---------------------------------------------------------------
© Copyright Александр Исаев
Email: olis(a)mail.primorye.ru
Date: 1 Dec 2007
---------------------------------------------------------------
Рассказ
"Погружение в глубину кадра или последовательного ряда
кадров в состоянии, напоминающем транс, может в любой
момент уступить место грезам, постепенно теряющим
зависимость от породивших их экранных образов".
Зигфрид Кракауэр. "Природа фильма".
"Каждый кинозритель может заметить, что короткие
промежутки восприятия фильма в состоянии, подобном
трансу, чередуются с моментами, в которых
наркотическое действие фильма прекращается".
Там же.
Уже под утро он увидел себя во сне... Лунный свет озаряет пустынный
спортзал. Стоя на коленях, он разбирает паркетный пода и двумя руками
начинает выгребать из воды дохлых рыб...
Издалека донеслось комариное попискивание электронных часов. Все еще
блуждая вдоль границы сна, он подумал, что рыбы -- это плохо, рыбы приносили
их семье несчастье. Рыбу видела во сне и его тетка, сестра матери. Щука
лежала на берегу и тяжело дышала. Из распоротого брюха на песок вываливались
осклизлые внутренности. Это было накануне того рокового дня, когда
застрелился его двоюродный брат.
Он уже не спал. Приподнявшись, чтобы взглянуть на часы, он едва не
вскрикнул от резкой боли в районе шейных позвонков (кажется, там даже что-то
хрустнуло). Игорь осторожно повел головой -- направо, налево... Опять что-то
щелкнуло!
Последнее время ему не писалось. Уже через час корпения над рукописью
он становился неработоспособным: затылок наливался свинцом, сознание
погружалось в сумеречное, заторможенное состояние... На днях, разбирая одну
из коробок с книгами (квартиру он получил больше года назад, но книги до сих
пор лежали в картонных коробках из-под "Русской водки"), ему попался на
глаза журнал "Наука и жизнь" со статьей о хатха-йоге. Несколько упражнений
-- "бумеранг", "березку" и "стойку на ушах", рекомендованных для улучшения
кровоснабжения мозга, он вчера опробовал на практике и, видимо,
переусердствовал.
Игорь зафиксировал голову в одном положении, поднялся с дивана (голова
трещала как с хорошего похмелья) и, подойдя к окну, отбросил штору...
Кофеварка, стоявшая на книге Сергея Юткевича "Кино -- это правда 24
кадра в секунду", громыхая, покатилась по полу.
Даже для Подмосковья день выдался не по-летнему мглистый. Тяжелое,
грозовое небо провисало над крышами типовых шестнадцатиэтажек. ("Я --
урбанист!..") Казалось, вот-вот -- и на землю обрушится потоп.
Игорь вышел в прихожую и остановился перед зеркалом. Голова была
наклонена вправо на несколько градусов. Он поднял плечо, опустил... Ну да,
так и есть: "Кривелло окривело".
Кляня все на свете, и в первую очередь себя и всех индийских йогов,
вместе взятых, с их идиотскими советами, Игорь полез под горячий душ...
Он укутывал шею в махровое полотенце, когда раздался телефонный звонок.
Звонили из Зеленограда, сегодня вечером по путевке Бюро пропаганды кино он
должен был выступать там со своим фильмом. Уже положив трубку, Игорь
пожалел, что отказался от служебного микроавтобуса: в принципе, "жигуль" его
был на ходу, но лишние полтораста километров для облысевшей резины -- удар
чувствительный.
Завтракал он в комнате. В кухне, кроме газовой плиты и допотопного
холодильника "Саратов", ничего не было. От кофе его уже воротило. К счастью,
чая как раз хватило на одну заварку.
После завтрака Игорь откатил югославский сервировочный столик на кухню
и стал одеваться.
Он был почти готов, когда опять раздался телефонный звонок. Игорь снял
трубку.
-- Але, это кладбище?
Нет, это не кладбище и даже не больница.
Шуточки!
Игорь еще раз взглянул на себя в зеркало: черная японская куртка из
тонкой плащевки, брюки мышиного цвета, белая сорочка... Порывшись среди
галстуков, висевших на дверце стенного шкафа, он выбрал "итонский" --
темно-синий с голубыми полосками.
Лифт упорно курсировал между нижними этажами: отпустив красную
светящуюся кнопку, Игорь заспешил по лестнице вниз...
В почтовом ящике лежали извещение о собрании членов жилищного
кооператива и почтовый перевод на пятьдесят рублей. От матери. (Через две
недели ему исполнится тридцать четыре года.) Деньги были как нельзя кстати.
На данный момент он располагал семьи рублями с копейками. "Свинья! --
выругал он себя. -- Сегодня же напишу матери письмо".
"Жигуленок" стоял прямо на улице в нескольких шагах от подъезда. Видок
у него был, прямо скажем, не очень: кузов снизу по борту прогнил насквозь,
оба передних крыла -- в буграх (результат собственноручной рихтовки). Да и
то сказать: двенадцать лет! Для теперешних малолитражек возраст
запенсионный. Художник-"муралист", у которого Игорь приобрел "жигуль" за
астрономически дешевую цену -- две тысячи рублей, задал ему жару. На
потолочной обивке, как раз над задним сиденьем, до сих пор сохранились следы
двух женских туфелек... Правда, к ходовой части претензий не было.
Игорь обошел машину, осматривая протекторы... Да, тех "прокатных", что
он вывалил за письменный стол в стиле Людовика, вполне бы хватило, чтобы
"обуть" все четыре колеса.
Пижон!
Заехав на почту, он получил перевод, и вскоре его невзрачный
"жигуленок" уже мчался по трассе, обгоняя "Икарус" -- экспресс
"Домодедово--аэровокзал"...
В начале третьего года обучения в аспирантуре на него неожиданно
обрушилась уйма свободного времени: программиста, помогавшего ему считать
математическую модель на ЭВМ, военком призвал на месячные сборы.
Скорее чтобы убить время, Игорь взял в библиотеке потрепанный номер
журнала "Новый мир", где была напечатана последняя нашумевшая повесть
Валентина Катаева "Алмазный мой венец". К автору "Венца" Игорь относился
иронично-скептически, по давней памяти причисляя к разряду несерьезных,
"детских" писателей. Помните? "Готов снимать любые фильмы, и даже для
детей".
Меньше недели ему понадобилось, чтобы проглотить трехтомник писателя и
другие книги его ближайших сподвижников, о существовании которых напоминала
декодировка, составленная одним из читателей "Венца": "Ключик" -- Олеша,
"Синеглазый" -- Булгаков, "Конармеец" -- Бабель, "Щелкунчик" --
Мандельштам...
Стоявшие на книжной полке Романков, Эйринг, "Теория абсолютных
скоростей" и "Массообменные процессы химической технологии", "Судовые
парогенераторы" и "Теплопередача" под редакцией Лыкова неодобрительно
теснились, уступая место "Зависти", "Конармии", "Святому колодцу", "Мастеру
и Маргарите"...
"КОНТРА"
"...через месяц в губЧК ей вручили орден боевого Красного Знамени. "Ты
даже не представляешь, как помогла нам", -- сказали ей. Всю дорогу домой она
плакала, не скрывая слез. Редкие прохожие останавливались и провожали
удивленными взглядами эту хрупкую девушку с боевым орденом на груди.
Однажды ее остановил в подворотне сосед по дому-- щупленький
старорежимный старичок с болонкой на поводке.
-- Оленька, ради бога, извините. Все хочу вас спросить. Что случилось?
Почему вы перестали встречаться с вашим молодым человеком? Вы были такой
прекрасной парой... Я сам делал в молодости столько ошибок, о которых,
кстати, жалею до сих пор, и знаю, как тяжело даются первые шаги к
примирению... Может, я могу чем-нибудь помочь? Встретиться, объясниться с
ним...
Оля покачала головой:
Нет, спасибо. Ничего не надо. Савицкого больше нет. Он был контрой. И
мы расстреляли его".
Толчком к его первому киносценарию послужила повесть Валентина Катаева
"Трава забвения": "...трагики и поэты, акмеисты и неоклассики... разве вам
не постичь трагической любви штабс-капитана и девушки из партшколы?"
Сценарий Игорь дописывал во Владивостоке, куда вернулся из Одессы после
окончания аспирантуры.
Даже самому себе он не мог вразумительно объяснить, что заставило его
домыслить историю, рассказанную в повести, и главное: зафиксировать
увиденные экранные образы на бумаге.
Приморский союз писателей помещался на первом этаже мрачноватого,
архитектуры пятидесятых здания, с крыши которого прохожим угрожали
скульптуры колхозницы (со снопом в руках), шахтера (с отбойным молотком),
рыбака (с сетью) и еще кого-то (снизу неясно).
Сценарий рецензировал маститый писатель. Рецензия была почти
восторженной. Вся рукопись была усеяна по полям "галочками": так рецензент
отмечал удачные места. Несколько волнистых линий выделяли даже целые абзацы.
-- Старик, у тебя кинематографическое мышление, -- сказал он при
встрече.
