -- И думать нечего. Абсолютно никакого! Так чем же вы расстроены?
     -- А что я смогу сказать ему хорошего?
     -- Скажете то, что думаете.
     -- Все равно все плохо. Ввязался не в свое дело. Транжирю время. А дома
у моих ребят проверка на носу.
     -- Ну, ваших ребят я видела. За них можете не волноваться, -- успокоила
его Юля. -- Расскажите лучше, как устроились на новом месте.
     -- Спасибо, добрая фея. Это ведь наверняка была ваша идея поселить меня
там:
     -- Ну почему же?
     -- Ваша. Все прекрасно. У меня к вам тоже есть вопрос.
     -- Слушаю.
     -- На Север хотите слетать? Посмотреть белых медведей:
     -- Куда-куда?
     -- В Арктику. Обернемся скоро.
     -- Время устраивает вполне.
     -- Тогда для начала придется побывать у брата. Подкинете?
     -- Ах, вот оно что! -- рассмеялась Юля. -- Какой вы, однако, интриган.
     -- Правда, Юлия Александровна! -- взмолился Кольцов. -- В Есино.
     -- Знаю, знаю: Бывала я там.
     -- Тем более. После работы: а?
     Наступила пауза.
     -- Хорошо, -- согласилась в конце концов Юля. -- Сидите дома и ждите.


     Положив  трубку,  Юля задумалась: встреть: подвези: Кольцов  явно искал
встреч. Пока деликатно, в полушутливом тоне. Но нужны ли они ей?
     Ход мыслей ее неожиданно нарушил Заруба. Он работал за соседним столом,
оказался невольным свидетелем ее разговора и не удержался от вопроса:
     -- Ты не со своим танкистом говорила?
     -- Что значит "со своим"? -- в штыки встретила этот вопрос Юля.
     -- Не меня же он на танке катал:
     -- Все равно он такой же мой, как и твой.
     --  Хай будет так, -- согласился Заруба и подсел на край Юлиного стола.
-- Как ты думаешь, зачем его Ачкасов вызвал?
     -- А почему это тебя интересует?
     --  Ну,  мать, ты  как на  рынке в Конотопе.  Ей вопрос  -- а она  тебе
другой, -- добродушно засмеялся Заруба. -- Чего Ачкасову от него надо?
     -- Вполне возможно,  что решил подробней ознакомиться с его отчетом, --
высказала свое предположение Юля.
     -- Ну да!  А там,  на месте,  он  этого сделать не мог? Нет,  мать, тут
что-то другое. Наверняка что-нибудь задумал, бисова душа. Он же хитрый, этот
Ачкасов, как черт!
     Юля пожала плечами.
     --  Ладно.  Как у  нас говорят:  що  було  --  то знаем,  що буде -- то
побачимо, -- задумчиво сказал Заруба и сел за свой стол.
     "Подвези:  --  вернулась к прерванным  мыслям Юля. -- Подвезти недолго.
Дорога прекрасная. А потом? Какую поездку он придумает еще?"  Юля вспомнила:
только что обещала Кольцову быть  у него вечером -- и вздохнула.  Хотела она
признаться себе в том, что с Кольцовым ей  интересно,  или не хотела -- факт
оставался фактом. И не только интересно. Кажется, он начинал  ей  нравиться,
этот  рослый, крепкий,  незаурядный во всех отношениях мужчина. Было  в  нем
много такого, она это чувствовала очень  тонко,  чего не видела ни в  ком из
своих сослуживцев.  Она  была почти его ровесницей.  Но  сознавала  себя  по
сравнению с  ним  старшей. А  в  Кольцове  находила еще  немало ребяческого,
наивного. Но и это в нем нравилось ей:
     "Раз  обещала --  я приеду. Так и будет, -- решила она. -- Посмотрим на
тебя  рядом  с братом. Не может  быть, чтобы ты не раскрылся  еще как-нибудь
по-новому. Только, пожалуй, и на этот раз лучше будет взять с собой Ирину".
     Не  откладывая дело  в долгий  ящик,  Юля тут  же  пригласила в поездку
подругу. И даже несколько удивилась ее реакции: та как будто только этого  и
ждала.
     К дому на Арбате они подъехали сразу  же после работы.  Кольцов  ждал у
парадного. Увидел машину и быстро пошел ей навстречу. Юля резко затормозила.
Кольцов открыл дверцу.
     Незаметно  выехали   за   город.  Начинало  смеркаться.  Юля   включила
подфарники. Только  теперь Кольцов заметил,  что  в лесу, обступившем шоссе,
полно желтых и даже голых деревьев. Проскочили развилку дороги.
     -- А вы уверены, что ваш брат дома? -- спросила вдруг Юля.
     -- Куда же ему деваться? -- задумался Кольцов.
     -- Сел в самолет и улетел на север.
     -- А что ему там делать? -- заинтересовалась Ирина.
     -- Посмотреть на белых медведей:
     -- Правда? -- загорелись любопытством  темные глаза Ирины. --  И он это
может?
     -- Ерунда.  Юлия Александровна шутит, -- добродушно улыбнулся  Кольцов.
--  Некуда ему шастать на ночь глядя.  Сидит дома. Смотрит  телевизор. Или в
шахматы с кем-нибудь из соседей режется. Утром ведь полеты:
     :Есино вынырнуло из синих сумерек яркими огнями уличных  фонарей и окон
домов. Летом городок авиаторов утопал в зелени. Но  сейчас, когда листва уже
изрядно  облетела, окна даже  нижних этажей  отчетливо проглядывались сквозь
ветви посадок.
     -- Где он живет: ближе к заводу или у аэродрома? -- спросила Юля.
     -- Почти у самого поля.
     Юля уверенно свернула в проулок. Кольцову это понравилось.
     -- Вы тут и впрямь как дома, -- похвалил он ее.
     -- Я  же вам говорила, что мы почти год работали на них. Возможно, даже
вашему брату знакомы ваши приборы.
     -- Все может быть, -- охотно согласился Кольцов.
     Дорога привела их  на уютную  улочку, по обеим  сторонам которой стояли
четырехэтажные дома. Возле одного из них машина остановилась.
     Они поднялись на четвертый этаж.  Кольцов  нажал кнопку звонка у двери,
обитой  черным дерматином. И тотчас за дверью раздался оглушительный злобный
лай. Обе женщины от неожиданности вздрогнули. Кольцов заметил это и смущенно
проговорил:
     -- Вот тип, собаку завел:
     Лай продолжался. Но дверь не открывали.
     -- Я так и предполагала, -- напомнила Юля разговор в машине.
     --  Да  дома  он!  Разве  только  вышел  куда-нибудь  на  минутку,   --
категорически заверил женщин Кольцов.
     -- А  вы спросите  у  соседей,  может,  они в  курсе  дела, где  он, --
посоветовала Ирина и, не дожидаясь согласия, позвонила в соседнюю квартиру.
     Дверь открылась сразу. На пороге появился невысокий круглолицый мужчина
в спортивных брюках и военной рубашке без погон с засученными рукавами.
     -- Простите, вы не знаете, где Кольцов? -- обратился к нему Сергей.
     -- Владимир? -- переспросил круглолицый. -- А вы кто будете?
     -- Я его брат.
     -- На работе он. Полеты  у него сегодня должны быть. А вот поднялся или
нет, этого я не  знаю, -- объяснил круглолицый и, подумав, освободил проход.
-- Заходите ко мне. Сейчас выясним, где он.
     Кольцов, чувствуя, что опростоволосился, не стал упрямиться и, легонько
подхватив спутниц под локти, направил их в открытую дверь.
     Круглолицый назвал себя:
     -- Жердев. -- И добавил: -- Майор Жердев. -- И улыбнулся.
     Гости тоже не сдержали улыбки.  Уж очень  не соответствовала майору его
фамилия.  У Жердева не только лицо было  круглым,  но и весь он был похож на
самовар,  у которого не только пузо, но и руки, и носик, и ножки -- все было
круглое.
     -- А что там у него за зверь? -- не удержавшись, спросил Кольцов.
     -- Занда.
     -- Какая?
     -- Лайка. Уже год живет. А вы не знали?
     -- Ни в одном письме не писал. Намылю шею:
     Майор тем временем уже разговаривал с кем-то по телефону.
     -- На грозу ушли? Сидят? Да, Жердев.  Передай Кольцову -- брат приехал.
Пусть мне позвонит на квартиру. --  И, положив  трубку,  добавил: --  Сейчас
объявится.
     -- А машина у него цела? -- спросил Кольцов.
     -- Бегает.
     -- Удивительно.
     -- Он  за  ней следит, -- с гордостью,  словно  говорил о себе, ответил
Жердев. -- С  правами,  правда,  неувязка  бывает. И  все  по одной  статье:
превышение скорости. Пункт первый талона предупреждений. Это  у них  у всех.
Им все кажется, что они в небе. А Жердев потом бегай, выручай:
     Владимир  не позвонил.  Он  просто  приехал.  И  поднял  такой  звон  у
жердевских дверей, что  Занда за стенкой залаяла снова. Но Владимир окликнул
ее, и лай тотчас сменился радостным визгом. В квартиру соседа он ввалился, в
чем был на старте: в противоперегрузочном костюме, в защитном шлеме. Женщины
с  любопытством  уставились на него.  А  Владимир, никого не  замечая, сразу
шагнул  к  брату,  крепко обнял  его,  попытался приподнять  от пола. Сергей
засмеялся, хлопнул !` b по плечу:
     --  Каши мало ел!  И  вести себя еще  не  научился. С женщинами сначала
здороваться надо!
     Владимир послушно разжал объятия.
     -- Я почем знал, что они приехали с тобой!
     -- Не имеет значения.
     --  Прошу  извинить,  -- улыбаясь  белозубым  ртом,  слегка  поклонился
гостьям Владимир. -- На пять минут отпустили.
     Через  минуту  Сергей, Юля  и  Ирочка  были уже  у  Владимира. Кольцов-
младший занимал просторную однокомнатную квартиру  с  балконом- лоджией,  на
котором  стояла искусно  отделанная  резьбой собачья конура.  Квартира  была
неплохо  обставлена. Но  не  убранство  завладело  вниманием  гостей.  Занда
оказалась такой красавицей, что от нее нельзя было  оторвать глаз.  Высокая,
статная, со стальными  ушками, в виток  закрученным хвостом и длинной лисьей
мордой. Ее черная шерсть на спине лоснилась. Шея, грудь и надбровья блистали
белизной.  Но  удивительнее всего показалось  гостям  ее  поведение. Она  не
взглянула  на незнакомых  ей людей.  Бросилась к  хозяину, встала  на задние
лапы,  передними почти  коснулась  его плеч,  лизнула  в щеку  и,  дав  себя
потрепать  за  загривок,  тут же  ушла в  конуру.  Это  вызвало  целую  бурю
протестов у Ирины. Но Владимир объяснил, что звать ее оттуда бесполезно, что
выйти из лоджии она может только по его команде, а ему сейчас не до нее, так
как через минуту может раздаться звонок -- и их встреча закончится.
     -- Куда ты летишь? -- спросил Сергей.
     --  Куда-нибудь на север. Короче,  в ближайший туман. Отрабатываем одну
систему:
     -- С датчиками Бочкарева? -- спросила Юля.
     -- Совершенно верно: А откуда вам это известно?
     -- Работа нашего КБ.
     -- Правда? -- с недоверием взглянул на брата Владимир.
     -- Правда, -- подтвердил Сергей.
     Ирина потребовала:
     -- Ну вызовите ее! Это нечестно! Я хочу ее погладить!
     -- Далась она  вам! -- засмеялся  Владимир  и негромко скомандовал:  --
Занда! Ко мне, девочка! Ко мне!
     Собака тут же легким прыжком влетела в комнату.  Ирина бросилась к ней,
но, неожиданно испугавшись, отдернула руки.
     -- Не укусит?
     -- Никогда. Но и гладить не дастся, -- предупредил Владимир и обратился
к Сергею: -- Ты-то как тут очутился? В отпуске?
     -- В командировке.
     -- В Москву? Надолго?
     -- С месяц проторчу.
     -- А где остановился?
     -- У Ирочки, вернее, на квартире у ее брата.
     -- Да-а?
     -- Не надо  делать такой рыбий  глаз. Все равно  ничего не поймешь,  --
посоветовал Сергей.
     -- Где уж: -- согласился Владимир.
     Юля отошла в сторону  и села в кресло. Отсюда удобней было наблюдать за
братьями. Кольцовы были почти одного роста и одного склада. У них даже жесты
были одинаковы, и манера улыбаться была схожей. Их вообще можно было принять
за  близнецов, если бы не чувствовалось, что Сергей  все же старше. Впрочем,
эта разница улавливалась  не  столько во внешности, сколько при разговоре, в
умении держаться.
     -- Ты совершенно перестал писать о своих академических делах, -- сказал
Сергей.
     -- Отложил я их:
     -- Почему?
     -- Не это мне сейчас надо.
     -- Ничего не понимаю:
     -- Сразу так, с ходу, и не поймешь, браток. Сам-то ты почему до a(e пор
за диссертацию не берешься?
     -- Ты отвечай  толком! --  нахмурился Сергей.  -- Почему ушел из полка?
Зачем  тебе  понадобилась  эта  работа?  Почему  ни  с   кем  ни  о  чем  не
посоветовался? Разве из твоего письма можно было что-нибудь понять?
     -- Из письма -- нет, -- согласился Владимир. -- Потолкуем, браток.
     -- Когда?
     -- Созвонимся. Телефон есть?
     -- Есть.
     -- Давай. И адрес. Хочешь, я сам к тебе приеду?
     Сергей достал записную книжку, написал, как  его  найти. Вырвал листок.
На столе зазвонил телефон. Владимир проворно снял трубку. Кому-то ответил:
     -- Еду! -- и, виновато улыбнувшись, сказал, обращаясь сразу ко всем: --
Вот и все.
     -- А с кем же останется Занда? -- удивилась Ирина.
     -- Сосед накормит. Он и погуляет. Не первый раз:
     -- Он и права из милиции вернет, -- подсказал Сергей.
     -- Угу! -- поперхнулся от неожиданности Владимир. -- У него же брат  --
начальник ГАИ, а не физик пополам с танкистом, как у меня!..


     Книг,  схем,  справочников  Кольцову  подобрали  столько,  что,  увидев
сложенные на столе книги, он  поначалу оторопел. Подумал:  "Тут не то что за
месяц, и за два все это не перечитаешь". Но, как говорится, глаза страшатся,
а руки делают. Робостью Кольцов не отличался  никогда. За дело всегда брался
решительно. А в эту работу тем более сразу  окунулся с головой. Он воскресил
выработанный еще в университете метод выписывать нужные формулы и справки по
определенной, самим же им разработанной системе, и уже к концу первой недели
заложил  солидный  фундамент для своего  будущего  доклада.  Жаль было  лишь
одного:  не  давали  работать по вечерам. В восемнадцать часов в его комнату
являлся  сотрудник книжного  фонда  и  забирал всю документацию.  А без  нее
Кольцов был как без рук, и  волей- неволей ему приходилось  заканчивать свои
занятия.
     В начале  второй недели  ему  удалось обосновать один  из  сделанных во
время  испытаний вывод:  "Сова" слепла в огне. Кольцов  еще  в  полку  нашел
объяснение  этому  совершенно  недопустимому  явлению.  Теперь  же, детально
изучив схему прибора, он обосновал  математически, что ошибку надо искать не
в  расчетах,  а  именно  в  схеме  прибора. Он  радовался,  когда  удавалось
продвинуться в деле хоть  на  шаг вперед, когда,  перечитав десятки страниц,
мог  прибавить  к  своим  записям еще одну  формулу,  собрать  новую  толику
материала для очередного обоснования. А его с  каждым днем накапливалось все
больше,  больше:  И  вдруг Кольцов  почувствовал,  что  он  теряет над  этим
материалом контроль  и уже  не  может  увязать его в один узел,  выстроить в
едином, нужном ему направлении. Раскритиковать "Сову" труда по-прежнему  для
него не составляло. Но обосновать расчетами все ее пороки, объяснить, почему
она плоха, было несравненно труднее.  А ведь именно  этого добивался от него
Ачкасов.
     Выход из  создавшегося положения Кольцов нашел довольно простой. "Пойду
к шефу. В консультации академик  не откажет",  --  решил он,  хотя знал, что
идти к Верховскому  с пустыми  руками нельзя. Академик не  любил отвечать на
неподготовленные вопросы.  Если кто-нибудь спрашивал у него:  "Что делать?",
Верховский хмурил брови и очень недовольным тоном отвечал: "Вот  именно это,
голубчик, вы  и должны знать". Консультироваться  у него можно было, и очень
успешно, по  вопросу:  "Как сделать лучше?". В таких  случаях лицо академика
сразу принимало  доброжелательное выражение, а  в глазах  зажигались искорки
любопытства.  Фантазер   он  был  поистине  неуемный.  И  если  цель  поиска
действительно оказывалась интересной, он готов был анализировать и первый, и
второй, и третий варианты.  Он любил мыслящих людей,  любил  сам "пошевелить
мозгами":
     Отлично зная все  это, Кольцов уселся за составление доклада, в котором
попытался выразить математически весь  рабочий процесс "Совы". На это у него
ушло два дня. И хотя доклад получился годным именно лишь для консультации и,
как это понимал и сам  Кольцов,  во многом был  еще недоказательным, тем  не
менее  это уже был  вариант.  И с  ним вполне можно  было идти к  академику.
Кольцов лишь намеревался еще кое-что в нем уточнить.
     За  этим  занятием и застал его  Ачкасов,  когда неожиданно  появился в
комнате Кольцова.  Кольцов не видел генерала  больше недели.  И теперь сразу
заметил,  что  Ачкасов  чем-то  озабочен.  Он выглядел  усталым и  даже, как
показалось Кольцову, больше сутулился. Генерал молча  протянул руку Кольцову
и сел на стул возле него. Вопрос, который он задал Кольцову, прозвучал глухо
и настороженно:
     -- Вы какие сигареты курите, Сергей Дмитриевич?
     -- "Яву"!:
     -- Вот  и я тоже, --  обрадовался генерал. --  Вернее, тоже курил. Пока
совсем не запретили.
     -- Почему?
     -- Сердце, -- вздохнул Ачкасов  и легонько хлопнул  себя по груди. -- У
адъютанта и то сигарету не выпросишь. Угостили бы хоть вы:
     --  А может, в таком случае  не стоит,  Владимир Георгиевич? -- замялся
Кольцов.
     -- Ну сам пойду куплю:
     Кольцов понял, что отказывать глупо, взял со стола пачку  и протянул ее
генералу.  Ачкасов с удовольствием затянулся, на губах у него появилась едва
заметная улыбка.
     -- Ну, так что у  нас получается?  -- спросил он,  оглядывая заваленный
бумагами стол Кольцова.
     -- Все идет по графику.
     -- Литературы хватает? Довольны?
     -- Вполне. Времени не хватает.
     Ачкасов развел руками.
     -- Сам всю жизнь думаю, у кого бы занять денек-два. Со временем, Сергей
Дмитриевич, даже очень скверно. А  для срока окончательной сдачи  "Совы" оно
давно уже исчисляется с минусом.
     --  Но неужели нельзя  сделать  так, чтобы я  работал  и  вечерами?  --
спросил Кольцов.
     -- Почему нельзя? Можно.
     -- Тогда почему не разрешили сразу?
     --  На  это нужна  была ваша добрая воля. А неволить вас  не хотел и не
хочу.
     -- Я прошу вас об этом!
     -- Пожалуйста. Что вы уже успели сделать?
     Кольцов положил  перед  Ачкасовым первый вариант  обоснований.  Ачкасов
внимательно  просмотрел  запись.  Задумался.  Потом   подчеркнул  карандашом
выходную формулу. Сказал:
     -- Очень любопытно. А на ЭВМ просчитывали?
     -- Так точно,  Владимир Георгиевич. Ваши товарищи сделали все как надо.
Ошибки не будет, -- доложил Кольцов.
     -- "Ку" в кубе их ошеломит.
     -- Но  именно через выходные данные я  и хочу показать основную  ошибку
проекта.
     -- Правильно, -- задумчиво проговорил Ачкасов. -- Очень даже правильно.
Видите ли, при  проектировании "Совы" мы не нацелили КБ  на решение каких-то
конкретных   практических   задач.  А   КБ   воспользовалось   деликатностью
руководства  весьма   откровенно.   Проект,  как  вы,  очевидно,   заметили,
разработан  оригинально,  но  совершенно   по-  школьному  --  от  и  до.  Я
рассказываю это вам для ориентировки.
     -- Благодарю. Кое о чем я уже догадался сам, -- заметил Кольцов.
     Ачкасов еще раз внимательно  просмотрел  запись, положил лист  на стол,
снова задумался. Кольцов не мешал ему. Ждал.
     --  Делайте эту работу,  Сергей  Дмитриевич,  без оглядки  на  чьи-либо
авторитеты,  --  заговорил  генерал  снова.  --  Не  думайте   о  том,  кому
понравится,  а кому не  понравится  ваша точка зрения. Мне нужна ваша /.+- o
раскованность.  Очень  важно,  повторяю  -- очень, чтобы вы нашли правильные
обоснования  своим  критическим  замечаниям.  Но и не менее  важно, чтобы вы
нашли в этой работе себя как молодого  ученого, уже наделенного определенным
опытом службы. А впрочем, найти себя -- это даже важнее:
     Ачкасов говорил, не глядя на Сергея. Взгляд его был устремлен в дальний
угол комнаты. Но Кольцов почему-то все время чувствовал его на себе.
     --  Что  вы  уже  успели посмотреть  в Москве?  --  неожиданно  спросил
Ачкасов.
     Этого вопроса Кольцов не ожидал.
     -- Честно говоря, ничего. В кино был два раза.
     -- Это нехорошо. Москва, Сергей Дмитриевич,  остается  Москвой. Кстати,
вы знаете, почему москвичи мало ходят в Третьяковку? Они считают, что всегда
успеют там побывать. Но вы-то не москвич!
     -- Но в Третьяковке я бывал много раз!
     -- А на французском балете наверняка не были. Вот и сходите.
     Ачкасов достал из кармана кителя бумажник, вытащил из него два билета и
протянул Кольцову.
     -- В Большой. Пойдете?
     -- С  удовольствием!  -- обрадовался Кольцов,  подумав  о  том, что Юля
наверняка не откажется от билета.
     -- Вот  и отлично! -- довольно  проговорил генерал  и встал.  На лице у
него  снова  появилось  что-то  вроде  улыбки.  Но  взгляд  серых  глаз  был
сосредоточенным. И Кольцов понял, что эти  последние слова  были  сказаны им
механически, что в мыслях Ачкасов где-то очень далеко. Кольцов вспомнил, что
такой задумчивый взгляд он уже видел сегодня у Ачкасова, когда тот говорил о
"Сове", о времени с минусом.
     -- Вы очень озабочены ситуацией  с  "Совой"?  -- тоже  вставая, спросил
Кольцов.
     Ачкасов утвердительно кивнул:
     -- Очень. Эта вещь  нам очень нужна.  Одним словом, готовьтесь к своему
докладу,  Сергей  Дмитриевич.  И давайте  на прощание  еще  раз  закурим  по
последней:
     -- Очень часто, Владимир Георгиевич!..
     -- Нормально:
     -- Так ведь:
     --  Давайте-давайте!  --  не  стал  слушать Ачкасов.  -- Научим  "Сову"
смотреть, и -- даю слово -- сам брошу.
     И, выпустив изо рта густое облако дыма,  генерал ушел. А Кольцов,  едва
дождавшись,  когда за ним закроется дверь, бросился к  телефону и немедленно
набрал  Юлин  номер. Он не  видел ее с  прошлой субботы и очень  обрадовался
возможности пригласить ее на балет.
     Юля не возражала,  хотя сказала, что с французским балетом она  знакома
достаточно  хорошо.  Договорились, что  встретятся возле театра,  на стоянке
автомашин.
     Предстоящая  встреча   несказанно  радовала  Кольцова.  Но  только  что
закончившийся разговор с  Юлей оставил привкус неудовлетворенности. Уж очень
деловой  тон выдерживала  она  во всех беседах  с ним  по  телефону:  "Да!",
"Нет!", "Хорошо":
     Кольцов, конечно, понимал, что  сдерживает Юлю. При встречах, когда они
бывали  вдвоем, он  это  заметил,  она  была  совершенно  иной:  отзывчивой,
приветливой. И тем не менее ее вынужденная холодность вызывала в нем чувство
досады. Впрочем, обо всем этом Кольцов подумал лишь мельком. Так или  иначе,
а в  театр идти Юля согласилась  без колебаний.  Куда больше  расстроила его
откровенная   озабоченность   Ачкасова.   С  некоторых  пор   Кольцов  вдруг
почувствовал  себя  причастным   ко  всему,  что  волновало  этого   умного,
корректного и очень  симпатичного ему человека.  И теперь, после разговора с
ним, Кольцов чувствовал беспокойство. И захотелось сейчас же, не  откладывая
дело ни на  минуту, сделать  для  Ачкасова что-то  нужное, полезное. Решение
пришло само  собой. "К Верховскому! Зачем  тянуть?"  -- подумал  Кольцов и в
последний раз просмотрел лист со своими  записями. Все, что он предлагал,  с
чем  шел  на  суд  к академику, было  правильно.  По  крайней  ,%`%  с  его,
кольцовской,  точки  зрения.  А  если что окажется  не  так -- на  то она  и
консультация.
     Накануне  Кольцов  звонил  на  кафедру.  Верховский  был  в  Москве,  в
университете. Читал, как  обычно, лекции, вел семинары. По времени он  скоро
должен был заканчивать занятия. Кольцов быстро собрался,  сдал документацию,
опечатал комнату.
     Троллейбус, сравнительно  свободный  в  этот  час  дня,  прямым  рейсом
доставил его на Ленинские горы.  Университетский парк горел как  в огне.  За
неделю осень пришла в  город. После  каждого  порыва ветра деревья окутывало
желто-бурое облако листопада. Большие, блеклые -- кленовые; маленькие, почти
круглые, как золотые  монеты -- березовые; покрупнее, помягче и посветлей --
липовые;  жесткие,  багровые  --  осиновые -- листья  густым дождем сыпались
вниз,  ложились  на  дорожки,  засыпая лужи, пестрым ковром устилали газоны.
"Найти себя -- это даже важнее!" -- вспомнил вдруг Кольцов слова Ачкасова  и
подумал:  "Сказано не  зря. А  что  это значит? Что значит "себя"? Разве как
личность я  недостаточно четко  выражен? Я все чего-то ищу.  Ищу приемы, как
лучше обучать моих  солдат.  Ищу  решения задач. Поиск -- моя суть.  Но  что
значит "себя"? Свое место в жизни? Но зачем это нужно Ачкасову?"
     Кольцов  и  не заметил,  как  прошел  мимо  памятнику  Ломоносову,  как
очутился  возле здания физического факультета. Все здесь так хорошо было ему
знакомо, что он  и  впрямь  мог  безошибочно  добраться  сюда  с завязанными
глазами.
     В дверях корпуса его остановила пожилая вахтерша.
     -- Пропуск! -- категорически потребовала она.
     Кольцов сразу оторвался от своих мыслей, улыбнулся, сказал приветливо:
     -- Давно уже сдал, Анна Григорьевна.
     Пожилая  вахтерша  повнимательней  вгляделась  в  него.  И  вдруг  тоже
заулыбалась:
     -- Батюшки! Да это, никак, вы?
     -- Самый что ни на есть!
     -- Или проведать кого?
     -- С Владиславом Андреевичем хотел встретиться.
     -- Тут он, тут, -- подтвердила вахтерша. -- Что ж с вами делать- то?
     -- Пропустить служивого.
     -- Да  ну уж ладно, --  махнула рукой вахтерша. --  Времени-то сколько?
Пока будете звонить,  он и уедет. Идите. Ладно.  А  назад  пойдете, заявку с
кафедры принесите.
     -- Все  сделаю! --  пообещал Кольцов  и  проворно  направился  к лифту.
Шагал,  беззвучно  повторяя:  "Альма  матер! Альма матер!"  В коридоре и  на
лестничной   площадке  было   оживленно.  Студенты,  ассистенты,  лаборанты.
Промелькнули  двое  военных.  Кольцов  поднялся  на  третий  этаж.  И  возле
аудитории  наткнулся на Верховского. Кольцов  шел к  нему,  искал его,  но в
общем-то встреча произошла совершенно неожиданно. Уж очень как-то просто.
     Кольцов вытянулся по стойке "смирно" и негромко сказал:
     -- Здравия желаю, Владислав Андреевич!
     Академик метнул на него быстрый взгляд и даже, как показалось Кольцову,
вздрогнул. Но уже  в следующие момент мохнатые брови его вскинулись вверх, и
по лицу промелькнула тень удовлетворения. Он узнал  своего любимого ученика.
Узнал  безошибочно.  Но, как  при  прошлой  и  при  позапрошлой  их встрече,
улыбнулся довольно скептически:
     -- А-а: это вы:
     --  Так точно! Я рад вас видеть! -- не обращая ни малейшего внимания на
его тон, проговорил Кольцов.
     -- Я тоже. Каким же ветром вас сюда занесло?
     -- Хотел увидеть своего учителя. Хотел посоветоваться с вами.
     --  Даже  так?  --  с  любопытством  оглядел с ног  до  головы Кольцова
Верховский. -- В каких же вы теперь чинах? Я плохо разбираюсь в погонах.
     -- Капитан.
     -- Великолепно. Значит, скоро будете полковником?
     -- Майором, Владислав Андреевич.
     -- Прекрасно! Прекрасно! -- повторил  Верховский. -- О чем же вы хотели
со мной посоветоваться? Как устроиться к нам в охрану?
     -- О другом, Владислав Андреевич! -- подавил улыбку Кольцов.
     Разговаривать, и даже об очень серьезных вещах, в коридоре, на лестнице
было обычной  манерой Верховского.  Кольцов это хорошо знал. Но  сегодня его
лично такая ситуация  не устраивала.  И прежде чем  ответить Верховскому, он
для начала замедлил шаг, а потом и вовсе остановился.
     -- Там, в части, Владислав Андреевич, мне было приказано испытать новый
прибор ночного видения,  -- дождавшись, когда Верховский  тоже  остановится,
начал  Кольцов. -- Потом  пришлось  давать о нем  отзыв.  Прибор  во  многом
оказался  несовершенным. А главное, бесперспективным.  Никогда не поможет он
нам, солдатам,  решить те задачи,  которые мы должны решать. Он всегда будет
слепнуть от яркого  света,  в огне. Никогда  не  пробьет  туман.  Я  пытался
обосновать, почему именно. И хотел показать эти обоснования вам. Вот:
     Кольцов  достал из  папки лист  и  протянул  его  Верховскому. Академик
быстро пробежал взглядом по колонке цифр и формул.
     -- Н-да-а: -- заключил он.
     -- Ерунда получилась? -- смутился Кольцов.
     -- Получается, -- вздохнул Верховский.
     -- Я ошибся? -- настойчиво допытывался Кольцов.
     -- Нет. Теперь я вижу, что вы можете стать даже начальником охраны.
     -- Владислав Андреевич! -- взмолился Кольцов.
     --  А что? --  не щадил  своего  ученика Верховский.  --  Почаще  будем
видеться! А то ведь вот... многого вы уже и не знаете.
     -- Значит, все-таки есть ошибка? -- расстроился Кольцов.
     --  Не  в  этом дело, --  уже серьезно ответил Верховский и взглянул на
часы. -- Полчаса у меня есть. Могу посвятить их вам. Пройдемте в аудиторию.
     Решительность, с которой Верховский открыл дверь аудитории, была лучшим
доказательством того, что  работа  Кольцова ему понравилась. Уж,  во  всяком
случае, какое-то  рациональное зерно  академик  в  ней увидел.  Иначе он без
всяких обиняков вернул бы записи  их хозяину. В аудитории Верховский подошел
к доске, взял мел. Но о чем-то подумал и передал мел Кольцову.
     --  Прежде чем  что-то  отвергать, надо  четко  себе представлять,  что
именно  вы отвергаете. Запишите-ка мне, пожалуйста, процесс работы  прибора,
-- попросил он.
     Кольцов  почти  по  памяти  вычертил  схему  "Совы".  Записал  расчеты.
Верховский внимательно следил за его рукой.  Он стоял перед доской, скрестив
руки  на  груди,  и  чуть заметно  раскачивался  вперед-назад.  Кольцову эта
привычка  академика  была  знакома.  Верховский   всегда  делал  так,  когда
что-нибудь обдумывал.
     -- Так! -- произнес он  удовлетворенно, когда Кольцов поставил  в конце
записи точку.
     --  А  они оригинально получили  "ку" в  квадрате. Я  бы  сказал,  даже
талантливо:
     -- Так точно, -- согласился Кольцов.
     -- Талантливо, -- подтвердил Верховский. -- Ну, а что вас не устраивает
в их схеме?
     -- Главное. Принцип, на котором она основана.
     -- Чем же он плох?
     -- Тем, что не позволит увеличит разрешающие возможности прибора.
     -- Почему?
     -- Потому, говоря конкретно, что они не смогут больше увеличить "ку".
     -- Почему?
     --  Да потому, что  увеличить  его  можно  только в  том  случае,  если
установить дополнительно в системе  вот  эти блоки. А в  башне танка, - моем
рабочем месте, и без них практически уже негде повернуться.
     -- Понятно. Только все это чепуха! -- откровенно высказался Верховский.
--  Ничего  они  больше устанавливать  не станут.  Даже еще упростят  схему.
Просто вы  этого  не знаете.  А они знают.  И при  последующей  модернизации
наверняка используют  преобразователь 2Х-Щ. При этом они,  во-первых,  сразу
высвободят немало места. А во-вторых, благодаря ему получат "ку" не то что в
третьей, а, если захотят, и в четвертой, и даже в пятой степени.
     -- Почему же тогда они  сразу  его не поставили? --  смутился  Кольцов,
чувствуя, как просто отверг Верховский все его доводы.
     -- Вы спрашиваете: почему?  --  переспросил Верховский.  -- Этого  я не
знаю.  Возможно,  потому, что не хотели  лишать  себя  резерва  на  будущее.
Возможно,    побоялись    удорожать    модель:Может,    просто    поленились
экспериментировать. Вы же привыкли жить на всем готовеньком.
     -- Может, -- глухо проговорил Кольцов, понимая, что заданный  им вопрос
абсолютно  не меняет  положения вещей.  Как,  впрочем, и ответ  Верховского.
Совершенно  неожиданно дело обернулось  совсем  не  в  пользу Кольцова. И он
невольно подумал: ""Хорош бы  я был со своими обоснованиями. Высмеяли бы как
мальчишку!"
     -- А может,  и потому не ставили они 2Х-Щ, что вовсе и  не собирались с
помощью этого  прибора решать те задачи, о  которых  вы  здесь говорили. Так
ведь тоже может быть? -- продолжал Верховский.
     Кольцов отрицательно покачал головой.
     --  Такого, Владислав Андреевич, быть не могло! -- решительно отверг он
это предположение академика.
     -- Откуда вам известно?
     -- Один раз КБ  уже модернизировало прибор. И я вижу, на что направлены
их усилия. Да и заказ им был вполне конкретный: создать новый прибор ночного
видения. А  не  просто,  как  было  до этого. И  именно  это-то у  них  и не
получилось. И я  убежден, что  и дальше  не получится. А вот  почему? Теперь
понимаю, доказать не смог. И все мои обоснования гроша ломаного не стоят:
     --  Ну  уж!  Стал  бы  я тогда  впустую  тратить  время,  -- добродушно
усмехнулся  Верховский.  --  Дело  в  том,  молодой  человек,  что  и  новый
преобразователь  сослужит  КБ  службу лишь  до  поры  до  времени.  Одну-две
модернизации, я думаю, прибор с его применением выдержит  успешно. А дальше:
А  дальше  работа в этом направлении  неминуемо заведет КБ в тупик,  и  оно,
сколько бы не старалось продвинуться вперед хоть на шаг, не продвинется и на
вершок. И уж, естественно, не выполнит заказа и не добьется того результата,
которого  так ждете  вы  там,  в  частях.  Другое  дело,  если  конструкторы
зацепятся  за "дельту" и  через нее начнут наращивать мощность. Тогда -- да!
Тогда они смогут добиться  кое-чего посерьезней. Но только через "дельту". В
ней ключ к разгадке.  Она,  и только она,  если  хотите, --  завтрашний день
проблемы. Но орешек этот по-настоящему еще  не  разгрызен. Об него  придется
поломать зубы.  Хотя кое с какими выкладками из области "дельты" я  вас могу
познакомить. Я немного ею занимался.
     Верховский углубился  в расчеты  и  так этим  увлекся,  что,  казалось,
совершенно забыл о Кольцове. Для него весь этот разговор вдруг превратился в
интересный поиск, в результате которого на свет должно было появиться что-то
новое, никем до сих пор  еще  не  сказанное. Кольцов  не мешал академику. Он
стоял не шелохнувшись, словно загипнотизированный. Все происходящее казалось
ему удивительным. Верховский писал, зачеркивал, стирал запись тряпкой, потом
неожиданно восстанавливал написанное ранее.
     -- Вот так!  -- воскликнул  он наконец. -- Куда  получается интересней,
чем у них!
     Кольцов быстро  похлопал  по  карманам. Записной  книжки, как назло, не
оказалось. Выругав себя за такую оплошность, он вытащил сигареты и, сорвав с
пачки  целлофан, переписал на нее  формулу. Верховский, казалось, не замечал
того,  что  делает Кольцов.  Он  еще  весь был  в  раздумьях,  а может  быть
взвешивал в  уме  еще  и  еще раз то,  что только вышло из-под его руки.  Но
неожиданно он потянулся к пачке Кольцова, "'o+ ее и,  продолжая  глядеть  на
доску, сказал:
     -- А если учесть фактор  среды, который для  вас имеет особое значение,
то возможен и такой вариант.  -- И  он, дополнив запись  Кольцова еще  одной
формулой, вернул  ему пачку.  --  Этот путь,  я  думаю,  быстрее приведет  к
желанным  результатам.  И вы  могли  бы разработать его. Ваша  прозорливость
должна  сослужить  вам  службу.  Не  как  практика,  конечно.  В  этом  ваши
оппоненты, безусловно,  сильнее вас. А как  теоретика. Поверьте, "дельта" --
объект серьезный и весьма соблазнительный для исследования. Она вполне может
стать предметом для диссертации. Кстати, думаете вы о ней?  Тихомиров был на
вашем потоке? Я помню,  ничем  не  блистал.  А уже  защитился. И ваше место,
молодой человек, в науке!
     Кольцов  не  сразу  нашел,  что  ответить  учителю.  Он  еще   был  под
впечатлением  той  виртуозности, поистине  неповторимого  умения Верховского
почти  стремительно  вживаться  в тему,  мгновенно  взвешивать  все  "за"  и
"против".  Такие  консультации, во время которых исследуемый вопрос зачастую
ставился с ног на голову, но  при этом всегда находил исчерпывающее, а порой
и очень оригинальное решение, как обычно, обескураживал не только студентов,
но и  солидных  ученых мужей.  Людей поражала  эрудиция  Верховского.  И  не
удивительно,  что  и  Кольцов  сейчас смотрел на  доску как зачарованный.  А
Верховский со свойственной ему  оперативностью уже снова вернулся  к тому, с
чего начал разговор  сегодня и на  чем  закончил его  шесть лет назад, когда
Кольцов только что надел военную форму.
     -- Был я,  Владислав Андреевич, у Тихомирова, -- оторвавшись наконец от
доски, заговорил  Кольцов. -- Видел, чем он занимается. Ножницы, клей, чужие
статьи  -- вот  вся  его  лаборатория. И халтурит везде, где  только  может,
печатается даже  в отрывных календарях. А у меня в части  настоящее дело.  И
опыт я там коплю такой, какого не купишь ни за какие гонорары. И возможности
в армии огромные:
     --  Не  знаю,  не  знаю! --  упрямо возражал  Верховский.  --  В  ваших
поступках  нет  последовательности. Вы учились -- вас прельщала  наука.  Вас
призвали в армию  -- вам понравилась служба.  Вы не думайте, что я в  чем-то
против  армии.  Совсем наоборот.  Очень и  очень уважаю военных. И сам, если
что, всегда готов взять в руки ружье. Но что касается вас,  товарищ Кольцов,
то вы, на мой взгляд, пока просто  мечетесь.  И  как результат, безвозвратно
теряете  драгоценное время.  Вы явно еще не нашли себя. А  это очень и очень
важно  --  отчетливо видеть цель  своей  жизни. Ибо выстрелить по этой  цели
дважды не удавалось еще  никому.  Почему бы действительно вам не взяться  за
"дельту"?  Вы же обязаны что-нибудь предложить  КБ. Все лишь отрицать --  не
метод для ученого.
     -- Я выдвину предложение. И  непременно! -- поспешил заверить академика
Кольцов. -- У меня есть ваши формулы. Обоснования для них я  найду. Но, коль
вы говорили о  моем чутье, "дельта" так же их подведет где-нибудь на полпути
к цели.
     -- Почему вы так думаете?
     --  Природа  задействованных  в  "Сове" лучей  такова.  Их  возможности
ограничены.
     -- Неубедительно, -- скептически усмехнулся Верховский. -- Я бы сказал,
просто  догматично! Природа природой.  Но  и мы, человеки,  люди,  ее лучшее
творение, тоже не лыком  шиты. В  природе водород, все это знают, существует
как газ. А мы создали его в виде металла.  И получили такой  сверхпроводник,
какой природе и не снился. А композиты? Мать-природа хранит в своих кладовых
либо  глину,  либо  железо. А  мы сварили  из них  под высочайшим  давлением
композитный металл: легкий, прочный и удивительно жаростойкий. А вы говорите
-- природа!
     --  И  все  же  меня  привлекает другое, -- смутился под напором  такой
аргументации Кольцов.
     -- Что именно? -- колко взглянул на него Кольцов.
     -- Мне  куда более перспективным представляется  принцип  использования
излучения самой цели.
     -- Вот как! -- даже удивился Верховский.
     --  Это  не блаж. И  не  стремление сделать  все  наоборот.  Надо знать
обстановку, в которой нам приходится  действовать. И если ее знаешь, то рано
или поздно придешь  к выводу -- у этого принципа больше плюсов! -- убежденно
проговорил Кольцов.
     Теперь, похоже, настала очередь слушать Верховскому. И он слушал своего
ученика не  перебивая, пока  тот рассказывал  и объяснял, что  имел  в виду,
когда говорил об обстановке. Он обрисовал академику, что такое учебное поле,
как будет выглядеть современный бой и многое другое.
     -- Так,  значит,  вы работаете? И работаете здорово! -- прервал наконец
свое молчание  Верховский. -- Почему  же  вы сразу ничего  мне  об  этом  не
сказали? И за что тогда я вас распекал?
     --  Все  пойдет  на  пользу,  --  довольный такой  реакцией  академика,
улыбнулся Кольцов. --  Я не видел  вас сто  лет. А в письме об этом ведь  не
напишешь:
     Верховский мельком взглянул на часы.
     -- Вот так, разговор только начинается, а мне  уже надо на президиум. И
все  равно  я  рад,  что главное для  меня прояснилось. Молодец. Идите своим
путем. Но все же, когда подготовите доклад для КБ, покажите его мне. Им надо
помочь. Дело это наше, общее.
     -- С этим, если у меня все получится, я вас  отрывать  от дел не  буду.
Выйти за  пределы вашей формулы мне ведь не удастся наверняка. А  в пределах
справлюсь  и  сам. А вот  показать  вам свою  работу, то, что собрал  там, в
части, я бы хотел очень. Хоть на минуту:
     --  А  это  непременно.  Обязательно!  --  даже не  дал договорить  ему
Верховский. -- Без этого я просто-напросто  запрещаю  вам уезжать из Москвы.
Найдите меня и приходите. А не придете -- рассержусь навек.
     Верховский  быстро пожал Кольцову  руку и  проворно скрылся за  дверью.
Кольцов направился было  следом за ним. Но потом передумал  и  остался возле
доски, возле формул.


     Юля  не  обманывала  Кольцова,  когда  говорила  ему,  что   знакома  с
французским балетом,  и не  только с французским. Маргарита Андреевна еще  в
детстве привила  дочери  любовь к  танцевальному искусству. И даже  пыталась
сделать из нее балерину. Но у Юли не хватало  настойчивости, темперамента. В
конце концов Маргарита Андреевна поняла, что Юле не суждено стать звездой, и
оставила  ее  в покое. Но  для самой Юли занятия  в балетной школе не прошли
даром. Девочка научилась понимать  красоту танца. И на всю жизнь сохранила к
нему любовь.
     Муж  Юли, Игорь, не  возражал,  когда узнал, что  вечером Юля  намерена
пойти в театр. Но все же спросил:
     -- А почему мы не можем быть там вместе?
     -- Но ты же не позаботился о билетах, -- заметила Юля.
     -- Можно подумать, что в этом все дело, -- усмехнулся Руденко.
     -- В данном случае -- да, -- не стала  распространяться Юля. -- Дай мне
ключи от машины.
     Руденко достал ключи и молча передал их жене. Ровно в шесть Юля  ушла с
работы. Нельзя сказать, что настроение у нее  было праздничным. Но, в общем,
она была  довольна тем, что вновь  увидит интересный  спектакль, и тем,  что
пригласил ее Кольцов.
     Встретились  на  стоянке у театра, как  и  договорились. Появились  там
почти одновременно. Юля приехала даже чуть раньше. Но пока запирала машину и
проверяла дверцы, подошел Кольцов. Юля сразу заметила, что  он чем-то  очень
взволнован. Улыбнувшись, спросила:
     -- Билеты не забыли?
     -- Нет. У меня. -- Кольцов проворно достал билеты и протянул их Юле.
     -- Предъявите билетеру. А вот раздеться, я думаю, лучше здесь.  Терпеть
не могу стоять в раздевалке, -- призналась она.
     -- С удовольствием! -- согласился Кольцов.
     В фойе Юля сразу купила программку и стала ее читать, а Кольцов  не без
интереса разглядывал зарубежных модниц. Ему давно уже не /`(e.$(+.al  видеть
такой пестрой, нарядной публики.
     -- Прекрасно. Весь состав  новый! --  объявила Юля. -- Мне так хотелось
увидеть Клэр Мотт!
     -- Так она здесь? -- не совсем понял ее Кольцов.
     -- Танцует Эсмеральду.
     -- Рад за вас.
     -- Вы должны в первую очередь радоваться сами. Такое, знаете, не каждый
день удается увидеть, -- заметила Юля.
     Кольцов добродушно улыбнулся.
     -- Если учесть, что  я  был на  балете всего два раза  в жизни, то ваше
сообщение меня просто ошеломило.
     Юля рассмеялась:
     -- Неужели правда?
     --  Один  раз  на  шефском  концерте в университете. Второй --  в  День
танкистов в гарнизонном Доме офицеров. Впечатлений -- на всю жизнь.
     -- Не кощунствуйте!
     --  И не думаю. Хотя идти  в третий раз, откровенно говоря, в ближайшем
будущем не собирался.
     -- Тогда зачем вы достали эти билеты?
     -- Вас увидеть хотел, -- чистосердечно признался Кольцов.  -- Надеялся,
что вы не откажетесь:
     Юля взяла Кольцова за руку и увела в зал.  Места  у  них  были в шестом
ряду партера, почти у самого прохода. Когда сели, Юля спросила?
     -- Вы чем-то взволнованы?
     Взволнован? В  этом Юля ошиблась.  Взволнован он, пожалуй,  не  был. Но
мыслей в голове  у  него  носилось много. Шутка ли, две такие беседы  в один
день!  И  оба  шефа,  словно  сговорились, закончили  одним и тем же? "Ищите
себя!"  Почему  они  вообще  заговорили с ним  об этом? Для него самого этот
вопрос не стоял  даже  теоретически! Сам-то он нисколько не сомневался  ни в
правильности своих действий, ни в выбранном  им пути.  Объяснить все это Юле
было не так-то просто. К тому же и сама она была для него сплошной загадкой.
Она  еще  ни разу  не отказала ему во встрече. Но  что из  этого  следовало?
Только то, что в какой-то степени она чувствовала себя в Москве  хозяйкой, а
его считала  гостем? И  потому вела себя по отношению к нему как отзывчивый,
гостеприимный  человек? Или  все  же  существовало и  другое  объяснение  ее
внимательности? Одним словом, Кольцов совершенно не знал, что ей ответить, и
лишь глубоко вздохнул.
     -- Это еще что значит? -- удивилась Юля. -- Вот уж на вас не похоже!
     -- Укатали Сивку крутые горки:
     --  Вон  оно  что? А вы думали, Ачкасов вызвал вас  разыграть  партию в
преферанс?
     -- Ничего я не думал.
     -- А наш разговор в гостях у вашего лейтенанта тоже забыли?
     -- Помню, что вы были очаровательны.
     -- Допускаю. Но я не об этом, -- строго ответила Юля.
     -- А я и об этом тоже.
     -- В таком случае я не припоминаю  ситуации, где и чем  я могла бы  вас
утомить.
     Кольцов  задумался?  Что  бы  ему  ответить?  Выручила  увертюра.  Юля,
казалось,  сразу  настроилась   на  представление  и  забыла   о  начавшемся
разговоре. А  Кольцов возблагодарил судьбу, которая уже не раз и не два была
в таких случаях благосклонна к нему.
     В  первом отделении  гости  показали две  балетные сценки:  па-де-де из
"Сюиты  в  белом"  и "Умирающий лебедь". Партию лебедя  талантливо танцевала
Жанетт  Кло. Во  время  антракта  Кольцов и  Юля из  зала не  выходили, как,
впрочем,  и  большинство присутствующей на спектакле  публики. Разговаривать
тоже почти не разговаривали. Только Юля сказала:
     --  А в Париже я видела эту балерину в роли  Эсмеральды. Очень приятная
танцовщица. Посмотрим, что покажет Клер Мотт:
     О том, что Юля была в Париже, Кольцов не знал, но именно это /.* ' +.al
ему самым интересным из всего, что она сказала.
     -- Посмотрим, -- покорно ответил он.
     Во время второго антракта Юля захотела погулять.
     Они спустились в вестибюль и встали у  открытых дверей. С улицы  тянуло
сыростью, запахом бензина, доносился шум, лился синий неоновый свет фонарей.
     -- Чем же вы все-таки так озабочены? -- снова начала разговор Юля.
     -- Конкретно я вам даже не скажу, -- признался Кольцов.
     -- Вот это уже лучше, -- похвалила Юля. -- Значит, причина серьезная. А
то выдумали какие-то горки:
     -- Простите:  Сложно мне,  --  признался  Кольцов и добавил: -- С вами.
После того, что было:
     -- А что было? -- неожиданно быстро спросила Юля.
     -- Все было! -- твердо сказал Кольцов.
     --  Ничего  не  было. И  вообще напоминать  о  таких  вещах не очень-то
деликатно, -- в тон ему ответила Юля.
     Кольцов понял, что сказал совсем не  то, и  со свойственностью открытых
людей смутился.
     -- Не  все я  и сам  понимаю.  Не обо всем  могу  сказать  вот  в такой
обстановке, -- признался он.
     --  Это другое дело,  -- удовлетворилась таким ответом Юля. --  Скажете
позднее.
     Второй акт  Кольцову понравился больше. Великолепно смотрелась сцена на
колокольне, световое оформление.  И  Юля  опять была прежней,  не чужой,  не
далекой,  а   почти  близкой.  Ее  же  самой   спектакль  доставил  огромное
наслаждение.
     Из  темноты неба накрапывал мелкий дождь. Они сели в машину. Юля завела
мотор.
     -- Пусть греется! -- сказала она и повернулась к Кольцову.
     -- Жаль,  что вы не  видели, как у нас  поставлена "Эсмеральда".  У нас
старались взять из романа  как можно больше и для декорации, и для сюжета. А
что  сделал  Пети? Он как раз, наоборот, отказался  от всего сопутствующего.
Оставил только самые главные линии и изгибы. И показал нам простую и сильную
историю любви  и смерти. Но если  уж есть два пути постановки, то, очевидно,
возможен и третий! И четвертый! Вам это интересно? -- горячо говорила Юля.
     -- Очень:
     -- Очень, -- повторила Юля. -- Не любить балет нельзя. Любите его!
     -- Я,  наверное,  вас люблю, Юлия  Александровна, --  не спуская  с нее
глаз, сказал Кольцов.
     Сказал  и сам  испугался своих слов. Ему казалось,  что Юля  непременно
сейчас рассердится и скажет в ответ  что-нибудь холодное, колючее. Но она не
рассердилась, а спросила:
     -- Что значит "наверное"?
     -- А  то, что я профан не только в  балете. Не больше я  разбираюсь и в
собственных чувствах.  Даю  вам честное слово,  у меня никогда  не было даже
простых увлечений.
     -- Простых и не бывает, -- заметила Юля.
     -- Ну, даже мимолетных, даже не  предполагающих взаимности.  Я не знаю,
как их определить:
     -- И не надо! -- очень мягко остановила его Юля. -- Хотя это странно. У
себя в полку вы производили впечатление более сведущего мужчины.
     --  Времени  у  меня  на это не  хватало. А  может, не встречал  таких,
которые могли бы понравиться. А вы: вы совсем другое дело. Вы где-то тут, --
прижал Кольцов руку к сердцу. -- Зашли и:  остались: Наверное,  это  и  есть
любовь.
     -- А если я оттуда уйду? -- серьезно спросила Юля.
     -- Нет. Не уйдете. Никуда не уйдете! -- заверил Кольцов.
     -- Бывает, что и уходят, -- сказала Юля.
     -- Не выпущу! -- поклялся Кольцов.
     Юля тронула машину со стоянки.
     Когда  они выехали  из туннеля под проспектом Калинина и свернули возле
памятника Гоголю в переулок, Кольцов спросил:
     -- Что же вы молчите?
     В конце переулка Юля  повернула  налево. Потом  направо. И остановилась
возле дома Ирины.
     -- Что же вы молчите? -- повторил свой вопрос Кольцов.
     -- А может, не стоит продолжать этот разговор? -- спросила Юля.
     Кольцов  взял  ее  руку  и прижал  к  губам.  Рука  у Юли  была мягкая,
душистая, сухая и  теплая. Он несколько  раз поцеловал  ее  длинные пальцы и
сказал:
     --  Если так,  то  все ясно.  Но я сделал правильно,  что  открылся.  И
помните, это надолго. Может, даже на всю жизнь:
     -- Я же замужем, Сергей Дмитриевич, -- сказала Юля.
     -- Это не имеет никакого значения.
     -- Для вас?
     -- И для вас.
     -- Вы большой  ребенок,  -- ласково  улыбнулась  Юля. Но  руки своей не
отняла. -- Расскажите лучше, как идет у вас работа.
     -- Идет.
     -- Это хорошо: Вы довольны?
     -- Я люблю вас!
     -- Я верю. И не надо больше об этом, -- попросила Юля.
     Но Кольцова уже нельзя было остановить.
     --  Милая!  Родная!  --  тихо  проговорил  он  дрогнувшим  голосом.  --
Поговорите со  мной. Ведь я скоро уеду. Сделаю этот  дурацкий  доклад  - - и
уеду. И возможно, никогда-никогда  больше не  увижу вас.  А ведь вы для меня
единственная. Второй такой нет на всем белом свете. Мне, я думаю, повезло не
меньше, чем Рею Девису.
     (Рей Девис - американский ученый-физик)
     Юля засмеялась:
     -- Такого мне еще не говорили.
     --  И тем не менее никому ведь больше не удалось поймать нейтрино. А вы
знаете, когда я понял, что назад для меня хода нет?
     Юля не ответила.
     -- Уже  тогда, когда встретил вас на станции. А когда вы  полоскались в
саду,  мне  показалось, что я брежу, -- вспоминал  Кольцов. -- Я  до сих пор
помню  все до мелочей.  Сад был  черным. Окно светилось желтым. Вода в бочке
поблескивала синим. А туман стелился, как грушевый цвет.
     -- А вода в кадке была удивительно мягкая! -- вспомнила Юля.
     -- А меня хозяйка потом ругала, почему я у нее теплой воды не попросил.
     -- Я совсем тогда не озябла.
     -- И это помню. Я стоял рядом с вами и чувствовал ваше тепло. Вы вообще
тогда были ближе ко мне.
     -- Тогда все было естественно. И в саду. И на танкодроме.
     -- А теперь?
     -- Вы тоже стали другим. Вы считаете, что у вас теперь появились права.
Я  это почувствовала. И мне, очевидно, не надо было с вами встречаться. Но в
таком случае я потеряла бы вас из  виду. Не  могла бы  следить за  вами. А я
боюсь за вас.
     -- Что?
     -- Мне кажется,  что  вы  перестанете  работать. Плохо  подготовитесь к
докладу. Почему  вы назвали  его дурацким? Вы  должны сделать его  на  самом
высоком уровне. Вы даже не представляете, как он вам нужен!
     -- О чем вы говорите?
     --  О вас, Сергей Дмитриевич. И очень  прошу  вас:  забудьте сейчас обо
всем. И обо мне в том числе. Займитесь только подготовкой.
     -- И вы о том же, -- вздохнул Кольцов.
     -- Почему "и вы"?
     -- Я вам  уже сказал -- работа идет, -- уклонился от ответа Кольцов. --
О ней вы не беспокойтесь.
     -- Значит, обещаете? -- обрадовалась Юля.
     -- Обещаю, -- не очень бодро ответил Кольцов.
     --  Вот и прекрасно.  И не дуйтесь. Вы действительно большой ребенок. И
вы  еще многого не понимаете. Но  я  хочу, чтобы у вас все  было хорошо!  --
сказала Юля и ласково потрепала его своей теплой рукой по щеке.
     На этом  они расстались.  Кольцов  поднялся к  себе. Юля направилась  в
гараж. Нельзя сказать, чтобы и внутренне она оставалась такой же спокойной к
признанию Кольцова, как внешне. Она очень следила за собой и ничем не выдала
своего волнения.  А оно было. Сердце так сладко сжималось, когда она слушала
его тихий, непривычно взволнованный  голос. И совершенно ей  не хотелось  от
него уезжать. Она чувствовала, что он говорит очень искренне, смущается, тут
же  обижается, быстро,  как дитя, реагирует на малейшее проявление участия к
нему,  и от этого ей было еще приятней.  И еще она  почувствовала, что  в ее
руках он может быть мягок как воск.
     Когда она вернулась домой, было уже поздно. Но Игорь не спал. И даже не
ложился. Сидел и читал старый номер "Иностранной литературы". Юля разделась,
вымыла  руки,  пошла  на  кухню. На  столе  стоял  ужин:  творожный  пудинг,
сваренное всмятку яйцо, стакан молока. К  пудингу Юля не притронулась. Взяла
ржаной сухарь, надкусила, с удовольствием запила молоком.
     -- Ну и как спектакль? -- услыхала она за спиной голос мужа.
     Юле  не  хотелось  обсуждать  во  второй   раз  только   что   виденное
представление, и она ответила односложно:
     -- Неплохо.
     -- И это все твои эмоции? -- удивился Игорь.
     -- Я устала.
     -- Могу представить. Наверное, было не меньше четырех отделений.
     -- Нет, меньше.
     -- Где же ты тогда задержалась?
     Юля вымыла стакан, поставила его на полку, прошла к себе в комнату.
     -- Нигде.  Просто я была  не  одна и, естественно, подвезла человека до
дома, -- ответила она.
     --  А  по-моему, это совсем не естественно,  -- назидательно проговорил
Игорь. -- И  вообще, тебе не кажется, что ты слишком много времени  уделяешь
этому танкисту?
     -- Абсолютно не кажется. Он в полку уделял мне его гораздо больше.
     --  Что же ты сравниваешь? Полк есть полк. Там  ему  приказали помогать
тебе, он и делал свое дело. А ты чего ради стараешься?
     -- Долг вежливости.
     -- Перед кем? Перед этим  нахалом? -- не сдержался Игорь. -- Мало того,
что он  переломал наши приборы,  так еще учить  нас приехал сюда!  Да кто он
такой? Попов? Ландау?
     -- Не знаю. Но может быть, и тот, и другой.
     -- Ах, вот как?! -- оторопел Руденко. -- Да я Ачкасову звонить  сегодня
хотел, когда узнал, что нам предстоит с ним встреча.
     -- Почему же не позвонил? -- подавив улыбку, спросила Юля.
     -- Завтра позвоню!
     --  Пустые  слова.  Никогда и никому  ты  не позвонишь. И  кроме  того,
послушать Кольцова тебе просто полезно.
     -- Мне? -- удивился Игорь. -- И это говоришь ты? Опомнись! Что за мысль
пришла в твою голову? Я заканчиваю большую работу. Многие весьма влиятельные
люди уже  сейчас  заслуженно считают ее очень перспективной.  А я, как  тебе
известно, собираюсь внести в проект еще целый ряд усовершенствований. Что же
я от него услышу? Ты просто не понимаешь:
     Все, о чем  Игорь собирался  сказать дальше, Юля уже знала.  Она тысячу
раз слышала, что "Сова" -- это новое слово в технике. Что если  она этого не
осознает, то очень жаль. Что ему вообще кажется странным, что она до сих пор
не оценила по достоинству этой его работы.  При этом  он непременно сошлется
на какой-нибудь  имеющий к данному случаю отношение пример. Потом на второй.
А может быть, и на третий. Эрудицией он для  этого обладал основательной. Но
ей все эти ` '#.".`k уже  порядком надоели. И  потому, никак не отреагировав
на его слова,  она спокойно  начала  раскрывать постель.  Но вдруг  услыхала
что-то новое, непривычное.
     -- Ради чего  мы  должны переносить  свой  отпуск на зиму? -- продолжал
Игорь. -- Почему мы должны ждать, когда этот твой горе- испытатель соберется
с мыслями? В кои-то годы вместе решили поехать на море -- и на тебе?
     -- Что же ты хочешь? -- испытующе посмотрела Юля на мужа.
     -- Перестань раскатывать его на машине! -- потребовал вдруг Руденко.
     -- Только и всего? -- удивилась такому обороту дела Юля.
     -- Да.
     -- Хорошо.  Раскатывать больше не буду,  -- пообещала  Юля, подумав: "А
это что? Забота  о собственном  престиже или  ревность? Однако для ревности,
пожалуй, было слишком много слов". Она легла в постель и выключила свет.


     Вечером  накануне  выступления  Кольцов  заглянул на  почту  и  получил
адресованное  ему до востребования письмо от  Чекана.  Получил, но так  и не
прочитал его.  На почте  собралось  много народу.  Читать на  улице было тем
более  неудобно. А когда  вернулся  домой, голова оказалась  занятой  совсем
другими  мыслями.   Почти  две   недели  бился  Кольцов   над   тем,   чтобы
самостоятельно  вывести  формулу,  которую  так  легко  и  быстро  нашел  на
консультации Верховский.  Ясны были отправные  данные. Запомнил. Они  были у
него надежно  записаны теперь  уже в  рабочей тетради.  Но  как подойти, как
получить этот  результат, Кольцов не  знал.  И вдруг после стольких  неудач,
плохого настроения, после десятка начинаний путь доказательства выстроился у
него в голове  сам собой. Стоило лишь Кольцову взглянуть на всю проблему под
другим углом зрения. И случилось это именно по дороге с почты. До  письма ли
было ему  в тот момент?! Он прибежал домой, не раздеваясь, подлетел к столу,
схватил  ручку  и  кое-как,  полуцифрами,  полубуквами,  записал  общий  ход
рассуждений. И когда получил то, что надо, над чем безрезультатно  бился все
эти дни, в изнеможении свалился на стол. И так лежал, обхватив в полузабытьи
голову руками, не  менее часа. Он выполнил то, что рекомендовал  ему сделать
Верховский,  провел  подробное исследование варианта  "дельты" и  чувствовал
теперь от этого большое удовлетворение.  Как всегда, академик предсказал все
с   завидной   проницательностью.  Вариант  давал   совершенно   неожиданные
интересные результаты и мог, Кольцов  не сомневался  в этом уже  ни на йоту,
успешно  продвинуть работу  КБ намного вперед.  Естественно,  определить без
лабораторных   исследований   до   конца   и  наверняка,   удовлетворит   ли
перестроенный на схеме "дельты" прибор  все  предъявляемые  ему  требования,
Кольцов был не в состоянии.  Но то, что схема "Совы"  при  этом  значительно
упрощалась,  а  сам  прибор  становился  в работе намного надежней  и  менее
чувствителен  к разного рода помехам, было уже абсолютно ясно. Новый вариант
открывал для КБ  немало и других  не  менее  существенных  выгод.  И  сейчас
Кольцов почти  не сомневался в том,  что конструкторы воспользуются  советом
Верховского  и пересмотрят схему  "Совы".  Целесообразность  такой переделки
была  для  него  совершенно очевидной.  Но  что  касалось  его  собственного
научного поиска, о котором он сообщил и Ачкасову,  и Верховскому, то на него
успешные  исследования  "дельты"  не  повлияли,  можно  сказать,  никак.  Он
по-прежнему,  а   пожалуй,  даже   еще   в  большей   степени   уверовал   в
перспективности разработанного им принципа и желал  сейчас  только одного --
поскорее вернуться к своим занятиям.
     Вывел его  из  состояния  раздумья  длинный и ужасно нудный  телефонный
звонок. Кольцов вздрогнул и очнулся. Зябко поеживаясь, снял  трубку. Звонила
Ирина. Кольцову казалось, что  на дворе уже давно глухая  ночь.  Но  голос у
Ирины был веселый.
     -- Вы спали? -- удивилась она.
     -- И очень крепко.
     -- Вы так рано ложитесь?
     -- В данном случае вы меня просто поздно разбудили.
     Ирина засмеялась и сообщила Кольцову, что пропуск на него заказан и что
утром за  ним придет машина. Таково было указание самого шефа - - Александра
Петровича Кулешова.
     -- Придет  так придет, -- не  стал возражать Кольцов,  хотя и  не очень
обрадовался  такому вниманию  к  собственной  персоне. Ибо до сих пор не был
уверен в благоприятном исходе всей этой ачкасовской затеи.
     Кольцов скрыл конверт и прочитал письмо.
     "Здравия желаю, товарищ  капитан! -- писал Чекан. --  Мы  так понимаем,
что через эту "Сову" вы к нам не вернетесь уже никогда. И так уже думаем  не
только  мы,  но  и  наш  комбат,  хотя  подполковник  Фомин  никаких  команд
утверждать  Аверочкина  не дает. Черкнули бы нам, что вам самому известно на
эту тему. У нас -- порядок. Аверочкину присвоили звание старшего лейтенанта.
Усиленно перестраиваем всю  учебную базу. Электрифицируем танкодром, учебные
поля,  классы. Заодно готовимся к контрольной.  Технику уже  подготовили. На
предварительной  проверке отводили  и отстреляли  на "отлично",  хотя комбат
поставил только  четверки. Пока все. Три  дня назад погода резко похолодала.
Вполне могут начаться заморозки. А там и зима недалеко. Передайте привет  от
всех  нас  вашему инженеру тов.  Руденко. Мы  не сомневаемся, что вы  где-то
рядом с ней".
     "Даже не сомневаются", -- с улыбкой подумал Кольцов.  От письма дохнуло
чем-то  родным  и  в то же время остро  далеким.  Такое чувство он испытывал
всегда, когда читал письма из дома от отца с матерью. Но путь домой для него
действительно был уже  давно отрезан. А  с  частью  он  вовсе  не  собирался
расставаться  и потому  решительно  прогнал  неизбежно следовавшую  в  таких
случаях за  воспоминаниями тоску.  Написать в  роту  он, конечно,  мог  бы и
раньше. Ребят  надо поддержать.  Остаться  в такую  ответственную  пору  без
командира хоть  кому несладко. А они ворочали без  него все дела уже  больше
месяца.  С мыслями о роте он выпил стакан черного как деготь чая и снова сел
за  работу.  К  часу  ночи все необходимые  расчеты  были  сделаны.  Графики
вычерчены.  Для беседы с Верховским, которого он решил поймать где- нибудь в
пятницу, у него тоже было все готово.
     Утром  того  долгожданного  и решительного дня  он  встал, как  обычно,
бодрым. Спокойно  собрался. На улице,  у подъезда, его уже ждала  машина. Он
заехал за своими рабочими записями и направился в КБ. Но чем ближе подъезжал
к старому  дому с колоннами и узорчатыми решетками на окнах  первого  этажа,
тем больше волновался. В самом КБ Кольцов  не был еще ни разу. Но с улицы он
его уже видел. Юля как-то раз специально провезла его мимо КБ на машине.
     В бюро  пропусков Кольцова встретил  незнакомый и, как  ему показалось,
мешковатый  майор-инженер. Он  назвал  себя  Зарубой  и  проводил Кольцова в
приемную  Кулешова.  Майор  Кольцову  не понравился. За  столом секретаря  в
приемной Кольцов неожиданно увидел Ирину.
     -- Ради вас даже меня сюда посадили, -- весело улыбаясь, сказала она.
     --  А  иначе  и доклад не состоялся бы, -- в тон ей ответил Кольцов, но
взглянул на  стоявшую у  двери вешалку и все  понял. На вешалке  висело штук
восемь  фуражек.  Две  из  них были генеральские.  Значит,  гости пожаловали
важные,  а  по  этому  случаю потребовался и  секретарь.  Кольцов  разделся.
Подошел  к  Ирине  и  заметил  у  нее  несколько  книг.  Это  были  учебники
английского языка.
     -- Вы учитесь? -- спросил Кольцов.
     Ирина кивнула.
     -- Заочно?
     -- На вечернем.
     -- Где?
     -- В Инъязе. Буду учить ваших детей.
     --  К тому  времени,  когда мои дети пойдут в школу,  вы  наверняка уже
станете заслуженным учителем и вас уже сделают завучем.
     -- Подходит! -- приняла шутку Ирина. -- В таком случае не торопитесь.
     -- Я? -- не понял ее Кольцов. И рассмеялся: -- Тоже подходит.
     --  Разбор  будет проводиться в комнате  технического  совета. Пойдемте
прямо туда, -- предложил Заруба.
     Они зашли  в  кабинет. Кольцов увидел развешанные  на  стойках  чертежи
"Совы" и две большие,  как в  студенческих  аудиториях, доски - -  черную  и
красную.
     -- Кто будет выступать первым? -- спросил Кольцов.
     -- Вообще,  только  вы. Нам-то что говорить? Мы  свое дело  сделали, --
ответил Заруба.
     -- Во сколько начало?
     -- Тоже дело за вами.
     -- Я готов.
     -- А мы тем более. Сейчас доложу.
     Но прежде чем Заруба вышел, в комнату зашел высокий,  добродушного вида
полковник.  Кольцов  сразу  же узнал его. Это был  Бочкарев.  Он  приветливо
улыбнулся Кольцову, по-приятельски протянул ему руку.
     -- Послушаем, послушаем лихого командира. -- И спросил:  -- Для доклада
от нас ничего не требуется?
     -- Спасибо. Все есть, -- поблагодарил Кольцов.
     -- В таком случае, Остап Григорьевич, приглашайте товарищей. Ачкасов  у
Кулешова.  Сообщите  Руденко.  Давайте  сюда  всю  группу!  --  распорядился
Бочкарев и сел на  один из стульев  в  начале  стола. Он  достал из  кармана
кителя газету и как ни в  чем не бывало углубился в нее. Кольцову даже стало
обидно от такого безразличного отношения к предстоящему разбору, и он как-то
сразу  успокоился,  подумав:  "А  мне-  то,  собственно,  чего  волноваться?
Отбарабаню, а  там пусть разбираются". И чтобы не терять даром времени и  не
задерживать ни  себя,  ни  людей,  решил  кое-что предварительно записать на
доске.  Но не написал и половины того, что хотел. В  комнату зашли Ачкасов и
сопровождавший его генерал-майор-инженер Кулешов. Кольцов  не  знал главного
конструктора  и никогда не его не видел, но сразу догадался,  что это именно
он. Выдавали аккуратная  профессорская бородка  и манеры  хозяина. Вслед  за
генералами пришли  еще  человек  десять  --  военные, штатские. Последней  в
комнату зашла  Юля.  Генералы  поздоровались с  Кольцовым за руку. Остальные
сотрудники  КБ,  за  исключением  двух-трех человек,  заняли  свои места  за
столом, почти не удостоив его взглядом. Кольцов не очень хорошо представлял,
как ему в данной ситуации  надо  себя вести  и что  делать, и, следуя общему
примеру, также присел на свободный стул.
     Но Кулешов жестом пригласил его сесть рядом с собой.
     --  Прошу сюда,  товарищ капитан, --  проговорил он и тут  же перешел к
делу: -- К  нам приехал, товарищи,  капитан  Кольцов  Сергей  Дмитриевич. Он
участвовал в испытаниях  нашей "Совы". Сейчас  Сергей Дмитриевич поделится с
нами своими впечатлениями об этих испытаниях. Прошу.
     Генерал  говорил  басом, официально  и сухо, не выражая, как показалось
Кольцову, никакого интереса к тому, что происходило  в  комнате технического
совета. Это его отношение красноречиво подчеркивала и краткость той речи,  с
которой он  обратился  к  собравшимся. И все-таки, пока он говорил,  Кольцов
успел окинуть  взглядом  тех,  кто  пришел его послушать. Примерно  половина
присутствующих,  и особенно  тех,  кто  был  в  штатском,  выглядели  людьми
степенными,  в возрасте. У одного из майоров  на  кителе Кольцов заметил два
значка  в  виде  ромбов.  "Гражданский  вуз и военную  академию окончил", --
подумал  о  майоре Кольцов.  Но  даже  у  военных  он не встретил ободряющих
взглядов. Даже Юля, как показалось,  смотрела на него  как  на пустое место.
Даже Ачкасов был хмур и глядел куда-то в угол. "Переругались, наверно, все",
-- решил  Кольцов и неожиданно вспомнил  Ирину. Она единственная сегодня при
встрече  с  ним улыбнулась  ему  своей  беззаботной  и  лучезарной  улыбкой.
Вспомнил и подумал: "Вот у кого золотой характер!"
     -- Товарищ генерал не совсем точно определил мое отношение к  испытанию
данного  прибора  ночного  видения, --  начал Кольцов,  глядя на  лысоватого
подполковника, сидевшего рядом с Юлей. Он почему-то не a.,-%" +ao в том, что
это  был  Руденко,  и  решил  в  разговоре  ориентироваться  на  него как на
руководителя  работ. --  Я не  просто участвовал в испытаниях.  Я командовал
танковой ротой,  которой  было поручено  провести полевые  испытания "Совы".
Причем  не  только  в  этом  году,  когда   на  танки   был  установлен  уже
модернизированный вариант "Совы", но и  в  прошлом году -- при испытании  ее
первого  образца. Так что при характеристике  прибора я буду основываться на
данных суммарного порядка.
     Мы  испытывали десять приборов  одновременно в  течение тридцати  ночей
конца августа  -- начала сентября  при реальных условиях погоды.  Результаты
испытаний заносились в отчетные карточки непосредственно  во время  заездов.
"Сова" применялась,  согласно  инструкции, и как  прибор  наблюдения,  и как
прибор управления огнем. Субъективные оценки данных, полученных в результате
наблюдений  с  помощью   "Совы"  на  командирской  машине,  контролировались
специальным измерителем.
     -- Который, кстати сказать, в самый ответственный  момент испытаний был
начисто выведен из строя, -- громко заметил полноватый подполковник.
     В   комнате   послышалось  веселое  оживление.  Но  Кулешову   это   не
понравилось.
     -- Игорь Николаевич, потрудитесь терпеливо слушать, --  нахмурив брови,
сделал он замечание подполковнику.
     "Игорь Николаевич? Так вот кто Руденко! Вот чью  фамилию  носит Юля! --
подумал Кольцов. -- Ну что ж, в таком случае перенесем огонь на тебя!"
     -- Командование части проводило по этому поводу специальное дознание, в
ходе  которого было установлено, что прибор  разбит в  результате совершенно
непредвиденного  стечения обстоятельств. И экипаж машины никакого  наказания
за  это не понес, -- спокойно ответил Кольцов подполковнику. --  Таковы были
условия, в которых  испытывалась "Сова", а  точнее,  ее  усовершенствованный
вариант. Но  прежде чем  говорить  о конкретных  результатах испытаний этого
варианта, позвольте мне напомнить вам о том заключении, которое мы сделали в
прошлом  году.  Вот  оно.  Я коротко,  самую суть. "Первое:  обзор отличный.
Намного  увеличен угол зрения. Второе: при ясной лунной  погоде, а также при
сильном освещении местности "Сова" практически слепнет. Третье: при действии
в тумане, в дыму видимость также  равняется почти нулю. Четвертое: у прибора
отсутствует  шкала дальномера, что затрудняет ведение прицельной  стрельбы".
Все.  Когда   все  данные   были   собраны,  --  продолжал  Кольцов,  --  их
систематизировали. И уже на основании  неоднократно проверенных  фактов были
сделаны выводы.
     -- А кто,  простите,  конкретно занимался этой работой? --  снова задал
вопрос, но на этот раз уже более деликатно, Руденко.
     -- В ней участвовали все офицеры роты, -- ответил Кольцов.
     -- То есть вы и ваши командиры взводов? -- поднялся Руденко.
     -- Именно так, -- понимая, куда гнет подполковник, подтвердил Кольцов.
     -- Великолепно! -- не сдержал сарказма Руденко и сел на свое место.
     --  Чем  богаты,  тем и рады,  -- в тон  ему ответил Кольцов. -- Однако
сделаны эти замечания не ради критиканства. Мы смотрели и смотрим на  "Сову"
как  люди, которым непосредственно  придется с  ней работать,  решать  с  ее
помощью   боевые   задачи.  С  этой   меркой  мы  подходили  к  испытанию  и
модернизированного образца. И  вот результаты  этих  испытаний. О  них лучше
всего скажут отчетные  карточки,  которые мы  заполняли  непосредственно  на
танкодроме. Я познакомлю вас с ними.
     Кольцов  говорил  свободно, не  спешил,  превратив  отчет, по  сути,  в
убедительный рассказ. Все детали заездов он  помнил хорошо. Людей своих знал
еще лучше. И теперь, анализируя ход испытаний,  он даже рассказал о том, как
свалился с колейного моста танк из взвода Борисова.  Как  отчаянно мазал при
стрельбе   во  время  дождя  Аверочкин.  Как   сам   он  спорил   со   своим
механиком-водителем по поводу ориентировки во время тумана.
     Поначалу,  Кольцов  заметил это,  его  слушали  без  особого  внимания.
Некоторые даже вполголоса переговаривались между собой.  Но по мере того как
он приводил все новые и  новые  факты, сосредоточенность маленькой аудитории
начала  возрастать. Кое-кто  взялся в конце концов  за ручку. Потом Кольцова
несколько раз даже попросили кое-что повторить.
     "Вот так-то лучше", -- подумал Кольцов.
     -- Ну, а какие выводы вы сделали на этот раз? -- спросил вдруг Ачкасов.
     Шепот и шум в комнате стихли. Кольцов почувствовал устремленные на него
любопытные  взгляды.  Не  нетерпение,  не  надежда,  не  тревога,  а  именно
любопытство отражалось в них. Он почувствовал, что самолюбие его ущемлено. И
впервые обрадовался тому, что Ачкасов не принял  тогда его предложения и  не
поручил этот доклад кому-нибудь другому. Кольцов не подал  виду, что реакция
присутствующих задела  его за живое,  и  продолжал  чуть громче:  --  Начну,
пожалуй,  с  главного:  сделанные   вами  усовершенствования  показали,  что
конструкторское бюро пошло по неправильному пути.
     В комнате  стало так тихо,  что показалось, будто умолкли даже большие,
стоявшие в углу часы. Но уже в следующий момент над столом  раздалось что-то
вроде вздоха облегчения и даже послышались оживленные возгласы:
     -- Вот это да!
     -- Силен капитан!
     -- А мы-то головы ломали!..
     Кольцов понял, что его заявление просто не приняли всерьез. Но повторил
еще тверже:
     -- И тем не менее это так.
     -- Да кто вам это сказал? -- снова поднялся со своего места Руденко. --
И о каком пути вы вообще ведете речь?
     -- Объясню, -- ответил Кольцов. -- Я не зря напомнил о заключении наших
прошлогодних испытаний. Есть с чем сравнивать. И если первый вариант прибора
принять за исходную  точку, или точку "А", а усовершенствованный  образец за
точку  "Б" и  соединить  их  прямой,  то  и  слепому  станет  ясно, в  каком
направлении вы вели работу, по какому пути шел ваш поиск.
     -- Ну,  если  вопрос  рассматривать только  так,  то, на  мой взгляд, и
соединять  ничего не  надо. А надо  просто посмотреть  на  панель управления
прибора, и  действительно всякому станет ясно,  что на ней появилось нового,
-- запальчиво проговорил Руденко. -- Ручка настройки резкости --  раз. Ручка
контрастности  --  два. Значит, вы утверждаете, что  введенные  нами системы
регулировки не нужны?
     -- Думаю, что так, ибо они не дали ожидаемых результатов. И не дадут!
     -- А об этом говорить еще рано. Да и вряд ли вообще  есть основания, --
вмешался неожиданно в разговор Кулешов. -- Некоторую недоработку этих систем
мы  уже  устранили.  Сейчас  они  стали  намного  надежней.   И  еще   будут
доделываться. Так что принять это ваше замечание мы просто не можем.
     -- А как раз о нем я и хочу говорить, -- упрямо возразил Кольцов.
     --  Но  на  что  вы  будете  ссылаться?  Вы  даже не  видели  сделанных
усовершенствований! Вы же о них ничего не знаете!
     --  Знаю.  Меня познакомили с  технической документацией.  Мне известна
проделанная вами работа.  И  именно на основании ее  я утверждаю, что  путь,
избранный  КБ для устранения  недостатков  прибора,  является  ошибочным.  И
берусь это доказать.
     --   Ну,  если  так:  --не  зная,  чему  больше  удивляться  --  то  ли
осведомленности,  то ли такой настырности капитана, -- развел руками Кулешов
и, нахмурившись, опустил взгляд. -- Доказывайте.
     И опять в комнате стало тихо.  Но теперь уже никто не улыбался, а  все,
наоборот,  стали серьезными и  уже со вниманием  смотрели на Кольцова. А он,
почувствовав, что снова  завладел  аудиторией, решил, что пора пускать в ход
главный козырь, переходить к теории вопроса, и направился к доске.  Но перед
этим  совсем  мельком взглянул  на Юлю.  Nна,  так  же  как  все  остальные,
сосредоточенно смотрела на  него. Но виделась в ее взгляде  и  чуть заметная
тревога.  "Ничего, теперь  уже не  вышибут из седла,  теперь  не собьют", --
мысленно успокоил ее Кольцов и взял в руки мел.
     -- Для  того, чтобы  заставить "Сову"  видеть  в тумане  и в  дыму, вам
потребовалось  увеличить  мощность   сигнала.   Вот  выбранный   вами   путь
усовершенствования. Направление работы, а не ручки на панели управления имел
я в виду. Если в первом образце мощность сигнала выражалась "ку" в квадрате,
-- записал на доске  Кольцов, --  то при последующих  модернизациях  она уже
стала "ку" в квадрате плюс два, потом плюс четыре и, надо думать, будет плюс
шесть и плюс восемь! -- последовательно записал он.
     --  Не  будет.  Вы, простите, знакомы с преобразователем 2Х-Щ? -- снова
перебил Кольцова Руденко, подошел к другой доске и тоже взял мел.
     -- Да, -- коротко ответил Кольцов.
     -- Вы  знаете, что он может  повысить мощность сразу  в три  и  даже  в
четыре раза? И тогда формула будет  выглядеть вот так, -- сделал свою запись
Руденко.
     -- Знаю, -- взглянув на доску, коротко ответил Кольцов.
     -- Тогда в чем же дело?
     -- А в том, что если вы получите искомое "ку" даже в шестой степени, --
то не выйдете из тупика, в который заходите все глубже и глубже.
     --  Мы  намерены также ввести усилитель  и  в цепь преобразователя,  --
добавил к выходной формуле несколько цифр Руденко.
     --  Все  равно  простое  механическое наращивание мощности  не позволит
решить проблему в целом, --  возразил  Кольцов, -- Вы пробьете туман. Но при
этом вы обречете прибор на действие лишь в идеальных условиях темноты.
     -- А это откуда вам известно?
     --  Я  утверждаю это как  физик. При  этом  я  основываюсь  не только а
собственном  понимании  данной  проблемы,   но  и  на   очень  обстоятельной
консультации академика Верховского, -- четко проговорил Кольцов.
     В  споре  наступила пауза.  Ссылка  на  академика была для  всех полной
неожиданностью и заставила  присутствующих задуматься. Кольцов почувствовал,
что инициатива теперь уже надежно  перешла к нему в  руки, и, боясь упустить
ее, заговорил еще энергичней.
     -- Я  утверждаю, что  при  такой  мощном выходом сигнале "Сова"  сможет
эффективно работать только  в абсолютной темноте, --  повторил  Кольцов свой
главный вывод. -- А на какую темноту  можно рассчитывать в современном  бою,
когда противник применяет и напалм, и  осветительные  ракеты, и трассирующие
снаряды, и пули, когда даже  на такой сравнительно небольшой площади, какую,
к примеру,  занимает ротный  опорный  пункт, всегда  или почти всегда  будет
два-три очага пожара? Я знакомил вас с записями отчетных карточек. Вы должны
были обратить  внимание  на то, что  уже  первый модернизированный образец с
усиленным сигналом  даже при  слабом лунном  освещении  резко  снижал эффект
видимости. А когда мой танк двинулся на  горящую цистерну, чтобы сбросить ее
с полотна  и  освободить  путь, "Сова"  ослепла  совершенно. И мне  пришлось
таранить  пылающую   цистерну  с  открытым  люком,  ибо  только  так  мог  я
ориентироваться на местности и управлять машиной. Тогда-то, кстати  сказать,
и  был поврежден контрольный измеритель: Но это  все  слова. И вы вольны  им
верить или не верить. А вот что показывают цифры: -- И Кольцов быстро покрыл
доску  формулами.  По  ходу записи  он  что-то подчеркивал,  что-то  обводил
кружками.  В конце концов  вывел итоговый  результат, дважды  подчеркнул его
жирной чертой и положил мел. --  Вот к чему  неизменно вы придете, наращивая
мощность сигнала, -- безапелляционно заявил он. -- А вот на что рекомендовал
обратить внимание  академик Верховский. В развитии  "дельты",  и  не  иначе,
увидел он  перспективу. Он вообще отверг вариант с  усилителем 2Х-Щ. Одобрил
усилители, уже задействованные в схеме. Но  при этом рекомендовал установить
их параллельно. И тогда, если даже учитывать  фактор среды,  то есть и a"%b,
излучаемый ночью  небесными  телами,  и  искусственное  освещение местности,
итоговый результат не выйдет за пределы, допустимые нормой.
     И  опять  наступила  пауза. Руденко  вернулся на  свое место за столом.
Сотрудники КБ, казалось, обдумывали формулы Кольцова. Многие переписывали их
в свои тетради. Кольцов тоже молчал. Он сказал все, что намеревался сказать,
написал все,  что считал нужным. Теперь,  по всем правилам, у присутствующих
должны были возникнуть вопросы. Но они не возникли. Во всяком случае, их  не
задавали. И вообще  было непонятно:  согласились ли с его мнением сотрудники
КБ или остались при своем? Не ясно было и  то, доволен его разбором Ачкасов,
или он ожидал  от Кольцова чего-то другого?  Он тоже молчал,  лишь время  от
времени поглядывая на сидящих за столом.
     "А стоять тут у доски, однако, глупо", -- подумал Кольцов и вернулся на
свое  место.  И как только  он сел,  комната наполнилась шумом.  Собравшиеся
заговорили все сразу. Но то, что услышал Кольцов, немало его удивило.
     -- Интересно получается, весьма, -- громче всех прозвучал голос Зарубы,
-- от нас до Верховского полчаса езды, и мы не удосужились у  него побывать.
А капитан приехал за тысячу километров и быстрее нас обернулся.
     --  А кому  это было надо,  чтобы мы к  нему ездили? -- встал со своего
места майор-инженер с  двумя ромбиками на кителе. -- У  нас вопрос  с самого
начала  был решен  просто: делать так! И не иначе! А почему именно  "так"? В
угоду чьему авторитету? Я  писал в докладных записках: то, что мы делаем, --
это   всего   лишь   сегодняшний   день.  А  надо  думать  о  завтрашнем   и
послезавтрашнем!  Так что мне на это ответили? Занимайся своим делом. Ну вот
и дозанимались!
     -- А кому вы писали? -- спросил Ачкасов.
     --   Руководителю  работ   подполковнику-инженеру  Руденко.   Писал   и
начальнику лаборатории, -- ответил майор0инженер.
     -- Когда писали?
     -- На последней стадии разработки проекта.
     -- Научно-технический совет разбирал ваши докладные?
     -- Нет.
     -- Почему?
     Из-за стола в который уже раз поднялся Руденко.
     --  Разрешите,  товарищ генерал?  -- обратился он  к  Ачкасову. -- Я не
видел необходимости передавать записки майора-инженера Окунева НТС:
     --  Садитесь, Игорь Николаевич,  -- прервал его вдруг Кулешов. -- Я сам
объясню Владимиру Георгиевичу суть  дела. -- Да,  были такие докладные. Я  о
них знал.  Кстати, их  было  не две, а больше, и писал не только Окунев.  Но
дело  в  том,  что  поступать они  начали тогда,  когда аванпроект  был  уже
одобрен, и с вашего  ведома, -- поклонился в сторону Ачкасова Кулешов. --  К
тому же нас поджимали сроки, установленные министерством.
     -- И тем не менее, уважаемый Александр Петрович, наиболее перспективные
из них надо было рассмотреть. Я со своей стороны  неоднократно напоминал вам
об этом, -- с места бросил реплику Бочкарев.
     -- А я их  рассматривал, уважаемый Юрий Михайлович, -- обернулся теперь
уже в сторону Бочкарева Кулешов. --  Рассматривал и отклонял.  И  утверждаю,
что ни одного до конца обоснованного предложения в докладных не было.
     Кольцов, поначалу несколько ошарашенный этой так  неожиданно  возникшей
перепалкой, теперь уже с интересом слушал то, о чем говорили сотрудники  КБ.
Слушал и  понимал:  разговор этот  имеет самое непосредственное отношение не
только к сделанному им разбору, но и к проблеме Совы в целом. И было пока не
ясно лишь одно: воспользуется  КБ его конкретным предложением  или нет? Это,
по  мнению Кольцова,  во многом  должно  было  зависеть от  Ачкасова.  А он,
оставаясь  внешне  совершенно спокойным, пока  явно  с повышенным  вниманием
прислушивался к каждой  реплике, к каждому  данному  на нее ответу.  И  даже
сделал -%a*.+l*. пометок в своей записной книжке.
     Разговор между тем продолжался. Теперь уже встал Бочкарев. Он снял свои
большие очки, зажал их в ладони и,  подождав,  когда шум  в  комнате немного
умолк, заговорил:
     -- У нас,  правда, сегодня не собрание. Но уж раз такой разговор зашел,
хочу сказать:  я тоже  не согласен ни  с  выводом, о котором  нам только что
сообщил главный  конструктор, ни  с установившейся практикой решать  научные
вопросы  административным  путем.  Вы знаете, Александр Петрович, я всячески
поддерживал предложение Окунева об изменении схемы  "Совы". И потому в  свое
время  настаивал на их  рассмотрении советом,  что знал:  сами вы никогда не
отступите от  своего  варианта проекта. Сейчас, конечно, можно ссылаться  на
то, что на нас давили сроки. Но разве в конечном счете  мы их выиграли? Нет!
И тысячу раз нет! Жизнь в конце концов рассудила,  кто был прав.  И  я очень
благодарен  капитану Кольцову за его принципиальное, глубокое, если  хотите,
творческое  исследование  нашего  проекта.  Хоть  теперь,  на  этапе  второй
модернизации,  мы  дадим  себе отчет в  т  ом, что  творим. Познакомившись с
выводами   Верховского,   я   припоминаю,  что   предложение  Окунева   тоже
предусматривало  параллельную установку усилителей.  А  разве  не к этому же
варианту пришел теперь  в своих выводах Верховский? Я  вас спрашиваю,  Игорь
Николаевич?
     Руденко снова  быстро  поднялся  со  своего места,  будто только того и
ждал, что его сейчас позовут.
     -- А зачем гадать? Я тоже отлично помню, как выглядело предложение и на
схеме, и в расчетах. И пожалуйста, могу записать выкладки Окунева сейчас же,
-- глядя больше на Ачкасова,  чем на Бочкарева,  предложил он и направился к
доске. Но Бочкарев остановил его?
     -- Теперь это уже не имеет смысла.
     -- Почему?
     --  Потому что на  данном этапе оно уже не имеет практической ценности,
потому что внедрять его во  всех случаях  можно было только на первое стадии
разработки проекта. Потому, наконец, что наш разговор уже перешел из области
технической в область, если хотите, морально-этическую.
     Руденко  недоуменно  пожал  плечами,  но  спорить почему-то  не  стал и
вернулся  на   свое  место.  А  Бочкарев,  проткнув  воздух,  как   рапирой,
указательным пальцем, продолжал:
     --  Позвольте,  Игорь   Николаевич,  напомнить  вам:  время  гениальных
одиночек безвозвратно ушло.
     -- Что вы этим хотите сказать, Юрий Михайлович? -- спросил Руденко.
     --  То,  что  я  уже  сказал:  я  возражал  и   буду  возражать  против
установившейся  в бюро  практики решать научные вопросы  кем  бы то ни  было
единолично.
     --  Да,  но  с  меня  как с  руководителя работ  никто  еще  не  снимал
ответственности за ее успешное проведение! -- запальчиво возразил Руденко.
     -- И не только единолично, но и безапелляционно! -- не обращая внимания
на  реплику Руденко, продолжал Бочкарев. -- Я считаю совершенно недопустимым
рассматривать научный спор как критику действий руководства. С каких это пор
авторитет  ученого  стал поддерживаться  в  первую  очередь  его должностным
положением?  Почему  Бутлеров,  великий Бутлеров,  мог,  обращаясь  к  своим
коллегам,  призывать: разрушайте  меня, опровергайте меня! Да потому, что он
меньше всего беспокоился за свой личный авторитет и больше всего болел душой
за истину! Она, и только  она, должна быть ученому дороже всего. А мы забыли
это.  И  вместе с этим забываем и о своем гражданском и партийном  долге. Мы
разглагольствуем об ответственности,  а  на  деле озабочены  лишь тем, чтобы
оставить  в науке,  в технике, в жизни свой собственный след, не задумываясь
при  этом,  во  сколько  он  иногда  обходится  государству.  Лишние  опыты,
промежуточные образцы, дополнительные исследования -- и  за всем этим подчас
одно лишь неудовлетворенное тщеславие! Я заявляю  с /.+-.) ответственностью,
что все это имеет место и у нас!..
     Бочкарев хотел  сказать  что-то еще, но неожиданно из-за стола поднялся
Кулешов и, негромко откашлявшись, проговорил:
     -- Я думаю, что нам действительно надо поблагодарить товарища Кольцова.
     Кулешов  подошел  к   Кольцову  и  пожал   ему  руку.   Сотрудники   КБ
зааплодировали.
     --  Вы проделали большую и весьма  интересную работу. Благодарю  вас от
лица всего нашего  коллектива, --  улыбаясь, сказал  Кулешов и  обратился  к
Ачкасову:  --  Мне кажется,  Владимир Георгиевич,  что заключительную  часть
совещания  мы  проведем  без нашего  талантливого  оппонента.  Вряд  ли  ему
интересны наши будничные дела:
     Ачкасов возражать не стал.
     -- Конечно,  Сергей Дмитриевич свое дело сделал. Он может  и отдохнуть,
-- сказал  он и встал, чтобы проводить Кольцова в  приемную. Кольцов  понял,
что главный  конструктор,  мягко  говоря,  просто-напросто выставил  его  из
комнаты ученого совета, и, не  задерживаясь, направился  к двери, как только
Ачкасов шагнул ему навстречу. Он даже не взглянул на прощание на Юлю --  так
ему вдруг стало от всего этого неприятно. Но на Кулешова он не обиделся, ибо
понимал,  что  сам совершенно  невольно  доставил  ему сегодня  куда  больше
неприятностей.
     В  приемной  Ачкасов  сразу  закурил и,  пока  Ирина отмечала  Кольцову
пропуск,  жадно  втягивал в  себя дым сигареты. Потом протянул,  как старому
приятелю, Кольцову руку и сказал:
     -- Я вами, Сергей Дмитриевич, очень доволен. Отдыхайте. А завтра утром,
пожалуйста, ко мне. Буду ждать.
     И еще раз крепко пожал ему руку.


