---------------------------------------------------------------
© Copyright Кабдул Утепович Бектасов
Email: elric@kav.org.uk
Date: 04 Aug 2005
АЛМАТЫ
---------------------------------------------------------------
Подрастающему поколению посвящаю
Чем больше будет знать молодое поколение о ратных трудах солдат
прошедшей большой войны, тем сильнее будет у них стремление ценить и
сохранить мир.
Маршалы, генералы, высшие командиры и военачальники в свое время
написали и оставили тома бесценных мемуаров о войне, пусть земля им будет
пухом! Вечно им будут благодарны потомки. Записей же тех, кто командовал
ротами, взводами, а также рядового, сержантского, старшинского составов
почти нет. Исключение составляет "Голос солдата" тяжело раненного Владимира
Даненбурга. Оно и понятно, на передовом и близких к нему рубежах, уцелевших
осталось мало.
Автор считал бы свою задачу выполненной, если предлагаемые "Записки
радиста" дадут читателю представление об обучении, подготовке и ратном труде
дивизионных, полковых и батальонных радистов последнего периода войны, а
также о службе в тогдашних воздушно-десантных войсках.
Искренне желаю подрастающему поколению извлечь из опыта участников
войны полезные уроки и использовать их. В конечном итоге, это - самое
главное.
"Во имя людей до кровавого пота трудись на поле злаков,
Во имя народа до кровавых смертельных ран трудись на поле брани.
За родину в огонь войди - не сгоришь.
Склонивший голову перед дисциплиной не будет рабом."
Бауыржан Момышулы
Год начала войны и следующий за ним, подряд два года, в нашем
Жангалинском районе были годами большого урожая хлеба. Крупные, наполненные
зернами, тяжелые, с черными колючими усами колосья пшеницы до сих пор стоят
у меня перед глазами. Тогда на наших полях хорошо росли пшеница, рожь,
просо, ячмень, овес, горох, горчица и все, что сеяли.
Во всю шла Великая Отечественная война. Взрослые жигиты - основные
работники хлебных полей, уже были призваны в армию. Очень нужны стали
рабочие руки. Нас, учеников старших классов, на летних каникулах
мобилизовывали на уборку хлеба. Лето 1941 года я работал на уборке пшеницы
на полях колхоза Брлик 3 - аулсовета, ныне районный центр Жангала. Копны
пшеницы вилами грузил на высокий шакол-арбу и возил на ток (шакол - телега с
высокими широкими бортами). Работали даже ночью, пользуясь прохладным
временем суток. По дороге с поля на ток, сидя на высоко груженной шакол-арбе
сверху пшеницы, подгоняя волов и управляя ими, я громко, во все легкие, пел
любимые мною народные песни. В ночной тишине, в прохладном воздухе песня
раздавалась далеко по степи. Это поднимало мой дух, настроение и чувство
сознания полезности моего личного труда. Тогда я жил у родственников: у дяди
Тлепа и тети Урхии на полевом стане бригады в землянке. Дядя Тлеп работал
бригадиром. Физического труда я не боялся. Судьба заставила меня познать
физический труд с детства. Мой отец Утеп Бектасов умер в 1934-м году. Тогда
мне еще не было и десяти лет. Моя мать Зейнеп работала в Битикском
мясомолочном совхозе N445 Лбищенского района. Все свободное от учебы время я
помогал матери. За ней было закреплено около двадцати коров. В зимнее время
кормить их сеном, жмыхом и отрубями, а также уборка стойл под ними, замена
подстилок и вывоз их за базу были моими обязанностями. На летних каникулах
пас вместо матери телят, когда подходила ее очередь. Возил айран в бочке с
фермы в полевую бригаду на телеге, запряженной парой волов. Волы норовили не
подчиняться мне, видя перед собой мальчишку, качали рогами. От этого я
злился, плакал, но все равно добивался своего. Каждый раз больших трудов мне
стоило надеть на них тяжелое деревянное ярмо с заносками. Так начал я
зарабатывать свой хлеб. Старшая сестра Капа выполняла домашнюю работу и
ухаживала за младшей. Младшая сестренка Ахлима была еще грудным ребенком,
когда мы остались без отца. На ферме N2 в Булане в сезон я помогал
ветеринарному фельдшеру Максиму кастрировать бычков. Каждый год весь гурт
скота фермы, около 700-800 голов, поголовно осматривался, взвешивался,
определялась порода, масть, упитанность, на ухо надевалась серьга с номером
и регистрировался в журнале поименно. Постоянно находясь около зоотехника,
ветеринарного врача, животновода в качестве добровольного подручного
помощника, еще в начальной школе я практически мог определить семнадцать
пород коров. Моя зрительная память сохранила их до старости.
Приходилось работать летом на конных граблях, запряженных вместо коня
верблюдом, а также на сенокосилках-"сорилках", запряженных тремя волами.
Труд для меня стал привычным делом.
Летом 1942 года нас, ребят и девочек из Новой Казанки, послали в колхоз
"Колхозшы" 8-го аул совета. Мы, ребята, по двое работали на
косилках-"лобогрейках", запряженных волами, косили пшеницу. Наш бригадир -
старый колхозник с черными усами и всегда небритой бородой, черно-смуглый от
солнечного загара, будил нас как только начинали чирикать птички. А нам так
хотелось спать, что даже невозможно описать. Работали со всей молодой силой,
не жалея ни себя, ни быков, ни технику. Страна и фронт требовали много
хлеба.
Нам никто не сказал и мы не знали о том, что повестки от военкомата
пришли давно и что они лежат "под сукном" в сельсовете. Аульное и колхозное
руководство хотело как можно дольше использовать наш труд для уборки хлеба.
Мы их понимали. Видимо, их уже доконало районное руководство, председатель
выделил нам - шестерым ребятам - телегу, запряженную верблюдом, вручил
повестки и дал добро ехать в районный центр в Новую Казанку. Проводили нас,
как говорится, всем колхозом. Женщины и девочки плакали, не скрывая слез, во
всю - идет война. Уже начали прибывать раненые, контуженные, искалеченные,
после их лечения в госпиталях. Еще в прошлом 1941-м году стали поступать к
нам, в один из самых далеких от железной дороги районов, эвакуированные из
Украины и других западных областей, захваченных врагом. Все это люди видят и
слышат. Мне глубоко запомнились всегда веселые, но на этот раз опечаленные
Айткали Жунусов и плакавшая Загипа Тулегенова.
По приезду домой помылись в бане всегда ходившего навеселе банщика
татарина Нажипа. На следующий день с утра были в военкомате, стояли перед
врачебной комиссией. Тогда вся комиссия располагалась в одной просторной
комнате. Отдельных кабинетов у специалистов не было. Призывники в костюме
Адама - раздетые до нага - по очереди подходили к столу врача - специалиста.
Обход комнаты заканчивало прохождение комиссии. Годных к службе в армии
поместили в предварительно освобожденном от детей общежитии детского дома.
Это было 17 августа 1942-года, день призыва меня в Красную Армию.
Дома нам начали готовить продукты на дорогу (азык) до места назначения.
Ближайшая к нам железнодорожная станция Александров-Гай отстояла от нас на
расстоянии 180 км. Самыми калорийными и не портящимися продуктами тогда были
тары - жаренное просо - и мелкий баурсак из белой муки. Дядя Аюп и тетя
Жумазья, царство им небесное, приготовили мне небольшой мешок этих
продуктов.
Нас, тридцать пять призывников, возглавил ответственный за доставку в
город Уральск бывалый мужчина средних лет, наш жангалинец Петр Черекаев.
Помню в числе тридцати пяти были: Сахимолла Катепов, Ахым Жусупкалиев, Иосиф
Мухамеджанов, Тлепкали Сапаров, Мажит Жаданов, Михаил Сламихин, Владимир
Пономарев, Жолай Айтжанов, Султангали Лукпанов, Султан Жумин и другие ребята
из аулов Жангалинского района.
Наши проводы состоялись в центре поселка Новая Казанка, перед конторой
райисполкома. Подводы - телеги, запряженные лошадьми - выстроились на
тогдашней центральной Советской улице. Петр Черекаев проверил по списку всех
новобранцев. Свои продукты мы положили на телеги. Родственники, отцы и
матери, плакали: кто молча, а кто и навзрыд, обнимая, целуя дорогого и
единственного, может быть, последний раз. По команде Черекаева обоз
тронулся, мы пешком пошли за ним в сторону колодца Аксерке на Запад, по 180
километровой дороге, ведущей на Александров-Гай.
Где пешком, а где на телеге, с ночевками по пути, без происшествий
добрались до Алгая.
Наш командир не стал ждать поезда. Видимо, поезд из Саратова приходил
тогда через день. Посадил нас в автобусы и поехали мы до узловой станции
Урбах (часы Баха) автономии немцев Поволжья. Здесь сели на поезд, идущий
через Саратов - Уральск на юго-восток, и благополучно, без потерь доехали до
Уральска. Теперь наш единственный и дорогой, как отец, земляк дядя Петя сдал
нас представителю Ленинградского Военного Училища связи им. Ленсовета, тепло
и трогательно распрощался с нами и отбыл домой.
На улице перед проходной, у ворот казармы нам встретился наш жангалинец
Абиш Молдагалиев, уже закончивший годичные курсы, выпускник ЛВУС, с двумя
кубарями на петлицах, лейтенант войск связи. Его выпуск готовился к отъезду
в воинские части по назначению.
В училище нас целый месяц держали на карантине. Участвовали в уборке
урожая моркови пригородных хозяйств, разгружали уголь с платформ на станции.
В результате устроенных для новобранцев экзаменов по математике и русскому
языку письменно из 35 человек - жангалинцев оставили в училище малую часть.
Большую часть отправили в другие, нам неизвестные воинские части. Мы с
Тлепкали Сапаровым оказались в одном взводе командира лейтенанта Карпова,
7-ой роты командира лейтенанта Колоссовского. Впервые в жизни мы очутились в
многонациональной среде.
Во взводе служили и учились русские: Погорелов, Чернов, Герасимов,
Логашкин; украинцы: Бойко, Шептало, Шумик, Гердо; евреи: Брославский,
Заславский, Резник, Гельфанд и др. Многие фамилии я уже позабыл. Среди
русских были потомки яицких казаков - ребята из города Уральска и области.
Мы жили в казарме на втором этаже. Спали на двухэтажных железных койках.
Старшиной роты служил уже бывалый служака Батый украинец. На нижней койке
сидит курсант Резник и что-то пишет. Проходя мимо, замечаю, он выводит
письмо справа налево. Взглянув, не поверил своим глазам: он пишет ровным
красивым арабским шрифтом. На мой удивленный немой вопрос он ответил: "Да, у
нас, у евреев, шрифт - арабский".
А вот гораздо позже, после создания государства Израиль (после 1947
года) у них государственным стал язык иврит и, соответственно, свой алфавит.
Вечерами в казарме часто стали беседовать командиры об учебе,
дисциплине, порядке, о том, каким должен быть командир Красной Армии и на
житейские темы. Они являлись настоящими отцами-командирами, нашими
воспитателями. Стали в роте создавать комсомольскую организацию. Регулярно
слушали сообщения по радио Совинформбюро, на политинформациях и
политзанятиях просвещали нас о ситуации на фронтах, о международном
положении, о союзниках и т.д. Кормили нас по 9-ой курсантской норме. Но нам,
молодым, много тратящим энергии, не хватало жратвы, всегда хотелось есть.
Изредка взвод наш заступал дежурными по столовой и кухне, тогда наедались.
Некоторые даже переедали.
Война требовала ускоренной подготовки кадров. И училище готовило
командиров радиовзводов за один год вместо трехлетнего обучения в мирное
время. В училище мы прошли курс одиночного бойца, учились приему на слух и
передаче на ключе. Изучали радиотехнику, электротехнику, уставы, тактику,
вооружения, двигатели внутреннего сгорания, политподготовку, материальную
часть радиостанций. Закаляли нас ежедневной строевой и физической
подготовкой. Нам показывал пример и воспитывал нас выносливости при ходьбе
на лыжах богатырского сложения, очень здоровый, всегда красный, не
опускавший даже при самых сильных уральских морозах шапку-ушанку лейтенант
Климов. После сильных снегопадов и буранов чистили снег со
взлетно-посадочной бетонной полосы старого уральского аэродрома.
Ко дню Красной Армии 23-го февраля 1943-го года на нас надели
курсантские погоны. На парадном построении в торжественной обстановке,
по-ротно мы приняли Военную Присягу верности Родине. С введением погонов
Красная Армия стала называться Советской Армией. Проводились полевые занятия
в Ханской роще по обеспечению радиосвязью и организовывались работы радистов
в приемных радиоцентрах в городе. Офицерский и преподавательский состав
училища полностью состоял из ленинградцев. Училище занимало весь учебный
корпус Уральского педагогического института от подвальных помещений до
верхних этажей. Здание бывшего студенческого общежития, через проспект от
нас, занимало эвакуированное Одесское пехотное училище.
Радиотехнику и материальную часть тогдашних радиостанций малой
мощности: 6ПК, 5АК, РБ, РБМ, средней мощности: РСБФ и большой мощности РАТ и
РАФ (радиостанция армии, фронта; радиостанция армии, тыла) читал по схемам и
показывал их устройство инженер-майор Лузин. Все радиостанции тогда являлись
ламповыми. Полупроводники и транзисторы не применялись, их тогда еще не
было. Электротехнику читал начальник этого цикла, автор учебника
"Электротехника" для всех технических училищ, бригадный инженер Герасимов.
Он носил усы и бородку клином, на петлицах по ромбу и брюки с лампасами, был
самым высшим по званию лицом в училище. Практические занятия по
электротехнике проводил гражданский преподаватель. С введением погонов ему
было присвоено звание старший техник-лейтенант. Начальником училища работал
полковник Лавров; комиссаром, а затем начальником политотдела училища
работал полковник Бузилов. Заместителем начальника училища по строевой
подготовке служил строгий подполковник в очках Симхович. Все ленинградцы
служили для нас, молодых курсантов, образцом по внешнему виду, по культуре
речи, поведению, знанию своего дела и по всем человеческим качествам. Прием
на слух и передачу на ключе - станционно-эксплуатационная служба - СЭС
преподавал уже опаленный войной старший лейтенант, без одной ноги, входивший
в аудиторию с двумя костылями под мышками. Мы, дежурные курсанты, с особым
уважением докладывали ему о присутствующих. Второй преподаватель по СЭС -
бывший морской, корабельный радист, лейтенант Химухо. Оба они - отличные
слухачи, мастера своего дела и прекрасные методисты, научили нас приему на
слух и работе телеграфным ключом.
В подвальных помещениях здания были устроены классы по двигателям
внутреннего сгорания - ДВС. Там стояли действующие двигатели Л-3 и Л-6 со
своими источниками тока - генераторами. ДВС преподавал уже пожилой
инженер-майор с орлиным носом и смешным петушиным голосом, особенно когда
командовал. Мы эти двигатели запускали и пробовали работу генераторов.
Предмет тактика имел особое значение в нашей учебе. Ее читал и проводил
практические занятия в поле лейтенант Уваров. По его командам мы ползком
по-пластунски и короткими перебежками, наступали от моста через речку Чаган
(продолжение улицы Кирова, сейчас этого моста нет) на Ханскую рощу. Вся
Ханская роща была изрыта нашими окопами. Затем от Ханской рощи наступали
обратно на тот же мост. При последнем заключительном нападении броском на
эти рубежи, якобы занятые противником, от нас, задыхавшихся, мокрых от пота
курсантов требовалось дружное громкое "Ура!". Не дай бог "Ура!" получится не
дружное, слабое, тогда все повторялось снова. На этих занятиях гимнастерки
полностью пропитывались нашим потом и сплошь покрывались солью. Когда мы
снимали высохшие на нас гимнастерки, то они не лежали, а стояли. Лейтенант
Уваров любил повторять суворовское изречение: "Тяжело в учении, легко в
бою".
Однажды на полевых занятиях около лагеря прибежал дежурный, что-то
сообщил командиру, проводившему учения. Он подозвал меня и, показывая рукой,
сказал: "Вон там, на опушке леса ждет вас ваш отец, сходите!" Я, сломя
голову, побежал туда. Там на лошади верхом, без седла, ждал меня мой дядя
Аюп. Он спешился, мы обнялись. Он поколол меня усами. Оказывается по
каким-то делам он заехал в Уральск из Жангалы, и вот разыскал меня. Он
рассказал о жизни родных и близких, привез мне от них привет. Моей радости
не было предела. Он угостил меня очень крупной ?????????? луковицей, которую
мы с друзьями употребили в этот же день на обед.
В лагере - построение всего личного состава училища в карэ, т.е. в
П-образный строй. Громкая, четкая и строгая, с суровой интонацией голоса,
читка приказа Верховного Главнокомандующего N227 1942 года "Ни шагу назад!".
В звенящей тишине с окаменевшими лицами слушающий приказ строй. Все замерло
кругом от страшной правды войны. Жесточайшее требование Родины заставило
всех задуматься с посерьезневшими лицами. До глубины сердца поняли мы то,
что пока не очистим страну от озверевшего врага и пока не добьем его в
собственной берлоге, до тех пор не будет конца войне.
Однажды ночью в палатке я проснулся от какой-то энергичной и чудесной
музыки. Оказывается, дежурный трубач по приказанию начальника в 2 часа ночи
сыграл тревогу. Так нас учили за две минуты стоять в строю, одетым по форме.
У нас стали поговоркой слова: - Ложись спать, ожидая тревогу! Одежду
складывали строго по порядку, чтобы быстро одеться. В будни трубач играл
утром побудку - сигнал подъем. На завтрак, обед и ужин играл сигнал - мотив:
"Бери ложку, бери бак, ложки нет, кушай та-ак!" С наступлением холодов нас
перевели в зимние казармы в городе. Ворота и проходная наших казарм
находились напротив кинотеатра "КРаМ" - кинотеатр рабочей молодежи. Кроме
нас, курсантов мужчин, в училище занимались две роты девушек - будущих
радисток и телефонисток при больших штабах. Младший командный состав у них
полностью состоял из девушек-курсанток. Девушки были одеты в защитного цвета
гимнастерки с юбками, пилотки и обуты в кирзовые сапоги. А мы были обуты в
ботинки с обмотками. Говорили, что там, среди них, занимается дочь
начальника Главного Управления Связи Красной Армии генерала Стрелкова. В
лицо мы их никого не знали. Курсантская столовая располагалась во дворе
наших казарм. Девичьи роты приходили в столовую строем, под командой своих
старшин-девушек. Только тогда мы их и видывали.
