СОНЕТЫ
1 (XXXIX)
ДАНТЕ ДА МАЙЯНО -- К СТИХОТВОРЦАМ
Не откажи, премудрый, сделай милость,
На этот сон вниманье обрати.
Узнай, что мне красавица приснилась --
4 Та, что у сердца в пребольшой чести.
С густым венком в руках она явилась,
Желая в дар венок преподнести,
И вдруг на мне рубашка очутилась --
8 С ее плеча, я убежден почти.
Тут я пришел в такое состоянье,
Что начал даму страстно обнимать,
11 Ей в удовольствие -- по всем приметам.
Я целовал ее; храню молчанье
О прочем, как поклялся ей. И мать
14 Покойная моя была при этом.
2 (XL)
ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ -- К ДАНТЕ ДА МАЙЯНО
Передо мной достойный ум явив,
Способны вы постичь виденье сами,
Но, как могу, откликнусь на призыв,
4 Изложенный изящными словами.
В подарке знак любви предположив
К прекраснейшей и благородной даме,
Любви, чей не всегда исход счастлив,
8 Надеюсь я -- сойдусь во мненье с вами.
Рубашка дамы означать должна,
Как я считаю, как считаем оба,
11 Что вас в ответ возлюбит и она.
А то, что эта странная особа
С покойницей была, а не одна,
14 Должно бы означать любовь до гроба.
3(XLI)
ДАНТЕ ДА МАЙЯНО -- К ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ
Проверка золота на чистоту --
Для ювелира незамысловата:
Огонь подскажет мастеру, что злато
4 Имеет эту цену или ту.
И я желаю, чтоб начистоту
Сказали все про эту песнь собрата
Вы, кто премудр и судит непредвзято
8 И в ком достоинств славят высоту.
Какую муку самою большою
Из мук любовных можете назвать?
11 (Мудрей не создал песни я, чем эта.)
Не любопытства ради жду ответа:
Себе хотел бы цену я узнать,
14 Уверенный в одном -- что вас не стою.
4(XLII)
ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ -- К ДАНТЕ ДА МАЙЯНО
На вас познаний мантия -- своя,
Мне кажется, и, разобравшись строго,
Вам, друг мой, не нужна моя подмога:
4 Я славлю вас, но я вам не судья.
В сравненье с вашим знаньем бытия,
Поверьте мне, мое -- весьма убого,
Дорога знаний -- не моя дорога,
8 И вы всеведущи, не то что я.
Отвечу, положа на сердце руку
И ложь прогнав любую от себя,
11 Как надлежит в беседе с мудрым мужем.
Не посчитайте домыслом досужим
Такой ответ: кто не любим, любя,
14 Страшнейшую испытывает муку.
5 (XLIII)
Изысканным своим ответом вы,
К тому же, друг мой, веским, подтвердили
Всю справедливость доброй той молвы,
4 Которой люди всюду вас почтили.
Но мне сдается -- ваши таковы
Достоинства, что человек не в силе
Их перечислить до конца, увы,
8 И почестей вы больших заслужили.
Страшней любви неразделенной нет,
По-вашему, но есть другое мненье
11 На этот счет. Поверить мне кому ж?
Коль скоро вас не затруднит ответ,
На ваше уповаю разъясненье,
14 Чтобы узнать, кто прав, о мудрый муж.
6 (XLIV)
ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ -- К ДАНТЕ ДА МАЙЯНО
С кем говорю -- ума не приложу,
И все же я, не мудрствуя лукаво,
Столь редкой мудрость вашу нахожу,
4 Что обойти ее не может слава.
О вас по мыслям вашим я сужу
И потому хвалить имею право,
Но, если б мог я вас назвать, скажу:
8 Хвалить бы вас мне было легче, право.
Узнайте, друг (конечно, вы мне друг),
Тому больнее всех, того жалею,
11 Кто, будучи влюбленным, не любим.
Любовь неразделенная -- недуг,
Грозящий всем дубинкою своею.
14 Ну как, согласны с мнением моим?
7 (XLVI)
ДАНТЕ ДА МАЙЯНО -- К ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ
Амор велит, чтоб верно я любил,
И обречен я этой страшной доле,
И часа нет, когда бы поневоле
4 К нему я сердце сам не обратил.
Овидиево средство я решил
Испробовать, но лгал Овидий, что ли,
Я, не избавясь от любовной боли,
8 Прошу пощады из последних сил.
Впустую все -- искусство, заклинанья,
Отвага, мудрость: от любви вовек
11 Спасения не будет никакого.
Служа Амору, зная лишь страданья,
Ему же угождает человек.
14 О мудрый друг мой, за тобою слово.
8 (XLVII)
ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ -- К ДАНТЕ ДА МАЙЯНО
Ум, знанье, вежество, широкий взгляд,
Искусство, слава, равнодушье к лести,
Отвага, красота и верность чести
4 И деньги -- далеко не полный ряд
Достоинств, что Амора победят
Отрадностью -- в отдельности и вместе:
Одни из них достойны большей чести,
8 Но каждое в победу вносит вклад.
При этом, друг мой, если ты намерен
От добродетелей увидеть прок,
11 Природных иль благоприобретенных,
Не действуй против божества влюбленных:
Какое бы ты средство ни привлек,
14 Ты проиграешь битву, будь уверен.
9 (XLVIII)
К ЛИППО (ПАСКИ ДЕ'БАРДИ)
Надеюсь, Липпо, ты меня прочтешь,
Но, прежде чем начнешь
В меня вникать, узнай -- моим поэтом
Я послан, чтоб тебя почтить приветом
5 И пожелать при этом
Тебе всего, что нужным ты найдешь.
Надеюсь, ты меня не отметешь
И душу призовешь
И разум, чтоб решить, как быть с ответом:
10 Я, что смиреннейшим зовусь сонетом,
Явился за советом
И жду, что ты на помощь мне придешь.
Я эту девушку привел с собою,
Однако, наготы стыдясь своей,
15 Она среди людей
Не хочет, гордая, ходить нагою.
Прошу -- безвестной деве платье сшей,
Не обойди подругу добротою,
Чтобы с любой другою
20 Соперничать возможно было ей.
10 (LI)
Вовек не искупить своей вины
Моим глазам: они столь низко пали,
Что, Гаризендою увлечены,
4 Откуда взор охватывает дали,
Красавицу, которую должны
Они заметить были бы, проспали.
Я ими оскорблен до глубины,
8 И у меня они теперь в опале.
А подвело мои глаза чутье,
Которое настолько притупилось,
11 Что не сказало им, куда глядеть.
И принято решение мое:
Коль скоро не сменю я гнев на милость.
14 Я их убью, чтоб не глупили впредь.
11 (II)
ГВИДО КАВАЛЬКАНТИ -- К ДАНТЕ
Вы видели пределы упованья,
Вам были добродетели ясны,
В Амора тайны вы посвящены,
4 Преодолев владыки испытанья.
Докучные он гонит прочь желанья
И судит нас -- и мы служить должны.
Он, радостно тревожа наши сны,
8 Пленит сердца, не знавшие страданья.
Во сне он ваше сердце уносил:
Казалось, вашу даму смерть призвала,
11 И этим сердцем он ее кормил.
Когда, скорбя, владыка уходил,
Вся сладость снов под утро убывала,
14 Чтоб день виденье ваше победил.
12 (LII)
ДАНТЕ -- К ГВИДО КАВАЛЬКАНТИ
О если б, Гвидо, Лапо, ты и я,
Подвластны скрытому очарованью,
Уплыли в море так, чтоб по желанью
4 Наперекор ветрам неслась ладья,
Чтобы фортуна, ревность затая,
Не помешала светлому свиданью;
И, легкому покорные дыханью
8 Любви, узнали б радость бытия.
И монну Ладжу вместе с монной Ванной
И той, чье "тридцать" тайное число,
11 Любезный маг, склоняясь над волной,
Заставил говорить лишь об одной
Любви, чтоб нас теченье унесло
14 В сиянье дня к земле обетованной.
13 (LIII)
ГВИДО КАВАЛЬКАНТИ -- К ДАНТЕ
О если б я любви достоин был --
Во мне лишь память о любви всевластна --
И дама не была б столь безучастна,
4 Такой корабль мне стал бы, Данте, мил,
А ты, из тех, которых посвятил
Амор, смотри -- жду милость ежечасно,
Но дама в сердце целится бесстрастно,
8 Как ловкий лучник: жду, чтоб он сразил
Меня. Амор натягивает лук
И, торжествуя, радостью сияет:
11 Он сладостную мне готовит месть.
Но слушай удивительную весть --
Стрелой пронзенный дух ему прощает
14 Упадок сил и силу новых мук.
14 (LIX)
Как не почтить виновника разлуки?
Меня от вас, друзья, уводит тот,
Кто в благородный плен людей берет,
4 Из-за красавиц обрекая муке.
Он при своем разящем насмерть луке,--
Взмолитесь, пусть ко мне он снизойдет,
Но только те найдут к нему подход,
8 Кто, воздыхая, простирают руки.
Он в сердце вторгся, где запечатлеть
Намерен благородные черты,
11 И все во мне уже не мне подвластно.
Я слышу голос вкрадчивый: "И ты
У взгляда своего хотел бы впредь
14 Отнять спокойно ту, что столь прекрасна?"
15 (LX)
Прошу тебя, Амор, поговорим,
Дай над печалью одержать победу,
О нашей даме поведем беседу,
4 Довольные вполне один другим.
Увидишь, мы дорогу сократим,
Направя мысль по сладостному следу,
Я мысленно уже обратно еду --
8 К той, чей высокий образ нами чтим.
Так начинай, Амор, нарушь молчанье,
Хотелось бы узнать, чему в пути
11 Я нынче обществом твоим обязан.
Ты пожалел меня? А может, связан
Желаньем тон хороший соблюсти?
14 Я слушаю тебя, я весь вниманье.
16 (LXI)
Задорный лай, охотничье "Ату!",
Бег зайцев, и кричащие зеваки,
И быстрые легавые собаки,
4 И ширь, являя взору красоту,
В сердцах заполнить могут пустоту
Подобьем краткого луча во мраке,
Но мысли о любви, благие знаки,
8 Любую отвергают суету.
Одна, глумясь, корит меня уликой:
"Вот рыцарство поистине в крови!
11 Еще бы -- для такой забавы дикой
С красою расставаться светлоликой!"
И в страхе, что услышит бог любви,
14 Себя досадой мучаю великой.
17 (LXIII)
К МЕУЧЧО ДА СЬЕНА
Смотри, сонет, приветственное слово
К Меуччо обрати, не осрамись,
Придя к нему, и в ноги поклонись,
4 Чтоб не судил он о тебе сурово.
Потом немного отдохни и снова
Приветствовать его не поленись
И -- к делу, но вначале убедись,
8 Что по соседству -- никого другого.
Скажи: "Тебе свидетельствует тот,
Кому ты мил, свое расположенье --
11 Твоей сердечной доброте под стать".
И этих братьев он твоих принять
Изволит пусть в свое распоряженье
14 И держит при себе -- назад не шлет.
18 (LXV)
Любимой очи излучают свет
Живого благородства, и повсюду
Что ни возьми -- при них подобно чуду,
4 Которому других названий нет.
Увижу их -- и трепещу в ответ,
И зарекаюсь: "Больше я не буду
Смотреть на них", но вскоре позабуду
8 И свой сердечный страх, и тот обет.
И вот опять пеняю виноватым
Моим глазам и тороплюсь туда,
11 Где, ослепленный, снова их закрою,
Где боязливо тает без следа
Желание, что служит им вожатым.
14 Амору ли не ведать, что со мною?
19 (LXVI)
На вас, мою благую госпожу,
Ищу усталым духом опереться:
Ему досталось столько натерпеться,
4 Что и в Аморе жалость пробужу.
С тех пор как не себе принадлежу,
Что может духу пленному хотеться?
Знай повторяет он: "Куда мне деться?
8 Амору слова против не скажу".
Я знаю, вам неправота досадна,
Но разве я заслуживаю смерти?
11 Нисколько -- сколько сердце ни вини.
Недолго мне осталось жить, поверьте
И не бегите глаз моих нещадно --
14 Иначе безутешным кончу дни.
20 (LXIX)
На Всех Святых, недавно это было,
Я женщин встретил, и из их числа
Как бы других одна опередила --
4 Та, что с Амором рядом гордо шла.
Казалось, сверхъестественная сила
В ее глазах пресветлый дух зажгла,
И взор мой дерзновенный поразила
8 Небесная печать ее чела.
Она достойных трогала приветом
И добродетель мягкостью своей
11 В сердцах будила,-- как забыть об этом?
Наверно, утешеньем наших дней
С небес она сошла целебным светом.
14 Блаженна та, что ближе прочих к ней!
21 (LXX)
Откуда это вы в такой печали?
Пожалуйста, откройте не тая,--
Боюсь, причиной госпожа моя:
4 Вас огорчила, дамы, не она ли?
Жестоко, чтобы вы не отвечали,
Мольбе страдальца противостоя,
Хоть что-нибудь хочу услышать я,
8 Вы лучше бы так дружно не молчали,--
Тем паче для меня любая весть
Мучительна о беспощадной даме,
11 Что не дала любви ко мне расцвесть.
И силы на исходе, вы и сами
Могли понять, что так оно и есть.
14 Ужель не буду я утешен вами?
22 (LXXI)
Что омрачило, дамы, ваши лица?
Кто эта дама, что без чувств лежит?
Быть может, та, кем сердце дорожит?
4 Прошу, не нужно от меня таиться.
Что с ней случилось? Так преобразиться!
Бела как мел, изнеможденный вид,--
Такая все вокруг не оживит,
8 В других блаженством вряд ли отразится.
"Ты нашу даму не узнал, ну что ж,
И мы ее с трудом узнать сумели.
11 Вглядись в ее глаза и все поймешь.
Они красноречивы -- неужели
Ты выраженья их не узнаешь?
14 Брось плакать! Сколько можно, в самом деле!"
23 (LXXII)
Однажды появляется Тоска:
"Побыть с тобой намеренье имею".
Казалось, Боль и Гнев явились с нею,
4 Что выступала в роли вожака.
"Уйди!" -- прошу, но смотрит свысока
Она гречанкой -- как я, дескать, смею --
И говорит свое, и я немею,
8 Немудрено, и вдруг издалека
Амора в неожиданном уборе
Я вижу -- в черном с головы до пят --
11 И со слезами в непритворном взоре.
Я удивляюсь: "Что за маскарад?"
И он в ответ: "У нас большое горе.
14 Плачь, наша дама умирает, брат".
24 (ХСII)
О Данте, ты с другими не сравним,
Премудростями всеми наделенный,
И ты узнай, что некий друг влюбленный
4 Воспользовался именем твоим,
Той жалуясь, которой не любим,
Клинками беспощадными пронзенный
И в сердце раненный и убежденный,
8 Что с этой раной он неисцелим.
И я надеюсь, отомстишь ты грозно
За сердце ей, куда для прочих вход
11 Заказан, как бы ни молили слезно.
Узнай, кого твое возмездье ждет:
Красавица младая грациозна
14 И божество любви в глазах несет.
25 (ХСIII)
ДАНТЕ -- К НЕИЗВЕСТНОМУ ДРУГУ
Я -- Дант -- тебе, кто на меня сослался,
Отвечу кратко, времени уму
Не дав на размышленья -- потому,
4 Что не хочу, чтоб ты письма заждался.
Но я желал бы, чтобы ты признался,
Где жаловался ты, верней -- кому.
Возможно, исцеленью твоему
8 Поможет то, что за перо я взялся.
Но коль возлюбленная не должна
Носить вуаль, то, жалобам внимая,
11 Не смилуется над тобой она.
Отметил я, твое письмо читая,
Что, всех грехов на свете лишена,
14 Она чиста, как ангел, житель рая.
26 (LXXIII)
ДАНТЕ -- К ФОРЕЗЕ ДОНАТИ
Страдает кашлем бедная жена
Форезе Биччи, и подумать можно,
Что там, где столько хрусталя, она
4 Всю зиму провела неосторожно.
В разгаре август, а она больна,
Простужена и кашляет безбожно...
Укрыться куцым одеялом сложно,
8 И спать в чулках несчастная должна.
Течет из носа, прочие напасти...
И не старуха ведь, но, что ни ночь,
11 В постели мужнее пустует место.
Рыдает мать: "Моя вина отчасти,--
Могла за графа Гвидо выдать дочь,
14 Хоть небогатая была невеста".
27 (LXXIV)
ФОРЕЗЕ -- К ДАНТЕ
Средь ночи кашель на меня нашел,
Укрыться было нечем -- вот причина,
И я не выспался, но все едино
4 Чуть свет уже на промысел пошел.
Понять нетрудно, до чего я зол:
Ведь вместо клада -- что за чертовщина! --
Или хотя бы одного флорина
8 Я Алагьеро средь могил нашел.
Он связан был, и узел был мудреный,
Не знаю -- Соломонов иль другой,
11 И тут я на восток перекрестился.
"Из дружбы к Данте,-- старикан взмолился,--
Освободи от пут!" Но узел оный
14 Не одолел я и побрел домой.
28 (LXXV)
ДАНТЕ -- К ФОРЕЗЕ
Вервь Соломона и тебе грозит --
Ты слишком любишь куропатки грудку
И вырезку баранью, и отмcтит
4 Тебе за мясо шкура не на шутку:
Тебя темница вскоре приютит,
И ты не забывай ни на минутку --
Чем дальше, тем сильнее аппетит
8 И тем трудней отказывать желудку.
В искусстве некоем большой мастак,
Ты можешь, говорят, всегда поправить
11 Благодаря ему свои дела
И не бояться долговых бумаг.
Но дети Станьо, должен я прибавить,
14 Из-за него хлебнули много зла.
29 (LXXVI)
ФОРЕЗЕ -- К ДАНТЕ
В Сан-Галло лучше все верни, что взял,
Чем над чужою бедностью глумиться:
За счет других любитель поживиться,
4 Ты гнев благотворителей снискал.
Последний из последних обирал,
У нас ты деньги клянчишь? Ну и птица!
Без замка Альтрафонте прокормиться
8 Не можешь, а еще других ругал.
Надеешься -- прибавь здоровья, Боже,
И денег им! -- что скоро заберут
11 У дядюшки тебя Франческо с Таной.
Я вижу в Пинти Божий дом. И что же?
Там трое из одной тарелки жрут,
14 И третий -- Данте в одежонке драной.
30 (LXXVII)
ДАНТЕ -- К ФОРЕЗЕ
О Биччи новый, сын -- не знаю чей
(Все ждем, чтоб монна Тесса нам сказала!),
Ты, отправляя в глотку что попало,
4 Небось ограбил множество людей.
За кошельки хватается скорей
Народ, завидев издали нахала,
И говорит: "Теперь пиши пропало!
8 Уродец этот -- жуткий лиходей!"
И тот, который для злодея -- то же,
Что для Христа Иосиф, сна лишен,
11 Боясь, что влипнет сын его пригожий.
Порочны братья, Биччи развращен:
Разбойничая, лезут вон из кожи
14 И жен законных держат не за жен.
31 (LXXVIII)
ФОРЕЗЕ -- К ДАНТЕ
Известно мне, ты -- Алагьеро сын:
Ведь за него ты отомстил исправно,
Когда в беду он угодил недавно,
4 Меняя злополучный аквилин.
Мне кажется, другой бы ни один,
Врага четвертовав, не стал бесславно
С его родней заигрывать, но явно
8 И в этом сам себе ты господин.
Твою мошну и двум ослам, бесспорно,
Не сдвинуть с места, друг тебе лишь тот,
11 Чьи палки пляшут по тебе проворно.
От скольких лиц молва о том идет,
Скажу, но прежде просяные зерна
14 Пришли -- и точный сделаю подсчет.
32 (XXIX)
ГВИДО КАВАЛЬКАНТИ -- К ДАНТЕ
Тебя не раз я в мыслях посещал,
И низость чувств я видел, удивленный.
Мне больно -- где твой разум просвещенный?
4 Иль добродетели ты утерял?
Докучных лиц ты ранее встречал
Презреньем. Обо мне, к Амору склонный,
Сердечно говорил. Твой стих влюбленный
8 Не я ли, принимая, привечал.
Смотрю на жизнь твою -- и вот не смею
Сказать, что речь твоя ласкает слух.
11 Мой взор тебя уже не потревожит.
Прочти сонет, и он тебе поможет,
И пусть расстанется докучный дух
14 С униженной тобой душой твоею.
33 (CXVII)
Путем, которым в сердце красота
Любовью входит -- сладким чувством плена,
Летит Лизетта, возомнив надменно,
4 Что сдался я -- сбылась ее мечта.
И вот уж перед нею башня та,
Где на часах душа стоит бессменно,
И строгий голос слышится мгновенно:
8 "Красавица, а крепость занята.
Ты опоздала, в ней царит другая,
Она пришла без скипетра сюда,
11 Но щедр Амор, влюбленным помогая".
И бедная Лизетта, убегая,
Пылает от досады и стыда,
14 Амора и себя в сердцах ругая.
34 (CXVIII)
АЛЬДОБРАНДИНО МЕДЗАБАТИ ИЗ ПАДУИ --
К ДАНТЕ ПО ПОВОДУ ПРЕДЫДУЩЕГО СОНЕТА
Лизетту от позора уберечь
Намерен я и, выхода другого
Не видя, прочь ее от люда злого,
4 На помощь ей придя, спешу увлечь.
Глумленье над красой хочу пресечь,
В котором подвига нет никакого,
И все, что я скажу, звучит не ново --
8 Ведь бог любви внушил мне эту речь.
Владыка -- верный страж сего чертога --
Словам пришельца верить не спешит:
11 Открыта в порт прощения дорога
Не всем, и некий голос молвит строго:
"Покуда властелин не разрешит,
14 Не переступишь крепости порога".
КАНЦОНЫ
35 (L)
Безжалостная память вновь и вновь,
Истерзанное сердце растравляя,
Назад, в былое, обращает взгляд,
И к милой стороне моей любовь
5 И зов покинутого мною края
Могущество Амора подтвердят.
Нет мочи боле,-- я не виноват,
Что продержаться долго не сумею,
Коль помощи от вас не получу,
10 И посему хочу
Я видеть вас защитницей моею,
Пришлите мне привет, который сил
Прибавил бы и сердце укрепил.
