---------------------------------------------------------------
     © Dr Solomon Zelmanov, 2003
     Email: solzl@netvision.net.il
     Date: 14 Jul 2003
---------------------------------------------------------------

          All rights reserved by Dr.Solomon Zelmanov




     "Гена! -  глаза соседа под седыми кустистыми бровями тревожно блестели,
веки дрожали. - Нас обокрали, представляешь? Всех. И тебя." Он посторонился,
уступая узкую лесную тропку.
     "Милицию  вызвали?"  Надо  же  было хоть  что-то спросить,  раз  сердце
подпрыгнуло и скатилось куда-то в желудок  в  предчувствии  давно  ожидаемой
картины разгрома дачи -  единственного друга-убежища от  бытовых  бурь. "Вот
именно, - загадочно  улыбнулся дед. - Ждут  тебя с нетерпением. Второй раз к
тебе возвращаются."
     Новые новости! Уж не меня ли подозревают?..
     Не расспрашивая, чтобы хоть на минуту сохранить  надежду, Гена поспешил
туда, где на перегибе тропы можно было впервые на пути от электрички увидеть
свой  голубой домик.  Каждый раз, приближаясь к этой точке, он замедлял шаг,
боясь поднять глаза  и с трепетом  ожидая  шока от вида пепелища. Как печная
труба среди вонючих ошметьев  - вместо некогда  самой нарядной в кооперативе
"Наука"  дачи профессора Кондратенко  с затейливыми кружевами. Каждая деталь
деревянных украшений была  годами  тщательно  продумана,  любовно  вырезана,
смонтирована и оригинально  окрашена.  Чтобы потом,  за  каких-то полчаса по
безнаказанному пьяному  капризу превратиться  в символ запустения и смерти -
обожженные плодовые деревья и намеренно вытоптанные цветочные грядки...
     На этот раз  внешне все было  в порядке. Дом  радостно сверкал стеклами
веранды   сквозь  праздичное   сияние   цветущей   сакуры.   Около   крыльца
действительно   прохаживался  милиционер,  почему-то  без   фуражки.  Увидев
свернувшего к калитке Гену, он вздрогнул и решительно пошел навстречу. "Ваша
дача?" - с глубокой обидой спросил страж порядка.
     Разъяснение  было  написано на  лбу милиционера  - вздувшееся  багровое
кольцо с белым кругом посредине. "Ловушки строите?.. - оскорбленно прохрипел
он, покраснев так, что круг на какое-то время исчез. - Убить же могли..."
     "Можно пройти? - Гене не терпелось оценить нанесенный  ему материальный
и моральный ущерб. Милиционер послушно посторонился и уныло поплелся  вслед,
вверх на веранду. Ключа на месте не было, дверь приоткрыта. Все в  шкафчиках
перевернуто - искали спиртное. В комнате  вообще не было следов набега - там
что-либо прятать было негде.
     Точильный  наждачный  круг,  привязанный  к  потолку  над  лестницей  в
мезонин, слегка раскачивался  на невидимой леске. Оборванная  нитка, ведущая
наверх, валялась на ступенях. Мина сработала исправно -  на первого  же, кто
без спросу вошел в дверь, но почему им оказался этот рыжий парень в форме, а
не ожидаемый бомж?  Это  стало ясно, как только Гена увидел взломанную ломом
раму, висящую на одной петле.
     Вор  проник через окно, а милиционер  воспользовался  ключом, намеренно
"спрятанном" на самом видном месте.
     Осматривая все вокруг, унылый хозяин обнаружил не только незначительные
утечки своего имущества, но и чужой сломанный зонт.
     Милиционер как-то незаметно сгинул.
     Воры  ворами,  а  трава травой. Надо переодеваться  в дачное  тряпье  и
полоть. Гена полез в цоколь. Соседи называли его костелом за прозрачный  для
света  фундамент  из  порожних  бутылок,  казавшийся  изнутри  разноцветными
витражами. Здесь  было  все в порядке. Что что, а  уж  шанецевый  инструмент
ворам ни к чему.
     Привычно прихватив тяпки и вилы, обворованный дачник выполз  в цветущий
сад  и  приготовился  к своей  сладкой каторге, когда сквозь  цветы и  яркие
первые  листочки  на   соседней   даче  засветилась  белая  кожа  девушки  с
привезенным некогда папой-моряком из жарких  стран интригующим именем Лаура.
Впрочем, ни на одну  экранную  Лауру светловолосая соседка не походила. Гена
поймал себя на мысли, что одной из причин, по которым он так стремится сюда,
была эта дочка соседа.
     Лаура  совсем  близко  старательно полола свои  грядки, наклонившись  в
сторону невидимого за  кустами пожилого дачника. Она была в бикини, и солнце
весело  играло  на  запретном.  Тотчас  забывший о  семейном трудовом  долге
созерцатель бессмысленно водил тяпкой пока юная красотка не заметила горящие
глаза за листвой. Она улыбнулась и отвернулась с тихим "Добрый день", словно
с противоположной стороны была менее соблазнительной. Гена тут же покраснел,
хотя в восемнадцать лет Лаура была юридически вполне доступна мужчине любого
возраста. Кроме того, она не только не считала оскорблением восхищение своей
красотой, но и имела такие прозвища от всех, кто ее знал, что милое смущение
было вроде бы ни к чему.
     "Ген,  это  ты  там мою дочку  пугаешь?  - загремел откуда-то Антон.  -
Иди-ка сюда лучше, что я тебе покажу..."
     Гена  поднялся   на   соседскую  веранду,  невольно   кося  глазом   на
разогнувшуюся Лауру, озабоченную  теперь вниманием  сразу трех милиционеров.
Те остановились на тропке и о чем-то  ее долго и строго расспрашивали только
потому, что она была молода, стройна и в ярко малиновом японском бикини.
     "Ну,  ты видел когда-нибудь что-то  подобное?  - горел сосед, кладя  на
стол свой топор со срезанным у самого колуна  топорищем. - Хочешь, расскажу,
как это получилось? Так вот, ночуем мы тут  с Анной и Лаурой и слышим что-то
звякает у тебя на участке. Я вгляделся в окно - лезут  двое к тебе, один  за
одним.  Велел своим не шевелиться. А они и так со страху  едва живые. А  сам
дверь  свою  отпер и затаился  вот тут,  за печкой.  Грабители у  тебя  чуть
пошастали с фонариком и ко мне. Один зашел, второй на крыльце - на атасе.  Я
выхожу с  топором. Второй  с крыльца кубарем в кусты, а первый так и  замер,
падло...  Я ему показываю  -  садись, мол, за стол, поговорить надо. Сел, не
спорил, на топор только смотрит. Тогда я кладу топор на стол, достаю вот это
мачете и  - хрясь! Колун в одну сторону, топорище в другую. Это  по дубу-то!
Еще раз, говорю,  тебя встречу, вот этим кубинским ножичком по  твоей дурной
башке - нос  в  одну  сторону, затылок  - в другую!.. А теперь  - катись. Он
встал и враскарячку пошел к выходу - в штаны наложил со  страху. До сих  пор
кажется, что  вонь  тут. Не чувствуешь?"  Гена принюхался и покачал головой.
Пахло горными  травами  и  садовыми цветами. "А  что  же ты его не задержал,
чтобы  в  милицию  сдать?" "А ты как  думаешь?  Вот  именно. Сожгли бы  и  с
концами.  А теперь он может, вспомнит про мачете и  подумает. Ведь мог, а не
стал..." "Логично,  -  кивнул Гена. - Я бы  тоже  не  рискнул.  Милиция есть
милиция..." "Погоди, я тебе второе  мачете подарю, - встал из-за стола Антон
и  пошел к  лестнице в мезонин. -  Пригодится. Дай-ка вспомнить, куда я  его
дел..."
     Утро  быстро  становилось  знойным  днем.  От   покрытых  лесом  сопок,
окружавших  садовый  кооператив  "Наука",  пошли ввысь  невидимые  испарения
прелых листьев. Их грибной запах смешался с ароматом цветения майских садов,
сияющих  фейерверком  со  всех  сторон  на  залитую  светом  веранду.  Лаура
прекратила полоть, вытерла пот согнутой рукой и направилась к железной бочке
с  дождевой водой, которая заменяла  дачникам душ. Вода с ночи была холодна.
Девушка  взвизгивала, выливая  на себя  черпак  за  черпаком, а Гена  не мог
оторвать  глаз от  ее блестевших на солнце  мокрых округлых  плеч  прямо  за
стеклом веранды. Делая вид, что не  видит его, Лаура, воровато  оглянувшись,
вдруг  сняла мокрый бикини и стала с восторгом  плескать себе воду на упруго
подпрыгивающую  полную   грудь.  Заметив,  что  ею  все-таки  любуются,  она
вздрогнула,  прикрылась  ладонями,  потом  высунула язык  и  стала не  спеша
надевать сухой халат.
     "Не дело это - из бочек обливаться, - вернулся Антон, кладя перед Геной
мачете, сам вид которого  вызывал ужас. - Сегодня придет Малопуро. Позволишь
рыть  на твоем участке,  если  он  там найдет воду?" "Тот  самый Малопуро, о
котором в  газете?.."  "В газетах, -  строго  перебил  Антон, -  пишут  одни
глупости. Но о нем - правда." "Что-то  он мне  доверия не внушает. Уж больно
похож на  тех, что дачу  мою приласкали." "Т-сс... Вон он, -  Антон пошел  к
калитке встречать дранного субъекта с длинными палочками в руках. - Смотри у
меня. Малопуро обидчивый." Оба поспешили в дальний угол участка Гены.
     "Хорошо  меня  разглядели,  дядя  Геша?  -   Лаура  вошла  на  веранду,
расчесывая на  ходу длинные густые  волосы. - Не стыдно? Папин  ровесник,  а
пристает."  "А   в  чем   ты  увидела  приставания?"  "Пялились,   когда   я
обливалась..." "А что, нельзя любоваться на красоту?  Я и на сакуру любуюсь.
Что же, его прикажешь занавесить от моих глаз?" "Здорово! С сакурой меня еще
никто  не  сравнивал. А меня,  если  хотите знать,  все замечают...  И  ваше
внимание для меня давно не секрет. Потому и купальник сняла. Дай, думаю, его
помучаю." "Чем это?" "Как это чем?  Близок локоть, а не укусишь." "Ты в этом
уверена?"  "Что  ты не кусаешься? - вызывающе  смотрела она ему  в глаза.  -
Хотелось бы ошибиться..." "Где и  когда?"  "Да прямо здесь  и  сейчас.  Чего
лучше, пока я  вся такая влажная и прохладная, а не потная и  горячая..." "А
папа с его двумя мачете?" "Так он же с Малопурой. У них там свой сексуальный
час - об аномалиях болтать. Ни за что скоро не расстанутся..." "Так не будем
сакуру занавешивать?" "А для чего же тогда она цветет!"

     Малопуро с  тревогой  смотрел на мечущиеся лозы и мотал седыми космами.
Его корчневое морщинистое лицо выражало смятение.
     "Ну? - нетерпеливо спросил Антон. - Есть там вода?"  "Там  что-то такое
есть... Такое, что лучше здесь нам вообще не копать..." "А вода?"
     Маг почти  силой остановил свои  прутья,  снова скрестил их  и развел в
сторону.  Лозы  качнулись  в  одном  направлении,  замерли  и  снова бешенно
заплясали.
     "И вода есть... - пробормотал Малопуро. - Только... под этим..."
     "Да хер  с  ним, с  этим! Нам поливать  скоро  нечем будет.  Давай. Где
копать? Тут? Сань! Кончай  развращать малолетних,  давай сюда быстрее. Мы на
твоем  участке воду нашли! Много  там  воды, Малопуро?" "Океан. Только... не
следует вам ничего тут копать."  "А  в другом месте вода  есть?"  "В  другом
месте  по всему кооперативу  воды нет, -  уверенно ответил лозоход. - Десять
лет  тут  у вас ищу."  "Да и мы сами тоже искали.  Сплошные ученые и с самой
современной техникой." "Вот именно. Нашли бы и без меня, если бы была вода."
"А тут она хорошая?" "Родник. С чего бы плохая?..  Как та, за которой  вы  с
ведрами к ручью ходите." "Нихера себе! И - не копать?" "Не копать. А то худо
будет."  "А  что   худо-то?"  "Еще  не  знаю.  Лоза  никогда  такое  мне  не
показывала."  "Знаешь что?  У нас пока что худо без  воды. Вот  это худо так
худо. Ген! Лаура! Кончайте  любезничать. Берите лопаты, кирку, ломик и сюда.
Ты куда это, Малопуро?" "Это... это вы все дальше без меня. Добегу-ка я пока
что хоть до электрички..."
     Он  торопливо  сложил  свои  прутья и боком,  прихрамывая, попер сквозь
кусты и грядки к тропинке через ручей.
     "Лаура! - уже тревожно крикнул Антон. - Че ты там?" "Сейчас! - давилась
от смеха соблазнительница. - В спину тут... твоему другу вступило. И тяжелый
такой, не поднять..."
     На самом деле она уже выбралась из-под вдруг остекленевшего любовника и
не спеша надевала свой мокрый  яркий купальник,  то и дело  заходясь смехом.
Несчастный  Гена сидел в позе шпагоглотателя и беззвучно разевал замерший  в
любезной улыбке рот. Взгляд его сочился стыдом  и мукой.  Безжалостная Лаура
показывала на  него пальцем, кривлялась,  изображая  его позу,  и  беззвучно
хохотала.
     "Че  вы  тут?  -  появился  на  пороге  Антон.  -  Никак  совокупляться
пытались?"  "Тебе сколько раз говорить,  папка? Не е..., не совокупляться, а
заниматься  любовью. Только  вот с  кем  тут  чем-нибудь  заниматься-то?  Ты
посмотри на него! Дон Жуан с колом в жопе. Лучше бы я того  трахнутого мента
позвала. Хотя,  и тому тоже не до меня - после наждачного-то круга по роже."
"А  тебе,  блядочка, все  равно  кого  звать. В самый  ответственный  момент
испортила  мне напарника по  рытью  колодца.  Ты хоть слышать можешь, гигант
дачного секса?" Гена осторожно кивнул, с трудом согнав с лица улыбку-оскал и
изобразив  болезненное  любопытство.  "Так  вот,  Малопуро нашел-таки  воду,
понял?  На твоем участке. Океан родниковой воды, понял? Кончай придуриваться
и  пошли  рыть. Что? Ну, хоть  посиди  на пне рядом, пока мы с твоей любимой
будем копаться  среди  бела дня на  чужой  территории. Встать  сможешь?  Ну,
дочка! Сколько раз  тебе говорил - не  трогай  ты нас, стариков.  Это  ж она
Петровича в клинику с  инфарктом командировала, Гена. Страшнее нет гадюки на
всю  "Науку".  Наповал жалит. Ты  еще легко отделался. Тот же Малопуро, если
когда вернется, тебе позвонки на место враз поставит."
     "Почему... если... - пролепетал Гена, вздрагивая от  попыток двигаться.
- Разве он...  не  там?"  "Там!  Чесанул  колдун на электричку, только треск
стоял под ногами. Его прутики  над  источником трепетали, как птичьи крылья.
Что-то таинственное унюхали." "Та-аъ!... Так  может... не коп-ъать?" "Я  вам
дам не копать! - взвилась Лаура. - Я всю жизнь мечтала о фонтане на даче.  А
в центре античная статуя - я! Ни один мент мимо не пройдет." "А я... - вдруг
сказал  Гена  трезвым  голосом, -  считал,  что  вас,  Лаура,  напрасно  так
называют. Я думал,  что  вы  эталон чистоты  и скромности..."  "А чего тогда
полезли?  На эталон надо молиться издали, как вы это до сих пор  делали. Вот
вас ваша, как ее, Мельпомена и окостенила. И жене верной чуть не изменили, к
тому же. А  то  все мне  "бляденька  да блядушка". Я что, сама с собой  веду
беседу? Что мне делать, если ни один дяденька меня мимо не пропускает..."
     "Пошли,  - рывком выпрямился Гена. - Копать, копать и еще раз копать...
Ой-ъ!"

