---------------------------------------------------------------------------
 Проект "Военная литература": http://militera.lib.ru
 Издание: Исаенко Н.Ф. Вижу противника! К., Политиздат, 1981.
 Книга в сети: http://militera.lib.ru/memo/russian/isaenko/index.html
 Иллюстрации: нет
 Источник: zibn.virtualave.net
 OCR и корректура: Александр Леонов (zibn.virtualave.net)
 Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)
---------------------------------------------------------------------------

     Аннотация  издательства:  Воспоминания  полковника  в  отставке  Н.  Ф.
Исаенко  повествуют  о  подвигах  летчиков-истребителей,  о   ратном   труде
авиаспециалистов,  принимавших  участие  в  освобождении  Кубани,   Украины,
Румынии,  Болгарии,  Югославии,  Венгрии  и  Австрии  от  немецко-фашистских
захватчиков. Большое внимание  уделено  в  книге  становлению  и  воспитанию
молодых воздушных бойцов, авангардной  роли  коммунистов  и  комсомольцев  в
боевых делах.



     Об авиации, о подвигах советских летчиков в годы Великой  Отечественной
войны создано немало интересных книг, в том числе мемуарных произведений.  К
последним относятся и воспоминания полковника в отставке Н. Ф. Исаенко "Вижу
противника!"
     Николай Федорович Исаенко - один из многих наших летчиков-истребителей,
которые беспощадно громили фашистских  асов.  Он  принадлежит  к  поколению,
пришедшему в авиацию по призыву партии в самом начале 30-х годов. Окончив  в
1934 году Роганьскую (ныне  Харьковскую)  школу  военных  летчиков,  Николай
Федорович долгие годы обучал летному делу молодежь; сам  великолепно  освоил
все типы отечественных и  многие  типы  иностранных  самолетов-истребителей,
вырос от инструктора  до  командира  отряда  авиационного  училища.  В  годы
Великой Отечественной войны Н. Ф. Исаенко был заместителем командира  267-го
истребительного авиаполка, затем штурманом 236-й истребительной дивизии, а с
мая 1944-го стал командовать 611-м истребительным авиационным полком.
     Под  командованием  Н.  Ф.  Исаенко   611-й   ИАП   заслужил   почетное
наименование Перемышльского,  был  награжден  орденами  Красного  Знамени  и
Суворова   3-й    степени,    удостоен    28    благодарностей    Верховного
Главнокомандования. За 2 года и 4  месяца  непрерывной  боевой  деятельности
летчики авиаполка произвели 10112  боевых  вылетов,  провели  268  воздушных
боев, сбили 198, подбили 30, штурмовыми  ударами  сожгли  на  аэродромах  71
самолет гитлеровцев. Бомбами, реактивными снарядами, пушечным  и  пулеметным
огнем полк уничтожил 1540 грузовых автомобилей врага, 3 штабных автобуса, 15
паровозов, 189 железнодорожных вагонов с вооружением, боеприпасами  и  живой
силой противника, 9 вражеских торпедных катеров, 3 железнодорожных  депо,  5
переправ, 25 бронетранспортеров, 10 бензозаправщиков, 9 складов боеприпасов,
647 повозок с грузами, 3 аэростата заграждения, подавил огонь 323 минометов,
противотанковых и зенитных орудий, разбил 142 пулеметных гнезда, уничтожил и
вывел из строя около 5400 фашистских солдат и офицеров.
     Вместе с другими авиационными частями полк сражался в  небе  над  Малой
землей, прикрывал ее легендарных защитников от  ударов  фашистской  авиации,
уничтожал гитлеровские танки и пехоту. Полк принимал участие в  освобождении
Кубани, Украины, Крыма и Молдавии, с боями дошел до Вены.
     При первой личной встрече с Н. Ф.  Исаенко,  происшедшей  в  венгерском
городе Секешфехерваре (я командовал тогда  17-й  воздушной  армией),  увидел
перед собой не просто отважного воина, но и глубоко  думающего  авиационного
командира, человека, смело отстаивающего принципиальные вопросы.
     Николай Федорович личным примером показывал молодым летчикам, как нужно
бить врага. На счету Н. Ф. Исаенко - 14 сбитых самолетов противника. Под его
командованием сражались и росли замечательные  летчики  -  Герои  Советского
Союза А. П. Чурилин  и  М.  Ф.  Батаров,  сбившие  соответственно  30  и  16
вражеских самолетов. Майор П. М. Мошин, капитан  В.  И.  Логвиненко,  И.  И.
Сошников,  Н.  П.  Трусов  уничтожили  соответственно  14,  18,  14   и   12
гитлеровских самолетов. Здесь  воевали  многие  другие  бесстрашные  соколы.
Достаточно сказать, что в 611-м ИАП к концу войны с  гитлеровской  Германией
не было ни одного даже молодого  летчика,  который  не  сбил  хотя  бы  один
самолет  врага!  Разумеется,  этот  полк  успешно  воевал  петому,  что  его
командование,  партийная  и  комсомольская  организации  проявляли   большое
внимание к людям, заботились о  них,  воспитывали  сильных  духом  летчиков,
яростно ненавидящих фашизм,  мастерски  владеющих  истребителем  и  приемами
воздушного боя. Родина отметила подвиги воинов полка 436 орденами.
     Я читал  рукопись  Н.  Ф.  Исаенко  с  неослабевающим  интересом.  Хочу
пожелать  читателям,  особенно  молодым,  с  пользой  для   ума   и   сердца
ознакомиться с воспоминаниями моего боевого товарища.
     В. А. Судец,
     Герой Советского Союза,
     маршал авиации


     С 1939 года я служил командиром звена, а с 1940-го - командиром  отряда
в авиационном училище. Здесь меня и застала Великая Отечественная.
     Рапорт с просьбой об отправке на фронт я подал  немедленно.  Что  такое
война - знал не понаслышке. Ее тень лежала на моем  гуляй-польском  детстве,
кровоточила  памятью  об  убитых  и  замученных   кайзеровскими   солдатами,
белогвардейцами, петлюровцами, махновцами... Я  и  профессиональным  военным
стал, чтобы никто, никогда не посягнул  на  мирный  труд,  покой  и  счастье
близких, на честь и независимость Советской Родины.  Что  же  касается  моей
боевой подготовки, то она была достаточно серьезной; закончив  в  1934  году
Роганьскую школу  военлетов,  я  непрерывно  работал  летчиком-инструктором,
высшему пилотажу учился у таких мастеров, как С. П. Супрун и Н.  И.  Храмов,
освоил все существовавшие  в  ту  пору  типы  отечественных  и  многие  типы
иностранных истребителей, имел немалый опыт ночных полетов.
     Хода моему рапорту не дали. Комиссар училища  полковой  комиссар  Семен
Петрович Каминский объяснил: война предстоит длительная, стране  понадобится
очень много летчиков, готовить их призваны опытные инструкторы.
     Слова полкового комиссара вначале поразили  меня:  подобно  большинству
советских людей я не сомневался, что  разгром  германского  фашизма  -  дело
нескольких недель, в худшем случае - месяцев. Представить подлинные  размеры
обрушившейся на народ беды я, конечно,  тогда  не  мог.  Отказ  командования
училища удовлетворить мою просьбу заставил меня подчиниться. А вскоре  вышел
приказ Верховного Главнокомандующего, который запрещал направлять  на  фронт
летчиков-инструкторов из военных училищ. И стало совершенно ясно:  обижаться
не на  кого;  отказывая  мне  н  отправке  на  фронт,  командование  училища
поступило и мудро, и справедливо.
     Однако то, что понимаешь разумом, не  всегда  принимаешь  сердцем.  Три
месяца спустя я подал второй рапорт с просьбой об отправке  на  фронт,  а  в
дни, когда фашисты рвались к Москве,- третий. В тревожное  лето  1942  года,
когда был издан приказ э 227, известный под названием  "Ни  шагу  назад!"  -
четвертый. В разгар битвы за Сталинград - пятый.
     В просьбах мне всякий раз отказывали. И все же я достиг цели. Произошло
это так.
     Условия обучения курсантов-летчиков в  Закавказье  были  очень  сложны:
аэродромы стиснуты  горами,  узкие  поля  перерезаны  поливными  каналами  и
загромождены  валунами.  При  вынужденной  посадке  жизнь   курсанта-новичка
подвергалась гораздо большей  опасности,  чем  на  равнине.  К  естественным
трудностям  обучения  во  время  войны  прибавились  новые:  вблизи   нашего
аэродрома появились  аэродромы  других  частей,  количество  пилотажных  зон
сократилось, а сроки обучения курсантов стали более сжатыми.
     Однако с этими трудностями  мы  справлялись.  Достаточно  сказать,  что
обучая курсантов и  переучивая  на  истребители  МиГ-3  и  ЛаГГ-3  летчиков,
потерявших машины в боях, мы не допустили ни одного летного происшествия.
     Беспокоило другое: курсантов  обучаем  по  программе  мирного  времени,
никто из инструкторов училища на  фронте  не  бывал,  опыт  боевых  действий
авиации незнаком нам даже теоретически. Словом, готовим просто пилотов, а не
воздушных  бойцов.  Вывод  напрашивался  сам  собой:   летчиков-инструкторов
училища необходимо  время  от  времени  направлять  в  качестве  стажеров  в
действующие авиационные части.
     Осенью 1942 года я поехал в Баку.  За  помощью  в  решении  важных  для
училища  вопросов  вынужден  был  обратиться  к  работникам   ЦК   Компартии
Азербайджана. Во время  обстоятельной  беседы,  естественно,  зашла  речь  о
подготовке  молодых  летчиков.  Умолчать  об   идее   фронтовой   стажировки
инструкторов я не мог. Просил разрешения набраться боевого опыта и самому.
     - Хотя бы в порядке исключения!  В  Испанию  не  отпустили,  воевать  с
белофиннами не послали, сейчас тоже в тылу нахожусь, а у меня мать,  отец  и
две сестры с семьями в оккупированном Гуляй-поле! Может,  их  и  в  живых-то
нет!
     В  ЦК  КП(б)  Азербайджана  пошли  навстречу,   позвонили   заместителю
командующего Закавказским фронтом генерал-майору Н. Е. Глушенкову, попросили
откомандировать меня в строевую часть. Еду в штаб фронта.
     Через сутки в  отделе  кадров  штаба  Закавказского  фронта  я  получил
направление  на  должность  заместителя  командира  170-го   истребительного
авиационного полка.
     ...170-й  ИАП,  выведенный   из-под   Сталинграда,   где   сражался   с
гитлеровцами на самолетах МиГ-3, стоял в Закавказье.  В  штабе  фронта  меня
информировали, что  обе  эскадрильи  личным  составом  укомплектованы,  полк
завершил программу переучивания на истребителе ЛаГГ-3 и готовится  к  вылету
на фронт.
     Я счел, что судьба определена, старался сойтись с ветеранами  полка,  в
мыслях уже называл 170-й ИАП "своим", но оказалось - напрасно.  Всего  через
три-четыре дня в -авиации началась  организационная  перестройка:  авиаполки
стали преобразовывать в трехэскадрильные, а часть  двухэскадрильных,  в  том
числе и 170-й ИАП, была расформирована.
     Командир, комиссар и начальник штаба полка временно оставлялись в  ЗАПе
(запасном авиационном полку), мне же снова предстояло ехать  в  распоряжение
отдела кадров штаба Закавказского фронта.
     Я прибыл в  Тбилиси  удрученный  и  раздосадованный.  Казалось,  каждый
встречный знает, что меня оставили "за штатом", видит  во  мне  пресловутого
Швейка, который тоже всю войну "рвался" на  фронт,  да  так  до  него  и  не
добрался. Терзала мысль, что отдел кадров не найдет мне должности в какой-то
строевой части.
     Начинался непогожий  ноябрьский  день.  На  привокзальную  площадь,  из
черного раструба уличного громкоговорителя тяжело  падал  голос  московского
диктора  Левитана,  Совинформбюро   сообщало,   что   под   Сталинградом   и
Орджоникидзе противник рвался в глубь нашей страны, не считаясь с потерями.
     Перебежав площадь, я на ходу вскочил в отходящий трамвай. "На фронт!  И
только на фронт!"