Он же посоветовал предложить киноповесть книжному издательству: обычно
киностудии отдают предпочтение "обкатанному" материалу.
В издательстве к сценарию отнеслись без энтузиазма: не актуально, и
вообще... "любовь штабс-капитана и девушки из партшколы". Антисоветчиной
попахивает.
Однажды, проходя мимо пароходской многотиражки, Игорь решил зайти: чем
черт не шутит.
Газета с куском его киноповести вышла в канун праздника 8-го марта. До
этого он встречал в литературе столько описаний шквала эмоций, который
обрушивается на молодого автора при знакомстве со своей первой публикацией,
что остался почти равнодушным и к редакторской правке, трансформировавшей
его симфонический стиль повествования в "чечетку -- спотыкач", и к зверскому
выражению собственного лица, обезображенного редакционным фотографом.
Отрывок был почему-то озаглавлен: "Такая "тихая" Одесса..."
В конце мая Игорь прилетел в Одессу на защиту диссертации и в этот же
день повез сценарий на студию.
Сценарий попал на рецензию авторитетному режиссеру, председателю
местного отделения Союза кинематографистов.
Через неделю, оглушенный ударами своего сердца, Игорь набрал его
номер...
-- Старик, ты куда запропастился? Я тебя по всему городу ищу... Что
тебе сказать? Мощно! Одно слово: мощно! Кое-что, конечно, надо подчистить,
но в целом впечатляет.
Встретиться договорились на следующий день.
Они сидели на скамейке. Режиссер курил, у него мелко дрожали пальцы. Он
старался не смотреть Игорю в глаза.
-- Старик, я тут показал кое-кому твой сценарий... Мой тебе совет: сунь
его подальше в стол и больше о нем не вспоминай.
Защита прошла успешно. Во Владивосток он вернулся почти кандидатом
наук. А осенью получил подтверждение ВАК.
"ЗАВИСТЬ"
"...Ветер терзал стропила. Кричали дети. Женщины сражались с
пузырящимися подолами. Пионер бил в барабан...
В центре вакханалии был Иван Бабичев. Лицо его было искажено, глаза
сверкали демоническим огнем...
-- Офелия!--звал он. -- На помощь!..
Черная тень наползла на землю. В просвете между тучами возник быстро
снижающийся цельнометаллический птеродактиль.
Бабичев хохотал:
Офелия, убей их!"
Над "Завистью" он бился более года. Едва ли не каждую неделю
перечитывал роман заново, но видеоряд, эквивалентный повествованию и,
главное, всему тому, что стояло за ним, найти не мог... Дальше общего
впечатления -- предощущения дело не двигалось.
"...безлюдной, изнывающей от духоты улицей южного провинциального
города катил губкомовский "роллс-ройс". Сзади на раскаленном сиденье жарился
Андрей Бабичев...
Внезапно на дороге возник человек, прижимавший к груди огромную
подушку.
Раздался визг тормозов...
Андрей Бабичев побагровел от ярости:
Это мой брат. Его надо расстрелять!"
Игорь включил настольную лампу, торопливо стал листать страницы...
"Зависть", "Строгий юноша"... Да, так и есть: "расстрелять". И там, и здесь
споры заканчивались одним: "Расстрелять!" Олеша одним из первых предощутил
тот наиболее веский аргумент который рано или поздно должна была
использовать в полемике одна из спорящих сторон.
"Валя толкнула дверь и... захлебнулась от радости:
-- Володя!
Володя -- стриженный под ноль, в полосатой тенниске-- схватил ее за
руку. От избытка чувств порывисто прижал к груди:
Хочешь -- сломаю?
Валя зарделась от счастья.
-- Пусти.
-- Не пущу.
-- Какой ты...
Володя сделал шаг назад (голос -- резиновый, скрипучий):
Я буду поступать в высшую школу НКВД".
Закончился семинар молодых писателей Сибири и Дальнего Востока. Игорь и
руководитель семинара -- профессиональный кинодраматург уходили последними.
-- Вы не представляете, насколько все это сложно, -- говорил
руководитель семинара. -- Но даже если случится чудо и вашими сценариями
заинтересуется студия, главное разочарование у вас впереди. Диктат бездарной
режиссуры -- вот тот камень, о который разбивается любой мало-мальски
талантливый замысел.
-- Где же выход?
-- Выход один: бросайте все к чертовой матери, пока вас окончательно не
засосало это болото. Вы кандидат наук, у вас приличная зарплата. Живите --
наслаждайтесь жизнью! Я вас уверяю, большинство тех, кто имеет дело с кино,
мечтали бы оказаться в вашем положении...
Но Игорь его не слышал:
-- Значит, выход один: пробиваться в режиссеры и самому себя
экранизировать.
Руководитель семинара взглянул на него как на пропащего человека.
"ВЕРКА-СИСТЕМА"
"...тампоном на стекло нанесли черную липкую краску, валиком раскатали
по всей поверхности... Затем эти же руки взяли кисть подростка и поочередно
стали проделывать с его пальцами однообразные операции. Палец прижимался к
стеклу (при этом подушечка становилась черной от краски), затем -- к чистому
листу бумаги. К стеклу -- к бумаге... Галерея дактилоскопических снимков
разрасталась на глазах. И было в них что-то такое, от чего начинало щемить
сердце: то ли детские размеры отпечатков, то ли покорная обреченность
замкнутых концентрических изгибов, то ли -- при всей своей схожести --
уникальность и неповторимость каждого такого снимка, исцарапанного линиями
жизни..."
Однажды знакомый журналист залучил его на заседание комиссии по делам
несовершеннолетних. Из вереницы малолетних правонарушителей запомнилась
девчонка пятнадцати-шестнадцати лет, удивительно похожая на Ольгу Корбут.
Игоря давно занимал вопрос двойников в искусстве. Генотип и
обстоятельства. Предрасположенность и среда. Роль случайного фактора в
процессе формирования личности. Попытка войти в одну и ту же реку дважды,
чтобы затем проследить: а что было бы, если...
"Следующей к игровому автомату подошла Система.
Вначале, подчиняясь массовому гипнозу, она, как и другие, рыскала
"баранкой", стараясь избежать столкновения с движущимися навстречу машинами.
Однако постепенно эта тактика лавирования в поисках жизненного пространства
стала раздражать. Плюнув на правила игры, она вырулила на середину шоссе.
Первому автомобилю удалось проскочить мимо нее безнаказанно. Второй
отделался легкими царапинами... И тут из-за подъема выскочил третий. До боли
сдавив "баранку", Система приняла лобовой удар. Отброшенный автомобиль
остался валяться в кювете.
Теперь она охотилась на них в открытую. Один.
Еще один. Сплющенные малолитражки летели под откос. Кирпич, как
завороженная, следила за происходящим. А ее автомобиль продолжал нестись по
дороге дальше..."
Судьба у повести не сложилась. Ее то включали в литературный альманах,
то изгоняли из него. Оппоненты инкриминировали ему искажение "советской
действительности": "Все внимание автора сконцентрировано на замкнутом,
убогом мирке малолетних преступников. Создается впечатление, что подростки
находятся в социальном вакууме. А где же общественность, школа... милиция,
наконец?" До хрипоты Игорь доказывал, что только так и не иначе можно
художественно-убедительно показать обреченность подобного мирка на
саморазрушение -- уже изначально, без вмешательства извне.
В запальчивости он ссылался даже на Фрэнсиса Форда Копполу, решавшего
аналогичную задачу во второй части "Крестного отца".
Противники повести усматривали излишний пессимизм даже в финальной
сцене.
"Горячая, как кипяток, вода наполнила ванную облаками пара. Система
встала под душ. Она не могла сказать, сколько длилось это блаженство...
В двенадцать отключили горячую воду.
Вода из обжигающей сделалась просто горячей, затем теплой, едва теплой,
холодной как лед...
Система, скрестив руки на груди, мужественно сносила эту пытку.
Наконец и холодная вода кончилась...
Верка опустилась на край ванны и заплакала".
В июне он получил вызов из института кинематографии: "По результатам
творческого конкурса вы допущены к вступительным экзаменам на постановочный
факультет". К вызову -- видимо, по оплошности секретаря -- была приложена
кратенькая рецензия его конкурсных работ, подписанная режиссером, знакомым
ему по титрам мультфильма о проделках четырех друзей: удава, слоненка,
обезьянки и попугая.
Институт находился по соседству с ВДНХ. Консультацию проводила
преподаватель мастерской. Ничего конкретного, общие слова... Запомнилось,
что в режиссуру нельзя тыкаться холодным, песьим носом. Деланная
доброжелательность на ее лице нет-нет да и сменялась выражением смертельной
скуки.
После консультации один из его новых приятелей пошел в приемную
комиссию забирать документы.
-- Одно место на двести человек! Я в такие игры не играю...
-- Почему одно? Три? -- возразил Игорь. Приятель подвел его к списку
абитуриентов и ткнул в него пальцем.
-- Тебе это имя ни о чем не говорит? А это?