Занятия шли свои чередом. У меня успеваемость была хорошая. По всем
предметам оценки были 4 и 5. Однажды командир взвода лейтенант Карпов сказал
мне:"Товарищ Бектасов, пойдемте со мной к командиру роты". Пришли к
командиру роты лейтенанту Колоссовскому, очень строгому к военной выправке и
дисциплине, доложили как положено. Он приказал мне пришить свежий
подворотничок к гимнастерке, почистить обувь, привести себя полностью в
порядок. "Пойдем к командиру батальона", - сообщил он. Приказание я
выполнил, пришел, доложил, и он повел меня к комбату майору Листопадову.
Дверь кабинета комбата находилась в глубине нашей роты. Он ежедневно
проходил в свой кабинет через расположение нашей роты. Вначале зашел сам
лейтенант Колоссовский, доложил. Я оставался перед дверью кабинета. В то
время явиться к командиру батальона такому молодому курсанту, как я, стоило
определенных усилий и волнения. Затем, по приглашению командира роты я зашел
и доложил:"Товарищ майор, курсант Бектасов прибыл по вашему приказанию".
Комбат пригласил нас присесть к его столу, и стал излагать суть дела
примерно так:"Сейчас идет война. Есть, к сожалению, дезертиры, бежавшие из
армии. Среди них имеются представители азиатских мусульманских наций, не
владеющие русским языком. С ними будет работать следователь военного
трибунала. Вам, товарищ Бектасов, предстоит поработать со следователем в
качестве переводчика. Мы надеемся на вашу честность и добропорядочность при
переводе вопросов следователя и ответов подследственных. Задание понятно,
товарищ Бектасов?"
- Понятно, товарищ майор.
- Выполните?
- Выполню, товарищ майор.
- Идите.
- Есть.
Встал, отдал честь, повернулся кругом и вышел из кабинета. На следующий
день лейтенант Колоссовский вручил мне металлический жетон для предъявления
патрулям в городе, а также при выходе и входе в наше расположение, и повел
меня в военный трибунал. Трибунал находился в красном кирпичном здании
мусульманской мечети, стоящей слегка наискось к улице Фурманова. Комроты
представил меня следователю, военному юристу какого-то ранга (сейчас не
помню какого ранга) с тремя кубиками на петлицах и эмблемой со щитом и
мечом, по фамилии Татарский, сам попрощался и ушел. С этого момента я сам
должен буду ходить на работу сюда и возвращаться в казармы после работы.
Татарский ходил прихрамывая и опирался одной рукой на палку-клюшку. Он дал
мне прочитать две статьи из какого-то закона и заставил расписаться. Одна
статья гласила о моей ответственности в случае ложного, неправильного
перевода, а другая - о неразглашения тайны следствия, т.е. всего того, что
происходит здесь. Два пожилых солдата в телогрейках и красных погонах
ежедневно утром привозили арестованных из тюрьмы. Первым предстал перед
нами, как показалось мне тогда, очень старый киргиз. Бородка и усы у него
были седыми, сам сильно изможденный, одет как обычный аульный крестьянин. Он
на самом деле не знал русского языка. На вопрос откуда и как он бежал из
армии, он отвечал: "Ехали на поезде, в товарном вагоне, эшелоном на запад.
Налетели немецкие самолеты, разбомбили эшелон. Поезд остановился. Многих
ранило, некоторые погибли. Нами никто не командовал, некому было
распоряжаться. Мы оказались предоставленными самим себе. Есть было нечего.
Голодный, где пешком, а где на попутных поездах вернулся домой, откуда был
призван. Ни одного названия города, станции, местности, где это было,
назвать он не мог. Несмотря ни на что, следователь Татарский добивался
точного и ясного ответа от арестованного. Для этого он пытал арестованного,
дергая волосы из усов, бороды и пускал в ход свою палку-клюшку. Старик
плакал со слезами, жалобными, полными слез, глазами смотрел на меня, как на
своего единоверца, близкого по крови сородича, прося о помощи. А что я мог
сделать? Я впервые в жизни присутствовал при таких допросах.
За неделю работы со следователем передо мной прошли арестованные
киргизы, казахи, каракалпаки, узбеки и один татарин. Татарин владел русским
языком. По отношению к остальным следователь продолжал применять свои
насильственные методы для получения нужных ему ответов. Все подследственные
были людьми пожилыми, исхудавшими, обросшими, без военной формы, одетые кто
во что, обычные сельские крестьяне. В последний день недели я убедительно
попросил следователя Татарского освободить меня от этой работы. Я честно
признался как мне тяжело присутствовать при насильном, пыточном добывании
ответов, да и он сам видел как это отражается на душе 18-летнего сельского
паренька, одетого в курсантскую форму. Надо отдать должное, он не стал
настаивать на продолжении работы. Освободил меня, как выполнившего основную
часть работы.
Я доложил своему командиру взвода лейтенанту Карпову о том, что задание
выполнил.
С двумя пожилыми солдатами, возившими арестованных из тюрьмы и обратно,
следователь Татарский разговаривал на непонятном мне языке. Он был немного
похож на немецкий язык, но это был не немецкий. Спустя много лет я стал
догадываться о том, что наверное это был еврейский язык идиш или иврит.
На занятиях по вооружению, под руководством своих командиров, мы
досконально изучили материальную часть трехлинейной боевой винтовки со
штыком системы инженера Мосина, пулемета "Максим", ручного пулемета
Дегтярева - РПД, автомата ППШ - пистолета-пулемета Шпагина, револьвера
системы Наган, пистолета ТТ - Тульского - Токарева, приносили, показывали и
дали осмотреть-подержать Маузер с деревянной кобурой - оружие гражданской
войны. Винтовку могли разобрать и собрать с завязанными глазами также, как
описывает в своей книге "Пятьдесят лет в строю" царский полковник,
потомственный дворянин Игнатьев. Ознакомились с Токаревской семизарядной
винтовкой с кинжалом вместо штыка. Наши командиры лейтенанты Колоссовский,
Карпов и Назаров настойчиво учили нас тому, как правильно целиться по
мишени, как регулировать свое дыхание во время прицеливания и как правильно
произвести выстрел, чтобы точно попасть в цель. Мы относились к этим
занятиям со всем старанием и прилежанием. Оттачивали свое умение изо дня в
день, упражняясь пока без боевых патронов. Учились правильно устанавливать
прицельную планку на нужное расстояние в метрах. Лежа спокойно, без волнения
целиться, подведя "мушку" в разрезе прицельной планки ровно под "яблоко"
мишени. Учили нас как задерживать дыхание, чтобы оружие не колыхалось и не
шевелилось в руках, а также, как плавно нажимать на спусковой крючок так,
чтобы винтовка как бы "сама выстрелила".
Однажды зимой 1943-го года наш взвод повели на стрельбище, которое было
ограждено со всех сторон высоким каменным забором. На линии огня лежали пять
боевых винтовок. На стометровом расстоянии были установлены пять мишеней. Из
них в нас целились пять вооруженных вражеских солдат в зеленой форме, в
касках. На мишени были нанесены круги с цифрами.
Первую пятерку курсантов вызвали на линию огня и из рук в руки выдали
по три боевых патрона. По команде "Лежа, прицел такой-то, заряжай!" я
впервые в жизни приступил к выполнению боевого упражнения из боевой винтовки
с боевыми патронами. Я все делал так, как учили меня наши командиры. Когда
все пятеро отстрелялись, повели нас к мишеням. Оказалось, что все мои три
пули попали в десятку. После выполнения стрельб всеми курсантами, командир
роты лейтенант Колоссовский перед строем взвода объявил мне благодарность за
отличную боевую подготовку, тут же вручил мне 20 рублей из своего кармана и
дал увольнение на один день в город.
Моя первая мишень всю зиму висела на стене вестибюля нашей казармы
напротив зеркала с моей фамилией, написанной красным карандашом. Так впервые
я узнал себя в стрельбе из боевой винтовки.
Мы, курсанты, несли караульную службу как внутреннюю - училищную, так и
гарнизонную - Уральского военного гарнизона. Начальником Уральского военного
гарнизона, согласно уставу гарнизонной службы являлся самый старший по
воинскому званию начальник в данном городе. Им оказался начальник
Ворошиловградской школы стрелков-радистов, также эвакуированный в данный
город, генерал-майор авиации, живший по соседству с нашей казармой. Кстати,
некоторые курсанты, по возрасту старше нас, ходили в самоволку в город через
двор этого генерала, пользуясь щелью в заборе между дворами.
Во внутренней караульной службе зимой я несколько раз стоял на посту N1
у знамен училища. Знамен было три штуки, свернутые, и в чехлах, поставленные
вертикально на древки. Знамена и пост N1 при них находились в широком
входе-вестибюле справа у окна. Часовой стоял на деревянной крашенной тумбе с
тремя ступеньками. В этом же входе-вестибюле находилась комната дежурного
офицера по училищу. Развод караулов всегда проходил в одно и то же время,
очень торжественно, под музыку военного духового оркестра перед парадным
входом у фонтана. Стояли на посту по два часа. Однажды глубокой ночью, когда
я стоял на посту N1, мои веки сомкнулись. С высоты тумбы шарахнулась вниз на
пол моя винтовка. Вздрогнув, я спрыгнул с тумбы, быстро поднял винтовку и
встал на место. К моему счастью грохота не услышал дежурный офицер.
Наверное, он тоже дремал в своей комнатушке. Неприятность миновала.
По утрам при проходе начальника училища мимо поста N1 часовые всегда
приветствовали его по уставу по-ефрейторски на караул.
Зима с 1942-го на 1943-ий год была очень морозной. На наружные посты
часовым давались белые байковые маски с разрезами для глаз, рта, носа, на
ноги - валенки, сверху на шинель - тулуп и трехпалые байковые рукавицы -
свои.
Нас, будущих офицеров, учили всем премудростям воинской службы наши
отцы-командиры методом рассказа, показа, повторения и жесткого требования.
До сих пор наизусть я помню слова: " . . . О, воин, службою живущий,
Читай устав на сон грядущий!
От сна встав,
Читай усиленно устав! . ."
В уставе караульной службы определение часового дается как лица
неприкосновенного, не подчиняющегося никому, кроме своего разводящего и
начальника караула - карнача. Испытавшие уральских морозов курсанты на
наружных постах, переиначили определение часового: "Часовой есть живой труп,
завернутый в тулуп, заброшенный на мороз, с нетерпением ожидающий смены",-
стали говорить они. Так прошла зима в напряженной учебе с периодическим
несением гарнизонных и внутренних нарядов.
В июне 1943-го года нас, еще не окончивших училище курсантов, которым
оставалось еще сдать выпускные государственные экзамены, по приказу
Верховного Главного Командования, направили в воздушно-десантные войска. Нас
посадили в эшелон и привезли в город Дмитров под Москвой. Здесь происходило
распределение по воздушно-десантным бригадам. Комиссия вызывала нас по
одному человеку. Мы с Тлепкали Сапаровым очень хотели попасть в одну
бригаду. Но военная наша судьба распорядилась иначе - комиссия разъединила
нас. Тлепкали расставался со мной со слезами на глазах. Позже он попал в
военно-транспортную авиацию бортрадистом. В этом качестве он участвовал в
войне против японских милитаристов. Демобилизовался он только в 1950 году,
еще позже, чем я. Уже будучи женатым, Тлепкали закончил Алма-Атинский горный
институт, долгие годы работал инженером в городе Хромтау. После войны он
взял фамилию по имени деда и стал Тлепкали Сапарович Бекетов. Последний раз
мы с ним и его женой Мадиной Салаховой встречались у нас дома в
Алма-Атинском аэропорту. Они оба уже ушли из жизни, покоятся в городе
Хромтау.
После нашего расставания с Тлепкали в Дмитрове меня назначили
радиотелеграфистом в роту разведки (точнее, она называлась разведсамокатной)
18-ой гвардейской воздушно-десантной бригады, которая формировалась в городе
Яхроме под Москвой. Здесь, вместе со всеми, я прошел обучение прыжкам с
парашютом. Вначале выполнил несколько прыжков с аэростата, как тогда звали
"с колбасы". Затем совершил неоднократные тренировочные прыжки с самолета
ПС-84, Ли-2, днем и ночью, с оружием и с полным боевым снаряжением.
Яхрома - маленький городок, отстоящий от Москвы всего на 40 километров.
Название города, жалуясь, говорит устами женщины:"Я хрома!" Здесь проходит
канал Москва-Волга. В 1941-ом году здесь были немцы. Мост через канал лежит
разрушенным. Они подошли к столице именно с этой стороны, когда видели в
бинокль Москву и раструбили об этом на весь мир. На стадионе, около канала,
состоялось первое торжественное построение сформированной гвардии
подполковником Макаровым 18-ой гвардейской воздушно-десантной бригады. В
роте вручили нам личное оружие ППС-42 (пистолет-пулемет Судаева) и финские
ножи с ножнами для ношения на поясном ремне. На лезвии финки была тисненная
прессом надпись "ЗИК" - Злотоусский инструментальный комбинат. Финка была
изготовлена из уральской стали.
Местность вокруг Яхромы холмистая и лесистая. Лето и осень под Москвой
стояли жаркие, томительные и золотистые. Мы, радисты, свои занятия проводили
в окрестных лесах. Когда шли по кустарникам, что-то всегда больно жалило мои
руки. Я сказал об этом моим товарищам. Они засмеялись, показали высокую
траву с листьями и сказали:"Вот она, крапива!" Так я впервые в жизни узнал
крапиву. В наших степях на моей Родине крапивы нет, она у нас не растет. На
опушках лесов наедались лесной малины. На полях, засеянных горохом, лежа в
них с удовольствием лакомились зеленым горошком молочно-восковой спелости.
Зима в Подмосковье с 1943-го на 1944-ый выдалась тихой, многоснежной,
не холодной. Особенно уютной показалась она мне в лесах. Мы часто ходили на
лыжах по окружающим нас лесам. Мне, степняку, выросшему в открытых
просторах, где видимость на столько, на сколько хватает зрения, в лесах
всегда не хватало этого простора. Во мне постоянно жило чувство и стремление
подняться повыше, осмотреть и обозреть вокруг: а что там дальше, за лесами?
По сравнению с училищем в разведроте я чувствовал себя более свободным,
больше предоставленным самому себе. Стал больше времени уделять своей
специальности как радист. Я был твердо уверен, что в будущих боях на фронте
от моего умелого действия будет зависеть многое. Глубоко сознавал, что зря
времени терять нельзя.
В разведсамокатной роте инструктором-парашютистом работал намного
старше нас по возрасту гвардии старший сержант. Занимались изучением
тогдашних типов парашютов. ПЛ-6 - парашют летчика, купол круглый, стропы
насквозь проходят через весь купол. Изучили подвесную систему у парашюта,
замки, карабины, ранец. На длинном авиазенте, называемом полевым столом для
укладки парашюта, инструктор-парашютист показывал и рассказывал укладку
парашюта. Мы вместе с ним укладывали парашют. Используя подвесную систему,
он показывал, как правильно разворачиваться в воздухе лицом по направлению
движения. Прыгали с трехметровой вышки в опилки сначала без ничего, а потом
с карабином в правой руке. Объяснил, что при приземлении с парашютом будет
примерно такая же скорость приземления и такой же силы удар ступнями ног о
землю. Первые прыжки с аэростата мы совершили с парашютом летчика ПЛ-6.
Затем, в течении дальнейшей подготовки к нам поступили парашюты ПД-41,
ПД-41-1, ПД-42 - это были десантные парашюты разных усовершенствованных
конструкций. Площадь купола десантного парашюта около 70-ти квадратных
метров, форма в растянутом виде - квадрат с обрезанными углами. Купол
основного парашюта из перкали или чистого белого шелка. Купол запасного
парашюта, как правило, из белого чистого шелка. У этих парашютов подвесная
система застегивалась на груди крестообразным замком конструкторов братьев
Дорониных. У этого замка была одна красная ручка для быстрого аварийного
освобождения от подвесной системы при необходимых случаях. Например, при
приземлении на воду нужно освободиться от подвесной системы, держась только
руками за лямки строп, и на высоте примерно 2 метра над поверхностью воды
отпустить лямки. Выныривать следует с наветренной стороны, чтобы не
запутаться в куполе и стропах парашюта. При обнаружении противником
десантника также необходимо быстро освободиться от подвесной системы, и
сразу же после приземления начать противодействие врагу.
Неизгладимое впечатление оставили у меня первые прыжки с парашютом с
аэростата. В центре поля стоит автомашина ЗИС с большим барабаном-катушкой в
кузове с намотанным на нем стальным тросом. Над машиной плавает в воздухе
как большой зверь аэростат-"колбаса", наполненная газом намного легче
воздуха. Она все время стремится поднять вверх и гондолу - корзину,
прикрепленную к ней, и автомашину, связанную с ней тросом барабана. В
гондоле находится инструктор-парашютист, по-солдатски "толкач".
Гондолы-корзины рассчитаны или на шесть, или на четыре человека. Кто заходит
первым в корзину, тот садится в дальний угол и потом прыгает последним, а
кто заходит последним садится возле дверки и прыгает первым. Когда барабан
на автомашине, раскручиваясь, отпускает трос, "колбаса" начинает набирать
высоту. Гудят от ветра все тросы, натянутые между "колбасой" и корзиной,
нагоняя жуть на и без того переживающих предстоящий прыжок в "бездну"
десантников. На заданной высоте "колбаса" и корзина зависают в воздухе.
