---------------------------------------------------------------
СПб.: "Петербургское Востоковедение", 2000. - 96 с.
ISBN 5-85803-154-4
Издательство "Петербургское Востоковедение" 191186, Санкт-Петербург,
Дворцовая наб" 18
OCR: Сергей Петров
---------------------------------------------------------------
Предисловие 7
Введение 9
Информационное общество: фантом постиндустриальной эры 9
Компьютерные симуляции: киберпротез общества 13
Понятие виртуализации: ключ к пониманию современности 15
Часть I. Модерн - постмодерн: развеществление общества 21
Модернизация: овеществление общества 21
Институциональный строй: реальность общества 27
Постмодернизм: симптомы развеществления общества 34
Часть II. Вещи - образы: виртуализация общества 41
Виртуализация: замещение реальности образами 41
Экономика: виртуализация стоимости 42
Политика: виртуализация власти 5/
Наука: виртуализация знания 53
Искусство: виртуализация творчества 55
Семья: виртуализация любви 57
Часть III. Реальное - виртуальное: парадигма трансформации общества 61
Виртуальная реальность: метафора современного общества 61
Альтернативные модели современности: модернизация и глобализация 64
Виртуализация: новая парадигма общественных изменений 75
Заключение 82
Теория виртуализации: концептуальная схема и исследовательский проект
82
Идеология виртуализации: виртуальный анархизм и виртуальные империи 83
Приложение. Реальность и виртуальность в России: компьютеризация после
виртуализации 85
Светлой памяти моей мамы
Октябрины Васильевны
посвящается
В самом конце XX в., в его последние четыре- пять лет почти обыденным
стало использование выражений "виртуальный магазин", "виртуальная
конференция", "виртуальная экономика", "виртуальное сообщество" и т.п.
Броское словцо "виртуальность" осваивается разного рода аналитиками
современного общества - от философов и культурологов до политиков и
журналистов. С точки зрения социолога, это распространение новой
терминологии весьма симптоматично. Во-первых, оно отражает зримое
возрастание роли компьютерных технологий в повседневной жизни людей. Перенос
таких форм взаимодействия, как купля-продажа, научная дискуссия или
обсуждение сплетен из реального пространства магазина, офиса, кафе или кухни
в виртуальное пространство сети Internet является, безусловно, впечатляющим
фактом. Но не менее впечатляет тенденция расширительного, метафорического
использования понятия "виртуальная реальность". С его помощью в настоящее
время обозначаются многие новые экономические, политические, культурные
феномены, не связанные непосредственно с компьютеризацией, но обнаруживающие
сходство логики человеческой деятельности с логикой виртуальной реальности.
Сущностный принцип этой логики - замещение реальных вещей и поступков
образами - симуляциями. Такого рода замещение можно наблюдать практически во
всех сферах жизни современного человека, и это дает основание для целостного
описания социокультурных изменений рубежа XX-XXI вв. как процесса/процессов
виртуализации общества.
В представляемой работе модель виртуализации общества дается как
набросок, эскиз новой теории общественных изменений. Эта модель далека от
идеала теории в строгом, то есть в старом добром смысле. Она сформулирована
не на уровне однозначных и систематически связанных утверждений-пропозиций,
а на уровне эмпирических обобщений и метафорических концептуальных связок
между
[7]
ними. Но примерно таковы и модные сейчас теории модернизации,
постмодернизации, глобализации. Они отличаются от классических теорий
общественного развития О. Конта, Г. Спенсера, К. Маркса, Д. Белла и др.
именно тем, что не устанавливают закономерность универсальных процессов -
прогресса, эволюции, развития, а всего лишь выявляют логическое единство
изменений - тенденций, эмпирически фиксируемых здесь и сейчас. Можно
определять теории нового типа (или нового стиля) как менее строгие, но можно
определять их и как более точные. Всякая модель, а любая теория - это именно
модель - должна пройти между Сциллой и Харибдой: быть максимально простой
(строгой) и максимально адекватной (точной). В середине и конце XX в.
социологическое сообщество ценит адекватность эмпирическим тенденциям и
сомневается в ценности строгих законов истории. Поэтому различение теорий
развития и теорий изменений стало методологической базой представляемого
исследования. Эмпирическим материалом для построения предлагаемой модели
общественных изменений явились статистические данные и отдельные примеры
(cases) по наиболее развитым странам - США, Великобритании, Франции,
Германии, Японии, а также и по России.
Любая теория - это модель, и она имеет смысл постольку, поскольку
описывает факты. Факты и концепты, использованные при создании модели
виртуализации, принадлежат двадцатому веку. Но уже само название концепции
указывает на то, что ее притязания простираются из двадцатого века в век
двадцать первый. Речь идет не о фактах изменений, а скорее о тенденциях.
Распознать в хитросплетении нынешних тенденций те новые, что будут ключевыми
и завтра, сделать их понятными и тем самым помочь их использовать - научная
задача представляемой книги.
Эта книга - результат наблюдений и размышлений, накапливавшихся и
систематизировавшихся на протяжении пяти лет. Завершив работу, я спешу
поделиться ее плодами с читателями и высказать признательность моему отцу
Владиславу Николаевичу Иванову, поддерживавшему меня во всех моих
начинаниях, профессору Асалхану Ользоновичу Бороноеву, всегда поощрявшему
мои научные изыскания, и моим друзьям Борису Фирсову и Екатерине Сиротко,
оказавшим мне неоценимые услуги при сборе материалов и подготовке текста.
Д. Иванов Санкт-Петербург, июль 2000 г.
[8]
ИНФОРМАЦИОННОЕ ОБЩЕСТВО: ФАНТОМ ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОЙ ЭРЫ
Компьютеризация всех сфер общественной деятельности и повседневной
жизни человека - самый впечатляющий феномен последней четверти XX в. В
наиболее развитых странах - США, Германии, Великобритании, Японии количество
компьютеров на тысячу жителей достигло к концу 1990-х гг. уровня 250-400
единиц. Этот уровень конечно уступает показателям таких "идолов" XX в., как
автомобиль (в среднем в 1,5 раза) и телевизор (в 2 раза), но темпы
распространения компьютеров гораздо выше. С момента появления персонального
компьютера на массовом рынке прошло примерно двадцать пять лет. Для
достижения того же уровня распространенности, какой к началу XXI в. имеет
компьютер, телевизору в свое время потребовалось около сорока лет, а
автомобилю порядка семидесяти. Помимо количественного роста, большое
впечатление на любого аналитика производит рост числа функций - способов
применения компьютерных технологий. Из просто вычислительной машины,
именуемой ныне полузабытой аббревиатурой ЭВМ, компьютер превратился в
универсальное устройство, которое с равным успехом может служить
профессиональным инструментом ученого, инженера, бизнесмена, юриста, врача,
а также средством обучения, повседневного общения, развлечения. Логично
ожидать, что компьютеризация привлечет повышенный интерес
социологов-теоретиков и будет интерпретирована в моделях трансформации
современного общества как ключевая тенденция. Однако, социологическое
сообщество в основном идет по пути "встраивания" новых тенденций в общий ряд
с прежними, по пути подгонки фактов под традиционные объяснительные модели.
Пожалуй, наиболее популярным является тезис, гласящий, что распространение
персональных компьютеров и компьютерных сетей (в особенности развитие сети
Internet) - это решающий шаг на пути к информационному обществу. Однако,
если разобраться в теоретическом смысле расхожего понятия "информационное
общество" и проанализировать то, что действительно происходит в обществе
рубежа веков, то можно прийти к парадоксальному выводу: внедрение в жизнь
человека так называемых "информационных технологий" скорее удаляет нас от
того
[9]
информационного общества, о котором писали Д. Белл, А. Турен, Э.
Тоффлер, П. Дракер, 3. Бжезински, Й. Масуда и др.(1)
Обобщая все написанное социологами и футурологами в 60-90-е гг. XX в.
по поводу информационного общества, можно следующим образом представить
базовые черты этого типа социальной организации:
1) Определяющим фактором общественной жизни в целом является научное
знание. Оно вытесняет труд (ручной и механизированный) в его роли фактора
стоимости товаров и услуг. Экономические и социальные функции капитала
переходят к информации. Как следствие, ядром социальной организации, главным
социальным институтом становится университет как центр производства,
переработки и накопления знания. Промышленная корпорация теряет
главенствующую роль;
2) Уровень знаний, а не собственность, становится определяющим фактором
социальной дифференциации. Деление на "имущих" и "неимущих" приобретает
принципиально новый характер: привилегированный слой образуют
информированные, в ту пору как неинформированные - это "новые бедные".
Соответственно, очаг социальных конфликтов перемещается из экономической
сферы в сферу культуры. Результатом борьбы и разрешения конфликтов является
развитие новых и упадок старых социальных институтов;
3) Инфраструктурой информационного общества является новая
"интеллектуальная", а не "механическая" техника. Социальная организация и
информационные технологии образуют "симбиоз". Общество вступает в
"технетронную эру"(2), когда социальные процессы становятся
программируемыми.
Такого рода информационное общество нигде не состоялось, хотя основные
технико-экономические атрибуты постиндустриальной эпохи налицо: преобладание
в ВВП доли услуг, снижение доли занятых во "вторичном" и рост доли
"третичного" сектора экономики(3), тотальная компьютеризация и т.п.
Университет не заменил промышленную корпорацию в качестве базового института
"нового общества", скорее академическое знание было инкорпорировано в
процесс капиталистического производства. Общество сейчас мало походит на
целостную программируемую систему институтов. Оно, по признанию того же Ту-
-------------------
(1) Bell D. The coming of post-industrial society. N. Y., 1973;
Touraine A. La societe postindustrielle. Paris, 1969; Brzezinski Z. Between
two ages: America's role in the technetronic era. N. Y., 1970; Toffler A.
The third wave. N. Y., 1980; Drucker P. Post-capitalist society. N. Y.,
1993; Masuda Y. Information society as post-industrial society. N. Y" 1982.
(2) В данной работе написание термина "технетронный" приведено в
соответствии с исходным английским неологизмом, введенным в социальные науки
3. Бжезинским (см. примеч. 1).
(3) В экономической теории принято именовать аграрный и сырьевой сектор
"первичным", производственный же (промышленный) - "вторичным", а сервисный -
"третичным".
[10]
рена, больше похоже на мозаичное поле дебатов и конфликтов по поводу
социального использования символических благ(1).
Прогнозы теоретиков информационного общества оказались несостоятельны в
первую очередь потому, что их авторы отождествляют информацию и знание.
Информации в современном обществе много, она играет колоссальную роль, но
отсюда вовсе не следует, что в современном обществе знание - сила.
Чтобы понять, что такое информация и почему она играет такую роль в
современную эпоху, нужно четко различать сообщение (или послание),
интерпретацию (или восприятие) и коммуникацию. Сообщение (message) - это
"вещь", то есть передаваемый продукт интеллектуальной деятельности человека;
интерпретация - это "мысль", то есть приобретаемое знание; коммуникация -
это лишь операция передачи, трансляции. Но в современном нам обществе,
именно эта операция трансляции - определяющее, доминирующее звено в триаде
сообщение-коммуникация-интерпретация.
Сегодня создается ничуть не больше интеллектуальной продукции или
знания, чем в Античности или Средневековье. Картина мира каждой эпохи
строится из конечного числа моделей, приводящих имеющиеся факты в удобную
систему объяснений. Геоцентрическая модель Птолемея позволяет рассчитывать
видимое положение планет ничуть не хуже, чем гелиоцентрические модели
Коперника и Галилея; доклады Римскому клубу(2) дают примерно такие же
прогнозы о будущем человечества, что и средневековые пророчества о Страшном
суде; классификации элементарных частиц в XX в. столь же многочисленны и
сложны и в той же степени связаны с опытными данными, что и классификации
ангелов и демонов в веке XV. В настоящее время больше физики и меньше
демонологии, тогда как пятьсот лет назад соотношение было обратным, но по
общему числу моделей эпохи принципиально не различаются. Принципиальная
разница заключается в ином - сейчас неизмеримо больше коммуникаций.
Тиражирование (не путать с созданием) интеллектуального продукта, передача
сведений о нем посредством печатных изданий, телеграфа, радио, телевидения,
лекций и семинаров в рамках системы всеобщего образования, а теперь еще и
сети Internet - вот что коренным образом отличает современное общество как
информационное. И за словом "информация" кроется именно коммуникация, а не
знание. Наблюдая современных политиков, биржевых брокеров, журналистов и их
аудиторию, нетрудно заметить: более информированный чело-
-----------------
(1) Touraine A. The waning sociological image of social life //
International journal of comparative sociology. 1984. Vol. 25. N 1.
(2) Римский клуб - международная неправительственная организация,
созданная в 1968 г. с целью изучения так называемых глобальных проблем:
угрозы ядерной войны, загрязнения окружающей среды, истощения природных
ресурсов. Результаты изысканий членов клуба представлены в прогностических
докладах "Пределы роста" (1972), "Человечество у поворотного пункта" (1974),
и др.
[11]
век - это не тот, кто больше знает, а тот, кто участвует в большем
числе коммуникаций.
Огромная техническая, экономическая, политическая, культурная роль
информации объясняется именно тем, что она не содержательна ("знание") и не
предметна ("продукт"). Информация операциональна. Информация служит
обоснованием/оправданием действий. Поэтому она столь необходима современному
человеку, ценна для него, воздействует на него. Поэтому в современном
обществе информация - это идол. В традиционном обществе, построенном на
религиозном оправдании деяния, и даже в обществе модернизирующемся,
построенном на идеологических оправданиях деятельности, информация никак не
могла претендовать на ту роль, что играет теперь. Только как коммуникация, а
не как знание или предмет, информация способна вызывать новые операции. Люди
действуют, используя информацию, а коммуникационные потоки не только не
поглощаются как ресурс деятельности, подобно сырьевым или энергетическим
ресурсам, а напротив умножаются и ускоряются. Это происходит потому, что
информация не столько ресурс, сколько стимул (мотив) деятельности.
Итак, информация - это коммуникация, операция трансляции символов,
побуждающая к действию. Если мы определим информацию подобным образом,
станет понятным, почему главным феноменом компьютерной революции стал
Internet, а не гигантские электронные банки данных или искусственный
интеллект. В глобальной сети Internet не создается никакого знания, но зато
многократно увеличиваются возможности осуществления коммуникаций. При этом
утверждения поклонников теории информационного общества о том, что в
современную эпоху информация играет более существенную роль, чем
материальные факторы, не становятся более убедительными. Даже если отдавать
себе отчет в том, что информация - это не знание, а операция трансляции, все
равно трудно всерьез воспринимать суждения о том, что реклама - это
"информационная поддержка" какого-либо товара, личности или акции, или же
что конкуренция средств массовой информации (далее - СМИ) - это
"информационная война". Не передача данных о свойствах товара/услуги, т. е.
рациональная денотация объекта, а создание его образа, мобилизующего
аффективные коннотации, приносит прибыль в современной экономике и
стимулирует развитие рекламного бизнеса. Не за монополию на передачу
сведений воюют владельцы СМИ, а за создание выгодного им или их заказчикам
образа событий. Создание образа - это всегда манипулирование знаками,
символами, а коммуникации - это потоки символов по определению. То, что
выглядит как информационный поток, является процессом создания образа. По
меткому определению, данному М. Маклюэном еще в 60-х гг., действительным
содержанием сообщения является сам сообщающий'. Такой подход
--------------------
(1) McLuhan М. The medium is the message. N. Y., 1967
[12]
дает ключ к пониманию как характера современных технологических и
социальных тенденций, так и неадекватности теорий информационного общества,
основанных на вере в непреходящую правоту Ф. Бэкона, провозгласившего:
"знание - сила".
Не в знании и не в его передаче, а в коммуникации, в создании
привлекательных образов сила современного бизнесмена, политика, ученого,
художника и т.д. Поэтому совершенно корректен Турен, когда избегая терминов
"знание" и "информация", пишет, что в постиндустриальную эру социальные
конфликты возникают по поводу "символических благ". И по той же причине
Турен и Бжезинский ошибались, пророча развитие в постиндустриальную эру
институтов технетронного социального контроля. В обществе, где в
деятельности людей, в их отношениях друг с другом образы важнее реальных
поступков и вещей, развитие так называемых информационных технологий не
могло пойти иначе, кроме как в направлении создания систем централизованного
управления и программирования социальных процессов, в направлении накопления
и обработки данных с целью исчерпывающего знания характеристик и будущего
поведения объекта.
Информационное общество, таким образом, оказывается фантомом
постиндустриальной эпохи. Технологические сдвиги, с которыми связывали
формирование такого рода социальной организации, налицо, а ожидаемые
перемены институциональной структуры не происходят. Урок марксизма не пошел
впрок. Еще один призрак обречен бродить по Европе, а заодно по Америке и
Японии, оставляя нам вопрос, являются ли изменения общественных отношений
функцией от изменений технологических, или же общественные изменения
представляют собой серию технологических, экономических, политических и иных
тенденций, корреляции между которыми вовсе не обязательно предполагают
существование однозначных причинно-следственных связей.
КОМПЬЮТЕРНЫЕ СИМУЛЯЦИИ: КИБЕРПРОТЕЗ ОБЩЕСТВА
Отказ от некритического восприятия модели информационного общества с
характерным для нее технологическим детерминизмом открывает перспективу
более адекватной интерпретации компьютерной революции как одной из тенденций
трансформации общества. В этой перспективе принципиально важным оказывается
тот факт, что приоритетным в последние годы XX в. стало развитие не
информационных, а симуляционных технологий - тех-
[13]
нологий виртуальной реальности. В результате наращивания оперативной
памяти и быстродействия компьютеров, а также создания нового программного
обеспечения возникают не только качественно новые формы передачи и обработки
данных, но в первую очередь достигается все большее сходство между работой
на компьютере и управлением реальными объектами, а также сходство
коммуникаций в режиме online с общением в реальном пространстве-времени.
Настигающие одна другую волны так называемых инноваций - процессоры 286-й,
386-й, 486-й, Pentium, Pentium II, Pentium III, или операционные системы
Windows 3.1, Windows 95, Windows 98, Windows 2000 - не вносят никаких
принципиальных изменений в функционирование персонального компьютера или
сети Internet. Но зато убийство монстра игроком в Doom или Quake и нажатие
кнопок на экране пользователем программы Word выглядит все более
реалистичным. Всякий раз прирост технического потенциала компьютера
расходуется в большей мере на совершенствование визуальных и звуковых
эффектов, чем на развитие функций. Эту тенденцию, технологически совершенно
парадоксальную, можно успешно интерпретировать социологически.
Компьютеризация повседневной жизни вводит в обиход виртуальную
реальность в качестве компьютерных симуляций реальных вещей и поступков.
Важно, например, не только то, что теперь можно совершать покупки с помощью
компьютера, подключенного к узлу сети Internet, но и то, что процесс покупки
все чаще организуется как посещение виртуального магазина. Если с помощью
изощренной компьютерной графики web-страница продавца симулирует
расположение товаров на витрине, их осмотр и обмен на плату в виде банкнот
или чека, то это следует трактовать не просто как перенос операции
купли-продажи из реального пространства в виртуальное, а как симуляцию
институциональной формы товарного обмена. Эта институциональная форма
превращает обмен из технической операции в род экономического
взаимодействия: в исполнение социальных ролей покупателя и продавца. Обмен
посредством сети Internet позволяет совершать обмен деньгами, товарами и
услугами без соблюдения этой институциональной формы. Взаимодействие есть,
но ему недостает привычной социальности, общества как среды взаимодействия.
Так общество в традиционном его понимании замещается киберпротезом -
виртуальным магазином. С помощью технологий виртуальной реальности
воссоздается видимость институциональности обмена. Обмен осуществляется как
симуляция - виртуальный аналог реального социального взаимодействия.
Киберпротезирование институциональных форм является характерной
особенностью и иных видов виртуального взаимодействия - виртуальных
сообществ (или, если угодно, тусовок), виртуальных корпораций, виртуальных
развлечений, виртуальных преступлений и виртуального же отпущения грехов.
Сегодня с помощью компьютера, оснащенного модемом, можно обсуждать
политиков, поп-звезд,
[14]
погоду или вести досужие беседы с виртуальными друзьями или соседями -
участниками chat'a, то есть открытой дискуссии в сети Internet. Можно
заработать деньги, принимая заказы на размещение рекламы на виртуальных
щитах - banner'ax, выиграть деньги в виртуальных казино или украсть те же
деньги, взломав виртуальные замки электронной системы учета какого-нибудь
банка. Обличить пороки и покаяться в содеянном можно в виртуальных
проповедях и исповедях в chat'ax на web-страницах, открываемых священниками
в качестве виртуальных приходов(1).
Все перечисленные, а равно и не перечисленные взаимодействия
осуществляются как виртуальные аналоги реальных социальных взаимодействий.
При этом происходит замещение реального исполнения социальных ролей
симуляцией, создается образ реальных атрибутов институциональности.
Виртуальные сообщества/тусовки симулируют непосредственность присутствия в
общении и социальную близость общающихся людей. Виртуальные корпорации
симулируют процедуры заключения контракта и существование организации как
субъекта хозяйственной деятельности. Виртуальное казино симулирует
соревнование партнеров по игре. Виртуальный взлом симулирует нарушение прав
собственности вкладчиков банка. Виртуальный приход симулирует воспитание
пастырем смиренной паствы.
Столь интенсивное в последние годы использование технологий виртуальной
реальности имеет социальный смысл - замещение социальной реальности ее
компьютерными симуляциями. Этот социальный аспект развития компьютерных
технологий явно превалирует над техническим аспектом. Именно поэтому
наращивание быстродействия процессора и объема оперативной памяти
практически без остатка конвертируется в совершенствование графики и
звучания компьютерных симуляций и не сопровождается ощутимыми
функциональными изменениями. Обнаружение социального смысла развития
технологий виртуальной реальности с необходимостью приводит социологов к
идее использовать понятие виртуальности для объяснения общественных
изменений.
ПОНЯТИЕ ВИРТУАЛИЗАЦИИ: КЛЮЧ К ПОНИМАНИЮ СОВРЕМЕННОСТИ
Первые попытки создания социологических моделей современности на базе
понятия виртуальности были практически одновременно предприняты в Германии
Ахимом Бюлем и Миха-
(1) The Virtual Bishop // The New Yorker. 1996. March 18.
[15]
элем Паэтау, в Канаде Артуром Крокером и Майклом Вэйнстейном и в России
автором этих строк(1).
Модели А. Бюля, А. Крокера и М. Вэйнстейна восходят к традиции
исторического материализма К. Маркса. Согласно его теории, рост
производительных сил или, говоря современным языком, развитие новых
технологий вызывает изменения в системе общественных отношений: появляются
новые отношения собственности, на их базе - новые социальные классы, новые
формы политической власти, идеологии и искусства и т.д. Приложение этой
схемы к современности приводит Бюля, Крокера и Вэйнстейна к тезису о
переходе к новой фазе капитализма, когда классические структуры
индустриального общества устраняются по мере внедрения компьютерных
технологий.
По мысли автора теории "виртуального общества" А. Бюля, с развитием
технологий виртуальной реальности компьютеры из вычислительных машин
превратились в универсальные машины по производству "зеркальных" миров. В
каждой подсистеме общества образуются "параллельные" миры, в которых
функционируют виртуальные аналоги реальных механизмов воспроизводства
общества: экономические интеракции и политические акции в сети Internet,
общение с персонажами компьютерных игр и тому подобное. Процесс замещения с
помощью компьютеров реального пространства - как места воспроизводства
общества - пространством виртуальным Бюль называет виртуализацией.