Не откажите сердцу, госпожа,
15 Что любит вас и о поддержке просит
В надежде на спасительный привет:
Так, собственною честью дорожа,
Достойный муж слугу в беде не бросит --
Обидчиком слуги и он задет.
20 От жара сердцу избавленья нет,
Тем более что образ ваш, мадонна,
В нем утвердил Амор, и потому
Вы к сердцу моему,
Быть может, отнесетесь благосклонно,
25 Оно заслуживает доброты:
В нем ваши запечатлены черты.
Когда, надежда светлая моя,
Подумать пожелаете вы прежде,
Поторопитесь -- мой недолог век,
30 Собраться с силами не в силах я,
Судите сами, если я к надежде
Последней и единственной прибег.
Все тяготы земные человек
Несет, средь них -- убийственное бремя,
35 И вот на помощь друга он зовет,
И если скажет тот,
Что ни при чем он, значит, дружбы время
Прошло, и жизни нечего жалеть,
Хотя без дружбы горько умереть.
40 Но я люблю вас, мне без вас не жить,
На высший дар надеюсь неизменно,
Который вы могли бы мне принесть:
Ведь жить желаю -- чтобы вам служить,
И лишь о тех вещах прошу смиренно,
45 Что делают прекрасной даме честь.
Пока живу, пока надежда есть,
Горжусь, что вас Амор великой властью
Казнить меня и миловать облек,
И я -- у ваших ног,
50 В надежде верной приобщиться счастью:
Снаружи видно -- только посмотри,--
Как вы доброжелательны внутри.
Итак, от вас привета сердце ждет,
И верит искренно, что он возможен,
55 Что сердце вы мое не прочь спасти.
Но знайте, госпожа моя, что вход
В него стрелою меткой загорожен
И лишь посланники любви войти
Туда способны, нет другим пути,
60 Нет и не может быть, согласно воле
Амора, кем направлена стрела,
И не убавит зла
Своим приходом, не спасет от боли
Привет, когда один придет -- без тех
65 Посланцев, что сулят успех.
Канцона, ты добьешься своего,
Скорее в путь, осталось ждать не много:
Ничуть не больше, чем займет дорога.
36 (LXVII)
Печалит все меня в моей судьбе,--
Настолько велики
Мучения мои, что мной владеет,
Несчастным, жалость к самому себе.
5 Затем что вопреки
Желанию дыхание слабеет
В груди моей, где рана пламенеет,
Увы, по милости прекрасных глаз,
Отмеченных Амором, дабы мой
10 Приблизить смертный час.
О, сколь они приветливо светились,
Когда остановились
На мне, чтоб стать погибели виной,
И молвили: "Наш свет несет покой!
15 Несет покой душе, усладу -- вам",--
Прекрасной дамы взор
Моим глазам не раз внушал, доколе
Не убедился по моим глазам,
Что разум с неких пор
20 Моей не хочет подчиняться воле.
И удалился этот взор, и боле
Его -- всепобеждающего -- я
Не видел. Утешенья лишена,
Скорбит душа моя,
25 Взирать на то не в силах терпеливо,
Что сердце еле живо,
Которому она была верна,
И в дальний путь сбирается она.
Она покинуть эту жизнь спешит
30 И плачет под конец,
Амором, безутешная, гонима.
И до того влюбленная скорбит,
Что сам ее творец
Внимать не может ей невозмутимо.
35 И в сердце, там, где еле уловимо
Жизнь теплится, пока душа при нем,--
Ее последний на земле приют,
Где ропщет поделом
На божество любви она, рыдая
40 И духов покидая,
Что с ней разлуки не перенесут
И потому все время слезы льют.
Владычицею памяти моей,
Куда ее возвел
45 Амор, доныне дама остается.
Мои страданья безразличны ей,
И ярче ореол
Красы ее, и, кажется, смеется
Она над той, что с сердцем расстается,
50 И, взор подняв убийственный, велит:
"Ступай, несчастная, ступай, не жди!"
Так дама говорит,--
Как раньше, преграждая путь надежде,
Но меньше боль, чем прежде:
55 И чувства притупилися в груди,
Да и конец мученьям -- впереди.
В тот день, как дама сердца моего
В земную жизнь вошла
(Так памяти поблекшие скрижали
60 Гласят), мое младенца существо
Такая потрясла
Страсть новая, что страхи обуяли
Меня, и силы тотчас отказали,
И я упал, затем что некий свет
65 Ворвался в сердце и остался в нем.
И если в книге нет
Ошибки, вышний дух пришел в смущенье,
И смерти ощущенье
Возникло в нем, чтоб сожалел потом
70 Об этом тот, кто виноват во всем.
Затем она предстала предо мной
Во всей красе своей,
О дамы, благородные созданья,
К которым обращаюсь: разум мой,
75 Залюбовавшись ей,
Предвидел -- родились его страданья --
И понял сразу пагубность желанья,
Затем что знал прекрасной дамы цель,
И молвил духам: "Здесь сейчас должна
80 Не та, кого досель
Я видел, а другая появиться,
Которая стремится
Над всеми нами властвовать одна,
И грозной будет госпожой она.
85 Вам посвятил я исповедь мою,
Младые дамы, чьи глаза прекрасны.
Вам, для кого любовь -- блаженный свет.
Надеюсь, вы согласны
Принять слова, что вам препоручаю.
90 Я смерть мою прощаю
Той, что любима мною столько лет,
В ком состраданья не было и нет.
37(LXVIII)
Любовь ведет к погибели меня,
Отраде сердца моего в угоду,
С тех пор как свет желанный отняла.
И ждать последнего недолго дня,
5 Почти звезды не видя, чью природу
Не мог помыслить я причиной зла.
Что делать! Рана знать себя дала,
И я уже таить ее не в силах,
Она все больше жжет,
10 И прошлое не в счет --
Былая беззаботность не вернется,
Вздыхаю горько, жизнь к концу идет,
Смерть не упустит лакомой добычи:
Я умираю из-за Беатриче.
15 То сладостное имя -- боль моя:
Едва его начертанным представлю,
Во мне печаль, ожив, заговорит
С такой неотвратимостью, что я
Любого ужас испытать заставлю,
20 Глазам являя изможденный вид.
И, с ног малейшим дуновеньем сбит,
Бесчувственным паду на землю трупом,
И отлетит тоска,
Живущая, пока
25 Душа полет на небо не направит,
Где боль, душе по-прежнему близка,
Пребудет вместе с нею, вспоминая
Прекрасный лик, который краше рая.
Душа не просит ничего взамен,
30 Иного наслажденья не приемлет
И не страшится мук, себе верна.
Она, когда меня коснется тлен,
Предстанет перед Тем, Кто все объемлет,
И если Им не будет прощена
35 За прегрешенья, прочь уйдет она,
Терпя по праву,-- даром ли что страха
Поистине чужда?
И вновь она тогда
Виновницу воспомнит смертной муки,--
40 И боль пройдет, исчезнет без следа:
Амор сумеет возместить потерю,
Мне легче оттого, что в это верю.
О Смерть, наперсница прекрасной дамы,
Хочу, чтоб госпожу мою в упор
45 Ты под конец спросила,
Спеша ко мне, зачем желанный взор
Скрывает от меня, зачем сурова,
И, если он сияет для другого,
Открыто дай понять, что я обманут:
50 Мои страданья большими не станут.
38 (XC)
О бог любви, в тебе -- небесный свет
Сродни лучам светила,
И благодать твою душа вместила
Лишь та, где благородство -- чувств оплот.
5 Взойдет светило -- тьмы простыл и след;
Так сердце, что уныло,
Твоя, сеньор, преображает сила,
И гнев недолго на тебя живет,
Ведь на земле благое все берет,
10 О божество любви, в тебе начало.
Когда б тебя не стало,
Благих бы помыслов не знали мы:
Нельзя, картину разлучив со светом,
Среди кромешной тьмы
15 Искусством восхищаться или цветом.
Тобою сердце ранено мое,
Как звезды -- солнцем ясным;
Еще ты не был божеством всевластным,
Когда уже была твоей рабой
20 Душа моя: ты истомил ее
Одним желаньем страстным --
Желаньем любоваться всем прекрасным
И восторгаться высшей красотой.
И я, любуясь дамою одной,
25 Невиданною красотой пленился,
И пламень отразился,
Как в зеркале воды, в душе моей:
Она пришла в твоих лучах небесных,
И свет твоих лучей
30 Увидел я в ее очах прелестных.
Она прекрасна так, и так мила,
И столь любима мною,
Что и не мыслю я ее иною,
И в памяти -- такой живет она;
35 Но вряд ли сила разума могла
Ее сама собою
Создать, да и запечатлеть такою
Без твоего участия, одна.
Ее краса тобою рождена,
40 Чему само достойное творенье --
Живое подтвержденье;
Вот так же пламени небесный знак --
Светило сил огню не прибавляет,
Но светит ярко так,
45 Что мнится -- ярче и огонь пылает.
Прошу, о благородный властелин,
Творец всего благого
На свете, чье величие -- основа
Всех добродетелей, о, погляди,
50 Как истомился я, и, господин,
В мою защиту слово
Возвысь пред той, что пламень твой сурово
Зажгла в моей страдальческой груди;
В моей любви ее ты убеди,
55 Скажи -- почаще пусть меня тревожит,
Не мучайся, что может
Стать роковою чувства новизна,
Не беспокойся: просто не успела
Еще понять она,
60 Что мой покой -- в ее очах всецело.
Поможешь мне -- хвала тебе и честь,
А мне -- благодеянье,
Ведь не под силу это испытанье --
Бороться одному за жизнь свою;
65 К тому же понимаю, кто я есть,
И тщетны все старанья
Избегнуть ждущего меня закланья --
И первенство достойной отдаю.
И так устрой ты, чтобы власть твою
70 Достойная всех благ одновременно
Сумела непременно
Прекраснейшая дама ощутить,
Которая на свет явилась в пору,
Затем чтобы царить
75 В сознанье тех, чьему предстанет взору.
39 (XCI)
Могущество Амора таково,
Что с мукою моею
Недолго выдержу я, убежден;
К тому же сил все больше у него,
5 Тогда как я слабею
И стойкости былой, увы, лишен.
Не требую, чтоб сделал больше он,
Чем просит у него мое желанье:
Ведь не было бы этого признанья,
10 Когда бы я хотя бы прежним был.
Одним я спасеньем огорчен --
Что сила боль оставит без вниманья;
Но если порождают состраданье
Благие просьбы, жажду, чтобы сил
15 Придало мне сияние очей
Прекрасное возлюбленной моей.
Влюбленному лучи любимых глаз
Даруют сладость взгляду
И горестям моим предел кладут:
20 Дорогой этою не в первый раз
Несут они усладу
И знают, где Амор обрел приют,--
Меня глаза мои же выдают.
Бываю счастлив, взор ее встречая,
25 Но нет, любви моей не замечая,
Его скрывает от меня она,
Тогда как в мыслях, что в любви берут
Начало, ей одной служу всегда я,
Иного блага для себя не зная,--
30 Настолько преданность моя сильна,
Бежать ее? Но в том-то и беда,
Что сразу же я умер бы тогда.
Воистину владеющая мной
Любовь невероятно
35 Сильна и чувствам не чета иным,
Нет в мире ничего любви такой
Сильней, когда приятно
И жить и умереть, служа другим.
И я служить стремленьем одержим
40 Давным-давно, с тех пор как ощущенье
Великой жажды знаю -- порожденья
Красот, соединившихся в одну.
Да, я слуга, и пусть я нелюбим,
Я счастлив: людям свойственно уменье
45 Служить, не спрашивая дозволенья.
Не ставя строгость младости в вину,
Надеюсь, доживу -- настанет срок,
И сделается суд ее не строг.
Когда, великой жаждой побежден,
50 Желаю я на славу
Служить любимой и к тому стремлюсь,
Сдается мне, что я вознагражден,
И, значит, не по праву
Обыкновенным я слугой зовусь.
55 Себе на благо красоте дивлюсь,
Служа красе -- моих очей отраде,
Но все ж при более глубоком взгляде
Слуга -- названье мне, ведь я служу
И потому слугою остаюсь,
60 Пускай не собственной корысти ради:
Служу, не помышляя о награде,--
Ведь я самою службой дорожу,
Любимой весь принадлежа как есть:
Амор мне оказал такую честь.
65 Когда б не бог любви, не мог бы стать
Я вещью, посвященной
Той, кто ко мне упорно холодна,
Подобно даме, что не хочет знать
Души, в нее влюбленной,
70 Души, которой так она нужна.
Я нахожу, что каждый раз она
Прекраснее, чем прежде, несравненно,
И власть Амора крепнет неизменно
С открытием достоинств новых в ней.
75 И вечно доля у меня одна,
И мучаюсь и нощно я и денно,
И полон сладких дум одновременно,
Когда нельзя мне любоваться ей --
С тех пор, как видел я мою любовь,
80 И до поры, когда увижу вновь.
Коль скоро ты, канцона, мне сродни,
Я, за тебя спокойный,
Прошу тебя, уверен наперед,
Что не рассердишься,-- не премини
85 Ступить на путь достойный,
Что, сладостную столь, тебя зовет.
Когда же рыцарь некий привлечет
Внимание твое, имей терпенье
О тех, с кем дружит он, составить мненье,--
90 И ты тогда, каков он сам, поймешь.
Плохих в друзья хороший не берет,
Но кто попал в дурное окруженье,
Не изменить не может поведенье,
Насколько б ни был прежде он хорош.
95 С людьми дурными дела не имей:
Разумней избегать таких людей.
Трех -- злобных наименее -- сначала,
Канцона, флорентийцев навести:
Двоих приветствуй, третьего спасти,
100 Избавить поспеши от злобной секты.
Скажи ему о том, что не пристало
Спор добрым людям меж собой вести,
И что добру со злом не по пути,
И что, коль скоро добрый человек ты,--
105 Со злом боясь вступить в борьбу, стыдись:
Чтоб обрести одно, с другим борись.
БАЛЛАТЫ И СТАНЦЫ
40 (LVI)
Как вспомню тот веночек,
Вздыхаю без конца --
И все цветы по нраву.
Я видел тот венок на вас
5 И прелести цветов дивился,
Я видел, помню, как сейчас,--
Над ним любовный ангел вился,
И пел он, что явился
Склонять к любви сердца
10 И звать в ее державу.
Когда Флоретты рядом нет,
Я верю -- лучше всех признаний
Напомнить ей надеть предмет
Моих сердечных воздыханий,
15 Притом что нет желанней
Любовного венца,
Сплетенного на славу.
В баллате я почтил цветы,
Сплетая с юным словом слово,
20 И, если я для красоты
Ей платье дал с плеча чужого,
Не вижу в том худого --
И для ее певца
Привета жду по праву.
41 (LVIII)
О Виолетта, ты моим глазам
Предстала, осененная Амором!
Прошу, над сердцем смилуйся, в котором --
Боль жгучая с надеждой пополам.
5 Ты, Виолетта, статью неземною
Вселила пламя в раненую грудь,
Все обожгла внутри,
Чтобы надежду в будущем вдохнуть,
Согреть улыбкой,-- сжалься надо мною,
10 Мне легче, посмотри.
Хоть изредка улыбку мне дари,
Не забывай, сколь многие страдали,
Что на любовь ответить опоздали,--
И сами обрекли себя слезам.
42 (LXXXVII)
"Красавица младая, появилась
Здесь для того я, чтобы мог любой
Нездешней насладиться красотой.
Я -- дочь небес, и я оттуда вновь
5 Пролью на мир блаженное сиянье.
Кому при встрече не внушу любовь,
Тому не суждено любви познанье.
На то Природы было пожеланье,
Чтобы меня Амор, вожатый мой,
10 Привел во всей красе в предел земной.
Играет звездный благодатный свет
В моих очах; моя краса -- чудесна,
И чуда в этом никакого нет,
Затем что красота моя небесна.
15 И только тот найдет, что я прелестна,
Чьей овладеет бог любви душой,
Пленив ее красавицей другой".
Такие в ангельских чертах слова
Начертаны решительно и ясно.
20 Я любовался девой, жив едва,
И убоялся смерти не напрасно,
Владыкой ранен, что единовластно
Царит в очах красавицы младой.
С тех пор и плачу, потеряв покой.
43 (LXXX)
Познавшие Амора, к вам одним
С баллатой обращаюсь безотрадной,
Где речь идет о даме беспощадной,
Сумевшей сердцем завладеть моим.
5 Внушая страх, она глядит надменно,
Собою любоваться не дает:
Жестокие обводы неизменно
У глаз лежат, зато в глазах несет
Красавица желанный образ тот,
10 Что из души высокой исторгает
О милости призыв и заставляет
Сердца вздыхать при каждой встрече с ним.
Она безмолвствует, но слышу: "Горе
Взглянувшему в глаза мои хоть раз!
15 Амора образ я несу во взоре,
И стрел его -- неистощим запас".
И прячет взор она от наших глаз,
Уподобляясь некой мудрой даме,
Что на себя влюбленными очами
20 Глядит, довольна обликом своим.
Не думаю, что состраданья ради
От правила отступит своего
Красавица надменная, во взгляде
Несущая любови божество.
25 Но ей не спрятать от меня его,--
Блаженное познаю состоянье:
Столь сильно любоваться ей желанье,
Что страшный гнев ее преодолим.
44 (LXXXVIII)
Ты, зная, что прекрасна и юна
И что орудием Амора стала,
В гордыню и жестокосердье впала.
Со мной жестока и высокомерна,
5 Ты вынуждаешь все на свете клясть:
Решила испытать, насколько верно,
Что власть любви -- убийственная власть.
Как это просто -- в плен к тебе попасть!
О если бы ты на себе сначала
10 Могущество Амора испытала!
45 (XLIX)
Амор замолвить слово
За сердце может, что у вас в плену,
И чуткую струну
В душе далекой тронет Состраданье.
5 Отрадно ждать, что снова
Увижу вас -- и радостно вдохну,
Чуть прах дорожный с платья отряхну:
Разлуку сокращает ожиданье.
Надеюсь, кратким будет испытанье,
10 Желанный близок час,
Недаром вижу вас
В мечтах, и не помеха расстоянье:
Будь я на месте или на ходу,
Мольбою госпожу мою найду.
46 (LVII)
Владыка, что из самой глубины
Прекрасных ваших глаз на мир взирает,
Надежду мне внушает,
Что с милосердьем будете дружны.
5 Места, где он, всесильный, пребывает,
Прекрасными местами быть должны,
И к ним устремлены
Все добродетели, как подобает.
Вот почему меня не покидает
10 Надежда, что не умерла едва
И все-таки жива:
Придав надежде сил,
Чтоб ей никто пути не заступил,
Ей о себе Амор напоминает
15 И о цветке, что душу поразил
И красотой пленил,
Когда ко мне, мадонна,
Вы обратили очи благосклонно.
Стихотворения, написанные в изгнании
СОНЕТЫ
47 (LXXXIV)
Звучат по свету ваши голоса,
Стихи мои, с тех пор как я о даме
Стал, заблуждаясь, петь, начав словами:
4 "Вы, движущие третьи небеса".
Преодолев пустыни и леса,
Идите к ней, скажите со слезами
Известной вам: "Мы ваши, мы лишь с вами,
8 Иных не узрит госпожи краса".
С ней не останьтесь, там Амора нет.
Идите дальше в скорбном одеянье,
11 Как ваши сестры -- после стольких лет.
Достойной дамы вы найдите след.
Скажите ей в смущенном покаянье:
14 "Мы служим вам, у сих склоняясь мет".
48 (LXXXV)
О сладостный сонет, ты речь ведешь
О той, с которой честь для каждой знаться,
Ты встретил или встретишь, может статься,
4 Того, кого ты братом назовешь.
В его сужденьях -- правды ни на грош
О божестве, зовущем жен влюбляться,
И мой тебе совет: не слушай братца,
8 Все сказки, все заведомая ложь.
Однако при условии, что словом
Он к госпоже твоей тебя направит,
11 Ты ей скажи как можно горячей:
"Пусть мой приход сомнений не оставит
О человеке, повторять готовом
14 Все время: "Где, где свет моих очей?"
49 (LXXXVI)
Две госпожи, в душе моей представ,
Беседу о любви ведут согласно:
Одна -- мудра, отважна, беспристрастна
4 И обходительный имеет нрав;
Другая, мягкой красотою взяв,--
Изысканна и тем вдвойне прекрасна.
И надо мною та и эта властна,
8 Ведь бог любви -- ревнитель равных прав.
И Красота полна недоуменья,
И Добродетель, что не изберу
11 Одну из двух предметом поклоненья.
Но для Амора обе ко двору:
Как не любить красу -- для наслажденья
14 И добродетель -- чтоб служить добру?
50 (LXXXIX)
Кому еще в ее глаза смотреть
Достанет после этого отваги?
По их вине о смерти как о благе
4 Мечтаю: невозможно боль терпеть.
Пусть для других примером стану впредь,
Предупрежденьем о безумном шаге,
Чтоб новому не вздумалось бедняге
8 Черты прекрасной девы лицезреть.
До срока умереть судьба судила
Мне для того, чтобы любой извлек
11 Из ранней гибели моей урок.
Я поспешил, увы,-- я жить бы мог,
И мне бы мысль о гибели не льстила,
14 Как жемчугу -- желанный луч светила.
51 (ХСIХ)
Мессер Брунетто, отнеситесь чутко
К малютке сей, в ее устроив честь
Не пир, но праздник,-- ведь не просит есть,
4 А требует прочтения малютка.
Запомните: ее понять -- не шутка,
Не вдруг найдете вы -- в ней что-то есть:
Спокойно надобно ее прочесть,
8 Да и не раз, чтоб смысл достиг рассудка.
А не достигнет -- там у вас полно
Таких, как брат Альберто: разберется
11 Любой во всем, что в руки ни возьмет.
Когда же вы и с ними заодно
Не преуспеете, позвать придется
14 Мессера Джано -- он не подведет.
52 (LXII)
Все больше донимает батогами
Вас бог любви? За непокорность месть!
Еще послушней будьте, чем вы есть,--
4 Вот мой совет, а там решайте сами.