     Сразу после  отъезда Ачкасова  Кулешов  пригласил  к  себе  Бочкарева и
Руденко и засел с ними  в своем кабинете. Ирине было приказано никого к нему
не пускать.  Даже  все свои телефоны, кроме главного, он перевел на нее. Юля
поняла, что настоящий разговор по  итогам разбора начался только теперь, что
скоро он наверняка не кончится, и поехала к матери. Во-первых, ей непременно
хотелось увидеть сегодня отца. Во-  вторых, она, хоть и не очень твердо, все
же надеялась,  что  именно  там  найдет  ее Кольцов.  Ей  не  были  известны
дальнейшие планы Кольцова, а она хотела их знать.
     Дверь, как всегда, Юле открыла мать.
     -- Ты одна? -- удивилась она.
     -- Пока да. У них там  совещание, --  ответила юля,  имея в виду отца и
мужа. Она разделась, прошла в комнату и спросила: -- Мне никто не звонил?
     --  А кто тебе может  сюда  звонить? -- еще больше  удивилась Маргарита
Андреевна.
     -- Ну, с работы:
     -- С работы?..
     -- Ну не все ли равно!
     --  О  господи!  --  уловив  в  голосе  дочери  раздражение,  вздохнула
Маргарита Андреевна. -- Какие все стали нервные!  Отец рычит, зять молчит, с
дочерью тоже  не  поговори.  И  это  называется  интеллигентные  люди!  Нет,
Юленька, никто не звонил.
     -- Хорошо, -- понимающе кивнула Юля. -- Ну как ты тут?
     -- Не жалуюсь..
     И словно нарочно раздался телефонный звонок. Юля быстро сняла трубку.
     -- Да, я, -- ответила она. -- Маму давно не видела. Хорошо, скоро буду.
     Положила трубку на место, сказала матери:
     -- Игорь звонил. Беспокоится.
     -- Этого звонка ты и ждала?
     Юля прищурилась, посмотрела в окно.
     -- Этого.
     -- Ну вот и  дождалась. Теперь  пойдем, поговори с матерью,  которую ты
давно не видела.
     --  Пойдем, -- согласилась Юля. -- Только, знаешь,  разреши, я  сначала
покурю?
     -- Покури,  -- добродушно  улыбнулась  Маргарита Андреевна  и  оставила
дочку одну  у телефона. То, что Юля  была необычно нервозно  настроена,  она
поняла. Как поняла и то, что звонок Игоря ее лишь разочаровал. Но отчего все
это  происходило, чем  дочь  последнее  время озабочена  -- этого  Маргарита
Андреевна не знала. А спрашивать Юлю не хотела,  да и не привыкла,  так  как
всегда   считала   излишнее   родительское   любопытство   самой   настоящей
неделикатностью  и  искренне  верила:  если  дочери будет надо, она обо всем
расскажет  и сама. А Юля,  хотя и  чувствовала, что ведет себя с матерью  не
совсем учтиво, тем не менее осталась у телефона и действительно закурила. По
тону мужа и по тому, что он не приехал сейчас за ней, она поняла -- разговор
в кабинете у отца был не из приятных. Она знала, что отец вспыльчив,  хотя и
отходчив, не  очень  разборчив в выражениях и,  если  уж вздумает отстаивать
свою позицию, переубедить его почти  невозможно. Правда, Юля не совсем четко
представляла,  о  чем могли  спорить в  данном  случае  руководитель работ и
главный  конструктор --  их  позиции  в  процессе  всей  работы над  "Совой"
полностью совпадали. Но тем не менее было ясно: Игорю  попало. Как, впрочем,
и всем  другим авторам "Совы". Победа Кольцова на разборе была убедительной.
Юля  давно  уже  поняла:  Кольцов -- личность  незаурядная.  Но его  знания,
логика,  умение держать  себя  превзошли все  ее  представления  о нем. Было
больно, смешно и даже  странно сознавать,  что он оказался  прозорливее всех
их, вместе взятых. И может быть, поэтому было особенно неприятно вспоминать,
как  пытался  сбить  его  репликами  Игорь,  как  бестактно  поступил  отец,
фактически выпроводив его за верь.
     Юля  курила одну сигарету за  другой, не отводя  глаз  от  темного окна
столовой. На улице давно  уже  сгустились сумерки, в окнах домов ярко горели
огни. Желтоватые, голубоватые, розовые, они успокаивающе действовали на Юлю.
Глядя на них, ни о чем не хотелось думать. Мать, очевидно, тоже  не случайно
оставила  ее одну, и Юля  была ей бесконечно благодарна за эту паузу, за то,
что она дала ей возможность остаться наедине со своими мыслями:
     Очередной  телефонный   звонок,  как  ей  показалось,   прозвучал  тише
обычного. И Юля подумала: кто-то, вероятно, ошибся  номером. Поэтому  трубку
она сняла не торопясь. И вздрогнула, услышав голос Кольцова.
     -- Наконец-то я вас нашел, -- сказал он.
     -- Да, да! -- обрадовалась Юля.
     -- Вот  и все.  Мавр сделал свое дело, -- сказал он. -- А  вы  даже  не
предупредили  меня о том, что предвидится  такой цирк на колесах. Я- то ведь
совершенно не собирался заваривать эту кашу.
     -- Ничего страшного. Все хорошо, -- постаралась успокоить его Юля.
     Но Кольцов, оказалось, был взволнован случившимся не меньше ее.
     -- Да чего  уж. Наверно, и у вас теперь будут неприятности. Долго после
меня спорили?
     -- Кое-кто и сейчас еще не закончил.
     -- И Ачкасов там?
     -- Нет, он уехал.
     -- Я не  знаю, о чем он завтра  будет  со мной говорить,  но,  наверно,
послезавтра я отчалю. Загляну на денек к старикам. А от них -- уже к себе.
     Юля ничего не ответила.
     -- Молчите? -- с укором продолжал Кольцов. -- А я хочу вас видеть.
     -- Это невозможно:
     -- А завтра?
     -- Боюсь, что тоже.
     --  Хоть  на десять  минут!  Юлия  Александровна,  родная! -- взмолился
Кольцов.
     -- Не могу, сказала Юля, чувствуя, что голос у нее дрожит.
     -- Я сам приеду к вам. Вы только выйдите.
     -- Не надо приезжать, -- остановила его Юля.
     -- Жаль. Очень жаль! -- искренне проговорил Кольцов. -- Мне  так вас не
хватает. Вы  все  время подгоняли  меня:  готовься,  готовься. Скажите  хоть
сейчас, то ли я сделал?
     -- Абсолютно то.
     -- А зачем вам это было надо?
     -- Это вам было надо.
     --  Не пойму  зачем. Впрочем, наверно,  не только  это.  А  всего,  что
связано  с вами. Я-то думал,  вы  ко мне лучше относитесь, теплее. Я-то  вас
люблю. Я вас очень люблю! И  мне ни  до  кого и  ни до чего, кроме  вас, нет
дела. И это надолго. Навсегда. Я себя знаю. Только не говорите "нет". Можно,
я буду вам писать?
     -- Во сколько отходит ваш поезд? -- задала встречный вопрос Юля.
     -- Можно? -- настойчиво повторил Кольцов. -- Нечасто. До востребования.
На главный почтамт?
     -- Конечно.
     -- Спасибо. Спасибо, милая. Поезд отходит в восемнадцать ноль- ноль. Не
сердитесь, если все же я что-нибудь сделал не так. В конце концов, "Сова" --
она и ваша и наша. И еще неизвестно, кому из нас она больше нужна.
     Сказал и повесил трубку. И только когда Юля услыхала частые прерывистые
гудки,  она  вдруг  подумала: "А  почему,  собственно,  я  не  могла  с  ним
встретиться?  Он  просил всего на  десять минут". Она поспешно позвонила  на
квартиру, где он остановился, но  ей никто не  ответил.  Юля еще раз набрала
номер, решив,  что, возможно,  ошиблась.  Но ей  опять никто не ответил. Юля
достала  из пачки новую сигарету. Она не знала,  что Кольцов разговаривал  с
ней из автомата ближайшей станции метро.
     "Глупо: --  подумала Юля. -- Глупо обманывать себя. Ведь я же ждала его
звонка. Я хотела слышать  его голос. Все глупо:" Она  почувствовала, что  ей
уже  не хочется  курить,  потушила  сигарету  и  пошла  к  матери. Маргарита
Андреевна резала на кухне вафельный торт.
     -- Мам, выпить есть? -- спросила Юля.
     --  Есть,  --  не  отрываясь   от  своего  занятия,  кивнула  Маргарита
Андреевна.
     -- Дай.
     -- Ты же за рулем.
     -- Женщин не останавливают, -- сказала Юля и сама открыла дверцу шкафа,
в котором  хранились  все  запасы спиртного.  Она  достала  бутылку, высокий
стакан с  толстым,  словно  ледяной  нарост,  дном,  налила  в него коньяку,
медленно  выпила и заела  шоколадной конфетой, снятой  с  торта.  В прихожей
стукнула дверь.
     -- Ну вот и отец пришел, -- обрадовалась Маргарита Андреевна.
     Кулешов снял китель, переобулся в мягкие тапочки, вымыл руки и заглянул
на кухню.
     -- А, ты тут: -- обрадовался он, увидев дочь. -- Очень кстати. Пошли за
стол. Неси-ка, мать, нам ужинать.
     Юля,  еще  совсем  недавно с нетерпением ожидавшая отца, сейчас пошла к
столу   безо  всякой  охоты.  Но  Александр  Петрович   был  настроен   куда
воинственнее. В нем еще не улеглись волнения пережитого дня,  и он, едва Юля
села напротив него, заговорил так  решительно, будто  продолжал  только  что
прерванный в кабинете разговор.
     -- Быть руководителем работ и вести себя как мальчишка! Как это можно?!
-- с возмущением потряс он руками, обращаясь к Юле. -- Это я говорю о  твоем
муже! Черт бы побрал таких помощников! Тоже  мне мушкетер! Устроил дуэль  на
мелках!  Совался   с   какими-то  дурацкими   репликами!   Зачем-то  вздумал
иронизировать! Выболтал планы о новом преобразователе!  Как будто и без него
в КБ некому совать проекту палки в колеса!
     -- Я тебя предупреждала: Кольцов серьезный оппонент, -- напомнила Юля.
     --  При чем тут Кольцов?  -- так  и  взорвался  Кулешов. -- Неужели  не
/.-ob-., что меня специально столкнули лбом с Бочкаревым и Окуневым?
     -- Теперь понятно, -- спокойно ответила Юля.
     -- А  понятно, тогда  что о нем  говорить,  --  сразу  вдруг успокоился
Александр Петрович. --  У Кольцова светлая  голова. Это верно. И если бы  мы
только  начинали работы  над проектом, к его замечаниям непременно стоило бы
прислушаться. А теперь, когда уже затрачено столько сил  и средств, коренная
перестройка схемы  совершенно  нерентабельна,  и  надо  идти  до  конца  уже
выбранным путем. И поймите, никогда не было и не будет абсолютно законченных
изобретений.  Даже  то,  что уже сделано и надежно служит нам  веками, можно
доделывать и переделывать десятки раз. И почему я должен это всем объяснять?
Вы что, с луны свалились? -- снова начал закипать Кулешов.


     Временный пропуск Кольцова еще действовал, и Сергей в назначенное время
появился в  приемной  генерала. Ачкасов  встретил  его  доброй,  приветливой
улыбкой. Он, как  и при первой встрече  в этом кабинете, усадил  Кольцова за
стол,  сел  рядом с ним  и,  потирая  руки, что у  него  служило  выражением
хорошего настроения, проговорил:
     --  Не могу не поблагодарить  вас, дорогой Сергей  Дмитриевич, еще раз.
Держались молодцом и отлично выдержали экзамен на аттестат  ученой зрелости.
Вы  даже  не  подозреваете,  какую  большую  работу  проделали  мы  с  вами!
Волновались?
     -- Было, -- признался Кольцов. -- А больше злился.
     Ачкасов добродушно рассмеялся.
     Кольцов чувствовал себя с генералом очень  свободно,  во всяком случае,
куда свободнее, чем, допустим, с Фоминым или даже  Семиным.  И потому сейчас
откровенно спросил:
     -- Примут они мои поправки?
     -- По  всему видно --  придется. Хотя не берусь предсказывать, в  какой
мере.
     --  Мера  одна!  -- даже оторопел Кольцов. -- Всю схему надо строить на
"дельте". Это же ясно!
     -- Кому?
     -- Мне. Вам. Разве вам не ясно?
     -- Сергей Дмитриевич, чтобы дать обратный  ход, даже автомобиль хоть на
минуту надо остановить.  А  в данном случае  возвращать  почти  на  исходные
позиции придется целый коллектив солидных людей, с их учеными званиями, с их
характерами, самолюбием, упрямством, с их правами на авторский приоритет.
     -- Но при чем все это? Ведь нужна "Сова", а не амбиции, не дипломы и не
премии! -- горячо заспорил Кольцов.
     --  И они говорят, что нужна "Сова". И искренне стараются ее сделать. И
я не могу, не имею морального права им не верить! -- возразил Ачкасов.
     -- Но ведь  вы видите, что они топчутся на месте. Они зашли в тупик. Вы
же сами говорили, что  и этот образец "Совы" следует рассматривать лишь  как
промежуточный.
     -- Согласен.
     -- Значит, все надо переделывать. Решительно! Смело!
     --  А вот в  этом, повторяю, я не  уверен,  -- вздохнул Ачкасов.  -- Вы
доказали, что у  них плохо. Но вы еще  не  доказали,  что  у нас хорошо.  Вы
хотите, чтобы я незамедлительно принял вашу сторону. Но ведь это не делается
нажатием кнопки. Можно в космос послать одним пальцем то, что сто  КБ делали
десять лет. Но можно десять лет давить на сто  кнопок и  ни из  одного КБ не
выдавить  ни одной дельной мысли. За тем, Сергей Дмитриевич, что мы включаем
в план разработок и на что выделяем средства, стоит огромная предварительная
исследовательская  работа.  У  них, время сказать,  она проделана. И они уже
дали прибор  с  широким, почти панорамным обзором. Вы же,  не обижайтесь  на
меня, сделали  лишь заявку. А заявка, как утверждают люди творческие,  всего
лишь предчувствие  сюжета.  Пред-чув-стви-е! -- повторил  он по  слогам.  --
Так-то.
     --  Значит,  практическая польза  от  всей  этой  затеи  равна нулю? --
/.-c`("h(al, спросил Кольцов.
     -- Ни в коем случае,  -- откинулся  на  спинку стула Ачкасов. Но прежде
чем начать  объяснять  пристально  посмотрел  куда-то  в  окно. Заговорил он
медленно, с раздумьем  и начал издалека: -- Поймите меня, Сергей Дмитриевич,
правильно.  В данном случае мы  провели с вами  такую реакцию, в  результате
которой  побочные продукты  оказались важнее  главного.  Больше  того,  если
хотите, мы с вами с самого начала  стремились получить эти продукты разными.
Вас, естественно, интересовало то, о чем вы и спросили  меня: будет ли схема
"Совы" преобразована по принципу, предложенному вами?  Меня же,  буду с вами
совершенно  откровенным,  больше  всего интересовали  те  споры и разговоры,
которые  возникли после разбора.  Да!  В работе над  прибором явно  началось
топтание на месте. А  это  значит, что  то направление, в котором эти работы
велись  и  которое  до сих пор  считалось главным,  на самом деле  оказалось
ошибочным или  частично  ошибочным.  Но доказать  это  людям, свято  в  него
верящим, по  сути дела открывшим  его, не так- то просто. Тем более когда  у
этих людей в руках вся власть. Но  доказывать надо.  Этого  требуют интересы
дела. И  мы  доказали. Мы организовали спор.  И в нем  родилась  нужная делу
истина. Конечно,  я  мог  бы сделать все иначе:  обсудить, скажем, вопрос на
служебном совещании. Или поставить его на  повестку дня партийного собрания.
Не сомневаюсь, что коммунисты КБ дали бы сложившейся ситуации принципиальную
оценку. Но мы с вами нашли,  как  мне кажется, более удачный метод  завязать
полемику --  устроили  разбор.  Причем  на  высоком  научном  уровне. И  вот
результат: в  конце концов  в полный  голос высказались те  люди,  с мнением
которых в  свое  время руководство КБ  не  посчиталось.  А  именно  они,  их
предложения помогут сдвинуть дело с мертвой точки. Одним словом, мы  бросили
камень в огород Кулешова.  И он это  понял.  При всем уважении к  Александру
Петровичу  как-то  надо  было  несколько  унять  его администраторский  пыл,
который явно стал вредить делу.
     Кольцов вспомнил, как Ачкасов внимательно прислушивался к каждому слову
Окунева и Бочкарева. Он даже что-то записывал. Как сердито встречал взглядом
каждого поднимавшегося  из-за стола Кулешов.  И как бесстрастно смотрела  на
все  это  Юля. Будто  ей было совершенно  безразлично все, что происходило в
комнате  технического совета. Вспомнилось  все это  Кольцову очень четко. Но
думал он сейчас совсем о другом. Откровенность Ачкасова была ему приятна. Он
даже  в  какой-  то  мере  был  удивлен  ею. И в то  же время,  Кольцов  это
почувствовал,  о  чем-то  главном  генерал  ему не сказал. Все, что казалось
Кольцову ясным как божий день, простым  и само собой  разумеющимся, в словах
Ачкасова  почему-то  обретало  неопределенность.  Генерал  явно  чего-то  не
договаривал.  Он  не  отрицал,  что  предложенные  Кольцовым поправки  будут
приняты.  И  вместе  с  тем  не  высказывался  по  этому  поводу  с  твердой
уверенностью. Кольцову,  бесспорно, было бы приятно знать,  что предложенный
Верховским  и  исследованный  им,  пусть  неполно,  пусть  лишь  в  основном
направлении, вариант "дельты" КБ берет на  вооружение. Но, в  общем-то,  для
него это было не так уж  важно.  И волновало его совсем другое. А  именно то
дело, та работа, которую  он  начал в части и вел самостоятельно  уже  более
двух лет.  Во время их  первой  беседы Ачкасов  высказал  о  ней  совершенно
определенное мнение.  Ему все это показалось  очень и очень  интересным.  Он
просил  никому  об  этой  работе  не  говорить.  Обещал позднее  обязательно
вернуться к этой теме и уже тогда  обсудить  все  подробности. Но время шло.
Кольцов проработал  в  Москве  больше  месяца. С  Ачкасовым  они встречались
несколько раз. Но генерал как будто забыл и о тетрадке, которую, кстати, так
до сих  пор  и держал у  себя, и о своем  намерении все обсудить  и обо всем
поговорить.  Забыл?  Или не  хотел?  Забыл  --  вряд  ли.  Не  таким он  был
человеком.  Значит,  не хотел. Но  почему? Что изменилось в  его намерениях?
Настроение у Кольцова сразу упало.
     --  Ну  а  какие  у  вас  ближайшие планы?  --  неожиданно  сменил тему
разговора Ачкасов.
     Кольцов  не  сразу оторвался от своих  мыслей. А когда понял наконец, о
чем спрашивает его генерал, ответил безо всякого m-bc'( ', :
     --  Надо  в  часть возвращаться. Там  проверка на носу.  На воскресенье
заскочу к старикам, благо они тут  недалеко, проведаю их, а в понедельник --
в полк. В отпуске еще не был:
     О  предстоящей встрече с  Верховским он  решил Ачкасову  не говорить. В
конце концов, теперь это было уже его личное дело.
     -- Значит, еще собираетесь и отдыхать? -- уточнил Ачкасов.
     -- Так точно. Положено.
     --  Положено, --  подтвердил  Ачкасов и заговорил вдруг о том, что наша
армия омолаживается.  Ветераны уходят  в запас. На их место приходят молодые
специалисты. Но кто  они? Какие? Армия ни  на  минуту не может быть  слабее.
Молодежь должна быть лучше, грамотнее тех, кто уходит.
     Они разговаривали еще долго.  Но теперь  Ачкасов больше спрашивал.  Его
интересовало,  как   Кольцова   встретил  Верховский,  насколько   академику
понравился проект вообще.
     -- Вы, кажется,  рассказывали, что Владислав Андреевич давно  приглашал
вас в аспирантуру? -- пытливо поглядел на Кольцова, спросил генерал.
     -- А  с  чем  бы  я  к  нему пришел? -- спокойно  выдержал этот  взгляд
Кольцов. -- С  тем,  с чем  он выпустил  меня  из  университета? С  теми  же
формулами и  выводами  из  учебника академика  Верховского?  На такой основе
настоящего контакта  у нас с ним  никогда бы не  получилось. Уж кого-кого, а
Владислава Андреевича я изучил достаточно. Хоть сам он  любит менять рубашки
каждый день, ему больше по душе люди, которые в робе. Вот если бы я теперь к
нему  пришел --  это другое дело.  Я уже вдоволь накопался и в  инфракрасной
технике, и в телевидении, и:
     -- А зачем вам  теперь к нему идти? -- даже не дал  договорить Кольцову
Ачкасов.
     -- Да нет, я  не пойду. Разошлись наши пути. Он ведь чистый теоретик. А
меня все больше и больше тянет к практике, -- признался Кольцов. И, подумав,
добавил: -- Хотя работать под началом Владислава Андреевича -- это, конечно,
великое благо.
     -- Значит, все-таки мысль о возвращении к  Верховскому  не исключается?
-- снова спросил Ачкасов.
     -- Так, наверное, это было бы и неправильно, -- пожал плечами Кольцов.
     Они попрощались.  Кольцов  сдал все числящиеся за ним  чертежи и книги,
свой временный пропуск и вышел на улицу.
     Дул холодный, с мелким дождем, ветер. Лужи на асфальте подернуло рябью.
За рекой сквозь серую пелену  угрюмо чернел  сад. Кольцов зябко  поежился  и
направился  к  станции  метро. Беседа  оставила  у  него  впечатление  явной
незаконченности. О чем-то самом главном, как теперь уже точно представлялось
Кольцову, Ачкасов говорить так и не стал. А что могло быть этим главным, сам
Кольцов не знал и не догадывался.


     В  четверг  Сергей,  как  и   намеревался,  с  утра  начал  разыскивать
Верховского.  Но найти  его оказалось не так-то просто. В университете  он в
тот  день  не появлялся.  Искать его  пришлось  там,  где  он консультировал
работы.   Но   и  там  он  показывался  ненадолго.  Отыскал   его  Сергей  в
вычислительном центре. Рабочий день  уже  заканчивался, и Сергей чувствовал,
что беспокоить академика в  это  время по  своему  вопросу  не  совсем  даже
удобно.  И хотел узнать у секретаря  лишь одно: будет  ли академик в  центре
завтра?  Но  секретарь,  судя  по голосу,  уже  немолодая женщина,  выслушав
Кольцова, ответила совершенно неожиданно:
     -- А вот он рядом, передаю трубку.
     И почти тотчас Сергей услыхал знакомый голос:
     -- Я вас слушаю.
     Сергей поздоровался и извинился за то, что оторвал Верховского от дела.
     -- Никаких дел. Мы тут курим, -- успокоил его академик, -- Вы #.b."k со
мной встретиться?
     -- Если вы не очень устали, хотя бы на полчаса:
     -- Можно и больше.
     -- Когда прикажете?
     -- Ах! --  добродушно крякнул Верховский. -- Даже  со  мной  не  можете
разговаривать по-человечески. Вы сами-то чем сейчас заняты?
     -- Ничем:
     --  Вот и  приходите  сюда,  --  быстро  решил проблему  Верховский. --
Знаете, как добраться?
     -- Конечно!
     -- Когда будете?
     -- Минут через двадцать.
     -- Встретимся у главного входа.
     Положив трубку, Сергей  задумался:  брать или не брать  с собой хотя бы
некоторые расчеты? С одной стороны, они, бесспорно, были бы ему нужны.  А  с
другой -- Верховский ведь так и не назвал место, где собирался беседовать со
своим подопечным. Сергей знал  по опыту,  беседа  может  пройти  и  в прямом
смысле на ходу. И тогда кому они будут нужны, эти расчеты? Но в конце концов
решил кое-что взять.
     Ему посчастливилось. Он поймал такси и скоро очутился у здания центра.
     Время, назначенное Сергеем,  уже истекло,  и академик, Сергей  знал его
аккуратность, должен был появиться в дверях вестибюля вот-вот. Желая хоть на
минуту  опередить  его,  Сергей  поспешил  на широкую каменную  лестницу. Он
прошел через вход  в  ограде  и  сразу  же  увидел через застекленные  двери
Верховского.  А пока тот спускался по лестнице, успел хорошенько рассмотреть
его.  Академик был  одет в  светлый костюм. Обут в  модные туфли. Через  его
левую руку перекинут  легкий  плащ. Он двигался живо, словно и не  было  ему
семидесяти лет. Модный, ладно подогнанный  по фигуре костюм молодил его. И в
то же время от Сергея не укрылось, что Верховский выглядит не так бодро, как
обычно.
     "Значит,  устал.  Прав  я  был. Не следовало  напрашиваться" -- подумал
Кольцов и услыхал приветливый голос Верховского:
     -- Вы уже тут? Прекрасно, ну как, готовы спорить со своим бюро?
     -- Перед КБ я уже отчитался.
     -- Вы хотите сказать, что уже выступили с разбором?
     -- Так точно.
     -- Ну и ну! -- удивленно улыбнулся Верховский. А гулять вы любите?
     -- В каком смысле?
     -- Передвигаться пешком. Ни на машине, ни на катере, а именно на  своих
двоих.  Причем не только  в  лесу, а и  по  городу. И даже по коридорам,  по
лестницам.  В наше  время  прогулкой,  вероятно, следует считать все,  кроме
сидения на стуле. Так вы как?
     -- Я хожу очень много.
     -- В таком случае проводите меня до дому. Я живу на Ленинском, там, где
Нескучный сад.
     Кольцов  прикинул расстояние и понял, что в его распоряжении есть минут
сорок.
     --  Как же  вы  им  докладывали?  Не  растерзали  они  вас?  -- спросил
Верховский.
     Кольцов  не торопясь начал рассказывать. Он  никого не выделял и вообще
не называл фамилий, он говорил исключительно о том, вокруг  чего шел спор, о
том,  как  сотрудники КБ принимали его сообщения в начале и как отнеслись  к
нему  потом,  когда он,  сославшись  на  консультацию  академика, перешел  к
обоснованию варианта "дельты".  Он  так увлекся  этим рассказом, что  совсем
перестал  следить за тем, а интересует ли это Верховского. А  когда  в конце
концов  взглянул на него, то  малость даже опешил. Верховский, казалось, уже
давно не слушает его и весь погружен в какие-то собственные мысли. Но Сергей
ошибся.  Едва  он замолчал,  соображая, как  же  снова  завладеть  вниманием
ученого, как Верховский сам подтолкнул его:
     -- Продолжайте, продолжайте. Пока мне все нравится. Только почему "k не
рассказываете, как нашли это обоснование? Пришлось попыхтеть?
     -- Было дело, -- не стал кривить душой Кольцов. -- Чуть  снова помощи у
вас не запросил. А потом все же разобрался, что к чему.
     Они пересекли Ленинский проспект и шли дворами между домами и парком.
     --  И  вы могли  бы показать мне,  что  у  вас  получилось?  -- спросил
Верховский.
     Кольцов  с облегчением  подумал  о том,  что  захватил  с собой  нужные
записи. Но, прежде чем достать и показать их академику, тоже спросил:
     -- Вы будете смотреть прямо здесь?
     -- А почему бы и нет?
     -- Пожалуйста:
     Верховский взял из рук Кольцова небольшой плотный  лист ватмана, сверху
донизу исписанный формулами и, просмотрев их, остановился.
     --  А  ведь не  так, как у  меня  было,  -- не  то с упреком, не  то  с
удовлетворением заметил он.
     -- Я в точности восстановил  и ваш путь. Но воспроизвести его в металле
было бы  очень трудно. Прибор получился бы в прямом смысле золотой.  Поэтому
кое-где пришлось идти по пути упрощения, -- объяснил Кольцов.
     -- А я вас и  не упрекаю,  -- поспешил  заверить  его Верховский. -- Вы
поступили  совершенно  правильно.  В  вашей  прозорливости  я не  сомневался
никогда.  Но теперь я наконец понял, почему ваше  сообщение  КБ  встретило в
штыки.  Вы  же  этим  своим  предложением   крест-накрест  перечеркнули   их
собственную схему. Вы об этом подумали?
     -- А какое это имеет значение? Я точно так же и там сказал:  ведь нужен
прибор, а не амбиции:
     -- Э, молодой человек,  дорогой вы мой  товарищ  Кольцов,  это  длинная
песня! -- засмеялся Верховский. -- Давайте лучше не будем ее заводить: Итак,
то, что вы сделали, -- сделано. И  сделано хорошо. Но ведь это не главное, о
чем вы хотели со мной поговорить. Кажется, у вас был какой-то другой вопрос?
Был?
     -- Был:
     -- Вот и чудесно. Пойдемте ко мне. И у меня все обсудим. Кстати, мы уже
пришли, -- указал Верховский на дверь подъезда.
     Они поднялись  на пятый  этаж  старого, еще довоенной постройки,  дома,
выходящего  фасадом на Ленинский проспект, а  двором вплотную примыкающего к
Нескучному  саду. Дверь академику открыла средних лет, полная, очень опрятно
одетая женщина, -- судя по всему, домашняя работница.
     -- Вам звонили, -- сообщила она Верховскому.
     -- Откуда? -- поинтересовался он.
     -- Я все записала. Ужинать будете?
     -- Сначала  позанимаемся, --  ответил  Верховский  и  пропустил  Сергея
вперед себя: -- Проходите. Мой кабинет тут.
     Сергей  прошел в большую  комнату,  стены которой  сверху  донизу  были
заставлены стеллажами  с книгами.  Впрочем,  в  прихожей  тоже немало  места
занимали книжные  полки. Тут же стоял массивный  письменный стол, на котором
лежало  несколько  исписанных  в  основном  цифрами  листков  бумаги, лежали
заточенные карандаши и стоял  небольшой  гипсовый  бюст  Гераклита. Афинянин
бесстрастно  смотрел  невидящими   глазами   на  золотистых   телескопов   и
шелковистых  вуалехвостов,  спокойно  плавающих   в  огромном,  как  витрина
магазина, аквариуме. Рядом со столом стояли два кресла, в углу -- деревянная
лестница- горка  и,  что больше  всего удивило Сергея, небольшая  письменная
доска, точь-в-точь какие используются в школах.  А  на полочке, в нижней  ее
части,  несколько разноцветных мелков  и  тряпка, очень  чистая  и аккуратно
сложенная. Пол в кабинете был устлан мягким пестрым ковром. Окна выходили на
Нескучный сад. И всюду, куда бы  Сергей ни  посмотрел, -- и  на столе,  и на
стеллажах, и на  полочке  письменной доски,  и  на подставке аквариума, и на
подоконниках,  и  даже   на  подлокотниках  кресла   --  стояли  пепельницы:
бронзовые,  стеклянные,  фарфоровые, пластмассовые,  керамические и  еще  из
чего-то b *.#., чего Сергей попросту не знал.
     Пока Сергей пытался  найти в кабинете место, из которого было бы нельзя
дотянуться до какой-нибудь  пепельницы,  Верховский  просмотрел  лежавшую на
столе записку.
     -- Все это терпит, -- заключил он,  уселся в кресло, закурил и,  метнув
взгляд на письменную  доску, добавил: -- Так  расскажите, над чем  трудитесь
там, у себя в части. Как будет работать этот ваш "филин"?
     -- Я условно назвал его "Фотоном".
     -- Воля родителя. А в общем неплохо, -- одобрил Верховский. -- Так как?
     Кольцов   быстро  исписал   доску  формулами.  По   ходу  работы  давал
объяснения.  Верховский слушал  молча и  лишь  изредка что-то  записывал  на
листке  бумаги.  Закончив  с  выкладками,  Кольцов  перевернул  доску  и  на
обратной, чистой, ее стороне вычертил вероятный вариант схемы "Фотона".
     -- Вариант пока весьма общий, кое-что, как видите, дано лишь наметками.
Но и сейчас уже видно: схема получается и дешевле, и надежнее. Да она просто
современней. И разница в данных по сравнению с "Совой" тоже внушительная.
     -- Настолько, что вы,  я  уверен, даже не совсем представляете, к  чему
она может привести, -- заметил Верховский.
     -- Вполне очевидно. Без эксперимента, без лабораторных исследований мне
такое  прогнозирование  просто не под  силу, --  даже  не  пытался возражать
Кольцов.  -- И  тем не менее,  чтобы использовать эту разницу с максимальным
эффектом, я хочу использовать именно эти выходные данные.
     Кольцов   подчеркнул   жирной   линией   конечный    результат    своих
математических изысканий. Верховский  молчал,  что-то обдумывая. Замолчал  и
Кольцов, высказав все необходимое академику.
     -- Вы сказали: "я хочу". Это ваше решение или вы советуетесь  со  мной?
-- спросил вдруг Верховский.
     -- Решение.
     -- Решение, -- повторил, словно  просмаковал, Верховский. -- Похвально.
Тем  более все объективные  данные для принятия такого решения  у  вас есть.
Правда,  для полного  теоретического  обоснования выводов  в ваших  формулах
кое-чего не хватает. Но это уже детали. И вы их легко дополните. Меня другое
интересует. Как вы намереваетесь эту свою работу реализовать?
     -- Когда все расчеты доведу до конца, предложу КБ.
     -- Какому?
     -- Очевидно, этому же.
     --  А зачем  она им,  простите, нужна?  Вы же  сами  говорили, что ваши
предложения улучшить схему конструкторами были встречены в штыки. А в данном
случае  речь  пойдет даже не  об улучшениях,  а  вообще  о  новой  схеме.  А
возможно, у них свой аналогичный прибор доводится до кондиции!..
     -- Вы думаете, завалят? -- явно не ожидал такого ответа Кольцов.
     --  Ну, теперь таких дураков уже нет, дабы на  белое  говорить  черное.
Можно предполагать, вас даже похвалят. И кстати сказать, есть за что. Но вот
дать  вам,  как говорится,  ходу  --не  дадут.  Начнут  тянуть,  мариновать:
Сошлются на ограниченность средств: и  в конце концов положат ваш проект  на
полку.
     --  Но  и  я  от своего  не отступлю. Отказаться  от этого, --  хлопнул
ладонью  по  письменной доске Сергей, -- значит отказаться от самого себя. А
этого я не сделаю.
     -- И что же предпримите?
     --  Буду искать  поддержки в  министерстве. Там немало умных и  светлых
голов.
     -- К сожалению, сразу решать такие  вопросы, как внедрение изобретений,
не правомочны и они. Придется ждать.
     -- Сколько?
     -- Может, год.
     -- Год?
     -- Может, два:
     -- Буду ждать.
     Верховский  встал, скрестил руки на  груди,  подошел к  аквариуму. Рыбы
будто  узнали его, подплыли навстречу  и,  тычась носами в стекло, повисли в
воде на уровне глаз академика. Между ними будто бы возник молчаливый диалог.
     -- А может,  с целью экономии времени все сделать по-другому?  Защитить
для начала на эту тему диссертацию. А уж потом подать заявку на изобретение,
-- неожиданно предложил Верховский. -- Может, так будет проще?
     -- Проще, Владислав Андреевич, не будет,  --  подумав, решил Сергей. --
Ибо  главное  во всей этой  ситуации  не  диссертация, а прибор. Он  намного
важнее. Он войскам  нужен, а не моя диссертация. Я, наверное,  защищусь.  Но
при  этом еще потеряю время. А познакомить КБ со своей  схемой я рассчитываю
уже будущей весной. И неважно, как к ней отнесутся. В КБ, я понял, люди тоже
разные. И вовсе  не  все думают  так,  как Главный.  Так что начинать надо с
проекта.
     -- Вы упрямы, -- не сдержал улыбки Верховский. -- Хорошо, это кстати. Я
ведь  вас  не  запугивал.  И тем более не  пытался отговаривать. Просто  мне
хотелось знать ваши истинные намерения. А заодно и вашу готовность повоевать
за  идею. Говорили  вы вполне убедительно.  Во всяком  случае, у  меня лично
насчет вас никаких сомнений больше нет. И я  со своей стороны везде, где это
будет  можно, тоже окажу вам  всяческую поддержку. А теперь вернемся к вашим
упражнениям на доске.
     Теперь мел в руку взял Верховский.
     -- Вы идете в своих доказательствах  по правильному пути. Значит, чутье
у  вас  есть.  Это  говорит  о  многом.  А  знаний  не  хватает.  Плохо,  не
систематически  читаете  литературу.  Не  знаете  последних  изысканий.  Это
хроническая беда всех практиков. Всех. А жаль:
     Он говорил и писал. А Сергей неотрывно следил за движением его руки и в
каждом  новом,  написанном им знаке видел  для себя уйму работы.  Верховский
ничего за него не решал, ничего не давал  готово.  Он  лишь определил, где и
что надо  обосновать четче, доказать убедительнее.  Закончил он консультацию
простым вопросом:
     -- Все ясно?
     -- Все.
     -- Тогда идемте ужинать. Вы цветную капусту любите?
     Сергей улыбнулся:
     -- Редко встречаемся. Влюбиться еще не успел.
     --  Понимаю. Ничего. В  таком  случае для вас найдется что-нибудь более
привычное. От куска вырезки, надеюсь, отказываться не станете?
     -- Нет.
     -- Ну вот и прекрасно.
     Они по очереди  вымыли руки и прошли в  столовую. К удивлению Сергея, и
здесь в застекленных шкафах  хранились  книги. Но здесь было больше  собрано
произведений художественных.
     На стол подавала все та же полная женщина. Она появилась  в столовой  в
накрахмаленном переднике, в белоснежной косынке на голове.
     -- Мария, а рыб кормили? -- спросил Верховский.
     -- Обязательно, -- расставляя тарелки, спокойно ответила женщина.
     -- А почему они от меня глаз не отрывали?
     -- Наверное, соскучились. А может, какие влюблены:
     -- У вас, Мария, одно на уме, -- вздохнул Верховский.
     Женщина добродушно улыбнулась и ушла на кухню.
     Верховский  приправил  капусту  острым   грибным   соусом,  попробовал,
посетовал:
     --  Вот ведь до какой жизни  я  дожил. Безумно люблю всякую живность. И
больше всего, естественно, собак. А держать не могу. Совершенно нет времени,
чтобы ими заниматься.
     -- Да так ли уж много надо им его уделять?
     -- Немного. Так и того нет.
     -- А  прогуляться  утром и  вечером вместе с  псом  вам  было  бы  даже
/.+%'-..
     -- Прогулка -- это  совсем еще  не все. Дома  он тоже требует внимания:
поиграй, приласкай: Одним словом, не получается. Вот и завел рыб. Нашел, так
сказать, компромиссное решение.
     Они  закончили  ужин  и снова  вернулись в  кабинет.  Верховский  опять
закурил,  а  Сергей,  вооружившись  листом бумаги и  ручкой,  переписал  все
поправки,  сделанные на его  выкладках академиком. А когда и эта работа была
закончена, начал  прощаться.  Верховский проводил  его  до дверей. И  уже  в
коридоре сказал:
     -- Никогда я  не пойму ваших генералов. Ведь сейчас же не война. Ну что
за  необходимость держать в армии человека, которому на роду написано совсем
другое?
     -- А  я  думаю,  что они  свое дело  знают, -- улыбнулся Сергей. -- Все
будет хорошо. Вот увидите, Владислав Андреевич!
     -- Дай бог, -- вздохнул Верховский и пожал Сергею руку. -- Информируйте
меня  о том,  как будут  разворачиваться события. И  не стесняйтесь, звоните
прямо сюда. Тут меня найдете скорее всего.


     Помотавшись в пятницу с утра по  магазинам, накупив для  всех столичных
подарков, а для себя в основном книг, Сергей часа в три  уже был на вокзале.
Там он  пообедал и один из  первых занял  место в вагоне, у окна. Он  хорошо
видел перрон. И если бы Юля появилась, безусловно, заметил бы ее еще издали.
Но  время шло.  Стрелки  больших вокзальных часов  неумолимо приближались  к
восемнадцати.  А  Юли не  было и не было.  В  конце концов  поезд  тронулся.
Кольцов  понял,  что  ждать  больше  нечего,  и  вышел  в  тамбур  покурить.
Настроение у  него заметно упало, хотя обжаться на Юлю вроде бы было и не за
что. И если все же сердился, то,  пожалуй, больше всего на себя: нечего было
строить иллюзии. Так он думал. И  не знал, что ошибется. Когда шел в тамбур,
уже ни разу не  взглянул  в окна  вагона.  А если бы взглянул, то,  наверно,
остолбенел бы  от радости.  Только колеса вагона  дробно  ударили  на первом
стыке рельсов,  как  на перроне  появилась Юля. Она спешила. У нее  не  было
припасено  для Кольцова  каких-то особых  слов.  Она  ничего  не  собиралась
сказать  ему  важного  или значительного.  И  наверняка  обошлась  бы  самым
простым: "Счастливого пути!" Но ей  хотелось  его  увидеть. А  совещание,  о
котором,  кстати сказать, она знала еще вчера, как  назло, затянулось. И она
опоздала. Поезд уже увозил Кольцова.


     На  станции   Кольцова  встречал  Чекан.  Предусмотрительный   зампотех
прихватил  с  собой шапку-ушанку и  шинель. Увидев Чекана, Кольцов  искренне
обрадовался  ему  как  близкому человеку. Они обнялись и  даже поцеловались,
хотя Чекан и успел перед этим как положено поприветствовать командира:
     -- Здравия желаю, товарищ капитан!
     -- Здравствуй, Алексей!  Здравствуй! -- протянул  ему руку  Кольцов. --
Дошла телеграмма?
     -- Полчаса назад получил,  Только и успел схватить  машину  да  раздеть
Аверочкина, -- рассказывал Чекан.
     Кольцов  разглядел  на шинели  погоны старшего  лейтенант.  Ни  с чьего
другого плеча никакая вещь не была ему впору.
     --  Все  кстати,  --   одобрил   Кольцов  оперативность  зампотеха.  Он
переоделся. Сели в  кузов. Машина  поехала в полк.  --  Ну  что  тут  у вас,
Алексей? -- нетерпеливо спросил Кольцов.
     --  В  масштабе роты  --  ничего. Идем  вперед.  По пути,  как  всегда,
устраняем недостатки, -- полушутя-полусерьезно ответил Чекан.
     -- И много их? -- пытливо взглянул на зампотеха Кольцов.
     -- Периодически обнаруживаются.
     -- Ну а что в масштабе батальона?
     -- Прибыл на усиление подполковник Доронин.
     -- Михаил Иванович?
     --  Так точно. Перед контрольной начальство решило лично всюду  навести
порядок. Командир полка  взялся за третий  батальон,  начальник  штаба -- за
второй, а Доронин -- за нас.
     -- Ну а в полку?
     --  Тоже  есть.  Но  не все  понятно.  Почему  контрольную  затягивают?
Неспроста. В Москве что об этом говорят?
     -- Бог с  тобой! --  рассмешила Кольцова  такая  наивность  Чекана.  --
Откуда я мог узнать?
     -- Странный город, -- вполне серьезно заметил  Чекан. --  В Одессе я бы
за пять минут узнал, что творится на всем белом свете.
     --  А  может,  просто  жалеет  нас  Москва.  Хочет,  чтобы  мы  получше
подготовились, -- все свел к шутке Кольцов.
     Но Чекан был серьезен.
     -- Мы готовы.  Подводили  без  вас итоги  соцсоревнования,  --  доложил
Чекан.   --  В   целом   получается  неплохо.   Малость,   правда,   молодые
механики-водители отстают.  Сейчас в основном  жмем на них. -- Вспомнили и о
тренажере, сконструированном Борисовым.
     -- Разобрали его?
     --  И  не  думали. Только перетащили в  учебный класс.  Командир  полка
приказал. -- ответил Чекан.
     Кольцова это удивило. Фомин видел этот тренажер и раньше, но никогда не
выказывал к нему никакой  заинтересованности. Напротив,  Кольцову  казалось,
что  подполковник  смотрит  на  макет  даже  осуждающе.  И вдруг  сам  велел
перенести его в учебный класс:
     -- Совершенно точно, -- подтвердил Чекан.  --  Перед самыми заморозками
приехал  на второе учебное место. Сел за рычаги.  Опробовал. Нас  никого  не
вызывал.  Хлопцы из второй  роты  видели. Уехал. А потом  комбат сделал  мне
втык, почему ценное учебное пособие стоит под открытым небом.
     -- Даже ценное? -- не удержал улыбки Кольцов.
     -- Так и сказал.
     -- Значит, занятия на нем продолжаете?
     -- Систематически.
     -- Молодцы. А когда проводили последнее служебное совещание?
     -- В этом месяце не проводили, -- потупился Чекан.
     -- Вот с него и начнем. Собирай офицеров. А я на минутку заскочу домой,
-- сказал Кольцов


     Юля расстроилась  из-за того,  что не проводила  Кольцова.  Правда, она
почему-то чувствовала, что расстались они ненадолго, что Кольцов скоро опять
появится  в Москве. Но все же она расстроилась.  В последнее время  Юля  все
чаще ловила себя на том, что думает о нем. Ей было приятно сознавать, что он
ее любит.  Ее интересовали его суждения. Но если бы Юле  потребовалось точно
определить свое отношение к  Кольцову, она не сумела бы  этого  сделать даже
для себя. Нравился ей  Кольцов? Был симпатичен? Она даже  не пыталась в этом
разобраться. Но вот чего  она совершенно  не хотела, так  это того, чтобы он
вдруг обиделся на нее. И на это  были особые причины, и давние, и серьезные.
Их было несколько, но главная была одна: Юля разочаровалась в своем муже. Не
настолько, чтобы уйти от него и  порвать с ним, но настолько, чтобы охладеть
к нему, обособиться, замкнуться в себе. А ведь в самом начале  ее знакомства
с Игорем все было совсем иначе. Она  помнила все до мелочей. Они встретились
на одном из вечеров в ее институте. Игорь  тогда уже заканчивал адъюнктуру и
готовился к  защите  диссертации.  Он был интересным, видным, эрудированным.
Очевидно, она  тоже  произвела на  него сильное  впечатление. Каждый  вечер,
кроме разве тех дней, когда ему  приходилось бывать в наряде, он встречал ее
после занятий и провожал домой. Они  часто ходили в театры. Не пропускали ни
одной  премьеры.  Увлеченно  беседовали о книгах.  Игорь много  знал  и  мог
заговорить, казалось, кого угодно. Маргарита Андреевна души в нем  не чаяла.
Да и Александр Петрович никогда не отказывался сыграть с ним партию-  другую
в шахматы. Незадолго до защиты Юлей диплома Игорь сделал ей /`%$+.&%-(%. Она
к  этому времени уже была  в него влюблена и  с радостью ответила согласием.
Они  расписались. Он успешно защитился, и Кулешов взял  его  к себе в  КБ. А
потом  в этом же КБ стала работать и Юля. Прошло года  три.  Все считали  их
идеальной парой.  Подруги  откровенно завидовали Юле.  Но  сама она  уже  не
думала, что муж ее представляет собой  нечто особенное.  Это  стало для  нее
очевидным именно  после  того, как они некоторое время поработали  вместе, в
одном коллективе. Ибо там, в деловой  обстановке, ей очень скоро стало ясно,
что его всезнайство, блестящая,  как ей казалось, образованность, которые на
первых порах буквально покорили ее и представлялись не иначе как проявлением
незаурядности,  а  возможно,  и  высокого  таланта,  в  большинстве  случаев
оказывались  не  такими уж глубокими. Когда Юля  поняла это,  она совершенно
по-иному стала воспринимать  все,  что  он говорил. Подметила она у  Игоря и
некоторые другие качества, о  существовании  которых, вероятно, тоже никогда
не  узнала  бы  дома.  Игорь часто бывал  высокомерен по отношению  к  своим
коллегам.  Часто откровенно  пренебрегал  их  высказываниями  и  суждениями.
Открылось в нем  и еще немало такого, отчего его  образ поблек в глазах Юли.
Маргарита Андреевна продолжала  по-прежнему боготворить зятя. Но Юля заметно
изменила  к  нему  свое  отношение.  Она перестала делиться с  мужем  своими
мыслями, перестала интересоваться его делами,  стала сдержанней в проявлении
чувств.  Но  при  этом  оставалась верной  женой.  Случай  с  Кольцовым  был
единственным и совершенно из ряда вон выходящим.  Юля оказалась тогда помимо
своей  воли  во  власти  совершенно незнакомого ей  ранее порыва  желания  и
новизны  обстановки.  К  тому же  Юля  была  уверена, что  никогда больше не
встретит Кольцова. Но  судьба  в лице  Ачкасова распорядилась иначе. Кольцов
сам очень скоро явился  к ней.  Юля не строила  в отношении Кольцова никаких
планов. Но и  терять его она  тоже уже  не хотела. И потому расстроилась, не
проводив его на вокзал.
     Через  неделю после отъезда  Кольцова Юля наведалась на почту. Писем на
ее имя не оказалось. Прошла еще неделя.  И снова ни слуху ни духу. Вот тогда
она заволновалась: И очень обрадовалась, когда Кулешов решил снова отправить
ее в  хозяйство подполковника Фомина. Но обстановка в группе "Совы"  к этому
времени сложилась такая, что он вынужден был отказаться от  этого намерения.
Разбор, как и предполагал Ачкасов, встряхнул КБ.  Но  уже на  следующий день
после разбора Кулешов  во всеуслышание заявил, что об изменении схемы "Совы"
не  может  быть и речи, что бросать деньги  на  ветер он не намерен сам и не
позволит никому.  Спорить с  ним,  естественно, никто не стал.  Но отношения
между сотрудниками  отдела после этого  заметно испортились. Окунев перестал
разговаривать  с  Руденко. Заруба за что-  то крепко  обиделся  на  ведущего
конструктора  Вольского. Кулешову все это не понравилось, и он разогнал весь
отдел  по  командировкам  на предприятия, выполняющие заказы  КБ. Даже Ирину
отправил с заданием к оптикам. А Юлю,  которой больше всех  хотелось уехать,
он,  как нарочно, оставил на месте. И она почти все  это время проработала в
отделе одна.
     Накануне в Москву вернулся Окунев. Утром Юля, как обычно, пришла в КБ и
застала его  уже там. Олег встретил ее приветливо. К ней он относился  более
чем доверительно. Он ценил ее за доброту, за умение постоять за свое мнение,
ценил  как хорошего товарища.  Эти качества  казались  ему лучшей  гарантией
того, что Юля во всех случаях правильно истолкует любое его высказывание.
     -- С чем вернулся? -- приветливо спросила Юля.
     -- А за чем я ездил? --  пытливо посмотрел на  нее Окунев,  -- За  тем,
чтобы еще раз убедиться в том, что наше руководство остается верным себе.
     Юля догадалась, что он имел в виду, но заметила:
     -- Я помню, задание было несколько иное.
     -- Формулировалось иначе, -- поправил ее Окунев.
     Юля подошла  к  его  столу  и  только сейчас  увидела, что на  нем  уже
разложены чертежи.
     --  Конечно,  задание было другое, -- снова заговорил  Окунев. -- Hскал
оптимальный  вариант  подключения  2Х-Щ. Кольцов  доказал,  что  при простом
использовании  от  него  толку  не  будет,  так  они решили испытать его при
соединении  со вторым  блоком. Но  и тут Кольцов  оказался  прав.  Кое-какой
эффект это,  конечно, дало. Но о кардинальном решении проблемы не может быть
и речи. Кстати, ты очень была тут занята?
     -- В основном всякой ерундой. Но ее хватало.
     -- А мне тебя там вот так не хватало, позарез! И  я дважды просил шефа,
чтобы тебя подослали хоть на денек. И он дважды мне отказал.
     -- Странно! --  пожала плечами Юля. -- Он даже словом  не обмолвился об
этом.
     -- Потом и я понял, что это была пустая затея, -- признался Окунев.  --
Не  в  его  интересах усиливать нашу  сторону. В  группе и  так кавардак:  А
знаешь, кто стал там моим лучшим помощником? Стрекалов.
     -- Главный инженер?
     --  Он самый. Ему-то, казалось, чего лезть в нашу кашу? Выполняй заказы
да  получай  поквартальные. А  он увлекся идеей,  помог  и  с расчетами, и с
обоснованиями.  Вот,  пожалуйста,  --  указал  Окунев  на  разложенные листы
ватмана. -- Три узла предлагал пересмотреть твой капитан:
     -- Он не мой.
     -- Ну, Кольцов. И я скажу тебе, он, конечно, мыслит дальше всех нас. Мы
попробовали  со  Стрекаловым  просчитать  этот   его  вариант  с  "дельтой".
Результаты получились  самые неожиданные. Вся система усилителей оказывается
совершенно не нужной. Луч на выходе обладает  такой мощностью,  что с лихвой
перекрывает все наши нужды:
     -- Но ведь об этом уже говорили. Это принципиально новая схема!
     -- А ты-то что  так за названия цепляешься: новая, старая!  Потребителю
какое  до этого дело?  Он  знать не желает, как  она  рождалась:  легко  или
сложно,  сразу  или  с  заходами,  ты  ее  придумала  или  я. Ему дай лучший
результат.
     -- Ты  забываешь о сроках.  Новая схема --  это  минимум год работы! --
напомнила Юля. -- Об этом уже спорили.
     --  Ерунда!  --  даже  не  стал  слушать  Окунев.  --  Год потеряем  на
переделке, зато пять выиграем на жизни прибора. Это  сверчку за  печкой и то
ясно. Спорили потому, что блок усилителей, который разрабатывал твой Руденко
и, надо сказать, сделал его неплохо, при  новой схеме придется выбрасывать к
чертовой бабушке, а вместе с ним и возможную премию.
     -- Ты не прав. Конструкторским бюро  руководит не Руденко, -- возразила
Юля.
     -- А я думаю,  что как раз он!  Потому что шеф, которого я, несмотря ни
на что, уважаю, слишком ему доверяет. А Руденко  встал между ним и нами, как
пень стоеросовый, и попробуй докажи что-нибудь шефу.
     -- Почему ты об этом говоришь мне? Ты же знаешь, что я с  самого начала
высказывалась  в  пользу предложений  Кольцова,  -- желая  переменить  тему,
сказала Юля.
     --  Знаю. И не только ты. Нас поддерживает Бочкарев.  Мне известно, что
он ходил с этим вопросом к Ачкасову. О чем говорили, не знаю, но ходил.
     -- Так что же ты хочешь от меня? -- спросила Юля.
     -- Я хочу, чтобы ты написала письмо Кольцову.
     -- Какое? О чем?
     -- Надо убедить его продолжать работу с нами.
     -- Боюсь, что это пустой номер, -- призналась Юля.
     -- Почему?
     -- Вряд ли захочет он снова иметь с нами дело.
     Окунев явно не ожидал такого ответа и нахмурился.
     -- Обхамили  его тут, конечно, порядком, --  сказал он. -- Но  с другой
стороны, мы ведь его идею пробиваем. Присваивать ее никто не собирается. Это
ему тоже должно быть ясно.
     Юля слушала  его внимательно,  но согласилась не сразу. В первый момент
предложение  Окунева даже  обрадовало  ее.  Подумала:  "Прекрасный  /`%$+.#.
Строгое, деловое письмо. И тогда уже совсем неважно, что инициативу проявила
я..."  Но уже чуть  позднее все  это  показалось ей  совершенно несерьезным.
Окунев был натурой увлекающейся, и доверять  ему  всецело было рискованно. В
противоположность   Зарубе,   которого,   как   сам   он  любил   повторять,
раскочегарить  не  так-то и просто, Окунев  загорался моментально. И  так же
быстро  остывал. Сегодня  ему нравилась  идея Кольцова  -- и  он  готов  был
сокрушить  горы,  чтобы воплотить ее  в жизнь.  Завтра  мог увлечься  чем-то
другим. Кулешов ценил его как  энтузиаста  всего  нового.  В этом  отношении
Окунев  служил в  КБ  чем-то  вроде  своеобразного  компаса,  конец  стрелки
которого был направлен всегда в  сторону самого последнего слова, сказанного
наукой  в  интересующей  его  области.  Однако  конструирование сколько-либо
ответственных участков Александр Петрович никогда Окуневу не поручал. Теперь
Юля вспомнила об этом. И  усомнилась в  том,  что  должна призывать Кольцова
продолжать  работать  над  "Совой". Кому-кому,  а ей-то  очень  хорошо  было
известно, чем могла закончиться эта работа. Бессонные ночи, огромная затрата
сил,  фантазии, воли, потеря времени -- и никакой  отдачи. И все  же желание
написать Кольцову, напомнить о себе, в какой-то степени загладить перед  ним
свою  вину  за  то,  что в  последние  дни  держала  себя с  ним подчеркнуто
сдержанно и сухо, взяло верх, и она сказала:
     -- Хорошо. Я напишу.
     --  Попроси,  чтобы  подготовил и привез в Москву хотя  бы  самую общую
схему трансформации "дельты", --  обрадовался ее согласию Окунев. --  Только
пусть продумает все до конца:
     --  Я  знаю,  о чем  ему  писать,  --  прервала  его Юля  и  пристально
посмотрела Окуневу в глаза. -- Но если ты завтра переметнешься с "дельты" на
какую-нибудь новую усовершенствованную  соковыжималку, я тебя запрезираю  на
всю жизнь!
     Голос у Юли прозвучал  так решительно, что Окунев от неожиданности даже
отшатнулся.
     -- Боже упаси! Боже упаси! -- зная  за собой такой грех, пробормотал он
и,  чтобы  успокоить ее, добавил:  -- Нет уж!  Вариант Кольцова я  доведу до
конца, хотя бы назло твоему Руденко.


     Буран  отбушевал. Унялся ветер, угнав  на  восток сердитые тучи. И  над
городком  раскинулось  бездонное, голубое, студеное и чистое,  как  ключевая
вода,  небо. Невысоко  над заснеженными  холмами  и притихшим лесом  повисло
пунцовое  солнце. За несколько мглистых, вьюжных  дней округа  изменилась до
неузнаваемости.  Унылый,  монотонный  пейзаж  прибитого  дождями  чернотропа
бесследно  исчез,  уступив  место  широкой  панораме,  заполненной   яркими,
искристыми  красками.  Зима  заботливо укутала  землю,  надежно спрятав  под
белоснежный  пуховик  и шелковую мякоть  озимей, и застывшие  волны пашни, и
бурые  осыпи косогоров. Укрыла  она и границу танкодрома. Но  еще отчетливее
стали видны на нем черные колеи, пробитые танками по снежной целине.
     Подполковник   Фомин,   щурясь  от  непривычно  яркого   света,   щедро
заливавшего городок, быстро  шагал  в парк боевой  техники. Была суббота,  и
весь   личный  состав,  за  исключением  двух  небольших  групп,  специально
выделенных по приказу Фомина на расчистку снежных заносов и переоборудование
учебных классов, занимались приведением в порядок техники.
     Не по времени стойкий мороз игриво покусывал  лицо, пощипывал руки, еще
по  привычке  не  желавшие прятаться  в  перчатки. Бодрил поскрипывающий под
ногами  снег. Дышалось  легко. Но на  душе у Фомина не  было  покоя.  Грызла
забота.  Не так-то просто оказалось внедрить в  жизнь многие новинки учебной
техники: наладить электронные  цепи, заставить надежно  работать автоматику.
При планировании  все  это выглядело  просто.  А  при  монтаже оборудования,
выданного  полку командиром  дивизии, сразу выяснилось, что  для этого нужны
специалисты.  А их в полку нашлось не так-то много.  И с кем бы из них Фомин
ни  беседовал, все, словно сговорившись, сетовали на то, что в  части нет  в
данный момент  Кольцова. Выходило, что в свое время Dоронин был прав,  когда
уверял Фомина в том,  что Кольцов -- специалист  явно незаурядный. Но Фомина
все эти разговоры, откровенно говоря, только злили.  Сердился он потому, что
сам никоим образом не считал  Кольцова  таким уж хорошим. Он еще помнил, что
произошло при испытаниях "Совы". И если не наказал тогда Кольцова  за случай
с часовым,  то  только  потому,  что  его просила  об этом инженер  Руденко,
просила  ради  их совместной  работы, ради ее  успешного окончания. Сердился
оттого,  что  в душе,  так же  как  и Семин,  был недоволен столь длительным
отсутствием капитана.  На  днях  Кольцов  вернулся.  Его  тотчас включили  в
работу. Но вряд  ли можно было надеяться  на то, что за оставшееся время эту
работу  закончит и  он.  Времени оставалось мало. Через  три  дня  проверять
организацию  всей учебно-материальной  базы  полка должен  приехать командир
дивизии. Вот Фомин и нервничал:
     Неожиданно  в небе раздался гул. Фомин остановился,  поднял голову.  На
высоте  десантирования  один  за  другим,  словно  журавли,  летели   восемь
транспортных  самолетов.  Фомин  знал,  что  аэродромов,  на  которых  могла
базироваться эта  группа,  поблизости  не было.  Обычных  трасс, по  которым
летали бы здесь  эти самолеты,  тоже не замечалось. Фомин проводил  крылатые
корабли вопросительным взглядом и пошел дальше. Уже в парке, возле хранилищ,
его  догнал Семин. Доложил, чем занимается батальон.  Лицо майора показалось
Фомину чем-то озабоченным. Но чем именно,  подполковник  спрашивать не стал,
решил: "Надо будет -- скажет сам". Так оно и получилось. Семин не вытерпел.
     -- Разрешите узнать, товарищ подполковник,  как же так получается?.. --
заговорил он.
     -- Что получается? -- не понял Фомин.
     --  Кольцова  больше  месяца  не было  в подразделении. А вернулся -- и
опять ему некогда заниматься ротой.
     -- Он выполняет мой приказ, -- сухо заметил Фомин.
     -- Так  точно!  --  не  перечил Семин. --  Вот я и думаю: его все время
куда-нибудь  отрывают. И  дальше, наверно,  будут отрывать.  А рота не может
оставаться без командира.
     -- Что же вы предлагаете? -- с любопытством посмотрел на Семина Фомин.
     -- Вы хотели перевести Кольцова в ремонтную мастерскую. И я считаю, что
сейчас для этого самое лучшее время.
     -- Почему? -- продолжал допытываться Фомин.
     --  Он  за месяц поотвык от дел. Люди от него отвыкли.  Им  сейчас  все
равно, кто в подразделение придет -- Кольцов или новый командир, -- объяснил
свою мысль Семин.
     Фомин прибавил шаг. То, что Семин заботился о делах подразделения,  ему
было понятно. И он это  одобрял. Но  то, что  майор не хотел  видеть  дальше
своего  носа,  вызывало  протест  и только  усиливало  раздражение. И  опять
почему-то вспомнились  слова Доронина:  "Семин -- это не история. Это  всего
лишь вчерашний день".
     -- А как вообще обстоят дела в первой роте? -- спросил Фомин.
     --  Известно как они  могут обстоять без  командира. Тут недоделки, там
недоработки:
     -- Почему же вы раньше ничего не докладывали  мне  об этом, -- уже явно
недовольным тоном продолжал Фомин.
     -- Думал, командир вернется и все исправит:
     --  Значит,  исправлять  там  есть  что,  --  не  то   спросил,  не  то
констатировал Фомин.
     -- Так точно! -- подтвердил Семин.
     Дальше шли  молча. "Думал:  исправит!  И это  накануне  проверки!  -- с
негодованием повторял про себя Фомин.  --  А  если бы даже и не было никакой
проверки.  Неужели  не  ясно, что порядок следует  поддерживать каждый день,
каждую минуту! Удивительная логика!"
     -- Напряжение  аккумуляторов давно  проверяли?  --  неожиданно  спросил
Фомин.
     -- Только вчера. Лично. Во всех ротах.
     -- И как?
     -- Полный порядок.
     --  Вот  это  уже хорошо,  --  удовлетворенно  кивнул Фомин и замер.  В
,.`.'-., воздухе завыла сирена.  Звук ее, истошный и требовательный, налетел
на  городок, как вихрь. Он  не успел еще докатиться  до заснеженных холмов и
вернуться  эхом  обратно,  а  в  городке  уже  сорвались  со  своих  мест  и
стремительно бросились  к  хранилищам  танков  десятки  людей.  Звук  сирены
властно распахнул ворота боксов, двери казарм, повинуясь ему, захлопали люки
танков.
     "Так вот  почему тянули  с  контрольной проверкой! Решили  начать  ее с
учений  и  готовились  к ним! -- подумал  Фомин  и  вспомнил о  транспортных
самолетах,  только  что  пролетевших  над  городком.  -- Они  наверняка  уже
выбросили десант:"


     В начале декабря Кулешову позвонил Ачкасов.
     -- Алексей Кузьмич приглашает нас на беседу, -- сообщил он.
     -- Когда именно? -- пожелал уточнить Кулешов.
     -- Завтра. А время, как всегда, послеобеденное. Шестнадцать ровно.
     -- Я буду. А к чему, если не секрет, готовиться?
     --  Мне  точно неизвестно. Думаю, однако,  что разговор может  пойти  о
каком-нибудь новом заказе.
     -- Но я, как говорится, со старым еще не развязался:
     -- Не будем гадать.
     -- Не будем, -- согласился Кулешов. -- А кого еще приглашает?
     -- Никого.
     Привычку маршала авиации совещаться во второй половине дня Кулешов знал
хорошо.  Маршал превратил  ее  в правило.  Первую половину рабочего дня, как
наиболее  продуктивную, он целиком  посвящал  боевой подготовке. После обеда
решал  все  остальные вопросы.  "Ачкасов  не  в счет, ему  до  всего дело. А
конкретно -- я один. Похоже на заказ. Похоже", -- рассуждал Кулешов.
     В пятнадцать  сорок  пять  на  следующий  день  он  подъехал к штабу  и
огляделся. Возле  широкой лестницы стояло десятка два машин. Кулешов поискал
машину Ачкасова, но не нашел ее и поднялся в подъезд, а  потом и в  приемную
маршала. Привычно взглянул не вешалку. Она была пуста.
     -- Выходит, я первым приехал! -- вслух подумал Кулешов.
     -- Генерал Ачкасов уже давно здесь, -- доложил адъютант маршала.
     -- Даже давно? -- удивился Кулешов. -- И уже у Алексея Кузьмича?
     -- Никак нет. Зашел к главному инженеру.
     -- Доложите Алексею Кузьмичу, что я прибыл, -- попросил Кулешов.
     -- Маршал сказал, чтобы ровно в шестнадцать заходили без доклада.
     --  Понятно, -- недовольно  буркнул  Кулешов  и  сел  на диван.  Достал
сигару.  Оторвал у нее кончик и прикурил. "Мог бы к инженеру зайти вместе со
мной, -- подумал он об Ачкасове. -- Все-таки что-нибудь стало бы известно. А
так, с ходу, хуже нет:"
     Без трех минут в приемной  появился Ачкасов. Протянул Кулешову руку  и,
открывая дверь кабинета, сказал:
     -- А мы с Главным думали, что ты задерживаешься:
     -- Извините, пожалуйста. Я прибыл без четверти, -- доложил Кулешов.
     -- А почему же не зашел?
     -- Сами знаете, незваный гость:
     -- Это ты-то незваный? -- усмехнулся Ачкасов. -- Придумает же такое:
     Маршал  сидел за  своим  рабочим  столом  и  что-то  писал.  Но, увидев
генералов, отложил  ручку, встал и, приветливо улыбаясь, пошел им навстречу.
Сколько бы раз Кулешову ни доводилось  встречаться с ним,  он всегда пытался
припомнить, каким же в конце сороковых годов маршал был слушателем академии.
Кулешов тогда уже работал в КБ. Но  окончательно с преподавательской работой
еще не порвал и  изредка  читал лекции специального курса в  академии. Тогда
оба они были полковниками. В те  годы полковников в академии было немного. И
Кулешов, казалось, должен был бы его запомнить. Но он не запомнил. Он хорошо
знал и помнил многих генералов. Но генералы со временем *c$ -то разъехались,
и он почти всех их потерял из виду. А вот этот полковник стал маршалом:
     Предложив генералам место за столом, маршал сел напротив них.
     -- Помните, профессор,  -- начал  он разговор  безо всяких предисловий,
обращаясь  к  Кулешову, --  кажется, совсем  недавно вы  учили  нас, что  на
самолете-бомбардировщике установлено две тысячи электронных узлов и деталей?
А  сегодня их  там уже  десятки тысяч.  А через годик-другой наверняка и еще
больше будет.
     -- Идет к этому дело, товарищ маршал, -- согласился Кулешов.
     --  А  всех задач все  равно  они не решат, хотя их с каждым  годом все
прибавляется и прибавляется, -- невесело усмехнулся маршал. -- А потому, что
выдвигает их сама жизнь.  Перевалили наши самолеты за два  "м", прижались  к
земле -- и сразу потерял летчик цель. Не успевает он ее разглядеть даже днем
при  ясной погоде.  А ему  надо уметь выполнять боевую задачу в  любое время
суток, при любых  метеоусловиях -- в дождь, в туман, в метель. И никогда еще
эта задача не была столь актуальна, как сейчас.  Вот почему командование ВВС
обратилась  к вам. Мы  познакомились  с  вашей "Совой".  Прибор  интересный.
Поздравляю  вас,  Александр   Петрович.   Знаем,  что   вы  делали  его  для
сухопутчиков. Но что-то примерно такое нужно и нам.
     -- Я так  понимаю, товарищ маршал, что один прибор никак  этой проблемы
не решит, -- ответил Кулешов. -- Думать придется о целой системе.
     -- Очевидно.  И системе  очень  сложной,  -- согласился  маршал. --  Но
думать надо уже сейчас. Время пришло.
     -- А я не исключаю даже комплексного варианта успешного решения задачи,
-- заметил  Ачкасов. --  Совершенно  бесспорно, что над этой проблемой будут
работать и в конструкторских бюро, и в научно- исследовательских институтах,
и даже на инженерных кафедрах  академий.  И именно как результат  совместных
усилий представляется мне рождение такой системы.
     -- Конечно совместных, -- поддержал его маршал. -- И мы  сейчас даже не
будем  пытаться намечать какие-то конкретные пути или  принципы ее создания.
Но  нам  хотелось бы,  уважаемый Александр Петрович, чтобы вы знали  о наших
нуждах,  чтобы ваша конструкторская  мысль работала в их направлении. Я ведь
не зря вспомнил о вашей "Сове". Мы,  конечно,  будем  совершенствовать и уже
существующие системы. И уже сейчас  проводим некоторые  эксперименты у себя.
Но очень надеемся и  на вас. Надо расширить собственные возможности летчика,
сделать их  такими, чтобы он мог  видеть землю ночью  и в туман так же ясно,
как видит днем. А ваша "Сова", профессор, уже во многом решила эту проблему.
     Кулешов поблагодарил  за доверие. Однако предупредил, что сможет начать
работу  не раньше,  чем в новом году. И то, естественно, если эта новая тема
будет утверждена для КБ.
     -- Об этом вы не беспокойтесь. Утверждена будет, -- заверил его маршал.
-- Задача эта большой государственной важности. Она,  если хотите,  имеет не
только оборонное, но  и народнохозяйственное  значение.  Вспомните,  сколько
недовыполняет заданий  наш  гражданский воздушный флот из-за  неустойчивости
погоды,  из-за  ее  капризов?   В   переводе   на  деньги  по  стране  сумма
оборачивается десятками миллионов рублей.
     -- Можете не сомневаться,  мы не  пожалеем усилий,  -- ответил Кулешов,
давая понять и маршалу, и  Ачкасову, что он свою задачу понял, цель для него
ясна.
     -- Рад  был  вас  повидать, --  как и обычно, этим добрым  приветствием
закончил беседу маршал.
     Он пожал Кулешову руку и проводил его до дверей кабинета.  Кулешову это
было особенно приятно, и он невольно подумал о том, что, значит, чего-то еще
стоит,  если  с  ним  не  только  советуются,  но  и  так   вот  подчеркнуто
обходительны.
     Следом за ним в приемную вышел и Ачкасов.
     -- В КБ? -- спросил он.
     Кулешов достал из кармана массивные золотые  часы, полученные в /.$ `.*
от отца, с которыми  не расставался никогда в жизни, открыл крышку, заглянул
на стрелки, ответил:
     -- Конечно. Быстро закончили.
     --  Поедем  со  мной.  Проводи меня, а  свою  машину  пошли следом,  --
предложил Ачкасов.
     -- С удовольствием, -- согласился Кулешов.
     Они поехали вдоль улицы, и, когда свернули в переулок, Ачкасов спросил:
     -- Ну так как? По душе тебе это?
     Кулешов никогда не спешил отвечать на такие вопросы.  Это было не в его
правилах  --  слишком открыто  высказывать  готовность  или, наоборот, прямо
расписываться  в  беспомощности. В разговоре с  начальством, а имея  дело  с
Ачкасовым, он об  этом не забывал никогда, предпочитал выражать свои чувства
умеренно.
     --  Работа может  оказаться  очень интересной,  --  ответил  он в своей
обычной манере.
     -- И сейчас уже она крайне важна.  Пойми меня правильно, в самом лучшем
смысле она может стать твоей лебединой песней.
     -- Я неожиданно тоже почему-то об этом подумал, -- признался Кулешов.
     -- Почему неожиданно? Разве мы с тобой вечны?
     -- На этот счет  не заблуждаюсь. Знаю, в новый век сам не  войду. Разве
на коляске ввезут. Но пока еще силы есть.
     -- Н-да: Время быстро пролетело! -- задумался Ачкасов. --  А впрочем, я
вот всю жизнь  спешил,  часы экономил, считал минуты. И  всю  жизнь садился,
если  так  можно выразиться,  на отходящие поезда.  Спешил, а  за  жизнью не
успевал. Теперь думаю: может, один-другой пропустить надо было?
     -- И что было бы? -- пытливо взглянул на Ачкасова Кулешов.
     -- Пропустил -- и стал бы жить в другом темпе. Перестал  бы следить  за
временем.
     -- Пустое, Владимир Георгиевич, -- простодушно ответил Кулешов, подумав
про  себя:  "Я-то  этот  маршальский поезд не пропущу. Такие  предложения не
часто бывают". -- Не  только от вас  это зависело. Да и долго  ли вы с вашим
характером в том, другом, темпе прожили бы?
     -- Не знаю:
     Машина уже подъезжала к  высокому  зданию, в котором работал Ачкасов, и
Кулешов решил заговорить о делах практических и насущных.
     --  Я думаю,  через месяц-другой закончим  схему нового образца "Совы".
Споткнулись, честно говоря, на четвертом узле:
     Ачкасов ничего не ответил. Он как  будто не слышал,  о чем  ему говорил
Кулешов. Александра Петровича это несколько удивило и  насторожило. Все лето
Ачкасов торопил его, прямо-таки  подстегивал. А теперь вдруг словно  воды  в
рот набрал.
     Машина  остановилась возле  подъезда  с  массивными  дубовыми  дверями.
Кулешов и Ачкасов вылезли на тротуар.
     -- Как только найдем оптимальное решение четвертого узла, я  сообщу, --
пообещал Кулешов.
     --  Хорошо, -- протянул  ему руку Ачкасов. -- Мы обговорим это  еще сто
раз.
     Сказал и  ушел. А  Кулешов  пересел  в  свою  машину  и закурил.  Такое
поведение  Ачкасова  его  не  только  насторожило,  но  и  озадачило.  Он-то
рассчитывал, что Ачкасов,  как всегда,  проявит к "Сове"  должное  внимание,
возможно, даже  поинтересуется  какими-нибудь подробностями.  Тогда  и будет
самое  время  рассказать  ему  о  том,  какое смелое  новаторство  предложил
Руденко: Но  Ачкасов стал словно  непробиваемым. Вместо обычных  вопросов он
вдруг почему-то разговорился сам, разоткровенничался, чего раньше никогда  с
ним не бывало. А может, лишь его  самого вызывал на откровенность? А  может,
снова проснулось  в  нем меценатство  и он опять решил  устроить  что-нибудь
вроде того, что  однажды  уже  устроил на обсуждении  результатов  испытания
"Совы"?  Но  нет,  вроде бы  этого  быть не  должно.  Все поправки к проекту
согласованы.  И новый  образец  будет выполнен  строго по  заданным  нормам.
"Ладно. Чего я так разволновался? Мало ли что у него на $ch%? Время, возраст
-- не вода. Стороной,  как  камень, никого не обтекут.  Да и сколько над ним
тоже всяких  инстанций! Пройдет неделя- другая --  и станет ясно, что за чем
кроется,  --  решил  в конце  концов Кулешов.  И, уже  поднимаясь к  себе  в
кабинет, подумал о предстоящей новой работе. И хотя  он еще не  знал,  как к
ней  приступиться,  одно  было  ему  уже  совершенно  ясно:  что бы  там  ни
разработали  и  ни предложили  специалисты  ВВС, за  ним,  за его КБ, должно
остаться последнее слово. Ачкасов мог оказаться  провидцем: может,  и впрямь
этой работе суждено стать его лебединой песней:


     Кольцову  нравились учения. Он даже любил их. Как и все, выматывался на
учениях,  недосыпал;  если они  проводились  зимой --  мерз, если  летом  --
обливался  в   раскаленной  стальной  коробке  ручьями  пота.  Но  какой  бы
напряженной ни складывалась на учениях обстановка, как бы круто и  быстро ни
разворачивались события, он  всегда  оставался бодр душой, в  любой ситуации
мог найти для себя что-то новое, интересное. Он  любил  учения потому, что в
поле куда чаще, чем в  казарме, действовал самостоятельно. Там  он не только
принимал решения, но и сам претворял их в  жизнь. Его  инициатива на учениях
чаще, чем  обычно, находила  поддержку.  И еще он любил учения за то, что на
маршах, при  выполнении  боевых  задач, когда  неожиданно  и резко  менялась
обстановка,  когда экипажам  приходилось напрягать все  свои силы  и нередко
выручать  друг  друга из сложных  ситуаций, у  людей необычайно  обострялось
чувство  ответственности за порученное  им дело, а сами они преображались до
неузнаваемости,   раскрывая  лучшие  качества  своих   характеров,   ярко  и
устремленно  проявляя  способности.  В  такие  минуты  и  Кольцов  испытывал
необычайный прилив энергии, забывал все свои неурядицы и сомнения.
     На  исходе вторых  суток, когда  рота заправлялась топливом, к Кольцову
подошел  старшина  Доля  и  протянул  письмо.  На  конверте  стояли  штампы:
"Заказное", "Авиа". "Кому это так не терпится?"  --  подумал Кольцов. Почерк
отправителя, однако, был  незнаком. Кольцов взглянул  на обратный  адрес.  И
тоже ничего не  понял. И вдруг его осенило: "Да это же квартира Кулешова! От
Юли!" Сердце у  него  взволнованно забилось. Он хотел было вскрыть конверт и
тут же прочитать письмо. Но  так же быстро передумал, сунул конверт в карман
и, стараясь не выдавать волнения, спросил старшину:
     -- Давно пришло?
     -- Только что заправщик привез.
     --  Я хотел напомнить тебе,  Иван  Семенович, --  сменил тему разговора
Кольцов, -- что, когда вчера второй взвод перетаскивал через болото машины и
ребята возились с тросами, у кого-нибудь  наверняка промокли  ноги. Но  сами
солдаты в этом ввек не признаются. Так ты проверь:
     -- Напрасно беспокоитесь. Две пары  сапог  еще утром заменил, -- поджав
губы, с обидой доложил старшина. -- Это ж надо ухитриться: так грязи было по
щиколотку, а они через голенища ее начерпали... Нарочно, что ли?
     -- Старались:
     --  То-то и  видно. А сапоги  я потом  специально в воде  проверял. Как
паяные, хоть бы каплю где пропустили.
     -- Хорошо,  --  одобрил действия Доли Кольцов.  -- Проследи, чтобы  при
заправке второпях чего-нибудь не оставили на дороге. Бывает:
     Доля  козырнул  и  побежал  к  роте.  А  Кольцов,  оставшись  один,   с
нетерпением вытащил письмо из кармана.
     "Сергей  Дмитриевич" -- писала Юля. -- Мне очень жаль, что я опоздала к
отходу  поезда  и  не смогла  проводить  вас.  Мне  кажется,  что  вы уехали
обиженным.  И  я,  поверьте,  расстроена  этим. Конечно,  я  не  имела права
отпускать вас, не сказав несколько  теплых  слов.  Но вы настоящий мужчина и
простите меня. По крайней мере, мне этого очень хочется:"
     Далее  Юля писала  о себе. Она  здорова,  хотя и  устала.  Год  выдался
напряженным.  Было бы неплохо в конце  концов  уехать отдохнуть. Но a(bc f(o
складывается  так, что,  пока не  будет закончена  работа,  об отпуске можно
только мечтать. В связи с этим настроение у нее  не ахти какое бодрое и даже
выглядит она не очень хорошо.  Не так уж, конечно, чтобы плохо. Но  и совсем
не так, как, допустим, летом или даже тогда, когда они ходили в театр.
     Дочитав до  этого места, Кольцов невольно улыбнулся. Юля раньше никогда
не была так с ним откровенна. А  он  никак не мог представить себе, как  это
Юля может выглядеть неважно.
     "Тем не менее  все это  мелочи. И  никакого серьезного значения я им не
придаю, --  заключила она.  --  Куда больше меня интересует и  волнует  ваше
настроение  и то, чем вы  теперь заняты. Я не получила от  вас еще ни  одной
весточки,  хотя вы  и обещали писать часто.  Ладно. Наверно, и  без меня дел
много. Однако, несмотря на это, и мысли не допускаю, что вы забросили работу
над прибором. Конечно,  продолжать ее в ваших условиях неимоверно трудно. Но
я  помню,  как  горячо  отстаивали вы  свою  идею во время  нашей  беседы на
балконе, на  дне рождения вашего  друга, кстати,  передайте им всем от  меня
самый большой  привет,  помню записи  в вашей  тетради,  которую тогда же вы
передали  мне, и  очень хочу  надеяться на то, что  вы эту идею воплотите  в
жизнь.  Не  берусь предугадывать,  каким путем  вам это удастся, но я твердо
верб в  ваши  силы, в  ваше  будущее. Не разочаровывайте  меня.  Если  вы не
дойдете до финиша,  мы все потеряем нечто гораздо большее,  чем просто новая
система. Учитывая вашу  занятость, мне не хотелось бы отрывать вас от вашего
основного поиска и на  минуту. И тем не менее обращаюсь к вам с просьбой: не
предавайте забвению и того, о чем  говорили у нас на разборе. Нам, во всяком
случае  молодым специалистам, ясно, что  самое  оригинальное и перспективное
решение проблемы намечено  вами. Скоро  у вас отпуск.  Вы будете  в  Москве.
Непременно дайте  знать о  себе. Нам очень нужна ваша консультация. И пишите
мне. Не забывайте, пишите:"
     Заканчивалось  письмо  коротким  "Юля" и  небольшой  припиской:  "Вчера
разговаривала с вашим Братом по телефону. Он звонил Ирине. Не знаю, пишет ли
он вам. Но мне он сказал, что у него все в порядке. Того и вам желаю".
     Кольцов  аккуратно  свернул  письмо  и  убрал  в  карман.  Он знал, что
перечитает  его  еще  и еще  раз,  что  время для этого будет,  еще  раз все
обдумает,   прочувствует.   Но  и   сейчас  уже   он   чувствовал   огромное
удовлетворение от  сознания, что Юля все же была на вокзале. Если бы он знал
об  этом раньше!.. Тяжелый, как танковый каток, груз скатился у него с души.
Ему даже показалось, что много светлее стало в воздухе, ослепительнее и ярче
заблестел снег. Напрасно  она  беспокоится, он и не думал останавливаться на
половине дистанции.  И если  у него  в эти  дни совершенно не  было времени,
чтобы присесть за  свои  записи, то мозг  не прекращал работы ни  на минуту.
Иногда  Кольцову казалось, что он даже  во сне продолжает напряженный поиск,
так как по утрам совершенно неожиданно находил ответы на те вопросы, которые
еще поздно вечером накануне казались почти неразрешимыми.
     "А буду в Москве, конечно, позвоню и дам не только консультацию, а  всю
трансформированную схему "Совы" с вариантом "дельта". Теперь после встречи с
Владиславом Андреевичем она стала совершенно мне  ясна, --  подумал  он. Ему
захотелось  ответить  Юле  немедленно.  Он   огляделся,  подыскивая  удобное
местечко, чтобы присесть, и неожиданно услыхал голос Звягина:
     -- Товарищ капитан, вас вызывает Десятый.
     Это  был позывной Семина.  Кольцов подошел к своему танку,  включился в
сеть.
     -- Я -- Ноль-первый. Прием! -- доложил он.
     -- Я -- Десятый. Заправку закончили? -- спросил Семин.
     -- Заканчиваем.
     -- Возьмите карту! -- приказал Семин. -- Слушайте задачу.
     Кольцов быстро раскрыл планшет.
     -- Готовы? -- торопил Семин.
     -- Так точно.
     -- Немедленно  вышлите  взвод  для  разведки  переправы в  изгибе реки.
Oонятно?
     -- Так точно!
     -- Там их будут ждать саперы. Понятно?
     -- Понятно.
     -- Переправу разведать в трех, минимум в двух местах. Ясно?
     -- Так точно!
     --  Самому  в десять тридцать  быть  на западной опушке  леса,  квадрат
двадцать четыре ноль-семь. Нашли?
     -- Нашел.
     -- Повторите!
     Кольцов повторил задачу.
     -- Кого высылаете в разведку?
     -- Старшего лейтенанта Аверочкина.
     -- Высылайте!
     Кольцов переключил переговорное устройство и скомандовал:
     -- Аверочкин, ко мне!
     Чтобы выиграть  время  и уложиться  в  срок, Аверочкин повел свой взвод
напрямик  через  высоту. Танки  легко  перевалили  через  гребень  высоты  и
проворно скатились по ее  западному склону к ледяной  ленте Кульи. Аверочкин
выглянул из люка  башни  и увидел,  что почти  одновременно  со  взводом  по
дороге, тянувшейся по  склону,  к берегу подъехал газик. Из него вылезли два
офицера и направились к реке. Это были проверяющие. В одном из них Аверочкин
сразу  же узнал  Ланового. Аверочкин понял, что прибыл именно  в ту точку, в
какую надо,  и приказал остановиться.  Механик-водитель  завел танк в  кусты
погуще  и заглушил двигатель. А Аверочкин спрыгнул с брони на снег и побежал
к саперам, работавшим на льду.
     -- Ну что тут получается? -- нетерпеливо окликнул он их на бегу.
     -- Спуски, товарищ старший лейтенант, более или менее подходящие нашли.
Дооборудовать можно. А лед тонок, -- доложил командир отделения.
     -- Сколько?
     -- Где десять, а где только восемь сантиметров.
     -- Жидковато, -- согласился Аверочкин.
     Метрах в пяти от  берега  саперы сверлили очередную лунку.  Вытащили из
бура ледяной цилиндрик, замерили.
     -- Десять, товарищ старший лейтенант! -- доложил командир отделения.
     -- Глубину проверяли? -- спросил Аверочкин.
     -- Сейчас начнем. По дну хотите?
     -- Это не мне решать. Наше дело -- ко всему быть готовым.
     Саперы достали трос  с метками, опустили в лунку. И замерли. Над рекой,
над  разбегающимися  во все  стороны от высоты снежными  просторами  с гулом
пронеслась пара легкокрылых, как стрелы, самолетов. Они неожиданно появились
над Кульей откуда-то из-за леса, сквозь который только что пробивались танки
Аверочкина, и, обгоняя звук, растаяли в голубом мареве.
     -- Чьи? -- спросил командир отделения саперов.
     Аверочкин пожал плечами:
     -- Как их разберешь:
     Когда глубину реки промерили  на середине, в том же направлении  в небе
прошла вторая пара. А потом из-за леса  донеслось тяжелое громыхание,  будто
тысячепудовые жернова начали перемалывать огромные серые валуны, принесенные
в  долину  Кульи  еще  древним  ледником.  Прислушавшись  к  этому  грохоту,
Аверочкин сказал:
     -- Вот  теперь похоже, что это  были "восточные". Наверно, обрабатывают
десант.
     Саперы ничего не ответили и только быстрей закрутили ручки своих буров.
Надо было спешить. Это поняли все.  На плацдарме, захваченном десантом, было
жарко.
     К  Аверочкину подошел полковник Лановой. Разговор с проверяющим  обычно
бывает  предельно  деловым.  Вопрос  --  ответ.  Но  Лановой  был не  просто
проверяющим. И Аверочкин не удержался, расплылся в улыбке.
     -- Здравия желаю, товарищ полковник. Вот и вернулись вы к нам! -- b%/+.
приветствовал старший лейтенант бывшего командира полка.
     -- А как же! Хочу точно знать, в чем вы тут  преуспели, -- поздоровался
за руку с Аверочкиным полковник. -- Звание давно присвоили?
     -- В прошлом месяце.
     -- Поздравляю!
     -- Служу Советскому Союзу! -- отчеканил Аверочкин.
     -- Ну докладывайте, старший лейтенант, какую взвод получил задачу?
     Аверочкин  доложил.  Полковник  поинтересовался  результатами промеров,
записал ответы Аверочкина в свой блокнот.
     -- Действуйте! -- подбодрил он в конце разговора  Аверочкина и отошел к
своему напарнику.
     Грохот за лесом теперь не умолкал ни  на минуту. Он лишь становился  то
глуше  -- и тогда казалось, что вместе  с  мерзлой  землей дрожит и морозный
воздух, -- то звонче -- словно били по большим железным листам.
     Когда река была промерена на  всю ширину по  трем коридорам,  на скатах
высоты  появился  штабной  бронетранспортер.  Семин  начал  рекогносцировку.
Выслушав доклад Аверочкина, он переспросил:
     -- Дно проверяли шестами?
     -- Так  точно, товарищ майор, --  подтвердил Аверочкин. -- Дно илистое,
вязкое. Глубина почти на пределе преодоления.
     -- Понятно.  Пойдем  по  льду. Лед усилим. Готовьте настил,  --  принял
решение Семин.
     -- Разрешите, товарищ майор? -- неожиданно обратился к Семину Кольцов.
     Семин неохотно кивнул:
     -- Что такое?
     --  Может,  стоит  рискнуть?  Разрешите,  я  проведу  роту по  дну?  --
предложил Кольцов.
     Семин поморщился.  Мельком взглянул на проверяющих, щелкнул  пальцем по
клапану  планшета.  Вопрос   командира  первой  роты  был,  по  его  мнению,
совершенно неуместным. Объяснять  это  Кольцову он, естественно, не стал, но
всем своим видом показал, что инициативой капитана он недоволен.
     -- Вы же слышали данные разведки, -- заметил он.
     -- У меня люди натренированные, -- не отступал Кольцов.
     -- Увязнуть любые могут.
     --  Не страшно.  Вытянем.  Зато  при удаче  время выиграть  сумеем,  --
уверенно продолжал Кольцов.
     Такая   настойчивость   уже   переходила  все  границы  и  на  какую-то
секунду-другую даже  поколебала майора.  "Конечно выиграем, да еще сколько!"
-- согласился он невольно с предложением Кольцова. Но уже в следующий момент
натура  взяла  свое,  и мысли Семина  заработали  в  привычном  направлении.
"только ордена за  это  мне все равно не дадут, -- подумал он. -- А вот если
твоих натренированных  потом полдня придется из или тросами тянуть -- за это
командир  полка  стружку  снимет именно  с меня".  Семин метнул  на Кольцова
пронзительный взгляд и резко сказал:
     -- Будете выполнять, товарищ капитан, то, что вам прикажут!
     --  Есть!  --  осекся  Кольцов  и, отступив на шаг в  сторону, взглянул
сквозь просвет  деревьев на небо. Над рекой снова пролетела пара серебристых
самолетов.  На  этот раз они пролетели так  низко,  что, казалось, зазевайся
летчики хоть на секунду -- и оба самолета неминуемо врежутся в крутой правый
берег Кульи. Но все обошлось благополучно. Только с деревьев от гула и ветра
посыпался снег. Да еще  не укрылось  от наблюдательных глаз Кольцова то, что
проверяющие, взглянув на часы, что-то записали в своих кондуитах.
     Семин  поставил задачу каждой  роте, и  на реке началась работа. На лед
укладывали  настил, утрамбовывали снег,  заливали его водой. Воду черпали из
прорубей, пробитых несколько поодаль от настила.
     В  самом  начале  работ  на опушку леса, сползавшего к берегу,  прибыло
подразделение  зенитчиков.  Очередную  пару самолетов они "ab`%b(+(  дружным
огнем. Грохот их стрельбы слился с грохотом, доносившимся с плацдарма.
     Все три танковые роты батальона уже выдвинулись к реке и заняли позиции
--  каждая  неподалеку  от  подготовленного  для  нее съезда.  Экипажи ждали
команды "Вперед!".  Но  команда не поступала.  Мороз быстро схватывал мокрую
снежную массу  снаружи. Но  внутри  снежного бурта вода застывала  медленно.
Надежного  цементирования  не  получалось.  Настил  легко  разъезжался.  Его
приходилось крепить скобами, а лед усиливать бревнами. Но их на  берегу было
не так уж много. А валить лес, как всегда, категорически запрещалось.
     Семин  нервничал,  суетился,  подгонял  командиров.  Но дело  спорилось
медленно. Кольцов  по  опыту  чувствовал,  что  добром  это  не кончится.  И
оказался  прав. На плацдарме  с  новой  силой загрохотали  взрывы, и  Семина
потребовал на связь командир полка. Семин поспешил  к штабной рации, не зная
о том, что у  Фомина только что  состоялся неприятный  разговор с командиром
дивизии.
     --  Где ваши  танки? Я  спрашиваю: где ваши  танки? -- гремел  в  эфире
генеральский бас. -- Из десанта последний дух  вышибают!  А  вы  топчетесь у
паршивой речушки!
     Фомину ничего не оставалось, как пообещать, что он ускорит дело.
     -- Немедленно доложите мне, в чем там загвоздка! -- потребовал генерал.
-- И не дожидайтесь, когда я сам приеду на берег.
     Поэтому ничего не было удивительного в том, что всегда сдержанный Фомин
на сей раз говорил очень раздраженно:
     -- Что вы там делаете? Почему до сих пор не слышу доклада о переправе?
     -- Усиливаем лед. Работы еще на час, не меньше! -- доложил Семин.
     -- Нету у нас столько времени! -- кричал по рации Фомин.
     -- Лед очень  тонок. А  мороз  слаб! --  попытался  объяснить  задержку
Семин.
     --  Какое  мне  дело!  --  ничего не желал  слушать  Фомин.  -- Головой
отвечаете за выполнение задачи! Понятно?
     --  Есть!  --  ответил  Семин  и  вышел  из  бронетранспортера.  Он  не
преувеличивал Фомину  свои трудности. Лед на реке действительно  не выдержал
бы  танки. А мороз, как  назло, не хотел  быстро  сковывать  воедино  лед  и
дерево.  И  только через  час, не  раньше, протянувшиеся от берега  к берегу
настилы могли надежно принять на себя все  три роты. И это тоже  было верно.
Но  с  этими обстоятельствами никто не хотел  считаться. И надо было  срочно
что-то  предпринимать.  Что-то  эффективное...  И  вдруг  Семин  вспомнил  о
предложении Кольцова. "Может, верно, рискнуть? Двинуть  одну роту по дну? --
подумал он. -- Другого выхода просто нет!"
     Он вернулся к рации и, связавшись с Кольцовым, передал приказ:
     -- Вы,  товарищ  Кольцов,  хвастались своей натренированностью. Так вот
вам  приказ: герметизируйте танки!  И  о  готовности немедленно докладывайте
мне!
     Кольцов от неожиданности даже оторопел: пожалуй, только этим можно было
объяснить  наступившую  в  их  разговоре паузу.  Майор  частенько менял свое
мнение,  Кольцов это знал.  Но такого шараханья из стороны в сторону  он  не
замечал за  ним  никогда.  Ведь только час  назад Семин и слышать  ничего не
желал о подводном варианте. И вдруг на тебе: "Герметизируйте!"
     -- Вы что, не поняли? -- нетерпеливо запрашивал Семин.
     -- Да нет, понял, -- все еще не очень четко ответил Кольцов.
     -- Тогда о чем же думаете?
     "Думаю о том, как наверстать потерянный  час! -- чуть было не сорвалось
у  Кольцова с языка. -- Если бы тогда потолковей взвесил, что к чему, сейчас
уже можно было бы лезть под воду!" Но он сказал совсем другое:
     -- Разрешите пробить во льду сразу два коридора?
     -- Почему два? -- сразу насторожился Семин.
     -- По двум проходам быстрее пройдем. Да  и надежней будет: вдруг все же
в одном коридоре остановка получится.
     -- Пробивайте  хоть три, хоть четыре! Только  не теряйте ни  минуты! Hх
нет! -- требовал Семин.
     -- Понял! --  ответил Кольцов и переключил  переговорное  устройство на
связь с командирами взводов. Но прежде чем дать  им команду, не сдержался  и
проговорил: -- Вот уж теперь-то ни в коем случае горячку пороть нельзя.
     Сухие  взрывы, как  клинки, разрубили  ледяное покрывало  реки. В  небо
взметнулись снежная пыль, осколки льда, серебристые фонтаны воды.
     В  морозном  воздухе,  перекрывая  друг друга, вспыхнули  две  лучистые
радуги.  И прежде чем  ветер  унес их за  поворот  реки  и  осыпал  ледяными
искорками у обрыва высокого правого берега, с низкого левого в воду поползли
танки первой  роты. Подминая  битый  лед,  они уверенно все глубже  и глубже
уходили  под  воду, и  скоро  на ее волнующейся поверхности  остались  видны
только воздухозаборные трубы.
     За их неторопливым движением с волнением  наблюдали все, кто в ожидании
команды на переправу находился в это время на  левом берегу. Пробитые в воде
коридоры  были  достаточно  широкими.  И  все  же  потеряй  механик-водитель
направление  хоть  на минуту,  лед  срезал  бы трубы как  ножом.  Без подачи
воздуха двигатели  заглохнут,  танки встанут  под  водой.  И тогда  начнется
трудная  для  зимних  условий, кропотливая  работа по эвакуации из-под  воды
людей и техники. А это неминуемо осложнило бы выполнение боевой задачи... Но
танки  двигались  вдоль коридоров, словно по шнуру, словно  шли они не своим
ходом, а их тащили с берега на берег на буксирах, так четко выдерживали курс
экипажи. Направляющие машины благополучно  достигли противоположного берега,
и под воду ушли два очередных танка.
     Когда первая рота  была  уже полностью  на правом берегу и стремительно
продвигалась вперед на помощь окруженному десанту, Семин  дал команду начать
переправу по настилам. Но война, даже учебная, развивается по своим законам,
которые не всегда вовремя умеют предвидеть ее участники. Так случилось  и на
этот раз.
     Едва  первые танки второй  и третьей  роты вползли на настил, в воздухе
снова появились самолеты. На этот  раз  их было шесть. Они парами пронеслись
на  бреющем полете  над  рекой  и улетели за  синий лес. А к Семину  подошел
Лановой и недовольным тоном, словно с обидой, потребовал:
     -- Остановите роты,  товарищ майор. Переправы  уничтожены. Часть танков
тоже. Зря,  что  ли, час назад  тут летали разведчики?  Надо было делать  из
этого правильные выводы.
     Семину  ничего  не  оставалось  делать, как  выполнить  эту  команду  и
доложить  о сложившейся обстановке командиру  полка. Принимая  доклад, Фомин
поначалу было встрепенулся.
     -- Что  значит  рота Кольцова? Где лично вы? Где батальон? -- негодующе
потребовал он полного отчета. Но потом умолк.  И, уже выслушав все сообщение
до конца,  тяжело вздохнул. -- Эх, Семин! Я, наверно, вас самого переведу  в
ремонтную мастерскую, -- сказал  он и дал короткий приказ: -- Герметизируйте
оставшиеся танки! Продолжайте выполнять задачу!


