---------------------------------------------------------------
     © Copyright Эдуард Караш
     Email: edkarash@56kdialup.com
     Date: 2 Mar 2003
---------------------------------------------------------------

     Роман





     Вертолет  завис  в  нескольких метрах  над серо-зеленой  громадой моря,
вспенивающейся белыми барашками волн. Разбрызгивая их верхушки,  тугой поток
воздуха  от  работающего  винта  рисовал  на  образованной  им  ряби  еще  и
разбегающиеся окружности, полностью замутив видимость сквозь воду.
     -  Не-е,  так  вообще  ни хрена  не увидишь,  - проворчал  себе под нос
командир экипажа,  но по  громкой  связи  в салоне  его слова пробились даже
сквозь гул винта  и моторов, - будем смотреть метров с пятидесяти, - добавил
он погромче. Машина тут же послушно взмыла вверх и медленно кружа над морем,
как  чайка, высматривающая  добычу, продолжила  поиск,  придерживаясь общего
направления на юг, к иранской границе.
     Командир   экипажа,  подполковник   авиации,   начальник   вертолетного
авиаотряда  Николай Царев среди личного состава отряда за глаза  уважительно
именовался  Николаем  Третьим,  или  короче   -  просто  Третьим,  а   когда
новички-аэродромщики  или курсанты-практиканты  удивлялись, почему о  Первом
лице в отряде  говорят "третий приказал, третий вызывает...",  им  отвечали,
примерно: "а твое дело десятое, дослужишься до девятого - узнаешь..."
     Сегодня с утра по Управлению авиаотряда  быстро разнесся  слух - Третий
сам полетел в море за командира... Что-то у них там стряслось...
     Действительно,  ранний телефонный  звонок  главного инженера Управления
буровых работ Эрнеста Аркадьевича Карева поднял Царева прямо с постели.
     - Привет, Николай Андреевич,  это Карев...  я тебя вчера не  беспокоил,
погода  нелетная - шторм, снег... У вас  на берегу  тоже, наверное, несладко
было...
     -  Здравствуй, Эрнест... Да,  февраль  в этом году  тяжелый, вчера весь
день   здесь  до  девяти  баллов  дуло   и  видимость  нулевая...  Бумажками
занимались.  К вечеру только  удалось машины и площадки  от  снега очистить,
заправиться... А что у тебя - вахта с берега задерживается, что ли?
     - Это само  собой,  третий день ведь ни морем, ни воздухом... Но  у нас
другая беда  - человек  пропал... вчера утром обнаружили, день и ночь искали
по  всем  общежитиям, эстакадам, цехам и службам... прошлой ночью его видели
на одной из буровых на юго-восточной эстакаде, а потом, как в воду канул...
     - Так ты думаешь - действительно канул?
     - Ну, а куда же еще... Водолазы  и сегодня не смогут спускаться - накат
пока  большой  идет,  может завтра...  Хочу  твоих  ребят  попросить  сверху
взглянуть,  насколько  возможно...  Первым  рейсом  должны   из  прокуратуры
прилететь,  из милиции - наш  начальник  будет с ними  разбираться,  а я  бы
слетал с вашими...
     - Зачем  же  ребят  от графика отрывать? Сам же говоришь  -  трое суток
вахты с берега не  было... Или думаешь - я разучился? Дело серьезное, сейчас
вызову штурмана,  и  через  час  после  рассвета  будем у вас,  подъезжай  к
вертолетной площадке. У метеорологов своих узнай о течениях в эти дни.
     - Уже  узнавал  - ветер работал  северо-восточный,  течения - южного  и
юго-западного направлений, искать надо южней и шире...
     - Иголку в стоге сена..., - Царев уже уяснил задачу.
     - Что ты?
     - Да ничего, поговорку  вспомнил, но поищем от души, не беспокойся. Ну,
до встречи...

     ...Совещание  в  кабинете   диспетчера  вертолетной  площадки  морского
нефтепромысла  было  коротким.  Ознакомились  с  картой  морских течений  за
последние  двое суток, уточнили продолжительность, дальность и ширину поиска
на  светлое  время дня. Главной визуальной  приметой предполагаемого объекта
поиска была, по свидетельствам очевидцев, плащ-палатка  цвета  хаки, надетая
поверх черной кожаной куртки.
     - Я думаю, начнем прямо с юго-восточной линии эстакад, а после ближнего
облета, если окажется безрезультатным, успею дозаправить машину и сегодня же
поискать подальше, - заключил Царев, - ну, кто с нами - на посадку...
     Все  понимали, что  по  прошествии  времени  более  суток шансов  найти
кого-то  в бурном зимнем  море немного, но  оставалась надежда отыскать хоть
что-то или,  как выразился  на  совещании  доктор Михаил  Петрович Френкель,
"дай-то бог, найти хотя  бы... тело", заменив этим термином профессиональное
- "труп".
     Имя и отчество доктора на фронтах Великой Отечественной войны несколько
трансформировались по схеме Моисей - Михаил и Пинхас - Песя - Петя - Петр.
     В  подборе  слов,  выражений,  анекдотов  "к  слову",  изложении  ярких
застольных речей и тостов у доктора никогда не возникало проблем -  с самого
детства он помнил мамино "Мосенька, сыночка,  укороти язык - он тебя доведет
не до Киева, а совсем наоборот, до Магадана".
     Свои  обязанности районного санитарного врача, как  и районного тамады,
доктор   Френкель   выполнял  безупречно.  На  контролируемых   объектах  он
практически  не пользовался своим  правом наложения  штрафов  на  виновников
нарушений санитарных норм и предписаний. Его испытанным оружием был "великий
и могучий" русский язык, хотя при необходимости он  с неменьшим  успехом мог
прибегнуть и к великому и древнему азербайджанскому. Нарушитель в течение не
меньше получаса подвергался такой хлесткой и изощренной словесной экзекуции,
буквально   извиваясь   под  ней  (представьте   витиеватый  иносказательный
кавказский тост со знаком минус), что  только и мечтал быстрей избавиться от
этой занудной  выволочки,  клялся устранить и в  жизни  больше не  повторять
ничего подобного, хотя в следующий раз могло обнаружиться что-то иного рода.
     Облик  элегантного  седовласого  красавца-мужчины, портретно схожего  с
киноартистом Владленом Давыдовым, дополнялся неизменными аксессуарами в виде
серой  шляпы  модного  силуэта и серой  же папки  на  "молнии",  наполненной
пустыми бланками актов,  предписаний, а  также объяснительными записками "по
поводу", нашедшими там свой последний приют.
     Во исполнение  своего служебного долга Михаил Петрович  аккуратно  -  в
завтрак , обед и ужин появлялся  в накинутом на плечи белом халате на  кухне
одной из  промысловых столовых и торжественно  снимал пробу с приготовленных
блюд. При этом шеф-повар Лева Гринберг и младшие повара  с замиранием сердец
и  не мигая  взирали  на  доктора, отражая на  своих лицах  любые мимические
нюансы   его   лица.  Ложка  супа  или  борща,  четвертушка   котлеты,  одна
"гуляшинка", гарнир на кончике вилки, чайная ложечка компота или киселя и т.
п., и заключение "Терпеть можно...", после  которого все участники церемонии
облегченно вздыхали, так как в устах  доктора это была  высшая похвала; ниже
нее   в   порядке   убывания   были:  "продукты   переводите",  "несъедобно,
исправляйте"  и  наиболее суровое "немедленно исключить  из  меню!" со всеми
убытками и  вытекающими  для  персонала последствиями.  Правда Лева, по  его
словам,  мог "и из дерьма  слепить  конфетку", но в  этих случаях  даже  его
прошибал пот.
     Затем по  ритуалу следовал  соответственно  завтрак,  обед или  ужин  в
кабинете   заведующего,   во   время   которых   выражение   лица    доктора
соответствовало не беззаботному наслаждению  едой, как у обычных смертных, а
продолжению  некоего аналитического  процесса, начатого  на кухне.  Так  или
иначе,  но за  долгие  годы работы районного  санврача Френкеля  на  морском
промысле  с  несколькими  тысячами  работающих  не  было отмечено  ни одного
серьезного случая отравлений или, не дай Бог, эпидемий.
     Михаил  Петрович с искренним  уважением,  теплотой  и  доверительностью
относился к Эрнесту Аркадьевичу не только как к младшему собрату по племени,
но и зная о  том авторитете, который тот  снискал, пройдя  все ступени своей
карьеры,  начав  с рабочей, и, особенно, в последние десять лет в  должности
главного инженера бурового предприятия. Как доказательство - никому  другому
он  не  разрешил бы однажды  использовать продуктовый  вертолет под  срочную
переброску   на  разведочную  буровую   платформу  партии  химреагентов  для
предотвращения аварии.  Френкель  только  поинтересовался, не  собирается ли
уважаемый  Эрнест  Аркадьевич  заодно  подбросить  на  буровую  сотню-другую
артиллерийских снарядов  и  пару-тройку  бенгальских тигров,  на что получил
серьезный ответ, что снаряды и тигры сегодня не нужны, а реагенты - позарез.
Заверил доктора,  что, хотя вся  химия в заводской упаковке, выстелит  салон
полиэтиленовой пленкой, а после рейса промоет его  и продезинфицирует. Позже
Михаил Петрович узнал, что ко  времени  этого разговора вертолет был  уже на
подлете к буровой.
     Он  как-то  поинтересовался  у  Эрнеста,  почему за  десять лет над ним
сменилось три директора, выдвинутых из числа  его  подчиненных, а  он все  в
замах, хоть и в первых.
     - Не обидно, Эрик?
     В ответ Карев усмехнулся:
     -  Нет, Миша,  ничуть. Потому  что сначала  трижды предлагали мне, но я
искренне  убежден, что в национальной  республике  в первых,  номенклатурных
креслах  должны  восседать   национальные   кадры  с   печатями  в  руках  и
родственными связями в верхах. Так и нам спокойней  работать. Вы же знаете -
в нашем деле случается и  в огне гореть,  и в воде  тонуть.  За то,  что  им
сойдет, с меня три шкуры спустят, чтоб другим неповадно было, и, кроме того,
- сколько я буду начальствовать, столько кто-то будет под меня копать, чтобы
посадить кого-то "своего". Так что, не обидно и не завидно.

     ...На  борт вертолета поднялись, кроме  трех  членов  экипажа, Карева и
доктора,  еще  замначальника  спасательной  службы  нефтепромысла   Геннадий
Бычков, участковый милиционер  Тофик Мамедов  и инспектор пожарного  надзора
Нурсултан Керженбаев.
     Машина  поднялась  над  площадкой и, накренившись вперед  и застыв,  на
несколько мгновений напомнила  быка перед  атакой на тореадора,  затем вираж
над паутиной  морских эстакад, и через  пару  минут  начала первый поисковый
круг над их юго-восточным ответвлением.
     Эрнест  со  стюардом через открытую дверь  к  пилотам смотрели вперед и
вниз  сквозь обзорные  окна  и пол  кабины. Остальные пассажиры  прильнули к
иллюминаторам  по  обе стороны салона.  Сверху,  с высоты  птичьего  полета,
4-5-бальное волнение  выглядело  довольно  безобидно,  если  бы  не знакомые
наметанному глазу  гребешки  волн  в виде  множества движущихся параллельных
белых полосок, исчезающих и возникающих вновь.
     Эрнест  не  совсем  понимал,  что нужно  в  этом  рейсе  милиционеру  и
пожарному  инспектору,  но  еще  у диспетчера,  увидев их  имена в  полетной
ведомости, подумал, что независимо от  их собственных целей, лишние две пары
глаз не помешают, хотя сам бы довольствовался компанией одного Гены.
     Он  был  хорошо  знаком  с этим  деловитым  и веселым  крепышом, бывшим
студентом Института физкультуры, недоучившимся по семейным обстоятельствам -
после смерти отца надо было зарабатывать на жизнь для семьи с двумя младшими
сестренками и больной матерью.
     Мобильные  посты Морского спасательного  отряда выставлялись обычно  на
причалах для пассажирских судов, объектах  строительства и ремонта эстакад и
отдельных  платформ. Эрнест хорошо помнил,  как позапрошлым  летом  Геннадий
помог  ему вытащить  из  воды  человека,  избавив  того  от  прощального  "в
последний   раз  ныряю!",  а   его,  Эрнеста   -   от  серьезных   служебных
неприятностей.

     В  тот  тихий июльский  день буровой мастер  Кямал Халилов  по прозвищу
"Молодой немолодой"  (молодой специалист  - выпускник  института по возрасту
лет на десять превосходил однокашников) направился по эстакаде  за чем-то на
соседнюю буровую. Вытаскивая на ходу из верхнего наружного кармана сатиновой
куртки   солнцезащитные   очки,   он   зацепил  ими  лежавшую  там  суточную
картограмму,  которую тут  же легким  порывом ветерка сдуло за ограждение, и
Кямал смог наблюдать  лишь, как  на лету  развернувшись,  вощенный  бумажный
кружок плавно опустился на штилевую поверхность моря.
     Кямал решил, что молодому специалисту, недавно выдвинутому на должность
бурового  мастера,  не  гоже  так  бездарно  терять  главный  технический (и
платежный) документ  буровой вахты, а потому, вызвав  свистом кого-нибудь  с
буровой, быстро  скинул с себя спецовку и брюки,  а  злополучные очки и часы
передал из рук в руки подбежавшему рабочему:
     - Подержи, я сейчас... - и полез за ограждение.
     -  Мастыр, здес нелза купаса и плавит, увидит кто-нибуд - балшой  штраф
будыт, даже уволит могут, мастыр, я знаю...
     - Ай Керим,  говоришь, да-а...  Я что -  купаться  собираюсь,  я  что -
дурак, что ли? Я же по делу, вон посмотри вниз...
     Керим послушно  перегнулся через перила ограждения,  увидел цель  охоты
метрах  в  пяти от ближайшей сваи, но только  хотел  плюнуть и  послать  эту
"цель"  подальше,  а  заодно  спросить  мастера,  каким  образом  он  думает
подниматься  обратно на восьмиметровую высоту, как  Халилов уже "солдатиком"
летел вниз, припомнив  такие прыжки со скалы в детстве в родном Ленкоранском
районе на берегу Каспия.
     Бывалый Керим,  не дожидаясь руководящих  указаний, стремглав  бросился
обратно на буровую, и через минуту уже мчался обратно со спасательным кругом
и мотком веревки в  руках. Эту  ситуацию  и застал Карев, подъезжая на своем
"уазике" к буровой  в дневном обходе  объектов  бурения.  Выйдя  из машины и
посмотрев  вниз,  он  увидел  в  воде,  уже  метрах в  десяти  от  эстакады,
улыбающегося Кямала, помахавшего ему  бланком картограммы. Подбежавший Керим
объяснил  Главному  суть  происходящего. Эрнест,  обычно  сдержанный,  грубо
выругался и крикнул, чтобы  "немолодой" быстрей  плыл  к ближайшей свае. Тот
сделал успокоительный жест рукой и классическим стилем опытного пловца начал
движение к эстакаде.  Сверху  хорошо было видно,  как добрый  десяток мощных
взмахов  продвинули  его  вперед  не  более,  чем  на  полтора-два  метра  -
приходилось преодолевать  сильное  встречное течение. Кямал  уже  понял это,
замахал руками и ногами интенсивней, но с тем же результатом. Он чуть сбавил
свой бешенный темп, и через несколько секунд оказался там же, откуда начинал
свой "заплыв", поднял  голову с округлившимися от  испуга глазами...  Эрнест
тем временем  уже  послал  Керима к спасательному посту, дежурившему в сотне
метрах   у  эстакадостроительного   крана,   а  сам,   закрепив  один  конец
веревки-линя  на  спасательном  круге, а другой  - на  перильном  ограждении
эстакады,  с  размаху бросил  его  горе-пловцу, стараясь не попасть тому  по
голове. Круг плюхнулся вблизи Кямала, и тот ухватился за него обеими руками,
а Эрнест  с подбежавшими рабочими подтянули свою добычу к свае. Теперь Кямал
отпустил бублик  круга  и судорожно  обхватил руками и ногами стальную трубу
почти  полуметрового диаметра,  обросшую  на уровне воды  зеленью водорослей
вперемежку с мелкими ракушками. Подводное течение и мерное дыхание штилевого
моря  пытались  оторвать  человека  от скользкой  сваи,  и тот  все  плотней
прижимался  к ней, елозя  грудью  по  ее  шершавым  наростам,  но  никак  не
поддавался уговорам сверху  перецепиться  снова на спасательный круг - страх
потери жесткой опоры оказался сильнее боли расцарапанных груди и ног. Эрнест
видел, как от  спасательного поста строителей  разворачивался  в их  сторону
дежурный катерок - еще минут пять и Кямала подберут на него...
     Катер,  осторожно,  подрабатывая  винтом  против   встречного  течения,
приблизился к  Халилову. На  носу  катера,  держась  левой рукой  за леерное
ограждение, присел на корточки Геннадий и протянул правую в сторону Кямала:
     - Ну давай, герой, слезай, приехали..., - но тот и головы  не повернул,
продолжая обниматься со  сваей, -  давай руку, дорогой, не боись...  Ну чего
ты, как пьявка, присосался...
     -  Нет, не могу, - его  била крупная дрожь,  и  страх будто парализовал
непослушные конечности.
     Геннадий что-то сказал капитану и поднял голову:
     -  Эй, на  эстакаде, мы  чуток  сдадим  назад,  чтобы героя не  прижать
нечаянно, а вы потравите ваш круг до катера, потом со мной подтянете к свае,
и с  "пьявкой"  вместе - обратно... - он  надул свой оранжевый  спасательный
жилет  и сиганул  в  воду. Приблизившись  вплотную  к Халилову  Гена сначала
похлопал того по руке,  а затем, не увидев никакой реакции,  ребрами ладоней
резко ударил сзади по обеим плечам. Кямал отвалился от сваи,  действительно,
как  насытившаяся пьявка от  своей  жертвы, прямо в крепкие руки  спасателя.
Матрос с мотористом на катере помогли обоим подняться на борт...
     - Этот  хоть только одну  бумажку в кулаке зажал,  -  рассказывал позже
Геннадий, - а то у меня зимой случай был: дежурил я при высадке пассажиров с
городского  рейса; после  шторма волнение будь здоров, судно у причала то на
дыбы, то низко  кланяется, народу на судне человек пятьсот, сбегают по трапу
по-одному,  по-два,  трап,  конечно,  привязан,  но борт задрался, крепление
лопнуло,  и один нефтяник оказался в воде. Забарахтался  там, сам в намокшем
плаще, а в руке еще хозяйственная сумка. Бросили ему круг,  кричим - "оставь
сумку, хватай круг,  туды-сюды твою...", - он ни в какую, одной рукой машет,
в  другой  сумка. Пришлось в  эту холодрыгу  прыгать за  ним.  Ну, вытащили,
спрашиваю: "Чего ж ты, куркуль, сам тонешь, а за свое барахлишко цепляешься?
И нам не даешь спокойно отдежурить, а?" - а он опустил глаза и тихонько так,
чтобы не услышал  стоявший неподалеку милиционер, признался: "Да поллитровка
у меня  там, ведь девять  дней  сухой закон держать надо...,  вы уж простите
меня, ребята..."

     ...Вертолет размеренно наматывал на невидимую катушку все новые и новые
километры поиска.  Восемь  пар глаз жадно  шарили  по  обозримой неспокойной
поверхности моря, вглядывались в толщу воды. Чаще других к вниманию призывал
Тофик. "Сюда, джамаат (народ, азерб.)", - вскрикивал он, машина зависала или
снижалась, "джамаат" вглядывался в предмет через тофикин иллюминатор, но это
оказывались то сорванные штормом или выброшенные  и унесенные далеко в  море
сплетения сбитых  досок, то старый  деревянный брус, то металлическая бочка,
отсвечивающая кожаным блеском...
     Тофик  был уникальным милиционером в том смысле, что его рост "вместе с
кепкой", то бишь  с форменной фуражкой, чуть  дотягивал  до ста  шестидесяти
сантиметров. Возможно, он  и  спать  ложился в фуражке,  поскольку  в ней он
отыгрывал у природы добрый десяток сантиметров. Непонятно, как его приняли в
ряды  "доблестных стражей порядка", но на ограниченном пространстве морского
нефтепромысла,   где   "шило   в   мешке"  быстро   становилось   достоянием
общественности, Тофик  обладал способностью  мгновенно  появляться на  месте
любого бытового или производственного происшествия, днем или ночью, всегда в
милицейской форме,  включающей  помимо  неизменной  фуражки  и  нивесть  где
отысканные  по  размеру  галифе,  в  которых икры ног выглядели мелковато  и
гуляли  маятниками в  голенищах сапог. Так что  все новости,  не  подлежащие
сокрытию   и  достойные  внимания   коллектива,   исходили   изначально   от
участкового,  а те, что  подлежали -  из  других источников. Вот  и сегодня,
непонятно,  откуда  ему  стало  известно  о  поисковом   вояже  Ми-6,  но  у
вертолетного  диспетчера  он  был  первым,  кто  доверительно  осведомился о
времени вылета на трассу поиска.
     Интересным совпадением было и то, что начальником райотдела милиции был
тоже Тофик  Мамедов,  которого  в  отличие  от  участкового Тофика  называли
"товарищ Мамедов" или "товарищ подполковник". Злые языки трепались даже, что
он  родственник  -  дядя, что ли, и покровитель участкового - "иначе  как же
такому  плюгавому  -  да  в  милицию...",  но  со  временем  эти  подозрения
рассеялись.  Эльхан вспомнил,  как  однажды  "товарищ  Мамедов"  прилетел на
промысел по  какому-то  поводу, а вечером в Красном  уголке  состоялась  его
лекция  на  тему  о борьбе  против алкоголя и  наркотиков,  в которой  он, в
частности, поучал: "... Вот,  пиример, у  одного Мирзаага Ахмедова в поселке
Шувеляны сделили обыску, и - пажалста, находили  пять, даже болше  килограмм
анаши, пиривез  из Узбекистан. Ну, я понимаю - один килограмм, ну,  полтора,
это еще туда-сюда, но пять, э-э,  пять,  даже болше... Ни  в какой  ворот не
лезет!.. Вот вам все хи-хи да ха-ха, -  реагировал он на непонятный ему смех
в зале, - а это настояши переступлени..."
     - Извини, товариш подполковник, -  поднял руку Тофик, - нам школе учили
- за пят грамм можно турма сидет, тоже переступлени...
     - Канешна, но я говору не за что сидет, а сколко надо возит...
     ...- Нет,  наш  Тофик  умнее,  такую глупость не  сморозит, надо  бы их
местами поменять, - шутили нефтяники, расходясь...

     ...Шесть часов кружения с одной отлучкой с трассы  на дозаправку машины
оказались результативными только в смысле очистки совести.
     -  Тело может быть и на самом дне,  если  он  успел нахлебаться воды, -
пояснял доктор  Френкель инспектору Керженбаеву, -  тогда оно только к весне
всплывет, а если бы плавало на  поверхности, значит в воду уже неживой попал
- или падая расшибся,  или наверху помогли... Но кому это нужно - среди ночи
живого  человека избивать или убивать,  а, Нурсултан? - вопрос получился  не
совсем логичным, и доктор  продолжил свои рассуждения, - А с другой стороны,
с  чего  бы ему самому предпринимать  такое  путешествие  в один конец, да в
такую погоду, как думаешь, сержант?
     Нурсултан серьезно, как все  и  всегда, с минуту обдумывал риторический
вопрос  Михаила  Петровича.  За  это  время  перед его  глазами  с  типичным
казахским  разрезом пронеслось  несколько  возможных сценариев трагедии - от
несчастного случая до криминала, но ни  сердцем, ни разумом он не мог понять
и принять ни один из них, поскольку несчастье случилось не на пожаре.
     -  Не  знаем,  доктор,  не  знаем...,  - задумчиво  ответил  он,  когда
Френкель, уже отвернувшись, разговаривал с Бычковым.
     Керженбаев  умел  быть  безапелляционно  решительным   и  твердым   при
исполнении  своих прямых обязанностей  по предупреждению  возгораний. По его
убеждению он  осуществлял  "профлактик", при  этом  точно зная,  что  "проф"
свидетельствует   о  его,   Керженбаева,  профессионализме,   что   касается
составляющей "лактик", то о ней предстояло еще узнать,  но прямо  спрашивать
было неудобно.
     Стоило кому-то закурить в неположенном месте,  как перед  ним мгновенно
вырастал инспектор Керженбаев и,  откозыряв и представившись (хотя за десять
минут до того вежливо здоровался с нарушителем),  вынимал из черной  папочки
бланк  протокола. Поскольку  его и без  представления нельзя  было ни  с кем
спутать, вспоминался зарапортовавшийся  спортивный  телекомментатор  :  "...
против  нашего Тюрина выступает боксер  из  Нигерии, э-э-э, Ликумба.  Его вы
легко отличите по голубым трусам..."
     Особенно   Керженбаеву  нравилось  уличать  курящее  "не  по  правилам"
начальство.  Там,   где  любой  другой  инспектор  ограничился  бы  коротким
замечанием  или  даже просто укоризненным взглядом,  Нурсултан  являл  собой
живое  воплощение согласованных и утвержденных "Правил пожарной безопасности
на морских объектах бурения и нефтегазодобычи", в соответствие с которыми не
только предъявлял штрафные санкции, но и докладывал своему  руководству "для
обсуждения и принятия мер" (?). Естественно, сам Нурсултан Керженбаев всегда
ставился  в пример и по  красным датам  награждался  Почетными  грамотами  и
благодарностями.   Эрнесту   лишь   однажды   удалось   приглушить   кипучую
бдительность инспектора, правда, ненадолго. Нурсултан был включен в комиссию
по приемке смонтированной буровой установки вместо чем-то занятых обычных ее
участников - начальника части  или его заместителя  и, конечно, отыскал кучу
недоделок  чисто  формального  характера,  на  устранение  которых,  однако,
требовалось затратить столь  дорогое  в  конце  месяца время.  Эрнест  решил
схитрить:
     - Послушай, Нурсултан, у тебя очень серьезные замечания...
     - Канишна, сурьезны...
     - Так вот, на тебе чистый лист, перепиши их по порядку, подпишись, дату
поставь и держи у себя для контроля, а акт приемки подпиши...
     Инспектор, польщенный  уровнем оценки своей работы и доверия со стороны
самого  председателя  комиссии, согласился,  но утром  был первым в кабинете
главного инженера:
     -  Тавариш инженер,  я же не  для себе же замичани писал  -  для мастер
Трунов, для порядок, для профлактик...
     - Правильно, Нурсултан, но пока бумага у тебя  в  кармане лежала мастер
Трунов успел пробурить  больше трехсот метров и  одновременно твои замечания
устранить, можешь ехать проверять, а то бы буровая  до сих пор  стояла, план
бы погорел...
     -  Э-э, план...  План сгорит - люди целый  будут, буровой  сгорит  - ни
план, ни люди не будет, - резонно бурчал Керженбаев, покидая кабинет...

     ...  Вернувшись  к вечеру  в  Управление, Эрнест  узнал,  что начальник
вместе с  председателем  профсоюзного комитета  последним  рейсом  вертолета
вылетели на берег сообщить о случившемся семье пропавшего.
     -  Там же  двое детей малых останутся, если,  не дай  бог,  погиб...  -
вытирала слезы сердобольная Людмила Анатольевна - "секретарская начальница и
папок  командир", то  бишь начадмхозотдела управления, - Ариф Аббасович весь
день совещался с начальником милиции и следователем прокуратуры, на  буровую
выезжали, и  профорг с парторгом с  ними, людей  много  я к ним  приглашала,
беседовали, три чайника чаю выпили, девчонок загоняла - чай туда, пепельницы
оттуда, да разыскать то того, то другого... А у вас что, Эрнест  Аркадьевич,
увидели хоть что-нибудь? - спросила без надежды...
     - Нет, Людмила Анатольевна, ничего похожего... Завтра пошлем водолазов,
свяжите меня с Управлением подводно-технических работ.
     - Ой, господи, горе-то какое...


     Пятью годами ранее.

     Ширинбек медленно  шагал через центр  города  в направлении Приморского
бульвара. Где-то, совсем  недавно, то  ли у Чейза, то ли у  братьев Вайнеров
ему попалось и запомнилось выражение, что герой "продефилировал по аллее", и
сегодня он не сомневался в своем праве именно "дефилировать" по самым людным
улицам Баку, поглядывая  чуть  свысока на встречный "сухопутный" народ.  Для
придания  большей  солидности  своему  "дефилированию"  Ширинбек  вооружился
старинными четками, доставшимися ему от покойного деда по отцовской линии, и
на ходу степенно перебирал их обеими руками  то спереди - у пояса, то заводя
руки назад  - на уровне копчика. Пластиночки четок из ценного  полированного
черного дерева с нанесенной на них вязью арабских письмен еле слышно  цокали
при переборе и приятно холодили пальцы.
     Его  переполняло  желание  встретить  кого-нибудь  из  однокашников  по
нефтяному техникуму или  бывших сослуживцев по  Апшеронской конторе бурения,
где он по распределению оттрубил три года, начав с рабочего  и до техника за
сто  шестьдесят  рэ  в  месяц.  Очень  хотелось   после  обычных   радостных
приветствий по поводу встречи этак небрежно бросить:  "Да вот, задержался на
пару   дней   в  море,  на  прошлой   неделе  буровым  мастером   назначили,
ответственность   -  люди,   оборудование...  Инженерная   должность,  между
прочим... А  ведь в  море начинал все сначала, с  рабочего...".  И уже потом
обстоятельно ответить на все вопросы собеседника - и об условиях работы,  и,
конечно, о трудностях,  и о зарплате,  недоступной для  береговых трудяг.  А
затем  обязательно пригласить приятеля  в шашлычную  и  там уже поболтать на
тему "а помнишь...". И совсем неважно, что расплачиваться он будет деньгами,
заработанными  в должности техника, правда, уже морского  - впереди он видел
себя настоящим главой семьи, как дед.

     Ширинбек никогда не равнялся на  отца, во-первых, потому что тот бросил
семью, когда мальчику не было и пяти лет, а во-вторых,  отцовские дела  и из
собственной  памяти  и  позже,  из  рассказов  матери  выглядели  уж  больно
неблаговидно.
     Судьба  не  баловала  Расула Расулова.  Тринадцатилетним  мальчишкой он
попал  в интернат для детей  "врагов народа", родителей своих с  тех пор  не
видел  и  не знал,  за  что  их "забрали",  знал  только, что оба до  ареста
работали   в  азербайджанской  газете  "Коммунист",   где   отец  возглавлял
сельскохозяйственный отдел, а мать - инспектором по кадрам.
     Жизнь в  интернате  сделала  Расула,  главным  образом,  изворотливым и
эгоистичным пройдохой.  Кое-как закончив в  интернате школу-семилетку, он  с
шестнадцати  лет нанялся  помогать продавцу магазина стройматериалов,  но  в
41-м был мобилизован в  армию.  До  фронта он так и  не добрался, их  эшелон
разбомбили в  пути, а  Расулу  "повезло"  -  он  получил осколочное  ранение
коленного сустава, и  после  госпиталя был  комиссован с несгибающейся левой
ногой.
     Вернувшись в торговлю стройматериалами со  льготами инвалида  войны, он
постепенно  стал  оказывать  соответствующие  услуги  влиятельным владельцам
апшеронских дач и "любителям"  оранжерейных  гвоздик навывоз. В двадцать три
года Расул, уже старший продавец магазина, женился на двадцатилетней Мириам,
студентке текстильного техникума, а после рождения Ширинбека стал заведовать
магазинчиком ширпотреба, размещенном в полуподвале на Балаханской улице, где
кроме него числилась в продавщицах "тетя Галя" - вертлявая хохотушка лет под
тридцать. Ширинбек  помнил, что отец часто возвращался домой навеселе, очень
поздно,  мог  среди  ночи  вытащить  его  из   кроватки,  целовать,  обдавая
невыносимым  запахом  перегара,  покалывая усами  и  слюнявя  щечки,  лобик.
Иногда, невзирая на  позднее время, с ним в дом вваливались и его приятели -
шумные, изрядно подвыпившие. Они располагались за большим обеденным столом и
отец  повелительным  тоном  требовал  у  матери то  подать, то убрать, то не
вмешиваться,  то  вообще "не мозолить глаза"  и  убраться вон... Много позже
Ширинбек  понял,  что  наиболее  употребляемые  в  те вечера  слова  -  цех,
продукция,  пряжа, мотки,  норма  убыли, естественный  бой посуды  и  т.  п.
означало  не что  иное,  как обыкновенное  воровство,  прикрываемое дырявыми
инструкциями   и  отцовским  магазином,  скупавшим  "левое"  сырье  у  одних
производителей и  с выгодой  обменивая его на  готовую "левую" же  продукцию
других. Но  тогда,  "трезвыми" ночами  Ширинбек порой просыпался от громкого
материнского шепота,  прерываемого всхлипываниями, что она не  может  больше
терпеть, что это к добру не приведет, что друзья-цеховики попадутся и его не
пожалеют: "Что я тогда скажу своему отцу,  Расул? Опозоришь его доброе  имя,
всю семью опозоришь...  Помнишь, ведь не хотел он меня тебе отдавать, и брат
был против, только мама смогла всех  уломать... ради меня...  и  тебя... Вай
аллах, что  теперь будет..." - всхлипы переходили в рыдания, отец вскакивал,
лез куда-то  в бельевые полки шифоньера,  и  несколько пачек денег  с криком
швырялись в сторону матери, разлетаясь по комнате: "А это  тебе, конечно, не
нужно...  я  пойду  милостыню  просить около  мечети,  а  ты,  Мириам,  -  к
"Интуристу",  зарабатывать на пропитание  Ширинчику, да?" . Тут заводилась и
мать, а Ширинбек окончательно просыпался.
     - Деньги  швыряй  своей  Гале,  это  она  их  зарабатывает  задом,  как
потаскухи у "Интуриста...".
     Ширинбек знал, что  гостиница "Интурист" находится напротив Приморского
бульвара, он с мамой иногда  ездил мимо нее к деду на Баилов в трамвае  No1,
но никогда не видел, чтобы кто-то задом, т. е. двигаясь назад, да еще что-то
таская, у "Интуриста" зарабатывал бы деньги.
     Семейные  скандалы  затевались  все  чаще,  уже  не  таясь  от сына,  в
перебранках  то  и  дело возникало имя  "этой  Галки",  сопровождаемое  пока
непонятными Ширинбеку эпитетами;  оно,  это  имя,  подобно  струе  бензина в
костер, разжигало страсти супругов до предела, и однажды все  кончилось тем,
что  отец,  в  очередной  раз  хлопнул  дверью, заявив,  что  домой  уже  не
вернется...
     - Не будет  тебе счастья с иноверкой, и нам  с  Ширинчиком ты не нужен,
алкаш и ворюга, - это последнее, что крикнула мать ему вдогонку.
     Через два года, когда Ширинбек уже ходил  в  первый класс, отца осудили
на  длительный  срок "за хищение социалистической  собственности  в  крупных
размерах". И хотя к тому времени  родители  почти год как были в официальном
разводе,  мать несколько раз в разрешенные  сроки наведывалась в  баиловскую
тюрьму с передачами (свиданий она никогда не  просила) - "ведь этой хаясызке
(бессовестной, азерб.) только его деньги нужны были, обобрала дурака, а сама
от  тюрьмы,  видно, откупилась и смылась куда-то..." Эта  "вахта милосердия"
продолжалась,  примерно, с год, до  тех  пор,  пока  матери при посещении не
отказали в приеме  передачи, сообщив о пересылке "заключенного  Расула Гасан
оглы Расулова"  в  одну из среднеазиатских колоний...  Больше о судьбе  отца
Ширинбек не слышал,  а повзрослев и не интересовался. Друзья его  знали, что
тот погиб в какой-то дальней экспедиции.
     Сама Мириам после  развода  поступила на  работу на швейную фабрику им.
Володарского,  быстро выдвинулась  в  передовики производства и,  проработав
свыше  двух  десятилетий,  оставила  любимую  работу только  ради воспитания
внуков.
     От  отца Ширинбек унаследовал  стройную спортивную  фигуру вышесреднего
роста  с  гордо  посаженной  головой,  правильные  черты  лица,  на  котором
выделялись  темнокарие  глаза красивого  разреза,  черные  блестящие  прямые
волосы,  послушные  и  расческе,  и  пятерне.  Короче,  если  бы   Ширинбека
угораздило  родиться   девочкой,  то  эта  девочка  наверняка  числилась  бы
признанной красавицей.  Но  это  внешне,  а  внутренне -  чертами характера,
поступками Ширинбек  с  малых лет  походил  на деда,  отца матери,  знатного
нефтяника Рустама Мирзоевича Агаларова.
     Дед  не  любил  говорить о себе и вообще  не отличался многословием, но
Мириам и  ее  брат, дядя  Мирали иногда  вечерами посвящали  любознательного
мальчика в трудовые и боевые дела дедушки Рустама.
     В середине 20-х годов, имея  за  плечами 6 классов Гянджинской гимназии
и,  уже после установления  Советской  власти в  Азербайджане  несколько лет
рабочего стажа  в  мастерских  паровозного  депо,  Рустам приехал  в Баку, в
строительной  бригаде  участвовал  в работах  по  засыпке  Бухты  Ильича под
создание морского нефтепромысла.
     Иногда по вечерам, возвращаясь  в общежитие,  задерживался на площадках
перед громыхающими буровыми установками, засматриваясь на вращающийся ротор,
работающие  насосы, поток глинистого раствора, стекающего в земляной амбар и
оттуда вновь  закачиваемого в трубы. Интересовался у буровиков как,  что  да
почему, пока однажды мастер не предложил ему поступить в бригаду - нужен был
рабочий низшего разряда. С этого мгновения для деда и началось дело всей его
жизни.  Через  пару  лет,  поднявшись по  рабочей  лестнице до  квалификации
бурильщика,  после  года  ухаживания  женился  по-советски,  через  ЗАГС  на
скромной районной библиотекарше Валиде, у которой он  брал книги по геологии
и  бурению, но  постепенно по ее рекомендациям  увлекся  Низами и  Пушкиным,
Тургеневым   и   Стендалем,   Сабиром   и  Чеховым,   побывал  на  концертах
азербайджанской и русской  классической музыки. Женившись, получил комнату в
малосемейном  бараке-общежитии, а после  рождения  Мириам - и  двухкомнатную
квартиру в том же  Сталинском районе, недалеко от работы. В конце 1934 года,
после убийства  в Ленинграде С.М.  Кирова по "кировскому призыву" вступил  в
ВКП(б). Рустам  помнил зажигательное  выступление на их нефтепромысле Сергея
Мироновича,  возглавлявшего  до  переезда  в  Питер  партийную   организацию
Азербайджана, и  никак не мог  взять в толк, зачем "такого хорошего делового
человека"  надо  было  убивать,   спорил  со  своей  Валидой,  толкующей  об
"обострении  классовой  борьбы".  К  концу 30-х  дед  уже  числился  в  ряду
признанных буровых мастеров республики,  его бригаде было доверено  одной из
первых бурить скважины  с отдельного стального островка  на сваях в открытом
море, и  по  итогам -  первый орден "Трудового  Красного  Знамени". А в 41-м
добровольцем ушел на  фронт, хотя мог воспользоваться  бронью для работников
нефтяной промышленности, но уломал  свое начальство не препятствовать. Войну
"от  звонка  до звонка" прошел  в  саперной  роте  по  маршруту  Смоленск  -
Сталинград  -  Берлин,  демобилизовавшись  "без единой  царапины"  в  звании
старшего сержанта с  добрым  десятком боевых наград на груди. На  удивленное
цыканье знакомых по поводу воинского везенья смеялся : "Значит, не судьба, -
и,  вспомнив свою  фронтовую  кличку, добавлял, -  Рус не сдается!" Ширинбек
помнил,  как в  гостях у  деда с замиранием сердца  ожидал ответа  матери на
дедушкин серьезный, но почему-то со смешинками в глазах вопрос: "Ну, так как
у Ширинчика с  поведением, Мириам?", после чего ему разрешалось раскладывать
на тахте и примерять на себя перед зеркалом дедовские награды, пополнившиеся
к тому времени, помимо прочих,  знаком лауреата Сталинской премии и  звездой
Героя соцтруда.
     "Два года уж на  пенсии, а ни одного дня дома не сидит, - подумал вдруг
Ширинбек,  -  член  Бюро  райкома  партии,  член  ЦК  профсоюза  нефтяников,
Председатель  Совета  старейшин  райисполкома, постоянно то он кому-то нужен
как  аксакал-покровитель  , то кто-то  нужен ему, чтобы помочь  в беде этому
"кому-то".
     Бабушка Валида запомнилась Ширинбеку способностью  с доброй улыбкой, не
раздражаясь, толково и обстоятельно отвечать на любые его вопросы, приносить
ему  из своей  библиотеки интересные книжки, а еще, конечно, умением  всегда
порадовать какой-нибудь вкуснятиной - долмой из свежих виноградных листьев с
собственной дачки, красивым с вкраплением желтенького шафрана пловом, поверх
которого можно  было накладывать,  черпая из отдельных  казанков или  сочные
кусочки  мяса, или  лоснящиеся  россыпи кураги с кишмишом. Особой  гордостью
бабушки были  подаваемые на  десерт к чаю  шекяр-бура или пахлава.  "Тебе бы
директором фабрики-кухни быть, ну, в крайнем случае, - кондитерской фабрики,
а ты все в своей библиотеке..." - любил повторять дед...
     Бабушка  и  скончалась  по-доброму,  никого  не  обременяя,  просто  не
проснувшись  однажды  погожим  сентябрьским утром на шестьдесят первом  году
жизни. Врачи констатировали "разрыв сердца" - видимо, не прошли даром четыре
десятка лет, включая военные, постоянного беспокойства за мужа - от ухода до
прихода,  от письма до письма,  от  отъезда до приезда, да с двумя детьми на
руках...
     На  свадьбе Ширинбека с  Гюльнарой  дедушка  Рустам  даже  прослезился,
пожелав  молодым создать и уметь сохранять в доме такой уют и покой, как это
могла делать его, светлой памяти, Валида.