Придет пора -- он вспомнит о бальзаме,
Не даст мученьям душу вам разъесть:
Весомее раз в пять, когда не в шесть,
8 Добро любви, чем зло. И к вашей даме
Направьте ваше сердце напрямик
Через его владенья, если верно
11 Я в смысл посланья вашего проник.
Держитесь этого пути примерно,
Ведь бог любви вознаграждать привык
14 Лишь тех, кто служит преданно и верно.
53 (XCIV)
ЧИНО ДА ПИСТОЙЯ -- К ДАНТЕ
О новой даме речь ведет опять
Амор и на посулы не скупится,
Клянясь, что стоит ею мне плениться --
4 И сердце переполнит благодать.
Но слова не умеет он держать,
Когда стрела его к мишени мчится,
И я, увы, не сказочная птица
8 И знаю, мне из пепла не восстать.
Едва поднять решаюсь очи эти --
И ранит сердце новая стрела,
11 В котором старым ранам нет числа.
Что делать, Дант? Не откажи в совете.
Амор зовет, но я боюсь, что зла
14 Не в темном больше, а в зеленом цвете.
54 (XCV)
ДАНТЕ -- К ЧИНО ДА ПИСТОЙЯ
Я видел срубленный под корень ствол,--
Его пригрел родитель Фаэтона,
Свалившегося в реку с небосклона
4 Ломбардскую, и ствол листву обрел,
Но все-таки плодов не произвел,
Отторгнут от живительного лона.
И не могло иначе быть: исконно
8 Природе чужд подобный произвол.
Обманчив дерева наряд зеленый,--
О девушке суди не по глазам,
11 А в сердце глянь поглубже -- пусто там.
Нет, лучше юных опасаться дам,
За нею не гонись, неугомонный,
14 Зеленым цветом юности прельщенный.
55 (XCVI)
Затем что здесь никто достойных слов
О нашем не оценит господине,
Увы, благие мысли на чужбине
4 Кому поверю, кроме этих строф?
И я молчанье долгое готов
Единственно по той прервать причине,
Что в злой глуши, где пребываю ныне,
8 Добру никто не предоставит кров.
Ни дамы здесь, отмеченной Амором,
Ни мужа, что из-за него хоть раз
11 Вздыхал бы: здесь любовь считают вздором.
О Чино, посмотри, с каким укором
Взирает время новое на нас
14 И на добро глядит недобрым взором.
56 (CXI)
Амор давно со мною пребывает,
От девяти он лет во мне царит,
И знаю, как, пришпорив, вновь смирит,
4 Как плакать и смеяться заставляет.
Напрасно разум пленник призывает,--
Так простодушный в колокол звонит,
Когда трепещут молнии, и мнит,
8 Что облаков раздор он усмиряет.
Очерчен круг любви, недвижна мета,
Там воли ограничен кругозор,
11 Туда не долетит стрела совета.
И шпору новую вонзит Амор,
Коль прежнею красою не согрета
14 Твоя душа. Таков твой приговор.
57 (CXII)
Я минерал мечтал найти златой,
Ценимый добродетелью высоко,
Но умираю, мучаясь жестоко,
4 Затем что в сердце шип вонзился злой.
От поисков напрасных сам не свой,
Я, осужденный умереть до срока,
Там пребываю, где по воле рока
8 Останется победа не за мной.
Я многое бы к этому прибавил,
Но я боюсь, маркиз, что вам смешон
11 Моих докучных жалоб будет стон.
К владыке я взываю, чтобы он,
Который мрамор слезы лить заставил,
14 Жестокий камень в злато переплавил.
58 (CXIII)
Достойны вы сокровища любого --
Столь чисто голос ваш всегда звучал,
Но кто в проводники неверность взял,
4 Сокровища не сыщет никакого.
Не зная средства от шипов иного,
Израненный, и я, как все, вздыхал,
И все же есть на свете минерал
8 И чувство давнее, как прежде, ново.
Не ведает слепой, когда закат,
Когда восход: несчастие закрыло
11 Ему глаза, и ни при чем светило.
Меня бы мост сомнений убедило
Одно покинуть -- слез правдивых град:
14 Без них меня слова не убедят.
59 (CXIV)
Я полагал, что мы вполне отдали
Любовной теме дань,-- всему свой срок,--
И новый путь необоримо влек
4 Мою ладью, влекли морские дали.
Но, Чино, мне не раз передавали,
Что ловитесь вы на любой крючок,--
Иначе бы перо для этих строк
8 Усталая рука взяла едва ли.
Когда влюбляются, подобно вам,
Направо и налево то и дело,
11 То бог любви несильно стрелы мечет.
Чтоб ваше сердце вами не вертело,
Займитесь им,-- ведь сладостным стихам
14 Такой пример, как ваш, противоречит.
60 (CXV)
С тех пор, о Данте, как меня изгнали
Из мест родных и, от красы далек,
Какой ни прежде, ни позднее Бог
4 Не создавал, бреду в слезах печали,
Когда, тоскуя, что умру в опале,
Встречал красавиц я, которых мог
Сравнить с любимой, сердце не берег,
8 И всякий раз они его пронзали.
И все равно к безжалостным рукам
Отчаянье, что мною завладело,
11 Меня влечет в объятья, нет сомненья.
Одной, любимой, предан я всецело,
Но в красоте других -- и многих -- дам
14 Приходится искать мне утешенья.
61(CV)
Недолго мне слезами разразиться
Теперь, когда на сердце новый гнет,
Но Ты, Который -- совести оплот,
4 Всевышний, не позволь слезам пролиться:
Пускай Твоя суровая десница
Убийцу справедливости найдет,
Пригретого тираном, что дает
8 Отраве по земле распространиться.
И в леденящем страхе новых бед
Роптать и то не смеет люд смиренный,
11 Но Ты, любви огонь, небесный свет,
Вели восстать безвинно убиенной,
Подъемли Правду, без которой нет
14 И быть не может мира во Вселенной.
КАНЦОНЫ
62 (CIV)
Три дамы к сердцу подступили вместе,
Расположась кругом,
Затем что в нем самом
Любви угодно было воцариться.
5 В них столько красоты и столько чести,
Что бог любви при всем
Могуществе своем
Не сразу к ним решает обратиться.
Усталые, страдальческие лица
10 Изгнанниц трех несчастных выдают,
Которых там и тут
Отвергли, а послушать их,-- давно ли,
Достойны лучшей доли,
Красавицы повсюду были чтимы,
15 Не то что ныне. И, не пряча боли,
Теперь людьми гонимы,
Как будто к другу в дом они пришли:
Кого искали -- наконец нашли.
К руке склонилась с видом чахлой розы
20 Та, что любовь корит
За тысячи обид,
И обнаженная рука -- колонна
Страданья, по которой льются слезы,
Другою -- лик сокрыт,
25 Что слез дождем омыт.
Боса, но сколько гордости врожденной!
И сквозь худой покров Амор смущенно
Увидел то, о чем не говорят,
И, жалостью объят,
30 Спросил с участьем, кто она такая.
"Почти во всем чужая,--
Она Амору молвила в унынье.--
На родственную чуткость уповая,
Сюда пришли мы ныне,
35 Ведь мне сестрою -- матушка твоя.
Я Справедливость. Справедливость я".
Печалью красноречия живого
Бесхитростный рассказ
Внимавшего потряс,
40 И он спросил о тех, что были с нею.
У бедной слезы покатились снова
Из воспаленных глаз.
"Ты хочешь лишний раз
Увидеть, что сдержаться не умею? --
45 И скорбно продолжала эпопею: --
Тебе известно, что сначала Нил
Ключом прозрачным был,
И там, где зелень уступила зною,
Над девственной волною
50 Я родила ту, что со мною рядом
Пшеничной утирается косою.
И дочь припала взглядом
К воде и -- красоте своей в ответ --
Ту, что поодаль, родила на свет".
55 Амор дослушал не теряя нити,
Рассказом потрясен,
И вот сквозь слезы он
Любезно дам приветствовал впервые,
И стрел своих коснулся: "Посмотрите,
60 Бездействием урон
Оружью нанесен,
Сверкавшему во времена былые.
Умеренность, и Щедрость, и другие
Родные наши нищими бредут,--
65 Как не заплакать тут?
Пусть правды от себя никто не прячет,
И если смертный плачет,
Так повернулись для него светила.
А нам дано бессмертие, и, значит,
70 Как жизнь бы нас ни била,
Мы выстоим, и вновь родится тот,
Кто этим стрелам блеск былой вернет".
И я, внимая слову утешенья,
Хоть не ко мне оно,
75 А к трем обращено
Изгнанницам, горжусь моим изгнаньем.
Пусть белыми по воле Провиденья
Цветам не суждено
Пребыть, но все равно,
80 Кто пал с достойными, того признаньем
Не обойдут. И если б расстояньем
Я не был от красавицы моей
Отторгнут и о ней
Не тосковал, душе бы легче было.
85 Но огненная сила
Сломила плоть -- недаром Смерть на страже
Была, недаром к сердцу подступила.
Будь я виновен даже,
Недолго прожила моя вина,
90 Раскаяньем давно погребена.
Да не притронется ничья рука,
Моя канцона, к твоему наряду:
Пускай доступным взгляду
Любуются и в сладостную суть
95 Не тщатся заглянуть.
Но если на пути твоем случится
Друг добродетели, любезна будь
И, прежде чем открыться,
Вся просветлей,-- цветка цветущий вид
100 Желанье в пылком сердце породит.
Канцона, птицей белой мчись на лов,
Канцона, черными лети борзыми,
Что путь под отчий кров
Отрезали, лишив меня покоя.
105 Ни от кого скрывать не вздумай, кто я;
Разумные уметь прощать должны:
Прощенье -- наилучший лавр войны.
63 (LXXXIII)
Когда меня Амор обрек печали,
Придав опале,
Едва ли был я в этом виноват:
Нет,-- жалостью объят,
5 Моленьям сердца страстным
Он моего внимать не мог, и вот,
Забытый им, пою, как в грех мы впали,
Не устояли,
И стали все дурное невпопад
10 Обозначать подряд
Мы именем прекрасным.
О грациозность! В ком она живет,
Заслуживает тот
Порфиры: свойство это
15 Есть верная примета
Того, что добродетель в нем царит,
И защищать ее, любви лишенный,
Решил я, убежденный --
Ко мне владыка возблаговолит.
20 Одни спустить готовы все именье:
Причина рвенья --
Стремленье, умерев, найти приют
Там, где лишь добрых чтут,
Которых невозможно
25 Из мудрой памяти людей изгнать.
Но показную щедрость ждет забвенье,
Ведь береженье --
Уменье мудрых; им же воздадут
За их превратный суд
30 И суд людей, что ложно
Их, мотов, щедрыми хотят считать.
В распутстве пребывать --
Ужели этим кто-нибудь прославится?
Или стремленьем нравиться
35 Глупцу, пуская пыль в глаза ему?
Судить по платью мудрый муж не будет,
Ведь он о людях судит
По благородству сердца и уму.
Другим -- при их желанье отличиться --
40 Иное мнится:
Добиться славы остряка не грех
У тех, кто, слыша смех,
Догадки втуне строит,
Над чем смеются,-- слеп умом не зря.
45 И речь замысловато их струится,
И взор искрится,
И лица радостны -- у них успех.
И влюблены не в тех,
В кого влюбиться стоит,
50 Они, фривольно каждый раз остря
И жаждой не горя
Служить, как рыцарю пристало, даме,
Но алчными ворами
Утехи грубые стремясь урвать;
55 Не то чтоб дам померкло благородство,
Нет, это все от скотства:
Мужланов только со скотом равнять.
Влиянье горних сфер на нас, бесспорно,
Неблаготворно:
60 Упорно грациозность от людей
Таит, но, предан ей,
Я, даму всей душою
Чтя грациозную, не отступлюсь.
Молчать о грациозности позорно,
65 Да и зазорно
Покорно в стан идти ее врагов,
И с помощью стихов
Я истину открою
О ней, не зная -- многого ль добьюсь.
70 Я Богом поклянусь
Любви могущественным, утверждая,
Что, дел не совершая
Благих, добиться славы мудрено.
И если всяк со мною согласится --
75 Одно добро свершится,
А вслед за ним, глядишь, еще одно.
Не все заменит грациозность, ясно,
Ведь не напрасно --
Не властна там и там отчуждена,
80 Где не она нужна,--
В тех, кто, души радетель,
И мудр, и благонравие блюдет.
Нет, грациозность в рыцаре прекрасна,
Где сопричастна,
85 Согласна прочим свойствам. Не должна
Быть всем к лицу она,
Не то что добродетель,
Которая всех красит, всем идет.
Веселый мысли ход
90 И с ним любовь и славные деянья --
Вот это сочетанье
И делает изящными людей;
Тепло и свет вот так соединило
В себе светило
95 И совершенство красоты своей.
С великою планетой сходна тою,
Что над землею
Дневною путь от сна до сна вершит,
Материю живит,
100 Что счастлива, вбирая
В себя посильно жизнь и благодать,
Изящество презрительно порою --
Перед толпою
С людскою внешностью: ведь внешний вид --
105 Листва, где плод сокрыт,
Листве не отвечая.
Нет, грациозность, небесам под стать,
Стремится даровать
Сердцам достойным жизнь, ее дарует
110 И в людях торжествует,
Отмеченная вечной новизной.
Лжерыцари, что злобны и спесивы,
До одного враги вы
Той, кто сравнится с главною звездой!
115 Кто сам берет и о других радеет,
Не оскудеет:
Светлеет солнце, свет звезде даря
И у нее беря,
И -- о другом в заботе --
120 Доволен всяк. Вот рыцаря закон:
Словам внимая, он собой владеет,
Но, как умеет,
Просеет их, свои слова творя,
Изящные, не зря;
125 У мудрых он в почете,
За легкость милую вознагражден,
И равнодушен он
К невеждам и невежам, и гордыне
Ни по какой причине
130 Не предается, но случись ему
Решимость проявить -- ее проявит,
И всяк его прославит.
Среди живых примеров нет тому!
64(CVI)
Стремление к тому, что с правдой дружит,
Внушает мука сердцу моему,
И, дамы, потому,
Бичуя всех почти без исключенья,
5 Скажу -- и вы грешны:
Высокой цели красота не служит,--
Ничто для вас Амора повеленья,
И ваши побужденья
Суть низменны наперекор ему.
10 Запомнить вы должны,
Особенно когда вы влюблены,
Что в мире силу нашу
Дано и прелесть вашу
Единственно любви соединить,
15 И, чем в пороке жить,
Уж лучше красоту скрывать умело,
Что назначенью своему чужда.
Но стоит ли труда
Судить о том, когда
20 Нет женщины, чтоб, рассуждая зрело,
От красоты отречься захотела.
Счел добродетель для себя излишней
Однажды человек и стал скотом.
Как странно, чтоб рабом
25 Владыка стал по собственной охоте
Иль был бы смертный рад
Почить! О Добродетели Всевышний
Радеет, и благодаря заботе
Его в таком почете
30 У божества любви она, при ком
Извечно состоят
Лишь избранные. Из прекрасных врат
Блаженная выходит,
И даму вновь находит
35 Свою, и служит ей, и в ней живет,
И все, что обретет
В пути, украсит бережной рукою,
Умножит, смерти не боясь, она.
Ты небом рождена,
40 И смертному одна
Ты власть даруешь над самим собою,
И счастлив обладающий тобою.
Ничтожный раб -- не господина только,
Но раб раба,-- кто ею пренебрег,
45 И никому не впрок
Последствия, которыми опасно
Пренебреженье к ней.
Такой владыка раб убог настолько,
Что светоч разума искать напрасно
50 В его глазах, и ясно --
С безумцем бы любым сравниться мог
Он в слепоте своей.
Но чтобы поняли меня скорей,
Я должен первым делом,
55 И в частностях, и в целом,
Доступнее представить мысль свою --
Ведь слово, сознаю,
Неясное до умственного взора
Доходит редко, и, желая вам
60 Помочь, своим словам
Открытый смысл придам:
В порок впадает человек, коль скоро
Порок не встретил у него отпора.
Дорогою страданий раб-бедняга
65 Покорно за хозяином бредет,
Куда прикажет тот.
За обещающею власть наживой
Так гонится скупец:
Бежит, не находя покоя, скряга,
70 Объятый жадностью нетерпеливой,
Безумец нечестивый,
Кого одно волнует -- цифры, счет.
О жалкий ум -- слепец!
Приходит смерть, и с ней -- всему конец:
75 Какой, мертвец, победой
Похвастаешь, поведай.
"Да никакой",-- ответишь, знаю я.
И колыбель твоя
Будь проклята -- все началось оттуда!
80 Хлеб, съеденный тобою, зря пропал:
Его б я псу отдал!
Одно ты в жизни знал:
В руках и днем и ночью денег груда;
Но и сие недолговечно чудо.
85 К богатству неумеренность приводит
И к разорению ведет равно,
И ей превращено
В рабов немало смертных: этой доли
Непросто избежать.
90 Фортуна, Смерть, что с вами происходит?
Деньгам нетрачеными быть доколе?
Их уничтожьте, что ли,
Но есть ли смысл? Ведь свыше нам дано
Пристрастье. Разум, знать,
95 Во всем повинен, коль себя признать
Он смеет побежденным.
Каким порабощенным
Стал господин, кого рабом раба
Вдруг сделала судьба!
100 Со мною вместе обратите око
Туда, скоты и всякий прочий сброд:
Нагой, среди болот
И по холмам бредет
Народ, что добродетель чтит высоко,
105 А вы спешите влезть в наряд порока.
Пусть добродетель пред скупцом предстанет,
Что мир способна предлагать врагам,
И пусть к своим делам
Она склонит того, кто сторонится
110 Ее и прочь бежит.
Пусть позовет его, потом приманит,--
Ведь он приманкой может соблазниться.
Но тот не шевелится;
Приманку он берет, оставшись сам,
115 И пожалеть спешит
Дарящую, чья доброта сулит
Доходы ей едва ли.
Хочу, чтоб все узнали:
Преображают люди, кто -- кичась,
120 Кто -- скромником держась,
Кто -- по-другому, дар в предмет продажи
И вводят покупателя в расход
Огромный. Что же тот?
Он так скупцов клянет,
125 Что о потере не жалеет даже.
Другого бьет скупец, но и себя же.
Частично, дамы, я раскрыл пороки
Людей пред вами,-- презирайте их;
Немало и других,
130 Упоминать о коих не пристало --
Удерживает стыд.
В одних пороках -- всех других истоки.
Понятье дружбы в мире смутным стало,
А ведь добро одних
135 В добре других людей берет начало,
Добро с добром роднит.
Смотрите, как закончу: та, что мнит
Себя неотразимой,
Пусть не спешит любимой
140 Себя, что б ни внушали ей, считать.
Вот если б злом признать
Красу и счесть любовь неблагородной,
Животной страстью,-- разговор иной.
О, глупость дамы той,
145 Что связи меж красой
Не чувствует и добротой природной
И мнит любовь от разума свободной!
Канцона, невдали отсюда дама
Из наших мест живет,
150 И всяк ее зовет
Прекрасной, мудрой, вежливой,-- не странно:
Бьянка она, Джованна,
Контесса,-- имя, в коем та же суть.
К ней поспеши, другим не доверяя,
155 Скажи, кто ты такая
И для чего тебя я
Направил к ней, и прежде с ней побудь,
А там она тебе укажет путь.
65 (CXVI)
Амор, таить не стану от людей
Моей печальной доли,
Пускай услышат горестную речь.
Исторгни слезы из моих очей
5 Для изъявленья боли,
Внуши слова, какими скорбь облечь.
Меня ты хочешь гибели обречь --
И я об этом вовсе не жалею,
Лишь молвить не умею,
10 Сколь глубоко твой жар в меня проник.
Но если перед тем, как в землю лечь,
Весомые слова найти успею,
Услышан да не буду я моею
Злодейкою, чтобы прекрасный лик
15 Не омрачила жалость ни на миг.
Не допустить ее бессилен я
В мое воображенье,
Куда о милой думам путь открыт.
В терзаньях бедная душа моя
20 Находит вдохновенье,
И образ злой красавицы творит,
И на причину мук своих глядит,
Кляня себя в пылу негодованья
За то, что огнь желанья
25 Зажгла в себе: не мог он вспыхнуть сам.
Какой разумный довод усмирит
Кипенье чувств, какие заклинанья?
Страданья превращаются в стенанья,
И подступают к сомкнутым устам,
30 И по заслугам воздают глазам.
Невольник, образу ни в чем тому
Я не противоречу,
И он, жестокий победитель мой,
Прообразу живому своему
35 Влечет меня навстречу,
Как все, влекомый к схожему с собой.
На солнце снег становится водой,
Я знаю, только я -- как тот несчастный,
Что, не себе подвластный,
40 Идет на смерть, не повернет назад.
И там, на грани бездны гробовой,
Я словно слышу приговор ужасный
И взор вокруг ищу небезучастный,
Но всюду, хоть ни в чем не виноват,
45 Убийственный все тот же вижу взгляд.
Амор, о том, как я, сраженный им,
В бесчувствие впадаю,
Единственный ты можешь рассказать:
Ведь я, что делалось со мной самим,
50 Не помню и не знаю,
Не в силах прерванную нить связать.
Едва в себя я прихожу опять,
Смотрю на рану, что меня сгубила
И ужас мне внушила,--
55 В себе я разуверился давно.
По бледности моей легко понять,
Какая молния меня сразила;
И пусть с улыбкой -- так оно и было! --
Ее в меня метнули, все равно
60 Мне утешение не суждено.
Вот что, Амор, ты натворил в горах,
Над речкой, над которой
Всегда со мной выигрывал ты спор.
Живой и мертвый, я -- в твоих руках,
65 И, вестник смерти скорой,
Сверкает предо мной жестокий взор.
Не вижу никого средь этих гор,
Кого бы участь горькая задела,
И нет любимой дела
70 До мук моих. Добра не будет мне.
А та, которой твой наскучил двор,
Гордыни латы на себя надела
И может грудь стреле подставить смело:
Ведь безопасен сердцу ты вполне,
75 Надежно скрытому от стрел в броне.
Прощаюсь, песня горная, с тобой.
Ты город мой увидишь, может статься,
Где мог бы я остаться,
Не будь Флоренция любви чужда.
80 Войдешь в нее -- скажи: "Создатель мой
Не станет с вами более сражаться.
В цепях не может он до вас добраться.
