---------------------------------------------------------------
     © Copyright Dr Solomon Zelmanov, 2017
     Email: solzelmanov@gmail.com
     Date: 16 Dec 2017
---------------------------------------------------------------
     10.01.15



     В январе 1989 меня вдруг  пригласили  "провести техучебу" в моем бывшем
коллективе ДВЦПКБ. То есть,  как выросший среди них  ученый,  я читал лекцию
конструкторам.
     Здесь уместно  вспомнить, что я побывал-таки еще  раз и в Комсомольске.
Не помню уже, в каком году и по какому поводу Суркин из одного из институтов
Дальневосточного научного центра АН  СССР  поехал  туда. И я с  ним. Некогда
оболганный и практически изгнанный  оттуда. Поселили нас в лучшей гостинице,
хотя и не отапливаемой.  Было это в  начале  ноября, когда  во  Владивостоке
почти лето,  а  тут  только что выпал глубокий  снег,  чистые  еще  обильные
сугробы вокруг, все блистает на солнце и  около 20 градусов мороза. Но я был
в тулупчике,  теплой шапке, в хорошем костюме, при  галстуке. В достроенном,
но таком же  кондовом и неуютном новом здании некогда моего  института, меня
встречают довольно хорошо все, кроме Новикова - враги не меняются. Зато замы
ректора  прямо стелются,  я  же  при вероятном  заказчике! Я  посещаю бывшую
квартиру, где Черенок  все облагородил, но все  кажется почему-то  тесным  и
темным, не говоря о дворе и вообще городе моей очередной юности...
     Анин  зам  редактора Горшков и его жена встретили дачными  разносолами,
как  родного. А ведь  никогда и никак не общались семьями до отъезда.  А  на
работе и вовсе ссорились.
     Но особенно тронули Крутиковы - Наташа и Сережа. Встретили и угостили в
своем коммунальном убожестве как ближайшего дорогого друга.
     Комсомольск за  эти восемь-десять  лет было не узнать  - новые кварталы
построены  вместо пустырей, по которым  мы  в  талый  или  дождевой  периоды
продирались   сквозь  лужи  по   мосткам   в  городскую  библиотеку  -  наше
единственное   развлечение.   Теперь   здесь    стоял    красный    проспект
Первостроителей от вокзала до  Амура,  словно скопированный с  новых районов
Ленинграда.  Правда  уродливые   тамбуры  подъездов  и  входов  в   магазины
напоминали, где  мы есть.  В целом  же ни в институте, ни  в городе,  где  я
прожил  семь  лет  моей единственной  жизни, не тронуло  ничто и никто. Было
только  одно чувство  - благодарности  судьбе, что подарила мне  Владивосток
вместо всего этого...
     Запомнился  отлет.  Приехали  мы  с Суркиным  в  тоже  новый  и  вполне
приличный   аэропорт.  А  там   снегопад,   все  рейсы  задерживаются,   мой
аэрофлотский блат не помогает. К ночи стало ясно, что ни при какой протекции
против  непрерывного снегопада  не  попрешь,  пока он  не  кончится.  Здание
аэропорта запирают  снаружи на  висячий  замок. За стеклянными стенами  идет
обильно тихий снег,  а  мы с Суркиным пьем из стаканчиков водку и закусываем
дефицитным  во Владивостоке сыром, которого в Комсомольске  вдруг  оказалось
навалом,  надо  же... Так и  проговорили  с ним всю  ночь. А утром  для  нас
спокойно расчистили весь снег с полосы, мы взлетели и порадовались в  теплом
Владивостоке  золотой осени и  желтым палым  листьям вместо мертвенно-белого
снега.
     Но вернемся в февраль 1989, предпоследнего года первой жизни.
     В самом начале я вижу себя в больнице,  где выписывают моего сына после
операции  аппендицита. Я  долго жду врача отдать кучу книг. Мы добираемся до
троллейбуса, в который и не каждый здоровый втиснется, а потому едем до дому
частником за один рубль до  дома. Лёня скрюченный. Болит и шов, и зуб к тому
же, но держится молодцом.
     На  работе  ношусь с временным трудовым коллективом, в  который включаю
способных  и  полезных  людей.  Какие-то  проблемы  с  какой-то  добавкой  к
зарплате, чем  недовольна Аня, но еще более она возмущена  моим отношением к
внуку - никогда не  беру его на руки. А, в  самом  деле, почему? Ведь хоть и
молодой, а дед все-таки...  Получаем письмо от  родителей Ани  об их  планах
обмена Севастополя на  Владивосток. А недовольна  Вета. Горит ее  скрытая до
сих пор мечта о Севастополе. Еще больше она была расстроена, когда эта мечта
потом осуществилась!..
     А  пока живем  вшестером  на тех же жалких метрах,  что Ядровым кажутся
теплым  раем  и уютом. Без конца  ссоримся  с Аней. Как-то настолько,  что я
ночью пошел гулять по льду залива - до горизонта и  обратно... Пью лимонник,
элеотеракок, женьшень, какой-то  золотой корень а усталость  дикая,  с утра.
Глаза не смотрят.  Проходит только от сауны йогов, но ненадолго. Хотя с чего
уставать, если я без конца мотаюсь  по  семейным  делам,  а на  работе никто
этого моего  отсутствия  не  замечает?  А чего  замечать, если я и  так  все
успеваю. Даже статьи в  "Известиях" и в  местной газете публикую. И рукопись
мне вернула машинистка. Отдал в  Дальиздат. Дал  экземпляр  Ане. Ведет  себя
после прочитанного странно - как  бы мне не залететь со свободой творчества.
Но потом чуть ли не всем "Иллюзии" понравились. Зять,  например, в восторге.
И мне какое-то время нравится. А ведь это единственная моя рукопись, которую
я, в конце концов, без сожаления, даже с омерзением выкинул в мусорный ящик.
Уже  в  другой  жизни.  Впрочем,  и все  прочие  рукописи  смотрелись  здесь
совершенно  непотребными,  пока  не были кардинально переделаны, сменив даже
названия. А вот "Иллюзии" не пригодились.  Ни в одной их части. Ни герои, ни
ситуации не заинтересовали  меня больше никогда. Странно, не  правда ли? Так
горел,  заболел  от  впечатлений,  чуть  не  умер, пока  меня  принимали  за
наркомана  и  не  давали болеутоляющее.  Все знакомые  в  восторге, но -  не
пригодилась повесть. До сих пор.
     А  на  работе то тонет, то  всплывает  мой  самый крупный  в  институте
80-тысячный договор, по которому составлен  коллектив. Когда тонет, по  лицу
моего врага-начальника Тарабукина разливается швондеровская голубая радость.
Оживает же проект  только по  воле  теперь уже  материально заинтересованных
пароходских сподвижников. После целого дня беготни и волнений, при которых я
с  трудом держу глаза открытыми, после битком набитого  троллейбуса и отказа
двух пустых таксистов везти меня  так близко, я дома слышу: "Где ты  шлялся?
Где рыба от Людмилы Николаевны?" С горя час гуляю по ночному лесу. На другой
день решаю ходить на  работу 15  километров пешком. Выхожу в 5.25, прихожу в
7.05. Оживаю от нагрузки. Натер ногу, еле  живой  к  вечеру добираюсь домой.
Аня меняет гнев на милость,  я  рвусь в  ванну,  зять наливает  бокал  пива,
проваливаюсь  в сон. А  наутро в электричке  новость  - повесился мой бывший
сослуживец, маленький улыбчивый человек, всегда встречавший меня фразой "Ну,
рассказывай." Оставил примерно такое же имущество и семью, как у меня.
     С 10 февраля езжу в  институт на велосипеде. На счетчике более 5000 км.
Цепь  без конца  дергает и  спадает,  а что делать?  Лучше, чем  пешком. Тем
более, что  тепло,  город  сухой и солнечный.  Гулять с коляской  с Димой по
Академгородку оказалось негде  - все разрыто,  кругом химия, скамеек  нет. К
тому  же Митька меня  совершенно  за деда не признает, а прохожие  принимают
меня за молодого папашу.
     Между тем,  спасая  свой  договор по  вертолетам,  я  использую тяжелую
артиллерию  -  приглашаю  на   техсовет  пароходства   из  Хабаровска   двух
гигантов-командиров в шикарной генеральской летной форме. Они видят во мне и
моем  проекте  богатого заказчика  на  длительный  период,  а  потому  прямо
размазывают по стенке моих  вечных  оппонентов, и я  снова  самый богатый  в
институте Буратино.
     Дома много гуляю с внуком, застуживая на ветру и его, и себя.
     И вот при такой лихорадочной многогранной деятельности без конца запись
- страдаю от безделья. 19 февраля впервые в этом году еду на дачу, взяв лыжи
и  кучу газет. Лыжи  не пригодились,  хотя  и скользко, но снега мало.  Зато
топил камин  и вообще дышал кислородом. Раздражала вездесущая соседка  Елена
Афанасьевна.  А  20 февраля  выпал  снег  и  ударил  10-градусный  мороз  (в
Комсомольске бы в середине  февраля такое!..) Так что снова электричка, а на
работе  меня  вербуют в команду независимого кандидата в депутаты Верховного
Совета на  первых  в  истории страны  альтернативных выборах.  Конкуренты  -
традиционно  сменявшие  друг  друга  адмиралы  -  начальник  пароходства   и
командующий  Тихоокеанским  флотом.  Ничего себе! И  тут  я в своем  подвале
составляю  вопросы  этим  гигантам  на  засыпку  для  встреч  кандидатов   с
избирателями.
     В эти дни мы с Аней сходили в "Уссури" в кино, сидели  на балконе-ложе,
как  белые люди. И фильм "Монтекристо" с Виктором Авиловым очень понравился,
и  домой  добрались  по  оледенелому  городу  очень  быстро,  а  там ядровое
семейство  и примкнувший  к  ним  Лёня кайфуют без нас - смотрит  по  телеку
"Сибириаду". Всем хорошо под сиянием лунным, всюду родимую Русь узнаю. И так
хорошо, когда есть чай с шербетом и домашними вафлями.
     Как-то в воскресенье мы с Аней поехали на Седанку целевым назначением -
менять  лачугу  на Кирпичной на  особняк в  Приморье.  Неизвестно  на  какой
основе, но обсуждаем вопрос покупки дома в  Смоляниново. Покончить с научным
периодом моей деятельности и заняться литературой. Как выразилась Аня, синея
от  натуги, сидим за письменным  столом -  ты за  одним,  я  за  другим. Как
красиво!   Переделкино  в   миниатюре.  Проблема,  на  что  содержать  такую
творческую группу и ее иждивенцев?
     А  дома, не  интересуясь источниками своего существования,  вытянув  12
ног, все смотрят себе "Рабыню Изауру".
     Между тем,  не зная  о  наших  с Аней  творческих  планах,  Вещунов  из
Дальиздата  объявил, что он  намерен  враз расправиться  с нашим  творческим
коллективом. По его мнению, ни мои "Иллюзии", ни Анин "Нестандартный сын" ни
к черту не годятся. И моё, кстати, вовсе не по политическим причинам. Просто
дрянь.   А  Анино,  которое  все  хвалят,  пригодно  только   для  семейного
употребления. Нет, ну какой умный оказался!
     Тут я  узнаю,  что  дореволюционные дубовые  рамы со  стеклами высокого
качества  бывшего  американского  посольства в Дальневосточной республике, а
ныне  нашего  института его  директор  из  партай-мудрецов  Проселков  решил
почему-то по всему институту поменять на современные, естественно сосновые и
кривые. Я решил откупить эти  снятые рамы для теплицы на моей даче.  Заказал
грузовик, ребята мне рамы погрузили. На даче машина так увязла в болоте, что
едва не снесла при рывках весь мой домик.
     Март начался  с очередной атаки  на мой договор.  Начальник пароходства
отказался завизировать решение техсовета по нему, оставив меня и мою команду
без денег.
     Я бы на его месте еще  и  не так дал отщепенцу, что не только отказался
стать     его     пресс-секретарем,    да    еще    открыто     поддерживает
кандидата-конкурента.  Мне  это надо  было?.. То  еще  говно  выбрали с моей
помощью вместо привычной и приличной номенклатуры.
     То ли на нервной почве, то ли  от идиотских  фантазий  моих "Иллюзий" 4
марта я вдруг  заболел чем-то вроде  аппендицита,  назавтра стало еще  хуже.
Пошли в Бассейновую больницу. Там  никакого диагноза не поставили и выгнали.
А мне все хуже. Боль невыносимая, и не понять где. Вызываем скорую,  везут в
городскую. Уролог  предполагает камень  в мочеточнике, который  он  видит на
рентгеновском  снимке - висит, мол,  и уже  ножки  свесил.  Прыгнешь,  он  и
сползет. Но рези не проходят. До 7 марта еще работаю, решаю разные проблемы,
скажем,  с  пропиской на  своих жалких метрах Коли, а тут такой приступ, что
уже ни до чего.  Ползу  в  Бассейновую больницу. На этот раз, с диагнозом от
уролога, принимают.  Но очень долго  оформляют, расспрашивают,  подозревают,
что  наркоман  таким  образом  дозу  вымогает -  на ломку  похоже.  Наконец,
поверили,  сделали  внутривенный  укол,  уложили  в  постель с  грелкой. Я в
палате, а потому следующий, ночной приступ  снимают быстро. Утром  ухитряюсь
сделать зарядку, прыгая с беседки на пятки - раз камень уже свесил ножки. Не
помогает.  Новый приступ.  Последний.  Я обнаглел и без конца убегаю домой -
принять ванну,  посмотреть  телевизор. Мало того, не вынеся храпа  соседа по
палате,  я ночью, когда больница закрыта на  все  замки, через окно,  убегаю
спать домой до  шести утра. Возвращаюсь тем же путем, прямо к обходу врача -
впереди профессор, позади  ассистент с полотенцем на согнутой руке. Свита...
Вот эта самая  профессор, которой  всей  так трепещут  и принимала  меня так
долго за наркомана. Мне назначают какое-то обследование и лечение.
     Она же сосватала меня  с местным хирургом-онкологом для диагноза Лене с
его многочисленными таинственными бородавками по всему телу. Тот сказал, что
это атерома, доброкачественная опухоль. Назначил лечение.  Не помогло. Через
несколько  дней главный врач сменила диагноз  - вирусный сколиоз, безобидное
кожное заболевание, не более того, - и выдрала  бородавки пинцетом. Везло же
Лёне лечиться одновременно то с Димой, то со мной.
     У меня же, в конце концов, так и не нашли ничего. Ни песка, ни камней -
почудился  камень  с ножками маэстро из  городской больницы. Возможно, из-за
моего  литературного творчества. Пока писал, так волновался, чуть не умер на
глазах у  молодой  жены. Особенно ее  напугало замечание соседки-врача  Любы
Шашкиной - уже отходит.  В смысле боль  уходит. Но адская боль ушла только в
палате больницы после инъекции наркотика. Песок в моче не нашли.
     Диагноз же поставила,  как ни  странно, моя деревенская  сестра  Ася  -
мужской климакс. Может быть. Из больницы я ухитрялся без конца незаметно для
персонала сбегать на дачу достраивать мои парники.
     И соорудил самые роскошные  теплицы, какие  только  видел - из таких-то
рам! Они же были  и дверями  для  входя  внутрь  - в  рост.  Крышу сделал из
пленки, защищенной от ветра рыболовной  сетью. Это были солнечные мартовские
три дня  творческого  физического  труда, солнца, воздуха и такого  покоя, и
счастья, какое, кажется, так и не повторилось.  Вообще положительные моменты
моей жизни в этот период связаны в основном с физической нагрузкой  - дача и
велосипед на  работу и  обратно,  даже в 10-градусный мороз. Все остальное -
три   договора   (судоходно-вертолетная   система,   подъемно-разделительная
платформа и  шагайка), участие в  выборах в  пользу  независимого кандидата,
статьи в разные газеты,  включая "Известия" вызывали только такую усталость,
что держать  глаза открытыми  было  трудно.  Без  конца  то  отменяется,  то
восстанавливается  один, а  то  и  оба договора с пароходством.  Бесконечные
интриги Шеремета противостоят поддержке  заместителя  начальника пароходства
Луговца  и  самого  министра  морского  флота,  но  противники-заказчики  не
унимаются, на радость бесчисленным врагам внутри обоих институтов.
     В начале апреля звонит директор института Семенихин и говорит, что меня
с моими проектами ждут в Москве не кто-нибудь,  а  министры  морского  флота
(Вольмер) и гражданской авиации (Волков).
     Дело в том,  что на бассейне появился атомный лихтеровоз  "Севморпуть",
который новорожденное гражданское  общество не пускает ни в один город-порт,
опасаясь локального Чернобыля. А мой проект предполагает его использование в
качество  плавпорта-вертолетоносца  да   еще  с  самыми  новыми   и  мощными
вертолетами МИ-26 на борту. И только у пустынного берега. Для МГА это просто
подарок -  многомиллионный  долгосрочный заказ, уникальные  вертолеты для ДВ
управления.  Все там со мной носятся, как со звездой  первой  величины. Да и
для ММФ - спасение 140 миллионов рублей, в то время равных долларам, которые
уже  уплачены за  судно, которое  без  моей идеи девать  некуда,  и об  этом
депутатский запрос  моего ставленника-депутата Шеховцова, победившего самого
Миськова на выборах. И опять же не кому-нибудь, а самому Горбачеву на первом
съезде независимых  народных  депутатов. И тот  будто бы поднял  Вольмера  и
сказал - решай эту проблему, иначе ты не министр. Ого!  Так что я - Семка из
Пинска, он  же Соломон из многолетнего рабочего места в подвале с крысами  -
без проблем  срочно лечу  беспосадочным  рейсом  номер  два, отправленный по
личной броне командира отряда - к его-то министру!
     Зато  в Москве я  еду  из аэропорта  все-таки к  Черницким,  хотя  могу
рассчитывать и на лучшие  гостиницы, раз  такие  люди ждут... Я, как обычно,
спать не  могу - в три часа  ночи раскладываю  на их кухне бумаги и работаю,
готовлюсь к встрече.
     В  министерстве  морского  флота мною занимаются начальник технического
управления  Орлов  и  совершенно непредсказуемый  (то за  меня,  то  против)
чиновник  Романовский.  Они привычно  для  себя  составляют  "идею  приказа"
министра  по моему проекту и  больше меня волнуются.  Не понравилось мне то,
что на совещании у Вольмера откуда-то взялся  начальник пароходства Миськов,
которого  я  числю  в  своих  противниках.   Но  здесь  этот  всесильный  во
Владивостоке  персонаж и  рта  не раскрыл.  Я  же  вел себя так  свободно  и
уверенно,  что  вроде бы победил.  Да  еще великодушно подарил министру  мою
статью  о лихтеровозах - первую  публикацию такого  рода на русском  языке -
привет от Дорина!
     И чем  же я занимаюсь, спрашивается, в столице нашей родины сразу после
такого судьбоносного (о чем мне все говорят,  но я не верю) совещания? Ни за
что  не догадаетесь. Я ищу Армянский  переулок,  заходя за  справкой даже  в
довольно страшное отделение милиции. А  нужен мне заочный институт искусств,
где вроде бы учится мой зять, ни дать, ни  взять - то есть непонятно, учится
ли вообще или морочит нам с Аней голову, а если учится, то как. Папу в школу
вызывали?  А отпрыск, оказывается  и  вовсе мышей  не ловит который год.  Ни
одного  задания  не  прислал.  Короче,  поганой метлы  на него нет.  Это при
столичном и бесплатном-то образовании.
     Наутро я снова спешу в НТУ к Орлову и Романовскому, едва перемещаясь по
безобразной  изрытой вдоль и поперек столице. С  чиновниками Морфлота едем в
ГосНИИГа согласовывать совместный приказ с авиаторами.
     И чем  же я занимаюсь в такой судьбоносный для двух министерств день? А
я пробиваю себе билет на самолет в Симферополь, так как у меня вроде бы дела
в  Севастополе  по  другому  проекту  -  подъемно-разделительной  платформе,
которую  я  тоже  докладывал у  Вольмера для  второго  атомного лихтеровоза.
"Ломоносов". Получаю записку в кассы и "медаль за наглость". Все это время я
умираю от  желания спать,  но все равно чувствую себя много  лучше,  чем  на
чужом  меридиане.   В   Москве  убивает   изобилие  народа,  в  магазины  не
протолкнешься. А в гостях надо без конца обсуждать с Черницким вертолетные и
политические проблемы.  Для того  в основном и принимают меня  здесь. Иногда
дохожу к вечеру до полного остекленения.
     Наконец, утром я провожаю  старика-дачника Сашу  с рюкзаком и палкой на
его вокзал, а сам на битком набитых трамвае и троллейбусе еду на аэровокзал,
оттуда к внутреннему, а потому приличному аэропорту  Внуково. И  на аэробусе
Ил-86 лечу на  престижных местах в начале салона в Симферополь. Там я первым
делом на такси  еду  в  агентство Аэрофлота  за  билетом  до  Ленинграда.  И
электричкой  еду  в Севастополь,  где  тоже беру такси до  самого  домика на
Кирпичной. Севастополь весь в цветах и зелени 8  апреля и, как всегда, после
кошмара городов, отсюда не хочется больше никогда уезжать.
     Дома  привычная грязь, вонь и  бардак,  но кормят так вкусно,  особенно
воздушными тещиными  пирожками,  что все прощается.  Зато поспать  так и  не
удается за разговорами.
     Я решаю посетить еще  одно место, про которое не могу сказать - приехал
домой.  Сажусь в  приличный междугородний  "Икарус" и  еду  по  изумительные
красоты весенней горной дороге в Орлиное. Давно ли сюда можно было добраться
только в кузове грузовика, потом в вонючем, битком набитом пропитанном пылью
автобусе,  в  который  я  провожал  мою  маму. И  вот  такое  цивилизованное
сообщение  с  селом, где живет  моя единственная  ближайшая  родственница  -
сестра,  где  похоронены  мои  родители.  Ася  смотрится  бедной  закутанной
старухой,  как мама  в  последние годы.  Но мне  очень рада. После  короткой
прогулки в горы по свежей траве, вдыхая вкуснейший горный воздух, мы идем на
кладбище,  где  могилы  с  инициалами  вместо   имен,  шифрующими  вроде  бы
беззащитные  могилы  от  вандалов-антисемитов.   Если   у  них   не   хватит
соображения,  что  как  раз  и  инициалы,  когда  на  прочих  могилах  имена
полностью, и означают, что тут надо сделать что-то плохое...
     Ася угощает меня щавелевым борщом,  представляет всем встречным, как их
бывшего друга. Какие, к черту у меня могли быть тут друзья?
     В тот же  день  уезжаю-сбегаю в Севастополь. Ася не  очень возражает. У
нее свой  режим. Какой-то фильм, например, вечером, когда ей вовсе не  нужен
получужой брат.
     А  в Севастополе  другая  беда.  У деда -  Бориса Семеновича, тоже свой
режим. Он привык, в свою очередь, ночью громко говорить, ходить по крохотным
комнатам, стучать на машинке. Если  это мешает спящему в нише гостю, то ведь
никто его, между нами, сюда  не приглашал.  Сейчас я не помню, какого лешего
вообще меня занесло в этот Севастополь, с пропуском бегал,  селедку им тащил
через всю страну.  Командировка? Не  смешите меня. Просто денег  на договоре
было немерянно  по статье "командировки". Кто мог меня в том моем  состоянии
интересовать  в  этом  захолустье?.  Какое,  к  черту,  ЦКБ  "Коралл"  с  их
вторичными  проектами?  Но  раз  я  приехал,  то  сходил  к   ним,   отметил
командировку,  побеседовал с какими-то персонажами, ни один из которых никак
не  запомнился,  взял какие-то  проспекты. Они  тоже понимают -  приехал  за
государственный счет на  юг,  пусть  отдыхает.  Подписали  убытие с открытой
датой и больше встреч не назначали. А потому я тут же  вернулся домой, чтобы
хоть  днем поспать.  Потом обегал  все магазины в  поисках  плавок  -  хотел
искупаться. Но нигде  нет в продаже почти ничего. После  никчемного визита к
адвокату  Боруле  с длительным и страстным обсуждением  черт  знает, чего, я
опять погибал от желания спать, пока у деда было такое же страстное  желание
печатать и напевать - у себя дома - почти до утра.
     В результате я опять не могу держать глаза открытыми, моргаю,  спасаясь
только купанием в ледяной воде на пустынном в эту пору пляже с топчанами под
ласковым солнышком. Стоим с  тещей  в очереди, чтобы  записаться на  май, на
кусок мыла. В этом раю все  по  талонам.  Попадаю  в  музее на выставку Нади
Рушевой. Запомнились  иллюстрации к "Мастеру и Маргарите".  Лучше  никому не
удались, но ни в одном издании не видел почему-то.
     В  Ленинград  летел тоже аэробусом с непривычным простором и комфортом.
Решил  после  деда  - все.  Никаких родственников.  Только гостиница.  Иначе
просто сдохну от  этой  пытки бессонницей. Увы,  в  гостинице ЦНИИМФа  полно
народу,  какой-то  тюменец  храпит   так,   что  я  среди   ночи   убегаю  в
тюремно-образный  двор  института и  там полтора  часа  меряю  его  во  всех
направлениях,  глядя  на  здания вокруг.  Не верится,  что только  что  была
сплошная зелень  Крыма.  Тут  еще тяжелая  зимняя сырость и  голые  деревья.
Утром, естественно, одна забота - немедленно, пока не поздно, взять обратный
билет до  Владивостока.  Увы, поздно.  Беру до  Хабаровска и то только через
неделю. Но с билетом домой уже легче. Еще бы где-то выспаться, наконец! Меня
спасает Яша, единственный мой  родственник, который  любил  меня не изо всех
сил, а  просто,  как я его.  Он  поселяет меня в своей запасной квартире  во
Всеволожске. Отдельное  жилье, в  моем распоряжении две комнаты,  телевизор,
кухня,  сосны  и березы по  дороге к  электричке и  по-своему  замечательный
воздух пригородов.
     Отсюда  я  еду в город на традиционный сбор - 25-летие  моего выпуска в
ЛКИ. Стригусь  за 5 рублей, то есть  по высшему разряду.  Я в своем  сером с
искрой костюме, молодой, спортивный, со свежим крымским загаром и только что
от министров. К тому же давно кандидат наук и работаю в большом региональном
институте.  К тому  же я, единственный из  выпуска,  имею авторское  судно в
металле, строится серия. А то, что здесь этого никто не знает, не  имеет для
меня особого значения, знал бы я сам!
     Вхожу в родную дверь  альма-матер и сразу встречаю Виктора Полякова,  с
которым отучился  шесть лет, но не перемолвился ни словом, как  и с  другими
членами их тусовки -  еврейской аристократии. Боюсь, что он меня едва узнал.
А я  его сразу  - заметные ребята. Собираемся в актовом  зале, где  я сдавал
вступительные  экзамены,  защищал  диплом и  диссертацию.  Из присутствующих
узнаю одного Букшева, остальных с  трудом и после взаимных представлений.  И
меня,   в  бороде-то,   узнают   немногие.   Профессура   более   узнаваема.
Фотографируемся все на память. Перемещаемся в банкетный зал Политехнического
института на Лесной улице. Начинаются тосты и взаимные приветствия.
     Особенно  заметны  изменения на  наших девочках. Первая  красавица Галя
Пащенко  стала глазастой старой толстой еврейкой,  а потому танцую только  с
двумя  - с более или менее милой Наташей  Петровой и  вроде  бы влюбленной в
меня Раей  Киселевой.  Тронула интеллигентностью  Света Лысенкова,  сразу же
пригласившая в гости  домой. Впрочем,  настойчиво приглашал  и Юра Резников,
что  меня  немало удивило. Особенно обострилось внимание ко  мне после моего
выступления. Я  же  лектор  с  семилетним  стажем,  а  потому сразу  овладел
аудиторией. Не  согласившись с предыдущим  оратором, перечислившим заслуги и
свершения отдельных однокашников  (и не упомянувшим, подлец такой, меня!)  я
начал с того, что  успехи  в карьере еще не все. И спросил: "поднимите руки,
кто из вас дедушка?", гордо  подняв ладонь. Женщины возмутились - а бабушка?
И  лед словно  растаял. И тут я, неожиданно для самого себя, но в духе  моих
творческих метаний последних лет, заявил, что  вряд ли мы еще встретимся вот
так, потому, что страна,  в которой  мы все сейчас 15.04.89 пребываем, скоро
исчезнет,  как и система, при которой мы привыкли жить. Но Россия  останется
вечно. А потому, господа, выпьем за Родину! Не передать, что началось!  Меня
приглашали  ко  всем  столам,  делились,  кто  громко,  кто  шепотом  своими
предположениями.  То есть  я  высказал  то, что  все хотели услышать. Попели
колхозные  песни,  которые во всем  мире  близки только нам, обменялись  так
никогда и не использованными адресами.
     Поскольку было уже поздно ехать  во Всеволожск,  я поехал к  Яше,  спал
снова плохо - Рута всю ночь чесалась у меня за головой.
     На  следующий  день  было воскресенье.  Яша отвез меня во Всеволожск на
своей машине  и оставил отдыхать,  отсыпаться,  делать  покупки.  Там  пошел
сильный снег, ели и сосны были великолепны по дороге на электричку,  которая
привычно опоздала  на  40 минут. . В Ленинграде  та же погода смотрится, как
промозглая сырость и серость.
     В ЦНИИМФе я пока никому не нужен. А потому поехал на трамвае на Охту за
покупками. Линолеума, что  я сдуру задумал  купить для дачи, к  счастью,  не
оказалось, а то и тащил бы потом через всю страну. Но нет и нужной мне сумки
- отдел закрыт, как и  отдел сопутствующих обувных товаров.  Зато в соседнем
спортивном  универмаге  купил  деду крючки для  рыбной  ловли, нам  с  Леней
велосипедные камеры, педали,  тормозные  колодки. И  за все 15  рублей. Если
учесть, что  в этот месяц, судя по недавно  полученным документам, я получил
1480 рублей, то даром...
     Оттуда я троллейбусом 15, метро и  пешком  попал в Балтсудопроект,  где
меня некогда  обласкал вроде бы по диссертации  Фрид,  как и  многие  прочие
евреи  в  том  единственном,  но важнейшем, как мне казалось,  периоде  моей
жизни.  На  этот раз меня  принял, причем  уважительно, главный  конструктор
атомохода  Родионов, что  двадцать  лет  меня  в упор не  видел.  Просто ему
известно, что Министр  одобрил модификацию первого атомохода и что  второй я
предложил переделать с постройки,  установив  на нем подъемно-разделительные
платформы.
     Как ни странно, многоопытные практические специалисты всерьез обсуждали
со  мной   эту  вроде  бы  бредовую  идею.   Отвергли  только  использование
циркулярного  насоса  атомного реактора,  а  я так гордился  этим  решением.
Расстались  дружески. После привычной  давки в  троллейбусе  я  перекусил  в
домовой кухне (беляши, кофе), там же купил с собой бифштексы, единственный в
продаже полусъедобный  осетинский сыр. И,  отчаянно моргая, едва видя  белый
свет  (и  на меридиан  не свалишь,  на сей раз...)  ввинтился в  троллейбус,
спустился в  метро, дождался  электрички  и  после  получасовой прогулки  по
поселку попал домой.  А там кино по  телевизору, сон  с открытым  балконом и
лесным чистым воздухом и пением птиц поутру.
     На следующий  день снова часовое ожидание опаздывающей электрички среди
покорных   сограждан,  потом  неприятный  разговор  с  вечным  другом-врагом
Мирошниченко,  попытки отправить в Севастополь крем  теще и  крючки  деду  с
нескольких почт с массой народа и придирками к превышению веса.
     На следующий день едва не опоздал к моему докладу на выездном заседании
научно-технического совета  министерства в  ЦНИИМФе.  Все  меня критикуют до
визга,  но   держусь  почти  нагло,  а   это   действует  отрезвляюще.  Даже
Мирошниченко сбавил тон.  Отчет  мой принят, но я так устал, что пошел спать
прямо  в  гостинице,  где  я  по-прежнему  имею  койку.  Потом  под  ледяным
непрерывным дождем  добираюсь домой  и провожу  свободный вечер,  заканчивая
никчемный роман, который писал с  таким энтузиазмом,  чтобы через  несколько
лет отправить в мусорный бак, не перечитывая...
     Последние  два  дня  в  Ленинграде  были  выходные,  а потому  посвятил
покупкам  всего  того  немногого, что  еще продавалось,  то носясь с Яшей на
машине,  то совершая полуторачасовую прогулку в соседний поселок в тамошний,
такой же пустой универмаг. Сходил в кино на "Враг мой" в местный клуб.
     Весь полет до Красноярска я проспал в  ИЛ-86,  приняв по Яшиному совету
успокоительное. Будили  для  обеда  с  шикарным куском мяса. И  снова впал в
забытье. В Сибири был сухой слабый мороз. Я уснул в отстойнике стоя. Потом в
полупустом самолете до Хабаровска пытался спать даже лежа.
     Вопреки моим надеждам, в Хабаровском аэропорту меня-победителя никто из
моих коллег-авиаторов не ждал. С трудом  устраивают  в гостиницу, но билетов
на  Владивосток  пока  нет  даже  по  блату.  Переночевав в  битком  набитой
летчиками комнате,  но, проспавши всю  ночь (вот  это лекарство!), я пошел в
штаб устраивать  скандал: не отправить такого гиганта мысли и потенциального
суперзаказчика!  Как ни странно, перепугались и отправили на грузовом  АН-2.
Через 3.5 часа болтанки, но полета на малой высоте с красотами зимней тайги,
попал, наконец, 26 апреля во Владивосток.
     И чего  так рвался? Дома толкотня и бедлам, масса  тараканов  на кухне,
обе семьи толкаются друг о  друга. Не до меня.  У  Лени  снова  контагиозный
моллюск, в  поликлинике его послали к чертям. У  Ани  жуткие  головные боли,
Вета  предельно  замучена  Димой. Но  вечером,  когда  приходит Коля, и  все
садятся за стол, все очень мило - подначки да байки. Я стираю, усталый после
работы Коля развешивает на балконе, после чего начинается обратная адаптация
к смене меридиана Всю ночь пью чай на кухне.
     Тот самый Жирмунский,  что некогда так гнусно  выживал  Аню  из  своего
института, лично просит уважаемую  Анну Борисовну  возглавить,  если она  не
брезгует, региональный книжный магазин "Академкнига". Только к этому моменту
Аня  брезговала  уже не только Академией наук СССР и  лично академиком, но и
самим Союзом, явно не таким уж нерушимым... Аня не разделяет моего победного
настроения  и упорно  настаивает на  отъезде из  этой  страны.  Куда угодно!
Причем, требует в своем духе - "вне всякого  сомнения".  Не  поедешь никуда?
Тебе и тут хорошо? Тогда я уеду одна...
     Впрочем,  мне не так уж хорошо. На работе новости. Образован  отдел под
очередного  удобного начальству  монстра  -  Витьки  Бугакова.  Он  набирает
молодых специалистов, так как все прочие не считают специалистом его самого.
Ну,  и  меня определяют  в этот  отдел. Заказов  у них пока  нет.  А я самый
богатый по договорам  в  институте. Так что я чуть ли  не  первый человек  в
новом  научном коллективе. Новая  метла  всегда  какое-то время меня  любит.
Поэтому  не  раздумываю.  Хотя  в   составе  отдела  тот  же  пустой  фразер
Новосельцев  (нынешний  заместитель  директора  ДНИИМФа,  между  прочим,  по
научной работе в  кап-России...)  и прочие, кто подписывал годами мои отчеты
первой-третьей подписью, не читая, но как авторы...
     Я не возражаю - люблю любые перемены.
     Пока же вернулся к своему режиму -  пользуясь солнечной сухой  погодой,
приехал с работы в милый ад сожительства  двух семей на  велосипеде  -. А по
телевизору  писатель  Васильев  рассказывает  о  тбилисских  событиях  -   с
противоглистной позиции.
     После Ленинграда наслаждаюсь  Приморьем.  Почти  как  в Крыму. На  даче
цветет багульник, порождая праздничное ощущение, не похожее ни на что другое
своим необычным,  неопределимым цветом на фоне начинающей зеленеть поросли в
лесу. Я хожу в шортах, приношу  воду из родника в овраге, доделываю парник и
заполняю  его  компостом,  оформляю  новые  грядки,  наслаждаюсь   воздухом,
солнцем,  одиночеством  после  командировочных волнений.  Портит  общение  с
соседом  Славой.  У него  иное,  чем  у  писателя Васильева и меня, мнение о
Тбилиси - давить  надо черножопых, чтобы был порядок в стране. Чувствую себя
в недалеком  будущем кандидатом в  черножопые. Вот  "наши  придут" и задавит
меня этот же тихий Слава прямо в моем голубом домике...
     В воскресенье 30  апреля впервые в этом году купаюсь в  Японском  море,
хотя  воздух  утром  10  градусов. На  даче полно народу -  все  традиционно
используют майские  праздники для  начала огородного  сезона.  И  я  впервые
остаюсь ночевать там,  благо еды  полно  - рыба,  блины,  сыр,  каша.  Камин
создает  уют  в темноте вместе со свечами.  На  другой день пожалел, что так
звал Аню и Леню. Ей  все  не мило, а ему  и подавно.  Конечно,  он  не хотел
приезжать,  а потому  вредничает  и  со  всеми  ссорится.  Только к  вечеру,
наработавшись, мы помирились. И уже хочется домой.
     А утром дождь, почти снег, ветер, носа не высунешь из квартиры, где без
конца друг на друга натыкаемся. Эта метаморфоза не мешает мне в  понедельник
поехать на работу на велосипеде, который барахлит как только может советская
техника на  пятом году жизни. Зато на работе мне вручают первую в моей жизни
визитную  карточку. На  английском  языке я доктор философии.  Этого  мне не
хватало...  Зато  я теперь ведущий  научный сотрудник,  в  расчетном  листке
которого указан месячный оклад 630 рублей!  Провожу техучебу для  молодых. И
при  всем том я не только без машины, но и без  велосипеда  -  только выехал
домой - трр, заело колесо. И так,  что  пришлось вернуться и воспользоваться
троллейбусом, а это, знаете ли,  для более здоровых нервов. Зато ночью видел
такие сны, которые не видал никогда - словно после наркотика.
     Запомнилось впечатление от  Владивостока  после посещения трех лучших в
стране городов. Когда я в центре  покупал шербет, дрель, показалось, что тут
гораздо  уютнее.  Получаю тысячу рублей за проект платформы, отдаю обещанную
сотню  консультанту  Чебоксарову  -  доценту-станочнику  из   ДВПИ,  покупаю
спортивные  неприлично узкие брюки, бракованные ракетки. Штаны  Аня советует
отдать  Лизе, которая как  сорока  на все кидается.  А тут новость - ждем  в
гости Володю Лантуха. Дача, рассада,  все отменяется. Пока дранный и грязный
с гуляния Леня вяло переругивается  с  Ветой, у нас  аврал -  куры, пирожки,
уборка.  Володя   приходит  в   воскресенье   утром  -  молодой,  роскошный,
расторможенный, облагороженный, весь из себя капитализированный, бомонд да и
только.  С  планами  по свободной  зоне.  Жалуется,  что переел на  перелете
Бостон-Москва,  но Аниной  закуской не побрезговал. Выпивши и закусив, пошли
гулять  -  я  в  новых  --> педерастных  брюках,  Аня  в моих  болгарских
вельветовых  штанах,  в  которых  на ней не  застегивается ширинка,  а дети,
беженцы мои несчастные, с  коляской -  депортация на мыс Чуркин... Проводили
их  на электричку.  Зато гость при  параде -  в бостоновом костюме  прямо из
Бостона. Влезли на гору. Я его заговорил до полного профессорского шока - на
поезд садился со стеклянными глазами и такой же улыбкой. Договорились завтра
на  дачу.  А пока  Леня  с  наслаждением оккупировал Лизину-Колину  тахту  в
гостиной, я занял законное место Аниной грелки. И все забылись.
     На  другой день  -  страда  на  даче. Для меня это  ведро  сорняков  на
квадратный метр, Леня  привязывает малину.  Едем с сыном  в Кипарисово.  Там
Колина семья  почти в полном сборе. Опять  вкусно и  много едим.  Потом Леня
остается в Кипарисово  на рыбалку, а я на свою дачу, ночую, не замерзая даже
под одним вязанным коричневым пледом. Наутро работаю в одних плавках - лето.
А ведь  всего-то 9 мая. Отовсюду запах  земли, травы и цветов. Аня приезжает
днем одна - куда делся  высокопоставленный гость, не совсем понятно, но не с
нами. Другой бы расстроился, а  я рад -  никто не помешает пахать,  пахать и
пахать. В  обед пытаемся  с Аней поспать  в  нашем  куцем  мезонине, но Леня
кидает камни  в бочки. А потом соседка Елена  Афанасьевна приходит  в  гости
(вместо профессора...) и рассказывает, какой подлец ее муж академик Жебенков
и что о его мерзостях написали в ответ на ее жалобу из канцелярии Горбачева.
Она со всеми судится.
     В  пароходстве  я  неожиданно  встречаю капитана  второго  "Беринга"  -
"Чирикова". В отличие от первого капитана, что выгнал меня со своего  судна,
которое я  для  него  придумал  и выстрадал,  а потом,  когда  выяснилось  в
Арктике,  что я был прав,  даже не  подумал извиниться,  этот  в восторге от
вертолетного способа, много слышал обо  мне и  разговаривал в высшей степени
почтительно. То же самое он  сказал на  конференции, где  я делаю  очередной
доклад.  Вот так  и  живу  в  этот  период -  делаю доклады,  встречаюсь  со
специалистами самого высокого уровня, но волнуют  меня совсем иные проблемы.
Сломалась ось переднего колеса  у велосипеда, а без него добираться до места
моих  эпохальных свершений  - в  подвал  - и обратно -  в необитаемую  из-за
перенаселения квартиру - мучительно, если  вообще возможно. При окладе втрое
больше, чем до защиты я не могу купить себе не то что машину или мотороллер,
но и  новый велосипед!  Притом, что  жена тоже работает.  Впрочем, в этот же
период я  прицениваюсь  к моторке и даже  к яхте. И на даче сажаю  помидоры,
перчики, новую жимолость, начиная 13 мая день в плавках и  заканчивая его же
в ватнике, и вообще замерзаю, ночуя на даче. То поливаю до последней капли в
бочках,  то  бегаю  под  проливным  дождем  в  туалет. Утром сбегаю домой  с
шикарным  букетом  сакуры. А  там  у  Ани вдруг  прорезалось желание учиться
кататься на запасном велосипеде "Прима", на  котором я почему-то не  езжу на
работу  даже если "Спутник" не на ходу. И ездит, моя бедная дама, по беговой
дорожке полу разбитого стадиона среди разрытого леса -  единственное ровное,
без спусков-подъемов пространство в Академгородке.
     На  работе  заканчиваю  очередной  отчет  с  моим  фальшивым  временным
трудовым коллективом:  пароходские  исполнители получают по нему  деньги  за
разделы, которые делают  институтские.  Но  зато  подпись  своих,  а  потому
пройдет техсовет и будет принят. Одновременно готовлю намеченную на  встрече
с министрами программу натурных испытаний. У нее тут же находятся соавторы в
министерстве, причем из  самых  бездарных, но удивительно наглых чиновников.
Похоже, что (в случае успеха, конечно) мое там не стояло...
     Захожу  к Ане на работу, нахожу ее в подвале. За решеткой  окна сочится
какой-то слизью  черная стена. Гуляем  с  ней по Ленинской улице, на которой
почему-то полно японцев, страстно снимающих наши очереди и пустые прилавки.
     А для нас с Аней 21 мая цветет наш сад, солнце, срочной работы уже нет,
а потому  пьем чай  с  цветочными  и смородиновыми почками.  Сладко спим  на
антресолях с  открытым в сад окном. Целый день то жаркое солнце, то короткие
сухие звонкие дожди. Дома нас  встречает  в  прихожей  красивое,  один краше
другого, неприкаянное ядровое  семейство, уезжающее "домой". Долго ловим для
них такси на невыносимо вонючей после дачи трассе. Коля изящно зовет машины,
пока я  неизящно, чуть ли  не под  мышкой,  из последних  сил держу на руках
уснувшего внука.
     22 мая по  дороге с работы во  время предгрозовой  погоды (на горизонте
темно-синие тучи с молниями) я засыпаю за рулем велосипеда. В это невозможно
поверить,  но  проехал  целый квартал  от  кинотеатра  "Искра" до  виадука с
закрытыми  глазами и не  свернул под машину. А  дома Аня тянет на море и там
впервые в этом году купается. Вода 13 градусов.
     Наутро звонит Давыдов - мой "соавтор" из министерства и говорит, что он
не видит  необходимости моего  участия  в  эксперименте  с МИ-26, который  я
готовил полгода и предложил министру. Я выступаю со встречным предложением -
провести эксперимент у  нас,  без  Давыдова и вообще участия министерства  и
ГосНИИГА - силами пароходства, на своем лихтеровозе и со своими хабаровскими
летчиками.  Как  ни странно, пароходству, институту и особенно авиаторам эта
идея  очень понравилась. Тут же  посылаем в Москву  радиограмму. Пароходство
отказывается   финансировать   министерский   эксперимент   в   Черноморском
пароходстве,  да  еще без нашего  участия. Как раз мой день рождения. Только
собрался  домой  на  велосипеде  -  дождь.  Беру  зонт, иду к  Ане.  Выходит
роскошная дама в новой юбке с черным поясом, в модерных очках, лицо пылает -
прямо с какого-то местного скандала. На Ленинской покупаем торт в гастрономе
и едем домой на электричке, а потом снова вниз на море. А там дождя не было,
пыль, масса машин и шум.
     Зато потом несколько дней совершеннейшего лета - солнце,  жара, круглые
тучи, теплая чистая  вода в море. Не Крым ли  сюда переехал  -  в мае даже в
Севастополе, помню, прятались от ледяного ветра в ямки на Херсонесе.
     А уж как хорошо на даче -  с первым уже урожаем  редиски! Ночью зажигаю
камин и  смотрю  со  стороны на  свой  дом - пляшущие огни из  окон  веранды
отражаются в стеклах парников. В  Кипарисово  получаю капитальную рассаду от
брата моего зятя Кости.  Тот еще более странный, чем Коля - когда  я пришел,
спал себе прямо на земле. И, судя по всему, не первый раз и не первый час...
Я  возвращаюсь  домой - на  свою  дачу. Один. Ночую, с  утра все сажу, когда
начинается  сухой ливень  -  даже  бочки не наполнил.  Зато  рассада встала.
Навожу порядок в  домике, все вытряхиваю, мою, когда появляются  Аня и Леня,
уже поссоренные, раздраженные, городские. Спим на нашем чердачке, потом едим
салат, курицу и чай с халвой. Едем домой до Санаторной, оттуда троллейбусом.
Успеваем как раз к тушению пожара: Аня оставила на плите таз с бельем.
     Леней, трудным подростком,  очень  недовольны в школе.  Его  реакция на
мнение директора: "Ничего себе, коза!"
     А  в стране пока какие-то эпохальные события, съезд, Горбачева  избрали
президентом  СССР  (ну,  и  словосочетание!) единогласно.  Я  это  с  кем-то
зачем-то  бурно обсуждаю. Делать мне нечего! Мало мне  бесконечных переделок
моего  никчемного романа,  с  перепечаткой нового  варианта, между прочим...
Мало мне хлопот с окончанием этапа по проекту, шагайки, наконец.
     Президент  есть,  а  жизнь  становится  все  хуже.  В  кондитерской  за
конфетами дикая очередь, сделать ключ  вместо  очередного потерянного  Леней
нельзя, нет заготовок. Утюги  точно такие же, как тот новый, который  тут же
сгорел. Зато книжек полно новых. "Лунный камень", кстати. Так наступает июнь
1989.
     Уже  первого  числа  мой лучший  сподвижник  в  пароходстве Коля Дронов
звонит, что начальник пароходства настоял на нашем  участии в эксперименте с
МИ-26  в  Одессе. Получаю первую зарплату ведущего научного сотрудника - 474
рублей, не  считая 120 аванса. С ней  прихожу домой, где обычный  вечер, все
дома.  Задерганная  Вета  как тень  переливается по  квартире,  Дима  где-то
скрипит, Леня  то приходит с гуляния, то  уходит, огрызаясь  на замечания об
уроках, Коля вытянул ноги с тахты, Аня  на кухне возится без передышки прямо
с работы, я пытаюсь что-то смотреть по телевизору.
     6  июня  из  министерства  морского  флота  приходит  радиограмма,  что
руководителем  испытаний  в  Одессе  назначен   я...  То  есть  наши  угрозы
отстранить  их и провести  все  во Владивостоке услышаны. Я тотчас пригласил
моих  хабаровских генералов на  испытания  в  Одессу. А  на  дворе теплынь и
ливень,  да такой,  что  и  на  троллейбусе  добраться  домой  проблема.  Но
добираюсь,  и  моя  фанатично морская жена тут же увлекает купаться. А между
домом и морем жуткая грязь - не обойдешь ни по какому лесу.
     В  эти дни  я без  конца даю  читать  "Иллюзии" разным  людям.  Как  ни
странно, все в восторге. Хотя большинство лицемерить не собирается.  Пытаюсь
это  напечатать  через разные газеты после отказа  цензора  моему  редактору
Вещунову в Дальиздате. И "Пальцы" пытаюсь напечатать хоть главу в газете. Он
в этом случае обещает издать книгу.
     Одновременно  спешно заканчиваю отчет по лихтеровозу,  озабоченный тем,
что  один   из  исполнителей  (чиновник  пароходства)  застрял  в  Китае   в
командировке. Задумал свой эксперимент по забивке  свай метанием с вертолета
- по идее моего друга Черницкого. На этот раз, в отличие от уже проведенного
два года назад зимнего эксперимента, метать  будем  в море.  Конечная цель -
строительство временных причалов в Арктике.
     Велопоездки  домой  и на работу  омрачает смрадный  воздух  и  разрытые
дороги.  Несколько  дней  пытаюсь купить  утюг.  Уже два  новых  перегорели,
испортив розетки дома.
     При  подготовке к испытаниям  как черт  из  табакерки  возникает  новый
персонаж  по  фамилии Малопуро,  которого мне  навязал в  помощники директор
института. С  одной стороны,  он вроде бы в  моей команде, с  другой  - друг
моего  врага  в министерстве  Давыдова. Наконец, он бывший одессит и  потому
уверен,  что,  в конце концов (естественно, в случае  удачи) Одесса нас, так
или иначе, обманет. Она всегда и всех  надирает. Евреи, одним словом...  Уже
назначен срок испытаний - 25 июня. Между тем со своей арией выступает ЦНИИМФ
- закрыли договор по  платформе. Об этом сообщает  вроде бы мой сподвижник и
спонсор  оттуда  Исаков.  Мои местные начальники, зарплата которых  косвенно
зависит  и  от  этого договора, пытаются огрызаться. Посылаем радиограммы  и
звоним  в Ленинград и Москву, но столичные пройды  все  недостижимы - кто на
даче,  кто в  гостях. С тем я уезжаю на велосипеде домой, а там своя драма -
Леня снова потерял ключ. Чтобы нам с Аней попасть домой, приходится вышибать
дверь  ногой.  У Лени своя борьба. Некая Алла Прохоровна, которую я  сегодня
начисто не помню, портит ему жизнь.  Аня и  Лиза ее терпеть не могут. Решаем
забрать  документы из деревенской 24  школы  и  перевести нашего  оболтуса в
городскую   да  еще   физико-математическую.   Хвалит  Леню  только  физрук.
Раздраженные и настроенные отдохнуть на даче, возвращаемся пока домой. Здесь
намечено   сегодня   капитальная  травля  тараканов,  но  как  всегда  вдруг
появляется  Вета,  сухонькая, худенькая,  маленькая,  одни глаза  остались -
сдает   государственные  экзамены.  Забирает   только  что   полученную   из
Севастополя посылку  с  чем-то  и уходит.  Мы же с Леней  убегаем  на  дачу,
оставив  в  квартире  газовый ад.  А  тараканам  плевать - новые наползут от
соседей, весь  дом кишит.  Ехать в  июне на дачу  - как  в эвакуацию из зоны
военных действий.  Но  мы  с  сыном  добираемся. В  награду  10 июня  первая
клубника и жимолость - красота, а не ягоды в естественных условиях. Я кормлю
Леню  супчиком из тушенки и отвожу по его просьбе в  Кипарисово, где как раз
собрались все птенцы гнезда Петра Ядрова. Играю там с внуком - без взаимного
энтузиазма -  я его родственником почему-то  так и не  чувствую. Возвращаюсь
домой, в Сиреневку, а тут и жена моя на тропинке. Хвалит нашу дачу, собирает
жимолость. Погода прекрасная. А уж спать на чердачке после водочки, да еще с
молодой  и любимой женой... Наутро собрались было в Надеждинскую за рассадой
-  поезда не  ходят.  Мертво и  страшно  стоит  коричневой  железной  глыбой
грузовой состав.  Информации  никакой. И  страшно,  что случилась  очередная
советская блямба и  Чазов с  Язовым срочно летят нас  спасать,  как три года
назад в Чернобыль.
     Так и не выяснив, возвращаемся с купленным  на станции ведром картошки.
Без конца  то работаем, то едим что-то вкусное. Сажаем желтую розу от  Елены
Афанасьевны, срезаем первые  мои красные  розы. С  баночкой  жимолости  едем
нормально  домой - в  Академгородок. А  там  следы моего преступления  - все
засыпано трупами. До ночи убираем и моем квартиру. Зато дома после  дачи так
же хорошо, как на даче после дома.
     С испытаниями  новая  новость. На  моем  договоре по  лихтеровозу полно
командировочных  денег. Из  них институт может командировать  в Одессу моего
главного сподвижника в  пароходстве  Дронова, но он  в конфронтации со своим
начальством.  Мы  с  директором  пытаемся его отбить.  На  следующей  неделе
прилагаю титанические усилия, стравливая в мою пользу всех моих врагов между
собой.  Пока  бесполезно -  один  из  договоров  рухнул. Да еще  проблема  с
билетами  до Одессы, не  смотря  на  блат  начальника управления гражданской
авиации - самого  большого пупа на Дальнем Востоке.  Приходится ехать  в наш
аэропорт к командиру местного отряда. Это решило вопрос - прямо в Артеме мне
продали билеты. И Дронову разрешили лететь со мной и Малопурой.
     Зато после работы - на море, а вода совершенно летняя, и это 13 июня! А
в  воскресенье  -  на  дачу,  не смотря  на  проливные дожди. Оттуда привожу
очередной  урожай, которому Аня искренне рада. Пока  меня не было, приходила
наша красивая пара - Лиза с Колей. И все съели, что увидели.
     Наутро  очередная коза. Мой  исполнитель Мель из  пароходства,  который
уверял,  что  у  него "почти  готовая"  главу  чуть  не  два  месяца  назад,
признается, что к ней и не  приступал, так как  понятия не имеет,  что и как
писать. И  это наш куратор, главный специалист в пароходстве по эксплуатации
системы! Пришлось все  делать за него самим. От всего  этого так моргаю, что
едва  вижу дома  жену. Решаю ходить только в очках  - в темных  на улице и в
прозрачных дома и на работе.
     Но это не мешает  мне  на другой день придти  в  яхт-клуб.  Владивосток
после  дождей празднично чистый и  нарядный, а уж на берегу вообще роскошь -
синее   море.  белые  яхты,  голубое   небо,  яркая   зелень.   С   тренером
договариваемся  о приеме Лени  в  команду, вместо классической борьбы.  Ради
воздуха, ради отказа от сомнительного  спортлагеря на Де-Фризе, ради  самого
сына, который горит этим спортом. Через пару дней тренировок он рассказывает
такие страсти, что я прихожу в ужас, а он - в восторг.
     Вета, между тем, сдала на тройку  последний госэкзамен - по гигиене. Не
знала чем капиталистическая система здравоохранения хуже брежневской. Знала,
конечно, что  много  хуже, но вот  чем же?.. Зато она  20 июня 1989 окончила
мединститут!
     Самый длинный день в этом году я провел, заканчивая отчет. Учитывая все
фокусы ЦНИИМФа  и министерства,  я  адекватно откликаюсь  на  звонок  Бориса
Ивановича Попова - как дела с шагайкой. Я ему не говорю, что пока  никак, но
спрашиваю, возьмет ли он меня  к себе на постоянную работу. Он отвечает, что
он лично за, но есть совет директоров... Так что надо цепляться  за  то, что
есть. В гостях хорошо, а дома лучше.  После такого фиаско с альтернативой, в
которой я был почти уверен, я сбегаю в четверг  на дачу, встречаю на перроне
мою перепуганную жену - читала "Восточный экспресс" Агаты Кристи, увлеклась,
подняла  голову, а  она  в вагоне одна, да  еще в туннеле. Мы  собираем  уже
заметный урожай, едим жимолость  с клубникой и сметаной, не считая  ужина  с
красной рыбой горячего  копчения,  забираемся на  свой  чердачок  и там  так
хорошо вдвоем, с приемничком с классической музыкой и потрескиванием углей в
камине внизу.  Уют  дополняет легкий дождик  своими  каплями  с деревьев  по
близкой  железной крыше.  Наутро  сплошной розово-голубой  туман,  фейерверк
ромашек и  других  цветов, оглушающие  ароматы в тишине.  Но сегодня рабочий
день  и надо уезжать. Нарезаем  розы, пеоны, ромашки  и  на  электричку. Аня
сходит на Чайке - к ядровому семейству с урожаем, а я с баночкой с ягодами и
ромашками - к Ане  на  работу,  оттуда по скользкой жуткой  тропке к  себе в
подвал.  Подписываю  к сдаче отчеты, отдаю все в  переплет, а сам по той  же
тропке в Дальиздат - отдаю свои рукописи Вещунову и еще кому-то. Возвращаюсь
домой. Пьем шампанское за Вету, за Колю. Они уезжают на клятву Гиппократа. Я
же прощаюсь с женой и ухожу на жутко набитый  поезд в аэропорт. Там  прусь с
вещами пешком, а вылет задерживается. Потом отстойник  почти на час и летим.
