Отто Кариус. "Тигры" в грязи

Отто Кариус. "Тигры" в грязи
-----------------------------------------------------------------------
Origin: Военная литература : Мемуары : Кариус О. "Тигры" в грязи
-----------------------------------------------------------------------

Кариус Отто | Carius Otto | "Тигры" в грязи
Проект "Военная литература": militera.lib.ru
Издание: Кариус О. "Тигры" в грязи. Воспоминания немецкого
танкиста. -- М.: Центрополиграф, 2004.
Оригинал: Carius, O. Tiger im Schlamm -- Heidelberg: Kurt Vowinckel
Verlag 1960.
Книга на сайте: militera.lib.ru/memo/german/carius_o/
Иллюстрации: militera.lib.ru/memo/german/carius_o/ill.html
OCR, правка: SERGIVS
Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)
[1] Так обозначены страницы. Номер страницы предшествует странице.
{1} Так обозначены ссылки на примечания. Примечания после текста.
Кариус О. "Тигры" в грязи. Воспоминания немецкого танкиста. /
Перевод С. В. Лисогорского. -- М.: Центрополиграф, 2004. -- 367 с. .
Тираж 7 000 экз. /// Carius, Otto. Tigers in the Mud. The Combat Career of
German Panzer Commander Otto Carius. / translated by Robert J. Edwards
-- Mechanicsburg, PA: Stackpole Books, 2003. -- 368 pages, (1st ed).
/// Carius, Otto: Tiger im Schlamm -- Heidelberg: Kurt Vowinckel Verlag
1960. -- 234 S.

Аннотация издательства
Командир танка Отто Кариус воевал на Восточном
фронте в составе группы армий "Север" в одном из первых экипажей "тигров".
Автор погружает читателя в самую гущу кровавого боя с его дымом и пороховой
гарью. Рассказывает о технических особенностях "тигра" и его боевых
качествах. В книге приведены технические доклады по испытаниям "тигра" и
отчеты о ходе боевых действий 502-го батальона тяжелых танков.

Содержание

Предисловие
По зову Родины
По стопам Наполеона
Первый "Т-34"
Снова в прежней компании
Катастрофа
В Бретани
Как выглядит "тигр"
Скорым поездом на ленинградский фронт
Оборонительный бой у Невеля
Отход к Нарве
"Старина Фриц"
Фронт, удерживаемый на Нарве
Затишье перед бурей
Иваны атакуют
Мятеж в бункере
"Операция Штрахвица"
Ночью был ад
Правда или вымысел?
Хвала "тигру"
Неудача и прощание
Рыцарский крест в госпитале
Германских истребителей не видно
"Немедленно прибыть в часть"
Отказ подчиниться приказам
Оборонительные бои у Дюнабурга
Засада
Роковое расхождение во мнениях
На грани жизни и смерти!
Быстрое выздоровление в госпитале
Разговор с Генрихом Гиммлером
Предательство на производственной линии
Катастрофа разрастается
"Рурский котел"
Хаос нарастает
Странный комендант города
Конец близок
Язычники часто оказываются лучшими христианами
В заключение
Приложения
Примечания
Список иллюстраций
Все тексты, находящиеся на сайте, предназначены для бесплатного прочтения
всеми, кто того пожелает. Используйте в учебе и в работе, цитируйте,
заучивайте... в общем, наслаждайтесь. Захотите, размещайте эти тексты на
своих страницах, только выполните в этом случае одну просьбу: сопроводите
текст служебной информацией -- откуда взят, кто обрабатывал. Не преумножайте
хаоса в многострадальном интернете. Информацию по архивам см. в разделе
Militera: архивы и другия полезныя диски (militera.lib.ru/cd). Военная
литература : Мемуары : Кариус О. "Тигры" в грязи

Посвящается моим боевым товарищам из 2-й роты 502-го батальона тяжелых
танков, дабы почтить память тех, кто погиб, и напомнить оставшимся в живых о
нашей бессмертной и незабвенной дружбе.

Предисловие
Свои первые записи о том, что мне пришлось испытать на фронте, я делал
исключительно для тех, кто воевал в составе 502-го батальона
"тигров". Вылившись в конце концов в эту книгу, они оказались
оправданием германского солдата с передовой. На немецкого солдата возводили
напраслину открыто и систематически, намеренно и по случаю с 1945 года как в
Германии, так и за рубежом. Общество, однако, вправе знать, каковой была
война и каковым простой германский солдат на самом деле!
Однако более всего эта книга предназначена для моих бывших боевых
товарищей танкистов. Она задумана для них, как напоминание о тех трудных
временах. Мы делали точно то же самое, что и наши товарищи по оружию во всех
прочих родах войск, -- выполняли свой долг!
Я смог запечатлеть события, составившие главную суть повествования,
боевые операции между 24 февраля и 22 марта 1944 года, потому что мне
удалось сохранить после войны соответствующие донесения дивизии и корпуса.
Их мне тогда предоставили в распоряжение, и я отправил их домой. В качестве
подспорья для моей памяти у меня оказались и обычные официальные документы
для всех прочих случаев.
Отто Кариус [6]

По зову Родины
"Что они думают делать с этой мелочевкой... вот что я тоже хотел
бы знать", -- сказал один из карточных игроков. Они сгрудились,
водрузив на колени чемодан, и в попытке сделать свое отбытие не таким
тягостным, коротали время за картами.
"Что они думают делать с этой мелочевкой..." -- донеслось
до меня. Я стоял у окна купе и смотрел назад, на горы Хардт, в то время как
поезд отстукивал километры в восточном направлении через равнинную местность
Рейна. Казалось, это судно покинуло безопасный порт, плывя в неизвестность.
Время от времени я все еще удостоверивался в том, что мое призывное
свидетельство лежит в кармане. На нем значилось: "Позен, 104-й запасной
батальон". Пехота, царица полей!
Я был белой вороной в этом кругу и, пожалуй, не мог; никого винить за
то, что меня не воспринимали всерьез. Собственно говоря, это было вполне
понятно. Мою кандидатуру дважды отклоняли после вызова: "В настоящее
время не годен к действительной службе в связи с недостаточным весом"!
Дважды я глотал и тайком вытирал горькие слезы. Господи, там, на фронте,
никто не спрашивает, какой у тебя вес!
Наши армии уже пересекли Польшу беспрецедентным победным маршем. Всего
несколько дней назад и Франция стала ощущать парализующие удары нашего
оружия. Мой отец был там. В начале войны он снова надел [7] военную форму.
Это означало, что у моей матери теперь будет совсем мало дел по хозяйству,
когда ей позволят вернуться в наш дом на границе. А мне впервые пришлось
самостоятельно отмечать свое 18-летие в Позене. Только тогда я осознал,
сколь многим обязан родителям, которые подарили мне счастливую юность! Когда
я смогу вернуться домой, сесть за пианино или взять в руки виолончель или
скрипку? Всего несколько месяцев назад я хотел посвятить себя изучению
музыки. Потом передумал и увлекся машиностроением. По этой же причине я
пошел добровольцем в армию по специальности "противотанковые самоходные
установки". Но весной 1940 года им совсем не нужны были добровольцы.
Меня определили пехотинцем. Но и это было неплохо. Главное, что я принят!
Через некоторое время в нашем купе стало тихо. Нет сомнения, каждому
было о чем подумать: мысли ворохом роились в голове. Долгие часы нашего
путешествия конечно же давали для этого самую благоприятную возможность. К
тому времени, как высадились в Позене на затекших ногах и с болью в спине,
мы были вполне счастливы, что лишились этого времени для самоанализа.
Нас встретила группа из 104-го запасного пехотного батальона. Нам
приказали идти в ногу и привели в гарнизон. Бараки для срочнослужащих
конечно же не блистали роскошью. Помещение казармы было недостаточно
просторным, и помимо меня там находилось еще сорок человек. Некогда было
размышлять о высоком долге защитника отечества; началась борьба со
старожилами за выживание. Они смотрели на нас, как на надоедливых
"чужаков". Мое положение было практически безнадежным: безусый
юнец! Поскольку только густая щетина была явным признаком настоящей
возмужалости, мне пришлось держать оборону с самого начала. Зависть со
стороны других по поводу того факта, что я обходился бритьем всего раз в
неделю, только усугубляла положение.
Наша подготовка вполне соответствовала тому, чтобы действовать мне на
нервы. Я часто думал о своем университете имени Людвига Максимилиана, когда
муштра и [8] построения доходили до критической точки или когда мы
барахтались в грязи на территории учебного полигона во время учений на
местности. Для чего нужна такая тренировка, я узнал позднее. Мне пришлось
неоднократно использовать приобретенные в Позене навыки, чтобы выбираться из
опасных ситуаций. Впрочем, проходило всего несколько часов, и все страдания
бывали забыты. От ненависти, которую мы испытывали по отношению к службе, к
нашим начальникам, к нашей собственной тупости в ходе подготовки, вскоре не
осталось и следа. Главное, все мы были убеждены, что все, что мы делали,
имело определенную цель.
Любая нация может считать, что ей повезло, если у нее есть молодое
поколение, которое отдает стране все силы и так самоотверженно сражается,
как это делали немцы в обеих войнах. Никто не вправе упрекнуть нас уже после
войны, даже при том, что мы злоупотребляли идеалами, которыми были
переполнены. Будем надеяться, что нынешнее поколение окажется избавлено от
того разочарования, которое было уготовано испытать нам. А еще лучше, если
бы наступило такое время, когда ни одной стране не понадобилось бы никаких
солдат, потому что воцарился бы вечный мир.
Моей мечтой в Позене было завершить начальную подготовку пехотинца и
при этом благоухать, как роза. Эта мечта вылилась в разочарование главным
образом из-за пеших маршей. Они начались с пятнадцати километров, возрастали
на пять километров каждую неделю, дойдя до пятидесяти. Неписаным правилом
было, чтобы всем новобранцам с высшим образованием давать нести пулемет.
По-видимому, они хотели испытать меня, самого маленького в подразделении, и
узнать, каков предел моей силы воли и способен ли я успешно выдержать
испытание. Неудивительно, что, когда я однажды вернулся в гарнизон, у меня
было растяжение связок и гноящийся волдырь, размером с небольшое яйцо. Я был
не в состоянии далее демонстрировать свою доблесть пехотинца в Позене. Но
вскоре нас перебросили в Дармштадт. Близость к дому вдруг сделала жизнь в
казармах не такой тягостной, а [9] перспектива увольнения в конце недели
дополнительно скрасила ее.
Думаю, что я повел себя довольно самоуверенно, когда однажды командир
роты стал отбирать двенадцать добровольцев для танкового корпуса.
Предполагалось брать только автомехаников, но с благожелательной улыбкой мне
разрешили присоединиться к дюжине добровольцев. Старикан был, вероятно, рад
избавиться от недомерка. Однако я не вполне осознанно принял решение. Мой
отец разрешил мне поступать в любой род войск, даже в авиацию, но
категорически запретил танковые войска. В мыслях он, вероятно, уже видел
меня горящим в танке и терпящим ужасные муки. И, несмотря на все это, я
облачился в черную форму танкиста! Однако никогда не сожалел об этом шаге,
и, если бы мне снова пришлось стать солдатом, танковый корпус оказался бы
моим единственным выбором, на этот счет у меня не было ни малейшего
сомнения.
Я опять стал новобранцем, когда пошел в 7-й танковый батальон в
Файингене. Моим танковым командиром был унтер-офицер Август Делер, громадный
мужчина и хороший солдат. Я был заряжающим. Всех нас переполняла гордость,
когда мы получили свой чехословацкий танк 38(t). Мы чувствовали себя
практически непобедимыми с 37-мм орудием и двумя пулеметами чехословацкого
производства. Мы восхищались броней, не понимая еще, что она для нас лишь
моральная защита. При необходимости она могла оградить лишь от пуль,
выпущенных из стрелкового оружия.
Мы познакомились с основами танкового боя на полигоне в Путлосе, в
Гольштейне, куда отправились на настоящие стрельбы. В октябре 1940 года 21-й
танковый полк был сформирован в Файингене. Незадолго до начала русской
кампании он вошел в состав 20-й танковой дивизии, во время учений на
полигоне в Ордурфе. Наша подготовка состояла из совместных учений с
пехотными частями.
Когда в июне 1941 года нам выдали основное довольствие в виде
неприкосновенного запаса, мы поняли: что-то должно произойти. Высказывались
разные [10] предположения о том, куда нас собирались перебросить, пока мы не
двинулись в направлении Восточной Пруссии. И хотя крестьяне Восточной
Пруссии нашептывали нам то одно, то другое, мы все еще верили, что посланы
на границу для поддержания безопасности. Эта версия была иллюзией,
сформировавшейся во время нашей подготовки в Путлосе, где мы тренировались
на танках, передвигающихся под водой, поэтому склонны думать, что нашим
противником станет Англия. Теперь мы были в Восточной Пруссии и уже больше
не мучились неопределенностью.
Мы выдвинулись к границе 21 июня. Получив директиву о сложившейся
ситуации, мы наконец узнали, какая нам отводится роль. Каждый изображал
ледяное спокойствие, хотя внутренне все мы были чрезвычайно возбуждены.
Напряжение становилось просто невыносимым. Наши сердца готовы были вырваться
из груди, когда мы услышали, как эскадрильи бомбардировщиков и пикирующих
бомбардировщиков "Штука" с гулом пронеслись над нашей дивизией в
восточном направлении. Мы располагались на краю леса, к югу от Кальварьи.
Наш командир установил на своем танке обычный радиоприемник. По нему мы
услышали официальное объявление о начале русской кампании за пять минут до
времени "Ч". За исключением нескольких офицеров и унтер-офицеров,
никто из нас еще не участвовал в боевых действиях. До сих пор мы слышали
настоящие выстрелы только на полигоне. Мы верили в старых вояк, имевших
Железные кресты и боевые знаки отличия, а они сохраняли полную
невозмутимость. У всех прочих не выдерживал желудок и мочевой пузырь. Мы
ждали, что русские откроют огонь с минуты на минуту. Но все оставалось
спокойным, и, к нашему облегчению, мы получили приказ атаковать.

По стопам Наполеона
Мы прорвались через пограничные посты юго-западнее Кальварьи. Когда
после 120-километрового марша по дороге к вечеру мы достигли Олиты, уже [11]
чувствовали себя ветеранами. И все равно испытали радость, когда, наконец,
остановились, поскольку наши чувства во время марша были обострены до
предела. Мы держали оружие наготове; каждый находился на своем посту.
Поскольку я был заряжающим, у меня оказалась самая невыгодная позиция.
Мне не только не было ничего видно, но я даже не мог носа высунуть на свежий
воздух. Жара в нашей машине стала почти невыносимой. Каждый амбар, к
которому мы приближались, вызывал у нас некоторое оживление, но все они
оказывались пустыми. С необыкновенным любопытством я ожидал, что расскажет
об увиденном командир нашего танка. Нас взбудоражило его сообщение о первом
увиденном им мертвом русском, с волнением мы ожидали первого боевого
контакта с русскими. Но ничего подобного не случилось. Поскольку наш
батальон головным не был, могли предполагать такой контакт только в том
случае, если авангард будет остановлен.
Мы без происшествий достигли первой цели нашего движения в тот день
-- аэродрома в Олите. Счастливые, скинули с себя пропыленную форму и
были рады, когда, наконец, нашли воду, чтобы как следует помыться.
-- Совсем неплохо здесь воевать, -- сказал со смешком командир
нашего танка унтер-офицер Делер после того, как в очередной раз вытащил
голову из бадьи с водой. Казалось, этому умыванию не будет конца. За год до
этого он был во Франции. Мысль об этом придала мне уверенности в себе, ведь
я впервые вступил в боевые действия, возбужденный, но и с некоторой боязнью.
Нам буквально приходилось откапывать свое оружие из грязи. В случае
настоящего боя из него мы не смогли бы стрелять. Мы вычистили все до блеска
и предвкушали ужин.
-- Эти летуны тут славно поработали, -- заметил наш радист,
чистивший оружие. Он смотрел, в сторону края леса, где русские самолеты были
застигнуты на земле во время первых налетов люфтваффе.
Мы сняли с себя форму и испытывали такое чувство, будто заново
родились. Невольно мне вспомнились [12] картинки с сигаретных пачек, которые
мы увлеченно собирали годами, и в частности одна из них: "Бивак на
вражеской территории".
Вдруг над нашими головами разнесся гул.
-- Черт побери! -- ругнулся наш командир.
Он лежал рядом со мной в грязи. Но рассердил его не огонь противника, а
моя неуклюжесть: я лежал на сухарях из его армейского пайка. Это было
какое-то неромантичное боевое крещение.
Русские все еще находились в лесной чаще, окружавшей аэродром. Они
собрали свои разрозненные подразделения после первоначального шока того дня
и открыли по нас огонь. Прежде чем осознали, что происходит, мы уже снова
были в своих танках. А потом вступили в свой первый ночной бой, будто из
года в год только этим и занимались. Я был удивлен тем, какое спокойствие
овладело всеми нами, как только мы осознали всю серьезность того, что
делали.
Мы чувствовали себя почти бывалыми солдатами, когда на следующий день
пришли на помощь в танковом сражении у Олиты. Мы оказывали поддержку при
форсировании реки Неман. Нам почему-то было приятно осознавать, что наши
танки не были такими же, как у русских, несмотря на небольшие собственные
потери.
Наступление продолжалось без помех. После овладения Пилсудским трактом
оно продолжалось в направлении Вильно (Вильнюса. -- Пер.). После взятия
Вильно 24 июня мы чувствовали гордость и, пожалуй, некоторую
самоуверенность. Мы считали себя участниками значительных событий. Мы почти
не замечали, насколько были вымотаны напряженным маршем. Но только когда
останавливались, тут же валились с ног и засыпали как убитые.
Мы особенно не задумывались о том, что происходило. Разве могли мы
остановить это наступление? Немногие, пожалуй, обращали внимание на тот
факт, что мы двигались той же дорогой, по которой шел когда-то великий
французский император Наполеон. В тот же самый день и час 129 лет назад он
отдал точно такой же приказ о [13] наступлении другим солдатам, привыкшим к
победам. Было ли это странное совпадение случайным? Или же Гитлер хотел
доказать, что он не сделает тех же ошибок, что и великий корсиканец? Во
всяком случае, мы, солдаты, верили в свои способности и в удачу. И хорошо,
что не могли заглянуть в будущее. Вместо этого у нас была только воля
рваться вперед и завершить войну как можно скорее.
Нас повсюду восторженно встречало население Литвы. Здешние жители
видели в нас освободителей. Мы были шокированы тем, что перед нашим
прибытием повсюду были разорены и разгромлены еврейские лавочки. Мы думали,
что такое оказалось возможно только во время "хрустальной ночи" в
Германии. Это нас возмутило, и мы осудили ярость толпы. Но у нас не было
времени долго размышлять об этом. Наступление продолжалось беспрерывно.
До начала июля мы занимались разведкой и стремительно продвигались к
реке Дюна (Двина, Даугава). У нас был приказ: двигаться вперед, вперед, и
только вперед, днем и ночью, сутки напролет. От водителей требовалось
невозможное. Вскоре я уже сидел на месте водителя, чтобы дать пару часов
отдыха нашему вымотанному товарищу. Если бы хоть не было этой невыносимой
пыли! Мы обмотали тканью нос и рот, чтобы можно было дышать в облаках пыли,
повисшей над дорогой. Мы уже давно сняли с брони смотровые приборы, чтобы
хоть что-то видеть. Мелкая, как мука, пыль проникала повсюду. Наша одежда,
пропитанная потом, прилипала к телу, и толстый слой пыли покрывал нас с
головы до пят.
При достаточном количестве хоть сколько-нибудь пригодной для питья воды
положение было бы более или менее сносным, но пить запрещалось, потому что
колодцы могли быть отравлены. Мы выпрыгивали из машин на остановках и искали
лужи. Сняв зеленый слой с поверхности лужи, смачивали водой губы. Так мы
могли продержаться немного дольше.
Наше наступление шло в направлении Минска. Мы завязали бои к северу от
города. Было первое крупное окружение, была форсирована Березина, и
наступление [14] продолжилось на Витебск. Темп движения не снижался. Теперь
уже возникали проблемы с поддержанием бесперебойного снабжения. Пехотные
подразделения не поспевали, как ни старались. Никого не волновали районы по
обе стороны автострады.
А там прятались партизаны, о которых нам доведется узнать позднее. Наши
полевые кухни вскоре также безнадежно отстали. Армейский хлеб стал редким
деликатесом. И хотя было в изобилии мяса домашней птицы, однообразное меню
скоро стало надоедать. У нас начинали течь слюни при мысли о хлебе и
картошке. Но наступающие солдаты, которые слышат звуки фанфар победных
сообщений по радио, не воспринимают что-либо слишком серьезно.
8 июля в нас попали. Мне впервые пришлось выбираться из подбитой
машины.
Это произошло возле полностью сожженной деревни Улла. Наши инженерные
части построили понтонный мост рядом со взорванным мостом через Двину.
Именно там мы вклинились в позиции вдоль Двины. Они вывели из строя нашу
машину, как раз у края леса на другой стороне реки. Это произошло в
мгновение ока. Удар по нашему танку, металлический скрежет, пронзительный
крик товарища -- и все! Большой кусок брони вклинился рядом с местом
радиста. Нам не требовалось чьего-либо приказа, чтобы вылезти наружу. И
только когда я выскочил, схватившись рукой за лицо, в придорожном кювете
обнаружил, что меня тоже задело. Наш радист потерял левую руку. Мы
проклинали хрупкую и негибкую чешскую сталь, которая не стала препятствием
для русской противотанковой 45-мм пушки. Обломки наших собственных броневых
листов и крепежные болты нанесли больше повреждений, чем осколки и сам
снаряд.
Мои выбитые зубы скоро оказались в мусорном ведре медпункта. Осколки,
вонзившиеся мне в лицо, оставалась в нем до первых лучей солнца следующего
дня и вышли сами собой -- как и было предсказано.
Я двигался на попутках обратно на фронт. Горящие деревни указывали
путь. Свою роту я встретил как раз [15] перед Витебском. Горевший город
окрашивал ночное небо в кроваво-красный цвет. После того как на следующий
день мы взяли Витебск, у нас появилось ощущение, что война еще только
начинается.
Наступление, оборона, подавление сопротивления, преследование сменяли
друг друга. События трех недель были отмечены в моем дневнике лишь
несколькими строками.
"С 7/11 по 7/16. Наступление через Демидов -- Духовщину в
направлении Ярцева (шоссе Смоленск -- Москва) с целью окружения сил
противника в районе Витебск-Смоленск. Бой за переправу через Днепр у
Ратчина.

С 7/77 по 7/24. Оборонительный бой за Ярцево и у реки Выпь.
Оборонительный бой на рубеже Выпь -- Вотря. Бой с целью уничтожения
окруженных сил противника в "смоленском мешке".

С 7/25 по 7/26. Преследование вдоль верхнего течения Двины.

С 7/27 по 8/4. Оборонительный бой у Ельни и Смоленска. Оборонительный
бой у реки Выпь перед пунктом Белев".
За этим перечислением голых фактов скрыты тяготы, которые могут быть
понятны только тем, кто там был. Тех же, кто там не был, их перечисление
лишь наводит на мысль о преувеличении. Поэтому, полагаю, могу себе позволить
не давать в дальнейшем комментариев, особенно исходя из того, что все
впечатления могу передать лишь с точки зрения заряжающего. А заряжающий
находится в таком положении, которое не позволяет ему получать общее
представление о проводимых операциях.
Каждый из нас проявил себя и вкусил все невзгоды сполна. Мы были
убеждены, что успех возможен только в том случае, когда каждый выкладывается
до конца.
Несмотря на это, мы иногда проклинали наших командиров, некоторые из
которых пренебрегали своими обязанностями и проявляли безответственность.
После одного знойного дня, проведенного в сражениях, когда наши пересохшие
глотки напрасно ожидали воды, мы ругались на чем свет стоит, узнав о том,
что наш батальонный [16] командир распорядился устроить ему купание,
используя воду, приготовленную для нашего кофе. Это вопиющее поведение
командира было выше нашего понимания. Но мысль о нашем моющемся командире
давала нам такую почву для грубых солдатских шуток, что скоро этот случай
стал рассматриваться лишь как курьез.

Первый "Т-34"
Еще одно событие ударило по нас, как тонна кирпичей: впервые появились
русские танки "Т-34"! Изумление было полным. Как могло получиться,
что там, наверху, не знали о существовании этого превосходного танка?
"Т-34" с его хорошей броней, идеальной формой и великолепным
76, 2-мм длинноствольным орудием всех приводил в трепет, и его побаивались
все немецкие танки вплоть до конца войны. Что нам было делать с этими
чудовищами, во множестве брошенными против нас? В то время 37-мм пушка все
еще была нашим сильнейшим противотанковым оружием. Если повезет, мы могли
попасть в погон башни "Т-34" и заклинить его. Если еще больше
повезет, танк после этого не сможет эффективно действовать в бою. Конечно,
не очень-то обнадеживающая ситуация!
Единственный выход оставляло 88-мм зенитное орудие. С его помощью можно
было эффективно действовать даже против этого нового русского танка. Поэтому
мы стали с высочайшим уважением относиться к зенитчикам, которым до этого от
нас доставались лишь снисходительные улыбки.
Иваны, как будто догадываясь о нашем затруднительном положении, впервые
начали атаку в нашем секторе со своим "Ура! Ура!". Сначала мы
подумали, что наша пехота сама атакует с криками "Ура!". Однако
вскоре узнали, что все совсем наоборот. Так как Москва, как считалось, была
почти в наших руках, у нас появилось подозрение, что уже нельзя больше
рассчитывать на скорый конец этой кампании. [17]
Поэтому у меня были смешанные чувства, когда 4 августа 1941 года я
получил приказ отбыть в Эрланген, в 25-й танковый запасной батальон. За три
дня до этого на погонах моей униформы появился галун унтер-офицера.
В Эрлангене мы сдавали экзамен на права по управлению грузовым
автомобилем и танком. Сразу после этого прибыли в Вюнсдорф близ Берлина,
чтобы пройти курс обучения кандидата в офицеры.
2 февраля 1942 года мне сообщили, что я не соответствую предъявляемым
этим курсом обучения требованиям. Так же как и Герт Мейер и Клаус
Вальденмейр из нашего взвода, я конечно же не принял все это всерьез. Кроме
того, был один вопрос, который мне никак нельзя было задавать. Я думал, что
мне представился случай доверить свои сомнения классной доске. Но мое
начальство вовсе не нашло забавным вопрос: "А офицеры запаса
человечны?" Так что мы все еще оставались военнослужащими
унтер-офицерского состава и кандидатами в офицеры, когда расстались с курсом
обучения. Собственно говоря, нас не слишком это огорчало.
В конце концов, новоиспеченным лейтенантам приходилось нести службу в
запасных частях, в то время как мы сразу же были отправлены в наш прежний
полк. Нас отпустили со словами ободрения. Наш офицер-куратор, которого мы
все боготворили, потому что он был настоящей личностью и относился к своим
обязанностям со всей душой, сказал на прощание, что уверен: мы скоро
достигнем своей цели на фронте. Там мы сможем гораздо легче доказать, что
достойны стать офицерами.
Даже сегодня я вспоминаю его. Про себя поздравил бундесвер с удачей,
когда узнал, что оберст Филипп стал командиром учебного полка в Андернахе.

Снова в прежней компании
Мы нашли 21-й полк на зимних позициях в Гжатске. Он ужасно поредел:
лишь одна рота была еще укомплектована танками. Все прочие машины были [18]
выведены из строя в боях во время позорного отхода зимой 1941/42 года.
-- Мы тебя ждали, -- приветствовали меня наши товарищи. --
Ну, покажи, чему тебя научили!
Они заговорщически ухмылялись, и мы чувствовали: что-то замышляется.
Нам дали задание сменить наряд по уборке снега.
Оно состояло в том, чтобы расчищать дорогу на площадке перед танками во
время боевых действий для того, чтобы они не застревали. В снегу, в своей
черной форме, перед самыми танками -- ну и работенка! Вопреки ожиданиям
все прошло гладко. Кроме того, мы конечно же были в лучшем положении, чем
наши товарищи, которым в их форме танкистов приходилось действовать как
пехотинцам.
С завистью мы смотрели, как хорошо экипированы иваны по сравнению с
нами. Мы испытали настоящее счастье, когда несколько танков пополнения
наконец прибыли к нам из глубокого тыла. 10-я рота была полностью
переоснащена, и я смог принять свой взвод. С марта по конец июня 1942 года
мы завязли в оборонительных боях с русскими вокруг позиций, занимаемых нами
с зимы у Гжатска и к востоку от Вязьмы. Затем нас перебросили в район
Сычевки, где мы приняли участие в оборонительных боях восточнее Белой.
Во время этого боя я был представлен к повышению в звании, а несколько
дней спустя произошло то, из-за чего я чуть было не лишился новых погон.
Мой взвод расположился вдоль лесной тропы. "Прекрасное
место!" -- справедливо заметил мой водитель. Нас нельзя было
заметить ни спереди, ни сзади -- повсюду деревья и кусты. Ничейная земля
начиналась на другой стороне тропы. Рядом с нами, несколько в стороне,
располагалось противотанковое орудие. Вместе с нами были пехотинцы.
Водители и заряжающие четырех моих танков только что ушли раздобыть
мяса. Мои мысли уже были направлены на еду, когда началась пальба и русские
атаковали. Половина экипажей отсутствовала; ни один танк не был готов к бою.
Я запаниковал, скользнул на сиденье водителя, [19] задним ходом выехал из
чащи. Другие танки моего взвода последовали за мной, полагая, что отказала
радиосвязь. Они действовали по уставу, который предписывал в подобного рода
случаях делать то же, что и командир взвода.
Проехав несколько сот метров, я понял, что натворил. Расчет
противотанкового орудия и множество пехотинцев, по-видимому, потеряли
самообладание, когда увидели, как я рванул. Я быстро развернулся и занял
прежнюю позицию. Великолепные парни в стрелковых ячейках держали свои нервы
в узде и уже отразили нападение.
-- Приятель, что за куча героев? -- спросил командир орудия.
-- Если это все, что вы умеете, то вам лучше вообще не соваться на
фронт!
Я стоял как в воду опущенный, и мне оставалось только уверять его, что
подобное больше никогда не повторится.
После этого случая мне еще долго было не по себе. Как просто было
принять поспешное решение и какими тяжелыми могли оказаться последствия!
Конечно же мне следовало оставаться на месте -- это стало ясно уже через
несколько минут, но ошибка была совершена в тот момент, когда мы запустили
двигатели.
Этот эпизод стал мне хорошим уроком, и я всегда напоминал себе о нем,
особенно, когда приходилось принимать решение, касающееся подчиненных. Я был
счастлив, что получил возможность загладить вину, прежде чем наша часть была
переброшена в район к северу от Орла. Воспользовавшись ею, я мог, по крайней
мере, ждать повышения с чистой совестью.
Однако до того как я получил повышение, мне суждено было познакомиться
с особой областью боевых действий. Я стал на короткое время командиром
инженерного взвода в штабе роты.

Катастрофа
Мы были в своих убежищах далеко за линией фронта. Однажды утром меня
окликнул взволнованный командир: [20]
-- Эй, Кариус, взгляни-ка -- совсем как в кино! Подумать
только!
Только что экипированная полевая дивизия люфтваффе прошла мимо нашего
расположения по пути на фронт. У меня перехватило дыхание: как в волшебной
сказке! От вещевых мешков до орудий -- все было новехонькое. Мы видели
оружие, о котором знали только по слухам: пулеметы "МГ-42", 75-мм
противотанковое длинноствольное орудие и другие потрясающие вещи. Нам
хотелось верить, что мы, наконец, сможем полностью переоснастить и наши
части. Все, что шло на фронт, гарантировало спокойную зиму в этом секторе.
Нашему командиру роты, естественно, не терпелось поближе рассмотреть
все это великолепие, и мы двинулись к линии фронта, чтобы разведать
ситуацию. Преобладала атмосфера уверенного спокойствия. Казалось, что мы в
районе учений. На унтер-офицерах были элегантные фуражки с козырьком;
солдаты двигались с ленцой и скучали на своих позициях.
Не было совершенно никаких признаков боя. По этой причине они зачехлили
пулеметы "МГ-42", чтобы в них не попала какая-нибудь грязь.
Товарищей по оружию просто невозможно было уговорить хоть бы раз
продемонстрировать нам это доселе неизвестное чудо. А что будет, если иваны
решатся атаковать здесь? Прежде чем оружие будет готово к бою, русские
овладеют позициями.
Наши опасения вскоре подтвердились. Глухой гул, надвигавшийся с
северо-востока, разбудил нас однажды утром. Мы несколько минут напрягали
слух, после чего уже ничто не могло удержать нас в подземных укрытиях.
Снаружи метель с колючим снегом перехватывала дыхание и сбивала с ног. Для
русских это была идеальная погода для атаки. Не ожидая сигнала тревоги, мы
разбудили роту. Наши подозрения подтверждались. Вскоре поступило донесение,
что русские прорвались.
Мы нашли командира полевой дивизии люфтваффе на командном пункте в
состоянии полного отчаяния. Он не знал, где находились его подразделения.
Русские танки смяли все вокруг, прежде чем противотанковые орудия [21]
успели произвести хотя бы один выстрел. Иваны захватили новейшую технику, а
дивизия разбежалась во все стороны. К счастью, противник после быстрой
первоначальной победы сразу же остановился. Он боялся попасть в засаду. С
некоторыми усилиями наш полк смог ликвидировать прорыв. Это был настоящий
сумасшедший дом!
Когда одна пехотная часть подошла к деревне, им приветственно махали
люди в форме люфтваффе. И вдруг они открыли уничтожающий огонь. Это были
русские, в трофейной зимней одежде. Нам после этого приказали стрелять по
всякому военному в форме люфтваффе, поскольку в ней могли быть только
переодетые русские. К несчастью, несколько наших разрозненных штурмовых
групп стали жертвами этого приказа. Как только в течение нескольких
последующих дней и недель мы слышали, как в отдалении строчит пулемет
"МГ-42", могли поклясться жизнью, что стреляют русские. Мы так и
не попробовали ни одного из них в действии, а нашим пехотинцам обычно
приходилось довольствоваться трофейным оружием русских.
Мы все приходили в ярость при мысли о провале тех, кто вверил самое
лучшее оружие совершенно неопытным, слабо подготовленным войскам и сразу
бросил их на фронт.
Как же бережно мы обращались с людьми и техникой в последующие недели в
наступательных и оборонительных боях к югу от рубежа Белев -- Козельск
-- Сухиничи!
Я пережил особенно неприятный момент в одной из операций уже в качестве
новоиспеченного лейтенанта и командира саперного взвода. Нам поручили
разминировать местность перед тем, как по ней пойдут танки. Я был несказанно
удивлен тем, что отделался только поверхностным ранением руки. После этого
стал ценить работу наших саперов.
Я был счастлив, когда был переведен обратно в прежнюю 1-ю роту. Я снова
увидел Августа Делера, своего старого командира танка. Он к тому времени
стал фельдфебелем, и, естественно, мы ездили вместе в одном взводе. В
операции, в которой мы принимали участие, [22] наш батальон понес самые
большие с начала кампании потери.
Русские широко использовали противотанковые ружья, которые легко
пробивали броню наших танков. Наши потери были очень велики. Многие наши
товарищи получили в своих танках смертельные ранения, а тяжелораненых
приходилось эвакуировать.
Мы были совершенно беспомощны в ночном сражении. Русские подпустили нас
слишком близко. К тому времени, когда мы их заметили, было слишком поздно
защищаться, поскольку невозможно было использовать танковые прицелы ночью.
Ощущение беззащитности охватило нас. К счастью, первые танки
"T-IV" с 75-мм длинноствольным орудием, танки "T-III" с
более толстой броней и 50-мм длинноствольным орудием стали поступать в
небольших количествах из глубокого тыла. Это был проблеск надежды на
возможность обрести новые силы, который так часто появлялся во время войны в
России.
После фактической потери надежды и всякой веры в наши собственные
машины мы снова приободрились, и этого воодушевления хватило на последнюю
безуспешную атаку на Плавск и Белев.
Тем временем наступил январь 1943 года. Предполагалось, что я возьму
отпуск в тыл до предстоящей отмены отпусков.
Вечером накануне моего отъезда Август Делер вывел свой танк из его
укрытия. Он был врыт в землю, чтобы таким образом спасаться от жуткого
холода. Делер. проехал по гладкой плоскости в своих меховых ботинках и
проскользил к передней части левой гусеницы машины. Она зацепила его, а
водитель этого не заметил. Остальные члены экипажа закричали, танк был
немедленно остановлен, но гусеница уже наехала на верхнюю часть бедра
Делера. Он погиб на месте, не издав ни звука. Я потерял одного из лучших
друзей.
Потом я уже по-настоящему был готов к отпуску и с нетерпением ожидал
приезда домой, в родительский дом. Но все шло к тому, что мне не придется
насладиться [23] пребыванием там. Вскоре пришла телеграмма, объявлявшая о
переброске меня в 500-й учебный батальон. Разочарованный, я гадал, почему
мне нельзя вернуться в свою старую роту.
Я прибыл в Путлос в ожидании, что мне придется пройти еще один курс
артиллерийской подготовки. Я бы с большим удовольствием вернулся в свою
старую фронтовую компанию. Так я думал до тех пор, пока по прибытии в штаб
не узнал, что офицерам с фронтовым опытом и нескольким ротам с Восточного
фронта надлежит пройти здесь обучение на танке нового типа,
"тигре". Новость разнеслась, как огонь пожара, однако никто еще не
знал об этом ничего конкретного. Нам довелось увидеть несколько прототипов
этого танка в стадии доработки, но нам они не очень понравились.
Руководить обучением должен был гауптман Люттихау. Я знал его по России
и не считал большой любезностью с его стороны решение вменить мне в
обязанности руководство офицерским собранием. Вероятно, не нашлось других
младших офицеров. Тем не менее я ничего не мог поделать! Ничто тогда не
говорило о том, что эта работа принесет мне удачу.
Мы отправились в Падерборн, место расположения 500-го учебного
батальона, на который позднее была возложена ответственность за все
подразделения с "тиграми".
Я встретился с капитаном Шобером, руководителем офицерского собрания.
Он прибыл из России со своей ротой на переподготовку. Фон Люттихау строго
приказал мне выполнять все пожелания Шобера, касающиеся предоставления
алкогольных напитков. Они были близкими друзьями. Шобер любил время от
времени пропустить рюмку-другую.
Он почти ежедневно появлялся в моем заведении, поскольку мне
приходилось контролировать дефицитные запасы. Там мы познакомились ближе и
стали уважительно относиться друг к другу. У меня было ощущение, что я ему
нравлюсь не только из-за его особого пристрастия к французскому вермуту.
[24]
Мы нередко также проводили время в компании ребят из его роты. Я был
особенно счастлив, когда он однажды спросил меня:
-- Кариус, а ты не хотел бы перейти в мою роту?
-- Так точно, готов хоть сейчас, господин гауптман! -- Я
поверить не мог в свою удачу. Первоначально формировались только две роты.
Самое большее всего шесть человек требовалось от всей группы офицеров. И я
попадал в их число! По моей рекомендации Шобер взял обер-лейтенанта фон
Шиллера в качестве своего заместителя. Я знал его по 21-му полку.
Я был освобожден от своей должности в офицерском собрании вскоре после
перевода в новую роту. Шобер приложился к спиртному изрядно. Следует также
учесть, что он все это время снабжал всю роту спиртным.
Когда потребовали несколько бутылок для приема в честь какой-то
"шишки", мне пришлось "почтительно" доложить, что не
осталось ни единой капли. Ну что ж, моему преемнику не пришлось принимать
никаких запасов. Передача была не обременительной!
Я мог целиком посвятить себя делам роты. Когда Шобер представлял меня
роте, я не мог не вспомнить комментарии своих попутчиков, когда был вызван.
Я никогда не забуду, как вытаращились на меня ротный фельдфебель Ригер и
старший фельдфебель Дельцайт. Они позднее признались в своем первом
впечатлении обо мне. Его можно было суммировать следующим заявлением:
"Ну и коротышка, где это наш старик откопал этого маленького
пердуна?"
Естественно, стороннему человеку было трудно завоевать доверие в боевой
роте. Но все прошло гладко. Даже перед нашим отъездом во Францию, где мы
должны были получить свои "тигры", я очень сдружился с этими
ребятами. Казалось, будто всегда был с ними.
К сожалению, гауптман Шобер был вызван, чтобы принять командование над
батальоном. Его прощальная речь долго звучала у меня в ушах и воодушевляла
меня. Он просил солдат проявлять ко мне такое же доверие, какое они
проявляли к нему. [25]
Я вкладывал душу и сердце в выполнение своих обязанностей. После
нескольких месяцев подготовки мы добились больших успехов, обогнав другие
роты батальона. В ходе учебы у нас было меньше, чем у других, технических
неполадок.
Я не смел и надеяться на это, когда Шобер передал роту гауптману
Радтке. Гауптман Уме командовал 3-й ротой. 1-я рота набиралась опыта, как
экспериментальное подразделение в северном секторе Восточного фронта с осени
1942 года. После формирования и укомплектования мы должны были последовать
за ней в район Ленинграда.

В Бретани
Однако сначала мы отправились на запад, в Плоэрмель в Бретани. Рота
была направлена в заброшенный замок. Командир роты и заместитель получили
отдельное жилье в городе. Я предпочел разместиться вместе с ротой. Нам нужно
было познакомиться друг с другом, если мы собирались вместе идти в бой. Ни
один мой поступок не оставался незамеченным. Я с охотой и как само собой
разумеющееся воспринял все неудобства, с которыми приходилось сталкиваться в
маленькой, затхлой комнате нашего "замка".
Веселье началось, как только мы въехали. Нам пришлось приводить в
порядок старые конюшни, прежде чем помышлять о том, чтобы там жить. Не было
ни деревянного пола, ни деревянных досок. На первое время я хотел достать
хотя бы немного соломы для своих людей. Но на соседней ферме мне отказались
дать что-либо без письменного распоряжения местной администрации. Тогда я
пошел в городскую мэрию, но там уже было закрыто.
Я быстренько собственноручно заполнил документ для фермера, чтобы он
мог на его основании обращаться с жалобой. Столь же быстро поступил выговор
от командира батальона. Если бы мы вскоре после этого не отбыли на Восточный
фронт, меня бы, наверное, затаскали по [26] инстанциям, завели дело о краже
или чем-то в этом роде. После войны мне часто приходилось задумываться над
этим, когда я видел, как легко французские оккупационные войска обеспечивали
себя всем необходимым за наш счет.
В течение этого периода мне пришлось взять на свою совесть военное
преступление -- расправу без суда и следствия. Я был следующим по
очереди во время боевых стрельб на окраине городка, когда петух с соседней
фермы побежал прямо через полигон. Скорее всего, было отдано распоряжение во
время проведения стрельб содержать животных из крестьянских хозяйств в
загонах. Я как раз только что взял цель, когда петух оказался между мной и
целью.
Командир что-то прокричал, но было уже слишком поздно. Петух сделал
несколько кувырков, а потом превратился в нечто вряд ли съедобное. Командир
роты строго отчитывал меня, когда прибежала расстроенная хозяйка петуха,
которой пришлось распроститься со своим любимцем. Даже деньги не могли ее
успокоить, потому что убитый, ясное дело, был самым лучшим петухом в округе.
Неотъемлемой частью нашего пребывания во Франции конечно же было и
красное вино. В роте особенно пристрастились к нему австрийцы. Не было
вечера, когда бы мне не приходилось вскакивать с постели и укладывать спать
подгулявших австрийцев.
Дежурный по казармам обычно не имел возможности выключать свет,
поскольку более половины роты составляли военнослужащие унтер-офицерского
состава, которые выполняли обязанности водителей, наводчиков и командиров
танков. Мне почти всегда самому приходилось объявлять отбой. Но обычно этого
не происходило до тех пор, пока я не осушал предложенный мне стакан вина и
не прослушивал венской песни.
Мы не слишком серьезно относились к обязательной муштре и построениям,
просто изображали движение, когда появлялось начальство, так, чтобы не
слишком выделяться. Я был счастлив возможности насладиться [27] несколькими
беззаботными днями перед отправкой на фронт.
Вскоре были сформированы команды по транспортировке из Германии и
передаче "тигров". Одна из этих команд была вверена мне, поэтому
пришлось задержаться в Париже. Город и его жители очень меня интересовали,
хотя Трудно было поддерживать с ними разговор. Я восхищался тем, как вели
себя французы. Видит бог, они проиграли войну, но ни слова не было сказано в
упрек их солдатам. Они также воздерживались от всякой критики в наш адрес.
Чернить собственное имя, кажется, характерно только для немцев.
Наши войска в Париже вели себя так, будто война уже кончилась и
выиграна. Это поведение меня поражало. Я никогда не забывал, что через
несколько недель мы снова будем завязаны в ней с русскими.

Как выглядит "тигр"
Естественно, во время обратного пути наши мысли были заняты новым
танком. Как-то поведет себя "тигр"? Внешне он выглядел симпатичным
и радовал глаз. Он был толстым; почти все плоские поверхности
горизонтальные, и только передний скат приварен почти вертикально. Более
толстая броня компенсировала отсутствие округлых форм. По иронии судьбы
перед самой войной мы поставили русским огромный гидравлический пресс, с
помощью которого они смогли производить свои "Т-34" со столь
элегантно закругленными поверхностями. Наши специалисты по вооружению не
считали их ценными. По их мнению, такая толстая броня никогда не могла
понадобиться. В результате нам приходилось мириться с плоскими
поверхностями.
Даже если наш "тигр" и не был красавцем, его запас прочности
воодушевлял нас. Он и в самом деле ездил, как автомобиль. Буквально двумя
пальцами мы могли управлять 60-тонным гигантом мощностью 700 лошадиных сил,
ехать со скоростью 45 километров в час по [28] дороге и 20 километров в час
по пересеченной местности. Однако с учетом дополнительного оборудования мы
могли двигаться по дороге лишь со скоростью 20–25 километров в час и
соответственно с еще меньшей скоростью по бездорожью.
По-видимому, самая большая ответственность за готовность машины
ложилась на механика-водителя. Он должен вести машину, работая головой, а не
задним местом. Если он будет действовать решительно, то его "тигр"
никогда его не подведет в трудную минуту. Только по-настоящему хорошего
водителя танка и можно допустить к "тигру", и, кроме того, он
должен тонко чувствовать характер местности. Ему придется как следует
двигаться по пересеченной местности. Он всегда должен держать танк
обращенным к противнику менее уязвимой стороной, не надеясь, что командир
танка подскажет каждый маневр. Только тогда командир танка сможет целиком
сосредоточиться на противнике, а командир взвода или роты станет в ходе боя
направлять машину туда, куда нужно, не отвлекаясь постоянно на характер
местности.
От водителя танка также требуется сила воли. В конце концов, он
единственный член экипажа, который может видеть очень многое, но которому
приходится оставаться пассивным, когда по танку ведется огонь, а остальные
члены экипажа завязали бой с противником. В таких случаях он помогает
наблюдением и должен целиком полагаться на своих товарищей в башне.
Принимая во внимание вышеуказанные качества механика-водителя,
становится понятным, почему командирами танков, как правило, становятся
именно они, а не наводчики. Взять хотя бы двух командиров -- Кершера и
Линка. И тот и другой первоначально были механиками-водителями. Также и мой
старый верный Карл Бареш сразу же занял мое место командира танка после
того, как я был ранен в 1944 году.
Да позволит мне читатель донести до него некоторую интересную
информацию, для того чтобы показать, насколько работа наша не завершена по
окончании боевой [29] операции. Для всех нас, особенно для водителя, она
по-настоящему еще только начинается, потому что мы должны быть в форме на
следующий день.
Топливные баки вмещают 530 литров. Это -- двадцать семь канистр по
20 литров. С таким количеством мы могли пройти ровно 80 километров по
пересеченной местности.
Обслуживание аккумуляторных батарей было делом важным, особенно зимой.
Их приходилось постоянно подзаряжать, запуская мотор, если мы не слишком
много перед этим ездили. В противном случае стартер уже не смог завести
двигатель. Если такое происходило, двое членов экипажа вылезали и заводили
мотор инерционным стартером, подобным тому, что используется на старых
самолетах, но только расположенным сзади. Не требуется слишком богатого
воображения для того, чтобы понять: нет более экстремальной ситуации, чем
эта, в разгар боя и на виду у противника. Несмотря на наши усилия, иногда
случалось так, что батареи оказывались подсевшими. На фронте мы вскоре
придумали оригинальный способ избегать вылезания наружу.
Вызывали соседний танк. Он отворачивал свою пушку назад, медленно
подползал сзади к переднему танку, подталкивал застрявший танк, и двигатель
его обычно заводился после нескольких метров движения вперед.
Радиооборудование, внутреннее и внешнее освещение, вентилятор и
электрический спуск пушки зависели от аккумуляторных батарей, поэтому
понятно, какое большое значение имело их состояние.
Водяной радиатор вместимостью 120 литров и четыре вентилятора
обеспечивали охлаждение двигателя. Жалюзи системы охлаждения на корме,
абсолютно необходимые для удаления нагретого воздуха, часто становились
причиной того, что танк терял боеспособность после попадания в него снарядов
или осколков, которые в ином случае не причинили бы ему вреда. Они
повреждали радиаторы, расположенные внизу.
Двигателю требовалось 28 литров масла, коробке передач -- 30
литров, редукционной передаче -- 12 литров, [30] системе башенного
механизма -- 5 литров и двигателям вентилятора -- 7 литров. Пара
больших воздухоочистителей захватывает пыль. Если учесть, что при
прохождении всего семи километров в машину нагнетается 170 000 литров
воздуха, в то время как поднимается пыль с поверхности почти 4 акров земли
-- и такое ее количество вдыхает человек, сидящий на корме, в самом
пыльном месте, -- то понятно, что очистка воздушных фильтров необходима
перед каждым маршем. При регулярно очищаемом фильтре в ходе операции можно
преодолеть 5000 километров без замены двигателя. При загрязненных фильтрах
мы не могли бы преодолеть и 500 километров.
Четыре карбюратора обеспечивали питание топливом двигателя, а всем этим
процессом управлял механик-водитель. Капризность карбюраторов была самым
большим недостатком немецких бензиновых моторов, которые проигрывали
неприхотливым дизельным двигателям русских. Однако способность более быстро
восстанавливать рабочий режим была преимуществом немецкого танкового
двигателя.
Полуавтоматическая коробка передач имела восемь передних и четыре
задние передачи. Они позволяли перемещать при повороте тяговое усилие с
одной гусеницы на другую. При повороте на месте одна гусеница двигалась
вперед, а другая -- назад. Коробка снабжалась автоматическим
гидравлическим сервоприводом. Для переключения передач не надо было выжимать
педаль главного фрикциона. Механик-водитель "тигра" сидел у
рычагов управления и мог управлять 63-тонной махиной столь же легко, как и
автомобилем. В других танках для управления требовалось прилагать много
усилий. Перекрывающая подвеска имела по восемь осей с каждой стороны. На
каждой оси находились по три балансира, которые вращались внутри гусеницы и
одновременно поддерживали ее. Более легкие типы немецких танков имели как
балансиры, так и опорные катки. Подумать только, как много этих катков нужно
снимать с "тигра" в случае необходимости заменить только один
внутренний! [31]
Двигатель объемом 22 литра лучше всего работал при 2600 оборотах в
минуту. На 3000 оборотах он быстро перегревался. Прежде чем погрузить танк
на платформу, гусеницу для бездорожья приходится заменять на более узкую. В
противном случае она вылезала по бокам платформы и представляла опасность
для встречного движения. Для транспортировки по железной дороге были
сконструированы специальные шестиосные платформы. Они могли перевозить 80
тонн и следовали с каждым батальоном в район боевых действий. Для того чтобы
не создавать опасную нагрузку на железнодорожные мосты, по меньшей мере
четыре других грузовых вагона должны находиться между двумя платформами с
"тиграми".
Башня поворачивалась при помощи гидравлической трансмиссии. Ноги
наводчика покоились на наклонной педали. Если он нажимал носком вперед, то
башня поворачивалась вправо; если -- пяткой назад, она поворачивалась
влево. Чем сильнее он нажимал в том или ином направлении, тем быстрее
происходило движение. При самом медленном движении поворот орудия башни на
360 градусов занимал 60 минут. При самом быстром -- 60 секунд. Таким
образом обеспечивалась чрезвычайная точность прицеливания. Опытному
наводчику не требовалось потом доводить вручную.
При наличии у пушки электрического спуска легкого нажатия пальцем было
достаточно для того, чтобы произвести выстрел. За счет этого удавалось
избегать неизбежного рывка при производстве выстрела,
Нашими самыми опасными противниками в России были танки
"Т-34" и "Т-34–85", которые были оснащены
длинноствольными 76, 2– и 85-мм пушками. Эти танки представляли для
нас опасность уже на расстоянии 600 метров с фронта, 1500 метров с боков и
1800 метров с тыла. Если мы попадали в такой танк, то могли уничтожить его с
900 метров нашей 88-мм пушкой. Танк "Иосиф Сталин", с которым мы
познакомились в 1944 году, как минимум, был равен "тигру". Он
значительно выигрывал с точки зрения формы (так же как и "Т-34").
Не буду вдаваться в подробности относительно [32] танков "КВ-1",
"КВ-85" и других, не так часто встречавшихся типов вражеских
танков, а также самоходных орудий более крупного калибра.
В полностью оснащенной "тиграми" танковой роте было 14 боевых
машин. Их боевая мощь, таким образом, превосходила боевую мощь целого
зенитного батальона (3 батареи по 4 орудия в каждом). Затраты на
производство одного "тигра" доходили до 1 миллиона рейхсмарок. По
этой причине было сформировано лишь несколько батальонов тяжелых танков.
Стать командиром такой роты значило взять на себя большую ответственность...

Скорым поездом на ленинградский фронт
После того как мы более или менее познакомились со своими
"тиграми", нас отправили на восток. Маленький городок Плоэрмель
отмечал праздник Тела Христова. Городская администрация была уведомлена о
времени нашей погрузки в вагоны с тем, чтобы торжества верующих завершились
к тому времени, как мы с нашими танками отправимся на железнодорожную
станцию. Но какое дело было этим людям до того, что германский фронт близ
Ленинграда требовал подкреплений и что войска там ожидали нас с нетерпением?
Бесконечно чертыхаясь, мы вынуждены были прождать почти три часа, прежде чем
смогли начать погрузку.
Наши "тигры" тщательно оберегались от посторонних глаз --
их закрывали брезентом, чтобы не было видно ни одного болта. Несмотря на
это, нас не покидало ощущение, что враг уже знал так же много о новых
танках, как и мы.
Поезд, как мы скоро заметили, и в самом деле был скорый. Мы лишь
сделали краткую остановку, чтобы сменить локомотив. Из Меца я послал
телеграмму домой, хотя и сомневался, что кто-нибудь из моих родственников
сумеет доехать из Цвайбрюкена до Хомбурга в Саар за такое короткое время. Но
настоящая мать солдата может сделать все! [33]
Как только подошел наш поезд, она уже ожидала на платформе. Кроме того,
мне вдвойне повезло, потому что здесь как раз происходила смена локомотива.
Так что я получил возможность представить свою мать ребятам, с которыми
отправлялся на фронт. К счастью, мы не имели понятия, что произойдет с нами,
когда ехали через Германию вплоть до Ленинграда. У нас были новые машины, и
мы ехали навстречу новым событиям с большим спокойствием, чем отправлялись
на любую другую предыдущую операцию.
Время от времени мы посматривали на монстров, спрятанных под брезентом,
с неким чувством, похожим на любовь. По крайней мере, мы кое-что могли
совершить с их помощью! "Тигр" был тяжеловесом среди наших боевых
машин.
Самым легким танком из этой серии был "T-I", "спортивный
автомобиль Круппа", как его прозвали в войсках. Его экипаж состоял из
двух человек, вес едва достигал 6 тонн, а вооружение состояло из двух
пулеметов. Ко времени русской кампании мы уже оставили его дома.
Три человека составляли экипаж "Т-II". Он был несколько
тяжелее, чем "T-I", и также имел 20-мм скорострельную пушку. К
тому времени он применялся лишь для разведывательных целей во взводах легких
танков.
В состав экипажа "T-III" входило пять человек. Он весил ровно
20 тонн и был вооружен 50-мм короткоствольной пушкой (впоследствии
длинноствольной) и двумя пулеметами. Чешский танк 38(t) по параметрам
приблизительно соответствовал танку "Т-III". Но кроме того что у
чешского танка была сталь худшего качества, он проигрывал еще и в том, что
его экипаж состоял всего из четырех человек. Командиру танка приходилось
одновременно и вести наблюдение, и стрелять.
Танк "T-IV" можно было встретить в роте тяжелых танков
каждого батальона. В нем также было пять танкистов. Его вес составлял от 22
до 28 тонн. Вплоть до конца 1942 года эта боевая машина была оснащена
короткоствольной 75-мм пушкой. Позднее у нее появилась длинноствольная пушка
того же калибра. [34]
Танк "T-V" был известен под именем "пантера". Это
была новая разработка, сделанная с учетом опыта войны. Танк обслуживали пять
человек, он весил 42 тонны и был вооружен 75-мм сверхдлинноствольной пушкой,
двумя пулеметами, и у него был механизм поворота башни, как у
"тигра".
Нас было пятеро и в нашем "тигре". 88-мм пушка, два пулемета,
полуавтоматическая трансмиссия и 700-сильный двигатель довершали
внушительный облик 60-тонной машины.
88-мм пушка была такая же, как и та, что блестяще проявила себя в
зенитных подразделениях. Ее также взяли за основу, но при еще более длинном
стволе в новых противотанковых орудиях. Вскоре нам предстояло подвергнуть
танк тяжелому испытанию.
Наш конечный пункт располагался неподалеку от Гатчины. Там мы пережили
первую неудачу. Не оказалось наклонной рампы, и один из "тигров"
опрокинулся, завалившись на бок. Обнадеживающее начало!
Донесения по окончании боевых действий 1-й роты также были не слишком
воодушевляющими. Наши товарищи суетились в районе около Ленинграда с 4
сентября 1942 года. В первые четыре недели им пришлось участвовать в первом
оборонительном сражении к югу от Ладожского озера. Потом они увязли в
позиционных боях вокруг Ленинграда в полосе XI армейского корпуса. С 12
января по 5 мая 1943 года они приняли участие во втором оборонительном
сражении к югу от Ладожского озера в Погостьинском мешке и южнее Колпина.
В ходе этих операций жертвы были неизбежны. Стало также совершенно
ясно, что в болотистой местности танки придется время от времени оставлять
их экипажам. В то время как был отдан приказ, чтобы ни один "тигр"
не попал в руки русских ни при каких обстоятельствах, подожженный танк часто
приходилось покидать, а экипажу уничтожать его оружие. [35]
Потерпевшие аварию танки и обломки танков давали возможность русским
получить достаточную информацию о том, что у нас есть нечто новенькое. В
последовавших операциях мы быстро нашли превосходное описание
"тигра" русскими. У каждого русского было такое описание для того,
чтобы он знал наши уязвимые точки. Поскольку наше собственное руководство не
выпустило инструкции по эксплуатации, мы воспользовались русскими
публикациями для своих тренировок. Таким образом мы и сами познакомились с
уязвимыми местами собственной техники.
Дебют нашего "тигра", как предполагалось, должен был
состояться 22 июля 1943 года при ежедневном использовании в течение восьми
недель. Это было, третье сражение за Ладогу. Всеми доступными им средствами
русские в третий раз пытались восстановить сухопутное сообщение с
Ленинградом. Это позволило бы использовать Беломорканал и железную дорогу
Волхов -- Ленинград.
Мы погрузились на поезда 21 июля. Нам не удалось достичь места
назначения. С громадными сложностями мы добрались лишь до Снегирей,
небольшой железнодорожной станции возле населенного пункта Мга. С превеликим
трудом мы выгрузили свои "тигры" с платформ. Русская артиллерия
перенесла огонь, как только мы показались, и нам опять пришлось выгружать их
без наклонной рампы.
3-я рота была брошена в бой прямо с платформы. Гауптман Уме, командир
роты и лейтенант Грюневальд были убиты еще до того, как мы прибыли со своим
эшелоном.
Иваны обрушили на нас тучи истребителей, к чему мы не привыкли. Кружась
вокруг и подражая нашим пикирующим бомбардировщикам "Штука", они
уничтожали все. Отдельные фрагменты раскромсанных тел людей и животных,
разбитой техники валялись на шоссе. Это была картина, подобную которой я
видел только в 1945 году вдоль дорог на западе, по которым проходили
отступавшие войска. [36]
Как правило, мы могли двигаться по дороге ночью. Частям, использовавшим
конную тягу, практически невозможно было продвигаться вперед.
Мы тоже вскоре были брошены в этот ад. Мы возились с русскими до конца
сентября. Ни одна из сторон не могла похвастаться успехом, все лишь отмечали
потери. Синявино, высота "X", дорога на Мазурино и деревня под
кодовым названием Бункер -- для всех выживших эти названия вновь
оживляют память о жестоких боях. Сражения происходили там и сям изо дня в
день. Важные позиции часто по нескольку раз переходили из рук в руки.
Однажды мы вели бой с ротой против деревни Бункер. Я двигался с
юго-востока. Предполагалось, что, как только подойду к деревне, меня
поддержат атакой из леска юго-западнее от того места, где я буду находиться.
Однако, дойдя до места, я напрасно ожидал вторую группу
"тигров". Я так и не узнал истинной причины того, почему товарищи
из другой роты оставили нас в тяжелой ситуации. Мы должны были выпутываться
из нее сами, перед лицом противотанковых позиций.
Мы мельком увидели несколько танков, но вскоре уже и сами не знали, где
фронт, а где тыл. Нам очень повезло, что мы выбрались оттуда, так и не успев
внести смятение в ряды русских. Я был вне себя от счастья, что все мои
"тигры" опять собрались вместе. У кого бы нашлось время в такой
сумятице следовать приказам и убедиться, что ни одного поврежденного
"тигра" не осталось позади!
Кто-то "заботливо" снабдил каждого командира танка
"тигр" фугасным зарядом. Он был вертикально прикреплен к держателю
у правой руки командира танка, рядом с сиденьем в башне. С его помощью пушка
могла быть уничтожена без всяких усилий. В дополнение к ручным гранатам,
лежавшим вокруг командира танка, это было еще одним новшеством.
Я бы охотно обошелся без них. В случае, если танк получил бы
смертельный удар, его командир имел полную гарантию, что не попадет в руки
русским. А если и попадет, то в таком виде, что будет уже неузнаваем. [37] Я
в конце концов использовал вышеупомянутый держатель для хранения бутылки
шнапса. Для моего экипажа из пяти человек это было лучшим успокоительным,
чем любой фугасный заряд!
Иногда мы и в самом деле верили, что только алкоголь поможет нам
выдержать эту чертову бойню. Мы были разочарованы тем, что успехи, на
которые мы рассчитывали, получив новые машины, так и не наступили.
В довершение всего в нашем батальоне командование менялось почти столь
же часто, как высота у Синявина переходила из рук в руки. Многие товарищи
были убиты: взводный нашего 3-го взвода, затем унтер-офицер Пфаннштиль, а
также унтер-офицер Кинцле. Он был одним из моих веселых австрийцев из замка
в Плоэрмеле, верным венцем в старом добром смысле слова.
Бесполезность многих мер, принятых в непосредственной близости к
фронту, также вызывала у нас недовольство. Например, кто-то пришел с идеей
укрепления дорог в заболоченном районе вокруг Тосно. Предполагалось сделать
деревянные настилы и покрыть их асфальтом. Дороги уже были проложены до
самой Гатчины, а затем приблизились к фронту. Русские, конечно, с
удовольствием воспользовались этим и хорошими дорогами для наступления в
январе 1944 года.
Нам приходилось обходиться бревенчатыми настилами почти три года.
Бревенчатые настилы были отдельной историей! Каждый, кому приходилось по ним
ездить, может кое-что рассказать. Несмотря на множество ответвлений, пробки
на них были неизбежны. Ехать вне дорог было невозможно, даже далеко за
линией фронта. Низкорослые заболоченные леса начинались сразу по левую и
правую сторону.
В одной из поездок по этой "транспортной сети" я снова
проявил себя с неприглядной стороны. Я возвращался с совещания, хотел
попасть на фронт и, как всегда, спешил. Вдруг кто-то как ненормальный стал
сигналить позади меня.
Я должен был съехать на один из боковых путей и дать ему проехать,
потому что у него была явно более мощная [38] машина, и он спешил еще
больше, чем я. Но если бы мы съехали на одно из этих ответвлений, то
рисковали почти наверняка выбиться из этой сети дорог. Движение было
беспрерывным, и никто не остановился бы, чтобы позволить нам попасть на нее
обратно. Поэтому я продолжал ехать вперед, даже когда оглянулся и убедился в
том, что позади была машина со штабным флажком.
В конце концов один из обычных заторов заставил нас остановиться, и я
вскоре получил увесистый "подзатыльник". Это был гауптман из штаба
Линдеманна, командующего группой армий "Север". Он тут же устроил
мне головомойку.
Когда я объяснил ему, что мое присутствие на фронте столь же важно, как
и его инспектирование, и что он, наверное, даже не смог бы тут ездить, если
бы не солдаты, удерживавшие фронт, он потребовал мои документы.
-- Вы доложитесь командующему армией и узнаете от него лично, что
необходимо, а что нет! -- объявил он мне грозным тоном.
И на следующий день я узнал, что было необходимо, и что нет. Линдеманн
принял меня доброжелательно. В боях у "Западного вала" он
познакомился с моим отцом. Вместо разноса, произошел забавный разговор.
-- Ну и везет же этому парню, -- говорили мои товарищи, когда я
вернулся с этого рандеву с довольной улыбкой.
После многих недель русские наконец были утихомирены в секторе к югу от
Ладожского озера. Они опять затихли. Мы отступили от линии фронта и
расположились в Чернове, близ Гатчины. Большинство машин было готово для
отправки в ремонтные мастерские; нужно было ликвидировать обычные в период
обкатки мелкие неполадки. Командир нашей роты был переведен, и командование
ротой перешло к бывшему заместителю, обер-лейтенанту фон Шиллеру. Я
оставался единственным еще одним офицером в роте до лета следующего года.
Во время перерыва в боевых действиях я получил задание разведать дороги
на подступах к Ленинграду, [39] которые ведут на север от Гатчины к дороге
вдоль береговой линии, и связующие дороги между ними. Занимаясь этим, я
должен был установить контакт с пехотой на фронте. В дополнение к этому
нужно было проверить на прочность все мосты и дренажные трубы. При
необходимости военные инженеры должны были их так укрепить, чтобы пролет
соответствовал габаритам "тигра", а проезд украшал знак нашего
тактического подразделения с изображением мамонта.
К сожалению, русские стали единственными, кто пожинал плоды нашей
работы там, когда наступали в 1944 году.
Во время этих разведывательных поездок у меня была возможность
ознакомиться с ленинградским фронтом. За несколько километров по шоссе нам
был виден работающий в порту кран. Кран этот доставил нам огромное
количество проблем, потому что он был великолепным наблюдательным пунктом
для русских.
Его невозможно было свалить артиллерией. Когда я находился на линии
фронта, приблизившегося к конечной остановке ленинградского трамвая, бросил
взгляд на город с разбитых троллейбусов и спросил себя: почему мы не взяли
город в 1941 году? В то время едва ли было бы оказано сколь-нибудь серьезное
сопротивление.
Мы узнали от взятой в плен женщины-врача, что город практически умирал
от голода зимой 1941/42 года. Тела умерших складывались одно на другое, как
штабели дров. Она рассказала, что сейчас жизнь в Ленинграде практически
вошла в нормальное русло. Население ходит на работу без помех. Где и когда
немцы откроют огонь, бывает уже известно заранее. Кроме того, по ее словам,
у нас почти не осталось боеприпасов. Когда потом мы узнали из показаний
другого пленного, что в Ленинграде совсем не оставалось солдат в 1941 году и
город в то время русскими войсками был практически оставлен, даже самому
последнему шоферу солдатской столовой стало ясно, что эту ошибку никогда уже
не исправить.
Хотя развитие событий на фронте происходило в том же направлении на
протяжении почти трех лет, ничего [40] существенного не было сделано для
сдерживания наступления русских, которое, несомненно, должно было
последовать. Они (руководители) обещали дивизионным командирам, что из
глубокого тыла осенью 1943 года будут посланы бульдозеры. Предполагалось,
что с их помощью выроют противотанковые рвы перед особенно опасными
участками линии фронта. Это было после того, как мы там находились уже три
года.
К тому времени, когда эти бульдозеры наконец прибыли, земля промерзла
так сильно, что нечего было и думать об их использовании. Русские, конечно,
использовали их наилучшим образом следующей весной.
С Ленинградом в качестве краеугольного камня Восточного фронта мы могли
бы перезимовать на хорошо подготовленных позициях. Это дало бы нам
приемлемый исходный пункт для нового наступления весной 1942 года.
Наступлению на Москву было отдано предпочтение перед взятием
Ленинграда. Атака захлебнулась в грязи, когда до столицы России, открывшейся
перед нами, было рукой подать. Что потом произошло печально известной зимой
1941/42 года, не передать в устных или письменных донесениях. Германскому
солдату приходилось держаться в нечеловеческих условиях против привыкших к
зиме и чрезвычайно хорошо вооруженных русских дивизий.
Наши полки -- или, лучше было бы сказать, то, что от них осталось,
месяцами удерживали свои позиции, и это стало для них настоящим адом. С
отмороженными конечностями, полуголодные и морально подавленные, мы --
непостижимо! -- еще были способны провести целую зиму на этих изначально
удерживаемых позициях.
Спросите тех, кто находился на Восточном фронте в эту первую зиму или
еще одну или две зимы, -- почему они не испытывали сочувствия к тем, кто
был жестоко наказан или помещен в лагерь за подстрекательство к мятежу или
саботаж или за другие подобные проступки во время войны. Это те самые люди,
которых потом чествовали как героев и мучеников.
Разве простой солдат на фронте держался просто ради удовольствия
погибнуть? И было ли всего лишь удачей для [41] фронтовика, если он прошел
через все это и остался жив и вновь увидел родину? Бог знает, кто может
поверить в то, что мы выстояли потому, что взгляд Гитлера, голос Геббельса
или форма Геринга были особенно нам приятны. Как можно сравнивать понятия
"правительство" и "родина"? Мы удерживали свои позиции и
старались изо всех сил потому, что были законопослушны. А если мы уже не
могли больше об этом думать, обезумев от тягот, холода и голода, то
держались, подстегиваемые страхом и инстинктом.
Да, мы следовали инстинкту, который заставлял нас верить в то, что
огромная опасность с Востока угрожала нам и всему западному обществу.
Ругая эту поганую войну, мы обнаружили себя на ленинградском фронте. Но
стоит ли говорить, что мы вставали в строй, как только отдавалась команда.
Наверное, в этом и состоит дух немецкого солдата, которого многие часто
пытаются представить в дурном свете. Он проявляется в том, чтобы требовать
от себя превосходного выполнения задачи, по-видимому, вопреки более здравым
суждениям, что приводит к неожиданному успеху и часто превращает почти
неизбежные поражения в победы.