Уймись жестокость ваша -- и тогда,
Невольник, не вернется он сюда".
СТИХИ О КАМЕННОЙ ДАМЕ
66 (C)
К той ныне точке я пришел вращенья,
Когда, склоняясь, солнце опочило,
Где горизонт рождает Близнецов.
Звезда любви свой свет из отдаленья
5 Не шлет нам; воспаленное светило
Над ней сплетает огненный покров.
Там, где Великой Арки мощной кров,
Где скудную бросают тень планеты,
Луна лучами стужу возбуждает.
10 Любви не покидает
Все ж мысль моя у этой льдистой меты.
И в памяти моей, что тверже камня,
Храню упорно образ Пьетры-камня.
Смешавшись с эфиопскими песками,
15 К нам мчится ветер, воздух омрачая,
Летит над морем, солнцем воспален,
И предводительствует облаками.
Наполнит он, препятствий не встречая,
Все полушарье северных племен
20 И белизною снеговых пелен
Падет на землю, иль дождем досадным
Восплачет воздух в ослабевшем свете.
Оттягивает сети
Наверх Амор; он дышит ветром хладным,
25 Но он со мною -- столь прекрасна дама,
Жестокая владычица и дама.
Полуденные птицы улетели
Из стран Европы, где всегда сияют
Семь льдистых звезд среди ночных небес.
30 И птиц оставшихся не слышны трели,
Лишь крики скорбные не умолкают
До вешних дней и опечален лес.
Природный пыл зверей давно исчез,
И более любви не предаются.
35 От холода оледенели страсти,
А я в Амора власти,
И сладостные мысли остаются
Во мне; пусть времена меняют годы,
Дарует мысли та, чьи юны годы.
40 Побегов свежих миновало время,
Что Овна силою зазеленели.
Поблекли травы и не тешат взор.
Деревья листьев отрясают бремя,
И только лавры, сосны, пихты, ели
45 Привычный сохранили свой убор.
Цветы под инеем на склонах гор
В долинах никнут, холод их терзает.
Окованы бессильные потоки.
Но этот терн жестокий
50 Амор извлечь из сердца не дерзает,
Пока я жив,-- и если б жил я вечно,
В моем останется он сердце вечно.
Ключи дымятся, воду изливая,
Рождает зыбкий пар земли утроба,
55 От бездны пар стремится к вышине.
Река, где плавал я под солнцем мая,
Тверда, как берег, и, доколе злоба
Зимы не минет, будет стыть на дне.
Земля окаменела в долгом сне.
60 Кристаллом стали влажные глубины,
И холод оковал волны движенье,
Но я в моем сраженье
Не отступаю ни на шаг единый
И чувствую в моем мученье сладость,
65 Предпочитая только смерти сладость.
Что ждет меня, канцона, мне поведай,
Когда со всех небес падет весной
Дождем Амор, ведь и теперь средь стужи
Сжимает сердце туже
70 И он во мне -- лишь он владеет мной.
Я должен превратиться в жесткий мрамор,
Коль сердце юной холодно, как мрамор.
67 (CI)
На склоне дня в великом круге тени
Я очутился; побелели холмы,
Поникли и поблекли всюду травы.
Мое желанье не вернуло зелень,
5 Застыло в Пьетре, хладной, словно камень,
Что говорит и чувствует, как дама.
Мне явленная леденеет дама,
Как снег, лежащий под покровом тени.
Весна не приведет в движенье камень,
10 И разве что согреет солнце холмы,
Чтоб белизна преобразилась в зелень
И снова ожили цветы и травы,
В ее венке блестят цветы и травы,
И ни одна с ней не сравнится дама.
15 Вот с золотом кудрей смешалась зелень.
Сам бог любви ее коснулся тени.
Меня пленили небольшие холмы,
Меж них я сжат, как известковый камень.
Пред нею меркнет драгоценный камень,
20 И если ранит -- не излечат травы.
Да, я бежал, минуя долы, холмы,
Чтоб мною не владела эта дама.
От света Пьетры не сокроют тени
Ни гор, ни стен и ни деревьев зелень.
25 Ее одежды -- ярких листьев зелень.
И мог почувствовать бы даже камень
Любовь, что я к ее лелею тени.
О, если б на лугу, где мягки травы,
Предстала мне влюбленной эта дама,
30 О, если б нас, замкнув, сокрыли холмы!
Скорее реки потекут на холмы,
Чем загорится, вспыхнет свежесть, зелень
Ее древес: любви не знает дама.
Мне будет вечно ложем жесткий камень,
35 Мне будут вечно пищей злые травы,
Ее одежд я не покину тени.
Когда сгущают холмы мрак и тени,
Одежды зелень простирая, дама
Сокроет их,-- так камень скроют травы.
68 (CII)
О бог любви, ты видишь, эта дама
Твою отвергла силу в злое время,
А каждая тебе покорна дама.
Но власть свою моя познала дама,
5 В моем лице увидя отблеск света
Твоих глубин; жестокой стала дама.
Людское сердце утеряла дама.
В ней сердце хищника, дыханье хлада.
Средь зимнего мне показалось хлада
10 И в летний жар, что предо мною -- дама.
Не женщина она -- прекрасный камень,
Изваянный рукой умелой камень.
Я верен, постоянен, словно камень.
Прекрасная меня пленила дама.
15 Ты ударял о камень жесткий камень;
Удары я сокрыл,-- безмолвен камень.
Я досаждал тебе давно, но время
На сердце давит тяжелей, чем камень.
И в этом мире неизвестен камень,
20 Пленяющий таким обильем света,
Великой славой солнечного света,
Который победил бы Пьетру-камень,
Чтоб не притягивала в царство хлада,
Туда, где гибну я в объятьях хлада.
25 Владыка, знаешь ли, что силой хлада
Вода в кристальный превратилась камень;
Под ветром северным в сиянье хлада,
Где самый воздух в элементы хлада
Преображен, водою стала дама
30 Кристальною по изволенью хлада.
И от лица ее во власти хлада
Застынет кровь моя в любое время.
Я чувствую, как убывает время
И жизнь стесняется в пределах хлада.
35 От гибельного, рокового света
Померк мой взор, почти лишенный света.
В ней торжество ликующего света,
Но сердце дамы под покровом хлада.
В ее очах безлюбых сила света,
40 Вся прелесть и краса земного света.
Я вижу Пьетру в драгоценном камне,
Я вижу только Пьетру в славе света.
Никто очей пресладостного света
Не затемнит, столь несравненна дама.
45 О, если б снизошла к страданьям дама
Средь темной ночи иль дневного света!
О, пусть укажет для служенья время,--
Лишь для любви пусть длится жизни время.
И пусть Любовь, что предварила время,
50 И чувственное ощущенье света,
И звезд движенье, сократит мне время
Страдания. Проникнуть в сердце время
Настало, чтоб изгнать дыханье хлада.
Покой неведом мне, пусть длится время,
55 Меня уничтожающее время.
Коль будет так, увидит Пьетра-камень,
Как скроет жизнь мою надгробный камень,
Но Страшного суда настанет время,
Восстав, увижу -- есть ли в мире дама
60 Столь беспощадная, как эта дама.
В моем, канцона, скрыта сердце дама.
Пусть для меня она -- застывший камень,
Я пламенем предел наполнил хлада,
Где каждый подчинен законам хлада,
65 И новый облик создаю для света,
Быстротекущее отвергну время.
69 (CIII)
Пусть так моя сурова будет речь,
Как той поступки, что в броню одета.
Не жду ее привета,
Окаменит она, оледенит.
5 Как мантия, спадает яшма с плеч
Мадонны Каменной в сиянье света.
Стрела из арбалета
Нагую грудь ее не поразит.
Ее удары сокрушают щит,
10 И ломки беглецов смятенных латы.
Ее мечи -- крылаты;
Нас настигая, рушат все препоны --
Я от нее не знаю обороны.
Найду ли щит -- расщепит щит она.
15 Повсюду взор ее мой взор встречает;
И как цветок венчает
Свой стебель, так венчает мысль мою.
Как в штиль ладью не возмутит волна,
Так скорбь моя ее не огорчает.
20 Пусть тяжесть удручает
Мне сердце, но слова в себе таю.
Напильнику скорбей я предаю
Всю жизнь, которую незримо точит.
Она мне смерть пророчит.
25 Жестокая, не ведает боязни,
Не назван все же исполнитель казни.
Трепещет сердце -- думаю о ней,
От чуждых взоров скорбь мою скрывая,
Но, в муках пребывая,
30 Не выдам мыслей, что я затаил.
Пусть срок приблизится последних дней,
Пусть бог любви их губит, поражая,
Пусть, раны обнажая,
У чувств он отнял преизбыток сил.
35 Амор заносит меч, им поразил
Он некогда несчастную Дидону,
Ступил, не внемля стону,
На грудь мою; напрасно я взываю
О милости, я милости не чаю.
40 Занес десницу надо мной злодей
И, ослабевшему от пораженья,
На землю без движенья
Поверженному, дерзостно грозит.
Напрасен крик, неслышный для людей.
45 Вот кровь моя, отхлынув от волненья,
Амора вняв веленья,
Стремится к сердцу, и лицо горит,
И вновь бледнеет. Под руку разит,
И слева чувствую живую муку.
50 Коль вновь подымет руку,
Меня постигнет тягостная кара,
И встречу смерть до смертного удара.
Зачем Амор ей сердце не рассек,
Пусть раскроит его и пусть раскроет,
55 Пусть скорбь мою утроит --
Со смертью был бы я тогда в ладу.
И в жар и в хлад мой сокращает век
Убийца и мою могилу роет.
Зачем она не воет,
60 Как я из-за нее в моем аду!
Воскликнул бы тогда: "Я к вам приду,
Чтоб вам помочь!" На кудри золотые,
Амором завитые,
Мне на погибель, наложил бы руку
65 И стал бы мил, мою смиряя муку.
О, если б косы пышные схватив,
Те, что меня измучили, бичуя,
Услышать, скорбь врачуя,
И утренней, и поздней мессы звон!
70 Нет, я не милосерден, не учтив,--
Играть я буду, как медведь, ликуя.
Стократно отомщу я
Амору за бессильный муки стон.
Пусть взор мой будет долго погружен
75 В ее глаза, где искры возникают,
Что сердце мне сжигают.
Тогда, за равнодушие отмщенный,
Я все прощу, любовью примиренный.
Прямым путем иди, канцона, к даме.
80 Таит она, не зная, как я стражду,
Все, что так страстно жажду.
Пронзи ей грудь певучею стрелою --
Всегда прославлен мститель похвалою.
Латинские стихотворения
ЭКЛОГИ
I
[ДЖОВАННИ ДЕЛЬ ВИРДЖИЛИО -- К ДАНТЕ]
Благостный глас Пиэрид, услаждающий пением новым
Тленный мир, вознести его жизненной ветвью стараясь,
Взору людскому открыть троякой участи грани,
Что суждена их душе по заслугам: Орк -- нечестивым,
5 Лета -- парящим к звездам, надфебово царство -- блаженным,
Что ж ты бросаешь, увы, неизменно столь важное черни,
Бледным же нам ты своих совсем не даешь прорицаний?
Право, кифарой скорей расшевелит кривого дельфина
Дав и быстрей разрешит загадки мудреного Сфинкса,
10 Чем невежды постичь глубины Тартара смогут,
Да и Платону едва постижимы вышние сферы,
Хоть обо всем этом здесь безо всякого квакает толку
На перекрестках болтун, что и Флакка со свету сжил бы.
Скажешь: "Не им говорю, а тем, кто искусен в науке!"
15 Да, но ведь светским стихом! Ученым народное чуждо:
Пусть это общий язык, но с тысячью всяких различий.
Кроме того, ни один (а ты ведь шестой в этом строе),
Да и твой вождь в небесах, площадной никогда не писали
Речью; а потому, о поэтов судья беспристрастный,
20 Вот что скажу я тебе, коль меня обуздать не захочешь:
Не расточай, не мечи ты в пыль перед свиньями жемчуг,
Да и Кастальских сестер не стесняй непристойной одеждой,
Но возглашай, я молю, то, что славу твою преумножит,
Во вдохновенных стихах, и тем и другим одаренный.
25 Ведь уже многое ждет в рассказах твоих освещенья:
К звездам каким полетел Юпитеров оруженосец,
Пахарь какие, скажи, цветы и лилии вырвал,
Ланей фригийских воспой, собачьим растерзанных зубом,
Горы Лигурии, флот опиши ты партенопейский.
30 В этих стихах ты бы мог до Гадеса Алкидова выплыть,
Истра вспять потекут струи для знакомства с тобою,
Царству Элиссы былой и Фаросу станешь ты ведом.
Коль тебе слава мила, то ни область в тесных пределах
Не успокоит тебя, ни сужденье льстивое черни.
35 Первым я наслажусь, коль меня сочтешь ты достойным,--
Жрец Аонид и родной, соименный поклонник Марона,--
Пред школярами предстать при всеобщем их ликованье
Вместе с тобой на челе в пенейском венке благовонном,
Точно глашатай верхом, с восторгом славящий громко
40 Въезд триумфальный вождя восхищенным толпам народа.
Вот уже чуткий мой слух потрясают военные клики:
Жаждет чего отец Апеннин? Что Тирренского моря
Волны вздымает Нерей? Что Марс повсюду скрежещет?
Аиру бери, укроти людские безумные страсти!
45 Этого коль не поешь, предоставив другим песнопенья,
Знай, что останется все никем без тебя не воспетым.
Если же подал ты мне надежду со струй Эридана
К нам снизойти и почтить меня письмом дружелюбным,
Коль без досады прочтешь ты сначала бессильные вирши
50 Гуся, какие болтать он певучему лебедю смеет,
Или ответь, иль мои исполни заветы, учитель.
II
[ДАНТЕ -- К ДЖОВАННИ ДЕЛЬ ВИРДЖИЛИО]
В черных на белом листе получили мы буквах посланье,
Из пиэрийской груди обращенное к нам благосклонно.
Мы в этот час пасущихся коз, как бывало, считали,
Сидя под дубом в тени вдвоем с моим Мелибеем.
5 Он в нетерпенье, скорей твое пенье услышать желая:
"Титир, что Мопс? -- спросил.-- Чего он там хочет? Скажи мне!"
Смех одолел меня, Мопс; но он приставал неотступно.
Ради него наконец перестал я смеяться и другу:
"Ты не с ума ли сошел? -- говорю.-- Тебя требуют козы,
10 Ими займись, хоть тебе был обедишко наш не по вкусу.
Пастбищ ведь ты не знаток, которые всеми пестреют
Красками трав и цветов и какие высокой вершиной
Нам затеняет Менал, укрыватель закатного солнца.
Вьется ничтожный кругом, прикрытый ракиты листвою,
15 По берегам ручеек, орошающий их непрерывно
Вечной струею воды, истекающей с горной вершины,
Самостоятельно путь отыскав по спокойному руслу.
Здесь-то, пока в мураве резвятся нежной коровы,
Мопс все деянья людей и богов созерцает с восторгом
20 И на свирели игрой сокровенные он открывает
Радости, так что стада за сладкою следуют песней
И укрощенные львы сбегают с горы на долины,
Воды струятся вспять и волнуется лес на Меналах".
"Титир,-- сказал Мелибей,-- если Мопс в неведомых травах
25 Пеньем чарует, так я с твоей помощью мог бы бродячих
Собственных коз научить его неведомым песням".
Что мне тут было сказать, если он так настаивал страстно?
"Из года в год, Мелибей, к Аонийским вершинам в то время,
Как изучению прав отдаются другие для тяжеб,
30 Мопс уходит, в тени священной рощи бледнея.
Там, вдохновенья водой омытый, насытившись вволю
Звучной струей молока и по самое горло им полный,
Он призывает меня к обращенной в лавр Пенеиде".
"Что же тут делать? -- спросил Мелибей.--
Никогда не украсишь
35 Ты себе лавром чело, пастухом оставаясь навеки?"
"О Мелибей, и почет, да и самое имя поэтов
Ветер унес, и без сна только Мопса оставила Муза".
Так возразил я, но тут досада возвысила голос:
"Блеяньем жалостным все огласятся холмы и поляны,
40 Если в зеленом венке я на лире пеан заиграю!
Да убоюсь я лесов и полей, не знакомых с богами.
Не расчесать ли мне лучше волос в триумфальном уборе
И, коль когда-нибудь я вернусь к родимому Сарну,
Русые некогда скрыть зеленой листвою седины?"
45 Он: "Без сомненья,-- в ответ,-- потому что ты видишь, как быстро,
Титир, время бежит: ведь уже состарились козы,
Маткам которых козлов мы давали с тобой для зачатья".
Я же: "Когда обитателей звезд и круговороты
Тел мировых воспою, как воспел я и дольние царства,
50 Голову пусть мне тогда и плющ и лавр увенчают,
Только бы Мопс допустил!" "Да при чем же тут Мопс?" -- возразил он.
"Разве не видишь, что он возмущен Комедии речью,
Иль потому, что ее опошлили женские губки,
Иль потому, что принять ее совестно сестрам Кастальским?" --
55 Так я ответил ему; и сызнова, Мопс, перечел я
Стихотворенье твое. Плечами пожал он и снова:
"Что же тут делать? -- спросил.-- Убедить постараться нам Мопса?"
"Есть у меня,-- говорю,-- овечка любимая, знаешь,
Вымя ее так полно молока, что едва ей под силу.
60 Все под утесом она: ушла пережевывать жвачку.
В стаде она никаком не ходит, законов не знает,
Хочет -- приходит сама, насильно ее не подоишь.
Вот поджидаю ее, и уж тянутся к вымени руки:
Десять крынок с нее надоить собираюсь я Мопсу.
65 Ну а тем временем ты о козлах позаботься бодливых
И научись разгрызать зубами ты черствые корки".
Так с Мелибеем моим вдвоем мы пели под дубом,
А в шалаше между тем варилась нам скромная полба.
III
[ДЖОВАННИ ДЕЛЬ ВИРДЖИЛИО -- К ДАНТЕ]
Там, где под влажным холмом встречается Сарпина с Реном --
Резвая нимфа, своих волос белоснежные пряди
Зеленью переплетя,-- в родимой я скрылся пещере.
Вольно телята паслись на лугах прибережных, и овцы --
5 Нежных листья кустов, а тернистых -- козы щипали.
Что было делать юнцу, одинокому жителю леса?
Бросились все защищать дела судебные в город!
Ниса моя, Алексий мой молчали. Ножом искривленным
Дудочки из тростника водяного себе вырезал я
10 На утешенье; но вот с тенистого тут побережья
Адриатических волн, где густые сосновые рощи
Тянутся вверх к небесам и где волею гения места
Длинным строем своим они пастбищ хранят луговины
В благоухании мирт и травы, покрытой цветами,
15 Где воды Овна-реки, руно омывающей в море,
Не позволяют пескам никогда оставаться сухими,--
Титира голос ко мне донесло дуновение Евра;
И в дуновении том ароматы с высоких Меналов
Слух услаждают, в уста молока мне влага струится.
20 Этакой сладкой сыты никогда не пришлось и отведать
Пастырям стад, хоть они поголовно аркадяне родом.
Нимфы Аркадии всей ликуют, слушая песню,
И пастухи, и быки, и лохматые козы, и овцы;
Уши подняв, устремляются с гор даже сами онагры,
25 Даже и фавны, смотри, с холма Ликейского скачут.
Думаю: "Если овец воспевает Титир и козлищ
Или же стадо пасет, зачем ты гражданскую оду,
В городе сидя, запел, коли дудки Бенакской свирели
Звучным натерли тебе пастушеским губы напевом?
30 И от тебя, пастуха, пусть услышит он песню лесную".
Толстые тут же стволы отложив, я, нимало не медля,
Тонкие дудки беру и, губы надув, начинаю:
"О богоравный старик, ты вторым будешь после Марана,
Да и теперь ты второй или сам он, коль можно поверить,
35 Как Мелибей или Мопс пророку Самосскому верит.
Но хоть -- о горе! -- живешь ты под пыльным и грязным навесом
И, справедливо гневясь, ты рыдаешь о пастбищах Сарна
Отнятых -- стыд и позор тебе, город неблагодарный! --
Мопса, прошу, своего пощади, не давай ему слезы
40 Горькие лить, и себя и его ты не мучай, жестокий.
Он ведь с любовью такой к тебе льнет, с такой, повторяю,
Ласковый старец, с какой прижимается к стройному вязу
Сотней извивов лоза, неотступно его обнимая.
О, коли русыми вновь ты свои бы увидел седины
45 В зеркале вод и тебе их сама расчесала б Филлида,
Как восхитился бы ты виноградом у хижины отчей!
Но, чтоб тебя не изъела тоска в ожидании светлой
Радости, можешь мои посетить ты укромные гроты
И погостить у меня. Споем с тобою мы оба --
50 С легкой тростинкою я, а ты, как мастер почтенный,
Строгую песню зачнешь, чтобы каждый года свои помнил.
Место тебя привлечет: журчит там родник полноводный,
Грот орошая, скала затеняет, кусты овевают;
Благоуханный цветет ориган, есть и сон наводящий
55 Мак, о котором идет молва, будто он одаряет
Сладким забвеньем; тебе Алексид тимьяна подстелет --
Я Коридона пошлю за ним,-- Ниса охотно помоет
Ноги, подол подоткнув, и сама нам состряпает ужин;
А Тестиллида меж тем грибы хорошенько поперчит
60 И, накрошив чесноку побольше, их сдобрит, коль наспех
Их по садам Мелибей соберет без всякого толку.
Чтобы ты меда поел, напомнят жужжанием пчелы;
Яблок себе ты нарвешь, румяных, что щечки у Нисы,
А еще больше висеть оставишь, красой их плененный.
65 Вьется уж плющ от корней из пещеры, сверху свисая,
Чтобы тебя увенчать: ни одной не забудем утехи.
Здесь тебя ждут, и сюда соберутся толпой паррасийцы --
Юноши все, старики и всякий, кто страстно желает
Новым стихам подивиться твоим и древним учиться.
70 Диких коз из лесов и шкуры рысей пятнистых
В дар тебе принесут. Ведь твой Мелибей это любит.