То взлет, то посадка. Чита, Новокузнецк, Челябинск, Одесса. Поскольку с нами
этот  пройдоха  Малопуро,  нас  встречают с  машиной,  поселяют  в  шикарную
гостиницу  в Аркадии, на проспекте Шевченко. Сразу еду  в центр,  попадаю  в
страшный  развал и разор  Нового рынка,  где наконец-то заказываю ключи  для
своей квартиры во Владивостоке, что там было неразрешимой проблемой. Покупаю
южные  плоды  - вишни  и абрикосы.  Знакомлюсь с заочным  главным  врагом из
министерства  -  Давыдовым.  Он пытается  тут  же  себя  поставить  во главе
испытаний, но мы с Дроновым не даем. Тошно от самой необходимости иметь дело
с такой откровенной сволочью.
     Снова  в  городе,  который  когда-то  казался мне  сказкой,  потом  (из
Комсомольска)  сладкой  мечтой,  но  теперь  вижу  главным  образом  обычное
советское убожество при всей буйной зелени и богатстве рынка.
     Утром на зарядке в сквере напротив гостиницы  поражает гадкий воздух  и
гигантская  сирень. В холле такие  же нереально большие  ромашки. Поясняют -
это  мутанты.  Одесса  задета  Чернобылем.  Поскольку  воскресенье,  едем  с
Дроновым  в  центр,   к  Оперному  театру,  Приморскому  бульвару,  пьем  на
Дерибассовской пиво с соленым арахисом.  Мороженное  оказалось несъедобным -
выбросили.  Трамвай до  Пересыпи,  оттуда жутко  набитый пыльный деревенский
автобус  до Крыжановки  (это  я хотел  удивить  Дронова некогда изумительным
пляжем на Лузановке). Увы,  на сей раз  тут желтая жижа,  в которой от  жары
парятся толпы людей.  Одесса... Обратно идем сквозь какие-то санатории,  где
нас отгоняют от моря охранники, попадаем к качелям, на которых лихо крутится
невообразимая грация в купальнике с кошельком, заткнутым за  поясок  плавок.
Все  глазеют  на  нее. Покупаем  неприятные  беляши  с  каким-то  химическим
напитком.  Все  дорого  и   невкусно.  В  гостинице  Малопуро  сладострастно
вздыхает: "Ребята! Что  за  прелесть моя Одесса! Как же  я погулял по местам
молодости!.."
     Наутро  после  зарядки и пробежки  по запущенному парку Ленина  едем  с
Дроновым в черноморское пароходство. Закадычных друзей - Малопуры и Давыдова
еще  нет.  Роскошное  здание  пароходства,  концентрат проходимцев,  включая
некогда обокравших нас  и на том  пролетевших коллег из мореходного училища.
Они представили со своим титутльным листом в министерство наш отчет до того,
как мы  с  коллегой  их Дальневосточного  училища  обнаружили  в нем  грубую
ошибку,  переделали и  послали  в то  же  министерство. Ух,  как  они на нас
обиделись... Тут же инженеры ГосНИИГА, киношники. Все  едем в порт Ильичевск
вдоль каких-то  развалин  - смотреть  площадку  для  испытаний.  Бесконечные
пикировки. На обратном пути такой ливень, что микроавтобус едва выгребает по
лужам. Очень  вкусно обедаем  в  каком-то  кафе.  Все  дорого, но наконец-то
съедобно. Мы  с Дроновым не стесняемся пить пиво и почти пьяные возвращаемся
в  гостиницу, где  сладкая парочка  уже  что-то  делит,  демонстративно  нас
игнорируя.   Давыдов   представляет   москвичам   Малопуру,  которого  и   в
институте-то  мало  кто  знает, как представителя  Дальнего Востока  на его,
Давыдова испытаниях. Но сил спорить, обижаться, сердиться нет.  Наблюдаю эту
возню  словно со стороны.  Мои хабаровские генералы,  в  свою очередь,  всех
игнорируют - им работать по результатам, им жизнью рисковать. Не до амбиций.
Ко  мне  относятся  подчеркнуто почтительно,  что Давыдова бесит.  Когда  на
другой день начинаются  полеты  циклопического  МИ-26,  я уже  не  стесняюсь
поправлять  программу  Давыдова,  уверяя, что ничего не  получится.  Но пока
летают без контейнера. Вечером мои летчики приглашают нас  с Дроновым в свой
номер "подписать кое-что".  А там ящик водки.  Это вам не по две кружки пива
на нос накануне. Как ни странно на этом дружном междусобойчике очень толково
все обсуждаем  и  записываем. Из этого  я  делаю рапорт  на  имя министра  о
попытке срыва испытаний его представителем.
     Подтверждением  являются   утренние  испытания.   Контейнер,   поддетый
вертолетом за  нижние фитинги по схеме Давыдова, опрокидывается с грохотом и
пылью. Я тут же ему замечаю прямо в телекамеру: "Вы такой опытный начальник,
технолог высокого класса. То-то у вас контейнеры кувыркаются на потеху всему
миру." А тут ему еще  Малопуро на ухо шепчет о моем рапорте. Монстр  тут  же
тушуется  и просит рекомендаций у нашей группы. А у  нас с Дроновым и нашими
летчиками  уже  готова  схема. Трос  переделывают, вертолет носит  контейнер
нормально, сначала порожний, потом и груженый. Все проходит  хорошо, если не
считать,  что нас едва не сдуло мощным ветром несущего винта, когда вертолет
ставил контейнер на плашкоут.
     В честь удачных  испытаний мои летчики продолжают осваивать ящик водки.
На  этот  раз  все  мирно  беседуют.  Подвыпивший  Давыдов  вдруг  мастерски
рассказывает один за другим  анекдоты про Брежнева, да так имитирует верного
ленинца,  что все  падают на койки от смеха.  Он приносит  мне  извинения. И
вообще другой  человек.  Зато  Дронов так упился, что  я  едва укладываю его
спать.
     Среди  испытателей  и сочувствующих был  довольно  симпатичный  молодой
человек из Мурманска. Он оказался таким же политически озабоченным, как мы с
Дроновым, но со  своеобразным  уклоном. Мгновенно оценив, кто из нас на кого
влияет,  он попросил меня помолчать и напал на несчастного Колю, засыпая его
вопросами о преимуществах капитализма. И напомнил,  что люди,  подобные мне,
то  есть  той же непотребной  национальности,  в свое  время  убедили людей,
подобных  Дронову,  то есть  недалеких русских  людей, в обратном.  А потом,
когда закружило-понесло, занесло  и вот-вот рухнет все к чертовой матери, их
потомки учат  нас жить,  а  сами спокойно уезжают  в благополучный  Израиль,
оставляя дураков расхлебывать заваренную чужаками кашу.  Все это  он говорил
очень убедительно, в духе умных и аргументированных статей  в том же ключе в
только что прочитанном мною номере "Молодой гвардии", но без агрессии против
меня лично. Так или иначе, бедный Коля совершенно стушевался и  не знал, что
сказать, кроме  тех клише,  что  я успел заронить  в  его  душу. Мурманчанин
грустно  сказал, что у Дронова просто нет и не может быть своего мнения, что
я его  охмурил,  сам  не зная,  чего  хочу. Поскольку все  это была  горькая
правда, я промолчал...
     Весь следующий день пишем акт испытаний в  лихорадочном стиле Давыдова,
принятом,  по всей вероятности, в министерстве. К шести вечера все готово, и
я отправляюсь  просто гулять  по Одессе,  один. И  - ничего из Одессы  своей
молодости  не  узнаю.  Подхожу  вплотную  к  училищу,  и  ничего  внутри  не
шевелится.  А  что должно  шевелиться,  если  я жил  тут не совсем свободным
человеком, для  которого Одесса  была отнюдь  не  родным  городом, а  местом
службы. Конечно, лучшим, чем, скажем, был бы Норильск, но и  не тем городом,
что для Малопуры в пору его молодости.
     Ночной город выглядит сказкой, но меня сюда  никто не ждет. Да и ничего
не тянет.
     На  следующий день  -  и  того  лучше.  Я  делаю доклад  в ЮжНИИМФе  по
закрытому  было  проекту  платформы,  причем в  присутствии  того  же  моего
заказчика   из  ЦНИИМФа  Пузырева,  что  две  недели  назад  закрывал  тему.
Оказывается,  все  в  порядке,  финансирование  снова  есть.   Я  снова   не
потенциальный безработный,  каким чувствую себя  много лет подряд, при  всех
свершениях и победах.
     На Привозе  покупаю  Ане  купальник  и сумку,  Лене  шапку. Пока меряю,
продавщица возмущается: "Топыця тоби в ней чи що?"
     Плоды на  вкус удивительно пресные. Изобилию  их не завидую,  вспоминая
свою дачу.
     В  последние  дни, 30  июня, вдруг сообразил, что я  живу в  Аркадии, у
самых лучших местных пляжей, нашел проход туда сквозь  санатории и накупался
в настоящем Черном  море. Надо же, делал зарядку в загазованном парке, ездил
битком  набитым  трамваем и  автобусом черт-де  куда, когда меня поселили  в
лучшем одесском районе. Просто  никто не сказал, что в  четверти часа ходьбы
такой  изумительный  пляж  с  чистой  голубой  черноморской  водой, галечным
берегом, шезлонгами, пивом и вообще для  белых людей, так  как  пройти  туда
можно только через дырки в заборе нескольких  закрытых для быдла санаториев.
Конечно,  еще  два  дня  я  делал зарядку только  на этом берегу, купаясь  с
забытым крымским удовольствием.
     И снова взлеты  и  посадки, аэропорты. В Челябинске 16 градусов, в Чите
27, во Владивостоке 18. В родном  аэропорту долго жду автобуса, плачу шоферу
рубль  сверху за остановку  в Академгородке. И возвращаюсь домой. В рай и ад
на  даче,  где  созрела для сбора ведрами  клубника, но  без  меня все бурно
заросло травой, которую надо срочно убирать. В институте все за  меня против
министерства, включая директора  Семенихина. Я составляют свой вариант  акта
испытаний,   который   подписывают  хабаровчане,  чтобы  перебить  ожидаемую
диверсию Давыдова.
     Японское море  после  Аркадии кажется неуютным - мутное,  желтоватое, с
изобилием водорослей, полупресное после прошедших ливней. Не говоря о жутком
состоянии нашего пляжа, по которому носятся машины.
     И город уже не  радует  - не  Одесса все-таки,  хоть и она не  особенно
уютной показалась.
     А из  меня  уже  прет  новое  изобретение - использование  подлодочного
перископа для точного наведения вертолета на груз. Как ни странно, не только
в  институте, но и в Дальневосточном управлении гражданской авиации эта идея
получает  полное  одобрение.  Командир  Хабаровского  отряда  Нагорный,  что
сопровождал  меня в  Одессу,  даже хочет со мной приехать  в  Комсомольск на
перископный завод, чтобы тут же закупить пару агрегатов и  установить их  на
МИ-6.
     Еще одно событие для меня - покупка в комиссионке импортных электронных
часов  с калькулятором и прочими заворотами. Звали  их Anitron и жили  они у
меня аж до 1991 года, когда вдруг скисли. А грузин из израильской лавочки за
копейки  продал мне точно такие же  вместо ремонта. А пока что, на родине, я
долго бегаю по институту и расспрашиваю богачей, у которых уже есть такие же
часы,  как  их  настраивать.  Прихожу  в  отчаяние от  непонимания. Выручает
Колесов.  Тот  самый,  которого  я  начисто  не  помню  внешне   и   который
единственный  из  Владивостока,  где я 13 лет вел такую бурную деятельность,
вспомнил обо мне и разыскал в Израиле, даже поддерживал переписку. Он просто
говорит, что в журнале  "Наука и  жизнь" видел статью о том,  как  управлять
такими часами.  В технической библиотеке мне тут же находят нужный журнал, и
все становится на место - одной проблемой меньше.
     В  эти  же  дни, 6 июля,  была встреча с  моим  давним  покровителем  в
пароходстве,   замом   начальника   по   портам   Луговцом.   Потом,   после
контрреволюции, он  стал  владельцем  золотых  приисков. Он  позвонил  мне в
Израиль и попросил связать его с кем-нибудь. Но с кем, о, Господи, мог я его
связать, если сам имел  дело здесь  исключительно с  разной швалью? Поэтому,
когда он стал заместителем министра транспорта  России, то на  мои письма не
отвечал. Впрочем, вернемся в 1989 год. А упомянул  я  о  1991 только потому,
что вовсе не уверен, что решусь описать повороты в моей второй жизни. Больно
все-таки... Итак, мы с  Дроновым докладываем Луговцу, как его начальнику, об
испытаниях, предполагая,  что  скоро  из  министерства  придет  какая-нибудь
подлянка. И не зря, кстати, опасаемся. Заодно я рассказываю о моей встрече с
министром в присутствии начальника  пароходства  Миськова. И тут  я  впервые
вижу, откуда взялось выражение "глаза на лоб полезли" - у Луговца. Почему, я
так и не понял. Ему тоже нравится идея перископа, как и все мои идеи.
     Домой еду в битком  набитом  душном  троллейбусе  - почему-то  разлюбил
велосипед.
     Дома меня встречает загоревшая до черноты Аня (как-то заснула на пляже,
когда я был в Одессе).  Перевозбужденный до истерики  Леня уходит на  море с
соседями Шашкиными, в дочку которых Валю, по-моему, влюблен. Когда мы с Аней
появляемся там же, он уже синий от перекупания, какой-то непривычно длинный.
Мы впервые в этом  году плывем с ластами, минуя неприятную прибрежную зону и
оказавшись среди тяжелых океанских волн. Тут я мысленно попросил у Японского
моря  прощения за измену. Потому что такой морской прогулки у  меня давно не
было. Аня соскучилась без меня, но не по мне, а от рутины. Жаждет перемен.
     А что я ей могу предложить, кроме Сиреневки? Уезжаю  туда с  корзиной и
ведром за урожаем. Наслаждаюсь тишиной и покоем, встречаю с поезда жену. Она
топит камин, просто так, для настроения. И снова мы  на нашем чердачке, а по
крыше  скребут  отросшие ветки,  словно  кто-то  шепчется  у  нашей  брачной
постели...  В ночи луч фонарика высвечивает ромашки, розы, яркую листву,  но
страшновато.   Страдающая  недержанием   речи  соседка   Елена   Афанасьевна
поторопилась сообщить мне, что по дачам ходят убийцы.
     Мой сын в своей  яхт-секции впервые дослужился до капитана, чему ужасно
горд.  А я  горжусь своим сыном,  когда он появляется с друзьями  - Костей и
Алешей. Все трое жилистые, загорелые, настоящие морские пираты.
     Но уже начались туманы с моросью и холодом. Но это,  как и подготовка к
драматическому и судьбоносному техсовету, не мешает мне поиграть в бадминтон
с красавицей-дочерью. Так и запомнился этот вечер  - Лиза с ракеткой, внук в
коляске, сын  в тельняшке, Коля с моим плакатом  к  техсовету, любимая жена,
терпеливо ждущая нас всех после работы - забыла ключ.
     На другой день техсовет. Руководство института, Луговец, ведущий совет,
и  начальник  технического управления министерства  Орлов за  меня. Один  из
врагов  говорит,  что самое страшное японское ругательство  - вор на пожаре.
Именно так он  называет  меня и всю нашу команду. Хотя решение принято в мою
пользу, я расстроен и  оскорблен. Дома жена угощает  меня коньяком. И вообще
вся семья на  моей стороне, включая Димочку.  Вот взял  его на руки, и сразу
что-то разжалось внутри. Но все равно ночь не спал.
     Наступает очередная пятница. Электричка снова уносит  меня  в Сиреневку
сквозь дождь  и туман,  непогоду и слякоть. Варю  ирландское  рагу из  даров
земли - картошка, цветная  капуста, морковь, свекла,  в  приложение тушенка.
Собираю  впервые красную и  непривычно  огромную черную  смородину  с  новых
кустов, огурцы и помидоры, которых пока нет ни у кого, кроме меня, благодаря
уникальным парникам. Несмотря на дрянскую погоду, приезжает Аня.  Как всегда
очень  красивая,  со  своей солнечной улыбкой, нарядная, в голубой кофточке,
свитер завязан за спиной. А у меня перед самым ее приездом странный  приступ
- вдруг  потемнело в глазах, все  поплыло. Пытаюсь ухватить  мысль, было  ли
такое, и что  следует  делать.  На всякий случай  поспешно принимаю ношпу  -
лекарство от почечной колики, подышал по Бутейко - отпустило.
     Наутро мокро, но тепло.  Леня между  тем кайфует в Кипарисово - впервые
плавает кролем в озере, Тарзаном  лазит по деревьям, ест блины и к нам вовсе
не хочет. Зря я его встречал на станции.
     Аня берет  с меня слово печатать "Иллюзии" только под псевдонимом. А их
пока  никто и не  собирается печатать, хотя всем,  включая  редакторов  всех
газет, нравится. Пока мы это обсуждаем, приезжает все-таки недовольный нашим
насилием  Леня. И все тут же идет кувырком. Мы спим - он топит камин, полный
дом дыма. Мы на  него орем. Мы работаем, он  шарахается, орем. Но  я учу его
колоть  дрова и пилить  двуручной  пилой.  В  конце концов,  он смиряется  с
рабством  и вычищает  один  из  парников  от  травы. И  я  снова люблю моего
нелепого  мальчика.  К вечеру  пребывание  в  постоянной сырости  становится
невыносимым.  Перегруженные  добычей  плетемся  на  станцию.  А  там  драма.
Приходит  первый поезд  -  битком, еле двери открыл, а там  стена  из  спин.
Второй немногим лучше, но удалось втиснуться. Выходим  не на Санаторной, как
хотела  Аня, а на Чайке, как хотел я. В  результате она весь вечер дает  нам
прикурить, перебирая ягоды.
     На другой день после работы встречаю у дома ядрового дядю - Леню с моим
ядровым внуком. Все идем на пляж, где Леня и его маманя поочередно теряют по
ласте, а меня горячо описывает  Дима.  Боясь  моего  державного  гнева,  оба
честно  ныряют в  траве и мути, естественно,  ничего не находят, а я плыву в
остатках. Вета забирает своего ядрового сына,  а  я с его ядровой бабой  иду
через залитый  внезапным солнцем лес,  потом сквозь сизый дым и грохот шоссе
домой, где мой ядровый зять ест борщ.
     !8 июля покупаю себе новые ласты взамен утопленных. В комиссионке  вижу
видео приставку за 5500 рублей, что при  любых мыслимых заработках нам не по
карману.  С  новыми  ластами плаваем недалеко - уж  больно противная погода,
морось, холод. И медуз полно. В эти  же дни  забираю  Ленины документы из 24
школы и отдаю в 23, что вовсе не гладко. В деревенской школе ремонт и никого
нет,  а  в физико-математической  не берут  без медицинской  карты. И  им не
нравится его свидетельство о рождении. Что за отчество такое - Соломонович?
     В  пароходстве новые  интриги  -  акт  приемки всесоюзных  испытаний  и
решение совместного техсовета пароходства и министерства какому-то Волошенко
не указ.  Он составляет на  все это разгромный  экспансивный  отзыв. Все мои
сподвижники, к  кому я  обращаюсь, говорят со мной почему-то по-хамски.  Как
оплеванный добираюсь электричкой домой,  а у Лени какие-то  свои претензии и
истерики. Тем более, что я смертельно хочу  спать там, где его заботы, а Аня
там же хочет читать, а Дима как раз поплакать.
     Зато назавтра  меня  зовут  на  атомоход  "Севморпуть",  намеченный  на
внедрение моего отчета министром. Долго идем на  катере на рейд, входим  под
красные консоли, я карабкаюсь  наверх в джинсах и  рубашке, а  все остальные
гости  почему-то  чуть  ли не  во  фраках. Капитан, тем  не менее,  зовет на
салонный обед с ликером и кофе. Он  там с женой и  подчеркивает дружеское ко
мне отношение.
     И сподвижники мои вроде сменили гнев на милость. Отзыв намерены послать
всем,   включая  министра.   Но   перетрусивший   Волошенко   его  подписать
отказывается - в работе.
     Тут  приезжает  Грановский из ДВ отделения Академии наук с просьбой  ко
мне  подключиться  к  их  циклопической  работе  над  конкрециями.  Тут   же
придумываю  ему  трисек  и  шагайку  для  его  целей.  Прокручиваю  ему  наш
компьютерный мультик.  Он заказывает нашим программистам целевой мультик для
его проекта. Обещает и мне, и программистам заплатить немедленно наличными.
     К  выходным  поспевает  жара.  Сначала мы  используем  ее  для дальнего
заплыва, а потом на даче, но вместо жары там  уже ливень на всю ночь.  А нам
так уютно с женой в нашем  будуаре с открытым окном  под звон капель. С утра
снова жара, сбор ягод - уже не хватает никакой тары. Поэтому особо рады двум
фигурам в  ночи. И как  Леня и Коля  догадались, какой именно электричкой мы
приедем?  Все семейство дружно перебирает ягоды, не  забывая ими лакомиться.
Аня, тем не менее, почему-то настаивает на идее сменить нашу дачу на другую.
     В  этот  же  период,  параллельно  со  всеми проектами,  дачей,  я  еще
занимаюсь ботом, который строю на  паях с  Шеметовым.  У  него свой стапель,
готовый корпус, дизель,  только отделку добавить и в море! А "Иллюзии" вдруг
так понравились дальневосточному  Распутину -  "зеленому" писателю,  что  он
лично пошел  хлопотать об издании к начальнику Дальиздата.  А  тот  говорит:
если бы он только о природе  написал,  так ведь это же черт знает  как может
для всех обернуться, его прогнозы...
     Между тем акт приемки подписан. Мы победили. Вроде бы... Плюс договор с
Грановским, который  он сам принес ко мне  в подвал,  плюс договор о сваях с
Охотском, глава в договоре о щеповозе с перспективой командировки в  Японию.
И чуть не ежедневно  сбегаю  с работы  на дачу,  где пошла смородина, вишня,
малина, крыжовник. Запомнился прогноз с тайфуном и  наводнением  28 июля,  а
Леня на яхте в походе где-то на островах. Приезжаю  в клуб, а там никто и не
думает волноваться. Да, прогноз грозный,  но до начала шторма  они вернутся.
Они же шустрые - один парус тут, второй там.
     Тут новое нападение на мою  тему  - Глав  флот, конкурент  Орлова и его
техуправления министерства  прислал письмо, что  испытания в Одессе признаны
провалившимися, договор мой надо закрыть.  Звоню вроде бы сотруднику  Орлова
Давыдову,  но   тот   на  стороне  моих  врагов   и  выносит  свой  вердикт:
вертолетоносцы  ни  к чему,  вертолеты отлично  сидят на берегу, а  Малопуро
должен все возглавить вместо меня. А тут еще начинается ночное наводнение, а
Лени все нет. Утром  мчусь в яхт-клуб.  Там полное  умиротворение -  тишина,
нарядный  зеленый город над  прозрачной  голубой бухтой,  уставший, грязный,
мокрый, в чужом красном  свитере, но счастливый Леня моет посуду на  берегу.
Забираю его  домой, а сам  на дачу собирать  помидоры  и крыжовник, делаю  в
камине  вкуснейшую  яичницу, пью  кефир,  ложусь  один спать в  будуаре  под
сильный дождь  и  театр у микрофона по приемничку  -  детектив с комиссаром,
кюре, медсестрой и художником. Все подозреваемые, концовка неожиданная. Весь
последующий день собираю урожай под теплым проливным дождем, уже не  обращая
внимания на стекающие по мне струи.
     Дома все на рогах - завтра Лизе 25 лет! Аня печет пирожки, которые я на
нервной почве  все сжираю. Потом срываюсь  и под  дождем бегу  в замурзанный
поселок к  Лениной учительнице английского, которая,  единственная,  жалеет,
что он уходит из школы. Забираю его документы  и возвращаюсь домой, где  Аня
так  и  не  отходила от  плиты,  телевизор  что-то  орет, я  маюсь  в  нашей
микроскопической спальне.  Леня на  всех за что-то  бурно  обижается,  потом
ложится  со  мной  и две  минуты читает  "Три мушкетера",  чтобы сделать мне
приятное.
     Назавтра званный ужин в честь  перехода Лизы  с "за двадцать"  на  "под
тридцать". За столом Колины родители,  грузинский коньяк, разносолы в полном
смысле слова. Брудершафт не получился. Получилась  неудачная шутка. А какая,
не помню.
     Запись в дневнике: Елизавете 25!.. А старость - вот она. Надо же! А уже
и  Лене давно  за  40.  И ничего. Призрачно  все в нашем мире  бушующем. Где
сегодня все  тогдашние друзья и враги, проекты  и прогнозы?.  Приснилась мне
вся  та  жизнь, что я тут  описываю. И старости нет. Слово  есть, а старости
нет...
     С  1  августа  я  в  отпуске,  получив   зарплату  около   600  рублей.
Одновременно наступает жара, от которой нет спасения ни на море, ни на даче.
Дома  вездесущий внук, толкотня и теснота. Периодически работаю на Чуркине у
Шеметова на нашем общем боте, наслаждаясь изобилием материалов,  инструмента
и одиночеством. Дело  движется медленно. Занимаемся отделкой то вместе, то я
один.  Вокруг  крутятся  подозрительные,  но  благожелательные   шеметовские
приятели,  в  которых я  подозреваю будущих  со-пассажиров  на "моем" боте -
сплошные алкаши, "хронь", как он их называет. Сам он парень  вроде честный и
трезвый.  У меня состояние какого-то  странного сна,  когда я  иду в дранном
трико  по мрази этого предприятия пить  воду на пришвартованную баржу, потом
вожусь на боте, потом переодеваюсь,  чтобы ехать на электричке на  дачу. Там
поспевают все новые овощи и фрукты.  От жары, мух и комаров нет спасения.  И
вкусного воздуха уже  нет  - к соседям привезли кучу навоза. Жара  сменяется
коротким  периодом  ливней, наводнением  - не  ходят  поезда,  вода  в  море
коричневая и пресная. Зато исчезли медузы, не дававшие купаться. В институте
все  устаканилось,   отношения  ровные,  если  я   вообще  появляюсь.  Щедро
расплачиваюсь  из  своего  фонда  зарплаты   с  коллегами  моего  временного
творческого коллектива. Все довольны.
     Анин  день  рождения  запомнился ее  раздражением против  всех, включая
меня. Свое 50-
     летие она встретила на работе, а мы с Леней стояли в  очереди за чаем и
мылом.  За  колбасой  занимаем с  ночи.  Вета измучена  Димой, у которого то
понос,  то зубы, то  просто плохое настроение.  И все это на фоне  жары. Нет
моей дочери покоя ни в  Кипарисово, ни  в Сиреневке, ни на Академической. Но
больше всего  она боится оказаться на Окатовой.  Леня то  болеет, то ходит в
походы на своей яхте. Я перевожу его в лучшую 23 школу. Никто не сожалеет об
уходе человека из родной школы. Тем более никто не рад его переводу  в и без
того переполненный класс новой для него школы.
     Запомнилась наша поездка на Шамору.  Попасть  на Уссурийский  залив  не
так-то просто с ненадежным транспортом, но тут повезло - с троллейбуса сразу
на 28Э  автобус.  Там торговые  лотки,  где можно купить  помидоры.  Идем  к
Лизиному пансионату.  Спускаемся  по  железной  со  скамеечками  лестнице  к
крохотному  пляжу, расстилаем  наш  старый  плед, достаем пирожки,  флягу  с
компотом, помидоры. Плаваем с Аней просто так, а с Леней летим среди травы с
маской, любуясь на яркие морские звезды, живых морских ежей и их скелеты, на
разных рыб. Долго наблюдаем за  ярко-зеленой  морской  змейкой.  Загораем  и
сгораем на ярком августовском солнце. Мы с  Леней уходим к Шаморе по берегу,
а Аня решает одна плыть туда же морем - несколько километров! И как я только
мог  ее так оставить?  В  результате мы с ужасом  наблюдаем сверху  одинокую
крошечную фигурку в  огромном  синем прозрачном  море,  далеко от берега, на
который по скалам не  забраться, если даже свернуть. Наконец, мы с Леней уже
на  пирсе,  с которого  очень далеко видна одинокая голова в  море. Я тотчас
прыгаю и плыву навстречу. Аня перевозбуждена, торопливо рассказывает, как ей
было  страшно, когда  она  осознала,  что  она одна  так далеко от  берега и
конечной цели. А вокруг подводные заросли. И  впервые рядом нет  мужа. И уже
не повернуть назад...  Но  она и  не думает сдаваться. Я  влезаю  обратно на
пирс, а она продолжает плыть  к основному пляжу, как наметила. Но уже совсем
недалеко от берега.
     В бесчисленных ларьках зоны отдыха на любой вопрос злобное "нету". Зато
откуда-то примчался микроавтобус, впустил  нас и с ветерком домчал до самого
дома.
     Следующий  заезд  на  Шамору  оказался  уже  привычно  мучительным. Аня
пригласила  с нами  какую-то Олю. Сначала давимся на  102  автобус,  так как
троллейбуса  не  было.  Потом долго стоим  на  повороте  на Шамору,  а  мимо
проносятся  пустые  автобусы  с  развевающимися занавесками. Для нас же  нет
ничего, хотя я готов заплатить любые деньги. Наконец, втискиваемся, едем  до
пляжа,   единственного  пока   не   совсем   загаженного,   хотя  раздевалки
представляют собой уборные свободной  посадки.  Зато вода чистейшая, песок в
барханчиках. На лодочной станции я пытаюсь взять напрокат лодку, предлагая в
залог  деньги.  Нельзя  без  документов. На обратном  пути вижу среди  голых
купальщиков одетую в черное  фигуру  моего знакомого  откуда-то изобретателя
Юрия  Соболя.   Он  выглядит  совершеннейшим  бомжем,   но  вежливый,   даже
изысканный.  Очень красивая в своем  новом  красном купальнике и  шляпке Аня
угощает его своими несравненными пирожками,  которые он поглощает с горящими
глазами. А у нас еще сливы, помидоры и вообще  мы благополучные на фоне  его
странной неустроенности. На нашу компанию смотрят с опаской.
     Потом  была грязная бесконечная и  тяжелая работа на Мальцевской, где я
без конца  ремонтировал бот,  не видя  никакого результата,  но  наслаждаясь
свободным физическим трудом и  любуясь на город Владивосток с другого берега
Золотого Рога.
     Между тем, пароходство отзывает уже переведенные было  деньги по  моему
договору.  Институт борется уже  не на  моем уровне. Я появляюсь в  приемной
директора из своего отпуска такой загорелый, ободранный и  лохматый, что тот
говорит, что я  похож  на  грека. Отбиваемся  как-то от врагов  во всех трех
столицах.
     Свое 26-летие мы с Аней встретили  после пика хороших отношений. Боюсь,
что  в жизни нам не было так хорошо, как в дни, предшествующие  юбилею. Зато
на сам день пришелся взрыв отрицательных эмоций.
     В   конце   отпуска   наступил   период   депрессии.    Бурный    поток
разоблачительной информации  - вскрытие  империи  лжи - отравил  воздух всей
страны.  Это сочетается  с дефицитом мыла, сахара,  муки,  при толпах народа
вокруг пустых прилавков. К этому добавилось  фиаско обоих моих договоров, не
смотря на периодические победы. Страх перед будущим в разваливающейся стране
с  ростом  национализма,   когда   во   всем  виноваты  евреи.  Страх  перед
безработицей.  Боюсь возвращаться из  отпуска,  контактов с  моими  врагами.
Между  тем, откуда-то возник  полюбивший  шагайку  авантюрист Грановский  из
Академии  наук,  обладающий не мерянным кредитом.  Несколько минут  работы у
компьютера  с программистом над мультиком подводного шагающего робота и 1000
рублей  мне!  За копию моих отчетов  по шагайке еще 1600  рублей. Но вот  по
главному договору денег пока не дают. Хоть и не отказали.
     Лене  покупаю аквариум,  на  заполнение  которого  он тратит  все  свои
сбережения.  Одновременно он, без  внятных объяснений, вдруг бросает яхту  и
возвращается к  борьбе, но не к  своему  первому  учителю Леониду Федоровичу
Ковалю, а в другой клуб.
     1 сентября я поехал с Леней в 23 школу. На обратном пути  мы купили ему
брелок,  а  нам  огромный  голубой  киргизский  ковер  (кстати, чуть  ли  не
единственная вещь, сохранившаяся у меня до  сих пор с того времени).  Дружно
донесли  его с почти  взрослым сыном до  дома. Тут  я решил сразу  же делать
ремонт, коль скоро будет на полу такая красота.  А дома, естественно, Лиза с
Димой.  И она,  конечно же,  обижается, что их  снова выгоняют напротив  - к
подруге  Лиле. "Нигде  нас  не терпят,  - сетует  она. - Всем  мы с Димочкой
мешаем..."  Но  мне не  до них. Надо  убирать квартиру,  кормить Леню  перед
первым  уроком  в новом  коллективе - в  первый раз  в новый класс.  А потом
белить и красить. Все второпях и на нервах. В  результате, когда все кончил,
разболелась спина  - вступило. Мне  бы остановиться, но я продолжаю  -  один
втаскиваю стол  на ковер,  а потом  еще смываю с себя  известь  под  горячим
душем,  что радикулиту особенно  не по нраву.  Вот  и  получаю  почти полный
паралич. Звоню  Лизе на телефон Лили.  Приходит надутая. И так обиженная. Да
еще  разбудил.  А  я помираю, не могу  произнести ни слова. Вызывает скорую.
Приезжает та же врач,  что  и при почечной колике,  делает укол анальгина  с
димедролом. С тем и уснул, но вставание ночью, любое движение - зажечь свет,
включить  воду  -  боль.  На  следующий  день  приезжает  бассейновый  врач,
выписывает  бюллетень, который  мне,  как отпускнику и  не очень  нужен.  Не
назначает никакого лечения. А оно и не нужно. Хотя целыми днями идет дождь и
на  дворе темно как ночью, я ухитряюсь на третий день спуститься по лестнице
и  прогуляться  под зонтом. А еще через пару дней уже едем  с  Аней на  дачу
собирать  урожай  -  яблоки, помидоры, огурцы,  перцы,  груши. Грею спину  у
камина, натираюсь скипидаром.
     В последующие дни  Аня, в свою очередь, наконец, в отпуске таскает меня
с собой всюду, не до болезни.
     События  прошедшего  лета  с  актерствующим  министром,  испохабленными
испытаниями  в  Одессе, техсоветом-оскорблением,  враждебностью в ЦНИИМФе  и
ДНИИМФе, фиаско  с ботом  и  литературными  планами убедили меня  впервые  в
необходимости при  первой возможности уехать почему-то в Канаду.  Без всяких
на то оснований. Решено оставить Союз, чтобы потом оглянуться без сожаления,
как  из  Владивостока  на Комсомольск  -  и зачем раньше  не  уехал?  Всякие
иллюзии, что я и мой труд  нужен стране, рухнули. Ведь при самом невероятном
внедрении моих проектов все  будет извращено, успех кем-то присвоен, неудачи
припомнят  мне,  как было с "Берингами". Одесский урок  пошел  впрок. Что же
касается Ани, то она спит и видит себя где угодно, только не на родине.  Она
вообще не может понять, за что мне-то тут цепляться, если меня держат годами
в грязном загашнике вонючего подвала фальшивого института  с "коллегами"  на
уровне Зырянова, Новосельцева, Тарабукина, Бугакова. И дома-то нам нет места
- вшестером на 29 квадратных  метрах. Да  еще на краю города с  неработающим
общественным транспортом. И в магазинах  пусто, а на работе по  списку делят
тушенку.
     Так  что решил искать возможность эмиграции,  а  пока  работать  не  на
страну, а на свою семью с максимально возможным заработком любой ценой.
     Но и заработок под угрозой - снова арестован счет моего договора, снова
его не хотят продлевать, снова я и моя команда без зарплаты, снова беготня и
интриги ближайших сотрудников. И одновременно  из отдела кадров меня торопят
с  фотографией  на  визу  в Японию. Но я уже  не хочу на три дня  с горсткой
инвалюты  на краешек чужой Японии. Я хочу сразу  и навсегда в свой Израиль с
правом приезжать там  в любой его город, получать зарплату только инвалютой,
свободно  заходить  только  в  инвалютные  магазины и покупать исключительно
импортные товары.
     Но эти мечты и планы  шатаются. В газетах без  конца публикации,  что в
открытом для евреев  Израиле никто  из нас не  нужен. Смакуются  подробности
трагедий  легковерных  иммигрантов, раз  и  навсегда  потерявших при  выезде
советское  гражданство  и  попавших в  нищету  и бесправие  на  исторической
родине. Еврейские мозги тех,  кто искренне хотели послужить Израилю, свиньям
скармливают. Откуда в еврейской стране так много свиней, не сообщается...
     Вот в таком настроении, осложненном болью в спине и раздражением против
всего  и  всех, я  встречаю на конференции своих когдатошних друзей, которых
так  мечтал принять  у  себя во  Владивостоке.  Сначала была  телеграмма  от
Дубровского, а  потом  я прочел в  списке докладчиков  и  моего многолетнего
покровителя и руководителя Мирошниченко, и Букшева, и многих других.
     Но  Мирошниченко  демонстративно   общается  не  со  мной,  а  с  моими
противниками, остальные  мне неинтересны, как и сама застойная конференция с
постылыми докладами,  фальшивым кишением страстей и пустыми потугами научных
импотентов. Не выдерживаю, сбегаю  на свое рабочее место,  где и  так делать
нечего, да еще рядом бытовка  галдящих  маляров, кто-то бродит, заглядывает,
чего это в таком месте кульман?
     На  другой день мой доклад  тоже черт  знает о  чем  и  зачем. Впрочем,
никому он изначально неинтересен - кто-то болтает, а местный корифей  и гуру
Барабанов откровенно спит. Всем все до лампочки, одному мне неймется.
     С Дубровским едем ко мне на дачу. В битком набитой электричке. Да еще я
еле  живой от  боли  в спине.  Не  думаю,  чтобы  он вспоминал  этот день  с
удовольствием. И к морю с ним гуляем - на наш разрытый грязный пляж с желтой
после   дождей  водой.   Нечем  мне   ни  перед  кем  похвастаться   в  моем
Владивостоке...
     Дома Лиза рассказывает о фиктивной свадьбе своей подруги Иры. Фиктивный
брак за фиктивную прописку. Создание фиктивной семьи в фиктивной стране. Как
решиться, с кем поговорить? Кому поверить?
     А пока что в Дворце культуры моряков первая  в закрытом городе японская
выставка.  Но, как оказалось, не  для меня. Какой-то холеный  тип, посмотрев
мое удостоверение, сказал, что из ДНИИМФ и так слишком  много народа. Прочие
торопливо проходят и выходят с ярким мешочком, как дикари с бусами. Спасаюсь
от обиды на даче, собираю виноград, помидоры и прочее, опаздываю домой из-за
ремонта путей  в  туннеле - почему-то  пропускают только товарные поезда.  А
дома моя бедная Анечка плачет от волнения за меня.
     22  сентября  со  второго  захода   попадаю  к   мануалисту  Филиппову,
совершенно  не  веря,  что можно  голыми  руками вылечить  радикулит,  перед
которым пасует медицина с ее физиотерапией и лекарствами. Он долго мнет меня
и ломает, даже ложась  рядом на топчан. И все за 6 рублей, такова еще первая
в моей жизни платная медицина. Особого улучшения в спине не почувствовал, но
и хуже не стало, а общее состояние души и тела много  лучше.  А к вечеру,  к
моему полному изумлению и  конфузу, чувствую почти полное  выздоровление! На
другой  день  впервые  после  тяжелого  приступа  в  начале  месяца  еду  на
велосипеде  на  Шамору. Сначала  еду  осторожно,  готовый  немедленно,  если
вступит, слезть и поползти домой, но потом все смелее, а боли - и следа нет.
На  Шаморе  сезон давно закончен.  Ветер, заколоченные ларьки, на берегу под
кедами трещат ракушки, от них вонь, море мутное, волны холодные, но купаюсь.
Потом привязываю плавки и  тенниску к  раме и направляюсь домой - пешком  до
перевала, а оттуда - свободный  полет, наклоняясь на поворотах. А  на трассе
снова подъем пешком и снова спуск. В этот же период  обновляю рот - вставляю
массу новых стальных  зубов. Издали как молодой, все время хочется улыбаться
не щербатым, как  до  того.  И 25 сентября Вещунов из Дальиздата вручает мне
сборник фантастики с моим  первым в жизни напечатанным рассказом "Полость" -
пародия  на когда-то  захватившую  меня в  Москве 1970 года  мою  же повесть
"Войны пока нет". Все прочее  он мне  возвращает с какими-то аргументами. 26
сентября возвращается боль в спине, но я ее уже  не  боюсь, еду на работу  и
обратно  на велосипеде, хотя 12 градусов, а я в шортах. Дома меня  встречает
дочь с полным обедом, сын с моей пятеркой по его геометрии, а потом я в ночи
традиционно встречаю с троллейбуса мою жену.
     В конце  сентября  на  даче максимальный сбор урожая.  Ведрами  собираю
помидоры,  созрели  подсолнухи,   даже  виноград,  кислый,  но   удивительно
душистый. Поезда уже  относительно пустые. Дома вся  шайка в сборе, все едят
жареный арахис, мои помидоры  и семечки, творог, сметану, мед. Это к вопросу
о наших бедствиях в Советском Союзе за два года до его развала.
     На другой день у меня встреча с Поповым, заказчиком шагайки и возможным
работодателем, если  я не выдержу борьбы с пароходством и уйду из института.
Он обещает тут же взять меня к  себе  (капиталистический концерн "Кессон"  в
Находке)  с сохранением моей тематики,  но без  контактов  с моими  врагами.
Обещает   совсем  другую  зарплату  и  коттедж  в  Находке,  не   говоря   о
загранкомандировках  -  в  Южную  Корею, Японию  и  Австралию.  Пока  же  он
интересуется, как двигается наш договор, а мне  есть, что ему показать. Пока
что  отдаю ему  экземпляр  "Иллюзий" и готовый отчет по вертолетной системе,
как основу для  его  последующих предложений иностранцам - пемзу с Камчатки,
серу откуда-то и так далее. С фантастическими гонорарами мне и моей команде.
Сейчас трудно сказать, что было бы, если бы  я послушался его перед отъездом
в Израиль и  остался. Насколько помогла бы ему моя бурная  деятельность. Или
помешала? Когда мы с ним расставались, он предложил  быть представителем его
концерна  в Австралии.  Но  к тому  времени... Что касается Бориса Ивановича
Попова, то по моим последним сведениям года через  три после описанных здесь
событий  он почему-то  покинул  свой  находкинский Клондайк и  перебрался  в
Калининград.  Боюсь, что совсем не  от хорошей жизни.  Что поделывал  в этот
период  его полномочный представитель в  Австралии, каким должен был быть я,
вообразить не могу. На мои письма он не ответил...
     Но вернемся в еще мирный 1989  год.  В конце  сентября  у меня реальное
событие, соразмеримое с  мечтами,  но  на реальном уровне:  я узнаю,  что  в
магазине "Турист" где-то в  особо загаженном районе Владивостока  есть самый
дорогой  и   хороший   из  советских  велосипедов  "Старт-шоссе".   С   моим
велосипедным образом  жизни  и  вечными  проблемами с  основным  велосипедом
"Спутник" (тоже гоночном,  кстати), смена веломашины означает не меньше, чем
для  нормального человека  моего  возраста  и  образования  очередная  смена
автомобиля.  И  вот 29  сентября 1989 года  я еду по  улицам на  удивительно
легком и стремительном "Старте" аж за 120 рублей. Но мне недолго остается им
наслаждаться.  Во-первых,  скоро  зима, а,  во-вторых,  назревает  очередная
длительная командировка, на которую у меня на договоре лишние деньги. И виза
в Японию на  меня уже в крайкоме. Все хорошо, прекрасная маркиза. Все, да не
все...
     Родительское  собрание в новой для  Лени  23  школе.  Я  весь  из  себя
солидный  выступаю  перед  учителями  и  родителями   и  привычно  надуваюсь
гордостью, пока мне не показывают классный журнал. У всех пятерки, а у моего
балбеса двойки и тройки. Меня  просят забрать его по-хорошему обратно. Класс
сильный, элитный, приличные  родители  сюда детей  на машинах  привозят  и -
такой  пассаж!  Леню   скорее  жалею,  чем  возмущаюсь.  Ведь  он  из  почти
деревенской школы. Надо было сразу это учесть и с первого класса не отдавать
- знали  же  по  Лизе, что это  за школа! А  теперь их  в классе 39 человек.
Откуда  внимание  каждому?  А он еще сидит на  последней парте,  откуда едва
видно доску, сам проверил.  Надо  бы  с ним  активнее  заниматься дома.  А я
вместо этого засобирался в командировку...
     Наступает октябрь. Море не подводит. Вода 16 градусов, то есть терпимо,
красивая, чистая. Зато "Старт" уже не радует. У советской продукции не может
быть  качества - звездочки проворачиваются, трубки лопаются, все  это портит
радость от приобретения лучшего в  стране велосипеда. И  фотоаппарат я купил
самый дорогой и модерный. А он из стопроцентного заводского  брака и ремонту
или  замене  не подлежит,  как  потом  оказалось. В унисон новые  интриги  с
договорами.  В пароходстве кому-то неймется снова закрыть наш договор. Звоню
Луговцу. Тот спокойно говорит,  что приезжает министр, все ему и расскажете.
Директор института Семенихин, узнав об этом, приходит в транс - ему есть что
терять. А  вот  я не жду  ничего  хорошего. Ибо министру на  свое хозяйство,
включая мои проекты, плевать - он дружбой с Японией занят, потому и появился
у нас, проездом.
     Встречаемся  в  кабинете  Семенихина. Кто-то  докладывает о  прекрасной
работе "Берингов". То есть  уже практически подтверждена система, которую  я
придумал,  обосновал  и теперь  еще развиваю. Впервые обслужены без  проблем
Курилы, о чем до вертолетной системы и не мечталось. Казалось бы, все силы и
средства должны быть направлены на помощь автору и руководителю единственной
в отрасли  перспективной темы,  на развитие её успеха.  Вместо этого  у всех
мерзопакостный тон и презрение именно к автору принципиально новой концепции
мирового  судоходства!  И все  это в  присутствии совершенно индифферентного
министра, который в равной мере благосклонно слушает и  меня, и косноязыкого
жалкого, но необычайно злобного начальника техотдела пароходства Шеремета. С
совещания  выходим  с  Семенихиным и  его  заместителем. Директор в шикарном
синем  костюме,  сшитом  на заказ, а  я  в  драных  брюках,  зашитых  как-то
самостоятельно в одесской  гостинице.  Заходим  "ко  мне"  - в выгородку  от
бытовки маляров в вонючем  подвале.  Я  извиняюсь перед директором, что  его
некуда усадить. А это ему бы извиниться, что меня держат  здесь без  хотя бы
сектора восемь лет.
     Перед командировкой  еще  успел  съездить  на дачу  - дособрать урожай,
который  уже покрыт  инеем. Радуюсь  куче - 4  тонны  компоста  с навозом, -
которую  нам  привезли  по моему  заказу на  следующий  год. Все  закапываю,
прикрываю, спасаю от грядущих морозов. По радио все поносят конституцию (как
раз ее  день  празднуется),  Елена  Афанасьевна  в  унисон  поносит  подлеца
Щебенкова, ее мужа-профессора. А я жарю картошку прямо из земли, делаю салат
из своих с грядки огурцов и помидоров, завариваю чай с веточками смородины и
отчаянно не хочу ни в какую Австралию.
     Рано возвращаюсь  домой. Аня рада, что я привез  столько овощей, что  у
нас много  денег и что  она едет  со  мной в  мою командировку  с заездом  в
Севастополь (куда  от  него  денешься, хотя  совершенно непонятно,  кому это
надо).
     И  вот  так  намучившие меня  тесным  проживанием  дети нас очень  мило
проводили. Мы, наконец, летим с Аней до  Хабаровска,  а оттуда беспосадочным
ИЛ-62 до Москвы. Лететь восемь часов без движения очень трудно. Периодически
выхожу  в коридорчик у входной  двери и  поднимаюсь десятки раз на  цыпочки,
чтобы хоть как-то размяться.
     В  Москве  звоню  верному  Черницкому, тотчас получаю от  Беллы  теплое
приглашение  и едем на Пресню. Они искренне  рады и нам,  и нашим подаркам -
рыба и дефицитные дальневосточные консервы. Разговариваю с огромным трудом -
глаза как стеклянные,  не могу отвести взгляда от одной точки, чтобы увидеть
другую и  думаю только  о постели.  А она  у  нас  - узкая Сашина тахта  для
теледебатов в  внешним миром,  на которой мы с  трудом размещаемся  вдвоем с
Аней  под одним  одеялом.  Хотя квартира в центре Москвы, за  высоким  узким
окном тишина.
     Встаю  в пять  утра, бегу  несколько кварталов, благодаря Филиппова  за
излеченную  спину. Делать мою йоговскую гимнастику неприятно.  Воздух хоть и
вкусный московский, родной еще с тех времен, когда  я  бывал  у тети Раи, но
заметно грязный, с запахом гари и химии. Сразу едем с Сашей  на завод  имени
Миля. Там встречаюсь с руководителями крупнейшего в  мире вертолетного бюро,
сплошными   евреями.  Все   обещают  полную   поддержку   на  любом   уровне
судоходно-вертолетной системе.  Для них я -  источник заказа  на  разработку
новых проектов 20-40-тонных грузовых вертолетов на базе МИ-26.
     В  техническом управлении Минморфлота встречаю в коридоре вездесущего и
всесильного, как  выясняется  мелкого  чиновника  из Владивостока  Шеремета.
Раскланялись   и   разошлись,   как   едва   знакомые.   У  этого   человека
противоположное   мнение  о  том  же  договоре,   который   так  вдохновляет
вертолетчиков. Ему лично проект не дает ничего, кроме  лишней головной боли,
а  тайное и явное противодействие  решительно ничем не грозит, хотя ничего и
не дает.
     У Черницких с утра такой  же галдеж и толкотня,  что  сопровождали меня
дома. Поскольку я никому  из  моих начальников я  сегодня  не нужен,  идем с
женой просто по Москве, начиная поход с улицы 1905 года у метро с памятником
героям  Красной Пресни.  Выходим из  метро  на станции Пушкинская, на  улицу
Горького к Мосгорсправке.  Аня  ищет адрес родственницы  по имени Бронислава
Зиновьевна. Проходим по Арбату с его художниками и пикейными жилетами. Потом
отчего-то ссоримся  у Смоленского  гастронома.  Это не  мешает  нам  звонить
упомянутой родственнице, но нам в визите к ней отказано.
     На  следующий  день  мои работодатели мягко сообщают, что  сегодня я им
тоже не нужен. Нужен ли вообще - так вопрос не стоит почему-то. Есть  деньги
на  командировку  через  всю страну,  есть право решать,  куда  и на сколько
ехать.  Так  что  объявляется  очередной день  отпуска. А это  в  мало  кому
доступной  столице  означает, в том  числе, погоню за  дефицитом.  В  данном
случае это курточка для Лени в Детском мире. Стою час, потом решаем обойтись
и снова,  уже  без  ног,  гуляем  по Москве,  фотографируя  друг друга и все
вокруг. Зачем? А черт его знает. После короткого отдыха  у Черницких в шесть
вечера началась  милая булгаковиада. Неестественно быстро,  не зная  и ни  у
кого  не спрашивая  дороги в  чужой  запутанной Москве  мы попадаем  прямо к
проезду дома 302-бис по Садовой у Патриарших прудов, ну, где пожар. Во дворе
валяются  обгоревшие  стропила  из  нехорошей  квартиры,  а  стены  подъезда
исписаны фанатами Мастера. Не  оставляя своего автографа, мы спешим на улицу
Горького,  прямо  ко  входу  в  единственный  в  стране  театр,  где  ставят
Булгакова, да еще  почти запрещенное  "Собачье сердце".  Естественно, билеты
раскуплены  давным-давно,  но у  двери  стоит  мужчина  с двумя билетами  на
продажу. Но у Ани под пальто только халат, какой театр в  нем? Бежим, словно
знаем куда,  а  магазин  "Наташа",  что  я  знаю,  как  вечно  переполненный
покупателями.  А сейчас  в нем никого! И Ане  тут  же предлагают  именно тот
костюм, который не только  ей точно впору, но  и нравится.  Обе раздевалки в
отделе свободны. Обычно замотанные и свирепые продавщицы - сама  любезность,
бегают  с плечиками, пакуют Анин халат. И  все это с удивительной быстротой,
как и положено в булгаковиаде. В 18.59 мы снова у входа и уже не удивляемся,
что мужчина с билетами ждет нас... Мы садимся в 3-4 места в 11 ряду, а рядом
- пустые кресла! И смотрим изумительный спектакль по замечательной  повести.
Спасибо, Михаил Афанасьевич!
     На следующий день, 11 октября,  обо мне вспоминают. Назначен мой доклад
в  НТУ ММФ. Я обедаю с моими врагами -  Давыдовым и  Романовским.  На доклад
вместо приглашенного  по моей просьбе Черницкого из милевского бюро  приехал
его начальник Рум.  С Черницким кто-то  из  вождей Министерства  гражданской
авиации пообещал мне встретиться  у него дома сегодня вечером.  Мне и  моему
сподвижнику из  министерства Мирзабели  мой доклад нравится. Еще больше  ему
нравятся мои  быстрые расчеты  за столом к следующему докладу о  дирижаблях.
Мирзабейли  тут  же  с  листка  задает  докладчику разгромные вопросы, после
которых министр смотрит на  меня  благосклонно -  вертолетам, и моей  с ними
теме альтернативы нет.
     А Аня, оставленная мною утром  одной на Брестской улице, гуляет все это
время  по Москве и  покупает  нам билеты на вечер куда-то  на Бабеля. А мы с
Черницким ждем высокого гостя, который и не думал приезжать, а потому билеты
пропали.
     Не  успела  она  расстроиться, как  мы  уже  на Ленинградском вокзале у
ночного поезда,  и  у нас СВ -  спальный  вагон,  купе  на двоих, наконец-то
никого вокруг!  Я ей ничего  заранее не  говорил, и  моя замордованная  жена
просто счастлива сюрпризу.
     После  Москвы  Ленинград безлюдный и тихий. Зимняя сказка  -  снежок  и
тепло. Оставляем вещи у Яши и едем в  ДЛТ.  А там сюрпризы этой командировки
продолжаются. Покупаем  Ане шубу, о которой  она и  мечтать не  смела, а мне
куртку и костюм.  И  еще  осталось  2637  рублей - между прочим, моя годовая
зарплата до защиты.
     Мы смотрим "Интердевочку" в "Авроре" на Невском, едем к Яше,  с  ним на
машине во Всеволожск, где теперь в нашем распоряжении двухкомнатная квартира
в красивом сосновом поселке.
     Наутро выясняется, что и в Ленинграде я пока никому не нужен. Мы с Аней
идем в магазин "Элегант" на Суворовском, потом долго ищем в северной столице
парикмахерскую и  туалет,  ничего не находим,  кроме  туалета  в  ЦНИИМФе  и
столовой там же.  В три часа дня мы в гостях у Аркадия Григорьевича Бергера,
нашего  когдатошнего   хозяина   съемной   квартиры   в   Лахте,   а  теперь
потенциального эмигранта в  Америку. Он записывает  меня в свой блокнот. Тем
самым мы принимаем  решение эмигрировать. Тут же крутится подруга  его  жены
Эсфирь  Ефимовна,  которая робко советует  нам  немедленно  бросить все,  не
мечтать об Америке, а эмигрировать  в  Израиль.  Надо же! Кто  нам  мешал ее
послушать,  было  же всего  лишь  13 октября 1989 годе, мне 53, Ане 50,  а в
Израиле  в то время  всем  немногочисленным  репатриантам  давали "амидар" и
вроде бы даже трудоустраивали... Но  у меня же проекты, министры в приятелях
и вообще родина, так сказать...
     А на  родине пока у нас на следующее утро пробежка по аллеям  поселка к
электричке, очередь в платный  туалет  на Финляндском вокзале, толчея и ужас
перед ценами на Некрасовском рынке, "Элегант" с покупкой Ане синего пальто с
адмиральскими пуговицами, поездка к синагоге на Лермонтовском. Вот  тут мы и
увидели  израильтян - черных развязных, чужеродных, стремительных человечков
в  шапочках на затылке.  и  с  пейсами. Они бегают  с горящими ускользающими
глазами среди  распускающих слюни  израильтян  потенциальных, в которые  нас
вчера уговаривали записаться где-нибудь здесь. Глядя на эту собачью свадьбу,
мы решаем воздержаться от расспросов и идем в пустой  зал на сеанс какого-то
дурацкого фильма, а оттуда под дождем на  главпочтамт звонить в Севастополь.
Не  замечая  красоты  кругом,  идем снова  зачем-то  в  ДЛТ, но  войти  туда
невозможно  - толпа  штурмует все  двери. Так  что  снова темная электричка,
поход по  лужам  домой, чтобы по дороге зайти в  гастроном и купить к  ужину
сосиски.