Если А. Бюль разрабатывает структурно-аналитический аспект марксовой
схемы, констатируя как факт, что гиперпространство "параллельных" миров -
это новая сфера экспансии капитализма, то авторы теории "виртуального
класса" А. Крокер и М. Вэйнстейн делают акцент на критике - разоблачении
киберкапитализма как системы, порождающей новый тип неравенства и
эксплуатации. Владельцы компаний, производящих программное обеспечение и
предоставляющих доступ в Internet, рассматриваются как ядро нового
господствующего класса, движимого волей к виртуальности и превращающего
виртуальную реальность в капитал. Виртуализацией Крокер и Вэйнстейн называют
новый тип отчуждения: отчуждение человека от собственной плоти в процессе
пользования компьютерами и превращение ее в потоки электронной информации,
подпитывающие виртуальный капитал. Канадские авторы очевидно перефразируют
метафору Маркса, именовавшего капитал вампиром, питающимся живым трудом(2).
Вообще говоря, модель Крокера и Вэйнстей-
--------------
(1) Buhl A. Die virtuelle Gesellschaft. ukonomie, Politik und Kultur im
Zeichen des Cyberspace. Opladen, 1997; Becker В., Paetau М. (Hrsg.).
Virtualisierung des Sozialen. Die Informationsgesellschaft zwischen
Fragmentierung und Globalisierung. Frankfurt a. M" 1997; Kroker A.,
Weinstein М. Data trash. The theory of the virtual class. Montreal, 1994;
Иванов Д. В. Виртуализация общества // Социология и социальная антропология.
СПб., 1997.
(2) "Капитал - это мертвый труд, который, как вампир, оживает лишь
тогда, когда всасывает живой труд и живет тем полнее, чем больше живого
труда он поглощает" (Маркс К., Ф. Энгельс. Сочинения, 2-е изд. Т. 23. С.
244).
[16]
на - это скорее результат постмодернистской стилизации марксистской
риторики, нежели итог собственно социологического анализа.
Модель "виртуализации социального" М. Паэтау базируется на теории Н.
Лумана, в которой общество определяется как система коммуникаций. Паэтау
интерпретирует возникновение гиперпространства сети Internet как результат
"использования" обществом новых форм коммуникации для самовоспроизводства -
аутопойесиса (по терминологии Лумана). Наряду с традиционными формами,
"реальными" интеракцией и организацией, коммуникация посредством компьютера
вносит вклад в производство социальности. Изменение общества рассматривается
как структурная дифференциация системы вследствие появления в ней новых
элементов - виртуальных аналогов реальных коммуникаций. Представление о
перманентной структурной дифференциации играет в системной теории столь же
фундаментальную роль, что и тезис о перманентном росте производительных сил
в историческом материализме. Поэтому виртуализация социального
рассматривается как очередной системный эффект.
Подходы германских и канадских теоретиков до некоторой степени
эвристичны. Они позволяют концептуализировать многочисленные эмпирические
тенденции, увязать их в целостной и вместе с тем простой теоретической
модели трансформации общества. Но эта простота модели достигается не как
результат обобщения характерных черт исследуемых тенденций, скорее она
заимствуется у классиков как готовая универсальная схема. Некритическое
использование моделей, созданных применительно к иным социально-историческим
условиям затушевывает специфичность наблюдаемых тенденций, то принципиально
новое, чем они собственно и интересны. В результате стремление
исследователей показать трансформацию общества оборачивается полной
противоположностью: они по сути стараются показать, что новые процессы - это
лишь вариации тех, что уже описаны классиками. В сдвиге от реальной
социальной организации к виртуальной усматривается и подчеркивается только
то, что в нем похоже на прошлое: на переход от феодализма к капитализму (от
доиндустриального к индустриальному обществу) или на функциональную
дифференциацию экономической, политической, правовой и других систем
общества.
Заимствуя объяснительные схемы у К. Маркса или Н. Лумана, теоретики
невольно оказываются последователями того технологического детерминизма, за
который они критикуют создателей теорий информационного общества.
Использование детерминистской схемы "новые производительные силы - новые
общественные отношения" или функционалистской "новые элементы - новая
структура" a priori сводит исследуемую трансформацию общества к совокупности
социальных эффектов компьютеризации. Виртуализация рассматривается либо как
технологический процесс, имеющий социальные последствия, либо как процесс
социальный, но опосредованный компьютерами и
[17]
без компьютеров невозможный. В результате происходит теоретическая
фетишизация технологии виртуальной реальности, описание которых вытесняет
собственно социологический анализ. Например, у А. Бюля, чья работа
теоретически и эмпирически основательнее других, виртуализация - это
технический процесс создания виртуального общества как "параллельно"
существующего с реальным обществом. В рамках теории "виртуального общества"
в реальном "сегменте" общества изменений нет, там вообще ничего не
происходит. Но ведь именно там возникли те самые технологии виртуальной
реальности, на описании которых Бюль строит свою теорию общественных
изменений. Дать ответ на вопрос "откуда взялись изменения?" можно только,
рассматривая виртуализацию как процесс социальный, как процесс изменения
общества в целом, а не как создание "параллельного" виртуального общества.
Предлагаемая здесь концепция виртуализации общества уже в ее
первоначальной формулировке(1) основывалась на критическом подходе, то есть
на рефлексии социально-исторической обусловленности, а значит и
ограниченности классических моделей трансформации общества, и на целостном
описании эмпирически фиксируемых тенденций, которые невозможно свести лишь к
компьютеризации нашей жизни или ее прямым следствиям. Объяснение новых
тенденций строится, исходя из анализа стремлений-ценностей, из представления
об обществе не как о системе институтов, но как о процессе реализации
ценностей, процессе - историческими моментами которого являются формирование
и упадок социальных институтов как реальности sui generis. Только при таком
рассмотрении использование понятия виртуальности как теоретической метафоры
становится вполне корректным и эффективным.
Существует два основных смысла понятия "виртуальное". Первый восходит к
традиционному естествознанию, в котором смысл термина "виртуальное"
раскрывается через противопоставление эфемерности бесконечно малых
перемещений объектов или бесконечно малых периодов существования частиц и
стабильной в своих пространственно-временных характеристиках реальности.
Второй смысл порожден практикой создания и использования компьютерных
симуляций и раскрывается через противопоставление иллюзорности объектов,
создаваемых средствами компьютерной графики, и реальности материальных
объектов. В понятии "виртуальная реальность" оба смысла парадоксальным
образом соединяются. Поведение изображаемого объекта воспроизводит
пространственно-временные характеристики поведения объекта вещественного.
В качестве универсальных свойств виртуальной реальности можно выделить
три характеристики:
----------------
(1) Иванов Д. В. К пониманию современности: критический вызов //
Проблемы теоретической социологии. Вып. 2. СПб., 1996.
[18]
- нематериальность воздействия (изображаемое производит эффекты,
характерные для вещественного);
- условность параметров (объекты искусственны и изменяемы);
- эфемерность (свобода входа/выхода обеспечивает возможность прерывания
и возобновления существования).
О виртуализации применительно к обществу можно говорить постольку,
поскольку общество становится похожим на виртуальную реальность, то есть
может описываться с помощью тех же характеристик. Виртуализация в таком
случае - это любое замещение реальности ее симуляцией/образом - не
обязательно с помощью компьютерной техники, но обязательно с применением
логики виртуальной реальности. Эту логику можно наблюдать и там, где
компьютеры непосредственно не используются. Например, виртуальной экономикой
можно назвать и ту, в которой хозяйственные операции ведутся преимущественно
через Internet, и ту, в которой спекуляции на фондовой бирже преобладают над
материальным производством. Виртуальной политикой можно назвать борьбу за
власть и посредством агитации с помощью web-страниц или пресс-конференций в
Internet, и посредством рекламных акций в телестудии или на концертной
площадке.
Определение социальных феноменов с помощью понятия виртуальности
уместно тогда, когда конкуренция образов замещает конкуренцию
институционально определенных действий - экономических, политических или
иных. Социальное содержание виртуализации - симуляция институционального
строя общества первична по отношению к содержанию техническому. Общее
представление о феномене замещения реальности образами позволяет
разрабатывать собственно социологический подход: не компьютеризация жизни
виртуализирует общество, а виртуализация общества компьютеризирует жизнь.
Именно поэтому распространение технологий виртуальной реальности происходит
как киберпротезирование. Оно вызывается стремлением компенсировать с помощью
компьютерных симуляций отсутствие социальной реальности.
В постиндустриальную, постмодернистскую эпоху трансформация общества
приобретает совсем иной характер, чем предполагали теоретики информационного
общества. Их модели, как и модели виртуализации М. Паэтау, А. Бюля, А.
Крокера и М. Вэйнстейна, основываются на стереотипном представлении об
обществе как системе институтов. Институциональный строй и представляет
собой то устойчивое и объективное по отношению к индивидам, что можно
назвать реальностью. Но институциональный строй, как показали К. Маркс, М.
Вебер, П. Бергер и Т. Лукманн, есть социально-историческая реальность, есть
результат самоотчуждения человека. Превращение в последние десятилетия этой
реальности в эфемерную, нестабильную, описываемую постмодернистским
принципом anything goes, как раз и объясняется ее историчностью. В эпоху
Постмодерн сущность чело-
[19]
века отчуждается уже не в социальную, а в виртуальную реальность. Речь
в данном случае идет отнюдь не только о так называемых киберпанках - людях,
для которых смыслом жизни стало погружение в миры компьютерных симуляции и
"бродяжничество" по сети Internet, хотя именно киберпространство - базовая
для предлагаемой концепции метафора. В любого рода виртуальной реальности
человек имеет дело не с вещью (располагаемым), а с симуляцией
(изображаемым). Человек эпохи Модерн, застающий себя в социальной
реальности, воспринимает ее всерьез, как естественную данность, в которой
приходится жить. Человек эпохи Постмодерн, погруженный в виртуальную
реальность, увлеченно "живет" в ней, сознавая ее условность, управляемость
ее параметров и возможность выхода из нее. Перспектива того, что отношения
между людьми примут форму отношений между образами, и есть перспектива
виртуализации общества. В этой перспективе появляется возможность трактовать
общественные изменения, различая старый и новый типы социальной организации
с помощью дихотомии "реальное/виртуальное".
Разработка концепции виртуализации как теоретической модели
трансформации общества предполагает решение трех задач. Во-первых, для того
чтобы иметь основание использовать дихотомию "реальное/виртуальное",
необходимо проследить генезис социальной реальности. Поэтому предлагаемая
концепция виртуализации общества открывается анализом возникновения феномена
социальной реальности в ходе модернизации общества и парадоксальной
трансформации социальной реальности в условиях социокультурного сдвига от
Модерна к Постмодерну (часть I). Во-вторых, для того чтобы построить модель
общественных изменений как сдвига от "реального" к "виртуальному",
необходимо обобщение разнообразных эмпирических тенденций. Решением этой
задачи является социологическое ядро предлагаемой концепции, которое
представляет собой ряд описаний процессов, наблюдаемых в различных
институциональных сферах общества рубежа XX-XXI вв. и обнаруживающих
виртуализацию как единый принцип - образец общественных изменений (часть
II). В-третьих, для того чтобы определить теоретический статус концепции
виртуализации, необходимо сопоставить ее с используемыми в современной
социологии моделями трансформации общества. Эта задача решается в ходе
анализа методологических оснований и логической структуры двух типов теорий
- классических теорий общественного развития и современных теорий
общественных изменений. Альтернативной моделью второго типа, к которому
принадлежат популярные ныне модели модернизации и глобализации, может стать
модель, представляющая виртуализацию в качестве парадигмы новейших изменений
(часть III).
[20]
МОДЕРН - ПОСТМОДЕРН: РАЗВЕЩЕСТВЛЕНИЕ ОБЩЕСТВА
МОДЕРНИЗАЦИЯ: ОВЕЩЕСТВЛЕНИЕ ОБЩЕСТВА
В социологии 70-90-х гг. XX в. интерпретация смысла современных
технических, экономических, политических, культурных феноменов представлена
двумя фундаментальными и конкурирующими позициями - модернизмом и
постмодернизмом. Сторонники той и другой ведут споры о том, можно ли
квалифицировать современность как качественно новую стадию в развитии
общества - Постмодерн или как продолжение еще не завершенного
социокультурного проекта Модерн, и следует ли говорить о новейших изменениях
как о постмодернизации или как о поздней модернизации(1). Решение данной
терминологической проблемы не так принципиально, как выяснение существа того
социокультурного сдвига, который произошел; симптомы этого сдвига и породили
дискуссию между "мо" и "по". Анализ современного социокультурного сдвига
предполагает наличие четкого представления о том, что такое модернизация
общества. Как это ни парадоксально, но базовые для дискуссии между "мо" и
"по" представления об обществе современного типа (Modem society) и
модернизации как процессе/процессах, в результате которых данный тип
общества сформировался, остаются весьма неопределенными и плохо согласуются
друг с другом.
Анализ существующих концепций современного общества приводит к выводу,
что общепринятой моделью модернизированного социального порядка служит
модель массового общества. За многочисленными определениями современного
общества как "индустриального", "изобильного", "демократического",
"открытого" и т.п.(2),
-------------
(1) Для сравнения позиции симптоматичны: Лиотар Ж.-Ф. Состояние
Постмодерна. СПб., 1998; Хабермас Ю. Модерн - незавершенный проект //
Вопросы философии. 1992. No 4; Beck U., Giddens A., Lash S. Reflexive
Modernisierung. Frankfurt a. M., 1996; Crook S., Pakulski J., Waters M.
Postmodernization. Change in advanced society. London, 1992.
(2) См., например: Aron R. La development de la societe industrielle et
la stratification sociale. Paris, 1956; Galbraith J. The affluent society.
Harmondsworth (Mx), 1968; Popper K. The open society and its enemies.
London, 1942.
[21]
угадывается один и тот же набор атрибутов. В качестве таковых выступают
экономика массового производства и потребления, государство массовой
демократии и массовых партий, массовая культура - наука и искусство,
развиваемые для масс и силами масс. Еще одним атрибутом общества
современного типа является социальная стратификация как специфическая форма
дифференциации статусов, упорядочения отношений между людьми. Через
институты всеобщей занятости, всеобщего избирательного права, всеобщего
образования, всеобщей воинской повинности, всеобщего медицинского и
пенсионного страхования и т.п. большинство людей вовлекается в сферу
социального обеспечения-контроля, где стираются, становятся несущественными
сословные и классовые различия и формируется однородная в отношении прав и
обязанностей масса. Масса дифференцируется на слои, в зависимости от уровня
дохода, потребления, образования, квалификации, и др. Социальный статус
индивида определяется не принадлежностью его к общности - клану, классу или
сословию (предписываемый статус), а является результатом индивидуальной
оценки его качеств и деятельности по универсальным критериям (достигаемый
статус).
Хронология возникновения названных атрибутов современного,
модернизированного общества позволяет четко определить исторический рубеж
начала модернизации.
Массовое производство в его отличии от характерного для традиционного
общества кустарного и штучного производства начинается с созданием фабрик и
внедрением поточных технологий. Первые фабрики появились в Англии в 1770-х
гг., а первое поточное производство - конвейерная сборка автомобилей на
заводе Г. Форда - в США в 1910-х гг. Массовое потребление, порожденное
массовым производством, вызывает к жизни организацию торговли на принципах
индустрии. Первой формой такой организации стали в 1820-х гг. парижские
пассажи - предтечи нынешних супер- и гипермаркетов.
Массовая демократия в ее отличии от характерной для традиционного
общества монархической и олигархической организации власти формируется по
мере распространения избирательных прав на большинство населения. Первой
стадией этого процесса стало предоставление права голоса всем взрослым
мужчинам. В США это произошло в 1821 г.(1); в Англии в ходе ряда реформ с
1832 по 1884 г.; во Франции - в 1848-1875 гг.; в Германии - в 1848-1871 гг.
На женщин право голоса распространили после Первой мировой войны, на
молодежь в возрасте 18-20 лет - после Второй мировой войны. Первые массовые
политические партии возникают вслед за распространением избирательных прав:
демократическая партия США была организована в 1828 г., республиканская
партия - в 1854 г., в Великобритании либеральная и консервативная партии
были преобра-
--------------
(1) Неграм в южных штатах право голоса, хотя бы формально, было
предоставлено в 1866 г.
[22]
зованы из политических клубов в массовые организации в середине 1860-х
гг., лейбористская партия была организована в 1900 г., в Германии
прогрессистская партия сформировалась в начале 1860-х,
социал-демократическая партия была основана в 1869 г.
Массовая культура в ее отличии от присущего традиционному обществу
изоляции культуры как привилегии высших сословий от быта/обычаев
простолюдинов развивается как индустрия развлечений и индустрия знаний,
ориентированная на потребности большинства. Первой формой предприятий такого
рода индустрии стали промышленные выставки (национальная в Париже в 1798 г.,
всемирные в Лондоне в 1851 г. и в Париже в 1855 г.)., соединившие в массовом
зрелище эстетику, информацию и коммерцию. Экспонирование стало главным
способом существования культурных феноменов, совершенствование которого
происходило по мере появления печатных (типографских) машин (1810-е гг.),
фотографии (1840-е гг.), кино (1890-е гг.), радио (1910-е гг.)(1),
телевидения (1930-е гг.). Развитие индустрии знаний начинается с введением
всеобщего школьного образования и с созданием научно-исследовательских
институтов. Первый национальный закон о всеобщем образовании был принят в
Дании в 1814 г., аналогичные системы были введены в североамериканских
штатах на протяжении 1852-1900 гг., в Японии в 1872 г., в Великобритании в
1880 г., во Франции в 1882 г. Хотя понятие "институт" к научному учреждению
впервые было применено еще"в 1795 г. (Институт Франции), первые
научно-исследовательские институты в современном их понимании начали
функционировать в Великобритании в 1871 г. (Кавендишская лаборатория), во
Франции в 1888 г. (Пастеровский институт), в Германии в 1911 г. (институты
Общества кайзера Вильгельма).
Стратификация как форма социальной дифференциации, отличная от
характерных для традиционного общества форм, формируется по мере
исчезновения сословных, клановых и классовых привилегий и барьеров для
социальной мобильности. Самыми первыми, пусть и формальными актами
ликвидации таких барьеров стали Конституция США в 1787 г. и набор поправок к
ней в 1790 г. (так называемый "Билль о правах"), а также Декларация прав
человека и гражданина во Франции в 1789 г.
Возникновение первых атрибутов современного общества, таким образом,
приходится, самое раннее, на конец XVIII-начало XIX в.(2) В тот же период,
когда возникают атрибуты социального порядка современного типа, происходят
симптоматичные перемены в мировоззрении. Идеи Просвещения XVIII в. об
абсолютности и универсальности ценностей свободы и прогресса из сферы
философских дебатов
---------------
(1) Имеется в виду не "беспроволочный телеграф" Маркони и Попова, а
звуковое вещание - передача и прием человеческой речи, музыки и т.п.
(2) Таким образом, концепции, относящие начало модернизации к
семнадцатому веку и ранее, не вполне корректно соотносят используемую в них
модель общества современного типа с историческими фактами.
[23]
проникли в политическую, экономическую, эстетическую, юридическую
практику, превратившись из критики существующего социального порядка в его
идеологию, то есть аффирмативный дискурс. Апелляцией к Свободе и Прогрессу
стали обосновываться в конечном итоге любые действия в публичной сфере.
Священность традиции и авторитета, еще недавно способная интегрировать и
мобилизовать общество или по крайней мере значительную его часть и
послужившая достаточным основанием для практики контрреволюции во Франции в
1789-1795 гг. и реставрации в Европе в 1815-1820 гг., перестала быть
ценностной базой политического и культурного истеблишмента. Мотивом для
легитимации теперь являются реализация естественных прав и свобод, улучшение
нравов и условий жизни, развитие наук, торговли и ремесел, рост научного
знания и образованности. Монархи и их министры, превращая демагогию и
реформы в основные инструменты государственной власти, начинают
"конкурировать" с революционерами и заговорщиками в деле достижения Свободы
и Прогресса, как, например, королева Виктория и Гладстон, Наполеон III (Луи
Бонапарт), Вильгельм I и Бисмарк.
Возникновение новых, ныне называемых модернистскими артефактов и
социальных технологий одновременно со сдвигом в политической идеологии можно
рассматривать как неслучайный параллелизм. Это симптомы общей трансформации
культуры, если рассматривать культуру вслед за П. Сорокиным как
развивающуюся целостность.
"Всякая великая культура есть не просто конгломерат разнообразных
явлений, сосуществующих, но никак друг с другом не связанных, а есть
единство, или индивидуальность, все составные части которого пронизаны одним
основополагающим принципом и выражают одну, и главную ценность" (1).
Под культурой вообще при этом понимаются общепринятые в определенной
социальной общности (группе, страте, обществе) проблемная картина мира и
совокупность способов решения проблем. Вещи, слова, поступки становятся
культурными феноменами лишь постольку, поскольку сообщают о проблеме и
воплощают способ ее решения. В любом феномене культуры - орудии труда,
религиозном обряде, произведении искусства, социальном институте -
воплощаются постановка и решение главных для людей проблем. Все проблемы -
экономические, политические, эстетические, этические и иные прочие -
формулируются посредством соотнесения (явного или подспудного) с базовыми
ценностями. Базовые ценности, таким образом, представляют собой проблемную
картину мира.
Все социокультурные феномены середины XIX-конца XX в. в Европе и
Северной Америке редуцируются к двум базовым ценностям: идеям Свободы и
Прогресса. Эти ценности в культуре Модерн - конечные цели и, следовательно,
задают способ формулиров-
-------------
(1) Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. С. 429.
[24]
ки и решения всех проблем. Свобода и Прогресс устанавливают ценностные
ориентиры характеристики не только общественного устройства, но и научного и
художественного творчества, технических и экономических достижений,
моральных качеств, условий жизни человека и даже окружающих его вещей. В
дискурсе эпохи Модерн опорными становятся такие концепты, как
"научно-технический прогресс" и "экономический рост"; "свободный мир" и
"прогрессивное человечество"; "свобода творчества", "рост мастерства",
"свободное владение техникой" и "прогрессивные методы"; "свобода слова" и
"прогрессивные взгляды"; "свободное время" и "рост уровня жизни"; "свободный
стиль" и "улучшенный дизайн", и др.
Прогресс и Свобода - референты в одинаковой степени и для истеблишмента
и для оппозиции в любой сфере культуры и в любой момент. Это идолы, служению
которым посвящены все усилия и достижением которых оправдываются любые
действия в современной истории. Свобода и Прогресс вне дискуссий даже для
критиков модернистской культуры. Первый в их ряду - Ницше - противопоставлял
современной культуре образ сверхчеловека, то есть решением базовых проблем
для него по сути являлся прогресс человеческой природы, переход ее на более
высокую ступень развития. Одни из последних - теоретики Франкфуртской школы
- сетовали на недостаток свободы и уповали на становление нерепрессивной
цивилизации. Практическое опровержение существующей культуры,
провозглашенное большевиками и нацистами, также велось под лозунгами
освобождения (класса, нации, человечества) и во имя прогресса (технического,
экономического, социального).
Эту единую логику практически одинаково концептуализировали самые
выдающиеся мыслители эпохи модернизации: К. Маркс в концепции овеществления,
М. Хайдеггер в концепции превращения мира в картину, П. Сорокин в концепции
динамики чувственной культуры(1). Действительное основание современной
культуры определяется как отчуждение человеческой сущности в вещи, как
стремление располагать сущим как благом, или как наделение существованием и
смыслом лишь чувственной реальности. Сходство концепций мыслителей столь
разных мировоззрений не случайно. Если применить эти определения к анализу
социокультурных феноменов эпохи Модерн, то можно заметить, что именно
располагание сущим как обладание вещами этого мира угадывается в тех
основаниях и критериях современности, которые предлагаются как теоретиками,
так и практиками модернизации. Реализация ценностей Свободы и Прогресса,
субъективно или объективно ориентированная, ведет к беспрецедентному в
истории человечества росту материального производства, к превра-
--------------------
(1) Маркс К. Экономическо-философские рукописи // Маркс К., Энгельс Ф.
Сочинения. 2-е издание. Т. 42; Хайдеггер М. Время картины мира // Время и
бытие. М., 1993; Сорокин П. Кризис нашего времени // Человек. Цивилизация.
Общество. М., 1992.