     Тонкий культурный слой черной земли Антон сковырнул на площади  метр на
метр за несколько минут. В  желтой  мокрой глине белели бесчисленные плоские
камни  - осколки древнего  ледника, на мертвой поверхности которого за много
веков  появилась живая почва и  вырос лес.  Потом пришли люди и  выкорчевали
дикие деревья, посадив  сады.  Но под эфемерным  живым покрывалом  оставался
мертвый  ледник,  злорадно  обнажавшийся  после  каждого тайфуна. Тогда люди
привозили  сюда грузовиками  новую землю из долин  рек и засыпали  ею  корни
плодовых деревьев, едва зацепившихся за бесплодные камни.
     Примерно так же в этом веками  безлюдном краю боролось за существование
и человеческие существа. Кого-то смывало природными  катаклизмами,  вырезали
соседи из живых стран, а на мертвых камнях снова кто-то шевелился, плодился,
обживал ледник.
     Оскалившись,  Антон  стал  долбить камни и  глину  ломом. Лаура, крепко
расставив  стройные ноги в грязных кедах, ловко  выгребала  осколки совковой
лопатой.  Ее  гладкие мышцы играли под  нежной потной кожей, покрытой первым
розовым загаром-ожогом.  Саня несколько  раз пытался встать,  чтобы заменить
ее, но тут же с тихим стоном опускался на пень.
     Глина  схватила камни  вязкой хваткой,  не отпуская  их и вне монолита.
Солнце  жгло  уже  немилосердно.  Старатели  копались  чуть  не  по  пояс  в
квадратной яме. Саня приспособился оттаскивать  глину и камни от края, криво
сидя  на земле  со спущенными в  яму  ногами, изо всей силы  ворочая  второй
лопатой. Терпкий запах юного пота от разгоряченного  тела  Лауры в полуметре
от него снова сводил с ума. А острая боль напоминала о заслуженном позоре.
     "Что  это вы тут делаете? - раздался сверху высокий голос Ады, законной
жены несостоявшегося любовника ветренной  Лауры. - Делать вам нечего? Только
мне  клубнику замусорили." "Источник нашли, - с трудом вывернул голову Гена.
- Своя вода будет."  "Небось Малопуро  расстарался? - ехидно спросила Ада. -
Ты  ему тоже платил, сразу признавайся!" "И платил,  и что? - голос  жены не
вязался  с прелестями развратницы  перед  самыми глазами,  что Аде  явно  не
нравилось. -  Не мешай." "А  что  это ты такой скособоченный?"  "В спину ему
вступило,  тетя Рая,  -  сдавленным  от  злорадного  смеха голосом  радостно
объявила из ямы Лаура, вечно назло называвшая соседку альтернативным именем.
- Теперь никуда ваш муж  не годится.  Только присутствует на чужом празднике
труда." "Празднике! -  фыркнула владелица участка с океаном родниковой воды.
- Какой  может  быть источник в этой  мертвечине?  Кто и  чем тут только  не
ковырялся!.  И  кроме  этой желтой мерзости,  ничего не выкопал." "А мы  вот
возьмем и выкопаем, - огрызнулась наглая красотка. - Вам назло. Правда, дядя
Гешка?"
     "Стоп! -  обомлел  Антон, рассматривая  почерневший наконечник лома.  -
Н-ничего себе... Сроду такого на глубине не видел... Не зря Малопуро сбежал.
Нечисто тут что-то..."
     Под  слоем  глины  по  всей  площади   ямы  обозначилась  великолепный,
чернозем, дышащая жизнью земля, вся  в дождевых червях.  Работа сразу  пошла
быстрее.  Ада  сбегала в  дом переодеться  в купальник  и помогала отгребать
землю,  рассыпая   ее   по  истощенным   грядкам   с   жалкими  вкраплениями
прошлогоднего   компоста  и  привозного   торфа.  Все   четверо  моментально
перемазались этой землей  с ног до головы и  стали  действительно  похожи на
старателей нефтяного прииска. "Как брынет сейчас черный фонтан вместо  воды,
- жарко прошептала яркими  губами  Лаура, словно  нечаянно наклоняясь к лицу
Гены.  - Вот будет хохма.  Участок конфискует  родное государство.  И пиз...
всему нашему кооперативу..."
     "Сто-оо-п!  -  прорычал  Антон,  звякнув  штыковой  лопатой  обо что-то
твердое. - Тут ни нефти, ни воды. Тут - клад, товарищи..."
     Он извлек  из  влажной  почвы  стеклянную  трехлитровую  банку с чем-то
черным  и  легким  внутри.  К  изумлению старателей,  банка не была  покрыта
землей, сверкала на солнце чистой поверхностью, даже в грязных руках Антона,
была совершенно прозрачной. Внутри ее что-то недвижно клубилось.
     "Волосы... -  отпрянула Лаура. - Женские волосы... Шиньон... если не...
скальп. О, Боже! Не зря  Малопуро смылся. Хана нам всем за такую находку..."
"Глупости, - неуверенно возразила Ада. - Мало ли что здесь кто-то и когда-то
закопал. Лес же был глухой."  "А нетронутый слой, который мы с таким  трудом
вскрыли? -  Гена как-то незаметно для себя от страха выздоровел, отскочив от
ямы  на  метр,  как  только  ему объявили о  содержимом  банки  и  больше не
чувствовал никакой  боли. -  А масса живой земли, которой тут сроду нигде не
было?  Да еще на такой глубине, среди сплошной глины с камнями...  А  чистая
поверхность банки, в конце концов? Тут надо... экспертизу... ученых каких-то
пригласить, сдать находку в какой-нибудь институт..."
     "Еще  одна аномалия,  -  между  тем продолжал  свои открытия  Антон.  -
Смотрите.  Края  моей ямы я определял, как мне пришло  в  голову. А  границы
этого хранилища  черной земли - точно такие же. По стенкам моего колодца так
и стоит та же глина! Я уверен,  что и  под банкой земли тоже не много. Так я
ее, с вашего позволения, на мою клубничку, а?"
     "Конечно,  конечно,  -  враз   торопливо  согласились  Гена  и  Ада.  -
Собственно, она  в принципе, вся ваша, земля эта..." Антон и  Лаура с новыми
силами взялись  за  лопаты,  оживший  Гена сбегал  к  себе  за  тачкой,  Ада
старательно заполняла ее появляющейся на краю ямы землей, а ее  муж  отвозил
чернозем  на участок соседа и опрокидывал там в кучу.  Как и предполагалось,
странное хранилище живой  земли кончилось очень скоро. Прямоугольный колодец
зиял чистыми,  как поверхность банки желтыми краями с вкраплениями камней по
стенкам и дну, словно не было тут никогда ничего другого... Антону досталось
мало. Он всердцах ткнул лопатой в скользкое от глины дно колодца и отскочил.
Под  ним что-то  зашипело, глина  жадно всхлипнула и стала  вспучиваться под
ногами.  Обдирая  коленки,  Лаура с  визгом стала карабкаться  вон  из  ямы.
Забывший о приступе Гена ухватил ее  за скользкие подмышки. Потом подал руку
соседу. Тот ловко выскочил, отступил на шаг и уставился вниз. Там пузырилась
вода, набирая силу и  стремительно  заполняя  яму.  Желтая  вначале,  она на
глазах  очищалась и, наконец, хлынула наружу несколькими прозрачными бурными
потоками, грозя  затопить  участок Антона. Все  четверо теперь рыли  канаву,
направляя поток вниз.  Но вода уже  сама пробила себе дорогу  между  грядок,
низвергаясь в высохший ручей в овраге. "Сколько воды  уходит!  -  в отчаянии
бормотал  Антон, бегая  с ведрами к  новоявленному колодцу  и обратно - то к
страждущим грядкам, то к полупустым дождевым бочкам с тухлой  водой. Но этот
процесс  остановила  Лаура.  С  криком:  "Ой,  холодная-то  какая!!  -   она
плюхнулась в яму и стала там барахтаться. - Тетя Рая! Давайте ко мне скорее.
В такую жару это же... я не знаю даже что..." "Лаурочка!.. Там же  была  эта
жуткая банка... Вдруг  и  эта вода  какая-то..."  "Ну и что? -  плескалась и
ныряла красотка. - Зато какая чистая и холодная! И - вкусная! Ее ж, глядите,
пить можно... У-ра! Дядь Генка,  вы  хоть не  боитесь шиньона в  банке?  Вам
самое время лечить  ваш радикулит  ледяной  водой.  Я  прям  чую,  какая она
целебная. Гляньте, у меня даже прыщ на заднице затянулся."
     Не сознавая, что он делает, Гена сел на  край ямы и скользнул в ледяную
воду. "Ой, тону! - провоцировала Луиза. - Спасайте, дядь Гешка..."
     "Эй!  -  не верила своим глазам Ада. -  Ну-ка прекратите обниматься при
мне! Геннадий, ты с  ума  сошел?  Антон,  уймите  свою..." "Блядушка,  пусти
соседа  на волю,  -  спускался  туда  же  Антон.  -  Жена ревнует."  "А  еще
неизвестно, кто кого держит, - барахталась девушка, пытаясь вылезть. - Пусть
только меня  подсадит под жопу и идет к своей директорше. Я себе кого моложе
найду. Ой, я ж  пошутила,  а он тут же лапать.  Я же сама вылезу... Замерзла
как цуцик."
     "Плотину надо срочно строить, - деловито оглядел ручей Антон. - Кто его
знает, сколько там еще воды, а такое добро уходит... Давай-ка, Гена, те твои
щиты  сюда перетащим,  поставим  поперек ручья  и глиной зацементируем пока.
Потом  привезем  настоящего  цемента.  Это  же  можно  полив на оба  участка
организовать по трубам. У меня ведь судовая  ручная  пожарная помпа где-то в
подполе валяется. Ох, и заживем же!"

     "Ну, не  могу я ни пить, ни есть при этой банке в  доме,  - отмахнулась
Ада  от новой рюмки.  -  И  вообще не очень понимаю, что мы тут так радостно
обмываем. Может  этот источник  - погибель.  Может  вы все, кто  искупались,
завтра волчьей шерстью обрастете!" "Блядочка, слышала? - похлопал Антон дочь
по  гладкой спине. - Ада Наумовна все-таки директор. Она знает." "Я все-таки
биолог, - поправила его  Ада,  грозно поглядывая на  мужа, который  невольно
расширял глаза на  каждое  шевеление содержимого  малинового купальника  над
столом. - И знаю, что  такой источник может нести неслыханную опасность." "А
я буду симпатичнейшая волчица, -  резвилась  голая. - Правда,  дядь Геночка?
Будем с вами по ночам вместе на луну выть. Директору спать не давать." "И  я
с  вами, - наливал  себе  Антон. - Я  тоже  купался. И тоже  обрасту. Рыбьей
чехуей, как  единственный моряк  в  нашей  компании..." "Не  просто моряк, -
важно поправила Лаура, заглатывая  целиком  красный  соленый  помидор  яркой
распахнутой  пастью. - Папа у нас  боцман. А  это  больше, чем  какой-нибудь
лоцман или Кацман, как дядя Гешкин. Это я без всяких антисемитских подначек,
между прочим! Я вообще за еврея хочу. И - в Израиль. Там такие  как  я сразу
идут  работать в стриптиз-бар.  Сумасшедшие  бабки, между прочим! И  за что,
спрашивается? За то же, что вы все разглядываете даром в нашей стране всяких
там советов." "Так, -  строго посмотрел на собутыльников боцман.  - Никакого
порядка  на палубе! За источник мы выпили. За водохранилище - тоже. За науку
мне пить надоело - в этом долбаном кооперативе каждый сосед  с этого  пьянку
начинает.  Давай, Ген, за  успех твоих  испытаний." "Так  они же на  прошлой
неделе  прошли,   -  изумился  тот.  -  И  тебе   рассказывал.  Что   значит
научно-исследовательское судно. Даже  боцман пить не  умеет." "Ну  тогда  за
нашу  находку, - засмущался попавший пальцем  в  небо моряк. -  Вот  я с ней
сейчас  чекнусь..."  Он   поднялся  из-за  стола  и  подошел  к  стоящей  на
подоконнике  сияющей банке.  "Кто-нибудь  ее  трогал после того, как  я сюда
поставил?" - вдруг трезвым сдавленным шепотом  спросил он. "Ты что! - ахнула
Ада. - Мы  с  Геной и смотреть  в ту сторону боимся." "А блядка?" "Я, пап, и
вовсе  о ней забыла.  И  сюда без  тебя не заходила. Я  директора боюсь... А
что?" "Да то, что шиньон этот был  уложен спиралью против часовой стролки, а
теперь... лежит наоборот...  А банка, между прочим, наглухо запечатана." "Ты
точно помнишь?  - дрожащим голосом  спросил Саня,  не решаясь приближаться к
подоконнику. - Я бы в жизни не обратил на это внимание." "Я боцман. И всегда
укладываю канат в бухту  как следует. И не  дай Бог кому уложить наоборот...
Короче,  шиньон этот или как там  его, скальп...  живой, я вам скажу.  Сам в
банке  крутится, как сукин сын!"  "Но Захар Викентьевич, - непривычно  робко
возразила Ада, приблизившись к банке, - сказал, что это самое что ни на есть
обыкновенное  ритуальное  захоронение.   Доктор  археологии,  между  прочим!
Профессор кафедры этнографии местных народов." "Профессор! - фыркнула Лаура.
- Археология давно вымерших  народов - в  современной-то трехлитрой  банке с
закатанной крышкой! Приглашаете  всяких разъебаев  для научных консультаций.
А, может,  это он  перекрутил скальп, когда разглядывал? - предположила она,
опасливо поглядывая  на  зловещую  спираль.  - А  папка...  Закусывать надо,
товарищ боцман." "Так ведь профессор и в руки банку не брал, - начала  Ада и
вдруг осеклась: - Надо же!..- вдруг прошептала она, с ужасом глядя в сторону
зеркала." "Что, тетя Рая? - тоже шепотом спросила Лаура. - Призраки?" "Вроде
того, - с трудом перевела дух решительный директор. - Показалось..." "Да что
показалось-то? - вскричал  Антон. -  А то я быстро  схожу  за своим мачете."
"Поможет  оно тебе! Только  я  ясно видела в зеркале, что этого... шиньона в
банке не было. Пустая банка стояла как стоит, но... потом  я снова поглядела
- лежит, как лежал..."
     "Не следовало  нам  хотя бы  пить  из этого нового  родника,  -  входя,
сказала опоздавшая на торжество Анна, жена Антона. - Поливать еще туда-сюда,
но  пить... Подохнем  от  этого шиньона, вот что я  вам скажу.  Особенно  ты
рискуешь, Лаура. Каждые  полчаса в яме купаешься..."  "Ну уж каждые полчаса!
Когда  жарко  только. Там прямо джакузи  какое-то, все бурлит  от  родников,
такой кайф!" "Если пить нельзя, - резонно заметил  Гена, подкладывая себе на
тарелку салат  из кальмаров,  - то  и  поливать тоже. Вода  проникнет в наши
огурцы и  помидоры, в  клубнику  и жимолость, а с  ними - в наш же организм.
Пока же вот уже две недели пьем и умываемся все - и ничего."
     "Все! -  скомандовал  боцман. - Ни слова  о  находке. Пусть стоит,  где
стоит  и  отражается,  как ей  нравится.  Ген,  я об  испытаниях.  Я  сейчас
вспомнил.  Я  ж сам  по  телевизору  видел твою  физиомордасу аж в программе
"Время".  Сказали, что ты произвел переворот в  своей отрасли. И что с твоей
помощью перестройка теперь пойдет с еще  большим ускорением хер знает  куда!
Потому, что если без конца все ускоряться, то можно пойти только вразнос..."
"Красивая была передача, - мечтательно сказала Анна.  - Синее море,  красный
пароход  и  зеленые сопки,  а надо всем этим  голубые стрекозы  верещат. Ваш
Геша, Ада, чего-то значит  в нашей стране, если по его теме такие испытания:
самый большой пароход..." "Теплоход,  - важно  поправил Антон. - Сколько раз
тебе говорить, корова?  Пароходство еще не  значит, что пароходы, а..."  "На
этот раз  Аничка права,  - таял  в лучах дружеского признания герой недавней
передачи. -  Это атомоход. А значит,  как и любая атомная  подводная  лодка,
турбопароход." "Но  это же какие деньжища  ухлопали!  - зажмурился моряк.  -
Атомоход, небось, тысяч двадцать в сутки стоит..." "Тридцать, - кивнул Гена.
- Но без испытаний и внедрения моего проекта потеряем больше." "А вертолеты?
Тоже  не даром."  "Не даром. Но уже первые  рейсы  новых  судов  многократно
окупили все  предыдущие испытания. Потому и позволили эти. Оба министра, наш
и  гражданской  авиации,  следили  за  ними  лично!"  "То-то  все  участники
эксперимента, кроме его научного руководителя, приехали в аэропорт на черных
"волгах", а Геннадий - сначала на электричке, а от нее час  пешком, - горько
кивнула  Ада.  -  И  хоть  бы  кто  его  подбросил.  Суда-снабженцы  по  его
диссертации, как пишут, революцию  в Арктике сделали...  А его даже в первый
рейс  на  первом  в серии  судне  не  пустили. Капитан,  видите  ли,  с  ним
разругался накануне. Вот вам и государственный подход к научным  кадрам!" "И
потому вы намылились в Израиль? - как бы между прочим спросил Антон. - Я без
всякой подначки. Сейчас, в июне 1990-го это уже дело житейское для евреев. Я
бы  сам  слинял. Устроился  бы  боцманом  на каком  теплоходе  ЦИМа. Вот где
пароходство! Не то, что наше. Так ты списался с ихними  научными деятелями?"
"Да я вообще еще  ничего не решил...  - смутился Гена.  -  Правда, Ада?" "Мы
знаем, что  из  столиц  все  едут,  но  сами даже  не  представляем,  как  и
подступиться-то к  проблеме."  "Блядушка,  -  ласково  обнял  Антон  дочь за
гладкую шею. - А что тот твой Давидка, что так  шустро сжевал в прошлом году
яблочко у  нас дома? Не возникал больше?"  "Так вы ж с мамкой сами  сказали,
чтоб духу  его не  было. Мол, он ростом с гулькин хер  и жрет больно много и
быстро...  Я еще  возразила,  что  он,  значит, просто  энергичный, как  все
жидята... ой!"
     "Я  должен  объяснить  дорогим  дамам,  -  боцман дипломатично  перевел
разговор с опасного сучка, - что такое экспедиционный завоз в Арктику. Много
лет я лично руководил матросами-грузчиками при доставке самых разных товаров
от стоящего на рейде судна-снабженца на необорудованный берег.  Проще говоря
- в поселки за диким пляжем, заливаемым непредсказуемым прибоем. Представьте
себе. Стоим мы милях в двух от  кромки берега - ближе не подойти по  осадке.
Спускаем баржу типа десантной. На нее ставим трактор. И все это при том, что
волны колотят  баржу о  борт,  трактор весит ого-го сколько,  а  человеку на
барже на только места почти не остается, а  даже и держаться  на за  что. Но
надо этот  трактор направить  точно  по  центру палубы баржи  и  хоть как-то
раскрепить  там  по-походному.  Температура воды  около нуля, брызги, качка,
можно  сверзиться  и  попасть  между  бортами  судна  и  баржи. Представили?
Отлично.  Отходим  к  берегу, а там -  пенный накат  заливает  галечный пляж
метров на сто! Пришвартоваться не к чему. Пирса или там причала, не говоря о
волнорезе, нет и в помине.  Кидаемся строго носом вдоль хода волны.  Не  дай
Бог повернет поперек - смерть. Ткнулись, как с чем-то столкнулись в аварии -
все едва  на  ногах,  за траки только  и держимся.  И открываем  по-быстрому
носовую  аппарель,  пока  волной  не  развернуло  и не  выбросило  на  берег
навсегда.  Не  успевает аппарель  коснуться  гальки, а  трактор уже прет  на
берег,  прямо в  волны.  И ведь не сам идет, его ведет  кто-то по качающейся
барже и не куда-нибудь, а прямо в крошево из волн и гальки. Лишь бы мотор не
залило -  заглохнет в прибое... Ага. Насобачились мы, однако, работать,  сам
за  рычагами много раз сидел: на полной  скорости к линии осушки, куда волны
не достают.  А баржа  идет обратно. Снова с  треском швартуется к  судну,  с
которого  на нее  грузовая стрела  опускает груженые "мыльницы".  Это  такие
открытые  контейнеры-волокуши. Население полярного  поселка только на  нас и
надеется. Так  как  доставлять  им  надо все  от угля и бочек с горючкой  до
водки,  муки и телевизоров. Снова лезем  в прибой,  уже пешком - двое  ребят
соскакивают по пояс, а  то  и по  грудь  в  ледяную воду и волокут за  собой
стальные  концы - волокуши с трактором  сочленять. Накинули  гашу на крюк  и
обратно к барже, принимать  следующие "мыльницы".  От ледяной  воды все тело
ломит, никаким  спиртом не  согреешься.  И так  в  некоторых  пунктах по две
недели.  А если  еще появится "язык" льдин, через которые баржа не проходит,
то судно  с грузом ждет иногда на якорях  месяц.  А грузу каково  на пути от
баржи до сухого места, можете представить! До трети его ломается, подмокает,
а то и смывает нахер. Тут же оформляют акт о потерях. А все, что признано по
акту негодным, а на самом деле ничего - в чей-то  карман. Только бой  стекла
иногда поит кое-кого  месяца  два.  И  вот  приходит Гешкин  вертолетоносец.
Становится там же, даже якоря не бросает. Вертолет летит с грузом на внешней
подвеске, взятым прямо с палубы судна.  Надо льдом и прибоем." "То-то небось
все были  счастливы!" - ахнула Лаура.  "Как бы не так, - парировал боцман. -
Груз-то доставлен  не  к  кромке берега, а  к складу,  за  забор!  Ничего не
украдешь по  дороге,  ничего  на  экстремальные  морские условия не спишешь.
Катастрофа! Враг народа... Я правильно обрисовал ситуацию, Ген?"
     "Очень  даже верно. Но я хочу пояснить, -  заторопился доктор Кацман. -
Последние испытания... Хотя каждый  вертолетоносец  грузоподъеменостью  пять
тысяч  тонн заменяет несколько  обычных  судов,  на  нем может  базироваться
только  пятитонный  вертолет.  Все  более  тяжелые  грузы,  как  их ни мало,
нуждаются  в тех же баржах  с  теми же проблемами. Вот мы  и пошли дальше  -
задействовать    самое    новое    на    бассейне     судно    -    огромный
ледокольно-транспортный лихтеровоз-контейнеровоз, атомоход, на котором можно
базировать 20-тонный  вертолет. Такое  судно,  к  тому же,  может  не только
доставлять  грузы,  но и  монтировать  на  берегу рыбные и рудные комбинаты,
современные жилые  многоэтажные поселки из  контейнерных  модулей,  вдохнуть
вторую  жизнь  в  край!" "Или наоборот,  - подхватил  Антон.  - Эвакуировать
никчемное население из брошенных  рудников в Арктике в зараннее  построенные
модульные поселки на пустынных  берегах Приморья. С модульным строительством
предприятий для эвакуантов с Севера! Проект, как сказали по  телевизору,  на
контроле у Правительства. Так что Гена - кандидат на Госпремию."
     "И вполне еще симпатичный,  - сияла Лаура распутными глазами. - Правда,
тетя Рая? Вы, правда, тоже еще ничего. И директор, к тому же. Так что нечего
на меня так подозрительно смотреть."
     "А  я  и не  смотрю, - отмахнулась  Ада. - На  всех не наревнуешься.  И
вообще мне пора на электричку. Мне,  между прочим, завтра утром на работу, в
отличие от моего вечного отпускника-мужа." "Я  провожу  тебя, -  заторопился
Гена, - а то уже через десять минут будет ночь." "А там-то как? - Антон явно
намекал на мачете с собой на всякий случай.  - А то у вас там тоже через лес
идти.  Ночью-то..."  "Лева с  Ваней  встретят," -  хором  невпопад  ответили
супруги, и все рассмеялись.
     А соседи уже знали, что зять Гены с Адой один заменит оба мачете.  Да и
пацан Левушка в свои тринадцать лет - чемпион края по борьбе в своем весе.
     "А здесь я этот ножик все-таки с собой возьму, - объявил Гена, вставая.
- Иначе Антон обидится."