     С Гюлей  Ширинбека познакомили на дне рождения близкой подруги матери -
тети  Наргиз. Он  лишь позднее  понял, почему мать  так настойчиво повторяла
ему,  что тетя Наргиз очень  соскучилась по нему, и обязательно хочет видеть
его на своем дне рождения. Он, действительно, с тех пор, как начал работать,
поздно возвращался домой, мало где бывал, так как уже к шести утра под окном
коротко  сигналил  служебный  "автобус" - грузовик с продольными  скамьями в
кузове  и  деревянной надстройкой-перекрытием.  Езда в  такой  "трясогузке",
особенно  по  промысловым  ухабистым  дорогам  выматывала  и  душу  и  тело,
постоянно  беспокоя мужскую часть  коллектива  возможностью  запросто отбить
существенные элементы своего достоинства.
     ...  Гюля,  племянница Наргиз,  приехавшая  из  нахичеванского  селенья
погостить  у  тетки  в  городе,  оказалась  миловидной девушкой,  облаченной
по-деревенски  в длинную сборчатую  юбку и темную, под горлышко блузу с чуть
расширенными книзу рукавами. Но даже эта традиционная одежда не могла скрыть
стройной  фигуры  и,  как  в  медленном  азербайджанском  танце,  грациозной
плавности движений при сервировке стола. Глаз ее  Ширинбек  в этот  вечер не
разглядел, потому что в разговоре  с  ним  она их ни разу  не подняла,  лишь
издали, да  и то сбоку подсмотрел, что они у Гюли то ли черные, то ли карие.
За столом они каким-то образом оказались рядом, но непринужденной беседы  не
получилось - она то  бегала на кухню помогать Наргиз, то сидела потупившись,
коротко отвечая на  его  редкие вопросы. Его тоже  сковало смущение - верный
признак того,  что он оказался не случайным  прохожим на этом празднике. Ему
удалось узнать, что она окончила школу-восьмилетку, учится ковроткачеству, в
Баку  хочет  побывать в  музее  ковров и  на  ковровой фабрике  в  Крепости.
Постепенно они оба перестали замечать и слышать  остальных гостей, не видели
и заговорщически  переглядывающихся Мириам  и Наргиз.  Ширинбек лишь  иногда
взглядывал  на   точеный  профиль  Гюльнары,  завиток  у  аккуратного  ушка,
выбившийся из стянутых в тугую косу волос, пылающую щечку...
     Он стал часто захаживать к тете Наргиз после работы. Гюле нравился этот
скромный и  симпатичный  молодой  человек, она  уже  не стеснялась  все чаще
поднимать  глаза в  разговоре  с ним, и ей  нравилось встречать его ответный
взгляд,  полный  тепла и внимания. А в выходные дни Ширинбек знакомил  ее  с
городом.  Сначала  - с Приморским  бульваром  с  его  уникальной  парашютной
вышкой, с  которой уже  давно не  прыгали, но  зато на ее семидесятиметровой
высоте попеременно высвечивались  видимые издалека время суток,  температура
воздуха и воды,  направление и скорость  ветра; еле уговорил ее подняться на
огромном   Колесе  обозрения  ("чертовом  колесе"),  с   верхотуры  которого
открывался вид и на весь амфитеатр  города, спускающийся к морю, и, в другую
сторону, далеко на само море с островом Наргеном на горизонте; покатались на
лодке  по каналам недавно сооруженного "уголка Венеции", показал белоснежное
здание  кукольного  театра,  фасадом выходящего на  проспект  Нефтяников.  В
Старом городе - Крепости, огражденном мощными крепостными стенами, по крутым
каменным  ступеням  взобрались  на  обзорную  площадку   Девичьей  башни   -
традиционного символа города, а спустившись, долго бродили по тенистым узким
крепостным улочкам, успев заглянуть и в ковровый цех, и полюбоваться в музее
на древнее  искусство ковроткачества. Правда, перед этими прогулками  Наргиз
уговорила Гюлю сменить свое провинциальное  одеяние на городское,  предложив
ей на выбор несколько своих платьев, из которых Гюля после немалых колебаний
выбрала  то, что подлинней и потемней  и  мастерски подогнала его  по  своей
фигуре - шить она научилась раньше, чем пошла в школу.
     Увидев  ее в  новом  наряде,  еще более  привлекательной,  Ширинбек  не
удержался от вопроса:
     -  Послушай,  Гюля,  не может  быть,  чтобы у  вас  в деревне никто  не
интересовался  бы такой  красивой  девушкой, может быть  у тебя и  жених уже
есть, а?
     Гюля смутилась, но ответила честно, глядя ему прямо в глаза:
     - Один напрашивается, но уж очень противный, а другие его побаиваются и
меня стороной обходят... - и засмеялась.
     В  качестве  гида  Ширинбек  и  для  себя открывал  прелести  городской
архитектуры,  такие,  например, как  элегантный  зимний  и  летний  комплекс
филармонии  - бывшей  резиденции царского губернатора  с  примыкающим  к ней
"губернаторским садом" - парковой зоной, спускающейся к морю широкой полосой
между крепостной стеной и Садовой улицей. Хотя названия эти сохранились лишь
в памяти старожилов, а ныне сад стал Садом Революции, а улица - им. Чкалова.
Молодые  люди  в четыре  глаза  с интересом  разглядывали  величественные  и
строгие  формы  оперного  театра  с его  балконами  и порталом, к  которому,
представлялось, подкатывали фаэтоны и пролетки, а может и  первые автомобили
бакинских   нефтепромышленников,  коммерсантов,  чиновников,   под   которым
проходили сотни городских интеллигентов, галерочной  публики. Даже привычный
Сабунчинский  вокзал,  откуда  в свое  время  отправилась  первая  советская
пригородная "электричка",  оказался при  внимательном  взгляде  оригинальным
архитектурным сооружением. А в гулких прохладных залах Дворца Ширван-шахов и
в   тишине   музеев  Истории   и  Низами  они,  присоединившись  к   группам
экскурсантов, с интересом открывали для себя  новые  страницы истории  своей
родины с  древних времен до наших дней. На пригородном автобусе съездили и в
сураханский  Храм огнепоклонников,  где  поневоле замирал  дух  в  кельях  с
выглядевшими  живыми   восковыми  фигурами  древних  предков,   объектами  и
ритуалами их поклонений и сурового быта.
     За  две  недели,  остававшиеся до отъезда Гюльнары домой,  они успели и
познакомиться с городом, и договориться о возможном поступлении ее на работу
ученицей  в  ковроткацкий  цех, а после того, как Гюля, встав перед станком,
ловко набрала несколько рядов очередного изделия, начальница цеха, сухопарая
огненноволосая (от  иранской  хны) Сура-ханум  пообещала  даже выхлопотать у
начальства  место   в  общежитии  фабрики.  Сурово  взглянув  на  Ширинбека,
добавила:
     - Порядки  там  строгие,  молодой  человек,  - смутив  своим замечанием
обоих.
     ... Свадьбу  сыграли через год, а еще  через  год  Ширинбек  стал отцом
маленького  Рустамчика. Денег в  семье  стало не хватать,  хотя  Гюля вскоре
вернулась  в  цех, доверив бабушке Мириам  дневные заботы о  внуке. И  тогда
Ширинбек впервые обратился за помощью к деду - посодействовать в переводе на
один из  морских нефтепромыслов,  где  оплата  была  в полтора-два раза выше
сухопутной.
     - Ну  что ж, опыт работы  у тебя  уже какой-никакой,  а  есть, характер
общительный,  думаю  -  мне  за  тебя  стыдно  не  будет.  Походатайствую...
Примут... Но имей  в виду - за все свои дела и поступки будешь отвечать сам;
люди в море сильные, но разные, бери пример с хороших, а свяжешься с плохими
- вытаскивать не буду...
     -  Понял,  дед,  спасибо,  - он по-мужски  коротко  прижался к крепкому
дедовскому плечу...
     ...Новоиспеченный буровой мастер  Ширинбек Расулов был  уже  отцом двух
пацанов-погодков,  и сейчас  уверенно  "дефилировал" по  центральным  улицам
родного города.



     Ширинбек   уже  обогнул   магазин  "Динамо"  и  вышел  на  улицу  имени
Джапаридзе, ведущую мимо кинотеатра и универмага-пассажа прямо к Приморскому
бульвару,  когда  услышал за  спиной  звонкий оклик:  "Ширинчик!".  Так  его
называли только дома и лишь одна смешливая  девчонка еще в школьные годы. Он
резко обернулся и чуть не уперся в широкую улыбку красивой молодой женщины.
     - Че, не  узнаешь, постарела, да? А я  вот  тебя издалека приметила,  а
когда  заворачивал  за  угол  и  профиль показал, убедилась...  Ты смотри, с
четками - моллой заделался, что ли? А тогда где же папаха? - тараторила она,
видимо, пряча  смущение от нежданной встречи, пока он, уже с улыбкой, ощущая
какую-то теплую волну, подкатившую к сердцу, молча ее разглядывал.
     - Мари-и-инка, э-э... Черкасова... Ну-у, красавица, да... Это сколько ж
мы с тобой не  виделись...  дай сообразить... конечно, десять лет, э,  целую
вечность.  Ну,  здравствуй,  да...  -  он  притянул  ее за  плечи  а  она  с
готовностью подставила  щечку  для  поцелуя, -  я  очень  рад  тебя  видеть.
Куда-нибудь торопишься?
     - Конечно, тороплюсь, только не куда-нибудь, а тороплюсь узнать, где ты
пропадал эти десять лет после школы, еще целых десять моих дней рождения...,
- она  хитро  взглянула на него и он понял  эту аналогию - в ее последний  в
школе  день рождения они, чуть разгоряченные танцами  и вином,  выскочили на
лестничную  площадку,  она  потянула  его  на пролет  выше  и там они  долго
целовались, пока снизу  не  послышались  шаркающие шаги и кашель  соседки  с
верхнего этажа. Там же она впервые выдохнула через полуоткрытые  губы нежное
"Ширинчик"; у нее это прозвучало, как буквальный русский перевод его имени -
"Сладенький", и уже потом, в классе иногда обращалась к нему так же, но  как
бы с  оттенком иронии,  на что  он  тоже шутливо вопрошал "что, Маришечка?".
Маринке, признанной заводиле класса,  палочке-выручалочке на контрольных  по
математике, все прощалось, и  никто  не придавал таким  "телячьим нежностям"
особого  значения,  в  том числе и  Ширинбек,  который  и  сам  преуспевая в
математике, воспринимал такие обращения друг к другу, как пароли "коллег"...
     - Да, как-то быстро  время пролетело... техникум... работа... я ведь на
морском нефтепромысле работаю, э-э  -  "Каспвостокнефть", слышала, наверное,
да?  Сейчас вот... -  он хотел рассказать ей  о  предмете  своей сегодняшней
гордости - новом назначении, но она задумчиво кивнула и перебила:
     - "Каспвостокнефть"? Это ж надо..., - помолчала, - Да-да, слышала ... А
ты женат, конечно, дети?
     - Двое.. пацаны... Ну, а ты-то как живешь? Давай, да, рассказывай...
     -  Да как все...  Окончила университет, филфак,  преподаю  литературу в
школе,  вечером  по нечетным дням - русский язык на  курсах  для иностранных
студентов. Шестой  год замужем, две девчушки, трех  и двух  лет,  вот  такая
скучная биография...
     -Почему же... Ты  молодец,  да, -  все  успела. Но почему филфак, а  не
мехмат, к примеру? А муж чем занимается? Как зовут? И какой  фамилией теперь
тебя величать?
     Марина ответила не сразу и как-то рассеянно:
     - Что?  А-а, муж...  Ну  да...  Зовут,  ммм... Юра...Он, знаешь, все по
командировкам как-то... Когда  его нет - тоскливо, работа спасает, - ответ в
этой части получился уклончивый, но Ширинбек не стал  уточнять, - девчонки -
то у бабки, моей свекрови, то у отца - у него вторая жена, очень  заботливая
женщина,  забираю  их  только   на  выходные  и  когда   муж  дома.  Да,   а
филологический... ты знаешь, в свое время мне показалось, что точные науки -
удел мужчин...  Фамилию  свою  я сохранила,  знаменитая  все-таки... Помнишь
Николая Черкасова в фильмах "Иван Грозный", "Весна", и в  его последнем "Все
остается людям" - мой двоюродный дедушка, между  прочим, по отцовской линии.
И потом... Вдруг  кто-нибудь, например, ты, стал бы  меня  разыскивать через
справочное... Черкасова, Марина? Вот, пожалуйста... А иначе морока..., - она
искоса  взглянула  на  его  реакцию, встретила  добрый  изучающий  взгляд  и
отвернулась.
     Несколько шагов прошли молча.
     - А ведь я была влюблена в тебя,  Ширинчик, - сказала улыбнувшись, но с
оттенком грусти,  - и все  у  нас могло бы  быть тогда,  и судьба наша могла
сложиться по-другому...
     - Так ты что - недовольна своей судьбой?
     - Да  нет,  я же не сказала -  лучше, я сказала - по-другому... А лучше
или хуже - кто ж ее, злодейку,  знает... Вот  сейчас  тебя  встретила - тоже
ведь судьба... А ты почему не  нашел меня после школы? Сами-то вы  с матерью
переселились куда-то...
     - Да, мама тогда от  фабрики двухкомнатную  получила, на Потамдаре, как
передовик и как с разнополым сыном...
     -Как это, - расхохоталась Марина, - с разнополым?
     -  Нет,  ну,  в  общем,  ты  поняла... -  он  тоже  засмеялся  и  вдруг
почувствовал,  что как-будто не  было десятка лет разлуки,  что  рядом с ним
шагает, нет - мягко ступает та самая смешливая и смышленная Маринка, впервые
подставившая ему свои губы и совсем не по-матерински шептавшая "Ширинчик".
     -  Да,  но я-то  "с  разнополым  отцом",  никуда  не  переселялась,  --
хохотнула она, а он  вспомнил, как всем пятым "а"  классом были на похоронах
марининой  матери, и как ему хотелось тогда  погладить по головке, успокоить
рыдающую  Маринку, -  мог бы и  проведать  по старой дружбе. Так  почему  не
искал, Ши-рин-чик, а?
     -  Если   честно,  то  не  верил,  что  твой  отец  одобрил  бы  дружбу
единственной  дочки с мусульманином,  да  и  моя мать, наверное, косо на это
посмотрела бы... потому и не искал, решил, что не судьба , потом женился.  А
я тебя тоже отличал от других, ты и умная была,  и какая-то... свойская, что
ли...
     - Ну почему была? Я  и сейчас соображать не разучилась, - засмеялась, -
и людей не чураюсь, вроде...
     Они спустились в подземный переход под проспектом Нефтяников, вышли  на
бульвар  и направились к береговой кромке. Марина села на каменный  парапет,
все еще хранящий дневное тепло, и, повернув  голову  в  сторону  моря,  чуть
наклонила   ее,  вслушиваясь  в   умиротворяющий   плеск   слабого   прибоя.
Багрово-красный сегмент  солнца,  погружающегося в  зеленый покров Нагорного
парка у верхней станции  фуникулера,  уже не слепил, а отбрасывал косые лучи
на поверхность воды, которые, смешиваясь  с ее штилевой  синевой, отражались
то нежно-розовыми, то пурпурными бликами.
     - А хорошо, что я тебя встретил. Мне  вообще везет в последнее время, -
нарушил молчание Ширинбек, любуясь всем обликом сидящей перед ним женщины  с
царственной  осанкой и  величественным  полуоборотом  золотистой  головки на
красивой шее, - недавно  повысили в должности, - он приблизился к цели своей
сегодняшней  прогулки  -  поделиться,  наконец,  новостью,  распиравшей  его
изнутри, -  я теперь  буровой мастер, в бригаде  тридцать  два  человека,  и
двадцать два из них по возрасту старше меня, э... Представляешь, Маринка, но
меня это не  пугает... Я  ведь после техникума  на суше  рабочим  в  бригаде
начинал, все ступеньки прошел, потом уже в море, работая техником, наклонное
бурение освоил, буровые растворы, даже в ликвидации аварий участие принимал.
Поэтому,  когда  Эрнест  Аркадьевич -  это  наш главный  инженер,  предложил
заменить ушедшего на пенсию мастера, я решил, что смогу, да, хотя уже понял,
что  со стороны  все  проще  кажется...  И  мы  с  тобой  должны это событие
отметить... Я приглашаю  тебя в "Интурист", там же отметим и встречу  старых
друзей... Ну как?
     Марина  слушала  монолог  Ширинбека,   временами   вглядываясь  в   его
бархатистые сверкающие  глаза и обнаруживая явное несоответствие слышимого с
их жарким обволакивающим взглядом. Ей вдруг захотелось надолго погрузиться в
этот    взгляд,    свести    воедино    того    немногословного    красивого
парнишку-школьника  -  свою  тайную  симпатию,  и  этого  молодого  мужчину,
уверенного в себе и, как выяснилось, тоже когда-то к ней неравнодушного.
     Чувства Марины с самых  юных  лет  обычно не расходились с разумом.  До
двенадцати  лет ее характер формировался  на  примере матери  -  строгого  и
преданного   делу   партийного   работника,  секретаря   парткома   крупного
машиностроительного  завода, а после  ее  смерти  - отцом, директором школы,
всячески способствовавшим развитию  ее логического мышления и способностей в
математике, и  поощрявшим увлечение литературой  . Замуж она вышла скорее по
расчету за человека на двенадцать лет старше  себя,  что  в ее двадцать  два
года  было  разницей  весьма  существенной;  подруги  считали  -  "вышла  за
старика". Главным мотивом этого расчета было желание скорейшей независимости
и  самостоятельности.  В  отношениях  с  отцом  к  этому  времени  наступило
некоторое охлаждение; нет, они  не конфликтовали, но  Марину уже  раздражали
его постоянные нравоучения и их  тон, приличествующие разговорам с маленькой
девочкой,  а не  с  выпускницей  университета.  Она  несколько раз  пыталась
объяснить это отцу, но в  ответ  слышала новые  порции наставлений, и вскоре
оставила  эти  попытки,  увидев  в  замужестве,   в  частности,  возможность
избавления  от осточертевшего отцовского занудства. Отец, кстати, одобрил ее
выбор, в первую очередь, из-за  существенной разницы в возрасте молодоженов,
посчитав, что отдает дочь в надежные, опытные руки.
     Муж боготворил Марину - свою вторую жену (с первой он прожил семь лет и
развелся по взаимному согласию,  без  скандалов,  как полагала Марина, из-за
бездетности), Марина  же благосклонно  позволяла  себя любить,  чувствуя его
основательность во всем, а после рождения девочек - безмерную его любовь и к
ним.  Лишь  одна  черта его  характера  непонятно  отзывалась в душе, то  ли
возвышая ее, то ли унижая - постоянная, плохо скрываемая ревность.
     Марине, никогда не дававшей серьезных к тому поводов, были очень обидны
ее проявления  в  виде нахмуренных  взглядов,  пружинящих желваков или  даже
демонстративного отчуждения ночами с обращенной к  ней равнодушной спиной. И
из-за чего сыр-бор?! Да  просто  из-за ее  общительной  натуры - на  кого-то
слишком ласково  смотрела,  в театре очень  даже  мило беседовала с  молодым
соседом  слева, в  компании  два  (!)  раза протанцевала с  одним  и тем  же
партнером, недостаточно отстраняясь от его груди и т.  п.  До скандалов дело
не доходило,  но испорченного настроения хватало с  избытком.  Своим трезвым
умом  она понимала,  что  отчасти причина  кроется в его  комплексе  "разных
возрастных категорий", и ей  надо бы держать себя посолидней, подстать мужу,
поскольку ему уже не удастся быть ребячливей, но, с другой стороны,  он ведь
тоже  не  вправе  подавлять  в  ней свойства характера  и безобидные  порывы
молодости. Да, именно, не вправе...
     - Ты знаешь, Ширинбек, не  пойду я  с  тобой в "Интурист", - тон ее был
решительный и категоричный,  -  не обижайся, ты тут ни при чем... Просто там
могут  быть  люди...  всем  же  не  объяснишь, почему  мы  здесь... Начнутся
кривотолки, а они не нужны ни мне,  ни  тебе... Ведь так, Ширинчик?, - он не
успел отреагировать, как она продолжила,  -  вот что,  сейчас берем такси  и
едем ко мне,  - она решительно тряхнула головой,  откинув со лба свои мягкие
золотистые волосы, и он вспомнил, как она таким движением обычно заканчивала
в классе  вывод  на доске  какого-то  сложного  уравнения или доказательства
теоремы. А она посмотрела ему прямо в глаза и улыбнулась, - не беспокойся, я
накормлю тебя не хуже, чем в "Интуристе". Пошли..., - и взяла его за руку.
     Ширинбек двинулся за ней, на ходу осмысливая ситуацию:
     - Подожди, Марина, ты что - ведешь меня знакомить  со своим семейством?
Ты уверена, что твоему мужу это понравится - вот так, сходу?
     Он услышал ответ, на который подсознательно и рассчитывал:
     - Нет, конечно, сходу нельзя... Но он сейчас в отъезде, дети у бабушки,
и сегодня четверг - у меня свободный вечер. Поужинаем, поболтаем...
     - А-а,  понял,  а потом,  как  в анекдоте,  да,  - муж возвращается  из
командировки, а у жены друг... ужинает, болтает... Вы на каком этаже живете?
- оба рассмеялись.
     - Не бойся, во-первых, мы живем в  поселке Разина в собственном домике,
доставшемся  нам по обмену от его  родителей,  и окна первого этажа  выходят
прямо в тенистый сад, во-вторых, сегодня  муж из  командировки не  вернется,
в-третьих, я надеюсь, что в любом случае нас не в чeм будет упрекнуть, - она
по привычке  выстраивала  свои  доводы в стройную  логическую  схему,  - а в
четвертых, не слишком  ли много лишних вопросов Вы, молодой человек, задаете
красивой  женщине,  пригласившей  вас в  гости,  а?  Может  поищете  вопросы
поинтересней?
     Ширинбек  вспомнил  ее  всегдашнее умение  осаживать  в  нужный  момент
собеседника своими "во-первых, во-вторых...",  перед которыми  пасовали даже
некоторые  учителя  из слабонервных, и  подумал о том,  что  сегодняшнее его
торжество может оказаться гораздо более праздничным, чем ему мечталось...
     Они  как раз вышли к  проспекту  Нефтяников,  и  Ширинбек  поднял  руку
навстречу приближающемуся со стороны здания "Азнефти" зеленому огоньку.
     Он галантно распахнул  перед ней дверцу резко притормозившей  "Волги" и
вслед за Мариной сел на заднее сиденье.
     -  Салам,  даи  (дядя,  азерб.),  -  поздоровался  Ширинбек  с  пожилым
водителем. Тот в ответ кивнул, щелкнул  тумблером  счетчика  и вопросительно
полуобернулся в сторону пассажиров.
     - На Разина довезешь?
     Поселок получил свое название, потому что располагался у подножья горы,
знаменитой  тем,  что по преданию в ее многокилометровых пещерах с  выходами
чуть ли не в Западном полушарии - это зависело от меры фантазии рассказчика,
скрывался бунтовщик Степан Разин сотоварищи.
     - Далековато, а у меня  скоро смена кончается... -  Ширинбек  знал  эту
уловку опытных водителей, набивающих цену на дальние  маршруты. Затем должен
был последовать  довод "обратно  придется холостым катить", и, наконец,  всю
дорогу  их бы ожидали  жалобы о  затратах на ремонт машины  из  собственного
кармана,  дороговизне  бензина,  поборах  в таксопарке,  и  поэтому  не стал
торговаться:
     - Поехали, не обижу, два счетчика с меня, вперед...
     Машина  рванула с места, а Марина на  хорошем азербайджанском языке, на
котором велся разговор мужчин, объяснила водителю, что даже за пять минут до
окончания  смены  он обязан доставить  пассажира по любому адресу, пусть и с
задержкой  возвращения  в парк. Водитель  покачал  головой, мол,  больно все
умные, и  стал все-таки  излагать жалобы,  о  которых Ширинбек подумал  лишь
минуту назад.
     - Не терплю, когда меня за дуру держат, -  вполголоса сказала  Марина и
взяла Ширинбека  под руку, вложив свою ладонь в его. Он  почувствовал теплое
прикосновение ее плеча  и  упругой  груди к  своей руке и легонько  сжал  ее
пальцы.
     - Ты неплохо владеешь языком, ай гыз (девочка, девушка, азерб.), откуда
это?
     - Ну  как же,  у нас и  среди  соседей было  несколько  азербайджанских
семей, и в  школе,  если помнишь, по языку всегда была пятерка, - она теснее
прижалась  к  его  руке,  - и  потом,  я  же  знала,  что  обязательно  тебя
встречу..., - она потерлась щекой о его плечо и  затем  с закрытыми  глазами
медленно  повернула к  нему  лицо.  Ширинбек  почувствовал,  как  ее  пальцы
проскользнули  между его  и  судорожно прижались  к тыльной стороне  ладони,
увидел совсем близко приоткрытые губы и прильнул к ним, ощутив тонкий аромат
ее  лица,  мгновенно   вернувший  его  на   площадочку  лестничного  пролета
десятилетней давности.
     Они не видели, как водитель, глянув в зеркало  заднего обзора,  еще раз
укоризненно покачал головой и  даже не ощутили, как плавно  - без  рывков  и
резких торможений стал он управлять  машиной, старательно  объезжая ямки  на
дороге, при необходимости ориентируясь только по боковым зеркалам...
     Машина  резво  проскочила  под  "багировским"  мостом   -  транспортной
развязкой,  сооруженной  по  инициативе   Мир  Джафара  Багирова,  властного
"хозяина" республики сталинских времен, и еще прибавила  скорость, выехав на
"правительственное"   шоссе   в   сторону   аэропорта.   Справа   потянулись
однообразные  пятиэтажки  из  сборного  железобетона  -  "хрущобы"   поселка
нефтяников имени Михаила Каверочкина,  затем побежали назад стальные заросли
нефтепромысловых  станков-качалок и, наконец, такси, миновав железнодорожную
станцию  с  вывеской  на  фронтоне   "ст.  РАЗИНА"  и   добротные   каменные
многоэтажные дома на  пристанционной  площади, углубилось в  тенистые  улицы
старого поселка с традиционно русскоязычным населением.
     -  Здесь,  пожалуйста, - чуть севшим голосом сказала Марина водителю, и
тот уже по привычке очень плавно притормозил, а она повернулась к Ширинбеку:
     - Я пойду вперед, ты за мной, увидишь, куда я зайду, обойди дом слева и
заходи  в калитку и  через сад. Чтоб  не  дразнить гусей...Побежала...,  - и
чмокнула его в нос.
     Ширинбек  щедро  расплатился с  таксистом,  бросив на переднее  сидение
четвертной  против  девяти  рублей  на  тикающем  счетчике,  сделал  ладонью
упреждающий знак "сдачи не надо" и поблагодарил:
     - Чох саг ол, даи.
     Таксист понимающе кивнул и подмигнул Ширинбеку:
     - Яхши йол, оглум...(счастливого пути, сынок, азерб.)
     Это  была  садовая зона  поселка, издавна застроенная частными домами с
высокими заборами, за которыми весной цвели вишни и абрикосы, ближе к осени,
как сейчас, поспевали яблоки, гранаты, инжир.
     Ширинбек еще чуть  помедлил, следя за  удаляющейся фигуркой  Марины,  и
двинулся  вслед. В сгустившихся сумерках  при тусклом свете уличных  фонарей
она  прошла два  квартала  и  повернула за  угол направо.  Он прибавил шаг и
свернув за ней  увидел,  как  она поднялась  на несколько  ступенек  крыльца
второго  от  угла  ухоженного  дома под черепичной  крышей.  Ширинбек  пошел
медленнее,  чтобы  убедиться, что  она вошла  в  дом,  и  уже  поровнялся  с
неосвещенным крыльцом, а она все пыталась в темноте дрожащими руками попасть
ключом в замочную скважину, а когда, наконец, попала, оказалось, что это  не
тот ключ, и снова стала нервно выбирать из связки нужный.
     - Ширинбек, - позвала она громким шепотом, - иди сюда, помоги, я что-то
запуталась...
     Он  поднялся  на крыльцо, и  в  тот же момент Марине  неожиданно удался
маневр с ключом, и дверь распахнулась.
     -  Так  я  пойду  в  обход,  -  пошутил  Ширинбек,  -  конспирация  так
конспирация...
     Марина мягко подтолкнула его к двери, зашла сама,  защелкнула  замок  и
наощупь  включила наружное  освещение. В полумраке  просторной  прихожей  он
снова ощутил таинственный влекущий аромат, исходящий от этой женщины,  а она
-  близость своей  давней  заветной  мечты, и  они  одновременно  кинулись в
объятия  друг  друга. Он  целовал  ее  губы,  глаза,  шею,  чувствовал,  как
содрогается  все  ее  тело,  почувствовал  и  свое  страстное желание...  Он
подхватил ее на руки и шагнул в комнату.
     -  Спальня  слева,  - шепнула Марина  ему  на  ухо,  и  Ширинбек  ногой
распахнул туда дверь...

     ...Их свидание закончилось далеко за полночь. Оба были немного  смущены
теми  порывами раскрепощенной  страсти, которую  они  без устали дарили друг
другу в этот вечер.
     В самодельной пристройке-баньке, куда  Марина, спустя  некоторое время,
проводила  Ширинбека, уже  грелась  газовая  колонка,  и  бросался  в  глаза
контраст между огромным деревянным корытом-ванной,  изготовленным не позднее
конца  (а   может  и   начала)  прошлого  века,  и  современным  сверкающим,
хромированным душевым комплектом.
     - Муж все пытается заменить  наш "бассейн" на модерновую ванну, а я  не
даю, мне так больше нравится,  недаром ведь лучшие коньяки  в дубовых бочках
выдерживают,  а не в эмалированных, а мы  что,  хуже  разве?  И  девчонкам в
радость здесь плескаться... Захочешь в воде полежать - вон, пробку заткни на
место, потом вытащишь... А я уже успела искупаться, пока ты вздремнул...
     Марина  стояла  перед ним  в легком халатике,  с  играющими  на ее лице
отблесками газового пламени из колонки, а он никак не решался скинуть с себя
простыню,  в  которую  завернулся,   очнувшись  от  ее  прикосновения  после
короткого забытья. Ей передалось его смущение, и она отвернулась:
     - Ладно, я побежала на кухню -  обещала же накормить, а  ты смывай свой
пот, трудяга..., - она  засмеялась,  -  твою  одежку  я  положу вот  сюда на
скамейку...
     Домой Ширинбек добрался около трех часов ночи. Гюля не  спала, и села в
кровати на звук отпираемого замка. Не в ее правилах  было расспрашивать мужа
о причинах такого позднего возвращения, найдет нужным - сам скажет. Она лишь
убедилась,  что  это  действительно он (кому же еще в такое время?), и снова
улеглась. Успокоившись  и  уже проваливаясь в сон, слышала  что-то  о старом
школьном приятеле, как посидели, как вспоминали, как то,  да се... Уловила и
легкий  винный  запах, когда он  лег рядом  и почти  мгновенно  уснул, и еще
какой-то слабый-слабый аромат. Но мало ли что...





     Тот первый вечер,  который Ширинбек провел с Мариной,  стал началом его
новой жизни,  поворотом в судьбе, о котором он раньше и помышлять не  мог, и
даже  теперь не знал, к  добру ведет его  эта дорога или к  несчастью.  Знал
наверняка  лишь  то, что  сворачивать с  нее он не  хочет,  да и не может, и
пройдет ее до конца.
     После шести лет добропорядочной семейной жизни  Ширинбек, уже несколько
лет встречаясь с той,  кого он в  первые же дни  окрестил "золотко" и "Санта
Мария",  совершенно  искренне продолжал считать  себя однолюбом. Может быть,
где-то  в  самой  глубине  его  подсознания  коренились  понятия  о  древних
восточных порядках  нормального семейного уклада с двумя и  более женами, не
говоря  уже о целых  гаремах,  но он продолжал заботливо относиться к жене -
матери  своих  детей,  без тени сомнений  и колебаний совести  принимая  как
должное ее заботы  о себе и традиционную  покорность во всем,  кроме, разве,
отношения  к  спиртному.  Пару  раз  Ширинбек  допустил  серьезный  перебор,
засидевшись  с товарищами  в  ресторане  по возвращении на берег, и оба раза
Гюльнара без всяких упреков и скандалов  на первые отгульные дни  устраивала
"бунт  Лизистраты",  полностью игнорируя  супружескую постель.  Никакие  его
извинения  и уговоры  не  могли  устоять  против ее главных доводов - плохой
пример  для детей и вероятность зачатия калеки или вообще урода. Ширинбек по
натуре не был ни драчуном, ни насильником, поэтому приходилось мириться с ее
упорством,  и в  последующие  приезды  быть  воздержанней  при  коллективных
выездах из зоны "сухого закона".
     Конечно, их  отношения за годы  совместной жизни  изменились.  С  одной
стороны,  укрепились,  став привычней,  понятней  и взрослее, что  ли.  Гюля
угадывала  с полуслова и  полужеста  желания мужа, примерно представляя себе
нелегкие  условия  его работы, накапливающуюся за вахтовую декаду усталость,
нервное напряжение,  да и просто с детства она видела отношение своей матери
к  отцу  - Гамиду,  слесарю  колхозной  МТС,  мастеру  на  все  руки,  и  не
представляла  себе иного поведения  женщины в  семье.  Ширинбек же благодаря
этому  не  почувствовал  особой  разницы  в  собственном  комфорте  от смены
семейного  положения, плавно  перейдя из заботливых  рук  матери в не  менее
заботливые - жены. Мириам первое  время ревниво  присматривалась к невестке,
не  навязываясь,  однако, со  своими советами, но вскоре убедилась, что Гюля
как жена и хозяйка заслуживает полного доверия, и пока они жили вместе  лишь
помогала  ей с  детьми.  Через  год после рождения второго  ребенка Ширинбек
получил от предприятия трехкомнатную квартиру в  новом  микрорайоне, перевез
свою семью,  но Мириам-ханум уже  не  в  силах была оторваться  от общения с
внуками, и  ежедневно, как на работу,  через весь город ездила к ним,  давая
возможность Гюльнаре продолжать ткать "свои ковры".
     С  другой  стороны,  с  появлением  в  семье детей во  взаимоотношениях
супругов  повеяло  некоторой  прохладой  -  пропала страсть,  нетерпение,  с
которыми они ждали друг друга и наслаждались близостью во время его приездов
с моря на  отгульные дни. После первых и, особенно,  после вторых родов Гюля
сильно поправилась,  можно сказать, растолстела,  выглядела  намного  старше
своих  лет,  даже  походка  стала  степенной,  куда-то  подевалась  недавняя
легкость и быстрота движений,  а их сохранившаяся  грациозность уже казалась
даже смешной в сочетании с ее погрузневшей фигурой.
     Ширинбек и раньше предполагал, что, возможно,  когда-нибудь Гюля станет
напоминать   свою    толстушку-мать,   добрейшую   Зулейху-ханум,   но   это
"когда-нибудь",   по   его   мнению,   должно   было  наступить  лет   через
тридцать-сорок, а не через  пять-шесть... Ему, правда, объяснили, что иногда
в организме  у женщин в  связи с родами происходит нарушение обмена веществ,
приводящее к  полноте,  может  даже временной,  но это  всего лишь  добавило
чувство жалости к жене, не возродив былого упоения любовью.
     Конечно,  будь  Гюльнара из городских  девчонок, она,  воспользовавшись
возможностями косметики  и упаковавшись в соответствующие  корсеты  и пояса,
могла бы вызывать  на  улицах восхищенные взгляды и  причмокивания встречных
мужчин "пях-пях-пях,  какой фугур", но подобные ухищрения не соответствовали
ее духу, да и не для дома это, не для семьи.
     Недостаток  теплоты в отношениях с мужем она восполняла любовью к своим
мальчишкам  - Рустамчику и малышу Гамидке, души не чаявшим в  своей ласковой
маме.
     Два  года назад Гюля  оставила  работу, полностью посвятив  свое  время
детям  и  освободив свекровь от  каждодневной  тряски  и  давки в маршрутных
автобусах в пиковые часы. Теперь  Мириам стала желанным гостем в любые дни и
в любое время. Иногда,  когда Ширинбек  был в море, а свекровь располагалась
на  весь день, Гюля наведывалась  в  Старый  город,  в  свой  цех на Большой
Крепостной улице. Ее  появление встречала  улыбкой даже обычно непроницаемая
красноволосая  начальница Сура-ханум,  отчего ее лицо становилось похожим на
печеное  яблочко,   но  это   было   признаком  высшей   доброжелательности.
Работницы-подруги вскакивали  со своих  табуреточек у  станков, с радостными
возгласами и смехом окружали  гостью, засыпая ее вопросами о  житье-бытье, о
детях. Однако, через  десять-пятнадцать минут их  веселый  щебет, объятия  и
поцелуи  прерывались начальственным  голосом Суры-ханум, которая  без  этого
просто перестала бы быть самой собой:
     -  Расулова, ты  отняла  у  коллектива рабочее время...  Вон  свободный
станок заболевшей Зейнаб, можешь отработать...  Если хочешь, - добавляла она
после  небольшой  паузы.  Конечно, Гюля хотела... И  с удовольствием на пару
часов погружалась в любимую  работу, вновь ощущая пальцами упругие шерстяные
нити, послушно ложащиеся в причудливый орнамент ковра...

     Гюльнара  уже  давно  заметила перемены в  поведении  мужа, причем не в
худшую сторону. Он приезжал с работы  уже не уставший  и угрюмый, а какой-то
даже просветленный,  был  внимателен к ней и детям, шутил, ночами называл ее
"уютненькой толстушкой". А по тому, как он  тщательно каждый раз готовился к
отъезду, отбраковывая подбираемые ему  белье  и  сорочки,  решила,  что  это
неспроста, а для кого-то на  работе, но она бы никогда не посмела заводить с
мужем разговор  на  эту  тему. А  с тех пор как  Ширинбек  получил очередное
повышение  по  службе -  замначальника участка бурения, количество отгульных
дней на берегу существенно сократилось. Он объяснял Гюле:
     - Понимаешь, раньше как мастеру мне начисляли 12-часовой рабочий день с
соответствующими отгулами,  а теперь как инженерно-техническому  работнику -
10,5, хотя  фактически рабочее время не нормировано. И потом день  отъезда и
день  приезда  для  оплаты суточных  считается  за  один  день,  кстати, как
утверждает наш бухгалтер, день рождения и день смерти - тоже...
     Она согласно кивала, хотя его доводы, особенно, последний, ничего ей не
разъясняли. Но признаться  в этом мужу было равносильно тому, как  предстать
перед  ним  нагой  при дневном свете,  чего Гюльнара никогда не  допускала и
раньше, а уж теперь, с ее  телесами... Она даже традиционный поход в баню  с
будущей свекровью перед свадьбой до сих пор вспоминала со смущением.
     Будучи воспитанной в восточных традициях,  Гюля заранее  прощала своему
"господину" возможный грех неверности, особенно учитывая его безукоризненное
отношение к семье.
     Между  тем,   изменение  графика  отгулов  объяснялось  гораздо  проще.
Ширинбек  с работы приезжал  прямо  к Марине, а домой  являлся  на следующий
день,  естественно,  в  хорошем  расположении  духа.  То  же  и  в  обратном
направлении - уходил из дома, как  на работу, на сутки раньше графика. Время
от времени, нечасто, Марина просила его сдвинуть  свой приезд или  отъезд на
пару дней в  ту  или иную  сторону, и ему  всегда удавалось договориться  со
своим сменщиком, раньше - с мастером, теперь - с начальником участка об этих
небольших изменениях. Еще она просила обязательно звонить ей в  дни свиданий
по  утрам  до  половины  восьмого,  до  школы,  и  в  случае  непредвиденных
обстоятельств  он  должен был услышать, что ошибся номером. За  три с лишним
года их  встреч  такие обстоятельства случались не более пяти  раз -  как-то
ответил мужской  голос, и  Ширинбек  дал  отбой,  в другой  раз он "не  туда
попал", и пару раз болели дети и Марина брала бюллетень по уходу за ними.

     Ширинбек  еще  несколько раз  наведывался  в  дом  Марины,  всякий  раз
тщательно  соблюдая  конспирацию, благо  на  дворе  стояла  осень -  позднее
светало  и раньше темнело,  так  что  предупредив о  своем приходе, он,  что
ранним  утром,  что  поздним вечером в  темноте нырял в  узкий  проход между
смежными  заборами  и,  вспоминая  Нани  Брегвадзе,  "отворял потихо-о-оньку
калитку". В  его дорожном чемоданчике всегда находилась  бутылка шампанского
или  легкого вина  "Кямширин", коробочка  шоколадных конфет  (приносить  еду
Марина категорически запрещала - "не на вокзале живем"). Но все это было "на
потом".  А вначале  каждый  раз он  быстрым шагом, почти  бегом  преодолевал
"бесконечное" пространство в пару десятков метров по садовой дорожке, птицей
взлетал на  несколько ступенек заднего крыльца  и,  ворвавшись  в  заботливо
распахнутую перед ним дверь на кухню, заключал в свои нежные объятия сияющую
Маринку.
     -  Ну,  подожди,  подожди, джигит, хоть папаху  и бурку  сними,  -  она
снимала  с него  кепку,  надевала  ее  на  себя  козырьком назад  или  ловко
набрасывала  на  штырь стоящей  в углу вешалки, а помочь снять плащ  уже  не
успевала, оказываясь у него на руках.
     -  Сниму,  сниму,  все сниму, не  беспокойся, -  смеялся  он, неся  ее,
барахтающуюся в его крепких руках, проторенным маршрутом...
     Как-то  днем,  сидя  в  добровольном  заключении  перед  телевизором  в
ожидании возвращения Марины из школы,  Ширинбек машинально пододвинул к себе
стопку  школьных  тетрадей  на  письменном  столе  и  открыл  одну  из  них.
"Сочинение на вольную тему: Каким я вижу себя через 20 лет",  - прочел он на
титульном  листе и задумался, a что  бы он написал о  себе.  Прежде всего он
хотел бы быть рядом с Мариной. И, конечно, чтобы Гюля с детьми были здоровы.
"С  детьми..., -  усмехнулся он, -  дети будут уже  моего возраста,  но  все
равно, пусть будут счастливы..." А себя... себя он  видит... да ничего он не
видит...  "Вот  поживем  и  увидим",  -  заключил  он  и  стал перелистывать
некоторые сочинения. Сегодняшние девятиклассники на  его глазах превращались
в  инженеров  и  докторов,  космонавтов  и  геологов,  летчиков  и  народных
артистов, учителей и  домохозяек, писателей  и ученых, Нобелевских лауреатов
(один),  таксистов  (один)  . Ширинбек с  интересом знакомился с  юношескими
планами  и  мечтами,  попутно  исправляя  многочисленные  орфографические  и
синтаксические ошибки, и подумал о том, кто же будет обслуживать эту элитную
публику  в  ресторанах и шахтах, в поездах и  на колхозных полях и фермах, в
магазинах и на кладбищах. Единственный  таксист,  что ли?  Его  взгляд будто
споткнулся и задержался  на одном  из  сочинений:  "...Я  думаю,  что  через
двадцать лет большинство из нас вместе с нашей страной станут очень бедными.
Сейчас я ношу костюм, сшитый в ГДР, туфли из Чехословакии, китайскую сорочку
и, извините, индийское нижнее  белье; в квартире у нас  румынская мебель,  а
едим мы болгарские овощи и фрукты, венгерских  кур, австралийскую баранину и
хлеб  из  канадской   муки.  За   все  это  и  многое  другое  наша   страна
расплачивается  нефтью,   газом,  лесом,   золотом   и   другими   полезными
ископаемыми, которые накапливались в  наших недрах многие  миллионы  лет,  а
израсходовать их таким образом можно сравнительно  быстро. Почему  же нельзя
все   то,   что   покупаем,   производить  и  выращивать  самим,  ведь   наш
социалистический строй создает  все условия для этого. По-моему, потому, что
главной трагедией большинства является отсутствие  пива в ближайшем ларьке и
несвоевременный подвоз водки в гастроном, а  не  качество того, что оно, это
большинство,  сегодня отправило  на  затоваренные  склады... А может быть, в
течение  этих двадцати лет сработает по халатности или по  злому умыслу одна
или несколько сверхмощных бомб, накопленных  в неимоверных количествах в тех
закромах,  которые  строились  под  зерно,  и тогда некого  и  нечего  будет
представлять через двадцать лет...".  Ширинбек взглянул на обложку тетради -
"уч. 9а кл. Михаил Левицкий".
     Ну,  конечно,  кому  же  еще  беспокоится  за  судьбы  родины,  как  не
представителю самого  беспокойного  племени  на  планете.  "Нелегко придется
пацану в  жизни,  - подумал  Ширинбек,  - ведь  правдолюб,  это как вылезшая
пружина  в диване  - и верный  сигнал подает, что пора на  свалку, и  родную
задницу жаль, а виновата она - пружина..."
     Детство и юность Ширинбека прошли в те времена, когда в детских садиках
и в школах не делалось никаких различий в национальностях, а в Баку  русских
школ  было  гораздо  больше,  чем  азербайджанских,  потому  что большинство
городских азербайджанских родителей отдавали детей,  как правило,  в русские
школы, "чтобы  и  в  Москве могли работать",  а  родным  языком овладевали в
семье. Среди ребят к национальности товарища или подруги относились, как и к
прочим   привычным   графам   классных   журналов,   амбулаторных  карточек,
многочисленных  анкет,   таким  как   год  рождения,  социальное  положение,
образование  и т. п. К этому же периоду относилось  и наибольшее  количество
смешанных браков.
     Что касается отношений  с евреями, то  они у Ширинбека  с детства  были
хорошими. Он  ценил их  трудолюбие, отзывчивость,  изобретательность,  в том
числе и в школьных каверзах. Однажды в шестом классе Ширинбек даже врезал по
шее  Ваське Чуприну за  то,  что тот обозвал "жидом" Изю  Гликштейна. Васька
потом долго оправдывался  перед всем классом, что  он не имел  в  виду Изину
нацию, просто у них в семье принято так называть за  жадность, а Изя  не дал
ему чернильную резинку, чтобы стереть кляксу.
     -  И  меня  брательник  дома  так часто обзывает,  -  сказал  Васька  и
заплакал, то ли от боли, то ли от обиды, то ли из-за кляксы. Тогда Изя отдал
ему чернильную резинку "на подарение", и инцидент был исчерпан.
     Еще Ширинбек помнил, как в старшей группе детского сада сама директорша
Анна  Дмитриевна  рассказала  им,  что  группа  вредителей-врачей  еврейской
национальности  собиралась   умертвить  самого   товарища  Сталина   и   его
соратников, но одна бдительная докторша по фамилии Тимошук воспрепятствовала
этой трагедии, за что была награждена орденом Ленина.
     Когда  он  спросил об  этом  у дедушки, тот  проворчал  под  нос  такое
ругательство, которое Ширинбек во  дворе слышал только от Шамильки, и Мириам
всегда забирала сына домой, когда этот хулиган там появлялся.
     -  А  докторша твоя  - сволочь, -  уже  помягче добавил дед,  - но  это
большой  секрет, ты понял, внучок? Слава Аллаху, бакинские доктора-евреи все
на месте и не потеряли своих пациентов, а то у кого же лечиться?
     Через какое-то время дед напомнил ему об этом разговоре, хотя  Ширинбек
и не забывал о нем:
     -  Секрет  наш помнишь,  Ширинчик, не болтал? Молодец! Так  вот, теперь
можно, а то я себя ругал, что на тебя такую ношу взвалил, не сдержался, хотя
и прав был...
     Ширинбек и на работе встретил  достойных людей, сородичей этого Михаила
Левицкого.  Взять хотя  бы  их главного  инженера Эрнеста Аркадьевича  - лет
двадцать уже в море, с чем только не приходится сталкиваться, всегда находит
нужное решение, а если это связано с риском,  опасностью, сам будет впереди.
Или "великан" Миша Ямпольский, буровой  мастер, у которого  Ширинбек начинал
свою рабочую карьеру, - асс в бурении и вообще мировой мужик, что  в работе,
что в  компании.  А замминистра  Константин Израилевич,  который  добился  у
властей выделения  трехкомнатной  квартиры  для  Ширинбека с  семьей,  когда
оказалось, что площадь материнской квартиры на полтора-два  квадратных метра
превышает  убогую  норму  на  пятерых  жильцов.  Еще  ему  нравился сосед по
общежитию, старший  инженер-механик  по оборудованию  устьев скважин  Сергей
Юркевский, непонятно, то  ли русский,  то ли еврей, а может и поляк.  Он был
лет  на  десять старше Ширинбека, большой  знаток литературы и музыки, в том
числе  и азербайджанской, бывший спортсмен - мастер спорта по боксу, и с ним
было  интересно беседовать  на любые темы, сразиться вечерком в шахматы  или
нарды. В  отличие  от  большинства  инженерно-технических  работников,  ему,
имеющему  водительские  права,  разрешалось  в   любое  время  суток  самому
использовать  свою  служебную машину с  набором  инструментов  и  комплектом
сварочного оборудования на борту  для срочных работ на буровых. К сожалению,
их рабочие  графики  часто  не совпадали, но  что поделаешь  - дело  превыше
всего...