Игорь ничего не ответил: оба имени принадлежали известным
кинорежиссерам. Первое -- седогривому метру, профессору этого же института,
"истинно народному артисту". Второе -- менее выдающемуся, но тоже заметному
постановщику новой версии "Красных дьяволят".
Такие же имена (как ни странно) были и у их сыновей.
Мастера, набиравшего курс, Игорь впервые увидел в день экзамена. Он шел
по коридору института в сопровождении кучки низкорослых подмастерьев. На их
фоне он выглядел Геркулесом. Это о его фильме, посвященном великому русскому
композитору, так обидно и, кажется, так справедливо отозвался Григорий
Козинцев.
Глаза мастера скрывали линзы полупрозрачных очков.
Пошли первые двойки. Экзаменационная комиссия работала, как хорошо
отлаженный конвейер: "Не подходишь! Не подходишь!.." Причем наблюдалось
что-то странное: из борьбы выбывали те, у кого, по общему мнению, были самые
высокие шансы. Умники в мастерской не котировались. К дальнейшим турам
допускались только "серенькие мышки". К примеру, как один паренек из
сибирской деревни, который на тему "Привычное дело" написал следующее...
Катит по дороге грузовик, вдруг -- бах! -- лопается скат. Водитель,
поддомкратив колесо, споро меняет лопнувший скат на "запаску". Для него это
привычное дело.
Среди абитуры усиливался ропот: что это -- маразм или поиски нового
Шукшина? "Да, нет, просто им нужна "глина", из которой они смогут лепить
все, что им вздумается".
Ясность внес бородатый старшекурсник:
"Ребята, не будьте наивными. Кроме блатных к дальнейшим турам допустят
только тех, кто обязательно срежется на общеобразовательных предметах. Это
же ясно как божий день... Не тратьте зря времени. На следующий год будет
набирать курс "дядька" Прудкин, он берет простых смертных, вот тогда и
приезжайте..."
Пророчества бородатого сбылись: ни Игорь, ни один из его новых друзей
ко второму туру допущены не были.
Год спустя, приехав поступать в институт вторично, он узнал, что оба
"сынка" благополучно перебрались на второй курс.
Тот простодушный паренек из Сибири в списках студентов не значился.
Первый семестр запечатлелся в памяти долгим сумбурным сном. Множеством
обособленных фрагментов-видений. Казалось, что ему, как и герою одного
мультфильма, удалось прямо из зала шагнуть в "заэкранье" и очутиться в
призрачном, потустороннем мире...
Только рассудком можно было постичь, что бодренькая старушенция,
спешащая со звонком в аудиторию,-- ХОХЛОВА, что скромный человек в очках, с
которым он едва ли не ежедневно встречается в коридорах института, --
ХУЦИЕВ, что бородатый крепыш за рулем "Жигулей" -- СОЛОВЬЕВ, что буднично
пьющий на кафедре чай из десятикопеечного стакана -- ГЕРАСИМОВ, а сидящая
рядом с ним женщина -- МАКАРОВА...
Весь первый семестр он знал только один маршрут: общежитие -- институт
-- общежитие. Обратно после четырех пар и двух-трех просмотров он буквально
приползал. Ужинал. И до часу ночи готовился к семинарам.
В разгар зимней сессии он получил из Владивостока письмо от жены. Она
выходила замуж за штурмана дальнего плавания и требовала развода. Игорь
отправил ей заверенное нотариусом согласие, необходимое для заочного
расторжения брака.
В конце записки, сопровождающей заявление, он не удержался и дописал:
"Большому кораблю -- большое плавание".
Ярко-голубой "Москвич" включил левый поворот, Игорь едва успел
затормозить.
В конце первого курса Игорь влип в неприятную историю. Готовили
курсовые работы. Свой спектакль он ставил по написанной им же одноактной
пьесе "Трамвайный анекдот". На генеральном прогоне присутствовал сам
"дядька" Прудкин. (Он приступил к съемкам очередной "опупей", и один факт
появления его в мастерской был уже событием.) Действующими лицами пьесы были
пассажиры трамвая. Мужчина в черных очках читал газету "Правда". Газета была
перевернута вверх ногами. По мере того как развивалось действие пьесы,
мрачнело лицо мастера. Вторую половину спектакля он, барабаня пальцами по
столу, демонстративно смотрел в окно.
-- Такая "правда" нам не нужна! -- когда затихли аплодисменты
сокурсников, подытожил он.
Игорю дали неделю для подготовки другого спектакля. В противном случае:
двойка по курсовому и...
На следующий день он взял в библиотеке сборник одноактных пьес (в
помощь сельской самодеятельности) и приступил к форсированию одной из них.
За курсовой по пьесе "Письма с фронта" Игорь -- с учетом былых "заслуг"
-- отхватил четверку. (В конце спектакля "дядька" -- сам фронтовик -- даже
прослезился.)
Однако этим дело не кончилось. "Дядьку" тягали объясняться "на ковер",
где поднимался вопрос об отчислении Игоря из института.
"Дядька" его отбил: "Первый курс -- не оперился еще, обкатаем, сделаем
человеком..."
-- Это только в театре дают три звонка, -- сказал он. -- В жизни и
одного зачастую хватает по уши. Запомни: настоящее искусство всегда
аполитично.И тут же добавил: "По большому счету, конечно".
Уже на первом курсе Игорь основательно забрался в теорию кинематографа.
Толчком послужили споры с однокурсниками по поводу его сценариев.
"Литература!"-- снисходительно констатировали они. (Слово "литература" в
институте считалось почти ругательным.) Этого он не понимал! Какая же это
"литература", если он добросовестно стенографировал уже виденные им кадры?
На что те с улыбкой разводили руками: тут либо дано -- либо нет...
Отсутствие вразумительного объяснения причин, не позволявших его сценариям
дотянуться до уровня КИНОлитературы, бесило, но вместе с тем он сознавал,
что столь единодушное мнение не случайно; чего-то он не понимает.
Прозрение пришло к нему ночью, когда он мысленно пытался увидеть на
экране две картины из жизни отца.
Ночь. Горящая лучина скудно освещает украинскую хату. Посреди хаты на
непокрытом столе маленький гробик, в котором лежит двухлетний ребенок. К
столу приближается мальчик в холщовой рубахе, достает из единственного
кармана кусок сахара и прикладывает его к губам братика...
И еще. Отец рассказывал, как однажды их взвод мотоциклистов-разведчиков
ворвался в деревню, где расположился на ночлег штаб отступающего немецкого
корпуса. Во время стрельбы был убит пожилой немецкий генерал. Он выскочил из
окна, как это нередко изображается в кино, в одних подштанниках. На убитого
генерала ходили смотреть даже из соседнего полка. Отца тогда сильно
поразило, что у генерала были штопаные носки.
Этот рассказ на экран ложиться не хотел. Штопка, показанная крупным
планом, не работала. Игорь долго ломал голову: в чем же дело? Где тут собака
зарыта?..
И в том, и в другом случае налицо набор элементарных кинознаков,
взаимодействующих... Стоп! Взаимодействующих! Во втором случае этого
взаимодействия не было. По крайней мере, внешнего. Да и сама по себе штопка
-- это результат взаимодействия иголки, нитки и... человека. Другими
словами, результат взаимодействия простейших кинознаков.
Это было открытием.
Теперь он мог печь киноминиатюры как блины. Раньше, раскадровывая
заданную тему, он основное внимание уделял поискам сюжета, позволяющего
организовать подгоняемый под него видеоряд. Теперь поступал иначе: брал --
почти произвольно набор изображений и, сталкивая их, заставлял работать на
сверхзадачу. Отпала необходимость вымучивать сюжет: теперь он рождался сам.
Тема: "Привычное дело".
Сферы поиска места действия (что-нибудь непривычное) -- тюрьма, морг,
кладбище...
Кладбище: земля -- лопаты -- могильщики -- покойник -- родственники
покойного -- деньги -- водка...
"...комья земли летят в могилу... Кладбищенские рабочие лопатами
притрамбовывают землю на невысоком холмике... Один из родственников
покойного рассчитывается с ними деньгами и водкой... Кладбище пустеет...
Расположившись по соседству с могилой, рабочие разливают по стаканам водку и
закусывают..."
Для них это привычное дело.
Размышляя над восприятием фильма, Игорь пришел к выводу, что действие
картины на зрителя не ограничивается одним периодом киносеанса. Фильм
продолжает жить и влиять на отношение к нему и после просмотра. Более того,
он пришел к убеждению, что основное воздействие картины как раз и начинается
после того, как фильм "утрясется" в голове. И в самом деле, можно было
привести немало примеров, когда зрелищная "легкоусваиваемая" лента быстро
улетучивалась из памяти, и наоборот -- когда муторные, тягомотные кадры
намертво врубались в нее, раздражая несоответствием внешней, кажущейся
простоты полифоничности смыслового звучания.
Вспоминая полюбившиеся фильмы, он обратил внимание, что все кадры этих
лент он воспроизвести в памяти не мог, но вместе с тем отдельных
запомнившихся опорных кадров было достаточно, чтобы "помнить" всю картину.