     На подходе к станции они увидели стоящий товарный состав -  бесконечная
череда  коричневых  вагонов,  цистерн,  платформ  с  бревнами, контейнерами.
"Приехали, - вздохнула Ада. - Снова задержка. И домой опять доберусь ночью."
     На  перроне  чернела  толпа  дачников,  обреченно  смотревших  в  одном
направлении -  на кровавый  глаз  светофора у въезда  в  туннель,  где вечно
велись  какие-то ремонтные работы. Люди ждали молча. Как привыкли безропотно
терпеть  все,   что  подсовывает  судьба.  Естественно,  не   было   никакой
информации,  а  толпа все росла  за  счет тех,  кто спешил  на следующий  по
расписанию поезд.  Когда  уже  начала угасать  всякая надежда,  по  мертвому
монстру  прокатилась железная судорога, звякнули и мощно  заверещали сцепки.
Чудовищная  махина  пришла  в  движение, втягиваясь в  туннель.  Почти сразу
возник прожектор первой  электрички,  началась  паника на  перроне. Двери  с
трудом  открылись,  прижатые изнутри  плотным  мессивом  из  тел  и  бледных
перекошенных  лиц.  Тем  не   менее,  толпа  с  перрона  ринулась  в  духоту
человеческих испарений, кто боком, кто спиной, каждый в меру своего богатого
опыта штурма общестенного транспорта от школьных лет чудесных до того узкого
пенала,  что, казалось, только  и мог освободить, наконец, человека от этого
вечного свинства.
     Ада имела богатый опыт!  От  солидного директора  в  одно  мгновение не
осталось и следа. В битком набитое чрево  зеленого вагона она, прежде всего,
умело  вставила ногу, потом протиснула руку  между двумя спинами, схватилась
за одну из них  и поддала всем  телом вперед, наперед зная, что следом лезет
не менее  наглая баба с той же неодолимой волей найти  свое место в жизни! А
следом, огрызаясь  на  все  четыре стороны, перли  в,  казалось бы, сплошную
массу умельцы реализовать право сильного занять четверть квадратного метра в
тамбуре  на  ближайший час своей единственной жизни в родной стране... Когда
зашипели и захлопнулись двери, запрессовав новых везунчиков. Больше половины
толпы осталась ждать следующего поезда.
     Гена едва  выдрался с перрона  на лестницу  и  свернул с насыпи в  лес,
направляясь  домой в  привычной  душистой тишине  и темноте.  Тропинка  едва
угадывалась  в  густой  тени  деревьев и  кустарника.  На  небе  недвижно  и
равнодушно сияла полная желтая луна.
     Он пересек сухой  ручей, с удовольствием отметив новый журчащий звук от
ручейка, вытекавшего из их с Антоном водохранилища, и стал подниматься туда,
где радостно здоровался со своей  любимой  дачей. На  этот раз, после  всего
лишь  часовой  разлуки,  он  нисколько не  беспокоился,  а  потому  картина,
представшая перед глазами на переломе тропки, была особенно неожиданной.
     Веранда и окна спальни и мезонина тускло светились ровным фосфорическим
зеленоватым светом  на фоне темного  силуэта  дома и черных  деревьев позади
него!..
     Это  отражение луны, попытался успокоить себя  Гена, чувствуя  позорное
влажное жжение сзади и волны озноба оттуда до затылка вдоль позвоночника. Но
рядом стояли пустые в эту ночь чужие дачи.  Их черные окна чуть поблескивали
стеклами.  В окнах дачи Антона трепетал живой  огонек свечи или  керосиновой
лампы - электричества в  поселке  не было. И  только  от  одного  места  шло
кладбищенское  сияние. Поняв, что это  такое,  Гена не  удержался сбежать  с
тропинки  в  заросли  -  освободиться  от  медвежьего  стула.  Ему  пришлось
заставить себя  снова  взглянуть  на  свое  убежище.  Там  был  все  тот  же
мертвенный оскал в ночи.
     Не могло быть  и  речи  о том,  чтобы идти  туда. Но  не  было смысла и
возвращаться  на станцию - деньги и проездной остались на  даче. да и  скоро
должен  был  пройти  последний  поезд.  Гена  с тоской подумал  о  крохотной
комнатке  в мезонине, где  он  обычно ночевал,  и  чуть  ли  не ползком стал
пробираться к Антону. Тот сидел себе на ступенях крыльца и курил трубку. "Ты
че  это? -  удивился он при  виде  скособоченного соседа. - Снова вступило?"
"Там... - едва произнес несчастный владелец зловещей банки. - Свет..." "Ну и
что? - удивился боцман. - Я давно замечаю в твоем доме разные странности. Не
бери в голову." "Как это?  А что... что это там светится?"  "А ты как думал?
Раз мы все  влезли в  эту яму, то то ли еще будет. Какая тебе разница, что у
тебя светится? Ты че? Ну, пошли  вместе посмотрим, если ты  так  струсил. На
тебе  ж  лица  нет."  "Что там,  пап?  -  раздался  веселый  голос  Лауры  и
засветились в темноте голые ноги  под  накинутой  на  плечи шалью. - А, дядя
Гешка?  Ну,  проводили  директора? А чего так долго?  Опять  состав  ждал  у
туннеля?" "Свет у него в окнах, - пояснил  Антон, доставая с полки мачете. -
Пошли. Против  оружия  бардугас ни одна  нечистая сила не устоит."  "Свет? -
удивилась девушка. - Какой  свет? Откуда? Свечку что ли  забыли? Или, может,
воры  снова  залезли?"  "Фосфорический...  как  на  кладбище... Да  вы  сами
посмотрите!" "Ну-ка,  -  выглянул  за угол Антон,  держа мачете наготове.  -
Ничего нет, -  объявил он.  - Показалось тебе, соседушка. Смотри сам. Темные
окна, как  и у всех вокруг,  кроме нас."  "У  вашей  нации  галлюцинации,  -
радовалась Лаура.  -  Сильно вы впечатлительные. Потому что непьющие. Пьяный
проспится  -  еврей  никогда."  "Блядка,  уймись!  -  прикрикнул отец.  -  А
вообще-то  она права,  - нахмурился он.  -  Не  иначе воры там  хозяйничали,
фонариком  светили.  А  ты  тут  же черт-те что  себе  вообразил.  Ты  дверь
запирал?" "Да нет, я же туда  и  обратно. Кто знал о составе? Только как это
может фонарик так ровно освещать весь дом?" "А вот мы сейчас это и проверим,
- Антон решительно поднялся на крыльцо и ногой отворил входную  дверь, держа
мачете  двумя  руками перед  собой.  - Выходи,  кто живой, сам, а  то совсем
мертвый будешь! - гаркнул он внутрь веранды почему-то с кавказским акцентом.
- Никого, - зажег он  лампу. - Наверху сам проверишь, или  опять мне? Ладно,
ты уже готов. Блядинька, -  кивнул Антон дочери, -  давай со мной. Пусть ему
стыдно будет."
     Гена  слышал их шаги  над  головой  и  смех Лауры. Потом  заставил себя
посмотреть на подоконник и снова ощутил тот же  озноб и жжение. Шиньон,  что
обычно  был уложен спиралью  ближе ко  дну,  теперь  вспучился, занимая  всю
банку, словно  пытаясь выдавить  крышку и  превратиться в джина из  бутылки.
"А-антон!! - заорал Гена,  отпрянув к  лестнице на мезонин. -  Скорее сюда!"
"Где он прятался? -  дробным морским бегом ссыпался по лестнице сосед. - Вот
я его сейчас..." "Смотри..." - едва произнес Гена, показывая дрожащей  рукой
на банку. "Точно, сбесился ваш скальп, - жарко дышала ему в щеку Лаура. - Во
дает! Пап,  а ну как вылезет?  Заполнит весь дом и нас задушит, как борода в
железной маске!" "Не вылезет, - спокойно взял боцман банку в руки. - Марш на
место, - тряхнул  он волосы. Те послушно  улеглись спиралью на  дне. - Вот и
вся любовь. С ними только так. А то друга мне пугают. Не говоря о блядочке."
"А я и не  думала пугаться, - весело возразила Лаура.  - Дядь Генка, хотите,
мы эту вашу  баночку с волосиками к себе в  дом заберем?  Будем использовать
для бесплатного освещения и  отпугивания  воров." "А,  Геша? -  тоже смеялся
Антон. - А ты себе спи спокойно. Ну, ты меня знаешь, - обратился он к банке.
- Будешь бузить, я тебя  на три шиньона разрублю, в три банки закатаю, в три
ямы зарою и буду водой торговать по всей округе. Понял?"
     Гене показалось,  что  шиньон  съежился и стал  меньше.  И  сразу  стал
жалким, как  запуганная слабая женщина  или  ребенок. Страх бесследно исчез.
"Не надо ничего забирать, - уже спокойно сказал он. - Идите спать и простите
меня..." "Вот так-то лучше.  Да  не  мостись ты, блядка, на кровати,  не про
тебя  она.  Пошли  домой."  "Больно  надо! -  фыркнула Лаура.  -  Нашли  мне
любовника - с колом, где не надо и со страхом перед всякой чепухой. Мужчина!
Спокойной ночи."

     Гена поднялся  в  свой так называемый  мезонин,  а  на самом  деле -  в
выгороженную часть чердака с обоями на стенах и  мягким ложем с изголовьем у
самого  окна в сад с его прохладой  и ночным ароматом,  шорохами  и шелестом
листвы.  Особенно  уютно было  здесь в дождь, который барабанил  по железной
крыше, навевая сон в любом  душевном  состоянии. Вот  и сейчас упали  первые
капли, и сразу пошла  чудесная  убаюкивающая музыка, под  которую  он закрыл
глаза и провалился  в привычные  грезы,  сменившиеся  тревожным  виртуальным
техсоветом  с  отказом  заказчика  финансировать далее  его тему.  Начальник
отдела тут же злорадно предложил  "кандидату на госпремию" уйти в бессрочный
отпуск без содержания, что равноценно увольнению. Гена проснулся весь в поту
и с бьющимся сердцем. За окном черными облаками шевелились деревьев, за ними
сияли чисто вымытые дождем звезды и заходящая за гору полная луна.
     После  такого  вещего сна мне до утра  не заснуть, подумал  Гена.  Надо
уезжать,  надо  смываться  из  шатающейся  страны  с  ее  съездами  народных
депутатов,  стремительно  растущим антисемитизмом  и интригами  конкурентов.
Надо срочно в корне менять судьбу - не только язык и общественный  строй, но
и климат, нелепое поясное  время, так и не ставшее за столько лет привычным,
когда  биологически днем  ночь, а ночью  - день. Избавиться от необходимости
без  конца  летать самолетами  в столицы по  любому  поводу  с унизительными
бесконечными и  мучительными задержками  во всех аэропортах  великой страны.
Забыть  о вечном  доставании товаров и услуг  вместо покупок из-за пустоты в
магазинах. Не  зависеть от жуткого  общественного  транспорта. Избавиться от
уже ставшего невыносимым  обитания двух семей в тридцатиметровой хрущебе без
малейшей надежды на расширение. Покончить с вечным страхом остаться без темы
и без зарплаты... Куда угодно! В Австралию, в Америку, в Израиль, наконец!
     Он  вспомнил  свою  бурную  деятельность  во  вдруг возникшем  Обществе
русско-австралийской дружбы  этой  зимой,  собачьи  свадьбы  вокруг  заезжих
русских  австралийцев. Первые живые  иностранцы в наглухо  закрытом до  того
городе были искренне удивлены  не столько  поголовному желанию их визави как
можно раньше покинуть свою родину, сколько общей  наивной уверенности, что в
жестком мире конкуренции на зеленом континенте их кто-то ждет.
     Иллюзии  советского  ученого,   считавшего  себя   уникальным,  хоть  и
непонятым,  фатально окончились среди  нарядных павильонов первой в  истории
страны  австралийской  промышленной выставки.  Здесь  доктор Кацман  впервые
увидел  себя  в  будущем. Капиталисты и их  люди  были  посильно  вежливы  и
внимательны.   Все  попытки   объясниться   на  своем   теоретически-книжном
английском кончались любезным приглашением  в павильон переводчика фирмы. От
инновационных  проектов  Гены у собеседников  лезли  на лоб трезвые глаза  и
невольно дрожали от смеха холеные подбородки.
     Но  мир  изобилия  вместо  мира дефицита таращился  со всех  стендов  и
слайдов, убеждая, что надо уезжать...
     Надо... Надо... Только в тихих мечтах о чудесном перемещении в этот мир
Гена видел спасение от разбудившего его сна-предчувствия.
     = = =
     За  окном   балкона  слегка  шевелились   свисающие  гроздьями   листья
эвкалиптов на фоне ослепительно голубого жаркого неба. За тяжелыми  ветвьями
синело  близкое  море  с  четкой  ниткой  горизонта.  Привычный простор  его
квартиры  не вызывал ни изумления, ни  восторга. У  Геннадия Кацмана не было
никакого сомнения, что, не  смотря на эвкалиптовые рощи за окном,  он  не  в
Австралии,  а  давным-давно  живет  с  Адой и  взрослым сыном  Арье именно в
Еврейской стране. И что это уютное жилище с двумя балконами, двумя спальнями
размером со всю их советскую квартиру, с персональными компьютерами для него
самого  и  для сына вместо  нескольких  часов машинного времени  в  месяц  в
институте  и  пишущей машинки  "Украина"  дома, со всеми  прочими атрибутами
западного мира начала 21 века - привычная данность, давно не воспринимаемая,
как подарок судьбы. Он  лениво вспомнил зачем-то, что его дочь Кэтти с зятем
Иони и внуком Арье живут  в другом городе  Израиля в таком же  комфорте, а о
спанье прежнего Вани  на  полу, на ковре и под столом  в прежней жизни можно
вспоминать только перечитывая от нечего делать синий блокнотик-дневник  1990
с робкими мечтами об эмиграции.
     Все окружающее  никак  не воспринималось  сном. Это  была явь, которая,
казалось бы, должна была привести к эйфории, но ее не было. Напротив, что-то
фатальное  давило  и не  давало  покоя после  переселения из прошлого.  Так,
скажем, инвалид, проснувшись без ноги, никак  не может поверить,  что только
что он бегал... Гена осмотрел себя в зеркале. Постарел, заматерел, но вполне
приличный  олдбой. Зрение, слух,  обоняние  - слава Богу. Зубы ровные  белые
вместо стальных. Совсем другое выражение лица. В чем же дело? И  тут до него
дошло  -  нет привычных  напряженных мыслей о проблемах всех пяти  проектов,
которые он только что, там, на даче, без конца перебирал в голове. Не было и
следа   представлений  о  деталях  хотя  бы  одной  его   идеи  из  десятков
изобретений.  Более  того,  все  его  идеи,  даже  внедренные и  бесспорные,
вызывали   только  чувство  неловкости.  Самые  блестящие  из  них  казались
беспочвенной и  наглой  авантюрой.  Кто-то давным-давно  произвел  ампутацию
того, что он считал важнейшей частью своей души, и оставил тело, живущее вот
в этом благополучии  и комфорте.  Культя  затянулась  и  давно  не болит. Он
обходится  без  отрезанного  органа.  Совсем  иные  беспокойные  мысли  и  -
изнуряющее бесконечное и  непреодолимое  безделье. Вот и  теперь он  как раз
очнулся после тяжелого дневного  сна. Проснулся в испарине от  лихорадочного
возбуждения  и радости  творчества.  В  этом сне  Гена  был в своем постылом
институте,  среди коллег-недоброжелателей,  но, Боже, как  ему  было  хорошо
оттого,  что он работал,  а  не  считал часы  от утра до вечера,  как  после
пробуждения. И каким же безнадежным было это пробуждение! Зачем? Ради чего?
     В  его  сознание  вдруг  обрушились  проблемы  его  нынешних  занятий в
окружающем  теплом  раю.  И  тотчас  лицо  залила  краска  стыда,  и  колени
подогнулись. Он попытался вернуться ко всем советским безобразиям, но те уже
давно  испарились.  Возникли  совсем  другие,  но  не  менее  возмутительные
подробности бытия и нравов нового общества.
     Это общество  настойчиво приглашало евреев со всего света приобщиться к
своему бытию  и  сознанию на  исторической родине. Как  дальние родственники
приглашают кого-то поселиться  в их  доме,  обещая  не  только кров  и  хлеб
насущный,  но  и почти утерянную  родственную близость. И вот, когда дорогой
гость уже переступил порог их  жилища, ему  дают  понять,  что "его  тут  не
стояло", что и без него тут достаточно тесно и уныло, что все обещанное - не
более, чем шутка, а ему лучше бы убраться куда подальше. Но некуда убираться
- ни  прежнего  дома, ни скудных прав и  благ в  прошлой жизни у него больше
нет. Все  покинутое  невосстановимо. Остается  только продолжать улыбаться в
спесивые  рожи родичей и  приспосабливаться  к статусу  человека не  первого
сорта, жить без всякой надежды на будущее.  Напротив, самое плохое настоящее
во сто крат лучше невообразимой мерзости грядущего...
     Он вспоминает не столько австралийскую эпопею, сколько густую очередь в
германское посольство по ту сторону московского сквера, когда он уже  прошел
свою очередь  в  другое, "голландское" для отъезда  в Израиль. Но  тогда его
охватило  такое предчувствие и интуитивное  острое желание  срочно,  пока не
поздно  сменить вектор своего оттяжения из родной страны. Несомненно, думает
он сейчас, глядя на рай за окном, там в профессиональном плане было бы нечто
подобное - никому в свободном мире не нужны люди за пятьдесят, только в мире
несвободном. Но там не было бы ощущения обмана - эмиграция и есть эмиграция.
И Вертинскому было не сладко, и Куприну.  Только ехали они  все на заведомую
чужбину,  а не в теплый  родственнный дом  по  персональному  приглашению. А
потому  и не претендовали  на  равноправие в  той  же спесивой  Франции. Как
выяснилось позже, в пацифистской Германии заведомо чуждые наследники авторов
и исполнителей Холокоста обеспечивали эмигрантов - уцелевших наследников его
жертв достойным материальное обеспечением и крышей над головой.
     = = =
     Гена закричал во сне,  замахал руками и проснулся. Боковым  зрением  он
заметил,  как в его крохотной спальне в мезонине  панически заметалось,  как
пламя свечи на ветру,  фосфорическое свечение и  поспешно растаяло. И тотчас
забарабанили в  дверь. "Кто? -  даже обрадовался любому гостю  Гена. - Иду!"
"Это  я, - Антон спустился с  крыльца и отошел от дома так,  чтобы  его было
видно в  окно.  - Ген, у тебя все в порядке?  А  то опять  все засветилось в
твоем   доме."  "Спасибо,  Энтони,  -  неожиданно  для  себя  сказал  хозяин
загадочной банки. - Сон мне такой снился..." "Иди ты! - задохнулся боцман. -
И мне! Спустись. Я теперь долго не усну..."
     Они закурили на крыльце, хотя дождь снова тихо забарабанил по крыше.
     "Геш,  а что такое челнок?" - наконец  глухо  спросил Антон. "Челнок? -
удивился ученый. - Ну, лодка такая, утлый челн. В швейной машине есть  такая
деталь,  взад-вперед  снует.  Отсюда  название  американского  многоразового
космического  корабля -  шаттл  -  челнок.  А что?"  "А  то, - глаза  Антона
засветились в темноте, - что я только что был челноком! То есть я  знаю, что
я  челнок,  причем  запуганный и  бесправный.  Умелый  спекулянт, с  которым
косоглазые китайцы  могут  сделать что угодно, так как  я всецело  завишу от
них... Я,  потомственный тихоокеанский моряк, классный специалист, уважаемый
член  экипажа   научно-исследовательского  судна,  пожилой   человек,  жалко
подлизываюсь, с трудом  подбирая слова на  чужом  языке...  Я чуть  не  убил
самого себя в этом сне... И при этом вспоминаю свои унижения, сидя здесь же,
на твоей почему-то  даче, как на  своей,  но тебя почти  не помню... И думаю
только о том, как выжить  без работы,  когда добыть деньги  для  семьи может
только... челнок! А тебе что снилось?" "Мне?  - поежился  Гена. - В принципе
все хорошо. Но  не  здесь, а... ну, за  границей."  "В Израиле?  Ну, там-то,
конечно, тебе хорошо. Там ценят  таких как ты."  "Не видел этого." "А кем ты
себя  там  видел?" "Кем? -  покраснел Гена и содрогнулся. - Пожалуй, тоже...
челноком.  Или еще  хуже. И тоже мною помыкают  иностранцы." "Какие же там у
вас  иностранцы?   -  удивился  Антон.  -  Ты  же  еврей  свой  среди  своих
израильтян." "Правильно. И  имена  у  нас  всех  другие, и  живем  по  нашим
понятиям богато, а только вокруг... иностранцы. И я их без  конца боюсь, как
ты китайцев." "Это  все  твой шиньон, - зашептал  Антон.  -  Он нам  дает...
это... как его, ну,  фильм  еще  был... Ну  - воспоминание о будущем.  Ну, я
ему!"  "Не надо,  - решительно  встал Гена. - Люди всегда хотели заглянуть в
будущее.  Вот  нам  его и показали. Энтони...  тьфу, Антоша, а ты  вот прямо
сейчас,  хорошо помнишь подробности твоего сна?" "Какого сна? - встал сосед,
зевая.  -  Нашли время  курить  -  в  полночь. Пошли-ка по домам. А  то  там
блядочка моя что-то уж больно беспокойно спала сегодня. К грозе что  ли?" "Я
думаю, от полнолуния... - зевнул Саня, поднимаясь к себе. - Спокойной ночи."
     Никакого воспоминания о будущем больше не было.

