Журнал "Питерbook", 2000г, No5. АВТОПОРТРЕТ ПИСАТЕЛЯ
Разговор в Союзе писателей:
- Ты записался в "Содружество"?
- Мне писать надо, а не записываться.
"Автопортрет"
Дневниковые записи - самый легкий и приятный для писателя труд. Обычно
он пишет дневник, не заботясь о том, как будет выглядеть тот или иной
персонаж. Только на его страницах писатель излагает абсолютную правду, то,
что думает. Дневниковые записи показывают не только тех, кого описывает
автор, но и самого автора - в них можно разглядеть душу писателя через его
отношение к людям.
Дмитрий Каралис рискнул открыть окружающим свою душу, назвав книгу
"Автопортрет". Она вмещает период с 1981 года по 1992, как написано в
аннотации: "Правдивое свидетельство нашей эпохи". А такое ли правдивое?
Насколько, преломляя события через себя, писатель способен быть правдимым?
Человек, хлебнувший "развитого социализма", узнает описываемую Дмитрием
Каралисом эпоху; она во всем, в мелких, еле уловимых детальках, заставляющих
ощутить на губах вкус, запах того времени, в душе тоску... По тем
несовершенным ( а где их возбмешь - совершенные?), но таким милым сердцу
временам, которые когда-нибудь войдут в историю России как высшая точка
духовного развития народа.
Книга читается на удивление легко, местами зачаровывая смачными
описаниями. Туда вошли истории, рассказанные знакомыми автора, случайные
встречи с людьми, впечатления от прочитанных книг, надежды, мечты и самое,
пожалуй, главное - весь литературный путь от первых публикаций до первых
книг, путь в писатели. На этом пути встречались ему маститые мэтры
литературы: Виктор Конецкий, Борис Стругацкий, Александр Житинский, Валерий
Суров и многие другие.
Самое удивительное в книге, пожалуй, то, что автор никого не обидел, и
люди предстали такими, какие они есть на самом деле.
И еще хочется сказать о той, кто помогал Дмитрию Каралису в этой жизни,
и без кого автопортрет был бы другим. Именно о ней написано на первой
странице книги:
"Жене Ольге, прошедшей со мной этот путь, посвящаю"
Сергей Арно
Александр Етоев. ПРИБЛИЖЕНИЕ К СЧАСТЬЮ
О новой книге Дмитрия Каралиса "Автопортрет"
Каралис издается не часто. Я читал многое, им написанное: повести,
рассказы, роман. И вот теперь вышла эта необычная книга - необычная для
автора "Игры по-крупному" и "Мы строим дом".
"Автопортрет" подвел-таки, наконец, черту, которую я все никак не мог
подвести, определяя писательское кредо Каралиса.
Я понял, прочитав эту книгу, почему Каралис стал не кем-нибудь, а
писателем. Да просто он не мог им не стать. Кстати, само название его ранней
вещи "Записки книгонелюба" (я думаю, ударение в слове "книгонелюб" следует
ставить над "не"), если вдуматься, проясняет суть. Именно - книгонелюб как
характеристика восприятия мира. То есть жизнь воспринимается напрямую - не
через чтение, не через книгу, а непосредственно своими руками, сердцем,
глазами, мыслями, не похожими ни на чьи другие. И не копирующими ничьи
другие.
"Прочитал "Братьев Карамазовых", "Белую гвардию", "Мастера и
Маргариту", В.Брюсова (прозу), Петрарку, Воннегута и еще много всего... Я
писатель или читатель?.."
Вопрос выглядит немного комично, но в целом, в контексте
"Автопортрета", он достаточно точно передает позицию автора.
В этом нет никакого "сбрасывания с корабля современности", никакого
пренебрежения к классике и тем паче самоуверенности и гордыни. Темы
выбираются жизнью, а не берутся из прочитанных книг. Вот что говорит себе
автор. Подчеркиваю , говорит себе, не читателю; ведь когда писались
собранные в "Автопортрет" дневники, ни о каком читателе еще не могло быть и
речи.
Внешняя, так сказать, фактическая сторона "Автопортрета" проста.
Нехитрые рассказы из жизни, записи разговоров с людьми, которые
окружали условно осужденного автора, отбывающего свой срок на химии, -
сторожами, водителями, рабочими. Рассказы страшные и смешные.
И всяческие писательские истории - или виденные своими глазами, или
слышанные от братьев-писателей.
Про писательский семинар в Дубултах.
Про Комарово и его обитателей.
Про непьющего поэта Горбовского, которого пьющий писатель Каралис по
незнанию пытался споить.
Про друзей, бывших и настоящих, из питерского семинара Б.Стругацкого.
Про работу в издательстве "Текст", про пьяные и трезвые выездные
совещания разногородних представителей "Текста".
Про зеленогорские разборки с местными рэкетирами.
Про Веллера, Житинского, Ютанова, Столярова, Успенского, Лазарчука,
Штерна, Бабенко, Геворкяна, Конецкого, Валерия Попова, Логинова, Аркадия и
Бориса Стругацких, Любу и Женю Лукиных, Славу Рыбакова.