[25]
щению природы в источник ресурсов, к упорядочению, рационализации и
технизации общества. В силу того, что действительным содержанием идеи
Свободы и Прогресса является располагание сущим, модернизация по существу
оказывается процессом овеществления общества.
Овеществление общества отнюдь не сводится к умножению артефактов,
"обрастанию" человеческого сообщества вещами. Термин "овеществление" со
времен К. Маркса используется для обозначения того, что отношения между
людьми принимают форму отношении между вещами. Речь, таким образом, идет о
роли вещей в бытии человека, а не об их количестве. Вещь - это всегда нечто,
чем можно располагать, нечто управляемое и отчуждаемое. Человек на всем
протяжении истории, воплощая в результатах своей деятельности собственную
энергию, фантазию, силу, знания, неизменно отчуждал себя в вещи. Но в эпоху
модернизации люди, ориентированные господствующими ценностями на то, что
именно в вещах сосредоточена сущность человеческой деятельности, стремятся
произвести, приобрести и удержать как можно больше вещей. Отчуждение
приобретает тотальный характер. Посвящение себя вещам ведет к превращению
отношений между людьми в отношения между вещами. Люди строят свои отношения
с себе подобными в зависимости от того, чем они располагают. При этом в один
ряд с материальными объектами становятся неотъемлемые свойства человека -
красота, искусность, ум... Они становятся вещами, то есть чем-то
располагаемым. Однако еще Э. Фромм показал(1), что располагать красотой,
искусностью, умом, располагать собой - это совсем не то же самое, что быть
красивым, искусным, умным, быть собой.
Овеществление межиндивидуальных отношений трансформирует отношения
индивида и общества. Общество воспринимается человеком не как процесс
взаимодействия/общения с окружающими людьми, а как сложная система реально
существующих "инстанций" социального целого - государства, корпорации, школы
и т.д., - с которыми нужно поддерживать отношения. Согласно знаменитой
теореме американского социолога У. Томаса, принимаемое за реальное реально
по своим последствиям. Государство, корпорация, школа становятся
"персонализированными" субъектами, а каждый отдельный индивид - обезличенным
объектом их деятельности и социальной функцией, поддерживающей целое -
общество. Социальные институты становятся автономной реальностью. В этой
своей реальности они предстают вещами и в качестве таковых могут оказаться
"присвоенными" частными лицами, распоряжающимися ими от имени общества.
Развитие общественных институтов, расширение и дифференциация сферы их
компетенции, унификация индивидов в отношении институтов суть тенденции,
наиболее интенсивно проявившиеся с нача-
----------------
(1) Фромм Э. Иметь или быть? М" 1990
[26]
лом модернизации. Неудивительно, что именно в это время впервые и сразу
многие исследователи (Маркс, Дюркгейм, Зиммель, Теннис) открыли замещение
традиционного социального порядка современным, происходящее как переход от
общины - узкого круга личностно определенных взаимодействий, создаваемого
разнообразными клановыми, конфессиональными, сословными ограничениями, к
обществу - абстрактной машинерии институтов.
ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЙ СТРОЙ: РЕАЛЬНОСТЬ ОБЩЕСТВА
Беспрецедентное овеществление общества именно в эпоху Модерн происходит
потому, что к формированию социальных институтов - комплексов универсальных
и абстрактных норм, регулирующих взаимодействие людей и превращающих это
взаимодействие в систему социальных ролей, приводит ориентация деятельности
на ценности Свободы и Прогресса.
Рынок, денежное обращение, предприятие (фирма) стали социальными
институтами в силу стремления к росту производства и потребления, к
освобождению хозяйственной деятельности от религиозной, цеховой и
сениориальной регламентации. Это стремление превратило хозяйственные
практики из специфичных, эксклюзивных занятий отдельных кланов или сословных
групп в системы универсальных обезличенных ролей "продавец - покупатель",
"кредитор - заемщик", "руководитель/начальник - исполнитель/работник" и т.д.
Экономические институты образуют комплекс норм, определяющих в
представлении людей эпохи Модерн способы постановки и решения проблем
создания, распределения и использования богатства. Базовыми элементами этого
нормативного комплекса, инвариантными по отношению к специфике национальных
экономик и различных периодов эпохи Модерн, являются: товар - вещь, чьи
объективные свойства есть благо; инновация - разработка и внедрение новых
товаров; труд- продуктивная деятельность, организованная в определенное
время в определенном месте; платежеспособность - обладание универсальным
вещественным заместителем товаров - деньгами. В институциональных нормах,
реализующих идеи Свободы и Прогресса применительно к хозяйственной
деятельности, отчетливо проступает отношение к ней как к эффективному
обращению с вещами, как к практике сугубо материальной, а не сакральной.
Решения проблем создания и использования богатства оказываются частными
решениями фундаментальной проблемы располагания сущим.
[27]
Институты предстают по отношению к целям индивидов реальностью, с
которой необходимо считаться. Хозяйственные практики как целесообразная
деятельность по накоплению и распоряжению богатством становятся
следованием/подчинением институциональным нормам, превращающим эту
деятельность в производство стоимости. Тот, кто следует институциональным
нормам, расценивается как участник экономической деятельности, и то, что он
делает, наделяется стоимостью. Стоимость - наделение того, что делается, а
стало быть и того, кто делает, социокультурным статусом - проявляется в
отношениях между людьми как объективная характеристика продукта. Это
означает, что институты не просто автономны по отношению к деятельности, они
реальнее, чем она. Экономическое отличается от неэкономического по
институциональной принадлежности, а не в силу специфики вещи или действия.
Проведение границы между экономическим и неэкономическим становится
возможным и даже жизненно важным потому, что в эпоху Модерн возникает
экономика как обособленная сфера общества. Экономическую сферу образуют все
те артефакты и социальные технологии, которые для людей эпохи Модерн
воплощают возможные решения фундаментальной проблемы располагания сущим,
представляемой в форме проблемы производства стоимости.
Тенденция к овеществлению политики в полной мере проявилась с
превращением власти из наследственной привилегии в делегируемые народом
полномочия. Отношение к власти как к практике материальной, а не сакральной,
как к эффективному управлению ресурсами (сторонниками, средствами
информации, деньгами и т.д.) сформировало стремление к вовлечению в практику
борьбы за власть все большего количества ресурсов. Это стремление было
артикулировано в идеях расширения и совершенствования демократии,
освобождения от религиозных, сословных, клановых ограничений на доступ к
власти. С распространением избирательного права на большинство народа и
превращением выборов в систему универсальных ролей "избиратель-кандидат"
государство стало общественным институтом, который можно/нужно захватить,
удержать, использовать, изменить, но который не возникает и не существует по
воле человека. Государственное управление превратилось из фамильного ремесла
сюзерена или вдохновенного искусства узурпатора в бюрократический аппарат.
Того типа государства, суть которого блестяще сформулировал Людовик XIV,
больше нет(1). Государство деперсонифицировалось и стало ролевой системой
"гражданин-чиновник". Борьба за власть и ее применение превратились из
искусства клановых и кабинетных интриг в политическое предприятие.
Политическое дело - это организация агитации и мобилизации масс через
профессиональ-
-------------------
(1) По преданию, Людовик XIV заявил членам Парижского парламента -
высшей судебной палаты, регистрировавшей указы короля: "Вы думаете, господа,
что государство - это вы? Вы ошибаетесь, государство - это я!".
[28]
ные партийные комитеты и заключение внутри- и межпартийных
союзов-политических сделок. Политические партии перестали быть
группировками, возникающими на основе родственных, дружеских связей или
каких-либо иных личностно ориентированных отношений и также оформились в
институт, в систему ролей "лидер-сторонник".
Политические институты сформировались в эпоху Модерн как комплекс норм,
определяющих способы постановки и решения проблем обладания властью. Базовые
элементы этого нормативного комплекса: политический курс - программа
(идеология) действий и их результаты; реформа - выработка и реализация
нового курса; организация - постоянное объединение людей для выработки и
реализации курса; поддержка общественности - наличие активных сторонников
курса и позитивного общественного мнения. В базовых институциональных
нормах, призванных реализовывать идеи Свободы и Прогресса при распределении
и использовании власти, легко угадывается все та же фундаментальная
ориентация на располагание сущим. Эта ориентация обнаруживает себя в
артикуляции описанных институциональных норм в политическом дискурсе
современности, перенасыщенном "материальными" и "хозяйственными" метафорами:
"административный ресурс", "партийное строительство", "партийная работа",
"политический капитал" и т.п.
Только деятельность, следующая определенным выше институциональным
нормам, расценивается как политическая. Как и в случае экономики,
политическое отличается от неполитического не в силу свойств слов и вещей,
мыслей и поступков, а в силу оценки их институциональной принадлежности.
Политика оформляется как автономная сфера общества. Политическая сфера - это
все те артефакты и социальные технологии, которые для людей эпохи Модерн
являются воплощениями решения проблемы располагания сущим как проблемы
обладания властью.
Наука возникла как автономная сфера общества в результате реализации
идей Просвещения о науке как инструменте приращения и распространения знания
на благо всех людей. Стремление избавить процесс познания от религиозных
предрассудков и сословных ограничений, умножить число полезных открытий и
научить человечество извлекать эту пользу превратило поиски истины и
передачу знаний в научное предприятие. С одной стороны, сформировался корпус
стандартизованных процедур сбора и обработки данных - технологий обращения с
материалом: экспериментальными установками, препаратами, подопытными
животными и людьми. Наука из интуитивных поисков, внезапных открытий и
гениальных озарений превратилась в регулярное научное производство. С другой
стороны, сформировалась система статусов, регулирующая отношения между
научными работниками. В эпоху Модерн университет и исследовательская
лаборатория - это универсальные ролевые системы "преподаватель-студент" и
"научный руководитель-научный работник".
[29]
Наука из занятия одиночек превратилась в функционирование "научного
сообщества".
Научные институты сформировались как комплекс норм, которые
обеспечивают в представлении людей эпохи Модерн решения проблем открытия
истины и повышения квалификации. Базовые элементы этого нормативного
комплекса: факт - положение вещей, фиксируемое органами чувств; открытие -
обнаружение нового положения вещей; исследование - процедура сбора и
систематизации фактов; компетентность - обладание "запасом" фактов.
Институциональные нормы очевидно ориентируют человека на обладание знанием,
которое предстает как реализация в плане науки универсального стремления
располагать сущим. Исследовательские и учебные практики, не следующие этим
институциональным нормам, квалифицируются как ненаучные, независимо от их
содержания и полезности. Тем самым наука конституируется как автономная
сфера общества и обособляется от ремесла, коммерции, идеологии, а заодно от
паранауки. С окончанием охоты на ведьм в XVII-начале XVIII в. и вплоть до
начала эпохи легитимации научной деятельности апелляциями к идеям Свободы и
Прогресса занятия алхимией, астрологией, спиритизмом и т.п. никак не
отделялись от занятий, ныне квалифицируемых как наука в собственном смысле
слова. С превращением же науки в сегмент социальной реальности алхимия,
астрология и тому подобные практики оказались не просто антинаучными, но и
антиобщественными. Институционализация определила грань между реальностью
квантов и нереальностью духов как грань между реальностью социальной
структуры и нереальностью, эфемерностью и незначительностью субъективных
стремлений индивида.
Основанием процесса овеществления искусства стало превращение
произведения как предмета эстетического переживания в художественную
ценность. Стремление сделать искусство инструментом просвещения народа и
освободить творчество от зависимости от церкви и аристократии - главных
заказчиков и высокомерных покровителей художников, поэтов, музыкантов
привело к превращению экспонируемости в основной эстетический принцип. В
результате, со времени первых выставок импрессионистов произведение
перестает быть атрибутом салонного культа красоты, разыгрываемого
представителями привилегированных слоев общества, и все более становится
виртуозно сработанной вещью, созданной для показа широкой публике. Ценность
произведения определяется его культурной, то есть общественной значимостью.
Процессы создания и восприятия произведения рационализируются и
стандартизируются, превращаясь в процедуры кодировки/декодирования
"художественной информации" о ценностях, обозначаемых как "новаторский
стиль" или "рост изобразительного мастерства", "свобода самовыражения" или
"свободное владение техникой". Превращение произведения в ценность открыло
путь к тиражированию его в индустрии массовой
[30]
культуры, которая начала воспроизводить кодированную "художественную
информацию", помещая ее на дешевые носители - альбомы фотографий и
репродукций, открытки, кинопленку, бумажные и пластиковые пакеты(1).
Тиражирование предоставляет практически каждому возможность располагать
искусством наряду с другими предметами обихода.
По мере либерализации, демократизации и индустриализации
художественного творчества искусство все более институционализируется. В
эпоху Модерн художественная презентация (выставка, спектакль, концерт и
т.п.) и художественная школа (направление) становятся социальными
институтами - универсальными системами ролей "художник-публика" и
"мастер-ученик/последователь". Стандартизация, унификация художественных
практик посредством институциональных норм стимулирует превращение искусства
из таинства общения с музами в художественное предприятие. Эпоха Модерн
знаменуется развитием художественной организации. Театр, галерея, филармония
- это воплощения системы ролей "художественный руководитель-художественный
работник".
Институты в сфере искусства образуют комплекс норм, определяющих
способы постановки и решения проблем создания и сохранения художественной
ценности. Базовые элементы этого нормативного комплекса: произведение -
вещь, созерцание которой есть благо; творчество - создание оригинального
произведения; вкус - обладание способностью к творчеству/созерцанию.
Деятельность и ее результаты, соответствующие этим нормативным
требованиям, расцениваются как принадлежащие сфере искусства. И именно
следование институциональным нормам, а не "объективные" свойства вещей и
поступков, определяет в конечном итоге, что же есть искусство. Даже полное
отсутствие звуков, но в ситуации, когда в филармоническом зале
соприсутствуют, с одной стороны - оркестранты на сцене, а с другой стороны -
публика, может квалифицироваться как музыкальное произведение (опусы Джона
Кейджа "4 минуты 33 секунды" и "0 минут 0 секунд"). Даже полное отсутствие
изображения, но на холсте, вывешенном для обозрения публики в галерее, может
расцениваться как произведение живописи ("Черный квадрат" Казимира Малевича
или "Белый свет" Джексона Поллака). Таким образом, искусство - это все те
артефакты и социальные технологии, которые воплощают для людей эпохи Модерн
решения проблемы доставления эстетического переживания. Располагание сущим,
переведенное в план искусства, предстает как обладание художественной
ценностью.
Семья как часть институционального строя современного общества
сформировалась в результате реализации идей освобождения тела и психики
индивида из-под религиозного и кланового контроля
--------------
(1) Об изменении характера искусства в эпоху Модерн см.: Беньямин В.
Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости, М., 1996.
[31]
за его сексуальным поведением. Импульс эмансипации субъекта желаний и
удовольствии, заданный идеями Просвещения (от Руссо до маркиза де Сада),
парадоксальным образом привел к тому, что личная жизнь, превратившись в
ценность, стала частью жизни общественной, так и не успев стать вполне
интимной. Как показал М. Фуко, человек в качестве субъекта сексуальности
формируется в XVIII- XIX вв. дискурсивными практиками, продуцируемыми
инстанциями власти(1). Дискурс философии, медицины, педагогики, демографии,
криминалистики, проникнув в повседневность, "навязал" человеку обладание
сексуальностью как материальным атрибутом - психофизической структурой
побуждений личности, изначально биологической, но социокультурно
формируемой, познаваемой, поддающейся контролю.
В процесс институционально регулируемого воспроизводства и контроля
народонаселения в современном обществе (Modern society) человек включается
именно как субъект сексуальности - чуткий (прислушивающийся к себе) и
ответственный ее носитель. Эра сексуальной свободы наступает в
модернизированном обществе в той мере, в какой сексуальность превратилась в
своего рода собственность личности. Э. Гидденс артикулировал эту тенденцию,
констатировав, что сексуальность стала более управляемой, открытой для
разнообразных способов ее формирования, стала потенциальным "достоянием"
индивида(2). Современная культура "отпускает" человека в сферу интимного
только как уже сформировавшегося субъекта, располагающего собой, своими
удовольствиями, своей сексуальной ориентацией, но и проблематизирующего
постоянно личную жизнь как использование или наращивание этого
потенциального достояния.
С процессом овеществления сексуальности коррелирует вытеснение на
протяжении XIX-середины XX в. так называемой большой семьи, объединявшей в
единую общность несколько поколений и ветвей родственников, семьей
нуклеарной, ядро (нуклеус) которой составляют супружеская пара и их дети.
Предназначение нуклеарной, малодетной семьи - социально санкционированный
союз разнополых эго, нацеленный на материальную и эмоциональную взаимопомощь
и "воспроизводство" потомства. Нуклеарная семья - это институциональная
форма воспроизводства сексуальности. В этом ее принципиальное отличие от
большой семьи, которая предстает не как ряд специализированных институтов,
регулирующих деятельность индивидов наряду с экономическими, политическими и
т.д., а как многофункциональный сегмент традиционного общества3. Образующие
феномен нуклеарной семьи социальные институты сущест-
-----------------
(1) Foucault М. Histoire de la sexualite. Т. I: Volonte de savoir.
Paris, 1976.
(2) Giddens A. The transformation of intimacy. Cambridge, 1993.
(3) Различие между институциональным типом структуры современного
общества и сегментарным типом, характерным для общества традиционного
отчетливо провел еще Э. Дюркгейм в трактате "О разделении общественного
труда".
[32]
венным образом отличаются от традиционных отношений, обозначаемых теми
же терминами. Институт брака служит легитимации различных проявлений
сексуальности, превращая взаимоотношения индивидов в систему универсальных
ролей "женатый/замужняя-холостяк/незамужняя". Иные аспекты традиционного
брака в модернизированном обществе редуцируются. Так брак все более теряет
качества межкланового отношения, в которое вовлечены многочисленные
родственники и в котором реализуются мотивы вековой дружбы или вражды семей.
Одновременно брак утрачивает большинство традиционно присущих ему свойств
хозяйственного акта, которым перераспределялись трудовые функции в большой
семье, приобретались дополнительные активы и рабочая сила. Изменяются в
нуклеарной семье и отношения родства. Интеграция семьи теперь осуществляется
на основе гармонии сексуальностей и эмоциональной привязанности. Родство,
утратив качества отношений, складывающихся между индивидами под действием
традиционной иерархии кровных связей, оформилось в систему универсальных
ролей "член семьи-родственник", причем родственники, в противоположность
отношениям в большой семье, членами семьи не являются. Члены семьи - это те,
чьи отношения формируются в процессе репродукции сексуальности: сексуальные
партнеры и их дети. Семейное воспитание также сводится к репродукции
сексуальности. В модернизированном обществе, где социализация во все большей
мере осуществляется в рамках образовательных и хозяйственных институтов,
семейное воспитание превращается в исполнение стандартных ролей в ролевой
системе "родители-дети", которая обеспечивает главным образом усвоение
стандартов гендерного поведения.
Семейные институты сформировались как комплекс норм, которые воплощают
для людей эпохи Модерн решения проблемы обладания личной жизнью,
удовлетворения психо-физиологических потребностей. Базовые элементы этого
комплекса: личность- тело, чьи физические и психические атрибуты суть
проявления сексуальности; любовь - реализация сексуальности в брачном
поведении; семья - постоянный брак и домохозяйство; зрелость - обладание
физической, эмоциональной способностью к заботе о близких. Практики,
соответствующие этим нормативным требованиям, и расцениваются как "личная
жизнь" в противовес жизни общественной, несмотря на то, что сфера семьи или
сфера интимности - это часть институционального строя, однопорядковая
экономике, политике, науке, искусству.
Во всех рассмотренных сферах - экономике, политике, науке, искусстве,
семье, прослеживается одна и та же тенденция: стремление к освобождению от
произвола, к равноправию, к определенности и управляемости отношений
приводит к подчинению взаимодействий универсальным безличным нормам.
Следствием институционализации практик явились деперсонификация индивидов и
возникновение
[33]
общества как исторического феномена. В ходе модернизации складывается
общество как система институтов. Эмансипация индивида оборачивается
институционализацией практик и утратой спонтанности. Реальность общества как
системы доминирует над социальной реальностью индивида. Общество - это
социальная реальность per se. Таким оно стало в ходе социокультурной
трансформации, суть которой охарактеризовали, каждый по своему и все
одинаково верно, Маркс, Хайдеггер, Сорокин: воля к господству над миром
вещей приводит к овеществлению социального бытия. Таким образом, процесс
реализации базовых для культуры Модерн ценностей Свободы и Прогресса,
подлинное содержание которых - располагание сущим в любых его ипостасях,
выливается в процесс реификации, овеществления общества.
ПОСТМОДЕРНИЗМ: СИМПТОМЫ РАЗВЕЩЕСТВЛЕНИЯ ОБЩЕСТВА
Восприятие общества как реальности на протяжении XIX-первой половины XX
в. было не просто теоретической точкой зрения, которую можно было
критиковать, как это делал, например, М. Вебер. Представление об
объективности социальной реальности было обыденным автоматизмом мышления и
поведения. Немногочисленные рефлектирующие социологи вроде М. Вебера могли
лишь корректировать это представление, предостерегать от его абсолютизации.
Ситуация принципиальным образом изменилась во второй половине XX в. Теперь
гораздо убедительнее выглядят и все чаще абсолютизируются разного рода
номиналистские и феноменологические концепции социальной реальности. Но
наиболее радикален и потому симптоматичен постмодернизм, констатирующий
дестабилизацию и даже исчезновение этого рода реальности.
Становление постмодернизма как эстетического и идейного течения
приходится на I960-70-е гг. Начало использованию термина "постмодернизм"
было положено в 1960-х гг., когда поборники нового направления в архитектуре
отказались следовать принципу рационализации конструкций зданий, и на смену
стилевому единообразию в духе функционализма пришла "игровая" архитектура
намеренно вычурных и запросто совмещаемых стилизаций. К концу 1970-х гг.
эклектичность уже предстала как общая характеристика, а коллаж как
универсальная эстетическая форма новой культурной эпохи - Постмодерна.
Отвечая на вопрос, что такое постмодернизм, французский философ Ж.-Ф. Лиотар
констатировал:
"Эклектизм есть отправная точка современной культуры в целом: человек
слушает реггей, смотрит вестерн, ест пищу от McDonald's за
[34]
ланчем и блюда местной кухни за ужином, пользуется парижской
парфюмерией в Токио и носит одежду в стиле "ретро" в Гонконге; знание - это
материал для телевизионных игр"(1).
Хотя Лиотар и определяет новую культурную ситуацию посредством сугубо
эстетической категории, сама эта категория в контексте противопоставления
Постмодерна и Модерна имеет явно общесоциологический смысл. Антиподом
постмодернистской эклектичности является модернистская упорядоченность
(связность, однозначность), то есть та определенность, которая задается
институциональным строем любому роду деятельности - художественному
творчеству, выбору пищи и одежды, занятию бизнесом или политикой. Те
тенденции, которые уже традиционно квалифицируются как проявления
постмодернизма в различных сферах общества, объединяет именно
обнаруживающаяся в них эклектичность - превращение системы (связной
последовательности и единообразия деятельности) в конгломерат
(парадоксальное соединение разнородных и фрагментарных актов).
В экономике главный симптом перехода к Постмодерну - это консьюмеризм,
ставший в развитых странах на протяжении 1950-х- 1960-х гг. образом жизни и
стратегией поведения на рынке как для масс потребителей, так и для
корпораций. На перенасыщенном рынке масса однотипных товаров
дифференцируется посредством незначительных различий в дизайне и
аксессуарах. Потребление индивидуализированных товаров и услуг становится
средством индивидуализации стиля жизни. Нарастает сегментация рынка,
сегменты пересекаются, и нарушается устоявшаяся стратификация внутренне
однородных стилей потребления. Возникает эклектизм, описанный Лиотаром и
наглядно демонстрирующий нарушение задаваемой институциональными нормами
однозначности связи между экономическим статусом и стилем потребления.