     В трамвае, за спинами пассажиров, возле кабины  вагоновожатого  маячили
фуражки и регланы двух авиаторов. Они сошли так же, как  и  я,  возле  штаба
Закавказского фронта, и я тотчас узнал одного из них. Это был майор Орлов.
     Константин Кузьмич Орлов, смуглолицый  и  горбоносый,  ну,  точь-в-точь
шолоховский Гришка Мелехов  с  иллюстраций  художника  Дмитриева  к  "Тихому
Дону"! Мой первый инспектор из управления учебных заведений Военно-Воздушных
Сил! Мы познакомились  еще  в  1938  году,  когда  Орлов  проверял  обучение
курсантов Чугуевского училища на самолете И-16,  а  впоследствии  целый  год
служили вместе в Средней Азии -  обучали  командиров  звеньев  для  строевых
частей. Константин Кузьмич дружил с моим  командиром  отряда,  замечательным
человеком, всесторонне развитым спортсменом и летчиком  Николаем  Ивановичем
Храмовым: оба мастерски владели самолетами, уважали человеческое достоинство
подчиненных,  умели  настроить  мнение   коллектива   против   нерадивых   и
несобранных. Два года мы не виделись, а тут такая встреча!
     Орлов тоже узнал меня, а, услышав о причине моего визита в штаб фронта,
развел руками:
     - Как говорится, на ловца и зверь бежит! Ведь мы с замполитом  приехали
кадры просить! Нам как раз заместитель командира, он же штурман полка нужен!
Пойдете?
     Орлов познакомил меня  со  своим  заместителем  по  политической  части
майором Иваном Ивановичем Аритовым, приветливым светловолосым человеком  лет
тридцати пяти, сказал Аритову, что давно со мной знаком и полностью за  меня
ручается.
     - Ну, как? Пойдете в наш полк? - еще раз спросил Орлов.
     В ту минуту я считал себя счастливейшим из людей.
     В отделе кадров штаба Закавказского фронта нас выслушали внимательно, и
всего час  спустя  я  получил  на  руки  предписание  вступить  в  должность
заместителя командира и штурмана 267-го истребительного авиационного полка.
     ...В поселок, где 267-й ИАП осваивал программу переучивания на  ЛаГГ-3,
я приехал утром 16 ноября 1942  года.  День  стоял  серенький.  Мокрый  снег
словно бы нехотя ложился на кривые, крутые улочки, на крыши  саклей.  Снегом
были облеплены и домики поселка летчиков и летное поле...
     Сдав документы начальнику штаба полка, пожилому,  болезненному  на  вид
майору Ф, И. Гузенко и устроившись в командирском общежитии, я первым  делом
стал изучать журнал боевых действий части. Полк воевал на Кубани и  Северном
Кавказе с 15 июля по  20  октября  1942  года:  прикрывал  железные  дороги,
наносил удары по наземным войскам противника, вел  воздушные  бои.  Имея  на
вооружении устаревшие самолеты И-153 (в просторечье  -  "чайки"),  уничтожил
около 3500 солдат и офицеров врага, 744 автомашины и 125 повозок с  грузами,
24  средних  танка,  38   складов   с   боеприпасами   и   7   складов   ГСМ
(горюче-смазочных  материалов),  10  штабных  автобусов,  9  железнодорожных
вагонов с гитлеровцами, 24 зенитных, батареи, 2 прожектора, сжег на земле  8
и сбил в воздухе 9 самолетов противника, в  том  числе  несколько  Ме-109  -
грозных в ту пору фашистских истребителей.,
     Полк потерял в боях двенадцать  летчиков;  потери  выглядели  тяжелыми,
однако я понимал, что они могли оказаться еще тяжелее: в июле и августе 1942
года враг имел в воздухе пятикратное численное  превосходство,  у  вражеских
истребителей Ме-109 и ФВ-190 скорость  и  потолок  высоты  были  значительно
больше, а вооружение мощнее, чем у "чаек".
     Как видно, 267-й ИАП сражался отважно и искусно.
     Я решил, что службу в. полку  начну  с  учебы  у  ветеранов,  в  первую
очередь у командиров  эскадрилий  старших  лейтенантов  Валентина  Ивановича
Смирнова, Ильи Афанасьевича Черкашина, Сергея Ивановича  Маева,  а  также  у
заместителей комэсков.
     Пользу от бесед  с  ветеранами  я  получил  немалую.  Они  обстоятельно
рассказывали о тактике фашистских истребителей,  о  том,  как  удавалось  на
"чайках" одолевать Ме-109 и ФВ-190.
     Со старшим лейтенантом  И.  А.  Черкашиным,  добродушным  и  забывчивым
(внешне  удивительно  похожим  на  знаменитого  советского  летчика  Валерия
Павловича Чкалова), со сдержанным, волевым лейтенантом Д. И. Чумичевым  и  о
исключительно знающим дело инженером полка майором С.  И.  Аношиным  у  меня
довольно быстро сложились теплые, дружеские  отношения.  Неплохие  отношения
были с остальными командирами, а также с врачом  полка  майором  медицинской
службы Ф. А. Ваниным.
     Переформировываясь,  267-й  ИАП  больше   чем   наполовину   пополнился
молодежью, недавними выпускниками летных  школ  и  училищ,  имевшими  звания
сержантов. Среди них оказалось немало знакомых мне выпускников  авиационного
училища, уже изучивших ЛаГГ-3 и  умеющих  неплохо  летать  на  этой  машине.
Привыкать  друг  к  другу  не  пришлось.  С  остальными  молодыми  летчиками
познакомился, обучая их. Полк готовился к боям три месяца.
     Ясной погодой зима не баловала, поэтому летные дни мы ценили, старались
полностью  использовать  для  тщательной  отработки  техники  пилотирования,
групповой слетанности, воздушных стрельб и бомбометания. В ту пору  я  начал
думать, что программа  переучивания  составлена  без  учета  низкого  уровня
подготовки большинства летчиков  267-го  ИАП  по  боевому  применению  новой
техники, без учета боевых качеств ЛаГГ-3, способного на равных вести  борьбу
с истребителями врага.
     Об этом состоялся разговор с майором Орловым и ветеранами  полка.  Меня
выслушали внимательно, но возразили: менять программу  переучивания  летного
состава не позволят, вмешиваться в методику обучения инструкторов 26-го ЗАПа
не разрешат, материалов, обобщающих опыт действий на новых  истребителях,  в
полку нет, дилетантство в этом деле недопустимо, к тому же  еще  неизвестно,
как покажет себя ЛаГГ-3 при встрече с новейшими истребителями врага.  Однако
все согласились, что тренировать летный  состав  в  ведении  воздушных  боев
между парами и звеньями необходимо.
     Я предложил провести учебный воздушный бой. Командир полка согласился.
     В учебном бою я первым атаковал самолет командира полка, "сел"  ему  на
хвост. Выйти из положения атакованного,  несмотря  на  энергичные  эволюции,
Орлову не удалось.
     Воздушным боем командир полка  остался  доволен,  ни  ложности  "лагга"
оценил высоко.
     По указанию Орлова я составил несколько  предложений  на  тренировочные
полеты с ведением групповых воздушных боев, однако наше  начинание  пришлось
свернуть.  Сначала  выяснилось,  что  почти  полностью  израсходован   лимит
отпущенного полку бензина, а  на  обобщение  и  изучение  опыта  авиачастей,
сражавшихся ни "лаггах", не хватило времени: вскоре после нашего  с  Орловым
"боя" в полк прибыл штурман 5-й воздушной армии подполковник Галимов,  чтобы
организовать ниш перелет на фронтовой аэродром...
     Последнюю  ночь  спали  в  тесноте  на  самолетных  чехлах:  постельные
принадлежности сданы, начал призывать для переучивания очередной полк.
     Спал я неважно. Проснулся  рано,  сразу  же  встал  посмотреть  погоду,
увидел спрыгнувшего со второго яруса  нар  высокого  летчика,  и  глазам  не
поверил: да это же мой друг по Роганьской школе военлетов  Леня  Житный!  Мы
целых семь лет не виделись!
     Шагнули навстречу друг другу, сгребли друг друга в объятия. Вот  только
обстоятельно поговорить не удалось: мой друг спешил к новому  месту  службы,
меня шили неотложные повседневные  обязанности  -  всего  четверть  часа  на
беседу выкроили.
     Житный, служивший заместителем командира полка но политчасти,  говорил,
что авиация противника еще очень сильна, советовал не терять в  бою  голову,
трезво оценивать обстановку, не бросаться в атаку, не будучи уверенным,  что
хвост самолета надежно прикрыт.
     - Прежде всего, подбери  хорошего  постоянного  ведомого,  -  советовал
Житный. - А главное - ищи врага. Все время  ищи!  Сбить  тебя  может  только
необнаруженный противник, - советовал друг.
     Настроенный оптимистично, он весело говорил  о  том,  что  пути  отхода
фашистам в Донбассе отрезаны, разбитый Клейст катится  к  Ростову-на-Дону  и
Краснодару; несколько дней  назад  наше  командование  высадило  десант  под
Новороссийском, разгром гитлеровцев на юге страны  близок.  По  прощание  мы
пожелали друг другу боевой удачи.
     ...Метеорологи сообщили, что перевал Сурами,  через  который  предстоит
перелет, затянут облаками и откроется не ранее 12 часов.
     Нам объявили "готовность номер два", и все  летчики  сосредоточились  у
самолетов. Я  проверял  радиосвязь  с  экипажами,  когда  подошел  еще  один
знакомый-товарищ по военному училищу капитан  А.  А.  Трошин.  Кого-кого,  а
Трошина увидеть здесь я не ожидал: совсем недавно  он  во  главе  группы  из
шести опытнейших летчиков, мастеров пилотажа, улетел  на  фронт  приобретать
боевой опыт.
     Почему же он здесь?
     Трошин с горечью поведал, что его  группы  больше  не  существует.  Она
провоевала в районе Лазаревской всего три дня. Потеряла двух  летчиков,  три
"лагга" и вернулась обратно в училище.
     - Меня вот в  эту  дыру  прислали,-  вздохнул  Трошин,-  эскадрильей  в
запасном полку командовать. А все этот "летающий гроб"! - стукнул кулаком по
крылу моей машины.
     Слышавшие  капитана  молодые  летчики  переглядывались,   косились   на
собственные "лагги". Для многих из них,  выпускников  авиационного  училища,
Трошин и его товарищи  были  наставниками,  непререкаемыми  авторитетами  во
всем, что касалось авиации.  Объяснить  их  неудачу  молодежь  могла  только
низкими качествами истребителя.
     Несомненно, ЛаГГ-3 не был лучшим детищем конструкторской  мысли  С.  А.
Лавочкина, В. П. Горбунова и М.  И.  Гудкова.  Главными  недостатками  этого
истребителя были  плохой  обзор  задней  полусферы,  сравнительная  слабость
бронезащиты и вооружения. ЛаГГ-3 несколько уступал "мессеру" в  скорости,  а
следовательно, и в вертикальном маневре. При  знакомстве  с  машиной  прежде
всего бросались в глаза своеобразная форма фюзеляжа, дававшая острякам повод
называть "лагг" "таранькой с икрой", и непомерно большое  хвостовое  колесо.
Летчики, слабо освоившие истребитель, не скупились на насмешки в его  адрес,
безапелляционно утверждали, что ЛаГГ-3 не в силах противостоять истребителям
противника. Такие высказывания деморализовали молодежь, подрывали ее веру  в
возможность успешно сражаться с врагом. На самом же деле, у "лагга" имелись,
помимо недостатков, существенные достоинства: на машине стоял  исключительно
надежный мотор, истребитель был проще  в  управлении,  чем,  скажем,  МиГ-3,
великолепно выполнял фигуры  сложного  пилотажа.  Нет,  не  "лагг"  оказался
причиной неудачи группы Трошина! Но немедленно нейтрализовать действие  слов
капитана я оказался не в силах, и это вызвало досаду.
     Перелет через  Сурамский  перевал,  как  и  следовало  ожидать,  выявил
серьезные недостатки в подготовке молодежи. При полете строем молодые пилоты
слишком напрягались,  смотрели  только  за  ведущим,  следить  за  воздушной
обстановкой и оценивать ее им не хватало времени, пользоваться радио они  не
привыкли, при посадке на аэродром назначения кое-кого подвели нервы.