     Ворвавшаяся вихрем и повисшая у  него на шее Маринка  отмела  в сторону
все мысли, не относящиеся к ее персоне и ее персональным радостям.
     - Ширинчик, ты себе не представляешь, как тяжело работается и как долго
тянется время, когда я знаю,  что дома меня ждешь ты...  Тоже с нетерпением,
да?, - она пытливо заглянула в его глаза.
     -  Да, золотко  мое,  конечно, да,  -  его умиляло  это  ее бесшабашное
ребячество, возвращающее их обоих в юные годы.
     -  Тогда пожалей свою любушку, страдавшую целый рабочий день без своего
джигита.
     Он мягко прислонил золотистую головку  к  своему  плечу  и поцеловал ее
ароматные волосы, потом прижался губами к ее зовущему рту.
     - Стоп, машина,  - она ловко вывернулась из его объятий, -  всему  свое
время,  а сейчас  время кормиться..., - и  это  тоже была  она  -  волевая и
деловая, и это тоже восхищало его, возвышая Марину в его глазах.
     Ширинбеку не с кем  было сравнивать ее, кроме своей жены. Гюля обладала
совсем  иными  качествами - домовитостью, сильными  материнскими  чувствами,
предсказуемостью   поведения,   сочетанием  еще  многих  традиционных   черт
характера, за которые он ее  безмерно ценил.  Эти две женщины представлялись
ему  пришельцами с разных планет, и со временем он все больше убеждался, что
не смог бы жить без каждой из них.
     За ужином он вспомнил о сочинении:
     - Слушай, золотко, что за парень у тебя в девятом - Миша Левицкий?
     - А-а, Миня... А что?
     - Ты не читала его сочинение?
     - Пока нет, это вчерашние работы; вот завтра провожу тебя и займусь...
     - А я днем просматривал их от скуки, заодно и исправлял ошибки...
     Марина вспомнила, что  Ширинбек в школе отличался отменной грамотностью
на уроках русского языка. Она тогда  же и позже, в университете,  убедилась,
что  люди нерусской национальности, даже  говорящие с акцентом, очень  часто
оказываются безукоризненно грамотными  в письме, не  в пример большинству из
их окружения с глубокими истинно русскими  корнями. Он объяснял  тогда,  что
благодаря  бабушке-библиотекарше  очень  много  читал  в  детстве,  и больше
зрительно, механически,  чем  из-за знания  грамматических правил, мгновенно
улавливал фальшь в написании слов или предложений.
     - И что же, у Левицкого много ошибок?! - удивилась Марина.
     - Да нет, э-э, только одна, но серьезная - он пишет то, что думает...
     - А-а, вот  ты о чем...  Знаешь, я уже  однажды беседовала с его отцом,
ведущим  экономистом  в  системе  нефтепереработки,   и  он  уговорил   Миню
переписать  и  изменить  акценты в  сочинении  на  тему  "Моя  милиция  меня
бережет", -  она покачала головой и  хмыкнула,  видимо  вспомнив  содержание
оригинала, - а что на этот раз?
     - Экономист, говоришь? Так значит, на сей раз ты познакомишься заодно с
семейными настроениями... Эта работа тоже не для дирекции и инспекции, опять
выручай...
     -  А ведь мальчишка  идет  на медаль. Представляешь, если  в  выпускном
сочинении что-то  подобное выкинет? Да, я посмотрю, что там. А  тебе спасибо
за исправления, ты  меня здорово разгрузил, оценки я сама проставлю. Слушай,
Ширинчик,  так ты  же минимум четыре раза в  месяц  сможешь  помогать мне  с
диктантами  и  сочинениями, и тогда я в твое  отсутствие смогу чаще навещать
своих девчонок, а? Буду тебе оставлять, хорошо?
     - Конечно, золотко, даже с радостью. И время быстрей пробежит, да...
     - Я люблю тебя,  -  она устроилась у него  на  коленях, обняла за шею и
приблизила к его лицу свои заблестевшие глаза.
     - И я тебя, мой добрый ангел, Санта Мария...

     ...Марина, хоть и бодрилась, но каждое свидание с любимым человеком под
семейной крышей  все  же  омрачалось  каким-то дискомфортом. Она  не столько
беспокоилась  о  возможном  раскрытии их  тайны,  сколько  испытывала  уколы
совести, когда осознавала,  что еще вчера  право находиться в  этой комнате,
сидеть за этим столом, ласкать ее в этой постели принадлежало отцу ее детей,
а сегодня...  Нечто подобное она  ощущала в детстве, когда запершись в своей
комнате,  вместо  привычных школьных учебников - истории, географии и других
извлекала из своего тайника  в книжном шкафу томик Ги де Мопассана, утянутый
из  отцовского  собрания, мысленно  превращаясь попеременно  в каждую из его
знойных  героинь,  или  внимательно разглядывала  фигуру  микеланджеловского
Давида и ей подобные скульптуры и  картины в заимствованном там же "Собрании
сокровищ Музея Изобразительных искусств им. Пушкина".
     Но вскоре, к счастью, обстоятельства изменились, и случилось это  самым
неожиданным образом.
     Со  своими  коллегами  в школе  Марина  поддерживала  ровные  служебные
отношения, исключением являлась Зоя  Павловна Горштейн,  педагог математики,
которая с первого знакомства и бесед поразила  Марину  сходством взглядов на
жизнь, на профессию, даже на манеру одеваться. Ее высказывания или замечания
всегда  отличались  последовательностью  и логикой, она  умела как-то  мягко
ускользать от участия в мещанской болтовне и сплетнях любительниц "с благими
намерениями" перемывать косточки общих знакомых. Хотя  Зоя Павловна была  на
несколько лет  старше, но тоже быстро  узрела в Марине родственную душу, и с
удовольствием общалась с ней  без тени  возрастного превосходства. По  своим
внешним данным она резко контрастировала с Мариной - была жгучей брюнеткой с
формой носа, выдающей ее иудейские корни,  хотя бакинцы часто принимали ее и
за армянку, и только евреи безошибочно признавали в ней "свою".
     Зоя Павловна была очень  сдержанна в рассказах о своем прошлом, и  лишь
много позже Марине по отдельным эпизодам довелось узнать, как Зою, рожденную
в марте  1941  года,  русская  бабушка  по  материнской  линии  вызволила из
минского гетто, где умерла Зоина мать (еврейка по отцу),  как в  конце войны
пришли "похоронки" на отца, погибшего при освобождении Праги, и на дедушку -
из-под Берлина. Бабушка Настя умерла,  когда  Зоя  училась  на втором  курсе
Белорусского университета, пришлось  переводиться  на  вечернее отделение  и
работать  лаборантом  в школьном  физкабинете. Здесь же  и  познакомилась  с
приезжим бакинцем  - инженером, сопровождавшим новое оборудование и приборы,
изготовленные в  Баку. Заканчивала уже  Азербайджанский  университет  мужней
женой.
     Вот и сегодня подруги были настроены на лирический лад.
     ...- А  фамилию  я сохранила девичью  -  это ведь единственная память о
родителях,  и Саша мой  не  возражал...  И  все  у  нас хорошо,  вот  только
ребеночком Бог не наградил... Счастливая ты, Маринка...
     - Что ты, Зоинька, ты же еще совсем молодая, будут  у тебя еще детишки,
верь мне, я ведь добрый ангел и Санта Мария, - вспомнила  вдруг Марина, - да
и "золотко" тоже...
     -Эт-то что-то новое в жизни благородного семейства. И вообще, я смотрю,
ты вроде в полете в последнее время. Уж не подзалетела  ли на радость своему
повелителю?
     -  Ой,  чур  меня,  чур меня!  Да  мне и  на моих-то  девчонок  некогда
взглянуть  бывает.  А  тут  еще...,  -  Марина  запнулась, а  Зоя  задержала
пристальный взгляд на ее мгновенно, как у всех белокожих, вспыхнувшем лице.
     Они  сидели  в пустом  классе  во время  совпавшего  у обеих  "окна"  в
расписании  уроков; низкое осеннее солнце высвечивало в своих лучах броуново
движение  мириадов  пылинок,  внезапно  исчезающих  вместе  с прячущимся  за
облачко солнцем.
     - Так что "еще", подруга, выкладывай, откровенность за откровенность...
     Марина  не столько  в словах, сколько в пытливом обеспокоенном  взгляде
Зои почувствовала  какую-то  сестринскую участливость,  открытость,  как для
исповеди,  и  она, сначала несмело,  путаясь  в  причинах  и  следствиях, но
постепенно  все  спокойней и  связней, в  свойственной  ей  стройной  манере
поведала подруге о событиях давнего и последнего времени.
     - Ты думаешь - это серьезно? А может, просто временное увлечение?
     - Зоя,  разве  я  похожа  на  ветреную девицу?  Да  ведь  за  все  годы
замужества  я ни разу даже не взглянула ни на кого, хотя мой муж чуть ли  не
каждый  буквальный  взгляд  на  мужчину  готов  считать  за  измену,   но  я
привыкла...  Нет, Зоинька, это  моя  воплощенная  мечта, и  пусть будет, что
будет... Только  с  ним я  полноценный человек... и  женщина...,  она  снова
зарделась и опустила глаза.
     Зоя  Павловна молчала,  глядя в окно,  казалось,  что  ее мысли  витали
где-то далеко-далеко. Так  оно, в сущности, и было - в эти секунды, именно в
прямой  связи  с разговором, она увидела  жаркое  тропическое солнце и синюю
гладь океана на другой  стороне "шарика". Она  встала и начала прохаживаться
по извечному  учительскому маршруту перед классной  доской,  отчего ее слова
стали больше походить на бесспорную аксиому.
     -  Ну вот что, Мариночка,  конечно, не мне судить,  права ты или нет, у
тебя  и  самой  головушка  золотая...  во всех смыслах, -  добавила  Зоя,  -
говоришь - Санта Марией и "золотком" называет?  Ну, и правильно... От судьбы
не уйдешь - это я с детства по себе знаю... В общем, жизнь покажет... Я хочу
тебе  помочь,  хотя  сама  не  знаю, должна ли  я  потворствовать..., -  она
запнулась и шутливо закончила фразу, - твоему "распутству".
     Марина  вскинулась   было,   но   увидела  добрую  улыбку  подруги   и,
успокоившись, остановила на ней непонимающий взгляд.
     - Да-да,  не  удивляйся,  именно, помочь. Ты  извини, что  я  раньше не
посвятила тебя в свои дела, наверное,  из суеверия, но я  как раз собиралась
это сделать. Пока единственный посвященный  человек в  школе - это директор,
Ашот  Аванесович, ты  поймешь, почему. А дело в том, что мой Саша уже прошел
все  инстанции  разрешений  и  согласований  для  поездки  по  трехгодичному
контракту  на Кубу; он  будет связан с оборудованием для строящейся  ТЭЦ. Ты
видела  новую  математичку, это Ашотик без лишнего шума  нашел  мне  замену,
ходит со  мной  вроде  стажерки, знакомится с классами. Через  две  недели в
Москву вылетаем, и оттуда уже на место... Так вот,  Мариша, сейчас я решила,
что тебе не помешают ключи  от  нашей  кооперативной квартиры.  За  нее  уже
уплачено на  три  года вперед, так что вам придется рассчитываться только за
электричество,  которого,  впрочем,  у  влюбленных  расходуется  не   много.
Подожди, подожди, - остановила она поднявшуюся ее навстречу Марину с полными
слез глазами и мимикой, выражающей смешанное желание - смеяться и плакать, -
реветь потом будем,  при  расставании, а  пока слушай: значит,  завтра после
школы едем ко мне - я представлю тебя соседям по площадке как Сашину дальнюю
родственницу, так как они  знают, что у меня никого нет, а его близкие живут
в  Краснодаре. Сашу я предупрежу, что у  него появилась многоюродная сестра,
которая в наше отсутствие  будет  иногда заглядывать  в квартиру,  чтобы  не
дразнить  воров  и  наводчиков  бесхозным  кооперативом.  А  кто  будет тебя
охранять в  это время никого  не  касается... Ну, вот... А  если у  тебя  не
сложится, или что... значит - не судьба, а соседям  скажешь, что уезжаешь...
или заглядывай, как захочешь...
     - Сложится, сложится, я  знаю... Спасибо, Зоинька, родная..., - Марина,
наконец,  дала  волю  своим  чувствам на плече  у подруги, - ну, все, все...
затихаю, скоро ведь на урок... Зойка-а,  ты ведь сняла камень с души,  - она
уже  просияла, - а что молчала раньше  - и правильно, люди завистливые есть,
разом сглазят. И до отъезда молчи... Я бы тоже не болтала о таком...
     В середине ноября Зоя Павловна с мужем отбыли в теплые края, а Марина с
Ширинбеком  обрели  постоянный  двухкомнатный  "шалаш"  для  земного  рая  в
многоквартирном кооперативном доме на проспекте им. Ленина, в престижной для
жилья части города.

     Марина  была  счастлива.  Она  теперь, кажется,  поняла  выражение  "на
седьмом небе от  счастья", потому что  взлететь на такую высоту можно только
во сне,  когда чувствуешь  себя  легко и свободно, паришь, как вольная птица
без забот и  желаний, способная  нести добро  всему миру. И она  боготворила
того, кто наполнял  ее этим  чувством - единомышленника, верного  помощника,
неустанного любовника.
     Кто знает,  как  люди находят  друг друга,  почему влюбляются,  за  что
любят?  Точно - никто, а  приблизительно - каждый по  разному: за внешность,
мягкость характера  или, наоборот, за твердость, за щедрость, а, может, и за
хозяйственную  прижимистость,  за  рассудительность  и за  порывистость,  за
скромность и раскованность, за тембр голоса или родинку в укромном местечке,
за..., за..., за...
     Марина любила Ширинбека за то, что  он есть, и чем дальше, тем  больше.
Она, как реалистка, не строила  никаких собственнических планов, была готова
довольствоваться  статус  кво,  но  уж это самое  кво  она никому  и  ничему
уступать не собиралась.
     Как малоискушенную любовницу, не имевшую до этого опыта измен, ее порой
одолевал  страх разоблачения, причем  разоблачения с обеих сторон, с которых
она  защитила свою  любовь неравновесной  ложью.  Задумываясь  об этом,  она
понимала,  что  главная  и  наиболее  весомая  ложь  -   это,  конечно,   ее
предательство человека, с которым она  связала  судьбу, хоть  и не  страстно
любимого, но весьма достойного и уважаемого ею, отца ее девочек. Оправданием
тут,  хоть  и  довольно  слабеньким,  она  считала  свое неизменно  ровное и
доброжелательное отношение к мужу, может быть даже  внешне более заботливое,
чем  раньше, до  того,  как... Что касается сохранения ситуации в  тайне  от
него, то  преодолевая  внезапные  приступы беспокойства,  Марина  уповала на
присущую ей  рассудительность,  женскую  хитрость  и интуицию, обычно ее  не
подводившие.
     Ложь  вторая,  которую  она  считала  менее  значимой,  потому  что  та
относилась к другой стороне треугольника, на самом деле  при раскрытии могла
бы вмиг  разрушить созданный  при ее же  помощи  вожделенный мирок  женского
счастья.  Марину   поразило  при  первой  встрече  с   Ширинбеком   название
предприятия, которое тот гордо представил как  место своей работы. Она тогда
с  трудом  сдержалась,  чтобы не  "обрадовать" его, что там же уже много лет
трудится ее  благоверный - сработала та самая интуиция,  а  рассудительность
тут  же подсказала,  что Ширинбеку лучше  не знать этой правды - они  должны
быть  знакомы между собой, а  может, и  приятельствуют,  и тогда  ее  тайным
грезам  наверняка  не  суждено будет сбыться.  Поэтому она наплела что-то  о
постоянных командировках мужа, назвала его другим именем, а дома к появлению
Ширинбека убирала с виду все его  и их  совместные фотографии, оставляя лишь
пару своих. Однажды, правда, Марина по его просьбе все же показала ему одну,
заранее заготовленную на  этот  случай фотографию,  снятую зимой,  на  аллее
подмосковного пансионата, издали в полный рост  - она в вязанной шапочке, он
в глубоко надвинутой  шапке-ушанке с отблескивающим кожаным верхом. Сказала,
что муж  не  любит  фотографироваться.  По  фотографии  можно  было  создать
представление  об  общем облике  мужчины,  но не  о  чертах его  лица,  хотя
Ширинбек и  заметил, что "Юрий" кого-то ему напоминает, но тут же и забыл об
этом.




     В это утро в кабинете следователя районной прокуратуры Натальи Ивановны
Большаковой сидели трое. Сама хозяйка кабинета, лет сорока высокая и грузная
женщина, в полном соответствии со своей фамилией горой возвышалась над своим
рабочим столом. Весь ее  облик и  грудной прокуренный голос, и даже отдельно
взятый мощный  бюст,  покоящийся сейчас  на подушечках  кулачков,  опертых о
стол, внушали  почтение  к их обладательнице, не говоря уже о той репутации,
которую снискала  Наталья  Ивановна за полтора  десятка лет  службы  в самом
большом промышленно-курортном районе города.
     За приставным  столом  друг против друга расположились ответственные за
безопасность  работ,  а, следовательно, и за происшествие  - главный инженер
Управления  буровых  работ  Эрнест Карев  и его  коллега из  строймонтажного
Управления Хандадаш Новрузов.

     Наталья Ивановна еще раз наклонила голову к лежащему перед ней на столе
большому  раскрытому  блокноту,  пробежала  глазами  сделанные там  накануне
записи,  затем  выпростала  из-под правой  груди  пригревшуюся  там  руку  и
придвинула  к  себе еще две  папочки, в  одной  из  которых - нежно-голубого
цвета,  Эрнест  узнал  собственность  своего  отдела кадров. Другая,  серая,
видимо, принадлежала СМУ Хандадаша.
     Карев вспомнил, как великая  аккуратистка и  интеллигентнейшая женщина,
инспектор по кадрам Управления Антонина Петровна Цигель, чуть ли не за рукав
притащила к нему в кабинет главбуха, отказывавшегося дать согласие на оплату
повышенной стоимости этих  папок, которые она  раздобыла по  блату  из фонда
Совета Министров республики.
     - Да поймите же, дремучий  Вы человек, - продолжала она коридорный спор
с бухгалтером, - я ведь  не о бездушных цифирках  ваших  отчетов пекусь, а о
личных делах наших людей, и они должны  напоминать цвета неба  и  моря, а не
быть серыми или черными, как  у негра в..., - она запнулась, хотя всем  была
известна ее способность выпалить  любым  крепким словцом в  гневе праведном,
придающая пикантность облику царской  фрейлины  петровских времен. Бухгалтер
только разводил  руками,  а Эрнест решил спор в  пользу  небесного сияния из
шкафа-сейфа - хранителя личных дел.
     Теперь  одно  из них, его собственное, не  спеша  перелистывала  другая
"фрейлина"  - истинно  русская красавица с русой косой,  собранной в тяжелый
узел на затылке, но фигурой смахивающая больше на царских гренадеров.
     - Так что`, Эрнест..., -  она мельком глянула в  папку,  -  Аркадьевич,
куда же девался ваш работник?
     - Не знаю, Наталья..., - он тоже сделал еле заметную паузу, - Ивановна,
думаю, что каким-то образом упал с эстакады, и  штормом унесло в море... Мы,
что могли - обыскали... Бестолку...
     - Вот видите - не знаете,  а  вчера утвердили акт комиссии о несчастном
случае с указанием  вины предприятия. Как  это  понимать  прикажете,  Эрнест
Аркадьевич?
     "Уже знает, - промелькнуло в голове, - но это не ее дело"
     - А  очень  просто.  Семья,  состоящая  из  неработающей  жены  и  двух
малолетних детей, осталась без кормильца. Если я сейчас встану в  позу борца
за честь предприятия, то, во-первых, защитить ее все равно не смогу, так как
человек  погиб  на  рабочем  месте,  а,  во-вторых,  пособие  семье   начнут
выплачивать  только  через  шесть   месяцев  бесполезных,  чисто  формальных
поисков,  а  дети  должны  есть каждый  день, по  три-четыре  раза...  Этими
соображениями и  руководствовалась наша комиссия... И я... А  если виновными
окажутся строители, или, что  маловероятно, какой-то криминал обнаружится, -
он перевел взгляд на Хандадаша, - взыщем эти деньги законным путем со СМУ...
или с преступника...
     Хандадаш заерзал на своем стуле:
     -  Вот  и ищите преступника...  А  при чем строители? У кого-то  что-то
случается - тут же строители. Мы площадку под бурение сдали  - вы приняли, и
никаких там проемов в  настиле  не  было... - его высокий голос  срывался на
фальцет, - и  под устье скважины стандартная плита была уложена, вы  сами ее
демонтировали под устьевое  оборудование... Я не понимаю,  Наталья Ивановна,
зачем  меня  сюда  вытащили...  Как  что  - сразу  строителей за одно  место
хватаете...
     Хандадаш,  как  и  большинство  практиков-выдвиженцев,  сочетал  в себе
противоречивые   качества   -   напористость,   без    которой,   наряду   с
профессиональной  квалификацией,  не  состоялась бы  его  карьера,  и  страх
несоответствия уровню, уже достигнутому,  а  еще больше -  тому, на  который
пока  рассчитывает.  Еще недавно  - высококлассный электросварщик,  бригадир
эстакадостроителей, заслуженно  удостоенный звания Героя соцтруда, он быстро
научился заседать в президиумах и рассчитывал в ближайшем будущем на  кресло
начальника Стройуправления, а  затем  и Стройтреста, поэтому  опасался любых
осложнений на этом пути.
     -  Я  думаю, вас пригласили,  - она выделила последнее слово,  - не для
того,   чтобы   здесь   ваши   истерики   выслушивать,   товарищ   Новрузов,
успокойтесь... Лучше  скажите,  почему за культбудкой, на пешеходной дорожке
не хватало одной бетонной плиты - площадка  новая,  после сдачи и  недели не
прошло..., - Большакова вынула из  папки и развернула перед Хандадашем схему
приэстакадной  площадки,  -  вот  в  этом  месте...  И я беседовала со всеми
членами и  строительной, и буровой бригад  -  эту  плиту  не установили  при
строительстве...
     - Да, я видел это в натуре,  - он сменил свой тон на  деловой и немного
заискивающий,   -  но   поверьте,  Наталья  Ивановна,  чтобы  человек   туда
провалился, надо его туда специально вставить и еще несколько  раз  кувалдой
по голове приласкать...
     - Товарищ Новрузов, свои предположения оставьте при себе, позвольте нам
самим выбирать версии, - в ее тоне прозвучала неприязнь к его развязности, -
а я спросила вас, почему не установили плиту при строительстве?
     Хандадаш насупился, засопел, зрачки виновато забегали и остановились на
Кареве:
     - Мы установили. Это буровики, наверное, сняли...
     Эрнест укоряюще взглянул на коллегу, но возразить не успел - Большакова
выстрелила новым вопросом:
     - Зачем сняли и куда дели? Кому нужно пятьдесят килограмм армированного
бетона?
     - Ну... я не знаю, зачем сняли, может быть - рыбу ловить, а куда дели -
так море большое... выбросили...
     - Вот что, Новрузов, я хочу, чтобы Вы поняли, что разговор у нас с вами
серьезный - речь идет о  пропаже, вероятней  даже, о гибели человека...  Вот
подписанные показания  бригадира  строителей Виктора Курилова о  том, что  с
вашего  ведома   оставлен  проем  над  сваей   со   скобами-ступеньками  для
последующего контроля состояния эстакады  службой антикоррозионной защиты; и
вот справка и  схема обследования дна водолазами в радиусе пятидесяти метров
- нет там ни плиты, ни  ее обломков.  Плита не спортивный снаряд - далеко не
забросишь.  Но я решила поговорить с вами  обоими вовсе  не для того,  чтобы
обвинить.  вас обвинишь,  как  же -  один  Герой  соцтруда,  другой  лауреат
Госпремии, меня раньше посадят, чем вас... И в списке Лизки Вы не значитесь,
кругом чистенькие,  - она хитро взглянула попеременно  на обоих, - Вы должны
помочь  мне найти причину - почему и  каким образом человек  упал  в море...
Если упал...
     Приунывший было Хандадаш приободрился:
     - Наталья Ивановна, ну подумайте сами,  даже если там остался маленький
проем, на "пешеходе" за культбудкой, зачем туда человеку ночью ходить?
     - Зачем? А пописать захотел, к  примеру, а до  туалета далеко, тридцать
два метра, ветер штормовой, площадка освещена, а за будкой -  в самый раз. И
фигура у него не моя -  запросто мог оступиться и пролететь  вниз...  Хотя я
теперь так не думаю...
     Оба главных инженера удивленно воззрились на следователя.

     Эрнест  знал,  что   так  называемые  "списки   Лизки"  были  последним
завершенным  делом  Натальи Ивановны в Нефтегазодобывающем Управлении (НГДУ)
"Каспвостокнефть". Наверное,  она  и  вспомнила  о  нем  ассоциативно, из-за
единого начала - "человек в море".
     История была  громкая -  в расследовании  и обсуждении этого дела и его
последствий участвовали, как и  теперь - и милиция, и спасатели, и врачи,  а
также  руководители  почти всех  предприятий  НГДУ, а уж не злословили  и не
фантазировали по поводу происшествия только самые ленивые.
     Собственно,  начало  этой истории  было  положено  в  кабинете  Эрнеста
Аркадьевича,  куда в один  прекрасный день, года полтора тому назад, спросив
разрешения,  вошла молодая женщина  приятной наружности с бросающейся первым
делом в глаза ярко рыжей пышной прической:
     -   Здравствуйте,  меня   зовут   Елизавета  Федоровна   Чернова,   мне
порекомендовала обратиться к вам  моя соседка  по  дому, Катя Воронцова, она
здесь работает, и им нужны люди...
     - Садитесь, пожалуйста... , - он,  кажется,  понял, почему она величала
себя по отчеству, - скажите, Федор Чернов - ваш родственник?
     - Это мой отец, а  Вы его помните? Он же ушел на  пенсию лет пятнадцать
назад, а уже лет десять, как умер.
     -  Да, я  его  еще  застал,  толковый  был буровой  мастер,  мы у таких
учились... Несколько лет вместе работали... И на похоронах я был..., - Карев
вспомнил,  как  кто-то  кивнул  ему  тогда на рыжую  девочку, суетившуюся на
поминках: "Поздний ребенок Феди, еще и школу  не  кончила", - так чем можем,
Елизавета Федоровна? А на фамилию свою Вы совсем непохожи, между прочим...
     -  Да  уж... В  школе  меня по-доброму  звали  Рыжиком,  а  со злости -
Мухомором, - она улыбнулась красивой белозубой улыбкой, и продолжила, - я бы
хотела у вас работать.
     Он мельком взглянул на ее  ухоженные руки с ноготками вишневого цвета и
спросил так, на всякий случай:
     - А Вы знаете, где работает Воронцова?
     - Не очень. В каком-то цехе, я забыла название...
     - В  тампонажном. Они цементируют стальные колонны в скважинах. Мешок с
цементом -  50 кг,  а  в скважины надо успеть  закачать  за 40-50  минут  до
пятидесяти  тонн  цемента,  это  до  тысячи  мешков  на  пятерых  рабочих...
Цементная пыль  столбом, марлевые  респираторы...  Мужчины не выдерживают  -
уходят... Катя вот держится, уже лет восемь. Хотите попробовать?
     - Ммм... Не знаю...
     - Где Вы работали до сих пор? И почему решили, что здесь лучше?
     - В издательстве газеты "Бакинский рабочий", корректором, вот  трудовая
книжка, -  она  порылась в сумочке и положила  документ на стол Карева, -  а
ушла, потому что их ста десяти рублей даже на чулки и помаду не хватает... ,
- она  опустила  голову,  -  меня,  правда, предлагал  "озолотить" начальник
отдела, но очень уж омерзительный тип...
     Эти  подробности Эрнеста  уже  не интересовали,  но  он посчитал  своим
долгом помочь дочери дяди Феди Чернова. Он поднял трубку телефона и попросил
соединить с отделом кадров НГДУ.
     - Валентина Игнатьевна, добрый день.  Карев.  Тут  у меня сидит опытная
работница  газетного издательства...  Да  нет,  не  интервью...  Техничка  -
корректор, машинистка, секретарь. Работа нужна. Кстати, дочка нашего бывшего
бурового  мастера.  У меня  в  этом  плане полно, а у вас в приемной я вчера
обратил  внимание  на Шурочку в профиль - по-моему, ей давно пора  в декрет.
Если надо, я звякну вашему управляющему. И Вы ищете? Ну,  прекрасно, посылаю
к  вам, спасибо,  ее  Лизой зовут, то есть  Елизаветой  Федоровной Черновой.
Появятся у вас крепкие мужики, посылайте ко мне. Долг платежом... Ну, пока.
     Так "Лизка" появилась  на морском  промысле,  а уже  через  год  Эрнест
благодарил Бога  за то, что она не оказалась в штате его  Управления буровых
работ,  а  волею случая поступила "секретарщицей"  в  НГДУ.  Не хватало  еще
буровикам при  их  и так неспокойной, богатой на ежедневные сюрпризы  жизни,
погрязнуть в разборке сложной бытовухи.
     А дело в том, что в конце прошлого лета, ранним утром молодой парнишка,
один  из  "тружеников  метлы"  в  поселке на  сваях,  состоящем  из  десятка
двухэтажных общежитий, контор, магазинов, оранжерей, пассажирского причала с
любовно  высаженной в огромных кадках аллеей "Приморского  бульвара" и  даже
Домом  Культуры,  вдруг  взволнованным  криком  призвал  к  себе  товарищей.
Подбежавшим  мужчине  и  женщине, "соратникам по оружию" он,  потерявший  от
неожиданности дар речи, лишь  показал  рукой за ограждение эстакады,  а  сам
закорчился в рвотных конвульсиях.
     На  почти  штилевой  воде лицом  вниз,  раскинув  руки  и  ноги, плавно
покачивалась  рыжеволосая женщина. Платье ее, подолом зацепившееся  за обрез
чуть выступающей из воды старой ржавой сваи, было надорвано от пояса и ниже,
обнажая  из-за  отсутствия  нижнего  белья  белоснежные  ягодицы,  а длинные
распущенные волосы,  сбившись в  отдельные пряди, извивались  на поверхности
воды живыми багровыми змейками.
     Женщина - "дворничиха" всплеснула руками:
     - Господи, да  это  ж  рыжая шалава Лизка  из Управления... Догулялась,
значит...  Кто ж ее  так-то, насмерть,  поди... А ты, Мамед, что стоишь, как
дубина  стоеросовая,  уставился  на голожопую  бабу, -  набросилась  она  на
"коллегу",  -  беги  за спасателями  в восьмое общежитие,  Тофика  разбуди -
милицию в десятом, нет, сначала к дежурному по Управлению, давай быстро...
     Мамед уже  с нетерпением  ожидал  окончания  ее командной  тирады,  как
горячая скаковая лошадка перед стартом, разве что не ржал и копытом не бил.
     - Одын минут, Фрося, всо сделим, - и понесся выполнять.
     - А ты давай подальше отсель, раз тебя  от мертвых выворачивает,  войны
вы  не видели, малолетки... И не дай  вам Бог, - добавила после паузы.  Себя
Фрося назначила наблюдателем и охранником жертвы преступления.
     ...   Экспертиза   обнаружила   синяки   и   кровоподтеки   на    теле,
свидетельствующие  о  неоднократных  избиениях,   удар  по  затылку  тяжелым
предметом, признаки сексуального насилия. Прибывшая назавтра для формального
опознания мать Лизы  была потрясена происшедшим, но  не устраивала истерик и
показных  причитаний, а подписав  акт,  в  беседе с Натальей Ивановной  лишь
сокрушенно покачивала головой:
     - Сколько ей  говорено  было,  что  ее поведение до  добра  не доведет,
только мужики на уме - что на старой работе, что на новой. И там из-за нее в
драке чуть не убили одного, ладно, уволилась, а тут, вишь, до нее добрались.
Смеялась  все:  "Один  раз живем,  мама,  и  молодость  один  раз,  а  замуж
успеется..."  Отец-то  ее  покойный в  строгости держал,  может  и  перегнул
палку-то...
     Катер  с  телом  Лизы в сопровождении  матери  дал  по традиции длинный
прощальный гудок и взял курс на берег.
     Об  этой  истории поговорили еще несколько дней, и,  как  обычно, мысли
людей обратились на другие дела и события. У всех, кроме Натальи Ивановны...
Она  искала.  Искала  преступников  и  причины, обстоятельства и свидетелей,
опрашивала десятки сотрудников и знакомых. Прямых свидетелей преступления не
нашлось,  остальные,  в  основном,  придерживались  жизненного  принципа  "о
покойнике   -  либо   хорошее,   либо   ничего",   поэтому   большинство   и
ориентировалось на "ничего".
     По собственному опыту Наталья Ивановна знала, что совершенно бесследных
преступлений не  бывает, тем более бытовых, спонтанных и непрофессиональных.
Помимо прочих  обязательных следственных действий,  она  тщательно  еще  раз
просмотрела  все личные  вещи Черновой,  скрупулезно изучила  содержание  ее
тумбочки, кровати и шкафа в общежитии, письменного стола на работе. Во время
последнего обследования,  проводимого повторно, к отчаявшейся  было  Наталье
Ивановне, сидевшей  за  столом  Лизы,  подошла девушка-курьер  из  категории
сослуживцев, знающих о покойнице "ничего":
     - Извините, Наталья Ивановна, сейчас Вы убрали в стол какую-то папку, и
я вспомнила, как пару раз при моем появлении Лиза так же убирала в ящик одну
и ту же толстую тетрадку. Я даже подумала,  что  за секретные дела в рабочее
время...
     - А  как выглядела эта тетрадь, - живо  заинтересовалась Большакова,  -
новая  или  старая, потрепанная; какая обложка  - светлая,  темная,  мягкая,
твердая,  вспомни, девочка,  вспомни,  это важно. Ты подойди ко  мне, э-э...
Наиля, если не ошибаюсь, да? Давай поглядим, нет ли ее здесь..., - она стала
вновь  поочередно  уже не выдвигать, а извлекать и  ставить  на  стол каждый
ящик, демонстрируя  его содержимое  девушке,  стоящей возле ее  стула  перед
левой тумбой стола. В верхнем ящике оказались канцелярские принадлежности  -
две новые  канцелярские книги,  начатые пачка  бумаги для пишущей  машинки и
пачка копировальной бумаги,  коробочки  с кнопками и  скрепками,  карандаши,
резинки,  бутылочка  с  клеем,  несколько  почтовых конвертов с  наклеенными
марками,  в  общем,  ничего  интересного; второй  ящик  представлял собой, в
основном,  склад  косметики - кремы в  баночках и тюбиках, помада нескольких
цветов,  набор  лаков  для  ногтей  и  волос, несколько коробок "теней" всех
цветов  и  оттенков,  пара  сумочек-косметичек  с  наборами  этих   средств,
дополненными   несколькими    пакетиками    импортных   презервативов,   три
нераспечатанных  пакета с  колготками, и никаких следов  записок, тем более,
записных или телефонных книжек, блокнотов.
     -  Все  это уже  записано-переписано...  Так какая, говоришь,  была  та
тетрадка, Наиля?
     -Н-не  знаю,  нет,  не новая,  но  целая и толстая, а обложка,  знаете,
темная - кажется, коричневая, из... из... , еще так загибается она всегда...
и двери обивают...
     - Коленкоровая, что ли?
     -  Ага,  ага,  коленкоровая...,  -  она присела  на  корточки,  помогая
следователю вытащить нижний  ящик из тумбы, - да  вот  же она, на полу,  под
ящиком, -  и  извлекла на свет  толстую,  действительно, коричневую тетрадь.
Наталья  Ивановна,  мысленно обругав свою голову "у-у, дурья башка" и фигуру
"корова  неповоротливая,  где ж ты раньше была...", взяла у девушки тетрадь,
наугад   раскрыла  ее  и,   оценив  содержание,  через  несколько  мгновений
захлопнула.
     - Наиля, девочка, ты здорово  помогла мне. Теперь, пожалуйста, сунь все
ящики на место,  а  сама  садись вон за  тот  стол и  опиши  подробно  все с
момента, как ты вошла сюда  и обратилась ко мне, и до этой минуты. Подробно,
понимаешь? Закончишь - позови меня.
     Сама  Наталья Ивановна  заперла входную  дверь в приемную "чтоб нам  не
мешали",  прошла в  пустующий кабинет  управляющего, вылетевшего  с утра  на
совещание в Объединение, расположилась там в его удобном поворотном кресле и
открыла тетрадь на  первой странице. Обычная тетрадь в клеточку, заполненная
красивым  почерком  Лизы,  содержала  пятьдесят семь  пронумерованных и  еще
некоторое   количество  пустых   листов.  Каждая  пронумерованная   страница
начиналась   с   имени,   отчества   и    фамилии   одного   из   работников
"Каспвостокнефти" и  была полностью посвящена только ему. Как  правило,  это
были  работники высшего  и  среднего звеньев  управления,  проживающие  не в
общежитиях, а в "дежурках" в виде  отдельных строений или кают  притопленных
кораблей- волноломов. В каждом "досье" было скрупулезно учтено количество ее
посещений  по  датам и  времени  суток,  способ расчета с ней  -  угощением,
подарками  или деньгами, ее оценка мужских  достоинств данного партнера, его
физические особенности и предпочтения, и,  наконец, ее собственные ощущения,
позиции и  другие  данные  практической "камасутры". И так по  этой схеме  о
пятидесяти  семи  "доблестных  нефтяниках Каспия",  опробованных  Елизаветой
Федоровной Черновой за неполный год собственной "трудовой" деятельности.
     Наталья  Ивановна  обратила  внимание на то,  что часто даты свиданий с
двумя, а то  и  с  тремя  партнерами совпадали,  различаясь лишь по  времени
суток,  а  также  на то, что с течением  времени должностной ранг  в  перчне
лизиных  "рыцарей"  неуклонно  полз  вниз, и  в  последние пару  месяцев  не
поднимался выше операторов, слесарей и подобных рабочих категорий, а встречи
с ними подчас становились групповыми.
     - Ну, машина какая-то, а не баба, тьфу! - вслух возмутилась Большакова,
хотя  находилась  в  кабинете  одна.  Наилю  она  давно  отпустила,  оформив
надлежащим   образом   свидетельские   показания,  и   теперь  вся   картина
преступления  четко  встала  перед ее  глазами. В числе последних "ухажеров"
Лиза описывала двух  братьев Самедовых, рабочих продуктового склада (он же и
место свиданий)  с явно  садистскими наклонностями, грозящими ей  убийством,
если  станет  отказывать или  жаловаться.  Последняя  запись в  день  гибели
гласила:  "Вечером  надо  идти к  братьям. Если  опять  будут  бить,  завтра
пожалуюсь милиционеру Тофику, не убьют - испугаются, сволочи".
     Братьев взяли в тот  же день  "тепленькими" прямо на квартире в поселке
им. Артема.
     Для остальных  же участников  этой  трагикомедии  началась  как раз  ее
комедийная  часть.  После первых же бесед  следователя  с каждым  из  них  в
качестве  свидетелей, стараниями холостой  части клиентов из "списка  Лизки"
интерес  публики  к  скандальному  происшествию  разгорелся  с новой  силой.
Поскольку  количество  и  состав  "шалунов"  в  интересах  следствия широкой
общественности  не  разглашался, "семейная"  часть  списка  больше остальных
делала на людях удивленные глаза и высказывала осуждение в адрес  "некоторых
безответственных руководителей предприятий и их подразделений". При встречах
же tet-a-tet со следователем слезно молили ее "не  разрушать семейный очаг",
"только бы жена не узнала" и извечное "мы больше не будем"...
     В этом-то  пресловутом списке сегодняшние собеседники Натальи  Ивановны
не  значились,  чем  и  можно  было объяснить  несколько  доверительный  тон
следователя.

     Наталья  Ивановна распрямилась  в кресле, потянулась, заложив  руки  за
голову, и сладко зевнула, напомнив беззаботную девочку без комплексов.
     - Вот так посидишь тут годами, поневоле превратишься в скульптуру... на
ВДНХ...
     Эрнест тут же представил себе вовсе не мухинских рабочего и колхозницу,
а  более  поздних  бронзовых "рекордистов"  в Павильоне  "Животноводство"  с
красивыми лицами Большаковой вместо упитанных рыл, и невольно улыбнулся.
     -  А  Вы  напрасно  улыбаетесь, товарищ Карев,  у меня к вам тоже  пара
серьезных вопросов имеется, - сменила тон на деловой Наталья Ивановна, - вот
взгляните, что у меня  есть, - она отодвинулась  от стола, выдвинула средний
ящик, извлекла из  него и положила перед  Каревым  обычный накидной  гаечный
ключ  в  пластиковом  пакете.  Эрнест  на глаз  определил его размер -  М36,
используемый  для крепления болтов и шпилек при оборудовании устьев скважин.
К  пакету  большой   канцелярской   скрепкой   была   прикреплена  тоненькая
папочка-скоросшиватель   с  грифом  "Экспертиза".  Наталья  Ивановна   вновь
придвинула  свой  стул,  задвинув животом  ящик  и уютно накрыв  собственные
запястья, а заодно и четверть стола своей необъятной грудью.
     - Не понимаю, зачем это вам, Наталья Ивановна, и откуда он у вас?
     -  Объясняю.  Пока Вы, Эрнест Аркадьевич, отдыхали на берегу..., тон ее
показался Кареву наигранно-насмешливым, чего он обычно не терпел:
     -  Извините, я  на  берегу  не отдыхал, а  работал  - в Объединении,  с
поставщиками и с проектным институтом. Я вижу,  что это наш инструмент и уже
почему-то побывал на экспертизе. Вам не кажется, что  до  того вам следовало
связаться со мной и, по меньшей мере, поставить меня в известность. - Эрнест
за  многие  годы  привык при обсуждении  своих  дел держать  нити управления
совещаниями в своих руках, независимо от  инстанций, где они  проводились, -
так в чем дело?
     Наталья  Ивановна,  будучи и  по  природе  и  профессионально  неплохим
психологом, не стала накалять обстановку:
     - Я  хотела сказать -  вас не  было эти дни в  море,  а  с директором я
говорила. Так вот,  эту штуку - накидной гаечный ключ размером М36, водолазы
нашли  на  дне  моря  вблизи  буровой, где  в  последний  раз видели  вашего
инженера.
     - Значит,  плохо искали... На  дне  моря в нашем районе  после двадцати
пяти лет работы можно  найти  и  более  ценные  вещи. Ну, мало  ли, кто  что
обронил...
     -  Эрнест  Аркадьевич, передайте  мне  , пожалуйста,  папочку  с  актом
экспертизы,  спасибо.  Вот  смотрите,  -  она раскрыла  папку, в  которой  в
качестве  "Приложения  No1"   фигурировала   крупномасштабная  карта  района
водолазного обследования, -  видите  крестик в  семнадцати метрах  от  линии
эстакады?  Там  же  ,  Вы  знаете,  из  воды  выступает  несколько  скальных
гребешков,  так  что  с  этой стороны  никакие  плавсредства  подхода  ни  к
эстакаде, ни к  буровой площадке не имеют. Вот справка начальника Управления
Морнефтефлота,  а  у  морского диспетчера, я  проверяла,  этот  участок моря
покрыт штриховкой красного цвета. Так что, не обронили, Эрнест Аркадьевич, а
забросили. Ключ тяжеленький, больше двух килограммов, мы пробовали в порядке
следственного эксперимента - похожую стальную болванку только наш крепенький
сержант смог забросить примерно на ту же отметку.
     "Да, этой коровушке палец в рот не клади - сжует на законном основании"
- подумал уважительно Карев о следователе.
     -  Логично,  согласен,  Наталья  Ивановна. А  что  говорит экспертиза о
сроке?
     Сейчас, - она пошелестела страничками акта, - вот - мм... мм... мм, это
названия обнаруженных морских организмов и микроорганизмов... ага, здесь - "
Таким образом,  означенный объект  находился в  морской воде  не  более  3-х
(трех) суток". Как вам совпадение, Эрнест Аркадьевич?
     - Да-а-а... А какие-нибудь следы на нем?
     -  Эта  часть документа у криминалистов, с этим посложнее.  Так вот,  у
меня записано, что в тот  день с  утра, с 10.30 по  11.37 на буровой No 1105
было  произведено цементирование  10-дюймовой  технической  колонны.  Теперь
расскажите  мне  поподробнее, какие работы предстояло провести  в  ближайшие
сутки, и, главное, кто из  ваших или  привлеченных работников был обязан или
мог бы в них участвовать. Вы, товарищ Новрузов, можете ехать по своим делам,
а мы еще поработаем... До свиданья.
     Хандадаш  с такой скоростью ретировался из кабинета, забыв попрощаться,
как будто  опасался, что Наталья  Ивановна передумает и  вернет  его  к этим
малоприятным разговорам.
     Она же перелистала несколько страниц  блокнота до чистой, надписала  ее
сверху и приготовилась слушать...