Про писательский вояж в страны Балтии.
Про Францию, Париж и голодный ужин у графини Навариной. И про Россию,
заваленную апельсинами и бананами, полученными в счет долгов за поставки
вооружения южным странам.
Каждый читатель "Автопортрета" отыщет в нем что-нибудь для себя. И
многие - про себя.
Но главная фигура всей книги - конечно же, ее автор.
Каралис человек цельный. И очень строгий. Лично я его немного
побаиваюсь. Когда я впервые был в его квартире на Васильевском острове,
тогда еще на Малом проспекте, и он говорил мне откровенно и въедливо про
свое понимание литературы, я ждал, что вот он сейчас мне скажет: "Вещи твои
дерьмо, и пишешь ты охрененно плохо". И потом вдруг - после фразы про Льва
Толстого - Каралис (классик, по моему разумению) смотрит на меня как-то
искоса и, разливая по чашкам кофе, говорит мне, примерно, следующее: "Я мало
что читаю из современной прозы и вообще подумывал в последнее время, что
как-то она стала вонять тухлятинкой, но..." Из скромности, многоточием и
закончу.
Мучительный поиск голоса - вот первое, что бросается в глаза читающему
страницы "Автопортрета". "Не то, не так" - автор тычется в простые понятия и
тут же себя осаживает, говорит: все это было, и нечестно писать, как все. И
удивляется, если находит в литературе что-то достойное уважения. И опять:
нечестно, нельзя писать плохо, когда есть такая хорошая книга.
"Дочитал "Палисандрию", съел бутерброд с баклажанной икрой. На душе
хреново, маятность и скука. Думал о людях, с кем бы мне хотелось пообщаться,
перебрал всех знакомых - не нашел...
Съел еще один бутерброд того же качества, но потолще. Закурил,
конечно... и все думаю о Саше Соколове, о том, что мне так никогда не
написать, но хочется - язык изумительный, дивный язык. И продолжать свою
повесть в том унылом стиле уже не могу".
Часто ли писатель, работая над книгой, чувствует свою ответственность
перед литературой? Часто ли меряет он свое творчество по вершинным ее
образцам? Часто ли говорит себе: разве могу я написать и написать плохо,
если есть уже Булгаков и Гоголь? Или Саша Соколов с "Палисандрией"?
"Прочитал повесть Бориса Житкова "Черные паруса"... Забавно, но не
более. Для детей".
То есть - не для меня. Литература - школа. Важно отобрать главное. И
отсеять чужое. Строгость - черта Каралиса.
Среди людей пишущих мне встречалось довольно много авторов, уверенных в
своих силах и мастерстве настолько, что к ним было боязно подступиться. К
таким людям я отношусь с недоверием. На словах можно быть Шекспиром,
говорить о богоизбранности и таланте, о великих планах на будущее. Другое
дело - что думает человек внутри. Дневники - это именно та форма литературы,
где писатель открывается полностью. В дневниках он наедине с собой, здесь
ему не нужно надевать маску и бить себя уверенно в грудь.
Читаю в "Автопортрете":
"Вчера закончил повесть. Сегодня перечитал и огорчился. Что я сказал?
Ничего..."
Мне сразу же вспоминаются записные книжки Евгения Шварца с их
навязчивой, беспокойной нотой:
"Лет много. Написано мало. Каждую новую вещь начинаю писать, как
первую, со страхом".
У людей по-настоящему одаренных, какими бы несхожими они ни были в
своей жизни и своих книгах, есть общая, сближающая черта. Это внутренние
хрупкость и уязвимость, робость и неуверенность, непокой. Как бы это ни
звучало парадоксально, но слабость такого рода есть скрытый источник силы.
Все новое, все ни на что не похожее рождается во внутреннем непокое.! Если
это не совсем счастье, то хотя бы приближение к нему.
Автопортрет / Дмитрий Каралис / 1999
Автопортрет писателя в интерьере
"EX LIBRIS" - Еженедельное приложение к "Независимой газете",
21 марта 2000 г.
Дмитрий Каралис. Автопортрет. - СПб.: Геликон плюс, 1999, 376 с.
СОВЕРШЕННО нет необходимости тревожить великие тени для того, чтобы
прийти к выводу, что публикация и чтение литературных дневников - дело не
только небесполезное, но также порой и небезынтересное. И если
претенциозность имеет своей противоположностью непосредственность, то
"Автопортрет" Дмитрия Каралиса, автобиографическая книга, написанная на
основе его дневниковых записей 1981-1992 годов, есть книга истинно
непосредственная, в чем-то даже с налетом простодушия.
Почти не ощущается никакой "литературы" в этой книге, не ощущается и
стремления свести запоздалые счеты с самолюбивой писательской братией, к
каковой принадлежит сам мемуарист. Никакого самолюбования, самовосхваления;
напротив, рефреном проходит фраза: "сделано так мало, а сделанное так слабо
и несовершенно", - отчего поневоле проникаешься к автору доверием.
Повествование начинается со спецкомендатуры No 2 в поселке Коммунар под
Ленинградом (проще говоря - с "химии"), куда попадает будущий писатель, и
заканчивается символическим "венцом" - приемом в Союз писателей.