     Сурамский хребет остался позади,  открылась  залитая  солнцем  равнина,
когда   на   одной   высоте   с    группой,    справа,    появился    идущий
встречнопересекающимся курсом бомбардировщик Пе-2. Прибавив обороты  мотора,
я немедленно увеличил высоту полета группы, предупредил по радио сержанта Д.
М. Гелашвили, летевшего крайним правым:
     - Перед вами большой самолет! Будьте внимательны! Как поняли?
     Гелашвили не ответил. Ни он, ни другие летчики первого звена  никак  не
отреагировали на маневр Пе-2, экипаж которого, к счастью, был осмотрителен и
"нырнул" под Гелашвили.
     А последний "подарок" преподнес сержант Иван Михайлович Рябыкин.  Перед
вылетом он не внес требуемую поправку в показания высотомера  для  аэродрома
посадки, расположенного на 50 метров ниже уровня аэродрома вылета, расчет на
посадку произвел "с перелетом"  к  вынужден  был  уходить  на  второй  круг.
"Промазал" при повторном заходе, пошел на  третий.  Из-за  перегрева  мотора
разволновался и "промазал" и третий раз.  Выручило  радио.  Сержант  услышал
корректировку его расчета, и наш "ас", наконец, приземлился.
     Оплошность с высотомером могла обойтись  очень  дорого.  Случись  из-за
перегрева авария мотора или прилети Рябыкин на остатках бензина, он в лучшем
случае разбил бы машину.
     Разбор  перелета  производился  очень   тщательно.   Было   убедительно
доказано, что все выявленные недостатки в боевой обстановке могли привести к
потерям.
     На следующий день узнали; вылет на  фронтовой  аэродром  задерживается,
имеющиеся в распоряжении ВВС Северо-Кавказского фронта  аэродромы  предельно
загружены, аэродромы в Краснодаре, Новотитаровской, Нововеличковской и  ряде
других мест пока что заняты противником, а  организовать  новые  полевые  не
позволяет начавшаяся распутица.
     Орлов сообщил,  что  с  вылетом  на  фронт  полк  задержится,  по  всей
видимости, до 20-21 числа.  Непредвиденную  передышку  решили  использовать,
чтобы полнее освоить истребитель ЛаГГ-3, отработать полет в боевых порядках,
поиск "врага" и провести учебные бои.
     Должен сделать  маленькое  отступление.  Шесть  "лаггов"  нашего  полка
перегоняли летчики 26-го ЗАПа. Четыре самолета из  этой  шестерки  спустя  8
часов после посадки "сложили" шасси, приняли безобразные позы: один "клюнул"
носом, другой наклонился на левое  крыло,  третий  -  на  правое,  четвертый
вообще лег на плоскость, две лопасти его винта воткнулись в землю.
     Происшествие вызвало у молодежи новую волну критики  истребителя.  Мол,
что же это за самолет, если у него столь несовершенная гидросистема  выпуска
шасси, много ли налетаешь на таком?
     Между тем причина складывания "лаггами" шасси после посадки заключалась
отнюдь не в плохой их гидросистеме, а  в  плохом  знании  техники  летчиками
26-го ЗАПа. Дело в том, что кран выпуска шасси на "лагге" следовало  ставить
в нейтральное положение только после посадки и заруливания на стоянку, а  не
в воздухе, как сделали пилоты 26-го ЗАПа, в результате  чего  гидрозамки  не
зафиксировали шасси в выпущенном положении.
     По  указанию  майора  Орлова  я  провел  занятие  с  летным   составом,
реабилитировал   гидросистему   "лагга",   заставил   молодежь    произвести
самостоятельный  тщательный  анализ  летно-тактических  данных  истребителя,
сравнить  "лагг"  с  "мигом",  с  Ла-5,   союзническими   "харрикейнами"   и
"спитфайрами" и, наконец, с Як-1.
     Летчики сделали выводы, опираясь не на эмоции, а на тактико-технические
данные,  и  даже  полковые  юмористы,  недавно  потешавшиеся  над  "лаггом",
вынуждены были отвести ему в списке перечисленных машин второе место,  сразу
за "яком".
     Я назвал озадаченной молодежи  имена  Героев  Советского  Союза  Г.  П.
Кравченко и Л, Л. Шестакова,  имена  других  героев  боев  под  Ленинградом,
Москвой  и  Сталинградом,  сражавшихся  с  опытными  фашистскими  асами   на
самолетах устаревших типов, и все же добивавшихся  побед.  Напомнил  молодым
летчикам, что целые соединения успешно сражались и  сражаются  на  самолетах
По-2.
     - Исход боя зависит не только от количества и качества самолетов,сказал
я молодежи.- В конечном итоге  все  решает  умная  тактика,  помноженная  на
отвагу и беспредельную любовь к Родине!
     Во время занятий, проводившихся на северной окраине  аэродрома,  к  нам
подошел невысокий черноглазый майор в новеньком кителе с  воротничком,  туго
охватывающим загорелую, коротковатую  шею.  На  кителе  майора  горели  алой
эмалью четыре боевых ордена, сверкала золотом Звезда Героя Советского Союза.
Капитан В. И. Смирнов и старший лейтенант Д. И. Чумичев при виде майора  так
и  засветились.  Это  был  Сергей  Сергеевич  Щиров,  инспектор  по  технике
пилотирования 236-й истребительной авиационной дивизии, и состав  которой  в
прошлом году входил и 267-й ИАП.
     Щиров слышал мои слова о тактике,  о  любви  к  Родине  и  горячо  меня
поддержал. Он привел десятки примеров  успешного  ведения  боя  с  Ме-109  и
ФВ-190 на отечественных  самолетах,  причем  категорически  и  очень  горячо
высказался за принцип парного применения истребителей.
     - Не слушайте досужих  болтунов,  будто  это  вражеский  принцип.  Идея
парного  применения  истребителей   принадлежит   капитану   русской   армии
Нестерову, его сподвижнику Крутеню и их ученикам. Они осуществили  эту  идею
еще в четырнадцатом году! - сказал Щиров.
     О принципе парного  применения  истребителей  многие  из  нас  слышали,
выгоду его теоретически понимали, даже летали в составе пары или  двух  пар,
шестеркой и т. д., но практики  ведения  боя  парой  против  пары  никто  из
присутствовавших не имел. Капитаны Смирнов, Черкашин и другие ветераны полка
вылетали  в  1942  году  на   боевые   задания   исключительно   в   составе
трехсамолетного звена.
     Возникло много вопросов по тактике воздушного боя. Щиров  сам  вызвался
провести на следующей день специальное занятие по этой теме.  Такое  занятие
состоялось, но тематика его оказалась шире: в связи с тем,  что  10  февраля
поступил приказ о  зачислении  267-го  ИАП  в  состав  236-й  истребительной
авиадивизии,  майор  Орлов  попросил  Щирова  рассказать  о  театре  военных
действий на Кубани, где нам  предстояло  сражаться,  а  занятия  по  тактике
воздушного боя проиллюстрировать примерами из боевой практики других  полков
236-й ИАД.
     Не стану пересказывать содержание беседы С. С. Щирова с летным составом
полка. Скажу только, что она длилась около  двух  часов,  была  захватывающе
интересной. Свои мысли о преимуществе ведения  боя  парой  майор  подкреплял
впечатляющими примерами, часто- из боевой жизни 611-го ИАП. Делал это Сергей
Сергеевич, как я понимаю,  не  случайно:  611-й  ИАП  формировался,  подобно
нашему,  из  молодежи,  25  младших  авиаспециалистов  полка  были  девушки,
поначалу никто из летного состава части боевого опыта не имел, на вооружении
полка состояли устаревшие истребители И-153, а между тем,  прибыв  1  января
1943 года на фронт, 611-й ИАП стал  грозой  для  гитлеровцев.  Полк  надежно
прикрывал военно-морскую базу Туапсе, отважно производил воздушную  разведку
в интересах 18-й, 46-й, 47-й и 56-й армий, наносил мощные штурмовые удары по
переднему краю, ближним тылам и аэродромам врага, смело вступал в  воздушные
бои с Ме-109, ФВ-190, беспощадно сбивал "юнкерсы".
     Летный  состав  611-го  полка  под   руководством   майора   Александра
Степановича Чугунова и  командиров  эскадрилий  старших  лейтенантов  А.  А.
Куксина и Н. Д.  Пантелеева  в  совершенстве  освоил  пилотирование  "чаек",
дерзко штурмовал на них технику и пехоту противника.
     Первым летчиком 611-го ИАП, уничтожившим Ме-109, стал  старший  сержант
А. П. Чурилин. Он сбил  "мессер"  реактивным  снарядом  в  схватке  с  двумя
вражескими истребителями, первым устремившись в атаку на противника.
     Во время штурмовки  Краснодарского  аэродрома  смело  атаковал  и  сбил
поднявшийся Ме-109 старший лейтенант Н. Д. Пантелеев.
     Ведущий группы из четырех И-153 младший лейтенант М. П. Головин отважно
повел товарищей на шестерку Ме-109 и сбил ведущего шестерки, после чего враг
покинул поле боя. Один из летчиков Головина, сержант  А.  И.  Трофимов,  при
возвращении на аэродром заметил и атаковал вражеский корректировщик  ФВ-189.
Убив фашистского стрелка,  повредил  самолет  противники,  а  когда  "заело"
пулеметы, настиг пытавшегося удрать  гитлеровца,  подошел  к  нему  вплотную
снизу, трубил концами лопастей винта правый руль поворота  и  руль  глубины,
"вколотил" фашиста в землю, а сам благополучно сел.
     Героизм проявляли и механики полка. Однажды при взлете шести "чаек"  от
одной из них оторвалась и  упала  взлетную  полосу  50-килограммовая  бомба.
Вылет следующей группы срывался. Не могла бы  сесть  и  улетевшая  шестерка.
Механик старший сержант Василий Пронин осторожно подошел к бомбе,  аккуратно
поднял ее, медленно отнес в поле, там вывинтил взрыватель...
     Майор Щиров рассчитал правильно. Наша молодежь, слушая его,  оживилась,
повеселела. Еще бы! Если можно, не имея опыта, с таким  успехом  воевать  на
"чайках", то, мол, на "лагге" бить гитлеровцев сам бог велел!
     К  исходу  12  февраля  войска  Северо-Кавказского  фронта   освободили
Краснодар. С  начала  января  они  прошли  с  боями  почти  700  километров,
оттеснили основную группировку врага  к  низовьям  Кубани,  продвинулись  на
40-60 километров к западу от Краснодара. Это были большие, славные победы!
     Чувствовалось, что вот-вот вступит в бои и наш 267-й ИАП:  мы  получили
летное обмундирование, штурманские  принадлежности,  неприкосновенный  запас
продуктов...
     Погода стояла отличная. Пользуясь  этим,  майор  Орлов,  майор  Аритов,
комэски и я упорно занимались с молодыми летчиками, совершенствуя их технику
пилотирования, отрабатывая с ними приемы воздушного боя.
     Я не оговорился, назвав в числе учителей молодежи майора Аритова.  Иван
Иванович Аритов  успевал  и  политзанятия  проводить,  и  обучать  новичков.
Молодежь любовно называла Аритова "летающим комиссаром", верила ему,  готова
была за него идти в огонь и воду.
     К этому времени и истребительных и штурмовых полках ВВС основой боевого
расчета официально стала пара самолетов. В пашем  полку  боевой  расчет  был
объявлен приказом 12 февраля; тем же приказом назначались ведущие и  ведомые
пар. Сам я намеревался первое время походить в ведомых у командира полка, но
он предупредил, чтобы я не рассчитывал на  длительность  нашего  "воздушного
союза":
     - Считаю, что  использовать  вас  в  качестве  ведомого  нерационально.
Присматривайте напарника.
     - А что, Николай Федорович, взяли бы меня ведомым? - словно бы в  шутку
спросил Аритов.
     - О чем речь? Конечно! - так же в шутку ответил я, не  подозревая,  как
скоро мы станем подниматься в воздух вместе с замполитом.
     20  февраля  полк  перебазировали  на  аэродром  Лазаревская.   Маршрут
протяженностью около 400 километров оказался непростым, большую  часть  пути
пришлось идти над морем,  запасных  аэродромов  и  площадок,  пригодных  для
посадки в вынужденных условиях, на маршруте оказалось мало,  но  перелет  мы
совершили благополучно. Отечественные моторы ВК-105 работали надежно.