Инструктор-парашютист открывает дверку и подает команду сидящему у входа:
"Приготовиться!" Тот встает и становится перед выходом, правой рукой
держится за вытяжное кольцо основного парашюта. По команде инструктора
"Пошел! " делает шаг в воздух и вертикально, "солдатиком" уходит вниз в
свободном падении, набирая скорость. Все остальные прыгают точно также. Если
кто-то замешкается перед самым прыжком, то инструктор ему "помогает",
поэтому-то солдаты называют его "толкачом". И с аэростата, и с самолета мы
прыгали при помощи принудительного открытия парашюта. Карабин вытяжной фалы
цепляли на специальную горизонтальную стальную трубу корзины или на
натянутый горизонтальный трос самолета. При прыжке вытяжная фала полностью
вытянет купол и стропы из ранца парашюта. После этого обрывается обрывная
фала, соединяющая вытяжную фалу с куполом парашюта. Открывшийся и
наполнившийся воздухом купол как бы резко останавливает свободно падающего
парашютиста. От этого парашютист испытывает всем своим телом сильный толчок,
называемый "динамическим ударом". А дальше наступает самая радостная и самая
впечатляющая часть - свободный полет под белоснежным куполом в голубом небе,
почти как птица. Парашютист определяет свое положение по отношению к земле,
т.е. туда, куда его несет ветер. Разворачивается, как его учили, лицом по
направлению движения, выполняет "скольжение" в ту или в другую сторону,
выбирая себе место приземления, держа ноги вместе, старается приземлиться на
ступни обеих ног. Если при приземлении не удалось устоять на ногах, то
рекомендуется падать на какой-нибудь бок. Если ветром тянет купол после
приземления и стремится волочить по земле, то нужно быстро погасить купол
вытягиванием нижних строп. Как правило, после одного прыжка появляется
желание прыгнуть еще и еще раз. Каждый парашютист, будь у него первый или
десятый, или сотый прыжок, переживает перед каждым прыжком. В одном из
руководящих документов того времени было написано, что после каждого прыжка
человек теряет в весе до двух килограмм. Прыжок с самолета У-2 сложнее тем,
что парашютисту, сидящему в первой кабине, по команде пилота, управляющего
самолетом, из второй кабины "похлопыванием по плечу" нужно выходить на
центроплан и встать, повернувшись лицом назад. В это время пилот убирает
газ, самолет летит по инерции. Затем "по взмаху руки" пилота парашютист
отделяется от центроплана, уходя вниз под стабилизатор самолета. Пожалуй,
самыми приятными для меня прыжками остались в памяти прыжки с самолета ПС-84
(Ли-2). При отделении от самолета сильный встречный поток со скольжением
уносит парашютиста назад, под стабилизатор, с незначительной вертикальной
скоростью по сравнению с прыжком с аэростата. Здесь почти нет эффекта
"замирания сердца", как при прыжке с аэростата "солдатиком" вертикально
вниз. Зато имеется большой разброс мест приземления парашютистов из-за
скорости самолета и ветра. Как в любом деле с каждым прыжком мы набирались
опыта. Теоретически нас учили прыжкам на лес, на воду и по сигнальным огням
ночью "в глубоком тылу противника". Предпринимались отдельные попытки учить
нас методам самбо - самозащите без оружия против вооруженного человека, а
также разведению костра в сырую погоду в лесу так, чтобы не было видно дыма,
и другим нужным навыкам десантников.
Однажды на территории нашей бригады между каналом и расположением
разведроты, я увидел курсантов пехотинцев в малиновых погонах, отдельными
группами сидящих у костров. Подойдя к ближней группе узнал, что они из
Одесского пехотного училища, а значит из Уральска. У одного из следующих
костров я обнаружил Жасена Ахмедьярова и Бахыта Койшекенова, оба мои земляки
из Новой Казанки. Мы радостно обнялись, долго говорили о том, что нас тогда
волновало. Делились новостями из аула, о которых знали из писем родных,
оставшихся там. Их тоже привезли сюда для пополнения какой-то
воздушно-десантной бригады.
К сожалению, не все прыжки проходили гладко. Один солдат очень рано,
почти в дверях самолета, открыл парашют. Стропы зацепились за хвостовую
часть самолета и его целый час таскали по воздуху, под хвостом. Самолет не
мог сесть, при посадке солдат убился бы, ударившись об землю. Кое-как
растолковали ему, чтобы на высоте он порезал все стропы финкой, затем
только, в свободном падении открыл запасной парашют. Он так, или почти так и
сделал, и в итоге все закончилось благополучно. Только он за это время
сильно замерз, обдуваемый всеми ветрами, и натерпелся страху. Был и
несчастный случай, когда у одного десантника купол парашюта не раскрылся,
шел до самой земли, как говорят, "колбасой". Со страху забыл открыть
запасной. Ему кричали с земли "Запасной! Запасной!" Он очень поздно открыл
запасной, купол не успел полностью открыться. Парень разбился о землю.
Стропы основного парашюта при укладке, временно, были связаны, а потом после
заправки строп в соты ранца забыли развязать их.
На четвертом по счету прыжке я приземлился на картофельное поле. При
ударе ногами о землю у меня посыпались "искры из глаз". Оказалось, одна нога
попала на гребень борозды, другая - в яму. Сильно растянул сухожилия, потом
неделю пролежал в медсанбате.
Как я упоминал, 18-ой гвардейской воздушно-десантной бригадой
командовал гвардии подполковник Макаров. Командиром разведсамокатной роты,
где я служил телеграфистом (точнее радистом) являлся гвардии старший
лейтенант Силантьев. Моим непосредственным начальником радиостанции являлся
гвардии сержант Иван Андреевич Салов. Моими коллегами радистами служили
гвардии рядовые Думченко Александр и Еловский. Гвардии сержант Салов был
намного старше нас. Он успел поработать в гражданке и был опытным связистом,
хорошо практически разбирался в радиосвязи и в электричестве.
Нам выдали новейшую, пахнущую заводской краской радиостанцию 12РП. Мы
сами из сухих батарей, телеграфного ключа и наушников собрали зуммерную
схему. По своим расписаниям занимались совершенствованием своей специальной
подготовки приема на слух и передачи на ключе. По схемам, приложенным к
радиостанции, изучали аппаратуру радиопередатчика и радиоприемника, а также
монтажную схему, систему питания, простейшие неисправности и их устранение и
т. д.
Однажды ночью разведроту подняли по тревоге и отправили на
75-километровый марш-бросок. Шли на лыжах, ускоренным темпом. Помню все
время шли по лесу, несколько раз пересекали булыжно-мостовую дорогу, потом
пошли вдоль нее. Только одну остановку сделали в большом селе Ольгово,
расположенном в лесу, для передышки и приема пищи. Так проверяло
командование физическую подготовку десантников к предстоящим действиям в
тылу врага. Конечно, мы изрядно попотели и очень устали, но совершили
марш-бросок на лыжах успешно. Правда, два-три человека до крови натерли
ноги.
Наша рация 12РП отказала. Радиосвязь с базовой радиостанцией не могли
установить. Зря протаскал ее на спине, такая низкая была надежность этих
ламповых радиостанций.
В разведроте с нами служили сержанты и старшие сержанты по возрасту
старше нас на 2-4 года. Один такой гвардии старший сержант Байназаров,
башкир по-нацональности, дал мне прочитать книгу "Салават Юлаев". Он очень
тепло, по-братски относился ко мне. Мы с ним часто разговаривали на родном
языке, безукоризненно понимая друг друга. Я с большим удовольствием прочитал
эту книгу и вернул ее ему с благодарностью.
Когда мы вернулись с марша, друг Байназарова, другой гвардии старший
сержант (фамилию забыл), лежа на верхних нарах, воскликнул: "Кабдул, здесь
по радио тебя ждали как Сталина!"
Что делать, техника подвела. В поле на снегу мы не смогли найти дефекта
и устранить его. Эти гвардии сержанты имели большой опыт службы. Умели и
"сачковать" (отлынивать) от службы. И на этот раз они сумели "по
уважительной причине" не участвовать в марше-броске. Очевидно, им помогали
из санчасти медсанбата.
Слова "сачок", "сачковать", "саковать" происходят от названия
рыболовной снасти сак. В старое время, когда не было грузоподъемных кранов,
грузы речных (морских) кораблей загружались и разгружались артелью
грузчиков. Оплату за перенесенный груз артельщики получали в конце каждого
рабочего дня, соответственно количеству перенесенных тюков, мешков и т.п.
грузов. Чтобы вести точный учет количества груза каждый день выделялся один
член артели, который держал сак с натянутым мешком на трапе корабля. Каждый
грузчик, проходя с грузом на спине мимо "сакующего", бросал в мешок камушек.
В конце рабочего дня подсчитав камушки, артель получала от хозяина
соответствующую плату. А член артели, державший сак с мешком, считался как
бы не работавшим, "сачковавшим". Сачковали члены артели по переменке, т.е.
по очереди.
В роте со мной сдружился простой солдат разведчик Анисимов. Ему очень
нравилась специальность радиста. Он дома, в гражданке играл на балалайке.
Слух у него был хороший. По методике преподавателей училища я стал учить его
ежедневно приему на слух и передаче на ключе на нашем зуммере. Через 3-4
месяца из него получился средний оператор по приему и передаче цифровых и
буквенных радиограмм. Он сам очень желал выучиться и выучился. Мы все
радисты помогали ему освоить работу колебательного контура, электронной
радиолампы, принцип работы радиоприемника, радиопередатчика, распространение
радиоволн и т.д.
В 1944-ом году меня вместе с моими товарищами перевели в 14-ю отдельную
гвардейскую роту связи 103-ей гвардейской воздушно-десантной дивизии,
которая формировалась в г.Тейково Ивановской области. При формировании она
именовалась 13-ой гвардейской воздушно-десантной дивизией и формировал ее
генерал-майор Козин. Штаб дивизии и наша рота размещались в центре города,
на главной улице, в бывшем стеклянном магазине. Нашей ротой командовал
гвардии старший лейтенант Савицкий. Командиром нашего радиовзвода был
назначен молодой высокий лейтенант Митрофанов. Старшиной роты служил гвардии
старшина Макаревский. В роте был свой сапожник бухарский еврей Ильяич.
Здесь, в Тейково была продолжена вся дальнейшая боевая и политическая
подготовка к предстоящим боям. Неоднократно проводились тренировочные прыжки
с полной боевой выкладкой в дневных и ночных условиях. Организовывались и
проводились штабные учения с выездом в леса, с участием генералов ВДВ. Эти
учения дали много практического опыта офицерам всех рангов и особенно нам,
радистам, в деле установления и поддержания бесперебойной связи. Выявлялись
дефекты в работе радиоаппаратуры, приобретались навыки и методы их
устранения. Словом, основательно готовились к предстоящим боям. По основной
военной специальности мне была присвоена квалификация радиста второго класса
и я был назначен начальником радиостанции РБМ (радиостанция батальонная
модифицированная, маломощная.) с расчетом, состоящим из трех человек.
Профессия военного радиста тогда считалась редкой, требующей долгой и
тщательной подготовки. Поэтому о радистах заботились особо даже в боевой
обстановке. При прыжках в тыл врага радист снабжался основным и запасным
парашютом, тогда как простые стрелки-десантники прыгали только с одним
основным парашютом.
К 14-ой гвардейской роте связи было прикреплено авиазвено из трех
самолетов связи У-2 с пилотами. Пилоты носили такие военные звания: командир
авиазвена - гвардии лейтенант, а два других пилота - гвардии старшина и
гвардии старший сержант. Самолеты стояли недалеко от города, на маленьком
полевом временном аэродроме. Мы, все связисты, несли караульную службу по
графику на аэродроме по охране самолетов, аэродромного оборудования и ГСМ.
Пилоты часто выполняли тренировочные полеты по кругу с уходами на вторые
круги и с посадками. Они больше тренировались после захода солнца в сумерках
и ночью. Несколько раз, по своему желанию, я летал с командиром авиазвена в
сумерках и в ночное время. Мне очень нравилось чувство полета в воздухе на
высоте птичьего полета, вид города Тейково, речки Клязьмы, окружающих лесов
и деревень. Около города в лесу стояла 8-ая гвардейская воздушно-десантная
бригада командира гвардии полковника Русских. Он выделялся среди командиров
своим богатырским ростом и телосложением. Серая каракулевая полковничья
папаха еще больше возвышала его в офицерской среде. Некоторое количество
личного состава 8-ой гвардейской, отобранное для пополнения других частей,
участвовало в боях на фронте. В основном 8-ая гвардейская воздушно-десантная
бригада до конца войны оставалась в тылу, в резерве Верховного Главного
Командования. За это гвардейцы солдатскими устами прозвали своего любимца
командира Героем Социалистического Труда. Рытье учебных окопов, землянок,
сооружение ДЗОТов (долговременных земляных огневых точек), строительство
военных лагерей - это очень большой труд. Мы слышали после войны, что
Русских был повышен до звания генерала.
Из помещения стеклянного магазина мы перешли в зимнюю казарму на второй
этаж трехэтажного здания. Спали на трехэтажных нарах. По принципу работы
трехэлектродной радиолампы - триода, эти нары радисты метко прозвали анод,
катод и управляющая сетка. Я спал на катоде, то есть на первом этаже. 2-ой
этаж назывался управляющая сетка, и верхний этаж - анод. Электроны всегда
летят от катода через управляющую сетку на анод.
В 14-ой отдельной роте связи мы изучили и освоили новейшие по тому
времени, чисто десантные коротковолновые радиостанции "Север" и "Прима".
Приемо-передатчик "Севера" весил всего 1.5 кг. Питание состояло из сухих
высоковольтных анодных и низковольтных катодных батарей. По сути дела, это
была рация диверсанта. Она могла работать корреспондентом с мощной
радиостанцией на расстоянии 1000-1500 километров, находясь в глубоком тылу
противника, "Прима" работала на кварцах, т.е. для каждой рабочей частоты
приемника и передатчика имелись строго определенной частоты кварцы, которые
вставлялись в гнезда как лампы. Благодаря этому, не требовалось поиска
частоты корреспондента вращением ручки радиоприемника. Это было очень удобно
и надежно. Мощность в антенне передатчика "Примы" намного больше, чем у РБ и
РБМ, и приближалась к средней мощности. Она работала с "солдатмотором"- с
педальным приводом, вращающим генератор высокого напряжения. Радисты
попеременно садились на велосипедное седло и крутили педали. Обе эти рации
имели мягкие стеганные ватные чехлы для прыжков с парашютом.
Однажды расчетам начальника радиостанции Рыжова Николая и нашему в
составе Бектасова, Голенцова Ивана и Устенко Александра дали недельную
командировку поехать в район города Юрьева Польского для тренировки
установления постоянной радиосвязи на расстояние днем и ночью. Мы сели на
товарный поезд и прибыли в район города Юрьев Польский. Выбрали местом
расположения наших радиостанций опушку леса, возле небольшой деревни, на
виду золоченных маковок и крестов соборов и церквей этого старинного города.
На расстоянии около 500 метров друг от друга поставили свои палатки. Между
нашим лагерем и деревней, в низине находился колодец с "журавлем" и поилкой
для скота. Оба расчета установили радиосвязь со своими корреспондентами,
оставшимися в Тейково в казарме. Обменялись учебными радиограммами в
телеграфном режиме и попробовали слышимость микрофоном. Дальнейшая работа
шла по плановому заданию.
В первую же ночь возле нашей палатки появилась собака и стала временами
лаять. Утром, когда мы встали, собака ходила недалеко от нашей палатки. Но к
нам близко не подходила. Мы решили, что собака из деревни и, наверное,
сейчас уйдет. Я взял котелок и пошел к колодцу умыться и набрать воды.
Собака пошла параллельно со мной на некотором расстоянии от меня. Подтянув
"журавель" и окунув ведро в воду, я набрал воды и налил в колоду. Собака из
дальнего угла колоды налакалась свежей холодной колодезной воды. Я подумал,
теперь-то она уйдет к себе в деревню. Она не была похожа на бездомную.
Дворняжка, но очень симпатичная. По масти она была похожа на современную
колли с белым воротником-ошейником, уши небольшие висячие, морда и спина
темные, хвост пушистый. Когда я, набрав воды, пошел к палатке, она опять
пошла за мной. У нас с собой были сухие пайки. Приготовили пищу в котелках
на костре, расстелив плащ-палатки на земле возле костра, мы сели завтракать.
Собака лежала на некотором расстоянии и смотрела на нас. Мы ее позвали:"Боб!
Боб! Бобик!" Дали хлеба, затем дали кусок колбасы. Она съела. Теперь Боб с
благодарностью смотрел на нас. Так мы подружились с Бобиком. По каким
признакам собака выбирает хозяина осталось для нас тайной. Мы все ласкали
Бобика. Ходили с ним в гости к расчету Рыжова. Они тоже его ласкали. Но Боб
у них не оставался, всегда уходил с нами "домой". Выполнив командировочное
задание в течение недели, мы свернули радиостанции и лагерь. Тут Боб проявил
желание следовать за нами хоть куда, лишь бы вместе. Он прыжком оказался на
ступеньке тормозной площадки вагона и вместе с нами поехал в Тейково в
товарном вагоне. На второй этаж он поднялся так, как будто всю жизнь ходил
по ступенькам. Вошел вместе с нами в казарму. Все товарищи встретили его с
радостью. Его все ласкали и он ласкался ко всем, как будто он всех давно
знал. Местом жительства Боб избрал пространство между катодом и полом, под
досками моей постели.
В роте мы, в основном, оказались из сельских областей. Еще совсем
молодые люди мы скучали по дому, в том числе и по домашним животным. Правда,
с нами в роте служили и москвичи: братья-близнецы Лазаревы, Юрий Дуленков,
Жора Хотенцев, Николай Комиссаров, Трубецкой, а также из Ленинграда Анатолий
Глазков, из Коврова Николай Козлов и другие городские парни. Все же в
радиовзводе и в двух телефонных взводах преобладали ребята из сел. Наши
походные кухни размещались в подворье одного зажиточного хозяина, там же
стояли столы со скамейками. Когда мы строем шли в столовую и обратно, а
также на вечернюю прогулку, то Боб шел сбоку строя, как командир, за это ему
присвоили шуточное звание гвардии старший сержант. Он стал всеобщим любимцем
роты.
Однажды подняли нас ночью и приказали грузиться в эшелон, стоящий
готовым на станции. Мы быстро собрались со всем снаряжением и боевой
выкладкой, пошли на станцию. Стали грузится в красные товарные вагоны с
готовыми нарами с соломой, видимо, уже возившие таких как мы. Наш эшелон
быстро пошел на Запад. В темноте ночи, в сутолоке, не знаю как, но со мной
не было Боба.
Мы ехали по освобожденным от оккупации землям. Видели разрушенные
города и села. Повсюду были следы войны. Через города Орша и Могилев нас
привезли на станцию Быхов Могилевской области Белоруссии. Вселились в бывшие
немецкие приспособленные под казармы помещения. Недалеко от нас находился
разрушенный до основания авиабомбой спиртзавод.
Здесь, в Быхове, в наши части и соединения стала поступать союзническая
помощь. Автомашины: Студебеккеры, Форды, Доджи, мотоциклы с колясками
Харлей-Дэвидсоны, радиостанции SCR-399, телефонные аппараты ЕЕ-108,
английские шинели, шерстяная ткань для офицерских гимнастерок и брюк,
американские электрофонарики, бьющие лучом света на 50-75 метров, а также
консервированные сухие пайки: языковая колбаса, свиная тушенка, сало лярд,
яичный порошок и многое другое. При распаковке одной радиостанции SCR
обнаружили, что она вся покрыта морской солью. Где-то охватила ее морская
волна при доставке кораблем. К нам часто приезжали начальник связи 103-ей
гвардейской дивизии гв.капитан Дунин и его помощник по радио гв.капитан
Хованский на новеньком Харлее с коляской. У гвардии капитана Дунина служил
ординарцем мой земляк Шарипов Равиль. Он часто навещал меня в роте связи. Мы
дружили. Делились весточками из нашей родной Новой Казанки.