     Сергей проснулся  в  хорошем  настроении. Часом раньше  сквозь утреннюю
дрему он слышал, как Марина собиралась в школу, сначала поскрипывая  дверьми
между ванной и кухней - подумалось "надо бы петли смазать", затем позвякивая
на кухне  ложечкой в чашке  и  клацнув в гостиной защелками  своего рабочего
портфеля.  Он знал, что в школе  идет активная подготовка  к новому учебному
году,  согласование  учебных  программ,  расписаний  уроков,  комплектование
списков  классов По сигналу поворота  ключа  во  входной двери в  доме вновь
воцарилась  мертвая  тишина, не  послушать  которую  хотя бы  в полусне  еще
полчасика-часик было бы непростительной ошибкой. Конечно, после десяти суток
физического  и нервного  напряжения, когда  порой считается  удачей  поспать
где-нибудь на  буровой  три-четыре  часа  в  сутки,  домашнее  безделье  без
тревожных телефонных трелей,  без постоянной ответственности за безопасность
и качество работ  десятков механиков, слесарей, плотников, сварщиков кажется
земным  раем. Да  и как  не  насладиться этим состоянием после многодневного
морального пресса, давящего  на  "вспомогательные"  службы: оборудуешь устье
некачественно -  поставишь  под угрозу успех  работы,  а может даже  жизни и
здоровье буровиков, затянешь время - урежешь их премию за окончание скважины
в срок и досрочно.
     Нет, что ни говори, а отгульные дни за  переработку - великое благо. На
суше-то  нефтяники каждый  божий день вкалывают,  а такие, как он  -  и  без
выходных, а тут...
     Сергей приоткрыл глаза и покосился на стенные часы. Часы были старые, в
темно-вишневом  деревянном корпусе  с  маятником,  украшенным  накладкой  из
слоновой кости,  от деда остались,  фирмы,  чье название "Mozer"  шрифтом  с
завитушками было выведено  в верхней половине циферблата. Ребенком он слушал
их солидный баритональный бой, короткий - каждые четверть часа,  и почасовые
куранты.  Потом  пару лет они отбивали  время с хрипом и  скрежетом каких-то
пружин, а потом и  вовсе замолчали,  но время  показывали исправно, и Сергей
решил их до поры не беспокоить.
     "Ого, половина девятого, а девчонки все спят... Разбаловались у бабки с
дедом, а у Юленьки школа на  носу, надо будет поговорить с родителями, да  и
Маринке  внушить... Подумать только, уже без пяти минут, ну, пусть без  двух
недель,  первоклассница,"  -  его мысли плавно потекли в новом  направлении,
ведь  как  будто  совсем  недавно он дежурил в  приемных  покоях  родильного
отделения Сабунчинской больницы, с надеждой и  опаской вглядываясь  в каждую
выходящую  нянечку  и  сестричку,  пока,  наконец,  одна   из  них,  оглядев
нескольких  таких  же  настороженных   мужчин   явно  кавказской  внешности,
обратилась  прямо  к  нему:  "Черкасов,  Вы   Черкасов?,  -   он  машинально
отрицательно мотнул головой, но тут же спохватился, - я..., нет, не я... но,
в общем, это мне... ну как?"
     "Как, как... ох, уж мне эти папаши - смотри, и фамилию позабыл... Все в
порядке у тебя. Девочка, три восемьсот, рост сорок девять, и мама в порядке,
иди, милок, завтра фамилию вспомнишь, придешь..."
     Сергей резким движением  скинул себя с кровати, на  цыпочках подошел  к
двери  в  детскую  комнату  и  приоткрыл  дверь;  Юлька  спала,  свернувшись
калачиком  под простынкой, натянутой  до  подбородка, Яночка  же,  наоборот,
раскинулась  по  диагонали кроватки,  задрав  ручонки,  с  торчащими  из-под
сорочки по  колени голенькими  ножками. Простыня валялась  на полу, и Сергей
быстро укрыл малышку, подоткнув  для надежности простынку под ноги.  "Ладно,
пусть  уж досыпают, лапочки... Вот начнется школа, садик  - тогда и займемся
дисциплинкой" - подумал Сергей, вернулся в спальню и, обувшись в свои старые
"боксерки" на шерстяные носки, вышел через кухню в сад.
     Для  середины  августа погода с утра стояла  вполне сносная - не больше
двадцати  градусов с легким  ветерком с моря, но  это  нежаркое  пока солнце
вставало  на безоблачном  небосводе, что предвещало дневную  жару, достойную
понятия "бакинское лето".
     Легким  спортивным  шагом он  прошелся по  своему  "вишневому  саду", в
котором вишни, однако,  занимали подчиненное  положение, хотя  летний урожай
десятка деревцов до сих пор  помнился  вкусом и  запахом, а его вещественные
доказательства в  виде варенья  и джемов постепенно расходовались из батарей
"закатанных"   банок   материнского  и  маринкиного  запасов.  Главными  же,
безоговорочными родоначальниками сада являлись высокое раскидистое инжировое
дерево,  обещающее  вскоре  разродиться многими  сотнями янтарных  плодов  с
медовой середкой,  и  метрах в  восьми  не  уступающий  ему  в  породистости
тутовник  с  набухающими  по  весне крупными  чернильно-фиолетовыми  ягодами
хартута  (черного тута).  Между ними, как и  обычно в весеннее-летне-осенний
период, был натянут гамак  - любимая  "лежалка" и "каталка" обеих девочек, а
заодно и  объект раздоров, когда  Яночке необходимо было взобраться  на него
именно тогда, когда в нем  покачивалась Юленька. Со слов покойного деда он и
дом-то  начал строить здесь из-за этих бесхозных тогда деревьев, а уже позже
занялся другими "фруктиками" - вишенками да яблоньками,  чтобы  главным  "не
скучно было".
     Сергей перешел на бег трусцой,  на ходу  притормаживая для  "обработки"
тени,  когда  она  появлялась  на  заборе,  и пританцовывая, как на ринге  в
юности, демонстрировал ей прямые, хуки и оперкоты, нырки и уходы из арсенала
давних  лет, пощелкал  "грушей",  приспособленной  для него отцом на боковой
стене дома, лет этак двадцать пять назад...
     -  Папа,  папка,  ты  где,  на  "груше"?,   -  услышал  призывный  глас
младшенькой, - мы уже вштали, Юлька жубки чиштит, а я  голодная,  - доложила
без видимой  причинно-следственной  связи беззубая Яна  подхватившему ее  на
руки отцу.
     - Так ты тоже почисть те, что остались, умойся и будем завтракать. А то
заспались мы все сегодня, а дела стоят...
     - А какие дела, пап?
     -  Ну как же, посмотри  сколько листочков попадало  в саду  на дорожки,
замести  надо?  А  в парк  на аттракционы  сходить надо?  А в кафе-мороженое
заглянуть надо?
     - Ой, вше надо, папка, - она  соскочила на пол, -  Юля, Юля, быштрей, у
наш делов много...

     Когда  Марина  около  трех  вернулась   из  школы,  девочки  занимались
сервировкой стола к обеду, а Сергей руководил этим процессом, сидя с газетой
в  кресле  напротив  телевизора.  Юля  уже  расставила  тарелки, хлебницу, и
раскладывала столовые приборы, поручив  Яне разложить бумажные  салфетки. Та
вытащила из пачки несколько штук и,  сопя и водя высунутым языком из стороны
в сторону, начала старательно разрывать каждую на четыре части.
     - Яночка,  ты что  делаешь?,  - заметив  ее занятие, спросил Сергей  из
своего угла.
     - А я потом их тругольничком шложу и в штаканчике на  штол  поштавлю, -
последовал обстоятельный шепелявый ответ.
     - Нет, я спрашиваю, почему ты их делишь на четвертушки?
     - А я, как в кафе...
     Пришлось объяснить, не подрывая престижа общественного питания:
     - Видишь ли,  в кафе приходит много народу, на всех, наверное, салфеток
не хватает, приходится делить, а нас всего четверо, салфеток много, клади уж
целые...
     Как  может уловить ребенок  связь  между  ценой  салфетки или  повторно
используемых одноразовых ложечек и благосостоянием руководства кафе? Даже не
всякий взрослый задумается над тем, например, что стоящий в  углу гастронома
огромный, весом за тонну рулон оберточной бумаги будет в итоге продан ему по
цене продукта, в нее завернутого  - сыра,  колбасы, сахара.  А чье-то робкое
замечание  о бумажном  противовесе  встретит презрительное: "Падумиш,  грамм
менше... На  тебе болше..."  -  и  соответствующий щедрый  жест,  вызывающий
осуждающие взгляды очереди на "крохобора".
     Марина уже принесла из кухни кастрюлю с согретым борщом, разлила его по
тарелкам, предупредила под одобрительное мычанье полных ртов: "еще котлеты с
жареной картошкой", и сообщила новость:
     - А я на днях в командировку уезжаю... В Москву.
     Сергей не донес до рта полную ложку и вернул ее обратно:
     - А что там тебе делать? - его тон покоробил Марину, но ответить она не
успела.
     - Мам, купи мне  там московскую школьную форму, а то наши некрасивые, -
тут же среагировала на новость Юля, и ей эхом вторила Яночка:
     - Мам, и мне купи... купи... что-нибудь купи, ладно?
     -  Ладно, ладно,  девочки,  ешьте, остывает...,  -  она  повернулась  к
Сергею, который не  спускал  с нее  вопросительно-настороженного  взгляда, и
нарочито спокойно, как на уроке, стала объяснять:
     -  Сережа,  в   Москве  ежегодно  проводится  августовская  конференция
учителей.  Школе  выделено два  места. В прошлом  году  наш Ашот Аванесович,
чтобы попасть туда, взял с собой географичку Гасанову Эльмиру  Алиевну, жену
завотделом  торговли   райисполкома.  Потом   шутили,  что  для  нее  хотели
специальные выездные совещания проводить в ГУМе, ЦУМе и ювелирторге...
     - А  ты  кого  с  собой берешь?  -  Марина ожидала  подобный  вопрос и,
пропустив мимо ушей его  форму  и тональность, продолжила в том же  шутливом
тоне:
     - В этом году из "коренных" включили завуча Лейлу Халиловну Назирову, и
меня в качестве "гарнира".  В общем, повезло  -  там  же выдающиеся педагоги
собираются, будет кого послушать, у кого поучиться...
     - Да, конечно, конечно... и когда, говоришь, летите?
     -  Не  летим,  поездом  едем,  наша  Лелечка  самолет  не  переносит  -
гипертония, так что в субботу - ту-ту-у...

     На  самом деле все  это было правдой,  но... правдой неполной.  О своей
предполагаемой  поездке  на конференцию  Марина  узнала  намного  раньше, на
стадиях  обсуждения  и  согласования  своей  кандидатуры  в  соответствующих
инстанциях. Тогда же  она поделилась этим известием с Ширинбеком, который ни
на секунду не задумавшись, радостно заявил:
     -Полетим вместе, да! Хоть недельку погуляем спокойно. Я же вижу, как ты
все опасаешься кого-нибудь встретить из знакомых. Да  мы здесь и не  выходим
почти... Я в Москве  всего один раз был - на ВДНХ, зимой. Путевка на  четыре
дня,  холод  собачий,  ноги в  ботиночках  мерзнут,  быстрей бы  в гостинице
горячего чая хлебнуть, так что,  мало чего увидел. А  у москвичей, помню,  и
уши открыты, и мороженное на улицах рубают...
     Тогда  же был продуман и  детальный  план встречи  в Москве,  поскольку
выезжать  вместе из Баку было неразумно по целому ряду причин - она не одна,
ее  будет провожать муж, в  поезде  могут  оказаться ее или его знакомые  и,
наконец, он  в поезде  теряет  два  дня,  которые обременят его сменщика  на
работе.
     Вместе  решили,  что  Ширинбек,  заранее  договорившись о смене графика
работы  на август, вылетит в Москву утренним  рейсом в понедельник,  и будет
ждать ее с двух часов  дня у справочного бюро  аэровокзала на  Ленинградском
проспекте. Время  и место встречи  было установлено после бурного обсуждения
разных вариантов, например:
     -  Ширинчик,  а  почему  бы  тебе  не потрудиться  подъехать на Курский
вокзал, чтобы с оркестром и цветами встретить свою Санта Марию?
     -  Могу,  конечно, я  даже представляю,  как под гром  литавров,  я  на
ковровой дорожке,  с букетом в руках  принимаю  в свои объятья  сначала твою
Лейлу  (она  ведь  попрет  из  вагона  первой),  а  уж потом и  тебя,  и  ты
представишь  ей меня как родного брата, с  которым не встречалась  с  самого
рождения, поскольку  он, то  есть я, от других родителей, и вообще, Лелечкин
соплеменник ... И еще. На Курском  столько ходов и выходов, что там запросто
потеряться можно.
     - Возражение принимается. Давай по-другому - я вечером  приеду к тебе в
гостиницу, или ты ко мне. Как?
     - Не пойдет. Потому что к тебе - никак,  вам определенно дадут номер на
двоих, где третий  -  лишний, а я пока не знаю,  где буду. Постараюсь добыть
путевку на ВДНХ, тогда  остановлюсь в какой-нибудь их гостинице, если  нет -
сниму  квартиру. Ты пойми, золотко,  если мы с тобой в первый день  точно не
встретимся, то потом будет сложно найти друг друга, во всяком  случае, время
радости поменяем на нервозное время.  Давай, как я предлагал - в аэровокзале
на Ленинградском. Поезд прибывает около десяти, устраиваетесь с твоей Лейлой
в  гостинице, отдохнешь  с  дороги и к  двум  часам "в  город". Предупредишь
Лелечку,  что  должна заехать к своим  родственникам, пусть  не беспокоится,
если заночуешь у  них. Можно будет и позвонить  ей  вечерком. Встретитесь во
вторник на открытии конференции.
     -  Ладно,  сдаюсь... Жди  меня  -  и  я приду,  только очень  жди..., -
перефразировала  Марина  строку  известного  стихотворения  и потянулась  за
поцелуем.
     Весь  месяц,  предшествовавший  поездке,  Ширинбек провел  в  радостном
ожидании.  Он заранее  позаботился  о  билете  на  утренний  рейс  самолета,
договорился со своим начальником участка скорректировать свой рабочий график
и даже  отважился попросить Эрнеста Аркадьевича направить его в командировку
на ВДНХ на эти дни, чтобы "познакомиться с новейшими достижениями  техники и
технологии  бурения  и  ...  побывать на  свадьбе  друга юности". Карев  был
коренным бакинцем, и понимал, что если первое обстоятельство  еще  можно при
желании отсрочить, то второе - это вопрос чести и  мужской дружбы, и поэтому
сам подписал письмо в  Объединение о  выделении  "передовику производства т.
Расулову  Ш. Р."  путевки на эти  дни. Не  случайно, видимо, бытовала в Баку
снабженческая шутка "Ваши лимиты исчерпаны  - ни труб, ни леса нет, вот если
бы это тебе лично нужно было..."
     Встречаясь  в  этот  период, Ширинбек  с Мариной чуть  ли  не поминутно
расписывали   свои   "московские  каникулы",   предвкушая  удовольствие   от
совместных походов  на  интересные выставки - в Дом Художника, в галерею  на
Кузнецком, концерты; сожалели, что театры - Ленком, Сатиры, МХАТ в это время
на гастролях по Союзу.
     -  Ширинбек, ты любишь  бывать  на  художественных выставках?  Я, когда
бываю в Москве, Ленинграде, стараюсь везде полазить...
     Ширинбек не знал, любит или нет, и  ответ его на этот  непростой вопрос
был предельно откровенным:
     - Не знаю, Золотко,  но думаю, что полюблю. Мне кажется,  что с тобой я
смогу полюбить даже оперу и симфонические концерты.
     Марина улыбнулась:
     - Ну  что ты, Ширинчик, я же не изверг какой-нибудь... Да и билеты туда
"достают" за месяц вперед, наверное...
     Они  выделили  время для закупки  подарков для своих домашних, и везде,
получалось, успевали... кроме,  разве, учительской конференции и  ВДНХ. И от
души хохотали: "Ничего успеем, везде успеем..."
     -  И  станет в  златоглавой  столице временно  на одну золотую  головку
больше, - шутил Ширинбек, гладя ее золотистые волосы.

     Самолет  из  Баку  приземлился  в  Домодедово  точно  по  расписанию, в
полдень. Ширинбек в иллюминатор наблюдал, как  неторопливо и небрежно начали
извлекать из чрева багажного отделения и "грузить" - забрасывать на открытые
платформочки чемоданы,  баулы,  сумки  и  просто  тюки пассажиров, томящихся
сейчас  в  проходах  салонов   в  ожидании   подачи  трапа.  Трап  почему-то
задерживался, и московский  август  в отсутствие кондиционирования  давал  о
себе знать щекотливыми струйками пота на спине.  "Хорошо, что  сумку в багаж
не  сдавал" -  подумал  Ширинбек, увидев  подползающий, наконец, к  их борту
трап.  Хотя  времени было достаточно, но ему уже  в  полете казалось, что он
может  опоздать,  что самолет мог бы двигаться и поживей, особенно  когда он
наблюдал,  как  далеко  внизу медленно плывут назад облака  и видимые земные
объекты.  Теперь  же, когда он  увидел на площади  длинный  хвост очереди на
автобус, следующий в город до аэровокзала, он почти уверился, что опоздает.
     В  первый автобус он, конечно,  не попадал - водитель прекратил посадку
человек  за  десять  до  него,  но  Ширинбек  сквозь  окна заметил, что  все
пассажиры сидят. В  Баку такой автобус из  аэропорта не двинулся бы с места,
пока  "стоячие"  места  в  проходе  не  заполнились бы  еще  парой  десятков
пассажиров, не требующих, как  и остальные,  отрывных билетов при расчете  с
водителем  за   проезд.   В  тех  же  редких   случаях,   когда   кто-то  из
командировочного люда, не  оценив атмосферу "всеобщего доверия", претендовал
на оправдательный  документ для бухгалтерии, водитель великодушно  отматывал
от рулона полтора-два метра билетов (в счет подлежащих погашению  "на план")
- "бери, дарагой, сколко надо...".
     Ширинбек наклонился к водителю, закрывающему створки багажных отсеков:
     - Слушай, браток, я очень тороплюсь,  разреши я постою в дороге или вот
на  свою  сумку присяду...,  -  шофер распрямился  и  удивленно взглянул  на
Ширинбека:
     - Ну, ты прям, как с луны  свалился, парень,  не положено же... Грузин,
что ли? - он повернулся отойти, но Ширинбек придержал его за рукав спецовки:
     - Подожди,  друг,  какая разница -  грузин, не  грузин... Меня  девушка
ждет, тоже приезжая, может потеряться, да, понимаешь?
     -  Так бы  и сказал,  а то тороплюсь, тороплюсь, все торопятся...  Вон,
видишь, будка контролеров? Я сейчас  подъеду туда, обилетим пассажиров, а ты
стой  подальше  нее,  я  тебя подберу... Служил я  с  вашими, кавказскими  -
хорошие ребята...

     Автобус, поскрипев  тормозами, замер у одного из входов в аэровокзал, и
Ширинбек облегченно вздохнул - его часы показывали без десяти  минут два. Он
спокойно пропустил вперед  всех пассажиров и, подойдя  к водителю последним,
протянул ему пятерку вместо положенных двух рублей:
     - Сдачи не надо, спасибо тебе большое...
     - Ты что, дарагой, - ответил с деланным акцентом, явно подражая кому-то
из своих давних приятелей, шофер,  и отвел руку  Ширинбека,  - я же сказал -
служил с вашими. Девушке  своей цветочки купишь. И давай поспеши -  без пяти
минут уже. Свидание-то в час, наверное...
     -  Почему в  час - в два часа. Действительно, без пяти минут. Главное -
не опоздал, спасибо тебе.
     - Эй, мужик, ты откуда прилетел-то?
     - Из Баку, а что?
     - А часы назад не перевел, что ли?
     Ширинбек  поднес  руку  с  часами  к  глазам,  задумчиво  посмотрел  на
циферблат, и вдруг  так заразительно расхохотался, что  шофер  невольно стал
ему вторить солидным баском. Подошедший к автобусу контролер сквозь открытую
переднюю дверь долго наблюдал за веселящимися мужчинами.
     ...Оставшийся  до   встречи   час  "по  московскому   времени"  тянулся
нескончаемо долго.  Ширинбек успел  посидеть в  буфете  на  втором этаже  за
стаканом  теплого  кофе, ознакомиться с содержанием  сувенирного и  книжного
киосков,  купить  свежие  "Комсомолку"  и  "Известия"  в  газетном.  Пожилая
киоскерша, не  чурающаяся косметики, и  с легким шарфиком на шее, повязанном
"а ля Майя  Кристалинская",  мило  улыбнулась красивому молодому  человеку и
извлекла откуда-то снизу экземпляр "Литературки":
     -  Я  вижу,  вы тут давно ходите - ждете, наверное,  кого-то. Возьмите,
сегодня получили, почти  все  уже  раскупили, почитаете  -  и время  пройдет
быстрее.
     - Спасибо, - он хотел сказать  "мамаша", но потом передумал, - спасибо,
мадам, вот рубль...
     - Ну уж, и мадам, - чувствовалось, однако, что обращение  пришлось  "по
шерсти",  -  вот  мама  моя  была   настоящей  "мадамой",  и   по-французски
объяснялась..., - она доверительно наклонилась из-за прилавка к Ширинбеку, -
до тридцать восьмого... и вслед за отцом...
     Он сочувственно кивнул ей, и отошел, не дожидаясь сорока копеек сдачи.
     За  оставшиеся  полчаса  Ширинбек успел просмотреть  все  газеты и даже
прочесть шестнадцатую страницу "Литературной газеты". Малолюдный почему-то в
это  время  зал  просматривался  почти  на  всю  свою  длину,  но как он  ни
всматривался, нигде не было видно спешащей к нему золотистой головки. Теперь
время как будто  обрело ускорение  и вес, стало  давить  на сердце  в режиме
"уже" - уже  двадцать минут  третьего, уже половина, уже без  четверти... Он
вдруг вспомнил, что  за годы  общения они  с  Мариной  никогда не  назначали
встреч "под  часами", и он не знал меры ее пунктуальности. Когда он приезжал
к ней, она  всегда ждала его дома, а  от квартиры Зои Павловны у  обоих были
ключи,  поэтому томления ожидания, как теперь,  ни  он, ни  она  никогда  не
испытывали. Эта мысль тут же  потянула за собой следующую - как повезло, что
Зоиному мужу продлили контракт еще на два года. Зоя приезжала в прошлом году
на неделю, хотела внести плату  за квартиру, но они  с Мариной категорически
воспротивились этому,  взяв  на себя заботу о  ежемесячной оплате кредита за
кооператив. Зоя Павловна, однако, настояла на компромиссном решении:
     - Хорошо, - сказала она и продолжила, сообразуясь с собственной логикой
рассмотрения вариантов в  любых жизненных ситуациях, - но  я все же оставляю
вам  двухгодичную плату, потому что ваша связь, будем откровенны, незаконна,
и  может  быть   в  любой  момент  разрушена  или  из-за  каких-то   внешних
обстоятельств, или  по желанию каждого из  вас, и если это случится, внесете
плату из этих денег. И кончили с этим!
     ...  Три часа.  Его  раздражение,  да  чего  там  - злость  на  женское
легкомыслие и безответственность (по магазинам, наверное,  шныряет), готовую
немедленно  обрушиться  на  голову  возлюбленной (пусть  и золотую),  самыми
обидными  словами  (потом  разберемся),  появись  она  сейчас  здесь,  вдруг
сменилась   острым   беспокойством,   даже  страхом,  быстро   перешедшим  в
уверенность  - ну, конечно, что-то  случилось, что-то с ней случилось, а он,
болван, тут  со своими  обидами носится. Стоп, только без паники, давай, как
на буровой,  голову в  руки...  Где опасность?  Первая  -  поезд... Поезд...
поезд... Курский вокзал... Он стрелой метнулся к окошечку справочного бюро.
     - Девушка! - по  его интонации следующими словами могли  быть  "горим!"
или  "ограбление, всем на пол!", поэтому "справочница" резко подняла  голову
от раскрытой книги и взглянула на Ширинбека испуганными глазами, и он умерил
тон, -  девушка, сестричка,  я  хочу  узнать, когда на Курский вокзал прибыл
поезд номер пять из Баку...
     Теперь широко распахнутые глаза девушки  выразили  крайнее изумление, а
курносенький носик, казалось, задрался еще выше:
     - Товарищ, это аэровокзал, а не  Курский, наше дело  - самолеты, -  она
опять наклонилась к книге.
     - Я понимаю, я просто, как человека,  прошу вас  - узнайте, пожалуйста.
Поймите, я жду..., - он на секунду замялся, - я жду жену, нервничаю, а поезд
может быть задерживается...
     -  Ну и  ждали  бы на Курском - меньше нервов,  -  по инерции  съязвила
девица, уже подняв телефонную трубку и листая телефонный справочник, -  ага,
вот...
     Набрала  номер,  коротко спросила, выслушала короткий ответ и  положила
трубку.
     - Пятый поезд прибыл с опозданием  на тридцать минут в десять тридцать,
так  что  появится  ваша  жена,  куда  она денется.  Вообще в Москве  многие
теряются - и жены, и, особенно, мужья, но потом все находятся, - "успокоила"
девица Ширинбека, но он ее уже не слышал. В голове возник какой-то сумбур из
мыслей  о  московских  автолихачах,  скорой  помощи,  милиции,  грабителях и
насильниках...  В  Баку  он  бы   точно  знал,   как   разрубить  этот  узел
неизвестности - позвонил бы своему  приятелю,  начальнику оперативной службы
горотдела милиции, и тот в два счета отыскал бы Маринку, а здесь...Он понял,
что не  решится связываться с  милицией,  больницами из страха обнаружить ее
там, но тут же  осадил  себя  - а вдруг она, действительно в больнице, одна,
нужна его  помощь... Три сорок...  Нет, надо действовать, и  побыстрее... Он
опять  подошел  к  справочному  бюро, за ним встала  высокая девушка, жгучая
брюнетка  в  спортивном  костюме.  "Баскетболистка или  волейболистка...", -
машинально подумал  он.  Дежурная  ответила  на  вопрос мужчины, стоявшего у
окошка, и узнала Ширинбека:
     - Ну что, видите, нашлась жена, я же  говорила, - заулыбалась она, имея
в виду, видимо,"баскетболистку".
     Он  проследил за ее  взглядом  и еще  раз  оглянулся на девушку,  явную
грузинку, на полголовы выше него.
     - Нет не нашлась, а эта, - он кивнул головой назад,  - не моя.  Скажите
мне, где здесь комната милиции? - девушка в окошке мгновенно посерьезнела, -
пожалуйста, пройдете направо до конца зала, и там  в левом углу табличка, он
глянул в указанную ею сторону и вдруг увидел родную фигурку, медленно идущую
метрах в  двадцати в их сторону, с золотистой  головкой,  поворачивающейся в
напряженном поиске направо и налево.
     -  Маринка-а-а!!!  - заорал  он, как в лесу обычно кричат "а-у-у!!!", и
кинулся ей навстречу. Она же, раньше услышав, чем увидев его, тоже побежала.
Они на мгновение  замерли  друг перед другом, как бы убеждаясь,  что  это не
сон,  а  затем   высунувшаяся   из  своего   окошка  дежурная  по  справкам,
обернувшаяся  "баскетболистка"  и  люди  в  зале,  слышавшие  истошный  крик
Ширинбека, могли наблюдать,  каждый в  меру  своей  воспитанности,  как  его
смоляного  цвета волосы  зарывались в ее  золотистые  локоны и  вообще,  как
выглядят влюбленные, когда мир вокруг них куда-то исчезает.
     - Как я боялась, что ты меня не дождешься, - она подняла на него широко
открытые глаза, из уголков которых выкатились две крупных слезы. В сочетании
со счастливой улыбкой они тоже выражали переполнившее ее радостное чувство.
     - Ну, успокойся, золотко, куда же я денусь, э? Так бы и ждал тебя здесь
до  конца недели, вон ходил в справочное бюро - хотел узнать, где поблизости
раскладушки   продают...  Но  теперь  все  в  порядке.  Но  почему  ты   так
задержалась?  Пойдем  посидим  там в  уголке, расскажи, что  случилось? - он
положил руку ей на плечо и увлек за собой к дальней скамейке.
     Выражение  лица  Марины  сменилось на усталое и грустное, она  села  на
скамью, покачала головой:
     - Нет,  Ширинчик, не все в порядке, - голос ее  задрожал, она уткнулась
лицом в ладони  и  горько заплакала. Ширинбек в растерянности погладил ее по
голове.  За  годы  их  знакомства,  даже  в школе,  и  теперь,  за несколько
последних лет он ни разу не видел  ее плачущей, хныкающей или капризной - ее
настроение  могло  меняться  от  ровного,  спокойного  до радостного и  даже
счастливого и обратно, но никогда не выплескивалось за эти пределы.
     -  Ну, успокойся,  Мариночка,  что было, то прошло, да? Мы же вместе, и
все будет  хорошо, все наладится, -  повторял он стандартные скучные  слова,
теряясь в догадках о причине ее слез. Наконец она подняла голову, порылась в
сумочке, вытащила  платочек, вытерла  глаза и  щеки,  высморкалась,  глубоко
вздохнула и слабо улыбнулась:
     - Невезучая  тебе попалась любовница, Ширинчик... Такие мы с тобой были
умные, такие  хитрые  - все  так  хорошо  обмозговали,  срежиссировали целый
спектакль  под  названием "Неделя счастья", а  вот один фактор не учли..., -
она сделала  паузу, повернулась  к нему  и  посмотрела ему  прямо  в  глаза.
"Педагог  и   в  Африке  педагог,  -мелькнуло  в  голове,  -  говорит,   как
по-писанному"
     -О чем ты, золотко?
     И она нараспев продекламировала:
     - "Старый муж, грозный муж...", слышал такой романс?
     Ширинбек  почувствовал  себя  так,  как  будто  с разбега  трахнулся  о
невидимое стекло, но подумал не о себе: "Как же она теперь, если он узнал?",
и спросил, будучи уверенным, что дело обстоит именно так:
     - Мариночка, а откуда он мог узнать о нас?
     - Ничего  он  не  узнал, не бери в голову... Но очень  хочет все знать,
поэтому приехал  в Москву тем же поездом и встречал меня на Курском вокзале.
Ну как?  - она  помолчала, давая ему  возможность  переварить  новость, - ты
знаешь, я подумала,  что  если раньше мое  отношение  к  нему  находилось  в
границах  уважение - безразличие,  то теперь перешло в  створ безразличие  -
презрение. И я поняла это сразу, когда из окна увидела его, с чемоданчиком в
руках подбежавшего откуда-то сзади к нашему вагону.
     Ширинбек молчал,  обдумывая  ситуацию, а  Марина после  небольшой паузы
задумчиво продолжила:
     - Ты знаешь, в тот  момент  я  поняла сразу три вещи  -  что  он тайком
вытаскивал из моей  сумочки билет на поезд, второе - почему он не пошел меня
провожать, отговорившись сильной головной болью, и, наконец, что это подло и
мерзко - настолько не доверять мне...
     - Ну, положим, некоторые  основания  у него есть,  - грустно  улыбнулся
Ширинбек.
     -  Нет у него никаких оснований, - резко  возразила она,  - потому что,
если  б они были... я  даже боюсь  подумать, что  бы  он  мог натворить  при
малейшем намеке от кого-то или реальном подозрении...  Я ко всему готова, но
пока этого нет он  не  имеет морального  права так  унижать меня  и  в  моем
собственном сознании, и перед  моими коллегами - Лейла же доложит в школе...
- она подняла глаза на  Ширинбека и тихо,  но твердо закончила мысль, - и не
должен мешать настоящей любви.
     - Успокойся, золотко, так что было дальше?
     А  дальше было так. Увидев Сергея на платформе в качестве встречающего,
Марина,  переборов за  несколько мгновений нахлынувшее чувство  негодования,
кокетливым тоном сообщила своей спутнице:
     - Лейла Халиловна, а нас с вами  встречают... Взгляните  сюда, вон  тот
мужчина в светлой куртке  с чемоданчиком -  мой муж.  Он  собирался вылететь
сюда  по делам  вчера, но не был  уверен, что успеет подготовить необходимые
чертежи, и обещал встретить, если позволит время. Я тоже сомневалась, потому
и вам не говорила...
     - Ну  что  ж,  приятный сюрприз, значит  все успел...  Видный  мужчина,
Марина Леонидовна... У вас, кажется, две девочки, да?
     -Да-да, - они уже двигались с вещами по  тесному проходу, и Марина, еще
минуту назад думавшая, как пропустить Лейлу вперед, отбросила эту мысль.
     Сергей, увидев жену в проеме двери, быстро подскочил к вагону, подал ей
руку,  но  она  без  его  помощи  ловко  спрыгнула  с последней ступеньки  и
протянула ему  свою сумку. Стоя с занятыми руками,  он потянулся губами к ее
лицу, но  она отвернулась, как  бы  посмотреть на выходящую Лейлу, и поцелуй
пришелся на ухо.
     - Ты прилетел вчера, - сказала она, акцентируя нужный глагол, и кивнула
назад, - помоги ей сойти, и помолчи при ней...
     Сергей  поставил  свою  ношу  на  землю  и,  подняв  глаза на  Маринину
спутницу,  понял, что задание не из легких.  Дело в том, что Лейла Халиловна
обладала,  мягко говоря, нестандартной  фигурой.  Ее нормальное, достаточной
упитанности телосложение  заканчивалось, считая  сверху,  где-то у  пояса, а
дальше начинались объемы, вполне достойные украшать фигуры, по меньшей мере,
двух  прелестниц   средней   плотности.   Такой   комплекции,   естественно,
соответствовала  утиная  походка  по  ровной горизонтальной  поверхности,  и
сложный способ перемещения  по  лестницам. В школе эта специфика была  давно
учтена  путем  устройства кабинета  завуча на  первом  этаже, примыкающим  к
кабинету  химии,  которую  Лейла  Халиловна  преподавала   в   свободное  от
руководящих забот время.
     Сергей  вскочил  на нижнюю  ступеньку  лестницы,  когда  Лелечка  боком
протиснув  свои  необъятные  бедра в  дверь  вагона, уже  пыталась  нащупать
носочком  ступеньку,  судорожно  ухватившись  за оба поручня.  Через  минуту
сначала правая,  а  за  нею вскоре и  левая  ступни разместились  на  первой
ступеньке. Предложенная  Сергеем  рука  была отвергнута "нет-нет, спасибо, я
сама...", и вся  операция  была  повторена еще два  раза, после  чего  уже с
помощью   Сергея  (пригодилась  спортивная  закалка)  Лейла   была  снята  с
последней, высокой  ступеньки, благополучно  приземлена,  и  остававшиеся  в
вагоне   пассажиры,  передав   Сергею  багаж   Лейлы,   наконец-то  получили
возможность выбраться наружу.
     Марина, соблюдая этикет, представила Сергея Лейле, на что та заметила:
     - После наших с вами  объятий на  последней ступеньке  этого  вагона не
мешает и познакомиться, хотя, как порядочный человек, Вы были бы уже обязаны
на мне жениться, если бы не ваша милая жена и не мой верный супруг.
     Сергей вернул Марине ее спортивную сумку, а свой  чемоданчик обменял  у
Лейлы  Халиловны на два ее увесистых  чемодана, и они отправились  доставать
такси.

     В гостинице "Академическая" на Ленинском проспекте женщины разместились
на пятом этаже, в двухместном номере из числа предназначенных для участников
конференции. Лейла  Халиловна изъявила желание отдохнуть, а Марина с Сергеем
спустились  в  холл  гостиницы.  Марина  решительно  направилась  к дальнему
журнальному столику и села в кресло, поворотом головы указав мужу на второе.
     - Ну,  расскажи, чего ты  добивался,  что рассчитывал  увидеть  в своем
шпионском вояже, и за какие  грехи ты  меня позоришь? - весь накопившийся за
последние пару часов  гнев  наконец нашел  выход в ее  словах  и  сверкающем
взгляде потемневших глаз.
     Она говорила негромко,  но столько презрения было в ее тоне,  что он на
несколько мгновений  как будто вернулся в юность и почувствовал  себя, как в
нокдауне, после сильного прямого удара. Ну как было объяснить этому любимому
существу, что с той минуты, когда она объявила  о своей поездке, ему, как  в
каком-то наваждении стали  являться сцены ее прелюбодеяний то  в двухместном
купе спального вагона, то в гостиничном  люксе, а то  и в самых неподходящих
для   этого   местах.   Он  отыскал   в  ее  сумочке,  пока  она   купалась,
железнодорожный билет, и убедился, что он  приобретен в обычный купированный
вагон номер семь, на место номер двенадцать. За восемь лет замужества Марине
не доводилось путешествовать в одиночку, они всегда ездили вместе, и в ту же
Москву дважды, и он знал,  сколько там соблазнов... Будучи сильным и волевым
человеком,  Сергей,  однако, терялся при подобных "выяснениях отношений",  в
душе понимая беспочвенность своих претензий и  подозрений. Он даже  стыдился
приступов своей ревности, истоком и  единственной причиной которой было лишь
неотразимое обаяние его жены.
     - Красивая ты,  Марина, -  вслух  подытожил  он поток своих мыслей, что
оказалось созвучным повисшему в воздухе вопросу.
     -  Что?!  Ах, красивая...  Нашел  грех...  Так  за  это  нужно на  меня
намордник и ошейник с поводком? Чего же ты не женился на уродке? И сейчас не
поздно... Вернемся, разведемся и давай...
     -Подожди, Марина,  я не это имел  в виду, просто я беспокоюсь  за тебя,
ведь могут обидеть...
     - Правильно, купи наручники, один защелкни  на себе,  другой -  на мне,
будем с тобой,  как  сиамские близнецы, сросшиеся идиотской ревностью, везде
вместе - на  концерт, на  обед, в  туалет... -  она бросила взгляд  на часы,
висевшие в холле - без двадцати два, она уже опаздывала на аэровокзал...
     - Ладно, Мариночка, прости, я сглупил, конечно...
     Выплеснув  на  мужа свои сердечные обиды, рассудительным умом  она  уже
поняла  свою  выигрышную  позицию.  Теперь нужно было разрешить  ситуацию  с
наименьшими потерями для истинной цели поездки:
     - Еще бы...  Нашел дело -  шпиком по  стране мотаться,  детей  кинув на
старуху-мать... И, кстати,  я приехала сюда за государственный счет, а ты за
счет семейного бюджета, так? Что, по лотерее выиграл  или богатое наследство
получил,  дай Бог  здоровья твоим старикам...  А?  Вот что, Сережа,  я смогу
простить тебе эту дурацкую выходку при одном условии - чтобы... нет, сегодня
уже поздно, но  завтра чтобы ты улетел  и был возле  детей, я завтра вечером
позвоню  твоим...  А сейчас иди, тебе же  надо где-то устраиваться  на ночь,
здесь, видишь, все забронировано...
     - Хорошо,  но знаешь, я же с утра  ничего не ел,  в вагон-ресторан надо
было  ходить  через  ваш вагон, боялся встретиться...  Давай здесь в  буфете
перекусим что-нибудь...

     ...-  Конечно, мне стало жаль  его, ты же меня понимаешь, Ширинбек, ну,
пунктик у человека  такой. Ты ведь тоже  говоришь,  что  я красивая,  и тоже
ревнуешь, да?
     - Нет, золотко, к мужьям не ревнуют, вот если вдруг... да ладно, хватит
об этом. И на чем вы договорились?
     - Я  сказала, чтобы он в "Академической"  больше не появлялся, дескать,
сообщу  Лейле, что он уже сегодня срочно вылетел в Баку; в буфете  гостиницы
съели по паре холодных пирожков с картошкой, нет, он, кажется четыре, запили
кефиром  и  разбежались.  Я  поднялась  в  номер, подождала  минут десять  и
прогулочным шагом направилась к метро. Ты знаешь, мне все время кажется, что
он следит за мной - прямо мания преследования какая-то... И даже спустившись
в  метро,  я соблюдала конспирацию  - сначала  поехала по  радиусу в сторону
Шаболовской,  потом,  будто  ошиблась,  быстро  вскочила  с  места  и  бегом
перебежала  на встречный к  центру, при пересадке  в центре в сторону Динамо
тоже  пропустила  один  поезд,  оглядела  опустевшую  платформу,  и  села  в
следующий... Я так боялась, что не застану тебя...
     Ширинбек молча обнял ее за плечи и прижал к себе.
     -  Ширинчик,  ты  не обидишься  -  мы  сейчас  поедем с  тобой  в  твою
гостиницу,  я посмотрю, где ты будешь жить, а приеду  к тебе завтра вечером,
когда созвонюсь с его родителями и буду убеждена, что он там, хорошо?
     - Как скажешь, золотко,  главное, не переживай, у нас  еще будут,  хоть
три денечка, да наши... Поехали.

     От метро  ВДНХ они шли  в сплошном потоке людей  по прямой аллее  между
рядами торговых  палаток  и  киосков,  стараясь  не пересекаться с  таким же
встречным потоком. У памятника Циолковскому Ширинбек остановился:
     - Я подумал  сейчас, что если бы не взмывающая вверх стела,  Константин
Эдуардович выглядел бы сторожем при этом базарном тоговом  раздолье. Неужели
районные  власти не замечают  нестыковки  такого  соседства? Марина,  ты  не
слушаешь меня, перестань оглядываться... Если бы  твой благоверный следил за
нами, он бы уже давно выступил в роли Отелло в заключительной части драмы.
     - Да, действительно, извини...
     Перед дугой  центрального входа на выставку Ширинбек  придержал Марину,
направившуюся к входному турникету:
     - Туда в следующий раз. Нам налево, на регистрацию.
     Девушка в бюро регистрации к концу рабочего дня выглядела утомленной от
многократного  повторения  стандартных  фраз,  не  оставляющих   посетителям
простора для дополнительного общения с миловидной хозяйкой бюро.
     - Путевку,  командировочное  и  паспорт, пожалуйста, - и,  одновременно
делая   какие-то  отметки  в   журнале  регистрации,  бесстрастным   голосом
продолжала, -  гостиница  "Байкал", три остановки на  любом  троллейбусе или
автобусе,   посадка   пятьдесят   метров   левее   через   дорогу,   отметка
командировочного  удостоверения  здесь  же за  день до отъезда  со  штампами
посещения не менее пяти  павильонов. Проспекты на столиках,  бесплатно,  и в
выставочных  павильонах.  Следующий,  пожалуйста,   -   не  поднимая  головы
пригласила она, не глядя возвращая Ширинбеку документы. Он отошел  в сторону
и,  пряча их в  дорожную сумку  и услышав  точное  повторение  ее монотонной
тирады, вернулся к барьеру, прервав ее на полуслове:
     - Послушайте, девушка, хочу дать вам  бесплатный  совет. Наше  народное
хозяйство уже давно располагает таким техническим средством, как магнитофон.
Запишите  один раз свой  монолог и  тратьте свои  силы только  на  нажимание
кнопок  туда-сюда-обратно, а голосок  сохраняйте -  пригодится... в семейной
жизни.
     Девушка, наконец, подняла голову от бумаг и улыбнулась:
     - Спасибо, я передам начальству...
     - Ну вот, Мариша, одно доброе дело  сделали... Во искупление... Поехали
дальше.