Игорь подсчитал: таких кадров было в среднем два-три десятка. Значит,
рассуждал он дальше, этого числа было достаточно, чтобы сохранить в памяти
всю ленту целиком. И значит, главный упор при создании фильма следует делать
на эти опорные, "несущие" кадры, подчиняя их интересам интересы других менее
выразительных картинок, при необходимости умышленно делая последние
таковыми...
Так родилась "Теория опорных кадров".
-- Транскадровый монтаж? -- на удивление быстро уловил суть дела
губастый доцент-киновед. -- Любопытно! А вы не боитесь, что вместо живого
ребенка получите гомункула? И где гарантия, что ваши опорные кадры
непременно станут запоминаться?
-- Это совсем не сложно. Все дело в относительной лаконичности кадра и
продолжительности его экспозиции на экране. Согласитесь, при желании даже
"Гернику" можно воспроизвести в подробностях.
-- Принцип фотографической пластины?-- доцент задумался. -- Спорно, но
что-то в этом есть...
Прозвенел звонок.
-- Дерзайте!--доцент энергично тряхнул его руку и заспешил в аудиторию.
В конце второго курса Игорь стал готовиться к съемкам своей первой
картины.
Еще до поступления в институт он составил список картин, которые
планировал снять в ближайшие десять-- пятнадцать лет. Первыми по списку
стояли короткометражки: "Темные аллеи" (по Бунину), "Володя" (по Чехову),
"Лауреат" (сценарий этой картины он написал сам)... Каждую из этих лент он
видел от первого и до последнего кадра ("Фильм готов, осталось его только...
снять"), и особенно ясно -- первую.
В мастерской "Темные аллеи" встретили в штыки. "Архаика! Совершенно
невыигрышный материал. У нас мастерская актуального фильма!.." Но, видя, что
он уперся как баран, в конце концов махнули рукой: "Это только умные учатся
на чужих ошибках".
Знакомство с кинопроизводством (даже таким несовершенным, как учебное)
принесло горчайшие разочарования.
Все началось с выбора актера на главную роль. В этой роли он видел
только Иннокентия Смоктуновского. Эта заявка вызвала на учебной киностудии
радостное изумление: "Вы в своем уме? Предложить Смоктуновском у сняться в
учебном фильме! А чем вы ему будете платить? Он же за два дня "съест" всю
зарплату вашей группы...
От Смоктуновского пришлось отступиться еще и потому, что он в это время
находился на гастролях за границей.
Переворошив всю картотеку артистов, Игорь остановился на трех
кандидатурах. Двое, ввиду занятости, сниматься отказались. И хотя выбранный
методом исключения претендент больше смахивал на Пуговкина, чем на
Смоктуновского, Игорь вынужден был приступить к съемкам: поджимало время.
Первый съемочный день доистребил остатки иллюзий.
Во-первых, все время что-то не ладилось у оператора --
студента-второкурсника - то барахлила камера, то не "ставился" свет...
Затем выяснилось отсутствие мелкого, но необходимого для ощущения
достоверности реквизита. Это привело к тому, что возница, запыхавшийся после
езды, черпал воду из оцинкованного ведра алюминиевой кружкой.
Добил его в тот день исполнитель главной роли. Он оказался на редкость
наглым типом. Развязно вел себя на съемочной площадке, отпускал ироничные
реплики и даже пытался командовать оператором в присутствии режиссера.
Широко расставив ноги, он тяжело опускался на лавку постоялого двора и так
отвратительно кряхтел при этом, будто умирал не от цирроза печени (как было
оговорено до съемок), а от обжорства и геморроя одновременно.
Более или менее он был удовлетворен лишь работой актрисы, приглашенной
на роль хозяйки постоялого двора. Две ключевые фразы она произнесла почти
так, как он этого и добивался на репетиции. Это на реплику "Ты-то меня
простила, бог бы простил" -- (страстно, взволнованно)--"Нет, барин, не
простила!.." И в финальном эпизоде -- вслед удалявшемуся тарантасу: "Эх,
барин, барин..."
Поздно вечером в монтажной "учебки" Игорь смотрел только что склеенный,
еще не озвученный фильм...
Даже с поправкой на "озвучание" фильм не оставлял двух мнений по поводу
бездарности его создателя. Даже одинокая оплывшая свеча, виденная им
мысленным взором десятки раз, и та не совпадала со своим изображением на
экране...
В общежитие он возвращался почти в невменяемом состоянии, то и дело
повторяя вслух:
-- Как же так? Столько времени потеряно, и все зря...
Прудкину фильм неожиданно понравился: "Для дебюта совсем неплохо!"
Объективности ради следует признать, что в постановочном плане работы его
сокурсников были и того хуже. Это обстоятельство придало ему силы.
Пошел дождь, Игорь включил "дворники"... Справа на него зловещей
громадой надвигался "Блохинвальд", всем своим видом как бы символизирующий
масштабы и, главное, перспективы борьбы с невидимым и всесильным врагом.
В канун Нового года он получил телеграмму из дома. "Обследование
подтвердило худшее, врачи не оставляют никаких надежд..." Консилиум вынес
отцу приговор: "Рак печени".
Отец ждал его в вестибюле больницы. Было уже поздно. Прием посетителей
давно кончился. Он сидел на низеньком топчанчике и обиженно посматривал на
плечистую санитарку, которая, шваркая мокрой тряпкой по полу, беззлобно
покрикивала на него...
Хоронили отца в конце мая, двадцать седьмого числа. Тело выносили из
заводского Дома культуры.
Грянул оркестр. Тугие удары глухо резонировали в грудной клетке.
Придерживая мать под руку, он едва сдерживал себя, чтобы не разрыдаться...
Распахнулись двери, гроб поплыл над головами... И тут он поймал себя на
совершенно невероятной, чудовищной мысли!..
На мысли, что... ищет РАКУРС.
"ЛАУРЕАТ"
"В глазах уже рябило от помарок "...через полгода Уфимцев пришел к
выводу, что технология, предложенная Сибирцевым, полностью оправдала себя и,
по подсчетам Алтайцева, позволяет снизить материалоемкость выпускаемых
изделий и повысить производительность труда почти на полтора процента..."
В дверь (позвонили. Лена взглянула на часы: двадцать три ноль три. "Кто
бы это?"
На лестничной площадке в шикарном кожаном пальто стоял Сергей, за ним,
похожий на огромную водоросль, колыхался пьяненький Юрок. "Мальчишки!"
-- Вот, мать, привел к тебе лауреата, -- Юрок разматывал двухметровый
шарф.
-- Как тебе нравится эта постановка вопроса? -- возмутился Сергей. --
Он меня привел!..
Новенький лауреатский значок сверкал на лацкане темно-синего пиджака.
...Лена убрала пишущую машинку. Сергей пододвинул журнальный столик
ближе к дивану. Разлил коньяк, Юрок поднял рюмку...
-- Товарищи! Мне трудно говорить -- я взволнован!-- с ложной
торжественностью в голосе начал он. -- Первый тост я хочу поднять за
гордость и надежду нашей многонациональной литературы, за нашего дорогого
лауреата! Долгие годы дружбы связывали меня с усопшим... э-э-з... с
тостуемым. Весь тернистый путь этого замечательного мастера -- я не боюсь
этого слова: ударника пера! -- проходил на моих глазах. Помню, как
восторженным желторотым юнцом пришел он в нашу многотиражку...
(Юрку качнуло, он едва не потерял равновесие.)
-- За встречу! -- тут же вклинился в паузу Сергей: что-что, а трепаться
Юрок мог до утра.
...Лена и Сергей смотрели на экран телевизора. Звука слышно не было.
Юрок кемарил, свесив голову на грудь. Сейчас он был похож на спящего осла.
Что-то потревожило его. Юрок разодрал набрякшие веки, обвел присутствующих
осоловелым взглядом. Внезапно он встрепенулся и, тщетно пытаясь привстать с
дивана, начал выбрасывать в стороны неправдоподобно длинные руки.
-- Па-папам-папа-асса!.. Па-папам-папа-асса!..
(На экране телевизора выступали танцоры Северо-Осетинской АССР.)
Потеряв равновесие, Юрок повалился на диван и вскоре захрапел.
-- Как тебе моя повесть? -- спросил Сергей.
-- Это имеет значение?
-- Для меня -- да! Лена опустила глаза:
-- Это не литература.
(Улыбка так и отпечаталась у него на губах.) Сергей заставил себя
усмехнуться:
-- Старуха, это субъективно! Одним не нравится -- другие без ума...
-- Лично мне нравится мармелад,--спросонья проворнякал Юрок.
-- Сергей, это объективно. И ты это знаешь не хуже меня.
-- Хорошо! -- Сергей пристукнул кулаком по подлокотнику кресла. --
Давай называть вещи своими именами. Да, я писал на конъюнктуру! И что из
этого следует? Я что -- первый? Мне кажется, нет необходимости перечислять
прижизненных "классиков", по стопам которых я только шествую... И потом,
откуда такое барское отношение к "конъюнктуре"? Быть в гуще событий! Идти в
ногу со временем! Держать руку на пульсе истории! Если все это вменяется
писателю в вину, то мне остается только развести руками...