     3 марта 267-й ИАП получил  приказ  командующего  5-й  воздушной  армией
генерал-майора Сергея Кондратьевича Горюнова  перебазироваться  на  аэродром
Краснодар-Центральный. Нам предстояло участие в жарких боях.
     С начала войны прошли уже год и восемь месяцев. Долог был мой  путь  на
фронт. Но теперь этот путь, наконец, завершился!


     Расчетное время перелета истекало. Слева от  самолета  тянулась  насыпь
железной дороги, ведущей на Крымскую, справа парили  бескрайние  черноземные
поля, впереди, за разливом Кубани,  в  золотисто-голубом  мареве  угадывался
город.
     Я помнил  Краснодар  зеленым,  многолюдным,  бережно  хранящим  красоту
старинной  архитектуры,  и  хотя  понимал,  что  враг  не   пощадит   город,
открывшаяся взору картина потрясла меня.
     Мост через Кубань исчез. Из мутной воды торчали огрызки бетонных быков,
рухнувшие стальные фермы.
     Железнодорожная насыпь в  черте  города,  лишенная  рельсов,  выглядела
длинной братской могилой. В районе бывшего вокзала  -  ни  одного  паровоза.
Вместо площадей и улиц - гигантские пустыри без трамваев и фонарных столбов,
черные  полуобрушенные  стены,  груды  балок  и  щебня.  Обгоревшие   стволы
деревьев, сиротские дымки редких землянок...
     Я никогда не был чувствительным,  но  тут  перехватило  дыхание,  глаза
залили слезы.
     Пока группа совершала посадку, мы с ведомым прикрывали ее от возможного
нападения "охотников" врага, ходили над Краснодаром. И не знаю, чего  больше
хотелось:  то  ли,  чтобы  посадка  прошла  без  осложнений,  то  ли,  чтобы
гитлеровцы появились в воздухе и можно было  немедленно  бить  эту  сволочь,
бить без пощады, так, чтобы ни один фашистский мерзавец не ушел!
     Приземлившись, мы узнали: полк временно  вводят  в  состав  авиагруппы,
подчиненной непосредственно штабу 5-й ВА.
     В 12.00 полк получил  задачу  поэскадрильно  облетать  линию  фронта  -
ознакомиться с районом будущих боевых действий.
     В связи с болезнью капитана С. И.  Маева  3-ю  эскадрилью  майор  Орлов
приказал вести мне. Лететь предстояло по маршруту  Краснодар  -  Холмская  -
Новомышастовская - Гривенская - Краснодар,  клином  звеньев  на  разомкнутых
дистанциях и интервалах, со скоростью 400 километров в  час,  на  высоте  до
1500 метров.
     - В бой с противником не вступать,- закончил Орлов.
     Сержант Н. Я. Горбачев недоуменно спросил:
     - А если противник сам нападет?
     Командир полка посмотрел на молодого летчика, пожал плечами:
     - Тогда действовать по ведущему!
     Я  косо  взглянул  на  сержанта.  Во-первых,  приказы  не  обсуждаются;
во-вторых, Горбачеву следовало испросить разрешение задать вопрос  командиру
полка. Я решил после полета поговорить с сержантом.
     ...Землю я видел хорошо. Светились первой зеленью холмы, блестели полой
водой низины.
     Летчику во время полета некогда  любоваться  красотами  пейзажа,  глаза
ищут  ориентиры  и  противника,  но  обычно  весной  в  кабине  стремительно
мчащегося  истребителя  не  покидает   ощущение   беспредельности   мира   и
бесконечности жизни. Нынче же я этого ощущения  не  испытывал.  Невспаханные
поля, пепелища сел и  хуторов,  оплывшие  траншеи,  ряды  колючей  проволоки
вызывали чувство  боли,  заставляли  думать  об  утратах,  о  тяжести  горя,
принесенного на  родную  землю  врагом.  Наверное,  мое  Гуляйполе  и  хутор
Вольный, где остались отец с матерью, тоже лежат в развалинах...
     До станицы Холмской эскадрилья летела от солнца, поэтому  обзор  задней
полусферы, на "лагге" и без  того  неважный,  был  затруднен  до  крайности.
Маршрут мы явно недоработали: фашистские истребители могли атаковать "лагги"
с хвоста совершенно неожиданно.
     С поворотом  на  Новомышастовскую  солнце  осталось  справа,  опасность
внезапного появления фашистских истребителей уменьшилась. Зенитный  огонь  с
переднего края противника за Новомышастовской вреда  эскадрилье  не  принес.
Однако избавиться от беспокойства  я  не  мог.  Пришло  на  ум,  что  приказ
командира полка не вступать в бой с противником сковывает  нашу  инициативу,
лишает преимуществ, какими обладает всякий нападающий. Я  впал  в  смятение:
долгие  годы  службы  выработали  привычку  считать  каждый  приказ  глубоко
обоснованным,  привычку  безоговорочно  его  выполнять,   а   полученный   -
противоречил моей  задаче  летчика-истребителя,  моему  долгу  коммуниста  и
офицера при любых обстоятельствах атаковать и уничтожать гитлеровцев. Как же
мне следовало поступить, если бы вот сейчас, сию минуту, показались самолеты
врага? Даже желание круто поговорить с сержантом Горбачевым исчезло.
     Нарушать полученный приказ в этом вылете  не  пришлось:  противника  не
встретили. Но, приземлившись, услышали от летчиков-2-й  эскадрильи,  что  за
Холмской  они  видели  идущий  встречным  курсом  фашистский  корректировщик
ФВ-189, легко могли сбить, однако не сбили  его,  точно  следуя  полученному
приказу.
     - До сих пор на душе муторно,- признался капитан Илья Черкашин.
     Доложив командиру полка о выполнении задания, я откровенно сказал  все,
что думал про наши действия.
     - Будем поступать так, как требуют, а не  критику  разводить!  -  резко
ответил Орлов.
     Доверительного разговора не получилось. Причину  нервозности  командира
полка я не понял, его отповедь сильно задела.
     Первую   ночь   провели   вблизи   аэродрома   в   развалинах   бывшего
четырехэтажного дома. Выспаться не удалось: до рассвета одиночные  вражеские
бомбардировщики сыпали на аэродром бомбы, одна  разорвалась  рядом  с  нашей
"гостиницей".
     Лежа  на  койке-раскладушке,  я  с  яростью  думал,  что  отныне  стану
атаковать врага, как только обнаружу.
     Утром 5 марта личному составу полка сообщили о готовящейся операции  по
окружению и уничтожению гитлеровцев, засевших на  Таманском  полуострове,  о
том, что под Новороссийском, на полуострове Мысхако, еще 4  февраля  высажен
десант моряков. Полку  предстояло  сопровождать  разведывательные  самолеты,
группы штурмовиков, прикрывать с воздуха наступающие наземные войска.  Майор
Аритов зачитал информацию о воздушном противнике. Авиация врага базировалась
на аэродромах Анапа и Крымская, на площадках вблизи  Чекона  и  Благодатной,
общее число, самолетов противника составляло всего 200-250  машин  различных
типов.
     - Мы имеем преимущество в воздухе и обязаны полностью использовать его!
- сказал замполит.
     В 9.00 меня вызвали на командный пункт полка. Орлов сказал, что капитан
С. И. Маев  все  еще  нездоров,  вести  3-ю  эскадрилью  на  боевое  задание
поручается мне.
     Ставя эскадрилье задачу -  прикрыть  наступающие  в  районе  Славянской
войска 37-й армии,- командир полка вновь указал и скорость, и высоту полета,
какие   требовалось   соблюдать   во   время   патрулирования,   и   границы
патрулирования, и строй, каким лететь.
     Эскадрилья должна была держаться на высоте 2000 метров - обычной высоте
действия  вражеских  бомбардировщиков,  ходить  в  правом  и  левом  пеленге
звеньев, барражируя строго над своими войсками.
     Похоже было, что предложением возглавить 3-ю эскадрилью командир  полка
хотел  перечеркнуть  вчерашнее.  Я  решил  высказать  соображения  о  высоте
предстоящего полета и боевом порядке  эскадрильи.  Учитывая,  что  вражеские
истребители будут находиться выше сопровождаемых  бомбардировщиков,  памятуя
советы бывалых летчиков - заботиться о взаимном прикрытии в  бою,  собирался
предложить  вести  патрулирование  указанного  района,  эшелонировав  звенья
самолетов до высоты 4000 метров. Но пока раздумывал, как начать разговор,  в
землянку командного пункта спустился незнакомый  коренастый  генерал.  Он  с
порога осведомился, кто вылетает. Орлов указал на меня.
     - Задание получили, товарищ капитан? - спросив генерал.
     - Так точно.
     - Вам что-нибудь не ясно?
     Начинать  разговор  с  командиром  полка  в  присутствии   неизвестного
начальника было неловко и неуместно.
     - Все ясно, товарищ генерал, - сказал я.
     - Тогда выполняйте приказ. Желаю успеха!
     В полете по новому маршруту ориентировка всегда затруднена, а  тут  еще
набирает силу разлив, отмеченные на картах овраги и плавни затоплены, каждая
речушка смахивает на Кубань!
     В заданный район мы все же вышли. Бой  бушевал  на  восточных  окраинах
станицы Славянской, вдоль железной дороги на Красноармейскую и  Троицкую.  В
один из  заходов  на  Славянскую  попали  под  сильный  зенитный  огонь,  но
фашистских  самолетов  за  время   патрулирования   не   обнаружили.   Зато,
возвращаясь в Краснодар, увидели  сначала  шестерку  "лаггов",  прикрывающую
"илы", а затем группу из восьми "яков", идущую на патрулирование только  что
покинутого нами района.
     Боевой порядок и тех, и других поразил. Пара  "лаггов"  летела  справа,
другая - слева от штурмовиков, метров на 200 выше последних, а  позади  этой
группы, еще на 500 метров выше, маневрировала третья пара "лаггов". Куда  не
сунутся "мессеры" - угодят под атаку наших истребителей, штурмовики прикрыты
надежно! "Яки" же шли на  патрулирование  следующим  образом:  две  пары  на
высоте 2000 метров с интервалами между парами и небольшими дистанциями между
экипажами каждой пары, а выше этой четверки, уступами влево и вправо, метров
на 300-500 выше - еще две пары. 11 обороняться удобно, и нападать с руки!
     С  доброй  завистью   проводил   я   взглядом   встреченные   самолеты.
Оказывается, новая тактика  истребительной  авиации,  о  которой  мы  только
слышали, да и то краем уха, применяется, и не кем-нибудь,  не  за  тридевять
земель, а нашими же товарищами, соседями по аэродромам! Изобретать велосипед
не требуется, следует лишь перенимать опыт!
     После приземления я собрал летчиков  3-й  эскадрильи.  На  лужке  возле
взлетной полосы развернулась горячая дискуссия  на  тему  о  боевом  порядке
истребителей при выполнении той или иной боевой задачи. Страсти  накалились,
и никто не заметил приближения Орлова.
     Командир полка выговорил за то, что не дежурю около телефона, напомнил,
что находимся на фронте, указал, что разборы полетов следует делать вечером.
- Займите готовность номер один! - приказал Орлов.- Задание прежнее. Вылет -
по зеленой ракете! Около машин я накоротке снова собрал летчиков,  обговорил
боевой порядок  эскадрильи  в  повторном  вылете.  На  ходу  перенимая  опыт
повстречавшихся  возле  Славянской  истребителей,  решили,  что  заместитель
командира эскадрильи старший лейтенант Белов возглавит  шестерку  самолетов,
полетит на высоте 2000 метров,  а  мы  с  ведомым  -  метров  на  500  выше.
Оговорюсь:  подлинной  фамилии  заместителя  командира  3-й  эскадрильи   не
называю, причины этого читатель вскоре поймет.