     Назавтра вообще воскресение. Можно пойти в музей. Но по  дороге заходим
в местный универмаг, а там видим болгарское  в елочку пальтишко Лене,  вроде
того, за чем мы тщетно давились  в Детском мире. Не ехать же с  ним в музей.
Идем обратно, а тут рынок. А там мне серый мохеровый пуловер  за 85  рублей,
который   я  видел  ну  на  очень  благополучных  мужчинах.  А  Ане  тут  же
шапка-чернобурка за 450! Так что музей  не состоялся, а на званый ужин к Яше
мы добирались электричкой и трамваем чуть не два часа.
     Между тем, зачем-то же меня вызывали в командировку. В ЦНИИМФе выездная
сессия  научно-технического  совета  министерства.  Я  там делаю  доклад  по
подъемно-разделительной  платформе.   Мои  постоянные  заказчики,   они   же
оппоненты Соколов  и  Мирошниченко выступают против. Но  у  меня  в  друзьях
представитель пароходства  Дронов, выступающий,  как всегда,  умно и кратко.
Его я боюсь  больше, чем врагов - подвести боюсь... Что-то я не помню, чтобы
сам когда-либо верил в этот проект, а какие были  сторонники! После перерыва
и  обеда в  изумительной  институтской  столовой  с  моей  красавицей-женой,
которой  я  так  горжусь перед коллегами, продолжение  Совета.  И снова  мой
доклад, на этот раз о судоходно-вертолетной системе, уже реально работающей,
я разрабатываю  лишь ее  развитие.  Поэтому голословно  отвергать мой проект
трудно.  Кричат  в  основном о провале  одесских  испытаний.  Надоело все до
чертиков. Даже не остаюсь  на третий доклад по  рефролкеру - тоже моей идее,
но разрабатываемой другими, спасибо,  с  упоминанием автора. Сегодня  во все
это просто не верится!
     Мы  с Аней едем  в море людей, воды с  неба  и с  зонтов  на Московский
вокзал - покупать билет в Севастополь, черт нас  знает  зачем, деньги девать
некуда, и с договоров, и своих. Покупаем билет СВ, можем себе  позволить все
самое дорогое из доступного рынка товаров и услуг издыхающего Союза.
     Следующий  день  начинается  с   той   же   милой  прогулки  по  аллеям
Всеволожска,   электричкой,  посещением  в   Таврическом   саду   последнего
свидетельства славного  социализма - единственного в Ленинграде бесплатного,
но  чистого и  теплого  туалета.  Потом снова торги  с  врагами и друзьями в
ЦНИИМФе,  посещение   Балтсудопрокта,  где,  как  ни  странно,  интересуются
платформой.  Наконец,  снова  Всеволожск, где  в  уже  любимом  универмаге я
покупаю желтый кожаный дорогой кошелек  для своих немерянных наличных денег.
До сих пор он у меня для хранения шекелей. Только пустой.
     Утром тщательно моем полы,  вообще  убираем за собой в родной квартире,
где нам было так хорошо, как нигде, За нами заезжает Яша, едем  в Ленинград,
расстаемся  у ЦНИИМФа.  Аня идет стричься, а я в  актовый зал на  встречу  с
одесситами. Вот, скажем, я меняю Владивосток на Одессу (кощунственно звучало
тогда,  но  потом-то  поменяли   на  Севастополь!),  возьмете  меня,  такого
талантливого и знаменитого  в министерстве к  себе? Евреи (а других в ОИИМФе
не  водится) в изумлении: с чего бы это вдруг? Вместо кого? Пока же решается
положительно вопрос о моем  финансировании на 1990 год.  Собственно,  за это
только и боролись, если честно...
     Мы  с  Аней  в  последний раз  гуляем по  Ленинграду.  Вот окна  нашего
подвала, вот булочная, Лизин детский сад. Жила некогда и тут наша семья.
     В  пресловутом СВ  почему-то  холодно и неуютно.  Даже вагона-ресторана
нет. В Скуратово покупаем ведро яблок за какие-то копейки, на другой станции
- горячую  рассыпчатую  картошку в  укропе  с домашними  солеными хрустящими
огурчиками.  Выносят  жутко  бедно одетые  женщины.  Это  вам  не  Москва  с
Ленинградом -  Россия. Впервые читаем Довлатова  "Чемодан" -  воспоминание о
нашем  будущем. Читаю Пришвина о трагедии  1931 года.  Еще  в предрассветных
сумерках за окном огни Севастополя - моего вечного невольного спутника жизни
со своим сочетанием спеси с благополучием не для нас и унынием.
     Как  всегда, у меня чувство, что я никогда  и не  покидал надолго этого
узкого  темного дворика, бункера-туалета, вытянутых друг за  другом  комнат,
низкого потолка на вечно  захламленной  и  вонючей кухне.  Но  встретили нас
хорошо, не то, что  27 лет назад. А сколько  с тех пор воды утекло, с потом,
кровью, обидами и примирениями...
     Нас много, часто и вкусно кормят.  Борис  Семенович  в  ударе, поражает
изобилием неповторимых баек и юмора.  Но нам не до смеха - до Хабаровска, не
говоря о Владивостоке, билетов  нет и не будет. Покровитель автоумельца-деда
Миша из РАТАУ обещает помочь, но и его блата не хватает.
     Совершенно  неожиданно  звонит Ася.  Кто  у  телефона,  если  не  Борис
Семенович? Зять?  Какой  еще зять?  Слушай,  зять,  я не  могу  приехать  ни
сегодня, ни  завтра. Завтра у нас дают  продукты,  а сегодня  по  телевизору
фильм  с  Абдуловым, которого  я  ждала несколько дней. И  вообще, слышится,
что-то ты, братишка, повадился приезжать каждые пятнадцать минут. Других дел
у  тебя  нет -  через  весь Союз блохой  прыгать  туда-сюда,  отвлекаешь  от
привычного образа жизни.
     А  тут  еще  приходит Тамара  с  Олей. Для  нас с Аней это просто милые
соседи,  но моя  теща настолько не  переносит почему-то Тамару, что ее визит
доводит старуху до сердечного приступа - чуть  не померла досрочно, причем у
нас на  глазах. Слава Богу, на сей раз я не  виноват, кроме  бестактного  по
отношению к холостой Оле замечания, что ее подругу Лизу муж носит на руках.
     Запомнилось  ясное  теплое  безоблачное  утро,   когда  мы  с  Аней  по
колдобинам  пробирались  к  пляжу  и  купаемся в ледяной  прозрачной воде 23
октября.
     Только возвращаемся,  приезжает  Ася.  Ничего плохого  не делает  и  не
говорит, улыбается и  нежничает,  но ее присутствие производит на меня такое
же  впечатление, как Тамара на Софу. Даю ей  сто рублей от  щедрот  богатого
брата, свинья! Нисколько не  обеднел бы, если бы дал тысячу. А как она рада,
как благодарит за подачку...
     И вот уже у подъезда белая  "волга" Миши, красивая дорога,  милые байки
деда, а в Симферополе выясняется, что билетов все-таки нет. Едем в аэропорт,
а там шустрые парни,  милая предтеча так и не ставшей  нам знакомой свирепой
русской  мафии,  продают  нам  втридорога  билеты  до   Новосибирска.  И  мы
счастливы,  что  летим  хоть в  сторону дома.  Но в самом Новосибирске такой
холод и такая кавказско-среднеазиатско-сибирская жуткая толпа,  что можно от
одного  вида проклятого аэропорта придти  в отчаяние. И  телефон Лантухов не
отвечает.  Все   мои  фокусы  с   демонстрацией  персональной   запонки   от
генерального   конструктора    вертолетного    бюро   имени    М.М.Миля    и
покровительственным тоном не помогают - билетов  на восток от столицы Сибири
нет. Нас  милостиво  ставят на очередь с билетами  с  открытой датой.  Аня в
своей  поникшей  от стресса  лисе на шапке  охраняет  вещи, наши  и случайно
встреченного тут же постаревшего Сережи Крутикова из Комсомольска, пока мы с
ним  бегаем между густыми очередями  на  отходящие рейсы к  кассам. Наконец,
сдаем  вещи  в  камеру  хранения  и  едем  в заснеженном  снаружи и  изнутри
дребезжащем  промозглом автобусе до такого же неуютного огромного города. По
вечным  колдобинам  на  главной  площади города  у  Оперного  театра идем по
скользкому мокрому  льду  к престижному  району  белых людей на  Депутатской
улице, где  некогда спасали зрение моей Аночке. И, о чудо,  в мертвом ночном
подъезде на наш звонок отвечает едва узнаваемый со сна грозный голос Ларисы,
а через минуту мы уже сидим  за столом и пьем чай  в профессорской  квартире
бывшего  друга  Володи. Сам-то,  естественно,  в  Америке,  в  командировке.
Насовсем туда же?  Ни за что, решительно отвергает Лариса нашу мечту. Тут мы
люди, а там "моя твоя нэ понимай".
     Встаем с мягкой теплой постели вместо  спанья стоя в  аэропорту, к чему
было готовились. Я делаю зарядку в салоне на ковре, пока Аня готовит завтрак
на чужой кухне. Лариса и Женя давно на  работе. Потом по мокрому от  снега и
льда городу  идем к  метро, от  него на маршрутном такси, как нам  объяснила
Лариса. Попадаем  буквально в  море грязи и гнусных  строений, среди которых
оазисом капитализма в пустыне социализма  сверкает зеркальными окнами дворец
князя Владимира Лантуха - осуществленная мечта достойного человека. И внутри
нас принимают, как особ, приближенных к  императору. Нас  с  Аней  тщательно
обследуют. На ней все зажило, как на собаке - рассосались даже металлические
скобки  операционного  шва! У меня плохое кровоснабжение зрительного нерва -
зона  риска. Лариса за  нами тщательно ухаживает, ставит  кассету  с записью
капустника у Володиного шефа, кормит в невиданной столовой. Потом снова море
грязи, но за окнами машины, на которой нас доставляют домой - уже с билетами
до Владивостока. Этот блат сильнее  всех партийных. Дома нас встречает  Женя
со своим компьютером, свадебными фотографиями  сестры и рассказом о том, как
страшно стало жить в Новосибирске. Вечером звонок  из Штатов. Володя говорит
с женой по-русски, а его  друзья с ней  же по-английски.  И  такая говорящая
пара боится эмигрировать, а мы нет! Не камикадзе  ли? Впрочем, на их месте и
мы бы подумали - есть, что терять по сравнению с нами.
     Последняя прогулка от нечего делать по городу не приносит ничего, кроме
раздражения - ледяной дождь вперемешку  со снегом,  грязь, пустые  магазины,
черные толпы и брызги от машин из глубоких луж.
     В аэропорту  народу меньше, сразу посадка в... полупустой  самолет,  на
который ниоткуда  нет  билетов. После Иркутска я  даже  сплю на трех  пустых
сидениях!
     А во Владивостоке  еще лучше,  чем в  Севастополе - солнце,  теплынь  и
сухо. Леня в красном костюме кажется  очень  большим. Дима  ходит  - даже не
верится.  Но  дома  ужасная теснота, тараканы  и  вообще жуткое неуютство. У
Лени, естественно, катастрофическое положение в школе. Борьбу он бросил. Его
грабят товарищи в  школе.  Портфель у него открывается.  Лиза  жалуется, что
дома он садился  им с Колей на  голову. Да еще  приходит домой из школы  без
брюк  от спортивного костюма - забыл в раздевалке.  Дачу нашу тоже взломали.
Короче, и тут и  там плохо. И в дороге не всегда хорошо. А вот,  что  и там,
много  дальше, куда зовет  меня Аркадий  Григорьевич, тем  более  не сладко,
этого  я  еще  не знаю.  Пока  я лихорадочно  печатаю и отсылаю ему какую-то
анкету,  еле живой после переезда, переполненный  обидами  на  мой  нынешний
образ жизни, о котором я  очень  скоро и  мечтать-то  престану....  Я еще не
читал  рассказы Довлатова  о  "русских"  в  Америке, о достойном  сообществе
крикунов, один из которых  вывихнул себе руку при голосовании. Пока же  я об
этом  гнуснейшем  гадюшнике  не   имею  представления.   Тем  более,   я  не
представляю,  как ничтожно мало значат  для "американцев" те  материалы, что
увез вместе с моими разработками мой единственный родственник. И я еще долго
буду жадно кидаться  к почтовому  ящику  с надеждой  получить приглашение...
черт знает к кому и куда.
     А  пока едем  на дачу,  наслаждаясь солнечной  погодой и  теплом  после
Сибири. Даже собираем помидоры  и огурцы для салата - в конце  октября-то! И
на  работу  еду  на  "старте"  как летом.  Постылая  контора встречает  меня
подвалом  с  выгородкой  для  моего  чертежного места  от  бытовки  маляров.
Обратный  путь  по  разрытому городу, прокол  трубки-камеры. Только  дотащил
велосипед домой, надо  ехать в школу на родительское собрание - отвечать  за
наш  кайф по столицам пока у моего  охламона  сплошные двойки. Это, вместе с
пропусками  занятий, повод выгнать его  из элитного  переполненного  класса.
Едем обратно в битком набитом троллейбусе, до полуночи яростно делаем уроки.
На следующий день, 31.10.89, впервые  к жизни сажусь к  компьютеру. Приходит
мой когдатошний покровитель,  а  теперь расстрига и один  из прихлебал моего
института Холоша. Нагло  листает мой дневник, и не отнять. Но ему не до моих
интимных мыслей. Он говорит, что всем резко понизят зарплату. И то сказать -
за  что  мне  платят  столько?..  Пока  же  главная  задача  не   работа,  а
выравнивание Лениных уроков. Нас так напугали, что занимаемся день и ночь по
всем предметам. Сам  же  я истово  учу  английский -  сценка  за сценкой  из
красной  книжки с  кассетами,  из  Ларисиных  пособий  с кассетами. Приходят
исчезнувшие  было с  нашим приездом  Ядровы  - голодные, как всегда. Тут  же
слопали  куру.  Коля в  своем духе: коль скоро мы все уезжаем в  Америку, он
разработал  свою новую залихватскую  подпись на английском.  Те  есть с  его
стороны все сделано.
     К 72 годовщине  великого октября выпадает снег. По телевизору ни одного
доброго слова о революции. А у нас одна  радость -  Леню  так и  не выгнали,
поправил оценки к концу четверти. Вета на Окатовой подружилась с "Анькой", а
у  нас помогает  квасить капусту,  купленную  в веселой  очереди  в  овощной
магазин.
     Одновременно решается вдруг мой "квартирный вопрос" на работе. Институт
снимает  для  нового  отдела полдома  на  улице  Бестужева,  куда  примкнули
неподсудного  меня,  - подальше  от института  и  у самого  пароходства. Мне
выделяется отдельная  светлая комната. Там  есть  все  условия для домашнего
питания,  коллектив новый, молодежный. 10  ноября переезжаю.  Все  вроде шло
хорошо, но  за  дружеским  чаем по случаю новоселья  зачитывается  письмо от
начальника отдела Бугакова - "Витьки-Корейчика" из Сеула о делах отдела. Мне
рекомендуется уйти  в  бессрочный отпуск  без содержания,  так  как на  моих
договорах денег  на мою зарплату нет. С чего он это взял,  я еще не знаю, но
стресс  немалый.  Хватило  всей семье  на  оба  выходных... И чего бы  это я
волновался? Ну, в отпуск. У меня же личный договор на год по шагайке - вот и
занимайся. И плевать на институт, министра,  Шеремета. Так нет, чуть не умер
от оскорбления моей невинности. И Аня  рядом чуть не умерла от моих флюидов.
Потом съездил на  дачу,  подал  заявление о ее продаже  за 5000 рублей, дома
принял сауну йогов. Пришел в себя.
     А наутро  вообще прелесть -  новое рабочее место. Пол не проваливается,
галдящих маляров за стенкой нет, свет зажигать не надо - из окна видно небо.
И я один  на всю квартиру.  И от вокзала пять минут с электрички идти. Никто
не звонит (телефон еще не подключили),  можно продуктивно  работать. Мой ВТК
начинает работать  -  сотрудник из пароходства Мель уже дает дельные советы.
Не по теме, конечно, в ней он, хоть и заказчик, мало что понимает, а вот как
обойти Шеремета:  закрыть тему по  состоянию, получив кучу денег, и оставить
их всех с носом. И Любарский, координатор всех научных работ, успокаивает: с
Витькой Бугаковым можно  расстаться очень  просто, чтобы  он не возникал  по
поводу моих работ вообще - уйти из  его отдела  в свободные стрелки. В конце
концов, я единственный кандидат технических наук и  не  начальник.  Кто  мне
может приказать,  если нас вообще в  институте штук пять, включая директора.
Так что спокойно  раздаю  задания всем своим исполнителям. Зато на следующий
день на  конференции  по необорудованному берегу выступают  все, кроме меня.
Настроение совершенно эмиграционное - без каких-то оснований. Придумал байку
для Меля, что намерен поменять квартиру на Всеволожск и  перейти на работу в
ЦНИИМФ  в Ленинграде. Почему-то  он очень испугался - советует никому больше
не говорить. А  пока,  пользуясь долгожданным  комфортом, много  черчу  и по
шагайке  и по вертолетной теме - лист за листом, а то и параллельно. Созрела
новая тема с Поповым  (вне ДНИИМФА и пароходства) - сера и пемза с Камчатки.
А дома хватает сил заниматься с Леней физикой и математикой, английским и, к
тому же,  каждое утро будить  его на тренировку по борьбе  к тому же Леониду
Федоровичу. 18 ноября моего сына уже хвалят учителя.
     На  работе,  не  считая  шагайки,  много  и продуктивно работаю в явную
пустоту!  Ведь  если  договор  закроют  по  состоянию,  то,  сколько  бы  ни
заплатили,  все чертежи,  расчеты, открытия  и  озарения решительно никому и
никогда не будут нужны.
     Чтобы отдохнуть  от  этого  лихорадочного  действа впервые на Бестужева
пошел погулять  вдоль  моря 21  ноября. Уже давно то идет, то тает снег,  то
слякоть,  то морозец.  В  комнате не чувствуется,  а  вот на  улице, даже на
берегу моря воздух жуть и гарь, хотя море внешне чистое и красивое. И вообще
лето пока. Потом переодеваюсь в  единственный, а потому лучший мой  костюм и
иду в пароходство. По дороге встречаю на  Светлановской  (переименованной  и
торговой части улицы  Ленинской) бывшего моего директора Проселкова. Сделали
вид, что не узнали друг друга, хотя такой округлый партийный зад я не мог не
узнать даже в толпе. Потом ко мне вдруг приходит мой заказчик-сотрудник Мель
с постоянным когда-то врагом, автором "вора на  пожаре" Волошенко, который с
некоторых пор  (не с ВТК ли?) слушает меня с особым вниманием и поддерживает
мою  тему со всей своей мощью записного скептика. Естественно  я перед  ними
выкладываюсь  со  всем старанием и  убедительностью. Ведь мне-то  лично  мои
изыскания  вовсе  не  кажутся бредом,  как  тем,  кто  закрывает  мои темы и
выпихивает тем самым меня и из института и из страны. И министру не кажутся.
Вот теперь и Волошенко.  Но сильнее кошки зверя нет. Особенно кошки с ломом,
против которого  нет приема. От перенапряжения при разговоре так разболелись
глаза, что  на  обратном пути  в электричке  читать  не  могу  и вообще едва
добредаю по тропинке до дома. А там, на  мою удачу, никого. Я принимаю ванну
с аралией  и  пихтовым маслом. Становится легче. Приходит  Леня, кормлю  его
зачем-то купленным у морвокзала тортом. Иду встречать  с  троллейбуса  Аню в
новой шубе, а с ней идут и Коля с Лизой. Стол заполняется вареной картошкой,
красной  икрой,  красной  рыбой,  кальмарами,  коньяком.  Все потребляют это
изобилие  и  делятся жалобами, как  у нас  всем  и все  плохо.  Коля  читает
какой-то мой рассказ, но не комментирует из скромности.
     На  другой  день  23  ноября  решаю  в  порядке  отдыха прокатиться  на
"спутнике" (к "старту" так и не достал  трубки) вдоль Эгершельда. Тем более,
что  пока сухо  и  тепло. Но  воздух полон выхлопных  газов,  кругом  потоки
изрыгающих дым грузовиков. Приходит мой  бывший начальник Новосельцев, самый
мирный  из моих  противников,  почти  сподвижник  в начале пути.  Предлагает
принять  участие  в розыгрыше японского цветного телевизора  среди ветеранов
института. В связи с этим скандалы и обиды - кого считать ветераном? А я тут
же отказываюсь участвовать с загадочным "не брать же  с собой". Он понимающе
кивает. А я думаю, как не хочется продавать дачу. Когда я вечером высказываю
это Ане, она одобряет отказ от телевизора, тем более в собачьей драке, но по
поводу дачи взрывается. Так и  вижу ее сегодня в  дверях нашего совмещенного
санузла с милой горькой улыбкой: "Не люблю тебя... Нет, не люблю..."  и мило
качает головой.
     27  ноября  пошел  густой  снег,  и  как-то  сразу  пропало  внутреннее
напряжение - ожидание сенсационного письма от Аркадия Григорьевича, который,
подумать только! Уже пару недель в Америке с моими  предложениями. Вообразил
бы я  тогда, где, с  кем и  как там он сам на третью-то  неделю на  чужбине!
Просто к тому времени я прочел у Довлатова  только "Чемодан",  а не описание
мерзкой  американской  иммигрантской тусовки и самих американцев,  не знал о
персонаже, что вывихнул  руку при голосовании. Можно было не прочесть больше
ни строчки, только этот эпизод, чтобы понять, с кем и кому  мой посол доброй
воли увез крик моей души. Тем более никто и никогда не стал бы разговаривать
с Аркадием  Григорьевичем  в Америке о моих проектах на Broken English, даже
если бы он сам о них (в числе прочих) вспомнил  и нашел, кому показать не на
третьей неделе, а хоть на третьем году своей иммиграции. А в ноябре 1989  мы
с Аней  всерьез обсуждаем, что вот, мол,  до  сих пор нет нам приглашения  в
Америку. И моя вроде бы нормальная жена, успокаивает меня, что  прошло всего
три недели. Все (виза и приглашение на работу?!) будет не раньше Нового 1990
года...
     Идиотизм не только заразителен, но и неизлечим...
     Ведь я  и много  лет  спустя,  2 февраля 2005 года, считал недели после
письма  какого-то  читателя, что он запоем прочел  мою  повесть  и  хочет ее
перевести.  Казалось  бы,  ну  и что?  Кто  он такой?  Как  переведет,  если
соберется и если вообще не  вышел  давно из запоя и не забыл  об импульсе  и
обещании, как  у  них  всех  тут  и  там  принято?  И что дальше  при  самом
благоприятном исходе, если здесь ту же повесть на русском никто не только не
хочет  покупать ни в одном магазине, но и даром не  уговоришь прочесть? Даже
ближайших родственников!
     Но  пока мы с вами в  Советском  Союзе, я с  ужасом читаю  разоблачения
перестройки, старательно  работаю  у  кульмана и калькулятора,  зажигаю Леню
идеей  компьютерных мультиков. Мой  нищий малыш. которого мой коллега Подоба
на  полчаса  подпустил к единственному на  весь  институт  компьютеру,  весь
горит, шипит, имитируя звук, рисует мои шагайки.
     В последнее  воскресенье ноября мы с Аней  идем на море по  дороге, где
грязью  смыло  колею.  Но  вода такая  тихая и прозрачная,  что  прямо тянет
купаться. А мы все говорим  и  говорим о том, что пора бежать из лагерей, не
имея ни малейшей зацепки, как это хоть начать.
     Наутро по радио нехороший прогноз погоды. Но пока так же тепло, и я иду
в курточке и легких туфлях. Уже из  своего окна вижу, что стеной пошел снег.
И у меня вдруг такое светлое настроение, что я, конечно же, осознаю, что вот
как раз сейчас (хотя в Америке глубокая  ночь) у Аркадия Григорьевича что-то
вышло, и  я на  днях  получу... уж не  знаю, что. А пока проснулась отменная
работоспособность, черчу и считаю по шагайке то, что, что только что поручил
Черняеву - моей правой руке в команде.  А снег идет все сильнее, даже вахтер
не пришел охранять  наши шедевры. С тем  я запер домик сам и прополз вниз  к
вокзалу,  а  там  массовая эвакуация работников  домой  вместо общественного
транспорта.  Хорошо, что  я на электричке,  довезла до моей станции Чайка, а
оттуда в гору чуть не по пояс в снегу, полные туфли снега  и воды. Зато дома
сухо, тепло, все вернулись вовремя. Я выпил вина, занялся с сыном алгеброй и
даже  с женой английским. То есть  я его учил годами и  истово,  до и  после
описываемого периода.  Да не в коня  корм...  Сегодня,  9 октября  2007 года
смотрел американский фильм 1940 года, не понимая ни слова! Словно на фарси.
     По радио прогноз  на новый 1990 год. Для меня, крысы из крыс, он должен
быть  знаменательным.  Первый  в  моей  жизни такой  год  попал  на  1942  -
эвакуация, полная смена жизни.  Второй -  1954 - конец  Пинска и  переезд  в
большой  мир,  море,  города, корабли.  Конец  школы,  начало  работы.  Тоже
разительные перемены.  Третий - 1966  -  переход  из постылого рутинного ЦКБ
сначала  в  пароходство,  потом  в  ЦНИИМФ, в  Ленинград! За  ним 1978  -  с
небольшим сдвигом,  но  рождение сына,  освобождение  от Комсомольска,  своя
квартира, любимый город и море, свобода от зависимости от степени. И вот  на
горизонте 1990 - что-то фатальное должно произойти в год крысы.
     1  декабря сначала много работаю, то над  вертолетной  системой, то над
шагайкой, один ведь  и в комнате, и в домике, а  потом убегаю домой, надеваю
лыжи, иду  в  лес кататься  голый до пояса, и не холодно. Снег  молодой,  не
скользкий,  но  в лесу  очень  чисто и красиво,  не  говоря о  воздухе. Зато
перейти обратно трассу тут смертельно опасно. Сплошной серый поток-чудовище,
шипящее  лужами и гремящее  моторами, беспощадное, неукротимое. После  сауны
йогов  с чаем и  медом чиню  дверь, в очередной раз выломанную забывшим ключ
Леней. А тот приходит, хватает санки  и убегает на свой кайф - кататься лежа
по крутым лесным тропкам.
     После 10 ноября с письмом Бугакова о моем принудительном уходе в отпуск
я  не пришел  получать ни  аванс,  ни  зарплату.  4 декабря  ко  мне  пришел
Любарский,  зам. директора по экономике. Он сказал, что зарплату  мне платят
не Бугаков, ставленник моих главных  врагов - Шеремета и Максимова (главного
инженера пароходства), а институт.  На мое возражение, что и сам институт их
вассал и вообще фантом,  Любарский возразил,  что  юридически это совсем  не
так. Короче говоря, уговорил, противный... И в кассе мне  выдают невероятную
сумму  1170  рублей (учитывая, что,  скажем, зарплата  конструктора максимум
двести со всеми премиями). Не зря некоторые злобствуют.
     А в стране тоже бушуют страсти. Всякие съезды народных депутатов, 13.11
полемика затурканного Сахарова с наглым  косноязычным Горбачевым.  Последний
еще не знает,  что всего через два года окажется в глубокой дупе, а первый -
что ему  жить осталось  всего ничего.  И что  за  что он боролся,  на  то  и
напорется  его  демократическая  родина. Пока  же  в  прямом эфире  поражает
контраст  культур  двух  личностей  с  равным университетским  образованием.
Горбачев кажется тупым монстром. Это сейчас он корчит из себя интеллектуала,
а на фоне Сахарова был хам хамом.
     Мне открыта виза в Японию на лихтеровозе. Об этом сообщает Новосельцев,
как о  неслыханном  для  меня  этапе  в жизни. Отныне не исключено, что меня
пустят  раз  в  год  отовариться в  расположенный  рядом  с пирсом  японский
портовый  магазин  на  иены  или  какие-то  незнакомые  мне  сертификаты.  И
посмотреть  с моря издали на пару японских  поселков года через три. А что я
вместо этого благолепия наяву  буду свободно  ходить  по Парижу, подниматься
там на Эйфелеву башню, кататься на гондоле в Венеции и на канатной дороге на
Капри, гулять  по  своему  усмотрению  по  Праге, Риму, Флоренции и Каиру  с
Александрией. А  там  и по  Лондону, Гринвичу,  Оксфорду  и  по  королевским
палатам Виндзора!  Не говоря о  самой  жизни вдвоем с  Аней  только  в своей
просторной  квартире  с  моим личным  кабинетом. И  все это в  большом южном
городе  за  границей  с  правом,  когда  угодно и  на  любой срок поехать  в
Тель-Авив, Иерусалим или  в Эйлат. С правом и обязанностью получать зарплату
и  пенсию  только в  инвалюте  и "отовариваться" исключительно в  изобильных
"инвалютных" магазинах. Более того, учиться вождению на иномарке  и какое-то
время владеть "Хондой". А потом располагать в нашей той  же  семье уже двумя
"иномарками" в ожидании третьей, иметь для  этой семьи шесть компьютеров. Об
этом  мое предчувствие  скромно помалкивает по  неведению. Пока же Аня очень
рада визе, а я вообще не  замечаю этого свершения своих  надежд. Рейс с моим
участием  пока не планируется. Я сообщаю новость Ане на работе.  И какими же
глазами смотрит  на  меня  ее коллектив! Видно Аня им  крепко досадила моими
успехами в зарплате. А ведь не знают еще о вожделенной всеми визе.
     Аня нагружает меня покупками и книгами - нашей  пока что самой надежной
валютой внутри еще  самой читающей страны. В  электричке  открываю письмо от
родителей  (так  и   подписано)   из  Севастополя.   Я   поделился  с   ними
эмиграционными планами, коль скоро мы говорим и думаем только об этом. И вот
их мнение:  вы  там  пропадете, особенно  Леня,  парень  не очень способный.
Словно  в  подтверждение  он  приносит  очередные  трояки,  бурно обижается,
демонстративно мешает мне слушать пластинки Say it with us.
     Получаю   после  нескольких  напоминаний   перевод  на   874  рубля  от
Грановского - за 15-минутное усилие по его конкрециям с моей шагайкой. Итого
в  этом  месяце  мой  заработок более  2000  рублей!  Впрочем,  одновременно
выступает Ельцин и  предрекает девальвацию. Все кидаются в  магазины тратить
свои  сбережения. Кой веки завелись в нашей семье деньги, а Родина торопится
их фальшивить. В результате Аня и  Леня,  желая  купить  ему новую шапку, не
смогли даже  зайти в ГУМ. По  дороге в  школу я напяливаю на него коричневую
куртку  и с сопки,  где вытряхиваю  на снегу ковер,  вижу  моего  замерзшего
малыша среди черной толпы на троллейбусной остановке.  Поскольку троллейбуса
все  равно  пока не  предвидится,  я  забираю сына домой переодеть во что-то
потеплее, но  на  полпути  домой видим  - идет, падла.  Леня мчится обратно,
мечется вокруг толпы, едва не попадает под машину, вторую и - не влез! Снова
идем  переодеваться и возвращаемся на  остановку, где новая и  старая  толпы
уменьшили  шанс попасть  в  троллейбус,  а  мимо  проплавают с замороженными
мордами  родители его лучшего друга Алеши Таранкова  в своей  машине. И  сам
друг  на  заднем  сидении -  отвернулся. Я довожу  его до  класса, говорю  с
унылыми по его поводу учителями, иду по  магазинам, захожу на рынок, покупаю
картошку и... беру такси до дому, чтобы ее отвезти, неслыханная наглость для
привычного на всем экономить высокооплачиваемого научного сотрудника. Отношу
ее в подвал,  возвращаюсь домой,  а там все семейство  с Окатовой - приехали
погреться, у них еле топят.
     На следующий день воскресенье. Я затемно делаю зарядку на  моем месте в
лесу  и  на  обратном   пути  сталкиваюсь  у  подъезда  с   двумя  какими-то
уголовниками.  Хотели  они было от скуки меня убить, перепутав с кем-то,  но
почему-то пока передумали. Дали,  позволили еще пожить на  свете, порисовать
шагайку, порисковать  жизнью на  благо их страны  на вертолетных испытаниях,
порастить сына и внука. Спасибо,  социально близкие. И "Памяти" спасибо - не
призвали еще Русь  к топору. Позволили всего через год и  вовсе расстаться с
ними навеки, в  пользу таких  же  бандитов с поясом смертника  в автобусе...
Пока же, узнав о моем спасении, Аня заявила, что она уже за гранью терпения,
а писем нет, как без них уехать?
     Весь  день  мы сталкиваемся друг с другом  в духоте на  нашем  пятачке.
Восхищаемся  и  возмущаемся уже бегающим  и болтающим  Димой, делаем с Леней
уроки, смотрим фильм по телевизору, даже спим и вечером гуляем  по  морозу с
Димой  по  совершенно  не приспособленному  для  этого  Академгородку.  Коля
заявил, что прочел с интересом "Пальцы" и "в восторге" от "Иллюзий". Мелочь,
а автору приятно. Коля не соврет.
     На следующий день  мороз под двадцать, но я во всеоружии, в своей шубе,
шапке, дранных  югославских нескользких  ботинках. Работаю истово,  так  как
последний день моей передышки. Завтра  возвращается  откуда-то коллектив,  а
потом  и  Бугаков.  Надо  на  всякий  случай  сделать как можно  больше,  до
очередных потрясений,  возможного возвращения в подвал. Дома тот же милый ад
с вездесущим  танцующим иссиня  бледным  почему-то Димой, затурканным Леней.
Аня неуклюже мирится со мной, а я уже и забыл, что долго были в ссоре.
     А коллектив,  что  кишит  теперь  на  работе, скорее  симпатичные,  чем
раздражающие  молодые люди, которых набрал  Бугаков,  когда  под  него,  как
своего, создали отдел. Я с ними много болтаю - намолчался один.  Моя  работа
тут  же застопорилась. Зато получаю очередные деньги, аванс.  Все  идет пока
нормально.  Много  встреч  с  сотрудниками-сподвижниками,  подобранными мною
самим. В этом  главная прелесть шагайки. Впрочем, и по второй теме коллектив
мой и  очень мне по душе, но сама тема обречена на  закрытие уже в  процессе
творчества. Без  каких-либо  к  ней  или  ко  мне,  не  говоря о коллективе,
претензий.  По  капризу  главных  из  заказчиков  и  их  единомышленников  в
институте и министерстве. При  том, что министр на моей стороне. Не  мистика
ли?
     Впрочем,   меня  внезапно  посещает  замдиректора   Елисеев  и  ласково
обсуждает мои  научные  планы  на 1990  год,  включая  судоходно-вертолетную
систему. Отсюда я делаю вывод, что еще ничего против меня не решено.
     22  декабря  я по работе посетил  ставший родным в 1985 году лихтеровоз
"Алексей Косыгин".  Меня там помнят, встречают  спиртом и обедом. Мы с новым
моим сотрудником Бережным обследуем стыковку судна с будущей шагайкой.
     А по  телевизору первая из  революций  -  товарищ  из  братской Румынии
расстрелян народом. У нас на глазах. Каково это смотреть товарищам из других
братских стран,  включая главного из братьев? Впрочем, это  не мешает Ане до
ночи  печь торт к завтрашнему  первому  дню рождения внука. Помещаем торт  в
корзину, бежим на электричку на  Чуркин, выходим на Мальцевской. Удивительно
унылый  микрорайон, но вид Владивостока на  противоположном берегу  Золотого
Рога  впечатляет. Адреса не  помним, находим дом по памяти. Стол  ломится от
деревенского  изобилия.  Именинник  ест, морщась,  острый помидор и  тает от
общего  внимания,  танцует,  смеется,   болтает,   крошечный,   бледненький,
бесплотный, особенно на руках у громадного Коли. Кто бы мог поверить тогда в
нынешнего Диму ростом с отца!.. Едем домой на такси сквозь море огней.
     На следующий день снова пошел снег, но я не забыл обещания  купить Лене
сюрприз в  аквариум. И вот он кричит тому же Таранкову по  телефону: "Алеша,
врубаешься? Папа купил мне лягушку!"
     А на работе  вся команда пашет по шагайке не на шутку. Зверков придумал
свой вариант,  который, в  конце концов,  стал основным в Израиле. Бережной,
мой бывший чуть ли  не  главный противник, нашел принципиальную ошибку и был
тут же включен в команду.  О роковом для меня техсовете пароходства 26.12 на
этом фоне вообще  забыто.  О нем  вообще нет  упоминания  в  дневнике!  Зато
приходит куча  писем от тех,  кого мы  числим в вершителях нашей судьбы, что
касается  главного  - от  Яши, от Аниной родственницы из  Москвы  с кем-то в
Австралии Букчиной.  Яша пишет, что дом во Всеволожске проблематичен, что от
Аркадия  Григорьевича  вообще  никому  нет  писем.  Букчина  написала  нечто
обнадеживающее, адрес австралийца.
     31 декабря мы с Аней идем на лыжах в пустынное ущелье и там купаемся  в
снегу.  По дороге видим разбитую брошенную машину. Я  звоню  по  ее поводу в
милицию,  а  Аня  вовремя кричит мне из ванной  не  называть своего имени  и
адреса. Под Новый год гадаем на какой-то большой картинке с киданием монеты.
Мне выходит, что в 1990 году я достигну  пика карьеры  и  богатства, но... к
концу  года все  потеряю!  Все, понимаете ли?.. И точно!  Но пока  мы, как в
любые  гадания,  не  больно  верим, а потому весело гуляем  к  институтам  в
новогоднюю ночь. Лена без конца поджигает бенгальские огни. С Новым годом!

     Первый  день  1990 года ознаменовался  тревогой,  которая  была  с утра
словно разлита в воздухе, когда мы с Аней пошли в лес на лыжах. Солнце цвета
электросварки было ясно видно на явно пасмурном небе. На лыжне я вдруг теряю
Аню и сначала  спокойно, а потом панически ищу ее, носясь не  по тем сопкам.
Когда же увидел ее сверху у самой трассы, то спустился так, что едва  сам не
расшибся  о деревья  - не разбирая дороги. Снова  идем в то же  ущелье.  Аня
отморозила мизинчик, купаясь в снегу. Я его оттираю снегом  же и беру в рот,
она смеется.
     Мы тут же свалились спать, но нас будят соседи - Валя и Коля Кондаковы,
требуя продолжения банкета.  Я поспешно  прячу  от  них прогнозную  семейную
новогоднюю стенгазету с планами на отъезд.
     На следующий день я, забыв, что еще выходной, еду на работу. И вовремя.
Вернулся  Витька-корейчик, шныряет по своим  владениям, включая мою келью, а
там на  кульмане  наколота шагайка. Успеваю  завесить  вертолетами. Ведет он
себя, как  ни  в чем не бывало, улыбается, шутит, но  я отвечаю только да  и
нет.  Деловые,  тем более дружеские отношения, кончились.  Содрал  со  стены
изображение голой Мерилин Монро и сгинул, оставив  после себя  запах серы. Я
же спешу в институт, куда должен  придти Леня играть на компьютере Подобы, а
институт-то закрыт. Он и ждет меня уныло у  запертой  двери  в своем сером в
елочку болгарском пальто, шапочке  и  сумке без  молний  через плечо.  Чтобы
как-то компенсировать, захожу с ним в магазин "Мода". Я там могу купить все,
что продается, но нет ничего пригодного для нас с сыном  при любых деньгах в
кармане. Куда  еще  идти,  как не  к  Ане.  Забираем  дефицитный  стиральный
порошок, долго стоим в очереди на автобус, едем до Зари, дома Леня уходит на
лыжах.  Я  же  сажусь  писать  письмо   новоявленному  австралийцу   Евгению
Николаевичу от Букчиной. Потом ложусь спать, приняв успокоительное. А наутро
отправляю все письма,  список  моих трудов и снова разговариваю с Бугаковым,
который  пытается  выяснять  отношения. В последующие дни  не высовываюсь из
своей  комнаты,  хотя  уже  привык  к  молодежи и хочется  поговорить, когда
монстра нет.
     Дома много катаюсь на  лыжах с Леней, ссоримся  и миримся на лыжне. Аня
кормит нас  какой-то  красной аристократической  рыбой.  По  мне  - огромная
селедка.  Потом  даже во  сне  хочется  пить. Без конца пью  чай с шербетом,
который  все еще  исправно  продается в булочной  и  покупается  блоками  по
полтора килограмма.
     На работе  у меня гость из будущего.  Слава Богу,  будущего России, уже
без  меня. Это  мой  бывший временный (по протекции Новосельцева) сотрудник.
Бездарный, но патологически  активный  бездельник  Саша Головин.  Сейчас  он
врывается  в  домик, ввинчивается  в  мою комнату,  крича  от  нетерпения  о
политике. У всех он вызывает смешанное чувство омерзения, удивления, жалости
и  страха.  И  вот  эта  наглая,  истеричная полубезумная  дряньпредставляет
партию,  знающую  альтернативу советскому строю. По мне, чем Головин,  то уж
лучше  пусть  остаются  коммунисты.  Меня  он   оценил,  как  потенциального
политического  лидера и рекомендовал  фюреру с наилучшей стороны. Настойчиво
уговаривает  встретиться с  его боссом.  Подчеркивает,  что тот представляет
первую      официально      разрешенную      альтернативную      коммунистам
Либерально-демократическую партию России - до сих пор позорище этой страны в
лице  Жириновского  и  прочей  мрази.  На  публику  он,  однако,  производит
неизгладимое впечатление, как любые новорожденные бесы, которых следовало бы
расстреливать вот в таком еще зародыше...
     В  январе  на  работе  все   стабилизировалось.  Образ  врага  Бугакова
растворился  во взаимном нейтралитете: он  целый день  орет на свою молодежь
бабьим  голосом, а я их  не отвлекаю. И, со своей  стороны,  приношу в отдел
деньги на свою зарплату, но  никого из  его команды не привлекаю - без лысых
светло, с моим ВТК. Делаю одновременно шагайку и береговую часть вертолетной
системы,  все  более уходя от  собственно вертолетной  выгрузки к адаптерам.
Дома отмечаем Ленино 13-летие без именинника, который катается  на лыжах. На
Асин день рождения получаю от нее какое-то очень неприятное письмо, что мы с
жиру бесимся. Чуть не окрысился в ее духе, но вовремя  опомнился. Mr. Zcikin
из  Австралии  не  отвечает.  Я  вспоминаю,  что  он  из  окружения  некогда
возненавидевшего меня  дяди  Гриши  из Углича,  а  потому к нему лучше  было
вообще не  обращаться. Погода то  оттепель  и лето,  то  мороз  с  ветром. Я
продолжаю ежедневно учить английский и ужасаюсь,  что Аня потратила на рынке
сразу 30 рублей. Впрочем, даже если так каждый день, то нужно 900 в месяц, а
у нас двоих даже и больше... Пока же у нас распадаются на глазах от старости
наследственные  дяди Изины  стулья,  я  их чиню  зверски  -  винтами  сквозь
полировку. И  даже  мысли  нет  купить новые.  Куда?  И лыж  на  троих  нет,
приходится покупать,  новые и  модерные, скользят слишком и ботинки для  них
купил вместо старых,  что совсем  распадаются.  Кстати, деньги  хоть  как-то
копить даже на, скажем,  машину и мысли нет. Узнаю, что  меня  пригласили на
парусную конференцию в Ленинграде в марте. Тут же решаю взять  с собой Леню.
Пока же мы его переводим на хозрасчет: за пятерку 5  рублей.  За четверку  -
ничего, за двойку  или тройку он нам платит два  рубля.  Как ни странно весь
загорелся,  хотя в  первый же день отдал за тройку  по алгебре  (мою...) два
рубля.
     18  января  происходит,  наконец, нечто  значимое  -  первое  заседание
общества  Австралия - Советский Дальний  Восток. Нет, никакая Австралия  мне
здесь  не засветила.  Наоборот,  в результате этой  части моей  биографии  я
вскоре (об этом  ниже) убедился,  что  нигде  и никому  в мире, кроме  моего
облезлого отечества, я в качестве инженера, не то  что ученого,  не  нужен и
никогда не буду нужен. Но я тут встретил Ходорковского, а он мне дал телефон
в Хайфе,  где  я  тем более никому  не нужен  в качестве инженера, но зато в
качестве  еврея  могу  быть  прописан  навечно  со всей своей родней,  что и
произошло  меньше,  чем через  год! На  первом  собрании  не было ни  одного
австралийца, а вел его председатель общества, который побывал а  Австралии и
видел  их   райскую  жизнь.  Дал  васюкинским  любителям,  которых  набилось
видимо-невидимо в помещение Союза писателей, австралийские  газеты, которые,
как ни странно мог хоть как-то читать  изо всех только я. Вчерашние патриоты
кинулись читать только раздел "требуются", словно у всех есть право там жить
и тем более  работать. Все до  единого хотят  немедленно уехать.  Отставника
интересует,  переведут ли  ему  в  Австралию  военную пенсию, шофера - марки
тамошних грузовиков и  так далее. Ни у  кого и мысли нет,  что они "предают"
здесь родину. Такое чувство,  что если  здесь всех отпустят и там  (повсюду)
примут, то на пространстве от Чукотки до Калининграда не останется ни одного
человека...
     Кстати, пару дней до этого мне позвонили из отдела кадров, что виза моя
уже  готова. Я должен куда-то там приехать срочно и  ее забрать, а то пошлют
по почте.  Я ответил - пусть посылают. Если  я ждал этого счастья  несколько
лет, то что мне дадут три дня?
     Между  тем,  жизнь  идет  своим  чередом.  Встав  в  почему-то  светлом
настроении,  я  еду  к Ане за дефицитом и злюсь, что в единственно в  городе
магазине "Спорттовары" закрыт единственный отдел, где продается лыжная мазь.
Впрочем,  скорее  всего  ее  там  нет.  Купленные  лыжные  палки   оказались
неработоспособными. С  этими  палками  и портфелем втискиваюсь в троллейбус,
удивляясь,  что в субботу, вне  часа  пик такое количество  народа.  Народ с
треском,  вонью и  злобой  борется  за  свое  существование  в  меру  опыта,
возможностей  и потребностей  каждого из людей.  Я один  из них. От хорошего
настроения  не  остается и следа. Пройти  к Ане  по  Ленинской можно  только
протискиваясь  сквозь  толпу.  В  ее  магазине ни одного покупателя из этого
круговорота. Непонятно, зачем вообще он открыт. Пакуем в портфель книги, кур
и  прочее, чем надо кормить две  семьи в городе, где  ни в одном магазине не
продается ничего, а  все сыты... Парадокс. Чем хуже снабжение, тем лучше все
питаются. Мы  идем в толпе  и следим, не пройдет ли  наш автобус.  А он-таки
проходит.  Мы в подворотне, укрывшись от прохожих  и  ветра, долго ждем 41Э.
Втискиваемся, запрессовавшись в месиво из  пальто, шапок и  лиц, едем, но не
домой а "до Зари". Там полчаса  до полного окоченения ждем. Обычно за те  же
полчаса можно дойти пешком, но мы перегружены.
     На следующий день - воскресенье - мучаюсь, осваивая новые лыжи, слишком
скользкие,  чтобы  взбираться и слишком быстрые  на  спуске.  Ане  почему-то
прогулка в  снежном  солнечном лесу не нравится. Дома оба тщетно  заставляем
Лёню  делать  хоть  что-нибудь из  уроков. Хозрасчет не работает  и в  нашей
семье.  Лень дороже  денег. Приезжает Вета,  образно рассказывает о Димочке,
как  он  восхищается собой  в  зеркале и целует стекло.  Теперь я в  лесу  с
дочерью,  что некогда  в  Комсомольске поражала  меня в тамошнем  лесу своей
храбростью и умением - в 10 лет. Сейчас она тоже катается не хуже Лени. И, в
отличие от Ани,  не хочет уходить из леса. Мы провожаем их не Заре. Автобуса
нет и нет, вокруг  нарастает в ночи  черная толпа. Автобус  с нужным номером
злорадно   проносится   мимо   пустой.   И   вообще   атмосфера   злорадного
издевательства системы  над людьми. Такси  брать боимся -  убьют... Наконец,
приходит автобус 2, Вета в толпе лезет в дверь, машет нам сквозь стекло.
     На  работе  тяжелая атмосфера.  Опасаясь,  что  я  разговорами отвлекаю
молодежь от  работы, Бугаков запрещает им общаться со мной.  Я в его отделе,
но в  жизни  коллектива не участвую. Машинистка отдела  меня не обслуживает,
начальник смотрит волком, а  теперь  и коллектив изолирован.  Спасибо хоть к
городскому телефону зовут. Настроения работать нет.
     Мне  снова  предлагают  оформить  разрешенную  уже  крайкомом  визу  на
загранкомандировки. Иду  в отдел кадров пароходства, а там наэлектризованная
толпа,   как   в   Новосибирском  аэропорту.   Мне   объявляют,   что   надо
перефотографироваться - без пиджака.
     Назавтра спускаюсь утром к электричке, а мороз 27 градусов, чуть нос не
отморозил.  Бугаков  удивляется,  что  мои  проекты  еще не  закрыли.  Но  в
институте  успокаивают  - все  в  порядке. Обедать  нечем  - магазины битком
набиты народом, а купить нечего.
     Перед  концом рабочего  дня Головин  приводит ко  мне  фюрера.  Вопреки
ожиданиям,   он   довольно  серая  жалкая  личность.  Смесь   комсомольского
функционера и  бизнесмена-любителя.  Я  поспешил избавиться  от них. Будущее
страны советов меня уже почти не волнует, а вот встреча в  Союзе писателей с
первыми в моей жизни живыми  иностранцами  - австралийцами  - совсем  другое
дело.  Впрочем,  они  оказались  бывшими  русскими  из Харбина.  Николаев  с
супругой.  Довольно  хорошая   атмосфера  встречи.  На  небожителей   совсем
непохожи. Отдаю  ему свою визитную  карточку. Конечно, как  все до  и  после
него, заинтересовался шагайкой. Но его бизнес  бесконечно далек от  освоения
удаленных просторов зеленого  континента. Впрочем,  я ему  почти  ничего  не
объясняю - запал почему-то вдруг пропал. Домой  возвращаюсь около 10 вечера,
ем  рыбу, ложусь  рядом с читающей  женой, которая заявляет,  что  ей некуда
деваться.  Но я тут  же  засыпаю.  Наутро уже около 30 мороз, но в домике на
Бестужева тепло и можно  спокойно работать,  что я и делаю. Обедаю  домашней
заготовкой - картошка с копченой рыбой, запивая  все чаем  с шербетом. Читаю
то, что оставили микро фюреры. Дескать, Ленин был немецкий шпион и сифилитик
в придачу. Отсюда вовсе не  следует,  однако,  что его оппоненты лучше. Дома
встречаю  Леню, предельно  замерзшего. Шубу свою китайскую он не надел,  так
как показалось, что кто-то его высмеял. Я его ругаю, посылаю вынести ведро и
купить хлеб и  не замечаю, что у него температура. Потом меряю и укладываю в
постель,  читаю  ему  "Ошибку"  Куприна, а  тут приходит предельно  усталая,
замерзшая и злая Аня - перегружена, никто не встретил. Пока мы ссоримся (она
выступает на кухне, а я, чтобы ничего  не слышать и не  возражать, пережидаю
бурю в маленькой комнатке), звонит Вета: у них холодно, и они уже выезжают к
нам. Я предлагаю обогреваться плиткой и не приезжать, так как Леня болен. На
той стороне провода тяжкий вздох...
     Аня отпросилась на  работе  ухаживать  за Леней, я  бросаю все  дела  и
приезжаю на час раньше, а он в полном порядке.
     В субботу я  еду в  Юбилейный магазин, что-то там покупаю  и в школу. В
классном  журнале  Леня  выглядит  не  так  уж  плохо.  Делюсь  с  учителями
результатами хозрасчета.
     Не сразу  узнаю вернувшегося рано  сына.  Он в  тулупе,  черном кушаке,
распаренный, не смотря на  мороз, и счастливый:  10 рублей  заработал  - две
пятерки! Забывая, что он нам  должен за трояки,  расплачиваюсь. Долго  жду в
лесу троллейбуса  с Аней. А  она в это  время сначала  стоит  на  Ленинской,
ожидая  хоть  какого-то Э,  а потом  нагруженная плетется вверх  к остановке
троллейбуса.  А я  все  это  время  бегаю  с приемником  по снежному лесу  и
волнуюсь. Но встретил,  привел,  поговорили пять минут  и разошлись по своим
углам. Такова семейная жизнь и счастье, когда все нашлись.
     Назавтра, в воскресенье 28 января о лыжах нет и речи, мороз все тот же.
Потому идем с Аней пешком до Универсама. В магазинах пусто, на рынке очередь
за  картошкой к единственному продавцу.  О  цене никто даже  не  спрашивает.
Нагруженные  и  усталые  мы  с   треском  вламываемся  во  второй  по  счету
троллейбус, в  первый  не  сел ни один новый  пассажир  -  стена из  спин  в
открытых  с третьей попытки дверях.  Дома снимаем стресс  водкой. Тут  снова
отчаянный звонок с Окатовой - плитка не помогает, мы замерзаем, едем к вам и
все!  В качестве компенсации предлагают за картошкой съездить  в Кипарисово.
Надеваю красную вязаную шапку, свитера, две пары  шерстяных  брюк и спешу на
поезд.  Попал в  пустой мягкий теплый вагон.  Открываю калитку -  собак нет.
Попрятались от  мороза. Стучу в окно. Впускают  в кислый  жар русского уюта.
Пользуясь тем, что Колин дядя Максим как раз спешит на электричку, я тоже не
задерживаюсь, хватаю дефицитную картошку и ухожу с ним. Так и не пообщавшись
со сватами.  На Чайке мне сюрприз - зять и сын встречают, забирают мою ношу.
А дома веселое оживление - бегает и искренне пугается меня обаятельный белый
внук, Ядровы оттаяли и счастливы в нашем эксклюзивном тепле  Академгородка -
оазисе в ледяной пустыне вечно проблемного то так, то иначе города.
     Глаза могу держать открытыми, только принимая по утрам женьшень. Каждую
поездку  в  транспорте  сопровождаю  чтением  "Situation  Grammar" или  иной
английской книги. Отношение к своей работе  странное. С одной стороны, я, по
Фрейду, невольно  становлюсь подсознательно  на сторону  моих противников. С
другой стороны, один из них, Бережной, неожиданно становится одним из  самых
квалифицированных и авторитетных моих сподвижников. Впрочем,  к описываемому
периоду  я  почти  отставил  в  сторону  вертолеты  и  занялся  плавучими  и
береговыми адаптерами. В этот же период я знакомлюсь  с отчетами по реальной
работе  лихтеровозной  системы,   которые  заставляют  меня   считать  этого
конкурента более чем уважаемым.
     А между  тем быт  не меняется  к лучшему.  В конце  января мы более или
менее хорошо питаемся только потому, что Аня где-то достает творог, молоко и
прочее.  А масло с  30 января уже по талонам.  И дома очередная драма - Дима
встречает меня с разбитым носиком - полетел на лестнице в синей своей шубке.
Вета рыдает, даже когда он  уже смеется мне - двое детей. Леня требует денег
за  две  пятерки.  Я напоминаю ему  о  штрафной двойке,  и тотчас  назревает
классовый конфликт. Аня  гасит его  самым простым для диктатуры  способом  -
конфискует у меня все деньги, чтобы никому и ничего не был больше должен.
     1 февраля встаю от пронзительного плача Димы. Сонная Веточка его грозно
ругает, чтобы не создавал обстановочку,  после которой придется возвращаться
из теплой квартиры в любимом Академгородке в холодную  на Окатовой. Я же еду
на работу, где мой  лучший  друг и сподвижник  в пароходстве Николай  Дронов
приходит с моим же  самым непримиримым врагом - Волошенко,  одним из ведущих
экономистов пароходства. С тем самым, что назвал меня вором на пожаре. После
напряженного  разговора он  меняется до неузнаваемости, хотя находит  в моих
расчетах грубую  ошибку  -  учет валового веса  вместо  чистого.  Но  я  рад
исправить и  вообще  работать  пока  позволяют. Все время такое чувство, что
просто  забыли,  прозевали  по   своей  растяпости  закрыть  мою  тему.  Эта
неопределенность   иногда   невыносима,   все  вокруг  и  внутри  обрыдло  и
осточертело.
     В таком настроении кончаю свой рабочий день и еду электричкой домой.  А
на  Чайке тишина, солнышко, тепло, как всегда  во  Владивостоке, когда вдруг
стихает ветер и дым из труб идет вертикально вверх.
     На следующий день выясняется,  что намеченная для  меня командировка на
лихтеровозе  в Японию связана с такими сложностями, что я плюнул и на Японию
(коль скоро я  чувствую,  что  все равно  уезжаю совсем  и в  гораздо  более
интересные  для  меня края), и  на  все их блага. Пусть  сами ездят,  прячут
жалкие покупки  от таможни, подличают как Бугаков. Иду  по  делам  в  службу
эксплуатации,  выяснять  как  это такие  хорошие показатели по лихтеровозной
системе, если мой собственный хронометраж в  рейсе показал  совсем другое. И
выясняется,  что  все  цифры в отчете липовые!  Система лжи при  обосновании
необходимости  лихтеровозов перешла в  ложь об  ее эксплуатации. И  эти люди
учат меня не ковырять в носу...
     В субботу еду на дачу. А там всегда хорошо, а  зимой не хуже чем летом.
Топлю печку массой газет, катаюсь на лыжах, раздетый и одетый. На солнце без
ветра так тепло, что не верится, что еще позавчера замерз, когда в обеденный
перерыв гулял по льду  до  горизонта  и обратно. На  обратном  пути  с  дачи
поразил панорамный  вид вагона и за окнами при въезде в туннель.  Я в вагоне
ехал один и наслаждался движением и уютом после  реанимации  чистым воздухом
на даче. В Академгородке иногда, когда ветер с трассы, вообще дышать тошно.