Он поднялся и стал ходить по комнате.
-- Откуда у всех редакторов такая категоричность? Литература -- не
литература! Вещь -- нужная! Вещь -- не нужная!.. Существуют же какие-то
полутона. Оттенки! Черт возьми... Ну есть! Есть в повести спорные места. Я
подчеркиваю: спорные! Но в целом-то вещь добротная. И это не только мое
мнение...
-- Мне трудно судить о твоей повести беспристрастно. Ведь я тебя помню
еще и автором "Графомана".
-- Автором чего? "Графо..." --чего?
-- Не кривляйся.
-- Ах, "Графомана"! Понятно. Теперь понятно! Л ты хочешь почитать
отзывы на него твоих коллег? Так сказать, братьев по цеху! Вот они, все
здесь! -- Сергей выхватил из кармана пачку "отлупов". -- Я специально таскаю
их с собой, чтобы при случае сунуть в харю тем, кто это писал!..
- Ребята, не надо ссориться! -- разодрав слипающиеся веки, попросил
Юрок.
-- Вот, почитай, почитай! "Булгаковщина чистой воды!" "Опубликовать ваш
роман не представляется возможным, поскольку его литературно-художественные
достоинства ниже предъявляемых нами требований..." А вот! "Настойчиво
рекомендую обратиться к психиатру!" Мне тридцать шесть! Понимаешь? Тридцать
шесть! Я пишу всю сознательную жизнь. У меня десятки рассказов! Роман! И ни
один из них не прошел. Ни один! Я устал. Я больше не могу так. Я начинаю
работать, а в голове свербит одно: "Пройдет -- не пройдет?.." Конъюнктура?
Пусть будет конъюнктура! Зато теперь в любое издательство я буду открывать
дверь ногой! Слышишь? Но-гой!..
-- Когда-нибудь тебе будет стыдно, -- тихо сказала она.
Сергей аж поперхнулся от возмущения.
- Мне будет стыдно? А будет ли стыдно тебе? Тебе, проповедующей высокую
нравственность? Вы посмотрите, что вы издаете! Каким дерьмом вы завалили
книжные магазины! И у тебя еще хватает наглости становиться в позу
общественного обличителя! Мне будет стыдно!..
Возмущение, распиравшее его, искало выход. Сергей бросился к Юрку,
попытался его приподнять: -- Давай просыпайся!.. Юрок, пьяно упираясь, кулем
повалился на диван.
- Черт с тобой! -- Сергей рванул с вешалки пальто и грохнул за собой
дверью".
В программе конкурса молодых кинематографистов Москвы "Лауреата" не
было. Фильм забраковали из-за низкого художественного уровня. Члены комиссии
свое дело знали туго: основной упор делался на неполноценность
художественную. После такой формулировочки даже "дядька" Прудкин, стоявший
за фильм горой, выдававший его за одно из наиболее крупных достижений
мастерской, заметно к нему поостыл и последнее время почти не вспоминал.
Конкурс продолжался целую неделю. Господи, какой только гадостью не
пичкали зрителя его организаторы!
В последний день состоялось награждение победителей. Под грохот
рукоплещущего зала они один за другим поднимались на сцену, где каждому из
них вручался соответствующих размеров аляповатый глиняный горшок (всего
призов было десятка три, не меньше), который они победоносно вздымали над
головами, не забывая при этом предстать в выгодном ракурсе перед
кинохроникерами...
"Халявщики! Вот халявщики!.." -- Игорь долго не мог прийти в себя от
возмущения, вспоминая, с какими самодовольными ухмылками победителей иные
лауреаты спускались со сцены в зал... Какой там транскадровый монтаж!
Стилистика! Эстетика!.. Принцип двух "у": уловить (куда ветер дует) и
угодить.
Всю ночь он вымерял шагами котельную, где каждое воскресенье
подрабатывал истопником... Четыре года! Почти четыре года! Фильмы его
сокурсников возили по фестивалям, о них писали газеты, их включали в
культурную программу крупнейших спортивных состязаний. А он? Чего он добился
-за эти годы? "Темные аллеи" и "Лауреат"! О существовании которых за
пределами курса не подозревает ни одна живая душа. Ради этого он бросил
институт, науку! Чтобы теперь с дипломом кандидата торчать в этой вонючей
кочегарке, считать копейки, слушать собачий бред псевдоинтеллигентных
недочеловеков. Нет, все -- хватит! Довольно! Завтра же он забирает документы
и -- куда глаза глядят! На Север! На Камчатку! "Опять стану независимым
уважаемым человеком -- доцентом! Засяду за докторскую. А в свободное время
буду писать прозу -- ироничную, рассудочную, неторопливую!"
Утром, когда он брился, раздался стук в дверь...
На пороге стоял его добрый приятель -- Женька Тишков, работавший после
окончания института на Свердловской киностудии режиссером-мультипликатором.
-- Старик, тебе нужен "верняк", -- говорил Тишков. (Они пили пиво за
стойкой бара самообслуживания.)-- "Володя" сейчас не пойдет. Неактуально, да
и Фрейдом за версту разит, -- Тишков извлек изо рта рыбную косточку. -- Вот,
представь, ты входишь в галдящую, битком набитую комнату -- вернее,
втискиваешься,-- где все что-то говорят друг другу, но почти никто никого не
слушает. Вопрос: каким образом обратить на себя внимание в этой ситуации?
-- Трахнуть кулаком по столу!
-- Согласен. Но сделать это надо так, чтобы, с одной стороны, это не
выглядело слишком нахально. А с другой -- слишком робко: не услышат! Главное
-- найти Тему! -- Женька поднял указательный палец. -- Обозначить, так
сказать, сферу своих притязаний. А освоить ее следует процентов на сорок. Не
больше. Вспомни "правило Жиллетта": закрути до упора и дай полвитка назад! Я
не могу объяснить этот механизм до конца, но одно знаю точно: гении сейчас
не в цене, у середнячка шансов пробиться в кино гораздо больше. Вспомни все
мало-мальски заметные за последние десять -- пятнадцать лет фильмы
дебютантов, которые затем быстро "пошли в гору", и ты убедишься, что я прав.
В детстве Игорь любил бросать в воду плоские камешки. Пущенный по
касательной камень то исчезал из вида, то вновь оказывался на поверхности. И
так несколько раз. Сопоставляя работы режиссеров-дебютантов (даже наиболее
заметные из них), он убедился, что их отношение к проблемам, затронутым в
картине, напоминало полет плоского камешка: он то уходил в воду, то
выныривал... Но в целом скользил по поверхности.
Роднила эти ленты частота пульса: двадцать -- тридцать ударов в минуту.
Правда, были работы, стоявшие как бы особнячком от основной группы, но
погоды они не делали.
Диплом он снял по выжимкам из "Верки-Системы". Сценарий сбил за два
дня. ("Ломать -- не строить: душа не болит!") Дописал новые эпизоды, ввел
положительного героя -- учебного мастера. И без разбега перемахнул через
планку, установленную на отметке "добротный, профессионально сколоченный
фильм".
Картину заметили. На фестивале молодых кинематографистов в Киеве она
получила Приз зрительских симпатий. А у самого Игоря даже взял интервью
корреспондент Украинского телевидения. Спускаясь со сцены с хрустальной
вазой в руках, он испытывал нечто, похожее на триумф.
Зажегся красный свет. Пешеходы ринулись навстречу друг другу.
"Фальстарт!" -- мысленно скомандовал Игорь. Пешеходы замерли... и суетливо,
как в немом кино, стали пятиться в исходную позицию.
Среди перебегавших улицу мелькнуло знакомое лицо. Жена? Или нет? Вроде
она. Во всяком случае, похожа. Нет, кажется, не она. Игорь еще раз
оглянулся: нет, точно -- не она!
В конце пятого курса возник вопрос о распределении после института.
"Дядька" обещал замолвить словечко в Госкино, чтобы его оставили в Москве,
для этого нужна была московская прописка.
Свою будущую супругу Игорь впервые увидел в тот день, когда они подали
заявление в загс. Потом они встречались еще трижды: в день бракосочетания,
затем -- когда он передал ей тысячу рублей в обмен на свой паспорт со свежим
лиловым штампиком: "Прописан... г. Москва...", и как-то случайно в городе.
Последний раз было видно, что его жена не прочь, чтобы их супружеские
отношения носили не только фиктивный характер.
У входа в киностудию он окунулся в галдящую заводь участников массовки,
которые штурмом брали четыре автобуса. Кинодама в кепке с длинным козырьком,
взобравшись на леерное ограждение, что-то сердито кричала в мегафон.
Главного редактора объединения на месте не оказалось: на просмотре.
Поболтав с его секретаршей -- броской девицей, два года подряд безуспешно
поступавшей на актерский факультет ВГИКа, он зашел к редакторам.
В комнате, где они сидели, присутствовал третий --
елейно-интеллигентного вида сотрудник Совэкспортфильма - Тевляков. Среди
знакомых Игоря он пользовался репутацией "стукача". Тевляков пересказывал
содержание "Ночного портье", который видел на одном из международных
кинофестивалей.