     В холле гостиницы один мужчина с чемоданом у ног заполнял анкету гостя,
другой - в зеленых полосатых пижамных штанах, судя  по акценту явный земляк,
жаловался  солидной  портье,   похожей  на  артистку   Нонну  Мордюкову,  на
барахлящий телевизор:
     - Панимаш, палоска прыгит, звук нэт, забражени савсэм кривой...
     - Хорошо, я поняла,  пришлю  мастера. Я вас слушаю,  - обратилась она к
Ширинбеку.
     Зеленополосатый земляк посторонился,  но  задержался у  стойки  то ли в
ожидании  ее  конкретных  действий  по его  жалобе, то  ли тоже определив  в
Ширинбеке "своего".
     - Здравствуйте,  у  меня  путевка  и  направление.  Я  хотел  бы у  вас
отдохнуть в одиночной камере.
     - Одноместных свободных номеров нет, - решительно ответила "Мордюкова",
глядя в упор на Ширинбека.
     - Ийирми беш манат вер (дай двадцать пять рублей, азерб.), - вполголоса
произнес сосед.
     Ширинбек  мгновенно  внял "голосу опыта" и протянул  "Мордюковой"  свой
паспорт с выглядывающей из него фиолетовой полоской ассигнации.
     -Вот   мой   паспорт,  поверьте,  у  меня,  действительно,  напряженная
круглосуточная работа, устаю очень...
     - Я  вижу, работу даже  с собой возите, вон же она сидит в кресле - вас
ждет,  - она  неуловимым жестом смахнула  "подарок" в ящик  стола и  подняла
телефонную трубку:
     - Катерина, ты? Из  триста восьмого выехали? Ага... А  Вы убрались уже?
Хорошо, так  я посылаю, угу, ну  все. Повезло  вам, вот  анкетку заполняйте,
сейчас ключи  спустят... А  гости у  нас  до  двадцати  трех часов,  товарищ
Расулов, - добавила категорично вслед Ширинбеку.
     - Мадам,  ты хотел  мастыр вызыват, - подал голос  "зеленополосатый", и
"Мордюкова",  подмигнув  ему,  как соучастнику  "акта  благодарности", снова
потянулась к телефону...
     Перед  входом  в  кабину  лифта  Марина  еще раз,  скорее  по  инерции,
оглянулась и тут же сама рассмеялась над своей "манией".
     Номер был  добросовестно  прибран,  на стене красовалась копия морского
пейзажа  Айвазовского.  Ширинбек  обошел  все "хозяйство"  - проверил зуммер
телефона, включил и тут же выключил телевизор, пощелкал всеми выключателями,
заглянул в шкафы, тумбочки, ящики письменного  стола, открыл дверь в ванную,
повернул ключ входной  двери  и  подошел к Марине, молча наблюдавшей за ним,
стоя  посреди  номера. Они  обнялись  и  долго  стояли так, нежно поглаживая
головы и плечи друг друга.
     -  Подожди, - шепнула она и,  отведя его руки, закрыла за  собой  дверь
ванной.
     Марина появилась  минут через  десять.  Поверх костюма  Евы  на  голове
высилась чалма, сооруженная из личнуго полотенца, и набедренная повязка - из
банного. Она царственной  походкой проследовала мимо зачарованного ее  видом
Ширинбека  к  кровати,  элегантным  жестом откинула  покрывало  и  улеглась,
прикрыв веки, со словами:
     - Прошу глупостями не беспокоить...
     Молчание   длилось   не   более   пяти   секунд,   затем   оба   звонко
расхохотались... и отдали  достойную дань "глупостям".  Нельзя  же,  в самом
деле, подумал  Ширинбек, как  гласит восточная  мудрость, быть у  ручья и не
напиться...
     Около девяти они вспомнили, что целый день почти не ели, и спустились в
ресторан.
     -  Ширинчик, а  ведь  мы впервые за четыре года вместе  в ресторане, на
людях.
     - О да, это надо отметить...
     Ужин получился отменный ("смотри - москвичи,  а  готовят тоже вкусно"),
вино  заказали  азербайджанское -  Чинар,  музыка  звучала негромко,  певица
оказалась с  приятным голосом и незатасканным репертуаром, а может быть, все
это так воспринималось потому, что они были молоды и счастливы...
     Ширинбек проводил  Марину  "домой", впрочем она не  пустила  его дальше
выхода   из   метро  Октябрьская,  -   в  ней  зазвучали   отголоски  "мании
преследования", но он незаметно  для  нее все же проследил ее путь  до самых
дверей гостиницы и уже спокойно вернулся к себе.
     Назавтра с утра Марина прошла регистрацию  в Доме  Политпросвещения  на
Цветном бульваре, где проходила конференция, и полный день участвовала  в ее
работе, познакомилась и обменялась адресами с несколькими коллегами из числа
докладчиков, запаслась новой методической литературой и брошюрами с тезисами
докладов,  которые не рассчитывала  услышать "вживую" . Она  спешила впитать
все полезное для работы, чтобы последующие дни посвятить только развлечениям
и любви.
     Ширинбек  примерно  так же трудился в своей  области.  Он  с  интересом
обследовал павильоны нефти и газа, набрал там целую кучу брошюр и проспектов
по основным  проблемам  нефтегазодобычи, особенно,  морской, заодно уговорил
дежурную проставить  в путевке  лишний  штампик  о посещении,  без  даты; на
выставке детской  книги  приобрел  несколько  прекрасно  изданных  красочных
книжек для своих и Марининых детей. Здесь же на ВДНХ он и пообедал (3  блюда
за 1руб.  15коп.), погулял  и  к шести  часам  вернулся в гостиницу  ожидать
Марину.
     Просмотрел  свежие  газеты, включил телевизор  -  по  одному каналу шла
передача,  посвященная  Дню  Независимости  Индии, по  другому  -  кукольный
мультик. Терпения на обе передачи хватило  минут на  пять. Поднял телефонную
трубку,  но  тут же вернул  обратно  -  надо  же узнать  порядок  выхода  на
междугороднюю станцию. Ага, здесь...  ну, конечно,  восьмерка... теперь  код
Баку ...  и номер дяди Мирали... Когда же, наконец, прогресс докатится до их
микрорайона... телефонную станцию уже который год  строят, тоже мне, Великая
Китайская  Стена...  Перед  отъездом  они  с  Гюлей  договорились,  что  при
необходимости  срочных  сообщений передавать  их дяде,  как  единственному в
семье обладателю телефона.
     Трубка отозвалась приятным дядиным баритоном:
     - Алло, я  вас  слушаю...  - дядя Мирали  мог  бы  стать певцом,  а  не
инженером, если бы, правда, обладал музыкальным слухом, которого аллах лишил
его начисто.
     - Салам, дядя, это я. Как там дела?
     - А-а, Ширинчик, салам, салам. Я вчера ждал  твоего звонка. У нас все в
порядке.  Работу  ты задал  жене  и  матери  - бегать  по телефонным будкам,
выяснять у меня, как ты в столице гастролируешь. Скоро будут звонить, что им
прикажешь доложить? - Ширинбек услышал довольный дядин смешок, - в работе ты
там погряз или в загулах?
     Разница  в возрасте между  ними  составляла  около  двадцати  лет,  и с
годами,  естественно, стиралась, поэтому они относились друг к другу скорей,
как  братья, чем как дядя и  племянник. Мирали -  убежденный  холостяк, знал
толк в московских гулянках, так как  именно  его,  не  связанного  семейными
узами  и  высококлассного специалиста,  чаще  других  руководство  института
направляло  в  командировки   на  всех  этапах  согласований  и  утверждений
проектно-сметной документации.
     -  Во-первых,  извини   за   вчера,   не   успел   -   пока   добрался,
регистрировался,   устраивался,   потом   нечаянно   заснул,   проснулся   в
одиннадцать,  по-бакински -  двенадцать, не хотел беспокоить... А сегодня  с
утра в  работе,  конечно, вот  только пришел,  прикинул, что  ты уже дома, и
звоню. В общем, успокой женщин, все нормально.
     -  Ты  знаешь,  Гюля  вчера  три  раза  звонила,  последний  раз  около
двенадцати. Повезло  тебе с женой, хорошая она...  Так что поаккуратней там,
понял?
     - Да-а, понял... Ладно, дядя, у нас тут автоматы междугородние в холле,
люди ждут, - соврал Ширинбек, - ну пока, я буду звонить еще...
     Он вспомнил  еще об одной нерешенной  проблеме и вышел  в  коридор.  За
столом дежурной  с вязаньем в руках сидела вчерашняя "Катерина", женщина лет
под пятьдесят. Рабочее место коридорной надзирательницы, между дверьми лифта
и лестницей на этаж, было устроено с явным стратегическим прицелом - ни один
живой объект от  мухи  до человека не должен был  проникнуть  на  территорию
этажа  без  ведома  гостиничных служб, особенно  после  одиннадцати  вечера.
Ширинбек  присел  на  стул  по  противоположную  сторону   столика,  женщина
вопросительно  глянула   на   него  поверх  очков,  держащихся  на   кончике
вздернутого носа. При этом спицы, поблескивающие в ее руках, продолжали свой
торопливый клев с продвижением по кромке голубого узорчатого полотнища.
     - Добрый  вечер, Екатерина...  извините,  не знаю, как вас по батюшке..
смотрю - что-то красивое вяжете...
     - По  батюшке  - Петровна,  -  отозвалась она, польщенная  обращением и
похвалой  красивого  молодого человека.  Да  и  разговор  у него,  хоть  и с
Кавказа, видать, но не то, что у некоторых ихних "моя твоя не понимает", - а
красивое  вяжу - так  невестушка внучка подарила  нам  с дедом, вот к  осени
одеяльце будет, голубенькое.
     - О, поздравляю, такая молодая бабушка...
     Екатерина Петровна сняла очки и поправила выбившуюся прядку волос:
     - Дык это  второй, а у  дочки девочке  уже  четвертый  годик  пошел,  -
победно доложила она, - вот как оно...
     - Ну, это вообще  здурово. Знаете,  у меня мама тоже вяжет. Только  она
больше любит крючком. Вот  в  следующий раз приеду зимой, покажу вам  мамины
свитера да джемпера.
     - Приезжай, милок, приезжай, - спицы, чуть притормозившие  было,  снова
замелькали, быстро набирая очередной ряд петель.
     -   А   что  это  Вы,  Екатерина  Петровна,  всегда   ночами  дежурите?
Утомительно, наверно... Да и зарплате вашей не позавидуешь...
     - Нет, мы  со сменщицей  по неделям  меняемся - вот до этой пятницы я в
ночь выхожу, а с понедельника она, а в выходные дни  горничные по очереди. А
насчет  зарплаты  чего уж говорить, но  обходимся.  А ночью даже  спокойнее.
Выезжают  и  поселяются больше  днем,  вечером  реже, а  под  утро  и голову
приклонить удается  на пару часиков. Нам  , главное, чтобы в номерах на ночь
эти не оставались... ну, как тебе сказать, - она понизила голос, - ну, девки
гулящие,  прости Господи, липнут тут к  вашему брату.  Да вот с  тобой вчера
приходила  блондиночка,  что-то я ее раньше здесь  не видела. Хорошо -  ушла
вовремя...
     - Обижаете, Екатерина  Петровна, это  жена  моя,  правда  незаконная  -
старики  наши  религиозные согласия  не  дают, вот  и  приходится  в поездке
мыкаться. Она сюда на учительскую конференцию приехала, а я ее одну не хотел
отпускать - любим мы друг друга очень. Вот она скоро  придет сюда, так я вам
ее паспорт покажу с бакинской  пропиской, чтоб не  сомневались... Так  Вы уж
нас  "после  одиннадцати" не тормошите, пожалуйста. А это  вот  на подарочки
внукам, - он с улыбкой подсунул под вязанье двадцатипятирублевку.
     Екатерина   Петровна   укоризненно   покачала   головой,   но   оценила
"откровенность":
     - Ну, разве что жена... И  паспорт покажешь с пропиской... Я же понимаю
- ваше дело молодое...
     - Спасибо, Екатерина Петровна, -  он наклонился к ней, - а может, здесь
внучка соорудим нашим старикам, смирятся...
     - Да ну тебя, иди уж... Да, а как звать-то тебя?
     -  Ширинбек, в переводе -  Сладкий правитель, ее  -  Святая  Мария, или
Марина...

     "Святая  Мария"  появилась  в десятом  часу.  Ширинбеку  уже  давно  не
сиделось  в номере, и  он  встречал ее на улице  перед гостиницей, когда она
выскочила из подошедшего такси и бросилась к нему:
     - Ты беспокоился, Ширинчик?  Теперь все в  порядке, просто пришлось три
раза звонить свекрови, пока она, наконец, сообщила, что ее сыночек звонил из
аэропорта, едет за  детьми,  и поблагодарила меня за такую заботу. А я вчера
забыла взять номер твоего телефона...
     - Да ничего, Золотко, ты здесь - и ладно. Больше не будешь  по сторонам
оглядываться? Ты знаешь, я, кажется, договорился с  дежурной по этажу, чтобы
нас на ночь не  разлучали, только обещал твоим паспортом доказать, что ты не
местная потаскушка...
     - А какая?
     - А  никакая, а  моя  гражданская  жена.  А нашу  легенду я  тебе потом
расскажу. Пошли ужинать, а то у тебя глаза голодные, - он прикоснулся губами
к ее векам, - и холодные...
     -  Так  что,  сначала согреваться  будем или  кормиться? - Марина хитро
прищурилась.
     - Кормиться, кормиться, бегом в ресторан...
     - Ну смотри, как бы на сытый желудок спать не потянуло. Учти  - я  тебя
будить не буду...
     Они посмеялись и, обнявшись, прошли через холл в ресторанный зал.

     Последующие  три  дня им  потом вспоминались,  как  дни,  переполненные
счастьем.
     Взявшись за руки,  они  бродили по нескончаемым залам  Дома  художника,
любуясь  работами  представителей  классической  школы  живописи,  поражаясь
многообразию  представленных  жанров,  осмысливая  и  пытаясь  понять  новые
направления,  предлагаемые   современными  авторами.   Побывали  и  в  Музее
изобразительных  искусств  им.   Пушкина,  и  в  Художественной  галерее  на
Кузнецком мосту.
     Ширинбек  удивил  Марину  своим  знакомством  со  многими классическими
произведениями живописи, а он мысленно благодарил за это бабушку Валиду, и с
радостью впитывал впечатления от их подлинных образцов.
     Хотя им и раньше  при встречах доводилось беседовать  на темы искусства
и,  особенно,  литературы  по разным поводам,  и чаще  в связи со  школьными
программами,  они  и  не  представляли, какой  степени  духовное  родство  и
гармония между  собой обретаются  при  непосредственном  общении с шедеврами
мировой классики и выдающимися образцами современного искусства. На одной из
наружных витрин галереи они увидели плакат с фотографией странного, но очень
выразительного скульптурного изображения  женской  фигуры "Страдание", и  не
менее странной  фамилией автора - Вадим Сидур. Ниже был дан адрес выставки в
районе  метро  Юго-западная,  по  которому  они  немедленно  и  отправились.
Выставка  размещалась  в  цокольном  этаже  жилого  здания,  а  точнее  -  в
полуподвале,  не  очень и  приспособленном под  такое мероприятие. Поражало,
однако, присутствие большого числа  посетителей,  преимущественно среднего и
старшего  возрастов,  подолгу  всматривающихся в  выставленные  экспонаты  и
шепотом делящихся впечатлениями. На  небольшой  площади двух жилых комнат  в
металле, бронзе, дереве,  керамике  были  воплощены все нюансы  человеческих
чувств в  таких формах и образах, которые  не являясь реалистичными, в то же
время  могли означать лишь определенные автором состояния человеческой души.
Ни  Марина,  ни  Ширинбек  не  могли  ответить  себе,  каким  образом  в  их
возбужденное  увиденным  сознание проникают,  проистекая,  казалось  бы,  от
абстрактных форм, флюиды высоких чувств любви и страданий, проклятий войне и
житейских радостей. Но они ясно почувствовали, как единое понимание высокого
искусства сплетает их собственные души в недосягаемых для тел сферах.
     В  небольшом  проспектике,  вручаемом  посетителям, содержались краткие
сведения об  авторе - инвалиде войны  с немецкой  пулей,  пронзившей лицевую
кость и застрявшей навечно в  черепной коробке. Там же Сидур, говоря о своем
творчестве, приводил сочиненную им притчу. Будто однажды к нему в мастерскую
явился сам Господь Бог.  Внимательно осмотрев его творения, Бог спросил: "Ты
сам-то понимаешь, что наваял?" "Кажется, понимаю," -  ответил Сидур. Господь
задумался и сказал: "Когда я ваял, мне тоже казалось, что я понимаю..."

     На  следующий день, в четверг, Марина к началу рабочего дня конференции
была уже в зале и выражала Лейле Халиловне свою досаду на "родственников":
     - Понимаете, мы  несколько лет не виделись, и они ни о каких моих делах
и слышать не хотят.  Дядя взял  отгулы на работе, и вчера  целый день  возил
меня  по городу,  -  и  она добросовестно перечислила Лелечке  все  музеи  и
выставки, где побывала с Ширинбеком, - и на ночь никуда не отпускают, уйду -
смертельная обида будет. Сегодня мне надо успеть что-то детям купить, потому
что  завтра с утра поедем на дачу, другого времени не найду.  Вы уж извините
меня,  Лейла Халиловна... У Марины был такой расстроенный вид, что  Лелечка,
конечно, вошла в ее положение:
     - Да что  Вы, Марина  Леонидовна,  не огорчайтесь, ради  Бога, Вы  ведь
теперь с родными не скоро опять увидитесь, уважьте их, а работа - она каждый
день работа.  У нас обратный  путь  долгий  -  я вам  все успею пересказать,
видите, конспектирую доклады...
     -  Ой,  спасибо,  Лейла  Халиловна,  может  быть  вам  что-то  нужно  в
магазинах, скажите - я куплю...
     Лейла смущено улыбнулась:
     - Вообще-то я кое-что уже купила неподалеку от гостиницы, на Ленинском,
еще нужно... Не знаю, удобно ли...
     -Удобно, удобно, говорите...
     - Я  мужу  хотела посмотреть домашние тапочки 45-го размера и...,  -она
замялась,  -  и нижнее  белье  на  зиму  -  58-го,  две  пары,  если  вас не
затруднит... Вот деньги...
     -  Деньги  потом,  нас...  меня не затруднит,  а  муж у  вас  богатырь,
однако...
     -  Ай,  саг  ол  (спасибо,  азерб.),  название   магазина  вспомнила  -
"Богатырь"!
     Ровно в двенадцать Марина с Ширинбеком вступили на территорию ВДНХ,  но
уже  не  по служебной  обязанности,  а  как  тысячи  гуляющих любознательных
"москвичей и гостей столицы", ради приятного и интересного времяпровождения.
Ширинбек, конечно познакомил Марину со "своими" павильонами, в качестве гида
поясняя на  экспонатах основы нефтегазодобычи  и  особенности работы в море.
Марина внимательно слушала, задавала толковые вопросы, одновременно  любуясь
его увлеченностью избранной  профессией. Побывали в "Космосе" ("ну, здурово,
молодцы  ребята!"),  "Легкой  промышленности"  ("умеют  же  шить, когда  для
выставки"), еще раз заглянули на книжную выставку - купили несколько детских
книжек "навырост", в подарок внучке  Екатерины Ивановны ("приятная тетенька,
правда?"),  пообедали  в  кавказском  ресторанчике,  на  одной  из  площадок
посмотрели  концерт латвийского  вокально-инструментального  ансамбля,  а  к
вечеру успели в Театр Эрмитаж на  Кавказский меловой круг  Бертольда Брехта.
Содержание пьесы  явно  не  соответствовало  их  настроению,  поэтому  после
первого  акта Марина шепнула: "А не лучше  ли провести это  время на озере?"
Ширинбек хотел уточнить, но по ее хитрющему косому взгляду  сразу понял, что
она  имеет в виду  "Байкал",  и  через пять минут  они уже катили в такси по
вечерней Москве к своему озерному озорному берегу...

     Последний московский  денек  выдался очень хлопотным  -  сувениры обоим
супругам,  родителям,  подарки детям, задание Лелечки. Ширинбек купил Гюле в
"Русских сувенирах"  украшения, не зависящие  от размеров - золотые серьги с
дымчатым  камнем и  такой  же  кулон  на  золотой  цепочке  ("подойдет  моей
черноглазой толстушке");  Марина  выбрала  для  Сергея  комплект, включающий
заколку  для галстука и запонки, украшенные  бирюзой.  Еще  Ширинбек запасся
импортной зажигалкой для дяди Мирали, теплым югославским  пледом для матери,
венгерскими спортивными костюмчиками для пацанов.
     Марина  приобрела  большого смешного клоуна для Яночки, модный  галстук
для отца, красивый газовый шарф вишневого цвета для "его мадамы".
     С формой для  Юлечки вышла  заминка. На втором этаже универмага Детский
Мир в  отделе школьной  одежды  висело  объявление,  извещающее о  том,  что
школьная  форма  "отпускается  исключительно  жителям  Москвы  и  Московской
области с соответствующей пропиской". Марина  расстроилась, но  Ширинбек  ее
успокоил:
     - Не горюй, золотко, это просто означает, что надо к проблеме подходить
с другого бока. Какой размер у Юли? Ага... Ты постой пока здесь, я сейчас...
-  и  направился  к  прилавку.  За  ним  хозяйничали  две  продавщицы,  одна
занималась  покупателями  -  отбирала одежду  нужных размеров  и упаковывала
форму в большие листы бумаги, ловко перехватывая свертки шпагатом с катушки,
вращающейся  на  специальном штыре;  другая пополняла  запасы на  полках  из
коробок на тележках, подвозимых рабочими со склада.
     -  Леночка,  - позвал Ширинбек вторую продавщицу, как  старую знакомую,
разглядев  предварительно  ее  имя,  вышитое на  форменном голубом халатике.
Несколько покупателей обернулись на  зов, но потом деликатность взяла верх -
"ну мало ли,  знакомый парень...". Он отгородил ее спиной от любопытных глаз
и вполголоса пошел в атаку:
     -  Здравствуйте,  Лена,  Вы  меня  не  узнаете?,  -  тон его  был таким
искренним, что она помедлила с ответом, хотя была уверена, что впервые видит
этого кареглазого красавчика.
     - Н-н-ет, извините.
     - Не  извиняйтесь, если  честно, я вас тоже плохо помню. Вы случайно не
отдыхали прошлым летом в Риге?
     -  Нет, но  я  была  там  три  года назад, - ей почему-то  не  хотелось
прерывать разговор.
     - А знаете, меня тоже там не было в прошлом году. И вообще я никогда не
бывал в  Прибалтике,  -  он придал  своему  лицу  печальное  выражение,  она
рассмеялась, а он продолжал, -  я боялся, что Вы меня не за  того примете...
Многие москвичи ведь как - раз чернож... черноглазый, значит спекулянт - или
фрукты,  или  цветы...  А  я,  Леночка,  морской  нефтяник.  Вот  посмотрите
удостоверение, видите - Морское управление буровых работ, - он тараторил, не
давая  ее очухаться от своего напора, -  а моя любимая первоклассница  перед
отъездом  мне заявила, что без московской  школьной формы в школу ходить  не
станет. Поэтому вот здесь, -  он достал красненькую десятирублевку, - я пишу
с краешку ее размер  - это вам  для памяти и  на память, а вот еще  двадцать
пять в кассу, без сдачи. Мне еще надо ботиночки для пацана поискать, а через
полчаса я подойду, и мы  обсудим, как нам вместе попасть  в Прибалтику, - он
сунул деньги  в  карман  ее халатика  и скрылся, пока  она, ошарашенная  его
изобретательностью и нахальством, осмысливала это бестелесное насилие.
     Тем не менее,  ровно  через  тридцать  минут  Леночка стала  богаче  на
четырнадцать  рублей  двадцать  копеек,  а  Ширинбек  получил  через  головы
покупателей  аккуратно  перевязанный пакет,  на  видном  месте которого  был
записан номер телефона с буквой "Л" перед ним. Он понимающе кивнул, произнес
многозначительно: "Прибалтика!" и исчез, теперь уже навсегда.
     Счастливые "московские  каникулы"  заканчивались в  Кремлевском  Дворце
съездов на концерте Муслима  Магомаева, которого в его редкие приезды в Баку
ни Ширинбеку, ни Марине послушать не удалось, да и здесь просто повезло. Они
прогуливались по  Александровскому саду  в  районе  Боровицких ворот,  когда
перед ними остановилась статная седовласая дама в пенсне.
     - Ой, какая  прелесть, какой контраст,  -  она говорила как бы  сама  с
собой,  переводя взгляд с  него  на нее и  обратно. Они в растерянности тоже
остановились.
     - Извините, молодые люди, но в природе нечасто встретишь такое черное и
такое золотое,  а тем  более, их рядом... Я  обязательно попробую золотом по
черному  фону...  или  наоборот. Да  Вы не  пугайтесь, я  в порядке,  просто
художники  мир воспринимают  через  краски,  цвета, а  тут  навстречу  такое
сочетание.  А  кстати, не хотите  ли на концерт? Сын с  невесткой  не смогли
пойти, у меня лишние билеты.
     Марина в сомнении оглядела свои и Ширинбека свертки с покупками:
     - Н-не знаю, как это...
     -  Да  ну,  что  Вы,  милая,  это  Москва -  полтора  миллиона приезжих
ежедневно, сдадите свой багаж в гардероб, и дело с концом...
     - А что за концерт, - поинтересовался Ширинбек, - и где?
     - Здесь,  за углом, - засмеялась дама  и тоном конферансье выразительно
объявила: "Поет Муслим Магомаев!", чем разрешила все сомнения...
     После концерта  он проводил  Марину в ее гостиницу -  ему  нужно было с
утра в аэропорт, ей  -  собираться на поезд. Они долго  прощались  у станции
метро, договаривались о встрече в Баку, снова обменивались впечатлениями  от
концерта,  перескакивая   на   другие   события  последних  дней,  и   вдруг
одновременно замолкали,  подолгу  вглядываясь друг в  друга с  любовью  "как
хорошо было, правда?", и с надеждой "и все будет хорошо, да?..."
     Ей вспомнились печальные строки А. С. Кочеткова:
     "И каждый раз навек прощайтесь,
     Когда уходите на миг..."
     Подумалa: "Нет, это не  о  нас...", еще  раз прикоснулась губами  к его
лицу, и ее каблучки прощально застучали в тишине полуночной Москвы.




     Поезд из  Москвы прибывал по расписанию, около восьми вечера на  первый
путь бакинского вокзала. Марина перед отъездом после некоторых колебаний все
же позвонила домой. Разговаривала с  мужем сухо, по-деловому - сообщила дату
приезда,  номер вагона;  сказала, что если он не  будет страдать от головной
боли и надумает ее встречать, то  только  с девочками - соскучилась.  Хотя и
помнила, но уточнила, что ему по  графику на работу в понедельник, зная, что
Ширинбек сдвинул свой отъезд до пятницы. Дала отбой, не попрощавшись.
     Теперь Марина, глядя  из  открытого  окна  вагона  на замедляющий  свое
движение перрон, старалась отыскать на  нем  среди  беспорядочного мелькания
встречающих своих милых девчушек.
     Поезд  перешел на  "пеший  шаг"  -  колеса  уже не бежали  по  рельсам,
постукивая на стыках, а степенно шагали по ним в предчувствии скорого отдыха
и блаженного  созерцания сотен  ног  и ножек, принявших  от  колес  эстафету
движения, и в  сопровождении чемоданов, сумок и  тележек  спешащих по  своим
делам.
     Бакинских встречающих можно было условно подразделить на три категории.
Первая,  и   самая  многочисленная  включала   в  себя  людей,   традиционно
приходивших встретить  своих родных, близких, друзей, сослуживцев, делегации
и т. п.
     Вторая,   все  более   в  то  время   разраставшаяся  -  "посылочники",
пользовавшиеся за умеренную  плату услугами  проводников для  отправления  и
получения  посылок  вместо  долгой  и  ненадежной почты.  В  зависимости  от
"посылкоемкости" проводников  к некоторым из  них  выстраивались  очереди из
отправителей  или  получателей.  В  период,  который   много  позже  назовут
"расцветом застоя", провинциальные продовольственные и промтоварные магазины
все более  пустели или,  в  лучшем  случае,  предлагали крайне  ограниченный
ассортимент  продуктов  и  "сшитой  для  врага"  кособокой  одежды.  Остряки
говорили,  что  когда  зарубежные  поставщики  предлагали  генсеку  Брежневу
доставлять  свою продукцию в  любые  точки  огромного  Союза,  он  неизменно
отвечал: "Везите все в Москву, а люди сами развезут отсюда по стране". Таким
образом,  в Баку из  Москвы  шло все,  что надо, а в обратном  направлении -
преимущественно,  красная  рыба, черная  икра,  разноцветные фрукты и цветы.
Надо  сказать,  что  перевозки  основывались на  безукоризненной  честности,
поскольку посылки вверялись конкретным проводникам - Светочкам, Зиночкам или
Газанфарам,  с  которых можно и  спросить в  случае  чего,  а  не  невидимым
безответным почтовым служащим и рабочим.
     И  третья, малочисленная группа, относящая себя к деловым людям, но при
определенном стечении обстоятельств  отвечавшая  перед  законом  по  статьям
Уголовного Кодекса, связанным со спекуляцией, обычно встречала (и провожала)
вагон-ресторан,   из   которого  выгружались  большие  коробы  болгарских  и
московских сигарет, колбасных изделий, парфюмерии, женских колготок и других
товаров повышенного спроса, а загружалась упомянутая выше продукция, но уже,
конечно, не  в  посылочных объемах. Наряд милиции,  которому, можно сказать,
повезло в такой день заступить на дежурство,  в упор не видел происходящего,
думая о том, как лучше распорядиться грядущей "благодарностью".
     Среди  этого  люда  Марина,  наконец,  разглядела  два  родных  личика:
обрамленное  светленькими  локонами - Яночки, и чуть  повыше, с торчащими по
бокам косичками - Юленьки. Позади,  положив ладони на головки дочерей, стоял
Сергей, провожая поворотом  головы  предыдущий  вагон.  "Нет,  ничего нельзя
менять... Чтобы не причинить боль ни девочкам... ни ему", - мелькнула мысль,
и  она помахала рукой  Сергею,  перенесшему как раз внимание на их вагон. Он
махнул  в  ответ и  показал дочкам  на  маму в  окошке вагона.  Обе  девочки
замахали  ручками, и все  трое  двинулись  по  ходу  поезда  до  полной  его
остановки.
     На сей раз после нескольких сошедших пассажиров первой в  дверях вагона
появилась  Лейла  Халиловна,  начавшая   процедуру  спуска  почему-то  новым
способом - спиной к зрителям на перроне, которые с интересом стали наблюдать
за  медленным  перемещением "центра  тяжести" своеобразной  фигуры.  Сергей,
помня недавний опыт, подошел поближе,  чтобы  принять Лелечку "на  себя", но
Марина  из-за  спин  пассажиров   увидела,  как  он  тут  же   был  оттеснен
внушительного вида усатым мужчиной "пятьдесят восьмого размера", который без
особого труда снял жену аж со второй ступеньки, поставил на землю,  повернул
к себе лицом и нежно поцеловал.
     Затем он принял сверху два Лелечкиных чемодана с  раздутыми до  предела
боками  и неторопливо, не  оглядываясь двинулся  к  выходу.  Лейла  виновато
улыбнулась Сергею:
     -  До  свиданья... С  Мариной  Леонидовной  мы  уже  попрощались,  -  и
вперевалочку,  утиной походкой поспешила  вслед за  своим благоверным  "Сали
Сулейманом",  как окрестил его Сергей, вспомнив  знаменитого циркового борца
детских лет.
     Марина появилась через два пассажира со своей дорожной сумкой  в руке и
с метровым ярким клоуном подмышкой. Яночка  сразу поняла, кому  предназначен
этот подарок, и запрыгала, захлопав в ладошки:
     -Шпашибо, мамочка, шпашибо, я как раж такого хотела...
     Сергей взял сумку, Яна,  забыв про маму, крепко обняла  своего  клоуна,
оказавшегося одного с ней роста, а Марина подняла на руки  Юленьку и прижала
к себе:
     -  Ну,   первоклассница,  пойдешь  в  школу  в  московской  форме,  как
заказывала...  И  папке нашему  есть подарок, - она улыбнулась Сергею, и  он
понял, что, наконец, прощен.
     ...  Ночью, однако,  в его объятьях она долго не  могла отвечать на его
ласки, пока не представила рядом с собой совсем другого человека...
     Ширинбек  позвонил утром, услышал громкое "Вы не туда попали, девушка",
и тут же шепоток "вечером там", чмок, и отбой.

     Зима  в  этом  году  выдалась  капризная.  После  привычных  ноябрьских
штормовых ветров наступили менее  ветренные, но слякотные декабрь  и январь.
Частые дожди со  снегом  перемежали дневную  слякоть  с  утренним гололедом,
бичом  для людей и машин после "сумасшедших " бакинских  заморозков  в минус
один-два градуса. Тем не менее, как и в любых других городах с "порядочными"
зимами,  падали люди,  растягивая сухожилия, вывихивая суставы и  даже ломая
себе кости, сталкивались автомобили,  предоставляя их водителям право  шумно
отстаивать между  собой свою правоту,  но в отличие  от тех городов  в Баку,
амфитеатром поднимающемся от моря, районы, расположенные  "на галерке" сразу
начинали ощущать недостаток  подвоза хлеба, продуктов  в магазины, перебои с
отоплением, подачей воды  и бытового газа. На автобусных остановках в долгих
ожиданиях скапливались толпы людей, спешащих на работу и по  домашним делам,
но  в редкие автобусы набивались лишь самые отчаянные, после чего  водители,
не трогаясь с места, еще  долго и безуспешно пытались закрыть входные  двери
на  застрявших  в них  пассажирах.  Видимо, такая  ситуация свойственна всем
южным городам, плохо приспособленным к зимним условиям.
     Именно в  этом  направлении текли  мысли  Ширинбека, когда он шагал  по
родному  микрорайону  асфальтированными  дорожками  между домами,  а  затем,
балансируя,  как  канатоходец,  по первородным глинистым скользким плешинам,
напоминая  себе  "здесь будет  телефонная станция, а здесь должны  построить
детский сад." Ему вспомнился выдающийся турецкий сатирик Азиз Несин, который
в одном из своих рассказов "Все из-за  дождя" писал: "...На кой черт тратить
на нас бомбы? Да разбрызгай над Стамбулом два стакана воды, и жизнь в городе
остановится".
     Вот и начало  февраля, а вместо традиционных штормовых ветров и хоть на
пару недель заснеженного города, опять  небо шлет на землю моросящий дождь с
зарядами мокрого снега, и город лишь слезливо хлюпает под ногами пешеходов.
     Ширинбек и не собирался выходить сегодня  из дому, расстроенный и  даже
обескураженный рассказом жены о ее недавней встрече с человеком, который уже
много лет  вызывал у него глубокую неприязнь, как своим внешним видом, так и
своими давними, в юности, приставаниями к Гюльнаре и притязаниями на ее руку
и сердце. Она  рассказала  об этом со смехом, как бы между прочим:  "столько
лет  не появлялся,  и  вот -  вылез  откуда-то,  золотые горы обещает, дурак
ненормальный,  и замуж  зовет... Ишак карабахский..." - добавила она любимое
ругательство мужа и от души расхохоталась
     В отличие от жены Ширинбек знал и откуда тот "вылез", и откуда "золотые
горы",  но  не предполагал, что у того  достанет наглости через  столько лет
опять  становиться ему поперек  дороги,  и  он, в свою  очередь, поведал  ей
кое-что из того, что знал  о пути этого  человека и уже  долгое время таил в
себе ради ее же спокойствия. Однако, она серьезного значения его рассказу не
придала:
     - Аллах все видит и накажет его  за его  дела, а ты  не связывайся, еще
появится - я сама его скалкой отделаю...
     Видя  настроение  мужа  и желая  отвлечь его,  Гюля  напомнила  ему  об
открытии сегодня нового универмага:  "Может  что-нибудь  полезное для  ребят
будет,  да и тебе  костюм новый не мешает  присмотреть...". О  себе  она  не
упомянула, зная, что муж никогда  не  приобретет что-то для себя, не  одарив
при этом и ее.
     Вообще-то, торжественное открытие универмага состоялось, как водится, к
Новому Году,  в аккурат тридцать  первого  декабря, рапорт об этом радостном
событии пошел "наверх",  а первого января  он  был  закрыт  "для  устранения
недоделок" на целый месяц, и  вот теперь снова открыт, как полагал Ширинбек,
с новыми недоделками.
     Универмаг  назвали  "Москва", и неоновая надпись вверху большого здания
была видна уже на дальних подступах к нему. Для Ширинбека в этом названии не
было ничего странного  и,  тем  более, непонятного, но дед Рустам  в  тесном
семейном кругу ворчал по этому поводу, что, мол, негоже настолько заискивать
и  лебезить (он  выражался короче - "лизать ....")  перед "старшим  братом",
ведь с таким же основанием можно было назвать универмаг  "Харьков", "Казань"
или  "Петропавловск-  Камчатский".  "Что,  разве  его  строили  москвичи,  -
обосновывал дед свою  позицию, - или  Москва будет снабжать универмаг  своей
продукцией,  как  югославы снабжают  свой  "Белград"  в той  же  Москве?  Не
представляю  где-нибудь в Марселе  универмаг  "Париж".  Я  понимаю, когда  в
Москве  рестораны   "Прага",  "Пекин"  или  "Баку"  привлекают   посетителей
соответствующими меню, а когда  в Баку Московский проспект ведет  на станцию
Баладжары,  - этого я понять не могу. Или, например, всем ясно,  почему наши
улицы  хранят  память о  двадцати шести бакинских комиссарах или  выдающихся
деятелях  промышленности, культуры  республики,  но  при  чем  здесь  Патрис
Лумумба?".  Мириам  и  Гюля  на такие  "крамольные"  речи заслуженного  деда
испуганно шикали  на него и всплескивали  руками, а Ширинбек подходил к делу
более  практично:  "Дед,  я  лично  с  тобой  согласен,  но,  чтобы  убедить
остальных, почему бы тебе не поднять  этот  вопрос  в райкоме  партии или на
очередной профсоюзной конференции?" Рустам на каверзный вопрос внука отвечал
вполне серьезно: "Придет время и там скажем, Ширинчик".
     ... Ширинбек добросовестно обходил отдел  за отделом в гуще  снующих  в
поисках "дефицита" людей.  В некоторых отделах он замечал  среди продавцов и
кассиров   знакомые  лица  девушек  и  ребят  -   соседей  по   микрорайону,
естественно, раньше других откликнувшихся на объявления о приеме  на работу.
Он  поднялся на  второй этаж,  в  отдел  готовой одежды.  Здесь  было так же
многолюдно, как  и  внизу,  у  примерочных  -  и  женских,  и  даже  мужских
выстроились очереди из собственно примеряющих и их сопровождающих.
     Он  прошел  в сектор детской одежды,  где ему приглянулись  мальчиковые
куртки с капюшонами  из ГДР,  и он попросил  продавщицу  выписать чек на две
курточки  - на  десять и  восемь  лет, и  подобрать куртки разного цвета. Он
направлялся  в  кассу оплатить чек, когда в дальнем конце торгового зала,  в
секторе  мужских  костюмов  вдруг   заметил  знакомую   золотистую  головку.
Ширинбек, стараясь не  выпустить  Марину  из поля зрения  сквозь мельтешащие
перед ним фигуры, повернул в ее сторону, на ходу придумывая приветствия типа
"каким счастливым ветром в наши края?" или "сколько печальных лет и холодных
зим  без вас, мадам...", хотя  последнее  свидание  было  три  дня назад,  а
следующее должно быть через пару дней, а может  подойти сзади и "девушка, не
поможете подобрать костюмчик на ваш вкус?"
     "Стоп, Ширинбек,  а что она,  собственно, делает  в  мужском отделе?  -
спросил себя и  тут же разглядел ответ, - да она уже помогла другому мужчине
выбрать  костюм, мужу, наверное,  со  спины не видно, вон, наклонился к ней,
поцеловал, даже  шапка  с  головы  свалилась, а  она  улыбнулась... Жаль, не
подойти теперь... ". Он уже хотел незамеченным продолжить свой путь к кассе,
но тут мужчина в поисках  шапки оглянулся..., и мгновенно кровь  бросилась в
голову Ширинбека: "Не муж...  Сергей... это же Сергей Юркевский, механик...,
- мысли забились в голове, как частицы света в броуновом движении, - так это
она так четко регулирует наши рабочие графики, чтобы мы не пересекались в ее
постели,  когда  муж  в  дальней  командировке... И  чтобы  не знали  друг о
друге... Она-то знает, что мы вместе работаем... А может он и знает обо мне,
и они оба посмеиваются, как над дурачком, мальчишкой. Нет,  Сергей не знает,
он не такой,  он ни при чем... Дают - бери... А Маринка-то, предательница...
Святая, ха... Сейчас я  покажу тебе,  как водить за нос трех мужиков, и даже
не за нос... У-у, сучка грязная, - и  это был самый  безобидный из эпитетов,
которыми  он  мысленно наградил  "предательницу",  решительно зашагав  в  ее
сторону. Теперь Марина оказалась стоящей спиной к приближающемуся Ширинбеку.
     Сергей  первым заметил подходящего  приятеля, улыбнулся и  протянул ему
руку.  Ширинбек  мягко  отстранил  ее  "подожди,  Сережа",  и  Марина  резко
повернулась  на  звук его  голоса. Она увидела на его  лице  брезгливость  и
презрение,  глаза, сверкающие  яростным блеском, и попыталась  предотвратить
непоправимое:
     - Нет, Ширинбек! Нет!
     Сергей,  переводя взгляд  с Ширинбека на жену и обратно, так и  замер с
правой протянутой рукой и с костюмом, перекинутым через левую; Ширинбеку  же
эти мгновения казались кадрами замедленной съемки, но, наконец, накопившееся
негодование  прорвалось  и   выплеснулось  на  побледневшую  Марину  потоком
бессвязных оскорблений:
     -  Значит, меня тебе было мало... Сергей, и нас обоих ей  будет мало...
Третьего мужика найдет... А муж не в счет, да?... Я же говорил - не  ревнуют
только к мужу... И  ты должна знать, что мы  с Сергеем знакомы... Может даже
друзья... Как же ты можешь?.. Сколько лжи... Столько лет... А я-то  - Святая
Мария... Шлюха  -  вот  ты  кто!  -  он как-будто  выплевывал  эти  короткие
рубленные фразы сдавленным голосом ей в лицо, прикрытое ладонями. Сергей уже
все понял. Он  железной хваткой тренированной кисти сжал Ширинбеку руку выше
локтя:
     - Замолчи, Ширинбек,  прекрати  оскорблять  мою жену...  Я  сам  с  ней
разберусь...
     - С каких это пор - жена?.. Мне тоже - жена... Отпусти руку...
     Сергей разжал пальцы:
     - Да уж девятый  год, да,  Мариночка? -  он говорил нарочито медленно и
тихо, что под силу только человеку, с юных лет привыкшему "держать удары", и
со стороны никто  бы  и не подумал о том, какие страсти сейчас кипят  в этом
классическом людском треугольнике.
     - Как девя..., - на Ширинбека как-будто обрушился столб ледяной воды, -
Марина, а  как же  Юра, муж?! - он  взглянул  на Сергея с надвинутой на  лоб
шапкой-ушанкой и узнал в нем того  самого мужчину, которого видел  как-то  в
рост на фотографии у Марины. Общий облик... Ну, конечно, Юркевский... Юра...
Теперь его бросило в жар, язык прилип к гортани, он с трудом глотнул слюну:
     - Марина, прости, я...
     - Дурак, все  испортил..., - она  повернулась  к Сергею, - ну что, муж,
поехали  "разбираться",  -  и  с  гордо поднятой  головой  твердой  походкой
направилась к эскалатору, как Мария Стюарт  на эшафот. Сергей сунул костюм в
руки вконец потерянного Ширинбека "отдай им", и догнал жену.
     Площадь перед  универмагом, несмотря  на моросящий  дождь и слякоть  от
вчерашнего снегопада, четко разделялась на два встречных потока покупателей.
Один состоял из отыгравших только что эту роль "старых и малых", нагруженных
пакетами, свертками, довольных собой и покупками, громко  и весело делящихся
впечатлениями от увиденного и приобретенного.
     - Ты понимаш, я ее говору - отрез не отрежь, я цели рулончик беру, штук
называися, она говорит - не положена, народ тоже хочит...
     - Э-э, говорит, да... Ты сматри, если на  полку столко лежит, сколко на
склад для себе оставил, а?
     Другой поток  потенциальных  покупателей,  нацеленный  на  магазин, был
торопливее, взгляды людей оценивали попеременно то расстояние до  входа, где
наметился некоторый затор, то покупки встречного люда.
     На площадь  то и дело подкатывали такси  - "Волги" и  "Москвичи"  цвета
свежего салата, из переполненных маршрутных автобусов,  как из тюбиков пасты
выдавливались новые и новые порции  бакинцев, спешащих со всех концов города
принять  посильное участие  в  празднике открытия нового  торгового  центра,
окунуться в торжество приобретательства.
     Сергей подал знак освободившемуся  такси, открыл обе боковые дверцы, не
оглядываясь на  Марину сел  на  переднее  сиденье и  назвал  адрес. Хлопнула
задняя  дверца,  водитель  в  зеркале  заднего  обзора  увидел  хмурое  лицо
миловидной женщины, подумал: "наверно, муж не купил,  что просила", и тронул
с места. За всю получасовую  дорогу в машине не  было произнесено  ни звука.
Все   происшедшее  многократно   прокручивалось   перед   глазами  обоих   с
кинематографической четкостью изображения и звучания, включая фоновые помехи
мельканий и шумов , хотя там, в магазине казалось, что затуманенное сознание
отказалось  воспринимать дикую  реальность. Однако, мысли их текли в  разных
направлениях. Сергей со  свойственным ему чувством собственника лишний раз и
уже бесповоротно убеждался в своей правоте многолетнего  ревнивца, возможно,
путая  причины и  следствия.  Временами  он  возвращался  к одной  и той  же
панической мысли: "что же теперь будет, что делать?" и никак не мог найти на
нее  ответа. "А Ширинбек...  Что Ширинбек? Получается - не знал... Ну и что?
Знал же, что это  чья-то жена... О, господи, о  чем я..." -  мысли путались,
перебивали друг друга, - "как они встретились -  такие разные, впрочем, плюс
и  минус  притягиваются...  Старое  знакомство? Но  ведь я был  у нее первым
мужчиной... Выгнать...  А как же Юленька с Яночкой?" -  он закрывал глаза, и
перед ним тут  же возникали сцены ее  грехопадений, но теперь  уже вовсе  не
абстрактные,  а с участием конкретного человека,  к  тому  же молодого,  его
товарища по работе...
     Марина  же  с присущей рациональным людям  прямотой во всем происшедшем
винила себя. Она лишь коротко, без страха  подумала о возможных последствиях
и  поняла, что давно была  готова к подобному  финалу,  вот  только  слишком
быстро и  неожиданно  он наступил.  Нет,  напрасно  она  обидела  Ширинбека,
наверное,  любой  бы  на  его  месте  возмутился,  а  уж  с  его  кавказским
темпераментом... Конечно, кинулся разоблачать одну ложь, а выплыла другая...
Из огня да в полымя... И не оправдаться до конца теперь  - "единожды солгав,
да кто ж тебе поверит..."
     Она подняла глаза на непроницаемый затылок мужа.
     "Сказал  бы  что-нибудь, обругал хотя  бы, а то  при Ширинбеке "девятый
год, да,  Мариночка?"  и вот  уж  полчаса ни  слова.  Неужели оставит нас  с
девчонками?  Наверное,  рано  или  поздно...  Вот  и свой  домашний  Каренин
появился, - она и теперь не могла обойтись без литературных аналогий, -  там
ипподром,  здесь  универмаг  - какая  разница...  Но я не  Анна,  и не стану
нарушать график движения  электропоездов  Баку-Разин... Ширинчик простит мне
эту "ложь во спасение", ведь другой  вины  у меня  перед ним нет, и мы опять
будем вместе... Любовь свою не предадим... А в семье, как уж получится..." -
у  нее  даже  настроение  улучшилось,   как   обычно  и  бывает,   когда  из
неопределенности  рождается  какое-то решение, даже неважно  в какую сторону
меняющее ситуацию.
     Машина затормозила у крыльца их  дома. Сергей, не оборачиваясь, взбежал
по ступенькам,  открыл дверь и вошел внутрь. Когда Марина вслед за ним вошла
в дом и прикрыла за собой дверь, ее встретили перекошенное злобой лицо мужа,
мелькнувшая  в  воздухе  ладонь,  от  которой  она  не стала  защищаться,  и
сокрушительная пощечина, вызвавшая звон в левом ухе, круги и цветные искорки
в глазах и солоноватый  привкус во  рту. Голова дернулась, но Марина устояла
на ногах, подошла к раковине, сплюнула розовую слюну и повернулась к мужу:
     - И это все, что ты придумал за последние полчаса? А то - ножи у нас на
кухне,  топор в  сарае... - она сняла пальто, намочила полотенце,  приложила
его к опухающей щеке  и глазу, и села в кухне за стол. Сергей молча наблюдал
за ней, потом, не раздеваясь, сел напротив... и заплакал.
     Такого  состояния беспомощности и  отчаяния он  не испытывал уже больше
тридцати лет. Ну да, тогда мама впервые привела его в секцию бокса, и тренер
Николай Солдатченко  предложил  ему  "поработать"  со щупленьким  мальчиком,
намного  легче  и  моложе Сережи. "Сейчас я его..., -  подумал  Сергей, пока
Николай Петрович зашнуровывал на его руках настоящие боксерские перчатки, но
"Щупленький" в течение одной-полутора минут так его отделал, что  невозможно
было  сдержать слез  горечи  и обиды.  "Вот,  если  и  на  следующее занятие
придешь, запишем тебя в секцию", - сказал тренер, делая холодную примочку на
заплывший глаз Сергея. И он пришел...
     Сергей  поднял голову, его покрасневшие глаза смотрели  мимо  Марины, и
заговорил он как бы сам с собой:
     - Я всегда ждал чего-то в  этом  роде... Конечно, молодая жена - "не по
Сеньке  шапка",  но я-то  думал, что обнаружить  измену можно только долгими
подозрениями,  выслеживаниями,  упреками, с  помощью  улик  или  свидетелей,
тягостных объяснений, а  тут  оказалось  все  так  просто  -  "а  вот и  мы,
любовнички,  здрасьте!"  и  ты  стоишь,  как оплеванный,  уже  с  ветвистыми
рогами...
     - Да, ты прав, времена Отелло прошли... И Дездемоны - тоже.
     - Н-не знаю, н-не знаю..., - он перевел взгляд на нее, - и давно  это у
вас... шуры-муры?
     - Скажу я - годы, месяцы или  дни, что это изменит, какая тебе разница?
А  вот, что тебе, действительно,  надо знать,  так это то,  что твоя жена не
способна на шуры-муры, а  то, что случилось, имеет другое название - любовь.
В  отличие  от  нашего  с  тобой  сосуществования  со  сценами  беспричинной
ревности. А  знакомы мы с ним больше двадцати лет, еще со школы...  В общем,
не  первый встречный... Об остальном можешь у  него узнать, о его общении со
"шлюхой"...
     - Я не буду с ним говорить, достаточно того, что я уже знаю...
     Марина насторожилась:
     - Это что,  угроза? Не смей, слышишь? Ни сам, ни с помощью твоих друзей
юности - нынешних поселковых алкоголиков. Ширинч.. Ширинбек, если  перед кем
и виноват, то только перед своей  женой, но не перед тобой... Это все  я.  Я
превратила робкие юношеские ухаживания и редкие запретные поцелуи в  высокое
зрелое чувство. Я знала, что патриархальный настрой предков не одобрит нашей
дружбы, поэтому в молодости  не  продолжила отношений... Но забыть так и  не
смогла... Все годы разлуки я все знала о нем через общих школьных знакомых -
где живет, когда и на ком женился, когда рождались дети, раньше видела его с
красавицей-женой, но  в последнее время она болезненно располнела, и он стал
прогуливаться  один...  Тогда  я  и решилась  подойти. Я даже  знала, что он
перешел на работу в море, но не предполагала, что из добрых полутора десятка
предприятий  туда  же,   где  ты...   Когда  узнала,  начала  врать,  и  вот
довралась...  Теперь он и  правде  не поверит... Единожды  солгав...  -  она
говорила все это монотонно, как в забытьи,  но  теперь обратилась к  Сергею,
глядя прямо  ему в глаза,  - ну вот, теперь  ты знаешь даже  больше, чем он.
Порвать нашу  с ним связь я  не могу... И  не хочу... А  за сегодняшнее  его
унижение из-за меня, я знаю, невыносимое для его гордого характера, я вымолю
у него прощение... Надеюсь... Я устала, пойду прилягу...