     Вместо  этого возникло  вполне  настоящее  в  виде  сначала  шороха под
дверью, а потом  знакомого жаркого шепота: "Папка с  мамкой на нервной почве
от каких-то  странных  снов  заперлись  у  себя, только  пружины  от кровати
визжат...  Я их знаю - долго провозятся. А я чем  хуже, правда?" "А тебе что
снилось?" - Гена еще пытался вести светский разговор. "А мне прис-ни-лось, -
протянула Лаура,  отбрасывая в сторону  шаль, -  что мой  радикуллитник свою
блядиньку недолюбил  тогда...  И  что  у него  если и  стоит кол,  то уже  с
противоположной стороны... Ого-го, как  я угадала! Да  тихо  ты, руки-то как
грабли... Я  ж тебе  не кукла какая, а  живая бляда, она не-ежного обращения
требует... Х-хорошо как!.. Ты чего это? После первой-то палки? Нет, со  мной
такие  финты не проходят.  Я тебя  еще не так расшевелю...  А вот  так ты не
пробовал? Во-от, оказывается, как мы любим!.. Нет-нет, никакого роздыху. Я ж
только вхожу во вкус. Никаких мне скидок  на возраст! Ты  что предпочитаешь?
О,  наконец-то! Еще! Еще... давай!! Да ты просто сам не представляешь, какой
ты у меня  мужик, еврей,  до самого сердца достаешь..."  "Все... больше и не
проси..." "Фиг  вам,  доктор. Вот  я вас сейчас... Ого! Вот мы, оказывается,
как еще шевелиться можем. Ого! Ого!! Ну-ка я в седло, пока твой в порядке...
Еще! Еще!!! А говоришь старый!" "Ты и меня хочешь в больницу отправить? Все!
Все, блядка. Я больше не  способен..." "А так мы еще не пробовали? А?  А  ты
говоришь, устал... Тебе еще любить и любить..."


     Количество все равно рано или поздно переходит в  качество, думала Ада,
касаясь щекой  шершавого вонючего  чужого рюкзака и кося  глазом на  грязное
окно  вагонного  туалета, куда ее  выдавили  из тамбура,  когда потные  тела
сломали запертую дверь.
     И вот теперь  под коленки больно давил холодный металлический унитаз, а
по обе стороны от него стояли те,  кто  опередил ее в стремлении забраться в
нишу между  стенкой туалета и унитазом. Зато она могла видеть окно, а за ним
очередной пролет  белых лиц на новом перроне. Дверь отчаянно шипела, но даже
ее мощи не хватило преодолеть внутреннее давление расширившейся человеческой
массы. Так что новых пассажиров не оказалось.
     Одно  беспокоило  теперь  Аду  -  как  выйти  на  своей  станции,  если
пошевелить  можно было  только пальцами ног,  а сумка,  как  втянулась между
кем-то при взломе треснувшей двери, так и заклинилась там намертво.
     Чтобы  не  ломать голову раньше времени, она стала думать о  работе, об
интригах  в ее  издательстве.  Их  очередной  всесоюзный  научный  журнал не
собирались  читать  даже его авторы.  Зато  все знали об очередном служебном
романе в женском коллективе, после которого она едва не  потеряла сразу двух
сотрудниц,  всерьез  передравшихся прямо  на рабочем  месте -  на  глазах  у
плешивого пузана, предмета неразделенной страсти нежной...
     Потом почему-то  вспомнилась эта  Нона,  филолог,  которую Ада  некогда
старательно и безжалостно выживала из издательства, умело интригуя на полную
мощность.  Нона  отличалась  от  прочих  коллег  не   только  всеподавляющей
эрудицией,   трудолюбием  и  обязательностью,  но  и  внутренней  культурой.
Врожденной,  а  не той,  что  Ада всю  жизнь  в  себе культивировала. Авторы
чувствовали в новом литредакторе естественное превосходство над коллективом,
включая  саму  Аду.  Академик  с  мировым именем  ее  опекал.  Как  такую не
возненавидеть? Какому нормальному директору понравится  подчиненный, который
всегда прав? Если бы это касалось только Ады, весь гадюшник только пришел бы
в восторг, но  Нона невольно  подавляла каждую из них. На  ее фоне коллектив
просто исчезал.
     Академику  все это  было известно, как  и то,  что Нона  принадлежала к
одному  кругу общества,  а они  со  скандальной неумекой Адой -  все-таки  к
другому. Поэтому и была задумана и реализована  нехитрая комбинация  в  духе
соцреализма:  Нону отправили на  подшефную стройку поработать  две  недельки
маляром-штукатуром на  морозе  и  ветру.  Все было  точно  рассчитано на  ее
природную  порядочность  и  обязательность.  Там,  где  прочие  привлеченные
воровали кисти и гвозди,  Нонна  старательно работала,  даже когда  схватила
простуду. А потому бригадирша  попросила ее там еще попахать недельку, потом
другую.  Когда она  вернулась на рабочее место с благодарностью от  райкома,
Ада заявила, что,  если Ноне больше  по душе малярствовать  и  это дело  так
здорово у нее получается, то пусть впредь там  и работает, а  в издательстве
есть, кому  вычитывать шедевры  ученых  союзного института. Глупый муж Ноны,
пользуясь  корочками  внештатного  корресподента краевой  партийной  газеты,
честно  наябедничал  в  райком. Секретарь  -  попросту наорал на  академика,
состоящего у него на партийном  учете. А академик-то  - номенклатура  ЦК,  а
потому  местный окрик воспринимает  неадекватно.  Так  что вылетела Нона  со
свистом и какое-то время была даже советской безработной, пока тот же муж не
устроил ее в другое, не менее важное для общества  издательство, где  ее еще
быстрее  раскусили,  послали  в  колхоз  и тем  же  макаром  вытурили. Ада и
гадюшник только тихо радовались, узнав о внедрении своего  метода  и  о том,
что Нона с лотка торгует книгами на главной улице.  И радовались до тех пор,
пока не  выяснили,  что  сделали своей  врагине  подарок -  книжный дефицит,
быструю  карьеру  товароведа  и   такое   внутреннее  достоинство,  о  каком
Ада-директор  и  мечтать не  смела. После того, как для  покупки итальянских
сапог  Ада  выпросила у Ноны трехтомник  Пикуля, она стала считать  паршивую
овцу лучшей подругой. Ее  мужа директор тем более зауважала - так разглядеть
карьеру жены! И  вот месяц назад та  же Нона дала  Аде телефон  в  Хайфе для
фиктивного  вызова в Израиль, и Ада тайком позвонила и продиктовала анкетные
данные своей семьи. Вспоминать об этом вглуби душного туалета было приятно -
при самой малой вероятности успеха это была  хоть какая-то надежда вырваться
не только из этого месива несчастных сограждан, но и из проклятой страны.
     = = =
     Поезд летел  среди ночных  огней. Ада видела  свое  отражение в оконном
стекле, откинувшись в мягком самолетном кресле в душистом кондиционированном
воздухе  полупустого вагона, идущего из  Тель-Авива в Хайфу. Воспоминания  о
давно  забытой дачной советской электричке почему-то были так свежи, что Ада
даже поднялась  пройти в  туалет, чтобы  сравнить.  Там была чистота,  пахло
духами,  и  вились  яркие  цветы. Она  провела  ладонью по  лицу,  удивляясь
недавнему видению и этим ярким  воспоминаниям о тамошней, а  не здешней Аде.
Мимо  пролетали  безлюдные ярко освещенные  станции -  этот  поезд  шел  без
остановок. По проходу смуглый парень толкал  тележку с  яствами,  какие в те
времена подавали разве  что в  крайкомовским буфете. А Аде ничего из этого и
не хотелось -  все есть дома и  гораздо  дешевле.  А уж экономить шекели она
научилась тут очень быстро.
     = = =
     ...Шекели? Какие шекели? Что это вообще такое? - лихорадочно выдиралась
Ада  из  окружающего   жаркого  ада  вагона,  подъезжая  к  нужной  станции.
Устоявшаяся,  было,  публика пришла в  раздражение.  От исчезнувшего сна  не
осталось и следа, зато тут же вспомнился услышанный как-то в душной крымской
ночи  анекдот:  море жидкого  дерьма, в нем стоят  по  подбородок  притихшие
миллионы.  И  тут один начинает  свое "Плохо  мне... вонь  какая...  свободы
хочу..." А со всех сторон: "Подлец... волну поднял, хлип..."
     В черном просвете едва  открывшейся двери  показался перрон,  куда  Ада
сначала ухитрилась  выставить ногу, потом, извернувшись, зад,  а  потом, под
визг  и  мат  - выдернуть  руку  с  сумкой.  Двери осторожно  закрылись  под
одноименный  рефрен,  зеленая  блестящая  в свете станционных фонарей  змея,
нафаршированная  жалкими  строителями светлого  будущего всего человечества,
прогрохотала  мимо и  исчезла в ночи, оставив вокруг  долгожданную  тишину и
пустоту.
     В  конце  пустого  перрона  замигал  ручной  фонарик  и  показалтсь две
знакомые  фигуры.  Зять и  сын  стояли c  поднятыми воротниками.  В тридцати
километрах от дачи, был совсем другой  климат с  вечными зябкими  туманами и
сырым ветром с моря.
     Ваня тут  же подхватил сумку, Лева привычно демонстрировал свою энергию
и сноровку, лягая  столбы и стволы деревьев. Тропинка уводила троих вверх, к
Академгородку, где их  ждала  дочь  Катя и внук Дима. Здесь дорога  тоже шла
через лес, полный совсем других запахов, ставших родными за много лет.
     "А  у  нас  для  вас  новость, - голос  Вани срывался от  сдерживаемого
радостного волнения. - Письмо...  из Израиля. Вам с Геной и Левкой позволено
туда въехать!"  "А  как  рад!  Что вы с  Катей и  Димкой остаетесь  в  нашей
квартире?" "Ну! А вы что, против?" "Поздравляю, - похолодела  Ада  от  такой
долгожданной, но, как оказалось, совершенно неожиданной новости. - Не век же
нам жить  на  голове друг у друга!" "А там? - спросил зять. - Там-то  где вы
будете жить?" "Там Запад, - уверенно  сказала директор. - Если,  как говорят
"голоса", в Израиль ежемесячно  едут десятки тысяч, а не возвращается никто,
то, значит, каждому дают квартиру. И уж во всяком случае, не хуже нашей!"
     Десятки  тысяч новых квартир? -  подумал  Ваня, не  привыкший  ни с кем
спорить. - Это ж надо! В месяц?.. Когда тут и  половины такого количества не
построили  за  все  ударные пятилетки... Впрочем, раз  родители давно решили
эмигрировать, а нам  с Катей и Димкой жить  решительно негде,  то, что лучше
придумать,  чем наследовать жилье, о котором естественным путем и мечтать не
приходится. Со  всем его  содержимым.  Так  что узкий заграничный  конверт -
неслыханная  удача... Скучать, конечно, Катька по маме с папой будет ужасно.
Ведь до сих  пор, если люди туда уезжали, то считай навеки - с  концами, как
умирали, но... мне-то что? А Кате я заменю родителей, для того и  женился на
ней.
     Запад!! - орало все в душе у только что узнавшего о письме подростка. -
Я буду  жить на Западе,  как герои вдруг  появившихся для всех видиофильмов,
носиться  на шикарных  иномарках,  пить  виски  (что это,  кстати, такое?) у
стойки  бара  и стрелять  с глушителем  в своих  врагов, буду  любить резких
длинноногих  девчонок, болтать не по-русски и вообще стану  крутым  меном. В
армию? Ну и  что? Не  в советскую же, что  без всяких внешних  врагов, одной
дедовщиной,  так  искалечила   соседского  парня  Толика,  а  в  таинственно
непобедимую израильскую армию, в которую годами со страхом, восхищением  или
с ненавистью всматривается на экранах весь мир! Вот это кайф! Расставив ноги
в тяжелых ботинках, я в каске и  бронежилете сижу в пятнистом желтом джипе с
"узи" в руках. Перед  нами в ужасе и злобе разбегаются разные оборванцы... Я
- герой поэзии Редьярда Киплинга: Солдаты, несите в колонии любовь на мирном
штыке, азбуку в левом кармане, винтовку в правой руке. А если эту сволочь ни
пуля, ни штык не проймет, то пусть их разогитирует товарищ наш пулемет, ура!
     Запад! - металось сладкое  слово и в мозгу  у Ады. - Какое  же  спасибо
Ноне! Надо  же, за какие-то два месяца - вызов! А  это значит сразу же новую
жизнь.  ОВИР,  разные  документы,  разговоры  вокруг,   если  и  с  открытым
осуждением, то  с  тайной завистью. Решено! Там я тут  же  открываю  частное
издательство. Так и быть, вместе с Ноной.  Если, конечно,  та не  предпочтет
открыть книжный магазин. Впрочем,  зачем мне вообще на Западе работать? Уж в
Израиле-то умеют ценить  таких инженеров и ученых, как Геша. Он продаст свои
патенты и станет миллионером. Квартира! Да мы  в первый же месяц купим виллу
и... нет, надо перевести дух... машину. Иномарку, конечно, не "жигули" же. А
Катеньку с ее  семьей тут  же вызовем к себе. Эта  разлука не будет надолго.
Значит, так... Завтра же с этим письмом в ОВИР, узнать план действий... Нет,
сначала, сейчас же, ну и что, что поздно, звоню Ноне. Те, скорее всего, тоже
получили  вызов,  посылали  раньше  меня, просто  не решились мне сказать, а
теперь можно... И едем вместе. У  нее такой симпатичный, умный и решительный
муж...  можно  при  случае  даже  и  отбить...  Где-нибудь  на  Ривьере,  а?
Наконец-то начнется настоящая жизнь. И всего-то нужно было, оказывается, для
вечного счастья - какого-то письма.
     При таком настроении идти домой? Как бы не так! К Павлу! Только к нему,
чтобы сразу  начать  долгожданное теплое  прощание. Какой бы придумать  Кате
предлог?.. Да никакого! Скажу, что хочу кое-с-кем немедленно посоветоваться.
Даже заходить  домой не буду, вот что. ОН совсем,  было, охладел в последнее
время? Отлично,  вот  что его оживит  -  вызов наосточертевшей  было пожилой
любовницы не куда-то  на конференцию в какую-то там  Москву, а на постоянное
место  жительства  -  на  Запад,  понял? Где  таких  как  ты -  пруд  пруди.
Посмотрим,  какая   у   него   будет  физиономия,  когда   я  скорбно  приду
попрощаться... И как он тут же заюлит со своими тщетными извинениями. Он так
симпатично  и  тщетно  пытается  всегда  овладеть  собой,  когда  волнуется.
Интересно, как у нас  сложится это самое прощание  сегодня, а потом  все эти
месяцы  до  расставания  всерьез... Вот  где  я, наконец, верну наши  лучшие
деньки. Письмо-счастье уже начало работать!