     В  военный  городок штаб  полка  вернулся еще  засветло. Фомин вместе с
Дорониным прошли в кабинет. Фомин разделся, с  удовольствием прижал ладони к
горячей печке.  Доронин присел на диван,  закурил. Учения  закончились, полк
получил  высокую  оценку.  Были  выявлены  некоторые недочеты  в  управлении
подразделениями, особенно в динамике боя, ряд других недостатков. Но в целом
полк действовал  как  единый, хорошо  слаженный механизм.  Командир  дивизии
остался доволен полком, работой его штаба, его командиром.
     "Считайте, что вам повезло:  только вступили  в командование -- и сразу
такие  большие учения! -- сказал он Фомину. -- Лучше  узнали людей и  на что
каждый из них  способен.  Да  и  мне, не  скрою,  представилась  возможность
получше  познакомиться  с  вами.   Экзамен,  одним   словом,  вы  выдержали.
Поздравляю!"
     Фомин  подошел  к  столу,  перевернул на откидном  календаре  несколько
+(ab.g*.".
     Дверь кабинета открылась, на пороге,  с неразлучной  папкой под мышкой,
появился начальник штаба.
     Подполковник  Лыков  заметно  осунулся.  За дни  учений  ему  досталось
больше, чем кому бы то ни было. Но, как обычно, он был собран, сосредоточен.
Сказал, словно извиняясь:
     -- Бумаг тут накопилось, словно их  год не разбирали! --  и  положил на
стол Фомина целый ворох писем и документов.
     -- А  как же ты  думал,  писари тоже не дремали!  --  усмехнулся Фомин,
усаживаясь в кресло.
     -- Наверно, можно будет отправлять в отпуск тех, кто  еще  не гулял? --
спросил Лыков.
     -- Первым делом, -- кивнул Фомин. -- Много у нас таких?
     -- Человек шесть:
     -- Кое-кого из солдат надо  будет тоже отпусками поощрить, -- предложил
Доронин.
     -- Обязательно, -- согласился Фомин.
     Доронин, хитровато улыбнувшись, сказал:
     -- Проверяющие особо отметили роту капитана Кольцова.
     Фомин обернулся к Доронину и сказал с теплой улыбкой:
     -- Я думаю, в самом недалеком времени у нас будет новый комбат.
     -- Будет ли? -- задумчиво усмехнулся вдруг Доронин.
     -- Вне всякого сомнения! -- решительно заверил Фомин. -- А что?
     -- Не только от нас это зависит:
     -- Командир дивизии меня поддержит!
     -- Я не об этом, -- сказал Доронин и встал.
     В городок начала возвращаться техника.
     Поздно  вечером, когда танки  уже перегоняли с  мойки  в боксы, Кольцов
подозвал Аверочкина и попросил:
     -- Проследи, чтобы все было в порядке. А мне надо позвонить.
     -- Буду тут до конца! -- заверил Аверочкин.
     -- Давай, -- пожал ему  руку Кольцов и направился  домой.  Ответ Юле он
написал. Но отправить  его так и не смог. И теперь  решил не отправлять  его
вовсе, а позвонить ей. Учитывая разницу во времени, в Москве был еще рабочий
день, и он вполне мог застать Юлю в КБ.
     У  себя  на  квартире  Кольцов  сразу же,  не раздеваясь,  снял  трубку
телефона. Спросил дежурившего на коммутаторе связиста:
     -- Дорогой, Москву долго ждать?
     -- Пока заказов нет, -- ответил дежурный. -- Давайте номер.
     Кольцов назвал номер. Добавил:
     -- Попроси Юлию Александровну Руденко.
     -- Понял. Ждите, -- принял заказ дежурный.
     Кольцов разделся. Подошел  к  зеркалу.  Взглянул на себя.  Он почернел,
скулы подвело, глаза воспалились, но смотрели весело. "Не удастся поговорить
толково,  хотя  бы  объясню,  почему задержался  с ответом.  А  то  неудобно
получается", -- подумал он. А поговорить всласть обо всем хотелось ой как!..
И о работе, и о себе, и о ней:
     Однако время  шло. На кухне  вскипел чайник.  Кольцов приготовил ванну.
Достал чистое белье. И вдруг раздался звонок, требовательный, резкий.
     Кольцов  с  волнением  схватил  трубку  и  сразу   услыхал  голос  Юли.
Слышимость была хорошей. Юля, казалось, была совсем рядом.
     --  Наконец-то  объявились,  пропавшая  душа!  Откуда  вы говорите?  --
спросила она.
     -- Из дому. Но слышу вас очень хорошо! -- обрадовался Кольцов.
     -- Почему из дому? Разве вы не получили приказ? -- снова спросила Юля.
     -- Какой приказ? Мы  только что вернулись  с учений. Я не мог отправить
вам письмо и решил позвонить: -- начал объяснять Кольцов.
     --  Значит,  вы  ничего не  знаете.  Ну что ж,  рада  вам сообщить,  --
прервала его  Юля. --  Вас  перевели  в Москву. Будете работать  у нас в КБ.
Поздравляю.
     -- Вы шутите? -- не поверил Кольцов.
     -- И не думаю.
     -- Ничего не понимаю: -- растерялся Кольцов.
     --  Мне  сказал об этом Владимир Георгиевич. До  встречи! -- простилась
Юля, и связь оборвалась.
     -- Владимир  Георгиевич? -- машинально переспросил Кольцов. И вдруг его
осенило: "Ну да, значит, поверил в меня". -- Теперь понятно: До встречи!: --
повторил Кольцов, но Юля уже не слышала этих слов.
     Кольцов положил трубку  и выглянул в окно. Над городком  уже опускалась
ночь. В ворота бокса заехал последний танк и  выключил  свет.  В боксе стало
темно.







     Ачкасов прищурился  от  непривычно яркого солнечного света  и  полез  в
карман за темными очками. Больше месяца он проболел гриппом. В первых числах
февраля  он  простудился.  У  него  начался  насморк.  А закончилось все это
воспалением легких. Пока врачи прослушивали  его, ставили  банки  и  кололи,
зима сменилась весной. Весна наступала решительно и уже в середине марта, за
какую-нибудь неделю,  почти  наполовину согнала в городе снег,  и  теперь на
асфальте, повсюду, словно после дождя,  стояли лужи. Солнце отражалось в них
бесчисленными  бликами, и  от этого  и  без  того  светлый день  стал совсем
искрящимся.
     Ачкасов сел в машину.
     --  Наконец-то, Владимир  Георгиевич,  давно  пора  выздоравливать,  --
поприветствовал его водитель.
     --  Да.   Некстати  разболелся,   не  вовремя   получилось,  --  словно
оправдываясь, ответил Ачкасов. -- Но, кажется, все обошлось.
     -- В министерство?
     -- Нет. Поедемте на стройку к Кулешову. Помните, в новый район?
     -- Куда осенью ездили?
     Ачкасов утвердительно кивнул и закашлялся. Кашель был  тяжелый, глухой.
Генерал сразу вспотел.
     -- Вот  вам и "обошлось",  -- укоризненно  проговорил  водитель и завел
двигатель. -- Вы уж, пожалуйста, ветровое стекло-то не открывайте.
     Новенькая  черная "Волга"  плавно  тронулась с  места и, быстро набирая
скорость, покатила по мокрой мостовой.  Из-под ее колес то и дело взметались
веером брызги. Ехали долго. Особенно  по новому, только еще застраивающемуся
району. Несколько  раз попадали  в тупики, без  конца  объезжали  заваленные
строительным  мусором  переулки. Грязи  было  кругом  ужасно много.  Но  она
почему-то  не вызывала  негодования,  а воспринималась естественно и просто,
как должное. По земле уверенно шагала весна.
     Новое  КБ  нашли  по  стоявшим  возле  его подъезда  легковым  машинам.
Подъехали и встали рядом. И тотчас же из-за массивной дубовой двери появился
Кулешов,  а следом  за ним  еще  несколько человек. Александр Петрович,  как
всегда, при виде высшего начальства был расторопен, подвижен,  энергичен. Он
легко сбежал по ступенькам широкой лестницы навстречу Ачкасову, отдал честь,
протянул ему сразу две руки.
     --  Здравия  желаю,  Владимир  Георгиевич. Рад видеть. Долго искали? --
осведомился он.
     --  Нашли  быстро.  Дорогу  долго выбирали,  -- ответил Ачкасов.  --  Я
смотрю, скоро новоселье?
     Они зашли  в подъезд.  В  здании  уже  заканчивались отделочные работы.
Новый  корпус, наполовину сделанный из стекла, просвечивался  солнцем  почти
насквозь.   Наладчики   как   раз   опробовали  установленные   в   комнатах
кондиционеры,  и  температура  воздуха  в  кабинетах,  коридорах  и даже  на
лестницах была  очень приятной. Лифты везде уже работали. @чкасов побывал на
всех пяти  этажах. Помещение ему  понравилось.  Планировка  его была  хорошо
продумана, стены выкрашены в мягкие, не утомляющие зрение тона.
     -- Надеюсь, дорогой Александр Петрович, жаловаться на тесноту больше не
станете? -- осматривая будущий кабинет Кулешова, спросил Ачкасов.
     -- На тесноту -- нет.
     -- А на что же станете? -- сразу насторожился Ачкасов.
     -- У нас, ведь знаете, голову вытащишь, хвост увязнет: -- неопределенно
ответил Кулешов.
     --  Что-то я вас не совсем  понимаю, --  признался  Ачкасов.  -- Болел,
должно быть, долго.
     Кулешов жестом выпроводил из  помещения всех сопровождающих и закрыл за
ними дверь.
     -- Если и дальше с кадрами так дело  пойдет, то к осени мне и  в старом
здании  просторно   будет.  Можно  и   не  переезжать,   уважаемый  Владимир
Георгиевич, -- объяснил он причину.
     -- Вот вы о чем.
     --  Именно  об  этом.  За  один  года из КБ  ушел ведущий  инженер, два
начальника групп, заместитель ведущего конструктора. А на их место я до  сих
пор никого не взял.
     -- А вы берите.
     -- Где прикажете?
     -- Сразу и я вам не скажу, Александр Петрович.
     -- И не сразу не  скажете. А эти начальники  и ведущие, между прочим, у
меня  выросли. И  кому-кому,  а мне  очень хорошо известно,  каких трудов  и
затрат это стоит, чтобы я поверил, будто кто-то мне эту утрату возместит.
     -- Александр Петрович, увольнение в  запас проводится по новому закону.
И вы это знаете не хуже меня, -- заметил Ачкасов.
     -- Конечно, -- не  стал  возражать Кулешов. Но жалко, что от нас уходят
большие специалисты. Вот,  пожалуйста,  полковник-инженер Вольский. Не успел
от  меня  уйти,  как ему тут  же  предложили  кафедру  в  машиностроительном
институте, и он немедленно ее возглавил. Значит, там  он может работать, а у
меня нет!
     То, о чем говорил  Кулешов, Ачкасову  и  самому было  отлично известно.
Ему,  как   начальнику,  много  лет  отвечающему   за  работу   целого  ряда
конструкторских   бюро,   действительно  приходилось   увольнять   в   запас
высококвалифицированных  военных  специалистов.  Но если  при  этом  Ачкасов
находил  для  своих действий  оправдание  в таком  понятии, как омолаживание
ученых кадров, то для Кулешова это понятие не имело ровно никакого значения.
Он смотрел на все исключительно  практически.  От него и  от КБ, которым  он
руководил, требовали  конкретных  дел. Ему давали  конкретные  задания и,  в
общем-то, до сих  пор мало  интересовались тем, каким  путем он их выполнял.
Лишь бы задание было выполнено качественно и в заданный срок. Все остальное:
методы работы, использование внутренних резервов  и многое другое --  лежало
на совести Главного конструктора  и для всех посторонних,  в том числе и для
руководства,  именовалось  стилем  работы,  который  непременно должен  быть
присущ каждому отдельному творческому коллективу. Был он и в кулешовском КБ.
Главным в этом стиле было исключительное знание  возможностей и способностей
своих подчиненных. Неведомое в науке  и  технике каждый штурмовал по-своему.
Но опора  при этом  всегда была на тех людей, которым бесконечно доверял уже
многие  годы,  с  которыми   сработался,  как   деталь  отлично  отлаженного
механизма. Люди -- специалисты высшей квалификации; он вырастил  их в помощь
себе. И вдруг этих людей у него отняли:
     Эту  обиду  Кулешова Ачкасов понимал хорошо. По каким-то особым каналам
она  доходила и до него. Но он, в силу  своего  положения, в силу того,  что
стоял от решения практических задач гораздо дальше, чем  Александр Петрович,
имел возможность  видеть  и  ту  рациональную  сторону  этого  закона,  ради
которой, собственно, он и был принят.
     -- Вольского жаль. Голова  была светлая.  Сколько  лет он  проработал у
вас? -- спросил после некоторого раздумья Ачкасов.
     --  Пришел  сразу  после  войны.  Начал  младшим  сотрудником.  А  стал
профессором, дважды лауреатом: заслуженным деятелем науки и техники:
     -- В  какой-то мере вы  сами  виноваты,  Александр Петрович, что ему не
дали послужить еще год-другой:
     -- Это как же прикажете вас понимать?
     --  Очень  просто.  Сколько  раз  я   вам  говорил:  пишите,   просите,
доказывайте. Может быть, что-нибудь и решилось бы.
     --  Я  писал. Бочкарева  оставили.  Спасибо. За  дело  спасибо.  Но обо
всех-то я писать не могу! Совесть, в конце концов, надо иметь!
     Ачкасов беспомощно развел руками:
     -- Что же вы от меня хотите?
     -- Да, конечно, ничего, --  нахмурился сразу  Кулешов.  -- Поплакаться,
как говорится, по старой дружбе. Вот и все.
     -- Ну  а  мебель  сюда  из старого  кабинета повезете? -- изменив  тему
разговора, улыбнувшись, спросил Ачкасов.
     -- Это уж непременно. И чтобы там  ни говорили, расставлена она будет в
том же порядке, -- немного смягчился Кулешов.
     Они прошли  по помещению дальше.  Осмотрели будущую столовую, хранилище
документации  и  литературы.  Из  окон  хранилища   виднелся  небольшой  сад
фруктовых деревьев, оставшийся после того,  как  снесли старые дома. Ачкасов
долго смотрел на голые деревца,  на сетки, заботливо прикрывающие их стволы.
Заметил:
     -- Со временем соберете богатый урожай.
     --  Да. --  уверенно согласился Кулешов.  --  Начальнику СМУ  я  так  и
сказал: изуродуешь хоть  одну яблоню -- голову снесу. Подействовало.  Прежде
чем стройку начинать, он их сеткой прикрыл.
     -- А я решил, что это старых хозяев рук дело! -- рассмеялся Ачкасов.
     -- Нет. Наша забота.
     Ачкасов присел на подоконник.
     -- Ну  хорошо.  А как продвигается  работа  над  приборами? -- задал он
наконец  вопрос,  которого  Кулешов  ждал  с первой  минуты  их  сегодняшней
встречи. Ждал и был готов к ответу.
     --  Работа идет по  графику. И  если бы не некоторые обстоятельства,  в
самом ближайшем будущем можно было бы готовиться к финишу.
     -- Какие именно обстоятельства? -- пожелал уточнить Ачкасов.
     --  Я  не  зря  вспоминал о  Вольском, -- хмуро  взглянул из-под бровей
Кулешов. -- Работами  над  "Совой",  как вам известно, руководил  он. Теперь
этим занимается Руденко. В помощь ему послал еще двух специалистов. Но, сами
понимаете,  пошлите хоть  кого, все равно  любому новому  человеку требуется
какое-то время для ориентировки. Одним словом, потеря времени неизбежна.
     -- Небольшая  отсрочка не страшна, -- успокоил Кулешова  Ачкасов. - - В
чем еще испытываете затруднения?
     -- Принципиальных нет.  Вели  монтаж схемы. А при монтаже, сами знаете,
трудности обычного рабочего порядка.
     Кулешов чего-то, как показалось Ачкасову, недоговаривал.
     -- Вам не давался четвертый узел, -- напомнил Ачкасов.
     --  Нашли  решение. Пока вы болели,  нашли. Руденко  сделал  интересное
предложение.  Вольский знал об этом. Он его одобрял. Работа получилась очень
оригинальной, --  заметил  Кулешов  в  своей  обычной неназойливой  манере и
потеребил  конец аккуратной, заметно за  последний  год поседевшей  бородки.
Ачкасов смотрел на  него  и почему- то вспомнил то  время, когда они  только
начали  работать  вместе.  Тогда лицо  у  Александра  Петровича  было  более
вытянутым,  а  бородка совсем черной. Но  эта манера  теребить  ее  пальцами
правой руки была у него уже и в то время.
     -- Как продвигаются дела в группе Бочкарева?
     -- Тоже нормально. Они уже приступили к монтажу. Работают с техникой  и
сейчас почти всей группой находятся в Есино, -- доложил Кулешов.
     --  На  днях  в  Главном  штабе ВВС  снова было  совещание, --  сообщил
Ачкасов.  --  Обсуждали задачи на летний  учебный период, говорили  о  новых
повышенных требованиях. Я, к сожалению,  там не  был. Но кое о gq,  меня уже
информировали. Думаю, что  командование  ВВС наверняка будет теперь торопить
нас с "Фотоном". Прибор им нужен очень:
     -- При случае заверьте Алексея Кузьмича, что "Фотон" будет сдан в срок,
-- попросил Кулешов.
     Ачкасов  поднялся   с  подоконника,  достал  носовой  платок   и  вытер
вспотевшее лицо.
     -- Слабость, -- признался он.
     -- Рано вышли из дому, Владимир Георгиевич, -- заметил Кулешов.
     -- Дома сидеть тоже не сладко:
     -- А мы сами-то  тоже хороши  бываем: температура нормальная -- значит,
здоров.
     -- А когда думаете перебираться? -- спросил вдруг Ачкасов.
     -- Похоже, к июню переедем.
     -- Ну  что ж, устроитесь  -- приглашайте на новоселье,  -- попрощался с
Кулешовым Ачкасов.
     Из нового района он поехал к себе в министерство. И пока ехал, думал  о
только  что  закончившемся  разговоре  с  Кулешовым.  И  опять  почувствовал
какое-то неудовлетворение от  этого разговора. Кулешов никогда бы не упустил
случая показать  товар лицом, если бы действительно дело с приборами шло так
удачно, как он говорил. Расписал бы, не жалея красок, и что за решение нашли
они с четвертым узлом в новой схеме "Совы", который им не давался так долго,
рассказал  бы  и  о   работе  в  Есино  и  на  счет  всего  прочего  был  бы
красноречивей.  Утешало, впрочем, то, что о  пролонгации работ он тоже почти
не  говорил. Да и денег дополнительных  не просил. Значит,  надеялся  все же
выкрутиться.  "Ох  уж  это  "выкрутиться",  -- вздохнул  Ачкасов. -- Сколько
испокон веков за ней, за этой крутежкой, всего стояло: и гордость мастера, и
страх за свой престиж, и уж, конечно, надежда на это русское авось".
     Солнце немилосердно било в  глаза  через лобовое стекло, слепил  мокрый
асфальт. Темные очки совершенно не спасали от такого обилия света, и Ачкасов
невольно  подивился натренированности  водителя,  уверенно  ведущего  машину
сквозь этот неистовый весенний, льющийся с неба светопад.
     Уже в  лифте,  поднимаясь в  свой  кабинет,  Ачкасов  снова  вспомнил о
приборах  и  решил,  что,  пока  время  действительно  еще  имеется  и  есть
возможность,  если  потребуется,  помочь  КБ,  ему  надо  самому  лично,  не
откладывая ничего в долгий ящик, познакомиться с положением  дел поближе. Он
вошел в свою небольшую приемную и, раздеваясь, дал распоряжение адъютанту:
     --  Закажите-ка,  пожалуйста,  разговор  с  Речинском.   Попросите  или
директора производства, или Стрекалова.


     У Юли  остались неиспользованными от  отпуска две недели,  и она решила
отгулять  их в  конце марта. Маргарита  Андреевна,  использовав  свои старые
театральные связи, достала ей путевку в Дом творчества, и Юля уехала в Рузу.
Здесь,  в  восьмидесяти километрах  от Москвы,  еще  стояла  настоящая зима.
Блестел праздничной  белизной снег, Москва- река  была крепко скована льдом.
Но  весна заявила о  своем скором  пришествии  уже  и  тут. Начали вытаивать
вокруг деревьев  лунки, а слежавшаяся  за долгую  зиму  на ветвях  навязь  с
каждым днем  все наряднее обрастала  бахромой  сосулек.  К  полудню с крыш и
деревьев немилосердно  лило,  словно  после дождя. Искрящиеся  крупные,  как
горошины,  капли со звоном били по лужам, безжалостно буравили снег, ручьями
растекаясь по округе. К вечеру капель стихала. За ночь мороз затягивал талую
воду  льдом,  а  голубой  ноздреватый,   оплавленный  солнцем  снег  надежно
покрывался настом. Ради этого наста Юля  и приехала в Рузу. Ибо больше всего
на  свете  любила  весенние  утренние  лыжные  прогулки.   Она   никогда  не
отказывалась, коль представлялась возможность, махнуть с хорошей компанией в
Терскол или на Домбай. Ей нравилось яркое солнце гор и ослепительная белизна
заснеженных  склонов,  она  смело  скользила,  не  отставая  от  мужчин,  по
головоломным  спускам и даже  одно время  не на шутку увлеклась слаломом. Но
(ab(--.%, почти  духовное  наслаждение  она получала от  лыжных прогулок  по
лесу. Ходила она быстро, напористым шагом,  без устали по десять- пятнадцать
километров,  великолепно  при  этом  чувствуя  себя.  Прогулки эти  она, как
правило, совершала в одиночку,  и не потому, что не любила компании. Мужчины
вокруг  нее  были  всегда.  Она  привыкла  к   этому,   считала  само  собой
разумеющимся, и, в общем, ей это даже нравилось. Но, выйдя вместе с  ней  за
пределы  парка  Дома  творчества,  они,  несмотря  на  все  старания,  скоро
отставали от нее на лыжне. И Юля волей-неволей оставалась одна. Но ее это не
только  никогда не  огорчало,  а напротив,  она бывала таким обстоятельством
даже  довольна. Ибо нигде и никогда не приходили к ней так щедро удивительно
светлые, под стать бегущим  из-под  сугробов ручьям желания  и мысли,  как в
исполосованном синими тенями, по-зимнему  еще безмолвном,  но уже начинающем
отходить  от  долгой  спячки  лесу.  Это были  желания  и мысли человека,  у
которого очень  спокойно на  душе, который  прекрасно  себя  чувствует  и  у
которого  от  общения с природой непременно пробуждается фантазия и  на него
нисходит вдохновение.
     Так незаметно прошла неделя.  У  Юли  оставалось еще  пять дней.  Но  в
субботу, почти сразу же после  завтрака,  навестить ее совершенно неожиданно
приехал  Игорь.  Юля  немало была удивлена, рада  и не  рада  приезду  мужа.
Удивлена  --  ибо знала: у  него  сейчас очень ответственный  и  напряженный
период работы в Речинске и ему совершенно не до разъездов. Рада тому, что он
привез ей нужные  вещи. Не  рада -- так как знала,  что из-за него наверняка
пропадет прогулка. Лыжам Игорь предпочитал прогулку пешком. А если и вставал
на них, то ходил неохотно, только ради жены,  и, как  все,  быстро оставался
позади, чем  потом  бывал крайне  недоволен  и  дулся  на Юлю. Юлю это  тоже
раздражало. Она становилась холодной, и между супругами  наступала очередная
размолвка. Впрочем, конфликты в кругу четы Руденко  возникали и тогда, когда
от Юли требовали отказаться от  какого-нибудь желания или  в чем-то стеснить
себя.  Юля просто не привыкла к  этому. Но  особенно  в  последние годы  для
размолвок находились и более веские причины.
     Игорь приехал в отличнейшем настроении. И был настолько далек от всяких
дел, что даже  полные недоумения и удивления вопросы жены:  "Это ты?  Вы уже
закончили работу?"  -- оставил почти  безо всякого внимания. Буркнув в ответ
скороговоркой: "Как  видишь", он, целуя  жену, заговорил о том, что казалось
ему гораздо важнее:
     -- О, да ты уже успела загореть. Прекрасно. Прекрасно. Поздравляю тебя:
     Он  привез  Юле более  легкий,  чем тот, в котором она каталась обычно,
свитер и новый,  импортный, крем  для загара.  Еще он  привез  ей  боржом  и
большой  пакет крымского  винограда. Виноград Юля очень любила, а в столовой
Дома творчества его не давали.
     --  Ты,  как всегда, я  вижу, катаешься? -- оглядев жену, ее спортивный
костюм, заметил Руденко.
     --  Конечно.  Погода  стоит великолепная. И я стараюсь как можно больше
быть на свежем воздухе. Как мама? Как ее бронхит? Ты, надеюсь, видел ее?
     -- Вполне здорова. Выглядит очень неплохо, зачитывается "Аэропортом". Я
подумал,  а почему  бы,  собственно, вам  не  отдыхать  вместе?  Здесь такой
воздух:
     -- Как отец?
     -- Весь в делах. Ты же знаешь: у него и то и это.  И новоселье на носу,
и работа. Конечно устает. Но электрокардиограмма хорошая.
     -- Ты завтракал?
     -- Честно говоря, выпил только кофе.
     -- Плохо.  У нас не очень-то любят принимать гостей.  Придется идти  на
шоссе, к мосту. Там есть столовая. А ты, собственно, как долго рассчитываешь
тут быть?
     -- Уже спрашиваешь? Я только приехал:
     -- Я должна знать. Надо подумать, где и когда тебя кормить.
     --  Не  беспокойся.  Я кое-что  прихватил, перекушу у тебя здесь.  Воду
вскипятить можно?
     -- Вполне.
     Юля взяла с тумбочки кружку, налила в  нее из крана воды, опустила туда
кипятильник и  включила его. Потом  развернула привезенный  Игорем  сверток,
достала баночку  икры, полпачки  вологодского  масла, салями и длинный батон
белого свежего московского хлеба.  Как только вода  в кружке  закипела,  она
высыпала в нее ложечку растворимого кофе и поставила  перед Игорем.  А  сама
завладела большой кистью желтоватого,  с  синим  оттенком, винограда, вымыла
его и уселась в кресло-кровать напротив.
     -- Так как же тебе удалось вырваться? -- снова начала разговор Юля.
     -- В Речинск направили Кольцова. А я уже  два дня как тут,  -- объяснил
Руденко.
     -- Кольцов? С какой же это стати? -- искренне удивилась Юля.
     -- Работа с  монтажом ему только полезна. Он  начинающий конструктор, и
ему пройти школу монтажа  совершенно необходимо. Теория -- это одно. А уметь
пользоваться паяльником -- это совсем другое.  Ты сама понимаешь,  у нас  не
научно-исследовательский институт, а конструкторское бюро.  К тому  же, если
что, там есть Стрекалов:
     --  Да  при чем  тут  "школа"?  При чем тут  Стрекалов? --  возбужденно
прервала мужа Юля. -- Ты, один из  авторов  проекта, приехал сюда, а  кто-то
другой за тебя будет доделывать твою работу.
     -- Почему доделывать? Что ты имеешь в виду?
     -- Хотя бы четвертый узел.
     -- Успокойся. Все давно уже сделано. Пока ты тут  каталась, я посидел и
все  сделал.  И  в  Москву, между прочим, тоже приехал  на  отдыхать. Уже  в
понедельник уеду в командировку в Есино.
     -- В Есино? -- словно не поняла, переспросила Юля.
     Да, в Есино.
     -- Но ведь там же Бочкарев.
     -- Это верно, -- начал  медленно  объяснять  Руденко. -- Но дело в том,
что его не  утвердили руководителем группы. Ему ведь уже полсотни с гаком. И
не утвердили.  А участок там сейчас очень ответственный.  И  конечно, шеф не
хочет оставлять его без руководства.
     -- Ты  хочешь сказать,  что руководителем назначают тебя?  --  пожелала
уточнить Юля.
     -- Пока меня назначили и.о., как и делают в таких случаях.
     --  Да, но  ведь ты  же не принимал в проектировании "Фотона"  никакого
участия.
     -- Это ни для кого не секрет.
     -- И тем не менее отныне ты будешь возглавлять всю работу.
     -- Придется.
     -- Не  знаю, хорошо это  для тебя  или плохо, --  откровенно призналась
юля.
     -- Что же в этом может быть плохого?
     -- Мне кажется, что ты не имеешь на это морального права.
     -- Ну конечно. Я не имею! -- усмехнулся Руденко. -- А если бы назначили
Окунева  или  Кольцова? Ты бы моментально решила,  что именно так  и  должно
быть.
     -- Если хочешь -- да, -- не стала возражать Юля.
     -- Можно узнать почему?
     -- В  Есино  разрабатывается их проект. Они были его  авторами. Они его
реализуют.  А ты приедешь и  снова сядешь на все  готовенькое.  И почему  ты
видишь перед собой только служебную лестницу и совершенно не думаешь о своем
авторитете  конструктора?  Когда-то  именно   это   казалось  тебе  главным.
По-моему, как специалист, ты просто деградируешь и идешь по пути наименьшего
сопротивления.  Решать, конечно, тебе, но, на мой  взгляд,  было  бы гораздо
правильнее,  если хочешь, принципиальнее,  честнее вернуться в Речинск и там
довести дело до конца.
     --  Ну, знаешь, если говорить  о честности, я не сам себя назначаю!  --
задетый за  живое,  явно рассердился Руденко. --  И тебе  уже .!joa-o+: я не
мальчик на  побегушках! И в КБ работаю, слава богу, не год  и на  два. И мне
совершенно необязательно все делать самому.
     -- Но проект-то твой. Это твое детище. И сколько еще ты мог бы внести в
него нового!
     -- Никому это на данном этапе уже не надо, -- отмахнулся рукой,  как от
назойливой мухи, Руденко. --  И я  вообще  не понимаю,  почему тебя это  так
волнует?
     -- Я не хочу  новых разговоров о том,  что ты  тут делаешь  карьеру,  а
кто-то за тебя возится с  твоим прибором. Не хочу, чтобы говорили, что такое
возможно только потому, что ты  зять Главного.  Мне стыдно это слышать. И не
понятно, как с этим можешь мириться ты?
     -- А как этого избежать? Я  знаю,  разговоры будут. Может быть, махнуть
рукой на всякое продвижение? Не  сделаю я этого. Пусть говорят.  Поговорят и
замолчат.  В  конце  концов, всякий умный понимает:  происходит естественный
процесс  обновления кадров  -- одни уходят, другие выдвигаются.  Из КБ  тоже
ушли четыре  человека.  И  их  надо  кем-то  заменить. И если выбор  в  этом
отношении пал  на меня,  почему  я  должен отказываться? И  хватит  об этом.
Хватит! Ты  подумай  лучше  о другом.  Вчера составляли  график отпусков.  Я
прикинул  --  нам  надо брать либо в  мае, либо после  того,  как все  будет
закончено с "Фотоном".
     -- Бери после.
     -- Ты  не  подумала.  А  если  сдача вдруг  почему-либо  сорвется? Сама
понимаешь:  и  приемная  комиссия  может  задержать,   да  и   работа  может
затянуться:
     --  Но в мае мне просто некуда ехать.  Купаться  в  холодной  воде я не
могу. А кататься на лыжах в Мурманске ты не захочешь.
     --  Значит, будем ориентироваться на  конец сентября. В Сухуми купаться
еще вполне можно.
     -- И все-таки я на твоем месте вернулась бы в Речинск, -- снова сказала
Юля.
     -- Нет,  ты  совершенно невыносимый человек! --  намазывая хлеб икрой и
засовывая его в рот, вздохнул Руденко. -- С  тобой невозможно  говорить.  Ты
ничего не желаешь понимать. Отправляйся-ка лучше кататься на своих лыжах.  А
я сосну. Я устал. И дорога утомила меня еще больше.
     Юля  надела новый свитер  и  молча вышла  из комнаты. Лыжи она  хранила
внизу, в маленькой кладовой возле  дежурной. Ботинки на ней были еще с утра.
Она встала на лыжи, застегнула крепления и поехала через парк к Москве-реке.
Разговор с  мужем оставил у нее  неприятный  осадок.  И  больше  всего ей не
нравилась его неискренность. Она отлично знала: Игорь давно уже спит и видит
себя  руководителем группы.  И не только видит,  но и делает все возможное и
даже невозможное, чтобы получить эту должность. В  данный  момент  очередной
случай  представился.  Так  чего  уж  выдумывать: не  сам  себя назначаю:  о
каком-то выборе,  школе монтажа: Ясно  же как  божий день: из Кольцова снова
сделали  козла  отпущения, а  Игорь, бросив все, из кожи лезет вон, дабы его
скорее утвердили:  Не очень красиво в этом свете выглядела  и позиция  отца.
Хотя об отце Игорь не обмолвился ни словом,  было совершенно очевидно -- без
его согласия и  ведома ни это назначение, ни командировка в Речинск Кольцова
никогда бы не состоялись.
     Парк раскинулся на пологом берегу, который медленно понижался к реке. И
Юля не заметила, как проскочила через чащу деревьев  и  очутилась  на крутом
прибрежном  спуске.  Лыжня  на  этом месте круто сворачивала  вправо.  Внизу
чернела  большая полынья.  Юля  остановилась,  оперлась  на  палки  и  долго
смотрела на черную, блестящую под солнцем воду. Еще накануне этой полыньи не
было. А сегодня она зияла, как рана. По краям ее важно расхаживали вороны.
     Глядя на  искрящуюся рябь полыньи,  Юля  успокоилась и скоро  перестала
думать о муже и о его делах. Но еще долго  не покидало ее ощущение какого-то
неприятного привкуса,  будто она  выпила что-то кислое.  С  годами жизненные
претензии  ее   мужа  становились  все  прозрачней  и  приземленнее.  И  все
отчетливее сквозь романтический  .`%.+ творческого вдохновения, некогда, как
ей казалось, окружавший его,  проглядывали  самая элементарная обыденность и
заурядность. Юля старалась их не замечать. Но когда они заявляли о себе  так
откровенно, как сегодня, настроение у нее портилось.


     Шесть месяцев стоял Сергей в очереди за импортным  мебельным гарнитуром
для  своей  новой  однокомнатной  квартиры.   Гарнитур  этот  прельстил  его
великолепной  стенкой, в  которую искусно был вделан  вместительный платяной
шкаф,  десятка  полтора  различных полок, специальное отделение  для посуды,
ящик для обуви и еще какие-то барчики, отделения: Полгода ждал он  открытки,
полгода  названивал  из Есино  в  магазин, выслушивал не очень вежливые,  но
вполне обнадеживающие  ответы. Впрочем,  особенно  с  мебелью он не  спешил.
Квартиры у него тоже еще не  было.  Ее ему тоже  только еще обещали. И вдруг
блага  посыпались как из  рога  изобилия. В начале февраля его  пригласили в
Хозяйственное управление и вручили  ордер на квартиру. А месяц спустя пришла
и  открытка.  Это  вызвало  в  душе  у новосела  неподдельное  ликование. Но
воспользоваться благами долгожданного  комфорта Сергею не удалось. В  тот же
день он получил  и  категорическое  указание  Кулешова немедленно выехать  в
Речинск. Бочкарев пытался  воспротивиться этому.  У Сергея немало неотложных
дел  было и в Есино.  Но Кулешов ничего  не желал слушать. И Сергею пришлось
спешно  собираться в дорогу. Владимира в Есино в  тот  день, как нарочно, не
было. Сергей уже в Москве написал ему  письмо  и оставил его у Ирины, а  сам
помчался в  мебельный магазин, почти перед  закрытием  купил  свой гарнитур,
перевез  его  домой, затащил  прямо  в  упаковке  в  квартиру и  с вечерним,
десятичасовым, поездом отбыл в Речинск. Там он  с головой окунулся в работу,
ибо  четвертый узел, о  котором  в последние дни  в КБ  все говорили  как  о
проблеме, наконец-то решенной, при испытаниях не оправдал надежд. Две недели
Сергей  провозился с  монтажом, но так  и не добился ожидаемых  результатов.
Разработанный Игорем Руденко и одобренный научно-техническим советом вариант
получился  действительно  оригинальным  и  по  расчетам соответствовал  всем
предъявляемым "Сове-4"  требованиям. Но  надежной, устойчивой работы прибора
он не обеспечивал. То ли торопливость подвела Руденко (переделывал он проект
в  очень  сжатые  сроки),  то  ли  не  хватило  у него того  самого научного
предвидения,  которое Верховский  называл  чутьем,  умением  понять решаемую
проблему в  целом,  во  всем  объеме.  Но  главная мысль, лежавшая в  основе
конструкции   узла,   Сергею  понравилась.  Она  была  смела  и  говорила  о
незаурядности ее автора. Когда Сергей думал об этом, он  почему-то вспоминал
слова Верховского, высказанные им в адрес КБ на консультации в университете.
"А они оригинально получили  "ку" в квадрате. Я бы сказал, даже талантливо:"
"Ку" в квадрате  в свое время тоже  спроектировал Руденко. Но и тогда дальше
этого он также не сделал ни шагу:
     Сергей долго возился над проектом четвертого узла, исправлял допущенные
автором просчеты.  Свои  заключения и предложения он изложил в  докладной  и
отправил ее в КБ. Через три дня на его имя пришел ответ за подписью Руденко.
"Расчетные данные узла, -- сообщалось в нем,  -- должны обеспечить требуемый
уровень  работы.  Проверьте  еще  раз  правильность монтажа".  И дальше  шел
обстоятельный рассказ о том, с каким упорством в свое  время добивался своей
цели Эдисон.
     Сергей  не дочитал письмо до конца, скомкал и бросил его на стол. "Тоже
мне  изыскатель. Нашел  аналогию.  Эдисон,  --  скривился  он  в язвительной
ухмылке. -- Ты мне дай формулу.  Объясни, почему предохранители горят.  А не
можешь -- пусть  НТС решает, кто из нас прав и что еще надо проверять в этом
монтаже!" Подумал, но легче от этой мысли ему не стало.
     Выносить вопрос на рассмотрение научно-технического  совета  -- значило
затевать   большой  спор,  в  котором,  конечно,  определятся  и  правые,  и
виноватые, но будет еще больше и всяких недовольных. И /`(g(-.)  всему этому
снова  должен  был стать он, Сергей Кольцов. А зачем ему это было нужно? Уже
два года он  работал в КБ. Но "Совой" за это время практически не занимался.
После  его  доклада  на  разборе  КБ принципиально  перепроектировало  схему
прибора на  новой,  предложенной  Верховским и разработанной им,  Кольцовым,
основе. Доводили ее окончательно Вольский  и Руденко.  Им же было поручено и
создание по новой  схеме опытного образца. А  Кольцова  с первых же дней его
службы в  КБ направили  в группу Бочкарева, выполнявшую  заказ  командования
Военно-Воздушных Сил. Так  и трудились обе группы  параллельно  -- каждая на
своем опытном производстве -- до тех пор,  пока жизнь не внесла в эту четкую
и  стройную  систему  свои коррективы.  Вольский уволился  в запас.  Руденко
вернулся в Москву. А в Речинск направили Кольцова.  Сергей невольно вспомнил
сейчас обо  всем  этом.  И неожиданно  услыхал  за  спиной  спокойный  голос
главного инженера производства Стрекалова.
     -- Вы уже себе начинаете не  доверять, Сергей Дмитриевич, -- сказал он,
присаживаясь к монтажному столу, за которым работал Кольцов, и выкладывая на
стол наряды на проверочные работы, подписанные Кольцовым.
     -- Что это? -- не сразу сообразил Сергей:
     --  То, что вы  просите нас сделать, мы, конечно, сделаем. Но  я бы  на
вашем  месте взял под сомнение  схему этого четвертого узла, --  посоветовал
главный инженер. -- Лично мне она не  нравится. Ее ведь меняли уже дважды. И
я  не очень уверен,  что она и теперь получилась качественной. Так,  знаете,
бывает в  практике: не заладится  какая- нибудь деталь, меняют ее, меняют да
так и в серию запустят недоделанной. Откуда, вы думаете, берутся рекламации?
     -- Да, наверно, отсюда, -- вздохнул Сергей.
     С  первого  дня  работы на  производстве  Сергей  проникся  к  главному
инженеру  большим  уважением  и  доверием. Лауреат  государственной  премии,
заслуженный  рационализатор,  Виктор  Степанович  Стрекалов  принадлежал  на
производстве к когорте "стариков", хотя ему едва перевалило за сорок. Был он
худ,  высок  ростом,  сутулился. Носил  очки.  Голос он никогда  не повышал,
говорил  спокойно,  слегка окая. Но все  на  производстве знали, что главный
инженер дважды одних и  тех же  слов не произносит, и тем более распоряжений
не повторяет. А уж если что сказал, то, стало быть, так тому и быть. Вопросы
решал принципиально. И к разного  рода компромиссам  в делах практически был
непримирим.
     -- Значит, над схемой помудрите? -- продолжал Стрекалов.
     --  Все время только этим и занимаюсь, -- признался  Сергей. --  И есть
уже кое-какие соображения.
     --  Так  беритесь, Сергей  Дмитриевич,  за дело. Смелее. С моей стороны
рассчитывайте на любую помощь. Изготовим все, что надо, -- горячо  поддержал
Кольцова Стрекалов и не  сдержал улыбки. -- Я уверен, что  это будет  лучшим
видом проверки. Во всяком случае, действенным.
     В начале апреля Кольцов мог уже кое-что показать Стрекалову. Они сидели
перед  щитом  контрольных  приборов и  внимательно  следили за пульсирующими
световыми  жилками  осциллографов  и  колеблющимися  стрелками  измерителей.
Кольцов давал объяснения.
     --  Вот что получается, когда мы пытались увеличить  дальность действия
прибора, -- говорил он и поворачивал ручку реостата вправо.  Экран одного из
осциллографов засветился  ярче,  еще ярче, потом раздался легкий щелчок -- и
все погасло.  Кольцов вытащил  из  схемы макета небольшую,  покрытую  черным
лаком деталь, понюхал ее и вздохнул. -- Горели. Без конца горели. Вот м все.
Я сообщил об  этом в КБ. Так мне  Руденко в ответ пишет:  "Эдисон тысячу раз
менял нить накаливания у своей лампы. Тысячу!"
     -- Ха! -- так и всплеснул руками Стрекалов. -- Вы бы ему объяснили, что
мы уже больше поменяли. И что  обошлось нам это намного дороже, чем  мистеру
Томасу Эдисону.
     Кольцов безнадежно махнул рукой.
     --  Объяснять  я  ему  ничего не  стал,  а вот что предлагаю:  поменять
"e.$-.) блок. И поставить вместо него двойное сопротивление, -- указал он на
схему и положил перед Стрекаловым лист с  расчетами.  -- И тогда  получается
совсем другая картина.
     Стрекалов внимательно проштудировал записи.
     -- Да это же то, чего схеме так не хватало! КБ должно вас благодарить.
     -- Насчет благодарности сильно сомневаюсь, -- усмехнулся Кольцов.
     --  Попробуйте  еще раз  нарастить  мощность,  --  предложил неожиданно
Стрекалов.
     Кольцов почесал затылок.
     -- Так много не требуется.
     -- Включайте. Это просто интересно.
     Кольцов  снова  повернул  ручку реостата.  Стрелки на шкалах приборного
щита  дрогнули  и медленно  поползли  от нулевой отметки  вправо. На  экране
центрального осциллографа  появилась  светящаяся отметка  и, так же медленно
пересекая линии сетки, поплыла к центру.
     --  Видите!  Видите! Вы превзошли самого  себя! --  восторженно заметил
Стрекалов. -- Вы уже создали запас мощности. Вы победитель!
     --  Да, но,  если  принять  этот вариант, конструкцию  четвертого  узла
придется менять, -- заметил Кольцов. -- А это:
     -- Да вы не думайте ни об "этом", ни о "том", -- посоветовал Стрекалов.
--  Вы  думайте теперь, как лучше  использовать  выгоду,  которую  получили.
Поверьте, вы на правильном пути. Да неужели это еще надо кому-то доказывать?
     Кольцов и сам был доволен результатом своих экспериментов.
     -- Хорошо, буду думать, -- сказал он.
     Неожиданно к столу подошла уже немолодая  женщина,  секретарь директора
производства, сдержанно улыбнулась, сообщила:
     -- Вас, товарищ майор, Москва к телефону просит.
     -- Уже? -- невольно улыбнулся Сергей. -- А кто?
     -- Предупредили, что будет разговаривать Главный конструктор.
     -- Спасибо, --  поблагодарил  Сергей и направился в  приемную директора
производства,  где  был установлен  аппарат прямой связи с Москвой. Вместе с
ним в приемную зашел Стрекалов и неожиданно предложил:
     -- А хотите, я с ним поговорю?
     Ничего обидного в предложении  главного  инженера  не было,  и  все  же
Сергей почувствовал,  как по щекам у него  пополз румянец,  будто  Стрекалов
уличил  его  в  чем-то  постыдном.  Сергей  отрицательно  мотнул  головой  и
нахмурился. Прятаться за чужие спины, даже дружеские, он не привык.
     Кулешов поздоровался сухо и откровенно недовольным тоном спросил:
     --  Почему  вы  молчите,  Сергей Дмитриевич? Почему я  не слышу от  вас
докладов?
     -- Нечего докладывать, Александр Петрович, -- в тон ему ответил Сергей.
     -- То есть как так? Разве вы не получили указания Руденко?
     -- Получил.
     -- Так в чем же дело? Почему вы их не выполняете?
     -- У меня есть другие соображения, -- начал было объяснять Сергей.
     Но Александр Петрович даже не пожелал его  слушать. Он как будто только
и ждал этих слов, потому что тут же выпалил в ответ сердито и быстро:
     --  А  вот  это меня совершенно не интересует.  Я хочу  слышать от  вас
доклад об окончании монтажа. Когда вы сможете закончить работу?
     Сергея уязвили манера и тон, каким говорил с ним Кулешов. Но еще больше
его обидело нежелание Александра Петровича считаться с его мнением. Ему даже
показалось, что Александр Петрович разговаривает с ним нарочито резко.
     -- Или вы не  справляетесь с  монтажом? --  прервал  Александр Петрович
затянувшуюся в их разговоре паузу.
     -- Дело не  в монтаже, -- сдержал себя Сергей. -- У меня есть серьезные
и обоснованные претензии к проекту. Я писал о них. И очень e.b%+, чтобы вы о
них знали.
     -- А я и знаю, -- тем  же тоном ответил Кулешов. -- И мы их рассмотрим.
Но   невозможно   же   заниматься   бесконечными   переделками!  Поэтому   я
категорически   требую  скорейшего  завершения  работ.  Когда  вы  закончите
создание опытного образца?
     Сергей понял, что Главный не станет его слушать.
     -- В мае, -- ответил он.
     -- Конкретней! -- потребовал Кулешов.
     --  Двадцать  седьмого,  --  взглянув на  настольный  календарь ответил
Сергей.
     -- Записываю.  И буду проверять.  Желаю  успеха,  --  закончил разговор
Кулешов.
     Сергей тоже положил трубку.
     -- Ну? Что? -- нетерпеливо спросил Стрекалов.
     Сергей безнадежно махнул рукой:
     -- Убей меня бог, или я совершенно перестал соображать, или наш дорогой
шеф  просто-напросто спятил. Он даже слушать ничего не  желает. Давай монтаж
-- и точка. Как мой комбат бывало, в полку: упрется, хоть  кол ему на голове
теши.
     Кабинет  главного  инженера  находился  рядом  с  кабинетом  директора.
Приемная  у них  была общая. Стрекалов молча взял Сергея под  руку  и так же
молча  жестом  предложил  пройти  к  нему.  Сергей зашел в кабинет  главного
инженера.
     -- Вы сколько лет в  КБ работаете? -- спросил Стрекалов, когда они сели
на просторный, покрытый парусиновым чехлом диван.
     -- Два года.
     -- А я двадцать  два  выполняю их заказы. Слесарем-сборщиком начинал. И
заказчиков встречал на своем веку всяких: и грозных, и добрых, и толковых, и
бестолковых. Были такие, которым слово поперек  не скажи. А были -- что сами
просили  помочь. И не только к инженерам,  к  рядовым монтажникам, сборщикам
внимательно прислушивались.  Так что  и  люди и  ситуации  мне никакие  не в
диковинку. Важно всегда четко знать свою позицию. Уметь ее отстоять. И тогда
непременно выиграет дело. А это главное.
     -- Да. Но делать-то что? -- задумался Сергей.
     --  Я скажу,  --  заверил  его Стрекалов.  --  Раз  Кулешов занял такую
позицию, спорить с ним  бесполезно. Заканчивайте монтаж по схеме Руденко. Но
и своей работы не бросайте. Ее тоже доводите до конца. И  вот вам мое слово:
будет что  сравнивать,  найдется  и кому сравнивать.  Сейчас,  если  хотите,
главная ситуация  не та, чтобы личное над общественным верх брало. Ни у кого
так сейчас не получится:


     На чем основывалась  уверенность главного  инженера, когда он говорил о
возможной перемене  ситуации, Сергей так  и не  понял. Может, на собственном
опыте, может, на интуиции, может, и на чем-то другом, более конкретном. Но в
начале мая на предприятие приехал Ачкасов. Здесь генерала знали все,  и  все
относились  к нему  с большим уважением. Да  и  он знал почти  всех  хороших
специалистов  этого  производства,  потому  что  никогда  не упускал  случая
поговорить с людьми, побеседовать о делах, о жизни, а то и просто покурить с
ними где-нибудь в общей курилке. Все в  таком  случае  зависело от  времени,
которым располагал генерал.
     От станции до предприятия было не более полукилометра. Ачкасов проделал
этот путь пешком.  На проходной его пропустили немедленно: знали в лицо и по
имени-отчеству. И пока он шел до экспериментального цеха, успели позвонить в
директорскую. Потому главному инженеру и  пришлось, как  шутили здесь потом,
догонять генерала во все тяжкие.
     --  Что  же вы, Владимир  Георгиевич? -- не  сдержал упрека  Стрекалов,
пожимая Ачкасову руку.
     -- А что я?
     -- Да хоть бы предупредили. Мы бы машину выслали:
     --  Ходить надо, Виктор  Степанович,  двигаться. У  вас  же тут  рай --
*`c#., зелень. А воздух!  А солнце-то какое!..  Не  сегодня-завтра  загорать
можно  будет: В  такую  погоду  прогуляться  --  одно удовольствие.  Ну  как
живы-здоровы?
     -- Все нормально. Ко мне не хотите зайти?
     -- С вами еще назаседаемся. Кольцов на месте?
     -- Упорно сидит.
     -- Как у него дела?
     -- Я думаю, он сам вам все расскажет.
     -- А вы и знать ничего не знаете? -- усмехнулся Ачкасов.
     --  Не в этом дело,  Владимир Георгиевич. Кольцов такой  человек, что о
нем говорить вчерашним днем и  даже сегодняшним -- все  равно что ничего  не
сказать.  Он  завтрашним интересен. А  об  этом лучше его  самого  никто  не
скажет.
     Они  поднялись  в  цех. Сергей  не  видел Ачкасова,  как  казалось ему,
вечность. Знал, что генерал болел. И  теперь был рад  встрече с ним вдвойне.
Генерал немного пополнел,  больше насупились его брови и теснее сдвинулись к
переносице. Но глаза были все  те же -- живые, умные, внимательные. Ачкасов,
кажется,  тоже  был  обрадован  встречей.  Он  разделся,  походил  по  цеху,
расспросил Сергея о житье-бытье. И  только после этого перешел к разговору о
работе. Но вопрос задал совсем не тот, который Сергей ожидал услышать.
     --  Расскажите  мне,  Сергей Дмитриевич,  как  идут  дела  в Есино,  --
попросил Ачкасов. -- Сегодня главное и основное задание КБ -- это "Фотон". И
поскольку  вы  один, а точнее, даже основной автор  его проекта,  мне  очень
важно знать именно ваше мнение о состоянии работы над прибором.
     Сергей сразу почувствовал по  тону,  каким  был задан этот  вопрос, что
Ачкасов ждет от него самого откровенного ответа.
     -- По-моему, там все идет как надо, -- сказал он. -- Вы знаете, мы даже
несколько  опережаем график  работ. Мы  уже  устанавливаем  опытный макет на
самолет. Мы его, правда,  по сравнению с проектом заметно переделали. Но это
так, наверно, и надо:
     -- Значит, вы довольны?
     -- Вполне. Только ведь пока испытаний еще не было:
     -- Что же вы переделывали, Сергей Дмитриевич?
     Сергей на минуту задумался. Ответить хотелось поточнее.
     --  Если  не вдаваться в  подробности,  совершенствовали  схему  в двух
направлениях. До минимума старались  уменьшить габариты прибора.  Работали с
усилителем света.  По-моему, удалось кое-что  сделать и в  том,  и  в другом
плане.  Ввели   в  схему  дополнительные   микроэлементы,  применили   более
чувствительные фотокаторы. А теперь ждем испытаний.
     -- Волнуетесь? -- улыбнулся вдруг Ачкасов.
     -- Конечно. А самое главное -- самим все это очень интересно. У нас там
великолепная  подобралась  группа. Уверен,  Окунев очень  одаренный человек.
Заруба -- просто клад. А о Юрии Михайловиче вообще говорить не приходится --
нам просто повезло, что именно он возглавляет группу. И очень жаль, что Юрий
Михайлович  исполняет эту  должность лишь временно. С  ним удивительно легко
работать. К тому же практик он потрясающий. Ну а если учесть, что мы-то все,
в общем-то,  специалисты  молодые,  он,  как  наш  руководитель,  совершенно
незаменим.
     --  Вы  не преувеличиваете?  --  пристально  взглянул  в  глаза  Сергею
Ачкасов.
     -- Нет. В данном случае я не увлекаюсь. Всеми своими  успехами группа в
первую очередь обязана ему. Я же вам говорил: мы уже монтируем  оборудование
на  самолет.  По  отдельности  все  узлы  опробованы.  Есть  кое-что  новое.
Например,  информация,  полученная  "Фотоном", будет  передаваться прямо  на
командный пункт.
     -- И это будет сейчас испытываться? -- усомнился Ачкасов.
     -- Будет. Но мысль работает еще дальше.
     -- И как же вы намереваетесь  передавать информацию на  КП:  -- спросил
Ачкасов.
     Сергей изложил  принцип действия передающей системы.  Ачкасов задал ему
еще несколько вопросов. Сергей ответил и на них.
     --  Вы  можете увлечь кого  угодно.  Все  это  действительно  чертовски
+n!./kb-., -- признался Ачкасов.
     -- У  меня есть мысли и по самому прибору. Я убежден, что некоторые его
узлы можно и надо заменить гибридными схемами. Это, сами понимаете, удешевит
производство. Есть и другие задумки:
     -- Александр Петрович знает о них?
     -- Нет.  Мы  о них не говорим никому. Обсуждаем  лишь  у себя на  своих
технических летучках.
     -- Но Юрию-то Михайловичу, надеюсь, о них известно?
     -- Абсолютно все. Он  это наше фантазерство  даже приветствует. Кстати,
он был против  того, чтобы я уезжал. А мне так до сих пор и непонятно, зачем
шефу  понадобилось  отрывать меня от основной  моей  работы и  перебрасывать
сюда? Зачем?
     -- Разберемся, Сергей  Дмитриевич,  и  в этом  разберемся,  --  заверил
Сергея Ачкасов и подвел некоторый итог этой части беседы: -- Значит, в Есино
дела  обстоят  вполне удовлетворительно. И  даже  благополучно.  Ну а  такой
вопрос: без вас там смогут закончить работу в срок?
     -- Без меня? -- несколько удивился  Сергей такой постановке вопроса. --
А почему же нет? Конечно смогут. Там люди очень надежные.
     --  Хорошо, --  удовлетворенно кивнул  Ачкасов.  -- Теперь  расскажите,
пожалуйста, чем вы занимаетесь здесь.
     Сергей обстоятельно  и  подробно рассказал обо всем,  чем жил эти  дни.
Рассказал  и о звонке  Кулешова.  Не  стал ничего говорить только  о  письме
Руденко. Ачкасов,  как всегда, слушал его внимательно,  не перебивал.  Потом
подсел к монтажному столу и попросил:
     -- Покажите мне,  Сергей Дмитриевич,  тот вариант, который оставил  вам
Руденко. Он сохранился?
     -- Конечно.
     -- Можете продемонстрировать его работу?
     -- Вполне.
     -- Пожалуйста.
     Сергей  встал  за  пульт  управления.  Включил  макет.  Показал  его  в
действии.  А  потом  с помощью  контрольных приборов  разобрал  его  скрытые
дефекты.
     -- Чего удалось добиться вам? -- спросил Ачкасов.
     Сергей показал и это. Теперь Ачкасов стал  придирчивым. Он  хотел знать
все:  и что удорожит прибор, и что гарантирует ему больший срок эксплуатации
и,  следовательно,  надежность.  Беседа затянулась. Наконец Ачкасов поднялся
из-за стола и подошел  к окну. Сергей последовал за ним. И впервые, к своему
удивлению,  увидел   за  окном  изумрудную  зелень  заливных  лугов,  клином
врезавшегося между  лесом  и  обрывистой  глинистой кручей  противоположного
берега. Последние несколько дней были удивительно теплыми, солнечными. Землю
прогрело, и она покрылась шелковистой мякотью молодой травы.
     -- Кажется, вы меня убедили. Игра стоит свеч, -- сказал наконец Ачкасов
и снова задумался.
     Сергей хорошо знал его манеру вживаться в идею не спеша, не хватать ее,
не  набрасываться на нее, а именно вживаться: всесторонне ее  обдумывать, не
торопясь взвешивать все "за"  и "против" -- и не мешал генералу. Ачкасов сам
нарушил и эту паузу.
     -- Вот ведь как: опять ваша точка зрения с руденковской не совпала. Это
и плохо и в то же время хорошо:
     --  Мы,  очевидно, слишком  по-разному смотрим  на  вещи,  --  объяснил
ситуацию Сергей.
     Ачкасов согласно кивнул:
     -- Я вас, Сергей Дмитриевич, не виню ни в чем. И если хотите,  даже рад
такому положению. Оно  для вас  невыгодно. А для дела,  наоборот, даже очень
полезно. Сколько  вам потребуется времени на документальное оформление ваших
поправок: на чертежи, расчеты?
     -- Недели две, -- прикинул Сергей.
     -- Оформляйте, -- одобрил Ачкасов. --  А я тем временем  выберу денек и
постараюсь побывать в Есино.
     На этом  деловая часть беседы, как  показалось  Сергею, должна  была бы
закончиться. Но Ачкасов продолжил ее.
     -- Вам сколько лет, Сергей Дмитриевич? -- неожиданно спросил он.
     -- Тридцать три.
     -- Уже тридцать три,  -- в раздумье повторил  Ачкасов. -- У вас  всегда
будет очень  много  дел  в КБ.  Вас  будут посылать  туда-сюда. Вы постоянно
будете  кого-то   поправлять,  что-то  доделывать,  переделывать   наилучшим
образом. Это  так. Я  это  уже  понял. А  мне бы  хотелось,  чтобы вы  самым
серьезным образом сели за диссертацию.
     -- Я потихоньку работаю, -- объяснил Сергей.
     -- Так  не годится. Так вы и за  сто лет  не защититесь, -- заверил его
Ачкасов.
     -- У меня кандидатский минимум уже сдан.
     -- А дальше?
     -- И дальше пойду.
     -- Когда, Сергей Дмитриевич? Когда? -- нетерпеливо спросил Ачкасов.
     -- Закончим с "Совой". Сдадим "Фотон":
     Ачкасов решительно покачал головой.
     --  Нет. Вам  этот  вопрос надо  решать принципиально, --  прервал  его
Ачкасов. --  Вам надо  выбрать  путь для  защиты.  А  у  вас  их  три.  Путь
соискателя,  заочная  адъюнктура  и очная  учеба.  Идти  по первому пути  не
рекомендую. Что касается  второго и третьего  -- подумайте.  И  помните: это
надо не только для вас, но  и для КБ.  Армии нужны ученые кадры. И не вообще
кандидаты и доктора наук. Нужны  специалисты,  которые  будут  трудиться  на
главных  направлениях.  Знаете,   сколько  у  нас  кандидатов  исторических,
педагогических,  экономических  наук? Сказать  вам? Много. Очень  много. Все
история, история.  А  по-моему,  вперед  смотреть  больше  надо. Нам  ученых
специалистов  в области  техники  не  хватает.  И трудно сказать,  когда  мы
удовлетворим  свою  в  них потребность. Скорее всего,  никогда. Так что вот,
думайте и сообщите мне свое решение.
     Они  расстались.  Ачкасов ушел к Стрекалову. А  Сергей достал из  ящика
стола сигареты, сунул  их в карман и пошел в кабинет начальника  цеха. Здесь
разрешалось курить.  Хозяина кабинета к тому же на заводе  не было, а Сергею
хотелось побыть одному.  Он провел с  Ачкасовым  не более  четырех часов,  а
мыслей в результате этой встречи у него появилось столько, что разобраться в
них  можно  было только наедине, вне всякой суеты. Поговорили -- и уже новый
вопрос, новая задача.  Не зря, выходит, спрашивал генерал, справятся ли  без
него в Есино, когда закончит дела тут.  Сергей и сам думал о диссертации. Но
времени  работать над ней не  было совершенно, и он волей-неволей откладывал
ее на неопределенные, дальние  сроки. А Ачкасов  вон  как  все скоро  решил:
поступай хоть в очную, хоть в заочную адъюнктуру -- и дело с концом. Но куда
же все-таки? На чем ему  остановить свой  выбор?  Уйти на  учебу из КБ? Нет.
Сделать он этого не мог.  Помимо всего прочего  к  КБ он был прикован своими
цепями, тут  была Юля. А  готовиться к  защите заочно -- значило взвалить на
себя  дополнительную  огромную  ношу.  Возникала  невольно  и  такая  мысль:
заставляя  его защищаться, чего конкретно хотел Ачкасов? Хотел увидеть его в
новом ученом звании или заботился о его  знаниях, об  их пополнении?  Почему
Ачкасов порекомендовал ему  побыстрее оформить документы на его поправки? Он
что, снова решил вмешаться, так сказать, во внутренние дела КБ? Уже по опыту
работы  в  КБ  Сергей  знал,  что  Ачкасов, несмотря  на свою мягкость,  был
человеком крайне решительным и волевым. И ему ничего не стоило дать указание
Кулешову вернуть  его,  Сергея, на производство в Есино. Но если это  так  и
будет, значит, снова произойдет  обострение отношений с Кулешовым. О Руденко
нечего было  уже и вспоминать. А  между  прочим,  сколько  раз уже так было,
когда Ачкасов помогал ему  решать большие и сложные задачи, поддерживал его,
незримо, но  твердо вставал  на  его  сторону  в  горячих  ученых  спорах  и
благодаря  этому  точка  зрения  Кольцова брала верх! А в результате  всегда
выигрывало дело! Сколько раз это было? Сергей невольно  почувствовал, как на
сердце  у  него  шевельнулось  что- то  большое,  теплое,  вероятнее  всего,
невысказанная этому человеку  благодарность, и он подумал:  "Я не подведу. Я
просто не имею права  -% сделать того, чего он от меня ждет. И я сделаю. Как
-- пока еще не знаю!.


     Ирина позвонила Владимиру, как только тот вернулся из полета.
     -- Вам письмо от Сережи, -- сообщила она.
     --  Здравствуйте,   Ирочка!  --   несказанно   обрадовался  возможности
поговорить с ней Кольцов-младший. -- Где же оно?
     -- У меня.
     -- Прекрасно. Я сегодня же подъеду и заберу его, -- пообещал Владимир.
     -- Ехать необязательно. Я могу вам его  прочитать, -- сказала Ирина. --
Конверт не запечатан, и Сергей, в общем-то, так и просил сделать.
     И Ирина, не дожидаясь  ответа,  прочитала  указание Кольцова-  старшего
брату. Владимир выслушал его внимательно.
     -- А вы у Сергея уже были? -- спросил он.
     -- Нет. Он новоселье еще не устраивал, -- ответила Ирина.
     -- Тогда давайте заглянем к нему вместе. Посмотрим, что там у  него, --
предложил Владимир.
     Теперь задумалась Ирина.
     -- А вы Занду привезете? -- спросила она.
     -- Господи! О чем разговор:
     -- Тогда давайте, -- согласилась Ирина.
     Владимир  надел  свой  лучший костюм, повязал самый  модный галстук  и,
усадив в машину Занду,  вырулил на шоссе. К  знакомому  дому с колоннами  он
подкатил точно к концу рабочего дня. Сотрудники КБ уже выходили из подъезда.
Вскоре из подъезда выпорхнула Ирина и,  поправляя на ходу мохеровый  платок,
огляделась. Но быстро нашла машину и, легко прыгая на высоких, крепких ногах
через лужи, побежала к ней. Владимир предупредительно распахнул перед Ириной
дверцу  "Москвича". В  дверцу сейчас  же  высунулась Занда,  увидела  Ирину,
узнала ее, хотя  не видела  уже довольно давно, и завиляла хвостом. Ирина от
восторга  запустила руки  в собачью шерсть и  прижалась  к  ее морде  лицом.
Владимир, наблюдая за всем этим с улыбкой, заметил:
     -- А вот Сережку она так не встречает. Ткнется носом -- и будь здоров!
     -- Она чувствует, кто ее любит, -- ответила Ирина и села в машину.
     --  Да,  это  уж  точно.  Серега,  он ведь  лишний раз не  погладит, --
усмехнулся Владимир, подумав: "Ее-то ты любишь. Наверно, только из- за нее и
поехать согласилась. Ну да ладно:"
     "Москвич", набирая скорость, двинулся со  стоянки.  Они миновали центр,
Лужники, поколесили по улицам, поднялись по метро-мосту  на Ленинские  горы,
пересекли  Университетский и  Ломоносовский  проспекты,  проехали мимо новой
гостиницы "Дружба" и скоро остановились на краю широкого оврага. Тут стоял и
дом, в  котором  Сергею дали квартиру.  Дом  был многоэтажный,  красивый,  с
удобными просторными подъездами. Он давно уже был заселен, и  Сергей получил
в нем квартиру,  как  говорят в  таких случаях, за выездом. Скоростной  лифт
стремительно подбросил всех троих на девятый этаж.
     -- Чистое катапультирование, -- заметил Владимир, выходя из кабины.
     Открыли дверь. В квартире горел свет.
     -- Ну и ну, даже не выключил, -- проворчал Владимир и спустил с поводка
Занду.
     --  Экстренный  выезд.  Знаете,  как  иногда  бывает?  --  начала  было
объяснять Ирина.
     -- Знаю.  Что  вы за  него  заступаетесь?  --  усмехнулся  Владимир. --
Наверняка  одурел  от радости,  что  обзавелся наконец собственным углом, до
электричества ли тут было? Посмотрим еще, как прикрутил краны:
     Но газ  и вода оказались закрытыми по всем  правилам. А вот мебель, * *
Сергей внес ее в дом, обернутую  бумагой и обитую планками, так она и стояла
посреди комнаты, неразвернутая и нерасколоченная.
     -- Это уже не экстренность, а прямо какая-то паника, -- покачал головой
Владимир. -- Что у вас такое случилось?
     -- Ничего.  Просто  шеф любит сверхоперативность.  Он говорит,  что  на
войне быстрота и стремительность тысячам людей жизнь спасли.
     -- Стало быть, он у вас до сих пор воюет? Силен дед:
     -- Ну и что мы будем делать? -- спросила Ирина.
     --  Наводить  порядок, -- не задумываясь ответил  Владимир. -- Поможете
мне?
     --  Помогу, -- согласилась Ирина. -- Только немного. Мне еще заниматься
надо. Да, откровенно говоря, в магазин еще  надо забежать, купить что-нибудь
на завтрак. Вы же знаете, я живу, как и вы, по- холостяцки.
     --  Ирочка!  --  обрадовался  Владимир.  --  Так  давайте воспроизведем
классическое разделение труда: вы отправляетесь за покупками и обеспечиваете
себя и  меня, как говорит наш начпрод, пищевым довольствием, а  я  крушу эту
тару и выбрасываю ее в место сбора вторсырья!
     -- А что я вам куплю?
     --  Я  скажу.  Колбасы.  Десять  сантиметров по  двадцать  в  диаметре,
двадцать -- по десять и метр сосисок. Любых. А впрочем, что  ни купите -- за
все спасибо.
     -- И вы будете сыты?
     -- Вместе с Зандой.
     Ирина не сдержала улыбки.
     -- Ваша жена будет самой счастливой женщиной на свете.
     -- Так почему бы вам не занять эту должность?
     Ирина добродушно прищурила глаз.
     -- Боюсь, что столько счастья я  просто не вмещу. А разделение труда --
это выход из положения.
     --  В  таком случае возьмите эти знаки  самовыражения,  --  протянул ей
Владимир деньги.
     -- Зачем так много? -- удивилась Ирина.
     -- Их не обязательно тратить все, -- успокоил ее Владимир.
     Ирина  ушла.  А  он  быстро  переоделся  в  спортивный  костюм Сергея и
принялся за дело.
     С тех давних пор как Ирина вместе с Сергеем и Юлей  побывали в гостях у
Владимира  в Есино,  видеть  ее,  встречаться  с  ней стало  самым большим и
постоянным  желанием  Кольцова-младшего.  Все свои взаимоотношения  с братом
Владимир  с  тех  пор старался строить  так,  чтобы в  них хоть какое-нибудь
участие принимала и Ирина. Надо ли  было переговорить с Сергеем по телефону,
Владимир в первую  очередь звонил Ирине, узнавал, где Сергей, как его найти,
а  потом   уж   выходил  на   брата.   Требовалось   ли  что-либо   передать
Кольцову-старшему --  это  тоже не обходилось без Ирины. Он старался увидеть
ее  и безо  всяких  поводов. Такое случалось,  когда они втроем, а  иногда и
вместе  с  Юлей  где-нибудь ужинали, заваливались  на чашку кофе к Ирининому
брату- художнику, в его творческую мастерскую, или ходили в театры. Владимир
был бы рад видеть ее чаще, но у Ирины всегда находились какие-нибудь причины
для отказов. Она и впрямь сильно была занята. Владимир это знал: четыре раза
в  неделю  она после  работы ходила в  институт,  два раза посещала какие-то
курсы  совершенствования  языка  при  одном министерстве.  Свободным  у  нее
практически  оставалось лишь  воскресенье,  да и  то относительно. В  Москве
Ирина жила одна, родители -- мать и отец --  работали в Ленинграде. И в этот
день у нее, естественно, немало набиралось всяких дел по хозяйству. Этот год
и эта весна у нее были особенно напряженными,  так как летом она заканчивала
всю свою учебу.  Получала  диплом в  институте, справку на  курсах  и  могла
искать  себе любую, связанную  с французским и  английским  языками  работу.
Владимир все  понимал.  Но легче  ему  от этого  не было.  Ни  изменить,  ни
исправить в создавшейся ситуации он не мог ничего. Однако невесело на душе у
него  было даже не из-за того, что он редко видел Ирину. В  конце концов, до
государственных  m*' ,%-." не  так уж было и далеко. Можно  было и подождать
той поры, когда Ирина все сдаст и будет гораздо свободней. Но что сулила ему
эта ее свобода? Владимир  с  каждой встречей увлекался ею все сильней. А она
оставалась  все   такой   же,   какой  он  увидел   ее  при  их  знакомстве:
непосредственной, приветливой, отзывчивой. Но не более. Похоже было: исчезни
он с ее горизонта, перестань ее звонить, напоминать о себе, -- и она его тут
же забудет, будто и не знала никогда.  Но, появись он опять, она снова будет
приветливой, дружески  внимательной.  Получалось так, что в какой-то степени
младший брат повторял в личном плане историю старшего. С той лишь  разницей,
что  если отношения Сергея  и Юли  были  более  или  менее определенны, то у
Владимира с  Ириной они даже  не  были выяснены. А выяснять их, несмотря  на
бесспорную  решительность и  твердость  своего характера, Владимир не хотел,
предпочитая волнующую сладкую неопределенность ясной и быстрой развязке.
     Что поделаешь,  так  уж видно на  роду  было написано обоим Кольцовым в
чем-то  быть первыми,  не умеющими отступать  и уступать своих позиций, а  в
чем-то не по времени робкими и даже по-детски беспомощными. Впрочем, и этому
можно было найти объяснение: братья ни в чем не искали для себя выгоды, ни в
делах, ни  в  жизни не ловчили, как  щитами, от житейских  перипетий  своими
сильными характерами не закрывались.
     Когда  через час  Ирина  вернулась, квартиру  уже  нельзя  было узнать.
Теперь ту стену, к которой ближе подходила  дверь лоджии, от пола до потолка
закрывали стеллажи  из темного полированного дерева.  В нише  напротив  окна
расположилась  обтянутая красным  материалом  широкая,  с  тремя квадратными
подушками  тахта.  Возле нее  на  ножках,  такого  же  темного цвета, как  и
стеллажи, стоял  телевизор и орал по меньшей мере наполовину мощности  своих
динамиков.  Транслировался  очередной  хоккейный  матч  из  Лужников.  Занда
вертелась возле  Ирины в коридоре, а Владимир со сноровкой забойщика дырявил
пробойником стену на кухне.
     Как Владимир успел сделать все это -- для Ирины осталось тайной. Но что
ее поразило больше всего, так это чистота, немыслимая обычно в квартирах при
такой работе.
     -- Когда же вы успели вынести весь мусор? -- с удивлением спросила она.
     --  А я и не думал его выносить, -- продолжая долбить кирпич, признался
Владимир. -- Я его в шкаф засунул. Все равно пока там пусто.
     -- Вот оно что? Тогда давайте я его вынесу:
     -- Нет  уж,  Ирочка.  Не о том  забота, -- категорически  запротестовал
Владимир.  -- Берите-ка в руки  сковородку  и  вставайте  к  плите. А  я тем
временем навешу  этот  шкаф  да соберу  стол. И  мы  с  вами  по-человечески
поужинаем. Надеюсь, вы догадались купить  чего-нибудь этакого, категорически
запрещенного в наших гарнизонах?
     -- Нет, не догадалась:
     -- Зря.  Но,  на  счастье, я нашел это кое-что у бывшего  танкиста. Для
аппетита нам хватит.
     Ирина приняла и это предложение. В конце концов, ужинать  было надо. Но
прежде чем начать готовить, она решила накормить Занду и спросила Владимира:
     -- А что ест эта красавица?
     -- Да, в общем-то, все. И в то же время ничего. Черный хлеб она любит.
     -- Правда?
     -- Я тоже долго удивлялся. Мясо есть не станет, а кусок черняшки утащит
с собой. Потом врач объяснил: кислотности у нее не хватает.
     -- И у них такое бывает? -- еще больше удивилась Ирина.
     -- Абсолютно все как у  нас. Памятник-то в Колтушах собаке стоит, а  не
шимпанзе и не корове.
     -- А шоколад она будет есть?
     -- Дайте немного. Только учтите, она к тому  же еще порядочная дрянь. С
рук, может, и возьмет кусочек. А на пол положите, даже -ne bl не будет.
     -- С  рук, конечно, с рук. Пусть ест на здоровье! -- обрадовалась Ирина
и,  достав  из сумки  плитку  шоколада, отломила от нее  дольку и  протянула
Занде. Лайка с удовольствием съела лакомство. Потом еще, еще:
     Когда  Владимир повесил  на стенку облицованный белым  пластиком шкаф и
расставил у  стенки возле холодильника стулья,  Ирина закончила выгружать та
стол то, что принесла к ужину. Владимир глянул  на закуску и заморгал, будто
не веря собственным глазам. И  было чему дивиться. На столе, в  целлофановом
пакете,  пересыпанные  мелкими  ломтиками  жареного  картофеля,  красовались
котлеты по-киевски, стояли два стакана еще теплых, расточавших аппетитнейший
аромат грибов  в сметане, лежала завернутая  в пергамент  икра  и лососина с
лимоном, пара припудренных мукою свежих калачей и бутылка боржома.
     -- Это откуда же все? -- едва выговорил он.
     -- Из ресторана.
     -- Да?
     --  Конечно  же не в  магазин отправилась  я  ради  такого случая. Ведь
отмечаем что-то вроде новоселья!
     -- Какой же вы тут нашли ресторан?
     -- Не тут, а на Ленинском, -- поправилась Ирина.
     -- Как же вы тогда так быстро обернулись?
     -- Взяла левака.
     -- Так сразу и нашли? -- снова усомнился Владимир.
     --  Разве  это  проблема?  Стоит  только  проголосовать  -- и  желающих
познакомиться хоть пруд пруди.
     -- И вы смело подсаживаетесь?
     -- К двоим -- никогда. А к одному -- к кому угодно. Во-первых, водитель
занят рулем.  А во-вторых,  не  зря  же  я  целый  год занималась самбо. Еще
неизвестно, кому кого надо бояться, -- засмеялась Ирина.
     -- И все-таки, Ирочка, мало ли что:
     --  Ерунда.  Я  по  натуре не трусиха. Другое  дело, когда  в  качестве
расплаты  просят  телефон. Тогда  я пасую и  даю номер  зоопарка. И  говорю:
попросите Эльвиру. Есть там такая очаровательная бегемотиха.
     -- И-го-го! Вы,  Ирочка,  самая необыкновенная  девушка  на  свете!  --
выразил  свой  бурный восторг  Владимир. -- А завтра вы мне сможете  помочь?
Люстру еще надо повесить:
     -- Завтра у  меня курсовая,  -- уже серьезно сказала Ирина. --  Ну, где
ваше запрещенное снадобье?
     -- В холодильнике.
     -- Я не нашла.
     -- Как? Я лично препроводил его в морозилку.
     Ирина открыла "Юрюзань", заглянула в морозилку и извлекла оттуда слегка
запотевшую бутылку "Петровской" водки.
     --  Зачем  же я, однако,  приходила? -- присаживаясь к столу,  спросила
она. -- Вы работали, а я? Получается: "Мы пахали!"
     -- Окститесь, Ирочка!  -- оторопел Владимир. --  Да вы такое сделали!..
Да если  меня каждый вечер будут кормить такими ужинами, я завтра же спишусь
из  испытателей  в подсобные  рабочие  в ближайший  мебельный магазин!  А вы
говорите:  "Пахали"! Ударная,  Ирочка,  работа в тылу  всегда  была  залогом
победы на фронте. Разве ваш шеф так не говорит?
     -- Нет, -- засмеялась Ирина.
     --  Зря он не прививает вам любовь к этому, я  бы сказал, исключительно
важному делу.
     Владимир разлил водку по стопкам.
     -- За что же? -- спросила Ирина.
     -- Только за вас!
     -- Давайте лучше за хозяина дома!
     --  Тю, он там провода  паяет, а мы тут мебель двигаем, да  еще за него
пить?
     --  Он  не  просто  паяет. Он, как  всегда, делает  гораздо большее.  Я
уверена в этом. Он ведь иначе не может: -- поправилась Ирина.
     -- Это  на него похоже, -- не стал  возражать Владимир.  -- Вы $c, %b%,
ему там трудно?
     -- Очень.
     -- Сложная работа?
     -- Дело  не  только в этом. И ответственность большая. Да и душа у него
наверняка болит за ту работу, которую оставил у вас в Есино. Там сейчас тоже
очень горячая пора.
     -- Зачем же  тогда его сорвали? Разве нельзя  было  кого-нибудь другого
послать?
     -- В этом наш шеф ошибок не делает.  Цену он знает каждому. И кто может
ему лучшую службу сослужить -- он тоже определяет точно. Так что за Сергея?
     -- Черт с ним. За него!
     Они  выпили.  И  хорошо  закусили.  Владимир  налил  по  второй.  Ирина
спросила:
     -- Володя, а вам не страшно заниматься вашей работой?
     -- А чего бояться?
     -- Ну как же! Вы же испытатель. Вы не просто летчик.
     --  Так  смотря  что  испытываешь.  Вот  на  днях  мы   новые  парашюты
испытывали:
     -- И что?
     -- Абсолютно ничего страшного. Я-то не прыгал. Я только возил.
     -- Да ну вас, -- улыбнулась Ирина. -- Я серьезно.
     Владимир поднял стопку.
     --  Давайте за вас выпьем, тогда скажу. --  Ирина чокнулась и выпила. И
затянулась  сигаретой. А Владимир съел кусок  рыбы и продолжил:  -- Страшно,
Ирочка,  бывает тогда,  когда  работаешь вслепую. Вот я  в  грозу, например,
попадать не люблю. Летишь и не знаешь, по какому тебя боку стукнет. А может,
брюхо раскроит. А  может, крылья обломает. Ничем ты эту опасность не то  что
предотвратить,  а   даже   предвидеть  никак  не   можешь.   Тогда,  бывает,
проскребывают кошки на душе.  А  во всех других  случаях страх почему-  то в
расчет не принимается.
     -- А за чужие ошибки разве вам не приходится расплачиваться? За ошибки,
заложенные в конструкции машины, допущенные при  ее  производстве?! Разве от
сознания того, что они есть, не бывает страшно?
     -- Нет. Наша задача как раз в том и состоит, чтобы выявить их. О страхе
ли уж  тут  думать? А потом,  Ирочка,  должен  заметить,  что эти ошибки,  о
которых  вы  говорите,  их  не  я,  их другие  испытатели  выявляют, те, кто
работает с новыми моделями самолетов на авиазаводах.  А я испытываю приборы,
системы  управления. Знаете,  сколько  их  стоит  на  современном  воздушном
корабле?
     Ирина отрицательно покачала головой.
     --  Если  сейчас  начать  перечислять -- до полночи хватит, --  пошутил
Владимир. -- Конечно, и по их милости сломать шею  можно в два счета. Но это
все же  не то, что облетывать новую машину.  Там дело  много рискованней,  и
меня туда пока не пускают, говорят, что  опыта  летного маловато. Так что  я
набираю этот самый  опыт и в данный момент вместе с конструкторами из вашего
КБ собираюсь испытывать одну интересную штуку. Да вы знаете, о чем я говорю.
     -- Знаю. То, что сконструировал Сергей.
     --  Вот-вот.  С ним мы и  отправимся  в  первый полет.  И  хватит  меня
интервьюировать, Ирочка. Расскажите лучше,  что  сами  думаете делать  после
окончания института. Куда вас собираются отправить?
     -- Никуда.  Я --  вечерница. У меня распределение  свободное. Наверное,
останусь здесь.
     -- А что здесь? Есть что-нибудь на прицеле?
     --  Совершенно  четкое намерение:  в  конечном  итоге  непременно  буду
работать в школе.
     -- Да: А почему не в институте каком-нибудь?
     -- Это не то.
     -- Почему? Труднее?
     -- Я  бы не  сказала.  Да  и в другом  дело.  В высших, средних учебных
заведениях, там работа в основном сводится к  преподаванию $(af(/+(-k. А мне
хочется быть еще и воспитателем.
     -- Неужели тянет?
     -- Очень. Возьму  самых маленьких, самый  шумный класс и  поведу  его к
выпуску.
     -- Ирочка, да вы же Гаганова:
     Ирина засмеялась.
     --  Мне  не  надо,  чтобы обо мне говорили. Я  удовлетворение совсем  в
другом вижу.  Воспитывать  --  это  значит  помимо  всего  прочего  окружить
человека  заботой, вниманием, проявлять, в конце концов, к нему, к его делам
участие. В этом я  вижу для себя поле деятельности. Я сказала: "самый шумный
класс". Правильнее было бы --  самый трудный, детей без нормального детства.
Бывают такие случаи: вроде и в семье они  растут, а все равно  как сироты. Я
сама, между прочим, так выросла. У меня мать и отец есть. А воспитывал меня,
если уж говорить откровенно, брат. Он меня маленькую будил по утрам, одевал,
водил в  детский  сад, потом  провожал и встречал  из  школы, делал  со мной
уроки. А в кино, на елку, в театр я и не мыслила ходить без него. Так что он
для меня самый дорогой  человек на  свете.  И его  я  люблю больше всех. Вот
таким детям, которым дома не додали тепла, мне кажется, я сумею быть нужна и
полезна. Путь к ним я найду.
     -- Вот вы какая, -- с любопытством посмотрел на Ирину Владимир.
     -- Какая?
     --  Пацанов  любите:  А  впрочем,  об  этом  я  сам,  наверно,  мог  бы
догадаться. Вы же добрая. Занда вон как к вам ластится. Чувствует, что вы ей
уши не надерете. А ее не обманешь: Значит, скоро в школу?
     -- Скоро, но  не сразу. Надо  сначала  укрепить  второй  язык, серьезно
заняться переводами. Так  что  на первое время, быть может, даже  останусь в
нашем КБ. Только  перейду в отдел информации. А зачем вам понадобился  такой
вопрос?
     -- Хотел знать ваши планы.
     -- Зачем?
     -- На всякий случай.
     -- Неправда, -- не поверила Ирина.
     -- Чтоб у меня "нога" на посадке не вышла! -- поклялся Владимир.
     -- Фу, какая  глупость! Сейчас же постучите по дереву, -- не  на  шутку
рассердилась Ирина.
     Владимир послушно постучал.
     -- Хватит?
     -- Хватит. Давайте  еще по одной за то, чтобы никогда с  вами такого не
случалось. И я  пойду. Тайм из ап! Время истекло! -- сказала  Ирина и налила
Владимиру и себе.