Между тем и другими событиями - рутинные труды начинающего писателя,
постепенное обретение литературной самоидентификации, дружба с А.Житинским,
семинар Бориса Стругацкого, публикация нескольких книг, бурная издательская
карьера в начале 90-х. И еще - примета советского (и постсоветского)
мировосприятия: ограничение свободы в начале 80-х не озлобило нашего героя,
приобщение же к писательскому сонму в начале 90-х не вызвало особенной
радости. Дмитрий Каралис - не просто герой своего времени, но герой каждого
его года, дня и часа. А значит, есть шанс и далее, двигаясь вровень со
временем, разделять с тем все надежды, успехи, просчеты и обольщения.
Станислав ШУЛЯК
Газета "Невское время", 26 января 2000 года.
Почтенный жанр автобиографической прозы недавно пополнился. Свой
"Автопортрет" опубликовал питерский писатель Дмитрий Каралис. На слово
"питерский" следует указать особо - книга вполне в русле локальной формы
жанра, процветающей в нашем городе. Один из самых знаменитых ее
представителей - Виктор Конецкий, влияние которого отчетливо прослеживается
в "Автопортрете". Он, кстати, и дал Дмитрию Каралису путевку в большую
литературу.
С другой стороны, Каралис как представитель "восьмидесятников", следует
общему в их среде настроению - художественно отобразить реалии страшного и
странного времени накануне перестройки.
Ощущение бесконечной, муторной паузы, быстроногий Ахиллес, который все
не может догнать черепаху коммунизма, да уже, пожалуй, и не хочет. Бег от
неведомой опасности во сне, когда с ужасом ощущаешь, что не продвинулся ни
на шаг. Кстати, сон у Каралиса - полноправный художественный прием, вставные
эпизоды снов писателя отбивают куски дневниковых записей, придавая особый
колорит повествованию. Получается при этом не сонная кафкианская
фантасмагория, а реальность заката "красной империи".
Когда-то Ахматова порадовалась за Бродского: она считала, что высылка -
не слишком тяжкий крест, но ценное приобретение для биографии поэта. Она
знала - поэта могут расстрелять и его не будет, поэта могут направить в зону
и он лишится части души. Бог не дает креста не по силам. Дмитрий Каралис
попал всего лишь на "химию".
"Ссылка не ссылка, высылка не высылка, но живешь за забором, и паспорт
твой в спецчасти под замком. Но избирательных и гражданских прав при этом не
теряешь. Одним словом - "химия". По этой характеристике "химиками" могли
стать практически все граждане "советского архипелага", независимо от
проживания на конкретном острове. Поэтому первая часть "Автопортрета" -
вовсе не лагерная проза, скорее трагическое и бессмысленное путешествие из
Москвы в Петушки, путь обильно залитый "деревянной" водкой и дешевым
портвейном с болезненными вспышками мечтаний про город золотой. Все мы вышли
из этой хитро... умной химии.
Другой образ, вырастающий до символа - гараж, в котором Каралис
трудился после досрочного освобождения. Здесь даже не описание работает, а
слово "гараж", которым открывается множество подглавок дневника, словно бы
для простой фиксации места действия. Территория тьмы, наполненная чучелами
орангутангов и безумными экзерсисами советской интеллигенции, - "Гараж"
Эльдара Рязанова.
Дневниковый жанр таит в себе немало технических преимуществ. Дмитрий
Каралис пользуется ими сполна. К примеру, сокращенные слова, с хорошо
продуманной небрежностью оставленные в тексте, - кусок из записок для себя,
по недосмотру автора попавший на глаза читателю.
Или очевидное отсутствие правки старых дневниковых записей с целью
приукрасить их в соответствии с сегодняшними реалиями. Это порождает у
читателя ложное чувство превосходства, которое, однако, быстро проходит. "Я
о Набокове знать не знал", - пишет автор. "Темнота!" - хочется
снисходительно бросить. Потом смотришь на дату записи: август 1986-го.
Многие ли знали тогда?.. Набоков и Набоковский дом (и "Невское время",
кстати) появятся в надлежащем месте текста.
Каралис видит на столе у Б. Стругацкого "странный телевизор - с
неподвижными формулами на экране и подведенной к нему клавиатурой". Из какой
глухомани этот Каралис, что компьютера не знает?.. Впрочем, год 1985. А сам
читатель когда впервые его увидел?..
Пишет, что бегает в оздоровительных целях по Смоленскому кладбищу, про
могилы няни Пушкина, Маковского, родителей Косыгина. Православному читателю
хочется крикнуть: "А Ксения где, нехристь?!" И опять вспоминаешь - не было
тогда часовни, да и святая блаженная не прославлена была еще Церковью.
Часовня займет свое место в повествовании в нужное время. Крестился же автор
в августе 1988-го, вместе со всей страной.
Подозреваю, впрочем, что правка текста старых записей была - в сторону
усугубления наивности пишущего. В результате достигается цель создать
средствами литературы психологически достоверное пространство, где
соприкасаются сегодня и вчера две эпохи, на стыке которых довелось жить
автору.