     Ширинбек возвращался домой, не  видя перед собой дороги, по инерции. Он
шел медленным шагом, по обгоняющим его людям с раскрытыми зонтами понял, что
дождь  усилился,  и  удивился  почему  его  капли,  стекая  по  лицу,  имеют
солоноватый привкус,  потом понял  и это. Он осмысленно огляделся  уже возле
своего дома и  подумал,  что, наверное, именно  так, бездумно лошади,  ослы,
коровы  возвращаются в  свои  стойла.  Мысли  его  в  недолгом  пути  витали
далеко-далеко, то  возвращаясь на  годы назад,  то устремляясь в будущее. Он
понял,  что  ложь возникла  и  сопровождала их  отношения с  самого  первого
свидания.  Ну  да,  как только она сообразила, что они с Сергеем  знакомы. А
если  бы сказала правду? Конечно,  он бы не предал  товарища...  Но тогда...
тогда, значит, высший смысл жизни - святая, всепоглощающая любовь, прошла бы
стороной, превратив светлые праздники ожиданий, встреч и даже расставаний  в
унылые серые будни,  торжество самоутверждения - в безысходность прозябания,
лишив  двоих  людей  счастья  столько  лет  дарить  друг   другу  радость  и
блаженство. И, между прочим, при этом не ущемляя ничьих интересов, и  никого
ни у кого не воруя. Выходит, она была права... А он... Он так позорно предал
ее... Лучше бы вообще  не подходил -  потом  бы сказал,  что видел  с  общим
знакомым,  все  бы  прояснилось,  решили  бы,  как  быть дальше... Или  даже
спокойно подошел бы, как старый  школьный  товарищ, узнал  бы, что  Сергей -
муж, и опять не подставил бы ее, как мужнину изменницу.
     "Действительно,  какой  я дурак, ишак  карабахский...,  -  мысли  опять
заметались  в  поисках выхода, -  Как она  сейчас  там? Как-то, помню,  шутя
говорила, что муж попался ревнивый, но и она, мол, не овечка покорная... Чем
ей можно помочь? Нет, Сергей трезвый человек, не позволит ничего такого... А
я сам не трезвый, что ли? А вон, только заподозрил соперника и сорвался, как
баран безмозглый... Надо вечером  позвонить, попросить у  нее  прощения... У
него тоже... И пусть обругает, как хочет..."
     Когда  Ширинбек поднялся на третий этаж и нажал  кнопку звонка, его уже
бил  озноб.  Гюльнара,  открывшая  ему  дверь,  только  взглянув   на  него,
всплеснула руками и запричитала:
     - Азизим  (мой  дорогой, азерб), вай Аллах, что с  тобой?  Весь мокрый,
глаза покраснели, да на тебе лица  нет... Ай-ай-ай,  и лоб горячий... Быстро
раздевайся, ложись, я  чай приготовлю, с кизиловым вареньем попьешь... Какой
дурак в  такую погоду универмаг  открывает, чтобы люди простуживались... Вот
возьми сухое белье, насквозь же промок, почему без зонтика пошел?...  Сейчас
чайник поставлю.
     Ширинбек  почувствовал  дрожь  и  слабость  в  ногах, сделал  несколько
неуверенных шагов в спальню до кровати и рухнул на нее, потеряв сознание.
     Мужчины, в  большинстве своем, плохо переносят разного рода потрясения,
нетерпимы  к  боли, в  случае опасности  в  первый  момент могут паниковать,
преувеличивая ее  реальные масштабы.  Им  нужно  время,  чтобы освоившись  с
изменением  ситуации  к  худшему, усилием  разума  и воли предотвращать  или
преодолевать последствия кризиса. Большинство же женщин, какими бы хрупкими,
нерешительными,  манерными,  капризными  и слабыми они обычно не казались, в
ситуациях,   грозящих   чем-нибудь   близким,   любимым   людям,   мгновенно
преображаются, принимая  верные  решения, и четко  действуя  во-спасение. Не
случайно  же  и в  животном мире  именно  самки  - пернатых,  млекопитающих,
хищников  первыми бросаются на  обидчиков их детенышей, разрушителей  гнезд,
нор или другого "жилья".
     Гюля из  кухни услышала приглушенный лязг  кроватной сетки, заглянула в
спальню, все поняла и склонилась над мужем:
     - Ширин-джан, Ширин-джан, очнись, очнись,  - ласково приговаривала она,
легонько похлопывая  его по щекам, пока они  не стали розоветь, - Гамидик, в
ванной  в  аптечке  коричневый  флакончик с  надписью  "Нашатырь"  и  там же
градусник - быстренько сюда; Рустамчик,  оденься, резиновые сапожки и зонтик
не забудь, беги  в "Скорую",  скажи  у  папы высокая температура  и обморок,
по-русски запомни "обморок", с ними и приедешь... Через дорогу осторожней...
     Телефоны-автоматы на улицах микрорайона, впрочем как и в других районах
города,  часто   становились  жертвами  любопытства  или  корысти  окрестных
мальчишек,  поэтому рациональней было, не тратя времени на поиски исправного
телефона,  сбегать  на  станцию  Скорой   помощи,   расположенную  метрах  в
восьмистах от дома.
     Она переодела мужа,  попутно растерев ему грудь и спину, привела  его в
чувство, дав понюхать спирта.  Он открыл глаза, но почувствовал себя парящим
где-то в  вышине, в  сплошном  тумане, в  котором удаляясь и исчезая плавали
цветные шары;  он  слышал над  собой, как сквозь вату, заложившую  уши, свое
имя, но не мог отозваться и снова впал в забытье.
     Гюля подробно рассказала врачу,  как муж ушел  "совсем здоровый", и как
вернулся через полтора часа "совсем мокрый и больной".
     - И вот термометр посмотрите - сорок и шесть...
     Доктор,   пожилой  еврей  с   грустным  взглядом  библейского  мудреца,
внимательно   обследовал   пациента   с    помощью   старинной    деревянной
трубочки-фонендоскопа  и  собственных  пальцев,   поглаживая,  постукивая  и
надавливая  в различных  местах  тела.  Ширинбек  приоткрыл  глаза и  что-то
зашептал  ему на  ухо.  Наконец доктор, сопровождаемый  тревожными взглядами
Гюли  и детей, отошел  от  кровати, протер  руки  салфеткой,  с  готовностью
поданной медсестрой, и присел за стол  в столовой, вытащив из кармана халата
авторучку  и  бланки рецептов.  Гюля  сделала  шаг  вперед, собираясь что-то
спросить,  но медсестра  за  спиной врача так  выразительно прижала  палец к
губам  и так округлила глаза, как,  наверное, пулеметчица Анка предупреждала
бойцов-чапаевцев "Тихо, Чапай думает..."
     "Чапай" заговорил, ни к кому не обращаясь, как бы раздумывая:
     - В  больницу вы  его, разумеется, не  отдадите,  мадам...  и  сынки...
Особенно  ты, копия отца, шустрый  такой,  даже  чай не дал допить  - "едем,
дохтур, едем, папа - обмурок".
     Гюля отрицательно покачала головой.
     - Так я  вам вот  что скажу: могло быть, конечно, и лучше, но хорошо  и
то,  что со  стороны  сердца ничего страшного нет,  и другие  кишки-мишки  в
порядке,  -  он  сделал  небольшую паузу,  и  вдруг  спросил, - скажите,  он
случайно не понервничал сильно сегодня... или вчера?
     -  Нет,   доктор,  у  него  сейчас   выходные  дни,  отгулы,  чего  ему
нервничать...
     -  Ну  и хорошо,  сейчас  мы ему укольчик  сделаем, - он  сказал что-то
медсестре и та  вернулась  в спальню, - выписываю рецепт  на жаропонижающее,
молите  Аллаха, чтобы сегодняшний холодный  душ  с ветерком не  отразился на
легких, но это прояснится позже, поэтому завтра вызовите  районного врача. -
он помолчал, а потом  прищурившись с улыбкой посмотрел на Гюльнару,  - А он,
случайно веру не  собирается менять? А то,  пока я его осматривал, он Святую
Марию вспоминал,  отца Сергия... Шучу, конечно...  Это бред, от температуры,
должен пройти  после укола. Если  к вечеру состояние не  улучшится, сделайте
опять вызов... Ах  да,  телефонную станцию пока не  построили, так что я сам
заеду к вам перед сменой, около одиннадцати.

     ... Следующую  декаду Ширинбек  провалялся  дома с воспалением  легких.
Однообразие этих дней лишь однажды было нарушено самым неожиданным образом.
     На пятый день болезни, когда кризис миновал, в середине  дня в квартиру
позвонили. Гюльнара открыла  дверь и  впустила в прихожую незнакомую молодую
женщину,  одетую в  модную  китайскую пуховую  куртку  с  отороченным  мехом
капюшоном, и в больших темных  очках. Через плечо у нее был перекинут ремень
дорожной спортивной сумки, в руках туго набитый портфель.
     - Здравствуйте, извините, это квартира Ширинбека Расуловича Расулова? Я
из комитета профсоюза, мне позвонили с работы, просили проведать...
     - Гюля,  кто пришел, это мама? - спросил Ширинбек из  спальни.  Тут  же
из-за двери комнаты,  выходящей в прихожую,  видимо, детской, высунулись две
черноволосых  и черноглазых головки.  Гюльнара качнула головой  - "уроки", и
дверь снова захлопнулась.
     Мириам-ханум,  которая на время  болезни сына поселилась у  них, с утра
поехала домой по хозяйским делам ("не дай Аллах, обворуют, и не узнаешь"), а
заодно кое-что прикупить в магазинах.
     - Лежи, лежи, это твой профсоюз беспокоится о тебе. А Вы  раздевайтесь,
проходите, сумки можете здесь оставить...
     -  Спасибо,  но  портфель  я  возьму  с  собой  -  здесь  гостинцы  для
больного..., - и громко, -  Ширинбек Расулович, это я, Марина из профкома...
,  -  она откинула  капюшон,  и  Гюля залюбовалась ее золотистыми  локонами,
скинула  куртку,   аккуратно  повесила  ее  на  вешалку,  взяла  портфель  и
неторопливо прошла в гостиную.
     - Старшенький ваш - вылитый отец, а младший больше на вас  смахивает...
Извините, я правильно расслышала  - вас зовут Гюля? Я - Марина, вообще-то  я
кадровичка. А ваше полное имя?
     - Гюльнара, но это неважно, можно - Гюля...
     - Спасибо.  Гюля,  вот тут для больного фрукты, конфеты... и  бутылочка
коньяка.  Говорят,  помогает восстанавливать  силы, -  она выложила  на стол
мандарины, яблоки, хурму, коробку конфет и бутылку.
     - Да Вы что, Марина, зачем столько?
     - А буровики народ богатый, и  для  хороших работников, таких, как  ваш
муж,  ничего не  жалеют. Так можно теперь  на  больного  взглянуть,  а вдруг
симулирует?
     Марина еще дома отрепетировала свое поведение и осталась довольна собой
за его первую часть. И должность удачную придумала -  не будет разговоров на
специальные темы, вдруг бы дома дед оказался.
     Ширинбек из спальни прислушивался к беседе женщин в столовой и  пытался
унять  гулкое  сердцебиение,  возникшее  с  того  момента,  как  в  квартире
прозвучал голос Марины.
     "Какая  молодчина - пришла! - думал он, - а раз пришла, значит  простит
мне мое идиотство, тоже мне, праведник нашелся..."
     -  Можно?  Здравствуйте,  Ширинбек  Расулович, -  появилась  в  спальне
сияющая  Марина,  протянув  ему  руку,  - что  это Вы  болеть надумали?  Ваш
начальник звонил, просил подлечить вас, чтобы ему  скорей смениться... Шучу,
конечно, но кое-какие  лекарства  я все-таки  захватила,  а коньяк прямо  из
Еревана, по пятнадцать капель перед едой.
     Ширинбек  не  отпускал  ее руки в  продолжении  всей  тирады,  даже  не
вслушиваясь,  а  чувствуя  ее  ответные  пожатия, она же  не  могла оторвать
взгляда от его осунувшегося лица. Наконец он разжал пальцы.
     - Гюля, время обеденное, давай кормить гостью.
     - Ой, спасибо большое, но  мне скоро идти... У меня тоже двое своих, но
девочки...
     Гюльнара,  стоявшая позади  Марины  со  сложенными  на  животе  руками,
отправилась на кухню со словами:
     - Успеете, я быстренько накрою, все готово...
     Марина оглянулась в поисках стула и присела на край кровати:
     -  Я не могла придти, как договаривались, но я звонила туда - тебя тоже
не было, я поняла, что с тобой неладно,  позвонила на работу, представилась,
как  из редакции газеты, и вот - пришла...  брать интервью, -  она погладила
его руку.
     -  Золотко, ты прости меня за мою дикарскую выходку, всем сделал плохо,
да? И сними, пожалуйста свои очки, глазки покажи...
     -  Забудь о  скандале, ничего  же  не вернешь... И меня прости  за  мою
ложь... Ну не могла  я потерять тебя из-за той правды. А очки... Стоит ли? -
она чуть приподняла их на лоб, и Ширинбек резко приподнялся  в кровати - под
глазами и вокруг них были сплошные синяки - часть уже пожелтевших, старых, а
часть свежих, сине-багровых.
     - Что же он делает, сволочь?! - вырвалось у Ширинбека.
     - А  это не  он... Это его дьявол попутал  - запил он, как его покойный
дед... И  бьет...  А чуть  трезвеет,  в ногах валяется,  прощения  просит...
Еле-еле сегодня  отправила его  на работу  на  трезвую голову,  а сама взяла
часть необходимых вещей - здесь  они, в сумке и в портфеле, отвезу на "нашу"
квартиру. Приедет, в случае чего - укроюсь там. Все равно - нам уж вместе не
жить,  замучает  он себя  и меня,  никогда не простит... все девять лет  как
будто ждал моей измены... Его родители знают о его поведении и корнях этого,
о причине - нет. Девочек держат у себя, умоляют меня не показывать им такого
отца. Ширинчик, пожалуйста,  поедешь  на работу - будь осторожен с ним, я же
знаю, что вы там  иногда обходите "сухой  закон", сорвется он -  беда  может
быть... Слышишь?
     -  Да успокойся ты ради Аллаха, в наш век между мужчинами, извини меня,
"из-за  бабы"  дуэлей  не  бывает. Дантесы кончились, пушкины, к  сожалению,
тоже... Он потому на  тебе и срывает  свое зло,  что  понял  мое неведение о
вашем родстве. А  поговорить  -  мы поговорим, ну, может  быть, еще какое-то
время букой будет глядеть на меня...
     -  Подожди, я не  закончила... Это  важно... Я решила, что  лжи в нашем
классическом треугольнике, вернее, квадрате,  было уже достаточно, и сказала
ему  сразу же, что с тобой не расстанусь...  - она опустила голову и шепотом
добавила, - если, конечно, ты тоже... Перед отъездом  он переспросил меня об
этом... С тем и уехал...
     Ширинбек взял ее руку, прижал пальцы к своим губам, потом как бы подвел
итог:
     - Ну конечно, я тоже... Я думаю, все уладится... Подай мне, пожалуйста,
халат, пойдем обедать, сегодня я с вами сяду, наконец, за стол. И  лекарство
твое попробуем, по пятнадцать капель, хотя и напрасно тратилась...



     - Так...  Значит,  Юркевский  Сергей  Георгиевич,  1935 года  рождения,
национальность..., семейное положение..., адрес..., должность..., член КПСС,
понятно,  -  Наталья Ивановна  подняла  голову от  бумаг, сделала  небольшую
паузу,  внимательно,  изучающе  глядя  на  Сергея, и  продолжила,  -  Сергей
Георгиевич, я  -  старший следователь прокуратуры  Приморского района города
Баку, Большакова Наталья Ивановна, Вы допрашиваетесь в качестве свидетеля по
делу о  пропаже без  вести старшего инженера-заместителя  начальника участка
бурения "Каспвостокнефти" Расулова Ширинбека Расул оглы. Допрос ведется  при
включенной  магнитофонной  записи. Протокол  ведет  следователь  прокуратуры
Гасан Али  оглы  Алиев.  Имеются  ли у вас  какие-либо формальные претензии,
вопросы, отводы состава следователей?
     - Н-нет...
     Напротив  Натальи  Ивановны сидел человек,  лишь отдаленно напоминавший
того Сергея Юркевского, который всего пару недель назад в сопровождении жены
почти  что приобрел в универмаге "Москва",  как  на него сшитый, югославский
двубортный костюм.  Обострившиеся черты  лица,  мешки под запавшими глазами,
остановившийся на какой-то точке пространства невидящий взгляд, устремленный
фактически в  себя,  и атлетически сложенная фигура,  облаченная в  несвежую
сорочку без двух верхних пуговиц,  помятый пиджак, похоже, не снимавшийся на
ночь,  замызганный плащ -  одежду, приличествующую какому-нибудь  спившемуся
бомжу, но не инженеру, да еще спортивного сложения.
     "Впрочем, в его  незавидном положении..., - подумала Большакова, цепким
взглядом мгновенно охватив и оценив "экстерьер" свидетеля, - но не спеши, не
спеши,  Наташа, - тут же одернула она себя, - или сам должен расколоться или
улики надо найти железные - слишком уж серьезным может быть обвинение...".

     Прошла  неделя, как Наталья  Ивановна практически  переселилась  жить и
работать на  морской  промысел. С  того  дня,  как в  деле  об  исчезновении
Ширинбека Расулова,  наряду с предположениями о  несчастном случае появилась
версия о  криминальном характере происшествия, прокурор Еганян освободил  ее
от  всей  текущей   "мелочевки",  поручив  ей   сосредоточить  весь  арсенал
интеллектуального   потенциала   на  этом  деле.   Завен  Мушегович   обожал
неисчерпаемые возможности русского языка и получал эстетическое наслаждение,
используя слова и  их сочетания из глубин словарного запаса Даля, Ожегова  и
своего собственного. Неважно, что слова  не всегда "попадали" в смысл  речи,
ласкало душу само их  звучание. Например, посетителю, невовремя заглянувшему
в кабинет, он мог сказать:  "Я  пока занят, подождите меня в том амплуа...",
или  "Все  работники  прокуратуры  должны  дружить  и  совокупляться,  а  не
жаловаться  мне  друг  на  друга..."  (видимо  от  "по  совокупности  статей
Уголовного Кодекса").
     Напутствуя Наталью Ивановну на совершение служебного подвига, Еганян, в
частности,  просил  ее  без  излишней  будоражности  проявить  авангарцию  и
отыскать истинные корни исчезновения живого человека.
     - Ты понимаешь,  Наташа,  когда человек пропадает или  погибает в среде
низкопородных криминальных  элементов, это, конечно тоже преступление, но из
категории "вор у  вора  дубинку украл",  - маленький Еганян  проводил ее  до
двери своего кабинета, и теперь вынужден был задирать голову или  обращаться
в разговоре к большаковскому бюсту,  -  здесь  же, на  передовом предприятии
среди  бела...  пусть  даже  ночью,  убивают  или  исчезают   ответственного
работника  -  мы должны костями лечь, - он задержал взгляд  на груди Натальи
Ивановны, - но или найти его, или выяснить все досконально и исчерпывающе.

     Версия о  "найти" в эти первые  дни после  случившегося возникла не  на
голом месте. Дело в том, что на третий день, то есть практически сразу после
получения известия о трагедии,  на морской промысел с разрешения руководства
специальным рейсом  вертолета были  доставлены  родные Ширинбека  -  дедушка
Рустам  Мирзоевич  и дядя  Мирали  Рустамович.  В  их  сопровождении  прибыл
маленький сухонький старичок в серой каракулевой папахе, черном  длиннополом
пальто с серым же каракулевым воротником и с обязательными четками в руках -
городской молла Сейид Аббас.
     Встретившего  их  на   вертолетной  площадке  Эрнеста  Аркадьевича  они
попросили  отвезти их  на  буровую и эстакаду, где в  последний  раз  видели
Ширинбека.  Усадив моллу  на  переднее сиденье, втроем  устроились  сзади  и
поехали на северо-восточное ответвление эстакады к буровой No1005.
     Эрнест  не раз видел  Рустама Агаларова в прошлые годы на  конференциях
нефтяников, коллегиях Министерства, однажды их даже познакомили. Старик  сам
узнал Эрнеста и заговорил  с ним на отвлеченные темы. Чувствовалось,  что он
не  совсем  уютно чувствует себя  в  компании со священнослужителем,  и даже
указав глазами  на того, развел руками,  дав понять,  что  вынужден уступить
традициям и родственникам, добавив коротко: "Женщины, да..."
     На  подъезде  к буровой,  одиноко  возвышающейся на  конце  эстакадного
"аппендикса", молла попросил  остановиться, вышел из "газика", жестом указал
остальным оставаться  здесь, и медленно пошел по направлению  к буровой.  Он
двигался по  какой-то,  видимо,  только ему  понятной  синусоиде,  постоянно
переходя от правого ограждения к левому и обратно.  По характерным движениям
рук,  то  выставляемых  вперед  ладонями  вверх,  то  воздеваемых к небу,  и
покачиваниям головы было видно, что он молится Всевышнему...
     Молла Сейид вернулся  минут через двадцать. Подойдя к стоящим у машины,
он обернулся назад, еще раз обозрев только что пройденный путь, и сказал, ни
к кому не обращаясь:
     - Здесь он не падал... Аллах не  брал его к  себе... Он живой, где - не
видно..., - и полез в машину.
     Наталья Ивановна  слышала об  этом авторитетном заключении, но исходила
из  обратной  предпосылки  и  потому  с  первого  же  дня  занялась активным
расследованием.
     После обстоятельной беседы с Каревым она попросила его подъехать с  ней
вместе  на  квартиру  Ширинбека  Расулова, чтобы побеседовать  с его  женой.
Эрнест  прикинул, что поскольку молла  Сейид  Аббас  поселил надежду в семье
Ширинбека, там не будет формального траура, и согласился.  В  дороге Наталья
Ивановна,  между   прочим,  высказала  мысль,  с  которой  трудно   было  не
согласиться:
     - Вы знаете, Эрнест Аркадьевич, я думаю, что истинные священнослужители
гораздо   гуманней,  человечней  нас,   грешных   атеистов.  Мы  со   своими
рациональными мозгами огляделись  вокруг  - нет человека, и  тут же начинаем
искать причины  гибели,  и  трезвоним  кругом,  и близких,  как  дубиной  по
головам,  а вот появился божий человечек, у них - молла,  и оставил надежду.
Вероятней всего, он  и сам в это не верит, но дает возможность близким, если
не смириться, то хотя бы свыкнуться с тяжелой потерей...
     - Вы  правы, Наталья Ивановна, тем более  тяжелой, что  и могиле-то они
поклониться не смогут... Разве что цветы в море по памятным датам...
     -  Если есть криминал, надеюсь, что жена может  дать какую-то  зацепку,
даже сама не подозревая об этом...
     Дверь в  квартиру  была приоткрыта, и  они вошли  без звонка.  В тесной
прихожей на вешалке уже висело несколько пальто и  курток. Из  боковой двери
выглянул мальчик  и поманил их в комнату. "Ширинбек  в  детстве",  - подумал
Эрнест.
     - Раздевайтесь здесь, там  уже места нет, кладите на тахту, тетя, - он,
как джентельмен, обратился сначала к женщине.
     За  столом в гостиной сидело несколько мужчин  разного  возраста. Перед
каждым из  них стоял "армуды"  (стаканчик с суженной  "талией") с чаем цвета
темного янтаря; в середине стола  в вазочке  - горка мелкоколотого кускового
сахара и нарезанный  кружочками лимон на блюдце.  Рустам  Мирзоевич поднялся
навстречу вошедшим, поздоровался  за  руку  с Каревым  и Натальей Ивановной,
которую принял за его жену, и предложил им место за столом. Большакова, зная
традиции,  поблагодарила и  прошла в  спальню к женщинам,  а  Эрнест коротко
объяснил Рустаму род ее занятий и цель их визита.
     Старик улыбнулся и сказал почти на ухо Эрнесту:
     -Хорошо,  что  следователь, а  то я подумал, что  у вас такая жена... -
какая, он  не  уточнял,  но Эрнест  решил, что  это  неплохая идея и так  же
конфиденциально ответил:
     -  Так  и  думайте, Рустам  Мирзоевич,  и  другие  пусть  думают,  если
заинтересуются...
     Он присел за стол, и Гюля сразу же поднесла ему стаканчик чая. По этому
признаку  он  понял,  что  это  хозяйка дома, и его  поразила несправедливая
неразборчивость  природы,  придавшей такому милому личику столь погрузневшую
фигуру.
     Рустам  Мирзоевич  отозвал   в  сторонку  Гюльнару,  пригласил  Наталью
Ивановну, познакомил их и  предложил  побеседовать в  детской,  откуда вывел
обоих мальчиков. Гюля прошла вперед навести порядок в комнате после детей, а
Большакова, проходя через гостиную, жестом позвала Карева за собой.
     -  Слушайте,  пожалуйста,  внимательно,  и  если что-то  вам  покажется
сомнительным или неправдоподобным, вмешивайтесь,  не  стесняйтесь. Я  должна
иметь точное  представление  обо всем..., - сказала  Эрнесту на  ходу,  а он
известил ее о их "семейном положении", которое она кивком одобрила.
     - Гюльнара  Гамидовна, мне поручено  следствие  об исчезновении  вашего
мужа.  Я  разделяю  вашу  беду,  но  мы  все  не  теряем  надежды,  и  чтобы
продвинуться в этом  деле,  я  должна  искать его причины...  Вы можете  мне
помочь.  Кстати,  хочу вам  сказать,  что Эрнест  Аркадьевич вчера  подписал
документ,  по которому Вы уже с марта, если муж не найдется, будете получать
от предприятия денежное пособие, а не ожидать полгода. - она  посмотрела  на
Карева, укоризненно качнув головой, - А сегодня разговор наш  неофициальный,
говорите  все, что вам покажется важным,  а потом  вместе решим, что полезно
для дела, а что лишнее, хорошо ?
     - Да, конечно, Натала Ванна, а меня можно зват Гюля...
     -  Ну,  хорошо,  Гюля,  расскажите  мне  о  вашем  муже,  о  характере,
привычках, друзьях, врагах, если такие были...
     Гюля   сначала  медленно,   запинаясь,  а  затем  все  увереннее  стала
рассказывать о Ширинбеке, начиная со времени их первого знакомства. Говорила
о  нем тепло,  с  любовью,  часто  замолкая и  прикладывая  к  глазам  подол
кухонного фартука.
     Эрнест  смотрел  на обеих "большегрузных" женщин, сидящих  друг  против
друга, наклонившись  вперед,  и они  представлялись  ему  мощными  японскими
борцами  сумо,  готовыми  начать  схватку.  Он   даже  мысленно  одел  их  в
традиционную  форму этих атлетов, но тут же прикрыл все освободившиеся части
фигур реальной одеждой. Одновременно его  слух  резануло какое-то  необычное
словосочетание в рассказе Гюли, и он прервал ее:
     - Извините, как Вы сказали: "Когда он приезжает..." Дальше...?
     -  Я говорю, когда он приезжает на  свой три-четыре отгулны дни, то все
время проводит с семей,  с детми,  очен заботливый...  Я  понимаю  -  работы
много,  - у нее и в мыслях не было  говорить о  муже в прошедшем времени, но
Эрнест уже понял, что вовсе не это задержало его внимание.
     -  А что,  Гюля, у Ширинбека Расуловича всегда был такой жесткий график
работы, почти без отдыха? - он бросил взгляд на Большакову.
     - Почему  без отдыха, я ему даю отдыхат, сколко хочет. Раньше, конечно,
лучше был  - приезжал  на пят-шест ден, и отдохнет,  и погуляет, и  по  дому
что-то... Работа стал болше, зарплат - нет..., - не удержалась Гюля.
     Наталья Ивановна уловила смысл вопроса и подключилась:
     - Гюля, а давно ему больше приходится работать?
     -  Да, уже несколко лет так... Гамидик в детский сад пошел... Наверное,
Эрнест Аркадич лучше знает...
     - Правда,  в бурении  всегда много  работы,  - неопределенно  отозвался
Карев, выразительно глядя на следователя.
     - Ну, хорошо,  Гюля, вспомните, пожалуйста, с кем ваш  муж поддерживает
хорошие отношения, а к кому относится плохо, может быть поскандалил с кем-то
на работе и с вами поделился...  Кто из работников  к вам заходит в гости, -
Наталья  Ивановна  что-то пометила  в  блокноте,  -  говорите,  говорите,  я
слушаю...
     - Что Вы, Натала Ванна, Ширинбек - и скандал?! Нет,  он вед и дети  так
приучил,  если  что-то  случается,   то   не  надо   кричат,  надо  выяснит,
разобратся... Сам-то он горячий, я знаю, но умеет себе держат. Когда молодой
был,  несколко  раз  силно скандалил...  из-за мене,  - она в смущении стала
расправлять  фартук на коленях,  - а так нет... Товарищей по работе уважает,
никогда плохого  слова ни о ком  я не слышала...  Дедушка Рустам тоже такой,
Ширинбек в него...  Вай  Аллах,  неужели он не найдется... - ее глаза  снова
наполнились  слезами,  она промакнула их  фартуком  и  продолжала  говорить.
Видимо,  в  последние  дни  ей пришлось  переживать все события  молча;  нет
покойника - нельзя ни поголосить, ни попричитать,  или вслух высказать  свои
предположения -  это  привилегия  мужчин,  поэтому  теперь  она  готова была
рассказывать без конца.
     -  На   работе   его  уважают,  вот  недавно  заболел  он,  под  дождик
простудился- воспалении легки, пожалста... И сразу с работы профсоюз пришел,
цели посылка на здорови сама принес...
     -  Кто был, Королев,  Василь Петрович?  -  Карев  вспомнил  их главного
профсоюзного  активиста  "дядю  Васю",  любителя  радовать   больных  своими
посещениями.
     - Нет, женщин приходил, молодой, красиви такой, я еще удивлялся - зима,
а она черни очки носит, наверно, глаза что-то  не порядки...  А-а, ее Марина
зовут, оч-чен красиви женщин...
     По  удивленному выражению лица  Карева  Наталья  Ивановна  поняла,  что
произошла вторая неувязка, и сделала пометку в блокноте, а  Гюля  продолжала
вспоминать:
     - Да, ему так приятно  был внимани,  он даже  перви раз за болезни  сел
вместе с нами за стол обед кушит...
     - Подождите, Гюля,  - Эрнест,  догоняя какую-то ускользающую мысль, уже
не  обращал внимания  на предостерегающую мимику Большаковой, -  а  вы точно
поняли, что эта молодая женщина работает у нас?
     Гюля обиженно поджала губы, отчего ее лицо еще  больше  округлилось,  и
она всем своим обликом  стала напоминать  "чайную бабу" восточной заварки. В
ее тоне даже зазвучали укоризненные нотки:
     -  Эрнест Аркадич,  как  это поняли- непоняли, я помну, муж  время обед
звал  ее  "товарич Черкезова...", или Черказова, еще  знаю  -  она  у вас  с
кадрами занимаися, вот...
     -  Да,  Гюля,  - вмешалась в разговор  Наталья Ивановна,  -  есть такая
женщина у  нас  в  Исполкоме,  занимается  социальными и кадровыми вопросами
предприятий, такая из себя...- и замолкла, как бы припоминая.
     - Ну да, я же говору, красивая и волосы золотой цвет...
     - Точно, она, Эрнест Аркадьевич, может, и не знаком  с ней, - Карев так
и не  понял, действительно ли Наталья Ивановна вспомнила о такой женщине или
просто  приглушает эту тему, а та  заглянула в свой блокнот и вернула беседу
несколько назад:
     - Гюля,  вот  Вы вспомнили, что Ширинбек в  молодости  с  кем-то сильно
ругался, из-за вас... Расскажите подробней, пожалуйста, дело ведь прошлое...
Кстати, если  вам удобнее  говорить на  родном языке, -  пожалуйста. Вы как,
Эрнест Аркадьевич?
     Карев согласно кивнул, а Гюльнара явно обрадовалась:
     -  Да,  конечно, а  то, когда я нервничаю,  начинаю  путать слова. Я же
русскому языку у Ширинбека научилась, у нас в деревне почти не знала, только
то, что на уроках учили... Да, так Вы про Ибрагима спрашивали... то  есть, с
кем муж не ладил, вот это и есть Ибрагим Магеррамов... Мы с  ним соседи были
в деревне, он старше меня, школу бросил,  год в тюрьме  сидел  за  драку, по
амнистии выпустили на мою голову... Я, конечно, тогда вот такая стройненькая
была, - Гюля мизинцем показала, какая она была, - и он мне проходу не давал,
подкарауливал везде,  хотел  обручиться  со  мной,  а сам такой неприятный -
глазки  птичьи,  зубы лошадиные,  половина  золотые  -  в  тюрьме,  что  ли,
выбили...  Один  раз даже  его отец, такой же кочи (здесь - бандит, азерб.),
хоть и завскладом стройматериалов,  к моему пришел, хотел договариваться, но
отец выгнал его. Потом  Ибрагима  забрали в армию, но  через три  месяца  он
вернулся,  говорили, что  его отец много денег дал кому то. В это время  я в
Баку встретилась с Ширинбеком, и когда он  приехал  к  нам  познакомиться  с
родителями, по деревне, конечно, слухи  поползли, и Ибрагим как-то на  улице
подошел, стал его задевать: "зачем приехал... что, в Баку невесты кончились,
нашу хочешь забрать...". Ширинбек  сначала шутя отвечал, а потом разозлился,
они чуть не  подрались, но Ибрагим  , видно, испугался,  что  опять посадят,
пригрозил нам и ушел. Хорошо, что на другой день  Ширинбек уехал, а вскоре и
я переехала в Баку.  Незадолго до моего отъезда Ибрагим остановил меня около
дома, - Гюля опустила глаза и покраснела, - сказал, что любит меня, что тоже
скоро уедет в Баку,  будет работать, и все равно женится на мне. Я ответила,
что он Ширинбека подметки не стоит, посмеялась и убежала...
     Продолжение этой истории выглядело так.
     В следующий раз Гюля  увидела  Ибрагима совсем недавно. Ширинбек был на
работе, а она,  оставив детей на свекровь, вышла из дома в магазин напротив.
Ибрагим остановил ее на другой стороне улицы:
     - Подожди, Гюльнара-ханум, или не узнаешь старых друзей? Салам алейкум,
- и он расплылся в своей лошадиной улыбке.
     - Салам, Ибрагим, тебя трудно не узнать, сразу вспоминается французский
киноактер Фернандель  - "Полицейские и воры"  видел?  Нет? Посмотри...  И  с
каких это пор ты стал  старым  другом?, - собственная  болтовня придавала ей
храбрости,  хотя  интуитивно  она  чувствовала, что  Ибрагим  не способен ее
обидеть, несмотря на то, что его лицо приняло зловещее выражение.
     - Ладно,  кончай трещать, женщина... Ты  помнишь, я обещал переехать  в
Баку - переехал, есть прописка, есть работа, деньги, сейчас собираюсь купить
или построить дом в Бильгя или в Шувелянах, у  моря. И в этом доме ты будешь
хозяйкой, Гюля, ты!
     - Я всегда знала, что у вас с отцом много ворованных денег.
     -  Ты  должна оставить  Ширинбека,  - продолжал он свою давно заученнуь
речь, - я  возьму тебя в  жены, а детей усыновлю. Решайся, Гюля, я все равно
своего добьюсь... Тем более,  твой муж,  я знаю,  уже давно  развлекается  с
русской бабой... Обзаведусь хозяйством - приеду за тобой. Вон на той машине,
- он показал  на  стоящую  неподалеку "Волгу", - и учти  -  все эти  годы  я
потратил на  тебя, издали наблюдал за  твоей жизнью... И твоего мужа из виду
не  упускал. И еще хочу тебе  сказать, что мне  безразлично - ты  худая  или
толстая, высокая  или  низкая,  ты  мне нужна такая,  как есть... Смотри, не
пожалей потом... понятно?- он повернулся уходить, и Гюля бросила ему вслед:
     - Понятно, что ничего у тебя не выйдет, а насчет мужа - врешь ты все, а
если и правда, то он - мужчина, не то, что ты...
     Ибрагим, не обернувшись, зашагал к машине.

     Ширинбек вернулся "с работы" через пару дней, как всегда после свидания
с Мариной, в хорошем настроении, а на следующее утро, когда дети отправились
в школу, Гюля представила ему свою недавнюю встречу с Ибрагимом, как веселую
историю, закончив  ее любимым ругательством мужа "ишак карабахский" в  адрес
Ибрагима. Она, естественно, умолчала  о его сплетне  насчет "русской бабы" -
как же можно о таком мужу?
     - Гюля, ты напрасно смеешься, потому  что этот негодяй на все способен.
Я не говорил тебе, чтоб  не беспокоить, но  он  сейчас стал очень нужным для
многих  человеком и практически  неуязвим для  закона. Сейчас  объясню.  Уже
около   четырех  лет  Ибрагим  работает  на  нашем  предприятии,  да-да,  не
удивляйся, а слушай... Его приняли на работу слесарем по оборудованию устьев
скважин, в  хозяйство нашего старшего  механика Сергея  Юркевского,  я  тебе
как-то  говорил  о  нем  - отличный  мужик  и  работяга.  Когда  мы  впервые
столкнулись с  Ибрагимом на  работе, я оторопел, а он  даже  и не  удивился,
как-будто ожидал меня встретить. Он  и жил там в общежитии, почти не выезжая
в  свои отгульные дни на берег. В эти дни он познакомился с  командой одного
из катеров, занимающейся ночами браконьерским рыбным промыслом...
     - И оказывается,  Ибрагим теперь  превратился там в настоящего "рыбного
короля",  а я сказала мужу, что мне все равно наплевать на этого "короля", и
пусть Ширинбек ничего плохого не думает, а лучше пойдет  в новый универмаг и
купит что-нибудь детям и себе, - закончила свой рассказ Гюльнара.
     ... Эрнест Аркадьевич  уже понял, о каком Ибрагиме  идет речь, и вообще
больше других  был осведомлен о положении на  "рыбном  фронте", так  как его
квартира ("дежурка главного инженера") располагалась в доме, сооруженном  на
палубе  затопленного  судна-волнолома,  где  его  соседями  были  моряки  из
руководства    Управления    морского   транспорта    -   начальник    порта
"Каспвостокнефти",  главный диспетчер, начальники водолазной и  спасательной
служб и, конечно,  боцман Василий Петрович ("Петрович") на правах коменданта
и завхоза.
     Эрнест был знаком со многими капитанами пассажирских катеров и грузовых
плавсредств, в  том  числе и  с  командой  "Бурного",  занимающейся  "левым"
промыслом красной  рыбы и  черной икры. Капитан катера Николай  Мальцев  был
опытным каспийским  моряком,  мужественным и выносливым, к  тому же  умеющим
держать  язык за зубами.  Однако  с несколькими авторитетными  и  уважаемыми
людьми, к которым Николай относил и Карева, он  мог быть  откровенным и даже
советоваться по житейским  делам. От него Эрнест знал, что его браконьерство
имеет   "крышу"   в  лице  бакинского  руководства   нефтефлотом,  районного
партийного руководства, "независимых" инспекций  рыбнадзора, санэпиднадзора,
требующих, однако, постоянного  пополнения своего меню деликатесными сортами
свежей  рыбы и ее  производных -  икры,  копченого и  засоленного балыка  из
"епархии" Петровича.
     "Охота" на  рыбу осетровых пород имеет существенные отличия от обычного
промыслового лова, заключающиеся в избирательно-индивидуальном ее характере.
     В погожий  день (или ночь) в глубоководном районе, достаточно удаленном
от  основных   транспортных  маршрутов  и  шума  буровых  установок  в  море
выбрасывается  колада  -  трос   длиной  в  несколько  десятков   метров,  с
подвешенными на нем полутора-двумя  сотнями крупных крючков с  приманкой  из
мелкой рыбешки. Колада удерживается наплаву понтонами  (они же ориентиры), а
от перемещения - якорями.  Через сутки-двое  нужно собирать улов  - десять -
пятнадцать  болтающихся  на  крючках  рыбин  -  осетров,  севрюг или  белуг,
"перезарядить" коладу или переместить ее в случае неудачи. Неудачей являются
и  несколько  штормовых  дней  подряд,  в  течение  которых  пойманная  рыба
"укачивается"  и  вырабатывает сильный  яд, смертельно опасный для человека.
Такой улов надо выпустить в море, и чтобы не допустить потерь, команде порой
приходилось  выходить  в  море и при  штормовых  предупреждениях, не  всегда
успевая опередить стихию. Пока везло.
     Эрнест видел кисти рук Николая и членов команды, исполосованные шрамами
от  порезов  о панцирные  шипы  здоровенных  "брыкающихся"  рыб  и, особенно
глубоких, - от крючков, иногда вонзающихся в  руки, освободить которые можно
было только надрезав кожу.
     Этот  "нелегкий  хлеб",  остававшийся  после  упомянутых  подношений, с
удовольствием  раскупался нефтяниками, отъезжавшими  на  берег, по рублю  за
килограмм  в свежем виде и по  два -  в соленом или  копченом, когда тот  же
килограмм костлявой говядины в госторговле стоил два рубля,  а на  рынке еще
дороже. Карев и сам  нередко пользовался возможностью за червонец порадовать
семью и друзей деликатесными закусками и свежим шашлычком. Правда,  покупать
ему приходилось через  подставных сотрудников, так  как Николай ни за что не
хотел брать у него плату.
     От  него же Эрнест знал и о "рыбной"  карьере Ибрагима.  Начав с помощи
Николаю в свободное от работы  время на  разделке и обработке рыбы,  неплохо
освоив это дело  и подзаработав, Ибрагим купил собственную лодку с подвесным
мотором,  соответствующую  оснастку,  и  вначале сам,  а  потом  с  нанятыми
помощниками повел свое "дело".  Никаких претензий у  Николая и "разборок" по
этому поводу не было, поскольку ежедневная смена вахт на промысле составляла
от трехсот до пятисот человек,  и клиентов с избытком  хватало на обе группы
"ловцов".  Ибрагим,  однако,  развернулся "на  всю катушку", и со  временем,
помимо ежемесячных подношений, стал выполнять заказы высокопоставленных  лиц
и организаций республики, города и  района. Он сменил свою лодку на бо`льшую
с более  мощным мотором. Правда,  поговаривали, что старая лодка  затонула в
шторм вместе с одним из его помощников, но никаких официальных  заявлений об
этом никуда не поступало, и слухи затихли.
     Чтобы не попасть в разряд "тунеядцев", Ибрагим продолжал работать, но и
в эти дни рыбный промысел не прекращался, благодаря команде его подручных.