     Ведомым у меня собирался лететь майор Аритов, но в моторе  его  "лагга"
произошла поломка, и мне приказали взять ведомого из дежурной пары.  Самолет
нового ведомого своевременно занял место на взлетной полосе - справа и  чуть
сзади меня, но опознать летчика, сидящего в этом самолете, я  не  смог.  Его
позывной мне не сообщили, следовательно спросить по радио фамилию  пилота  я
тоже не смог, а сам ведомый попытки связаться со мной по радио не сделал, из
чего я заключил, что передатчик на его "лагге" отсутствует. Неприятно лететь
на боевое задание, не будучи уверенным, что ведомый тебя услышит  и  поймет,
но делать нечего: шестерка "лаггов" старшего лейтенанта Белова  уже  шла  на
взлет.
     Противника во время патрулирования мы не встретили, я передал по  радио
приказ ложиться на обратный курс, начал разворот и увидел два длинных, узких
самолета, несущихся со стороны солнца к шестерке Белова.
     На учебных плакатах, на рисунках к инструкциям  фашистские  истребители
Ме-109 выглядели немного иначе, но я узнал их, эти самые скоростные и  лучше
всего вооруженные самолеты гитлеровской  авиации,  встречи  с  которыми  так
долго и напряженно  ждал.  Да,  не  зря  на  жаргоне  летчиков  их  называли
"худыми": они и впрямь походили на отощавших хищников, стремящихся разорвать
подвернувшуюся жертву.
     Дальнейшее  заняло  несколько  десятков  секунд.  Предупредив  старшего
лейтенанта  Белова  об  атаке  противника,  мы  с   ведомым   бросились   на
"мессершмитты": у нас имелось преимущество в высоте, гитлеровцы нас явно  не
видели, упустить такой счастливый случай было бы непростительно!
     Память подсказывает: я испытывал ощущение полного,  глубокого  счастья,
какого не испытывал никогда прежде. Сбылось:  не  даром  ел  народный  хлеб,
делаю то, к чему готовился многие годы. И врагу не уйти!
     Так велики были желание поразить гитлеровцев и  уверенность  в  успехе,
что я поторопился, открыл огонь с большой дистанции и,  конечно,  прицельный
огонь "лагговского" оружия не достал фашиста.
     Обнаружив нападающие советские  истребители,  гитлеровцы  спохватились.
Форсировав работу моторов, сильно дымя, стали уходить  на  высоту.  Неистово
желая  исправить  допущенный  промах,  я  ринулся  вдогонку.  Мотор  "лагга"
завывал, но с каждой секундой я отставал все  больше,  мой  ведомый  остался
далеко,  беловская  же  шестерка  вообще  не   помышляла   о   преследовании
противника: встала в оборонительный круг,  и  пришлось  повернуть  к  своим,
смириться с неудачей.
     Разворачиваясь, я  увидел,  что  в  пяти  километрах  южнее  Славянской
несколько Ю-88, прикрытые парой "мессеров", бомбят наши войска.  Обнаружение
и уничтожение вражеских бомбардировщиков входило  в  задачу  ударной  группы
старшего лейтенанта  Белова,  но  тот  или  не  видел  врага,  или  опасался
разорвать оборонительный круг.
     По радио я приказал старшему лейтенанту атаковать "юнкерсы":
     -  Они  южнее  Славянской!  Обычно  хорошо  слышавший  радио  и  весьма
исполнительный старший лейтенант ничего  не  ответил.  "Карусель"  крутилась
по-прежнему.
     Я трижды повторил приказ и трижды ничего не услышал в ответ. Между  тем
время шло, "юнкерсы" делали свое дело, под  их  бомбами  сейчас  гибли  наши
стрелки и артиллеристы, саперы и танкисты, а мы только горючее жгли даром.
     Полагая, что у Белова  отказал  приемник,  и  не  видя  никакого  иного
способа прервать бессмысленное коловращение шести беловских истребителей,  я
врезался в середину их  круга,  показал,  что  требую  следовать  за  собой.
Одновременно передал по радио, что может не  хватить  горючего  на  обратный
путь. На этот раз круг "лаггов" распался, но было поздно:  "юнкерсы"  успели
уйти, оставалось одно - повернуть к дому.
     Мы с ведомым пристроились к ставшей в правый пеленг  шестерке  старшего
лейтенанта, заняв место левее  и  метров  на  500  выше  нее.  Вовремя!  Два
"мессера", возможно, те самые,  что  ускользнули  от  нас  в  первой  атаке,
вынырнули откуда-то и устремились к самолетам ударной группы.
     Я предупредил Белова о появлении  противника,  мы  с  ведомым  отогнали
гитлеровцев от беловской шестерки раз, отогнали другой, а  на  третий  стали
объектом атаки сами. Завязался напряженный воздушный бой между нашей парой и
парой фашистских истребителей. Следить  за  действиями  старшего  лейтенанта
Белова стало некогда, я успел в первые мгновения краем глаза понаблюдать  за
ведомым, убедился, что действует тот безупречно, и переключил  все  внимание
на самолеты врага. Разумеется, я не сомневался, что летчики  ударной  группы
поддержат меня и моего ведомого.
     Решительный отпор обескуражил противника. Впрочем, возможно, фашистские
летчики опасались израсходовать в затянувшемся поединке весь бензин, боялись
вынужденной посадки, поэтому после одного из многих маневров  по  вертикали,
после очередного залпа наших пушек и пулеметов снова  стали  карабкаться  на
высоту, сумели оторваться от преследования и ушли на запад.
     Я поискал взглядом шестерку Белова. В пределах  видимости  не  было  ни
одного самолета. В душу закралось дурное предчувствие.
     Посадив самолет на краснодарском аэродроме, я не дорулил  до  капонира:
кончилось горючее.  Отодвинув  фонарь,  торопливо  огляделся:  может,  Белов
прилетел, ждет? Нет. Его шестерки на аэродроме не  было.  Подрулил  ведомый.
Стянул с головы шлем. Я узнал в летчике сержанта  В.  Ш.  Авалиани,  Молодой
паренек на занятиях ничем  не  выделялся,  частенько  получал  замечания,  в
воздушном бою участвовал  впервые,  а  показал  себя  смелым,  хладнокровным
воином! Я был и  удивлен,  и  обрадован,  но  сильнее  радости  за  Авалиани
оставалась тревога за судьбу беловской шестерки.
     На КП  полка  докладывать  о  вылете  пришлось  тому  самому  генералу,
которого  видел  утром.  Генерал  угрюмо  смотрел  мне  в  глаза,   требовал
подробностей.
     Закончив доклад, я упавшим  голосом  попросил  учесть,  что  на  фронте
нахожусь второй день, боевого опыта не имею.
     - Боевой опыт в данном случае ни при чем,- с досадой сказал генерал.- С
какого года вы в авиации? Где учились?
     Выслушав ответы, исподлобья взглянул на Орлова, отпустил меня:
     - Идите, капитан. Вы больше не нужны.
     Я вышел из землянки с таким  ощущением,  что  действительно  никому  на
фронте больше не нужен. Вспомнился капитан Трошин, отправленный с  фронта  в
запасной полк...
     Догнавший майор Аритов успокоил: звонили с КП армии, группа Белова села
в Нововеличковской  для  заправки  бензином,  скоро  вернется.  Довелось  ли
старшему лейтенанту вступить в бой с врагом, Аритов не знал.
     - Товарищ майор, а кто этот генерал?
     Аритов поразился:
     - Как? Вы не знаете? Да  это  же  командующий  нашей  воздушной  армией
генерал-майор Горюнов!
     Подобного сюрприза я не ожидал.
     Сергей Кондратьевич Горюнов был  в  годы  Великой  Отечественной  войны
одним из выдающихся авиационных начальников. В Красную Армию вступил  юношей
еще в 1918 году, сражался с  белочехами,  белогвардейцами,  белополяками.  В
1922 году он, коммунист, командир стрелкового батальона,  после  настойчивых
просьб пил переведен в авиацию.  Окончив  Борисоглебскую  авиашколу,  Сергей
Кондратьевич  работал   инструктором   авиаучилища,   командиром   звена   и
эскадрильи, командовал авиабригадой, а затем  -  ВВС  Харьковского  военного
округа.
     Закончив командный факультет Академии имени II. Е. Жуковского  и  курсы
усовершенствования при Академии Генерального штаба РККА, Сергей Кондратьевич
получил звание полковника.
     Великую Отечественную войну Горюнов встретил в  должности  командующего
авиацией 18-й армии Южного фронта. В июне 1942 года вступил  в  командование
5-й воздушной армией.
     - Командующий недоволен командиром полка,- понизив голос, доверительно,
с сожалением, сказал Аритов.
     Я считал, что причина недовольства командующего - наш неудачный  вылет:
с истребителями врага дрались безрезультатно, бомбардировку южнее Славянской
сорвать не сумели, на обратном пути группа распалась. Подвели мы Орлова!  Да
и сами теперь, наверное, немногого стоим в глазах командующего армией.
     Шестерка Белова возвратилась довольно скоро. Встреч с  противником  она
не имела. Старший лейтенант доложил, что после взлета у него отказала рация,
моих приказов он не слышал, оборонительную  "карусель"  построил,  чтобы  не
рисковать жизнью молодых летчиков, а помочь нам с Авалиани во второй схватке
не решился, так как на исходе было горючее.
     - Ладно, идите отдыхать,- устало сказал майор Орлов.
     Я не верил ушам. Допустим, рация у Белова отказала, в чем я сомневался.
Но ведь он признался, что прикидывал, хватит ли горючего выручить товарищей!
     -  Товарищ  майор,  поведение  старшего   лейтенанта   Белова   в   бою
недопустимо! - сказал я.- Он должен быть строго наказан!
     - Послушайте,- по-прежнему устало ответил Орлов, когда я  изложил  свой
взгляд на случившееся,- старший лейтенант выполнял поставленную  задачу.  По
приказу бой с истребителями врага полагалось вести вам. Вы чего  хотели  бы?
Чтобы Белов ввязался в бой, а потом его  неопытные  пилоты  при  вынужденной
посадке все пять машин угробили?
     Я ушел с командного пункта обескураженный. Может, я не прав? Но сколько
ни думал о случившемся, признать себя неправым не мог. Выходило, что не прав
командир полка, что наши с  ним  взгляды  на  воспитание  подчиненных  резко
расходятся.
     Боевой опыт, как и жизненный, приобретается по крупицам,  со  временем,
только вот времени для его приобретения на войне всегда в обрез,  и  платить
за боевой опыт приходится дорого: ценой крови, нередко - жизнью товарищей.
     Непогожим мартовским утром, полку поставили задачу прикрыть наступающие
войска в районе станицы Красноармейской. Из-за низкой  облачности  и  плохой
видимости прикрытие решили производить четверками "лаггов".  Ведущим  первой
четверки  приказали  вылететь  'мне.  Ведомым  я  взял  полкового   остряка,
находчивого сержанта М. Г. Ишоева. Во второй паре  ведущим  полетел  младший
лейтенант  С.  Ф.  Фролов,  ведомым  -  сержант   В.   П.   Юдин,   крепкие,
жизнерадостные парни. Юдин на фронте был новичком,  Фролов  уже  воевал,  но
недолго. Считать их зрелыми летчиками не приходилось. Я  предупредил  обоих,
чтобы бдительно следили за воздухом, немедленно докладывали об  обнаруженном
противнике, атаковали первыми.
     Разрывы в облачности около Краснодара достигали значительных  размеров,
верхний край ее проходил на высоте около  1200  метров,  но  перед  станцией
Новомышастовской разрывы в облаках почти пропали, а верхний край  облачности
превысил 2000 метров, и я решил снижаться. Первыми нырнули в появившееся над
Новомышастовской "окно" мы с Ишоевым, за нами -  Фролов  и  Юдин.  И  только
выскочили под  облака,  справа  накинулись  два  Ме-109.  Похоже,  вражеские
"охотники" сумели нас подкараулить.
     - "Мессы" справа! - передал я по радио  товарищам,  резко  разворачивая
"лагг" в лоб ведущему фашисту.
     Миг - и гитлеровцы исчезли, скрылись в облаках: то ли не  ожидали,  что
их заметят и не  сумели  психологически  настроиться  на  схватку  в  равных
условиях,  то  ли  предпочли  избежать  боя  "на  лобовых".   По   рассказам
фронтовиков, бой "на лобовых" гитлеровцы не любили и не выдерживали. Но едва
мы легли на прежний курс, "мессы" снова вывалились из облаков и пошли именно
и лобовую атаку.
     Мой "лагг" и самолет ведущего фашистской пары сближались  стремительно.