Здесь тебя ждут: не страшись ты нагорных лесов наших, Титир,
Ибо поруку дают, качая вершинами, сосны,
Желудоносные также дубы и кустарники с ними:
75 Ни притеснений здесь нет, ни козней злых, о которых
Думаешь ты, может быть; иль моей любви ты не веришь?
Или, пожалуй, мою презираешь ты область? Но сами
Боги, поверь, обитать не гнушались в пещерах: свидетель
Нам Ахиллесов Хирон с Аполлоном, стада сторожившим".
80 Мопс, обезумел ты, что ль? Иолай, и любезный, и светский,
Ведь не потерпит никак твоих даров деревенских,
Да и пещера твоя ничуть шалашей не надежней:
Пусть себе тешится в них. Но что же твой ум обуяло?
Что запыхался? Чего не стоят твои ноги на месте?
85 Девушке мальчик и мил и желанен, мальчику -- птица,
Птице -- леса, и лесам -- дуновенье весеннего ветра.
Титир, ты Мопсу желанен, желанья любовь порождают.
Презришь меня -- утолю я жажду фригийским Мусоном,
То есть -- тебе невдомек -- рекой удовольствуюсь отчей.
90 Но почему же мычит моя молодая корова?
О четырех сосках тяжело ей набухшее вымя?
Думаю, да. Побегу наполнить емкие ведра
Свежим ее молоком: размягчит оно черствые корки.
Ну, подходи, подою! Не послать ли нам Титиру столько
95 Крынок, сколько и нам он сам надоить обещался?
Да молоко посылать пастуху неуместно, пожалуй.
Вот и друзья! Говорю, а солнце уже за горою.
IV
[ДАНТЕ -- К ДЖОВАННИ ДЕЛЬ ВИРДЖИЛИО]
Сбросив Колхиды руно, быстролетный Эой и другие
Кони крылатые вскачь возносили в сиянье Титана.
По колеям, от вершины небес спускавшихся долу,
Мерно катилися все, с пути не сбиваясь, колеса.
5 Мир засиял, и всю тень. какою себя сокрывает,
Сбросил он прочь, и поля смогли раскалиться под солнцем.
Титир и Алфесибей устремились поэтому в рощу,
Сами себя и стада уберечь стараясь от зноя,--
В рощу, где ясень, платан и липы растут в изобилье.
10 Тут, пока на траве ложатся овцы и козы
В чаще лесной и пока свободно дышать начинают,
Титир по старости лет прилег, осененный листвою
Клена, и задремал, вдыхая запах снотворный;
Рядом стоял, опершись на корявую палку из груши,
15 Алфесибей и к нему обратился с такими словами:
"То, что мысли людей,-- сказал он,-- возносятся к звездам,
Где зародились они перед тем, как войти в наше тело;
То, что Каистр оглашать лебедям белоснежным отрадно,
Радуясь ласке небес благодатных и долам болотным;
20 То, что рыбы морей, сочетаясь, моря покидают,
К устьям сбираяся рек, где проходят границы Нерея,
Что обагряют Кавказ тигрицы гирканские кровью;
То, что ливийский песок чешуей своей змеи взметают,--
Этому я не дивлюсь: свое ведь каждому любо,
25 Титир; но я удивлен и диву даются со мною
Все пастухи на полях земли сицилийской, что Мопсу
Любо под Этною жить на скудных скалах Циклопов".
Только он кончил, как вдруг перед нами, совсем запыхавшись,
Стал Мелибей, и едва он способен сказать был: "О Титир!" --
30 Смех одолел стариков, что юноша так запыхался,
Точно сиканов, когда Сергест сорвался с утеса.
Старший седую тогда с зеленого голову дерна
Поднял и так обратился к нему, раздувавшему ноздри:
"О неуемный юнец, по какой ты внезапной причине
35 Опрометью прибежал, своих легких в груди не жалея?"
Тот в ответ ничего, но лишь только тронуть собрался
Он тростниковой своей свирелью дрожащие губы,
Вовсе оттуда не свист до жадного слуха донесся,
Но, когда юноша звук постарался извлечь из тростинок --
40 Чудо, но я говорю по правде,-- тростинки запели:
"Там, где под влажным холмом встречается Сбрпина с Реном";
Если же три бы еще они лишних выдули вздоха,
Сотней тогда бы стихов усладили селян онемелых.
Титир и Алфесибей внимательно слушали оба,
45 Алфесибей же с такой обратился к Титиру речью:
"Что же, почтенный старик, ты росистые земли Пелора
Бросить решишься, пойти собираясь в пещеру Циклопа?"
Он: "Не боишься ли ты? Что меня, дорогой мой, пытаешь?"
Алфесибей же: "Боюсь? Пытаю?" -- на это ответил.
50 "Иль непонятно тебе, что дудка божественной силой
Пела? Подобно тому тростнику, что от шепота вырос --
Шепота, что возвестил о висках безобразных владыки,
Бромия волей Пактола песок озлатившего ярко?
Но коль зовет к берегам она Этны, покрытою пемзой,
55 Старец почтенный, не верь облыжному благоволенью,
Местных дриад пожалей и овец своих не бросай ты;
Горы наши, леса, родники по тебе будут плакать,
Нимфы со мной тосковать, опасаясь несчастий грядущих,
Да и Пахин изойдет от собственной зависти давней.
60 Будет досадно и нам, пастухам, что тебя мы знавали.
Не покидай, умоляю тебя, о старец почтенный,
Ты ни ручьев, ни полей, твоим именем славных навеки!"
"Больше, по правде скажу, половины этого сердца,--
Тронув рукою его, престарелый Титир воскликнул,--
65 Мопс, съединенный со мной ради тех взаимной любовью,
Что убежали, боясь злокозненного Пиренея!
Думал он, что на брегах от Пада справа и слева
От Рубикона живу я в Эмилии, к Адрии близко;
Он предлагает сменить на этнейские пастбища наши,
70 Не сознавая, что мы вдвоем обитаем на нежной
Гор Тринакрийских траве, которой в горах сицилийских
Лучше нет никакой для пищи коровам и овцам.
Но, хоть и надо считать, что хуже лугов на Пелоре
Скалы этнейские, все ж навестил бы охотно я Мопса,
75 Бросив стада мои здесь, не страшись я тебя, Полифема".
Алфесибей возразил: "Полифема-то кто ж не боится,
Раз он привык обагрять свою пасть человеческой кровью
С самых тех пор, что увидеть пришлось в старину Галатее.
Как разрывал он, увы, несчастного Ацида чрево!
80 Чуть не погибла сама! Могла ли любовь пересилить
Бешенство гнева его и огонь его ярости дикой?
Ну а легко ль удержал свою душу в трепетном теле
Ахеменид, как циклоп упивался друзей его кровью?
Жизнью своей умоляю тебя, не поддайся влеченью
85 Страшному, чтобы ни Рен, ни Наяда не отняли этой
Славной у нас головы, которую зеленью вечной
Девы высокой венчать стремится скорее садовник".
Титир, с улыбкой и всей душою его одобряя,
Выслушал молча слова великого стада питомца.
90 Но так как кони, эфир рассекая, неслися к закату,
Быстро тень наводя на все бросавшее тени,
Посохоносцы, покинув леса и прохладные долы,
Снова погнали овец домой, а лохматые козы
К мягкой траве луговин повели за собою все стадо.
95 Неподалеку меж тем Иолай хитроумный скрывался,
Слышал он все, а потом и нам обо всем рассказал он.
Мы же, о Мопс, и тебе поведали всю эту повесть.
I
КАРДИНАЛУ НИККОЛО ДА ПРАТО
Преподобнейшему отцу во Христе, возлюбленнейшему владыке Николаю1,
небесной милостью епископу Остии и Веллетри, легату Апостолического
престола, отряженному также Святою церковью миротворцем в Тоскану, Романью,
Тревиджанскую марку2 и места близлежащие,-- преданнейшие чада капитан
Александр3, Совет Белой партии Флоренции и все члены его ревностно и с
величайшей преданностью поручают себя.
Руководствуясь Вашими спасительными наставлениями и желанием снискать
Вашу апостолическую милость, после ценного для нас обмена мнениями отвечаем
на святые предписания, каковые Вы нам направили. И если бы за чрезмерное
промедление нас признали бы повинными в небрежении или нерадивости, да не
падет на нас осуждение, но да будет во благо нам Ваше святое смирение. И,
учитывая, какого рода и сколько совещаний необходимо нашему братству, дабы и
впредь действовать как должно, с тем чтобы существование содружества было
принято во внимание, рассмотрите то, чего мы здесь касаемся, и, если бы
случилось, что отсутствием должной поспешности мы навлекли на себя Ваши
упреки, мы просим о снисхождении, и да поможет Вам Ваше великое
добросердечие применить его к нам.
Как чуждые неблагодарности дети, прочли мы, благочестивый отец, Ваше
письмо, которое, полностью совпадая со всеми нашими чаяниями, тотчас же
наполнило души наши такою радостью, какую никто не смог бы измерить ни
словами, ни мыслями. Ибо смысл послания Вашего, составленного в форме
отеческого увещевания, лишний раз сулит нам благополучие родины, коего мы
как бы в сновидений4 желали и страстно жаждали. Ради чего же еще мы ввергли
себя в гражданскую войну? И какое иное назначение было у наших белых знамен?
И ради чего иного мечи наши и копья окрасились кровью, если не ради того,
чтобы те, кто дерзко и самочинно урезал гражданские права, склонили главу
под властью благотворного закона и вынуждены были соблюдать мир в отечестве?
Несомненно, что у справедливой стрелы нашего стремления, приведенной в
движение тетивой, что служила нам, была, есть и будет впредь
одна-единственная цель -- спокойная жизнь и свобода флорентийского народа.
Так что, если Ваши усердные бдения направлены на то, чтобы добиться столь
желанного для нас блага, и коль скоро Вы намереваетесь вернуть противников
наших, к чему как будто и устремлены Ваши святые усилия, на путь добрых
гражданских традиций, кто сумеет воздать Вам соразмерную благодарность? Это
не под силу нам, отче, так же как и всем живущим на земле флорентийцам. Но
коль скоро на небе есть Доброта, которая вознаграждает подобные деяния, да
вознаградит она Вас по заслугам -- Вас, кто проникся состраданием к столь
великому городу и спешит положить конец распрям его граждан.
После того как через представителя святой религии брата Л.5, советчика
в делах общественного спокойствия и мира, нас предупредили и настоятельно
попросили, как это было сделано и в самом Вашем письме, о том, чтобы мы
прекратили все военные действия и всецело отдали себя в Ваши отеческие руки,
мы, преданнейшие Ваши дети, любящие справедливость и мир, отложив в сторону
мечи, искренне и по доброй воле вверили себя Вашей власти, о чем Вам станет
известно из доклада Вашего посланца, упомянутого брата Л., и о чем
посредством публичных документов, в надлежащей форме составленных, будет
торжественно объявлено.
И посему с сыновним почтением и с большой любовью мы просим, чтобы Ваша
Милость соблаговолили оросить безмятежным спокойствием6 и миром уже так
давно измученную Флоренцию и одобрить нас, всегда защищавших ее народ, и
вместе с нами наших единомышленников; так же как мы никогда не переставали
любить отечество, мы намерены никогда не выходить за пределы Ваших велений,
но всегда повиноваться, из чувства долга и из преданности, Вашим указаниям,
каковы бы они ни были.
II
ГРАФАМ ДА РОМЕНА
[Это письмо написал Данте Алигьери графам Оберто и Гвидо да Ромена
после смерти их дяди графа Александра, дабы выразить им свои соболезнования
по поводу его кончины.]
Дядя ваш Александр, славный граф, который в эти дни возвратился на
небеса, где родилась и откуда пришла его душа, был моим господином1; и
память о нем, до тех пор пока я живу на земле, всегда будет властвовать надо
мной, ибо исключительное благородство его, которое ныне по ту сторону звезд
заслуженно и щедро вознаграждено, сделало меня с давних пор его добровольным
слугой. И действительно, эта его добродетель, сопровождавшаяся в нем всеми
остальными, возвышала его славное имя над именами других италийских героев.
И о чем еще говорил его героический герб, как не о том, что "мы являем бич
-- изгонитель пороков"?2 Ибо с наружной стороны он носил серебряные бичи в
пурпурном поле, а с внутренней -- душу, которая, любя добродетели, отвергала
пороки. Да скорбит посему, да скорбит величайший тосканский дом, блиставший
благодаря такому человеку; и пусть скорбят все друзья и подданные его,
надежды которых жестоко сразила смерть. И в числе последних по праву да
скорблю я, несчастный изгнанник, незаслуженно выдворенный из отечества3,
который, вновь и вновь думая о своих несчастьях и не теряя дорогой надежды,
все время находил в нем утешение.
Утрата телесных благ заставляет нас горько скорбеть, но надлежит
подумать о благах духовных, которые не умирают, и пред очами души непременно
возникает свет сладостного утешения. Ибо тот, кто почитал добродетели на
земле, ныне почитаем добродетелями на небе; и тот, кто был палатинским
графом римского двора в Тоскане, ныне, избраннейший придворный Вечного
Царства, пользуется славой в небесном Иерусалиме вместе с князьями
блаженных. Вот почему, дражайшие мои синьоры, я убедительно прошу и молю вас
о том, чтобы вы соблаговолили умерить свою скорбь и думать о вещах осязаемых
лишь постольку, поскольку они могут служить вам примером. И как
справедливейше назначил он вас наследниками своего состояния, так и вы,
ближайшие его родственники, да пожелаете продолжать его славные заветы.
Кроме того, я, преданный вам, прошу вас милостиво извинить мое
отсутствие на печальной церемонии, ибо не пренебрежение и не неблагодарность
задержали меня вдали, а нежданная бедность, вызванная моим изгнанием. И она,
как жестокий преследователь, лишив меня даже лошадей4 и оружия, окончательно
взяла меня в плен и ввергла в свою пещеру; и как ни стараюсь я изо всех сил
выбраться оттуда, она до сих пор, сохраняя перевес надо мной, пытается,
злодейка, удержать меня в заточении.
III
К ЧИНО ДА ПИСТОЙЯ
Изгнаннику из Пистойи безвинный изгнанник из Флоренции желает долгих
лет жизни и неизменной горячей любви.
Пожар твоей любви излил в меня слово великой веры, и ты, о дражайший
друг, спрашиваешь меня, способна ли душа меняться от страсти к страсти: я
говорю "от страсти к страсти", разумея, что сила ее каждый раз одинакова и
что предметы ее различны по количеству, но не по качеству. И хотя было бы
справедливей, чтобы ты сам ответил на поставленный тобой вопрос, ты пожелал,
чтобы это сделал я, дабы ответ на труднейший вопрос прибавил славы моему
имени. И несмотря на то, что мне это приятно и я не имею ничего против
этого, ответ мой едва ли может быть исчерпывающим. Посему, приняв во
внимание причину моей сдержанности, додумай сам то, чего я недоговариваю.
Ниже я обращаюсь к тебе с каллиопейскою речью1, в которой высказываю в
форме утверждения (ибо вопрос разбирается в поэтической форме, образно)
мнение о том, что сильная любовь к некому предмету может ослабеть и вовсе
погаснуть и что конец одной любви освобождает в душе место для возникновения
другой.
Истинность этого, уже подтвержденную опытом, можно подкрепить также
разумом и ссылкой на авторитеты. В самом деле, сила, которая с прекращением
какого-то явления не пропадает, естественно сохраняется для другого
явления,-- следовательно, чувства, в том случае, если органы их остаются
невредимыми, с прекращением одного явления не умирают и естественно
сохраняются для другого. И так как сила влечения, непосредственно связанная
с любовью, принадлежит к области чувств, очевидно, что она сохраняется для
новой страсти, после того как предыдущая страсть, вызывающая ее к жизни,
исчерпывает себя. Как легко убедиться, меньшая и большая посылки силлогизма
не представляют затруднений, окончательное же суждение по этому поводу
постарайся вывести сам2.
Тебе остается опереться на авторитет Овидия Назона, IV книга
"Метаморфоз"3 которого непосредственно затрагивает рассматриваемый нами
вопрос в том месте, где (а именно в поэтической повести о трех сестрах,
пренебрегших мистериями сына Семелы4), обращаясь к Солнцу (которое, покинув
и забыв других нимф, некогда им любимых, возлюбило Левкотою), автор говорит:
"К чему, о Гиперионом рожденный..." -- и так далее.
После чего, драгоценнейший мой брат, я призываю тебя соблюдать
осторожность и советую не забывать о стрелах Рамнунтской девы5. Прочти,
прошу тебя, "Об излечении прихотей Фортуны", которое, как отец детям,
оставил нам славнейший из философов -- Сенека6. И да сохранится затем в
памяти твоей следующее изречение: "Если бы вы были от мира, то мир любил бы
свое".
IV
МАРКИЗУ МОРОЕЛЛО МАЛАСПИНА
[Пишет Данте господину Мороелло маркизу Маласпина.]
Дабы для моего господина1 не остались неизвестными узы, обретенные его
слугою, и полная неожиданность овладевшего им чувства, а также дабы другие
вещи в искаженном виде (что нередко является источником ложных
представлений) не заставили его подумать, будто слуга его попал в плен чуть
ли не по беспечности,-- мне показалось, что следует представить взору Вашей
Светлости текст настоящего письма. Итак, после того, как я покинул Ваш дом2,
по которому так тоскую и где (как Вы неоднократно с радостью говорили) мне
было позволено делать что я хотел, едва я ступил совершенно уверенно и не
соблюдая осторожности на берег Арно, тотчас же, увы, словно упавшая с неба
молния, предо мною возникла, не ведаю каким образом, некая дама3, и своим
обхождением и внешностью близкая моим чаяниям. О, как поразило меня ее
появление! Но грянул страшный гром -- и изумление кончилось. Ибо подобно
тому, как блеск молнии среди ясного неба непременно сопровождается громом,
страшная и властная сила Амора овладела мною, едва я увидел блеск ее
красоты. И этот жестокосердный4, словно изгнанный из отечества господин,
который после долгого изгнания возвращается в свои владения, все то, что
было во мне противно ему, обрек либо смерти, либо изгнанию, либо цепям. Он
положил конец похвальным моим намерениям, ради которых я чуждался и дам, и
песен о них; он безжалостно лишил меня, как чуждых ему, тех постоянных
раздумий, которые помогали мне исследовать и небесные, и земные предметы5; и
наконец, дабы душа моя не восстала против него, сковал мою волю и принуждает
меня делать не то, что угодно мне, а то, что ему угодно. И во мне царит
Амор, и, никакие силы не осмеливаются противиться ему; и о том, как он
правит мною, Вы сможете найти ниже, за пределами данного письма.
V
ПРАВИТЕЛЯМ И НАРОДАМ ИТАЛИИ
Всех и каждого в отдельности королей Италии1 и сенаторов славного
Города2, а также и герцогов, маркизов и графов и народы -- смиренный италиец
Данте Алигьери, флорентиец и безвинный изгнанник, молит о мире.
Вот теперь время благоприятное3, несущее многообещающие признаки
утешения и мира, ибо занимается новый день, являя над кручами востока зарю,
которая рассеивает мрак столь долгих злосчастий, и вот уже веяния с востока
доносятся непрерывно: алеет небо по краям и сладостной безоблачностью
укрепляет человеческие надежды. Следовательно, и мы узрим желанное
счастье,-- мы, проведшие долгое время в ночной пустыне, ибо взойдет
титан-миротворец и с первыми его лучами воспрянет справедливость, что,
подобно подсолнуху, чахла без солнца. Все страждущие от голода и жажды
насытятся в свете его лучей; а те, кому люба несправедливость, придут в
замешательство перед его сияющим ликом. Ибо навострил сострадательные уши
сильный лев племени Иуды4, и сжалился, услышав вой всеобщего рабства, и
создал нового Моисея, который вырвет свой народ из-под гнета египтян и
поведет его в землю, где течет молоко и мед.
Возрадуйся отныне, о Италия, ты, которая даже у сарацин способна
вызывать сострадание; скоро ты станешь предметом зависти всех стран, ибо
жених твой, утешение Вселенной и слава твоего народа милостивейший Генрих,
божественный и августейший кесарь, спешит на бракосочетание с тобой. Осуши
слезы и уничтожь все следы скорби, о прекраснейшая; ибо близок тот, кто
освободит тебя из узилища нечестивцев, тот, кто, мечом рассекая злодеев,
сокрушит их и вверит свой виноградник другим земледельцам, с тем чтобы ко
времени они взрастили плоды справедливости.
Но, может быть, он ни к кому не применит милосердия? Нет, он простит
всех тех, кто обратится к нему с мольбой о помиловании, ибо он есть кесарь и
величие его происходит из источника сострадания. Ему противна мысль о
жестокости, и всегда, карая, он придерживается справедливых мер; зато, когда
он награждает, для него не существует меры. Или, может быть, поэтому он
станет рукоплескать беспутствам нечестивцев и поднимать кубок за
безрассудства наглецов? Этого не случится никогда, ибо он есть кесарь. И
коль скоро он есть кесарь, разве не покарает он преднамеренные злодеяния
закоренелых преступников и не будет преследовать их вплоть до Фессалии?5 Я
имею в виду Фессалию окончательного истребления.
Освободись, кровь лангобардов6, от всего варварского и, если живо еще
что-то от семени троянцев и римлян, уступи ему место, дабы высочайший орел,
когда он придет, сверкая, не увидел птенцов своих изгнанными из гнезда и
обитель своего потомства занятой вороньим выводком. Скорей же, потомки
скандинавов7, возжаждайте (как подобает вам) прихода того, чьего появления
ныне вы справедливо боитесь. И да не обманет вас мрачным миражом алчность,
подобно сиренам завораживающая неведомой негой неусыпный рассудок.
Предстаньте лицу его и возликуйте, играя на псалтыри раскаяния8, памятуя о
том, что "противящийся установленной власти противится Божью установлению",
и что восставший против Закона Божьего идет против воли Всемогущего, и что
"трудно идти против рожна"9.