     Назавтра,  в воскресенье, на которое какой-то  из  расплодившихся вдруг
предсказаний-календарей   прогнозировал  опасность,  я   с  утра  чувствовал
какой-то гнусный гнет. А  день начался с того, что Леня  сделал своей матери
замечание, что она ночью храпела - у нее болит горло. Естественно, тотчас он
получил,  рикошетом  я.  Выпихнул  его  гулять  с  санками  в  лес,  хотя  я
чувствовал, что  зря  мы  так. После  стирки,  обеда  и чтения  я  уснул,  а
проснулся от  Аниных слов:  "Ногу порезал." Я вскочил -  вот оно! А его  уже
ведут друзья, как раненного солдата. Рана на коленке  устрашающая. Промываю,
звоню в скорую, встречаю их у входа в  подъезд. Они меня облаяли сначала, но
потом  все  перевязали  и  отвезли нас в травматологический  пункт.  Там ему
зашили рану без наркоза. Бедный мальчик орал басом. Но обратно шустро шел со
мной на такси. По дороге я  купил ему пластинку с какой-то группой, дома  мы
ему с Аней  читали "Понедельник  начинается  в  субботу" и  вообще  всячески
зализывали душевную  утреннюю рану. У меня состояние  было все  хуже.  Выпил
женьшень,  капли  Зеленина и  водку - все  сразу.  И пошел кататься на своих
суперскользких лыжах, да еще в сумерки. Чудом не  врезался в ствол дерева на
спуске.  Вернувшись, обнаружил, что  все  уже забыли о ранении Лёни, который
весело шастает по комнатам, почти не хромая и безмерно гордясь своими швами.
.
     5 февраля  в  моем дневнике такая  запись:  Обстановка в семье какая-то
обреченная в связи  с грозовыми раскатами в стране и в сочетании с молчанием
моих респондентов оттуда и  даже  из  Ленинграда.  В  этой  записи  отражена
извечная моя ошибка. Я создаю определенный миф, в описываемый период Аркадий
Григорьевич  из  Америки  и  Цыпин  из  Австралии.   И,  в  соответствии   с
построенными на  песке предположениями об их  участии в моей судьбе, начинаю
строить  планы,  немало удивляясь, что они не  сбываются. Хотя, как это ясно
теперь,  оба   не  смогли  бы  сделать  для  моей  эмиграции,  не  говоря  о
трудоустройстве, тем более, по  специальности, решительно ничего. Даже, если
бы они  забросили все свои дела и занимались  только  моими. Так было  и при
моем  страстном желании  оставить  постылый  Комсомольск. Кого  только я  не
привлекал  к осуществлению  моей  мечты,  а никто  и не  понадобился, ибо Он
услышал  мои молитвы и  послал на Анином  пути  куда-то листок  на  столбе с
объявлением о единственно возможном обмене.  И  все произошло  стремительно,
просто и вне зависимости от кого-то из  плоти и крови  - как бы само  собой.
Точно  так же, забегая вперед, решился и  казавшийся таким  сложным страстно
желаемый отъезд из Союза. И многие предыдущие и последующие события, включая
те, что еще впереди. Главное - верить. А уж каким  путем  Он  все обустроит,
нам не дано предугадать. Одно было  (и будет)  неизменным - все  происходило
удивительно  логично  и   просто,  само  собой,  причем,  как  в  навигации,
кратчайшим и наивыгоднейшим путем...
     Но у нас пока что  февраль 1990, и, как говорится, и юный  январь  1991
еще  далеко впереди.  Я читаю в "Московской правде"  (трудно поверить, но  я
выписывал  эту  газету, и она мне  даже нравилась),  что в  Москве живут 200
тысяч  евреев, в подавляющем большинстве  интеллектуалы, что  всего  в  СССР
живут 1,3 миллиона евреев,  то есть не полмиллиона меньше, чем 10 лет назад.
То есть люди уезжают все-таки! Глядя по телевизору передачу "Гласность", Аня
вдруг замечает, что Горбачев напоминает ей Остапа  Бендера в  Васюках.  Леня
тут же просит сыграть с ним в шахматы. В последующие дни он в школу не ходит
и читает Стругацких с огромным интересом. И днем и ночью.
     В   пароходстве  все  стараются   помочь   мне  с  оформлением  визы  и
командировки в Японию. Приказ визирует без слов даже с улыбкой один из самых
непримиримых моих противников Жаравин. И забирает себе в папку, чтобы самому
получить  подпись  у  начальника  пароходства. Как  ни странно, хамит только
Исаревич,   давний   тайный  противник,  но  и  он  почему-то   одновременно
подлизывается.
     Тема  моя  двигается  туго.  Нужен экономист,  но,  как  у  Окуджавы, с
сотрудниками хлопотно, а  без них  плохо, надо  что-то  среднее,  а где  его
взять?  Меня  хватает  и  на  политические  страсти  -  написал  и  отнес  в
"Дальневосточный  ученый"  статью  о  СШР.  Дубровский, в ответ на  мои идеи
слизать политическую и  экономическую  систему  в  России с США высказался в
своем  духе  - кратко  и емко: чтобы иметь  американскую систему надо  иметь
американскую историю. На  что я ему  резонно написал, что внедрили  же все в
Германии и Японии после тоталитаризма.
     В  эти  дни  родилась идея  сухопутных  адаптеров  для портов  на  базе
колесных 400-тонных МАФИ. И продолжаются усилия куда-то пристроить  дурацкую
повесть "Убийство после События", которой я горю в последние годы. Журналист
Гонивовк пытается напечатать отрывок в "Болевой вахте" и ведет переговоры (с
моего согласия) издать книгу за мой счет в типографии университета -  с меня
1,5  тысячи  рублей, а продавать по  2  рубля за  книжку 3000 экземпляров. К
счастью, редактор  типографии  позвонила, что боится,  что ее расстреляют за
такую книжку. Кто-кто? Наши, когда вернутся...
     Пока же готовлюсь к командировке на щеповозе. Капитана "Николая Рыбина"
прямо   передернуло,   когда   он  посмотрел   мои   эскизы   с   повышением
производительности разгрузки  в японских  портах в 2-3 раза. И так, говорит,
стоим несколько часов вместо нескольких  суток, как нормальное судно - никто
не успевает  отовариться на берегу. А ты  еще предлагаешь меньше. К счастью,
добавил он, японцы не наши энтузиасты - у  них ни одно подобное новшество не
пройдет.  Почему, спрашиваю,  ведь это же экономия миллионов  рублей или там
иен. А, говорит, плевать японцам  не экономию. Им и так хорошо. Встретишься,
сам  поймешь, какие  они консерваторы. Для меня это прямо  как холодный душ.
Я-то был  уверен,  что  капиталисты  только  и ждут  моих  новаций,  а  они,
оказывается, еще  хуже социалистов. А  вдруг и  все  прочие, к которым я так
страстно  стремлюсь  уехать? Впрочем, решаю я,  надо  сначала  поговорить  с
японцами без  посредников. И уехать я хочу "от", а не "за". Уговариваю себя:
если  даже там никому  я не нужен, они нужны мне  там,  чтобы  не оставаться
здесь.
     10  февраля  в "Литературной газете"  статья  об  еврейской эмиграции -
принимает только Израиль, остальные  отказались в  его  пользу. А  тот селит
массу иммигрантов в палатках на оккупированных  территориях. Что же касается
Родины, то  вот  вам  слухи о  еврейских погромах  в Москве,  не  угодно  ли
выбирать?
     Но  пока  что  надо  лечить  моего  сына.  Долго   сидим  в  подвальной
поликлинике на  УВЧ.  Потом идем  в травмпункт на перевязку. Им я отдаю к 23
февраля обещанные книги от Анны Борисовны, а потому  какие, к черту, погромы
- роднее нас у них  никого нет! Спрашивают, до какого числа они изволят себе
бюллетень. Идем с сыном в аптеку - на ремонте.  На  автобус обычная толпа на
остановке.  Вальяжный таксист всем отказывает. Они уже привыкли возить одних
бандитов -  те  платят как  25 таких, как мы с Леней.  А потому мы с  трудом
втискиваемся в 102 автобус и дома. Кормлю его и отправляю в школу. А тут Аня
- торопилась к его уходу. Оказалось, что и она отвезла тем же врачам  книги.
Я  же  ложусь  спать с  12 до  5 вечера, а встаю  все  равно разбитый  после
вчерашнего  разговора с  капитаном - от надежды к безысходности.  Аня тут же
выступает  со  своей арией: ты  даже аквариум  толком  заклеить  не  умеешь,
неудачник. Я ссылаюсь на Карнеги,  хотя  сам придумал, что  нет ничего более
бессмысленного, жестокого и разрушительного, чем убеждать кого-либо, что  он
невезучий. На что  мне возразили: а  все-таки ты неудачник. И все твои планы
обречены.
     Вот так, всегда вовремя и правильно... Зато я тут же  заклеил аквариум.
И не  спал всю  ночь - делал шарики  для тараканов, наблюдая, как торопливо,
жадно и боязливо они их при мне пожирают, чтобы потом сдохнуть.
     Наутро густой морозный туман, довольно  редкое  явление.  Я собираюсь в
аптеку  и иду на  троллейбус, а  его  нет. Иду по оледенелому лесу пешком до
Зари,  а меня  по  трассе обгоняет  дружная  стайка  из трех троллейбусов  -
последний пустой. А уже на Заре навстречу им точно такая же стайка. В тумане
не узнаю улиц на горе, где аптека. Какие-то провалы, пустоты,  серая мгла со
всех сторон. Аптека же, естественно, почему-то закрыта.  Иду к  другой,  еще
километра полтора пешком, а та тоже закрыта, ибо если  бы она работала,  то,
возможно,  я  что-то  там купил, а это  против правил. Возвращаюсь к  куцему
рынку  у Универсама,  и тут мне повезло -  только что сгрузили продавцу  два
мешка  картофеля. Всего  по ту сторону пустых прилавков трое. Две закутанные
тетки  продают  крохотные  пучки из  пяти морковок  и  из двух  штук  свеклы
величиной  с голубиное  яйцо  по рублю пучок. Между  прочим,  у  большинства
жителей города  месячный доход  не более 150 рублей, то есть  всего на  все,
включая овощи,  5 рублей в день. У продавца картошки никто  и не  спрашивает
цену. Оказалось недорого - 7 рублей за ведро. И отменного качества.
     Отоваренный и счастливый  после  вчерашнего захода в  овощной магазин с
его гнилью тоже,  кстати,  по  неслабой  цене,  влезаю  со своей  авоськой с
картошкой  в битком набитый  озлобленными  мрачными пассажирами  провонявший
пылью и человеческими испарениями заиндевелый троллейбус.
     Дома выясняется, что Аня меня потеряла. Я ее тут же прощаю, как всегда,
когда он  после  ссоры неумело подлизывается. Примиренные мы идем  в лес, но
мои  новые  пластиковые  дорогие лыжи,  смазанные  чудом доставшейся  мазью,
невыносимо скользкие. В гору на них идти невозможно,  а под гору они несут с
космической  скоростью  и мало управляемые.  Я падаю, больно ударив бедро, и
долго копошусь в снегу в своих серых "калисончиках", пытаясь встать. Поэтому
теряю Аню и ищу ее по всему лесу, пока она успевает сбегать домой в  поисках
меня.
     Когда  мы  оба  возвращаемся,  дома  нас  уже  ждет  Вета  с  красочным
рассказом, как их  вчера  обокрали в ресторане, как вернули сумку  и обидели
Колю. В последнее трудно верится, если представить  себе эту глыбу мускулов.
Вета  просит меня  пойти с ней на лыжах,  но я  не  могу, пока не переставлю
крепления  на  старые  облезлые деревянные  лыжи,  а они остались  на  даче.
Провожаем Вету до Зари. Потом гуляю с почти не хромающим сыном.
     12  февраля  мой  почитатель  и  журналист  Гонивовк  звонит, что начал
редактировать мой роман. Как ни странно,  ему нравилось и очень, когда я уже
совсем остыл.  После обеда (Анины макароны по-флотски) иду  на  контейнерный
терминал для  рекогносцировки по последней  идее  с катучими адаптерами. Иду
километра два среди  грохота, разрухи и хлама вдоль причалов завода, и порта
среди сопящих и ревущих грузовиков навстречу и из-за спины. Моя еще не явная
для автора свежая  идея  уже овладела массами - не всеми, но троими, включая
верного Дронова.  На терминале  сочетание убожества с передовой техникой. На
всем  словно  печать обреченности  с залатанными ржавыми кранами и облезлыми
советскими  контейнерами  с  редким  вкраплением нарядных  иностранных.  Мои
собеседники вслушиваются с почтением в каждое  слово, уверенные, что говорят
со  специалистом в области контейнерных портов, чем я и не пахну.  Наверное,
именно поэтому и придумал что-то путное.
     По   дороге  домой,   параллельно  с  "Situational  Grammar"  мысли  об
информации  из  газеты. Я не  хочу в израильскую  палатку  на оккупированных
землях.  И  боюсь  оставаться  в  сползающему  к  фашизму  СССР.  Прикидываю
варианты, включая поселение моей семьи где-то в глубине тайги.
     Дома обсуждаем поход Ани в школу. Леня, оказывается, не самый  плохой в
классе. Есть и хуже. Один...
     На следующий  день мне передают направление  на медкомиссию  для визы и
рейса  в Японию.  После обеда  совершаю  свою  прогулку  по  льду  - час  до
горизонта и час обратно. Но шел только 25 минут. Забрел за последнего рыбака
и  решил повернуть, но тут увидел вдалеке еще одного, привычно неподвижного,
но  странно  ссутулившегося и низкорослого. Когда я  к нему  приблизился, он
вдруг  побежал по  льду  и потом  низко  и тяжело  полетел  прочь  - баклан.
Почему-то эта встреча резко повышает настроение.
     Потом жду Гонивовка с отредактированной главой и моего  зятя Колю,  как
иллюстратора  книги,  которую берется  издать какой-то  кооператив. Гонивовк
порадовал талантливой редактурой, не то, что когда-то птенцы гнезда Князева.
Приятно, что мне кто-то совершенно пока бескорыстно помогает.
     Занимаюсь щеповозом, хотя с самого начала чувствую никчемность проекта,
который не переживет последнего техсовета с его прекращением. Но пока за это
платят,  причем не только  зарплатой,  но и ожидаемой  строевой прогулкой по
самой кромке Японии, подпустив к цивилизации.
     Потеплело,  мороз  пять  градусов,  По радио  какие-то  идиоты орут  на
"расширенном пленуме", другие  напряженно их  слушают, какой  Карл и у какой
Клары украл кораллы.  На этом  фоне  я беседую  с  администратором института
Любарским о моем месте. С Бугаковым работать невозможно, хамит, ограничивает
право  "болтать"  по  телефону.  Можно  уйти  в  свободные стрелки, но тогда
проблема с моей  кельей  с  кульманом.  Вернуться в подвал? Можно, но у него
свои неблагожелательные хозяева. Нет мне места, тотчас  просамоедничал я, ни
в институте, ни в стране....
     В пятницу совсем забыл о медкомиссии. Значит, не больно надо...
     На  следующий  день  намечен  классный  час  в  Лениной  школе  с  моим
выступлением-беседой  на вольную  тему.  Леня очень  волнуется  -  ведь меня
представят его одноклассникам как Соломона Вульфовича,  к чему  давно привык
я, но  он-то еще нигде не представлялся как Соломонович. Я не  знаю, что ему
сказать. Вот уехал бы  в 1970 в Израиль, не стеснялся бы там сын имени отца.
Впрочем, тогда никакого сына  ни в каких  проектах вообще не было. И могло и
вовсе не быть при иных обстоятельствах.
     По  дороге  в  школу заходим в  галантерею,  где  когда-то купили  наше
главное богатство - киргизский ковер, который потом даже привезли с собой  в
Израиль. А там за прилавками пусто, что не мешает кипению  толпы перед ними.
Ковровый отдел  вообще  ликвидирован. Развал мачехи-родины, накачиваю я себя
почти  злорадно.  В школе появляемся рано,  говорю с  классным руководителем
Людмилой Сергеевной. Леня  стоит рядом бледный до желтизны - то ли волнуется
за мое  выступление, то  ли  ошарашен  обилием двоек, о которых  будто бы не
подозревал. Во всяком случае, нам не говорил.
     Класс  какой-то  изначально  отчужденный.  Пришлось  напрячь  весь свой
педагогический опыт,  чтобы сломать  очевидный лед.  Но  удалось  и довольно
быстро.  Рассказываю  не  о  судостроении, как намечалось,  а  о  встрече  с
австралийцами,  Австралии, как нашем ближайшем  белом соседе, даю посмотреть
мельбурнскую  газету.  Потом  перехожу  к  атомному  лихтеровозу.  Собирался
сказать и  о шагайке, но ни меня, ни их не  это уже не хватило. Главное, что
Леня доволен. Меня тактично представили просто как "папу  Лени"  и почему-то
доцента ДВПИ, где я уже давно не работаю.
     Вечером  необычно  долго встречаю Аню  в  лесу  напротив остановки, без
конца тренируясь в  карате. А она, как обычно сначала упрямо  ждала автобуса
41Э на Ленинской, а потом все-таки пошла наверх к троллейбусу. При очередном
обсуждении ситуации  Аня вдруг предложила смириться  и не дергаться  - уедем
осенью.
     Наутро, в воскресенье, идем все трое гулять по льду, сначала чуть ли не
черному, потом затоптанному, но все чище. И воздух с удалением от берега все
лучше. И умиротворяет все более осязаемая  тишина.  На острове Коврижка Леня
карабкается  на его вершину  по крутому каменистому склону, а я  волнуюсь  и
сержусь на него. Вокруг острова льдины словно заколдованные, вдруг застывшие
волны. На обратном пути все балуемся,  валяемся на льду, играем льдинками из
рыболовных  лунок с  хоккей  и городки. Аня очень  мило и  старательно  тоже
кидает палку. Два с половиной часа природотерапии.
     Дома   читаю  Лене  "Мастер  и   Маргарита".  Он  объявляет,   что  ему
неинтересно.
     Вечером мы с  Аней идем вроде бы за кальмарами для аквариумных лягушек,
а  на самом  деле  просто погулять.  В ближайшем магазине  на пути  к городу
закрыто  - в воскресенье до 18. В овощном  продается только  черный какой-то
лук. В "Юбилейном"  за  стеклянной дверью белая фигура -  всех выпускать, до
19. Открыт универсам, где  и покупаем жуткое филе кальмара фиолетового цвета
и идем на остановку для короткой пытки  давкой. Дома читаю в газете  о квоте
70 тысяч евреев в год в США. Но уже надоело все.
     На  работе  меня  пытается  порадовать  Дронов  -  моя идея с  катучими
адаптерами   понравилась   заместителю   начальника  пароходства   и   моему
неизменному покровителю Луговцу.  Встречаю в пароходстве руководителя нашего
общества Австралия - ДВ. Он говорит, что в июле во Владивостоке будет первая
в СССР австралийская  выставка, и что члены общества получат пригласительные
билеты. Снова мечты с кем-то встретиться и осчастливить его моими проектами.
А  он  меня  -  гражданством и работой  в  его фирме.  В  институте розыгрыш
японской  магнитолы. Участвовать отказался. При  сплошном обломе всех усилий
упорно  уверен  внутри,  что  уеду.  Ничего не  надо.  Все  куплю  там.  Без
розыгрышей - приду в магазин, а там сто  магнитол на выбор.  Где я возьму на
них  деньги, я почему-то не  думал... Дома драный подросток  Леня чуть  не с
меня ростом  плачет  как маленький  - не получается сделать птицу  из щепок.
Зато  принес две пятерки  - по географии и алгебре.  В  "Известиях" статья о
евреях в  Израиле  -  за  колючей проволокой.  Я  рассказываю о звонке дамы,
которая хочет купить нашу дачу. Мне жаль с ней расставаться, а Аня рада.
     На работе впервые обратил внимание на пемзу вместо щепы на щеповозе.
     За окном  пурга,  ветер 30 метров в секунду, снегопад. Звонит Дронов  и
предлагает  поехать в командировку  в  бухту  Светлую на стареньком народном
теплоходе  "Мария  Ульянова"  Можно   с   Аней,  которая  всю  жизнь  просит
куда-нибудь ее повезти, или с Леней. Но я отказываюсь - попадешь вот в такой
шторм, как сейчас за окном... Отгоняю  мысли о главном  - эмиграции  - таким
сравнением. Вот  на улице  снег по  колено, ветер, мороз. А мне  не терпится
поехать на  Шамору  на велосипеде.  Что  делать? А  ничего. Ждать. Снег  сам
растает, вода высохнет. Можно сейчас крутить педали в комнате, можно выехать
на снег и лед и разбиться. Но -  зачем? И  с остальным то же.  Можно считать
дни  от очередного  письма-напоминания очередному фантому,  а  можно  просто
ждать - ясность сама придет в свое время. Откажут  или пригласят.  А если ни
того, ни другого, то будет то же,  что есть, ни лучше, ни  хуже. И, в общем,
не  так уж  плохо.  Особенно,  если  не  продавать  все-таки  дачу.  Как раз
позвонила  та  же дама - передумала. И если, к тому же, довести  до кондиции
бот  с  Шеметовым или другое плавсредство без  него,  то  можно начать новую
жизнь, не отходя от институтской кассы. Сейчас у нас есть  деньги для совсем
другого бота, чем некогда.
     Давно я так  не волновался  за  моего старшего ребенка.  Вета позвонила
пару дней назад, что болит спина и что собирается к врачу. И замолкла.
     А  пока  Аня принесла  книгу  о старости.  Ася  оказалась  права, когда
профессора тщетно лечили меня от почечной колики, а она тут же написала, что
это  климакс, гормональная перестройка  мужского  организма в  стариковский.
Этим объясняется мучительная резь  в глазах, от которой я без  конца моргаю,
раздражительность, полнота, с которой я успешно борюсь велосипедом и лыжами,
дачей и пешими  прогулками. Одну из них я совершаю уже на следующее утро - в
ДальНИИС, к Абрамову, с которым мы занимаемся сваями для забивания бросанием
с вертолета. Там  же разговор о  пемзе со специалистами.  До того на зарядке
довольно редкое  явление - пурга залепила в  лесу  стволы  деревьев  с одной
стороны. Так что, повернув голову, видишь то белый, то черный лес...
     Этим  вечером позвонила, наконец,  Вета, что все прошло,  а в аквариуме
драма - лягушка пыталась проглотить сомика. Погибла сама  и  погубила рыбку.
Леня  их  похоронил  с  воинскими  почестями  - в  стеклянном  гробу  из-под
болгарских ниток. Снег по колено, очень скользко, Аня выходит из троллейбуса
со стопкой подарочных книг.
     На следующий день приходит ко  мне  на работу  Лёня,  солидный,  хорошо
одетый. Мой молодой коллега  учит его рисовать на  компьютере. Мальчик очень
старается,  особенно когда  ему поставили игру. И тут -  гаснет свет, где-то
что-то перегорело. Лёня ошеломленно  смотрит  то  на меня,  то  на  погасший
экран.  Я  тут  же  даю  ему  мои  фломастеры,  чтобы  он  мог  рисовать без
электричества. Провожаю его на электричку и возвращаюсь на Бестужева как раз
к  сабантую в честь мужского праздника 23 февраля. В  этот день, как уверяет
Виктор Суворов, ссылаясь не на кого-нибудь, а на Ленина, Дебенко и его шпана
бежали  от  немецких патрулей аж  до Самары.  Но пока это день первой победы
Красной Армии. День ее рождения  и  повод выпить и  закусить на работе.  Мой
неизменный  друг-враг  Новосельцев говорит, что почти прошел медкомиссию для
нашего совместного рейса в Японию. Я ему обещаю, что начну в понедельник.
     Тут наступает  суббота 24 февраля. Я дома один, Аня  на работе,  Леня в
школе, куда мне поручено доставить 10 килограмм книг учителям. Троллейбусы в
своем  репертуаре - в  первый  не влез,  а  второй проехал  мимо, не  спеша,
пустой.  Зачем  ему вообще пассажиры при  той  же зарплате. Еще стоять, пока
залезут. Иду до Зари по лесу. Теоретически там больше шансов  уехать дальше,
а практически тот же парадокс: толпа есть, а ни троллейбусов,  ни  автобусов
нет. И все по  этому поводу ненавидят не власти, а друг друга. Пру свою ношу
дальше,   в  конце  концов,  до  самой  школы,  пять  километров  пешком.  В
учительской  избирательный  участок, никто учителей не  знает, кому  дарить,
неизвестно. В конце концов нахожу какую-то незнакомую учительницу и оставляю
пакет  ей  с  указанием,  кому  передать.  Даже  без  спасибо  иду выполнять
следующее  дневное  задание - купить сливочное  масло. Настроение все хуже и
хуже. Завтра какой-то митинг, и партия умоляет нас на нем не очень бить друг
друга. Словно кто-то собирается  туда придти и еще там с  кем-то и  зачем-то
драться. По-видимому, вожди масс понимают, что  без  битья  нет осознания их
необходимости.
     Вечером  узнаю,  что   мой  несчастный   внук  загремел  на  скорой   в
инфекционную больницу, на краю света, на  оледенелой сопке. Оказывается, Аня
там уже была и только побегала вокруг неприступного здания. Наутро мы с Аней
через другую сопку, ограждение из колючей проволоки и гаражные нагромождения
карабкаемся  к  больнице.  На этот раз дверь  в приемный  покой  открыта, но
разговаривать не с кем. Аня оставляет мне шубу и, озираясь, просачивается за
стеклянную дверь внутрь, искать свою дочь и  внука. Я  остаюсь  и  не  очень
верю,  когда  открывается  боковая  дверь и  тихо  входит  себе  сама  Вета,
худенькая,  жалкая.  Аня  тоже возвращается.  Дочь  рассказывает нам, что  в
отделении холодно, в  ванной  комнате вообще  выбиты  стекла  и  вода только
ледяная,  постирать проблема. У малыша ничего инфекционного.  Рвет и поносит
он из-за  пищевого отравления.  Поскольку наши гласные  газеты изощряются  в
разоблачении потребляемых  продуктов, то  подозревать можно что  угодно. Ему
дали  коечку,  а  маме стоячее место  за  предложение  поработать  нянечкой.
Убежать с ним нельзя  - одежду  забрали. Да и с  одеждой отсюда ни на чем не
уехать, кроме такси,  которое  на этом хребте  не сыщешь.  Надежда на  Колю,
обещавшего вот-вот приехать. С тем мы с Аней и  уходим.  Около расположенной
ниже  1000-коечной  больницы  влезли в  битком набитое  сидящими и  стоящими
маршрутное  такси.  Выходим  у  универсама,  около  так  называемого  рынка.
Продается мясо впятеро дороже того, какое вроде бы должно быть  в магазинах,
и сухофрукты  по 10  рублей  килограмм. Втискиваемся в  троллейбус, от него,
цепляясь  друг  за  друга,  по  оледенелой  лестнице идем домой,  где тепло,
светло,  как  в  мирное время. Почти  сразу  появляются  Коля,  Вета и Дима,
бледный, до  смерти запуганный больницей и  еще более исхудалый, чем обычно,
но совершенно счастливый, что дома, в тепле и уюте. Что это за уют вшестером
на 29 квадратных метрах, можно представить.
     Моя  команда из ДВЦПКБ по частному договору с Поповым наконец-то начала
активно работать над шагайкой. Но даже это меня не радует
     Дома вся шайка в сборе. Лёня честно делает уроки напротив аквариума,  у
Ани болит голова от  приключений с  больницей и розовая пелена перед глазами
после похода на остров по льду.
     Собираюсь с Леней в командировку в Ленинград, где намечен мой доклад на
Всесоюзной конференции по  парусным судам.  Если учесть,  что я одновременно
делаю  новый  тип щеповоза с подъемно-разделительной  платформой, который, к
тому   же,  приспособлен  для  погрузки  пемзы   вертолетом,  дооборудование
лихтеровозов  для  работы  с  вертолетами  и  шагайку,  плавучие  и  катучий
адаптеры,  да  еще, как  выясняется, новый  тип парусника,  то  это кое-что.
Особенно, если учесть,  что  ведущие специалисты пароходства и страны отнюдь
не считают все это фантазией чудака.
     Вечером собрание Австралийского общества,  где мы с Петром Ходорковским
совершенно  случайно  узнаем друг друга,  как  родители  сыновей  из  одного
класса. Идем в ночи  на электричку, куда он меня провожает. А у меня и мысли
нет,  что вот он -  листок с  объявлением об обмене на столбе в Комсомольске
для очередного, самого крутого в моей жизни поворота!..
     Утром иду в агентство Аэрофлота за билетом до  Ленинграда. Только через
Хабаровск, где можно застрять  на сутки в жутком аэропорту - проходном дворе
всего севера ДВ. Оттуда иду в бассейновую  поликлинику на комиссию. Мне дают
талон-бегунок. Сдаю кровь и мочу  в  толпе на  анализ.  Потом ЭКГ,  рентген,
кровь на  СПИД.  Там плохо вскрыли  вену, заливаю рубашку и брюки. Потом так
называемый 70 кабинет, где все моряки как  новобранцы голые ходят от стола к
столу.  Невропатолог, венеролог, стоматолог,  все  вежливы,  как ни странно.
Окулист обнаруживает, что у меня 0,2 на левый глаз. Не  успел пройти хирурга
и уролога.
     На  работе,  как  всегда,  неожиданно  приходит Попов. Он только что из
Южной Кореи, где всех заинтересовал шагайкой. Обещает со временем взять меня
к себе  и сразу же  направить представителем  в ту же  Австралию, куда я так
стремлюсь в качестве иммигранта. А пока в апреле познакомит меня с корейцами
- заказчиками живой шагайки.  Я не только сам развесил уши, но и бугаковских
ребят познакомил с Борисом  Ивановичем. Тот  и их  обещал взять  к себе, что
меня тут же насторожило.  И вообще,  даже  в случае осуществления всей  этой
маниловщины,  я,  оставаясь  на  родине даже  и  живя  в Австралии,  получаю
советскую зарплату, завишу от  благоволения власть имущих.  В случае  ошибки
или доноса тут же  сошлют  на родину.  Нет,  надо рвать  решительно. Никаких
полумер.  Тем  более,  что не  верю  уже  никому.  Все  это  блеф,  если  не
провокация. В этой стране таких как я за границу не посылают.
     На следующий день снова иду в поликлинику. Уже в регистратуре скандал -
потеряли мою  карту со  вчерашними заключениями.  Долго  бегаю и ругаюсь.  У
уролога получаю  направление на рентген почек и  повторный  анализ  мочи.  В
карте  сказано о моей колике,  и они  боятся,  что прихватит в Японии, плати
потом инвалютой за всякого...  К  очередному врачу не попадаю: едва знакомая
сотрудница из ДВЦПКБ проходит без очереди, и на меня уже времени нет. Уезжаю
домой. Там провожаю  Лёню гулять с Вадиком, которого он впервые выше ростом,
и иду  встречать Аню  уже в светлом  лесу.  Дома  сажусь  в  кресло в полном
ступоре после  поликлиники.  Хорошо  хоть,  что  Ядровы  уехали к  себе,  на
Окатовую.  Тут  звонок, в общем-то долгожданный  -  от  Шеметова. Он  бодрым
голосом что-то говорит о боте, а я чувствую тошноту, холодный пот, умираю.
     И на утро еле встаю, но зарядка и душ оживляют, как всегда. На работе с
удовольствием    уже   занимаюсь   щепо/пемзовозом.   Вырисовывается   нечто
удивительно  внушительное. Но быстро устаю и ухожу  к Ане, просто  так ни за
чем.  Ей  не  до  меня,  вся  такая  деловая,  элегантная,  словно чужая. По
солнечному, но ужасно  мельтешащему городу иду  на  причал,  к Шеметову. Его
бытовка  -  вонь  и убожество,  но  сам  он  интеллигент, что  непостижимо в
окружении  сплошной  пьяни  и при таком характере труда.  Встречает он  меня
очень  дружески. И  вообще какой-то однозначно хороший и  надежный. Именно с
таким  человеком  и  надо выходить в море, а не с 5-летним  ребенком, как  я
сдуру рискнул восемь лет назад.  Бот на том же месте и в том же состоянии. Я
предлагаю дальше самим  не  работать, как все прошлое лето, а нанять бригаду
специалистов,  чтобы довели  бот до  хорошего состояния. Он обещает поискать
нужных людей, и мы расстаемся на причале. Я возвращаюсь в город. Дронову его
жена  привезла из  командировки  газету  "Свободное слово"  Демократического
Союза Валерии  Новодворской.  Даже на  фоне всеобщей  гласности это  шоковая
информация.  Опять  иду в проклятую поликлинику. К врачу  огромная  очередь,
прием  еще  не начинался. В  мое  время выходит сестра  и  говорит мне,  что
карточку мою так и не  нашли (а я ее даже в руках держал после скандала!), а
потому меня принять не могут. Плюнул, изо всех сил хлопнул дверью и пошел не
электричку. Снова  совершенно  больной после  этой  медкомиссии. Дома  после
сауны йогов чуть легче, но потом нервная дрожь, понос, озноб.
     На следующее  утро даже не мог делать  зарядку - тошнота, боль в животе
после прямо какого-то  холерного поноса. Суббота, никуда ходить не надо. Аня
ушла  на работу,  делаю йоговское промывание желудка  (кирджали) -  подобное
подобным.  Сразу стало легче, но осталась  тошнота  и  слабость. Целый  день
провел в забытьи. Вечером  меня  охватила фанатичная надежда на велотерапию.
Достал  с  антресолей  велосипедные колеса  и  обнаружил,  что в  подшипнике
переднего колеса нового "Старта" с постройки не  хватает  двух шариков. Надо
где-то и как-то доставать. Но беда в том, что  от  этого брака уже разбита и
втулка.  В моем полуобморочном состоянии переношу это вяло.  И вообще никуда
не хожу, посылаю  сына. Но Аню встречаю, к ее удивлению. Она уверяет, что на
меня напустили порчу.
     В этом состоянии  почти не реагирую  на первое после  месяцев всеобщего
молчания  особо долгожданное письмо  - от  Брониславы Зиновьевны из  Москвы.
Считает,  что надо  все  начинать  с  нуля  -  анкеру  взять  в американском
посольстве, копии документов и  так далее. Вероятность успеха она оценивает,
как минимальную.
     Завтра выборы. Приходит соседка сверху, Ксения Осиповна, просит за  нее
проголосовать. За кого? Откуда я знаю. Так не ходите. Нельзя, привлекут...
     Уже почти смешно.
     В воскресенье  выздоравливаю. Отнес в подвал лыжи. Наш третий велосипед
"Прима" в полном порядке, даже шины накачаны. И вообще он был, как  я помню,
самый надежный.  Ни разу  не подвел. И чего  я  не на  нем ездил? Включаю  в
подвале  лампу  и  оглядываю  мой  уют  -  мой  подвал,  моя  квартира,  мой
Академгородок, город, дача, возможно, бот.  Было бы  здоровье.  А глобальные
планы, так  Б-г с ними...  И так хорошо.  От  добра  добра не ищут. Отчаяние
сменилось успокоительным смирением.
     И тут приходят Ходорковкие. Полные энергии и энтузиазма, они уверены  в
успехе  эмиграции, раз люди едут как-то.  Призывают менять стереотипы, образ
мыслей.  И все  в  совершенно новом качестве.  Дружно посидели,  ели яблоки,
договорились  впредь  обмениваться всеми новостями и  планами,  чтобы уехать
вместе. Их Дима и наш Леня уходят гулять, гости уезжают. О выборах мы с Аней
и  не вспомнили. Днем спим со  специально приехавшей спокойно поспать Ветой.
Потом провожаем ее до Зари, но прямого автобуса на Чуркин нет и нет, уезжает
на троллейбусе. Прямо чувствую, как ей не хочется уезжать и  из дома, где мы
с Аней ухитряемся  создавать притягательный для всех уют в самых невероятных
условиях
     Наутро  встал  в  удивительно  рабочем  настроении.  Очнулся  от  своих
чертежей и описаний только в 11, когда Аня позвонила и напомнила, что у  нас
прием  у  глазного  и  невропатолога на Второй речке. Еду электричкой, потом
автобусом  и  уже  издали вижу  мою  очень родную, молодую и  красивую жену,
словно летящую как во  сне над тротуаром  в своей черной адмиральской шинели
без шапки. С кучей  рецептов, обогретый и обслуженный по высшему  разряду за
Анины книжки, спешу  в город. А там  оптика  закрыта, в  аптеке не  работает
касса, но  вечером  в  оптике  встречают  милые  девушки  в  белых  халатах,
принимают заказ на мои первые в жизни очки, даже на темные с диоптриями. И в
аптеке быстро, но уже с привычным раздражением.
     Дома у нас  двойка по алгебре,  после пятерок,  скандал, штраф  с Лени.
Принимаю только что купленное успокоительное от невропатолога Макаровой.
     И чуть  не успокоился навеки. Такого состояния, как было этой ночью, не
было  никогда. В ушах  шум, во  рту  жар,  температура поднялась,  любой шум
воспринимается как грохот. Доктор, что вы мне наделали? Еле просыпаюсь утром
со страшной слабостью.
     Зато погода бодрящая  - свежий снежок,  мороз 10  градусов и  солнышко.
После  зарядки  в лесу, душа и чая с изумительными Аниными пирожками тошнота
прошла.  На  работе "поддали" энергии слухи, что наш действительно никчемный
ДНИИМФ  закрывают. Не исключено.  Тогда  у меня  остается надежда на Попова,
хотя его предложения и обещания пока материально ничем не подтверждены. Я же
вцепился в описание пемзового комплекса.  Поскольку Камчатское месторождение
пемзы способно заменить в идеале по всей стране керамзит, то экономия мазута
на его производство составит миллиарды.
     Любарский, побывавший в Ленинграде, созвонился там с моим братом  Яшей,
от которого я так ждал письма на единственную интересующую меня тему. А ему,
оказывается,  просто  некогда писать -  строит  дачу.  Все  связанные  с ним
построения и подозрения тотчас исчезли. Значит, и прочие молчат потому,  что
кроме меня у них есть, чем занять свободное время. Сразу стало легче, дошло,
что иду по заведомо ложному пути.
     Дома  собираю  свой  "Старт" и открываю  велосипедный сезон  1990 года.
Вокруг снег,  а шоссе  давно  сухое.  Только  безобразно разбитое  за  зиму.
Велосипед  отличный, но жутко  ненадежный.  Только  исправишь одно, ломается
другое.
     8 марта у нас всегда отмечается определенным напряжением отношений.  Да
еще  ждем  гостей?  Как  кого?  Да тех,  что  и  сейчас  и всегда,  самых  и
единственно  дорогих  - Вету  с  Колей,  еще очень хорошим. Аня  лихорадочно
готовит обед, потом  убирает,  ползает, чтобы  было чисто по  углам. Попутно
кричит на нас с Леней. Я  хоть  стираю,  а  Леня привычно валяет  дурака.  К
приходу  гостей все готово:  я  сижу в  Ленином  кабинете  в кресле-кровати,
совершенно опустошенный. Вета заглядывает ко мне, в чем дело, и смеется: она
тоже  поссорилась с Колей.  Такова мужская доля в женский день. Но тут вроде
бы я на стороне моей младшей женщины, если не врет, что Коля в автобусе взял
свою крохотную  супругу за шиворот и  освободил место  чужой баскетболистке.
Так что оба очень мило надутые, как, по-видимому, со стороны и мы с Аней. На
этот  случай человечество придумало коньяк, после которого все уже смеются и
снова любят друг  друга. Особенно после  обильной  и вкусной закуски.  После
такого  же  дружного  сна мы  все по  чавкающему снегу идем  на Зарю,  где я
намерен  сфотографировать  Ядровых на  историческом  месте,  где мы  с  Аней
впервые  почти  с ужасом разглядели  Колю. Но сегодня  снимать невозможно  -
грязь,  черная пьяная  толпа, что за фото будет?  Дети наши  уезжают, а мы с
Аней идем лесом домой по относительно удобной дороге на Лесную. Слева скалы,
справа колючая  проволока воинской части, а навстречу идут двое пьяных. Один
из них намеренно идет прямо на нас.  Я  молча отодвигаю его рукой, готовый к
худшему, но они пошли себе своим путем.
     На следующий день, в пятницу,  у  меня почему-то выходной, а Аня с утра
на  работе.  Веду  Леню  в  поликлинику,  обратно идем через  некогда  очень
приличный стадион при интернате, на котором так  мило каталась на велосипеде
моя  жена.  Но  теперь  тут  не то,  что кататься,  пройти  невозможно,  все
перерыто, сплошная грязь и смрад. Оставляю Леню  и еду на дачу,  повторяя на
пути туда и обратно  сценки из красной книжки с пластинками "Say it with us"
- пластинки давно переписаны на кассеты.
     На  даче, как всегда, очень хорошо, но  теперь, когда почти сошел снег,
пугает непочатый  край  работы.  Все  запущенно.  Надеваю  резиновые сапоги,
раздеваюсь до пояса и начинаю работать - ношу в ведре навоз,  который еще не
растаял с  зимы, соскребываю по краям кучи. Открываю банку  тушенки и  делаю
себе жаркое в камине. Потом фирменный наш дачный чай с веточками смородины с
ароматными  почками.  И успеваю домой до возвращения Ани, которую встречаю в
лесу, где  торчу  почти  час -  у нее ключи от  магазина.  Леня собирается с
Вадиком и  его отцом Славой  на ледовую рыбалку завтра на рассвете, а потому
не спит всю ночь, боясь проспать.
     Поскольку суббота, а вся моя  семья занята, решаюсь поехать на "Старте"
куда-нибудь  подальше.  Увы,  не  проехал  и  двух  километров, как  лопнула
почему-то снова  у самого ниппеля передняя трубка. Я еще не знаю, что на сей
раз виноват только я сам, а  не качество продукции. Потом мне объяснили, что
надо трубку к ободу приклеивать. А пока я проклинаю свою покупку и решаю эту
дрянь продать. Попытки заклеить разрыв  ни  к  чему  не  привели, ибо и клей
плохой, и не умею.
     Приползает  совершенно дохлый  сын без  улова, но такой усталый, что не
может сам снять  сапоги. Я  снова  еду  на дачу, с картоном для чего-то.  По
дороге  читаю письмо  от Аниных родителей. У них прогноз на землетрясение, а
живут они в таком месте, что если в Севастополе рухнет хоть  один дом, то он
будет по адресу Кирпичная 22...
     Ко   мне  приезжают  летчики  из  Хабаровска  -  начальники  управления
гражданской авиации и авиаотряда. Оба генералы во всем великолепии их  синей
формы и фуражек и такого роста, что любое их слово  слышно во все стороны. Я
между  ними теряюсь.  Приглашаю  на  встречу  с  ними  Дронова  и  советника
начальника  пароходства Волошенко,  моего нынешнего  сподвижника, которому я
давно простил  "вора на пожаре" в мой адрес. Мне привозят заказ на билеты от
Харабовска  до Ленинграда  и обратно  на  меня  и  Леню.  Мы  все  несколько
разочарованы. Волошенко ожидал от  специалистов гарантии вертолета МИ-26 для
обслуживания лихтеровоза, а те - гарантий от пароходства, что дооборудование
судов будет наверняка,  чтобы заказать себе два 20-тонных вертолета. К  тому
же,  с гарантией их загрузки  на год без простоев. Естественно, никто  здесь
никому ничего не обещает. Сошлись на проведении летом эксперимента с атомным
лихтеровозом и пока МИ-6 над ним.
     Сами  же  они  улететь  не могут, как я выяснил в  агентстве Аэрофлота,
покупая билеты до Хабаровска. И  ночевать негде. Вот тебе и генералы.  И мне
их пригласить некуда...
     Чувствую полный упадок сил, болит бок, разболелась спина, моргаю. А тут
еще  звонит  мой  сотрудник  по  шагайке Зверков  с  проблемами  поворотного
устройства: мой  вариант не сможет развернуть амфибию на земле  не только на
360 градусов, но и на 90.
     Дома сразу иду под душ, потом полежал в ванной. Больная второй день Аня
просит ее  выгулять.  Мы идем на  остановку,  подходит  пустая  как  во  сне
единичка-троллейбус,  едем  в  овощной.  А там  вдруг непривычное изобилие -
бананы, брюссельская капуста, огурцы. Стоим в очереди и возвращаемся сначала
пешком  до  Зари, а потом на шестерке. Приходят Ходорковские  с анкетой  для
эмиграции в США. Отдаю 15 рублей.
     На следующий день  еду в  велосипедный магазин. Звать  его  "Юпитер", а
девушку-продавщицу  - Валентина Павловна. Оказалось, что  она любит книги, а
потому будут  мне трубки, которых нет и  не бывает в продаже. Еду трамваем в
какой-то трущобный район, где находится  вело клуб. Тренер поясняет, что мне
просто повезло,  что  трубки  лопались  на  малой скорости. Иначе могла быть
катастрофа.  Надо  каждую  трубку  приклеивать  к  ободу.  В  институте  мне
напоминают,  что  я  член  ученого  совета  института, где  сегодня,  сейчас
начинается техсовет по теме моего врага Зырянова, которого я физически боюсь
после нашей тренировки в ЦНИИМФовской гостинице, когда еще выступали вместе.
Оказался чуть ли не мастером спорта по борьбе. Потом я с ним бурно ссорился,
и он не  раз провоцировал драку.  Так что  я сказался больным, опасаясь, что
снова  не  выдержу  и скажу  все,  что  я  думаю  о  его  научном  уровне  и
деятельности.
     Встречаю Аню, а она в трансе - повесился муж ее сотрудницы Любы Коршун,
респектабельный адвокат,  с которым я  как-то познакомился в  рейде народной
дружины. Женщин  Дома  научно-технической книги  повесили  на рукава красную
повязку и послали  ловить  хулиганов на улицы портового города. Свою дружину
они усилили мужьями. Такой был холеный, спокойный и жизнерадостный человек и
- на тебе!
     Налаживаю старый добрый "Спутник" без  всяких трубок. Сухим ясным утром
еду  по Столетия,  виадуку,  Океанскому  проспекту,  Пограничной, пешком  по
лестнице  на Набережную, оттуда пикирую  на Бестужева.. Весна, солнце, море,
скорость -  совсем  другое  настроение  после 15-километровой  велопрогулки.
Пошел  в ДВЦПКБ,  сцепился там  с  бывшим другом и соавтором по  шагайке,  а
теперь - главным конструктором с  удивительным перевоплощением во  врага. Он
объявляет,  что я  пустой прожектер, бездарь и безграмотный как конструктор.
Пока выясняли отношения, пошел снег,  потом повалил хлопьями, ветер завыл, и
сделалась  метель.  Но метель весенняя, все  сразу  тает,  невидимые лужи  в
колдобинах под  снегом - верное средство  промочить  ноги.  Но  я  иду-еду в
"Юпитер", отдаю Зощенко,  надеюсь на трубки. Дома долго жду Аню и  волнуюсь.
Она  на похоронах, а погода  все хуже -  взялся  на ночь  мороз, вода  стала
льдом, а трасса вся блестит как каток.
     На следующее  утро  началась моя  командировка  на конференцию и  Ленин
выход в  свет.  Ему уже 13 лет, пора  всерьез посмотреть  Ленинград,  где он
побывал в  пятилетнем возрасте.  Едем  с  ним  в  аэропорт  на  электричке и
артемовском автобусе. Очень дружеская встреча с  Владивостокскими летчиками.
Полет на ЯК-40,  как на  автобусе. Относительно низко, потому очень красивая
тайга под крылом - белое,  черное и зеленое. Нам забронировали в Хабаровском
малом аэропорту номер-люкс. Ради меня собрали совещание специалистов ДВУГА в
Хабаровске. Мое выступление  воспринимается  вовсе не дилетантским.  Деловое
обсуждение  будущих  испытаний. Я  -  заказчик  для  них,  а  потому  полное
почтение.  Между тем, в  отличие от фанатика-папы, Леня обезумел  от голода,
дурит, ерничает. Мы едем в центр Хабаровска  и обедаем в кафе "Даурия". Леня
совершенно безразличен к самому большому городу  Дальнего Востока, который я
из Комсомольска  считал столицей, а  теперь  милым собратом  Владивостока. В
Хабаровске есть свой шарм. Возвращаемся в свой люкс, где утром дружно делаем
зарядку,  а Леня  демонстрирует  мне у-шу. Около  полутора часов  проводим в
накопителе  и  столько  же летим аэробусом  до  Красноярска. Там сбегаем  из
накопителя  и ждем снаружи  выхода  пассажиров нашего рейса. Снова полет. Мы
берем  напрокат кассеты  с  Задорновым и  по очереди  слушаем и смеемся.  На
прокатный  плеер  тратим  кучу денег. В  аэропорту  Пулкова  отправляем  Ане
телеграмму о благополучном прилете и ждем багажа, который Леня получает сам,
чем гордится.  Автобус, метро, снова  автобус,  и мы в  противоположном углу
огромного  города, где нас встречают Яша, Саша и Наташа, мы мечтаем только о
подушке  и долго спим. Снова  едем  под моросящим серым дождем по Ленинграду
уже  в Яшиной машине во Всеволожск,  где  мы с Лёней  вдвоем  дома,  смотрим
телевизор и снова спим  до пяти  утра. На следующий день суббота,  выходной.
Идем по мокрому скользкому грязному  льду  на станцию. Но вокруг дома,  ели,
сосны, очень мило. Едем с Леней вторым автобусом до почтамта для разговора с
Севастополем. Трубку берет их покровитель Миша: землетрясение отменяется, не
беспокойтесь. А мы и не очень-то волновались. Просто Аня велела позвонить, а
я всегда был  послушным.  По разрытым  дорогам через Поцелуев  мост  идем  к
синагоге, где будто бы  можно подать заявление в Израиль. А там только очень
благожелательные  местные  старики. Выдают кипы,  улыбаются.  Леня по  своей
инициативе делает пожертвование из личных сбережений в кружку. На 31 трамвае
едем на Васильевский остров в Зоомузей и Музей этнографии.  А  они почему-то
оба  закрыты.  Ленинград не производит  особого  впечатления на моего  сына.
Остановился  посмотреть  только уточек  на  Неве  в  своем  сером  в  елочку
европейском пальто.  С  Дворцовой  площади идем  в Кавказский  ресторан.  На
вежливо говорят, что это не для вам, ваше  за углом. А  там  тоже очень мило
пообедали. Два  шашлыка и сока за 7 рублей. Что это,  деньги? В ДЛТ  покупаю
Лёне шапочку  за  18  рублей.  Потом через  Летний  Сад и  Литейный  идем  к
кинотеатр "Спартак",  где  "Великолепная  семерка".  На  Некрасовском  рынке
покупаем настоящие яблоки - мне антоновку, Лёне малиновку. После кино  снова
пешком  идем через  мост на Финляндский вокзал и  едем домой.  В воскресенье
готовимся к приходу гостей - покупаем какую-то пищу в гастрономе и на убогом
рынке,  где одна тетка  с  картошкой на весь  базар.  Вот ее (картошку)  я и
нажарил целую гору нам на обед. А  потом я вижу из окна оранжевый Яшин пикап
и  его самого с  Эллой, Инной и ее сыном  Вовой. Яша дает  мне  телефон  для
заявки на вызов в Израиль. Звоню, называю наши фамилии, имена-отчества и год
рождения. О Ходорковских я как-то  и не вспомнил, но все равно не смог бы их
заявить, не зная даты рождения. Мои сестры  и племянник в меру  приветливые.
Не ссоримся и расстаемся к взаимному  облегчению. Идем с Леней на "Жемчужину
кон фу" с борьбой и акробатикой, красотами Китая.
     По  дороге в ЦНИИМФ  я обещаю  Лёне туалет в  Таврическом саду.  А его,
единственный  бесплатный,  давно закрыли.  В  институте меня  встречают  как
человека  на  пике   карьеры  почему-то.  Один  из   сотрудников,  Александр
Аркадьевич Богданов, предлагает  Лёне  поиграть на  своем  компьютере. После
коротких  визитов  к  моим заказчикам  здесь  мне объявляют, что конференция
завтра, а  потому я снова свободен.  Покупаем на Охте в  спортивном магазине
Лёне куртку за 147 рублей. Мне она кажется скорее на меня,  но ему  нравится
именно  то, что чуть велика, что взрослого покроя. А деньги? Что  их жалеть,
их  тратить надо, пока не  отняли. Обедаем вдвоем  в замечательно вкусной  и
дешевой столовой ЦНИИМФа. Едем снова в Зоологический музей. Я с  утра оделся
как  докладчик на конференции  - в  жилетке, а потому  затянут. В  музее мне
стало плохо с сердцем, присел  на скамейку  напротив  медведей и крокодилов,
пока сын преодолевает многокилометровую экспозицию.  Еле  живые возвращаемся
домой.
     Начинается  конференция.  Леня  остается  у компьютера  Богданова.  Еще
дружеского  и  почтительного коллеги,  а  не  скороспелого  ватика,  который
пригрел  нас в Израиле и потом поспешно  с нами распрощался  навсегда, как с
никчемными знакомцами. Я сижу рядом с Новосельцевым, не имеющим  к программе
конференции   ни   малейшего   отношения.   Впрочем,  большинство   докладов
яхтсменов-профессионалов и мне непонятны. Как два года назад  на конференции
по шагающим  машинам в Волгограде. Как и там, мой доклад воспринимается, как
вызов  обществу. Там я  докладывал шагайку-станок, а все прочие - шагайки на
базе  движения  человека и животных.  А  тут я говорю о рекуперации ветровой
энергии, накоплении ее впрок сжижением воздуха с разделением его на кислород
и азот.  А потом, при штиле,  кислородный поддув дизелей  и  жидкий азот для
оптимизации цикла Карно. Все это  настолько далеко  от  формы  и конструкции
парусов, которым посвящены все прочие доклады, что у  меня  такое  ощущение,
что никто  из докладчиков и слушателей  ровным счетом ничего не  понял.  Они
даже не воспринимают  мою концепцию  о запредельном ветре.  В чем  проблема?
Усилился  ветер  -  уберем  паруса.  О  гребном  винте  регулируемого  шага,
способном работать в режиме гидротурбины они и не слышали. И что он  никому,
кроме парусных  судов,  не нужен, не  знали. И не надо ничего  знать. Вместо
интереса  -  ревнивое  возражение.  Почуяли  чужака  в  своей  среде,  как и
шагаечники,  да и все  прочие  мои  коллеги  в любой  области  моей  научной
деятельности... Так что  в первом же перерыве я смываюсь кормить моего сына.
Общий язык я неожиданно нахожу у моего когдатошного  противника Логвиновича.
Он страстный садовод, я тоже. Обещает черенки черной смородины.
     Мы с Лёней  едем на Исааковскую площадь, поднимаемся  на  колоннаду для
обозрения  довольно серого и  убогого сверху  города с  его брандмауэрами  и
железными  крышами. Внутри роскошного собора с его золотом  и малахитом Лёня
не проявляет  никакого трепета, а  мне уже все это давно знакомо и приелось.
Кого только я сюда не водил за 10 лет проживания в городе на Неве.
     Наверное,  Новосельцев  представил  меня  участникам  конференции,  как
человека, вхожего  к  министру  и руководству  Дальневосточного пароходства.
Меня подводят к замечательно модели парусника-катамарана "Пассат" и говорят,
как  здорово  было  бы  его заказать,  как  круизное  судно.  Я  соглашаюсь,
записываю координаты авторов, обещаю статью в местной печати. Совсем  другое
настроение. Как не ученый я им значительно ближе.
     Я показываю  Лёне  улицу  Росси, Екатерининский  сквер. Потом мы  очень
долго ходим по  Петропавловской крепости,  наслаждаясь простором  и чистотой
исторического  комплекса.  Усталые  до  полного отупения,  мы оказываемся  у
Финляндского вокзала, когда  до поезда 40 минут.  Чтобы убить время, зашли в
фотомагазин за пленкой, а купили советский плеер "Квазар" с пробной кассетой
Моцарта внутри и кассету  с песнями Вахтанга Кикабидзе. Для меня собственный
стереофонический плеер целое событие в  жизни. А шепчущий прямо в ухо  голос
"Останься, молодость, кружи, как  прежде, голову,  нэ уходы,  не  уходы,  не
уходы..." кажется волшебным. Дома  звонит Инна, чтобы я срочно позвонил Яше.
Ему  какой-то приятель  посоветовал  сказать мне, чтобы  я  заполнил анкету,
пошел  в американское консульство  на улице Петра Лаврова  и  там  попытался
побеседовать.  А  я боюсь, особенно с Лёней... Всю ночь идет дождь с ледяным
ветром.  Дорога к ЦНИИМФу от метро как раз проходит мимо консульства, о  чем
все  мои  мысли.  В  институте  я  встречаю моего коллегу Слуцкого,  который
побывал в  Израиле. Впечатление от его рассказа  - лучше,  чем ничего, но не
то. Впрочем, на крайний случай сгодится. В консульство  идти он не советует.
Опасно.  Там все  просматривается  и  записывается скрытыми  камерами. После
доклада о  "Пассате"  (коль скоро  я авторам что-то обещал, надо  послушать)
едем с  Леней  покупать кассеты к новому плееру. В Гостином  Дворе убожество
выбора  и  толпы  народа.  Садимся  в кооперативный  туристический  автобус.
Впервые  в   жизни   вхожу  в   действующий   православный  собор.  Никакого
впечатления. Потом все знакомое - "Аврора", Смольный и прочее.