Уверенный,  что  противник  отвернет,  я  шел  на  него,  ловя  "мессер"   в
перекрестие прицела. С дистанции в 300 метров открыл  огонь.  Гитлеровец  не
отвернул и тоже открыл огонь. Невероятно быстро  вырос  в  размерах,  возник
перед мной кок вражеского винта. Отчетливо различив переплет и стекла фонаря
кабины,  я  напрягся  в  ожидании  удара,  не  желая  свернуть  и   уступить
гитлеровскому ублюдку. Столкновения не произошло: в самый  последний  момент
тот не выдержал, ринулся вверх. Последнее, что успел  я  различить,  вернее,
угадать по контуру, было хвостовое колесо "мессера".
     Сделав левый разворот, я собрался вновь атаковать врага, но  фашистские
"охотники", снижаясь, уходили на запад, за линию фронта. За хвостом ведущего
тянулся серый шлейф. Очевидно, была повреждена водяная система "мессера".
     Внезапно я ощутил страшную усталость. Обе атаки заняли  не  более  пяти
секунд каждая, а сил, оказывается, отняли больше, чем многочасовой  перелет.
И все же я испытывал радость: схватка выиграна!
     Радость оказалась  недолгой.  Выровняв  машину,  я  не  обнаружил  пары
младшего лейтенанта Фролова. Сержант Ишоев, отважно и умело прикрывавший мой
самолет, сообщил по радио, что Фролов и Юдин еще во время первой атаки  ушли
на Красноармейскую.
     Почему Фролов не выполнил приказ держаться вместе, направился  в  район
Красноармейской, сказать мог только сам Фролов. Найти его  в  данном  районе
нам с Ишоевым не удалось, попытки связаться с ним по  радио  ни  к  чему  не
привели. Ни Фролов, ни Юдин на аэродром не вернулись.
     Командование сочло наши с Ишоевым действия правильными, но я не находил
себе места: опять неудача, не вернулись два экипажа.
     Фролов прибыл в полк на попутной машине утром 7 марта.  Рассказал,  что
рация на его самолете отказала после и вылета, что  значения  моего  резкого
разворота после выхода из облаков над Новомышастовкой он не понял,  так  как
противника  просто  не  заметил,  и  счел  за  лучшее  продолжать  полет  по
намеченному курсу. Около станицы Ивановской, оглянувшись, увидел, что машина
сержанта Юдина горит и падает, а на него самого идут  в  атаку  два  Ме-109.
Фролов попытался провести бой на  горизонтальном  маневре,  но  был  сбит  и
выбросился с парашютом.
     К сожалению, совершать серьезные ошибки  в  первые  дни  пребывания  на
фронте доводилось не только молодым летчикам. Ошибались и опытные. Ошибся  и
я.
     Требовалось произвести разведку дороги в тылу  противника  на  участках
Темрюк-Славянская и Варениковская - Крымская. На разведку  дороги  Темрюк  -
Славянская послали  меня.  Ведомым  вызвался  лететь  майор  Аритов.  Стояла
низкая, до 300 метров облачность, лететь предстояло  под  облаками,  самолет
могла повредить даже шальная пуля, поэтому я опасался за замполита,  пытался
отговорить его. Но Аритов ничего не хотел слушать.
     Маршрут проложили в обход территории, занятой врагом, с выходом в  море
и полетом над ним до траверза порта Темрюк. Оттуда мы  собирались  выйти  на
дорогу Темрюк - Славянская.
     Замысел удался. Мы спокойно обогнули линию фронта, над  Азовским  морем
шли без каких-либо осложнений, хотя не видели горизонта, а облака  прижимали
машины к воде. В расчетное время мы повернули на  юг  и  на  седьмой  минуте
полета заметили темрюкский порт. Я различил  стоящие  у  пирса  две  большие
самоходные баржи. На скорости 450 километров в час я  спикировал,  с  высоты
200 метров сбросил на левую баржу взятые в полет две  бомбы,  "горкой"  ушел
под облака. Такой же маневр, сбросив бомбы на правую баржу, проделал Аритов.
     Через две-три минуты мы обнаружили большой плац и  построенные  на  нем
квадратом фашистские подразделения. Спикировали друг за другом до высоты  30
метров, прошили вражеское каре огнем пушек и пулеметов.
     Зенитные орудия по нашим самолетам"  не  били  -  уцелевшие  гитлеровцы
разбегались кто куда.
     Убедившись, что на баржах и пирсе порта бушует пожар, мы  обошли  город
Темрюк, очутились над дорогой Темрюк-Славянская.  Здесь  нас  уже  ждали:  к
самолетам сразу потянулись красные шарики - открыла  огонь  МЗА  противника.
Казалось, невидимое чудовище выбрасывает вверх огневые щупальцы.
     Щупальцы исчезли так же внезапно, как появились. Я едва не столкнулся с
фашистским корректировщиком ФВ-189, "рамой", как называли  этот  самолет  на
фронте. "Рама" спокойно ползла восвояси с  востока,  гитлеровские  зенитчики
испугались, что ненароком могут сбить своего.
     Фашистский летчик, увидев "лагги", метнулся влево по  курсу,  подставил
мне правый мотор,, и вот здесь-то  и  допустил  я  грубую  ошибку:  атаковал
"раму" сверху, повел огонь по ее мотору вместо того, чтобы сначала  поразить
вражеского стрелка. Я только повредил, но не сбил ФВ-189, и расплата  пришла
скоро. За станцией Курчанской, обстреляв мотоциклы  и  легковую  машину,  мы
обнаружили колонну грузовиков, идущих к  станице  Керженской.  Собрались  их
атаковать, когда в моих наушниках раздался встревоженный голос Аритова:
     - За вами серая полоса!
     Бросив взгляд на приборы, я увидел: стрелка термометра воды упирается в
нуль.
     Вскоре ощутил, как сильно греет ноги, как обдает лицо жарким  воздухом.
Из выхлопных патрубков повалил черный дым. В цилиндрах сгорало масло,  мотор
вот-вот могло заклинить, а садиться некуда - под нами враги.
     Уже за разлившейся Кубанью в кабине удушливо запахло  горящей  резиной,
мотор сбавил обороты, высота падала  с  каждой  минутой.  400  метров,  350,
300... Наступил момент, когда я подумал, что до линии фронта  все  равно  не
дотяну. Вспомнилось лицо матери. Глаза искали цель,  достойную  того,  чтобы
поразить ее напоследок. Но не  по  кому  было  даже  стрелять,  некуда  было
бросить машину: под крыльями тянулись одни плавни да болотистые луга.
     На высоте 50 метров  из  патрубков  вместе  с  дымом  вырвалось  пламя.
Скорость упала до 250 километров в час. Мотор дернуло. Остановился  винт.  И
вдруг-сухой луг!
     Выключив зажигание и перекрыв бензокран, я посадил "лагг" на фюзеляж. К
счастью, сел в расположении своих войск. Через час  меня  доставили  в  штаб
46-й армии, где я доложил о  результатах  разведки  начальнику  штаба  армии
генерал-майору М. Г. Микеладзе, и в  шесть  часов  вечера  уже  прикатил  на
штабном пикапе в родной полк. Обошлось. А могло кончиться трагически. И  все
исключительно потому, что атаковал "раму" сверху, а не  снизу,  где  был  бы
неуязвим для огня вражеского стрелка,  да  и  сверху  атаковал  неправильно,
старался поразить мотор ФВ-189, хотя сначала следовало уничтожить стрелка.
     Сложным делом  оказалось  на  первых  порах  и  прикрытие  штурмовиков.
Впервые мы вылетели на такое задание 8 марта. Первую группу Ил-2  из  503-го
ШАП  (штурмового  авиационного  полка)  сопровождала  шесть   "лаггов"   под
командованием командира 1-й  эскадрильи  капитана  Смирнова,  вторую  группу
"илов"  сопровождала  также  шестерка  истребителей,   командовать   которой
приказали мне.
     Прикрывали   мы   группу   "илов",   в   составе   которой   находилась
девушка-летчица Анна Егорова. В нашей  авиации  служило  немало  героических
девушек  и  женщин,  все  знали  имена  Героев  Советского  Союза  Валентины
Гризодубовой,  Марины  Расковой,   Полины   Осипенко,   но   встречаться   с
девушками-летчицами мне лично раньше не приходилось. Перед вылетом я смотрел
на маленькую, тоненькую Анну Егорову с удивлением и почтением.
     Нужно  сказать,  что  в  503-м  ШАП  о  тактике  прикрытия  штурмовиков
истребителями  не  имели  никакого  понятия,  действовать  нам  пришлось  по
собственному разумению, а действовать хотелось  хорошо,  тем  более,  что  в
Международный женский день мы не могли ударить ъ  грязь  лицом,  подвергнуть
опасности единственную среди нас девушку!
     Решили  применить  боевой  порядок,  который   применяли   истребители,
встреченные нами при первом вылете на  боевое  задание:  две  пары  "лаггов"
непосредственного прикрытия - на флангах группы штурмовиков, а третья пара -
в задней полусфере и немного выше остальных самолетов. Но стоило подняться в
воздух, как я пожалел о принятом решении, понял, что слепо копировать  чужие
действия недопустимо.  Обе  пары  истребителей  непосредственного  прикрытия
буквально "зависли" на флангах штурмовиков, вынужденные сохранять  скорость,
соответствующую скорости "илов", то есть не более 300-350 километров в  час.
Мы же с ведомым,  летевшие  сзади,  лишались  свободы  маневра:  нам  мешали
девятибалльная облачность на высоте  600  метров  и  подвешенные  к  машинам
осколочные бомбы.  Над  целью  все  истребители  были  лишены  и  высоты,  и
скорости, и маневра, необходимых для отражения атак истребителей противника.
     На  следующий  день  погода  не  изменилась,  и,   сопровождая   группу
штурмовиков в район станицы Абинская (к слову сказать, в этой  группе  снова
находилась Анна Егорова), мы прикрывали их уже не  шестью  истребителями,  а
лишь четверкой "лаггов". Пара лейтенанта Ю. Т. Антипова с ведомым  сержантом
Д. Г. Члочидзе маневрировала между флангами  "илов",  находясь  выше  их,  в
задней полусфере штурмовиков, а мы с сержантом Н.  М.  Петровым  летели  под
нижней кромкой облачности, прикрывая всю группу. Ни одна  пара  истребителей
не теряла высоты и скорости, не была лишена свободы маневра, и это позволило
нам решительно и без потерь отбить две попытки Ме-109 напасть на штурмовики.
     Сначала пара Ме-109 бросилась непосредственно на  "илы",  но  лейтенант
Антипов и сержант Члочидзе атаковали "мессеры", и  те  попытались  выйти  из
боя, но при развороте влево напоролись на нас с  сержантом  Петровым  и  еле
успели скрыться в облаках. Во второй раз Ме-109 попытались атаковать  нас  с
Петровым, когда штурмовики уже ложились  на  обратный  курс.  Врага  заметил
Петров. У сержанта не было радиопередатчика,  он  дал  знать  об  опасности,
резко развернув самолет в мою сторону. Я  сообразил  в  чем  дело,  повторил
маневр ведомого, оказался на "лобовых" с ведущим пары "мессеров", и  фашисты
снова скрылись за облаками.
     Наш боевой порядок себя оправдал, мы прикрыли товарищей надежно!
     К сожалению, внедрять в жизнь новую тактику было непросто. Особенно при
вылетах на патрулирование и прикрытие наземных войск. Еще в конце 1942  года
здравый смысл и суровая действительность заставили,  наконец  отказаться  от
распыления  сил  авиации,  от  использования  ее  исключительно  в  качестве
средства усиления наземных войск. Хотя созданные воздушные армии, дивизии  и
полки уже могли вести самостоятельные действия, авиацию  нередко  продолжали
рассматривать как род войск, которому  не  нужны  ни  особая  стратегия,  ни
особая тактика.
     Не понимая специфики  воздушного  боя,  иные  военачальники  требовали,
чтобы истребители прикрытия наземных войск постоянно находились  над  линией
фронта, над полем боя, полагая, что  таким  образом  истребительная  авиация
наилучшим образом обезопасит наземные войска от бомбовых и штурмовых  ударов
авиации противника. На самом же деле, летая взад и вперед  над  ограниченным
участком   фронта,   истребители    лишались    возможности    перехватывать
бомбардировщики и штурмовики противника  еще  на  подходе  к  району  боевых
действий. К тому же, постоянное пребывание  над  одним  и  тем  же  участком
фронта да еще на заданной высоте делало истребители прикрытия наземных войск
сравнительно  легкой  добычей  вражеских  истребителей,  которые   применяли
свободный маневр, нападали всегда с  большей  высоты  и  всегда  со  стороны
солнца.