"Меня интересует будущее лишь как продолжение настоящего и прошлого", -
пишет в "Автопортрете" Каралис. И работает в соответствии с этим постулатом.
Годы, когда писался дневник, связаны с прошлым многочисленными вставными
рассказами о войне и послевоенном времени. А реальное настоящее объединено с
"Автопортретом" героем-автором, известным писателем и импозантным
бизнесменом Дмитрием Каралисом, с интересом и слегка недоуменно
вглядываюшимся в драчливого поддатого "химика", мечтающего о литературе. И
мы вместе с ним глядим на себя тогдашних, совсем близких и недосягаемых,
ушедших в измерение истории.
ПАВЕЛ ВИНОГРАДОВ
ИЗВЕСТИЯ, 13 мая 2003г. Книжная полка. ПРИЛАГАТЕЛЬНОЕ
В апрельском номере журнала "Нева" за этот год опубликована небольшая
повесть Дмитрия Каралиса "Из варяг в греки". Уже в зрелом возрасте автора
заинтересовали родовые корни, и он рассказывает в повести о том, как пытался
определиться с национальностью.
Владимир РЕКШАН
"В Дубултах шел фильм "Кинг-конг", и на рекламных щитах, написанных
по-латышски, он был назван "Karalis-kong". Английсое king - король, перевели
на латышский". Затем у автора в гостях оказывается москвичка Лена Каралис с
утверждением, что их общимй прадедушка - литовец.
Далее автор перемещается в Стокгольм, где в справочнике находит полного
тезку - Димитриуса Каралиса, встречается с этим господином, и оказывается:
тот - грек! О сложных вещах наш "грек" Каралис пишет просто и этим щадит
читателя, пробуя разобраться в сложном вопросе: "Национальный вопрос вырос
передо мною в самом начале девяностых, когда республики бросились
подсчитывать, кто за чей счет живет, кто кого кормит и поит. Народ в Питере
тоже стал понемногу одуревать, а в литературе так и вовсе требовалось
сомоопределиться: либо ты русский человек и по праву носищь имя русского
писателя, либо ты иной национальности, и тогда ты "русскоязычный"
писатель..."
Повесть "Из варяг в греки" хороша не сюжетными выкрутасами (в ней
имеется намек на лирико-любовную линию, но ее здесь мы рассматривать не
станем) или метафорическими изысками, а тем, что возбуждает воображение,
заставляет подумать о себе и определиться тех, чья фамилия заканчивается не
на традиционное "ов" или "ев". Да и автору этих строк есть о чем
поразмышлять. Когда посреди перестройки у меня вышла первая книга прозы, то
в централизованном органе тогдашней книготорговли подумали, будто я узбек, и
половину тиража отправили в Фергану. На самом деле я наполовину этнический
прибалт, на другую половину - русский. Но в русской части у меня был дед
Северин Кильвейн, который, как недавно выяснилось, - прямой потомок одного
из трех братьев Кильвейнов, приглашенных Петром Великим из Голландии в
Петербург...
Сложный генетический коктейль получается. Так кем себя считать? Повесть
Дмитрия Каралиса будит фантазию, и вот ее плоды: мы говорим "русский
человек", но никогда не скажем "французский человек" или "украинский
человек". Получается, слово "русский" не существительное, а прилагательное.
Отвечает на вопрос "какой".Какой? Говорящий и думающий по-русски, считающий
себя частью русской истории, считающий себя русским человеком! Выходит, я
русский человек. И православие теперь не основной показатель, поскольку
православным может оказаться тот же француз, да и в светском государстве
Российская Федерация принадлежность к конфессии не главный признак.
Мы живем в эпоху цивилизационных конфликтов. Россия сейчас настолько
слаба, что просто не имеет права поддаваться на провакацию межнациональных
раздоров. Я бы предложил всем гражданам России считать себя русскими,
одновременно помня об этнической особенности. Татарин, аварец, бурят,
украинин. Какой? Русский татарин, русский аварец, русский бурят и русский
украинец. Кстати, небезызвестный Наполеон решал национальные вопросы
изобретательно, талантливо и просто. В мае 1806 года он собрал в Париже сто
одиннадцать именитых иудеев с целью "обсудить меры к улучшению еврейской
нации и распространению среди ее членов любви к искусствам и полезным
ремеслам". Императорские комиссары поставили перед собравшимися всего
несколько вопросов, среди которых были два основных: "Признаете ли Францию
своим отечеством? Считаете ли себя обязанными ее защищать?" Собравшиеся
сказали "да" и пресловутый еврейский вопрос во Франции был в основном
закрыт. А что же прибалтам - не прибалтам Каралису и Рекшану? На эти
Наполеона (заменив Францию на Россиию) и мы с гордостью отвечаем "да". Так
что и наш национальный вопрос на данный момент решен.
Елена ЗИНОВЬЕВА. КУЛЬТУРА. ПУТЬ РЕТРОРАЗВЕДЧИКА ИЗ ВАРЯГ В ГРЕКИ
Дмитрий Каралис. Из варяг в греки. Записки ретроразведчика. Повесть.