В одно время начальником связи 103-ей гвардейской дивизии был гвардии
майор Шульман. Потом его куда-то перевели, и мы его больше не видели. В
Быхове ко мне закрепили новый расчет. Старший радист гвардии сержант Гуляев
Алексей, радист гвардии ефрейтор Козлов Геннадий.
При 14-ой отд. гв. роте связи образованы радиомастерские и
зарядно-техническая база - ЗТБ. Начальником радиомастерских и ЗТБ назначен
гвардии техник-лейтенант Зильберманец. Радиомастерами служили гв. рядовые
Пушкин и Манин Михаил, хорошо знавшие свое дело и умело устранявшие дефекты
радиоаппаратуры. Теперь в 103-ей гвардейской дивизии был создан отдельный
187-ой гв. батальон связи. Командиром батальона был назначен гвардии капитан
Бурцев. Батальон оснастился всеми видами связи и техническими средствами.
Кроме радистов и телефонистов батальон пополнился самокатчиками и
мотоциклистами связи.
В одном из гвардейских полков в роте связи служит Даулет Байдулов. В
училище мы учились в разных ротах, но знали друг друга хорошо. Он родом из
Таскала (Каменка) Западно-Казахстанской области. Вместе приехали в
воздушно-десантные войска. Он также как и я - гвардии сержант, служит
начальником радиостанции РБМ. В Быхове мы часто навещали друг друга,
разговаривали на родном языке и дружили.
В следующей посадке в эшелон нас доставили на освобожденную территорию
Польши под город Краков. Здесь мы вошли в состав действующей армии 2-го
Украинского фронта. Но пока во втором ее эшелоне, двигались вслед за
наступающей армией на Запад. Стали слышны гулы артиллерийских канонад, в
небе часто появлялись самолеты-разведчики противника. Люди и техника
маскировались в лесу под кронами деревьев. Были случаи попадания под
бомбардировки и обстрелы вражеских самолетов.
В 103-ью гвардейскую дивизию входили 320-ый, 322-ой, 324-ый гвардейские
полки. Командовали полками гвардии подполковник Сорокин, гв. полковник
Гнатюк и герой Советского Союза гв. полковник Хацкевич. Про Гнатюка среди
солдат ходили слухи о том, что он раньше в генеральском звании командовал
соединением, но за оставление без приказа города Воронежа был разжалован до
полковника.
Как бы ни шла война, как бы не передвигались войска, полевая почта
работала четко. Наши солдатские "треугольники" и письма из тыла находили
адресатов. Оказывается, один гвардеец из телефонного взвода переписывался с
дочкой - ученицей хозяина, во дворе которого мы столовались в Тейково. Он
дал мне прочитать строки ее письма: "Ваша собака Боб прибегает к нам во
двор, бежит в казарму, бегает на станцию, он скучает и ищет вас". В
разговоре с гвардейцем выяснилось, что Бобик накануне вечером бегал в
обществе других собак. Значит Боб, участвуя в собачьих свадьбах, в ночь
нашего отъезда был в "самоволке", не ночевал в казарме. Видимо,
проголодавшись, вернулся на завтрак, а наш след простыл.
Мы шли во втором эшелоне наступающей армии, меняя свои позиции, готовые
заменить в любое время воюющих. Из нашей позиции стали видны башни соборов,
замков, костелов города Кракова. Однажды, проходя мимо одного из костелов, я
услышал музыку, никогда не слышанную мною раньше. Меня поразили мощные
звуки, идущие из глубины божьего храма. С детства я люблю музыку. Звуки
домбры и кюйев наших великих народных композиторов-домбристов Курмангазы,
Даулеткерея, Сейтека, Мамена, Дины, Туркеша и других исполнял старший брат
моей матери дядя Жумагали. Он часто приезжал к нам на коне, с домброй в
войлочном чехле, подвешенной к передней луке седла. Его приезд был
праздником для всего аула. Но эти звуки, льющиеся из костела, были совсем
другими. Мне очень захотелось войти внутрь и посмотреть, что это за
инструмент, издающий такие чудные и мощные звуки. На мне форма гвардии
сержанта Советской армии и я решился войти. Так я впервые в жизни увидел
самый большой в мире духовой музыкальный инструмент - орган.
Вскоре нас опять погрузили в эшелон и поездом повезли по освобожденной
территории Румынии, через города Бузэу и Плоешти ближе к границе Венгрии.
При нашем дальнейшем пешем движении вслед за наступающей армией, нам
стали встречаться радостные румынские батальоны, идущие строем домой без
оружия, во главе со своими командирами и с песней "Катюша". Они сдали нашей
дивизии свои хлебопекарные заводы на колесах. Для них война уже закончилась.
Продолжать дальнейшее освобождение предстояло нам.
103-я гвардейская дивизия вошла в состав 37-го гвардейского корпуса,
которым командовал генерал-лейтенант Миронов. Вся наша 9-ая гвардейская
армия состояла из воздушных десантников, командовал армией генерал-полковник
Глаголев, и она входила в состав 3-го Украинского фронта, командующий -
маршал Советского Союза Ф.И. Толбухин.
После одного ночного марша мы с Гуляевым Алексеем не обнаружили радиста
Козлова Геннадия. Видимо, ночью где-то отстал, наверное, скоро догонит,
решили мы. Сумка с документацией, в том числе с секретными кодами, схемой
радиосвязи и микротелефонная трубка находились у него. Схему, волны
(частоты), позывные мы знали наизусть. Без микротелефонной трубки не будет
работать радиостанция. Отдельные телефоны-наушники у нас есть, на прием
будут работать. А переключение на передачу и обратно производится нажимными
контактами на трубке и микрофоне там же. Об отсутствии Козлова доложил
командиру, сам пошел к радиомастеру Пушкину. Надо отдать должное мастерству
и работоспособности Пушкина. Буквально за 1 час из какой-то старой
микротелефонной трубки путем замены контактов и шнура сделал действующую;
испытал прямо на рации и вручил мне. Я был искренне обрадован и сердечно
поблагодарил мастера. Вот-вот нам предстоит заменить действующие впереди
части. Боеспособность расчета была восстановлена. Через день Козлов догнал
нас, мы теперь имели запасную микротелефонную трубку. Объявили всем об этом
на тот случай, если кому-нибудь понадобится. Мой расчет с радиостанцией РБМ
был придан командиру 324-го гвардейского полка, герою Советского Союза
гвардии полковнику Хацкевичу для обеспечения радиосвязью с командиром
дивизии.
Гвардии полковник Хацкевич - кадровый военный. Он говорил, что служит в
воздушно-десантных войсках с 1933-го года на Дальнем Востоке. На его груди,
наряду с другими наградами, был знак "Инструктор-парашютист". Тогда на
фронте не носили планок, а носили сами ордена и медали. Если учесть три года
учебы в общевойсковом училище до начала службы в воздушно-десантных, то в
1945-ом ему шел 33-ий год. Высокого звания Героя Советского Союза он был
удостоен за форсирование реки Днепр. Тогда на Днепре в Советской армии был
проявлен массовый героизм. Среднего роста, смуглый, с орлиным носом,
кареглазый, лысый как Ленин, усы, борода и волосы по краям лысины черные. По
характеру спокойный, среди окружающих коммуникабельный, сын еврейского
народа. При встрече ровни звали его Ханоном или Николаем. Выходит,
настоящего имени его и отчества тогда мы не знали. В толстой книге
"Советские воздушно-десантные", вышедшей намного позже войны, среди Героев
Советского Союза есть одна единственная фамилия Хацкевич с именем и
отчеством совсем нам незнакомым.
Командир 103-ей гвардейской дивизии гвардии полковник Степанов - с
1911-го года рождения. Стало быть в 1945-ом году ему шел тридцать четвертый
год. Высокий, крупный, полноватый, спокойный, с низким басовитым голосом,
настоящий русский человек. Солдаты дивизии звали его Батя.
Мне хорошо запомнилось освобождение Венгерского города Веспрем. Ночью
мы скрытно заменили воинскую часть, которая нуждалась в пополнении и отдыхе.
На рассвете вступили в бой с противником. Мне, как начальнику радиостанции,
было приказано срочно установить радиосвязь с командиром дивизии для
передачи донесений и получения его команд и приказов.
Под сильным артиллерийским и минометным огнем противника, совместно со
старшим радистом Алексеем Гуляевым и радистом Геннадием Козловым мы
развернули свою переносную радиостанцию. Под огнем противника натянули на
дерево лучевую антенну и установили радиосвязь. В дальнейшем, в ходе всего
боя, непрерывно действовала радиосвязь между командиром полка гвардии
полковником Хацкевичем и командиром дивизии гвардии полковником Степановым.
В этом бою за город Веспрем осколком легко ранило радиста Г.Козлова.
Осколок застрял в шее возле кадыка. Но он поле боя не покинул, осколок
вынули, рану перевязали, он оставался в боевом строю. Подобные бои нам
пришлось испытать на себе еще не раз, выдержать и выйти из них победителями
в течении еще долгих месяцев, вплоть до самой Победы.
Мы вели наступательные бои в Венгрии. С боями прошли по северному
побережью озера Балатон, были видны камышовые заросли. Правее нас оставался
город Секешфехервар, который освободили соединения нашей 9-ой гвардейской
армии.
Наш 324-ый гвардейский полк непосредственно освобождал города Веспрем,
Сомбатель (Сомбатхэй), а также активно участвовал во всех наступательных
боях по освобождению территории Венгрии от гитлеровских войск. Мы
участвовали в боях по разгрому танковой группы гитлеровцев юго-западнее
города Будапешта.
Нас часто, особенно первое время, бомбили истребители-бомбардировщики
Мессершмиты Ме-110. Они не только бомбили, но и пикировали на наступающих и
строчили из своих пулеметов. При их пикировании нам приходилось падать в
воронку, яму, канаву, глубокий след гусеницы танка. Однажды во время
очередного налета, лежа на спине, попробовал дать несколько очередей из
своего автомата ППС-42. Никакого эффекта. Понял, что этот автомат только
против людей, да и то на близких расстояниях. А вверх пуля летит, сила
ослабевает, да еще и самолет снизу, наверное, бронирован. Тогда ходили
слухи, что этот самолет сконструирован советским авиаконструктором
Туполевым.А.Н. Каким-то образом чертежи попали к немцам, а они только
усилили его вооружение. Так ли, или не так, но от этих самолетов мы
потерпели изрядный урон.
В командную группу, возглавляемую комполка, входили его адъютант
гвардии лейтенант, заместители по строевой и политчасти, начальник штаба
гвардии майор Суржиков, врач полка гвардии капитан медицинской службы
женщина (к сожалению, фамилию ее не помню); гвардии старший лейтенант -
человек всесильного Лаврентия Берии (тогда эта служба в армии, кажется,
называлась "Смерш"), которого побаивался даже командир полка Герой
Советского Союза гвардии полковник Хацкевич. При переходах за батальонами от
одного командного пункта к следующему, к группе присоединялись расчеты
радистов с рациями, поддерживающие радиосвязь с командиром дивизии и
командирами батальонов, а также санинструктор, химинструктор, комендантская
команда. В необходимых случаях радиопереговоров в движении, на ходу шли с
командиром полка локоть о локоть, ведя радиопереговоры.
У некоторых начальников и командиров старого закала, особенно в начале
вступления в боевые действия, наблюдались тенденции держать подальше от
командного пункта радиостанции с радистами. У них сохранилась боязнь
запеленговывания противником места работы радиопередатчика и опасность
накрытия командного пункта залповым огнем артиллерии и минометов. Со
временем, с успешными наступлениями наших войск, немцам стало не до этого.
Вместе с этим прошла и старая болезнь.
В 324-ом гвардейском полку наступали гвардейские батальоны комбатов
гвардии майора Жабанадзе, гвардии капитанов Бессараба и Ерентюка. Все они не
раз бывали на командных пунктах полка с докладами и получали задания по
своим оперативным картам в нашем присутствии.
В феврале 1945-го года наша армия освободила столицу Венгрии город
Будапешт.
В наступательном бою тяжело раненные и павшие смертью храбрых остаются
лежать на поле боя, пока их подберут идущие следом санитары. А живые,
естественно, продолжают двигаться вперед, оставляя лежащих. Раненные, но
способные идти, потихоньку ковыляют в тыл, в медсанбат. В одном таком бою в
Венгрии мы с командиром полка Хацкевичем заметили раненного немецкого
офицера в плетенных погонах. Видимо в спешке отступления противник не смог
забрать своего раненного офицера. Командир приказал мне доставить его в
ближайший медпункт, чтобы ему оказали помощь, а потом допросили. А лежащих и
стонущих наших тяжело раненых он подбодрил: "Герои мои! Потерпите еще
немного, сейчас подойдут санитары и окажут вам помощь и заберут вас". Я
взвалил немца на себя, но он оказался долговязым, высоким, еле волочил ноги.
Пока я его тащил, он своей кровью, вытекающей из раны в боку, испачкал мою
гимнастерку и меня. В медпункте хотели, чтобы я тащил его дальше в тыл. Но я
молча положил его на землю, повернулся и, не оборачиваясь, побежал и быстро
догнал своих. Только помню на нем была новенькая, с иголочки, офицерская
форма стального цвета из какого-то богатого материала.
Конечно, я пишу не все подряд, а наиболее запомнившиеся мне эпизоды и
случаи, непосредственным участником которых мне довелось быть.
Однажды ночью, двигаясь за наступающими батальонами, мы - командная
группа во главе с командиром полка гвардии полковником Хацкевичем, не
заметили, как оказались впереди батальонов. Уже начался ранний рассвет и
вдруг - длинные очереди по нам из крупнокалиберного пулемета с трассирующими
пулями. Мы мгновенно залегли. По команде гвардии полковника Хацкевича
приготовили к бою личное оружие, на случай, если противник пойдет на нас.
Поплотнее прижались к земле, маскируясь и прячась, используя каждую ямку и
складку земли. По приказу командира расчет-радиостанции гвардии сержанта
Хакимова Александра, поддерживающий радиосвязь с батальонами лежа развернул
свою радиостанцию и установил радиосвязь с командиром 3-го батальона гвардии
капитаном Ерентюком. Хацкевич дал ему координаты и ориентиры места, откуда
ведется огонь по нас, приказал подавить его. Вскоре огневой мощью батальона
противник был подавлен. Через некоторое время наступление было продолжено.
Видимо, противник не совсем ясно представлял обстановку, не хватило
выдержки подпустить нас ближе. Если бы они подпустили бы нас поближе на
расстояние прицельного попадания, то многих из нас скосили бы пулеметные
очереди.
Однажды ночью была потеряна радиосвязь с батальонами полка. Хацкевич
приказал мне не выходить на связь с командиром дивизии до тех пор, пока
полностью не будут уточнены позиции батальонов. Мы работали только на прием,
передатчик не включали. С батальонами связь держала такая же радиостанция
РБМ роты связи этого полка, расчет гвардии сержанта Александра Хакимова,
татарина из Башкирии. Пока устанавливали радиосвязь с батальонами, уточняли
их расположение, прошло около двух часов. За это время "Дукат" вызывал нас
несколько раз. Мы не отвечаем, как-будто их не слышим. В глубине души я
чувствовал, что поступаю против долга и своей совести. А у командира полка,
Героя Советского Союза, не хватает мужества доложить командиру дивизии:
уточняю обстановку, доложу. Мы, радисты, всегда чувствовали себя как от
вышестоящего командира. Но мы приданы командиру полка гвардии полковнику
Хацкевичу. Он - полковник, я - сержант, дистанция огромная. Уже начался
рассвет. Восстановлена радиосвязь и уточнены позиции батальонов по карте.
Хацкевич подходит к нам с картой для доклада, в это время подъезжает на
"виллисе" командир дивизии Степанов, соскакивает и с лету на него:"Какой же
ты ... Герой Советского Союза?!" Поворачивается ко мне: "А ты какого ...
молчишь?!" В тот момент мне показалась, что по выражению моего лица Степанов
понял истинную причину. Отвел душу, и они отошли в сторону вдвоем. К
сожалению тогда, на фронте командиры не стеснялись в выражениях. На заднем
сидении "виллиса" сидел у рации в наушниках наш коллега и наш корреспондент
и друг гвардии сержант Виктор Зубков. Мы втроем подошли к нему, пожали руки.
Он нас понимал без лишних слов. Нужно честно признаться, что было, то было.
Забегая вперед, скажу, что после Победы в городе Сегеде Александр (Альфат)
Хакимов записал на память в мою тетрадь несколько популярных песен тех,
военных лет. Тетрадка и сейчас хранится у меня, также как фото Виктора
Зубкова, подписанное им мне на память.
В ходе освобождения Венгрии с боями форсировали реку Раба. Это довольно
полноводная, широкая и глубокая горная река с сильным течением. Во время
форсирования реки противник держал нас под непрерывным артиллерийским и
минометным огнем. С нашего берега били наши минометчики и артиллеристы,
стараясь подавить огневые установки противника. После форсирования Рабы, уже
на том берегу, мы узнали, что утонула лошадь с повозкой, где находились
запасные аккумуляторы и сухие батареи для радиостанций. Ездовому невредимым
удалось вплавь достичь берега. Не останавливаясь, с боями вступили на
территорию Австрии.
Как-то несколько дней и ночей не удавалось поспать. И вот однажды, сидя
в укрытии, перед рассветом я заснул. Когда проснулся, мне показалось, что я
проспал сутки, так я выспался. Оказалось, я спал всего три минуты. Значит
насыщение организма потребным отдыхом в этом возрасте зависит от того,
насколько устал, каким крепким, без помех, благотворным оказался процесс
восстановления бодрости организма.
Мы вели упорные трудные бои на подступах к столице Австрии городу Вене.
В апреле 1945-го освободили Вену. Проходя по брусчаткам улиц Вены, я видел
издалека большое обзорное колесо в каком-то парке и близко видел памятник
композитору Штраусу, а также хорошо была видна широкая гладь реки Дунай.
Конечно, любоваться красотами тогда было некогда. Но самые глубокие
впечатления от впервые в жизни увиденной архитектуры дворцов Будды, Пешты и
Вены, построенных, как узнал позже, в готическом стиле я, тогдашний
двадцатилетний сельский паренек, сохранил на всю жизнь.
После Вены мы с боями вошли в Австрийские Альпы. Дальше пришлось
воевать в горах, ущельях, сопках и между сопками вдоль автодорог.
Однажды к ночи мы оказались на хуторе, расположенном на дне глубокого
ущелья. Кругом высокие горы. Вот здесь, как бы мы не пытались, не старались,
радиосвязь со штабом дивизии установить не удалось, пока не вышли из ущелья
и не поднялись на высоту. Внизу было полное не прохождение радиоволны.