Оборонительный бой у Невеля
На фронте у Ладожского озера стало до определенной степени спокойно. Но
прежде чем мы успели как следует перевести дыхание, неожиданно для нас
поступил приказ на марш в район Невеля. Русские там атаковали и взяли город.
Атака последовала столь неожиданно, что некоторые наши войска были
застигнуты во время движения. Началась настоящая паника. Было вполне
справедливо, что коменданту Невеля пришлось отвечать перед военным судом за
вопиющее пренебрежение мерами безопасности.
А нам поставили задачу любой ценой обеспечить возможность движения по
автомагистрали [43] Великие Луки -- Невель -- Витебск, с тем чтобы
пехота могла занять как можно более выгодные позиции восточнее дороги.
Предполагалось, что русские будут снова отброшены назад.
Мы вскоре во время ряда непредвиденных событий узнали, с каким
противником имеем дело.
На нашей линии фронта к югу от Невеля была брешь с зимы 1941/42 года.
Она рассматривалась как естественное препятствие, потому что местность была
совершеннейшим болотом. К всеобщему удивлению, после прорыва к Невелю было
установлено, что русским удалось мелкими подразделениями просочиться через
болото, чтобы нарушить движение по автомагистрали. И меня отправили вперед с
одним танком для обеспечения прикрытия; остальная часть роты должна была
идти следом. Не было никаких признаков противника.
Автодорога, которую нам предстояло охранять, протянулась перед нами
справа налево. Она уходила вверх направо и исчезала за подъемом примерно
через 2000 метров. Остальная часть нашего батальона должна была выйти к нам
с того направления и усилить наш рубеж между Ловецом и Невелем. Это было 4
ноября.
Мы вылезли из танка. Мой механик-водитель, унтер-офицер Кестлер
ремонтировал поврежденную левую гусеницу. Стоя на открытом пространстве, мы
с удовлетворением отмечали, что наши танки катились по направлению к нам по
автодороге через вышеупомянутый подъем. По крайней мере, радист не
докладывал мне ничего такого, что нарушало бы эту идиллию.
Когда я лучше рассмотрел первые танки, невольно вздрогнул. На них
сидела пехота. Это русские лично удостоили нас своим присутствием. В
мгновение ока все мы опять были на своих местах. Но русские даже не обратили
на нас внимания. Наверное, сочли нашу машину подбитой и не рассчитывали на
боевой контакт с противником.
Мой водитель, Кестлер, практически все испортил; он всегда приходил в
ярость, когда показывались танки. По его мнению, огонь никогда не открывали
достаточно быстро. Он бы предпочел протаранить танки противника. Он уже
завел двигатель и вновь потребовал, чтобы мы [44] открыли огонь, не понимая
нашего "спокойствия". Мой наводчик, унтер-офицер Клаюс, был одним
из тех бывших студентов университета, кто умел наслаждаться выпивкой. В
отличие от его прежних начальников я хорошо с ним ладил. К сожалению, мы
расстались, потому что его просьба о продолжении учебы была удовлетворена.
Итак, едва я собрался приказать "открыть огонь", как Кестлер
потерял терпение и попытался двинуться с места. Двигавшиеся в голове колонны
русские были от нас уже не более чем в 60 метрах. Как раз в это самое время
Клаюс "дал им прикурить" снарядом, угодившим между башней и
корпусом. Танк сполз на обочину и загорелся. Экипаж не подавал признаков
жизни. Русская пехота рассыпалась по местности, прилегающей к дороге.
Клаюс занялся остальными вражескими танками. Они натолкнулись один на
другой в замешательстве, повернули и совсем не помышляли о том, чтобы дать
нам бой. Лишь два из двенадцати танков "Т-34" избежали нашего
огня.
Вечером я был отозван на север. Мы должны были провести небольшую
операцию у Щелкуницы. На прежней позиции для выполнения задачи обеспечения
безопасности нас сменили зенитчики. Через два дня я вернулся. Для усиления
мне был выделен танк из 3-й роты. Им командовал фельдфебель Дитмар.
Мы уже больше не считали, сколько еще было русских танков после того,
как противник получил такую трепку. Однако, как правило, мы недооценивали
упорство иванов. Они появились в полдень на том же самом месте, что и два
дня назад. Но на этот раз они задраили люки, готовясь к бою, и наполовину
отвернули башни вправо.
Судя по всему, противник распознал только зенитное орудие и совершенно
просмотрел нас, главных злодеев. Вражеские танки -- их было пять --
попытались объехать свои сожженные машины. Они совершили свою самую большую
ошибку, обозревая на ходу только возвышенный участок местности.
Открыв огонь -- между прочим, очень неточно, -- они тем самым
потревожили артиллерийский расчет, который [45] целиком полагался на нас. Мы
подбили три танка; беспардонно потревоженные зенитчики позаботились об
остальных. Вскоре после этого мы поднялись для краткой рекогносцировки на
холм. Русские провели дополнительную военную технику через заболоченное
бездорожье.
Вечером мы вернулись на свою прежнюю позицию. Там нам дали задание на
следующее утро занять деревню за возвышенностью. Мы, таким образом, должны
были проторить путь для пехотного полка. Еще два танка и три счетверенные
зенитные установки были мне приданы к тому времени, когда опустились
сумерки. Эти орудия блестяще проявили себя в действиях против наземных
целей.
Была лунная ночь. Я решил атаковать как можно скорее, полагая, что
фактор внезапности атаки в какой-то степени компенсирует численное
преимущество противника. Мы выстроились так, что мой "тигр" шел во
главе. Танки и зенитные установки вслед за ними. Используя
светомаскировочные фары, мы подобрались совсем близко к деревне.
Довольно странно, что не было произведено ни выстрела. Наверное, иваны
полагали, что мы одна из их маршевых колонн. Мы остановились прямо перед
деревней, и зенитные установки открыли огонь. Не дожидаясь моего приказа,
стрелок тоже открыл огонь по домам слева от автомагистрали. Результатом
этого стало то, что восточный ветер понес густой дым по улицам, закрывая нам
обзор. В деревне мы смяли три противотанковые пушки русских, установленных
рядом с домами.
Мы рассредоточились, чтобы обеспечивать безопасность, установили
контакт с полком. Полк подошел, солдаты прочесали дома, и утром мы
продолжили путь на север. Рейд прошел без потерь с нашей стороны. Только
двум русским танкам удалось удрать. Если бы мы дождались наступления дня,
чтобы начать движение, противник обрушил бы на нас свою огневую мощь,
насколько мы могли судить по захваченной технике.
Несмотря на все предосторожности и наши попытки их окружить, русские
продолжали успешно [46] просачиваться в наш фронт через старую брешь. Они
выстроили длинную узкую путевую "артерию", через которую
перебрасывали всю больше людей и техники. С нашими слабыми силами мы были не
в состоянии перекрыть этот район их проникновения, отрезать русских и
уничтожить образованный "мешок". С каждым днем увеличивалась
опасность того, что эта "артерия" взорвется и русские окружат нас.
Во время русской кампании часто задавали следующий вопрос: "Кто кого
окружает?" Мы, таким образом, были отведены на запад, чтобы
предотвратить дальнейшее выдвижение из этой "артерии". Местность
была совершенно непригодной для танков.
Несмотря на мороз и снег, там и сям пролегали полосы болот, где мы
могли увязнуть. Мы даже не особенно опасались лесов и считали, что по
сравнению с условиями в северном секторе Восточного фронта тут было совсем
неплохо.
10 ноября мы контратаковали у населенного пункта Пугачино и
воспрепятствовали разрастанию "артерии". Наш маршрут на протяжении
примерно 5 километров пролегал через лес, где русские недавно захватили два
немецких длинноствольных 88-мм противотанковых орудия. Мы обнаружили эти
орудия в целости и сохранности. Было ясно, что иваны не знали, как с ними
обращаться.
Нам не оставалось ничего иного, как разнести эти неповрежденные орудия
на куски -- не хотелось предоставлять русским еще одну попытку
испробовать на нас свою способность к освоению незнакомой им техники. Мы
были несколько беспечны, когда продолжали после этого двигаться вперед, и
вскоре со всех сторон стал раздаваться звуки орудийных выстрелов.
Пламя сразу же охватило одну из наших машин. К счастью, экипаж смог
спастись, пересев в другой танк. Мы быстро стали отходить к главной дороге,
будучи убеждены, что противник в этом районе наступал небольшими силами.
Однако ситуация оставалась неясной. Даже на более высоком уровне никто не
мог дать нам информацию о точном расположении боевых рубежей. [47]
В это время мы не знали, плакать или смеяться. Когда мы находились в
дозоре, к нам приблизился посыльный на лошади. Мы снизили скорость, чтобы не
нервировать лошадь, но, когда мы с ним поравнялись, молодая лошадь встала на
дыбы. К сожалению, она оказалась так близко перед левой гусеницей, что мой
водитель не успел вовремя затормозить. Животное было настолько серьезно
ранено, что всаднику, который успел спрыгнуть, пришлось его пристрелить,
чтобы не мучилось. Мы посадили посыльного в машину и отвезли в его часть.
Там я доложил для отчета, что он никоим образом не несет ответственности за
происшедшее.
На обратном пути заметили, что мертвая лошадь куда-то исчезла. Я нашел
ее на нашей полевой кухне. Мои ребята увезли ее на танке. Она пополнила наш
скудный рацион, поскольку мясо на таком холоде можно было хранить не один
день. На следующий день на ужин у нас были фрикадельки. Не зная об
инциденте, наш командир съел три штуки и похвалил кухню за заботу о нас. Но
когда я ему сболтнул правду, беднягу чуть не вырвало.
Впоследствии он ел только ту пищу, в которой не было мяса, до тех пор
пока не убедился, что израсходован последний кусок конины.
Неприятности опять начали возникать через несколько дней. Мы выдвигали
охранение немного выше, на такое место, с которого было бы лучше видно
деревню Сергейцево. Сама деревня была в наших руках, но за ней находились
русские.
Мы должны были помочь отразить неожиданное нападение. Вечером иваны
начали выдвигался из лесной чащи -- четыре танка и пехота. С нашей
высокой позиции отбивать атаку было нетрудно. Командиры танков даже вылезли
из танков во время боя и руководили огнем. Четыре танка "Т-34"
загорелись. После этого русские отступили в лес.
Бои не прекращались до конца года. 25 ноября нам пришлось оказывать
поддержку одному батальону из 503-го пехотного полка в атаке в направлении
леса к западу от Сергейцева. Согласно плану атака начиналась на заре. [48]
Наши четыре танка заняли свои позиции, и мы увидели нечто удивительное
-- наши товарищи пехотинцы бежали прямо к полосе леса. Мы поразились их
натиску, но были еще больше удивлены тем, что русские не препятствовали
этому! После того как продвинулись вперед примерно на 70 метров, мы нашли
разгадку.
Солдаты, бежавшие к лесу, как оказалось, были не нашими товарищами, а
русскими, пробравшимися на нашу территорию ночью. Они удирали перед нашей
атакой. Наши пехотинцы были на позиции с нами по правую и левую стороны и
ожидали наших действий. Иванам невероятно повезло, что мы обманулись в
утренних сумерках.
Нам теперь пришлось возиться с ними в лесу, тогда как мы могли
покончить с ними без проблем в открытом поле. Командира батальона гауптмана
Йоханнмайера вечером тяжело ранил советский снайпер, укрывшийся среди
деревьев. Мы все боялись, что его не довезут до медсанбата, потому что у
него было прострелено легкое. Я был очень счастлив, когда получил от него
поздравления в госпитале в 1944 году. Как раз накануне своего тяжелого
ранения он стал 329-м военнослужащим, представленным к награждению дубовыми
листьями к Рыцарскому кресту. Из-за своего ранения он чуть было не пропустил
церемонию своего награждения.
2 декабря я был на задании с обер-фельдфебелем Цветти у Горушки, чтобы
отсечь еще часть "артерии", продвигаясь вперед вместе с пехотой.
Русские чрезвычайно хорошо окопались на маленькой, но господствующей
высотке. Они всегда делали это мастерски. За высотой и по обеим ее сторонам
они установили тяжелое вооружение, такое, как противотанковые орудия, и им
подобное. Мы не могли ввязываться с ними в бой. Нам пришлось двигаться по
дороге, которая вела к совершенно негодному для переправы мосту.
У русских был превосходный обзор, и они приветствовали нас минометной
атакой. Я чуть не убил командира саперов, гауптмана. Поскольку о мосте,
конечно, не могло быть и речи, он заверил нас, что мы легко пройдем [49]
через ров с правой стороны. Он, понятное дело, не горел желанием укреплять
мост прямо на виду у противника. Но и у меня не было охоты застрять во рву и
демонстрировать попытки из него выбраться под носом у русских.
Гауптман вскоре появился и потребовал, чтобы я немедленно начинал
атаку. Слово за слово мы поссорились, а иваны аккомпанировали нашей
перебранке небольшим "дружественным" огнем.
Когда мы, наконец, перешли на такие выражения, как
"симулянт", "трус" и тому подобные, я вдруг сорвал свой
Железный крест с кителя и швырнул его ему под ноги. Я залез в машину,
двинулся прочь и тут же взлез так глубоко, что мог легко коснуться земли
одной ногой с высоты башни. Гауптман получил урок. А его, как говорят, и
след простыл. Не мог же я его винить за то, что иваны, которые с близкого
расстояния наблюдали наше бессмысленное препирательство, смогли повредить
наши башенные люки.
Я помахал Цветти, и мы подцепили трос. Просто необыкновенное везенье,
что больше ничего не случилось. Лишь минометный осколок изуродовал мой
висок. По глупости я позволил своему наводчику вытащить осколок после того,
как мы освободили нашу машину из плена. Вытягивание ее на ровное место
потребовало больших усилий. Тем временем рана начала сильно кровоточить.
Вероятно, была затронута крупная вена, и Цветти пришлось наложить
"давящую повязку". Наш санинструктор оказался на высоте. У меня на
голове теперь был красивый белый тюрбан. Он служил отличной маскировкой на
фоне снежного пейзажа. Мы уже покрасили танки в белый цвет, как обычно
делается зимой. Моя голова была почти не видна на больших расстояниях --
нет худа без добра.
В тот вечер саперный гауптман послал мне мою награду вместе с письмом.
Он приносил извинения и уверял меня, что о мосте можно будет поговорить на
следующее утро. С первыми лучами солнца мы без особых проблем ликвидировали
яблоко раздора. Честно говоря, он немного покачивался, но выдерживал. [50]
С помощью удачи и мастерства мы пересекли минное поле. Цветти ехал по
следу моего танка. Мы были тогда прямо перед русскими и видели их одиночные
окопы на переднем склоне. Затем мы дали нашей пехоте немного передышки.
Цветти быстро разделался с двумя противотанковыми пушками, которые
прикрывали минное поле.
Парни справа от нас теперь начали стрелять по нас прицельно из
противотанковых ружей. Уже через короткое время не работал ни один смотровой
прибор. Цветти безуспешно пытался обнаружить хотя бы одного из этих
стрелков, но эти ребята все время меняли позицию, а потом молниеносно
исчезали опять. Мы ориентировались по стрельбе, которая велась на протяжении
всей длины траншей. Однако русские были настолько уверены в себе, что даже
бросали ручные гранаты из своего укрытия. Когда мы немного продвинулись
вперед, первый противотанковый снаряд просвистел у меня над головой.
Казалось бессмысленным двигаться дальше вперед до тех пор, пока к нам не
подтянется пехота. Так что мы стояли там несколько часов, не видя никого из
наших товарищей. Они совсем не вылезали из своих окопов, потому что иваны
контролировали весь район со своих деревьев. Нам даже пришлось задраить
люки, поскольку мы боялись, что русские подстрелят нас сверху.
Ближе к вечеру Цветти показал мне лужицу под моим танком. У меня
появилось нехорошее предчувствие. Водитель завел мотор, а столбик термометра
сразу же подскочил до отметки выше 250 градусов. Русские пробили дыру в
радиаторе своими противотанковыми ружьями и минометами. Что было делать?
Покинуть машину или взять ее на буксир было невозможно в нашей ситуации.
Следовательно, нам предстояло попытаться возвратиться обратно через мост
своим ходом. Несчастье сближает! Цветти забыл переключиться на прием. Это
значило, что у меня был прекрасный прием, и я слышал разговор в его танке,
нечто, что мало меня интересовало в то время. Это вещи, которые заставляют
понять, насколько необходима ненавистная военная подготовка. В голову
радиста десяток раз в день вбивали, что нужно переключать на прием [51]
немедленно после получения радиовызова. И теперь все равно все это оказалось
бесполезным!
Я стал махать из люка своими наушниками, желая показать Цветти, что
хочу с ним говорить. Нельзя было терять время из-за непрерывно текущего
радиатора. Наконец, он заметил, что я ему машу, и грубо отчитал своего
радиста -- мне это тоже было слышно. Я управлял движением танка через
минное поле. Водителю приходилось вести машину вслепую. Но он нас провел. С
превеликим волнением мы добрались до моста, который пострадал от нашего
первого перехода и прогнулся посередине.
Мы положились на удачу и уже примерно через 100 метров были за
пределами видимости русских, защищенные низкорослыми деревцами заболоченного
леса. Мы уже больше не пытались атаковать в этом месте. Это было просто
невозможно для пехоты. Никто бы не смог достичь этой высоты живым, даже при
том, что до нее было рукой подать.
12 декабря нас направили в Ловец по автодороге Витебск -- Невель.
Русские там оказывали давление с востока на наши позиции по широкому фронту.
В первые пару дней у нас было только одно задание. Нам нужно было
курсировать на несколько километров вверх и вниз по автостраде, создавая у
русских впечатление наличия там более крупных танковых формирований.
16 декабря при поддержке бронетехники противник попытался атаковать
из-за холма, где несколько недель назад мы уже подбили русскую
противотанковую пушку. Мы сразу же успешно контратаковали.
В ходе боя нами было подбито много вражеских танков. Иваны могли бы
избежать этих потерь, если бы двигались с холма всей своей танковой массой.
Однако они двигались с оглядкой, несколько беспокойно и один за другим. Мы
разделались с ними не спеша.
Много хлопот нам доставляли и русские истребители. Они пикировали над
нами почти беспрерывно. Это надо уметь -- описать то, как они летают.
Мой наводчик, унтер-офицер Крамер достоин похвалы за то, что совершил, и с
[52] этим, наверное, ничто не сравнится на Восточном фронте. А именно, ему
удалось попасть в русский истребитель из танковой пушки. Конечно, ему еще и
повезло. Вот как это произошло. Крамер, обозленный назойливостью этих
парней, поднял свою пушку вдоль траектории приближающегося истребителя. Я
склонил его к этому. Он улучил момент и нажал на спуск. Со второй попытки он
попал одной из "пчелок" в крыло. Русский рухнул позади нас. В тот
же день мы получили еще одну утешительную весть: два русских истребителя
столкнулись и разбили друг друга в воздухе, прежде чем рухнуть.
Вечером у меня была летучка по ситуации с командиром пехотного полка.
Она продолжалась дольше, чем предполагалось. В конце концов около двух часов
дня я смог отправиться обратно. По дороге я встретил нашу пехоту перед
автомагистралью.
Войска как раз располагались на позициях. Время от времени русские
открывали через дорогу огонь из карабинов или пулеметов. Как раз перед тем
местом, где, как мне было известно, располагались мои танки, я спокойно
проследовал по дороге, ведущей на юг, то есть "домой". Экипажи
танков сократились до двух человек на одну машину.
Они меня искали. Мое долгое отсутствие огорчало их. Мы были очень
счастливы вновь увидеть друг друга. Цветти сказал мне, что наша линия фронта
прорвана на протяжении автомагистрали, по которой я двигался вниз. Дорога
была на ничейной территории.
Тем временем противнику постоянно поступало подкрепление. Лишь с
большим трудом мы могли удерживать свои позиции. Войска и боевая техника
русских прибывали с востока на грузовиках с зажженными фарами. Их не
беспокоило наше противодействие. Наша артиллерия открывала редкий огонь,
который не велся все время, пока вражеские колонны были на виду.
На следующий день мы снова атаковали вдоль автострады, ведущей на
север. Мы хотели дать возможность нашей пехоте отвоевать позицию, потерянную
в предыдущий день. Русские были уже сразу справа от дороги. [53]
Ракетные установки "катюши", размещенные на открытом
пространстве, были наведены прямо на нас. Ракета попала в лобовую броню
моего танка. По радио Цветти спросил, что случилось. Сначала он ничего не
мог разобрать в дыму. Нам повезло. Мы потом быстро убрались из поля зрения
противника.
Несмотря на предпринятые повторные попытки, наша пехота не смогла
продвинуться на восток через дорогу. Русские, напротив, начали переходить с
другой стороны. Наблюдая это, мы не могли не восхититься хладнокровием
советского комиссара, который стоял прямо в гуще боя и упрямо вел вперед
своих людей, подавая команду взмахом руки. Пулеметы как будто были не
способны поразить его. Мы пришли в ярость, и смельчак был подброшен в воздух
взрывом снаряда 88-мм пушки Крамера. Тогда русские побежали через автостраду
назад. Несмотря на это, наше наступление не состоялось. Новая линия фронта
была образована значительно западнее.
Когда я вернулся на полковой командный пункт, застал командира в
волнении. Пропали два эльзасца. Собственно говоря, на данном этапе в войне
предполагалось, что они уже больше не будут нужны на фронте. Из-за их
видимой надежности кто-то сделал исключение, и теперь опасались, что они
перешли линию фронта и выдали секреты.
Был еще один неприятный инцидент с двумя трофейными русскими танками
"Т-34". Два "немецких" танка прошли через посты
охранения, а вернулись в вечерних сумерках. Наши противотанковые
подразделения, которые не имели понятия, что в танках немецкие экипажи, тут
же подбили обе машины. Нанесенный на них краской "балканский
крест" был неразличим в темноте. С тех пор никого из наших людей
невозможно было заставить сесть на трофейный танк.
Наши дни в невельском секторе были сочтены. Новые и трудные задания
ожидали нас к югу от Ленинграда. Фронт у Невеля все еще не установился,
когда мы быстро снялись, чтобы идти к другой станции погрузки. Мы еще больше
были нужны для действий по [54] выводу в районе Ленинграда. Нашей целью был
узловой пункт в Гатчине на автодороге Ленинград -- Нарва. Во время
нашего отбытия с Невельского фронта мосты и железные дороги уже взлетали в
воздух позади нас. Фронт вновь должен был быть отодвинут на приличное
расстояние.
Тут мне следовало бы воздать хвалу специальному подразделению:
ремонтному взводу нашей ремонтной роты. Эти люди сделали невозможное.
Комвзвода, лейтенант Рувидель, гораздо охотнее остался бы со своими друзьями
в танковой роте, но он был незаменим. На таком посту мог быть только человек
неординарных способностей. Никто из нас ему не завидовал. Попробуйте только
себе представить, в чем состояла задача ремонтного взвода.
Эти люди -- обычно под огнем противника -- должны были
отбуксировывать обездвиженные танки своими 18-тонными тягачами. Во многих
случаях тяжелым ремонтным машинам приходилось подъезжать к самым передовым
позициям и находиться перед ними в ночное время. Оттуда они увозили танки
при помощи лебедок, прикрепляли свои тросы и вытаскивали их. При более или
менее ровной поверхности грунта эта работа в известной степени была
результативной, до тех пор пока пехота не предпринимала никаких действий и
не тревожила противника вспышками выстрелов.
Но и нашим людям тоже приходилось выполнять свою работу в снегу со
льдом. Благополучное перемещение 60-тонного "тигра" двумя тягачами
в тандеме на фронте требовало огромного опыта и крепких нервов. Но если
противник наступает нам на пятки, как бывало при всех отходах в бою, ошибка
обычно означала потерю машины.
Нам посчастливилось добраться до железнодорожной станции, прежде чем ее
уничтожили. Мы погрузились и поехали в направлении Гатчины. Большая спешка
не сулила ничего хорошего. Все, что угодно, как видно, могло [55] там
происходить, и опять у нас была миссия "пожарной бригады".
Наши опасения подтвердились. Главная железнодорожная станция на Гатчине
уже была под артобстрелом, когда мы прибыли, так что мы уже не успевали
разгрузиться. В довершение всего нам сообщили, что наша 1-я рота уже
вступила в сражение и была потрепана. Ее послали в бой прямо с разгрузочной
платформы.
Причина была в том, что русские прорвались с превосходящими силами на
запад между Ленинградом и Гатчиной. Один из главных ударов они направляли
вдоль дороги по береговой линии; другой удар наносился в районе Пушкина, к
востоку от Гатчины. Неприятный инцидент произошел с нами, о чем я уже
упоминал выше.
Мы произвели разведку всех мостов между Гатчиной и Ленинградом, на
предмет того, могут ли по ним пройти тяжелые танки. Это было сделано загодя,
но наши товарищи слишком поздно прибыли, чтобы взорвать мосты. Мы, таким
образом, сделали практически всю работу для Иванов. Благодаря этому они
могли продвигаться вперед довольно быстро.
По прибытии мы узнали печальные подробности разгрома 1-й роты. Она была
окружена на автостраде русскими танками. Взвод лейтенанта Мейера был почти
полностью уничтожен. Сам Мейер приставил к голове пистолет, когда русские
попытались взять его в плен. Мы были подавлены этой новостью. В глубине души
я обвинял командира за то, что он не придержал своих людей, завязавших бой,
до того времени, пока не собрались все роты.
Позднее я понял, что другого выхода не было. До определенной степени
каждое подразделение двигалось в неизвестность; ни у кого не было точного
представления о ситуации на поле боя. Более того, майор Йеде был лучшим
командиром 502-го батальона. Он был для нас примером, потому что всегда
вступался за своих подчиненных без исключения, всегда появлялся в
критических ситуациях. Вот каким его знали и вот почему мы никогда его не
забудем. [56]

Отход к Нарве
Гатчину пришлось оставить, и группа армий "Север" двигалась в
тыл по автостраде Гатчина -- Волосово -- Нарва.
Говорили, что вдоль Нарвы созданы потрясающие позиции. За
оборонительным рубежом "Пантера" можно было держать оборону после
приказа об отводе войск. Как опытные вояки мы были настроены скептически,
даже несмотря на то, что говорили о массивных бункерах и укрепленных
танковых позициях. Нашим товарищам-пехотинцам было бы здорово получить
хорошие бункеры, потому что в это время года оказывалось практически
невозможно соорудить укрепленные позиции. Наш скептицизм имел под собой
веское основание: оборонительный рубеж "Пантера" существовал
только на бумаге. Никто из тех, кто отступил туда, потом не сожалел, что
были отданы под суд те, кто отвечал за оборонительные позиции!
Если процесс возвращения к реальности по прибытии на позиции на Нарве
был неприятен, опять же имелось светлое пятно в другой области. Мы
сформировали тыловое охранение с пехотой Венглера{1}, и наше рабочее
взаимодействие с этим полком оказалось потрясающим. Наше задание --
прикрывать отход всех пехотных и артиллерийских частей из района Гатчина
-- Ленинград -- было не из простых.
Почти все части приходилось перебрасывать назад по единственной
автостраде. Поэтому мы должны были двигаться впереди, чтобы очистить
автостраду. Опять же иваны могли атаковать тыловое охранение. Временами мы
двигались вперед на север, чтобы удерживать противника на расстоянии от
автострады и пресечь его попытки настигнуть нас.
Однажды мы в очередной раз выдвинулись в направлении побережья и заняли
позиции в пустующей деревне. Линия края леса протянулась примерно на
километр [57] за деревней, почти на полпути между автострадой и побережьем.
Мы расположились на краю деревни. К вечеру появились несколько
запоздавших пехотинцев. Обе группы были довольны, поскольку мы также
чувствовали себя уверенней при поддержке пехоты. Когда стемнело, я увидел
разведгруппу русских, выходившую из леса, вероятно чтобы выяснить, не занята
ли деревня противником. Она довольно смело двигалась к нам. Примерно на
расстоянии 500 метров от нас русские вдруг прыгнули в придорожную канаву.
Тогда мы открыли огонь, но все же несколько человек из их группы смогли
скрыться в лесу. Это означало, что в руках у русских уже была местность,
расстилавшаяся прямо перед нами.
Ночи тянутся долго, когда несешь вахту в танке. Минуты становятся
часами, особенно зимой, когда день кончается в 3 часа после полудня и не
начинается снова до 9 утра. Я взял за правило оставаться в башне лично и не
сменяться. Я знал, как легко можно было заснуть, если сильно вымотался, и не
хотел требовать слишком многого от своих подчиненных. Кроме того, им
требовался отдых для того, чтобы быть готовыми на случай непредвиденных
проблем.
Конечно, иногда моя голова ударялась о край башни, если я начинал
клевать носом, -- и это всегда оказывалось весьма взбадривающим
средством. Если я курил, то часто не замечал, что задремал, пока горящий
конец сигареты не обжигал моих пальцев. В таком состоянии у меня часто
возникали видения.
Они были в виде грузовиков, танков и им подобных вещей, которые при
дневном свете оказывались безобидными деревьями или кустами. Временами мы
выстреливали сигнальной ракетой, чтобы обозреть прилегающую местность. Но
после того как вспышка гасла, ночь становилась еще темнее, чем прежде. После
того как поняли, что только выдаем свое местоположение, а сами видим очень
немногое, мы по возможности старались избегать этих фейерверков. Конечно,
иное дело в бою. Приходилось давать возможность наводчику взять цель.
Сделать [58] это было невозможно, если луна не способствовала прицельной
стрельбе.
В свое время мы получили парашютные ракеты, которые горели дольше. С
ними связан трагикомический инцидент в моем танке. Я получил переданную мне
ракетницу и хотел взвести курок, но сделал это не до конца. Курок пошел
вперед, и ракетница выстрелила в танке. Ракета носилась вокруг, как кот,
которого подожгли. Невероятно долго горит эта ракета, если ждешь, когда она
наконец погаснет. Нам очень повезло, что никто не пострадал во время этого
происшествия.
Четыре часа мы несли караул за околицей деревни без помех. Вдруг около
двух часов ночи я услышал минометную стрельбу. Удары наносились слишком
короткими сериями, но не было сомнения: они предназначались нам.
Скоро деревня оказалась под ураганным огнем. Русские заметили, что она
занята, и хотели добить врага, прежде чем двигаться дальше на запад. Однако
их действия свидетельствовали о том, что они, конечно, не ожидали, что в
деревне находится целая рота "тигров".
Я видел дула изрыгающих огонь орудий на линии леса. Его вспышки
возникали поочередно одна за другой, двигаясь все дальше вправо. Это, должно
быть, были танки, двигавшиеся вдоль кромки леса. Они хотели достичь дороги
на противоположном конце деревни. Там занимал позицию обер-фельдфебель
Цветти.
За ним был танк фон Шиллера. Я радировал Цветти. По вспышкам я мог
определить, что "Т-34" двигался, находясь на расстоянии не более
50 метров от Цветти. Из-за стрельбы мы не слышали шума моторов. По этой
причине противник уже продвинулся к деревне. Цветти поджег ближайший к нему
танк, но мы в изумлении увидели, что второй "Т-34" шел посередине
деревенской улицы, совсем рядом с фон Шиллером.
Для русских часто становилось роковым то, что они все время оставались
наглухо закрытыми. И из-за этого почти ничего не видели, особенно ночью. Они
также часто сажали на танки пехоту, но даже она не [59] распознавала
ситуацию до тех пор, пока уже не оказывалось слишком поздно.
Фон Шиллер стал поворачивать свою башню, но в ходе этого ударил русский
танк пушкой. Ему пришлось сначала дать задний ход для того, чтобы подбить
танк. Я не чувствовал себя достаточно уверенно для того, чтобы произвести
выстрел. Одна из глупейших ситуаций, когда-либо мной пережитых!
После того как Цветти покончил еще с тремя танками, русские отошли
назад. Очевидно, потерь с их стороны было достаточно. Мы поддерживали
радиосвязь друг с другом оставшуюся часть ночи и довольно четко слышали
переговоры русских на одной из частот. Это значило, что они не могли быть от
нас слишком далеко.
Когда стало светать, наши пехотинцы несколько неосторожно приблизились
к "Т-34". Он все еще стоял по соседству с танком фон Шиллера. За
исключением пробоины в корпусе, других повреждений на нем заметно не было.
Удивительно, что, когда они подошли, чтобы открыть люк, он не поддался.
Вслед за этим из танка вылетела ручная граната, и трое солдат были тяжело
ранены.
Фон Шиллер снова открыл огонь по врагу. Однако вплоть до третьего
выстрела командир русского танка не покинул свою машину. Затем он, тяжело
раненный, потерял сознание. Другие русские были мертвы. Мы привезли
советского лейтенанта в дивизию, но его уже нельзя было допросить. Он умер
от ран по дороге.
Этот случай показал нам, насколько мы должны быть осторожны. Этот
русский передавал подробные донесения в свою часть о нас. Ему достаточно
было только медленно повернуть свою башню, чтобы расстрелять фон Шиллера в
упор. Я вспоминаю, как мы возмущались упрямством этого советского лейтенанта
в то время. Сегодня у меня об этом другое мнение...
Вывод войск группы армий "Север" в значительной степени
нарушали действия русских с флангов. Дорога, по которой следовали
отступавшие части, становилась [60] все более перегруженной напиравшими друг
на друга войсками, поскольку противник все чаще перекрывал этот маршрут. Нам
все время приходилось обеспечивать свободный проход.
Во время этого процесса нам часто доводилось поражаться образцовой
воинской дисциплине наших противников. В одном случае мы смогли отразить
нападение, которое было исполнено так, будто происходило на учениях.
Русские атаковали в нескольких километрах к западу от нас полностью
оснащенным пехотным полком при поддержке танков. Они двигались с севера на
юг по нашему пути отступления. Мы приблизились к ним с востока вдоль их
левого фланга.
Потом мы стали свидетелями спектакля, какой редко можно увидеть на
войне. Иваны оставили свои фланги незащищенными -- как часто делали
-- и совершали у нас на глазах маневр, так будто это происходило на
учебном поле. Мы остановились на краю деревни и открыли огонь.
На какое-то время вражеские танки стали жертвой нашего огня. Эти потери
как будто совсем не тревожили русскую пехоту, и она продолжала как ни в чем
не бывало наступать. Никогда еще не бывало, чтобы двое русских бежали
одновременно рядом друг с другом. Через три-четыре шага они уже снова
исчезли, упав на землю.
Они достигли автострады без поддержки бронетехники. Так что нам снова
пришлось очищать ее. Устроенное нам представление еще раз доказало,
насколько полезна военная подготовка и насколько незначительны бывают
потери, когда каждый солдат знает свой маневр.
Как только мы завершили отчистку пути отступления по фронту, обстановка
тут же стала накаляться с тыла. Такое ненормальное положение дел все
продолжалось вплоть Нарвы. Однажды ночью русским даже удалось окружить
дивизионный командный пункт.
Нам не составило труда опрокинуть их снова, поскольку русские могли
лишь осуществлять свои фланговые маневры подвижными подразделениями, то есть
[61] моторизованной пехотой, с легкими противотанковыми пушками и легкими
танками. Утром штаб смог продолжить движение. Последним на моем танке выехал
генерал.
Мы оказались в трудном положении как раз перед развилкой у Волосова. Мы
выполняли задачу по обороне позиции перед деревней Ополье любой ценой, пока
не поступил приказ уходить. Мы были на южном краю автострады.
Деревня была примерно в 100 метрах на другой стороне дороги. Утром
противника все еще не было видно, и мимо нас проследовал арьергард войск.
Пехотный батальон осуществлял прикрытие за нашими четырьмя
"тиграми". Так как многие части не были моторизованными, отвод
проходил рывками. Если не считать небольшого числа отставших солдат,
автодорога ближе к вечеру фактически опустела. А в деревне перед нами стало
оживленно.
Мы видели фигурки людей, бегавших взад и вперед, но и мы не должны были
зевать. Ночь опять обещала быть очень приятной. С наступлением темноты
пехотный батальон тоже отбыл. Я со своими четырьмя "тиграми"
остался один во всей округе. К счастью, русские не знали о нашем
затруднительном положении. Может быть, они к тому же слишком переоценивали
нас. В любом случае они дважды устанавливали противотанковые пушки напротив
нас, но мы так и не дали им выстрелить более одного раза. Третью попытку они
предпринимать не стали.
Русский командир, похоже, полагал, что мы утром тоже уйдем. В любом
случае он предполагал, что с нами была всевозможная пехота. Иначе он,
наверное, приблизился бы к нашим танкам пешком.
Вскоре после полуночи с запада появились машины. Мы вовремя распознали
в них своих. Это был мотопехотный батальон, который не успел соединиться с
войсками и выдвинулся к автостраде поздно. Как я узнал потом, командир сидел
в единственном танке в голове колонны. Он был совершенно пьян. Несчастье
произошло с молниеносной быстротой.
Целое подразделение не имело понятия о том, что происходило, и
двигалось открыто по простреливаемому [62] русскими пространству. Поднялась
жуткая паника, когда заговорили пулеметы и минометы. Многие солдаты попали
под пули. Оставшись без командира, все побежали назад на дорогу вместо того,
чтобы искать укрытия к югу от нее. Улетучилась всякая взаимопомощь.
Единственное, что имело значение: каждый сам за себя.
Машины ехали прямо по раненым, и автострада являла собой картину ужаса.
Все это несчастье можно было предотвратить, если бы командир этого
сброда выполнял свой долг и вел своих людей по пересеченной местности,
вместо того чтобы засесть в танк и отсыпаться, перебрав алкоголя.
После того как огонь со стороны русских ослаб, радисты и командиры
наших "тигров" вылезли и поползли к автодороге, чтобы, по крайней
мере, спасти тяжелораненых. Мы позаботились о них, как только могли, и
поместили на танках. Эта работа по спасению людей осложнялась тем, что ее
приходилось выполнять при лунном свете.
Иванам из домов были видны все наши действия, в то время как мы могли
распознать противника только по вспышкам огня его батарей. Наше положение
становилось все более шатким. Я каждые пятнадцать минут связывался с
батальоном, но ответа на запрос об указаниях не поступало. Русские открыли
очень неприятный заградительный минометный огонь с равными промежутками, не
приближаясь к нам. Тем не менее, повреждения были нанесены достаточно
серьезные.
К вечеру фельдфебель Везели доложил мне, что радиатор его танка пробит.
Такое же донесение поступило полчаса спустя из второго танка. Это значило,
что нам придется тащить обе машины остававшимися на ходу двумя другими
танками. Мы не могли себе позволить потерять их всех, потому что знали, как
трудно получить новые танки. Водителям тяжело было покидать свои машины,
подобно тому как в былые времена всадникам оставлять своих лошадей.
Я доложил о сложившейся ситуации в батальон. Примерно через двадцать
минут поступил долгожданный [63] приказ. Мы как могли лучше подцепили два
вышедших из строя танка и тащили их два километра на армейский
продовольственный склад, который уже вовсю полыхал.
Естественно, что наши солдаты, которые не могли всего взять с собой, не
хотели и ничего оставлять иванам. Тогда мы свернули с автострады на юг,
потому что, согласно последним донесениям, русские уже вышли к
автомагистрали и продвинулись по ней дальше на запад. Пробиваться через нее
там было невозможно. На нас все еще падали отблески огня от ярко пылающего
продовольственного склада. Мы опять вылезли из машин и как следует закрепили
тросы.
Вдруг оглушительный взрыв потряс воздух. От взрывной волны мы
повалились на землю, сбитые с ног. В то же самое время еда, которой мы так
долго ждали, буквально свалилась, кружась, на нас с неба. Помимо всего
прочего, было довольно много досок и балок всевозможных размеров, и нам
очень повезло, что мы не получили ранения таким бесславным образом.
Ротные саперы, которые подорвали склад, проделали большую работу.
Складывалось впечатление, что еще немного -- и все это место взлетит на
воздух. Редкая возможность погибнуть героической смертью от банок с
консервами нас не прельщала. Поэтому мы поспешили убраться оттуда поскорее.
Спасибо морозу, наша дорога к югу от магистрали была вполне проходимой.
В утренних сумерках я заметил, что к нам приближался автомобиль. Мы все
были счастливы, когда узнали нашего командира. Он, ни минуты не раздумывая,
выехал, чтобы встретиться с нами, хотя вокруг не было видно ни одного
немецкого солдата, а иваны могли появиться в любой момент. Майор Йеде
буквально стиснул меня в объятиях и признался, что отправлял нам приказ об
отходе.
Он был счастлив, что мы забрали с собой даже вышедшие из строя машины.
К сожалению, у нас произошел трагический случай с пехотинцами, которых
мы взяли с собой на последнем этапе пути. Солдаты смертельно устали и едва
ли смогли [64] бы идти пешком, поэтому сидели на корме, причем устроились
над вентиляторами охлаждения, где теплый воздух выходил из
моторно-трансмиссионного отделения.
Вскоре они заснули и отравились, потому что охлаждаемый воздух
смешивался с выхлопными газами. Несмотря на все усилия привести их в
сознание, троих спасти не удалось. В то время мы были не так осмотрительны,
но после этого случая предупреждали о возможной опасности каждого солдата.
Дорожный узел у Волосова нужно было оборонять всеми силами, для
обеспечения переброски всех армейских подразделений назад к Нарве. Полковник
Венглер занял со своей пехотой оборонительную позицию на восточном краю
Волосова. Оставшаяся часть нашего батальона была придана для обороны этого
рубежа вместе со всеми противотанковыми частями.
Пробиться в Волосово без происшествий не удалось. Майор Йеде объяснял
нам, что придется проследовать дальним окольным путем. Из-за этого пришлось
сделать крюк на север, опять к автостраде. Со стороны майора было весьма
любезно, что он скрыл от нас тот факт, что иваны уже вышли к автодороге как
раз перед Волосовом.
Нам просто нужно было как-то пробиться на запад. Это казалось
практически неосуществимым в дневное время, поэтому мы ждали наступления
вечера. Перед отправкой майор Йеде отхлебнул порядочный глоток спиртного и
расположился у ног заряжающего в моем танке. Что еще он мог сделать, кроме
как "положиться на судьбу"?
Для того чтобы можно было использовать огневую мощь двух взятых на
буксир машин, мы отвернули их башни назад. Таким образом, их экипажи могли
прикрывать тыл. Едва только мы поехали по дороге и повернули на запад, как
русская противотанковая пушка ударила по башне сзади. Однако взятая на
буксир машина скоро обеспечила нам возможность передышки. Несмотря на это,
нам пришлось вылезать, потому что русские перебили трос. Нам предстояло
преодолеть еще [65] три километра до нового рубежа. Конечно, русские по обе
стороны автострады хотели с нами покончить. Некоторые из них запрыгнули на
наши танки, но ничего не смогли сделать. В этом случае наши ручные гранаты
достигли цели. То ли их вспугнула еще и брань моего стойкого водителя
Кестлера, но, куда делись иваны, было непонятно. Незадолго до прибытия к
цели по нас стали бить противотанковые орудия. Наши товарищи думали, что мы
-- противник! И пока мы не ответили тем же калибром, они не успокоились.
Дилетант, вероятно, возразит, что мы могли выдать себя по вспышкам. Конечно,
мы это сделали. Но кого беспокоят вспышки во время такого отхода, если
неизвестно, создают ли их орудия иванов или свои же товарищи.
В Волосове мы нашли остатки роты. Значительные силы были готовы к
обороне. Солдаты полковника Венглера уже строили рубеж обороны вокруг этого
места. Оставалась открытой только дорога на запад к Нарве. Я был придан
полковнику Венглеру с четырьмя своими готовыми к бою "тиграми".
Остальная часть батальона была уже отправлена на железнодорожную станцию,
где все тяжелое вооружение грузили на поезд во избежание дальнейших потерь.
Позднее мы будем вполне счастливы, что сумеем воспользоваться огневой мощью
сверхтяжелых артиллерийских батарей, которые были спасены упомянутым выше
образом.
Полковник Венглер отвечал за оборону Волосова. Позднее в честь его
пехотинцев оно всегда называлось "Венглерово". Венглер был
образцом войскового командира, из числа резервистов, а в мирной жизни служил
директором банка. Он вызывал полное доверие у своих подчиненных. Они были
готовы пройти через ад под его командованием. Он обладал поразительным
хладнокровием, качеством бесценным в критических ситуациях. Однажды у нас
шел инструктаж по ситуации в маленьком деревянном доме, примерно в 100
метрах от линии фронта. Русские стреляли с трех сторон, и это было не
очень-то приятно. Венглер делал краткий обзор ситуации, когда взрывом
минометного снаряда выбило окно. Один офицер был легко [66] ранен в руку и
искал укрытия под столом. Наш полковник лишь невозмутимо посмотрел в его
направлении и сказал:
-- Господа, не позволяйте себе сходить с ума из-за стрельбы.
Давайте не будем отвлекаться от предмета обсуждения, чтобы поскорее
закончить и вернуться по своим местам.
К нам мгновенно вернулось самообладание. Только тот лидер, который
контролирует себя, может требовать от своих подчиненных полной отдачи.
В Волосове мы впервые встретили бойцов III танкового корпуса СС. Их
самым великим притязанием на похвальбу в дальнейшем было то, что они
удерживали позицию на Нарве. Мы были возбуждены от встречи с ними, ибо
всегда им завидовали из-за лучшего оснащения. Мы были приятно удивлены. Их
бесшабашность все время вдохновляла нас, даже при том, что их беспощадное
отношение к людям и технике несколько нас от них отчуждало. Там, где
использовались части СС, дело шло, но жертвы были зачастую так велики, что
приходилось отводить войска для переформирования. Мы не могли себе этого
позволить. Нам приходилось беречь людей и технику. Моя цель всегда состояла
в том, чтобы достичь как можно большего успеха при минимально возможных
потерях.
Русские потом стали оказывать натиск всей своей мощью на
"Венглерово". Мы все были счастливы, когда, наконец, пришел приказ
об отходе. Наши спецплатформы были уже доставлены на железнодорожную
станцию. Мы на всех парах отправились курсом на запад, к Нарве. Во время
погрузки нам сообщили печальную новость: убит командир 1-й роты,
обер-лейтенант Дилс. Русский танк обстрелял автостраду, и осколок снаряда
пробил сердце Дилса, сидевшего в своем автомобиле.

"Старина Фриц"
Мы были счастливы, когда, наконец, достигли Нарвы. Предполагалось, что
новые позиции будут хорошо укреплены и достаточно надежны, чтобы сдержать
русских. Там [67] не было казарм, потому что весь район вокруг Нарвы был
заполнен отступающими войсками. Поэтому мы искали место, где остановиться с
другими частями, чтобы хоть немного согреться. Тем временем я отправился на
поиски экипажей двух подбитых танков. Они, очевидно, уже также прибыли в
Нарву.
Готовый к любым неожиданностям, я взял с собой две банки хорошего
горохового супа. Я представил, что они стоят где-нибудь, дрожа от холода и
голодные. Поскольку мы шли против встречного потока движения, пробираться на
восток было очень трудно. Мы без проблем обнаружили оба наших танка на
железнодорожной станции, но не увидели никого из экипажа. Нам пришлось
буквально прочесывать один за другим дома. А потом я не поверил своим
глазам: мои "голодные" и "замерзшие" сидели за столом,
накрытым как в мирное время.
Они ели котлеты и всякие другие вкусные блюда, которые им то и дело
подавала хозяйка дома. Мое появление с холодным гороховым супом было
встречено радушными приветствиями, и, конечно, я, не колеблясь,
присоединился к более богатой трапезе. Было понятно, что людям требовались
длительный отдых и подходящая постель. Самым заветным желанием было спать...
спать... спать!
Но как всегда, все происходило не так, как того хотелось.
Мы направлялись на запад в свою часть по автостраде. Уже стемнело, и мы
оставили позади около 20 километров, когда вдруг объявили:
-- Всем взять вправо! Встречный транспорт!
Мы остановились и узнали "тигр", который с большим трудом
пробирался сквозь встречный поток движения. Когда я его остановил, старший
фельдфебель Цветти вылез из танка и сообщил мне хорошую новость: мне не
нужно было возвращаться на поезд. Он привел с собой остальную часть роты, и
я мог немедленно действовать в полном составе. Затем мы проследовали на
восток с четырьмя своими "тиграми". О постели и сне можно было
только мечтать. Цветти не имел представления о подробностях нашей миссии;
знал только, что [68] мы должны были доложиться командиру дивизии СС,
которой приходилось удерживать плацдарм на Нарве.
Мы мучались неизвестностью всю дорогу до Нарвы и проехали по мосту,
построенному нашими саперами. Во всем чувствовалась атмосфера возбуждения. В
городе мы увидели только машины СС, снующие взад-вперед. Было нелегко найти
командный пункт дивизии, потому что люди из танковой гренадерской дивизии
"Нордланд" большей частью были из Скандинавских стран и с трудом
понимали немецкий. Но практически все они были рослыми, энергичными молодыми
солдатами.
Командовал ими бригадефюрер СС Фриц фон Шольц, которого я сразу же
окрестил "старина Фриц". В конце концов я нашел его на
своеобразном командном пункте, в автобусе. Я припарковался у соседнего дома.
Это был единственный дивизионный командный пункт из всех виденных мной во
время войны, который был расположен к фронту ближе полковых командных
пунктов.
Я доложил оперативному дежурному офицеру, который располагался во
втором автобусе: звание, должность, войсковая часть -- и как обычно:
"... Прибыл для личного доклада господину генералу".
Гауптштурмфюрер тогда посмотрел на меня с интересом, как на существо с
другой планеты.
-- Господину генералу, -- произнес он наконец, выделяя каждый
слог, -- господину генералу... Гм! У нас таких здесь нет! Вы в боевых
частях СС, если вам это неизвестно. И у нас нет ни "господина", ни
"генерала". Здесь, видимо, может быть бригадефюрер, без
"господина", если вы желаете с ним встретиться. Кроме того,
обращение "господин" также отсутствует и в наименованиях всех
прочих званий, включая рейхсфюрера!
Я не был готов к подобному приему, но сразу же сменил тон:
-- Я хотел бы доложиться вашему бригадефюреру! Дежурный офицер
кивнул.
-- Уже лучше, -- сказал он несколько снисходительным тоном.
-- Венгер, иди и спроси у бригадефюрера, [69] есть ли у него время для
господина лейтенанта Кариуса из подразделения "тигров"?
Он посчитал необходимым сделать достаточно заметный акцент на слове
"господин" перед моим званием.
Тем временем унтерштурмфюрер поднялся со своего рабочего места и исчез
со словами:
-- Слушаюсь, гауптштурмфюрер! Вскоре он появился вновь:
-- Бригадефюрер ждет вас!
Вошел в автобус начальства и был совершенно поражен после всего, что
этому предшествовало, когда увидел человека, который был воплощением
безмятежности и веселости. За все время своего пребывания на фронте я редко
встречал какого-либо другого комдива, с которым я мог бы сравнить нашего
"старого Фрица". Он полностью солидаризировался со своими
войсками, а подчиненные его боготворили.
Он всегда был на месте и доступен каждому.
Во время нашей совместной работы он относился ко мне, как к сыну.
Поэтому для всех нас было тяжелым ударом, когда позднее мы узнали, что наш
"старина Фриц" был убит в нарвском секторе. Рыцарским крестом с
мечами он был награжден в августе 1944 года, но что это значило для тех из
нас, кто на самом деле потерял "фронтового отца"?
Когда я докладывал "старине Фрицу" в автобусе, он сразу
дружески похлопал меня по плечу.
-- Ну ладно, почему бы нам не выпить шнапса за нашу будущую
совместную работу, -- сказал он, налил два полных бокала и чокнулся со
мной. -- Откуда вы прибыли?
После моего ответа наш разговор продолжился по-семейному. Я поделился
своим первым впечатлением о его войсках. Когда дошел до рассказа, как был
принят дежурным офицером, он рассмеялся:
-- Да, здесь так заведено. Поначалу мне и самому пришлось немного
переучиваться, когда меня перевели сюда из армии. При этом я пережил
смешанные чувства. Но теперь я не хотел бы расстаться с этими парнями ни при
каких обстоятельствах. Эти ребята в ваффен СС просто [70] необыкновенные, у
них такая товарищеская спайка, какой вы, наверное, не найдете больше нигде.
Но если бы было так, как могло быть, а также для того, чтобы вы знали, мне
нравится, если кто-нибудь обращается ко мне "господин генерал".
Если вы воспитанник старой школы, так, как я, например, то такое обращение
для вас будет более естественным...
Потом мы говорили о ситуации. В ходе разговора выяснилось, что мой
скептицизм относительно легендарного оборонительного рубежа
"Пантера" лишний раз в еще большей степени подтвердился.
"Старина Фриц" объяснял мне:
-- Видите ли, если быть точным, то эта линия обороны существует
только на бумаге. В этом время года конечно же совершенно невозможно для
наших товарищей закрепиться на линии фронта. Наверное, тут в окрестностях
еще осталось несколько бункеров со времени нашего наступления, но они, как
правило, расположены не там, где их можно использовать.
Кроме того, русские наступают быстрее, чем предполагалось. В довершение
всего наши войска уже настолько привыкли к постоянным отходам, что уже
проскакивали рубежи, которые нужно было удерживать. Мы хотели образовать
линию фронта на плацдарме, указанном на карте, и обнаружили, что иваны уже
там.
Тогда я организовал новый оборонительный плацдарм. Вашей задачей будет,
следуя впереди, помогать войскам выдвигаться на лучшие позиции в своих
секторах. Их затем нужно будет укрепить и удерживать. Поскольку у русских в
этом районе лишь небольшие отряды передового охранения, не должно возникнуть
особых трудностей с тем, чтобы потеснить их назад, позволяя, таким образом,
моим солдатам укрепить свою линию фронта.
Таким образом, моя задача была четко обрисована. В ее выполнении
эсэсовцам и мне оказывала поддержку артиллерия, которую мы вывели из
Ленинграда.
Без этой поддержки фронт на Нарве ни за что не смог бы удерживаться
месяцами. Наши танки располагались возле командного пункта дивизии к востоку
от [71] Нарвы. С юга фронт простирался до окраины города, на восточной
стороне Нарвы. Там, через небольшой отрезок он перекидывался на западный
берег реки, где четко обозначалась линия фронта вплоть до того места, где
она обрывалась в Балтийском море.
Относительно спокойные времена скоро прошли. Русские бросали все
большие и большие силы на наш плацдарм. Вскоре они подтянули тяжелую и
сверхтяжелую артиллерию и устроили дикую пляску огня над городом. Спасибо
храбро оборонявшимся эсэсовцам. Русским не удалось вклиниться на плацдарм. И
только автомобильный мост вызывал у меня беспокойство. Русские держали его
под постоянным артобстрелом.
Он оставался последней переправой через Нарву, после того как был
уничтожен железнодорожный мост. В случае, если его разрушили бы, мы
оказались бы в западне со своими танками и нас не смогли бы использовать на
других участках фронта.
Я обрисовал ситуацию "старине Фрицу"; он согласился со мной в
том, чтобы разместить мои танки на западном берегу Нарвы, по другую сторону
моста. В чрезвычайной ситуации мы всегда могли оказаться на позициях в
считаные минуты.
Затем я поехал назад через мост. Я осматривался, чтобы найти подходящий
район сосредоточения для своих машин, когда послышался шум мотора
приехавшего со стороны линии фронта автомобиля с флагом корпуса. Он сразу же
остановился, и я не поверил своим глазам, когда из него выпрыгнул
фельдмаршал Модель. Верховное командование приказало ему -- как всегда
делало в безнадежных ситуациях -- отправиться на северный фронт, чтобы
навести порядок. Я доложил то, что от меня требовалось, а потом надо мной
разразилась буря, подобную которой редко увидишь! У Моделя дергались брови.
Я видел такое прежде на Центральном фронте.
Мне даже не было позволено ничего объяснить или сказать что-либо в
ответ. Я отправился к своим людям [72] и моментально оказался на другой
стороне Нарвы. Фельдмаршал отдал мне приказ, который я никогда не забуду:
-- Я возлагаю на вас персональную ответственность за то, чтобы не
прорвался ни один русский танк. Ни один из ваших "тигров" не
должен быть выведен из строя огнем противника. Нам здесь дорог каждый ствол!
Что касается лично фельдмаршала Моделя, то он не допускал никаких
компромиссов, но был снисходителен к фронтовикам, которые его обожали. Для
себя самого он ничего не требовал. В "рурском мешке" в 1945 году
мне довелось услышать его характерный ответ: "В сутках -- двадцать
четыре часа. Добавьте к этому еще ночь, и вы, вероятно, завершите свою
работу!"
К сожалению, наша гастроль с дивизией СС "Нордланд" скоро
закончилась. Мы продолжали прикрывать сектор еще несколько дней до тех пор,
пока эсэсовцы не закрепились на своих новых позициях. По ходу дела мы успели
избавить их от четырех противотанковых пушек. Никогда не забуду
замечательных парней из дивизии "Нордланд". Они сражались как
львы.
Они были лучше знакомы с большевизмом, причем на собственном опыте, чем
многие на Западе по своим толстым книгам.
Позднее я обнаружил, что многие из Курляндской армии в силу сложившихся
трудных обстоятельств попали в Швецию, полагая, что это их спасет. Среди них
были и те, кто воевал в III танковом корпусе СС. Они были потом
интернированы, но позднее под давлением союзников переданы русским. Если
учесть, что даже в то время отношения между западными державами и Советами
были не самыми безоблачными и что на Западе прекрасно понимали, какая судьба
ожидала людей, прибывших из Прибалтики, то решение шведского правительства
становится еще более бесчестным, как решение страны, в которой люди так
много и охотно любят говорить о Красном Кресте. [73]
Эстонцы, литовцы и латыши, служившие в СС, были преданы смерти или, как
минимум, отправлены в Сибирь, подобно тому, как до них это было с их
родителями и дедами. Известны шокирующие сообщения о том, что происходило в
шведских лагерях для интернированных, когда туда дошла весть о передаче их
обитателей русским. Самоубийства и членовредительство -- ужасные
вещественные доказательства вины так называемой "принимающей
страны". Люди, которые подняли оружие против большевизма, только чтобы
защитить от него свою родину, западную цивилизацию и, как часть ее, Швецию,
были обречены на верную смерть.
Новое назначение ожидало нас между Нарвой и устьем реки. Русские меняли
там направления своих главных ударов, после отхода у нарвского плацдарма.
Они пытались прорваться через замерзшую Нарву и создать плацдарм на западном
берегу реки.
Участком главных ударов была деревня Рииги, расположенная на западном
берегу реки, на полпути между Нарвой и Балтикой. Там находились
многострадальные пехотинцы Венглера. Они воспользовались старой траншеей,
оставшейся со времени наступления в 1941 году.
16 февраля я был направлен к полковнику Венглеру с двумя танками для
оказания поддержки его людям в обороне от массированных атак русских из-за
Нарвы. Командный пункт Венглера был расположен примерно в 2 километрах за
линией фронта, отделенный от него заболоченными лесами. Полковник
приветствовал меня с распростертыми объятиями.
-- Ну наконец-то ты снова здесь! Я просто счастлив, что они
прислали именно тебя, поскольку мы уже хорошо понимаем друг друга. Ситуация
здесь весьма сложная, ну да ты уже это знаешь. К сожалению, у меня были
большие потери в ходе боев на отходе. Боевая мощь моего полка в лучшем
случае равна мощи одного батальона. Для того чтобы удерживать свой участок,
мне, как минимум, требуется целый полк, если не больше. [74]
По этой причине фронт удерживается слабо. Я попытался в качестве
подспорья построить серию опорных пунктов. Лучше всего, если мы на месте как
можно скорее обозрим ситуацию; вы получите более полное впечатление, чем
если я буду показывать вам всю обстановку на карте!
Мы тут же отправились на рекогносцировку. Такая рекогносцировка
помогала нам также сориентироваться и в ночное время. Уровень боевой
активности был довольно высоким.
Когда мы прибыли на командный пункт батальона, Венглеру сообщили еще об
одном прорыве русских. Русские несли величайшие потери во время своих атак,
поскольку во время переправы по льду через Нарву у них совсем не было
прикрытия. Но даже если небольшой группе удавалось закрепиться на нашей
стороне Нарвы, они как пиявки привязываются к нашей системе траншей, и их
приходится срочно выбивать контратаками, прежде чем нахлынет следующая волна
атаки. Было совершенно ясно, что русские стремились достигнуть своей цели
здесь любой ценой и не считаясь с потерями.
Мы должны были оказывать поддержку пехотинцам в расширении территории
занятых участков траншей. Это требовало достаточно высокой точности, чтобы
при стрельбе свои же не пострадали от нашего огня. Нам приходилось
приближаться на расстояние около 50 метров к окопам, простирающимся обычной
зигзагообразной линией. Отсюда мы наблюдали за наступлением своих солдат.
Когда они занимали какой-то участок, первый из них делал отмашку рукой.
Тогда мы обстреливали следующие 10–12 метров территории из своих 88-мм
пушек до тех пор, пока она не становилась готова к тому, чтобы брать ее
штурмом. Как только каски наших солдат появлялись над краем траншеи, мы
прекращали огонь, и наши захватывали окоп. Наша команда работала ювелирно.
Русские не смогли записать в свой послужной список достижение успеха,
несмотря на тяжелые потери. Но они сразу же реагировали на появление наших
танков огнем [75] своей артиллерии, направляя нам солидное количество своих
приветственных "поздравлений". Восточный берег Нарвы обрывался
довольно круто, а край огромного лесистого района простирался по
возвышенности. От границы леса иванам довольно хорошо были видны наши
позиции. И мы были как бельмо на глазу для их артиллерии, которая доставляла
нам немало хлопот. Не прошло и трех минут, как мы отдалились от нашего
клочка лесных зарослей, появились первые вспышки у стволов орудий на дальнем
берегу.
Только в движении, все время лавируя, мы смогли избежать прямого
попадания. Я все свое внимание сосредоточил на дальнем берегу, в то время
как Цветти на своей машине оказывал поддержку пехоте. И хотя я заставлял
умолкнуть несколько русских орудий, когда вступал в схватку, мы снова
оказывались под огнем каждый раз, как только появлялись вновь.
Во время одной из таких передряг я в конце концов научил Лустига,
одного из наших водителей, умерять присущее ему безрассудство. Обычно этот
сгусток энергии лишь подстегивал меня, если моя машина была выведена из
строя, но командир его танка часто говорил мне, что Лустиг необузданный
человек, который всегда рвется вперед и которого трудно убедить дать задний
ход. Несомненно, характеристика человека, достойного похвалы, если бы не
пренебрежение опасностью! По гражданской профессии Лустиг был кузнецом,
парень здоровый, как пожарный кран. Как-то раз, когда зажженная сигара упала
ему под рубашку, вместо того чтобы посрывать с себя одну за другой одежду,
которой зимой бывает много, и выудить сигару, он просто загасил ее, придавив
снаружи к своему голому телу. Когда мы обменивались с ним рукопожатиями, я
чувствовал себя так, будто меня лягнула лошадь. Вот каким был наш Лустиг,
человек, у которого сердце было на своем месте. Он всегда вел машину вперед,
не останавливаясь перед врагом.
Но однажды, как я уже сказал, и он научился умерять свой пыл. Мы были
примерно в 500 метрах от нашего небольшого леска, когда русские отрыли
огонь. [76] Первый залп пришелся с недолетом; второй -- позади нас. Я не
хотел ждать третьего, поскольку слишком велика была вероятность попадания. Я
крикнул Лустигу: "Дай задний ход!"
Но он не реагировал. Мы оставались на месте, а русские дали третий
залп. Снаряды стали рваться вокруг нас, и один из них, 28-см гигант угодил
прямо перед нами на тропу. Но не взорвался.
Как большая мышь, легко и быстро он пустой болванкой понесся к нам,
проскользнул по снегу под нашу машину. Позднее мы увидели его перед лесом по
дороге назад. После этого случая даже наш друг Лустиг проникся убеждением,
что нельзя терять ни минуты, если я даю ему команду давать задний ход.
Снова и снова мы восхищались качеством стали наших танков. Она была
твердая, но не хрупкая, а упругая. Если снаряд противотанковой пушки не
угодил в броню прямым попаданием, то соскальзывал в сторону и оставлял после
себя отметину, как если бы вы провели пальцем по мягкому куску масла.
Ночью мы не могли помочь нашим многострадальным товарищам, своими
выстрелами только подвергли бы их опасности. Мы просто открывали огонь по
покрытой льдом Нарве, как только русские начинали новую атаку. Делая это, мы
частично отвлекали на себя огонь артиллерии иванов. Русские часто, раз по
десять за ночь, пытались переправиться. Они даже использовали сани. Несмотря
на огромные потери, стремились форсировать реку. Когда они так поступали, мы
называли это "упрямством", а когда мы --
"храбростью".
Нам пришлось близко познакомиться с перевернутым употреблением таких
выражений после войны. Солдат, который выполнял свой долг во имя своей
страны до самого конца, вдруг оказывался "милитаристом" и
"поджигателем войны", короче говоря, "злобным нацистом".
После того как в секторе Рииги стало несколько спокойнее, мы получили
новый приказ на марш. Я отпросился у полковника Венглера в отпуск и, когда
мы пожелали друг другу удачи, он смущенно поделился со мной, [77] что,
вероятно, ему предстоит труднейшая и длиннейшая битва в его жизни. Он
собирался жениться.
Представился случай, давший ему возможность сочетаться, а именно --
награждение его Рыцарским крестом с дубовыми листьями, в связи с чем он
возвращался в Германию. Он стал 404-м военнослужащим, получившим эту высокую
награду. К сожалению, его ранний брак оказался недолговечным. Венглер, уже в
звании генерал-майора, был убит в 1945 году на западе, после того как был
награжден мечами к Рыцарскому кресту. Он стал 123-м военнослужащим вермахта,
получившим эту награду.

Фронт, удерживаемый на Нарве
Для того чтобы стали понятны последующие операции, мне придется
рассказать о расстановке оборонительных позиций вдоль Нарвы, как об этом
было известно штабу батальона на 24 февраля 1944 года. Сама река служила
естественной оборонительной позицией. Если следовать по ней вверх по
течению, она тянется вначале на протяжении примерно 10 километров в
юго-восточном направлении от устья в Финском заливе. Река течет мимо Рииги и
Сиверцев и до города Нарва, прежде чем повернуть на юг. Через 1–2
километра она поворачивает на запад. Этот отрезок -- где Нарва течет
почти 10 километров с востока на запад -- будет важен для дальнейшего
повествования. Минуя этот отрезок, после примерно 45 километров пути в южном
и юго-восточном направлении, достигаешь северо-восточной оконечности озера
Пейпус (Чудского озера. -- Пер. ).
Когда наши войска выводили из Рииги, фронт тянулся от Нарвского залива,
точнее говоря, от Хунгербурга, вдоль западного берега реки. Он шел через
Рииги к месту как раз перед Нарвой, затем перемещался на восточный берег,
где плацдарм был образован перед самым городом, для его удержания.
Линия фронта снова упиралась в Нарву, где делала изгиб. Было намерение
продолжить ее на восточном [79] берегу. Планировалось даже создать плацдарм
в середине следующего отрезка восток -- запад. Однако, как уже нередко
бывало, русские положили конец нашим планам.
Линия железной дороги Нарва -- Вайвара -- Везенберг шла
параллельно этой оси восток -- запад на Нарве, примерно на 8 километров
на север. Еще 800 метров на север далее вела автодорога. От нее оставалось
еще 5–6 километров до Балтийского побережья. Район между рекой и
автодорогой был полностью заболоченным; железная дорога проходила по
укрепленной насыпи. Пехотные части, которые должны были занять ось восток
-- запад для того, чтобы создать запланированный плацдарм на юг, прибыли
слишком поздно.
Предполагалось, что русские все еще не продвинулись до Нарвы в этом
районе. Из-за болотистой местности считалось также маловероятным, что они
закрепятся к северу от реки. По мнению Верховного командования, заболоченный
район был совершенно непригоден для устройства позиций.
Однако когда наши ребята хотели занять свои позиции, они в
замешательстве обнаружили, что у русских значительные силы уже продвинулись
вперед между северным берегом Нарвы и железной дорогой. Они создали там
плацдарм, с которого угрожали нашим войскам в Нарве. Наши части были слишком
слабы для того, чтобы оттеснить неприятеля назад на юг через реку.
Из-за всех этих осложнений наша линия фронта приобрела весьма
своеобразный характер. Она проходила севернее железнодорожной насыпи и
состояла из опорных пунктов. Однако примерно в середине этого отрезка она
вклинивалась во вражеский плацдарм по обе стороны трассы, принимая форму
ботинка. Северная часть занятой русскими местности была, таким образом,
расколота пополам, на "восточный мешок" и "западный
мешок". Оба этих названия стали общеупотребительными в сводках
вермахта.
Проход, который выводил из "ботинка" на север, вел через
деревню Лембиту, после пересечения железнодорожных путей. Еще примерно через
800 метров он [80] приводил к некоему возвышению, выступавшему среди равнины
подобно большой насыпи. Сразу за ним трасса упиралась в главную автостраду.
Эта трасса пересекалась со второй в Лембиту.
Она шла с запада, параллельно железной дороге и мимо усадьбы за краем
деревни. От усадьбы она вела по диагонали к железнодорожной насыпи и
достигала второго железнодорожного переезда примерно через 130 метров. Вдоль
отрезка от усадьбы до переезда стояли еще дома, приблизительно на одинаковом
расстоянии один от другого.
Мне хотелось предварить свое последующее повествование этим подробным
описанием местности с тем, чтобы читатель мог мысленно представить себе, как
разворачивались наши операции в этом районе. Карта, приводимая в этой главе,
также дает дополнительную информацию о районе, в котором мы сражались с
русскими.
Когда мы вернулись из Рииги к позициям роты, расположенным примерно в
25 километрах к западу от Нарвы, в районе между побережьем и автострадой, я
сразу же поехал с докладом на батальонный командный пункт. Командир попросил
меня сменить в тот же день заболевшего командира роты в Лембиту.
Нашу роту рассредоточили по отдельным пехотным полкам. Командира роты
отправили в Лембиту с двумя "тиграми"; еще четыре танка -- к
"западному мешку". Сев в автомобиль, я сразу поехал в Лембиту,
чтобы сменить заболевшего командира. Тот был счастлив, что я прибыл так
быстро, и тут же уехал на моем автомобиле.
Фельдфебель Кершер командовал второй машиной. Мы всегда хорошо друг с
другом ладили. И вместе с ним я всегда чувствовал себя уверенней во время
операции. Товарищи объяснили мне ситуацию. По их словам, русские засели за
железнодорожной насыпью и чувствовали себя там как дома. Насыпь была так
высока, что в ней легко оказалось прорыть туннели. Они служили бункерами.
[81]
Наши находились в усадьбе и в обоих домах между ней и
"русским" железнодорожным переездом. Наши танки располагались за
усадьбой. Ночью часовые попарно должны были поддерживать контакт между
опорными пунктами. Решили отказаться от системы траншей, поскольку командир
полка придерживался того мнения, что нынешние позиции были временными. Его
командный пункт был расположен на склоне "детского дома" --
так мы прозвали гору к северу от Лембиту. Она так круто обрывалась в
восточной стороне, что прорытые в горе туннели позволили обезопасить себя от
любого обстрела.
После первой ночи я договорился с пехотным командиром, что мы будем
нести боевое охранение днем, а его люди -- ночью. Моим людям тоже
требовалось отдохнуть хотя бы несколько часов, если позволит обстановка.
Между усадьбой и домом в деревне к западу от железнодорожного переезда
у нас была радиосвязь. Я, таким образом, всегда мог находиться наготове. В
первый вечер мы, конечно, не вернулись на "подготовленные для отдыха
позиции". Я хотел прежде взглянуть на боевые позиции, а это было
возможно только с наступлением темноты.
Пехотинцы выразили удивление, когда я высказал желание ознакомиться с
позициями. Очевидно, раньше им не приходилось сталкиваться с такой просьбой.
Но у меня на этот счет были свои соображения. Как мы могли оказывать пехоте
эффективную поддержку, если фактически не знали расположения их внутренних и
внешних позиций? Как станем действовать одной командой, если не познакомимся
друг с другом поближе? Для нас, танкистов, позиционная война и любой вид
операции на фронте конечно же не являются тем, о чем нужно повсюду кричать.
Мы существуем не для того, чтобы слоняться по местности в качестве крупных
целей. Наша задача состояла в том, чтобы атаковать и контратаковать, то есть
действовать на ходу. Но что было без нас делать бедным парням? Они оказались
на такой позиции, которую без танков не удержать.
Поэтому я отправился в ближайший дом с первой попавшейся парой часовых.
Он располагался примерно в [82] 70 метрах от нас. Ночью дорога не была видна
русским, поскольку между нами и железнодорожной насыпью росли небольшие
деревья и болотные кустарники.
Опорный пункт роты напоминал фермерскую усадьбу. Однако не следует
обманываться словом "рота". Оно подразумевало от 25 до 30 человек.
И даже эта "внушительная" численность была достигнута лишь
благодаря тому, что незадолго до этого прибыло пополнение из тыла --
зеленые новобранцы, которым еще только предстояло познакомиться с фронтом.
Им ужасно хотелось, просто не терпелось увидеть боевые действия. С
совершавшими обход часовыми я отправился от этого опорного пункта к
третьему, всего в 30–40 метрах от железнодорожной насыпи.
Иногда мы слышали, как русские перекликались друг с другом, и различили
звуки, которые заставили нас предположить, что оборудование позиций идет
полным ходом. Русским приходилось строить блиндажи, так же, как это делали
мы, и расширять дороги для подтягивания тяжелой боевой техники.
Соседняя рота располагалась еще через 150–200 метров вдоль края
леса, который тянулся между железнодорожной насыпью и автострадой. Этому
охранению, следовательно, приходилось прикрывать длиннейшую полосу. Потом мы
поехали на правый опорный пункт соседнего батальона, который принадлежал
дивизии "Фельдхернхалле". Там в лесах начиналась собственно линия
фронта. Она уходила к железнодорожной насыпи в направлении на восток.
Русские создали свои позиции у еще одной полосы леса в 200 метрах к югу.
Ни одному пехотинцу не понравится, когда у него за спиной совершенно
открытая местность. На ней не укроешься, и практически невозможно в трудной
ситуации подтянуть резервы скрытно от противника. Наша пехота оказалась как
раз в такой сложной ситуации на этих позициях. Это делало необходимость
нашего присутствия еще более очевидной. Если бы русским взбрело в голову
атаковать далее на север, то наши товарищи не смогли бы этого предотвратить
без бронетанковой поддержки. [83]
Наша пехота была поглощена превращением опорных пунктов в бункеры.
Подвальные помещения были укреплены балками, добавлены амбразуры, и
караульный заверил, что часовые всегда имеют возможность погреться. По
сравнению с ними тем из нас, кто были в танках, туго приходилось зимой,
когда требовалось днями и неделями нести боевое охранение, как мы это делали
там. Мы были бы счастливы получить хоть малую толику того жара, который
преобладал в танках летом. Зимой ощущение было такое, будто сидишь в
холодильнике.
Для того чтобы иногда хоть немного согреться, мы придумали зажигать
большую керосиновую лампу. Когда проходили подготовку, нам строго
запрещалось даже курить в танке, и вот теперь мы докатились до того, чтобы
на полную мощь жечь керосиновую лампу, когда перед нами противник! Слава
богу, что ни в одном из танков нашей роты ни разу не произошло несчастного
случая из-за такой беспечности. Но были другие побочные эффекты. К примеру,
когда все мы впадали в дрему, тяга в лампе ослабевала, и она начинала
чадить, как ненормальная.
Мы все были похожи на трубочистов. Из-за копоти внутреннюю поверхность
наших танков теперь уже едва ли можно было назвать белой. Воздух тоже
оставлял желать лучшего. Сегодня я просто поражаюсь, что никто из нас не
отравился ядовитыми парами. Но тогда у всех на слуху была избитая фраза:
"Никто еще не умирал от вони, но многие замерзали насмерть".
Даже продовольственный паек в танке имел привкус гари или масла. Однако
со временем, испытывая лишения, люди привыкают ко всему. Этот запах гари и
застарелого масла, этот "запах танка", на протяжении лет стал для
нас вполне приемлемым.
Серым утром молодой солдат подбежал к моей машине. Он доложил, что
солдаты в ближайшем опорном пункте видели, как русские устанавливали первую
противотанковую пушку у железнодорожной насыпи.
Я, конечно, пообещал принять срочные контрмеры. Старая истина: мы
должны продемонстрировать свою [84] мощь товарищам из пехоты, чтобы
завоевать их доверие. Если это сделать, то мы могли бы говорить с ними по
существу и не беспокоиться о том, что будет сделано что-то не так.
Затем мы оба бесстрашно отправились на второй опорный пункт и
остановились напротив железнодорожной насыпи. Русскую противотанковую пушку
с трудом удалось рассмотреть, потому что она была прекрасно замаскирована.
Виднелся только ствол орудия. Поскольку иваны все еще не открывал огонь, они
упустили свой шанс. После нескольких выстрелов ствол орудия уперся в небо и
выглядел так, будто это зенитка.
Даже несмотря на то, что она находилась прямо перед нами на расстоянии
не более, если не менее, 50 метров, ее невозможно было прикончить одним
снарядом. Иваны очень умело установили ее в железнодорожной насыпи. Нам
пришлось сначала разбить внешнее укрытие. Во время этой незначительной
операции я, наконец, мог бросить взгляд на местность при свете дня. Без
сомнения, у русских было перед нами преимущество.
За железнодорожной насыпью высилось несколько рядов высоких елей.
Русские впоследствии смогли господствовать над всей местностью, используя
снайперов, засевших на верхушках. Сквозь ели виднелась открытая равнина,
которая простиралась до ряда достаточно высоких деревьев, стоявших в болоте,
доходивших до железнодорожного переезда. И русские предусмотрели, чтобы их
линия фронта поворачивала назад в этом месте, потому что насыпь снижалась на
восток и не обеспечивала достаточного прикрытия.
После нашей небольшой "утренней экскурсии" мы поехали назад в
крестьянский дом. В то время мы не могли и предположить, что нам придется
продолжать это монотонное несение боевого охранения недели напролет. Едва
только мы прибыли на позицию за крестьянским домом, как подъехал автомобиль
"фольксваген", двигаясь по дороге от "детского дома".
Иванам была прекрасно видна эта дорога, и они сразу же начали
"посыпать" нас минами. [85]
К счастью, ни один снаряд не попал в автомобиль. Из него вылез
"старина Бирманн", старослужащий унтер-офицер. Он руководил
передовым пунктом снабжения и не хотел даже слышать о том, чтобы не
доставить нам продовольственные пайки даже в самых, казалось бы, безвыходных
ситуациях. Он подъехал прямо к нам, и мы получили свою еду. Я приветствовал
его несколькими подходящими для этого словами:
-- Ты рискуешь жизнью ради этого комка жвачки! Ты что,
ненормальный?!
Бирманн коротко ответил:
-- Не забывай, я тоже хочу получить свою горячую пищу и свой кофе.
Но у вас тут на фронте ничего нет, так как же мы будем наслаждаться своей
пищей!
Это не было просто пустым разговором или праздным бахвальством. Его
слова шли от сердца. Когда идет яростный обстрел, всякие праздные разговоры
прекращаются. Это было то самоотверженное товарищество и бескорыстная
преданность, которые никогда не дадут нам забыть трудные времена на фронте.
Оно сплачивает нас даже сегодня. Лишь когда человек показывает истинное
лицо, а не униформу или внешнюю личину, по-настоящему его узнаешь. Можно
быть уверенным, что эти товарищи не оставят в беде и в мирное время.
Аксиома: не обязательно нужна война для того, чтобы по-настоящему
узнать человека. Но опыт товарищества, этой спайки с другими, не думая о
собственных интересах, убедил меня в том, что время, проведенное нами в
войне, не потеряно даром. Напротив, оно дало всем нам нечто, необходимое в
дальнейшем. По своему опыту знаю, что люди, которые без конца ругают время,
проведенное в армии, и говорят о "потерянных" годах, как правило,
были плохими товарищами и законченными эгоистами.
Конечно, "старина Бирманн" казался стариком нам, зеленым
юнцам. Ему было, пожалуй, лет тридцать пять, он имел семью. Он был из
социал-демократов и все еще считал себя членом этой партии. Бирманн никогда
не пытался скрывать свои взгляды, но это не помешало [86] ему стать
унтер-офицером. Он был потрясающим солдатом. Никто из нас никогда не просил
товарища показать партийный билет! Никто, кроме старшины, хранившего список
личного состава роты, не знал, кто исповедует какую религию.
Кому какое было дело до того, из Саксонии ты или из Пфальца, из Берлина
или из Австрии! Имело значение только то, что выполняешь свой долг в отряде
и от тебя зависят другие. Для противника все были равны; русские не делали
различий. В то же время тех, кто подводил нас на фронте и не умел
действовать в команде, вычеркивали из числа друзей. Им приходилось
трудновато, если они хотели быть принятыми обратно в коллектив.
Именно с Бирманном я любил беседовать о своих послевоенных планах.
Иногда нам приходила в голову мысль, что мы можем войну проиграть, но чаще
жизнь после войны представлялась такой приятной: все будут уважать друг
друга, так же как мы у себя в роте, невзирая на партийную или религиозную
принадлежность и место жительства. Главное, чтобы каждый выполнял свою
работу как можно лучше.
Мы тогда по старинке верили, что такие идеи могут быть реализованы при
демократии. Но появлялись и сомнения относительно того, могут ли такие
идеальные отношения существовать вообще. "Старина Бирманн" любил
говорить: "Человек, который находится у кормушки, превращается в
свинью. А если он единственный, кто превращается в свинью, тогда все
остальные могут быть довольны". Он, пожалуй, в этом попал в самую
точку.
Вслед за этим небольшим отступлением вернемся к фронту на Нарве. Иваны
продолжали держаться подозрительно тихо. И только когда мы позволили себе
разогревать двигатели в течение четверти часа, они начали
"поливать" нас. Вероятно, они полагали, что мы собирались
двинуться и что-либо предпринять относительно их. Как только мы услышали
стрельбу -- бам... бам... бам... -- мы быстро задраили люки. Еще
через несколько секунд [87] мины стали ложиться у нас на виду. Поскольку
взрыватели были очень чувствительны, они не позволяли минам глубоко
проникать в замерзшую землю, лишь оставляли черные отметины в снегу.
Позднее, когда в ход пошли 15-см минометы, нам стало в значительно большей
степени не по себе.
Дни проходили в каком-то морозном оцепенении. В уютной мирной жизни
людям трудно себе представить, как мы могли привыкнуть к постоянному холоду.
Несмотря на холод, мы дважды в день снимали с себя промерзшую одежду, чтобы
избавиться от вшей. Как мы были бы благодарны за банку порошка ДДТ! Мы почти
не меняли нижнего белья, зная по опыту, что обитатели "заднего
моста" лучше чувствовали себя в чистом белье. Поэтому нижнее белье
приходилось оставлять таким грязным, что было противно даже вшам. Только
тогда их страсть к воспроизводству несколько угасала.
Как воспоминание о далекой мирной жизни у меня оставались три предмета:
щеточка для чистки ногтей, которую все мы очень ценили, расческа, которая
тоже хорошо нам послужила, и, наконец, старая шпилька, которой я пользовался
для чистки ушей. Она тоже переходила из рук в руки, однако я смог сберечь ее
в течение всей войны и во время пребывания в лагере для военнопленных.
Проблема с водой стояла остро. Мытье и даже бритье не были среди
первоочередных дел. Естественно, вода в тех немногих из имевшихся в нашем
распоряжении колодцев замерзла. Пехотинцам приходилось не лучше, чем нам. Но
они умели о себе позаботиться даже в самых неимоверных ситуациях. Если ночью
с пайком мы получали фрикадельки, мы ели их руками. И тогда из-под слоя сажи
и грязи у нас вновь показывалась чистая кожа.
Как бы то ни было, все это оставалось для нас на втором плане. Мы уже
были счастливы, если удавалось поспать, вытянув ноги, хотя бы несколько
часов в течение ночи.
На вторую ночь мы поехали назад к западному краю деревни. В одном из
домов обнаружили убежище, устроенное под полом. Даже при том, что там не
было [88] печки, в зимней одежде мы, по крайней мере, могли поспать,
вытянувшись удобно. Из-за усталости мы совсем не замечали холода. Грузовик с
топливом, боеприпасами и провизией прибыл среди ночи. Впервые мы поели с
аппетитом.
В течение дня мы лишь заставляли себя что-нибудь проглотить. Зачастую я
совсем ничего не ел, если меня не заставляли другие члены экипажа. Ребята
просто не давали мне зажечь сигарету, пока я не съедал свой хлеб. Мой
наводчик, унтер-офицер Гейнц Крамер, был особенно суров и безжалостен в этом
отношении. Следует отметить, что кормили нас чрезвычайно хорошо при
сложившихся обстоятельствах.
Наш заведовавший столовой фельдфебель Псайдль, парикмахер из Вены, не
жалел сил, хотя и предпочел бы опять оказаться в танке. Мы часто получали от
него клецки и овощи, но он всячески избегал тушенки.
Люди, которые доставляли на фронт провизию, топливо, оружие и
боеприпасы, заслуживают особой похвалы. У них была трудная и ответственная
миссия. Этим изобретательным людям приходилось оперативно находить нас за
линией фронта.
Они всегда ездили ночью, без огней и, как правило, по незнакомым
дорогам, которые ежедневно покрывались новыми воронками. Их миссия подчас
была более сложной, чем наша на фронте. Мы хотя бы были знакомы с местной
обстановкой, им же почти всегда приходилось сталкиваться с неожиданностями и
принимать верное решение, надеясь только на самих себя. Несмотря на все это,
мы никогда не оставались без пополнения запасов.
Мы были вполне довольны своим "ночным лагерем". Люди на
передовой тоже могли быть спокойны; мы провели телефонную связь от них к
нам. Незадолго до рассвета мы поехали назад в крестьянский дом. Оттуда
обычно кто-нибудь к нам выбегал, чтобы доложить, что нового иваны натворили
предыдущей ночью у железнодорожной насыпи.
Временами случались курьезные эпизоды. Иногда мы сбивали ворон с
деревьев на другой стороне [89] железнодорожной насыпи, потому что они
казались "подозрительными". У иванов на деревьях сидели снайперы.
Они заставляли нас пригибаться при ходьбе и сковывали свободу движений.
Однажды молодой пехотинец, явно новичок на фронте, запыхавшись подбежал к
моему танку и принялся возбужденно рассказывать, что русские разместили на
деревьях бронированных снайперов. Он точно видел, как пули наших пулеметов
отскакивали от них, и предлагал мне открыть по деревьям огонь снарядами
главного калибра.
А что же на самом деле видел добросовестный юноша? Следы от наших
снарядов расходились во всех направлениях после удара о ветви; но в то же
самое время траектория пуль при выстрелах из пулемета, естественно, была
совершенно иной. Наш товарищ ушел успокоенный. Следует, однако, заметить,
что он слегка предвосхитил события.
Позднее, проникнув в "восточный мешок", мы и в самом деле
столкнулись с бронежилетом. Его сначала надевали комиссары, и он обеспечивал
прекрасную защиту от осколков и пистолетных пуль. Хотя, по моему мнению, эта
броня, должно быть, сковывала движения.
Моим ребятам пришлось привыкать к самым разным вещам, и делали они это,
не жалуясь. Однако существовало одно требование, выполнять которое они
привыкли с трудом и по поводу которого часто жаловались: никому не
разрешалось справлять нужду во время операции или в боевом охранении.
Для личного туалета было установлено время по утрам и вечерам. Если
приспичивало и не было другого выходa, то приходилось делать свое дело в
танке. По прошествии времени все привыкли к этому правилу, и больше проблем
не возникало. Был резон в этом грубом предприятии: в большинстве случаев
люди были потеряны, если оказывались в боевой обстановке вне танка.
Русские, заметив, что из танка вылезают, сразу же открывали огонь из
винтовок или минометов. Кроме того что военнослужащие получали неоправданные
ранения, еще существовала и проблема получить [90] достойную замену из
глубокого тыла. Благодаря моим строгим распоряжениям мы потеряли только еще
двух человек за пределами танка, да и те действовали с другой оперативной
группой. Конечно, как командирам танков, нам приходилось иногда действовать
с пехотой. Ребятам это тоже не нравилось. Как только я собирался вылезать из
башни, Крамер хватал меня за ноги, опасаясь, что меня подстрелят.
27 февраля впервые дали о себе знать эскадрильи бомбардировщиков. С тех
пор они досаждали нам каждую ночь, иногда даже по два раза за ночь.
Очевидно, они хотели обработать наши позиции для последующего штурма.
Незадолго перед наступлением темноты "следопыт" прилетел с
юга и сбросил знакомую "новогоднюю елку" за нашими позициями.
Сразу же после этого появились двухмоторные бомбардировщики. Они сбросили
свой груз позади нас по обе стороны от автомобильной дороги. На время атаки
иваны осветили нас красными и розовыми ракетами. Огни помогали пилотам
ориентироваться так, чтобы не сбросить бомбы на собственные позиции. К тому
же русские сложили за линией фронта поленницы в форме советской звезды и
подожгли с наступлением темноты. Несмотря на все это, иногда они сбрасывали
бомбы с недолетом. В целом нам не о чем было беспокоиться сразу за линией
фронта. В последующие недели русские превратили весь район по обе стороны
автодороги от Нарвы до нас в лунный пейзаж.
Из-за заболоченности местности бомбы зарывались глубоко в землю, прежде
чем успевали взорваться. Нам настоятельно советовали присмотреться
хорошенько к местности утром, с тем чтобы мы не совались туда в случае
боевых действий. То, что могло бы произойти, будет передано на другой
участок.
Наша зенитка успела только обстрелять "следопыт", потому что
потом кончились боеприпасы. К сожалению, им не всегда удавалось попасть в
"следопыт". И хотя мы чувствовали себя до определенной степени в
безопасности, от всего этого нам все-таки становилось не по себе. [91] Как
только эти ребята сбросили бомбы, у нас появилось ощущение, что они несутся
прямо на нас. Оно не покидало нас до тех пор, пока бомбы наконец не
приземлились на безопасном расстоянии, отчего задрожала мягкая земля. В
танке у нас было такое ощущение, будто мы стояли на мате для прыжков.
Конечно, мы быстро приняли контрмеры. При виде приближающегося
"следопыта", пролетающего над плацдармом вечером, -- он был
окрещен "дежурным унтер-офицером" за его пунктуальность -- мы
быстро переместились обратно в свой дом в Лембиту и уже не двигались, как
только "новогодняя елка" появилась в небе. Это перемещение из
опасной зоны не было "отступлением". Мы ехали в западном
направлении и параллельно фронту.
Потом мы расположились в так называемом "ботинке"; то есть
иваны были справа от нас. Бомбардировщики не могли бомбить нас в узком
"ботинке". В тот же вечер, после того как наши гости с воздуха
удалились, на машине со снабжением к нам прибыл дивизионный хирург. Он
собирался произвести медицинский осмотр личного состава. Никто не был болен,
но у всех настолько распухли ноги, что некоторые даже разрезали сапоги,
чтобы было хоть немного легче.
Мы не могли снять сапоги, поскольку никто потом не сумел бы их надеть.
Тут как раз и появился уважаемый дивизионный хирург и осмотрел наши ноги.
Взрыв хохота вызвала его рекомендация делать "ножные ванны" по
вечерам.
У нас не было воды даже для того, чтобы умыть лицо, как не было и места
для очага! Оно только выдавало бы наше присутствие русским. Двоих из моих
подчиненных хирург рекомендовал отправить в тыл, потому что их ноги были в
совсем плохом состоянии. Но ничто не могло убедить тех отправиться в тыл и
вылечиться.
Вот каким был дух наших фронтовых товарищей. Только ущербная фантазия
третьесортного писаки может побудить его додуматься до мифа о том, будто
пистолет иногда был необходим для того, чтобы заставить наших подчиненных
идти в бой. [92]