В политике в 1960-х-1970-х гг. распространились сформулированные еще в
конце 1950-х гг. доктрины "конца идеологии" и конвергенции(2), отрицавшие
цели и принципы политической борьбы, устоявшиеся за полтора столетия
модернизации. Альтернативой модернистским политическим доктринам и партийным
организациям стали в последней трети XX в. антивоенное, правозащитное и
экологическое движения, движения "народной дипломатии", движения,
отстаивающие интересы этнических, культурных, сексуальных меньшинств,
локальных общин и т.д. Происходит миноритизация(3) политики. Электорат как
однородная масса, распределяющаяся на большинство и меньшинство вдоль
единственной оси "правые - левые", замещается конгломератом меньшинств, для
которых главной ставкой в по-
---------------------
(1) Lyotard J.-F. The Postmodern Condition. Manchester, 1984. P. 76.
(2) См., например: Bell D. The end of ideology. New York, 1960; Sorokin
P. Mutual convergence of the United States and the USSR to the mixed
sociocultural type //International journal of the contemporary sociology.
1960. N 1.
(3) От англ. minority - меньшинство.
[35]
литической борьбе является право на альтернативный образ жизни. В такой
ситуации стратегия сбора голосов не может базироваться на однозначной,
унифицированной доктрине-идеологии. Мультикультурализм становится не столько
идейной, сколько прагматической основой политической деятельности.
В науке конца XX в. возобладала тенденция теоретического плюрализма,
закрепившая радикальный лозунг методологического анархизма "можно все"
(anything goes)(1) в форме мультипарадигмальности. Принцип кумулятивизма
научного знания замещается принципом пролиферации - безграничного умножения
теорий, нередуцируемых одна к другой. Представление о принципиальной
несоизмеримости теорий релятивизирует научную истину, абсолютизированную в
культуре эпохи Модерн. До-, пара-, ненаучные представления реабилитируются в
общественном сознании, воспринявшем критику сциентизма и последствий
научно-технического прогресса.
В сфере искусства формируется и закрепляется практика (и
соответствующие доктрины) соединения элементов разных стилей и
художественных техник в коллажах, которые расцениваются не с точки зрения
свободы видения и самовыражения субъекта творчества и не с точки зрения
совершенства техники изображения объекта, но с точки зрения возможности
интерпретации связи произведения с различными художественными традициями.
Концептуализм в изобразительном искусстве и литературе, кино-ремейки,
поп-музыка 1960-х-1970-х гг. отмечены этой тенденцией к синтезу стилей,
жанров, техник, присущих различным художественным направлениям и культурам.
Полистилизм - это ныне не столько характеристика сосуществования/конкуренции
художественных направлений и школ, сколько основа и характер художественной
деятельности вообще.
В результате сексуальной революции и нового подъема феминизма во второй
половине XX в. происходит плюрализация сексуальной морали и форм сексуальной
жизни. Общественное мнение примиряется с тем, что сексуальная ориентация
индивидов одного пола не только может быть различной, но даже непостоянной и
неопределенной. Получают распространение альтернативные формы семьи:
неполная, пробная, дислокальная, гомосексуальная.
Отмеченные тенденции фрагментации в рамках модернистской картины мира
предстают как дестабилизация социального порядка. Поэтому противники
постмодернизма по-своему правы, когда квалифицируют моду на критику
гуманизма и науки, на скепсис в отношении эстетических и
общественно-политических идеалов как угрожающий симптом "цинизма и
нигилизма"(2). Промодернистски ориентирован-
---------------
(1) Feyerabend P. Against method. Outline of an anarchistic theory of
knowledge. London, 1975
(2) См., например: Harvey D. The condition of postmodernity. Oxford,
1989; Vattimo G. The end of modernity. Nihilism and hermeneutics in
post-modem culture. Cambridge, 1988.
[36]
ные авторы понимают или, по крайней мере, чувствуют, что суть
постмодернизма в развенчании "идолов" Свободы и Прогресса. Основание
постмодернизма - недоверие к "великим преданиям" эпохи Модерн(1), сомнение в
том, что научный и технический прогресс, подчинение природных и управление
социальными силами есть безусловное благо, что все это освобождает человека
от нужды, угнетения и предрассудков; сомнение в том, что "новое"
обесценивает, делает ненужным "старое". Постмодернизм означает уравнение в
правах "объективного" и "субъективного", "рационального" и
"иррационального", "научного" и "ненаучного", "архаичного" и "современного".
Постмодернизм как некое "после", то есть сменяющее модернизм, ориентирован
на движение дальше Прогресса и избавление от Свободы. Абстрагируясь от
пристрастности обличителей постмодернизма, следует признать, что ими точно
схвачена характерная тенденция Постмодерна - беззастенчивое использование
плодов Модерна в антимодернистском отрицании его. Поэтому понятие цинизма
здесь вполне уместно. Нужно лишь социологически его интерпретировать.
Цинизм здесь - это усилие освободиться от модернистских ценностей,
овеществленных в социальных институтах, посредством модернистских же
социальных технологий. Такого рода цинизм и демонстрируют постмодернистские
практики с их ироничным эклектизмом. Эклектизм нарушает институционально
устанавливаемые эстетические, этические, политические и иные иерархии и
границы. Но постмодернисты не столько отрицают, сколько симулируют
социальную активность в модернистском, нормативном ее толковании.
Постмодернизм не вводит новые ценности и потому сводится к демонстрации
нарочито "свободного" и "прогрессивного" отношения к ценностным приоритетам,
иерархиям характерным для эпохи Модерн.
Постмодернизм и как теория, и как практика возможен потому, что Свобода
и Прогресс перестают быть проблемой. Рационализация общества и эмансипация
индивида все-таки состоялись, хотя результаты этих процессов неожиданны и
болезненны для сознания, поглощенного модернистской идеологией: процесс
реализации ценностей оказался процессом овеществления. В отрегулированном,
автоматизированном обществе массового потребления и массовой демократии
можно быть скептиком и нигилистом в отношении Свободы и Прогресса, нет нужды
быть деятельным и целеустремленным, потому что из идеологии, ориентирующей
мышление на осознанный выбор целей и способов действий. Свобода и Прогресс
превратились в элементы коллективного бессознательного, в интеллектуальные
привычки и поведенческие автоматизмы. Из сферы общественного устройства
Свобода и Прогресс перекочевали в сферу повседневности, обустройства быта.
Мотивы Свободы и Прогресса больше не определяют выбор политического и
экономического курса, но зато, если
---------
(1) Lyotard J.-F. The Postmodern Condition.
[37]
судить по вездесущей рекламе, определяют выбор одежды, еды или
косметики.
Постмодерн как культурно-историческая эпоха/ситуация (вторая половина
XX-начало XXI в.) характеризуется реализованностью/ исчерпанностью ценностей
Свободы и Прогресса и наличием системы социальных институтов, сложившихся в
качестве форм реализации этих ценностей. Следствием неактуальности
модернистских ценностей становится упадок мобилизующей и организующей силы
общества как системы институтов. Симптомами упадка институтов можно считать
снижение доверия к корпорациям и государству, снижение членства в партиях и
профсоюзах, активизацию так называемых новых социальных движений на фоне
инертности масс, и в целом - описанную выше фрагментацию социального
порядка. Упадок институционального строя отрефлектирован в социологической
теории конца XX в. Наиболее ярко эта рефлексия представлена в концепции
Ж.-Ф. Лиотара, констатировавшего "атомизацию" социального в эпоху
"расслабленности"(1), и в концепции Ж. Бодрийяра, провозгласившего "конец
социального" в эпоху "инертности" и "меланхоличности"(2). По мысли Лиотара,
при переходе от Модерна к Постмодерну происходит дезинтеграция социальных
агрегатов, их распадение на массы индивидуальных "атомов". "Атомизация"
социального - это образование множества "гибких сетей языковых игр".
Согласно Бодрийяру, социальность, под которой он по всей видимости понимает
интеграцию индивидов в общество посредством целесообразных взаимодействий,
ориентированных на ценности, на исходе XX в. исчезает, поглощаемая "черными
дырами" безразличных масс (потребителей, избирателей, телезрителей). Массы -
это экстатический конец социального. Лиотар и Бодрийяр - постмодернисты и их
нарочито метафоричные концепции могут рассматриваться как своего рода
идеология нового интеллектуального и эстетического течения. Однако и
представитель вполне респектабельной социологии А. Турен фиксирует ту же
тенденцию "исчезновения" социального, когда пишет, что общество ныне
предстает не как "институционально регулируемое целое", а как "арена
конфликтов из-за использования символических благ"(3).
Концепции Ж.-Ф. Лиотара, Ж. Бодрийяра, А. Турена весьма симптоматичны.
Взятые вместе, они позволяют сделать вывод, что общество переопределяется. С
переходом в новую эпоху, в которой ценности реализованы и потому не
актуальны, то, что считается социальной структурой, социальной реальностью
per se утрачивает устойчивость и определенность, и тогда социологи начинают
говорить об эфемерности, нестабильности, неопределенности, парадоксальности,
(1) Lyotard J.-F. The Postmodern Condition.
(2) Baudrillard J. In the shadow of the silent majorities or The end of
the social and other essays. New York: Seabury, 1983.
(3) Touraine A. The waning sociological image of social life //
International journal of comparative sociology. 1984.N 1.
[38]
иррациональности или вовсе об исчезновении социального бытия в ситуации
Постмодерна. Общество не исчезает, хотя перестает быть реальным. Поскольку
существо современного общества (Modern society) в реализации ценностей как
того, о чем, по выражению Хайдеггера, "во всем постоянно идет дело"(1), то
образующие социальную реальность так называемые основные подсистемы
"общества вообще" - политика, экономика, наука, культура - суть лишь
ценностные ориентации эпохи Модерн. Структурная дифференциация общества
обусловлена не детерминацией (К. Маркс), не функциональностью (Т. Парсонс)
или аутопойесисом (Н. Луман), а простым подведением артефактов и социальных
технологий под рубрики располагания сущим. Ведь отнесение к экономике, к
политике или искусству определяется вовсе не свойствами вещей, слов или
поступков, а отношением к ним как жизненно важным или несущественным.
Концепции иерархии, равноправности и, наконец, самодостаточности "подсистем"
общества (экономики, политики, науки и т.п.) артикулируют формы такого
отношения, формы ценностной рубрикации.
В силу того, что структура общества есть лишь ценностная рубрикация, с
деактуализацией ценностей общество развеществляется: оно становится
эфемерным, абсурдным, ирреальным, но продолжает существовать.
Институциональная структура перестает быть собственно социальной структурой,
но она отнюдь не исчезает. Этот парадокс объясняется с помощью понятия
симуляции, введенного в 1970-х гг. Ж. Бодрийяром.
Написав об "утрате" реальности в эпоху Постмодерн, Бодрийяр на свой
манер констатировал ситуацию завершения процесса овеществления общества(2).
Дефицит реальности у Бодрийяра - это вовсе не дефицит вещей и поступков.
Напротив, он пишет о нарастающем "перепроизводстве" их в качестве знаков
реального. Стало быть, под реальностью понимается некое "реальное"
содержание, то есть ценностное наполнение вещей и поступков. Утрата
реальности в концепции Бодрийяра - это утрата различения знака-образа и
референта-реальности. Бодрийяр различает четыре последовательные фазы
отношения между знаками и реальностью: образ является отражением подлинной
реальности; он маскирует и извращает подлинную реальность; он маскирует
отсутствие подлинной реальности; он не имеет никакой связи с какой бы то ни
было реальностью. Постмодерн - время перехода к отношению третьего и
четвертого порядков. "Знаки" не обмениваются больше на "означаемое", они
замкнуты сами на себя. Они симулируют наличие связи "знак-референт", и эти
симулякры(3) функционируют как самореферентные знаки.
----------------
(1) "Если ценность есть то, о чем во всем постоянно идет дело, то
одновременно она оказывается тем, в чем имеет свое основание всякое "дело",
в нем пребывая и из него черпая свою устойчивость" (Хайдеггер М. Время и
бытие. М., 1993. С. 71).
(2) Baudrillard J. Simulacres et simulation. Paris, 1981
(3) Введенный Бодрийяром термин "симулякр" обозначает продукт/продукты
процесса симуляции.
[39]
В свете концепции кардинального изменения в "способе означивания"
самоподдержание социальной системы предстает как симуляция, скрывающая
отсутствие "подлинной реальности", под которой Бодрийяр явно подразумевает
реальность, задаваемую проблемной картиной мира Модерна. Когда процесс
овеществления приходит к своему логическому завершению, Свобода и Прогресс
перестают быть аутентичной реальностью, тем "референтом", по отношению к
которому артефакты и социальные технологии суть "знаки". Однако Бодрийяр
упустил из виду, что сами "знаки" - артефакты и социальные технологии - в
процессе овеществления становятся "новой реальностью". Теперь знаки
реального более действенны, чем сама реальность. Ценности в роли "референта"
необходимы лишь как алиби существующего порядка вещей. Дефицит
действительной референции вещей и поступков к Свободе и Прогрессу
компенсируется интенсивной знаковой манипуляцией. Отсюда -
"перепроизводство" символов Свободы и Прогресса в масс-медиа, в рекламе и на
упаковке товаров и т.п. Налицо симуляция не реальности вообще (знать бы еще,
что это такое), а реальности социальных институтов Модерна, и эта симуляция
- симптом и фактор развеществления общества.
Развеществление- это сугубо негативная характеристика. Она указывает на
отрицание старого и характеризует новое лишь как отсутствие старого. Но
общество, развеществляясь, не исчезает. Ироничная симуляция
институциональных образцов в постмодернистских практиках- это новый модус
"бесплотного" существования общества. Концепция симуляции раскрывает
социокультурный смысл постмодернизма как продолжение Модерна после его
окончания. По словам склонного к эпатирующим метафорам Бодрийяра социальное
по сути мертво, но продолжается в отвратительной форме, подобно росту ногтей
и волос у трупа'. Но возможна и менее эмоционально окрашенная и лучше
поддающаяся социологической операционализации метафора развеществления
общества. Это - виртуальная реальность.
(1) Baudrillard J. L'Illusion de la fin ou la greve des evenements.
Paris, 1992
[40]
ВЕЩИ - ОБРАЗЫ: ВИРТУАЛИЗАЦИЯ ОБЩЕСТВА
ВИРТУАЛИЗАЦИЯ: ЗАМЕЩЕНИЕ РЕАЛЬНОСТИ ОБРАЗАМИ
Превращение в последние десятилетия XX в. социальной реальности в
эфемерную, нестабильную, описываемую постмодернистским принципом anything
goes, явно коррелирует с возрастанием в жизни людей роли различного рода
симулякров - образов реальности, замещающих саму реальность. Упадок
реальности, описанный Бодрийяром и Лиотаром, отнюдь не апокалиптичен. Просто
"старая" реальность сменяется "новой" реальностью. В результате
развеществления общество приобретает черты, описание которых приводит нас к
использованию понятия виртуальной реальности.
Виртуальная реальность предполагает взаимодействие человека не с
вещами, а с симуляциями. Реальность общества эпохи Модерн - это
овеществленная институциональная структура, делающая практики независимыми
от устремлений индивидов. Индивид, находясь в социальной реальности
институтов, воспринимает ее как естественную данность, в которой приходится
жить. В эпоху Постмодерн индивид погружается в виртуальную реальность
симуляций и во все большей степени воспринимает мир как игровую среду,
сознавая ее условность, управляемость ее параметров и возможность выхода из
нее. Различение старого и нового типов социальной организации с помощью
дихотомии "реальное/виртуальное" позволяет ввести понятие виртуализации как
процесса замещения институционализированных практик симуляциями. Таким
образом, термин "виртуализация" не только оказывается адекватным феноменам,
описываемым как постмодернизм и развеществление, но даже предстает как более
эвристичное, чем два последних концепта, поскольку открывает перспективу
концептуализации не "конца" или "исчезновения" прежнего общества, а процесса
формирования нового.
Применительно к обществу в целом, виртуализация предстает не как единый
процесс, а скорее - как серия разнородных, но направленных сходным образом
тенденций в различных сферах жизнедея-
[41]
тельности. Это можно продемонстрировать, описывая симуляцию
модернистских институционализированных практик в избранных для анализа
институциональных сферах: экономике, политике, науке, искусстве, семье.
ЭКОНОМИКА: ВИРТУАЛИЗАЦИЯ СТОИМОСТИ
Экономические институты современного общества (Modern society) образуют
комплекс норм, определяющих способы постановки и решения проблем создания,
распределения и использования богатства(1). Хозяйственные практики жестко
ориентированы на следование этим нормам. Рынок, предпринимательство,
корпорация, финансы - все это системы норм, задающих путь к созданию
стоимости. В новой, постмодернистской экономике именно эти элементы
виртуализируются.
Производство любой вещи после двух столетий технологической революции
не является больше реальной экономической проблемой. Массовое производство
обеспечивает заполнение рынка огромным количеством практически однородных по
своим качествам вещей. Проблемой номер один для развитой экономики
становится потребление, а точнее - превращение произведенных вещей в предмет
потребления. Для потребителя эта проблема оборачивается проблемой выбора из
многообразия марок - товарных знаков, призванных запечатлеть на вещах их
особенность. В условиях массового производства и массового потребления в
качестве товара выступает прежде всего знак. Социальный статус товарного
знака определяет, каких денег стоит вещь, не указывая на ее реальные
свойства и на затраты труда по ее производству. Механизм ценообразования,
дифференцирующий вещи "от кутюр" и продукцию менее именитых фирм, адекватно
описывается не А. Смитом, К. Марксом или Дж. М. Кейнсом, а скорее Фомой
Аквинским. "Справедливая цена", согласно средневековым представлениям,
всегда зависит от "происхождения" предложения. Стоимость товара определяется
социальным статусом производителя, а не статус - стоимостью, как в эру
классического капитализма (XVIII-XIX вв.).
"Происхождение" предложения ныне обеспечивается рекламой. Реклама
создает образ товара или фирмы. Именно эти образы, а не реальные вещи
обращаются на постмодернистском рынке. Физический объект рекламы перестает
быть означаемым и становится "означающим" по отношению к рекламируемому
образу. Поэтому собственно экономический процесс, то есть производство
стоимости, покидает пашню, конструкторское бюро и сборочный конвейер и
-----------------
(1) О базовых элементах экономики см. стр. 27.
[42]
перемещается в офис маркетолога и консультанта, в рекламное агентство и
студию. Производится не вещь (шампунь, костюм, автомобиль), а образ
(привлекательности, уверенности, стильности, уникальности,
респектабельности). Не случайно в последние десятилетия XX в. на фоне общего
роста ВВП не только сельское хозяйство, но и добывающая и обрабатывающая
промышленность становятся малорентабельными, дотируемыми отраслями.
Прибыльными, обеспечивающими фиксируемый статистикой экономический рост,
являются отрасли, в которых создаются образы.
Перемещение процесса создания стоимости в отрасли, ранее
расценивавшиеся как непроизводительные, подтверждается и изменением
структуры занятости. Доля занятых непосредственно в сфере "реального"
производства (в так называемых первичном и вторичном секторах экономики)
снижается, а доля занятых в сфере услуг, куда входят в числе прочего
маркетинг, консалтинг и рекламный бизнес, растет (табл. 1).
Таблица 1. Динамика занятости в наиболее развитых странах, %
Страна
1973
1987
1990
II
III
I
II
III
I
II
III
США
4.1
32.3
63.6
3.0
27.1
69.9
2.8
25.0
72.2
Великобритания
2.9
41.7
55.4
2.4
29.8
67.8
2.1
28.8
69.1
ФРГ
7.1
46.6
46.3
5.2
40.5
54.3
3.7
40.0
56.3
Япония
13.4
37.2
49.4
8.3
33.8
57.9
7.2
34.1
58.7
Составлено по: Crafts N., N. Woodward (eds.). The British economy since
1945. Oxford, 1991; Мельянцев В. А. Восток и Запад во втором тысячелетии:
экономика, история и современность. М., 1996.
Возрастание экономической роли рекламы хорошо иллюстрируется данными об
опережающих темпах роста занятости в этой отрасли по сравнению с
"производством" и с сервисом (табл. 2).
Таблица 2. Динамика занятости по отраслям в странах ЕС в 1980-х гг.
Отрасль экономики
Среднегодовые темпы изменения занятости, %
Реклама
3.0
Банковское дело
2.0
Страхование
1.13
Черная металлургия
-6.1
Автомобилестроение
-1.0
Сельское хозяйство
-1.4
Пищевая промышленность
-1.3
Составлено по: The world in 1990 // The Economist. 1990. December 8-14.
[43]
Помимо числа занятых в рекламном бизнесе, растет и доля затрат на
рекламу в бюджете товаропроизводителей. На протяжении 1990-х гг. расходы на
рекламу в США, Великобритании, Германии, Японии росли в среднем на 2,5-3 % в
год, тогда как ВВП - на 1,5-2 %. Важным показателем является также отношение
затрат на рекламу к объему продаж. В американских компаниях, например,
затраты на рекламу в середине 1990-х гг. составили в среднем 7% от объема
продаж. Если принять во внимание, что расходы на исследования и разработку
новой продукции составили менее 5%, можно сделать вывод: экономически
симуляция вещи в рекламном послании начинает превалировать над собственно
вещью и ее реальными потребительскими качествами. В этом контексте
минимальными следует считать рекламные усилия корпорации Ford Motor,
потратившей в 1995 г. на рекламу "всего лишь" 925 млн. долларов (при объеме
продаж около 92,3 млрд. долл.), а выдающимися можно считать рекламные усилия
корпорации Colgate-Palmolive, израсходовавшей на рекламу 500 млн. долл. (при
объеме продаж около 7 млрд. долл.).
Теперь к трем традиционным концепциям цены можно добавить четвертую,
которая еще недостаточно четко определена теоретически, но уже присутствует
в реальной экономической практике:
1) марксизм: цена - функция "объективной" стоимости (императив
"реального" производства);
2) маржинализм: цена - функция "субъективной" стоимости (императив
потребления);
3) монетаризм: цена - функция меновой стоимости (императив рынка);
4) "виртуализм": цена - функция образа стоимости (императив
"виртуального" производства).
Практическое формирование этой новой концепции зафиксировал японский
исследователь Кениши Омае, который охарактеризовал этот процесс как "главный
парадигмальный сдвиг последнего десятилетия"(1). Наблюдая, как в Японии
маркированные сельхозпродукты продаются по ценам в несколько раз превышающим
цены на того же рода и качества продукты без марки, т. е. без искусно
смоделированного образа, К. Омае пришел к выводу, что в данном случае
добавленная стоимость возникла в результате умелых и четко направленных
усилий по созданию марки и что эта добавленная стоимость того же рода, что и
стоимость добавляемая такими модными домами, как Ив Сен Лоран или Дживанши
к, скажем, галстукам, которые сделаны из того же материала и с тем же
качеством, что и другие галстуки, но стоят в 5-6 раз дороже(2).
Поскольку на рынке обращаются изображения ценностей потребителя, то
возможной становится симуляция инноваций. Модификации, не затрагивающие
функциональных свойств вещи и не требующие реальных трудозатрат, в
виртуальной реальности рекламных
-----------------
(1) Ohmae К. The borderless world, power and strategy in the
interlinked economy. London,1990. P.177.
(2) Ibid. P. 175-176.
[44]
образов выглядят, как "революционный переворот", "новое слово" и тому
подобное. В стратегии ведущих фирм центральным звеном становится создание
модельного ряда - серии изделий, функционально одинаковых, но различающихся
аксессуарами, главное назначение которых - быть информационным поводом, то
есть давать возможность создания рекламного имиджа, который вызвал бы
заданные ассоциации с ценностями Свободы и Прогресса, культивируемыми в
сознании современных потребителей. Модельный ряд - это искусная симуляция
технологического прогресса, позволяющая получать "справедливую цену" за
серию "новых возможностей" и "улучшенных характеристик". Преобладание такого
рода стратегии в деятельности товаропроизводителей объясняет, почему в ВВП
развитых стран доля расходов на рекламу выше доли НИОКР. В США в 1996 г.
соотношение этих долей было 3,5% против 1,9%.