     Вечером 9 марта на собрании летного  состава  полка,  которое  проводил
вместо заболевшего майора Орлова его заместитель по политической части майор
Аритов, мы проанализировали свои действия за неделю  пребывания  на  фронте,
учли промахи, подвергли резкой критике порочную, отжившую тактику "зависания
над линией фронта", решили смело внедрять передовой опыт и  совершенствовать
собственное мастерство, словом, воевать не по шаблону, а умело,  расчетливо,
с использованием всех возможностей  новой  техники.  Серьезно,  взволнованно
говорили о  том,  как  важен  правильный  подбор  пар  истребителей.  Пышное
выражение  "ведомый   -   щит   ведущего"   неверно.   В   действительности,
летчики-истребители, действующие в паре, служат и мечом и щитом друг  друга.
Тут все зависит от конкретных обстоятельств боя. Хорошая боевая пара  должна
быть подобием человеческих рук, занятых одной работой.
     Разумеется, одно дело - проанализировать и  учесть  допущенные  ошибки,
отмести устаревшие представления на словах,  и  другое  -  полностью  изжить
ошибки, отстаивать новые представления и следовать им на практике.
     Кстати, после описанного  собрания  я,  наконец,  поговорил  с  майором
Аритовым о своих расхождениях во взглядах с Орловым.
     Аритов положил руку мне на плечо:
     - Не думаю, что вы расходитесь во взглядах, Николай  Федорович.  Просто
Орлов тяжело болен, ему, по всей видимости,  запретят  полеты,  он  избегает
лишних осложнений, только и всего. Ничего. Сам я разделяю ваши  взгляды.  На
мою поддержку можете рассчитывать всегда.  Будем  бить  врага  с  умом,  без
пощады!
     Эти слова Аритова послужили как бы прологом к развернувшимся событиям.
     10 марта 1943 года полк открыл  боевой  счет.  В  8.30  2-я  эскадрилья
группой из восьми "лаггов" под командованием капитана Черкашина вылетела  на
прикрытие двенадцати  "илов"  503-го  ШАП,  штурмовавших  восточную  окраину
станицы Абинская. При подходе наших самолетов  к  цели  две  пары  вражеских
истребителей Ме-109, прорвавшиеся сквозь группу истребителей верхнего яруса,
пытались  атаковать  штурмовики.  Капитан  Черкашин,  руководивший   группой
истребителей  непосредственного  прикрытия,  находясь  выше  врага,   развил
большую скорость, решительно атаковал и сбил в режиме набора высоты ведомого
второй вражеской пары. "Мессеры" немедленно покинули поле боя.
     Из наземных войск тут же сообщили об успехе наших летчиков в  штаб  5-й
воздушной армии, оттуда сразу позвонили в полк. Благополучно  приземлившуюся
группу сбежались поздравлять все, кто  был  свободен  от  службы.  Черкашина
качали. Летчики радовались за командира 2-й эскадрильи,  немного  завидовали
ему.
     На следующий день, 11 марта, сбил первый вражеский самолет и я.
     В  5.00  я  получил  приказ  произвести  разведку   войск   противника,
установить интенсивность передвижения на шоссейной и железной дорогах  между
станицами  Крымская  и  Абинская.  Прикрывала  меня  четверка  "лаггов"  под
командованием капитана Смирнова.
     Движение на вражеских дорогах  оказалось  вялым,  но  примерно  в  пяти
километрах от Абинской, в лесистой  балке  я  обнаружил  большое  количество
замаскированных танков и автомашин, а на подходе к Абинской идущий встречным
курсом, метров на 100  выше,  фашистский  корректировщик  ФВ-189.  Вражеский
летчик сразу разобрался в  обстановке,  резко  спикировал,  нырнул  под  мой
"лагг", надеясь уйти  безнаказанным.  Но  теперь  я  был  учен.  Предупредив
капитана Смирнова, что иду в атаку, и попросив прикрыть  меня,  развернулся,
сам круто спикировал до высоты 600 метров и атаковал  "раму"  снизу.  Первый
залп пушки и пулеметов с дистанции не более ста метров пришелся  по  правому
мотору "рамы"; увидев языки пламени и дым, поваливший из мотора, я  довернул
огненную трассу на кабины летчика и стрелка.
     ФВ-189 перешел в крутое пикирование с правым креном, упал и взорвался.
     - Это вам за Витю Юдина, гады! - крикнул я.- За Витю!
     Капитану Смирнову показалось, что я кричу "Зовите!" и он крикнул в свою
очередь:
     - Теперь им поздно кого-то звать! В тот день  полк  вылетал  на  боевые
задания еще шесть раз: трижды - на  прикрытие  штурмовиков  и  трижды  -  на
прикрытие наземных войск. Я два раза вылетал  ведущим  группы,  прикрывающей
войска. В обоих вылетах нас атаковали со стороны солнца пары Ме-109.  Однако
потери понес именно враг: благодаря эшелонированному расположению "лаггов" и
нашей большой скорости группе удалось сбить на преследовании два Ме-109.
     Встречали нас так же радостно, как капитана Черкашина. Я был счастлив.


     С каждым днем теплеет. Ветер растащил облака, сияет  солнце,  кубанский
чернозем подсох, степь зазеленела. Техника уже не вязнет в  грязи,  один  за
другим вступают в строй новые полевые аэродромы.
     Первые испытания позади, наш ИАП переживает период боевого становления,
воюет  день  ото  дня  уверенней  и  успешней.  К  нам  зачастили  фронтовые
корреспонденты.
     Номер армейской газеты "Советский пилот"  от  14  марта  1943  года.  В
заметке, описывающей действия группы штурмовиков и истребителей,  вылетавших
в  район  косы  Чушка,  говорите,  что  летчики  полка   уничтожили   четыре
автомашины, пять повозок, бензозаправщик и склад боеприпасов врага, сбили  в
воздухе два и повредили находившиеся на аэродромах десять самолетов Ю-52.
     Номер "Советского пилота" от 16  марта.  Очередное  сообщение  о  наших
летчиках: 15 марта в середине дня группа штурмовиков, 5  самолетов,  ведущий
капитан Еременко, под  прикрытием  двух  ЛаГГ-3,  ведущий  капитан  Исаенко,
нанесли успешный удар по переправе Ахтанизовская, на обратном пути встретили
4 Ю-52, шедших одиночно в западном направлении. Двух из них атаковали с ходу
и сбили по одному Исаенко и Еременко.
     Другие номера "Советского пилота", другие газеты -  другие  фамилии,  и
всевозрастающее  количество  сбитых  в  воздухе  и  уничтоженных  на   земле
вражеских самолетов, взорванных складов, разбитых танков и автомашин.
     В середине марта сбили первые "мессеры" майор И. И. Аритов,  лейтенанты
В. И. Зимин и Ю. Т. Антипов, сержанты В. Ш. Авалиани, И. Я. Горбачев, И.  М.
Рябыкин.
     Хорошо помню, как уничтожил "мессер" Рябыкин,  заставивший  меня,  если
помнит читатель, поволноваться при посадке на промежуточном аэродроме.
     20 марта мы вылетели на прикрытие  наземных  войск  группой  из  восьми
самолетов. Рябыкин шел моим ведомым. Обнаружили четыре Ме-109, атаковали  их
первыми. Я сбил ведущего верхней пары  противника,  кто-то  подбил  ведущего
нижней пары. Подбитый гитлеровец тянул на небольшой скорости почему-то не  в
западном, а в северном направлении, к территории, занятой  нашими  войсками.
Видимо, помышлял только о том, чтобы скрыться от "лаггов".
     Рябыкин успел показать себя неплохим летчиком, неплохим ведомым, но его
предстояло еще научить сбивать вражеские самолеты, а тут как раз подвернулся
удобный случай.
     Четко выполняя радиоуказания, Рябыкин "змейкой" влево  зашел  "мессеру"
строго в хвост, приблизился на  дистанцию  в  50  метров,  открыл  огонь,  и
"мессер" взорвался, распался в воздухе на дымящие, роняющие пламя куски.
     С этого дня Иван Михайлович Рябыкин поверил в  себя.  Стал  действовать
активно, дерзко и в конце марта сбил второй "мессер".
     Короткой оказалась жизнь  Рябыкина.  Всего  два  месяца  провел  он  на
фронте, встретив смерть в боях над Малой землей в конце апреля 1943 года. Но
его короткая жизнь была прекрасна. Она  была  отдана  любви  к  товарищам  и
ненависти к врагу. Несколько вражеских  самолетов  уничтожил  Ваня  Рябыкин.
Ветераны полка и дивизии никогда не забывали и не забудут о нем!
     Действия  нашей  истребительной  авиации   к   середине   марта   стали
эффективнее и рациональнее как за счет совершенствования тактики  и  боевого
мастерства летного состава  частей,  так  и  за  счет  появления  на  фронте
значительного количества радиостанций  наведения  истребителей  на  самолеты
врага.
     В начале марта на Северо-Кавказском фронте существовали всего три таких
радиостанции. Они имели позывные "Белка-1", "Белка-2" и "Белка-3",  работали
на  них  девушки,  которых  ласково  называли  "белочками".  "К   сожалению,
"белочки" могли лишь сообщать о появлении воздушного противника. На новых же
радиостанциях  наведения,  к  тому  же  многочисленных,   работали   опытные
авиационные командиры. Они давали летчикам дельные советы,  подсказывали  во
время  воздушных  схваток  наиболее  выгодные  маневры,  а   вскоре   начали
руководить воздушными боями.
     Не стоит, однако, думать, что воевать нашему полку в марте было  легко,
что авиация и зенитная артиллерия врага не оказывали бешеного сопротивления,
что обходилось без потерь. Потери мы, конечно, имели. И во  время  воздушных
боев, и при ожесточенных бомбардировках наших  аэродромов,  и  от  зенитного
огня противника. "Зацепило" и меня: 22 марта был подбит зенитками  в  районе
станицы Троицкой. На "лагге" взорвался правый крыльевой  бензобак,  в  крыле
образовалось большое, почти квадратное отверстие,  меня  ранило  осколком  в
левую ногу. С трудом вырвал машину из штопора,  повел  в  сторону  от  линии
фронта. Световая и механическая сигнализация  подсказывали,  что  повреждена
гидросистема выпуска шасси, произвольно вышла правая "нога", воздушный поток
беспощадно сдирал с поврежденного крыла остатки фанерной обшивки.  Следовало
немедленно прыгать с парашютом, но восточный ветер силой до двадцати  метров
в секунду мог унести к противнику,  и  безмерно  жаль  было  новый,  недавно
установленный на "лагге" мотор, поэтому я решил сажать машину на одну "ногу"
на первое попавшееся поле. При планировании, находясь  примерно  в  двадцати
метрах над землей, заметил, что  поле  покрыто  бугорками,  решил,  что  это
неубранный картофель, и лишь после того, как самолет  остановился  и  плавно
лег на левое крыло, обнаружил, что  консоль  выворотила  из  земли  круглую,
плоскую противотанковую мину...
     Прибыли саперы, разминировали проход, поврежденный "лагг"  вытащили  на
ближайший проселок, чтобы отправить в мастерские. Словом, все обошлось. Даже
ранение мое  оказалось  довольно  легким.  Однако  от  боевых  полетов  меня
отстранили, и отстранили почти на три недели, которые показались  невероятно
долгими.
     Особенно тяжело переживал я запрет на боевые  вылеты  после  того,  как
побывал на авиазаводе, где в последних числах марта получал для полка десять
новых истребителей. Увидел в цехах только стариков, женщин и детей.
     О  том,  что  программу  цех  сборки   перевыполняет,   мне   рассказал
шестидесятилетний, совершенно  седой,  морщинистый  мастер.  Рядом  работала
худенькая девчушка с белесыми косичками. Я спросил, сколько ей лет и как  ее
зовут.