     В Есино Ачкасов выехал гораздо быстрее, нежели намеревался это сделать.
Подтолкнул его на это документ отдела  кадров, который принесли ему на визу.
Буквально на следующий день  после возвращения Ачкасова  из Речинска на стол
ему  положили представление на утверждение подполковника-инженера Руденко  в
должность   начальника   группы   конструкторского  бюро.  Ачкасов  прочитал
представление и в недоумении поднял глаза на офицера из отдела кадров:
     --  Ничего не  понимаю.  Было  же  решение  назначить на эту  должность
полковника-инженера Бочкарева!
     Офицер  отдела  кадров  оказался  работником   новым  и  толком  ничего
объяснить Ачкасову не смог.
     --  Насколько мне  известно, товарищ  генерал-лейтенант, то решение уже
утратило силу, -- доложил он.
     -- Почему?
     -- Знаю, что кандидатуру полковника-инженера Бочкарева даже  не вносили
в проект приказа.
     Ачкасов развел руками, выражая этим жестом  не только недоумение, но  и
удивление. Первой  же мыслью было позвонить Кулешову  и узнать, что  все это
значит.  Он  даже снял с телефона трубку. Но уже в следующий момент решил не
звонить. Дело,  очевидно,  было вовсе не  в том,  что  Кулешов решил  что-то
сделать по-своему.  А если это было $ &% и так, то тем более не его самого в
первую очередь надо было об этом  спрашивать.  И  Ачкасов, подумав  об этом,
снова положил трубку на аппарат и сказал офицеру отдела кадров:
     -- Оставьте документ. Мне надо кое в чем разобраться.
     --  Слушаюсь,  --  ответил офицер и вышел. А  Ачкасов сообщил в аппарат
заместителя  министра,  что  уезжает в Есино, и вызвал  машину. Он по  опыту
знал,  что кадровые  органы будут его теребить,  решил с визой  не тянуть, а
чтобы все уяснить -- в первую очередь поговорить с Бочкаревым.
     В  Есино он бывал часто.  Дорогу туда знал  хорошо  и ездил, особенно в
ясную погоду, с удовольствием. За окном машины по обе стороны шоссе тянулись
поля.  Мягко  стелилась под колеса гладкая  лента  асфальта.  От полуденного
загородного мира веяло теплом. Теперь Ачкасов думал о том, что, пожалуй, все
же зря  не позвонил Кулешову.  Сейчас ему стало  казаться,  что Бочкарев мог
вообще быть не  в курсе дела относительно всех этих кадровых перестановок. И
выяснять у него,  почему,  собственно,  его не назначили,  вроде бы  даже не
совсем удобно:
     Километрах  в двадцати от Есино над шоссе, на небольшой высоте,  с воем
пронесся МиГ-21.  Потом пролетел  Ан-12. В  Есино  работа шла полным  ходом.
Самолеты поднимались, садились, гул их двигателей слышался  тем отчетливее и
сильней, чем ближе Ачкасов подъезжал к аэродрому.
     На территории аэродрома машина остановилась возле трехэтажного  дома  с
широкими  окнами,   который  все  в  городке   называли  инженерным.   Здесь
размещалась лаборатория отдела.
     Когда  Ачкасов  поднимался  по  лестнице  к  конструкторам,  ему  вдруг
показалось, что в коридоре второго этажа,  там, где размещалась лаборатория,
мелькнула фигура  Руденко. "Быстро, однако, Александр Петрович дела делает",
-- подумал  Ачкасов  и  открыл дверь  конструкторского бюро.  Бочкарев стоял
возле  стола,   разглядывая  чертеж.  Больше  в  комнате,  вдоль  и  поперек
уставленной кульманами, никого  не было. Бочкарев  явно обрадовался,  увидев
Ачкасова. Они тепло пожали друг другу руки.  Ачкасов  сразу повел разговор о
деле.
     -- Мог я сейчас увидеть здесь Руденко? -- спросил он.
     -- Да, он давно уже здесь.
     -- Прислали вам в помощь? -- будто ничего не зная, продолжал Ачкасов.
     --  Игорь  Тарасович  руководит  нашей  группой,  -- спокойно  объяснил
Бочкарев.
     -- А вы? Я же помню, было решено вас назначить на эту должность.
     --  А  я,  Владимир  Георгиевич,  отказался   от  этого  намерения,  --
добродушно улыбнулся Бочкарев.  -- И  еле-еле  упросил Александра  Петровича
освободить  меня.  Дело,  знаете  ли, чуть  ли  не  до  скандала  дошло.  Я,
признаться,  даже  не  думал  никогда,  что  Александр  Петрович  так  будет
упорствовать.  Но потом  он  все же меня понял. Между прочим, назначить сюда
Руденко я ему посоветовал:
     --  Да  что случилось,  Юрий Михайлович? --  не  выдержав,  прервал его
Ачкасов. -- Чего ради у вас вдруг такая смена настроения?
     --  Не  вдруг.  Отнюдь. Постепенно  подошел к  этому. А  когда  наконец
решился -- сразу поставил об этом в известность Александра Петровича.
     -- Вы меня извините, но вы говорите загадками.
     --   Все   просто,    Владимир   Георгиевич.   Я   решил   перейти   на
преподавательскую работу.  Меня  приглашают  в академию. Дают кафедру.  Буду
читать лекции.
     -- Вы  уйдете из КБ, -- не поверил Ачкасов, -- проработав  тут четверть
века, вместе с Кулешовым создавая его?! И вы уйдете? Почему?
     -- Отвечу очень откровенно. Мне стало  тут трудно  работать. Нет, не  с
Кулешовым. Совсем  нет.  С ним у меня чудесные деловые отношения. По головке
друг  друга  не  гладим, но дело  делаем  как надо. Рядом вот с такими,  как
Кольцов,  как  Окунев,  трудно.  Ладить  я,  конечно,  с  ними могу.  И лажу
великолепно. Но работать мне с ними трудно. Разные у - a уровни. Они в самом
прямом смысле наша смена, и она  пришла. И надо на это дело смотреть честно,
себя не обманывать, да и у них  в  ногах не путаться. А на преподавательской
работе я еще буду на месте.
     -- И вы думаете, что Руденко лучше вас справится с группой? И не просто
справится, поведет ее?
     -- Уверен.
     -- Данные?
     --  Интереснее  мыслит. Конструктор  он  со  своим  почерком.  Характер
потверже. Да и моложе он.
     -- Не убедительно.
     -- Но это так.
     --  А  ваш  опыт?  Огромный опыт!  Он  что,  уже  ничего не  стоит?  Вы
участвовали  в  создании   десятков  интереснейших  проектов.   Ваша   школа
проектирования тоже больше  не  нужна? В конце концов, ваша принципиальность
человека, ученого, конструктора, которая не раз  оказывала самое решительное
действие на ход  дела!  Ее, вы считаете, также передавать никому не следует?
-- даже повысил голос Ачкасов.
     Бочкарев вдруг засуетился, пододвинул Ачкасову от соседнего стола стул,
извинился:
     -- Садитесь, ради  бога, Владимир Георгиевич. Разговор получился как-то
вдруг, и я совсем обо всем забыл. Прошу.
     Ачкасов сел.
     -- Спасибо. Но вы меня уже  так расстроили, что мне теперь впору только
метаться из угла в угол. Так как же, Юрий Михайлович,  все, о чем я говорил,
это долой со счетов?
     -- Думаю, что да, -- после  некоторой паузы ответил Бочкарев. -- Потому
что, хотя все это и очень важно,  главное не в этом. А в том, что  надо идти
даже  не в ногу со временем, а чуть опережая его.  А это под силу лишь тому,
кто не отягощен инерцией привычных суждений, свободен от плена привычек, кто
вообще при решении вопросов  смотрит вперед, а не назад, на свой опыт,  свой
субъективизм, да мало ли пут  на  наших  ногах, мало  ли  появилось с годами
связок  на  наших  крыльях? Одним словом,  Владимир  Георгиевич, я прошу для
пользы дела не только понять, но и поддержать меня.
     -- И не по-ду-ма-ю, дорогой Юрий Михайлович! --  хлопнул по столу рукой
Ачкасов.  И уже примирительно добавил:  --  Во  всяком  случае  до окончания
работы над "Фотоном". И не  обижайтесь. Вы  меня своими доводами не убедили.
Но  я  постараюсь  вас убедить. Откровенно  скажу, Кулешову  не  стал  бы их
приводить, а вам  открою все. Я тоже считаю Руденко  способным человеком. Но
выдвигать его  именно  на  эту, исключительно  творческую,  группу  было  бы
ошибкою.  Почему?  Да  потому,  что  Руденко,  даже  в  самых  лучших  своих
проявлениях, это всего лишь  повторение  Александра  Петровича. Подчеркиваю:
по-вто-ре-ни-е! И не больше!  А вы убедительно говорили, что идти надо, даже
чуточку  опережая   время.   Так,   как,   скажем,  Кольцов.   Вот,   говоря
конфиденциально, кого я вижу в недалеком будущем  руководителем этой группы,
работающей  на  этом новом  для  вашего  КБ  направлении.  Спросите:  почему
Кольцова,  а  не Окунева? И  на  это отвечу. У  Окунева нет  опыта работы  с
людьми.  Десятилетка,  академия,  КБ. Вся  его  жизненная  школа.  А Кольцов
многому научился  в полку. И совершенно не случайно его рота  была  одной из
лучших. Так почему же мы не можем выдвинуть на группу его?
     -- Не рано  ли,  Владимир  Георгиевич? --  в раздумье высказал сомнение
Бочкарев. -- Опыта работы в КБ у него еще маловато:
     --  Рано?  А когда возглавили  конструкторские бюро  Яковлев, Лавочкин,
Котин,  Калашников?  В двадцать пять лет  Сергей Павлович Королев  руководил
группой   изучения  реактивного  движения.  А  в   двадцать  шесть  уже  был
заместителем директора Реактивного института по научной чсти. А опыт придет.
Дело наживное.
     -- Так это Королев, Яковлев. Вершины советской конструкторской мысли!
     -- Правильно.  Но если мы хотим держать эту самую конструкторскую мысль
так же высоко и  впредь, талантливых людей надо  выдвигать на !.+lhcn дорогу
скорее, а не  ставить их в очередь на выдвижение за кем-то и  не дожидаться,
когда их наградят за выслугу лет  медалью первой степени. И тут вы снова сто
раз правы, когда  говорите, что  такие, как Кольцов, -- наша смена и она уже
пришла. Да, как ни  прискорбно, но и вы, и Александр Петрович, и я, и многие
повыше меня чином, в  общем-то, свое  дело уже  сделали.  А факел надо нести
дальше. Эстафету надо передавать. Но в надежные руки. И потому я  прошу вас,
Юрий  Михайлович,  не  спешить  с  уходом.  Закончите работу.  Она  послужит
Кольцову хорошим трамплином. Он у  вас многому еще  научится. А потом, потом
другое уж  дело. Кстати,  о кафедре своей не беспокойтесь. Она вас дождется.
Это я вам обещаю:
     Они  перевели  разговор на  другую  тему. Но еще  не раз возвращались к
тому, о чем только что говорили. Скоро в комнату вернулся Руденко. Но с ним,
к  удивлению Бочкарева, Ачкасов  почему-то  больше говорил  о  Речинске и  о
"Сове". Не  очень  понятна  была Бочкареву  и манера,  в  которой  вел  этот
разговор Ачкасов.  Он  довольно подробно объяснил им обоим, что  нового внес
Кольцов  в  конструкцию  четвертого  узла, а потом, когда  Руденко попытался
отстаивать свою точку зрения,  уже совсем другим тоном, не терпящим никакого
возражения,  сказал,  что  поправки  Кольцова  будут  приняты  окончательно,
утверждены  и отступать  от  них ни  он,  ни Александр  Петрович не позволят
никому. Идти на аэродром, где в одном из ангаров Окунев и Заруба монтировали
на  самолете рабочий  макет "Фотона", Ачкасов, взглянув на часы, отказался и
попросил Бочкарева доложить  ему график  выполнения работ. График выполнялся
четко, даже  с  некоторым опережением сроков. Но начиная  со второй половины
марта темп  работы несколько снизился.  А в  конце апреля и вовсе наметилось
отставание. Ачкасов обратил на это внимание и спросил Бочкарева о причинах.
     -- Без  Кольцова  группе трудно. Первое  время  жили,  если  так  можно
выразиться,  его  заготовками. А сейчас многое не  получается, -- откровенно
признался Бочкарев. -- Я объяснялся по этому поводу с Александром Петровичем
дважды.
     --  Кулешова  понять  тоже можно,  --  принял  вдруг  сторону  Главного
конструктора Ачкасов. -- Хотя в чем-то, допускаю, он и не прав.
     --  Отставания больше  не  будет.  И в  график  мы войдем,  --  заверил
Ачкасова Руденко.
     -- Не сомневаюсь, -- согласился Ачкасов и, пожелав всем успехов, уехал.
     В  Москве  на следующий день  он вызвал  к себе  Кулешова, и, когда тот
зашел  в  кабинет и  уселся  за стол  напротив  хозяина,  положил перед  ним
представление. Александр Петрович невозмутимо посмотрел на дело рук своих, а
потом  вопросительно,  почти так же как накануне Ачкасов смотрел на  офицера
отдела кадров, взглянул на Ачкасова.
     --  Я  не  буду визировать этот документ,  --  коротко объявил  в ответ
Ачкасов.
     -- Почему, если не секрет? -- весьма смиренным тоном спросил Кулешов.
     --  А  почему ты, прежде  чем писать его, не посоветовался  со мной? Не
позвонил? -- справедливо  заподозрив  в  этом смирении очередной тактический
ход Кулешова и решив обезоружить его, сразу же перешел на "ты" Ачкасов.
     --  Да  потому,  что я  советуюсь  только тогда, когда  мне  что-нибудь
неясно. А в данном случае мне ясно все.
     -- Многое, так будет точнее, -- поправил Ачкасов.
     -- Пусть многое. Так чем же вас не устраивает кандидатура Руденко?
     -- Назначать его сейчас  нецелесообразно, -- после некоторого  раздумья
ответил Ачкасов.
     -- Кого же тогда назначать? Подскажите, Владимир Георгиевич!
     -- Никого. Там старшим Бочкарев,  пусть он  и остается.  Я с  ним вчера
беседовал.
     --  Знаю о вашей беседе. Он вчера звонил мне. И вы  должны знать, что в
августе он из КБ уйдет. Я обещал его отпустить.
     -- Ну и напрасно.
     -- Не считаю. Он проработал в КБ больше двадцати лет. Он столько для КБ
сделал, что отказать ему я просто не могу. Я права на это, как руководитель,
не имею. Мне совесть не позволяет ему отказать! В конце концов, ему  кафедры
тоже не каждый день предлагают! Это тоже надо учитывать!
     Кулешов  говорил горячо, искренне.  По-человечески Ачкасов его понимал.
Но  интересы  дела требовали другого подхода к решению  проблемы в  целом, и
Ачкасов остался  глух  и к просьбе Бочкарева,  и к голосу Кулешова, и к зову
собственного сердца.
     -- Не  пойму я что-то тебя,  Александр Петрович. Вольского ты  жалел. А
Бочкарева  сам,  выходит, отдаешь.  А  разве он менее ценный работник?  -- в
раздумье спросил он.
     -- Не  менее, а более ценный! И  если бы вы у меня его,  как Вольского,
брали,  поверьте моему генеральскому слову,  через  вашу голову министру  бы
жалобу написал.  В ЦК бы пошел. А тут он сам попросился. И если он в августе
уйдет,  на очень  ответственном  участке  в  Есино у  меня  вообще  никакого
руководителя не останется. Вот о  чем я думал,  когда писал представление на
Руденко.
     -- И все же сделать надо не  так, Александр Петрович, --  давая понять,
что  разговор на  этом заканчивается, сказал Ачкасов.  -- Юрия  Михайловича,
пока "Фотон" не будет сдан, никуда не  отпустим и подменять никем  не будем.
Нельзя не учитывать тот исключительно  благоприятный для работы микроклимат,
который он создал  в группе и который, бесспорно, изменится к  худшему, если
вместо него группу  возглавит кто-то другой.  Поэтому  с назначением Руденко
подождем.  Это во-первых. Во-вторых, я настоятельно  рекомендую вам  вернуть
Кольцова в Есино,  как только все  сделанные им поправки будут утверждены. И
в- третьих,  мы  совсем ослабили внимание к подготовке ученых кадров. Или  я
ошибаюсь?
     -- У  меня не НИИ,  Владимир Георгиевич. Я не успеваю выполнять заказы,
-- почему-то сразу помрачнел Кулешов.
     --  Стыдись  об  этом  говорить,  Александр   Петрович.  Ты  --  бывший
преподаватель, профессор, вырастил  столько замечательных  специалистов -- и
вдруг совсем отмежевался от этого дела. Слушать не  хочу. Иссушаешь колодцы,
из которых пьешь. Рубишь сук, на котором сидишь!
     -- Хорошо. Я подумаю, -- буркнул Кулешов и встал. -- Мне ясно все.
     -- Ну и великолепно, -- пожал ему руку Ачкасов.


     В середине июня Кулешов вызвал Сергея в Москву. Зачем, с какой целью --
Сергей, естественно, не знал. Но быстро собрался, прихватил на всякий случай
некоторые  документы, связанные с поправками к проекту, и отбыл из Речинска.
Поезд в столицу приходил рано утром, и Сергей с вокзала направился домой. Он
не выспался. В вагоне было жарко и душно. У него болела голова. Поэтому дома
он  первым  делом напустил  полную  ванну  воды  и  лег в  нее,  наслаждаясь
прохладой.  Вывел его  неожиданно из этого  блаженного состояния  телефонный
звонок.  Вытираясь на ходу, Сергей выбежал из ванной и  снял  трубку. Звонил
Владимир.
     -- Приехал? -- обрадовался он.
     -- Только что. А ты откуда узнал?
     -- Ирина просигналила.
     -- Понятно.  А  ты  я вижу,  тут  у меня потрудился!  -- похвалил брата
Сергей.
     -- Это мы с Ириной.
     -- Заставил ее работать?
     --  Никого  не  заставлял.  Привлек на  абсолютно  добровольных началах
исключительно  для  оперативности. К  тебе  же  мать в гости собирается. Как
только узнала, что  у  тебя квартира, тут же  собралась.  Насилу  отговорил,
чтобы повременила до тебя. А теперь, значит, приготовься.
     -- Так они, наверно, с отцом на пару?
     -- У бати сейчас подготовка к уборке, ему не до тебя. А мать жди:
     -- Все  равно, не вовремя сейчас все это. Может, завтра-  послезавтра я
опять уеду.
     -- Без тебя  посмотрит, как  устроился.  Она  тебе  какие-то  полотенца
вышила. Говорит, обязательно привезу.
     -- Какие еще полотенца?
     -- А я почем знаю?
     -- Ладно. Разберемся. Сам когда появишься?
     -- Позвоню. Сейчас работы много.  И вся, как правило,  по ночам. А днем
ты будешь занят. Созвонимся.
     -- Давай:
     В трубке запищало. Сергей  досуха вытер голову,  взял массажную щетку и
начал расчесывать волосы. На кухне вскипел чайник, он шумно фыркнул, а потом
звонко  задребезжала  его крышка. Сергей выключил газ и  принялся заваривать
чай. Голода он  не  чувствовал,  хотелось  лишь пить. И  еще больше хотелось
позвонить Юле. Но она сейчас была где-то в пути на работу, и звонить ей было
некуда.  Сергей посмотрел на часы и подумал о том, что, в общем-то,  ему все
время приходится  ее  ждать.  И так началось  с  того самого дня, когда  его
бывший  командир полка подполковник Фомин объявил ему,  что инженер  Руденко
вновь приезжает в полк, и приказал встретить Юлю на  станции.  Именно в  тот
день ощутил Сергей впервые столь  для него тогда непривычное,  а  теперь уже
ставшее постоянным  чувство ожидания. С той поры он ждал ее все  время. Ждал
возможности случайно  увидеть Юлю, поговорить с ней, остаться с ней наедине,
куда-нибудь  вместе  с ней поехать, пообедать,  выпить  чашку кофе,  в конце
концов, покурить: Иногда  это ожидание  казалось  ему  пыткой, а сам себе он
казался размазней, тряпкой,  ничтожеством. Казался  --  и тем не менее ждал.
Ждал  по  утрам в раздевалке,  чтобы вместе  потом подняться  по лестнице  в
комнату, на остановке троллейбуса вечером, когда она приезжала на работу без
машины, дабы проводить до дома или хотя бы до ближайшей станции метро. Знала
ли она об этом? Знала. И наверно, меньше бы удивилась исчезновению однажды в
солнечный  день  собственной  тени,  нежели  его  отсутствия  рядом с собой.
Спасала его от этого  постоянного ожидания только работа. В работу он, как и
прежде,  уходил  с  головой,  и  уж  если  что-нибудь делал  или  тем  более
обдумывал, то  забывал не  только о Юле, но и о самом себе. Там, в Речинске,
таких моментов, когда он подолгу оставался один на  один только с ватманом и
деталями монтажа, было достаточно много, чтобы отвыкнуть от постоянной мысли
о  Юле.  Но стоило  ему лишь  вернуться в Москву,  как  ее высокая,  красиво
сложенная, спортивная фигура снова встала у него перед глазами,  и он  снова
готов был ждать Юлю сколько угодно и где угодно.
     В половину десятого он позвонил в КБ. Трубку взял Заруба. Сергей  сразу
же узнал его. Но разговаривать не стал. Ему хотелось поздороваться сначала с
Юлей.  Пришлось  через  некоторое время перезвонить. Теперь  он  услыхал  ее
голос.
     -- Здравствуй, Юленька, дорогая, -- сказал Сергей.
     -- А!.. -- обрадовалась  она. -- Наш  ответственный исполнитель! Откуда
ты говоришь?
     -- На сей раз с Вернадского. Зачем меня вызвали?
     -- Понятия не имею. Когда появишься?
     --  Конечно сегодня. Надо все это выяснить. И потом, я столько не видел
тебя, так соскучился, что теперь больше уже нет сил!
     -- Это хорошо!  -- сразу решила Юля. --  Но ведь сегодня пятница, стоит
ли спешить? Тут ничего не горит.
     -- У меня горит.
     -- Подожди минуточку,  -- сказала она и ответила  кому-то другому: -- С
Кольцовым:  Он  уже  дома:  Приглашай  его  сам.  --  И  снова  вернулась  к
прерванному  разговору: -- У Остапа сегодня  день  рождения, всех приглашает
после работы в кафе.
     -- А он разве здесь?
     -- Ради такого события все приехали.
     -- Ты пойдешь? -- спросил Сергей и весь слился с телефонной трубкой.
     -- Ненадолго можно, -- подумав, согласилась Юля. -- Передаю ему b`c!*c.
     -- Здорово! Здорово! Слушай,  подгребай к концу дня. Сам понимаешь, Юля
же все сказала, -- забасил Заруба.
     -- Спасибо,  Остап.  От  души  поздравляю,  --  поблагодарил Сергей. --
Обязательно буду. Приведу себя малость в порядок и скоро приеду.
     -- О, это разговор! -- довольно ответил Заруба и повесил трубку.
     Сергею даже показалось, что  у него перестала болеть голова. В том, что
в кафе не будет Игоря, Сергей не сомневался ни на минуту. Руденко никогда не
бывал  в  компаниях с  людьми,  по положению ниже его.  И значит, вечер, или
сколько там времени рассчитывала  пробыть  Юля, они проведут вместе.  Теперь
ему хотелось только одного -- чтобы этот вечер наступил скорее.
     В  КБ  он приехал перед  самым  обедом. Новое здание поразило его своей
чистотой,  продуманностью  планировки,  обилием  всяческих  удобств.  Друзья
встретили  его приветливо и даже радостно. Он и сам был  доволен  встречей с
ними. Но,  кажется, никого не успел хорошо из них разглядеть, кроме Юли.  Он
нашел,  что  выглядела  она  прекрасно.  Ее очень  шел загар, хотя при  этом
немного  и огрублял. Но на  его  фоне еще отчетливее стали видны ее  большие
малахитовые глаза,  и от  этого в целом  Юля только выигрывала. Она  немного
похудела, слегка выгорели ее  волосы. Но та  же  была у нее на губах неяркая
помада,  и  тот  же  нежный  и  чуть горьковатый  запах  миндаля  с ландышем
испускали духи, которыми она душилась.
     -- Рад. Очень рад всех видеть, -- оторвав наконец от Юли взгляд, сказал
Сергей.
     -- А ты почему такой синий? -- спросил Окунев.
     -- Сейчас порозовею. Поговорю с шефом, и гемоглобин появится сам собой,
-- пошутил Сергей.
     -- Давай, давай. Он уже давно тебя ждет, -- предупредил Окунев.
     И словно в подтверждение этих слов, в дверях появилась Ирина.
     --  Наконец-то  вы уже  прибыли!  Быстренько,  быстренько к  Александру
Петровичу. Я уже дважды за вами приходила.
     -- Во-первых, здравствуйте, Ирочка, -- поздоровался Сергей.
     -- Здравствуйте, Сережа, -- взяла его под руку Ирина и повела за собой.
-- А я была в вашей новой квартире. И вообще я очень рада, что вы вернулись.
     -- Я тоже,  Ирочка. И уже знаю о вашем визите и очень благодарен.  Это,
конечно, охламон Володька  оторвал  вас  от ваших дел.  Но все равно в долгу
перед вами я. Требуйте что хотите.
     -- Пригласите на новоселье.
     -- Считайте, что вы будете первой дамой. А как ваш диплом?
     -- Уже в кармане. И уже обмыт.
     -- Я вас поздравляю. Такой хомут сняли!  Помните,  вы собирались  учить
моих детей?
     -- Я и сейчас не отказываюсь. А они у вас появились?
     -- Как сказал один молодой актер, когда у него попросили автограф: "Вот
уж чего нет, того нет". Ну а курсы свои вы тоже прикончили?
     --  Через  две недели.  Я бы ноги протянула, если бы мне сразу пришлось
сдавать и тут и там.
     Они зашли в приемную.
     -- А вы знаете, Ирочка, теперь  шеф  и вовсе  вас от  себя не отпустит.
Секретарь с  тремя языками, с дипломом и справкой --  такого,  я  вам скажу,
наверняка даже у Ачкасова нет.
     -- Почему с тремя? -- не поняла Ирина.
     -- По-русски-то вы тоже неплохо говорите:
     -- Нет уж! Дудки! Пусть на  семьдесят пять рэ  платит больше,  тогда --
пожалуйста.
     -- Почему на семьдесят пять?
     --  У нас в отделе информации есть должность как раз на мой оклад  плюс
надбавочка, в том числе и за знание второго языка. Сколько получилось?
     --  Выйду от шефа  --  подсчитаю, -- открывая  верь кабинета  Кулешова,
пообещал Сергей.
     Александр Петрович был один. Он жевал сигару и посмотрел на Сергея, как
ему показалось, не очень приветливым взглядом.  А  когда  Сергей  доложил  о
прибытии,  пожал ему руку, жестом указал  на  стул и  коротко сказал, словно
подвел итог:
     -- Ну что ж, вы там потрудились неплохо. Я вами доволен.
     -- Но я не закончил работу, -- сразу же заметил Сергей.
     -- К сожалению, да. Закончит кто-то другой. А вы с  понедельника  снова
включайтесь  в  группу  в Есино.  Бросаю я  вас с  места  на место,  да  что
поделаешь. Расчеты с собой привезли?
     -- Привез.
     -- Давайте посмотрим.
     Они  углубились  в  чертежи  и  проработали  не   менее  часа.  Кулешов
внимательно  слушал  объяснения  Сергея, и  голос  его  и взгляд  постепенно
теплели.
     -- Владимиру  Георгиевичу  это тоже понравилось? -- спросил он в  конце
беседы.
     -- он не все видел. Но то, что видел, одобрил, -- доложил Сергей.
     -- Еще бы  месяц -- и  работа  была  бы  закончена --  сказал  Кулешов,
обращаясь не к Сергею, а  как будто к кому-то другому, и  снова посмотрел на
Сергея: -- А о диссертации он с вами говорил?
     -- Говорил, -- ответил Сергей и  почему-то почувствовал, как по щекам у
него  разлился румянец.  Кулешов заметил  это  и  перевел взгляд  на  записи
Сергея.
     -- Я поддерживаю мнение  Владимира Георгиевича, защититься  вам надо. И
подумаю, как лучше решить вопрос с подготовкой, -- закончил он разговор.
     Сергей вышел из кабинета. "Спутал  Ачкасов и ему  и  мне  все карты, --
подумал он. -- Вот уж верно: мягко стелет, да жестко спать:"
     К нему неожиданно подошел Окунев.
     -- Ну что, обратно или к нам? -- спросил он.
     -- К себе, -- коротко ответил Сергей.
     -- Тоже неплохо.
     -- С чем вы там сейчас возитесь? -- спросил Сергей.
     -- Установили рабочий  макет на двадцать  первом.  На той неделе начнем
испытания. Работать будем с Владимиром. И уже работаем.
     -- С монтажом как, справились?
     -- Справились. Из графика, правда, вылетели. Но справились.
     -- А почему вылетели?
     -- Не получалось. Да  что об этом говорить, в понедельник приедешь, сам
все увидишь. Остапу досталось на монтаже, аж похудел бедный.
     -- Ладно,  увижу, -- согласился  Сергей. --  Кстати, что вы ему  решили
подарить?
     -- Транзистор.
     -- Возьмите меня в пай.
     -- Давай десятку.
     Сергей  тотчас  же  отдал  деньги  и  снова  попытался  найти Юлю.  Она
оказалась на  месте.  Увидела Сергея и сразу направилась  к нему. Вполголоса
спросила:
     -- Куда же ты пропал? Не так уж, видно, соскучился, как говоришь.
     -- Я же был у шефа.
     -- Так долго? Зачем тебя вызвали?
     -- Поеду в Есино.
     -- Очень хорошо! -- обрадовалась Юля.
     -- У тебя есть сегодня время?
     -- Я же сказала, я буду у Остапа.
     -- А потом зайдем ко мне:
     Юля задумалась.
     -- Сегодня нет.
     -- Но  мне  очень надо с тобой  поговорить. Нужен  твой  совет. Деловой
совет. А где поговорить, если не дома?
     -- Не могу, Сергей. Это было  бы слишком заметно, -- призналась Юля. --
Да и ты только приехал: Наверняка устал.
     -- Я устал тебя ждать.
     -- О, это приятное ожидание, -- усмехнулась Юля.
     -- Но сколько можно?
     --  Всю жизнь, --  не то в шутку, не то серьезно сказала Юля и  ушла на
свое рабочее место.
     "Всю жизнь. Только  почему же именно  так? Разве она у меня должна быть
короче, чем у тебя, или  длиннее,  чем у других? --  проводив  ее  взглядом,
подумал Сергей.  -- И почему  я  должен ждать, а другие берут сразу  и все?"
Нет, он не сетовал  на судьбу. И по-своему был даже счастлив. Но легкость, с
которой  Юля обрекала его каждый раз на  это постоянное  ожидание,  невольно
оставила у него на сердце  заметно ощутимый холодок.  И еще  было обидно: не
должна  была она, не имела  права так  спокойно  устраняться от его дел.  Он
считал ее самым близким человеком. И естественно, все самые сложные  вопросы
в первую очередь стремился решать, обговорив их предварительно с Юлей. В ней
он видел разумного советчика, коллегу,  отлично  знающего и понимающего  то,
что делалось у них в КБ. И сейчас ее совет был ему нужен, как никогда. А она
так бесцеремонно отказала ему:
     За  этими, не очень веселыми, раздумьями и  застал его  конец  рабочего
дня. В помещении сразу стало шумно и людно. К Сергею подошел Остап.
     -- Ну что, голуба?
     -- Я готов.
     -- Будем  двигать.  Тут ходу  минут десять.  Нашел  точку  будь здоров:
чисто, быстро обслуживают и кормят вполне прилично. Чего еще?
     -- Вполне всего достаточно.
     -- Там у  меня уже жена хозяйничает. Для скорости. Ну  и опять же мы  с
ней друг без друга никуда. Я думаю, что это правильно.
     --  Очень, -- согласился Сергей  и неожиданно,  даже  для  самого себя,
спросил: --  Слушай, Остап, а ты долго  за  своей женой ухаживал? Я  имею  в
виду, когда вы только познакомились.
     -- Не: Можно сказать, совсем даже не ухаживал.
     -- А как же?
     -- Да так. В кино с ней сходил. Еще в академии учился. Решили с дружком
посмотреть в  "России" "Анну Каренину". Билеты у  меня  были.  Я  пришел  на
место, стою жду, время истекает, а того --  ни слуху ни духу. Вдруг подходит
такая симпатичная:  "Простите,  у вас нет лишнего билетика?" Я не растерялся
-- и оба ей: "Пожалуйста. Какой на вас больше смотрит? Выбирайте любой". Так
вот: и все.
     -- И все?
     --  Конечно.   Дальше-то   уже  не  до   ухаживания  было.  Там  всякие
хозяйственные заботы начались: коляски, игрушки:
     Сергей рассмеялся.
     -- Выдумал, наверно?
     -- Да ты у нее спроси. Охота было.
     Выдумывать Заруба  не любил. Был прям и незатейлив. Это  Сергей  знал и
потому  поверил.  Теперь ему  почему-то  больше  всего хотелось увидеть жену
Зарубы.  Он  живо  представил  себе  сцену  у  входа  в кинотеатр, попытался
представить и симпатичную девушку,  выбирающую из рук Остапа билет. Но с ней
дело получилось почему-то  хуже.  Перед глазами, как в тумане, то выплывало,
то снова  тонуло нечто  громоздкое,  неказистое, с волосами  неопределенного
цвета. Зато голос  ее Сергей услышал совершенно четко  --  он был,  как и  у
Зарубы, низкий и  мягкий.  Это было смешно. И Сергей  снова улыбнулся  своим
мыслям.
     Кафе оказалось  в самом деле  уютным.  Оно размещалось на втором  этаже
большого  многоэтажного  дома.  В  зале  его  мягко  лили  свет,  словно  из
переполненных камер, вмонтированные в стену светильники. Времени было еще не
много, рабочий день только  что закончился. Но  столики  почти все  уже были
заняты. Люди, очевидно, заходили сюда прямо с работы.  Ужинали и  уже отсюда
шли  по домам  -- к телевизорам, книгам, газетам. Это выглядело необычно и в
то же время вполне органично для новых, не похожих на старые, с их давно уже
сложившимися укладами жизни, районов Москвы. Сергею это понравилось. В новое
время, в новых кварталах рождались новые приметы.
     -- Туда, дальше, -- показывая в глубь зала, приглашал Заруба.
     Гости последовали  за ним.  А он зашел куда-то за угол  и пропал. Потом
оказалось, что  там,  за  углом, была небольшая, похожая на  нишу комната  с
окном. В ней стоял сервированный на полтора десятка человек стол, за которым
сидела маленькая, изящная,  с несколько  детским выражением  очень приятного
лица  женщина. Это и была жена Зарубы.  Увидев  мужа и гостей,  она поспешно
встала и, зажав в одной ладони кисть руки другой, нетерпеливо проговорила:
     -- Вот наконец-то, я просто заждалась:
     -- Да мы нигде вроде на задерживались,  -- забасил в ответ Заруба. -- И
есть все хотят. Принимай, мать, пожалуйста.
     Сергей смотрел на жену  Остапа, не скрывая  своего удивления.  Никак не
верилось,  что  это  хрупкое  существо  было  матерью  трех  рослых,  прямым
наследием  в отца, девочек, фотография которых никогда не убиралась со стола
Остапа. Но еще  удивительнее  казалось то,  что  первый шаг, сделанный этими
совершенно  не  похожими  друг  на друга  людей  по  направлению  к входу  в
кинотеатр,  стал  их  первым  шагом   в  большую  совместную  жизнь.  Сергею
несвойственна была зависть,  он  не  умел завидовать.  Но  сейчас, видя, как
заботливо  суетятся вокруг гостей супруги, в  нем  шевельнулось что-то вроде
зависти и ущемленного самолюбия.
     Сергей  сел  за угол стола возле окна.  Юля  пришла вместе с Бочкаревым
чуть  позднее.  Они  сели  в  другом конце  --  напротив  него. Обе  женщины
оказались  почти что рядом.  Сергей невольно сравнил  их. Они наверняка были
ровесницами.  Но  Юля  почему-то выглядела  старше  жены  Остапа.  Во всяком
случае,  держалась с  большим  достоинством.  И  уж,  конечно,  казалась ему
несравненно красивее.
     Вечер  проходил весело. Много было сказано всего смешного. Однако часам
к  девяти кое-кто  из гостей  уже распрощался  с хозяевами. За столом  стало
свободнее. Ушел Бочкарев. Юля пересела к Сергею.
     -- О чем ты хотел поговорить? -- спросила она.
     --  Я  уже  объяснял,  совет  мне  твой  нужен.  О  своих  делах  хотел
поговорить. Да и не только о делах, -- ответил Сергей.
     -- Я слушаю.
     -- Не место здесь:
     -- Хорошо, расскажешь по дороге, -- решила Юля.
     -- Тоже не очень удобно:
     -- Ничего. Я пойму. Надеюсь, ты меня проводишь?
     -- Конечно.
     -- Вот и хорошо. И пойдем танцевать.
     Они не пропустили ни одного танца. Но хорошее настроение так к Сергею и
не вернулось. Юля скоро заметила это.
     -- Ты как вареный, -- сказала она.
     Сергей молча кивнул.
     -- Тогда пойдем. Нам не обязательно быть тут до конца.
     -- Я давно намекал тебе на это.
     -- Но и я тебе говорила, уйти раньше всех я тоже не могла.
     Они от  души поблагодарили хозяев  за  хороший прием и вышли из кафе на
улицу. Уже стемнело, и повсюду зажглись огни. Ночь принесла прохладу. Сергей
сразу   же  почувствовал   облегчение,   словно   освободился   от   чего-то
непосильного, тяжело  давившего  на плечи, мешавшего спокойно дышать. И даже
удивился этому, так как  усталости  физической до этого не замечал. Но потом
понял, что облегчение наступило душевное, хотя и это тоже казалось странным,
ибо утром  он  даже  обрадовался, получив  на званый  семейный ужин к Зарубе
приглашение. Что же, в таком  случае, произошло? Ведь весь  день  он  провел
исключительно в кругу друзей  и своих коллег. За столом тоже было весело.  А
он  с трудом  дотянул до  той  минуты,  когда в  конце концов  распрощался с
гостеприимными супругами:
     Они шагали  с  Юлей совсем близко друг от друга. Он держал  ее  за руку
чуть  выше локтя, жадно впитывая  исходящее от нее тепло и думал о  том, что
как  это  ни  странно, но именно друзья, эти очень  славные  и  милые  люди,
тяготили его все это время. Он слушал их,  говорил с ними, смотрел на них, а
хотел  и ждал только  одного  -- остаться  скорее  наедине с  Юлей.  И когда
остался,  всякое  оцепенение  сразу  /`.h+.. Но  не  прошла  обида,  десять,
двадцать,  сто постепенно накопившихся за эти годы цепких и колючих, как усы
овсюка, маленьких  обид  за  постоянные  отказы на все или почти  на все его
предложения и просьбы. И  хотя ему было очень приятно  вот  так  неторопливо
идти сейчас вместе с Юлей по освещенному ночному проспекту, говорить с ней о
своих делах ему вдруг в первый раз решительно расхотелось.
     Юля со свойственной ей проникновенностью,  очевидно, тоже почувствовала
это,  потому  что,  так же как и он,  шла молча,  ни  о  чем  больше его  не
расспрашивала,  ничего  ему  не  говорила,  но,  поравнявшись  с  небольшим,
заросшим кустами сирени сквериком, все же не выдержала и сказала:
     -- И все же ты обиделся:
     Сергей неопределенно пожал плечами.
     -- Тогда чем же ты недоволен? -- продолжала допытываться Юля.
     -- Собой, -- ответил Сергей первое, что пришло на ум.
     -- Собой? Что же у нас не так?
     -- А что так?
     -- Ну, хотя бы у нас  прекрасный  характер. Мы многое  умеем, -- начала
перечислять Юля.
     -- Например? -- прервал ее Сергей.
     -- Умеем добиваться своего.
     -- Чего же, в таком случае, я добился?
     -- Ты?
     -- Да, я. Майор Кольцов  Сергей Дмитриевич.  Тридцати трех лет от роду.
Холостой. Ни  офицер, ни  ученый. Ни теоретик, ни практик. Ни богу свечка ни
черту кочерга, -- словно прорвало Сергея.
     Юля снисходительно улыбнулась, словно разговаривала с ребенком.
     -- Спроси лучше, чего ты не добился. И то пока:
     -- Этого  мне спрашивать не надо.  Это я знаю лучше всех сам. Я начинал
сто  дел и ни одного не закончил так, как хотел. Ни одного! А Ландау, кстати
сказать, в мои годы уже разработал теорию  сверхтекучести гелия. А Резерфорд
создал целую отрасль науки о  радиоактивном  распаде. А  Ферми!  Да он  свою
количественную теорию бета-распада  обосновал уже  в  тридцать  два года.  А
Бутлеров! А Жолио Кюри! А Юрий Овчинников, нынешний  вице-президент Академии
наук! Ведь  мы занимались в университете в одно время. Правда,  я начинал, а
он уже заканчивал химфак. Но в свои тридцать-то три года  он уже имел  такие
научные открытия, которые мне и не снились.
     -- В  тридцать три!  -- усмехнулась Юля. -- Да Эварист Галуа в двадцать
один год вообще  уже ушел в мир иной. А свою теорию топологии разработал еще
в девятнадцать. И стал известен на весь мир!
     -- Не об известности я. Не  слава их не дает мне покоя. Не зависть меня
гложет. Далек  я от этого.  Дела  их, свершения заставляют  задумываться над
результатами собственной работы.
     Но Юля почему-то не хотела принимать этот разговор всерьез.
     -- Уверяю тебя,  если бы  они работали в  нашем КБ, они не сделали бы и
половины того, что сделал ты, -- успокаивающе проговорила она.
     -- А по-моему, сделали бы гораздо больше! Несравнимо больше!
     Теперь уже Юля неопределенно пожала в ответ плечами.
     --  И  знаешь  почему?  Знаешь,  что  всех  их  объединяет?  Через  что
непременно  прошел  каждый из них? Хоть и  разные они все, и условия  работы
были у каждого  свои, а я уверен -- каждый из них в свое  время  не побоялся
переступить  через  то,  что  казалось  непереступаемым. Не  побоялись пойти
против  привычного,  устоявшегося.  Не испугались  поколебать  незыблемое. А
мы-то как раз этого и боимся.
     -- Это ты-то боишься? -- с любопытством взглянула Юля на Сергея.
     -- Наверно.
     -- В таком случае тебе еще нет тридцати  трех. И ты, как мальчишка, сам
не знаешь, чего хочешь.
     -- Да есть, Юленька! Есть! И это очень обидно.
     -- Тогда, тогда тебе остается лишь сказать, что во всем виновата я,  --
уже серьезно сказала Юля.
     Сергей  сразу осекся. Начинать разговор в этом направлении или, "%`-%%,
продолжать тот, который они  только что вели, ему  уже не хотелось. Это было
ни к чему и глупо. И он снова вернулся к их взаимоотношениям.
     -- Почему ты все же не поехала ко мне?
     -- Приеду в следующий раз, -- спокойно сказала она.
     -- Когда это будет?
     -- Ты же никуда больше не уезжаешь, выберем время.
     -- Я уже не верю тебе.
     -- Напрасно.
     --  Иногда мне  кажется,  что ты просто  играешь  со  мной, как кошка с
мышкой.
     -- Глупости. Просто ты многого не понимаешь. Или не хочешь понять:
     -- Чего именно? Того, что ты замужем?
     --  Ты  видишь  в  этом лишь формальную  сторону  и  не желаешь  понять
главного. Мы, женщины,  намного инертнее мужчин.  Привычки у нас укореняются
глубже.  А  что  ты  сделал  для того, чтобы  заставить меня свернуть  с уже
выбранного мною пути? Заладил одно: "Идем ко мне! Идем ко мне!"
     -- Юленька, я насовсем тебя  зову. Ты  мне на всю  жизнь  нужна. Больше
света нужна.
     -- Для этого любить надо. Очень любить.
     -- Я люблю. Разве ты этого не знаешь?
     -- А я?
     -- Ты тоже.
     -- Не решай  за меня. Я уже не девочка. Мне от многого отказаться надо,
прежде чем я скажу "да". И в первую очередь  уйти  с работы. А это совсем не
входит  в  мои  планы.  Поверь,  я  не  хочу  терять  свою  полноценность  и
превращаться в заурядную домашнюю хозяйку. А в  нашей ситуации именно только
так  это и может быть. Зазорного, конечно, ничего в этом нет. Но  мне  не по
нутру заниматься кухней.  И не прельщает  перспектива стирать пеленки. Я  не
хочу детей. А  между  прочим, хотела. И знаешь когда? До замужества. А вышла
замуж -- и  расхотела. А сейчас и вовсе думаю об этом как о наказании. Разве
ты не знал всего этого?
     -- Нет, -- мрачно ответил Сергей.
     -- Зря. Надо было знать, мы знакомы уже давно.
     -- Что же влечет тебя в этой жизни?
     --  Многое.  Я,  например,  очень  люблю   умных  людей.  Люблю  хорошо
одеваться, люблю свою работу. Я люблю,  наконец, удовольствия, которые может
мне  предоставить  эта  жизнь.  И  почему,  во  имя  чего  должна  я  от них
отказываться? И  хватит говорить об этом. Поедем домой. Поздно уже. Пора, --
сказала Юля и указала на зеленый огонек такси.
     Сергею  ничего  не  оставалось,  как   поднять  руку.  Разговор  принял
совершенно  неожиданный  для  него  оборот.  Но  не это обескуражило  его. В
твердости,  с которой  говорила  Юля, слышалось  и чувствовалось уже  что-то
решенное, и, может быть, даже решенное окончательно. И это в первую  очередь
новой обидой отозвалось у него в душе.
     На их счастье, попалась машина, возвращающаяся  в парк. Она и захватила
попутных пассажиров. Ехали быстро,  водитель спешил закончить смену.  Сергей
смотрел в окно. С высоты ленинских гор Москва полукругом виднелась до самого
горизонта. Почему-то вспомнились  стихи Маяковского:  "Париж, как сковородку
желтком, заливал электрический ток". За окном был не Париж, а Москва. Но и о
ней можно было сказать те же слова. Города, как такового, его домов и  улиц,
вовсе не было видно. И  лишь огни, огни, желтое безбрежное  море огня.  Этот
огонь почему-то всегда казался Сергею  живым  и  теплым. Но  сейчас  огоньки
мерцали,  как  звезды,  и   выглядели  холодными  и  колючими,   как  острия
направленных прямо  на него булавок. И ему, глядя на них, захотелось сжаться
в  комок,  стать маленьким, уйти в себя и думать только о  том, что сегодня,
всего  каких-нибудь  десять--  пятнадцать  минут  назад,  не  только   в  их
отношениях,  но и  в душе у него наступил какой-то, пока еще  не  вполне для
него ясный перелом. И a."a%,  не было никакого желания ни о чем говорить. Но
Юля, очевидно, была настроена иначе.
     -- Ты хотел о чем-то со мной посоветоваться? -- напомнила она.
     Голос  ее прозвучал где-то далеко-далеко, словно  она была не рядом, на
одном  с ним сиденье "Волги", а там, среди этих огоньков- булавок, и был  он
не родным и мягким, а чужим и чеканным.
     -- Ты слышишь? -- снова спросила она.
     Он опять ответил не сразу.
     -- Да говори же ты в конце концов! -- затормошила она его.
     -- И да, и нет.
     -- Что -- да? Что -- нет?
     -- Я думал, ты меня больше любишь.
     -- Достаточно люблю,  но голову при этом не теряю, -- сухо ответила Юля
и тоже отвернулась к окну.


     Домой Сергей вернулся в совершенно  подавленном  настроении. Теперь ему
уже казалось, что во всем была права Юля и абсолютно не прав он. Он ходил по
комнате,  курил и ругал  себя и думал: за что, собственно, ему было  на  нее
обижаться?  За то,  что  она не  играла с ним  в прятки? За то,  что  она не
привыкла ни в чем себе отказывать  и сейчас честно и  откровенно об этом ему
сказала? Да разве он не должен был сам обо всем этом догадаться?  За то, что
она не поехала к нему? Ну а если она на самом деле не могла? Но ведь обещала
-- и,  значит, приедет.  Ведь она же не обманывала никогда!  И когда  все же
бывала с ним близка, разве не открывалась всякий раз беспредельно и искренне
любящей и нежной? От одной мысли и воспоминаний об  этом у него  захватывало
дыхание. И он решительно  был готов проклинать себя за свой животный эгоизм,
за мелочность оценки их отношений,  за неумение  по достоинству  оценить эту
женщину. И  хотя злонамеренный бес  обиды, час-другой назад боднувший его  в
душу за ее отчужденность к его делам, еще не унялся и продолжал будоражить в
нем сомнения, ему хотелось теперь только одного -- как можно быстрее вернуть
их обычные  отношения и заставить  Юлю забыть  обо всей этой истории. Но как
это  было сделать? Характер Юли  был как две капли  воды похож  на  характер
Александра Петровича, и что-то заставить ее делать помимо воли или наперекор
собственным желаниям практически было очень трудно.
     Выручил Сергея телефонный звонок. Звонил Владимир.
     -- Названиваю тебе весь вечер, а тебя нет и нет. Думал, уж не махнул ли
ты обратно туда, в свою командировку! -- бодро прокричал он в трубку.
     -- День рождения у Остапа отмечали, -- объяснил Сергей.
     -- А, тоже дело. А завтра чем намерен заниматься?
     -- Наверняка дома буду.
     -- А венесуэльцев не хочешь посмотреть?
     -- Каких еще венесуэльцев?
     -- Национальный ансамбль. Впервые в Союзе. И всего один день. Сомбреро.
Пончо. Гитары:
     -- А почему их надо смотреть?
     -- Да потому, что они танцоры, а не певцы. Неужели афиш не видел? А еще
в столичном гарнизоне служит!
     --  Делать мне больше нечего, как  по  заборам афиши разглядывать,  - -
фыркнул Сергей. -- Короче. Что ты предлагаешь?
     -- Это самое, смотреть. Понимаешь, есть у меня четыре билета. С трудом,
но достал. Вот и предлагаю: берем Ирину, Юлю -- и вперед.
     -- Юля? А она пойдет?
     --  Как  пить дать. Она же  не такая зануда, как  ты.  К тому же  любит
танцы.
     -- Балет она любит, -- поправил Сергей.
     -- Какая разница? Пляшут, и ладно.
     Сергей задумался. Юля  любила ходить  на концерты. Она не пропускала ни
одной  выставки, не оставляла без  внимания ни одной  приезжей знаменитости.
Конечно, на балет она пошла бы с большим c$.".+lab"(%,. Это  Сергей знал. Но
она охотно  смотрела  и танцы.  И если  бы согласилась  побывать  и на  этом
концерте, это уже был бы добрый шаг к примирению. В предложении брата Сергей
увидел что-то вроде спасательной соломинки.
     --  А как  же  я  ее  приглашу? Я  ее  до  понедельника  не  увижу,  --
забеспокоился он вдруг.
     -- Позвони.
     -- Домой я ей не звоню.
     -- Ну я позвоню. Подумаешь, проблема. Ты-то "за"?
     -- Конечно. Только не звони сейчас. Сегодня уже поздно.
     -- Ладно. Жди сообщения утром.
     Ночь  Сергей спал плохо: ворочался  и, что с  ним бывало  крайне редко,
просыпался. И  окончательно  очнулся ото сна гораздо раньше  обычного.  Он с
нетерпением ждал, что скажет Владимир. Но тот  почему- то не звонил. Часам к
одиннадцати терпение у Сергея лопнуло, и он сам попытался вызвать Владимира.
Но квартира Кольцова-младшего в Есино тоже не отвечала. "Взбудоражил, балда,
а  теперь жди его как у моря погоды",  -- недовольно  ворчал  Сергей. Однако
ждать долго не пришлось. Часов в двенадцать неожиданно позвонила Ирина.
     -- Сережа, это я, -- сказала она. -- Так мы сегодня идем?
     -- Да, Ирочка! -- обрадовался он ее приветливому, ласковому голосу.
     --  А  Юля, кажется, уехала на  дачу. Я звонила ей, звонила  шефу -- ни
там, ни тут никто не отвечает.
     -- Жаль, -- сразу сник Сергей.
     -- Но билет  не пропадет. Я  уже пригласила брата. Послушаем гитары,  а
потом   пойдем   к   нему  в   мастерскую.   Он  только   что   вернулся  из
Переславля-Залесского. Работал там в Горицком монастыре. Вы, конечно, бывали
там?
     -- Нет, Ирочка, не довелось.
     -- И Плещеева озера не видели?
     -- Естественно.
     --  И  ботик  Петра  Первого?  И  Спасо-Преображенский  собор,  котором
крестился Александр Невский?
     -- Ирочка, клянусь вам, я все это увижу.
     -- А я ездила туда с Женькой сто раз. Интересней Переслявля, по- моему,
только Суздаль. Мне там  так нравится, что одно время  я совершенно серьезно
хотела стать историком. И даже подавала документы  на исторический в  МГУ. А
потом вдруг почему-то передумала.
     "Наверно, Володька потому и  молчит, что не мог дозвониться до Юли,  --
подумал Сергей. -- Надо же как не везет:"
     -- Попросите брата. Пусть он вас свозит в Переславль. И  меня возьмите.
Я буду очень рада. И все-все вам там покажу и обо всем расскажу.
     -- Хорошо, Ирочка, -- пообещал Сергей.
     А примерно через еще час раздался звонок в дверях. И на пороге появился
Владимир собственной  персоной. Сергей взглянул  на него и  сразу понял, что
тот чем-то расстроен.
     -- Вот так, -- многозначительно проговорил он и выложил на  стол четыре
розовых билета. -- Чтоб служба не казалась медом, сегодня улетаю.
     -- Да ты что? -- опешил Сергей.
     --  Так  точно! Приказ  в зубы, керосин  в бак  -- и Сто  второй просит
взлет!
     --  На черта  же  ты  тогда  все это  затевал? Юля уехала на  дачу.  Ты
улетаешь. А я -- извольте бриться:
     -- Ничего, брат, приобщайся к мировой, можно сказать, культуре.
     -- Шел  бы  ты знаешь  куда? -- не сдержавшись, огрызнулся Сергей. -  -
Вечно  с  тобой   какая-нибудь  ерунда  получается.  Тысячу  раз   зарекался
связываться:
     -- Известное дело, когда господь-бог наводил порядок  на земле, авиация
была в воздухе, -- виновато усмехнулся Владимир. -- Разве ж сам я думал, что
так получится? Приказ, Сережа!
     Он хлопнул брата по плечу и повернулся к выходу.
     --  И все?  -- остановил  его Сергей.  -- Ты хоть посиди. Может,  съешь
что-нибудь? Кофе выпей:
     Владимир остановился.
     -- Не хочу. Сидеть тоже некогда. Мне ведь еще до дому надо добраться. А
вот насчет отпуска, пожалуй, поговорить стоит. Ты когда думаешь отдыхать?
     -- Ничего не знаю и не думаю! -- решительно закрутил головой Сергей. --
Знаю  лишь, что надо сдать  прибор. Так что  раньше  чем  в  декабре вряд ли
получится.
     -- Жаль.
     -- А сам?
     -- У меня график железный. Подойдет сентябрь -- отдай не греши. Занду в
машину, ружье в чехол -- и к старцам. Ох уж и отведу душу!
     -- Что значит "сентябрь"? Ты же с нами работаешь. А мы к сентябрю никак
не управимся, -- заметил Сергей.
     --  Я говорю,  у нас порядки свои. На отпуск меня подменят. Полетаете с
другим. Вот так!  --  объяснил  ситуацию Владимир  и продолжил  свой  путь к
двери.
     Сергей проводил  его до лифта,  вернулся в квартиру и взглянул на часы.
Было около часа. "Полдня  словно кошке под хвост! --  недовольно подумал он.
-- Дел  чертова уйма, и хоть бы за  одно  взялся! Ждал, видите  ли:  А  чего
ждал?" И опять  он почувствовал обиду, но не только на Юлю, а  уже, кажется,
на весь белый свет. И в первую  очередь на Владимира. И больше  всего --  на
самого  себя.  В   таком  мрачном   настроении   он  принялся  разбирать   и
устанавливать на полки книги, приводить  в порядок свои  записи. В три  часа
снова позвонила Ира.
     -- Сережа, билеты уже у вас? -- деловито осведомилась она.
     -- Давным-давно,  Ирочка, -- успокоил ее Сергей  и удивился  тому,  что
нисколько не рассердился на то, что она оторвала его от работы.
     -- Тогда где мы встретимся?
     -- Где скажете. Мне все равно. Могу заехать за вами.
     -- А на чем вы поедете?
     -- Закажу такси.
     -- Не так-то просто это сделать.
     -- Попробую.
     -- Тогда начинайте прямо сейчас.
     Ирина  оказалась  права.  Почти час дозванивался  он  до диспетчерского
пункта. Но когда дозвонился, заказ у него приняли сразу. Записали его адрес,
телефон  и  предупредили,  что  машина,  возможно,  прибудет даже  чуть-чуть
раньше,  чем он  просил. Потом он крепил на лоджии антенну для приемника. Но
вскоре в третий раз позвонила Ирина.
     -- Не ешьте ничего, -- предупредила она.
     -- Вообще? -- не понял он.
     --  Сегодня. Женя съездил в  "Прагу", купил цыплят,  заливной осетрины,
салаты, знаете,  в таких тарталеточках? Еще чего-то. Так что ужинать будем у
него.
     -- А обедать?
     -- Совершенно  не обязательно. Выпейте соку.  У  вас  есть  дома какой-
нибудь сок?
     -- Рассол из-под капусты есть.
     -- Это не  совсем  то,  но  лучше всякого обеда. Во  всяком случае, вам
полезней. А то вы скоро начнете толстеть.
     -- Мне, Ирочка, это не грозит.
     -- И еще как. Тем более что ужинаете вы наверняка  как Женька: в лучшем
случае -- пельмени. В худшем -- колбаса, хлеб с маслом и чай. Угадала?
     -- На сто процентов.
     -- А хлеб вы любите?
     -- Естественно.  Я  крестьянский сын.  Полбатона  московского и бутылка
молока  уничтожаются  мгновенно  в  порядке легкой  закуски.  Я  даже те  же
пельмени без хлеба в рот не беру.
     --  Фу,  и  еще хвастаетесь!  Неужели  нельзя ограничиться яблоком, или
творогом, или просто нежирным кефиром? Вы хотите быть таким, как Nстап?
     -- Он уверяет, что у него полнота наследственная.
     --  У него  жена -- начальник экспериментального цеха  на  кондитерской
фабрике. И дома она печет ему такие пироги, что от одного их вида совершенно
спокойно можно лопнуть. Что с ним, кстати сказать, в один  прекрасный момент
и произойдет.
     Сергей от души расхохотался.
     -- Вы правду говорите?
     -- Очень мне надо вас надувать.
     -- А я  вчера весь  вечер таращил  на  нее глаза, и  мне она  почему-то
казалась учительницей русского языка или литературы.
     -- Вам, мужчинам, всегда кажется не то, что надо, -- закончила разговор
Ирина.
     Сергей  наводил  в новом доме порядок еще с чс. Но теперь он  был уже в
лучшем настроении. Шутливый разговор  с Ириной не выходил у него  из головы,
и,  пожалуй, даже не столько  сам разговор,  сколько то хорошее впечатление,
которое после него осталось. И,  возможно  забыв на какой-то момент о Юле  и
успокоившись, он  вспомнил о вчерашнем разговоре с Кулешовым и  о его наказе
"думать и  решать".  Вопрос  перед ним был поставлен очень  серьезный,  и от
решения его  зависело многое. Вплоть до ухода  из КБ. Ведь Кулешов  никак не
ограничивал  его  намерения,  не оговаривал  заранее никакими  условиями  то
решение, которое он должен  был  принять. Значит, он допускал такой вариант,
что Сергей на  два года поступит в адъюнктуру одной из академий. Сергей даже
удивился тому, что так легко мог забыть обо всем этом. Совершенно неожиданно
перед  ним  открылась новая  перспектива. После  защиты диссертации  он  мог
вернуться в КБ. А мог и не  возвращаться.  Мог остаться на преподавательской
работе в  академии. И тут он снова  вспомнил о  Юле, о том, что она говорила
ему вчера вечером, что,  пока они работают под  одной  крышей,  ни  о  каких
по-настоящему серьезных отношениях между ними  не  может  быть и  речи.  Она
уходить из КБ, естественно, не  собиралась.  Ну а если  это  сделает он? Тем
более что случай представился  более чем подходящий. Уйдет он, что тогда? На
этот вопрос могла ответить только Юля. А для этого ему непременно  надо было
с ней увидеться. А перед  этим еще следовало и помириться. Сергей вздохнул и
закурил. И тогда у него появилась совсем иная мысль: а может, даже и хорошо,
что вопрос придется решать ему самому, безо всяких советчиков, в том числе и
без  Юли.  Но, что  бы  она  ему ни сказала,  к  ее словам он прислушался бы
непременно:
     В этот  момент раздался телефонный звонок. На этот  раз звонил водитель
такси. Сергей взглянул  на  часы,  предупредил  Ирину,  что  он выезжает,  и
спустился вниз.
     День простоял солнечный, но нежаркий. И  сейчас воздух был чист и свеж.
Сергей  назвал  адрес, и  машина  двинулась к  университету и далее вниз  по
метромосту,  на Комсомольский  проспект.  Впрочем,  дороги  он не заметил. И
только когда увидел  пламенеющие в лучах  вечернего  солнца  золотые  купола
церкви святого  Николая,  понял, что  уже миновал  большую часть пути  и что
дорога  и машина  нисколько не мешали  ему обдумывать свои дела.  Он  еще не
принял  никакого  решения.  Но уже знал  совершенно четко,  что,  когда  его
найдет, не откажется от него ни за что на свете. Как не отказался, когда три
года назад,  еще в полку, сбил своим  танком с рельсов горящую цистерну, как
не  отказался открыто и  прямо  высказать свое  мнение на  разборе испытаний
"Совы", как  не отступил  от  решения провести роту по  дну замерзшей  реки.
Провел и тем самым добился успеха в том учебном бою:
     Ирина  вместе с братом  уже стояли возле дома. Сергей вылез из машины и
открыл перед Ириной переднюю дверцу кабины. Но она ловко усадила туда брата,
а сама села сзади, рядом с Сергеем.
     -- Вы везучий. Заказали все-таки: -- сказала она.
     -- И потерял на это всего час, -- ответил Сергей.
     -- И зря, -- заметил брат  Ирины. -- Это все  великолепно могла сделать
она сама. Делать ей сегодня совершенно было нечего.
     -- И вам не стыдно? -- всплеснула руками Ирина. -- Вы же мужчины!
     -- Лично я -- брат, -- поправил ее Евгений.
     --  А  я  выполнил свой долг  честно. Кстати,  что  мы  будем смотреть?
Кто-нибудь слышал хоть что-нибудь об этом ансамбле, -- спросил Сергей.
     -- Мне  все  равно, что  они будут  представлять. Мне просто хочется на
публику, -- ответил Евгений.
     -- Уши вянут, -- вздохнула Ирина.
     -- А  я в танцах  разбираюсь чуть больше,  чем  свинья в апельсине, - -
признался Сергей.
     -- Вы  просто  скверно воспитанные молодые  люди. Или  еще того хуже --
жалкие снобы! -- не сдержалась Ирина.
     -- Для  снобов мы слишком послушны, -- заметил Сергей. -- Вы позвали --
и мы пошли.
     -- Это  ничего не доказывает.  Вы потом  целый год можете вспоминать  о
потере драгоценного времени.  А ты! -- погрозила Ирина брату пальцем. -- Кто
меня все время просит, чтобы я везде брала  тебя с собой? Больше ему, видите
ли, ни с кем ходить не хочется.
     -- Да у меня же просто нет другой такой интересной партнерши. У тебя же
ноги от самой шеи  растут. А то, что ты моя сестра,  никому  не известно, --
простодушно признался Евгений.
     Ирина укоризненно покачала головой и повернулась к Сергею, явно надеясь
на его поддержку.
     -- А портрета моего ни одного не написал:
     --  Я же не  портретист, сколько можно это тебе объяснять? -- взмолился
Евгений.  --  Вот  постареешь,  я  мигом  тебя подмоложу.  Я реставратор!  И
морщинки разглажу и румянец восстановлю и подшпаклюю, где надо.
     -- Спасибо,  --  не захотела слушать  Ирина. --  Постараюсь сохраниться
подольше.
     Такси свернуло на  Петровку и остановилось напротив "Эрмитажа", почти у
Лихова  переулка. Народу в  саду  было  много. Билеты  начали спрашивать еще
перед  входом  в сад. У Сергея  был  один  лишний. И он уступил его высокому
лейтенанту-моряку, справедливо решив, что лейтенант наверняка в Москве или в
отпуске, или в командировке, или, того хуже, всего  лишь проездом, и другого
случая побывать на концерте ему уже, может, не представится вовсе.
     Концерт на Сергея  особого впечатления не произвел. Танцы венесуэльцев,
несмотря на всю их  зажигательность, показались ему несколько однообразными.
Да  и музыка  их, в  общем-то  и мелодичная и напевная, тоже  в конце концов
наскучила. Но в целом его настроение тем не менее  поднялось и  было  совсем
уже не похоже на то, в каком он пребывал утром.  Ирина и Евгений, он заметил
это  уже   давно,   относились   друг  к   другу   очень  любовно   и   даже
предупредительно,  хотя  Евгений никогда  не  упускал  случая  пошутить  над
сестрой.  И  эта, царившая  в  их отношениях,  атмосфера доброжелательности,
тепла  и настоящей дружбы и вернула Сергею спокойствие души и умиротворение.
Он слушал их непринужденную болтовню и откровенно отдыхал.
     После концерта  они  все трое отправились в мастерскую  Евгения. Сергею
доводилось бывать  тут и  раньше. И всегда он получал искреннее удовольствие
от  посещения этой  большой,  очень  чистой  и  светлой,  оборудованной, как
хорошая лаборатория, комнаты, с тремя выходящими на Москву-реку окнами.
     Комната эта условно, но в то  же время вполне заметно была разделена на
две части. В одной, большой, Евгений работал. Здесь стоял массивный, широкий
стол, над  которым висели два светильника,  дававших очень  яркий и  в то же
время мягкий свет.  В  другой,  меньшей по размеру  и более темной,  Евгений
отдыхал. Эта часть была  оборудована совершенно  иначе: она  была обставлена
мягкой мебелью, на ее стенах висели  полки с книгами  и альбомами иконописи,
настенной росписи и архитектурных памятников седой старины.
     И  везде, как в той,  так и в другой части комнаты, висело много  икон,
почерневших от времени досок со следами древней русской  темперной живописи,
образцов неповторимой по своей  красоте и изяществу резьбы по дереву, детали
киотов, иконостасов, окладов икон.
     Немало  было тут  этюдов  и готовых картин, написанных и самим хозяином
мастерской.  И  Евгений  был  неплохим  пейзажистом.  И  сейчас, пока  Ирина
разогревала на электроплитке цыплят, показал Сергею свои зарисовки.
     --  Ну  вот,  как  всегда,  у тебя  нет ни  соли, ни перца, -- нарушила
неожиданно беседу мужчин Ирина.
     Сергей и  Евгений оглянулись  на  ее голос. Стол уже  был  накрыт.  Все
угощения были  поданы, и  даже  посредине  стола  стоял  кувшин с  пунцовыми
гладиолусами.
     -- Как нет? -- не поверил Евгений. -- Посмотри на полке.
     -- Пусто,  --  сказала Ирина и  перевернула солонку  вверх дном. То  же
самое она проделала и с перечницей -- пусто!
     --  А зачем соль? Она вроде  даже вредна, --  попытался заступиться  за
хозяина Сергей.
     -- Нет уж, все должно быть как надо,  -- решительно  отрезала  Ирина  и
направилась к двери. -- Придется опять к соседям идти.
     -- Ира! -- шагнул следом за ней Сергей.
     -- Пусть идет, -- остановил  его Евгений. -- Ради вас она не только что
на этаж ниже, а в дежурный гастроном на Смоленской с радостью сбегает.
     -- Ради меня? -- удивился Сергей.
     -- Конечно. И стол этот накрыт ради вас. И цветы:
     -- Почему же ради меня? -- еще больше удивился Сергей.
     -- Да  потому, что  она вас  любит.  И уже не  первый год. А вы что, не
знали?
     -- Вы шутите, Женя! -- даже смутился Сергей.
     -- И в мыслях нет. Я очень серьезно.
     -- Но я даю вам честное слово, думать об этом не думал.
     -- Я  вам верю.  Однако это так. И началось это, пожалуй, с того самого
лета,  когда вы жили в моей  квартире. Я вернулся  тогда с этюдов и не узнал
своей сестры. Она,  в  отличии от многих,  человек скрытный. И чувства  свои
напоказ не выставляет. А тут ее. Знаете ли, словно прорвало. Одним словом, я
считал  своим  долгом  вам  об  этом  сказать.  И  очень   надеюсь  на  вашу
порядочность.
     Евгений говорил,  а у  Сергея было такое ощущение, будто под ним  начал
покачиваться пол и  мастерская вместе со  всем ее содержанием медленно вдруг
поплыла   вдоль   набережной,  как  гондола  какого-нибудь   фантастического
дирижабля. "Ну и денек выдался, -- почему-то подумал он четко и увидел перед
собой  прищуренные, насмешливые глаза Юли. -- Ну и денек",  --  повторил он,
увидев  Владимира. Брат постоял  перед ним какой-то момент,  словно  выжидая
чего-то,  повернулся  и  шагнул к двери.  А в дверях  вместо него  появилась
Ирина.  Только не  рисованная,  не  воображаемая,  а  живая  и  улыбающаяся.
Очевидно, она спешила, бегом поднималась по лестнице, бегом влетела в дверь,
открыв ее  коленом.  От этого короткая замшевая юбка задралась у нее на ноге
совсем высоко, и он,  волей-неволей взглянул на эту почти целиком обнаженную
ногу, совершенно непонятно  почему, увидел вдруг Ирину голой -- по-  девичьи
изящную, гибкую и сильную. И  потому, как радостно горели, глядя на него, ее
глаза,  он понял,  что Евгений сказал ему  сущую правду, что шагни он сейчас
Ирине навстречу, протяни ей руки -- и для него может начаться  совсем новая,
неизвестная ему еще доселе жизнь. Но он не сделал шага вперед, а устыдившись
своего  воображения,  лишь  смутился  еще  больше.  Густой, как маков  цвет,
румянец залил ему шею, разукрасил щеки, зажег  уши. Ирина заметила это и, не
зная,  чем  объяснить такое его состояние, в нерешительности остановилась  и
спросила:
     -- Что случилось, мальчики?
     -- Ничего совершенно, -- ответил Сергей.
     Но Ирину этот ответ не удовлетворил, и она спросила снова:
     -- Женя, ты чем-нибудь обидел Сережу?
     -- Не  выдумывай. Поставь на стол то, что принесла,  и давайте ужинать,
-- сказал Евгений и сел за стол.
     Сергею  ничего больше  не  оставалось, как  последовать его примеру. Он
тоже  сел.  Но уже  совершенно  решительно не  знал,  что  говорить и  о gq,
говорить. Евгений тоже молчал  и вроде бы даже хмурился. Не проронила больше
ни одного слова и Ирина. Она как будто догадалась о том,  что разговор между
мужчинами  в  ее   отсутствие   шел   именно  о  ней.  И   притихла,  словно
насторожилась.
     Сергей чувствовал, что ведет  себя по меньшей  мере глупо. Было похоже,
как будто бы он совершил сейчас  нечто предосудительное или, еще  того хуже,
его только что уличили в чем-то крайне постыдном. Но ведь, ровным счетом, не
было  ни того и ни другого.  А стало быть, и  краснеть  и смущаться  не было
абсолютно  никаких  оснований.  Но  сколько  бы  он  это  не   внушал  себе,
чувствовать себя в компании брата и сестры вольно  и  непринужденно, как это
было только что, он уже не мог.  И самое глупое было то, что он никак не мог
объяснить  себе  причину  этой  неожиданно  напавшей  на  него  скованности.
Нарушила всеобщее молчание в конце концов Ирина.
     -- Почему вы все-таки молчите, Сережа? -- озабоченно спросила она.
     -- Весь поглощен яствами. Как утверждает народная мудрость, когда я ем,
я глух и нем,  -- ответил Сергей и  пожалел, что не  прикусил себе при  этом
язык. Сказал какую-то чушь.
     -- Неправда. Теперь я точно знаю, что что-то произошло.
     -- Успокойся, сестра. Ты  еще не настолько стара, чтобы обладать  такой
мнительностью, -- заметил Евгений.
     -- А у вас тем более нет никаких оснований сидеть тут и дуться как мыши
на крупу. Эх вы! А я еще хотела с вами потанцевать.
     -- Пожалуйста! -- быстро согласился Евгений.
     -- И я готов! -- поддержал его Сергей.
     -- Нет  уж. Я не люблю таких квелых партнеров. Наверно,  вы  просто оба
устали, вот у вас языки и не шевелятся. А раз так --  отправляйтесь-ка вы по
домам.  Я останусь тут. Сереже  не  надо будет меня провожать. А тебе, брат,
отсюда до дому двадцать минут ходьбы. Перед сном прогуляешься -- это  только
на пользу.
     Мужчины как по  команде встали из-за стола. Сергей  даже не допил кофе,
сославшись на то, что боится долго не уснуть.
     Он взял с вешалки фуражку и остановился возле двери.
     -- Может, Ирочка, вам все-таки тоже пойти домой? -- спросил он и быстро
добавил: -- Вы не сомневайтесь, я вас одну не оставлю.
     --  Идите,  -- улыбнулась Ирина. -- До  завтра. Мне еще  убраться здесь
надо.
     Мужчины вышли на лестницу, лифт спустился вниз,  очутились на улице. Не
сговариваясь, закурили.
     -- Вы, кажется, на самом деле на что-то обиделись, --  нарушил молчание
Евгений. --  Может, на  то, что  я говорил о вашей  порядочности? Но поймите
меня, она моя сестра. А я не побоялся раскрыть вам самую большую ее тайну.
     -- Бог с вами, Женя! Какая у меня может быть обида?
     -- Тогда что же? Вас сразу будто подменили.
     -- А вы думаете, я знаю сам? Конечно, ваше сообщение меня ошеломило. Но
дело  вовсе не  в том, что оно меня к чему-то побудило или обязало. Я  сразу
подумал,  какая  это  будет  травма для Володьки,  когда он  узнает истинное
положение дел. Ничего себе накладка получилась:
     -- Да уж, -- глубоко  затянулся Евгений. -- Не хотел бы  я оказаться на
месте  хоть  кого  из вас  троих. А впрочем, ничего  из ряда вон выходящего.
Всего  лишь одна из двадцати восьми ситуаций, точно описанных  в  библии. Но
вот какая  именно? Вы-то сами к Ирине как относитесь?  Ведь вы тоже из мяса,
человек ведь. Вам-то она нравится?
     -- Объективно -- она очаровательна.
     -- А субъективно?
     -- Никогда об этом не думал.
     -- Ну что ж, объективно -- это  тоже неплохо. Философы  утверждают, что
объективизм  провозглашает воздержание  от критических  оценок.  Пусть  моей
Иришке повезет.
     И они расстались. И  странное  дело, как только Сергей остался один, он
тотчас  же  успокоился.  Однако  освободиться  от пережитого  в  mb.b  вечер
впечатления полностью  ему не удалось. Уже  под утро, когда  сон  его обычно
бывал  наиболее крепок,  ему приснилась  улица, мерцающие  фонари, в которой
слышались только  собственные  его  шаги,  и  он  сам,  одиноко бредущий  по
мокрому, усыпанному листвой тротуару. Он шел долго, оглядывался по сторонам,
что-то искал.  Но не находил и брел дальше. И вдруг увидел на асфальте очень
красивую золотую безделушку.  Он даже не разглядел, что именно. Увидел среди
листьев  что-то  блестящее,  понял, что это золото,  и  почему-то испугался.
Очень испугался. Но протянул руку и схватил тускло поблескивающий предмет. И
тотчас  же услыхал сердитый  и требовательный,  какого никогда  не слыхал  в
жизни,  голос  Владимира:  "Оставь! Это  не твое! Оставь!"  Он заметался  по
улице, но Владимир, как зловещая  тень, неотступно следовал за ним. Он бежал
от брата изо всех сил и уже  начал задыхаться,  и уже понял,  что маленький,
согревшийся у  него  в руке кусочек  золота  надо отдать.  Но  в этот момент
другой голос,  чужой и незнакомый,  прошипел  у  него за спиной: "Не  слушай
никого. И  никому не отдавай. Это твое. Оно само пришло  тебе  в руки". И он
побежал  дальше,  преследуемый  криками: "Отдай!",  "Не отдавай!",  "Это  не
твое!", "Это ты нашел!". Каждый крик бил, как хлыст, то справа, то  слева. И
внутри  у  него  от  этих  ударов  все   содрогалось.  Боль  была  настолько
мучительной,  что  он  проснулся  весь  мокрый  и  совершенно  растерзанный.
Проснулся  и,  не  зажигая света, сел  на тахте. Сердце  усиленно  билось. В
голове стучало. "Что за дурацкий сон? И почему он мне приснился?" -- подумал
он  и неожиданно  вспомнил  Ирину. Вспомнил, какой  представил  ее, увидев в
дверях,  когда она  возвращалась от соседей, и  вздохнул.  "Вот  оно  откуда
берется. В руку сон, в руку. Не золото это, это она  сама ко мне пришла. А я
оробел, растерялся.  Потому и сидел там -- как  воды в рот набрал. Юлия. Юля
довела меня до этой чертовщины".


     Начиная с  мая и до самого отъезда на юг,  что  обычно бывало где-то  в
сентябре,  Александр Петрович и Маргарита Андреевна,  как  правило, жили  на
даче. Частенько, особенно в жаркие дни, когда  в городе нечем было дышать, а
утреннее солнце уже успело к семи часам хорошенько прогреть песчаный пляж на
берегу канала и на  нем в это время было особенно приятно загорать, вместе с
отцом на дачу выезжала Юля. По пятницам к ним присоединялся Игорь. Это стало
в доме  Кулешовых-- Руденко  почти нормой. Но иногда установившийся за много
лет  порядок  неожиданно  рушился.  И  почти всякий  раз  по вине  Юли.  Так
случилось и в эту пятницу. Перед  концом работы Александр Петрович в обычной
своей манере спросил дочь:
     -- Ну, ты готова?
     Но Юля неожиданно отказалась ехать.
     -- А мать будет ждать. Затеяла там какой-то ужин:
     -- У  меня тут  дела, -- коротко ответила Юля и,  чтобы не расстраивать
отца окончательно, добавила: -- Я приеду завтра. Вместе с тобой. Ты же утром
вернешься:
     Александр Петрович заметил в глазах у дочери веселые искорки и нахмурил
брови.
     -- И непременно.  И нечего  по этому поводу, моя  милая, иронизировать.
Это  мое  хобби,  и  я  совершенно  не собираюсь от  него  отказываться,  --
недовольно и назидательно проговорил он.
     --  В таком  случае,  до завтра, --  не  обращая  внимания на  его тон,
ответила юля и направилась к двери.
     -- А Игорь? -- вдогонку спросил Александр Петрович.
     -- Спроси у него, -- посоветовала Юля и выскользнула в приемную.
     Возможно,  при другой ситуации  Юля и объяснила бы  отцу,  что за  дела
задерживают  ее  в  городе. Но  сегодня у нее были  серьезные  основания  не
вдаваться  в   подробности.  Она  просто  не  имела  права   говорить,   что
отправляется на ужин  в  кафе. Александр  Петрович  категорически был против
того, чтобы его подчиненные  пользовались для встреч или иных  торжественных
случаев  подобными  заведениями. "Уж если вы без этого не можете, проводите,
пожалуйста, такие ,%`./`(ob(o дома. По-семейному:" -- не  раз  говорил он на
служебных совещаниях. Но некоторое, мягко  выражаясь,  несовпадение взглядов
наблюдалось  у  начальников и  у  подчиненных, как, впрочем,  у  родителей и
детей,  всегда. Поэтому Юля  отправилась  по  адресу, указанному Зарубой,  а
Александр Петрович поехал на дачу.
     Однако на Октябрьской площади водитель, румяный здоровяк с бычьей шеей,
свернул  с  прямого  маршрута  направо,  спустился в  туннель,  проехал  под
площадью,  не  доезжая Крымского  моста,  свернул  еще раз  направо  и снова
очутился  на  площади. Но теперь до  нее  немного не  доехал  и  остановился
напротив аптеки.
     Александр Петрович  вылез из машины,  но, прежде чем хлопнуть  дверцей,
сказал водителю:
     -- Позвоните, Виктор, на всякий  случай  Маргарите Андреевне. Спросите,
не надо ли чего-нибудь захватить из города.
     После  этого он  перешел проезжую  часть  и  направился в  комиссионный
магазин, в котором наряду с антиквариатом и прочими произведениями искусства
торговали  и  картинами.  Здесь  его,   как  и   некоторых  других  завзятых
коллекционеров  живописи, хорошо знали. Александр Петрович не спеша осмотрел
торговый  зал.  Картин  предлагалось много.  Были  среди  них полотна  очень
известных мастеров. Но в  основном  это были портреты. Исключение составляло
несколько  натюрмортов. А  Александр Петрович подбирал для  своей  коллекции
пейзажи.  Впрочем, приобрести что-либо  сегодня  он  и  не  рассчитывал.  По
вторникам  и  пятницам  магазин  сам производил  скупку полотен  живописи  у
населения.  Распродажа же их  велась  по  средам и  субботам.  В  эти дни  в
комиссионном на Октябрьской площади творилось бог знает что.
     По средам Александр Петрович  по независящим  от него  обстоятельствам,
служба  есть служба, не мог бывать в магазине. Но по  субботам, переодевшись
во все цивильное, он  не упускал случая испытать судьбу. Сегодня он заглянул
в комиссионный  на всякий случай, на разведку. Хотел  увидеть кого-нибудь из
знакомых продавцов и узнать обстановку на завтра. Он нашел того, кто ему был
нужен. И  услышал  тот ответ, которого ждал: "Приходите завтра  обязательно.
Будем продавать  такое, какое бывает  раз  в десять лет.  Правда, всего одну
вещь:"
     "Ну  вот, я ее и  возьму",  --  решил Александр  Петрович и  неожиданно
заметил среди прочих покупателей  своего давнишнего  конкурента -- народного
артиста Рощина. Среди коллекционеров живописи Рощин слыл везучей  личностью.
Он жил в Ленинграде, обладал одной из самых лучших частных  коллекций картин
и постоянно  преуспевал  в  ее пополнении.  Ему  прямо-таки  везло  в умении
приобретать все новые и  новые  шедевры. Впрочем,  немалую роль, очевидно, в
этом  играла  популярность артиста.  Картины, что  называется, сами находили
его.  Александр  Петрович  в какой-то мере  вправе был считать  Рощина своим
конкурентом. Ибо насчитывалось уже несколько  случаев, когда он с величайшим
трудом нападал на след какого-нибудь живописного шедевра, начинал переговоры
с  его  хозяином,  а  заканчивалось  дело   тем,  что   злополучное  полотно
оказывалось  на  стене  дома  у  Рощина.  Как  ухитрялся  вездесущий  артист
опережать    Александра   Петровича,   как,   впрочем,   и   многих   других
коллекционеров,  для всех было тайной. Но факт  оставался  фактом. И потому,
увидев Рощина сейчас возле дверей магазина, Александр Петрович воспринял это
как дурное предзнаменование.
     --  Будет что-нибудь?  -- спросил  водитель,  когда Александр  Петрович
вернулся в машину.
     -- Вроде обещают, -- сухо ответил Александр Петрович.
     -- Ну  и возьмем.  Мимо нас не  пройдет. А Маргарита  Андреевна просила
чаю, -- продолжал водитель.
     -- Здрасьте, приглашала зятя в гости, а чаю нет. Какого же ей покупать?
     -- Как всегда, индийского. Велела заехать на Кировскую.
     -- Поехали на Кировскую, -- сказал Александр Петрович и, привалившись к
спинке сиденья, добавил: -- Поди, ведь еще и не  найдешь.  Можно думать, что
там для нее держат специальный заказ.
     Но  с чаем  ему повезло.  Чаю,  и  индийского,  и цейлонского и всякого
другого,  было  в  достатке. Александр Петрович  купил  несколько  пачек  и,
удовлетворившись хотя бы этим, на сей раз направился прямо на дачу.
     Дача  у  Кулешовых располагалась  в  районе сорок  пятого километра  по
Дмитровскому шоссе, была  просторная, теплая, с  большой,  оборудованной под
кабинет верандой.  Молодым на даче отводился верх - -  две комнаты на втором
этаже. Александр  Петрович и Маргарита Андреевна занимали низ. Дача стояла в
центре живописного, заросшего сосной и елью участка. Ни огорода,  ни сада на
ее территории не было.  Александр Петрович строго-настрого запретил нарушать
естественную  красоту  леса и лишь  разрешил  соорудить  у забора,  там, где
деревья росли  редко, площадку для тенниса. И еще имелось одно свидетельство
вторжения человека в  дикую  природу: под окном комнаты  Маргариты Андреевны
красовалась огромная клумба с белоснежными,  похожими  на вязаные  мохеровые
шапки георгины, темно-фиолетовыми гладиолусами и  кроваво-красными  каннами.
Клумбой  Маргарита  Андреевна занималась сама. Александр Петрович  не  был в
восторге от такой  самодеятельности.  Но по установившейся  традиции в  дела
жены  вмешиваться не стал. И клумба  с каждым новым сезоном разрасталась все
шире и все пышней.
     Отпуская машину и  расписываясь в путевом листе, Александр  Петрович не
забыл напомнить водителю:
     -- Завтра жду в восемь.
     -- Да куда в такую рань? Успеем мы все.  Чего вы беспокоитесь? Думаете,
подведу?
     -- Да нет, совсем не думаю, -- даже смутился  Александр Петрович. -- Ну
хорошо. Приезжайте к половине девятого.
     -- О, другое дело. Буду как штык, -- заверил водитель.
     Машина ушла. А Александр Петрович поднялся на крыльцо дачи.
     --  Ты  один? А  где  же  Юля?  --  встретила  его  вопросом  Маргарита
Андреевна.
     --  Сослалась  на дела. Привезу завтра. И вот, пожалуйста, твой чай, --
передал жене покупку Александр Петрович.
     -- Спасибо. А я сбила мусс.  Приготовила хворосту. Не могла Юля -- надо
было привезти Игоря, -- расстроилась Маргарита Андреевна.
     --  Позвони  ему,  он  приедет.  А  я  с ним не разговаривал, -- сказал
Александр Петрович и начал переодеваться.
     Скоро на нем  уже был спортивный костюм:  голубые шаровары и такого  же
цвета куртка.
     -- Есть будешь? -- снова спросила Маргарита Андреевна.
     -- А что ты приготовила?
     -- Тебе судака.
     -- Хорошо. Но сначала, пожалуй, я пойду выкупаюсь.
     Маргарита Андреевна принесла мужу большое махровое полотенце. Александр
Петрович отправился на канал и пробыл там не менее часа. Вечер стоял теплый.
Вода  в  водоеме  была  как  парное молоко. Александр  Петрович  не торопясь
проплыл свои  постоянные пятьсот метров и, выйдя на берег, долго  растирался
полотенцем. После такой  процедуры он всякий раз чувствовал  себя необычайно
хорошо. И в этом году твердо решил построить на участке финскую  баню, чтобы
иметь возможность и зимой поддерживать общий тонус.
     Вернувшись  с купания, Александр Петрович с аппетитом поужинал и ушел в
свой кабинет  на  веранду.  Там  он  открыл книжный  шкаф,  снял с полки том
Толстого  с   романом  "Воскресенье",  раскрыл  его  на  закладке,  прочитал
несколько строк и потянулся еще за одним томом. Он не забыл содержания того,
другого тома. Он читал его всего лишь в начале лета. Но ему захотелось снова
взглянуть на фотографию Льва Николаевича Толстого, напечатанную  в книге.  С
этими двумя  томами Александр  Петрович  уселся в  глубокое кресло с высокой
спинкой и включил  торшер. Обступившие веранду деревья закрывали свет,  и на
веранде, несмотря на непозднее время, было уже сумрачно.
     Лев Николаевич был  изображен на фотографии читающим письмо.  Глаза его
были опущены и закрыты густыми, мохнатыми седыми  бровями, ниже *.b.`ke лишь
немного виднелись щеки и широкий,  как у  простолюдина, нос.  Всю  остальную
часть лица закрывали сросшиеся воедино усы и пышная окладистая борода.  Одет
он был в свою неизменную толстовку. В руках держал листки бумаги и карандаш.
Выражения глаз писателя не было видно.  Но оно  присутствовало на  портрете.
Было   очевидно:  подними  он  веки  --   и  вперед  устремится  строгий   и
проницательный толстовский  взгляд.  Лев Николаевич  на этом снимке  был уже
старым,  уже  на  восьмом  десятке  жизни.  Но от  лица, от большого,  очень
выразительного лба веяло  такой неподдельной мудростью, над которой было  не
властно никакое время, которую не могли угасить  никакие годы. Он  не  терял
работоспособности, высочайшей творческой активности, способности к глубокому
социологическому   анализу,   лучшим  подтверждением   чего   и  был   роман
"Воскресенье".  И  вот  эта-то  колоссальная  жизненная  стойкость  великого
писателя и  представлялась Александру Петровичу самым значительным  фактом в
его биографии:
     Александр Петрович читал почти до полуночи. Некоторые места перечитывал
по нескольку раз, откладывал  книгу,  полузакрывал  глаза  и думал.  И  хотя
последний  раз он перечитывал роман не так уж давно, каких-нибудь лет десять
назад, и,  в общем-то,  неплохо помнил многие сцены  и описания, его тем  не
менее не покидало чувство, что по- настоящему он знакомится с романом только
сейчас.  Возможно,  причиной  тому было то, что теперь прочитанное рождало в
нем такие мысли, которые раньше  почему-то вовсе не приходили ему  в голову.
Возможно,  так  ему  казалось оттого,  что внимание его захватывали в романе
совсем иные места, нежели те, которые нравились ему в  прошлые годы. Но  так
или иначе,  а  именно  теперь, с позиции  своих  шестидесяти  лет, Александр
Петрович особенно емко ощутил гений семидесятилетнего писателя.
     Большие напольные  часы в массивном  деревянном  футляре  глухо пробили
двенадцать,  и на  веранду зашла Маргарита Андреевна. Увидев в руках у  мужа
том Толстого, спросила:
     -- Который раз уже перечитываешь?
     -- Не считал, -- не сразу ответил Александр Петрович. -- Но должен тебе
сказать,  Ритушка,   что   все   прошлые  разы  не  стоят   и  воспоминаний.
"Воскресенье",  например, надо читать только после пятидесяти  лет. Иначе не
поймешь. И уж тем более не оценишь.
     -- А по-моему, он прекрасен для всякого  возраста. Я его еще  в училище
читала, а помню все, как будто это было вчера.
     -- Что ты помнишь? Содержание?
     -- И содержание.
     -- Это не главное.
     -- И людей. Катюшу я даже на свой лад пыталась танцевать.
     -- Мысли  его, философия,  величайшая  способность к  анализу событий и
фактов -- вот  что в  первую очередь возводит  графа на пьедестал. Я глубоко
убежден, что, если бы он был не писатель, а ученый, скажем математик, он был
бы выше Эйлера, а если был бы  физиком, с ним мог бы сравниться разве только
Ньютон. Да-да! Сам Исаак Ньютон!
     -- Ты, как всегда, неуемный фантаст.
     --  Пусть так. Разве это плохо? Другие его даже не читают. Ты  думаешь,
твой зять Толстого читал?
     -- Уверена, Как же может быть иначе!
     -- А я нет.
     -- Что -- нет?
     -- Не уверен.
     --  Ты  еще  не вздумай  его  об этом спросить! -- напугалась Маргарита
Андреевна.
     -- Вот-вот. Сама, стало быть, не веришь,  а уже защищаешь. Читать и тем
более перечитывать  Толстого в наше время -- роскошь. И многим она просто не
по  зубам!  Людей   засасывает  пучина  суеты.  Они  все  одержимы  страстью
созерцания.  Смотреть!  Смотреть! Не важно  что и  не  важно где.  Только бы
видеть,  получать  хотя  бы  элементарную  зрительную  информацию.  Кумирами
действия стали хоккеисты, футболисты  и  вообще  все, кто  способен прыгать,
бегать  сломя  голову,  кувыркаться.  Ну  кому нужен  в этой толчее  великий
аналитический ум Rолстого? До раздумий ли тут?
     -- Ты мрачно настроен, -- заметила Маргарита Андреевна.
     --   Нет,  Ритушка.  Наоборот:  констатирую,  восхищаюсь  и  думаю.  Не
доказывает  ли  он  своим примером,  что  творческий  человек  не  только  в
шестьдесят, но и в  семьдесят и старше остается работоспособным,  полезным и
нужным для общества.
     -- Ах, ты вот о чем! -- не сдержала улыбки Маргарита Андреевна.
     -- Об этом, об этом, Ритушка.
     -- Боишься старости:
     -- Несправедливости боюсь. Боюсь,  за меня решат  то, что должен решать
только я сам. Потому что так, как я себя, меня никто не знает. И сколько еще
у меня сил и что я еще могу -- тоже никто взвесить не может.
     --  А  уже  есть  какие-нибудь  разговоры?  --  участливо  осведомилась
Маргарита Андреевна.
     -- Общая ситуация есть, -- хмуро ответил Александр Петрович.
     --  Ну, это тебя, может, и  не касается.  А  вот то, что ты об этом сам
думаешь, нехорошо. Ты уж  лучше или не думай, не волнуй себя, или  уходи, не
дожидайся, когда тебя об этом попросят.  Я бы,  на твоем месте, именно так и
сделала. Уходи и поживи хоть немного без забот, без лишней нервотрепки. Тебе
ведь и почитать-то некогда. Читаешь по ночам, как школьник.  И гулять совсем
не  гуляешь. Разве  это дело? Иди- ка  лучше на воздух,  подвигайся, подыши.
Посмотри, какая луна! И тихо:
     Александр Петрович взглянул  через стекло  веранды на  участок и только
сейчас    заметил,   что    весь    он    залит   удивительным   причудливым
серебристо-оранжевым светом. От этого света листья на  деревьях блестели как
лакированные,  трава,   казалось,  превратилась  в   серебряные  колючки,  а
золотистая кора сосен зажглась фиолетовым огнем. И все  это замерло, застыло
без малейшего движения, потому что даже слабый ветер  не дул в это время над
лесом.  Александр  Петрович вспомнил,  что когда-то  давно,  когда  эта дача
только была построена, он  с женой в такие ночи не только любил побродить по
берегу канала,  но даже плавать на лодке. Но это было почти  сразу же  после
войны:
     --  Да, тихо. Очень тихо, -- согласился  он.  -- Но я все же еще посижу
тут. Разгуляешься -- не уснешь. А мне завтра рано вставать.
     -- Во сколько приедет Виктор?
     -- К восьми тридцати.
     Александр  Петрович дочитал роман  до  места описания встречи Катюши  с
Нехлюдовым  и,  хотя  до конца  тома оставалось уже  совсем немного,  закрыл
книгу.
     Уснул он скоро. А утром  в семь часов  был уже  на ногах. Однако машина
пришла  лишь  только  в  девять.  Александр  Петрович  весь изнервничался  и
встретил водителя хмуро.
     -- В чем дело? -- сухо спросил он.
     -- Да, понимаете, баллон спустил. Я за запаской, а она тоже, понимаете,
слабовата оказалась. Да вы не  беспокойтесь. Мы мигом! -- заверил водитель и
сразу набрал скорость.
     Александр  Петрович  всю дорогу  молчал.  Водитель, чувствуя свою вину,
несколько раз пытался было с ним заговорить. Но, ни разу  не получив ответа,
тоже  умолк.  Только в  половине одиннадцатого добрались  они  до  магазина.
Остановились  на  том  же  самом месте,  напротив  аптеки, где  и  накануне.
Александр Петрович вылез  из машины  и  направился  в магазин.  Возле  входа
толпилось  немало народу. Александр Петрович попытался протиснуться в двери.
И  неожиданно  снова  увидел  Рощина. Довольный, запыхавшийся,  со сбившимся
набок галстуком, артист уже выбирался из толпы. Высоко над головой он держал
небольшую картину в  старинной золоченой раме. Взгляды их встретились. Рощин
тоже узнал Александра Петровича и приветливо помахал ему  картиной. При этом
полотно повернулось  к  Александру Петровичу своей  лицевой  стороной,  и он
увидел зимний, залитый солнцем пейзаж Грабаря. Сочный, выразительный, словно
вышивка, рисунок,  манера исполнения  не оставляли ни  малейшего сомнения  в
том, что и на этот раз Рощину повезло. Картины Грабаря давно уже стали /.gb(
такой же редкостью, как и картины многих  передвижников. "Вот это  и есть та
самая единственная, о которой  мне говорили", -- невольно вспомнил Александр
Петрович  и,  окончательно  расстроившись,  повернул  обратно.  На  дачу  он
вернулся в самом мрачном настроении.
     -- Да ведь  мы и  опоздали-то ну самую малость: -- пытался было утешить
его водитель.
     Но Александр Петрович в ответ безнадежно махнул рукой.
     -- В  понедельник поговорим, -- подписывая  путевой лист,  сказал  он и
отпустил машину.
     Юля и Игорь были уже на даче и вместе с Маргаритой Андреевной поджидали
к  завтраку  Александра  Петровича. Он пришел к столу  и молча сел  на  свое
место. Молча съел омлет, молча выпил кофе.  Маргарита Андреевна поняла,  что
муж вернулся чем-то расстроенным. Но до поры до времени никаких вопросов ему
не  задавала.  И  лишь  когда  он,  отодвинув от себя пустую чашку, закурил,
спросила:
     -- Впустую съездил?
     Александр Петрович утвердительно кивнул.
     -- Совсем, совсем ничего не было?
     -- Кое-что было, -- неохотно ответил Александр Петрович.
     -- Что же именно?
     -- Грабарь был:
     -- Так почему же ты не взял?
     -- Известно  почему. Не успел.  А Рощин  этот ваш ленинградский тут как
тут. Экий право проныра:
     О  промахе  Виктора Александр Петрович,  заметив лукавый взгляд дочери,
ничего решил не говорить.
     --  А,  так я  знаю эту  картину.  Зимний пейзаж?  --  сразу  вспомнила
Маргарита  Андреевна. --  Тогда  все  понятно. Он  за  ним еще  в Ленинграде
охотился.
     -- Что значит в Ленинграде? Картина была в Москве.
     -- Последнее время -- да. А раньше была в Ленинграде. Значит, он за ней
следил.
     -- Может быть, -- мрачно согласился Александр Петрович.
     -- Да,  да.  И  между  прочим,  настоящие коллекционеры  только  так  и
поступают.
     Этого Александр Петрович уже не выдержал.
     --  Ты, милая, в  корень  смотри! -- назидательно проговорил он. -- Ему
делать нечего. А у меня,  было бы тебе известно, КБ на шее. И спецпроекты --
один ответственнее другого.
     -- Но Грабарь -- это тоже Грабарь.
     -- Все равно. Дело на безделицу менять не собираюсь. И торчать у дверей
комиссионного с утра до вечера тоже не стану.
     -- Тем более в таком чине, -- заметила Юля.
     -- Тем более, -- подтвердил Александр Петрович.
     Маргарита Андреевна ничего  на это мужу не ответила, а заговорила вдруг
совсем о другом.
     --  Ты  давно  хотел подумать о новой квартире для ребят, --  напомнила
она.
     -- Каких ребят? -- опешил Александр Петрович.
     -- Для дочери и зятя.
     Но,  сказав  это, Маргарита  Андреевна  сделала не  просто  тактическую
ошибку, а совершила явный оперативный просчет. Его еще более усугубил Игорь:
     --  Верно,  Александр  Петрович,  нам  ведь  наверняка  к  новому  году
что-нибудь подбросят  из  жилплощади. И если  заранее этот вопрос не решить,
потом будет уже поздно. А мы:
     -- Кому это "нам"? -- не дал договорить Александр Петрович.
     -- Я имею в виду КБ.
     И тут Александр Петрович перешел в контратаку.
     -- Думаете о трехкомнатной квартире, а лучше бы задумались над тем, что
за  все   лето  я  ни  от  кого  из   вас  не  получил  ни  одного  дельного
конструкторского предложения.
     --  Так  я,  кстати сказать, подавала. И оно уже воплощено в "Сове", --
сказала Юля.
     -- Этого мало.
     -- Другие и того не сделали, -- зметил Игорь.
     -- Другие ничего и не просят.
     -- Да, но вся новая "Сова", в конце концов, это мой проект, -- возразил
Игорь.
     -- Твой: Вот именно! --  буркнул Александр  Петрович. -- Был бы твой. А
из КБ за год ушло пять человек. И их кем-то надо заменить.
     -- Заменим.
     -- А новичков всех надо будет обеспечить жилплощадью.
     -- Обязательно.  Кого-то можно будет поселить в  нашу квартиру.  А  нам
выделить новую. Мы еще ни разу не улучшали свои условия, -- высказал наконец
Игорь свой главный аргумент.
     -- Мне  нужны,  дорогой  зять,  мозги, а  не квартиры.  И  я жилплощадь
распределяю исключительно в интересах КБ, -- подвел итог  Александр Петрович
и встал из-за стола.
     Когда он скрылся на веранде и за ним  закрылась массивная дубовая дверь
с декоративными под старину медными накладными петлями, Маргарита  Андреевна
глубокомысленно проговорила:
     -- Ну, ничего. Это его Рощин расстроил. Я это знаю наверняка. Отойдет.
     -- И я так думаю, -- согласился Игорь. -- И хочет он того или не хочет,
а у нас вполне законные претензии. Всем улучшают.
     -- А я  тоже  не понимаю, на  что  вы рассчитываете.  И вообще странно,
зачем завели этот разговор? -- сказала вдруг Юля.
     -- То  есть как это?  -- даже  привстал со  своего места от  возмущения
Игорь.
     --  А так. На тебя одного -- трехкомнатную квартиру не дадут, даже если
ты сконструируешь еще две такие "Совы". А я выписываться с Котельнической не
собираюсь.
     -- Но это несерьезно.
     -- Очень серьезно. Кому нужна эта новая комната?
     -- Да в первую очередь тебе!
     -- Мне? С утра  до вечера ходить по  ней с  тряпкой в  руках и вытирать
пыль? Не собираюсь:
     -- Да пойми! Нам просто  уже неудобно жить в нашей квартиришке. Мы даже
гостей не можем принять как следует.
     -- Из-за гостей перебираться куда-то к чертям на кулички глупо.
     -- Но я в конце концов хочу иметь дома свой кабинет:
     -- Вот что, Игорь. Лежать на тахте и читать журналы ты отлично можешь и
в  нашей сегодняшней, так  называемой  общей,  комнате.  А  если  ты  хочешь
приковать меня там на все вечера к телевизору, то меня такая  перспектива не
устраивает.  Ни  в  трех-, ни в четырех-,  ни в пятикомнатную квартиру я  из
старой Москвы не поеду. И вообще,  найди сначала домработницу, а потом думай
о большой квартире! -- решительно  заявила Юля,  взяла ракетку и отправилась
на  теннисную  площадку  потренировать удар.  Это  занятие ей  не  надоедало
никогда.
     И  Маргарита  Андреевна, которая до  сей  поры в этом вопросе проявляла
достаточно  деловую  активность  и,  больше  того, даже явилась  инициатором
данного разговора, тоже поднялась из-за стола следом за дочерью.
     --  Н-да: вот насчет ее, это я  уж не знаю. Ее, пожалуйста,  уговаривай
сам, -- сказала она.
     -- Как? Она же ни с кем, даже со мной, ни в чем не желает считаться! --
взорвался Игорь.
     -- И ничего  удивительного. Юленька  выросла на сливках, я ее буквально
выкормила  ими. И угодить ее  совсем не просто, -- урезонила  зятя Маргарита
Андреевна и направилась в свою комнату.