     Решаюсь  назавтра зайти  в  консульство.  Уже  в  очереди  узнаем,  что
эмигрантами  здесь  не  занимаются, только  в  посольстве в  Москве,  а  тут
оформление  гостевых  виз. Но, раз  мы уж пришли,  заходим. Обычный особняк,
вежливые даже ласковые иностранцы, говорят по-русски, зря я  готовил речь. И
-  вы не туда попали.  Уходим.  Едем в Эрмитаж.  Яшина давняя  знакомая Лёля
Богданова проводит нас в Золотую кладовую. Ничего особенного. Желтый металл,
бриллианты, скифские украшения, табакерки, часы, оружие. Музей, как музей. И
чего сюда без блата не  попасть? Но экспозиция циклопическая. На сам Эрмитаж
уже сил  нет. По дороге на вокзал сильнейший  дождь.  Во  Всеволожске грязь,
толпы  на автобус, лужи.  Но  втиснулись в  автобус  и  приехали домой. Жарю
картошку,  послав Лёню  за  хлебом. Звоню  Брониславе в Москву. Она дает мне
австралийский телефон мистера  Цикина, но на 95% он не станет разговаривать.
Советует  зайти  в  посольство  ЮАР,  берется опустить наши  анкеты в ящик у
посольства США.
     Опять  суббота, выходной. И снова кооперативный  автобус, на сей раз  в
Царское Село. Лицей, Екатерининский  дворец,  парки,  сырость  и  дождь,  но
хорошо.  Сплошная  история  -  вот тут  Шишков написал "Угрюм-реку",  а  тут
родился Буратино, на станции Шушары Алексей Толстой всегда так долго ждал на
одноколейке встречного поезда на разъезде, что возненавидел это  название. И
дал его в  имя  крысе. Леня от всех этих красот  хочет есть  до истерики.  К
счастью,  прямо  в парке продаются горячие пирожки с мясом. Съедаем  штук по
пять. Автобус возвращает нас к  Эрмитажу, куда действует наша путевка. Но из
пяти  касс работает  одна, очереди  километровые.  Плюнули и  снова  едем  в
электричке,  заливаемой снаружи ливнем. Под одним зонтом идем во Всеволожске
в булочную,  в гастроном. Ни масла, ни молока нет. Зато есть мясной рулет из
неопределенного  животного,  который я  и  так ем который  день. И дома есть
картошка.
     В воскресенье намечен день общения с семьей  Яши. Начинается он с войны
с Леней, которого не оторвать от телевизора. И чего торопил? Поезд все равно
остановился на час, не доходя Пескаревки. Полная  тишина в вагоне и снаружи,
где  унылые  болота  и  жухлая  мокрая  трава  под  низким  серым небом.  Ни
тропиночки  убогой, ни информации по радио, ни возмущения масс. Так принято,
что  в  столицах,   что  на  окраинах.  Потом  тянется  такой  же  унылый  и
однообразный новый Ленинград из окна 178 автобуса, тоже около часа. Улица за
улицей бездушных длиннющих домов, просевшие черные сугробы, лужи и все то же
небо без просвета. У Яши нас, как всегда встречают с искренней теплотой, как
ни у  кого  другого. Лёня  уединяется  с  Сашей,  а  Яша  звонит приятелю  -
30-летнему  американскому  бизнесмену Славе.  Я  излагаю  ему свои  плюсы  и
минусы. Он обещает попытаться кого-нибудь мною заинтересовать через знакомых
студентов. Но  замечает, что Америка - жесткая страна. Жить там с непривычки
очень трудно. Так что лучше попытаться приехать поработать по контракту,  но
не рвать с родиной совсем. Что же касается моих проектов, то он считает, что
в Америке никто  ими по переписке не заинтересуется, надо самому излагать  и
на  хорошем английском. Плохого  они не понимают и понимать не хотят. Короче
говоря, он почти  уверен,  что меня не  ждет в этой стране ничего  хорошего,
кроме  существования  на   велфер  -  социальное  пособие  для   безработных
иммигрантов. Саша увлек Лёню гулять -  на свалку, где он спасается от людей,
общения с которыми не терпит. Уходят  с Рутой - чау-чау и членом этой семьи.
Мы же с Яшей идем в ближайший гастроном за брынзой.  Потом Яша  переписывает
на  мою  кассету  "Утехи императрицы" -  радио спектакль со Смоктуновким.  А
потом предлагает купить у него солидную стерео  магнитолу. Я пересчитываю на
кухне оставшиеся деньги и  сразу отдаю 900 рублей.  Пакуем и  маскируем  это
сокровище и едем домой, я по-детски счастливый, а Леня по-маминому строгий -
на  черта ты купил этот дурацкий магнитофон? Но он успел за полгода дать нам
столько удовольствия...
     В последний день я привожу в порядок свои научные дела в ЦНИИМФе. Потом
идем с сыном в Русский музей. После долгого ожидания в очереди за искусством
быстро прошли  все залы. Лёня как отбыл повинность.  По-моему его там ничего
не  заинтересовало.  Впрочем, большинство залов закрыто. Выходим на  Невский
проспект, где плотная,  не пройдешь  толпа, хотя это будний день и не вечер.
Спасаемся  в  кинотеатре  "Аврора".  Что-то про  уже разоблаченную  вчера  и
непритягательную  Америку.  Дома  все  пакуем   наши   вещи.  Звонит   Инна.
Настоятельно не советует никуда уезжать. Все ее друзья в Израиле и в Америке
в равной мере жалеют о своей эмиграции.
     Последнее утро во  Всеволожске. За ночь выпал снег. Втиснуться в битком
набитый автобус с вещами,  да еще сохранив  дорогую  покупку,  невозможно. А
потому  я  пру 16-килограмовую  сумку  километра полтора пешком  по снегу до
станции.  На Финляндском  вокзале  встречаем  Сашу,  которому  поручено  нас
проводить. Он дарит  Диме своих  солдатиков. Посадки  ждем  четыре часа,  но
аэропорт  такой  уютный,  что не  замечаем задержки рейса.  В аэробусе  тоже
небывалый  для привычного  тесного аэрофлотского  быта  комфорт.  Да  еще  с
собственным плеером для Лени  и хорошей книжкой (русская сатира начала века)
для  меня. В  Красноярске под  яркими звездами и  с нулевой  температурой мы
въехали в  28  марта  по местному  времени.  Короткая  ночь полета навстречу
солнцу.  В Хабаровске  нас  встречают проблемы. Билеты до  Владивостока  нам
заказали на самолет, который только что улетел. На сегодня же  билетов ни по
какой броне нет. Более того, до  обеда нет и  мест  в  гостинице. Не то, что
люкса на  двоих, как  мы так быстро  и  легко  привыкли,  а  и  в  общежитие
летчиков.
     Но потом все улеглось, нам дали по койке в 5-местном номере. Мы поспали
три  часа,  дружно  проснулись  в  пять  вечера  и поехали в  Хабаровск. Там
открылся  видео  салон,   где   мы  смотрим  первый  в  моей  жизни  триллер
"Посещения".  В  последнее  время   все  фильмы   о  бесконечно  чуждой  нам
американской жизни. И все бездарные.  Я так переутомился, что не мог уснуть,
сидел всю  ночь  в холле и  думал. Итак, я  ничего  не  успел из  моих самых
главных начинаний в эту поездку. Всеволожск отпадает - там еще хуже,  чем во
Владивостоке,  а добиться прописки при  покупке дома  невозможно. Ленинград,
даже  если бы и удалось зацепиться, ужасно неуютный стал. И все говорят, что
там, куда  я так  стремлюсь,  еще  хуже!  Мало  того, никто  не воспринимает
ситуацию с стране, как невыносимую. Привычный дефицит товаров и услуг, но на
смену   госторговле  уже  приходит   частная.  И  услуги  уже  нам   оказали
кооперативщики  в  экскурсиях.  Почти  за  те  же  деньги,  но без  очереди.
Начинается смена общественного строя. Надо просто перетерпеть пару лет, а не
кидаться в бега. Никто в ЦНИИМФе в Израиль или в  Америку не собирается. Что
они все - глупее меня?
     Утром  летим на непривычно большом для часового перелета  ТУ-154. Через
45  минут садимся  в  Озерных Ключах, в привычно  родном  Владивостоке с его
сушью и солнцем после слякоти и мрака Ленинграда.
     Нас  встречает Вета с фингалом под глазом,  смущенный Дима,  счастливая
Аня, которая по нас соскучилась. Леня тут же  уматывает с друзьями в Зоопарк
на  Школьной  улице. Мы с  Аней  и  Димой идем  к  морю. Дима -  удивительно
заторможенный ребенок. На все реагирует  странно, с  опозданием.  Я  сплю до
пяти  часов, потом стираю  на  починенной мною на живую нитку старой  машине
"Чайка". Коль скоро моя вылазка в большой мир показала, что мы остаемся, ибо
нигде нас не ждут, решаем купить новую.
     Провожаем на трассе  Колю,  Вету, Диму, которые,  как  обычно, обречено
соглашаются  покинуть  Академгородок.  Коля  долго  ловит  такси,  но это не
удается, не  та у него фактура. Уезжают на троллейбусе. Их снова обокрали, и
у воров есть  Колин  паспорт  и  ключ. Надо срочно  менять замок. Я  не могу
нарадоваться моим  убежищем -  морем, лесом,  солнцем.  И, как всегда, такое
чувство, что  я и  не  уезжал никуда. Просто вот так, сами собой появились в
доме два магнитофона. И неожиданное умиротворение, наслаждение своим  краем,
без слякоти, снега, сырости и толчеи.
     И  на  работе меня встречают  хорошо. Договариваюсь о дальнейшей работе
так, как  будто никаких  планов и не существовало. У моих коллег  по шагайке
все  готово.  Надо  проверить  и  оформлять  проект. Австралийское  общество
функционирует - собираемся каждую вторую среду месяца.
     Луговец и Дронов всерьез обсуждают со мной  предстоящий  эксперимент  с
атомным лихтеровозом  "Севморпуть"  и вертолетом  МИ-6 с  тем  же  диаметром
винта,  что и у проектного МИ-26, который в Одессе показал, что может летать
с  контейнером  на  внешней  подвеске.  Уже  решено,   что  летать  будут  в
Уссурийском  заливе,  подальше   от  города  и  вообще  населенных  пунктов.
Эксперимент с  катучим адаптером  почему-то отклонен,  но я  так  перегружен
темами, что не расстраиваюсь, как и не радуюсь, что договор об  исследовании
лихтера с подъемно-разделительной платформой на пути к подписанию.
     Я чищу, смазываю и накачиваю оставшийся без меня на  работе "Спутник" и
еду  домой  по сухим  улицам,  залитым солнцем,  наслаждаясь  запахом  весны
отовсюду. Дома приклеиваю к  колесам "Старта" новые трубки. Вставляю в дверь
новый замок.
     В  последний  день  марта собираюсь на дачу, но сначала берусь  научить
сына ездить на "Спутнике". Ничего не получается, надувается  как маленький и
злится на меня. Тут выходит  во двор со  своим драндулетом соседский мальчик
Костя  Залищак, что на два-три года  младше  Лени.  Сел и поехал себе вниз к
институтам  на Ленькином "Спутнике".  Моему балбесу стыдно. Он пытается раз,
другой, уже с полезной спортивной злобой и каким-то чудом осваивает нехитрую
науку верховой езды  20-го века. Без конца кружим на  единственном  плоском,
без спусков пятачке  все  трое. Я на "Старте",  намеренно  провоцируя резкое
торможение, при котором  раньше лопалась трубка. Ничего не лопается. Наскоро
перекусив, бежим  на электричку на  дачу.  Велосипедного  вдохновителя Костю
взяли с собой.  Идем по скользким тропкам в резиновых сапогах. Я вцепляюсь в
прополку,  младшие все поджигают. С  весенним  дымом  нам  весело.  Все  еще
чувствуется  двойственное  отношение  к даче: не  то продаем, не  то нет. От
этого на душе нет прежней радости общения с  ней.  А вокруг такая  прелесть,
почки, листочки, вкуснейший воздух, Я здесь дома, как нигде больше. Продам -
буду бездомным... Костина мама  дала ему с собой столько еды, что мы ею сыты
все трое. Дома наслаждаюсь новым магнитофоном с наушниками. Музыка как будто
звучит внутри меня. Потрясающее впечатление. Концертный зал на дому!
     На  следующий  день   велосипедный  неофит  Лёна  рвется   кататься  на
"Спутнике", а  мы с Аней увозим его  на воскресную дачу. Даже уже на станции
он робко  просит  нас  передумать.  Но  Аня  тверда, а Лёня,  поняв, что все
рухнуло, задался целью испортить  нам жизнь. Впрочем, ненадолго. В Сиреневке
так хорошо, что  не до ссор.  Я  вцепляюсь  в  очистку территории и подсыпку
навоза, Аня наводит порядок в доме. От труда получаю такое удовольствие, что
не  чувствую ни  голода,  ни усталости. Но  тут пошел сильный чистый  летний
ливень,  так не похожий  на  унылые зимние сочащиеся дожди во Всеволожске. Я
ложусь  на  чердачке,   читаю   "Тревожный   месяц  вересень"  с   описанием
полета-галопа на Справном. Дружно едем чуть ли не последним поездом, получив
кислородный заряд на всю неделю.
     И  утром у меня такой  же полет на  обновленном и укрощенном  "Старте",
никакого  сравнения со старым верным и тоже  вроде  бы гоночным "Спутником".
Приезжаю  на  работу  первым. Черняев принес на  проверку рулон чертежей  по
шагайке.  Но  заняться  не  дали  договорные  дела по  судоходно-вертолетной
системе. Тут звонят из ЦКБ  "Алмаз". Им сказали о моей идее конверсии боевых
кораблей  в  пассажирские. И они  предлагают договор.  Тепло, лето,  покупаю
мороженное. Я лечу домой  так же неестественно  быстро, уже не боясь трубок.
Принимаю душ и иду с Аней к морю, на убиваемый прямо на глазах пляж.
     На  следующий день  мой  самый  толковый коллега  Бережной отклоняет  с
порога  договор  о  конверсии.  Надстройки пассажирского  флота прогнили, их
глупо ставить на полусгнившие корпуса боевых  кораблей. Да, обводы красивее.
И  скорость  у эсминцев больше, чем у пассажирских  судов,  но  ценой дикого
расхода топлива, которое военные не  считают. Билеты будут золотыми. Я звоню
в "Алмаз".  Они  все это  учитывают. Турбины  модернизируют  на  экономичный
расход  мазута,   который   дешевле   дизельного   топлива   для  двигателей
пассажирских судов. А надстройки можно сделать  новыми и более современными.
Что  же  касается состояния корпусов, то они дадут нам на растерзание  новые
корабли,  все равно  все пойдет на списание  в  металлолом.  Бережной тут же
говорит,  что и надстройки  не так уж  трудно поправить -  сгнили  только  у
основания.  Так  что на договор он уже согласен.  Продлим жизнь существующим
судам-ветеранам вдвое! Пока же Бережной знакомит меня со столяром на заводе.
Тот  берется  доделать  наш бот. Один.  Условие -  разрешат  ли поставить на
причал на заводе. Ездить на наш причал не согласен.
     Пока я готов платить, но когда сообщаю об этом  Шеметову, тот заявляет,
что  уже поздно:  наш  бот разбит и разграблен,  и все  наши планы повисают.
Поскольку  я  не очень знаю, остаюсь ли я  вообще  в  живых в этой жизни или
умираю для всех  привычных  забот, то вовсе не  расстроился.  Значит,  таков
ответ  судьбы на мои сомнения.  И с дачей, не  дай  Бог,  может быть  то же.
Сожгли  уже  две  по  соседству,  одни  трубы  торчат,  как  после  немецкой
оккупации.  Общество в очередной раз  дает  мне понять, чего можно  ждать от
будущего здесь.
     Между тем, я покупаю новые металлические ракетки для бадминтона и новые
воланы. А потому  мы  очень мило  играем с моей молодой обаятельной женой на
асфальтовом пятачке  около институтской  столовой. Мы  готовим продажу наших
стиральной,  швейной и  пишущей машин  и  покупаем стиральную машину-автомат
"Вятка".  За ней  мы едем  с  коллегой  по словно  разбомбленной  дороге  на
Эгершельд. А у меня как  раз вступило в спину - таскать не могу. Грузят ее в
багажник "тойеты"-пикапа  и привозят  в Академгородок. Лёня и Алеша Таранков
помогают нести по  лестнице. За услуги отдаю даром свою "Чайку" и  книги. Но
ее подключение - дело специалиста.
     Я же ношусь с  новой идеей - автоматический захват 5-тонных контейнеров
("чума") за гак вертолета на  действующих  грузовых вертолетоносцах. Мне тут
же дают  сотрудника из молодых Бугакова.  Параллельно занимаюсь шагайкой.  И
сваями - Абрамов из НИИ  строительства  звонит, что вот-вот  изготовит их. И
тут    приходит    Глясман     от    Попова     и     говорит,    что    его
производственно-экономическое  объединение  намерено  заказать  мне   проект
доставки пемзы из месторождения на Камчатке. Сам Попов звонит, что 19 апреля
приезжают  южнокорейцы  с именами  Пак,  Ким и Чон.  Вроде  бы поговорить  о
шагайке. Совсем с другим настроением возвращаюсь к этому проекту.
     9 апреля  мой  теоретик  Купирянов  демонстрирует  свою  мощь  -  масса
компьютерных  разработок   по  плавучести,  остойчивости  и  непотопляемости
шагайки  на  воде.  Зверков  (механик)  и  Черняев  (корпусник)  тоже  почти
закончили их части проекта.
     Начальник   пароходства   подписал   гарантийную  радиограмму   о  моих
испытаниях  с МИ-6. Только начал готовить программу испытаний  (на этот  раз
без Малопуры и  его приятеля  из министерства!), как звонок  от  Ани  - Леня
что-то натворил, мне надо срочно придти  в  школу.  Еду  на  трамвае,  двумя
троллейбусами и являюсь с повинной, а там все в порядке. Лёней все довольны.
Заниматься начал  всерьез,  мы дома это  тоже заметили. Особенно налегает на
алгебру и английский. Раз я уже на Второй Речке, иду к Абрамову  в ДальНИИС.
Рисуем с ним эскизы свай с учетом нашего зимнего эксперимента. Он настаивает
на парашютиках, направляющих их движение в воздухе вместо стабилизаторов при
прошлых испытаниях, когда 6-метровая свая влетела на 4 метра в мерзлый грунт
- без копра и не за две недели забивки, а за пять секунд полета.
     Дома  меня  встречает   больная,  как  всегда,   неизвестно  чем   Аня.
Температура  высокая,  но признаков  простуды  никаких. Лечу  ее  как  могу.
Засыпаем поздно, а  утром решаю на  работу не идти, коль скоро меня давно  в
этом отношении никто не  контролирует, а заняться единственной супругой. Как
ни  странно, с такой вот тяжело  больной мы идем два километра в поликлинику
пешком. Ей дают направления  на анализы, которые  она делать  не собирается,
так  как стало  легче  и потому само пройдет. Расставшись  с  ней, захожу  в
комиссионный, чтобы куда-то потратить  деньги. Они есть даже на компьютер за
3400 рублей, полутора годовая зарплата Ани. Полно телевизоров, магнитофонов,
но у  нас  есть довольно приличная "Радуга" и  магнитола  от Яши. На  работе
обсуждаем со Зверковым его чертежи по ходовой части на земле. Тут  врывается
Головин - он уже не жириновец, а из Демократического  Союза, вожди  которого
жаждут со  мной познакомиться. Я  ему  прямым текстом говорю, что согласен в
любую  партию при условии, что тебя там и близко нет. Не смущаясь, он тотчас
кричит, что  он  тут же войдет  в любую партию, если узнает, что я  там. Вот
где, как говорится, нашло приют постоянство.
     Еду на "Старте" через Корейскую слободку и железную дорогу  к гаражному
кооперативу,  где хочу дать  объявление о покупке готового  и  на ходу бота.
Теперь я могу это себе позволить. Стоит не дороже  компьютера в комиссионке.
Там мне обещают  отдать мой  телефон в правление.  Если кто-то продает,  мне
позвонят.  Дома  меня  встречает  Аня,  у  которой  слабость и нет аппетита.
Занимаюсь с  Лёней физикой по его инициативе. "Вятка" так и стоит уже неделю
не подключенная. Мастера не дозваться, хотя он даже не знает, сколько мы ему
готовы заплатить и чем. Просто не пришел, хотя который раз обещал, и все.
     На работе  начинаю  описание  шагайки - общее проектирование.  Это  моя
часть проекта. Тут звонит Абрамов, что начали  варить сваи, будет ли  оплата
со стороны нашего института или ему подключать свой? Я говорю, что мы авторы
идеи,  а  потому сами и оплатим. Тут же звоню зам.  директора  Елисееву. Тот
немедленно говорит, что оплатит. Вот  так, десятки тысяч... Им  тоже  некуда
тратить деньги.
     Между тем Аня  все болеет, а потому готова стерпеть все издевательства,
связанные  со  сдачей  анализов.  Леня  же  хватает  одни  пятерки  и  копит
заработанные на этом деньги.
     Я с полной  отдачей работаю  над  шагайкой.  От качества  этого проекта
зависит,  возьмет  ли меня на  работу Попов  к  себе в  Находке или в его же
ДальСО во  Владивостоке, где муж и жена Глясманы меня пока  очень уважают за
пемзу.  Все так прекрасно, но Бугаков говорит, что договор по вертолетам при
любых результатах  испытаний  не  продлят, и  потому я осенью  останусь  без
финансирования.  Поддержка  начальника пароходства? Да, вдруг  появилась. Но
это  ничто против  политики техотдела (Шеремет) и главного инженера.  Именно
через  них идет  или  отменяется финансирование научных  исследований. Снова
мысли об отъезде, особенно после статьи в "Огоньке" о безнаказанной "Памяти"
и ее черносотенных лозунгах.
     В институте делят  сверхдорогие  тряпки. Но делят,  но не всем беднякам
(!) достаются.
     13   апреля  приходит,  наконец,  электрик  Володя,  респектабельный  и
снисходительный.  Подключает  нашу "Вятку" за пять  минут,  не считая, берет
деньги и уходит.  Я  закладываю накопившееся  белье и  - включаю  это  чудо.
Смотрим  весь вечер, как она действует. Вместо телевизора. Но настроения это
событие   не  поднимает.  Погода  вдруг  испортилась.  Дожди   второй  день,
велосипеды стоят, да  еще  снег пошел. Ни на  дачу  не поедешь,  ни к морю в
такую  погоду  не  подойдешь  -   на  пути   к   нему  свое  море  -  грязь,
расколошмаченная  машинами.  Приходит  красавица  Веточка,  вся  в  голубом.
Позади,  как отброшенная ею  тень, застенчивый и милый Коля.  Не  смотря  на
морось,  она  хочет  играть  в  бадминтон на  плоском  пятачке  над  овощным
магазином.  Сразу  поднимается  настроение  от  этого  семейного   праздника
движения  на  фоне уже  зеленеющего леса  и  почек в капельках  дождя. К нам
приезжают Ходорковские, которые все в том же решительном настроении.  Вета и
Коля  уезжают  с  ними и  не  звонят,  как  обещали.  Дико  волнуясь,  звоню
Ходорковскому. Все в порядке - они давно дома. Мы  снова у телевизора -  шоу
Гдлян, Иванов и государственные преступники против правдоискателей.
     19  апреля Черняев без замечаний возвращает мне  пояснительную записку.
Шагайка  закончена.  Отдаю в  печать. Машинистке, корректору,  переплетчикам
обещаю   хорошо  заплатить.   Все  делается,  естественно,  на  институтском
оборудовании  и материалах, в рабочее время, но никому до этого нет никакого
дела.  Тем  более мне.  Проект  должен быть не  только  убедительным,  но  и
красивым.  Я  даже заказываю  картину  шагайки  в действии.  Эти  эпохальные
действия  (первый  и единственный,  насколько мне известно, эскизный  проект
1000-тонной шагающей амфибии) не мешают мне заниматься в тот же день мелкими
деталями быта  - я  посещаю  лодочный гаражный  кооператив  в  Моргородке  и
занимаюсь его  спасением, чтобы дали там  место  боту. Собираюсь на дачу, но
поезд почему-то  остановился  на Первой речке. Просидел  в  нем час,  вышел,
пошел  в  "Электронику" покупать  аккумулятор  для плеера, так  как по  всей
стране нет для него батареек. Возвращаюсь на рабочее место,  закрываю глаза,
а в них толпы, толпы...
     Окончание   проекта  и  зависимость   продолжения  основной   темы   от
предстоящих  испытаний дают мне законный неформальный отпуск. На даче туман,
морось,  холодный  юго-восточный ветер, но,  как всегда,  хорошо.  Сгребаю в
вырытые ямы  сорняки, делаю  все новые  грядки,  но  и трава  не сдается - с
каждым приездом вижу все новый  буйный набег моего врага. В костре из старых
сапог и прочего накопившегося хлама сжигаю некогда самую дорогую мою покупку
в комиссионном магазине  на  Московском проспекте в Ленинграде - монгольскую
дубленку для Веты, 700 рублей! А она начала  лезть уже в магазине. Товаровед
успокоила:  вещь  новая. Вся  не  вылезет.  А она так  и лезла,  пока бедная
девочка не  отказалась совсем от подарка. В результате, шуба перекочевала на
дачу  в качестве медвежьего  полога  на перевезенном сюда  комсомольском еще
кресле. Но  и тут не было спасения от  волос. Забросили дубленку в подвал  и
вот  ее бесславный конец  - горит  в полном смысле слова  синим  пламенем...
Сыпет дождь, но  уезжать  не хочется. Тут  наступает ночь  с зимним холодом.
Оказалось, что  я нажал на своих  часах не ту кнопку и  ошибся на час. Иду с
поезда по  тропке, а навстречу свет фонаря  -  меня встречает моя  маленькая
беззащитная семья - Аня и Леня с  фонариком. Тут же мысли о том, как я смогу
их защитить, если грязные прогнозы оправдаются...
     Дача  так  зарядила меня,  что весь следующий день  я проработал дома -
уборка, мойка окон и даже лестничной клетки. И вот уже четыре часа вечера. Я
надеваю  узкие костюмные брюки и Лёнину курточку, что  мне как раз. И иду на
остановку - ехать к Ане,  чтобы идти в кино. Троллейбус чуть притормаживает,
но двери  открыть не может  -  распирает  его  изнутри. Уже  собираюсь  идти
пешком,  но подходит 102 автобус. Он тоже полный  и потому мчится мимо  всех
остановок, не притормаживая, до самого конца. В результате  я приезжаю рано,
Аня на инкассации.
     В кинотеатре  "Уссури" выставка  картин  художника-мариниста. Некоторые
очень нравятся, но цены  даже для нас неподъемные. И - как картину вывезти в
случае успеха? Садимся как белые люди на первый ряд балкона - прямо напротив
экрана.  Фильм  "Модернисты".  Аня  тает, а мне  ни  сами модернисты, ни  их
картины,  ни  фильм  о  них  не  нравится.  Какой-то пошлый секс  некрасивых
маслатых  женщин  и  уродливых  похотливых  французов  с  острыми  козлиными
бороденками.  Из затянутого  знаменитой  сиреневой дымкой  Парижа  выходим в
грязь и  мерзость отечества. Автобуса нет,  такси мы по инерции  всей  нашей
нищей  жизни себе  не позволяем, хотя  деньги  в общем девать не  на что.  В
результате едем  битком набитыми троллейбусами до  Зари,  там пешком в ночи,
бурно ссоримся, у  меня  нервный  срыв  от контраста отдыха  и  бытия.  Дома
бросаюсь пить какие-то таблетки. На следующий день от такого "отдыха" убегаю
без  запаса  еды на  дачу.  После привычной работы, злой и  голодный, уезжаю
домой, но выхожу  на  Седанке. Вчера позвонил  Шеметов -  какой-то  "прапор"
продает нам бот за  300 рублей. Почему так дешево? Я ведь уже как-то покупал
за 400. Говорит, что "прапору" выпить не на что, а бот ему достался даром по
наследству. Теперь проблема стоянки, чтобы не  утонул, как первый бот. Вот я
на Седанке и  выясняю, где купить стоянку.  Долго  окликаю  сквозь лай  двух
собак  сторожа из рыбного  цеха не берегу тихого залива. Я им  обещаю помощь
Володи  Шеметова в ремонте любого  оборудования. Обещали разрешить поставить
наш  бот  на  рейде  напротив  охраняемого  цеха, гарантируя,  что  никто не
разворует его.
     Дома  ем  вкуснейшую  камбалу.  Дружно  испортились и  не  работают  ни
телевизор,  ни  радиола, ни  плеер.  Лёня впервые  сходил  в  этом  году  на
тренировку в яхт-клуб и переполнен впечатлениями.
     На следующий день  получаю в институте командировочные - 600 рублей, на
бот и  гараж? Впервые говорю с моим начальником и главным врагом Бугаковым о
ну  совершенно  бредовой  идее  -  поставить   циклопические,  чуть  ли   не
100-метровые  мачты на атомный лихтеровоз и плавать под парусами через океан
за  зерном,  разоружив  реактор,  так  как  уже  никуда  его  не  пускают  в
межнавигационный период - даже во Вьетнам.  Четыре месяца в году атомоход, а
восемь  - парусник... Как  ни  странно, он весь загорается и обещает тут  же
проинформировать о возможном новом договоре  главного  инженера пароходства,
суперврага моих проектов  Максимова. Сначала я решил,  что он издевается, но
через  пару дней  позвонили из  техотдела пароходства,  что  Максимову  идея
понравилась. Единственное условие - чтобы мачты не мешали крану. И я  тут же
предложил  расположить их  на бортовых  консолях. Надо же! Чем более  пустая
идея,  тем  серьезнее  ее  принимают. А, может  быть,  идея  и  не  такая уж
бредовая? На другой день ее поддерживает записной скептик Волошенко. Он даже
восклицает - вот нам и выход  из тупика.  И собирается сегодня же рассказать
прямо  начальнику  нашего  пароходства  и  дать  радиограмму  в  Мурманское,
хозяевам "Севморпути". Я же  по-прежнему посмеиваюсь. Моя идея  кажется даже
мне слишком смелой, хотя я уже  подсказал, кому заказать современные рангоут
и такелаж - японской  фирме,  которая спроектировала и  построила  плавающие
ультрасовременные  парусные  танкеры  на  Китай,  с  пластиковыми  парусами,
сверхпрочными канатами и мачтами из стали и титана. Привезти все из Японии и
установить здесь, чтобы не разоружать  реактор досрочно, а  на  атомной тяге
судно  в  Японию не  пустят. Несколько последующих дней пытаюсь  дилетантски
считать  тягу  парусов  для  этого  варианта.  Параллельно  возникает   идея
фидерного  использования  двух  лихтеровозов  - дизельный  "Алексей Косыгин"
везет  лихтеры  до Провидения,  а  там  их  принимает  атомный "Севморпуть".
Пораженный,  что до такой простой идеи никто не додумался, тут же описываю и
просчитываю.  Получаются  такие  сенсационные цифры,  что  боюсь  их кому-то
показать. Но прошу мою сотрудницу-экономистку Крылову проверить  посерьезнее
меня.
     26 апреля развиваю бурную деятельность  - атомоход собираются ставить к
причалу во Владивостоке под погрузку  контейнеров на Магадан. А вдруг рванет
один  из 20-тонных контейнеров со взрывчаткой, как недавно в поезде напротив
Свердловска. Там по документам тоже была манная каша, а не динамит, а снесло
до фундамента домостроительный комбинат. Это спасло город. А тут что спасет,
если реактор разнесет в дым - аж  до самой Японии будет  Чернобыль... Иду на
прием  к  депутату.  Тот удивлен,  звонит в  пароходство.  Там, конечно, его
успокаивают - посторонних  контейнеров не будет, все  сформированы в  порту,
сено. Потому и контейнеры легкие. Мне это все  вдруг  надоедает.  Иду к Ане.
Она рада сбежать с какого-то  дурацкого мероприятия.  Гуляем по  Корабельной
набережной, но вода бухты грязная и вонючая, а  ветер холодный.  К тому же я
съел рыбу и мучительно хочу пить, а ни в одном киоске нет ни соков, ни воды.
Снова поднимаемся на Ленинскую,  по которой не  пройти из-за народа, идущего
толпами во все  стороны. В гастрономе покупаю сразу два стакана облепихового
сока и стакан воды. Сидим с молодой женой в сквере на улице Лазо, пока и тут
не замерзли.
     Пока  же   я   снова  на  даче.  Обмазываю  стволы  деревьев  глиной  с
нитрофенолом и заменяю в парниках разбитые за зиму стекла, пересаживаю массу
клубники. И все с новым навозом. Для кого? Об этом уже не думаю.
     Сдаю  переплетенные и классно оформленные отчеты по  шагайке в квартире
Глясман на Океанском проспекте. Завтра отдаст Попову.
     Журналист  Гонивовк  отредактировал  мою  рукопись,  которую я  называю
"Иллюзии".  У  него  идея  творчески переработать это в роман.  Он  же  ищет
издателя.
     30 апреля едем с Аней на дачу, дружно слушая в два  наушника музыку  из
плеера. Там моя жена вдруг заболела, отлеживалась на  чердачке,  еле  слезла
поехать домой. А  1  мая "мы  обе болеем"  -  мне вступило  в  спину. Срочно
натираюсь,  вскарабкиваюсь  на  велосипед  и еду на Седанку,  где,  как  мне
казалось, я  назначил встречу Шеметову о  стоянке нашего будущего бота. А он
услышал от меня, что я  его  жду на Второй речке, и "у аптеки, а  не  в кино
встречала  вас..." Я же ехал буквально в месиве зловонных грузовиков, де еще
на гору,  да  еще  спина  стреляет на каждой  кочке. На  Седанке долго  жду,
попутно беседую со сторожем-философом,  потом с  владельцами гаражей в устье
реки. А  Аня тем временем волнуется:  ей  позвонил Шеметов,  что уже полчаса
ждет меня. А в  каких условиях я  тут катаюсь,  всем известно.  Зато,  какие
пирожки к моему возвращению!
     Мы едем  в Кипарисово,  где  дружно  трудится  все  ядровое  семейство,
включая мою  хрупкую девочку. Внук столбиком неподвижно сидит на грядке, как
памятник самому себе. Нам здесь рады, особенно "гусю". Обратно едем в битком
набитом  поезде,  но  мы  сели на конечной  остановке, хоть  в какой-то мере
защитились от толпы наушниками.
     Лёня все эти  дни ходит в  свой  яхт-клуб и счастлив, получив  в полной
мере  море, о котором  мы  только мечтаем. К  тому  же  у  него  футбол,  а,
поскольку мы на даче и на него не претендуем, то можно ходить грязным.
     Вета решила ехать в Севастополь, надеясь в части билетов  только на мои
особые  отношения  с летчиками. Я много работаю, в  десятый раз  чуть  ли не
заново переписывая пояснительную записку по судоходно-вертолетной системе. В
ожидании огромного, по моим понятиям, гонорара за проект  шагайки  впервые в
жизни завожу сберкнижку - кладу на счет пока 10 рублей.
     А  на  даче  драма. Я  так  гордился купленной  прошлой осенью  машиной
компоста, щедро  подсыпал  его неделями на глазах  соседки Ларисы, унылой  и
вездесущей, особенно около моего домика-туалета. И она мне вдруг говорит: "А
вы напрасно торф  сыпете.  Его известью раскислять надо, а то корни сгорят."
"Так  это  же компост, - падает у меня все  внутри. -  Навоз с  землей." "Да
какой там навоз? Вы  что? За такую-то цену? Торф это. Пропадет у  вас теперь
все на даче." Так  расстроился, что  не пошел  Аню встречать на станцию,  а,
когда она сама  пришла, лег спать  наверху. В  конце концов, решаю завтра же
купить  известь  и  спасать  мои  посадки.   Работаем   с  Аней  до  полного
изнеможения,  едем  поездом только до Санаторной,  а там идем на троллейбус,
чтобы не  карабкаться по тропке с Чайки. На лестнице нас ждет нарядно одетый
Лёня с дня рождения у приятеля Игоря - захлопнул дверь, забыл ключ, а ломать
не решается.
     На  следующий день возвращается из  командировки в  Китай Дронов, дарит
мне  резинку - мечту конструктора, вместо советской,  книгу "Каменный пояс",
чем очень тронул. Звоню в Находку, что с  шагайкой пока  все в порядке и тут
мне сообщают, что заместитель начальника техотдела Унжин мою тему закрывает,
уже  отправил  письмо. А как  же  испытания?  Приказ начальника пароходства?
Ничего не  знаем.  Одно другого не касается.  Эти бесконечные толчки терпеть
уже  нет  никаких  сил.  Дома  моя  жена  тут  же  заражается  моим  мрачным
настроением. У нас сидит моя модная и нарядная дочь,  а у сына своя проблема
-  к  завтрашнему  походу  на  его  яхте  должен   быть  румпель,  а  он  не
по-лу-ча-ется!!! Помогаю ему, радуясь, что есть, чем отвлечься.
     В том же настроении еду "Стартом" на работу. Без конца спадает цепь, но
доехал, чтобы  скорее доделать этап - побольше закрыть  по состоянию. Дронов
советует не обращать на Унжина внимания, не та фигура. Блефует.
     Тут приезжает Попов. Ведет себя  странно. Ничего больше мне не обещает,
как  всегда,  когда он мне нужен, как альтернатива. Спасибо хоть  платить не
отказывается, я бы не удивился.
     Пока что институт оплачивает изготовление свай в  ДальНИИСе. Начальство
советует  мне работать  - закрыть договор не дадим, ты не частное  лицо. Так
что  я  еду  на трущобное  Военное шоссе - единственное  место в городе, где
продают  известь.  Специально покупаю сумку. На даче поливаю все отравленные
торфом  грядки известью, а дождь должен сделать все остальное. Поскольку как
раз День победы, ночую на даче, слушая хорошие песни времен  войны. Под утро
замерз даже в мешке,  спать,  к  тому  же,  мешают  мыши,  которых развелось
весной, как  никогда. На участке все цветет, чисто, стволы деревьев  солидно
белеют среди свежей  зелени, воздух напоен ароматами  сада и леса,  рай,  не
правда  ли? И  чего  так яростно отсюда  уезжать черт знает куда?  Рано  еду
домой,  соскучился по Ане.  И  она  очень рада,  что я не до ночи  на  даче.
Приезжает  ядровое  семейство  с  постоянно  неузнаваемо меняющимся  внуком.
Сегодня он подает мне руку и вообще всячески важничает.
     Мы все собираемся на  какую-то  пьесу  лже-МХАТа в сарай культуры имени
Ленина.  Уже на пути  туда начинаются  привычные праздничные  издевательства
транспортом. Автобус прошел  битком набитый без  остановки, троллейбуса нет,
полу трезвая толпа с ветеранами в  орденах стоит. Идем  лесом до Зари. Весна
пытается как может компенсировать своей красотой свинство социального бытия.
На Заре толпа еще  гуще,  а транспорта не  видно ни с одной стороны.  А  уже
19.30, а начало в 20.00. Хоть обратно иди.  Но приходит какой-то куда-то 105
автобус.  Все лезут  в него,  хотя всем в разные стороны.  Автобус  оказался
экспрессом, куда-то довез, откуда в принципе  к дому культуры ходят трамваи.
А  они тоже ниоткуда  не появляются. Идем всей командой пешком, нас догоняет
трамвай, приехали  почти вовремя. А торопиться вообще  не следовало. Где это
спектакли  начинаются  в  20  да еще  ноль-ноль.  Вместо  нулей  в сарае все
провонялось дымом - авария, света нет.  Аня бунтует  и  требует уйти  домой.
Сидим в 15 ряду, откуда смутно угадывается единственный знакомый артист, что
играл капитана счастливой  "щуки", потом  Светлана Коркошко. Остальные орут,
как в  самодеятельности. Весь спектакль - один акт непонятно о чем. Толпа не
сразу понимает, что действо кончилось, а когда поняла, ринулась вся сразу на
выход,  а  там из шести дверей, как всегда, открыта одна, а на лестнице  нет
света. Упасть, однако, невозможно - со  всех сторон тяжело дышат театральные
зрители, алкавшие культуры и получившие то, что есть.  На другом этаже  того
же  циклопического  сарая  одновременно  окончились  танцы. И всем  надо  на
трамвай. По России  во  мгле,  усталые,  как  после ночной смены, добираемся
домой,  злые и уверенные, что больше мы в театры не  идем. И вообще  жить на
родине надо только на даче...
     Последующие несколько дней прошли в подготовке к вертолетным испытаниям
25.05.90 с "Севморпутем" и через  месяц -  со сваями. Одновременно готовил к
передаче  заказчику  второй  этап  отчет  по  проекту  судоходно-вертолетной
системы, который пароходство вроде бы передумало закрывать и ждет испытаний.
Мало  того,  уже  идут переговоры о третьем этапе. В газете "Дальневосточный
моряк"  опубликована статья ведущего журналиста об истории вертолетоносцев и
моей  роли  в осуществлении  самого амбициозного и  результативного  проекта
последних десятилетий  в советском морском флоте. Прочел "В круге первом" А.
Солженицына, вылупив и без того изумленные последние годы глаза.
     В субботу 12 мая впервые в  этом году поехал на Шамору на старом верном
велосипеде "Спутник" Погода  была летняя,  жаркая,  со  всех сторон  буйство
свежей  зелени.  Как  ни странно,  почти  не  было машин,  а потому  получил
огромное удовольствие  от  свободного  полета  от  перевала  на перешейке  к
Уссурийскому заливу. Но  о купании здесь речи  не было - вода  еще  ледяная.
Запомнилось ополаскиваение в  чистой горной речке. Вечером приезжают Ядровы,
ночуют, подкидывают  нам Диму и едут на  барахолку. Мы  с Аней и с ним идем,
естественно, к Амурскому  заливу. Там  много гуляем. Дима впервые  настолько
растормозился, что кидает в воду камни. Обычно просто сидит.
     Потом мы вдвоем с женой едем  на дачу, где все цветет, аварийной работы
уже нет,  но трудимся просто по инерции и для  удовольствия. Пьем на веранде
чай с заваренными  цветами деревьев  и кустов. С  огромным букетом  цветущей
сакуры бежим на поезд, но его нет и, похоже, не будет. Мертво стоит на входе
в туннель  коричневый состав и никакой  информации, а толпа растет. Решаемся
идти пять  километров пешком  до следующей  станции  -  Надеждинской. Но нас
подбирает "уазик". Стоим уже на другом перроне, а со стороны Сиреневки пошли
поезда "один за одним", как объявили  по радио. Мы попали на  поезд, который
пронесся  мимо  нашей   Чайки.  А  со  Второй  речки  еще  надо  попасть  на
троллейбус...  Вернулись  домой заполночь, когда Леня  уже перестал выбегать
нас встречать на тропинку.
     В последующие  дни одновременно  шла подготовка  к  испытаниям,  где  я
выступал представителем богатого и перспективного заказчика, и выклянчивание
мною же билетов Ядровым в Севастополь. Если в первой ипостаси меня принимали
в авиаотряде  в нашем  аэропорту почтительно, то во  второй  (те  же  люди!)
довольно   пренебрежительно.  Это   сочетание  почтения   и  унижения   было
неестественным и невыносимым. Я все стерпел ради семьи, понимая, что другого
выхода нет
     К  испытаниям Дронов  готовит  технологическую карту,  взяв за  образец
одесскую - самые гнусные воспоминания. Захожу к Ане, которая мне очень рада.
Она   сидит   за   длинным   столом   рядом  со   щерящейся   вместо  улыбки
сотрудницей-врагиней Валентиной Алексеевной. Забираю полную  сумку плюс  мой
портфель  чего-то,  прохожу  мимо  безнадежной для меня толпы  на автобусной
остановке и  иду на  электричку. Дома Леня встречает меня в  теплой  куртке,
хотя  жарко,  около  закрытой почему-то  булочной.  Я отправляю его на  урок
английского к соседке Елене Николаевне, а сам  иду все-таки  встречать Аню в
лес. Она появляется из троллейбуса действительно  нагруженная, словно это не
у нее я забрал сегодня гору продуктов. И когда только успела? И куда  мы все
это деваем. Впрочем, для нормальных покупок времена прошли. В гастрономе под
окнами  давно  ничего  нет. Гуляем с Аней  у институтов, пользуясь сказочной
погодой.
     На завтра намечена  наша с  Дроновым  поездка в Славянку,  где проходит
профилактику атомоход. Еле успеваю, так как  троллейбус не пришел, а автобус
41Э с Зари шел черепашьем ходом. Последними поднимаемся на  "Комету",  летим
на крыльях над синими  длинными волнами, залитыми утренним солнцем, а потому
с розовыми гребнями. Этот полет я  вспоминал много лет  спустя на пароме  из
Неаполя на остров  Капри, с  видом на Везувий. Я уже был вольным израильским
туристом, без тени научных  забот и амбиций... И нисколько об этом не жалел.
Но и залив Петра Великого навеки со мной!
     А пока  нас уже ждет у  причала катер "Орлан" с "Севморпути". Мчимся по
бухте  и  поднимаемся  по  трапу  на  борт огромного уникальнейшего судна  -
первого в истории морского судоходства, самого дорогого в мире, но... никому
не нужного. Именно поэтому мне и платят  за попытку научить его работать без
опасности для городов. Мы - гости капитана в его роскошных апартаментах, как
все  на  этом  судне.  Обсуждаем  программу  испытаний,  выбираем  площадку,
отказываемся  почему-то  от  предложенного  летчиками  забортного бруса  для
ориентировки.  Капитан, моложавый симпатяга, похожий  на актера Караченцева,
принимает  нас  очень  почтительно,  говорит,  что  связывает  моим проектом
большие  надежды и  угощает  нас обедом в  кают-компании, уверяя, что ничего
радиоактивного в  меню нет.  "Орлан" с ветерком мчится  прямо к отходящей во
Владивосток "Комете", специально ожидающей пассажиров с атомохода. Я прямо с
причала  иду на вокзал и еду  на дачу. Возвращаюсь с  букетами сирени, буйно
расцветшей за  открытым  окном комнаты нашего домика. Леня относит  один  из
букетов своей учительнице английского этажом выше.
     Со  следующего утра, по свежим впечатлениям беседы с капитаном, начинаю
разработку вариантов  переоборудования атомохода в  неатомный  лихтеровоз. В
пароходстве тут же принимают предложения и программу испытаний для  передачи
на подпись начальству. Зреет очередной договор.
     Погода дрянская, ветер, морось, холод, словно не было яркого вчерашнего
дня с изобилием моря, зелени и цветов на даче.
     Назавтра,  в  субботу  составляю  на  английском  свое   жизнеописание,
чувствуя  полную  беспомощность,  но  что-то  написал,   можно   на   работе
перепечатать.
     В  школе  мне дают  оценки  сына на финише учебного  года.  Уже  его не
ругают, хотя могло быть и лучше. После школы, пользуясь прояснением  с  утра
дождливой  погоды, еду на "Спутнике" без  двух подряд спиц переднего  колеса
(купить негде даже за книги!) на Седанку по делам стоянки бота. Там  грязь и
мразь на улице с  грохотом  и плеском по  лужам машин, ныряющих в колдобины.
Дома моюсь  под  последней горячей водой, после двухчасовой  вело  прогулки.
Леня  ошарашен своими оценками  -  был совершенно  уверен,  что все  гораздо
лучше, но  горит завтрашними  соревнованиями в яхт-клубе. Я же волнуюсь, так
как обещают жестокий циклон.
     В воскресенье с  утра сильный дождь,  но  еду на  дачу, сажу  последние
овощи, удобряю, раскисляю. Дождь поливает, бочки  полные. В два часа дня иду
на поезд, а сесть не удалось, при всем моем опыте! Дождь спугнул народ - все
спешат  домой, так  как радио  обещает нечто страшное после  обеда. Пришлось
вернуться  на  дачу, где всегда полно дел.  Скажем,  обшил  чердачок старыми
гардинами, пожарил себе картошку, послушал рассказ соседки Елены Афанасьевны
о мафии и ее члене - ее муже  - подлеце Щебенкове... Дождь все  поливает, но
все равно хорошо.  Цветут  груши, высаженная этой  весной  клубника  - прямо
ковер  из  ее цветов. В  пять  часов я снова на  перроне, но  народу  полно,
пришлось  стоять в тамбуре, прижавшись к  двери туалета все  40 минут  пути.
Возвращаюсь  домой,  где   решительно  нечего   делать.   Леня  уже  дома  -
соревнования отменили, шторм. Напрашиваюсь делать  с  ним  алгебру, а он  не
дается.  Назавтра  узнаю,  что в это ненастное  воскресенье во  Владивостоке
состоялся первый  в этом вроде бы нормальнейшем городе антисемитский митинг.
Впрочем, а что было в выступлениях моей соседки снизу Риты - не митинги?
     С  утра пытаюсь переправить программу испытаний  в  Хабаровск  через их
агентство Аэрофлота, а там только нахамили и послали на почту. Мне звонит об
испытаниях собкор ЦТ на Дальнем Востоке  Поденко - не отменили ли испытания.
В порту по проекту Дронова делается та самая подвеска,  которую он предлагал
в Одессе  и которая  была  там  грубо  отвергнута  Давыдовым  и  его  верным
Малопурой. Кстати,  последнего, мы полностью игнорируем на этот раз. Молодые
коллеги обсуждают вчерашний митинг без гнева, но и без заметного сочувствия.
Но меня это событие снова завело,  и я надоедаю  Ане при  вечерних прогулках
уже было отодвинутой темой отъезда. Впрочем, эта  тема ее  не раздражает,  в
отличие чуть ли не от всех прочих. От этих совершенно бесполезных волнений у
обоих болят глаза.
     На следующий  день я  снова еду в Артем в аэропорт  выклянчивать билеты
для ядрышек. Мои покровители очень недовольны,  но послать  к чертям пока не
решаются. В  институте директор Семенихин даёт мне "Вечерний  Владивосток" с
информацией  о моих  испытаниях. У  Дронова не  хватает какой-то скобы,  что
может  сорвать  всё.  Еду  в школу  на  родительское собрание,  где уже  Аня
поговорила с учителями. Нам рассказывают об экзаменах.  Домой  добираемся  с
переходом  лесом  под  одним  зонтом  -  после  ливней  шагаем  по лужам, но
празднично зеленым,  не грязным. Во Владивостоке в командировке  наш  бывший
друг, а  ныне спаситель  и  покровитель доктор Лантух. Заходил днем  к Ане в
магазин,  обещал  придти в гости. Он на  пути в Америку с Ларисой.  Живут же
советские люди. Им и уезжать никуда не надо...
     23 мая отключили батареи и сразу в  квартире холод и сырость. На работе
предиспытательный перезвон -  то  я,  то мне. Скобу нашли,  подвеска готова,
съезжаются  интересанты, включая  мурманчан  -  хозяев  "Севморпути". Завтра
прилетает МИ-6, который будет летать над судном, имитируя возможности МИ-26.
Домой еду на велосипеде, гордясь тем, что  в  таком преклонном возрасте я  в
седле. Как-никак  завтра  мне  54 года.  Леня  догоняет меня на  лестнице  -
потерял очередной ключ, долго  ждал. Надо снова менять замок - вдруг украли.
Аню  встречаю на тропке почти на Заре -  вижу ее на  фоне  огромного черного
облака. Где-то пожар.
     Свой день  рождения провожу  в последних  согласованиях и переговорах -
завтра испытания. То все в порядке, то отбой. Приезжают последние участники.
Одного из них мы с Аней обхаживаем и одариваем с особенной заботой, а билеты
семье  Вете  зависят, оказывается, не от  него. Занимаюсь с  Лёней алгеброй,
потом  пьем с Аней вермут  за мое  здоровье. Леня  возвращается с гуляния  с
поврежденной ногой  и в трансе - лучший и  давнишний  друг Вадик, с  которым
вместе ползали когда-то по нашему ковру, упрекнул  Леню, что тот еврей. Пора
бежать, пора бежать...
     25 мая встаю очень рано, еду  электричкой, потом сорок минут  пешком от
станции до аэропорта. Мимо проносятся черные "волги". В некоторых, возможно,
участники моих испытаний. Статус у них такой, что вряд  ли хоть кто-то кроме
меня идет пешком. Только инициатор и руководитель...  А я не возражаю, иду с
наушниками  от  плеера,  с "Ламбадой", погода  прекрасная,  настроение тоже.
Потом  забарахлил  плеер. Стал  чинить,  уронил очки. Надо  же, не  сходил с
места, а исчезли в траве  бесследно. Встречают меня в авиаотряде хорошо. Все
мои знакомые летчики, что поддерживали в  Одессе в  прошлом году.  Садимся в
стрекозу МИ-2 и летим искать место для  испытаний на  берегу.  Не  мудрствуя
лукаво, я предлагаю Шамору, единственное место, которое я тут знаю. Садимся,
осматриваемся,  соглашаемся  и  снова  в воздухе - над изумительно  красивым
побережьем с густой  кудрявой  зеленью на сопках  и  прозрачной  синей водой
Уссурийского  залива.  После последних  переговоров  я с береговой  командой
улетаю  на  Шамору  на  МИ-2,  а  гигант  МИ-6  уже  прогревает   двигатели.
"Севморпуть" уже стоит в трех  милях  от берега, контрастируя своим  красным
арктическим корпусом. Нам приготовлена площадка,  огорожена, милиция закрыла
все дороги вокруг. Мы летим на стрекозе на судно,  садимся на крышу лихтера,
я спускаюсь с него по 5-метровой  стремянке, ухожу с рацией на корму, откуда
буду  руководить полетами.  Ми-6,  оглушительно  урча, зависает  над  судном
грозной массой, берет  пустой  контейнер,  улетает  к  берегу, но  почему-то
останавливается и долго висит  между нами и береговой площадкой. Контейнер с
дроновской подвеской ведет  себя прекрасно, в отличие от одесских испытаний,
хотя  МИ-6,  в отличие  от  МИ-26, не  умеет гасить колебания.  Но вот взять
груженный до 8  тонн  брутто  контейнер  он  не может.  Много  попыток, рева
двигателей, волнений  от  низкого  висения  многотонной  громады  прямо  над
головой.  Но  тут уже  не наша вина.  Возвращает  порожний  контейнер, ловко
ставит  его  на  корме.  Летчики  предлагают  повторить  попытку  полетать с
груженым, но  я прекращаю полеты.  Вертолету чуть ли не двадцать пять лет. А
ну,  как  рухнет на  атомоход... Будет мне  тогда отъезд.  В противоположном
направлении.  Поденко  берет  у  меня  интервью на  палубе атомохода.  Мы  с
Дроновым на  МИ-2 летим  на  берег, обмениваемся впечатлениями  с  береговой
командой и улетаем домой - высадили нас на поляне прямо около бывшей Лёниной
школы. Все закончилось благополучно.
     А  на  следующий  день  совсем  другие  заботы.  Вчера  выступал  глава
правительства, опытный плакса Рыжков и  сказал  нечто вроде  "Рыдаю вместе с
вами.  Пиздец нам  всем..."  Я  не  видел и не  слышал  ничего  по  радио  и
телевидению,  занимаясь чепухой,  а люди услышали.  Расхватывают в магазинах
все, что еще лежит. Лихорадочные очереди за мукой, рисом, солью, спичками. Я
делаю уборку, приходит Аня  и готовит, не смотря на  кризис, гору еды, чтобы
сегодня, в  субботу 26 мая, отметить с детьми мой день рождения. Леня делает
мне подарок хорошо сданным экзаменом по алгебре. Не зря я  его натаскивал  с
графиками. Хотя один пример он не довел до конца. Таранков тащит его в школу
узнавать  оценку.  Мой  сын  уходит серьезный,  взрослый,  какой-то  слишком
шикарный.  Жара 30 градусов.  Но  мы с Аней идем не на испохабленный пляж  с
водой  у  берега, покрытой  подозрительной зеленой  ряской,  а  на ближайший
рынок. Там продается редиска и укроп, что нам - дачникам  -  покупать просто
какой-то  позор.  Потом все-таки все вместе  идем на  пляж. В  странную воду
заходить не решаемся, да она и холодная, никто не купается. Дима голый ходит
у кромки  воды.  По пляжу, буксуя и газуя,  носятся на легковых  машинах те,
кого потом прозвали новыми русскими. Мне надоело, я ушел домой к Лене, а Аня
в  это время кинула камнем в проезжавшую прямо по загорающим машине. Ее чуть
не побили, а толпа на стороне богатого.
     Лёня получил четверку, все довольны.
     Мы с Аней едем в Кипарисово, пьем наливку, беседуем со сватами, смотрим
телевизор  и  спим  на сеновале под грохот  поездов.  Зато не страшно, как в
Сиреневке, где мы вечно ждем, что кто-то к нам ночью залезет.
     Утром уезжаем  трудиться  уже  к  себе на  дачу. Бесконечная  прополка,
обильный обед, сон - я на топчане, а Аня наверху. Не жарко и не холодно.  По
дороге  домой разминулись с Колей и Леней. С малышом и Лизой идем их искать.
Они все еще честно встречают поезда. Оба красивые,  дружные,  просто счастье
иметь  в  семье столько  мужчин.  Еще  вот  Дима подрастет - целое  воинское
отделение мне в помощь в случае чего на улице, а то я до и после Веги всегда
был один. Но... ведь мы уезжаем. Как сохранится семья?  И не уезжать нельзя.
Новости все тревожнее. Мы накупили только муки и риса. Дочь упрекает, что на
пике карьеры  у меня такая маленькая квартира. Сын  упрекает, что я съел его
конфеты.  Аня так устала, что никого и ни в чем не упрекает. Стоит себе  над
раковиной и моет посуду. А то все упрекающие едят очень содержательно.