И вы, что плачете, угнетенные, воспряньте тем временем духом, ибо
близко спасение ваше! Возьмите грабли смирения и, разбив комья гордыни
обиды, разровняйте поле вашей души, чтобы небесный дождь, предшествуя вашему
севу, не выпал втуне и милость Божья не была отвергнута вами, как утренняя
роса -- камнем; но заставьте семена раскрыться и взрастите, как плодородная
долина, пышную зелень; я говорю о зелени, дающей плоды истинного мира. Ибо
когда земля ваша оденется этой зеленью, Новый Земледелец римлян10 с большей
любовью и доверием впряжет в плуг быков своего совета. Просите, просите уже
теперь, о возлюбленнейшие, что наравне со мной пострадали от
несправедливости, дабы гектороподобный пастырь11 признал вас овцами из
своего стада. Хотя Богом ему дано право карать на земле, он тем не менее,
являя доброту того, от кого, как от одной точки, раздваивается власть Петра
и кесаря12, охотно наказывает свою семью, но еще более охотно проявляет по
отношению к ней сострадание.
И посему, если тому не препятствует закоренелая вина, которая часто
извивается, как змея, и оборачивается против себя самой, отныне вы можете --
и те и другие -- признать, что каждому из вас уготавливается мир, и вам дано
уже предвкушать первые признаки нежданного счастья. Так пробудитесь же все,
о граждане Италии13, и поднимитесь навстречу своему королю, предназначенные
ему не только как подданные империи, но как свободные люди под его
управлением.
Я призываю вас не только подняться ему навстречу, но и выказать
восхищение перед его лицом. О вы, что пьете из его рек и плаваете по его
морям; вы, что ступаете по песку побережий и вершинам Альп, принадлежащих
ему; вы, что пользуетесь всеобщими благами, каковы бы они ни были, и имеете
ваше собственное достояние лишь благодаря его закону; не пытайтесь, словно
невежды, обманывать самих себя, теша свое сердце словами: "Над нами нет
хозяина!" Ибо все окруженное небом есть сад Его и море Его; действительно,
"Богу принадлежит море, и Он создал его, и сушу образовали руки Его".
Сотворенные чудеса показывают, что римский правитель назначается Богом, и он
же, как свидетельствует церковь, подтверждает это Словом Сына Божья.
Действительно, если незримые деяния Божьи имеют ясные отличия, дабы
быть понятыми при помощи того, что уже создано, и если вещи неизвестные
открываются нам благодаря известным, несомненно, что умственные способности
человека в состоянии по движению неба распознать Движителя и Его волю; и
такой предопределенный порядок не укроется даже от тех, кто судит
поверхностно. В самом деле, если мы вспомним прошедшие времена от первой
искры этого огня, то есть с тех пор, когда фригийцы отказали в
гостеприимстве аргонавтам14, и захотим проследить деяния из истории мира
вплоть до побед Октавиана15, мы увидим, что в иных случаях действовали не
люди, но Бог, так же как при сотворении нового неба. Нет, не всегда
действуем мы сами; напротив, подчас мы являемся орудиями в руках Бога; и
человеческая воля, которой от природы свойственна свобода, иной раз
поступает вне зависимости от земных чувств и, повинуясь Верховной Воле,
часто служит ей, сама о том не подозревая.
И если даже приведенные доводы, лежащие в основе поисков искомого,
покажутся недостаточными, кто не согласится со мной под влиянием сделанного
ранее заключения и будучи свидетелем мира, который на двенадцать лет собрал
под своими крылами всю землю16 и явил как бы в завершение труда лицо Того,
Кто его задумал,-- Сына Господнего? И Он, создав человека, дабы придать духу
зримые черты, и проповедуя Евангелие на земле, как бы разграничил два
царства, разделив все сущее между Собой и кесарем и рассудив, что каждому из
них должно принадлежать то, что ему же принадлежит.
Поэтому, если душа упорствует и, все еще не признавая истины, требует
новых подтверждений, пусть обратится она к словам связанного Христа. Когда
Пилат противопоставил Ему свою власть, Свет наш заявил, что власть, которой
похвалялся тот, облеченный ею как наместник кесаря, была дана ему свыше. "Не
поступайте как поступают язычники по суетности ума своего"17, погруженные во
мрак; но откройте глаза рассудка вашего и признайте, что Владыка неба и
земли предназначил нам монарха. Это тот, кого Петр, наместник Бога,
повелевает нам почитать и кого Климент, нынешний преемник Петра, озаряет
светом своего апостолического благословения18; и там, где недостаточно
духовных лучей, пусть воссияет менее яркий светоч19.
VI
ФЛОРЕНТИЙЦАМ
Данте Алигьери, флорентиец и безвинный изгнанник,-- негоднейшим
флорентийцам, находящимся в городе.
Милосердное провидение Царя Небесного, которое в доброте своей
непрерывно управляет небесами, в то же время за нашими земными делами
наблюдая и о них не забывая, определило, чтобы то, что связано с людьми,
находилось в ведении Священной Римской империи, дабы смертные пребывали в
покое под столь высокой властью и всюду, как того хочет природа,
пользовались гражданскими правами. Хотя об этом свидетельствует Слово Божье
и хотя это подтверждается, если основываться единственно на поддержке
разума, древними писаниями, тем не менее истина сия никак не проявляется,
ибо, если пустует императорский престол, весь мир выходит из равновесия,
дремлют в ладье Петра кормчий и гребцы и жалкую Италию, брошенную на
произвол судьбы, подвластную самозванным властителям, лишенную какой бы то
ни было единой власти, сотрясают столь буйные и яростные ветры и волны, что
ее состояние не передать словами, и несчастные итальянцы могут с трудом
соразмерить его со своими слезами. Поэтому, если с неба не обрушился еще меч
Говорящего: "Мне отмщение!" -- пусть лица всех, кто с безрассудной
самонадеянностью противится очевиднейшей воле Господней, отныне покроются
бледностью, ибо близок приговор этого сурового Судии.
Неужели же вы, нарушители Божьих и человеческих законов, кого
ненасытная жадность сделала готовыми на любое преступление, не дрожите от
ужаса перед второю смертью, уготованной вам за то, что, первые и
единственные, вы, ненавидя свободу, поднялись против власти правителя
римского, короля всего мира и избранника Господнего, и вопреки предписанному
вам отказались от проявления должной любви и предпочли покорности путь
безумного восстания? Может быть, о безрассудные злодеи, вам неизвестно, что
общественные законы перестают действовать лишь в том случае, если
останавливается время, и что подобные меры бессильны против них? А ведь
священными законами и пытливым человеческим разумом установлено, что
всеобщая власть, пусть даже ею долго пренебрегали, никогда не умрет и
никогда, как бы она ни была слаба, не будет побеждена. Ибо невозможно, не
причинив никому ущерба, погубить или хотя бы умалить то, что способствует
всеобщему благу. И этого не хотят ни Бог, ни природа, и смертные полностью с
ними согласны. Для чего же тогда, побуждаемые тщеславием, словно
новоявленные вавилоняне, вы пренебрегаете установленной Богом империей и
пытаетесь создать новое царство, как будто флорентийцы -- одно, а римляне --
совсем другое? И почему с таким же увлечением вы не покушаетесь на монархию
апостолическую, с тем чтобы, подобно двум лунам, на небе не появились бы и
два солнца?1 Но если в вас не вселяет ужаса мысль о ваших коварных планах,
да внушит ужас вашему закоснелому сердцу хотя бы то, что вы лишились не
только мудрости, но даже начала мудрости. В самом деле, нет ничего страшнее
положения того преступника, который бесстыдно и не страшась Бога делает все,
что ему заблагорассудится. И часто злодей наказуется тем, что, умерев,
забывает себя самого, как при жизни он забывал Бога.
Но если ваша упрямая дерзость привела к тому, что, подобно горам
Гелвуйским2, вы не знаете небесной росы, и если вы не убоялись
воспротивиться решениям Вечного Сената и не боитесь того, что не убоялись,--
может быть, вас не коснется и страх -- страх человеческий и мирской -- перед
неизбежно приближающейся гибелью вашего надменного племени и вместе с ним
вашего постыдного упрямства? О единодушные в злых начинаниях! О ослепленные
диковинной жадностью! Вам не поможет вал, которым вы себя окружили, не
помогут стены и башни, когда обрушится на вас страшный орел в золотом поле3.
Разве он, паря то над Пиренеями, то над Кавказом, то над Атласами, усиленный
воинством небесным, однажды в полете не увидел под собой широкий простор
океана? Что поможет вам, о ничтожнейшие из людей, когда вас повергнет в ужас
появление того, кто усмирит буйную Гесперию?4 Нет, никогда безумная надежда,
которую вы тщетно питаете, не поможет вам, с вашим непослушанием; но когда
придет законный государь, он еще больше распалится, увидев воздвигнутые вами
преграды; и, охваченное гневом, устремится прочь милосердие, которое
неизменно сопутствует воинству его; и там, где вы собираетесь отстаивать
приют ложной свободы, вы угодите в узилище подлинного рабства. Ибо надлежит
помнить, что, согласно удивительному закону Господнему, именно там, где
злодей надеется избежать заслуженной кары, она обрушивается на него с
большей силой; и тот, кто сознательно противится воле Божьей, сам того не
ведая, волей-неволей становится ее орудием.
Охваченные горем, вы увидите разрушенными тараном и испепеленными в
огне постройки ваши, не защищенные стенами возрожденного Пергама5,
сооруженные для ваших нужд и неразумно превращенные в места преступлений.
Повсюду вокруг вы увидите смятенный люд, то разделенный мнениями -- "за" и
"против", то единый в едином желании и устрашающе ропщущий на вас, ибо он не
умеет одновременно голодать и бояться. И вам будет больно взирать на
разграбленные храмы, в которые каждый день ходят толпы жен, и на изумленных
и неразумных детей, вынужденных искупать грехи отцов. И если не обманывается
мой вещий ум, который, опираясь на правдивые знамения и на неопровержимые
доводы, предсказывает будущее, вы увидите город, поверженный нескончаемой
скорбью, отданный в руки иноземцев, и часть из вас погубит смерть или
темница, а немногие оставшиеся в живых будут рыдать и томиться в изгнании.
Добавлю вкратце, что за свою приверженность рабству вам не избежать позора и
тех же самых несчастий, которые за его верность свободе довелось испытать
славному городу Сагунту6.
И не храбритесь, вспоминая случайное счастье пармцев7, которые,
побуждаемые голодом, плохим советчиком и поначалу подбадривавшие друг друга:
"Умрем от оружия!" -- вторглись в отсутствие императора в императорский
лагерь. Ибо, хотя они одержали победу над Победой8, они тем не менее
извлекли из боли незабываемую боль. Вспомните лучше молнии Фридриха I,
подумайте также о Милане и о Сполето9, и ваше чересчур надменное нутро,
подавленное этими восставшими и тут же разрушенными городами, похолодеет, и
сожмутся ваши распалившиеся сердца. О тщеславнейшие из тосканцев, безумцы от
природы и от дурных привычек! В отличие от людей зрелых вы не видите,
глупцы, как неверны во мраке ночи шаги вашего больного сознания. И люди
зрелые и незапятнанные, следуя своим путем, взирают на вас, что стоите чуть
ли не на пороге темницы и все-таки отталкиваете того, кому случается
пожалеть вас, чтобы он ненароком не избавил вас от тюрьмы и от тяжести
наручников и колодок. И, будучи слепыми, вы не замечаете, что именно
владеющая вами жадность обольщает вас ядовитыми речами, и помыкает вами при
помощи безумных угроз, и насильно втягивает вас в грех, и мешает вам
руководствоваться священными, основанными на природной справедливости
законами, соблюдение которых, когда оно в радость и по доброй воле, не
только не имеет ничего общего с рабством, но, по здравому рассуждению,
является проявлением самой совершенной свободы. А что такое свобода, если не
свободный переход (который законы облегчают каждому, кто их уважает) от
желания к действию? Следовательно, если свободны только те, кто охотно
подчиняется законам, то какими считаете себя вы, которые, притворясь, будто
любите свободу, противитесь всем законам и составляете заговор против
главного законодателя?
О злосчастнейшее племя фьезоланцев!10 О варварство, наказанное
вторично! Неужели вас недостаточно страшат вкушенные однажды несчастья? Нет,
я думаю, что, изображая надежду на лице и в лживых словах, вы заранее
трясетесь и почти все время вздрагиваете во сне, устрашенные предчувствиями,
которыми полны ваши души, и возвращаетесь к своим дневным решениям. Но коль
скоро, справедливо пребывая в тревожном ожидании, вы сожалеете о своем
безумии, нисколько в нем не раскаиваясь, остается запечатлеть в вашем
сознании еще кое-что, дабы нотки страха и боли слились с горечью единого
раскаяния; а именно то, что защитник Римской империи, божественный и
победоносный Генрих, жаждущий не собственной, но всеобщей выгоды, ради нас
поставил перед собой трудную задачу, добровольно разделив с нами наши
горести, как будто это к нему после Христа обратил пророческий перст пророк
Исайя, когда он, говоря о Духе Господнем, предсказал: "Воистину Он взял на
Себя наши немощи и понес наши болезни"11. Итак, если вы не желаете больше
притворяться, вы увидите, что для вас наступил час горчайшего раскаяния за
ваши дерзкие поступки. Но, однако, раскаянием, теперь уже слишком поздним,
вы не добьетесь прощения; зато раскаяние явится для вас началом
своевременного наказания. Ибо, как гласит Писание, если грешник повержен, да
умрет он непременно.
Писано 31 марта на земле Тосканы, близ истоков Арно, в первый год
счастливейшего похода императора Генриха в Италию.
V
ГЕНРИХУ VII, ИМПЕРАТОРУ
Славнейшему и счастливейшему победителю и единственному владыке,
августейшему Генриху, Божьей милостью королю римлян1,-- преданнейшие Данте
Алигьери, флорентиец и безвинный изгнанник, и все тосканцы, желающие мира,
целуют землю у его ног.
Как свидетельствует о том необъятная любовь Господа, нам оставлено было
наследие мира, дабы его удивительная сладостность смягчала суровость нашей
жизни и с тем чтобы, постоянно обращаясь к нему, мы достигали бы райского
блаженства. Но зависть старого и непримиримого врага, который вечно и
исподтишка посягает на благополучие смертных, лишив некоторых людей
наследства -- данной им свободы воли, жестоко и не по нашей вине ограбила
нас в отсутствие нашего заступника2. Вот почему мы долго плакали над реками
смятения3 и непрерывно призывали на помощь законного короля, который
покончил бы с телохранителями жестокого тирана4 и восстановил бы нас в наших
законных правах. И когда ты, преемник Цезаря и Августа, перешагнув через
горные хребты, принес сюда доблестные капитолийские знамена, мы перестали
вздыхать, поток наших слез остановился, и над Италией, словно желаннейшее
солнце, воссияла новая надежда на лучшее будущее. Многие вместе с Мароном,
ликуя, воспевали тогда и царство Сатурна и возвращение Девы5.
Но коль скоро некоторым уже кажется, или это подсказывает нам пыл
желания либо видимость правды, будто солнце наше остановилось и даже
собирается вернуться назад, как бы повинуясь велению новоявленного Иисуса
Навина6 или Амосова сына7, мы, пребывая в неопределенности, вынуждены
сомневаться и говорить словами Предтечи: "Ты ли Тот, Который должен прийти,
или ожидать нам другого?"8 И хотя подолгу вынашиваемое желание, как правило,
в своем неистовстве ставит под сомнение вещи, которые, будучи столь
близкими, являются несомненными, мы все-таки верим в тебя и надеемся на
тебя, в ком узнаем посланника Божьего, и сына церкви, и поборника римской
славы. И недаром я, пишущий от имени своего и других, видел тебя,
благосклоннейшего9, и слышал тебя, милосерднейшего, который облечен
императорской властью, и руки мои коснулись твоих ног, и мои уста воздали им
по заслугам. И душа моя возликовала, когда я произнес про себя: "Вот Агнец
Божий10, вот тот, который берет на себя грех мира".
Однако нас удивляет твоя столь неожиданная медлительность и то, что ты,
давно уже победоносно вступивший в Эриданскую долину11, не думаешь, не
помышляешь о Тоскане и пренебрегаешь ею12, как будто полагаешь, что законы
империи, вверенные твоей защите, распространяются лишь на Лигурию, и
забываешь, как мы подозреваем, о том, что славная власть римлян не
ограничена ни пределами Италии, ни берегами трирогой Европы13. Ибо, хотя ей
пришлось в результате перенесенных насилий ограничиться меньшим
пространством, она, по неприкосновенному праву достигая повсюду волн
Амфитриты14, достойна того, чтобы окружить себя неприступным валом Океана.
Во благо нам писано:
Чудный возникнет из рода Троянского Кесарь, который
Власть Океаном свою ограничит, звездами славу15.
И когда Август повелел переписать население всего мира (о чем,
благовествуя, свидетельствует наш крылатый бык, воспламененный вечным
огнем16), если бы указ этот не исходил от законнейшего владыки, единственный
Сын Божий и Сын Пречистой Девы, рожденный в образе человека, дабы указ
распространился и на Него, не пожелал бы явиться на свет. Ибо Тот, Кому
надлежало здесь во всем поступать справедливо, никогда не допустил бы ничего
несправедливого.
Итак, да постыдится тот, кого ждет целый мир, что он так долго
находится в сетях столь ограниченной части мира17; и да не минует внимания
августейшего владыки то, что, пока он медлит, тосканская тирания крепнет и
набирается сил, изо дня в день подстрекаемая наглыми преступниками, творя
безрассудство за безрассудством. Пусть еще раз прозвучит глас Куриона18,
обращенный к Цезарю:
Ты, пока недруг дрожит, никакой не поддержанный силой,
Прочь замедленье отринь: созревшее губят отсрочки!
Больше получишь теперь ты за труд и опасность, чем раньше19.
Пусть еще раз прозвучит глас Анубиса, обрушившийся на Энея20:
Если нисколько таким ты не тронут величьем деяний,
Если и собственной ты не подвигнут славой на подвиг,
То об Аскании21 юном, надеждах наследника Юла
Вспомни, о том, кому царство Италии, римские земли
Принадлежать должны!22
Ибо Иоанн23, твой царственный первенец и король, которого -- после
захода ныне восходящего солнца24 -- ждет следующее поколение смертных,
является для нас вторым Асканием; и он, ступая по следам своего великого
родителя, станет, как лев против Турна25, свирепствовать повсеместно, тогда
как с латинянами будет вести себя спокойно, как агнец. Пусть помогут высокие
советы священнейшего короля, чтобы вновь не прозвучал суд небесный,
изреченный некогда в словах Самуила26: "Не малым ли ты был27 в глазах твоих,
когда сделался главою колен Израилевых и Господь помазал тебя царем над
Израилем? И послал тебя Господь в путь, сказав: "Иди и уничтожай нечестивых
Амаликитян"..." Ибо ты тоже был помазан царем, с тем чтобы ты истребил
Амалика, и не пощадил Агага, и исполнил месть пославшего тебя на жестокий
народ и на преждевременное его торжество (так именно и толкуются именования
Амалик и Агаг).
И весной, и зимой ты сидишь в Милане28, и ты думаешь так умертвить злую
гидру, отрубив ей головы? Но если бы ты призвал на память высокие подвиги
славного Алкида, ты понял бы ныне, что обманываешься, подобно этому герою;
ведь страшное чудовище, роняя одну за другой свои многочисленные головы,
черпало силы в собственных потерях, пока наконец благородный герой не
поразил его в самые корни жизни. Ибо, чтобы уничтожить дерево, недостаточно
обрубить одни только ветви, на месте которых будут появляться новые, более
густые и прочные, до тех пор пока остаются здоровыми и нетронутыми питающие
дерево корни. Как ты думаешь, о единственный владыка мира, чего ты
добьешься, заставив мятежную Кремону29 склонить перед тобой голову? Может
быть, вслед за этим не вздуется нарыв безрассудства в Брешии или в Павии? И
хотя твоя победа сгладила его, новый нарыв появится тотчас в Верчелли, или в
Бергамо, или в другом месте, пока не уничтожена коренная причина болезни и
пока не вырван корень зла и не зачахли вместе со стволом колючие ветки.
Неужели ты не знаешь, о превосходнейший из владык, и не видишь с высоты
своего величия, где нора, в которой живет, не боясь охотников, грязная
лисица? Конечно, не в бурном По и не в твоем Тибре злодейка утоляет жажду,
но ее морда без конца отравляет воды Арно, и Флоренцией (может быть, тебе
неизвестно о том?) зовется пагубная эта чума. Вот змея, бросающаяся на
материнское лоно; вот паршивая овца, которая заражает стадо своего хозяина;
вот свирепая и злобная Мирра30, что вся пылает, стремясь в объятия отца
своего Кинира; вот разъяренная Амата31, которая, воспрепятствовав заключению
угодного судьбе брака, не убоялась призвать в зятья того, кто не был угоден
судьбе; объятая безумием, она подстрекала его к битве и в конце концов,
искупая свою вину, повесилась. И действительно, со змеиной жестокостью
пытается она растерзать мать, точа мятежные рога на Рим, который создал ее
по своему собственному образу и подобию. И действительно, гния, разлагаясь,
она испускает ядовитые испарения, от которых тяжело заболевают ничего не
подозревающие соседние овцы. И действительно, она, обольщая соседей
неискренней лестью и ложью, привлекает их на свою сторону и затем толкает на
безумия. И действительно, она страстно жаждет отцовских объятий и в то же
время при помощи гнусных соблазнов силится лишить тебя благосклонности
понтифика, являющегося отцом отцов32. И действительно, она противится
велениям Господа, боготворя идола собственной прихоти; и, презирая законного
короля своего, она не стыдится, безумная, обсуждать с чужим королем чужие
законы, дабы быть свободной в дурных деяниях. Да сунет злодейка голову в
петлю, в которой ей суждено задохнуться! Ибо преступные замыслы вынашиваются
до той поры, пока охваченный ими не совершит противозаконных поступков. И,
несмотря на незаконность этих поступков, наказание, которое ждет
совершившего их, нельзя не признать законным.
Итак, откажись от какого бы то ни было промедления, о новый сын Исайи,
и почерпни веру в себя в очах Господа Саваофа, перед лицом Которого ты
действуешь, и срази этого Голиафа пращой мудрости твоей и камнем силы твоей,
и после его падения ночь и мрак ужаса повиснут над лагерем филистимлян, и
обратятся в бегство филистимляне, и Израиль будет освобожден. И тогда
наследие наше, потерю которого мы не переставая оплакиваем, будет полностью
нам возвращено. И, как ныне, вспоминая о священном Иерусалиме, мы стенаем,
изгнанные в Вавилон33, так тогда, обретя гражданские права, отдыхая в
состоянии полного мира, счастливые, мы вспомним испытания смутной поры.