Мы чувствовали, что война подходит к концу. Вскоре в нашем полку каждый
штык, каждый боец стали на счету. Наши ряды поредели. По приказанию
командира полка, мне пришлось на некоторое время сменить радиостанцию на
ручной пулемет Дегтярева в качестве наводчика. Старший радист гвардии
сержант Гуляев и радист гвардии ефрейтор Козлов оставались с радиостанцией
для связи с главной радиостанцией комдива. Командир полка, не трогая со
своих позиций поредевшие ряды батальонов, собрал телефонистов, радистов,
санинструкторов, химинструкторов, писарей, музыкантов, комендантскую команду
во главе с гвардии старшим сержантом прекрасным мотоциклистом, и поставил
задачу прочесать леса, сопки и ущелья, расположенные на флангах полка. В
числе других и мне вручили ручной пулемет Дегтярева. Всех собранных
разделили на две команды. Нашей команде во главе со старшим сержантом
мотоциклистом достался левый фланг. Прочесывали ущелья, сопки и леса целый
день. Пришлось ездить в коляске трофейного немецкого мотоцикла "Цундап" с
ручным пулеметом по крутым горным дорогам и лесам. Германская промышленность
уже тогда выпускала такие мощные мотоциклы с карданным валом вместо цепной
передачи. Еще два раза участвовал в прочесывании лесов, ущелий и сопок от
остатков власовцев. Напоследок перед нами оказались именно они. Мы в этом не
раз убеждались. Ночью в горах хорошо слышны голоса людей. Слышали, как один
громко звал другого по-украински: "Михайло!". А власовцы в плен не
сдавались, зная, что ждет их на родине, бились до конца. Остатки разбрелись
по горам и лесам. Основная их масса драпала навстречу нашим союзникам
американцам и англичанам, чтобы сдаться им, а не нам. Теперь противник
предпочитал не встречаться с нами, убегал от нас во весь опор.
На фронте нашим корреспондентом, с которым мы постоянно держали
радиосвязь, были наши же товарищи по радиовзводу - начальник радиостанции
Виктор Зубков и его расчет. В.Зубков всегда ездил на "виллисе" с командиром
дивизии гвардии полковником Степановым. Мы, полковые радисты, наступали
пешком, вместе с бойцами пехоты, с рацией на себе и с командиром полка. Мы,
радисты одного радиовзвода, еще до приезда на фронт и до начала боевых
действий, в результате долгой подготовки и практических тренировок, очень
хорошо знали друг друга по "почерку" работы на ключе и по голосу при работе
с микрофоном. Пароль всегда был у нас. Но мы к нему никогда не прибегали,
потому что была полная уверенность, кто сейчас работает на ключе из расчета
Зубкова. Никакой немецкий радист не мог вступить с нами в связь обманным
путем. А попытки такие были, особенно в ночное время, когда в ожидании
очередного наступления сиживали в окопах или укрытиях и работали только на
прием. Наши фронтовые радиопозывные "Дукат, я - Цитра! " врезались в мою
память на всю жизнь. Наш маленький расчет обеспечивал командование
радиосвязью на всех рубежах, и в процессе наступления на ходу, днем и ночью.
в любых условиях войны. В этом случае приемо-передатчик радиостанции РБМ
подвешивался на меня спереди. С верхней панели торчала вверх штырьевая
антенна с метелкой на конце. Упаковка питания размещалась на спине старшего
радиста А.Гуляева. Нас с ним соединял шланг - жгут электропитания. У радиста
Г.Козлова была сумка с документацией радиосвязи, телеграфным ключом и
запасной микротелефонной трубкой. Кроме этого, у каждого было свое личное
оружие - автомат ППС-42 (пистолет-пулемет Судаева), сумка с заряженными
патронами рожками к нему, а также неразлучный солдатский вещь-мешок. В таком
положении мы обеспечивали радиосвязь в движении и на ходу.
Однажды против одного сильно укрепленного пункта по просьбе командира
полка предварительно поработала "Катюша". После этого, когда мы стали
проходить через это место, то увидели искореженные снарядами "Катюши"
немецкие орудия и трупы солдат. Среди них лежали раздетые по пояс. Видимо,
подавая снаряды, работали так усердно, что было им очень жарко. В это время
мы заметили, что по противоположному склону сопки бежал к нам без оружия,
махая руками и что-то крича, молодой немецкий солдат. Прибежал и сдался нам.
Он подарил мне небольшое прямоугольное карманное зеркальце, склеенное из
двух стекол. Помню с тыльной стороны на нем был какой-то рисунок. Солдата
отправили дальше в тыл. Он, видимо, понял, что война для них давно уже
проиграна и решил своевременно сдаться на милость победителя, сохранить свою
молодую жизнь. Гвардейские минометы - "Катюши" давали залпы и, как правило,
быстро смывались из этого места в укрытие, чаще всего в лес под кроны
деревьев. Потому что после залпов тут же прилетал оттуда "Мессершмит" на
бомбежку. Они тоже не дремали, а засекали место, откуда работает "Катюша",
стремились уничтожить ее и все время охотились за ней.
При наступлении по территории Венгрии и Австрии в апреле 1945-го наши
темпы были очень стремительными. Противник быстро отступал навстречу нашим
союзникам - англичанам и американцам, чтобы сдаться им. Наши кухни не
поспевали за нами. Мы кормились "подножным кормом", т.е. тем, что было
оставлено жильцами в домах. Там мы находили хлеб, колбасы, копченные
окорока, мед, сахар, разные варенья и повидла. Из вещей - чистое,
отутюженное постельное и нательное белье во встроенных шкафах в стенах. До
этого мы нашим командованием были предупреждены о том, что во избежания
отравления, пищу давать сначала кушать местным людям. Но людей, как правило,
не оказывалось. Они тоже бежали на запад, оставляя все движимое и
недвижимое. Мы, молодые, неопытные даже в еде, вначале наедались сладкого, а
потом через некоторое время опять хотели есть, но еда уже оставалась позади.
Обстоятельства научили нас, воспользовавшись следующими остановками в
хуторах, ели хлеб, колбасу или окорок, а затем только подкреплялись
сладостями. В то время мадьяры пекли широкие большие хлеба, на целую неделю.
Быстро сбрасывали с себя потное солдатское белье, одевали чистое
отутюженное из шкафов, натягивали сверху свое солдатское обмундирование и
наступали дальше. Встроенные в стенные углубления бельевые и одежные шкафы
делались у них еще тогда, когда мы об этом не имели и понятия.
Во многих домах стояли немецкие радиоприемники, типа "Телефункен", с
наружной Т-образной антенной. Нам, радистам это было на руку. Готовую
антенну "Телефункена" подключали на нашу радиостанцию РБМ, настраивали
передатчик по индикаторной лампочке и быстро устанавливали радиосвязь. В
одном таком доме оказались хозяева - старик и старуха. Я работал на
радиостанции в большой комнате в их присутствии. А гвардии лейтенант -
командир взвода связи часто заходил к нам. Однажды после ухода лейтенанта
старик обратился ко мне с вопросом, показывая вслед уходящему: "Юда? юда?" Я
понял, что они со старухой узнали национальность лейтенанта и теперь
спрашивали моего подтверждения. Я был немало удивлен, как это австрийцы, не
видевшие никогда раньше этого человека, сразу смогли безошибочно определить,
что он - еврей. Интересно, что они подумали о моей национальности? Они ведь
видели перед собой явного представителя им неизвестной, какой-то азиатской
национальности. Тогда мне не пришло на ум спросить у них об этом.
Однажды в одном пустом доме мы обнаружили оставленную генеральскую
парадную форму со всеми наградами, золотым плетенным парадным поясом с
кортиком. Уж очень хорош был кортик: обоюдоострое, хромированное лезвие,
витая ручка с золотой плетенной нитью в витках, на торце сверху орел,
державший свастику в когтях. Эти трофеи отдали адъютанту командира для
дальнейшей отправки в наши тылы. Хозяин формы, видимо, переоделся во все
штатское и нашел путь в надежное укрытие до конца войны.
Помню, боевой комбат гвардии капитан Ерентюк был ранен в ногу. В
последнюю неделю он ходил, все время опираясь на палку, на командном пункте
полка. В батальоне за него командовал заместитель комбата гвардии старший
лейтенант Горобец. Мне казалось тогда странным, когда все заняты делом, а
Ерентюк ходит без дела.
Мои боевые соратники - Алексей Гуляев родом из Воронежской области,
Геннадий Козлов из Горьковской области, оба замечательные товарищи,
специалисты своего дела и отличные солдаты. В наступлении не раз около наших
ног с коротким свистом впивались пули, поднимая маленькие всплески пыли. Мы
шли вперед. На нас пикировали Мессершмиты, бомбили и строчили из своих
пулеметов. Мы падали, в только что образовавшиеся свежие воронки, после
налета вставали и двигались дальше. Много раз попадали под огонь с
характерным скрежущим звуком шестиствольного немецкого миномета "Ванюши".
Упорно двигались вперед, выполняя нашу работу. Судьба нас сохранила.
Обычно, когда велись переговоры по радио, то командир полка гвардии
полковник Хацкевич с картой перед собой водил по ней указательным пальцем,
слушая командира дивизии, докладывал по микротелефонной трубке. Радист в
наушниках прослушивал переговоры, контролировал работу рации, если
необходимо, то подстраивал приемник, улучшая слышимость, разборчивость,
регулировал громкость. Комполка открытым текстом называл фамилию комбата и
координаты по карте. А там, перед комдивом дивизии, лежала точно такая же
карта, куда наносились отметки передней линии дивизии.
8-мая мы стояли на небольшой плоской лесистой сопке, на северо-западной
опушке леса. Ярко светило солнце, небо было чистое. Отсюда открывался
прекрасный вид далеко на северо-запад. Внизу лежала извилистая шоссейная
дорога. Рация работала на прием, были слышны тихие, всегда приятные радисту,
супперные шумы радиоприемника. Вдруг в наушниках услышал спокойный как
всегда, немного окающий голос Виктора Зубкова: "Цитра! Я - Дукат, первого к
аппарату!" Я ответил: "Понял!" И передал трубку командиру полка гвардии
полковнику Хацкевичу. Командир дивизии гвардии полковник Степанов, впервые
за все время боев, приказал по радио: "Остановите движение батальонов!"
День Победы встретили мы далеко за Веной в сопках австрийских Альп.
Радовались, ликовали, салютовали со всех видов оружия, в то же время
вспоминали друзей и товарищей, павших в боях, грустили и скорбили по ним.
Настала тишина кругом, было даже непривычно в первое время. Наступило
чувство освобождения от какого-то неимоверно тягостного труда. Радость
окончания войны была смешана с грустью о потерях товарищей. Чистая радость
победы видимо бывает только в спорте.
Начальник одной из радиостанций гвардии сержант Федор Ляшенко, родом из
Сталинграда, большой любитель оружия разных марок, типов и видов, всегда
ходил обвешанный тремя-четырьмя трофейными пистолетами, в том числе даже
тяжелым парабеллумом, кроме своего личного автомата. В этот день Федя
подстрелил где-то в лесу крупного русого зайца. Мы все были очень удивлены
этому, война и боязливый русак. Из винных хранилищ в скалах гвардейцы
притащили светлые, сухие австрийские вина сколько-то летним сроком хранения.
Кухня, как обычно не успевала за нами. На нашем торжественном дастархане из
солдатских плащ-палаток, посвященном величайшему событию в нашей жизни и
всего мира, под открытым небом на Альпийской сопке, жаренный австрийский
русак стал первой и главной закуской победителей в наступившем мире. 9-го
мая утром мы, хорошо выспавшись, встали. Командование как бы опомнилось.
Скорее всего, сверху поступило указание. Приказали быстрыми темпами идти
вперед на север, как объяснили с целью захвата побольше территории. А кому и
для чего нужна территория нам не объяснили. Уже никакого противника не было.
По пути устроили митинг в честь дня победы. Один из ораторов назвал этот
день днем окончания второй мировой войны. О предстоящей осенью японской
компании он не мог тогда знать.
Сейчас мы находились на земле нижней Австрии, недалеко от границы с
Чехословакией. Настроение было приподнятое, несмотря на усталость от
быстрого перехода.
Поступила команда: "Временно расположиться на отдых!"
На большой лесной поляне соорудили шалаши из жердей и накрыли их
елочными ветками лапами вниз. Получилось пахнущее лесом ароматное жилье.
Наконец догнали нас наши походные кухни. Стала налаживаться походная жизнь.
Спали в шалашах на мягких еловых лапах, сверху застеленных натянутыми
плащ-палатками.
Однажды во сне слышу казахскую речь. Уверен, что это сон. Однако,
голоса нескольких человек становятся все отчетливее. Вдруг всего меня
поразила молнией догадка, что это явь! Открываю глаза, в проеме входа в
шалаш светит раннее майское утро. Выскакиваю наружу и замираю от увиденного:
справа от меня метрах в тридцати горит костер, вокруг сидят седоусые,
седобородые, как показалось мне тогда, очень старые солдаты-азиаты наши и
ведут неторопливую беседу. Они как по команде повернули головы ко мне. В
наших рядах солдат таких возрастов мы не видывали. Медленно подхожу к ним и,
волнуясь, почтительно приветствую:
- Ассаламугалайкум!
- Уагалайкумуссалам! - Вразнобой принимают они мое приветствие.
Всматриваясь в их лица, в свою очередь и они рассматривают меня.
Подвинувшись и освобождая мне место, приглашают меня сесть в круг между
собой. Наливают чай в кружку из чайника, подвешенного над костром на
перекладине, опирающейся на рогатульки, воткнутые в землю.
Давно не разговаривал я на родном языке. Волнуясь и с удовольствием
слушаю их слова. Не торопясь, медленно отвечаю на расспросы. Постепенно,
понемногу подбираю и нахожу нужные слова. Знаю, что до утоления жажды по
родной речи еще далеко. Знаю и уверен, что это время придет.
Оказалось, что их спешно везли на пополнение какой-то воюющей пехотной
стрелковой части, а попали они к нам - воздушным десантникам. К счастью,
война закончилась. В этот же день их отправили дальше, по назначению.
Эта неожиданная встреча с сородичами по крови и вере в самом конце
войны - как хорошая примета на будущее, сильно порадовала и окрылила меня на
долгое время. Долго ходил я потом в приподнятом настроении и в хорошем
состоянии.
После Победы нас вывели на отдых на территорию Чехословакии. Около двух
месяцев мы отдыхали, отсыпались, пополнялись, освобождались от вшей,
приводили себя в порядок на берегу лесной речки Лужнице возле городка
Тржебонь. Из этого места были посланы наши представители в Москву на парад
Победы. Командование опросило всех оставшихся в живых радистов - кого бы мы
хотели послать в Москву на парад Победы. По единогласному решению всех
радистов дивизии были удостоены чести представлять нас на параде
победителей, москвичи братья-близнецы Лазаревы Владимир и Анатолий - оба
награжденные орденами Отечественной Войны и Красной Звезды. И заодно, чтобы
они побывали дома - решили радисты. Их командиру полка гвардии подполковнику
Сорокину за активные действия полка в боях было досрочно присвоено звание
полковника.
Наш отдых здесь был отменным. Нас не беспокоили никакими занятиями.
Единственное, что от нас требовалось - это вовремя ходить кушать. В это
время стали нас пополнять освобожденными из плена, примерно такими же по
возрасту и чуть старше нас, бывшими солдатами нашей армии. Их приводили к
нам уже обмундированными в нашу форму. С некоторыми из них даже
познакомились поближе. Но к концу нашего отдыха в наших рядах никого из них
не осталось, постепенно все куда-то исчезли. Оказывается, по ночам, когда мы
спали, их по одному таскал к себе человек Лаврентия Берии, допрашивал как
следует по своим правилам и отправлял в Союз. А в Союзе, как известно, они
пополняли ряды знаменитого ГУЛага МВД. А они-то, бедные, радовались, что
война кончилась, отслужат в наших рядах и вернутся домой. Не тут-то было.
Горько, но такие правила и законы были установлены нашим усатым, жестоким
отцом, "величайшим гением и полководцем всех времен и народов" именовавшимся
в то время.
К нам прибыли командующий 9-ой гвардейской армии генерал-полковник
Глаголев, командир 37-го гвардейского корпуса генерал-лейтенант Миронов, и
приняли парад Победы 103-ей гвардейской дивизии. Мы прошли перед деревянной
трибуной, на которой стояли Глаголев, Миронов и руководители их штабов,
парадным шагом, с развернутым знаменем.
Земля Чехословакии вокруг нас утопала в садах. Солдаты наедались всяких
фруктов и ягод, каких только душа желает: черешни, вишни, крыжовника,
смородины, абрикосов, груш, слив, яблок. Русские любят крепкие горячительные
спиртные напитки. Гвардейцы и здесь нашли их у местных братьев чехов и
словаков. Фронтовые, боевые друзья стали часто появляться на трапезу
навеселе. Как правило ходили купаться, загорать, наслаждаться лесным
воздухом, природой на речку Лужнице. Там, на пляже, брили головы друг другу
трофейной бритвой "Золинген", стали заниматься нанесением татуировок. Где-то
раздобыли тушь, иглы и нитки. Стали появляться солдаты с нарисованными на
груди орлами, Лениным и Сталиным, на предплечье - за горизонт заходящее
солнце с надписью "Не забуду мать родную! ", на запястьях - парашют со
скрещенными автоматом и финкой и другие рисунки.
Однажды трое подвыпивших боевых друзей пристали ко мне: "Кабдул, у тебя
тело чистое, давай мы тебе нарисуем парашют, ведь мы - боевые
гвардейцы-десантники. Будет тебе память на всю жизнь". Я хотел было не
даться. Куда там, двое держали меня за руки. Один нарисовал парашют
химическим карандашом на бумаге. Намочил и прилепил на мое левое запястье.
Затем по следам прилипших чернил двумя вместе связанными иглами, обмакивая
их в тушь, обколол парашют. На следующий день это место опухло, а потом
зажило. Так на всю жизнь я стал меченным.
Тем временем вернулись из Москвы наши представители, участники парада
Победы братья-близнецы Владимир и Анатолий Лазаревы. На них парадная форма -
суконный китель и брюки полугалифе и кирзовые сапоги. На груди добавилась
медаль "За победу над Германией 1941-45г.г. " с профилем Генералиссимуса
Сталина с надписью вокруг "Наше дело правое, мы победили! " Братья
рассказали как их муштровали в Москве перед парадом до десятого пота.
Командиры добивались от них безукоризненного парадного шага при прохождении
по Красной площади перед Мавзолеем. Для этого их, парадников, тренировали
ежедневно по несколько часов. А дома братьям довелось побывать только два
раза и то только на несколько часов. Такие строгие порядки были тогда даже
для победителей.