     Утром в  понедельник я обнаруживаю,  что эти живоглоты съели вчера все,
даже ломтя хлеба не  оставили на завтрак. В поисках бужу удивительно чуткого
Диму.  Сонная Веточка на него грозно  рычит. На  работе оформляем результаты
испытаний,  да  так,  что  забыл пообедать. С  собой после  опустошительного
вчерашнего набега  тоже  ничего не взял, а в магазинах ажиотаж.  Что-то  еще
продается, но не попасть. У всех на устах Ельцин против какого-то Полозкова.
Мне  звонят, что  завтра в  местной  телепрограмме  "Диапазон"  покажут наши
испытания. У нас с Дроновым  журналистка этой программы берет интервью.  Мои
противники  в пароходстве,  однако, настроены  не  столь благодушно. Жаравин
сообщил  в  Главфлот,  что  испытания  провалены,  а  те  и  рады  -  они  в
конфронтации с  техническим  управлением  министерства и  ругали нас  еще  в
Одессе.  И Бугаков,  естественно,  заявляет,  что  я  безобразно  подготовил
испытания. От всего этого  невыносимо болят глаза. Еду  на  велосипеде домой
почти вслепую. Помыться нельзя  - нет горячей воды.  Зато позвонил одаренный
некогда Аней Фаддеев из Хабаровска, что билеты ядрышкам заказаны на 11 июня.
Правда, только туда, правда,  из Хабаровска, но все равно  рад. Гора с плеч.
Обратно  пусть  их  отправляет  Борис  Семенович  по   своему  блату.  А  то
критиковать меня  все горазды. У Лёни экзамен по  физике,  занимаюсь  с ним,
глядя в книгу то одним, то другим глазом.
     Приходит нежданное и  уже не интересное письмо от  Яши, хотя он  просит
список моих трудов на английском. Значит, что-то еще пытается  делать.  Но я
уже не верю в то, что Америка меня впустит. Как и Австралия. Поэтому холодно
встретил Ходорковского, который предложил мне  членский билет  общества. Тот
же Фаддеев  звонит, что командир  Хабаровского  авиаотряда обещал и обратный
билет  в  свое   время.  Мои  непутевые  дети  не  знают,  когда  собираются
возвращаться. Аня говорит, что Фаддееву  или его жене понравились уникальные
книжки, которые она ему дала.
     В "Диапазоне", после мучительной мути программы, в самом конце показали
наши  испытания.  Очень  впечатляющее  зрелище и  так  красиво!  Синее море,
красный атомоход, оранжевый вертолет, яркий контейнер на фоне голубого неба.
Потом  показали  меня,  резкого,  не  чесанного, с  возбужденно вылупленными
глазами, кривой улыбкой и хищным носом. И говорю я противным тонким голосом.
И  вообще  единственная  на  фоне  людей  в форму несолидная фигура  в мятых
одеждах. По  ЦТ пока ничего  нет,  кроме драки на съезде РСФСР -  коммунисты
против Ельцина. Но на другой день  его избрали, а потому  у всех приподнятое
настроение - хоть  какая-то  надежда.  Горбачева уже видеть  никто не хочет.
Жалкое скулящее существо. А как дышал...  Я добиваю отчет по испытаниям и по
этапу  всего проекта, куда  вошли испытания.  Читаю в "Литературке" репортаж
"Инструктаж в Риме"  об эмигрантах в  Израиль. Страшно и там. Дронов  просит
написать сценарий  к  пароходскому  фильму об  испытаниях  для министерства.
Потратили  прорву   денег,  надо  показать  товар   лицом.  Оператор  отдела
информации снимал вместе с телевизионщиками. Бегаю по улицам в поисках еды -
купленная где-то рыба совершенно вонючая. Смотрим фильм уже с моим текстом у
Дронова. Все замечательно смонтировано, если убрать этого драного переростка
Сему со старой шеей и всклокоченной редкой бороденкой - фирму позорит.
     Человек вообще  привыкает  к  своему образу и любит его в  единственном
варианте  -  анфас, как  в  зеркале. А  сбоку и сзади, всю фигуру,  движения
человека,  которого он  до экрана никогда  не  видел... Это не всегда  может
вызвать восхищение. С тех пор я терпеть не могу сниматься и себя со стороны.
Кстати, это касается и обаятельнейших актеров. Скажем, я с юности в восторге
от  внешнего облика Юрия Яковлева.  Но в одном  из фильмов, причем отнюдь не
комедийных, он просто бежит вместе с бойцами его партизанского отряда. Лучше
бы я этого фильма и этого Яковлева в нем не видел.
     Между тем, Попову  давно пора с нами расплатиться, а он  куда-то исчез.
Не могу  дозвониться ни  по одному  телефону.  Моя  команда пока терпит,  но
смотрит напряженно. Вспоминаем, что никакого документа от  него у  нас  нет.
Договор, что мы подписывали, он взял с собой.
     Леня сдает физику на четыре, а  английский (что значит заниматься не со
мной, а с профессиональной учительницей) - на пять. Но  за год по алгебре  у
него три - как во всех четырех четвертях. Он возмущен - зачем  тогда экзамен
на четыре?
     Дозваниваюсь  до  Гляссман.  Говорит, что  Попов  заказчику  (корейцам)
работу  еще  не  сдал,  у  них  много вопросов  - отбивается.  К нам у  него
претензий нет. Как только корейцы примут, заплатит.
     Погода уже июньская -  туман, морось, холодный ветер и мрак на душе  от
тумана.
     От Яши снова письмо, что Слава действует в Америке, и что  мне не  надо
оставлять  надежду. Все, что  я составлял,  правит Елена  Николаевна.  После
Лениной  пятерки я  ей  верю. Но не  верю, что я кому-то  там  приглянусь. С
моим-то экстерьером... Что-то горело, горело и перегорело.  Или предчувствие
сработало?
     В субботу  2  июня с  утра  дождь,  потом солнце.  Идем  с Леней  через
железную  дорогу,  спускаясь  с  насыпи  по  крутому откосу на  узкий  пляж.
Балуемся  и  брызгаем  друг на  друга, купаясь в сплошной  морской траве. Он
трогательно ищет предлог ни за что не ехать со  мной на дачу - тут и яхта, и
Кипарисово,  и мольбы  и слезы.  Вопрос  решается  в его пользу с появлением
Ядровых. Сразу в квартире теснота и шум, но есть на кого оставить  Леню. Мне
же он, как и любой другой, на  даче только обуза. Там появляюсь уже в  жару,
мою полы, убираю, в саду почти не работаю. Выпиваю перед отъездом почти литр
молока, а потому бегаю под бдительным оком соседки Ларисы. Вот  стоит  себе,
опершись на лопату в  одной точке около туалета, и слушает себе. Встречаю на
станции очень нагруженную жену, нарядную и без зонта, а уже брызгает дождик.
Что-то еще готовим на даче к завтрашнему визиту сватов. Очень много воздуха,
зелени, отличный день. Лето, ах, лето...
     Утром  зарядка в  комнате при ярко открытых в зелень  окнах.  Почему-то
кружится голова, еле  хожу, а  надо  встречать гостей. Долго  жду  поезда на
перроне. Выходят из поезда - мощная женщина с хрупким смущенным мужчиной. Ей
очень нравится тропинка от станции  к нашему дому, наш сад, дом, парники.  И
Аня словно смотрит на опостылевшую ей нашу бедную Сиреневку другими глазами.
Дружно сажаем  все  четверо  50 кустов  мощных деревенских саженцев помидор.
Едим на веранде  мясо, пьем перцовку, все очень дружно,  хотя мы  очень мало
знаем наших  новых  русских родственников  дедушку  и  бабушку нашего общего
внука. Провожаем их на станцию, возвращаемся и ложимся спать в пекло верхней
комнаты  с  бодрящим  ветерком  из открытого окна.  После сна  садим  тыкву,
баклажаны,  кабачки  и  новые  цветы  после  экскурсии  в  сад  чудес  Елены
Афанасьевны на  соседнем  участке. Чуть  не  опоздали  на последний поезд  в
21.03. Как  ни странно, он  оказался пустой. Завидев  нас, ядрышки  поспешно
собираются домой, как всегда, с сожалением. Долго голосуем  на трассе. Никто
их не берет. Возвращаемся.
     На  следующий день  почему-то в  полночь  мне позвонили,  что начислены
деньги за шагайку. Позвонят на неделе, когда приехать в Находку. Поскольку у
нас  никогда не  было  сразу  таких  денег, не сплю, представляя рекитеров и
прочие ночные ужасы. Едва встал  утром. Ехал на работу на  велосипеде как во
сне, не  замечая дороги. Переделав массу текущих дел по заключительной части
отчета по основному проекту, иду к Ане.  Она выходит со мной, сидим в сквере
у памятника Лазо, обсуждаем опасности поездки в Находку за суммой. По городу
ходят  удивительно  одинаково  энергичные,  здоровые  и мордастые  канадские
моряки, не  то,  что наши замученные тихоокеанцы. Погода тяжелая, преддверье
очередного циклона.  Глаза  болят  даже в  темных  очках. Еле живой приезжаю
домой, проваливаюсь в сон и просыпаюсь от звонка Алеши Таранкова - где Лёня?
И  действительно - где?  На  дворе  дождь, гроза, ветер ураганный,  темно. Я
глажу,  покупаю в магазинах  маргарин, подсолнечное масло,  хлеб, конфеты, а
думаю  только о  Лёне.  Но не успеваю  себя накачать,  как он сам врывается,
возбужденный,  мокрый, делал change с канадцами, водил их  по городу. Приход
Ани мы  прозевали,  а она нагружена до  предела банками, книгами, тяжелейшая
сумка, а никто не встретил...
     А  мне  надо  заканчивать  оформление  испытаний.  В  Хабаровске   меня
встречают  как звезду первой  величины,  подписывают  отчет  по  испытаниям,
строят планы новых  совместных  проектов. Им понравилась моя идея  чартерных
рейсов из  Японии к  местам захоронения  их  военнопленных по  всей Сибири и
Дальнему  Востоку  с  организацией  совместной  компании.  Обедаю с  ними  в
управлении гражданской авиации, выкупаю ядровые билеты, но мне билет обратно
только на ночной рейс. Так  что у меня есть время просто погулять  по городу
Хабаровску, зеленому,  чистому,  красивому, вспомнить  мои  сюда  поездки из
Комсомольска, переподготовку,  дружбу  с Борей  Черным.  Ничего  не покупаю,
кроме вкусного мороженного,  а к темноте уже  снова в аэропорту. Ищу в грязи
туалет  на  улице  без дверей  и  без кабин,  мерзость,  апофеоз  советского
общежития.  Нашел  служебный  или  городской  народный,  деревянный на  краю
географии.  Знакомлюсь  с каким-то  владивостокским  функционером, вместе  с
которым  пытаемся улететь  на два  рейса раньше.  Но летит табор. Развеселые
цыгане из Молдавии гуляют. Вместо хвороста в костры и попоны пыли на  коне и
конокраде   они  нынче  закупают  целые  самолеты.  Мой   попутчик  оказался
заместителем начальника Дальэнерго,  его во  Владивостокском аэропорту ждала
черная "волга",  что и меня доставила  к подъезду. Хоть  раз в жизни у  меня
полезное знакомство. Назавтра провожаем Ядровых в Севастополь  с волнениями,
пропавшими поездами и спасительным опозданием самолета.
     Опять суббота, сильнейший ветер и дождь, но я собираюсь на дачу. Вместо
поезда  мимо  проходит ремонтная  дрезина  - где-то  ветром порвало провода.
Приходит какой-то битком набитый  поезд, который отошел  от Чайки, чтобы тут
же  стать  перед Седанкой. Сижу, читаю, жду. И он ждет. И унылая толпа тоже.
Надоело, иду вперед вагон за вагоном. В самом переднем тамбуре люди сидят на
заплеванном полу,  курят  и смотрят на меня мутными  глазами снизу вверх.  Я
стучу в кабину машиниста и прошу  меня выпустить. А  выходить некуда - поезд
стоит на  насыпи, вокруг которой  море желтой грязи.  Пересекаю его  вброд и
оказываюсь  на  тихом  морском  берегу с водорослями и желтой  водой  залива
разбавленного  паводками. Иду вдоль длинной  мертвой  зеленой  электрички со
своей корзиной. На берегу какая-то ватная тишина. Раздеваюсь между лодочными
гаражами  и купаюсь  голый в ледяной воде. Снова иду обратно к Чайке,  минуя
одну  за другой несколько  замерших на насыпи электричек с наглухо закрытыми
дверями и белыми лицами за стеклами окон. Дома долго моюсь, стираю, встречаю
Аню, идем  с ней на море. Вечером смотрим по телевизору интервью Ельцина, на
которого нападают "коммунисты России".
     Следующая  неделя  начинается  с  западного  ветра,  а  потому  солнце,
человеческий  воздух и  синие  море и  небо, вместо  мути  всяких  восточных
циклонов. Мне подписывают оплату вертолетов на следующие испытания - забивку
свай метанием их с высоты.  Прихожу  проведать  сына в его яхт-клубе в Спорт
гавани. Голубой простор вокруг, красивый город с моря, красный катер, яхты и
мой  бездельник на одной  из  них.  Тренер Роговец загорается сооружением  в
процессе испытаний нового яхт-клуба на забитых сваях на Чайке.
     Я звоню  в Находку. Попов велит приехать завтра за деньгами. Обзваниваю
шагаечную команду - Зверкову, Черняеву, Куприянову. Как ни странно, никто не
рвется  ехать  - денег потратим  много на  дорогу,  а там вряд ли что дадут.
Никто  никому  не  верит.  Еле  уговорил.  Домой  еду  на  велосипеде  через
железнодорожные  пути.   Показалось,  что  на   рельсах   сидит  собачка   с
отдавленными передними лапками.  То ли в шоке, то ли мертвая - не шевелится.
Не подошел. Очень болят  глаза, даже  в очень  темных  очках,  которые я  не
снимаю  даже  во   время  ужина  с  пришедшими  Ходорковскими.   Сижу,   как
тонтон-макут.
     Назавтра  лечу  на  работу на "Старте"  за полчаса. Иду в институт, где
долго склоняю к идее свай с вертолета моих постоянных оппонентов-портовиков,
а  теперь  коллег  из  бывшего  Дальморниипроекта.  Добиваюсь  от  них  хоть
нейтралитета.
     На  рабочем  месте лежит  записка  от  Зверкова  -  заказаны  билеты на
"Комету" до  Находки на  14.00. Едва не  опаздывая, бегу на  причал, а  рейс
отменили  -  штормовое  предупреждение. Идем  вчетвером  на  вокзал. Черняев
быстро договаривается с таксистом всего за 250 рублей туда и обратно. Звоним
в  Находку -  ждут нас до 18.00. Шофер заезжает  по  дороге  куда-то сменить
машину - у него свои затеи. Мчимся по очень красивой дороге, почему-то через
Шамору. Всех на дороге обгоняем - никогда  не  участвовал в таком полете.  В
Находку приезжаем вовремя. Долго ищем  институт, пока не видим издали "Слава
советской науке!" Вот тебе и капиталист... Попов ждет нас в  своем кабинете,
сидя в цветной  рубашке под заказанной мною картиной шагайки на стене.  Мы в
коридоре  у  торцевого  окна  делим  тысячи   согласно  договоренности.  Все
довольны. Я укладываю пачки в свой новый голубой чешский дипломат. Выходим к
ожидающей "волге", мчимся обратно. В Шкотово начинается дождь, переходящий в
нарастающую бурю с ливнем, громом и молниями. Встречные машины окатывают нас
потоками  воды. Сквозь  лобовое стекло  при этом ничего не видно, но наш асс
скорости  не  снижает.  Приезжаю  в  Академгородок  раньше, чем  Аня  успела
поволноваться. Она расширяет глаза на содержимое  дипломата - у нас сроду не
было сразу столько денег! Хоть всего 10000, но это чуть  ли не две стоимости
нашей  первой  кооперативной квартиры.  Или  как  за  первые  шесть лет моей
трудовой биографии. За какие-то полгода работы. Между прочими проектами...
     Но на этом мои  сегодняшние заслуги не кончаются. Телеграмма от Веточки
-  они  уже  в  Севастополе. Впрочем,  что я сделал  невозможное,  никто  не
догадывается. Получили билеты, сели и прилетели.
     Хотя на следующий день среда, я еду  на  дачу. У меня  давно  свободное
трудовое расписание. А там очень  мокро, но уже жара, от земли идет душистый
пар, а из нее прет прямо на глазах трава, от которой темнеет в глазах. Снова
сажаю  по  два  в  лунку  рассаду помидоры, окучиваю  картошку,  собираю два
стакана жимолости - свой  первый урожай этого года. Обливаюсь из бочки прямо
живой  дождевой  водой, которая вчера налилась  в пустой сосуд  дополна. Пью
дачный чай с цветами и листьями смородины.  Сплю  в своей чердачной комнатке
под  раскаленной  крышей и со  свежим ветром  из сада  сквозь открытое окно,
птички поют, листва нежно  шумит,  солнце сияет, тишина,  успокоение  -  все
позади, все закончено,  подписано, заплачено. В электричке  раздетая  летняя
праздничная  по  случаю хорошей погоды публика. Леня где-то в  своем раю  на
яхте. Грех полагать, что в  аду живем. Бог  покажет за  это, что такое ад...
Успеваю до шести на почту  отправить Асе 1000 рублей - выкупить ее дом. Леня
приходит с гонок, лохматый, черный от загара и светящийся от счастья.
     На другой  день еду со своим  голубым "кошельком"  на электричке, кладу
деньги на сберкнижку. Все еще верю  государству.  Была  куча  пачек, а стала
короткая запись...
     Приходят письма. От одного  из моих самых непримиримый врагов  Унжина о
возможности договора по...  атомоходу с парусами, с  ума они что ли сошли, я
идею  чуть  ли  не  в шутку  озвучил!  Второе  письмо  из  Краснодара  -  от
Всесоюзного  института применения  авиации в  народном  хозяйстве. Узнали  о
наших испытаниях, просят отчет. В принципе, это вообще их, а не моя работа -
проводить  такие  испытания.  Проснулись.  Третье  письмо  об  отказе  моего
руководства  оплатить  свайный  эксперимент.  Сегодня  мне  такие  обломы до
фонаря.  С тысячами-то и с новыми авансами  Попова - по пемзе и сере. К тому
же Абрамов сам предложил заплатить от своего ДальНИИСа.
     Еду в шортах с плеером на  "Старте" домой, там переодеваюсь и спускаюсь
к морю, где меня ждет Лёнин тренер Роговец: выбирать место для забивки свай.
     На следующий день, как ни в чем не бывало, готовлю программу испытаний.
Заодно  пишу предложение в  крайисполком о дополнительной станции электрички
прямо  рядом  с аэропортом,  вместо  той, что  они после моей  статьи просто
переименовали  из  Севастопольской  в Аэропорт,  снабдив  коротким  рейсовым
автобусом.  А  ветка-то  проходит  у  самого  аэровокзала!  Пишу   статью  в
"Свободное  слово"  о  вреде  компартии  и  необходимости  ее  запрета,  как
преступной организации, оборзел от свободы!..
     Подумываю на полученные  деньги купить свою  яхту. А как же с  отъездом
тогда?
     Суббота 16  июня  началась с телеграммы от Веты  - обратных билетов  из
Севастополя  нет ни по  какому  местному блату. Мне  новая головная боль. Но
пока  меня ждет ненасытная дача.  Там  сыро и неуютно  после дождей. Затопил
камин привезенными газетами (а мы чего  только не выписывали в эти месяцы!),
стало сухо и хорошо. Выхожу под дождь и сажаю  перчики, встречаю вечером Аню
с поезда.  У нее болит бок, очень усталая, но  включается  в работу -  садим
огурцы,  подаренные  Еленой  Афанасьевной.  Снова   для  духа  топлю  камин,
забираемся наверх, включаем приемник с  одной мелодией лучше другой и сладко
спим с открытым окном под стук капель по крыше.
     А  просыпаемся  под  пение птиц. За окном синее  небо, восходное солнце
блестит на мокрых листьях.  Созрела первая клубника - несколько ягод в ковре
цветов и завязи. Аня собирает  в  баночки  жимолость, ползает под кустами  и
жалуется на  комаров, которые в тени наглеют. Она варит  нам на обед рисовую
кашу,  оставляя ее  в камине  томиться  на  углях. Я  ведрами  выношу траву,
отлавливаю в бочке головастиков для  своего домашнего  аквариума, хотя можно
было просто  пересадить  в бочку аквариумных лягушек.  Жара спадает только к
закату. Перед отъездом я поливаю свои растения  из бочек.  Земля жадно пьет,
словно и не было дождей. В электричке сидим, слушаем по приемнику репортаж с
какого-то съезда. По дороге домой на лесной тропинке  вдруг оба одновременно
вспомнили Диму и пожелали им всем как  можно раньше вернуться. Впрочем, судя
по их письму, им тоже уже надоело в гостях. Лёня встречает нас на лестнице -
забыл ключ, но счастлив после похода на яхтах в бухту Миноноска.
     На следующий  день  беру  в  свой  кабинет пишущую машинку  с латинским
шрифтом и впервые в жизни печатаю английский текст, разыскивая каждую букву.
Первую  страницу из письма  куда-то  с началом  "Dear sir" печатаю два часа,
один знак в две минуты.... Представляю, что там мог прочитать dear sir, если
бы открыл мое письмо!
     Гонивовк возвращает мне "Иллюзии", которые пытался издать за мой счет в
ДВГУ.  "Меня  расстреляют,   если  я   это   напечатаю.  Это  же   призыв  к
насильственному свержению советской власти!" На обратном пути домой захожу в
"Академкнигу"  выкупить многотомник  Достоевского. Отношение ледяное, пока я
не  говорю, что я дальний родственник Анны Борисовны. Тут же мне все выносят
в любовно запакованном виде...
     Все   мои   отчеты  подписаны,   все  дела  закончены,  кроме  свайного
эксперимента. За информацией об их изготовлении еду домой к какому-то Снитко
из ДальНИИСа.  Из его микрорайона наш Академгородок и трасса к нему  видится
какой-то Швейцарией. А  в самом районе  словно Мамай прошел - все  новое, но
уже переломано и загажено. Еду на своем "Старте" вниз, чтобы потом подняться
вверх, попадаю в раскуроченный лесопарк, где резвятся великовозрастные детки
из  соседнего  интерната  с такими глазами, что с ними лучше не встречаться.
Это отнюдь не Швейцария. Сплошная грязь. Дома я долго моюсь, потом  встречаю
перегруженную усталую Аню, которая час ждала троллейбуса, но,  переодевшись,
сразу кидается к плите...
     Наутро звоню переводчику, обещавшему оформить мои труды для "там". Но у
него  столько дел подобного рода,  что до меня  очередь дойдет  только через
неделю.  К  тому времени, решаю я, сам переведу и напечатаю. Пошло быстрее с
опытом  -  по полчаса-час на страницу.  Устав от  этой нагрузки, срываюсь на
дачу, там собираю уже около килограмма клубники и два жимолости. Дома Лёня с
восторгом говорит о своем  лете на яхтах. Все вроде хорошо, но на  следующее
утро у меня  сорвана  зарядка  в лесу,  так  как  на  моем  месте появляется
овчарка, а за ней безликий муж национал патриотки Риты из 12 квартиры. Сразу
все начинаю видеть в черном свете, начиная с битком набитой утренней вонючей
электрички,  потом  у  меня  отняли  "их"  машинку,  причем   Бугаков  очень
подозрительно спросил,  что это  я без конца печатаю.  Им это надо... Иду  в
яхт-клуб,  оставляю  Роговцу  программу  испытаний.  Он  предложил  наличные
парашюты сигнальных ракет вместо стабилизаторов на сваях. Согласился. И зря,
как  оказалось. Пока же от меня  требуют забрать готовые сваи, куда угодно и
на  чем угодно. Выручает Роговец,  заинтересованный в изготовлении на халяву
нового яхт-клуба на Чайке. Берется перевести сваи к месту испытаний. Вижу на
причале  в строю  яхтсменов  моего малыша  с рюкзаком,  стриженного, дочерна
загорелого, матерого. Аня  просит забрать у нее майонез. Прихожу в обеденный
перерыв.  Коллектив  великих и  могучих  книговладельцев лежит на  тульях  в
конференц-зале. И Аня, у которой "как рана"  болит сердце. Уж больно тяжелая
погода - ветер, серость и сырость.
     В  субботу  иду с Лёней играть в  волан, настроение прекрасное,  хотя я
болен  и  даже  не поехал на дачу  за  набирающим  неслыханную  мощь урожаем
клубники  и жимолости, которые Аня  уже не успевает варить  - продает. И тут
навстречу  та  же  овчарка, сама Рита  с  такими же свиноподобными братьями,
накачанными национал патриотической литературой о вреде евреев. У каждого по
паре  бутылок  водки в руках.  Конечно,  взаимные флюиды. И на обратном пути
говорю Лёне, что собачья свадьба в подъезде мне не нравится. "А евреям все у
нас не нравится!" - слышу задыхающийся от злости  голос сверху. Рита в своем
амплуа. Их  вовсе не надо призывать  к погромам. Им не надо  даже разрешать.
Надо  просто  не запрещать.  Как-то она  швырнула городошную  палку в  Вету,
прикрывшуюся дверью.  А могла  и попасть. И  вовсе мне  на  надо,  чтобы все
общество было  антисемитским. Для несчастья достаточно  одной  безнаказанной
Риты  или ее брата, бросивших палку в Диму. На нас с Колей она  пока смотрит
со  страхом злобной цепной  собаки. Но не ее братцы  и  товарищи по  партии,
стакнувшейся уже с  правящей партией.  Никакой Ельцин меня  при  погроме  не
защитит. Только израильская армия,  если я  поселюсь  в  своей  стране. Надо
уезжать туда, на любые условия. Не в Австралию или  Америку, где  на бытовом
уровне  скорее  всего  то  же  самое,  читай  "Молодые  львы". А  всем  моим
сподвижникам здесь я оставлю телефон Риты.  Пусть она вместо меня разгружает
атомоходы вертолетами, забивает сваи, строит шагайки.  Короче, пусть Швондер
оперирует!
     А  пока  что в  понедельник 2 июля иду от станции "Аэропорт" в аэропорт
пешком  с плеером  - на  свои  очередные испытания.  Ночь  спал плохо. Не то
волновался, не то выпил что-то с чаем на даче накануне. А в авиаотряде никто
не волнуется, ничего не приготовлено. Дескать,  они  еще в пятницу позвонили
кому-то  в институте, что вертолета  у них на сегодня нет. Я начинаю бегать,
требовать и звонить их  начальству в Хабаровск. Даже куда-то зачем-то еду по
аэродрому  на  каком-то велосипеде. Наконец, все-таки летим на военном МИ-8,
садимся  на  пирсе.  Там  уже  и центральное  телевидение в  дружеском  лице
Поденко, и мои постоянные оппоненты-портовики из  Дальморниипроекта в полном
составе скептических улыбочек, и даже Аня с Лёней!
     Летим   с  Лёней  на   борту  на   аэродром   на  Седанке,   высаживаем
стропальщиков.  Нас  с Лёней  принимает катер,  который идет к Чайке. И  вот
показывается вертолет с первой сваей. Сброс. Парашютик раскрывается, но  тут
же гаснет - слишком слаб  для веса сваи.  Этого можно было ожидать. И вообще
следовало делать  вместо  него хотя бы  примитивные  стабилизаторы,  как  на
прошлых зимних  испытаниях.  Свая входит косо, подняв  тучу брызг, но торчит
над водой. Вмешаться и  остановить поздно - летит второй вертолет со  сваей.
Она летит  хорошо, парашютик  выдержал, вонзается  точно  и  вертикально. На
пирсе  и  на катере аплодисменты. Все окна Института  биологии  моря,  около
которого  грохочут вертолеты, заполнены зрителями. Вертолет  садится.  Я даю
интервью Поденко, обсуждаем  дальнейшие  полеты.  Решаем попробовать  КА-32.
Лечу на  нем  с  моим  соавтором - Абрамовым.  Сверху все поле, куда следует
целиться, величиной со спичечный коробок, о какой точности вообще может идти
речь?.. Свая так раскачивается, что мы возвращаемся.  МИ-8 кидает  последнюю
сваю - косо и мимо поля. Из четырех свай одна торчит более или менее  ровно,
все прочие - памятник моей дури,  боюсь, надолго, их ничем  не  выдернуть. Я
чувствую  себя авантюристом-преступником.  Вымотался, больной, в  глазах все
плывет. Да тут  еще у несчастного  Роговца кто-то украл моторную лодку, пока
мы тут летали. Он и так  обескуражен результатами, да  еще такая потеря.  На
нас с Лёней старается не смотреть. Мне ему сказать нечего - опозорился. И не
пойму, почему, ведь предыдущие испытания прошли хорошо.
     Но  надо срочно ехать на австралийское общество. Ходорковский возмущен,
что я не участвовал в встрече с приехавшими на выставку австралийцами, а мне
тошно участвовать в этих собачьих свадьбах  вокруг иностранцев. Беру готовый
список  моих трудов у "машиниста", не  читая, отправляю Яше и еду домой, где
по телефону заказываю разговор с... Хайфой по номеру от Ходорковского,  а  у
него  -  от  кого-то из Биробиджана. А тут еще  в газете  очередная свирепая
антисемитская  статья  талантливого писателя  Распутина.  Написано так,  что
самому хочется немедленно бить жидов...
     На следующий  день с утра об испытаниях ни  слова. Бугакову не до того.
Он возмущен, что его сотрудник в рабочее  время рисует для  меня, скандал до
истерики. Звоню сам Абрамову.  Он  спокоен. Берем,  мол, time out и  доводим
остальные  сваи  до  хорошего состояния. Следующие испытания уже  согласился
оплатить  его  институт.  Стало легче. Не все  воспринимают  вчерашнее,  как
позор. А в  моем институте меня, как ни странно, встречают, как победителя и
кто?  Мои свирепые  высокопоставленные оппоненты-портовики, элита института.
Они  считают,  что  одной  нормально  вошедшей  сваи  им  достаточно,  чтобы
немедленно предложить  укрепить  катастрофически  разрушаемый  морем  порт в
Эвенске,  где к берегу  для забивки  свай  не подойдет  ни  одна машина. Уже
отослали фотографии  в Эвенск, в  Певек, предлагают по  всей Арктике! Зато в
моем коллективе  никто ни о чем  не спрашивает и не говорит. Не  до каких-то
свай - делят тушенку. И пряников, кстати, всегда не хватает на всех...
     Дома счастливый Лёня  - купил скейт и страшно рад. У всех давно есть. Я
же  оседлал "Старт" и помчался  на  Шамору.  Вода еще холодная,  но  как тут
хорошо -  песочек,  ласковое  море,  кудрявые от  леса  сопки вокруг.  Домой
приезжаю в пять вечера, а в шесть меня соединили с Хайфой. Надо же! Вот так,
запросто.  Спокойный   старческий   женский  голос   без  акцента   и  очень
благожелательно просит  продиктовать  фамилию, имя, отчество и год  рождения
выезжающих!  Вызов в  переделах трех месяцев. Все.  Мы почти  в Израиле. И -
никаких  проблем  с австралийцами. Чувствую себя  совершенно счастливым.  Об
испытаниях и  не  вспомнил, а вот мой  13-летний  сын  весь горит  способами
направления свай в полете. И все предложения совсем не детские, толковые.
     На  другой день по дороге на  работу  на велосипеде  вижу на набережной
австралийцев,  приехавших  на  свою  первую в  СССР выставку.  Фотографируют
открытый  канализационный  люк посреди  проезжей части  дороги,  по  которой
мчатся  машины.  Иначе  им  никто  в  цивилизованном  мире  не  поверит.   В
пароходстве меня  встречают снисходительно, как городского дурачка, которого
грех  обижать,   но  обещают  поддержку  при  решении  проблемы  договора  в
техотделе.  У  Ани  к моему приходу полный  обед -  суп  из цветной капусты,
блинчики  с мясом.  В  магазинах  ничего нет, но  у всех все  есть - один из
признаков развитого социализма. Идем с ней на пляж, загораем, купаемся в еще
очень холодной воде, но впервые  в этом  сезоне  с ластами. Обратно  идем по
жаре, лес залит  солнцем, зной. Лёня с рюкзаком собирается  в  поход. А мы с
Аней  на электричку  и на дачу.  Там все  красным красно от клубники. Такого
урожая у нас сроду не было. Созрела  поразительно душистая земляника, черная
смородина.  Собираем ведрами клубнику и ссыпаем в корзину.  Дома Аня продает
соседям ведро, но и нам остается  слишком много, а  сахара нет. И вообще нет
сил ее перерабатывать.
     Звонит  Ходорковский.  Он мечется  по городу с австралийцами, которых я
игнорирую. Говорит,  что с member-card  общества вход на выставку свободный.
На  другой  день я посещаю павильоны во  дворце Олимпийский в Спорт  гавани.
Полно милиции, полно народу, но меня  действительно  пускают  приобщиться  к
цивилизации.  Пытаюсь  говорить  о  шагайке  для  Австралии.   В  нескольких
павильонах корячусь с  моим  английским. Австралийцы  вежливы,  тут же зовут
переводчика, так как меня не  понимают, но ну ни  малейшего интереса, ни  ко
мне, ни к одной из моих тем! Им ничего не надо, и так все есть. Изобилие так
и прет со всех фотографий. И эмигранты им не нужны - тоже есть  и более, чем
достаточно. Ухожу совсем с другим настроением.  Ведь это проба! Точно так же
встретят  в  Израиле,  какая  разница? Очень даже  просто  капиталисты  меня
окоротили. Без лысых светло.
     А  жизнь на  родине  еще  продолжается.  И  работа  еще есть.  И  шесть
килограмм сахара купил по талонам. И газеты приходят с кричащими заголовками
кричащих  событий  в  столице.  Съезды разные, амбиции, угрозы.  Все кипит и
трясется,  а нам плевать. У меня  перепроизводство сельхозпродукции на даче.
Соседка  Елена  Афанасьевна врывается  с  телеграммой  от  Горбачева -  всех
достала c бросившим ее, такую красотку, подлецом Щебенковым...
     Встречаю  Аню  с  поезда  со  сметаной,  сливками,  рыбой.  Ну,  просто
изобилие,  как  в Австралии.  На правлении садового кооператива, где я член,
решают вопрос,  как сдать излишки  урожая  даром в  пионерлагерь. Мы впервые
всерьез участвуем  в  таком  мероприятии. Рано ложимся  спать, чтобы с  утра
собирать урожай. Но утром дождь, радикулит. Ползаю по грядкам боком, собирая
клубнику, натираю спину скипидаром, грею  ее докрасна у камина. Только легли
на  чердачке  отдохнуть  и почитать -  грохот. Лёня. Сбежал  из  похода, уже
побывал в Кипарисово, а  ночевал дома с Вовкой. Попали в шквал,  укачался на
большой яхте. Я  ему  очень рад, но он привычно свинячит, а Аня медленно, но
верно накаляется. Я мечусь между ними, с нетерпением ожидая времени отъезда.
Идем на поезд  под  дождем.  Я  в  красном  "кожаном" пиджаке  и  прожженной
шапочке, Леня в  красной драной  японской куртке,  Аня в двух  парах толстых
драных  штанов  и  Лизиной курточке -  под зонтом.  Я несу два полных  ведра
клубники, Леня - корзину с клубникой  и  ведерко  смородины,  Аня - сумку  с
жимолостью. Всю ночь льет дождь.
     На  работе  делать  совершенно  нечего.   Бугаков  предлагает  написать
заявление  об  отпуску,  который  у  меня  два  месяца. Звонит  Абрамов.  Он
предлагает   оставшиеся  сваи  оборудовать  лопастями   и   закручивать  под
вертолетом потоком сжатого воздуха, тогда полетят ровно, как пуля. Я  тут же
предлагаю   расположить  лопасти   чуть   под  углом,   чтобы  раскручивание
происходило естественным путем в полете от встречного потока воздуха, ибо на
вертолете неоткуда взять сжатый воздух. То есть все, что я считал бесславным
концом,  только  начинается. Иду  в  рабочее  время в "Меридиан" -  дочерний
кинотеатр  "Океана",  смотрю  "Крокодил  Данди". В  фильме меня  интересовал
только Нью-Йорк, по которому проехал велосипедист. Когда-то в Комсомольске я
считал неосуществимой мечтой промчаться на велосипеде по Владивостоку. И вот
уже  15 лет это для меня  будни. Сегодня если не  Нью-Йорк, то Хайфа  уже не
считается пустой мечтой.  Во  всяком случае, моя вело прогулка по  Хайфе или
Тель-Авиву представляется  более  реальной, чем по  Москве или  Севастополю.
Дома выходная в понедельник Аня варит гору варенья, все лицо у нее опухло от
комаров, со вчерашнего сладко каторжного дня.
     Весь следующий  день  льет дождь, непрерывный, угрюмый дождь-убийца. На
Первой речке  наводнение.  Аня  шла вброд  от  остановившегося троллейбуса с
работы. Дождь  продолжается  до  ночи  - ровный, мрачный. Но  наутро на небе
яркие пятна голубизны, мы с Леней решили ехать на велосипедах на Шамору Мало
мне,  идиоту,  аварии  1979  года  после  такого же наводнения,  еще и сыном
рискую!.. Но план  доехать  до Океанской на электричке срывается, к счастью,
уже на  Чайке. Поезда если  и  ходят,  то  так наполнены, что не  то,  что с
велосипедами, с ведром не влезешь. Едем по берегу к Седанке, но и тут тропки
размыло, грязь,  море желтое от  глины  до горизонта, мутное, пресное, ящики
забили  весь  берег  -  где-то  размыло  склад.  Я  кувыркнулся,   пересекая
непрозрачный поток, оказавшийся глубоким, поцарапал руку,  промыл из лужи. А
откуда? Море еще  грязнее. На Седанке ревут в лужах машины, шарахается среди
магазинов толпа. Сплошные воронки, как после  бомбежки. На трассе уже пыль и
еще  грязь.  Опасно  мчимся  домой  в  потоке  машин. Я  все время  тревожно
оглядываюсь на моего малыша. Пока мы моем велосипеды из лужи  - в кранах нет
воды, уже  вчера шла мутная  и вонючая - хозяйственный Вадик захлопнул  нашу
приоткрытую дверь. Леня ходит по соседям позвонить Ане, но линия не работает
- где-то что-то залило. Я сажусь на "Старт" и еду в ночи по лужам через весь
город к Ане  на  работу за ключом. Велосипед оставляю в институте, спускаюсь
на Ленинскую. С ключом на веревочке еду обратно. А по  дороге потоп, слезаю,
иду вброд по тротуарам. Леня у Вадика. Ложусь спать. Опоздал встретить Аню -
она уже была с двумя сумками на лестнице. Тоже ушла в отпуск.
     Я достаю Ядровым билеты из Симферополя, но только до Хабаровска. Как ни
странно, до Владивостока моего блата не  хватило - поехали поездом. И вот мы
их встречаем, рассредоточившись на две лестницы с перрона. Электричка только
через полчаса, гуляем по итальянской постройки морвокзалу с русской публикой
и  разрезанными от  пущей  злости диванами  и  полуразворованной  лестницей.
Ядровы  переполнены впечатлениями - Севастополь,  Балаклава,  Ласпи,  вообще
Крым.  Анина родина, где ей так  и  не позволят никогда в жизни  поселиться,
пусть лучше катится на чужбину.
     В один из последующих дней едем все, кроме Лёни, на Шамору, хотя погода
- туман, морось, холодный ветер и пасмурно. Но раз  Аня что-то  задумала, то
быть  по  тому.  Из троллейбуса  выходим  дружной группой  -  красавец-зять,
красавица-дочь и мы  с  Аней  "до  них примкнутые"  с красавцем-Димой.  Ждем
автобуса у ручья  в грязи. Короткая давка, и мы на  месте. Надо отдыхать. Но
на  месте ветер,  неуютно,  загаженные  дерьмом  раздевалки,  море не  такое
мерзкое,  как в  Амурском  заливе,  но  совсем не привлекательное -  мутное,
волны.  Мы  кутаемся в  пледы, разводим костер, но все-таки купаемся с Аней,
хотя  туман  все  гуще, а  морось  все  злее. Переодеваемся  в  раздевалках,
переступая через размытые дождем кучи,  идем к остановке. Автобуса нет, Коля
решительно ловит машины, но все проносятся мимо нас. Аня и  Лиза моют в реке
под мостиком ноги.  В автобус еле влезаем, но Лиза чудом уселась, Диму взяла
на колени, едем.  На Океанской Коля быстро останавливает такси, и мы дома. Я
принимаю горячий душ, пытаясь согреться.
     Назавтра  суббота,  морось,  туман,  страшная  серость, природа  просто
давит. На  дачу решили  не  ехать  -  мы же  оба в отпуску. Чего давиться  в
выходные  дни?  Аня  предлагает  просто пройти по  магазинам. Идем пешком до
Зари, потом  втискиваемся в  троллейбус  до универсама.  А в него просто  не
войти - очередь у входа. На рынке помидоры 9 рублей за  килограмм, колбаса -
20.  И это  при зарплате  Бугаковских молодых специалистов 120-140! Покупаем
морковку   -  пучок,  три  крохотных  хвостика  -  за  50  копеек.  Идем  по
раскуроченной Русской улице в комиссионный - пусто. В овощном цены почти как
на рынке. В готовом платье дрянь, в  спортивном убожество, в хлебном мякина.
И морось, морось. Луч света в полном смысле слова блеснул в электротоварах -
есть  лампочки. Едем с Магнитогорской. На небе уже некоторые  прояснения.  А
дома очень мила молодежь. Лиза и Коля уезжают к Олегу, оставляя нам Диму. Мы
с  Аней  играем  в волан  на хоккейной коробке. Дима бегает и сосредоточенно
подает нам  волан.  Опять  нет горячей  воды. Греем для купания  Димы воду в
чайнике.
     От всего этого так устал, что на следующее утро все-таки еду на дачу, в
воскресенье. Погода уже  передумала нас  мочить и решила поджарить. Зной, на
каждой  даче  кто-то  копается,  разгар  сезона,  22  июля.  Собираю красную
смородину,  малину,  крыжовник.  Никогда  не  было столько  добра  на  даче.
Обливаюсь  из бочки, пытаюсь спать, но со  всех сторон голоса, какие-то дети
катаются как на санках с горки мимо моего окна на тележках. Власти придумали
пускать летом электрички по буднему расписанию, а народ прет по воскресному.
С треском влезаю и в давке приезжаю домой, где меня никто не ждет, но ягодам
рады.
     На  следующий день  едем с  Аней  улаживать  Ветины дела  в  горздраве.
Сначала зашли не телефонную станцию.  Там у нас завелась 201 - телефонистка,
что за книжки соединяет нас без  очереди с  любым городом в  любое время.  Я
отдаю ей  книжки,  а  Аня ждет внизу.  В  горисполкоме наоборот  - я  жду  в
коридоре, а Аня  выясняет  отношения со  сволотой, которая  в любое время  в
любой стране занимает именно такие места. Нашей  дочери нет места ни в одной
поликлинике города, в которых остро не хватает врачей.
     Аня  заходит  в  ювелирный  - посмотреть  себе  бриллиантовые  сережки.
Обижается, что я не только не участвую в процессе выбора, а вообще выхожу на
улицу. Она тут же заявляет, что я пожалел ей денег. Вот это взаимопонимание!
Я, который не знает, куда их девать!
     Кто-то  Ане сказал, что в крайкоме комсомола можно купить тур  путевку.
Нет,  не на Кубу или в Югославию,  Боже  упаси!  Для нас-то?  В Вильнюс.  По
коридорам  очередного  дворца сволоты  шастают  юные  бодрячки, в  кабинетах
маются их подруги,  но к  путевкам все это не имеет никакого  отношения.  И,
конечно, во всем виноват я, хотя идея отнюдь не моя.
     Теперь Аня решает  какие-то вопросы нашей дочери в Крайздравотделе. Тут
уже не  просто  сволота,  а  супер  сволочи.  Аня  удивляется  -  ничего  не
изменилось...  Господи!  Идем  на  пляж  ТОФ. Там  ремонт, грохочут отбойные
молотки,  орут  что-то  неразборчивое   динамики,  вода  и  тут  пресная   и
коричневатая.  Но уходить моя решительная жена не хочет. Уезжаю домой  один,
сажусь на "Старт" и  еду на Шамору. По  дороге масса машин,  липкий от  жары
асфальт. На пляже полно народу, волны, но хоть вода морская.
     А вот на Чайке на следующее утро вода мутная, но уже теплая, а купаться
всегда  лучше, чем не  купаться. Пляж  испохаблен без конца  и без  видимого
смысла проносящимися  машинами, против чего, как  выяснилось,  ничего нельзя
сделать - у этого  берега  нет  статуса пляжа. Без конца  слушаю дома  уроки
английского с присланного Ларисой Лантух комплекта кассет и текста. Читаем с
Аней наперегонки Ремарка,  пытаюсь читать только что изданную книгу "В круге
первом" Солженицына, но впечатление такое сильное, что бросаю.  Злоба лишает
человека силы. А силы еще понадобятся. По дороге на дачу поезд долго стоит в
чистом поле, выходим с  Аней  в  Надеждинской, покупаем на рынке  огурцы,  в
магазине хлеб, заходим  в местную комиссионку.  Полчаса ждем на перроне  под
грохот проходящих поездов, включая пассажирский поезд из Комсомольска. Слава
Богу, хоть это давно позади... В Сиреневке солнечно, тихо и  пусто, вторник,
никого нет,  даже вездесущей Ларисы. Только я и моя Аночка. Собираем малину,
красную смородину,  вишню. Ночь  проводим на нашем брачном ложе на чердачке.
Кричат лягушки, по  крыше  барабанит дождь, в окно  душистый ветерок.  Утром
начинаю зарядку в центре своего сада  и только вхожу в контакт с праной, как
"Физкульт-привет!"  -  на  тебе, торчит  умильная  рожа  Елены  Афанасьевны.
Зарядку, конечно,  прервал,  какая уж тут прана! Но солнце, ароматы и теплая
живая земля  под  босыми  ногами быстро снимают раздражение.  Усовершенствую
ложе - расстилаю старое кресло-кровать. Стало мягко и еще уютнее. Домой идем
в полдевятого. Лес весь  черный, пронизанный прожекторным  светом заходящего
солнца. Хорошо отдохнувшие, спокойно сидим на перронной скамейке и никуда не
спешим. Отпуск.  Полупустой поезд вовремя доставляет нас на Чайку. Никто нас
не  ждет и не встречает.  Дома Леня с  Димой - Вета уехала к Ире Юнусовой, а
Коля  поехал  за ней. Леня к нам ластится, его, как обычно  все шпыняли.  До
поздней  ночи  не  сплю,  почему-то волнуясь  за дочь, хотя  она  давно  под
защитой.
     У Ани крапивница,  как  предполагаем, от ягод, но утром  идем  на узкий
пляж, куда  наши враги  проехать на  своих автомобилях не могут. Вода  вдруг
новая  - очень соленая,  ледяная и  прозрачная - причуды морских течений. На
обратном  пути покупаю  три кирпича шербета  -  моего главного лакомства.  В
гастроном не войти - дают творог. Вета как-то ухитряется без очереди  купить
молоко, а Аня по талонам  спирт  и водку. И  снова мы на Чайке. Сидим и ждем
электричку, а  мимо сорок минут вместо  нее один за другим  товарные поезда.
Гуляем  по  Владивостоку,  заходя  в магазины. В  яхт-клубе  беседуем с  все
простившим  мне  Роговцом  о нашем  возможном отдыхе  в их филиале  в  бухте
Рикорда.  Потом  славно купаемся в чудесной воде плоского городского пляжа в
Спортивной гавани. Аня ловит рукой змейку под водой и очаровательно смеется,
совсем молодая. Переодеваемся в платной раздевалке - никаких  куч, напротив,
ароматы  и  розы  на  стенах.  Стала оперяться  моя кооперация... Мы снова в
центре  города,  где  пока  нет  ни  платных,  ни  прочих  туалетов,  и  Аня
демонстративно пользуется сквером у  горкома партии. На Ленинской очередь за
китайской говядиной  для  собак,  в Академгородке - за  тушенкой.  В очереди
стою,  как  ни  в чем не бывало  за  национал  патриоткой и  ее очень  милой
дочерью, похожей на Анночку-девочку с евпаторийских фотографий.
     На  следующее утро туман  и морось, но мы  еще  вчера  взяли билеты  на
"Комету" до Славянки, а потому летим на ней над  серыми волнами во мгле. Там
сплошные  заборы зоны с вышками, зелень  и  ватная  тишина,  от  которой  мы
отвыкли даже в Сиреневке. Долго идем до пляжа,  где непривычно гладкий серый
песок, водоросли,  чистейшая душистая вода  и холодный сырой ветер. Купаемся
ню, а тут, как в страшном  сне, мотоциклисты... Но то ли не заметили, то  ли
были не в  том настроении, но  не тронули, умчались в грохоте. Я все кидаю и
кидаю вверх подобранное для самозащиты обгорелое полено,  чтобы согреться  и
чтобы  снять  стресс. В  конце  концов,  от  него  остаются  одни щепки.  От
благодушного настроения  не  остается  и следа.  На обратном  пути  в городе
Славянка заходим  в унылый универмаг, грязное  кафе, рынок, магазины. Уже те
же толпы, пыль, грохот. Оставляю  Аню в каком-то дворе и  бегу на причал. На
"Комету" дерганая очередь,  но билетов уже нет. По дороге обратно вижу зэка,
который спокойно перелезает  через забор на глазах у часового с вышки и идет
себе рядом со  мной. Возвращаюсь к  моей милой жене, которая в легком платье
идиллически сидит там же, за покосившимся столиком и ест домашнюю  котлету с
хлебом. Нам  остается  возвращаться только  на пароме.  Медленно, зато  мест
полно. В ожидании  отхода покупаем кетчуп и термос.  На пароме даже работает
видео  салон. Какая-то чушь  на экране.  За  бортом  длинные зеленые  волны,
чайки, острова. Дома все та же шайка  в  сборе. Все идут с Димой гулять, а я
остаюсь ожидать "Взгляд" по телевизору.  Но  вместо  него какая-то  масляная
рожа. Чтобы ей  отомстить, сузил изображение и убрал звук, ожидая, что дадут
"Взгляд". Не дали.
     Наутро  погода  дрянь, но  я бегу один  на узкий  пляж,  делаю зарядку,
купаюсь ню назло обществу. Впрочем, тут никого и нет. Дома  все друг у друга
на  головах.  Теснота убивает.  Все  родные,  все любимые, а  все друг другу
мешают на  узеньком пятачке, к которому мы все стремимся, ибо  только тут мы
вне  чужих,  вонючих,   рычащих,  смертельно  опасных   машин,  неулыбчивых,
напряженных и несчастных людей.
     Леня  собирается в  кино,  я  увязываюсь  за  ним.  В "Искре"  поменяли
программу, идем  по  магазинам. Покупаем  ему  в  обувном магазине туфли,  в
"Новинке"  - куртку. Домой идем пешком, на каждой  остановке пытаясь сесть в
троллейбус.  У Ани ступор. Вета,  видя  такое дело, собирает свою банду. Они
уходят на электричку. Аня говорит, что уже устала от такого отпуска. Даже не
хочет идти  на море. Говорим только о том, что нет писем, хотя неясно, чего,
кроме вызова, для которого еще рано, мы ждем от почты.
     Хорошо только  на  даче, куда  уезжаем поздно на ночь, в пустом поезде.
Работать  оба не  хотим, едим  малину,  сладкий крыжовник,  западную  вишню,
первые два огурца  из наших парников.  Только засыпаю, Аня будит в тревоге -
за окном какой-то  непривычный  шум. Оглушительный лай двух собак прямо  под
окном,  шипение не то  кошки, не то рыси,  а за окном мрак,  качаются ветви,
низкие тучи. Выхожу  с фонариком и тесаком для рубки мяса. Свечу вокруг. Лай
тут же смолкает, а под домом дикая борьба, вой, человеческие голоса наверху,
на  дороге.  Пробегают,  тяжело   дыша,  две  собаки.  И  снова   тревожная,
разорванная тишина, к которой я прислушиваюсь  до  утра. Потом  весь день то
спим, то обливаемся, так как снова внезапно, как всегда тут, настало из зимы
лето.  То едим, то работаем, то сидим на крыльце. От  массы комаров и оводов
спасаемся  пихтовым  маслом. Настроение  все  лучше,  отношения  - лучше  не
придумаешь.  Домой возвращаемся почти  счастливые. А  там снова все  дома  -
выперли их из Кипарисово. Но  всем хорошо с Говорухиным и его "Место встречи
изменить нельзя".
     Мой план провести Веточкин  день рождения на ТОФе лопнул - опять у  нас
не  лето, туман,  морось, холодный ветер. Званый  ужин с водкой с  малиной и
тостами,  овощами из  Кипарисово. Одновременно  смотрим  на  экране  тот  же
сериал. Леня весь в желтой краске - делал Вете в подарок  модель яхты.  Дима
всем хорош, но иногда на него находит желание повизжать, а это он делает так
нечеловечески  резко  и громко, что внутри все  рвется на  части  и исчезает
всякое желание впредь иметь с ним дело.
     2 августа мы на  ТОФе. После дикой толчеи на вокзале здесь словно оазис
-  отделенная от города отвесной черной скалой тишина, чистая теплая голубая
вода, деревянные скамейки. Я прыгаю с высокого пирса вниз головой,  чувствуя
себя  совсем  молодым  и   здоровым.  Мы  заплываем  очень  далеко.  С  моря
Владивосток так красив, что зарождается сомнение: чего это  я  так  озабочен
письмами  и планами.  Ведь  нам  тут  так  хорошо,  а  будет еще лучше. Есть
престижная работа и  мне,  и Ане, сын пойдет учиться в политехнический, дочь
рано или поздно будет нормальным городским врачом. От добра добра не ищут. А
всякие  мерзости  компенсируются такой благодатью, как Сиреневка и  вот  это
несравненное  море... Плохой климат?  Как сказать!  А что в  Ленинграде  или
Комсомольске лучше? Смотри, как  морось сменяется  солнцем.  Так будет  и во
всем, с проектами, заработками. Все будет хорошо здесь, а вот там... Там все
может   оказаться   катастрофически   плохо.   Еще   не  поздно  ничего   не
предпринимать.  Придет вызов? В корзину! Уходить отсюда не хочется,  но жара
нарастает,  асфальт  раскаляется. Мы уходим в сторону "Динамо", становимся в
очередь за  непривычно дорогим (75  копеек  стаканчик)  мороженным,  которое
продает молодой грустный еврей. Он повторяет с библейской тоской: "Товарищи,
я  же просил  больше  не  занимать". На  площади  напротив стадиона  пасутся
лошади. На  этом  пастораль кончается.  Мы возвращаемся  из рая  в  ад толп,
пустых  магазинов,  дорогого  и  бедного  рынка.  После  получасовой давки в
раскаленном душном троллейбусе Аня автоматически становится к плите, так как
все хотят. Вечером все идиллически в разных позах смотрим Высоцкого.
     Следующий день был какой-то лишний - на дачу я ехать отказался, сходили
на наш пляж - совсем не то, что вчера. И тут, словно ответ на мои крамольные
вчерашние сомнения, звонок от Ходорковского - он получил вызов!! Тотчас буря
подозрений. Мы  с Аней обсуждаем причины и следствия. И зачем? Где и кто нам
скажет  правду? Кто-то перехватил наш вызов?  Какие  основания так думать? А
какие - не думать? Снова "здесь"  кажется  опасным и  бесперспективным. Есть
работа?  А  кто сказал, что  она  и будет? Разве не  висели  на  волоске мои
договоры  чуть не  каждый месяц? А быт,  который стремительно становится все
хуже. Дача-убежище? А кто сказал,  что ее завтра не  сожгут  - вокруг нас  в
Сиреневке уже не одно пепелище. С  другой стороны, население-то вовсе не все
бедствует. Кое-кто  процветает,  ездит на своих "тойетах" и в ус не дует.  А
когда  я  принадлежал  к  кое-кому?  Так  ведь  и  большинство  из  них   не
принадлежали. Пришли иные времена, взошли иные имена. В том числе может быть
и мое...
     Собираемся на  дачу  с ночевкой и прицелом отметить Анин день рождения.
Ей подарили  халатик,  в  котором  она  такая  хорошенькая  и  молодая,  что
упомянуть количество лет, которое ей  завтра исполняется, просто нелепо. Они
едут  с  Ветой  по  кооперативным магазинам  покупать фарш  и колбасу. Жара,
солнце,  на  даче поспели несколько огурцов, колючих,  упругих,  хрустящих -
какое  сравнение с рыночными!  Дособираем  вишню,  а уже поспели первые наши
янтарные  сочные сливы,  которыми усыпаны два  больших дерева  с  подпертыми
досками ветвями. Малину  собираем и  тут  же  съедаем.  По  приемнику "Голос
Америки" говорит о  войне с Ираком  и угрозе Израилю. Пока нам  не отказали,
это для  нас  очень  серьезно -  не  отложить ли  до  разъяснения  ситуации.
Впрочем,  нас  туда еще никто  и не  приглашал.  И, возможно,  никогда  и не
пригласит.
     Праздничный обед  у нас на  следующий день начался в  разгар  жары,  от
которой  можно  скрыться  только  в домике. Вода из  бочек  израсходована на
полив.  Так что  даже  уникальное жаркое из своей молодой картошки, фасоли и
лука не идет, не говоря о водке. А когда спадает жара, уже  спешим на поезд,
нагруженные кабачками и прочим урожаем. Поезд опоздал  на час, меня в шортах
прямо заели  комары, а  на Чайке уже никто не встретил. Семейство очень мило
поздравляет Аню. Дома не жарко.