     Наталья   Ивановна   со   всей   серьезностью  отнеслась  к  полученной
информации,  понимая, что открываются новые направления поиска истины в этой
загадочной истории.
     Она поблагодарила  Гюльнару  и Эрнеста Аркадьевича, и на  обратном пути
попросила  его  поинтересоваться этой "Черкезовой-Черказовой" в своем отделе
кадров и в отделе кадров Управления нефтегазодобычи:
     - Она же представилась кадровичкой, может это  какая-то психологическая
инерция. Позвоните туда, пожалуйста,  сегодня же,  и потом  мне... А  лучше,
знаете, давайте-ка  - из  моего кабинета по  прямой связи, хорошо?  -  и  не
дожидаясь его ответа, назвала таксисту адрес прокуратуры.
     - А этим браконьером-кормильцем, Ибрагим, кажется, я займусь сама...
     -  То, что в нашем Управлении такой фамилии, и даже похожей, нет  - это
точно,  но  в  НГДУ  можно  узнать...  -  Карев  поднял  трубку  и  попросил
телефонистку коммутатора соединить его с отделом кадров НГДУ:
     - Валентина  Игнатьевна?  Здравствуйте, Карев.  Ага...  Интересуюсь, не
работает  ли  в вашем  хозяйстве некая Черкезова  или Черказова... Марина...
Молодая, красивая... золотистая блондинка... Красивая, жгучая брюнетка? Нет,
спасибо, пока  не  нужна...  Марина Кравченко?  Нет-нет...  Марии?... М-м...
М-м... Нет, не то... Вот  что, если отыщете что-то похожее, то позвоните...,
- на его вопросительный жест Наталья  Ивановна согласно кивнула, - позвоните
в прокуратуру  района, следователю Большаковой... А?... Конечно, серьезно...
До свиданья.
     Наталья Ивановна поняла результат, не переспрашивая.
     - Своим звоните, Эрнест Аркадьевич, может в ваше отсутствие поступила в
какой-нибудь цех, лабораторию, на глаза пока не попадалась...
     Карев неохотно снова поднял трубку:
     - Кучерявая, мне  теперь  "кадры" бурения, пожалуйста...  Ага... Добрый
день, Антонина Ивановна... Да, я... - он повторил свой вопрос о незнакомке и
после небольшой паузы услышал ответ "придворной дамы":
     - Нет, Эрнест Аркадьевич, у нас такая не числится, но фамилия похожая -
Черкасова, мне встречалась, и, кажется, Марина, в каком-то из личных дел, не
помню, надо посмотреть...
     - Антонина Ивановна, энциклопедия Вы наша, посмотрите, не откладывая...
Это  нужно сейчас... В любом случае позвоните в райпрокуратуру  Большаковой,
жду вашего звонка здесь.
     - Я вас поняла, это, наверное, в связи с Расуловым, сейчас перезвоню...
Привет Наталье Ивановне.
     Минуты  через  три-четыре  Карев  уже вновь слышал в трубке  мелодичный
голос "фрейлины":
     - Да,  Эрнест Аркадьевич,  все правильно... Я-то  вспомнила  сразу,  но
боялась  ошибиться,  проверила...  Это  жена  нашего  Юркевского   -  Марина
Леонидовна Черкасова, 1947 года рождения, педагог в школе, двое детей, адрес
нужен? Пишите:  поселок Разина, Садовая 27... Телефон... Вот  цвет волос  не
знаю  -  фотография  в деле  только Сергея  Георгиевича,  - Эрнест как будто
увидел  ее добрую улыбку на  том  конце  провода,  а  трубку  взяла  Наталья
Ивановна:
     - Здравствуйте, Тонечка, спасибо вам большое, помогли Вы мне здорово...
     - Здравствуйте, Наташа, чем можем, как говорится...
     - Кстати, а сам Юркевский сейчас на работе или на берегу?
     - Здесь он,  правда  опоздал на несколько  дней, говорит болел,  обещал
бюллетень в следующий раз привезти...
     - Ладно, спасибо.  О нашем звонке,  Вы понимаете... Завтра я, возможно,
буду в ваших краях, и надолго... Увидимся... Ну, пока.
     Она взглянула  на  настенные часы и заговорила, как бы рассуждая сама с
собой:
     - Без  четверти три... Занятия в  школе  кончаются в час, учителя могут
задержаться еще на час-полтора, нам ехать с полчаса... Приличная жена должна
быть к этому времени дома, с детьми...  неприличная - тоже, - и к Эрнесту, -
звоните, представьтесь, договоритесь о встрече через 30-40 минут, обо мне не
надо, хочу увидеть реакцию при знакомстве.
     - Извините, Наталья Ивановна,  но Вы, по-моему, путаете меня с доктором
Ватсоном  из неодноименных  произведений  о вашем коллеге... Давайте  каждый
заниматься своими делами, поверьте, у меня их тоже немало...
     - Вы  правы, голубчик, но я прошу вас еще один раз проводить меня,  так
как я уверена, что при  сослуживце мужа Черкасова  будет более разговорчива,
чем один на один со следователем.  A приглашать сюда у меня нет оснований...
пока что... Я попрошу у Завена Мушеговича  служебную  машину, так что быстро
обернемся. У меня здесь пара  бутербродов, возьмите один, в термосе  чай. На
большее нет времени. И звоните ей...
     Около  четырех они уже прибыли  по  адресу, и Марина сквозь занавеску в
прихожей увидела и подъехавшую "Волгу", и выходящих из нее Карева, о котором
неоднократно  слышала от мужа, и с ним незнакомую крупную женщину с красивым
лицом и тяжелой русой косой, уложенной в узел на затылке.

     Все дни,  как Марина  спровадила  Сергея на работу, она жила в какой-то
смутной тревоге, в ожидании чего-то тягостного и неотвратимого. В школе  она
взяла недельный отпуск "по семейным обстоятельствам".
     Казалось бы,  должно  наступить облегчение,  можно  расслабиться  после
стольких  дней оскорблений, побоев,  безадресной  матерщины,  устоявшегося в
комнатах  запаха  водочного  перегара,  но   напряжение  не  отпускало.  Она
придумала  способ  навестить  заболевшего  Ширинбека,  а   заодно  перевезла
кое-какую одежду и белье на квартиру Зои.
     Ширинбек позвонил перед выходом на работу, но сказал, что встретиться с
ней не сможет, так как из-за его болезни сменщик - начальник участка, сильно
задержался. Еще  обещал  поговорить  с Сергеем  по-мужски о его  пьянстве  и
домашних  бесчинствах, и  если понадобится, пригрозить  публичным скандалом,
сказал, что  по  возвращении они все обсудят, и он  ее в обиду не даст. Этот
звонок оставил  в душе  какой-то горький осадок - разумом она понимала, что,
конечно, надо быстрей заменить человека, проведшего в  море почти две подряд
нелегкие  смены,  но  сердце  беспокойно  вопрошало:  "А  не избегает ли  он
встречи?". И потом этот предстоящий "мужской" разговор...
     Прошедший в конце прошлой недели ураган  доставил много неприятностей и
городскому  хозяйству и владельцам частных домов. В то утро Марина, так и не
заснувшая  всю ночь  под  аккомпанемент  жуткого  завывания  ветра  и треска
деревьев,  с  сожалением обнаружила  в  саду несколько  сваленных стволов  и
сильно покосившийся забор. В подобные дни раньше Марина, беспокоясь об обоих
мужчинах, обычно звонила Сергею в  рабочее время  и  коротко  справлялась  о
последствиях   шторма.  Сейчас  она  этого,  естественно,   не  сделала,  но
настроение от такого шага стало еще мрачней.
     Марина  не стала уточнять  у позвонившего ей Карева  цель  его  визита,
бросив  короткое  "приезжайте",  потому  что  поняла,  что  главный  инженер
предприятия не станет без серьезной  причины навещать  жен сотрудников. "Вот
оно, мое предчувствие, что-то случилось... у меня... Раз он ко мне, значит -
с Сережей..."
     Она надела темные  очки и открыла входную  дверь. Эрнест пропустил даму
вперед и вошел сам. Марина  предложила им раздеться и пригласила в гостиную.
Она не задавала никаких вопросов, хотя сердце и  какой-то молоточек в голове
четко  выстукивали: "Что-слу-чи-лось, что-слу-чи-лось..." Эрнест  представил
Наталью  Ивановну  по всей  форме, и Марина почувствовала, как  ее  "ударные
инструменты"  резко   замедлили   свой  ритм,  а   поток  мыслей,  наоборот,
превратился в сплошную чехарду. "Следователь?!... Значит не шторм... Чего же
я жду?... Кто  из  них  жив?...  Что будет с другим?... Это все  я...  Ну не
молчите же... Кто?..."
     По  ее побледневшему лицу и продолжающемуся  молчанию Наталья  Ивановна
определила  сильный  характер,  однако, во  избежание  возможного  обморока,
поспешила ее успокоить:
     -  Марина  Леонидовна,  наш приход  никак  не  связан с  вашей  семьей,
пожалуйста, не беспокойтесь... Я бы  хотела  задать  вам несколько вопросов,
как видите, неофициально,  может быть ваши ответы помогут мне разобраться  в
деле,  которым я сейчас занимаюсь... Вы  не могли бы  снять  свои  солнечные
очки, здесь же нет яркого света...
     Марина пропустила ее вопрос и пожала плечами:
     - Не знаю, чем я могу быть полезной... А каким делом Вы занимаетесь?
     -  Видите   ли,  вот,  у  Эрнеста  Аркадьевича  на  предприятии  пропал
человек...
     - Как пропал?
     - Ну, так...  исчез  и все...  в недавнюю  штормовую  ночь... Так вот я
хотела  у вас спросить  о  его  характере, привязанностях, недоброжелателях,
может быть...
     - О ком, о чем, я вас не совсем понимаю, Наталья Ивановна...
     Марина вся напряглась  и  подалась  вперед.  Собственно, она уже начала
понимать, но гнала  от себя эту догадку, цепляясь за  наступившую паузу, как
утопающий за соломинку.
     Начиная  этот  разговор, Наталья  Ивановна была уверена, что  Черкасова
знает о трагедии в море - такие новости обычно быстро распространяются среди
семей  нефтяников.  Кроме  того,  замкнутость  хозяйки  и  ее очки,  видимо,
скрывающие  заплаканные глаза,  убеждали  ее в  этом.  Однако, она  не  учла
обособленности  жилья  Марины и, конечно,  ничего не знала о ее отношениях с
мужем. Но отступать теперь, в интересах дела, было нельзя.
     -  Ну как же, Марина Леонидовна,  Вы же совсем  недавно  навещали  его,
больного, правда, почему-то инкогнито... Кто он вам?.. - прозвучал, наконец,
главный вопрос.
     Марина   отпустила   "соломинку",   откинулась  на   стуле,  выдохнула:
"Ширинбек..."  и   как  будто   окаменела.  Ей  хотелось  громко,  по-русски
заголосить,  или  завыть  волчицей,  потерявшей  детеныша,  но  она,  как  в
кошмарном сне не могла ни двинуться,  ни  подать  голос.  Она  пришла в себя
через полминуты, в ее ушах еще  звучал  последний вопрос,  и  она,  глядя на
Большакову, по-учительски четко ответила на него:
     - Кто он мне? Любовник, друг... был, - сняла темные очки и разрыдалась,
уронив голову на руки.
     Большакова  и  Карев  охнули   одновременно,  только  Наталья  Ивановна
добавила "господи", и  тут  же по-хозяйски  прошла  на  кухню,  вернулась со
стаканом воды и наклонилась к Марине:
     - Вот, выпейте немного... Хорошо бы сейчас  и валериану,  если  есть...
Извините меня - я не знала, что Вы не в курсе... И наденьте ваши очки,  если
вам так... удобнее. Пожалуйста, успокойтесь...
     Марина  со  стоном   подняла  голову,  несколько  секунд  отсутствующим
взглядом  смотрела  на очки в  правой руке, затем водрузила  их  на место  и
бессвязно забормотала:
     - Это он...  больше некому... а как же девочки... если б пришел,  я  бы
отговорила... "по-мужски", сказал... вот и договорились... а я, как же я...?
Нет, при чем здесь я..., - из-под очков снова обильно заструились слезы.
     Затем она, словно очнувшись, остановила  взгляд поочередно  на Кареве и
Большаковой:
     -  Извините меня, это личное... очень личное... Что  Вы хотите от  меня
услышать? Я понимаю... Я постараюсь быть спокойной... и правдивой...
     И  она поведала им в общих чертах свою  историю, и в  деталях - события
последнего времени.



     -  Так  что`,  Наталья  Ивановна,  можно  вас  поздравить  с раскрытием
преступления?  Дальше,  видимо, дело  техники...,  - сказал Карев, когда они
сели  в  машину,  -  завтра  зафиксируете  рассказы  женщин,  как  показания
свидетелей, и потом - "а подать сюда Ляпкина-Тяпкина!" Да? И что ему светит?
     -  Нет,  Эрнест Аркадьевич,  не  можно.  До  "раскрытия"  еще  ох,  как
далеко...  А  вот  женщин  жаль...  Обеих...  Им  теперь  в  одиночку  детей
поднимать,  да  и сами молодые - без мужской-то заботы  и ласки...  Расулов,
если и  отыщется,  то  только для того,  чтобы  плакать над  его могилкой, а
Марине при любом раскладе с мужем не быть...
     - Как это "при любом"? Разве сегодняшний расклад не ясен? - Эрнест всем
корпусом  повернулся к  Наталье Ивановне  так, что она должна была потеснить
свои колени, - Ой, извините... Но это же, как божий день...
     -  Божий день не божий  суд, а нам надо, чтобы по-божески... А у нас  и
для   человечьего-то   суда   ничего   нет.   Улики    нужны,   вещественные
доказательства... Мне еще десятки людей опросить надо... И искать, искать...
Проверять и перепроверять... Если это не несчастный случай, то - убийство, а
оно ведь высокую цену имеет. Спешить нельзя, а то бывает - правого сажают, а
виноватый ускользает... А вам спасибо большое, помогли... доктор Ватсон.

     Шли  четвертые  сутки со  дня исчезновения  Ширинбека  Расулова,  когда
Наталья  Ивановна со своим помощником,  следователем Исмаилом  Алиевым вновь
прилетела  на  морской промысел  для  продолжения  следственных мероприятий.
Исмаил,  молодой  специалист,  только  в  прошлом  году окончил  юридический
факультет Азгосуниверситета, и за  полгода работы убедился, что его трудовой
путь, благодаря руководству опытной Большаковой, начался весьма удачно.
     В Управлении буровых  работ  им выделили  рабочий  кабинет, который уже
много лет периодически пустовал, потому что когда-то принадлежал постоянному
представителю  такой  могущественной организации,  как  НКВД.  Роль  хозяина
кабинета - следователя,  помимо обычной в те времена  слежки везде и всегда,
за  всем  и за всеми, сводилась  к  выяснению  по  горячим  следам  причин и
выявлению  виновников  производственных  аварий,  травм  и  других серьезных
происшествий. Поскольку  выяснение причин, к примеру, обрыва труб в скважине
или обвала пород в стволе  с самого начала беседы ставилось в зависимость от
принадлежности  виновника  к  той  или  иной  вражеской  (капиталистической,
империалистической)  разведки,  немало   вполне  лояльных  и  добросовестных
работников было подвергнуто длительным изматывающим следственным процедурам,
а  некоторые  и  лишению  свободы.  Поэтому кабинет  пользовался  у  "своих"
недоброй  славой и  предоставлялся  обычно  для работы заезжим  инспекторам,
ревизорам, стажерам и другим временным "чужакам".
     Еще вчера, готовясь к поездке в море, Наталья Ивановна поручила Исмаилу
связаться   с  кадровиками  производственных  и  обслуживающих   предприятий
промысла и составить  список всех людей,  работавших в ту  ночь, когда исчез
Ширинбек  Расулов. Исмаил подошел  к  заданию  со  скрупулезностью,  которую
заимствовал у Большаковой,  как  основу следственной работы,  и теперь перед
Натальей Ивановной  лежал  список из  более,  чем  полутора  сотен  фамилий,
включающий  и  буфетчицу ночного  автобуфета,  и ночного  пекаря,  и  ночных
шоферов  и даже дежурного пожарной части на каланче, а также  графики выхода
на работу каждого из списка.
     - Я вижу - Вы  никого не забыли, Исмаил, - улыбнулась Наталья Ивановна,
а он скромно потупил взор.
     - Ваша  школа,  Наталья Ивановна, -  "легче сокращать, чем дополнять" и
"лучше  опросить  десять  непричастных  свидетелей,   чем  упустить   одного
важного", правильно я запомнил?
     Наталья Ивановна еще  раз  перелистала список,  пробежав его глазами, и
задумчиво произнесла:
     - Правильно, правильно... А скажите, Исмаил, не попадалась вам в списке
буровиков фамилия - Магеррамов... Ибрагим Магеррамов, а?
     - Нет,  по-моему... Но  я сейчас  еще  раз  проверю - отдел  кадров  за
стенкой...
     Большакова взяла карандаш и стала сокращать  список за счет людей, даже
теоретически не способных быть замешанными  в происшествии. Сюда она отнесла
персонал индивидуальных морских буровых платформ, ночные вахты строителей на
конкретных  стройках,  ночных  дежурных  в  общежитиях, столовых ,  буфетах,
пекарне, электростанции. Подумала  убрать и ночные  вахты дальних эстакадных
объектов, но  потом  решила  оставить их хотя бы  для формального  опроса. В
списке осталось семьдесят два человека, из которых около тридцати находились
в данный момент на работе, остальные  должны  были  по графику заступать  на
вахты в ближайшие несколько дней.
     Вернувшийся   Исмаил  доложил,  что  проверка  подтвердила   -  Ибрагим
Магеррамов в те дни  находился в отгулах, и раскрыл перед Натальей Ивановной
график   рабочего  времени  вышко-монтажного   цеха,  куда  входила   группа
Юркевского.
     - Спасибо, Исмаил, теперь, пожалуйста, вот по этому откорректированному
списку организуйте  наши  встречи  с людьми.  Те, кто в эти  дни работает  в
ночной смене,  пусть подходят  между девятью и десятью часами  утра, а кто в
дневной -  в  такое  же время  вечером. И  в  любое  время дня -  мастера  и
бригадиры тех рабочих, которые  в этом  списке,  независимо от того, были ли
они в ту ночь на своих  объектах или нет. В течение пяти-шести дней будут по
графику  подъезжать  остальные  - пусть  их встречают  кадровики  и  прямо с
причала  и с вертолетной площадки направляют к нам. Все понятно, Исмаил? Ну,
вперед,  сэр,  вас  ждут  великие  дела,  -  перефразировала  она  известное
изречение.
     В  течение  последующих  нескольких  дней  перед  следователями  прошли
десятки  рабочих и  руководителей  среднего  звена  управления,  каждому  из
которых преподносилась цель  беседы, как поиск пропавшего Ширинбека Расулова
предположительно  в ту  штормовую ночь,  и двумя-тремя вопросами  уточнялась
степень знакомства  собеседника с потерпевшим, характер  работы в ту  ночную
вахту и не запомнились ли какие-либо особенности  или необычные события  той
ночи.
     Ответы,  в  основном,  сводились  к  следующему.  Все  без  исключения,
независимо  от  места  работы  и  должности,  знали о трагедии,  проведенных
поисках "по всем домам, улицам и закоулкам" промысла, с воздуха и под водой,
некоторые слышали  и о посещении моллы Сейид Аббаса; многие, даже из  других
предприятий,  говорили о личном  знакомстве  с Ширинбеком. Все были искренне
опечалены происшествием, считая его несчастным случаем, но никто, к великому
огорчению Натальи Ивановны,  не смог  пролить  свет на истинные и доказуемые
его причины. Подавляющее большинство в ту памятную ночь почти не выходили из
своих   культбудок,  так   как   при   таком   ветре,  достигающем  порывами
девяти-десяти баллов, все работы правилами  безопасности запрещены.  Старшие
буровых  вахт  -  бурильщики,  лишь   периодически  поднимались  на  буровые
установки,   чтобы   приподнять  или  приспустить  колонны  бурильных  труб,
предохраняя  их от  "прихвата", промысловые  операторы по добыче нефти также
сократили обходы своих участков, ограничившись  наблюдениями только за особо
"капризными" скважинами.
     Из  намеченного списка оставалось  опросить  нескольких  операторов  по
добыче  нефти, ожидаемых  с  берега,  когда Большакова  решила пригласить на
первый разговор Сергея Юркевского.
     Исмаил Алиев вчера пару  раз как  бы случайно упоминал его имя, намекая
таким образом  "начальству",  дескать,  а не пора ли  "брать  быка за рога".
Наталья  Ивановна  сначала  сделала вид,  что  не  поняла  намека,  но потом
среагировала:
     -  Ну,  предположим,  Исмаил,  мы  ему  скажем,  что  мы  в  курсе  его
"родственных" отношений с Расуловым, что жену добивать он пожалел, допустим,
из-за   детей,  а  тому  все-таки  помог  отправиться  к  рыбам  и  ракам  в
"море-окиян".  Да? Ну, сказали... А он  в ответ -  знать не знаю,  ведать не
ведаю... Кто-нибудь  это  видел?... Нет?  Пью,  дебоширю в  семье? Так  ведь
переживаю...  жена изменяет... Есть у  вас  ее  жалоба  на нанесение  тяжких
телесных...  Тоже  нет?  Так какого...  этого самого Вы,  дорогие  товарищи,
отрываете  меня от  работы на  благо  нашей  великой Родины?  Отвечайте ему,
следователь Алиев...
     - А гаечный ключ, Наталья Ивановна?
     - А  кто сказал, что это он выбросил? Да и вообще-то, к ключу не мешало
бы  иметь  четкие  отпечатки  пальцев на его  рукоятке и кровь  или налипшие
волоски жертвы  на  его головке.  А еще  бы  черепок, проломленный  "тяжелым
металлическим предметом типа накидного гаечного ключа размером М36", цены бы
не было таким уликам. На замасленной рукоятке остались неясные следы, сильно
смазанные  из-за броска.  Эксперты считают, что  их  можно  идентифицировать
только при  наличии еще одного четкого контрольного отпечатка.  Вот  так-то,
товарищ молодой специалист...
     Наталья  Ивановна всю  ночь беспокойно  проворочалась в  кровати, решив
все-таки встретиться с  Юркевским и прокручивая в голове возможные  сценарии
первой беседы.  Главным соображением  при этом  была  необходимость провести
первую  встречу до его отъезда на берег и встречи  с женой. Во-первых,  надо
было  предупредить его, чтобы руки держал покороче, если не  хочет усугубить
свое  и без того нелегкое положение, а,  во-вторых, неизвестно,  как поведет
себя Черкасова при  новой  встрече с  мужем - а вдруг разжалобится и изменит
все свои показания...
     С утра пораньше она  позвонила Исмаилу и попросила пригласить на беседу
Сергея Юркевского, предупредив того до начала рабочего дня:
     - Пожалуйста, пусть участвует в утренней "планерке", распределит работу
по объектам, и к 8.30 - к нам...

     И  вот  теперь Юркевский сидел перед ней с отрешенным видом, совершенно
безразличный  к  происходящему  вокруг  и,  главное,   казалось,   абсолютно
спокойный.
     -  Скажите,  Сергей  Георгиевич,  Вы хорошо знали...  то есть,  знаете,
конечно, Ширинбека Расулова? - спросила Большакова.
     - Да.
     - И  это все, что Вы  можете сказать? Чтобы не  терять лишнего времени,
могу  добавить, что  нам  известна ситуация  в вашей  семье  в связи  с этим
человеком.
     По глазам  Сергея  было  заметно, что  он спустился с небес на  землю -
взгляд стал  осмысленней; одновременно  он  выпрямился  на  стуле и  глубоко
вздохнул:
     - А, это? Да,  знал хорошо, а в последнее время узнал еще лучше... -  и
он криво усмехнулся.
     - Что Вы имеете в виду? - Наталья Ивановна включилась в свойственный ей
режим допроса - сыпать вопросами, не давая собеседнику ни секунды передышки.
     - Ну,  как  вам сказать... Знал  хорошо  по  работе,  а  вот  теперь...
семейно, так сказать...
     - Вы знакомы с его женой, детьми?
     -  Я  -  нет,  моя  жена,  я  думаю...  Впрочем,  это  вас   не  должно
интересовать...
     - Ошибаетесь,  Сергей Георгиевич, не должно лишь до тех пор, пока мужья
не истязают своих жен по каким бы то ни было поводам... А это уже из области
уголовного права... и к нам ближе, чем вам кажется. А что в нетрезвом виде -
между  прочим, отягчающее обстоятельство.  Когда  Вы в последний  раз видели
Расулова?  -  Наталья  Ивановна  атаковала  Сергея  очередным  вопросом,  не
оставляя ему времени для переключения сознания на новую тему.
     - Я? Ширинбека?  - он,  показалось,  понял, к чему  клонит следователь,
внимательно посмотрел на нее и ровным голосом, спокойным тоном отчеканил:
     -  Я, эс гэ Юркевский,  в  последний раз виделся и разговаривал с ша эр
Расуловым  около  полуночи в ту  самую штормовую ночь,  когда он исчез., - и
после небольшой паузы добавил, - Но я его не убивал...
     - Стоп, Юркевский,  а почему  Вы решили, что Ширинбека  убили? Разве  я
что-то говорила об убийстве?
     - Нет, не говорили, но Вы так думаете, и не Вы одна. Среди рабочих тоже
гуляет такая версия, но безотносительно к моей персоне, слава богу...
     - Рабочие, видимо, не в курсе ваших взаимоотношений с Расуловым в свете
последних событий в вашей семье...
     - Вам рассказала Марина?
     - Вы же  знаете, Сергей  Георгиевич, кто  у нас задает  вопросы,  а кто
отвечает на  них...  Так  о  чем  Вы говорили с Расуловым той ночью?  -  она
прикурила очередную  сигарету, с полдюжины которых уже  скрюченными окурками
покоились  в  большом блюдце, заменявшем  сломанную  недавно  пепельницу,  и
щурясь  от дыма, повторила, -  Так о чем же, о плохой погоде? И, пожалуйста,
поподробней: как встретились - случайно  или нет, где встретились, когда, и,
главное,  чем закончилась ваша  встреча... Подумайте и обстоятельно  опишите
нам...  Кстати, Вы,  наверное, тоже не успели позавтракать, а столовая скоро
закроется. Встретимся здесь через час. Идите, Сергей Георгиевич...
     Юркевский вышел, а она повернулась к помощнику:
     - Исмаил-мюэлим (учитель,  азерб.), а Вы как насчет завтрака? А  то мою
объемистую прокуренную фигуру надо время от времени подкармливать. Составите
компанию?
     - Конечно,  Наталья  Ивановна, - вскочил  на ноги Исмаил, польщенный ее
уважительным обращением,  -  Наталья Ивановна, а почему Вы  его про  гаечный
ключ не спросили?
     - Рановато пока , рановато...
     В дверь  осторожно  постучали,  Исмаил  открыл.  Вошедший  мужчина  лет
пятидесяти  представился  мастером  бригады  капитального  ремонта   скважин
Владимиром Суреновичем Авакяном.
     - Мне сказали, чтобы  я с утра пришел  к вам, по  поводу той ночи... Вы
ведь товарищ Большакова?
     - А разве не видно? Проходите, садитесь, я тоже сяду, буду поменьше...
     - Так Вы извините за опоздание, мне надо было побывать на скважине, там
сложная работа - разобраться, дать задание вахте, а потом с машиной...
     -  Ладно, ладно, - перебила его  Наталья Ивановна, -  давайте  ближе  к
делу.  Я  вот смотрю по списку - вчера мы беседовали с ночными вахтами,  нам
сказали, что  Вы были очень заняты... и ничего особенного... - она заглянула
и полистала свой блокнот, - ничего интересного мы не узнали... Ну,  конечно,
Вы  же наиболее удалены от места происшествия... Для порядка я все же спрошу
вас. Исмаил,  включите магнитофон.  Итак, товарищ Авакян, что вам известно в
связи с исчезновением Ширинбека Расулова?
     Авакян, услышав о магнитофонной записи  и официальное обращение к нему,
заерзал на стуле, снял с головы ушанку и вытер ею вспотевший лоб.
     -  Я  подумал...  Вчера  разговор был...  Я-то  сам  в  ту  штормовую в
общежитии  ночевал...  Но  вчера  Амирханов,  мой  бурильщик,  в  культбудке
товарищам рассказывал...  Я слышал - спросил, почему он вам не  сказал, а он
сказал, что Вы его не звали, и какое ваше дело до этого...
     - Подождите, мастер...  Казал-мазал...  я ничего не понимаю. Кто  такой
Амирханов, о чем он рассказывал и почему? Давайте сначала.
     -  Хорошо,  с самого начала.  В ту  ночь Амирханов дежурил  на скважине
No1823,  потому  что  из-за  погоды  работу  остановили.  - Авакян несколько
освоился с обстановкой и речь его стала связной,  -  После  двенадцати, нет,
даже после двух часов ночи...
     - Минутку, Владимир Суренович, у меня список ночных рабочих  за ту ночь
всех  предприятий  -  бурения,  добычи,  капремонта  и   других,  нет  здесь
Амирханова...
     - Дайте  взглянуть... Ну, правильно... У вас в списке,  как должно быть
по графику, а тогда три дня смены с берега не  было, я Амирханова  с дневной
вахты на ночь дежурным  оставил, а  остальных  отправил в  общежитие,  чтобы
утром  свежими  на работу  вышли - ослабление штормовой  ожидалось...  Когда
штормовая  погода,  всем  мастерам  и  бригадирам  приходится комбинировать,
выкручиваться  с людьми...  А  первого  марта  мы  сдадим в  бухгалтерию для
зарплаты уточненные табеля со всеми изменениями...
     Последние  две   фразы  Авакян  произносил  уже  тоном  наставника.,  и
внутренне гордился  тем,  что  ему довелось двум  следователям  втолковывать
элементарные  вещи. Он даже представил на  мгновенье, как он об этом вечером
будет рассказывать приятелям, а через пару дней дома - жене.
     - Товарищ Алиев, Вы поняли, что сказал товарищ Авакян?
     Голубые глаза Большаковой сузились и потемнели, как небо перед грозой.
     - Да, что Амирханов сказал...
     -  Нет, Исмаил, что вся ваша  работа  со списками  выеденного  яйца  не
стоит... Я  хотела знать, кто работал  в ту  ночь, а не должен был работать.
Уточните  список.   А  сейчас  сходите  хотя  бы   в  буфет,  возьмите  пару
бутербродов... Свежих, а не тех, что со вчерашнего дня должны быть свежими.
     Исмаила  как ветром  сдуло... Наталья  Ивановна проводила его  недобрым
взглядом и вновь повернулась к Авакяну:
     - Так о чем рассказывал Амирханов?
     - Может быть, это действительно  неважно, но мне говорили, что Вы  всех
просили  рассказывать  обо всем,  что  было  в ту  ночь. Вчера  в  обеденный
перерыв,  когда пришел  автобуфет,  вся вахта сидела в культбудке, и ребята,
которым  через два дня на  берег, спорили, можно ли в этот раз  везти  домой
рыбу. Некоторые  считали,  что после долгого шторма рыба будет "укачанная" -
опасно, другие сомневались. Амирханов всех успокоил - сказал, что в ту самую
ночь, которая вас интересует, он встречался с "рыбным адмиралом", есть тут у
нас такой -  Ибрагим,  и тот ему сказал, что до шторма успел взять и рыбу, и
коладу, чтоб не унесло. Я поинтересовался, где он мог видеть этого Ибрагима,
если я оставил его дежурить на нашем объекте, и он мне подробно рассказал.
     Наталье  Ивановне  показалось,  что  к  ней  от  собеседника потянулась
какая-то незримая ниточка, которая вот-вот может оборваться;  она слушала  ,
затаив дыхание, и перед ее глазами вырисовывалась эта встреча.
     Амирханов  был  из  категории  неутомимых  "двужильных"  бурильщиков  -
любителей подрабатывать на полуторакратных по оплате сверхурочных вахтах. Он
даже уговорил мастера забрать всех на дневную работу, так как в такую погоду
ему не придется покидать будку, и напарник ему не нужен.
     С вечера он пару раз выходил на связь с дежурным по Управлению, уточнил
прогноз  погоды,  доложил  обстановку.  Позже  из-за  сильного  ветра  стали
контачить  провода над  культбудкой, он вызвал электриков, а  до  их приезда
полностью вырубил освещение.
     Под  нескончаемый свист ветра и мерные  удары волн  о сваи, от которых,
как  в  лихорадочном  ознобе,  содрогалась  вся  площадка,  Васиф  незаметно
задремал.  Очнулся  он от  шума мотора подъехавшей машины, но вставать  было
неохота. "Электрики,  у них в наряде  все написано, найдут" - лениво подумал
он, но через пару минут, посветив карманным фонариком на часы -  было начало
третьего, и окончательно  проснувшись, все же решил подняться. Он выглянул в
окошко -  прямо напротив,  на разъезде, загородив  собой "гребенку" вентилей
водяного пожарного трубопровода, стояла машина, но не электриков, а бортовая
полуторка со сварочным агрегатом на трубчатых салазках в кузове. Эта машина,
Васиф знал, принадлежала буровикам, так как другие предприятия и службы свои
колесные  агрегаты  возили  на  прицепе. К  одному  из  водяных  отводов был
постоянно подсоединен резиновый шланг, которым  ремонтники обычно  промывали
площадку. Сейчас его  конец  с бьющей из него  струей  был в руках человека,
стоявшего  пригнувшись на ветру и моющего  кузов  машины. Он был так увлечен
своим  занятием,  что весь  встрепенулся от  неожиданности, когда Амирханов,
подойдя, направил ему в лицо свет фонарика, и сам чуть не оказался под резко
повернутой ледяной струей.
     - Ибрагим, ты?! - удивился Васиф, - Что, днем нет  времени машину мыть?
- и посветил фонариком себе в лицо.
     - А-а,  Васиф, салам, напугал ты меня.  Подъезжаю, вижу шланг, выключил
фары  - темнота, никого  нет, и вдруг  ты... А машину надо было вымыть... Ты
понимаешь, одна колада у нас была закреплена за старую разведочную платформу
на юго-восточном  крыле,  к которой  уже  эстакада подошла,  ты знаешь  - No
310...  Вчера, когда усиление  шторма  объявили,  мы с ребятами  эту коладу,
чтобы ее не  оторвало, вместе с  рыбой вытащили и на платформе  оставили, на
ней же никого не бывает... А сегодня меня шеф дежурить оставил на буровой, а
там порядок, - он подмигнул Васифу, - так я  уже перебросил рыбу и коладу на
свою "базу". Кузов испачкал, решил помыть в тихом месте, без людей, а то, не
дай Аллах, наш Юркевский узнает...
     - Мой,  да, морской воды  жалко,  что  ли? Слушай, Ибрагим,  мне  через
четыре дня домой, оставь мне одну осетринку покрупней...
     - Зачем  оставлять, дорогой, шторм утихнет  -  свежую поймаем,  и  тебе
оставлю... Иди в будку, спи дальше, я тоже сейчас поеду...

     - Поэтому Васиф насчет рыбы успокоил товарищей,  но мне лично что-то  в
его  рассказе   не  понравилось,  а  что  -  не  пойму...  -  закончил  свое
повествование мастер Авакян.
     - Зато мне,  дорогой Вы мой,  все очень понравилось. Спасибо вам, - она
встала и вышла из-за стола,  оказавшись на полголовы выше поднявшегося вслед
за ней Авакяна,- а  Амирханов сейчас  на работе, да? Владимир Суренович,  он
срочно нужен здесь, идите сейчас в свою контору, вам дадут машину, я позвоню
начальнику, и,  как говорится, одно колесо там, другое - здесь..., только на
эстакаде не гоните...
     Авакян  вышел, а Наталья  Ивановна  обратила  свой повеселевший взор на
понуро сидящего в углу Алиева:
     -  Ну что, Исмаил, чуть-чуть с вашей подачи  не  упустили единственного
важного свидетеля... Нет, не  мюэлим Вы пока, оказывается, а тэнбэл тэлэбэ (
ленивый студент, азерб.). Пусть это будет вам уроком на всю жизнь. Как любит
повторять наш уважаемый Завен  Мушегович, работу надо выполнять тщательно  и
исчерпывающе. И  нечего  дуться,  давайте на  стол,  что Вы  там  притащили,
поедим, наконец, а то через пятнадцать минут  вернется Юркевский - опять  не
до еды будет...
     Исмаил  немного  приободрился  и  взялся  за  многочисленные  пакеты  и
пакетики,  а Большакова вновь раскрыла  свой постоянный спутник - блокнот  и
внесла в него несколько строк: "Авакян В. С. - Амирханов В.
     1. Газик бур., свар. агр. - снять с раб., срочно на экспертизу - кузов,
кабина.
     2. Еганян - ордер на задержание и обыск Ибр. Магеррамова (телефоногр).
     (связ. с Тофиком - милиц. наряд, договор. с ДК)
     3. Юркевский - факт. табель раб. дн. Ибрагима.
     4. Улики... улики ... ?????"
     Затем она сделала несколько звонков в развитие своих заметок.
     Завтрак прошел  в молчании, каждый  думал  о своем -  Наталья  Ивановна
продолжала  планировать  предстоящие  действия,  а Алиев  -  терзаться своим
промахом со списком ночных рабочих.
     Сергей  не заставил себя  ждать -  явился  ровно через  час. С  теми же
потухшими глазами и отсутствующим видом.
     -  Присаживайтесь, Сергей Георгиевич,  продолжим... Итак, расскажите  о
вашей встрече с Расуловым в ту ночь... Подробно...
     -  Я  помню, пожалуйста... На  буровой No1105 под  вечер одна  из  моих
бригад  начала  оборудовать  устье  скважины  превенторами  для  продолжения
бурения  ниже  технической  колонны. Позже ветер  усилился до  8-9  баллов и
продолжать работу  стало  невозможно,  да  и  запрещено  правилами.  Я решил
заканчивать  работу  утром и при смене вахты снял бригаду  с этого  объекта,
как, впрочем, и  с других.  Около одиннадцати мне позвонил дежурный, сказал,
что  Ширинбек оттуда  просит отправить  на  1105-ю электросварщика  -  из-за
сильного  волнения моря сварочный шов  дал трещину. С  людьми в эти дни было
туговато,   поэтому   я   срочно   вызвал   на   работу   одного  из   своих
слесарей-сварщиков, который находился  в  отгулах,  а  машину  со  сварочным
агрегатом в такие  беспокойные дни я держу у себя, и через полчаса  мы с ним
уже были на буровой.
     -  Кого это  Вы  взяли  с собой,  не  Магеррамова, случайно?  - Наталья
Ивановна  напряглась в ожидании ответа...  Юркевский  удивленно взглянул  на
нее:
     -  Да, его,  "адмирала"... Он же  почти не  ездит  на  берег, пусть  на
буровой подежурит, хоть и не из нуждающихся... А ребята отдохнут пока...
     - Ну  и...?  -  Наталья  Ивановна  еще  раз грозно взглянула  на своего
помощника,  который  готов  был  провалиться  сквозь   землю,   лишь  бы  не
чувствовать этого взгляда.
     - Ну, подварил он этот шов, и я оставил его дежурить до утра - волнение
сильное, может  опять что-нибудь...  К  тому же рабочих  разобрали по другим
буровым,  здесь-то  до  утра  делать  нечего,  один   моторист  в  помещении
электростанции  у своих  моторов укрылся...  Машину  с  агрегатом я Ибрагиму
оставил - вдруг опять понадобится...
     - И ключи от машины?
     Сергей  помедлил  с ответом, то ли припоминая,  то ли  обдумывая  смысл
вопроса:
     -  Да-а, а как же? Хотя  нашу  телегу можно и без ключа...  У  Ибрагима
права. Вдруг понадобится где-то срочный ремонт...
     -  Спасибо,  Сергей  Георгиевич,  дальше... что  было дальше?  Впрочем,
минутку...
     Большакова подняла телефонную трубку:
     - Диспетчера вертолетной, пожалуйста... Ага, добрый день, Большакова...
К  вам  должны скоро  подлететь двое наших...  Попросите  их  прямо  от  вас
связаться со  мной...  Спасибо,  все.  Девушка,  начальника  гаража прошу...
Здравствуйте, Большакова... Вы сняли с  трассы буренский САГ ? Хорошо... Где
он? Нет, нет, в отдельный бокс, и никого до приезда наших людей... И никому.
Это понятно?  Ну  все,  пока...  Исмаил,  включено? Продолжайте, пожалуйста,
извините...
     -  На дежурной  машине подъехал Ширинбек. Я  хотел  на  этой же  машине
уехать  в  общежитие,  но  он  попросил меня задержаться, а машину  угнал  с
заданием на какую-то буровую. Мы вошли в культбудку. Вообще-то он приехал на
работу дня три назад, но мы с ним не говорили...  и  даже  не здоровались. И
вот там  вдруг он  начал меня учить,  как я должен себя  вести с собственной
женой... и вообще.. Я, конечно, наорал на него... И врезал бы, если бы он не
выглядел так плохо после болезни... И  он поднял голос,  стал угрожать  мне,
что обо  всем расскажет на собрании... Интересно, о чем?  Что  он снюхался с
моей женой, а я за это пару раз съездил по ее  лживой морде? Я его,  правда,
как мужика, не виню..., но что ему -  мало незамужних женщин, что он к чужим
женам лезет...
     - Вы  успокойтесь,  Сергей Георгиевич,  - она  вынула из верхнего ящика
стола  стакан и  налила  в  него  из графина, -  выпейте вот воды... А дома,
действительно, надо быть поаккуратней, а то, неровен час... Да и мало ли что
в семье случается... и в жизни...
     - Нет у меня теперь ни дома, ни семьи... ни жизни...
     Большакова подождала, пока он отпил из стакана.
     - Так  на чем  Вы  порешили  с  Расуловым  и  как  расстались,  товарищ
Юркевский?
     -  А  нам  нечего  решать... Еще покричали немного,  я  плюнул  и  даже
оставаться с ним рядом не хотел - пошел на соседнюю буровую, еле  осилил эти
двести  метров  против ветра,  оттуда  уехал  с автобуфетом.  А  он  остался
дежурную машину ждать...  И  мне  предлагал,  а  я  ушел...  Теперь думаю  -
напрасно ушел...
     -  Хорошо,  Сергей  Георгиевич,  спасибо.  Скажите,  а  ваш  скандал  с
Расуловым был при Ибрагиме?
     Юркевский помедлил с ответом, вспоминая:
     -  Н-нет, по-моему, нет... Он, наверное, с  мотористом в электростанции
грелся... на ветру же шов сваривал...
     -  Вы  пока  не  уходите,  пожалуйста.  Побудьте  в  кабинете  главного
механика, у вас к нему, наверное, и дела найдутся...
     Юркевский  вышел,  и  в  повисшей  в  кабинете  тишине  особенно  резко
прозвучала  трель  телефонного   звонка.  Исмаил  поднял  трубку,  послушал,
ответил: "Да, здесь, пожалуйста" и протянул трубку Наталье Ивановне.
     -  Большакова...   Да,  приглашали...   Как?  Назим   Гаджиевич?...  Из
республиканской  прокуратуры?...  А-а,  Еганян  звонил...  Вы,  конечно,  во
всеоружии? Тогда, пожалуйста,  там вас ждет машина, поезжайте прямо в гараж,
начальник в курсе... Машина в  боксе... Да, кабину  и,  особенно, кузов. Да,
Назим Гаджиевич, одна из версий - убийство. Жду вас, до встречи.
     Наталья Ивановна была возбуждена, как гончая, напавшая на след зайца.
     - Еганян-то наш,  Исмаил, смотри,  какой заботливый  - экспертов  аж из
горотдела пригласил...
     - Верит, значит, что мы не подведем, - отозвался Алиев.
     - Ясно, верит, особенно вам, Исмаил Алиевич, - съязвила  Большакова, не
удержавшись.