Затишье перед бурей
Признаки неизбежного наступления русских становились все явственней.
Утром 28 февраля мы совершили еще один маневр против противотанковых позиций
русских. Иваны уже предприняли еще одну попытку установить противотанковую
пушку. Согласно данным пехоты, они уже соорудили бункер в насыпи у
железнодорожного переезда.
Русские не позволяли себе отвлекаться на наши прямые удары. Каждый
вечер они строили что-нибудь новое, прямо как кроты. Без сомнения, русские
превосходили нас в строительстве полевых инженерных сооружений. И все
благодаря наполовину природному таланту и наполовину усердной подготовке.
Они всегда успевали окопаться, прежде чем мы их замечали. Следует также
отметить, что русские противотанковые орудия не ввязывались в дуэль с нами.
Орудийный расчет обычно снимался со своего места, прежде чем мы успевали
занять хорошую позицию.
Несколькими днями позднее к нам поступило донесение из корпуса о том,
что перехвачена русская радиопередача. В ней говорилось о запрете на огонь
фронтовыми подразделениями из противотанковых орудий и танков на плацдарме.
Отсюда было ясно, что они не хотели обнаруживать свои позиции. Лишь в случае
атаки немцев на плацдарм им было разрешено открывать огонь.
Этот приказ выявил две вещи. С одной стороны, иваны, конечно,
побаивались наших танков. С другой стороны, было ясно, что они уже
расположили свои танки на плацдарме. Это ясно указывало на намерение
атаковать. Танки можно было представить в атаке. Они совершенно не подходили
для обороны в заболоченных лесах, которые исключали смену позиции. Не
требовалось также особого стратегического таланта, чтобы понять: русские
пойдут на любой риск, чтобы атаковать доставляющий хлопоты плацдарм на Нарве
с юга.
Нам ужасно не везло в тот вечер. Пайки уже были распределены, и мы
болтали с товарищами, когда боевым [93] строем появились русские
бомбардировщики. Как правило, нам не было нужды особенно беспокоиться здесь,
за линией фронта. Но на этот раз, когда иваны сбросил свои бомбы явно с
недолетом, некоторые из нас заползли под танки, остальные поспешно
разбежались.
Значительное число бомб упали среди русских. Одна угодила прямо за
одним из моих танков. Оба члена экипажа под ним были убиты на месте ударной
волной. Людей, сидевших на танке, сдуло с него, они избежали смерти, но
получили контузию. Этот прискорбный случай стал для нас еще одним уроком,
научившим оставаться настороже даже в относительно спокойные периоды. Когда
мы потом лежали в своем бункере, все еще переживали потрясение от этого
события. Старая поговорка о том, что беда одна не ходит, подтвердилась
вскоре после этого.
Мы не пролежали и часа, когда нас разбудил караульный. Мы услышали
подозрительный треск и шуршание. Несколько идиотов из другой части, которые
ничего не понимали в русской системе отопления, разожгли печь в помещении
над нами.
От искр соломенная крыша сразу же воспламенилась. С большим трудом мы
выбрались из горящего дома, который сразу после этого рухнул. Иваны,
естественно, открыли огонь по хорошо различимой мишени. Что и говорить, не
было в природе такого явления, как хотя бы наполовину спокойная ночь.
Следующий день принес новые сюрпризы. Первое, что мы сделали утром,
-- ликвидировали вражескую противотанковую пушку, после чего русские
ничего не выставили на позицию. Наблюдения показали, что они также подтянули
артиллерию и тяжелые минометы к самому фронту и время от времени поливали
нас огнем. Вечером, после того как наш воздушный "дежурный
унтер-офицер" снова отдал приказ выступать подразделениям своих
бомбардировщиков, мы оттянулись назад. Нашли маленький заброшенный бункер на
лесном пятачке в форме почтовой марки. Он находился к северу от трассы и в
1000 метрах к западу от сгоревшего дома. Он стал теперь для нас местом
отдыха в ночное время. [94]
Танки были поставлены и хорошо замаскированы между деревьями, и мы были
более или менее удовлетворены. Однако в ту же самую ночь часовой сообщил
нам, что виден свет большого пожара в направлении опорных пунктов нашей
пехоты и что подразделения подвергаются интенсивному обстрелу. Мы немедленно
выехали и увидели издалека, что усадьба и два других опорных пункта охвачены
ярким пламенем. Русские обстреляли их зажигательными снарядами, чтобы
уничтожить наше последнее укрытие. Я давно этого опасался.
Меня всегда расстраивало, что между тремя опорными пунктами не устроили
хотя бы траншеи, если нельзя было сделать ничего иного. Естественно, нашим
солдатам приходилось вылезать из своих убежищ во время пожара. Они лежали на
открытой местности. Потери были бы еще большими при свете дня.
Предполагаемая атака русских так и не произошла. Вероятно, они просто хотели
улучшить обзор. К счастью для нас, дома в секторе Нарвы имели каменные
фундаменты. Они и обеспечивали укрытие. На следующую ночь фундаменты
пришлось покрывать новыми балками. Такая ситуация означала, что мы были
совершенно открыты для обзора. Нам приходилось постоянно наблюдать за
железнодорожной насыпью, с тем чтобы русские не застали нас врасплох. Пока
что они не проявляли желания втягивать нас в интенсивную перестрелку. И это
также указывало на намерение перейти в масштабное наступление.
К раннему утру мы перевезли тяжелораненых обратно за "детский
дом". Мы уже стали для пехотинцев "мастерами на все руки",
избавив их от еще больших потерь. Однако личный состав роты уже сократился
до 10–12 человек. Почти каждую ночь я ездил на командный пункт полка
за "детским домом" и просил командира укреплять позиции на нашем
участке и рыть с этой целью по ночам траншеи.
К сожалению, мои предложения не встречали одобрения. По моему мнению,
все уже и так видели, что здесь -- самое слабое место нашего фронта. Но
майор Хаазе всегда беспокоился только о двух своих батальонах в
"ботинке", [95] а ведь он должен был видеть, что далее на восток
нам приходится прикрывать пограничный участок между двумя дивизиями.
Противник любит выбирать такие участки для наступления.
После того как дома сгорели до тла, ситуация становилась практически
безнадежной для пехоты в случае наступления русских на автодорогу из
"восточного мешка". Отныне эти три дома могли рассматриваться как
развалины трех домов.
Я, наконец, смог организовать размещение взвода из четырех хорошо
замаскированных штурмовых орудий на одном уровне с "детским
домом", но к востоку от него. Три 2-см счетверенных зенитных орудия
также заняли позицию в 100 метрах за нашей усадьбой.
Когда вышел из строя радиопередатчик, мы поехали к "детскому
дому" и взяли взамен новый. Мы также рискнули взять провизии при лунном
свете. Я мог слишком увлечься этим делом. Все было бы кончено, если бы мы
потеряли машину во время этого предприятия. Но что мне оставалось делать?
В конце концов, я должен был помочь людям настолько, насколько
возможно. Они были благодарны за это и передавали нам свои наилучшие
пожелания по прошествии долгого времени после этого, когда мы действовали
уже на совершенно другом участке.
Мы также беспокоились за своего верного Бирманна. Каждое утро он
пунктуально появлялся с горячим кофе, несмотря на то что рисковал головой,
отправляясь в такую поездку. У нас просто язык не поворачивался сказать ему,
что мы предпочли бы отдохнуть, а не пить кофе. Дело в том, что русские
сопровождали каждую поездку Бирманна порциями ураганного огня. Однажды утром
ему еле удалось спастись. В поездке он попал под два взрыва. В конце концов
он послушался моего совета и стал обходиться без "опасного" кофе.
Пехотинцы и зенитчики тоже были довольны. Ведь всегда проходило добрых
полчаса с тех пор, как появлялся автомобиль Бирманна, до того момента, как
иваны снова успокаивались и прекращали палить, как ненормальные. [96]
Во время одной из таких ночей в нашем бункере произошло интересное
событие. Я сам стал центром внимания. Надо сказать, что каждую ночь нас
посещал "незваный гость", так называемый "калека", или
"швейная машинка". Так мы называли русские бипланы. Эти самолетики
летали взад-вперед за фронтом, причем так низко, что мы почти могли
дотянуться до них рукой. Помимо ручных гранат и мин они сбрасывали небольшие
бомбы.
Эти машины можно было также назвать
"бомбардировщики-колымаги", потому что мотор всегда начинал
вибрировать перед тем, как летчик что-либо сбрасывал. Он крепко зажимал
между колен ручку управления, когда делал это. Поэтому мы уже знали: сейчас
что-нибудь будет сброшено -- и готовились к этому, если, конечно, не
спали.
Однако как-то ночью мы крепко спали, когда показалась одна из этих
странных "птиц". Случайно одна из бомб, упав прямо у края бункера,
подняла большое облако пыли. Двое ребят были легко ранены осколками. Все
выскочили из убежища, но, увидев, что меня нет снаружи, вернулись. Они
обнаружили, что я лежу, как убитый, и стали раздевать, чтобы посмотреть, не
задело ли меня. И пока они меня раздевали, я проснулся. На мне не было ни
царапины. Я спал так крепко, точно убитый. Так может спать только совершенно
вымотанный человек.
Сегодня все это может показаться невероятным, но даже самого
недоверчивого легко убедит мой фельдфебель Кершер. Даже сегодня он все еще
любит вспоминать этот, в сущности курьезный, случай. Фронтовикам не нужны ни
кровать, ни снотворное, чтобы крепко спать.
Жизнь в танке неделями кряду не является чем-либо особенным, о чем
нужно много разглагольствовать. Достаточно лишь немного фантазии, чтобы
представить себе, как это было в реальности. Ограниченное пространство и
дикий холод скоро дают о себе знать. Наше здоровье подвергалось невероятным
испытаниям. Мы и не хотели в этом признаться даже самим себе, однако
результаты проявились позднее. [97]
Влага от нашего дыхания вскоре замерзала и превращалась в толстый белый
ледяной нарост. Если кто-нибудь из экипажа засыпал и прислонялся головой к
стенке танка, то волосы фактически примерзали к ней, когда он просыпался. До
определенной степени мы могли согреться, съежившись и дрожа всем телом.
Пехотинцы на своих позициях едва ли завидовали нам. Наши движения в
танке были ограничены, и у нас отсутствовала возможность погреться у печки.
Поэтому я не удивился, когда однажды подхватил плеврит, как позднее
установил врач. На моей левой ноге, которая часто упиралась в стенку танка,
появились пятна обморожения.
Обманчивое затишье перед бурей продолжалось до 15 марта. В тот день в
нас попала мина. До сих пор нам всегда удавалось избежать попадания
благодаря умелому маневрированию. Я радировал в роту, что пробит и протекает
радиатор. К счастью, две машины только что вернулись из ремонтной мастерской
и были на ходу. Они смогли вытащить нас на следующее утро. В предыдущие два
дня русские появлялись из глубины своего плацдарма каждый раз со все более
тяжелым вооружением. Однако они не очень часто открывали огонь, и мы решили,
что они просто пристреливали свои орудия. Пехотинцы слышали за линией фронта
часто раздававшиеся звуки двигавшихся гусеничных машин. Полагали, что это
были тракторы, подтягивавшие артиллерийские орудия. Во всяком случае,
поразительная тишина предыдущих двух дней настораживала.
К вечеру фельдфебель Kepшep отбуксировал мою машину назад в наше
убежище. На следующее утро, 16-го, обер-фельдфебель Цветти прибыл с двумя
машинами, чтобы вытащить нас. Еще до того, как рассвело, я отправился с ним
к "крестьянскому дому" и сориентировал его на местности. Затем,
буксируемые Кершером, мы отправились по направлению к "дому".
Мы были необыкновенно счастливы, что могли, наконец, несколько дней
передохнуть, помыться и вволю поспать. Двигаясь параллельно линии фронта
вдоль "западного мешка", мы проехали мимо места, где [98]
находились три машины под командованием обер-фельдфебеля Геринга. Это было
там, где трасса сворачивала на север, к автостраде.
Его позиция была более выгодной, чем наша в "восточном
мешке". Экипажи устроились на ночь на кладбище. Танки были поставлены
прямо у кладбищенской стены, и люди ночевали в могильном склепе, который был
облицован кирпичами и укреплен балками. С точки зрения человека из мирного
времени это можно рассматривать как кощунство. Но законы войны сплошь и
рядом попирают законы мирного времени. Люди были рады втиснуться в
промерзшую землю любым доступным путем. Тот, кому не повезло и довелось
позднее попасть в плен к русским, имел возможность стать свидетелем
проявления еще большего кощунства на кладбищах.
Наша база передовой поддержки и командир роты располагались в то время
в Силламяэ, городе, расположенном прямо на побережье Балтийского моря,
примерно в 25 километрах к западу от Нарвы и к северу от автострады. Прежде
всего мы поприветствовали всех товарищей по роте. Мы давно не виделись, и
они едва нас узнали с нашими бородами.
Они уже разогрели для нас сауну, которая находилась прямо на берегу.
Нам просто не терпелось помыться, чего мы не делали так долго. Потом я был с
докладом у командира роты. Его танк стоял рядом с домом перед окном, чтобы
защищать от осколков. Он оказал мне не слишком радушный прием.
-- Опять вы без галстука. Неудивительно, что мне постоянно
приходится кого-то отчитывать, если вы подаете такой плохой пример. Откуда
возьмется уважение к нам, если мы позволяем себе так выглядеть!
Следует заметить, что я всегда носил лишь черное кашне. Я знал, что фон
Шиллер этого не любил. Его речь нельзя было назвать строгой, но говорил он
вполне серьезно. Я сказал:
-- Если уважение ко мне подчиненных целиком зависит от того, есть
ли на мне галстук, то, значит, со мной что-то неладно. [99]
Я знал фон Шиллера с того времени, когда был новобранцем. Он сразу же
предложил мне обращаться к нему на "ты" после того, как мы прибыли
в Россию с 502-м батальоном. Он был моим единственным командиром в
батальоне, но, фактически, никогда не отдавал мне приказа, зная, что я
всегда действую по собственному усмотрению, во всяком случае, когда
предоставлен самому себе, а на фронте так происходило все время.
Причиной нашего обращения друг к другу на "ты" было также то,
что мне постоянно приходилось находиться на рубеже позиций. В присутствии
сослуживцев из нашей роты я соблюдал военный этикет, и "ты" уже не
употреблялось. Я всегда находился между ротой и ее командиром и должен был
посредничать то для одной стороны, то для другой.
Тот, кто утверждает, что никогда не испытывал подавляющего чувства
страха, точно никогда не был на фронте. Предпосылкой для храбрости является
страх, так же как страх смерти и неопределенности вслед за земным
существованием являются предпосылками для зарождения и существования любой
религии. Истинная храбрость состоит в преодолении страха собственной смерти
через еще большую решимость быть примером своим солдатам и поддержать их.
Наверное, не было среди нас человека, который бы не боялся. Перед
некоторыми боевыми операциями я чувствовал себя не лучшим образом. Но как
только танк начинал движение, мне было не до того, чтобы думать об
опасности. После того как производился первый выстрел, нервы успокаивались
сами собой. Все шло шыворот-навыворот, если мы волновались. В ходе боя я
частенько передавал другим свое внутреннее спокойствие шуткой во время
краткого сеанса радиосвязи.
Фон Шиллеру не стоило бы удивляться известию, что подчиненные его не
любят, поскольку он не смог произвести на них впечатление в бою. Вследствие
этого никто не выносил его высокомерия. Вероятно, оно выполняло для него
роль своего рода самозащиты. Мы были слишком хорошо знакомы, чтобы друг
друга обманывать. Я [100] прощал ему поступки, которые вряд ли мог простить
другой близкий знакомый. Нельзя было требовать такой же терпимости от
солдат. В конце концов, то, что они воевали на фронте, не щадя самой жизни
во имя родины, считалось само собой разумеющимся.
Иногда его критика бывала вполне оправданной. Был постыдный случай,
касающийся использования кодов по радио. Фон Шиллер кратко излагал мне
ситуацию на плацдарме. Он посмотрел на меня с укором и сказал:
-- Этим играм по радио в открытую нужно положить конец! Ты
подвергаешь опасности не только своих людей.
Я благоразумно промолчал; он конечно же был прав. Я не умел, или,
вернее, просто не хотел привыкать к глупым кодовым названиям. Во время
какой-нибудь операции я должен был говорить по радиосвязи: "Ночной
колпак", это "Тетерев" и подобные этому послания. Нашим
ребятам гораздо больше нравилось обращаться друг к другу по именам. Я,
естественно, пользовался кодовыми названиями, когда радировал в батальон и
пункт снабжения. Однако к людям на фронте я обращался по настоящим именам.
Еще более небрежными были неофициальные переговоры по радио.
По радио часто можно было услышать: "Какой пароль у
курильщиков?" Это означало, что сигареты опять стали редкостью, и Отто
Кариус должен доказать, что он настоящий друг. Следует заметить, что меня
хорошо снабжали из дома. От десяти до пятнадцати пачек сигарет доставляли с
каждой почтой. Я тут же раздавал пачки по танкам. На пачках были короткие
приветствия каждому. Эти приветствия солдаты тщательно сохраняли.
Русские конечно же подслушивали. Поскольку передача велась открытым
текстом, они, слыша имена одних и тех же людей, сразу узнавали, что
"тигры" появились в том или ином месте. Кодовые названия менялись
самое позднее по прошествии нескольких дней, в то время как наши имена,
естественно, оставались теми же. И иваны в любом случае обратили бы
внимание, если бы мы, скажем, ушли из Невеля и появились у Нарвы. Мы были у
них бельмом на глазу. [101]
Однажды, например, они обратились с помощью громкоговорящей
радиоустановки в "восточном мешке" у Лембиту к нашей пехоте с
предложением выдать меня им в обмен на тридцать пленных солдат. Они призвали
наших солдат усмирить "кровожадного пса", который постоянно
заставляет их держать оборону! Мои товарищи из пехоты дали парню поговорить
совсем недолго. И когда стало уже совсем невмоготу, расстреляли
радиоустановки. Русским, кажется, чем-то понравилось это неуместное
выражение "кровожадный пес". Они упорно продолжали вновь и вновь
вещать через громкоговоритель, что свидетельствовало об уважении к нашему
батальону.
После того как меня ранило у Дюнабурга, русские объявили по радио, что
я убит. Советский офицер, представивший утерянный планшет с моим именем в
качестве доказательства своего успеха, был награжден. Мой фельдфебель
сообщил мне об этом в письме, чтобы меня подбодрить. Ведь всем известно, что
тем, кого выдают за мертвых, часто удается прожить дольше других.
Мы, естественно, наслаждались своим неожиданным вынужденным отдыхом.
Сауна дала нам возможность снова почувствовать себя людьми, и мы словно
заново родились. Благодаря этой возможности я также избавился от своего
плеврита и вновь был совершенно здоров. Однако мы не имели понятия,
насколько долгим будет наш отдых.
На фронте всегда хочется воспользоваться временными благами, прогоняя
прочь мысли о том, что будет "потом" и "как долго".
Только мы успели привыкнуть к уютному теплому помещению, как пришло
донесение от обер-фельдфебеля Цветти, что радиатор на его "тигре"
тоже потек и повреждена ходовая часть второй машины. Наверное, русские были
вполне удовлетворены, повредив три наши машины. Известно, что у них был зуб
на "тигры".
Пока что Цветти оставался в деревне. В случае боевых действий он, по
крайней мере, мог оказать пехоте огневую поддержку. Я пошел к своим ребятам
из технической [102] обслуги, чтобы посмотреть, как продвигается ремонт
моего радиатора. Я не сомневался в том, что мы просидели без дела достаточно
долго.
Работу, которой занимались люди из ремонтного взвода, нельзя описать,
используя привычную терминологию.
В наши дни то, что они делали руками, охарактеризовали бы как нечто,
находящееся за пределами человеческих возможностей. Эту самоотверженную
работу за линией фронта нельзя было организовать одними приказами. Наоборот,
она предполагает внутреннюю убежденность и стремление помочь войскам на
фронте всеми доступными способами.
Обер-фельдфебеля Дельцайта, командира ремонтного взвода, никак нельзя
было назвать человеком, с которым легко поладить. Его положительные стороны
были скрыты за очень грубой наружностью. Он часто так донимал своим
ворчанием, что его подчиненные старались поскорее переодеться в рабочую
форму.
Подобным же образом он относился и к своему начальству, но мы не могли
себе представить, что произошло бы, если бы его подчиненные позволили то же
самое проделать в отношении его.
Дельцайт, первоклассный профессионал, использовал все свои способности,
чтобы привести в норму поврежденную машину. Он был также и хорошим
товарищем, который никогда не оставлял своих людей в беде. Положение дел в
его взводе было гораздо более благополучным, чем во всех других.
Люди из ремонтного взвода во время боевых действий работали днем и
ночью и конечно же не уступали в стойкости солдатам на фронте. Если Дельцайт
обещал отремонтировать машину к определенному времени, на него можно было
рассчитывать. Люди именно такого склада нужны на фронте. И разве имело
большое значение, что кто-то несколько груб от природы? Люди сладкоречивые и
любезные не годятся там, где нужно показать, на что ты способен.
16 марта 1944 года наш друг Дельцайт действовал в своей взыскательной и
заслуживающей доверия манере. [103] Посетив бункер ремонтного взвода, я
узнал, что мой танк будет готов к полуночи.
Это значило, что не оставалось никаких помех для того, чтобы и другие
танкисты заступили на смену. Наш "прогул" длился ровно 24 часа, но
мы хорошо его использовали. Я сообщил экипажу Кершера, что им не следует
полностью распаковывать свои вещи. Напротив, они должны держать все наготове
и ложиться, чтобы успеть поспать в комфорте несколько часов.
Тем временем остальные две роты и штаб батальона были направлены в
район Плескау (Пскова. -- Пер. ). Мы остались одни на позиции у Нарвы. И
так уж случилось, что мне больше не довелось вновь увидеть майора Йеде.
Он был награжден Рыцарским крестом 15 марта, а затем переведен
командовать школой унтер-офицеров в Эйзенахе. Это означало признание заслуг
и подъем на несколько ступенек по карьерной лестнице, но отъезд, конечно,
дался ему нелегко.
Нам тоже не хотелось, чтобы он уезжал, потому что у нас с ним были
такие прекрасные отношения. Товарищи, которые присутствовали, когда
одновременно отмечали его Рыцарский крест и отъезд, потом рассказывали мне,
насколько тяжело было для Йеде расставание с 502-м батальоном.
Он не мог сдержать слез, когда каждый из сослуживцев пожимал ему руку.
После войны я окольными путями узнал, что русские привлекли его к так
называемому "суду за военные преступления" в Эйзенахе. Мне так и
не удалось получить информацию о вынесенном вердикте. К сожалению, все следы
его оказались потеряны.
Вечером мы долго сидели с фон Шиллером за бутылкой доброго шнапса. Он
не мог понять, почему я хочу прилечь перед отъездом. Он не сильно ошибся,
когда сказал, что мне представится благоприятная возможность отдохнуть на
фронте, несмотря на неудобства.
Конечно, иваны тоже кое-что добавляли в этом отношении. Нам было
слишком хорошо известно, что обманчивому затишью скоро придет конец. Так что
я покинул своего ротного командира и лег спать. Мы собирались [104]
отправиться в четыре часа утра. Таким образом, наши товарищи могли заступить
на вахту до рассвета и получить свою подлатанную машину не на виду у
русских. Я дал указание караульному разбудить меня. К сожалению, я не принял
во внимание его "деликатность". Когда сам Кершер в конце концов
около пяти часов пришел ко мне, я все еще пребывал в глубоком сне.
Караульный упрямо твердил, что будил меня, как было приказано, и я даже ему
отвечал, но теперь не хочу в этом признаться. К тому же я был с похмелья.
Усугубляя ситуацию, я накричал на ни в чем не повинного караульного и
помчался к своей машине. Все уже меня там ждали. Времени было в обрез.
Мы прибыли к позиции Цветти в восьмом часу. Он успел исчезнуть перед
самым рассветом. Связь с пехотой оказалась в полном порядке, а комбат сказал
мне, что на фронте спокойно, поэтому я сразу же пошел спать. Если бы мы
понадобились, то всегда были под рукой. Солдатам на фронте также было
спокойнее, когда мы не мозолили глаза рядом, давая русским повод начать
бешеную пальбу.

Иваны атакуют
Вскоре после рассвета я был разбужен более грубо, чем мне хотелось бы.
Будильником на этот раз оказались русские. Среди голубого неба они создали
огневую завесу, не оставлявшую места воображению. Она покрыла весь фронт
нашего плацдарма. Только Иваны могли устроить подобный огневой вал.
Даже американцы, с которыми я позднее познакомился на западе, не могли
с ними сравниться. Русские вели многослойный огонь из всех видов оружия, от
беспрерывно паливших легких минометов до тяжелой артиллерии. Они показали
нам, что в последние несколько недель зря времени не теряли, и им было не до
сна.
Весь участок 61-й пехотной дивизии был накрыт таким огневым валом, что
мы подумали, будто на нас [105] обрушился ад. Мы оказались в самом центре
всего этого, и было совершенно невозможно добраться из убежища до своих
танков.
Когда мы уже были готовы сделать рывок после очередного залпа,
свистящий звук следующего снаряда заставил нас отступить к входу в бункер.
Из-за интенсивности огня было невозможно понять, где находилась главная цель
атаки. В конце концов, то, что русские атаковали, уже не было секретом.
Естественно, линия полевых укреплений пехоты была взломана после того, как
интенсивность огня усилилась. Все взлетело на воздух. Мы полагали, что
русские атаковали на нашем участке у Лембиту. Но нам также приходилось
считаться с возможностью быть окруженными пехотой противника, прежде чем мы
успеем влезть в свои танки.
Русские перенесли огонь дальше на север после длившегося добрых полчаса
обстрела, показавшегося нам вечностью. Мы запоздало запрыгнули в свои танки.
Атака русских, как видно, была в самом разгаре. Небо над нами также ожило.
Самолеты непосредственной авиационной поддержки, которые совсем не
давали о себе знать в предыдущие недели, вновь объявилась над нами. Самолеты
пролетали так низко, что у нас создавалось впечатление, будто они хотели
снять с нас и унести с собой головные уборы. Они с ревом носились вокруг
этого района и сбросили дымовые авиабомбы к северу от наших позиций, для
того чтобы ослепить артиллерийских наблюдателей.
Судя по всему, иваны запланировали что-то достаточно грандиозное.
Вероятно, они хотели в тот день продвинуться к побережью, чтобы отрезать наш
плацдарм на нарвском фронте с тыла. Тогда в окружении оказались бы отдельные
подразделения бронетанкового корпуса СС, дивизии "Фельдхернхалле"
и пехоты Венглера. Для нас было важно, находимся ли мы в "мешке"
или за его пределами. Между тем ситуация стала в высшей степени критической.
Незадолго до 10 часов несколько отрядов пехотинцев пробежали мимо меня в
западном направлении. Затем появилась 37-мм [106] противотанковая пушка с
двенадцатитонным тягачом. После этого появились еще 20–30 человек, все
без оружия.
Все происходило на фоне непрекращающегося заградительного огня
противника. И хотя мы находились всего примерно в 30 метрах в лесу, они не
обратили на нас никакого внимания. Мне пришлось бежать к ним, чтобы узнать,
что все три опорных пункта оставлены. Одно из штурмовых орудий к востоку от
"детского дома" горело, а другое отступило.
Русские танки и пехота уже рвались к автостраде. Нельзя было терять ни
минуты. Было ясно, что они наступали на север значительными силами с тем,
чтобы расширить участок прорыва на нашем плацдарме на Нарве.
Я сразу же быстро двинулся по направлению к усадьбе. Кершер шел сразу
за мной, и я повернул, чтобы он оказался слева. Он должен был
сосредоточиться на том, что происходило на открытой равнине. Русские
двигались вперед силой до полка к северу от наших опорных пунктов. Пять
"Т-34" на полной скорости приближались по автостраде. Шестой
русский танк уже почти достиг "детского дома", прежде чем мы его
заметили. Но прежде я обратил внимание на пять противотанковых пушек на
железнодорожной насыпи, угрожавших нашему флангу. В тот момент они были
самым опасным противником. Вскоре я с ними разделался, но успел при этом
получить несколько попаданий в ходовую часть. К счастью, ни одно из них не
вызвало серьезных повреждений.
В то время как мой наводчик унтер-офицер Крамер вел огонь по русским
противотанковым пушкам, я посмотрел налево, и как раз вовремя. Я увидел, как
"Т-34" развернулся, когда мы показались, и направил пушку почти
прямой наводкой на Кершера.
Ситуация достигла критической точки. Все решали несколько секунд. Нам
повезло, что русские действовали, задраившись наглухо, как делали всегда, и
не успевали достаточно быстро оценить характер местности. Кершер тоже не
заметил танка, потому что тот приближался практически с тыла. Он проходил
мимо него на расстоянии не более 30 метров. [107]
Я успел вовремя передать Кершеру: "Эй, Кершер, "Т-34"
сзади тебя, берегись!" Все произошло в мгновение ока. Кершер встретил
русских выстрелом в упор. Они завалились в воронку от бомбы и не вылезали.
У нас появилась возможность перевести дух. Если бы у иванов выдержали
нервы и они открыли огонь, то, вероятно, нам обоим была бы крышка. Однако
остальные пять танков "Т-34" не открыли огня -- как видно, не
могли взять в толк, кто их подбил и откуда стреляли.
Всем советским танкам нужно было по очереди миновать железнодорожный
переезд, прежде чем получить возможность как следует развернуться. Этот
маневр, естественно, значительно оттягивал их атаку. Мы появились слишком
рано, им не хватило всего нескольких минут. По этой же причине мы не могли
достать своими выстрелами остальные танки, двигавшиеся по противоположной
стороне железнодорожной насыпи.
Русские сразу отступили под защиту заболоченного леса, когда мы стали
вносить сумятицу в их ряды. Пехота неприятеля большей частью также успела
отойти, пока мы возились с его противотанковыми орудиями и танками.
Наши опорные пункты, естественно, были полностью оставлены. Не было
видно ни одного немецкого пехотинца на всем участке между Лембиту и тем
местом, где железнодорожная насыпь исчезала в лесах.
Только пулемет на правом фланге дивизии "Фельдхернхалле" под
вечер вновь открыл огонь. Мы вскоре добрались до нашей прежней линии фронта,
где были одни развалины, и оказались одни на равнине. Мое донесение о том,
что опорные пункты оставлены нашей пехотой, почему-то опровергли в дивизии.
Под вечер я наконец решил сам съездить в "детский дом". Я хотел,
чтобы со мной отправилось хотя бы несколько человек, чтобы занять опорные
пункты, на которые до этого мы не допустили противника. Но к тому времени,
когда люди, наконец, прибыли, русские под покровом темноты уже захватили
передовые разбитые укрепления. В целом тот день принес нам всевозможные
разочарования в связи с начальством, находящимся в тылу. [108]
Тем временем после получасового заградительного огня после полудня
русские при поддержке бронетехники вновь атаковали наш сектор. Мы отразили и
эту атаку и смогли подбить еще пять "Т-34" и один
"КВ-1". Подбитые танки иногда бывают весьма коварны. Нам случалось
один раз пригибаться, когда взорвались несколько танков и в воздухе
пронеслись разные металлические обломки. Меня бесило, что нашу артиллерию
невозможно было убедить открывать заградительный огонь. Следует отметить,
что наблюдатели были уничтожены, и в дивизии создавалось ложное впечатление,
будто в развалинах есть войска.
В результате наши собственные войска должны были оказаться в районе
заградительного огня. Через полтора часа русские снова готовились к атаке
крупными силами у железнодорожной насыпи. Я не мог гарантировать, что смогу
отразить третью атаку из-за ограниченного числа боеприпасов.
Тем временем я получил третий танк и попросил своего командира роты
тоже подъехать на своей машине. Он уже неоднократно радировал мне, что
находится прямо позади меня на краю леса. Однако я ни разу даже мельком его
не увидел, а позднее узнал, что его танк вовсе не направлялся к нам.
И опять у меня нашлось предостаточно причин для того, чтобы злиться на
своего командира. Но я ничего не говорил, потому что был рад уже тому, что
фон Шиллер, по крайней мере, смог добраться до артиллерии, чтобы та,
наконец, открыла заградительный огонь. Он велся так умело, что были
уничтожены русские, находящиеся на исходных позициях для наступления.
Ровно через час иваны сосредоточили войска численностью до батальона
для новой атаки при поддержке бронетехники. Они хотели любой ценой захватить
наши опорные пункты, но не достигли своей цели и потеряли еще три танка
"Т-34".
Именно после этой последней безуспешной атаки русских я оставил два
"тигра" у развалин, а сам поехал в командный пункт полка в
"детском доме", чтобы доложить [109] о фактическом положении дел.
Следует заметить, что там все еще придерживались того предположения, что
развалины заняты нашей пехотой.
Именно от меня командир полка узнал об истинном положении дел. Тогда он
собрал на совещание свой штаб из нескольких человек. Так как на это
потребовалось некоторое время, я должен был в наступившей темноте
расположиться примерно в 200 метрах от развалин, чтобы иметь зону обстрела и
обезопасить себя от противотанковых групп. Лишь один "тигр"
остался возле усадьбы.
Усадьба также оберегалась от проникновения в нее противника, до тех пор
пока не прибыли 10 специально отобранных бойцов и не заняли ее. Еще 25
человек рассыпались вдоль трассы позади нас.
Русские не предпринимали попыток новых атак в течение ночи, но могли
занять развалины, не встречая сопротивления.
За два часа до полуночи мы вернулись за предметами снабжения. Не прошло
и 10 минут после того, как мы прибыли в убежище, как показались оба
грузовика тыловых подразделений роты, которые еще после полудня были вызваны
на пункт снабжения в Силламяэ.
Гауптфельдфебель Зепп Ригер также прибыл на фронт за компанию с группой
снабжения, по случаю удачного дня. Он не преминул поздравить каждого лично
из нас с нашим успехом в оборонительном бою. Ригер был отличным парнем,
подобных которому редко встретишь. Я думаю, что трудно было бы найти дюжину
парней его габаритов во всем вермахте. Он был примером для всех и как
солдат, и как человек -- умный, не склонный к педантизму, расчетливости,
без малейшего намека на скупердяйство. Он удостоился Железного креста 1-го
класса как командир танка и командир взвода на фронте.
Он также знал, что, несмотря на какое бы то ни было чувство
справедливости, невероятно, чтобы все поступали по совести. Случалось
иногда, что некоторые солдаты жаловались, потому что Ригер очень строго
следил за имуществом, но он ведь отвечал за это имущество и знал, насколько
всего не хватало. Я также не слышал, чтобы он [110] когда-нибудь взял хоть
одну сигарету или бутылку шнапса из столовой сверх того, что ему
причиталось. Для него на первом месте были боевые части и подразделения.
Потом шел персонал ремонтных подразделений, вслед за ним -- пополнение
и, наконец, тыловые подразделения. Он был мил всем в роте, как начальникам,
так и подчиненным.
Как начальник Ригер знал, как снискать к себе уважение, не повышая
голос. Все уважали его и признавали за ним правоту. Таким был наш Зепп
Ригер. Безусловно, никто из тех, кому когда-либо посчастливилось служить под
его началом, не забывал его.
Мы подвезли бензин и боеприпасы к танкам, чтобы пополнить запасы. Для
каждого "тигра" требовалось 100 снарядов и 200 литров бензина. Нам
пришлось управиться с этой нелегкой работой, прежде чем подумать о горячей
пище. Но затем мы переключились на еду и рассказы о случаях на войне. Ригер
поведал нам, как они отмечали "наш" день в Силламяэ. Командир роты
приказал провести линию связи от приемника на его "тигре" за окном
к громкоговорителю полевой радиостанции. Они, таким образом, могли слышать
наши радиопереговоры. За каждого уничтоженного, о чем объявлялось, Ригер
угощал своих людей шнапсом.
Однако была одна вещь, которую люди не понимали, -- почему командир
не снисходит до нас, хотя я так часто обращался к нему со срочной просьбой.
Они также нелестно отзывались о нем из-за того, что с самого начала не смог
обеспечить нам артиллерийскую поддержку. Раздражало еще и то, что он не
говорил с офицерами штаба лично, а только по телефону.
Лишь к вечеру, когда я доложил, что позицию больше нельзя удерживать,
он, наконец, поехал в корпус на своем автомобиле, чтобы настоять на открытии
заградительного огня. И огонь был открыт спустя полчаса. Поведение командира
вызвало взрыв негодования.
Я приложил все усилия к тому, чтобы успокоить товарищей. Я, конечно,
был разочарован и фон Шиллером. Однако сказал ребятам, что нам нет нужды
выражать свои [111] эмоции постфактум. В конце концов, мы совершенно
самостоятельно позаботились о деле, а заградительный огонь был открыт как
раз вовремя.
Ближе к полуночи мы поехали назад к развалинам, чтобы оказать нашей
пехоте моральную поддержку. Я заскочил в "детский дом", где
поговорил с командиром полка о планах на следующий день. Мы условились
отбить развалины в утренних сумерках.
В любом случае следовало попытаться сделать это, с тем чтобы русские не
могли угрожать нам на нашей стороне железнодорожной насыпи из двух
нагромождений руин. При этом положение стало бы еще более ненадежным. Для
запланированной нами контратаки мы взяли дополнительно еще 16 человек из
наших и без того ограниченных сил.
Около 5 часов мы сосредоточились для проведения атаки в Тыртсу,
местечке, обозначенном небольшой точкой на карте между "детским
домом" и Лембиту. С фельдфебелем Кершером и со мной было еще 16
человек.
Атака началась ровно в 5 утра. Было еще, конечно, совершенно темно.
Фельдфебелю Груберу предстояло точно определять местонахождение русских во
время нашего штурма. Сначала мы вели огонь прямой наводкой по западным
развалинам из трех наших танков. Затем мы двинулись прямо на них, и восемь
моих солдат заняли их. Атака имела полный успех, а мы могли пожаловаться
только на то, что один из наших людей получил ранение. По сравнению с ней
атака на восточные развалины возле железнодорожного переезда была более
трудной. Он, похоже, был чрезвычайно важен для иванов. Фактически они в
течение ночи установили 5 противотанковых орудий, 2 полевых орудия и 57-мм
зенитное орудие. Нам пришлось некоторое время с ними повозиться.
Следует отметить, что это было характерно для русских. Если они
закреплялись где-нибудь всего на несколько часов -- особенно ночью,
-- то как муравьи таскали технику и вгрызались в землю, точно суслики.
Мы постоянно с этим сталкивались, но так и не смогли понять, как они,
собственно, это делали. [112]
Несмотря на все усилия, нам не удалось отбить второй опорный пункт. Во
время нашего огневого боя иваны начали контратаку с двумя своими
"Т-34" и небольшим пехотным подразделением.
Мы смогли их отбросить и в ходе боя подбить их танки. Вскоре после
этого они начали вести по нас огонь из артиллерии и минометов крупного
калибра. Мы потеряли двух человек убитыми, и еще двое получили ранения.
Четверым оставшимся было просто невозможно захватить опорный пункт, не
говоря уже о том, чтобы его удержать. К сожалению, пехотный командир,
штабной лейтенант, был убит, когда шел на штурм развалин с криком
"Ура!".
Русские продолжали вести беспрерывный пулеметный огонь. Они ни при
каких условиях не могли себе позволить сдать позицию на нашей стороне
железнодорожной насыпи. Бегство назад было бы еще более безнадежным, чем
удержание позиции, поскольку тогда они оказались бы без укрытия в нашем
секторе обстрела.
Пока что мы должны были заняться ранеными. Под прикрытием обоих
"тигров" подошли как можно ближе, чтобы погрузить раненых, не
опасаясь пулеметного огня. Русские, наверное, потеряли от 30 до 40 человек
убитыми, однако развалины, за которые шел бой, продолжали оставаться в руках
противника и в последующие несколько дней.
Вскоре после полудня, вслед за пятнадцатиминутной огневой завесой,
русские попытались отбить опорный пункт и усадьбу. Они атаковали силами до
одной роты при поддержке бронетехники, но были отброшены назад, неся тяжелые
потери в пехоте и потеряв один "Т-34" и один "Т-60".
Наконец, они, наверное, подумали, что для этого дня достаточно, и не
тревожили нас вплоть до следующего утра. Когда мы вернулись вечером в свое
убежище, уже прибыли машины снабжения.
Опять возникли проблемы с нашим командиром. Наши люди были выведены из
душевного равновесия его поведением. Я передал по радио просьбу прислать
машину, чтобы съездить ночью на командный пункт 61-й [113] пехотной дивизии.
Мне не хотелось топать на полковой командный пункт пешком, преодолевая
расстояние 8 километров туда и обратно по пересеченной местности. Ехать на
танке было нежелательно, чтобы не привлекать внимания русских. Кроме того,
мой экипаж заслуживал небольшого отдыха, раз представлялась такая
возможность. Однако автомобиль, о котором я просил, так и не появился.
Бирманн доложил, что, вероятно, у командира роты не нашлось свободной
машины.
И только после войны я узнал от одного из бывших солдат, который был
дежурным на командном пункте роты, что фон Шиллер несколько раз по вечерам
ездил к знакомой женщине, которую привезли с собой из Нарвы.
Так вот по какой причине ему нужна была машина! И знай я об этом тогда,
наверняка пришел бы в ярость. Однако этот факт скрывали от меня в течение
всей войны, чтобы не доводить до белого каления.
Шок у моих подчиненных вызвало и то, что 2-я рота 502-го батальона
"под командованием обер-лейтенанта фон Шиллера" была отмечена в
ежедневной сводке вермахта. Ведь командир не внес никакого вклада в наш
успех. На этот раз людей было трудно успокоить. Я объяснял им, что вся рота
отмечена таким образом, в противном случае был бы упомянут лишь один взвод.
Если разобраться, то вся рота причастна к нашему успеху.
Хорошо еще, что я ничего не знал о вопиющем нарушении --
использовании автомобиля для "увеселительных поездок". Иначе
конечно же и не пытался успокоить своих ребят. Следует отметить, что мы были
вознаграждены другим образом: специальным упоминанием в ежедневном приказе
по корпусу, который объявлялся во всеуслышание.
В этом приказе были названы только наши танки. Было подчеркнуто, что
благодаря активным действиям и проявленной инициативе мы пресекли прорыв
русских на побережье и предотвратили возможное отсечение всех боевых частей
к востоку от "детского дома". Кроме того, мы удержали
восстановленную линию фронта без поддержки пехоты. [114]
Иваны не давали нам передохнуть, стремясь атаковать фланги и окружить
плацдарм на Нарве любой ценой. Около полудня 19 марта противник атаковал на
западном направлении из "восточного мешка" после артиллерийской и
минометной подготовки. Он хотел отрезать южную часть "ботинка",
которая до сих пор удерживалась нами. Затем намеревался соединить
"восточный мешок" с "западным мешком" и создать плацдарм
для дальнейшего наступления.
Мы подбили шесть танков "Т-34" и один "Т-60" и
уничтожили 76, 2-мм противотанковое орудие. Несмотря на все это, русские
успешно прорывали нашу линию фронта.
Даже прежде чем наша пехота успела перейти в контратаку, нам пришлось
вмешаться в экстренной ситуации еще в одном месте. Из опорного пункта к
северу от железнодорожной насыпи поступило донесение, что 4 самоходных
орудия русских установлены на дальней стороне железнодорожного переезда на
небольшом лесном пятачке. Кроме того, два русских танка подтянулись справа
от переезда. Фельдфебель Кершер и я прибыли как раз вовремя, потому что
пехоту уже охватила паника. Кроме наших "тигров", под рукой не
было никакого противотанкового оружия.
Нам удалось подбить вражеские танки прежде, чем они перешли в атаку, и
мы вовремя оттянулись назад, чтобы поддержать контратаку нашей пехоты на юг.
Мы действовали из пункта 39. 9 (вдоль дороги от "детского дома" до
"подошвы ботинка").
Заболоченная местность там доставляла нам массу проблем. Было просто
невозможно передвигаться вне дороги. Только огневой поддержкой могли мы
помочь своим товарищам из пехоты сдерживать противника. Ведение боевых
действий среди болот -- дело не из приятных, оно не приносит
удовлетворения ни одному танкисту.
Через три часа противник был выбит, и наша пехота снова оказалась на
прежних позициях. Один из офицеров заслуживает того, чтобы быть упомянутым
особо. Майор [115] Хаазе во главе своего батальона штурмовал позиции русских
с впечатляющим натиском и мужеством.
Такого рода действия напомнили мне об историях, которые рассказывал мой
отец о том, как в Первую мировую войну офицеры с обнаженными клинками шли в
атаку впереди своих солдат. В ходе атаки мы смогли уничтожить еще два
"Т-34". Но русские следующим утром, на заре, снова атаковали у
Лембиту силами до роты. Они были отброшены назад после часового боя. Та же
участь постигла атаку, предпринятую около полудня. И опять они потеряли два
танка и 45-мм противотанковое орудие, но все не сдавались. Выбрали
непривычное время для того, чтобы атаковать, и обрушились на наши позиции в
три часа утра. Мы только сонно отстреливались в темноте, и противнику,
наконец, удалось захватить развалины в центре.
Мы были научены горьким опытом отпора, который получили у
железнодорожной насыпи, и на этот раз не стали тянуть. Я провел контратаку с
десятью пехотинцами, и спустя два часа развалины в центре опять были в наших
руках, и мы на них закрепились. Несмотря на то что мы оставили русским не
много времени, они успели подтянуть две 76,2-мм противотанковые пушки,
которые поначалу доставили нам немало хлопот.
Отбитый ряд развалин укреплений в центральной части имел решающее
значение. Будь они потеряны, и усадьба тоже не продержалась бы долго. Весь
фронт обороны на нашем участке был бы развален. Конечно, они были столь же
важны и для противника.
Русские возобновили атаку через два часа. Развалины в конце концов
пришлось снова оставить после того, как четыре пехотинца, в том числе
командир опорного пункта, были убиты. Оставшиеся шесть человек не могли
сдержать русскую пехоту и укрылись в усадьбе.
Тогда мы со всеми тремя танками расположились вокруг усадьбы. Ее нужно
было удержать любой ценой. Поскольку радиостанция пехоты была разбита прямым
попаданием, я отправил фельдфебеля Грубера на танке на командный пункт полка
за подкреплением.[116]
Пехотинцы не могли возвращаться пешком. Русские и в самом деле играли с
нами в кошки-мышки, все время атакуя в том месте, где нас не было. После
полудня фельдфебелю удалось подбить еще два русских танка в пункте 33. 7.
До наступления темноты мы начали новую контратаку против центральных
развалин. Полчаса спустя они были в наших руках. Эта атака должна была стать
нашей последней атакой до того, как позднее мы пойдем в атаку на
"восточный мешок" и установим более выгодную линию фронта далее к
югу в рамках "операции Штрахвица".
Огромные потери в живой силе и технике заставили русских сделать
передышку. Заслуга в этом принадлежала главным образом нашим славным
пехотинцам. Она продемонстрировала в эти дни сверхчеловеческие возможности.
В количественном отношении она была слишком малочисленна, для того чтобы
удерживать свои позиции перед превосходящими силами.
Несмотря на это, пехотинцы постоянно атаковали и выбивали противника с
его позиций. Это достижение может оценить тот, кто побывал в подобной
ситуации. Словами невозможно описать такую боевую активность.
После того как положение восстановилось, я расставил свои
"тигры" на равнине, чтобы прикрывать железнодорожный переезд.
Своим артиллерийским и минометным огнем русские вынуждали нас постоянно
менять позиции. Мы действовали, не имея никакого укрытия. Противник мог
следить за всеми нашими передвижениями, особенно после того, как занял
восточные развалины на нашей стороне железнодорожной насыпи. Он не давал нам
никакого покоя.
Как всегда бывало в таких ситуациях, я приказал, чтобы ни один танк не
давал задний ход, не получая подсказок по радио от соседнего танка. Командир
двигающегося "тигра" не мог видеть непосредственно, что происходит
позади его танка. Он всегда подвергался опасности застрять, двигаясь назад,
особенно потому, что водитель был совершенно "слеп". Путь движения
соседнего танка также приходилось все время [117] прослеживать. При движении
танка назад гусеничная лента могла соскочить с зубьев ведущего колеса при
осуществлении даже легких поворотных движений, особенно в грязи или в снегу.
Если это происходило, то танк становился обездвиженным. Не оставалось ничего
иного, как разъединять гусеничную ленту.
Несмотря на опыт и постоянные напоминания, это было серьезной
проблемой. Попав под обстрел, фельдфебель Грубер вдруг повернул танк назад и
направил прямо в воронку от бомбы. Вероятно, он не настроил как следует свою
рацию и не видел, как я ему сигналил. Поэтому я не смог предотвратить его
въезда в воронку от бомбы.
Только дульный тормоз его пушки выглядывал из воронки. Неожиданно он
установил со мной радиосвязь и ругался, как пьяный моряк, по поводу своего
невезения. Никто из членов экипажа не мог вылезти, потому что русские, как
бешеные, палили по танку Грубера.
Ситуация складывалась не из приятных. Я, конечно, сразу же подумал о
"веселенькой" перспективе освобождения танка ближайшей ночью. В
довершение всего у моего "тигра" была повреждена муфта, и его
нельзя было использовать как тягач. Поэтому нам очень повезло, что в ту ночь
Цветти прибыл на фронт в своем только что отремонтированном танке. Вместе с
Кершером они вызволили "маленького Макса" и его экипаж из
неприятной ситуации. К сожалению, не все прошло гладко.
Русские вновь открыли пальбу при появлении двух танков. Они, конечно,
знали, что мы попытаемся вытащить потерпевший аварию "тигр". В
течение дня они присматривались к этой дурацкой бомбовой воронке.
Одна из мин, специально приспособленная для борьбы с танками, пробила
люк радиста на одном из наших танков. Снаряд ударил почти вертикально, и вся
сила взрыва пришлась на ноги несчастного радиста. В последние несколько дней
обходилось без жертв, и вот теперь, во время спасения другой машины, жертвой
стал этот парень. Он только что прибыл в роту. Ему, [118] наверное, едва
исполнилось восемнадцать, и это была его первая боевая операция. В бункере
мы наложили бедному парню повязку. Должно быть, он терпел невыносимую боль.
Жаловался на боль в левой ступне, еще не осознавая, что ее уже больше не
было.
Это ужасное зрелище потрясло меня сильнее, чем все операции нескольких
последних дней.
В его глазах я видел смесь надежды и страха. В конце концов, он был еще
наполовину ребенок, обнаруживший себя лежащим там, в танке с раздробленной
ступней и жуткой болью. Он только бессвязно твердил:
-- Господин лейтенант, она, наверное, уже больше никогда меня не
увидит! Ой, как сильно болит левая нога! Ее ампутируют? Сможет ли она
перенести это? Она уже потеряла двух сыновей, а теперь я... Господин
лейтенант, вы напишете ей?
Причитания тяжело раненного юноши, который все время говорил о своей
матери, потрясли меня до глубины души. Я устроил его как можно удобнее и
позаботился, чтобы его немедленно доставили в полевой госпиталь в санитарной
машине.
Я был счастлив, когда узнал, что он выжил. Пришлось ампутировать нижнюю
часть левой ноги, но он снова увидел свою мать, и это было главное. Позднее
я встретил его в запасном батальоне, и мы очень обрадовались встрече. Кто
знает, может быть, нога, которую он потерял, как раз и спасла его жизнь.
22 марта русские в последний раз атаковали пункт 33. 9 в
"ботинке". Их атака была отбита, и они потеряли еще 2 танка.
После этого в "восточном мешке", наконец, стало спокойно. В
период с 17 по 22 марта мы подбили 38 русских танков, уничтожили 4
самоходных орудия и 17 артиллерийских орудий в ходе тяжелых оборонительных
боев, так что могли быть вполне удовлетворены своим успехом.
Единственным пострадавшим был тяжело раненный восемнадцатилетний
танкист. Этого тоже могло и не [119] случиться, если бы нам не пришлось
вызволять танк Грубера.
Противник предпринял еще одну попытку достичь своей цели. Понимая, что
ничего не добьется, атакуя из "восточного мешка", взялся за
реализацию идеи высадки десанта с моря. Мы знали об этом намерении из
показаний пленных. Даже поезда близ Силламяэ были подготовлены для операции
"Морской лев". Под этим кодовым названием проходила операция,
включавшая в себя оборонительные контрмеры.
Русские попытались высадиться к северу от "детского дома", у
Марекюла. Мы немедленно двинулись к побережью с несколькими танками.
Большая часть десантных судов была уже уничтожена в море
противотанковыми пушками дивизии "Фельдхернхалле".
Когда мы прибыли, увидели горевшие суда, которые дрейфовали по воде.
Немногим русским удалось добраться до берега, но вскоре они попали в плен за
линией нашего фронта. Как мы потом установили, это были прекрасно
вооруженные элитные подразделения. По их словам, операция была точно
отрепетирована. Она не должна была начаться до тех пор, пока не будет
осуществлен прорыв в "восточном мешке". Но даже несмотря на то,
что осуществить его русским так и не удалось, они все равно попытались
высадить десант, но в результате только пожертвовали хорошими солдатами.
Несмотря на то что русские проиграли, призрак операции "Морской
лев" преследовал нас еще долго, особенно по ночам. Однако в оставшееся
время нашего пребывания на нарвском участке попыток повторить эту операцию
не предпринималось.
В конце марта наши танки были выведены с участка 61-й пехотной дивизии.
Мы готовились к новой операции. Она называлась "ликвидация
"восточного мешка" и "западного мешка". Ее выполнение
было поручено полковнику графу Штрахвицу.
Когда мы сосредоточились в Силламяэ, всем нашим "тиграм"
требовался текущий ремонт. [120]

Мятеж в бункере
На тыловой базе на Балтийском побережье нам, наконец, довелось провести
несколько дней для ремонта техники и отдыха личного состава. Отдых был
просто необходим экипажам трех наших танков. Во время нескольких предыдущих
операций они не знали передышки ни днем ни ночью. Несмотря на всю стойкость
и желание идти в бой, возможности человека имеют пределы, поэтому нам было
необходимо расслабиться. И это удалось. Особенно большое удовольствие я
получал от возможности снова послушать по радио хорошую музыку. По этому
поводу мы порой препирались с командиром -- я любил более серьезную
музыку, он же отдавал предпочтение современной легкой музыке.
В нашей зоне отдыха ко мне привязался четвероногий друг -- немецкая
овчарка Хассо. Фон Шиллер выменял его у военной полиции на бутылку шнапса.
Пес стал бесполезным для полиции после того, как сломал себе зубы о кирпич.
Хассо, исключительно хорошо выдрессированный, доставлял мне огромную
радость. Он легко поднимался по лестницам, поразительно высоко прыгал и даже
доставал из воды предметы, несмотря на сильное течение в Балтийском море. Он
охранял небольшой лесной участок, пока не была дана директива об
освобождении его от службы.
Хассо оказался единственной в своем роде собакой. Он, например, мог по
команде бросить кусок мяса, даже если уже держал его в пасти. Он следовал за
мной повсюду, клал голову на мои ноги, когда я спал ночью на диване. Если
утром ему нужно было облегчиться, он лизал мою руку до тех пор, пока я не
просыпался и не выходил с ним. И хотя он был "компанейской"
собакой и у него уже было много хозяев, он особенно привязался ко мне, хотя
и никогда не забывал того, чему его уже научили. Так что в течение всего
времени отдыха у меня были разного рода развлечения. Но моя радость не
оставалась неомраченной.
Командир несколько завидовал мне, потому что я отлично со всеми ладил,
однако он не завидовал мне в той [121] же мере во всех лишениях, которые
сопровождали мои успехи. Он удивлялся нашей "охотничьей удаче", в
то время как все еще не смог подбить ни одного танка. Тот факт, что мы, в
отличие от него, постоянно в работе, должно быть, ускользал от его внимания.
Если два "тигра" в нашей роте были боеспособны, я всегда находился
в одном из них. В конце концов, как долго мы были вынуждены держаться в
Лембиту, не выполняя никакой задачи, пока, наконец, не заслужили свой кров и
еду? Фон Шиллер напомнил мне удачливого охотника, который полагал, что можно
просто пойти в лес и подстрелить оленя, который его там дожидается.
Я ладил с ним, когда мы оставались наедине, потому что помнил о его
недостатках. Все было нормально и когда я был на операции, а он с ротой на
тыловой базе. Однако в Силламяэ часто ощущалась некоторая напряженность. У
меня вошло в привычку часто общаться с подчиненными. Это не нравилось
командиру. Он придерживался того мнения, что следовало соблюдать дистанцию.
Слава богу, что я не считал это необходимым. Я не знал случая, чтобы кто-то
относился ко мне "неподобающим образом", поэтому всегда был неким
амортизатором между "косой и камнем".
Мне приходилось успокаивать фельдфебелей, когда они жаловались на
командиров, а также постоянно убеждать командиров, что наш личный состав
-- великолепные ребята, на которых можно положиться. Вероятно, из-за
ожесточенных боевых действий мои подчиненные были на взводе, и однажды
"бомба" взорвалась, причем последствия этого оказались гораздо
более серьезными, чем я ожидал.
И более того, именно русские дали толчок тому, что произошло. Они не
позволяли нам воспользоваться заслуженным отдыхом даже на наших
"резервных позициях" -- постоянно вели огонь, и над нами в
море летели снаряды их дальнобойной артиллерии, которая находилась к югу от
Нарвы. На самом деле они хотели попасть по автомагистрали, но снаряды падали
слишком далеко. Когда они пролетали над нашими головами, у нас было
ощущение, что [122] они несут с собой крышу. Подобного рода малоприятный
огневой вал возникал над нами примерно раз в два часа. Мы слышали
приглушенный звук издалека и могли с точностью до секунды вычислить, когда
они пролетят над нами и в каком месте. Часовой должен был немедленно
докладывать о начале массированного артобстрела. Существовал приказ о том,
что все при обстреле должны бежать в подвал дома. Этот приказ был совершенно
оправдан, что подтвердил случай, когда русский снаряд упал с недолетом.
Унтер-офицер из ремонтного взвода и ротный писарь были убиты осколками,
когда направлялись в убежище, но не успели вовремя. Следовательно,
предосторожность была совершенно необходима.
Однако фельдфебелей, которые спали в другой комнате, по соседству с
нами, коробило, что командир всегда первым прыгал в подвал через дыру в
полу, хотя такой спешки и не требовалось. Кроме того, в соответствии с
воинской традицией командир должен думать о личной безопасности в последнюю
очередь. Ротный связист, фельдфебель Шотрофф, в других случаях спокойный,
надежный человек и образцовый солдат, сорвался, оскорбил фон Шиллера. Дошло
и чуть ли не до рукоприкладства. Фельдфебель был взят под стражу как
бунтовщик.
Фон Шиллер настаивал, чтобы я немедленно пошел с ним в военный
трибунал. Нам в любом случае нужно было идти на совещание к командиру
танкового полка дивизии "Великая Германия" полковнику графу
Штрахвицу. По дороге я призвал фон Шиллера не портить жизнь такому надежному
солдату, как Шотрофф.
В конце концов я добился того, что он заколебался. Наверное, сообразил,
что в трибунале придется говорить вещи, которые будут неприятны ему самому.
Как бы то ни было, к моему огромному облегчению, он повернулся ко мне и
сказал:
-- Ладно, Отто, я все это обдумал. Ради тебя лично накажу Шотроффа
за безобразное поведение. Посажу под арест, а потом возьму с собой на боевые
действия.
Я молчал; с моих плеч свалилось огромное бремя. Фельдфебель Шотрофф был
подвергнут самому [123] суровому наказанию, которое ему мог определить
ротный командир: ему было запрещено отлучаться из расположения роты. Затем
ему предстояло выполнять обязанности радиста в танке командира во время
нескольких следующих боев. Последнее наказание было вдвойне фальшивым
психологически. Назначение во фронтовые подразделения не могло быть карой, а
только долгом каждого из нас. Оно требовалось от всех нас, как само собой
разумеющееся. Следует заметить, что Шотрофф часто просил разрешить ему
участвовать хотя бы в нескольких атаках. Однако ему всегда отказывали,
потому что его трудно было кем-либо заменить. Наконец, фон Шиллеру никогда
бы не разрешили взять его в свой танк, что вскоре и подтвердилось.

"Операция Штрахвица"
Полковник резерва Гиацинт граф Штрахвиц был таким человеком, которого,
повстречав один раз, не забудешь никогда. Прекрасный организатор, он давал
подчиненным возможность проявлять смекалку и считал это делом само собой
разумеющимся. Нам очень повезло, что мы участвовали в нескольких операциях
под его командованием. Они были прекрасным образцом успешных действий. Граф
Штрахвиц получил Рыцарский крест 25 августа 1941 года еще как майор резерва
и командир 1-го батальона 2-го танкового полка. 17 ноября 1942 года он был
награжден дубовыми листьями к Рыцарскому кресту. В качестве полковника и
командира танкового полка дивизии "Великая Германия" 28 марта 1943
года он получил мечи к Рыцарскому кресту. Мы внесли свой вклад в операцию, о
которой пойдет речь. За успешное ее проведение 15 марта 1944 года он был
отмечен бриллиантами к Рыцарскому кресту.
Сплетники утверждали, что Штрахвиц был отстранен от командования
танковым полком дивизии "Великая Германия" за слишком большие
потери. У меня есть правомерные сомнения относительно этих утверждений. Граф
[124] Штрахвиц и его личный состав всегда использовались в горячих точках на
фронте, где им приходилось выполнять чрезвычайно трудные операции. Тяжелых
потерь не всегда можно было избежать в такого рода боях, но благодаря именно
этим операциям удавалось спасти жизни многих солдат из других подразделений.
Граф Штрахвиц взял с собой из "Великой Германии" личный
состав, а также несколько танков и бронетранспортеров. Наша рота играла лишь
второстепенную роль в первой операции, призванной отрезать "восточный
мешок" и уничтожить его. Атака проводилась в направлении с запада на
восток вблизи "каблука ботинка".
Был образован фронт наступления, и "мешок" в конце концов был
ликвидирован. Дорога, которой пришлось для этого воспользоваться, была
недостаточно широка и тверда для наших "тигров". Так что им
пришлось довольствоваться танками "T-IV", которые были на 30 тонн
легче.
Их граф взял с собой. Он ехал в передовом танке и тем самым с самого
начала завоевал наше доверие. В этой операции мы отвечали только за то,
чтобы сдерживать натиск, которому вполне естественно подвергались другие
районы "западного мешка" в результате атаки.
Вся операция шла при поддержке пикирующих бомбардировщиков
"Штука", или, вернее сказать, предполагалось, что будет проходить
при поддержке пикирующих бомбардировщиков. Однако они оказались
неэффективными на поросшей густым лесом местности и даже представляли
опасность для наших войск! Летчики были не в состоянии распознавать цели.
"Юнкерсы-87" прибыли вовремя и храбро спикировали на
предназначенные им цели. Одна из их бомб упала на единственную дорогу, по
которой только и могли двигаться атакующие танки. Упади она минутой позднее,
сам граф Штрахвиц стал бы жертвой этой бомбы. Он разразился ругательствами,
и атаку пехоте пришлось проводить без поддержки бронетехники.
Следует отметить, что намеченные цели должны были быть достигнуты любой
ценой до наступления темноты. В противном случае существовала опасность
того, что [125] русские вырвутся из мешка на юг или двинутся на наши
собственные позиции, которые висели на волоске. Фактически, Штрахвиц достиг
цели без танков и пикирующих бомбардировщиков.
На следующий день "мешок" был ликвидирован. Русские большей
частью попали к нам в плен вместе со своей военной техникой. Лишь немногим
из них удалось ночью убежать на юг, где русские готовили контрнаступление.
Этот мощный откат привел к тому, что противник сосредоточил в
"восточном мешке" еще больше солдат и военной техники, чем прежде.
Он не предполагал, что мы доберемся до него совершенно иным способом.
У графа были свои причуды, но никто из-за этого не относился к нему
хуже, потому что он уже завоевал наше уважение и признание. Например, он не
разрешал, чтобы к нему обращались "господин полковник". Люди,
которые знали его еще как майора, говорили, что он также не стеснялся дать
понять высокопоставленному начальству, что он граф. Говорил, что титул графа
значит больше, чем воинское звание.
На первом инструктаже он не оставил сомнений в том, как представляет
себе операцию. Смелые планы нас удивили, но вскоре в них обнаружилось много
здравого смысла.
-- Ну, господа, вот как я все себе представляю, -- сказал он
несколько надменно. -- Наша боевая группа проведет фронтальное
наступление на так называемый "восточный мешок". От "детского
дома" мы отправимся через равнину к железнодорожному переезду. Четыре
"тигра" будут следовать в авангарде. После пересечения
железнодорожной насыпи они повернут направо и ударят во фланг.
Следующие четыре "тигра", на каждом из которых будет сидеть
пехота, как дьяволы, ринутся к развилке дороги, которая находится в 100
метрах к юго-востоку от железнодорожного переезда. Этой развилки нужно
достичь как можно быстрее и охранять, обеспечивая проезд через нее. Таким
образом, четыре танка "Т-IV" и бронетранспортеры смогут двигаться
вперед и занять равнину, [126] которая спускается к основанию
"мешка". -- Он указал на карту. -- Вот так можно с этим
справиться.
Ночью будет установлено кольцо окружения и будет удерживаться до тех
пор, пока другой пехотный полк не образует линию фронта. Затем будет
установлен контакт на запад и на восток.
Главное, на что я хочу обратить ваше внимание, это то, что вся операция
должна проходить точно по плану. Это значит, что ни один танк не должен
оставаться на дороге и мешать мне. Успех всего дела может оказаться под
угрозой из-за задержек. И я не позволю, чтобы таковые возникали. Так что
категорически требую, чтобы каждый обездвиженный танк был отбуксирован в
болото всеми возможными способами и не задерживал другие машины.
Ответственность за успех операции ложится непосредственно на командира
танка, какого бы он ни был звания. Вам все ясно?
-- Так точно, господин граф!
Полковник скривил губы в саркастической усмешке -- он знал, что мы
позволяли себе некоторые замечания относительно обращения, которого он
требовал. Ни одно из них не найдешь в учебнике хороших манер.
-- Очень хорошо. Пока что все было довольно просто. Но теперь
вопрос к экипажам "тигров". С каким батальоном вы хотели бы вместе
воевать?
Мы посмотрели друг на друга, пораженные щедростью такого предложения, и
сразу же выбрали пехотный батальон, с которым уже действовали вместе.
-- Очень хорошо, вы его получите. -- Полковник повернулся к
своему адъютанту: -- Позаботьтесь, чтобы эти пехотинцы были сняты с
фронта на Нарве, где они сейчас находятся, и переброшены сюда. О применении
огнеметов, инженерных частей, артиллерийских наблюдателей и всего прочего мы
поговорим позднее.
Огневое превосходство на этом участке обеспечат штурмовики. Об этом уже
достигнута договоренность с авиагруппой. У вас будет необходимая радиосвязь
с пикирующими бомбардировщиками через предоставленный [127] вам
бронетранспортер связи. Что-нибудь еще? Ах да, конечно! Вы получите карты и
аэрофотоснимки. Они сделаны специально для этой операции. Все важные для вас
районы помечены цифрами. Благодаря этому не будет недопонимания и не
возникнет ненужных вопросов. Более того, вы сможете быстро и точно сообщить
о своем местонахождении.
На сегодня все. Есть еще вопросы? Нет? Ну и хорошо. Спасибо, господа!
Несколько дней назад был заказан для доставки по воздуху новый тип
устройства разминирования для танков. Это было сделано как раз перед началом
операции, которая была запланирована на 6 апреля. Устройство представляло
собой тяжелый каток, который двигался впереди танка. Он заставлял мины
взрываться прежде, чем на них наедет танк. Однако новое устройство не
прижилось, потому что значительно замедляло движение танков. Мы отказывались
им пользоваться, несмотря на опасность мин.
"Операция Штрахвица" затем отрабатывалась дважды далеко за
линией фронта, в районе, напоминавшем "восточный мешок". Это,
конечно, делалось без люфтваффе и артиллерии, но использовались настоящие
боеприпасы. При этом лично присутствовал командующий группой армий
"Север" и провел с нами краткую беседу после тренировки. Он указал
на важность этой операции. Плацдарм на Нарве нужно было удерживать любой
ценой из-за залежей нефтеносных сланцев в Эстонии. Нефть была крайне
необходима для обеспечения действий наших подлодок.
Опять же мы не задумывались над тем, почему эстонская нефть имела такое
большое значение для ведения Германией войны. Мы были целиком поглощены
миссией, которая нам предстояла.
Незадолго до начала атаки мы двинулись в районы нашего сосредоточения
за возвышением "детского дома". Нам приходилось быть в высшей
степени осторожными, избегая всякого шума, чтобы не привлекать внимания
[128] русских. Как обычно, артиллерия открыла отвлекающий огонь в качестве
шумового фона. Граф все продумал!
Пехота была уже на месте, и каждое отделение быстро нашло свой танк,
поскольку мы хорошо узнали друг друга по тренировкам. Все действовали как
часовой механизм. Наши четыре "тигра" двигались в следующем
порядке: Кершер, я, Цветти и Грубер.
Граф Штрахвиц категорически запрещал командиру подразделения следовать
во главе колонны. Таким образом, атака не была бы задержана, если бы первый
танк наткнулся на мину. Поэтому, вопреки обыкновению, мне на этот раз
пришлось ехать вторым, несмотря на то что в лесистой местности должным
образом оценить ситуацию можно только из головной машины.
Было вполне естественно, что "тигры" следовали впереди.
Благодаря тому что до этого действовали там на протяжении нескольких недель,
мы знали район Лембиту как свои пять пальцев. Нам была знакома каждая
воронка, и мы даже бегло осмотрели местность за железнодорожной насыпью.
Трое командиров, которых я собрал вокруг себя, представляли собой
идеальный тип командира танка. Редко встретишь такое совершенство. В течение
нескольких предыдущих трудных месяцев я действовал бок о бок с кем-либо из
этих товарищей во всех операциях. Поэтому надеюсь, что мне будет позволено
выделить их, не пытаясь умалить значение других командиров, -- Линка,
Везели, Карпането, Геринга, Риела, Майера и Германна.
Всем им просто меньше повезло с танками. Им иногда приходилось
"занимать" другую машину, поэтому они не выделялись, хотя и
обладали мастерством высокого уровня.
У нашей передовой группы не было мотопехоты. Грубер и Цветти взяли на
свои танки в качестве "гостей" по три сапера. Они должны были
помогать нам, если на пути попадутся мины. Следует отметить, что с этими
саперами ничего не случилось во время операции. Как только [129] мы
останавливались, они сразу исчезали из виду, поэтому им было лучше, чем нам
в танках.
Граф Штрахвиц построил в "детском доме" два убежища --
одно для себя, а другое для своего адъютанта.
Этот потрясающий граф действительно все продумал. Атакующим пехотинцам
лучше двигаться без зимней одежды. По этой причине одежда была собрана и
связана специальной командой. Каждая связка была помечена, и одежду
следовало доставить на бронетранспортере сразу после завершения операции,
чтобы солдатам не пришлось мерзнуть после атаки.
В дни, предшествовавшие атаке, заместитель командира должен был
выяснить, в какую минуту утром становилось достаточно светло для хорошей
видимости и точной стрельбы. Время начала атаки устанавливалось на основании
этих выкладок.
Артиллерийская подготовка должна была начаться за пять минут до атаки,
и предусматривался перенос огня еще через пять минут. К концу первых пяти
минут мы уже должны были пересечь железнодорожную насыпь.
Незадолго до начала атаки граф подошел к нам со своей неизменной
тростью, чтобы наблюдать прорыв с нашей позиции. Затем мы стали свидетелями
такой огневой завесы, которую уже больше никогда не видели до самого конца
войны. 37-мм скорострельные зенитные орудия, 20-мм счетверенные зенитные
пулеметные установки и 88-мм зенитные пушки были расставлены полукругом
вокруг "восточного мешка".
Они вели огонь трассирующими снарядами, которые создавали настоящий
огненный купол, под которым мы могли двигаться до его южного края. Полк
реактивных минометов вел обстрел по площадям, сначала ракетами с
зажигательной смесью, а затем -- с фугасными боезарядами. Эффект был
разрушительным, как мы смогли убедиться позднее. Следует отметить, что
низкорослый лес среди болот не позволял давлению взрывной волны уходить
вверх, поэтому огонь сжигал деревья, и пламя поднималось на высоту
нескольких метров. Все русские, не укрывшиеся в убежищах, были смертельно
контужены на [130] месте. В то же время орудия и артиллерийские
подразделения с 280-мм гаубицами вели огонь на тотальное уничтожение.
Под покровом огневой завесы на высокой скорости мы двигались к
железнодорожному переезду. Мы видели, как русские бежали от ряда разрушенных
укреплений, которые занимали, к траншеям железнодорожного переезда. Наш
пулеметный огонь был совершенно неэффективен при движении на скорости. В
мгновение ока мы перевалили через переезд. Вопреки ожиданиям он не был
заминирован, поскольку русским нужна была дорога на юг для подвоза своих
собственных предметов снабжения.
Должно быть, наша атака оказалась полной неожиданностью для русских.
После того как наши танки миновали железнодорожный переезд, чтобы затем
повернуть направо, мы увидели русского, стоявшего как вкопанный в
гимнастерке и галифе прямо перед нами. Он не верил своим глазам, что мы уже
тут. Кершер разделался с противотанковой пушкой, которая, по-видимому,
должна была прикрывать дорогу. Ее ствол был еще зачехлен, а расчет
отсутствовал на местах.
Затем мы поехали вдоль насыпи, направляясь на запад. Равнина между
железной дорогой и линией леса была заминирована, так что мы шли след в
след, контролируя друг друга. К счастью, мины лежали открыто. Русские не
успели из-за мороза присыпать их землей. Кроме того, вкопанные ящичные мины
отсыревали в этой болотной местности. Так что мы достигли нашей
промежуточной цели без потерь. Потом мы повернули вправо и увидели, как
позиции русских выглядели с тыла. Противник построил бункеры в
железнодорожной насыпи через каждые 2 метра. Конечно, они теперь не
обеспечивали им защиты. Семь противотанковых орудий, которые ничего не
подозревавший противник не успел развернуть, были немедленно обезврежены.
Мы были в отличном расположении духа, потому что наш прорыв, от
которого все зависело именно сейчас, удался вопреки ожиданиям. Великолепно
спланированная операция принесла плоды. Однако наше хорошее [131] настроение
внезапно было испорчено неприятным сюрпризом.
Именно тут по нас вдруг со стороны "детского дома" начала
вести массированный огонь наша же батарея 150-мм пехотных гаубиц.
Наблюдатель принял наши танки за танки противника. Силуэты наших машин едва
появились из-за железнодорожной насыпи, а мы стали вести огонь в направлении
наших собственных позиций.
Нам наглядно продемонстрировали, насколько неприятен огонь этих орудий.
Мы отчетливо слышали каждую команду, а также видели крупнокалиберные
снаряды, летевшие по отлогой траектории точно в нашем направлении. Ощущение
было не для слабонервных.
Мы были вынуждены ездить взад-вперед по кишащей минами местности, чтобы
избегать опасных "посылок". Эти перемещения можно было бы назвать
"непрерывной сменой позиций", но кто захочет, чтобы ему в голову
угодил снаряд 150-мм орудия? Ко всему прочему наши стреляли очень хорошо.
Конечно же я немедленно радировал наблюдателю в "детском доме",
чтобы сообщить о произошедшей ошибке. Становилось все более и более неуютно,
потому что наши не прекращали вести огонь из всех четырех орудий. Мне не
оставалось ничего иного, как сделать несколько выстрелов в направлении
наблюдателя. Это вынудило его сменить позицию, и мы ретировались, не
дожидаясь, пока он вновь начнет доставлять нам неприятности.
Позднее я дал этому парню нагоняй. Он действительно не узнал нас,
отказываясь верить, что мы передвигались за железнодорожной насыпью так
быстро.
У "дружественного огня" были и другие неприятные последствия.
Мы, правда, вышли из него невредимыми, но напряжение и постоянное
лавирование взад-вперед отвлекли наше внимание, и мы не заметили
противотанковой пушки, которая заняла позицию в лесу позади нас. Тогда-то мы
испугались, застигнутые врасплох. Я получил удар в корму. Цветти достал
этого парня и прикрывал нас во избежание новых сюрпризов. Почти в то же
самое время они ударили по Груберу справа. Русские [132] быстро успели
развернуть противотанковую пушку, которая находилась в небольшой рощице
возле железнодорожного переезда. Мы ее не засекли, и она подбила Грубера.
Первый же выстрел сильно повредил ходовую часть, второй -- пробил танк.
При этом были ранены Грубер и заряжающий.
Прежде всего мы заставили замолчать противотанковую пушку. Затем Цветти
вывел танк с минного поля в направлении железнодорожного переезда. Лишь с
огромным трудом мой танк мог двигаться собственным ходом. Цветти прикрыл его
и доставил обратно в "детский дом". Нет худа без добра: танк
Грубера не нужно было брать на буксир, потому что в нашем районе разверзся
ад. Даже русская тяжелая артиллерия к югу от Нарвы вступила в бой. Иваны
хотели повернуть ход событий любой ценой.
Нам было не до оставшейся русской пехоты, потому что нужно было
следовать за передовым охранением, которое уже давно миновало развилку дорог
у железнодорожного переезда. Фон Шиллер обеспечивал своими четырьмя машинами
при поддержке пехоты свободный проход к заболоченному лесу. К сожалению,
пехотный батальон понес тяжелые потери от русской артиллерии.
Достигнув развилки дорог, пехотинцы в поисках укрытия попрыгали в
траншею. Русские, поняв, что мы прорвались на юг, вели точно по этому месту
огонь артиллерией и минометами. Один снаряд попал прямо в гущу наших
пехотинцев. Поскольку они лежали довольно близко друг к другу, потери были
очень большими. Когда мы ехали в южном направлении через лес, русские
поджидали нас повсюду. Приходилось быть предельно внимательными, чтобы
избегать новых неприятных сюрпризов. Мы видели минометы, занявшие позиции по
левую и правую стороны от леса, рядом с ними -- пехотные гаубицы и
противотанковые пушки. У нас была лишь одна цель: любой ценой пробиваться
вперед.
Поэтому мы ввязывались в бой только с теми попадавшимися на пути
русскими пушками, которые были [133] направлены прямо на нас. Среди леса мы
наткнулись на кладбище, где русские хоронили своих погибших. Они всегда
хоронили погибших прямо за линией фронта. Когда позднее была ликвидирована
окруженная группировка русских, мы обнаружили, что на деревянных крестах не
были даже обозначены имена погибших.
Один только пример может свидетельствовать о том, насколько наша
операция зависела от случая. Помимо добросовестности и храбрости, солдату
нужно немного удачи. Неожиданно появившийся на лесной просеке танк
"Т-34" резко отвернул в сторону. Он ехал на юг в том же
направлении, что и мы. У него, конечно, не было намерения атаковать. Он
просто хотел оторваться от нас в южном направлении. Мы, со своей стороны, не
собирались его подбивать, потому что он тогда заблокировал бы наиважнейший и
единственный для нас путь. Так что на этот раз наши намерения совпадали.
Слишком много времени было бы потеряно до того, как наши саперы взрывами
убрали бы этот танк с дороги, и я сомневался, что наша операция в этом
случае закончилась бы успешно. Было совершенно ясно, что русские в танке
были больше заинтересованы в том, чтобы пробиться на юг, чем в том, чтобы
помешать нашей атаке. Несколько русских танков на отдельных участках
"котла" слева и справа от нас все еще открывали беспорядочный
огонь. Позднее они были захвачены, потому что даже русские могли двигаться
только по грунтовым и бревенчатым дорогам, так что прорыв на юг был для них
невозможен. Когда мы достигли того места, где передовые части повернули на
восток, я оставил две машины для обеспечения охранения. Сам же я поехал
назад на равнину для укрепления оборонительного рубежа.
Передовые подразделения достигли цели без больших потерь. Ситуация
заставила нас осознать, насколько нам повезло, что у нас были такие хорошие
картографические материалы. Благодаря этому мы легко находили каждую дорогу
и просеку. Этого никогда не удалось бы сделать по обычной карте. [134]

Ночью был ад
Вплоть до этого момента все шло довольно хорошо. Однако мы были бы
счастливы, если бы справились со всем в течение ночи. Было ясно, что русские
попытаются нас контратаковать.
С наступлением темноты два из наших дежурных экипажей остались для
наблюдения за западным и восточным направлениями. Ночь с 6 на 7 апреля была
для нас, наверное, одной из наихудших на протяжении всей войны. Мы
находились среди русских и не знали, отрежут ли они нам путь назад.
Наши бронетранспортеры еще днем уехали назад за зимней одеждой. В
течение ночи они должны были доставить боеприпасы и провизию на фронт. Эта
более чем трудная задача требовала мужества, выносливости и необыкновенного
чувства долга. Людям приходилось пробиваться снова и снова -- сначала на
север, а затем на юг. Русские делали все для того, чтобы преградить им путь.
Многие бронетранспортеры подрывались на минах. Свободный проход
обеспечивался благодаря мужеству адъютанта графа Штрахвица, лейтенанта
Гюнтера Фамуле, которому было поручена эта трудная миссия. 22 апреля Фамула
был убит бомбой, сброшенной с русского самолета во время операции у
Кривасоо. Он так и не успел надеть Рыцарский крест, которым был награжден 15
мая.
Русские атаковали наш оборонительный рубеж значительными силами со всех
сторон. Отрезанные нами силы на севере попытались прорваться на юг. С юга
неприятель осуществлял яростные контратаки, пытаясь уничтожить нас и
закрепиться на своих передовых позициях. Это была тяжелая ночь для
батальона, который всю ночь подвергался интенсивному обстрелу противника и
понес тяжелые потери. Тяжелораненых переправляли в тыл на
бронетранспортерах; легкораненые предпочитали оставаться с нами.
Наши эскадрильи пикирующих бомбардировщиков едва ли могли нам чем-либо
помочь, потому что они не рисковали сбрасывать бомбы рядом с нами. Кроме
того, [135] тяжелые бомбы уходили так глубоко в заболоченную почву, что
делали большие воронки, не нанося большого урона. Русские также
сосредоточили так много зенитных орудий, главным образом скорострельных, что
наши самолеты "Штука" не могли пикировать достаточно низко.
Времена, когда "Штуки" были способны деморализовать противника,
давно прошли. Больше всего нам помогали передовые наблюдатели артиллерийских
частей, давая нам иногда передышку благодаря своей мастерской корректировке
огня.
Нам с трудом верилось, что, наконец, наступило утро, а мы все еще живы.
Русские все еще не оставлял попыток постараться выбить нас, но обстановка
выглядела по-другому с наступлением утра. Давящая темнота, в которой не
видно, где чужой, а где свой, ушла. Нам опять было видно, кто перед нами. По
утрам земля начинала оттаивать под лучами апрельского солнца. Вскоре наши
танки так глубоко увязли в болотистую землю, что практически сидели на
днище. Нам только что удалось выбраться на дорогу и организовать там
охранение.
Затем первые подразделения пехотного полка выдвинулись вперед и
образовали передний край обороны. Остальные прочесали район окружения с
севера на юг. Один из наших танков, танк Везели, был подбит накануне вечером
прямо у развилки дорог. Он получил повреждения от тяжелого артиллерийского
снаряда и теперь беспомощно стоял на открытом месте, не защищенный от
возможных нападений русских. Наш командир вечером уехал обратно в
"детский дом". Я несколько раз вызывал Шотроффа и говорил ему, что
он нужен, чтобы взять на буксир Везели. Фон Шиллера не было в его танке, и
он все не возвращался. Наконец, я поехал сам и выручил Везели.
Мы едва узнали командира и солдат из пехотного батальона, которые
пережили ад в последние несколько дней. Они выглядели постаревшими.
По окончании операции нас отозвали. Затем мы двинулись по автодороге
назад в Силламяэ. Довольно далеко за линией фронта русский аэростат
наблюдения обозревал гряду холмов, которую пересекала дорога. [136]
Было хорошо известно, что русские открывали огонь при всяком движении
по дорогам. Я отдал срочный приказ закрывать люки при прохождении этого
участка или, по крайней мере, не высовываться из танка.
Фельдфебель Линк не обратил внимания на приказ и высунулся из башни по
самую пряжку поясного ремня. Три танка уже миновали возвышенность, когда
первый залп прогремел справа и слева от автодороги. В тот же момент я
увидел, как Линк рухнул в башню, точно молнией пораженный. Поскольку танк
продолжал двигаться, я по радио велел его остановить. Экипаж, оказывается,
не заметил, что их командир тяжело ранен.
Он не проронил ни звука. И только когда мы попытались вытащить его из
башни, он закричал от боли так, будто его разрывали на части. Огромный
осколок вошел в бедро и разворотил весь бок. Линк выглядел ужасно, и мы
боялись, что не успеем доставить его в госпиталь живым.
К нашему облегчению, врач определил, что жизненно важные органы не
задеты. Через несколько недель нам сообщили, что Линк получил отпуск по
ранению. Опять мы легко отделались, но эти ненужные ранения всегда огорчали
меня больше, чем тяжелое сражение.