-- Комендант лагеря приковывает ее наручниками, к железной кровати и
начинает...
Он замялся в поисках подходящего слова.
-- Сношать! -- подсказала Людмила, не сводя с него ироничного взгляда.
Тевляков смутился.
-- Да... то есть, не совсем. Вернее, не сразу. Затем следует чистейшая
патология. Он ее стегает ремнем, она заставляет его ходить босиком по битому
стеклу...
-- Кошмар! -- не удержалась Ольга.
-- И кончается все тем, что их обоих убивают друзья коменданта лагеря,
бывшие эсэсовцы. Происходит это на безлюдном мосту. Их настигает автомобиль,
и сидящие в нем расстреливают их из автоматов...
В комнату заглянула еще одна редакторша и, увидев Игоря, расплылась в
улыбке.
Боже, как все изменилось! Семь лет назад ей было поручено написать
рецензию на "Контру", которую Игорь собственноручно передал секретарю
редакционно-сценарной коллегии, воспользовавшись приездом в Москву на
экзамены.
Рецензия была разгромной. По-бабьи визгливой. Но встреча с рецензентом
превзошла все прогнозы.
Редакторша была пунцовой от гнева. Она буквально орала: "Вы кто по
специальности? Научный работник? Вот и занимайтесь наукой! А сценарии должны
писать профессионалы. Понимаете? Профессионалы!" Ни о каком намеке на
доброжелательность и -- хотя бы внешне -- уважение к собеседнику не было и
речи. И лишь потом Игорь узнал, что и сама эта редакторша была
несостоявшимся кинодраматургом. В конце пятидесятых она закончила сценарный
факультет и с тех пор ежегодно разрешалась сценарием полнометражной картины.
Даже у самых посредственных режиссеров ее сценарии вызывали гомерический
хохот. Один из них она даже набралась наглости предлагать Игорю. Ту первую
их встречу она наверняка забыла.
Закипел чайник. Ольга разлила холодную заварку по четырем разномастным
чашкам. Поставила на стол блюдце с мелко наколотым сахаром.
-- Знаете, какой способ убийства в XX веке признан наиболее изящным? --
спросил Тевляков.
Он положил кусочек сахара в рот.
-- Инъекция инсулина. Инсулин, введенный в кровь здоровому человеку в
соответствующих дозах, почти мгновенно сжирает весь сахар. И главное:
никаких улик!
-- А сахар? -- напомнил Игорь. -- Вернее, его отсутствие.
Тевляков снисходительно улыбнулся.
-- Дело в том, что концентрация сахара в крови после смерти
восстанавливается в считанные часы...
-- О господи! -- взмолилась Ольга. -- Давайте сменим тему. Кстати, Олег
Иванович, перед вами молодой многообещающий режиссер, причем пишущий,
предложите ему свой сценарий.
Тевляков, державший себя с Игорем не то чтобы высокомерно, но как-то
незаинтересованно, мгновенно преобразился:
-- Сценария как такового пока нет. Есть только заявка.
Тевляков суетливо извлек из кейса несколько страничек машинописного
текста.
Игорь пробежал заявку по диагонали.
Муть голубая! "Затир" советского фильма на международном кинофестивале.
Честный прогрессивный режиссер, член жюри, разоблачающий козни западных
политиканов и дельцов от кинобизнеса.
"Фуфло!"
Так или примерно так он отозвался бы о заявке еще три -- да и два! --
года назад.
Но сейчас он, глубокомысленно наморщив лоб, изрек:
-- Интересно! Если не возражаете, я над ней еще подумаю.
Тевляков с плохо скрываемой радостью часто затряс головой:
-- Да-да, конечно...
"С этой скотиной надо поаккуратней: вякнет что-нибудь в Комитете, век
не отмоешься".
Главный редактор объединения говорил по телефону. Он сидел в мягком
кресле-вертушке и медленно крутился -- то к окну, то от окна... Ястребиный
чеканный профиль уступал место скуластому анфасу. В его руке телефонная
трубка казалась игрушечной.
-- Чем занимаешься? -- что-то царапая в блокноте, спросил он.
-- Пока в простое.
-- Ясно...
Главный поднялся из-за стола, потянулся... и внезапно взорвался серией
хуков по невидимому противнику.
Из несгораемого шкафа он достал знакомую папку. В ней лежал сценарий
художественно-научного фильма "Блеск и нищета психоанализа", который Игорь
оставил ему на прошлой неделе.
Главный протянул папку Игорю и многозначительно сказал:
-- Я этого не читал.
-- Но почему? -- взорвался Игорь. -- Здесь же ничего нет!
-- Тебе сколько лет? -- поинтересовался редактор.
-- Тридцать четыре!
Главный невозмутимо опустился в кресло.
-- Тридцать четыре -- это еще не сорок, но уже и не двадцать...
-- Роберт, ты перестраховываешься! -- перебил его Игорь. (Главный
принадлежал к разряду тугодумов, и в споре с ним следовало все время "тянуть
к себе одеяло": не оставляя ему возможности переварить
услышанное.)--Вслушайся в само название: "Блеск и нищета". Ни-ще-та! Уже в
самом названии заложен критический взгляд. Я не собираюсь насаждать в
кинематографе фрейдистские концепции. С этим прекрасно справляются и без
меня. Моя задача в другом -- осмыслить психоанализ художественно!..
Главный неопределенно усмехнулся.
-- Ты все время пытаешься обогнать паровоз. Сколько раз я тебе говорил:
не суетись. Стань сначала твердо на ноги. Сейчас ты работаешь на авторитет,
потом он будет работать на тебя. Закрепись! Сними что-нибудь нейтральное.
Про войну там, про пацанят. Пусть к тебе попривыкнут. А соваться в Госкино с
твоим психоанализом сейчас бессмысленно. Могут неправильно понять. И
главное: сделать выводы. Все, старик, извини -- цейтнот!
Выйдя из кабинета главного редактора, Игорь остановился перед доской
объявлений, где был вывешен список очередников на новую модель "Жигулей" (он
присутствовал в нем под номером тринадцать), и тут буквально ощутил на себе
чей-то обжигающий взгляд...
Это был Гриша Рекрут.
Он отвел от Игоря полные ненависти глаза и с видом народовольца,
идущего на эшафот, стал подниматься по лестнице...
Гриша был его сокурсником. Во ВГИК он поступал не то восемь, не то
девять раз. И так бы, наверное, по сей день сидел в своем Фрязино, где
работал после окончания института культуры руководителем любительской
киностудии, если бы не случай.
Однажды в их Доме культуры состоялась творческая встреча с Сергеем
Герасимовым. После встречи Гриша, по натуре человек застенчивый, набрался
храбрости и попросил Сергея Аполлинариевича посмотреть его фильмы.
То ли Герасимов разглядел в этих лентах отблески божьей искры, то ли
понравился сам Гриша, но накануне зимней сессии Рекрут объявился в
мастерской на правах студента первого курса, несмотря на то, что летом во
время вступительных экзаменов он не добрал двух баллов.
За четыре года он снял положенные короткометражки (к слову сказать,
наипосредственнейшие), перезачел с десяток предметов и таким образом вышел
на диплом на год раньше сокурсников.
По приходе на студию ему сразу доверили постановку полнометражной
картины. Случай беспрецедентный! Однажды встретив Рекрута, Игорь поразился
метаморфозе, происшедшей с ним. От прежней застенчивости, неуверенной
походки не осталось и следа. Деловитый тон. безапелляционность в оценках,
менторские замашки!..
Свой новый адрес Гриша написал на фирменном бланке. В верхней его части
сразу за координатами студии стояло:
"Съемочная группа фильма "Три дня в сентябре" и "Режиссер-постановщик
Григорий Рекрут".
Меньше чем полгода понадобилось Грише, чтобы доказать свою полнейшую
профессиональную несостоятельность. Даже в условиях современного
кинопроизводства, когда можно валиком перекатываться от фильма к фильму,
следуя лишь одной заповеди.-- "Не вреди" (художнику, оператору, актерам),
Гриша умудрился завалить все плановые сроки съемок, поставив под угрозу
годовую премию всего объединения.
Когда Игорь пришел на киностудию, режиссера-постановщика Григория
Рекрута в природе больше не существовало. Нет, по коридорам студии еще
бродил некто, удивительно похожий на молодого режиссера Гришу Рекрута, но
это был скорее призрак, тень человека, чем сам он. Игорю был известен лишь
один случай, когда дебютант, заваливший первую картину, получал права на
вторую.
Закончить съемки "Трех дней в сентябре" дирекция студии предложила...
Игорю.
Сценарий фильма был написан по мотивам газетного очерка. В нем
рассказывалось об аварии на крупном химическом комбинате, катастрофические
последствия которой для близлежащего города удалось предотвратить лишь
благодаря консолидации местного населения, властей и пожарной охраны.
Первой мыслью было отказаться. Меньше всего его привлекала перспектива
открыть свой счет в большом кинематографе такой лентой. Но потом он окинул
ситуацию трезвым взглядом.