     Запись рассказа  подъехавшего Васифа  Амирханова о его ночной встрече с
Ибрагимом  практически ничем не отличалась от варианта, пересказанного с его
слов  Авакяном. Только на вопрос, как Ибрагим заводил машину, Васиф уточнил,
что тот, пока мыл ее, мотор не глушил, а только выключил фары.
     Наталья Ивановна с нетерпением ждала прихода экспертов-дактилоскопистов
для решающего разговора с подозреваемым.
     Чуть раньше  она убедилась, что  прибывшим нарядом милиции Магеррамов с
двумя дружками  задержаны  и рассажены  по отдельным кабинетам Дома культуры
под  ключ и с охраной.  "Как ты приказал,  Натала Ванна,  толко  издес и так
никуда не дениса" - отрапортовал Тофик Мамедов.
     - Через час по одному ко мне, начиная с "адмирала".
     Следующим  собеседником  следователя был Николай  Трофимович Костюков -
водитель  ночной дежурной машины. Из его показаний Наталья  Ивановна узнала,
что  в  тот  вечер Ширинбек Расулов после  ужина, примерно  в десятом  часу,
попросил  у ночного дежурного машину, чтобы еще раз объехать свои  буровые в
связи с ожидающимся усилением шторма.
     - Он вообще по работе беспокойный человек - утром раньше всех приходит,
вечером позже всех уходит...
     Наталье  Ивановне было странно слышать здесь его окающую речь коренного
волжанина  и, после ранее выслушанных  показаний,  - о Ширинбеке в настоящем
времени, но она, лишь уточнив  для  себя его происхождение  действительно из
волжских бурлаков в четвертом колене, продолжала слушать:
     -  А  тут  ишо  болел он,  по работе  соскучился,  што  ли,  - Костюков
усмехнулся, - нет, это из-за шторма, конешно,  - я глядел, как он  на каждой
буровой  проверял  слабину  оттяжек  вышек,  требовал  их  подтягивать,  ишо
проверял крепление ног вышек и верхних концов бурильных труб, которы подняты
из скважин. Я-то сам попервой два года вышкомонтажником работал, толк в етом
деле знаю... Мы с ним объехали пять буровых, а на 1105-й он задержался - там
зачем-то сварщик понадобился, а меня пока послал на буровую дальнего участка
- дежурный просил завезти бочку дизельного масла, чтобы не гонять специально
другую машину.
     - Но Вы вернулись за Расуловым?
     -  Ясно,  вернулся...  через час  с небольшим...  Снег,  ветер,  дорога
скользка,  да   там  на  буровой   робята  как  раз   чаи  гоняли,  угостили
горяченьким-то,  - говорил он виновато,  как  бы  оправдываясь, -  поболтали
чуток с  робятами-то... Но Ширинбека не застал ужо... Я подумал тогда, может
с  кем  уехал, меня не  дождамши-то...  Ишо  у  ентого спросил,  механика-то
ихнего,  ну,  боксера...  Сережи...  он в своей  сварочной  машине в  кабине
ковырялся  с зажиганием... Я подошел, спросил не надо ли  подсобить чего, он
головой  помотал, мол, нет,  а  спросил  про Ширинбека - он  махнул  рукой в
сторону буровой, замок  зажигания ладонью прихлопнул,  а сам вылез и потопал
против  ветру  по эстакаде. Я  еще  подумал -  голодный, видать,  а  там  я,
проезжая,  автобухвет  видал...  В  електростанции  свет  горел,  я зашел  -
"адмирал" рыбный с мотористом в  нарды играли...  Дизель-то хоть и шумит,  а
греет... спросил за Ширинбека - сказали, был в культбудке, наверно, с кем-то
уехал... Ну, и я поехал к своему дежурному...
     Наталья  Ивановна  жестом остановила его рассказ и,  подняв  телефонную
трубку,  соединилась  с  гаражом  и  попросила  позвать  Назима  Гаджиевича.
Подождала с минуту.
     - Назим  Гаджиевич? Большакова. Просьба к вам - извлеките аккуратненько
замок зажигания, поищите пальчики на его боковой поверхности... Сопоставлять
будем здесь... Надолго еще у вас? Ну, отлично, пока...
     Она положила трубку и вернулась к беседе:
     -  Николай Трофимыч, припомните  поточнее  время,  когда Вы  отъехали с
1105-й и когда вернулись за Расуловым.
     - Ну, давай соображать, сестрица... Выехали мы с ним в обход в половине
десятого, до евонного участка, считай, минут тридцать... скорость-то какая -
задним ходом в нормальную погоду  быстрей бы добрались... Да  на буровых  не
меньше часа  ушло, вот и  получается, что на 1105-ю подъехали к одиннадцати.
Начальник под  постамент  вышки пошел, проверил, что успели сделать за день,
вернулся в культбудку, где я его  ждал, по рации попросил дежурного прислать
сварщика, а меня отправил, я говорил... Это еще минут пятнадцать, и ишо часа
полтора  на ту  дорогу  с  чаем  вместе,  вот  и  выходит  около  часа  ночи
возвернулся  я... От,  балда  старый, дык я ж в електростанции  спросил  про
время, так "адмирал" сказал - без пяти час...- и все трое рассмеялись.
     После  ухода   окающего   "бурлацкого   потомка",   как   его  мысленно
заштамповала Наталья Ивановна, она подозвала Алиева:
     - Исмаил Алиевич, найдите, пожалуйста, водителя  ночного "автобухвета",
пригласите сюда, и Карена Аракеляна, ночного моториста  1105-ой, помните, Вы
говорили  с  ним  вчера,  хочу узнать  у него - той ночью,  в их с Ибрагимом
состязании в нарды, кто выиграл и с каким счетом.
     На недоуменный  взгляд  Исмаила она  ответила улыбкой  с подтверждающим
кивком головы  и снова сосредоточилась на записях и схемах в своем блокноте,
прежде всего упорядочив события той ночи по временным отрезкам.
     На синьке с выкопировкой карты района из-под ее руки появились строчки,
значки и стрелки.
     В частности, она попыталась систематизировать время и связь между собой
заинтересовавших  ее событий той ночи и их участников и найти  им логическое
объяснение. В записи это выглядело так.

     16.00-19.30 - оборуд. устья скв. No1105., не законч.
     21.30-23.00 - деж. маш. (Ник. К.) с Ш.Р., база - No1105
     23.00-23.30 - Свар. агр. (С.Ю. и И.М.), общежит. - No1105
     23.30. - деж. маш. отправл. в рейс. Ш.Р., С.Ю., И.М. на No1105
     23.30-00.55 - С.Ю - No1105 - ?? И.М. - No1105 - ?? Свар. агр. - ??
     00.55 - Н.К., С.Ю., И.М. - No1105, Ш.Р. - ???? Свар. агр. - No1105
     00.55- 02.15 Св. агр. - ?? И.М. - ??
     02.15 - Св. агр., И.М. - No 1823
     Выяснить ------- 23.30 - 00.55 - С.Ю. , И.М. ??
     01.00 - 02.15 - И.М. ??
     автобуфет - время и попутч.??




     В дверь постучали  и  вошли  двое мужчин. Старший из них, азербайджанец
лет за сорок  с правильными чертами лица и  щеголеватыми, начинающими седеть
усиками,  с  модным  "дипломатом"  в руке направился к Большаковой,  второй,
помоложе, с фотокамерой через одно плечо и с  объемистой спортивной сумкой -
через другое остался стоять у двери.
     -  Здравствуйте,  Наталья  Ивановна,  я  - Агаев,  это  я вам  звонил с
вертолетной...
     - А, Назим Гаджиевич, ждем вас, ждем...
     Он представил своего спутника - лаборанта Виктора Семина и познакомился
со следователем Исмаилом Алиевым.
     - Присаживайтесь, пожалуйста и рассказывайте...
     Оба  эксперта  сели  друг  против  друга  за приставной  столик,  Семин
пристроил  у  ног  сумку,  Агаев  положил  перед  собой  и  щелкнул  замками
"дипломата":
     - Данные , конечно, предварительные, анализ  в "полевых", так  сказать,
условиях, но кое-что могу сказать уже сейчас. Вот наброски акта  экспертизы,
- он положил  на  стол несколько  рукописных  листов  и продолжал  говорить,
заглядывая в них, - описание объекта...  это  неинтересно... вот - в  кузове
машины обследован деревянный настил и борта, на которых ничего, связанного с
предполагаемым  преступлением, не обнаружено. Однако там  же имеется брезент
размером  2,1х1,92 метра  для укрытия  САГа в нерабочем состоянии, на кромке
которого на расстояниях... и т. д... три сквозных пятна  размерами... так...
ржавого  цвета,  являющиеся  следами  крови  и  не более, как  десятидневной
давности. Виктор на  месте определил пока лишь группу крови, она совпадает с
группой Расулова по  картотеке местной медсанчасти. Я думаю, этот факт может
вам  пригодиться  в  дальнейшем  расследовании. Теперь  кабина... Так... Ну,
места  водителя  и пассажира,  пол,  потолок,  приборный  щит... тут  ничего
постороннего. Я говорил с водителем, знаю,  что Вы его уже допрашивали  пару
дней назад,  - после последнего шторма за рулем  был  только он, поэтому  на
рулевом колесе  только его отпечатки, а вот на замке  зажигания, который  мы
извлекли по вашей просьбе,  и на  рулевой  колонке - чужие... У вас, Наталья
Ивановна,  есть  предположения,  кому  они могут принадлежать? И почему  они
именно там?
     Большакова  помолчала,  глядя  сквозь   Назима  Гаджиевича  и  барабаня
пальцами по крышке  стола, потом  протянула ему  папочку с  актом экспертизы
поднятого  водолазами  гаечного  ключа  с  фотографиями обнаруженных  на его
рукоятке фрагментов отпечатков пальцев:
     -  Назим  Гаджиевич,  поясню: это  изображение  цилиндрической рукоятки
накидного гаечного ключа для крепления с  помощью надеваемой  на  нее трубки
болтов и шпилек диаметром 36мм.,  а плохое качество отпечатков  -  не дефект
фотографии, а результат метания предмета,  с которого  они  сняты, и,  кроме
того,  этот  гаечный  ключ   пролежал  в  море  пару  суток...  Постарайтесь
сопоставить  эти отпечатки с вашими на их идентичность, -  и после небольшой
паузы  добавила,  -  и  вот  с  этими,  пожалуйста, - и она тыльной стороной
согнутого указательного пальца подвинула в сторону Агаева стакан с водой, из
которого  пил  Юркевский,  - там  и  мои пальчики найдете,  но они  понежней
будут...  Кстати, я  договорилась  - фотолаборатория Дома  культуры к  вашим
услугам... Исмаил Алиевич,  спросите  разрешения  у  секретарши  и проводите
товарищей  экспертов в  кабинет главного инженера,  он  же  на  берегу пока.
Кстати, Вы нашли Аракелова?
     - Да, его сейчас привезут, Наталяванна...
     - Хорошо, проводите товарищей и оттуда позвоните Тофику  в ДК, Пусть, -
она  взглянула  на  часы,  - пусть  через  час  приведет  Магеррамова.  Хоть
пообедать  успеем.  И  Юркевскому  скажите,  он  у  главного механика, чтобы
пообедал и вернулся.
     А  пока  Наталья  Ивановна вновь  обратилась к своим пометкам  на листе
синьки  с выкопировкой карты района и участка размещения буровой No1105.  Ее
карандаш чиркал новые стрелки  и вопросительные знаки,  стирая  некоторые из
старых.
     В приоткрытую дверь просунулась лопоухая голова Карена Аракелова:
     - Визивали, таварич слэдоватэл?
     - Да-да, заходи,  Карен...  Садись... И скажи мне, чем кончилась ваша с
Ибрагимом игра в нарды в ту ночь, когда пропал Ширинбек?
     Аракелов, узнав о срочном вызове к следователю, ожидал  услышать от нее
любые,  самые  заковыристые  вопросы, но  про нарды?? Поэтому  первой мыслью
было:"Ар-ра, дура, что ли?", но вслух его встречный вопрос прозвучал гораздо
дипломатичнее:
     - А что?
     -  Разве  я  непонятно  спросила?  Хочу  знать, кто  выиграл,  с  каким
счетом...
     - А  зачэм,  э-э?  -  Аракелов  пытался уловить  связь между нардами  и
пропажей  Ширинбека, и потом, не  в его  правилах  было признаваться каждому
"встреченному-попереченному" в своем сокрушительном проигрыше этому "кяндчи"
(деревенский житель, пренебрежит., азерб);  oбида  от поражения будет точить
его по крайней мере до реванша.
     Наталья Ивановна машинально переняла его интонацию:
     - Надо, э, надо, Карен-джан...
     Какого армянина не подкупит такое обращение:
     - Ну, он выгрыл... Ибрагим..., - он тяжело вздохнул, - пят - нол, да...
     Большакова сама была любительницей этой популярной в Закавказье игры, и
быстро прикинув, что по продолжительности пять партий должны были  занять не
менее полутора-двух часов, сняла один из своих вопросов на синьке.
     -  Так   два  часа  и  просидели  за  нардами   или  Ибрагим  отлучался
куда-нибудь? На полчаса, на двадцать минут, или даже пять минут?
     Аракелов немного подумал, вспоминая, потом широко улыбнулся и сказал:
     - Вспомнил , Наталяванна,  конечно,  отлючался, минут на два-три, -  он
понизил голос как-будто сообщал великую тайну, - по-маленки ходил... за угол
наша стансии,  потому что уборни далеко, а ветер силни был... Я точно знаю -
вместе  с ним ходил...  Еще  он удивлялся - ара, куда механик  машин угонял,
сварочни  машин...  Потом дядя  Коля  приезжал,  время спрашивал,  Ширинбека
спрашивал... Я вчера рассказал ваш помощнику. А  когда дядя  Коля уехал, уже
САГ здесь стоял, Ибрагим  тоже свой дело  делать поехал, сначала под буровой
пошел, все проверил, потом поехал...
     - А куда, не сказал случайно?
     - Сказал, когда пят-нол случайно выгрыл... Он вобче злой чалавек... Мне
говорит: "Раз проиграл, иди  около рации сидись и в будке печку  топи,  если
меня вдуруг будут звать, узнавай, что надо, а я скоро вернусь -  со вчерашни
дня на 310-й платформе рыба лежит и  колада... Отвезу - приеду... Днем где я
машин достану...".
     - А когда вернулся?
     - А  часа  через два, уже будка тепли был - я печку топил, но его никто
по рации не звал, и мы до утра спали...
     Вошел Алиев, и Наталья Ивановна протянула ему исписанные листы:
     -  Исмаил,  оформите  это, пожалуйста,  как  дополнение  ко  вчерашнему
протоколу допроса свидетеля Аракелова... Спасибо, Карен, Вы свободны.
     - Да здрастит  свобода,  - не  удержался  Аракелов,  кивнув  головой, а
показалось - ушами, на прощанье.
     Следователи уже собрались  на  обед, когда  появился шофер  автобуфета.
Наталья Ивановна  уточнила у него  время обслуживания интересующей  ее ветки
эстакады в  ночь  с прошлого  вторника  на среду  и о попутном пассажире  на
обратной дороге.
     Во время долгожданного обеда, который им с  Алиевым  подали,  как особо
уважаемым гостям, в кабинете заведующего столовой, Большакова, вопреки своим
наклонностям  истинной  гурманши,   перебирала  в   уме  возможные  варианты
дальнейшего следствия и уточняла рабочую версию преступления. Чем их кормили
в обед, она выясняла у Исмаила Алиевича уже поздно вечером, за ужином.
     А пока, вернувшись в кабинет, Наталья  Ивановна опять зарылась  в  свои
записи, выстраивая  все более  логичную  схему. Оставалось  выбрать из  двух
зол...  большее и, главное, доказать преступнику его  вину и  неотвратимость
признания.
     В  назначенное  время в дверях  показался участковый  милиционер  Тофик
Мамедов с неестественно оттянутой назад левой рукой. Правую он приложил, как
положено, к козырьку и доложил:
     -  Товарищ  старший следовател, нарушител  рыбного дела..., - он не мог
себе  представить,   за  что   еще   может  понадобиться  рыбак  следователю
прокуратуры,  - адмирал...  то  ест Ибрагим  Магеррамов  доставлен...,  -  и
потянул левую руку вперед, - давай, захады...
     Стало  видно, что  Тофик наручниками связан с Ибрагимом,  и теперь  оба
оказались  в кабинете. Наталья Ивановна  рассмеялась.  Действительно,  очень
смешно  выглядела  эта пара в связке - казалось, что  упитанный  Ибрагим, не
менее,  чем  вдвое  превышающий  по  весу и  почти  на  голову  выше  своего
"ведущего",  мог  бы  запросто  раскрутить  его на  цепочке  над  головой  и
запустить куда подальше.
     -  Слушай, Тофик,  ты  сам сказал, куда он,  дескать, здесь  денется, а
тогда наручники зачем? Сними, пожалуйста... И подойди сюда.
     -  Инстурукси,  Наталаванна, - объяснил он, открывая замки. Затем сунул
наручники в  карман  своих галифе и  подошел к  Большаковой.  Она  с  минуту
нашептала  ему  какие-то  распоряжения, и  он,  ответив  "есть"  и задумчиво
поглядев на Ибрагима, подвинул стул к двери кабинета и сел там, еле доставая
ногами до пола..
     - Садитесь, Магеррамов, - она по всей форме представилась и, перейдя на
азербайджанский язык, провела  вводную часть допроса. Затем пошли вопросы по
существу.
     - Скажите, в каких Вы отношениях с Ширинбеком Расуловым?
     Ибрагим   посверлил  Большакову  своими  глазками-буравчиками,   и  зло
ухмыльнулся:
     - Так и знал, что  начнете ко мне... лепиться... В плохих отношениях...
Много лет зуб на него имею... Он мою невесту увел, прямо из нашей деревни...
     - Неправда, Магеррамов, Гюльнара никогда не была вашей невестой...
     - А Вы откуда знаете? - Ибрагим даже приподнялся на стуле.
     - Сядьте, у  нас работа такая - обязаны  знать. Так  когда Вы последний
раз видели Расулова, и где?
     - В прошлый вторник, вечером на буровой No1105.
     Наталья Ивановна вошла в привычный темп допроса:
     - Говорили с ним?
     - А о чем нам говорить?  Все и так  ясно... Он  вызвал  -  механик меня
привез, я шов заварил и остался дежурить...
     - А Юркевский с Расуловым?
     - Я  думал,  что они  уехали,  пока я  работал  под постаментом  вышки,
поэтому, когда кончил  сварку,  пошел в помещение электростанции - там мотор
работал  и  было  тепло.  Увидел  там моториста Карена,  фамилию не знаю. Мы
решили поиграть в нарды, и я сходил в культбудку за нардами. Когда брал их в
"рабочей"  половине  вагончика,  слышал, что в  кабинете  мастера  Сергей  с
Ширинбеком  сильно  ругались. Я вышел  наружу,  через окошко посмотрел, даже
хотел  к ним зайти,  потому что Сергей  его так  схватил  за  грудки,  думал
задушит, но он отпустил, просто кричал  еще... Он же боксер, руки сильные. Я
постучался, сказал,  что  кончил работу  и пошел к Карену. Оглянулся, видел,
что они вдвоем вышли из вагончика и пошли под постамент к скважине. Я знаю -
Сергей всегда проверяет нашу работу...
     - Потом, значит, в нарды играли... Ну, и как?
     - Что как?
     - Как сыграли, спрашиваю - кто кого, какой счет?
     - Э-э-э, а с  кем там играть... Лопух он..., - Ибрагим в улыбке показал
зубы породистого жеребца, - Насухую я его сделал, пять-ноль. А зачем вам?
     - Вы отвечайте, Магеррамов, спрашиваю я. Юркевский машину вам оставил?
     - Да, сказал, что...
     Большакова перебила его:
     - И где она была, пока Вы были у Карена, и как она стояла на площадке?
     -  Когда  я работал под  буровой, САГ стоял задним бортом к постаменту,
чтобы ближе к устью скважины, и от ветра немного меня загораживал. Потом они
куда-то уехали...
     - Кто уехал?
     - Ну, Сергей с Ширинбеком...
     - Вы видели, как они садились, отъезжали?
     - Н-нет, но я через 30-40 минут  выходил на площадку  - машины не было,
значит...
     - Ничего не значит. Зачем выходил? - она незаметно перешла на "ты".
     - Ну... это... мы там чай пили... много... отлить надо было...
     - Понятно... Но как машину завели, если ключ от машины у тебя был...
     Ибрагим подумал и даже почесал затылок:
     - Да-а, но, наверно, у механика запасной ключ был...
     - А если не было?
     - Тогда бы он у меня взял...
     - А если не захотел у тебя брать?
     - Тогда или  надо  долго  рукоятку  на  ветру  крутить  -  мотор  у нас
капризный, или проводку зажигания  закоротить... В общем,  я не  знаю, зачем
это... Только, когда дядя Коля, дежурный шофер вернулся за Ширинбеком в  час
ночи, того не было, а наша машина стояла так же, как и раньше.
     - Хорошо, а что было дальше?
     Как ни хотелось Ибрагиму отвертеться от рыбной  тематики  (следователь,
все-таки), но  пришлось рассказать и  о своем  "левом" вояже  в ту ночь  для
переброски  рыбы,  что  в  один  голос  подтвердили,  не  сговариваясь,  его
рыбаки-подручные.
     - Но я машину так отлично промыл, что даже запаха не осталось... Можете
Васифа спросить, он в капремонте работает...
     - Да, знаю,  хорошо,  что хоть цвет сохранился..., непонятно  для  него
заключила  Наталья  Ивановна,  -  подойдите к  Исмаилу Алиевичу,  прочтите и
подпишите протокол. И можете идти. И дружков своих заберите. В следующий раз
я с рыбнадзором приеду...
     Когда Ибрагим ушел, она  несколько минут вместе  с  Исмаилом отыскивала
нужные ей места  в магнитофонной  записи допросов. Затем она  прошла на свое
место  за  столом  и кивнула Тофику. Участковый  вышел и  через  пару  минут
вернулся вместе  с Сергеем  Юркевским. Вслед за  ними в кабинет шагнули  два
милиционера из присланного  наряда, в штатской одежде, каждый из которых  по
мощности соответствовал  паре  тофиков; один остался у двери, другой, как бы
осматриваясь, не спеша переместился к окну.
     - Садитесь, Сергей Георгиевич, нет-нет, сюда, пожалуйста, - она указала
ему на место спиной к двери, - у меня тут нестыковка получается, надеюсь, Вы
поясните...  Вот  послушайте  ваши  слова...  Исмаил  Алиевич, включите этот
кусочек.
     В динамике магнитофона раздался голос Юркевского:  "...я плюнул и  даже
оставаться с ним рядом не хотел - пошел на соседнюю буровую, еле осилил  эти
двести  метров  против  ветра,  оттуда  уехал  с  автобуфетом. А он  остался
дежурную машину ждать..."
     Наталья  Ивановна внимательно наблюдала за  выражением лица Сергея. Оно
уже  не  казалось безразличным  или отсутствующим,  скорее  - вспоминающим и
напряженно обдумывающим.
     - Эти ваши показания относятся  ко времени между 11.30 и  11.45, не так
ли?
     - Ну-у...  так... Я же с автобуфетом уехал,  даже буфетчик  уступил мне
место в кабине, а сам полез в свой буфет...
     - Верно,  но  вот по показаниям водителей дежурной машины  и автобуфета
ехали-то Вы после часа  ночи. Хотите послушать? Нет? Вот и не стыкуются часа
полтора... Может, объясните, Сергей Георгиевич?
     - Н-не  знаю, я на часы не смотрел...  Может быть, буфет  задержался на
буровой...
     Наталья Ивановна еле заметно кивнула Тофику, и тот исчез за дверью.
     - Можно взглянуть на вашу связочку ключей, Сергей Георгиевич?
     Юркевский удивленно поднял брови:
     - Да, пожалуйста, - и вынул из  кармана  ключи  на брелоке  с  нефтяной
символикой.
     Она  взяла у него  связку и  стала по одному  ключу показывать Сергею с
вопросительным выражением лица. Он коротко отвечал:
     - От дома... от кабинета... от квартиры родителей... от общежития... от
машины со сварочным агрегатом...
     - Это тот, который Вы оставляли Ибрагиму в ту ночь?
     - Д-да, а что?
     - По-моему, мы договорились о том, кто  здесь  задает вопросы... Почему
Вы  не  забрали его, когда вам понадобилось уехать? Как  Вы завели машину? -
она положила связку на стол и подтолкнула ее хозяину.
     - Я никуда не ездил, и машину не заводил...
     - На вашу беду, Сергей Георгиевич, Ибрагим Магеррамов  той ночью  выпил
чаю  больше, чем мог вместить  его мочевой пузырь, поэтому отсутствие машины
было обнаружено раньше, чем Вы поставили ее на место.
     Тофик открыл дверь и пропустил вперед  экспертов Агаева и Семина. Назим
Гаджиевич положил на стол  перед следователем папку с актами предварительной
экспертизы, разложил перед ней несколько новых, еще влажных после проявления
фотографий и поставил стакан в пластиковом пакете.
     Юркевский  с  явной тревогой  проследил  за  его  действиями. Вместе  с
Семиным  старший  эксперт устроился на диване  у стены,  готовый отвечать на
вопросы  следователя  по  материалам экспертизы,  а Наталья  Ивановна  стала
просматривать документы,  опуская описания  и задерживая взгляд на  выводах.
Бегло  взглянув  на фотографии, она  вновь обратилась к Юркевскому, попросив
Исмаила выключить магнитофон:
     -  Сергей Георгиевич, это эксперты республиканской прокуратуры товарищи
Агаев и Семин. С их помощью я сама могу последовательно перечислить все ваши
действия с момента появления на буровой No1105. Действия, приведшие к гибели
и исчезновению Ширинбека Расулова. Вам знаком этот  предмет? - она вынула из
среднего  ящика  письменного  стола  гаечный ключ  в  прозрачном пластиковом
пакете и положила его перед Юркевским,  у которого  округлились глаза и ноги
непроизвольно оттолкнули его вместе со стулом назад, как черта от ладана.
     -  Отпечатки  пальцев на  замке  зажигания  двигателя  совпадают  с  их
фрагментами на этом гаечном ключе и вашими - на этом стакане. Кровь Расулова
в  кузове  машины, в  которой Вы  отвезли  его  мертвого или  умирающего,  и
выбросили в море подальше от места преступления... Достаточно? Тофик...
     Участковый  мгновенно  оказался  перед   Сергеем  с  вытянутыми  вперед
наручниками. Юркевский вскочил на ноги, машинально приняв боксерскую стойку,
но Тофик успел нырнуть  вниз  и мертвой хваткой уцепиться за его ногу, а оба
милицейских "амбала" с  обеих сторон  одним  прыжком свалили Сергея  на пол,
заломив ему руки за спину...
     Большакова и  Агаев,  как  люди бывалые,  даже  не шевельнулись,  Семин
пытался подняться, но  Агаев  одернул  его:  "не  мешай",  лишь Алиев  успел
подскочить ближе,  получить удар  по  пальцам ноги  упавшим  стулом и  скуля
запрыгать на одной ноге.
     Через  минуту Сергей в наручниках за спиной с видом затравленного зверя
сидел  на своем  стуле,  участники инцидента молча отряхивали свою одежду, и
оба "амбала" одобрительно похлопывали Тофика по плечам.
     - Так вот,  Сергей  Георгиевич,  - как ни в  чем  не бывало, продолжила
Большакова,  -  я  бы  могла  сама,  но я не  хотела  бы  лишать  вас  права
чистосердечного признания, которое может  смягчить вашу участь. Подумайте...
Исмаил Алиевич, включите запись.
     Юркевский в последние дни жил, как во сне. Он механически поднимался по
утрам  после беспокойных  и  почти  бессонных  ночей, по  инерции  занимался
привычными делами, мысленно постоянно возвращаясь к событиям той злосчастной
ночи. В затуманенном сознании то и дело возникало и маячило слабо освещенное
в полумраке лицо Ширинбека в последний миг, распахнутые  от неожиданности  и
удивления глаза...
     -  Я скажу...  Я не хотел...  Так получилось... - он говорил  короткими
отрывистыми фразами, и звуки его охрипшего голоса падали в  мертвую  тишину,
прерываемую  иногда лишь слабым  поскрипыванием  перематывающейся  магнитной
пленки, -  Мы поскандалили в  будке, я говорил вам... и  успокоились... хотя
внутри кипело... Потом  постучался  Ибрагим... он  закончил сварку...  Дайте
воды...
     По знаку Большаковой Исмаил, прихрамывая, подошел  со своим стаканом  и
попоил Сергея. Тот криво усмехнулся:
     - Больше отпечатков пальцев не нужно, значит...
     - Продолжайте, Сергей Георгиевич.
     - Мы вместе  вышли из  будки, пошли  к устью скважины... проверить... я
впереди...  сейчас...  как замедленная съемка...  на  ринге, по  секундам...
Посмотрел шов - ровный, красивый, без пропусков... На одном из болтов фланца
превентора оставлен  ключ...  вот этот..., -  пауза и  глубокий вздох,  -  я
подумал - может  недокрепили... попробовал -  нормально. И в  этот момент он
снова за моей спиной завел свою песню про мою  жену,  да как надо, да как не
надо... Я развернулся и прицельно кулаком ему в челюсть... даже не на нокаут
рассчитал, а так, на слабенький нокдаун... Забыл, что в кулаке ключ зажат...
головка прямо в висок пришлась...
     Никто не нарушил молчания, и он продолжил тихо, делая большие паузы:
     - Зашвырнул  ключ подальше...  не  от страха - со  злости,  поверьте...
Хотел в "Скорую" его... даже в машину положил... но увидел - поздно...
     Он замолчал и опустил голову на грудь.
     - А дальше, дальше, Сергей  Георгиевич?  -  нарушила тишину Большакова.
Она делала свое дело, и не считала возможным размениваться на эмоции.
     -  А дальше  я вспомнил  ухмылку Ибрагима,  когда  он  заглянул к нам в
вагончик, и понял, что он знает и о скандале, и о его причине... И продаст с
потрохами - коварный он человек... И я испугался, да, сильно испугался, - он
как будто что-то доказывал сам себе, - и уехал...  далеко уехал и... и концы
в воду... А от себя не уедешь... И от его удивленного взгляда...




     Читатель, наверное, и сам  догадался,  а сомневающимся  автор сообщает,
что  все  изложенное  выше  - плод его досужей фантазии,  не имеющий  ничего
общего с реальными фактами и биографиями.
     По  роду своей  работы, да и вообще в жизни,  как и вам,  Читатель, мне
доводилось  быть  участником  многих  событий, в  том числе  и  трагических,
сталкиваться  с людьми разных характеров и судеб.  Поэтому  в  сочинении мне
оставалось  лишь сочетать их, вплетая выдуманных персонажей  в  предлагаемые
воображением условия.
     А  поводом к созданию романа послужила одна неожиданная  встреча  много
лет спустя после описанных событий.
     В   середине   90-х  годов  мне  предложили  сопровождать   в  качестве
консультанта  по морской  нефтегазодобыче группу американских  нефтяников из
Хьюстона, где я к тому времени проживал с семьей, в Баку.
     Естественно, грех было не принять предложения побывать на своей родине,
где прожил свыше шестидесяти лет, из которых сорок было отдано работе в море
и для моря  (мне  претит словосочетание "вторая  родина" - как будто человек
способен рождаться дважды). Кроме того, к нашему с женой социальному пособию
около   тысячи   долларов   в   месяц   совсем    не   лишними   оказывались
"командировочные"  по триста  долларов  в  сутки  помимо полного обеспечения
перелета, гостиницы, питания.
     Короче,   пару  ветренных  февральских  недель  я,   после  семилетнего
перерыва,  вновь   ездил  и  прогуливался  по  знакомым  с  детства  улицам,
проспектам и площадям. Город предстал передо мной  и до боли знакомым, но до
еще большей боли - чужим.
     Прежде  всего  бросалось в  глаза, что  мой старый,  добрый,  уникально
интернациональный    Баку    превратился    в    мононациональную    столицу
мононационального государства. Это было написано  на  лицах  прохожих  и  на
табличках  с  новыми  названиями  улиц,  слышалось  в звучащей вокруг  речи.
Поражала  также эклектика  стилей  в оформлении  города - смесь  традиционно
восточного вместе с недавно возвращенной латиницей  азербайджанского языка и
не самых лучших западных  образцов на  американо-турецкий манер с козырянием
английскими  словами  и оборотами  в  рекламе,  названиях гостиниц,  банков,
магазинов, ресторанов, объектов культуры.
     В   первое   же   воскресенье   мои   спутники   по   командировке    -
бизнесмены-нефтяники отправились  с переводчиком  знакомиться с  памятниками
старины, начиная с  загородного Храма огнепоклонников, а я  начал свой поход
по городу с интернационального или,  как его  называют в обиходе, еврейского
кладбища. Вместе  с  однокашником, профессором  Мурадом  М. на его машине мы
наведались на могилы родных и рано ушедших друзей, как  могли  прибрали их и
сфотографировали на память, - доведется ли еще увидеть...
     Мурад торопился в  аэропорт -  встречать рейсом из Махачкалы кого-то из
родни, заметно  разросшейся с тех  пор, как он был избран членкором Академии
Наук  Азербайджана, и  я попросил  высадить  меня у Приморского  бульвара на
площади Азнефти.
     На бульваре  я присел на  скамейку,  с которой  видны  были  окна моего
бывшего   кабинета  на  втором  этаже  Объединения   "Каспморнефть".  Память
мгновенно  воскресила многие эпизоды последних десяти бакинских лет во главе
дружного и работящего коллектива Технического управления...
     Настырный северный ветер, проникавший под куртку, быстро согнал меня со
скамейки, и  я пошел по аллее к  центральной части бульвара, подставив ветру
спину.
     В погожие выходные дни бульвар обычно заполнялся самым разным народом -
днем здесь резвились дети, группками по интересам кучковались  пенсионеры  -
шахматисты, нардисты, "политики" и "лекторы-международники", "футболисты"  и
"выдающиеся тренеры" по всем видам спорта,  которые всегда точно знали, "как
надо  было..."; ближе  к  вечеру сюда  подтягивались на  прогулку  "подышать
свежим  воздухом" степенные  пары  бакинской  интеллигенции,  а  чуть  позже
скамеечки в тенистых (вечером - затемненных) аллеях оккупировались парочками
влюбленных,  как правило,  по одной  или, в  крайнем  случае,  при  дефиците
"персональных" скамеечек, по две пары на скамейку по ее концам. Прошелся я и
по "той самой" аллее, где сам сиживал  со  своей благоверной  свыше  четырех
десятков лет назад.
     В этот  пасмурный  ветреный  день навстречу попадались  лишь  прохожие,
отдавшие предпочтение запаху моря перед запахами выхлопных газов автомобилей
на параллельном бульвару проспекте Нефтяников.
     Тем  живописнее еще издали показалась группа людей  медленным, даже как
будто  торжественным  шагом, двигавшаяся навстречу. Впереди  шла  женщина  в
модной  черной  каракулевой  шубе и  в платке "кэлагае" на  голове.  С обеих
сторон ее чуть поддерживали под руки двое молодых мужчин в кожаных куртках и
серых каракулевых папахах. Один из  них в свободной  руке  нес большой букет
цветов,  прикрытый от ветра целлофаном. За ними шли еще  трое - пожилая пара
под руку, пряча лица от ветра в  шарфы, и женщина помоложе в куртке-"Аляске"
с капюшоном и с букетом цветов в руках.
     "Наверное,  какое-нибудь событие  идут отмечать в старом  Интуристе,  -
подумал я, - хотя пешком до гостиницы далековато, пожалуй...  ". Я  не успел
додумать  эту  мысль до  конца,  когда группа подошла  поближе, и  я  замер,
пораженный удивительным сходством  - с букетом в  руке шел оживший  Ширинбек
Расулов,  только  очень молодой. Я забыл (а может и не  знал), как звали его
сыновей, но  хорошо помнил  имя  жены, и я  позвал,  не отдавая себе отчета,
правильно ли я делаю:
     - Гюльнара-ханум...
     Они уже поравнялись со мной, и женщина резко остановилась и повернулась
ко мне.
     "Ну,  конечно же, это она, но  куда девалась  ее болезненная полнота...
Сколько же  ей  сейчас...  должно  быть  пятьдесят...  статная,  хотя и чуть
полновата...", -  эти  мысли  молнией  пронеслись  в  голове,  и  я  спросил
по-азербайджански, сам удивившись сохранности языка в моей памяти:
     - Вы, наверно, не узнаете меня ? Я...
     -  Нет, почему же..., - она протянула мне руку, улыбнулась и назвала по
имени и отчеству, - мой муж всегда так хорошо о вас отзывался... И нам Вы на
первых  порах очень помогли.  Но  я слышала  от кого-то, что Вы уехали...  в
Израиль, кажется ?  - меня удивило,  что кто-то здесь  еще интересуется моей
судьбой .
     - Уехал, да, но не в Израиль, а в Штаты, да что я...  Расскажите, Вы-то
как живете ? О, извините, я вас, кажется, задерживаю...
     - Нет, мы  не торопимся. Вот, познакомьтесь... Сыновья - Рустам, Гамид,
Вы их видели маленькими у нас дома...
     -  Да,  по-честному,  если  бы не Рустам,  я  бы  вас  не  узнал  и  не
остановил... Вылитый отец...
     - Это моя свекровь Мириам-ханум, ее  брат  - дядя Мирали, -  продолжила
она знакомство, - это Марина, подруга...
     Женщина  в "Аляске"  внимательно посмотрела  на  меня,  ничем не  выдав
нашего  давнего  знакомства.  Она  лишь  кивнула,  приоткрыв  под  капюшоном
обрамляющие ее  красивое  лицо серебристые  локоны.  "Наглядная  алхимия,  -
подумал я, - вот так жизнь превращает золото в серебро".
     А это..., - Гюля представила меня, но это оказалось лишним, так как  мы
все уже однажды знакомились в те печальные дни.
     - Так что у вас за праздник сегодня? - спросил  я Гюлю. Она усмехнулась
и ответила:
     - Пойдемте с  нами... не  праздник это... здесь...,  -  она  кивнула  в
сторону моря. И я понял, точнее, вспомнил. Ну, конечно, февраль...
     Неподалеку от  нас в море выдавался стометровый мол, в конце которого в
теплые месяцы функционировал небольшой ресторанчик.
     Мы  дошли до конца мола,  о северную сторону которого море уже колотило
гребнями набегающих волн. Рустам рассыпал свой букет на скамейке -  это были
свежие алые  розы, взял одну  и протянул матери. Гюльнара поднесла  цветок к
губам,  подышала  на  него, поцеловала и  бросила в  море, что-то  прошептав
вслед. Потом повернулась ко мне:
     - Сегодня розочек двадцать... В первую годовщину мы с мальчиками пришли
сюда и бросили одну  розочку... Море  было тихое-тихое,  как виноватое... Но
каждый год оно другое...
     Все  бросили  в  море  по  цветку,  остальные  розы  подобрала  Мириам,
наклонилась к воде с подветренной стороны  и рассыпала их, как  бы передавая
их из своих рук в руки сына...
     Марина подошла к Гюле, молча протянула ей половину своего букета  белых
гвоздик, и они одновременно бросили их на розочки..
     Мы еще постояли, глядя  на причудливый танец в бурлящей  воде красных и
белых светлячков, пока они не исчезли из поля зрения.
     Гюля пригласила меня вместе с ними отметить годовщину гибели мужа, и я,
конечно, не мог ей отказать.
     У  центрального  входа  на  бульвар  нас ждали  "Волга",  принадлежащая
Мирали, и "Жигули"  Рустама.  Мы  с  Гюлей и Мариной сели  в  машину Мирали,
Мириам с Гамидом - к Рустаму и двинулись в сторону микрорайона.
     В дороге я осторожно спросил о Рустаме Мирзоевиче.
     -  Нет  дедушки... уже пять  лет...  Вот  на  его  машине едем  -  сыну
оставил... Аллах рахмэт элясин...
     Я по традиции повторил за ней это поминальное обращение к богу.
     После небольшой паузы она вновь заговорила:
     - Вы спросили, как мы живем... Слава Аллаху, грех жаловаться... Тогда я
снова пошла  работать в ковровый  цех,  а когда начальница ушла  на  пенсию,
назначили меня.  А теперь у  нас  совместное  предприятие, с Турцией. Работы
хватает, и заработки  неплохие...  Была у  них  на стажировке  в Стамбуле  -
сумасшедший  город, у пешеходов свои  законы, у шоферов  -  свои...  как наш
Баку,  даже  язык схожий.  Мальчики  незаметно  подросли,  бабушка  помогла,
институты окончили, Рустам - юрист, Гамид в отца  - нефтяник В общем, хорошо
живем, жаль Ширинбек рано ушел, жить бы  да жить..., - она глубоко вздохнула
и   помолчав  продолжила,   -   А  Вы   ведь   помните,  какая  я   была   -
толстая-претолстая...  Как это по-русски  говорят  -  "клин  клином  выби...
вышибают", да  ?  Так и  у меня  получилось: от  большой радости  - рождения
детей,  разнесло  меня,  а  от  большого  горя  за  полгода  потеряла  сорок
килограмм, доктора только руками разводили, не понимали...
     Марина обернулась с переднего сиденья:
     - Это  природа  и твой Аллах  поняли, что тебе  придется  еще раз замуж
выходить, и создали условия, а ты... Впрочем, еще не поздно...
     -  Насколько  я помню,  Гюля, у вас и жених готовый  был  - Ибрагим,  -
поддержал я шутливый тон Марины.
     - А знаете,-  посерьезнела  Гюльнара, - Аллах таких долго  не  терпит -
Ибрагим  летом того  же года  утонул,  у  них  лодка на волне перевернулась,
ребята  выплыли,  их  позже  катер  подобрал,  а Ибрагим  плавать  не  умел,
адмирал... А Маринка любит на эту  тему  зубы  скалить... Или тебе опять мой
муж в любовники понадобился ? Вы знаете, ведь когда-то Ширинбек с Мариной...
     - Да все он знает, - откликнулась Марина спереди, и я даже почувствовал
облегчение - не надо притворяться.
     - Да,  я  более или менее был  в курсе, но сегодня,  откровенно говоря,
увидев вас вместе удивился и не знал, стоит ли об этом вспоминать...
     - А  что удивительного, у  нас  ведь общее горе - я  мужа потеряла, она
обоих.  А так... У моего отца в  деревне тоже  вторая жена была, даже брат у
меня там,  но  нас  не оставил, и мать  любил...  И  у Ширинбека  отца, - он
говорил... Да вот, дядя Мирали, хоть холостяк, а было  время - своих  "жен",
наверное, дюжинами  считал,  а, дядя ? - Мирали  за  рулем  пробурчал что-то
неопределенное, - Э-э, все они козлы немного... О-о, извините, пожалуйста, я
вас не имела в  виду... Да, пришла Марина после всего, поговорили, поплакали
вместе... Я-то ее раньше определила.  Незадолго до того зашла  она  больного
Ширинбека  проведать, так я  по запаху духов догадалась,  - такой же, только
слабее  от  него  шел, когда с  работы возвращался. Помню,  подумала  тогда:
"Хорошо хоть красивую выбрал...", он ведь  у меня  какой видный был... Потом
узнала,  что и  умная,  и  добрая... Много помогала  мне,  неповоротливой...
Директор школы, хоть и русская...
     Марина зашевелилась на своем месте:
     - Гюля, прибереги свой тост на мой юбилей, ладно ?
     Я счел возможным поинтересоваться:
     - Марина, я помню - у вас девочки, как они ?
     Марина полуобернулась и явно оживилась:
     - О,  неплохо, спасибо, тьфу-тьфу, не сглазить... Юленька, старшая, два
года как вышла замуж, сейчас у меня уже годовалый внук... в Израиле. Ближе к
лету  поеду  знакомиться...  А  Яночка  институт заканчивает,  программистом
будет,  вот может вместе  и  переедем, зять приглашает... У нас  ведь  здесь
никого не осталось...
     - А я, Марина ?
     - А ты будешь к  нам в  гости приезжать. А пока,  давай, своих  пацанов
жени, а то в семье еще два "дяди Мирали" появятся...
     Мирали  чуть не  проскочил  на красный  свет, но  вовремя  затормозил и
повернулся ко мне:
     -  Вот, пожалуйста,  мало мне одной  невестки, а как  вместе соберутся,
если не как две змеи, то как  две ежихи, точно..., - и  по-доброму улыбнулся
женщинам, - чесни-слово, - добавил он по-русски.
     У  меня с языка сорвался еще один вопрос,  тоже о сослуживце, хотя я  и
понимал его бестактность:
     - Марина,  извините, а где сейчас...,  - я замялся, но  Марина поняла и
спокойно продолжила:
     - Вы о Сергее ? Освободился  он в  восемьдесят седьмом, двенадцать  лет
коту под хвост, а впрочем, не знаю - потерял или нашел... Позвонил, появился
- чужой, незнакомый человек. Как пришел, так и ушел. Потом  его мать сказала
мне,  что он  уехал.  Отца-то  мы  раньше  схоронили...  А  три  года  назад
встретились  на  похоронах  матери,  сказал,  что  работает  на  стройках  в
Подмосковье... Сейчас-то  по  возрасту,  наверное,  на  пенсии,  а  может  и
работает. Он же крепкий мужик, если не пьет...
     Мы подъехали к дому и  поднялись по лестнице на третий этаж в квартиру,
в которую  много лет назад мы со следователем Натальей Ивановной Большаковой
входили через приоткрытую дверь.

     ... Вот такой "хэппи-энд" придумал автор для своего романа.



         Сентябрь 2002 г. - февраль 2003 г.,
                   г. Хьюстон, США




Популярность: 3, Last-modified: Tue, 11 Mar 2003 09:52:51 GmT