"Нева", 2003, No 4.
Газета "Невское время", 22 мая 2003 г.
ISSN 1683-6677
Поговорки лгать не могут, все-таки они рождены многовековой народной
мудростью. Однако поговорка "Поскреби русского, найдешь татарина" для
петербуржцев не совсем верна. Начнешь скрести - такое наскребешь!
Конгломерат народов! Что, в общем-то, и неудивительно, ибо на протяжении
своей истории Петербург соединял все функции, характерные для
многонациональных городов: крупный культурный центр, порт, столица
многонационального государства.
Петербургский писатель Дмитрий Каралис, ретроразведчик, занявшийся
поиском своих корней, проделал "путь из варяг в греки" в попытке установить,
откуда же в середине XIX века в Петербург явился его предок с примечательной
фамилией Каралис, созвучной надписи Karalus на гербе первого литовского
короля. Что скрывается в прошлом: литовские князья, замки-поместья,
клады-сокровища или греческие каралисы, разбойники, эмигрировавшие в
православную Россию с Ионического моря? Неоспоримые следы с одинаковой
вероятностью указывают взаимоисключающие направления.
Думать о своих корнях в советские времена было как-то не принято. Так,
разве что знали одно-два колена, гордились, если происхождение было
рабоче-крестьянское. Пожелтелые фотокарточки с вензелями давно не
существующих фотографических ателье в лучшем случае хранились на антресолях.
Если вообще хранились. И то верно: "Мы, как и весь советский народ, смотрели
в будущее. Фотографии усатых-бородатых дедов в сюртуках и инженерских
тужурках казались анахронизмом. Может, они и не были пособниками царского
режима, но без них спокойнее".
Семидесяти лет советской власти не хватило, чтобы полностью уничтожить
память о прошлом. Желание выстроить единое временное пространство, не
подчиненное грубой периодизации курса истории КПСС, заставляет нас с
жадностью обращаться к родословным, конечно, не потому что мы рассчитываем
найти дядюшку в Америке или родню среди греков-миллионеров, а потому что
хотим вернуть себе историческую память.
В каждом времени есть свои плюсы и минусы, свое хорошее и свое плохое.
И повесть Д. Каралиса много больше, чем рассказ о генеалогических корнях
одной петербургской семьи или чем рассказ о современной жизни российских
писателей, не попавших в известную столичную обойму (а это еще одна
составная повести).
В начале 90-х перед писателем с нерусской фамилией встала проблема
национального самоопределения - от этого зависело, к какой группе писателей
его можно причислить: русских или русскоговорящих. Однако интерес Д.
Каралиса к корням вызван не только романтическими или, как может показаться
на поверхностный взгляд, прагматическими причинами. Исследование позволяет
писателю показать, что сегодня происходит с бывшей общностью "советский
народ".
Рассказать о такой сложной, больной проблеме, как самоидентификация в
период распада, - и рассказать забавно, живым языком, без постмодернистских
выкрутасов - дано не каждому. У Дмитрия Каралиса это получилось.
Отклик на повесть Дмитрия Каралиса "Роман с Героиней", Звезда, 12, 2001
За многое время впервые мне захотелось написать рецензию на повесть.
Если бы она называлась " роман", я бы написала рецензию на "роман". На
"рассказ", на "эссе", на письмо, на исповедь, на любое прозаическое
произведение... Самое главное в этом -- жизнь, которой мы живем, в которой,
кажется, ничего не можем изменить, в которой происходит все самое важное,
драгоценное, единственное...
Вдруг я заметила, что перестала читать наши "толстые" литературные
журналы. Очень просто -- полистаю, просмотрю -- "порнилово", "мочилово", как
говорит мой восемнадцатилетний сын. И все. И вдруг мне в руки случайно
попадает журнал "Звезда", открываю -- Дмитрий Каралис-- "Роман с героиней".
Я некоторое время перевариваю -- "с героином...", потом вчитываюсь -- " с
героиней"... Я начинаю читать лихорадочно -- Боже, я ведь, тоже женщина! Вы
можете говорить все, что угодно, писать, какие угодно вариации... -- " с
героиней!". Когда до меня доходит, я читаю спокойно и обстоятельно.
Греция, остров Родос, для нас, петербуржцев -- сказка, сон. Герой --
писатель. Кому он нужен в нынешней нашей жизни? Кому вообще нужен писатель?
Другое дело -- женщина! Красивая, независимая, уверенная... В чем уверенная?
Ну ладно, это потом.
Я читаю, читаю -- ни эротических сцен, ни порнографии... Почему же мне
так интересно? Потому что это и моя жизнь тоже. Кто героиня? Оксана--
красавица, труженица, эмигрантка, владелица пяти магазинов в Чехии, или
Настя -- жена нашего героя, разделившая с ним жизнь, тревоги, бедствия
страны и семьи? Я не знаю. Я на стороне героя, на стороне Насти. Она --
героиня. Но мне жалко их всех, несчастных влюбленных...
На острове Родос, в Греции, на мгновение кажется, что жизнь, что любовь
стоит всех страстей и печалей.... Но что такое любовь-- ??? Лазурный берег
греческого моря, красивая русская женщина, научившаяся быть богатой, или
возвращение в Петербург, на Васильевский остров, на "круги своя", в "свой
дом", в наши будни?