     На  следующий  день  еду на  "Спутнике"  (для  надежности)  на  Шамору,
наслаждаясь движением и собственной  молодостью.  Но  после славного купания
надо взбираться на перевал, а жара такая, что солнце  словно давит на плечи.
Спасает  купание в ледяной воде  горной речки под мостом. Дома пью  холодный
компот стакан за стаканом.
     Мне было так хорошо, что тут же уговорил Аню  поехать на Шамору вместе.
Довольно  быстро  добрались,  много  купались в кристальной воде,  загорали,
прикрыв  головы  полотенцами,  раскаленный  песок,  западный  приятный сухой
ветер, дышится просто  замечательно. На этот раз невыносимо жарко и дома.  Я
еду  на  "Спутнике"  за мороженным. Покупаю двадцать порций. Вечером все при
деле -  Леня на велосипеде, Вета и Аня с ракетками, Дима на самокате, а я то
с одним, то с другими. Ночью жара и комары.
     Вдруг  выясняется, что Ходорковсий получил вызов не на  июльскую заявку
по телефону, а по заявке  родственников, как  когда-то сделал  для  нас Яша,
много  раньше,  в марте. Сразу  проснулась  надежда.  Хотя  нарастающие  там
события... В самое пекло мы собрались, как всегда. Впрочем, на все согласны,
только бы позвали  оттуда  и отпустили отсюда...  На  радостях  совершаем  в
субботу пробег  с  Леней  по  магазинам. Постояв в недлинной очереди  купили
советские помидоры.  Тоже  не дешевые,  по  1,8  рубля за килограмм, зеленая
вонючая  нитратная  дрянь.  В  остальных  торговых  точках  и  тире  очереди
непонятно за  чем. Зато в галантерее повезло - выбросили носки, по две  пары
на нос. На почте  плачу за разговор с  Хайфой и...  мне улыбаются. Впервые я
понял,  что уезжать вовсе  не позорно, а  легко и приятно.  Все завидуют. Мы
купили по  шапочке "Hawker"  (разносчик) мне  и Лене и в таком  веселом виде
втиснулись  в троллейбус. Дома узнаем, что за  Ветой приезжала Колина сестра
Анюта и они с Димой уехали в Кипарисово. Тут приходит с работы Коля и, узнав
об  этой ссылке, заявляет  капризно: "А я  не поеду!"  Наслаждаемся "Собакой
Баскервилей" с Михалковым, Ливановым и Соломиным.
     Пишу, как потом выясняется, судьбоносное письмо на родину, в Людиново -
вдруг сохранилось мое  свидетельство о рождении. Никогда я там больше не был
после  раннего  детства,  и вот на них надеюсь.  Говорят, что  без метрик не
пускают в Израиль. Не доказать без них, что Соломон Вульфович  не эскимос, а
еврей...
     14 августа  Аня выходит  на  работу.  Но  решила каждое  утро купаться.
Заплыли, а над  нашей одеждой склонился мужчина. Я  ему крикнул над  гладкой
водой. Он  поднялся,  махнул  рукой  точно как  Лантух,  и ушел.  Я поспешил
проверить, целы ли кошелек, ключи и часы. Все цело. Аня уезжает на работу, я
- на дачу, собираю сливы, огурцы, малину и спешу на поезд. Мое семейство тут
же  кидается к  корзине. Маленький  беленький  Димочка совершенно счастливый
сидит с банкой  малины  в  кресле напротив телевизора. Леня берет мешочек со
сливами друзьям.
     Едем на дачу с Ходорковскими  - Петром и Димой. В поезде мне показывают
вызов,  сделанный,  оказывается, вообще  человеком, который уже давно  живет
там. Это совсем другое дело! В Сиреневке жарко, тут же у перрона раздеваемся
до трусов, иду сразу за ключевой водой  в родник в овраге. Собираем сливы, а
ведь я  уже позвал для этого Ядровых из Кипарисово, а мои нынешние гости  не
стесняются - вся земля  под  деревьями оранжевая от плодов, чего стесняться?
Только  проводил  их, приезжают сваты. Сливы их  мало интересуют, а вот  усы
земляники и  молочай  для  коз -  дефицит. Уезжают,  а  я  снова на станции.
Приезжает  усталая и  больная Аночка. Сидит  на ступенях крыльца, не замечая
комаров. Приходит  в  себя только  после  фирменного  чая  и  покоя  в нашем
алькове-палатке напротив  открытого  в  рай  окна с ветерком  оттуда.  Утром
пасмурно,  но  что-то исчезло  в атмосфере,  что давило  все последние  дни.
Настал покой и тишина, хотя воскресенье и должно быть много народа. Собираем
наши первые  помидоры,  но такие настоящие и  душистые  после  базарных,  не
говоря  о  советских, что  плакать хочется  от умиления.  Начавшийся  дождик
разгоняет остатки публики вокруг.
     Дома по телевизору событие - приехал во Владивосток  Ельцин. Радость-то
какая! Как некогда  Горбачев  приехал, открыл город  и превратил мое  уютное
убежище  в  ад. Вот  и  в  эти  дни  начался  тайфун  и  сразу  погас  свет,
остановились  троллейбусы.  Назло ливням,  следующим один  за другим, еду на
дачу, иду от  станции по колено в ручьях. Домик мой заливает -  течет крыша.
Подставляю ведра. Зато  поливать  ничего не  надо и бочки полные. С третьего
раза  затопил  камин,  сварил  выкопанную картошку  в  мундирах,  со  своими
помидорами и огурцами. Дома уже дали свет и все на месте, даже Аня добралась
нормально. А  то пугали наводнением.  Но наутро исчезает  воздух  - какая-то
плотная масса вместо него, вдох не сделаешь для йоги. Дыхание Тихого океана,
которое я как-то оценил на борту "Алексея Косыгина", да еще в сочетании, что
подо мной Курильская впадина, 7000 метров глубиной...
     24 августа  первый ветер с материка,  сразу легче на душе. Аня "ушла на
базу" к 6.30, а потому  ее боцманской дудки-побудки сегодня нет, на постылое
море идти не надо, в мутных  водах  можно  не плавать.  На даче  сжигаю свою
повесть-рукопись  "Инна" (как о  ней отозвалась  с презрением Аня,  евреи на
подземных лодках), переписку  с  редакциями, включая письмо из "Юности", что
"Пальцы"  им  не  подходят.  Я  еще  не знал,  что очень даже  подошли члену
редколлегии,  как  отправная  идея для "Острова  Крым"... настроение  дрянь.
Почему-то  уже  не думаю о том,  вызовут ли, отпустят  ли отсюда, а  вот как
примут там?  Аня дома  снова усталая и больная - два часа добиралась от базы
до  дома. Леня  спит  на  балконе. Наутро  в  субботу, отупев  от  безделья,
уговариваю Леню поехать со  мной на велосипедах в магазин  за трубками. Едем
по новой для нас дороге  поверх  Второй  речки. Через лес  и какой-то виадук
попадаем на развороченную Снеговую улицу, но в "Юпитере" трубок нет. Идем по
жуткой улице Жигура в вело клуб - закрыто, причем давно и навсегда. Лезем на
перевал,  спускаемся  по улице Баляева  к  Луговой  площади. И  тут лопается
трубка. А  ведь поход задуман именно для такого  случая, а до него все  было
цело. Вокруг  толпы народа, давка в трамвай, а мы идем  к Коле на работу - в
кинотеатр "Владивосток". Он выходит к нам в моей  одесской рубашке, забирает
к  себе  уже  бесполезный  "Старт".  Я  возвращаюсь  на  "Спутнике"  той  же
непотребной  дорогой.  Дома  по  "Голосу  Америки"  новость  -  умер  Сергей
Довлатов, которого мы только-только успели оценить и полюбить.
     Воскресенье 26 августа, канун нашего  семейного юбилея, провели в бухте
Емара,  островок  покоя   и  относительного  безлюдья   после  Шаморы.  Вода
зелено-желтая, почти пресная, но Ане тут очень нравится.
     На этом  кончается  мой отпуск.  В четверг 30 августа выхожу на работу.
Пусть там меня ждет вся вражеская рать  - надоело отдыхать.  Впрочем, это от
меня  не  зависит, ибо  делать  мне на работе решительно нечего! У меня есть
уютное  рабочее место на  Бестужева, где никто мне  не  мешает начать  новый
проект,   но   заказа    и   близко   нет   пока.   Что   же   касается   по
судоходно-вертолетной  темы, с которой  я и  получаю свою  зарплату, то  акт
приемки  этапа  не подписан, продлением (третьим этапом)  пока и  не пахнет.
Шагайка  закончена.  То   есть  ситуация   достаточно   фантастична  -  есть
оборудованное рабочее место, зарплата, способность и острое желание работать
до  седьмого  пота,  но  я  вынужден  снова  искать  пятый угол  в чемодане,
срываться на дачу посреди  рабочего дня. И ждать окончания зарплатных денег,
а дальше что?
     Но я тут  же начинаю новую  авантюру  -  конверсию.  Приходят ко мне по
приглашению почти незнакомый Батов из пассажирской службы и всегда ироничный
до глумления Кандауров из  техотдела. И я им излагаю проект нового договора.
Взять два корпуса устаревших эсминцев,  снять с них  надстройки, выпотрошить
содержимое,   кроме  машинного   отделения,   соединить  мостом  и   сделать
пассажирский туристический катамаран.  Кандаурова,  как и  весь  техотдел, я
всегда считал  в числе своих  врагов, но тут он ведет себя менее агрессивно,
чем обычно. Весь фокус в создании временного трудового коллектива. Кандауров
и Батов будут  получать  от института добавку к  своей  неслабой, но  всегда
недостаточной  зарплате за счет того же  пароходства.  А это значит, что они
поддержат  тему один  у главного инженера, а  второй в  службе эксплуатации.
Надстройку с каютами, ресторанами, бассейнами и прочим я предлагаю  заказать
в Японии или Южной Корее. А это для них командировки. То есть личный интерес
я  разбудил, а потому  договор возможен. Но  от надежды до  первых  денег на
счету  проекта  проходит несколько  месяцев.  К  тому  же,  я,  инициатор  и
руководитель проекта, ни  на йоту  не  верю  в его  осуществимость. Уже если
такое  хамское отношение  к  судоходно-вертолетной  системе после более  чем
убедительной   практической  эксплуатации  первых  вертолетоносцев,  то  что
говорить о новых идеях?
     Моя  альтернативная надежда на средства к  существованию  - Попов и его
команда.  Но Глассман, его представитель во  Владивостоке, говорить со  мной
отказывается,  мало  того, мне  показалось, что и  мой  единственный  верный
сподвижник  Дронов  взял  холодный тон.  Так  что второй рабочий  день после
отпуска  я провел на даче,  где быстро  набирает обороты  урожай  огурцов  и
помидор, один лучше  другого. И  истово учу  английский. По  всем  доступным
текстам  и  магнитофонным  записям. По  телевизору  "Взгляд"  с  антисемитом
Осташвили и ренегатом Калугиным. Принимаю для стимуляции "золотой корень" От
безделья пытаюсь оживить проект моста через Золотой Рог.
     В ночь на 3 сентября  Аня  зовет  Лизу,  чтобы помогла ей -  сильнейшие
головные боли.  Я почему-то не волнуюсь, как  обычно  в таких ситуациях, но,
когда Аня засыпает, начинаю умирать я -  понос, бесконечное  мочеиспускание,
боюсь  повторения почечной  колики.  Но утром  зарядка, холодный  душ, и все
проходит. Бугаков требует  план работы  на 1991  год. Составляю уже не помню
что, отдаем вверх  по  команде. Странно,  но Бугаков словно что-то знает или
чувствует. Вдруг спрашивает, есть  ли уже вызов на  эмиграцию. Надо же! Уж с
ним-то я своими планами и не думал делиться.
     Во вторник 4 сентября на работе никого - молодежь в колхозе, Бугаков  в
отпуске,  секретарша  Ольга  не пришла,  я один. Иду на "Берег  здоровья"  -
бывший  дикий  гаражный  притон,  а  ныне  приличный  пляж  совсем  рядом  с
Бестужева.  Купаюсь в  зеленых, но очень  красивого цвета волнах.  Я в новых
плавках,  настроение   почему-то  предпраздничное.  Снова   еду   на   дачу,
возвращаюсь перегруженный,  а дома сенсация - извещение с  почты о письме из
Тель-Авива! Это  может быть только вызов.  Леня в трансе.  Все ходят, как во
сне.
     Наутро в институте  поражает секретарша - она знает, что я уезжаю. Я же
ищу посланные в горзагс мои  метрики из Людиново. Дело в том, что  здесь нет
горзагса,  есть краевой и  районные. Я  ищу  контакт с  неким  Кочубиевским,
который  побывал  в Израиле. Надо же хоть приблизительно  знать, что нас там
ждет. Даю свое последнее интервью моему постоянному сподвижнику  из редакции
какой-то  газеты  Михасенко.  Моим планам  он  просто завидует. Ходорковский
диктует мне перечень  документов, необходимых для оформления отъезда. От нас
должны  отказаться  Анины  живые  родители,   а   о  моих  надо  представить
свидетельства  о смерти. Так что пишу в Севастополь и  Орлиное.  В  принципе
Анины родители могут нам  отказать в поддержке наших  планов. Купаюсь каждый
день  около своей  работы в бухте  Федорова при новой  гостинице, где чистый
пляж, раздевалки и вообще цивилизация по сравнению не то что с Чайкой, а и с
Шаморой. Собирал урожай на даче, где в сентябре  просто чудесно. Но от всего
этого надо отказываться -  дачу продаем.  Все  вернулось, кроме  постоянного
страстного ожидания писем. Уже не жду ни от кого и ничего. Синица уже у меня
в руках. Все. Чтобы хоть чем-то заняться на работе, осваиваю ивритские буквы
по учебнику идиша. Безделье на работе сменяется  толчеей  дома. Чуть ли не в
полночь звонит  заместитель директора института Елисеев  с  просьбой  придти
согласовать план работы на  1991 год. Не дай Бог! При встрече сказал просто,
что  скорее всего  не буду работать в  ДНИИМФе в 1991  году. И все.  Елисеев
проявил полное равнодушие. Не будешь, не надо. Другие поработают. Хотя вслух
выразил сожаление.
     Объезжаю  несколько  городских  автошкол,  мотаясь  на  велосипеде   по
разваленным районам города.  Нигде  нельзя получить  права раньше, чем через
полгода.
     12  сентября  посещаем  Кочубиевского  в  его  роскошной   квартире  на
Ленинской. И от этой роскоши люди едут в Израиль? Что же тогда говорить нам?
Все люди в этой квартире надменные, презрительные к  нам с Аней,  бесконечно
чужие. Информации  мало.  Да,  там  изобилие,  18  сортов  маслин,  никакого
дефицита, прекрасный климат,  люди живут очень хорошо. У  всех, приехавших с
прежней волной, давно хорошие виллы или коттеджи и прекрасные автомашины. Но
вот  оно - наше будущее общество.  Нам  нужно такое окружение? А ведь это  и
есть евреи, которых мы до сих пор просто не знали. Если это отношение  к нам
сохранится в Израиле, то чего стоят все его преимущества?
     Как  оплеванные выходим  на  главную  улицу  с ее трамваями,  мордатыми
американскими  моряками  визита  дружбы  в  сопровождении  что-то  клянчащих
аборигенов. Офицеров  ограждают представители общественности в штатском. Нас
заедают комары, пока ждем трамвая, а потом автобуса домой.
     Приходим в себя только на даче, где все очень  ярко - и голубизна неба,
и солнце в комнате и на  веранде, и зелень, и красные  помидоры на кустах из
Кипарисово. Надо отдать моего лучшего друга в хорошие руки.
     В  эти дни была встреча с национал-патриоткой по дороге домой с  пляжа,
где  я был  с  Ветой и  Димой,  но  они  свернули  к  детскому садику. Я  ей
неожиданно для  самого  себя, тем более  для  нее  сказал  в  упор:  "Ах  ты
сволочуга, еб  твою  мать!" Она потеряла дар речи, все-таки  в академическом
институте работает, в очках,  между прочим. А я себе  пошел дальше, словно и
не  здоровался.  А  вслед  мне: "Твое место  в Израиле!"  Как бы  я обиделся
раньше! А теперь - правильно. Там, а твое здесь. Я в обществе изобилия, а ты
- дефицита.  Так нам обоим и надо. А она выместила  все на Веточке в садике.
Бедная моя дочка рыдает Коле в живот в ванной. Тот идет выяснять отношения.
     Елена  Афанасьевна находит  покупателей  на  нашу  дачу  за шесть тысяч
рублей. Всего лишь! За все, с парниками.
     17  сентября  вижу  на  столе  записку -  звонил  Попов  с  интересными
предложениями. Две недели назад я бы  тут же заказал разговор с Находкой, но
теперь у меня есть совсем  другое предложение, интереснее любого другого. Он
сам  звонит еще раз, приглашает  на встречу в аэропорту на его пути куда-то.
Поскольку меня еще не отпустили из страны, а заказов на нынешней работе пока
нет, еду на эту встречу. Он  действительно предлагает  немедленно перейти  к
нему на работу в ДальСО, даст мне коттедж на берегу моря в  порту Восточный,
буду  работать с австралийцами. Очень удивлен, что  я не  просиял  от  таких
перспектив, но, услышав, в чем дело, перестал удивляться. Все, кому я говорю
об Израиле, ни на секунду не сомневаются в  моем немедленном там признании и
процветании. Вот и Попов грустно сказал: "Конечно,  там вам куда интереснее,
чем любое наше предложение здесь..." Тем не менее, встретиться я согласился.
     Дома  тихо и  пусто - Ядровы уехали, так как  по  Вете всю ночь катался
какой-то шарик, не то барабашка, не то полтергейст. Леня тоже его боится.
     Ранним утром еду в аэропорт. По дороге замерз даже в своем всеволожском
пуловере,  12 градусов. Иду сначала  в авиаотряд, как  ни в чем  не  бывало,
предлагаю оборудовать станцию электрички прямо рядом  с аэропортом. Командир
авиаотряда тут же подписывает, и сам отправит в крайисполком.
     Гуляем с Поповым вдоль родного аэропорта. Уже жара,  снимаю и ветровку,
и пуловер.  Он больше не уговаривает меня остаться,  но намерен сделать меня
представителем работающих  с  ним  австралийских фирм в  Израиле.  Я  тут же
соглашаюсь,  хотя уверен, что  там мне предложат нечто гораздо интереснее. А
пока  иду  около  часа  пешком  до станции,  еду  домой. Встречаю  Аню.  Она
заявляет, что увольняется,  надоело работать. Вот кто безоглядно верит в наш
скорый  отъезд и  не приемлет никаких сомнений. В Москву по дороге в Израиль
она предлагает ехать по тур путевке - вот телефоны. Это  на случай, если все
родные и  друзья откажут нам в ночлеге. Как оказалось, она почти предугадала
- Марик и Рафа отказались  даже попрощаться, но  зато Черницкие оказались на
высоте.
     А  на  работе  новости только  отрицательные. Горисполком отказал моему
сподвижнику  оттуда  оплатить проект  моста, а Дронов говорит, что мои враги
отказываются закрыть второй  этап по единственному договору. В  принципе,  и
хер с ними со всеми. Нужен мне их мост в Израиле? А договор? В конце концов,
Попов мне за  шагайку заплатил  столько,  что хватит на  два года без моей и
Аниной  зарплат.  Плохо, что такими решениями меня выгоняют и с работы, и из
города, а я настроился на отъезд вопреки мольбам остаться... Приходит Дронов
с каким-то ну очень большим начальником из Якутска. Тот  просит показать ему
шагайку.  Посылаю его  к Попову, проект  уже не  мой,  куплен  на  корню. Он
согласен немедленно ехать в Находку, а я иду купаться, хотя воздух холодный.
Зато вода осенняя - чистейшая, теплая, очень красивая. И я тоже весь светлый
- голубые брюки, серый пуловер, светлые  туфли такой же  дипломат.  И вообще
собираюсь  сегодня в театр с  женой - на ленинградский спектакль  "Любовь до
гроба".  А  пока  у  меня встреча с Грановским,  на этот раз пустая. Получаю
очередные деньги  - 874 рубля, из которых 300 тут же отдаю моей  экономистке
за ее главу в отчете.
     В пятницу на работе было  все то же вынужденное безделье, да  еще дождь
за решеткой окна. По  дороге  на  поезд увидел  нелепую фигуру Юрия  Соболя,
одного  из нескольких странных  и нелепых личностей, которые меня  почему-то
очень любят. Поскольку он, как всегда, голодный и бездомный, я приглашаю его
к себе домой,  рассказывая ему о своих планах.  Он тут же предлагает Израилю
все  свои эпохальные произведения - даром. Но я уже знаком с его творчеством
и представляю, как  будут говорить о моих  проектах,  тоже не безупречных  с
точки зрения трезвого  эксперта, если я к тому  же предложу н его идеи. Но я
его  обнадеживаю,  обещаю написать,  пою  чаем  и  даже  провожаю  лесом  на
электричку. Он садится в отходящий поезд, и тут вдруг  гаснет  свет, да так,
что ни одного огонька. Даже, о чудо, местная электростанция Академии наук не
светит ни одним  окном. Спешу вверх, на трассу встречать Аню, уверенный, что
и  троллейбусы не  ходят.  И точно  - стоят два  в поле  зрения  темные. Аня
приезжает на автобусе. А дома нет  не только света,  но и воды, не  работает
радио. Зажигаем свечи, ходим по комнатам с фонариком. За водой  наутро я иду
через сопочку в колонку.  Аня уезжает на попутном микроавтобусе без  дверцы.
Мы с Леней пошли  на станцию, так как сверху увидели, что прошла электричка.
Но  там объявление - все  поезда отменены. Идем обратно, а тут почта! Письмо
от Аси с вложенными печальными документами - оригиналы свидетельств о смерти
моих  бедных  родителей.  Само  письмо  безнадежно  грустное.  Казалось  бы,
встречались мы с ней в последнее время очень редко, почти всегда расставаясь
к  взаимному облегчению,  а вот сейчас предстоит разлука навеки... От Аниных
родителей  короткое письмо  с "вольной" -  заверенным нотариусом заявлением,
что  материальных  претензий   к  дочери  и  зятю  они  не  имеют.  Поразила
прозаичность  происходящей драмы. Поскольку  это  были последние недостающие
документы, я выбегаю на трассу, ловлю частника и еду в ОВИР, а там, конечно,
закрыто - суббота. Только во вторник. Пытаюсь тут же вернуться на поезде, но
на вокзале такая толпа после всех задержек рейсов, что и подойти невозможно.
Иду на Бестужева, где меня  ждет верный  "Спутник" и  с ветерком возвращаюсь
домой, спасаясь скоростью от тоски. Аня  уже дома - у  них нет света, и всех
отпустили.
     Едем на дачу в последний раз в жизни. У Елены Афанасьевны  нас уже ждут
покупщицы - две оторвы, которые зря деньги не платят. Сидим на веранде, пьем
"Уссурийский  бальзам",  закусываем   дарами  огорода  и   сада.  Трескотня,
оживленные  лица  моих  ровесниц,  на  фоне  которых моя  Аночка  -  молодая
аристократка,  свет  во тьме. Все подписываем, и  все расходятся. Мы  с Аней
отлеживаемся на чердачке, потом собираем остатки огурцов,  помидор, физалии,
кабачков,  тыквочки.  Вечер,  тишина, я  иду  прощаться с садом,  подхожу  к
каждому дереву и кусту, в  который вложено столько труда и души. Прощаюсь  с
голубым  домиком. Уходим, бросив последний  взгляд на  мое  самое  дорогое в
жизни убежище. Тешу себя надеждой, что вот так же прощался некогда с дачей в
Комсомольске,  а   потом  купил  вот  эту,  стократ  лучше.  Почему  бы   не
предположить свой дом в  Израиле  с южным садом, по сравнению с которым даже
сад  Софьи  Ивановны  - север. Выходим с  поезда  в  душистой  ночи,  идем с
фонариком и топориком, рюкзаком и  корзиной. Все  прочее  имущество  на даче
отныне уже  не  наше. Дома  вся семья, включая  простуженного  Диму, смотрит
телевизор, но встает заглянуть в корзину.
     Утром делаю зарядку во  тьме, потом, переступая через ноги храпящего на
полу зятя, иду в клетушку будить сына под всхлипы затемпературившего внука.
     Во вторник спешу  на работу, кому-то звоню, но все  мысли об ОВИРе,  об
издевательствах в котором слышал столько  в Ленинграде. Обнаруживаю  пропажу
сберкнижки с шагаечными деньгами, звоню Вете. Та долго  ищет и сообщает, что
свою  (пустую...) нашла, а  где моя, не  знает. Пытаясь вспомнить, куда я ее
мог  сунуть,  спешу в  ОВИР,  хотя на фоне такой пропажи  не до него,  не до
отъезда и вообще ни до чего. Настроился сидеть часы в очереди, даже взял что
читать, но меня приняли первым, так как я единственный в очереди в  основном
корейцев был ПМЖ - на  постоянное место жительства за  границу. Меня приняла
майор  милиции  Юзефа  Васильевна  Писаренко,  милейшая  блондинка,  которая
разговаривала не просто  вежливо,  а  ласково.  К  ней  в  кабинет без конца
заглядывали с улыбками  другие милицейские дамы -  посмотреть  на  человека,
едущего навсегда  в Израиль.  Приняла  документы,  наметила план действий  и
обещала тут же позвонить при решении моего вопроса.
     Теперь надо  найти  сберкнижку.  А  где.  Иду  в  сберкассу.  Там очень
недовольны, что я ее потерял, но обещают что-нибудь сделать. На работе снова
все перебираю и... нахожу книжку в не открываемом сто лет старом блокноте. И
нафиг я ее туда сунул?
     Дома масса солнца, тишина. Ядровых нет, Леня делает стенгазету и уроки.
     На  следующий  день необычная  жара.  Мы фотографируемся  на  полувизу,
отдельно  я и  Аня,  потом  вместе с сыном.  Ко мне  на  работу приходят мои
главные   пароходские   сподвижники  Дронов  и  Мель.  Последний  с  большим
энтузиазмом предлагает мне новый договор на 1991 год. Я его останавливаю. "И
вызов есть? - пораженно спрашивает он. - И ты, имея возможность уехать,  еще
и занимаешься "Севморпутем", терпишь пакости всяких шереметов? Это что - все
остается  людям? Да им же ничего  не нужно!"  Я с ними расстаюсь  и  спешу в
ОВИР, где мне говорят, что нужно еще свидетельство о браке. В очереди  к ней
вижу приятеля Ходорковского, некого Илью Давыдовича. Приглашаю его ко мне  в
кабинет. Долго говорим о шагайке,  мосте, отъезде. Берется сделать  слайды с
картины шагайки. Потом он  приглашает меня к себе домой на девятый этаж дома
на Тигровой  сопке, где я  впервые  увидел  некогда  мою дочь.  Угощает меня
омлетом, провожает почти до Ани.  Дома  Лёня деловито, без понуканий  делает
уроки. Мы  собираем книги  на продажу - все мои любимые  в недавнем прошлом,
где,  впрочем, остается  и  вся  моя  жизнь - подписные издания Станюковича,
Новикова-Прибоя, Кассиля.
     Наутро  в  институте  Елисеев   подписывает  письмо  в  пароходство   о
расторжении договора. То есть третьего этапа по плану не будет по инициативе
института и  с  полного согласия руководителя темы.  На моем столе записка -
быть в 14.30 у  заместителя  начальника пароходства  Пикуса. Институт, кроме
меня, представляет почему-то мой главный в нем враг Тарабукин. Сидим с ним в
приемной как бедные родственники. После 15 минут против назначенного времени
я встаю и ухожу, но в коридоре меня догоняет сотрудник Меля  Белюк и зовет в
кабинет. Там все уже красные  и злые - скандал с "Севморпутем", лето красное
пропели, а зимой куда его девать? У меня в отчете, который они до сих пор не
приняли актом, все это указано, но никто, естественно, этот отчет и не думал
читать. Вот красный гигант с надписью на борту Arctic Lighter и безработный.
Стоимостью, между прочим, 150 миллионов долларов, как чуть ли не весь прочий
флот пароходства вместе взятый. Столько месяцев меня злобно игнорировали эти
высокопоставленные дилетанты в галунах, а теперь готовы  свое добро утопить,
к  стенке  поставить,  разрезать  на металлолом.  Но министерство-то требует
найти  ему работу!  Сутки простоя атомохода  больше месячной  зарплаты  всех
присутствующих, а им плевать.
     Узнав, что я на днях  уезжаю в командировку в Ленинград, Белюк требуют,
чтобы я сдал  билет и доложил министру, а  что,  он не знает. Сданного еще в
июне отчета он, представитель заказчика, не читал, так как "не верит в это",
а во что "это" объяснить не может. Пикус разыгрывает передо мной благородное
негодование  по  поводу того,  что  мои  предложения не изучены.  Все, что я
докладываю  сейчас  о сути проекта, для присутствующих  новость. Кто-то даже
воскликнул  : "Так вот же  выход!"  Остальные злобно молчат.  "Все  остается
людям..." Вот этим?
     В субботу 29 сентября я начинаю первый week-end без дачи. Исчезли сразу
все заботы  - накрывать на зиму клубнику,  чинить  протекающую крышу домика,
обрезать малину  и  прочее. Так  что иду себе на зарядку, купаюсь в теплой и
очень  прозрачной воде, дома  делаю генеральную уборку, пользуясь  тем,  что
никого  нет. Делаю сыну  гору  дранников,  которые он  съедает  за несколько
минут.  Идем-едем  с ним  и с его милой подружкой  Валей  Шашкиной  в уютный
кинотеатр "Бородино", где даже в  субботу есть на премьеру билеты, а в  фойе
продается мороженное, как в мирное  время. Смотрим очень добрый американский
фильма  "Кокон"  о  стариках  и  НЛО-навтах.  Вечером  встречаю  запредельно
нагруженную  Аню. У нее сегодня своя фантастика  - зашла в фирменный  рыбный
магазин,  а  там изобилие  и  нет  очереди!  Купила  красную  рыбу  горячего
копчения, балык,  окунь и прочее. На другой день  купаемся уже с женой. Вода
вроде чистая, но чем-то пахнет, а сторож Биолого-почвенного института старый
дядя Саша уверяет, что в море оттуда  начались  новые и особо опасные стоки.
Мало  нам было старых - из всех институтов, о чем без  конца кричат  газеты.
Пока мы  живые, идем  с  Аней по празднично  расцвеченной  осенними красками
лесной тропке до 24  школы. Воздух такой, что хочется его просто нюхать, как
духи,  небо  голубое,  солнце и  тишина.  Так,  гуляя,  доходим до  Седанки,
покупаем  на тамошнем  рынке  петрушку,  в гастрономе запакованный в мешочки
виноград, две банки зеленого горошка, который все прочие покупают десятками.
Дома  обедаем,  спим  и  готовимся  принимать  гостей,  маленьких,  шустрых,
непривычно активных - наш новый круг общения с новыми людьми. Я читаю первый
ответ на мои  письма  родным и друзьям об отъезде. Ты  совершаешь  главную в
твоей жизни ошибку, - пишет Дубровский.
     А  пока собираюсь в командировку  в Ленинград, хотя никто меня в нее не
посылал и оттуда не приглашал.
     Но  раз  уже  приехал,  собирают  совещание, где  я обязан хоть  что-то
доложить. Мои  идеи  здесь  больше решительно никого не интересуют.  Гораздо
больше их интригует вопрос,  еду ли  я  в  Израиль, коль скоро  Богданов уже
уезжает. Первый из ЦНИИМФа.  Назначаю с ним встречу у него дома в пятницу. А
пока еду к Яше,  где ничего не изменилось.  Новая  информация об Израиле  не
радует.  Мы  попадаем на пик  отъезда.  Одновременно на Израиль обрушиваются
десятки, если не сотни тысяч людей, особенно из горячих точек, то  есть весь
Кавказ, Средняя Азия,  Молдавия и прилегающая к ней  часть Украины. Но  и из
Ленинграда никогда не было  такого потока.  Принять  такую массу народа  без
проблем не  может ни одно государство. Так  что  палатки в пустыне  - уже не
предмет  антисионистской пропаганды.  Естественно, никто  не  найдет рабочие
места такой прорве народу. Конкурировать с настоящими евреями я не смогу, уж
больно головоногие и решительные. Они и здесь живут лучше всех, в отличие от
меня. И среди них десятки тысяч инженеров вместо меня.
     К тому же виза, которую дают в Москве не исключает необходимость как-то
доставать билеты. Проще на  поезд прямо из  Ленинграда до Будапешта,  откуда
ходят самолеты на Тель-Авив.
     Посещаю некую  контору  без вывески на улице Белинского, где  Александр
Соломонович  Руппо неохотно  берет у меня оригиналы моих  статей  и отчетов,
копии  авторских свидетельств (советует дать оригиналы, но у меня их с собой
нет) для бесплатной и надежной (без свирепой таможни) переправки в Израиль.
     Ленинград очень  изменился  за эти  месяцы. Около каждой  станции метро
почему-то  играют  оркестры,  в  метро  полно  нищих  армян,  Электричка  до
Всеволожска  пугающе пустая с  выбитыми  стеклами. В "моей"  квартире  живут
молодые родственники  Наташи Леша и Лена,  но  мне тоже выделена комната.  Я
осваиваю их видео и весь первый день никуда не еду, смотрю фильм за фильмом,
так  как хозяев видео  нет дома до девяти  вечера.  Сходил только  на рынок,
замерзая на  холодном ветру, пожалел, что не одел перчатки.  Вокруг нищета и
убожество, совсем  не тот  и  Всеволожск.  Хотя очень вкусный  воздух,  ели,
березы, кусты, все уже без листвы.
     Утром по дороге от метро в ЦНИИМФ через  Таврический  сад захожу во все
еще чудную пирожковую. На совещании  все в меру  агрессивны  по отношению ко
мне. Всем не нравятся вертолеты, спасшие, между прочим, последнюю навигацию,
что те  же хулители признают.  Но  должен же  я  своим докладом хоть  как-то
мотивировать командировку. Без меня кого бы они так ругали?
     Съездил в гостиницу  "Москва" - билеты  на  Будапешт свободны.  Давайте
визу  и  доллары.  В кассах на  канале  Грибоедова взял  билеты  до Москвы и
обратно, чтобы  ночевать только в поездах. Без конца холодный  дождь  и лужи
повсюду.  Прихожу в гости к Богдановым. Живут  же  советские евреи! Огромная
квартира с анфиладой комнат, да еще в самом центре Ленинграда, на Пестеля, с
видом  на  Летний  сад. Меня  лечат  от  простуды  водкой  с  медом.  Полная
информация об отъезде,  просьба передать деньги кому-то в Москве. От сырости
и холода я в Ленинграде всегда болею. Да еще  всю  ночь  заедают комары. Они
тут  не лесные,  а так  называемые  бытовые - плодятся в  подвалах.  Их  и в
ЦНИИМФовской   гостинице   полно.   Посещаю   Дубровских,  изменившихся   до
неузнаваемости. Сережа очень солидный, матерый. Долго говорим, хотя все, что
говорим, обоим уже неинтересно. Утомил и его, и себя, поспешил раскланяться.
Звоню моему дяде Сене. Он говорит, что в Ленинграде как  раз в  командировке
мой московский брат Марик.
     Утром  в  воскресенье  7  октября  смотрю  по  видео фильм  ужасов  про
оборотня. Обедаю с  Яшей и  Наташей на их кухне. Они  - последние  настоящие
друзья на  родине. Яша  сказал,  что полузабытый уже американец Слава,  наша
единственная многомесячная  надежда, кому-то  показал мои проекты,  и они не
понравились. Как и австралийцам...
     На  следующий  день иду  к  моей  сестре  Инне,  маленькой  и худенькой
художнице. Она показывает мне  свои эстампы. Приходят рыжий  Марик  (как его
называют,  в  отличие от Яшиного брата - Марика черного) с женой Соней. Ее я
совершенно не помню, встретились  бы без третьих лиц, не узнал бы. Отношения
у них с Инной совсем другие, чем со мной - родственником третьего сорта (Яша
для них с Рафой - второго...). Я  это чувствую, а потому полный конформизм -
люблю их изо всех сил. Марика отличает удивительная манера предельно ласково
говорить пакости, испытывая при этом наслаждение.  Но не ссоримся. Напротив,
они провожают меня на московский поезд.
     Сплю в вагоне одетый, в купе холодно. Подняли нас всех в 5.20, а в 6.20
уже  Москва  с  дождем и ветром. Долго ищу голландское посольство на Ордынке
56. Совсем рано, а там уже полно народу. И  все какие-то очень дружественные
и симпатичные. Покупаю самую разную  литературу об Израиле, учебник иврита с
кассетами,  нагрудный  моген-давид  на  цепочке  для Лени.  Информация прямо
обрушивается на меня. Оказывается, никаких проблем  с билетами -  отправляют
прямо отсюда группами самолетом до Будапешта и  далее.  Обстановка  свободы,
равенства и братства. Все кидаются к человеку, что только  что оттуда. Никто
не подтверждает слухи из советских газет  о колючей проволоке вокруг палаток
для  иммигрантов  на  оккупированных  территориях.  В  Израиле масса  пустых
квартир, мощная строительная индустрия.  Никто не боится  и войны с Ираком -
арабы хорошо знают евреев на своей шкуре и напасть не посмеют.  Тем более на
страну. под американским зонтиком. Так что там все хорошо.
     Завтракаю  в буфете  ресторана  "Москва"  у Красной  площади. Долго жду
человека, которому должен отдать богдановские деньги. Звоню в Ленинград, что
отдал секретарше. Там согласились. А я иду по  привычному в Москве адресу  в
Министерство  морского  флота  на  Лубянке.  На  совещание здесь  приглашают
представителя гражданской  авиации.  Оба  чиновника,  морской (Мирзабели)  и
вертолетный   (Лаврухин),   относятся   ко    мне   очень   уважительно    и
благожелательно.  Рассказываю  Мирзабели  о совещаниях  в  пароходстве  и  в
ЦНИИМФе,  об  отношении  к моим темам.  Он  тут  же  обещает все  немедленно
рассказать министру.
     Я еду отдыхать в Сокольники. Погода  уже хорошая, хотя совсем не жарко.
Мне не терпится включить плеер и послушать иврит. Что я и  делаю на парковой
скамейке, впервые увидев и  услышав свой  язык  в  54  с  половиной  года от
рождения.  Совершенно  новая  музыка,  кажущаяся  волшебной,  да  еще  после
информации  о  красотах  и  изобилии  в  Израиле. Чувствую  себя  совершенно
счастливым. Но я пока здесь,  надо встречаться с другом в Москве. А это Саша
Черницкий,  которого я только что честно  рекомендовал Лаврухину,  как моего
главного консультанта. Саша  очень  доволен, а его жена  Белла  и  дочь  Юля
радуются  как дети дорогому торту, который я купил по дороге к ним. Сидим до
позднего вечера, говорим  о политике, о сваях, о  вертолетных  испытаниях  с
атомоходом.  Уезжаю от него в 11 ночи, еду на метро до вокзала, а  тут долго
сижу, наслаждаясь кассетой с израильскими  песнями и музыкой. Меняю в  кассе
мой плацкартный билет  на купейный, а в купе сидит  раввин Шима, который так
похож на Яшу, что я к нему  обратился,  как к  давнему знакомому. Он подарил
мне двухтомник истории Израиля. Даром,  но при условии, что я не увезу его с
собой, а оставлю следующему неофиту сионизма.
     На  следующий  день  навестил Шиму  в  синагоге. Он показал  мне школу,
университет,  столовую. Все  какое-то запущенное,  грязное.  В  школе бегают
черные шустрые израильские религиозные деятели. Марсиане какие-то...
     Я снова прихожу в контору на улице Белинского. Доброжелательный, но  не
очень обнадеживающий разговор.
     В субботу сижу во Всеволожске,  читаю Шимины книги - все наоборот тому,
что я читал  об Израиле до сих пор, не веря, впрочем, никогда. Учу  счет  на
иврите:  эхад,  штаим,  шалош,  арба...  Смотрим  вместе  с  Яшей  по  видео
антисоветский  фильм  "Москва   на  Гудзоне"  с  Савелием   Крамаровым,  уже
американцем. Довольно противный фильм, между прочим. А героини с их животным
сексом вообще мерзость.
     Посещаю Анину  тетю  ее же возраста - Наташу,  которой Аня  подражала в
детстве. Для  этого потребовалось привлечь справочное бюро.  По дороге к ней
стоим с  Яшей за сыром, занимая в обе  очереди  на  площади  Восстания.  Мне
досталось полтора килограмма.
     Наташа, как оказалось, живет на Кировском  проспекте в том же доме (мир
тесен!), где когда-то  жил Дубровский. Узкая комната, взрослый сын кушает  в
отделенном  от  комнаты  шкафом  уголке  на  проходе  из   общего  коридора.
Ленинградская  коммунальная  нищета с предметами  высокого  быта, особенно у
кандидата филологии. Вспоминает мою Аночку, тронута, что я сам разыскал  ее,
передает Ане в подарок, естественно, книжку. Меня она не узнала, а я ее, как
ни   странно,  узнал,   хотя  видел  один   раз  сразу  после  нашего  брака
("Здравствуйте,  я ваша  тетя"). Яша  ждет  меня в машине,  потом  везет  до
Кушелевки.
     В оптике на улице Чайковского заказываю очки - две пары.  Дальние сразу
покупаю  и  надеваю  - мир удивлен! А  ближние мне вышлет Яша. Во  всех моих
любимых,  некогда изобильных магазинах пусто, почти как  во Владивостоке. Но
еще больше  народу.  Всюду  хожу в  очках, удивляясь, как  красив Ленинград,
Всеволожск. Покупаю в Пассаже Вете подарок - косметичку.
     В последний день этой командировки покупаю кассету Газманова со "Свежим
ветром", "Есаулом" и "Путаной". Иду к  Яше по широкому бездушному проспекту,
слушаю и почему-то очень волнуюсь от песен,  хотя, казалось бы, уже вся  эта
страна с ее страстями в прошлом.
     Но  пока она  со мной, вместе с ее Аэрофлотом  и переменной погодой,  а
потому вылет рейса  сначала задерживается на час, а потом самолет  пролетает
мимо рейсового  Омска  в Новосибирск.  Я  снова оказываюсь  на  запорошенном
снегом летном поле и  в очень  хорошо знакомом ледяном аэропорту, где  можно
купить  только мороженное  и  радоваться  выслеженному  и поспешно  занятому
креслу.  Кругом  все та же серая  сибирско-кавказско-среднеазиатская  толпа,
оглушительные объявления среди черной  ночи и носки  сидящего рядом солдата.
Полная  неопределенность,  какие-то неформальные  газетки  и  острое желание
попасть домой,  хотя что меня  там ждет, кроме все того  же безделья, что  в
командировке?  Но  радуюсь,  что я  сегодня  здесь один,  а  не с Аней после
операции, как некогда. Утром, наконец, начинают уходить самолеты на Омск, но
не наш. Потом и нам объявляют посадку, долго  держат в  замкнутом накопителе
на ветру, потом ведут  по раскисшему  снегу к  самолету и  там, сгрудившись,
чтобы спастись от ветра, все стоят  в лужах, а мимо бегают озабоченные девки
в синем. И нам предлагают вернуться в аэропорт - Омск опять не принимает. Но
тут проявляет себя  новая демократия.  Пассажиры отказываются  возвращаться,
отказываются лететь  в  Омск - прямо  в  Читу и  Владивосток. Сминая  синих,
прорываются в салон  сначала флотские офицеры, а потом  и мы все. У нас даже
не проверяют билеты, садимся кто куда. Тут хоть тепло и  уютно. Потом омских
пассажиров  (троих!)  просят вернуться  в аэропорт, а  мы поспешно взлетаем,
пока  не закрылся и  Новосибирск, так  как вдруг поднялась такая метель, что
ничего из окна не  видно.  В Чите  солнечно,  тепло  и  сухо.  И посадку  на
Владивосток объявили, как только мы вошли в здание  аэропорта.  Снова салон,
снова газеты, снова гул  двигателей и стремительно перемещающееся  навстречу
солнце.  В полдвенадцатого  по местному времени я  подъезжаю  на такси за 10
рублей к подъезду.  После Ленинграда, Всеволожска, не говоря о Новосибирске,
во Владивостоке просто рай - сухо, тепло, лето!
     И вот 21  октября мы с Аней идем по золото-красному  лесу к морю, потом
пляжами до  Седанки и вдруг решаем  ехать на Шамору, right  away! Словно  по
заказу  подходит пустой  троллейбус, на  повороте  - пустой автобус.  Идем в
Ветин  "брачный пансионат", спускаемся по  полуразбитой железной лестнице  к
уютному  пляжику в крохотной бухточке. Мы здесь одни, вода сказочно чистая и
душистая.  И  почти теплая. Но тут мелко, так  что мы  не плаваем, а  просто
бултыхаемся,  прощаясь  навсегда  с  любимым Японским морем...  Обратно  уже
совсем  не  тот  комфорт, битком  набитый и автобус, и  троллейбус, но  дело
сделано -  заряд  бодрости  и  счастья  от  любимого  края снова  получен. У
подъезда нас давно ждут наши детки  без ключа. Мы вкусно и дружно  ужинаем и
засыпаем.
     И в институте меня ждет приятный сюрприз - подписан акт приемки второго
этапа. Скорее всего, Мирзабели все-таки рассказал министру о ситуации. Или у
самих проснулась совесть после последнего совещания у Пикуса. Так или иначе,
я  снова богатый Буратино, деньги на  зарплату  есть  до мая 1991 года.  Мне
благожелательно оформляют командировочные документы.
     Леня рассказывает, как  на уроке физкультуры к нему подошел однокурсник
с  крестиком  на  цепочке  и  с  изумлением увидел  на  моем  сыне такой  же
моген-довид! "Ты  хоть  знаешь, что  это  такое?" - спросил он.  "Конечно, -
ответил Леня. - Это мой, еврейский, символ веры." "А-а-а..."
     Как долго я мечтал о таком разговоре! Сбылось. Пусть  не для меня,  так
хоть для сына.
     На другой день захожу к Мелю.  Преображенный до неузнаваемости Белюк  с
жаром рассказывает как они (кто?)  победили  Шеремета. И, о чудо! Предлагает
составить план  работ  по той же оплеванной  было теме  по третьему этапу на
1991-92  годы. Не знает... После  попыток уехать  на автобусе возвращаюсь на
работу, переодеваюсь и с  еврейской музыкой в китайском плеере на украинском
велосипеде по Владивостоку еду домой. Даже в шортах и майке ехать жарко.
     На   работе  я  тщательно   разрабатываю  шагающий  агроробот,  который
собираюсь предложить  в Израиле. Параллельно  шагающий дорожный комбайн. Все
это собираюсь послать тому  же  Руппо. А  пока ко мне приходит представитель
Попова  Ванеев из ПримЦКБ, который  будет здесь  заниматься шагайкой  вместо
меня. Его задача - выжать из  меня  know how, если они  есть. Мы сидим с ним
час  за часом. Он очень  дотошный и энергичный.  Иногда мне кажется,  что он
задался   целью    разоблачить   меня   и    мой    проект,   доказать   его
неработоспособность и  утопичность. Потом мне  кажется, что он вообще  не от
Попова, а из другого ведомства - слишком много вопросов о моих планах там, в
военной  области.   Успокаиваю,  что   давным-давно  не  занимаюсь  военными
проектами  и  там не  собираюсь  вредить  любимой родине.  Хотя,  откровенно
говоря,  не только  не  отказался  бы, но тотчас сам предложу свою сгинувшую
куда-то  гравитационную  подводную лодку.  Он  о ней ничего не спрашивает, а
потому я успокаиваюсь, что не оттуда товарищ. А может быть, как  раз оттуда,
но умнее, чем я предполагал, надеялся, что я сам заговорю о субмарине. Очень
устаю от ежедневного общения с ним. Даже собираюсь звонить Попову, но он сам
исчез так же внезапно, как и появился.
     Дома приходит самый симпатичный из наших соседей  врач Сережа  Шашкин в
моей бороде  и  просит продать ему "Старт".  Поскольку "Спутник"  уже обещан
кому-то из Лениных друзей  даром, а дамский велосипед уже кому-то  отдали, я
обещаю Шашкину оставить  "Старт" даром - пусть его принимают за  меня, когда
меня уже  не будет  на этом  свете. Потом бесшумно появляется в квартире моя
маленькая  изящная  дочь. И  сразу становится весело. Все говорят, перебивая
друг друга, а  неизвестно  откуда и куда переливается тенью из кухни в Лёнин
кабинет Коля.  Я  достаю свои  подарки - косметичку Вете  и плеер  Коле. Оба
очень довольны.
     Мы  уже меняем  нашу  квартиру, оставляемую  Ядровым,  на  Севастополь.
Обменщица - мать Аниного директора Лены.
     Я  прихожу  в  Дом  научно-технической  книги  для  согласования  нашей
встречи. Из ареопага  тут осталась только Елена Вадимовна. Любы Коршун нет -
у  зубного,  Анны Борисовны  нет  -  уволилась в связи с  отъездом на ПМЖ  в
Израиль. Сидим в директорском кабинете, беседуем. Приехать сегодня  к нам не
может -  проверка.  Договорились  на  завтра. Тут  приходит ее  муж-офицер и
застает  нас вдвоем, о  чем я  как-то  не подумал,  пока  она  не покраснела
внезапно, очень мило смутившись. Видно, не впервой.
     С  утра у  нас  шмон и  беготня. У  Ани  болит голова  на грани  потери
сознания, но участвует в  уборке и готовит  стол на любой вкус. Директоров у
нас в гостях еще не  бывало.  Моем и чистим квартиру, чтобы понравилась. Они
появляются в час дня, элегантные, дружелюбные. Все вежливо осматривают. Наша
бедная квартира застенчиво  старается понравиться - вся залита ярким осенним
солнцем,  сияет чистотой. Стесняясь  друг друга, ведем торг. В конце концов,
отдаем в виде доплаты деньги, вырученные от продажи дачи.  То есть в 1991 от
нас  и следа  не  останется во Владивостоке... Пьем водку,  едим  салаты. До
чая-торта  дело  не  доходит,  они  торопятся  куда-то.   Переутомленные   и
опустошенные мы идем уже в сумерках гулять к институтам. Гора с плеч. Но тут
звонит  Вета  и  заявляет,  что не намерена  меняться и  куда-то  уезжать из
родного Владивостока.
     Назавтра  уже у нас дома уговариваю ее (надо же!) уехать в Севастополь.
Она  отказывается  и  уходит  лесом   на  Зарю,  но  я  догоняю,  возвращаю,
соглашается, наконец.  Позже  узнаю, что  это  был вовсе не  каприз. Девочку
наконец-то освободили от  распределения в  деревню и  пригласили работать  в
Краевую больницу, причем собственными усилиями. Мой некогда одноклассник  по
Военно-морскому медицинскому училищу, с которым мы  три года учились, ели  и
спали рядом, став главврачом этой больницы и встретившись  со мной  случайно
на  улице,  почему-то брезгливо  отказался  поддерживать  отношения, хотя  я
предпринимал  попытки. Фамилия у моей Веты не моя, а  то мог бы и как раз не
взять, мне  назло.  По какой причине? В силу каких давних  интриг и клеветы?
Этого я так и не узнал. А мне это надо? Но больница элитная, город уже давно
любимый, большая дружная семья любимого мужа  рядом - будет их опекать. Ведь
они  так привыкли  к  опеке  с  нашей  стороны! И  все  это менять на  чужой
Севастополь с немощными и, к тому же, непредсказуемо агрессивными стариками?
Вместо того, чтобы наконец-то  стать хозяевами квартиры в Академгородке, где
они  до  нашего исчезновения  жалкие  приживальщики?  Пережить  унизительную
абсорбцию в чванном Севастополе, едва ли менее чуждом, чем заготовленный для
нас  Израиль?  Веточка  все  это  чувствовала.  Одно  дело  съездить  в Крым
гостями-туристами,  а  совсем  другое  вписаться  в  его  мир  специфических
перетертых людей. Ради чего? Ублажить стариков, которые  нас всех от мала до
велика  едва терпят?  Вместо  теплоты отношений  в  Ядровой  семье,  которая
становится  все  роднее? Тем более что с местом в  Краевой  больнице и своей
квартирой, с любимым  и любящим трезвым работающим мужем Вете и ее маленькой
семье не больно-то и  нужны Ядровы-старшие. Мы же  настаиваем,  не зная этих
обстоятельств  и  примеряя   на  чужую  индивидуальность  свои   закидонские
восприятия действительности в стране, где для  Веты  и Коли ничего страшного
не происходит... Но  она  подчиняется чужой (нашей) воле  и оставляет родную
квартиру и город в пользу неизвестности в городе, о котором,  как мы с  Аней
уверены,  не  может  не  мечтать не  только житель  Дальнего  Востока,  но и
большинство жителей обеих столиц.
     Я  в творческом отпуску, как  выразился Бугаков, то есть могу приходить
на работу, когда хочу и делать там все, что хочу. Аня усиленно занимается  с
Еленой  Николаевной  -  соседкой-учительницей  английским.  Делает  домашние
задания, ходит на уроки с Леней.
     Мы с ней купаемся уже в  совершенно ледяной воде. 28 октября как-никак.
Прошел ровно  месяц, как я  сдал все  документы,  а ответа нет.  Пришла пора
волноваться.
     А тут еще захлопнул сдуру дверь, отдав  Ане не  тот  ключ,  а мы  все у
институтов  с  велосипедами -  нынешние  и будущие  их хозяева  вместе.  Еду
троллейбусом и частной машиной в ночи  на Окатовую. Адреса не  помню, нахожу
по  наитию.  Петр Петрович  встречает  меня с  моим внуком на  руках.  Потом
приходят Вета  и Коля с ключом. Коля садит меня на  такси.  Угрюмый шофер не
отвечает  на мои  замечания о  чем-то.  Леня  встречает меня на улице, а Аня
вообще на уроке.
     Дронов говорит,  что открыл  Луговцу, моему главному  покровителю,  мой
секрет. Тот сказал, что надо это осмыслить, но усилий по заключению договора
на третий  этап не  прекращает,  так как у меня  еще  ничего  не  решено.  В
"Известиях" статья  - 18 тысяч переселенцев  в  Израиль  просят  вернуть  их
обратно в СССР!  Я  ничего  не могу понять. Куда их пропишут? Особенно, если
уезжали  из  Москвы  или  Ленинграда.  Впрочем,  и  из  Севастополя,  да   и
Владивостока или даже Комсомольска. Что могут  натворить с людьми там, чтобы
такая масса народу  просилась  в такую страну, которую мечтают покинуть чуть
ли не все ее граждане. Недавно прочел шутку - коммунизм это советская власть
плюс эмиграция всех из страны. "Голос Америки", в свою очередь, уверяет, что
Буш вот-вот нападет на Ирак, а Саддам намерен за это сжечь пол-Израиля. Тоже
красиво.  Давыдов  говорит,  что согласен ждать  визы  месяцами, а  после ее
получения месяцы же ждать,  чем там все  у  них кончится. И  не одобряет мое
лихорадочное нетерпение. Тем более, что у меня есть зарплата на обе семьи.
     2 ноября идем с Аней по очень яркому лесу на фоне такого же яркого неба
и  моря в  поход  за  маслом. Она  запомнила  мое  замечание  о  гарнизонном
гастрономе на  пути  к  Шаморе и почем-то загорелась пойти  именно  туда.  Я
думаю, только потому,  что  это далеко, а  у моей  милой половины  всю жизнь
жажда движения.  Неважно, с какой конкретной целью,  ибо само движение  - ее
цель. Выходим из 102 автобуса, набитого что-то уж слишком недоброжелательной
публикой, у Ботанического сада. Сворачиваем в него сквозь пролом в  ограде и
попадаем  в  обычный,  к тому  же  развороченный лес, а из него по  такой же
дороге  выходим  на трассу.  Там  масса  газующих  машин,  убивающих обаяние
морозного  милого  дня.  Около  магазинчика  пасутся  козы.  Масло прямо  на
витрине, но  с нас требуют  паспорта местных  жителей. Углубляемся как можно
дальше от этой цивилизации в лес. Кривые дороги с лужами, чья-то заброшенная
палатка  с  доской-мостиком через  ручей.  Выходим  на  перевал,  который  в
Приморье всегда сулит  потрясение  новым видом. Вот и тут перед нами долина,
сияющее голубизной озеро, за  ними новые сопки в  кружевах золотой осени. Мы
не  спускаемся  к нему, а идем по гребню перевала вверх  и оказываемся снова
перед спуском. Отсюда видно уже море, ближе санатории и железная дорога, еще
ближе  закопченная  зона   трассы  с  ревущими  грузовиками  и   автобусами.
Спускаемся туда, скользя на желтых мокрых листьях со следами  измороси. Дома
обедаем и  снова кидаем  монеты в гороскоп.  Неизменно выходит мне блестящее
будущее.
     В  институт  не хожу,  ничего  не предпринимаю даже по  сваям,  которые
готовы к  испытаниям - есть и деньги на  полеты,  и вертолеты, и сами сваи с
моими  закручивающими  их в воздухе  стабилизаторами.  Надо  только оформить
заказ, ехать в  аэропорт и так далее. А я поддаюсь  Аниному ступору  и  сижу
дома. Не могут стимулировать меня даже  без конца  начисляемые мне деньги  -
439 рублей за  сентябрь,  потом 380 за командировку, потом 831 за октябрь. А
ведь давно  фактически  не работаю!  Дронов  подписывает  у Луговца письмо в
институт о продлении моего договора  на  третий  этап  с каким-то неприлично
большим финансированием - в  придачу  к 25 тысячам, что остались от  второго
этапа.  То есть, до  неизбежных  интриг врагов, работой  на  1991-92 годы  я
обеспечен даже без новых договоров и Попова. Как  бы  меня это радовало  год
назад, не  говоря о первых годах в науке! А теперь  думаю только о  том, где
полувиза  и  куда  исчезли  сливочное масло  и прочие  продукты.  Даже хлеба
сегодня  не  было -  делали вафли в  нашей  вафельнице. Но  обеды  обильные,
вкусные, много мяса, роскошный борщ, пюре.