Рассчитывать на то, что ему в ближайшие пять лет удастся экранизировать
один из своих сценариев,-- нереально. Что остается? Либо сидеть и ждать,
когда в сценарном портфеле окажется что-либо приемлемое, либо...
Жестких условий дирекция студии не ставила. О ранее запланированном
сроке сдачи картины (он истекал через сорок дней), естественно, не могло
быть и речи.
Выйдя от "генерального", Игорь остановился, размышляя, за что же ему
хвататься в первую очередь.
И тут мелькнула шальная мысль: уложиться в плановые сроки!
Тридцать восемь дней он жил в совершенно невероятном ритме. Павильон --
аэропорт -- натура -- опять аэропорт!.. И так тридцать восемь дней! Спать
удавалось по пять-шесть часов. Кофе поглощал килограммами. Даже ночью
просыпался от чудовищного сердцебиения, чего прежде с ним никогда не
случалось. К счастью, все массовки были отсняты еще Рекрутом. Да и два
оператора (второго он выбил сверх штата) позволяли одновременно вести съемки
в павильоне и на натуре.
За два дня до окончательного срока -- того, что был запланирован еще
Рекруту, худсовет принимал "Три дня в сентябре".
Игорь стал героем дня. Фильм получил вторую категорию (что совсем
неплохо даже для опытного мастера). Почти полгода Игоря сажали в президиум
на всех собраниях. На одном из которых заместитель "генерального" назвал его
в своем выступлении "профессионалом экстракласса". (Дословно так:
"...продемонстрировал уровень профессионала экстракласса".)
Рекрут его ненавидел -- это понятно. Человек всегда идет по пути
наименьшего сопротивления. Ему легче персонифицировать свои беды в лице
конкретной личности, нежели в виде отвлеченных понятий: "несоответствие",
"непригодность"... Но вот сокурсники! Многие стали относиться к нему, как к
интригану. Впрочем, и они заслуживали снисхождения. И у них все шло не так
гладко, как им бы этого хотелось, а вернее, представлялось.
Игорь вошел в лифт, нажал на кнопку...
На мгновение в проеме мелькнуло лицо Ольги.
-- Позвони Кретову! -- донеслось снаружи.
Игорь в сердцах чертыхнулся. Кретов был одним из трех соавторов, с
которыми Игорь писал сценарий заказного фильма о заводе имени Калинина.
Сегодня они должны были встретиться на студии, он только ради этого сюда и
притащился...
Впрочем, пора бы привыкнуть. Необязательность -- далеко не единственное
фирменное качество киношников. Из десяти экземпляров сценариев, которые он
предлагал различным режиссерам, ему, в лучшем случае, возвращали два.
К телефону никто не подходил. Наконец в трубке раздался голос
сценариста-рекордиста. (На счету Кретова было пять десятков картин, снятых
по его сценариям.)
Приступая к работе над сценарием, его авторы распределили между собой
все сюжетные линии будущего фильма. Игорь "обрабатывал" трех персонажей:
дочь Пророкова -- потомственного рабочего, центрального героя картины; его
зятя и младшего сына. Коллективные сцены писал Кретов. Ему как самому
авторитетному в их бригаде была поручена роль разводящего.
-- Старик, мне звонил Эдик, -- так звали режиссера-постановщика. -- У
него кое-что проклевывается в Комитете. Короче, он просит, чтобы "зять" был
автогонщиком. Он кто у тебя -- яхтсмен? Надо пересадить его с "Дракона" на
"Москвич". Или "Жигули". И придумай ему какой-нибудь пробег по Африке.
-- А "Кубок Европы" его не устроит? -- в свою очередь поинтересовался
Игорь.
-- На Европу у них валюты не хватит, -- кажется, не уловил подвоха
Кретов.
-- Хорошо, устрою ему автопробег по... Кара-Кумам.
Кретов хохотнул.
-- Это идея. Я ему обязательно передам. Только учти, он тебя как автора
может в любой момент высвистать на съемки. Будете кормить скорпионов вместе.
Игорь шел по "большому коридору" -- многокилометровой, наиболее
оживленной магистрали киностудии. То и дело среди идущих встречным курсом
мелькали знакомые по фильмам лица, со многими из них он обменивался
приветствиями...
Наверное, с полкилометра он не мог обогнать чету молодых
кинорежиссеров, которые закрывали почти весь проход. Отец, вылитый
Лермонтов, крепко держал за руку мальчишку лет десяти... Наконец Игорь
улучшил момент и, шоркнув плечом по стене, вырвался вперед...
Достигнув конца коридора, он свернул за угол... и в нескольких шагах от
себя увидел рослую фигуру Режиссера, который приближался к нему характерной
вальяжно-спортивной походкой...
В сентябре восемьдесят второго стены московских домов пестрели афишами.
Рекламировали новый фильм Режиссера. Зловещие стереофонические наушники,
нависшие над полями. "Все вокруг колхозное..." и символ крайнего
индивидуализма.
О Режиссере как о Режиссере заговорили сразу. До этого он был известен
лишь как киноактер. Уже первая картина, где он, поднимаясь по эскалатору,
насвистывал песенку о Москве, принесла ему всеобщие симпатии. Но Игорю
особенно полюбились его две другие, малозаметные роли из фильмов, где он
отпускал на волю пойманных "для опытов" собак и где он под видом
фотокорреспондента прорывался на экзамен, чтобы выручить приятеля. Фильмы
назывались "Перекличка" и "Не самый удачный день".
Затем -- значительно позже -- Игорь увидел его в киножурнале "Дальний
Восток" в бескозырке. Сюжет был посвящен срочной службе артиста на
Тихоокеанском флоте. Потом была "Кинопанорама", где Режиссер принимал
участие в обсуждении своего первого фильма -- "истерна", и вышедшие одна за
другой три ленты, утвердившие за ним репутацию, режиссера с большой буквы.
Каждый из этих фильмов Игорь видел не меньше десятка раз. Дошло до
того, что он уже стал замечать и мелкие огрехи, и повторы постановочных
приемов (в двух фильмах Режиссер добивался "глубины экрана" при помощи...
самовара; только в первом случае самовар проносили через кадр по диагонали,
а во втором Режиссер сам приближался к самовару, стоящему на переднем
плане.) Но в целом авторитет мастера был непоколебим: лучшие его фильмы
могли служить эталоном изобразительной культуры.
В кассе билетов не было. Однако толпа у кинотеатра не расходилась,
ждали Режиссера. Он должен был выступить перед премьерой.
Режиссера, ' окруженного гурьбой поклонников, Игорь увидел совсем
близко, когда тот уже поднимался по ступеням, ведущим в кинотеатр. Вокруг
него распространялось биополе, попадая в которое, каждый невольно начинал
ощущать себя столь же талантливым и удачливым.
Игорь не заметил, как, сопровождая Режиссера, оказался у контроля.
Грозный окрик: "Ваш билет!" вернул его на землю. Иллюзия сопричастности
рушилась на глазах.
-- Никита Сергеевич! -- в отчаянии выкрикнул он. Режиссер оглянулся...
И в долю секунды оценил ситуацию:
-- Это со мной!
Пристыженные билетерши разжали заслон.
А Режиссер тут же забыл о своем благодеянии: под грохот аплодисментов
он входит в переполненный зал...
...который приближался к нему характерной вальяжно-спортивной походкой.
Поравнявшись, они обменялись корректными приветствиями. Без
рукопожатий. И разошлись.
"Двум большим рекам лучше течь подальше друг от друга, в противном
случае одна из них рискует стать притоком другой".
В конце коридора -- там, где помещались монтажные, мелькнул некто,
похожий на Тишкова. "Женька? В Москве? И не позвонил!" Почти бегом Игорь
достиг конца коридора... Куда же он завернул? Сюда? Нет, кажется, сюда!
Игорь толкнул дверь в темную монтажную...
В каморке были двое: монтажница и еще кто-то в свитере, с бородой. Даже
мельком брошенного взгляда было достаточно, чтобы уразуметь, чем именно эти
двое занимались здесь.
"Пардон!"
Игорь поспешно ретировался...
Картинка! Ничего не скажешь.
Он почувствовал, что у него, как у мальчишки, вспыхнули щеки.
"Закрываться надо!" -- не удержался он.
Игорь еще немного потолкался на студии. Нет-нет да и всплывала
"картинка" в монтажной. Он позвонил одной знакомой, другой... Трубку никто
не снимал. Ольга? Правда, она жила аж в Свиблово, и у нее не было телефона.
Но ее почти наверняка можно было застать дома.
В буфете киностудии он купил палку сервелата, торт "Птичье молоко",
банку растворимого кофе, апельсины. Знакомая буфетчица помогла уложить все
это в большой полиэтиленовый пакет с ручками.
Ольга снимала комнату в коммунальной квартире. Она была выпускницей
Высших сценарных курсов. В общежитии на Галушкина их блоки -- в конце
шестнадцатого этажа -- примыкали друг к другу.
Звонить надо было четыре раза какому-то Бобу -- так звали хозяина
комнаты. Послышались шаги... Дома! (в их коммуналке на чужие звонки не
реагировали).