Симуляция модернистских практик создания товара и инноваций приводит к
виртуализации институтов рынка и предпринимательства. Исполнение ролей
агентов рынка - конкурирующих производителей, отвечающих предложением на
спрос, становится виртуальным. Виртуальным становится и исполнение ролей
предпринимателей - экономических агентов, основным содержанием деятельности
которых и основой благополучия должна быть инновация(1).
Виртуализация еще одного ключевого института - фирмы (корпорации)
связана с симуляцией труда. Поскольку стоимость создается не на конвейере и
не в конструкторском бюро, то зачастую нет больше нужды во многих атрибутах
производственной организации: офисов, в которых рабочие места организуются и
заполняются работниками по образцу конвейерной технологической цепочки;
процедур контроля трудозатрат; сложной иерархии должностных полномочий и
т.д. Виртуализация продукта предполагает новую организацию труда, тем более,
что новые информационные/коммуникационные технологии делают возможной
организацию рабочего места (для подавляющего большинства работников)
практически везде: дома, у клиента, в отеле, автомобиле, самолете.
Организация труда в форме "рабочего времени" как распорядка присутствия в
офисе или расписания выполнения технологических операций утрачивает
экономическое содержание, но сохраняет социальное значение и потому она не
исчезает, а становится симулякром. Посредством этой организации симулируется
структурная определенность и роль экономической сферы, ее обособленность от
"неэкономической", поддерживается практика калькуляции себестоимости на
основе трудовой теории или теории факторов стоимости. С другой стороны,
образ фирмы обеспечивает успех образу товара/услуги. Поэтому
"неэкономические", социальные и социально-психологические аспекты
организации труда и функционирования предприятия - офисный дизайн,
поддержание атрибутов образа работника и работающей организации,
культивирование public relations (PR) приобретают непосредственно
------------------
(1) Шумпетер Й. Теория экономического развития. М., 1992.
[45]
экономический смысл. Они становятся важными компонентами создания
образа фирмы, который предопределяет стоимость предлагаемых ею
товаров/услуг. Именно поэтому эти компоненты стали в последние годы
полноценными отраслями экономики. Офисный дизайн, корпоративный имидж,
PR-акции - весьма ходкий товар для корпоративных клиентов.
Образ фирмы не только является фактором стоимости ее продукции, этот
образ обладает собственной и даже самодовлеющей стоимостью. В качестве
специфического товара он выбрасывается на фондовый рынок. Соотношение
стоимости акций и доходов ведущих компаний в области создания
hardware&software в 1996 г. наглядно демонстрирует, что на рынке акций
обращаются именно образы (табл. 3).
Таблица 3. Степень капитализации ведущих компьютерных корпораций
Компания
Соотношение стоимость акций / доход
Microsoft
38
Intel
17
Compaq
13
IBM
12
Составлено по: Business Week. 1996. December 30.
Активнее других рекламируемые Microsoft и Intel - это очевидные
виртуальные гиганты, поскольку, например, доходы IBM от продажи software в
1995 г. были выше, чем доходы Microsoft. Но в том и дело, что на бирже
теперь обращаются даже не ожидания (как полагал Кейнс), а имиджи. Рекордно
высокие котировки акций в большей степени обеспечиваются агрессивной
рекламой торговых марок, нежели собственно производственными и коммерческими
усилиями компаний. Успехи на рынке акций компаний, работающих в области
компьютерных технологий, можно было бы объяснять спекуляцией на завышенных
ожиданиях рентабельности фирм - лидеров технического прогресса. Но фондовая
лихорадка - это общая тенденция современной экономики (табл. 4).
Таблица 4. Объем фондового рынка, % от ВВП
Страна \ Год
1985
1995
2000*
США
50
85
185
Великобритания
70
120
195
Германия
25
25
70
Япония
60
80
100
* данные на апрель.
Составлено по: The Economist. 1996. September, 14-20; 2000. May 27-June
2.
[46]
Спекуляции на бирже - торговля имиджем, которая превратилась в
самодовлеющую отрасль гигантских, дотоле не виданных масштабов. Динамика
индекса Dow Jones - средней невзвешенной цены акций пятисот крупнейших
компаний США - демонстрирует, что современный уровень спекулятивных операций
не сопоставим даже с бумом накануне биржевого краха 1929 г. (рис.1).
Рис. 1. Динамика индекса Dow Jones в 1920-1999 гг.
Составлено по: The Economist. 1996. May 25-31; 1999. March 20-26; 1999.
July 3-9.
Рассчитано по: The Economist и Макконелл К., Брю С. Экономикс.
Принципы, проблемы и политика. М., 1992. Т. 1-2.
[47]
Еще один показатель беспрецедентного развития фондового рынка в
последние годы - рост объема IPO(1), то есть совокупной стоимости акции,
впервые выбрасываемых на рынок (рис. 2). Это значит, что в условиях новой
экономики компаниям выгодно даже простое присутствие их акций на рынке. В
результате все больше компаний вовлекается в рыночный оборот корпоративных
имиджей.
Рис. 2. Динамика объема IPO на фондовом рынке США, млрд. долл.
Составлено по: Business Week. 1995. December 18.
В перспективе симуляции труда как продуктивной деятельности,
организованной в определенное время в определенном месте, весьма
симптоматичным представляется появление той организационной формы, которая
получила название "виртуальная корпорация" (далее - ВК). ВК - это временный
альянс независимых компаний или даже индивидуальных агентов для решения
стратегической, но единичной задачи. Альянс, по мысли адептов концепции ВК,
должен существовать как коммуникационная сеть на базе компьютерных
технологий, посредством которой компании координируют свои усилия. ВК лишена
вертикальной интеграции, центрального офиса, иерархии и прочих атрибутов
"реальной" корпорации. После решения поставленной задачи сеть легко может
изменить конфигурацию или вовсе распасться(2).
-----------
(1) Аббревиатура от англоязычного выражения "первичное публичное
предложение" (initial public offering).
(2) Davidow W., Malone M. The virtual corporation: structuring and
revitalizing the corporation for the 21st century. N. Y., 1992; Byrne J.,
Brandt R. The virtual corporation // Business Week. 1993. February 8.
[48]
Традиционная компания стремится к контролю - собственности и
непосредственному управлению ресурсами на всех этапах создания продукта.
Создание же ВК требует отречения от этого "идола", к чему, собственно, и
призывают поборники ВК капитанов индустрии. Но преуспели здесь, что
характерно, прежде всего небольшие и зачастую недавно созданные компании,
специализирующиеся в сфере информационных технологий. Эти "циники" создают
альянсы, которые позволяют им "перепоручить" производство аппаратного
обеспечения (hardware) "традиционалистским" компаниям и тем самым продвинуть
от своего имени продукт, являющийся результатом усилий многих реальных
компаний. Альянсы, симулирующие крупную корпорацию, позволяют их инициаторам
добиться локального преимущества в конкурентной борьбе с "динозаврами" типа
IBM и Microsoft, а после этого распустить альянс и легко переключиться на
использование другой возможности, открывающейся на рынке. Успехи
разработчиков программных продуктов Linux - яркий пример такого рода
рыночной стратегии. Операционная система Linux разработана и постоянно
совершенствуется неформальным сообществом программистов-добровольцев,
предоставляющих продукт своих усилий через Internet как программное
обеспечение для пользователей и как сырье для других программистов, желающих
включиться в "семью" Linux. Программисты мотивируются не деньгами, поскольку
Linux предоставляется бесплатно, а репутацией. Соотношение долей рынка
операционных систем для серверов (табл.5) демонстрирует, что такая
виртуальная корпорация создает эффективное программное обеспечение и
функционирует ничуть не хуже компаний, имеющих офисы, постоянный штат и
систему управления и контроля.
Таблица 5. Динамика долей рынка серверных операционных систем
Серверная oneрационная система \ Годы
1997
1998
1999
Linux
7
17
25
Windows NT
35
37
38
Netware
28
24
20
Unix
20
17
14
Другие
10
5
3
Составлено по: The Economist. 1999. February 20-26; 2000. April 15-21.
В середине 90-х годов вкус к созданию ВК почувствовали и "динозавры".
Крупные промышленные корпорации и банки создают "одноразовые" альянсы для
создания и продвижения какого-либо продукта и открывают виртуальные офисы в
сети Internet. Таким образом, из маргинальной экономической формы ВК обещает
превратиться в рутинную общепринятую практику.
[49]
Замещение вещественных атрибутов и практик традиционной организации
труда их образами означает симуляцию социальных ролей руководителя,
работника, клиента и т.д. Корпорация как социальный институт
виртуализируется в той мере, в какой следование нормам, превращавшим
организацию производства в социальный институт, становится виртуальным.
Процесс виртуализации экономики захватил и деньги. Они ныне не столько
вещественный заместитель товаров, сколько права заимствования. Если деньги -
вещественный заместитель товаров, то только их наличие обеспечивает человека
необходимым, независимо от того, кто он. Если деньги - права заимствования,
то человек должен предъявить не столько металл, бумагу или пластик, сколько
образ платежеспособности. Система кредита, которая парадоксальным образом
меняет местами процессы производства и потребления (для отдельно взятого
индивида), делает важным "происхождение" спроса. "Хорошее происхождение"
гарантируется образом "имеющего право на займ". В эпоху Постмодерн точно так
же, как концепция "справедливой цены", "возвращается" средневековая практика
поддержания строгого соответствия объема денежных расходов статусу их
обладателя. Происходит дифференциации спроса, возможно равного по реальному
объему, но разного по "происхождению". Например, кредитными и страховыми
учреждениями дифференцируется платежеспособность клиентов, возможно
обладающих одинаковыми объемами реальных денег, но разной финансовой и
страховой репутацией.
Деньги персонифицируются, они утрачивают свойства безразличной по
отношению к индивиду объективной реальности. Электронная подпись,
возможность аннулировать потерянную кредитную карточку превращают
платежеспособность в функцию знания индивидуального пароля, а не обладания
анонимными денежными знаками. Этот образ могут симулировать и частные лица,
и функционеры финансовых организаций. Фиктивная часть тотального денежного
агрегата Мз не может единомоментно конвертироваться в наличность по той
простой причине, что эта часть - продукт мультипликации. Отдельно взятый
делец может обратить толику Мз в банкноты, но лишь при условии, что
подавляющее большинство остальных этого не делает. Единомоментное
востребование всех вкладов в банках и всех выплат по страховкам физически
невозможно, хотя юридически правомочно. Банк, даже при выполнении нормы
резерва - симулянт платежеспособности. У него нет в наличии денег -
вещественных заместителей товаров, львиная доля его активов - разнообразные
права заимствования. Тот факт, что на современные хозяйственные процессы
оказывает определяющее влияние такой символический и даже фиктивный с
традиционной точки зрения фактор, как денежный агрегат Мз, свидетельствует о
том, что деньги ныне не "кровь" (как полагал Т. Гоббс), а "язык жестов"
экономики. Разве-
[50]
ществление денег, превращение их в симулякр приводит к тому, что
исполнение ролей кредитора и заемщика становится виртуальным. Стало быть,
симуляция обладания деньгами вызывает виртуализацию финансов как социального
института.
Виртуальный продукт, виртуальное производство, виртуальная корпорация,
виртуальные деньги допускают и провоцируют превращение компьютерных сетей не
только в главное средство, но и в среду экономической деятельности.
Виртуализация экономики вызывает коммерциализацию киберпространства, где
теперь зачастую осуществляется полный цикл сделки и где функционируют
виртуальные супермаркеты и виртуальные банки, оперирующие собственной
виртуальной валютой. Торговые операции в сети Internet принесли в 1995 г.
доход в 350 млн. долл., а в 1997 г. был преодолен рубеж в 1 млрд. Эти
показатели будут перекрыты в сотни и даже тысячи раз с созданием в сети
Internet оптовых рынков сырья и комплектующих, о чем договорились в 2000 г.
крупнейшие автомобилестроительные и аэрокосмические корпорации.
Операции, совершаемые у виртуальных витрин при помощи виртуального же
кошелька, наглядно демонстрируют, что развивается не так называемая
информационная, а совсем иная экономика. Не информация как таковая, не
передача данных о свойствах товара/услуги, то есть рациональная денотация, а
создание образа, мобилизующего аффективные коннотации, приносит прибыль.
Мы живем в эпоху экономики образов и образов экономики. В новой
экономике симулируются базовые компоненты экономических практик Модерна -
производство товара, инновация, организация труда, обладание деньгами, и,
как следствие, виртуализируются институты - рынок, предпринимательство,
фирма (корпорация), финансы.
ПОЛИТИКА: ВИРТУАЛИЗАЦИЯ ВЛАСТИ
Политические институты сформировались в эпоху Модерн как комплекс норм,
определяющих способы постановки и решения проблем обладания властью(1). В
эпоху Постмодерн эти базовые компоненты политических практик симулируются,
вызывая виртуализацию институтов - выборов, государства, партий.
Борьба за политическую власть сейчас - это не борьба партийных
организаций или конкуренция программ действий. Это борьба образов -
политических имиджей, которые создают рейтинг - и имиджмейкеры,
пресс-секретари и "звезды" шоу-бизнеса, рекрутируемые на время политических
кампаний. Реальные личность и деятельность политика необходимы лишь в
качестве "информационных поводов",
---------------
(1) О базовых элементах политических институтов см. стр. 29.
[51]
то есть служат своего рода алиби для тех, кто формирует имидж.
Собственно политический процесс покинул заседания партийных и
правительственных комитетов, составляющих программы реформ, распределяющих
функции и контролирующих их выполнение. Покинул он и межфракционные
переговоры, и партийные митинги. Политика ныне творится в PR-агентствах, в
телестудиях и на концертных площадках. Управление и политика в конце XX в.
разошлись точно так же, как разошлись производство и экономика. Следствием
становится изменение характера политического режима - массовой демократии. В
ходе выборов больше не происходит сколько-нибудь существенная смена
чиновников-экспертов, которые осуществляют рутинную работу по управлению в
"коридорах власти". Меняются так называемые публичные политики, то есть те,
кто буквально работает на публику. В наиболее развитых странах Запада это
уже почти аксиома. Наличие у кандидатов на выборные государственные посты
четкой идеологической позиции, попытки следовать заявленным курсом реформ
становятся попросту социально опасными в условиях благополучного и
стабильного общества. Замена реальных политических позиций и действий их
образами сохраняет модернистскую политику в виде симулякров и обеспечивает
успех тем кандидатам, чей имидж, а вовсе не программа или действия, зримо
воплощает ценности Свободы и Прогресса. Именно более привлекательный имидж
молодых, раскованных, эмоциональных Б. Клинтона, Т. Блэйера, Г. Шредера стал
решающим фактором их побед на выборах (соответственно, в 1992, 1997 и 1998
гг.) над обладавшими традиционными ресурсами власти и правившими
экономически благополучными и социально стабильными странами Дж. Бушем, Дж.
Мейджором, Г. Колем.
Дифференциация деполитизированных профессиональных управленцев и
носителей имиджа - публичных политиков суть очевидный симптом виртуализации
главных институтов народовластия- выборов и собственно государства. Другой
симптом виртуализации институтов массовой демократии - замещение апелляций к
общественному мнению манипуляциями с рейтингами. Рейтинги, основанные на
выборочном опросе, когда респонденты соглашаются с вариантами мнений,
сконструированными экспертами, представляют собой лишь модель, образ
общественного мнения. Участвуя в опросе, респонденты оживляют эти симулякры,
и тогда образы становятся реальными факторами принятия и осуществления
политических решений. Поскольку симулякры замещают реальные поступки
политиков и волеизъявление граждан, постольку исполнение социальных ролей
политиков - кандидатов и "государственных мужей", а также роли избирателя
становится виртуальным.
Краеугольные камни демократии - разделение властей, парламентаризм,
многопартийность, актуальные в пору борьбы за ограничение произвола
монархов, остаются лишь символами/образами, если парламентское большинство
формирует правительство (как в Ве-
[52]
ликобритании), президент распускает парламент (как во Франции),
националисты блокируются с коммунистами, а христианские демократы с
социалистами и т.д. Утратившие реальность многопартийность и парламентаризм
симулируются экспертами-консультантами и имиджмейкерами как удобная и
привычная среда состязания политических образов. Партии, возникавшие как
представители классовых, этнических, конфессиональных, региональных
интересов, превратились в "марки" - эмблемы и рекламные слоганы, традиционно
привлекающие электорат. Императив использования приверженности "марке"
движет процессом симуляции партийной организации политической борьбы. Там,
где "марка" - давняя традиция, атрибуты образа "старых добрых" либералов,
социал-демократов или коммунистов старательно поддерживаются, даже если
первоначальные идеология и практика принципиально изменились и продолжают
трансформироваться. Там, где "марка" отсутствует, партии и движения
формируются, объединяются и распадаются с калейдоскопической быстротой в
стремлении найти привлекательный имидж. Создание привлекательного образа,
как ничто другое, обеспечивает успех в борьбе за власть.
Мы живем в эпоху политики образов и образов политики. Симуляция базовых
компонент политических практик Модерна - идеологии, организации,
общественного мнения - ведет к виртуализации институтов массовой демократии
- выборов, государства, партий. И эта виртуализация допускает и провоцирует
превращение глобальной компьютерной сети Internet в средство/среду
политической борьбы. Практически все политические акции и кампании теперь
сопровождаются созданием специализированных серверов и web-страниц,
посредством которых формируется имидж политика (акции, организации), ведется
агитация, осуществляется коммуникация со сторонниками, и др. Интенсивная
политизация киберпространства наглядно демонстрирует, что новая политика
строится на компенсации дефицита реальных ресурсов и поступков изобилием
образов.
НАУКА: ВИРТУАЛИЗАЦИЯ ЗНАНИЯ
Социальные институты в сфере науки сформировались как комплекс норм,
которые обеспечивают в представлении людей эпохи Модерн решения проблем
открытия истины и повышения квалификации(1). В условиях Постмодерна
следование этим базовым нормативным требованиям симулируется, вследствие
чего институты становятся своего рода виртуальной реальностью.
----------------
(1) О базовых элементах науки см. стр. 30.
[53]
Наука сейчас - это не предприятие по поиску истины, а род языковых
игр(1), состязаний в манипулировании моделями научного дискурса. В этом
плане симптоматичны две тенденции. Во-первых, материальный эксперимент все
чаще замещается экспериментом на моделях. Если раньше теории могли строиться
только на основе открытия некоего порядка, присущего вещам, то теперь вполне
допустимо моделирование без выхода к каким-либо реальным референтам,
например компьютерные симуляции природных, технологических и социальных
процессов. Во-вторых, процесс верификации гипотез все чаще замещается
процессом фальсификации. Если раньше достаточным аргументом против теории
считались противоречащие ее положениям данные опыта, то теперь лишь
изобретение альтернативной модели может служить аргументом.
Наука становится перманентным процессом построения альтернативных
моделей. Вследствие этого возросла роль воображения, фантазии,
парадоксальности мышления в той сфере, где ранее их предавали анафеме, где
ранее референцией к реальности строго задавались пределы приращения знания.
Объект науки и ее процедуры виртуализируются. Виртуализируется и
институциональный строй науки. Нарастающая профессионализация и
институционализация науки в эпоху Модерн привели к кризису прежнего рода
легитимации знания и замене апелляции к благу и развитию человечества
апелляцией к финансовой эффективности. Наука, осуществляющая себя как
инструмент овладения природой (в том числе природой человека), критерий
истины полагает не в воспроизводимости результатов или в консенсусе
коллег-экспертов, а в поддержке спонсоров - государства и различного рода
фондов. Студентами движет стремление не к истинному, а к выгодному знанию.
Происходит отделение научности от истинности, воспроизводства науки как
предприятия от собственно поиска истины. Наука и приращение знания
расходятся так же, как экономика и производство, политика и управление. С
утратой легитимации посредством ценностей Свободы и Прогресса в условиях
Постмодерна принцип самовоспроизводства науки превалирует.
Академический статус становится функцией от образа компетентности,
заслуживающей финансирования. В деятельности ученых и студентов все больше
сил и времени отводится созданию и презентации образа, необходимого для
успеха в конкурсах на получение грантов, стипендий для обучения за границей,
заказов на консалтинговые услуги и т.п. Отсюда - расцвет в последние
десятилетия именно тех социальных технологий, которые адекватны симуляции
компетентности: исследовательские фонды, гранты, консультирование,
конференции, академические обмены, перманентное образование. И эту тенденцию
не стоит рассматривать как проявление упадка научной/ академической этики.
Высокая "плотность" научного сообщества не
(1) Lyotard J.-F. The Postmodern Condition. Manchester, 1984.
[54]
оставляет места и времени для скрупулезной процедуры накопления и
представления результатов. Этот дефицит места и времени приводит к тому, что
единственно научной, рациональной формой дискуссии становится нелогичная,
неструктурированная, но эффектная презентация образа идеи или теории.
Мы живем в эпоху науки образов и образов науки. Следование базовым
нормам, направлявшим познавательные/исследовательские практики Модерна -
факт, открытие, исследование, компетентность, - симулируется. С замещением
вещественных объектов и реальных действий симулякрами исполнение социальных
ролей ученого, преподавателя, студента становится виртуальным. Как
следствие, виртуализируются иерархия научных степеней и званий
(академическое сообщество), научная дискуссия (конференции, конкурсы),
научное разделение труда (исследовательская/учебная организация), то есть
виртуализируются университет и исследовательская лаборатория как социальные
институты.
ИСКУССТВО: ВИРТУАЛИЗАЦИЯ ТВОРЧЕСТВА
Институты в сфере искусства образуют комплекс норм, определяющих
способы постановки и решения проблем создания и сохранения художественной
ценности. Базовые элементы этого нормативного комплекса(1) также
виртуализируются в эпоху Постмодерн.
В искусстве постмодернизма произведение как таковое становится актом
деконструкции как со стороны художника, так и со стороны публики. Вычленение
фрагментов техник и произвольное манипулирование ими как знаками
"художественного мастерства" симулируют свободное, то есть виртуозное
владение техникой (письма, рисунка, танца, игры и т.п.). Вычлененные из
классических произведений и традиционных стилей клише включаются в любые
комбинации с бытовыми предметами и жестами и служат знаками, маркирующими
эти комбинации как "художественное творчество". Наличие знаков
"художественного творчества" - достаточное условие для признания за
результатом статуса "произведения искусства". В эпоху Постмодерн создается
не произведение искусства, а скорее образ его.
Комбинация цитат как конституирующий прием легко обнаруживается в
постмодернистских живописи, литературе, кино, архитектуре. Частичное, но
нарочитое цитирование традиционных художественных приемов в коллажах,
клипах, хэппенинге, перформенсе конституировало поп-арт как особое течение в
изобразительном искус-
--------------
(1) Подробнее см.стр.31.
[55]
стве. Ироничное соединение стандартных фрагментов разнородных
художественных техник и бытовых предметов и жестов в изощренную комбинацию
цитат становится способом создания образа "виртуозного" и "оригинального"
художника-постмодерниста. Но, как и всякая ирония, постмодернистская - это
ностальгическое чувство. Поп-арт симулирует "новаторский стиль" и "свободу
самовыражения" модернистских течений европейского искусства середины XIX-
начала XX в. Так же, как художники поп-арта, литераторы-постмодернисты,
пародируя и переплетая художественные приемы детектива, философского эссе,
рекламы, реалистического романа и т.д., создают ностальгически окрашенные
симулякры массовой культуры XIX-XX вв. В качестве наиболее ярких примеров
такого рода литературы можно назвать ставшие культовыми "Завтрак для
чемпионов" (1973) Курта Воннегута и "Имя розы" (1980) Умберто Эко. В
кинематографе последней четверти XX в. постмодернистская эстетика
цитирования воплотилась в серии иронически-ностальгических ремейков. В
1990-х гг. на этой волне возникли фильмы - симулякры экранной славы
бестселлеров 1960-70-х гг., например, "Годзилла в Нью-Йорке", новые версии
"Звездных войн", серия фильмов об Остине Пауэрсе - пародия на пародийные же
фильмы о Джеймсе Бонде. Отличительная черта постмодернистской архитектуры -
цитирование функционализма начала-середины XX в., стиля модерн рубежа XIX-XX
вв., барокко рубежа XVII-XVIII вв. и других направлений для создания
определенного образа здания. Геометрическая лаконичность, прозрачность
объемов, открытость коммуникационных сетей, не являются больше
конструктивными решениями создания функционального пространства, на чем
настаивал Ле Корбюзье. Это декоративные средства, создающие образ
"современного центра искусств", "университета научно-технической эры",
"динамичного и надежного банка" и т.п. Функциональность симулируется.