Правда или вымысел?
Наконец у нас появилось несколько дней отдыха, и мы могли восстановить
поврежденные машины. Однажды утром к нам неожиданно прибыла машина отдела
радиовещания роты пропаганды.
Миссия этих людей состояла в том, чтобы записать, как проходили
оборонительные бои 17 марта. Это должно было проходить как
"оригинальная запись" с места события, выполненная на восковой
фонограмме.
Мы рассказывали всевозможные истории до тех пор, пока инженер-электрик
не провел провод из командирского танка в нашу комнату. Он связал рацию в
танке с записывающим устройством рядом с нами. Когда система, наконец,
заработала, мне пришлось влезть в танк, в [137] то время как пропагандист
занял место радиста. Начало драмы было подготовлено. Мне нужно было
имитировать работу радиосвязи и отдавать приказы, как я делал это в ходе
боя. Конечно, отдавались команды открывать огонь и тому подобные. Фон Шиллер
сидел в комнате и играл роль моего напарника в качестве командира роты. В
конце концов, он ведь был упомянут в ежедневном приказе по вермахту. В
"репортаже с линии фронта" это должно было быть отражено.
Когда мне надоела эта отвратительная игра, мы сказали, что с нас
достаточно. Запись тут же была воспроизведена, но не нашла одобрения у
требовательных экспертов. Нам пришлось повторять все сначала.
В определенных местах пропагандист давал свое, подсказанное его
фантазией описание событий. В реалистичной манере он обрисовал, как горят
танки, как они ведут огонь, как в них попадают и какая вокруг царит
обстановка разверзшегося ада.
Вторая запись, наконец, была встречена с одобрением. Потом некоторым из
товарищей, у которых дома имелись граммофоны, было разрешено сделать запись
в качестве звукового письма. Эти записи были отосланы домой к их семьям.
Никто не узнавал свой собственный голос, когда запись проигрывали. Только по
тексту можно было узнать, кто говорил.
В целом мы недолюбливали этих ребят-пропагандистов. Но при этом нельзя
не признать, что среди них были потрясающие парни, которые ответственно
относились к своей работе и к тому же были хорошими солдатами. Но исключение
подтверждает правило. В общей массе они были странными типами, которые
выглядели как солдаты в своей псевдоофицерской форме.
Этот гибрид не совсем солдата и не совсем гражданского был весьма
неудачным. Кроме того, мы видели в пропагандистах любимчиков министерства
пропаганды. Они рассматривали войну лишь как приятное разнообразие в жизни.
Им также делались всякого рода поблажки по сравнению с пехотинцами на
фронте. Вот почему нам [138] нравились исключения, как я уже отметил,
особенно по этой причине. Некоторые, к сожалению, погибли, сражаясь за
родину.
Через несколько дней мы услышали пропагандистский репортаж в обычной
радиопередаче и были поражены тем, как удачно шум боя был подмонтирован в
Берлине. Мы едва различали собственные голоса из-за грохота выстрелов и по
этой причине покатывались со смеху. После этого мы никогда уже всерьез не
воспринимали репортажи с фронта.
Когда наши гости удалились, я должен был подписать бумагу,
удостоверяющую, что пропагандист, делавший репортаж, сидел в моем танке. Я
предоставил это сделать командиру роты, ведь был его танк.
Мы никак не могли понять, отчего нам так повезло в том, что операция
имела успех, пока не были допрошены пленные. В числе других офицеров наш
передовой отряд взял в плен оперативного офицера штаба дивизии в
"восточном мешке".
Танки дивизии "Великая Германия" настолько быстро достигли
дивизионного командного пункта, расположенного у основания
"мешка", что русский комдив не успел получить донесения о прорыве.
Все позиции были разбиты во время артподготовки.
Удивленный оперативный офицер при нашем появлении был в одной рубашке,
и ему пришлось быстро одеваться, прежде чем быть взятым в плен. Русский
генерал, надо сказать, успел уехать в южном направлении.
Мы узнали от пленных, что в "мешке" была сосредоточена вся
русская дивизия, снабженная большим количеством тяжелого вооружения. Русские
не предполагали возможности такой катастрофы.
Остатки их танковой бригады, которая была сильно потрепана в предыдущих
оборонительных боях, также все еще оставались в заболоченных лесах, где
совсем не имели пространства для маневра. Они оказались в наших руках
практически без боя. [139]
Допрос русского капитана дал много ценной информации. Следует отметить,
что он производил впечатление начальника более высокого ранга. Я обратил
внимание, что русские вернулись к широким погонам, которые одно время были
запрещены. Медалями также стали награждать, и их опять носили. Наш противник
тоже пришел к заключению, что заслуги воина, который сумел показать свое
боевое мастерство, мир может оценить по тому, какие он носит награды.
Судя по заявлениям русского капитана, наша атака была для них
совершенно неожиданной. Они не готовились к фронтальному штурму с севера,
полагая, что северный фронт у Лембиту хорошо укреплен.
Я также не хотел бы пережить испытание, которому мы подверглись бы,
если бы застряли у железнодорожной насыпи, а десять противотанковых орудий
русских были бы задействованы. Русские ожидали нашей атаки у основания
"мешка" с востока и запада.
Это был кратчайший путь, и "западный мешок" уже был
ликвидирован таким образом. Во избежание повторения такой беды позиции
русских с обеих сторон основания "мешка" были заминированы
хитроумными способами.
Даже деревья были соединены пересекающими путь проводами. Ни один
пехотинец не мог бы пройти там, независимо от того, двигался ли он прямо,
пригибаясь к земле, или полз. Но это минирование оказалось роковым для самих
русских. После нашего прорыва они уже не могли вывести войска в одну из
сторон.
Русские ругали своих комиссаров так же сильно, как мы своих нацистских
политработников, которые стали доставлять нам все больше неприятностей на
фронте. Однако обычно они болтались при штабах дивизий. Мы отмечали их
присутствие, только когда время от времени во фронтовые части поступали
циркуляры. Политика не играла абсолютно никакой роли для тех из нас, кто был
на фронте.
Мне показалось бы идиотизмом, если бы я вдруг произнес "Хайль
Гитлер!" перед своими подчиненными во время утреннего построения. В
конце концов, здесь [140] собрались самые разные люди, которые брошены в
одно для всех сражение, по одной для всех причине, по одним и тем же
жестоким законам. Тут были и нацисты, и противники режима, так же как и
совершенно безразличные люди. Они объединились в боевом братстве. Было
совершенно не важно, кто выполнял свои обязанности во имя фюрера, кто во имя
страны, а кто из чувства долга.
Никого не интересовало, придерживаешься ли ты каких-либо политических
взглядов или стоишь вне политики. Главным было то, что являешься хорошим
товарищем и более или менее хорошим солдатом. Если так и было, то все шло
как надо.
После всех пережитых трудностей мы наслаждались краткой передышкой в
Силламяэ. Но что-то толкало меня вернуться назад, на место кровавых
сражений. Мне хотелось еще раз взглянуть на него в более "мирной"
атмосфере.
Поскольку мне не нужно было больше сосредотачиваться на противнике, я
обратил внимание на то, какой неприглядной предстала местность, за которую
велись такие жестокие и продолжительные бои в последние несколько недель.
Когда я ехал в темноте обратно, у меня мурашки побежали по телу. Воздух все
еще был наполнен зловонием, которое остается после сгоревших танков. Военная
техника русских была разбросана повсюду вокруг этого места. На равнине я
увидел сорванную башню русского танка. Мы подбили этот русский танк в начале
сражения.
Башню взрывом сорвало с корпуса и подняло в воздух. Мы тогда пригнули
головы -- башня упала не слишком далеко от нас. Пушка вошла в болотистую
почву почти до маски, в то время как башня выступала прямо, будто надетая на
стержень. Почти все деревья в лесу к югу от железнодорожной насыпи были
обуглены до черноты и разбиты выстрелами на куски. Они создавали впечатление
нереальности, как будто все живое вымерло. Ни одного живого существа не было
видно в этом мертвом лесу. [141] Даже птицы улетели после того, как вся
природа была попрана людьми.
Нам всегда было интересно, как русские умудряются так хорошо
оборудовать позиции даже в самых трудных условиях. Артиллерийские орудия и
минометы устанавливались на бревенчатых настилах и были полностью защищены
балками от осколков. Ни один человек не мог глубоко зарыться в землю в этой
болотистой местности.
Неглубокие русские бункеры, если можно так назвать их землянки,
фактически защищали от огня тяжелого оружия, если только не будет прямого
попадания. Мы имели возможность убедиться в том, что все русские, которые
находились в своих временных убежищах, отделались испугом. Даже ходы
сообщения между железнодорожным переездом и нашим бывшим восточным опорным
пунктом были устроены образцово.
Это говорило мне о том, что можно было быстро окапываться, несмотря на
мороз и болотистую местность. Наш полковой командир считал это невозможным.
Опорные пункты без тяжелого оружия и без контакта друг с другом
неизбежно будут потеряны, если начнется массированная атака. Окопавшийся
человек психологически противится тому, чтобы быть побежденным. Он находится
в состоянии постоянной боязни, что может не успеть выбраться из своего окопа
во время прорыва противника, потому что на открытом месте обречен.
Следовательно, он будет делать то же, что делали наши ребята, когда
прорывались русские. То есть он будет стараться обезопасить себя во время
артиллерийского огневого вала.

Хвала "тигру"
В моей книге до сих пор много говорилось о подбитых танках и об
уничтоженных русских противотанковых пушках. Это описание может создать
впечатление, что до определенной степени эти успехи были детской игрой. Если
это так, то эта книга неправильно понята. [142]
Главная задача бронетанковой части состоит в ведении боевых действий и
уничтожении танков и противотанкового оружия противника. Психологическая
поддержка пехоты во время операции прикрытия имеет второстепенное значение.
Не было такого понятия, как страховка жизни танкиста, и, однако, наш
"тигр" был самым идеальным танком, который я когда-либо знал.
Наверное, он останется непревзойденным даже при современном состоянии
вооружений. Как бы то ни было, это, конечно, касается Запада; русские,
пожалуй, могут удивить нас новыми моделями.
Мощь танка в его броне, его подвижности и, наконец, в его вооружении.
Эти три фактора следует соотнести друг с другом так, чтобы была достигнута
максимальная эффективность танка в действии. Похоже, что этот идеал нашел
свое воплощение в "тигре". 88-мм пушка достаточно хороша для того,
чтобы уничтожить любой танк, исходя из того, что вы наносите ему удар в
уязвимое место. Наш "тигр" был достаточно прочным спереди, чтобы
выдержать несколько артиллерийских нападений. Однако мы не могли допустить,
чтобы удар нам был нанесен сбоку, сзади и особенно сверху. И тут требовался
расчет и опыт.
Правилами, которыми мы руководствовались, были: "Стреляй первым, а
если не можешь этого сделать, по крайней мере, нападай первым".
Предпосылкой для этого, конечно, было функционирование в полной мере связи
от танка к танку, а также между членами экипажа. Более того, требовалось
наличие быстро действующей и точной системы наводки орудия. В большинстве
случаев у русских отсутствовали обе эти предпосылки. По этой причине они
часто оказывались в невыгодном положении, даже при том, что не уступали нам
в броне, вооружении и маневренности. С танками "Иосиф Сталин" они
даже превосходили нас.
Самое важное, когда все условия относительно техники соблюдены, --
личная инициатива и решительность командира, наблюдающего за ходом боя. В
этом заключался залог успеха в противостоянии имеющим значительное [143]
численное превосходство частям противника. Отсутствие надлежащего наблюдения
у русских часто приводило к поражению крупных частей. Командиры танков,
которые задраивают люки в начале атаки и открывают их лишь после того, как
цель достигнута, никуда не годятся или, по меньшей мере, второсортные
командиры. Есть, конечно, шесть или восемь смотровых приборов, установленных
по кругу в каждой башне для обеспечения наблюдения за местностью, но они
хороши только для наблюдения за отдельными участками местности,
ограниченными возможностью каждого отдельно взятого смотрового прибора. Если
командир смотрит в левый прибор наблюдения, в то время как противотанковая
пушка открывает огонь справа, то ему потребуется много времени, прежде чем
он распознает ее изнутри наглухо закрытого танка.
К сожалению, попадания снарядов ощущаются прежде, чем слышится звук
выстрелов вражеской пушки, потому что скорость снаряда выше скорости звука.
Следовательно, глаза для командира танка важнее, чем уши. В результате того,
что снаряды рвутся в непосредственной близости, в танке совершенно не слышно
звуков орудийных выстрелов. Совсем другое дело, когда командир танка время
от времени высовывает голову из открытого люка, чтобы наблюдать за
местностью. Если он посмотрит на определенное расстояние влево, в то время
как вражеская пушка открывает огонь с такого же расстояния справа, его глаз
неосознанно уловит вспышку, которая желтым цветом окрашивает ствол орудия.
Его внимание сразу же будет перенесено в новом направлении, и цель обычно
распознается вовремя. Все зависит от быстрого распознавания опасной цели.
Обычно все решают секунды. Все, о чем я сказал выше, относится и к танкам,
оборудованным перископами.
Уничтожение противотанковой пушки часто рассматривалось дилетантами и
солдатами других родов войск как дело, ничем не выдающееся. Только
уничтожение других танков считалось успехом. Напротив, опытные танкисты
считали, что противотанковые орудия представляли вдвойне более серьезную
угрозу. Они были для нас [144] гораздо опаснее. Противотанковая пушка
находилась в засаде, хорошо замаскированная и мастерски установленная с
учетом особенностей местности. По этой причине ее было очень трудно
распознать и еще труднее попасть из-за ее небольшой высоты. Обычно мы не
видели противотанковой пушки до тех пор, пока она не делала первого
выстрела. В нас обычно сразу же попадали, если расчет противотанкового
орудия был на высоте, а также потому, что мы наталкивались на стену
противотанковых орудий. Поэтому следовало оставаться как можно более
хладнокровным и взять противника в оборот, прежде чем будет произведен
второй прицельный выстрел.
Никто не станет отрицать, что многие офицеры и командиры танков погибли
из-за того, что высовывали голову из танка. Но их смерть не была напрасной.
Если бы они ехали с задраенными люками, то куда большее число людей нашло бы
свою смерть или получило тяжелые ранения в своих танках. Значительные потери
в танковых войсках русских свидетельствует о верности этого утверждения. К
счастью для нас, они почти всегда ездили по пересеченной местности с наглухо
задраенными люками. Конечно, каждый танковый командир должен быть осторожен,
выглядывая наружу в ходе позиционной войны. Особенно по той причине, что за
башенными люками танков постоянно наблюдали вражеские снайперы. Даже если
командир танка высовывался на короткое время, он мог погибнуть. Я обзавелся
складным артиллерийским перископов, чтобы от этого уберечься. Пожалуй, такой
перископ следовало бы иметь на каждой боевой машине.
Долгое время у русских экипаж танка состоял только из четырех человек.
Командир должен был сам все время вести наблюдение, наводить на цель и
открывать огонь. По этой причине они всегда были в менее выгодном положении,
чем противник, который разделял эти важные функции между двумя людьми.
Вскоре после начала войны русские признали преимущества, которые давал
экипаж из пяти человек. В итоге они изменили конструкцию своих танков --
установили командирскую башенку на башне и добавили сиденье командира. Я
никак не могу [145] понять, почему, например, англичане разработали после
войны новый тяжелый танк, экипаж которого состоял всего из четырех человек.
Мы были вполне довольны своим "тигром" и не в меньшей степени
своей пехотой. В конце концов, мы держались вместе с ними во время всех
тяжелых оборонительных боев на востоке и западе. Много танкистов в
неоплатном долгу перед этим первоклассным танком.

Неудача и прощание
Цель новой запланированной операции состояла в том, чтобы уничтожить
остающийся русский плацдарм. Его глубина с севера на юг почти в два раза
превышала глубину обоих частей плацдарма, который уже был очищен.
15 апреля 1944 года нас снова пригласили на встречу с графом. Предметом
разговора была подготовка третьей "операции Штрахвица". И хотя мы
были уже до определенной степени знакомы с его методами руководства, нас
вновь поразили его скрупулезность и методичность при подготовке операции.
Когда он появился на своем командном пункте, где все мы уже собрались,
еще раз смерил нас несколько язвительным взглядом. Отложив в сторону
головной убор и трость, подошел к столу с картой.
-- Очень хорошо, господа, на этот раз мы хотим уничтожить
оставшийся русский плацдарм, который у нас как бельмо на глазу. Его глубина,
как вам известно, почти в два раза превосходит глубину обоих частей уже
очищенного плацдарма. Но это не должно нас беспокоить.
Боевая группа, которая будет сформирована для этой операции, обладает
той же боевой мощью и организацией, что и та, с которой мы действовали в
"восточном мешке". Вы, господа, друг друга уже знаете. Это
несколько упрощает дело. -- Говоря это, полковник указал на карту.
-- Мы сосредоточимся в этом участке леса. Чтобы попасть туда, вам нужно
повернуть на юг от автодороги, восточнее "детского дома". [146]
Наши собственные передовые позиции, примерно в 2 километрах от района
сосредоточения, будут пройдены во время артиллерийской подготовки. Будет
осуществлен стремительный прорыв через русские передовые позиции в едином
непрерывном наступательном натиске.
Теперь попрошу вас обратить внимание на дополнительные сведения на
картах, которые вам были розданы в начале совещания. Эти карты являются
фотокопиями аэрофотосъемки, сделанной в районе операций. Они оказались
первоклассными и посрамили другие наши картографические материалы.
Первая цель в бою -- точка 312. Вы видите, как в этой точке дорога
под углом 90 градусов поворачивает на юг. Оттуда она тянется практически по
прямой линии вплоть до Нарвы у более крупной деревни. Дорога с севера,
которая соединяется с нашим путем подхода у этого изгиба, будет охраняться
передовым подразделением до тех пор, пока все соединение не минует точки 312
в направлении на юг. Боевая группа дойдет до Нарвы; она захватит и будет
удерживать вышеупомянутую деревню до тех пор, пока плацдарм не будет
расколот другими подразделениями на отдельные части и уничтожен.
В то же время вторая боевая группа будет наступать на юг вдоль оси
"детский дом" -- "подошва ботинка". Она затем
последует этим путем на восток и достигнет по этой дороге оси наступления. У
третьей боевой группы задание прорваться через позиции противника на 1500
метров к югу и параллельно упомянутой выше дороге. Как видите, тут
низколежащая лесистая линия холмов с востока на запад, между этой боевой
группой и вами. Таков на данный момент план атаки.
Граф помолчал, глядя на нас выжидательно. Поскольку вопросов по этому
пункту не последовало, он продолжал:
-- На первый взгляд эта операция очень похожа на две предыдущие.
Только на этот раз провести ее, пожалуй, будет значительно труднее.
Запомните мои слова! Главная цель не изменилась. Вам нужно будет двигаться
вперед без остановок. Вы должны достичь Нарвы, [147] чтобы русские не успели
опомниться. Всем вам, без сомнения, ясно, что вы не достигнете цели, если по
какой-либо причине передовым подразделениям придется остановиться. И
особенно это опасно для "тигров". Справа и слева от пути вашего
наступления -- болота. Дорога достаточно широка лишь для того, чтобы
всего один из ваших "тигров" мог ехать по ней без проблем.
Единственное преимущество, которое у вас будет по сравнению с предыдущими
операциями, это то, что дорога несколько приподнята и имеет хорошее
покрытие. От точки 312 и далее она идет через участки довольно высоких
заболоченных лесов, которые тянутся до Нарвы. Для нас, танкистов, это
абсолютно нежелательно, но мы ничего не можем изменить.
Насколько далеко мы сможем продвинуться, оставаясь совершенно
незамеченными, -- другой вопрос. Мы уже дважды застигали русских
врасплох на их плацдарме. Они знают, что этот плацдарм для нас крепкий
орешек. Следовательно, третьей неожиданности, вероятно, не будет, поскольку
они знают, что новая атака может быть осуществлена по этой дороге. Это,
естественно, снижает наши шансы на успех по сравнению с предыдущими
операциями, когда нам удалось использовать элемент неожиданности.
К счастью, нам также кое-что известно. Судя по показаниям пленных,
дорога от русских передовых позиций до точки 312 заминирована. Противник
заполнил взрывчаткой дренажные трубы дорожной насыпи. Они располагаются
через каждые 30 метров. Русские могут взорвать эти трубы все сразу из
бункера, который, как вы можете видеть, находится в лесу, где-то к востоку
от точки 312. Мы хотим попытаться не допустить взрыва. Во время
артподготовки огонь целого нашего дивизиона 280-мм орудий будет сосредоточен
по этому бункеру. Это, несомненно, порвет провода к взрывателям, и дорога
останется проходимой.
Для обеспечения прикрытия передовых подразделений за
"тиграми" будет следовать саперный взвод. После прорыва он будет
выдвигаться по кюветам слева и [148] справа от дороги. Саперы перережут
запальные шнуры от труб с взрывчаткой. Лучше подстраховаться, чем потом
рвать на себе волосы. Надо полагать, русские, вероятно, не приведут заряды в
действие до тех пор, пока танки не окажутся на заминированных участках. В
противном случае их приготовления бессмысленны. Если, вопреки нашим
ожиданиям, провода останутся неповрежденными, несмотря на артиллерийский
огонь, то саперы все равно смогут своевременно предотвратить взрывы.
Что случилось? -- Граф нехотя повернулся к своему адъютанту,
который только что вошел в комнату, красный от возбуждения.
Офицер вытянулся:
-- Господин граф, рад доложить! В новостях объявили, что фюрер
наградил вас бриллиантами к Рыцарскому кресту! Если мне будет позволено, я
хотел бы стать первым, кто поздравит вас!
Мы были также чрезвычайно рады этой награде и хотели сами его
поздравить. Как-никак мы тоже внесли свой немалый вклад в его заслуги.
Однако прежде чем мы успели вымолвить хоть слово, граф сделал
неодобрительный жест:
-- Во-первых, новости не являются официальным источником
информации. Во-вторых, у меня теперь совсем нет на это времени, и я не
желаю, чтобы меня беспокоили!
Адъютант густо покраснел, козырнул и быстро удалился. А полковник
повернулся к нам, будто ничего не произошло:
-- Позади русских позиций на пути наступления все еще остается
подбитый танк "Т-34". Его отчетливо видно на аэрофотоснимке. По
моему мнению, он перегородил дорогу и должен быть убран. Для того чтобы это
сделать, за вторым "тигром" будет следовать бронетранспортер с
саперами. Они взрывом уберут с пути эту развалину. Вы хотите что-то сказать,
Кариус?
-- Да, господин граф. Перед танком "Т-34" есть траншея,
за русскими позициями. Она также отчетливо видна [149] на фотографии. Через
эту траншею был перекинут деревянный мост. Потом его убрали. На его месте
остался маленький пешеходный мостик. Естественно, наши "тигры" по
нему не пройдут. Деревянный мост с маленьким пролетом еще выдержал бы танк,
но пешеходный мостик...
Граф прервал меня:
-- Вы-то уж переберетесь через эту ничтожную траншею без моста!
-- При всем уважении, нет, господин граф. Я знаю этот район с того
времени, когда русские еще не продвинулись так далеко и только собирались
просочиться через Нарву. В то время я, конечно, тщательно изучал местность.
Поэтому, даже если траншея -- не препятствие для пехоты, для танков она
является таковым...
Граф сунул руки в карманы брюк и посмотрел на меня с интересом. Под его
взглядом я на мгновение усомнился в убедительности своего объяснения. У него
поднялся вверх уголок рта, и он повторил в своей надменной манере:
-- Для танков она является таковым?
Вопрос нельзя было проигнорировать.
Я вышел вперед:
-- Вот что я имею в виду, господин граф. Местность вокруг траншеи
полностью заболочена. Перебраться через топь без моста совершенно
невозможно. Кроме того, вы можете вполне отчетливо видеть на аэрофотоснимке,
что траншея срезана таким образом, что у нее крутые края. Это говорит о том,
что русские вполне намеренно создали препятствие. Они превратили эту траншею
на болотистой местности в противотанковый ров. Совершенно понятно, что это
препятствие, и оно умышленно сделано таковым.
Я не скрывал своего мнения, считая долгом перед товарищами высказать
свои сомнения. В конце концов, если кому-нибудь доведется застрять в этом
проклятом рву, это будет кто-то из нас, а не граф. Я посмотрел ему прямо в
глаза "твердо, но не дерзко", как четко предписывает устав.
Полковник вынул правую руку из кармана и провел ею вдоль траншеи на
карте. [150]
-- Обратите внимание на это, Кариус, -- сказал он дружелюбно.
-- Если я говорю, что эта траншея не существует для меня в качестве
противотанкового рва, значит, она не существует. Мы понимаем друг друга?
За всю свою военную карьеру я никогда не сталкивался с такой элегантной
и в то же время безупречной отповедью. Граф Штрахвиц не хотел видеть
противотанкового рва, значит, его там не было. Точка, конец дискуссии. Я был
настолько ошеломлен этим, что только и мог вымолвить короткое "так
точно!".
Все еще улыбаясь в своей язвительной манере, полковник кивнул и
продолжил инструктаж. Другие офицеры тоже вступили в разговор и задавали
вопросы, ни один из которых не остался без ответа. После встречи, когда
никто ничего не сказал вслед за обычным "есть еще вопросы?", граф
снова повернулся ко мне:
-- Кариус, вы все еще предвидите трудности с траншеей?
-- Да, господин граф!
-- Ладно, не хочу портить вам праздник. Особенно потому, что
сложности тут действительно могут быть. У вас есть предложение?
-- Я считаю, что следует подготовить деревянные балки и в нужный
момент на бронетранспортере их подвезти к тому месту. Тогда мы сможем
перекинуть эти балки через ров, на что не потребуется много времени.
Граф Штрахвиц кивнул:
-- Принято! Я позабочусь обо всем необходимом для этого.
Потом он взял свою трость и фуражку и повернулся к выходу. В глубине
души у меня почему-то осталось впечатление, что даже полковник не вполне
верит в успех только что обсужденного плана, и лично он предпочел бы
отменить всю эту затею.
Подготовительные мероприятия были такими же, как и для предыдущих
операций под руководством графа. Наши истребители из Ревеля обеспечивали
абсолютное превосходство в воздухе. У наших товарищей, пилотировавших
пикирующие бомбардировщики "Штука", была [151] трудная задача
разрушить главный мост и оба понтонных моста, возведенные русскими через
Нарву. Это было необходимо для того, чтобы отрезать пути снабжения для
плацдарма и перекрыть пути отхода противника через реку.
Несомненно, план был грандиозным, подготовка блестящей, а организация
всего дела превосходной. Несмотря на это, мы полагали, что наши шансы
победить невелики. Это казалось нелогичным. Однако не следует забывать, что
нам невероятно повезло и у нас было преимущество неожиданности в первых двух
операциях Штрахвица. Но никто не осмеливался надеяться на удачу, которая
была нам необходима в новой операции. Мы знали, что если на самом деле
выйдем к Нарве в соответствии с планом, то окажемся в ловушке, окруженные
русскими. У них будет вполне понятное желание удерживать плацдарм любой
ценой. Им останется лишь захлопнуть за нами дверь, и никто уже не сможет
выйти. Самоходное орудие или танк, вставшие позади нас на дороге, сделают
невозможным движение ни вперед, ни назад.
Так что мы ехали обратно в Силламяэ со смешанными чувствами. Мы
проинформировали командиров танков о новом плане. Фон Шиллер настаивал на
том, чтобы он лично вел передовые подразделения. Я безуспешно пытался его
отговорить. Вероятно, он хотел доказать всем нам, что негативное мнение в
отношении него было ошибочным. Но каким-то образом ему удалось спасти одну
операцию, которая была почти безнадежной. Ни у кого другого такого успеха бы
не было. Эта операция стала последней и для него, и для роты.
В соответствии с планом мы прибыли в район сосредоточения ранним утром
19 апреля. Русские все еще вели себя мирно и подозрительно тихо. Мы в любой
момент ожидали артиллерийской атаки на нашем участке леса. Русским не
составляло труда просматривать его. Они также должны были слышать нас,
поскольку местность была [152] довольно ровной. Странно: ничего не
происходило, совсем ничего! Эти парни, скорее всего, вооружены до зубов и
просто хотят подпустить нас поближе. В этом я был твердо уверен.
Граф Штрахвиц велел оборудовать свой командный пункт на этом участке
леса. Водители бронетранспортеров с настильными балками также были в
убежищах, ожидая там до тех пор, пока их не вызовут, чтобы двигаться вперед
и обеспечить нас этим материалом, если понадобится.
Другие бронетранспортеры выстроились в колонну на дороге вместе с
танками "T-IV" их полка. Они принимали участие в прорыве и
перевозке пехоты. Стояли за восемью нашими "тиграми".
Один бронетранспортер следовал за вторым "тигром" передовой
группы. Он вез саперов, а также должен был доставить передового
артиллерийского наблюдателя. По отделению пехотинцев сидело на каждом из
четырех моих "тигров".
Наверное, оставалось около 10 минут перед началом атаки. Я шагал вдоль
колонны, проверяя, все ли в порядке. Истекала последняя минута, когда
произошел неприятный инцидент, который послужил зловещим предзнаменованием.
Я только успел пройти 50 метров к хвосту колонны, когда вздрогнул, услышав
пулеметную очередь позади себя.
Я сразу понял, что кто-то чересчур нетерпеливый уже зарядил оружие.
Несколько выстрелов пришлось по несчастному парню. Меня чуть не хватил удар,
когда я понял, что это случилось не с кем нибудь, а с моим заряжающим. Беда
одна не ходит. Он также нажал на спуск, и два пехотинца на "тигре"
передо мной были тяжело ранены. Конечно, наши товарищи из пехотного
батальона были вне себя, и их доверие к нам было в корне подорвано.
Раненых срочно эвакуировали на бронетранспортере, потому что должна
была начаться атака. Если русские действительно до сих пор ничего не
заметили, то после этого случая им должно быть ясно. [153]
Теперь уже с этим ничего нельзя было поделать, но беспокойство меня не
покидало. Я только не мог понять, как такое могло случиться с опытным
человеком. Следует заметить, что было строго запрещено заряжать оружие или
нажимать на спуск незаряженного оружия до того, как начнется атака и будет
четко обозначен сектор обстрела.
В районе сосредоточения незадолго до часа "Ч" только радистам
было разрешено настраивать аппаратуру. Все остальные должны были ждать. И
это случилось в то утро, когда у нас было, как никогда, много времени на то,
чтобы зарядить свое оружие. Мы скоро об этом узнали.
Само собой, мой заряжающий оказался фактически бесполезен в тот день.
Позднее нам с большим трудом удалось избежать трибунала, хотя кому нужно
обвинение против неудачливого парня?
И несмотря на то что причиной несчастного случая был сбой в механизме
пулемета, вина заряжающего казалась бесспорной, если не по какой-либо другой
причине, то хотя бы потому, что оружие должно было быть поднято и смотреть
вверх. Стрелок также виноват, потому что не выполнил свои обязанности по
контролю. Я был чрезвычайно рад, что избежал наказания по обеим статьям.
И все-таки атака началась вовремя. Наш головной дозор только пересек
линию фронта, когда колонна неожиданно остановилась.
Спустя некоторое время по радиосвязи была передана информация о том,
что головной танк нарвался на мину и не может двигаться. Таким образом,
атака застопорилась, и мне стало ясно, что мы никогда не достигнем Нарвы. Мы
долго ждали на совершенно открытой местности, представляя собой хорошую
цель. Русские уже начали подавать признаки жизни. Они вели артиллерийский и
минометный огонь из орудий всех калибров и, кроме того, подняли по тревоге
авиацию непосредственной поддержки. К счастью, наши истребители, по крайней
мере, смогли не допустить появления в небе [154] вражеских самолетов. Они
сбили два русских штурмовика. Другие после этого не подступали слишком
близко.
Три русских аэростата наблюдения висели над плацдармом. Они
корректировали огонь тяжелой артиллерии. По нас не было ни одного прямого
попадания, хотя мы находились там несколько часов подряд. У нас также была
ограниченная возможность двигаться вперед и назад, потому что мы не могли
оставить дорогу. Это как раз доказывает, насколько трудно заботиться о
сохранности танка на огромной дистанции -- даже при направленном огне.
В некотором отношении русские -- волшебники. Например,
поразительно, насколько быстро исчезли с неба и были спущены на землю
аэростаты, когда к ним приблизился немецкий истребитель. Но столь же быстро
эти ребята вновь появились в воздухе.
Наши истребители не могли подлетать низко, потому что русские
использовали многочисленные противовоздушные средства. Это оружие, особенно
сдвоенные и счетверенные легкие орудия, создавало потрясающую стену огня,
как только появлялись истребители.
Пикирующим бомбардировщикам "Штука", которые атаковали на
нарвском плацдарме в течение дня, приходилось так же несладко, как и
истребителям. Достаточно трудно нанести удар по мосту с крутого пика. Там
это было невозможно, потому что бомбы приходилось сбрасывать с большой
высоты.
Даже две наши машины были подбиты русскими зенитками. Следует заметить,
что позднее мы выяснили, что мосты были сконструированы инженерами таким
образом, что были едва различимы с воздуха. Они тянулись прямо под
поверхностью воды. Их можно было распознать только по легкому волнению на
воде. К таким "подводным мостам" приблизиться-то с воздуха было
невозможно, не говоря о том, чтобы попасть в них бомбой. Как бы то ни было,
противник не дремал, и его оборонительные меры создали нам неразрешимую
проблему.
Две другие атакующие группы так же застряли, как и мы. Группа, которая
атаковала из бывшего "ботинка", не смогла воспользоваться
единственной укрепленной [155] дорогой. "T-IV" вскоре застрял в
грязи. На служебном совещании командного состава мы шутили, что граф хотел
доложить об уничтожении нарвского плацдарма фюреру в качестве подарка ко дню
рождения 20 апреля. Спустя всего несколько часов эта затея уже очень мало
смахивала на подарок.
Наши "Штуки" несколько раз сбрасывали бомбы на гряду холмов к
югу и около точки 312. Может быть, эти атаки и имели психологический эффект,
но серьезного урона врагу не нанесли. Не успел рассеяться дым, когда русские
вновь ожили.
Командир роты фон Шиллер оставался спокойным в своем танке, не пытаясь
что-либо предпринимать. Через определенные промежутки времени граф Штрахвиц
справлялся о ситуации. Каждый раз он получал один и тот же ответ:
"Местоположение не изменилось. Продвижение вперед невозможно!"
Там мы продержались до полудня. Но потом граф потерял терпение. Фон
Шиллеру и мне было приказано вернуться на командный пункт. Конечно, я не
ждал ничего хорошего и поплелся пешком с командиром. Наконец, мы кое-как,
больше ползком, чем обычным шагом, добрались до командного пункта.
Граф Штрахвиц уже поджидал нас перед своим бункером. Он нервно
помахивал вперед-назад своей тростью. А затем его прорвало.
-- Фон Шиллер, я в шоке! Вы за все время не отдали ни единого
приказа! Думаю, что вы все еще будете на том же месте завтра, ничего не
предпринимая! Мне следовало бы ожидать несколько большей личной инициативы
от командира роты "тигров"! Это просто невероятно! Просто задраить
люки и ждать, пока ситуация не прояснится сама по себе! Я буду расследовать
это дело, а потом приму соответствующие меры.
Граф этим доконал фон Шиллера. Штрахвиц был вне себя от гнева и говорил
без умолку. Затем он отдал мне приказ взять на себя "желанную"
миссию и возобновить застопорившуюся операцию. Он объявил, что скоро
прибудет в передовые подразделения. [156]
-- Вы так до сих пор ничего и не увидели, -- сказал он, --
если мне лично приходится вновь запускать всю операцию.
Со смешанными чувствами я пробирался обратно к фронту. Сообщил личному
составу по радио, что командование передано мне. Унтер-офицер Карпането,
который был в головном танке и нарвался на мину, сразу же попытался подать
свою машину вправо, в болото, пользуясь одной гусеницей.
Я помог и подтолкнул его немного сзади, а затем проехал мимо без
проблем. Конечно, мы могли совершить этот маневр утром. Однако Карпането не
двигался, потому что фон Шиллер ничего не делал для того, чтобы можно было
проехать мимо него.
Карпането терпеть не мог командира и, наверное, давно ждал, когда его
уберут. Случай с миной помог ему это сделать. Возможно, его упрямое ожидание
приказа может быть расценено как неподобающее солдату и духу боевого
братства, а может, и нет, но в перспективе он спас всех нас своим упрямством
и своей антипатией к фон Шиллеру.
Не было сомнения, что даже при быстром наступлении противник покончит с
нами на этот раз. Унтер-офицер Альфредо Карпането получил образование в
Академии художеств Вены. Он был отчаянным и потрясающим командиром танка и
прекрасным товарищем. Мог сделать для вас что угодно, если только
проникнется к вам доверием.
Как можно догадаться, он не был рожден для парадной муштры на плацу и
церемоний и выглядел далеко не молодцевато на плацу. Из него никогда бы не
вышло "пруссака", но его воинская доблесть и его беззаветное
чувство товарищества были не слишком далеки от истинного прусского духа
прежних времен. Конечно, люди такого склада всегда раздражают таких, как фон
Шиллер. Поэтому я не мог понять, почему фон Шиллер выбрал из всех
унтер-офицеров именно его для того, чтобы ехать в голове колонны.
Это свидетельствовало о незнании фон Шиллером психологии и опять же об
отсутствии проницательности. Это в конце концов привело к его гибели. [157]
Мы одолели русские позиции быстрым рывком и достигли зловещего
противотанкового рва, который заставил нас остановиться. Я немедленно
доложил о нашем новом местоположении. Граф Штрахвиц вслед за тем приказал,
чтобы наша атака не затянулась до следующего утра. Саперы должны были
сделать ров проходимым в течение ночи и взорвать "Т-34" на правой
стороне дороги.
Ей-богу, наше положение было незавидным! Вокруг нас повсюду были
русские, а мы -- практически обречены на полную неподвижность.
Когда я обрисовываю здесь события так бесстрастно, непросто представить
себе, насколько тяжелой казалась нам остановка, даже при том, что мы
привыкли ко всякому. Каждый танк вдоль линии движения обеспечивал защиту то
справа, то слева. Только головной танк прикрывал с фронта, в то время как
другие не имели сектора обстрела в этом направлении.
Каждому из нас приходилось вести постоянное, неусыпное наблюдение, так,
чтобы русские не преподнесли нам неприятный сюрприз. Ожидание в таких
условиях, естественно, действовало нам на нервы. Мы не могли дождаться,
когда же кончится ночь.
Танковый ров прикрывало противотанковое орудие русских, которое было
установлено на лесистом участке справа поодаль. Преграда для танка
бесполезна до тех пор, пока нет прикрытия. Мы вели перестрелку с этими
парнями, пока, наконец, все не затихло.
Следует отметить, что перестрелка не была слишком активной. Я
подозревал, что русские хотели дать нам еще больше продвинуться, потому что
были в себе уверены. Они могли обозреть всю боевую группу на открытой дороге
и выбрать для себя цели.
Наш левый фланг создавал особую проблему для беспрерывного продвижения
к точке 312. Параллельно ему пролегала возвышенная лесистая местность,
которая казалась прямо-таки созданной для размещения оборонительного
вооружения. По этой причине двигавшимся по трассе танкам приходилось
непрерывно вести огонь по самоходным орудиям, которые выдвинулись на
возвышение [158] с юга и угрожали нам. Если бы русские проявили большую
напористость, то наши артиллерийские наблюдатели достали бы нас своими
донесениями. Вскоре мы смогли увидеть, как русская пехота маршем шла на
возвышенность.
Они чувствовали себя так, будто наши танки были выставлены для их
развлечения. Это также указывало на то, что русские взяли инициативу в свои
руки и не помышляли о том, чтобы удирать, считая, что мы не представляем для
них серьезной угрозы.
Русская артиллерия стреляла исключительно хорошо. Однако пока что как
будто пристреливалась. В этом месте пока что не открывалось массированного
артиллерийского огня. Пленные, которых мы взяли в "восточном
мешке", сообщили на допросе, что расчеты тяжелой артиллерии русских
состояли из женщин. Может быть, поэтому и намного точнее брался прицел.
Опыт показал, что русские женщины в военной форме были даже еще более
фанатичными, чем мужчины. Для русских никогда не существовало проблемы
пополнения запасов в труднопроходимой местности. Если, например, машины не
могли пройти до самого фронта, то местное население, независимо от возраста
или пола, использовалось для доставки груза. Каждый старался выполнить свой
долг.
Мы были необыкновенно счастливы, когда наступила темнота. Как правило,
эскадрильи русских бомбардировщиков пролетали мимо нас и бомбили город Нарву
и наш плацдарм. Город, как мы полагали, уже сровняли с землей. Едва позади
нас в вечернем небе загорались огни, мы с трудом верили своим глазам --
неужели что-то осталось неподожженным?
Тьма была непроглядная. Часть танкистов из моих экипажей слезли с
танков с автоматами для того, чтобы обеспечивать прикрытие справа и слева от
дороги на небольшое расстояние от нее. Русские легко могли бы застать нас
врасплох в танках, поскольку мы не увидели бы их приближения. [159]
С Кершером и Цветти я направился назад в район сосредоточения, куда
наши снабженцы доставили боеприпасы, топливо и провизию. От этого места и
далее предметы снабжения доставлялись войскам на бронетранспортерах. Эти
воины из дивизии "Великая Германия" и их командир лейтенант Фамула
показали себя с лучшей стороны. Независимо от того, как часто я приходил в
их бункер с той или иной просьбой во время этих ночей, я никогда не слышал
сетований на то, что их отрывают ото сна и опять приходится ехать к нам на
линию фронта.
Кершер доставил на фронт боеприпасы и топливо на основании донесений о
нуждах отдельных танков. Я последовал со взводом саперов, который вез балки
для противотанкового рва. Русские больше почти не открывали огня из своих
тяжелых орудий. Иногда можно было слышать, как строчит пулемет, то слева, то
справа от дороги.
Дикий переполох царил за русскими позициями впереди, на расстоянии,
равном расстоянию до противотанкового рва. Русские обследовали район
многочисленными разведгруппами. Часто мы окликали кого-нибудь стоящего на
дороге и понимали, что это русский, только тогда, когда он убегал. Конечно,
никто из нас не позволял себе ввязываться в бой. Но, несмотря на это, или,
может быть, как раз по этой причине ночь особенно нервировала. Русские,
должно быть, были заинтересованы в том, чтобы взять кого-нибудь из нас в
качестве "языка", поэтому мы проявляли величайшую осторожность.
Ближе к вечеру мы желали, чтобы поскорее наступила ночь, а ночью с
нетерпением ожидали утра. Тогда, наконец, мы могли бы увидеть, что
происходит в непосредственной близости от нас. По этой причине мы не могли
начать каких-либо боевых действий; мы боялись попасть в своих товарищей. У
нас уже было достаточно трагических случаев такого рода.
В ранние утренние часы 20 апреля -- в день рождения фюрера --
противотанковый ров был "уровнен" с поверхностью, а танк
"Т-34" приготовлен к уничтожению. Наши саперы забили его всем, что
только можно себе представить, для того чтобы он фактически исчез [160] с
дороги после взрыва. Поэтому мы предпочли убраться на некоторое время в свои
танки. Саперы крикнули нам, проходя мимо, что детонирующий шнур уже горит.
Танк разлетелся на куски от огромной силы взрыва. Мы полагали, что
иваны после этого оживятся, но их, казалось, ничто не волновало. У них было
время, и они знали, насколько были сильны. Я опять стал пробираться на
командный пункт, чтобы обсудить операцию с командиром пехотного батальона.
Граф Штрахвиц позволял себя побеспокоить ночью только в исключительных
обстоятельствах. Лейтенант Фамула доложил, что граф крепко спит -- и,
как всегда, в пижаме. Дела не могут быть настолько плохи, сказал он, если
граф проявляет такое спокойствие.
Так как графа не было, мы обсудили проблемы с командиром батальона. В
час "Ч" полк реактивных минометов должен был устроить пятиминутную
дымовую завесу над точкой 312. Наблюдатель мог задействовать артиллерию в
соответствии с нашими пожеланиями.
Тем временем пехотный батальон уже прибыл к нашим позициям. Он засел в
канавы вдоль дороги слева и справа от танков и ожидал приказа на атаку. Я
несколько нервозно посмотрел на часы.
Оставалось, наверное, около пяти минут до начала артиллерийской
подготовки. Мы уже разогревали моторы. Всем нам было несколько не по себе.
Каждый думал про себя, что граф отменит операцию в течение ночи. Это
сохранило бы огромное количество живой силы и техники, но оказалось, что нам
придется ждать час за часом целых два дня приказа на отход.
Время "Ч". Мы услышали завывание пунктуально открывших огонь
реактивных батарей позади нас. Я только собрался посмотреть, куда они
попали, когда земля вздрогнула от ужасных взрывов вокруг нас. Казалось, что
разверзся ад. У нас было ощущение, что легкие вот-вот взорвутся. Моей первой
мыслью было, что русские прослушивали наши радиопереговоры и начали атаку в
то же время, что и мы. К сожалению, это было неверное заключение. [161]
Но откуда мне было знать, что наши собственные "чудо-парни"
стреляли с недолетом! Эти незваные ракеты с оглушающим грохотом подали на
нас из тыла! Мне достаточно часто приходилось испытывать на себе огонь
"катюш", но до того, что произошло теперь, русским было далеко. Я
сразу же радировал на командный пункт, но безуспешно. Если уж была отдана
команда открыть огонь, то запланированный залп должен был быть дан.
Очень редко нам удавалось остановить его. Так что нам пришлось
вытерпеть эти ужасные пять минут, а тот, кто это испытал, не забудет
никогда. Мы были беспомощны перед огневым валом своих собственных реактивных
минометов. Даже иваны, если бы захотели уничтожить нашу позицию для атаки,
не смогли бы вести огонь лучше.
Мне так и не удалось выяснить ни тогда, ни позднее, как могла
возникнуть такая злополучная ситуация и кто был за это ответствен. У
минометных подразделений были такие же карты, как и у нас. Было просто
загадкой, как подобное могло произойти. Когда мы действовали в
"восточном мешке", я попросил открыть ракетный огонь, и в нем было
отказано, потому что я просил, чтобы удар наносился по цели на расстоянии
восьмидесяти метров впереди нас. Это расстояние посчитали слишком малым. Те
же самые люди теперь вели огонь по своему собственному усмотрению прямо
поверх нас!
К сожалению, мы не могли призвать их, чтобы они действовали более
ответственно, потому что реактивные батареи быстро перемещались и исчезали
после каждой акции. Таким образом иванам была оказана неоценимая услуга.
В результате этого сбоя пехотный батальон разметало на части.
Большинство солдат были ранены или убиты. Это было ужасное зрелище.
Аккуратно уложенные балки в противотанковом рву также были разбиты.
Несмотря на все это, я перебрался на другую сторону рва без проблем. Я
двинулся с тремя танками, с тем чтобы русские не смогли серьезно помешать
эвакуации раненых и погибших пехотинцев. Лейтенант Фамула немедленно
направил бронетранспортеры вперед, чтобы взять [162] раненых. Мы подумали,
что, наконец, настало время отказаться от своих намерений. Вместо этого был
направлен приказ: "Убедитесь в том, что вы можете двигаться вперед. Вам
высылается новый батальон". Некоторые могут посчитать это безумством
или -- в зависимости от момента -- преступлением. Но нельзя судить о
требованиях в таком решающем сражении с точки зрения гражданских лиц или
живущих в мирное время.
Как минимум, я хотел достигнуть точки 312, чтобы иметь лучший исходный
пункт для атаки на юг на следующее утро. В то же время мне было также
совершенно ясно, что мы никогда не достигнем Нарвы. Русские давно
заминировали дорогу через лес. Мы продвинулись лишь на очень короткое
расстояние.
Один из танков был уже выведен из строя, и дорогу снова нужно было
освобождать. Я хотел зажечь сигарету. Крамер дал мне огня, и в этот самый
момент мощный удар потряс наш танк. Это, вероятно, был снаряд сверхкрупного
калибра, выпущенный из самоходного орудия.
Однако на этот раз он последовал с русской стороны. Орудия были
размещены на возвышенности слева от нас. Солдаты слева от меня уже
распознали цель и открыли по ней огонь. Командирская башенка была полностью
снесена с моего "тигра". Осколки задели мне висок и лицо. Раны,
конечно, сильно кровоточили, но не более того. Крамер всегда осуждал меня за
курение, но, если бы я не нагнулся, чтобы зажечь сигарету, моя голова
осталась бы в башенке в критический момент. Вряд ли нужно говорить о том,
что мне бы не сносить головы в самом прямом смысле этого слова.
И я был бы не первым, с кем это случилось. Причину следует искать в
недостатке конструкции. На первых "тиграх" командирская башенка
все еще приваривалась. Она выступала высоко и имела прямые смотровые щели.
Крышка люка торчала вертикально вверх, когда он был открыт. Таким образом,
всякому должно быть понятно, что танк уязвим сверху.
Снаряду с бризантным взрывчатым веществом достаточно было ударить в
люк, и весь заряд обрушивался на [163] голову командира. Если командир хотел
закрыть люк, ему нужно было перегнуться через борт машины и вылезти по
бедра, чтобы освободить предохранительную задвижку, которая удерживала
крышку. Эта неудачная конструкция в конце концов была изменена. В дальнейшем
командирская башенка стала закругленной. Командир вел обзор не прямо сквозь
смотровые щели, а опосредованно, с помощью зеркал, и крышка откидывалась и
закрывалась горизонтально.
Удар снаряда, сорвавшего командирскую башенку, пришелся прямо по линии
сварки. Мне повезло, потому что, ударь снаряд несколько выше по люку, я бы
не отделался так легко, несмотря на спасительный наклон, чтобы прикурить.
Для того чтобы окончательно уйти из поля зрения русских, мы быстро
двинулись к точке 312, что тогда означало, что мы находимся в лесу. Я
повернул вправо, чтобы прикрывать тропу, которая вела к нашей дороге с
севера. Предполагалось, что следующий за мной танк будет обеспечивать
безопасность в южном направлении. Я сразу же обнаружил русское самоходное
орудие в северном направлении и велел наводчику взять цель. Однако иван
ушел, заметив, что мы прицеливаемся в него.
Крамер выстрелил, и в то же самое время другое русское самоходное
орудие попало по нас между башней и корпусом. Следующий танк еще не достиг
точки 312. Для меня остается загадкой, как нам удалось выбраться из
"тигра". Колонна двинулась назад к противотанковому рву,
осуществляя прикрытие во все стороны. В это время еще один танк был подбит,
и его пришлось столкнуть в болото слева от дороги.
Мы собирались восстановить поврежденный танк позднее, так как были уже
сыты всем по горло. Если бы сумели оценить ситуацию в целом и еще некоторое
время продолжали бы вести огонь, нам всем пришлось бы возвращаться на своих
двоих. Этим был увенчан в. заключение наш "подарок фюреру на день его
рождения".
На обратном пути мы уже не несли потерь. Тем временем граф снял с нашей
прежней линии фронта [164] батальон для обеспечения нам прикрытия. Боевая
группа, которая выдвинулась с севера, тоже застряла.
Судя по донесениям ее командования, боевая группа, выдвигавшаяся к югу
от нас, достигла дороги между точкой 312 и городом Нарвой. Вероятно, в этом
заключалась причина того, почему нам приходилось продолжать ждать. Наверное,
они могли очистить дорогу с того места. На следующий день мы подбили два
танка противника во время контратаки русских.
Наш поврежденный "тигр" саперам пришлось взорвать на месте,
потому что его нельзя было восстановить. 22 апреля мы переместили свои
позиции немного вперед, чтобы обеспечить буксировку второго танка. Ночью
отбуксировали "тигра" назад. Русские больше не жалели боеприпасов,
как только им стало известно, что наша операция провалилась. Мы получили
несколько попаданий из противотанковых пушек, потому что обе выхлопных трубы
нашего танка накалились докрасна и представляли собой хорошую мишень. Мы
слезли с одного "тигра" перед рвом.
По пути еще дальше в тыл мы подобрали вышедший из строя танк. Русские
бипланы-"этажерки" ощутимо мешали нашему движению в тыл.
(Замечательный лейтенант Фамула также пал жертвой одной из их бомб. )
Наконец мы достигли нашего района сосредоточения, заняли позицию там на
случай контратаки русских. В то же самое время пехота вернулась на свои
старые позиции. Фон Шиллер вместе с обер-фельдфебелем Дельцайтом оправились
вперед, чтобы вернуть еще одну вышедшую из строя машину. Когда мы забирались
в танк, осколок противотанкового снаряда угодил Дельцайту в мягкое место. Он
дал выход своему негодованию потоком ругательств.
"Тигр", который мы оставили на дальнем краю рва, тоже
пришлось взорвать на месте, потому что пехота не могла сдерживать натиск
русских. Им пришлось отходить той же ночью. Вот как закончилась третья
"операция Штрахвица". Мы не захватили ни пяди земли, а в ходе ее
потеряли много солдат и танков. [165]
Наши операции на северном участке Восточного фронта, особенно несколько
последних вдоль Нарвы, не порадовали нас, несмотря на достигнутые успехи.
Однако каждый из нас понимал, что наше присутствие крайне необходимо. Пехота
сама по себе была слишком слаба для того, чтобы бороться с превосходящим
противником. Нам приходилось укреплять фронт, становясь "стержнями в
корсете". Одной лишь психологической поддержки, которую зачастую только
мы могли обеспечить, было достаточно для того, чтобы удержать нашу
"пехтуру" от прекращения сопротивления. К сожалению, потери,
которые мы несли от непрямого огня, в результате слишком частых
беспорядочных перемещений, были слишком велики. Проблемы поломок в
заболоченной местности также возникали чаще обычного.
Подходящая для танка местность, где целая рота могла бы действовать,
как боевое подразделение, попадалась редко в бездорожных районах севера.
Из-за этого нам часто приходилось подменять собой пропавшее оборонительное
вооружение.
"Дух бронетанковых войск есть дух кавалерии", -- говорил
один из бывших командиров роты. Он, как и многие танковые офицеры, пришел в
танковые войска из кавалерии. Это сравнение очень верное и показывает,
насколько действия в танках требуют пространства для маневра, которого
никогда не было на упомянутом участке. Только атакуя и контратакуя, мы были
в состоянии полностью использовать нашу маневренность и дальнобойность нашей
88-мм пушки. В северном секторе, где русские всегда нас избегали, мы могли
лишь изредка нанести им серьезный урон. Но без нашего присутствия участок на
Нарве вообще невозможно было бы удержать. Мы приложили все усилия для того,
чтобы преодолеть трудности, связанные с условиями местности, и в процессе
этого приблизились к пределу человеческих возможностей. Даже если мы часто
ругались по поводу прозябания в болотистой местности, мы были горды, что
пехота верила в нас и была в общем и целом нами довольна. [166]
Заключительная "операция Штрахвица" была нашей прощальной
гастролью на нарвском участке. Мы сосредоточились на нашей танковой базе в
Силламяэ. Большинство танков находились в ремонте и должны были быть
осмотрены в условиях мастерской. К счастью, русским, похоже, тоже требовался
некоторый отдых, и в последующие несколько недель крупных сражений не было.

Рыцарский крест в госпитале
Время нашего пребывания на Нарве подходило к концу. В последних числах
апреля рота получила приказ следовать за нашим батальоном в район Плескау.
Плескау находится на пересечении дорог по магистрали Ленинград --
Дюнабург. Город расположен непосредственно к югу от озера Плескау
(Псковского озера), которое тянется на север к озеру Пейпус. Из Силламяэ мы
отправились на запад к своей базе снабжения. Даже без прямого вмешательства
противника танк доставляет немалую головную боль. Наступил мерзкий период
дождей и грязи, и даже дорога была едва проходима. Колесный транспорт утопал
по оси в грязи, и мы опасались, что наши танки увязнут по самый корпус. У
каждого "тигра" были на буксире один-два грузовика. Грузовики не
могли двигаться вперед своим ходом. Грязь забивалась спереди в радиаторы.
Если буксирный трос был достаточно прочен, он вытягивал переднюю ось
грузовика вместе с колесами. Когда мы, наконец, прибыли на железнодорожную
станцию, большинство машин можно было отдавать в ремонт. Большую их часть
пришлось втягивать на буксире на грузовые платформы.
Мы предвкушали поездку на поезде. Мы могли вытянуться на соломе в
вагонах для личного состава и, наконец, безмятежно поспать впервые за долгое
время. Мы не предвидели никаких подъемов по тревоге во время поездки,
поэтому воспользовались представившейся нам благоприятной возможностью,
поскольку никто не знал, что ожидало нас в районе Плескау! Я, конечно, [167]
взял с собой нашу ротную собаку Хассо. Но когда проснулся на остановке, пес
исчез. Судя по сообщениям солдат, он выпрыгнул из двигавшегося поезда, может
быть, чтобы принести что-нибудь, выброшенное кем-то. Так что я потерял
хорошего друга, по которому сильно скучал, даже несмотря на то, что он был
четвероногим другом.
Батальон зарезервировал для нас деревню, где, как предполагалось, мы
расквартируемся. Судя по всему, предполагалось, что мы насладимся
несколькими неделями покоя. Я не осознавал этого до тех пор, пока новый
командир майор Шванер не посетил меня вскоре после нашего прибытия. В то
время мы его еще не знали. Он попросил меня составить график учений на
следующие четыре недели. Это поручение не слишком понравилось. Я считал, что
людям нужно было восстановить силы после долгих, трудных операций.
Естественно, даже на отдыхе в тылу в [168] течение дня нужно было выполнять
предписываемые обязанности. Но у меня не хватало терпения слушать инструкции
по артиллерийской стрельбе и им подобную чепуху, особенно когда среди нас не
было зеленых новичков.
Поразительно, но отдых не пошел мне на пользу. Я убедился, что даже при
самых благих намерениях есть пределы физическим возможностям человека. У
меня начались приступы астмы, которые вскоре стали настолько жестокими, что
приходилось останавливаться через каждый шаг. Батальонный врач доктор Шенбек
ухаживал за мной. Мне был предписан постельный режим, не разрешено ни
курить, ни употреблять алкоголь. Тот факт, что у меня и у самого
отсутствовали оба эти желания, говорил, насколько плох я был. Но через
неделю я достаточно поправился, для того чтобы снова выполнять задания по
разведке подъездов к фронту. Мы должны были осматривать дороги и мосты в
своем новом районе за линией фронта. Мы также должны были устанавливать
контакты с войсками на их позициях, с тем чтобы освоиться с окружением на
случай, если нам придется тут действовать.
За операции на нарвском участке 4 мая я был награжден Рыцарским
крестом. В роте говорили, что я заболел исключительно из желания
отстраниться от формирования батальона, которое планировалось на меня
возложить. Так что награду мне принесли туда, где я остановился на постой.
Ребята пили за мое здоровье, в то время как командир следил, чтобы я не
употреблял вместе со всеми алкоголя. Все радовались вместе со мной. Товарищи
знали, что я буду с ними, когда мы отправимся на нашу следующую операцию.
Новые офицеры, лейтенанты Нинштедт и Эйхорн, прибыли через несколько
дней, чтобы сменить меня. Состояние моего здоровья к тому времени заметно
улучшилось. Принимая во внимание, что на этом участке фронта обстановка была
спокойной, мне предоставили четырехнедельный отпуск по болезни. Однако, как
известно, цыплят по осени считают. Я едва только пять дней побыл дома, когда
меня телеграммой вызвали обратно в часть. Фронтовик всегда должен быть готов
к таким неожиданностям. В [169] военное время обычно только солдаты на
оккупированных территориях могли насладиться непрерывным отпуском, даже если
они уже достаточно наотдыхались во время "боевых действий" там.
Создается впечатление, что эти привилегированные солдаты больше всех сетуют
о "несчастной армии" и "ужасной войне". Среди них
находятся и такие, кто несправедлив по отношению к доблестным немецким
солдатам и безвольно поддерживает сознательно генерируемую из других стран
ненависть.
В Риге, на обратном пути на фронт, я встретил лейтенанта Шюрера из 3-й
роты. Он получил такую же, как я, телеграмму. Он ругался на чем свет стоит
и, вероятно, даже не заметил, насколько я был рад попутчику в поездке. Это
сделало неожиданный отъезд из дому не таким тяжелым. Когда мы оба прибыли в
пункт назначения и спросили о наших частях, узнали, что они уже куда-то
передислоцировались. Тогда мы отыскали гауптмана Шмидта, командира батальона
самоходных орудий, которого оба хорошо знали. Он пообещал предоставить в
наше распоряжение автомобиль с шофером, который довезет нас до наших частей.
Однако пока он хотел устроить с нами застолье, так что мы смогли
приглушить свою печаль по поводу укороченного отпуска. Пирушка была
настолько разудалой, что мы даже не помнили, как уезжали. Мы не пришли в
себя до тех пор, пока не остановились перед батальонным командным пунктом.
Вместо атаки противника, как мы предполагали, нас ожидала там еще одна
вечеринка. Шюрер был произведен в обер-лейтенанты. Так что у нас было много
причин для того, чтобы поумерить свой гнев. Товарищи отозвали нас из
отпуска, в то время как нам не предстояло никакой операции, которая могла бы
потребовать нашего присутствия.
На следующий день я поехал в роту. Она была расквартирована в деревне,
расположенной на приличном расстоянии. Сначала старшина совсем меня не
узнал. Он уже собирался приветствовать меня согласно уставу, [170] приняв за
нового офицера, переведенного в роту. Ошибка вскоре была исправлена. Радуясь
встрече, мы обменялись горячими рукопожатиями. Следует отметить, что я взял
с собой из отпуска новую, "в полном соответствии с уставом"
тыловую пилотку. Она заметно изменила мою обычную внешность. До этого я
всегда носил такой головной убор, который никак не отражал требования
устава. Его прислала мне мать, когда я был произведен в лейтенанты. С того
времени пилотка совершенно выцвела, став скорее серой, чем черной, уже не
было ни кокарды, ни "орла" над ней, но она хорошо сидела у меня на
голове. Эта пилотка всегда была больным вопросом у моих батальонных и ротных
командиров. Однако, несмотря на многочисленные требования, я никак не мог с
ней расстаться. Она всегда отлично мне служила и была так удобна, что
головные телефоны меня не беспокоили. Даже в непогоду, при сильном ветре, я
не боялся ее потерять. Это был новый полевой головной убор, но я носил его
только в тыловых районах. Как только я надел свою старую "боевую
пилотку", мои подчиненные поняли, в чем дело. Первый увидевший меня
часовой тут же поднял все экипажи. Он точно знал, что вскоре произойдет
нечто особенное.
У меня была возможность в свою первую ночь уложить свою
"официальную пилотку" обратно в чемодан. Это произошло потому, что
русские прорвались через Остров, южнее Плескау. Я мог бы быть им благодарен
за то, что они подождали моего возвращения. Мы двинулись в ранние утренние
часы. Мы достигли автодороги Роззиттен (Резекне. -- Пер. ) --
Плескау и приблизились к району своих боевых действий. Русские с востока
прорвались к автомагистрали и контролировали ее. Мы должны были своей
контратакой немедленно отбросить их назад.
Мы прибыли на командный пункт пехоты ровно за 15 минут до начала атаки.
Как всегда во время нашего движения, я сидел снаружи башни со стрелком. Я
был слева, рядом с пушкой. Устроившись таким образом, мы могли лучше видеть
в темноте и помогать водителю. Вероятно, я стал клевать носом и вдруг
потерял [171] равновесие, перелетел через люк водителя и упал на дорогу. И
снова мне сопутствовала удача. Мой водитель Бареш отреагировал с быстротой
молнии и затормозил до того, как на меня наехала гусеница. Если бы не его
прекрасная реакция, я погиб бы далеко не героической смертью. К сожалению,
посыльному повезло меньше, чем мне. Он переходил дорогу перед танком,
потерял равновесие из-за рытвины, попал под гусеницы и погиб.
Наш новый командир майор Шванер участвовал в своей первой операции со
всем батальоном. Он гордился, что собрал вместе все свои роты, и отправился
на командный пункт полка, чтобы обсудить операцию. Со Шванером было так же
просто общаться, как с незабвенным Йеде. Я объяснил, что было невозможно
начинать атаку в 8 утра, и я настаивал на том, чтобы перенести время атаки
хотя бы на 9 часов. Шванер придерживался другого мнения. Он вскоре вернулся
с командного пункта, и, несмотря на мои опасения, нам пришлось двигаться
немедленно. Таким образом, операция была обречена на провал с самого начала.
Взаимодействие между командирами было на втором плане. Однако было важно,
чтобы танкистам была предоставлена возможность установить контакт с
командирами пехотных подразделений. Они должны были одобрить меры,
необходимые для взаимодействия с нами. Для этого не оставалось времени, и
последствия не заставили себя ждать. После небольшого отрезка пути пехота
спешилась, и ее уже не было видно. Не имевшие опыта солдаты шли кучно, как
виноградные гроздья, за танками и рядом с ними. Это спровоцировало огонь
тяжелой артиллерии русских, и пехота понесла тяжелые потери. Те, кто не был
ранен, бросались на землю слева и справа. Естественно, под сильным огнем ни
один из них не осмеливался подняться. Это был полный провал. Никто из нас не
знал ни одного из офицеров, и никто не знал, кто кому подчиняется. Не было
никакой пользы от того, что мы достигли цели со своими танками. С
наступлением темноты нам пришлось оставить позицию, потому что у нас не было
возможности очистить от русских траншеи и занять их самим. Иваны [172]
прекрасно это понимали и не собирались уходить. Они оставались в своих
землянках перед нами, чувствуя себя в полной безопасности.
Возвышенность, с которой наши были сброшены, называлась довольно просто
-- "еврейский нос". Читателям, заподозрившим недоброе, не
стоит набрасываться на такое название, оно не имеет ничего общего с
антисемитизмом, просто позволяет описать форму возвышенности при помощи
хорошо понятного всем выражения.
"Еврейский нос" был укреплен таким образом, что для меня
продолжает оставаться загадкой, как его могли потерять. Русские взяли его во
время ночного рейда. То, что он перешел в их руки, можно объяснить только
беспечностью наших солдат, которые чувствовали себя в безопасности и не были
настороже.
Гряда холмов круто вздымалась вверх. Кратчайший путь к ним лежал через
узкую теснину, пожалуй, метров 50 длиной. Пройти в ней мог только один
"тигр". Слева и справа от теснины располагались системы траншей,
устроенные в виде террас вдоль склона до самого гребня. Траншеи, которые
связывали друг с другом бункеры, были вырыты в холме и, должно быть,
полностью защищены от огня прямой наводкой. У русских был обратный фронт в
этой оборонительной системе. В нашем распоряжении имелась подробная карта
фортификаций, так что мы знали расположение каждого бункера и каждой
траншеи. Я с ротой должен был осуществить фронтальную атаку. В то же время
остальная часть батальона, почти в полном численном составе после отдыха и
доукомплектования, должна была выдвинуться вправо от нас на гряде холмов,
которая вела к "еврейскому носу". Это означало бы сосредоточение
там всего батальона, танк за танком, что стало бы легкой добычей для русской
артиллерии и давало еще одну возможность вывести из строя батальон вместе с
его командиром. Он уже не благоволил ко мне из-за возражений о времени
начала атаки. Я сказал, что считаю абсурдом атаковать такую мелкую цель всем
батальоном. Для подобной операции вполне хватило бы и роты. Если бы мне
позволено было решать, то я [173] взял бы с собой четыре танка, а еще четыре
выдвинулись бы вдоль линии холмов так, чтобы при худшем развитии событий
могло быть потеряно не более восьми танков. Если эти восемь танков не смогли
бы выполнить задачу, то не смог бы и весь батальон, потому что машины
загораживали бы друг другу сектор обстрела. Мои аргументы, однако, приняты
не были. В соответствии с выводами, сделанными с использованием макетов в
ящике с песком, следовало задействовать весь батальон. К сожалению, я ничего
не мог изменить. Однако всегда было спокойнее, когда в резерве оставалось
несколько машин, которые могли бы вытащить другие...
Я быстро вырвался вперед и достиг теснины раньше всех. У нас было не
самое лучшее настроение, когда мы пробирались туда. Русские могли сбрасывать
на нас из траншей и с верхнего края теснины кумулятивные заряды, прилагая к
этому совсем небольшие усилия. Каждому из нас приходилось контролировать
остальных, чтобы избежать большой толчеи. Однако мы прибыли к гребню без
проблем. Два танка повернули налево у подножия "еврейского носа".
Они последовали по дороге, пролегавшей по диагонали по склону к гребню, и
достигли края лесного пятачка, на другом конце которого мы располагались. Но
стоило мне только высунуть нос из-за гребня, как мимо меня пролетел
приличного размера снаряд. Это заставило благоразумно оставаться на обратной
стороне гребня. Позднее я обнаружил, что русские установили самоходные
орудия и артиллерию перед дальней стороной склона. Они полностью
господствовали на гребне. Любое продвижение вперед было самоубийственным.
Кроме того, мы достигли своих прежних позиций. Их нужно было только занять.
Однако наша пехота была за километры в тылу от нас и, кажется, спала. Во
всяком случае, за весь остаток дня я не видел ни единого пехотинца.
Тем временем главные силы батальона подошли к нам справа. Несмотря на
то что я поддерживал радиосвязь с батальонным командиром, он угодил
противотанковым снарядом между верхней передней наклонной броневой плитой и
башней моей машины. Снаряд сбил нам темп [174] движения. Попади он чуть
левее, наверное, никто из нас даже и пикнуть бы не успел. К счастью, он,
наконец, узнал нас, и дело окончилось одним ударом. Он просто не мог взять в
толк, как я успел так быстро добраться до цели.
Лейтенант Науманн, новый человек в батальоне, который в первый раз шел
в бой, на большой скорости ехал впереди боевой группы справа. Он стоял
высунувшись из башни по самую пряжку ремня. Такая бравада не имеет ничего
общего с храбростью. Самоубийственное безумие. Жизнь всего экипажа также
была безответственно поставлена на кон. Я немедленно переключился на частоту
его роты и стал непрестанно передавать, чтобы он ехал медленнее и был более
осторожен. Когда и это не помогло, я сообщил ему точное расстояние, которое
оставалось проехать до того момента, когда русские его увидят и подобьют. В
конце концов, мне было видно все, и я знал, насколько далеко вперед мы могли
безбоязненно проехать.
Но Науманн не слышал или не хотел меня слышать. Он доехал до того
места, которое я обозначил, и сразу же получил сокрушающий прямой удар. Его
танк на некоторое время пропал из виду. Его экипаж стал единственным в нашем
батальоне, отмеченным как пропавший без вести; никто из находившихся в танке
не вернулся. Ни один из нас не приближался к "тигру", потому что
он был в эпицентре чрезвычайно интенсивного огня противника. Как мог
командир так безрассудно пожертвовать своим экипажем! Сколько ни думал, так
и не смог понять действий этого молодого товарища по оружию.
Недавно 3-я рота получила нового командира, гауптмана Леонара. Нам
повезло, потому что Леонар был таким человеком, которого каждый хотел бы
видеть своим ротным командиром. Я чрезвычайно ему благодарен. Он всегда
помогал мне, "маленькому лейтенанту", когда я хотел убедить
командира в чем-либо, что было необходимо для роты.
И вот мы уже были на гребне холма, ожидая нашей пехоты. На самом деле
ожидали только оптимисты, потому что пехота обычно не шла вслед. Если мы
хотели, [175] чтобы она шла с нами, то брали ее с собой во время
наступления. Во всяком случае, среди пехотинцев было столько раненых, что у
них не хватило сил, чтобы удерживать позицию в течение ночи. Русские вели
огонь со все возрастающей интенсивностью и точностью -- вероятно, их
наблюдатели сидели в окопах позади нас с левой стороны. Они и не помышляли
сдаваться в плен. Что нам было с ними делать?
Так что мы теряли один танк за другим, особенно в группе справа,
которая находилась в еще более неблагоприятной позиции, чем мы. Фон Везели,
который все время был нашим соседом справа, на дальнем краю маленького
лесного пятачка, вскоре сообщил, что противотанковая пушка повредила башню
его машины и она потеряла боеспособность.
Фон Везели выдвигался, чтобы вступить в бой с противником и дать нам
короткую передышку. Однако русские были точны и даже не дали ему произвести
выстрел. Он только высунул нос из-за гребня, как услышал донесение о том,
что бьет орудие. После того как четыре танка соседней справа группы, один
мой и танк Везели были выведены из строя, командир отошел с оставшимися
своими "тиграми", чтобы захватить пехоту. Я должен был удерживать
гребень столько, сколько понадобится.
Днем мы еще могли это сделать, даже видя, что русские постоянно
наращивают силы и начинают беспокоить наши тылы. У нас не было бы ни единого
шанса ночью. С наступлением темноты и не ожидая инструкций решил отойти по
теснине. Ни один здравомыслящий человек не потребовал бы, чтобы я оставался
там на ночь всего с тремя боеспособными танками или попытался бы пробраться
назад по теснине в полной темноте. Мы прошли этот опасный район без
происшествий, а по пути подобрали экипаж лейтенанта Эйхорна. Его машина не
заводилась, и никто не обратил на это внимания. Это означало, что еще один
"тигр" оставался на открытой местности, что было поистине
печальным финалом наших усилий.
Прибыв на исходную позицию, я обнаружил, что ни у кого из пехотинцев не
возникало мысли двигаться вперед [176] в ту ночь. Так что я был вполне
доволен своим решением не оставаться там дольше. Майор Шванер не выдвинул
никаких возражений и, наверное, понял, что я был прав, когда выражал
недовольство и ворчал утром. Каждому приходится платить высокую цену за
приобретение опыта.
В ранние утренние часы следующего дня мы доставили нашу пехоту на
расстояние в половину пути от "еврейского носа". Солдаты
образовали там стрелковую цепь и могли без проблем занять старые позиции.
Местность была довольно ровная, но местами поросшая лесом, что давало
неплохую возможность оставаться незамеченными.
Налево от дороги, ведущей к "еврейскому носу", на расстоянии
около 800 метров находилась гряда холмов, которая пролегала параллельно по
отношению к нам. Там атаковали русские. В бинокль мне было видно, что шел
рукопашный бой, и я не мешкая открыл по противнику фланговый огонь. Это
немного помогло нашим ребятам.
Цепи русских скатились в лощину напротив и влево от нас. Они были
примерно в километре от нас, и их хорошо было видно сверху. Русские
двигались настолько неосмотрительно, что нам пришлось сделать несколько
выстрелов, чтобы заставить их быть более осторожными. Их дерзость часто
просто поражала. Среди бела дня они выезжали со своими тягачами,
артиллерийскими орудиями и автоприцепами с боеприпасами на открытые места
переднего склона, как будто нас вовсе не существовало! Мы дали им спуститься
достаточно далеко вниз, так, чтобы они не могли быстро исчезнуть за гребнем,
а затем обстреляли их. Расстояние было слишком большим для точного
попадания, и водители успели спастись, прежде чем мы сожгли их транспорт и
тракторы.
Русские поняли, что мы перебазировались, и воздержались от атаки в тот
день. Было ясно, что они собирались укреплять свои позиции на
"еврейском носе". Они, конечно, могли предполагать, что мы атакуем
во второй раз. В конечном счете захват этих "фортификаций" был для
нас абсолютно необходим. В противном случае [177] полосу обороны слева и
справа от нас удержать было невозможно. Возвышенность, которую мы потеряли,
была абсолютно господствующей над местностью, и ее следовало отбить во что
бы то ни стало.

Германских истребителей не видно
Пехотные подкрепления прибыли на следующую ночь. Используя точные
чертежи нашей "крепости", я подробнейшим образом обсудил с
командиром батальона в его бункере атаку, которая должна была проводиться
утром. Так что перед каждым отделением ставилась конкретная задача.
Предстоящая операция также обеспечивалась артиллерийской поддержкой.
Поскольку все четыре мои танка были выведены из строя в течение дня, мне
придавались четыре машины из 3-й роты. Это означало, что придется
действовать с незнакомыми людьми. Несмотря на это, все шло хорошо, потому
что они уже меня знали.
С началом артподготовки мы быстро двинулись. Достигли подножия холма
перед тесниной прежде, чем батареи перенесли огонь на возвышенность. Русские
даже носа не высовывали из траншей, и мы уже накрывали их огнем. В
соответствии с договоренностью с нами пехота к этому времени продвинулась
почти так же далеко, как и мы.
Мы подвергли траншеи интенсивному обстрелу, в то время как наши солдаты
пошли в атаку и заняли первую траншею вдоль нижнего края обрыва. Два задних
танка обстреливали две русские противотанковые пушки, установленные на
маленьком пятачке леса. Тем самым они защищали наши фланги. У этих двух
танков также была задача двигаться по диагонали влево и вверх по склону. В
то же время я со своими двумя танками должен был продвигаться по теснине. Я
подождал, пока наша артиллерия перенесет огонь, а затем быстро двинулся
вглубь с тем, чтобы оставить эту теснину позади себя.
К счастью, я вовремя заметил, что тропа заминирована немецкими минами,
лежащими на земле. Ситуация стала критической, потому что время поджимало. В
конце [178] концов, нельзя было допустить, чтобы вся операция провалилась
из-за нескольких немецких мин. Поэтому мне не оставалось ничего иного, как
вылезти и отбросить их в сторону.
Я вылезал с некоторой опаской, в то время как мои товарищи прикрывали
меня, заставив русских спрятать голову в траншее. Каким-то чудом я
фактически одним махом забрался обратно в танк, и мы поползли по своему
"коридору". Сегодня мы с улыбкой вспоминаем об этом, но тогда
громадная ноша свалилась с наших плеч. Мы целыми и невредимыми достигли
верха. Без самой малости удачи даже лучший солдат не многого добьется...
Наша пехота очищала систему траншей, когда нас накрыл невероятно
сильный огонь русской артиллерии. Нам повезло, что мы избежали прямого
попадания. Но как же выглядели наши старые добрые "тигры" после
этого огневого вала?
Они были так сильно залеплены грязью, что мы могли бы развести на них
мини-огороды. Просто чудо, что мы вышли из этой передряги невредимыми. В
довершение всего и к нашему величайшему удивлению, несколько штурмовиков
также атаковали нас. Самолеты пронеслись так низко над гребнем, что
казалось, вот-вот нас прихлопнут. Но нам не принесли вреда ни многочисленные
бомбы, ни ракеты. К сожалению, как всегда, не было и намека на наших
летунов.
Мы долго пробыли на гребне, являя собой хорошую мишень для русской
артиллерии. Нам было не суждено выбраться из этой заварухи невредимыми. Во
время смены позиции у одного танка в ходе разворота, когда он пятился вверх
по склону, соскочила гусеница.
"Тигр" встал, обездвиженный. Два других танка, которые
продвинулись по обратному склону еще левее, не остановило то, что танк
Везели вышел из строя. Они тоже решили попытать счастья. В оба эти танка,
конечно, сразу же попали. Мне пришлось немедленно прийти к ним на помощь,
так как экипажи не могли вылезать из машин под сильным огнем. Русские
следили за каждым движением, и ни одному из танкистов не удалось бы
выбраться живым. [179] Я занял такую позицию рядом с обоими танками, чтобы
люди из первого танка могли вылезти из люка и пробраться в мою машину, не
попав под обстрел противника. Все они получили легкие ранения. Потом я
вызволил экипаж второго танка. У командира танка было тяжелое ранение в
голову. Мне пришлось немедленно увезти его на батальонный командный пункт,
потому что в противном случае оставалась угроза для его жизни.
Добросовестный майор вытаращил глаза, должно быть от удивления, когда я
вернулся один со своим "тигром". Прежде чем я успел доложить, он
уже кричал на меня. Как можно возвращаться одному, бросив товарищей на
фронте! Мой ответ был очень кратким:
-- Докладываю, все танки повреждены! Остальные возвращаются пешком
и будут с минуты на минуту.
Потом я резко повернулся и ушел, так, чтобы он не видел, как у меня из
глаз брызнули слезы, потому что я потерял три своих верных
"тигра". Мои нервы были сжаты, точно пружина, после запредельной
нагрузки на них. Несмотря ни на что, у нас была причина для того, чтобы
чувствовать удовлетворение. Пехота вновь заняла старые позиции, значит,
поставленная цель достигнута.
Мы воспользовались ночной темнотой, чтобы вызволить расстрелянные
танки. Как только сгустились сумерки, я отправился с двумя танками, чтобы
отбуксировать машины, которые находились прямо за нашими позициями. Мы взяли
с собой персонал ремонтного взвода. Они должны были сварить гусеницу одного
из "тигров" на "еврейском носе". Танк стоял как раз
перед нашими позициями на ничейной земле. От неизбежного яркого света при
пайке защищали защитные маски. Я поставил свой танк перед другой машиной,
чтобы он служил прикрытием для работавших.
Снова у нас возникли проблемы с пехотой. Приходилось постоянно вбивать
солдатам в голову, чтобы они не пускали осветительные ракеты в то время,
когда ремонтники занимаются починкой танка. Однако находились люди, которые
поступали, как им вздумается, и пускали эти ракеты высоко в небо. Русские
легко [180] могли сообразить, чем мы там занимаемся, поскольку стоим там как
истуканы при свете огней. К счастью, во время этой операции обошлось без
потерь.
Непосвященному трудно представить себе такую работу. Надо испытать на
себе, каково тащить на буксире "тигр" с одной гусеничной лентой по
пересеченной местности. В нашем случае это означало еще и двигаться вниз с
холма и через теснину. Как только прошли теснину, по нас стали вести
пулеметный огонь из разбитого танка Везели. Русские уже засели за
"тигром" на вершине холма. В довершение всего буксируемый танк
угодил в небольшую воронку от бомбы. Мы были счастливы, когда наконец
вытащили его из опасной зоны.
В тот день водитель лейтенанта Эйхорна обер-ейфрейтор Лустиг, что
по-немецки означает "забавный", оправдал свою фамилию. Ничего
никому не сказав, он отправился осмотреть свой вышедший из строя танк,
который находился прямо перед нашими передовыми позициями на ничейной земле.
Он оказался в таком виде, что было легко понять: русские тут уже побывали.
Однако, к великой радости, Лустиг нашел бутылку ликера, которую те,
вероятно, не заметили. Прихлебывая для храбрости из бутылки, он заставил
свой танк снова двигаться. Когда мы, готовые взять на буксир следующий
"тигр", двигались вверх по теснине, "брат Лустиг"
приблизился к нам. Мы сразу же прицепились к нему, так что одновременно
могли вытащить оба танка, которые все еще были на возвышенности. Но Лустиг
оказался так пьян, что не мог ехать по прямой линии, и мы то и дело едва не
сталкивались. Вызволение танков потребовало от нас изрядного терпения.
К утру мы вернули все "тигры", за исключением танка Везели,
возле которого засели русские. При поддержке дозорных из пехоты на следующую
ночь мы попытались добраться и до этой машины. Однако вскоре оставили
опасную затею, чтобы не допустить жертв среди пехотинцев. Утром мы подожгли
"тигр" Везели. Несмотря на ослаблявшие нас потери, мы могли
пожаловаться только на одну безусловную утрату. Мы лишний раз убедились: на
спасение [181] танка после операции обычно тратится больше нервов, чем на
саму операцию. По этой причине, когда мы оказывались в обороне, я
предпочитал вступать в бой, задействовав как можно меньшее число
"тигров".
Наш успех доказал мою правоту. Мы самостоятельно достигли прежних
боевых рубежей на "еврейском носе", то есть той цели, которой не
смог достичь целый батальон. Наша вторая попытка еще более усложнилась из-за
того, что русские успели за это время лучше укрепить свои позиции.
Они также были готовы к новой атаке в ходе второй операции. Хочу
заметить, что фактор неожиданности, безусловно, способствовал бы успеху
операции во время первой попытки. Но и в том, что мы добились успеха при
второй попытке, несмотря на отсутствие этого преимущества, не было никакого
чуда. Напротив, успех свидетельствовал о пользе детального обсуждения каждой
фазы операции вместе с пехотой и артиллерией. Если бы наш командир позволил
отсрочить первую операцию для того, чтобы детально подготовить атаку, то все
прошло бы столь же легко, как воскресная прогулка за городом, особенно
поскольку атаковал весь батальон, а русские еще как следует не
подготовились. Решающим в любой операции является то, насколько хорошо
подразделения взаимодействуют друг с другом!
Я всегда замечал, что хорошего пехотинца, который уже побывал на
фронте, невозможно заставить влезть на танк даже под угрозой применения
силы. Он, конечно, ценит преимущество, которое дает нам броня, но также
знает недостатки нашей "жестянки". Мы представляем для противника
гораздо более крупную цель, и нам приходится выдерживать огневой вал,
который, кажется, сосредоточен на нас. Пехотинец, напротив, имеет место для
маневра. Он умело использует каждое углубления в земле, зарывается в нее в
поисках укрытия.
Танковый командир всегда отвечал за успех атаки, и в его собственных
интересах было убедиться в том, что [182] пехота идет следом. Но этого
нельзя сделать, если закрываешь люки и слепо устремляешься к цели. Пехотинцы
никогда не двинутся за танками, если с ними потерян контакт. Сражение в
первый день атаки, которое окончилось безуспешно, лишний раз это доказало.
Теперь говорят о конструировании шлемов со встроенными приемниками. Даже
если из танка осуществляется радиосвязь с каждым пехотинцем в современной
войне, необходимость личного контакта никогда не останется в стороне. Это
особенно справедливо, когда командиру танка неизвестно число солдат. Можно
передавать очень долго, прежде чем пехотинец переключится на
"прием"! Каждому хорошему командиру периодически приходится
расставаться со своей машиной -- он должен показать пехоте, что в этих
"жестянках" есть жизнь и что танкисты тоже готовы показать себя на
открытой местности без нашей обычной защиты.
Мне всегда удавалось возродить захлебнувшуюся атаку, и раньше никогда
не приходилось попадать в ситуации, когда наши войска оставались бы на
месте, в то время как танкист опережал их, подавая хороший пример. И еще
кое-что помогало: ни у кого из нас, танкистов, не было каски. Это создавало
совершенно ложное впечатление, будто мы абсолютно бесстрашные солдаты. Каски
конечно же имелись, но висели снаружи у башни каждого танка, чтобы не
занимать слишком много места в машине, поэтому они быстро терялись.
Внимательные пехотинцы предлагали мне надеть каску, когда я ходил с ними на
разведку, но никогда не находилось нужного размера.
Танкистам, которые были новичками на фронте, тоже следовало кое-чему
научиться в этом отношении. Например, они делали вывод, что уже близко к
линии фронта, на том основании, что у пехоты каски на головах или висят на
ремешке за спиной. На самом деле солдаты просто не знали более удобного
способа пристроить имевшиеся у них каски -- они мешали, будучи
подвешенными на пояс. Находясь вне танка, мы пытались оправдать отсутствие у
нас на голове касок словами лейтенанта Ригера: [183] "Для чего нужна
каска, если мне попадут в живот!" В этих словах заключалась мрачная
ирония судьбы. Во время отступления к позициям на Нарве Ригер и в самом деле
умер от ранения в живот.