Давайте внимательно вчитаемся в повесть. Герой наш в Греции, на острове
Родос. Героиня -- тоже в Греции на том же острове. По всем общепринятым
законам жанра должен случиться РОМАН. Я кричу, я прыгаю от восторга -- по
всем общепринятым, кроме российского, жанра должен случиться поворот,
оборот, коловорот...
Бог знает, что должно случиться, только не то, что мы думаем. Ревность,
неверие, постыдная проверка Насти... И вдруг, ты понимаешь, что не
постыдная, а нормальная, российская, английская, немецкая, какая угодно...
Что любой любящий мужчина не может не ревновать! И читатель гордится Настей,
и счастлив за Настю и за героя романа, и не испытывает НИКАКОГО комплекса за
то, что герой звонил, проверял...
Любовь! Вот, что движет всеми действующими лицами романа. И как
читателю жалко финскую писательницу Лайлу, немецкого поэта Вернера... Они
живут отлаженно, однообразно. По крайней мере, нам так кажется... Джордж,
нас вдохновляет Джордж и Анатолия -- читайте роман...
Любовь, спасающая нас от уродства жизни, от косности, от бедности
бытия. Любовь, не преступающая, не нарушающая, не травмирующая... Вы
спросите, разве такое бывает?
Читайте роман.
Вы все время находитесь в напряжении, читая повесть. Самые обычные,
случайные перепетии происходят с героями. Но язык, но нить повествования...
Как я соскучилась по такому "вкусному" русскому языку. Пишу без лести.
Просто очень рада за своего коллегу, Дмитрия Каралиса.
Мы так устали от однообразия "бандитской" прозы, от так называемой
ненормативной лексики, что вдруг роман о любви, о человеческом достоинстве,
о верности, о жизни становится бесценным, драгоценным. Мне кажется, что
повесть Дмитрия Каралиса "Роман с героиней" -- это поворотная проза ко всем
лучшим российским традициям в литературе. Читатель обманывается во всех
своих ожиданиях. И вдруг оказывается, что именно этого он ждал, что именно
это составляет весь смысл нашей жизни, наше наследство, наше богатство --
наша уверенность в будущем русской литературы.
Валентина Лелина
Член Союза писателей Санкт-Петербурга
ЕЛЕНА ЗИНОВЬЕВА. "РОМАН С ГЕРОИНЕЙ" В ОТСУТСТВИЕ РОМАНА С ЧИТАТЕЛЕМ
Газета "Невское время", 9 февраля 2002 года
(Обзор петербургских литературных журналов)
....А как духовные принципы реализуются в художественной прозе, любимом
жанре читателей толстых журналов? И здесь нас, уставших от пессимизма и
постмодернистских выкрутасов последних лет, ждет приятный сюрприз: изящный
"Роман с героиней" Дмитрия Каралиса. Он привлекателен тем, что, пожалуй,
впервые за долгиое время читателю предлагается герой-префекционист. Причем
это не зеленый юнец, а вполне зрелый человек - "альтер эго" автора, -
исповедующий принцип внутреннего совершенства.
Сюжет повести прост. Писатель Сергей Медведев приехал по путевке ЮНЕСКО
на остров Родос, преисполненный желания поработать над загадочной биографией
своих предков. Его благие намерения подвергаются испытанию: он встречается с
преуспевающей славянской бизнес-леди, бывшей учительницей музыки из
Белоруссиии, обосновавшейся с семейством в Праге. Снежная Королева или
повзрослевшая Барби, вызывает писателя, ищущего в ней героиню для будущего
произведения, на интимный поединок. Эти сорокалетние люди достойны друг
друга: оба не растерялись в эпоху крушения привычного уклада, нашли
применение своим талантам, оба могут огигинальным и неожиданным образом
противостоять житейским трудностям, не деформируя при этом свою личность.
Неизбежный курортный роман?
Читатель, ждущий "постельных сцен", будет разочарован - герой "Романа с
героиней" преодолел соблазн, не особенно утруждаясь. Доблесть супружеских
измен, воспетых во всех ее модификациях в лирических произведениях минувших
столетий теряет в глазах героя (а возможно, и читателя!) свою романтическую
привлекательность. Оказывается, не так уж и трудно сохранять душевное
равновесие, избегать лжи и предательства...
Владимир Соболь. ТУТ РОДОС...
Журнал "Нева", No12, 2002 г.
Серия "Наши за границей" до сих пор не приелась ни пишущим, ни
читающим. Повесть Дмитрия Каралиса "Роман с героиней" ("Звезда", 2001, No12)
открывается замечательной фразой: "Медведев узнавал соотечественников по
выражению глаз". Именно по зрачкам и белкам, а вовсе не по привычке
застегивать последнюю пуговицу, уже закрывая дверь туалета, как поступают
бесчисленные Штирлицы и Лодейниковы в доморощенных анекдотах. О них в
следующем абзаце повести.