     "Если я это опубликую, - лицо  милой девушки-редактора пошло пятнами от
волнения, - меня... меня просто  расстреляют..."  "Бросьте, - возразил Вадим
Брук, самодеятельный писатель, - кто  вас  тронет? На  дворе 1990. В  стране
гласность."  "Гласность! Да  вы хоть сами прочитали, что  вы написали?" "Так
это же  фантастика. Действие происходит здесь же, во  Владивостоке, но через
пять лет." "После События? Так вы называете свержение советской власти?" "Не
советской, а партийной." "С переходом  к капитализму?" "А к чему же еще? Все
остальное уже перепробовали. Что вас смущает? Сегодня о такой перспективе не
говорит разве что какой-нибудь  Лигачев. Я автор и  готов за все  написанное
отвечать.  А вам-то чего бояться? Тем более что книга не только и не столько
о  политике,  сколько  об  экономике  и...  любви."  "Вот  именно, -  теперь
покраснела  редактор. -  И это  вы  называете любовью?  Да  я  такое  только
случайно по  видео...  И тут же  выключила. А вы хотите, чтобы утехами ваших
героев упивался юный  читатель?" "Почему же только  юный?" "Тем более стыдно
вам  должно быть такое писать. И мне читать  было стыдно.  А чего стоят ваши
фантазии о правоохранительных органах..." "Карательных, а не..." "Игра слов.
Короче говоря, я такое публиковать пока не решаюсь." "Отлично. Найдем другое
издательство." "Вот именно.  И  лучше...  за  границей...  сами знаете где."
"Спасибо за напоминание. Если вы  окажетесь правы, то там я буду писать не о
нашем городе."
     Вадим собрал распавшиеся листки исчерканной красным рукописи и вышел на
главную улицу  имени самого  свирепого  и результативного  авантюриста  всех
времен и народов. Руки его дрожали. Опять те же  намеки. А ведь надо идти на
очередную встречу.
     "А, входите, входите, - еще неумело  играл друга  народа новоиспеченный
депутат, спичрайтером которого выступал на выборах Вадим.  - Рад вас видеть.
Вы, я полагаю, по поводу  вашей статьи об опасности атомного лихтеровоза..."
"Его собираются поставить к терминалу  на погрузку контейнеров на Магадан. А
после двух подряд катастрофических взрывов в Армавире и Свердловске никто не
гарантирует,  что  по  головотяпству  или по  злому умыслу  на борту или  на
причале не окажется 20 тонн взрывчатки. В тех поездах на все контейнеры были
бумаги, как на самый безобидный  груз.  А от  взрыва в Свердловске снесло до
фундамента  домостроительный комбинат. Такой  взрыв  испарит ядерный реактор
атомохода  в  центре Владивостока. Это  вам  не  Чернобыль!"  "Я  понимаю...
понимаю...  Надо будет... Тем  более  у  нас  тут  недавно  прошли  натурные
испытания,  показавшие,  что  этот  же лихтеровоз можно  успешно  разгружать
вертолетами у  не  населенных дальних берегов.  Как раз  сегодня я беседовал
с...  тоже...  так  сказать...  прямо  не  знаю...  Геннадий  Ильич  Кацман.
Руководитель  этой  темы  и  испытаний. Вот  его телефон.  Он  хочет  с вами
встретиться.  Дать,  так  сказать интервью. А  сам  я сделаю-ка  депутатский
запрос, знаете  ли, на эту тему прямо генсеку  на Съезде народных депутатов.
Прямо на следующей  неделе." "Спасибо вам..."  "Да  нет, это вам  спасибо. У
меня же нет надежды поселить  семью... за  бугром. А пока я организую  здесь
общественное мнение... А помните, как мы на выборах с вашей шпаргалкой моего
конкурента-адмирала мокнули: Как, мол, вы собираетесь  бороться  за экологию
края,  если  годами  труба вашей котельной безнаказанно  дымит  вам  прямо в
форточку  рабочего кабинета в штабе  ТОФа? Вот  я сегодня об этом напомню  и
второму моему  конкуренту  на тех  выборах  -  начальнику  пароходства  -  о
смертельно опасном для города и края лихтеровозе. А потом, как я уже сказал,
прямо  Михал Сергеичу!  И обязательно упомяну  вас с Кацманом.  Вот  я прямо
сейчас...  Геннадий Ильич? Да, я. Тут у меня как раз этот... ну,  журналист,
автор статьи  об  атомоходе. Так  вы договоритесь  о  встрече. Да. Его зовут
Вадим Зиновьевич  Брук. Мне тоже  очень  приятно...  Договаривайтесь.  Будем
вместе спасать наш город!"

     "Так вы не профессиональный журналист? - Гена вглядывался в собеседника
с острым интересом, как только догадался, что это и  есть загадочный муж той
самой Ноны, с которой у  его жены сначала была  жестокая служебная битва три
года  назад,  а  потом  такая  же  спонтанная  дружба.  Аде  такие  перепады
настроения  были в общем  не  очень свойственны.  - Чем  вы  занимаетесь  на
основной работе?" "В принципе тем же, что и вы, насколько  я знаю. Я ведущий
конструктор  такого-то  ЦКБ  и  член  консультативного  совета  издательства
"Судостроение" в  нашем  регионе. Так что мы коллеги.  Вы -  теоретик,  а  я
практик. И - конкуренты. Я занимаюсь баржами, амфибиями и воздушной подушкой
для доставки грузов, а вы - вертолетами. Впрочем, у  нас есть и другая точка
соприкосновения." "Вы имеете в виду... Аду  и Нону? Да, в  общем-то,  редкий
случай  перехода от войны к миру и дружбе." "Не передать,  как ваша Ада  нас
достала  совсем  недавно.   А  теперь   вот  мы  вместе  с  вами  в  Израиль
собрались..." "Кто?.. Кто собрался? -  помертвел Гена от поворота темы.  - Я
лично..." "Вам  лично, как  и мне лично, в  числе прочих членов наших семей,
месяц  назад  пришел вызов. Мы  почти иностранцы  в той стране, которую  так
самоотверженно, назло властям, спасаем  саму от себя." "Вы что-то путаете, -
в голосе Гены теперь был лед. Провокатор? Похоже. И  депутат очень  даже при
чем. -  Ни в какой  Израиль ни  я, ни моя  семья никогда не собирались и  не
собираемся." "А вы уточните у вашей жены. Что же касется меня, что вот копия
вызова.  Государство Израиль  и  так  далее...  И даже  текст  на  иврите. А
приглашает  нас  и  вас одна  и  та же госпожа  Эмилия Браун, проживающая  в
Тель-Авиве  на улице Каплан. Насколько я знаю,  у Ады точно такое же письмо,
которое она показывала моей Ноне."
     "Ада!  -  голос  глупого  как  пробка  мужа дрожал от волнения.  - Нет,
никаких  "некогда",  не  бросай  трубку.  Тут  со  мной  Вадим  Брук,  ну...
журналист,  муж  твоей  новой-старой подруги... Так  он говорит, что..."  "И
правильно говорит. Пригласи их  обоих к нам на выходные на дачу. Помогут нам
сливы собрать и пару ведер возьмут себе на варенье..." "Подожди... Почему же
я?.. Почему  ты мне?.." "Да потому, что... потому. Пригласи, там все обсудим
на воздухе под нашу наливочку." "Так... вызов действительно уже у  тебя?" "А
у кого же  еще?" "А дети знают?" "А как же!" "Так вы что... без  меня решили
ехать?" "Стоило  бы при твоей дурной политической активности. Кстати, именно
поэтому я тебе ничего и не говорила, пусть, думаю, побегает еще."

     Желто-оранжевые от слив ветки деревьев едва удерживались подставленными
под  них досками. Вся  земля  под  ними  была усыпана сочными плодами, среди
которых  с ведрами ползали  на  коленях  Вадим с Геной и  Ада  с Ноной. День
выдался  жаркий, но с по-августовски пронзительным свежим ветром  с гор. Все
были в пляжных нарядах и в соответствующем романтическом настроении.
     На соседнем участке под таким же деревом прохаживался Антон, поглядывая
на хохочущую Лауру. Она усиленно угощала сливами и малиной шустрого молодого
человека, с короткой стрижкой.  Если бы не семитская внешность, тот смахивал
бы  на зэка. Парень доходил  своим ежиком до  подбородка статной Лауре. А та
подчеркивала материнскую  любовь к  "своему  Давидке", поглаживая  его то по
черной колючей круглой головке, то по уже довольно округлому брюшку. По всей
вероятности, это  заметил не  только Гена, так как Лаура  звонко крикнула на
веранду родителям: "Да это он у меня просто  тут сливами и малиной обожрался
с  витаминной голодухи. Сейчас я  его  снова вон в тот домик свожу, увидите,
какой стройный станет!  Как дядя Гешка. Кстати, всем общий привет, соседи. И
вашим гостям."  "Не приставай к людям, блядочка, - благодушно заметил Антон,
и  Вадим  с Нонной  тут же вздрогнули и недоуменно  переглянулись. - Займись
лучше своим Додиком, пока он не сбежал раньше времени..."
     "Странно, - заметил Вадим.  -  Кто  он ей?" "Кто?" "Тот дядька,  что на
веранде." "Отец." "И  такое обращение к родной дочери?  При всех..." "А  все
уже привыкли,  -  тут же  откликнулась сама  Лаура. -  Правда, тетя Раечка?"
"Правда, правда, Лаура.  Просто  новых  людей  это, мягко  говоря, несколько
шокирует." "А че тут? У каждой семьи свои отношения. У нас откровенные. Если
я откровенная, то и прозвище точное. А ежели кто скрытные, так их до поры до
времени и зовут иначе... И некоторые это ой как хорошо понимают. Додик, тебя
ведь  не очень шокирует, что твою любимую так  прозвали?" "Еще  не  знаю..."
"Чего  не знаешь,  блядка я  или  не  очень? А  кто тебе в первую  же минуту
наедине  отдался  так  беззаветно?  Женщина-мать  что  ли?  Часто ты  раньше
одерживал  такие  победы?  А  мне  показалось,  что  до  меня  ты вообще  не
представлял  что,  куда  и  как..."  "Ну,  ты  уж  очень... действительно...
болтаешь. Дура  какая-то... " "А  я может горжусь, что я такая. Не нравится,
не ешь. Да не, ты че? Я ж не о шкварках, кушай  себе не здоровье. Я ж просто
так, из анекдота, знаете?.." "Знаем, - важно заявила Ада. - Тебе Лаура, лишь
бы  наговаривать на себя. Вы ей не верьте. Девушка как девушка. Впрочем, это
не наше дело."
     "Еще бы! - фыркнула Лаура, обнимая  своего Давида. -  Теперь  это  дело
только моего  черненького карапузика. Возьмешь  меня в жены, Дода?" "Еще  не
знаю,  - налегал тот теперь на сковородку с молодой картошечкой и шкварками.
Лаура  тут же подлезла  со своей  ложкой  и стала есть  из той же сковороды,
вызывающе поблескивая  глазами  на публику за деревьями. -  А  вообще-то мне
Ларочка очень нравится, как бы  ее  ни прозвали,  -  вдруг объявил он. - Она
добрая. И щедрая." "Да я ж тебя на руках носить буду, - вдруг действительно,
подняла  она его под  коленки.  -  Пушинка, а  не супруг! Всю  жизнь о таком
мечтала. Чтоб всю ночь по мне бегал и кричал: неужели это все мое!"
     ***
     Только  те,  кто  часами  терпеливо  стоял  в  очереди  за  полугнилыми
полузелеными помидорами, кто,  как  Нона,  становился рядом  с  продавщицей,
чтобы  помогать  ей  выбирать  из  текущих  мразью  ящиков  хоть  что-нибудь
съедобное и за это получить право на выбор для себя, может оценить тот стол,
что выставили  бывшим врагам и будущим  соплеменникам Кацманы на своей даче.
Только тот, кто десятилетиями жил в краю, где овощи и фрукты, кроме картошки
и  лука,  можно  попробовать  разве  что  два-три  месяца  в  году, способен
по-настоящему  радоваться  колючим  огурчикам  прямо  с  грядки, пахучим  до
спазмов  в желудке  помидорчикам со  слезой,  тугому лучку,  мало  кому  вне
Дальнего Востока знакомой кинзе, редкому здесь овощу  под названием кабачки,
янтарным картофелинам, присыпанным мелко нарезанным укропом. А когда все это
подано  на  стол, стоящий прямо в саду,  а в одном графинчике наливочка, а в
другом - родниковая вода, то разговор может  быть только  дружеским. И более
чем оптимистичным, так как уже достоверно известно, что в Израиле, куда едут
все наши собутыльники, ко всему  этому круглый год еще  подаются  не зеленые
оливки из банок, добытые по особому блату, а  восемнадцать (прописью) сортов
маслин, включая давно забытые греческие. И все это будто бы продается, вы не
поверите, всем подряд, без нормы в одни руки  и вне очереди! А  если учесть,
что там  снимают  по  нескольку  урожаев в год,  а  потому все дешево, то...
Скорее бы, если без лишних слов.
     Вадим  сказал, что  совсем  недавно  в командировке  в Москве  приобрел
несколько брошюр, издаваемых частными лицами для будущих репатриантов. И все
тут  же  стали  читать  и  обсуждать  прочитанное.  Начали,  естественно,  с
пресловутого квартирного вопроса. В Израиле, говорилось в буклете, вы можете
выбирать для себя несколько вариантов жилья. По системе "Амидар" государство
предоставляет новым гражданам новые благоустроенные коттеджи  или квартиры в
новых домах. Но израильтяне предпочитает  собственное жилье в виде домов или
квартир, купленных  в  кредит на льготных  для репатриантов условиях. Третий
вариант  -  покупка  в  кредит  участка земли  и постройка  на нем  дома  на
собственный  вкус  своими  силами.  Глядя  вокруг,  все  собеседники тут  же
согласились  с последним вариантом.  Южный сад на  берегу синего моря  или в
горах представлялся куда лучше привычной квартиры в муравейнике.  Тем более,
что в  другом буклете было сказано, что репатриантам за символическую  сумму
можно тут  же приобрести новый  автомобиль с  кондиционером и автоматической
коробкой передач. Не слабо,  а!.. При таких малых расстояниях по всей стране
и свобственной машине, можно поселиться где угодно. Скорее бы...
     С трепетом душевным все перешли к брошюре "Трудоустройство в Израиле".
     Оказывается,   в   стране   существует  дефицит  многих  профессий,   а
государственные и частные (кабланы)  бюро оперативно и бескорыстно подбирают
специалистам  место работы в соотвестствии  с квалификацией и пристрастиями.
Тут же давались разделы по профессиям,  и  Вадим  страстно зачитал о широких
возможностях для инженеров-конструкторов, а Гена - об ученых,  которых ждут,
не  дождутся  в  таких-то израильских университетах,  один  перечень которых
приводил в благоговейный трепет. В  пятимиллионной-то стране!  Почти как  во
всем  Ленинграде...  Не  говоря  о  частных  научных  центрах  и  фирмах,  о
возможности   легально   основать  (поднять,  как   говорилось  в   буклете)
собственную  исследовательскую компанию  с выходом  на  прорву  заказчиков в
Штатах и Европе. Вот это жизнь! Скорее... скорее...
     Нону, как потенциального предпринимателя, ждали  доходы от собственного
книжного  магазина  в центре Тель-Авива с предложением книг на русском языке
миллиону новых  граждан  Еврейской страны.  Достаточно только взять кредит в
банке на аренду помещения и закупку оборудования и книг в СССР.
     В  буклете подчеркивалось, что русскоязычная община в Израиле, ватиким,
готова оказать помощь новым гражданам в подборе  жилья и работы. Что ватиким
в восторге оттого, что все-таки дождались своих земляков на  святой  земле и
опекают их с первой минуты. В  частности, репатриантам дарят  электротовары,
мебель, одежду и все прочее, что является неслыханным дефицитом по советским
понятиям. Многие ватиким сразу поселяют новые семьи на своих виллах.
     Что хорошего ждало директора  Аду с  высшим биологическим образованием,
оставалось пока  за кадром, но не очень волновало - при таких-то неслыханных
возможностях ее ученого мужа, самого, кстати, потенциального директора своей
собственной фирмы.  "Буду просто  его представителем в Германии, я в школе и
университете  учила немецкий, - гордо заявила Ада. - Давно мечтала пожить  в
Европе."
     Нечего  и говорить об эйфории при чтении  книжечки  о природе и климате
будущей  родины.  Не холоднее  плюс десяти  градусов зимой! Боже, как  у нас
иногда в  июне... Почти круглый год солнце, море не ниже 18 градусов зимой и
тридцать летом.
     Как-то и не подумалось  о  том,  от  какого же воздуха  и  солнышка так
нагревается целое  море...  К тому же,  как следовало из текста, израильтяне
жаркое  время  года   проводят  в  основном   за   пределами  своей  страны,
преимущественно в Швейцарии, где  стали постоянными  туристами. И вообще все
рядом - до Парижа три часа лету без посадок. Можно съездить на выходные, как
вот на  эту дачу...  А красоты  самого  Израиля!  Какие города, пляжи, горы,
какие, как ни странно,  снега  на  Хермоне, какие кораллы! В одной стране  -
четыре моря,  включая  Кинерет и Мертвое, два разных  океанских  бассейна  -
Атлантический и Индийский. При выборе места приезда все дружно выбрали Хайфу
потому, что там, во-первых, Технион, а, во-вторых, метро.
     ***
     Как  ни странно, на ту же тему мечтали  и на веранде соседней дачи, где
боцман  Антон уже примерял  на  свою  семью  счастливую  жизнь  на Западе, с
магазинами  не хуже, чем в Японии, с работой на океанском лайнере. Ибо Давид
уже объявил, что жить без  Лауры больше не сможет, а родителей, которые пока
и не помышляли, об эмиграции, он уговорит.  В крайнем случае, поедут сначала
вдвоем с Лаурой, а потом вызовут и тех родителей, и других.
     Давида командировали на соседнюю дачу к разомлевшим от водки и мечтаний
евреям -  за  теми  же красочными  буклетами. И  -  пошли  охи  и  ахи,  как
математик-аспирант  Давид Левитан  за год  сделает  ученую степень и  станет
преподавать в университете.  Что же касается новоявленной  Лауры Левитан, то
для  нее  в любой свободной  стране открыты все дороги - в шоу-бизнесе ей, с
такой  фигурой нет  равных! "Крутану  пару раз попой, - горела блядка,  -  и
полные колготки зеленых баксов..."
     И потом, - думала коварная красавица, - нафиг мне этот паршивчик-жидок,
что  сейчас лихорадочно  обсасывает  тут пятое  свиное ребрышко из  жаркого.
Стерплю полгодика, как визу на ПМЖ с бесплатным проездным билетом, а уж там,
где я буду себя показывать, отбою не будет от менов с нормальной фактурой, с
какой стороны не  притронься... От  воображения этих прикосновений к фактуре
зашелся ее блядский дух.  Для сохранения тонуса при грядущих ближневосточных
победах   она  пока  что  увлекла  располагаемого  мини-мена  в  шалаш   для
инструментов.
     ***
     Чай   на   соседнем  участке   оказался   таким   вкусным,   что   Нона
поинтересовалась,  из  какой воды он получается.  Раскованные хозяева тут же
рассказали о яме и банке.
     Дорогим гостям эта история очень не понравилась. Особенно в сочетании с
частым  купанием  обеих семей в  той  же  яме. Но... как говорится, подобное
подобным! Яма была недалеко, шалаш с новобрачными еще ближе, а одеваться для
купания хоть во что-то Лаура давно отвыкла. Бесплатное шоу так завело Гену и
Вадима, что их жены только растерянно переглядывались.
     "До этой банки, -  торопливо заговорила Ада, чтобы перебить настроение,
- я  никогда не сталкивалась с так называемыми  паранормальными явлениями. А
теперь  этот  свет  в  окнах,  странные  сны,  которые  тотчас забываешь, но
уверена, что снилось  нечто исключительно важное... И вообще  этот шиньон...
Вроде бы как джин в бутылке, но почему-то закатан в современную банку..."
     "Подавляющему  большинству  людей,   -  Гена  тревожно   поглядывал  на
удивительно  красивую сегодня,  но  отчужденно  молчавшую  Нону, - ни разу в
жизни  не  приходилось  увидеть что-то  сверхъестественное.  Вам  с  Вадимом
случалось? Или только нам тут так повезло?"
     "Случалось...  -  как-то  неуверенно  переглянулась  с мужем  гостья. -
Правда, Вадик?"
     "Ты имеешь в виду в Москве прошлой зимой?"
     "А что это, если не мистика?"
     "Расскажите! - фальшиво оживилась Ада. - И - поподробнее!"
     "Дело в  том, что мы с женой, - начал, сильно волнуясь, Вадим, - как-то
слишком  обостренно  воспринимаем  творчество  Мастера... Восхищаемся  и без
конца все анализируем. И вот как-то посылают меня в декабре в командировку в
Москву и  Ленинград,  а  Нона решила устроить себе отпуск  без  содержания и
сопровождать меня. Ну,  о гостиницах в столице, как вы знаете, не может быть
и речи. Я даже один всегда останавливался у моего друга-москвича, на Пресне,
Грузинский вал."
     "Они  были всегда  рады  не  только Вадику,  - заметила Нона, глядя  на
банку, - но и нашим подаркам. Семья небогатая, а мы привезли красную рыбу  и
прочее, что на их столе редкость. Плюс мои книжки."
     "После перелета, - продолжал Вадим,  - я всегда чувствую себя на западе
больным. А  тут еще налицо наше незванное  вторжение в  чужую семью. А у них
как раз были какие-то проблемы между супругами..."
     "Дело даже не в  этом, - перебила  Нона.  - Просто  как вообще  можно в
новом городе сидеть дома?  Зачем тогда было так долго и трудно  лететь?  Так
что мы поспешно сбежали не только потому, что  Миша  с Юлей стали ссориться,
а..."
     "Это она к тому, что надела свою шубку прямо на домашний халат..."
     "Вот в таком виде мы вышли в ночную метельную Москву, которой оба почти
не  знали...  И куда-то быстро  пошли.  Как-то  почти мгновенно оказались на
Садовом кольце  около театра Эстрады... А это, как потом оказалось, очень не
близко."
     "И как-то  сами свернули с улицы в  какой-то проезд, где все стены были
исписаны автографами фанатов Булгакова..." - Вадим.
     "А во дворе  были  остатки сгоревших стропил - там как раз недавно  был
пожар..."
     "И мы решили, что в очередной раз сгорела как раз "нехорошая квартира",
куда мы хотели было подняться по такой знакомой лестнице..."
     "Но почему-то в подъезд не зашли, а, напротив, заспешили..." - перебила
мужа Нона, удивляясь своей торопливости и некорректности.
     "...неестественно быстро, -  лихорадочно  вступил  Вадим, - словно Иван
Бездомный за Воландом, оказались на улице Горького..."
     "...где ярко светились витрины, и была обычная московская толпа снаружи
и внутри всех  магазинов. Протолкнуться же мимо театра имени Станиславского,
где  как  раз  давали  "Собачье  сердце",  было  вообще   невозможно   из-за
соискателей лишнего билетика..." - Нонна.
     "Но нас окликнул какой-то парень и предложил именно два билета в шестой
ряд!"
     "Но я-то  была  в домашнем халате! Прямо как герой  Зощенко  в "рубашке
апаш"!"
     "Не сознавая, зачем, ибо  те билеты у него просто  должны  были  тотчас
оторвать  с  руками, а  до  третьего звонка оставалось  пятнадцать  минут, -
Вадим, - мы побежали  куда-то и оказались у входа в магазин  готового платья
"Наташа".  Каждую свою  прошлую  командировку  я, естественно,  проходил  по
главной  улице столицы,  но  в "Наташу" и заходить не решался - столько  там
всегда было народу."
     "Да  и не дешево,"  -  ухитрился  вставить слово Гена,  хорошо  знавший
московские охотничьи угодья для заказов жены.
     "Это была для  нас тогда не  проблема.  Я как раз получил  министерскую
премию  за одну  перевозку  спецгруза куда надо... Короче, у  нас  никогда в
жизни не было с собой столько денег, как в ту поездку! Как нарочно..."
     "Но главное, - дрожала Нона, -  что в отделе костюмов огромной "Наташи"
в эту минуту не  было  ни души. Мы  двое  и  четыре продавщицы. И все они, я
сейчас сама  себе не верю, когда  рассказываю, подошли прямо ко мне! И почти
тотчас  вынесли  черный костюм,  провели  в раздевалку... И он мне не просто
понравился, но - первый же - оказался точно по мне!.."
     "Сунув халат  в сумку, -  раширял глаза Вадим, - мы вернулись к театру,
где  уже  прозвенел  первый  звонок,  но  тот  парень, один!  стоял и  снова
предложил нам свои билеты, хотя, как обычно, был аншлаг."
     "Мы   поспешили  в  гардероб...  Нона   мельком  взглянула  на  себя  в
зеркало..."
     "И никогда в жизни я не была такой красивой!"
     "Мы сели на свои места..."
     "И были так благодарны Михаилу  Афанасьевичу за откровенное приглашение
на свой спектакль, что были в восторге от каждой мелочи на сцене."
     "А что потом?" - из вежливости спросила ни слову не поверившая Ада.
     "А  потом  ничего,  -  как-то  сразу  сникли  оба супруга. -  Напротив.
Перестало  везти. Вышли - снегопад  страшный, ни одного такси.  А наши милые
хозяева  поставили жесткое  условие - не возвращаться поздно,  моему другу в
шесть утра на завод. Как мы бежали! Хорошо хоть, что дорогу я знал, - Вадим.
- Успели до отбоя... И - никакой больше нам мистики!"
     "Для  меня  она продолжалась,  - мило смутилась Нона. - Но этот сюрприз
устроил мне  сам  Вадик! Взял билеты до Ленинграда в СВ! Я так  измучилась и
дома, и в  гостях от изобилия людей, а  тут  - роскошь,  вагон мягкий, койки
мягкие и только один муж рядом. Любимый, к тому же," - неожиданно поцеловала
она Вадима.
     "И верный? - со знанием дела сузила на гостя глаза тайная Лаура. -  Ну,
дай Бог, дай Бог! При  таких-то частых командировках. И с  неконтролируемыми
деньгами в  кармане. Ты ведь  сама никогда  бы  не узнала  о  такой  премии,
правда?"
     "Девочки, - засмеялся Гена.  - О мужиках - только шепотом и  без нашего
при этом присутствия."
     "А вообще-то, между прочим, за вашим рассказом вечер настал, - заметила
Ада. - Нет! Никаких капризов. Ночуете здесь."
     "С вашей банкой? - насторожилась Нона. - Я что-то боюсь этих снов."
     "Так все равно ничего не помнишь после пробуждения! - возразил  Гена. -
Зато как интересно... пока снится."  "Так  хорошее  снится, или  плохое?"  -
осторожно  спросил  Вадим.  "Какая  разница?  - отмахнулась Ада. - Мы же все
равно  там будем. Уже  решили.  Уже горим.  Баночка может хоть  разорваться,
предупреждая  нас  о том,  что там нас  ждет  самое  ужасное.  Все равно  не
поверим, раз хотим только хорошего." "Вся беда в том, - заметила Нона, - что
все  вот это, нынешнее,  мы знаем. А потому не любим и стремимся  оставить в
прошлом.  А все то,  что нас  там ждет, не ведаем. А потому на всякий случай
любим,  как счастливое  будущее.  Так устроен  человек. Надеяться  и  верить
всегда куда  приятнее, чем знать и разочароваться. Так  что вы правы.  Банка
может стараться как ей угодно. Бесполезно! Будет так как будет!"