Симулируется и индивидуальность, неповторимость. Выступающие блоки,
изгибающиеся линии конструкций, цитирующие то шпили и купола барокко, то
эркеры и фронтоны модерна, призваны придать образ "уникальности" и
"культурной органичности" сугубо функциональным сооружениям, вроде
многоквартирного дома - "жилой машины", по словам все того же Корбюзье(1),
или ресторану fast food.
Поскольку цитирование - конституирующий прием постмодернистского
искусства, постольку восприятие его постмодернистской же публикой - это
своего рода эстетический "анемнезис". Публика отыскивает "следы" -
узнаваемые отсылки к оригинальным, но хрестоматийным произведениям и стилям.
Именно реактивация посредством отсылок к образам классики создает
необходимый и достаточной эстетический эффект. Виртуальное следование
институциональным нормам художественного творчества (создание набора цитат-
отсылок) превращает экспонируемый объект в своего рода генератор
----------------
(1) Козловски П. Культура постмодерна: Общественно-культурные
последствия технического развития. М" 1997. С. 160.
[56]
виртуальной реальности. Восприятие художественного объекта происходит
как генерация миров фрагментарных образов произведений, реально не
присутствующих в данном процессе экспонирования.
В ситуации, когда произведение виртуализируется, виртуализируется и
художественное "производство". Создание произведения превращается в "проект"
- комплекс PR-акций, в котором утрачиваются различия между рекламой и
художественными практиками в традиционном их понимании. Рекламные TV-ролики,
клипы, составленные из фрагментов рабочего материала, репортажи в СМИ о
проекте, интервью с авторами, презентации и продажи сопутствующих товаров -
сувениров, значков, футболок с символикой проекта занимают больше времени и
отнимают больше сил, чем само экспонирование: спектакль, выставка,
кинопремьера и т.п. Образ проекта и эстетически и экономически превалирует
над собственно его реализацией.
Мы живем и действуем в эпоху искусства образов и образов искусства.
Базовые компоненты художественных практик Модерна (создания произведения
искусства) - произведение, стиль, эстетическая оценка - симулируются. Как
следствие, виртуализируются институты - художественное направление/школа,
художественная презентация (выставка, спектакль, концерт), художественная
организация (театр, киностудия, мастерская, музей).
СЕМЬЯ: ВИРТУАЛИЗАЦИЯ ЛЮБВИ
Семейные институты сформировались как комплекс норм, которые воплощают
для людей эпохи Модерн решения проблемы обладания личной жизнью,
удовлетворения психо-физиологических потребностей. Базовые элементы
брачно-семейных практик Модерна(1) на исходе XX в. виртуализируются.
В модернизированном обществе утверждается "открытый" характер
сексуальной самоидентичности. Человек постоянно задает себе и окружающим
вопрос "кто я?" в контексте возможных половых ролей. Решение вопроса важно,
так как определяет стиль жизни. Сексуальность становится формой
самоидентификации, самовыражения и самоутверждения личности. Сексуальность
как совокупность биопсихических реакций и переживаний замещается практиками
создания, поддержания и варьирования образа сексуальности - сексапильности:
одежда, уход за телом, косметика, эротизация поведения.
Посредством санкционированной сексуальной свободы и прогресса
секс-индустрии и контрацепции сексуальность отделилась от репродукции, стала
автономной. Этот процесс аналогичен отделению
--------------
(1) Подробнее см. стр.33.
[57]
экономики от производства, политики от управления, науки от
исследования, искусства от творчества.
В эпоху Постмодерн любовь и брак все меньше определяются реальными -
материальными, физиологическими и т.п. - потребностями и все больше
становятся производной от образов сексуальности и семьи,
создаваемых/конструируемых индивидами, а чаще заимствуемых у масс-медиа.
Физиологические потребности можно удовлетворять без жесткой
идентификации/ориентации, без официального принятия обязательств в отношении
партнера и потомства. Ныне санкционируется практически любая ориентация
сексуального поведения. Сексуальная свобода находит выражения в практике
"открытых отношений", "пробного брака" - партнерства/сожительства
(cohabitation), гомосексуальных союзах. Брак становится виртуальным. Сейчас
около половины всех браков заключаются после устоявшегося партнерства,
причем не всегда оно - первое. Если в Европе, сожительство еще в 1960-х гг.
было морально рискованным, а в США даже рассматривалось как правонарушение,
то к концу столетия "пробный" брак стал рутинной практикой. Порядка четверти
неженатых мужчин и незамужних женщин в США и Европе в возрасте 25-40 лет
живут совместно с сексуальным партнером. О виртуализации института брака
свидетельствует и увеличение числа рождений детей, чьи родители не находятся
в браке (табл. 6). Родительство вне брака может быть альтернативой
родительству в браке лишь в ситуации, когда институциональное регулирование
сексуального поведения становится виртуальным, а не реальным, как это было
раньше.
Таблица 6. Доля рождений вне брака, %
Страна \ Год
1970
1980
1990
1996
США
10.7
18.4
28.0
30.0
Великобритания
8.0
11.5
27.9
34.0
ФРГ
7.2
11.9
15.3
18.0
Составлено по: Иванова Е. И., А. Р. Михеева. Внебрачное материнство в
России// Социологические исследования. 1999. No 6; The Economist. 1999.
January 23-29.
Материальные потребности современный человек может удовлетворять без
ведения общего хозяйства, без кооперации с родственниками, без взращивания
смены. Система социального обеспечения, эта воплощенная модернизация
интимности, свела общественный институт родства к нуклеарной семье -
минимальному объекту опеки и регулирования. Теперь даже это минимизированное
родство виртуализируется. В 1994 г. в США 25% всех детей в возрасте до 18
лет воспитывалось матерями-одиночками. Еще более показательна статистика
домохозяйств, вообще не имеющих "кормильца", то есть рабо-
[58]
тающих взрослых (табл. 7). Стабильное существование неполных семей
означает, что исполнение социальных ролей заботливых родителей,
воспитывающих, взращивающих детей, становится виртуальным. В отсутствие
реальных родительских функций, рассеянных между педагогами, чиновниками
системы welfare, социальными работниками и т.п., родительство становится
симулякром - образом материнства/отцовства, не имеющим референтов в
реальности.
Таблица 7. Доля домохозяйств с детьми и без работающих взрослых, 1996
г.
Страна
Доля в общем числе домохозяйств с детьми, %
США
12
Великобритания
19
ФРГ
8
Составлено по: The Economist. 1999. September 25-October 1.
Виртуализация семейных отношений очевидна в гомосексуальных семьях,
фактически терпимых и претендующих на легализацию. В гомосексуальных союзах
со всей очевидностью симулируются брачное поведение и супружество,
исполнение поло-возрастных ролей, характерные для институционального строя,
предполагающего существование лишь гетеросексуалов.
Еще более виртуальными представляются неполные семьи, функционирующие
"с замещением": "предельный случай" виртуальной семьи - союзы "Эго + PC",
когда эмоции, получаемые в коммуникации с образами, генерируемыми на
дисплее, компенсируют отсутствие одного из классических партнеров - отца
(мужа), матери (жены), ребенка. В интимной сфере отчуждение человеческой
сущности в виртуальную реальность может принимать и более изощренные формы
киберпротезирования реальных сексуальности и семейных отношений'. На рубеже
XX-XXI вв. на базе сети Internet происходит консолидация этих отчужденных
форм в виде глобальной сферы виртуального секса.
Неполные, "пробные", дислокальные, гомосексуальные семьи объединяет то,
что в них симулируются супружество, родительство, родство по типу нуклеарной
семьи. Новые семейные формы не являются "продуктами распада" семейных
устоев. Они - стабильные формы симуляции. Симулируется нуклеарная семья с ее
репродуктивными, психорелаксационными функциями, а также функциями
легитимации секса и первичной социализации детей. В эпоху Модерн, в условиях
культурно санкционированных и технически и финансово обеспеченных
сексуальной свободы и социальной защиты, семья функционирует в качестве
постоянного и социально призна-
--------------
(1) См., например, раздел "Киберсекс" в книге А. Бюля "Виртуальное
общество" (Buhl А. Die virtuelle Gesellschaft...).
[59]
ваемого союза разнополых эго, нацеленного на материальную и
эмоциональную взаимопомощь и "воспроизводство" потомства. Семенные отношения
формируются и поддерживаются по соображениям достижения статуса,
материального благополучия, общественного одобрения и т.п. Виртуальные же
семьи эпохи Постмодерн поддерживаются не соображениями выгоды или подчинения
окружающим, а аффективными "мы"-образами, сконструированной гармонией
иденгичностей. В виртуальных семьях образ, идея семьи явно преобладает над
реальными отношениями. Виртуальные партнеры и виртуальные роли замещают
недостаток или отсутствие реальных. Мы живем в эпоху семьи образов и образов
семьи. Базовые компоненты брачно-семейных практик Модерна (любви/заботы) -
сексуальность, супружество, родительство - симулируются. Институты - брак,
родство (по нуклеарному типу), воспитание - виртуализируются.
Фрагментарное описание разрозненных тенденции в пяти избранных для
анализа институциональных сферах обнаруживает радующую истинного ценителя
социологической информации монотонность. Однообразие это позволяет сделать
обобщающий вывод: ориентация практик не на вещи, а на образы оборачивается
симуляцией социальных институтов, поскольку следование социальным ролям
становится виртуальным. Институты сами становятся образами, превращаются в
своего рода виртуальную реальность.
[60]
РЕАЛЬНОЕ - ВИРТУАЛЬНОЕ: ПАРАДИГМА ТРАНСФОРМАЦИИ ОБЩЕСТВА
ВИРТУАЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ: МЕТАФОРА СОВРЕМЕННОГО ОБЩЕСТВА
Если экономический, политический, научный или иной успех больше зависит
от образов, чем от реальных поступков и вещей, если образ более действенен,
чем реальность, то можно сделать вывод, что социальные институты - рынок,
корпорация, государство, политические партии, университет и т.д., перестают
быть социальной реальностью и становятся реальностью виртуальной. Социальные
институты как совокупности норм, регулирующих взаимодействие людей в той или
иной сфере жизнедеятельности и превращающих это взаимодействие в систему
социальных ролей, на протяжении XIX и большей части XX в. существовали
автономно от индивидов, представляли собой "социальную реальность": есть
система норм, с которыми необходимо считаться, статус индивида однозначно
привязан к той или иной социальной роли - предпринимателя, работника,
партийного лидера, избирателя, преподавателя, студента. Теперь же, когда
следование нормам и исполнение ролей может быть виртуальным, социальные
институты, теряя свою власть над индивидом, становятся образом, включаемым в
игру образов.
Институты виртуализируются. Их нынешнее существование вполне адекватно
описывается тремя характеристиками виртуальной реальности: нематериальность
воздействия, условность параметров, эфемерность. Эффект следования
институциональным нормам достигается за счет образов - симуляций реальных
вещей и поступков; образы стилизуются в зависимости от того, как трактуется
участниками взаимодействия институциональная принадлежность ситуации
взаимодействия; выбор (и борьба за право выбора) институциональной
принадлежности превращает каждый отдельный институт в периодически
"включаемую" и "выключаемую" среду/контекст взаимодействия.
[61]
Институциональный строй общества симулируется, а не ликвидируется, так
как он, сохраняя атрибутику реальности, служит своего рода виртуальной
операционной средой, в которой удобно создавать и транслировать образы и
которая открыта для входа/выхода. В этом смысле современное общество похоже
на операционную систему Windows, которая сохраняет атрибутику реальности,
симулируя на экране монитора нажатие кнопок калькулятора или размещение
карточек каталога в ящике. Сохраняется образ тех вещей, от реального
использования как раз и избавляет применение компьютерной технологии.
Виртуализируясь, общество не исчезает, но переопределяется.
Компьютерные технологии и, прежде всего технологии виртуальной реальности,
вызванные к жизни императивом рационализации общества, оказались наиболее
эффективным инструментарием его симуляции. И теперь императив симуляции
ведет к превращению компьютерных технологий в инфраструктуру всякого
человеческого действия и к превращению логики виртуальной реальности в
парадигмальную для этого действия. Действует императив виртуализации, своего
рода воля к виртуальности, которая трансформирует все сферы
жизнедеятельности, как они сложились в процессе модернизации. Таким образом
определяется роль микропроцессорных технологий: они представляют собой
инфраструктуру развеществления/виртуализации общества.
Микропроцессорные технологии обеспечивают свободу входа/выхода как
возможность для индивида уходить из-под сервиса-надзора социальных
институтов. В этом смысле телефакс, избавляющий от сервиса-надзора такого
социального института, как почта, обеспечивает "распочтовывание". Ксерокс и
принтер - "растипографирование", видео - "раскинематографирование",
персональный компьютер - "разофисирование"... Но главное средство
развеществления - это Internet, интегрирующий все микропроцессорные
технологии в глобальную сеть, и именно концепция виртуализации общества
позволяет понять, почему Internet развивается так бурно. Сеть позволяет
избавить коммуникации от сервиса-надзора основных (и любых) социальных
институтов и расширяет практику неинституционализированных взаимодействий.
Internet - это средство и среда существования без/вне общества, если
общество трактовать в традиционном для социальной теории ключе как систему
институтов. Общество как система, то есть как нормативная структура, не
функционирует в процессе коммуникаций, осуществляемых через Internet.
Справедливости ради следует сказать, что с институциональной структурой
Internet все же связан сложным образом. Можно отметить четыре момента:
1) Internet как техническое средство реализует коммуникативные функции
социальных институтов. Именно Сеть обеспечивает функционирование
государственных и научных учреждений США на про-
[62]
тяжении примерно двух десятилетий после создания в самом начале 1970-х
гг.;
2) Глобальным и историческим социокультурным феноменом Internet стал
только тогда, когда через Сеть хлынули потоки неинституционализированных,
неподконтрольных обществу коммуникаций;
3) Неинституциональность коммуникаций, осуществляемых в Internet,
служит причиной постоянных конфликтов, в основе которых уход пользователей -
хакеров, киберпанков и просто обывателей - из-под сервиса-надзора социальных
институтов.
4) В сети Internet традиционные социальные институты не могут
функционировать в виде нормативных структур, но они существуют в Сети как
образы, которые можно транслировать и которыми можно манипулировать.
Институциональность в Internet симулируется: коммуникациям придается образ
институционализированных действий в том случае, если этого требуют привычки
и стандарты восприятия партнеров по коммуникации.
Коммуникации, осуществляемые через Internet, не ориентированы на
институциональные и групповые нормы, направляющие деятельность людей в их
не-сетевой жизни. Более того. Internet - среда развития виртуальных
сообществ, альтернативных реальному обществу. Активность индивидов,
осуществляющих коммуникации через Internet, их силы и время
переориентируются с взаимодействий с реальными друзьями, родственниками,
коллегами, соседями на коммуникации своего виртуального эго со столь же
виртуальными партнерами. Общение через Internet как раз и привлекательно
обезличенностью, а еще более - возможностью конструировать и
трансформировать виртуальную личность. С одной стороны Internet дает свободу
идентификации: виртуальное имя, виртуальное тело, виртуальный статус,
виртуальная психика, виртуальные привычки, виртуальные достоинства и
виртуальные пороки. С другой стороны происходит "утрата" - отчуждение
реального тела, статуса и т.д. Internet - средство трансформации и личности
как индивидуальной характеристики, и личности как социокультурного и
исторического феномена. Здесь следует заметить, что личность -
новоевропейский социокультурный феномен. В современном смысле слова личность
еще пятьсот лет назад не существовала как общественное явление, то есть была
явлением весьма редким. Такие атрибуты личности, как стабильная
самоидентификация, индивидуальный стиль исполнения социальных ролей
("творческая индивидуальность") активными пользователями Internet
утрачиваются; сознательно или неосознанно ими формируется размытая или
изменчивая идентичность. Виртуализируется не только общество, но и
порожденная им личность.
Современное общество структурируется волей к виртуальности. Новые
неравенства возникают как следствия конкуренции образов-стилизаций. Эти
новые неравенства трансформируют привычную стра-
[63]
тификационную структуру. Тот, кто успешно манипулирует образами или
просто вовлечен в этот процесс, всегда приобретает относительно высокий
социальный статус и в собственных практиках следует императиву виртуализации
общества. Тот, чьи практики ориентированы на представление о реальности
общества, с большей вероятностью оказывается в нижних слоях
стратификационной пирамиды.
Использование аналитических метафор, производных от понятия
"виртуальное", в том числе в социологической теории, безусловно есть одно из
проявлений воли к виртуальности, борьбы стилизаций. Но этот факт отнюдь не
отменяет собственно теоретического значения концепции. Следует признать, что
метафора виртуальности отлично "схватывает", то есть соединяет в одной
модели новые социокультурные феномены: постмодернизм, компьютеризацию,
развитие сети Internet. Сила новой аналитической метафоры обнаруживается при
выявлении "разрыва" между социально реальным и социально виртуальным. Вопрос
о том, является ли возникновение такого рода "разрывов" в разных сферах
общества признаком изменения общества, может дебатироваться. Но наиболее
влиятельные в конце XX в. социологические модели общественных изменений -
теории модернизации и глобализации - не способны вполне учесть эти
"разрывы". Именно эвристические возможности концепции виртуализации общества
делают ее альтернативой теориям модернизации и глобализации и наводят на
вопрос о соотношении этих концепций.
АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ МОДЕЛИ СОВРЕМЕННОСТИ: МОДЕРНИЗАЦИЯ И ГЛОБАЛИЗАЦИЯ
Вопрос о соотношении концепций модернизации, глобализации,
виртуализации решается на основе выяснения их теоретического статуса.
Фундаментальные теории трансформации общества, выработанные современной
социологией за полторы сотни лет, можно сгруппировать в два типа: теории
развития и теории изменений.
Теория общественного развития - модель универсальных, перманентных и
однозначно направленных трансформаций общества. В рамках теории развития
источники, логика, сферы трансформаций исторически и культурно инвариантны.
Для теорий развития характерны дедуктивность и детерминизм. Классическими
примерами теорий развития могут служить: закон трех стадий интеллектуальной
и социальной эволюции (О. Конт), закон смены социально-экономиче-
[64]
ских формаций (К. Маркс), теория функциональной дифференциации (Т.
Парсонс), теория перехода к постиндустриальному обществу (Д. Белл).
Таблица 8. Теории общественного развития
Теоретик
Источники трансформации
Логика трансформации
Конт
Интеллектуальная эволюция
Знание-политический строй
Маркс
Рост производительных сил
Базис-надстройка
Парсонс
Функциональная дифференциация
A-G-I-L
Белл
Технологическое развитие
Технология-социальные институты
В последние сорок-пятьдесят лет теории этого типа были подвергнуты
массированной критике. Начало этой критике положил К. Поппер(1). В 1960-е
гг. продолжателем его идеи развенчания историзма стал Р. Нисбет(2), а в
1980-90-х гг. критика теорий развития была подытожена Р. Будоном(3) и П.
Штомпкой(4).
Все критики концепций прогресса, эволюции, развития в качестве
альтернативы предлагают концепцию общественных изменений, в которой теория -
это модель контингентных (исторически и культурно уникальных, ситуативных)
трансформаций.
Для созданных на этих принципах теорий характерны индуктивность и
парадигматизм. Теории изменений концептуализируют эмпирически фиксируемые в
различных сферах общественной жизни тенденции как аналогичные, реализующие
один образец (парадигму изменений). Совокупность тенденций образует единое
движение - трансформацию общества, при этом отдельные тенденции
рассматриваются как взаимообусловливающие или как автономные, не связанные
причинно-следственно друг с другом.
Фокусировка теории на специфическом наборе тенденций связана (чаще
имплицитно) с контингентным сдвигом - совокупностью событий, радикально и
катастрофически быстро меняющих привычные структуры общественной жизни,
превращающих ранее периферийные сферы и тенденции в ключевые. В понятии
контингентности есть два смысловых слоя. Во-первых, контингентность означает
ситуативность, обусловленность специфическими условиями, во-вторых-
возможность иного.
Для периода контингентного сдвига характерно "переломное" изменение
трендов определяющих параметров: от медленного роста к остановке и даже
снижению и далее к беспрецедентному росту (рис. 3).
(1) Поппер К. Нищета историцизма // Вопросы философии. 1992. No 8,9.
(2) Nisbet R. Social change and history. N. Y" 1969.
(3) Будон Р. Место беспорядка. Критика теорий социального изменения.
М., 1998.
(4) Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1996.
[65]
Рис. 3. Модель контингентного сдвига по параметру "А"
Теории изменений формируются как концептуализации "разрывов", вызванных
контингентным сдвигом. Превращение вялотекущих тенденций в интенсивные - это
момент разрыва. Дихотомическое различение прежнего и нового типов социальной
организации становится парадигмой концептуализации изменений и используется
теоретиками для создания моделей, объясняющих тенденции, выходящие за
исторические пределы контингентного сдвига. Примерами наиболее влиятельных в
последние годы теорий изменений могут служить концепции модернизации,
концептуализирующие сдвиг от традиционного общества к современному, и
концепции глобализации, концептуализирующие сдвиг от локального общества к
глобальному.
Для всех концепций модернизации, уже традиционно увязывающих в единый
процесс трансформации общества индустриализацию, урбанизацию, демократизацию
и секуляризацию, образцом явно выступают события, охватывающие полстолетия в
конце XVIII-начале XIX в. Названные тенденции из вялотекущих превратились в
интенсивные и радикально меняющие общество в период от создания первой
фабрики в 1771 г. и декларации независимости североамериканских колоний в
1776 г. до реставрации европейских монархий в 1815 г. и кризиса конъюнктуры
в 1817 г. и последовавшего первого циклического кризиса перепроизводства в
1825 г.
В обозначенный период происходят промышленная революция и первые
кризисы перепроизводства, протекавшие как весьма болезненные процессы
("рождение" пролетариата - отчужденных от собственности масс рабочих), за
которыми последовало "рождение"
[66]
тенденции массового производства/массового потребления, трактуемой ныне
как тенденция собственно модернизации (рис. 4).
Рис. 4. Промышленная революция и массовое производство
Составлено по: The Economist. 1996. September 28-October 4; Мельянцев
В. Л. Восток и Запад во втором тысячелетии: экономика, история и
современность. М., 1996.
Параллельно сдвигам в экономике в отмеченный период произошла серия
политических (так называемых буржуазных) революций и реставраций
абсолютистских режимов, за которыми парадоксальным образом последовало
"рождение" тенденции распространения и укрепления режима массовой демократии
(рис. 5). На время "перелома" тенденции демократизации пришлись война за
независимость США (1775-1783), подавленная революция в Голландии (1786),
революция во Франция (1789-1795) и ее "экспорт" в Нидерланды, Швейцарию,
государства Италии (1792-1804), общеевропейская война (1805-1815) и
ликвидация большинства из возникших демократий.
Характер сдвига носили и процессы в культуре конца XVIII- начала XIX в.
Подъем идеологии Просвещения, ее проникновение в науку, литературу,
изобразительное искусство, образование сменились романтической реакцией и
консервативной культурной политикой, за чем последовало "рождение" тенденции
роста массовой культуры.
Таким образом, 1770-1820-е гг. - это период превращения идей
Просвещения в социокультурные нормы. Это проникновение отвле-
[67]
Рис. 5. Буржуазные революции и массовая демократия
Составлено по собственным расчетам автора.