     В  Есино Сергей  возвращался вместе  со всей  группой.  Бочкарев вызвал
машину, и она быстро доставила конструкторов к инженерному домику. По дороге
говорили  только  о делах, так что  к концу  пути Сергею  уже была  ясна вся
обстановка. Через два-три дня должен  был закончиться монтаж,  и  надо  было
немедля приступать к испытаниям. Oрощаясь в пятницу с Бочкаревым, Кулешов не
забыл напомнить ему об этом:
     --  Мы  уже  затянули сроки сдачи, Юрий Михайлович. Я непременно жду от
вас в конце недели первые пробы.
     -- Пробы будут, -- уверенно заверил Бочкарев. Но подумал и добавил  уже
менее бодро: -- Только что они покажут:
     --  Вот  и увидим,  -- не нашел причины  для  беспокойства Кулешов.  --
Начинается новый этап в работе. Это главное.
     Сейчас в машине Бочкарев тоже сказал об этом.
     -- А  почему мы вылетели из  графика?  -- недоуменно спросил Сергей. --
Ведь двигались совершенно нормально.
     -- В этом  не  одни  мы виноваты.  Как  начали монтировать, так и пошли
споры с самолетчиками за каждый квадратный сантиметр,  за каждую гайку:  тут
поставить нельзя, то передвинуть невозможно. Приедешь -- сам разберешься, --
за всех ответил Заруба.
     -- А зачем что-то  надо передвигать? --  не понял  Сергей. -- Мы  же не
наобум работали. Нам же с самого начала были известны все параметры. Неужели
в чем-нибудь ошиблись?
     --  Никакой ошибки  нет,  --  успокоил  его  Бочкарев.  -- Все  гораздо
сложнее. Отстаем не только мы. Самолетчики тоже  в сроки не  уложились. И та
модель,  для  которой  мы  готовим  "Фотон", тоже только  еще  испытывается.
Поэтому,  естественно,  нам  ее предоставить  не  могли. Дали  для испытаний
другую --  с той же скоростью, но несколько иной конструкции.  Отсюда и весь
сыр-бор.
     -- И так бывает? -- удивился Сергей.
     --  А  ты  думаешь,  только  американцы  по  десять  лет  свои самолеты
конструируют?  А  у  нас  все с  первого захода  получается?  --  усмехнулся
Бочкарев.
     -- Нет, не думаю, -- смутился Сергей и больше до конца пути в разговоры
не вступал.  Мрачное, сумбурное настроение,  накатившее на него, как тяжелая
волна, еще в пятницу, так  по-настоящему до конца не рассеялось. Ведь с Юлей
он не  встретился,  не  поговорил и не восстановил  хотя  бы  тех отношений,
которые  были  между ними  до  его  возвращения.  Он знал  по  опыту прошлых
подобных  размолвок, что у него теперь плохое настроение  будет не день и не
два,  оно  будет мешать  ему  работать и  не даст отдыхать.  Но  что  он мог
поделать?  Об Ирине он почти не  думал. А если и вспоминал, то лишь мельком,
не выделяя ее из общей цепи  событий последних дней. И не  удивлялся  этому.
Знал, так бывает. Случается в жизни что-нибудь этакое, необычное, яркое, что
вроде и  взволнует,  всколыхнет душу, даже вызовет в  ней отзыв. Но  пройдет
совсем немного времени, и это яркое забудется иногда вовсе, а иногда оставит
о себе хоть и приятное, но лишь призрачное, как сиреневая мгла белых  ночей,
воспоминание.
     В Есино, уже на месте, в инженерном домике, Бочкарев спросил Сергея:
     -- С чего начнешь?
     -- Покажите чертежи. Надо знать, как  вы  завершили  дело, --  попросил
Сергей.
     --  Резонно,  --  не стал возражать  Бочкарев, извлек из вместительного
сейфа и выложил на стол тугой рулон ватмана. -- Здесь все.
     Сергей углубился в чертежи.  Читал он  их не очень  быстро.  Ему в этом
деле явно не хватало практики. Но разобрался во всем безо всякой посторонней
помощи.  И  даже,  как  ему  показалось, сумел  различить  то,  что  внес  в
конструкцию Окунев и что не обошлось  без руки Бочкарева. Зато с цифрами  он
справился куда  как  скоро.  Математические  выкладки, формулы,  расчеты  он
глотал  как  упоительную поэзию. Легко  мог  бы  подметить ошибки,  нашел бы
места,  которые требовали  более веской доказательности.  Но его коллеги  по
группе потрудились очень добросовестно. И никаких  вопросов их работа у него
не вызвала. Все было так, как задумано, оговорено, согласовано.
     "Фотон"  создавался  как  прибор нового поколения. И в отличие от своих
более  ранних  собратьев  должен  был  стать качественно  новой  ступенью  в
развитии  приборов  ночного  видения.  В нем  применялось  ,-.#.% такое,  от
использования  чего  ожидался большой  эффект.  Но  это  было  еще  не  все.
Особенности  "Фотона"  вовсе  не ограничивались  только  этими  техническими
новинками  или  даже   примененными  в  нем  оригинальными  конструкторскими
решениями.  "Фотон" не  был  просто  прибором.  В  сущности, это была  очень
сложная система, способная не только воспринимать изображение в  темноте или
в   условиях  ограниченной  видимости,  но  умеющая   передавать  полученную
информацию на  свой аэродром  и одновременно  записывать  ее для контроля на
особую  пленку.  Сергей  смотрел  на  чертежи,  испытывая смешанное  чувство
удовлетворения  и  ревности.  Удовлетворения --  от того, что  нашел  в  них
воплощение всех своих  мыслей. Ревности --  по той причине,  что многое было
сделано  без него. Когда  он уезжал, большинство  узлов существовали как  бы
сами по себе. Теперь же все они были объединены в одно целое.
     На  этом  заключительном  этапе  работы,  завершившемся сведением  всех
разрозненных  компонентов схемы в  одно общее, особо проявился талант и опыт
Бочкарева. Сергей  всем  нутром  чувствовал, что мог бы многому  научиться у
него в этот период, и сейчас больше чем  когда-либо жалел о том, что Кулешов
сорвал тогда  его с работы здесь и отправил  "латать дыры" в Речинск. Досада
по этому поводу была большой и серьезной. И ощущалась тем острее, чем глубже
вникал он в чертежи. Потом неожиданно появилось беспокойство: "На бумаге все
гладко. А как окажется на деле?" Бочкареву словно передалась эта его мысль.
     --  Что  скажешь?  --   дождавшись,  когда  Сергей  закончил   просмотр
последнего листа, спросил он.
     Сергей ответил откровенно то, что думал:
     -- Вроде все на месте. А в общем, как говорят медики, вскрытие покажет.
     Бочкарев добродушно усмехнулся:
     -- Они еще говорят, что предупредить болезнь легче, чем ее лечить.
     -- Тоже правильно, -- согласился Сергей.
     --  Ну  а раз  правильно, иди  в  ангар, посмотри  еще  там,  может,  и
придумаешь что-нибудь.
     Сергей вышел на улицу.  Полетов  в  этот  час  не было,  и над городком
стояла томительная тишина знойного летнего  дня.  Сергей обогнул  инженерный
дом, миновал перекресток,  зеленой,  тенистой улочкой прошел к летному полю.
Аэродром выглядел непривычно. Когда Сергей уезжал отсюда в Речинск,  он  был
покрыт  снегом  невероятной  чистоты   и  искрился  под  солнцем  миллионами
разноцветных  блесток.  Теперь  на  нем  буйствовали травы.  Над  ними,  как
колокольчики,  тут   и  там  висели   жаворонки,   оглашая  воздух  звонкими
прерывистыми  трелями. Лишь взлетно-посадочная  полоса,  не меняющая  своего
облика ни  зимой, ни  летом,  ни осенью,  ни весной, выглядела  все  той  же
застывшей  каменной рекой,  незримо  мчавшейся  мимо командно-диспетчерского
пункта, мимо домика, в котором отдыхали пилоты, и терявшейся  из глаз где-то
у кромки леса.
     Вид аэродрома почему-то успокаивал.  И Сергей  почти  уверенно подумал,
что  все должно  быть хорошо,  что испытания  должны пройти успешно. С  этой
мыслью  он  и появился в ангаре,  где  стояла спарка, на которой монтировали
"Фотон". Возле  нее копошились люди. Тут  был Окунев, Заруба, еще  несколько
человек из КБ и  еще кто-то,  кого Сергей не знал. А  сам  самолет,  точнее,
передняя   часть   его  фюзеляжа   была  полуразобрана  и  очень  напоминала
взлетавшего жука, у которого взъерошились не только крылья, но и подкрылки.
     -- Где ты запропастился? -- вопросом встретил его Окунев.
     -- Смотрел чертежи, -- ответил Сергей.
     -- Что их смотреть? Тут давно уже  все перемешалось: начнешь сравнивать
-- ничего не найдешь похожего, -- вмешался в их разговор Заруба.
     -- Шутишь? -- не поверил Сергей.
     -- А ты залезай сюда, -- пригласил Сергея в кабину пилота Заруба.
     --  Подожди.  Дай  я его  познакомлю с  кем  надо, --  остановил Остапа
Окунев. --  Дальше  вкалывать вместе  будем.  Вон,  например,  старший по  a
,.+qb-.)  части,  арбузного  вида  подполковник  минус  инженер,  товарищ  с
парадоксальной фамилией  Жердев.  Он  же  Николай  Филиппович. За  пределами
ангара --  человек добрейшей души. Даже  животных любит. Частенько  гуляет с
Володиной собакой. В ангаре  -- вредней не  найдешь. Уже  не арбуз, а просто
упырь. До самолета, практически, дотрагиваться не  разрешает, не то что  там
его сверлить или как- нибудь разбирать:
     Сергей знал Жердева уже давно. Правда, встречался с ним всего несколько
раз. Но сейчас слушал Олега больше  из любопытства, наблюдая, как  реагирует
на всю это болтовню сам Жердев. А тот и виду не подавал, что разговор идет о
нем. Но потом,  вдруг отмахнувшись от Олега, как от  назойливой мухи, рукой,
сказал:
     -- Кончай травить. Делом пора заниматься.
     -- Так и я о том  же,  -- быстро нашелся Олег. -- Хочу  представить вас
друг другу.
     --  Мы  и без  тебя сто  лет знакомы.  Пойдем,  Сергей  Дмитриевич,  на
солнышко.  Покурим.  У  нас  только  там  разрешается  спички  зажигать,  --
предложил Жердев и взял Сергея под руку. -- Покурим и заодно потолкуем.
     -- Ах, знакомы: -- нарочито удивленно  развел руками Окунев.  -- Тогда,
конечно, чего уж тут мне стараться!
     Сергей принял приглашение, хотя курить ему совершенно не хотелось.
     -- Ребята  они, конечно,  мозговитые и с воображением, -- усаживаясь на
скамейке, сразу перешел к делу  Жердев, -- Но  одного не могут взять в толк:
ни вы, прибористы, не рассчитывали ставить свой прибор на эту спарку, ни мы,
самолетчики, не предвидели, что  ее придется вооружать такой техникой. Вот и
спорим: места-то лишнего в  самолете нет. Как ни старались, как ни ругались,
а установить прибор так, каким вы его скомпоновали, не удалось. Остап правду
сказал, пришлось снова на части его разбирать и  по частям монтировать. Один
узел тут, другой там:
     Жердев  рассказывал  долго,  подробно  и  доходчиво. Но  еще  лучше  он
показывал. Его пальцы, совершенно уверовал Сергей, могли изобразить все. Так
что в конце  беседы  Сергей, хотя  устройство самолета он знал лишь в  самых
общих чертах,  мог  довольно  четко представить, как же теперь  выглядит  их
детище. И все же  когда они вернулись в ангар и он заглянул в кабину спарки,
ему стало не по  себе. От той ладно скомпонованной системы, которую он видел
на чертежах, действительно не осталось и  следа.  Но еще больше его поразило
обилие приборов и полное отсутствие  какого-либо лишнего свободного места  в
кабине.  Всю  ее, по всем направлениям, пересекали сейчас провода.  Во всех,
как казалось  Сергею,  самых  неподходящих  местах,  явно нарушая  созданный
конструкторами  самолета порядок, крепились узлы и  блоки системы  "Фотона".
Сергей многозначительно присвистнул.
     -- Не нравится? -- спросил Заруба.
     -- Боюсь, что  дизайнеры нас  не  похвалили  бы, --  откровенно ответил
Сергей.
     -- Черт с  ними,  с  дизайнерами.  Забота  была  другая:  обеспечить  в
устроенном нами бедламе нормальные условия для работы пилоту.
     -- А он уже видел все это?
     --  Сказал:  "Пойдет". Володька  твой парень покладистый.  Характерец у
него получше твоего.
     -- Ничего удивительного,  родители учли  рекламацию и усовершенствовали
модель, -- отшутился Сергей. -- Что еще осталось монтировать?
     -- Передатчик. И дешифратор.
     -- Куда же вы думаете их пристраивать?
     -- Жердев нашел  место под обшивкой фюзеляжа. Но  дешифратор  тоже надо
разбрасывать на части. Так он не влезет.
     -- Можно и не делить.  Но  тогда надо уменьшить  его  примерно вдвое. А
главное, сделать его плоским, -- уточнил Жердев.
     -- Где это место?
     -- Снаружи смотреть надо.
     Сергей вылез  из  кабины.  Жердев  показал  ему  небольшую  треугольную
камеру, ограниченную воздушным шлангом и электрокабелем.
     --   Но  сделать  его  таким  плоским  просто  невозможно,  --  измерив
отведенное для дешифратора пространство, возразил Сергей.
     -- Таким  и  не  надо.  Мы прорежем  внутреннюю  обшивку и углубимся на
несколько  сантиметров в кабину. Там есть место  за приборной доской. Но это
все, что позволяет данная конструкция, -- предупредил Жердев.
     -- Еще плюс десять? -- переспросил Сергей.
     -- И не на сантиметр больше.
     -- Тогда еще можно поломать голову, -- согласился Сергей.
     -- У меня  уже есть кой-какие соображения,  как его лучше перекорежить,
-- сказал Окунев.
     -- Юрий Михайлович видел?
     --  Видел.  Но когда узнал  о  твоем  возвращении, решили  без тебя  не
начинать. Вещь-то все-таки твоя.
     -- Нечего было ждать.  Все  мы  одинаково за  нее в  ответе, -- заметил
Сергей. -- Но раз дождались -- показывай.
     Они  направились в  инженерный  дом.  В рабочей комнате  долго и  нудно
звонил  телефон.  Сергею  мучительно  захотелось   снять  трубку.  Почему-то
подумалось, что это мог быть звонок из Москвы и могла звонить Юля. Но он  не
бросился к  аппарату.  И даже  сделал  вид,  что вовсе  не  обращает на него
никакого  внимания. Трубку снял Олег.  Оказалось, что звонили из  гостиницы,
интересовались, где будет размещаться Кольцов.
     -- У  Володьки я остановлюсь. Зачем  мне  гостиница,  --  разочарованно
ответил Сергей.
     -- Понятно,  -- кивнул Олег и кому-то назидательно сказал: -- Поставьте
сначала в номер цветной телевизор, а  потом  приглашайте гостей.  Что? Денег
нет? Ну, знаете:
     -- Оставь их в покое, давай делом заниматься! -- остановил его Сергей.
     -- Давай, -- покорно согласился Олег и полез в сейф за чертежами. План,
который он предложил, был разумным. Сергей оценил его сразу. И сразу принял.
Хотя и нашел  то, над чем еще стоило  подумать.  В  комнату  зашел Бочкарев.
Посмотрел на чертежи,  прослушал короткий  разговор конструкторов  и положил
поверху ватмана продолговатый лист, испещренный красными и синими значками.
     -- Что это? -- не понял Окунев.
     --  План  целей,  которые  должен  будет  заснять  "Фотон", --  пояснил
Бочкарев.
     -- А почему такое разноцветье?
     -- Два варианта. Только снимай. Так что дело за нами.
     -- Если все предложения Олега  подтвердятся расчетами, в четверг монтаж
будет закончен  и можно испытывать,  --  уверенно  сказал  Сергей и невольно
посмотрел  на телефон. У него внутри  все горело от  желания снять  трубку и
набрать знакомый номер КБ. Но и  на этот раз он  поборол в себе это желание,
взял ручку, свою рабочую тетрадь и уселся за компьютер. Отключаться в работе
от всего прочего  он умел всегда. И теперь ему  тоже удалось это без особого
труда.   Но  на   сей  раз  дело  было  даже   не   столько   в  его  умении
сосредоточиваться на чем- то одном, сколько в том, хотя он и не отдавал себе
в этом отчета, что в душе у него наступило некоторое равновесие. Ему еще по-
прежнему хотелось  и видеть, и  слышать Юлю. Но  уже  встало  на  пути этого
желания  много раз уязвленное самолюбие. И Сергей не позвонил ни в тот день,
ни на  следующий. И через день не позвонил.  К тому же переделка дешифратора
оказалась не такой уж  простой. Та схема, которую предложил Окунев и которая
при беглом  знакомстве  так  понравилась  Сергею,  при  более  тщательном ее
изучении показала себя куда менее совершенной, чем представлялась.  И,  хотя
Сергей, проверяя  ее,  никакой ошибки не  заметил, он тем  не  менее  чутьем
почувствовал - - она все же дефектна. И, просидев над расчетами почти сутки,
нашел в конце концов то, мимо чего спокойно прошли и Бочкарев, и Олег. Потом
еще сутки ушли  на работу с деталями, на их установку, подгонку, крепежку. А
в четверг, уже вечером,  Юля неожиданно позвонила сама.  И  как ни в чем  не
бывало спросила:
     -- Куда же ты пропал?
     Сергей в это  время был в комнате  один  и  мог разговаривать свободно,
никого не стесняясь.
     -- Никуда. Сижу здесь и работаю.
     -- И не можешь позвонить?
     -- Могу, конечно.
     -- Так в чем же дело?
     -- Ты все уже забыла. Ты так легко ко всему относишься. Ты же знаешь, в
каком настроении я остался в тот вечер. Ты: -- словно прорвало Сергея.
     -- Ну  конечно, как всегда,  во всем виновата  я, -- не дала договорить
ему Юля. -- Извиняюсь.
     --  Да  нет же, Юленька. Разве я в чем-нибудь тебя  виню? Да  и вообще,
разве в этом дело? -- обескураженный и даже несколько шокированный ее бодрым
настроением, смутился Сергей. -- Ты завтра уедешь на дачу?
     -- Скорее всего, в субботу.
     -- Не уезжай. Завтра я буду в Москве и очень хочу видеть тебя.
     -- Когда же ты приедешь?
     -- Прямо с утра. Привезу пленку.
     -- Как? Уже есть снимки? -- живо заинтересовалась Юля.
     -- Еще нет, но сегодня будут. Мы свое дело, кажется, сделали.
     -- Бочкарев уже докладывал шефу?
     -- Пошел еще раз лично во всем увериться и будет звонить.
     -- Поздравляю, на сутки опередили сами себя. Что ж, где Кольцов - - там
победа. Иначе не скажешь, -- почти серьезно проговорила Юля.
     -- А днем ты будешь на месте? -- не обратил на ее тон внимания Сергей.
     -- Днем я буду в НИИ.
     -- Я боюсь, если вдруг задержусь, то в КБ тебя уже не встречу.
     -- В таком случае я приду прямо к тебе.
     -- Я буду ждать  тебя. Очень буду  ждать,  -- сказал  Сергей и  положил
трубку,  потому  что  в  этот момент  зазвонил другой телефон, внутренний, и
необычно возбужденный голос Зарубы сообщил:
     --  Можешь  к  чертям выбрасывать  все  свои перерасчеты.  Бочкарев уже
доложил, и шеф уже дал команду на взлет!
     -- Откуда же он звонил? -- не поверил Сергей.
     -- С командно-диспетчерского. Там связь получше, чем наша.
     -- Да я давно уж ничего не высчитываю:
     -- Тогда  чего там торчишь? Ну  что  ты за человек?! Тут живое дело, мы
все ходим, приплясывая, техники последний лист обшивки на место ставят --  и
можно  в воздух. А он  от ватмана оторваться  не может, въелся в него -- как
клещ в собачье ухо. Вот  увидишь, без тебя  Володька  взлетит!  -- пригрозил
Заруба.
     -- Что вы, братцы! Побойтесь бога! Бегу! -- мгновенно  заразился  общим
воодушевлением Сергей. -- Все бросаю и бегу!
     Он  быстро  рассовал  по несгораемым шкафам  чертежи, схватил с вешалки
фуражку  и выбежал на  лестницу. Момент,  которого  они  так  долго ждали, к
которому готовились  так  упорно, наступил. Сергей  прыгал  через три-четыре
ступеньки, не  чувствуя  своего  веса. Но  ясно чувствовал, как  наполняется
легкостью все  его  большое и  сильное тело. И не  только тело  --  светло и
радостно  стало  на  душе. И  наступила эта  легкость совсем  неожиданно. Ее
принесли два  звонка: один  из  Москвы,  другой  из  ангара. Они были совсем
разные. А слились в одно прекрасное настроение, и  появилось такое ощущение,
будто  ему  самому предстояло  сейчас  взмыть в  фиолетовую вечернюю мглу на
стремительном,  с треугольным,  как письмо с адресом  полевой почты,  крылом
истребителе.
     Когда Сергей выбежал на поле,  легкий  тягач уже  вытаскивал самолет из
ангара.  Рядом   с  ним,   поддерживая   его  за  плоскости,  шли  Бочкарев,
Кольцов-младший,  Заруба,  Окунев  и еще  несколько  человек. Тягач  выкатил
самолет,  отцепил  буксир  и укатил.  А самолет  остался стоять на  дорожке,
нацелившись  приемником  воздушного давления, как пикой,  на розовую полоску
вечерней зари. Залюбовавшись им, Сергей невольно "a/.,-(+ свои  танки, когда
они,  уставив в  небо  стволы орудий, замирали на  исходном  положении перед
началом ночных  стрельб. Но танки, даже незамаскированные, казались вросшими
в землю. А  истребитель  и  с  неработающим  двигателем выглядел несущимся в
заоблачную высь. Зажглись огни взлетно-посадочной полосы. Мгла раздвинулась,
стало совсем празднично.
     --  Я  думаю,  Владимир  Дмитриевич,  инструктировать  вас  больше  нет
необходимости, -- обращаясь к Кольцову-младшему, спросил Бочкарев.
     -- Все ясно, товарищ полковник, -- заверил Бочкарева Владимир. -- Выйти
на  рубеж  полигона и  заснять  его  с  заданных  высот.  Я  боюсь,  товарищ
полковник,  только того,  что  с  такими заданиями  скоро  всякую классность
потеряю.
     -- А вы не бойтесь, -- успокоил его Бочкарев.
     -- Приходится, товарищ полковник. Это же не работа -- курорт.
     -- Будет, Владимир Дмитриевич, непогода.
     --  Обещаете? -- усмехнулся Владимир и взглянул на светящийся циферблат
своих часов. -- Однако пора. Разрешите готовиться?
     -- Пожалуйста. Мы вас тут  подождем, -- кивнул в знак согласия Бочкарев
и, уже  обращаясь  к Сергею, продолжил:  --  Шеф, выслушав мой  доклад,  так
засуетился,  что только и успел  сказать: замечательный подарок  летчикам ко
Дню  авиации. И бросил  трубку.  Наверняка  начал названивать  Ачкасову:  --
Бочкарев добродушно рассмеялся.
     -- Вряд ли он его сейчас найдет: -- засомневался Заруба.
     --  Шеф?  Владимира Георгиевича?  Да  я уверен,  что  он  еще и Алексею
Кузьмичу доложит.
     -- А о чем  докладывать-то? -- вмешался в  разговор Жердев. -- Добро бы
завтра. Сегодня-то о чем?
     -- Ну это вам кажется, что не о чем. А Александру Петровичу, если он на
самом  деле  решил  проинформировать начальство,  и  в  час  не уложиться. А
впрочем, я  на его  месте тоже не стал бы торопиться, -- признался Бочкарев.
--  Сколько раз так  было: вроде бы  все проверишь-  перепроверишь,  а потом
окажется:
     -- Вы накаркаете, Юрий Михайлович! -- предупредил Окунев.
     -- Чего уж  там,  --  вздохнул Заруба. -- Ясно,  что се  волнуемся. Моя
жинка еще  утром звонила,  сказала,  что  она и то сегодня  спать не  будет.
Одному Володьке, кажется, хоть трава не расти. Вот нервы!
     -- Да, у него закваска погуще нашей, -- согласился Бочкарев.
     Прошло  еще несколько  минут, и на поле в сопровождении  техника  снова
появился Владимир.  Но  теперь  он  уже был  облачен  в высотный  костюм. Он
направился прямо  к "носорогу", так в шутку он называл свой  истребитель. Но
прежде  чем  забраться в  кабину,  повернулся  к  конструкторам и приветливо
помахал им рукой. Вся группа ответила ему тем же.
     Потом Владимир сел в самолет. Техник убрал лестницу. Владимир захлопнул
откидную часть фонаря. И почти сразу  же  запустил двигатель. Под  хвостовой
частью фюзеляжа  метнулся сноп  ослепительно белого  пламени, и  истребитель
небыстро  и плавно начал выруливать  на взлетную полосу.  Там, развернувшись
антенной  локатора  в сторону  леса,  он  замер. Гул работающего  на  полных
оборотах  двигателя  превратился в  могучий  рев.  Конструкторы  не  слышали
переговоров Владимира  с руководителем полетов. Но, очевидно, разрешение  на
взлет  он получил сразу, потому что истребитель вдруг устремился вперед и, с
каждой секундой набирая скорость, умчался в ночное небо. Скоро он совершенно
растворился в  темноте. И только горячее пламя турбины еще  долго  светилось
вдали.
     -- Пойдемте на командный пункт. Минут через пятнадцать начнет поступать
информация, -- сказал Бочкарев.
     Ему  никто не ответил.  Но  все как по  команде поспешили к  невысокому
зданию  командно-диспетчерского  пункта.  В  нем,  по соседству с помещением
руководителя полетов, находилась  комната,  отведенная для конструкторов.  В
ней размещалось контрольное оборудование,  с помощью которого они следили за
ходом испытаний. Перед тем  как  войти в  здание, Сергей  обернулся и  снова
посмотрел в  ту сторону, куда  улетел Владимир. Но  там, естественно, ничего
уже не !k+. видно. Истребитель был уже где-то за десятки километров. Сергей,
подумав об этом, невольно улыбнулся своей наивности.
     -- Ты чего светишься? -- заметив эту улыбку, толкнул его в бок Заруба.
     -- Так. Настроение хорошее, -- откровенно ответил Сергей.
     А оно  у него и  впрямь было радужным. У него тепло стало на душе после
разговора с Юлей.  Группа  до  срока  завершила работу. Карнавально выглядел
аэродром. Красиво взлетел Владимир. Завтра утром он снова встретится с Юлей:
Так  всей группой  они  и зашли в  свою комнату. Бочкарев  сразу же  спросил
дежурившего у приборов сотрудника:
     -- Уже начал?
     -- Пока еще не докладывал, -- ответил дежурный.
     -- Отлично, -- сказал Бочкарев, присаживаясь на стул возле контрольного
прибора.
     Ждать  пришлось недолго.  В  динамике,  висевшем  над  рабочим  столом,
послышался вдруг чуть хрипловатый от шумов эфира голос Владимира:
     -- "Сирень", я -- Сто второй! Подлетаю к рубежу номер один. Приступаю к
выполнению задачи.
     -- Все включено? -- торопливо спросил Бочкарев.
     -- Давно уже, -- ответил дежурный.
     --  Сто второй, я  --  "Сирень". Приступайте, -- разрешил  руководитель
полетов.
     Прошла  минута.  Три:  Пять: Контрольный прибор бездействовал. Ни  одна
стрелка не дрогнула на его шкалах.
     -- В чем дело? -- поднялся со стула Бочкарев.
     Дежурный и все присутствовавшие в комнате недоуменно переглянулись.
     --  В чем  дело?  --  переспросил  Бочкарев и быстро  вышел в помещение
руководителя полетов. -- Наш прибор молчит. Что-нибудь случилось?
     Руководитель полетов не успел  ничего  ответить, как  в  динамике снова
раздался голос Владимира:
     -- "Сирень"! Я -- Сто второй. Задачу выполнил. Иду на рубеж номер два:
     -- Да, но он ничего не сделал на первом рубеже! -- воскликнул Бочкарев.
     -- Вернуть его на первый? -- спокойно спросил руководитель полетов.
     -- Конечно!
     В комнате конструкторов весь этот разговор отлично был слышен.
     -- Вот так! -- многозначительно бросил Окунев.
     -- Что "так"? Может, у него-то как раз  сработало все,  как  надо!  - -
решительно возразил Остап.
     -- Ничего не понимаю! Всю систему перед  вылетом проверяли сто  раз, --
заметил дежурный.
     --  Сто  второй!  Я -- "Сирень". Повторите  первое  задание.  Повторите
первое задание! -- приказал руководитель полетов.
     -- Я говорил, накаркает, --  кивнул в сторону открытой двери, продолжал
Окунев.
     -- Подожди, Олег, -- попросил  Сергей. Ему было интересно услышать, что
ответит Владимир.
     -- Я --  Сто второй. Задание понял. Начинаю разворот, --  послышалось в
динамике.
     В комнату вернулся Бочкарев.
     --  Черт знает что!  Вот так всегда, -- направляясь прямо  к дежурному,
проворчал он. -- У нас-то все в порядке? Вы посмотрели?
     -- Абсолютно все! -- заверил дежурный.
     Бочкарев  снова уселся на своем стуле и забарабанил пальцами  по столу.
Сергею захотелось  как-нибудь  его  успокоить,  и  он  поддержал предложение
Остапа.
     -- Не будем спешить с выводами,  Юрий  Михайлович. Подождем результатов
повторного  полета.  Мне  тоже  почему-то  кажется,  что  механическая часть
системы свое дело делает.
     Бочкарев неопределенно пожал плечами:
     -- Хотелось бы надеяться:
     -- А чем вы, собственно, рискуете? -- заговорил Жердев. -- Не двигатель
же, в конце концов, заклинился.
     -- Время теряем, -- ответил Окунев.
     -- До рассвета еще пять раз успеем все исправить и все повторить.
     -- Хорошо, подождем, -- сказал Бочкарев.
     Прошло   еще   несколько  минут.   Сергей  попытался  представить,  как
разворачивается, вертикально  встав  на крыло,  истребитель Владимира,  как,
прижимая  его к земле, Владимир ведет машину к  рубежу, как мелькают под ним
внизу  огни электрического освещения,  как с  грохотом  проносится  над ними
истребитель. Как, наверно, все-таки  жутко нестись на такой мизерной высоте,
на  которой по  заданию  проводилась съемка,  на  большой скорости. Малейшая
ошибка при такой бешеной скорости может стать для летчика роковой. Мысли его
прервал знакомый голос в динамике:
     -- "Сирень"! Я -- Сто второй! Приступаю к повторению задачи.
     Вся группа вновь прильнула к контрольному прибору.  Но  как  и в первый
раз, он не принял информации с борта истребителя.
     --  Двигатель не  двигатель -- а  заклинило!  -- категорически  хлопнул
ладонью по  столу  Бочкарев.  --  Давайте  решать,  что делать  дальше. Ваше
мнение, Остап?
     --  Съемка  идет.  Я за свой участок головой  ручаюсь. Пусть  выполняет
второе и третье задания, -- в тон Бочкареву ответил Заруба.
     -- Короче, возвращать его на аэродром не стоит?
     -- Именно так.
     -- Что вы думаете, Олег?
     -- Зря звонили в Москву.
     -- Теперь и я вижу. Но я не об этом.
     --  На  втором и третьем  задании мы потеряем еще  минут тридцать. Плюс
посадка. Пока подрулит. Пока затащат в ангар. За это время  мы вполне смогли
бы  демонтировать всю систему. А там никто  не знает, успеем мы  сегодня еще
раз поднять ее в воздух или нет.
     -- Значит, вы за возвращение?
     -- Да.
     -- Ваше мнение, Сергей Дмитриевич?
     У  Сергея  еще  не   прошло  благодушное  настроение,  хотя  неожиданно
возникшая в системе  неполадка уже  встревожила и его,  да и  не  привык  он
расписываться  в  собственной  беспомощности. К тому  же  он свое мнение уже
высказал. И сейчас хотел его лишь повторить. Но в это время в комнату быстро
вошел  офицер  из  помещения руководителя полетов и, обращаясь к  Бочкареву,
сказал:
     -- Товарищ полковник-инженер, вас Москва просит.
     Бочкарев жестом остановил Сергея и спросил офицера:
     -- Москва? А кто конкретно?
     -- Генерал Кулешов.
     --  Начинается, -- окинув свою группу  взглядом, вздохнул  Бочкарев. --
Так что мы ему скажем?
     -- Я бы сказал правду. С ним: -- начал было высказываться Окунев.
     Но его оборвал Заруба:
     -- Какую правду?
     -- То, что есть!
     --  А что  есть?  Ты знаешь? Машина у черта на куличках,  а ему уже все
известно. Тоже мне супертелепат:
     --   Скажите  ему,  Юрий  Михайлович,  что  самолет  еще  в  воздухе  и
результатов мы  просто не знаем. Но я почему-то уверен, что снимки КБ завтра
будет иметь, -- подсказал Бочкареву Сергей.
     Бочкарев не стал возражать. Кивнул  в знак согласия и вышел из комнаты.
Вернулся он, смущенно улыбаясь.
     -- Нас не только  шеф,  а уже  Владимир Георгиевич поздравляет. Дернула
меня нелегкая  за  язык с  этим докладом!  --  сокрушенно  проговорил он. --
Теперь хоть тресни, а снимки представь.
     --  Так-то  лучше! --  уловив  в  тоне  Бочкарева  нотки решительности,
одобрил их  Заруба. -- Будут снимки. И будет порядок. А представляю, *  * бы
взвился "дед", если бы вы ему сейчас шепнули, что там чего-то не контачит:
     -- Вот именно "чего-то", -- усмехнулся Окунев.
     -- Уточним. Не впервой:
     -- Не сомневаюсь. Только когда?
     -- "Только когда"? -- нахмурившись, повторил вопрос  Окунева Бочкарев и
снова уселся за стол.

     Последний полет Владимир закончил  около полуночи. Вся группа встречала
его на  взлетно-посадочной полосе. Ночь была тихой, звездной, идеальной  для
испытания "Фотона". Владимир сел и подрулил к ангару.
     -- Пошли, -- обращаясь ко всем сразу, сказал Заруба и пошел к самолету.
Но,  не  сделав и десятка  шагов, не выдержал  и побежал. За ним не утерпел,
припустил Окунев  и остальные сотрудники. За Окуневым, улыбаясь ребячливости
своих коллег и своей собственной, помчался Сергей. На аэродроме остался один
Бочкарев.
     Когда Заруба влетел в ангар,  от самолета уже  отъезжал тягач. Тут же и
уже  без высотного  шлема стоял  Владимир.  По всему  чувствовалось,  что он
устал,  что режим испытаний немало вымотал  его. Лицо его  посерело  и сразу
осунулось. Казалось, Владимир никого сейчас не видел перед собой. И вдруг он
улыбнулся широко и  весело. До того  смешным показался ему влетевший в ангар
Заруба.
     --  Остап! Это  же  не  троллейбус!  Он  подождет!  --  окликнул Зарубу
Владимир.
     Но Заруба в ответ только махнул рукой. Он  подбежал к самолету, вскочил
на  стремянку и ловко  втиснулся  в кабину.  Потом  на  стремянку  взобрался
Окунев. Следом за ним -- Сергей. Истребитель окружили со всех сторон.
     -- Что случилось, братцы? Чего вы там ищете?  -- то одного,  то другого
конструктора дергал за руку Владимир.
     К самолету подошел Бочкарев. И вдруг из кабины раздался радостный вопль
Зарубы:
     -- Что я говорил?! Что?! Вот она! Пустая, как выеденный орех! -- кричал
он, потрясая в воздухе кассетой от пленки.
     -- А может, она и  вовсе не  была заряжена? -- остановил его Окунев. --
Может, поэтому и мы не получали сигналов?
     Заруба  перестал кричать, выжидающе  обвел взглядом  товарищей,  словно
желая уяснить, не думает ли кто-нибудь еще точно так же. Но сомневающихся не
обнаружил и снисходительно улыбнулся.
     -- Откуда только ты взялся,  такой Фома-неверующий? Да как же она могла
быть  незаряженной,  если я сам лично вот этими двумя руками ее  заряжал? --
набросился он на Окунева, показывая ему свои руки с растопыренными пальцами.
     Все расхохотались. Хотя смешного  ничего не было.  Но все понимали, что
съемка сделана.
     И нервное напряжение, только что цепко державшее всех, разом прошло.
     Всем стало весело, и потому смеялись.
     --  Ну, хорошо.  Хорошо.  А  приемную  катушку  вы проверяли?  -- чтобы
окончательно  рассеять  даже  самые   маленькие  сомнения,  все  же  спросил
Бочкарев.
     --  А как  же! Вот  она: полна,  как та писаная  торба! -- торжественно
объявил Остап и показал вторую катушку.
     -- Дай-ка ее сюда, -- протянул руку Бочкарев.
     -- Пожалуйста!
     Бочкарев  повертел  катушку  в  руках,  даже  потряс ее  возле  уха  и,
оставшись довольным результатом обследования, сказал:
     --  Ты  меньше всех сомневался в успехе,  тебе и везти ее  в Москву. Не
знаю, что  покажет проявление.  Но что-то покажет. В  общем, наполовину дело
сделано. Поздравляю, товарищи!
     -- У-р-а-а! -- раздалось под крышей ангара. -- Качать его !
     К Бочкареву  бросились  все, кто был  в ангаре. Он отбивался.  Отчаянно
кричал:
     -- Ополоумели? Я при чем? Кольцова качайте!
     Но  его никто не слушал. Подбросили в воздух несколько раз  и поставили
на асфальт.
     --  За это: За это завтра никто не поедет  в Москву до тех пор, пока не
найдем и  не  устраним  все неполадки  в  системе  передачи  информации!  --
хватаясь  за  сердце  и  делая  вид,  что  он  страшно рассердился,  выпалил
Бочкарев.
     "Ничего себе накачали:  Уж я-то  точно должен  буду остаться", -- сразу
вспомнил о предстоящей встрече с Юлей Сергей и уже вслух добавил:
     -- Не пугайте, Юрий Михайлович. Исправим.


     Утром Заруба, ехидно ухмыляясь и опросив каждого сотрудника группы, что
передать  домочадцам, упаковал кассету с пленкой в коробку и укатил  в КБ. А
вся группа во главе с Бочкаревым отправилась в ангар. Систему демонтировали.
Разобрали.  Часа через  полтора  нашли неисправность: пробивал конденсатор в
одном из реле. Но устранили эту неисправность только к вечеру.
     Сергей чувствовал, что катастрофически опаздывает, нервничал и даже  не
пошел обедать. Бочкарев заметил это и по-отечески сказал ему:
     -- А вам, Сергей Дмитриевич, совершенно необязательно дожидаться, когда
завернут последний шуруп.  Расчеты вы сделали. Сборку провели.  А смонтируем
его и без вас.
     Сергей   в   душе   поблагодарил  Бочкарева.  Но  воспользоваться   его
разрешением, естественно, не  мог. И потому в ответ только безнадежно махнул
рукой.
     Наконец  работа  была  закончена.  И  только около  девяти  Сергей  был
добрался  до дому. Услышать так  поздно Юлин звонок  он уже не  рассчитывал,
справедливо решив, что она, в меру подождав его  и  не дождавшись, уехала на
дачу, благо  погода  стояла хорошая  и упускать  ее  было бы непростительно.
Настроение у него заметно испортилось.
     -- Умаялся? -- глядя на него, участливо спросил Владимир.
     Сергей кивнул.
     -- Давай ужинать.
     -- Не буду, -- отказался Владимир. -- Поеду в "Октябрь", посмотрю "Зори
тихие". Ты смотрел? Может, вместе махнем?
     -- Я спать завалюсь, -- признался Сергей. -- А билет достанешь?
     -- В "Октябре" у меня порядок.
     --  Там, ведь, кажется, две серии. Кончится  поздно.  Ключ у тебя есть,
приезжай.
     -- Поеду к себе. Дорога сухая.
     -- Охота мотаться, -- неодобрительно буркнул Сергей и пошел на кухню. И
в тот же  момент в прихожей  раздался  звонок. Сергей сразу  встрепенулся. А
Владимир подошел к двери и открыл ее. На пороге стояли Юля и Ирина.
     -- Девушки? -- так и присел от неожиданности и радости Владимир.
     --  Мальчики! --  В  тон  ему ответила  Юля. --  Кажется,  вы могли  бы
приехать и пораньше. И не заставлять так долго ждать себя.
     -- Я заставлял? -- опешил Владимир.
     -- Не знаю, кто из вас:
     -- Да я понятия не имел, что вы приедет! Если бы я знал, я бы вообще на
аэродром  вчера  не возвращался.  Сел бы  здесь  и  ждал  вас!  --  поклялся
Владимир.
     -- Ладно, верю, -- искоса взглянув на Сергея, сказала Юля. -- Мы устали
и хотим есть. А почему молчит хозяин? Он что, не рад гостям?
     --  Очень рад,  --  поспешно  ответил Сергей  и удивился своему голосу.
Голос был совсем чужим и звучал как деревянный. Он действительно был рад. Он
ждал Юлю  с того момента, как они договорились  по телефону, и  уже перестал
надеяться на  встречу. Но он ждал ее одну. Он хотел видеть только ее. А она,
очевидно, думала обо всем совершенно  иначе. Да  и перед  Владимиром он тоже
вдруг  почувствовал себя виноватым. Потому  и задубел  голос. Владимир понял
gc"ab"  ,  охватившие брата,  быстро  разобрался в  ситуации и,  как всегда,
поспешил ему на помощь:
     -- Это очень даже здорово, что  вы сразу  заговорили о  хлебе насущном.
Это мы мигом сообразим!
     Но тут в разговор включилась Ирина.
     --  Развлекайте  лучше  Юлю.  А  ужином  займусь  я,  --  сказала  она,
решительно проходя на кухню.
     -- Боюсь, Ирочка, что сегодня вы не блеснете.  Хотя  кое-что мы купили,
-- словно оправдываясь, предупредил ее Сергей.
     Ирина открыла холодильник.
     --  Посмотрим!  Коньяк,  вермут:  вижу  сухое  вино:  апельсины. Лед  в
морозильнике:  Хо! Да я вам такие собью коктейли,  что вы  всю  жизнь будете
помнить! -- задорно воскликнула она. -- А вас, Сережа,  наверно, можно будет
поздравить.
     -- С чем? -- не понял Сергей.
     -- Я звонила  в лабораторию, пленку уже проявили. Получилось,  говорят,
неплохо.
     -- Да? -- не поверил Сергей.
     -- Он еще сомневается! Вот тип! Я  же снимал!  -- ответил  вместо Ирины
Владимир.
     -- Конечно, надо еще знать,  что скажет шеф, -- улыбнулась Ирина. -- Но
в лаборатории мальчики тоже на этом деле собаку съели!
     -- А Юля уже видела снимки? Юля? -- живо спросил Сергей.
     -- Не видела.
     -- Тебе это не интересно?
     -- Я весь день  проторчала сегодня в НИИ. Что там у них еще есть, кроме
спиртного, Ира?
     -- Все есть. И ветчина есть, и яйца! И даже цветная капуста! И семга?
     -- Вы думаете, это он купил? -- кивнул в сторону брата Владимир.
     Ирина ничего не ответила.
     --  Я,  Ирочка!  У  себя  в  военторге  захватил.  Надо же  его малость
подкармливать,  а то  он с этим своим "Фотоном" скоро совсем ноги  протянет.
Сидит  над  ним  как проклятый.  Ему,  видите  ли, даже  в  столовую некогда
сходить. А у нас, между прочим, в летной столовой кормят не так уж плохо.
     --  Вы  молодец, Володя. И  дальше следите за ним,  -- с благодарностью
посмотрела на него Ирина и принялась разгружать холодильник.
     -- А музыка хоть какая-нибудь в этом доме есть? -- спросила Юля.
     Сергей включил магнитофон. Мелодично и ритмично зазвучал  симфоджаз под
управлением  Рея Конифа. Сергей  присел  у журнального  столика. Вести,  что
называется, светскую беседу он  не умел. На личную тему -- не хотелось, да и
не очень позволяла обстановка. Но о  делах поговорить было можно,  и  Сергей
вернулся к только что прерванному разговору.
     -- А Остапа ты видела? -- спросил он.
     -- Когда? -- не отрываясь от "Огонька", тоже спросила Юля.
     -- Сегодня.
     -- Я же тебе сказала, что была в НИИ.
     -- Но утром-то? Он же рано приехал в КБ.
     -- А я  вообще в КБ  сегодня  не заезжала. Мне, между прочим, некоторые
задания прямо дома дают. Наверно, это неправильно, но шеф  почему-то об этом
не задумывается. Понятно?
     -- Теперь понятно.
     --  Нет, ничего  не понятно, --  возразила Юля. -- Неужели  ты думаешь,
что, если бы я знала о том, что пленка в лаборатории, не позвонила бы туда и
раз, и другой, и третий?
     -- Ничего не думаю.
     -- И очень жаль. Думать надо всегда.  Иначе разучишься понимать и более
простые вещи. Кстати, у тебя далеко уже  не такой золотой  характер, как мне
казалось раньше.
     -- Это не самое  страшное, -- согласившись в душе с  Юлей, усмехнулся в
ответ Сергей.
     -- А что же тогда страшнее?
     -- То, когда люди перестают понимать друг друга.
     --  Нелогично,  --  задумалась  Юля.  -- Перестать понимать нельзя.  Со
временем  они лучше  узнают друг друга и понимать тоже должны лучше.  Другое
дело, если они и раньше не понимали: А о каких людях ты говоришь?
     Сергей не  успел ответить.  В комнату вошел Владимир. На  голове у него
был колпак  из  газеты, на  поясе фартук из  полотенца,  в руках сковородка,
которая должна была изображать поднос. На сковородке стояли фужеры, до краев
наполненные  темно-вишневым  напитком со льдом.  Вместо соломинок из фужеров
торчали макароны.
     -- Фирма Кольцов-младший и Ко предлагает! Просим резину не тянуть, пить
побыстрее. Макароны стерильны, продувал каждую  лично,  но могут раскиснуть!
-- бодро предложил он.
     -- Очень кстати! -- обрадовалась Юля.
     -- Мог бы о продувании не сообщать, -- буркнул Сергей.
     --  У фирмы  секретов нет! -- отчеканил Владимир,  поднося  по  очереди
сковородку Юле и Сергею.
     Юля не заставила себя просить второй раз и сразу же  вытянула из фужера
большой  глоток.  Коктейль  ей,  очевидно,  понравился,  потому что  она  от
удовольствия   прищурила   глаза  и  дальше,  несмотря  на   предупреждение,
продолжала пить уже  медленно, маленькими  глотками. Когда Владимир вернулся
на кухню, она повторила свой вопрос:
     -- Так о ком ты говорил?
     -- О тебе и о себе, -- ответил Сергей.
     -- О нас  этого  сказать нельзя.  Я  тебя  понимаю  отлично.  И  всегда
понимала. А если ты не хочешь понять меня, то от этого хуже  только тебе. --
Она помолчала и добавила: -- Впрочем, и мне тоже.
     Сергей понял по тону, каким вела этот разговор Юля, --  они ни до  чего
не договорятся и  на  этот раз.  Когда Юля говорила так, как сейчас, резко и
неуступчиво, то всегда и во  всем оказывалась  права  именно  она. А  он  не
только  не прав,  но еще  и виноват в чем-нибудь.  Поэтому он изменил тему и
спросил:
     -- Ну а чем ты занималась в НИИ?
     Но Юля, очевидно, высказала далеко не все, что  думала по этому поводу.
Ее, вероятно, хотелось объяснить ему еще многое и, может быть, очень важное.
Ей казалось, разговор этот только начался. И то, что Сергей столь неожиданно
и так быстро от него отказался, и удивило, и даже обидело  ее. Но она и виду
не подала, что это ей не  понравилось, и после некоторой паузы ответила, как
всегда,  спокойно,  но уже  более  сдержанно. Впрочем, эта  сдержанность  не
покидала ее уже до конца вечера.
     -- В НИИ я проверяла предложение Игоря.
     -- А именно?
     -- Еще один вариант четвертого узла.
     -- Четвертого? Ну это уже даже не смешно. Что там надо еще предлагать?
     -- Он упростил схему.
     -- И она от этого стала лучше?
     -- Во всяком случае, обойдется дешевле в производстве.
     -- А потом опять начнутся поломки,  что-то снова придется усиливать! Да
кому нужно это копеечное удешевление? -- загорячился вдруг Сергей.
     --  А  почему это  тебя так волнует? -- спросила  Юля, и в глазах у нее
мелькнули насмешливые огоньки.
     --  Да потому: -- начал было  Сергей и осекся. -- Действительно, мне до
этого нет никакого дела.
     -- До  чего же вы все одинаковы! -- засмеялась Юля. --  Будто вас одним
штампом штамповали.
     -- Кто это "вы"?
     --  Мужчины. Себялюбцы!  Непременно, обязательно последнее слово должно
быть вашим. Но почему? Почему только так и не иначе?
     --  В данном  случае это  самое,  как ты выразилась,  "последнее слово"
вовсе не прихоть, а результат огромной работы. И прежде чем %#. сказать, мне
надо было сжечь миллионы клеток собственного мозга!
     -- Успокойся. Никто не знает,  что с  ними на самом деле  происходит --
сгорают они или превращаются в желе.
     -- Тебе-то по крайней мере его предложение понравилось?
     -- Поначалу нет. Но НИИ меня переубедило.
     -- А шефу?
     --  Шеф выбирает  не только то, что ему нравится. Мы давно уже работаем
взаймы.  Точно не  знаю, но, наверно,  в очередной  финансовой  добавке  ему
отказали.   А   возможно,   и   вовсе   пригрозили   закрыть   работу.   Или
законсервировать временно. Вот он и потребовал удешевить проект.  И кажется,
это удалось.
     Юля допила коктейль и окликнула Ирину:
     -- А еще какое-нибудь яство будет, Ирочка?
     -- Несем, несем! -- ответил Владимир.
     -- Может, вам помочь?
     -- Все уже готово, -- отозвалась Ирина.
     --  Почему  же  тогда мне  никто не говорил об  экономии  ни слова?  --
спросил Сергей.
     Юля в ответ неопределенно пожала плечами, встала и пошла на кухню.
     -- Дайте мне  еще глоток этого вашего  гоголя-моголя и покажите, как вы
его  делаете.  Я  непременно должна  этому научиться, --  услыхал Сергей  ее
голос.
     Услыхал и усмехнулся. Предчувствие не обманывало его. И на этот раз они
ни до чего не договорились. Даже этот служебный разговор на сей раз у них не
получился. "Да и как же может быть иначе, если ей до любой мухи дела больше,
чем до меня? Коктейль ее заинтересовал. Но почему?  Неужели она не понимает,
что  все,  абсолютно  все,  если  б  только  она  захотела,  могло  бы  быть
по-другому!" -- с досадой подумал он и так  сдавил кисти рук, что захрустели
пальцы.  Но  судьба  сегодня  явно была к  нему  неблагосклонна. Она  словно
насмехалась над ним, давая Юле возможность во всем оправдаться.
     -- Понравилось? -- польщено спросила Ирина.
     -- Удивительно  приятно пьется, -- подтвердила Юля. --  А для  меня это
просто спасение. Завтра утром приезжает Игорь, вечером наверняка кого-нибудь
пригласит.  Надо  будет  угощать.  Вот я им и приготовлю это  зелье.  И  еще
бутербродов на спичках сделаю, как чехи. И пусть сидят хоть до полуночи!
     -- В компании коктейль незаменимая вещь, -- со знанием дела согласилась
Ирина. -- Вкусно и практично.
     -- А ты-то где научилась их делать?
     -- Я?.. --  словно решая, рассказывать или  не рассказывать, задумалась
Ирина. -- Я научилась, когда летала стюардессой.
     -- Ты?
     -- Вы? -- в один голос слились изумленные братья. -- Вы летали?
     -- Три года. Год после десятилетки. А потом еще два года, когда училась
на первом и втором курсах. Облетела весь мир.
     -- А почему же мы об этом ничего не знаем? -- удивилась Юля.
     -- Александр Петрович знает. Я ему рассказала. Только просила никому не
говорить. Раз  не знаете, -- значит, он слово  держать умеет. Забирайте свои
фужеры,  и  пошли ужинать!  --  скомандовала Ирина  и первой  направилась  в
комнату.
     Сергей  с не меньшим  интересом, чем Владимир и  Юля, слушал то,  о чем
говорила Ирина. Но думал он все же  о том, что сказала  Юля. "Значит, завтра
приедет  Игорь:  Тогда,  конечно: Какого  же чета  я  тогда злюсь?..  Устал,
очевидно, как собака!.."
     Было уже поздно, все проголодались, аппетиты  у всех были хорошие. Да и
приготовлено все было очень  вкусно. Поэтому на еду навалились дружно. Ели и
поочередно допрашивали Ирину.
     -- На каких же самолетах вы летали?
     Ирина начала перечислять:
     -- Это неважно, -- не дала  договорить Юля. --  Расскажи лучше, в каких
ты была странах.
     -- В сорока  трех. Не бывала лишь в Южной  Америке, в Китае, Hспании ну
и, естественно, не везде в Африке. Сделала больше тысячи слайдов.
     -- И ни одного не показала!
     -- Теперь покажу, -- засмеялась Ирина.
     -- А помните, Ирочка,  как вы меня разыгрывали,  когда мы оборудовали с
вами эту берлогу? -- спросил Владимир.
     -- Нет:
     -- Спрашивали, не страшно ли летать?
     --  Я не  разыгрывала. И  была вполне искренна.  Мне просто  было очень
интересно, что скажете по этому поводу вы.  Потому что сама  я, хоть и не из
робких,  летать, и особенно  часов по шесть  над океаном, боялась. Мне  было
страшно, -- честно  призналась Ирина. --  И в общем- то, это одна из причин,
почему я ушла из аэрофлота.
     -- А я люблю летать, -- сказала Юля.
     -- В качестве пассажира -- я тоже. Это совсем другое дело.
     -- Были ситуации? -- спросил Владимир.
     -- Все было:
     Когда ужин закончился, Юля взглянула на часы.
     -- Посидели очень мило. И еще по-новому открыли Иру, -- сказала Юля. --
Ну и ну! Наша Ирочка -- хозяйка Пятого океана!
     Сергей до сих пор не вмешивался  в разговор друзей, хотя и слушал его с
интересом.   Их   Ирочка,   к   которой  все  в   КБ  относились   несколько
покровительственно, как к младшей, раскрылась вдруг совершенно в ином свете.
Оказалось,  за  ее спиной уже были крылья, да  еще какие.  И в свои двадцать
пять она повидала столько, сколько не  видели, да и вряд ли увидят, они все,
вместе взятые.
     -- А что вы больше всего любили снимать, Ирочка? --  заговорил  наконец
Сергей.
     --  Людей,  --  не  задумываясь,  ответила  Ирина.  --  На  улицах,  на
набережных, в кафе, на пляжах, в магазинах. Обожаю снимать людей. И особенно
женщин.  Наверно, потому, что  они  выразительней. Я, например,  безошибочно
определю  в  толпе  американку,  француженку,   немку,  не   говоря  уже  об
итальянках. Они разнообразней  одеваются. В них  больше элегантности.  Когда
вижу красивую женщину, я, честное слово, получаю удовольствие.
     -- Умница. Вот откуда у тебя прекрасный вкус, -- похвалила Ирину Юля.
     -- Возможно, -- согласилась Ирина.
     --  Ну, хорошо! -- подвела  вдруг итог Юля. --  А между прочим, пора  и
честь знать, -- сказала она и встала из-за стола.
     -- А танцевать? -- возразила Ирина. -- Давайте потанцуем!
     --  Какие могут быть  разговоры?  Конечно! -- обрадовался Владимир.  --
Сережа! Выключай это бабушкино танго, ставь что-нибудь неприличное!
     Но Юля заупрямилась:
     -- В таком случае я поеду одна.
     -- Ну хотя бы полчасика, -- попросил Сергей.
     -- Уже поздно.
     -- Тогда я тебя провожу:
     -- Зачем? Я на машине.
     -- Тогда как знаешь: -- не стал возражать Сергей.
     Юля попрощалась и  ушла. А  примерно через час собралась домой и Ирина.
Владимир вызвался отвезти ее  на машине. Ирина отнеслась к этому предложению
почти безразлично. Даже спросила:
     -- А стоит ли?
     -- Да я просто не отпущу вас одну! -- возразил Владимир.
     -- Вернешься? -- уже в дверях окликнул брата Сергей.
     -- Возможно: а точно -- не знаю, -- на ходу ответил Владимир и поспешил
в лифт за Ириной.
     Они спустились вниз и сели в машину. Владимир знал, где живет Ирина, но
на всякий случай, возможно она решила заехать к брату, спросил:
     -- Домой?
     Ирина кивнула и тут же призналась:
     -- Хотя домой почему-то сегодня не хочется.
     -- Так, может, зайдем куда-нибудь?! -- обрадовался Владимир.
     -- А куда?
     Владимир взглянул на часы:
     -- Для веселья эта планета, конечно, мало оборудована, -- вздохнул он.
     -- А  я придумала. На  Восстания, в  высотном, кафе-мороженое.  Как раз
сейчас там не должно быть много народа.
     Владимир, не  теряя ни  минуты, так с места  рванул  машину,  что  она,
набирая скорость, взвыла на ходу.
     В кафе действительно  несколько столиков  были  свободными. Сели. Ирина
сразу попросила ассорти из мороженого.
     -- А вина? -- спросил Владимир.
     --  Можно, --  не  стала отказываться  Ирина. Она вела себя тихо,  была
необычно  покладистой, и Владимир вдруг понял, что  лучшего и другого такого
времени,  для  того чтобы объясниться, ему  уже никогда  не представится. Он
решил  непременно,  сейчас  же, как только они выйдут  на улицу,  рассказать
Ирине обо всем,  что давно уже носит  в  душе, что  думает о  ней,  о  своих
планах.  Но  едва  эта мысль пришла ему в голову,  он испугался.  Он, как  в
прошлый  и позапрошлый раз, побоялся получить отказ и разрушить хотя  бы эту
иллюзию,  исключительно  в  его  воображении   существовавшую   близость  их
отношений. Но и откладывать этот разговор до бесконечности он тоже больше не
мог. И потому все же  решился окончательно, тем более что к такому разговору
располагало  его  и непривычно  лирическое  настроение Ирины.  Кафе уже было
закрыто. Посетителей давно не пускали. А на тех, что  еще  занимали места за
столиком, косо поглядывали официантки.
     -- Все? -- спросила Ирина.
     -- Вроде бы: -- поднялся Владимир.
     -- Тогда идемте слушать львов.
     -- Кого? -- не понял Владимир.
     -- Львов. С хвостами. С гривами. Вы когда-нибудь слушали?
     -- Вот уж этого нет. В Найроби я не садился.  А вокруг наших аэродромов
они не кричат,  -- не  понимая,  шутит  она  или  говорит серьезно,  ответил
Владимир.
     --  Да  не нужно  никакого  Найроби!  --  засмеялась  Ирина. --  Вполне
достаточно добраться до Малой Грузинской. Вот сюда, через площадь:
     -- Тут же зоопарк! -- вспомнил Владимир.
     -- Конечно!
     -- Но он ведь уже закрыт:
     -- И пусть. Идемте.
     Когда они очутились на улице, Ирина сказала:
     -- Оставьте машину здесь. Мы прогуляемся, это только на пользу.
     Владимир был готов и согласен на  все. И хотя  затея со львами возникла
для  него  совершенно  неожиданно,  он   не  возражал  и  против  нее.  И  с
удовольствием пошел бы на  ВДНХ слушать петухов  и  в  ботанический  сад  --
лягушек, лишь бы Ирина не спешила сказать своего "Тайм из ап".
     Они пересекли площадь  и двинулись  вдоль ограды  зоопарка. Прохожих на
улице было уже немного. Встречные и попутные машины проезжали не быстро. Под
раскидистыми деревьями было темно и тихо.
     --  А  какая-нибудь  вступительная  лекция  будет?  --  чтобы  нарушить
молчание,  спросил  Владимир,  хотя  болтать  по  пустякам ему  не  очень  и
хотелось.
     --  Пожалуйста,  --  с  готовностью отозвалась  Ирина.  -- Итак, львы в
основном живут в Африке. Едят сырое мясо:
     -- И ужасно не любят манную кашу, -- добавил Владимир.
     --  Это еще  не  доказано. Во всяком  случае,  товарищ Сосновский  ни в
"Вечерке", нигде об этом ни разу не говорил.
     --  Понятно. Так когда  же они  закричат?  Или,  может, сегодня  у  них
концерт отменяется?
     -- Наберитесь терпения.
     Они  миновали  переход из одной части  зоопарка в другую.  Неожиданно "
темной, казалось  бы уже давно  уснувшей, глубине парка, где-то  за  прудом,
раздался  пронзительный  и резкий  крик  птицы.  Ирина сразу  остановилась и
приложила  к губам указательный палец. К  крику тотчас же присоединилось еще
несколько голосов. Еще через некоторое время в птичий хор включились шакалы.
Их лай и повизгивание возбудили гиен. Они завыли и захохотали, явно стараясь
перекричать друг друга. Какофония нарастала.  Истошно вопили обезьяны. Стало
похоже  на  то, будто  от  сна  воспряли  все обитатели  зоопарка  и  каждый
по-своему,  но  непременно во  весь голос  высказывает  недовольство невесть
из-за чего поднявшимся ночным  гамом. И вдруг, когда общий шум достиг своего
апогея,  его,  как  грозный обвал, который легко заглушает  и звон ручьев, и
плеск водопадов, перекрыл могучий рев царя зверей. Лев рявкнул. И прежде чем
его рык затерялся в  каменных ущельях примыкавших к зоопарку переулков,  все
нарушители тишины мгновенно смолкли. Лев рявкнул еще раз. Еще. И, убедившись
в том, что ни одно живое существо не осмеливается ему перечить, издал  звук,
очень  похожий на  зевок. Над прудом и  под развесистыми  деревьями зоопарка
вновь сомкнулась липкая, густая тишина. Это было поразительно. Лев оставался
царственной особой  даже  в зоопарке. Даже в клетках,  защищенные  стальными
прутьями  от всякого  внешнего  посягательства,  звери  и  птицы  продолжали
бояться его.
     -- Понравилось? -- шепотом, будто тоже  опасаясь  нарушить  эту тишину,
спросила Ирина.
     --Обалдеть можно! -- признался Владимир.
     --  Минут  через  пятнадцать  они все  это  повторят.  Хотите  еще  раз
послушать?
     -- Готов до утра.
     -- Это слишком.
     -- С  вами? Даже мало. Я люблю вас, Ирочка. Очень люблю. И уже давно. И
чем  больше  узнаю, тем больше люблю, --  сказал Владимир и затаил  дыхание,
боясь прослушать то, что ответит Ирина. А она не издала в ответ ни звука. Не
сделала  ни одного  жеста. Она  как будто даже  не слышала  его  слов, вдруг
повернулась и медленно пошла вдоль ограды. Владимир поспешил за ней. -- Куда
же вы, Ирочка?
     -- Домой, -- ответила Ирина.
     -- И ничего не хотите мне сказать?
     Ирина обернулась:
     -- Не в этом дело.
     -- Я вас обидел?
     -- Конечно  нет.  Просто  теперь что-то изменится в наших отношениях. А
мне бы этого не хотелось.
     -- Я тоже не хочу.
     -- Тогда одно из двух: или вы мне ничего не говорили, или:
     -- Что?
     -- Я же с вами должна быть так же откровенна.
     -- Будьте.
     -- Вам будет больно.
     -- Пусть:
     Ирина пошла дальше. Теперь они шли рядом, как и раньше.  Ирина смотрела
перед собой и говорила тоже словно сама с собой:
     -- Я виновата в том, что сегодня вы переступили этот рубеж. У меня было
очень  хорошее  настроение,  а вы, очевидно,  приняли его  как  знак  особой
доброжелательности.  Но я  не  кокетничала. Мне действительно  сегодня  было
очень хорошо.
     -- А я просто не мог больше молчать.
     -- Пусть  будет так. Вы сказали, что любите меня уже давно. А на неделю
раньше, чем это случилось у вас, я полюбила Сережу. Вашего брата.
     -- Вы? -- остановился, словно попал в капкан Владимир.
     -- Я.
     -- Сергея? Но ведь он по уши влюблен в Юлю?
     -- А какое это  имеет значение? Никакого. Во всяком случае, для меня --
никакого. И  потом, хотя Юля  интересная  женщина, я ее своей соперницей  не
считаю. Она  занята  только  собой. Когда  Сергей  наконец  mb.  поймет,  он
охладеет и забудет ее. Он гордый, и так будет.
     -- А то, что вы его любите, он знает?
     -- Откуда? Но когда-нибудь я скажу ему об этом.
     -- Брат, Сережка, перешел мне дорогу:
     -- Неправда,  -- решительно возразила Ирина. -- Он ничего не  делал для
этого. А уж если кто и сделал, так это Юля. Это она нас познакомила. Но суть
не только в  этом. Вы, Володя,  настоящий мужчина.  В самом  большом  смысле
этого слова. У вас и внешность дай бог,  и характер, и ваша профессия. Но  в
том-то  и дело, что  я никогда  не выйду замуж за летчика.  Я знаю, что  это
такое. И не хочу. А теперь я вас должна спросить: вы обиделись?
     -- Нет, Ирочка.
     -- Честно?
     -- Как всегда.
     -- Вы действительно мужчина. Тогда выполните мою просьбу. Обещаете?
     -- Какую?
     --   Не   ездите  сегодня   домой.   Оставайтесь  ночевать   в  Москве.
Возвращайтесь  к Сергею. Не хотите  -- поезжайте в мастерскую к  Жене. Я дам
вам ключи.
     Владимир задумался.
     -- Хорошо.
     -- Что хорошо?
     -- Я не поеду.
     Ирина быстро достала из сумки и с благодарностью протянула ему ключи.
     --  Не  надо, Ирочка.  Спать я  тоже  не хочу.  Я,  пожалуй, поброжу по
городу.  И  поговорю  сам с собой. Сегодня  мне  это нужнее всякой крыши над
головой, -- сказал Владимир.
     --  Может, и так, -- согласилась Ирина. Она поцеловала его в щеку, так,
как  делала  это  всегда, когда  прощалась  со  своим братом,  и  торопливой
походкой,  почти  бегом направилась  через  улицу.  Но,  перейдя  на  другую
сторону, остановилась.  Оглянулась,  помахала  Владимиру  рукой  и  негромко
крикнула: -- Только  непременно будьте умником! Вам же  это ничего не стоит!
Вы же сильный!


     В  понедельник  вся  группа снова  собралась в  Есино.  Не было  только
Бочкарева.  Как и договорились, он с утра должен  был заехать в КБ,  забрать
пленку  и фотоматериалы, побеседовать с шефом, получить у  него замечания  и
доставить все  это  в группу. Но время  шло,  а Бочкарев  не появлялся, хотя
звонил из Москвы уже дважды. На вопрос Сергея "Что там  получилось?" ответил
неопределенно:
     -- Привезу -- увидите.
     -- Так когда же?
     -- Сам жду. Шеф у Ачкасова.
     -- А снимки?
     -- В том-то и дело.
     В половине второго,  когда ждать всем порядком надоело, Заруба поставил
вопрос ребром:
     -- Может, нам  теперь  из-за  этих  ночных пейзажей  не  обедать  и  не
ужинать?
     -- Иди лопай, не задерживает никто, -- ответил Окунев.
     -- А вы?
     -- Я  повременю, -- сказал  Сергей и позвонил  в  КБ. Ему ответили, что
Бочкарев уже выехал в Есино.
     --  Тогда,  конечно,  другой  коленкор,  --  не стал спорить Заруба  и,
насвистывая,  уселся  возле  окна. А  еще через  полчаса к инженерному  дому
подъехала "Волга".  Из нее вылез Бочкарев и  не торопясь, словно бы его и не
ждали, направился по лестнице в комнату группы. Все поднялись ему навстречу.
     -- Так-с, -- проговорил Бочкарев и выложил на стол  из портфеля коробку
с пленкой и пакет с отпечатанными с нее фотографиями.
     Сергей завладел пакетом. Снимков  было  много, штук  сорок. Были +cgh%,
были хуже, были четче, были тусклее, но  ни одного не нашел среди них Сергей
такого, который можно было  бы принять за эталон. Он  просматривал  снимок и
передавал его  Окуневу.  У того брал  Заруба,  после него снимки попадали  к
Бочкареву, который  раскладывал  их по номерам  длинной полосой на свободном
столе. Сергей откровенно был разочарован тем, что увидел. Казалось, что  его
коллеги -- тоже. Но неожиданно заговорил Заруба:
     -- А по-моему, для начала ничего:
     -- Да  ну! --  даже не  дал ему договорить Сергей. --  Муть  получилась
серая. Чего уж там.
     Но заставить Зарубу отказаться от своего мнения было не так-то просто.
     -- Допускаю,  --  спокойно  продолжал Остап.  -- На Арбате в фотоателье
могли бы сработать и получше. Но  и это,  ставлю дюжину пива, вполне рабочая
продукция.
     -- А я ставлю две, что она никуда не годится.
     -- Проспорите, Сергей  Дмитриевич, --  вмешался в их разговор Бочкарев.
-- Ачкасов, правда, пива  не выставлял, но мнение  высказал именно такое же.
Не будьте придирой. Еще вчера мы не имели абсолютно ничего. А сегодня у  нас
есть  реальные фотоснимки. Разве это уже  не  успех? А почему ты молчишь? --
обратился он к Окуневу.
     -- Я тоже не в восторге, -- признался Олег.
     -- А если поконкретней?
     --  Заканчивайте  свой  пасьянс,  посмотрим  всю  полосу,  тогда  будем
говорить конкретней, -- ответил Окунев.
     Больше никто не  сказал  ни  слова. Молча следили  и помогали подбирать
снимки Бочкареву. А когда целая полоса их длиною метров в пять вытянулась от
одного края  стола до другого, склонились над ней, внимательно приглядываясь
к  каждому  светлому пятну.  Сергей,  так  же  как и  остальные,  пристально
просмотрел  все  фотографии.  Теперь,  когда  появилась  возможность  что-то
сравнивать, что-то сопоставлять, анализировать  всю картину  целиком, у него
уже не было того резко негативного впечатления, которое невольно возникло от
просмотра отдельных снимков. Теперь и он, пожалуй,  готов был  согласиться с
мнением,  что  для  начала  ничего. Но  даже  при таком попустительском  для
данного случая  отношении  ему  было трудно  скрыть свое разочарование.  Он,
конечно, ожидал и был уверен,  что результаты их многомесячной работы  будут
намного  по своему качеству  выше. И все же именно  знакомство  с полосой  в
целом дало ему возможность уже сейчас попытаться понять, какой брак в работе
был  допущен  по  вине  "Фотона",  а  какой  появился как  результат ошибок,
допущенных ими при конструировании всей этой новой и сложной системы ночного
видения.  Очевидно,  его  коллеги пытались  сейчас, каждый  по-своему,  тоже
ответить на этот вопрос, потому что время шло, а никто не отрывал взгляда от
снимков  и лица у  всех были  сосредоточенны  и задумчивы.  Нарушил молчание
Бочкарев. Он взглянул на часы и сказал:
     -- Однако пора обедать.
     Сказал  и  направился  к  двери, а  все  присутствующие  пошли за  ним.
Столовая, в  которой завтракали, обедали и ужинали конструкторы, размещалась
в соседнем здании. Впрочем, и  здесь для них была выделена специальная очень
чистенькая и уютная  отдельная комната. В ней  они рассаживались за столы по
двое и, если  появлялось желание, могли  продолжать свои рабочие  разговоры.
Так  получилось  и  на  этот  раз.  Заказав официантке  салат из  помидор  и
полпорции солянки, Бочкарев сложил руки  на  груди, и, окинув всех взглядом,
объявил:
     -- А у меня есть соображение.
     В комнате сразу стало тихо. Все знали, что именно так обычно начинаются
их вольные дискуссии на  конкретную тему, во время которых можно высказывать
самые невероятные предположения и выдвигать самые фантастические гипотезы.
     -- На базе  первых, так сказать,  самых общих впечатлений, --  поспешил
оговориться Бочкарев. -- Хорошие получились снимки или не очень,  радоваться
или тем более расстраиваться  у нас особых оснований нет.  Ведь для чего нам
нужны эти снимки, и  пленка, и "..!i% вся съемка? Дешифратор на КП, по идее,
должен   получить  информацию   и   переработать   ее   по  прямому   приему
непосредственно с  борта носителя "Фотона". В этом, опять  же-таки  по идее,
весь эффект выигрыша времени. Но что получилось у нас?
     -- Или, точнее, что у нас не получилось? -- поправил Заруба.
     -- Совершенно верно!  Что у нас не получилось? --  согласился Бочкарев.
-- Как раз дешифратор  у нас  по  известной вам причине и не сработал. Он не
указал  нам местоположение и название объектов  на местности. Но!  Повторяю!
НО!  Это  вовсе не значит, что он не  принял информацию и не переработал ее,
так сказать, внутри себя.
     Вошла  официантка  и принесла  заказанные блюда.  Разговоры  на  минуту
смолкли.  Но   как   только  дверь  за   ней   закрылась,  заговорил  Остап,
преимущественно обращаясь к Сергею:
     -- Блок приемника проверяли еще при  мне. Он весь был горячий как утюг.
Значит, он ее перерабатывал.
     -- Да, но тут-то и возникает единственный вопрос, -- не утерпел Окунев.
-- А какую и сколько он этой информации получил?
     -- Вот-вот! -- поддержал эту мысль Сергей. -- Какую и сколько?
     -- И думать нечего:  всю, что попала  на  пленку!  --  уверенно  сказал
заруба.
     -- В таком случае я ему не завидую!
     --  А  это  уже второй  вопрос.  И  хватит.  И  всем  взять  ложки!  --
скомандовал Бочкарев.
     На минуту  в маленькой комнате  установилась  тишина. Но едва тарелки с
закуской опустели, снова заговорил Окунев.
     -- Что  мог,  например, определить дешифратор по  тем размытым  линиям,
которые протянулись вдоль краев всей полосы?
     -- Так, голуба, надо же  его еще научить этому, -- справедливо возразил
Заруба. -- Разберись сначала в этих линиях сам, а потом  дай ключ ему. А так
что же  получается? Ты научил его букве  "а", а требуешь, чтобы  он прочитал
"б"?
     --  Конечно, конечно. Со  временем  заложенная в  дешифратор  программа
обновится и обогатится несравненно, -- поддержал Остапа Бочкарев.
     --  Естественно.  Но  вот  формула,  которой  мы  пользовались,   когда
добивались определенной четкости  изображения, -- записал Окунев на бумажной
салфетке  несколько  цифр. -- Мы  сами ее  вывели. Сами решили,  что она нас
вполне  удовлетворит. Сами можем теперь спросить  себя: а не  ошиблись ли мы
тогда?
     -- В чем?
     --  Ну хотя бы в том, что проектировали тогда эту четкость недостаточно
высокой.
     -- Так ведь это надо еще доказать! Может, дело совсем не в формуле.
     -- Может. Но  и  я, в порядке бреда хотя бы,  тоже  могу  зацепиться за
какое-нибудь одно звено:
     --  Я  так понимаю, Олег,  что  вы  сейчас внесете  конкретное  деловое
предложение? -- уточнил мысль Окунева Бочкарев.
     --  Именно.  Надо  будет  еще раз  хорошенько пересчитать эту  формулу.
Практические переделки за этим последуют небольшие.
     -- Принимается! -- подвел короткий итог Бочкарев.
     --  В  порядке бреда  --  пожалуйста! Кто  же будет возражать? Я?  И не
подумаю. Я  вообще хочу спросить  совершенно  о другом: мы сегодня  съедим в
конце концов этот суп или нет? -- спросил Заруба.
     -- Надо было брать не суп, а окрошку. Она не остынет, -- пошутил Сергей
и подвинул к себе тарелку.
     Закончили обед часа через полтора. Особенно долго пили кофе. Зато почти
каждый  высказал  свое  мнение.  Заруба, как всегда,  с  выводами не спешил,
уверял, что "надо еще погонять  Володьку", "еще покрутить пленку, а уж тогда
решать  окончательно".  Бочкарев вполне соглашался с Зарубой, что "покрутить
пленку" следует  и они ее непременно  покрутят.  Но в отличие от  Остапа уже
сейчас  готов был  видеть  причину неудачи  в недостаточной чувствительности
прибора.  Не высказался, по  сути дела,  один Сергей.  Первое впечатление --
самое сильное.  Это  a* ' -. не зря. Оно так огорчило Сергея,  что, глядя на
испещренную световыми пятнами  полосу  снимков, он долго ничего не видел  на
ней,  кроме неудачи.  Очевидно, в  немалой  степени еще давал  себя  знать и
недостаток опыта. И удачи, и неудачи -- для него еще  все было в новинку. Но
так или иначе,  а какое-то время он был просто ошарашен. И только потом, уже
буквально  за  несколько  минут  до  того  как отправиться  в столовую,  его
неожиданно  осенила  интересная мысль. Он вдруг подумал о  том, что этих вот
ясных, размытых, разлитых и неясных световых пятен  должно  быть  на снимках
гораздо больше. Вспомнилось, что недели за две до проведения первой  съемки,
когда они еще  занимались монтажом, Владимир рассказывал ему, как  он  будет
выходить на полигон, по каким, чтобы не промазать, ориентироваться маякам, и
тогда же  показал схему расположения целей,  которые ему предстояло заснять.
Имитаторы  танков, ракетных установок,  автомашин,  орудий  и  прочей боевой
техники  были  рассредоточены  по  всем  требованиям  устава --  на  участке
местности  глубиной  в несколько  километров.  Сергей  тогда  даже подивился
такой, как ему показалось, чрезмерной  насыщенности техники. Но тут же тогда
об  этой схеме  и забыл.  Теперь  вспомнил.  И прежде  всего  снова  захотел
взглянуть на все. Но с утра еще не видел Владимира. В пятницу Владимир уехал
провожать Ирину  и на проспект  Вернадского не вернулся. Сергей  не удивился
этому. Владимир и не собирался у него ночевать. В субботу и  воскресенье они
не перезванивались.  Сергей  отдыхал. А у Владимира,  как он  думал, нашлись
какие-нибудь  свои дела.  Возвратившись  сегодня в  Есино,  Сергей  позвонил
брату,  но дома его  уже не застал. К  обеду, а в  последнее время  Владимир
обедал почти  всегда  вместе  с конструкторами, ибо уже давно считался в  их
обществе своим  человеком, он тоже не явился. Это немного удивило Сергея. Но
больше ему была  нужна схема.  Сейчас его острее  всего  интересовал вопрос:
почему же  так мало  целей оказалось  на  снимках? Это могло  произойти либо
потому,  что  они по  нескольку  штук  объединены в  каждом  обозначенном на
снимках световом  пятне --  и  в  таком  случае  причина неудачи  кроется  в
несовершенстве,  а  возможно, и  просто  в  неотлаженности  отдельных  узлов
системы, о  чем  говорил Окунев  и Бочкарев, --  либо многие  из этих  целей
просто  не попали  в объектив "Фотона" -- и тогда все дело  обстояло гораздо
хуже, тогда виной всему был  недостаточный  угол  зрения прибора. А за  этим
крылся уже конструкторский просчет.
     Из столовой Бочкарев, Заруба и Окунев  направились обратно в инженерный
дом.  А  Сергей пошел  к Владимиру.  И  опять  не застал  его  на  квартире.
"Интересно, где его носит?" -- подумал Сергей, взял поводок и вывел погулять
Занду.  Они вошли в  березовую рощу, вплотную  прилегавшую к жилому кварталу
городка,  и с  час бродили между  деревьями.  Занда откуда-то притащила ежа,
получила  вздрючку и теперь, не зная, как подластиться к Сергею, вертелась у
его ног. А Сергей анализировал и опровергал только что им же самим сделанные
предположения. О просчете  почему-то не хотелось думать. И в первую очередь,
очевидно, потому, что в свое время, когда "Фотон"  еще только  создавался на
бумаге и далеко еще  не все  расчеты и формулы были воплощены в чертежи, он,
Сергей Кольцов,  автор проекта, и вся группа немало поломали  головы  и  над
тем,  как максимально  увеличить  поле зрения будущего прибора, и  над  тем,
чтобы  обеспечить ему  предельно  высокую  разрешающую  способность  по всей
полосе захвата, и над тем, чтобы исключить в процессе его работы какие бы то
ни было оптические искажения.
     Казалось, они  предусмотрели и сделали все от  них зависящее.  Впрочем,
Сергей не успокаивал себя и не утешал. И призвал на  помощь память лишь  для
того, чтобы отойти  подальше  от сегодняшнего  дня  и с большего  расстояния
увидеть  большее и скорее понять, почему же  все-  таки,  несмотря  на  весь
затраченный труд и старания, они не получили должной отдачи? Почему? И опять
он  возвращался  к  тому, о чем только что  думал:  ну  а  если это все-таки
просчет? И угол  зрения  "Фотона" оказался явно  недостаточным? Ведь обзор и
съемка местности ведутся с небольшой высоты. Но для того чтобы дать ответ на
этот вопрос, надо !k+. в первую очередь сравнить снимки со схемой. "Так куда
же запропастился этот тип? --  снова подумал Сергей о брате. -- Удивительная
личность: когда надо -- с огнем не найдешь!"
     Сергею казалось, что, выгуливая Занду, он выбирает маршрут, он ведет ее
от поляны к  поляне. Но на самом деле все было наоборот. Это она, эта хитрая
бестия  с  лисьей мордочкой, тянула его  за собой. Это  он шел за ней до тех
пор, пока вдруг не очутился на  опушке, от которой  до домика, облюбованного
летчиками-испытателями,  было  рукой  подать.   "Смотри-ка,  смотри-ка  куда
привела, -- подивился сметливости собаки Сергей. -- И ведь, наверно, не зря.
Тут ведь, поди,  сидит и козла забивает". Сергей направился к домику. Занда,
поняв его намерение, стрелой припустила вперед.  А  когда  Сергей подошел  к
крыльцу,  она уже  выскочила из домика  обратно и, виляя хвостом, улеглась в
дверях. Морда ее при этом улыбалась  довольной  и спокойной улыбкой. Она уже
нашла своего хозяина и уже  охраняла его. Следом за Зандой на крыльцо  вышел
сержант-техник и, увидев Сергея, поприветствовал его.
     -- Кольцов тут? -- спросил Сергей.
     -- Так точно, товарищ майор, -- не очень приветливо доложил сержант. --
Только он отдыхает.
     -- С чего бы это? -- в тон ему спросил Сергей.
     -- Сказал, что устал:
     Сергей  вошел в домик. В  той комнате, где обычно собирались в ожидании
команды летчики, было  пусто. Лишь на одной койке, накрыв голову подушкой, в
форме лежал Владимир.
     "Неужели пьян?" --  подумал Сергей, хотя никогда за братом такого греха
не замечал. Он решительно шагнул к койке. Но его на полпути обогнала Занда и
проворно  вспрыгнула  Владимиру на  спину.  Кольцов- младший  зашевелился и,
прежде  чем  Сергей  подошел к нему,  поднял  голову. Он  взглянул  на брата
отсутствующим взглядом и сел.
     -- Чего это ради ты дрыхнешь? -- спросил Сергей.
     Владимир зевнул. Пропустил волосы через пальцы рук, закинул их назад.
     -- Язык, что ли проглотил?
     -- Погода, должно быть изменится. Вот на сон и тянет:
     -- Подумать только, какой барометр объявился. А может, лишку хватил?
     -- И не думал.
     -- А где пропадал эти дни? Почему не звонил?
     -- Телефон не работал.
     -- Ну, хорошо. Мне схема нужна.
     -- Какая схема?
     -- Та, что ты мне показывал. Схема  расположения целей на полигоне. Тех
целей, которые ты снимал.
     -- Я ее с собой не ношу.
     -- А где она?
     -- Где положено. Вместе с рабочей картой.
     -- Ты можешь ее получить?
     Владимир взглянул  на часы. Встал.  Привычным движением  расправил  под
ремнем  гимнастерку. Снял с  вешалки фуражку и молча вышел на крыльцо. Занда
выбежала  следом  за  ним.  Сергею  тоже  ничего  не  оставалось делать, как
последовать за ними.
     Владимир был явно не в  духе. Сергей  это понял. Но причину выяснять не
стал.  Случалось и раньше,  что младший брат начинал  вдруг  огрызаться ни с
того ни с сего.  Более странным Сергею  показалось  другое. А именно то, что
Владимир до  сих пор  не  поинтересовался и ничего не спросил о  результатах
первого испытания. Но в общем-то сейчас и для Сергея это значения не  имело.
Он ждал схемы.
     Получив свою папку,  Владимир достал планшет,  вытащил из него  схему и
протянул ее сергею.
     -- Она понадобится тебе сегодня в полете? -- спросил Сергей.
     -- Нет.
     -- А ты не забыл, что сегодня снова съемка?
     -- Из ума не выжил.
     -- Тогда, может, скажешь, какой черт тебя боднул?
     Владимир ничего не ответил и направился к выходу.
     -- А где тебя искать, если потребуешься раньше?
     -- Сам приду, -- буркнул Владимир и захлопнул за собой дверь.
     "Попала  вожжа под хвост, -- процедил сквозь зубы Сергей. -- Характерец
тоже дай бог!"
     Он  прошел  в  рабочую  комнату. Здесь никого не было.  Очевидно, после
обеда конструкторы сюда еще не возвращались. Снимки лежали на столе в том же
порядке, в каком их оставили. Сергей положил рядом с ними схему. Он нашел на
ней крайние точки, запечатленные на снимках, и соединил их  прямой. На схеме
обозначился  узкий коридор, едва  покрывавший  половину  ее. Это и  была  та
фактическая  полоса,  которую  захватил объектив "Фотона". Сомнений не было.
Даже если бы прибор работал с  большей четкостью  и каждый объект на снимках
был ясно обозначен, и тогда "Фотон" выполнил бы свою задачу лишь наполовину.
А чтобы выполнить ее  всю, его пришлось  бы посылать в разведку вторично. Но
при такой насыщенности обороны противника  огневыми  средствами рассчитывать
на удачное  возвращение  дважды было  не так-то просто.  Сергей это знал.  И
тогда  в  нем, неожиданно  для него  самого,  вдруг заговорил командир  роты
танков. А может быть, даже и не роты, а соответственно его  новому званию --
и батальона. Для  них, для таких, каким он был и каким стал, будет выполнять
"Фотон" свои задачи. На их  рабочие карты будут наноситься добытые "Фотоном"
разведданные. На основе этих данных будут принимать они свои решения на бой,
строить боевые порядки подразделений.  Поведут их  в атаку:  и  напорются на
совершенно  иную  систему   огня   противника.   Сергей  растерялся.  Такого
откровенного и в то же время  объективного подтверждения неудачных испытаний
он  даже  не ожидал. Он  по-своему  все воспринял.  Стоял, опершись на  стол
руками, смотрел на полосу фотоснимков, думал о том, что же теперь делать, за
что браться и с чего начинать, и так был поглощен этими мыслями, что даже не
заметил,  как  в комнату зашли  его  коллеги.  А  они, казалось,  поняли его
состояние, молча обступили его  и так же молча  включились в работу. Нарушил
это молчание через некоторое время Бочкарев.
     -- Я вижу,  Сергей Дмитриевич, у  вас тоже появилась  своя версия, -  -
сказал он.
     -- И кажется, самая неприятная, -- мрачно ответил Сергей.
     -- Какая же?
     Сергей протянул Бочкареву схему.
     -- Я так и понял. Но страха не испытываю, -- ответил Бочкарев.
     -- Это просчет, Юрий Михайлович. И очень серьезный.
     -- Просчета  нет, Сергей  Дмитриевич. И  я  не понимаю,  почему вам так
хочется поднять вверх руки?
     -- Тогда почему  так получилось, что  почти половина целей не попала на
эти снимки? Если это не просчет, то что же?
     --  Я вас  тоже  спрошу:  а  почему  вдруг  не взлетают  самолеты,  над
проектами  которых  работали,  и  кропотливо  работали,  десятки  опытнейших
специалистов? Почему, бывает, не срабатывают системы, которые перед запуском
были выверены и  перепроверены? Вы  считаете, что  тоже из-за просчетов? Так
нет!  И  тысячу раз нет, Сергей  Дмитриевич! В  наш век  ЭВМ  и  компьютеров
просчитаться трудно. Я бы  даже  сказал, почти  невозможно. Другое  дело  --
чего-то не учесть. Мы ведем постоянную, жестокую борьбу  с природой и далеко
не всегда, не из каждого поединка,  выходим победителями, потому  что еще не
умеем, не научились предвидеть все те сюрпризы, которые она нам готовит.
     -- Пусть  будет по-вашему,  -- не стал спорить Сергей. -- Что же мы  не
учли здесь?
     -- Не знаю,  -- категорически ответил Бочкарев и добавил:  --  Пока  не
знаю. Будем  искать  и  найдем.  Во всяком  случае,  я от  своей  версии  не
отказываюсь.
     -- И я  тоже не отказываюсь, --  добавил Окунев.  --  Испытания  только
начались, и спешить с выводами нечего.
     -- Надо  еще проверить, с  какой  высоты  этот бес снимал,  --  заметил
Заруба.
     -- Я, между прочим, об  этом тоже подумал. На малых высотах  определить
точное расстояние до земли на  глаз практически почти невозможно, -- услышал
Сергей  чей-то чужой голос. Он  обернулся и только  сейчас увидел в  комнате
Жердева.  Представитель  авиации сидел за маленьким столиком, стоявшим возле
окна, и курил. Он, конечно,  слышал весь разговор конструкторов, но до этого
момента своего мнения не высказывал.
     -- Вы считаете, что все это могло случиться из-за ошибки испытателя? --
сразу насторожился Сергей.
     -- Вполне.
     -- И вы такое допускаете, Юрий Михайлович?
     -- Во всяком случае, не исключаю! -- решительно заявил Бочкарев. -- Вот
теперь   настало   время  сомневаться  абсолютно   во   всем,   проверять  и
перепроверять решительно все. И  начинать надо, что называется,  от печки. И
тогда тот самый сюрприз,  о котором я только что говорил, может обнаружиться
как  раз  там,  где его ждали меньше всего.  Я  помню,  как мы неделю искали
дефект  в самом  первом варианте "Совы". Всю  размонтировали,  разобрали  по
винтику, все проверили. Собрали снова, установили,  а на экране опять те  же
помехи.  И знаете, что же  в  конце- концов  обнаружилось?  Рядом,  совсем в
другой  системе, работал вибропреобразователь. Он и давал фон. Но так как он
работал постоянно, выявить  какую-либо закономерность в  появлении помех  мы
просто не могли. И уж только потом кто-то обратил на это неудачное соседство
внимание. Так  что  искать будем  терпеливо, настойчиво  и,  я повторяю,  от
печки!
     -- А где, между прочим, Владимир? -- спросил вдруг Окунев. -- Наверное,
в первую очередь надо было бы с ним потолковать.
     --  Пошел отдыхать. К  себе пошел. У  него же ночью  вылет,  -- ответил
Жердев.
     -- Потолковать,  конечно, следует. И потолкуем, -- согласился Бочкарев.
-- Но надо,  очевидно, и помочь ему. Надо установить у него на борту прибор,
который точно зафиксирует высоту съемки.
     --  Он зафиксирует, а  я проконтролирую. А  что  вы скажете,  если  мне
самому подняться в воздух? -- обвел присутствующих взглядом Сергей.
     Предложение было неожиданным, да и не совсем обычным.
     -- Вы хотите участвовать в испытаниях? -- переспросил Бочкарев.
     --  Хотя бы при испытании, --  поправил Сергей  и улыбнулся. Ему  вдруг
стало  весело от мысли о том,  что через день-два  спарка унесет его,  как в
печную трубу, в мягкую темноту безлунного ночного неба.
     -- А что вам это даст? Вы же ничего не увидите.
     -- Да и кто тебя туда пустит? -- резонно спросил Окунев.
     -- Если медкомиссию пройдет, слетать может, -- ответил Жердев. -- А вот
что ему там делать, этого я не знаю.
     -- И я  не знаю, -- признался Сергей. -- Но чувствую, что лететь стоит.
Вы же сами, Юрий Михайлович, учите: от печки, от печки танцевать надо. А где
она, наша печка? Разве не там?
     -- Я в принципе не возражаю, -- согласился Бочкарев. -- Я просто думаю,
какую можно извлечь  из этого наибольшую практическую пользу. Давайте думать
все. Придумаем. А вы тем временем проходите комиссию.
     Поздно вечером,  почти перед самым вылетом Владимира, когда практически
уже никто этого  не ждал, неожиданно позвонили из Москвы. Звонил Кулешов. Он
обстоятельно   расспросил   Бочкарева   о  том,  как  был   устранен  дефект
дешифратора, о предстоящем испытании и попросил сделать  дополнительно серию
снимков специально для него с высот, на сто и двести метров выше заданных.
     Бочкарев заверил Кулешова, что все будет выполнено, и проинформировал о
содержании разговора всю группу. Владимира в это время уже облачали в летные
доспехи, и Заруба и Окунев поспешили к нему передать дополнительное задание.
Поговорить об этом позднем звонке тогда ни у кого не было времени. Но Сергей
невольно  отметил  про  себя,  что Александр Петрович,  очевидно,  о неудаче
первого испытания мыслит в одном с ним плане.