     Вечером  выходим  гулять  и  видим  у  подъезда  нашего  Леню, которого
"воспитывают", как  они говорят,  старшие бездельники,  знакомые  с  детства
соседские мальчишки, ставшие  непредсказуемыми зловещими  вьюношами. Со мной
они всегда здороваются. Одному из  них Леня даже уже  подарил моего  родного
"Спутника". Я вижу его как-то на спуске на дикой скорости. Есаул,  есаул, ты
оставил  страну, и твой конь под  седлом  чужака... В моем распоряжении пока
"Старт", к которому будущий новый хозяин достал трубки.
     7 ноября  ничто не напоминает праздничной атмосферы. В гастрономе  дают
молоко. Занимаю очередь внизу лестницы, долго стою, потом отдаю деньги Елене
Николаевне на случай, если достанется сметана и кефир.  Не думали мы, продав
дачу,  что будем еще ездить в такой битком набитой  электричке,  но семейные
обязанности дороже мелких неудобств. Выходим на Угольной и пересаживаемся на
поезд  с  Чуркина,  к  нашим  детям.  Дима  меланхолично  читает  стихи  про
позолоченное брюхо, высокомерно не отвечая на мой вопрос, что такое брюхо. В
Кипарисово  идем  через  многолетнюю  свалку битого  стекла,  вдоль улицы  с
лающими из каждого  двора  собаками. Нам  готов вечный  здесь  фронт  работ.
Сначала копаю в ватнике, потом в старом пиджаке. Горячая моя жена трудится в
блузке. Кончаем с ней нашу грядку и идем гулять с Димой и собаками к насыпи,
где в грохоте поездов и гари от  локомотивов пасутся на колышках два козла с
именами национальных лидеров  - Мишка и  Борька. В отличие от Веты, родители
Коли воспринимают планы переселения семьи нашей дочери (и их сына) сначала в
Севастополь, а  потом  в Израиль с  горячим  одобрением. У  милейшего  Петра
Петровича даже  блестят  глаза. Не то от "Агдама", не то от  белой зависти к
нам и Коле.  Мы сидим так хорошо, что появление  нового родственника Максима
Петровича с угрюмым сыном и в совсем  не игривом настроении мгновенно вносит
стержень в  мои  решения  отселить отсюда мою дочь.  Пока мы с  Аней  здесь,
великие и могучие,  все  будет хорошо, а что  будет, когда Веточка останется
здесь одна среди всех них?
     Почти тут  же уезжаем  домой,  где  с удовольствием смотрим "Петровские
ворота". Леня в это же время угорает с Вадиком в кино от мистера Питкина.
     9 ноября я совершаю  последнюю в этой жизни загородную велопрогулку. До
ближайшего  поворота, так  как  уже  летят первые снежинки,  а потому  лучше
вернуться. И действительно пошел снег, а  назавтра уже и  мороз 15 градусов.
Из  лета в зиму, как это здесь принято. По дороге к Заре снег лежит прямо на
яркой  летней  зелени.  Аня  вся  в  мехах  -  львовское  пальто  с   лисой,
чернобурковая всеволожская шапка. Я в  морском тулупчике и Яшиной  шапкой из
лисьих хвостов. Дома уже все  Ядровы  - у них  в квартире  около нуля. Сразу
шумно и тесно. Вета хохочет на кухне, Коля спит.
     Читаю  "Роза о  тринадцати лепестках" - первое  приобщение престарелого
еврея к иудаизму.  А  Давыдову, что пришел в ОВИР позже меня, есть полувиза.
Опять опасения, что не выпустят. А он-то никуда и не собирается, пока оттуда
военные сводки.  Зачем ему  в  чужом пиру  похмелье? Заказываю валюту на  20
декабря в банке на Ленинской.
     На работе узнаю,  что  "Севморпуть" уходит  с бассейна,  а  потому  мой
договор  во  многом  теряет  актуальность.  Будет  плавать из  Мурманска  на
Дудинку, как обычный контейнеровоз. Мурманску с его ледоколами-атомоходами и
Полярным  под  боком  терять  нечего,  а  на Таймыр  вообще  плевать.  Пусть
взрывается...
     Сообщая мне  об  этом  Витька-Япончик, мой  непосредственный  начальник
впервые  не щурится  от радости, что у меня  облом. Ему просто не до  этого.
Дело в том, что он в  Южной Корее купил машину и  прочие ценные вещи.  И вот
его атакуют рэкетиры!  Не  в  кино, а вполне у  нас в городе. Он сам  теперь
ботает только по фене, описывая сложные структуры преступного мира.  Мне  он
это излагает  с робкой  надеждой  на мои связи с  милицейским начальством со
времен  моего  репортерства.  С  тех пор многие  считают, что я  -  человек,
связанный с органами.
     Я же начинаю проект  для  Мирзабели-Лаврухина,  лебединую песню, как  я
надеюсь.  О жилых  и  бытовых контейнерных модулях для массового переселения
уже совершенно  никчемного населения Арктики в пустующие районы на побережье
Приморья с  выгрузкой и установкой жилья на болты вертолетами.  За считанные
месяцы можно  так построить  благоустроенные города с  приличными модульными
квартирами и с параллельной постройкой для них портов и дорог, предприятий и
прочего   обустройства   для   сотен   тысяч   людей,   живущих   сейчас   в
античеловеческих условиях в  тундре на берегу Ледовитого океана, без работы,
с  посещением судна-снабженца раз в год. Мирзабейли заявил, что аннотацию  к
моему проекту министр уже послал в Совет Министров.
     19 ноября в институт приходит письмо от моего главного врага Шеремета о
прекращении  договора  -  третьего  этапа не  будет. Аргументация  лживая  и
примитивная, как  всегда  у  них, учитывая, что мои  тексты они  для  такого
решения не считают  нужным читать. Настроение  мрачное: в ОВИР решения  нет,
так как найдут повод  отказать  в выезде. И здесь жить не дадут... Все более
пустые полки в  магазинах, все более мерзкая  ложь по телевизору, Аня  всего
этого отчаяния  не принимает  всерьез.  Решение  рано  или  поздно будет,  с
пустыми  полками  жить  мы  давно   научились  и  питаемся   все  лучше.  На
политических  деятелей  нормальные  люди  внимания  вообще  не  обращают.  А
самоедство вредно. Следует жить и ждать, учить языки  и надеяться на лучшее.
Вот  мои  жена  и  сын  возвращаются  счастливые  -  с  двумя  пятерками  по
английскому.
     И вот наступает 20  ноября!  С  работы привычно звоню Юзефе Васильевне,
она просит перезвонить через час. Я что-то чувствую по  ее голосу, а  потому
выдерживаю 55 минут и слышу в трубке: "Положительное решение. К какому числу
готовить документы?"
     Почти сразу  звонит  мой сподвижник  в техотделе и  говорит  о  лобби в
поддержку третьего  этапа. Я говорю,  что ничего не  надо! Участие в проекте
переселения народов? Ради Бога, но оттуда, в  качестве иностранца. Не здесь.
Если будет больше нечего делать.  Но  пока я так изголодался по работе,  что
продолжаю  здесь и сейчас. За окном  дождь стремительно переходит в снег. По
дороге  на  электричку  сдаю Ленины часы  в ремонт  на морвокзале.  Гарантия
полгода. Господи, к кому  могут быть у меня здесь претензии через полгода? В
поезде домой словно лечу. Они же там еще ничего не знают! А дома никого нет,
некого радовать. Иду  выносить ведро просто, чтобы, возможно, встретить Аню.
До этого  одалживаю Любе Шашкиной на что-то  очень  важное  2000 рублей. Она
очень  волнуется, лицо идет пятнами,  а  я достаю спокойно пачку и отдаю ей,
без  расписки, без сроков. Нужно? Бери.  Аня  окликает меня в гастрономе  из
очереди за  палтусом.  Ем  копченую  горбушу,  читаю "Свободное  слово",  на
которое мне уже наплевать - это уже не ко мне слово. Все слова  остались  по
ту сторону утреннего звонка.
     Приходят   замерзшие  и  несчастные  Вета  и  Коля.   Леня  приходит  в
неописуемый восторг от моей новости. Малыш тоже строил  свои планы и мучился
от  своих  сомнений.  Вета рассказывает  свой  очередной  страшный сон:  она
приезжает к нам в Израиль, а на пляжах война.
     В пятницу я звоню утром Юзефе Васильевне и слышу: "Соломон Вульфович, я
вам все выписала, приходите сейчас." Получаю полувизу с нашими фотографиями.
Это наш промежуточный документ между советским и израильским паспортами. Она
действует полгода, спешить некуда, но и рисковать  оставаться в такой стране
тоже не хочется. Вот завтра "наши придут" и захлопнут выход из перестроечной
мышеловки...
     От Руппы приходит  телеграмма - мои предложения им  получены.  Это  для
меня мост к будущей работе, другого пока нет.
     На другой день идем-едем с Аней к нотариусу заверять какие-то  копии на
английском. На  нас смотрят  с  изумлением-  зачем?  Объясняем, что уезжаем.
Совсем.  Тишина  в  очереди.  "Надо  же! -  сокрушается кто-то.  -  Везет же
людям...Совсем!.."  Заходим  в  Ленину  школу,  до  боли  запущенную,  парты
облезлые, полы стертые,  двери  расшатанные. Учительница  математики  моет в
классе пол. О нашем сыне говорит нехотя, лишь бы отмазаться.  У  нее для нас
всегда было только  два вопроса: зачем влезли  в чужой элитный класс и когда
уйдем. Сейчас появилась надежда -  Леня уезжает. Совсем. И из элитной страны
тоже. 24 ноября, а почти  жарко. Едем в ДНТК за  доверенностью. Отношение  к
моей давно никому  не полезной жене очень  теплое и уважительное.  По-моему,
даже  лучше, чем до увольнения. Мы  уже никуда не спешим. Оба в отпуске, все
этапы  позади, как хорошо! В очереди за молоком мы  единственные, кто шутит.
Наверное, за  это нам достаются последние полбаночки  сметаны и пять бутылок
кефира.
     Смущают газеты, переполненные грозными прогнозами и тут, и там. Боимся,
что что-то произойдет до отъезда. А то и в дороге, без обоих гражданств.
     Но пока  мы с Аней сдуру снова собираемся в полет - я в командировку, а
она за наш изобильный счет. Куда и зачем? В Москву - оформлять отлет на ПМЖ.
А потом в тот же  неприступный Севастополь. Видите ли, нам надо проститься в
Крыму с родными, которым мы сто лет и нафиг не нужны.
     Вечером  вдруг  пошел  густой  снег,   навевая  мрачные  аэрофлотовские
предчувствия.
     На электричке и  такси  успеваем в аэропорт  на час  раньше, но улетаем
только в  11  ночи - где-то  обледенела полоса. Сдаем обвязанные  наши вещи,
гуляем с Аней по площади, едим бутерброды с купленной вчера на рынке красной
икрой,  теряем  и  находим Анины китайские перчатки и вообще  чувствуем себя
вольными  туристами. Впервые  я почти весь перелет  проспал. В Москве  мы 27
ноября в час ночи. Жутко набитый сонной толпой Домодедово, очереди в платные
туалеты, такие же уже грязные,  как недавно бесплатные. Всюду, как и по всей
стране  резкие, наглые  кавказцы.  На  городском  автовокзале люди  спят  на
цинковых столах  закрытой камеры  хранения,  как  в  морге.  В городе  очень
скользко, сплошной лед на тротуарах, никто и не  думает посыпать, как совсем
недавно.  На Ордынке заходим в  какой-то автобус и получаем талон на очередь
входа  в посольство 4342! Нам тут же предлагают тайно купить очередь  "иначе
за  месяц  не  успеете".  Рискуем  отказаться,  хотя  многие  клюют  на  эти
провокации.  Ходят парни с плакатом на груди "Куплю жену". С шести  утра  до
полдвенадцатого  стоим в живой очереди за анкетами. От праздничной приличной
октябрьской  еврейской  тусовки  здесь  не осталось и следа - сплошные те же
кавказцы, замученные беженцы из горячих точек (Владивосток еще не подогрели,
слава Богу!..).
     Черницкие ждут нас, у них переводим дух и снова едем на Ордынку к 16.00
на   перекличку.  Выясняется,  что  мы   еже  248-е.  Без  покупки  очереди.
Возвращаемся к нашим единственным друзьям-москвичам. У Ани разболелся глаз -
сидит у Беллы на кухне и промокает его чаем. От смены времени и толп повсюду
мы совсем остекленели.
     На  следующий  день под  непрерывный  снег  с  дождем  едем  на  метро,
автобусах туда же, на Ордынку, два часа стоим, зажатые  в очереди,  говорим,
ругаемся  в  непривычном и чужом  море евреев, раздражающих до отчаяния. Так
вот, оказывается выглядят на самом деле будущие  наши соотечественники. Хуже
нынешних... Выясняется, что мы настоящих евреев, собственно,  до  этого  и в
глаза не видели... Наконец, просачиваемся, ждем уже на скамейках у кабинета.
Ванда-чиновница очень благожелательна. Сочувствует мне: "Как вы могли жить с
таким именем и отчеством?" Но мои метрики  дубликат ей не нравятся, лучше бы
иметь   оригинал.  Анины  проходят   лучше,   но   почему  там  не   указана
национальность  Суры-Ривы  Кац? Неужели  еврейка? Начинается идиотизм  новой
страны нашего обитания.
     Зато  никаких проблем с  билетами  на самолет - составили декларацию  и
получили  дату вылета  на Будапешт  -  10 января  1991  года.  Сдаем  в двух
очередях свои  дипломы,  авторские свидетельства, все, что угодно. Зачем мне
тогда нужен был Руппо? Не знал, что все что угодно можно отправить диппчтой?
Без всякой  таможни? Его фирма  буклеты об эмиграции в Израиль выпускала. Не
может  быть.  Тогда  просто  украл?  И  именно  для  этого лгал  о  таможне?
Лихорадочно вспоминаю, что  я ему  отдал, кроме оригинала отчета по шагайке,
тоже  невосполнимого.  А  ведь  требовал   только  что  отправленных  отсюда
оригиналы авторских свидетельств. И контора без вывески и названия...
     От Черницких  звоню  Мирзабели,  Лаврухину,  договариваемся о встрече в
министерстве. Потом обзваниваю моих родных и знакомых. Броня поздравляет нас
и  желает  удачи за границей. Рафа хамит и сворачивает  разговор. Жалуюсь на
него  Марику. Тот  вообще  уникальный специалист по сладким  гадостям: Рафу,
мол, я не понял, и вообще спешу перед отъездом со всеми расплеваться. Ничего
себе! И  даже не  поинтересовался, откуда я звоню, есть  ли у меня крыша над
головой в Москве. Но  просит  к телефону "Анечку".  По-моему, он слышит, что
она  посылает  его  в  задницу, так как  поспешно бросает  трубку.  А  мы-то
переживали, что не у них остановились, что они обидятся!
     Но нам уже на все это плевать! У нас день заслуженного отдыха в столице
нашей   родины.  Гуляем,  на  Калининском  проспекте  пытаемся  попасть   на
"Унесенные  ветром",  но  не  удается.  Отправляем  Вете письмо  с  просьбой
заказать  нам полет  из Владивостока  в Москву  на  6 января и без обратного
билета!..  Долго  стоим  в  змее-очереди на дурацкий, как  все голливудское,
эротический фильм "Свяжи меня" в маленький  кинотеатр на Арбате.  На Курском
вокзале берем билет до Севастополя. СВ нет, как и нет обратного билета, даже
зимой! Звоним  туда  и  просим взять  нам  билет до Москвы  на  месте. Около
немецкого посольства видим такую же  толпу, которую  только  что покинули на
Ордынке... Мелькает мысль, туда ли мы стояли?
     Пока  я участвую в совещании с Мирзабели  и Лаврухиным  в  министерстве
морского  флота  и  отмечаю  там  свою  командировку,  Аня  и  Юля ходят  по
магазинам. Лаврухин  рассказывает  мне  о  своем  уникальном опыте  создания
советского  "шаттла"  "Буран" и  просит поговорить в Израиле  о  его желании
работать совместно с израильскими специалистами. По моей просьбе звонит в КБ
им. Миля с просьбой  прислать на наше совещание Черницкого, но оттуда отказ.
Саша мой, как и я, в своей конторе персона нон грата. Шибко умный... Я прошу
Лаврухина  приехать  вечером  в  Черницкому  домой  (надо  же  мне  оплатить
гостеприимство,  тем  более  такое  уникальное  на  фоне   любезностей  моих
родственников!) Обещал  заехать  за  ним  на  работу.  В результате  встреча
сорвалась,  Саша расстроился, но еще больше расстроилась Аня, не  знавшая  о
моих телодвижениях и взявшая на этот вечер нам билеты  на какой-то спектакль
по Бабелю. Она вечно, оказавшись в Москве, думает только о ее театрах.
     Едем купейным вагоном в Севастополь. Попутчики очень приличные. Обедаем
гриль курицей, купленной накануне на Тишинском рынке. В  Скуратово покупаю к
ней кульки  с  горячей картошкой, как в мои  студенческие  поездки.  И спим,
наконец-то,  без обязанностей  и помех. Чем южнее, тем меньше снега, а потом
вообще  зелень. Нас встречают по  первому  разряду  - с Мишей  на  его белой
"волге".  Город  удивительно чистый  и уютный  -  сколько  он  выдержит  эту
оборону? На  Приморском,  где  мы  гуляем  с Аней,  довольно холодный ветер,
спешим обратно в уютную  духоту родной Кирпичной.  Конечно, теща кормит  нас
своими  удивительными борщом и  тортом.  С  тестем идем  к  адвокату Боруле,
который берется оформить Ветин обмен.
     Отношения пока прекрасные - все с подарками. Мы с красной икрой, кетой,
горбушей,  а  они с  яблоками,  грушами,  абрикосами,  давно не  пробованной
сметаной  и  творогом  с крымского рынка.  У  них все  по  талонам, а потому
дефицит не такой глобальный, как во Владивостоке. Днем мы с Аней  стрижемся,
звоним во Владивосток  через нашу телефонистку. Вечером  идем  смотреть нашу
квартиру  в Севастополе.  Сбылась мечта  идиота  1970 года!  Едем  сказочным
городом в сказочно пустом  троллейбусе,  удивляясь сопротивлению  Веты  сюда
переехать.  На   Малаховом  кургане  (местный  вариант  мыса  Чуркин,  между
прочим...) соседка  нашей  обменщицы  открывает  нам квартиру.  Обыкновенная
хрущоба, только на одно окно меньше,  чем в нашей. Зато вид на зелень и парк
совсем другого измерения. Боруля ожидает подводные  камни при  прописке.  Из
наглухо закрытого для честных людей  города выезжает одна бездетная старуха,
а  въезжают  трое  молодых, которые могут,  Боже упаси, наплодить  тут своих
потомков. Как  когда-то  нас с Аней и близко  не  подпустили к легендарному,
могут  и  нашу  дочь  не прописать.  Если не скроют от  властей Диму, самого
опасного  потенциального   севастопольца.  Воссоединение  семьи  стариков  с
внучкой  и правнуком  запрещено  законами державы.  Парадокс!  Чужая страна,
Израиль, для которой мы все палец о  палец за всю жизнь не ударили, на рогах
стоит, чтобы нас с Аней  и Леней к  себе  поселить.  А  родина,  которую дед
защищал, на которую мы четверть века работали - против. Она ненавидела Вету,
когда та претендовала  на прописку  в 1970, а двадцать  лет спустя ненавидит
Диму. И обоих за то только, что на свет посмели родиться.
     Составляем  письмо  от имени Веты в севастопольский  горздрав. Аня  его
переписывает  женским почерком. Надо  выжать из нашего визита максимум, хотя
принято считать, что мы приехали просто попрощаться, ибо Бог знает, свидимся
ли еще.
     С  этой же  целью  едем  "Икарусом" в Орлиное.  Там тепло,  потрясающий
воздух.  Аси  дома нет. Собачка  тявкает, забравшись  поглубже в  конуру. На
двери примитивный замочек, на всем налет нищеты и убожества. Пошли с Аней на
кладбище.  Долго  ищу могилу  моих родителей  с  жалким  сварным обелиском и
табличкой-памятником - инициалы  вместо  имен, чтобы не  осквернили  могилу.
Наивность - ведь и антисемитам ясно, что что-то тут нечисто -  у всех прочих
имена полностью... Но сам  факт, что мертвые  пытаются спрятаться от  живых,
поражает. Аня тактично уходит, позволяя мне тихонько  попрощаться навсегда с
самыми дорогими людьми. Осталась только коробочка с камешками с той могилы.
     Ася уже дома. Сидим на ее веранде, гуляем, едим яичницу из купленных  у
соседей  яиц.  Своих  кур  она  не  разводит, не  говоря  о прочей живности.
Говорит, что корм  не купишь, а  готовые яйца покупать  дешевле - сколько их
ей-то надо? Рассказываем друг другу анекдоты, смеемся,  отчаянно мерзнем  и,
по-моему,  все  ищут предлог поскорее расстаться.  Наскоро прощаюсь  с  моей
нелепой деревенской сестрой. С  облегчением отъезжаем и сидим  в автобусе  с
Аночкой, очень счастливые от общения только друг с другом.
     А  дома  уже нужная справка из  горздрава, что врач  Ядрова  необходима
городу - Борис Семенович "провернул операцию"! Плюс бульон и торт. И веселый
треп на теплой веранде. Отношения хорошие, как никогда.
     Рынок в Севастополе ломится от изобилия - фрукты, кулинария, орехи, а в
магазине свежий хлеб, колбаса, сливки, ну, прямо как в мирное время. Зашли в
"Победу"   -  кинотеатр   моей   юности.  Билеты   без   очереди,  стоимость
доперестроечная, в фойе белые  столики и стулья богатого буфета. Может быть,
мы уже там? - шутит моя жена. Здесь. Здесь мы, ибо в полупустом зале гогочут
пьяные парни. И фильм дрянь. Ушли.
     Ночной город совершенно сказочный  с его  плюшевыми  елями, изумрудными
газонами, кипарисами, пустотой на улицах, даже страшно сворачивать с главных
магистралей. После Москвы-то! Дома жара - дед не жалеет стране угля.
     7  декабря  вдруг   появляется  Ася.  Усталая,  очень  старая,  жалкая,
доброжелательная, даже заискивающая.  Меня она, как и я ее, по-своему любит.
Просто мы совершенно  разные люди, общее  между которыми только родство. Мне
ее  всегда  искренне  жаль,  но  она  все   воспринимает   непредсказуемо  и
агрессивно. Все ее высказывания шокируют. И все вместе становится совершенно
невыносимым. Она этого не замечает, а потому меня преследует  мысль: неужели
и меня  все  окружающие  воспринимают таким же монстром? Ведь  я  на  нее, в
общем, очень  даже  похож. Провожаем ее, наконец,  до автостанции  на рынке,
ставим, как некогда маму,  у переднего окна грязного желтого автобуса, чтобы
не укачивалась. И изуродованная характером и судьбой моя единственная сестра
навсегда исчезает из  моей  жизни... Уныло иду  обратно, проклиная  себя  за
холодный прием. Аня  уверяет,  что Ася  по-своему счастлива.  Живет себе для
себя, по своему нехитрому режиму  и в общем  безо всех  этих наших метаний и
забот.  От  дома до  магазина, от  телевизора  до  постели,  с  минимальными
потребностями и обязанностями. Для нее сегодняшний приезд и то подвиг.
     А мы вместе  с матерью идем в видео салон Дворца строителей смотреть те
же "Унесенные ветром" о бесконечно чужой истории чужих американцев. Но фильм
сильный, профессиональный и смелый, все в  неожиданном ракурсе. Обратно идем
уже в  сумерках,  мать  плохо видит и чуть не падает на  проспекте Нахимова.
Потом снова все дружно жуем напротив телевизора.
     Едем с Аней в Херсонес,  гуляем по  кипарисовым  аллеям,  вдыхая воздух
Крыма,  около которого мы побывали,  прощаясь с родными. Аня в чужой куртке,
брюках  и  сапожках, как  всегда в Севастополе,  на  своей  административной
родине, очень молодая и красивая.  Поднимаемся  на Кирпичную по лестнице, на
которой росли Вета и Леня. Дома нас ждет  пиво,  паштет из индюшиной печени,
суп из  индейки, чай  с  шарлоткой. В "Известиях"  известия.  Что  в  стране
кончился авиационный керосин, все рейсы  из, например, Караганды отменены. А
как  же мы? Туда и, особенно, обратно?  Впрочем, всем давно известно, что  в
"Известиях" нет правды...
     Садимся на вокзале в фирменный  поезд  безо  всяких  признаков кризиса.
Мать поражается, как  богато  мы  едем  - в мягком  купе  на двоих! Зеркала,
простор для  вещей и одежды, все  для  белых людей, в которых мы пока ходим.
Начались  прощания, слезы  Ани и матери, а  мы с  дедом хохочем: я ему читаю
Баркова "Утехи  императрицы". И вообще  нам-то  с  ним чего плакать  друг по
другу?..  Не дожидаясь  отхода поезда, они уходят домой, где им  так хорошо.
Без  нас,  да и без,  кстати, Веты с ее семейством. Так что слухи о  Ветиной
жертве  -   обмене  "такого  благоустроенного  и  хорошего  Владивостока  на
безобразный   нищий  Севастополь,  ради   бабушки  с   дедушкой"   -   очень
преувеличены.  А  мы  тоже  счастливы  хоть  временно  отдохнуть  от  любого
общества.  Едем, пьем без конца чай с  пирожками, халвой и прочими дорожными
запасами,  подчищая  их к Москве почти  полностью. Нам так хорошо  и уютно в
нашем купе фирменного вагона!
     Но вот уже  мрачная огромная Москва с ее толпами и  толчеей, грохотом и
галдежом. Белла  встречает нас хорошо, радуясь корзине  орлиных яиц и яблок.
Яша  по  телефону уверяет  меня, что связался с Руппо, и тот сказал, что его
сыновья уже  ждут меня в Израиле,  возможно, встретят в  аэропорту. Не очень
верю, но  оснований подозревать вроде нет, кроме сказок о таможне. А может и
правда не знал о диппочте?
     Пока  же  мы снова едем  на  Ордынку за последними инструкциями.  Снова
толпа и давка для прохода во двор.  "Господа... Дорогие мои евреи...  Да  не
лезь  ты, в  морду  дам!."  Съездили  с Аней  в Шереметьево-2  посмотреть на
отправку евреев, на таможню. Ничего страшного, все чинно и официально. Все с
тележками, собаками, детьми,  лежачими инвалидами. Нам легче - все молодые и
здоровые, слава Богу.
     На  другой  день  уже  едем  через  залитую  желтыми  огнями  Москву из
аэровокзала в  аэропорт,  что я так всегда  любил в командировках, когда все
хлопоты  и  тревоги  позади,  и меня везут  прямо  к  трапу самолета  домой.
Домой?..
     А  дома совсем не Севастополь. Минус 21, ветер, наглые таксисты, по  25
рублей с  носа до  города при  тарифе 10 рублей за  четверых.  Так что  ждем
обычного автобуса.  Всего по четыре рубля за билет, плюс три за остановку на
Академической.  Тащимся  с сумками  в ночи под мигание желтого светофора  на
оледенелой  лестнице.  Пять  утра.  Ложусь с  внуком.  Вету согнали с  нашей
постели. Коля  тут же  улегся  на свое место  на  полу, под столом.  Леня не
проснулся на тахте в салоне.
     После Севастополя родной город встречает таким  контрастом транспортных
безобразий,  что  жить не хочется. Давка, потом  вообще "Освободите машину".
Полпути  до города пешком. Зато Елисеев  дружески  подписывает командировку.
Подаю заявление об увольнении. Все мне подписывают "бегунок" с улыбками.  Ни
у кого нет ни единого вопроса, почему  это я после 13 лет работы увольняюсь.
Смертельно хочу спать,  но  домой  идти  не  хочу,  что-то сломалось.  Вдруг
исчезло  все,  как и обещал  гороскоп  под новый 1990 год  -  дача,  работа,
квартира,  гражданство.  Вместо  всего  этого  талон,  на  котором  написано
94304/90.  И еще бумажник с визой  въезда в государство Израиль.  Получаю  в
институте  справку, что я ничего  ему не должен. Дронов говорит, что Луговец
сказал обо мне министру, а тот будто бы сказал, что лучше  бы весь  ДНИИМФ в
Израиль уехал... Директор Семенихин встречает меня как родного: "Ну что, уже
иностранец, израильтянин?  -  поднимается он  из-за  стола.  -  При малейшей
возможности мы готовы  заключить договор  с любым институтом, где  вы будете
работать. Совместное предприятие.  Вы не  возражаете?" Я не возражаю, но вот
что по этому поводу думает "институт, где "я буду работать?". Я пока не знаю
вообще  о существовании такого института. Юзефа  Васильевна тепло  принимает
мою  и  Анины  справки,  намечает  дальнейший  порядок  действий. Мы  должны
выписаться  в домоуправлении из  Владивостока, потерять  прописку.  Я должен
сняться с учета в военкомате - потерять  воинское звание. Я  должен уплатить
"пошлину"  -  1400  рублей  за насильственное  лишение  нас  всех советского
гражданства и законно заработанной пенсии. За предательство социалистической
родины в пользу ее сионистского врага.
     Мы с Леней едем на Вторую речку за авиабилетами на 6 января 1991  года.
Без очереди с улыбкой нам продают билеты на беспосадочный московский рейс 2,
и без обратного билета, как и мечталось.
     В сберкассе оплачиваю лишение гражданства, получаю справку. Родина меня
отпускает - без заработанной пенсии  и  защиты  -  за все-то мои  подвиги  с
вертолетами  и прочим. Мне до официальной  пенсии еще шесть лет. Это значит,
что  по закону  при досрочном  оставлении работы мне должны платить "выслугу
лет", пособие, составляющее около 80% законной пенсии 180 рублей в месяц. То
есть, останься я в стране и прекрати  работать,  мне до самой  смерти должны
были бы платить по 144 рубля в месяц или 25920 рублей за 15 лет, к 69-летию.
И все эти 4764 доллара по нынешнему курсу у  меня  родное государство просто
отнимает. И кому, интересно бы знать, отдает? Бомжам? Кавказским бандитам на
их вооружение против русских?  У идиотского  режима,  какой только  и  может
возглавлять   эту   страну   при   любых  ее   перестройках,   революциях  и
контрреволюциях,  нет  других критериев  оценки личности, кроме страсти к ее
уничтожению...
     Идет  бурный  процесс  паковки.  Подушки  и  одеяла  собираем  в дачный
спальный  мешок - самая, как оказалось, полезная вещь в  доме. Простыни  - в
чемодан, новый  ковер - в  целлофановый  мешок.  Вместо него  на  стену  над
кроватью в спаленке вешаем черный  старый  ковер, предварительно вытоптанный
на снегу. Отдаем аквариум  с рыбками,  убираем  перегородку и превращаем два
загашника в большую спальню с двумя окнами. Покупаю веревки.
     На другой день мечемся  по комиссионкам с целью  продажи  Аниной шубы -
моего ей единственного за совместную жизнь  крупного подарка...  Нигде ее не
берут  -  кооперативного   производства.  Зато  принимают  на  комиссию  мой
милицейский  тулупчик  из Еврейской автономной области и  болгарское кожаное
пальто. Шубу хочет купить Бугаков для своей жены, откуда я сделал вывод, что
он столковался с рэкетирами.
     Переписываю в  домоуправлении свой лицевой  счет на Вету, прописываю  к
нам Колю, снимаюсь с учета в военкомате.
     В  "Свободном слове"  -  моя статья!  Впервые с  1917 года не кто-то, а
именно  я открыто, на  всю страну предлагаю запретить КПСС,  как  преступную
организацию. Мне это надо? Особенно сейчас, когда я еще в руках у этой самой
вполне правящей в этой стране организации...
     Но пока что мне в  бухгалтерии института, черт знает за  что, начислены
еще  две тысячи  рублей!  Точно по пословице "деньги к  деньгам" и по вечной
иронии моей  судьбы -  хороша  Маша,  да не ваша. Деньги  эти мне  так  и не
понадобятся.
     А вот в  банке  нам рубли на доллары не  обменяли - виза недооформлена.
Звоню в ОВИР. Новые правила - надо сначала сдать советские паспорта. Что я и
делаю  21  декабря и получаю  полную  визу в  законченном виде.  Я больше не
гражданин.
     По весенней, залитой солнцем Ленинской иду в банк, а там мне не хватает
43 рубля, чтобы  обменять 2700 рублей.  Прямо, как  у Остапа Бендера. Бегу в
ДНТК. Елена Вадимовна верит  мне 50 рублей  на  слово. И вот  в одной стопке
складываются червонцы с ленинским  барельефом, а во второй (тоненькой...)  -
незнакомые  зеленые  купюры  с  каким-то   стариком  в  овале.  Доллары.  На
обзаведение бывшей советской трудовой семьи на новом месте  родина от щедрот
своих за  мои  же рубли  дает  нам  всего...  487 долларов. Говорят, на  раз
пообедать в хорошем ресторане. Остальные же свои честно заработанные рубли я
обменять на доллары не имею права. Я могу подпольно обменять их на доллары и
куда-то от таможни спрятать, но таможенники тоже не вчера назначены на  свои
посты, знают по богатому опыту, где и как  от них прячут их законную добычу.
И своего не упустят. Все советуют  рискнуть, но я  предпочитаю положиться на
милость  победившего  коммунизм  сионизма,  а  сбережения  оставить  дочери,
лишними не  будут.  Вот и Бугаков дает за шубу мешок денег, с которым я  иду
один лесом домой с  электрички. Пропала куда-то моя записная книжка со всеми
своими советскими  адресами. Сначала  испугался, а  потом решил -  это ли не
знак?  Едем с Аней  на почтамт  у  железнодорожного вокзала отправлять  наши
книжки  в  Израиль.  Говорят,  что нет  бумаги, отправить не  могут.  Иду  к
начальнику  и вместо жалобной книги от  него даю ему две  дефицитные книжки.
Тут  же нашлась и бумага, и улыбки, и  старание.  Звоню  Кочубиевскому,  что
брать с  собой. Ничего. Там вам  все принесут ватики - те, кто приехал 15-20
лет  назад. И на  помойке можно  подобрать  такую  одежду и обувь (чистую  и
запакованную), какую здесь не купишь и в инвалютном магазине. А на телевизор
и   видео  там  дают  специально  деньги.  Но   это  совсем   не   советские
электротовары...  Он   единственный,  от   кого   я   получаю  положительную
информацию. Прочие только пугают.
     24 декабря  с тортом в  корзине едем  на  Чуркин отмечать день рождения
нашего общего внука.  За столом едва знакомые нам Костя и Анюта. С Ветой  ее
подруга  Ира. Вообще-то застолье какое-то искусственное, хотя все  стараются
проявить родственные чувства друг к другу. Много фотографируемся. Леня с его
пробивающимися  усиками  очень  красивый.  Он  впервые  в  жизни  попробовал
шампанское. И так за него страшно.  И за Вету, оставляемую в стране, которой
как раз вчера Шеварднадзе на съезде напророчил скорый и полный крах...
     С несколькими  пересадками  добираемся  домой  - никто из  таксистов  и
частников не хотят нас везти ни за какие деньги.
     В сберкассе  проблема.  Я хочу снять с моего счета все деньги, а с меня
требуют паспорт.  Предъявляю удостоверение министерства морского флота,  мой
единственный  не  сданный  почему-то  документ.  Советуют купить  лотерейки.
Покупаю и дарю тем же девочкам,  которые поверили моему удостоверению. А вы?
А я к  розыгрышу буду уже за границей. Так  вы  же вернетесь?  Не-а... Иду с
чемоданом денег к Елене Вадимовне. Она пишет расписку.
     26  декабря буря смешала  землю с небом -  сплошной  поток снега, почти
невидимый  за изморосью  стекол, ураганный  ветер, метель, трассы  не видно,
только натужно ревут машины, буксуя в сугробах. И  мороз 18 градусов,  чтобы
жизнь медом  не  казалась. Леня пытался уехать -  у них культпоход  класса в
кинотеатр "Маяк" на "Ревизора",  но  троллейбус почему-то прошел мимо.  Леня
вообще в последнее время учится, как никогда раньше - алгебру решает часами,
сочинения пишет, с Аней на частные уроки исправно ходит.  Словно  чувствует,
что скоро долго не сможет учиться...
     Аню тоже снедает жажда бурной деятельности. А потому мы с ней выползаем
в белое  месиво, прем  по лесу, карабкаемся  по откосу на  опасно слепую для
машин трассу.  По  ней, как  ни  странно, ходят троллейбусы и автобусы. Пока
идем по ветру, терпимо, хотя моя голова в красной вязаной шапочке замерзает.
Сворачиваем  к "нижнему"  гастроному, покупаем  яблоки,  мороженое  и  хлеб.
Пересекаем улицу  и безнадежно стоим  на  ветру, цепляясь  друг за друга  на
откосе. Останавливается  нам какой-то частный фургон. От  благодарности  сую
водителю  сразу три рубля. Вместо  пяти копеек  за троллейбус.  Дома хорошо,
тепло,  даже ветер вроде перестал так  грозно выть, как ночью.  Леню посылаю
вниз к институтам - в столовую за тем, что там, возможно, дают.
     Вечером, пока  Аня  и Леня  на уроке,  я  слушаю  "Голос Америки",  что
иммигранты в Израиле живут в  передвижных домиках или в палатках, что  евреи
из  Советского  Союза организуют  против  всего  этого  массовые  митинги. А
советское радио  радуется, что иракская армия  намерена нарушить суверенитет
Иордании, как  некогда Гитлер границы Бельгии и  Голландии.  Чтобы сквозь ее
территорию всей  своей фанатичной миллионной армией с пятью  тысячами танков
вторгнуться в  Израиль,  который, оказывается,  в самом узком месте  на  час
марша  пехоты...  Страшно,  конечно,  но сожаления о  содеянном  нет.  Лучше
умереть  там,  чем  жить здесь.  Поэтому  гораздо больше беспокоит  Веточка.
Записываю на  магнитофон,  как  она  поет  тоненьким голосом  "На  маленьком
плоту... кто беды мне пророчит..."
     Зато на следующий день радость. Захожу наугад в ГУМ, а там продаются (я
не  шучу) чемоданы!  Небольшие, но хоть новые и вполне приличные. Иду с ними
по  городу к  электричке, крутясь  в сугробах  от ураганного ветра,  который
вырывает мою удачу  из  рук. Но поезд только  через час, так что иду на свое
пока  что никем не занятое рабочее место.  С моими  бумагами и купленными по
дороге  пятью  баночками сайры  чемоданы  уже не  такие летучие.  Дома  Леня
счастлив - последние санки по лесу в его жизни, кажется.
     На следующий день вокруг зимняя сказка  - блестя на солнце, снег лежит.
Иду в школу, клянчу Лене с собой учебники. Предлагаю книги взамен или деньги
- ни за что.
     29  декабря сопровождаю Аню. Вету и  Колину сестру  Анюту на барахолку.
Едем электричкой. У Ани от отраженного от  свежего снега солнца уже розово в
глазах за неполноценными хрусталиками. Вета в  Аниной старой мутоновой шубе,
очень  маленькая и жалкая. Моя  обезьянка, как  я  ее  называл в детстве  за
цепкие пальцы.  Анюта  выглядит, как сказал  бы Борис Семенович,  обнищавшей
герцогиней  - красивая, статная, но очень бедно  одетая. Выходим  на станции
Геологическая  -  совершеннейшая  деревня. Идем  по  тропкам  на  барахолку,
огражденную  бетонным забором  с  кассами, как стадион.  Очень все  солидно.
Плохо  только,  что  продавцов  относительно мало.  Купили Вете  итальянские
сапоги за 850 рублей. Прицениваемся к "аляскам", но  зачем они нам в Африке?
В результате больше ничего не купили, кроме  двух  трехлитровых банок молока
за 13 рублей и нескольких банок зеленого горошка в поселковом магазине.
     Дома приходит Леня со своим "делом" -  школьными выходными документами.
Сбылась мечта  школы -  элитный класс освободился от пришлого плебея. Пакует
свои неважные оценки вместе  с  тетрадью со своим каким-то важным  для  него
рассказом.
     На другой  день, в  воскресенье, нам с Аней повезло  - на троллейбусном
кольце  в "стекляшке" стали сразу в три очереди и купили колбасу, кальмары и
свежемороженую  горбушу  к  Новому  году.  Спустились  к рынку,  где  купили
говядину за  20  рублей за  килограмм. Такие  цены. Счастливыми  добытчиками
садимся  в троллейбус, где  все  спрашивают,  где  это мы столько  накупили.
Охотно объясняю. Люди выходят на следующей остановке и бегут назад. Какой-то
пьяный говорит  в  пустоту:  "После  переворота  -  поговорим!.."  Дома  Аня
варит-жарит  добычу.   Сосед-гость   Кузя  активно  участвует  в   процессе,
провоцируя куриный  суп  с  кошачьей  лапкой.  Я  болею  тяжелой  простудой,
принимаю разные лекарства и меры, зная, что ничего не поможет,  пока само не
пройдет.  Но делаю над плитой даже паровую баню. Всю ночь кашлял.  Утром Аня
бурно ссорится с бездельником Леней, который с перепугу вымыл всю  лестницу.
Едем  с ним по магазинам, покупаю ему новые кроссовки за 140 рублей, то есть
почти даром, так как 8-рублевые некогда суконные ботинки "прощай, молодость"
стоят 200.
     В Академгородке сухо, солнечно и  тепло.  Ожидая Вету с Колей гуляем по
единственному плоскому  участку - от  горки до помойки и обратно. Приглашаем
Елену Николаевну с ее престарелой собакой Басей  к нам на Новый год. А наших
все нет. На всякий случай, очень волнуюсь.  Я вообще  боюсь неожиданностей к
отъезду.  Вместо обещанных  пяти часов  они  появляются в восемь  вечера.  К
Новому  1991 году  все  много  и  вкусно  едим, в последний  раз  вместе  на
родине...
     В последующие  дни, нигде на сегодня не  зафиксированные, был отъезд  в
Москву. Нас вовремя привезли с  комфортом на  микроавтобусе за  100 рублей в
аэропорт 6 января. Вета, Коля и Дима  недолго  провожают нас и, не дожидаясь
посадки, уезжают с тем же микроавтобусом. Если что и утешает в этой ситуации
разделения  семьи  надвое,  так  это  то,  как  им  будет  хорошо в  той  же
вожделенной квартире в  любимом Академгородке, но единственными  хозяевами -
без нас! И без необходимости возвращаться на Чуркин.
     Мы хорошо летели  без посадок и задержек до Домодедово, где я, возясь с
непривычно  обширным багажом и загружая его в такси,  потянул спину, что мне
совсем  ни к  чему в переходный  период. Черницкие принимают  нас радушно. Я
дарю  Саше  мой  почти новый  морской  тулуп и лисью шапку.  9  января после
зарядки на улице под огромным деревом я стал  торопить моих ехать на Ордынку
за билетом, но Аня решила сначала вымыть  за нами  посуду. Мы  опаздываем  и
ждем  ее  с  Леней  на  ночной  улице.  Она  выбегает  в  белых сапожках,  в
расстегнутом осеннем пальто и  шапке, очень молодая и красивая.  Троллейбус,
метро, Ордынка в  последний раз. Толпы  нет, очень приличная очередь, быстро
прохожу один  во  двор "голландского посольства", где в центре  на флагштоке
колышется  бело-голубой  израильский  флаг.  Никаких билетов  нам  не  дают.
Прибыть  во  столько-то в Шереметьево-2, где  формируется группа. Аня и Леня
ждут меня  на  улице.  Идем  к Юделевым, Яшиным  родственникам по  Наташиной
линии. Заблудились, но по  дороге купили яблок,  последнюю на родине годовую
книжку-ежедневник. Пошел сильный снег, вокруг  очень нарядная зимняя Москва,
величественный Никольский  собор. Но совершенно ничего уже не  трогает душу.
Наконец, находим нужный адрес.  Нас встречает молодой  и красивый Яша, потом
новые благожелательные  люди.  Аня дарит им пальто с лисой. Много общаемся с
Яшей, не поленившимся приехать  нас проводить из Ленинграда, в то время, как
равно  родные  московские братья меня  презрительно игнорируют... Я заполняю
ему анкету на вызов в  Америку на  английском. Мы едем по  Садовому кольцу в
троллейбусе к посольству, но сели не в ту сторону,  а потому мимо невыносимо
долго тянется  за  грязными  стеклами  унылая  огромная  серая  однообразная
Москва. Возвращаемся с нашим тортом к  Юделевым, где вкусно едим. Уезжать от
них к Черницким не хочется, особенно Лене. И  им мы надоели, а потому раньше
времени мы прощаемся с единственными моими московскими друзьями и  на  такси
едем  в Шереметьево.  А там берем тележку,  грузим на  нее  наши  пожитки  и
втягиваемся  в бесконечный круг  ожидания  прохода  через  таможню. Приехать
можно  было  и  на  несколько  часов позже.  Последний проход вдоль  барьера
высокого стройного Яши по  ту сторону границы, а нас уже ведут во внутренний
зал ожидания. Начинается -




     Сегодня 17 апреля 2017 года. Мы здесь больше 26 лет!
     Все, что  описано в  последних главах,  с первых  же дней изменилось  с
точностью до наоборот. И потом настали уже совсем  другие повороты  в другой
жизни  на  другой  планете...  Вместо  Дальнего  Востока  и  неестественного
меридиана  - запад.  Вместо снежного морозного севера - юг, какого я в жизни
не видел,  разве  что пару часов в Батуми, с пальмами  и  цветами в  январе.
Вместо  дефицита  -  изобилие,  вместо  давки  в  транспорте комфортабельные
автобусы и  поезда с кондиционерами, где очень редко есть стоячие пассажиры,
мягкие  самолетные сидения,  а в чистых туалетах цветы. Вместо квартиры в 29
квадратных метров  на  две семьи  - по трехкомнатной 80-метровой квартире на
нас с Аней и с Леней и на  Лизу  с Димой, и все в северной  столице страны в
Хайфе, ставшей  за  эту четверть века самым  знакомым  городом.  Только  мой
кабинет в нашей квартире по размерам больше Владивостокской спальни вместе с
отделенной Лениной комнатой.
     Вместо  крохотного  Димочки - двухметровый  30-летний качок  Дима после
успешного окончания Бецалеля - местной  Академии художеств в  Иерусалиме,  а
вместо подростка Лени - матерый мужчина 40 лет, холостой, свободный садовник
- с нами на просторном закрытом балконе... Вместо моложавой красивой строгой
Ани  77-летняя  больная,  но  надеющаяся на  излечение  еще  привлекательная
приветливая старая дама с  которой я почти круглый год ежедневно  купался  в
море иногда дальше  всех.  И вместо решительного новатора-делателя проектов,
идей и  денег я  нынешний - бездельный пенсионер,  со слуховыми аппаратами и
искусственными хрусталиками  в  обеих глазах,  читающий и пишущий эти строки
без  очков, с мерцательной аритмией сердца, от  которой  двадцать  лет назад
умер Яша, но поддерживаемый израильской медициной на плаву настолько, что на
велосипеде чувствую себя  почти совсем  как во  Владивостоке. По  10 км  без
проблем. Плюс  ежедневно  гимнастика  йогов  по утрам  и  тренажеры  по  600
движений в  парке.  И  мы  оба не  нуждаемся ни в каком уходе и материальной
помощи наших детей.
     Вместо загаженного пляжа-автодрома,  к  которому надо  было продираться
сквозь свалки и  грязь -  современный  благоустроенный  морской берег,  куда
можно  пройти  среди  зелени  и  цветов по  нашему любимому,  плоскому,  как
Ленинград, цветущему  и  душистому  круглый год  Бат-Галиму. Купаться в море
тоже можно почти круглый  год, как и есть  круглый год любые  свежие овощи и
фрукты  безо всякого  труда на даче.  Вместо задерганных грубых продавщиц  в
пустых  магазинах  Академгородка  -   девушки  в  супермаркетах,   по-русски
умоляющие купить что-нибудь из огромного выбора продуктов, а мы уже давно не
покупаем  колбасы,  никакие, хотя  все вкусные  и относительно дешевые  - не
хочется. Никаких!
     Об  очередях куда бы то ни было мы почти забыли. Как и об  унизительных
сценах в аэропортах.  Все аэропорты, что мы посетили за эти годы, были равно
комфортные и роскошные, будь то в Тель-Авиве, Париже, Праге, Риме,  Лондоне,
Мюнхене. Самолеты ходят по  расписанию, нигде не обледенела полоса. Даже при
туре в Англию в разгар войны из  обстреливаемого  ракетами  Израиля  самолет
взлетел  точно в назначенный  час.  Россия  в этом плане  вспоминается,  как
кошмарный  сон. Да  нам и  не  нужны самолеты не  то,  что  ежемесячно, но и
ежегодно. Мне и городские автобусы не нужны - с моим "треком" - американским
велосипедом,  по  сравнению  с которым и "старт" не рысак, а уж о надежности
можно  и не говорить. Никаких  нам тут туманов и  вьюг.  Почти  круглый  год
солнце, а если и дожди, то не затяжные и светлые. Все воспринимается внешне,
как рай и подарок от Б-га!..
     Но!
     Все, что описано в последних главах, изменилось с точностью до наоборот
с  первых  же  дней. Вместо достойной  научной работы  сначала  бутафория на
"стипендию   Шапиро"   с...   врачем-хирургом   в  качестве  моего  научного
руководителя.  С соответствующим "результатом"  моей лихорадочной 3,5-летней
творческой  активности.   Потом   противоестественный,  хотя  и   достаточно
стабильный и доходный труд страховым агентом на  велосипеде. Потом невольный
"заслуженный отдых" для полного  сил мужчины, так как даже  место  помощника
рабочего  по блату оказалось  временным. Потом краткое и  уже неестественное
продолжение  страховой  работы в другом агентстве,  но  уже почти без всяких
надежд на хоть  какой-то заработок...  С той только разницей,  что и  острой
потребности много  заработать нет  и  в  помине. Впрочем, когда подвернулась
работа  садовником-уборщиком  на  вилле миллионера, охотно  отработал больше
года и тем самым завершил накопления для выкупа  из ипотеки квартиры,  своей
навсегда!
     Вместо  престижной  и  завидной работы товароведом ДНТК  с перспективой
быть директором краевой Академкниги  для  Ани  нашлось место  "помощницы  по
дому" - уборщицы-кухарки в нескольких  богатых семьях, откуда запросто могут
выгнать....  Что  и было сделано  немедленно,  после первого  же  требования
платить по закону, не сказав  и доброго слова за самоотверженный многолетний
труд. Как и мне за все мои усилия на всех работах. Спасибо, что всепригодная
Аня тотчас нашла себя в теле маркетинге, расставшись со всеми хозяйками - за
те же деньги. А потом у того же миллионера по израильской специальности...
     Из "чужой" страны мы попали в страну "свою", но  населенную в  основном
народом,  который   в  массе  своей  нам   недоступен.  Впрочем,  совершенно
закономерно! Я не сумел освоить  новый язык, ментальность, не имел дела ни с
одним  из новых  соотечественников ни по  работе, ни по  соседству  хоть  на
каком-то  уровне привязанности, не говоря о дружбе. В результате сегодня  не
общаюсь ни с кем, даже и по-русски. Из родни (у моих дедов было 8 и 5 детей,
а от них  потомство) ни с одним не поддерживаю  никаких  отношений, даже  не
знаю, живы ли они. И они со мной...
     Но  мы не сдались, заработали на свою квартиру, машину, которую продали
только  из-за  моего  фатального фиаско  со  сдачей  на  водительские права.
Сделали  накопления, позволяющие не очень зависеть от символического пособия
по  старости. У дочери и сына  есть  по  машине,  по сравнению с  которыми и
"волга" драндулет.
     Непостижимым образом полностью сохранилось отношение к обществу в целом
и  его столпам.  Внешне власти  совершенно  другие, но многие  представители
власти воспринимаются, как смертельно опасные сумасшедшие.
     Обижаться на  судьбу вообще не принято, а уж обижаться  на Израиль было
бы  и   вовсе   несправедливым.   В   меру  располагаемых   представлений  о
благотворительности,  обычаях  и возможностях, он  дал мне виртуальное право
показать себя, как ученого, коль скоро у меня не хватило ума с самого начала
выдать себя за рядового  конструктора и скрыть свои проекты и запасенные для
исторической   родины  идеи.  Эти   идеи  дали  мне  возможность  попытаться
реализовать  себя   в  бутафории  "собственной  фирмы",  основанной  местным
профессором "специально под  них и для  меня", с государственным содержанием
на работе.  В течение трех с половиной лет я наплодил больше, чем  за 25 лет
на родине, получил семь патентов, но ни одну идею моему менеджеру продать не
удалось. Чья тут вина,  сказать сложно. На сегодня  я не верю  ни в  одну из
своих идей. И едва ли их помню... И вообще в этом плане я давно умер.
     Никто  не  только  не  сказал  мне  спасибо за  этот  труд,  как  и  за
последующий страховой подвиг, не простив неудачу. Бывший научный босс, как и
страховая начальница, возненавидели меня, причем на этот раз без взаимности.
Как ни странно, я больше помню их добро, чем предательство.
     Но  кого угодно можно  в  этом винить,  только  не государство Израиль!
Особенно я люблю  свою  страну сейчас, после войн,  поняв, что она не только
очень даже уязвима, но и смертна, чего я никогда не чувствовал ни в СССР, ни
здесь до 2006 года. Я осознал,  что страной могут руководить идиоты, ведущие
ее  к гибели. И если Брежнева и Горбачева  я тоже не уважал,  то смертельной
опасности от их деятельности и краха не чувствовал, а тут наоборот.
     Как и на родине,  я  постоянно имел массу свободного времени, даже став
страховым агентом. Параллельно с довольно напряженной работой я ухитрился на
какое-то  время  стать  известным  политическим  журналистом. Пару лет  меня
охотно печатали все русскоязычные газеты, хотя  и не платили. Эта активность
подвигла  меня на литературную  деятельность,  я  создал  роман  и около  20
повестей,   выставлен   в  двух  порталах,  включая  престижную  электронную
библиотеку  Максима  Мошкова,  где  в   моих   номинациях  "новая  проза"  и
"фантастика"  довольно долго  занимал по рейтингу место  в  первой  десятке,
иногда  впереди многих известных писателей. Мои повести трижды публиковали в
местной  "роман газете" с восторженными  откликами читателей.  Но  и  за это
никто ничего не  платил... Я издал  за свой счет книгу еврейской фантастики,
которую практически все читатели  хвалили, но реализовать тираж, даже даром,
не удалось... Потом  я и в этом плане умер. Так  что смерть  физическая  мне
будет отнюдь не в новинку. .
     Мы  побывали  во  многих городах  Израиля, включая  великий  Иерусалим,
американизированный  Тель-Авив,   Эйлат   с  его   изумительными  подводными
пейзажами на коралловых пляжах  Красного моря, а это  уже бассейн четвертого
для  меня Индийского океана после  Атлантического  на  Черном и  Средиземном
морях, Тихого от  Владивостока до Анадыря, Северного Ледовитого в Полярном и
в Певеке.
     Я посетил с Аней Каир и Александрию, а через год - Париж и замки Луары.
Потом  с ней и  с Ветой Прагу  и Карловы Вары.  Потом  мы всей семьей, кроме
Лени,   посетили   Италию   -  Венецию,   Флоренцию,  Верону,  Рим,   Сиену,
Сан-Джеминиано, Неаполь, Помпеи, Капри.
     В 2006  году,  в  разгар  второй  после  десятого  поворота войны назло
Хисбалле и ее Насралле, из ежедневно обстреливаемой Хайфы, ежечасных тревог,
мы поехали в заказанный до войны тур в Англию, увидели циклопическую столицу
цивилизованного   мира  London  с   его   City,  Piccadilly,  Sotho,  Tower,
Westminster, White-Hall. Потом  еще и Greenwich, Oxford, Stratford, Windsor.
В  2009 году  была  Альпийская  мозаика в Германии,  Австрии  и Швейцарии  с
Мюнхеном, Цюрихом, Зальцбургом, Люцерной, Инсбруком и Лихтенштейном
     Леня побывал  в Европе двумя  годами раньше, посетив сначала Голландию,
Германию, юг  Франции и Италию  на машине, гоняя по Неаполю на  мотороллере!
Вета -  израильский врач.  И тоже, уже сама, побывала в  Лондоне,  Болгарии,
Чехии, Латвии, Австрии, Крите, Родосе и Грузии.
     Мои дети, внук и жена свободно говорят на иврите.  Они входят  по этому
показателю в 30%  новых  репатриантов, которым  это удалось. Леня  и Лиза, к
тому же начинают говорить по-арабски и лучше меня знают английский.
     Так прошел период после десятого поворота, когда нам было так хорошо.
     Только вот описывать этот период подробно, день  за днем,  как будни на
родине,  до сих пор не решаюсь,  хотя есть дневники с  первого до последнего
дня. Больно все-таки! И  гораздо больнее, чем там, где нам было "так  плохо"
...

     К о н е ц
     17.04.17




Популярность: 24, Last-modified: Sat, 16 Dec 2017 15:19:29 GmT