Писано в Тоскане, близ истоков Арно34, апреля семнадцатого дня в год
первый35 счастливейшего прихода божественного Генриха в Италию.
VIII
ИМПЕРАТРИЦЕ МАРГАРИТЕ
Славнейшей и милосерднейшей владычице, госпоже Маргарите Бpaбaнmcкoй1,
волею провидения Господнего августейшей королеве римлян,-- Герардеска ди
Батифолле2, милостью Божьей и императора палатинская графиня в Тоскане,
свидетельствует нижайшее почтение и столь же должную, сколь преданнейшую
покорность.
Любезнейшее послание, которым благосклонно удостоила меня Ваша
Светлость, порадовало мои глаза, и руки мои приняли его с подобающим
почтением. И в то время как содержание письма, проникая в мой разум,
наполняло его сладостью, душу читающей охватило такое пламя преданности,
какое никогда не сможет погасить забвение и какое невозможно будет
вспоминать без радости. Ибо кто я, кто я такая, чтобы могущественнейшая
супруга кесаря3 снисходила до разговора со мной о супруге своем и о себе (да
будет их благополучие вечным!)? В самом деле, ни заслуги, ни достоинства
пишущей не давали оснований для оказания ей столь великой чести. Но верно и
то, что именно так следовало поступить той, кто стоит на верхней ступени
человеческой иерархии4 и должна служить для нижестоящих живым примером
святой человечности.
Не в силах человеческих воздать Богу достойную хвалу, но, несовершенный
по природе, он может иногда молить всемогущего Господа о помощи. И пусть
двор звездного царства будет потревожен справедливыми и чистосердечными
молениями, и пусть усердие молящей заслужит благоволения Вечного Владыки
Вселенной, и да вознаградит Он столь великую снисходительность. Да прострет
Он десницу Своей милости для исполнения надежд цезаря и Вашей августейшей
особы, и да поможет Бог, для блага человечества подчинивший власти римского
императора все народы, и варварские, и цивилизованные, прославленному и
победоносному Генриху возродить род человеческий к лучшей жизни в нашем
безумном веке.
IX
ИМПЕРАТРИЦЕ МАРГАРИТЕ
Светлейшей и благочестивейшей владычице госпоже Маргарите, волею Божьей
августейшей королеве римлян,-- преданнейшая ей Герардеска ди Батифолле,
милостью Божией и императорским соизволением палатинская графиня в Тоскане,
смиренно преклонив колена, свидетельствует должное почтение.
С наивысшим благоговением, на какое я только способна, я получила
дарованное мне Ваше царственное послание и почтительно с ним ознакомилась.
Но я предпочитаю, как лучшему из посланий, доверить молчанию то, какая
радость озарила мне душу, когда я дошла до слов, из которых узнала о славных
успехах, счастливо сопутствующих Вам в Италии1; ибо не хватает слов, чтобы
выразить это, когда разум и тот подавлен и как бы охвачен восторженным
опьянением. Да восполнит воображение Вашего Высочества2 то, чего не в
состоянии выразить смирение пишущей.
Но хотя полученные известия были восприняты мною с несказанной радостью
и благодарностью, тем не менее надежда, разрастающаяся все шире, несет в
себе основания для будущей радости и упований на торжество справедливости. И
действительно, я надеюсь, веруя в Небесное провидение, которое, по моему
твердому убеждению, никогда нельзя обмануть или остановить и которым для
рода человеческого предусмотрен единый Владыка, Что счастливое начало
царствования Вашего перейдет в неизменное и еще более счастливое
процветание. Так что, молясь о делах нынешних, равно как и о грядущих, я без
колебаний обращаюсь к милосерднейшей и августейшей императрице, если это
уместно, с мольбою о том, чтобы она соблаговолила принять меня под свое
надежнейшее высокое покровительство, дабы я всегда была защищена (и верила
всегда, что защищена) от любого злого несчастья.
Х
ИМПЕРАТРИЦЕ МАРГАРИТЕ
Достославнейшей и милосерднейшей владычице госпоже Маргарите,
Божественным провидением августейшей королеве римлян,-- преданнейшая ей Г.
ди Батифолле, милостью Божьей и милостью императора графиня палатинская в
Тоскане, с величайшей готовностью приносит в дань себя саму и свою
добровольную покорность.
Когда послание Вашей Светлости появилось перед очами той, что пишет Вам
и счастлива за Вас, моя искренняя радость подтвердила, насколько души
верноподданных радуются великим успехам своих владык; ибо из содержащихся в
нем известий я с полной отрадою сердца узнала, как десница Всевышнего Царя
помогает сбыться чаяниям кесаря и августейшей императрицы.
Засвидетельствовав свою верность, я дерзаю выступить в роли просительницы.
И посему, уповая на благосклонное внимание Вашего Высочества, я
смиренно молю и покорно прошу Вас соблаговолить вновь взглянуть глазами
разума на искренность моей преданности, уже не раз подтвержденную. Но коль
скоро в некоторых местах королевское послание, если я не ошибаюсь, содержало
отвечающую моим желаниям просьбу сообщить Вашему Королевскому Высочеству,
если представится случай направить посланника, что-нибудь о себе, я,
несмотря на то что это представляется мне в определенной степени
самонадеянным, покорюсь исключительно ради самой покорности Вам. Узнайте же,
милосердная и светлейшая владычица римлян, ибо Вы повелели так, что при
посылке настоящего письма любимейший мой супруг и я пребывали милостью
Божьей в отменном здоровье, радуясь цветущему здоровью наших детей и
счастливые более обычного настолько, насколько признаки возрождающейся
империи предвещали приближение лучших времен.
Отправлено из замка Поппи1 18 мая в год первый счастливейшего прихода
императора Генриха в Италию.
XI
ИТАЛЬЯНСКИМ КАРДИНАЛАМ
[Итальянским кардиналам -- Данте Алигьери из Флоренции1.]
"Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! Он стал как вдова2;
великий между народами...". Жадность владык фарисейских3, которая одно время
покрыла позором старое священство, не только отняла у потомков Левия их
назначение, передав его другим, но и навлекла на избранный город Давидов
осаду и разорение. Глядя на это с высоты своего величия, Тот, Кто
единственно вечен через посредство Святого Духа просветил в меру его
восприимчивости достойный Господа ум пророчествующего человека4; и последний
вышеупомянутыми и, увы, слишком часто повторяемыми словами оплакал развалины
священного Иерусалима.
Мы же, исповедующие5 Отца и Сына, Бога и Человека, Мать и Пречистую
Деву, мы, для кого и ради спасения которых Христос сказал тому, кого Он
трижды вопрошал о любви: "Петр, паси овец Моих" (то есть священную паству),
принуждены ныне скорбеть6, не оплакивая вместе с Иеремией будущие беды, а
взирая на существующие, над Римом овдовевшим и покинутым, над тем Римом,
который после стольких победных торжеств Христос и словом и делом утвердил
владыкой мира, а Петр и апостол язычников Павел кровью своей освятили как
апостолический престол7.
Не меньше, увы, чем зрелище ужасной язвы ереси, нас огорчает то, что
распространители безбожия -- иудеи, сарацины и язычники -- глумятся над
нашими субботами и, как известно, вопрошают хором: "Где Бог их?" -- и что,
быть может, они приписывают это своим козням8 и власти владыки отверженных,
действующим наперекор ангелам-защитникам; и, что еще ужаснее, иные астрологи
и невежественные пророки утверждают, будто необходимость указала вам на
того, кого, злоупотребляя свободой воли, вы хотели бы избрать.
В самом деле, вы, находящиеся в первых рядах центурионы воинствующей
церкви, не считая нужным направлять колесницу Невесты Распятого по
начертанному пути, сбились, подобно неумелому вознице Фаэтону, с дороги. И
вы9, которые должны были через непроходимую чащу земного паломничества
осторожно провести идущее за вами стадо, привели его вместе с собой к
пропасти. Разумеется, я не предлагаю примеры, которым надлежит следовать
вам, чьи спины, а не лица обращены к колеснице Невесты и кого, несомненно,
можно сравнить с теми, на кого было указано Пророку и кто дерзко отвернулся
от храма; вам, которые презираете огонь, посланный небом туда, где ныне
пылают ваши жертвенники, возжженные от чужих искр; вам, продающим голубей в
храме, где вещи, которые не подобает измерять ценою денег, сделались
продажными во вред тем, кто его посещает. Но подумайте о биче, подумайте об
огне! Не искушайте терпения Того, Кто ждет вас с покаянием. Если пропасть,
на самом краю которой вы находитесь ныне, породит в вас сомнение, что скажу
я на это, кроме того, что вы решили избрать Алкима, следуя воле Димитрия?10
Возможно, вы воскликнете с гневным упреком: "А кто он такой, что, не
боясь кары, неожиданно постигшей Озу, дерзает придерживать наклонившийся
ковчег?"11 Я всего-навсего одна из ничтожнейших овец на пастбищах Иисуса
Христа; и я не имею в стаде никакой власти, ибо у меня нет богатств.
Следовательно, не благодаря достоянию, а милостью Божьей являюсь я тем, кто
я есть. И "ревность по доме Твоем снедает меня"12. Ибо даже из уст грудных
детей и младенцев прозвучала угодная Богу истина; и рожденный слепым
разгласил истину эту, которую фарисеи не только замалчивали, но по своему
коварству силились исказить. Вот в чем оправдание моей смелости. И кроме
того, со мною заодно Учитель знающих, который, излагая моральные науки,
провозгласил, что истина превыше всех друзей13. Не самонадеянность Озы,
совершившего грех, в котором кое-кто мог бы упрекнуть и меня, как если бы я
из дерзости взялся не за свое дело, руководит мною; ибо он придерживал
ковчег, тогда как мое внимание сосредоточено на брыкающихся и увлекающих
колесницу в непроходимые дебри быках14. А о колеблющемся ковчеге позаботится
Тот, Кто открыл некогда всевидящие очи для спасения корабля, колеблющегося
на волнах.
Мне не кажется поэтому, будто я обидел кого-то настолько, чтобы он стал
браниться; скорее, я заставил вас и других, лишь по званию пастырей,
покрыться краскою смущения (если, конечно, в мире еще остался стыд), ибо в
предсмертный час Матери-Церкви среди множества берущих на себя роль пастыря
стольких овец, неухоженных и плохо охраняемых на пастбищах, раздается
одинокий голос, одинокий жалобный голос, да и тот светский.
И что тут удивительного? Каждый избрал себе в жены алчность15, как
поступили и вы сами,-- алчность, которая никогда, в отличие от бескорыстия,
не порождает милосердия и справедливости, но всегда порождает зло и
несправедливость. О нежнейшая Мать, Невеста Христова, которая от воды и Духа
рождаешь сыновей, тебя же позорящих! Не милосердие, не Астрея16 а дочери
Вампира стали твоими невестками. А примером тому, что за детей они рожают,
служат сами же дети, за исключением епископа из Луни17. Григорий твой
покоится в паутине18, Амвросий19 лежит забытый в шкафах клириков, и
Августин20 вместе с ним, рядом пылятся Дионисий21, Иоанн Дамаскин22 и
Беда23; а вместо них вы обращаетесь к некому "Зерцалу", Иннокентию и
епископу Остии24. А почему бы не так? Одни искали Бога как конечную цель и
как высшее добро, другие гонятся за пребендой25 и за выгодой.
Но не думайте, о Отцы, будто я единственная на всей земле птица
Феникс26. Ибо о том, о чем я кричу во весь голос, остальные либо шепчут,
либо бормочут, либо думают, либо мечтают. Чего же они скрываются? Одни --
это верно -- растеряны от удивления; неужели же они вечно будут молчать и
ничего не скажут своему Создателю? Жив Господь: ибо Тот, Кто расшевелил язык
Валаамовой ослицы27, и для нынешнего скота является Господом.
Вот я и заговорил -- вы меня вынудили. Стыдитесь же, что укор и
увещевания обращены к вам снизу, а не с неба, дабы, раскаявшихся, оно вас
простило. С нами поступают справедливо, стремясь поразить нас там, где
возможно пробудить наш слух и другие чувства, чтобы стыд породил в нас
раскаяние -- своего первенца, а оно в свою очередь -- желание исправиться.
И дабы достойное славы благородство сопутствовало этому стремлению и
поддерживало его, нужно, чтобы вы увидели глазами разума, каков он, город
Рим, лишенный ныне и того и другого светоча28, пребывающий в одиночестве и
вдовстве, способный вызвать сострадание у самого Ганнибала. И слова мои
обращены главным образом к вам, которые детьми узнали священный Тибр. Ибо
если столицу Лациума подобает любить и почитать всем итальянцам как родину
собственных гражданских установлений, тем более справедливо вам почитать ее,
коль скоро она еще и ваша родина29. И если перед лицом нынешних несчастий
итальянцев сразила скорбь и смутило чувство стыда, как не краснеть вам и не
предаваться скорби, раз вы являетесь причиной ее неожиданного затмения,
подобного затмению солнца? И прежде всего ты, Орсини30, ты виноват в том,
что твои лишенные сана коллегии31 остались обесславленными и только властью
апостолического Иерарха им были возвращены почетные эмблемы воинствующей
церкви, которые их, быть может преждевременно и несправедливо, заставили
снять. И ты тоже, последователь высокой затибрской партии32, который
поступил точно так же, дабы гнев усопшего понтифика пустил в тебе ростки и
они стали бы твоей неотъемлемой частью, как привитая к чуждому стволу ветка.
И ты мог, как если бы тебе недостаточно было трофеев, собранных в
завоеванном Карфагене, обратить против родины славных Сципионов эту свою
ненависть и твой здравый смысл не воспротивился ей?
Но положение, несомненно, может быть исправлено (лишь бы шрам от
позорного клейма не обесславил священный престол настолько, что явится
огонь, щадящий нынешние небеса и землю), коль скоро все вы, виновники столь
глубокого беспутства, единодушно и мужественно будете бороться за Невесту
Христову, за престол Невесты, которым является Рим, за Италию нашу и,
наконец, за всех смертных -- ныне паломников на земле; дабы на поле уже
начавшегося сражения, к которому со всех сторон, даже с берегов Океана,
обращаются озабоченные взоры, вы сами, предлагая себя в жертву, могли
услышать: "Слава в вышних!" -- и дабы позор, ожидающий гасконцев, которые,
пылая столь коварною жаждой, стремятся обратить в свою пользу славу латинян,
служил примером потомкам во все будущие века.
XII
[ФЛОРЕНТИЙСКОМУ ДРУГУ]
Внимательно изучив Ваши письма, встреченные мною и с подобающим
почтением, и с чувством признательности, я с благодарностью душевной понял,
как заботитесь Вы и печетесь о моем возвращении на родину. И я почувствовал
себя обязанным Вам настолько, насколько редко случается изгнанникам найти
друзей. Однако, если ответ мой на Ваши письма окажется не таким, каким его
желало бы видеть малодушие некоторых людей, любезно прошу Вас тщательно его
обдумать и внимательно изучить, прежде чем составить о нем окончательное
суждение.
Благодаря письмам Вашего и моего племянника и многих друзей вот что
дошло до меня в связи с недавно вышедшим во Флоренции декретом о прощении
изгнанников: я мог бы быть прощен и хоть сейчас вернуться на родину, если бы
пожелал уплатить некоторую сумму денег и согласился подвергнуться позорной
церемонии. По правде говоря, отче, и то и другое смехотворно и недостаточно
продумано; я хочу сказать, недостаточно продумано теми, кто сообщил мне об
этом, тогда как Ваши письма, составленные более осторожно и осмотрительно,
не содержали ничего подобного.
Таковы, выходит, милостивые условия, на которых Данте Алигьери
приглашают вернуться на родину, после того как он почти добрых три
пятилетия1 промаялся в изгнании? Выходит, этого заслужил тот, чья
невиновность очевидна всему миру? Это ли награда за усердие и непрерывные
усилия, приложенные им к наукам? Да не испытает сердце человека,
породнившегося с философией, столь противного разуму унижения, чтобы по
примеру Чоло2 и других гнусных злодеев пойти на искупление позором, как
будто он какой-нибудь преступник! Да не будет того, чтобы человек, ратующий
за справедливость, испытав на себе зло, платил дань как людям достойным тем,
кто свершил над ним беззаконие!
Нет, отче, это не путь к возвращению на родину. Но если сначала Вы, а
потом другие найдете иной путь, приемлемый для славы и чести Данте, я
поспешу ступить на него. И если не один из таких путей не ведет во
Флоренцию, значит, во Флоренцию я не войду никогда! Что делать? Разве не
смогу я в любом другом месте наслаждаться созерцанием солнца и звезд? Разве
я не смогу под любым небом размышлять над сладчайшими истинами, если сначала
не вернусь во Флоренцию, униженный, более того, обесчещенный в глазах моих
сограждан? И конечно, я не останусь без куска хлеба!3
XIII
К КАНГРАНДЕ ДЕЛЛА СКАЛА
Благородному и победоносному господину, господину Кангранде делла
Скала, наместнику священнейшей власти кесаря в граде Вероне и в городе
Виченца1,-- преданнейший ему Данте Алигьери, флорентиец родом, но не
нравами, желает долгих лет счастливой жизни, а имени его -- постоянного
преумножения славы.
Воздаваемая Вашему великолепию хвала, которую неустанно распространяет
летучая молва, порождает в людях настолько различные мнения, что в одних она
вселяет надежду на лучшее будущее, других повергает в ужас, заставляя
думать, что им грозит уничтожение. Естественно, подобную хвалу, что
превышает любую иную, венчающую какое бы то ни было деяние современников, я
находил подчас преувеличенной и не соответствующей истинному положению
вещей. Но дабы излишне длительные сомнения не удерживали меня в неведении,
я, подобно тому как царица Савская2 искала Иерусалим, а Паллада -- Геликон3,
я искал и обрел Верону, желая собственными глазами взглянуть на то, что я
знал понаслышке. И там я стал свидетелем Вашего великолепия; я стал также
свидетелем благодеяний и испытал их на себе; и как дотоле я подозревал
преувеличенность в разговорах, так узнал я впоследствии, что деяния Ваши
заслуживают более высокой оценки, чем дастся им в этих разговорах. Поэтому
если в результате единственно слышанного мною я был, испытывая в душе
некоторую робость, расположен к Вам прежде, то, едва увидев Вас, я сделался
преданнейшим Вашим другом.
Я не считаю, что, назвавшись Вашим другом, рискую навлечь на себя, как
решили бы некоторые, обвинения в самонадеянности, ибо священные узы дружбы
связывают не столько людей равных, сколько неравных4. Достаточно взглянуть
на дружбы приятные и полезные, и внимательный взор увидит, что большие люди
чаще всего дружат с теми, кто меньше их. И если обратиться к примерам
истинной и верной дружбы, разве не станет очевидным, что многие славные и
великие князья дружили с людьми незавидной судьбы, но завидной честности? А
почему бы и нет? Ведь не мешает же огромное расстояние дружбе между
человеком и Богом! И коль скоро кто-нибудь усмотрит в сказанном здесь нечто
недостойное, пусть внимает он Святому Духу, указующему, что Он привлек к
своему содружеству некоторых людей. Так, в Книге Премудрости сказано, что
премудрость "есть неистощимое сокровище для людей; пользуясь ею, они входят
в содружество с Богом..."5. Но невежественный люд неразумен в своих
суждениях, и подобно тому, как он считает диаметр Солнца равным одному футу,
так и относительно той или иной вещи он по собственной наивности судит
неверно. Те же, кому дано знать наилучшее в нас, не должны плестись в хвосте
у стада, но, напротив, призваны противостоять его ошибкам, ибо сильные
разумом и одаренные определенной божественной свободой не знают власти каких
бы то ни было привычек6. Это не удивительно, ибо не они исходят из законов,
а законы исходят от них. Следовательно, как я говорил выше, моя преданнейшая
дружба не имеет ничего общего с самонадеянностью.
Противопоставляя Вашу дружбу всему иному как драгоценнейшее сокровище,
я желаю сохранить ее исключительно бережным и заботливым к ней отношением.
Однако, коль скоро в правилах о морали философия учит7, что для того, чтобы
не отстать от друга и сохранить дружбу, необходимо некоторое соответствие в
поступках, мой священный долг -- дабы отплатить за оказанные мне благодеяния
-- поступить соответственно: для этого я внимательно и не один раз
пересмотрел безделицы, которые мог бы Вам подарить, и все, что отобрал,
подверг новому рассмотрению, выбирая для Вас наиболее достойный и приятный
подарок. И я не нашел для столь большого человека, как Вы, вещи более
подходящей, нежели возвышенная часть "Комедии", украшенная заглавием "Рай"8;
и ее вместе с этим письмом, как с обращенным к Вам эпиграфом, Вам посвящаю,
Вам преподношу. Вам, наконец, вверяю.
Горячее чувство к Вам все же не позволяет мне обойти молчанием
следующее: может показаться, что подобный подарок способствует скорее славе
и чести господина, чем дара; более того, многие из тех, кто обратил внимание
на это заглавие, сочли, будто посредством его я предсказал возрастающую
славу Вашего имени. Таково и было мое намерение. Но стремление добиться
Вашей милости, которой я так жажду, невзирая на зависть, побуждает меня
скорее устремиться к тому, что и было моей целью9 с самого начала. Итак,
заканчивая то, что надлежало сказать в эпистолярной форме, я в качестве
комментатора собираюсь предварить свой труд немногими словами, которые и
предлагаю вашему вниманию.
Вот что говорит Философ10 во второй книге "Метафизики": "Точно так же,
как вещь связана с существованием, она связана с истиной"; это происходит по
той причине, что истина некой вещи, заключенной в истине как в своем
субъекте, есть совершенное подобие самой вещи. Действительно, некоторые из
существующих вещей таковы, что несут абсолютную жизнь в самих себе, а другие
таковы, что их существование находится в зависимости от чего-то иного, с чем
они определенным образом связаны, подобно тому как можно существовать во
времени и быть связанным с другим, как связаны отец и сын, господин и раб,
двойное количество и половина, целое и часть и прочее в этом роде. И так как
существование их зависит от чего-то иного, следовательно, их истина зависит
от чего-то иного. В самом деле, не зная половины, никогда не узнать двойного
количества; то же можно сказать обо всем остальном.