ченных гуманистических идей в повседневную жизнь миллионов людей стало
возможным потому, что серия кризисных процессов- пролетаризация, аномия
(отчуждение от общественного порядка), массовые войны 1792-1815 гг.,
революционный и контрреволюционный террор и т.д. - разрушили уклад жизни,
дотоле стабильный и маловосприимчивый к ценностям капитализма, демократии, к
идеологии прогресса. Серия экстраординарных событий вызвала тот сдвиг, после
которого ни консерватизм традиционных сословий, ни даже хозяйственные
пертурбации, ужасы революций и войн не смогли "похоронить" капитализм,
демократию, идеологию прогресса. Напротив, в результате сдвига они стали
доминантами трансформации общества.
Классики социологии не обошли своим вниманием произошедший разрыв между
двумя типами социальной организации. Их теории всегда так или иначе
акцентируют принципиальное различие двух типов социальной организации (табл.
9).
Таблица 9. Два типа социальной организации в классической социологии
Теоретик
Традиционная
Современная
Конт
Теологическая
Позитивная
Маркс
Феодальная
Капиталистическая
Спенсер
Военная
Промышленная
Теннис
Община
Общество
Дюркгейм
Механическая
Органическая
[68]
Тот факт, что все подобного рода теории возникли после периода
контингентного сдвига, наводит на мысль, что именно этот сдвиг превратил в
сознании людей предшествующие сдвигу и последовавшие за ним события в
закономерные фазы единого процесса развития. Спровоцировав фокусировку
внимания на экспансии рыночной экономики, массовой демократии и массовой
культуры, контингентный сдвиг тем самым породил не только следствия, но и
предпосылки трансформации общества, которыми стали считаться события и
тенденции прошлого, зачастую разрозненные и малозначимые для жизни
современников.
В середине XX в. идеи классиков были переформулированы с позиций теории
изменений. Соединяя в дихотомической типологии социальной организации
"традиционное общество/современное общество" все те аспекты, которые
разрабатывали классики, авторы теории модернизации(1) отказались от
представления трансформации, происходившей в XVIII-XX вв., в качестве
закономерного этапа общего процесса развития, социальной эволюции. Так, Ш.
Айзенштадт, в чьих трудах теория модернизации получила наиболее полную
разработку, под модернизацией подразумевает серию эмпирически фиксируемых с
начала XIX в. процессов: индустриализацию, демократизацию, секуляризацию,
урбанизацию, НТР. Во всех этих процессах им выявляются два главных общих
аспекта: социальная мобилизация и структурная дифференциация(2). Они и
представляют собой образец - парадигму перехода от традиционного к
современному, модернизированному обществу. Эта парадигма прослеживается в
изменениях, происходящих параллельно в экономике, политике, культуре, и
Айзенштадт полагает, что между модернизационными процессами нет жесткой
причинно-следственной связи, что ни одна из сфер общества не выступает в
качестве первичного источника, постоянно вызывающего изменения в остальных
сферах общества(3).
Модель "социальная мобилизация + структурная дифференциация"
предполагает концептуализацию только тех общественных изменений, которые
ведут к повышению индивидуальной и групповой социальной мобильности, к
развитию институционального строя и стратификационной формы социального
неравенства. В рамках модернизационной модели изменений критерием
современности/развитости общества может быть лишь наличие индустриального
капитализма и либеральной демократии. Данная модель не позволяет
концептуализировать возникновение иных типов социальной организации,
например комбинации индустриального капитализма и авторитарного режима
массовой демократии (нацизм, большевизм и т.п.)
----------------------
(1) Levy М. Modernisation: Latecomers and Survivors. N. Y., 1972;
Eisenstadt S. Tradition, change, and modernity. N. Y., 1973; Berger P. The
capitalist revolution. N. Y., 1986.
(2) Eisenstadt S. Tradition, change, and modernity. N. Y., 1973. P. 27,
358.
(3) Ibid. P. 204.
[69]
или постиндустриального капитализма и режима миноритизированной
массовой демократии. Такого рода общественные изменения для адептов
модернизационной парадигмы являются подлинными головоломками. Определение их
как "антимодернизации" и "постмодернизации" явно указывает на то, что они
просто выходят за пределы граничных условий теории модернизации.
Модель модернизации применительно к социальным процессам в Европе и
Северной Америке идеально "работает" на материале конца XVIII-начала XX в.,
когда общественные изменения однозначно выглядят как переход от
консервативной, малоподвижной социальной организации к динамичной,
перманентно меняющейся. Правомерность такого взгляда хорошо иллюстрируется
зафиксированным на рис. 4 и 5 сдвигом от низких темпов изменения параметров
("традиция") к высоким темпам ("модернизация"). На материале середины XX в.,
когда тенденции были не столь однозначны - экономические и политические
кризисы, войны и культурный пессимизм "потерянных поколений",
"антимодернизация" в Германии, Италии, СССР, - модернизационная модель
"работает" скорее удовлетворительно, чем хорошо. Плохо она "работает" на
материале конца XX в., когда изменений по модернизационному образцу
практически нет, а изменения иного характера, например становление
эклектичных (постмодернистских) форм экономики, политики, науки, искусства,
можно с равным успехом трактовать и как демобилизацию/ дедифференциацию и
как гипермобилизацию/ гипердифференциацию. Парадигму модернизации в новых
условиях не "спасают" даже модели, которые "встраивают" новые тенденции в
образец (pattern) модернизации в качестве ее нового этапа, ее внутреннего
"отрицания", ее собственного "иного". Примерами подобного рода моделей
являются концепции поздней модернизации(1), диалектики модернизации(2),
постмодернизации(3). Парадигма изменений, используемая в моделях
модернизации, включая новые их разновидности, генетически связана с
эмпирическими тенденциями контингентного сдвига конца XVIII-начала XIX в.
Поэтому нет ничего странного в том, что дихотомическая модель
"традиция/современность" и модель "мобилизация + дифференциация" не
описывают новые изменения. Теории, чья концептуальная зависимость от
характера событий далекого прошлого не отрефлексирована, становятся все
менее достоверными и подвергаются критике. Вся постмодернистская социальная
теория построена на эксплицитной или имплицитной констатации того, что во
второй
----------------
(1) Giddens A. Modernity and self-identity. Self and society in the
late modem age Stanford (California), 1991.
(2) Tiryakian E. Dialectics of modernity: Reenchantment and
dedifferentiation as counterprocesses // Haferkamp H., N. Smelser (eds.).
Change and modernity. Berkeley and L.A" 1992.
(3) Crook S., Pakulski J., Waters M. Postmodernization. Change in
Advanced Society. L., 1992.
[70]
половине XX в. произошли общественные изменения, которые не
соответствуют модернизационному образцу.
Более адекватной трансформации общества середины-конца двадцатого
столетия выглядит концепция глобализации. Понятием "глобализация"
охватывается широкий спектр событий и тенденций уходящего столетия: развитие
мировых идеологий, кровопролитная борьба за установление мирового порядка,
включая две мировые войны; скачкообразный рост числа международных
организаций, в том числе наднациональных по своему статусу ООН, НАТО, ЕС и
т.д.; появление и развитие транснациональных корпораций, "взрывной" рост
международной торговли; массовая миграция и интенсивное формирование в
развитых странах этнокультурных меньшинств; создание планетарных СМИ и
экспансия западной культуры во все регионы мира. Отмеченные тенденции
приобрели характер синхронных общественных изменений в начале-середине XX
в., и произошло это превращение таким образом, что его можно характеризовать
как еще один контингентный сдвиг.
"Революция" международной торговли прошла после болезненного перелома,
вызванного двумя мировыми войнами и межвоенной депрессией, когда в
экономиках развитых стран преобладали автаркические тенденции (рис. 6).
"Рождение" тенденции интенсивного углубления международного разделения
труда, расширения наднациональных рынков, бурного роста числа ТНК, то есть
всего того, что теперь принято именовать экономической глобализацией,
приходится на 1950-е гг.
Рис. 6. "Революция" международной торговли и транснациональная
экономика
[71]
Составлено по: Мельянцев В. А. Восток и Запад во втором тысячелетии:
экономика, история и современность. М., 1996.
Параллельно интернационализации и интеграции экономик происходила
"революция" международной бюрократии, выразившаяся в беспрецедентном росте
числа как межправительственных, так и неправительственных международных
организаций (рис. 7). И, как и в случае экономики, "рождение" тенденции
оформления транснациональной политики происходит вслед за кризисом -
всплеском ксенофобии, крушением установленной версальскими (1919) и
вашингтонскими соглашениями (1921-1922) системы международных отношений,
второй мировой войной (1939-1945), противоборством военно-политических
блоков и мировых идеологий.
Экспансия образов/ценностей западной массовой культуры во все регионы
мира и "рождение" тенденции к консолидации транснациональной культуры
происходят вслед за характерными для первой половины XX в. интенсивной
идеологической борьбой и отторжением инокультурных образов/ценностей.
Внешним проявлением возникновения транснациональной культуры можно считать
происходящую все в той же середине XX в. "революцию" планетарных СМИ: с
середины 1920-х гг. начинается систематическое радиовещание на коротких
волнах, а с начала 1960-х развивается телевизионное вещание через
ретрансляционные спутники.
Таким образом, в первой половине XX в. серия экстраординарных событий
вызвала сдвиг, после которого даже ужасы войн, организованной ксенофобии и
геноцида не смогли "похоронить" интернационализацию и интеграцию
национальных экономик, государств, культур. Во второй половине XX в. эти
тенденции стали доминантами трансформации общества.
[72]
Рис. 7. "Революция" международной бюрократии и транснациональная
политика
Составлено по: Waters М. Globalization. London and N. Y., 1995.
Чуткая к эмпирическим обобщениям социологическая теория второй половины
XX в. откликнулась на обозначенные тенденции концепциями глобализации(1). В
их основе лежит дихотомическая типология социальной организации: локальная и
глобальная. В рамках этой типологии общественными изменениями могут быть
лишь процессы смены социальной организации одного типа организацией другого
типа. Один из основоположников теории глобализации в социологии Р. Робертсон
определил глобализацию как серию эмпирически фиксируемых изменений,
разнородных, но объединяемых логикой превращения мира в единое целое(2). Во
всех процессах им выявляются два аспекта: глобальная институционализация
жизненного мира и локализация глобальности.
Глобальная институционализация жизненного мира явно толкуется как
организация повседневных локальных взаимодействий и социализации
индивидуального поведения непосредственным (минующим
национально-государственный уровень) воздействием макроструктур мирового
порядка. Макроструктурирование мирового порядка (системы взаимозависимости
обществ, существующих в рамках национальных государств) происходит, по мысли
Робертсона, под действием трех факторов: экспансия капитализма, западный
империализм, развитие глобальной системы mass-media. Для жизненного мира
инди-
-----------------
(1) Featherstone М. (ed.) Global culture. Nationalism, globalization
and modernity. London, 1990; Robertson R. Globalization: Social theory and
global culture. London, 1992; Waters М. Globalization. London and N. Y.,
1995.
(2) Robertson R. Op. cit. P. 8.
[73]
видов и локальных сообществ совокупное действие трех факторов
оборачивается экспансией "общечеловеческих ценностей", распространением
стандартных образов, эстетических и поведенческих образцов глобальными
сетями СМИ (например, CNN) и ТНК (например, Coca-Cola).
Второй аспект в схеме Робертсона - локализация глобальности - призван
отразить тенденцию осуществления глобального (системы международных
отношений) через локальное, т. е. через превращение взаимодействия с
представителями иных культур в рутинную практику, в часть повседневной
жизни, через включение в повседневную культуру элементов инонациональных,
"экзотических" локальных культур (примером может служить, проникновение в
быт миллионов жителей западных мегаполисов китайской, японской, индийской
гастрономии). Чтобы подчеркнуть двуаспектность глобализации,
соотносительность и взаимопроникновение глобального и локального, Робертсон
даже изобретает специальный термин: "глокализация".
Модель Робертсона, которую так или иначе воспроизводят остальные
теоретики глобализации, может быть представлена в виде формулы "глобальная
взаимозависимость + глобальное сознание". Эта модель предполагает в качестве
критерия глобальности общества наличие транснационального капитализма -
рынка, образуемого ТНК и мультикультурными общностями потребителей, а также
наличие транснациональной демократии - системы международных организаций,
призванных отстаивать универсальные "общечеловеческие ценности".
Логическая структура теорий глобализации, основу которой образует
дихотомическая типология социальной организации "локальная/глобальная",
идеально "работает" на материале XX в., когда резкая смена параметров,
характеризующих международные, межкультурные контакты (рис. 6, 7) позволяет
трактовать общественные изменения как переход от социальной организации,
замкнутой на локальном (региональном, национальном) уровне, к открытой,
преодолевающей национальную ограниченность социальной организации. Но
глобализационная модель общественных изменений плохо "срабатывает" на
материале прежних эпох и обещает затруднения в уже недалеком будущем.
Причина- концептуальная зависимость глобализационной парадигмы от тенденций,
обусловленных контингентным сдвигом начала-середины XX в. Нетрудно заметить,
что для теорий, увязывающих в единый процесс трансформации общества
интернационализацию экономики, становление наднациональных политических
организаций, формирование на локальном уровне мультикультуральных сообществ,
образцом является комплекс драматичных событий середины XX в. Формирование
нового и единого мирового порядка превратилось в интенсивный и
всеохватывающий процесс лишь в период от первой мировой войны (1914-1918),
создания Коминтерна и Лиги Наций в 1919 г. до второй мировой войны
[74]
(1939-1945), реализации плана Маршалла и создания СЭВ, НАТО,
организации Варшавского договора в конце 1940-х-середине 1950-х гг. Однако в
концепции Р. Робертсона тенденции глобализации зарождаются уже во времена
Колумба, и вся эпоха Модерн (сер. XVIII- XX вв.) представляется как
"глобализующая современность" (globalizing modernity)(1). Другой модный
теоретик глобализации М. Уотерс идет еще дальше, предлагая концепцию
"прерывистой" глобализации, возникшей на "заре истории"(2), а в эпоху Модерн
ставшей комплексом непрерывных и интенсивных процессов. Здесь мы
сталкиваемся с тем же дефицитом рефлексии, что и в случае теорий
модернизации. Концептуальную зависимость теорий глобализации от
контингентного сдвига начала-середины XX в. следует учитывать перед лицом
новых возникающих на исходе столетия тенденций общественных изменений. Так
же, как модернизационная парадигма, парадигма глобализации не дает
возможности адекватно описывать новые изменения, и наряду с термином
"постмодернизация", уже появился столь же симптоматичный термин
"постглобализация"(3).
Виртуализация: новая парадигма общественных изменений
Возможность принципиально новой концептуализации общественных изменений
открывает анализ событий и тенденций 1970-х-1990-х гг. В этот период
наблюдаются: кризис индустриальной экономики массового
производства/потребления (стагфляция на Западе и "застой" на Востоке);
кризис централизованной политики всеобщего благоденствия (упадок системы
welfare на Западе и распад социалистической системы на Востоке);
катастрофически быстрое распространение новых технологий труда, образования
и досуга (персональные компьютеры и Internet). В совокупности эти тенденции
выглядят как новый контингентный сдвиг, который превратил процессы
виртуализации общества в ключевые тенденции социальных изменений.
Экономические кризисы 1973, 1982, 1990 гг. явили собой небывалое
сочетание стагнации и инфляции. Резкое падение темпов экономического роста
(табл. 10, 11) и резкое увеличение темпов роста цен (рис. 8) происходят
синхронно, тогда как, согласно классическим представлениям о цикличном
развитии капиталистической экономики, подъем всегда сопровождается
инфляцией, а кризис и депрессия -дефляцией, то есть снижением уровня цен.
-----------------
(1) Robertson R. A minimal phase model of globalization // Featherstone
М. (ed.) Global culture. Nationalism, globalization and modernity. London,
1990.
(2) Waters М. Globalization. London and N. Y" 1995.
(3) Ibid.
[75]
Таблица 10. Темпы экономического роста стран "большой семерки"
Период
Среднегодовые темпы роста подушевого ВВП, %
1870-1890
1.25
1890-1910
1.50
1910-1930
1.35
1930-1950
1.40
1950-1970
3.65
1970-1995
1.90
Составлено по: The Economist. 1996. September 28-October 4.
Таблица 11. Среднегодовой прирост производительности труда, %
Страна \ Период
1960-1973
1973-1979
1979-1994
США
2.3
0.0
1.0
Великобритания
4.0
1.6
2.1
ФРГ
4.8
3.2
1.1*
Япония
8.5
2.9
2.6
* Показатели после 1991 учитываются данные по новым землям (бывшая
ГДР). Составлено по: The Economist. 1996. May 11-17.
Рис. 8. Инфляция в экономически развитых странах
Составлено по: The Economist. 1999. February 20-26; June 12-18.
[76]
На период 1970-х-1980-х гг. приходятся катастрофически быстрые
структурные сдвиги в экономике: сокращение промышленного сектора и рост
сектора услуг. Структурная перестройка в период стагфляции привела к тому,
что впервые после середины 1940-х гг. население развитых стран столкнулось с
серьезными экономическими проблемами - безработицей и снижением уровня
жизни.
Этот кризис разрушил устоявшийся за предыдущее столетие уклад
индустриальной экономики и по существу расчистил путь для быстрого развития
периферийной до тех пор спекулятивной экономики образов. Революционный по
своим темпам ее рост- тенденция, "рождение" которой следует за
стагфляционным кризисом (рис. 9).
На протяжении 1970-х-1990-х гг. происходит катастрофически быстрый
распад двухполюсной политической системы на глобальном уровне и одновременно
деградация двухполюсной (двухпартийной) системы на локальном уровне
вследствие неактуальности традиционных политических конфликтов и
институциональных форм их разрешения. Число "жестких" сторонников
политических партий в США и Великобритании по сравнению с 1960-ми гг.
сократилось с 40% и 44%, соответственно, до 30% и 16%. Членство в
политических партиях также сокращается. Например, в Великобритании с
середины 1970-х гг. до начала 1990-х гг. доля избирателей - членов партий
уменьшилась с 5% до менее, чем 2,5%; в Германии - с 4% до 3%(1). Падает
также влияние профсоюзов (табл. 12).
Таблица 12. Динамика численности членов профсоюзов, 1985=100%
Страна\Год
1991
1993
1995
1997
США
88.9
86.7
84.4
80.5
Великобритания
89.9
81.5
78.7
75.8
ФРГ
84.3
75.7
70.5
66.0
Составлено по: The Economist. 1996. May 4-10; September 14-20; 1999.
June 12-18.
В области социальной политики период 1970-х-1990-х гг. отмечен кризисом
формировавшейся на протяжении без малого полувека системы социальных
гарантий (welfare). В условиях стагфляции дефицит бюджетных ресурсов в
сочетании с неэффективностью бюрократически организованной социальной
поддержки вызвал ослабление устойчивой дотоле социальной солидарности.
Возобладавшие идеология неолиберализма и монетарная экономическая политика
привели к реструктуризации социальных программ, ориентированной в первую
очередь на сокращение затрат.
Кризис политических институтов Модерна (массовых партий, государства
всеобщего благоденствия (welfare state), профсоюзов и т.п.) привел к
деградации привычный уклад политической жизни, результатом чего и стало
"рождение" тенденции экспансии политики образов.
----------------
(1) The Economist. 1999. July 24-30. Р. 33-34.
[77]
Рис. 9. Фондовая "революция" и спекулятивная экономика
Составлено по: The Economist. 1996. May 25-31; 1999. March 20-26; 1999.
July 3-9.
Рассчитано по: The Economist и Макконелл К., С. Брю. Экономикс.
Принципы, проблемы и политика. М., 1992. Т. 1-2.
[78]
И наконец, еще одним аспектом контингентного сдвига 1970-х- 1990-х гг.
стала компьютерная "революция", за которой последовало "рождение" тенденции
распространения и консолидации киберкультуры: внедрение в быт персональных
компьютеров. Internet, появление субкультур хакеров, киберпанков и т.д.
(рис. 10).
Рис. 10. Компьютерная революция и киберкультура
Составлено по: The Economist. 1996. October 26-November 1.
[79]
Составлено по: Internet Software Consortium (http://www.isc.org/).
Сила контингентного сдвига 1970-90-х гг. отчетливо проявилась в том,
что даже тяжелые экономические кризисы, экологические катастрофы,
"возвращение" мировых войн (в форме так называемых миротворческих операций)
и геноцида (Ирак, Югославия), всплеск терроризма не "похоронили" тенденции
симуляции, то есть тенденции замещения реальных вещей и поступков образами.
Напротив, в 1990-х гг. они становятся доминантами трансформации общества.
Все авторы, оперирующие при анализе общественных изменений различением
реального и виртуального, не столько экспериментируют с новой метафорой,
сколько так или иначе концептуализируют описанный сдвиг. Возникнув как
эмпирическое обобщение, дихотомия "реальное/виртуальное" становится
парадигмой для построения моделей общественных изменений, происходящих уже и
за историческими и географическими рамками контингентного сдвига.
Принципы теории общественных изменений, в отличие от принципов теории
развития, допускают сосуществование альтернативных представлений о
трансформации общества. Сосуществование допустимо, поскольку в настоящий
момент модернизация, глобализация, виртуализация - это не столько разные
процессы, сколько различные виды фокусировки внимания исследователя на тех
или иных тенденциях. Вполне возможны "пересечение" фокусов и интерпретация
одних и тех же тенденций на основе разных парадигм изменений. Например,
развитие сети Internet можно вписать в наборы тенденций, попадающих в фокусы
трех групп теорий, и тогда это развитие может трактоваться как
технико-экономическая и социокультурная инновация, как глобальное средство
коммуникаций или как средство и среда виртуализации. Точно также трояким
образом может быть представлен рост спекулятивной экономики: инверсия
модернистского отно-
[80]
шения труда (производства) и капитала (инвестиций); организация
мировых, транснациональных потоков/рынков капитала; виртуальная -
симуляционная экономика. Соответственно возможны три интерпретации
формирования мультикультуральных сообществ: превращение универсализма
модернистской культуры в коллажи постмодернистской; локализация глобальности
в сфере культуры; виртуальная - игровая, симуляционная культура.
Но равноправность парадигм исторически относительна. Методологические
принципы теории общественных изменений, ее эмпирическая направленность,
индуктивность, парадигматизм стимулируют создание новых моделей под новые
контингентные сдвиги и новые тенденции. Перспективы разработки концепции
виртуализации как принципиально новой теории общественных изменений связаны
с тенденциями, которые лишь частично попадают в фокус теорий модернизации и
глобализации. Конечно, следует признать, что концепции "декомпозиции"
некоторых ключевых компонент современности (Айзенштадт)(1) или
постмодернизации как гипердифференциации (Уотерс и др.)(2) моделируют
тенденции развеществления общества, а концепция постглобализации как
процесса утраты не только территориальной, но и телесной референции
(привязки) социальных взаимодействий (Уотерс)(3) моделирует развитие
киберпространства сети Internet. Но появление этих концепций стимулируется
"ностальгией" по универсальности и однозначности теорий общественного
развития. Логика теории общественного развития стимулирует абсолютизацию
одной модели и ее перманентный ремонт, примерами которого и являются модели
постмодернизации и постглобализации. Но моральное старение неизбежно.
Результат- характерная для мирового социологического сообщества XX в.
перманентная и повальная смена моды на теоретические модели: господство
теории модернизации в середине 1970-х-середине 1980-х гг., бум
постмодернистских концепций в конце 1980-х-начале 1990-х гг.,
распространение теории глобализации с середины 1990-х гг.
Ориентируясь на последовательность контингентных сдвигов и
инерционность обусловленных ими тенденций, можно предположить, что
актуальность фокусировки на виртуализации будет в начале XXI в. нарастать и
становиться все более самоочевидной для социологического сообщества. Ныне же
находящаяся на пике моды глобализационная парадигма начнет испытывать
затруднения перед лицом новых тенденций точно так же, как сейчас их
испытывает парадигма модернизации. Важно, чтобы это "открытие" виртуализации
не приняло характера всего лишь очередной моды, чтобы модели виртуализации
заняли подобающее место в аналитическом арсенале социологии.