600 КИЛОМЕТРОВЫЙ ПОХОД-ПЕРЕХОД
На доброй земле Чехословакии, под ее ласковым солнцем провели два
чудесных месяца незабываемого отдыха. Утраченные наши физические и
психологические силы почти полностью восстановились.
Нашим командованием был получен приказ передислоцироваться на место
постоянного базирования в качестве оккупационных войск на юг Венгрии в город
Сегед. Для этого нам предстояло совершить 600 километровый поход-переход,
рассчитанный с передышками примерно на месяц. Лето настало довольно жаркое.
В первые дни шли походным строем только днем. В то время асфальтированные
дороги Чехословакии с обеих сторон были обсажены черешнями и вишнями. На них
красными огоньками горели и постоянно звали солдат спелые ягоды. Солдаты
периодически выбегали из походного строя, т.к. останавливаться было некогда,
ломали по целой ветке, и в строю втроем-вчетвером объедали ягоды. Так мы
показали Европе нравы оккупационной армии, культуру и воспитание советских
солдат. Ночами спали в походных палатках повзводно. Через несколько дней
достигли и прошли большой город Брно. Примерно еще через неделю прошли по
мосту большую реку Морава. На Мораве сделали остановку с отдыхом и купанием
в реке. Вода в Мораве была чистая, холодная, освежающая и приятная.
Дивизионная газета "Гвардеец" сообщила о смерти на сотом году жизни
патриарха казахской поэзии Жамбыла Жабаева. Солдаты сказали: "Он дожил до
Великой Победы, узнал о ней и только потом ушел из жизни."
Хотя все наше оружие, снаряжение размещались на подводах, из-за жары
днем стало трудно идти. Поэтому командованием было решено осуществлять поход
ночью, а днем отдыхать в палатках. Прошли большой город Братиславу. Дальше
поход продолжался только ночами. Утром с восходом солнца достигали места
дневки, ставили по шнуру в качестве линейки палатки в ряд, валились с ног и
засыпали мертвецким сном.
Как бы днем хорошо не спали, ночь есть ночь. Ночью, идя походным
строем, все равно хотелось спать. Оказывается, можно дремать и на ходу. В
этом случае шли плечом к плечу под монотонное топание шагов. Только тогда,
когда дорога поворачивала, спящий продолжал идти прямо, спотыкаясь о
поворачивающих товарищей, и просыпался. Было много смеха. Ночная команда:
"Привал!" Все валимся в кюветы ногами вверх склона и тут же засыпаем.
Команда "Становись!" и все нехотя встаем, выстраиваемся в колонну по четыре
и идем дальше. На этих бесчисленных привалах, когда засыпали ногами вверх на
склонах, сколько осталось в кюветах трофейных портсигаров, сигаретниц,
зажигалок, часов, расчесок, мундштуков, портмоне и всяких других солдатских
принадлежностей, выскользнувших из карманов, знает один только Бог.
После реки Морава несколько раз купались в реке Дунай. По территории
Венгрии шли все время ночами, отдыхая при дневках в палаточном лагере.
Очередной переход начинался всегда с наступлением вечерней прохлады. В
сумерках солдаты шли в походном строю, тихо разговаривая между собой. О чем
они рассуждали тогда между собой? "Если бы нас победили немцы, то они
заставили бы своих солдат победителей идти пешком? Конечно, нет! Они ведь на
нас-то наступали на моторах. Сколько у нас автомашин: студебеккеров, фордов,
доджей, и еще сотни и тысячи трофейных автомашин Германии и ее сателлитов. А
еще целые железные дороги, составы, стоящие на станциях. При таких
возможностях командование нашей армии не дорожит честью победителей. Идем
пешком пол Европы поперек. Хорошо хоть идем ночью, меньше людей нас видят!"
- роптали они. Это была первая обида солдат победителей последнего этапа
войны, оставшихся в живых, на свое командование, высказываемая вслух между
собой.
Итак, жарким летом 1945-го года мы пересекли пешком часть Чехословакии
и всю Венгрию с севера на юг. Около города Сегед, у деревни Альдие, недалеко
от реки Тисы расположились летним лагерем.
Командованием 103-ей гвардейской дивизии было решено соорудить летний
лагерь из бревенчатых домиков с двускатной камышовой крышей. По берегу Тисы
росли рощи акаций. Недалеко нашлись озерки, по берегам которых буйно росли
камыши. Приступили к рубке и заготовке бревен акации на берегу Тисы. Акация
оказалась очень крепким деревом. При рубке топором отлетали только мелкие
щепки. Потребовались острые пилы и топоры, а также наши молодые силы. Там же
очищали от веток и коры. Заготовленные по заранее определенным размерам
бревна доставляли в лагерь. Так мы примерно за неделю-полторы построили
летний лагерь. Все домики получились одинаковые, светлые, одного размера,
выстроились по линейке по шнуру, любо-дорого было смотреть.
Началась летняя лагерная служба с сигналами трубача: подъем, на
завтрак, обед, ужин, отбой. Утром, после завтрака - развод подразделений на
занятия под музыку военного духового оркестра, под марш "Прощание славянки".
Все ждали демобилизации. Вот в Москве заслушали на сессии Верховного
Совета доклад начальника Генерального штаба генерала армии Антонова. Вскоре
из лагеря отправили в Союз самых старших по возрасту мужчин и всех женщин,
служивших в армии. А мы, 1924 года рождения, остались в надежде, что в
следующий раз и нам улыбнется счастье.
Примерно в это время в газетах появилось сообщение, что в Америке
испытана первая атомная бомба и ответ Сталина что атомное оружие не может
оставаться долго монополией одного государства.
Какое-то количество офицеров, младших командиров и рядовых было тайно,
не афишируя, отправлено на Дальний Восток. Мы только потом узнали из
сообщения Советского правительства, что союзниками было решено покончить с
японским милитаризмом на Дальнем Востоке.
Нам прислали нового командира дивизии генерал-майора Эпина. Выстроили
нас в каре: П-образный строй. Старый наш командир гвардии полковник Степанов
сдавал нас, новый - принимал. Подходя к каждому подразделению, стоящему в
строю, спрашивали: "Есть претензии и жалобы к командиру дивизии гвардии
полковнику Степанову?" Какие могут быть жалобы или претензии у нас? Стоим,
молчим. Наши офицеры тоже молчат. Командир взвода гвардии лейтенант Щетинин
говорит своему помощнику гвардии старшему сержанту Шошукову: "Выскочи на
середину строя, поблагодари от нас всех Батю, за все наши успехи в боях под
его командованием!" - и подталкивает его несколько раз. Куда там, Шошуков,
не страшившийся в бою вооруженного врага, здесь так и не вышел. Застеснялся,
застыдился, не хотел быть выскочкой перед лицом своих товарищей. Вот такими
были мы, грозное поколение сороковых-роковых. Мы молча распрощались с
командиром дивизии гвардии полковником Степановым - нашим Батей. Говорили,
якобы уезжает он учиться в какую-то академию.
Наш лагерь располагался недалеко от деревни Альдие. В один из выходных
дней мы встретили там пожилого мадьяра, хорошо говорившего по-русски.
Заинтересовались. Оказывается Миклош Лайош в свое время воевал в 25-ой
Чапаевской дивизии. Знал всех своих тогдашних командиров и товарищей, помнил
их лица и сейчас. Многие мадьяры, особенно пожилые, курили трубки.
Мадьярская трубка особенная, с сеткой поддувалом снизу, металлической
крышкой с дырочками сверху и с длинным прямым мундштуком, почти как
печка-плита с трубой. Табак у них разрезан узкими ленточками, легкий,
ароматный, турецкий.
Однажды местные жители праздновали свой национальный праздник. На
лужайке в тени деревьев около нашего лагеря их местная самодеятельность -
хор, оркестр и танцевальная группа дали концерт для нас. Из этого концерта
мне на всю жизнь запомнились мотивы музыки Чардаш. Его пели, под него
танцевали девушки и парни в своих национальных костюмах, взявшись вытянутыми
в стороны руками друг другу за плечи, выстроившись в круг, то сужая его, то
расходясь кружили они с песней на лужайке. Мы от души и горячо аплодировали
им.
Венгры сами себя называют мадьяр или магьяр. Страну свою они называют
Хунгария. Это слово, очевидно, происходит от слова гун (гун, кун-солнце).
Гуны, саки, скифы - общие корни многих народов. Язык мадьяров относится к
угро-финской языковой группе. Эйт, кэйт, харум - один, два, три. Тудом -
понял, нэмтудом - не понял. В венгерском языке встречаются слова, пришедшие
от тюрко-язычных народов. Теперь известно, что корни части народов Венгрии
происходят от кипчаков. Кипчаки - турко-язычные, одни из самых древних и
разветвленных родовых племен (92 рода-племени), давно вошедшие в составы
разных национальностей. Слова алма - яблоко, кичи - маленький употребляются
без изменений.
Загорая и купаясь в Тисе, мы всегда плавали на другую сторону реки на
бахчи за арбузами. У них арбузы внутри не красные как у нас, а желтые, но
все равно спелые и сладкие. Обратно плыли, подталкивая перед собой два
арбуза и борясь с течением Тисы. Арбуз в воде не тонет, плавает, благодаря
своему большому объему водоизмещению.
Регулярно, каждые десять дней, водили нас в баню в город. Баня была
собственностью одного хозяина. До войны и в войну в Венгрии все было в руках
частной собственности. Большая, круглая, занимающая площадь почти одного
квартала, баня с круглым двором в центре имела душевые, парильные и моечные
отделения, много разных по площади плавательных бассейнов. На внутренний
двор поставили нашу жарильную машину "жарилку" для избавления нас от
насекомых. Пока мы принимали душ, плавали в бассейнах и наслаждались, наша
одежда жарилась в "жарилке". Температура там была высокая, случайно забытые
кожаные ремни сильно высыхали и трескались.
С наступлением осенних холодов нас перевели в зимние казармы бывшего
правителя Венгрии адмирала Хорти. Казармы находились на площади,
образованной банком, костелом и еще каким-то зданием. Окна нашей казармы
смотрели на площадь. Перед банком стояла полосатая будка точь-в-точь как в
кинофильмах о царских тюрьмах. Перед будкой всегда стояла пара плетенных из
рогожи очень просторной стационарной обуви. Широкие голенища их выше
щиколоток, но не доходили до колен. Особенно забавным было для нас
наблюдение момента смены охранников. Когда они менялись, старый охранник
моментально вытаскивал из рогожных пар свои ноги, а новый тут же вставлял в
них свои. Движения их в этот момент походили на игры механических
кукол-марионеток. Это очень забавляло наших солдат.
Каждый день утром мы выстраивались на плацу во внутреннем дворе казарм
для развода по занятиям под марш "Прощание славянки". Война кончилась,
теперь мы тосковали по родной стране, по мирной жизни и очень хотелось
домой. Этот ежедневный утренний марш, провожавший нас, еще больше возбуждал
эти наши чувства. Тогда мы по-своему назвали его "Тоска по Родине" или "Марш
Сегед".
Однажды утром я не смог нагнуться, чтобы обуться из-за боли в пояснице.
Наш врач гвардии капитан медицинской службы (фамилию не помню) поставил мне
на поясницу много стеклянных баночек, накрыл меня, сам вышел куда-то. Я
незаметно для себя заснул. Проснулся от того, что он снимал банки. Все боли
прошли с одного раза. Это была моя первая и последняя болезнь в армии, если
не считать травму, полученную до этого в Яхроме при прыжке с парашютом.
С приходом Советской власти в Венгрию поменялись у них и деньги на
новое пенго. Старые бумажные купюры во множестве валялись на площади,
уносимые ветром. Мы были свидетелями этого. Известно, что намного позже
описываемого периода пенго были замещены на форинты.
Сегед - по-нашему город областного масштаба. По численности населения и
занимаемой площади примерно как наш Уральск. Начало зимы с 1945-го на 46-ой
год застало нас в этом городе.
Получен приказ грузиться в воинские эшелоны. Прощаемся с гостеприимным
Сегедом и отправляемся на Восток, на Родину.
В СЕЛЕЦКИХ ЛАГЕРЯХ НА ОКЕ
Наш железнодорожный состав, пересекая юго-восточную часть Венгрии,
теперь везет нас по Румынии. Едем долго. Места здесь горные, дорога петляет
по равнинам и вдоль рек. На станциях выходим. В Румынии мужчины и женщины
торгуют красным вином, салом, варенной картошкой, пирожками, соленьями,
вареньями и всякой другой снедью. У нас нет советских денег. Любители вина
довольствуются разрешенной пробой. Имеющие что-то трофейное, меняются.
Некоторым нашим гвардейцам понравилось традиционное румынское блюдо из
кукурузы - мамалыга. На головах румын-мужчин - черные, сужающиеся кверху,
каракулевые шапки-папахи. Они сами шутят: "Чем папаха на нем выше, тем он
считается богаче!" Что-то не очень видно богатых. Одеваются в основном в
овечьи шубейки-безрукавки мехом вовнутрь, сшитые и отделанные вышивками в
национальном стиле.
Проехав через города: Брашов, Плоешти, Бузэу, наконец достигаем
румынского пограничного города Галац. Здесь меняется железнодорожная колея.
У них - уже, наша - шире. Нашему эшелону долго меняют ходовую часть. Наконец
вступаем на землю Молдавии.
Через несколько недель ночью нас привозят на станцию Дивово,
расположенную на берегу реки Оки в 18 км северо-западнее города Рязани.
Прямо через реку Оку переходим ночью по мосту и оказываемся в сосновом лесу
в Селецких лагерях, основанных в 30-х годах еще при наркоме К.Е.Ворошилове.
Название лагеря происходит от имени ближайшего селения Сельцы. Казармы здесь
земляные, с заросшими травой дерновыми крышами. Стены и потолки внутри из
бревен, не то что кирпично-каменные казармы венгерского адмирала Хорти.
Всю зиму занимались по расписанию боевой и политподготовкой. Физически
закалялись ходьбой на лыжах по просекам сосновых лесов. Повторно изучали
материальную часть техники и вооружений, по принципу: повторение - мать
учения.
Настала весна 1946-го года. Ока разлилась так широко, что местами ее
ширина достигала 11 км. Еле-еле видно другой берег. Поневоле вспоминается
песня "Широка Ока в Рязани". Наш лагерь остается на полуострове. Почту,
газеты бросает У-2 над лагерем.
К нам прибыл новый командир дивизии 36 летний пышущий здоровьем и
физической закалкой генерал-майор Бочков. Он вселился с семьей в деревянный
домик лагеря, на песчаном пригорке в сосновом бору. Он даже играл в сборной
футбольной команде дивизии. Вскоре заменили весь наш офицерский состав. Нам
прислали офицеров из негвардейских и не воевавших частей. Высокое
руководство мотивировало это тем, что офицерский состав на фронте якобы
сжился с рядовым и сержантским составом. Для исключения подобного
панибратства и поддержания должной дистанции между офицерами и солдатами
срочной службы было придумано и осуществлено мероприятие - замена офицеров.
Вдруг получаю письмо от земляка Туяка Сертекова с фотографией. Он воевал на
знаменитых "Катюшах". Оказывается, ему прислали мой адрес с письмом из Новой
Казанки. Мы с ним долго потом переписывались и обменивались фотографиями.
В боях, походах, в перебежках и падениях наши личные оружия, автоматы,
карабины и винтовки испытывали на себе различные механические удары и
сотрясения. Теперь им требовалась корректировка мушек, прицелов и
пристрелка. Однажды командир роты гвардии старший лейтенант Денисов приказал
мне пойти к оружейникам и пройти у них проверку на допуск к пристрелке
оружия роты.
Оружейники находились в расположении артиллеристов. Там меня встретили
гвардии инженер - подполковник и гвардии инженер - майор в серебренных с
молотками погонах. Я доложил о цели своего визита, они повели меня к
полевому оборудованному небольшому стрельбищу в их расположении и подвели к
черной прямоугольной мишени в белых мелких сетках, установленной на
расстоянии 50 метров. Такую мишень я видел впервые. Объяснили мне как и куда
целиться на такой контрольного типа мишени. На линии огня лежал
пристреленный по всем правилам и готовый к применению карабин оружейников.
Для стрельбы лежа был положен упор из куска обтесанного бревна. Выдали мне
три боевых патрона и я выполнил три выстрела лежа с упора. Затем мы все трое
подошли к мишени. Гвардии инженер-майор прямыми линиями соединил следы пуль
и стал считать количество клеток между ними. А гвардии инженер-подполковник,
обращаясь ко мне, произнес:
- Товарищ гвардии сержант, у вас - зверское зрение.
Экзамен по стрельбе был сдан, оружейники допустили меня к пристрелке
оружия всей роты.
В течении целых трех дней мы с оружейником, гвардии техник лейтенантом
выполняли работу по пристрелке оружия роты. Он имел при себе технические
инструменты, которыми регулировал "мушку" по высоте, вворачивая или
выворачивая ее, и в горизонтальной плоскости, "чуточку" сдвигая ее вправо
или влево. К каждому оружию прилагался паспорт с сетчатой мишенью, с
отметками попадания последних трех пуль при пристрелке. Паспорт скреплялся
нашими фамилиями, подписями и датой. После этой работы у меня несколько дней
болело правое плечо от отдачи прикладом назад при стрельбе из винтовок и
карабинов.
Здесь, в Селецких лагерях мне присвоили звание гвардии старший сержант
и я был назначен начальником радиостанции РСБ-Ф средней мощности,
смонтированной на автомашине. Теперь наш расчет радиостанции состоял из
начальника радиостанции, старшего радиста, двух дежурных радистов и
шофера-электрика. По штату начальником такой радиостанции должен был быть
офицер, техник-лейтенант или младший техник-лейтенант. Но за неимением
таковых в то время приказом был назначен я - гвардии старший сержант. Мы
тогда придерживались золотого правила: на службу не напрашивайся, от службы
не отказывайся.
Благодаря четырем с половиной годам непрерывной службы в армии, каждый
из нас достиг вершин профессионального мастерства в своей отрасли.
Преобладающее большинство из нас стали на деле высококлассными
специалистами. Теперь, когда победно закончили войну, мы стали воинами
"понюхавшими запах пороха". Такой бесценный опыт можно приобрести только
опытом - непосредственным участием в боях. После Победы мы находились на
уровне хорошо подготовленной, оснащенной передовой техникой, умеющей воевать
и побеждать не численным превосходством, а умением, профессиональной армии.
Этим самым я хочу высказаться не за увеличение срока службы в армии, а за
то, чтобы армия стала профессиональной. Тогда военная служба, как всякая
профессия, станет по зову сердца, с любовью и сознательно избранной
профессией здорового душой и телом гражданина государства, посвятившего себя
целиком делу защиты своей страны.