Следовательно, те, кто желает сделать введение к части какого-либо
произведения, должны сообщить какие-то сведения и о целом, в которое входит
часть. Поэтому я, также желая изложить в виде введения кое-что об упомянутой
выше "Комедии", счел своим долгом предпослать некоторые объяснения всему
произведению, дабы можно было легче и полностью войти в его часть. Всякий
ученый труд начинается с изыскания шести вещей, а именно: предмета, лица, от
которого ведется повествование, формы, цели, заглавия книги и рода
философии11. Среди этих вещей имеются три, коими часть, которую я решил
посвятить Вам, отличается от им подобных: предмет, форма и заглавие;
достаточно взглянуть на другие три -- и станет ясно, что они лишены таких
отличий. Посему в рамках целого следует отдельно найти эти три вещи, что и
даст достаточный материал для введения в часть. Затем мы займемся поисками
трех других не только по отношению к целому, но и по отношению к той части,
которую я дарю Вам.
Чтобы понять излагаемое ниже, необходимо знать, что смысл этого
произведения непрост; более того, оно может быть названо многосмысленным12,
то есть имеющим несколько смыслов, ибо одно дело -- смысл, который несет
буква, другое -- смысл, который несут вещи, обозначенные буквой. Первый
называется буквальным, второй -- аллегорическим или моральным. Подобный
способ выражения, дабы он стал ясен, можно проследить в следующих словах:
"Когда вышел Израиль из Египта, дом Иакова из народа иноплеменного. Иуда
сделался святынею Его, Израиль -- владением Его"13. Таким образом, если мы
посмотрим лишь в букву, мы увидим, что речь идет об исходе сынов Израилевых
из Египта во времена Моисея; в аллегорическом смысле здесь речь идет о
спасении, дарованном нам Христом; моральный смысл открывает переход души от
плача и от тягости греха к блаженному состоянию; анагогический -- переход
святой души от рабства нынешнего разврата к свободе вечной славы. И хотя эти
таинственные смыслы называются по-разному, обо всех в целом о них можно
говорить как об аллегорических, ибо они отличаются от смысла буквального или
исторического. Действительно, слово "аллегория" происходит от греческого
alleon и по-латыни означает "другой" или "отличный"14.
Если понять это правильно, становится ясным, что предмет, смысл
которого может меняться, должен быть двояким. И потому надлежит рассмотреть
отдельно буквальное значение данного произведения, а потом, тоже отдельно,--
его значение аллегорическое. Итак, сюжет всего произведения, если исходить
единственно из буквального значения,-- состояние душ после смерти как
таковое15, ибо на основе его и вокруг него развивается действие всего
произведения. Если же рассматривать произведение с точки зрения
аллегорического смысла -- предметом его является человек, то -- в
зависимости от себя самого и своих поступков -- он удостаивается
справедливой награды или подвергается заслуженной каре.
Форм -- две: форма трактуемого и форма трактовки. Форма трактуемого
делится на три части согласно трем видам деления. Первый вид: все
произведение задумано в трех кантиках; второй вид: каждая часть делится на
песни; третий вид: каждая песнь делится на терцины, форма (вид) трактовки16
-- поэтическая, вымышленная, описательная, с отступлениями и, кроме того,
определительная, разделительная, убеждающая, укоризненная и с точки зрения
примеров -- положительная.
Заглавие книги нижеследующее: "Начинается "Комедия" Данте Алигьери,
флорентийца родом, но не нравами". По этому поводу необходимо знать, что
слово "комедия" происходит от выражений "comos" -- "сельская местность" и
также "oda" -- "песнь"17, следовательно, комедия приблизительно то же самое,
что деревенская песня. В самом деле, комедия есть вид поэтического
повествования, отличный от всех прочих; своею сущностью она отличается от
трагедии тем, что трагедия в начале своем восхитительна и спокойна, тогда
как в конце смрадна и ужасна. Потому и называется она трагедией -- от
"tragos" ["козел"] и "oda" ["песнь"], означая примерно "козлиная песня", то
есть смердящая будто козел, как явствует из трагедий Сенеки. Комедия же
начинается печально, а конец имеет счастливый, как явствует из комедий
Теренция. Вот почему некоторые авторы приветственных посланий обычно
придавали посланию "трагическое начало и комичный конец". Трагедия и комедия
отличаются друг от друга и стилем: в одном случае он приподнят и возвышен, в
другом -- сдержан и низок, как это угодно Горацию, когда он утверждает в
своей "Поэтике", что авторы комедий иной раз говорят как авторы трагедий и
наоборот:
Но иногда и комедия голос свой возвышает.
Так раздраженный Хремет порицает безумного сына
Речью, исполненной силы: нередко и трагик печальный
Жалобы стон издает языком и простым и смиренным18.
Этим объясняется, почему данное произведение названо "Комедией"; если
мы обратимся к содержанию, то в начале оно ужасно и смрадно, ибо речь идет
об аде, а в конце -- счастливо, желанно и благодатно, ибо речь идет о рае.
Если мы рассмотрим язык, он -- сдержан и смиренен, ибо это вульгарное
наречие, на котором говорят простолюдинки19. Существуют и другие формы
поэтического повествования, а именно буколическая песня, элегия, сатира и
посвящение20, о чем также свидетельствует "Поэтика" Горация, но они не имеют
никакого отношения к данному произведению.
Теперь может стать ясным, как определить предмет даруемой части. Ибо,
если предметом всего произведения с точки зрения буквы является "состояние
душ после смерти, не определенное, а общее", делается очевидным, что предмет
этой части есть некое состояние, но уже определенное, то есть "состояние
блаженных душ после смерти". И коль скоро предметом всего произведения с
точки зрения аллегорического смысла является человек, то, как -- в
зависимости от себя самого и своих поступков -- он удостаивается
справедливой награды или подвергается заслуженной каре, становится
очевидным, что предмет этой части -- определенный, а именно человек и то,
как он заслуженно удостаивается справедливой награды.
То же самое следует сказать о форме части по отношению к форме целого.
Таким образом, если все произведение делится на три части, в данной части
имеются два вида деления -- деление самой части и деление песней. Причем
собственная ее форма делает невозможным для нее деление на три части, ибо
эта часть сама является частью такого деления.
То же относится и к заглавию книги: коль скоро заглавие всего
произведения -- "Начинается "Комедия"..." и так далее, согласно сказанному
выше, заглавие этой части будет следующим: "Начинается часть третья
"Комедии" Данте..." -- и так далее, название которой "Рай".
Установив эти три вещи, коими часть отличается от целого, рассмотрим
остальные три, которыми она нисколько не отличается от целого. Лицо, ведущее
повествование и там и тут,-- одно, мною уже упомянутое, что совершенно
очевидно.
Цель целого и части может быть многообразна, то есть быть близкой или
далекой. Но, оставив всякие тонкости изысканий, нужно кратко сказать, что
цель целого и части -- вырвать живущих в этой жизни из состояния бедствия и
привести к состоянию счастья21.
Род философии, являющийся исходным для целого и для части,-- моральное,
или же этическое, действие22, ибо целое задумано не ради созерцания, а ради
действия. И хотя в некоторых местах или отрывках повествование носит
характер созерцательный, это происходит благодаря действию, а не созерцанию,
ибо, как говорит Философ во второй книге "Метафизики", "практики иной раз
одновременно созерцают вещи в их различных отношениях".
Рассмотрев предварительно эти вопросы, следует перейти, после того как
мы уже частично затронули его, к вопросу о буквальности; но необходимо
отметить сначала, что вопрос о буквальности есть не что иное, как проявление
формы произведения. Данная часть, или часть третья, названная "Раем",
делится главным образом на две части, а именно на пролог и на осуществление
замысла. Вторая часть начинается со следующих слов: "Встает для смертных
разными вратами..."23
О первой части нужно знать, что, хотя по общепринятому суждению она
может называться вступлением, тем не менее ее должно называть не иначе как
прологом в собственном смысле слова, о чем как будто говорит философ в
третьей книге "Риторики", в том месте, где он утверждает, что "введение есть
начало в риторической речи, как пролог -- в поэзии и прелюдия -- в музыке".
Следует также отметить, что пролог, который вообще может называться
вступлением, строится поэтами иначе, нежели риторами. В самом деле, риторы
обычно начинали с того, что помогало бы им овладеть душой слушателя. Поэты
поступают так же, но прибавляют к введению еще какой-либо призыв. Это нужно
им, ибо, прибегнув к великой мольбе, они должны вдобавок к общечеловеческому
призыву испросить у высших субстанций почти Божественный дар. Таким образом,
данный пролог распадается на две части: первая предуведомляет, о чем пойдет
речь, вторая содержит призыв к Аполлону и начинается словами: "О Аполлон,
последний труд свершая..."24
Относительно первой части надлежит отметить, что, дабы как следует
начать, нужны три вещи, о которых говорит Туллий в "Новой риторике"25, а
именно: необходимо заручиться благосклонностью, вниманием и послушанием
читателя; это особенно важно, по мнению того же Туллия, для сюжета, носящего
удивительный характер. И коль скоро материал, лежащий в основе данного
сочинения, удивителен по своему характеру, чтобы добиться этих трех
моментов, следует стараться с самого начала вступления или пролога поразить
читателя. Автор говорит, что речь пойдет о том, что он сумел запомнить из
виденного им на первом небе. Эти слова несут в себе все три названные вещи,
ибо полезность того, о чем будет говориться, порождает благосклонность,
удивительный характер повествования -- внимание, его вероятность -- жажду
знать. Полезность явствует из слов автора о том, что он желает говорить о
вещах, которые приятностью своей пробуждают в людях сильную жажду, а именно
о радостях рая. Пролог становится удивительным там, где он обещает, что речь
пойдет о вещах столь высоких и возвышенных, как описание Небесного царства.
Вероятность становится очевидной, когда автор говорит, что он расскажет о
том, что сумел запечатлеть в своем сознании, ибо, если сумел он, смогут и
другие. Все эти вещи сочетаются в словах о том, что он побывал на первом
небе и хочет рассказать о Небесном царстве все, что смог о нем запомнить.
Рассмотрев достоинства первой части пролога, перейдем к буквальному смыслу.
Он гласит, что "Лучи Того, Кто движет мирозданьем"26, то есть Бога,
"Все проницают славой и струят / Где -- большее, где -- меньшее сиянье". То,
что они струят свое сиянье повсеместно, подтверждается доводом и ссылками на
авторитеты. Довод таков: все сущее обязано существованием самому себе или
другому сущему. Но очевидно, что быть обязанным существованием себе самому
пристало лишь одному, а именно первому, или началу, то есть Богу. И коль
скоро существовать не значит обязательно существовать самому по себе, а
существовать обязательно самому по себе надлежит лишь одному, а именно
первому, или началу, являющемуся причиной всего, все существующие вещи, за
исключением его одного, обязаны своим существованием другому. Следовательно,
если взять какое угодно существо во Вселенной, очевидно, что оно обязано
своим существованием кому-то другому и что то, кому оно обязано своим
существованием, существует само по себе либо благодаря другому. Если само по
себе, тогда оно -- первое; если же благодаря другому, то это другое точно
так же существует само по себе или благодаря другому. И можно было бы
продолжать в том же роде до бесконечности, рассуждая о действенных причинах,
как явствует из второй книги "Метафизики". Но коль скоро это невозможно,
вернемся к первому, то есть к Богу. Итак, все сущее обязано прямо либо
косвенно своим существованием Ему; следовательно, вторая причина, исходя из
первой, создает в том, кто является ее следствием, как бы зеркало, которое
принимает свет и отражает его, так что первая причина есть причина главная.
Об этом говорится в книге "О причинах"27: "Всякая первопричина оказывает на
свое следствие большее влияние, нежели вторая общая причина". Но это о том,
что касается существования.
Что же касается сущности, то я рассуждаю так: всякая сущность, за
исключением первой, является следствием; в противном случае было бы немало
таких, которые обязательно имели бы место сами по себе, что невозможно.
Следствие порождается либо природой, либо разумом; и порожденное природой
порождается разумом, ибо природа есть творение разума.
Все являющееся следствием является, таким образом, прямым или косвенным
порождением разума. Таким образом, добродетель следует за субстанцией, ей
соответствующей; если же субстанция интеллектуальна, следствие ее может быть
только интеллектуальным. Поэтому и мы обязаны восходить к первой причине во
всем, что касается существующего. Подобным же образом должны мы поступить и
с добродетелью, поскольку очевидно, что каждая субстанция и каждая
добродетель происходит от первопричины и что низшие умы воспринимают свет
как бы от солнца и, подобно зеркалу, отражают свыше лучи на тех, что ниже
их. Об этом, сдается, ясно говорит Дионисий28, когда рассуждает о небесной
иерархии. То же самое сказано в книге "О причинах": "Всякий интеллект полон
форм". Следовательно, видно, каким образом Божественный свет, то есть Божья
доброта, мудрость и сила, повсеместно отражается.
Так же как наукой, это подтверждается авторитетными источниками.
Например, Святой Дух говорит, по словам Иеремии: "Не наполняю ли Я небо и
землю?"29 -- и далее в Псалме: "Куда пойду от Духа Твоего и от лица Твоего
куда убегу? Взойду ли на небо, Ты там; сойду ли в преисподнюю, и там Ты.
Возьму ли крылья"30 -- и так далее. И в Книге Премудрости написано, что "Дух
Господа наполняет Вселенную"31. И в сорок втором стихе "Екклезиаста":
"Славой Господа полны творения Его". То же подтверждается книгами язычников,
ибо Лукан32 в девятой книге говорит: "Куда ни обратишься взором, куда ни
ступишь ногой -- повсюду Юпитер".
Следовательно, верно сказано, что Божий луч или Божья слава все
проницает и во всем отражается. Проницает -- относится к сущности;
отражается -- к существованию. То большее или меньшее, что возникает затем,
несет в себе очевидную истину, ибо мы видим, что одно стоит на более высокой
ступени, другое -- на более низкой, как небо и элементы: первое -- нетленно,
тогда как вторые -- тленны.
Предпослав своему повествованию эту истину, автор переходит к раю,
сообщая, что он "в тверди был, где свет их восприят / Всего полней"33, то
есть в том месте, которое больше получает Божьей славы. Необходимо знать,
что эта твердь есть высшее небо, объемлющее все тела, тогда как его никто не
объемлет; на нем все тела находятся в движении, в то время как оно само
остается в состоянии вечного покоя и сила его не зависит ни от одной
телесной субстанции. И оно называется Эмпиреем34, и это то же самое, что
небо, охваченное огнем или пламенем, но не материальным, а духовным, каким
является святая любовь или милосердие.
В подтверждение того, что оно получает больше всего Божественного
света, можно привести два аргумента. Первый -- в подтверждение того, что оно
объемлет все и ничем не объемлемо; второй -- в подтверждение его вечного
покоя или мира. Аргумент первый: объемлющее является таковым по отношению к
объемлемому, как формирующее по отношению к формируемому, о чем
свидетельствует четвертая книга "Физики". Во Вселенной первое небо есть то,
что объемлет все, следовательно, оно по отношению ко всему является тем же,
чем является формирующее по отношению к формируемому, иначе говоря,
выступает в роли причины. И коль скоро всякая причинная сила есть некий луч,
исходящий от первопричины, каковая -- Бог, очевидно, что это небо, у
которого больше причинных свойств, получает больше Божественного света.
Что касается второго аргумента, то он заключается в следующем: все
движущееся приводится в движение чем-то, чего само оно лишено и что является
целью его движения; так, например, небо Луны, поскольку некая его часть не
достигла цели, к которой оно стремится, и поскольку ни одна из его частей не
достигла какого-нибудь предела (достичь которого она, в сущности, никогда и
не может),-- оно движется, стремясь к иному положению, которое также
находится в вечном движении, что и соответствует желанию этого неба. И то,
что я говорю о небе Луны, относится и ко всем остальным, исключая первое.
Таким образом, все движущееся имеет какой-то изъян, и не вся его сущность
сосредоточена в нем самом. Небо же, которое никем не приводится в движение,
заключает в себе самом и в любой своей части все то, что может находиться в
степени совершенства, так что при своем совершенстве не нуждается в
двигателе. И коль скоро всякое совершенство есть луч первопричины,
обладающей высшей степенью совершенства, очевидно, что первое небо больше
получает света от первопричины, каковой является Бог. Однако этот аргумент
выглядит отрицающим предыдущее, ибо он не является простым и отвечающим
форме антецедента (предшествующего) подтверждением; но если иметь в виду его
материю, она является хорошим доводом, ибо речь идет о таком вечном
предмете, который мог бы увековечить в себе недостаток. И если Бог не придал
ему движения, становится очевидным, что Он не дал ему и сколько-нибудь
несовершенной материи. И, согласно данному предположению, аргумент остается
в силе с точки зрения материи; подобным способом аргументации были бы слова:
если он человек35, он способен смеяться; ибо во всех обратимых суждениях
такого рода довод имеет силу благодаря содержанию. Следовательно, ясно, что,
когда автор говорит: "В тверди... где свет их восприят / Всего полней"36, он
имеет в виду рай, или же Эмпирей.
Приведенным выше доводам созвучны слова Философа в первой книге "О
небе", где он говорит, что небо "обладает материей настолько отличной от
материи всего, что стоит ниже его, насколько оно далеко от вещей, здесь
находящихся". К этому можно было бы присовокупить слова Апостола о Христе,
обращенные к ефесянам: "Он же есть и восшедший превыше всех небес, дабы
наполнить все"37; и это -- небо Божественных прелестей, о которых Иезекииль
сказал Люциферу: "Ты знак подобья, печать совершенства, полнота мудрости и
венец красоты. Ты находился в Эдеме, среди прелестей сада Божьего"38.
Поведав о том, что он побывал в этом месте рая, автор продолжает
рассказ, утверждая, что "вел бы речь напрасно / О виденном вернувшийся
назад". И объясняет причину: "...близясь к чаемому страстно", то есть к
Богу, "наш ум к такой нисходит глубине, / Что память вслед за ним идти не
властна"39. Чтобы понять это, нужно знать, что в данной жизни человеческий
ум по причине единой природы и общности с умственной субстанцией,
находящейся отдельно от него, когда он поднимается, поднимается настолько,
что память после его возвращения слабеет, ибо он превысил человеческие
возможности. Это подсказано мне словами обращения Апостола к коринфянам:
"Знаю о таком человеке -- только не знаю, в теле или вне тела: Бог знает,--
что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку
нельзя пересказать"40. Вот почему, превзойдя возвышением разума человеческие
возможности, автор не помнил того, что происходило вне его. Это же
подсказано Матфеем, когда он повествует о том, как три ученика пали ниц на
землю, не умея потом ничего рассказать, ибо обо всем забыли. И у Иезекииля
написано: "Увидев это, я пал на лицо свое".
И если завистникам недостаточно приведенных примеров, пусть прочтут
"Созерцание" Рикарда Викторинца41, пусть прочтут "Суждение" Бернарда, пусть
прочтут "О качествах души" Августина -- и они перестанут завидовать. Если же
они взвоют, упрекая автора и возражая против способности столь высоко
возноситься, пусть прочтут Даниила42, из которого узнают, что даже
Навуходоносор по воле Божьей видел некоторые вещи, говорящие против
грешников, но потом забыл их. Ибо Тот, Кто "повелевает солнцу своему
восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных",
порой милостиво обращающий, порой строго наказующий в зависимости от того,
как Ему угодно, являет славу Свою даже тем, кто пребывает во зле.
Итак, по утверждению повествующего, он наблюдал некоторые явления,
которые не умеет и не может пересказать "вернувшийся назад"43. Совершенно
естественно лишний раз обратить внимание на слова "не умеет и не может". Не
умеет потому, что забыл; не может по той причине, что, если он и помнит и
хранит в памяти главное, ему не хватает слов. В самом деле, разум наш видит
многое, для чего у нас не хватает словесных обозначений, о чем в достаточной
степени свидетельствует Платон, который в своих книгах пользуется
переносными формами; так что благодаря свету разума автор познал многие
явления, которые не смог выразить своими словами.
Выше автор говорит, что поведает о тех явлениях Святого царства,
которые "мог скопить, в душе оберегая"44, и что это -- содержание его песни.
Все это станет очевидным из основной части повествования.
Далее, когда он говорит: "О Аполлон, последний труд свершая..." -- он
переходит к призыву. И эта часть делится на две: в первой он просит, взывая,
во второй -- убеждает Аполлона не оставить без внимания его просьбу,
предвкушая некую награду; эта часть начинается со слов: "О вышний дух..."45
Первая часть делится на две: в первой он испрашивает Господней помощи, во
второй -- останавливается на том, что его просьба вызвана необходимостью,
чем оправдывает ее; эта часть начинается словами: "Мне из зубцов Парнаса
нужен был..."
Такова вкратце вторая часть пролога; здесь я не останавливаюсь на ней
подробно, ибо меня стесняет ограниченность моих возможностей, так что мне
следует отказаться от этих и других вещей, немаловажных для всеобщего блага.
Но я надеюсь, Ваше Великолепие разрешит мне продолжить полезные объяснения в
другой раз.
Не вдаваясь в подробности об основной части, начинающейся после
пролога, и никак ее не деля, скажу о ней лишь следующее: переходя от неба к
небу46, автор поведет в ней речь о блаженных душах, встреченных в каждой из
сфер, и объяснит, что подлинное блаженство заключается в познании основы
истины, как явствует из слов Иоанна, когда он утверждает: "Сие есть истинное
блаженство, да знают Тебя, единого истинного Бога..."47 -- и из третьей
книги "Утешения" Боэция, где сказано: "Лицезреть Тебя есть наша цель"48.
Следовательно, для того чтобы показать свет блаженства, озаряющий эти души,
у них, как у свидетелей истины, будет испрошено многое весьма полезное и
приятное. И коль скоро, установив основу или первопричину, то есть Бога,
искать больше нечего, ибо Он есть альфа и омега, то есть начало и конечная
цель, как говорится в Откровении Иоанна Богослова,-- сочинение завершается
словами о Боге, Который да будет благословен во веки веков.
Популярность: 25, Last-modified: Sun, 17 Mar 2002 11:13:14 GmT