"Немедленно прибыть в часть"
После успешной операции у "еврейского носа" батальон вернулся
в свой район сосредоточения в тылу. Лейтенант Карл Руппель из 3-й роты и я
были посланы в Ревель, в дом отдыха в прифронтовой полосе, чтобы немного
восстановить силы. Наверное, предполагалось, что это компенсирует неожиданно
прерванный отпуск.
Кроме того, в случае необходимости нас всегда можно было немедленно
вызвать из Ревеля. Нам суждено было убедиться в том, насколько мы нужны,
скорее, чем того хотелось. Более подробно об этом будет сказано ниже.
Я был направлен в дом отдыха в Ревеле на основании заключения,
написанного батальонным врачом. Медосмотр был проведен после моего
преждевременного возвращения из отпуска по болезни. В документе отмечалось,
что не выявлено более никаких признаков нарушений в работе сердца. Впервые
симптомы болезни обнаружили весной 1943 года. Это означало, что я выздоровел
на удивление быстро! Но далее выводы врача сводились к следующему:
"Четырехнедельный период отдыха был бы целесообразен в связи с
нестабильностью в работе сердца и ухудшением общего состояния здоровья,
несмотря на отпуск. Строгое воздержание от никотина и алкоголя еще одно
необходимое требование для обеспечения полной готовности к выполнению
обязанностей. В случае будущих продолжительных физических стрессов вероятна
возможность новых сердечных приступов и приступов астмы".
Карл Руппель и я экспрессом отправились в Ревель. Сегодня трудно
поверить, что мы находились в пути восемь дней. Для нас, отпускников, в этом
было мало веселого. [184]
Не успевал поезд проходить хоть какое-то расстояние, как паровоз
перетаскивал вагоны на другой путь. Для разнообразия была еще одна остановка
из-за партизан. И так продолжалось всю дорогу до Ревеля.
Управляющий домом, который знал меня еще с 1943 года, прислал машину к
железнодорожной станции. Нам предоставили чудесные комнаты с водопроводной
водой, туалет со сливным бачком и ванной. Все были размещены с такими
удобствами. Превосходное питание и полный покой не оставляли сомнений, что
мы вернемся на фронт в великолепной физической форме.
В первый день утром мы завтракали вместе с семьей управляющего домом.
Мы как раз рассказывали им, что нам довелось пережить в последнее время,
когда появился порученец. Он протянул каждому из нас по телеграмме.
Мы переглянулись, потому что во время нашей поездки я побился об заклад
с Руппелем, что у нас ни за что не получится три недели отдыха в Ревеле.
Теперь я уже знал, что выиграл пари. В вечер нашего прибытия мы услышали из
информационной сводки вермахта о прорыве русских на фронте у Витебска.
Я, естественно, имел представление о том, что было в телеграмме:
"Немедленно прибыть в часть!" Мы ругались на чем свет стоит, и
только мое хорошее воспитание не позволяет мне повторить эти слова. Мы были
расстроены не столько тем, что срочно понадобились, сколько тем, что
совершили нудную поездку совершенно напрасно. Впереди у нас была такая же
утомительная поездка обратно, так что мы вернулись в войска еще более
раздраженными, чем перед отъездом.
Мы обнаружили на фронтовом контрольном пункте в Плескау, что наша часть
уже совершила марш-бросок в район к югу от Дюнабурга. Она была нацелена на
открытый фланг русских, которые быстро наступали на Вильно.
Противник многому научился у нас и теперь двигался по тому же маршруту,
который мы избрали в 1941 году, к сожалению в противоположном направлении.
[185] Первоначально это было направление Вильно -- Минск --
Витебск-Смоленск. На этот раз русские двигались в направлении Смоленск
-- Витебск -- Минск -- Вильно! Боги войны были настроены против
нас.

Отказ подчиниться приказам
Из солдат "курортного" поезда пришлось сформировать боевые
группы на отрезке маршрута Роззиттен -- Дюнабург, потому что в районе
действовали партизаны. Однако в Дюнабург мы прибыли без происшествий. Нас
сразу же переправили в наши части. Невероятно, но все выглядело как в мирное
время! Танки были рассредоточены, так сказать, в состоянии произведения
ремонта. Экипажи разбили палатки, загорали и писали письма. Естественно, все
знали, что такое приятное положение дел не может слишком долго продлиться.
Поскольку на поездах мы считались боевыми подразделениями, у нас были
совершенно потрясающие пайки, по сравнению с теми, что мы обычно получали.
Слишком скудное снабжение во время операций с лихвой компенсировалось здесь,
доходя до уровня роскоши. Никто не ел суп, потому что он был слишком жирным.
Кто станет есть стандартную пищу, если каждый волен выбрать для себя все,
что только душа пожелает. Следует упомянуть, что каждая часть содержала
большое стадо крупного скота и мелкой живности: коров, свиней, гусей, уток и
цыплят. Для ухода за скотиной было создано специальное отделение. Мы жили
роскошно в этот период. Настолько хорошо, что, скажем, вернувшиеся домой
завидовали нам. Мы ели всевозможные деликатесы. Но никто не знает так
хорошо, как солдат, насколько бренны земные блага.
Русские часто водили нас за нос. Они ни разу не проводили массированной
атаки на север с флангов. Иногда противник беспокоил нас силами до полка, но
это ни к чему не приводило.
11 июля близ Карасина состоялся наш первый настоящий боевой контакт с
противником. Русских не совсем [186] устраивало то, каким образом проходят
наши позиции и стремление постепенно их укреплять. Поэтому мы должны были
помочь нашим товарищам из пехоты занять господствующую возвышенность. Это не
представляло для нас большой трудности, поскольку сами по себе русские не
были сильны, и у них почти отсутствовали танки. К тому же они
сосредотачивались исключительно на наступлении на запад.
Во время операции нам выдалась возможность подбить одинокий
"Т-34", который показался у кромки леса. Радость омрачило
происшествие с нашим храбрым обер-фельдфебелем Цветти, бедным парнем родом
из области Штирия в Австрии. Мы заправлялись за пригорком, далеко за
пределами видимости русских, когда пуля попала в него рикошетом, как гром
среди ясного неба. Стоя в своем танке, он помогал грузить боеприпасы, когда
шальная пуля попала в него, выбрав из всех частей тела ту, о которой так
часто умалчивают в литературных произведениях. Во всяком случае, в Германии
в Средние века еще можно было сказать в приличном обществе, что она попала
ему в "задницу". Кроме того, мы все над этим хохотали, чем сильно
его разозлили. Цветти, с которым никогда ничего не случалось в бою, пришлось
эвакуировать из-за этого досадного инцидента. Открытую рану не вылечишь без
госпитализации. Позднее я встретил его в 502-м запасном батальоне.
Через два дня русские снова оживились у Карасина. Мы действовали на
участке 380-го гренадерского полка, когда я встретил лейтенанта-резервиста
Бернда Шэцле. Он получил Рыцарский крест за боевые действия зимой в ранге
командира взвода и состоял при нас офицером связи. Как у истинного шваба, у
него было настоящее швабское имя, которое в переводе на английский означает
нечто вроде "небольшого сокровища". После того тяжелого ранения я
вновь встретил его на корабле, который должен был доставить нас домой. Шэцле
тогда был всего лишь ранен в руку и мог ходить. Благодаря ему я не лежал
таким уж беспомощным и забытым. Он [187] позаботился, чтобы я мог отдыхать
на палубе, и опекал меня во время всей длительной поездки.
Во время совещания командного состава перед командным пунктом 380-го
пехотного полка нам был нанесен неожиданный визит. Прибыл корреспондент
кинохроники, и его сюжет вошел в хроникальный фильм. Для того чтобы сделать
свой эпизод еще более реалистичным, он попросил у меня разрешения поехать
вместе с нами на следующую операцию. Мне не хотелось брать его с собой,
потому что в наших машинах и без того было тесно. Но поскольку операция, по
всей вероятности, не должна была стать слишком уж тяжелой, я позволил себя
уговорить. В первый и последний раз!
Господин из кинохроники занял место заряжающего, так, чтобы можно было
снимать из башенного люка. Наша операция преследовала цель выровнять линию
фронта. Фельдфебель Кершер выдвинулся на восток слишком далеко, в результате
чего с тремя танками почти застрял в болоте. Я занял позицию на
возвышенности, откуда открывался великолепный обзор русских позиций.
Противник демонстрировал малое понимание намерений кинематографиста и был
достаточно нагл для того, чтобы выпустить в нашу сторону несколько снарядов.
Короче говоря, этот парень ни разу не высунулся с камерой из люка. Он всегда
кричал "цель", как только мы делали выстрел, и так меня разозлил
этим, что я оставался на холме до тех пор, пока не вернулся фельдфебель
Кершер. Будь я один, давно перевалил бы за холм, но обходительность по
отношению к моему гостю требовала, чтобы он тоже получил какое-то
впечатление.
Незадолго до нашего возвращения появились русские с двумя танками,
двигавшимися вдоль кромки леса примерно в 1200 метрах перед нами. Однако они
вовсе не хотели с нами связываться, просто шли через наш фронт. Я намеренно
достаточно долго сдерживался, давая гостю время привести свою камеру в
"состояние боеготовности". Он мог заснять реальное уничтожение
русского танка, но этого не произошло. Мой первый снаряд прошел мимо, а
русские поспешно скрылись из виду, укрывшись в лесу. [188] Эффект от нашего
выстрела оказался куда более впечатляющим для нашего кинооператора. Когда
вылетел снаряд, он нырнул в башню, как будто получил удар. Наш заряжающий,
которому он помешал, конечно, не смог заряжать. Таким образом, оба русских
танка были обязаны этой удачей нашему репортеру. Наш друг кинооператор вряд
ли когда-нибудь снова выразит желание во время войны поездить в танке.
Амбиции и готовность идти в бой -- две разные вещи, особенно когда перед
тобой враг.
Я был откомандирован в дивизию 15 июля и придан боевой группе, которая
незначительными силами создала линию обороны у пункта Маруга. Командовал
боевой группой бывший комендант большого города в оккупированных восточных
территориях до участия в боевых действиях на фронте. Он не вполне владел
ситуацией. В моем присутствии командир дивизии успокоил его по телефону и
заверил, что к утру я появлюсь со своими "тиграми".
Ровно в 6 утра лейтенант Эйхорн и я прибыли в автомобиле на командный
пункт боевой группы. Я доложился генералу, который был явно удивлен, что не
услышал приближающихся "тигров". Он был еще больше поражен, когда
я кратко ему доложил, что мои машины, вероятно, в пути, но смогут прибыть
самое раннее в 8 часов. Имевший высокий чин господин сказал любезным тоном:
-- Ну, друг мой, вам просто повезло! Наша атака, к вашему сведению,
начинается в 8 часов!
Иногда нелегко говорить с генералом, особенно в такие критические
моменты. Я попытался объяснить ему, что не может быть и речи о нашей
боеготовности в 8 часов, потому что я должен провести разведку дорог,
ведущих к линии фронта. Кроме того, было абсолютно необходимо встретиться с
командиром пехотного батальона. Высокий чин придерживался другого мнения и
быстро потерял терпение.
-- Дороги и мосты уже обследованы экипажами самоходных орудий. Там,
где они смогли проехать, вы тоже проедете на своих машинах! [189]
Многие на моем месте щелкнули бы каблуками и удалились. Однако на кон
было поставлено слишком многое. Я объяснил, что самоходное орудие вдвое
легче нашего танка и что я принципиально не полагаюсь на разведку,
проведенную другими, уже наученный многократным горьким опытом недостоверных
результатов. Тут уж мой генерал потерял терпение.
-- Я не потерплю поведения "примадонны" со стороны
молодого офицера! -- проревел он. -- Вы начнете атаку в 8. 00!
Мне оставалось лишь произнести:
-- Почтеннейше прошу генерала меня извинить, -- и повернуться к
выходу.
Лейтенант Эйхорн уже исчез. У него было нехорошее предчувствие. Я
абсолютно не сомневался, что не буду атаковать в 8. 00. Однако не хотел
доводить старого человека до грани нервного срыва и отбыл. Командир
пехотного батальона чрезвычайно обрадовался, когда увидел мою черную форму
танкиста, но сразу же мне сказал, что вряд ли будет готов атаковать в 8
часов. Мы сразу же договорились друг с другом и назначили час "Ч"
на десять. К тому времени ремонтный взвод обещал починить танк Кершера. Как
всегда, я мог быть уверен, что танк подготовят с точностью до минуты. Кроме
того, пехота еще не протянула телефонный кабель, и у командира не было связи
с ротами. Мы вместе поехали к линии фронта, и майор кратко обрисовал мне
условия местности. Объектом атаки была возвышенность, которая открывалась
перед нами справа на расстоянии примерно 3–4 километров. Она
господствовала над местностью во всех направлениях. Как только эта
возвышенность окажется в наших руках, позиции можно будет удерживать
меньшими силами. Следует заметить, что русские засели прямо перед нами вдоль
линии леса. В то время как наши позиции пролегали по открытой местности,
позиционное превосходство было целиком на стороне русских.
Тем временем мои "тигры" прибыли на командный пункт. Сам
генерал приехал около половины десятого, для того чтобы наблюдать за ходом
атаки. Мы поняли, [190] что он согласился с новым часом "Ч". Мы
уже собирались потихоньку двигаться, чтобы вовремя прибыть на передовые
позиции, когда на фронте был открыт шквальный огонь. Сообщили, что русские
прорвались. Генерал был совершенно вне себя, но я смог его успокоить. В
конце концов, атаковала только пехота, а такого рода ситуация для нас не
составляла проблемы.
Мы двинулись. Когда я переваливал через первое возвышение на местности,
Кершер поддерживал со мной радиосвязь. Я видел, что он двигается позади
меня. На Дельцайта и его людей можно было положиться! Мы без труда достигли
старых позиций. Несколько русских, пригибаясь, метались по местности, потому
что вовремя не успели уйти. Наши солдаты смогли вновь занять прежние
позиции. Я начал атаку ровно в 10 часов. Генерал направил мне свое одобрение
через батальонную радиостанцию, которая поддерживала связь с боевой группой.
Он, видимо, был удовлетворен, хотя на тот момент для этого не было причины.
Местность была усеяна множеством холмов, а низменные места --
заболочены. Мы могли пробираться вперед только по краям возвышений. Нам
повезло, что цель все время высилась прямо перед нами, в противном случае
мы, конечно, потеряли бы ориентир в результате постоянных изменений
направления.
Когда цель, наконец, оказалась прямо перед нами, фельдфебель Кершер
отметил, что русские устанавливают две противотанковые пушки на самом верху.
Мы ехали борт к борту, поднимаясь на возвышенность и забирая вправо, чтобы
обогнуть заболоченный район, который отделял нас от цели. От этого места и
далее двое из нас постоянно прикрывали другие двигавшиеся танки. Бог знает,
какие ситуации могут возникнуть, но нет ничего хуже, чем подставлять
противнику свой борт. Но избежать этого мы не могли в той ситуации. Нам
нужно было достигнуть возвышенности, невзирая ни на что, и вскоре Кершер
прикончил противотанковые орудия.
И мне было тем более непонятно, почему танк, шедший позади меня, не
следует за мной. Им командовал [191] фельдфебель, который недавно прибыл из
запасного батальона. До сих пор для каждого командира танка было само собой
разумеющимся, что он, по крайней мере, должен был двигаться со мной вровень.
Мне даже приходилось сдерживать людей, чтобы они не отрывались от меня
вперед слишком далеко. Фельдфебель Кершер позаботился о русских
противотанковых пушках. Однако он не мог следовать за мной, потому что ему
мешала другая машина. Это переполнило чашу моего терпения, и я приказал
наводчику заменить командира. Радист должен был сесть на место наводчика, а
"новому" фельдфебелю пришлось "отдохнуть" на месте
радиста. Как многие в роте ждали возможности стать командиром танка! А этот
даже в полной мере не проявил усердия на этом посту! Когда мы вечером
вернулись, я перевел его в обоз, где он мог быть полезным, а для действий с
нами на фронте он не годился.
Затем мы приблизились к возвышенности и оставались там до наступления
темноты. Местность, по которой мы ехали, была полностью очищена от
противника, за исключением самой возвышенности. Русские, естественно, также
считали ее важной и еще удерживали небольшими силами участок, примыкающий к
нашему переднему краю. Только полоса, идущая на пересечение с нашим передним
краем, еще удерживалась небольшими силами. Но по неизвестным мне причинам
наша пехота совсем не продвигалась. Для меня это было решающим фактором.
Пока мы еще были в состоянии хоть немного различать дороги, я доложил на
командный пункт боевой группы, что мы возвращаемся. Я не собирался
оставаться один среди русских, чтобы взлететь на воздух ночью. Во второй
половине дня мы слышали шум небольшой перестрелки в том направлении, но не
более того. Таким образом, наша миссия завершилась, и мы вернулись на
командный пункт боевой группы без происшествий. Непонятно, следовало ли нам
оставаться там с самого начала. В конце концов, потеря двух противотанковых
орудий не ослабила русских, а мы потратили больше топлива и боеприпасов, чем
требовало все это предприятие. [192]
Тем не менее наш генерал был чрезвычайно горд выполнением нами задания.
Он сказал мне дружески:
-- Конечно, поведение примадонны прощается, коль скоро действия на
поле боя достойны примадонны.
Главным образом, господин с высоким званием был несказанно рад, что не
подвергся критике за действия на своем участке, чего опасался. По его
мнению, мы были главной причиной этого.
Мы получили еще одно небольшое задание, которое уводило нас далее на
запад. Русские разместили артиллерию для прикрытия своего фланга. На любое
наше движение на запад или восток за линией фронта они реагировали криками:
"Тигры! Тигры!" Сразу вслед за этим артиллеристы ставили
заградительный огонь по всему фронту. Так что нам было лучше не
высовываться, если не происходило ничего особенного.
Следует отметить, что русские совсем не стремились показываться нам на
глаза со своими танками. Они появлялись за какой-нибудь возвышенностью и
вызывали замешательство в рядах нашей пехоты. Но прежде чем мы подходили,
они исчезали из виду. Мы только слышали удаляющийся шум дизельных моторов.
Русские просто не давали нам покоя, но массированных атак не было. У нашего
противника тоже не хватало для этого сил. Его главные силы неуклонно
двигались колоннами на запад, и, к сожалению, мы были слишком слабы, чтобы
отрезать их наступление. По этой причине на том фланге, где мы находились,
ситуация оставалась относительно спокойной.
Как нам сообщил генерал, новая линия фронта на участке боевой группы
делала изгиб на север, и он хотел выровнять ее на этом участке. А чтобы это
сделать, мы должны были занять деревню. Проходя через нее, линия фронта
пролегала бы по прямой. Я подъехал туда на своем автомобиле, чтобы лично
взглянуть, как обстоят дела. Командир полка кратко обрисовал мне ситуацию.
Когда я рассказал ему о намерении генерала, он воскликнул, что генерал
ненормальный. Деревня находилась в долине, на [193] ничейной земле. Наши
позиции пролегали через плоскогорье вдоль полосы леса к северу от него.
Русские располагались на склоне к югу от деревни. Было бы чистым безумием
захватывать деревню. Днем сделать это и совсем невозможно -- разве что
тем из нас, кто был в танках, но никак не пехоте. Для сравнения: наши
нынешние рубежи можно было без проблем удерживать небольшими силами, потому
что они господствовали над подходами к ним. Даже если существующая линия
фронта не выглядела особенно "привлекательной" на карте, она была
единственно возможной на этой местности.
Генерал вскоре вызвал командира полка и приказал атаковать деревню.
Полковник кипел от возмущения. К его облегчению, я объявил, что собираюсь
немедленно ехать к генералу Берлину, к которому была прикомандирована боевая
группа, чтобы предотвратить объявленную операцию. Генерал Берлин признал
правильность моих соображений и посмеялся над небольшим "бунтом".
Он вызвал командующего боевой группой, и линия фронта осталась на прежнем
месте. Наша пехота и "тигры" были слишком хороши для того, чтобы
заниматься таким вздором.
Этот пример, как и многие другие в моей книге, показывает, что даже в
Третьем рейхе было вполне допустимо отказаться выполнить приказ, если
сделать это приемлемым образом, или по крайней мере не следовать приказу
буквально. Само собой разумеется, что ответственность за такие действия
целиком ложится на данного офицера. Именно так, конечно, должен поступать и
солдат современной Германии. Как бы то ни было, хотел бы я видеть, как много
офицеров, особенно молодых, готовы отказаться выполнять приказ, если
когда-нибудь вновь возникнет такая ситуация, -- выполнения которого не
пожелал бы ни один нормальный человек. В большинстве случаев они не
настолько знакомы с ситуацией, чтобы решиться на такой шаг. Мы же были
непосредственно приданы армейскому корпусу и, следовательно, находились в
благоприятном положении, дающем общее представление о боевых действиях на
всем участке. У нас, таким образом, сформировалось объективное мнение. Но
каждый из нас должен был [194] нести полную ответственность за любую
операцию, предпринятую по нашей собственной инициативе, особенно во
изменение приказа или при отказе его выполнять. Готовность взять на себя
ответственность -- самая выдающаяся отличительная черта, которая должна
быть присуща офицеру. В этом нет ничего нового, и каждый, кто был на войне,
может привести примеры этого. Если "маленький человек" предпринял
небольшое наступление по своей собственной инициативе и оно удалось, то его
похвалят. В некоторых случаях даже наградят. Напротив, если операция
провалится, то он предстанет перед военным трибуналом.
При таких благоприятных условиях мы имели возможность принимать решения
по своему усмотрению. Это были решения, необходимость которых позднее стала
сама по себе очевидной. Ясно, что такая возможность предоставлялась гораздо
реже командиру взвода или командиру роты пехотной части, чем подчиненному
командиру на уровне армейского батальона, как в нашем случае. Но ситуация не
будет иной и в новых вооруженных силах. Требование подчиняться только
"разумным приказам" исходит из ложных посылок. И в будущем очень
редко можно будет столкнуться с ситуацией, когда люди отказываются
подчиняться приказам и не понесут за это наказание. Так и должно быть. Успех
в войне невозможен, если каждый будет выполнять только тот приказ, который
кажется ему разумным и необходимым.
К этому времени мы только обеспечивали безопасность на командном пункте
батальона, с которым атаковали Маругу. Однажды, когда я проснулся утром,
фельдфебеля Кершера нигде не было. Я расспросил окружающих и, к своему
удивлению, услышал, что вызвал его, находясь в сонном состоянии, приказал
ему ехать на линию фронта и нести там охранение. Я этого не помнил, к тому
же никогда не послал бы танк нести охранение самостоятельно, особенно ночью.
Однако фельдфебель Кершер был хорошим человеком и отправился туда в
соответствии с моим приказом. Я отозвал его по радио. Такого же рода случай
произошел у меня с водителем колесной машины. Он стал мне докладывать, [195]
потому что я просил его выехать со вспомогательной базы на разведку.
Полусонный, я отослал добросовестного подчиненного, а когда проснулся
окончательно, понял, что сам остался совсем без транспорта.
Во избежание дальнейших недоразумений такого рода я распорядился, чтобы
меня не считали в здравом уме до тех пор, пока я не встану на ноги! Конечно
же все мы были до такой степени уставшими, что с большим трудом приходили в
чувство после того, как засыпали там, где в то время находились.
Обер-фельдфебель Дельцайт нашел наилучшее решение. Если я засыпал
где-нибудь, пусть даже всего на несколько минут, а ему было от меня
что-нибудь нужно, он хватал меня за воротник и усаживал вертикально. Тогда
все было в порядке; от этого я и в самом деле просыпался! Глядя на это с
позиций сегодняшнего дня, понимаю, что конечно же это был довольно
эксцентричный метод.
Наш бывший командир роты фон Шиллер, которого мне пришлось заменить на
командном посту, был отозван домой в качестве преподавателя по тактике на
курсах усовершенствования. Ему повезло, что граф Штрахвиц вернулся тогда в
Германию для получения награды -- бриллиантов к Рыцарскому кресту и что
нас вывели из нарвского участка. Я так и не стал выяснять относительно его,
потому что никому не хотелось поднимать неприятную тему. Насколько мне было
известно, допросили только обер-фельдфебеля Цветти. А в остальном дело
утряслось. Фон Шиллер оставался "офицером по особым поручениям" в
батальоне до своего перевода в июле 1944 года. Я получил временное
командование ротой. Фактически нам обоим повезло в том, что судьба свела
нас. Был бы у меня другой командир роты, я никогда не получил бы такое
лестное предложение или что-либо подобное. Кроме того, фон Шиллер никогда не
смог бы так долго оставаться командиром роты, если бы у него в роте служил
менее предусмотрительный и толковый офицер. Кто-либо другой, вероятно, уже
давно донес бы на него, [196] прежде чем дела пошли своим чередом. Он даже
стал капитаном раньше других и таким образом не остался с одной лишь плохой
репутацией. Думаю, что мы оба прекрасно это понимаем, если говорить
начистоту.

Оборонительные бои у Дюнабурга
В ночь на 20 июля 1944 года, то есть когда уже не так много часов
оставалось до того, как граф Шауффенберг предпринял попытку покушения на
Гитлера, из батальона к нам пришло донесение. В нем говорилось, что русские
прорвались северо-восточнее Дюнабурга на участке 190-й пехотной дивизии и
наступают в направлении автодороги Дюнабург -- Роззиттен. В донесении
указывалось, что русских было от 90 до 100 танков.
Я был настроен несколько скептически, потому что по опыту знал, что не
только у пьяных, но и у пехотинцев может двоиться в глазах, особенно если
ночью танки появляются неожиданно для них. Поэтому полагал, что речь может
идти самое большее о 50 танках, но даже об этом никому не хотелось слышать.
Кроме всего прочего, мы все еще были примерно в 50 километрах от Дюнабурга.
Приказ немедленно двигать роту к Дюнабургу поступил одновременно с
донесением из батальона.
Наш инструктаж должен был состояться у въезда на железнодорожный мост,
который был единственным мостом через Дюну, доступным для
"тигров". Наша рота была готова двинуться в ранние утренние часы
20 июля.
Мы достигли моста через Дюну примерно к 11 часам. На дальней стороне
реки стояли еще две машины роты. Они прибыли из мастерской после недавнего
ремонта. Так что в моем распоряжении было приличное количество
"тигров", целых восемь машин. Это был боевой состав, которого нам
почти никогда не удавалось при других обстоятельствах собрать. Обычно пять
или шесть танков были выведены из строя противником или в результате
механических неполадок. [197]
Кладбище к западу от автодороги Дюнабург -- Роззиттен было выбрано
в качестве пункта снабжения для батальона. Он находился примерно в 5
километрах к северо-востоку от города.
Из всех трех рот мы прибыли последними. Мы, безусловно, совершили
длиннейший переход. Обер-лейтенант Бетлер и его 3-я рота уже дозаправились и
пополнили запасы. Он только успел окликнуть меня по имени, проезжая мимо.
Сказал, что я могу не спешить.
-- К тому времени, как вы прибудете, мы уже позаботимся обо всем
сами! -- сказал он, прощаясь.
Я пожелал ему удачи, а потом отправился на батальонный командный пункт,
чтобы узнать о сложившейся ситуации.
То, что я там узнал, конечно, не выглядело слишком радужно. Используя
массированный броневой кулак, русские развернули наступление в районе 190-й
пехотной дивизии. По-видимому, у них была цель выйти к автодороге Дюнабург
-- Роззиттен, отрезать ее, а затем наступать на город с севера. Им
удалось вклиниться в передний край нашей обороны.
У нашего командования все еще отсутствовало четкое представление о том,
был ли это прорыв. Большинство пехотных подразделений находились в движении,
и они уже оттянули дивизионный командный пункт на значительное расстояние
назад.
Русские вполне точно вычислили, что немецкое командование перебросило
всю имеющуюся в распоряжении боевую технику в район Дюнабурга, и вскоре она
заполнила всю дорогу до Вильно для того, чтобы защитить открытый фронт. Они
также сообразили, как связать эти силы.
Русские атаковали то здесь, то там, небольшими бронетанковыми и
пехотными подразделениями, но никогда не оказывали мощного давления.
Германская линия фронта была, фактически, лишена тяжелого вооружения, так
что возможность для атаки у русских была более чем благоприятной. Успех не
заставил бы себя долго ждать. Целью русских было пересечь автодорогу,
выдвинуться на запад, повернуть на юг и взять Дюнабург. В ходе атаки они
окружают и уничтожают 190-ю пехотную дивизию. [198]
Германское командование сосредоточило всю боевую технику к югу от
Дюнабурга. Затем встало в другую крайность, сконцентрировав все
подразделения противотанковых, штурмовых, зенитных орудий и
"тигров" в Дюнабурге. Оттуда оно перебросило их в направлении
Полоцка с заданием ликвидировать проникновение русских и восстановить
прежнюю линию фронта.
В пункте снабжения моя рота оказалась последним подразделением. Судя по
положению дел, день обещал быть славным. Едва ли можно было предполагать,
что огневая мощь, которая уже обрушивалась на восток, оставит какие-нибудь
танки для того, чтобы их можно было подбить.
Был полдень, и мы только что заправились и пополнили запасы. Двигатели
уже работали, когда с фронта вдруг совершенно неожиданно прибыла дивизионная
машина. Майор с красными лампасами Генерального штаба на брюках выпрыгнул из
машины, которая продолжала двигаться. Он возбужденно заговорил с первым же
солдатом, который ему попался, и требовал проводить его к командиру части.
Я сразу же вмешался. Оказалось, что русские возобновили атаку с самого
утра. Дивизионный командный пункт уже больше нельзя было найти на
предназначенном для него месте. Вся ситуация оказалась шаткой и критической.
Помимо всего прочего, весь штаб дивизии переместился далее на запад
несколькими днями ранее. Остался только офицер оперативного отдела, а он не
мог повлиять на нового командира, полковника.
Мы отправились по автодороге к Роззиттену, а затем, примерно через 3
километра, по шоссе в направлении на восток, к Полоцку. Мы упрямо продолжали
двигаться в восточном направлении. В конце концов мы должны были где-нибудь
встретить сопротивление.
Нещадно палило солнце середины лета. Нам приходилось давать нашим
машинам отдых через каждые сорок пять минут. Во время таких остановок экипаж
сидел на танках. Водители занимались двигателями и проверяли уровень масла и
воды. Нас беспокоил только один вопрос: "Как там, на фронте?"
[199]
Вдруг я услышал в отдалении звук стрельбы. Позвал Кершера и указал на
север, откуда явственно слышалась оружейная пальба -- несомненно, глухой
лающий звук танковых пушек. Продвинулись ли уже русские еще дальше на запад,
то есть к северу от нас и параллельно к нам?
Не мешкая я с Кершером забрался вместе в автомобиль
"фольксваген". Полевыми тропами мы поехали на северо-запад к
автомагистрали Дюнабург -- Роззиттен.
То, что предстало перед нашим взором, едва ли поддается описанию. Это
уже больше было не отходом, а паническим, безрассудным бегством.
Все и вся двигались к Дюнабургу -- грузовики, колесные машины,
мотоциклы. И все до отказа забитые людьми. Никого нельзя было заставить
остановиться. Это было как река, выходящая из берегов, когда ее наполняют
притоки после проливных дождей.
Дорога едва умещала бурный поток. Это зрелище сказало нам все. Оно
свидетельствовало о том, что русские, должно быть, проникли на нашу
территорию глубже, чем предполагалось, и посеяли панику в тыловых
подразделениях.
Поток обратившихся в паническое бегство на юг постепенно редел. Лишь
отдельные машины все еще проезжали мимо нас. Наконец, мы смогли двигаться на
север, чтобы выяснить, свободна ли еще от противника автодорога.
Едва только мы успели проехать несколько километров, как увидели
бегущего по кювету унтер-офицера. Он бежал так, будто спасал свою жизнь.
Возбужденный, он остановил нас и прокричал:
-- В следующей деревне уже русские танки!
Мы были рады узнать что-то определенное и взяли его с собой в машину,
где он смог отдышаться. Но ему было явно не по себе оттого, что мы
продолжали ехать на север.
-- Я в самом деле видел два "Т-34", -- сказал он,
переводя дух. Наверное, подумал, что мы ему не верим.
Дорога вскоре пошла слегка на подъем. Наш гость пояснил всем нам, что
за подъемом, в долине и расположена упомянутая им деревня, в которой уже
были русские танки. Деревня называлась Малиново. [200]
Мы вышли из машины на обратном склоне, пересекли склон и отыскали
место, с которого могли бы без труда разглядеть деревню в бинокль.
Она была прямо перед нами примерно в километре и простиралась примерно
на километр в длину -- типичная для России вытянутая в линию деревня. Мы
ясно видели два русских танка на входе в деревню.
Они не могли там находиться очень долго, потому что движение в деревне
все еще просматривалось. Еще больше танков двигалось через автодорогу.
Нам было хорошо видно, что русские расставляли свои танки и поджидали
главные силы.
Вскоре к нам явился новый посетитель -- с юга подъехал мотоцикл. С
него слез обер-лейтенант, и мы получили желанную информацию о перестрелке,
из-за которой и поехали в разведку.
Обер-лейтенант доложил о батальоне самоходных орудий к северу от
Малинова, который пытался прорваться на юг.
Командир приказал атаковать деревню, но единственным результатом этого
стало только полное уничтожение семи самоходных орудий.
Предполагалось, что адъютант попытается на мотоцикле любой ценой
пробраться к Дюнабургу и попросит с юга боевое подразделение, чтобы
вызволить свой батальон. Полный отчаяния, он теперь возвращался из
Дюнабурга.
Он выяснил, что в Дюнабурге уже больше не было противотанковых орудий.
Мне удалось ободрить этого упавшего духом человека, когда я предложил ему
присоединиться к нам и ожидать развития событий.
Ему не было никакого смысла курсировать вокруг деревни, отклоняясь
дальше на запад и разыскивая своих людей.
Я обещал ему, что самое позднее через 2 часа он сможет поехать по
автодороге к своему командиру.
Затем мы как можно скорее поехали в роту и оставили у шоссе нашего
унтер-офицера-разведчика. Нам уже нельзя было больше терять времени. [201]

Засада
Я вел свою роту к деревне по только что разведанному маршруту. Затем мы
остановились, и я обсудил операцию с командирами взводов и с командирами
танков. То, что я им сказал, опять же сохранилось в моей памяти по сей день.
-- Мы действуем совершенно самостоятельно. Кроме того, ситуация
абсолютно неясная. Для нас будет слишком опасно атаковать деревню в лоб. Мы
должны выйти из этого дела без потерь, если такое вообще возможно. За
деревней батальон самоходных орудий уже понес большие потери. Но с нами
этого не случится! Мы организуем все следующим образом.
Два танка на полной скорости ворвутся в деревню и повергнут русских в
замешательство. Нельзя дать им сделать ни одного выстрела. Лейтенант
Нинштедт подтянет остальные шесть танков. Господин Нинштедт! Вы останетесь
на противоположном склоне, пока я не дам вам дальнейших указаний. Будем
надеяться, что ангел-хранитель радио не спит! Господин Нинштедт, это ваша
первая операция с нами. Запомните прежде всего одну вещь: до тех пор пока не
теряешь выдержку, все идет нормально. Первыми двумя танками будут танк
Кершера и мой. Все остальное решим по ходу дела. Что произойдет позднее,
будет определяться тем, как станет развиваться ситуация.
Таким было наше краткое совещание по постановке задач, и это все, что
требовалось. Затем я отвел своего "напарника по маршруту" в
сторону и обсудил с ним все самое важное. Полнота успеха зависела от того,
как мы ворвемся в деревню, точнее говоря, от фактора неожиданности.
-- Я буду впереди, и оба мы продвинемся к центру деревни как можно
быстрее, там определимся. Вы сориентируетесь к тылу, а я -- к фронту.
Затем мы позаботимся обо всем, что стоит на нашем пути. По моим расчетам, в
деревне находится по меньшей мере одна рота, если остальная часть батальона
русских не присоединилась к ней. [202]
Я похлопал Кершера по плечу. После короткого "пошел!" мы уже
сидели в своих танках. Быстро проверили радиосвязь и запустили моторы. В
мгновение ока мы перевалили через небольшой подъем и оказались в пределах
видимости русских. Мой первоклассный водитель Бареш выжал все, что мог, из
нашего драндулета. Каждый из нас в этот момент осознавал, что только
скорость была решающей. Оба русских танка, осуществлявшие прикрытие с нашей
стороны, сначала совсем не прореагировали. Не было сделано ни выстрела. Я
проехал прямо через центр деревни. Трудно передать, что произошло после,
потому что события развивались внезапно и молниеносно. Приблизившийся к
деревне Кершер, который шел позади меня с интервалом примерно 150 метров,
заметил, что башни обоих русских танков двигаются. Он сразу же остановился и
подбил и тот и другой. В то же мгновение я начал очищать от противника
другой конец деревни.
Кершер приблизился ко мне и радировал, чтобы я посмотрел вправо. Танк
"Иосиф Сталин" стоял бортом к нам рядом с гумном. Эту машину нам
не доводилось прежде увидеть на северном участке фронта. Мы невольно
вздрогнули, потому что танк был оснащен чрезвычайно длинной 122-мм пушкой.
Это была первая танковая пушка русских с дульным тормозом. Более того,
танк "Иосиф Сталин" очертаниями немного походил на наш
"королевский тигр". Не сразу, так же как и до Кершера, до меня
дошло, что только ходовая часть типична для русских танков. Я выстрелил, и
танк вспыхнул. После этой короткой заминки мы уничтожили все машины
противника в деревне, как и было спланировано заранее.
Позднее мы с Кершером посмеялись, потому что на мгновение нам
показалось, что перед нами "королевский тигр", захваченный
русскими. Однако в пылу боя такие вещи иногда случаются.
Одновременно с тем, как открыл огонь по деревне, я велел лейтенанту
Нинштадту медленно двигаться через возвышенность, чтобы при необходимости
предупредить [203] о подходе главных сил противника. Эта мера оказалась
полезной для последующего хода операции.
Все предприятие в деревне не заняло и четверти часа. Лишь два русских
танка попытались удрать на восток. Ни один из остальных не был в состоянии
двигаться. После того как вся моя рота достигла деревни и три танка заняли
позицию по обеспечению прикрытия с ее восточной стороны, мы вылезли, чтобы
обсудить сложившуюся ситуацию.
У нас были причины для того, чтобы чувствовать удовлетворение.
Неожиданная атака удалась без помех, потому что мы прибыли в точно
выверенное время. Как выяснилось, русские сообщали в свою часть, что на
дороге все в порядке. Главные силы могли проследовать, ничего не опасаясь.
На основании этой информации мы составили новый план.
Русских раненых оттащили на дорогу. Я отправил их, вместе с теми, кто
мог идти, с батальоном самоходных орудий в Дюнабург. При наших возможностях
мы ничего не могли поделать с этими людьми. Вскоре после этого мотоцикл с
коляской въехал в деревню с севера.
Командир батальона самоходных орудий выпутался из сложной ситуации. Он
был так счастлив, что едва не задушил меня в объятиях. Он уже махнул рукой
на свое окруженное подразделение. Ко всему прочему мы также доставили к нему
его адъютанта.
Русской пехоты в деревне не было. Каждый, кто еще был жив и мог
ползать, был из танкового экипажа. Русские танкисты чувствовали себя в
полной безопасности, когда мы появились как гром среди ясного неба. Деревня
была очищена от противника. В тот момент было важно продвинуться на восток,
чтобы образовать линию фронта в этом направлении как можно дальше. Это
сделает автодорогу снова доступной для движения.
Я быстро проанализировал ситуацию и направил донесение в батальон. Мне
была придана одна подвижная рация на бронетранспортере. Используя
средневолновые радиочастоты, я сообщил командиру свое местонахождение и
результат боевой операции (семнадцать подбитых [204] танков "Иосиф
Сталин" и пять -- "Т-34"). Я также сообщил ему об объекте
своей новой атаки, который сам и определил. Это была деревня, расположенная
примерно в 10 километрах к востоку от того места, где мы находились в данный
момент. Затем я дополнительно попросил, чтобы разрозненные подразделения
пехотной дивизии были собраны вместе и ждали моего прибытия с грузовиками на
командный пункт батальона.
За то короткое время, пока все это происходило, мои танки прикрытия
заметили, что двое русских выбрались из одного из двух танков "Иосиф
Сталин", которые успели отъехать на несколько сотен метров на восток.
Они чрезвычайно умело двигались по местности, у одного из них под мышкой
было что-то, похожее на планшет.
Один из моих "тигров" поехал за ним, но привез с собой только
планшет. Русский офицер в звании майора в последнюю минуту застрелился. Он
был командиром 1-й бригады тяжелых танков, как мы узнали позднее. Его
товарищ был смертельно ранен.
Майор был Героем Советского Союза и носил на груди орден Ленина. Я
никогда раньше не видел вблизи этой награды. Обоих советских офицеров ближе
к вечеру похоронили в деревне с их товарищами. Карты майора содержали ценную
для меня информацию, потому что предполагаемое наступление русских было
отмечено жирной карандашной линией. Судя по картам, этот русский батальон
должен был наступать на Дюнабург по автодороге после прибытия остальных рот.
В то же самое время еще одна боевая группа должна была выдвинуться мимо
Дюнабурга на север и подойти к городу с северо-запада. Позднее будет сказано
о том, как мало значения придало этой важной карте наше высшее штабное
начальство.
Передав необходимое донесение, мы двинулись на восток по небольшой
тропе среди полей, которая вела к автодороге с южного конца деревни. Мы
останавливались перед каждой деревней, через которую нам нужно было
проехать, и наскоро изучали обстановку, чтобы не оказаться застигнутыми
врасплох. Но русских нигде видно не было. [205]
Так что мы без задержек достигли места назначения к 5 часам вечера.
Деревня, которую я выбрал по. карте, находилась примерно в 10 километрах к
востоку по автодороге от только что устроенного нами "кладбища
танков". Маленькая невзрачная речка тянулась на север за краем деревни.
Через нее был перекинут дырявый деревянный мост, который вряд ли подходил
для танка "тигр".
Я поставил свой танк на краю деревни, а экипаж хорошо его замаскировал.
Вместе с фельдфебелем Кершером и лейтенантом Нинштедтом я сел в свой
автомобиль "фольксваген", который, если было возможно, брал с
собой на каждую операцию.
"Фольксваген" всегда приходилось перемещать за танками, за
исключением, конечно, того времени, когда шел бой. Однако он всегда должен
быть под рукой, и водитель "фольксвагена" честно заслужил свой
Железный крест. Из-за того, что несколько "фольксвагенов" были
повреждены во время моих любимых разведывательных миссий, в батальоне меня
прозвали "фольксваген-смерть". Однако это было большим
преувеличением, потому что я не помню ни одного случая, когда бы мы потеряли
"фольксваген" окончательно.
В любом случае, даже если батальонный приказывал ехать на
бронетранспортере -- мы называли их "гробы", -- для меня
это было слишком медленно и ненадежно. Дело в том, что гусеницы этих
полугусеничных машин часто соскакивали. Тогда машина останавливалась и
терялось много времени. Броневое покрытие тоже было не намного лучшим, чем
листовой металл "фольксвагена".
В то время как батальонный радист передавал донесение о новом
местоположении, мы уже отъезжали. Мы хотели добраться до более широкой
дороги, которой, вероятно, воспользовались русские. Судя по карте, она
соединялась с автострадой примерно в 10 километрах к северу от нашей деревни
Малиново.
Мы достигли этой дороги примерно через 4 километра пути и обнаружили,
что наши подозрения подтвердились: свежие следы гусениц! Если удача будет
продолжать нам сопутствовать, то мы могли подождать тут и застать [206]
врасплох остатки русской бригады. Это, конечно, исходя из предположения, что
туда до сих пор не поступило донесения о новой сложившейся ситуации.
Одну трудность все же еще нужно было устранить с пути. Дорога не была
видна с места расположения роты. На обратном пути мы поискали и нашли
подходящую переправу. Мы осторожно переправились на танках через речку.
Все прошло хорошо для первых шести "тигров", но седьмой танк
погрузился по корпус, и лишь с большим трудом удалось его освободить,
подавая назад. Поэтому казалось разумным не направлять два оставшихся танка
вброд через речку.
Наших шести пушек было бы достаточно для того дела, за которое мы
взялись. Позднее я порадуюсь тому, что оставил эти два "тигра" на
ближней стороне берега реки. Они нам понадобились, чтобы помочь
участвовавшим в операции шести машинам снова переправиться через речку.
Время поджимало, и мне пришлось как можно скорее вывести шесть
"тигров" на позицию за небольшой возвышенностью. Они были
установлены таким образом, чтобы иметь сектор обстрела на дороге, на которой
мы ожидали русских. Позиция была прекрасно замаскирована моими танкистами.
Затем командиры танков поднялись на возвышенность. Я обрисовал им, как
проходила дорога. Со своего места мы контролировали ее на протяжении
примерно в два-три километра. Она скрывалась за подъемом слева от нас.
Если русские действительно собирались появиться, то нам нужно было дать
их первому танку подойти прямо к этой возвышенности, прежде чем открывать
огонь. Сделав так, мы могли накрыть большинство машин противника. Это был
только вопрос выдержки и дисциплины, чтобы никто не открыл огонь слишком
рано. Но мы, слава богу, проделывали это уже столько раз, что должно было
получиться. Секторы обстрела были обозначены во всех подробностях. Однако
при этом важно было только, чтобы левый "тигр" стрелял в первый
русский танк, а правый [207] "тигр" -- в последний. Все
"тигры" должны были открывать огонь одновременно по моей команде.
Я сел к Кершеру в качестве радиста, поскольку моя машина была одной из
тех двух, которые мы не взяли с собой при форсировании реки. Кершер был
крайний слева. В случае везения все прошло бы точно как на полигоне. Я был
рад за лейтенанта Нинштедта, который изо всех сил старался поймать, наконец,
в свой прицел танки противника.
Мы пребывали в состоянии ожидания примерно в течение последующего
получаса. В таких ситуациях минуты становятся вечностью. Наконец, мы
заметили на востоке клубы пыли. Если это не были наши товарищи из других
рот, то это должны были быть русские. Через оптический прицел я вскоре смог
распознать, что это были медленно приближающиеся танки.
Наши надежды оправдались. Русским ничего не было известно о неудаче
своего передового охранения, потому что пехота сидела на танках, пушки были
в походном положении, а русские двигались маршем по дороге за линией фронта.
Мы также могли различить грузовики между танками. Они, скорее всего,
перевозили топливо и боеприпасы.
Неприятель двигался мимо нас, прямо перед нашим взором, будто на
параде. До него было не более километра. На каждом танке сидели и стояли от
10 до 15 солдат. Они и не подозревали, что мы залегли и поджидаем их тут.
Первый русский танк уже готов был скрыться за спасительной высотой, и я
дал приказ открыть огонь. То, что потом произошло, заставляет сильнее биться
сердце каждого танкиста. Я был настолько возбужден, что выпрыгнул из танка,
чтобы лучше видеть представление.
Паника царила невообразимая. Из русского танка не было сделано ни
единого выстрела. Естественно, нам некогда было тратить время на
разбегавшуюся русскую пехоту.
После того как было покончено со всеми машинами, не было видно ни
одного русского. Солдаты, застигнутые врасплох на танках, успели ускользнуть
в поля. Горела [208] вся колонна машин. Некоторые грузовики перевернулись.
Ни одной машине не удалось избежать попадания. К тому времени, как русские
поняли, откуда шла стрельба, все машины уже были подбиты -- поистине
жутко завораживающее зрелище! Перед нами горели и дымились 28 танков. Каждый
миг взрывались топливные баки танка; с грохотом рвались боеприпасы, так что
срывало башни. Мы сделали большое дело. Я был твердо убежден в том, что мы
дали русским пищу для размышлений. Этого, конечно, будет достаточно, чтобы
гарантировать нам несколько спокойных ночей.
Потом мы опять отвели свои танки к деревне, и я был рад, когда все они
переправились через речку. Этот смрадный поток был подходящим прикрытием на
предстоящую ночь.
Связной автомобиль был отправлен, чтобы сообщить о нашем успехе. Потом
моим экипажам был дан отдых, с тем чтобы на следующую ночь они были
настороже. Я взял в свой автомобиль радиста, чтобы через него передавать
указания машинам снабжения. Я помчался обратно в направлении автодороги на
передовой пункт снабжения.
Он был устроен в непосредственной близости от того места, где восточное
шоссе соединяется с главной автомагистралью. Здесь мы сворачивали в полдень.
Когда мы прибыли в опорный пункт, нам устроили грандиозный дружеский
прием, потому что экипажи самоходных орудий уже сообщили о нашей засаде.
Однако когда мы доложили о новых подбитых танках, торжество было
нескончаемым.
Ротный фельдфебель сразу же выдал каждому экипажу по бутылке коньяка.
Продукты, топливо и боеприпасы вскоре должны были поступить. Мой
"мастер воздушных трасс" Люннекер взял на себя руководство
колонной снабжения, так что экипажи быстро пополнили запасы. Я поспешно
отправился далее в батальон, командный пункт которого размещался вместе с
дивизионным.
Я хотел получить информацию о ситуации и проследить, чтобы хотя бы
пехотная рота была придана мне до [209] наступления темноты. Проводить ночь
без наших друзей пехотинцев никуда не годилось, потому что без них мы
чувствовали себя неуютно. Было дано указание держать наготове грузовики для
переброски пехоты.
На полпути к командному пункту меня встретил мой командир. Его как
будто подменили. Он поздравил меня с успехом, сообщил о приподнятом
настроении, которое царило в штабе дивизии, потому что положение было
спасено таким элегантным образом в критический момент. Также знаменательно,
что это был первый крупный успех батальона с того времени, как его
командиром стал майор Шванер. Так что он был полностью удовлетворен, и
прежняя ссора между нами была забыта. На фронте люди не таят злобу.
По дороге на место нашей операции мы обсудили меры, которые необходимо
было принять. Мне также пришлось точно изложить, как мы проводили свою
операцию. Я также обмолвился, что русские не потерпели бы такого поражения,
если бы оставили шесть -- восемь танков в резерве за деревней. Шванер,
похоже, был доволен этим замечанием.
-- Но тогда, господин Кариус, вас конечно же побили бы в деревне!
В ответ на это я сказал, что мои шесть "тигров" были готовы
броситься в бой, чтобы прийти мне на помощь в таком случае, что и было
запланировано. Но я признал, что, конечно, не все прошло так уж гладко.
По пути на фронт мы встретили офицера оперативного отдела и штаба
пехотной дивизии, которому крупно не повезло, так как приходилось работать с
новым комдивом. Он осмотрел подбитые русские танки на автодороге, и мы
обсудили вопрос восстановления линии фронта, как об этом спланировано в
дивизии. Новая линия фронта должна была быть установлена к следующему утру.
К этому же времени предполагалось наладить связь к северу и югу от нее.
Майор Шванер передал все наши грузовики в распоряжение пехоты для переброски
солдат. Так что мы лелеяли надежду, что фронт снова будет в порядке к тому
времени, как начнет светать. [210]
Затем мы поехали к первой цели нашей атаки, к деревне Малиново, где все
еще дымились некоторые танки. Мы осмотрели танк "Иосиф Сталин",
который до определенной степени все еще оставался в целости. 122-мм
длинноствольная пушка вызывала у нас уважение. Недостатком было то, что
унитарные выстрелы не использовались в этом танке.
Вместо этого снаряд и пороховой заряд приходилось заряжать по
отдельности. Броня и форма были лучше, чем у нашего "тигра", но
наше вооружение нам нравилось гораздо больше. Уцелевший танк "Иосиф
Сталин" предполагалось доставить в Дюнабург для дальнейшей
транспортировки в Берлин, но русские не оставили нам на это времени.

Роковое расхождение во мнениях
В штабе дивизии я был представлен новому комдиву. Полковник, который
перед этим был комендантом одного из городов в Восточной Пруссии или Литве,
теперь открыл в себе "стратега". Он был таким человеком, что не
позволял вставить ни слова своему начальнику оперативного отдела, который
был в боевой дивизии на Восточном фронте с самого начала. Я всегда сожалел о
том, что мне приходилось работать с двумя дивизионными командирами таких
качеств, особенно в последние недели и дни до своего вынужденного отъезда
домой. Это особенно остро ощущалось в том случае, что до сих пор имел дело
только с потрясающими командирами. Я все еще вспоминаю людей, занимавших
этот пост, с бесконечной благодарностью и величайшим к ним уважением. Они
были умелыми тактиками и хорошими людьми. Конечно, поначалу полковник был
очень милым и попросил у меня представления на награды. Он принес с собой
сигареты для моих ребят. Однако когда мы начали разговор о ценности
захваченных карт и показаний пленных, наши мнения разошлись. Через некоторое
время майор Шванер и я были "поставлены на место", сказали
короткое "Так точно!" и удалились. [211]
Следует отметить, что полковник придерживался того мнения, что русские
сделали пометки на карте, чтобы ввести нас в заблуждение! По его,
полковника, мнению главный удар русских, вне всякого сомнения, будет нанесен
к востоку от автомагистрали Дюнабург -- Роззиттен, в направлении
Дюнабурга. Об охвате вокруг Дюнабурга совершенно не могло быть и речи! К
сожалению, всего через несколько дней я на своей шкуре испытал, насколько мы
оказались правы.
Я взял еще нескольких человек из транспортного взвода для обеспечения
безопасности в ночное время. Я смог доставить их на грузовике. Такое
прикрытие, конечно, большей частью было психологической поддержкой. Однако
вполне хватало того, чтобы эти люди стояли на карауле и бдели. Для нас это
всегда было некоторым подспорьем, потому что я хотел дать экипажам по
возможности некоторый отдых.
На передовом пункте снабжения я встретил лейтенанта Эйхорна. Его танк
только что вышел из ремонта. Вместе с ним на грузовике я поехал вперед в
роту. Мы прибыли туда незадолго до полуночи. Лейтенант Нинштедт доложил
обстановку. Пока что все было спокойно, и противника не было ни видно, ни
слышно. Нинштедт расположил наши танки для несения охранения на краю
деревни. Они были обращены к речке и по моему предложению таким образом,
чтобы машины развернулись кормой к речке. Пушки были повернуты назад, так
что мы могли в случае нужды быстро "отступить", двигаясь вперед.
Этот способ уже оправдал себя тогда, когда мы действовали предоставленные
самим себе на ничейной земле. В ночное время мы, танкисты, были несколько
беспомощны, потому что не могли вести прицельный огонь. Из-за этого любой
пехотинец был, безусловно, в более выгодном положении, чем мы, если был смел
и делал свою работу хотя бы наполовину грамотно. Мы вошли в заброшенный
русский дом. Крестьяне покинули деревню вечером, не ожидая ничего хорошего.
Там, используя карту, я обсудил с обоими своими командирами взводов то, что
могло произойти ночью на стороне пехоты. У пехоты была задача [212]
окопаться примерно в трех километрах к западу от нас в ранние утренние часы,
установить связь с нашим северным соседом, а затем пройти мимо нас через
новую линию фронта. Поэтому мы должны были продержаться несколько часов на
ничейной земле.
Мы около часа провели в заброшенном крестьянском доме. Мы мило
беседовали, когда вдруг вошел часовой. Он был возбужден и доложил, что
отчетливо слышал, как перекликались друг с другом русские в той части
деревни, которая располагалась на другом берегу речки. Нам это показалось
невозможным, но все-таки мы пошли к своим танкам. Молодой солдат не
ослышался! Нам теперь нужно было соблюдать полное спокойствие, чтобы не
привлекать к себе внимание русских. Теперь уже все командиры были поставлены
в известность. Сделать это оказалось не просто, потому что наши экипажи так
крепко спали после многих бессонных ночей, что их можно было разбудить
только энергичным встряхиванием. Ругаться было невозможно, а шептать на ухо
фронтовикам -- бессмысленно. Не буду повторять, какие слова слетали с
губ ребят в полусонном состоянии, когда мы отрывали их ото сна. Я вздохнул с
большим облегчением, когда, наконец, почти всех собрал вместе. Русским было
бы так просто захватить нас врасплох, если они предполагали, что мы все еще
тут, и действовали тихо
Противник на другой стороне речки демонстрировал все больше признаков
своего присутствия. Вскоре мы услышали, как на той стороне двинулся танк;
его движение направлялось множеством криков, и путь освещался фонариками.
Пора было уходить за деревню для того, чтобы иметь открытый сектор обстрела
и возможность изучить ситуацию. В конце концов, гораздо больше времени
пройдет до того, как первые русские перейдут к нам по маленькому мосту.
Мы открыли ураганный огонь из всех танковых пушек одновременно.
Хотелось бы мне увидеть, какой обескураженный вид был у русских. Затем мы
выехали из деревни. Примерно через 600–800 метров заняли новую
позицию, чтобы оставаться на ней до утра, для того чтобы пехота [213] позади
нас могла окопаться без помех. Используя трассирующие патроны, мы подожгли
несколько домов в деревне. Благодаря этому нас не застигли бы врасплох, и мы
могли что-то видеть при свете пожаров. Если не считать нескольких минометных
залпов, в целом нас не беспокоили. Только один русский танк открыл
беспорядочный огонь в нашем направлении. Он не был прицельным и велся с
большим разбросом. По-видимому, это был тот самый танк, которому они ранее
указывали, как проехать. Лейтенант Эйхорн прицелился, ориентируясь по
вспышкам из пушечного ствола, и после третьего выстрела русские буквально
взлетели на воздух. Полная удача! На заре мы услышали гром выстрелов тяжелых
танковых орудий с востока и северо-востока, но русские не показывались.
На рассвете мы отправились назад тем же путем, что и приехали, и
обнаружили, что позиции на новой линии фронта уже заняты. Я установил связь
с командиром пехотного батальона. Я оставил у него два танка. Еще две машины
были размещены в соседнем батальоне. Остальные машины поехали со мной к
автодороге. Мы выставили охранение в Малинове, где за 20 часов до этого
русские стояли со своим охранением. День был абсолютно спокойным, но мы
знали, что русские готовят новую атаку, и это было затишье перед бурей.
Беспрерывный гром тяжелых танковых орудий был слышен на лесистой
местности, которая начиналась через 1–2 километра к северо-востоку от
нас. Мы ожидали начала атаки русских, однако ошибались. Мы там не
подверглись новым атакам, видели время от времени лишь фигуры отдельных
людей, которые рассматривали нас в бинокли от края леса. Когда они
становились слишком смелыми, мы посылали им несколько стальных
"приветов", и тогда негодники исчезали в лесу.
Самые невероятные слухи разносились на следующую ночь -- что
русская кавалерия прорвалась и танки противника атакуют. Но русские даже и
не думали наступать на наш фронт обороны. К сожалению, мы впоследствии
сильно облегчили им задачу, когда фронт у Дюнабурга передвинулся, а
автодорога была оставлена. [214]
Сложилась следующая ситуация. Дивизия разместила все противотанковое
вооружение (штурмовые орудия, "тигры", противотанковые орудия и
зенитки) вдоль дороги, которая шла от пункта снабжения к Полоцку. Они должны
были отражать предполагаемую атаку русских на юг. Некоторые были расположены
через каждые 50–80 метров и ожидали русских танков. Но русские не
появлялись...
Следующий день также прошел спокойно. Однако русские стягивали все
больше танков в свой район сосредоточения. Танк "Иосиф Сталин"
сыграл со мной злую шутку, когда выбил мое правое ведущее колесо. Я этого не
замечал до тех пор, пока не захотел подать назад после неожиданного сильного
удара и взрыва. Фельдфебель Кершер сразу же распознал этого стрелка. Он тоже
попал ему в лоб, но наша 88-мм пушка не смогла пробить тяжелую броню
"Иосифа Сталина" под таким углом и с такого расстояния. Несмотря
на это, русские все же предпочли ретироваться.
23 июля тоже не принесло неожиданной атаки. Необыкновенная тишина
воцарилась с обеих сторон. Единственной неожиданностью для нас был приезд
двух пропагандистов, подкативших на дивизионном автомобиле. Они выспрашивали
меня о моем танке и его особенностях. Они хотели досконально разобраться в
ситуации. Однако им хватило первого же минометного залпа. Они исчезли так же
быстро, как и появились. Я так и не смог распознать, о какой ситуации шла
речь в репортаже о нашей операции, который появился в прессе. В нем
говорилось о беспрерывных обстрелах и о том, какими храбрыми были мы,
танкисты.
Очевидно, что редко встретишь корреспондента, который понимает, как
передать события такими, каковы они есть, объективно и таким образом,
который отражал бы действительность.
На следующую ночь мне поступило донесение о том, что наше
непосредственное "высшее командование" приняло решение к рассвету
отодвинуть назад наш передний край обороны на позиции к северу от автодороги
Дюнабург -- Полоцк. Рубеж, который мы перед этим с таким [215] трудом
удерживали, передвигался. Он проходил с севера на юг. Теперь предполагалось,
что он будет проходить с востока на запад. Как я обнаружил на следующий
день, рубеж оканчивался у последних домов к северо-западу от Дюнабурга. Там
было установлено 88-мм противотанковое орудие, расчет которого не имел связи
с войсками на востоке и западе. Последнее направление не очень радовало
расчет, потому что слева от него не было абсолютно никого. Получив это
донесение, я немедленно поехал в дивизионный командный пункт. Это было на
развилке дорог к северу от Дюнабурга, где дорога на Полоцк пересекалась с
дорогой на Роззиттен. Это было в том месте, где мы отправились на восток
несколько дней назад.
На командном пункте я встретил также своего комбата. Мы коротко
обсудили новое решение дивизионного командира, а затем немедленно связались
с ним. Мы хотели убедиться, что, по крайней мере, мосты над водопропускными
трубами под дорогой не будут уничтожены. Следует заметить, что все они уже
были подготовлены к уничтожению. Во время своей ночной поездки я видел у
каждого моста по саперу. Они ждали момента, когда можно будет взорвать
каждый из них. Но это означало, что мои "тигры" не смогут
вернуться. После этого разговора мне не оставалось ничего иного, как
немедленно ехать на своем автомобиле на наш передовой пункт снабжения. Там я
захватил нескольких своих людей и распределил их по одному на каждый
подлежащий подрыву объект. Каждый из них должен был воспрепятствовать
преждевременному подрыву моста нашими друзьями саперами.
Я был абсолютно против уничтожения мостов, если нам нужно было оттянуть
линию фронта назад, из-за того, что мы уже были не в состоянии
контролировать автодорогу. Иваны могли безбоязненно доехать по дороге до
своих флангов, чего до сих пор мы им делать не давали.
Несмотря на поддержку начальника оперативного отдела, приводимые нами
командиру дивизии аргументы приняты не были. Господин с высоким званием
пожелал, чтобы наши танки, вместе с другим тяжелым вооружением, ожидали
атаки русских, которая, как он предполагал, [216] последует с севера к
востоку от автодороги Дюнабург -- Роззиттен. Не нужно быть пророком,
чтобы видеть, что эта атака никогда не начнется. Было ясно как божий день
для меня и для любого здравомыслящего солдата, что русские пересекут
магистраль, как только мы отведем свои танки. Они сделают это так, что мы и
не заметим, не говоря уже о том, чтобы им помешать. Затем они обогнут
Дюнабург с севера и ворвутся в него с северо-запада. Там не было ни единого
немецкого солдата, и еще меньше противотанковых средств. Так что русские
войдут в город, не встречая сопротивления противника, и займут мосты. Затем
они снова окружат нас в "котле".
На заре я вывел свои танки на новый рубеж, как раз до того, как
начинался подрыв мостов. Взрывы ясно указывали русским, если они этого еще
не заметили, что нас там больше не было. Они могли перемещаться, как им
вздумается. Между тем я все еще не хотел доходить до такого типа
самоубийства. Ранним утром 24 июля я опять разговаривал с дивизионным
начальством. Я просил позволить мне отвести свою роту обратно, для того
чтобы блокировать шоссе Дюнабург -- Рига. Но даже эта просьба не была
удовлетворена. Тут я потерял терпение. Попросил майора Шванера дать мне хотя
бы четыре танка и послать их на ту позицию. Следуя логике, он согласился и
отправил меня с этими четырьмя танками. В конце концов, от дивизии все равно
ничего не добьешься. Однако я также знал, что мои "тигры"
где-нибудь да застрянут. Я отозвал с рубежа фельдфебеля Кершера,
обер-фельдфебеля Геринга и лейтенанта Эйхорна. Они должны были ждать у
кладбища возле шоссе, где мы заправлялись несколько дней назад. Штаб роты
все еще оставался на том же месте, и мы могли дозаправиться там.
Я намеревался задержать русские танки на 24 часа на шоссе, ведущем к
Риге, которое совсем не охранялось. Затем, когда натиск станет слишком
сильным, я намеревался отойти к городу и организовать плацдарм. Мы, таким
образом, прикроем отход боевых порядков войск на новый рубеж, предотвращая
лишние потери. В завершение операции мы проедем через железнодорожный [217]
мост и обеспечим проход подразделений через новый передний край обороны к
западу от Дюны. К сожалению, я не смог выполнить этот план до конца. Судьба
распорядилась иначе.
Многие в недоумении зададутся вопросом, почему мы продолжали так упрямо
воевать после того, как все уже, казалось, было потеряно. Не нужно далеко
ходить, чтобы найти причину такого нашего поведения. На Восточном фронте
каждый от высшего командования до последнего командира взвода был убежден,
что врага как можно дольше нельзя допускать до границ Германии, чтобы спасти
женщин и детей от русских. Кроме того, непозволительно было превратить отход
в паническое бегство, потому что нужно было предотвратить окружение и взятие
в плен еще большего числа наших товарищей. Если бы события развивались по
такому сценарию, какого хотели те, кто сегодня поносит злобных
"поджигателей войны", то многих из наших женщин и детей, а также
многих верных товарищей уже не осталось бы в живых. Я верю, что каждый
немец, а может быть, и весь "свободный" мир пришел к заключению,
что было бы лучше для всех, если бы русские не оккупировали половину
Германии.
В конце концов, мы воевали не ради одного человека или одной системы.
Наоборот, мы старались и делали все для Германии, а в процессе этой борьбы и
для себя самих. Следует объяснить наше решение сделать что-то по своей
инициативе. Мы просто не хотели оставаться в западне. Армии приходилось
отходить через Дюну, и по этой причине нужно было обеспечить свободный
проход через места переправы.

На грани жизни и смерти!
Утро 24 июля я не забуду до конца своей жизни. Я с четырьмя танками был
на заправке в штабе роты. Показался и майор Шванер. Мы снова вкратце
обсудили операцию. В соответствии с планом "тигры" под
командованием лейтенанта Эйхорна должны были пройти через Дюнабург [218] и
ожидать меня на краю города, на автодороге на Ригу. Я собирался выехать
вперед, чтобы разведать местность, а затем встретить своих людей в
назначенном месте.
Я все еще хорошо помню, как батальонный повар приготовил мой любимый
салат из огурцов, который я не ел уже давно. Майор Шванер сказал мне в
шутку:
-- Кариус, не ешь слишком много. Будет не очень хорошо, если
получишь рану в живот!
Как и прежде, командир пригрозил мне, что накажет меня, если со мной
что-нибудь случится во время моей поездки в автомобиле или на мотоцикле. К
счастью, никто из нас не знал, что ждет впереди. Этот день можно было
назвать днем "боевого контакта с противником" в полном смысле
этого слова! К сожалению, последний из бывших на ходу
"фольксвагенов" в моей роте вышел из строя. Поэтому я выехал на
принадлежавшем санчасти мотоцикле с коляской. Управлял им санитар. Эта
машина меня не беспокоила; я никогда не был суеверным. Ничуть не лучше было
бы, если бы я взял другую машину.
Произошел также не лишенный курьезной стороны инцидент. В ранние
утренние часы водитель моего "фольксвагена", запыхавшись, прибежал
ко мне. Он взволнованно сообщил, что был подбит русской противотанковой
пушкой. Мотор вышел из строя, и он оставил машину на шоссе. Я проехал назад
2 километра в состоянии повышенной боеготовности, постоянно ожидая, когда
противотанковое орудие нанесет первый удар. Однако все было тихо, и я,
наконец, оказался перед нашим "фольксвагеном". Осторожно вылез,
чтобы осмотреть его с той стороны, на которую пришелся удар. Но не смог
найти никакой пробоины. Масляная лужа на земле помогла нам разгадать
загадку.
Поршень пробил поддон картера. Сильный удар, громом отдававшийся среди
ночной тишины, потряс бедного парня, и он, решив, что его подбили, удрал с
быстротою молнии. Такое могло приключиться и с бывалым бойцом. Никому не
следует приходить в замешательство, если иногда что-либо подобное с ним
случится. Самое [219] худшее во всем этом деле было то, что мой последний
автомобиль вышел из строя.
На мотоцикле я проехал через Дюнабург, а затем повернул на северо-запад
на шоссе, ведущее к Риге. Проехав около 8 километров, мы свернули с дороги
на северо-восток и миновали несколько небольших деревень. Мы пересекли
железнодорожные пути, после чего перед нами раскинулась лесистая местность.
Она простиралась к северу от Дюнабурга с запада на восток на всем протяжении
автомагистрали Дюнабург -- Роззиттен. Нигде не было и признаков русских.
По дороге я встретил обер-лейтенанта Вольфа, который командовал
разведывательным взводом. Он только что вернулся из леса и уже прошел по
маршруту, который мы намеревались пройти, но в противоположном направлении.
Я попросил его дождаться моих танков, которые, вероятно, уже достигли
окрестностей Дюнабурга, и пригласил на ужин с его любимой квашеной капустой
и клецками, которые обещал мой повар. Это приглашение, вероятно, спасло мне
жизнь, о чем я узнал позднее. Если бы не было под рукой его автомобиля, я не
попал бы вовремя в госпиталь.
На мотоцикле мы затем поехали на восток в лес в пределах городской
черты Дюнабурга. Мы повернули на юг и поравнялись с противотанковым орудием,
которое стояло на нашей границе на крайнем левом конце линии фронта, но
расчет которого не имел связи с его правым соседом. Но сначала солдаты,
прикрывавшие фронт с севера, приняли нас за русских. Слава богу, они вовремя
нас узнали. Я кратко объяснил командиру расчета, что нам было нужно и что мы
скоро займем позицию слева от него. Если нам понадобится отойти к Дюнабургу,
то я дам ему знать.
Тем временем наступил вечер, и я вернулся к своим танкам на автодорогу.
Взял с собой оба "тигра", которые в целях безопасности были
оставлены примерно в 2 километрах к северу от дороги. Командовали танками
Эйхорн и Геринг. За ними последовали два других танка, и тогда мы поехали
тем же путем, который я перед этим разведал на мотоцикле. Нам нужно было
преодолеть несколько [220] небольших мостов, после того как мы свернули с
автодороги на северо-восток. Эти дощатые мосты были настолько коротки, что
выдержали даже наши танки. Лишь один из них был длинноват. Но к счастью, мы
нашли брод и, наконец, без происшествий добрались до железной дороги. Там
скопились поезда, некоторые из них с ранеными, которые стремились в Ригу.
Однако на дороге был полный затор. Железнодорожники уже собирались покинуть
поезда, решив, что приближаются русские. Им показалось, что они уже слышали
несколько выстрелов. При виде наших "тигров" они несколько
успокоились, особенно после того, как я заверил их, что они могут спокойно
оставаться на месте, по крайней мере до вечера, ожидая нашего возвращения.
У каждого моста, через который мы проезжали, я оставлял солдата из
взвода разведки, потому что все мосты уже были подготовлены к уничтожению.
Между прочим, там уже не было саперов, но любой мог без труда поджечь
запальный шнур до того, как мы вернемся. Я хотел избежать этого во что бы то
ни стало. Повсюду активно работали саперы. Они даже повернули в
противоположную сторону предупредительные знаки в надежде, что русские
поедут в неверном направлении! Такая уловка иногда удавалась позднее на
Западном фронте в отношении американцев, но никак не проходила с русскими.
Мы переехали железнодорожные пути и приблизились к деревне, где я
собирался установить свои танки. От северного конца деревни перед нами на
расстоянии примерно километра простирался лес. До наступления ночи мы смогли
устроить великолепный заслон, заняв круговую оборону. Я собирался совершить
ночью марш назад к автодороге после нескольких залпов из наших пушек. Это
должно было заставить русских думать, что мы все еще тут! Приблизившись к
въезду в деревню, я остановился. Это была маленькая деревня, главная улица
которой сворачивала под прямым углом на северо-запад и переходила в полевую
тропу. У людей иногда появляется нечто вроде шестого чувства в чрезвычайных
ситуациях их жизни. Я посмотрел в бинокль поверх домов и нашел [221]
странным, что на улице нет ни души, хотя были видны прильнувшие к окнам
женщины. Из деревни в мою сторону бежал мальчик, и я остановил его. Я
спросил мальчика на своем "потрясающем" русском языке:
-- Русски зольдат сюда? Поразительно, но он сразу же ответил:
-- В трех километрах!
Откуда ему это было так хорошо известно? Я ведь проезжал там всего
несколько часов назад и не заметил ни одного русского солдата.
Лейтенант Эйхорн настоятельно просил меня ехать позади обоих танков на
своем мотоцикле, потому что ему также все казалось очень странным. Несмотря
на это, я въехал в деревню впереди обоих танков и направил их занять позицию
на северном краю. Ранее я оставил фельдфебеля Кершера и унтер-офицера
Крамера, последнего -- в моем "тигре", нести охранение на
повороте автодороги на Ригу. Они должны были ожидать там, пока мы не
вернемся с наступлением темноты.
Везде было тихо. Я поехал по тропе в поле на северо-запад -- хотел
лучше осмотреть местность с небольшого возвышения и более тщательно
обследовать лес. Я увидел видневшуюся из-за возвышения крышу крестьянского
дома. Он находился слева от дороги. Мы проезжали там несколько часов назад
во время разведывательного рейда.
Мы поднялись на возвышенность, где я приказал остановиться. Затем я
уткнулся в планшет, чтобы сориентироваться по карте на местности. Вдруг мой
водитель крикнул:
-- Русские в крестьянском доме!
Они уже открыли огонь. Я бросил взгляд налево и крикнул:
-- Поворачивайте назад!
Все остальное происходило с быстротой молнии. Мы соскочили с мотоцикла.
Санитар прыгнул в канаву невредимым, а я был ранен в левое бедро. Ползком мы
попытались вернуться в деревню, но силы скоро оставили меня. Я велел
санитару уходить и сообщить об опасности лейтенанту Эйхорну, но верный
водитель не хотел оставлять [222] меня в беде. Он тащил меня с еще большим
рвением, повторяя, что русские все ближе и ближе. Каждый раз, когда мы
поднимали головы над краем дороги, русские палили как ненормальные. Я все
время звал Эйхорна, как будто он мог меня услышать! Люди совершают в такие
моменты много бессмысленных вещей.
Несмотря на свою рану, я медленно полз, стараясь изо всех сил. Однако
русские подходили все ближе и ближе. Они, конечно, не заметили наши танки
-- их скрывала возвышенность.
Между тем я потерял свой планшет, моя бессменная пилотка слетела с
головы раньше, когда я прыгал в канаву. Это было плохим знаком. Нашедший
позднее пилотку Марвиц хранил ее как талисман во время длительного
пребывания в русском плену.
Тем временем русские перешли через дорогу и запрыгнули в нашу канаву.
Каждый раз, когда мы двигались, они открывали огонь. Пролетавшие мимо меня
пули не попали и в Локи, потому что я прикрывал его собой. Он получил
открытую рану. Другие пули пришлись на меня. Пуля прошила верхнюю часть моей
правой руки, а еще четыре попали в спину. Из-за того, что многочисленные
раны, особенно в спину, сильно кровоточили, я вскоре совершенно обессилел и
не мог двигаться. Когда мы остановились, стрельба прекратилась. Вдруг моя
быстро убывающая воля к жизни возродилась вновь. Был отчетливо слышен шум
двигателей моих танков -- звук, в котором я услышал свое спасение!
Эйхорн и Геринг услышали стрельбу и поехали узнать, что происходит. В
дополнение к моей радости у меня появилась надежда выбраться из этой
передряги живым.
Но вдруг смерть встала передо мной во весь рост! Трое русских
приблизились с тыла и вдруг оказались в 3 метрах позади меня. Никогда в
жизни не забуду этого зрелища. Я обливался кровью от многочисленных ранений,
у меня уже не было сил, и я слышал шум двигателей своих "тигров",
которые, вероятно, все равно запаздывали.
Как раненый зверь, который видит приближающихся охотников и уже не
может убежать, я огляделся. В [223] середине стоял русский офицер. Он
крикнул: "Руки вверх!" Солдаты слева и справа от него нацелили на
нас автоматы.
К счастью, русские все еще опасались, что мне взбредет в голову
стрелять. Наверное, то же самое и я подумал бы на их месте. Но в этот момент
я вообще не мог думать. Я просто физически не мог достать свое оружие,
поскольку лежал на здоровой правой руке. И тут выскочили мои танки. Ведя
беспорядочную стрельбу из пулеметов, они никого не задели, но неожиданное
появление "тигров", естественно, ошеломило русских. Оба солдата
тут же убежали, но офицер поднял пистолет, чтобы прикончить меня. В том
состоянии, в котором я находился, у меня не было желания смотреть смерти в
лицо. Я повернулся к своим приближающимся танкам. Это было удачей и моим
освобождением!
Русский три раза спускал курок, но был так взволнован, что два выстрела
прошли мимо и лишь один попал в цель. Пуля прошла совсем близко от спинного
мозга в области шеи, но чудесным образом не были задеты ни одно сухожилие и
ни одна артерия. Я был поражен, что все еще жив. Во всяком случае, если бы я
не повернулся к своим "тиграм", пуля пробила бы гортань, и эти
строчки никогда бы не были написаны! В буквальном смысле слова мои товарищи
подоспели в самую последнюю секунду!
Лейтенант Эйхорн проехал мимо меня, в то время как обер-фельдфебель
Геринг сразу же встал возле меня. Я не могу передать чудесное чувство
защищенности, которое охватило меня тогда. Мне даже в голову не приходило,
что со мной может что-то произойти в результате последующих выстрелов.
Штабс-ефрейтор Марвиц, стрелок-наводчик Геринга, выскочил из распахнутого
башенного люка и запрыгнул в канаву рядом со мной.
Он не знал, перевязывать меня или накладывать жгуты, ведь кровь лилась
отовсюду. Комбинезон, который был на мне, превратился в лохмотья. Марвиц
оторвал свои лямки и крепко перетянул мое бедро выше раны. К счастью для
меня, эти лямки были высокого качества и эластичными; в противном случае я
потерял бы ногу из-за жгута! [224]
Позднее меня часто спрашивали, больно ли было мне. Никто и представить
не мог, что на самом деле я ничего не чувствовал из-за возбуждения и упадка
сил от большой потери крови. Я был в состоянии приятной усталости, но
боялся, что потеряю сознание. Я воспринимал попавшие в меня пули просто как
удары, а не как боль.
Когда нога была перевязана, Марвиц, поддерживая сзади, пристроил меня
на корме танка. Даже сегодня для меня остается загадкой, как я вообще смог
туда добраться. Потом я, фактически, стоял за башней, и одна нога болталась
в воздухе. Я крепко уцепился за край башни. И вдруг, в довершение всего,
сзади послышались новые выстрелы. Тогда мне стало ясно, почему до этого в
деревне не было видно ни одного русского: несколько их солдат уже рискнули
зайти в дома и были застигнуты нами врасплох. Увидев перед собой танки, они
предпочли оставаться под прикрытием, но потом стали подавать признаки жизни.
Я велел Герингу повернуть башню назад.
Он прореагировал так быстро, что зажал мою невредимую ногу между башней
и корпусом. Из-за этого моя здоровая нога едва не была искалечена на всю
жизнь. Даже сегодня я не могу понять, почему ни один выстрел не попал в
меня, когда я открыто стоял на корме танка.
Мы пробивались назад через деревню и встретили на окраине
обер-лейтенанта Вольфа. Как будто предвидя события, он ожидал нас со своим
автомобилем за деревней. При этом с ним ничего не случилось.
Меня устроили поудобнее на заднем сиденье машины. Я приказал лейтенанту
Эйхорну немедленно ехать назад к дороге и взорвать мосты. К сожалению,
Эйхорн не последовал моему приказу.
Автомобиль наконец двинулся, и я, осознав, что спасен, совсем ослаб. Я
потерял очень много крови и говорил едва слышно. Вольф был родом из
Пирмазенса, расположенного всего в 24 километрах от моего родного города. Он
держал мою голову у себя на коленях и подбадривал меня. Я только шептал:
[225]
-- Расскажи моим родителям, как все произошло и что я не смог
ничего поделать, чтобы избежать этого. Я чувствую себя так, будто со мной
все уже кончено!
Вольф тоже не верил, что я вынесу дорогу, в чем признался мне потом в
письме. Тем не менее, я прибыл домой здоровым, в то время как мой товарищ
погиб в Восточной Пруссии незадолго до окончания войны.
Я не приходил в сознание до того момента, когда меня хотели перегрузить
в санитарную машину. К тому времени мы уже давно переправились через Дюну. Я
глубоко сожалел, что не успел попрощаться с Кершером и Крамером. Люди,
которые занимались мной, также не сочли нужным отправлять меня с батальоном,
как я этого желал до своей эвакуации. Мне, конечно, было невдомек, почему
они спешили с отправкой. К моим страданиям добавилось то, что мне совсем не
разрешали пить, хотя я ужасно страдал от жажды после большой потери крови.
Однако добросовестные медики опасались, что у меня могло быть ранение в
живот. Сегодня мне приходится с ними согласиться, но тогда я ругался на чем
свет стоит. Я получил ранения около восьми вечера и пришел в сознание в
медсанбате около часу ночи. Даже сегодня у меня перед глазами стоит Герман
Вольф, носившийся как сумасшедший в поисках врача. Когда Вольф наконец его
нашел, врач сказал, что мою ногу вряд ли удастся спасти, потому что она была
перетянута слишком долго. Но к счастью, через полчаса кровь начала
циркулировать вновь, и ни одна из артерий не была повреждена. Врач дал мне
дозу морфия. Когда я снова очнулся, был "пленником" перевязки,
забинтованным с ног до головы, как в коконе. Можно было разглядеть только
мою правую руку, левую ногу и голову. Я чувствовал себя более чем неуютно.
Затем мне сделали еще одно переливание крови, после которого я заметно ожил.
Меня, как куль, положили в палату. Все койки вокруг были заняты
тяжелоранеными. Когда я увидел страдания товарищей, я почувствовал глубокую
благодарность судьбе, что отделался сравнительно легко. Я совсем не
чувствовал боли. Мне просто невероятно повезло в том, что множество попавших
в меня пуль не повредили нервные [226] окончания. Я смог вполне связно
разговаривать с врачом, который совершил утренний обход.
Первым, кто навестил меня на следующий день, был мой командир, майор
Шванер. Слезы навернулись нам на глаза, когда мы снова увидели друг друга.
Затем я доложил:
-- Произошел боевой контакт с противником.
Увидев меня, он даже забыл поругать за мотоцикл, который стал теперь
металлоломом. Он был последним в роте.
После майора Шванера появился обер-фельдфебель Дельцайт. Я чувствовал,
как трудно ему скрывать от меня правду. Я тогда знал уже наверняка, что мне
придется сказать "прощай", самое трудное "прощай" во
всей моей жизни. Я, конечно, нес вздор о том, что снова скоро вернусь в
роту. Дельцайт меньше моего верил в то, что я смогу сдержать обещание.
В качестве утешения батальонный адъютант сообщил мне новость. После
нашего крупного успеха штаб корпуса включил мое имя в число награжденных
дубовыми листьями. Вплоть до возвращения домой я не обнаружу, что это было
не просто утешением.
Состояние моего здоровья в течение дня заметно улучшилось. Я заметил
это, потому что мне захотелось курить. Врач запретил мне курить, заметив,
что у меня прострелены легкие, а это категорически исключает курение. Однако
я продолжал его упрашивать. Именно через курение я мог доказать, что мои
легкие в порядке. Будь у меня пробиты легкие, дым уходил бы через раны в
спине. Медик не мог оспорить мою логику. Мои настойчивые просьбы, вероятно,
убедили его.
Однако я продолжал сетовать на судьбу. Не мог понять, почему меня
должны были подстрелить тогда, когда мои товарищи по оружию нуждались во мне
больше всего. Именно в тот самый день, когда я был ранен, меня официальным
приказом назначили командиром роты. К сожалению, радость от получения этого
поста оказалась недолгой.
Сначала предполагалось, что я улечу обратно в Германию самолетом, но
многие солдаты больше, чем я, [227] нуждались в срочной отправке
авиатранспортом, так что я пробыл в медсанбате еще два дня. Во время
ежедневных посещений мои товарищи сообщали мне все новости из нашей части.
Они рассказали мне, что лейтенант Эйхорн в ту ночь не поехал обратно, а на
следующий день дал себя ввести в заблуждение и атаковал с фронта деревню, в
которой уже сконцентрировались большие танковые силы русских. Конечно, его
атака была отбита. Эйхорн был превосходным офицером, но у него все-таки еще
не хватало опыта. В роте он был недавно, после окончания школы бронетанковых
войск.
Сослуживцы рассказали также, как он с огромным трудом добрался до
автодороги на Ригу, которая уже находилась под контролем русских.
Подразделение прорывалось между танками "Иосиф Сталин" и
"Т-34–85". Только одному "тигру" удалось добраться
до моста через Дюну, который уже обстреливался противником. Наша рота
потеряла убитыми и ранеными в этот злосчастный день больше, чем за все
предшествующие операции. Тем, кому удалось выбраться из своих горящих
танков, пришлось плыть через Дюну, чтобы спастись. Наша рота так и не
оправилась после сильного "кровопускания". Вскоре получили ранения
Нинштедт и Эйхорн и прибыли новые офицеры, которые не были так близко
знакомы с войсками. Майора Шванера позднее заменил командир, который
оказался полным неудачником. Оставшиеся наши танки передали отдельным
подразделениям, и они один за другим были потеряны.
С тяжелым сердцем я возвращался на родину, отплыв на судне из Ревеля.
Русские уже перерезали железнодорожное сообщение. Через четырнадцать дней я
прибыл в Германию. В Швинемюнде нас погрузили в удивительно чистые вагоны
санитарного поезда. Впервые за долгое время я лежал на чистых белых
простынях, можно сказать, слишком роскошных для обычного солдата, такого,
как я.
Когда я прибыл в Линген на реке Эмс, весил 39, 5 килограмма. В то время
я не верил, что впервые попытаюсь ходить к концу сентября. [228]
Именно в госпитале я впервые прочитал в старой газете, которую захватил
с собой знакомый солдат, что я 27 июля 1944 года награжден дубовыми листьями
к Рыцарскому кресту. Я был 535-м военнослужащим вермахта, получившим эту
награду.