     За  окном был рай  из  ярких цветов,  кипарисов, сосен, пальм и холмов,
застроенных  нарядними  белыми виллами с  красными крышами. Сияло голубизной
ноябрьское  летнее  небо. Окно занимало почти  всю  стену, а  потому  Вадиму
приходилось без конца прыскать хомером на стекло, едва удерживаясь на высоте
третьего этажа над ярко зеленой лужайкой. Он тщательно тер стекло тряпкой  и
снова пускал в ход  спрей, чтобы не пропустить губительного пятнышка. Сквозь
сияющее стекло  он  видел Нону, которая, расставив  босые ноги,  мыла  белый
мраморный  пол в  огромной комнате.  Незнакомая женщина,  вскользь, но очень
тщательно следила, чтобы  пожилые уборщики все сделали должным образом, хотя
на столе, выдраенном бывшим инженером, внештатным корресподентом и писателем
Бруком  до  зеркального блеска,  уже лежали  двести шекелей за  шесть  часов
работы, по три на  нос.  Потные и  счастливые,  Бруки быстро сложили рабочую
одежду в сумку, переодевшись в приличное, взяли мешки с мусором, поулыбались
хозяйке, вышли на чистую  красивую  улицу и поспешили к остановке  автобуса.
Тот  был,  как всегда полупустой,  благоухающий,  с тихой музыкой и красивым
водителем.
     Через час, приняв душ и накрыв на стол, Нона и Вадим  дружненько выпили
по рюмочке  коньяка и  заели  все  это  салатом  из  свежих  овощей, включая
авокадо. Все  это  происходило  в достаточно  приличной  квартире,  немногим
уступающей той, что они только что убирали. Из собственного окна сияла та же
зелень, за которой синело теплое ноябрьское  море. Туда они собирались пойти
через час-другой.
     Но блаженную тишину разорвали вдруг дикие вопли...
     ***
     Гена  тут  же бросился к своему мачете,  косясь на зловещую  банку,  но
шиньен был плоским и неподвижным.
     С крыльца были  видны в ночи только  черные кроны  деревьев, а во  тьме
снова взрывается близкий, прямо под домом, лай двух собак,  яростное шипение
и  вой, как  ему показалось,  не кошки, а  рыси. В воздухе  словно разлилась
смертельная угроза  от флюидов  смертельно  перепуганных яростью друг  друга
живых существ, сцепившихся в ночи. Все это сопровождалось треском, рычанием,
хриплым  дыханием. Потом  с  улицы наверху  раздался  призывный  свист,  обе
собаки,  все так же  тяжело дыша,  умчались,  людские голоса смолкли,  кошка
затаилась,  и   тотчас  настала  душистая   влажная  тишина.  Только   дождь
умиротворяюще застучал вдруг по крыше. И как-то сразу вдруг напали комары.
     Гости  не вставали, но и  не спали, блестя глазами  в темноте чердачной
комнаты, куда к ним  заглянул Гена.  "Все в порядке, -  сказал  он, все  еще
дрожа. -  Под дом спряталась  кошка, а на нее напали две  собаки...  Снилось
что-нибудь?  -  неожиданно для  себя  спросил он,  все  еще под впечатлением
своего  собственного  сна,  уже почти  испарившегося.  -  Что-то необычное?"
"Снилось,  - глухо прозвучал в темноте  мужской голос. - Тут действительно у
вас  нечисто...  Мне  сроду  такие  яркие  сны  не  снились..."  "И  мне,  -
откликнулась Нона. - Только вот не пойму, хорошо нам там или плохо.  С одной
стороны  - рай. С другой... Нет,  в  это  поверить невозможно..." "И тем  не
менее, - тихо сказал Гена,  садясь на ступеньку лестницы в мезонин.  - Это и
есть  наше  сионистское будущее... Банка  знает.  И не ошибается."  "Что  вы
имеете в виду? - совсем другим голосом сказал Вадим. - При чем тут Израиль?"
"Понятия не имею, - смущенно поднялся Гена. - Я что-то заговариваться начал,
по-моему."
     "Что там у  вас  опять?  -  раздался  со  двора голос  Антона.  - Блядя
говорит, что в ваших окнах опять сияние было, а потом какой-то балаган." "Да
просто кошка под нами спряталась,  а собаки хотели ее оттуда  достать. Война
биологических видов."  "А! Тогда спокойной всем ночи. А то я уж подумал, что
это твой скальп из банки вырвался. Все в порядке, блядинька, спите спокойно.
Анюта,  ты  что? Все вполне реально,  никакой больше мистики. Кошки, собаки,
как в мирное время, ей-Богу..."