Сам же Сергей Медведев перешел очередной раз рубеж Отечества
замысловатым путем. Русский писатель, издатель и общественный деятель
получает путевку в Международный писательский центр на острове Родос, где он
обязался закончить новый роман. Он привозит с собой рабочие материалы: книги
и архивные выписки, чистую бумагу, горсть авторучек. Но работа не движется,
тащится, но не скачет. Медведев мучается и злится, как вдруг в ресторанчике
встречает прекрасную незнакомку. "Она скользнула по Медведеву взглядом, и он
понял - русская". Дальше сюжет развивается сложным образом: переплетаются
литературный роман, который герой не может писать, и любовный, которого он
вовсе не хочет.
Сама повесть Дмитрия Каралиса выписана с литературным изяществом.
"Единственный недостаток красивых денег заключался в поразительной
способности всех этих акрополей, древних воинов в шлемах и мускулистых,
задумчивых дискоболов пачками обмениваться на бутылочки пепси-колы,
гамбургеры в маслянистых салфетках, пластики жевательной резинки и иную
ерунду, без которой не прожить чужестранцу". Крепко сделанный текст, четко
артикулированный, организованный ритмически, наделенный и смыслом, и в меру
иронией. Только в цитированном предложении я бы добавил еще и эпитет к
"шлемам", потому что как сейчас в этом месте картинка бледнеет.
Но стилем сейчас уже никого не удивишь и не слишком-то позабавишь.
"Роман с героиней" привлекает прежде всего умело придуманной фабулой,
которую двигает изнутри раскручивающийся сюжет. Повесть интересно читать, о
ней вспоминаешь, уже отложив журнал, с персонажами хочется спорить. Большая
редкость в сегодняшней прозе, когда разговариваешь не с автором, а с
порождением его разума и воображения, с его героем.
Меня зацепила прежде всего одна тирада Медведева, когда он, потягивая
пиво с коллегами - румыном и шведом, рассуждает о трудностях писательской
жизни. "Мы с вами знаем, что невозможно полноценно писать и каждый день
ходить на работу... Писатель должен быть свободен материально..." Дальше
Медведев представляет литераторов "локомотивами" огромного бизнеса, сетует
на малые гонорары и обещает организовать в России стачку писателей.
Возразить хочется сразу с нескольких направлений, но попробую
удержаться на трех. Первое - о писателях в сегодняшнем мире заботятся вряд
ли меньше, чем в минувшие годы. Медведев из Петербурга летит к Эгейскому
морю, чтобы месяц напролет безмятежно заниматься литературой. Пролет, койку
и стол ему оплачивает неизвестно кто, непонятно из каким образом скопленных
денег. Гонорар за роман, если он когда-нибудь будет написан, превращается в
этом случае в величину пренебрежимо малую. Тогда же - и это уже второй пункт
- как же можно сетовать на малые ставки? Писатель получает "меньше продавца
в книжном магазине"? Возможно, но нужно еще сравнить не только средний
заработок за месяц, но и выработку за полный рабочий день. И здесь мы
перемещаемся на третье и главное направление. Любой торговец обязан в
назначенное время стоять на рабочем месте, исправно показывать товар, четко
рассчитываться с покупателем и - улыбаться, улыбаться, улыбаться... Никого
из посетителей не волнуют его личные трудности. Тогда как писатель Медведев,
покидая Родос, увозит с собой "взлохмаченные страницы отдельных глав" - не
слишком много для отчета по факту. При этом еще господа литераторы выезжают
на пикничок и обижаются, когда им напоминают о стоимости обеда... Каралис
зорко и точно подмечает детали странного творческого существования:
одновременно и в межзвездном, и подлунном мирах.
Но повесть, разумеется, не об этом. В первую очередь мы следим за
медленно, но неуклонно разворачивающимся романом героя со встреченной им
незаурядной женщиной. Роман, который так и не завершился тем, с чего
начинались все литературные любовные истории прошедшего века. Уже и Оксана
откровенно приглашает Сергея посетить ее номер в отеле, но тот отнекивается
под благовидным предлогом. Поначалу кажется, что Медведев - прямой потомок
не литовских дворян, а тургеневских персонажей: русский писатель на
rendezvouz. Тяжеловатый, добропорядочный медведь, каким его очерчивает автор
на первых страницах. Но, перечитывая повесть и вспоминая, догадываешься, что
причина неожиданной импотенции героя вовсе не тоска по оставленной дома
жене. Нет, он откровенно боится великолепную Оксану. Каралис не зря назвал
повесть "Роман с героиней". Учительница из Белоруссии переселилась под Прагу
и там огромными усилиями построила свое немалое дело. Self-made-women -
фигура нередкая в сегодняшней жизни - постепенно проникает и в прозу. И
медведев пугается этой сильной натуры. Он понимает, что, раз оказавшись в
постели "первой леди" пятизвездночного отеля, прежним он уже оттуда не
выберется. Это молодой американский лейтенант итальянской армии полагал, что
ловушка кроется в физиологии; русский писатель среднего возраста понимает,
что психология куда как страшнее. Чуточку стоит ему расслабиться, как и
начнут вываживать его по свету, подобно дрессированному медведю (славно
иметь "говорящую" фамилию), да показывать встречным и поперечным ручного
настоящего писателя из великой литературной страны.