-----------
(1) Eisenstadt S. Tradition, Change and Modernity. N. Y., 1973
(2) Crook S., Pakulski J., Waters M. Postmodernization. Change in
Advanced Society. L., 1992
(3) Waters M. Globalization. London and N. Y., 1995.
[81]
ТЕОРИЯ ВИРТУАЛИЗАЦИИ: КОНЦЕПТУАЛЬНАЯ СХЕМА И ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ПРОЕКТ
Концептуальная схема, выведенная в данной работе под названием
"виртуализация общества", представляет собой набор логических связок между
разрозненными и фрагментарными фактами, замеченными и выхваченными
пристрастным исследователем из мира, поддающегося наблюдениям социолога. И
хотя концепция виртуализации даже в ее настоящем, эскизном виде вполне может
служить моделью общественных изменений, происходящих на рубеже XX-XXI вв.,
модель эта, не учитывающая многие и многие факты, провоцирует своим
несовершенством продолжение исследований. До полноценной теории общественных
изменений еще далеко.
Результатом дальнейшего исследования или просто дебатирования феномена
виртуализации общества может стать как подтверждение, так и опровержение
выводов, изложенных в данной работе. Но каждый концепт, каждое эмпирическое
обобщение, вдохновленные или спровоцированные представлением о
виртуализации, так или иначе вносят вклад в формирование исследовательского
проекта "Виртуализация общества". И если создание рабочей модели
общественных изменений является непосредственной задачей представленного
исследования, задачей, диктуемой в том числе соображениями научной
конкуренции с учеными, работающими фактически над тем же проектом(1), то
формирование нового направления разработки теории общественных изменений -
это перспективная задача для социологического сообщества, сверхзадача, не
столько решаемая, сколько выдвигаемая здесь.
-----------------
(1) Buhl A. Die virtuelle Gesellschaft. Okonomie, Politik und Kultur im
Zeichen des Cyberspace. Opladen, 1997; Becker В., Paetau M. (Hrsg.).
Virtualisierung des Sozialen. Die Informationsgesellschaft zwischen
Fragmentierung und Globalisierung. Frankfurt a. M., 1997; Kroker A.,
Weinstein M. Data trash. The theory of the virtual class. Montreal, 1994.
[82]
ИДЕОЛОГИЯ ВИРТУАЛИЗАЦИИ: ВИРТУАЛЬНЫЙ АНАРХИЗМ И ВИРТУАЛЬНЫЕ ИМПЕРИИ
Как и другие концепции общественных изменений, концепция виртуализации
безусловно содержит идеологические импликации и легко поддается политической
трактовке. Среди теорий модернизации и глобализации существуют отчетливо
"правые" и "левые" в политическом отношении концепции. Для "правого" взгляда
на модернизацию и глобализацию характерно отождествление этих процессов с
развитием свободы, равенства, братства. Основное содержание модернизации и
глобализации видится в либерализации и демократизации. Для "левого" взгляда
характерно определение модернизации и глобализации как процессов развития
новых форм эксплуатации, неравенства, подавления свободы, колонизации (с
указанием на характер и эпицентр колонизации: вестернизация, американизация
и т.п.). Следует ожидать, что та же логика политической оценки общественных
изменений и политического использования социологических теорий будет
применена и к понятию виртуализации.
В начальной своей фазе виртуализация приводит к возникновению
виртуальных оппонентов реальных инстанций власти. Уход циников - аутсайдеров
институционально организованного общества из-под сервиса-надзора социальных
институтов вызывает конфликты, являющиеся симптомами ослабления
институционально поддерживаемого социального порядка. Так например,
неподконтрольность коммуникаций, осуществляемых в сети Internet, служит
причиной постоянных инцидентов, будь то недовольство католических иерархов
фактом основания неким французским епископом в одной из конференций Internet
виртуальной епархии(1); будь то распространение через Internet неким
завсегдатаем киберкафе в обход французской цензуры книги, выставляющей в
неблагоприятном свете покойного президента Миттерана(2); будь то скандалы в
США вокруг проникновения компьютерных "взломщиков" (хакеров) в
государственные секретные базы данных или в управляющие системы телефонных
компаний(3). С точки зрения поборников свободы коммуникаций в сети Internet,
виртуализация общества вполне может рассматриваться как осуществление на
новой технологической основе идеалов свободы, равенства, братства.
Но новые свободы, возникающие по мере виртуализации социальных
институтов, сопровождаются возникновением новых нера-
----------------
(1) The virtual bishop // The New Yorker. 1996. Mar. 18.
(2) Ibid.
(3) Hackwork //The New Yorker. 1996. Jan. 29.
[83]
венств, вызываемых к жизни перераспределением благ между участниками и
аутсайдерами создания и конкуренции образов - торговых марок, корпоративного
стиля, политических имиджей, научных сенсаций и т.п. Как следствие,
появляются новые формы концентрации власти. Поэтому не стоит рассматривать
процессы виртуализации общества как некий светлый путь к эмансипации
человека.
В перспективе усилий, предпринимаемых государственными чиновниками и
руководителями крупных корпораций по развитию и использованию инфраструктуры
виртуализации от имени общества, нас ожидает формирование виртуальных
империй. Виртуализация общества вызывает к жизни новый тип империализма -
виртуальный. Виртуальная империя - принципиально новая форма политической
интеграции и мобилизации экономических ресурсов. Не занимая фиксированного
географического пространства, виртуальная империя призвана колонизовать
виртуальное пространство. Раздвижение ее границ - это вовлечение все
большего числа образов и коммуникаций (массовых и межиндивидуальных) в
консолидированный процесс создания и трансляции экономически, политически,
культурно притягательных и влиятельных образов. В эпоху виртуализации
общества империя - это империя образов, которые более значимы для внешнего
могущества, чем большая территория, большая промышленность или большая
армия, и это образ империи, который более значим для внутренней
консолидации, чем жесткий контроль за исполнением законов или распределением
ресурсов.
Виртуальная империя - это отнюдь не утопия, она - требование
наступающей эпохи консолидации виртуального капитализма, подобно тому, как
империи XVI-XVII и XIX-XX вв. были востребованы в периоды консолидации
торгового и индустриального капитализма.
Но это не означает, что виртуализация - это путь исключительно к новому
отчуждению и новой эксплуатации. Параллельно с возникновением новых форм
неравенства и концентрации власти, всегда возникают и новые формы борьбы
против них.
Невозможно предотвратить использование концепции виртуализации в
идеологических конструкциях. Но можно предупреждать о несводимости
социологической модели общественных изменений к их политической оценке.
[84]
РЕАЛЬНОСТЬ И ВИРТУАЛЬНОСТЬ В РОССИИ: КОМПЬЮТЕРИЗАЦИЯ ПОСЛЕ
ВИРТУАЛИЗАЦИИ
На основе анализа тенденций, характерных для наиболее развитых стран
мира, можно сделать вывод, что ориентация практик не на вещи, а на образы
ведет к симуляции институтов (виртуальное следование ролям). Институты сами
становятся образами, превращаясь в своего рода виртуальную реальность. Тот
же вывод можно сделать применительно к России, хотя здесь в конце XX в.
социальные процессы выглядят как прямая противоположность процессам,
разворачивающимся в благополучных западных странах. Тем не менее и в России
тенденции виртуализации вполне очевидны в сферах экономики, политики, науки,
искусства, семьи.
Экономика России не составляет исключения из общей для индустриально
развитых стран тенденции структурных изменений (табл. 1).
Таблица 1. Динамика структуры занятости в России, %
Отрасли \ Годы
1975
1985
1995
Сельское и лесное хозяйство
15.6
14.3
15.1
Промышленность и строительство
42.6
41.7
35.2
Остальные (услуги, управление и др.)
41.8
44.0
49.7
Составлено по: Российский статистический ежегодник. М., 1997.
При взгляде сквозь призму виртуализации на события в России конца XX в.
обнаруживаются две разнонаправленные тенденции. С одной стороны
"утяжеляется" производственно-технологическая структура экономики. При общей
в 1990-х гг. тенденции падения промышленного производства во второй половине
десятилетия наметились стабилизация и даже небольшой рост в черной и цветной
металлургии, в нефтехимии.
Структура промышленного производства обнаруживает тенденцию "крена" в
сторону добывающей промышленности (табл. 2).
С другой стороны, растет доля услуг в ВВП и доля занятых в третичном
секторе экономики - сфере услуг. В 1994 г. впервые доля услуг в ВВП
превысила долю товаров, а в 1998 г. равнялась 52,7%
[85]
Таблица 2. Структура промышленного производства
Промышленность \ Год
1990
1995
1996
1997
Добывающая
11,8%
15,9%
17,7%
17,9%
Обрабатывающая
88,2%
84,1%
82,3%
82,1%
Составлено по: Промышленность России: Статистический сборник. М., 1998.
против примерно 32% в 1989 г. Между 1990 и 1996 гг. доля занятых в
промышленности сократилась с 42,3% до 34,2%, а доля занятых в сфере услуг
возросла с 44,2% до 50,9%(1). Следует принять во внимание, что эта
официальная статистика не учитывает производство и занятость в неформальном
(незарегистрированном и необложенном налогами) секторе экономики, где
структура еще более смещена в сторону услуг.
В финансовой сфере российской экономики тенденция виртуализации
очевидна и однозначна. Удельный вес Мо, то есть по существу наличных
(вещественных) денег в денежном агрегате М2 неуклонно снижается (табл. 3).
Таблица 3. Структура денежной массы
Год
1994
1995
1996
1997
Доля Мо в M2, %
40.0
37.3
36.6*
35.2
* с использованием новой методологии
Составлено по: Российский статистический ежегодник. М,, 1997.
Этот тренд коррелирует с процессами симуляции кредитно-финансовой
деятельности в рамках бесчисленных, постоянно создаваемых, реорганизуемых и
ликвидируемых банков. Сколачиванию капитала за счет спекулятивных операций
придается образ институциональности.
Существенной особенностью экономической ситуации в России остается
резкий контраст между столицами и провинцией. Более развитые транспортная,
коммуникационная и социальная инфраструктуры стали основой расширения
третичного сектора экономики в столицах. Здесь банки, торговля, операции с
недвижимостью, индустрия развлечений, рекламный и туристический бизнес
становятся новой сферой занятости, компенсирующей, хотя бы отчасти, коллапс
промышленного производства. Здесь можно обнаружить элементы виртуальной
экономики. Подобная реструктуризация сильно затруднена во многих
индустриальных, зачастую моноотраслевых регионах России. Здесь остановка
"железоделательных" производств приводит к практически тотальной
экономической стагнации.
--------------
(1) Россия в цифрах. Краткий статистический сборник. М., 1999. С. 60.
[86]
Таким образом, структура российской экономики приобретает специфический
вид: между сохраняющим свою долю первичным и растущим третичным секторами
образуется "брешь". Наиболее популярные в этой ситуации рецепты
экономического развития связаны с идеей восстановления и расширения
промышленного производства как "реального" сектора экономики. Однако в
сложившейся ситуации и в свете процесса виртуализации экономики реальные
перспективы не догоняющего, а опережающего экономического развития в России
видятся несколько иначе. Перспективы эти связаны с решением двух
принципиальных задач.
1. Доиндустриализация - доведение до современного уровня
производственной, транспортной, коммуникационной инфраструктуры первичного и
вторичного секторов экономики за их же счет и без того, чтобы бездумно
стимулировать рост их доли в общей структуре. Здесь важную роль играет отход
от экономической политики, замешанной на идеологии, оперирующей жупелом
превращения России в "сырьевой придаток Запада". Следует скорее исходить из
принципа "Запад - промышленный и информационный придаток России". Экспорт
энергоносителей, цветных металлов, образа "стремления к реформам" и импорт
hardware & software - реальный в нынешних условиях путь экономической
интеграции с Западом. С Юго-Востоком и Юго-Западом интегрироваться можно на
принципах экспорта вооружения, ядерных и ракетно-космических технологий,
сопутствующих услуг и импорта продовольствия и потребительских товаров. Но
интегрироваться сейчас приходится не в мировую экономику первоначального
"дикого" или, если угодно, "героического" капитализма, а в мировую экономику
спекулятивного, виртуального капитализма.
Успешная интеграция возможна на принципах новой парадигмы: богатство
народов находится или создается на рынке, а не в недрах или цехах самих по
себе. Это значит, что следует активно работать в недрах, безбоязненно
импортировать необходимые комплектующие и инфраструктурные элементы,
решительно тратить деньги на культивирование рынка - изучение склонностей
потенциальных потребителей, создание марки и каналов продвижения. Это
значит, что следует мыслить не в терминах тонн, штук, кубометров, а в
терминах изощренного и определенного позиционирования продукта на рынке. "От
кутюр" могут быть не только галстуки или кофе, но и ракеты, танки,
древесина, природный газ или медный концентрат.
Если же принять за главное направление рост "железоделательной"
промышленности, то можно легко стать колонией - промышленным придатком
быстро растущей системы виртуального капитализма, подобно тому, как ранее
интегрировались в систему индустриального капитализма придатки сырьевые.
2. Виртуализация - поворот от решения технологических проблем к
использованию технологий для решения собственно экономи-
[87]
ческих проблем, т. е. в современных условиях - переход к использованию
модернизированной индустриальной и информационной инфраструктуры в развитии
интеллектуальноемких, а главное эмоциональноемких сфер деятельности: науки,
образования, здравоохранения, спорта, культуры, являющихся базовыми
отраслями в виртуальной экономике. Здесь важную роль будет играть
формирование менеджмента на принципах "экономики загадочной русской души".
Должно, наконец, осознание слабой "стыкуемости" технологий индустриального
капитализма с российским менталитетом(1) найти продолжение в выработке форм
организации и мотивации, интегрирующих национальный менталитет в современную
экономику образов.
Специфика российского менталитета находит выражение в экономической
области в следующих особенностях "иррационального" поведения:
1) наши люди не способны на повседневное, кропотливое,
дисциплинированное ведение дела, когда смысл, цель этого дела не
просматривается, зато они способны на взрывной выброс душевных и физических
сил во имя завершения дела, чтобы освободиться от его рутины и приобщиться к
чему-либо прекрасному, вечному, доброму;
2) наши люди не могут жить работой, целиком посвящая ей себя, зато они
могут жить на работе, отдаваясь целиком общению в родном коллективе;
3) наши люди лишены способности рассматривать инструментальные ценности
как самодостаточные и просто следовать велению инструкций, зато они способны
рассматривать любые ценности как инструментальные и сомневаться в
непререкаемости инструкций, задаваясь вопросом "А в чем же здесь смысл?"
Следовательно, "вахтовый метод", авралы (сверхусилия для завершения
уникального продукта), мотивация работника в условиях дефицита фонда
зарплаты общением и свободным временем, - все это не "патологические"
отклонения, а органичные формы. Нужно все эти советские и постсоветские
"вне-" или даже "антиэкономические" формы интегрировать, придав им
экономический образ "нового менеджмента", сконцентрированного не на
стабильной рутине технологии, а на конъюнктурной реализации уникального
проекта. В такой перспективе российский менталитет особенно хорошо
"стыкуется" с "выстраданными" на Западе виртуальной корпорацией, офисным
дизайном, виртуальным рабочим днем, виртуальной платежеспособностью и т.д.
Они есть уже и у нас, но без развитой инфраструктуры и культивирования
"нового менеджмента" принимают трагикомическую форму смены "биржевой" волны
волной "банков-
-------------
(1) Под российским менталитетом здесь понимается не некий присущий
каждому гражданину России набор ментальных черт, а статистически значимая
специфичность (то есть более высокая, чем в иных странах, вероятность
обнаружения) интеллектуальных привычек - устойчивых и неотрефлексированных
мыслительных схем, которым человек следует в восприятии событий и в
отношении к ним.
[88]
ской", объявлений "Продам фирму "под ключ", сражений в Doom в офисе,
финансовых пирамид и т.п.
Таким образом, деструктивные в контексте экономики вещей тенденции
становятся конструктивными в контексте экономики образов. "Реальная"
экономика оставляет России перспективу быть вечно догоняющей, виртуальная
экономика дает шанс на лидерство. Использовать этот шанс можно, превратив
экономическую политику в процесс придания образа экономической
рациональности структуре производства, формирующейся уже сейчас и отражающей
на макроуровне, пусть и в негативной форме, специфику национального
менталитета. Эта экономическая рациональность задает особую конфигурацию
воспроизводственных контуров:
- опорный "первичный" сектор (ТЭК и освоение уникальных месторождений -
Удоканского, Ковыктинского, Озерного и т.п.);
- компактный "вторичный" сектор (ВПК и создание уникальных авиационных,
морских, космических комплексов, минимизация рутинных конвейерных
производств - автомобилестроения, бытовой электротехники и т.п.);
- растущие "третичный" и "четвертичный" сектора (ФКК -
финансово-коммерческий комплекс и интегрированные с ним наука и образование:
подготовка и маркетинг уникальных специалистов - врачей, педагогов, ученых,
социальных работников, художников-реставраторов, артистов, спортсменов,
дизайнеров, стилистов, имиджмейкеров, программистов и т.п.).
В российской политике приоритет образа над реальностью отчетливо
проявился в ходе президентских выборов 1996 и 2000 гг. В первом случае
сформированный на базе полумиллионной организованной и дисциплинированной
партии избирательный блок проиграл команде из нескольких десятков шоуменов,
несмотря на глубокий экономический кризис и социальную напряженность в
стране, которые сами по себе дискредитировали правительство Б. Ельцина. Г.
Зюганов и его сподвижники безуспешно пытались свести предвыборную гонку к
конкуренции программ управления страной, игнорируя конкуренцию имиджей. В
итоге образ "безалаберного, но искренне ратующего за свободу русского
мужика", а не реальный президент Ельцин, переиграл образ "угрюмого и
агрессивно ратующего за прошлое партийного функционера", а не реального
политика Зюганова. В ходе кампании 2000 г. борьба имиджей была еще более
интенсивной, и логика виртуальной реальности явно превалировала над самой
реальностью. Последняя стала лишь материалом для создания имиджмейкерами
выигрышного при сложившейся конъюнктуре образа государственника - "сурового,
но справедливого борца за единство страны и диктатуру закона".
В 1990-х гг. нетрудно было убедиться в том, что в России
многопартийность симулируется экспертами-консультантами как удобная и
привычная среда состязания политических имиджей. Лишь одна
[89]
партия (КПРФ) организационно стабильна, и стабильна она потому, что
коммунистическая символика и набор слоганов играют роль "марки", традиционно
привлекающей электорат, хотя от изначальной идеологии в практике КПРФ не
осталось и следа. Остальные партии и движения формируются, объединяются и
распадаются с калейдоскопической быстротой в стремлении найти
привлекательный имидж.
В отечественной науке конца XX в. ничуть не меньше, чем в западной,
академический статус становится функцией от образа компетентности.
Деятельность ученых и студентов во все большей степени ориентируется на
создание и презентацию образа, необходимого для успеха в конкурсах на
получение грантов, стипендий для обучения за границей, заказов на
консалтинговые услуги от политиков и бизнесменов. Как следствие, в последние
годы российское научное сообщество активно вовлекается в развитие
соответствующих социальных технологий: исследовательских фондов, грантов,
академических обменов, консультирования.
В российском искусстве последней четверти XX в., помимо непосредственно
заимствованных с Запада поп-арта, архитектурного и литературного
постмодернизма, в моду вошел отечественный аналог поп-арта - соц-арт. Так
же, как поп-арт являет собой симуляцию "новаторского стиля" и "свободы
самовыражения" модернистских течений европейского искусства середины
XIX-начала XX в., соц-арт является симуляцией "роста изобразительного
мастерства" и "свободного владения художественной техникой", которые были
ценностной основой социалистического реализма середины XX в.
Изменения в сфере семьи в России также сопоставимы с тенденциями,
характерными для наиболее развитых стран. В России растет доля новых форм
семьи, в которых симулируется нуклеарная семья с ее репродуктивными,
психорелаксационными функциями, а также функциями легитимации секса и
первичной социализации детей. Так, по официальным данным в 1994 г. 10,4%
всех домохозяйств составляли неполные семьи(1). По другим формам- "пробным",
дислокальным, гомосексуальным семьям - надежных статистических данных нет,
но факт их существования в России несомненен.
О виртуализации семейных институтов свидетельствует и увеличение числа
рождений детей, чьи родители не находятся в браке (табл. 4).
Таблица 4. Родительство вне брака
Год
1970
1980
1990
1995
Доля рождений вне брака, %
10.6
10.8
14.6
21.1
Составлено по: Иванова Е. И., Л. Р. Михеева. Внебрачное материнство в
России // Социологические исследования. 1999. No 6.
-----------
(1) Социальная сфера России. Статистический сборник. М., 1996, с. 29.
[90]
Как и в западных странах, в России родительство вне брака становится
альтернативой родительству в браке в силу того, что институциональное
регулирование сексуального поведения становится виртуальным, а не реальным,
как это было раньше.
Отмеченных симптомов вполне достаточно, чтобы утверждать, что общество
в России изменяется в том же направлении, что и общество в странах Запада.
Видимо, таким же образом изменяются и способы интеграции общества,
разрешения возникающих в нем конфликтов. Дальнейшее, выходящее за пределы
уровня эпохи Модерн развитие традиционных институциональных средств
социального контроля - государственного, партийного, корпоративного
аппаратов, станет не только не эффективным, но и отрицательным для
консолидации и тем более развития общества фактором. Развитие и консолидация
общества будут зависеть теперь от создания привлекательных образов -
экономических, политических, этических и т.д., а также от развития нового
типа инфраструктуры социальных взаимодействий - коммуникационных сетей.
В такой перспективе компьютеризация, развитие сети Internet предстают
не просто как техническая или экономическая, а как первоочередная
социально-политическая задача для российского общества. Можно конечно
бросить все силы на "подъем промышленного производства", "укрепление
вертикали власти" и т.п., но в России, так же как и в других индустриально
развитых странах, процессы виртуализации станут доминирующими. Превращение
системы социальных институтов в своего рода виртуальную реальность - это
вызов существованию реальных империй. Анахронизмом становятся стремление к
реальному контролю над территорией, то есть раздвижению и поддержанию
границ, к экстенсивному развитию реального, то есть ресурсозатратного
производства, к политическому реализму, то есть стремлению сделать опорой
внешнеполитического положения обладание материальными ресурсами и военной
мощью. В нынешней ситуации Россия рискует оказаться отсталым, раздираемым
конфликтами медвежьим углом цивилизации.
Но есть и иная перспектива: виртуализация общества вызывает к жизни
новый тип империализма - виртуальный. Виртуальная империя - принципиально
новая форма политической интеграции и мобилизации экономических ресурсов(1).
Виртуальная империя - это шанс для России адаптироваться к условиям времени,
соединив волю к виртуальности и свою вековую волю к империи. Предпосылки для
подобного развития есть, но виртуализация в России заметно опережает
компьютеризацию.
Низкий уровень развития технической инфраструктуры новой социальной
организации (табл. 5) чем дальше, тем больше препятствует позитивному
использованию тенденций виртуализации.
------------
(1) Подробнее см. стр.84.
[91]
Таблица 5. Показатели компьютеризации
Страна
Количество компьютеров на 1000 чел. (1995)
Доля пользователей сети Internet в населении, % (1999)
США
350
41
Великобритания
200
40
Германия
180
28
Япония
160
16
Россия
20
2
Составлено по: The Economist. 2000. April 29 - May 5; Мир Internet.
1999. No 1.
Приведенные данные отнюдь не являются основанием для тезиса о
необходимости ускоренной компьютеризации. Не следует поддаваться, как это
уже было однажды, обаянию технико-экономического видения общественных
проблем. Социологическое видение позволяет отчетливо понимать, что точно так
же, как не индустриализация модернизирует, но модернизация индустриализирует
общество, не компьютеризация виртуализирует. но виртуализация
компьютеризирует общество.
[92]
Файл в формате WinWord 6.0/95 хранится на сайте:
http://www.chat.ru/~scbooks
Популярность: 32, Last-modified: Thu, 12 Sep 2002 11:44:20 GmT