     Когда на Сергея надели противоперегрузочный костюм, он вдруг совершенно
отчетливо почувствовал запах солярки. И рассмеялся в душе. Сработал рефлекс,
почти забытые ассоциации. Ведь  сколько лет было так: надевал  комбинезон  и
садился  в  танк.  И  сразу  окунался  в атмосферу  масел, краски,  топлива.
Воспоминания развеселили его.  А в целом операция  по  облачению в высотника
выглядела очень  даже не просто1.  Сергей вспотел, пока влез в синтетическую
оболочку,  протиснул голову  в трехслойный гермошлем не  без помощи  опытных
техников, пристегнул лямки от  парашюта,  кислород для  питания, приладил на
себе плечевые ремни:
     К самолету его провожали всей группой, словно он отправлялся на побитие
какого-нибудь  очень ответственного рекорда. Теперь, кажется, и Бочкарев был
рад, что  осуществится это,  так неожиданно задуманное,  мероприятие. А ведь
чуть не сорвалось.  Уперлись врачи: не понравилось давление. Не то чтобы оно
оказалось плохим, но  как раз у тех границ, определив которые, медики обычно
советуют человеку отдохнуть.  И  то,  что Сергей сумел  настоять  на своем и
убедить их разрешить ему отправиться в полет, сейчас вызывало у Остапа самую
большую радость.
     --  Ну, ты молоток! --  то и дело повторял  он, одобрительно похлопывая
Сергея по спине.
     Безучастно, казалось, относился к  этому событию  только Владимир.  Его
понурость и замкнутость  Сергею уже откровенно  не нравились. Тем  более что
Сергей  понял, что на сей  раз  это явно не беспричинно,  что  с  Владимиром
что-то случилось. Но что именно, он до сих пор узнать не смог.
     Успокаивало,  однако,  то,  что  взгляд больших  серых  глаз  Владимира
несколько  потеплел.  А  это  служило  предзнаменованием  того,  что  всякая
воинственность во Владимире  скоро уляжется и он, как  это обычно  и бывало,
обо  всем расскажет сам. Впрочем, сейчас Сергея  это не так уж и  волновало.
Мысли его были во второй кабине спарки, которую за  прошедший день настолько
начинили всякими измерительными и контрольными приборами, что в ней почти не
осталось свободного  места. Бегая  вчера  от врача к врачу, Сергей несколько
раз заглядывал  и  в  ангар,  где  оснащали спарку, и даже  забирался в свою
кабину. Он отлично понимал, что все  эти приборы  будут крайне необходимы. И
все же не утерпел, заметил Жердеву:
     -- Ты, Николай Филиппович, не забывай, что я тоже сюда сяду.
     -- Пожалеть просишь? -- лукаво усмехнулся Жердев.
     -- Прошу.
     -- А  ты  к Володьке в  кабину загляни. Посмотри, что вы, конструкторы,
там нагородили. Вы нашего брата шибко жалеете?
     -- Намек понял. И тем не менее..
     --  А раз  понял,  то  приготовься, еще и на колени тебе  поставим пару
датчиков, -- пообещал Жердев.
     Потом,  когда  приготовления  были  закончены, почти  до  самого вылета
Сергей  осваивал  эту  новую  для него  технику.  Инструктировали  его  всей
группой. А  больше  всех -- Бочкарев. И  не по  обязанности старшего. Добрая
половина  всех тех механических регистраторов, с которыми Сергею  предстояло
работать, включая и БВК-4 (Бочкарев-Вольский- Кулешов), были созданы им.
     Сергей не испытывал боязливости  перед полетом, но новизна предстоящего
волновала. Все в этой ситуации для  него было непривычно, а больше всего его
собственное  положение  --   в   полете   ему  предстояло  быть  всего  лишь
наблюдателем, почти пассажиром, и только.
     Уже когда они оба, Владимир и он,  сели в самолет, Сергей вспомнил, что
днем в  инженерный  дом  дважды  звонила Юля. Оба раза  она  разговаривала с
Бочкаревым.  Как позднее  стало  известно  Сергею, первый раз  она  передала
просьбу  Главного  повторить   снимки  с  дополнительных  высот.  Второй  --
интересовалась  исключительно  тем, как  проходит  комиссию Кольцов-старший.
Кстати, она передала  Бочкареву, как она выразилась, строго конфиденциально,
что Кулешов неодобрительно  отнесся к этой затее и сказал, что уж  если этот
так  необходимо,  то  вполне  можно  было бы  послать  кого-нибудь  другого.
Aочкарев, несмотря на предупреждение, все передал Сергею. И от себя добавил:
"А вы говорите! Да он вас бережет пуще собственного глаза!"
     -- Ты не волнуйся и ничего не  бойся, -- услышал неожиданно в наушниках
Сергей голос брата.
     -- А кто  тебе сказал, что  я  боюсь?  --  поняв,  что лед окончательно
тронулся, ответил Сергей.
     -- Когда этот черт понесется, душа с непривычки сама наружу попросится,
-- предупредил Владимир.
     -- Ты лучше скажи, как мне с тобой в полете связь держать?
     -- Командуй, я все выполню, -- ответил Владимир и запустил двигатель.
     Все, что было потом -- выруливание на взлетную полосу, рев двигателя на
полных оборотах, команды дежурного по полетам, -- Сергей воспринял как нечто
давно  знакомое. И  только когда  истребитель,  с  каждой  секундой  набирая
скорость, понесся  вперед и Сергея плотно прижало к спинке  сиденья, он всем
существом ощутил, что находится во  власти какой-то еще неведомой доселе ему
силы. А спустя несколько коротких мгновений по непроглядной тьме, окружившей
самолет, он понял, что находится уже далеко за пределами аэродрома. Он бы не
объяснил  даже  себе  отчего, но ему  стало  весело. Неожиданно  справа небо
заметно посветлело, а внизу появились десятки, сотни желтоватых огоньков.
     -- Сколько жилья! -- невольно восхитился Сергей.
     -- Вот так везде в средней полосе.  Яблоку упасть негде.  Но у нас есть
сой район. Сейчс отвалим в сторону, -- ответил  Владимир  и  спросил:  --  А
почему ты решил лететь?
     --  А  потому,  что,  если  бы ты  был человеком  и  по-человечески сам
рассказал бы о том, как и что тут делаешь, может, я и остался бы на земле. И
занимался бы тем, чем мне положено, в лаборатории.
     -- Не сердись, брат, -- глухо ответил Владимир.
     --  Я не сержусь, -- продолжал наступать Сергей.  -- А ты,  может быть,
все-таки объяснишь, что с тобой происходит? -- Прошла минута,  а Владимир не
отвечал. Сергею показалось,  что он не слышал его вопроса  и спросил: -- Что
же ты молчишь?
     -- Я сейчас сделаю  небольшой доворот, и  мы  выйдем на  цели.  А через
сорок секунд я включу аппаратуру, -- предупредил Владимир.
     -- Хорошо, включай, -- сразу забыл обо всем постороннем Сергей.
     Доворота  он  не  заметил.  Ему лишь  показалось,  что  самолет  слегка
качнуло.  Но возможно, это было что-то и другое. Понял только, что они пошли
на  снижение. На табло  "БВК"  замелькали голубоватые цифры: 500:  400: 300:
200:  Стрелки и  указатели остальных приборов  пока оставались неподвижными.
Только  отсчитывал  доли  времени  секундомер.  И  когда  истекли  указанные
Владимиром  сорок секунд  и  Владимир включил  систему  "Фотона", ожили  все
остальные приборы. И опять Сергей испытал что-то очень приятное и волнующее,
словно глотнул морозного воздуха,  взбудоражившего в  нем спокойное  течение
крови. Сергей немигающим, жадным взглядом следил за показаниями приборов.  И
хотя они лишь фиксировали то, что происходило в  Фотоне, он-то незримо видел
и  как работают блоки, и как перекручивается с кассеты на кассету пленка,  и
как  пульсирует электроника дешифратора, слышал, как щелкают реле, как гудят
трансформаторы: Замерло  биение стрелок так же неожиданно, как и началось. И
продолжалось оно всего  минуту. "Сумасшедшая  скорость,  -- невольно подумал
Сергей. -- Ну и что же я успел? Для чего я тут сижу?" И сам ответил: "Ничего
не успел".
     -- Я могу поговорить с Бочкаревым? -- спросил он Владимира.
     --   Пожалуйста.  Только  помни,  враг  подслушивает!   --  предупредил
Владимир.
     -- Но спросить-то я могу?
     -- Сто третий! Как вы там? -- услыхал вдруг Сергей голос Бочкарева.
     -- Да все прекрасно. Как вы принимаете? -- обрадовался Сергей.
     --  По-моему,  на  сей раз  можем  доложить так,  как  докладывают наши
космонавты: "Все системы корабля работают отлично".
     -- А результаты?
     -- Что конкретно вас интересует?
     -- Процентное отношение!
     -- Подсчитать,  естественно,  не успели. Но  мне думается, оно осталось
прежним.
     --  Вот вам и "отлично"! --  не сдержался Сергей. -- Ладно. Переходим к
выполнению второго задания.
     В наушниках снова зазвучал голос Владимира:
     -- Я сделаю полукруг, и мы снова пройдем тем же путем. Корректируй меня
по высоте.
     -- Сколько времени уйдет на разворот? -- спросил Сергей.
     -- Минуты.
     -- Так  что  же  с тобой  случилось? -- вернулся Сергей  к  прерванному
разговору.
     Но Владимир не спешил с ответом и  на этот  раз. Сергей чувствовал, что
он   колеблется,   и   не   понимал   почему.   Нерешительностью   характера
Кольцов-младший не страдал. Он скорее  мог сделать  что-то, не  подумав.  Но
останавливаться на полпути, замолчать на полуслове -- это на него не похоже.
Только нечто из ряда вон выходящее могло выбить его из седла.
     И  вот  это "нечто"  было  Сергею  совершенно  неясно.  И злило  его  и
обескураживало.  А у него и  без  того  последние дни на душе было совсем не
сладко.
     -- Ты ведешь себя как полное ничтожество. И если бы  я знал, что нас не
слушает эфир, я употребил бы слово покрепче, -- заговорил Сергей  снова, так
и не дождавшись ничего от Владимира.
     -- Нас никто не слышит, -- глухо буркнул Владимир.
     --  Так  какого  же   дьявола  ты  выкобениваешься?  Где-то  прячешься,
позволяешь себе  фыркать  на людей и даже не считаешь нужным объяснить им, в
чем они перед  тобой  виноваты! -- взорвался Сергей. -- Можешь молчать. Дело
твое.  Но запомни:  видеть тебя  надутым я  больше  не  желаю. И сегодня  же
переберусь от тебя в гостиницу.
     -- Не  сердись, брат, -- примирительно попросил  Владимир.  -- У  меня,
можно сказать, душа пополам, а тебе физиономия моя не понравилась:
     -- Почему это она у тебя попалам? -- не понял Сергей.
     -- Ирина отставку дала.
     -- Как?
     -- Очень обыкновенно: я -- к ней, а она мне -- от ворот поворот.
     -- Понял.  А  я тут при чем?  На  меня  почему  ты волком смотришь?  --
продолжал наступать Сергей.
     -- Она тебя любит.
     -- Да я-то тут  при чем? Я? -- снова начал  выходить из себя Сергей. --
Я, что ли, надоумел ее этому? Я к ней сватов засылал? Дорогу тебе переходил?
     -- Да, конечно, ты ни при чем, -- согласился Владимир. -- Так и я не на
тебя злился, а на весь белый свет.
     -- А  за  что, дьявол  копченый?! Мы  здесь,  на аэродроме, в чем перед
тобой  виноваты?  И чем  только  у  тебя  башка  забита!  Приспичило с  этим
объяснением  в  такой  ответственный момент! Ни  черта,  можно  сказать,  не
получается.  Ищем решение  всем коллективом, каждый  старается внести что-то
свое, а испытателю, человеку, которому мы доверили весь свой труд, с которым
у нас должен быть постоянный, самый надежный контакт, ему, видите ли, на все
наплевать!
     -- А что я могу? Что от меня зависит?
     -- Вот именно "что"? Ты даже не хочешь об этом  подумать!  Мы подскажем
"что"!
     -- Так подсказывайте!
     -- Да тебя, кроме Занды, никто найти не может!
     В  следующий  момент в наушниках  у  него что-то щелкнуло  и послышался
совсем чужой голос:
     --  Сто  второй!  Я  --  "Дубрава". Что там у вас случилось?  Почему не
отвечаете?
     -- Я -- Сто второй. Ничего не случилось! -- ответил Владимир.
     -- А почему не отвечали?
     -- По душам с братом беседовали.
     -- Нашли место! Вы подходите к коридору.
     -- Знаю.
     -- Вас просили не включать аппаратуру раньше времени.
     -- Понял. Включал для ориентировки своего пассажира.
     -- Начинайте снижение.
     -- Понял. -- И опять щелчок. -- Все слышал, брат?
     -- Все.
     -- Корректируй меня по высоте.
     Они  прошли над целями на  высоте  на сто  метров выше первого  захода.
Система, как и предыдущий раз, работала безупречно. А когда стрелки приборов
снова вернулись в исходное нулевое положение, Сергей попросил брата:
     -- Дай мне Юрия Михайловича.
     --  "Дубрава", Сто третьему нужен "Каштан". Дайте "Каштан", --  вышел в
эфир Владимир. -- Говори.
     -- "Каштан", вы меня слышите? -- проверил связь Сергей.
     -- Отлично вас слышу, Сто третий, -- ответила земля.
     -- Как на сей раз?
     -- По-моему, еще лучше.
     -- А прибавка есть?
     -- Думаю, что процентов на пятнадцать.
     -- Видите! -- обрадовался Сергей. -- Так кто был прав?
     --  Да.  А вы заметили, как просветлело  небо? Не обратили внимания? Не
так-то все просто, дорогой Сто третий. Так что дальше?
     -- Переходим к третьему заданию! -- доложил Сергей.
     Владимир выключил внешнюю связь и спросил:
     -- Что вы подсчитываете?
     Сергей в  двух  словах объяснил  суть дела.  И больше  почти  до самого
выхода на цели они не обменялись ни словом. Прибавили еще сто метров высоты.
     -- А  ты  им  просто  можешь  доказать  свою  версию,  --  сказал вдруг
Владимир. --  Не нужно менять потолки.  Я пройду над краем полосы с креном и
захвачу ее всю. "Глаз"-то у меня на брюхе.
     Сергей задумался.  Предложение  Владимира было неожиданно простым, но с
точки  зрения  эксперимента  могло  оказаться  исключительно  перспективным.
Сергей оценил  это  сразу  и сразу  же  загорелся желанием  претворить его в
жизнь.
     -- А сейчас, в этом заходе, мы успеем так сделать? -- торопливо спросил
он, боясь потерять хоть одну секунду.
     -- Вполне. Я границу знаю. Только займем прежнюю высоту.
     Они пролетели над  полосой целей, как и предлагал Владимир, с небольшим
креном.  Сергей  отчетливо  видел  контрольные  огни,  обозначавшие  границу
полосы. У него было такое ощущение, что самолет летит слишком низко. Но это,
естественно,   была    лишь   игра    воображения.    Было    очень   трудно
ненатренированному  глазу  на такой  бешеной  скорости  определить настоящую
высоту.  Сергей  предполагал,  что  этот  заход  принесет  неожиданные   для
оставшихся не командном пункте  конструкторов данные, но не думал, что он их
буквально озадачит. Истребитель еще разворачивался, когда  Владимир  передал
по переговорному устройству:
     -- Что-то там Бочкарев всполошился.
     -- Выводи на связь! -- обрадовался Сергей. Он-то  отлично понимал,  чем
мог  быть  вызван  этот  переполох,  и теперь лишь  ждал подтверждения своей
догадки.
     -- Сто  третий! Сто  третий! Мы  ничего не  можем разобрать. Что у  вас
случилось? -- взволнованно кричал в эфир Бочкарев. -- Вы меня слышите?
     -- "Каштан", отлично слышу вас! У нас абсолютно  все нормально, --  как
будто знать ничего не знал, ответил Сергей.
     -- Да, но этот самый процент, о котором вы все время спрашиваете, вырос
сразу почти вдвое.
     --   Так   это   же   прекрасно!   Вы  должны   совершенно   четко  это
проанализировать!
     -- Но почему? -- нетерпеливо требовал Бочкарев.
     Сергей  не  мог, да  и  не хотел,  рассказывать ему о том эксперименте,
который они только что провели. Другое дело там, на земле, после того как он
сам просмотрит то, что выдал дешифратор.  Но уже все  говорило за то, что их
эксперимент  удался. А значит, подтверждалась и версия Сергея. Значит, поиск
и работу следовало продолжать:
     -- Куда вы пропали, Сто третий?
     -- Тут я, тут. Идем на последний заход. До скорой  встречи! --  ответил
Сергей.  Он был доволен испытаниями,  доволен тем, что  поднялся в воздух. И
если бы они сидели  в одной кабине, он  с удовольствием хлопнул бы брата  по
плечу  и  сказал: "А  ты молодец,  дьявол  копченый!  Здорово придумал  этот
выкрутас. Хоть и выйдет он мне в конце концов боком, доказательства  ты  мне
дал верные".  Но Владимир был хоть и рядом, но недосягаем. И Сергей мог лишь
передать  ему по переговорному устройству: -- Пойдем  нормально. Но на сотню
метров выше. Понял?
     -- Мне  все равно. Как  скажешь, --  ответил Владимир. --  Ну что, твоя
взяла?
     -- Очевидно, моя.
     -- Опять будешь все переделывать?
     -- Зачем все?  Похоже, в целом система себя оправдывает.  Не удался, по
всему видно, один "глаз", объектив, как сам понимаешь.
     -- А разве нельзя постоянно, как норма, снимать с креном?
     -- Можно. Но это не даст нужных результатов.
     -- А как же сейчас?
     --  Сейчас совсем другое. Рабочий снимок  должен не  только фиксировать
цель, но и  точно определить ее  координаты. А мы сейчас из получили с очень
большим искажением.
     Они выполнили  последнее,  четвертое,  задание, и  Сергей,  как  только
спарка легла на обратный курс к аэродрому, попросил  Владимира снова вывести
его на связь с Бочкаревым.
     --  Вы  опять  задали  нам много  загадок, дорогой Сто третий! --  безо
всяких  предисловий выпалил Бочкарев. -- И  я думаю, что у нас  будет о  чем
поговорить, когда вы вернетесь.
     -- Я тоже так думаю, -- ответил Сергей.
     -- И еще я думаю, что у нас будет чем порадовать шефа.
     -- Порадовать или огорчить?
     -- Вне всякого сомнения, порадовать.
     Сергей не склонен  был  разделять оптимизм руководителя  группы,  но не
стал и возражать. В конце концов, сама по себе система работала четко, а это
уже  было  немало.  А с  остальным, хотя Сергею  уж  и  сейчас  все казалось
понятным и  ясным,  в общем-то, еще  следовало  разбираться  и  разбираться:
продолжать испытания, экспериментировать, анализировать, сопоставлять:
     Посадка оказалась менее приятной,  чем взлет. Карнавально высвечивала в
темноте взлетно-посадочная полоса. Ярко мигал, повторяя условное обозначение
своего  аэродрома,  маяк  ближнего  привода. Спокойным,  голубоватым  светом
светилась сплошь из стекла лицевая сторона  командно-диспетчерского  пункта.
Все это было красиво. Сулило скорую встречу с землей, отдых.  И тем не менее
Сергею посадка не понравилась. У него было такое ощущение,  что его в прямом
смысле  вот-вот вывернет  наизнанку.  Ему неоднократно доводилось летать  на
самолетах и раньше. И  всегда, даже  в непогоду, когда болтанка  становилась
невыносимой  для  большинства  пассажиров,  он  переносил  ее  безо   всяких
затруднений, почти не замечал.  А  сейчас его вдавило в сиденье.  И все тело
словно налилось свинцом.
     На стоянке,  куда  Владимир отрулил  самолет,  их  встретили  Заруба  и
Окунев.
     -- Ну как  на орбите? -- весело осведомился Остап, помогая Сегрею сойти
по стремянке. -- Она у нас хоть и дюже околоземная, а все же:
     -- До сих пор под ложечкой сосет, -- признался Сергей.
     -- Еще бы! Я всегда говорил: от хорошей жизни не полетишь! -- балагурил
Остап.
     -- А я как, по-твоему? -- спросил Владимир.
     -- И ты так же. Я недавно где-то читал, что психология летчика до конца
еще не изучена. Отсюда вывод:
     -- Не слушайте  его. Он после полуночи  работает,  как  компьютер:  всю
информацию выдает  точно,  только сам не знает о чем, -- вмешался в разговор
Олег.
     -- Ты знаешь, -- снисходительно согласился Остап.
     -- Конечно. Это у рыб она не изучена.
     -- Совершенно верно, у них! -- добродушно засмеялся Остап.
     А Олег взял под руку Сергея:
     --  Что же у вас там все-таки произошло, на третьем заходе? --  спросил
он.
     -- Как есть ничего. А впрочем, может, и определим, -- уклончиво ответил
Сергей.
     -- Но  данные  получились  совершенно  необычные. Просто интересные, --
продолжал Олег. -- И если бы их удалось повторить:
     -- Что тогда? -- пытливо посмотрел на него Сергей.
     -- тогда, мне  кажется, моя версия была бы  подтверждена.  А  пока  по-
прежнему ясности нет.
     -- Будет, --  уверенно сказал Сергей и кивнул в сторону самолета. -- До
тех пор с этого черта не слезу, пока не рассею все сомнения.
     -- Шеф  потребовал привезти  ему пленку к  девяти утра,  --  неожиданно
сообщил Остап.
     -- Зачем такая спешка? -- удивился Сергей.
     -- И не только пленку, а и все карты дешифровать тоже, -- добавил Олег.
--  Я  так понимаю,  ему тоже в  первую  очередь  нужны результаты  третьего
захода.
     -- А он как узнал о них? -- еще больше удивился Сергей.
     --  Шеф,  милый мой, обладает особым  чутьем.  Ему по этой части равных
нет.  Я в  этом  тысячу раз убеждался, --  усмехнулся Олег.  -- Сам  посуди:
только наш дешифратор эти данные выдал,  как  он звонит.  "Ну, что там у вас
новенького?" Бочкарев, естественно, все и бухнул.
     -- Зря. Поспешил, -- с досадой поморщился Сергей.
     -- По--моему, тоже. Но у начальства логика своя. Так что можешь мотнуть
в Москву, -- подвел итог Олег.
     Сергей покачал головой:
     -- Устал.
     Они зашли в ангар, и Сергею помогли снять летный костюм.
     -- А то машина наготове, -- сказал Олег.
     -- Нет, -- повторил Сергей. -- Отправляй с кем-нибудь другим, а я пойду
к Володьке. А шеф, значит, тоже не спит?
     -- Значит, не до  сна:  У него ведь  тоже есть своя версия: -- напомнил
Олег. -- На командный пункт зайдешь?
     --  Сказал, спать  пойду!  -- упрямо  повторил  Сергей. --  Укачал меня
сверхзвук как маленького. Завтра во всем разберусь:
     --  Завтра так завтра,  -- дружески хлопнул его по плечу Олег. --  Утро
вечера мудренее. А мы с Остапом снимем кассеты.
     Сергей пошел к  дому напрямик  -- по  полю  аэродрома.  Трава,  обильно
смоченная  недавними  дождями,  мягко  мялась под ногами.  Сладковато  пахло
клевером и еще чем-то густым  и медовым. Впереди сквозь листву деревьев ярко
поблескивали огни уличных фонарей. Света же  в окнах домов не было видно. Но
зато  за деревьями, по всему  горизонту,  уже расползлась  мутная, белесая и
лиловая, полоса рассвета.  Было  тихо  и душновато.  Только тонко и заунывно
звенели  комары.  Сергею  почему-то  вспомнилось  то  время,  когда вдвоем с
Владимиром,  еще  будучи  мальчишками,   они  выходили  в  этот  сумеречный,
предрассветный  час  из  дому  на  рыбалку.  К  озеру  шли  напрямик, лугом,
пробирались  через камыши  к  песчаной  косе,  острым клином  вдававшейся  в
голубой плес. Несли с собой удочки, червей, кузнечиков и для приманки загодя
распаренный  ячмень.  Шли  торопливо,  не  разговаривая,  время  от  времени
поглядывая на светлеющий край неба, боясь опоздать на зорьку. Было это вроде
совсем  недавно. И в  то  же время давным-давно. И еще Сергей подумал о том,
что,  пожалуй, Володька прав, решив отпуск провести дома у стариков.  И что,
наверно, и ему было бы хорошо после .*.-g -(o  работы тоже заглянуть к  ним.
Но уже  скоро не приученный к  праздным  размышлениям ум его перестроился на
привычную и обычную для него рабочую тему, и он уже снова стал думать о том,
что, кто бы из его коллег и что  бы ни предполагал, а если верить фактам, он
к истине ближе всех.
     И именно он, а не кто-нибудь другой первым найдет причину их неудачи, и
не только найдет,  но и  устранит ее. Хотя,  очевидно,  для  этого  придется
создавать что-то  совершенно новое, потому  что все, что  есть, и даже самое
совершенное, не обеспечивает того, что требуется. В этом они  уже убедились.
И нужно будет конструировать что-то принципиально новое:
     На полпути его догнал Владимир.
     -- Устал? -- участливо спросил он Сергея.
     -- Трудно двигаемся вперед, -- ответил Сергей. -- Каждый шаг приходится
делать на ощупь, а это ужасно изматывает, -- признался Сергей. -- Но слетали
мы с тобой очень хорошо. Даже здорово. И еще полетим не раз.
     -- Полетим, если надо.
     -- И придумал ты тоже все толково.
     -- Рады стараться!
     -- Я серьезно.
     -- Я тоже. И еще, стало быть, придумаем.
     Сергей почувствовал в голосе брата усмешку и нахмурился. Он  не находил
в этом разговоре ничего шуточного.
     -- Да-да, конечно! -- согласился он и тоже  не без иронии  добавил:  --
Если ты снова не пропадешь, как накануне.
     Владимир совершенно  неожиданно  обнял  его и, заглянув  ему  в  глаза,
добродушно улыбнулся.
     -- И в этом ты можешь больше не сомневаться. Зачем мне пропадать? Я уже
выздоровел.
     -- От чего?
     -- В данном конкретном случае, брат, от любви.
     -- Что ж она, по-твоему, болезнь?
     --  Предполагаю, что хуже. Болеть я,  как ты знаешь, еще сроду ничем не
болел. А тут вдруг и колени задрожали, и в  голосе хрипота появилась, и душа
наружу запросилась, будто я без перегрузочного костюма из пике вышел.
     -- Как же ты выздоровел?
     -- А так! Прошла она, эта любовь. Унесло ее, как лед в половодье. Сдуло
словно снег с косогора:
     -- Не будь пошляком.
     -- Ни  с какого  боку, брат! Только страдать, канючить и чахнуть я тоже
не намерен.
     Сергей  меньше  всего был  сейчас  настроен  продолжать  тот  разговор,
который  они начали на взлете. Он действительно устал.  Да и мысли его давно
уже работали совершенно в ином направлении. Но разговор вдруг  принял совсем
неожиданный поворот. Угадывалось что-то новое, вовсе для Сергея во Владимире
незнакомое. И Сергей, не желал да и побоявшись это новое упустить, пересилив
себя, продолжал:
     -- По-моему, ты что-то не то говоришь. Да, пожалуй, и не о том.
     -- Почему?
     -- Я считал, что ты серьезно  увлечен Ириной.  Кстати, она этого вполне
достойна. Человек она  очень незаурядный.  И встретишь ли ты такую вторую --
еще неизвестно.
     -- Наверняка не встречу, -- согласился Владимир.
     Он сказал  это твердо, будто знал  точно,  что ждет его впереди.  Но  в
голосе его Сергей услышал нотки сожаления. И он ухватился за них.
     -- А  если все это правда, то к чему же  такие крайности?  Сегодня  - -
влюблен.  Завтра  --  знать не  желаю!  Ты  уже не  мальчик и  давно  должен
научиться управлять  своими поступками. Да и взвешивать их  надо критически.
Думал ли ты: а все ли уже сделано, чтобы считать себя побежденным?
     -- Не думал.
     -- Почему?
     -- Не хочу.
     -- Глупо.
     -- Ты все на извилины меришь,  брат, -- усмехнулся Владимир. --  А ведь
есть еще  и  характер. Так вот он не  велит  хотеть. А велит другое: с  глаз
долой  -- из  сердца вон. И если даже придется  встретиться -- ничего уже не
повернется. Я по отношению  к Ирине вел себя  как  полагается:  не хамил, не
темнил,  не хитрил.  Долго  терпел,  рта не  раскрывал.  Честно  сказать, не
вовремя сунуться со своими признаниями боялся. А когда все  же сказал "да" и
получил  в ответ "нет", понял: мне тут не  светит и, стало быть, надо делать
разворот и идти на посадку.
     -- Мудро, нечего сказать, -- покачал головой Сергей.
     --  Как хочешь суди, -- не  обижаясь, продолжал Владимир. --  Но в этом
деле ты мне не пример.
     --  Это  почему же?  --  даже остановился от  неожиданности  Сергей. Он
привычным жестом  пошарил  по  карманам,  стараясь нащупать сигареты. Но  их
почему-то не оказалось. Владимир заметил это  и достал свои. Они закурили, и
Сергей снова спросил: -- Что же, по-твоему, я делаю не так?
     -- Многое, брат.
     -- Что именно?
     -- Наверно,  я  не  все  знаю.  Ты для меня  уже давно вещь в  себе, --
подумав,  продолжал   Владимир.  --  Ну   хотя   бы  не  по   душе   мне  та
неопределенность,  в  которой ты живешь.  Я  же вижу,  как  она тебя  давит.
Выжимает сильнее всякой работы. Разве это неправда?
     Сергей ничего не ответил.
     -- Точно, брат. И ты терпишь. Мучаешься, а терпишь.  А я больше терпеть
не желаю. Не желаю блуждать в потемках, ждать случая, травить душу и тратить
время. Меня зло берет, что я и  эти-то два года просидел как на привязи.  Но
больше -- точка,  брат. Характер не  позволяет... -- И  Владимир, решительно
переступив порог, шагнул в раскрытую дверь парадного.
     Сергею захотелось его остановить,  но  что-то не позволило сделать это.
Он только посмотрел Владимиру  вслед  и почувствовал, как в душе  у него все
содрогнулось. Сергей бросил под ногу окурок, раздавил его и вошел в парадное
за братом.


     Познакомив Ачкасова с результатами первого испытания "Фотона",  Кулешов
больше ему не звонил и с докладами в его кабинете тоже не появлялся. И вовсе
не потому, что ему нечего было показать или не о чем доложить. Но Александру
Петровичу  хотелось,  да  и  надо  было,  во  многом еще  самому  хорошенько
разобраться и сделать хотя  бы  для  себя какие-то определенные  выводы. И в
этом была его тактика: он предпочитал, чтобы звонили ему и вызывали его. Тем
более  в данном случае, а  ему это было  известно,  Ачкасов,  отобрав  часть
наиболее удачных снимков, уже на следующий день показал их Алексею Кузьмичу.
Маршал авиации остался доволен ходом работы  и попросил Ачкасова с этого дня
регулярно  докладывать ему обо всем, что будет делаться по линии "Фотона", и
вообще,  желательно, все интересное  о  результатах испытаний. Однако  время
шло, а Ачкасов не звонил.  А Александр  Петрович  не терял времени  даром. С
Бочкаревым он разговаривал каждый день  по  нескольку  раз, требуя подробных
отчетов.  Он  создал  для  обработки снимков специальную группу,  в  которую
включил  и Юлю,  и занялся скрупулезным анализом  представленных ею  данных.
Информация,  поступавшая  от  Бочкарева,  обнадеживала.  Впрочем,  Александр
Петрович уже  по первым снимкам понял, что работа удалась.  И надо было лишь
довести ее до конца.
     Александр  Петрович  скоро, почти  одновременно с Кольцовым,  пришел  к
мысли,  что слабым  звеном  в новой системе является ее  объектив, его малый
угол  зрения. Каждое  последующее  испытание, каждая очередная серия снимков
укрепляла его в этом предположении. Он поделился своей мыслью с Юлей. Но она
не спешила с ним согласиться.
     -- Еще так мало проб, а ты уже делаешь выводы, -- резонно ' ,%b(+ она.
     -- Не  выводы.  Это лишь впечатление,  причем  первое, -- поправил дочь
Александр Петрович. -- Но оно уже подсказывает мне, как усложнять испытания.
     После этого он дал команду Бочкареву  сфотографировать полосу  с разных
высот.  Это  задание   было  выполнено.  Снимки  были   обработаны.  Кулешов
просмотрел их и еще больше  уверился  в своем предположении. И снова спросил
Юлю.
     -- Ну а теперь что скажешь?
     -- То же самое. Потому что я думаю совсем о другом, --  на своем стояла
Юля. -- Ты же знаешь, все эти снимки,  все эти пленки мы используем лишь для
контроля. Когда система будет полностью отработана, вся эта  фотолаборатория
с нее вообще будет снята. И  данные мы будем получать только от дешифратора.
А как  ты  можешь судить о нем, если мы  не сделали еще ни одной  пробы ни в
условиях помех, ни при плохой погоде? Никак!
     -- Никак.
     -- Так зачем же ты все-таки спешишь?
     Александр  Петрович   не   удостоил  дочь  ответом.  Он   только  молча
переворошил снимки, отобрал из них  несколько, сел  за свой  стол и,  закрыв
глаза, потер  ладонью лоб. Он молчал не потому, что ему нечего было сказать.
Наоборот. Причин для этого было слишком много. Ну вот хотя бы одна из них --
он  уже  давно  не работал  с  таким  творческим  интересом, как  теперь.  И
неспроста. Не много в его конструкторской практике было  удач,  когда  новая
система,  да  еще  столь сложная, как  "Фотон", даже  на  первых  испытаниях
показывала  такие  обнадеживающие  результаты. Предшественница  "Фотона"  --
"Сова" далась  КБ куда труднее: Александр Петрович  невольно думал  об  этом
очень часто и иногда при этом радовался. Как заметно вырос, творчески созрел
руководимый  им коллектив! Иногда откровенно испытывал  прилив ревности. Его
ли, Кулешова,  в этом заслуга?  И так ли уж надежно,  как  прежде, держит он
этот коллектив  в  своих руках? Спору  нет, внешне  в  его большом и сложном
хозяйстве  все  обстоит  совершено  благополучно.  Его  слово --  закон. Его
приказы выполняются  беспрекословно. Его всегда поддерживает партком. У него
никогда  не  было  конфликтов  с  месткомом.  Для  них  он,  как  и  прежде,
непререкаемый авторитет. Но  именно  в их коллективе не эта внешняя  сторона
определила истинное взаимоотношения между ним и его подчиненными.
     Получилось как-то так, что именно в процессе работы над "Фотоном" с ним
вдруг  перестали советоваться. И первым положила  начало этому игнорированию
его  родная  дочь. Она  же  взяла за моду открыто спорить с  ним по  каждому
пустяку.  Александр   Петрович  тогда  объяснил  это  далеко  не  ангельским
характером  Юли  и попросту старался не обращать  на  ее поведение внимания.
Потом подобная тенденция появилась  у  Окунева. Незаметно ослабла творческая
связь у  него  с  Бочкаревым. Датчик "БВК-4"  фактически стал  финишем  в их
совместной конструкторской работе. А весной Бочкарев изъявил желание и вовсе
уйти  из КБ.  С момента появления  в бюро,  а точнее,  еще и до того как тут
появиться, активно, независимо вел  себя Кольцов. Александр Петрович мог  бы
обо  всем  этом рассказать  сейчас  Юле.  Но он,  естественно, не  рассказал
ничего. Мог бы он  объяснить Юле, что ничего как есть не знает о тех спорах,
которые ведутся по поводу снимков, сделанных  "Фотоном", в инженерном доме в
Есино. Ибо  его в эти  споры просто  не посвящают, а лишь  докладывают об их
итогах. А  ему  бы  хотелось знать не  только  итоги, но и  те  суждения,  в
результате которых к этим итогам пришли.
     Всем было ясно, и никто не отрицал, что основным  автором проекта новой
системы является Кольцов. Он находился в  Есино. Поэтому центр  работ сейчас
переместился  тоже туда. Но  это вовсе не означало,  что  Александр Петрович
хоть в какой-то мере был склонен выпустить из своих рук и  общее руководство
работой над "Фотоном", да еще особенно на ее последней, завершающей  стадии.
Об  это1  стороне  дела  Александр  Петрович,  однако,  тоже  ни  словом  не
обмолвился Юле.
     --  Разреши мне на той неделе съездить  в Есино? -- не дождавшись .b"%b
на свой вопрос, попросила Юля.
     -- Что за нужда? -- поднял взгляд на дочь Кулешов.
     -- Я общаюсь с ними только  по телефону. А по нашим телефонам говорить,
как ты знаешь, ни о чем нельзя:
     -- Поговори по моему аппарату, -- посоветовал Александр Петрович.
     -- Это не всегда удобно. К тому же мне просто интересно увидеть все это
своими глазами, -- продолжала Юля.
     --  Ты мне здесь нужна, -- ответил Александр Петрович и выпроводил дочь
из кабинета.
     Вскоре  в КБ поступили  снимки, которые  браться  сделали в  совместном
полете. Кулешов уже знал о  них от Бочкарева и ждал  с  нетерпением. Снимки,
как и все предыдущие, были обработаны и представлены ему. Александр Петрович
окончательно убедился в правоте своей версии. Конечно, была права  и Юля. Но
что бы  им ни предстояло  в случае необходимости  менять  и  переделывать  в
дешифраторе, Александру Петровичу стало совершенно очевидно: увеличения угла
зрения "Фотона"  не миновать.  А как только он это понял, так тут  же решил,
что настало время действовать. Он вызвал Юлю и, попыхивая сигарой, сказал:
     -- Ты, кажется, просилась в командировку?
     Юля уверенно кивнула:
     -- Да.
     -- Вот и поезжай. Выписывай документы и отправляйся в Речинск.
     -- Я же хотела быть в Есино! -- оторопела Юля.
     -- Там и без тебя народу пруд пруди.
     -- А в Речинске Игорь.
     -- А вот ему в понедельник утром необходимо быть здесь.
     -- Ничего не понимаю:
     -- Объясняю, -- выпустил изо рта густое кольцо дыма Александр Петрович.
-- Он  мне нужен  тут, и  нужен немедленно. Прими у  него  дела и  сама  все
закругляй.
     -- Когда же мне выезжать?
     -- Я думаю, сегодня. Повторяю, в понедельник он должен быть у меня.
     Сказав это, Александр Петрович снова  углубился в изучение снимков. Юля
поняла,  что  никаких разъяснений она  больше  не  получит, и  направилась к
двери.  Решительность  отца ее ошеломила. А еще  больше  -- расстроила.  Юля
очень хотела повидать Сергея, но возражать отцу не решилась -- она знала его
характер. Но прежде чем она открыла дверь, Александр Петрович остановил ее.
     -- Ты  даже так  постарайся, чтобы  он  успел  в воскресенье к обеду на
дачу, -- попросил он.
     -- Хорошо, -- пообещала Юля и вышла из кабинета.
     А  Александр Петрович  подошел  к окну и долго  смотрел на  причудливые
завитки  облаков, медленно плывущих  над городом. Облака были белые, легкие,
мягкие.  Они предвещали жаркий день и тихую,  безветренную погоду. Для конца
августа это было нечасто. Лето продолжалось и никак не желало уступать своих
прав осени. Во всяком случае, никаких признаков этого перехода заметить было
нельзя.  Даже  ночи  стояли теплыми  и  ясными. Александр Петрович  невольно
подумал, что  такая  погода очень устраивает  тех, кто  занят сейчас уборкой
урожая. Ей радуются и те, кто в эти дни отдыхает в средней полосе России. До
сих пор  по субботам и воскресеньям на берегах канала полно народу. Купаются
все  --  и мал,  и  велик. И лишь  его эта погода  не устраивала.  Испытания
"Фотона" вступали в новую  фазу, и над полигоном  нужны  были дожди, туманы.
Поэтому,  приглядываясь  к  облакам,  Александр Петрович  даже  обрадовался,
заметив на горизонте одинокую  серую,  со свинцовым отливом, тучу.  Конечно,
одна эта тучка погоды еще не меняла. Но, как  знать, за ней могли приплыть и
другие:
     Александр  Петрович вызвал Ирину  и попросил, чтобы она соединила его с
Бочкаревым. Через  несколько  минут  он уже разговаривал с  дежурным и, пока
искали  Бочкарева, принял  от него метеосводку: узнал и температуру, и  силу
ветра, и давление.
     -- Значит, пошло на снижение? -- обрадовался Александр Петрович.
     -- Поползло, -- уточнил дежурный, -- и мы надеемся:
     -- Должно, должно измениться, -- подтвердил  Александр Петрович. - -  Я
тут тоже сейчас наблюдал: появились тучки. Появились.
     Подошел  Бочкарев.  Они обменялись  приветствиями,  после чего Бочкарев
коротко доложил о делах. Александр Петрович остался доволен докладом.
     --  Ну а как личное  настроение? -- спросил он  вдруг  после  некоторой
паузы.
     Бочкарев,  казалось,  тоже  задумался. Во  всяком  случае,  прежде  чем
ответить, даже переспросил:
     -- Личное?
     -- Я имею в виду твою просьбу, -- для большей убедительности перешел на
"ты" Кулешов,  хотя обычно  предпочитал в  разговорах вежливое и официальное
"вы", -- Новый семестр, можно сказать, уже на носу. А так ведь время упустим
-- и через год-другой я тебе ничем помочь уже не смогу.
     --  Это  верно. Время  работает не на  нас,  -- все так  же в  раздумье
ответил Бочкарев.
     Александр   Петрович,  уловив  в  его  голосе  нотки  неопределенности,
насторожился.
     --  Ты  передумал?  Так  я буду только  рад,  --  поспешил  он заверить
Бочкарева.
     -- Думай не  думай  --  лет  не  убавишь, --  усмехнулся  Бочкарев.  --
Получится ли только то, что задумано? Ачкасов-то против. Просил подождать:
     -- Знаю. Помню.
     -- Так как?
     -- А так. Возможно, тогда весной Ачкасов в чем-то и был прав.  А теперь
все выглядит совершенно  иначе. Теперь, я  считаю, дело в основном  сделано.
Испытания идут вполне успешно. Доработки не страшны. И ждать  больше нечего.
Работу ты нашел себе по душе сам, и,  пока  тебя  на  нее берут,  надо  этим
воспользоваться. Ибо что последует в  дальнейшем  -- толком никто  не знает.
Потом и  Ачкасов будет "за", и я буду стараться, а вакансии подходящей может
уже не оказаться. И тогда  дорога,  как и для всех нас, останется  одна:  на
дачу, огород, грядки под клубнику копать.
     -- Этого-то и не хочется. Рановато вроде бы, -- вздохнул Бочкарев.
     --  А  раз  не  хочется,  то  и  поезжай   в  академию  на  переговоры.
Окончательно все утрясай и пиши рапорт. Владимиру  Георгиевичу мы и говорить
ничего не  станем.  Учебными  заведениями он,  слава тебе  господи, пока  не
командует. А у нас в кадрах меня поймут правильно.
     -- Хорошо, -- согласился Бочкарев. -- Когда можно поехать в академию?
     -- Тянуть нечего. Понедельник можешь посвятить своим делам.
     -- Тогда у меня все, -- подытожил разговор Бочкарев.
     -- До вторника, -- попрощался с ним Александр Петрович.
     Остаток дня он не выходил из кабинета. Никого не принимал. Ни к кому ни
за  чем не  обращался. Работал  над  чертежами  "Совы"  и "Фотона". На  дачу
приехал поздно, уже после того  как машина отвезла на вокзал  Юлю. Маргариту
Андреевну это несколько удивило, и она спросила:
     -- Что-нибудь случилось?
     -- Как есть ничего, -- успокоил ее Александр Петрович.
     -- Почему же Юля сказала, что ты что-то выдумал?
     -- Выдумал? -- вопросительно посмотрел на жену Александр Петрович. -- Я
вот ее прижму там хвост на месяц, тогда она поговорит! Выдумал!..
     --  Ну, ты,  как всегда, в  своем  репертуаре,  --  заметила  Маргарита
Андреевна.
     -- И не  вижу необходимости  его  менять, -- буркнул  в ответ Александр
Петрович.
     --  Очень мило, -- согласилась  Маргарита  Андреевна.  -- Значит,  зять
будет жить дома, а дочь -- в заводской гостинице.
     -- Маргошенька, я тебе уже тысячу раз объяснял, что у меня в КБ  нет ни
сестер, ни племянников, ни зятьев, ни дочерей, а есть сотрудники, -- смягчил
тон Александр Петрович. -- И  кого  из них куда посылать  предоставь  решать
мне. Я вот и сам, например, завтра весь день буду работать.
     -- В субботу? -- не поверила Маргарита Андреевна.
     -- В субботу.
     --  Значит,  так  оно и  есть, что-то  все же случилось,  --  вздохнула
Маргарита  Андреевна и  поставила  на  стол салатницу со  свежими огурцами и
помидорами.
     Александр Петрович работал  еще и после  ужина. И на следующий  день, в
субботу, как и объявил супруге, с утра уехал в город и вернулся из КБ только
под  вечер. Аппетитно  пообедал,  хотя и  отказался  от  своей обычной рюмки
коньяку, и, забрав на руки своего  любимца -- огромного с янтарными  глазами
сибирского кота Жюля, которого все домашние называли за его  пушистые усы не
иначе как "мосье" Жюль, -- отправился бродить по  участку. И  воздержание от
спиртного, и кот  на  руках,  --  а  кстати, Александр Петрович неоднократно
утверждал, что "мосье" Жюль -- единственное живое существо на свете, которое
своим присутствием  не мешает ему думать, -- подсказали Маргарите Андреевне,
что Александр Петрович хотя и вернулся домой, но мысленно  из работы еще  не
выключился. И потому она его не отвлекала, а только спросила:
     -- Когда же приедет Игорь?
     -- Жду к обеду, -- лаконично ответил Александр Петрович.
     Часов  в  семь  "мосье"  Жюль вернулся  с  прогулки домой. А  Александр
Петрович еще долго ходил вдоль забора под развесистыми соснами.
     В воскресенье, к обеду, на дачу приехал Игорь. Вид у него был усталый и
недовольный. "Опять,  наверное,  что-нибудь с Юлей  не  поделили", --  сразу
решила Маргарита Андреевна.  И  на сей раз угадала  совершенно  точно.  Едва
поздоровавшись  с  тещей  и   тестем,  Игорь  сразу  же  спросил  Александра
Петровича:
     -- Неужели, кроме Юли, некого было послать мне на смену?
     --  А  чем  она  плоха?  --  невозмутимо задал вопрос  в  свою  очередь
Александр Петрович.
     --  Она приехала  туда  как фурия.  С ней  абсолютно  ни о  чем  нельзя
разговаривать. Через неделю я бы все закончил сам. А теперь:
     -- Что теперь? -- пытливо взглянул на зятя Александр Петрович.
     -- А теперь я не удивлюсь, если придется все начинать сначала.
     -- Не беспокойся. Тебе не придется.
     -- Кому же тогда?
     -- КБ большое. Но  не для того я тебя вызвал сюда, чтобы обсуждать этот
вопрос, -- резонно заметил Александр Петрович. -- Есть дело поинтересней.
     Большего пока на первых порах Александр Петрович ничего зятю не сказал.
И за обедом  тоже о делах не говорил ни слова. Но после обеда на стал терять
ни  минуты. Он увлек его к себе  в кабинет и, усадив в кресло напротив себя,
подробно  и  обстоятельно  начал рассказывать  ему о  результатах  испытаний
"Фотона" и о тех выводах, которые на основании этих результатов сделал.
     --  У меня  нет сомнений, угол зрения  "Фотона" придется увеличивать. И
выполним мы это  за счет объектива "Совы". По предварительным прикидкам, это
обеспечит выигрыш  во времени, в стоимости, в надежности.  Правда,  такая, с
позволения  сказать, трансплантация потребует  целого  ряда  конструкторских
решений.  Но  в целом она  и экономически и технически выгодна. Вот  над чем
тебе предстоит думать и зачем я тебя вызвал сюда.
     -- А что мыслит по этому поводу Кольцов? -- первым делом пожелал узнать
Руденко.
     -- Не  знаю, что  он  мыслит.  Да и мыслит ли  вообще,  -- сухо ответил
Александр Петрович. -- Во всяком случае, никаких предложений от него на этот
счет до сих пор не поступило.
     -- А Бочкарев?
     -- От Бочкарева тоже. К тому же на днях он уйдет из КБ.
     -- Уйдет? А Ачкасов? -- совсем растерялся Руденко.
     --  Ачкасов  не  уйдет  никуда.  Что  еще  интересует  тебя в  связи  с
предстоящей работой? -- иронически прищурил глаза Александр Петрович.
     -- Значит, мне надо будет ехать в Есино?
     -- Когда-нибудь  -- да. Но не завтра  и не  послезавтра. Пока ты будешь
работать  в  КБ,  и,  желательно,  без  лишних  разговоров,  --  предупредил
Александр  Петрович.  --  И  хватит  вводных,  хватит!  Давай-  ка  займемся
непосредственно делом. Я, как видишь,  времени даром  не терял. У  меня есть
кой-какие соображения. И тебе надо о них знать.


     В  начале сентября погода  резко  изменилась. Маленькая серая тучка, за
появлением которой  Александр Петрович  наблюдал из окна  своего  служебного
кабинета, не обманула его надежд. Она привела с собой целый флот пепельных и
свинцовых  туч.  Они расплылись по небу,  закрыли  солнце, принесли  дожди и
туманы.  И лето, не думавшее уходить (ни на одном  дереве нельзя  было найти
пожелтевшего листика), вдруг сразу отступило перед ненастной порой.
     Ирина  стояла возле  окна  в  приемной Кулешова  и смотрела  на лужи, в
которые, не переставая,  сыпались и сыпались мелкие  капли дождя. Она еще не
была  в этом году в  отпуске, а  отпуск тем  не менее ей положен,  и было бы
очень  кстати удрать от этого дождя куда-нибудь на юг: можно в Гагру. А  еще
лучше в Пицунду, где она  отдыхала почти каждый год, великолепно устраиваясь
дикарем. Если бы  она попросилась, Кулешов,  наверно,  отпустил  бы  ее, ибо
обещал дать  отпуск после окончания экзаменов. Но она не спешила с просьбой,
желая  прежде окончательно уладить свои дела с переходом в отдел информации,
а также побывать в Есино.  Она не знала,  когда это  случится. Но почему- то
была уверена, что такой случай непременно представится и рано или поздно шеф
пошлет ее к Бочкареву  с какой-нибудь оказией  и  она приедет туда  и увидит
Сергея. Она не знала наверняка, был ли у братьев о ней разговор. Но это и не
имело  значения.  То,  что  она намеревалась сказать Сергею,  она скажет.  О
Сергее она теперь думала постоянно. И даже очень часто мысленно разговаривал
с  ним. О переходе  на  новую работу вспомнила потому, что  только  лишь  по
приказанию шефа вызвала к нему кадровика..
     Мысли ее прервали.  В дверях приемной действительно появился куратор КБ
по линии кадров, невысокий, плотный, с залысиной почти  до  самого  затылка,
подполковник  запаса Боровиков.  Они были знакомы много лет. Но, несмотря на
это Боровиков, если им приходилось встречаться  где-нибудь в коридоре или на
лестнице, никогда  с ней первым  не  здоровался. На ее  приветствия  отвечал
сухо, еле заметным поклоном. Но если случай сводил их, как  в данный момент,
в  приемной, Боровиков  был  необычайно  любезен.  Он  просто  преображался,
высказывая всем своим видом удовольствие  видеть ее. При этом он  никогда не
упускал  случая  дать  ее  какой-нибудь  добрый  совет  или  от  чего-нибудь
предостеречь. Предметом  особого  внимания  Боровикова  чаще всего  в  таких
случаях были не в меру,  как  ему казалось,  короткие юбки,  которые  носила
Ирина. В приемной Главного Боровиков  тем не менее  не засиживался -- боялся
опаздывать  к начальству. Поговорить  с ним  удавалось лишь  в тех  случаях,
когда в кабинет к Александру Петровичу кто-нибудь врывался без вызова раньше
его. Сегодня Александр Петрович был один. Ирина учла это и решительно встала
на пути у Боровикова.
     -- Когда будете решать мой вопрос?
     -- Не за мной было дело! -- поклялся Боровиков.
     -- А  за  кем  же? Александр Петрович давно уже  сказал,  что  дал  вам
команду.
     -- А вы к нему обращались? -- укоризненно покачал головой Боровиков.
     -- Неужели нет?
     --  Да  вот  же  оно,  --  скосив  глаза  на свою папку и обходя  Ирину
стороной, заверил Боровиков.
     -- Что "оно"?
     -- Представление.
     Ирина поспешно освободила перед ним дорогу.
     --  Надо же:  не успела  окончить  -- и уже: хоть  стой  хоть падай, --
вздохнул Боровиков.
     -- Зачем же  падать? -- чуть не расхохоталась Ирина, почувствовав вдруг
прилив неудержимого веселья.
     -- А затем: То тянул,  как голодное лето, а то вдруг  заторопил, словно
тут пожар:  "Немедленно!  Почему до  сих пор нет?.."  И пошел! И понесло!  И
теперь уже не младшего, а сразу научного давай. И оклад  сразу давай -- выше
давай.
     Боровиков  бесшумно проскользнул в  кабинет  и плотно  закрыл за  собой
дверь.  А Ирина снова вернулась  на свое место  возле окна. Дождь все так же
моросил,  рябил  лужи,  причудливыми  витиеватыми  струйками  скатывался  по
стеклу.  Но Ирине  почему-то  уже не хотелось  удирать на юг.  Но еще больше
захотелось  в  Есино.  Она поехала бы  туда  хоть  сейчас, если бы был  хоть
какой-нибудь, хоть самый пустяковый предлог для  того,  чтобы там появиться.
Она так  задумалась  об  этом, что даже  не  сразу  услышала  нетерпеливый и
требовательный звонок. Ее требовал к себе Кулешов. Ирина очнулась, рванулась
в  дверь  кабинета и чуть  было не сшибла с  ног улыбающегося Боровикова. Он
что-то шептал, и моргал, многозначительно таращил глаза на свою папку. Ирина
шагнула мимо него и вошла в кабинет. Александр Петрович поднялся из-за стола
ей навстречу и  протянул руку, словно  хотел  поздороваться, будто  видел ее
впервые. Она тоже протянула ему свою руку. А он пожал ее и сказал:
     --  Вы  просто  блестяще  перевели  мне две  эти  статьи.  Я очень  вас
благодарю:
     --  Пожалуйста,  --  выслушала,  как  должное,  похвалу Ирина,  пытаясь
освободить свою руку. Но Александр Петрович и не думал ее освобождать.
     -- И еще я вас поздравляю, -- продолжал он. -- Я  только  что  назначил
вас научным  сотрудником. Но  очень прошу вас, Ирина Николаевна, никуда пока
из  приемной  не  уходите. Считайте  себя моим  референтом,  порученцем, кем
хотите, но поработайте пока здесь. Отныне давать задания вам  буду только я.
И только их вам придется выполнять. Вот, пожалуйста, переведите поскорее еще
и эту статью. Она мне крайне нужна.  -- С  этими словами Александр  Петрович
взял со  своего стола американский  журнал  "Авиейшен  уик"  и  протянул его
Ирине.  -- Если  будут  какие-нибудь  затруднения  с  переводом  технических
терминов, не стесняйтесь, немедленно обращайтесь  за консультацией ко мне. А
не  будет меня  на месте  -- к  Руденко.  И еще,  задайте  головомойку нашим
аховцам,  а  то  они,  кажется,  решили по  случаю  дождя  оставить меня без
боржома.
     -- Я сейчас к  ним  схожу, --  принимая  журнал, с готовностью ответила
Ирина.
     Но Александр Петрович вдруг поднял брови:
     -- А вот этого не делайте больше никогда! -- строго сказал он. -- У вас
есть для этого телефон и совершенно нет времени, которое вы могли бы тратить
на такую ерунду. Вызовите их к себе и потребуйте все, что надо. И последнее,
попросите ко мне Руденко. Он почему-то не отвечает по своему телефону.
     Ирина   быстро  нашла  Руденко.   Решительно  выразила  хозяйственникам
неудовольствие шефа по поводу их нерасторопности и раскрыла  "Авиейшин уик".
"Значит,  мои  переводы понравились,  --  вспомнила  она похвалу  Александра
Петровича.  --  Вот  и понятно, почему  он так  заторопился  с  назначением.
Значит, я могу быть ему полезна. Значит, вынь да положь представление! Что и
говорить: в оперативности и  хватке шефу не откажешь:"  Новая статья была из
той  же  серии работ,  посвященных ночному видению. Текст был  нетрудным.  И
Ирина сразу села за машинку. Но вдруг передумала, сняла трубку и позвонила в
мастерскую брату.  Тот, очевидно,  был  очень занят, потому  что  ответил не
сразу и сердито:
     -- Да-да! Я слушаю!
     -- Не кричи! -- остудила его Ирина.
     -- Ах, это ты, -- сразу смягчился Евгений.
     -- Я. Поздравь меня.
     -- С чем?
     -- Я больше не разносчица чертежей.
     -- А кто же ты?
     -- Научный сотрудник. Референт шефа. Хватит тебе?
     -- Мне никогда не достичь и одной из этих высочайших ступеней. Конечно,
я тебя поздравляю. Но это как, приснилось тебе?
     -- Ха! Меня только что поздравил сам шеф.
     -- Я буду тобой  гордиться до  конца  моих дней,  сестра!  --  поклялся
Евгений.
     -- Этого мало.
     -- Чего же ты хочешь еще?
     -- Сегодня же пригласи меня в домжур на ужин! -- потребовала Ирина.
     -- Боюсь, что туда по моему билету не пустят. Там  теперь стало строго,
-- предупредил Евгений.
     -- Попроси своих друзей. Пусть проведут. Кстати, мне  будет веселей, --
быстро нашла выход из положения Ирина.
     -- Хорошо, -- не стал возражать Евгений.  -- Но старикам в Ленинград ты
позвонишь сама. Я думаю, это их обрадует. Дочь так лихо пошла в гору!
     --  Ладно.  Когда  вернемся. Позвоню  из дому,  --  пообещала  Ирина  и
уточнила время: -- Сиди на месте. В семь я у тебя.
     Она вернулась  к  переводу статьи. Но не  успела отстучать  и несколько
предложений, как раздались частые короткие звонки междугородней связи. Ирина
сняла трубку. Звонила из Речинска Юля. Она,  кажется, искренне обрадовалась,
услыхав голос Ирины, и, не скрывая, сказала ей об этом. И спросила:
     -- Где Игорь? Я звоню ему уже третий раз и не могу найти.
     -- Это знаю только я! -- засмеялась Ирина.
     -- Я так и решила, -- согласилась Юля. -- Где же он?
     --  Сейчас появится здесь. Я  только что  вызвала его к шефу. А ты  еще
долго собираешься там сидеть?
     --  Уехала бы  немедленно.  Погода изменилась, и  тут стало  совершенно
невыносимо. Терпеть не могу унылые загородные пейзажи, -- призналась Юля.
     -- Так в чем же дело?
     -- Это я и хочу высказать Игорю.
     -- А может, пока соединить тебя с шефом? -- предложила Ирина.
     Юля  немного  подумала  и  согласилась.  Ирина  сейчас  же  впорхнула к
Александру Петровичу в кабинет.
     -- Ну  что, нашли Руденко? -- не отрываясь от  бумаг, спросил Александр
Петрович.
     -- Они сейчас оба будут тут, -- доложила Ирина.
     -- Оба? -- Александр Петрович даже заморгал.
     -- Он -- собственной персоной, а она ждет вас на проводе! -- улыбнулась
Ирина.
     -- А? -- усмехнулся  Александр Петрович, взял трубку и, видя, что Ирина
собралась уходить, жестом остановил ее. Ирина стала невольной свидетельницей
разговора  отца  с  дочерью.  Впрочем, слушать  их разговоры ей неоднократно
приходилось и раньше, поэтому она не удивилась непреклонности Кулешова.
     -- Здравствуй, Юленька: -- сказал  Александр Петрович и пожурил дочь за
то,  что она редко звонит. Потом некоторое время Александр Петрович  молчал,
только чуть заметно кивал головой. Потом похвалил Юлю: -- Ну и молодец.
     А потом брови его сдвинулись к переносице и голос стал совсем другим.
     -- Нет! -- категорически отказал он. -- Игоря я посылать не стану. Могу
прислать  кого хочешь другого. Могу, в конце концов, приехать сам.  Но Игорь
мне нужен здесь.  И хватит об  этом. Ты  все можешь великолепно  сама. Вот и
заканчивай.
     Александр Петрович положил трубку и, вспомнив вдруг  об Ирине, взял  со
стола бумаги, которые так внимательно разглядывал перед звонком Юли.
     -- Ирина Николаевна, голубушка, --  протянул  он ей  эти бумаги, -- вот
чертежи к тексту. Они, правда, из другой публикации, но это неважно. Чертежи
-- по вашей части. Вы в них разберетесь.
     Ирина снова вернулась к своей машинке, а в кабинет зашел Руденко. Ирина
не  слышала,  о  чем  они  разговаривали.  Да  их  разговор  и  не очень  ее
интересовал. Она неожиданно подумала  о Юле. Между ними всегда были  хорошие
приятельские отношения. И в то же время обстоятельства складывались так, что
именно Юля становилась единственным препятствием у нее на пути.  Из  подруги
она вдруг превратилась в соперницу, сильную, умную, красивую соперницу, лишь
с  разницей  в  положении: Ирина знала  об этом, а Юля, по всей вероятности,
даже не подозревала. Когда Ирина подумала обо всем, ей стало не по себе. Ибо
даже  вот  сейчас,  когда  они  только  что разговаривали,  Юля  была  полна
доброжелательности  и  участия  в  делах,  касавшихся ее, Ирины. Почему-  то
раньше Ирина  никогда не  думала  о ней как  о  сопернице. Хотя  она знала о
взаимоотношениях Юли и Сергея. Юля, правда, никогда о них с ней не говорила,
тем более  ни  по  какому  поводу о них  не  советовалась. Но  и никогда  не
старалась их скрыть от  нее. Ирина поняла: то, что она  намеревалась  теперь
сделать, а именно встать  между Юлей и Сергеем, выглядит по отношению  к Юле
по меньшей мере как предательство. От такой мысли ей стало еще  больше не по
себе. Она почувствовала жар на  щеках. И внутренне вся сжалась  в комок.  Но
взяла себя в  руки и долго неподвижным взглядом  смотрела в одну точку, пока
не улеглось душевное смятение. Корить себя у нее не было  причин. В том, что
она полюбила, она была не виновата. И имела на это такое же право, как Юля и
как все окружающие  ее. Она  полюбила искренне, самозабвенно: Хотя никогда и
не предполагала, что любовь будет без взаимности и  ее в прямом смысле слова
еще придется завоевывать. Все представлялось  ей неожиданным,  ибо  самое ее
постоянно  кто-нибудь и  любил,  и боготворил,  и  ухаживал за  ней. И  она,
естественно, никогда и не предполагала, что любовь окажется когда-нибудь для
нее самой  источником  всяческих переживаний,  почти бедой,  почти злом.  Но
именно  так  почти  и  случилось:  Она  задумалась  о  том,  что  же  сможет
противопоставить Юле? Свою молодость? Но не такая уж большая  разница была у
них  в  возрасте.  Свою  девичью  независимость?  Но  столь  ли  уж  она так
притягательна в наш  век перемешавшихся понятий и суждений? А что еще? Не ум
-- сердце подсказало ответ. Женой и подругой для Сергея она бы стала лучшей,
чем Юля. И хозяйкой отменной -- все умеет: Она жила бы для него и ради него.
И детей бы  ему нарожала, и  уже видела их, непременно почему-то троих: двух
мальчишек, сероглазых, как все Кольцовы, и вихрастых, и девчонку белокурую и
длинноногую.  И  от  всех лишних забот  оберегала  бы его,  дав  ему  полную
возможность посвятить себя исключительно конструкторским делам. Она подумала
так, и  ей сразу  сделалось легче, словно у нее выросли крылья, словно спали
путы, вязавшие душу. Неясным  теперь оставался только один вопрос: как вести
себя с Юлей дальше? Может,  стоило рассказать ей обо всем? Она умная, поймет
и,  возможно, сама сойдет с  дороги? Ведь для  нее  это  только игра.  Пусть
приятная, пусть даже захватывающая, но все равно игра.  Ирина никак не могла
себе представить, что можно любить двоих или, более того, делить  себя между
Сергеем и кем-то:  Но немного погодя от этой мысли Ирина отказалась. Ей даже
стало  неприятно, что  она должна  у кого-то,  пусть  даже у Юли,  просить о
чем-то совершенно для нее сокровенном. И она решила: пусть  будет как есть и
все идет своим чередом, а ей -- полагаться и надеяться должно только на себя
и на свое сердце.
     Слабый  шорох открываемой двери кабинета вернул ее  к действительности.
Дверь чуть слышно хлопнула, и Ирина снова увидела перед собой до сих  пор не
прочитанную статью из "Авиейшен уик".  "Что  же это я, однако:" -- с упреком
подумала она и услыхала голос Руденко:
     -- Получается?
     -- Вы о чем? -- не поняла Ирина.
     -- Перевод.
     -- Получится.
     -- Хорошо бы сегодня к концу дня,  -- сказал Руденко  и добавил, как бы
подкрепляя свои слова: -- У вас теперь энергии должно быть вдвойне.
     Ирина поняла намек. Но ей не понравился тон, которым все  было сказано.
Руденко всегда говорил покровительственно. Именно так прозвучал  его голос и
сейчас, словно  он сам  подписал час назад приказ о назначении Ирины научным
сотрудником и ему, а не кому- нибудь другому  должна она быть  благодарна за
заботу о ней:
     -- От шефа я такого указания не получала, -- ответила Ирина и поспешила
на вызов в кабинет Александра Петровича.
     -- Позвоните, пожалуйста, в Есино,  -- безо всякого предисловия сердито
попросил Кулешов.  --  Напомните  им,  они  там  не  на  отдыхе.  Есть  план
проведения  испытаний, и его  надо выполнять. А от  них  уже  второй день не
поступает новых снимков.  Они,  кажется,  совсем  забыли, что  систему  надо
проверять и на четкость,  и на  чувствительность, и на помехи: Одним словом,
еще раз повторяю, напомните им, они там не на отдыхе.


     Первым версию Сергея принял Бочкарев. Он не просто  отказался от своего
предположения, он убедился,  все глубже вдаваясь в результаты испытаний, что
Сергей и  на сей  раз оказался  прозорливее их  всех.  Несколько  позднее  к
аналогичному выводу пришли  Заруба и Окунев.  Сергей был рад: они снова, все
четверо,  могли работать  сообща. А сейчас это было особенно важно.  У  него
появились  кое-какие конкретные  мысли по  переделке  объектива "Фотона". Но
только все вместе смогли бы они осуществить такую работу в кратчайшие сроки.
Кстати, на мысли эти его неожиданно натолкнул Владимир. Случилось это как-то
после  их  очередного совместного полета. Вернувшись на  аэродром, они,  как
обычно,  обменивались  впечатлениями.  Сергей  посетовал  на то,  что прибор
слишком мало времени находится над целью.
     -- Ты хочешь, чтобы я сбавил скорость? -- спросил Владимир.
     -- Не знаю, -- признался Сергей.
     -- Ну так я тебе скажу: никто ее сбавлять не станет.  Боком такая затея
в  два счета  выйдет, если, конечно, летать  придется не  над  испытательным
полигоном.
     -- Да дело даже не во времени, -- уточнил свою  мысль Сергей. -- Хорошо
бы, одним словом, захватывать цель в объектив еще на подлете.
     -- Видеть вперед?
     -- И назад:
     --  Ну, милый,  для этого надо было стрекозой  родиться,  -- усмехнулся
Владимир.
     -- Почему стрекозой? -- не понял Сергей.
     --  Только она на все триста шестьдесят  видит. Ты вспомни, какие у нее
фары:
     -- При чем тут фары? Я тебе о  деле говорю,  -- буркнул тогда, вроде бы
даже  обидевшись, Сергей и сразу  забыл об их разговоре. Но уже  под утро он
вдруг увидел эти глаза во сне, сначала неясно, сквозь дымку  каких-то других
ночных видений, потом совершенно отчетливо: огромные,  желтоватые, с зеленым
отливом, полусферы, утыканные сотнями бусинок-фасеток. Сон оборвало,  словно
кто-то сдернул  с Сергея одеяло и окатил холодной водой. Он вскочил и сел на
постели.  Мысль  работала  необычайно  четко:  "Не  один  объектив, а  много
маленьких,  как  фасетки,  сделать,  как  у стрекозы, скопировать природу...
Спасибо Володьке, натолкнул на мысль..."
     С тех пор Сергей был занят только этой идеей. По достоинству ее оценила
и вся группа. Конструкторы с увлечением взялись за  дело. И как-то сам собой
интерес к проводившимся испытаниям ослаб. Александр Петрович высказал группе
по сему поводу  замечание. Владимир сделал -."cn  серию снимков. Но когда  в
испытаниях  наступила очередная пауза, шеф разразился  уже уже негодованием.
На сей раз он приказал Ирине передать непосредственно Бочкареву или, в конце
концов,  Кольцову, что  считает такое  их отношение  к делу  возмутительным.
Ирина немедленно села за телефон. Ибо помимо этого у нее было и еще кое-что,
о  чем  следовало  рассказать   Сергею.  С  Бочкаревым   она,   естественно,
связываться не стала, а соединившись с Есино раз- другой,  все  же напала на
Сергея. Она  справедливо  решила, что  больше всего  шансов отыскать  его  в
инженерном   доме.  И  именно  рабочие  кабинеты  конструкторов  взяла   под
телефонный обстрел.
     Сергей обрадовался ее звонку, ибо давно  уже с  ней  не разговаривал. А
главное  --  получил  возможность  узнать, что  с  Юлей,  почему она  совсем
перестала  звонить.  И говорил с ней, как всегда, в шутливом, ласковом тоне,
каким  обычно  взрослые  разговаривают  с  детьми.  Однако  Ирина  сразу  же
почувствовала  в его голосе  большую  усталость.  Работа, очевидно, давалась
нелегко. Она сказала ему об этом.
     -- Мы тут, Ирочка, все как лунатики:  ночью бродим по кабинетам, а днем
спим.
     -- Значит, я вас разбудила? -- приняла его тон Ирина.
     --  К  сожалению,  нет.  Спим  мы только  теоретически. И  глаза у  нас
красные, как у белых кроликов.
     -- По той же, очевидно, причине вы опять перестали посылать нам пленки?
-- снова спросила она.
     -- Нет. По другой.
     -- По какой же?
     -- А зачем повторяться? Зачем  без  нужды  небо коптить, жечь  напрасно
горючку и транжирить моторесурсы? Все и так понятно.
     -- Кому?
     -- Нам.
     -- А нам нет.  И потом, такое объяснение я шефу уже передавала. Оно его
не устроило.
     -- Да?  -- задумался Сергей. -- Ему там, конечно, видней, чем нам здесь
заниматься, а чем -- нет.
     -- Так что ему передать?
     -- Завтра получит все необходимое, --  пообещал  Сергей. -- Скажите: не
летали  -- ждали непогоды. Было ясно и неинтересно. А сегодня накрапывает. И
мы это не упустим.
     -- Хорошо, Сережа, -- похвалила его Ирина.
     -- А как ваша подруга, Ирочка? Здорова?  Что-то ее совсем не слышно, --
как бы между делом заметил Сергей.
     Ирина  ждала  этого  вопроса. Заранее  решила, что ответит  на него, не
выказывая никаких эмоций, как и обычно отвечала на подобные вопросы раньше:
     -- Она в Речинске.
     -- Когда же она туда уехала? -- явно удивился Сергей.
     -- Почти две недели, как там.
     -- И долго еще пробудет?
     -- Дня через два вернется.
     -- Понятно,  Ирочка.  Будет  звонить -- передайте привет,  --  попросил
Сергей и уже хотел было попрощаться, как Ирина неожиданно объявила:
     -- А у меня для вас новость.
     -- Какая же?
     -- А разве Юрий Михайлович вам ничего не говорил?
     -- Нет:
     -- Так вот, он уходит от вас. И вообще от нас.
     -- Кто сказал? -- не поверил Сергей.
     -- Известно кто. Наш кадр. Он теперь со мной очень дружит.
     -- Он что, совсем ополоумел? -- оторопел Сергей.
     -- Не думаю. Я видела подписанный приказ.
     -- Вы меня убили, Ирочка, -- признался Сергей. -- А кого же к нам?
     -- Этого я не знаю, -- призналась Ирина.
     -- А Бочкарев об этом знает?
     -- Вряд ли шеф успел ему сказать:
     Новость  ошеломила Сергея  и обидела, хотя она  и не  явилась для  него
полной неожиданностью.  Бочкарев  еще  весной говорил ему о своем  намерении
уйти на учебную работу. Но дальше разговора тогда дело не  пошло. А вскоре о
том разговоре и вовсе забыли. А если иногда Сергей и вспоминал, то уже никак
не думал,  что  Бочкарев  исполнит свое  намерение,  не  закончив работу над
"Фотоном",  оставив   группу   на  полпути,  в  самый  ответственный  период
испытаний.  Но коли верить Ирине,  а не верить он не мог,  именно так все  и
случилось. Для Сергея это было не просто  неприятность. Это  был удар. После
Юли Бочкарев был  для него самым близким в КБ человеком. С ним Сергей охотно
делился  всеми своими планами. С ним быстрее, чем с кем-либо другим, находил
общий язык  и  взаимопонимание при  решении самых  сложных вопросов.  К  его
советам и замечаниям всегда прислушивался с охотой и готовностью.
     --  Так когда же  вы будете  отдыхать? --  услышал  Сергей сразу  вдруг
ставший глухим голос Ирины.
     -- Не знаю, Ирочка. Теперь я ничего не  знаю. Я вам позвоню, -- ответил
он и положил трубку.
     Первым  его намерением после  этого сообщения было  немедленно отыскать
Бочкарева  и все выяснить у него. Сергей даже выбежал из  комнаты, спустился
по  лестнице.  Но  на  крыльце  остановился,  решив:   "Что  толку  от  всех
разговоров, если приказ уже подписан?" Он  вернулся  в свою комнату,  сел за
стол  и закурил. "Значит, будем заканчивать работу втроем, -- подумал он. --
Ну что ж, Остап и Олег -- ребята толковые. Правда,  оба ершистые и не всегда
и  не обо всем  с ними можно договориться. Но это уже детали.  А главное  --
надеяться теперь следует только на себя.  И  надо спешить, спешить и  скорее
оформить  предложение.  Еще две-три  серии снимков -- и  Кулешов  вызовет  с
отчетом. И  ехать  тогда, очевидно,  уже  придется мне. И очень  может тогда
случиться скверно, если что-нибудь не будет готово". И опять он подумал, что
за  широкой  спиной  умного,  доброго  Бочкарева,  который, несмотря на свою
принципиальность, отлично умел ладить со всеми, работать и ему и всей группе
было куда как спокойно. Но дело было даже  не только в этом. Теперь, впервые
за   все  время  его  работы  в   КБ,  ему  предстояло  решать  все  вопросы
непосредственно  с Кулешовым:  ему докладывать, перед  ним отчитываться,  от
него  получать  задания, выслушивать замечания,  с ним  советоваться. Но вот
именно этого-то, последнего, без чего  совершенно  немыслима какая бы  то ни
была  творческая работа,  Сергей абсолютно  себе не представлял. И  в первую
очередь  потому,  что еще никогда, ни разу их точки зрения не  совпадали.  И
наоборот, все,  что  представлялось значительным  и интересным  одному,  как
правило, решительно отвергалось другим.
     Сергей, обдумывая сложившуюся ситуацию,  склонился над своими записями,
которые  с  каждым днем обретали все более конкретный характер. Он буквально
заставил себя отключиться  от всего  и слиться со своими  расчетами. Он знал
одну свою особенность, главную, ту, которая определяла  его характер: в деле
он забывал обо всем, в том числе и о самом себе. А  сейчас как раз это ему и
надо было. Ведь сколько раз вот так, за  работой, он спасался от  иссушающей
сердце и  душу  тоски  о  Юле!  Он  разумно решил, что ни  о  чем  Бочкарева
спрашивать не станет. Сделает вид, что знать ни о чем не  знает. Надо будет,
Бочкарев все расскажет сам. А его дело -- не упустить время.
     Два  дня  шел  мелкий  дождь. Дважды  Владимир  поднимался  в воздух  и
привозил новые пленки. Оба раза,  как и обычно, их отправляли в КБ. Бочкарев
звонил  в  Москву,   разговаривал   с   Кулешовым,  интересовался  качеством
результатов.  Все  шло  нормально.  Сергей  ждал,  что  после  какого-нибудь
очередного такого разговора он объявит им о своем уходе. Но Бочкарев молчал.
     После третьего полета Владимир спросил:
     -- Надолго у вас такая волынка?
     -- Неужто уже надоело? -- усмехнулся Заруба.
     -- В  отпуск пора. У меня отпуск по плану,  -- объявил  Владимир. --  H
вообще:
     -- Что "вообще"? -- поинтересовался Окунев.
     -- Испытывать  ваши  фотоаппараты -- словно молоко возить: того и гляди
прокиснешь вместе с ним.
     -- Ясно. Не хватает остроты ощущений, -- уточнил Заруба.
     -- Летать разучишься.
     --  Перестань канючить. Без тебя тошно! -- не сдержался  Сергей. -- Как
будто нужно делать, лишь что хочется.
     Владимир вздохнул:
     -- Брат, сдаюсь. Ты всегда прав. Но с отпуском-то как?
     --  Поедешь.  Закончим  съемку  --  и  поедешь, -- пообещал  Сергей.  И
посмотрел на Бочкарева. Хотел от него  услышать подтверждение своих слов. Но
Бочкарев почему-то воздержался от каких  бы то ни  было высказываний. Сергею
это  не понравилось. И тогда он высказал предположение, которое должно  было
исходить  от  Бочкарева как от руководителя  группы: --  В  четверг закончим
вчерне разработку  нового объектива. Доложим  свои соображения  шефу. И надо
думать, на время дальнейшие испытания прекратим. Вот и твой отпуск.
     -- А  сегодня, между прочим, мы, кажется, получим тот вариант, которого
давно ждем, -- глядя в окно, проговорил вдруг Бочкарев.
     Все посмотрели на него.
     --  Да,  да, -- подтвердил он.  -- Вот уже и  дождь  кончился.  И ветер
переменился. И потеплело. Значит, к ночи наверняка наползет туман.
     Теперь  все  стали  смотреть в  окно. И хотя по лужам  на  асфальте еще
барабанили капли, а ветер и вовсе стих  и мокрый  конус беспомощно повис над
домиком у полосы, всем очень захотелось поверить в предсказание Бочкарева.
     --  Я тоже дума, может  наползти, -- сказал Владимир.  -- Точно, теплом
дохнуло. Пойду-ка я к своему коню.
     -- Давно бы так, -- буркнул ему Сергей и снова уселся за свои записи.
     Вскоре в комнате никого не оказалось.  У всех нашлись какие-то  дела, и
коллеги его  разошлись  кто  куда. Сергей  несколько  раз перечитал лежавшую
перед  ним на столе  страницу, но  понял, что на  сей раз сосредоточиться не
сможет,  и снова взглянул в окно. То ли  он не заметил этого несколько минут
назад, то ли погода действительно менялась буквально на глазах, но сейчас он
увидел  совершенно ясно,  как  сплошную  пелену  туч  во  многих  местах уже
разорвало и сквозь образовавшиеся проемы проглядывает голубое, теплое  небо.
А где-то совсем у горизонта  через проемы уже  пробились на  землю солнечные
лучи, и оттого  край аэродрома у леса необычно просветлел  и словно бы  даже
приблизился  к  инженерному  дому. Такое  быстрое  и неожиданное  потепление
могло,  весьма  кстати,  вызвать  туманы.  Но  Сергей  подумал  сейчас  не о
представившейся возможности  испытать "Фотон"  в  новой  и  сложной погодной
обстановке,  а о том, что  Бочкарев фактически самоустранился от  разработки
нового  объектива. А это можно было объяснить  только тем, что ему также уже
было известно о приказе:
     Зазвонил  телефон.  Сергей  машинально  снял  трубку, ответил  в  своей
обычной манере:
     -- Я слушаю.
     И тотчас услыхал голос Юли:
     -- Не может быть:
     Он сразу же обрадовался.
     -- Может, Юленька. Откуда ты?
     -- Уже из Москвы. Ну и как мы живем?
     -- Без тебя всегда плохо.
     -- Так я и поверила.
     -- Правда, Юленька. Я безумно скучал.
     -- А почему же ни разу не позвонил?
     -- Куда?
     -- Не в  Нью-Йорк,  конечно.  В  Речинск.  Хотя  сегодня и до Нью-Йорка
дозвониться особого труда не составляет. Так что же молчишь?
     -- Честное слово, не знаю. Думал о тебе все время, а почему не позвонил
-- не помню.
     -- Я могу сказать наверняка: занят  был. Голова была занята не  мной, а
делом,  потому и  не позвонил.  Я ведь  тебя  знаю  и не  сержусь.  А вот  я
соскучилась по-настоящему. И очень хочу к вам приехать.
     -- Когда?
     -- Завтра буду. Подвернулась оказия, и шеф разрешил. Хочу сама увидеть,
чем вы там занимаетесь. А заодно и на тебя посмотрю. Как ты себя чувствуешь?
Устал?
     -- Наверно, но об отпуске пока не думаю.
     -- Почему?
     -- Приедешь -- все станет ясно.
     -- Хорошо. Тогда до завтра, -- попрощалась Юля.
     Остаток дня и вечер прошли для Сергея под впечатлением этого разговора.
Юля снова была близко, а завтра  и вообще обещала быть совсем рядом. Правда,
некстати  услужливая  память  подсказала  ему,  что она  уже не  раз вот так
обещала навестить его. И  ни разу  тем не менее  не приехала. Но  сегодня он
совершенно не хотел об этом  думать, ибо все во  второй половине дня сегодня
складывалось удачно.  Им  не  нужно  было  много естественного света. И небо
снова  заволокло облаками, закрыв  землю от  мерцания  звезд.  Они давно уже
хотели опробовать "Фотон" в тумане. И седые космы скопившегося водяного пара
повисли  над  низинами. Но еще больше Сергей радовался тому, что  ему  после
многочасовой работы  над своими записями  удалось  в конце  концов закончить
вчерне  разработку  схемы нового объектива. Он  понимал:  схема  еще слишком
далека от совершенства  и  над  ней еще надо корпеть и корпеть. Но принцип в
ней  уже был  выражен  четко. А  это уже означало реальную позицию,  которую
можно было защищать в самой серьезной дискуссии.
     Надвигавшаяся  осень  брала  свое.  И  им  уже  не  надо  было  ожидать
наступления ночи, дабы избежать подсвета от длинных и ясных  летних вечерних
зорь. Сейчас темнело гораздо раньше и быстрее.
     И к десяти часам вечера Владимир, полностью экипированный в свои летные
доспехи, уже был готов к  вылету.  Его, как и обычно,  провожала в полет вся
группа.  Все  собрались  в ангаре и  ждали  разрешения командного  пункта. А
командный пункт почему-то тянул и не давал разрешения на вылет.
     Перед самым  уходом  из инженерного  дома Сергей  показал свою  рабочую
тетрадь  Бочкареву.  Тот долго  и  внимательно  просматривал  записи,  потом
задумчиво проговорил:
     -- У вас все наоборот -- два ума хорошо, а ум лучше.
     Сергей смутился.
     --  Все еще очень сыро. Тут еще все надо  уточнять, столько доделывать:
-- словно оправдываясь, проговорил он.
     Но Бочкарев  тогда больше  не сказал ничего. Теперь же,  в  ангаре,  он
вернулся к их разговору.
     -- Уточнять и доделывать, Сергей Дмитриевич,  совсем не ваша работа. Вы
не имеете права тратить на нее время. И если  бы я  был на месте Кулешова, я
никогда бы не разрешил вам ею заниматься, -- сказал он.
     -- Кто же ее будет делать за меня? -- откровенно спросил Сергей.
     -- Любой конструктор  нашей группы, а возможно, и КБ, -- не задумываясь
ответил Бочкарев.  --  Но,  повторяю, не вы. Я смотрю на  вас  и все  больше
убеждаюсь, насколько вам нужна полная раскованность. Вы по природе свободный
художник.  Над вами ничто не должно давлеть. Иначе  вам всегда будет трудно.
Очень трудно. Труднее, чем всем. Потому что вам всегда будут только мешать и
завидовать. А зависть, Сергей Дмитриевич, самая страшная сила не земле.
     -- Почему вы говорите мне об этом сегодня? -- удивился Сергей.
     -- Раньше повода не было. А сегодня вы снова на высоте. Если хотите, на
большой высоте. Владимир Георгиевич знает о вашей работе?
     -- Откуда?
     -- Познакомьте  его  с ней. Непременно  познакомьте. И  чем  скорее это
сделаете, тем будет лучше.
     Сергей слушал  Бочкарева  и  воспринимал его советы как  -  /cbab"%--cn
речь. Бочкарев был человеком искренним и  говорил, вне всякого сомнения, то,
что  думал.  И хотя говорил он много  приятного,  слушать  его было грустно.
Сергея так и подмывало спросить: "Значит, все-таки уходите? И  дело до конца
вместе так и не доведем?" И он, возможно, изменил бы уже принятое им решение
ждать естественного  развития событий и ни о  чем Бочкарева не  спрашивать и
задал бы этот, не на шутку волновавший его вопрос. Но их разговор неожиданно
прервал  Жердев.  Он  появился  в  ангаре  незаметно  для  всех.  Подошел  к
конструкторам бесшумно, словно  подкрался.  А потом вдруг сразу  отчетливо и
громко сказал, обращаясь ко всем сразу:
     -- Труба дело.
     К нему все обернулись.
     -- Могут не выпустить,  -- пояснил Жердев и, увидев, что его, очевидно,
не понимают, добавил: -- Кажется, там, на небе, малость перестарались. Туман
такой -- хоть глаз коли. Дышать будет нечем.
     Не сговариваясь, все поспешили к воротам, а точнее,  к маленькой двери,
врезанной  в одну  из створок  ворот. Аэродром  был  чист.  Но  дальняя  его
граница,  которую сейчас, в темноте,  можно  было определить только по огням
ВПП, уже тонула в полупрозрачной мякоти.  Самых дальних огней не  было видно
совсем. Ближние казались неясными, расплывчатыми пятнами.
     --  А  приглушил-то  все как, даже  электричек не  слышно,  --  заметил
Окунев.
     --  Да.  Но ведь это именно то, что нам надо, -- решительно  проговорил
Бочкарев.
     --  Этот тип,  между прочим,  тоже чего-то  стоит, -- кивнул  в сторону
Владимира Жердев.
     -- Ладно, Филиппыч, не каркай! -- усмехнулся Владимир.
     -- Видали орла! Забыл, как тебя молния причесала? -- вскинулся Жердев.
     -- Не забыл. Ну и что? Дело-то надо делать. Взлететь-то можно.
     -- А куда садиться будешь?
     -- Куда-нибудь посадят.
     -- Ну вот, если найдут куда, тогда полетишь.
     -- Надо,  чтобы  нашли, --  сказал  Бочкарев  и направился на командный
пункт.
     Вернулся он примерно через полчаса. Объяснил:
     -- Выпустят. Сводка обнадеживающая.
     -- А я бы не выпустил, -- упрямо буркнул Жердев и пошел к ангару.
     Сергей  впервые присутствовал  при  такой ситуации,  когда в  их работу
вмешивались явно неподвластные  всем им силы. Но ведь именно их и предстояло
в известном  смысле обуздать.  И  хотя ему были понятны опасения Жердева, не
менее  правомерным  казались и  возражения Бочкарева. Чтобы представить себе
данную  ситуацию  еще  яснее,  он  попытался  мысленно  на  место  Владимира
поставить самого  себя.  И  задал  вопрос  себе:  "А  ты бы  полетел?" И  не
колеблясь ответил:  "Раз  надо,  о чем  разговор!"  Очевидно,  точно так  же
рассуждал  и Владимир. И все  же  у  Сергея скребануло где-то в душе,  когда
динамик в ангаре пробасил:
     -- Сто второй, вылет разрешаю! Вам -- старт!
     -- Давно бы так, -- облегченно вздохнул Владимир.
     И все  сразу пришло  в движение. Водитель  запустил  двигатель  тягача.
Владимир сел на свое место в кабину самолета. Истребитель выкатили из ангара
и потащили  на взлетную  полосу. Конструкторы, уже  по  привычке, пошли  его
провожать.
     -- А бандуру свою зарядить не забыли? -- шутил Владимир.
     -- Сам не забудь вовремя щелкнуть, -- ответил ему Заруба.
     -- У нас не заржавеет! -- все так же весело заверил Владимир.
     Последовали  очередные  команды,  которые  теперь   принимал  уже  один
Владимир,  и  спарка унеслась в небо.  Все  было как обычно.  Только горячее
пламя турбины, едва спарка ворвалась в туман, сразу  вдруг стало желтоватым,
потом оранжевым, а  потом так же  неожиданно  погасло,  и мощный гул, всегда
сопутствующий  истребителю при  взлете,  тоже  вдруг  ослаб  и  уже слышался
откуда-то издалека, как эхо невидимого обвала.
     -- Ничего. Раз  выпустили, -- значит, ничего страшного нет, -- проводив
взглядом  оранжевую точку, сказал Бочкарев и  добавил,  посчитав,  очевидно,
необходимым:  --  Я ведь их  не  уговаривал. Я только объяснил еще  раз нашу
задачу.
     -- А по-моему, перестарались все,  -- снова сказал Жердев.  -- Никто  в
этих туманах толком ничего не понимает, и вот увидите:
     -- Что? -- в один голос спросили Сергей и Заруба.
     -- А:  -- безнадежно махнул рукой Жердев. -- Пойдемте на КП, послушаем,
что будут говорить:


     Руководитель полетов заранее предупредил  Владимира, что ему, возможно,
придется садиться на  чужой  аэродром. Владимир  отнесся к этому как  к делу
вполне знакомому.  На чужие,  соседние и дальние, посадочные полосы ему  уже
приходилось садиться не раз. И еще  его предупредили: если уже знакомые  ему
маяки, которые до сей поры выводили его на полигон каждую  ночь,  сегодня не
будут  видны, границы  коридора ему обозначат ракетами. Их будут  пускать по
команде с КП, как только он выйдет на полигон.
     --  Две красные  --  справа, две  зеленые  -- слева. Не  перепутай,  --
напомнил руководитель полетов.
     -- Во  всяком  случае, не  прозеваю, --  ответил  Владимир  и попытался
припомнить особенности  тех аэродромов,  на  одном из  которых  мог  сегодня
очутиться. Получив  разрешение, он  взлетел.  И пока поднимался до  облаков,
успел  отметить:  пелена  тумана прикрыла довольно  большой район, во всяком
случае гораздо более широкий, чем предполагалось  на КП. Владимир  определил
это по световым пятнам, видневшимся внизу. Там, где тумана не было, знакомые
ему по многим полетам и  всегда служившие надежными  ориентирами  огни сияли
ясно  и  были четко видны на фоне черной  земли. Там же,  где  их  заволокло
туманом,  они  были  расплывчатыми  и тусклыми.  Владимир  сообщил  о  своих
наблюдениях на КП и вошел в облака. А когда пробил их, увидел над фонарем на
ночном небе тысячи  спокойно мерцающих звезд. Здесь  он  чувствовал себя как
рыба в  воде.  И  не  случайно. В свое  время  Владимиру поручили испытывать
"Фотон"  не потому, что кому-то пришла в голову светлая мысль объединить над
разработкой новой системы усилия обоих братьев, а  потому, что еще до работы
испытателем     Владимир     был      не      просто     истребителем,     а
истребителем-перехватчиком. Ночные полеты и посадки, полеты  в темном ночном
небе, перехваты невидимой цели, пуски по ней ракет, -- все это было для него
привычным  делом.  И  потому  выработанные еще в училище и  закрепленные  на
практической работе в части навыки ориентировки ночью оказались теперь очень
кстати, как никогда.
     Команды  с  земли  привели  его в  район  испытательного  полигона.  Он
запросил у КП высоту  облачности и, получив ответ: "Триста метров", спокойно
нырнул вниз. И снова, как при взлете, очутился в прослойке  между облаками и
туманом.  Он определил это по  точкам  огоньков  на горизонте,  ибо все, что
лежало прямо под ним и  ближе горизонта, было  закрыто густой и непроглядной
завесой тумана.
     -- Сто второй! Доложите обстановку! -- запросил командный пункт.
     Владимир  ответил не  сразу.  Он  не узнал  района, над  которым  летал
десятки раз. Все внизу представлялось ему сейчас абсолютной чернотой, словно
он летел над бездонной пропастью, над выжженной пустыней.
     -- "Сирень"! Я -- Сто  второй. Вас  слышу. Подо  мной сплошная чернота.
Давайте ориентиры, --попросил он.
     -- Даем, -- ответил КП.
     И через считанные секунды черноту ночи  прорезали две трассы, зеленая и
красная.  Они  взлетели далеко позади  и справа, Владимир  увидел их боковым
зрением.
     -- Сто второй, доложите обстановку! -- потребовал КП.
     -- Выводить надо точнее! -- огрызнулся Владимир. -- Пошел на разворот.
     --  Заканчивайте  разворот,  даем  повторные  сигналы,  --  бесстрастно
.b"%b(+ КП.
     "В  полк  бы вас, на стажировку! -- сердито подумал Владимир. -- Там бы
вас научили, как надо наводить. Я же не картошку лечу опылять:"
     Он развернулся,  стараясь  не  залетать в облака,  и на  сей  раз точно
нацелил спарку в разрыв между ракетами.
     --  Сто  второй,  начинайте  работу  с верхнего  эшелона!  --  приказал
командный пункт. И повторил: -- Начинайте работу с верхнего эшелона!
     Это  было  уже  серьезное предупреждение.  КП  на  всякий случай  хотел
застраховаться,  и, если  по какой-либо причине  получить снимки с заданных,
более нижних, высот  Владимиру бы не удалось,  снимки с "потолка"  все равно
были бы обеспечены.
     "Я бы тоже так решил. Начинаем с верхнего", -- подумал Владимир и отдал
ручку  управления  от себя. Спарка, слегка  качнувшись, пошла книзу. Сколько
раз вот так уверенно Владимир посылал машину к земле и в  небо,  валил  их в
пике, закручивал  в  штопор. И  никогда  не испытывал  такого  чувства,  как
сейчас.
     Он  оглядел  свою кабину.  Вся она,  от  пола  до самого  фонаря,  была
заполнена  точнейшими  приборами  управления,  которые  определяли различные
параметры,  показывали,  что  можно  делать и что нельзя.  Он  верил им  без
колебаний,  хотя знал, что помимо них ему всегда на выручку был готов прийти
командный пункт и,  если надо, выработать за него готовое решение. Но сейчас
командный пункт не мог определить высоту его полета. И ошибка в сотню метров
могла стать для него катастрофой. Нет, он не испугался. Вся его работа  была
сплошным риском. Но  на сей  раз  что-то все  же его  покоробило, когда  он,
ворвавшись  в  облако  тумана, потерял  из  виду  золотую россыпь  огней  на
горизонте. Он включил "Фотон" и  выключил его только тогда, когда по времени
проскочил над полигоном. И тотчас  же испытал облегчение: "БВК-4" немедленно
отметил  изменение  высоты.  Прибор работал  очень четко.  Значит, и  нижнюю
границу он тоже определял безошибочно. И это успокаивало больше всего.
     Очередной заход  оказался  неудачным.  Владимир  опять  поздно  заметил
ракеты. И поругался с КП.
     -- Что они там опаздывают  с ракетами? -- кричал он в эфир. -- Жалко им
этих хлопушек?
     Зато  при  следующем  заходе  направление  высветили  ему  заранее.  Он
своевременно сориентировался и  точно прошел  над  полосой,  заметно  снизив
высоту.
     Ему предстояло  сделать  последние две  серии снимков,  когда в  кабине
перед  ним  неожиданно  зажглась  красная  лампочка  --  горючего   в  баках
оставалось  на пятнадцать минут  полета.  Его не  напугало  это  --  столько
времени вполне  хватало  на то,  чтобы  закончить  все  дела  и благополучно
приземлиться, -- но несколько удивило. Значит, не заметил, как сжег горючее.
     Он  сделал очередной разворот, попросил КП еще раз обозначить  коридор,
еще уменьшить высоту и благополучно завершил  предпоследнюю  серию. И  снова
пошел  по кругу, чтобы теперь уж  точно испытать  "Фотон" на предельно малой
высоте.  То ли от  усталости,  то  ли  от  напряжения ему  показалось, будто
лампочка  стала  гореть  еще  ярче.  Но он взял  себя  в руки и заставил  не
обращать на нее внимания. Он не могла светить ни ярче, ни слабее.
     В этом  последнем  заходе  он  точно  выдержал направление. Но не успел
снизиться и пролетел над полосой, даже не включая "Фотона". И заход пришлось
повторить еще раз. Вот сейчас  он почувствовал,  что нервы его  напряжены до
предела, а спина  уже взмокла  от пота.  Но он собрал воедино и волю и силы,
казалось, совершенно слился с машиной и еще на подходе к полосе опустился до
заданной высоты. Земля, невидимая, была  сейчас  совсем рядом, под  ним.  Он
очень  четко увидел  траекторию ракет, слегка довернул в их сторону машину и
включил систему. А  когда  полоса целей осталась  позади  и он  с разворотом
начал набирать высоту,  чувствуя,  как спадает державшее его словно в тисках
напряжение, КП вдруг предупредило его:
     --  Сто второй,  рассчитывайте садиться на первый запасной в  *"  $` b%
"Д". Мы вас принять не сможем.
     "Этого  мне еще не  хватало!  Накаркал-таки толстый черт!" --  вспомнил
опасения Жердева Владимир.
     КП  три раза повторил свое распоряжение и  каждый раз запрашивал ответ,
желая  убедиться,  что  он  понял  и  принял  его  указание.  А  он,  молча,
разглядывал показания топливомера,  соображал: в квадрате  "Д"  -- по прямой
почти триста километров -- был гражданский аэродром. И ему доводилось на нем
садиться.  Бетонка там была неплохая. Но оператор системы посадки,  если  бы
пришлось приземляться при  низкой  облачности или,  еще того хуже, в тумане,
ему доверия не внушал. Но  главное было даже не  в этом. До квадрата "Д"  он
попросту мог не дотянуть.
     -- Я -- Сто  второй. Вас понял,  -- ответил он наконец. -- А что  у вас
стряслось?
     -- Все неожиданно затянуло туманом. Видимость -- ноль! --  объяснил КП.
-- Выходи на связь с квадратом "Д" и проси пеленг.
     -- Я могу туда не дотянуть, -- доложил Владимир.
     -- По времени горючего должно хватить, -- подсчитал КП.
     -- У меня уже пять минут как горит красный свет.
     КП на какое-то время замолчал. А потом его словно прорвало:
     -- А что же ты молчал? Ты в своем уме?
     --  А я почем  знал,  что  вы меня  будете  куда-то перепихивать! Дайте
дополнительное освещение. Попробую сесть дома.
     -- Это исключается! Не трать время! Проси пеленг. Они тебя уже ищут.
     Владимир стиснул зубы, дабы не сказать  лишнего, и принялся настраивать
приемник на волну запасного аэродрома.  И  почти сразу же  услыхал позывные.
Его действительно уже разыскивали в ночном небе. Ему сообщили новый курс. Он
вывел  на  него  машину  и,  прислушиваясь  к  далеким  незнакомым  голосам,
посмотрел  вниз.  Все под  ним тонуло во мраке, словно он летел над бездной,
или  над  океаном, или над дремучей тайгой, а не  над  районом,  где поселки
следовали один за другим. "Проклятые облака! Нагнало вас тут некстати", -- в
сердцах подумал  он.  И  вдруг увидел впереди и  справа  огни.  Немного.  Но
совершенно  четко. Это  был какой-то населенный пункт.  Владимир обрадовался
ему,  как старому  знакомому ориентиру. Во всяком случае, он принял  россыпь
огней как хорошее предзнаменование. А оно сейчас тоже было очень ему нужно.
     Еще через несколько минут  полета огни появились уже  с обеих сторон, а
голос  чужого аэродрома стал  чище.  Потом  внизу  из  тьмы выплыла  дорога.
Владимир определил ее по движущимся огням машины. Убедился еще раз и сообщил
о своем местоположении на запасной аэродром.
     -- Вы ровно на полпути до нас, -- ответили с запасного аэродрома.
     -- Как вы меня собираетесь сажать? -- спросил Владимир.
     -- С небольшим доворотом. Постараемся вывести на полосу точно.
     Просветов внизу  становилось  все  больше. И  это успокаивало,  ибо,  в
случае если бы пришлось катапультироваться, он сумел бы направить самолет на
пустой,  незаселенный  участок.  Мысль  об  этом  пришла  ему  сейчас  почти
подсознательно.
     -- Туман у вас есть? -- спросил Владимир.
     -- Отдельные полосы. Но мы включим все освещение. Вы сядете! -- заверил
его запасной аэродром.
     "Я должен  сесть! -- машинально про себя  подтвердил  Владимир. -- Надо
просто быть свиньей, чтобы бросить эту умную, послушную машину. Бросить и не
попытаться ее спасти! Она ведь вся в моих руках!"
     "Сколько же еще  осталось  до  вас?" -- хотел спросить Владимир,  но не
спросил.   В   кабине   зажегся   еще   один   красный   сигнал.   Последний
предупреждающий.  Топлива  осталось  совсем немного, лишь в расходном бачке.
Дотянуть до  запасного  аэродрома -- уже нечего  и думать, и  надо  было или
немедленно садиться, или  прыгать. Прыгать очень не хотелось, но и  садиться
было некуда: И вдруг Владимира осенило: а шоссе?
     Он только что пролетел над ним. Отдельные участки его  было .a"%i%-k, и
он неплохо разглядел  их.  Машин  на них было немного: Владимир  молниеносно
вспомнил все это, а руки его уже делали свое дело. Машина с разворотом пошла
на снижение.  В  наушниках снова  раздался  голос  с запасного аэродрома. Но
Владимир уже ничего не слышал. Он весь превратился сейчас в зрение. Где была
она,  эта узенькая лента асфальта, которая могла спасти машину!  Проглядеть,
проскочить  ей он не имел  права. И он ее нашел. И сразу  же  включил фару в
посадочное положение. Луч, как ракета, рванулся вперед и заскользил по белым
пятнам  тумана,  по черным клочкам земли.  А вот и асфальт.  Участок, на его
счастье, оказался ровным,  словно  специально выпрямленным для этого случая.
Но впереди, навстречу ему, двигалось несколько машин. "Ничего. Перетяну"  --
подумал Владимир. И в тот  же момент заглох двигатель. И  если  бы теперь он
даже и захотел, катапультироваться было уже поздно.


     Около часу  ночи с аэродрома в квадрате "Д" сообщили на КП в Есино, что
Сто второй на посадку не вышел и связь с ним неожиданно оборвалась.
     На КП поняли: не дотянул.
     --  Какая у него была высота, когда он говорил с вами последний раз? --
спросил руководитель полетов.
     -- Примерно двести пятьдесят, -- ответили с запасного аэродрома.
     --  Вполне  можно  было  катапультироваться,  --  больше  себе, чем уже
кому-либо другому, сказал руководитель полетов.
     -- Так, может, он и катапультировался? -- спросил Бочкарев.
     -- Будем надеяться, что так оно и есть, -- ответил руководитель полетов
и снова запросил аэродром в квадрате "Д": -- Где он был в тот момент?
     Ему  сообщили  координаты  района.  Руководитель  полетов  передал   их
штурману наведения. Тот сейчас же обвел на карте небольшой район.
     -- Населенных пунктов много? -- спросил руководитель полетов.
     -- Слава богу, нет, -- ответил штурман.
     -- А если? -- пожелал уточнить руководитель.
     -- Два каких-то заводишка, естественно,  с поселками. И совхоз  с тремя
усадьбами.
     Руководитель полетов сообщил о случившемся в Москву.
     Все,  кто был  в это время  на КП, с  нетерпением  ждали  окончания его
переговоров, будто Москва могла сообщить нечто утешительное. Но руководитель
полетов, положив трубку, сказал коротко:
     -- Приказано немедленно начать поиски.
     -- Да, но ведь, возможно, все обошлось благополучно, -- не желая верить
в трагический исход, возразил Окунев.
     -- Разве только для него, -- мрачно заметил Жердев. -- Он-то, может,  и
выбирается  сейчас откуда-нибудь  из лесу. А от машины, точно, и заклепок не
соберешь. У меня сердце чувствовало:
     --  Ты. Филиппыч, как  та  старая  бабка!  То  тебе  кажется,  то  тебе
слышится: -- вздохнул  Заруба. -- Будто он к теще  на  блины  летел:  Он  же
задание выполнял.
     Жердев  отмахнулся  от  него,  как  от  назойливой  мухи.  Он переживал
случившееся  больше  всех. Он  знал,  с чего надо  начинать  поиски,  и стал
звонить в дежурное подразделение.
     Сергей, с того момента как Владимира перенацелили на соседний аэродром,
пребывал  в  каком-то  странном  оцепенении.  Он  понимал  всю   серьезность
сложившейся ситуации и в то же время упорно  не хотел допустить мысли, что с
Владимиром  может что-то случиться. Владимир  был  прекрасно подготовлен как
летчик, это он знал по отзывам многих его начальников, смел, в конце концов,
удачлив: И думать, что так вот, раз-два --  и крышка: Да ему такое просто  в
голову не  могло прийти! Но время бежало. Потом оно мчалось. Потом понеслось
как вихрь, и счет его пошел на  секунды. А эыир молчал. И Сергей  не говорил
ни  слова.  А все  рядом  что-то говорили, высказывали. И  чем  позднее, тем
резче.  Люди  нервничали.  И он тоже нервничал. Но внешне не показывал этого
никак, разве только курил не переставая одну a(# `%bc за другой.
     Оцепенение вдруг прошло, когда Жердев заговорил по телефону.
     -- Я тоже поеду, -- сказал тогда Сергей.
     -- Куда? -- остановил его Бочкарев.
     -- Поеду искать.
     -- Мы все поедем, -- сказал Бочкарев.
     На  КП зазвонил другой, как его называли, местный телефон.  Сначала все
решили, что кого-нибудь, как чаще  всегда  и бывало, разыскивают  домочадцы.
Поэтому к  телефону  никто не хотел  подходить. Потом трубку снял штурман  и
почти сердито спросил:
     --  Ну кого вам? -- и почти сейчас  же переспросил  еще недовольней: --
Какая милиция?
     Он вдруг замолчал, и все увидели, как  медленно расплылось  его лицо  в
широкой улыбке.  Штурман задал тому, кто  был на  другом конце  провода, еще
несколько вопросов и, положив трубку на рычаг телефона, крикнул:
     -- Сел он на шоссе!
     Снаряд, разорвавшийся за окном, не произвел бы такого эффекта, как этот
крик.  Все  бросились к  Сергею, что-то кричали,  хлопали его  по  спине, по
рукам, будто он совершил эту  невероятную посадку. Только Жердев, просветлев
от радости, остался сидеть на своем месте. Сидел, не переставая повторять:
     -- Ну, дает сосед! Ну, дает!
     Наконец общий гвалт перекрыл голос руководителя полетов:
     -- Да расскажи же толком, где он?
     Все сразу замолчали. И штурман  доложил. Звонили с поста ГАИ. Сообщили,
что звонят по просьбе летчика капитана Кольцова. Машина целехонька. Он цел и
просит  побыстрее  привезти  горючее.  Он взлетит,  как  только  заправится.
Милиция гарантирует при взлете полную безопасность.
     -- Одним словом, дело за нами, -- закончил штурман.
     -- Не тут-то было, --  усмехнулся руководитель полетов. --  Как  бы  не
стало взлетать трудней,  чем  садиться. Послушаем, что  скажет Москва. И  он
передал в Москву новое сообщение, со всеми известными ему подробностями.
     Москва,  как  и  предполагал  руководитель  полетов, ответила, что  она
должна подумать и  посоветоваться с  кем  надо,  прежде  чем решить  вопрос,
возвращаться ли спарке самостоятельно или на буксире, за тягачом.
     --  Ее же надо тогда демонтировать, снимать крылья, -- сразу настроился
на деловой лад Жердев.
     -- Снимем. Было бы что снимать, -- ответил руководитель полетов.
     Часа через  полтора  Москва дала  четкие  указания:  создать  комиссию,
которой выехать на  место посадки и  там  решить, каким  способом возвращать
спарку на свой аэродром. Всех присутствующих на КП это почему-то рассмешило,
хотя указание было вполне разумным.  Но смеялись, очевидно, потому, что всем
просто было весело.
     Пили кофе. Без конца курили. До рассвета никто и не подумал о сне. А на
рассвете  две машины  --  одна  с  комиссией, другая,  на всякий  случай,  с
бригадой  техников  -- и  заправщик топливом двинулись  из  Есино на  шоссе.
Сергей вначале тоже хотел поехать, но его отговорил Бочкарев.
     --  Что  вам  там  делать?  --  резонно  спросил  он. --  Только  время
потеряете. Лучше отдохните.
     Сергей  послушался.  Практически  пользы он  действительно  не  мог там
принести  никакой. Мог там задержаться. Возможно, даже до вечера. А утром  в
Есино могла приехать Юля. Она ведь обещала. Да и Занду надо было выгулять. И
Сергей  остался и  пошел домой.  Уснул  он скоро.  И спал  так  крепко, как,
казалось, не спал  никогда.  Но едва над  городком послышался гул  самолета,
немедленно поднялся  на ноги и, натянув  на ходу пижамные брюки, выскочил на
балкон. Аэродрома с балкона не было  видно. Мешал соседний дом.  Но все пути
подлета к  нему просматривались  как на ладони.  Сергей, хоть и  щурился  от
яркого солнца, сразу нашел в небе спарку.
     Владимир заходил на посадку. Вышел  на полосу и уверенно нырнул вниз по
крутой глиссаде.  Сергей  вернулся  в комнату, взглянул на часы.  Было ровно
десять.  Он  спал не  больше  трех часов,  но чувствовал себя отменно бодро,
полным свежих сил, был в великолепном настроении. Да и как могло быть иначе!
     Владимир вернулся живым и здоровым -- он в этом уже не сомневался,  как
не сомневался и в том, что брат сделал интересные снимки -- дешифратор на КП
подтвердил  это.  После  угрюмой  непогоды  снова  светило  теплое, ласковое
солнце.
     Сегодня он должен был увидеть Юлю.
     Сергей быстро оделся, схватил из холодильника  кусок колбасы, со  стола
булку и, жуя на бегу, поспешил встречать Владимира.
     Когда  он появился  на  аэродроме, спарку  уже  затягивали в  ангар.  А
Владимир,  окруженный   со  всех  сторон  друзьями,   о   чем-то   оживленно
рассказывал. Сергей еще издали услышал его голос.
     -- Ну,  думаю, если этот несчастный самосвал хоть  малость притормозит,
вмажу  я ему прямо в  лоб, -- возбужденно говорил  Владимир. -- Я-то сделать
уже  ничего  не могу. Нос задрал до предела. Вот-вот сорвусь: А он, конечно,
очумел. На него небо валится.  То вправо возьмет,  то влево. Но проскочил. С
меня как воз свалили. Ручку вперед! Чувствую, сел: Сразу выбросил парашют --
и на  тормоза.  Ну, думаю,  теперь  только бы шоссе не вильнуло. А  то через
кювет и... прямо в дамки!
     Сергей слушал  и не верил своим ушам. Ему  казалось, Владимир  вернется
выжатым как лимон от напряжения и усталости.  Не могло не потрясти  человека
то, что произошло ночью в воздухе. Не могли бесследно пройти перенесенные им
психологические  и  физические  перегрузки. А Владимир рассказывал  обо всем
случившемся, как  о занимательной  прогулке.  Сергею даже подумалось, что он
бравирует.  Но  Владимир  был  совершенно  искренен и  с тем  же  оживлением
рассказывал уже о каком-то милиционере.
     -- Спарка остановилась,  а  мне  вылезать неохота.  Рукой пошевелить не
могу. Вот-вот кто-нибудь под  крыло влетит -- а не могу. Вдруг слышу: стучат
по кабине.  И  голос  там,  за бортом:  "Товарищ,  вы  живы?" Ну,  тут-то я,
конечно, встрепенулся. Фонарь -- на сторону. Выглядываю -- орудовец.
     -- У тебя, естественно, по привычке  поджилки  затряслись,  --  пошутил
кто-то.
     Все захохотали.
     -- Ни будь-будь! -- поклялся  Владимир. -- Ты, говорю, откуда взялся? А
он, оказывается, за мной, как за нарушителем, километров десять гнался. Как,
говорит, увидел,  что вы дорогу осветили, так тоже  мигалку включил,  сирену
включил --  и за вами. Чем, говорит, вам помочь? Перекрывай, говорю, дорогу,
а то сейчас мне все крылья поотшибают. Он,  не  долго  думая, свою канарейку
поперек шоссе -- раз! А с другой стороны факел бензиновый -- два!
     И тут Владимир увидел брата.
     -- И ты  уже не спишь? -- направился  он к нему, расталкивая окружавших
его людей.
     -- С тобой уснешь, -- добродушно проворчал Сергей.
     --  А что  такого? Покрышкин  на дороги  запросто  еще  во время  войны
садился.
     -- Так ведь то Покрышкин! -- заметил Сергей.
     -- Так ведь сейчас-то проще, не стреляют! -- засмеялся Владимир и вдруг
закрыл глаза руками, растер лицо и вздохнул тяжело и устало.
     --  Иди-ка  ты спать, --  посоветовал  брату  Сергей  и  только  сейчас
заметил, какие у него воспаленные, красные глаза.
     --  Доложу  на КП  и  пойду,  -- согласился  Владимир. -- Это, кажется,
последнее испытание было?
     -- В этой серии -- да.
     -- А следующая когда?
     -- Не скоро. Еще надо придумать, как ее проводить.
     -- Так, может, я пока в отпуск смотаю?
     -- Наверно, можно. Я скажу Бочкареву, чтобы он сегодня же /%`%#.".`(+ с
шефом.
     --  Скажи, -- кивнул Владимир и  пошел через  поле  к командному пункту
нетвердой, непривычно обмякшей походкой.
     В ангаре со спарки сняли катушки с отснятой пленкой. Бочкарев  повертел
их, потряс над ухом, задумчиво проговорил:
     -- Дорогая штука получается:
     -- Случай. Непредвиденный случай, -- заметил Окунев.
     --  Э:  милый  вы  мой,  Олег  Максимович,  какой  уж  там  случай!  --
скептически  поморщился  Бочкарев.  --  Да  вся  история науки  полна  таких
случаев. И  что в данных ситуациях особенно парадоксально: ошибаются одни, а
расплачиваются  за  них  другие.  А   Владимир,  я  скажу,  божьей  милостью
испытатель! Это талант. Да еще какой! Жалко будет с ним расставаться.
     -- Почему расставаться? -- удивился Заруба.
     Бочкарев сделал  вид, будто  не расслышал вопроса.  Только оглядел  всю
группу и сказал:
     -- Ладно, пойдемте к себе. У нас свои дела.
     И  все  пошли в  инженерный дом. У самого подъезда Сергея взял под руку
Заруба.
     --  А  чего ради  он решил  с Володькой прощаться? -- указав в  сторону
Бочкарева взглядом, спросил он.
     Сергей  догадался,  в чем  дело,  но в ответ лишь  неопределенно  пожал
плечами.
     -- Он думает, Володьку  отстранят от полетов? -- продолжал допытываться
Заруба.
     -- Не знаю. Ничего не знаю, -- буркнул Сергей и вошел в подъезд.
     В  помещении  все  разошлись  по  своим  рабочим  местам.  Но  Бочкарев
неожиданно попросил всех сесть поближе, как это  обычно бывало на  служебных
совещаниях. И еще он сказал:
     -- Курите, пожалуйста, -- и закурил сам. Но поскольку он делал это лишь
в исключительных случаях, все насторожились.
     --  Друзья, -- сказал Бочкарев, глядя куда-то  в  пол, -- я  прощаюсь с
вами. Я только что разговаривал с шефом и получил команду  выехать в Москву.
Приказ  о моем назначении на новую работу подписан еще неделю назад, но  шеф
просил довести эту серию испытаний  до конца. Я довел. Теперь все. Поверьте,
мне очень трудно расставаться и с вами, и с КБ, и с работой, которой я отдал
почти  полжизни. Но это  надо, как говорят, для пользы дела. Временно группу
возглавит Сергей Дмитриевич. Желаю вам успехов, друзья.
     Бочкарев приподнял  рукав  кителя и долго смотрел  на свои  часы. Потом
заговорил снова:
     --  Пойду  собираться.  В  половине  третьего  придет  машина.  Кстати,
наконец-то привезут  снимки. Кажется, шеф понял,  что здесь  для работы  они
тоже  нужны.  А  в  час  всех прошу ко мне  отобедать.  И  Владимира, Сергей
Дмитриевич, непременно пригласите. Непременно. И Жердева.
     И он ушел. А они остались. Как сидели,  так и остались сидеть. Молчали.
Курили. Нарушил раздумье Заруба.
     -- Значит, состоялось. А я думаю, чего ради он про какое-то расставание
с  Володькой  сегодня ляпнул?  Жаль:  -- ни  к  кому не обращаясь, задумчиво
проговорил он.
     -- Да: про него не  скажешь: давай-давай,  может, без тебя лучше будет,
-- в тон ему продолжил Окунев.
     --  Не скажешь, --  согласился Заруба. --  А  интересно, он это сам  от
начала до конца или все же шеф руку приложил?
     -- Какая разница, -- отозвался Сергей.
     -- Не скажи. Потому как надо вперед смотреть.  И если  он сам,  то дело
одним чередом пойдет. А если не сам -- то жди, как говорят мои земляки, чего
не трэба.
     -- Остап прав, -- подтвердил Зарубу Окунев.
     Сергей и сам отлично  понимал  все. И сам, еще гораздо раньше, чем они,
думал о том же самом и точно так же, как они. Но обсуждать их будущее он  не
хотел. Ему вдруг стало неприятно от мысли, что его друзья еще, чего доброго,
заподозрят его в  каких-нибудь  корыстолюбивых  помыслах.  Ведь как-никак, а
старшим, хоть и временно, h%d теперь назначил его.
     -- Как бы оно ни пошло, а  делать его нам, -- сказал он. -- И только мы
знаем, как его делать лучше.
     Сказав это, он поднялся из-за стола, достал из своего сейфа  чертежи и,
разложив их, приступил к работе. Остальные присутствовавшие последовали  его
примеру.
     Он  не преувеличивал, когда  говорил, что только  они знают,  как лучше
делать  или,  уже  теперь точнее, как  лучше заканчивать  совместно  начатую
работу.  Все  задуманное  им  по  переделке   объектива  "Фотона"  было  уже
выполнено:  рассчитано, проверено,  вычерчено. И уже надо  было везти все  в
Москву, показывать Александру  Петровичу, техническому  совету,  утверждать,
делать  опытный образец и снова  испытывать. Еще несколько дней назад Сергей
радовался  тому,  что эту  работу, как и  обычно,  провернет Бочкарев. Потом
расстроился,  когда понял,  что  Бочкарев  уйдет  раньше.  А сегодня, именно
сейчас,  смотря на чертежи,  неожиданно решил: будет даже лучше,  если новую
схему КБ представит он сам.
     Мысль эта с  каждой минутой укреплялась в нем  все сильней.  Да, он  не
хуже Бочкарева сумеет защитить новую их работу, так как львиная доля ее была
сделана   им.   Да,   он   даже  лучше,  чем   Бочкарев,   докажет  шефу   и
научно-техническому совету  ее  перспективность.  И было очень  кстати,  что
раньше, чем  поедет в Москву, он  покажет эту работу Юле. Для  него это было
даже  важно.  Он  всегда  очень  высоко  ценил  ее объективность. Она  умела
смотреть вперед и никогда не  цеплялась  за старое. Сергей  знал  наверняка,
если она, посмотрев на схему взглядом свежего человека, одобрит ее, его силы
в Москве удвоятся.
     Примерно через час, сделав, очевидно,  все  необходимые  приготовления,
Бочкарев вернулся  и  как  ни в чем не бывало включился в общую работу.  Они
трудились  плодотворно.  Даже  лучше, чем  в обычные дни,  ни о чем почти не
разговаривали,  разве  что по  делу, ибо о  постороннем  говорить никому  не
хотелось. А в четверть первого Бочкарев так же просто, как будто ничего и не
предстояло, сказал:
     --  Я   пойду   посмотрю,  все  ли  там  в  порядке.   И  жду  вас.  Не
задерживайтесь.
     И ушел, на сей раз навсегда ушел из инженерного дома.
     --  Придем   точно,  --  пообещал  Сергей  и  позвонил  Владимиру.  Еле
дозвонился и еще с большим трудом объяснил ему, сонному, зачем надо вставать
и куда идти.
     Владимир долго мычал в ответ что-то несуразное, а потом вдруг объявил:
     -- Ладно. Мы с Филиппычем придем. Он Бочкарева очень уважает.
     За  обеденным  столом было  оживленно,  и  говорили поначалу обо всякой
чепухе. Вспоминали  в основном смешные истории из жизни  КБ,  людей, которые
когда-то  в нем работали и которых Сергей знал  лишь понаслышке.  Вспомнили,
как  впервые  сам  Кольцов-старший появился в  КБ, о его  докладе и какое он
тогда произвел на всех впечатление. Почему-то  теперь об этом вспоминали как
об истории тоже довольно веселой.  Потом незаметно сосредоточились на делах,
на том, что предстояло сделать в самом ближайшем будущем.
     -- Я  вам не  советую  ждать,  когда  вас  вызовут в  Москву, -- сказал
Бочкарев Сергею. -- Позвоните сами завтра же. Конечно, обо всем могу сказать
ему и я. И сегодня  же. Но поверьте, будет не тот эффект.  Надо знать нашего
Главного.
     -- Но ведь он может отреагировать на все по-своему, -- заметил  Сергей.
--  Потребует  провести  еще  какие-нибудь  испытания.  Дополнительные.  Или
повторные.
     -- Может, -- согласился Бочкарев. -- Но, в общем-то, это все ерунда. Не
нужны ни те ни другие. Картина ясна.
     -- И у меня отпуск по графику, -- напомнил Владимир. -- Сколько же  мне
еще тут из-за вас загорать?
     --  Еще один повод быть настойчивей, -- согласился Бочкарев. -- Так что
добивайтесь.
     "В конце  концов,  какую-то  помощь окажет  и  Юля.  С ее  мнением тоже
считаются.  И  важно, чтобы  работа ей  понравилась",  --  подумал Сергей  (
взглянул  на часы.  Время прошло удивительно незаметно.  И было уже половина
третьего. И  вот-вот  уже должна  была  прийти  машина, но почему-то  она не
появлялась. Сергей смотрел теперь не только на часы,  но и на стоянку  возле
инженерного  дома.  Он  был  уверен  -- машина подойдет  именно туда. И  она
подъехала с опозданием на  час. Но  Сергей на  какой-то момент  отвлекся  от
своего наблюдения, и машину первым увидел Бочкарев. Увидел и объявил:
     -- Ну, вот и карета подана. А вот и наша Ирочка.
     Сергей не поверил  своим  ушам.  А Бочкарев и почти  все присутствующие
выбежали на балкон и дружно закричали:
     -- Ирочка! Давай сюда. Мы все тут!
     Ирина оглянулась  на крик, приветливо помахала всем каким-то пакетом  и
быстрым шагом направилась к гостинице.
     --  Хорошо живете, -- сказала она, когда через несколько минут вошла  в
номер.
     -- А ты почему опоздала?
     -- Почему ехала так долго? -- посыпались на нее нарекания.
     --  Я вообще приехала случайно. Юля  должна была ехать.  А она  в самый
последний  момент решила  пойти на просмотр польской моды,  -- оправдывалась
Ирина.
     И опять Сергей не мог поверить тому, что слышал. Ведь Юля же обещала! И
он ждал ее. Очень ждал. Она была ему необходима как воздух!
     Его  мысли   будто  прочел  Заруба.  Добродушно  улыбаясь  и  почему-то
поглядывая на Сергея, он заметил:
     -- Наша Юля, как всегда, верна себе: Тем более польские моды!
     Он  сказал  это  тепло, и все,  выслушав  эти  слова, тоже заулыбались,
потому что, в общем-то,  к  Юле относились очень хорошо  и охотно многое  ей
прощали, как прощают шалости детям.
     -- Вы, кажется, что-то нам привезли? -- спросил Бочкарев Ирину.
     -- Да. Снимки, -- ответила Ирина и передала ему пакет.
     -- Прекрасно, -- сказал Бочкарев и в свою очередь передал пакет Сергею.
-- Прекрасно. Присаживайтесь к столу, закусывайте -- и поехали.
     -- Я остаюсь, -- сказала Ирина.
     -- Как? -- удивился Бочкарев.
     -- Шеф нашел для меня еще одно дело. Я останусь тут до утра, а утром за
мной придет машина, -- объяснила Ирина.
     -- А: тогда  другой разговор. Тогда занимайте  мой номер и будьте здесь
полноправной  хозяйкой.   Телевизор   работает   исправно,   приемник  тоже.
Располагайтесь и отдыхайте, -- гостеприимно предложил Ирине Бочкарев.
     Через полчаса, предупредив администрацию гостиницы,  что номер остается
за  сотрудником КБ Ирины  Власовой, Бочкарев стал прощаться.  Все  поднялись
проводить его до машины. Но он попросил:
     -- Оставайтесь, товарищи, отдыхайте. Тем более сейчас начнется передача
со стадиона. Меня проводит Сергей Дмитриевич.
     -- Конечно, конечно, -- подтвердил Сергей. -- Давайте чемодан.
     Странное  это  было прощание.  Бочкарев  проработал в коллективе многие
годы.  С сегодняшнего  дня  их пути  расходились. А не  было,  почти не было
сказано друг другу никаких напутственных слов, никаких пожеланий. А  ведь  к
Бочкареву все относились с  большой симпатией, его уважали и как начальника,
и как доброго, отзывчивого человека. Сергей чувствовал: происходит что-то не
так,  проявившаяся  неожиданно  сдержанность  не случайна.  Но чем она  была
вызвана,  понять  не  мог. Ему  доводилось  и  раньше  наблюдать  скупые  на
проявления  чувств  сцены  расставания  однополчан.   Офицеры   уходили   на
повышение,  уезжали к новому месту службы, на учебу. И всегда он был склонен
относить  это на  счет некоторой суровости,  присущей  вообще  всему  укладу
воинской жизни. Но в  данной ситуации дело было, пожалуй, в другом. Бочкарев
сам вдруг высказал ему по данному поводу свои соображения.
     -- Чувствую я, обиделись на меня наши товарищи, -- сказал он, когда они
вышли  из  гостиницы.  --  Поняли   все  так,  что  я  вас  бросил  в  самый
ответственный момент.
     -- Об этом никто не говорил ни слова! -- категорически возразил Сергей.
     -- Неважно. Думают так. И ошибаются. Не под  тем  углом смотреть на все
надо. Ну да ладно. Пойду, -- с грустью проговорил Бочкарев и взял Сергея под
руку. Они остановились.  -- Давайте закурим, -- предложил Бочкарев.  Долго и
старательно разминал  потом  сигарету, прикурил, глубоко затянулся несколько
раз. -- Очень мне было приятно с вами работать, Сергей Дмитриевич. Смотрел я
на вас и радовался, -- проникновенно продолжал он. -- Ум у вас светлый. Душа
чистая.  Характер легкий, общительный.  Одна беда и  для  вас  и  для  дела:
защищенности маловато.  Скромны вы  очень. Почти застенчивы, как  девица. Не
обижайтесь,  что  я  вам  это  говорю.  Я  искренне.  Для вашего  же  блага.
По-отцовски.  Я думал, как  вам укрепить  свои  позиции. И  пришел к выводу:
обретайте общественный вес. Обрастайте им. Вы слишком увлечены своим делом и
как-то самоустранились  от общественной жизни. Это  неправильно. Вас  должны
знать. Вы должны быть на виду. Выступайте. Пишите:
     -- Когда? -- неожиданно даже для самого себя прервал его Сергей.
     --  Не  знаю,  --  откровенно  ответил  Бочкарев.  --  Знаю  только  --
непременно надо. Непременно. У вас много друзей. А  будет  еще больше. В сто
раз больше.  И  в  сто раз вы будете сильней.  И тогда: тогда загородить вам
дорогу, заставить вас свернуть с выбранного пути будет  очень, очень трудно.
Если только вообще будет возможно.
     Сергей сердечно за все поблагодарил Бочкарева.
     -- Мне будет  очень  не хватать  и  вас  и вашего опыта, --  откровенно
сказал он.
     -- Не огорчайтесь.  Опыт придет. Это дело наживное,  --  подбодрил  его
Бочкарев.
     Они  еще  поговорили  немного,  и Бочкарев,  крепко пожав Сергею  руку,
уехал.
     Проводив  машину  взглядом, Сергей вернулся в гостиницу. Эта маленькая,
последняя часть их прощания разволновала его больше, чем  вся предыдущая. Он
даже  о Юле на какое-то время забыл.  В  коридоре  он встретил  Владимира  и
Жердева.
     -- Куда спешите? -- остановил их Сергей.
     Владимир не ответил  ничего. Но  и так было ясно, что он не  доспал, не
отдохнул как следует и думает сейчас только об одном: поскорее домой --  и в
постель. А Жердев, справедливо  посчитав свою задачу выполненной, откровенно
ответил:
     -- Так ведь работы полно. Да и ваши тоже уже делом занялись:
     Сергей не стал настаивать, чтобы они вернулись.
     -- Ладно, -- примирительно проговорил он и зашел в номер.
     К  его удивлению,  большой стол,  за  которым  только  что  сидела  вся
компания и который сплошь  был уставлен тарелками  и блюдцами,  оказался уже
пустым. И снова покрыт скатертью. А на  ней лежала кипа фотоснимков, которые
внимательно разглядывали Заруба и Окунев.
     -- Вот так да!  Быстро, однако, вы  закруглились, -- недовольно  сказал
Сергей.
     -- Закруглились? Шутите,  парниша,  -- не отрываясь от снимков, ответил
Остап и указал взглядом куда-то в угол комнаты.
     Сергей  посмотрел  туда же и только сейчас заметил,  что все оставшиеся
закуски были перенесены на маленький журнальный столик, стоявший в углу.
     -- О, виноват! --  извинился  он,  подошел  к столику,  наполнил  вином
четыре фужера и  позвал всех. -- Давайте выпьем. Все же чертовски жалко, что
Бочкарев осуществил-таки свою задумку.
     Ирина, Остап и Олег подошли к столу, подняли фужеры, но никто из них не
ответил Сергею. Даже  Ирина промолчала, никак не высказав своего отношения к
этому событию.
     "Значит, точно обиделись",  -- подумал Сергей  и на  сдержался,  сказал
снова то, о чем думал:
     -- Жалко. Очень жалко. И вы еще все  почувствуете, как нам будет его не
хватать. Ну что снимки?
     На эту тему охотно заговорили все.
     -- Ты прав: все дело в объективе,  -- сразу высказался Олег. -- И очень
хорошо, что у нас уже готов новый его вариант.
     -- Поезжай завтра же в Москву и толкай его там. И пока не  протолкнешь,
можешь назад  не  возвращаться.  Здесь тебе делать уже нечего, --  по-своему
продолжил мысль Олега Остап и добавил: -- Да и нам, пожалуй, тоже.
     -- Ну, это вы напрасно так думаете, -- усмехнулась вдруг Ирина.
     --  Нам  действительно  пока больше здесь делать  нечего, -- подтвердил
сказанное Остапом Олег.
     -- Это вам  так кажется, -- не сдавалась  Ирина.  Она взяла свою сумку,
достала из  нее  небольшую  папку,  раскрыла  ее и  извлекла  на  свет пачку
каких-то  карточек.  --  Тут  вопросы, на  которые  шеф  непременно  требует
ответов. Он сказал, чтобы я без них не возвращалась.
     --  Вопросы?  --  даже присел  от неожиданности  Остап  и потянулся  за
карточками. -- Заниматься этой мутью?
     Но его опередил Олег. Взяв карточки и быстро прочитав несколько из них,
он неожиданно спросил:
     -- А кто их придумал, эти вопросы?
     -- Руденко, -- ответила Ирина.
     -- Разве он в Москве? -- удивился Сергей.
     -- Уже давно.
     -- И судя по этим вопросам, собирается серьезно заняться "Фотоном",  --
заметил Олег.
     -- И п---моему, уже занимается, -- подтвердила это предположение Ирина.
     Сергей совсем вдруг отрешенно махнул рукой, словно хотел сказать: "Ну и
на здоровье! И дьявол с ним,  пусть занимается".  А Остап так же  неожиданно
засмеялся и хлопнул себя по лбу.
     -- Вот и понятно, почему так быстро отвалил Бочкарев! -- объявил он.
     -- Почему? -- снова насторожился Сергей.
     Остап сокрушенно вздохнул,  давая друзьям понять всем своим  видом, что
ему их жаль просто до слез.
     -- Володькина Занда и та уже давно все сообразила, -- сказал он.
     -- Даже наверняка. Особенно  если  ты уже обсудил с ней этот вопрос, --
усмехнулся Окунев. -- А нам, может, все-таки объяснишь?
     --  А  чего  тут   объяснять?   То,  что  не  получилось   весной,  шеф
проворачивает  снова:   Бочкарева  за  дверь,  а   Руденко   на  его  место.
Приготовьтесь встречать новое начальство. Лично я предлагаю  по этому поводу
запасти пиво. Они, Игорь Тарасович, пивко обожают:
     Сергей скептически покачал головой.
     -- Не думаю. Бочкарев сам  говорил, что уходит по собственному желанию.
Кривить душой он бы не стал.
     --  И я  не утверждаю, что  шеф его выжил или тем более выпроводил,  --
пояснил  свою мысль Остап.  -- Наш шеф человек не подлый. И даже не вредный.
Он просто не стал  его задерживать. Хочешь уходить? Уходи. Дуй, лышенько, на
все четыре стороны. Тем более что в данный момент шефу это выгодно, ну прямо
дальше  некуда!  Поясняю почему.  Весной  он его  вроде куда-то переводил. А
теперь Бочкарев  сгинул вообще. И  должность начальника группы освободилась,
так сказать,  тоже  сама  по себе. Ну на кой  ляд шефу  его  держать дальше?
Мыслей  выдающихся Бочкарев  уже давно не  подавал, а спорить с шефом всегда
был горазд. А  Руденко и мыслишку дельную может  подкинуть и хвост  у него в
любое время между ног.
     Закончив свое выступление, Остап окинул друзей взглядом победителя.
     -- Каково обоснование? -- осведомился он. -- Научно? О!
     Друзья молчали. Очень было  похоже, что он прав. Возражать ему не имело
смысла. А Сергею и вообще продолжать  эту тему было неприятно. К  тому же он
неожиданно ощутил  голод.  Вспомнил, что,  пока  сидели за  столом вместе  с
Бочкаревым, почти ничего не ел. И только пил, потому  что хотел  успокоиться
после всех волнений, да и время хотел поскорее прогнать, так как ждал Юлю.
     -- Есть я, братцы, захотел! -- виновато улыбаясь, признался Сергей.
     -- И очень кстати! -- словно ждал этого, обрадовался Окунев. --  Садись
и заправляйся. А  меня  давно уже на боковую тянет. Ночь-то сегодня почти не
спали.
     -- Да уж что и говорить:  ночка была  веселая, -- согласился Остап.  --
Закруглиться я, пожалуй, тоже готов.
     -- Что ж, я один останусь? Может, еще: -- запротестовал было Сергей.
     Но его остановил Окунев.
     -- И не один, а с Ириной. Да и устали мы, ей-богу, не на шутку.
     --  Эх вы, слабаки! -- добродушно улыбнулась Ирина. -- Подумаешь  тоже,
ночь не  поспали! Ладно.  Забирайте карточки и отправляйтесь. Ему и со  мной
скучно не будет.
     --  Какая уж скука, --  в  тон ей ответил  Остап  и, собрав  карточки с
вопросами, вместе с Окуневым вышел из номера.
     Сергей  проводил  их  взглядом  и  подсел  к  столу.  Ирина  тотчас  же
устроилась напротив  него.  Она нашла для себя  маленькую табуретку, села на
нее,  поджав  колени к  подбородку  и обхватив  их  руками. Сергей  невольно
посмотрел на нее. Взгляды их встретились. Глаза у Ирины были широко открыты,
полны  необычайной  решимости и в то же  время  явной беззащитности.  Такими
Сергей не видел их никогда. Он сразу же все вспомнил: и то, что в свое время
ему рассказывал брат Ирины Евгений, и то, что недавно выслушал от Владимира.
Вспомнил и подумал, что, хотя он на самом деле был голоден как волк, а дома,
кроме колбасы,  ничего нельзя  найти,  ему все равно не  стоило  оставаться.
Ничего бы ровным счетом с  ним не случилось, если бы  и  на сей раз, как это
частенько бывало в  его холостяцкой жизни, он обошелся без настоящего ужина.
Но  соблазн,  враг человека, был  велик: Он остался. А теперь отступать было
уже поздно.
     -- Н-да:  -- невольно вырвалось у него. Он  положил вилку на  столик и,
пытаясь отвлечь Ирину  от ее мыслей и настроить на какую-нибудь другую тему,
на которую они  могли  бы поболтать  непринужденно, в  их  обычной  шутливой
манере, спросил: -- А вы сами-то почему не едите?
     -- Я не хочу, -- почти машинально ответила Ирина.
     -- Тогда давайте хоть выпьем, -- предложил Сергей.
     Ирина кивнула:
     -- Давайте.
     Но и  это она произнесла чужим, незнакомым Сергею голосом. Она взяла со
стола фужер и подняла его. Рука ее дрожала. Ему от всего этого тоже начинало
становиться  не  по  себе.  Он  отхлебнул  глоток  сладковатого   ароматного
венгерского  вина и  понял,  что  от  разговора  начистоту,  откровенного  и
серьезного, ему не уйти. Он  все равно  состоится не сегодня, так завтра.  А
раз так, то, очевидно, чем скорей, тем  лучше. И стало быть, от него надо не
уходить, а, наоборот, скорее его начинать. И он спросил:
     -- Что с вами, Ирочка?
     -- Ничего, -- ответила она и  добавила: -- А в  общем, я подумала, что,
если  бы  могла каждый раз быть  рядом  с вами, я была бы  самая  счастливая
женщина на свете.
     "Юля  этого мне никогда не говорила, -- отметил  Сергей. -- Никогда". И
ответил:
     --  Вы мало  меня знаете,  Ирочка. Я  большой зануда.  И малоинтересный
человек.
     Ирина неожиданно улыбнулась:
     -- Вы хотите меня разочаровать?
     -- Я правду говорю, -- нахмурился Сергей.
     -- Но это же не  имеет абсолютно  никакого  значения, каким вы кажетесь
самому себе. Важно, каким вы доходите до людей. И в данном случае до меня. И
напрасно вы говорите, что я вас мало знаю. Знаю достаточно и вас и о вас. Не
подумайте, я за вами не слежу. Но мне известен каждый ваш шаг. Сама вижу. От
шефа слышу. Друзья рассказывают. Юля делится. Ведь мы же вместе работаем, --
сказала Ирина, поставила фужер на столик, оперлась руками  о  свои колени  и
/.+.&(+ на них подбородок.
     "А что Юля-то знает обо мне? -- снова подумал  Сергей. -- Разве только:
в Москве я  или нет?" Ему захотелось поэтому сказать что- нибудь веселое. Но
он взглянул на Ирину и не сказал ничего. Не до шуток сейчас ей было. И он не
стал ее обижать.
     -- Я  почему-то решила, что мне всегда с вами  будет  легко. Но сегодня
мне трудно. Говорить трудно.  И чувствую я себя явно  не в своей тарелке. Но
это сейчас  пройдет. Должно  пройти!  -- уверенно сказала Ирина и  встала со
своей  табуретки.  Стиснув  виски  ладонями,  она  кругом  обошла   комнату,
остановилась  снова  возле  Сергея  и  очень  внимательно, почти  пристально
посмотрела на него.
     --  Вы устали, Сережа, -- участливо  сказала  она, и  во  взгляде у нее
снова появилось то тепло, которое почти никогда в нем не угасало.
     Сергей не ожидал,  что она вдруг заговорит о нем, и немного растерялся.
Но скоро понял: она сказала это искренне.  Внутренне она, как и обещала, уже
перестроилась, и с ней  опять можно  разговаривать  по-дружески откровенно и
непринужденно. И он ответил ей так же искренне:
     -- Устал как собака, Ирочка.
     --  Я  не  только о данном моменте  говорю, --  продолжала  она.  -- За
последние два года вас будто подменили. Вы становитесь угрюмым и молчаливым.
Я никогда не вижу вас расслабленным.
     Сергей с недоверием взглянул на нее.
     -- Правда?
     -- Этого не замечаете только вы.
     -- Но что же делать, Ирочка? Вы же знаете, как я и как мы все работаем.
     -- Знаю. Но не равняйте себя со всеми.
     -- Почему?
     -- Да потому, что они  и работают,  и  отдыхают. А вы только работаете.
Работаете везде: в КБ, в дороге, дома. Ваш мозг не отключается никогда.
     -- Это в какой-то мере естественно. Я помимо всего прочего вынужден еще
нагонять.
     -- Что?
     --  Время.  Не  скажу,  что оно было упущено. Но  сейчас, когда я,  как
говорится, дорвался до горячего дела, я должен за многое рассчитаться.
     --  Это я могу  понять, --  кивнула Ирина. --  Но  я никогда  не  пойму
другого. Для  чего  вы  помимо работы должны  брать  на  себя еще  целый ряд
мелких, докучливых  дополнительных нагрузок?  Ведь те минуты, когда вы могли
бы  хоть  ненадолго  принадлежать  себе,  вы  вынуждены  заниматься  всякими
хозяйственными делами. Вам не кажется это абсурдным?
     -- Кажется, -- согласился Сергей. И  поправил себя:  -- Иногда кажется.
Чаще же я об этом просто не думаю.
     -- И напрасно, -- сказала Ирина. -- А если бы задумались, то  наверняка
спросили бы себя: а почему, собственно, так происходит?
     --  Наверно,  иначе  нельзя.  Аз  есмь человек.  Мне надо  есть,  пить,
одеваться, следить за собой.
     -- Почему же обо всем этом думаете и заботитесь вы сами?
     --  Вот  вы о  чем, -- невесело, но  откровенно улыбнулся Сергей. --  К
сожалению, Ирочка, так сложилась жизнь.
     -- Неправда! -- категорически возразила Ирина.
     -- Так, Ирочка.
     --  Не  так!  --  снова возразила  Ирина.  -- Она,  к  счастью,  еще не
сложилась.  Еще только  складывается. Но складывается для вас и  ради самого
важного для вас -- вашей работы -- неумно.
     Она  задела   его  больное  место.  Сергей  умолк.  Ирина,  поняв  это,
заговорила быстро и горячо:
     -- Мне слишком близко и дорого все, связанное с вами. Вы даже не можете
представить, какой вы мне родной. И  мне  от вас ничего  не надо. Ничего!  Я
хочу  только  одного -- быть вам полезной. Я  хочу все " h( заботы взять  на
себя. Все! Слышите? И большие, и маленькие! И освободить вас от всего, чтобы
вы могли целиком  посвятить себя своему делу. Я хочу только  этого, и больше
ничего. Я вас люблю. Очень люблю. И совершенно не представляю себе, что могу
связать свою жизнь с кем-нибудь еще, кроме вас.
     Ирина  говорила долго.  Но  она  вдруг  словно отодвинулась куда-то  на
второй  план.  И голос  ее, хотя  она  стояла совсем рядом, уже  звучал, как
казалось Сергею, откуда-то издалека. Потому что он думал уже о своем.
     "Такого я не  слышал еще ни от кого,  -- почти вслух припоминал он.  --
Юля мне таких слов не говорила никогда".
     Ирина заметила его отсутствующий взгляд.
     -- Куда вы ушли? -- спросила она.
     Он ответил почти машинально:
     -- Я  тут. Просто это  очень  неожиданно.  И  у меня в голове все пошло
кругом.
     --  За вашу  голову я абсолютно  спокойна,  --  заверила его Ирина.  --
Другое дело, ваше сердце. Вот оно воистину слепое.
     --  Такое  оно,  наверно, не только  у  меня,  -- попытался  защититься
Сергей.
     -- Возможно, -- согласилась  Ирина. -- Но меня интересуете только вы. Я
знаю, вы любите Юлю.  Она восхитительна. Я с вами согласна. Даю вам слово, я
сама зачастую  любуюсь  ею. Но  она вас  погубит. И право, неужели  же  ваши
лучшие годы стоят всего лишь нескольких свиданий с ней?
     -- Почему свиданий? -- воспротивился Сергей.
     -- Только свиданий, -- подтвердила Ирина. -- Ибо ничего другого не было
и  не будет. И вы знаете это.  Но  так упрямо, я бы даже сказала, упорно  не
желаете признать это окончательно. Сереженька:
     Теперь  настала его  очередь ходить по комнате туда  и обратно. А Ирина
закурила и  снова  налила себе  вина.  Отпила  глоток  и поставила фужер  на
столик.
     --  А может, мне  ничего другого  и  не  дано? --  сказал  наконец  он,
остановился и тоже закурил.
     -- Вам? -- пытливо взглянула на него Ирина.
     -- Ну да. Мне.  Как говорят, не предназначено судьбой -- и баста! Живут
же на белом свете фатально невезучие личности! Может, я и есть одна из них!
     -- Если вы на самом деле так думаете, я бы,  на  вашем месте, гадать не
стала! -- решительно возразила Ирина. -- Куда проще и современней просчитать
все  это на ЭВМ. Заложите в нее все свои сомнения,  все  покаяния, и она вам
выдаст, чего ждать и на что надеяться.
     -- Тоже мысль, -- улыбнулся Сергей. Он  также отхлебнул  глоток вина  и
продолжал: -- Вы во всем,  Ирочка, правы и несколько раз больно укололи меня
этой правдой. Укололи и взъерошили. И  я сейчас, должно быть, очень похож на
ерша, которого вытаскивают из воды. По крайней мере, я сам себя ощущаю таким
ершом.  Но одного, окончательного и, пожалуй,  самого главного, суждения обо
мне я от вас сегодня  не услышал. Я не отрицаю: я люблю Юлю.  Хотя, конечно,
уже не так горячо и  самозабвенно, как это  было раньше.  Причин тому много:
время, большие и малые обиды, действительно почти полная бесперспективность.
Я все это отлично вижу и понимаю. Но  я объясню вам,  почему до  сих пор это
все не  закончилось разрывом. Да только  потому, что все  это  для  меня уже
перестало  быть главным. Меня  поглотила моя работа. И  если раньше  всякого
рода размолвки и неудовлетворенности мешали ее, этой работе,  то теперь даже
от них она стала  самым  лучшим  лекарством и единственным  спасением. Она и
только она обрела для  меня главный смысл. Она --  моя радость, мои  печали.
Она  меня и награждает, и казнит. Все  же  остальное,  ей-богу,  как-то так,
между прочим. Потому, хоть я и понимаю всю незавидность своего положения, не
рыпаюсь. Потому, Ирочка, даже на ваше предложение, которое, в общем-то, мне,
да и, наверное, хоть кому, и сниться не могло, я тоже ничего не отвечу.
     -- А вы и не отвечайте, -- разрешила Ирина.
     --  Но я надеюсь на ваше  благоразумие и очень  хочу верить,  что вы на
меня за это не обидитесь.
     -- Не обижусь, -- пообещала Ирина.  -- Я, в сущности, никакого ответа и
не ожидала. Вы ведь не трамвай. И вас сразу на другой путь не переведешь. Но
я хотела, чтобы вы подумали о себе. Подумали о своем будущем, и именно в том
плане, о котором только что говорила. И естественно, знали бы, какое место в
этой жизни могу занять я.
     Сергей поцеловал ее руку.
     --  Спасибо, Ирочка.  Наверно, другого такого дня,  как сегодня, в моей
жизни не будет.
     -- Пусть не будет, -- согласилась Ирина. -- Я даже хочу этого.
     Сергей снова поцеловал ей руку и вздохнул.
     -- О чем вы? -- спросила Ирина.
     -- Подумал, какая потрясающая жена вы были бы Володьке.
     Ирина чуть заметно улыбнулась.
     --  Вам была бы не хуже, -- сказала она и поднесла ему  свой фужер.  --
Давайте допьем его по глотку. День действительно неповторим. И не только для
вас.
     Через  несколько  минут Сергей  ушел. И уже  по пути  домой вспомнил  и
пожалел о  том,  что не расспросил Ирину  о делах в КБ.  Теперь это было ему
нужно. Но возвращаться он, естественно, не стал и решил: "Расспрошу обо всем
утром".
     Дома перед дверью  Сергей  негромко  позвал  Занду,  для того чтобы она
узнала  его,  не  лаяла  и  не  будила Владимира.  Собака  в ответ  радостно
взвизгнула. А Владимир, оказывается, и не думал спать. Он сидел на балконе и
курил.
     -- Ты же дрыхнуть собрался! -- увидев его, удивился Сергей.
     Владимир в ответ только махнул рукой и спросил:
     -- Говорили с Ириной?
     Сергей все понял. Конечно, Владимиру было не до сна.
     -- Говорили, -- ответил он.
     -- И что?
     -- Ничего. Как  и должно  быть, ничего. Разве только еще раз убедился в
том, что человек она необыкновенный: чистый и преданный.


     Утром   Сергей   внимательно   познакомился   с   вопросами  Руденко  и
категорически заявил:
     -- Я писать не буду.
     -- А кто же будет? -- пожелала узнать Ирина.
     -- Не знаю, --  ответил Сергей и указал на своих коллег. --  Может, вот
они.
     -- Я бы тоже не  стал, да с  шефом  ссориться неохота. Звание у  меня в
этом году выходит: Сами понимаете, -- честно признался Олег.
     -- Значит, вы напишите, -- поняла Ирина.
     --  Но  только о том,  что  сделано мною. Остальное  меня совершенно не
касается.
     -- Хорошо. А вы, Остап?
     -- Та  мне не все равно какая работа? Сказали, -- значит, сделаю. А эти
же очень о себе понимают,  -- кивнул Остап в сторону друзей и забрал у Олега
карточки.
     -- Ну вот и сиди, -- благословил его Сергей. -- А я поеду в Москву.
     -- Поедем вместе. За мной же машина придет, -- предложила Ирина.
     Но Сергей отказался.
     -- Поздно  будет, Ирочка. Он провозится с  вопросами  до вечера. А я  к
вечеру надеюсь уже вернуться.
     Он собрал  свои записи  и  отправился  к дежурному  по гарнизону искать
попутную машину. Через полчаса такая машина нашлась. И он выехал.
     У входа в КБ он совершенно неожиданно  встретился с Юлей. Она подъехала
к КБ на машине, увидела его поднимавшимся по лестнице и живо окликнула:
     -- Куда вы так спешите, Сергей Дмитриевич?
     Он сразу же узнал ее голос и оглянулся. Юля запирала машину.
     -- Подождите меня, -- попросила она. -- Я не видела вас тысячу лет.
     Сергей спустился по лестнице  ей  навстречу, но  не улыбнулся,  а  лишь
протянул руку и сказал:
     -- Могли бы этот срок сократить, если бы вместо просмотра мод приехали,
как и обещали, в Есино.
     --  Логично,  -- согласилась  Юля.  --  Но,  кажется, Юпитер  сердится?
Юпитер, ты не прав.
     -- Как всегда!
     --  Но я, честное слово,  рада тебя  видеть! Подожди! -- остановила она
его, видя, что он поворачивается ко  входу. -- Там нам не дадут  поговорить.
Ты зачем приехал? Тебя вызвали?
     Сергей в двух словах рассказал ей, почему  он  тут.  Она все  поняла  и
похвалила его:
     --  Молодец. Вызывать тебя шеф  и не думал. Значит,  ты  сейчас пойдешь
прямо к нему?
     -- Пойду.
     -- А потом?
     -- Хотел сегодня же вернуться.
     -- Ну, это как получится. Еще неизвестно, чем закончится ваше свидание,
-- заметила Юля. -- Но все равно независимо от этого не уезжай сегодня и жди
меня. Я приеду часов в восемь.
     -- Ты уже столько раз обещала! -- усмехнулся Сергей.
     -- И приготовь ужин:
     -- Хорошо. Возьму готовых цыплят.
     -- Прекрасно.  Зелень,  фрукты у меня  есть: А теперь пошли. Только  не
пори горячку. О том, о чем ты собираешься докладывать и что ты привез, в  КБ
даже не подозревают. Бочкарев вчера никому о твоем объективе не обмолвился и
словом.
     Пожимая  на  ходу  руки  коллегам, Сергей, нигде не  задерживаясь ни на
минуту, прошел прямо в  приемную Кулешова. Ирина была  еще в Есино, и Сергею
волей-неволей пришлось  ломиться  к  шефу  безо всякого доклада.  Решительно
отворив дверь, спросив на  ходу разрешения и не дожидаясь ответа, он вошел в
кабинет. Александр Петрович очень удивился, увидев его.
     -- Вы? -- словно не веря своим глазам, спросил он. -- Что случилось?
     --  Ничего. Хотел посоветоваться, -- успокоил  его Сергей.  --  Здравия
желаю.
     -- Здравствуйте, --  протянул ему  руку Кулешов.  --  Присаживайтесь  и
советуйтесь.  Благо  есть свободная минута. Кстати, вы получили  карточки  с
вопросами? Видели их?
     -- Видел, -- доложил Сергей.
     -- Заполнили и привезли?
     -- Нет, не привез. С ними занимаются Окунев и Заруба.
     -- А вы?
     --  А  я  по поводу  снимков,  которые  мы получили  от  вас  вместе  с
карточками.
     -- Понятно, -- сразу  как-то разочарованно промычал Александр Петрович.
-- Но потом, когда вернетесь к себе, вы тоже  проштудируйте вопросы. Так как
со снимками?
     Сергей  чувствовал:  Кулешов  явно  делает  над  собой  усилия,   чтобы
сдержаться  и не выставить  непрошеного  визитера  за  дверью  И,  оставайся
Бочкарев на  своем месте, он, вероятно, именно так бы с ним и поступил. Но в
данный момент Сергей был в  группе  старшим, и  это  давало  ему  право  при
решении  серьезных  вопросов  непосредственно  выходить  прямо  на Главного.
Очевидно, Александр Петрович сейчас вспомнил об этом и потому  усадил Сергея
в кресло перед своим столом.
     --  Уже первые  полученные от вас фотоснимки целей дали  нам  основание
считать объектив "Фотона" неудачным.  Последующие серии снимков  подтвердили
это мнение, -- начал сразу с сути дела  Сергей. Он говорил долго, спокойно и
рассудительно. Перед ним лежала его  ` !.g o тетрадь, он листал ее,  называл
цифры, приводил расчеты и формулы. Несколько раз он бросал взгляды  на шефа.
Тот,  казалось, слушал его внимательно.  Но никак,  ни  единым возгласом, ни
единым жестом, не давал понять, нравится ему это или нет.
     Сергей знал манеру Александра Петровича не перебивать докладчика.
     --  Учитывая сказанное мною,  --  продолжал Сергей,  --  мы  предлагаем
испытания  временно прекратить  и начать  создание нового  опытного  образца
объектива. На это уйдет месяц-два. Сейчас вполне можно отпустить испытателей
в отпуск. Их рапорта имеются. Вот  они, -- закончил Сергей и выложил на стол
два рапорта: Владимира и Жердева. -- Теперь все.
     --  Хорошо, -- сказал  Александр Петрович. Он  взял  рапорты  офицеров,
сунул  их  в  ящик своего стола  и  встал. Сергей  встал тоже. - -  Мне надо
обдумать  ваши  предложения.  Я  не  готов  ответить  вам сразу,  --  сказал
Александр Петрович. --  Поэтому сегодня отдыхайте. А завтра в  двенадцать  я
жду вас здесь. -- После этого Александр Петрович пожал Сергею руку.
     Сергей попрощался и вышел из кабинета. Визит оставил у  него неприятное
впечатление. И в то же время он был доволен собой -- ошеломил шефа. Лучшим и
самым   верным  доказательством   этого  было  то,  что  Александр  Петрович
совершенно ничего не  мог сказать  ему в ответ по существу вопроса. Такое  с
ним случалось  крайне  редко.  Но  в данный  момент было именно так.  Сейчас
Сергей попытался решить: что же все- таки больше  всего возымело действие на
Александра  Петровича?  Неожиданность  сделанного  им предложения  или  само
предложение? В течение дня он несколько раз возвращался к мыслям об этом. Но
к окончательному выводу так и не пришел. Делать в городе ему было нечего. Он
поехал в бассейн "Москва" и, благо погода была жаркой, часов до пяти купался
и загорал. О Юле он не думал. Не думал и о Ирине. И лишь изредка вспоминал о
делах. Впервые за долгие дни  оказался  незанятым  и  расслабился.  И  сразу
отрешился от всего. Было удивительно  приятно  лежать на горячем галечнике и
смотреть  на зеленоватую от кафеля воду  бассейна. Потом он зашел в "Прагу",
купил  кое-что  на  ужин и отправился  домой.  Дома  он,  выгрузив  из ящика
порядком  накопившуюся за  время его отсутствия почту, в  основном  газеты и
журналы,  улегся  на  тахту  и принялся  рассматривать броские  заголовки  и
снимки. Время приближалось к восьми,  а он  на  сей раз почему-то  почти  не
волновался, не ходил по комнате от окна к двери, не  выскакивал на балкон  и
не  смотрел  вниз  в  надежде  увидеть у  парадного "Жигули".  Конечно,  ему
хотелось, чтобы Юля пришла. Но если бы она и не пришла, он бы не удивился и,
как ни  странно, не очень бы даже  на  нее  обиделся. Но она пришла. Зашла в
квартиру и сразу же фыркнула:
     -- Господи, как у тебя жарко:
     -- Не жарче, наверное, чем у других, -- ответил Сергей.
     -- Не знаю, не знаю, --  не пожелала  соглашаться Юля.  -- Я  ни у кого
больше не была.
     Она сняла туфли, сунула ноги в его шлепанцы и отправилась в ванную.
     -- Послушай, -- раздался оттуда ее голос, -- а если я выкупаюсь?
     -- Пожалуйста, -- ответил он.
     -- Да, но мне потом надо будет что-нибудь надеть. Где твой халат?
     -- Сдал в стирку.
     --  Давай простыню,  завернусь,  как римлянка.  И чистое полотенце, - -
потребовала она.
     Сергей невольно улыбнулся.
     -- Такого, какое нужно тебе, может не оказаться.
     -- Очень жаль, -- сказала Юля и открыла кран.
     В ванной зашумела вода. На душе у  Сергея заплескалось  что-то веселое,
похожее на  весенний  ручей. Он опустился  на  тахту  и прислушался. Вот Юля
сбросила шлепанцы,  вот тонко звякнули о стеклянную полочку под зеркалом  ее
кольца и часы.
     -- Чем ты там занимаешься? -- снова нетерпеливо спросила она.
     -- В общем, отдыхаю, -- ответил он.
     -- Нашел время! Рассказывай, как прошло рандеву с отцом.
     Сергей сразу вдруг  все вспомнил. В том числе и вопрос, на  который  не
мог  ответить себе  днем.  Но почему-то сейчас ему уже  не  хотелось на него
отвечать. Но он тем  не менее начал рассказывать  ей о встрече с Александром
Петровичем.
     -- Что ты там бубнишь? -- недовольно прервала она его. -- Ты думаешь, я
что-нибудь тут слышу? Возьми табуретку, сядь здесь и рассказывай.
     Сергей послушно взял табуретку  и  зашел в ванную. Юлю надежно  скрывал
пышный покров легкой как пух пены, над которым возвышалась лишь ее голова  с
собранным в тугой жгут волосами.
     -- Хороший шампунь я достала? -- спросила она.
     --  Можно назвать его  "Снежный обвал", -- по достоинству оценил моющее
средство Сергей.
     --  Завтра же возьму целую коробку, -- решила Юля. -- Так о  чем вы еще
говорили?
     Сергей   снова  начал  рассказывать  о  своей   встрече  с  Александром
Петровичем.
     --  Не то,  -- остановила  его  Юля. --  Меня  больше  интересует  твой
объектив.
     Но тут на Сергея вдруг накатило.
     -- А почему же тогда не приехала, когда я тебя просил? Когда ждал? -- с
упреком спросил он.
     -- Расскажи, как пришла тебе в голову сама идея? -- пропустив мимо ушей
его реплику и сразу тем самым обезоружив его, продолжала Юля.
     --  Не мне  она пришла,  Володьке, -- признался  Сергей.  --  Он  тогда
брякнул:  "Я  тебе не  стрекоза", или  что-то  в  этом роде. И  с этого  все
началось.  А почему  именно стрекоза? А почему  она  видит  и  впреди себя и
сзади? И пошло разматывать, и пошло:
     Сергей увлекся воспоминаниями  и вовсе  забыл, где он и чем занята  его
собеседница. Лишь  время  от времени  замечал,  как щурит,  что-то  одобряя,
зеленые глаза  Юля.  Сначала  она слушала  его  молча, потом  стала задавать
вопросы. Она  вникала во все детали, все  понимала, и ему было интересно  ей
рассказывать.
     --  Чем  же закончилась  ваша беседа?  --  неожиданно прервала  она его
рассказ.
     -- Извини меня, но, по-моему, шеф малость  обалдел, -- не стал скрывать
Сергей своего впечатления.
     Юля на минуту задумалась.
     -- Боюсь, ты неправильно его понял, -- решила она.
     -- Но он сам сказал, что не готов ответить мне сразу, -- отстаивал свое
мнение Сергей.
     -- И все же, думаю, ты его недооцениваешь.
     -- Но я говорю правду.
     -- Не сомневаюсь. И  допускаю:  он не был готов. Но к чему? Удивить его
чем-нибудь трудно. Врасплох застать можно. А это разные вещи.
     -- Тогда не знаю, как ответить на твой вопрос.
     -- Я сама отвечу! -- усмехнулась Юля. -- Ты сделал самое оригинальное в
своей жизни изобретение:  и  по замыслу,  и  по конструкции. Ты один  стоишь
половины нашего КБ.
     -- Не говори ерунды, -- даже смутился Сергей. -- Мы работали вчетвером:
     -- А Владимира ты еще не посчитал, -- подсказала Юля.
     -- Да, и Владимир.
     -- И Занда:
     Сергей ничего не ответил и только отмахнулся рукой.
     -- Ладно, ладно. Я не стану сравнивать тебя с Леонардо или Эдисоном, --
пообещала  она. --  И никому  не скажу, что  ты  лишь  всего-  навсего самый
обыкновенный гений:
     -- Тебе весело? -- принял он ее шутливый тон.
     -- Весело!  Мне всегда весело, когда ты делаешь умные вещи! -- искренне
сказала она. -- А вообще я не русалка и не собираюсь тут ночевать.
     -- Так вылезай.
     -- Так давай тогу, сари или что ты там обещал?
     -- Простыню, -- уточнил он.
     -- Какая проза! И это после такой пены! -- вздохнула Юля. -- Я уверена,
такая пена Афродите даже не снилась.
     -- Но и простыня не халам-балам -- накрахмаленная!
     -- Покарает тебя небо за такое кощунство, -- подняла из воды руку Юля и
погрозила  ему  пальцем.  --  Давай свою  накрахмаленную.  И  встречай  меня
шампанским.
     Шампанское он  купил.  Он  знал,  она  его  любит, и купил две  бутылки
полусладкого. Быстро достал одну  из  них из  холодильника,  открыл  и  стал
разливать по фужерам. Он также знал:  теперь уже она не заставит себя ждать.
И действительно, один фужер еще был не полон, а Юля уже подошла к столу.
     -- Я  не шутила,  ты сделал очень интересную работу. Я за тебя рада  и,
если хочешь, даже горжусь тобой, -- сказала она.
     -- Ее еще надо доделывать, эту работу, -- ответил он.
     -- Знаю, -- согласилась Юля.  -- Но это  уже другой  этап. И он зависит
уже не от  тебя. А то, что должен был сделать ты, сделано великолепно. Так у
нас  не сделает больше никто. Я пью за тебя. --  Она выпила и попросила:  --
Налей еще.
     Он налил.
     -- Но  ты не понял  отца.  Того,  другого  этапа, может и  не  быть, --
продолжала  она. -- Я  знаю отца. Хотя в последнее время, откровенно говоря,
перестала его понимать.
     -- Почему может не быть? -- насторожился Сергей.
     -- Ты должен знать: что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку.
     -- Ну, это мы еще посмотрим, -- усмехнулся Сергей.
     -- Хорошо, посмотрим, -- не  стала спорить Юля. --  Ты прав. Добивайся.
Пробивай.
     -- Но если что-нибудь знаешь -- скажи, -- попросил Сергей.
     -- Я  не знаю ничего конкретного. Но  знаю  обстановку и о  ней говорю.
Каждый  раз,  когда ты  что-либо предлагаешь КБ, ты взбираешься на ступеньку
выше. Тебе, естественно, завидуют. Но дело даже не в этом. Просто каждый раз
ты непременно кого-то теснишь.
     -- Неправда. Никого я не тесню.
     -- Правда.  И это  видят и знают  все. --  Юля подумала и добавила: - -
Все, кроме тебя.
     -- Тогда я тут ни при чем, -- решил Сергей.
     --  И это правда, -- согласилась Юля. -- Ты не выскочка и не карьерист,
и поэтому друзей у тебя гораздо больше, чем недоброжелателей.
     -- А ты меня любишь? -- спросил Сергей.
     -- Конечно. Я настолько к тебе привыкла, что без тебя уже не смогу.
     -- Но почему тогда так мало берешь?
     -- Есть и другие привычки. А вот ты, кажется, ко мне уже охладеваешь.
     -- Не выдумывай,  -- сказал Сергей  и поймал себя на мысли, что сказал,
пожалуй, тоже по привычке.
     --  Тогда  в чем же дело?  --  лукаво  улыбнулась Юля. --  Или тебе  не
нравится мой  загар? -- Она открыла плечо и показала ему  каштанового отлива
тело.
     Загар очень ей шел. Он был не слишком  темным и не слишком светлым, как
патина  на  старинных  бронзовых скульптурах,  которые  всегда  стоят  дома,
никогда не попадали под дождь,  не обжигались солнцем и не обдувались ветром
и потому не огрубели, а светились откуда-то изнутри.
     -- Или  ты  стал настолько  современным мужчиной, что мне  уже самой во
всем и до конца проявлять инициативу?  -- продолжала Юля. -- Ну что ж, тогда
хоть слушайся меня. Иди ко мне, мой большой и ершистый ребенок. -- Она взяла
его  за  руку и потянула к себе.  --  Я  право же  очень тебя люблю. Даже не
предполагала,  что  способна так полюбить.  Тоскую,  когда  тебя не  вижу. И
всегда хочу быть с тобой.
     -- Так что же тебе мешает? -- невольно вырвалось у Сергея.
     --  Наверно, трусость,  -- усмехнулась  Юля. --  И  то, о  чем  я  тебе
говорила.  И  трусость. Столько нужно всего  ворошить. Но  люблю! Ей-  богу,
люблю!
     Сергей хотел что-то ей ответить, но не нашел никаких слов. Он посмотрел
в ее зеленые глаза и шагнул ей навстречу:


     В назначенное время Сергей появился в  приемной  Александра  Петровича.
Увидел Ирину и  обрадовался. Но еще  больше обрадовалась она.  Она прямо вся
просияла.
     -- Где вы пропадаете? -- спросила Ирина. -- Вас нет ни в КБ, ни дома.
     -- Аудиенция назначена на  двенадцать, -- сказал  Сергей  и взглянул на
часы.
     -- Я знаю. Шеф просил вас обождать.
     -- Буду ждать, -- ответил Сергей. -- Когда вы вернулись?
     -- Сегодня утром.
     -- Как там личный состав? Справился с заданием?
     -- Отлично справился. Все карточки я еще утром передала шефу.
     -- Что же он с ними делает?
     --  Разложил  на  столе  и  изучает.  Я  заходила к  нему  раза три  --
просматривал не отрываясь. А вчера я весь вечер гуляла с Зандой. Мы ходили с
ней в лес. Она нашла трех белок. Это так интересно!
     Ирина с увлечением начала рассказывать, как  собака облаивала зверьков,
как  они  сначала  таились,  а  потом удирали  от нее  по деревьям и как она
преследовала их: Сергей слушал ее с улыбкой,  но думал совсем о  другом. Ему
почему-то   вдруг   вспомнилось   то,  что   Ирина   говорила   ему   об  их
взаимоотношениях  с  Юлей:  вся  жизнь  ради  нескольких  встреч.  Хотел  он
соглашаться с  ее словами или нет, но именно так оно  и было.  Вчерашняя его
встреча с Юлей  лишь лишний  раз подтвердила  это. На предложения  и просьбы
Сергея  сделать  их взаимоотношения  более определенными Юля довольно твердо
ответила, что  разговор  на эту тему у них уже  был, она высказала тогда ему
свои доводы и повторять все вновь нет смысла.  Все было как и обычно. Однако
появилось и нечто новое: вчера они не поссорились. Она уехала, а он вроде бы
даже не обиделся, и не рассердился, и вообще на протяжении всего вечера  был
удивительно спокоен и уравновешен. И сегодня утром ни за что не  корил себя,
как  бывало, ни в чем ни  себя, ни ее не  упрекал. А думал о том,  как будет
защищать  свою позицию перед Александром Петровичем, если тот, ознакомившись
с его записями, начнет против чего-нибудь возражать.
     -- Вы меня не слушаете, Сережа? -- заметила  его  отсутствующий  взгляд
Ирина.
     -- Могу повторить каждое ваше слово! -- поклялся Сергей. --  И Володька
ходил вместе с вами?
     -- Да.  Мы гуляли  втроем! --  довольно ответила  Ирина.  И  уже совсем
другим  тоном добавила:  -- Он все-таки замечательный человек. Вот настоящий
мужчина.
     Сергей кивнул:
     -- Вы правы, Ирочка. Что-то в нем есть:
     Дверь  кабинета  открылась, из кабинета  вышел небезызвестный  "кадр" с
неизменной  папкой  под  мышкой  и,  улыбнувшись Ирине и лишь  слегка кивнув
Сергею, не останавливаясь, проследовал к себею. И сейчас же раздался звонок.
Александр Петрович вызвал Ирину. Она впорхнула в кабинет, тотчас вернулась и
пригласила Сергея:
     -- Проходите, Сережа.
     Сергей зашел  к Александру Петровичу. Кулешов стоял за своим столом. На
столе,  разложенные  по  кучкам,  лежали  карточки,  заполненные  Зарубой  и
Окуневым.  А  на  самом  видном  месте  красовалась  рабочая тетрадь Сергея,
накануне оставленная  им  шефу. Александр  Петрович поздоровался с Сергеем и
сел в кресло. Выглядел он куда менее мрачно, чем вчера.
     Дождавшись, когда Сергей тоже  сядет, Александр  Петрович  передал  %,c
тетрадь.
     --  Пожалуйста. Это ваша. Я просмотрел, -- сказал он таким тоном, будто
предмет сей не имел к делу ни малейшего отношения.
     Сергей  молча  взял  свою  тетрадь и терпеливо  продолжал  смотреть  на
Александра Петровича. Он еще перед встречей решил ни о чем его не спрашивать
и ждать, что он скажет сам.
     --  Я  просмотрел  работу,  --  повторил  Александр  Петрович.  --  Она
любопытна. Но у нас сейчас нет ни времени, ни средств для ее  реализации. Вы
сами понимаете: проект, утверждение его,  опытный образец -- на  все надо не
меньше  года. А мы обязаны  представить  "Фотон" комиссии через месяц, самое
позднее, через два. Одним словом, увы! Но я хочу поговорить с вами о другом.
Помню,  как-то  весной  у  меня  состоялся  о  вас   разговор  с  Владимиром
Георгиевичем. Он  выразил тогда  озабоченность  тем,  что вы  до сих  пор не
имеете ученой  степени. Я думаю,  он совершенно прав. Работаете  вы  хорошо,
человек вы, бесспорно, способный. Так почему же вам не защититься? Это  и  в
ваших интересах  и в  интересах КБ.  Короче  говоря, я  смотрел  сейчас ваше
личное дело.
     Кандидатский  минимум  у вас  сдан.  Это  очень  кстати,  ибо  я  решил
направить  вас на учебу в  адъюнктуру. И уже переговорил о вас с начальником
академии  и  договорился. Поскольку  вступительные  экзамены вам сдавать  не
надо, вас зачислят даже с  некоторым опозданием. Посему отправляйтесь сейчас
в  отпуск. Указания отделу кадров я  дал.  Идите туда,  получайте  отпускной
билет, деньги и поезжайте отдыхать. А когда  отгуляете, получите предписание
и приступите к занятиям. Рекомендую вам, кстати, взять темой для защиты вашу
новую  разработку,  которую  вы  мне  показывали.  Думаю,  что  она   вполне
перспективна.
     Александр  Петрович  снял  с  пепельницы недокуренную  сигару,  щелкнул
зажигалкой  и  прикурил.  Дым от сигары  сизым  облаком  поплыл по кабинету.
Сергей  взглянул сквозь  дым  на Александра  Петровича.  Александр  Петрович
отодвинулся вдруг куда-то далеко,  в  самый уголок  кабинета, и  виделся там
маленьким, сгорбленным и в то же время всесильным гномом. Взгляд у гнома был
строгим, неприступным. Губы плотно сжаты, словно высеченные из камня.
     Сергей не  верил своим ушам.  Ведь то, что говорил  Александр Петрович,
означало ни много ни мало поворот в его жизни  даже не на сто восемьдесят, а
на все двести семьдесят градусов. Только  что налаженная жизнь давала  лихой
скачек. Ее надо было -- в который раз! -- начинать на новом месте. И при сем
не на кого, да и не на что, было обижаться: его выдвигали, заботились  о его
росте.  Так ловко и красиво выглядело все со стороны! Как же права оказалась
Юля,  когда говорила  ему,  что  он  совершенно  ошибочно  истолковал  вчера
молчание Кулешова.
     -- Вот  так,  -- спокойно  проговорил гном  и  снова  стал  Александром
Петровичем. -- Надеюсь, вам все ясно.
     -- Да, -- совершенно машинально согласился Сергей. -- Только как же это
получается?
     -- Что именно? -- невозмутимо спросил Александр Петрович.
     -- Я,  автор проекта,  не  буду  участвовать при  приеме его комиссией?
Разве так может быть?
     -- А почему бы и нет? Это же  чистая  формальность, -- почти дружелюбно
проговорил  Александр Петрович.  -- Ваше авторство никто не  оспаривает и не
собирается  этого делать. Оно везде заявлено и  зафиксировано. Так  что  все
ваше  остается с  вами.  А вот  время, целый  год, вы  неминуемо  потеряете,
поэтому не раздумывайте и поезжайте. Желаю вам хорошенько отдохнуть.
     Александр Петрович  встал и  протянул  Сергею  руку.  Сергею  ничего не
оставалось  делать,  как  пожать ее.  Но прежде чем уйти, он  все  же  задал
Александру Петровичу еще один вопрос:
     -- А как, простите, с рапортами летчиков?
     -- Это  пусть вас  не беспокоит, -- ответил  Александр Петрович.  --  В
данный момент  удовлетворить их просьбу я не смогу.  Они закончат намеченную
серию испытаний до конца.
     Теперь решено было абсолютно все. Сергей вышел в приемную. К нему сразу
же подступила Ирина.
     -- Что с вами? У вас такой растерянный вид, -- участливо спросила она.
     -- Ничего, Ирочка, -- успокоил ее Сергей.
     -- Вас уже разыскивает Боровиков. Вы уезжаете в отпуск?
     -- Я, кажется, вообще уезжаю.
     -- Куда? -- не поняла Ирина.
     -- Сначала, вы правы, в отпуск. А потом в адъюнктуру. Во всяком случае,
в КБ я больше не работаю.
     -- Не может быть, -- не поверила Ирина.
     -- Правда, Ирочка.
     -- Вы сами так захотели?
     -- Нет, Ирочка. Мне такая мысль в голову не приходила.
     -- Значит, это они? -- указала она пальцем на дверь кабинета.
     -- Именно "они".
     -- Я имею ввиду --  вместе с  Руденко, -- пояснила Ирина.  -- Теперь он
главный советник по всем вопросам.
     -- Он, надо полагать, был им всегда.
     -- В таком случае я  тоже здесь не останусь ни на один день, -- сказала
Ирина.
     -- Ну  зачем  же так, Ирочка? -- поразился ее  решительности Сеогей. --
Это будет неправильно. К вам все относятся чудесно.
     -- А что с вашей работой, которую вы привозили? -- неожиданно  спросила
Ирина.
     -- А вы откуда о ней знаете? -- удивился Сергей.
     -- Рассказывали ваши коллеги. И очень смеялись.
     -- Над чем?
     -- Представляли,  как  вытянется  физиономия у  шефа, когда  вы  будете
докладывать ему о ней.
     -- Она  вытянулась  у меня!  -- усмехнулся Сергей и добавил: --  Работа
пока отклонена. Но только пока.
     -- Сегодня же подам заявление! -- упрямо повторила Ирина.
     -- Не  делайте  этого, Ирочка, --  попросил  Сергей.  --  Не делайте во
всяком случае до тех пор, пока не подберете себе другую работу.
     -- Где вы будете сегодня? Дома? В Есино?
     -- Еще не знаю.
     -- Я хочу к вам приехать.
     -- Наверное, все-таки махну  в Есино, -- решил Сергей. -- Надо кое- что
передать ребятам. А пока пойду к Боровикову.
     -- Позвоните мне, Сережа, когда вернетесь из Есино, -- попросила Ирина.
     -- Хорошо, -- пообещал Сергей.
     -- Я буду очень ждать.
     Сергей понимающе кивнул.
     -- Обязательно позвоню. Только  не делайте никаких глупостей, -- сказал
он и вышел из приемной.
     "Милое, трогательное существо", -- невольно подумал он об Ирине.  --  И
преданное,  как,  пожалуй, никто.  Единственная,  кто  встретил меня здесь с
улыбкой и с таким решительным протестом провожает". Сергей шел по коридору и
вдруг  остановился.  Ему   не  захотелось  проходить  через  общий  зал,  не
захотелось отвечать на вопросы.  Не захотелось даже встречаться с Юлей, хотя
он  и не  был  уверен, что  она  там, у кульмана, на своем рабочем месте. Он
свернул на боковую лестницу и задержался. Закурил. "Ловко все получилось, --
снова  подумал он. -- А  может, и  к лучшему?  Три года  учебы. Кандидатская
степень.  А что будет потом -- это уже другой разговор. Хорошо сказал как-то
Леша Чекан: "Жизнь, командир, как та барабулька. Пока ее тянешь, она сто раз
перевернется".  Только почему же  над  новым  объективом  надо работать год?
Выдумал, старый черт, тот срок, который ему выгоде, и ляпнул!"
     Боровиков  встретил   Сергея,  как  и  следовало   ожидать,   предельно
официально.
     -- Где будете отдыхать? -- спросил он, не поднимая на Сергея #+ '.
     -- Пиши: Сухуми, -- указал Сергей.
     Боровиков на мгновение задумался.
     -- Надеетесь достать путевку?
     -- Надеюсь вдоволь накупаться в море, -- ответил Сергей.
     Больше вопросов Боровиков не задавал, заполнил отпускной билет  и выдал
его Сергею. Сергей сунул  билет  в карман.  Решил, не  заходя домой, ехать в
Есино. В вестибюле минуту задержался и по внутреннему телефону позвонил Юле.
Трубки никто  не  снял. "Позвоню завтра", -- подумал Сергей. Вышел на улицу,
остановил проходившее мимо такси и поехал на вокзал.
     Надо сказать, что  дорога несколько успокоила его. Народу в вагоне было
немного. Ему  никто не мешал. Он мог обдумать все не торопясь. И он обдумал.
В конце концов, разве не того же добивался от него  Верховский? И при каждой
встрече напоминал, что ему совершенно необходимо  расти как  ученому, что на
одной  практике он далеко не  уедет.  Разве не это  же  предложил, хотя и  в
приказном порядке, сейчас ему Кулешов?
     Друзья встретили его упреком.
     -- Ты бы хоть предупредил, что  в  отпуск  собираешься, -- пожимая  ему
руку, сказал Заруба.
     -- А вам откуда об этом известно? -- удивился Сергей.
     -- Боровиков звонил. Нигде  не может  тебя  найти. Просил передать, что
шеф приказал достать для тебя путевку. Так  вот, в следующий  вторник можешь
ехать.
     -- И даже сказал куда?
     -- Ты же сам вроде Сухуми выбрал:
     -- Удивительно трогательная забота о бывшем  подчиненном! -- усмехнулся
Сергей.
     -- О бывшем? -- переспросил Окунев.
     К  ним подошел Владимир. Оказывается, он тоже уже знал, что Кулешов  не
пустил его в отпуск. Сообщил все тот же старательный Боровиков.
     -- Как же ты там все перепутал? Доверяй серьезные дела вашему брату! --
полушутя, полусерьезно проговорил он.
     Сергей  впервые  вдруг  за  все  это время  почувствовал обиду.  Друзья
смотрели на него  с укором. От него чего-то  ждали, на него надеялись, а  он
уже ни для кого ничего не мог сделать. Его  уже оторвали от них. Оторвали, и
даже  не посоветовались с ним. И вот за эту  бесцеремонность по  отношению к
себе было обидно. Сергей рассказал друзьям, чем закончилась для него встреча
с Кулешовым.  Его  не  перебивали,  хотя  слушали, почти  не  веря. Но потом
поняли, что он не шутит. И тогда Окунев вдруг выругался зло и хлестко.
     -- Никогда не  думал,  что шеф такой старый дурень.  Отпустить тебя мог
только полный осел, -- откровенно сказал Заруба.
     -- Он не отпустил, он выгнал, -- поправил Окунев.
     -- То-то и оно, -- согласился Остап.
     --  Ну  и  черт  с ним!  Защищайся  и не возвращайся к нему!  -- сказал
Владимир. -- Разве тебя в другое КБ не возьмут?
     -- Защищусь и  останусь на преподавательской работе,  -- вслух  подумал
Сергей.
     -- Получу звание и тоже уйду в адъюнктуру. Не запретит. Я давно уже тут
ишачу, -- сказал Окунев.
     -- Ладно. В отпуск так в отпуск, -- сказал Сергей. -- Я, знаете, пока в
электричке  ехал,  даже  помечтал  малость.  Хоть   раз  в  бархатный  сезон
покупаюсь:
     -- Хочешь сразу на юг? -- спросил Владимир.
     -- Почему  сразу?  Приехал к  тебе договариваться.  Махну  на  неделю к
старикам. Подваливай в пятницу. Пару дней вместе постреляем.
     -- Буду  как пить дать! -- пообещал Владимир.  -- А оттуда, захочешь, и
тебя прихвачу.
     -- Дети вы. Малые  и неразумные хлопчики, -- вздохнул вдруг  Заруба. --
Такой поворот в жизни, а они думают о какой-то дурацкой стрельбе.
     -- А что теперь, удавиться? -- усмехнулся Сергей.
     -- Да нет, тебе не надо. Пусть давится кто из ума выживает, -- рассудил
Заруба. -- Только я смотрю, как  у вас  все легко. Легко вы живете. Наверно,
так и надо.
     Вечером Сергей  вернулся  в Москву.  Весь день он был  на людях. Теперь
никого рядом с ним не было.  И  он сразу  почувствовал себя в  этом огромном
многомиллионном  городе  одиноким.  Очень  одиноким. За эти  годы он немного
нажил  друзей. Но все они  были в КБ. А КБ вдруг  стало для него чужим. Был,
конечно, брат, Владимир. Но он был в Есино. А Сергею нужен был кто-то здесь,
рядом, с кем бы он  мог сейчас перекинуться живым словом.  Был самый дорогой
для него на свете человек -- Юля. Но  она тоже была не с  ним. А где? Сергей
мог  только догадываться: либо  дома, либо  у матери,  либо  на  даче. Ни по
первому, ни по второму,  ни по третьему адресу он даже не  мог ей позвонить.
Но почему до сих пор не позвонила она сама? Неужели она еще ничего не знала?
Был умный, добрый Бочкарев. Ему Сергей позвонить бы мог, несмотря на поздний
час.  Но  Бочкареву  звонить  не  хотелось.  Помешало ущемленное  самолюбие.
Слишком это  было бы похоже  на  разговор  отверженных.  Незаметно  для себя
самого он снова вернулся к мыслям о Юле. Решил сам ей на сей раз не звонить.
Пусть все  узнает не  от  него. И не только узнает. Пусть как-нибудь проявит
себя на  этом крутом повороте в его жизни.  Раздумья его прервал  телефонный
звонок. Сергей быстро снял трубку.
     -- Вы  уже  дома? -- услышал он голос Ирины и обрадовался ему, хотя сам
за все это время не вспомнил о  ней  ни разу. А Ирина, не дождавшись ответа,
продолжала: -- Я вам звонила уже дважды.
     -- Я только вкатился. Знаете, пока все там передал, тары да бары. Потом
шастал по магазинам.
     -- Когда вы уезжаете?
     -- Завтра утром.
     -- Я хотела помочь вам собраться.
     -- Спасибо, Ирочка. И  обязательно поможете, -- поблагодарил Сергей. --
Только не сейчас. Поеду на юг -- тогда.
     -- Путевка будет завтра, -- сообщила Ирина.
     -- А Боровиков сказал: во вторник, -- вспомнил Сергей.
     -- Он  бы  и к  концу  месяца  не достал, --  засмеялась  Ирина.  --  Я
соединила с  кем надо шефа,  и вы знаете,  он сам  все  пробил.  Шеф,  когда
захочет, он как паровоз: Вы очень расстроены, Сереженька?
     -- В общем-то, да, -- не стал скрывать Сергей, почувствовав в ее голосе
искреннее участие.
     -- Я тоже, -- сказала она. -- А потом подумала: а чего, собственно, вам
переживать? Вам  везде  открыта  дорога.  Вы  будете  кандидатом,  доктором,
член-корром.  Не верите  мне? Спросите  у  вашего Верховского.  Он-то  точно
обрадуется, когда узнает, что вы ушли из КБ.
     -- Что меня отсюда вытурили, -- поправил Сергей.
     -- Для него это не имеет ни малейшего значения. Он будет лишь рад, если
вы вернетесь в науку.
     Она говорила  очень убежденно.  Она  встряхнула  его. С  него свалилась
какая-то тяжесть.
     -- Вы верите, я буду член-корром? -- оживился он.
     -- Вы на уровне  мировых стандартов.  Я же  читаю.  Я знаю,  --  горячо
заговорила Ирина. -- А вы не верите?
     -- Вы прелесть, Ирочка. Если бы вы были рядом, я расцеловал бы вас!  --
засмеялся Сергей. -- А в КБ обо всей этой истории уже знают?
     -- Только о ней и говорят.
     -- Что именно?
     --  Одни вас хвалят. Говорят, вы и тут  оказались умнее всех:  надо и о
себе подумать. Другие недоумевают, почему шеф вас отпустил.
     -- И никому не приходит в голову, что меня просто выставили за дверь?
     -- Пришло.
     -- Кому?
     -- Юле.
     -- Она сама сказала вам?
     -- Сама.
     "Странно, почему  же  она  до сих  пор мне  не позвонила?" --  чуть  не
вырвалось  у  него.  Но  он не стал  задавать такого вопроса  Ирине. Он лишь
поблагодарил ее:
     -- Спасибо, Ирочка, за заботу. Вы самый теплый человек на свете.
     -- Не надо меня благодарить, -- вдруг сухо сказала она.
     Сергей сразу почувствовал смену ее настроения. Понял, что обидел ее. Но
он не хотел этого и смутился.
     -- Я  не  шпион в лагере  ваших соперников.  Я люблю вас и поэтому  так
откровенна с вами, -- продолжала  она. -- Если бы вы позвали меня с собой, я
поехала бы с вами к вашим старикам. Потом на юг. Потом на Камчатку. Потом на
Чукотку. Потом совсем  к чертям на кулички. Но не ради вашей  благодарности.
Отдыхайте, Сережа.
     Она повесила трубку. Он услыхал прерывистые гудки и тоже сердито бросил
трубку на рычаги. "И этой досадил. Надо же родиться такому уроду? -- подумал
он. --  А впрочем, в  чем я  виноват? Мне-то ведь хотелось только  одного --
закончить свою работу!"