Быстрое выздоровление в госпитале
Из всех многочисленных добрых пожеланий с фронта и из дома наибольшую
радость доставляли мне письма, которые приходили в госпиталь из моей роты.
Из них мне особенно приятны были письма моего по-отечески заботливого друга,
как с полным правом можно назвать нашего штабс-фельдфебеля. Благодаря его
письмам я всегда был в курсе дел в роте. Ригер в довольно сдержанном тоне
писал моей матери, когда не мог сказать ничего определенного о моем
состоянии. Он хотел убедиться, что я добрался до дома живым.
Позже мы переписывались, и сегодня мне доставляет большую радость то,
что моя мать собрала и сохранила всю переписку того времени.
В первых же строках письма, отправленного из госпиталя в роту, я
спрашивал, получили ли Кершер, Крамер, Геринг и Леннекер награды, о которых
я для них просил, будучи еще в медсанбате. В ответном письме 5 сентября
Ригер сообщал: "Геринг, Кершер и Крамер до сих пор не представлены к
награде. В роте нет больше офицера, который станет заниматься этим
делом!"
Я написал в батальон обратной почтой и получил 17 ноября следующую
хорошую новость: "Фельдфебель Кершер и унтер-офицер Крамер награждены
Рыцарским крестом; обер-фельдфебель Геринг -- Германским Золотым
крестом. Груз озабоченности снят с ваших плеч с вручением этих наград. Я
особенно горд, что они стали первыми младшими командирами батальона,
удостоенными этих высоких наград".
Процесс моего выздоровления шел очень быстро. Врач заключил, что кости
верхней части бедра настолько [229] срослись за те четырнадцать дней, на
протяжении которых длилась моя медицинская эвакуация, что добиться
оптимальной длины ноги невозможно. Однако, несмотря на это, на мне все еще
была вытягивающая шина Томаса. Хорошенькое дело!
Однажды утром я получил письмо с обратным адресом отдела-5 Главного
командования сухопутных сил, известного также как отдел боевых наград. В нем
меня просили сообщить о моей способности передвигаться, на предмет того,
могу ли я прибыть в ставку Гитлера для официального вручения мне награды
-- дубовых листьев к Рыцарскому кресту.
Я ответил просьбой выслать мне награду. Ответ на это был следующим:
"Поскольку фюрер оставляет за собой право лично вручать дубовые листья,
пересылка награды через штаб армии невозможна. Как только вы будете готовы
лично предстать перед фюрером, вам надлежит своевременно доложить в
наградной отдел главного командования сухопутных сил с тем, чтобы оттуда и
было направлено соответствующее распоряжение".
Единственное, чем меня порадовали эти лаконичные строчки, была короткая
приписка от руки на обороте: "С наилучшими пожеланиями скорейшего
выздоровления! Майор Йоханнмайер". Так я узнал, что этот человек еще
жив. Мы пожелали ему этого у Невеля.
В середине сентября я впервые попытался ходить. Однако ходить на
костылях приходится учиться. Я сделал это неприятное открытие во время
первого выхода.
Это было, конечно, запретное бегство к определенному месту. Все
стремятся попасть в это место, после того как долгое время прикованы к
постели. Я, конечно, захотел сделать первый шаг ногой, вместо того чтобы
сделать его на костылях, и сразу же упал, естественно на больную ногу. Моей
первой мыслью было, что бедренная кость, которая вызвала у меня адскую боль,
сломалась вновь. Но все обошлось. Санитар уложил меня обратно в постель. С
ходьбой дело пошло лучше на следующий день. При помощи тяжелых тренировок
через четырнадцать дней я мог ходить с помощью двух палок. Еще через две
недели [230] пошел уже с одной палкой. Тогда я направил донесение, что
"готов отбыть". Мне не терпелось узнать, когда мне будет велено
прибыть в ставку фюрера. Хотелось познакомиться с атмосферой, царящей там,
потому что с некоторых пор у меня уже появились сомнения в успешном
завершении войны.
В конце октября я был вызван в Зальцбург, где должен был доложиться
местному командованию и получить дополнительные указания.
Поездка на поезде уже не была таким простым делом. Наш поезд даже не
прибыл в Зальцбург, конечной остановкой была маленькая станция на окраине,
где я побрился, чтобы быть "готовым к смотру". Вдруг прозвучала
воздушная тревога. Все, за исключением двух солдат и меня, бросились в
бомбоубежище. Мы с открытого места смотрели на строй бомбардировщиков.
Они летели стройными рядами прямым курсом на Мюнхен, не обращая
внимания на многочисленные зенитные орудия. Их огонь уже не имел даже
психологического эффекта.
Эти ребята вскоре вернулись, следуя по тому же маршруту. Лишь один из
самолетов отбился и шел несколько более низко. Казалось, его собьют. Мы,
конечно, уже собирались посмотреть на его гибель, когда самолет вдруг
сбросил свои бомбы не более чем 100 метрах перед нами. Вероятно, он берег их
для Зальцбурга. Вскоре мы уже лежали, уткнувшись носами в грязь, а
поднимались с опаской.
Бомбардировщик плохо кончил. Его сбила зенитка, и он врезался в горы.
Но теперь моя "парадная форма" выглядела так, будто я только что
прибыл с фронта!
Мои подозрения подтвердили в канцелярии коменданта города. Ставка
фюрера была совсем не в этом районе. Было заранее решено, что награду вручит
Гиммлер. Его штаб был расположен на окраине Зальцбурга. Гиммлер был не
просто фюрером СС. Он был одновременно шефом всей полиции, министром
внутренних дел и командующим армией резерва, то есть частей резерва самой
армии. [231]
Все офицеры были размещены в специальном поезде, расположенном прямо
перед входом в туннель, куда его загоняли во время воздушной тревоги. Я
думал, что охрана более бдительна. Двое часовых совершали обход с каждой
стороны поезда. Они даже не спросили у нас документы, когда мы поднимались
по ступенькам вагона.
Офицер связи армии в звании майора занялся мной и направил меня в купе
гостевого вагона. Он сказал, что мне нет необходимости спешить, поскольку
моя встреча с Гиммлером не произойдет, как минимум, в течение ближайших двух
дней.
Он сказал также, что командир 1-й роты 502-го батальона обер-лейтенант
Бельтер отбыл днем ранее. Он был награжден дубовыми листьями через три
месяца после меня и тоже побывал тут, чтобы получить награду. Какая жалость,
мы не встретились здесь. Я с ним так больше и не увиделся.
Потом я был гостем штаба. Все офицеры радовались, когда кто-нибудь сюда
прибывал, потому что тогда им разрешалось распить бутылку шнапса,
приготовленную для почетных гостей. Гиммлер был очень строг. Сам он не
употреблял алкоголя. И каждый, от лейтенанта до генерала, должен был чистить
для себя картошку на обед.
Майор провел меня по отдельным купе поезда. Я был поражен, как много
офицеров разместились в вагонах. Меня, конечно, больше всего интересовал
один вопрос: "Какой оборот примет война и что здесь они об этом
думают?"
В кино показывали много новых видов оружия: реактивные самолеты и
управляемые ракеты для борьбы с самолетами. Появилось так много сообщений о
добровольцах, изъявивших желание пилотировать ракеты, что лишь немногие
могли быть использованы с этой целью.
Я своими собственными глазами видел сообщения о таких добровольцах!
Предполагалось, что такими ракетами можно будет сбить за один раз сразу
несколько бомбардировщиков. Из других видов демонстрировали: управляемые на
расстоянии противосамолетные снаряды, новые виды отравляющих газов и новые
подлодки, [232] которые нельзя было засечь радаром. Были также приборы
ночного видения для танков и дальних бомбардировщиков, способных достичь
Америки.
"Расщепление атома" также было показано на модели. Этот
процесс был мне непонятен при моем тогдашнем уровне знаний. Разобраться в
этом я смог только во время учебы после войны. Я также узнал, что для этого
процесса необходима "тяжелая вода".
В результате предательства наш завод в Норвегии подвергся атаке.
Взлетели на воздух даже два железнодорожных вагона с "тяжелой
водой", которые можно было спасти. Вагоны уже погрузили на паром,
который должен был доставить их в Германию. Говорили, что эта потеря
отбросила нас назад, как минимум, на два года. Из-за этого Восточный и
Западный фронты приходилось сдерживать, не допуская их приближения к
границам Германии по крайней мере в течение года. Конечно, обсуждались и
подробности покушения на Гитлера 20 июля 1944 года. Для меня единственным
"борцом сопротивления" в подлинном смысле этого слова был граф
Штауффенберг. Вначале энергичный офицер-фронтовик, он познакомился с
фактической ситуацией на войне после своего ранения и последующего
назначения в ставку Гитлера. Он решил действовать и следовал своим
убеждениям. Пожалуй, стоит отметить, что из всех прочих он был испытанным в
боях фронтовиком, который взялся за дело и принес себя в жертву за свои
убеждения.
Он был в числе наиболее способных армейских офицеров Генерального
штаба. В довершение всего он был израненным человеком, потерявшим правую
руку, часть левой руки и глаз. Тот факт, что граф Штауффенберг до самого
последнего момента не присоединялся к группе сопротивления, явно
свидетельствует о нерешительности всех тех прочих оппозиционеров, которые
планировали убийство с 1938 года, но так и не нашли исполнителя. За все эти
годы не нашлось ни одного человека, который просто поднял бы пистолет и
сделал решающий выстрел.
Почти все мы, фронтовики, верили, что ставим свою жизнь на карту во имя
какого-то блага, что выиграем [233] войну, но никто не знал этого наверняка.
Лидеры сопротивления были не только убеждены в том, что их жертва будет
принесена на благо отчизны, но они также знали, что только своевременная
ликвидация Гитлера может спасти Германию.
Именно так утверждают выжившие в войне и биографы. От любого солдата в
мире требуется, чтобы во время войны он ставил свою жизнь на карту во имя
своей страны. Он должен это делать, не спрашивая, будет ли жертвовать своей
жизнью за благое и правое дело, или даже за то, которое обещает успех.
Почему тогда мы должны освобождать членов сопротивления от их
обязательств действовать своевременно и беспощадно? В конце концов, они
знали, что их усилия и жертвы могли спасти Германию, только если бы они
действовали своевременно. Неумение действовать, используя упомянутый фактор,
остается непонятным для нас, фронтовиков.
Что бы произошло, если бы Гитлер все-таки был убит 20 июля 1944 года?
Какие надежды могли возлагать немцы на этих людей, которые по прошествии
стольких лет не знали, как спланировать нападение на Гитлера, которое просто
должно было быть успешным? Заговорщики так и не научились контролировать
ситуацию. В любом случае, как можно было убедиться, третьей стороной,
которая только посмеялась, были союзники. Они так и не выразили готовность
дать гарантии вождям сопротивления.
Ненависть западного мира и даже еще более справедливая ненависть
русских не была направлена просто на Гитлера. Она касалась всего населения
Германии в целом. Достаточно оценить Ялтинское соглашение и переговоры,
которые к нему привели.
Тот, кто хочет начать революцию, должен ставить на одну карту. Либо
так, либо он должен отказаться от восстания и смешаться с армией выражающих
недовольство и саботажников, которые были, есть и будут в каждом государстве
и при любом режиме. Ни один настоящий фронтовик не примирится, и будет прав,
с тем фактом, что тайные выражения недовольства и ложный саботаж [234]
ценятся выше, чем риск своей жизнью на фронте. Особенно потому, что видит,
как уцелевшие и посвященные в тайны групп сопротивления после 1945 года
часто позволяют себе терять скромность, столь характерную для истинных
идеалистов.
К сожалению, те, кто был казнен после 20 июля 1944 года, ничего не
добились для своего народа. Многие из них действовали из убеждения. Однако
они никоим образом не завоевали больше признания и уважения, чем любой
солдат, роковым образом и тихо погибший на фронте за свою родину. Нашедшие
свою смерть члены сопротивления рисковали не большим и не меньшим, так же
как и потеряли не больше и не меньше, чем те, кто пал в бою. Все они отдали
свои жизни.

Разговор с Генрихом Гиммлером
Наконец наступил момент, когда я должен был предстать перед Генрихом
Гиммлером. Майор еще раз подчеркнул, чтобы я говорил прямо, без обиняков.
Гиммлер любил, когда люди открыто выражали свое мнение. Я должен был
поступать именно так во время нашего разговора.
Ставка находилась на вилле, где Гиммлер жил, когда поезд никуда не
уезжал. Мне пришлось отдать на проверку свой портфель у входа в коттедж.
Никто не спросил у меня пистолет! Прежде чем впустить, офицер СС еще раз
кратко меня проинструктировал. Как мне уже было известно, к Гиммлеру
обращались просто "рейхсфюрер", а не "господин
рейхсфюрер". Более того, фуражку я должен был взять под мышку, прежде
чем войти. Это контрастировало с тем, как принято в вермахте, где мы
представлялись своему начальству в головном уборе. Все было выяснено, и мы
могли начинать. У меня не было иллюзий после всего, что я слышал о Гиммлере.
Мы все равно не испытывали особой любви к эсэсовцам, и с этим ничего нельзя
было поделать.
Я лаконично доложил: [235]
-- Обер-лейтенант Кариус, командир 2-й роты 502-го батальона
тяжелых танков, прибыл, согласно приказу, после выздоровления.
Однако мне стоило некоторых усилий опустить общепринятое "имею
честь доложить... ". Мне также пришлось приложить усилие, чтобы не
обращаться к нему в третьем лице, а просто использовать слово
"вы". Изредка "сила привычки" брала верх, особенно во
время разговора после обеда. Но я не терял из-за этого голову, потому что я
спрашивал все, что было у меня на уме.
Гиммлер поднялся:
-- От имени фюрера я награждаю вас дубовыми листьями к Рыцарскому
кресту, согласно приказу от 27 июля 1944 года. Фюрер приносит извинения,
поскольку до сих пор лично вручал награду. Фюрер перегружен делами. Он
уполномочил меня, как начальника штаба армии резерва, вручить вам дубовые
листья и выразить свои наилучшие пожелания, в том числе скорейшего и полного
выздоровления. Я лично искренне и от всей души поздравляю вас. Вы,
безусловно, можете гордиться, потому что являетесь самым молодым во всей
армии из удостоившихся этой награды!
Гиммлер подошел ко мне, пожал руку и вручил мне в коробочке дубовые
листья. Затем дружелюбно сказал:
-- А сейчас мы отправимся обедать. Гости, вероятно, уже ждут. После
обеда сможем поговорить в неофициальной обстановке.
Коротко, по-военному, поблагодарив, я положил маленькую коробочку в
нагрудный карман и вышел в приемную. Однако Гиммлер встал рядом со мной и
сказал:
-- Мой дорогой Кариус, так нельзя. Я все же хотел бы коротко
представить вас, как нового награжденного. Вам следует повесить награду на
шею!
Он освободил зажим, который надежно удерживал Рыцарский крест на ленте,
и прикрепил к нему дубовые листья. Затем он похлопал меня по груди и сказал:
-- Это, вероятно, ваше собственное изобретение? Я посоветую своим
подчиненным использовать такой же способ. Кое-кто из них тоже носит такую
награду на шее. [236] -- Он говорил об эластичной ленте от водительских
очков. Она удобно облегала шею, независимо от ее толщины. Особенно практично
было ее использование с рубашкой.
Мое первое впечатление об этом человеке, которого противники прозвали
"кровожадным псом", оказалось на удивление благоприятным. Я уже
больше не беспокоился по поводу предстоящей "дружеской" беседы.
Гиммлер и я прошли в столовую, где от пятнадцати до двадцати человек
поднялись со своих мест. Я был представлен всему собранию и усажен по правую
руку Гиммлера. Вскоре я имел возможность убедиться, что большинство
присутствующих были генералами, но было несколько человек в штатском.
Разговоры чрезвычайно меня заинтересовали. Два эсэсовских генерала были
отозваны из Югославии, чтобы обсудить дополнительные меры, которые
предполагалось там принять. Следует заметить, что партизаны в этой стране не
ладили друг с другом. Старая вражда между сербами и хорватами продолжала
существовать и на протяжении длительного времени использовалась нашим
руководством. Поэтому мы снабжали хорватов оружием. Теперь мы хотели
мобилизовать их и использовать в своих целях.
Несколько штатских были представителями военной промышленности. По их
мнению, главной проблемой, которую следовало поскорее и при любых
обстоятельствах разрешить, была проблема противовоздушной обороны. Это,
конечно, понимал и любой обыватель, который ужасается при виде разрушения
наших городов.
Я был бы счастлив обсуждать эту тему и более продолжительное время с
этими людьми, особенно потому, что только здесь я мог узнать, существовала
ли еще возможность успешного завершения войны.
Трапеза по военному времени была скромной. Подавали суп, после него
тефтельки, овощи и картофель. Следует отметить, что из уважения к гостям
картофель был не в мундире, а без кожуры! На десерт принесли
консервированные груши. Во всяком случае, роскошной трапезу я бы не назвал.
Покончив с первым блюдом, я больше ничего не захотел. [237]
Гиммлер дал знак ординарцам, которые все были шарфюрерами СС, и лично
положил добавку в мою тарелку. Он был в хорошем настроении и сказал:
-- Ешь, Кариус, ты не похож на человека, которому следует
ограничивать себя в еде. Как раз наоборот, тебе нужно набрать вес. В
противном случае нечего и думать о скорой выписке из госпиталя. --
Вызывая смех у всех присутствовавших, он указал на генерала, нагулявшего
лишний жир. -- Кариус, тебе придется набрать по меньшей мере половину
его веса!
На Гиммлере была простая форма серого цвета. Он не носил никаких знаков
отличия и наград. Меня поразило, что этого человека считали таким опасным. Я
подумал, что, вероятно, любой, кому приходится устанавливать порядок в
стране, за линией фронта в военное время, -- непопулярен, потому что
вынужден действовать бескомпромиссно.
Затем подали кофе. Гиммлер взял его с собой в рабочий кабинет, где
возобновил официальные обсуждения. Следует отметить, что он не курил и не
употреблял алкоголя. Как "почетному гостю" мне было позволено не
спеша, в свое удовольствие выпить кофе и выкурить сигарету. Затем наступил
знаменательный момент, когда у меня завязался продолжительный разговор с
Генрихом Гиммлером. Попытаюсь по памяти передать наш разговор как можно
более точно.
Рабочий кабинет Гиммлера выглядел скромным. Комната очень большая, но в
моей памяти не запечатлелось ничего, кроме внушительного стола. Он стоял в
дальнем правом углу на некотором расстоянии от стены. В противоположном углу
был ряд удобных кресел.
Мы устроились в креслах возле маленького круглого столика. Позднее я
часто вспоминал этот разговор, когда говорили, что невозможно подступиться к
этому "большому человеку" Третьего рейха. В течение получаса я
оставался с глазу на глаз с Гиммлером, сидя расслабленно за столом и с
пистолетом в кобуре.
Наш неформальный разговор жив в моей памяти даже сегодня. После
нескольких дружеских предварительных слов Гиммлер спросил: [238]
-- Обер-лейтенант Кариус, вы верите, что с развитием
противотанкового оружия танковые войска скоро выйдут из моды?
Я ответил со всей откровенностью:
-- Рейхсфюрер, я не разделяю этого мнения. Вы знаете, что русские
давно используют истребительные отряды. Однако они почти никогда не могли
ничего сделать, когда наши танки действовали вместе и прикрывали друг друга.
Если с ними действовала и пехота, то вероятность того, что с ними что-то
случится, не велика. Возможность нанесения удара реактивным противотанковым
гранатометом и подобным оружием с большого расстояния столь же мала. Если
экипажи танков настороже, то солдаты могут выстрелить из такого оружия всего
один раз. Наши истребительные отряды успешно его использовали в отношении
англичан и русских, когда те двигались с задраенными люками. Однако наш
батальон потерял всего один танк, когда против нас использовали такую же
тактику. Это было на Неве. Да и это произошло из-за неграмотного применения
"тигра" в одиночку. Кроме того, для нашей безопасности от пехоты у
нас в башне есть мортирка, стреляющая минами типа "S". В случае
необходимости из нее можно стрелять, не вылезая наружу, при помощи
специального механизма. Но мне никогда не было нужды ею воспользоваться.
Гиммлер внимательно выслушал, а потом вдруг сменил тему:
-- Что вы думаете, возвратясь домой, о настроениях людей? Вы,
конечно, не могли не находиться под впечатлением от всего того, что увидели
здесь.
Я не ощутил ни малейшей робости от этого прямого вопроса и вполне
откровенно сказал то, что об этом думал.
-- Рейхсфюрер, нет ни малейшего сомнения в том, что люди стали
довольно беспокойными от ужасных налетов. Все ждут, когда появится оружие,
которое может изгнать наводящего ужас врага из нашего воздушного
пространства. -- Немного поколебавшись, я спокойно продолжал: --
Многим людям, в том числе и мне [239] самому, противны напыщенные речи
некоторых партийных лидеров, которые ведут себя так, будто война уже
выиграна и окончательная победа у нас в руках.
Теперь Гиммлер смотрел на меня с пристальным вниманием.
-- По моему мнению, -- продолжал я без колебаний, -- наш
народ уже показал, что достаточно стоек, чтобы знать правду. Он уже знает,
что мы должны продолжать упорно трудиться, чтобы повернуть колесо фортуны в
войне в свою сторону. Нельзя ли сделать так, чтобы опытные
генералы-фронтовики иногда приезжали в Германию и говорили с людьми? Эти
люди достойны большего уважения, чем партийные функционеры, которые,
фактически, ничего не знают о положении на фронте. По этой причине они
только говорят пустые фразы, вероятно взятые из высших сфер.
Взорвется ли Гиммлер после того, как я обрисовал ему некоторых
партийных функционеров таким уничижительным образом? Ничуть не бывало.
Рейхсфюрер СС отвечал вполне спокойно:
-- Мне известно о страданиях нашего народа. Мне также известно, что
непременным условием того, чтобы мы могли держаться и дальше, должна стать
наша новая противовоздушная оборона. В сравнительно короткое время мы сможем
пресекать полеты американцев "парадным строем" над нами. Скоро
будет введен в строй наш новый реактивный самолет. Проведены испытания новых
зенитных ракет, некоторые из них -- пилотируемые, а другие --
радиоуправляемые. Вы только что сидели за столом с отвечающими за это
господами. Вы правы, мой дорогой Кариус. Без всеохватывающего
противодействия бомбежкам мы не долго продержимся, но ситуация вскоре
совершенно изменится. -- При этом Гиммлер на мгновение заколебался:
-- Необходимым условием для этого, безусловно, должна быть способность
удержать наши фронты любой ценой в течение еще одного года. Этот год нужен
нам для того, чтобы без помех завершить работу над оружием, которое мы
создаем, чтобы ошеломить врага! [240]
При этих словах я вспомнил старую поговорку: "Свежо предание, да
верится с трудом!" Но в то же время передо мной забрезжил луч надежды.
Гиммлер продолжал:
-- Что касается вашей критики партийного руководства, мне также
приходится с этим согласиться, Кариус. Вы сами знаете, что лучшие люди воюют
на фронте. Я просто больше не мог осуждать их просьбы пойти на фронт
добровольцами. Когда мы выиграем войну -- а мы должны ее выиграть,
-- быстро ликвидируем злоупотребления, которые сейчас здесь царят.
Заменим несостоятельных людей проверенными в деле! -- Неожиданно он
снова сменил тему: -- А вы не хотели бы вступить в СС? Мы ищем молодых и
проверенных людей. За несколько недель вы можете стать гауптштурмфюрером!
Более всего я был далек от мысли расстаться со своими танкистами и тут
же ответил:
-- Нет, рейхсфюрер. Моей консервативной натуре претит "смена
флага". Я хочу только вернуться в свою прежнюю роту. Я также не
собирался заниматься активной деятельностью. Я думаю, что соперничество
между вермахтом и СС до сих пор имело только негативные последствия для
всех. Мы, в армии, безоговорочно признаем большие достижения СС на фронте.
Но не забывайте и то, что в частях СС наиболее подготовленные люди и лучшая
техника; то есть они все время были на привилегированном положении. Это
часто порождало неприязнь к ним в других частях.
Даже это замечание не вызвало возмущения у Гиммлера.
-- Что касается вашего беспокойства по поводу соперничества между
вермахтом и СС, могу сказать вам сегодня, что с некоторых пор
предпринимаются усилия для объединения обоих родов войск. Следует отметить,
что эти усилия постоянно терпели фиаско из-за упрямства генералов вермахта.
Эти замечания Гиммлера обрадовали меня, потому что доказали, что наши
генералы действительно проявляли большую твердость, чем обычно считалось.
Введение в [241] обиход после 20 июля "германского приветствия" по
типу нацистского меня всегда чрезвычайно коробило.
Я надеялся, что генералы останутся непоколебимы. Эсэсовцы, в конце
концов, могли присоединиться к нам, поскольку мы, конечно, были первыми, но
многое указывало на то, что СС хотели поглотить вермахт. Гиммлер уже был
главой штаба всей армии резерва, в которую входили все подразделения
вермахта. В этом качестве он только что вручил мне дубовые листья. Затем
Гиммлер стал говорить о делах личного характера:
-- У вас есть какая-либо личная просьба, которую я мог бы
выполнить? Может быть, о дополнительном отпуске или о чем-нибудь в этом
роде?
Я сразу же попросил у него документ о том, чтобы мой служебный статус
был изменен на "возвращение к служебным обязанностям". Я также
попросил, чтобы меня немедленно отправили в свою часть с маршевым
батальоном.
Гиммлер неодобрительно улыбнулся:
-- Этого не будет, мой дорогой Кариус. Я не могу позволить вам
вернуться на фронт в ближайшие два месяца. Вы не можете убить себя до
завершения войны. Вы должны восстановить силы в течение нескольких ближайших
недель или месяцев в запасном батальоне. Еще осталось достаточно времени,
чтобы весной вы могли вернуться в свою часть. Вы, фронтовики, всегда
требуете высокоподготовленных солдат пополнения, но никогда не думаете о
том, чтобы подготовить нескольких человек самим.
После небольших взаимных уступок мне, наконец, удалось кое-что получить
в письменном виде. В этом документе я считался годным к возвращению в строй
1 января, если пожелаю, и должен был быть немедленно переведен в свою
прежнюю роту, если я не захочу чего-то другого. Позднее я довольно
эффективно воспользовался этим документом.
Наш разговор подошел к концу. Гиммлер спросил, знаком ли я с
Зальцбургом и его окрестностями. Когда я ответил отрицательно, он любезно
предоставил в мое распоряжение автомобиль с водителем. На прощание он
протянул мне руку и сказал: [242]
-- Если у вас когда-нибудь возникнут трудности, где бы то ни было,
пожалуйста, без колебаний напишите мне. Вы можете обращаться ко мне в любое
время!
С этими словами он любезно откланялся.
Я обрисовал свою встречу с Генрихом Гиммлером так подробно, потому что
он и в самом деле удивил меня. После разговора в его ставке у меня появилась
некоторая надежда на успешное завершение войны. Это было после того, как я
уже считал поражение неизбежным.
Не важно, как относишься к Третьему рейху, но истина требует того,
чтобы эти люди были изображены такими, какими были на самом деле. Я получил
от Гиммлера машину для короткой поездки. Водитель показал мне чудесные
места. Он свозил меня в Берхтесгаден в "Дом чая", который все
называли "Орлиное гнездо".
Кроме того, он показал мне гору Оберзацльцберг. Я бы также с
удовольствием навестил отца, который служил на границе с Югославией. К
сожалению, не смог обнаружить его местонахождение и узнал только после
войны, что был от него всего в трех днях пути. Для меня же встретить его
тогда было бы самым большим счастьем.
На протяжении всего времени, пока я жил в специальном поезде до и после
церемонии моего награждения, постоянно обсуждались донесения, поступавшие с
фронта. Довольно часто звонил по телефону командир IV танкового корпуса СС
генерал Гилле. Его корпус был отведен для укрепления северного сектора
Восточного фронта и пока находился в резерве. Конечно, для меня все это было
чрезвычайно интересно.
Мы обнаружили, что русские сосредоточили в этом районе большие силы, с
которыми намеревались начать крупное наступление. Оно позднее завершилось
взятием Берлина. Спасибо западным державам, которые вежливо ждали, чтобы
дать русским воспользоваться почетными условиями сдачи.
Однако Гитлер мало оправдывал титул "величайшего
главнокомандующего". В любом случае, его директивы [243] были более чем
неудачными. Например, он вывел танковые дивизии с северного участка
незадолго до наступления русских и перебросил их на юг, где мы намеревались
начать наступление. Согласно плану Гитлера, это наступление должно было
вынудить русских оттянуть часть своих сил на юг, и, таким образом, их силы
будут раздроблены. Но они не сделали нам этого одолжения. Уже давно прошли
те времена, когда русские попадались на такой маневр. К сожалению, они
знали, в каком мы находились положении. В любом случае, дивизии были
отправлены на юг, получив приказ атаковать немедленно.
В результате русским это оказалось только на руку. В некоторых случаях
пехота атаковала первой без танков; в других происходило как раз наоборот.
Наше наступление на юге было отражено, и дивизии были большей частью
рассеяны.
Вопреки всем стратегическим и оперативным предписаниям корпусу генерала
Гилле пришлось остаться в прифронтовой полосе. Так что его корпус нельзя
было перебросить в район прорыва русских. Его части были опрокинуты с
началом наступления русских и принуждены к всеобщему беспорядочному
отступлению.
Таким образом, они не смогли повлиять на ситуацию. Если бы просьбы
Гилле и других командиров были удовлетворены (они предполагали отвод корпуса
еще далее в тыл в качестве резерва), то эти прекрасно вооруженные войска,
конечно, могли бы остановить русских. Потом их наступление остановить стало
уже невозможно. В январе передовые части русских танков уже появилось у
ворот Кюстрина.
К тому времени я ознакомился с районом вокруг Зальцбурга и ожидал
своего возвращения в госпиталь. Через три дня два эсэсовских офицера,
собиравшиеся ехать в Берлин, взяли меня с собой. Я был рад, что сэкономил
время, которое потратил бы на длительную поездку на поезде.
Прекрасно было также, что у меня появилась возможность подъехать к
зданию управления личного состава вооруженных сил в Берлине. С поездом мне
предстояло иметь дело потом. По дороге из Зальцбурга в Берлин [244] через
Мюнхен я научился ценить наличие автомобильного радиоприемника, на который
обычно совсем не обращал внимания. А все потому, что мы имели возможность
узнать из сообщений о том, где были обнаружены вражеские самолеты, летающие
на малых высотах. Только благодаря этому некоторым удавалось избежать
встречи с ними. Как только сообщали о низколетящих самолетах, мы въезжали
под автодорожный мост и ждали, пока они не скроются из виду.

Предательство на производственной линии
Мы отклонились от маршрута из Мюнхена в Берлин у съезда с автодороги в
Халле и совершили небольшую поездку на промышленный комплекс по производству
синтетического масла в Лойне. Офицеры СС встретились там с главными
инженерами завода. Если мне не изменяет память, разговор касался переноса
под землю определенных производственных отделов, которые все еще испытывали
трудности технического характера.
Визит на комплекс в Лойне был мне очень интересен. Как всем прекрасно
известно и вполне понятно, заводы по производству топлива всегда были
объектами авианалетов противника. Однако это не оправдывает того, что бомбы
сбрасывались произвольно и бездумно среди жилых кварталов городов во время
карательных рейдов. Разговаривая с директорами в Лойне, я узнал, что атаки
ожидались только тогда, когда возобновлялось частичное производство. Если
завод бездействовал, то враг выжидал. Они ждали, пока часть предприятия
будет в достаточной мере восстановлена неутомимыми женщинами и мужчинами,
работавшими денно и нощно до тех пор, пока вновь не станет возможным
производственный процесс. Тогда они рассчитывали разбомбить вдребезги
производственные мощности сразу вечером первого рабочего дня. Так как
противник не мог каждый раз узнавать точное время окончания работ по
реконструкции из воздуха, было ясно как божий день, что на их собственном
заводе засели предатели. Но, [245] несмотря на все меры предосторожности и
расследования, их так и не смогли обнаружить.
Аэростаты заграждения висели в небе над всей территорией завода,
которая тянулась далеко-далеко. Но американцы обычно летали так высоко, что
от аэростатов совсем не было толку. Зенитки также действовали
малоэффективно. Большая высота, на которой приближался строй противника,
также была ему на руку, потому что вероятность сбить самолет значительно
снижалась. К сожалению, американцы даже были информированы об эффективности
своих рейдов. Они продолжали совершать налеты на свои цели до тех пор, пока
их бомбардировки были успешными.
Производство только что вновь возобновилось в день нашего посещения.
Поэтому директор советовал нам постараться покинуть территорию до
наступления темноты. Несмотря на это, мы пробыли там дольше, чем
планировали. Мы едва успели доехать до автодороги, как появились
бомбардировщики противника. Мы хотели понаблюдать, верно ли то, что нам
говорили. Остановились на ближайшей эстакаде, чтобы увидеть своими глазами,
что американцы были проинформированы и в тот день. Зрелище оказалось
ужасающим. К сожалению, наши рабочие были совершенно правы. Бомбардировщики
сбросили весь свой груз на завод, и у нас создалось впечатление, что теперь
уже им больше не понадобится совершать новые боевые вылеты. Они, несомненно,
славно поработали. Наши рабочие продолжали как пчелки трудиться по
частичному восстановлению предприятия, несмотря ни на что. Но эта
добросовестность и усердие сами по себе бесполезны. Среди них были
предатели, так же как и в других местах, и враг мог за несколько минут
уничтожить плоды всего этого кропотливого труда.

Катастрофа разрастается
Поездка в Берлин прошла без происшествий. Я остановился на квартире у
эсэсовского офицера, который подвез меня на своей машине. Первое, что я
сделал на [246] следующее утро, это пошел в управление личного состава
вооруженных сил. Я собирался добыть там приказ об откомандировании меня в
старую роту. Несмотря на то что я оставил за дверью свою стариковскую
трость, так же как я делал это при визите к Гиммлеру, мне не удалось
добиться своего немедленного перевода в свою прежнюю часть на фронте. Я
хотел перехитрить запасной батальон, но штабные офицеры были неумолимы. Они
вежливо, но твердо спровадили меня.
Я сел в поезд, следовавший обратно в Вестфалию. Я организовал перевод в
госпиталь в том районе, где мой дядя был главным хирургом. Я надеялся, что
там смогу добиться большего. В то же время я был практически в кругу семьи.
Мне сказали, чтобы я послал телеграмму перед своим прибытием, но они меня
плохо знали, если надеялись, что я и в самом деле сделаю это. Сестра,
работавшая на кухне, испекла мне трехслойный пирог, и мы отпраздновали мое
прибытие в дружеской атмосфере. Во время своего пребывания в обоих
госпиталях я узнал, какие продукты поставляли монахини. Должен сказать, что
все раненые были в восторге от рациона. Например, даже на Рождество в 1944
году каждый больной в госпитале получил по полкурицы. Ручаюсь за свои слова!
Каждый раненый, а не только офицеры, как любят утверждать злопыхатели.
Чудесные сестры совершали сверхчеловеческие подвиги. Госпиталь, как можно
себе представить, был переполнен. Мой дядя оперировал сутками напролет.
Партийные функционеры в этом районе настаивали на организации
официального чествования меня на церемонии в здании кинотеатра. Они
намеревались пригласить туда общественность. Я сразу сказал им, что такие
мероприятия меня совсем не интересуют, не следовало рассчитывать на мое
появление. Так что "церемония чествования героя" была проведена не
масштабно, а в смежной комнате отеля. Присутствовали только мои товарищи по
оружию из госпиталя и друзья моего дяди. Глава местной администрации также
появился со своим окружением, но потихоньку покинул кампанию после того, как
я [247] завершил благодарственную речь. Надо сказать, что в своей речи я
сделал обзор ситуации со своей точки зрения.
Тем временем враг все ближе и ближе подходил к западным границам рейха.
К декабрю мы могли наблюдать в Вестфалии битком набитые вагоны,
предположительно прибывшие с фронта. Люди обычно взволнованно говорили о
том, что, как полагают, американцы уже всего в нескольких километрах. У нас,
конечно, были свои соображения на этот счет. К чему все это могло привести?
Если все воюющие на Западном фронте отступили так далеко, то союзники скоро
достигнут Рейна. Между тем западные области уже были эвакуированы. Я
воспользовался благоприятной возможностью, чтобы снова ненадолго повидаться
с матерью после Рождества, и помог ей увезти из дома для сохранности
кое-какие вещи.
На обратном пути я заехал в Берлин. Я справлялся о том, была ли
возможность добраться до Восточной Пруссии. Между тем там остановилась моя
старая рота. Я написал своим боевым товарищам, что опять могу довольно
хорошо ходить и чувствую в себе достаточно сил, чтобы как-нибудь попасть на
фронт, но не смог этого сделать с запасным батальоном. 2 декабря я получил
следующий ответ: "Господин лейтенант, с вашим ранением вы вполне можете
считать, что вам повезло, что вы все еще в числе живых, и вам не следует
быть исключенным из этого числа в следующий раз. Когда снова увидим вас в
роте? Нечего и говорить о том, что это было бы огромным рождественским
подарком для роты". Я, конечно, думал так же, как и мои потрясающие
товарищи.
Я расстроился, когда управление личного состава вооруженных сил
информировало меня, что уже нет возможности добраться до Восточной Пруссии.
Войска отводились, так что было полной бессмыслицей отправлять меня туда.
Вместо этого я должен был прибыть в Падерборн. В выведенных подразделениях
не хватало офицеров с фронтовым опытом. Я бы нашел там подходящее себе
применение.
Конечно, я был очень разочарован и сразу приехал к своему брату,
который учился на офицерских курсах в [248] Крампнице. Когда я туда прибыл,
там царила атмосфера всеобщего возбуждения. Все курсанты готовились занять
позиции вокруг Берлина. Мне повезло, потому что, прибудь я днем позже, уже и
не повидал бы брата. Следует заметить, что русские уже показывались
несколько дней назад у Кюстрина. Гауптман Фромме быстро собрал батальон из
всех имевшихся под рукой учебных танков. Если бы я появился днем ранее, то
смог бы взять под командование роту немедленно, потому что не было ни одного
подходящего офицера. Гауптман Фромме был волевым испытанным воякой, которого
я знал по прежним временам. Говорили, что он был разжалован в мирное время,
потому что ударил командира, с которым повздорил, будучи нетрезвым. Этот
старый энергичный воин вновь стал офицером во время войны, начиная с самых
низов. К 1941 году он уже получил Рыцарский крест. Фромме показал русским у
Кюстрина, что дорога на Берлин пока что не была все время такой гладкой. Он
расстрелял передовой отряд русских и тем самым не дал им с ходу овладеть
переправой через Одер.
В госпитале я быстро собрал свой чемодан и уехал, как было приказано, в
Падерборн.
Командир запасного батальона в Падерборне хотел сразу же спихнуть мне
учебную роту. Я сказал ему, что не чувствую себя достаточно уверенно для
того, чтобы подготавливать роту из 300 человек. Я хотел, чтобы меня перевели
в формировавшуюся боевую часть. Это ему не понравилось. Я вспомнил о письме,
которое дал мне Гиммлер, и, когда представил его комбату, он отказался от
своих намерений. Но теперь мне пришлось ожидать в бездействии, пока не
найдется что-нибудь подходящее.
3-я рота 502-го батальона под командованием гауптмана Леонардта была
выведена из России и расположилась в Зеннелагере. Рота получила новый
"королевский тигр" и готовилась к сражениям. Я нашел там свою все
ту же команду вместе с обер-фельдфебелем Дельцайтом, который продолжал
руководить ей с прежней энергичностью. Я также увидел прежние знакомые лица
в боевых подразделениях. Обер-фельдфебель Цветти был там командиром [249]
танка, а лейтенант Рувидель -- командиром взвода. Как же я был бы
счастлив, если бы был переведен в свою старую команду, потому что еще была
надежда, что эта рота будет отправлена обратно с батальоном на Восточный
фронт. Однако командир запасного батальона похоронил эти планы. Он уже был
сыт мной по горло.
К вечеру все пошло совершенно наперекосяк. Все в батальоне жили,
руководствуясь сомнительным лозунгом: "Воюйте в свое удовольствие! Мир
будет ужасен!"
Такая безнравственность и все бессмысленные сборища по принципу
"После нас хоть потоп" были мне в высшей степени отвратительны. Я
не единственный так думал о том, как проводились эти сборища, но наш круг
был относительно невелик. Во всяком случае, мне было ясно, что я долго не
задержусь в Падерборне. Надвигалась мрачная тень катастрофы.

"Рурский котел"
Гауптман Шерр был командиром 512-го истребительного батальона
"ягдтигров". Я был благодарен ему за то, что он принял меня в
качестве командира роты. Мне пришлось разочаровать раненых из своей старой
роты. Хотя эти люди и лежали, ничего не делая, их перевод на фронт был
категорически запрещен командиром батальона пополнения. Я сожалел, что не
имел возможности оставить у себя этих людей, верных и испытанных в боях. В
результате предпринятых мной неимоверных усилий, наконец, удалось взять
Лустига в качестве личного шофера.
Ситуация с нашим оснащением была довольно сложной. "Тигры"
для батальона прибыли с базы Гинденбург в Сан-Валентине, неподалеку от
Линца, в то время как пушки доставлены из Бреслау. Однако русские уже
продвинулись дальше этого места, поэтому мы смогли оснастить пушками
тридцать "ягдтигров". Каждая рота получила только 10 машин. В
конечном счете этого оказалось достаточно, поскольку мы все равно не смогли
найти экипажи для большего количества танков. Боеприпасы [250] подвезли из
Магдебурга. Команда подвозчиков боеприпасов имела радиосвязь, чтобы
докладывать о каждой остановке. Настолько важным для Верховного командования
было наше участие в боевых действиях! Танки перевозились по железной дороге
до Падеборна. Роты сосредотачивались в Зеннелагере. У нас создавалось
впечатление, что нас считали секретным оружием, которое все еще могло спасти
Германию.
Поскольку детали машин складировались в Деллерсхайме неподалеку от
Вены, мне приходилось совершать регулярные поездки за тысячу километров
между Падерборном и Веной. В этом было мало приятного в темноте и при
постоянных налетах авиации. И хотя я ехал с выключенными фарами, у нас была
масса проблем с гражданским населением, которое было напугано. Но как бы я
мог покрывать это расстояние, если бы я останавливался при каждом авианалете
и ожидал отбоя тревоги?
В Касселе мне опять крупно повезло во время такой поездки. Мы были в
центре города, когда вдруг загудели сирены. Все побежали в бомбоубежище. Мой
гауптфельдфебель, который, к сожалению, совсем не был похож на
гауптфельдфебеля Ригера, хотел во что бы то ни стало вылезти из машины и
укрыться в бункере. Я не дал ему убедить себя и нажал на газ, чтобы поскорее
добраться до окраины города. Мы едва успели миновать железнодорожный
переезд, когда воздух стали рассекать бомбы наших "освободителей".
К счастью, ковровая бомбардировка последовала поодаль и справа от нас. Вся
часть города, где гауптфельдфебель хотел вылезти, лежала в руинах. Опять у
меня сработало шестое чувство, и я почувствовал огромное облегчение, что не
обратил внимания на просьбы своего гауптфельдфебеля.
Когда в Зеннелагере производилось опробование самоходных орудий, мы
потерпели первую неудачу. Несмотря на свои восемьдесят две тонны, наш
"ягдтигр" не желал вести себя так, как мы этого хотели. Только его
броня была удовлетворительной; его маневренность оставляла желать намного
лучшего. К тому же это было самоходное орудие. Не было вращающейся башни, а
был просто закрытый [251] бронированный кожух. Любой значительный поворот
орудия приходилось осуществлять поворотом всей машины. По этой причине
передачи и дифференциалы быстро выходили из строя. И такое чудище пришлось
сконструировать не когда-нибудь, а в финальной фазе войны! Лучшая
конструкция стопора по-походному для 8-метровой пушки нашего
"ягдтигра" также была абсолютно необходима. Стопор приходилось
отключать снаружи во время боевого контакта с противником!
Фиксировать ствол на марше по дороге было, конечно, необходимо. В
противном случае держатели лафета изнашивались бы слишком быстро, и точный
прицел был бы невозможен. Ко всем этим проблемам примешивался и тот факт,
что танкист не мог чувствовать себя комфортно в самоходной установке. Нам
хотелось иметь возможность поворачивать орудие на 360 градусов. Когда же
этого не было, у нас не было чувства безопасности или превосходства, а
скорее что кто-то нам дышит в спину.
Во время пристрелки штабс-ефрейтор Зепп Мозер установил цели на
местности за городом. Родом из Пассау, он был человеком с крепким телом и
золотым сердцем. Он служил во взводе технического обслуживания, который был
выведен из России с 3-й ротой нашего батальона и реорганизован в Падерборне.
Как только Зепп брался за дело, оно спорилось.
Мозер водил тягач. В то время как в мирное время он водил грузовик с
пивом. Его жена занималась его перепиской, лаконично замечая, что если он
будет это делать сам, то авторучка сломается в его руках. Я слышал от одного
товарища, который снова встретил Зеппа в Пассау после войны, что тот был
доволен. Он с гордостью отмечал, что каждую неделю получает 30 литров пива
бесплатно. Тогда товарищ спросил его в изумлении, что же он делает с таким
количеством пива. Ответ на этот вопрос был классическим: "Ну, когда мне
не хватает, то, конечно, сверх этого приходится себе покупать!" Зепп
Мозер отдавал себя целиком работе во время пристрелки самоходных орудий.
Мы все время мазали, так что нам это скоро до чертиков надоело.
Наконец, техник [252] артиллерийско-технической службы проверил, в чем дело,
и тогда все пошло лучше. Мы обнаружили, что орудие из-за своей неимоверной
длины настолько разбалтывалось в результате даже короткой езды вне дороги,
что его регулировка уже не согласовывалась с оптикой. Это обещало много
курьезных моментов -- техника отказывала даже еще до встречи с
противником!
Моя рота должна была грузиться первой. Перед прошлой ночью я дал своим
солдатам увольнение на вечер и был поражен и весьма обрадован, что никто не
отсутствовал утром. Нашей целью была железнодорожная станция в Зигбурге.
Почти паническая спешка была понятной. Мы знали, что американцы уже перешли
через Рейн у Ремагена, после того как мост оказался у них в руках
неповрежденным. Несмотря на полный хаос, который уже тогда преобладал, у нас
все было в целости и сохранности. Это уже было достижением!
Были подготовлены три эшелона. Погрузка шла по плану, потому что
самолеты противника не трогали железнодорожную станцию в Зеннелагере по
неким непонятным причинам, несмотря на то что там были сосредоточены все
наши самоходные орудия. Я предпочитал ехать в своей машине, чтобы
ознакомиться с новым оперативным районом до подхода моей роты. Из-за
низколетящих самолетов перевозки осуществлялись только ночью. На легковом
автомобиле мне приходилось постоянно ездить взад-вперед вдоль линии железной
дороги, следя за тем, чтобы поезда не задерживались слишком долго. Их
следованию по путям часто препятствовали истребители-бомбардировщики,
которые доставляли много неприятностей. Противовоздушной обороны уже почти
не существовало. Кроме того, преобладала странная точка зрения. Ее можно
было свести к следующему: "Делай что угодно, но не стреляй! Летчики
могут обнаружить наши позиции!" Легкость, с которой вражеские
истребители летали над нами среди бела дня, приводила меня в бешенство.
Однако мы никак не могли защитить себя от них. Превосходство противника в
воздухе было просто подавляющим. [253]
По этой причине в дневное время наши поезда стояли в туннелях или под
защитой скатов, где они не были в полной безопасности. Полевая кухня все не
появлялась, поэтому мне приходилось быть мастером на все руки --
водителем, курьером, начальником транспортной службы и ротным командиром, в
зависимости от ситуации. Иногда мне даже приходилось подогревать пищу для
своих подчиненных. Топливо и продукты имелись в наличии на складах. Они либо
попали в руки американцев, либо были бессмысленно уничтожены.
Когда я, наконец, знал наверняка, что первый грузовой эшелон прибудет в
Зигбург утром, я поехал вперед. Я узнал, что янки уже достреливали до
погрузочного пандуса. Это означало, что будет жарко!
В Зигбурге после долгих поисков я нашел бывшего командира 502-го
батальона майора Шмидта. Он командовал "штабом связи бронетанковых
войск на западе" и был несколько удивлен при виде меня тут. Я просто не
устоял на ногах, когда майор Шмидт сказал мне, что понятия не имеет, что
делать с нами и где мы должны быть задействованы. Потом произошли даже еще
большие несуразности. Например, появился один из моих посыльных
мотоциклистов и с гордым видом сообщил мне, что наш первый поезд загружается
в Дуйсбурге. Предполагалось, что он прибудет в Зигбург, а он загружается в
Дуйсбурге! Происходило что-то странное! Я приказал посыльному, чтобы он
выжал из своей машины все возможное, но добрался бы до района Зигбурга на
следующую ночь.
Тем временем майор Шмидт собрал всевозможные части и штабы. Даже
командующий группой армий "Б" генерал-фельдмаршал Модель не знал о
нашем предполагаемом использовании в боевых действиях в его районе. Мне
приказали доложить ему после прибытии моих машин.
В ожидании этого я хотел, наконец, немного соснуть. В конце концов, кто
знает, когда еще мне удастся снова побыть в тишине и покое. Я просто лежал
на своей деревянной кровати, когда появился караульный и доложил, [254] что
меня спрашивает обер-лейтенант Хельд. Вот тебе и поспал! Хельд был моим
комвзвода, когда я был еще новобранцем. Я не виделся с ним с 1941 года. Я
был просто счастлив возможности отвести душу со старым знакомым. Мы
проговорили всю ночь.
Мы не смогли погрузиться в Зигбурге из-за интенсивного обстрела.
Поэтому мы оставили первый эшелон в туннеле до наступления темноты, а ночью
подтянули машины. Ни одна колесная машина не была на ходу. Все шины были
прострелены, и потребовались дни, чтобы наполовину привести в порядок
грузовики снабжения.
Вмешательство у Ремагена уже не представлялось возможным, потому что
американцы, наступая, уже перешли автостраду. Янки, должно быть, были весьма
благодарны Гитлеру за создание этих высококлассных дорог. Если бы только
такие дороги нам попадались во время нашего наступления в России! Мы бы
тогда достигли Москвы, а не завязли по пути в грязи.
В этот момент я был придан генералу Байерлейну. Мой первый взвод занял
позиции на небольшом лесном пятачке сразу за линией фронта. Сам я уже больше
почти не садился в боевую машину, потому что отдельные самоходные орудия
были разбросаны по всему участку корпуса. Я постоянно ездил от одного взвода
к другому, от "ягдтигра" к "ягдтигру" и от одного полка
к другому, чтобы направлять боевые действия. Вскоре эти расстояния уже не
были очень большими, потому что "рурский мешок" все больше и
больше затягивался.
Произошел случай, который доказал мне, насколько сильно упал боевой дух
среди солдат и офицеров. Мой начальник штаба был в боевом охранении на моем
"ягдтигре" в уже упомянутом лесном пятачке. Он взял с собой и мой
экипаж. Вдруг мой водитель Лустиг пришел ко мне пешком на полпути от линии
фронта. У меня уже было дурное предчувствие. Добрый малый совсем запыхался и
перевел дух только перед тем, как доложить мне, что произошло. "Я
только что чуть было не ударил своего танкового командира! Если бы мы еще
были в России, [255] он бы уже был мертв!" Потом он объяснил мне, что
произошло. Его машина вместе с еще одним "ягдтигром" находилась на
линии леса и была хорошо замаскирована. Длинная колонна танков противника
двигалась через линию фронта на расстоянии примерно в полтора километра. И
Лустиг считал само собой разумеющимся, что командир даст команду открыть
огонь. Для чего же еще находились там наши самоходные установки. Однако тот
отказывался сделать хотя бы один выстрел. Среди членов экипажа возник
горячий спор. Странный офицер оправдывал свой отказ стрелять тем, что
раскроет свое присутствие, если откроет огонь и тем самым привлечет внимание
истребителей-бомбардировщиков
Короче говоря, не было сделано ни единого выстрела, хотя дистанция была
практически идеальной для наших орудий. У противника не было бы ни малейшей
возможности угрожать нашим "ягдтиграм".
Однако мало того что этот странный офицер не открывал огонь. Он также
приказал вскоре после этого подать назад свою машину из леса. Именно тем
самым он и выдал свое местонахождение. На его счастье, в небе в это время не
было самолетов. Он отступил в тыл, совершенно не ставя об этом в известность
командира второго "ягдтигра". Этот командир тут же последовал за
ним, и оба они понеслись, как будто за ними гнался дьявол. Конечно, нигде
вокруг не было видно противника! Из-за небрежного вождения совершенно
неопытным экипажем вторая машина сразу же вышла из строя.
"Бесстрашного" обер-лейтенанта совсем не волновала машина.
Напротив, он упрямо продолжал двигаться, пока его машина тоже не встала. По
крайней мере, обер-фельдфебель во второй самоходке взорвал свою собственную
машину.
Тогда Лустиг ушел пешком и настаивал на том, чтобы я передал его
донесение в батальон. Однако на этом этапе войны это уже не имело смысла.
Каждый должен был сам решать, встретить ли конец достойно или как жалкий
трус. Сотни бойцов самых различных родов войск залегли в лесу и ожидали
конца. Их моральный дух совершенно иссяк. [256]
В Зигене я отправился в штаб своего батальона, чтобы доложить о
ситуации командиру. Когда я пришел на командный пункт, меня приветствовали
со всех сторон. Прошел слух, будто мои парни подбили около сорока танков
противника. Я их урезонил, когда сообщил, что мы не подбили ни одного янки,
а наоборот, у нас совершенно вышли из строя две боевые машины. Были бы со
мной два или три командира танков и экипажи из моей роты, воевавшей в
России, то этот слух вполне мог бы оказаться правдой. Все мои товарищи не
преминули бы обстрелять тех янки, которые шли "парадным строем". В
конце концов, пятеро русских представляли большую опасность, чем тридцать
американцев. Мы уже успели это заметить за последние несколько дней боев на
западе.
Между тем нам стало ясно, что мы полностью окружены. "Рурский
мешок" был завязан.
Фельдмаршал Модель хотел прорваться всеми своими силами у Марбурга и
вырваться из окружения, пока еще было время. Это было бы совсем не трудно.
Однако Верховное командование придерживалось другого мнения и приказало нам
продержаться в мешке как можно дольше! Маршрут нашего прорыва шел вдоль реки
Зиг через Айторф -- Бецдорф -- Кирхен. Первой целью был Зиген,
который предполагалось долго удерживать. Несколько самоходных орудий уже
вышли из строя во время движения по дороге. Несмотря на все старания,
неопытные водители не смогли справиться с ситуацией в гористой местности.
Люди действительно старались, но у них не было ни опыта вождения тяжелых
машин, ни достаточной подготовки.

Хаос нарастает
Мы встречались с хаосом повсюду. Дороги были полностью забиты, и машины
становились легкой добычей вражеских самолетов, которые имели полное
превосходство в небе. Рассылая оповещения гражданскому населению, наше
руководство просило его покинуть свои дома [257] и отходить вместе с
войсками. Лишь незначительный процент жителей последовал этой просьбе.
Нам намекали, что наша армия намеревалась использовать табун, новый
газ, который моментально парализовывал нервную систему. Вероятно, высшее
командование дистанцировалось от его применения, потому что было бы
истреблено наше собственное гражданское население и даже это оружие не
изменило бы ход войны. Большинство мирных жителей оставались дома и ожидали
прихода американцев. Конечно, лишь немногие из них верили в глупую волшебную
сказку об "освободителях", которая уже давно была опровергнута
развалинами от бомбардировок. Но все желали неизбежного конца угрозам и
страхам. В конце концов, на западе не нужно было опасаться русских, от
которых несчастные люди восточных районов бежали в паническом страхе по
снегу и льду.
Двигаясь сутками напролет, постоянно преследуемые истребителями и
бомбардировщиками, так мы добрались до Зигена. Хотя мы днем и прятали
самоходные орудия в сараях или в стогах, еще два из них были выведены из
строя истребителями, и их пришлось взорвать. Как я завидовал тем товарищам,
которым не довелось пережить эту безнадежную борьбу в последние несколько
недель на Западном фронте!
В Зигене я нашел великолепную позицию на возвышенности, где
расположились боевые позиции. Оттуда у нас был большой сектор обстрела через
просеку на дорогу, ведущую в долину на противоположной стороне реки Зиг. В
этом месте мы поджидали американцев, но и тут нам не суждено было никого
подбить, несмотря на то что я оставался в своей самоходке, чтобы избежать
новой неудачи. Это происходило потому, что у американцев в нашей среде были
союзники. Гражданские, которые засели в окопах на противоположном склоне,
остановили американские машины, до того как они попали в наше поле зрения. Я
до сих пор удивляюсь, возможно ли такое у других наций.
Тогда я вывел свою роту к Вайденау и установил там противотанковые
заграждения. Я устроил свой [258] командный пункт в бомбоубежище завода. Я
узнал от одного гражданского, что часть гражданского населения сотрудничает
с врагом, другая часть -- с нами. Мне не составляло труда понять, что
люди там чувствовали апатию и устали от войны, но что они выдадут врагу
своих же соотечественников -- в это я сначала не хотел верить. Вначале
мы тоже позволяли людям бегать к янки, если они хотели чем-нибудь от них
разжиться. Мы не проверяли никого, кто приходил назад. Однако вскоре я
заметил, что американцы всегда стреляют туда, где находилась моя самоходная
установка, даже если им совсем не была видна цель. После этого мы,
естественно, прекратили хождение к врагу.
Практически все наши легковые автомобили "кюбель" были
выведены из строя. Поэтому мы решили однажды вечером пополнить свой автопарк
за счет американского. Никому и в голову не приходило считать это
героическим поступком! Янки ночью спали в домах, как и полагалось
"фронтовикам". В конце концов, кто бы захотел нарушить их покой!
Снаружи в лучшем случае был один часовой, но только если была хорошая
погода. Война начиналась по вечерам, только если наши войска отходили назад,
а они их преследовали. Если случайно вдруг открывал огонь немецкий пулемет,
то просили поддержки у военно-воздушных сил, но только на следующий день.
Около полуночи мы отправились с четырьмя солдатами и вернулись довольно
скоро с двумя джипами. Было удобно, что для них не требовалось ключей.
Стоило только включить небольшой тумблер, и машина была готова ехать. Только
когда мы уже вернулись на свои позиции, янки открыли беспорядочный огонь в
воздух, вероятно чтобы успокоить свои нервы. Если бы ночь была достаточно
длинной, мы легко могли бы доехать до Парижа.
На следующий день была запланирована небольшая атака прямо к востоку от
Вайденау. Ее целью было захватить высоту, с которой противнику наши позиции
были видны как на ладони. Пехота мне не придавалась, хотя
"пехотинцы" лежали повсюду в избытке. Что мы могли [259] поделать
с людьми, боевой дух которых совершенно подавлен! Вражеская пропаганда
действовала с огромным успехом. Кроме того, было еще кое-что.
Эти части долгое время были размещены во Франции, и страх перед этим
врагом и боязнь быть взятым в плен, по сравнению со страхом, который
испытывали на востоке, были минимальны. Каждый думал, что имело значение
только одно: просто создавать видимость "преодоления расстояния".
Позднее, когда нас все плотнее и плотнее загоняли в "мешок", мы
встречали толпы бывших германских солдат, которые, согласно их документам,
были, как положено, уволены из вермахта. Ушлый комендант города решил, что
американцы клюнут на эту уловку. Однако на данный момент враг все равно
хватал всех гражданских, от школьников до стариков. Они считали, что каждый
немец преступник. В действительности ненависть к Германии была гораздо более
жестокой, чем когда бы то ни было преподносилось нашей пропагандой. Даже
нынешние рассказы о жестокостях не могут умалить этот факт.
Мы сосредоточились для своей "небольшой" операции с нашими
самоходными орудиями. Даже несмотря на то что я едва ли мог рассчитывать на
успех, я намеревался, во всяком случае, показать янки, что война еще не
кончена. Об этом свидетельствовали только развалины, которыми они, наверное,
все еще гордились! Мы привыкли к противнику такому, как русские; мы были
поражены контрастом. За всю войну я никогда не видел, чтобы солдаты
разбегались так, что только пятки сверкали, хотя даже, по существу, ничего
особенного не происходило. В конце концов, чего мы могли добиться сами по
себе? Мы продвинулись на несколько сотен метров к югу и достигли своей цели.
Я, наконец, увидел один вражеский танк, который беспорядочно метался за
домом, пока не исчез. Я хотел в первый раз испытать нашу 128-мм пушку. Я
улучил момент и выстрелил в дом снарядом со взрывателями замедленного
действия. Результат продемонстрировал нам чудовищную пробивную силу нашего
орудия. После второго выстрела американский танк загорелся. Но какая [260]
польза была от самого лучшего оружия на этом этапе войны! Янки теперь,
конечно, оживились, потому что кто-то и в самом деле в них стрелял! Мы
вскоре оказались в центре интенсивного артиллерийского обстрела, и появились
бомбардировщики, чтобы "наказать" нас. К счастью, обошлось без
жертв. С наступлением темноты мы отошли назад на наши прежние позиции,
потому что никто из пехотинцев не собирался занимать новый рубеж. Одна из
моих самоходок оказалась выведенной из строя, после того как попала в
воронку от бомбы.
На следующий день поступил приказ отвести самоходные орудия несколько
севернее и установить их на более выгодной позиции, чтобы прикрывать дорогу.
К полуночи моя рота двинулась, а я последовал позднее за ней на своем
автомобиле. Как раз когда я собирался миновать колонну, ужасный взрыв потряс
воздух. Все встали, и я увидел, что горит самоходное орудие. Члены экипажа
разбежались по округе, потому что подумали, что это прорвались американцы. У
меня сразу возникли сомнения. Американцы ночью против танков! И пешим ходом!
Нет, это было исключено!
Все были настороже, оружие -- наготове. Затем показались фигуры, и
я узнал германские каски, некоторые из них были времен Первой мировой войны.
Эти храбрецы осторожно пробирались вперед, пока я не разрушил чары и не
окликнул их по-немецки. Оказалось, что перед нами был "последний
резерв", фольксштурм (народное ополчение)! Эти люди, конечно, никогда
прежде не видели германских самоходных орудий и были твердо убеждены, что
перед ними -- "плохие парни". У одного из них, наконец, не
выдержали нервы, и он выстрелил фаустпатроном. Обе стороны легко отделались.
Наконец, генерал-фельдмаршал Модель обрадовал меня приказом перебросить
мои "ягдтигры" к Унну. Я до сих пор все жаловался на неэффективные
секторы обстрела и надеялся найти таковые на открытой равнине между Унной и
Верлем.
Мы еще были в процессе погрузки в Гуммерсбахе, когда американцы
прорвались у Вайденау. Нам было очень [261] трудно уйти. По железной дороге
эшелону беспрестанно препятствовали истребители-бомбардировщики, а персонал,
обслуживавший поезда, отказывался брать на себя ответственность за их
следование. Так что нашим людям пришлось самим обслуживать паровозы.
Используя маневренный локомотив, передовой отряд поехал по рельсам, чтобы
проверить, нет ли разрывов путей. Состояние рельсового пути могло измениться
с каждым часом.
Русские никогда бы не дали нам так много времени! Но как же много его
потребовалось американцам, чтобы ликвидировать "мешок", в котором
и речи быть не могло о сколь-нибудь серьезном сопротивлении. Хорошо
вооруженная группировка немецкой армии с легкостью ликвидировала бы снаружи
весь "рурский мешок" в течение недели.
Я быстро двигался с разведывательным взводом к Унне, чтобы обследовать
район и оперативные возможности. К сожалению, не много осталось удобных
позиций, которые я надеялся там найти. Наступая с востока, противник уже
взял Верль.

Странный комендант города
Я был прикомандирован к коменданту города в Унне. Даже командиры частей
должны были следовать его указаниям. Однако на самом деле они едва замечали
этого человека, который вел себя, как командир на поле боя. В любом случае
мне пришлось ему представиться. Командный пункт находился на военном
полигоне к западу от дороги местного значения 233 и к югу от рурской
магистрали. Наконец, я нашел вход в бункер. Тридцать ступенек вели в
глубокий подвал, который, вероятно, первоначально был оборудован в качестве
бомбоубежища. Снаружи стоял "салага" часовой, который очень
серьезно относился к своим обязанностям. Сначала он не хотел давать никакой
информации. Но наконец все-таки подтвердил, что штаб находится здесь. Вниз
по лестнице мне пришлось идти по темному проходу, где часовой привел меня к
[262] "начальнику". Когда открыли дверь, я не мог поверить своим
глазам.
Вокруг огромного, заваленного картами стола сидело множество эсэсовских
офицеров в эффектной, с иголочки, чистой форменной одежде. Перед каждым из
этих господ стоял стакан со спиртным. Короче говоря, уникальная
разновидность командного пункта!
Я доложил и сообщил о своем боевом составе. С интонациями опытного
мастера церемоний комендант объяснил мне ситуацию. Показал на карте, где,
предположительно, были заняты позиции вокруг Унны, сколько людей под его
командованием, как великолепно укреплена Унна и как она была неприступна.
Конечно, мои семь "ягдтигров" также были немедленно обозначены на
карте. Я не знал, смеяться или плакать. С определенных для меня позиций я не
мог ни сделать ни одного выстрела, ни видеть ничего на расстоянии пятидесяти
метров, поскольку они находились за железнодорожной насыпью. Перед этим я
уже объехал район и подыскал для себя позицию. На мои возражения
"главнокомандующий" весело отвечал:
-- Мой дорогой друг! Я думаю, ты скоро вполне освоишься. На данный
момент наибольшую опасность представляет атака с востока и северо-востока.
Мы скоро покажем этим американцам!
Я сказал почтительно: "Так точно!" -- и стал пробираться
наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Когда открыл дверь, молодой часовой
подбежал в сильном волнении и доложил следующее:
-- Артиллерия наносит удар в секторе XV по карте.
Я спросил часового о его обязанностях. По его словам, он должен
докладывать о месте каждого нанесения артиллерийского или бомбового удара
немедленно. "Фюрер" никогда не поднимался вверх, даже для того,
чтобы принять ванну. Все организовывалось комфортно по телефону. Насколько
это отличалось от того, как вели себя эсэсовские части, которые мы видели на
востоке! По крайней мере, в тот момент я знал, что мы могли вести там войну
так, как нам больше подходило. Мне только [263] оставалось удостовериваться,
что наша странная "птичка" не вылетала из своего гнезда незаметно
для меня.
Я установил самоходные артиллерийские установки для прикрытия рурской
магистрали, а остальные на северных окраинах Унны, в направлении Камена. Мой
командный пункт находился в комнате жилого дома возле второй группы. В
городе уже почти не оставалось гражданских. В занимаемом нами доме еще жила
маленькая пожилая женщина, которая хорошо о нас заботилась. Я всегда был в
разъездах, контролируя ситуацию, с тем чтобы мы не оказались в ловушке.
На следующий день вражеские танки уже стреляли по городу, хотя и с
очень большого расстояния. Я отъехал со своего командного пункта в гарнизон,
чтобы узнать о настроениях в "штабе гарнизона в Унне".
Расстроенный "Наполеон" немедленно вызвал меня:
-- Неслыханную наглость проявляют эти янки! Они просто стреляют по
городу из своих танков. С моего наблюдательного поста на зенитной башне мне
докладывают, что эти ребята выехали на открытое место на своих танках и
двигаются рядами!
Он также посоветовал мне слазить разок на зенитную башню и
"заглянуть им в карты". Ему самому трудно лазить по лестницам
из-за костного перелома, и он поэтому ходит с палкой.
Танки янки меня, конечно, интересовали, поэтому я взобрался на зенитную
башню. Оттуда я сразу увидел около двадцати танков противника, выстроившихся
в аккуратный небольшой ряд на расстоянии примерно двух с половиной
километров. Они то и дело давали залп по городу. Я подумал про себя, что нам
стоило бы показать этим ребятам разок, что и у нас осталось немного
боеприпасов. Если уж они переправились через Большой канал и им пришлось
встретиться со столькими ненужными страхами, то им следовало бы предоставить
возможность рассказать хотя бы об одном настоящем снаряде, после того как
они вернутся домой. Вот такие мы, немцы, подлые люди!
Однако я хотел, чтобы наш "Наполеон" поучаствовал в нашей
операции. В конце концов, костные переломы не [264] будут его беспокоить в
моем танке. Поэтому я вернулся на командный пункт и передал ему свое
приглашение. Он, конечно, не мог сказать нет! С двумя
"ягдтиграми", которые я снял с рурской магистрали, мы поехали на
небольшой подъем восточнее полигона. Оттуда нам открывался великолепный вид
на противника. К сожалению, открывая огонь, я заметил, что янки вообще-то
были от нас по крайней мере в добрых трех километрах. Так что у нас ушло
слишком много времени на то, чтобы как следует пристреляться. Тем временем
вражеские танки заползли в небольшой лесной участок. Они, конечно, быстро
затребовали поддержки, противостоя этой "превосходящей силе".
Противник не заставил себя долго ждать и открыл огонь снарядами очень
неприятного для нас калибра по нашей высоте. Собственно говоря, у меня там
не было больше дел, но, как гостеприимный хозяин, я хотел дать коменданту
города пережить хотя бы несколько близких разрывов снарядов. Опасность
прямого попадания была, конечно, невелика, потому что янки стреляли из
дальнобойных орудий. Однако психологический эффект от их залпов был сильнее,
чем ожидалось. Наш "фюрер" и великий стратег помчался обратно в
свой бункер, забыв про свою палку
Я оставил две машины там и установил их на кладбище южнее поста, чтобы
осуществлять прикрытие с востока. Экипажи старательно маскировали свои
машины, а я призывал их поторапливаться с этой работой, потому что
"утка-хромоножка" с артиллерийским наблюдателем жужжала в небе,
совершая облет. В настоящей войне такой летательный аппарат, который походил
на наш "физелер шторх", был бы немедленно уничтожен. В ситуации
же, где у нас не было ни самолетов, ни зениток, они могли летать вокруг без
риска и с большой точностью корректировать огонь своих батарей. Как только
наши солдаты начинали стрелять вверх из пулеметов, янки тут же исчезали.
Я видел два или три самолета, сбитых таким манером в бою в
"рурском мешке", но это были чисто случайные попадания. В
действительности любые вылеты самолетов противника в завершающие недели
войны были [265] совершенно безопасны. "Утка-хромоножка"
обнаружила нас, и вскоре последовал выстрел со стороны янки. Снаряд
разорвался примерно в 150 метрах позади нас.
"Быстро все по машинам!" -- прокричал я, но молодые парни
не слышали. У них просто не было опыта, и они не верили в грозившую им
опасность. Второй выстрел пришелся, наверное, в 80 метрах перед нами. Вслед
за этим сразу же последовал огонь всей батареи противника. Тяжелый снаряд
попал в середину нашей группы. Я находился всего в нескольких метрах от
взрыва, но чудесным образом в меня попал лишь маленький осколок. Теперь уже,
конечно, все, кто еще мог ходить, в один миг исчезли в своих самоходках.
Однако три солдата остались на земле и ужасно кричали. Они получили тяжелые
ранения. Осколком разорвало всю спину моему заряжающему и задело
позвоночник. Я погрузил всех троих в свой легковой автомобиль и велел
водителю ехать прямо в госпиталь в Изерлоне, где у меня были знакомые врачи.
Несмотря на их усилия, один из раненых вскоре умер. Все это было
исключительно следствием недостаточной подготовки.
Когда я вернулся в "штаб" и уже собирался спуститься по
лестнице, то услышал поблизости выстрелы из пулемета. Мой фельдфебель и я
сразу же взялись расследовать, в чем дело. Сразу за границей полигона мы
увидели солдата из неизвестной части. Он был поражен, что обнаружил все еще
находившихся тут немецких солдат. Он принадлежал к одной из разбитых частей,
остатки которой пробивались к своим самостоятельно. Они нарвались на
разведотряд противника, в результате чего и началась стрельба, которую мы
слышали. Следует заметить, что никто из солдат не видел ничего похожего на
занятые позиции.
Это меня весьма позабавило в связи с докладами о ситуации нашему
"командиру". Я вернулся в бункер. Так или иначе, нам нечего было
беспокоиться по поводу того, что янки продвинутся дальше вперед в течение
ночи.
Я застал всю группу в обычном составе и в веселом расположении духа. Я
спросил о последних донесениях с [266] фронта. Полный гордости, комендант
города кратко проинформировал меня:
-- Наша крепость держится, как железное кольцо. К настоящему
моменту только подразделения на севере на дороге на Камен вошли в боевой
контакт с противником.
Я ответил немного менее самодовольно, но столь же по существу:
-- Если вы немедленно не поднимете ваши резервные роты в гарнизоне,
то будете захвачены, прежде чем янки даже удосужатся позвонить вам по
телефону!
Его ответ был классическим:
-- Только не надо раньше времени нервничать, мой молодой друг!
Вот с какого типа людьми приходилось иметь дело американцам! Этот
человек думал, что ему нужно было меня успокоить. Я выразил на прощание свои
"самые искренние" пожелания и собрался как можно скорее ехать в
автомобиле на командный пункт. Я хотел отвести назад оба самоходных орудия
от дороги на Камен и отдать распоряжения тем, что стояли на рурской
магистрали, немедленно двигаться из Унны в случае, если янки попытаются
окружить их. Я поехал по автобану 233 на север. Примерно в пятидесяти метрах
до пересечения этой дороги с рурской магистралью я был ошеломлен. Я нажал на
тормоза. Прямо перед нами машины двигались с востока на запад. Мы только
могли различить тени и поэтому, спешившись, подкрались поближе. Наши
подозрения быстро подтвердились.
Американские колесные и полугусеничные машины двигались неспешно мимо
Унны на Дортмунд. Они абсолютно не имели понятия, что тут в округе еще были
немецкие солдаты. Ни единая душа не воспрепятствовала их намерениям. Вот
каким "крепким" было кольцо вокруг Унны! Мои "ягдтигры"
еще не открывали огонь. Вероятно, они не хотели себя раскрывать. Я поехал
назад и вытащил "фюрера" из его бункера, чтобы показать ему этот
странный спектакль.
Мы только что вернулись на прежнюю позицию близ пересечения дорог,
когда я услышал, как открыла огонь [267] моя самоходная артиллерийская
установка. Движение сразу же было прервано, и несколько джипов беспорядочно
сновали взад-вперед перед нашими глазами. Далее я поехал в город без своего
коменданта, потому что тот предпочел возвращаться пешком. Он был и в самом
деле напуган, потому что я ехал на одном из джипов, захваченном в Зигене. На
нем красовалась звезда янки! И хотя мой фельдфебель успокаивал его, заметив,
что американцы, конечно, скорее оскорбятся за свою военную форму, чем за
джип, комендант не дал себя уговорить ехать с нами. Мой джип уже несколько
раз сослужил мне хорошую службу, когда я хотел занять командные пункты,
определенные для меня корпусом, и не мог установить присутствие американцев
до тех пор, пока лично не побывал в конкретном месте.
После беспорядочной стрельбы янки на своих машинах оттянулись в
утренние часы назад к восточной окраине города. Нерешительность американцев
опять отсрочила падение "крепости Унна". "Храбрость"
коменданта и его гарнизона не имела в этом большого значения.
Сегодня я часто удивляюсь, почему мы просто не позволяли себе сдаться.
Очевидно, что все было потеряно, и солдаты едва ли могли продолжать
оказывать сопротивление. Но мы не хотели и не могли верить, что все наши
жертвы были напрасны. Если бы наши противники проявили хотя бы немного
больше отваги, мы, вероятно, капитулировали бы гораздо быстрее. По крайней
мере, мы бы могли надеяться на достойное обращение. Однако ни один настоящий
фронтовик в глубине души не хотел бы допустить того, чтобы позволить себе
раньше времени быть захваченным этими "недоучками", в то время как
наши товарищи на Восточном фронте все еще храбро сдерживали русских.
Из штаба корпуса я быстро поехал назад в Унну, чтобы добраться до
города до рассвета. Сразу перед рурской магистралью мигал красный свет.
Неужели это янки? Мы все же слишком их переоценили. Мы, наконец, увидели
эсэсовца, который энергично размахивал фонариком. Он сказал: [268]
-- Вы уже больше не проедете в город. Все противотанковые
заграждения поставлены. Унна будет защищаться до последнего солдата!
Со словами "Без меня!" я проехал мимо удивленного молодого
человека. Вскоре мы достигли первого противотанкового заграждения. Любой
автомобиль мог с легкостью объехать его слева или справа от дороги. Я
приехал в гарнизон без контакта с противником. Отставший от своей части
сообщил мне хорошую новость, что "комендант" уехал. Прежде чем это
сделать, он направил радиодонесение в ставку фюрера: "Унна окружена.
Держимся до последнего солдата! Да здравствует фюрер!" Согласно
последнему приказу, гарнизон Унны должен был собраться в Изерлоне.
Я нашел свои "ягдтигры" и повел их на юге к следующей
деревне. Вскоре мы заметили, что война все еще шла. Американский танк стал
доставлять беспокойство. Я быстро вывел "ягдтигр" на позицию на
восточном краю деревни, а сам загнал автомобиль на небольшой возвышенный
участок, чтобы занять господствующий пункт. Противник уже достиг автобана
233, а пять танков стояли прямо у нас на виду под деревьями. Расстояние было
не более 600 метров. Я быстро взял одну из своих самоходок, чтобы дать
противнику пищу для размышлений.
Командир "ягдтигра", не имевший фронтового опыта
штабс-фельдфебель, хотел взяться за дело сам. Подойдя с безопасной стороны,
я сначала провел его пешком на высоту. Я показал ему противника и сообщил
расстояние, так что вообще-то никакой ошибки не должно было быть. Это было
как на полигоне. Затем штабс-фельдфебель пошел к своей машине, а я остался
наблюдать.
Неудачник затем совершил роковую ошибку. Он не опускал пушку вниз,
чтобы придать ей правильное положение, до тех пор пока почти не въехал на
возвышенность. Американцы, конечно, услышали шум мотора и отреагировали
соответственно. Два танка ушли, но три других открыли огонь. Самоходка
штабс-фельдфебеля вскоре получила попадание в лобовую броню, а сама
выстрелить не успела. Вместо того чтобы, наконец, [269] выстрелить,
ненормальный повернулся вокруг на высоте, когда он просто мог откатиться
назад. Когда перед янки во всей красе предстал "ягдтигр", они
задали жару нашей машине. Ее сразу же охватило пламя. Последовали другие
попадания, и ни один из шести человек экипажа не смог спастись, вероятно,
потому что все мешали друг другу. Этот пример наглядно показывает, что самое
лучшее оружие и самый большой энтузиазм бесполезны, если не проводилась
упорная базовая подготовка.