Однажды к нам в Селецкие лагеря прибыла группа генералов и старших
офицеров - инспектора Главного штаба воздушно-десантных войск. Состоялся
инспекторский смотр. Они проверили нашу боевую подготовку по стрельбе на
капитально оборудованном стрельбище в лесу. Мы вначале отстрелялись
повзводно, затем каждый в отдельности, индивидуально, из личного оружия.
Здесь я отличился дважды меткими поражениями целей, за что впервые за время
службы в армии мне предоставили краткосрочный отпуск домой. Я с несказанной
радостью и счастьем побывал в своей родной Новой Казанке. Встречу с
родственниками, близкими и знакомыми аульчанами вернувшегося с войны живым и
здоровым солдата описать словами невозможно.
Родные сестры Майжихан и Майаптап, мать и тетя моего не вернувшегося
домой с фронта школьного друга Жусупа Мухамеджанова обняли меня прямо на
улице и, обильно заливая меня горючими слезами, запричитали:"Ой, дорогой
Кабдул, где теперь твой друг, наш единственный Жусупжан?! Он не вернулся
домой! Мы не знаем, где он сложил свою головушку?! Нам никогда не забыть,
как ты с ним, с нашим единственным, ходил в школу, как вы играли вместе,
дружили. Сейчас, когда мы встретились с тобой, нам показалось, что вернулся
наш Жусупжан!..."
Горе матерей, выливавшееся в таких встречах, трогало до глубины души
всех присутствующих. Это было народное горе. Гибель родного человека в бою,
плен, контузии и увечья коснулись многих семей.
После возвращения из отпуска в Селецкие лагеря я узнал, что 324-ый
гвардейский полк расформирован. Его личный состав пополнили подразделения
других частей. Этим же летом 1946-го года перебазировали нас в Белоруссию в
город Полоцк.
Город Полоцк расположен на берегу реки Западная Двина, в Витебской
области Белоруссии. Двухэтажные кирпичные казармы воинских частей построены
недалеко от города в сосновых борах. Очень большой бор белорусы называют
боровухой. У Полоцка их целых три: Боровуха I, Боровуха II и Боровуха III.
Нашу 103-ю гвардейскую дивизию разместили в этих боровухах. 187-ой отдельный
гвардейский батальон связи разместился в Боровухе II на 2-ом этаже большой
казармы. Здесь, в боровухах продолжалась наша боевая и политическая
подготовка. По несколько прыжков выполнили с парашютом с самолета ПС-84,
готовились выполнять прыжки на воду и в леса. После выполнения прыжка с
парашютом всегда сильно хотелось кушать. Около нашей Боровухи II работал
небольшой базарчик. Местное население, в основном бабки-белорусски,
торговали там всякой снедью. Торговали и взятыми откуда-то рыбными
консервами в овальных банках сардины в масле. Очень уж были они вкусными.
Одна банка стоила 30 рублей. Мы покупали их и с удовольствием уплетали с
хлебом за обе щеки. Начальнику радиостанции РСБ-Ф платили в то время по
должности по 375 рублей в месяц плюс за классность по профессии -
материальный стимул сколько-то, и еще плюс за каждый прыжок с парашютом -
это были деньги ко всему бесплатному обеспечению.
Мы очень ждали демобилизации. Нам казалось, что прошли все сроки нашей
службы. Война кончилась в прошлом году весной. На дворе идет уже четвертая
четверть 1946-го года. Мы все сознавали необходимость учиться дальше,
приобрести мирную гражданскую профессию, а нас все еще держат здесь. Между
собой говорим: "Служим ведь с лета 1942-го года. Сколько можно служить?" Нам
уже эти казармы осточертели и опротивели. Благо, что повара все еще были
свои, фронтовые. Стали на выходной брать у них продукты сухими и уходить из
казарм в лес на целый день. На белорусских болотных кочках хорошо растет
брусника, в лесах - черника, костяника, голубика и грибы.
Наши казахи до войны грибов не ели и не собирали, хотя у нас местами
растут белые грибы и шампиньоны. Тогда в них я не разбирался, какой из них
съедобный, а какой - поганый и ядовитый. Ребята мне сказали: "Собирай
подряд, здесь у ручья потом рассортируем." Так я научился в них разбираться.
Заместитель командира дивизии по строевой части, ярко рыжий
подполковник Чепурной - очень строгий начальник, после развода подразделений
по занятиям всегда проверял казармы, ловил там "сачков" и наказывал. От
занятий отлынивать было нельзя. Солдаты стали про него говорить:
"Подполковник Чепурной, вечно хмурый, вечно злой". Или: - Слева танк, а
справа Чепурной! Куда бросаешься!?
- Под танк! - отвечает солдат.
В начале зимы с 1946 на 1947 год в Белоруссии проводились первые
послевоенные выборы депутатов в Верховный Совет республики. Страна была
сильно разрушена войной. Связь с районами и селами не была налажена. На
время выборной компании потребовалась наша помощь по обеспечению
радиосвязью. Наши радиостанции РСБ-Ф на автомобилях стояли в автопарке.
Командование их не стало трогать. Составили расчеты по три человека. Снова
раздали нам наших фронтовых подружек - радиостанции РБМ и разослали нас по
районам области. Нашему расчету достался городок Десна, расположенный на
берегу реки Десна, - районный центр Дисненского района. В городке дома были
в основном из красного кирпича, но много домов разрушено. Прибыли в
распоряжение председателя Дисненского райисполкома, бывшего гвардии
капитана, боевого комбата, вышедшего в отставку по ранению. Кабинет его
оказался на втором этаже. Доложил как положено. Он принял нас очень тепло.
Побеседовали и он отвел нам рабочую комнату, смежную с его кабинетом.
Развернули радиостанцию, высоко натянули на дерево лучевую антенну, как на
фронте, и установили радиосвязь с главной радиостанцией, расположенной в
городе Витебске. Тем временем председатель вызвал к себе одного местного
хозяина и определил нас к нему. Рация будет постоянно находиться здесь. Мы,
радисты, будем посменно дежурить и работать. Здание охраняется.
Корреспонденты газет, журналисты стали ежедневно передавать по рации
материалы своим редакциям о ходе подготовки к выборам. Статьи и материалы
были пространные, многословные, не то что фронтовые - короткие и точные.
Некоторые даже по радио просили прислать гонорар за прошлые статьи. Примерно
так протекала работа день за днем.
Дом, где мы разместились на постой, был в селе сразу за рекой. Река
была замерзшей, лежал снег, мы ходили напрямую. Хозяин имел свой дом,
подворье, свиней, баню, которая топилась по-черному. Хозяин с хозяйкой были
людьми пожилыми. В разговорах с нами часто упоминали свою раннюю жизнь при
поляках, как тогда им было хорошо, все время хвалили ту жизнь. Однажды
хозяин предложил вымыться с ним в бане. Баня была внутри вся черная,
закопченная дымом. Куча раскаленных камней, в центре которой был бак с
горячей водой. Рядом другой бак с холодной водой. Очень было жарко, как
будто нечем дышать. Хозяин и еще двое таких же как он мужчин одели
шапки-ушанки, уши завязали, на руки надели рукавицы и начали париться, бить
себя березовыми вениками. От жары я не смог усидеть на пологах. Лег на пол,
головой ближе к двери, из щелей которой шло немного свежего воздуха. Так я
впервые в жизни мылся в бане, топящейся по-черному.
В их селе гнали самогон из "бульбочки дробненькой" (картошки мелкой). У
них основной пищей являлись хлеб, бульба, сало свиное, всякое соленье и
варенье. От самогонки мы отказались, у нее запах не хороший. У нас были
сухие армейские продукты. Мы их отдали хозяйке и она готовила всем нам
вместе, как одной семье. У них мы слышали шуточную песенку, в которой есть,
по-моему, слова:
Бульбу печем,
бульбу жарим,
бульбу варим,
буль, буль, буль ...
В клубе городка бывали и вечера молодежи с песнями, танцами и играми.
Впервые я увидел и слушал звуки музыкального инструмента цимбалы. Когда
несколько цимбал играют в унисон, то звучит довольно приятная нежная музыка.
Это многострунный музыкальный инструмент с натянутыми в горизонтальном
направлении струнами, по которым бьют маленькими молоточками двумя руками.
Председатель райисполкома шутя говорил нам: "Ребята, женитесь, пока не
наступил церковно-славянский праздник. А там жениться нельзя будет". Сейчас
я не помню, какой праздник приближался тогда. Раз это было в декабре месяце,
то, наверное, это были Рождество Христово или святки. В городке церковь
работала.
В день голосования через каждый час передавали сведения о ходе
избирательной компании, активности населения района по каждому
избирательному участку. Тогда во всех избирательных участках голосование
заканчивалось в 24 часа. После подсчета голосов по избирательным бюллетеням,
когда комиссия подвела итоги, сводки были переданы в Витебск по рации.
Так наши фронтовые радиостанции РБМ с хозяевами, таскавшими их на своих
плечах, успешно справились с мирными делами. Все радисты вернулись на базу с
благодарностями районных и областных руководств.
С августа прошлого 1946 года пошел пятый год службы Отечеству. Сколько
можно служить!? Ждем демобилизацию со всем душевным желанием и сердечным
трепетом. Хотя нам давно надоело все это, но все равно служим по-прежнему,
не возникаем и не перечим начальству. Строго выполняем уставные требования.
Этого-то у нас не отнять.
Наступил новый 1947 год. Твердо надеемся, уж этот-то год, наверняка,
должен принести нам долгожданную демобилизацию.
В выходные, когда офицеры отдыхают дома, те, кому теперь должен
наступить день ухода в гражданку, на вольную жизнь, отдельно собираемся в
одну из комнат батальона. Рассуждаем о будущей учебе, о профессиях, тяжелой
послевоенной жизни в гражданке. Понемногу выпиваем и поем самые любимые
песни нашего поколения, песни нашей молодости. Ведь каждое поколение людей
любит и поет свои песни. Нашими любимыми песнями стали песни военных лет.
Нам особенно пришлись по душе песни, рожденные самой войной. Казалось, они
отвечали нашим тогдашним настроениям, такие песни как "Землянка",
"Солдатский вальс", "Актриса", "Коптилка", "Только на фронте", "Как ты
встретишь меня", "Кисет", "Застольная", "Под звездами балканскими", "Три
гвардейца" и им подобные.
В другой раз кто-нибудь читал стихи из своего блокнота. Во время войны
имела хождение по рукам солдат поэма-подражание А.С.Пушкину "Евгений Онегин
в авиации", сочиненная оставшимся неизвестным авиационным механиком. Помню,
она начиналась так:
Нет, я - не Пушкин, я - другой,
Еще не ведомый избранник,
По штатной должности - механик,
Но с поэтической душой.
Пушкин жил в туманной дали,
Сто с лишним тому лет. . .
Тогда по небу не летали,
Тогда хватало и карет.
Жаль, тогда я не переписал эту поэму. Там были и такие строки:
. . . И в пехоту мог бы он попасть,
И артиллеристом мог бы стать,
Но волею небес
Евгений попал в ВВС. . .
. . . Владимир Ленский - моторист.
Почти без ключей
Он мог заменить
Две дюжины свечей. . .
. . . Татьяна Ларина - прибористка,
Ольга Ларина - мастер по вооружению,
Успешно закончив ШМАС (Школа младших авиаспециалистов)
и еще:
. . . Весна, механик торжествует,
Сливая в бочку антифриз.
Вдали комиссию почуяв,
Усердно драит верх и низ. . .
Слушаем, как они за ангаром стреляются на дуэли из ракетниц, за что
командир полка сажает их на гауптвахту, и другие перипетии в их жизни,
смеемся и отводим души.
Примерно так проходили наши воскресные вечера в ожидании демобилизации.
Наконец, 24 февраля 1947 года вышел приказ о демобилизации нашего
возраста. Наступила какая-то особая, ни с чем не сравнимая радость. Тем
временем начальство, особенно заместители командиров по политической части,
начали усиленно агитировать нас, подлежащих демобилизации, остаться на
сверхсрочную службу. Они умело обрисовывали материальные преимущества
военнослужащего по сравнению с гражданским населением в эти трудные
послевоенные годы. Можно считать, что их агитация не прошла даром. Гвардии
старший сержант Самаковский дал согласие и остался на сверхсрочную службу.
Как раз в эти дни прибыли призывники-новобранцы в наши части. Самаковскому
быстро присвоили звание гвардии старшина и назначили старшиной роты
новобранцев. Он в новой форме при нас уже приступил к воспитательной работе
с молодым поколением. А нас не торопились отправлять. Собрали всех
демобилизующихся в одну пустую комнату без постелей на втором этаже другого
подъезда и держали еще долго. Правда, кормили как и прежде трехразовым
питанием. Причину такой задержки объяснили какой-то хозяйственной
неурядицей, не то денег нет нас рассчитать, не то железная дорога сильно
загружена.
В эти дни, живя в пустой комнате, изнывая от безделья и ожидания
отправки, демобилизующиеся солдаты-победители последнего этапа войны,
оставшиеся в живых, в разговорах между собой и рассуждениях вслух стали
высказывать свои обиды на правительство. Они говорили примерно так: "Скоро
исполнится четыре с половиной года как мы служим и два года, как закончилась
война. Впереди у нас учеба и приобретение специальности, затем создание
семьи, рождение и воспитание детей - все это теперь у нас получится очень
поздно. Это ведь нанесен невосполнимый урон нашей личной жизни, когда мы
теперь встанем на ноги!? Эх, зря держали нас все эти годы!"
Только во второй половине марта 1947 года отправили нас в Москву, а
дальше кому куда нужно.
Главной причиной долгой нашей службы явилась сразу же начавшаяся после
Победы холодная война между бывшими союзниками: между Советским Союзом и
западными странами. Сопутствующая причина - недостаточное число молодежи в
стране, для своевременного пополнения армии и длительность потребного
времени для их подготовки к войне.
США испытали атомную бомбу. На Потсдамской конференции Большой Тройки
новый Президент Америки Трумэн сообщил Сталину о том, что у Штатов есть
необычное, очень мощное оружие, в этот момент Черчилль впился глазами в
Сталина. Об этом и других тогдашних событиях хорошо написал в свое время
переводчик Бережков. Многие факты подробно изложены в книге "Тегеран, Ялта,
Потсдам" (стенографический отчет). Затем США без всякой надобности, только
ради устрашения народов и испытания на городах и людях, сбросили атомные
бомбы на японские города Хиросиму и Нагасаки.
Речь Черчилля в городе Фултоне и статья газеты "Правда" "Черчилль
бряцает оружием" - неопровержимые свидетельства хода и роста процесса
холодной войны. Конечно, в такой обстановке Сталин держал свою уже
воевавшую, опытную армию -обижайся, не обижайся на продлившуюся сверх меры
службу - таковы были факты.
Высшей кульминацией холодной войны явилось время намного позже, когда
советские ракеты стояли на Кубе, военно-морской флот и авиация США полностью
заблокировали остров. Тогда холодная война чуть было не превратилась в
горячую. Это было при Никите Хрущеве и Джоне Кеннеди.
Как бы то ни было, основательная подготовка к боям, непосредственное
участие в них и затянувшаяся еще на годы служба - это и был наш ратный труд,
отданный на алтарь Отечеству, во имя Его свободы.
За год до демобилизации, когда я побывал в отпуске в ауле, видел как
бедно, в недостатке живут люди после войны. Все промышленные товары тогда
были дефицитными. Их очень мало привозили и не хватало людям. Ходили в
рваных, латанных одеждах. Наши люди очень любят чай. Этот продукт пользуется
у нас особым спросом. Чай являлся большим дефицитом.
На выданные при демобилизации деньги я приобрел себе в Москве приличную
гражданскую одежду, обувь и небольшой чемодан наполнил плотно сложенными
пятидесятиграммовыми пачками индийского чая.
1-го апреля 1947 года сошел с поезда на конечной тупиковой станции
Александров-Гай. Остановился здесь же у бывших наших соседей по Новой
Казанке и дальнего родственника моей тети Жумазии из рода Жольке Жаугашты, у
дяди Утебая Журумбаева. Он и его жена знали меня хорошо. Они приняли меня
тепло и радушно. После взаимных приветствий и расспросов они предложили мне
раздеться и умыться. Усадили на почетное гостевое место в большой комнате.
Пока мы с дядей разговаривали тетя расстелила дастархан (скатерть) и стала
его накрывать. Занесла и поставила дышащий паром самовар, красный жар (шок)
в треноге с ручкой, поставила на него заварной фарфоровый чайник с заваркой.
Они живут на станции, имеют сообщение по железной дороге с городами Саратов,
Уральск, Оренбург. С другой стороны, к ним приезжают из аулов родственники,
сородичи и знакомые, привозят им сельхозпродукты. Дастархан был накрыт
бауырсаками, сливочным маслом, куырдаком с картошкой, к которым добавлялся
густой бордовый ароматный чай с молоком и сахаром. Все это свидетельствовало
о том, что они живут хорошо. После чая хозяева сказали, что уже опущено мясо
в казан для бесбармака, чтобы я сегодня никуда не ходил. Дядя Утебай не
торопясь рассказывал мне: "Cейчас самый разгар весеннего половодья. Кара
узень (Большая узень), Сары узень (Малая узень) уже давно вышли из своих
берегов и затопили поймы, сенокосные угодья и все окружающие низменные
места. Вокруг Казталовки море воды, с ними связь только верхом на лошади. С
нашим районом и поселком Новая Казанка давно нет никакого сообщения.
Наверное, не будет пока не сойдут весенние воды. С неделю назад перед тобой
приехали сюда Алихан Мухтаров - сын покойного главного врача Жангалинского
района Едреса Мухтарова - и Габдлкарим Гимадиев - сын старика-татарина
Халауа. Они тоже остановились у своих знакомых и ждут случая хоть как-то
добраться до Новой Казанки.
Зимой из Жангалы приезжали верхом на верблюде два мальчика для
поступления в ФЗО (фабрично-заводское обучение). Они бросили верблюда у
одних стариков здесь, а сами удрали неизвестно куда. Старик зимой возил
топку, воду на санях, запряженных этим верблюдом. Но у них не было корма для
верблюда. Завтра после утреннего чая, пойди к этим старикам, посмотри, есть
ли у них этот верблюд, не сдох ли он от бескормицы. Если есть, то посмотри,
в каком он состоянии. Пока для вас троих другого вида транспорта я не вижу."