     Владимир не обманул. Как и обещал, в пятницу ночью он  уже был в родном
селе. Его и  ждали и не ждали. Решили: не приедет вечером -- приедет  утром.
Или даст телеграмму, как договорились  с Сергеем. Но  телеграммы не было.  И
мать, несмотря на поздний  час, не спала. Владимир приехал. И  Занда, загнав
кошку  на  чердак, громким лаем разбудила весь  дом. Но ее  никто  не ругал,
потому  что все были  рады приезду Кольцова-младшего. Второй  раз,  уже всем
семейством,  поужинали,  и  братья стали  собираться на зорьку.  До рассвета
оставалось  часа полтора. Но они еще в Есино планировали засесть в шалаши по
темноте  и теперь спешили не опоздать.  Шалаши Сергей построил на островках,
посреди озера, метрах в трехстах один от другого.
     Ночь стояла  тихая, безветренная.  Но  небо все  же заволокло облаками.
Звезд  почти не  было  видно,  и  горизонт  тоже  начал  отбеливать  позднее
обычного. До  озера шли кустами, потом по  лугу теми же стежками, по которым
ходили еще в  далеком  детстве. Они не  прошли  и половину пути, а Занда уже
побывала в воде и, мокрая, вернулась встретить их.  Она же первой прыгнула в
лодку.  Сергей сел  за  весла. Владимир столкнул лодку  с берега.  Плыли без
лишнего  шума.  Вода  в озере  была  теплой, казалась  в  темноте  густой  и
застывшей.
     Сергей высадил в шалаш Владимира и поплыл дальше.
     -- Ни пуха ни пера! -- напутствовал его Владимир.
     -- Пошел к черту! -- как требовала того примета, ответил Сергей и налег
на  весла. Минут через десять  он, с ходу вогнав  лодку в камыш, тоже  был в
укрытии. Однако высаживаться на островок, как  Владимиру, ему и думать  было
нечего.  Островок тонул, едва  на  него ступала нога: Так что ему предстояло
стрелять прямо с лодки. Сергей зарядил ружье и  затаился. Было  еще  темно и
так тихо, что даже слабые, в отдалении родившиеся звуки слышались совершенно
отчетливо. Гудели комары. Плескалась рыба, то играя, то спасаясь от хищника.
     Светать  начало  примерно  через полчаса над противоположным берегом, в
заозерной стороне. Сначала край неба там едва посинел.  Потом синь будто  бы
размылась. Горизонт посветлел и  чуть видимо  зарумянился. Но облака  висели
плотно.  И  солнце так и  не  пробилось  сквозь  их махровую пелену. Немного
погодя румяна пропали, а светлая размоина стала шире и вытянулась  далеко за
пределы  озера. На ее светлом фоне сразу  же  обозначился округлыми  шапками
осин  и острыми шпилями елей лес. И выплыли снова из былинного небытия шатры
стогов,  сметанных на заливном лугу,  и покосившиеся, давно  уже  потерявшие
всякий цвет купола церквушки в заозерном селе:  Все это  до самых мельчайших
деталей  было  знакомо Сергею  еще  с  детства. И  десять, и  пятнадцать, и,
наверно,  сто лет назад  так же чернел  над этим озером лес;  так  же косили
земляки  Сергея в низинах, за озером, траву  и сметывали ее в стога; так  же
студено и прозрачно было  озеро; таким &% умиротворяще спокойным  висело над
ними небо, порой бездонно голубое, чаще затянутое хмурыми тучами, а еще чаще
синее, с  медленно,  будто  нехотя  проплывающими  над этим  озером снежными
облаками. Окружающий  мир дышал покоем. Он не спал, не замер, этот  мир.  Он
весь  был  полон  жизни --  шевелений,  шорохов,  всплесков,  посвистывания,
покрякивания.  Но все  эти звуки не  только не нарушали  всеобщего покоя, а,
наоборот, лишь  усиливали его  ощущение. Он  был властным,  этот  покой.  Он
заполнял душу, проникал в  каждую нервную клетку, успокаивал и в то же время
будил  широкие  и глубокие, под  стать  раскинувшейся  вокруг озерной глади,
мысли и чувства.
     Мыслей было много.  Одни еще  злей  разжигали в  нем обиду,  другие  --
сегодня их  почему-то  было больше, и звучали они убедительнее -- настойчиво
успокаивали. Ведь если  бы Александр Петрович не был так категоричен, он мог
бы  напомнить  ему, что  вообще-то  попал  в КБ  и стал конструктором  почти
случайно, лишь в  силу  определенных обстоятельств.  Что он,  по всем  своим
данным, прирожденный исследователь, способный аналитик и его место, конечно,
не  столько  за кульманом,  сколько в  лабораториях научно-исследовательских
институтов. И стало быть,  не было в том ничего плохого, если его в какой-то
момент снова вернули к тому, с чего он  начал свой путь. Ведь защититься ему
все  равно  было надо!  А  сделанная им  последняя работа разве не стала еще
одним убедительным доказательством того, что он для этого давно  уже созрел?
Но  беда, а вместе  с ней и обида  в том,  наверное, и состояла, что Кулешов
почему-то не посчитал нужным вдаваться во все эти рассуждения и подробности,
а отбарабанил ему свое решение, как в былое время Семин давал приказ с вышки
-- коротко  и  ясно: выдвинуться на  огневой рубеж  и поразить цель. Были  и
другие мысли, которые в  основном тоже успокаивали, но которые Сергей просто
не успел  переварить, так  как Занда  между  тем делала свое  дело и подняла
уток. Они с шумом взлетели. Сергей услыхал их недовольные голоса, торопливое
хлопанье крыльев и сразу  забыл обо  всем  на  свете.  Он  пригнулся к борту
лодки, стараясь разглядеть птиц на  фоне зари. И увидел их: трех  кряковых и
двух чирков. Стайка,  описав в  воздухе  полукруг,  полетела  над озером. От
Сергея  они  пролетели метрах в  ста.  Стрелять  по ним  было далеко.  Но от
Владимира они были совсем близко. Он выстрелил раз и почти сразу же второй и
выбил этим дуплетом одну утку из  стайки. Едва  гул  выстрелов раскатился за
берега, утка  тяжело  ударилась  о воду. И тотчас  Владимир заторопил Занду:
"Занда! Подай! Быстро подай!"
     Стало  светло.  Уже  отчетливо  виделись  берега.  Послышался  перезвон
колокольцев  и мычание коров.  К озеру, на заливные луга, из  окрестных  сел
погнали стада.
     Пара чирков вывернулась  из-за  высокой  колки  камыша и  взмыла  вверх
совершенно неожиданно. Но Сергей все-таки успел вскинуть ружье и выстрелить.
Дробь не задела птиц, но, очевидно, напугала их, потому что один чирок после
выстрела круто  отвернул  вправо, а другой полетел еще выше. Сергей  тем  не
менее накрыл стволами именно его и выстрелил второй раз. Чирок сложил крылья
и рухнул с высоты вниз.
     Следующие четыре  выстрела он, однако, промазал. А Владимир стрелял три
раза  и сбил еще одну утку. Сергей не завидовал брату. Он знал, что Владимир
стреляет лучше. У него и реакция была быстрей и глаз наметанней. И хотя было
немного обидно палить, как говорят охотники, в вольный свет как  в копеечку,
Сергей  тем не  менее  не расстраивался:  во время охоты  он обрел  душевный
покой.   И  то,  что  волновало  его  еще  накануне,   теперь  казалось  ему
незначительным, ненужным, нестоящим даже малых переживаний. Все эти интриги,
недооценки,  недопонимания  каких-то всем очевидных вещей  выглядели  просто
ничтожными по сравнению с вечным покоем озера, с безмолвием манящих  светлых
далей, раскинувшихся до самого горизонта, с неторопливым и плавным движением
облаков-пилигримов.
     Часам  к девяти  утка почти совсем перестала мотаться над  озером.  Лет
практически  прекратился.  И  наконец-то  солнцу  удалось  пробиться  сквозь
облака.  Его лучи, как гигантские световые столбы, уперлись в  воду, и  она,
обрадованная им  и  обласканная  ими,  тотчас  же  засверкала (  заискрилась
мириадами бликов.  Сергей вытолкнул лодку из  укрытия,  подобрал убитого  им
чирка  и поплыл к  брату. Владимир непротив был  бы посидеть еще  часок.  Но
Сергей справедливо урезонил его:
     --  Куда  нам  больше? И  так  жареха  получится  царская. Давай  лучше
поплаваем.
     -- Ну давай, -- согласился Владимир.
     Они забрали вынесенную  на маленький островок  Зандой  утку и поплыли к
песчаному откосу. Там и берег и дно озера сплошь было устланы мелким песком,
мягким  и чистым, будто его специально вымачивали  и  простирывали в мыльной
пене. Солнце еще не успело нагреть его, но он все равно не был холодным.
     Сергей разделся и лег на разостланную штормовку. Владимир не поленился,
принес из лодки сена, бросил охапку брату.
     -- Положи под себя, -- посоветовал он.
     -- Сейчас жарко будет, -- взглянув на небо, сказал Сергей.
     -- Когда  будет, тогда будет, а пока давай,  -- ответил Владимир и тоже
начал  раздеваться. А  когда разделся, то не сел и  не  лег  на  песок,  как
старший брат,  а бегом бросился в воду. Нырнул, вынырнул и поплыл от берега.
Потом  перевернулся  на спину  и, раскинув руки,  лег на воде. К нему тотчас
подплыла Занда  и даже попыталась забраться  на него.  Но он, испугавшись ее
когтей, снова  ушел  под  воду.  Занду это  обескуражило,  она  заскулила  и
повернула к берегу. А скоро вылез на берег и Владимир. Теперь он сел рядом с
братом и заговорил:
     -- Ты уехал тогда, а ребята потом тебя ругали.
     -- За что? -- не понял Сергей.
     -- Почему ты к Ачкасову не сходишь?! Рассказал бы ему обо всем.
     -- Ачкасова  нет в  Москве. Он отдыхает, -- объяснил Сергей. -- Но дело
даже  не  в  этом.  Он ведь не нянька. Спасибо ему,  и  так для  меня сделал
немало.
     -- Нет, тогда другой  разговор, -- кивнул  Владимир. --  Что же ты  сам
решил?
     --  Решил  принять предложение  Кулешова.  Другого выхода  у  меня нет.
Впрочем, оно даже, может, лучше будет.
     -- Для кого?
     -- Наверно, для всех. А для меня -- уж это точно.
     -- Вот ты как заговорил! -- удивился Владимир.
     -- Есть основания, братишка, -- усмехнулся Сергей.
     -- Когда же  это они появились? Вроде когда прощались  в  Есино,  их не
было.
     -- Были, наверно, уже и тогда.  И раньше были. Не думал только о них, а
вчера вот задумался:
     -- Ты попроще можешь? -- не вытерпел Владимир.
     -- Могу, -- согласно кивнул Сергей. -- Все проще простого. Я сюда вчера
приехал. Мать напоила  чаем  с медом, и я рванул на  озеро. Шалаши  ставить.
Возился тут  и все никак не мог понять  своего состояния. До того чувствовал
себя неожиданно легко и свободно, будто в страшную жару раздели меня донага,
да еще свежей водой окатили.
     -- Ничего удивительного: в отпуск ушел, -- заметил Владимир.
     -- Не в том дело. И в прошлом и в позапрошлом году в отпуске я бывал, а
такого раскрепощения, другого  определения и не подберешь, даю тебе слово, и
не  наступало.  Я только  сейчас понял, в каком напряжении  прожил последние
годы. Впрочем, пожалуй, даже не прожил, находился. Хочешь верь,  хочешь нет:
я  раньше, когда, бывало, в Москву приезжал,  за месяц больше  успевал всего
посмотреть и всюду побывать,  чем за все это время, которое работаю в КБ. Ты
вспомни, где меня по телефону находил: работа -- дом, дом -- работа. Суббота
и  воскресенье  самые лучшие  дни, чтобы  творчески пошевелить мозгами. Ведь
если  бы не Юля, я наверняка и  раза бы в театр  не сходил.  Разве так можно
жить, брат? Читать некогда. Газеты и журналы получаю пачками, а читаю только
иностранную хронику, ну  и  еще ерунду какую- нибудь из мелочи про  слонов и
бегемотов,  для  души, чтобы  хоть  перед сном отключиться от  своих рабочих
мыслей и уснуть.  Мне во  сне  уже  чертежи снятся. И все в  них не так, все
что-то хочется улучшить:
     -- А об учебе разве не будешь думать?
     -- Учеба -- совсем другое.
     -- Ерунда. От себя не уйдешь. Твоя голова всегда будет занята мыслями.
     --  А я  тебе  говорю,  такой  потогонки, такого спринтерского  бега  с
барьерами не будет! -- твердо сказал Сергей. -- Да и откуда им взяться? Тема
мне ясна: теоретически обосную то, что уже создано в  чертежах. Три года для
этого куда как предостаточно.
     --  Времени,  Сережа,  ни  у  кого  нет.  Жизнь  такая  сумасшедшая, --
задумчиво проговорил  Владимир. --  Но  поверь  мне, я ведь  тебя  знаю  как
облупленного. Лежать на тахте и смотреть телевизор ты все равно не станешь.
     -- Почему это? -- даже удивился Сергей.
     -- А потому, что, если у тебя появится хоть немного свободного времени,
ты будешь изучать второй язык! Или, дьявол тебя знает, еще что-нибудь!
     -- Язык не исключается, -- согласился Сергей.
     -- Ну вот!
     -- Но я буду делать то, что угодно моей душе, -- уточнил  Сергей. -- Да
я два года  собирался серьезно заняться эпохой Возрождения,  чтобы составить
для  себя  какое-то  законченное  о  ней  представление,  но  даже по  Музею
изобразительного искусства не мог  побродить  вдоволь. Был вместо этого раза
два  по  часу,  и  точка! А  ведь надо  же  обогащаться, Володя.  Непременно
обогащать  себя,  иначе превратишься  в гаечный  ключ!  Знаешь,  кто в  этом
отношении у нас ведет себя всех разумней? Юля!
     -- Ну, с ней я тебя равнять не собираюсь, -- заметил Владимир.
     --  А  почему? Специалист  она очень хороший, серьезный. А что касается
общей  эрудиции,  общего  кругозора  -- она  спокойно даст сто  очков вперед
любому из нас.
     --  Да ты не забывай, у  нее жизнь  совершенно  другая!  Она себе может
позволить все! И всегда наверняка позволяла.
     -- Вот  и  мне представилась  возможность немного мою жизнь изменить. Я
сначала не  понял этого, даже  обиделся.  А потом разобрался и сказал: пусть
так и будет! -- закончил разговор Сергей.
     Но  Владимир  не  удовлетворился таким  объяснением. А может, просто не
захотел его принимать и поэтому заговорил вдруг снова.
     -- А по-моему, ничего ты не понял.
     -- Это почему же? -- удивился Сергей.
     -- Как же ты  можешь так легко отказаться от своего  "Фотона"? Он же до
конца твой? Сколько он тебе стоил сил?
     -- Я не отказывался.
     -- Прекратить работу -- все равно что отказаться.
     -- Не я прекратил.
     -- Да. Но ты этому обрадовался.
     -- А что бы ты сделал на моем месте? -- запальчиво спросил Сергей.
     -- Не знаю. Я как-то тебе уже говорил, не  очень-то я хорошо разбираюсь
в твоих делах. Но, во всяком случае, на полпути останавливаться не стал  бы,
-- сказал Владимир и поднялся с песка.


     Юля  не очень удивилась, не увидев в понедельник  утром Сергея в КБ. Он
вполне мог вернуться в группу. Но ей не терпелось узнать, чем закончился его
разговор с отцом, как тот отнесся к предложению Сергея о  новом объективе, и
она позвонила в Есино.
     К аппарату подошел Остап. Он выслушал Юлю и вздохнул:
     -- Ты, мать, как с луны свалилась.
     -- Почему? -- удивилась Юля.
     -- Так он же у нас больше не работает.
     -- А где же он работает? -- совсем опешила Юля.
     -- Тебе лучше знать. Ты там к начальству ближе:
     --  Ничего  не понимаю, -- растерялась  Юля.  --  Или это у  тебя  юмор
сегодня такой?
     -- Нет, мать. На сей раз не до шуток, -- сказал Остап и повесил трубку.
     Юля  поняла:  произошло  совершенно  непредвиденное.  Она предупреждала
Кольцова, что отец может встретить его предложение в штыки, ибо оно, вопреки
всякому здравому смыслу, может ему не понравиться только за то,  что никогда
и ни с  кем не было согласовано.  Этого можно было ожидать вполне. Но такого
бесцеремонного  обращения  с Сергеем она даже представить себе не  могла. От
возмущения  у нее даже румянец выступил на щеках,  что бывало  очень и очень
редко.  Два дня, субботу  и воскресенье, она провела с  отцом  и  Игорем. Но
никто из них и полусловом не обмолвился о случившемся,  хотя о делах  КБ они
затевали  разговор  постоянно. Выходит, они  умышленно замалчивали эту тему?
Ситуация выглядела более чем странно:
     Юля сунула  в сейф чертежи,  заперла его  и зашла в  приемную, к Ирине.
Зашла и безо всяких обиняков передала ей свой разговор с Остапом.
     Ирина в ответ тоже задала ей вопрос:
     -- Ты действительно ничего не знаешь?
     -- Клянусь, ничего! -- заверила Юля.  --  У меня такое впечатление, что
вокруг меня настоящий заговор.
     Тогда  Ирина рассказала ей все,  что  знала сама.  Юля слушала  ее,  не
проронив ни слова.
     -- Я тоже  решила уйти из КБ, --  объявила  в  самый  последний  момент
Ирина.
     -- Вот те на! А ты-то чего ради? -- не уставала удивляться Юля.
     -- Я люблю его. И без него мне тут нечего делать, -- сказала Ирина.
     Юле  показалось,  что  ее  окатили  ушатом  холодной  воды.  И  еще  ей
показалось, что сегодня все  сговорились свести ее  с ума  и  несли какую-то
чушь, ибо иначе, как чушью, нельзя было назвать все, о чем говорили.
     -- Я хочу и буду там, где будет он, -- сказала Ирина.
     Но этого Юля уже не слышала. "Я люблю его, -- машинально повторила  она
слова Ирины. -- Она любит его. О, господи:"
     -- К сожалению, я не знаю, куда его откомандируют, -- сказала Ирина.
     -- Узнаем, -- коротко ответила Юля и направилась к Боровикову.
     Она не  думала о том,  как  истолкует ее любопытство кадровик. Ей стало
вдруг  это совершенно безразлично. Но она подумала, что на  ее прямой вопрос
он может  и  не ответить.  И, войдя  к нему  в комнату, зажатую  между АХО и
экспедицией, повела разговор несколько окольно.
     -- Вы, без сомнения, Николай Гаврилович,  в курсе  дела, кого пошлют  в
Есино  вместо  Кольцова?  --  почти  утвердительно спросила  она, протягивая
Боровикову руку.
     К  ее  удивлению, всегда предельно любезный,  Боровиков на  этот  раз в
ответ только беспомощно заморгал. Он был бы рад сказать ей все, что знает по
этому вопросу. Но к сожалению, на данном этапе  ему ничего не было известно.
Начальство еще не приняло по этому поводу никаких решений.
     -- Не хотите ли вы сами там поработать? -- участливо спросил Боровиков.
     -- Вот именно, -- уклончиво ответила Юля.
     -- С удовольствием предложу вашу кандидатуру, -- пообещал Боровиков.
     -- А Кольцов уже получил предписание? -- спросила Юля.
     --  Пока только  отпускной  билет.  И путевку  я ему достал по указанию
Александра Петровича. Правда, не на Кавказ, а в Крым: -- сообщил Боровиков.
     -- Где же он будет учиться? -- продолжала спрашивать Юля.
     -- Тоже не в курсе.
     -- Да это и не так важно, -- решила Юля и вышла от Боровикова.
     Она не сомневалась в том, что кадровик ничего не знал о перестановках в
Есино. Но  в  таком  случае это было  еще  удивительней. Gначит, Кулешов  не
доверил свои намерения  относительно  есинской группы даже ему. Но  для чего
понадобилось  отцу  облачать  все  это  в  такую  тайну?! Уже  на  лестнице,
поднимаясь  к  себе,  Юля  пожалела  о  том,  что  не  спросила  Боровикова,
согласовывал ли отец вопрос об учебе Кольцова с Ачкасовым.
     Однако, вспомнив об  Ачкасове,  Юля тут же поймала себя на мысли о том,
что  ее  волнует  не  только судьба  Сергея,  но не меньше и  его  последнее
изобретение. И хотя  по  поводу  этой  работы ей сегодня  никто  не  говорил
ничего,  а все  говорили  лишь  о  самом  Сергее,  было  очень  похоже,  что
предложение  Сергея  о  новом объективе также не нашло поддержки  у отца. Но
тогда перед ней невольно возник другой вопрос: а знает ли Ачкасов  вообще  о
последнем проекте Кольцова?  Эта мысль показалась  Юле настолько важной, что
она  в   первую  минуту  решила  немедленно  позвонить  генералу.  Но  потом
одумалась. Но не потому, что испугалась, захочет ли он  с ней разговаривать.
В этом она не сомневалась.  Как, впрочем,  не сомневалась нисколько и в том,
что если  она  того пожелает, он немедленно ее  примет. Владимир  Георгиевич
всегда относился к ней  очень  доброжелательно. Но  разговор между ними  мог
получиться совсем не  таким, каким  бы он должен быть. Пожалуй, эмоций в нем
могло  быть больше, чем деловой информации. Она, естественно, будет защищать
проект, доказывать Ачкасову, что он очень  интересен, а  в доказательство не
сможет привести никаких расчетов, никаких выкладок. В ее распоряжении на сей
раз не будет даже кольцовской тетради с его записями.
     Юля  поднялась  на  свой этаж, но  не пошла к  себе, а  остановилась на
лестничной клетке и, попросив у кого-то из сотрудников сигарету, закурила. У
нее  словно открылись уши. Оказалось, все говорят только о Кольцове. И  в то
же время говорят  не столько  о нем,  сколько о том, кто теперь займет место
Бочкарева. Конкретных кандидатур не называли. Но говорили так, как будто все
уже было  ясно.  Юля поняла, ее совсем  не стесняются.  И может  быть,  даже
потому, что в ней тоже видят  одну из претенденток. И уж во всяком случае не
исключают  ее участия  в  устранении Кольцова. От этой  мысли ей стало не по
себе.  Она  бросила  сигарету в  урну  и  пошла  к  своему  столу.  Коридор,
окрашенный в спокойный, голубоватый цвет, показался ей ядовито- синим. И еще
ей показалось, будто она вся вымазалась этой ядовитой синью и поэтому на нее
все смотрят  улыбчивым, но не  добрым взглядом. Ей вспомнилась весна,  Руза,
Дом творчества ВТО, разговор  с мужем. Но мысль  неожиданно остановилась  на
Бочкареве. "Вот кто может  быть деловым собеседником Ачкасову!"  Эта догадка
окрылила  ее. Бочкарев до  последнего дня работал вместе  с Сергеем, он знал
абсолютно все. Его  слова  будут, бесспорно, намного  авторитетней.  Телефон
Бочкарева у нее был. Он уже звонил  ей со своего нового  места.  Она набрала
номер. На ее счастье, Бочкарев оказался на кафедре. Он несколько удивился ее
звонку, но больше обрадовался. А  она сразу взяла быка за рога, сказала, что
ей очень надо с ним встретиться, и выразила готовность немедленно приехать к
нему. Бочкарев ответил, что примет ее с удовольствием, но сможет это сделать
только   после  окончания  занятий,  а  именно  в  четырнадцать  часов.  Юля
поблагодарила его и попросила заказать на нее пропуск.
     Человек  десять услужливо  согласились  проводить ее  и  показать,  где
находится кабинет начальника кафедры. И почти все при этом пожелали  узнать:
не  собирается  ли  она на  этой  кафедре  работать?  Юля  от  сопровождения
отказалась, а на вопрос о работе отвечала, что все даже очень может быть.
     Бочкарев встретил ее с радостью, будто не видел сто лет.  Выслушав Юлю,
он долго ходил вдоль своего узкого, как пенал, кабинета. Потом сказал:
     -- Всего я  мог ожидать. Но такого? Это уже  за гранью добра и зла. Это
уже  прямой  ущерб делу. А с  другой  стороны, сразу  стало ясно, почему ваш
батюшка на сей раз  так  легко и  быстро  отпустил меня. Нет сомнения,  дело
снова идет  к тому,  чтобы назначить Игоря старшим группы. Препятствий, надо
сказать, для этого больше нет.
     -- Вот почему  я и хотела попросить  вас  встретиться  с Ачкасовым, - -
сказала Юля.
     --  Готов, -- сразу согласился Бочкарев.  --  И напросился  бы на прием
немедленно. Но Владимира Георгиевича нет в Москве.
     -- Когда же он вернется? -- разочарованно спросила Юля.
     -- Говорят, только в конце месяца. Интересно, а  сам Сергей не  пытался
найти Ачкасова? -- спросил Бочкарев.
     -- Это  мне неизвестно, -- ответила Юля.  Но подумала и добавила:  -  -
Вряд ли. Он самолюбив. И за себя просить не станет.
     -- В данном случае на первом плане дело, заметил Бочкарев.
     -- Для него это одно  и то же, --  сказала Юля. -- Придется ждать конца
месяца.
     Бочкарев понимал: Юля расстроена чем-то  гораздо большим, нежели только
этим делом. Но из деликатности ни о чем не стал ее расспрашивать.
     -- Другого выхода у нас нет,  -- согласился он и попросил: --  Звоните.
Не забывайте. Всегда буду раз вас видеть.
     -- Хорошо, -- пообещала Юля и ушла.
     В КБ она вернулась, не  опоздав, точно  уложившись в обеденный перерыв.
Ее уже ждал Игорь.
     -- Где ты была? Я  хотел с тобой вместе пообедать, -- с упреком  сказал
он.
     -- Я больше не обедаю, -- холодно ответила Юля.
     -- Опять диета? -- усмехнулся Игорь.
     -- Будем считать -- да.

     -- Но почему-то очень  скоро  испортилось настроение, --  сыронизировал
Игорь и добавил: -- Тебя уже дважды вызывал отец.
     -- Еще раз вызовет, -- ответила Юля и достала рабочие чертежи.
     Но ей опять не удалось приступить к работе. Раздался звонок внутреннего
телефона,  и Ирина пригласила ее к Александру Петровичу. Только  сейчас  Юля
вспомнила то,  о чем говорила ей Ирина утром. "Она любит его. Какой, однако,
это  вздор! И  зачем только она такое выдумала? Еще не дай бог, если дело  у
них дошло  до  серьезного. А впрочем,  меня это  абсолютно не касается",  --
решила Юля и вошла в кабинет Кулешова.
     Александр Петрович встретил ее с улыбкой.
     -- Поздравляю тебя. Умница ты, -- сказал он.
     -- Чем заслужила такую похвалу? -- пожелала узнать Юля.
     --  Пришло  заключение  о  результатах  заводских  испытаний  "Совы-4".
Исключительно положительные отзывы, -- сказал  Александр  Петрович и положил
перед ней на стол акт, подписанный авторитетной комиссией. -  - Конечно, тут
заслуга не только твоя. И Игорь над ней хорошо поработал. И Кольцов. Но твоя
лепта была завершающей. А это, дочка, очень ответственный момент.
     -- Хорошо, -- кивнула Юля.
     -- Не  хорошо, Юленька, а отлично. Праздник души и сердца, --  поправил
ее Александр Петрович. -- Если и войсковые испытания подтвердят  те завидные
качества, которые  прибор  показал сейчас,  я вас  всех троих представлю  на
Государственную премию.
     -- Всех троих?.. За что же Игоря?
     -- Хотя бы за то, что он удешевил прибор в полтора раза.
     -- В основном за счет надежности.
     --  Всякая экономия  чему-нибудь в  ущерб.  Но не  будем  спорить, я же
сказал, подождем результатов войсковых испытаний.
     -- Что же внесла в прибор я?
     -- Ты  успешно  завершила всю  работу. Раз.  В "Сове-4" очень много  от
"Совы-1"  .  А сколько  в  том  первом  образце  твоего?  Два,  -- терпеливо
перечислял Александр Петрович. -- В-третьих:
     --  И все-таки было бы гораздо  справедливей, --  прервала его  Юля, --
вместо обоих Руденко выдвинуть одного Бочкарева. Его консультации:
     -- Нет. Сто раз  нет!  --  в  свою  очередь не  дослушал дочь Александр
Петрович. -- Если уж на то пошло, нас, милая, и Верховский консультировал. И
я, между прочим, тоже немало  вложил .`#  -(' b.`a*.#. труда в проект. Но  я
тем  не менее считаю: ни  Верховский, ни я, ни  тем  более Бочкарев никак не
могут быть причислены к авторскому коллективу. К тому  же подождем войсковых
испытаний. Да и потом о чем ты беспокоишься? Не один я буду решать вопрос. Я
лишь  выдвину   кандидатуры,  а   утверждать  их  будет  партком,   профком,
вышестоящая инстанция. Но уж кого выдвигать, позволь решать мне.
     -- И все же я остаюсь на своем мнении, -- сказала Юля.
     -- Это дело твое. К тому  же я вижу, ты сегодня не  в духе,  -- заметил
Александр Петрович.  -- Но если  учесть  мое мнение и что я тебе сказал, то,
очевидно,  на  войсковые  испытания  недели  через  две,  по старой  памяти,
придется ехать тебе.
     -- Хорошо, -- не стала спорить Юля.
     -- Ну, хорошо так хорошо! -- обрадовался Александр Петрович. -- Но есть
еще одно  дело. Ерунда какая-то получается. Вдруг ни  с того и с сего подала
заявление  об уходе  Власова. Я  ей  повысил  оклад,  назначил  почти  своим
референтом, а она, видите  ли, решила уйти из КБ.  А мне сейчас переводчик с
английского совершенно необходим.
     -- Чего же ты хочешь от меня? -- спросила Юля.
     --  Ты  сама  понимаешь,  я  вынужден  Власову отпустить. Но  повторяю,
переводчики  мне  нужны.  Так  вот  я  хочу тебя попросить,  пока, временно,
поработать на ее месте.
     -- Для кого я буду переводить и что? -- пожелала знать Юля.
     --  Естественно, для  меня, -- заверил ее Александр  Петрович. -- И для
Игоря. Некоторые иностранные источники.
     Юля отрицательно покачала головой:
     -- Нет, отец. Этой работой я заниматься не стану.
     -- Почему?
     -- Разреши без объяснений.
     --  Да,  но  ты поставишь в очень затруднительное положение Игоря, -  -
предупредил ее Александр Петрович.
     -- Больше,  чем это сделал он  сам, ему никто уже этого  не сделает, --
ответила Юля.
     -- Поясни свою мысль, -- попросил Александр Петрович.
     -- Поговорим еще, отец. Время будет, -- сказала Юля. -- А для переводов
найди кого-нибудь другого.
     -- Странно, --  пожал плечами Александр Петрович. -- Весьма странно.  И
очень жаль. Но неволить я тебя не могу. У тебя, конечно, есть другая работа.
     Юля не сказала больше ни слова и вышла из кабинета. Ее встретила Ирина.
     -- Вот и все, -- сказала она.
     -- И очень зря, -- не поддержала ее Юля.
     -- Но пойми, я не могу иначе!
     --  Многое приходится  делать  через "не  могу", -- без обычной  улыбки
сказала  Юля  и оставила Ирину  одну. Ей еще  предстоял  сегодня  разговор с
мужем, и надо было заранее твердо и четко решить, что она ему скажет.
     Однако  в  тот вечер она не  стала  разговаривать  с  Игорем.  Ей вдруг
показалось, что, возможно, Сергей еще вернется в Москву. И тогда, конечно, в
первую очередь ей следовало все обговорить с ним. Но Сергей не появился. Юля
подождала еще день и позвонила  в Есино Владимиру. Она  застала его дома. Он
отдыхал.  На   все  ее  вопросы  он  ответил   исчерпывающим  образом,  хотя
разговаривал, как показалось Юле, необычно сдержанно.
     -- Какое же он принял решение? -- задала Юля последний вопрос.
     -- Сказал,  будет учиться. Но я, честно говоря, не очень  поверил в его
искренность, -- признался Владимир. -- он здорово  там у вас обломался. Стал
какой-то не тот. Я его плохо понимаю:
     -- Он просто устал. Слишком много работал, -- сказала Юля.
     --  Не  больше,  чем  в полку, --  ответил  Владимир.  -- Одним словом,
вернется, как договорились, числа десятого будущего месяца -- и тоже прямо к
старикам. Неделя у него останется, так что малость еще поохотимся.
     Юля поблагодарила Владимира. Ей стало ясно больше, много больше. Только
сильная обида могла заставить  Сергея плюнуть  на  все и даже  не попытаться
защищать  свои  позиции.  Обида  незаслуженная  и потому  ранившая  особенно
глубоко. Она не одобрила решение  Сергея. Она  даже несколько изменила о нем
свое мнение. Но это не помешало ей принять часть его обиды на себя. Но в ней
даже эта часть вызвала не смирение, а совершенно обратное  -- бурю протеста.
Ее  взорвало  несправедливое  отношение   к  Сергею,  стремление  непременно
избавиться от него, как от сильного партнера, который невольно  стал и столь
же сильным конкурентом.  Теперь  она четко  знала,  как  вести  себя  в этой
ситуации. Она  не хотела  осуждать  отца.  Ему  было уже  за  шестьдесят.  И
надеяться на то, что он  в чем-то изменится, было уже нереально. Но мириться
с  ловкачеством Игоря, закрывать глаза на его непорядочность она не  могла и
не желала. Накопившееся  за последние годы у нее  на душе помимо воли теперь
выплеснулось наружу.
     Подошла к концу  неделя, и Александр Петрович, как обычно, осведомился,
не поедет ли Юля на дачу с ним.
     -- Я приеду позже, -- ответила Юля.
     -- В таком случае я заберу Игоря, -- решил Александр Петрович.
     Но Юля неожиданно запротестовала:
     -- Не надо его брать. Если он приедет, то приедет со мной.
     --  А поопределенней  ты  не  можешь  сказать?  --  попросил  Александр
Петрович. -- Ты же знаешь, мать без тебя за стол не сядет.
     -- Я буду обязательно, -- пообещала Юля. -- Но к ужину меня не ждите.
     --  Н-да,  -- протянул  Александр Петрович.  --  Ничего  не скажешь,  с
возрастом характер у тебя становится все милей.
     Очевидно, Александр  Петрович  что-то  передал  Игорю,  ибо,  когда тот
несколько позднее встретил Юлю, он сразу спросил ее:
     -- У  меня никаких дел в городе нет. Почему ты не хочешь, чтобы я уехал
с отцом?
     -- Мне нужно поговорить с тобой, -- спокойно, но твердо ответила Юля.
     -- Пожалуйста, я слушаю.
     -- Поговорим дома.
     -- Почему именно там?
     -- Здесь не место для таких разговоров.
     -- Ну  знаешь, не выдумывала бы ты  лучше ничего. Я чувствую, ты  опять
что-то затеваешь!  --  явно недовольно  бросил Игорь.  --  И почему я должен
из-за всякой ерунды лишать себя отдыха?
     -- Нет,  не из-за  ерунды,  --  сказала  Юля.  --  Мне  нужно  с  тобой
поговорить. Но если ты не желаешь, поступай как знаешь.  Но  помни, это не в
твоих интересах.
     -- Совершенно  не понимаю твоего тона и манеры  так  разговаривать,  --
недоуменно пожал плечами Игорь. Но спорить больше не стал. -- Я останусь. Но
ты могла бы просто сказать: "Останься, мне надо с тобой поговорить".
     -- Именно так я и хотела сказать. Но к сожалению,  ты меня опередил, --
сказала Юля и больше не проронила ни слова.
     Супруги после работы молча  доехали до дому. Не разговаривая, поднялись
на лифте на свой этаж и зашли в квартиру.
     -- Где изволишь изъясняться? -- не скрывая иронии, спросил Игорь. -- На
кухне или в будуаре?
     -- Ты напрасно веселишься, -- спокойно ответила Юля.
     -- Но все действительно смешно.
     Юля  раскрыла  свой шкаф,  сняла  с плечиков  две  кофточки,  платье  и
небрежно бросила их на спинку кресла.
     -- Я не  хочу слышать никаких твоих объяснений.  Они меня совершенно не
интересуют.  Хотя я  знаю,  объяснить ты  можешь  все,  --  присаживаясь  на
подлокотник кресла, сказала она. -- И не буду пытаться выяснить, кому из вас
первому -- тебе или отцу -- пришла в голову светлая мысль отправить на учебу
Кольцова. Сейчас это уже не имеет значения. Я говорю о другом.  Ты забыл или
делаешь вид, что  забыл о  том разговоре, который был у нас с  тобой в Рузе.
Мне  очень &  +l, но  ты  не сделал  для  себя  из  него  нужных  выводов  и
продолжаешь все ту же нечестную  игру: Какую? Ты великолепно все знаешь сам.
Не  знаешь? Послушай, что говорят  в  КБ. Естественно, говорят  не только  о
тебе, но и об отце. И даже обо мне:
     --  Никого и ничего я слушать  не собираюсь! -- вдруг резко  оборвал ее
Игорь.
     -- Не перебивай меня, -- остановила его Юля.
     -- И почему ты вдруг решила по этому поводу читать нотацию мне?
     -- Выслушай меня до конца, -- так же спокойно потребовала Юля.
     -- Не я откомандировал Кольцова. Не я! -- не пожелал слушать ее Игорь.
     -- Хорошо. Я замолкаю. Но помни:  больше ты от меня вообще  не услышишь
ни одного слова, -- сказала Юля, встала с подлокотника и взяла свои вещи.
     -- Что значит "вообще"? -- насторожился Игорь.
     Юля ничего не ответила и молча начала укладывать вещи в чемодан.
     -- Пожалуйста. Я слушаю тебя, -- сдался  Игорь. -- Только не говори  со
мной в таком ультимативном тоне. Я слушаю.
     -- Именно в таком тоне я и буду говорить, -- ответила Юля. -- Я просила
тебя ничего мне не объяснять и не доказывать. Тем более разговаривать на эту
же  тему с отцом  я не собираюсь совершенно.  А тебе следует  сделать выбор:
либо ты раз и навсегда отказываешься  от  есинской группы и никогда и больше
ни под  каким предлогом и ни под  каким соусом не  вмешиваешься в работу над
"Фотоном", или я тебе больше не жена.
     -- Что? -- так и подскочил Игорь.
     --  Или  я  тебе  больше не  жена, --  четко  повторила Юля. --  Ибо  я
совершенно не желаю, чтобы люди, которых  я уважаю и  чьим мнением я дорожу,
считали меня хоть в какой-то мере тождественной с твоими делами.
     -- Ты сошла с ума! Ты черт знает что себе позволяешь! -- снова  вспылил
Игорь. -- Или ты думаешь, я сейчас упаду перед тобой на колени?
     -- Нет, мне этого не надо, --  ответила Юля. -- Я не знаю, как ты и что
будешь говорить отцу, но у тебя есть хорошая возможность  не ездить в Есино.
Отец намеревается через пару  недель  отправить меня  на войсковые испытания
"Совы". Я не стала с ним спорить, ехать согласилась. Так вот, переубеди отца
и поезжай туда сам.
     -- И не подумаю! -- наотрез отказался Игорь.
     -- Дело твое. Я сказала все. И пока уеду к матери и хочу побыть там без
тебя, -- закончила разговор Юля.
     -- Можешь  ехать куда угодно! Удерживать тебя  не стану!  -- запальчиво
бросил Игорь. -- И потворствовать твоим капризам тоже не собираюсь.
     Он снял форму, надел спортивный костюм и ушел на кухню. А Юля, уложив в
чемодан  кое-что еще из своего туалета, из  косметики и парфюмерии, уехала в
дом на Котельническую набережную, чтобы уже  оттуда отправиться на субботу и
воскресенье на дачу.


     Сергей  не провел в санатории  еще и половину  срока,  а уже загрустил.
Надоел пляж.  Надоело с утра до вечера ничего не делать. Даже море. Он почти
перестал на  нем бывать, а заплывал  на камни под Медведя и там отлеживался,
наблюдая  за рыбешками,  крабами  и  прочей  морской мелочью,  суетящейся  в
прозрачной голубоватой воде.  Однако  скоро  и это  занятие  ему  наскучило.
Горячка   суждений  первых  дней  прошла,  он  заскучал,  почувствовал  себя
одиноким. И если бы не письма из  Москвы и  из Есино, наверно, не дотянул бы
до конца срока и уехал. Ему уже начало казаться, что дома, у отца с матерью,
он  отдохнул  бы  куда  лучше.  Но  письма,  неожиданно  начавшие  приходить
регулярно, сразу все изменили. И хотя желание поскорее вернуться в  Москву у
него  не  пропало,  чувство  одиночества  тем  не  менее  прошло.  Он  снова
почувствовал себя в  кругу  тех,  с кем неразлучно прожил последние годы,  и
воспрянул духом.  Первое письмо пришло  от Владимира.  Брат  /(a  +:  работа
продолжается, он летает, и, сколько будет летать еще,  никому не известно. А
ему, откровенно  говоря, все уже изрядно надоело,  так как почти каждую ночь
приходится  делать  одно  и  то же. Еще он сообщал о звонке Юли. Похоже, она
тогда еще ничего не знала. А когда  Остап сказал ей о его уходе, удивилась и
расстроилась. Потом искала  его, Сергея,  и  звонила  уже  Владимиру.  Точно
Владимир не понял,  но, очевидно,  ей  вся  эта  история ужасно не по нутру.
Письмо  было  длинное, очень спокойное. Оно  именно так  и подействовало  на
Сергея. Второе письмо было от Ирины. Она писала, что очень скучает. Работать
в "конторе", как  она выразилась, без Сергея не хочет и уже подала заявление
об уходе.  Где  будет  работать,  пока не  знает.  Но  больше беспокоится  о
настроении  и  самочувствии Сергея.  В самом конце письма была  приписка:  в
"конторе" ходят упорные слухи о том, что в Есино поедет Игорь. Письмо  Ирины
было  ласковое,  теплое,  полное  участия.  Но оно  почему-то  раздосадовало
Сергея. Возможно, потому,  что в  нем было много такого, о чем Сергей сейчас
совершенно  не хотел  думать. Третье письмо он получил от Зарубы и  Окунева.
Остап откровенно завидовал Сергею, потому что тот спокойненько жарит пузо на
солнце, пьет по  вечерам  сухое вино  и  заедает его шашлыком. А  они гоняют
Володьку, жгут керосин и  переводят пленку.  А зачем все это?  Кому нужно? И
для  чего?  Наверно,  не знает и сам Кулешов. И  вообще, с тех пор  как ушел
Сергей,  тут, в  Есино, сразу  стало  пусто  и скучно, точно  на захолустном
полустанке после того, как пройдет курьерский поезд. В письме несколько слов
от  Олега. Тот  передавал  Сергею привет и информировал  его о том,  что, по
дошедшим до них слухам, работа у Стрекалова закончилась очень успешно, в чем
немалая заслуга Юли. И  само собой разумеется, также его, Сергея, с чем они,
Остап  и  Олег,  его  искренне  поздравляют.  А с него,  когда он вернется в
Москву, естественно, причтется.
     Сергей перечитал письмо несколько раз. И тут же написал друзьям  ответ,
а вечером,  перед  кино,  действительно  выпил  стакан сухого  вина  и  съел
отличный шашлык. Это письмо дало ему толчок для размышления до конца недели.
Сергей пытался и никак  не мог понять причину упорства  Кулешова  продолжать
испытания. Создавалось такое впечатление, что Александр  Петрович настойчиво
чего-то кому-то доказывал  или  хотел  доказать. Но зачем? Его же никто ни в
чем не контролировал. От него ждали уже готовой работы. Приходили в голову и
другие мысли: конечно, сейчас ему надо бы быть совсем не  здесь, не в Крыму,
а сидеть в Речинске и монтировать опытный образец  нового  объектива.  Тогда
через месяй-другой Володька из полетов привозил бы совсем другие результаты.
Не  писала  ему  только  Юля.  Но  он,  откровенно  говоря,  не  очень-то  и
рассчитывал  что-нибудь от нее получить, хотя она  могла сообщить ему  самые
интересные новости:
     В воскресенье, которое,  в общем-то, здесь, в санатории, ничем почти от
прочих дней недели не отличалось, Сергей решил принять участие в экскурсии в
Гурзуф. Он  никогда там  не бывал,  хотя много о нем  слышал и читал.  Да  и
был-то Гурзуф совсем рядом.
     Автобусы  быстро  доставили экскурсантов  в  красивый  санаторный  парк
Гурзуфа,  на   территории  которого  также  размещался  военный   санаторий.
Экскурсанты  с интересом рассматривали оригинальные постройки конца прошлого
века, слушали  рассказ экскурсовода о пребывании в Гурзуфе Пушкина. Потом по
традиции пошли фотографироваться  к  фонтану  "Ночь".  Сфотографировались. И
вдруг Сергей услышал знакомый голос:
     -- Вы ли это, Сергей Дмитриевич?!
     Он обернулся  и увидел Ачкасова. Генерал, в  белом чесучовом костюме, в
темных очках, с непокрытой головой, стоял в двух шагах от него и улыбался.
     --  Владимир  Георгиевич?!  --  обрадовался  Сергей  и бросился к  нему
навстречу.
     --  Вот так встреча! -- широко улыбнулся генерал. --  Каким  ветром вас
сюда занесло?
     -- Экскурсионным. Отдыхаю во Фрунзенском, -- объяснил Сергей.
     -- Давно?
     -- Уже две недели.
     -- И только сейчас сюда выбрались?
     --  И  то  случайно, надоело  бока  отлеживать на камнях, --  признался
Сергей.
     --  Ну  знаете, воистину "мы ленивы и не  любопытны". Поэт был прав. Да
как  же вас не потянуло к соседям  на разведку? А может,  тут кто- нибудь из
друзей? А может?.. Вы же молодой человек, Сергей Дмитриевич!
     Через пятнадцать минут они уже  сидели на  веранде генеральского люкса.
Ачкасов достал из холодильника  бутылку коньяку, отличный крымский виноград,
абрикосы, груши. Дотошно расспросив Сергея обо всех новостях,  он откровенно
и недовольно поморщился.
     --  Все-таки сделал  по-своему, -- проговорил  он, легонько  постукивая
газовой  зажигалкой по  полированной  поверхности  стола. --  Конечно, через
неделю, вернувшись в Москву, я обо всем бы узнал и сам. Но целый месяц, пока
я  еще  был в Москве, вы работали  над проектом нового объектива  и даже  не
сочли нужным хоть как-нибудь поставить меня об этом в известность.
     --  Зачем вас было без  нужды  отрывать от дел?  -- справедливо ответил
Сергей.
     -- Без нужды?  -- удивился Ачкасов.  -- А какие  у меня еще могут  быть
дела, кроме тех, которыми занимаетесь  вы и ваши коллеги? Вы загадываете мне
загадки, Сергей Дмитриевич.
     -- Честное  слово, все шло  своим чередом  --  нормально  и хорошо,  --
подтвердил Сергей. -- А потом вот как-то так: Но ведь и Юрий Михайлович тоже
не ожидал такого оборота. Одна,  пожалуй,  Юлия Александровна оказалась всех
дальновидней.
     --  Юлия Александровна лучше всех вас разбирается в людях. Ну да ладно,
все мне ясно, --  не стал продолжать эту тему  Ачкасов. --  Раз уж вы попали
сюда, отдыхайте  до  конца и  как  следует.  Худа без  добра  не  бывает.  И
расскажите мне еще раз поподробнее  все, что вы там придумали с  вашим новым
объективом.
     Они проговорили до ужина. Потом вместе поужинали, гуляли по набережной,
побывали на скале Шаляпина, сходили к Артеку. Затем Ачкасов позвонил кому-то
по  телефону, вызвал  машину и отправил Сергея во Фрунзенское.  При этом  он
взял с него твердое слово, что Сергей непременно побывает до четверга у него
еще раз. Сергей, конечно, обещал. Уже когда они прощались, Сергей спросил:
     -- А почему вы один отдыхаете, Владимир Георгиевич?
     -- Жене абсолютно противопоказан юг. А я  совершенно не  могу без моря.
Если  летом  не  поплаваю,  всю зиму буду  чихать и  кашлять,  --  посетовал
генерал, пожимая Сергею руку.
     От Гурзуфа до Фрунзенского езды полчаса. Но Сергею показалось, он  ехал
и  того меньше. И  вообще  не ехал, а летел  на собственных  крыльях,  вдруг
выросших у  него  крыльях. Чему он  радовался, он  точно не знали сам. Разве
только тому, что встретил  очень близкого ему человека, которому безгранично
во всем доверял.  Другого конкретного  повода для  ликования у него не было.
Ачкасов никак не выразил своего отношения к тому,  что  стало с Сергеем. Его
сегодня  интересовал   только  новый   объектив.   Но  Сергей  над  этим  не
задумывался. На душе у него было празднично.
     Во вторник он снова навестил Ачкасова.  На сей раз  генерал  увез его в
Никитский  сад, в  котором Сергей до этого не  бывал.  Они долго  гуляли  по
аллеям сада, потом обедали  в ресторане в Ялте, а потом Ачкасов отвез Сергея
в его санаторий. Они были вместе фактически целый день. Говорили обо всем на
свете. Но работы уже не касались  и  полусловом. И тем не менее настроение у
Сергея снова было очень  хорошим, и он уже  нисколько не жалел о том, что не
сбежал из санатория домой раньше срока.
     В  четверг Ачкасов улетал  в Москву.  Сергей, естественно,  приехал его
провожать. Они сходили на пляж, долго купались, немного позагорали и поехали
и поехали  в Симферополь --  в аэропорт. Только здесь, уже почти перед самой
посадкой, генерал, казалось, вспомнил о делах.
     -- Отдыхайте,  Сергей Дмитриевич, хорошенько.  Ведь  ваша жизнь  как  "
сказке: чем дальше, тем страшней. А точнее сказать, трудней. Диссертация вам
совершенно необходима.  Тут  Александр  Петрович  прав,  я  сам  пожурил его
однажды  за то, что он  мало заботится о вашем  росте как  ученого. Так  что
грызть гранит науки вам придется во всех случаях. А вообще, молодой человек,
вся эта история должна послужить вам хорошим жизненным уроком. Помните,  что
сказал Горький? Надо очень много энергии, чтобы занять свое место в жизни. А
у вас  столько энергии в  нужный момент  не нашлось. Я,  конечно, понимаю, в
армии  трудно  проявить свой характер. В данном случае, хоть сие и парадокс,
высшим проявлением  этого  самого  характера должно  рассматриваться  умение
сдерживать  себя.  И  все же  на  сей раз,  мне  думается,  вы поступили  не
по-кольцовски.
     Сергей виновато улыбнулся.
     -- Мое согласие на уход из КБ  вызвано Владимир  Георгиевич,  во многом
еще  и  личными причинами, --  начал объяснять он.  --  Завязалось все,  как
говорится,  в  один  узел. Поэтому я  особо и  не сопротивлялся. Уходить так
уходить. Решил, что так, может, даже лучше будет.
     -- Для кого лучше?
     -- По крайней мере для меня:
     -- Вот это-то и не  по-кольцовски,  Сергей Дмитриевич, -- наставительно
проговорил Ачкасов. -- Ну да ладно. Когда у вас заканчивается путевка?
     Сергей назвал число.
     -- А отпуск?
     --  Еще через три дня. К старикам хотел заскочить по дороге, -- ответил
Сергей.
     Прекрасно. Сыновний  долг надо  блюсти. -- Ачкасов попрощался и пошел к
трапу самолета.
     Через несколько  минут самолет поднялся в небо и взял курс  на север. А
Сергей сел в машину и поехал к морю -- на юг.
     "Значит, Ачкасов тоже хочет, чтобы я  защитился, -- подумал Сергей.  --
Значит, так действительно надо".


     В понедельник Ачкасов вышел  на  работу,  приказал  адъютанту разыскать
Бочкарева, пригласил  его к  себе и долго, почти  два часа, беседовал с ним.
Потом адъютант  с кем-то  еще соединял генерала по телефону.  Еще позднее он
сам ездил  к заместителю министра. А в  конце рабочего дня адъютант Ачкасова
позвонил в КБ  Кулешова и вызвал к  Ачкасову подполковника-инженера Руденко.
Ему ответили, что Руденко нет в Москве.
     -- Где же он? -- спросил адъютант.
     -- Он в Есино.
     -- Одну минуточку, -- извинился адъютант и доложил об этом Ачкасову.
     -- В  таком  случае пусть  приедет  завтра,  к  одиннадцати  часам!  --
распорядился Ачкасов.
     Адъютант вернулся  к  аппарату и  передал  это  распоряжение  секретарю
Кулешова.  В тот  же день, уже после этого распоряжения, Ачкасову  несколько
раз звонил  Кулешов.  Но  адъютант,  получивший  на  этот случай  от  своего
начальника конкретное  указание, всякий раз отвечал,  что генерала  Ачкасова
нет и когда он будет -- не известно.
     Во вторник  в назначенное  время Руденко появился  в приемной Ачкасова.
Генерал  его  сразу  же  принял,  предложил  сесть, осведомился  о  здоровье
Александра  Петровича  и  Юлии Александровны и,  выслушав ответы, перешел  к
делу.
     -- Я хочу  сделать вам,  Игорь  Тарасович, интересное предложение,  - -
начал  Ачкасов.  -- В родственном  по  профилю  вашему КБ НИИ  освобождается
должность  начальника отдела. Должность полковничья.  С окладом, значительно
выше вашего. Так вот, я хочу эту должность предложить вам.
     Руденко, совершенно не ожидавший такого разговора, откровенно сказал об
этом Ачкасову.
     --  И тем  не менее не вижу причин, почему бы вам не согласиться,  -  -
продолжал Ачкасов.
     --  Я уже много  лет работаю в одном КБ. Привык  к  работе, к людям: --
начал было отстаивать свою позицию Руденко.
     -- Знаю, -- не дал договорить ему Ачкасов.
     -- Наверно, мне будет трудно в другом месте.
     -- Игорь Тарасович, побойтесь бога, -- усмехнулся Ачкасов.  -- Я же вас
не за тридевять земель посылаю, а всего лишь за несколько кварталов от вашей
сегодняшней работы. И посылаю на  повышение. Вы  человек  военный.  Вам надо
расти.
     -- А  разве  у  себя  в  КБ  я  расти не  могу?  --  высказал встречное
соображение Руденко.
     -- В  ближайшее время тут такой возможности не предвидится, --  ответил
Ачкасов.
     -- Но у нас как  раз тоже освободилась должность начальника группы,  --
подсказал Руденко и: пожалел, что подсказал.
     -- Забудьте о ней, -- неожиданно сухо посоветовал Ачкасов. -- К тому же
мое предложение продиктовано интересами дела, и это я  прошу учесть в первую
очередь.
     -- Но если я все-таки откажусь? -- спросил Руденко.
     --  Я буду  вынужден отдать  ее  другому  кандидату, желающие,  как  вы
понимаете, занять  ее найдутся,  -- спокойно  ответил Ачкасов. -- Но  вас  я
должен предупредить.
     Руденко весь подался вперед.
     -- Вы подполковник и через год достигаете предельного для своего звания
возраста  службы в армии.  Так вот я хочу, чтобы вы  знали,  что ходатайство
Александра  Петровича  об   отсрочке  вашего   увольнения  может   оказаться
неудовлетворенным.
     Руденко понял: Ачкасов  шутить не  собирается. И все же он попросил еще
отсрочки для окончательного ответа.
     -- Сколько вам потребуется времени? -- спросил Ачкасов.
     -- Хотя бы до завтра:
     -- Слишком много! -- решительно отказал Ачкасов и  определил  срок  для
раздумий сам: -- Даю вам полчаса.
     -- В таком случае разрешите, я позвоню, -- попросил Руденко.
     -- Пожалуйста, -- охотно  разрешил Ачкасов. -- Хотите звоните от  меня.
Хотите из приемной.
     Руденко поспешно вышел в приемную и набрал номер кабинета Кулешова. Ему
ответила новый секретарь.
     -- А где Александр Петрович? -- спросил Руденко.
     -- Он выехал, -- ответила секретарь.
     -- Когда?
     -- Только что.
     -- Куда?
     -- Его вызвал заместитель министра.
     -- Понятно: -- потеряв  последний шанс  на  защиту, промямлил Руденко и
вернулся  в кабинет.  Звонить  жене было  тоже бесполезно.  Он даже не  знал
толком, где она. Да и захочет ли с ним  разговаривать после того, как он все
же согласился ехать в Есино?
     Он подошел к столу, за которым сидел Ачкасов, и сказал:
     -- Я не возражаю, Владимир Георгиевич.
     -- Вот и прекрасно, -- одобрил  это решение Ачкасов и вызвал адъютанта.
А когда  тот зашел в кабинет,  вручил  ему папку и  приказал:  --  Передайте
срочно  в  секретариат  Петра  Тимофеевича.  Попросите,  чтобы  доложили без
задержки. Получите обратно -- принесете мне.
     Адъютант вышел, а  Ачкасов снова сел  на  свое  место и как ни в чем не
бывало  продолжил  беседу. Но теперь его  интересовали уже другие вопросы. В
частности, ему  хотелось узнать, как проходят заводские испытания  "Совы-4".
Руденко начал подробно рассказывать все, что знал по этому вопросу. Он почти
закончил доклад, когда вернулся адъютант  и передал папку Ачкасову.  Генерал
раскрыл ее, прочитал какой-то документ и встал.
     -- Поздравляю  вас, Игорь Тарасович,  с назначением на новую должность.
Приказ только что подписан, -- объявил он Руденко и пожал ему руку.
     --  Спасибо, Владимир Георгиевич. Приложу все усилия,  чтобы  оправдать
ваше доверие, -- заверил его Руденко.
     --  Не сомневаюсь,  -- кивнул  Ачкасов.  -- И  уверен, что  года  через
три-четыре на новом месте вы подготовите докторскую  диссертацию, чего вам и
желаю.
     Руденко  еще  раз  поблагодарил  и  вышел. Тяжелая  дверь генеральского
кабинета захлопнулась за ним, как сейф.


     С отъездом  Ачкасова погода на  Южном побережье, как это часто бывает в
октябре, неожиданно и резко изменилась. Из-за гор натекли тучи. Пошел дождь.
На море начался шторм.  Сначала в два балла, к вечеру разыгрался до четырех.
На  следующее  утро  набрал  силу до  шести.  Отдыхающие  высыпали на  берег
полюбоваться  игрой  природы.  Сергей тоже  поспешил  к "медвежонку". Стихия
буйствовала. Огромные волны  дыбились перед  скалой во весь свой, без малого
трехметровый,  рост  и неистово бились о берег. Разлетались в брызги.  Через
пять- десять  секунд налетали снова,  взметались в  небо,  каскадом водопада
снова рушились в море, опять неслись отвесной  стеной на скалу -- и так  без
конца. Надо всем этим коловоротом с пронзительными криками летали чайки.
     Сергей  простоял у скалы почти  до обеда, порядком промок,  понял,  что
погода испортилась надолго, в море больше не сунешься, и решил уехать. После
обеда он собрал вещи, взял документы и уехал в Симферополь. Ему повезло -- у
военного коменданта оказалось  место в купейном вагоне до  Горького.  Сергей
обменял свой билет, решил добраться до Горбачева,  там пересесть на поезд до
Рязани и вскоре  уже быть  дома. Ездить в  поездах  он любил. Он в  них тоже
неплохо отдыхал. К тому же в Москву на сей раз он совершенно не спешил.
     Поезд отходил вечером. Сергей занял свое место в купе и  вышел в тамбур
покурить. Открылся  вагон-ресторан,  и через  тамбур  потянулись  пассажиры.
Вдруг кто-то окликнул Сергея радостно и громко:
     -- Сергей Дмитриевич! Это вы?
     Сергей обернулся.  Перед ним  стоял его бывший  подчиненный, теперь уже
капитан, Аверочкин.
     -- Василий?
     -- Вот встреча! Надо же! -- стиснул в объятиях своего бывшего командира
танкист. -- Я сначала думал -- обознался. Не узнал вас в гражданском. А  это
вы!
     Через  несколько   минут  они   уже  сидели  в   вагоне-ресторане,  оба
взволнованные  и  искренне  обрадованные.  Сергей  переписывался  со  своими
бывшими однополчанами  больше года: Как-то  к нему  заезжал Чекан: Последний
год он не имел из полка никаких известий. И вот вдруг -- Аверочкин.
     -- Ну как  там наши? -- спросил  Сергей,  мысленно рисуя в  воображении
своих бывших сослуживцев.
     -- Где? -- улыбнулся Аверочкин.
     -- В полку.
     -- Да там никого уже, Сергей Дмитриевич, кроме Чекана, не осталось.
     И Аверочкин рассказал, что  ушел на повышение -- заместителем командира
дивизии --  Фомин.  Уволились  в  запас  Доронин и  Семин. Доронин  работает
инструктором  в  горкоме  партии.  Семин  устроился  директором  кинотеатра.
Впрочем, и устроил-то его Доронин. Борисов и Беридзе командуют ротами в этой
же  дивизии. Чекан перешел  в  ремонтники,  ему  присвоили капитана.  А  сам
Аверочкин только что назначен командиром танкового батальона в Прикарпатском
военном  округе.   Отдыхал   на  туристической  базе  в  Кичкинэ.  А  сейчас
возвращается в полк, получит предписание -- и во Львов.
     --  А  как  служит Лановой? Что слышно о нем? --вспомнил Сергей  своего
первого командира полка.
     -- Полковника Ланового похоронили, -- сказал Аверочкин.
     -- Как так? Отчего же он умер? -- крайне удивился  Сергей. -- Он же был
здоров.
     -- В  том-то,  оказывается,  и дело, что нет.  Помните, когда он от нас
ушел, все думали, он на дивизию пойдет?
     -- Ну да. А он тогда в штаб округа, -- отлично все помнил Сергей.
     -- Это его, оказывается, командующий  нарочно  так, чтоб  не  увольнять
совсем. Врачи уже тогда все знали и,  конечно, доложили  командующему. А тот
решил: пусть  служит  сколько  может. От нашего  полка  на похоронах большая
делегация была.
     -- Жаль. Замечательный был командир, -- искренне расстроился Сергей. --
Многим из нас дал он свою закваску. Земля ему пухом.
     Они помолчали, покурили.
     -- А ты что же один из отпуска  едешь? Неужели не женился еще? -- снова
спросил Сергей.
     -- Нет. А вы?
     -- Тоже нет.
     --  Что  же вы? --  укоризненно  покачал головой Аверочкин.  -- Мы были
уверены, что Юлия Александровна никуда не уйдет от нашего командира.
     -- Похоже, что ушла, -- посетовал Сергей.
     Они просидели за столиком до самого закрытия ресторана и обо всем так и
не переговорили. Воспоминаний было много, и нахлынули они как- то все разом.
Под утро Аверочкин пересел на другой поезд.
     Сергей  без приключений  добрался до  родителей.  Испортившаяся  погода
преследовала  его  по  пятам.  Дожди   зарядили  с  утра  до  вечера.  Земля
моментально размокла. Из  дома  без резиновых сапог  нельзя было  ступить  и
шагу.  Сергей  просидел у окна почти  трое суток.  Отъедался  блинами, ухой,
солеными грибами и ягодами, которых  в том году в лесу было видимо-невидимо.
Утром и  вечером мать ставила перед ним  на стол крынку  еще теплого парного
молока. Он выпивал ее почти залпом и пьянел от удивительного неповторимого и
ни  на что  не похожего аромата  этого  самой природой  и стараниями Любушки
приготовленного продукта. Он ничего не  делал.  И хотя в  Москве дел у  него
было немало, он не торопился туда. Только потом, уже в электричке, подъезжая
к столице, он  понял, что  не спешил в  Москву  лишь  потому, что  не  хотел
прощаться со всем, чем занимался эти годы. Пока,  до  получения предписания,
он все еще был сотрудником КБ.
     Утром в понедельник безо всяких предварительных звонков он явился  в КБ
и сразу же зашел к Боровикову. Кадровик встретил его, как показалось Сергею,
несколько  растерянно.  На  сей  раз  не  было  на  его  лице  ни  выражения
официальности, ни приятных улыбок.
     -- Явился за предписанием, --  сказал Сергей, выкладывая  на стол перед
Боровиковым  отпускной билет. -- Обходной лист я сдал еще до отпуска. Долгов
за мной нет:
     -- Это хорошо, -- как-то неопределенно ответил Боровиков.
     -- Что хорошо? -- не понял Сергей.
     -- Хорошо, что нет долгов. Говорят, ждать да отдавать --  хуже всего на
свете, --  сказал Боровиков  и  поставил на отпускном  билете штампы "Убыл",
"Прибыл".
     -- Предписание готово? -- спросил Сергей.
     -- Нет,  --  ответил  Боровиков и, увидев появившееся  на  лице  Сергея
недоуменное  выражение, добавил: --  Александр Петрович  просил вас зайти  к
нему. Я вам звонил домой. Но к сожалению, не застал:
     -- Зачем я ему нужен? Я с ним уже попрощался, -- ответил Сергей.
     -- Зайдите. Мне  такое  приказание  было, --  попросил  Боровиков, всем
своим видом давая Сергею понять, что он-то тут ни при чем.
     --  Когда зайти?  --  спросил  Сергей,  понимая, что больше он никакого
толка от кадровика не добьется.
     -- Прямо сейчас. Он ждет вас! -- даже оживился Боровиков, почувствовав,
что Сергей поддается.
     Сергей поднялся в приемную Александра Петровича. Заранее дав себе слово
ни в какие разговоры с бывшим шефом не вступать. "Да, да. Нет, нет". И опять
за дверь,  за предписанием, --  и  в академию.  В  приемной сидела  какая-то
новенькая,  совсем  незнакомая  Сергею  девушка.  И  даже  это  было  Сергею
неприятно. Он словно чувствовал себя виноватым в том, что Ирина ушла отсюда.
     -- Я -- Кольцов, -- назвался Сергей.
     -- Пожалуйста,  проходите.  Александр Петрович  вас  ждет,  --  сказала
девушка.
     Сергей  открыл  дверь  и  зашел  в  кабинет.  Александр Петрович  читал
какие-то бумаги. Но, увидев Сергея, отложил их в сторону и изобразил на лице
что-то наподобие улыбки.
     --  С возвращением, --  поднимаясь  навстречу  Сергею и протягивая  ему
руку, сказал Александр Петрович.
     -- Благодарю, -- сухо ответил Сергей.
     -- Присаживайтесь, -- предложил Александр Петрович.
     -- Благодарю. Я вас слушаю, -- продолжал стоять Сергей.
     -- Все же присаживайтесь, -- еще раз предложил  Александр Петрович.  --
Сегодня у нас короткого разговора не получится.
     Сергей сел. А Александр Петрович совершенно неожиданно сел с ним рядом.
     "Да какого черта ты тянешь?" -- так и вертелось у Сергея на языке.
     -- Как отдохнули? -- осведомился Александр Петрович.
     Это уже совсем ни на что было не похоже.
     -- Нормально.
     --  Я вижу, загорели.  Даже немного поправились. Вот за это не похвалю,
--  добродушно покачал головой Александр  Петрович. -- Поверьте моему опыту:
набирать легко -- сбрасывается трудно.
     -- Я  хотел получить предписание, а Боровиков почему-то не дал мне его,
-- сказал Сергей.
     -- Он и  не мог его дать. Обстоятельства,  Сергей Дмитриевич, несколько
изменились, -- объяснил Александр Петрович. -- Все, о чем  мы думали, и все,
что мы решили, следует, очевидно, забыть.
     "А  о чем МЫ думали?  И что МЫ решили? -- снова сердито подумал Сергей.
-- Насколько я помню, я не решал ничего".
     --  Вам  придется  снова  вернуться  в  Есино,  -- продолжал  Александр
Петрович.
     -- С какой  это стати? --  недоуменно посмотрел на своего  бывшего шефа
Сергей. -- Вроде я  там ничего не забыл.  Документы  все  передал.  Мне  там
делать нечего.
     --  И  тем  не  менее  придется,  --  миролюбиво  проговорил  Александр
Петрович, вставая.
     -- А когда же я приступлю к занятиям?  Я и  так уже опоздал, -- резонно
заметил Сергей.
     --  Ничем помочь  вам  не могу,  --  все так же спокойно,  непохоже  на
обычный  холодноватый  тон, продолжал  Александр Петровичи  достал  из сейфа
какую-то бумагу.
     -- Да и нет у меня ни малейшего  желания мозолить там людям  глаза,  --
признался Сергей. -- Может, как-нибудь можно обойтись без поездки?
     -- Полноте,  -- примирительно сказал Александр Петрович  и положил  эту
бумагу перед Сергеем на  стол. -- Это приказ. Сим вы назначены руководителем
группы.  Имеется  в  виду  в  Есино.  Приступайте к  исполнению своих  новых
обязанностей   и  постарайтесь  поскорее   представить  мне   проект  нового
объектива.
     Как ни привык Сергей к тому,  что судьба в лице  то  одного, то другого
начальника не раз  и  не  два  переворачивала вверх  дном все  его жизненное
суденышко,  но, услыхав  сейчас  такое,  он  вздрогнул. Не  напугался  и  не
оторопел. Вздрогнул как от  удара, выказав  естественную реакцию самозащиты,
ибо никак и ни в какой мере  даже представить себе не мог еще  минуту назад,
что в его жизни произойдет такой поворот.
     Александр  Петрович рассказывал  ему о  том, как его  пригласил  к себе
заместитель министра и какую поставил перед ним задачу. Сергей плохо все это
понимал, вероятно,  потому,  что  плохо  слушал,  о  чем  говорил  Александр
Петрович. Не до его рассказа было ему сейчас. Ему даже в  собственных мыслях
было трудно разобраться: таким стремительным наплывом нахлынули они на него.
Уже снова от  чего-то ему  приходилось отказываться, на что-то нацеливаться.
Конечно, все /%`%"%`-c+ с ног на голову Ачкасов. Но одного обстоятельства он
явно  не  учел. И об  этом сейчас неожиданно  подумал  Сергей.  И не  только
подумал, спросил:
     -- Как же мы с вами будем работать? Наши мнения ни разу еще не сошлись!
     -- Неважно  то, что было, -- ответил Кулешов. -- Вы,  очевидно, меня не
поняли. Работать вы будете почти самостоятельно. Я же буду осуществлять лишь
самое общее руководство: финансы,  кадры и все  прочее по линии обеспечения,
что понадобится вам для вашего проекта.
     -- Вы же были против этого проекта, -- напомнил Сергей.
     Александр Петрович отрицательно покачал головой.
     --  Не  был.  Он мне  даже  понравился.  Я  вам  сказал  тогда,  что он
любопытен. Просто у меня не было ни времени, ни денег разрабатывать его.
     -- А теперь они нашлись? -- не утерпел, съязвил Сергей.
     -- Дали.  И то и  другое, -- ответил Александр Петрович. -- Заместитель
министра дал. Он мне -- о проекте. А я ему -- о деньгах. Вот они  и нашлись.
Жизнь, Сергей Дмитриевич, наши самые наипрямейшие обязанности заставляют нас
смотреть  на многие вещи  с разных позиций. Вы что-то придумали и тянетесь к
чернильнице, чтобы изобразить все  это  на  бумаге. А я,  когда  мне  что-то
предлагают, первым делом лезу в кассу. И если она пуста, говорю, что нам это
"что-то" не подходит. Вы  когда-нибудь  на своей шее почувствуете, как давит
финансовая петля.
     Кулешов  говорил  очень  искренне.  Сергей  верил каждому  его слову и,
возможно, потому решил окончательно поставить точки над "и".
     --  Вам  с  самого начала было  не по  душе  мое появление в КБ,  --  и
утвердительно  и  одновременно   вопросительно  сказал  он  и  посмотрел  на
Александра  Петровича.  Ему  почему-то  показалось,  что  Кулешов  смутился.
Разубеждать  Сергея  было бы глупо,  а согласиться с ним хоть кому наверняка
было бы неприятно. Но Александр Петрович согласился. И глазом не моргнул.
     -- Верно, -- сказал он и вздохнул. -- Вы, дорогой мой, фигура одиозная,
талантливая и потому трудно  управляемая. Вокруг вас непременно должны  быть
всякие  споры.  Вас обязательно  должны  куда- нибудь назначать,  выдвигать:
Хлопот с вами не оберешься! Я это сразу понял.
     -- Как? Вы же меня совсем не знали! -- возразил Сергей.
     -- Дочка очень уж вас расхваливала, а ей я верю. Она в людях никогда не
ошибается. Хотя, впрочем, -- Кулешов о чем-то вдруг задумался, - однажды она
ошиблась довольно здорово. Но это к делу не относится, -- Александр Петрович
встал.  -- Задерживать вас больше не хочу. Вызывайте машину, закрепленную за
вашей группой,  и поезжайте  в  Есино. Продумайте, кто вам нужен  из  людей,
составьте график работ, представляйте все это мне  и беритесь за дело. Время
не ждет.
     Теперь встал Сергей.
     -- Могу я сразу оговорить одно условие?
     Александр Петрович согласно кивнул.
     -- Не присылайте ко мне Руденко.
     Александр Петрович кивнул снова:
     -- Она послезавтра уезжает в Речинск.
     -- Я имел в виду его, -- поспешно уточнил Сергей.
     --  Он у нас  больше  не работает, --  ответил  Александр  Петрович.  И
неожиданно вспомнил: -- Я не сообщил вам еще  об одном  известии. Заниматься
диссертацией вам все же придется. Вас зачислили в адъюнктуру заочником.
     Теперь уже действительно было сказано все. А если бы Александр Петрович
вздумал добавить что-нибудь еще, Сергей, кажется, запросил бы пощады. "И все
это Владимир Георгиевич, Владимир Георгиевич:" -- не переставал твердить про
себя  Сергей. В  Есино  в тот  день он не поехал и  даже  не  звонил.  Решил
заявиться  безо всяких предупреждений, да и времени на разговоры  фактически
не было. Он заказал машину на  следующее утро  к  себе на квартиру и ушел из
КБ.  Надо  было  побывать в  академии, хоть  на полчаса увидеть Верховского,
попытаться найти Юлю.  Cде она могла быть, Сергей даже  не  предполагал.  Но
почему-то надеялся, что она сама найдет его вечером дома.
     Он все  успел, как планировал. Не успел только в тот день  пообедать. В
академии  пришлось  пробыть  часа  три.  Потом  прождал  Верховского.  Затем
беседовал  с ним,  неожиданно  для себя, в его машине. Академик, как всегда,
встретил  его  очень приветливо и тут же предложил  встретиться через  день,
когда у него будет свободный вечер. Пригласил Сергея к себе, но Сергей никак
этого  предложения  принять не мог.  И тогда  Верховский  усадил его в  свою
машину.  По дороге на  очередное совещание он и выслушал все новости Сергея.
Какие-то принял  с одобрением.  Что-то  ему оказалось  не  по душе.  Он даже
спросил в обычной своей манере:
     -- А нельзя  ли сделать наоборот: конструировать  заочно, а наукой, как
она того и требует, заниматься каждый день?
     Сергей в ответ только беспомощно развел руками.
     -- Ну да, понимаю, понимаю: обстоятельства, как всегда, превыше вас, --
подавил  улыбку  Верховский  и  все же настоял на  том, что Сергей  в  самое
ближайшее время  приедет к нему обговорить тему  его будущей диссертации. На
машине  Верховского  Сергей приехал и  домой. День был сумасшедший.  Один из
тех, которые запоминаются на всю жизнь, ибо являются в ней чем-то вроде вех.
И течет она, жизнь, меняя свое направление от одной вехи до другой, как река
свое русло от поворота до  поворота.  От волнений,  от беготни,  от  желания
непременно все успеть Сергей устал и даже не хотел есть. Он разделся, лег на
тахту  и  закурил.  И когда немного  пришел в  себя,  вдруг  понял,  что  он
счастлив. Счастлив, ибо вновь сможет заниматься своим любимым делом, которое
теперь уже непременно доведет до конца. Счастлив,  так как будет работать со
своими друзьями, в своем  коллективе. Конечно, до полного счастья ему сейчас
не хватало  звонка от  Юли. Он даже  не представлял, известно ли ей что-либо
обо всех  этих событиях в его  жизни. Она могла о  них знать,  а могла  и не
знать.  Но  конечно, ничего  она  не ведала  о  их  встрече с  Верховским, о
согласии  академика стать  его  научным  руководителем,  что для Сергея было
очень и очень важно: Однако Сергей почему-то  был уверен в том, что  Юля ему
позвонит, и ждал звонка. О своих же  еще столь недавних утешениях по  поводу
наконец-то обретенного нормального жизненного ритма он  вспоминал сейчас  со
снисходительной  улыбкой,  словно  прощал  себе  небольшую шалость. Никакого
другого ритма, кроме того, в котором он жил, в который втянулся и к которому
привык  как  к  самому  естественному, ему  совершенно  было не  нужно.  Его
абсолютно  не пугала  и  дополнительная  нагрузка  --  заочная учеба.  Знал:
справится и с ней. Справится и выдержит, ибо надо выдержать:
     Телефон зазвонил.  Но  звонила не Юля,  а Бочкарев. Он был  уже в курсе
всех событий и от души поздравил Сергея. Сергей, будучи от природы человеком
несколько застенчивым, смутился. Действительно, получалось что-то похожее на
то, о чем говорила ему при последней встрече  Юля: выжил он  Бочкарева с его
места. Он сказал об этом Бочкареву. Но тот в ответ только рассмеялся.
     --  Чушь!  Выкиньте ее из головы, -- сказал Бочкарев. --  Произошло то,
что  и должно было произойти. Только  жаль, что сделали  мы это  не сами,  а
вынудили вмешаться в наши дела высокое начальство. Но так или иначе, а я еще
раз поздравляю. Выдвижение ваше заслуженно  и весьма своевременно.  От  души
желаю удачи.
     Потом  были  другие  звонки.  И  тоже не  от Юли.  А  около одиннадцати
позвонил Владимир.
     -- О, да ты дома! -- обрадовался он. -- Когда приехал?
     -- Вчера, -- не менее обрадовался его звонку Сергей.
     -- А почему не объявляешься?
     -- Вчера пытался.
     -- Во сколько?
     -- Часов в десять вечера:
     -- Я в кино  был.  У нас "Белое солнце" крутили. А ты  бы попозднее еще
звякнул.
     -- Спать я позднее завалился. Привык в отпуске рано ложиться,  -- /`('-
+ao Сергей.
     -- Слушай, тут слух у нас любопытный ходит: -- продолжал Владимир.
     -- Какой?
     -- Вроде начальство с Руденко все переиграло:
     -- И до вас уже докатилось?
     -- Долго  ли?  Мы  сначала  не  поверили.  А  он  и  на  самом  деле не
возвращается.
     -- Завтра приеду, потолкуем, -- уклончиво ответил Сергей.
     -- Ты приедешь? -- удивился Владимир.
     -- Я, я! -- громче повторил Сергей.
     -- Ты же в академию собирался:
     -- Одно другому не мешает, -- вывернулся Сергей. -- А что у тебя?
     -- Все то же. Через час на старт.
     -- Неужели еще снимаешь? -- не поверил Сергей.
     -- Запланировано до конца месяца.
     -- Завтра же отменю к черту!
     -- Ты? Ну дает:
     -- До завтра, брат, -- попрощался Сергей.
     -- Давай: -- недоверчиво ответил Владимир.
     Сергей положил трубку и  только  сейчас подумал, что, пожалуй, напрасно
ждет Юлиного звонка, что она на сей раз может и не позвонить, потому что еще
неизвестно,  как отнеслась  она к  переводу мужа  из  КБ. И еще он  подумал:
отныне  их отношения  вообще могут резко измениться. И уж, конечно, только в
худшую сторону. И все же надежда, а точнее, просто желание услышать ее голос
не  покидало его в тот вечер до  тех пор, пока  он не уснул. Но Юля так и не
позвонила.
     Не было от нее звонка  и утром. Сергей  собрался, взглянул на молчавший
телефон, вышел и запер квартиру.  Машина уже ожидала его у подъезда. Он  сел
на заднее сиденье, но,  прежде чем  отправиться в Есино, решил  буквально на
минуту  снова  заскочить в академию. Вчера  ему  не  удалось  встретиться  с
некоторыми преподавателями. Надо было сделать  это сейчас. Он так  и сделал.
Но пробыл в  академии  не минуту,  а  почти  два  часа. Лишь после этого  он
направился в Есино.
     Дорогой,  как  обычно,  думал  о  делах:  о  диссертации, о  встрече  с
Верховским, о Юле. Но очень  скоро забыл обо всем, кроме предстоящей работы,
и полностью сосредоточился  на своем  проекте. Конечно, отдохнул он неплохо.
Но если бы не этот отдых, проект был бы полностью закончен. Возможно, сейчас
бы уже создавался опытный образец. А теперь придется начинать с того, на чем
он остановился месяц назад. Потерянного времени было жаль:
     В городке Сергей у подъезда дома Владимира отпустил машину и поднялся в
квартиру. Владимира дома не было. Это Сергея не  удивило. Но удивило другое:
Занда  была не выгуляна.  Едва Сергей открыл  дверь,  она пулей выскочила на
лестницу  и,  не  обращая  внимания на команды,  стремглав припустила  вниз.
Сергей бросил свой чемодан и побежал следом  за  ней.  Того, что Занда может
потеряться, ни он, ни Владимир не боялись. Но она могла придушить чью-нибудь
кошку  или натворить  еще  что-нибудь,  поэтому гулять  ей без  присмотра не
разрешалось.
     Сергей выбежал из дома и неожиданно столкнулся с Жердевым. Лицо у  него
было бледным, взгляд растерянным.
     -- Я всегда говорил, в рубашке он  родился,  -- сказал Жердев  и,  сняв
фуражку, ладонью вытер пот со лба.
     -- Кто? -- не понял Сергей. -- Привет, Николай Филиппович!
     --  Володька  твой, --  не  обращая  внимания  на  приветствие  Сергея,
продолжал Жердев.
     -- Что Володька? -- снова переспросил Сергей.
     -- А ты что, ничего не знаешь? -- уставился на него Жердев.
     -- Я только что приехал:
     -- Гробанулся он сегодня на испытании.
     -- Володька?!
     -- Он самый.  Мы думали -- крышка. А он в рубашке  родился. Один случай
на тысячу.
     Известие поразило Сергея как  громом. Так вот почему Владимира не  !k+.
дома!
     -- Ночью на испытании двигатель у него отказал, -- продолжал Жердев. --
Передал по радио: "Заклинило",  и  точка. Еще комиссия не разобралась, в чем
дело.  Скорее всего,  птицу  в  турбину засосало. Ему  руководитель  полетов
команду:  "Немедленно катапультируйтесь!"  А он  в ответ:  "Не могу.  Кругом
постройки". И  потянул машину в болото. Решил  посадить на  брюхо. Шасси  не
выпускал. Не посадил бы! Ушел бы в  трясину. Спасли его торфяные бурты. Торф
в них мягкий, сухой. Три бурта раскидал. В четвертом застрял:
     -- Что с ним: -- не дал договорить Жердеву Сергей.
     -- Живого из кабины вытащили.
     -- Где он?
     -- В больницу отправили.
     -- В какую?
     -- В местную.
     -- Надо немедленно к нему!
     --  Не пустят. Мы сразу же в Москву сообщили.  В КБ. Как же они тебе не
сказали?
     -- Где я могу найти машину? -- не слушал Жердева Сергей.
     -- Бери дежурную. Возле КДП всегда стоит. Да незачем ехать. Все равно к
нему сейчас не пустят, -- объяснял Жердев.
     Но  Сергей  уже  бежал  к   командно-диспетчерскому  пункту.  Почему-то
вспомнился  их  совместный полет.  И  море  огоньков  под  крыльями  машины.
Владимир  тогда сказал:  "Вот  так  везде в средней  полосе.  Яблоку  упасть
негде". Словно уже предупреждал себя: "Тут для твоей  машины места  нет. Тут
люди!"
     Машину  дежурный дал  ему сразу. И водитель-солдат погнал ее на  полном
газу в больницу. В приемное  отделение Сергей ворвался, как вихрь. Но дальше
его не пустили. К нему вышел дежурный врач, объяснил:
     --  Жив.  Но, очевидно,  получил  какую-то травму позвоночника.  Сейчас
спит. Ему дали сильное снотворное. Надо снять  нервное потрясение. Приходите
завтра.
     Сергей вышел на улицу. Ему  захотелось  плакать то ли от потрясения, то
ли  от  радости,  что все обошлось  именно так. А может, и от  обиды, что он
опять один. Даже нет с ним ни Окунева, ни Зарубы. И вдруг он увидел Юлю.
     Она заперла дверцу машины и пошла ему навстречу. Он почему-то нисколько
не удивился, увидев ее.
     -- Я искала тебя все утро, -- сказала она.
     -- Я заезжал в академию, -- объяснил Сергей.
     -- Тебя не пустили к нему?
     -- Он спит.
     --  Я все  знаю. Мы несколько  раз разговаривали с  врачами, -- сказала
Юля. --  Какой  он замечательный парень. О  себе не  думал. О людях думал. Я
разыскала Ирину и сообщила  ей  обо всем. Она, вероятно, тоже сейчас приедет
сюда.
     -- Ты побудешь немного? -- спросил он.
     -- Я приехала к тебе навсегда, -- сказала она.
     Он молча кивнул, как будто случилось что-то само собой разумеющееся.
     Дунул ветер  и закружил опавшие  листья.  Они  зашумели, как  жестяные,
поднялись в маленьком смерче над землей и осыпались.
     -- А в Речинск ты поедешь? -- спросил Сергей.
     -- Решай сам,  --  ответила Юля. -- Если хочешь,  я  останусь  в  твоей
группе. Теперь отец тебе не откажет. Твоя работа -- все.
     --  Так и сделаем,  -- сказал он и  взял ее за руку. -- Пойдем отпустим
дежурную машину.



Популярность: 6, Last-modified: Thu, 29 Mar 2001 08:35:44 GmT