Конец близок
С нашей позиции нам было видно, как ополченцы фольксштурма покидали
свои позиции и потоком устремлялись обратно в город. Война для этих людей
окончилась. Американцы без боя продвигались вперед длинными колоннами по
рурской магистрали к Дортмунду. В бинокль мне было видно, как женщины и
девушки махали "освободителям". Повсюду вдруг стали развеваться
белые флаги. Город, совсем недавно спокойный как кладбище, снова оживился.
На ум вдруг пришла строчка из "Дойчланд, Дойчланд юбер аллес"
("Германия, Германия превыше всего... "): "Немецкие женщины,
немецкая верность... "
Какое нам, солдатам, было дело до других, поднявших белый флаг! Мы не
хотели нарушать свою клятву, быть такими же отвратительными подлецами.
Мне пришлось прибегнуть к хитрости, чтобы добыть еще топлива.
Демонстрируя немецкую аккуратность, дежурный фельдфебель на бензохранилище
сослался на свои "предписания". Я наорал на него:
-- Тогда дайте, пожалуйста, мне взглянуть на вашу учетную книгу! Я
доложу фельдмаршалу Моделю, который отвечает за то, чтобы я имел возможность
отправить свои остальные машины.
Я сразу же получил топливо в избытке. У меня его было так много, что я
не смог бы израсходовать все, до того как, наконец, будет ликвидирован
"рурский мешок". Несмотря на самолеты, мы смогли вернуться в [270]
свою часть в один прием. Затем мы продолжили "наступление в тыл".
К тому времени "мешок" был настолько мал, что, по крайней
мере, связь работала хорошо. В предыдущие несколько недель почти не было
связи между Моделем и его дивизиями.
Я устроил свой предпоследний командный пункт в доме по соседству с
линией железной дороги. Мы спали на полу. Только я начал клевать носом, как
ужасный взрыв потряс воздух. Мы, конечно, сразу решили, что это вражеские
бомбардировщики, но это оказалась немецкая железнодорожная артиллерийская
установка, которая посылала свои последние приветствия через наши головы на
север. Мы ретировались, до того как появились бомбардировщики, особенно
поскольку установка исчезла в туннеле.
Во время своего последнего боевого контакта с противником я впервые
должен был сдать деревню в связи с перемирием и всем прочим, что ему
сопутствует. Я знал об этом только по слухам. Такой расклад для тех, кто
воевал только на Восточном фронте, просто не укладывался в голове.
Мы прикрывали большую деревню. У меня был приказ удерживать ее любой
ценой как можно дольше, потому что "рурский мешок" развалился бы
после сдачи этого важного пункта.
Американцы, как видно, не ожидали дальнейшего сопротивления и
приближались по дороге на своих танках. После того как мы подбили несколько
первых из них, другие уже не показывались. После этого из деревни приехал
главный врач госпиталя. Он гневно упрекнул меня за то, что мы вздумали
открывать огонь. Госпиталь был переполнен. Даже частные дома были забиты
ранеными. Главный врач сказал, что вся деревня как большой полевой
госпиталь. Тогда мне стало абсолютно ясно, что нам придется убраться без
боя, хотя я знал, что "мешок" развалится со сдачей этой позиции.
Несмотря на это, я решил договориться с американцами. Когда отправился
к противнику со своим [271] фельдфебелем, у меня засвербило под ложечкой.
Это был пережиток от того времени, когда я находился в России. Что тут
значил Красный Крест? Однако здесь пушки молчали, потому что обе стороны
занимались своими ранеными.
Да и с моим фельдфебелем дело шло далеко не лучшим образом. Он боялся
за меня и все время об этом говорил. Но все пошло хорошо. Американцы вылезли
из своих танков, вероятно, чтобы мы ничего не опасались. Меня принял
командир танкового подразделения, с которым был еврей-переводчик. Первым
вопросом, конечно, был: "Вы из СС?" Я смог успокоить доброго
человека. Скорее всего, он считал, что кровожадные негодяи скрываются за
формой каждого, кто принадлежит к боевым частям СС. Я уверил его, что мы,
танкисты, уже носили "мертвую голову" на своей форме задолго до
частей СС.
Затем я высказал свои пожелания, и американский лейтенант поехал со
мной в наш корпус в качестве посредника. Во время поездки он не сказал ни
слова. Когда я спросил его, принадлежит ли он к такому-то и такому-то
бронетанковому полку, потому что этот номер был вышит на его рукаве, он
лаконично ответил, что не спрашивал меня о номере нашего полка. Вероятно,
его ответ был вполне резонным. Однако я только был удивлен, что американцы
шли в бой с номером на униформе. Замечу, что наши знаки различия во время
войны не носили.
Все было обсуждено в корпусе, и эвакуация была одобрена. Зачем нам
продолжать неразумно ставить под угрозу раненых? Следует заметить, что
американцы не взяли сигарету у нашего генерала, не говоря уже о напитках!
Неужели они нас так боялись?
Затем было точно спланировано, как американцы займут город, когда мы
его оставим. Время перемирия было точно установлено. Я чувствовал себя так,
будто был на футбольном поле во время перерыва между таймами!
Я отвез лейтенанта обратно и распрощался с командиром американского
бронетанкового передового отряда. Он хотел предложить мне чашку кофе и был
очень удивлен, когда я отказался. Затем он спросил меня, почему [272] мы
вообще продолжали сражаться. В ответ я сказал ему: как воину и офицеру,
пожалуй, мне нет нужды давать объяснение по этому поводу. Он посоветовал мне
беречь своих людей, поскольку нам скоро понадобится каждый солдат для
выполнения совместных задач. Это замечание опять дало мне некоторую надежду.
В конце концов, это могло касаться совместной кампании против русских.
Наверное, благоразумие возобладает над ненавистью между западными
соперниками. Может быть, также с учетом ситуации, сложившейся между боевыми
отрядами противника. К сожалению, последнее слово было за политиками.
Едва я только выехал из деревни со своими танками, когда русские,
бывшие заключенные лагерей, начали грабить население и как звери нападать на
гражданское население. Мне пришлось снова обратиться к американцам с
просьбой навести порядок. Они навели порядок так, как я и не мечтал. Русские
вскоре снова оказались за колючей проволокой. Эти безжалостные меры
заставили меня еще больше поверить в то, что западные державы выступят
против восточных стран после нашей капитуляции.
После еще двух дней я остановился в деревне, где находился в госпитале.
Все выглядело совершенно иначе, чем тогда. Это место выглядело как армейский
лагерь, потому что все, кого еще не взяли в плен, направлялись туда. Никто
уже больше не думал об организации обороны. Мы были на небольшом пятачке
леса; наш ремонтный взвод занимался нашим последним "ягдтигром".
Затем пришла новость, что американцы в деревне. Мы взорвали стволы наших
самоходных орудий. Моя рота собиралась в последний раз. Не могу передать
словами, что я чувствовал в этом последнем подразделении и какими предстали
передо мной лица солдат, когда мы прощались. Некоторые все же хотели
прорваться, но все мы потом опять встречались друг с другом в лагерях.
Фельдмаршал Модель избежал плена, совершив самоубийство в лесу близ
Дуйсберга. Как жаль этого прекрасного войскового командира! Даже он был не в
состоянии [273] предотвратить поражение. Меня утешало то, что этот
образцовый воин избежал выдачи русским, совершив самоубийство. Это, конечно,
произошло бы после его взятия в плен. Он не хотел жить и видеть крушение
своей родины.

Язычники часто оказываются лучшими христианами
Мы следили за новостями с Восточного фронта до самого конца войны. Мы
продолжали пользоваться возможностью в своем госпитале послушать передачи
последних радиостанций Германского рейха. Мы были рады, что наши товарищи на
востоке продолжали отчаянно сражаться, как можно дольше задерживая
наступление русских. К сожалению, их жертвы были напрасны! Американцы
остановились на Эльбе. Наши надежды на совместную борьбу против русских были
потеряны. Насколько легким было бы такое наступление и с какой охотой наши
части двинулись бы на восток! Все части были пока еще собраны вместе. Янки
нужно было бы только взять на себя снабжение! Последняя возможность на
ведение превентивной войны с минимальным риском была потеряна, когда,
ослепленные ненавистью, они вступили в сговор с дьяволом против Германии.
Единственная цель, которую преследовали союзники все вместе, была
достигнута: Германия перестала существовать. Американцы в любом случае не
могли выиграть войну; это было уже решено еще до вторжения. У них был
вариант дать дорогу миру.
Гросс-адмирал Дениц выступал по радио после объявления о смерти
Гитлера. Офицеры собрались с врачами в офицерском клубе. Мы еще раз надели
свою униформу, зная, что это -- в последний раз.
Через несколько дней по приказу американцев первые обитатели госпиталя
были переведены в лагерь для военнопленных. Я добровольно отбыл вместе с
легкораненым подполковником с еще шестью офицерами. Тогда мы впервые
познакомились с американскими солдатами, о которых мы в большей или меньшей
степени знали по [274] слухам во время боев. Технический прогресс должен
приветствоваться. Однако если он служит заменой хорошему воспитанию, то
воспитание выглядит как то, что нам пришлось испытать в руках вражеских
офицеров и солдат. Только те, кто не участвовали в боях, могут поступать
таким образом. Это были люди, которые судили о нас по злобной пропаганде.
Не только поражение в войне, но и победа в войне требует проявления в
человеке великодушия. Это великодушие полностью отсутствовало у наших
противников. У меня было такое впечатление, что оккупирующие нас державы
хотели всячески доказать, что они не были лучше, чем мы, а гораздо хуже!
Затем нас согнали тысячами на игровом поле. Это означало, что едва ли
хоть у кого-то была возможность расслабиться. Не было никакой еды, даже
несмотря на то что наши части везли с собой доверху заполненные грузовики.
Их опрокинули, а продукты сожгли! Хуже того, не давали ни капли воды, до тех
пор пока не возникла угроза бунта. Когда желанная жидкость была доставлена,
майор безуспешно пытался навести порядок, так, чтобы каждому что-нибудь
досталось. Старые солдаты соблюдали порядок, но янки схватили и гражданских
лиц, которые сразу же устроили свалку и помчались, как скот, чтобы хоть
что-то получить. Они просто пролили воду, и в конечном счете никому не
досталось ни капли!
Несколько дней спустя к нам доставили недавно перенесших ампутацию,
потому что весь госпиталь было приказано эвакуировать. Перевязочными
материалами не обеспечили. Мы разорвали свои одеяла, чтобы помочь товарищам.
Они умерли ужасной смертью, и мы должны были смотреть, как они умирают, не
имея возможности им помочь!
Ночью нашим жизням угрожала опасность, даже если мы только ходили
вокруг. Они сразу же открывали огонь, если кто-нибудь хотел искупаться. Я
лично видел, как три солдата расстались при этом с жизнью даже прежде, чем
пересекли маркированную линию. Такими были эти [275]
"освободители", которые хотели научить нас быть гуманными. Так
называемые допросы также были ужасны.
Люди должны были дать показания о вещах, о которых они не имели ни
малейшего понятия. Их сажали в ямы в земле, которые на дне сужались до
точки. Им приходилось выносить это до тех пор, пока они не признавались в
своих "преступлениях". Других они ставили на колени на острые
металлические поверхности, чтобы сломить их сопротивление! То, что
фактически происходило в Ремагене, Кройцнахе, Ландау или даже в эсэсовских
лагерях или на печально известных тропах Мальмеди, могло дать некоторое
представление об охранниках немногих концлагерей.
Судьба, между прочим, оказалась ко мне милостива. Я был вскоре
освобожден из-за своего жалкого вида. Я позаимствовал гражданскую одежду, о
своем роде занятий говорил, что "подручный фермера", а своим
местом жительства назвал адрес своего дяди, врача. Так я неожиданно появился
как свободный человек в больнице у своего дяди. Мы оба были счастливы
встрече, а врачи мне завидовали, потому что все еще являлись заключенными.
Но для меня война была действительно окончена. Началась новая жизнь.

В заключение
Между тем прошло много лет. Вчерашние враги сегодня стали союзниками.
На смену ненависти, которую западные державы выплеснули на германских
солдат-фронтовиков, ненависти, которую мы продолжали ощущать многие годы
после прекращения военных действий, пришло признание того, что этот
германский солдат делал не что иное, как выполнял свой долг в течение
четырех с половиной лет. Он выполнял его как подобает, храбро и беззаветно.
То, что наша собственная страна неоднократно игнорировала этот факт, --
отдельная история. Это оставляет пятно на репутации нашего народа на все
времена. [276]
Старый добрый дух боевого братства не может быть уничтожен, несмотря на
все унижения, которым мы подверглись, и всю несправедливость, которая выпала
на нашу долю. Общие страдания сплачивают, общие испытания связывают вас.
Кого бы тогда удивило, что мы, танкисты, старались найти друг друга после
своего возвращения из плена?
Я был очень рад, что одним из первых вернулся домой. Оказавшись там, я
испытал подлинное счастье. Это был незабываемый день! Мой отец приехал
вечером накануне. Он нашел дома моего брата и мать. Вечером следующего дня
все мы счастливо воссоединились. И хотя никто из нас ничего не знал друг о
друге, мы вернулись домой все вместе в течение одних суток, так что судьба
была к нам милостива.
Первым из нашей прежней части, с кем я смог связаться, был Дельцайт.
Вслед за ним я связался с Кестлером, Ригером, Штадлером. Сегодня мы
контактируем с более чем пятьюдесятью бывшими военнослужащими нашей танковой
части. Мы отпраздновали нашу первую встречу небольшой группы в Хольцкирхен,
близ Мюнхена. Прибыли и наши товарищи из Австрии. В 1955 году мы встретились
в Зеевальхен на Аттерзее и приехали на эту встречу со своими женами. Тогда
мы решили встречаться вновь каждый год в Пентекосте и не отдыхать и не
расслабляться до тех пор, пока не соберутся все, кто служил во 2-й роте
502-го батальона тяжелых танков. Эта книга посвящена этим солдатам и
особенно нашим погибшим товарищам, которые всегда с нами во время наших
встреч. [279]

Приложения

Документ 1 {2}
Копия
Гауптман Ланге
2-я рота
502-го батальона тяжелых танков
29 января 1943 года

ОТЧЕТ ПО ИТОГАМ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ
I. Введение в строй
Рота была сформирована и укомплектована в составе батальона в мае 1942
года. Первые два "тигра" были выделены 25 сентября 1942 года; они
должны были быть переданы 1-й роте 502-го батальона (Волхов) 13 октября 1942
года. В упомянутый период времени водители прошли тестирование у офицера
технической службы Геринга и была организована учеба танкистов; большую
часть времени оба "тигра" находились в мастерской. До тех пор пока
не была завершена их подготовка, учеба ограничивалась инструктажем на
основании предписанных учебных чертежей, а также общей огневой подготовкой и
подготовкой действий на местности. [280]
21 и 22 декабря 1942 года, в каждый из этих дней, получали по одному
"тигру"; 25 декабря было получено два "тигра"; 26
декабря -- три "тигра"; и 28 декабря -- два
"тигра". Время практической тренировки было ограничено несколькими
часами в эти дни, потому что все время уходило на отладку, переделку и
базовые вопросы проблемного характера. Кроме того, пришлось доделывать все,
что не успели сделать техники. Подразделения команд технического
обслуживания и водители танков "T-VI" роты, так же как и
специалисты, заводские мастера и командир взвода технического обслуживания в
батальоне, были приданы 503-му танковому батальону и находились в нем с
начала декабря до 21 декабря. Орудия всех "тигров" были
пристреляны в Фаллингбостеле, несмотря на то что действовал приказ, чтобы
последние два были отправлены на специальных железнодорожных платформах. Тем
не менее все три эшелона отправились в назначенное время. Из Фаллингбостеля:
первый эшелон отбыл в 20. 00 27 декабря; второй эшелон в 5. 00 28 декабря;
третий эшелон -- в 11. 00 29 декабря 1942 года.
Проблемы обострились из-за того, что приказ на придание роты группе
армий "Дон" не был передан по телетайпу до вечера 23 декабря; в
первый раз стало ясно, что рота будет действовать отдельно от батальона.
Однако тем временем все части пополнения, объединенные штабом роты, были с
батальоном на реке Волхов. Для обеспечения снабжения роты были запрошены
грузовики и получены ротой к 26 декабря. Водители прибыли из запасных
батальонов около полудня 27 декабря. Все танки "T-VI" продолжали
поставляться без банников (для пушки модели 36), если привести один только
пример. Они не поступали до тех пор, пока не были направлены курьеры на
заводы Круппа и Вегманна.
Не было выделено времени для подготовки на достаточном уровне.
Желательно, чтобы всем подразделениям "тигров" предоставлять по
крайней мере три недели времени на учебу после получения последнего танка.
Более того, необходимо на временной основе приставлять к ним [281] в
качестве советников опытных офицеров, которые могли бы практиковаться вместе
с солдатами и делиться с ними опытом. Излишняя спешка ведет к неудаче во
время операции или преждевременной поломке танка "T-VI" в
результате отсутствия адекватных технических знаний. Желательно, чтобы
танковые батальоны сформированных полков были обеспечены
"тиграми", потому что в них уже присутствует прочная основа в виде
тактических и технических знаний.
II. Эксплуатация
5 и 6 января 1943 года три эшелона были разгружены на Пролетарской, 7
января рота была придана 17-й танковой дивизии и направлена в Сунгар (сектор
Куберле). 107 километров были преодолены без механических поломок за десять
с половиной часов марша. Каждые 20 километров устраивали короткие остановки
для технического осмотра.
8 января 1943 года
Боевая задача: рота была придана 39-му танковому батальону. Вместе с
танковой ротой "Зандер" она атаковала шесть деревень на левом
фланге перед левым крылом дивизии (направление главного удара: Озерский и
Нижняя Серебряковка и уничтожали противника там, где он появлялся. После
того как была подожжена первая деревня (в 12 километрах к западу от пункта
Иловайский), было получено радиодонесение из дивизии: "Немедленно
поворачивайте обратно через сектор Куберле для того, чтобы остановить
наступление двух русских полков, которое поддерживают танки, подтягивающиеся
из Озерского".
В ходе этой операции ротой было уничтожено два танка, шесть
противотанковых орудий русских и около тысячи солдат, большей частью
раздавленных танками. Кроме того, разбито много противотанковых ружей и
легкого стрелкового оружия; этими действиями было полностью сорвано
наступление по фронту на нашу пехоту. [282]
Покрыто расстояние -- 65 километров.
Потери -- 1 танк "T-VI" вышел из строя из-за повреждения
трансмиссии, 2 танка "T-III" выведены из строя огнем противника.
Потери в личном составе -- 1 убитый, 5 пропало без вести, 3 ранены.
Погодные условия -- сильная метель с обледенением утром, позднее
видимость хорошая.
9 января 1943 года
Боевая задача: очистить от противника северо-западную часть населенного
пункта Иловайский вместе с танковой ротой "Зандер".
Атака началась в утренних сумерках, в результате уничтожены 76, 2-мм
противотанковая пушка, два легких полевых орудия и один неполный русский
батальон.
После выполнения задачи часть сосредоточилась в северной части
Иловайского. Новая задача: вступить в бой и уничтожить пятнадцать танков
противника на подступах к пункту Братский.
Поскольку рота "тигров" не могла проехать по мосту через
Куберле у Братского, атака проводилась в виде захвата в клещи. Рота
самостоятельно перевалила через насыпь восточнее Иловайского у Курберле и
продвинулась на север. Сильный противотанковый рубеж приблизительно в 1000
метрах по фронту наших собственных позиций был уничтожен в результате атаки
(частично с использованием задымления).
В ходе операции было уничтожено восемь противотанковых орудий.
Вслед за этим рота повернула на Братский, чтобы соединиться с танковой
ротой "Зандер". Тем временем русские танки отвернули в направлении
на Сал. После соединения с танковой ротой "Зандер" был дан приказ
атаковать Озерский. В некоторых местах деревни начались пожары после
обстрела и уничтожения четырех противотанковых пушек, стрелявших с флангов.
Вслед за этим рота отошла назад колонной вместе с выведенными из строя
танками. [283]
Покрыто расстояние -- 48 километров.
Потери -- 1 танк "T-VI" в результате попадания в
командирскую башню из 76, 2-мм орудия (башня поднялась вверх, сварочный шов
лопнул, крепежные болты башни сломались; временное повреждение подъемного
механизма, вероятно в результате удара);
1 танк "T-VI" в результате неправильного маневрирования;
1 танк "T-VI" в результате возгорания в моторе; пламя было
погашено автоматическим огнетушителем;
1 танк "T-III" (оторвало направляющее колесо).
Потери в личном составе -- 1 убитый (лейтенант д-р Тауберт: убит в
результате попадания из противотанковой пушки в корму, в то время как он
проверял мотор после возгорания).
Погодные условия -- облачность, хорошая видимость.
10 января 1943 года
Боевая задача: во взаимодействии с танковой ротой "Зандер"
атаковать бронетанковые войска противника к северо-западу от Буденновской.
В ходе операции были уничтожены одиннадцать танков (3 танка
"Т-34", 1 танк "КВ-1", 7 танков "Т-60"), два
противотанковых орудия и один батальон русских.
Потери боевой техники и личного состава -- нет.
По приказу из корпуса все танки, находящиеся в состоянии боевой
готовности, должны быть немедленно приданы 16-й моторизованной дивизии. Были
направлены три танка "T-VI" и шесть танков "T-III".
Танки "T-VIs" оставались с 16-й дивизией до 15 января, а танки
"T-III" до 24 января, с ней они принимали участие в нескольких
сражениях, но главным образом им приходилось покрывать большие расстояния.
14 января три танка "T-VIs" получили задачу прикрывать отход 15-й
пехотной дивизии в Комаров, 3 километра на запад (к северу от пункта
Новосадковский, а затем следовать маршем по дороге обратно в роту у
Пролетарска. Танки "Т-III" оставались приданными дивизии. Все три
танка "T-VIs" вышли из строя на обратном пути из-за механических
неполадок и вынуждены [284] были оставаться в степи более суток и ждать,
пока их вытащат (из-за отсутствия тягачей).
10 января остатки роты и подбитые танки в Сунгаре приказано было
отвести в Пролетарск. Обратный марш проходил с большими трудностями, потому
что ремонтные подразделения не были доставлены вовремя из-за того, что
русские захватили часть подъездных путей снабжения. Несмотря на это, все
было починено, в значительной мере благодаря тому, что танки шли обратно с
тыловым охранением, и их заставили двигаться, используя подручные средства.
16 и 17 января боеспособные подразделения были использованы для
прикрытия у пункта Сталинский Путь и участвовали 1 января в отражении атак
русской пехоты. С наступлением темноты пришел приказ об отводе 2-й роты
502-го батальона. Она тем временем была придана 503-му танковому батальону.
Марш на Ростов-на-Дону проходил поэтапно до 22 января. Четыре
"тигра" и три танка "T-III" были погружены в Сальске;
остальные отбуксированы в Ростов-на-Дону по дороге двумя
"тиграми", поскольку четыре тягача были нужны для буксировки или
же частично сами были повреждены. Марш обратно и операции по буксировке
нарушался и затруднялся из-за насыпей, глубоких оврагов и обледенений.
III. Оценка
Без исключения, должно быть обеспечено через издание приказов на всех
уровнях командования, чтобы подразделения "тигров" никогда не
использовались в составе меньше роты и чтобы танки "T-VIs" и
"Т-III" никогда не действовали порознь. "Тигры" должны
всегда использоваться в качестве тарана в ходе атаки и служить каркасом в
обороне. В полевых подразделениях обычно считают, что "тигр" может
все. Там не понимают, что новое оружие имеет недостатки и слабые места,
которые могут быть устранены только через испытания и дальнейшее
усовершенствование. По этой причине существует опасность того, что перед
подразделениями "тигров" будут ставиться задачи, которые танковые
роты с обычным [285] вооружением могут выполнить без особого труда. В
результате беспрерывного движения и связанных с этим больших нагрузок на
ходовую часть и двигатели, а также недостатка времени для технического
обслуживания возникают поломки, что приводит к тому, что "тигры"
выходят из строя тогда, когда они нужны. Подразделение технического
обслуживания должно быть способно работать как можно дольше на одном месте
(предпочтительнее на железнодорожной станции). При смене места расположения
особенно важно, чтобы оно знало, "где будет размещено". На данное
время подразделения "тигров" должны продолжать оставаться
последним резервом войскового командира. Они должны быть всегда под рукой и
быть наготове на участке главного направления обороны с тем, чтобы
подкреплять силой принятое решение, когда все остальные средства терпят
провал.
Марши по дорогам
Гусеницы не дают достаточного противодействия соскальзыванию в стороны,
и это проявлялось при движении по многочисленным оврагам и насыпям. Скорость
на марше удовлетворяет всем предъявляемым требованиям.
Эффективность огня противника
Ни разу огонь 76, 2-мм противотанковых пушек не пробивал
"тигры" роты и не приводил их к серьезным повреждениям. В одном
случае командирская башенка несколько приподнялась в результате попадания
снаряда в верхний край с передней стороны, потому что разошелся сварной шов;
кроме того, сломались внутренние болты.
Русское противотанковое ружье модели 42 пробивало броню на глубину до
17 мм, как было установлено в результате замера переднего наклонного
броневого листа перед местом водителя. Это противотанковое ружье встречалось
довольно часто, и его можно было узнать по выдающемуся дульному пламени. В
одном случае косой удар пришелся по передней смотровой щели командирской
башенки. Ее угол откололся и срикошетил, приведя в состояние негодности
смотровой прибор "Кинон". [286] Результат прямого попадания:
вероятность пробивания. Пули противотанковых ружей обычно ударяют в области
смотровых щелей. Один раз попадание в кожух ствола 88-мм пушки (вероятно, из
45-мм противотанкового орудия) образовал сильную выбоину в кожухе ствола и
очень незначительную выбоину внутри ствола орудия. Поскольку расчет не знал,
что ствол орудия поврежден, он продолжал вести огонь без перерыва.
Ведение огня
Наилучшая дистанция составляет 1500 метров; обеспечено точное попадание
при хорошо пристрелянном орудии. До сих пор эффективность и пробивная
способность 88-мм пушки более чем удовлетворительны для любых целей.
Табельный боекомплект должен быть в наличии в соотношении 1: 1
бронебойных и фугасных снарядов. Они должны доставляться подразделениями
снабжения, как минимум, в этом соотношении, для того чтобы удовлетворять
требованиям ежедневной нормы расхода боеприпасов. Во время последних
сражений в наличии были только бронебойные снаряды. Некоторые гильзы
снарядов были слишком толстыми, так что возникали задержки, потому что они
заклинивали затвор.
Запирающий механизм для орудия должен быть таким, чтобы управляться
рукояткой. Способность вести огонь ограничена из-за поставленного на такой
предохранитель орудия в данный момент, что приводит к задержке, по крайней
мере, на минуту. В условиях боя движение без блокировки орудия невозможно,
поскольку через короткий период времени ствол орудия начинает давать сильный
крен вверх.
Наблюдение за ведением огня существенно важно для командира; для
стрелка условия видимости сильно ухудшаются при облаках дыма, вызванного
выстрелом. В любом случае стеклоочиститель для оптики необходим. В настоящее
время испытываются приспособления, придуманные на уровне подразделения, и
они хорошо себя зарекомендовали. [287]
Требования модификации
Командир. Командирская башенка должна быть низкой, смотровые щели
-- удобными. Башенный люк -- относительно которого уже выдвигались
пожелания -- должен быть устроен так, чтобы мог открываться сбоку.
Провод телефонной гарнитуры слишком короток. Вспомогательный штурвал
поворотного механизма командирской башенки должен иметь нейтральное
положение; неплохо было бы иметь в командирской башенке перископы
наблюдения.
Стрелок-наводчик. Возможность сидеть нормально, не ерзая. Расположить
штурвал поворотного механизма выше и снабдить его чехлом. Оптика замерзает
при очень низких температурах, так что точно определить дальность
невозможно. Запирающий механизм для башни должен блокироваться сверху,
поскольку отходит при его настоящей конфигурации. Дополнительный фиксатор на
"6 часов" необходим, потому что башня уходит в сторону во время
буксировки.
Заряжающий. Пулемет расположен слишком близко к пушке; по этой причине
трудно перезаряжать патронными лентами. Много задержек с пулеметом, потому
что жесткие соединения ломаются или гнутся. Гнезда для снарядов 88-мм пушки
расположены неудобно, особенно нижние. Люк аварийного выхода должен
открываться как дверь. Шарниры -- как те, что на люке радиста
(располагаться изнутри). В его нынешней конфигурации люк аварийного выхода
может открываться изнутри, но не закрываться. Ведь люк предназначен не
только для того, чтобы покинуть машину при чрезвычайной опасности, но и для
эвакуации раненых, для установления контакта с пехотой, для выброса гильз и
для того, чтобы погасить огонь в отсеке двигателя во время боя. Люк также
используется для того, чтобы вылезти из машины, чтобы руководить работой по
отбуксировке подбитых танков во время боя.
Водитель. Смотровая щель быстро засоряется. Установить вращающиеся
оптические приборы горизонтального обзора (перископы для водителя и
радиста). Входной люк в броневой стенке между боевым отсеком и отсеком [288]
двигателя должен быть больше, для облегчения работы. Установить бронезащиту
для фар затемненного дальнего света, потому что в противном случае их все
время разбивают. Поместить ремонтный комплект в машине или в контейнере,
иначе она будет постоянно теряться.
Радист: радиостанция танка слабо защищена от радиопомех. Для
командирских машин, включая командира роты, средневолновый диапазон
радиосвязи подходит для поддерживания прямого и постоянного контакта с
дивизией. Неготовность к работе радиостанции считалась наносящей большой
вред в 17-й танковой дивизии.
IV. Организация
Батальон тяжелых танков с двумя ротами тяжелых танков обладают
огромными боевыми возможностями. Укрепление третьей ротой
("тигров"), которого в какой-то степени добиваются, не считается
целесообразным. Концентрация "тигров" в одном месте до такой
степени в настоящее время невозможна. Результатом этого являются деление
батальона и, соответственно, возрастающие трудности со снабжением. Более
того, существует опасность, что тогда батальон станет настолько
неповоротливым, что уже не сможет больше полностью отвечать предъявляемым к
нему требованиям при выполнении поставленных задач. Из-за плохого состояния
дорог в России трудности с маршем по дорогам и заторы на пути происходили во
время следования батальонов и их колесного транспорта.
В качестве системы организации для роты представляется подходящим
следующий принцип (ему следовала 2-я рота со времени ее ввода в строй):
штабное отделение:
2 танка "T-VIs" (оба оборудованы как командирские танки;
второй для использования в качестве резервной машины для командира роты, все
еще не имеется в распоряжении);
2 взвода, каждый с 4 танками "T-VIs";
2 взвода, каждый с 5 танками "Т-III" (с короткоствольной
75-мм пушкой). [289]
Обоснование
Оба взвода "тигров" обладают как большой огневой мощью, так и
могут совершать быстрый маневр по команде командира роты. В случае потери
машины каждый взвод остается в достаточной мере боеспособным, а контроль за
ведением огня всегда остается в надежных руках командира взвода.
Оба взвода танков "Т-III" в любое время могут быть
использованы для разведки с фронта и с флангов, защиты танка
"T-VIs" от атак с близкой дистанции и для борьбы с пехотой и
поражения крупных целей. Обеспечение запасными частями должно быть налажено,
и точные временные графики военного времени, касающиеся организации, и планы
распределения и выдачи предметов снабжения должны быть составлены в ходе
консультаций с офицерами, которые дали оценку опыту, полученному в боях.
Подводя итог, можно сказать, что "тигр" полностью отвечает
требованиям, предъявляемым к тяжелому танку в бою, после того как устранены
его "проблемы роста".
Из девяти "тигров" роты пробег большинства из них составил
приблизительно 800 километров. [290]
Документ 2 {3}
Ремонтный взвод
502-го батальона тяжелых танков
Инспектор Кенкер
Начальник цеха Нойберт
В полевых условиях
29 января 1943 года
ТЕХНИЧЕСКИЙ ДОКЛАД ПО ЗАВЕРШЕНИИ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ
I. Повреждения в ходовой части
Фланцы зажимов для наружных опорных катков разбалтываются во время
движения. Результат: потеря наружных опорных катков. Сильный износ катков,
их резиновых бандажей и ободов.
Причина:
а) фланец, удерживающий внешние опорные катки, слишком мал. Крепежные
болты слишком слабы и слишком коротки. Резьба на болтах слишком грубая;
б) когда внешний резиновый слой наружного опорного катка поврежден,
ободы катка застревают в гусенице, гнется внешний край обода, и каток
приходит в негодность; [291]
в) слишком узкий зазор между внутренним и внешним опорными катками;
расстояние не превышает 10 мм;
г) кривизна второго подъемного рычага спереди;
д) существующих запирающих устройств недостаточно. С особой
тщательностью следует устанавливать фланцы.
Предлагаемые меры:
для а -- увеличить размер крепежного фланца. Делать болты для них
крепче, и на них должна быть более тонкая резьба; использовать только болты
с контргайками;
для б -- при наложении внешнего резинового слоя на опорных катках
следует убедиться в том, что первый слой резины (проволочная сетка) остается
даже на ободах. Делая это, следует удостовериться, что колеса продолжают
катиться с первым слоем резины или проволочной сеткой при наложении верхнего
слоя резины. Результат: сильного износа катков и бандажей можно избежать;
для в -- слишком узкий зазор между опорными катками, который сводится
на нет зимой, в результате чего происходит сильный износ резиновых бандажей.
Если машина идет по труднопроходимой местности со множеством камней и снега,
пространство между катками становится до такой степени забитым песком и
камнями, что подъемные рычаги часто гнутся, а торсионы ломаются. Необходимо
(предлагается), чтобы поддерживался больший зазор между колесами;
для г -- см. выше;
для д -- в качестве фиксаторов для болтов использовать серповидные
металлические пластины, сконструированные для двух болтов. Они были недавно
присланы с заводов Хеншеля; однако оба конца должны быть длиннее с тем,
чтобы запирающие зажимы находились выше. Следует убедиться во время
установки в том, что поддерживающее кольцо остается чистым (содрать краску).
II. Пальцы гусениц выскальзывают
Причина:
Предохранительные устройства для пальцев гусениц слишком слабы (внутри
и снаружи). [292]
Меры:
Сделать более глубокой выемку и более надежным предохранительное
устройство с внутренней стороны (со стороны гусеничной ленты); не
приваривать зажимы, а использовать болты для пальцев гусениц.
III. Ослабление крепежных болтов (конусообразные болты) на направляющем
зубчатом колесе
Меры:
Частое закручивание конусообразных болтов в полевых условиях или
сохранение их, высверливая отверстия в головках болтов и закрепляя их
проволокой.
Установка ходовой части
Установка и снятие устройства для опорных катков.
Следующие торцовые ключи должны быть более прочными:
52-мм;
27-мм;
32-мм.
Устройство для крепежа подъемных рычагов на место, если требуется
изменение торсионов.
IV. Повреждение системы охлаждения
Причина:
Вытекание смазочно-охлаждающей эмульсии из соединителей шлангов;
соединители шлангов и труб слишком короткие.
Меры:
Соединитель шланга СКФ (как у двигателя Мейбаха).
В настоящее время привязывается танкистами проволокой. Нужны более
длинные соединители шлангов. Раструбы на концах труб.
Соединительная трубка для отвода воды радиатора из мотора к правому
радиатору [293]
Причина:
При открывании и закрывании смотрового люка кормы одна из задвижек
давит на соединительную трубку и толкает ее вниз; из-за этого соединительная
трубка болтается, а крепитель шланга ослабевает. Результат: утечка и потеря
воды из радиатора.
Меры:
Переместить задвижку смотрового люка. В настоящее время танкисты
отрывают дальний конец.
V. Повреждение магистралей подачи топлива
Протекают топливные баки; протечка на подаче топлива из верхнего бака в
нижний.
Меры:
Улучшить закрепление при установке; проверить пайку во время установки;
обратить особое внимание на покрытие металла усиления.
Утечка топлива
Причина:
Ослабление болтов мембраны топливного насоса. Плохая изоляция на
указателях расхода топлива. Плохо закрепленные топливопроводы.
Меры:
В целом лучше закручивать все болты и натягивать все топливопроводы во
время установки их на заводе. Так же как и подтягивать болты в полевых
условиях после продолжительных маршей по дорогам.
Нарушение подачи топлива в карбюратор
Причина:
Деформация материала. [294]
Средство:
Заводом Мейбаха уже предусмотрено использование других материалов.
VI. Повреждение двигателя (возгорание в карбюраторе)
Причины:
а) при снятии трубы воздухозаборника все заслонки повреждены (в
настоящее время пробковые заслонки);
б) если повреждены заслонки трубы воздухозаборника, образуется зазор, и
благодаря этому возможность воспламенения в карбюраторе исключается;
в) течь в поплавке. Результат: изменение уровня топлива и переливание
топлива через край.
Меры:
для а -- производителем карбюраторов использовать специальный или не
так легко деформирующийся материал или его модифицированный вариант;
для б -- эта неполадка может быть устранена использованием заслонок
лучшего качества;
для в -- производителю проверять карбюратор и поплавки.
VII. Возгорания в двигателе
Причины:
а) воспламенение пролитого масла (из-за плохих внешних сальников
коленчатого вала);
б) плохо закрепленные топливопроводы, ведущие к топливному насосу.
Результат: утечка топлива;
в) плохо завинчивающаяся свертная гайка маслозаливной горловины.
Результат: утечка масла. Это переливающееся через край масло попадает в
глушитель. Масло также утекает, если отсутствует сальник.
Меры:
для а -- использовать сальники коленчатого вала лучшего качества;
для б -- закреплять все топливопроводы и все болты; [295]
для в -- закручивать свертную гайку гаечным ключом не всегда возможно в
ходе боевой операции. В связи с этим предлагается использовать барашковые
гайки большего размера вместо шестигранных гаек. Это обеспечит хорошее
закручивание, даже рукой. Крышка на колпачковой гайке должна крепиться таким
образом, чтобы ее невозможно было потерять в полевых условиях.
Было бы желательно, если бы у водителя имелась возможность во время
остановки для технического осмотра в ходе боевой операции проверить уровень
масла, не открывая задний смотровой люк.
VIII. Не соответствующая требованиям система пожаротушения
Причина:
У экипажа нет возможности потушить пожар в моторном отсеке, не покидая
боевой отсек в момент, когда начинается возгорание.
1. По непонятным причинам автоматическое пожаротушение иногда не
срабатывает, когда возникает пламя в карбюраторе.
2. После двух-трех раз пользования автоматическим огнетушителем он
опустошается, и у солдат нет возможности заполнить или заменить его в
полевых условиях.
Меры:
Предлагается устроить проход от пожарной перегородки к моторному
отсеку, с тем чтобы всегда была возможность как можно быстрее потушить пожар
в двигателе, не покидая боевой отсек. Абсолютно необходимо установить
большой углекислотный огнетушитель "Тетра" в боевом отсеке, так,
чтобы в любое время можно было ликвидировать любой пожар.
IX. Повреждение трансмиссии
Изменения в передаточных устройствах; растягивание приводов (внешних).
Результат: сбой механизма переключения передач. [296]
Износ остановочного тормоза (первого тормоза). Отдельные цилиндры
переключения передач обособляются. Укрепление и закрепление индивидуальных
рычагов управления выполняется настолько безграмотно, что штифты Презона и
шплинты отдельных пальцев теряются. Поскольку эти детали расположены за
картером коробки передач, проверка их невозможна без снятия коробки.
Обеспечить лучшую герметичность в системе гидроуправления и смазки в
трансмиссии и хорошенько перетягивать трубопроводы во время разборки. Из-за
плохого закрепления маслопроводов в трансмиссии падает давление.
Меры:
Слишком сильный износ остановочного тормоза вызван смещением четвертой
или пятой шестерен. Предлагается использовать более прочный материал при
изготовлении этого тормоза.
При изготовлении устройств передач огромное внимание должно быть
уделено соединительным элементам и сборке. Ни в коем случае нельзя
равнодушно относиться к используемому материалу. Во время сборки и проверки
трансмиссии производителем или армейской приемной комиссией следует
убедиться в том, что все внешние рычаги управления и рукоятки снабжены
штифтами Презона и шплинтами. Из-за этих мелких недостатков машины ломаются.
На подгонку индивидуальных рычагов солдаты часто тратят не один час. И эту
работу им приходится выполнять без посторонней помощи. Подобным же образом
производитель должен убедиться в том, что провисание труб подачи масла под
давлением в трансмиссии, так же как смещение само по себе цилиндров
переключения передач, исключено.
Большей частью различных неисправностей и неполадок в работе агрегатов
трансмиссии можно избежать, если трансмиссия не приводится в действие,
прежде чем не установится ее рабочая температура. Зачастую это бывает
невозможно. По этой причине должны быть приняты меры к тому, чтобы машину
можно было приводить в движение без вреда для нее, даже если ее рабочая
температура еще не установилась. [297]
ОТЧЕТ ПО ЗАВЕРШЕНИИ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ, КАСАЮЩИЙСЯ БУКСИРОВОЧНОГО
ОБОРУДОВАНИЯ ДЛЯ ТАНКА "T-VI"
I. Операции по буксировке танков "T-VI" выявили, что все
буксировочное оборудование не отвечает требованиям и слишком маломощное. Все
буксирные балки гнутся, а болты ломаются. Несмотря на закрепленные
приспособления, напряжение, которое возникает при буксировке танка
"T-VI" на крутом склоне, настолько велико, что все буксировочное
оборудование гнется.
II. Восемнадцатитонные тягачи слишком легки; почти невозможно тянуть
один "T-VI" по пересеченной местности тремя или четырьмя тягачами.
На круче танк сталкивает тягачи с дороги. Абсолютно необходимо большее
тормозное усилие. Практика показала, что на крутом склоне два тягача должны
использоваться спереди, а два других сзади, действуя в качестве тормоза для
опирающегося на них танка. Предлагается, чтобы в каждом батальоне были две
машины с шасси "тигра" с целью буксировки (поврежденных машин).
III. Из-за длины приспособления, при помощи которого "тигр"
тянется на буксире по дороге с четырьмя или пятью тягачами впереди, эта
процессия мешает всему движению. Двигаться по дороге колонной очень трудно.
Сближение с другой колонной и неожиданные остановки вместе с ней практически
исключены. Операции по буксировке на большие расстояния на марше по дороге
ночью невозможны, потому что каждый мост должен быть проверен на его
грузоподъемность; узкие канавы или другие препятствия едва ли возможно
преодолеть ночью.
IV. Буксировка танка "T-VI" четырьмя тягачами на расстояние
150 километров показала, что в результате все тягачи попадали в трудные
ситуации и у всех четырех тягачей были повреждения трансмиссии. В том числе
у одного тягача повреждение трансмиссии было настолько серьезным, что
пришлось полностью ремонтировать всю силовую передачу. [298]
V. Цепи-снегоходы с резиновыми прокладками для тягачей совершенно не
годятся на пересеченной местности и для буксировки "T-VI". Цепи
слишком слабы и рвутся; Буксировочные тросы для вытягивания танка слишком
слабы и рвутся. Требуется пять тягачей для того, чтобы вытащить танк
"T-VI" при уклоне в 10 градусов.
Кроме буксировочных тросов, крепежные винты приводного механизма
лебедки ломаются. Эти винты рассчитаны на вытягивание груза максимум в семь
целых и одну третью тонны. Следовательно, практически невозможно затащить
обездвиженный танк по наклонной плоскости на грузовую платформу, несмотря на
две системы блоков и полиспастов, двумя тягачами.
Абсолютно необходимо использовать более прочные буксирные тросы для
буксировки танка "T-VI" и разрабатывать новые буксировочные
системы. Как показал опыт, вытаскивание танка наиболее просто и быстро
осуществляется на пересеченной местности другим танком "T-VI".
VI. Чтобы вытащить "T-VI", в распоряжении взвода должно быть
по меньшей мере шесть тягачей (в том числе один с шеститонным краном).
Из-за того что 502-й танковый батальон был разделен на два
самостоятельных подразделения (каждое с ремонтным взводом), в распоряжении
нашего 2-го ремонтного взвода было только три тягача (из которых один тягач
был потерян из-за повреждения трансмиссии). Результат: огромные трудности в
спасении танка "T-VIs".
Абсолютно необходимо, чтобы независимо действующие роты
"тигров" были укомплектованы шестью тягачами.
VII. Усовершенствование буксировочного оборудования осуществлялось в
полевых условиях. Несмотря на это, необходимо разрабатывать новое
оборудование в Германии; оно должно разрабатываться в таком виде, чтобы
поставлялось непосредственно от производителя вместе с каждым танком.
Предлагается, чтобы буксировочное оборудование было сконструировано
таким образом, чтобы оно [299] устанавливалось слева и справа от выхлопных
труб. Это позволит отбуксировать "T-VI" безопасным образом при
помощи другого танка "T-VI" без специальных вспомогательных
средств (напр., при поломке машины в бою, пожаре или других неприятностях).
Использовать буксировочные тросы, чтобы вытащить "T-VI", во время
боя очень трудно.
1. Это связано с изнурительным трудом, выбиранием из танка
буксировочных тросов и подсоединением тросов к соединительным скобам.
2. Хомутики, поставляемые производителем, оказались абсолютно
неподходящими.
Причина:
а) материал слишком хрупок и ломается;
б) хомутики деформируются, а фиксирующие болты гнутся.
Результат:
лишняя работа для того, чтобы вытащить погнутые болты из петель
крепежного основания хомутиков на танке.
VIII. Размещение ящика инструментов для установки на место свалившихся
гусениц снаружи танка с левого бока не очень удобно. Ящик инструментов нужно
переместить внутрь, потому что его теряют почти на всех танках. [300]
Документ 3 {4}
По принадлежности
к Кариусу, лейтенанту
2-я рота 24 марта 1944 года
502-й батальон тяжелых танков
ОТЧЕТ ПО ЗАВЕРШЕНИИ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ ЗА ПЕРИОД С 17 ПО 21 МАРТА 1944
ГОДА
17 марта 1944 года
В 9. 00 17 марта 1944 года был открыт ураганный артиллерийский огонь в
качестве подготовки перед крупномасштабной атакой русских на участке всей
61-й пехотной дивизии. Первоначально нельзя было определить направление
главного удара. Два моих "тигра" были в 1000 метрах к западу от
Хиндинурга, как резерв 162-го гренадерского полка. В 9. 30 во время
артобстрела десять человек проследовали мимо меня, направляясь к западу от
Хиндинурга. За ними затем последовало 3, 7-см зенитное орудие, 20-тонный
тягач и, наконец, от 20 до 30 человек без оружия. Я спросил одного из них,
пришли ли они из развалин. Когда я услышал, что как развалины, так и усадьба
оставлены и там все уничтожено, то начал действовать. Я не получал сверху
больше никаких указаний, потому что все линии связи были уничтожены или
нарушены артиллерийским огнем. Я немедленно быстро выдвинулся к усадьбе,
[301] причем одна из машин взяла несколько влево. Я сразу же увидел, что
противник силой до батальона уже находился на равнине к северу от
железнодорожной насыпи у Лембиту и что один танк двигался на юго-восток от
"детского дома". К северу от железнодорожной насыпи быстро
двигались еще пять танков "Т-34" на север к автостраде. Под рукой
не было тяжелого оружия, потому что самоходные артиллерийские установки уже
переместились на север. Только пулеметы на правом фланге дивизии
"Фельдхернхалле" оставались на месте и ближе к вечеру вновь
открыли огонь. "Т-34" южнее "детского дома" развернулся
сразу же, как увидел, что мы приближаемся. Он проследовал мимо меня,
направляясь в сторону Лембиту, и был подбит на дальности прямого выстрела.
Двигавшиеся по направлению к автостраде пять танков "Т-34" были
также подбиты в течение пяти минут. Пять противотанковых орудий были
уничтожены на железнодорожной насыпи. Большая часть пехоты русских на
равнине была уничтожена в ходе контратаки, а прежняя линия обороны у
развалин была захвачена вновь. Затем усадьба и развалины удерживались,
несмотря на все атаки противника, до наступления темноты, и их только нужно
было снова занять пехотой. К 10. 30 я уже поставил в известность
обер-лейтенанта фон Шиллера, что там уже больше не было пехоты. Этот доклад
в полку считали не соответствующим действительности, до тех пор пока я лично
не поехал в 17. 00 на командный пункт в "детском доме", при этом я
отвечал за нескольких человек, которые уже собрались на позициях, но им было
приказано вернуться на старые опорные пункты. После получасовой огневой
подготовки из тяжелых орудий русские, при поддержке бронетехники,
возобновили атаки силой до батальона на участке Лембиту в 13. 40. Главный
огневой рубеж удерживался моими танками (в 11. 00 подтянулась третья
машина), и атака была отбита с большими потерями у противника. Были
уничтожены пять танков "Т-34" и один танк "КВ-1". Наша
артиллерия не оказывала мне поддержки, потому что передовых наблюдателей там
уже не было. В 15. 15 противник сосредоточил силы до полка к югу от
железнодорожной насыпи в Лембиту. [302] Поскольку мои боеприпасы иссякли и
приходилось опасаться новых атак, я (через обер-лейтенанта фон Шиллера)
вызвал огонь армейской артиллерии, который был открыт по заранее
обозначенным целям вокруг Лембиту. Огонь был открыт примерно через двадцать
минут. Снаряды легли так удачно, что русские в районе сосредоточения были
полностью уничтожены. Русские не возобновляли атаки до 16. 15. На этот раз
она проводилась силами до батальона. Они намеревались взять опорные пункты
любой ценой. В 17. 00 атака была отбита с тяжелыми потерями у противника.
Русские ничего не добились. Еще три танка "Т-34" были подбиты в
районе Лембиту. После этой бесплодной атаки русских я оставил два
"тигра" у развалин и лично поехал на командный пункт полка. В 16.
00 в вышестоящем штабе стали говорить (с подачи обер-лейтенанта фон
Шиллера), что развалины были заняты нами. До тех пор пока я не сказал ему,
майор Хазе не знал об утренней путанице. Тогда он собрал нескольких человек
на совещание. Поскольку оно продолжалось долго, мне пришлось отступить
приблизительно на 200 метров от развалин с наступлением темноты. Я сделал
это, опасаясь вражеских ударных групп и чтобы иметь сектор обстрела. Один
"тигр" оставался у усадьбы. Усадьба оставалась свободной от
противника до прибытия десяти человек в 21. 00. Они просто захватили ее
вновь. Еще двадцать пять человек заняли оборону в окрестностях дороги Пиртсу
-- Аувере. Ночью русские не делали новых попыток атаковать; однако они
заняли обе позиции на развалинах, не встречая сопротивления. В 21. 30 я
поехал обратно на базу для дозаправки. В 24. 00 еще два "тигра"
были направлены в "детский дом" в качестве резерва. Однако мне не
понадобилось вводить их в бой.
Уничтожено: 14 танков "Т-34", 1 танк"КВ-1", 5 76,
2-мм противотанковых орудий.
18 марта 1944 года
С позиции у Пиртсу в 5. 00 я предпринял контратаку на развалины во
взаимодействии с шестнадцатью пехотинцами. После непродолжительного, но
массированного обстрела западных развалин огневыми орудиями всех трех [303]
танков я двинулся на них; восемь пехотинцев заняли развалины. Атака
восточных развалин была более трудной, потому что их обороняли сорок
человек, и они находились вблизи железнодорожной насыпи. Русские чрезвычайно
жестко и упорно держали оборону. В течение ночи они установили пять 76, 2-мм
противотанковых орудий в развалинах. Они были сразу же уничтожены; кроме
того, были уничтожены одно 37-мм зенитное орудие и две пехотные гаубицы. Два
танка "Т-34", которые контратаковали из развалин у Лембиту, были
уничтожены. В 5. 45 начался обстрел из тяжелых минометов и крупнокалиберной
артиллерии. Их жертвами стали четверо пехотинцев, и в развалинах нельзя было
не только оставаться, но тем более невозможно было их удерживать оставшимся
солдатам. Мне пришлось прекратить атаку, чтобы избежать новых потерь, в том
числе танков. Я отвез раненых назад и поехал на базу обеспечения операций.
Восточные развалины также были оставлены русскими в последующие дни. Русские
потеряли от тридцати до сорока человек убитыми в развалинах.
14. 45: артподготовка по типу огневого вала из тяжелых орудий по
развалинам, усадьбе и равнине к северу от нее. 15. 00: контратака русских
силой до роты (при бронетанковой поддержке) на развалины и усадьбу. Атака
была отбита, и два танка "Т-34" и один "Т-60" были
подбиты.
Уничтожено: 4 танка "Т-34", 1 танк "Т-60", 5 76,
2-мм противотанковых орудий, 2 короткоствольные пехотные гаубицы и 1 37-мм
зенитное орудие.
19 марта 1944 года
12. 00: после артиллерийской и минометной подготовки атакована дорога,
идущая с севера на юг у пункта 38. 9. Уничтожены шесть танков
"Т-34", один танк "КВ-1", один "Т-60", одно
76, 2-мм противотанковое орудие. 16. 00: контратака к югу от пункта 33. 9.
17. 00: уничтожен один танк "Т-34". 18. 00: уничтожен один
"Т-34". 19. 00: вновь захвачена старая позиция.
Уничтожено -- 8 танков "Т-34", 1 танк "КВ-1", 1
танк "Т-60", 1 76, 2-мм противотанковое орудие. [304]
20 марта 1944 года
5. 15: атака русских силой до роты в районе Лембиту. 6. 20: атака
отбита. Уничтожен один танк "Т-34". 11. 45: атака силой до роты у
Лембиту. 12. 30: атака отбита. Подбиты: один танк "Т-34" и одна
45-мм противотанковая пушка.
Уничтожены -- 2 танка "Т-34", 1 45-мм противотанковое
орудие.
21 марта 1944 года
3. 00: средние развалины взяты русскими. 4. 45: контратака с десятью
пехотинцами средних развалин. 6. 20: развалины прочно в наших руках.
Уничтожены два 76, 2-мм орудия.
8. 30: развалины оставлены снова. Четверо убитых; шесть человек
убежали. 12. 05: рации были привезены с "тигром" в усадьбу (одна
из них оказалась разбитой). Пешком это сделать было невозможно. Два танка
"Т-34" уничтожены у пункта 33. 9.
16. 30: контратака средних руин. 17. 00: положение восстановлено.
Застряла одна машина. Повреждена прямым попаданием из миномета во время
вытаскивания, и один человек получил ранение. А в остальном освобождение
машины прошло хорошо.
Уничтожены -- 2 танка "Т-34", 2 76, 2-мм противотанковых
орудия.
22 марта 1944 года
10. 00: атака пункта 33. 9. Подбиты два танка "Т-34". Атака
была отбита.
Уничтожено -- 2 танка "Т-34".
Кариус, лейтенант
2-я рота
502-й батальон тяжелых танков [305]
Документ 4 {5}
Секретно
Командный пункт корпуса
Штаб корпуса: армейский корпус "Л" 14 июля 1943 года
По поручению командира саперной роты начальника (штаб-офицера)
инженерного управления
№ 93/43 секретно командованию
Для: Командования 18-й армией № 9945/43 секретно
ПРЕДМЕТ: боевое применение танка "тигр" модели VI
Командованию 18-й армией
Разведка нового маршрута путей подхода для районов проведения операций
А -- Е (буквы латинские) на участке действий корпуса проведена
командиром 502-го батальона тяжелых танков гауптманом Шмидтом и командиром
взвода лейтенантом Кариусом. Было установлено следующее:
Оперативный район А
Железнодорожная станция выгрузки: Тайцы
Маршрут подхода: Тайцы -- Красное Село -- Драйексдорф --
дорога по реке [306]
Мост через речку Кикенка между рельсовой дорогой у Ораниенбаума и
речным путем может быть обойден на данный момент, если приблизиться к
железнодорожной насыпи вверх к высоковольтным линиям у домика стрелочника,
затем пройдя 750 метров на север и, наконец, на восток до дороги, ведущей из
Драйексдорфа к речному пути.
Необходимые действия
Укрепление железнодорожного моста через речку к востоку от домика
стрелочника. Проложить сворачивающий путь от железнодорожной насыпи до
полевой тропы в районе домика стрелочника. При проведении работ не должно
возникнуть серьезных проблем, и они могут быть выполнены наличными
средствами.
Мост через речку Кикенку на дороге от Драйексдорфа до речного пути пока
укреплять не требуется.
Продолжение пути подхода Красное Село -- Драйексдорф -- речной
путь до Урицка возможно по дороге через колхоз "Пролетарский труд"
и вверх до железнодорожной линии у Ораниенбаума, а оттуда по дороге рядом с
железной дорогой до предместий Урицка.
Необходимые действия
Укрепление обоих дорожных мостов через речные русла к северу от
развилки дорог (на западном конце развилки дорог и перед серединой развилки
дорог). Эта работа также может быть выполнена быстро и наличными средствами.
Оперативный район В
Маршрут подхода: Тайцы -- Красное Село -- Константиновка --
Драйексдорф -- Пушкинское шоссе
В месте, где маршрут пересекает путь Драйексдорф -- Пушкинское
шоссе, далее можно будет пройти в направлении на Пушкин, если мост через
русло реки у Дудергофа, в 600 метрах к востоку от пересечения, укреплен с
расчетом на вес 70 тонн. Реконструкция необходима.
Переправиться через Лиговский канал при определенных условиях возможно.
Желательно оборудовать брод с усиленным дном. [307]
Оперативный район С
Маршрут подхода: Тайцы -- Восточный Дудергоф -- Грус-Лагер
-- Финское Койрово
Дорожный мост через дренажный ров к северу от укрепленного моста в
Восточном Дудергофе также должен быть укреплен.
Остальная часть маршрута из Грус-Лагер -- Финское Койрово проходима
только по замерзшему грунту.
Оперативный район D
Маршрут подхода: Тайцы -- Восточный Дудергоф -- Грус-Лагер
-- Николаевка -- Малая Кабози -- Рехколово
Более крупные мосты, перекинутые через каналы в Таликола, Ссолоси,
Ускулья и к западу от Николаевки, с востока на запад от Малой Кабози до
Грус-Лагер, должны быть укреплены.
Маршрут подхода: Гатчина -- Кокколово -- Малая Кабози --
Рехколово
Переправа через противотанковый ров между Коврово -- Пеллеля должна
быть обеспечена засыпанием рва.
Оперативный район Е
Маршрут подхода: Гатчина -- Пеллеля -- Соболево -- София
-- Пушкин
Мост через речное русло южнее Кирбусы должен быть укреплен, чтобы
выдерживать 70 тонн.
Маршрут подхода: Гатчина -- Романово -- внутреннее кольцо
-- Антропчина -- Слуцк -- Пушкин
Укрепление моста через дренажную канаву в 750 метрах к юго-западу от
Ижор желательно, но может быть поставлено на последнее место в очередности
возведения инженерных сооружений.
Переправа через речку Лиговку у Романова не может быть оборудована.
Мост должен быть проверен на грузоподъемность, чтобы он мог выдержать 70
тонн, и при необходимости должен быть укреплен.
Дальнейшее продвижение по местности, начиная от северных окраин
Антропчины, представляется сомнительным. Беспрепятственное продвижение [308]
обеспечивается укреплением моста через речку Славянку до ее пересечения с
дорогой Покровская -- Слуцк, мост через северные предместья Пяселево и
тот, что находится перед больницей севернее Слуцка.
Укрепленные мосты и объезды должны быть помечены тактической
символикой, используемой 502-м батальоном тяжелых танков (слон).
Для штаба корпуса
Начальнику штаба [309]
Документ 5 {6}
502-й батальон тяжелых танков
Шванер Ганс Йоахим,
Майор и командир батальона
На Востоке
19 августа 1944 года
ОТЧЕТ ПО ИТОГАМ БОЕВЫХ ОПЕРАЦИЙ ШТАБА 2-Й И 3-Й РОТ 502-ГО БАТАЛЬОНА
ТЯЖЕЛЫХ ТАНКОВ В РАЙОНЕ 18-Й АРМИИ В ПЕРИОД С 24 ПО 30 ИЮНЯ 1944 ГОДА
Придание в подчинение
Штаб, 2-я рота и 3-я рота 502-го батальона тяжелых танков были приданы
XXXVIII армейскому корпусу; 1-я рота придана армейскому корпусу
"Л" 16-й армии 23 июня 1944 года.
Ситуация в XXXVIII армейском корпусе
22 и 23 июня после массированной артиллерийской подготовки (мощный
огневой вал от 60 до 80 батарей) противник прорвал главный огневой рубеж
значительными силами пехоты и бронетехники. Они прорвались на участке 121-й
пехотной дивизии (к северо-востоку от Острова) [310] приблизительно на
фронте в два километра. Они овладели возвышенностью у Зуево ("еврейский
нос") -- Шапково -- Баево -- Ванково. К вечеру 23 июня,
используя танки и мотопехоту, они наступали в направлении дороги Плескау
-- Остров на рубеже Зуево -- Юдино.
Боеготовность и задача 502-го батальона тяжелых танков
Приблизительно в 20. 00 23 июня 3-я рота 502-го батальона
(расквартированная в Рубиняти, к юго-западу от Острова) была поднята по
тревоге. Штаб и 2-я рота получили приказ от XXXVIII армейского корпуса
следовать в район Пыляй и соединиться с 121-й пехотной дивизией для
проведения контратаки с целью возвращения прежнего огневого рубежа. После 30
км марша по дороге с минимальными потерями, связанными с механическими
неполадками, роты в течение ночи сосредоточились в назначенном районе. В
состоянии боеготовности находились следующие танки: у штаба -- одна
командирская машина; у 2-й роты -- 10 из 11 "тигров"; у 3-й
роты -- 11 из 14 "тигров".
На совещании командного состава 121-й пехотной дивизии (командир:
полковник Лер) была поставлена следующая задача ротам
Выступая из районов сосредоточения (3-я рота в Пыляй); 2-я рота в
четырех километрах к северу от него, непосредственно к западу от деревни
Шестькино, атака была начата в час "X" 26 июня с целью возвращения
возвышенности у Зуева. Она должна была вестись вдоль дороги от совхоза в
Кирове до Шапкова во взаимодействии с недавно введенным в бой 1-м батальоном
94-го гренадерского полка. Атака должна была начаться после массированной
артподготовки дивизионной артиллерии. 2-я рота была направлена для тесного
взаимодействия с 1-м батальоном 94-го гренадерского полка. Штаб и 3-я рота
оставались в распоряжении дивизии и не должны были вводиться в бой до
особого распоряжения. [311]
Одновременно с упомянутой выше атакой должна была проводиться фланговая
атака 121-м саперным батальоном. Он должен был атаковать во взаимодействии с
штурмовыми и самоходными орудиями с рубежа Юдино -- Зуево в направлении
на Зуево и Вощинино.
24 июня: начало атаки -- 7. 30. К 6. 45 2-я рота выдвинулась в
район сосредоточения западнее Шестькина и установила контакт с 1-м
батальоном 94-го полка. В 7. 20 передовые позиции пехоты были пересечены с
намерением задействовать огонь наших орудий и атаковать одновременно с
пехотой. Наша пехота тогда залегла в лесистой местности восточнее совхоза в
Кирове из-за интенсивного артиллерийского обстрела противника. Рота
"тигров", которая к тому времени успешно продвигалась вперед, была
вынуждена из-за этого через 500 метров остановиться. Она была обнаружена
русскими и сразу же подверглась массированному артиллерийскому огню. Атака
была продолжена в 10. 30. Танки и пехота пробивались с боем вперед, шаг за
шагом, встречая упорное сопротивление пехоты противника, множества средних и
тяжелых противотанковых орудий и, время от времени, чрезвычайно
массированный огонь артиллерии всех калибров.
Атака правого фланга 121-м саперным батальоном осуществлялась
значительно легче. Отдавая себе отчет о сложившейся ситуации (на основании
предложений командира дивизии), вся 3-я рота, первоначально получившая
задачу оказывать поддержку 2-й роте в ее атаке на Зуево, была направлена в
помощь 121-му саперному батальону. Она должна была усилить натиск и еще
больше активизировать атаку, чтобы облегчить положение атакующих, всеми
силами и средствами 94-го гренадерского полка и 2-й роты и без промедления
достигнуть цели. Эта атака на рубеже Юдино -- Зуево успешно развивалась.
В 11. 00 3-я рота была уже у юго-западной окраины Вощинина. Русская пехота
(приблизительно три пехотных полка в районе прорыва при поддержке
подразделений смешанной танковой бригады) была совершенно парализована
мощной атакой двойным охватом двух штурмовых групп при поддержке
"тигров". Они очистили местность перед [312] объектом атаки
("еврейский нос"). Около 12 часов 2-я и 3-я роты достигли
возвышенности в районе Зуева без потерь. Они обнаружили, что находятся в
середине главной позиции русских, состоявшей из четырех наших собственных
прежних бункеров и протяженной системы траншей, практически непроходимой для
танков. В силу того, что русские организовали жесткую и упорную оборону, их
пехоту можно было лишь частично выбить из окопов. Многие бункеры, пулеметные
гнезда и минометные позиции были уничтожены. Несколько вражеских танков,
находившихся на хорошо замаскированных позициях в развалинах деревни Зуево,
были уничтожены. Пехота, которая следовала за обеими штурмовыми группами,
понесла большие потери из-за артиллерийского огня и упорного сопротивления
пехоты врага. Пехотинцы были совершенно измотаны из-за летней жары и
труднопроходимой местности -- в условиях заболоченности с воронками от
снарядов. Они не могли установить контакт с танками до полудня. В этом
отношении обе роты "тигров" неоднократно направляли один-два
взвода, чтобы дать возможность пехоте очистить позиции противника на рубеже
атаки. В результате отрезанный пехотный батальон русских был полностью
уничтожен 2-й ротой. К вечеру три вражеские контратаки были отбиты
"тиграми" двух рот. Были уничтожены семь танков и по ходу до
батальона живой силы противника. Несмотря на тот факт, что позиции на высоте
у Зуева еще были в значительной мере заняты русской пехотой, противник
сосредоточил на ней огонь, чтобы уничтожить "тигры". В результате
два "тигра" были обездвижены и выведены из строя артиллерийским
огнем. Одному из них так сильно досталось, что экипажу пришлось покидать
машину прямо перед нашими собственными позициями. Вечером второй танк
загорелся при попытке отойти назад своим ходом. Это произошло в результате
повреждения топливной магистрали. Однако пожар был ликвидирован экипажем.
Поскольку наша пехота не смогла очистить и занять высоты Зуево к 21.
00, обе роты "тигров" были отведены в 22. 00 (следуя рекомендации
дивизии). Огневая мощь одних лишь "тигров" не обеспечивала
желаемого успеха. Они [313] оттянулись назад до батальонных командных
пунктов, чтобы подготовиться к отражению любой новой контратаки. В течение
ночи вся 3-я роты была отведена назад в Пыляй, где она дозаправилась и
провела ночь. Из 2-й роты с передовыми подразделениями пехоты у Шапкова
остался один взвод; остальным также было приказано отойти в Пыляй.
Успехи -- 20 танков ("Т-34" и "KB-1") подбиты,
15 противотанковых орудий уничтожены, уничтожены или рассеяны по меньшей
мере два пехотных батальона противника.
Потери -- 2 танка "T-VI". Из них один перед основными
позициями батальона противника, вторая машина -- в глубине основной
позиции нашего собственного батальона.
Потери убитыми и ранеными -- нет.
25 июня 1944 года: ситуация
В руках противника все еще большая часть "еврейского носа". В
течение 25 июня и ночь с 25 на 26 июня противник усилил свои подразделения
пехотой, противотанковыми орудиями и танками.
Позиция, которая была взята 24 июня контратакой 94-го гренадерского
полка и 121-м саперным батальоном (оба при непосредственной поддержке рот
"тигров"), удерживалась 25 июня. Она выдержала несколько контратак
пехоты противника. Предполагалось провести свою собственную контратаку
вечером, чтобы вернуть прежнюю линию обороны, а именно одновременно атакуя
"еврейский нос" и район к северу от него, чтобы овладеть высотами
вокруг Баева и Иванкова. Атака затем была намечена на 26 июня, потому что
необходимые для нее силы и средства (пехотный батальон, артиллерия и
реактивные минометы) вовремя не прибыли.
В течение дня 2-я и 3-я роты оставались в своем районе сосредоточения в
Пыляе. В Шапкове один взвод из 2-й роты был задействован на командном пункте
1-го батальона 94-го гренадерского полка. Он отбивал беспорядочные мелкие
контратаки противника. [314]
26 июня 1944 года: задача
Задача состояла в том, чтобы продолжать ликвидировать прорыв у
"еврейского носа" и восстановить положение у Зуева. Используя две
боевые группы, предполагалось провести атаку, подобную той, что была
проведена 24 июня. Задействовав шесть "тигров" под командованием
гауптмана фон Шиллера, 121-й саперный батальон атаковал направо на рубеже от
Вощинина до Зуева. С шестью "тиграми" под командованием лейтенанта
Кариуса 94-й гренадерский полк атаковал в направлении налево. Начало атаки
первоначально было намечено на 9. 00, но в течение ночи было передвинуто на
6. 00.
Проведение атаки
После интенсивной артиллерийской подготовки (при сосредоточении огня
всех имеющихся батарей) в районе прорыва и высот Зуево обе штурмовые группы
сосредоточились для проведения атаки в 6. 15. Прорыв обороны противника
удался без особого труда. При тесном и слаженном взаимодействии танков и
пехоты все шло гладко, занимался окоп за окопом. Атака проходила успешно до
самых высот у Зуева и Вощинина. На восточном краю возвышенности танковая
группа фон Шиллера уничтожила два 122-мм орудия. По мере того как
продолжалась атака, "тигры" столкнулись с условиями чрезвычайно
труднопроходимой местности. Позиции противника были разбиты вдребезги
артиллерийским огнем с обеих сторон. Масса грязи образовалось в траншеях и
воронках от снарядов из-за дождей в предыдущие несколько дней. Танки могли
двигаться вперед самостоятельно только еле-еле и должны были непрерывно
связываться друг с другом по рации. 24-го же июня массированный
сосредоточенный огонь артиллерии всех калибров был открыт по танкам. В этот
момент стало очевидно, что господствующая высота в Баеве (ее первоначально
предполагалось атаковать одновременно) все еще не в наших руках. Наоборот,
образовался сильный очаг сопротивления противника, из которого он мог вести
интенсивный фланговый огонь. Со своих наблюдательных пунктов он также имел
возможность просматривать всю местность, на которой действовали обе [315]
штурмовые группы. Попытка блокировать его опасный северный фланг
артиллерийским огнем имела лишь частичный успех и оказалась малоэффективной.
Сосредоточенный огонь артиллерии, противотанковых орудий и 152-мм самоходных
орудий вызвал потери у обеих групп "тигров". В расположении
гауптмана фон Шиллера артиллерийским огнем были повреждены и лишены
подвижности два "тигра"; два "тигра" были также
повреждены в расположении лейтенанта Кариуса. Несмотря на это, атака за
овладение "еврейским носом" продолжалась. Пехота штурмовой группы
с правого фланга, 121-й саперный батальон достигли цели. Они тесно
взаимодействовали с танками, медленно продвигаясь вперед и атакуя занятые
массой войск противника траншеи, иногда используя огнеметы. Деревня Вощинино
и система траншей на дальней стороне склона (который обрывается к востоку)
были взяты. Взятие и освобождение высоты в Зуеве удалось лишь частично
левофланговой штурмовой группе. Средняя часть деревни была взята, в то время
как тяжелый затяжной бой завязался за северную часть деревни, большую часть
которой занимала высота Баево. Чтобы привести пехоту на прежнюю линию
обороны, "тиграм" пришлось двигаться вверх на высоту в Зуеве. Там
они подверглись обстрелу: противотанковые и самоходные орудия вели
массированный огонь с востока. Один "тигр" из группы Кариуса был
подбит прямым попаданием, после того как были подбиты две русские самоходные
артиллерийские установки на расстоянии в 1500 метров. Их же огнем были
подбиты два танка из группы фон Шиллера. Чтобы избежать новых потерь в
результате дальнейшего продвижения по гребню высоты, всем "тиграм"
было приказано вернуться назад на позиции на обратном склоне, где они могли
подготовиться к обороне или откуда могли проводить контратаки в случае
прорыва противника. Позиции на восточном склоне "еврейского носа"
можно было захватить только усилиями пехоты и при поддержке артиллерии.
Ценой тяжелых потерь пехоте удалось занять прежнюю линию обороны к 13. 00.
Она приготовилась обороняться от предполагаемой контратаки противника.
Северная часть высоты в Зуеве [316] продолжала оставаться в руках у русских.
Под командованием гауптмана Леонардта четыре новых, готовых к бою танка
прибыли из Пыляя в течение времени после полудня и были приданы группе фон
Шиллера для поддержки державших оборону саперов. При непрерывном
использовании непосредственной поддержки с воздуха и при поддержке тяжелой
артиллерии и минометов противник предпринял контратаку семью танками
("КВ-1" и "шерман") и 400 пехотинцами с восточного
направления около 15. 00. Два танка "КВ-1" были уничтожены танками
гауптмана Леонардта. Пехоте противника удалось потеснить саперов на переднем
склоне Зуева. Ожесточенный бой за "еврейский нос" продолжался до
вечера. До самого наступления темноты он не утихал настолько, чтобы
позволить танкам несколько отойти от отвоеванной ими позиции. Они заняли
позицию вблизи батальонного командного пункта в качестве готового к вводу в
бой резерва и сил противотанковой обороны. Вместе с потерями 24 июня всего
было подбито девять "тигров" на только что отбитой позиции или за
нею. Они были выведены из строя огнем артиллерии или противотанковых орудий.
Все полностью боеспособные "тигры" были задействованы в течение
ночи для вызволения этих танков. К утру 27 июня пять поврежденных
"тигров" были благополучно эвакуированы с фронтовой полосы.
Успехи -- уничтожены два самоходных орудия (152-мм) и 2 танка
"KB"; уничтожены 4 122-мм САУ (самоходные артиллерийские
установки); потери в живой силе противника составили 500 солдат.
Потери -- 7 танков "T-VI" ("тигров") повреждены
огнем противника; пять из них были эвакуированы ночью.
Потери в личном составе -- 1 офицер (лейтенант Науманн), 1
фельдфебель, и 1 рядовой пропали без вести; 4 тяжело раненных и 2 легко
раненных.
27 июня 1944 года
Ситуация оставалась неизменной у Зуева ("еврейский нос"). К
северу от него атака наших, чтобы занять возвышенность в Иванькове (Уткино
-- Городец), была проведена в ранние утренние часы силами пехоты и [317]
штурмовых орудий с применением массированного огня дивизионной артиллерии.
Под командованием лейтенанта Кариуса взвод, состоявший из четырех
"тигров", поддержал боевые действия своим огнем из района Шапкова.
Там абсолютно господствует высота у Уткина -- Городца и Баева. Взвод
Кариуса оставался на командном пункте 1-го батальона 94-го гренадерского
полка в течение ночи. Атака штурмовых орудий и пехоты не удалась и была
отменена через два часа при значительных потерях. В течение дня взвод
лейтенанта Кариуса оставался на командном пункте 1-го батальона 94-го полка
в качестве подвижного резерва. Гауптман фон Шиллер был наготове с четырьмя
"тиграми" на командном пункте 121-го саперного батальона, а затем
в 1-м батальоне 435-го гренадерского полка, чтобы отбивать контратаки
противника и противодействовать прорыву бронетехники. Ситуация оставалась
неизменной в течение дня, если не считать бесконечных артиллерийских
обстрелов и небольших вылазок у "еврейского носа". Из всех девяти
"тигров", выведенных из строя обстрелом, шесть к тому времени были
эвакуированы с фронта. Они были отбуксированы в мастерские ремонтным
взводом. Три разбитых "тигра" оставались на месте и перед нашим
собственным главным огневым рубежом. До них можно было добраться только
ночным патрулям с поддержкой пехоты и бронетехники. Поскольку примерно в 22.
00 было установлено, что русский артиллерийский наблюдатель засел в одном из
"тигров", который находился дальше всех от линии обороны, а также
можно было понять по шуму моторов (бронетехники или тракторов), что русские
намеревались убрать тот "тигр", он был уничтожен нашими
собственными орудиями по приказу командира дивизии.
28–30 июня 1944 года
Ситуация оставалась неизменной. За исключением резерва, состоявшего из
трех "тигров" (под командованием лейтенанта Эйхорна), которые
находились в состоянии боеготовности на батальонном командном пункте в
километре к востоку от совхоза в Кирове, никаких [318] других
"тигров" задействовано не было. 2-я рота сосредоточилась вблизи
дивизионного командного пункта 121-й пехотной дивизии у Телегина. 3-я рота
находилась в Пыляе. Машины были отремонтированы ремонтными группами, а часть
их была направлена в ремонтную роту (для ремонтных работ в течение более
трех дней).
Вечером 28 июня отряд лейтенанта Эйхорна подбил два танка
"KB-1С" с расстояния 1800 метров. Утром 29 июня был выведен из
строя американский танк "шерман" с расстояния 2000 метров. Немного
позднее были уничтожены несколько артиллерийских орудий среднего калибра,
которые противник установил между возвышенностями в Уткине -- Городце и
Баеве. Постоянные попытки эвакуации техники ночью, предпринятые лейтенантом
Эйхорном, не увенчались успехом. Он попытался вытащить два "тигра"
на ничейной территории, которые не были полностью уничтожены. Было
невозможно приблизиться к тем танкам без поддержки пехоты, потому что
русские каждый раз в ответ открывали ураганный артиллерийский огонь.
Лейтенант Эйхорн оставался со своими танками на своем прежнем месте
дислокации до 4 июля, для того чтобы повторить попытки эвакуации. Поскольку
ситуация с пехотой оставалась неизменной, противник продолжал прочно держать
оборону и, наконец, когда были замечены попытки русских отбуксировать оба
"тигра", вечером 3 июля поступил приказ уничтожить оба
"тигра" своим огнем.
1 июля 1944 года штаб, 2-я рота и 3-я рота (минус отряд Эйхорна) были
отведены в район к северо-западу от Острова у Шабаны -- Ванина, на реке
Великой. 2 июля в 23. 30 батальон получил приказ из штаба группы армий
двигаться в Дюнабург по железной дороге. Он находился в распоряжении II
армейского корпуса в районе дислокации 16-й армии.
Для 1-й роты 502-го батальона тяжелых танков не нашлось применения.
Вечером 23 июня был получен приказ из группы армий "Север"
находиться в резерве 16-й армии на участке армейского корпуса "Л".
Рота только проводила разведку боем в отношении прорвавшихся русских в [319]
районе расположения 181-й пехотной дивизии. 1 июля она получила приказ
двигаться в Идрицу на участок X армейского корпуса. Там рота была
использована в боях в течение двух дней на участке 281-й охранной дивизии.
Успехи -- уничтожены три вражеских танка (два "КВ-1с",
один -- "шерман"), уничтожены несколько артиллерийских орудий
среднего калибра, многочисленные потери убитыми в живой силе противника.
Наши потери -- уничтожены два танка "T-VI" огнем наших же
орудий, потому что их не удалось эвакуировать с ничейной территории.
Потери в личном составе -- нет.
РЕЗЮМЕ И УРОКИ, ПОЛУЧЕННЫЕ В БОЯХ В РАЙОНЕ СЕВЕРО-ВОСТОЧНЕЕ ОСТРОВА НА
УЧАСТКЕ XXXVIII АРМЕЙСКОГО КОРПУСА
В тесном взаимодействии с пехотным полком и саперным батальоном, а
также при поддержке тяжелой артиллерии батальон с его штабом и двумя ротами
осуществил успешную контратаку в составе 121-й пехотной дивизии по очистке
от прорвавшегося противника районов к северо-востоку от Острова и
восстановлению линии обороны на высотах в Зуеве ("еврейский нос")
и Вощинине. Боевые действия велись с активным использованием сил пехоты,
бронетехники и артиллерии с обеих сторон. Временами они приобретали характер
большого сражения противостоящей друг другу боевой техники за овладение
укрепленным подобно крепости участком высоты.
Атака была возможна только при поддержке "тигров", а без них
успеха бы не имела. Успех был достигнут ценой потери нескольких
"тигров". Это произошло в результате прямых попаданий
артиллерийских снарядов и огня самоходных орудий. Во время атак 24 и 26 июня
стало очевидно, что явилось неприятным сюрпризом, что русские имели
возможность наблюдать и обходить с фланга всю местность, чтобы атаковать с
севера. Этого бы не произошло, если бы ранее была проведена [320]
одновременная атака далее на север для устранения этой фланкирующей позиции.
Однако сил пехоты и артиллерии для этого не было. Было налажено хорошее
взаимодействие с пехотой в оба дня атаки. Однако в первый день атаки оно не
привело к желаемому результату, потому что пехота, 94-й гренадерский полк,
был введен в бой сразу перед началом атаки. Он совершил пятнадцати
километровый пеший марш по заболоченной местности, и у него было совсем мало
времени для выяснения обстановки. Следует также упомянуть, что наша
собственная пехота сражалась энергично и подчас героически в оба дня. Во
второй день атаки сражение складывалось труднее для танков. Противотанковая
оборона противника была основательно укреплена противотанковыми орудиями,
самоходными орудиями и танками, которые вели огонь с хорошо оборудованных
позиций. У артиллерии, очевидно, появились даже еще более удобные
наблюдательные пункты, чем в первый день атаки. С точки зрения руководства,
бои 26 июня осложнялись созданием русскими помех на ультракоротких
радиочастотах. Они говорили на немецком языке на тех частотах, на которых не
было помех, и отдавали вводящие в заблуждение приказы. Постоянно прилагались
усилия к тому, чтобы найти радиочастоты без помех и продолжить работу на
них. Однако это означало, что для того, чтобы, например, дать команду из
батальона по радио, требовалось больше часа. Другие способы передачи или
отмены команд лично были неосуществимы из-за интенсивного артиллерийского
огня. Представляется необходимым оснащение ротных машин средневолновыми
рациями, для того чтобы по ним отдавать любые приказы, если радиосвязь на
других частотах нарушается указанным выше образом.
Местность создавала колоссальные трудности на участке атаки. Помимо
участков и полос болотистой земли на всем районе между Плескау и Островом,
местность сильно изрыта в результате обстрелов как вражеской, так и нашей
артиллерии. Если добавить к этому старую систему траншей и землянок, в
некоторых районах местность практически непроходима для танков. Выдвижение
[321] "тигров" из тыловых районов сосредоточения в район боевых
действий стало возможным только благодаря разведке маршрута и мостов,
ведущих к главному огневому рубежу. Она проводилась батальоном перед началом
боевых действий на участке XXXVIII армейского корпуса. Укрепление мостов и
налаживание дорог (бревенчатых настилов на дорогах) были предприняты
саперными подразделениями дивизии и корпуса, на основании рекомендаций из
батальона. В тактическом и техническом отношении у батальона была наилучшая
связь не только с XXXVIII армейским корпусом, но и с 121-й пехотной
дивизией. Были рассмотрены все предложения и просьбы. Батальон, роты
оставались приданными дивизии в течение всего времени и направлялись только
для поддержки соединений, которым были приданы. Так что батальон имел
возможность тесно взаимодействовать с командиром дивизии полковником Лером
или с начальником оперативного отдела штаба дивизии. Комдив и командующий
корпусом генерал неоднократно одобрительно отзывались об этом взаимодействии
и о том, как проявлял себя батальон.
После этой атаки 121-й пехотная дивизия под командой полковника Лера
была упомянута в сводке командования вермахта. По "соображениям
безопасности" батальон назван не был.
УСПЕХИ В ПЕРИОД С 24 ПО 30 ИЮНЯ 1944 ГОДА

День
Сражение
Самоходные орудия
Танки
Противотанк. орудия
Артиллер. орудия
Убитые (против.)