Проблема еще в том, что отношения с литературой у Сергее складываются
едап ли не печальнее, чем со смертной подругой. "За женщину, в которую мы
влюблены и которой стараемся не изменять! За госпожу Литературу!" -
поднимает он тост на писательском междусобойчике. И при этом каждый день,
каждый час отвлекается на случайные мелочи. Он с тоской вспоминает
привычные, понятные любому занятия: строить дома, сажать кусты, ходить по
грибы... Писательство же именует болезнью, приступы которой накатываются
редко, длятся недолго и выматывают напрочь. То есть перед нами образованный,
обученный, небесталанный дилетант, которому невдомек, что литературная
работа может быть такой же профессией, ка и сотни других: торговать книгами
и помидорами, копать траншеи, издавать тексты, написанные другими.
"При социализме писатель может ... писать для общества, а не для
толпы". Эту сентенцию Каралис отдал поэту из Швеции, человеку, не нюхавшему
в своей жизни реального социализма. Сам-то он - автор - прекрасно знает, чем
приходилось расплачиваться литератору за безбедные условия существования.
Важнее другое: если мы даже вообразим некий "писательский рай", где господ
литераторов кормят, обувают и развлекают совершенно задаром, то, очутившись
в интеллектуальном Эдеме, они вовсе не обязательно будут бесперебойно
выдавать "на-гора" профессиональные тексты. Я не уверен, что полная и
абсолютная свобода творчества так уж это самое творчество стимулирует.
Возможно, в человеке генерируется невесть откуда некая "энергия
сопротивления", побуждающая нас действовать именно, когда это категорически
запрещено. Пока нам командуют: "Сидеть, не высовываться!" - мы упорно
тянемся к авторучке. Прикажут: "Пиши!" - немедленно выбросим постылый
предмет в форточку. Возможно, Сергей Медведев сам себя загнал в эдакую
психологическую ловушку. И незачем сетовать на обстоятельства, отыскивать
иные место и время. Помнится, в давние времена некий спартанец советовал
уроженцу того же Родоса, который хвастал перед материковыми греками своими
спортивными успехами на почве родного острова: "Тут Родос, тут прыгай!.."
Но все-таки действительно в литературном труде есть нечто загадочное.
Трудно нормальному человеку догадаться, как у такого же индивидуума, как он
сам, в голове вдруг образуются люди, которых рядом он и не видел, о
существовании которых не подозревал. Поначалу на бумагу ложатся слова, а
потом персонажи вдруг поднимаются со страницы и начинают жить собственной
жизнью. Иной раз даже против воли создателя. Вот так образуется настоящая
проза. Такая, как повесть Дмитрия Каралиса "Роман с героиней".
"Литературная газета", 13 августа 2003 г.
Дмитрий Каралис.
Самовар графа Толстого.
СПб.: Изд. журнала "Нева", 2003. - 384 с.
Водопроводчик Кошкин пошел за пивом и угодил в Древний Рим. Сюжет,
прямо скажем, незамысловат, но тут важно исполнение. И вот с исполнением у
Дмитрия Каралиса все в порядке. Это прежде всего веселая проза. И только
потом уже отмечаешь, что она еще и достаточно мастерски сделана. Кошкин
потому Кошкин, что живуч, как кошка. Где бы он ни оказался, в древнем ли
мире или в будущем, он не только там выживет, но и наведет свой порядок. И
опять - незамысловатая мифологема, но в исполнении Каралиса звучит сочно,
читается вкусно.
"Кошкин особенно не робел. Он слышал от ребят из пятого ЖЭКа, что
сейчас такие перемещения случаются, - двадцать первый век на пороге. Главное
- не мельтешить перед начальством, не дергаться. Если и прижмут поначалу, он
знает, как отвертеться. Радикулит симулировать умеет. Температуру нагнать
может - хоть до сорока градусов. Давление опять же скачет. "Они меня,
скажем, на сельхозработы, а я им больничный под нос... Мигрень и
расстройство кишечника. Не зря с фельдшером на рыбалку ездили".
В прозе Каралиса почти всегда важен не сюжет, не задумка, а исполнение.
Вот и заглавный в книге рассказ о самоваре будто бы Льва Толстого,
подаренном одному иностранцу, претерпевшем злоключения и вернувшемся к
прежнему хозяину уже как самовар несомненно Льва Толстого и за большие
деньги, разумеется, по задумке, откровенно говоря, не гениален. Но по
исполнению блестящ!
"Теперь исторический самовар стоит у Петрова на специальном столике
возле камина, и иногда, под настроение, он снимает с него прозрачный колпак
и протирает сверкающие бока мягкой тряпочкой. "Ох и самоварище, - ласково
говорит Петров, - это же живая история... Сам Лев Толстой! Правильно сделал,
что купил..."
Веселая, легкая проза. Но за ней мерцает мастерство.
П. Б.
© "Литературная газета", 2003
Популярность: 5, Last-modified: Sun, 19 Oct 2003 08:44:32 GmT