У Ольги было мятое лицо. Ночью она твори та, а днем часов до пяти
спала.
Игорь чмокнул ее в щеку.
-- Старуха, я тебя не разбудил?
-- Ничего...
Кутаясь в жидковатую кофтенку, она первой направилась в комнату.
В комнате стоял полумрак. Плотные шторы закрывали все окно. Пододвинув
к стене свернутое комом одеяло, он опустился на бугристый топчан.
Ольга взяла чайник и скрылась за дверью.
Игорь оглядел комнату: кавардак -- не то слово. Ящики с радиодеталями.
Штабеля раскуроченных телевизоров (Боб работал мастером в телеателье). Стол,
заваленный рукописями. Груды тряпья на спинках стульев... За комнату Ольга
платила сравнительно немного-- пятьдесят рэ, но для него оставалось
загадкой, где она ухитряется раздобыть даже эту сумму. Прописки у нее не
было, работы, стало быть, тоже. И вообще: на что она существует?
В комнату вернулась Ольга, стала разбирать со стола...
Игорь сосредоточенно изучал ее фигуру, стараясь обнаружить в ней хоть
намек на один из пленительных женских признаков, на все то, что делает
женщину женщиной...
Впалая грудь, тощие саблевидные ноги (даже в брюках между бедер виден
просвет), болезненно бледное, невыразительное лицо, бескровные губы...
Ольга перехватила его взгляд:
-- Что ты меня так рассматриваешь? Игорь принудил себя улыбнуться:
-- Нет, ничего.
Он подошел к ней сзади, взял за плечи. Скорее внушив себе, что перед
ним женщина, прикоснулся губами к шее...
"А футболочка могла быть и посвежей... Стоп! Не отвлекаться..."
Ольга повела плечами, словно хотела высвободиться из объятий. Он
привлек ее к себе, поцеловал и вместе с ней опустился на диван. Но и тут она
повела себя непонятным образом, предприняв вторую, уже более энергичную
попытку уклониться от его поцелуев. Игорь положил руку ей на бедро, она
мягко убрала ее. Он недоуменно взглянул на нее... и в ее глазах прочел
ответ: "Не мылься -- бриться не будешь". Нет, она не капризничает. Дело не в
этом. Виной всему об-сто-я-тель-ства! Временные, разумеется.
Игорь мысленно чертыхнулся: "И тут облом!"
Хотя...
Он привлек Ольгу к себе и впился в ее губы долгим вкрадчивым поцелуем,
в контексте которого звучало настойчивое требование придумать что-нибудь в
этой ситуации...
Потом пили кофе. Между делом полоскали косточки общим знакомым. Игорь
шутил:
-- Кстати, когда я получу обещанный сценарий?
Ольга улыбнулась и с видом фокусника, достающего из пустой коробки
живого петуха, протянула пухлую рукопись. Страниц на сто, не меньше.
Пришлось читать.
Нет, полнейшей дребеденью эту писанину назвать было нельзя. Типичная
бабья проза, "соплиментальщина", как окрестили ее на курсе, но написано
вполне сносно. Только вот зачем приплетать сюда кинематограф? О каком кино
может идти речь, если внутренний, закадровый монолог героини, бродившей по
аллеям осеннего парка, тянулся на трех -- нет, на четырех! -- страницах. Кто
решится экранизировать эту тягомотину?
-- Почему ты называешь это киноповестью? -- не отрываясь от рукописи,
спросил он.
-- Потому что это КИНОповесть, -- с вызовом ответила она.
(Спорить с ней на эту тему было бессмысленно.)
В который раз он убеждался, что кинодраматургия -- не женское дело.
Здесь требуется хорошо организованный ум. Острый, динамичный, безупречный в
логике доказательств, чуждый спонтанно возникающим эмоциям. Что ждет в
будущем такого, с позволения сказать, драматурга? В частности, ее -- Ольгу?
Конкурировать с мужиками ей не под силу. Это ясно. И что остается? Что в
итоге? Ни кола ни двора. Ни семьи - ни детей. Неустроенность,
озлобленность... И лет через десять "первый звонок". А то и раньше.
Игорь закрыл рукопись.
Ольга молчала, но за этим молчанием угадывалось тревожное ожидание.
-- Послушай, старуха, -- как можно мягче сказал он. -- Мой тебе совет.
Бросай ты это все, пока не поздно. Ты же математик. У тебя университет за
спиной. Выходи замуж, рожай детей...
Но Ольга не дала ему договорить.
-- Знаешь что, иди ты на х...!
И она назвала вещи своими именами, только более изысканно, чем это
принято в простонародье.
Стрелка спидометра прилипла к отметке "120". Игорь взглянул на
придорожный щит: "Зеленоград -- 36 км".
С лекциями от Бюро пропаганды кино он стал выступать еще на четвертом
курсе. Первую свою лекцию он посвятил нестареющей, вечно актуальной теме --
кризису буржуазного кинематографа, в частности американского.
Лекция пользовалась успехом. В отличие от других лекторов Игорь
отказался от насаждения директивных стереотипов. Он пошел по иному пути.
Выбрал десяток самых "кассовых" лент минувшего десятилетия ("Изгоняющий
дьявола", "Челюсти", "Крестный отец", "Французский связной"...) и
добросовестно пересказывал 'их содержание, предоставив слушателям
возможность самим ответить на вопрос: "Who is who?"
Следовавшая за ним "Волга" пошла на обгон, пришлось взять немного
вправо.
Последнее время к выступлениям он не готовился. Целиком полагался на
импровизацию. Заранее обдумывал только первую ударную фразу, она должна была
задать тональность всему выступлению. Каждый раз новую. В зависимости от
настроения.
"Кино -- искусство..."
Еще совсем недавно он ни за что не отважился бы появиться перед
аудиторией без заранее заученного текста. Одно время, когда он только
начинал выступать с "публичками", ему регулярно снился один и тот же сон. Он
выходит на сцену, останавливается перед черным провалом притихшего
зрительного зала и... не знает, что говорить. Вернее, начисто забывает все,
что должен был сказать.
Даже проснувшись, он долго не мог унять охватившего его волнения.
"Кино -- искусство..." -- подходящее слово так и не находилось.
Подташнивало. Из "бардачка" Игорь достал аллохол. Выдавил из фольги две
таблетки, затем еще одну...
Внезапно острая боль прошила грудь, стиснула сердце...
Игорь осторожно вздохнул: еще раз кольнуло и отпустило. Такое с ним
бывало. Кажется, это называется межреберной невралгией. А вообще-то сердце
стало ни к черту. Надо будет начать бегать.
У железнодорожного переезда, пропуская унылую вереницу товарных
вагонов, он потерял минут пятнадцать.
Теперь времени оставалось в обрез.
"Кино -- искусство..."
Что ты будешь делать!
"Зеленоград".
Игорь взглянул на часы:
"Черт, не успеваю!"
Он едва сдерживал накатившую тревогу.
Ладно, бог с ней, с первой фразой. Он уже видел, что заклинился на
этом: "Кино -- искусство..." Надо сказать просто, своими словами, что
кино...
Опять!
...являясь одновременно и производством, и искусством, оно как бы
суммирует издержки, присущие каждому из них в отдельности.
"Опаздываю!"
На площади перед Дворцом культуры маячила одинокая фигура сотрудницы
местного отделения Бюро.
(На электронных часах: 19.12).
Игорь припарковал машину и в хорошем темпе устремился к многоярусной
лестнице...
Во Дворце шел ремонт. Чтобы попасть за кулисы, нужно было подняться на
третий этаж.
"Кино -- искусство..." -- фу ты.
Промелькнули темные коленчатые переходы, вернисаж самодеятельных
художников, ярко освещенный зеркальный зал, запруженный полуголыми
раскрасневшимися девицами.
(Аэробика!)
На мгновение внизу открылась громадная яма гудящего зрительного зала.
Сердце пульсировало у самого горла.
"Кино -- искусство..."
По железной винтовой лестнице он спустился за кулисы.
Внизу его уже ждали две незнакомые женщины, видимо, работники Дворца.
Перед глазами в дикой пляске мелькали красные круги.
-- Скорее, ради бога, скорее!..
Загудела лебедка. Занавес стал медленно отползать в сторону, раскрывая
все шире и шире огромный зияющий провал...
"Кино - ..."
Сердце вытворяло что-то неописуемое: оно то срывалось в галоп, то
начинало топотеть на месте...
-- На сцену! На сцену!
Игорь резко выдохнул, вздохнул...
И тут сердце ухнуло куда-то вниз. И в это же мгновение он видел
закручиваемые разрастающимся вихрем последние кадры так и не снятого им
фильма "Володя"...
Пустынный берег моря. Мальчик и девочка, бегущие у самой кромки прибоя.
И как бы услышал свой собственный, до неузнаваемости измененный голос:
"Как же так? Ведь я еще ничего не успел..."
(С) Александр Исаев.
Популярность: 8, Last-modified: Sun, 02 Dec 2007 10:18:27 GmT