24 июня
Атака на Зуево
--
20
15
--
600

26 июня
Атака на Зуево
2
2
4
--
500

28–30 июня
Оборона Шапкова
--
3
--
1
--

Всего:
2
25
19
1
1100 [322]
ТАНКИ В СОСТОЯНИИ БОЕГОТОВНОСТИ И ДЕЙСТВИЯ РЕМОНТНО-ВОССТАНОВИТЕЛЬНОЙ
СЕКЦИИ

День
Всего в районе
боевых действий
В состоянии
боеготовности
Количество
восстановленных
ремонтным взводом
и в мастерских

23 июня
31
24
--

24 июня
31
16
--

25 июня
31
11
1

26 июня
30
10
--

27 июня
30
11
2

28 июня
30
12
--

29 июня
32
13
1

30 июня
32
15
2
(Танки, отремонтированные ремонтными командами, не учтены)
ПОТЕРИ НАШИХ ВОЙСК В ПЕРИОД С 24 ПО 30 ИЮНЯ 1944 ГОДА

Потери в личном составе
Офицеры
Унтер-офицеры
Рядовые
Всего

Убитые
--
--
--
--

Пропавшие без вести
1
1
1
3

Раненые (в госпитале)
--
1
12
13

Раненые (в части)
--
5
10
15

Всего
1
7
23
31
Потери в боевой технике:
3 танка "T-VI" полностью вышли из строя с вооружением и
оборудованием
6 танков "T-VIs" вышли из строя в результате огня противника
(эвакуированы с поля боя и восстановлены в мастерской) [323]
2 полугусеничные машины подбиты (эвакуированы и отремонтированы)
РАСХОД БОЕПРИПАСОВ В ПЕРИОД С 24 ИЮНЯ ПО 30 ИЮНЯ 1944 ГОДА
88-мм противотанковых снарядов Psba39
1079
88-мм фугасных снарядов 1132
пулеметных патронов 64 000
[324]
Документ 6 {7}
502-й батальон тяжелых танков
Шванер Ганс Йоахим
майор и командир батальона На Востоке
август 1944 года
ОТЧЕТ ПО ИТОГАМ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ 502-ГО БАТАЛЬОНА ТЯЖЕЛЫХ ТАНКОВ НА
УЧАСТКЕ 16-Й АРМИИ С 4 ИЮЛЯ ПО 17 АВГУСТА 1944 ГОДА
Боевые действия в районе Дюнабурга
с 4 по 27 июля 1944 года
3 июля 1944 года
Командное подчинение
Батальон (минус 1-я рота) был придан II армейскому корпусу по прибытии
штаба, 2-й роты и 3-й роты 502-го батальона тяжелых танков.
Обстановка у II армейского корпуса (правый фланг 16-й армии и группы
армий "Север")
Используя значительные силы пехоты и бронетехники, 22 июня противник
прорвал главный огневой рубеж на стыке групп армий "Север" и
"Центр" у Полоцка на участке I армейского корпуса (и к югу от
него). Противник [325] развивал прорыв на запад по обе стороны от Дюны на
южном крыле I армейского корпуса. II армейский корпус отошел с участка 16-й
армии, у него была задача организовать новый фронт обороны, примыкающий к
правому крылу I армейского корпуса восточнее и юго-восточнее Дюна-бурга.
Было приказано создать этот фронт вместе с вновь прибывшими дивизиями
(большая часть их взята с участка 18-й армии; ему придавалось также
дополнительное тяжелое вооружение, 502-й батальон тяжелых танков, несколько
бригад и дивизионов штурмовых орудий). Задача была выполнена охватом позиций
вокруг Дюнабурга на южном берегу Дюны. В первые несколько дней июля пехотные
дивизии заняли линию обороны, которая проходила приблизительно от Друя до
Даугайляя, через Браслав, Дрисвяты и Дукштас по дороге Дюнабург -- Кауен
(Каунас. -- Пер. ). Одна за другой дивизии были переброшены по железной
дороге в Дюнабург и в Турмонт, в тридцати километрах к югу от Дюнабурга.
Предполагалось, что противник пытался окружить южное крыло 16-й армии, чтобы
занять Дюнабург, стратегически важную железную дорогу и транспортный узел.
Первоначально предполагалось ликвидировать брешь на фронте, соединившись с
левым крылом группой армий "Центр" (IX армейский корпус), и
образовать прочный фронт обороны силами, недавно приданными II армейскому
корпусу. Левое крыло группы армий "Центр" непрерывно отходило на
запад перед лицом мощного натиска противника.
На эшелоны, следовавшие в Дюнабург, 3 и 4 июля в Бриганове и Острове
погрузились вместе с обозом ремонтно-восстановительная мастерская и взвод
ремонтной роты, штаб, 2-я и 3-я роты 502-го батальона. Эшелоны с первыми
подразделениями прибыли вечером 4 июля. Перевозка остальных продолжалась
постоянно до 6 июля. Первоначально они сосредоточились в лесах к северу от
Дюнабурга. Затем, завершив укрепление бревнами моста через железную дорогу у
Дюнабурга, с тем чтобы по нему могли пройти "тигры", они
сосредоточились в населенном пункте Пески и Лаукесы, в восьми километрах к
югу от Дюнабурга, на южном берегу Дюны. [326]
Ремонтная рота и обоз оставались на северном берегу Дюны близ Вальдорфа
(Мецзиемы. -- Пер. ) и Стропи. Всего двадцать два "тигра" были
готовы к боевым действиям из штаба, 2-й и 3-й рот.
4–8 июля 1944 года
После докладов и обсуждений с командиром и начальником штаба II
армейского корпуса и установления контакта с 215-й пехотной дивизией
непрерывно велась разведка маршрута и мостов к востоку, юго-востоку и к югу
от Дюнабурга. Первоначально это было сделано пятью разведывательными
дозорами под руководством офицеров. По приказу 16-й армии 680-й саперный
батальон из II армейского корпуса был направлен для взаимодействия с
батальоном. На основании информации, полученной от батальона, саперы были
задействованы для наведения мостов для "тигров" и укрепления в том
районе мостов, которые имели грузоподъемность 10 тонн (самое большее 20
тонн). Иногда 3-й саперный батальон и саперные батальоны 215 и 225-й
пехотных дивизий также помогали в этой работе. Первоначально прокладывались
основные маршруты от Дюнабурга к новому рубежу обороны. В это время
железнодорожный мост в Дюнабурге давал единственную возможность переправы
для "тигров" через Дюну. Не было не только подходящей переправы на
расстоянии в 100 километров восточнее Дюнабурга, но не было и никакой
переправы примерно на таком же расстоянии к северо-западу от этого города.
Всякая возможность перехода Дюны вброд была исключена. В силу этих причин
для переправы через Дюну было запланировано строительство парома
грузоподъемностью 60 тонн. Строительство было предпринято саперным взводом
батальона с привлечением рабочей силы, обеспеченной комендантом Дюнабурга.
Позднее 16-я армия соорудила паром грузоподъемностью 70 тонн (оборудованный
для перевозки танков) в Ливенхофе, в 80 километрах к северо-западу от
Дюнабурга. В ходе разведывательных операций, которые осуществлялись в
автомобилях "фольксваген", на мотоциклах и -- в районах, [327]
не занятых нашими войсками, -- на полугусеничных машинах, командир
взвода разведки маршрутом батальона обер-лейтенант Вольф стал первым
офицером группы армий "Север", установившим контакт с IX армейским
корпусом группы армий "Центр". Используя три полугусеничные
машины, разведвзвод под командованием лейтенанта Рувиделя произвел разведку
позиций противника перед линией обороны к югу и к юго-востоку. Он также
разведал маршруты, подходящие для использования "тигров". Во время
этой операции 8 июля он обнаружил, что лишь незначительные группы пехоты
противника находились впереди главной оборонительной позиции. Во II
армейский корпус постоянно передавались донесения относительно укрепления
сети дорог и о ходе разведки маршрутов и расположений противника. Поскольку
не было в наличии ни специальных средств разведки, ни достаточного
количества разведывательных самолетов для сбора оперативных разведданных о
противнике, общее представление о противнике было чрезвычайно скудным и
частично оставалось совершенно неясным.
9 июля 1944 года
Ситуация у II армейского корпуса
Наступал на запад, противник первоначально нанес удар по оборонительным
позициям вокруг Дюнабурга вдоль южного берега Дюны (участок 132-й пехотной
дивизии). Появившись из Дзины (в 60 километрах к востоку от Дюнабурга), он
атаковал Брую. Двигаясь далее на юг, он также продвинулся значительными
силами на запад. Используя пехоту и бронетехнику, он атаковал боевые
разведподразделения 215-й и 205-й пехотных дивизий у Видзы (в 20 километрах
к югу от Дрисвяты) и Пилконяя (15 километров к юго-западу от Салакас). Эти
разведывательные подразделения выслали свои дозоры к югу от позиций дивизии.
Положение противника оценивалось II армейским корпусом следующим образом:
противник намеревался охватить оборонительный рубеж, который был продолжен
на запад за счет новых [328] приданных пехотных дивизий; затем он
рассчитывал выйти к дороге Дюнабург -- Утенас -- Кауен и
развернуться к Дюнабургу с юга или юго-востока.
В 10. 00 в батальон поступил приказ двинуться маршем по дороге в
Дегузяй на участок 205-й пехотной дивизии со всеми подразделениями --
штабом, 2-й и 3-й ротами. Потребовалось пройти маршем по дороге 50
километров вдоль шоссе Дюнабург -- Зарасай -- Дегузяй при палящем
полуденном зное. Просьба совершить марш в более прохладные вечерние часы
была отвергнута, потому что ситуация была критической и батальон срочно был
нужен 205-й пехотной дивизии. К 19. 00 боевые подразделения 2-й и 3-й рот
прибыли на указанный участок при множестве поломок во время марша по дороге
(повреждения двигателей, ходовой части). Это было неизбежно, как результат
высокой температуры и большой маршевой дистанции. Из первоначально
выступивших двадцати двух "тигров" лишь пять "тигров" из
2-й роты и три "тигра" из 3-й роты были в боеготовом состоянии.
Командный пункт батальона был организован в 15. 00 с 205-й пехотной дивизией
в Салакас. После проведения разведки маршрута и разведки боем впереди
правого фланга 205-й пехотной дивизии подразделениями соответствующих
разведывательных взводов батальон был введен в бой в районе западнее и
юго-западнее Салакас.
В 20. 00 в Салакас, в присутствии генерала, командующего II армейским
корпусом, состоялось обсуждение операции на командном пункте 205-й пехотной
дивизии. Перед батальоном была поставлена следующая задача.
После того как будет подготовлен дорожный мост в трех километрах к
юго-западу от Дегуце, батальон должен двинуться маршем в расположенный в 15
километрах Даугайляй. Противник атаковал полковую группу, усиленную
штурмовыми и зенитными орудиями. Эта группа организовала сильный опорный
пункт в Пилконяе. Противник окружил его и продолжал наступать на
северо-запад танками, мотопехотой, с противотанковыми орудиями и отдельными
артиллерийскими орудиями приблизительно силами до полка через Таурагнай к
дороге [329] Дюнабург -- Кауен. Предполагалось, что батальон выдвинется
к юго-востоку от Даугайляя, выбьет противника с позиций у Гарняя (в 2
километрах к югу от Даугайляя) и установит контакт с боевой группой у
Пилконяя, севернее Тараньяя. Вместе с боевой группой он затем ударит на
восток и захватит перешеек между озерами Таурагнай и Утенас.
Дорожный мост в 3 километрах к юго-западу от Дегуце (металлическая
конструкция, сорокашестиметровый пролет, стропильные фермы) имел
грузоподъемность только 24 тонны. В течение ночи мост был укреплен ротой
225-го саперного батальона, которая доставила три перекладины и усилила
настил до грузоподъемности 60 тонн.
Для того чтобы починить танки, сломавшиеся во время марша, были
задействованы ремонтные группы роты (которым было приказано быть в Зарасай).
В течение ночи несколько "тигров", которые вышли из строя, вновь
присоединились к батальону либо снова были приведены в состояние
боеготовности. К следующей ночи у 3-й роты опять было девять готовых к бою
"тигров".
Успехи -- нет.
Поломки -- 8 "тигров" вышли из строя из-за механических
поломок.
10 июля 1944 года
Чтобы выполнить задачу, 3-я рота (гауптман Леонардт) отправилась в 1.
00 с девятью боеготовыми "тиграми" из района сосредоточения в
Дегуце. В 4. 00 она переправилась по усиленному дорожному мосту и достигла
Даугайляя около 6. 00. 2-я рота, в которой было только пять готовых к бою
"тигров", оставалась в Дегуце, охраняла дорожный мост и занималась
танками, поломанными за день до этого. Используя полугусеничные машины
разведывательного взвода, 2-я рота также получила задачу произвести разведку
в отношении противника и разведку маршрута, ведущего на запад и северо-запад
от Дегуце в район Дусетоса и Анталепте. Установив контакт с 1-м батальоном
377-го гренадерского полка (у которого была задача на участке 225-й пехотной
дивизии охранять дорогу [330] Дюнабург -- Кауен у Даугайляя, 3-я рота
атаковала Гарняй, как было приказано, и заняла высоту 216 в 2 километрах к
юго-западу от нее. Во время атаки по ней был открыт массированный огонь из
противотанковой и другой артиллерии и минометов. Было уничтожено большое
количество противотанковых орудий и минометов. Продолжая продвигаться вперед
по узкой полосе местности, на которой иногда попадались отдельные участки
леса, рота вновь завязала бой с сильными противотанковыми подразделениями и
пехотой противника, которые оказывали упорное сопротивление, используя
средства ближнего боя и другие методы. Были подбиты два танка в результате
попадания в башню (командирскую башенку и пушку) из противотанкового орудия,
ведущего огонь с флангов. Дальнейшее продвижение роты привело бы только к
тяжелым потерям и не могло привести к быстрому выполнению задачи (прорыв к
окруженной полковой группе). Без пехоты о том, чтобы очистить от противника
лесистые участки (что было бы задачей пехотного батальона, который не
поддержал атаку), не могло быть и речи. Рота, таким образом, получила приказ
сразу после полудня внезапно прекратить боевые действия у Гарняя и
установить контакт с 305-м гренадерским полком у Кателяя, в 12 километрах к
юго-западу от Салакас, совершая широкий разворот на восток. Вместе с полком
затем следовало выдвинуться без промедления к Пилконяю с северо-востока.
Незадолго до 13. 00 батальон получил приказ для 2-й роты в Дегуце
выдвинуться вдоль дороги Дюнабург -- Кауен через Даугайляй, а затем
далее следовать до Утены. Она должна была поддержать атаку пехотного полка
225-й пехотной дивизии. Эта задача была поставлена группой армий
"Север" для 225-й пехотной дивизии, и первоначально
предполагалось, что будет выполняться всем 502-м батальоном тяжелых танков.
Эта задача выполнена не была, потому что в 14. 00 был получен приказ,
отменяющий предыдущий. 225-я пехотная дивизия, которая атаковала Утену
своими подразделениями с утра, внезапно прекратила боевые действия. Дивизия
получила приказ от группы армий "Центр" (которой она уже была
[331] придана в течение трех дней, не имея с ней контакта) как можно скорее
прибыть в Вилкомир, но не ввязываться в бой. 2-я рота, которая уже была
готова к атаке семью "тиграми", была остановлена, и ей было
приказано вернуться на свою прежнюю позицию в Дегуце для охраны и усиления
только что образованной оборонительной позиции 205-й пехотной дивизии.
В 18. 30, пополнив боеприпасы, 3-я рота двинулась на юго-запад от
Кателяя (через Бринклискес) вместе с 335-м гренадерским полком. У нее была
задача прорваться в Стугляй и установить контакт с боевой группой в
Пилконяе, от которой ничего не было слышно с 10. 00. Большая часть полка
(1-й батальон) выдвинулся через лес восточнее Пилконяя, чтобы завязать бой с
просочившейся пехотой противника и очистить лес. Роту "тигров"
сопровождали лишь незначительные силы пехоты (80 человек) и самоходные
орудия. Вначале атака проходила успешно. Было уничтожено несколько тяжелых и
средних противотанковых орудий, которые противник разместил на позиции к югу
от Бринклискеса. Атака роты заглохла у высоты 188, где противник вновь стал
оказывать упорное сопротивление силами пехоты и противотанковых орудий.
До наступления темноты было уничтожено большое количество
противотанковых орудий и несколько единиц полевой артиллерии было выведено
из строя. Успешными были боевые действия в отношении пытавшейся
контратаковать из леса вражеской пехоты. Противник потерял почти 200 человек
убитыми. Когда стемнело, атаку пришлось остановить на достигнутом рубеже,
потому что только два "тигра" из первоначально готовых к боевым
действиям семи все еще были способны вести бой. Пять машин поломались из-за
больших нагрузок на двигатели, полуденного зноя и длительного марша по
дороге в предыдущий день. Пехота, которая была направлена для взаимодействия
с ротой (при слабом руководстве и неуверенных действиях), с большим трудом
была подтянута на позицию на высоте 181 (для обеспечения безопасности в
ночное время). [332]
В течение ночи боевая группа, окруженная у Пилконяя, сообщила, что уже
пробилась оттуда в течение дня и собирается достигнуть линии обороны на
участке 205-й пехотной дивизии с наступлением темноты. Таким образом,
дальнейшее проведение атаки стало ненужным.
Для того чтобы сменить 3-ю роту и вызволить пять "тигров",
которые вышли из строя из-за поломок, 2-я рота под командованием лейтенанта
Эйхорна была подтянута в Кателяй из Дегуце. Из этих танков только два
"тигра" достигли цели вскоре после полуночи. Остальные сломались
по дороге.
Успехи -- уничтожены 16 противотанковых орудий, 15 минометов,
2–3 пехотные роты.
Наши потери -- 8 "тигров" из-за поломок, 2
"тигра" подбиты попаданием в башню.
Потери в личном составе -- легко ранены 2 фельдфебеля.
11 июля 1944 года
Вместе с 75 пехотинцами лейтенант Эйхорн со своими танками сменил 3-ю
роту приблизительно в 2. 00 и взял на себя задачу обеспечения безопасности
на высоте 188.
На 11 июля 205-я пехотная дивизия отдала приказ 335-му гренадерскому
полку отойти на рубеж Салакас -- Авигноста в течение дня. Этот приказ
был отдан, потому что противник атаковал большими силами пехоты, отдельными
танками и при поддержке тяжелой артиллерии с вечера предыдущего дня по всему
фронту 205-й пехотной дивизии. Противник пытался охватить правый край
дивизии, а сил пехоты дивизии было недостаточно для того, чтобы удерживать
позиции на сильно пересеченной и местами густо заросшей лесом местности.
Гауптман Леонардт таким образом получил задачу позаботиться о своих
разбитых танках и возвратиться в Дегуце из Кателяя. Четыре тягача ремонтного
взвода были отправлены ему на развилку дорог в 3 километрах к северу от
Кателяя (Ученискес). Вместе с силами пехотного прикрытия, которые были
направлены для [333] взаимодействия с ним, лейтенант Эйхорн получил задачу
прикрывать отход 335-го гренадерского полка. Он завязал боевые действия в
районах сосредоточения русских до 5. 00 и уничтожил четыре противотанковых
орудия. В двух километрах к западу от его позиции он заметил четырнадцать
русских танков и самоходных орудий, пытавшихся прорваться на север. Они
совершили обход к западу от Эйхорна в попытке охватить правый фланг
гренадерского полка. Однако было невозможно ввести в бой эту технику из-за
тянущихся участков леса и низин, а также лежащего между ними озера Силес. В
5. 00 силы прикрытия под командованием лейтенанта Эйхорна, с приданной
пехотой, были отведены вплоть до Кателяя, так что противник лишь попытался
преследовать незначительными разведотрядами. В 6. 30 он снова сменил
позиции, на этот раз дойдя до развилки дорог, в трех километрах к северу от
Кателяя, где прикрывал отход гренадерского полка с тяжелым вооружением
(артиллерией, штурмовыми орудиями и минометами) приблизительно до 14. 00
(отход, проводившийся в соответствии с планом). В этот момент
активизировалось движение противника по дороге Лукобиунай -- Паберце. По
тому, как вздымались тяжелые клубы пыли, можно было определить, что
противник прорывался далее на север с танками и грузовиками. В 13. 30 Эйхорн
вступил в бой с русской пехотой силой до двух рот, поддерживаемой
противотанковыми подразделениями, танками и минометами на развилке дорог у
озера Ученискес. В ходе него он уничтожил две противотанковые пушки и еще
некоторое количество пехоты. Один "тигр" был подбит из
противотанкового орудия, у него была сильно повреждена башня, и его пришлось
отправить обратно в Салакас. В 14. 00 Эйхорн отошел по дороге в Салакас
после того, как подорвал три моста. В 15. 00 он пересек новый главный
огневой рубеж, который был образован вдоль линии Авигноста -- Салакас
между Лигаяй и Луодис. Делая это, он выполнил свою задачу прикрытия отхода.
Он вернулся в свою роту с одним "тигром", полностью готовым к
боевым операциям, и одним частично боеготовым. [334]
Эвакуация поврежденных "тигров" 3-й роты и "тигров"
2-й роты (группа лейтенанта Эйхорна) была сопряжена с большими трудностями
из-за чрезвычайно плохого состояния дорог, частично непроходимых
заболоченных участков и ветхих мостов. Попытки эвакуации продолжались до
времени после полудня 11 июля. Были отбуксированы все "тигры".
Часть их даже была вновь приведена в боеготовное состояние на месте
ремонтными взводами роты. Под командованием гауптмана Леонардта они
сосредоточились в районе вокруг Дегуце.
11 июля в 2. 30 батальон получил приказ немедленно направить одну роту
через Дюнабург на командный пункт 215-й пехотной дивизии в Тарцека (в 15
километрах к югу от Дюнабурга). Русские, подступавшие с востока через Ричаны
и Карасино, прорвали линию обороны между озерами Дрисвяты и Ричу ближе к
вечеру 10 июля с примерно тридцатью танками и пехотой. В течение ночи танки
противника смяли значительную часть подразделений 435-го гренадерского полка
и несколько противотанковых и зенитных батарей. Особенно досталось
приданному батальону литовской полиции. Значительные силы пехоты выдвинулись
вдоль озера Ричу на север.
В 3. 00 гауптман фон Шиллер был отправлен на дорогу, ведущую из Дегуце
в Дюнабург с семью исправными танками. Оттуда он проследовал через Пески до
Тарцека. Для того чтобы это сделать, ему пришлось покрыть расстояние в 65
километров. Сократить маршрут от Дегуце или Салакаса, двигаясь прямо на
восток к 205-й пехотной дивизии, было невозможно, потому что большая часть
мостов, встречавшихся на этом пути, все еще не была укреплена для
прохождения "тигров". В общей сложности пять "тигров"
из-за поломок вышли из строя по пути в Пески, так что прибыли только два
готовые к боевым действиям. Вместе с двумя танками, поступившими на
передовую прямо из ремонтной мастерской, всего, таким образом, в наличии
было четыре "тигра", с которыми фон Шиллер должен был выполнять
поставленную задачу поддержать контратаку 215-й пехотной дивизии. Он должен
был взаимодействовать со 2-м батальоном [335] 435-го гренадерского полка,
чтобы отбить деревню Карасино и восстановить линию обороны.
В 15. 15 после артподготовки атака началась из Тарцека через
Маркинковиче вдоль дороги на Карает т. Незначительные силы пехоты были
уничтожены у Маркинковиче, и Карасино было взято энергичной атакой, несмотря
на большое количество танков и противотанковых орудий. Были уничтожены танки
противника ("Т-34", "Т-60" и 76, 2-мм орудия). Наша
собственная пехота медленно пробивалась с боем, преодолевая сопротивление
больших сил пехоты противника, закрепившейся на сильнопересеченной местности
с небольшими участками леса. Она установила контакт с "тиграми"
ближе к вечеру. Новая линия обороны была совместно оборудована в Карасине, и
она выдержала многочисленные атаки русской пехоты при поддержке артиллерии.
Противник понес большие, жестокие потери. Во время боя с вражескими танками
и противотанковыми орудиями один "тигр" был выведен из строя
попаданием из противотанковой пушки (85-мм) и оставался на линии обороны с
порванной гусеницей. У двух "тигров" были повреждены двигатели.
Поскольку пятый "тигр" прибыл, когда уже шел бой, бой продолжался
на участках, обращенных на север и восток. Удерживался занятый район. Эти
танки оставались на своих позициях ночью, чтобы прикрывать основную линию
обороны. Неподвижный танк был восстановлен в течение ночи с 12 на 13 июля.
Успехи -- уничтожены 10 танков ("Т-34", "Т-60"
и 76, 2-мм орудия), уничтожены 6 противотанковых пушек.
Потери -- 2 танка "T-VIs" в результате попадания из
противотанковой пушки в башнию.
6 танков "T-VIs" вышли из строя в результате поломки.
Пострадавшие из личного состава -- 2 легко раненных.
12 июля 1944 года
Ситуация в 225-й пехотной дивизии и боевые действия 3-й роты (гауптман
Леонардт)
225-я пехотная дивизия, которая была придана группе армий
"Центр" до 10 июля, действовала в составе II [336] армейского
корпуса. Это было сделано в свете сложившейся ситуации и значительной угрозы
правому флангу группы армий "Север", который противник пытался
охватить пехотой и бронетехникой. Находясь на стыке с 205-й пехотной
дивизией, она заняла оборону на запад от участка у озера в трех километрах к
западу от Дегуце вдоль реки Швентойя. Утром 12 июля противнику удалось
прорвать эту позицию к западу от Анталепте. Было видно, как отдельные танки
продвигались на север в направлении Дусетос.
3-я рота, в это время все еще выполнявшая задачу прикрытия в Дегуце,
была придана 225-й пехотной дивизии, и в 13. 00 ей была поставлена задача
двигаться из Анталепте на юго-запад к Драсинаю вместе с подразделениями
377-го гренадерского полка. Рота прибыла в Анталепте с четырьмя
"тиграми", и прибыла как раз во время, чтобы отбить атаку
бронетехники вдоль дороги Драсинай -- Анталепте. Два танка
"Т-34" были подбиты. Оставшиеся танки противника скрылись в лесу.
Штурмовые орудия были задействованы для прикрытия этого участка. 3-я рота
попыталась там атаковать во фланг через Падустис на Цабичюняй. Полагали, что
противник атакует там в направлении на север. Рота достигла Цабичюняя, не
встречая сопротивления противника. Прорвавшихся танков противника не было
видно. С наступлением темноты рота оттянулась назад в Анталепте, а позднее в
Венсавай на южном конце озера Венсавай, в 6 километрах к северу от Дегуце.
Там они занялись ремонтом других машин.
Успехи -- уничтожен "Т-34".
Потери -- нет.
Обстановка в 215-й пехотной дивизии
11 июля бывшая линия обороны между озерами Дрисвяты и Ричу была
восстановлена только в южной его части, вплоть до и включая Карасино. Оттуда
она поворачивала на север через Кракино и Маркинковиче. В северной части
перешейка были задействованы подразделения эстонской и литовской полиции. У
них была задача удерживать район вплоть до озера Ричу. Эти подразделения
[337] оказывали слабое сопротивление как во время атак русских, так и при
первых признаках атак. Они также оставляли свои позиции при малейшем
артиллерийском обстреле. Это происходило три раза 12 июля. Пол командованием
лейтенанта Кариуса четыре "тигра", которые расположились на лесном
пятачке к юго-востоку от Маркинковиче с целью проведения контратак, каждый
раз перехватывали покидавших позиции литовцев и эстонцев и возвращали их
обратно на их позиции.
12 июля 1-я рота 502-го батальона прибыла в Дюнабург по железной дороге
из X армейского корпуса (Идрица). В ее распоряжении были десять готовых к
проведению операций "тигров". В 19. 00 командующий
генерал-лейтенант Хассе приказал роте разделиться. Одно подразделение с
пятью "тиграми" должно было двигаться в Венсавай для усиления 3-й
роты, которая находилась в составе 225-й пехотной дивизии (в пятидесяти пяти
километрах к юго-западу от Дюнабурга). Другое подразделение из пяти
"тигров" должно было сформировать новую боевую группу и двигаться
к 81-й пехотной дивизии в совхоз Вацзалиена (в двадцати километрах к востоку
от Дюнабурга). 81-я пехотная дивизия недавно была размещена между 215-й и
132-й пехотными дивизиями, потому что атаки противника с востока
активизировались и 132-я пехотная дивизия частично утратила боеспособность.
13 июля 1944 года
Батальон, приданный II армейскому корпусу в качестве полностью
укомплектованной части после прибытия I и роты, был введен в бой тремя
боевыми группами в трех критических районах обороны корпуса: 3-я рота
(наполовину усиленная 1-й ротой) вместе с 225-й пехотной дивизией; 2-я рота
-- с 215-й пехотной дивизией; и половина 1-й роты -- с 81-й пехотной
дивизией.
3-я рота (225-й пехотной дивизии) не вводилась в бой 13 июля 1944 года;
вместо этого она оставалась в ожидании приказа в своем районе сосредоточения
в Вензавае и направила два "тигра" в Анталепте для прикрытия.
[338] Рота проводила разведку маршрута и мостов в районе 225-й пехотной
дивизии и начала разведку в отношении противника, предвидя предстоящие
задачи. Она направила полугусеничную машину в направлении Абели и пунктов к
западу. Саперная рота 680-го саперного батальона была придана роте и
занималась строительством мостов для "тигров".
2-я рота (215-й пехотной дивизии) под командованием лейтенанта Кариуса
продолжала операции вместе с 380-м гренадерским полком между Дрисвяты и
озером Ричу. В течение ночи с 12 на 13 июля русская пехота просочилась через
позиции эстонских и литовских полицейских вдоль озера Ричу и атаковала
поместье в Маркинковиче в 6. 00. Литовцы отошли на северо-запад, частью на
юг. При поддержке "тигров" была создана новая линия обороны сразу
к югу от Маркинковиче -- озеро Карасино, а литовская пехота (в том
количестве, которое еще было в наличии) пробивалась вперед в Маркинковиче. В
течение дня атака русской пехоты на ограниченном пространстве сильно
пересеченной местности была остановлена подкреплениями и прибывшей литовской
и эстонской полицией на участке Маркинковиче -- Скабаты. Вечером
"тигры" лейтенанта Кариуса сосредоточились на командном пункте
380-го гренадерского полка.
Остатки 1-й роты (81-й пехотной дивизии), состоявшие из пяти
"тигров" под командованием лейтенанта Бауманна, были собраны
дивизией вблизи ее командного пункта у усадьбы в Вечсалиела. Предполагалось
использовать ее к востоку и юго-востоку. Рота проводила разведку маршрутов и
мостов, но не вводилась в бой 13 июля.
Успехи -- пехота противника у расположения 215-й пехотной дивизии
завязла в боях.
14 июля 1944 года
Ситуация у 225~й пехотной дивизии и боевые действия 3-й роты (усиленной
половиной роты)
Используя лесистые участки и низины, русские постоянно атаковали своей
пехотой. Они пытались преодолеть [339] линию обороны, которая еще не вполне
была укреплена. Как только они обнаружили разрывы в линии обороны, то
попытались бросить на прорыв свои танки, действовавшие самостоятельно, чтобы
использовать успех и продолжить прорыв на северо-восток.
К 3. 00 утра 14 июля пехота предприняла мощный штурм на Анталепте при
поддержке артиллерийского огня нескольких батарей. При поддержке двух
"тигров", задействованных для охранения у Анталепте (под
командованием лейтенанта Плассманна), эта атака была отбита 377-м пехотным
полком. Пехота противника понесла тяжелые потери и потеряла одно тяжелое
противотанковое орудие. В течение дня противнику удалось совершить прорыв на
три километра юго-восточнее Анталепте у Штощуная и высоты 175. Противник
форсировал реку Швентойя и приступил к созданию плацдарма.
После полудня 3-й роте (усиленной пятью "тиграми" 1-й роты)
было приказано провести контратаку вместе с 2-м батальоном 377-го
гренадерского полка. Все танки были сосредоточены в боевой группе под
командованием лейтенанта Бельтера. После короткого обсуждения операции в 18.
00 на командном пункте батальона в Гайделяе контратака была проведена в 19.
15 после короткого совещания, касавшегося взаимодействия с пехотой.
Предполагалось взять деревню Штощунай, двигаясь через высоту 175. Когда
боевая группа достигла холма, она попала под интенсивный артиллерийский
огонь. Постоянно меняя позицию, "тигры" смогли, оставаясь на
холме, поддерживать наступление своей пехоты. По танкам был открыт ураганный
огонь из противотанковых орудий и танков с высоты к югу от реки Швентойя.
Было обнаружено, что шесть вражеских танков заняли позиции на обратном
склоне на расстоянии 2500 метров, и по ним был открыт сосредоточенный огонь
из всех танков. Однако им не удалось уничтожить эти машины. Но они
эффективно действовали против нескольких противотанковых орудий, артиллерии
и пехоты противника в ходе боя. В ходе него были [340] уничтожены шесть
противотанковых орудий и ракетная установка "катюша". Поскольку
наша пехота не могла оставаться на холме из-за все усиливавшегося
артиллерийского обстрела, атака была прекращена. Танки были затем отведены в
соседнюю низину и сосредоточились к 22. 00 в районе батальонного командного
пункта в ожидании дальнейшего ввода в бой.
Ситуация у 215-й пехотной дивизии и боевые действия 2-й роты (лейтенант
Кариус)
Линию обороны между озерами Дрисвяты и Ричу невозможно было удерживать,
как предполагалась, сколь-нибудь продолжительное время, потому что для этого
требовались слишком большие силы пехоты. В результате контратака была
запланирована на послеобеденное время 14 июля с целью ликвидации прорыва к
северу от Карасина и сокращения линии фронта.
Для того чтобы это сделать, нужно было провести хорошо продуманную
атаку, чтобы взять деревню Болнориче (в одном километре от Карасина) и
высоту 175 на южном конце озера Ричу.
Из первоначально готовых к боевым действиям четырех "тигров"
у двух возникли поломки, так что только два готовых к бою танка могли занять
позицию для атаки. Двигаясь вперед, два неисправных "тигра" могли
оказывать поддержку атаке. Три боевые группы были сформированы для
осуществления атаки:
первая боевая группа с двумя "тиграми" и тридцатью солдатами,
вторая боевая группа с двумя штурмовыми орудиями и тридцатью солдатами,
третья боевая группа с двумя штурмовыми орудиями и тридцатью солдатами.
В 18. 30, применяя сосредоточенный артиллерийский огонь, первая боевая
группа двинулась через позиции севернее Карасина и атаковала Болнориче.
После короткого тяжелого боя очаги сопротивления и противотанковые орудия в
деревне, на высоте и в лесу были подавлены. Когда это происходило, два
неисправных "тигра" [341] обеспечивали прикрытие огнем из
Карасина. Умело используя местность (которая поросла растительностью и имела
непроходимые участки болот в некоторых районах), два "тигра"
пробивались вперед к высоте 173, 3 и навязали бой отходящей вражеской
пехоте. Около 21. 00 объект атаки был взят и была установлена линия фронта к
озеру Ричу. Большие, жестокие потери понес противник. Ему лишь частично
удалось выйти из окружения. Только что отвоеванный участок заняла пехота.
"Тигры" сосредоточились на своих исходных позициях на
полковом командном пункте в Нурвианче. На обратном пути в полной темноте
один "тигр" застрял в болоте. Последний из остававшихся исправных
"тигров" оказал помощь. Он также отбуксировал два штурмовых
орудия, застрявшие в ходе боя и не сумевшие достичь цели назначения из-за
чрезвычайно труднопроходимой местности.
Успехи -- уничтожено 8 76, 2-мм противотанковых орудий, уничтожена
1 "катюша", успешно велись боевые действия против колонн с конными
обозами, мотопехоты и артиллерийских батарей, значительное количество потерь
убитыми у противника, уничтожены позиции противника.
Никаких активных боевых действий у 132-й пехотной дивизии (боевая
группа Бауманна). После полудня 14 июля пять танков лейтенанта Бауманна было
приказано выдвинуть на восемь километров западнее, в район сосредоточения в
окрестностях усадьбы Салоная.
15 июля 1944 года
Никакой заслуживающей внимания активности в боевых действиях.
Ситуация на участке II армейского корпуса позволяла предполагать, что
противник отказался от атаки на Дюнабург с юго-запада и юга и, вероятно,
отошел в восточном направлении с большей частью своего тяжелого вооружения и
бронетехники для того, чтобы возобновить атаку где-то еще. [342]
16 июля 1944 года
Ситуация у 215-й пехотной дивизии и боевые действия 2-й роты (лейтенант
Кариус)
Противник прорвал линию обороны у Марнги (8 километров к югу от
Турмонта) на правом фланге 215-й пехотной дивизии в утренние часы 16 июля и
продолжал двигаться на север. Боевой группе "тигров" под
командованием лейтенанта Кариуса первоначально было приказано выдвинуться из
района операций с 380-м пехотным полком (полковой командный пункт в
Фурвианче) и двигаться в Турмонт. Начав движение из района сосредоточения в
Грыганче и взаимодействуя с одним из батальонов 189-го гренадерского полка,
она должна была начать атаку в направлении на юго-запад в 13. 00. Ее целью
было, продвигаясь через Маргну, добраться до высоты к востоку от Шабловщяна.
Затем группа должна была продолжать атаковать на запад в направлении
Авишинки. Еще западнее вторая боевая группа (со свежим пополнением,
состоявшим из батальона штурмовых орудий и пехоты) должна была развернуть
атаку на Шабловщяну из пункта Карлишки.
В 12. 25, до того как 2-я рота начала свою атаку, русские предварили ее
атакой из Марнги в направлении на север и запад вдоль всего участка 189-го
гренадерского полка. Русские достигли высоты к северу от Марнги. По своей
личной инициативе лейтенант Кариус контратаковал и блокировал прорыв
противника. Начало атаки наших войск было передвинуто на 14. 00. Местность
не благоприятствовала действиям бронетехники, потому что болотистые низины
то и дело попадались среди многочисленных небольших холмов. Атака
бронетехники из-за этого была очень затруднена. Танкам все время приходилось
искать обходные пути. В течение времени после полудня Кариус достиг холма в
300 метрах к северо-востоку от первой цели (Шабловщяны) и вступил в бой с
тяжелыми и средними противотанковыми орудиями и значительными силами
противника. Он очистил позиции, занятые противником, ведя по ним непрерывный
огонь, но не продвинулся далее вперед [343] из-за препятствий на местности.
Наша пехота не поддержала эту атаку. И только в 17. 30 но второй половине
дня она вновь получила приказ следовать зa атакой бронетехники. Вскоре после
этого русские снова атаковали при поддержке артиллерии, в результате чего
наша пехота опять была прижата к земле. Без нашей пехоты лейтенант Кариус
удерживал позицию до 21. 00. Затем он двинулся назад за высоту к северу от
Марнга. В течение ночи он расположился вблизи батальонного командного
пункта, чтобы быть готовым держать оборону на случай новых контратак
русских.
Успехи -- уничтожено 14 45-мм противотанковых орудий, а также 2 76,
2-мм противотанковых орудия, нанесен значительный урон живой силе
противника.
Ситуация у 132-й пехотной дивизии и боевые действия 1-й роты (боевая
группа Бауманна)
В предыдущие несколько дней ситуация у 132-й и 81-й пехотных дивизий к
востоку от Дюнабурга развивалась следующим образом: прежняя линия обороны
между озером Ричу, озером Снуди и Дюной (непосредственно к западу от Тройи)
был прорвана атаками русской пехоты и бронетехники вдоль озера Снуди.
Русским удалось просочиться в лесистый район к юго-востоку от Силене
значительными силами пехоты. Первоначально мы прикрывали северный край леса
небольшими силами пехоты и тяжелого оружия. Затем мы продолжили прочесывание
леса с запада для восстановления контакта с войсками на прежних позициях к
югу от леса. 132-я пехотная дивизия, которая своим западным флангом
граничила с лесистым районом, намеревалась 16 июля атаковать вдоль западного
края озера Снуди. Для ее поддержки в дивизию были направлены
"тигры" Бауманна через Лиеборне -- поместье Болоселчи по
приказу II армейского корпуса. Они должны были атаковать вдоль дороги
Бабашки -- Борони вместе с 436-м гренадерским полком и штурмовыми
орудиями. Начало атаки было назначено на 16. 00. Бауманн начал ее со своими
"тиграми" точно в намеченное время. Он миновал передовые позиции
пехоты, [344] а затем был неожиданно обстрелян из восьми тяжелых
противотанковых орудий в деревне Дубиново (1, 5 километра к югу от Бабашек).
Три машины получили такие серьезные повреждения, что были выведены из строя
на все оставшееся время боя. Наша пехота не атаковала. Самоходные орудия,
которые, как предполагалось, должны были атаковать с запада, охватывая
Дубиново, понесли тяжелые потери от тяжелых противотанковых пушек, атака там
также захлебнулась с самого начала. С наступлением темноты танки Бауманна
совершили отход на свои исходные позиции.
Успехи -- уничтожены 6 тяжелых противотанковых и 4 средних
противотанковых орудия, нанесен значительный урон живой силе противника.
Потери -- повреждены 3 "тигра" огнем тяжелых
противотанковых орудий.
Потери в личном составе -- нет.
3-я рота не принимала участия в боевых действиях 16 июля.
17 июля 1944 года
Никакого участия в боевых действиях 2-й и 3-й роты. Под командованием
лейтенанта Бельтера половина 1-й роты (до этого приданная 3-й роте гауптмана
Леонардта) была выведена из оперативного района 225-й пехотной дивизии в
течение ночи с 16 на 17 июля и отправлена маршем по дороге через Дюнабург
-- поместье Вашалина (80 километров) в 81-ю пехотную дивизию. Силами
пехоты противник продвинулся на северо-запад из лесистого района к
юго-востоку от Силене и атаковал силы прикрытия на восточной окраине Силене.
Вечером 17 июля Бельтер в 20. 30 с четырьмя танками получил задание
обеспечивать прикрытие к северо-западу от Силене. Однако он не вступал в
боевой контакт.
18 июля 1944 года
Никаких боевых действий у 2-й и 3-й рот. [345]
Ситуация у 81-й и 132-й пехотных дивизий и боевые действия 1-й роты
В течение ночи 17 и 18 июля русские прекратили атаки к востоку и
северо-востоку от Силене и отошли на юг. Местная атака 18 июля с
использованием всей наличной бронетехники и танкового десанта предполагала
восстановление прежней линии обороны между озерами Ричу и Суади. В составе
81-й пехотной дивизии была сформирована боевая группа под командованием
полковника Майера (командир 189-го гренадерского полка). Она состояла из
четырех "тигров", пяти штурмовых орудий, десяти самоходных орудий
с посаженной на них пехотой, 2-см зенитного орудия, 88-мм зенитного орудия,
литовского гренадерского батальона и приданных им артиллерийских
корректировщиков. В 14. 00 эта боевая группа двигалась к югу от Силене и
достигла Плаускиты (в 8 километрах к юго-востоку от Силене) без
значительного сопротивления противника. По мере того как они продвигались
дальше, танки и самоходные орудия натолкнулись на глубоко эшелонированные
противотанковые позиции. Некоторые противотанковые орудия были расположены в
стороне от дороги, в лесу, и по ним трудно было вести огонь.
"Тигры" уничтожили несколько тяжелых противотанковых орудий и
достигли деревни Урбаны, в двух километрах к юго-востоку от Плаускиты, в 17.
30. Пехота не поддержала атаку; наоборот, пехотинцы залегли при первом же
сопротивлении противника. На южном краю лесистой области продолжали
оставаться значительные силы пехоты противника. Контратаки противника с
запада время от времени прерывали продвижение по маршруту у Плаускиты и в
пунктах севернее.
Из-за серьезной угрозы противника флангу с запада и возрастающего
давления противника (при поддержке артиллерии) передовые подразделения
бронетехники были выведены из Урбаны около 20. 00 по приказу командира
боевой группы полковника Мейера. Им было приказано возвращаться в Силене для
дозаправки. Пехота отошла в район от южного края озера Улаш в [346] Домини
(в 4 километрах к юго-востоку от Силене) и заняла там позицию для обороны.
132-я пехотная дивизия начала преследование отходящего к югу противника
уже в 7. 30.
С тремя готовыми к боевым действиям "тиграми" лейтенант
Бауманн был направлен для взаимодействия с 436-м гренадерским полком и
самоходными артиллерийскими установками. Он двинулся к югу от Бабашек по
дороге и достиг Бороны, в 5 километрах к югу, не встречая значительного
сопротивления противника. Огнем противотанковых орудий и другой артиллерии
атака была остановлена.
Атака была прекращена в окрестностях Дзиеруки. С наступлением темноты
"тигры" были отведены на их базу обслуживания к северу от Плусы.
Успехи -- уничтожены 7 противотанковых орудий, уничтожена пехота
противника с противотанковыми ружьями.
Потери -- 1 "тигр" поврежден в результате попадания
артиллерийского снаряда в ходовую часть.
Потери в личном составе -- 1 раненый.
1 заряжающий получил отравление газом.
19 июля 1944 года
Противник прекратил атаки на всем участке II армейского корпуса и
выводил свои силы на юг и на запад. 1-я рота была отведена из оперативного
района 81-й пехотной дивизии и переброшена в Сараай восьмидесятикилометровым
маршем по дороге (35 километров к юго-западу от Дюнабурга) для того, чтобы
оставаться там в качестве резерва корпуса. Там рота имела возможность
отремонтировать свои машины.
3-я рота вместе с 225-й пехотной дивизией была придана
ХХХХIIIармейскому корпусу 19 июля. (См. доклад по оперативному району
ХХХХIII армейского корпуса. )
2-я рота оставалась в окрестностях Турмонта в качестве оперативного
резерва корпуса 215-й пехотной дивизии. Танки, прибывшие из ремонтной
мастерской, были [347] сосредоточены в Песках (8 километром к югу от
Дюнабурга) лейтенантом Эйхорном. До вечера 21 июля ситуация у II армейского
корпуса оставалась неизменной.
22 июля 1944 года
Незадолго до 1. 00 начальник штаба II армейского корпуса поднял по
тревоге батальон по радио и дал следующую оценку ситуации.
Вечером 21 июля значительные бронетанковые силы русских прорвались на
участке 290-й пехотной дивизии (действовавшей на правом крыле I армейского
корпуса) на северном берегу Дюны и достигли окрестностей Краслава. В 19. 00
они достигли усадьбы Казанова (в 6 километрах к северу от Краслава) и
усадьбы Комбули. Затем они проследовали в направлении Извалты (28 километров
к востоку от Дюнабурга). 290-я пехотная дивизия откатывалась назад, и с
целью организации обороны у Извалты она была придана II армейскому корпусу.
Задача 502-му батальону: переправиться на северный берег Дюны со всеми
готовыми к бою "тиграми" и, используя дорогу Дюнабург --
Извалта, как можно скорее выйти к командному пункту 290-й пехотной дивизии в
Омельчинской. Сдерживать дальнейшее наступление бронетехники противника в
направлении на Дюнабург. Учитывать возможность боевого контакта с
противником во время марша по дороге.
1-я и 2-я роты были подняты по тревоге по радио. Боевые подразделения
были направлены вместе с большим количеством предметов снабжения в Дюнабург.
Командиры рот получили приказ проследовать раньше своих рот на батальонный
командный пункт в Горки (2, 5 километра к юго-западу от железной дороги в
Дюнабурге), чтобы получить боевой приказ.
После оперативного совещания с командирами рот батальонный командный
пункт был передвинут к северовосточным окрестностям Дюнабурга (немецкое
воинское кладбище), где ожидалось сосредоточение батальона. Лейтенант
Эйхорн, прибывавший из Песков с четырьмя "тиграми", был отправлен
в 5. 00 по дороге в Извалту, чтобы [348] провести разведку боем и установить
контакт с 290-й пехотной дивизией. 1-я рота (лейтенант Белер) последовала за
ним с шестью "тиграми" в 6. 00. 2-я рота (лейтенант Кариус)
доложила, что могла прибыть на сборный пункт батальона не ранее 8. 00. Она
получила приказ следовать за 1-й ротой. После того как была установлена
радиосвязь с подразделениями батальона, командир отправился вместе с
отделением связи и взводом разведки маршрута в 290-ю пехотную дивизию и
прибыл туда около 9. 00. Лейтенант Эйхорн не встречал противника на марше в
Хмельницкую.
Ситуация у 290-й пехотной дивизии
В ранние утренние часы противник атаковал вновь созданный
оборонительный рубеж по линии Дюна -- Извалта -- Лиелие -- Трули
(в 3 километрах к северу от Извалты) и прорвался на запад примерно двадцатью
танками на рубеже Лиелие -- Трули. Предполагали, что бронетехника
противника выдвигалась в направлении Виеки (25 километров к северо-востоку
от Дюнабурга).
Точное местоположение и маршрут продвижения невозможно было определить.
Чтобы дать бой бронетехнике противника и прикрыть путь снабжения Дюнабург
-- Извалта, дивизия ввела в бой остатки батальона самоходных орудий в
районе Лиелие -- Трули; она задействовала две роты тяжелых
противотанковых орудий (PAK-43s) из 666-го противотанкового батальона в
районе Извалты и к северу от Лапиниски (10 километров к западу от Извалты).
Совсем не было разведданных. Единственное донесение поступило от тыловых
частей, в котором сообщалось, что танки противника видели около 9. 00 у
пункта Барсуки (в 20 километрах к северо-востоку от Дюнабурга) прямо перед
автострадой Дюнабург -- Роззиттен. Батальон получил от дивизии полную
оперативную свободу действий и направил 1-ю роту, которая прибыла в 10. 00,
атаковать в направлении Лейкуни и Лиелие -- Трули, чтобы отрезать
русским путь наступления. Лейтенант Эйхорн получил задачу двигаться назад по
дороге Извалта -- Дюнабург с двумя "тиграми", провести
разведку на север от [349] железнодорожной станции у Науене (в 15 километрах
от Дюнабурга) и установить местоположение танков противника, которые, судя
по донесениям, могли быть в Барсуках. 2-я рота (лейтенант Кариус) получила
приказ по радиосвязи и от посыльного двигаться назад к автодороге Дюнабург
-- Роззиттен и выдвинуться оттуда в северном направлении к Виски, чтобы
обеспечивать свободу передвижений по этой важной автомагистрали. Когда
местоположение танков противника стало известно, Кариус повернул на восток и
начал боевые действия.
Незадолго до 11. 00 лейтенант Бельтер атаковал Лейкуни и встретил
первое сопротивление противника в 500 метрах к югу от деревни. Противник
разместил порядка восьми танков и некоторое количество противотанковых
орудий в Лейкуни, чтобы защитить свой южный фланг. Шесть танков
"Т-34", несколько грузовиков с прицепленными противотанковыми
орудиями и противотанковые пушки, развернутые к бою, подверглись атаке и
были уничтожены. Продолжая наступление на Лейкуни, два "тигра"
были выведены из строя огнем противника. Остававшиеся в строю четыре
"тигра" взяли Лейкуни, обеспечивали прикрытие до вечера и
перекрыли путь снабжения русских. Лейтенант Эйхорн, который выдвинулся к
северу от железнодорожной станции у Науене, достиг Телтини и речки к северу
от нее. Ни один из мостов на этом участке не мог выдержать
"тигры". Однако, поскольку приходилось рассчитывать на то, что
бронетехника противника повернет к югу от Тарзуки, он оставался в Телтини до
вечера, чтобы прикрывать совершенно открытый, сильно уязвимый фланг 290-й
пехотной дивизии и ее путь снабжения. 2-я рота, которая последовала за 1-й
ротой по дороге Дюнабург -- Извалта согласно приказу дивизии, получила
новый боевой приказ у железнодорожной станции в Науене. Она повернула оттуда
прямо на запад и двигалась через Кривани (Гривы. -- Пер. ) в направлении
роззиттенской автодороги, чтобы выдвинуться по дороге к Виски. Незадолго до
13. 00 она неожиданно повстречала двадцать тяжелых и сверхтяжелых танков
[350] противника -- типа "Иосиф Сталин" и
"Т-34–85" у Малинова (4 километра от Кривани).
Лейтенант Кариус атаковал танки противника с марша, двигаясь впереди
своей роты, а за ним последовали фельдфебель Кершер и лейтенант Нинштедт.
Без всяких потерь у своих они уничтожили семнадцать вражеских танков с
близкой дистанции с этими тремя "тиграми". Лично Кариус на своем
танке подбил десять танков противника. Только трем вражеским танкам удалось
скрыться на восток.
С этой ротой он затем очистил деревню Малиново и установил контакт с
ротой самоходных артиллерийских установок, подходившей с севера. Этими
действиями была снова очищена автомагистраль Дюнабург -- Роззиттен,
которую русские перекрыли своими танками с 10. 00, и атака русских на
Дюнабург была остановлена.
В изменение задачи 2-я рота получила указания в 15. 00 выдвинуться
восточнее Малинова к пункту Барсуки (4 километра к востоку от Малинова). Она
должна была отражать ожидавшиеся там новые атаки бронетанковой техники и
создать заслон на пути наступления русских, о котором теперь уже было
известно. До деревни добрались без сколь-нибудь значительного сопротивления
противника, и все пути, ведущие на север, восток и юго-восток, были
заблокированы.
Благодаря вмешательству батальона, особенно его 2-й роты под
командованием лейтенанта Кариуса, 290-й пехотной дивизии была предоставлена
возможность осуществить вечером беспрепятственный отход на запад и создать
новый фронт обороны к востоку от шоссе Дюнабург -- Виски. С этой целью
несколько батальонов на грузовых автомобилях были переброшены в дивизию. Они
были задействованы в обороне к югу от Виски. Батальону была поставлена
задача осуществлять прикрытие в районе Барсуки -- Малиново --
Бондариски до тех пор, пока не будет занят новый оборонительный рубеж. Таким
образом, 2-я рота оставалась в Барсуках. 1-я рота была брошена вперед по
дороге на Малиново, чтобы обеспечивать прикрытие на север и северо-восток.
Под командованием [351] гауптмана фон Шиллера все танки из ремонтной
мастерской, которые были готовы к бою, были направлены из Дюнабурга в
Кривани. Они должны были действовать в качестве готового к бою резерва для
ведения боевых действий в восточном и северо-восточном направлениях.
Подвижные тыловые подразделения и ремонтная рота батальона, которые до
этого находились в районе к северу от Дюнабурга, были отведены на южный
берег Дюны в течение ночи 23 июля. Они двигались походным порядком в
направлении Еглайне и расположились там. Только подразделения снабжения,
необходимые для боевых частей и подразделений, оставались на северном берегу
Дюны.
Успехи -- подбиты 23 танка (17 "Т-34–85", 6 танков
"Иосиф Сталин"); уничтожены 6 тяжелых противотанковых орудий,
несколько грузовиков.
Наши потери -- 2 "тигра" выведены из строя попаданиями из
противотанковых орудий и танковых пушек.
Потери личного состава -- нет.
23 июля 1944 года
В течение ночи с 22 июля по 23 июля 2-я рота вместе с незначительными
силами пехоты удерживала деревню Барсуки, отбивая атаки танков и пехоты
противника. В течение ночи были подбиты вражеские танки. Силы прикрытия не
могли предотвратить просачивание крупных сил пехоты и отдельных танков
противника в лесистый район к востоку от Малинова и сосредоточение там для
новых атак на запад. Незадолго до наступления утра (4. 30) "тигры"
были отведены назад за новую линию обороны. В течение 23 июля при поддержке
тяжелой артиллерии противник неоднократно атаковал из леса к востоку от
Малинова на север в направлении развилки шоссе в 5 километрах к юго-западу
от Виски. Он был отброшен назад находившимися там штурмовыми орудиями и
пехотными подразделениями. Поскольку сил пехоты 290-й пехотной дивизии было
недостаточно для того, чтобы целиком занять и удерживать главный огневой
рубеж, который [352] пролегал между излучиной Дюны у Вилуси (в 12 километрах
к северо-востоку от Дюнабурга) и Виски, атаки противника к югу от Виски
нарастали, а дислокация противника в районе леса к востоку от Малинова
указывала на возобновление попыток наступления на Дюнабург, ближе к вечеру
была создана линия обороны на северном краю Малинова. Попытка установить
контакт на север и деблокировать окруженную зенитную часть там провалилась в
результате того обстоятельства, что некоторое число русских танков
("Иосиф Сталин") продвинулись до шоссе у Бандариски благодаря
умелому использованию местности. Два "тигра" получили тяжелые
повреждения от обстрела и встали. По приказу 290-й пехотной дивизии силы
прикрытия у Малинова были вечером отведены на участок Ликананка у Зилачирси.
2-я рота сосредоточилась в Кривани.
После полудня 23 июля, вводя в бой сорок танков и значительные силы
пехоты, противник смог прорваться на участке 83-й пехотной дивизии, которая
располагалась между 205-й и 215-й пехотными дивизиями к югу и юго-востоку от
Зарасая. Из-за этого II армейский корпус приказал вывести одну роту с
участка севернее Дюнабурга и в тот же день после полудня перебросить ее в
Зарасай. Лейтенант Бельтер был направлен с пятью "тиграми" в 19.
00 через Дюнабург в Зарасай.
Успехи -- уничтожены 2 танка, 3 противотанковых орудия, большие
потери убитыми у противника.
24 июля 1944 года
Ситуация у 290-й пехотной дивизии и действия 2-й роты
К северу от Малинова противник продвинулся далее вперед на запад силами
тяжелой пехоты с отдельными танками по шоссе Дюнабург -- Роззиттен.
Затем он попытался форсировать реку Ликананка по железнодорожному мосту (12
километров к северо-востоку от Дюнабурга), чтобы атаковать Дюнабург с
севера. После того как эта попытка провалилась, он вновь атаковал в
направлении на запад вдоль реки Ликананка. Чтобы обезопасить этот участок,
дивизия выделила силы прикрытия с двумя [353] противотанковыми ротами (с
противотанковыми орудиями РАК-43) и некоторым количеством пехоты. Ненадолго
до 10. 00 2-я рота получила задание двигаться в деревни Тилту-Слобода и
Римсас (12 километров к северо-западу от Дюнабурга) через северную окраину
Дюнабурга. Там она должна была перекрыть участок реки Ликананка четырьмя
"тиграми", противостоя развитию наступления на Дюнабург. Лейтенант
Кариус был направлен туда с четырьмя "тиграми"; остальные шесть
"тигров" 2-й роты оставались под командой лейтенанта Нинштедта в
Кривани. Вместе с 503-м гренадерским полком они прикрывали шоссе Дюнабург
-- Роззиттен в направлении на северо-восток.
В 17. 00 лейтенант Нинштедт получил донесение, что три вражеских танка
находятся непосредственно к западу от шоссе перед рекой Ликананка. Для того
чтобы вступить с ними в бой, он выдвинулся к Силачирси. В этот момент
противник выдвинулся из участка леса в полутора километрах к востоку от
Силачирси (примерно двадцать танков и пехота) с целью взять под контроль
дорогу и прорваться в Дюнабург. Им вначале удалось потеснить пехоту с ее
позиций. Нинштедт затем смог завязать бой своих двух "тигров" с
прорвавшимися вражескими танками. Ему удалось подбить семнадцать из двадцати
атакующих танков, в том числе самоходные артиллерийские установки. Он лично
на своем "тигре" подбил десять танков противника. Затем со своими
шестью "тиграми" он провел контратаку вместе с 44-м саперным
батальоном. К вечеру прежние позиции были возвращены.
Танки лейтенанта Нинштедта были отведены в Кривани с наступлением
темноты.
Группа Кариуса была проинструктирована батальоном в выполнении задачи
прикрытия в Римсаз и Тилту-Слобода, а затем получила задание от II
армейского корпуса (незадолго до 17. 00) провести разведку в направлении на
северо-восток вплоть до Дублениеки (через Клочки). Кариус затем должен был
взять на себя задачу временной охраны железной дороги, ведущей на север от
[354] Дюнабурга, обеспечивая беспрепятственное следование эшелонов, все еще
ходивших в этом районе.
Следуя впереди на мотоцикле с коляской, в качестве проводника для своих
танков, Кариус неожиданно повстречал передовые отряды противника и партизан
на северной окраине деревни Кокониски. По нему был открыт огонь из автоматов
и револьверов, и он был тяжело ранен. Один из двух следовавших впереди
"тигров" подобрал тяжело раненного Кариуса и его водителя и
уничтожил вражеских пехотинцев быстрым рывком вперед. С наступлением темноты
четыре "тигра", которыми тогда командовал лейтенант Эйхорн, были
отведены назад до участка Ликананки в Тилту-Слободу. В течение ночи вслед за
одной ротой пехоты, первоначально переброшенной на грузовиках, последовал
весь батальон. Пехотинцы взяли на себя задачу по прикрытию этого участка.
Успехи -- подбиты 17 танков противника, нанесен большой урон живой
силе пехоты противника, уничтожено тяжелое вооружение.
Потери в личном составе -- тяжело ранен награжденный Рыцарским
крестом лейтенант Кариус.
25 июля 1944 года
Ситуация у 290-й пехотной дивизии и боевые действия 2-й роты
Противник использовал брешь, образовавшуюся между II армейским корпусом
(290-я пехотная дивизия) и I армейским корпусом, между Малиновом и Виски,
подтянув новые пехотные и бронетанковые части. Согласно приказу 16-й армии,
предполагалось провести атаку на север 290-й пехотной дивизией и на юг
подразделениями I армейского корпуса из Виски вдоль шоссе Дюна-бург --
Роззиттен. Этой атакой предполагалось ликвидировать брешь.
Вместе с самоходными орудиями и пятью "тиграми" под командой
лейтенанта Нинштедта 503-й гренадерский полк атаковал Малиново, с тем чтобы
добиться [355] преследуемой цели к 15. 30. Сначала "тигры" могли
только поддерживать атаку огнем с южного берега реки Ликананка у Силачирси,
потому что дорожный мост был взорван за два дня до этого. После pазведки
брода, расположенного к западу, который лишь, с натяжкой можно было назвать
проходимым для "тигров", Нинштедт поддерживал атаку гренадерскою
полка вплоть до южного края деревни. Однако он не смог продвинуться дальше
вперед, потому что один из его танкой провалился на недостаточно прочном для
него мосту. Пехота достигла северного края Малинова после ожесточенного боя
и крупных потерь из-за огня пехоты и минометов противника. Бой с переменным
успехом за Малиново произошел вечером 25 июля. Русские провели ряд
контратак, которые по большей части были отбиты. В ходе боя Нинштедт
уничтожил два танка и три тяжелых противотанковых орудия.
Ситуация в месте дислокации танков лейтенанта Эйхорна 25 июля
В течение ночи пехота русских продвинулась по линии железной дороги до
Дюны и заняла деревню Аузгляни, к северу от Ликананки. Подразделения
охранного батальона были введены в бой против них, но они были не способны
очистить деревню. В 14. 00 шум танков был слышен в северном направлении. Это
наводило на мысль о том, что противник хотел занять усадьбу Ликана на Дюне,
чтобы использовать шоссе Дюнабург -- Кройцберг для дальнейшего
продвижения (вероятно также, чтобы форсировать Дюну).
Поэтому лейтенант Эйхорн сразу же выдвинулся из Тилту-Слободы и
прорвался через пехоту противника в Аузгляни. Прямо к востоку от усадьбы
Ликана он наткнулся на танковую часть противника, которая состояла из
шестнадцати тяжелых танком (типа "Иосиф Сталин") и
"Т-34–85". В течение десяти минут все шестнадцать танков
были подбиты с близкой дистанции (не более 300 метров) без потерь с нашей
стороны. В этот момент лейтенант Эйхорн вернулся на свою исходную [356]
позицию у Тилту-Слободы. В течение времени после полудня он выдвинулся на
полуостров в одном километре к западу от Аузгляни. Два тяжелых
противотанковых орудия противника были уничтожены. Они вели огонь по
западному берегу Дюны и транспортным судам на реке.
Успехи -- уничтожены 18 танков ("Иосиф Сталин" и
"Т-34–85"), дан бой пехоте противника.
Потери в личном составе -- ранен 1 офицер (лейтенант Нинштедт).
26 июля 1944 года
Русские неоднократно атаковали Малинову и попытались потеснить наши
силы прикрытия назад к реке Ликананка. "Тигры" лейтенанта
Нинштедта обеспечивали прикрытие на западном берегу Ликананки у Силачирси и
Кривани в течение целого дня. Брод был укреплен к западу от взорванного
дорожного моста через Ликананку, который позволил "тиграм",
осуществлявшим прикрытие у Силачирси, переместиться на 1, 2 километра к
северу, на южную окраину Малинова около 18. 00. Вскоре после этого русские
атаковали северную часть Малинова подразделениями пехоты силой до роты и с
несколькими танками. Атака была отбита, причем была выведена из строя 12,
2-см самоходная артиллерийская установка. Вскоре после 20. 00
"тигры" у Кривани обнаружили район сосредоточения пехоты, на
пятачке леса к северу от той деревни. Однако атака, ожидавшаяся из этого
района, не последовала.
Действия подразделений Эйхорна
Вскоре после полуночи 501-й гренадерский полк, который находился на
западном берегу Дюны в качестве резерва корпуса, был переброшен на восточный
берег Дюны штурмовыми десантными катерами. По приказу группы армий
"Север" он атаковал в направлении железнодорожной станции у
Ликана, чтобы вынудить пехоту русских отойти назад с восточного берега Дюны
и отбросить их [357] назад на восток вплоть до линии железной дороги. Эта
атака первоначально проводилась без какой-либо поддержки артиллерии или
тяжелого оружия. Незадолго до наступления утра II армейский корпус приказал,
чтобы атака 501-го гренадерского полка была поддержана танками лейтенанта
Эйхорна. В 6. 00 лейтенант Эйхорн со своими четырьмя "тиграми"
двигались от Тилту-Слободы. Он снова прорвался через позиции противника в
Аузгляни. Русские тем временем получили значительные подкрепления танками и
противотанковыми орудиями. Во время атаки четыре вражеских танка были
подбиты, уничтожено несколько противотанковых орудий. Один "тигр"
получил прямое попадание снаряда из противотанковой пушки и сгорел (полная
потеря машины). Экипаж успел выбраться и не пострадал. Незадолго до 8. 00
лейтенант Эйхорн пробился с боем к 501-му гренадерскому полку и установил
контакт на перекрестке дорог у Вайкулани (три километра к северу от
Аузгляни). Вместе с полком он двинулся на восток к железнодорожной станции у
Ликана в 8. 30. Он с боем пробивался вперед под огнем противотанковых орудий
и танков. В то время второй "тигр" был подбит тяжелыми
противотанковыми орудиями (полная потеря). Три человека из экипажа были
убиты; один получил тяжелое ранение.
До 11. 00 атака продвигалась медленно до Личийи (1 километр от
железнодорожной станции у Ликана). Однако там пехота остановилась, встретив
интенсивный огонь противника со стороны железнодорожной насыпи.
"Тигры" также не могли больше атаковать, потому что усилился огонь
танков и противотанковых орудий противника. Были уничтожены еще восемь
танков, одна реактивная установка и некоторое количество противотанковых
орудий. Колонна грузовиков с пехотой, которая двигалась в направлении
Аузгляни (к югу от Личийи), была уничтожена. Поскольку атака больше не
обещала успеха, а гренадерский полк оказался под угрозой окружения как с
юга, так и с севера большими силами пехоты и бронетехники противника, он
отошел назад через Дюну в 11. 30 по приказу II армейского [358] корпуса (за
исключением небольшого плацдарма у Брозки и Диманти).
Лейтенант Эйхорн получил приказ пробиваться с боем назад на свою
прежнюю первоначальную позицию у Тилту-Слободы и произвести дозаправку. В
Аузгляни тем временем противник получил даже еще большие подкрепления и
установил множество противотанковых орудий. Не начиная боя с этими силами,
лейтенант Эйхорн быстро двинулся через Аузгляни с двумя своими
"тиграми". По пути он раздавил несколько противотанковых пушек и
получил множество попаданий снарядами, выпущенными из противотанковых орудий
и танков. По приблизительным оценкам, около сорока противотанковых орудий
открывали огонь по двум "тиграм". В 12. 50 Эйхорн достиг своей
прежней исходной позиции. Ни один из его "тигров" не был способен
к дальнейшему ведению боя.
Начиная с 23. 00 плацдарм 290-й пехотной дивизии к северу от Дюнабурга
был отодвинут на южный берег Дюны. Это перемещение произошло в рамках
крупного отхода II армейского корпуса. В 21. 30 оба "тигра" 2-й
роты, которые были задействованы на северном берегу Дюны, были отведены
назад на южный берег через железнодорожный мост Дюнабурга и сосредоточились
на батальонном командном пункте в Горках (2, 5 километра к юго-западу от
моста).
1-я рота, которой было приказано из Дюнабурга следовать в Зарасай 23
июля, чтобы задержать ожидаемый натиск бронетанковых войск там, не
участвовала в боевых действиях вплоть до 25 июля. 25 и 26 июля она
участвовала в небольших контратаках на участке 83-й пехотной дивизии к
юго-западу от Зарасая и отразила ряд атак пехоты. Развития боевых действий
против бронетанковых войск противника на юг и юго-восток от Зарасая не было,
потому что сообщили, что танки противника не стали атаковать.
Успехи -- уничтожено 12 танков противника, 1 122-мм противотанковая
самоходная пушка, 1 реактивная установка, 10 противотанковых орудий, 34
грузовика с пехотой, дан бой пехоте противника. [359]
Потери -- полностью разбиты и не подлежат восстановлению 2
"тигра".
Потери личного состава -- 3 убитых, 1 тяжело раненный.
27 июля 1944 года
Новый оборонительный рубеж II армейского корпуса пролегал вдоль реки
Лауке, приблизительно параллельно шоссе Зарасай -- Дюнабург и повернул
на северо-запад вдоль Дюны у Дюнабурга. Противник неуверенно преследовал
совершавших отход силы корпуса. 27 июля крупномасштабных боев не
происходило. 1-я рота была за правым крылом корпуса (87-й пехотной дивизией)
у Зарасая и готовилась к контратаке; штаб и 2-я рота находились в резерве у
Горок за 81-й пехотной дивизией.
Дополнительные мероприятия по отводу на северо-запад было запланировано
провести с 27 по 28 июля и с 28 по 29 июля. Предполагалось установить
контакт с правым крылом I армейского корпуса, который отходил на
северо-запад на северном берегу Дюны, чтобы иметь под рукой войска для того,
чтобы растянуть главный огневой рубеж на запад (участок XXXXIII армейского
корпуса) и задержать противника, который наступал и оказывал сильное
давление на север в направлении Риги. В течение времени после полудня
батальон получил приказ отойти назад до рубежа, которого предполагалось
достичь в течение ночи с 28 на 29 июля. Начав движение в 22. 00, штаб и 2-я
рота продвинулись к участку леса за рекой Иллиукст в четырех километрах к
северо-востоку от Еглайне; 1-я рота продвинулась до усадьбы Раутензее (10
километров к югу от Еглайне). У них была задача подготовиться к дальнейшим
боевым действиям с II армейским корпусом.
Эти мероприятия шли по плану. 2-й взвод ремонтной роты (заранее
расположившейся в Еглайне) был отведен на 45 километров на северо-запад в
окрестности деревни Акнисте. Незадолго до наступления полуночи батальон
получил приказ из 16-й армии двигаться в Абели на участок XXXXIII армейского
корпуса (марш на расстояние в 35 километров) со своим штабом, 1-й ротой и
2-й ротой. [360]
РЕЗЮМЕ И ДАННЫЕ НАБЛЮДЕНИЯ, КАСАЮЩИЕСЯ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ В РАЙОНЕ
ОКРЕСТНОСТЕЙ ДЮНАБУРГА НА УЧАСТКЕ II АРМЕЙСКОГО КОРПУСА
Батальон был задействован со своим штабом и двумя ротами (2-й ротой и
3-й ротой) в районе окрестностей Дюнабурга на участке II армейского корпуса.
С 13 по 20 июля у него были все три роты. 20-го 3-я рота была придана
XXXXIII армейскому корпусу. После установления новой линии обороны, чтобы
обезопасить открытый южный фланг группы армий "Север"
(первоначальное использование батальона в операции состояло в том, чтобы
создавать преграду атакам противника), батальон был разделен на боевые
группы (от двух до четырех) и был использован для выполнения следующих задач
на всем участке корпуса:
1. Защита от атак противника и их блокирование.
2. Контратаки при поддержке пехоты и подразделений самоходных
артиллерийских установок для возвращения захваченных деревень и участков
местности.
3. Выполнение временных задач в качестве сил прикрытия на линии
обороны.
4. Обеспечение оперативного реагирования на ожидаемые атаки противника.
5. Действуя в качестве сил прикрытия при отходе войск.
6. Выполнение задач по разведке боем.
Все задачи были успешно выполнены, а действия батальона и отдельных рот
удостоились похвалы в корпусе и дивизии. Действиями "тигров" в
отдельных группах (разбросанных на участке корпуса и часто перебрасываемых
от одной дивизии к другой) удавалось по большей части сохранять линию
обороны корпуса до отхода 26 июля. Там, где в бой вступали
"тигры", русские отменяли свои атаки или возобновляли их с пехотой
на подходящей для этого местности (леса и районы вокруг озер). Боевое
применение "тигров", точно так же как самоходных орудий и
артиллерии, часто быстро, в течение нескольких часов переориентировалось в
соответствии с изменившейся ситуацией у противника. Для того чтобы
удерживать линию [361] фронта или восстановить ее, к месту прорыва
подтягивалось все имевшееся в наличии тяжелое вооружение. В ходе этого
процесса мало внимания уделялось требованиям, связанным с правильной
эксплуатацией машин, особенно это касалось батальона "тигров".
Все базировалось на исходном условии о том, что линия фронта должна
удерживаться любой ценой -- каждый пехотинец был более ценен, чем
"тигр" (замечание командующего II армейским корпусом). Батальон
постоянно указывал на технические проблемы и вносил предложения по
эксплуатации там, где к использованию военной техники относились менее
требовательно. Это было признано. В результате маршей на длинные расстояния,
которых требовали от батальона, у "тигров" постоянно возникали
поломки двигателей и ходовой части и они подвергались таким механическим
перегрузкам, что восстановительные работы ремонтной роты и поставка запасных
частей уже не соответствовали нуждам. Подробности, касающиеся этой сферы,
содержатся в техническом отчете по итогам боевых действий. Батальон
придерживается того мнения, что такого же успеха можно было достичь, если
бы:
1. Наземная и воздушная разведка района проводилась на большее
расстояние впереди линии фронта, для того чтобы получить ясную картину о
силах и намерениях противника;
2. Каждому из тяжелых видов вооружения ("тигры", самоходные
артиллерийские установки, 88-мм противотанковые орудия, 88-мм зенитные
орудия) выделялся постоянно закрепленный за ним участок.
3. Были созданы достаточные резервы тяжелого вооружения,
располагавшиеся в тылу оборонительных рубежей, и держались как можно ближе
по центру предполагаемого района использования.
В целом рабочее взаимодействие с дивизионным, полковым и батальонным
штабами проходило гладко. Приданные подразделения не всегда действовали
слаженно. Кто-то пытался избегать подчинения ниже дивизионного уровня;
кто-то хотел быть направленным для взаимодействия с полковыми и батальонными
штабами. Это не [362] всегда удавалось. Когда это происходило, батальону
часто приходилось вмешиваться и давать советы полку или батальону по
использованию своих (танковых) подразделений.
Руководство затруднялось тем, что батальон был разбит на четыре боевые
группы. Что касалось связи, радиосвязь на средних и ультракоротких волнах
можно было устанавливать между тремя боевыми группами, используя
ретрансляторы. За исключением ведения боевых действий вместе с 205-й
пехотной дивизией с 10 по 11 июля, батальон только мог влиять на тактические
операции отдельных боевых групп настолько, насколько командир имел
возможность участвовать в совещаниях по постановке задач на наступление и в
боях, которые вели отдельные группы. Кроме того, батальону приходилось
находиться в резерве корпуса все время и быть под рукой у командующего.
Местность к югу от Дюнабурга можно было охарактеризовать как по крайней
мере на 80 процентов неподходящую для действий бронетехники. Множество озер
и рек (которые текли против направления атаки), изолированные болотистые
районы и участки леса создавали препятствия и преграды на местности. Это
препятствовало развертыванию, занятию выгодной позиции и использованию всей
полноты сектора обстрела "тигров". По самой своей природе
местность не позволяла действовать силой более роты или взвода. Таким
образом, большинство задач, которые возлагались на "тигров", были
задачами для штурмовых орудий. Следует отметить, что "тигры" лучше
справлялись с этими задачами благодаря своей превосходной броне.
Мосты в целом районе операций вокруг Дюнабурга были никуда не годными.
Только благодаря приданному 680-му саперному батальону "тигры"
вообще могли попасть на линию фронта. В указанный период батальон укрепил
примерно шестьдесят мостов. Были укреплены несколько переправ. По крайней
мере одна рота батальона должна была быть задействована для укрепления
каждого моста на дорогах, ведущих к ремонтной роте и тыловым частям и
подразделениям. [363]
УСПЕХИ В ПЕРИОД С 4 ПО 27 ИЮЛЯ 1944 ГОДА

День
Бои
Танки
Самоходные орудия
Противотанковые орудия
Артиллерия
Убитые (противник)

10 июля
Атака к югу от Даугайляя
--
--
16
--
300

11 июля
Атака на Карасино
Отход у Салакас
10
--
6
--
--

12 июля
Контратака у Анталепте
2
--
--
--
--

14 июля
Контратака у Штощуная
--
--
6
1
--

Атака к северу от Карасино
--
--
2
--
200

16 июля
Атака у Марнги
--
--
6
--
100

Контратака у Бабашек
--
--
4
--
--

18 июля
Атака к югу от Силене и к югу от Бабашек
--
--
7
--
150

22 июля
Танковое сражение к югу от Дюнабурга
23
--
6
--
--

23 июля
Оборона к востоку от Малинова
2
--
3
--
100

24 июля
Оборона и контратака у Малинова
17
--
--
--
50

25 июля
Танковое сражение у Ликаны
16
--
2
--
--

Оборона у Малинова
2
--
3
--
50

26 июля
Атака у Ликаны
12
1
10
1
300

Успехи в общем выражении:
84
1
71
2
1250 [364]
ГОТОВЫЕ К ЭКСПЛУАТАЦИИ ТАНКИ И ДЕЙСТВИЯ ЛИЧНОГО СОСТАВА ТЕХНИЧЕСКОГО
ОБСЛУЖИВАНИЯ

День
Всего в районе
боевых действий
Готовых к
эксплуатации
Не подготовленные
ремонтниками

4 июля
33
28
3

5 июля
33
28
1

6 июля
33
28
3

7 июля
33
25
1

8 июля
33
25
1

9 июля
32
20
1

10 июля
32
25
--

11 июля
32
13
1

12 июля
33
7
--

13 июля
45
15
1

14 июля
45
15
2

15 июля
45
17
4

16 июля
45
18
5

17 июля
45
20
1

18 июля
45
23
5

19 июля
45
23
5

20 июля
34
17
--

21 июля
33
17
2

22 июля
33
20
9

23 июля
33
13
--

24 июля
33
14
1

25 июля
33
12
--

26 июля
34
10
1

27 июля
32
12
1

ПОТЕРИ В ПЕРИОД С 4 ПО 27 ИЮЛЯ 1944 ГОДА

Потери в личном составе:
Офицеры
Унтер-офицеры
Рядовые
Всего

Убитые
--
--
3
3

Без вести пропавшие
--
--
--
--

Раненые (находятся в госпитале)
1
2
7
10

Раненые (находятся в части)
5
5
8
18

Итого:
6
7
18
-- [365]
Потери в военной технике -- 3 танка "T-VI"
("тигр"): полностью выведены из строя с вооружением и
оборудованием, 10 танков "T-VIs" ("тигр"): выведены из
строя огнем противника (эвакуированы с поля боя и отремонтированы ремонтной
ротой), 1 мотоцикл с коляской: полностью выведен из строя.
РАСХОД БОЕПРИПАСОВ В ПЕРИОД С 4 ПО 27 ИЮЛЯ 1944 ГОДА
Противотанковые снаряды для 88-мм орудий (тип 39)
555 снарядов
Фугасные снаряды для 88-мм орудий
876 снарядов
Пулеметные патроны 36 000 патронов

Примечания

{1}Танковый взвод Кариуса был временно придан 61-й пехотной дивизии
полковника Венглера. (Примеч. пер. )
{2} Этот отчет по итогам ведения боевых действий детализирует некоторые
проблемы, с которыми пришлось столкнуться во время формирования первых
батальонов "тигров". Отчет написан с точки зрения командира, и в
нем подробно рассматриваются некоторые первые операции 502-го батальона
тяжелых танков, а также перечислены некоторые рекомендации по организации и
использованию в боевых действиях этих формирований. Этот доклад написан до
того, как Отто Кариус поступил в часть.
{3} Этот отчет был написан командованием состава ремонтной роты 502-го
батальона тяжелых танков. В нем перечислены некоторые проблемы, связанные с
начальным этапом серийного производства танков "тигр".
{4} Операции у "еврейского носа" подробно описаны батальонным
командиром в этом отчете по итогам боевых действий.
{5} Операции в городе Дюнабург и окрестностях, в результате чего Отто
Кариус был награжден дубовыми листьями к Рыцарскому кресту, подробно описаны
в отчете майора Шванера по итогам боевых действий на уровне батальона.
{6} В этом отчете начальника инженерной службы армейского корпуса
предлагаются меры, которые необходимо принять для укрепления сети дорог для
использования в боях "тигров". Отчет базируется на данных,
предоставленных командиром батальона, которым в то время был гауптман Шмидт,
а также лейтенантом Кариусом.
{7} В этом отчете по итогам боевых действий, написанном самим
лейтенантом Кариусом, дается описание операций в городе Лембиту и вокруг
него в марте 1944 года, о которых речь шла в основном тексте повествования.

Список иллюстраций

Схема на стр. 42

Схема на стр. 78

Схема на стр. 167

Популярность: 23, Last-modified: Thu, 05 Mar 2009 05:26:30 GmT

День	Сражение	Самоходные орудия	Танки	Противотанк. орудия	Артиллер. орудия	Убитые (против.)
24 июня	Атака на Зуево	--	20	15	--	600
26 июня	Атака на Зуево	2	2	4	--	500
28–30 июня	Оборона Шапкова	--	3	--	1	--
Всего:	2	25	19	1	1100

День	Всего в районе боевых действий	В состоянии боеготовности	Количество восстановленных ремонтным взводом и в мастерских
23 июня	31	24	--
24 июня	31	16	--
25 июня	31	11	1
26 июня	30	10	--
27 июня	30	11	2
28 июня	30	12	--
29 июня	32	13	1
30 июня	32	15	2

Потери в личном составе	Офицеры	Унтер-офицеры	Рядовые	Всего
Убитые	--	--	--	--
Пропавшие без вести	1	1	1	3
Раненые (в госпитале)	--	1	12	13
Раненые (в части)	--	5	10	15
Всего	1	7	23	31

88-мм противотанковых снарядов Psba39	1079
88-мм фугасных снарядов	1132
пулеметных патронов	64 000

День	Бои	Танки	Самоходные орудия	Противотанковые орудия	Артиллерия	Убитые (противник)
10 июля	Атака к югу от Даугайляя	--	--	16	--	300
11 июля	Атака на Карасино Отход у Салакас	10	--	6	--	--
12 июля	Контратака у Анталепте	2	--	--	--	--
14 июля	Контратака у Штощуная	--	--	6	1	--
Атака к северу от Карасино	--	--	2	--	200
16 июля	Атака у Марнги	--	--	6	--	100
Контратака у Бабашек	--	--	4	--	--
18 июля	Атака к югу от Силене и к югу от Бабашек	--	--	7	--	150
22 июля	Танковое сражение к югу от Дюнабурга	23	--	6	--	--
23 июля	Оборона к востоку от Малинова	2	--	3	--	100
24 июля	Оборона и контратака у Малинова	17	--	--	--	50
25 июля	Танковое сражение у Ликаны	16	--	2	--	--
Оборона у Малинова	2	--	3	--	50
26 июля	Атака у Ликаны	12	1	10	1	300
Успехи в общем выражении:	84	1	71	2	1250

День	Всего в районе боевых действий	Готовых к эксплуатации	Не подготовленные ремонтниками
4 июля	33	28	3
5 июля	33	28	1
6 июля	33	28	3
7 июля	33	25	1
8 июля	33	25	1
9 июля	32	20	1
10 июля	32	25	--
11 июля	32	13	1
12 июля	33	7	--
13 июля	45	15	1
14 июля	45	15	2
15 июля	45	17	4
16 июля	45	18	5
17 июля	45	20	1
18 июля	45	23	5
19 июля	45	23	5
20 июля	34	17	--
21 июля	33	17	2
22 июля	33	20	9
23 июля	33	13	--
24 июля	33	14	1
25 июля	33	12	--
26 июля	34	10	1
27 июля	32	12	1

Потери в личном составе:	Офицеры	Унтер-офицеры	Рядовые	Всего
Убитые	--	--	3	3
Без вести пропавшие	--	--	--	--
Раненые (находятся в госпитале)	1	2	7	10
Раненые (находятся в части)	5	5	8	18
Итого:	6	7	18	--

Противотанковые снаряды для 88-мм орудий (тип 39)	555 снарядов
Фугасные снаряды для 88-мм орудий	876 снарядов
Пулеметные патроны	36 000 патронов