     "За короткий срок, - слушал Вадим голос докладчика, - алия в Израиль из
бывшего СССР составила около миллиона человек, из которых восемь тысяч людей
с  учеными  степенями, включая  пятьсот  докторов  наук. До этого  в  стране
работало около шести тысяч ученых. То есть речь шла о необходимости удвоения
рабочих  мест.  Фактически  же  за двенадцать  лет  количество  должностей в
университетах не изменилось. Сегодня мы можем утверждать, что абсорбция алии
полностью провалилась. Люди  катастрофически потеряли свой статус,  а многие
оказались на  грани или за гранью нищеты. Это в основном касается кандидатов
и  докторов наук, чей возраст к моменту  прибытия  в Израиль был более 55-60
лет.  Сегодня  мы  собрались  здесь,  чтобы  проанализировать психологически
аспекты интеграции..."
     "А  зачем?  -  спросил  седой  господин,  сидевший  рядом   с  Вадимом,
обозначенным  в  списке  приглашенных,  как В.Брук,  писатель.  -  Если  все
провалилось, если  научная алия навеки  остановилась.  В алие  последних лет
есть кто угодно, но не ученые, Впрочем, сегодня евреи к нам вообще  почти не
едут..." "Мы все, - нервно заметил импозантный устроитель встречи, уловивший
в  этом замечании  намек  на  очевидную никчемность  всей своей  многолетней
деятельности с такими результататми, - должны отдавать себе отчет в том, что
существовало  и существует многообразие факторов, повлиявших  и влияющих  на
абсорбцию,  как-то  область  науки, знание  языков,  способность критической
оценки ситуации. В конце концов,  нашим ученым следовало заранее понять, что
у Израиля  иные критерии ценностей,  и соответственно снизить  планку  своих
претензий."  "Правильно!  -  заметил  психиатр.  -  Завышенная   самооценка,
свойственная  этим  людям, - источник  психозов  и самоубийств.  Впрочем, мы
давно знаем,  что  все  ученые -  психи, а  уж евреи - тем более.  Поэтому я
считаю,  что надо  создавать не  рабочие  места,  коль  скоро,  как  мы  тут
выяснили, это неосуществимо,  а реабилитационные центры для  выживших." "Вас
послушать,  - заметил сосед  Вадима,  -  так  в  Израиль  хлынуло в основном
старичье.  Представители  не  нужных   Стране  специальностей  и  изначально
беспреспективные деграданты." "Если бы  это было так, - запальчиво возразили
ему за круглым столом, - то не было бы  программ  стипендий Шапиро, Гилади и
Камея,  в рамках которых трудоустроены тысячи ученых..." "Не трудоустроенны,
а временно пристроены, чтобы отмазаться от американцев, давших  в свое время
десять  миллиардов долларов  на абсорбцию алии. Простой  подсчет показывает,
что ваши  степендиаты  съели максимум четверть миллиарда.  Кто-нибудь  знает
куда провалились  остальные деньги? И что дала  ваша стипендия  для реальной
интеграции  тысячас счастливчиков?  Что  они  сейчас  убирают,  охраняют или
продают  в  стране  высоких  технологий?"  "Правильно!  -мощно  вступила   в
дискуссию  моложавая дама  с  партийной осанкой. - Условия "трудоустроенных"
разительно  отличаются от  тех,  в  которых трудятся их  туземные коллеги. У
репатриантов   нет  социальных  благ,  они  полностью   зависят  от  каприза
начальника, который зачастую ниже "стипендиата"  по научному уровню." "Конан
Дойль как-то заметил, -  прервал  ее серенький старичок, черты которого были
совершенно  неразличимы  на  фоне его ядовито желтого  галстука. Он говорил,
прижав губы к микрофону, а потому его тихий голос услышали  все, - что  мозг
Шерлока Холмса, подобно перегретому  мотору, разлетается на  куски, когда не
подключен  к  работе,  для которой  создан!  Именно  эти невидимые  обществу
взрывы,  а  не  ваши  объективные  факторы  -  причина массового  стресса  и
деградации  еврейских мозгов в  еврейском государстве." "Вот именно, - гнула
свое  дама,  нетерпеливо  прервав  желтенького  оратора.   -  Временность  и
неопределенность,  а  не  излишняя  самооценка  - источник  психологического
стресса! На исследования наших ученых нет ассигнований, у них нет социальной
защиты, они лишены  права  преподавать, а  потому их статус  ниже,  чем у их
студентов.  У наших  профессоров и  доцентов отнято право  на ученые звания.
Наши получают половину или четверть зарплаты израильских коллег."
     "Такой дискриминации евреев, - заметил Вадим удивленно посмотревшему на
него соседу, - не было даже  в Царской России, не говоря об СССР. Это Третий
рейх  какой-то..."  "А вы, собственно кто? - мучительно вглядывался сосед  в
новое для  него  лицо  на привычных теплых междусобойчиках.  - Ах, писатель!
Представляю, что  вы  напишите!  Впрочем,  и без  вас  всякие  писатели  так
разрекламировали  Израиль,  что репатриация  почти  остановилась. Вам  этого
мало? Как, кстати ваша фамилия-то? Не слышал..."
     "Сегодня,   девятого   октября  2002   года,  -   царапал  нервы  голос
председателя собрания, - мы начинаем  разработку новых серьезных предложений
общественным  научным  организациям и  депутатам  Кнессета  по  выработке на
государственном     уровне      срочных      мер     по      трудоустройству
ученых-репатриантов..." "Двенадцать лет и все срочно, - бурчал другой сосед.
- Кого  устраивать-то собираемся. Иных уж нет,  деградировали, а те далече -
едут уже не в наши объятья.  И  кому это  все двигать?  Вот  этим  "русским"
депутатам? Смешно..." "И ничего смешного, - сказал кто-то, жуя даровые вафли
и запивая колой из жестяной банки. - Ситуация с научной алией напопинает мне
картину Верещагина "Апофеоз войны". Только пирамида не из полых черепов, а с
еврейскими  мозгами."  "Типичная  паранойя,  -  откликнулся  психиатр.  -  С
иммигрантами  так  поступают  всюду.  Между прочим,  еще  хуже  поступили  с
оставшимися еврейскими  и нееврейскими учеными  в  постсоветской, бандитской
России. Там  им  установлена  символическая  зарплата,  которую месяцами  не
платят."  "Вы не правы, -  возразил третий.  - У России есть  иные источники
национального богатства. У нас же главный  источник нашей мощи испокон веков
были еврейские  мозги. Пригласивший нас Израиль расправился со своим главным
достоянием  с  той же безумной  жестокостью,  с какой  большевики со своим -
украинским и русским крестьянством."
     В  зале  было  душно  и   скучно.  Страсти  казались  искусственными  и
надуманными,  участники действа  говорили  вроде бы дело,  да только кто  их
слушал?  Те  немногие, что выступали  тут на иврите,  принадлежали  к той же
кормушке, кропая диссертации на чужой беде. Все это делало пребывание Вадима
среди своих  застарелых оппонентов какой-то дикой мистификацией, а потому он
совсем не расстроился и не удивился, открыв  глаза на  пролетающий  за окном
вагона сочащийся  грязной слизью туннель  при  подъезде  к  конечной станции
электрички и чувствуя, как бешенно колотится сердце.
     Нона спала, привалившись к его плечу. Веки ее вздрагивали, лицо пылало.
     Поезд со скрипом подходил к засыпанному свежим снегом перрону. Пока они
спали, сегодня, первого  ноября 1990 года,  тут прошел первый  в  этом  году
снег, да  такой,  что  сразу  засыпал мокрыми  сугробами все склоны,  сделал
пепроезжими  улицы.   Серый  ноябрьский  вечер  стремительно  опускался   на
почерневший от непогоды город.
     От толчка Нона проснулась и стала крутить головой, пытаясь понять,  где
она, с  кем и зачем. "А  где же?..  - начала она. -  Проклятая банка!  Опять
такое приснилось..."
     Надо  было добираться домой на  автобусе, а  какой  может  быть  в этом
мессиве автобус? Снег косо летел зарядами с близкого моря,  залепляя ступени
лестницы  с  перрона.  Толпа  привычно  сгрудилась  вокруг.  Люди  одинаково
ссутулились и отворачивались от  ветра в  одну сторону, посильно продвигаясь
вперед и осторожно ставя ноги на уже блестящие ото льда ступени. Нона крепко
держала мужа за рукав уже мокрой  куртки, протирая  глаза  от снега ладонью.
Она  не догадалась взять  с собой на дачу  перчатки - до конца  октября было
относительно тепло  и сухо и  вдруг...  А  теперь  отчаянно  мерзли на ветру
мокрые руки.
     На  привокзальной  площади  елозили в  глубоком снегу  редкие такси,  в
темнеющем мареве едва угадывался трамвай на черной от  толпы остановке, но в
поле зрения  не было видно ни одного автобуса. Положение  было  безвыходным.
Привычно  безвыходным,  а  потому никого не пугало.  В  крайнем  случае,  за
каких-то час-полтора можно было  дойти до дома  пешком.  Не  впервой. Они  и
направились  к  главной площади. Кроме рук стали  мерзнуть  ноги, мокрые  от
колен  до  пальцев протекших туфель,  но они знали, что  после  первого часа
быстрой  ходьбы станет жарко. На такси надежды  не  было - каждая подошедшая
машина  бралась  штурмом, а  то и  отходила  пустой  из-за  каких-то  хитрых
шоферских расчетов.
     На площади ветер  был ураганным, сбивал с ног, а ухватиться  можно было
только друг за друга. Положение  становилось все хуже. Чтобы не  замерзнуть,
надо было хоть ненадолго зайти в ГУМ, но и  около  его входа клубилась такая
толпа, что они прошли мимо. "Зайдем в первый  же подъезд, - говорил Вадим, и
Нонна поспешно кивала. - А то вообще закоченеем на таком ветру..."
     И тут сбоку раздалось: "Вадим Борисович? Это вы?"
     Залепленный   снегом   "москвич"   коллеги   вписался   между  поспешно
расчищаемыми  бульдозерами сугробами  и осторожно двинулся вперед, буксуя на
подъемах, но как же  тепло  и сухо было  внутри  после  безуспешной борьбы с
циклоном!
     = = =
     "Ну,  можно ли к  этому хоть  когда-нибудь привыкнуть?  - Нона неспешно
двигала руками в голубой прозрачной воде. - Первое ноября! И - лето..."
     Лето  наконец-то стало  благом,  а не многомесячной  пыткой нестерпимым
влажным зноем. Вадим и Нона словно парили  в воздухе -  настолько прозрачной
была  вода. Над  ними  сияло  голубое  африканское  небо,  а  перед  глазами
вздымалась зеленым горбом гора Кармель. В прозрачном осеннем воздухе  белели
вдали,  по  ту сторону Хайфского  залива белые пригороды, а на  рейде стояли
разноцветные океанские  суда. Наши  герои заплыли,  как это у них  считалось
шиком,  "за последнего еврея"  и  резвились  среди голубого простора. Спустя
полтора часа морской ванны они вскарабкались по скалам на пирс.
     Недавно здесь закончился вничью двухмесячный матч между муниципалитетом
и  народом. Последний кризис заставил власти  закрыть пляж  из-за отсутствия
денег на циклопические зарплаты  спасателям. В один день огородили акваторию
столбами с сеткой, которую  народ в  первую  же  ночь порвал.  Тогда  власти
срезали автогеном  единственную лестницу, ведущую с  пирса в  воду. А  народ
запросто  стал  лазить безо всякой лестницы и  прыгать  с пирса в  воду, что
раньше  категорически  запрещалось.  После  этого  установился  статус  кво.
Спасателей тут больше не было, купальщики  тут же дружно перестали тонуть, а
власти  списали  куда-то  расходы на  столбы и сетку, которая просто сгинула
куда-то. Вадим  и Нона  и  раньше не нуждались в парнях на вышке, а теперь и
вовсе забыли, что они тут когда-либо были.
     Сложив  ласты в сумку и  приняв  душ в раздевалке,  они пошли домой, на
соседнюю улицу,  любуясь буйной зеленью, пальмами, кедрами и кипарисами. Все
прочие  деревья,  что свободно  росли  здесь,  были им некогда знакомыми  по
стереотипу  приемной  большого  начальника  -  "фикус  в  кадке". Дома  была
прохлада  с ветерком из открытых  окон и потолочного пропеллера-вентилятора.
Вокруг  был уют представителя среднего класса, предметы  и  агрегаты, что на
родине  имели  очень немногие из знакомых.  Для  субботнего обеда накрывался
стол с блюдами, которые  вряд  ли знавал самый высокий чиновник  в их  крае,
причем большинство блюд  были  все-таки  из русской  кухни.  И  говорили  за
столом, естественно,  только  по-русски.  "Помнишь,  как  мы с  тобой  после
последнего визита на дачу к Кацманам как раз первого ноября  попали в буран?
-  ежилась  от  воспоминания  Нона  в  своем  легком халатике.  - Просто  не
верится..." "Бог  наградил нас за все эти  Полярное,  Норильск, Комсомольск,
где мы так мерзли..." "Да и за Владивосток, если на то пошло!"
     = = =
     "Господи,  как  хорошо-то  было  во  сне,   -  тряхнула  головой  Нона,
просыпаясь  и  выходя из машины  у подъезда своей "хрущебы". -  И  баночка с
нами.  Страшно  подумать,  каково  было  бы этой  такой  живой прическе,  на
заколоченной на  зиму стылой даче..." "Да уж... - почему-то задыхался Вадим.
-  Снов  у нас теперь  будет  в избытке..." "Жаль  только, что  они  тут  же
забываются.  Вот  точно помню,  что  только  что у нас с  тобой было  что-то
невыразимо хорошее, а что - не помню. А ты?" "Я? -  помотал Вадим головой. -
Боюсь, что что-то помню..." "Хорошее?" "Н-не сказал бы..."
     Их  пятнадцатилетняя дочь Рита выбежала из своей комнаты (выгороженного
шкафом  угла микроскопической  родительской  спальни) с наушниками, ритмично
двигаясь в  такт мелодии.  Когда ее знаком  попросили  снять  наушники,  она
рассказала, что в школьном спортзале раскололась - едем в Израиль. Произошло
это очень просто. В последнее время,  в связи с заменой лозунга "Слава КПСС"
на  "Слава  Богу",   ребята  стали  носить  на  шее  крестик.  "А  меня  тот
маген-довид,  что вам  подарил дядя Гена. Подходит ко  мне бывший комсорг  и
строго так спрашивает: "Та хоть  знаешь,  Брук, что это такое?" "А как же, -
говорю. - Щит Давида. Герб моей родины! Как у вас серп и молот..." Они так и
сели кто  куда.  "Твоей родины? Не  нашей, а  твоей?  Ты  что,  к  сионистам
примкнула?" "А  у нас теперь перестройка и свобода. Каждый  примыкает,  куда
хочет. Если Лешка принес гнусную фальшивку -  "Протоколы сионских мудрецов",
а вы все, комсомольцы, читаете эту  дрянь запоем, то я - сионистка." "Ну так
убирайся  в свой Израиль!"  -  кричит  Лешка.  "Я  бы  и  тебе  посоветовала
убираться в свою фашистскую  Германию, да ее повергли  в  прах наши с  тобой
дедушки. Так что  оставайся  в  своей России, делай из  нее, что хочешь. А я
действительно уезжаю в свой Израиль!" Что тут  началось! Все меня обступили,
поздравляют, расспрашивают. Даже... ну, Витька Титаренко, что демонстративно
меня  не  замечал, подсел  и стал мне, представляете, руку гладить,  до дома
проводил, поцеловал даже в подъезде, а потом  спрашивает: "А друзей евреев к
вам пускают? Ну, не в гости, а... насовсем.  Чтобы с тобой не расставаться?"
"Тогда давай я останусь..." Он тут же скис  и стал прощаться... А это  у вас
что?  Неужели та  банка? У-ра!  Теперь и мне будут сны сниться.  А то вы оба
давно Израилем наслаждаетесь, а я..."
     = = =
     Серые закопченные строения вокруг навевали уныние.  Рита стояла рядом с
мамой, отражаясь в  зеркале, занимавшем полстены в их мизноне (буфете), пока
папа  возился  в  заросшем бурьяном дворе-свалке  с  забарахлившими газовыми
баллонами.  Улица была  пуста. Прохожих,  каждый  из  которых мог  оказаться
долгожданным  покупателем, не было.  А была приготовлена  еда и  напитки для
десятка покупателей.
     За  тонкой  бетонной  стенкой  раздался  непривычный  мат   папы.  "Что
случилось?" - крикнула туда  мама.  "Башкой  стукнулся... сплошные  железяки
откуда-то торчат. Баллон я  переключил. Можете греть..." "Сильно  стукнулся?
Иди  сюда." "Сильно не  сильно, а кровь идет... Иду уже...  не пролезть тут,
зараза... колючая проволока откуда-то..."
     "Мама, покупатели!"
     Их  было двое.  Решительные  молодые люди. Мама  радостно заулыбалась и
оживленно заговорила на иврите, предлагая свои знаменитые домашние пирожки и
тортик. Парни сели на высокие табуреты и охотно поглощали непривычно вкусную
"русскую" пищу. Потом, не спеша, расплатились, поулыбались и вышли. Но когда
появился  весь перемазанный  грязью и  кровью  папа,  прикладывающий ко  лбу
платок, а мама бросилась к раковине, оба вернулись. Они  снова сели на те же
сидения  и  достали какие-то бумаги. "Мас  ахнаса (налоговое управление),  -
объявил старший, очень черный и в кипе. - Где квитанции за проданный товар?"
Мама  что-то горячо объясняла, показывая на насмерть  перепуганного властями
мужа, по лицу которого текла кровь. Но грозные чиновники даже не взглянули в
его  сторону. Быстро переговариваясь друг с другом,  они заполняли бумагу за
бумагой. Мама  все подписывала.  В  этот  момент папе стало плохо, и он  сел
прямо  на  пол между коробками  с  водой.  Мама бросилась  к нему,  потом  к
раковине   со  стаканом.  Чиновники   бесстрастно  наблюдали  драму,  ожидая
очередной подписи.  Когда Рита сменила  маму  около  папы, та  подписала еще
что-то и робко спросила,  что ей  за это будет. Пришлют  штраф. Сколько? Оба
дружно  пожали  плечами. "Поймите, мы только открылись, у нас совершенно нет
денег, минус исчерпан... товар покупать не  на что... А если штраф несколько
тысяч? Ведь  не  несколько тысяч?" "Мы не знаем.  Может  и больше, - смеялся
младший,  рыжий  и щуплый, без кипы. - Надо  выписывать квитанции." "Но я же
просто  забыла  из-за  того, что ранен  муж,  - плакала  мама, а Рита только
злобно  сопела,  глядя, как насмешливо щурится рыжий. -  Я всегда выписываю,
вот же, посмотрите, вот же копии  квитанций. Я  сегодня продала, смотрите...
два   шницеля...  бурекас...  два  кофе   капучинно...  вареники,  вот,   со
сметаной... На все есть кабалот!" "Мы тоже купили, - был ответ. - И ушли без
квитанции."  "Нона, пошли их к  чертям... - прохрипел Вадим из угла. - Пусть
подавятся... фашисты..."
     = = =
     Рита села в кровати, дико глядя на едва заметное синеватое свечение над
банкой на подоконнике.  Сердце колотилось так, что  онемели руки  и ноги. За
шкафом беспокойно  бормотали  со сна родители - каждый свое. Шел  третий час
ночи.
     Девочка встала,  побежала  на кухню,  включила свет, вспугнув со  стола
неистребимых  тараканов,  и поспешно  напилась  прямо  из  крана.  За спиной
раздался  шорох.  Рита обернулась.  Там  стоял  сонный папа  в  перекошенных
трусах. Он отодвинул дочь и шагнул к тому же крану. Как и Рита, он пил прямо
оттуда,  потом  подставил под  струю лысеющую голову, на которой Рита только
что  видела глубокий кровоточащий шрам. Сейчас ничего не было.  Но лицо было
старое  и отражало то же страдание, что только что в ее сне.  "Тебе снилось,
что ты ударился  головой, когда менял баллоны?" -  спросила девочка,  уже не
совсем соображая, что она имеет  в виду. "Если бы  баллоны! - хрипло ответил
отец. - Какие  еще баллоны?.. Я вообще не помню, что мне снилось...  Чертова
банка." "Что  тут у  вас?" Рита уже  и не удивилась,  что мама, вбежавшая на
кухню в ночнушке, напролом тянется к тому же крану.
     Потом все трое молча пили чай.
     "Смотрите! - сказала Нона, показывая на  стоявшую на подоконнике банку.
- Запотела  изнутри...  Потеки... словно  плачет. Ей нас  жалко...Мне  лично
что-то уж больно нехорошее снилось. Вот только что..."
     Родители  не переспросили,  безучастно  работая  челюстями,  каждый  во
власти своих тяжелых предчувствий.
     "Я совершенно не  помню подробностей моих снов после знакомства с  этой
банкой,  -  Вадим слепо уставился  на  белый  морозный узор на черном ночном
стекле,  - но достоверно знаю одно: это  никак  не  связано  с  той  войной,
которой  нас так все пугают. Я  ни  разу  не  видел  во сне, что Саддам сжег
пол-Израиля. Зато я вижу нечто, на  мой взгляд, более страшное.  Но что?" "И
куда же мы едем? - повторила Рита. - В конце концов, нас отсюда никто никуда
не  гонит. Мы не  голодаем, все хорошо  устроены.  Давайте дадим задний ход.
Ведь еще не поздно?" "Во-первых, уже поздно, - уже  спокойно сказала Нона. -
Нас выписали из города,  мы сдали паспорта. Мы уже не граждане СССР. Мы даже
заплатили  за  это  по  две  папиных зарплаты за каждого! И,  наконец, какие
основания  чего-то бояться?  И  -  чего? Каких-то фантазий, что навевает нам
чужая ископаемая банка? А ведь вокруг все так завидуют! Это что - несведущие
люди?  Да у половины  моих подруг мужья  моряки. Они  Запад  своими  глазами
видели. Все уверены, что там несравненно  лучше." "Все уверены, - насупилась
Рита, - а я верю баночке! Там нам будет плохо."
     "А здесь? - спросил Гена, когда Вадим пересказал ему  ночную дискуссию.
-  Антону и прочим  такое снится про эту родину,  что наши страшные сны  про
Израиль их  бы  только посмешили.  Ничего не надо предпринимать. Будет,  как
говорил  Гашек, то,  что будет. Ибо никогда  не было  так,  чтобы ничего  не
было... Заяви мы об  отказе от эмиграции, та же баночка еще и не то высветит
взамен.  Короче,  доктор  велел  ехать.  Ехать?"  "Доктор  велел  ехать?   -
облегченно засмеялся Вадим. -  Ехать!" "Вот именно, -  резюмировал  Гена.  -
Человек так устроен, что, сколько его  не пугай,  он слепо следует за  своей
судьбой. Так что зря мы вообще эту банку не сдали в музей. От Кассандр никто
никогда толку не  видел. К тому  же, я вот  как-то на даче  после  очередной
страшилки,  которую тут же  забыл, стал строить планы, как мы из Израиля тут
же слиняем  в  Канаду. И,  знаешь,  такой  та  же  баночка  мне  сладкий сон
показала, просыпаться  не  хотелось. Всегда есть  выход.  Главное  сейчас  -
отсюда слинять, пока  они не проснулись и не захлопнули дверцу от мышеловки,
в которой нас угораздило родиться." "Сдается мне, - уныло попрощался  Вадим,
- что мы как раз и стремимся в мышеловку. За бесплатным сыром."