Утебай и его жена знали, что Алихан отдал войне одну ногу ниже колена,
ходил на протезе, опираясь рукой на палку. Сейчас он возвращается с "места
не столь отдаленного" после годичного там отбывания срока. А Габдлкарим едет
вроде бы после освобождения из плена. Алихан и Габдлкарим - оба из Новой
Казанки, мои земляки. Таким образом, если верблюд будет в состоянии идти в
свои родные степи, то попутчики у меня есть.
Городок Александров-Гай расположен на некотором расстоянии от
железнодорожной станции. Станция Алгай (сокращенно) с жителями представляла
тогда небольшое село. Приезжающие поездом и уезжающие - все на виду. Быстро
распространялась весть по селу, кто, к кому и откуда приехал. Дядя Утебай
работал рабочим. Жена хозяйничала дома и подторговывала дефицитами. Она
имела тесное сотрудничество с проводниками поездов. Их дочь училась. Был у
них единственный сын Ахмет, старше меня, он не вернулся с войны.
В селе станции жил и работал экспедитором Жангалинского райпотребсоюза
Сергей Сергеевич Куликов. Куликовых было два брата - Федос и Сергей, они
коренные жангалинцы, примерно ровесники моего дяди Аюпа и с детства все
росли вместе в одном поселке. Куликовы владели казахским языком как сами
казахи. Говорили всегда со всеми казахскими пословицами, поговорками и
прибаутками, сочным казахским языком без всякого акцента. Среди жителей
станции семья Сергея Сергеевича считалась самой зажиточной. У них был
хороший большой дом, просторный двор и подворье. Держали скот и другую
живность. Сена и топки было запасено достаточно много.
Утром дядя Утебай мне сказал: "Если верблюд годен для ходьбы, то
приведи его во двор к Сергею Сергеевичу и пусти его туда на один день и одну
ночь, пусть он насытится кормом, Сергей Сергеевич тебе разрешит. И пошел я
наискосок по селу, пересекая дворики-развалюшки, по направлению, указанному
дядей. Нашел разваленный со всех сторон остаток камышового двора, на
середине которого лежал очень худой верблюд; через стекло окошка домика
пристально смотрела на меня старушка. Подошел к лежащему верблюду, обошел
его: живой и тоже смотрит на меня. Я ему: "Айт-шу! Айт-шу!" Он нехотя,
медленно и еле-еле встал на дрожащие ноги. Я еще раз обошел его, осмотрел
его со всех сторон, погладил по голове и шее. Он понюхал меня в шею у
воротника шинели и с удовольствием втянул в себя мой запах. Мы
познакомились. А старушка все следит в окно. Когда я вошел в дом с обычным
приветствием "Ассаламугалейкум!", то увидел и старика, сидящего на кошме за
старухой, который ответил: "Уагалайкумсалам!" Я представился кто я и зачем.
Старик: "Мы еще вчера слышали о твоем приезде. Пиши расписку о том, что
забрал у меня верблюда Жангалинского райвоенкомата и туда же его сдашь по
прибытии в Новую Казанку." Я сел, тут же написал расписку и вручил ему.
Взял за повод своего нового знакомого и земляка, нашу надежду. Вместе с
ним нас будет уже четыре сына степей, возвращающихся к своим родным
просторам.
С Сергеем Сергеевичем встретились и поздоровались прямо у ворот его
дома. Он уже был в курсе всех событий и наших дел. Верблюда пустили на
привольный и изобильный корм. Он прямо при нас, разговаривающих о его
голодном и худом состоянии, стал вкусно похрустывать пахнущим ароматным
зеленым сеном, на что Сергей Сергеевич сказал: "Раз он так аппетитно ест, то
с ним вы доедете хоть куда. Он здоров, только очень голоден".
Через мальчишек, всегда крутящихся возле взрослых, особенно около
вернувшихся из армии людей в форме, передал Алихану и Габлдкариму, если они
согласны и желают таким способом добираться до Новой Казанки, то пусть утром
будут здесь.
Утром во дворе дяди Сережи встретились Алихан, Габдлкарим и я.
Обнялись, похлопали друг друга по спинам, смеясь смотрели друг на друга, как
будто мы расстались вчера, а не четыре с половиной года тому назад.
Верблюд за сутки насытился, выглядел намного лучше, чем вчера. Я повел
его к колонке и напоил из ведра чистой водопроводной водой. По моей просьбе
дядя Сережа дал нам очень большой, как канар, широкий и длинный мешок. Мы
набили его сеном, завязали, хорошо утоптали и положили поперек на худую
спину нашего "корабля пустыни". Наши вещь-мешки и чемодан связали бечевками
между собой, переметом перекинули по мешку через спину верблюда и опустили
на его бока. Алихана посадили верхом на набитый сеном и утоптанный мешок. С
поводом в руке впереди я, Габдлкарим как погонщик сзади, двинулись прямо
через рельсы в сторону грунтовой дороги, уводящей нас на юг.
Наш друг Сары атан почувствовал в нас своих настоящих друзей и
прекрасно узнал дорогу, ведущую на родину, полную запахов полыни, жантака,
алаботы, кокпека, по которым он давно соскучился, влача жалкое существование
на голом дворе грязного села. Теперь его не нужно было вести за повод. Он
сам, высоко подняв голову и не торопясь, широко шагал по дороге. Пройдя
километра два, справа от дороги увидели низенькую беленькую палаточку. Наша
группа продолжала идти по дороге, я свернул к палатке. Подойдя ближе, увидел
человека, сидящего возле нее. Это был обросший, грязный русский мужчина. Я
поздоровался, в ответ он что-то буркнул невнятное. Внутри палатки прямо у
входа я увидел чашку с объеденными скелетными костями суслика. Молнией
поразила меня увиденная правда. Быстро повернулся и бегом догнал своих.
Коротко передал увиденное. Долго шли молча, переживая жизнь, наступившую
после войны.
День выдался теплый, солнечный. В воздухе пахло настоящей весной. В
небе беспрестанно пели свои трельные песни жаворонки. Земля еще не
зазеленела, но выступившей из-под снега прошлогодней травы было обилье.
Нашему Сары атану подножного корма предостаточно, и он это видел, оглядывая
окрестность с высоты своего роста. Сары атан идет сам, его подгонять не
нужно. Мы с Габдлкаримом теперь идем рядом с Сары атаном, чтобы лучше было
разговаривать с сидящим на верху Алиханом. Я прошу рассказать Алихана, как
он отдал фашистам ногу. "О, друзья, - начинает он, - это было в первом же
бою. Я даже не успел сориентироваться, где мы и что с нами. На нас начали
падать беспрерывно снаряды и мины. Взрывов было так много, что не успевали
опомниться. Вдруг у меня в глазах сверкнули молнии, страшная боль поразила
меня, я упал и больше ничего не помню. Опомнился от нестерпимой боли.
Оказывается, меня клали на носилки. Очень удивился, увидев, что у меня один
сапог на ноге повернут носком совсем в другую сторону. Память то пропадала,
то возвращалась. Как снимали сапог в медсанбате не помню. Услышал только
мужской голос: "Как раз срезана осколком по голенище сапога". Открыл глаза,
вижу доктора в белой шапочке и халате. Моя голова - на высокой белой
подушке. Он смотрит в мои глаза: "Попробуйте пошевелить пальцами ноги." Я в
последний раз увидел как еле-еле пошевелились мои бедные, только два пальца
на ноге. Снова провалился куда-то в темноту.
Пилили мою бедную культю не раз. Гангрена одолевала. С каждым разом
становилась моя культя короче. Спасибо хирургам, всем докторам и сестрам,
остановившим наступление гангрены."
В этот первый день нашего похода мы, не торопясь, при склонившемся к
западу солнце, дошли до Аккутура, что всего в пятнадцати километрах от
Алгая. Было решено здесь переночевать. Из здешних жителей мы все равно
никого не знали. Выбрали на первый взгляд покрупнее дом и остановились около
него. По моей команде "Шук, шук" и подергивании вниз поводка, Сары атан с
готовностью подогнул передние колени, чуть не опрокинув Алихана вперед,
затем сложил задние ноги под себя и основательно лег со вздохом и с чувством
исполненного долга за сегодняшний день.
Мы с Габдлкаримом в армейской форме, Алихан в гражданской одежде, после
обмена взаимными приветствиями со встречающимися, сообщили им, что мы
демобилизованные, возвращающиеся домой. Исконное казахское гостеприимство -
приглашают в дом. Ребята с вещами направились ко входу, мне же нужно
позаботиться о нашем четвертом друге. Сары атана вывел за аул, на
прошлогодний кокпек. Эта жесткая, деревообразная, почти как кустарник,
степная трава под снегом сохранила свои мелкие листочки зелеными. Не стал
накладывать путы на передние ноги Сары атана, уверенный, что он никуда не
уйдет, будет пастись. Только поводок обмотал и закрепил на шее, погладил по
голове, носу и губам с заячьим разрезом и пустил.
В доме оказался аксакал. Я поздоровался с ним и его женой, пожилой
женщиной, обменялись рукопожатиями двумя руками. Он предложил раздеться и
присесть. Ребята уже сидели, разместившись на почетных гостевых местах. На
все вопросы аксакала стараюсь отвечать, не торопясь, вежливо, сполна, как
подобает путнику и гостю от Бога, едущему издалека. Тем временем жена
хозяина и молодайка, наверное сноха, приступили к приготовлению вечернего
чая. Наши вещи лежали в этой же комнате справа от дверей при входе. Улучив
момент в паузе между беседами, я открыл чемодан и передал пачку индийского
чая жене хозяина - байбише. Она не скрыла радости и поблагодарила всех нас,
беря руками угощение. За чаем и после него мы беседовали с аксакалом обо
всем и долго. Он нам рассказал каких степных дорог следует придерживаться,
чтобы как можно меньше проходить весенние воды вброд. "В степи дорог много",
- предупреждал он нас. Точно указал путь нашего следования до следующего
предполагаемого аула ночевки. Перед сном все трое вышли во двор. Я отошел за
аул, присев на корточки, на фоне горизонта увидел силуэт пасущегося Сары
атана. Убедившись в его верности службе и нам, вернулся и, успокоившись, лег
и заснул крепким сном.
Утром рано, до утреннего чая, Сары атана я увидел также пасущегося,
только отошедшего подальше от вчерашнего места. Он встретил меня спокойно,
довольным и сытым взглядом. Я привел его к колодцу аула, напоил из колоды
свежей холодной колодезной водой. После утреннего чая аксакал, провожая нас
во дворе, еще раз повторил все ориентиры, повороты, возвышения и низины
местности, где нам придется пройти броды. Пожелав доброго пути, проводил
нас. Мы горячо поблагодарили аксакала, его семью и всех, кто вышел проводить
нас.
Во второй день нашего похода и в дальнейшие дни мы проходили по 20-25
километров в день. В каждом ауле хорошо знающий свою округу человек подробно
рассказывал нам дальнейший отрезок нашего пути до следующего предполагаемого
по расстоянию аула ночевки.
Наш друг Алихан, сидя на Сары атане, вошел во вкус рассказчика. Теперь
он сам стал рассказывать нам о том, как он очутился в "местах не столь
отдаленных".
"У нас в Новой Казанке однажды я пошел на почту, - начал он, - для
переговора с Уральском. Там передо мною тоже с Уральском разговаривал
человек прямо с коммутаторного телефона. Человек переговорил и ушел. Подошла
моя очередь. Девушка, работающая на коммутаторе, послала меня к телефону в
переговорной будке. Я стал разговаривать с Уральском. Очень плохо, почти не
слышно было моего уральского товарища. Он меня, наверное, тоже слышал очень
слабо. Я попросил девушку разрешить мне поговорить с коммутаторного
телефона. Она не разрешает мне, мотивируя "Вам не положено с этого
телефона". Я ей контрмотивирую тем, что только что передо мной разговаривал
человек с коммутаторного телефона. Она все равно не разрешает. У меня все
внутри вскипело от такой дискриминации, неравенства и унижения меня. Не
помню как, я вырвал трубку из ее рук и стукнул по голове этой же трубкой.
Что тут было! Она закричала и заплакала. Все почтари сбежались, набросились
на меня, ругали самыми последними словами. Позвонили в милицию. Прибежали
милиционеры. Составили протокол и все подписались свидетелями. Милиционеры и
все остальные тут же повели меня в суд. Совершился суд скорый над безногим,
беззащитным инвалидом. Вот я и отбыл год исправительно-трудовых работ."
Мы надолго замолчали, переживая заново и поступок, и наказание.
Благо апрельские дни были очень теплыми. Все свои верхние одежды мы
сложили на спину Сары атана. С каждым днем Сары атан набирал свою былую
силу. Теперь сзади Алихана могли сидеть по переменке то Габдлкарим, то я.
Сары атан свободно, без всяких затруднений вез нас на себе, не считая за
тяжесть. Степные травы, воздух, родная стихия и мы, окружавшие его друзья,
действовали на него благотворно, оздоравливающе. При ночевках я ни разу не
наложил путы на его передние ноги. Он ни разу не покинул нас, ни разу не
подал вида недовольства или голоса. Вот таким оказался он, жануар Сары атан.
Мы от души благодарили Бога и судьбу, подаривших нам его.
Впереди широкий и длинный с невидимым краем залив весеннего половодья.
Наша проселочная дорога уходит под воду. Противоположный берег и выходящее
из-под воды продолжение дороги отсюда еле-еле видно. Глубину самого
глубокого места не знаем. Предполагаем только, что это место должно быть
где-то на середине залива. День очень теплый, весеннее солнце слегка даже
припекает. Алихан с Габдлкаримом на верху, на Сары атане. Раздеваюсь,
передаю им наверх свою одежду и обувь. Остаюсь только в кальсонах. Беру за
повод Сары атана, стараясь держать направление на еле видимое из-под воды
продолжение дороги на противоположном берегу, вхожу в воду. Сары атан не
торопясь смело идет за мной, ни разу не тянет поводка назад. Под водой
ногами чувствую поверхность дороги. На середине залива, в самом глубоком
месте, вода доходит до брюха Сары атана, а мне почти по грудь. На берегу
делаем небольшой привал с обсыханием, затем продолжаем путь. Подобных
переправ вброд по пути было еще несколько.
Габдлкарим Гимадиев сам ничего не рассказывал. Мы с Алиханом, понимая
его щекотливое положение по сталинским законам, не задавали ему никаких
вопросов. Ему еще предстоит исповедаться органам государственной
безопасности.
Наша долгая неторопливая дорога с разговорами дала мне возможность
рассказать моим землякам-попутчикам примерно то, что изложено в данных
"Записках радиста".
Через Сары узень переправились у Шакена (Жулдыз) без особых
приключений. Вскоре вступили на территорию нашего Жангалинского района.
При каждой остановке хозяйке дома вручаем пачку настоящего индийского
чая Московской чаеразвесочной фабрики. Бедные наши люди делятся всем, что у
них есть. При одной ночевке хозяйка поставила перед нами на дастархан
блюдечко сливочного масла, сбитого только что. Не было ни хлеба, ни иримшика
или другого что-то пожевать. Пили чай. Жили бедно, впроголодь, а какая душа
у них богатая, широкая. Угощали нас иримшиком (домашний сыр), жаренной
пшеницей (бидай), Сарсу (сгусток сыворотки), тары (жаренное просо). В одном
месте для нас варили мясо недавно зарезанного бычка со склада, целых четыре
часа без инкала (нет муки), все равно оно оказалось твердым и черным.
Прошли колхоз Енбек (Труд). На траверсе Саралжына, слева от дороги
пашут, сеют, боронуют много людей и техники, целая бригада. Среди них верхом
на лошади рысью объезжает какая-то женщина в белом платке то одну, то другую
группу работающих. Нам с дороги их видно хорошо. Вдруг женщина во весь опор
пустилась за нами. Догнала, поздоровалась. Оказалось, одна из сестер
Баязитовых. Она здесь уполномоченный представитель райкома партии по
весеннему севу.
"Я спрашиваю у людей, - говорит она, - что за группа движется по
дороге?" "Какие-то жангалинские жигиты, возвращающиеся из армии", - отвечают
мне. "Разве есть парнишки в Новой Казанке, которые были бы мне не знакомы?
Вот я и убедилась, действительно наши возвращаются", - говорит восторженно
она.
Она нас тепло поздравила с вступлением на родную землю, пожелала
доброго пути и умчалась обратно к хлеборобам.
Вроде мы едем не торопясь, все равно впереди нас никто не помчался
сообщать о нас. А людская молва "узын кулак" (длинное ухо), степной телеграф
доносит - едут жигиты Жангалы.
Мы между собой совещаемся и решаем: в таком виде, в каком мы сейчас, в
Новую Казанку при людях не появляться. Мы лучше прибудем ночью, когда все
спят. Как же, мы ведь жигиты, увидят нас девушки в таком виде!? Наша
молодецкая мужская гордость не позволяет нам уронить нашу честь, стыдимся.
Оставляем последний отрезок пути около десяти километров, делаем хороший
дневной отдых и в три часа ночи входим на центральную Советскую улицу Новой
Казанки. В поселке такая тишина, аж в ушах звенит. Все спят, даже ни одна
собака не лает. Наши живут на этой улице, останавливаемся перед воротами
дома и большого двора. Друзья, попрощавшись со мной, расходятся по своим
домам. Пускаю Сары атана во двор, он теперь тоже дома.
Одно время, когда мне было 45-50 лет (1969-74 гг.), очень хотелось
проехать и посмотреть теперь наш боевой путь. Особенно хотелось посмотреть
г.Веспрем, именно с той стороны, откуда мы его освобождали. Оказывается,
события, произошедшие с риском для жизни, не забываются никогда.
Но осуществить свое желание мне не удалось.
Уважаемый читатель, Вы вкратце в курсе событий тех лет, в которых
автору волей военной судьбы довелось участвовать непосредственно или быть их
свидетелем. У Вас теперь появились свои определенные мысли, создались
мнения. Если Вы поделитесь ими, автор будет благодарен Вам.
Адрес: 480036 Алматы, мкрн. 10А, д.2, кв.44
ОТ АВТОРА 2
ПРИЗЫВ 3
В УЧИЛИЩЕ 5
В ЯХРОМЕ 11
В ТЕЙКОВО 15
В БЫХОВЕ 18
ПОД КРАКОВОМ 19
В ВЕНГРИИ 20
В АВСТРИИ 23
В ЧЕХОСЛОВАКИИ 28
600 КИЛОМЕТРОВЫЙ ПОХОД-ПЕРЕХОД 29
В СЕГЕДЕ 30
В СЕЛЕЦКИХ ЛАГЕРЯХ НА ОКЕ 33
В ПОЛОЦКЕ 35
ДЕМОБИЛИЗАЦИЯ 37
К ЧИТАТЕЛЮ 46
Популярность: 14, Last-modified: Thu, 04 Aug 2005 05:59:39 GmT