     Вокруг ярко освещенного ринга сопел и хрипел незримый зал.
     Лаура рывком сняла халат и осталась перед зрителями в одних  боксерских
кедах. Она подняла  обе руки в  перчатках, потрясла ими над головой и грудью
перед собой.  Уселась на табурет в своем углу,  бесстыдно расставив ноги. Ее
противница  часто  дышала в  противополжном углу.  Женские бои  пользовались
здесь успехом, а  противницы  подбирались не столько по весу или мастерству,
сколько  во  внешности.  Белотелой  блондинке  Лауре противостояла загорелая
брюнетка.
     Когда ударил гонг, публика заревела и застонала.
     Лаура  сразу поняла слабое  место  "грузинки" - та тщательно  оберегала
свои особо чувствительные к ударам части тела, а потому в основном панически
защищалась, вытянув перед собой мечущиеся перчатки. Но без конца получала по
губам  и  носу. Сама же ударов почти не наносила, хотя то ли изловчилась, то
ли нечаянно попала Лауре пониже пояса, вызвав  рев зрителей и заработав кучу
очков. Лаура  сделала обманное  движение, проскочила под кулак и, оказавшись
за  спиной соперницы, нанесла ей серию  ударов  по тугим ягодицам со  словно
нарисованными  на  фоне  загара узкими белыми плавками, что  тоже  считалось
успехом.  Та   пробежала  к  канатам  и   обернулась,  на  несколько  секунд
удерживаясь за них  руками. Этим  тотчас воспользовалась свирепая блондинка,
нацелив  удары  именно  туда,  куда жаждала  публика.  Восторгу  ее не  было
предела. Брюнетка упала на колени и громко заплакала.
     Рефери поднял Лауре руку.
     Илан,  свирепый хозяин  секс-рабыни,  до  омерзения  похожий  на  давно
сгинувшего, кстати, по собственной  инициативе Додика, строго  смотрел из-за
канатов, постукивая по ладони  стеком... Как и поганого Давидку, Лаура могла
бы этого паршивчика зашибить одной левой,  но  панически боялась и взглянуть
на него  косо.  Даже  среди  коллег  по  подпольному  бизнесу  он  отличался
изысканной  неутомимой жестокостью  по  отношению  к "девушкам".  Если  даже
Лаура, имевшая  гражданство, не  смела  уйти от  него,  то  что  говорить  о
заманенных  в  наш  рай украинках, москвичках и уралочках, у  которых тут же
отнимались все документы?..
     Пока готовилось очередное жестокое шоу  с  участием Лауры, она сидела в
своей  грязной   комнате.   Узколиций  "эфиоп"  быстро  снимал  с  "русской"
боксерские  перчатки, когда в  "уборную" заглянули  незнакомые слуге пожилые
господа.
     Лаура давно  привыкла  не  прикрывать свою наготу,  но, узнав вошедших,
вздрогнула, отвернулась и заплакала тонким скулящим голосом.
     "Лаура,  -  тихо  сказал  Гена.  -  Это  все-таки  вы?"  "Уходите...  -
прошептала она.  - Тут чужим  нельзя..." "Ты  здесь добровольно?" - еще тише
спросил Вадим.  Она  отрицательно замотала головой,  содрогаясь  всем телом.
"Тогда уйдем с  нами,"  - Гена  тревожно оглянулся  на закрытую за "эфиопом"
дверь.  "Вам  нельзя  здесь, - повторила  Лаура.  -  Уходите.  Ради  меня...
замучает..."  "Тот, что  похож  на  Додика?" Лаура судорожно кивнула, нервно
потирая плечо. "Ну, с ним-то мы втроем  справимся. Хоть до полиции добежать,
-  неуверенно говорил  Вадим. - Одевайся!" "Мне не во что... Все  у него..."
"Надевай мой  свитер, -  распорядился  Гена. - И не  беспокойся." "Ну  да! -
захныкала она.  - Если бы один Ицик тут командовал, я бы сама отбилась, а их
тут  знаете  сколько! Бандиты. Наши, русские...  Они  теперь  всюду. Мировая
экспансия "братков"... почище исламской..." "Пошли, - решительно взял ее  за
руку Гена. - Не посмеют..."
     "Еще  как посмеем! - в дверях стоял парень с  бычьей шеей, скрестив  на
груди татуированные мощные руки. - А тебе, сучка, мало  было в прошлый  раз?
Снова  хочешь   пепельницей  побыть?  Ты  че,  фраер?  -  заорал  он  вдруг,
отшатываясь. - С этими вещами не шутят..." "А  я  и не шучу, - грозно сказал
сквозь зубы Гена, не сводя с бандита пистолета. - Лицом к стене и..."
     Он невольно  рассмеялся,  увидев,  как  жалко и  поспешно тот  выполнил
приказание, профессионально раздвинув ноги шире  плеч. - Пошли, Лаура." "Ну,
нет,  не  сразу,  - совсем другим голосом сказала  она и  вдруг молниеносным
тренированным движением снизу вверх ударила мощного  носком боксерского кеда
между ног. Тот взвыл и завертелся на полу, бешенно переводя глаза с Лауры на
пистолет. Трое поспешно вышли  в коридор и оттуда  сразу  на  темную улицу в
местных трущобах. Сзади скрипнула дверь. В черном пролете стоял другой бугай
с ножом  в  руке.  "Осторожно! -  взвизгнула Лаура.  - Он  перо  кидает  без
промаха." "И я," -  Гена отвел вытянутую руку и выстрелил раньше,  чем бугай
замахнулся.  Тот  молча  рухнул.  Улица  была  пуста.  На  звук выстрела  не
открылось ни одно окно.
     "Откуда это у тебя, дядя Гешенька?"  -  спросила Лаура,  когда они  уже
мчались по  городу  на такси. Водитель  подозрительно косился на  голую ниже
пояса даму между двумя мужчинами. Но если  кто и возникает не его месте,  то
не таксисты  Южного Тель-Авива..  "Он  работает  шомером, - пояснил Вадим. -
Только  не  дай  Бог,  кто  узнает,  что применил  оружие  не  около  своего
ресторана..."
     "Так как ты попала в  такое заведение? - спросил Гена, когда  Лаура уже
приняла душ, переоделась в халат Ады и с упоением пила чай. - Где Додик? Где
Антон  с Аней?" "Давидка, гаденыш, тут же ушел от меня  к  своей... - рыдала
недавняя грозная чемпионка. - А папу с мамой вообще  в  Израиловку  вашу  не
пустили. Они не евреи, а я  разведенная."  "А вернуться в Россию тебе мешают
эти  бандиты?" "Вы  че?  Вернуться? Куда? Вы  че, не знаете,  как там живут?
Папка  такое пишет! Я  им хоть посылочки посылаю. Доллары.  А там  че я буду
делать?  То же самое, только  на  холоде?..  И те же  бандюги кругом..."  "Я
поговорю с  моим хозяином. Может, возьмет тебя официанткой. Туда тебе теперь
возвращаться нельзя." "Тут че ли не найдут! - фыркнула Лаура. - Они по всему
миру кого хочь найдут..." "А в  полицию  ты не обращалась?" "Полиция! Да они
же  во всем мире  у власти. Полиции они че  ли боятся! Тебя тоже,  дядь Ген,
найдут. И замочат. За ними не заржавеет..." "О чем она говорит? - схватилась
за виски бывшая директор. -  Как это, замочат? Убьют что ли? За что?" "А  он
Вальку-Шлимайзера  замочил вчера ночью. Классно  так!  С первого  выстрела."
"Гена!  - побелела  Ада. -  Это правда? Зачем? Какое твое  до них, до... нее
дело?" "Поздно, тетя Рая, - развалилась на стуле бывшая блядка, положив ногу
на ногу. -  Хана твоему мужу. Зато меня спас. Мужик!" "Да плевала я на тебя!
- бушевала Ада. - Ты хоть понимаешь, во что его втравилала?" "Я втравила! Он
сам пришел  на представление и приперся в мою гримерку.  Я никого  не звала.
Вот теперь мало того, что работу потеряла,  еще на такие разборки нарвусь...
Ладно, - вдруг сменила  она тон. - Не  сцы, теть Райка. Откуда им знать, что
он это  он?  Да еще  из  другого города.  Ни  в жизнь  не найдут.  А  сама я
перекрашусь и  вообще  сгину с вашего небосклона.  Ни  в  какой ресторан  не
пойду.  У  меня, между прочим,  тоже есть  профессия... И зарабатывала я  не
меньше,  чем  вы, пока  не попалась этому... Ицику... Вот уж кто даже не жид
или там жидяра, а целое чудовище-жидовище!"
     = = =
     В просторной  профессорской квартире  Давида было  худо с отоплением, а
потому Лаура не сразу вскочила после пробуждения от странного сна. Она спала
под пуховой периной в свитере, натянутом  ночью поверх рубашки,  в шерстяных
носках, но холод проникал сквозь все. То ли дело в хрущебе в родном доме, но
вдова профессора  настояла,  чтобы молодые жили с ней. А  потому приходилось
мерзнуть.  И  без конца  врать.  Скажем,  что невестка  профессорши вовсе не
буфетчица в  молодежном кафе, а  студентка, что папа  ее вовсе не  боцман, а
научный сотрудник, что по матери Лаура еврейка и тому подобное.  Что-что,  а
врать блядочка  привыкла  с детства.  А вот привыкнуть мерзнуть  в  квартире
зимой  никак  не могла. В родном Академгородке была своя котельная, а потому
постоянные городские безобразия ученых как бы обходили мимо.
     Лаура все не могла выйти из тяжелого забытья после только что пережитых
виртуальных событий, а потому, накинув на плечи дубленку, подошла  к  окну и
отдернула  тяжелые  шторы. От  наглухо  законопаченных  двойных  рам  тянуло
внешним холодом, словно  стекол  вообще не было.  А за  ними был  вид как  с
самолета. Высотный  дом,  с шестнадцатого  этажа  которого смотрела  озябшая
красотка, стоял на  сопке.  Внизу летящими облаками пузырились зяряды пурги,
скрывающие двор и дороги, вдали мерцал в  ночи еще не  замерзший  бескрайний
залив, к которому словно неслась над облаками выстуженная квартира.
     Сон стремительно терял очертания и остроту. Там хоть было тепло, сладко
зевнула Лаура и с привычным с детства "ж-ж-идд-ы-и!.." скользнула под одеяло
к вечно мощно, не по размерам, храпящему Додику.


     "А это у вас что такое? - строгий таможенник Шереметьево-2 с изумлением
держал  в  руках  бережно упакованную  в  полотенце все так же  прозрачную и
сияющую банку. - Это...  зачем?" "Просто так, память, -  похолодел  Вадим, и
так  и   сяк   придумывавший   ответ  зараннее.  -  Все,  что  осталось   от
родственницы..." "Ничего не понимаю, - враждебно, как все тут, при  прощании
с родиной,  сказал  серомундирный и взялся за телефон.  -  Нет  ни в перечне
разрешенных, ни в в перечне запрещенных,  -  услышал Вадим. - Откуда я знаю?
Не  то шиньен,  не  то скальп... Говорит, что память о ком-то... Понял.  Вам
придется  это  оставить.  Не  разрешается вывозить." "Почему? -  задал Вадим
рутинный  вопрос. Все  вокруг,  кому здесь  велели оставить свое  имущество,
задвали его же. - Чем она вам тут поможет?"
     "Не положено, - услышал  он такой же рутинный ответ офицера за соседней
стойкой,  где  пожилой  мужчина  вцепился  в  свои  ордена.  Там  разгорелся
нешуточный спор, а тут  только что  такой строгий и настороженный таможенник
за  их  стойкой  вдруг зевнул  и  мотнул головой:  -  Проходите. Сколько раз
говорить?" "А... банка? - нелепо вырвалось у Вадима.  - Что, можно с собой?"
"Какая еще банка? - болезненно  заорал на него очередной вершитель еврейских
судеб. - Что вы мне тут голову морочите? Проходите. Давайте, следующие!"
     Вадим, Нона и их дочь Рита оказались уже почти за границей, в той части
аэровокзала, откуда вроде бы в Советский Союз не возвращали. Впрочем, почему
бы  и нет? Даже и из подотчетного Будапешта, куда теперь  летели беженцы  на
пути  в  Израиль, могли  запросто вернуть. Нона тщательно  спрятала банку  в
сумку  и увлекла свою семью в самый  дальний угол очередного зала ожидания в
их бесконечном прощании. "Мама, я деньги нашла, - радовалась Рита. - Смотри,
прямо на полу лежали. Пять рублей." "Положи их на место,  - засмеялся Вадим.
- Кому тут теперь нужны такие деньги? И поищи лучше пять долларов."
     "Ну  и баночка, - зашептала Нона. -  Надо же, у такого  монстра  память
отшибла..." "Подожди  радоваться, -  тревожно  огладявался  ее муж.  - Он же
кому-то доложил. Напомнят, пойдет нас искать... Точно. Вон он..."
     Знакомый офицер в серой униформе рыскал по залу, всматриваясь в евреев.
Семья Брук нахохлилась, глядя в пол, на котором бесхозно валялась советсткая
купюра.  Таможенник дважды прошел мимо,  глядя на них в упор, но не подошел.
"Он кого-то другого ищет,  -  предположила Нона, облегченно выдохнув. - Мало
ли  кого  он еще прозевал?"  "Он ищет нас,  - дрожа, ответила Рита, невольно
поднявшая на офицера глаза, - но нас почему-то не видит... Вернее, видит, но
не узнает..."
     "Смотрите, а те  тут  зачем?  -  кивнула  Нона  на троих  автоматчиков,
заботливо оглядывающих беженцев.  - Да, прошли, называется, контроль. От них
ускользнуть  не  так просто." "Баночка нас не выдаст, - гладила Рита сумку -
Ни  здесь, ни  в  Израиле."  "Там таких монстров  нет,  - неуверенно заметил
Вадим.  - Там  нам никакая  защита  не  понадобится. Там  действует право  и
закон."
     Действительно,  и солдаты не обратились к  ним,  проходя  мимо.  Офицер
снова вбежал в зал, дико оглядываясь, уже в панике. И тут объявили посадку.
     Теперь  таможенник  вместе  с  солдатами  стоял у посадочного  туннеля,
пристально  всматриваясь  в  ненавистные  лица.   Уборщицы  вдруг  закричали
двинувшейся  толпе:  "Предатели!"  "Как  вам не стыдно?  Вы  же здесь  детей
вырастили..."
     Офицер  посмотрел Вадиму прямо в глаза,  потом дернулся, было, к сумке,
но его  напряженное  лицо вдруг  залила  блаженная  улыбка.  Бруки прошли  в
самолет.
     В   салоне  стояла   тревожная   тишина.  Всем   очень  не  понравились
автоматчики,  каждый примерял  поиск  на себя, а впереди были еще венгры. Не
те, конечно, что еще год-два  назад, но  пока послушные воле старшего брата.
За  иллюминатором разворачивались казавшиеся  черными снега России. Никакого
чувства Родины  они  больше не  вызывали.  Аэрофлот  профессионально вежливо
кормил  отщепенцев  стандартной  холодной  курицей  и  повидлом  из  плоских
баночек.  Три часа лету прошли в тоскливом ожидании. Брукам не верилось, что
странную семью, умеющую так ускользнуть от досмотра, оставят в покое.
     Но  в  Будапеште было все иначе. Вместо снега -  зелень  лужаек. Евреев
охраняли  решительные парни в  штатском  с короткими  автоматами.  "Это  уже
израильтяне, папа? - тихо спросила Рита. - Тогда нас не посмеют  вернуть..."
"Это  охрана  от  террористов,  -  пояснил  сосед  по месту  в  автобусе.  -
Палестинцы в панике от большой алии. Грозились взорвать нас."
     Автобусы неслись  в другой аэропорт.  Там кроме парней с "узи" к охране
подключились венгерские  пограничники. Всем явно было  не до банки, и  Бруки
повеселели. Здесь вообще сгинула казенщина, чувствовалась заграница, которой
и  не  пахло   в  венгерском  же,  но  присоветском  аэропорту.  Можно  было
расслабиться,  потратить  в буфете  пару долларов  на  неслыханный дефицит -
импортное, а какое же еще? печенье.
     На  обратном  пути  Вадим  и  Рита,  оставившие  Нону  сторожить  вещи,
заблудились и  оказались  в каком-то  зеленом  дворе  с  красивыми  круглыми
деревьями.  И тут  к ним выскочил узкий  мужчина  в мятом  плаще. Он  что-то
невнятно спросил, а потом повторил на ломанном русском: "Евреи?  В Израиль?"
"Нет. Да." - невпопад ответили отец и дочь.
     В этот момент Нона вдруг почувствовала едва заметную дрожь в прижатой к
ноге сумке, а  мужчина в  плаще, который было оскалился и полез за чем-то за
пазуху,  вдруг  обмяк и  попятился  туда,  откуда  появился. Вадим  внезапно
вспомнил  дорогу  обратно в зал  ожидания. Но оба начисто забыли террориста.
Были туалет, буфет, доллары, печенье с кофе, а на улицу не выходили и  ни на
какие вопросы не отвечали...
     И  вообще - какие могут быть теперь вопросы или проблемы?  Если баночка
так запросто спасла их не только от свирепых советских таможенников, но и от
террористов, то что  страшного  может быть впереди,  на вожделенной  родине,
среди своих, среди евреев?

     "Этого не может быть потому, что не может быть никогда! -  встревоженно
шептала  Нона,  оглядывая хорошо  обставленную просторную  квартиру с  двумя
балконами  и огромным кипарисом  за окном. - И  прямо с мебелью... И столько
добра в шкафах... Тут что-то не то..."
     Они только что переехали из съемной квартиры в собственную, купленную в
кредит.
     Маклер,  расточая  улыбки и  поздравив их  с удачной покупкой, исчез  в
проеме бронированной двери.
     "Что может быть не так? - Вадим тоже вспотел  от волнения и ошеломленно
оглядывался,  поставив на  пол  заветную сумку. - Все оформлено  у солидного
адвоката со старой вывеской. Вот договор... Вот адрес. Вот  черным по белому
наши  фамилии,  имена,  номера  удостоверений  личности.  Просто   нам  дико
повезло..."
     "Нас дико обманули," - уже  совершенно уверенно сказала Нона, а Рита на
всякий случай стала плакать. На  другом берегу реки Ордынки с ней никогда не
было, чтобы без конца так прорывало.
     Словно  в ответ в замке запертой за маклером двери  стал поворачиваться
ключ и на пороге появился незнакомый седой мужчина, с изумлением уставившись
на  Бруков.  Он  поздоровался  по-русски и  без видимого удивления  выслушал
объяснения олим. Более того, он взялся помочь разобраться с ситуацией.
     "Все  в  полном порядке,  -  расточал улыбки теперь  уже адвокат. -  Вы
просто перепутали адрес. Смотрите, у нас с вами в договоре улица Герцилия, а
вы попали в тот же номер дома, но по улице Герцель." "Но... позвольте, -  не
мог придти  в себя  Вадим под понима-ющей улыбкой  пожилого ватика, квартиру
которого они едва не оккупировали. - Мы-то могли перепутать адрес, но маклер
нам описывал перед договором  именно эту квартиру, а потом сам  проводил нас
туда, оставил ключ, наконец..." "Не беспокойтесь, -  вытер лысину адвокат. -
У вас есть визитка маклера?" "Конечно. Вот она." "Тогда ничего не может быть
проще. Сейчас мы его позовем, и он проводит вас по  правильному адресу. Так,
так, - все более мрачнел он, слушая ответы по телефону.  - Шмулик только что
улетел в Америку. Когда будет обратно, никто не знает." "Тогда мы расторгаем
договор, - твердо заявил  Вадим. - Заберите  его и до  свидания." "Мне  этот
договор не нужен, -  от любезности  адвоката  не осталось и следа. -  С  вас
будут снимать деньги в банке за законно купленную вами  квартиру, пока вы ее
не продадите. Тут есть подпись продавца, ваши с женой подписи и все заверено
в моей конторе." "Боюсь, что он прав, - поднялся ватик. - Давайте  я провожу
вас на улицу Герцилия в  вашу квартиру.  Но  как этот  мерзавец раздобыл мой
ключ?.."
     "Тут  жить нельзя!  -  кричала Нона, панически глядя по сторонам. - Все
обваливается, бойлера нет, плиты нет, ванна расколота, полы провалены,  рамы
и те все перекошены!" "Да... - ходил по комнатам с Вадимом  добрый  ватик. -
Тут не одна тысяча уйдет на ремонт..." "Да откуда у нас тысячи? - уже рыдала
Нона. - Мы все сбережения отдали этому гадкому Шмулику..." "Что поделаешь! -
философски  улыбался  их нежданный покровитель. - К сожалению, ваш Шмулик  в
какой-то мере лицо "русского" бизнеса в Израиле. Вам  следовало обратиться к
ивритоязычному посреднику. Они тоже,  конечно, не ангелы, такая уж паскудная
профессия,  но   на  такой  откровенный  обман  идут  крайне  редко.  Впредь
опасайтесь  своих бывших соотечественников.  Особенно, если  вам  предлагают
нечто  дорогое  почти  даром.  Вот  моему знакомому только  недавно  всучили
телевизионную систему транслляции. И не  работает, и не расторгнуть договор.
И  фирма известная  своим мошеничеством, "Бета-груп" называется, а ничего не
поделаешь - формально все сделано  по  закону."  "То есть для  евреев  здесь
правило обманывать друг друга, а для еврейского государства - становиться на
сторону обманщиков?"  "Это  принято не только в Израиле, а в  любой стране с
приоритетом свободного предпринимательства." "Вы хотите сказать - свободного
разбоя!.."
     "Мама, подожди-ка плакать, - вдруг вспомнила Рита. - У нас же есть наша
баночка. Сейчас все это окажется очередным страшным сном, который мы  тут же
забудем, как все прочие."
     Они бросились к сумке и развернули полотенце.
     Банка была  непривычно грязной.  Она  лежала  в  полотенце,  расколотая
надвое.
     Шиньон больше  не  казался живым.  Он был  таким,  каким  и должны быть
волосы давно умершей женщины.  Свалявшимся и  плоским, прилипшим к  тусклому
стеклу, покрытому плесенью, паутиной и землей.





Популярность: 7, Last-modified: Mon, 14 Jul 2003 19:52:46 GmT