     - Пожалуйста, подождите до перерыва! - сказала  девчушка.-  Мне  нельзя
отвлекаться, подведу бригаду.
     После звонка на обед она нашла меня. Звали ее Дусей, шел ей пятнадцатый
год. Родом она и другие ребята были из Таганрога.
     - Вот работаем, будем тут восьмой класс заканчивать,- сказала девочка.
     - А где твои родители, Дуся?
     - На фронте. Папа - артиллерист, а мама - хирург в медсанбате.
     Обедала Дусина бригада рядом с цехом, на воздухе,  за  дощатым  столом.
При нашем приближении все мальчишки и  девчонки  встали,  словно  класс  при
появлении педагога.
     - Сидите, сидите, ребята! Устали, наверное?
     - Нет, вы первый садитесь. Вы хромаете, ранены...
     В торце стола для меня поставили "кресло" - ящик с приколоченным к нему
сиденьем  "лагга".  Подростки,  крутя  в  руках  "тарелки"  -  консервные  и
стеклянные  банки,-  поглядывали  с  любопытством,   ожидали   захватывающих
рассказов, а я смотрел на бледные, изможденные лица и не мог  выговорить  ни
слова.
     Ребята поняли мое состояние.
     -  Не  переживайте!  -  сказал  низкорослый  паренек,  которого  друзья
называли Валеркой.- Мы же не в оккупации, товарищ капитан!  Расскажите,  что
на фронте? Где вы воюете? Как вас ранило?
     Не помню  уже,  как  удовлетворил  любопытство  ребят.  Но  помню,  что
говорил, какое большое дело они делают, как нужны фронту их самолеты.
     - Товарищ капитан, а когда наши Таганрог возьмут?
     - Думаю, скоро. До Таганрога всего шестьдесят километров.
     Один из мальчиков со взрослой осторожностью спросил:
     - А если придется отступать?
     Я с горячностью поручился: отступления больше не будет! Никогда!
     Подошла  пожилая  грузинка  с  бидоном.  Каждый  член  бригады  получал
пол-литра молока. Подростки доставали из-за пазух, из карманов ломти  хлеба.
Молоко пили большими глотками, хлеб откусывали маленькими кусочками.
     Дуся вынула из хозяйственной сумки пустую  четвертинку,  отлила  в  нее
половину полученного "спецпайка", аккуратно закупорила и спрятала бутылочку.
Я подумал, что девочка приберегает молоко на ужин, но Валерий объяснил,  что
в больнице лежит Дусина старшая сестра, молоко для нее.
     - Евдокия у нас семейная,- усмехнулся мальчик.
     - А ты что же, холостяк-одиночка? - пошутил я. Валерий опустил голову:
     -  Ага.  У  меня  всех  в  эшелоне  разбомбило.  В  Александровке.  Под
Ростовом...
     Я горько пожалел о  неуместной  шутке.  Боялся  спросить  ребят  еще  о
чем-нибудь. Любовь И жалость к ним вновь всколыхнули,  воспламенили  в  душе
злобу к  убийцам-захватчикам.  Уничтожать,  без  пощады  уничтожать  каждого
гитлеровца! Вернуться в полк, летать, бить фашистскую сволочь!
     На следующие сутки мы перегнали "лагги" в полк. Самолеты были построены
на средства, собранные бакинскими комсомольцами, во всю длину  их  фюзеляжей
крупными белыми буквами было написано: "БАКИНСКИЙ  КОМСОМОЛЕЦ",  а  когда  я
поведал, чьими руками сделаны  истребители,  и  у  летчиков,  и  у  техников
возникло к ним исключительно бережное, трогательное отношение.
     - На таких машинах плохо воевать совесть не позволит! - сказал командир
1-й эскадрильи капитан Смирнов.
     ...В  последних  числах  марта  заболевшего  майора  Орлова  сменил   в
должности командира 267-го ИАП  майор  П.  В.  Герасимов,  начинавший  войну
рядовым  летчиком  на  самолете  И-16,  проявивший  в  боях  с   фашистскими
захватчиками мужество и отвагу. П. В. Герасимов на ЛаГГ-3  не  летал  и  сам
рассматривал назначение на должность командира истребительного  авиационного
полка как временное.
     На утреннем построении полка 30 марта Петр Васильевич зачитал приказ  о
возвращении 267-го ИАП в состав 236,-й истребительной авиадивизии.
     В состав 236-й ИАД к 30 марта  1943  года  входили,  кроме  нас,  117-й
гвардейский истребительный авиационный полк, вооруженный самолетами И-16,  и
611-й истребительный авиационный полк, имеющий на вооружении самолеты И-153.
     О подвигах летчиков этих полков мы немало читали в армейских и  даже  в
центральных газетах,  а  летчиков  611-го  ИАП  уже  знали  лично,  так  как
встречались  с  ними  и  на  краснодарском  аэродроме,   и   на   аэродромах
Черноморского побережья.
     Для летчиков 611-го полка, прибывших на фронт, как  уже  говорилось,  1
января 1943 года, март был месяцем возмужания,  месяцем  легендарных  побед.
Устаревшим "чайкам" полка тяжело было тягаться с вражескими истребителями  в
скорости и маневренности. Перкалевая обшивка "чаек" вспыхивала,  как  порох,
от первой же искры, они были уязвимы даже для стрелкового оружия противника.
И тем не менее стали грозой для наземных гитлеровских войск, не  уступали  в
воздухе ни  "фоккерам",  ни  "мессерам",  беспощадно  и  успешно  уничтожали
бомбардировщики врага. Вот несколько примеров.  Еще  11  февраля  1943  года
старшина П. И. Коваленко  с  ведомым  старшим  сержантом  В.  С.  Борщевским
прикрывали на "чайках" позиции высадившейся на легендарную Малую землю 225-й
бригады морской  пехоты  18-й  армии.  По  морским  пехотинцам  намеревались
нанести  удар  девять  пикирующих  бомбардировщиков   врага.   Коваленко   и
Борщевский с ходу атаковали ведущее звено  "юнкерсов",  пулеметным  огнем  и
реактивными снарядами сбили три  Ю-87,  посеяли  среди  гитлеровцев  панику:
уцелевшие бомбардировщики по сбрасывали бомбы в Цемесскую бухту, рассыпались
и поодиночке бросились наутек.
     Дождливым утром 5 марта шесть "чаек" 611-го ИАП  под  прикрытием  шести
"лаггов" нанесли штурмовой  удар  по  аэродромам  противника  в  Крымской  и
Благодатном. На первом были уничтожены пять, а  на  втором  -  четыре  Ю-52.
Ведущий группы заместитель командира 3-й эскадрильи лейтенант В. Т.  Минаев,
обнаружив идущий, на посадку еще один Ю-52, атаковал его с хвоста, уничтожил
стрелка, повредил, а затем снарядом РС-82 добил фашистский самолет,  который
рухнул на северной окраине хутора Запорожский.
     Пилот сержант Анатолий Александрович Повицкий  заметил  еще  два  Ю-52.
Повицкий выполнил первое в жизни боевое задание, суетился, открывал огонь  с
больших дистанций, израсходовал патроны, а цель не поразил. Затем собрался -
снарядом РС зажег левый мотор  и  повредил  крыло  ведущего  вражеской  пары
транспортников, вбил его в землю около хутора Плавленского.
     Ведомого той же пары атаковал командир звена старшина В. П.  Помеляйко.
Снарядом РС он зажег Ю-52, и тот взорвался на окраине Крымской.
     Четвертый Ю-52 сбил над Мелеховским лейтенант А. Д. Чистов.
     Таким образом, всего за один вылет летчики  полка,  не  понеся  потерь,
уничтожили тринадцать самолетов противника.  К  тому  же,  группа  прикрытия
"чаек"  сбила  корректировщик  врага  ФВ-189,  увеличив  число  уничтоженных
вражеских самолетов до четырнадцати.
     В ходе боя гитлеровские зенитчики повредили  правую  плоскость  "чайки"
Повицкого, но он из боя не вышел, до конца выполнил задание.
     12 марта две группы "чаек" 611-го сожгли на аэродроме  Чекон  девять  и
повредили восемь самолетов врага. 13 марта десять "чаек"  нанесли  штурмовой
удар по  аэродрому  Анапа,  повредили  четыре  Ю-52,  один  Ме-109  и  сбили
пытавшийся подняться в воздух еще один  Ю-52.  16  марта,  нанеся  повторный
удар, "чайки" сожгли на аэродроме Анапа четыре Ме-109, повредили три  Ме-109
и двенадцать Ю-52.
     Все это я рассказал, чтобы дать понять  читателю:  267-й  ИАП  попал  в
дружную боевую семью, в семью отважных летчиков 236-й ИАД. Но дело  было  не
только в отваге и сплоченности этой семьи, а также и в  том,  что  теперь  о
нуждах полка постоянно заботились различные  Службы  дивизии,  мы  перестали
испытывать нехватку то одного, то другого. Главное же - отпала необходимость
отстаивать  принципы  наступательной  тактики  и   некоторые   приемы   боя,
противоречащие устаревшим канонам: в 236-й ИАД новую наступательную  тактику
и смелые, дерзкие приемы боя взяли  на  вооружение  давно.  Это  не  значит,
конечно, что в ходе воздушных боев, в зависимости от характера  поставленных
задач  и  применяемой  противником  тактики  мы  не  искали   новые   и   не
совершенствовали уже привычные приемы. Нет, мы их искали,  совершенствовали,
но происходило это в атмосфере понимания и поддержки со стороны командования
дивизии.
     30 марта памятно не только зачтением приказа о переводе полка  в  236-ю
ИАД, но и длительными разговорами с прилетевшими  к  нам  главным  инженером
дивизии майором Романом  Харитоновичем  Толстым  и  уже  упоминавшимся  мною
инспектором по технике пилотирования дивизии Героем Советского Союза майором
Щировым.
     Майор  Толстой,  сын  кубанского  казака,  человек  больших  знаний   и
неистощимого юмора, проверив состояние и обслуживание самолетного парка,  не
поскупился  на  добрые  советы,  в  беседах  с   летным   составом   отметил
положительные  качества  "лаггов".  А  майор  Щиров,  расспросив  о   делах,
посетовал:
     - Никак не подберу напарника. Наши ВВС получили пятьдесят "спитфайров",
подаренных  товарищу  Сталину  английской  королевой.  Удалось  вырвать  два
самолета для дивизии. Машины хорошие, а напарника нет.
     И, поглядев в глаза, предложил:
     - Давайте ко мне ведомым, а?
     В недавнем  прошлом  Щиров  был  напарником  замечательного  советского
летчика, Героя Советского Союза Д. Л. Калараша. Предложение стать ведомым  у
Щирова являлось большой  честью.  К  тому  же  я  слышал,  что  "Спитфайр-6"
вооружен  шестью  крупнокалиберными   пулеметами   "кольт-браунинг".   Очень
хотелось испробовать английский истребитель в бою! Но я отклонил предложение
Щирова, не считая возможным покинуть полк ради личных интересов.
     - Выходит, нужен приказ? Я правильно  вас  понял,  товарищ  капитан?  -
спросил Щиров.
     - Приказы не оспаривают, им подчиняются,- пошутил я, не  придав  словам
Щирова  должного  значения,  но  плохо  знал  тогда   настойчивость   своего
собеседника...
     Еще одно памятное событие той поры - первая личная встреча с командиром
236-й ИАД полковником В. Я. Кудряшовым.
     Биография Василия Яковлевича Кудряшова похожа на биографии всех  других
коммунистов  тридцатых  годов,   мобилизованных   партией   для   службы   в
создававшейся авиации молодого Советского государства. Направленный  в  1931
году на учебу в Качинскую авиашколу, Кудряшов в  1932  году  окончил  ее.  В
течение четырех лет он обучал молодежь, был инструктором авиационной школы в
городе Энгельсе, где вырос до командира звена. С 1936 по  1938  год  Василий
Яковлевич работал в Роганьском авиационном училище, а с  1938  по  1941  год
учился на командном факультете Военно-воздушной  академии,  которую  окончил
перед самой войной.
     На фронте он находился с 1941 года. В июне 1942-го назначен  командиром
236-й истребительной авиационной дивизии, которой  командовал  до  окончания
войны. Человек он был физически сильный, рослый, умел ладить с людьми.
     Кудряшов прибыл в полк, чтобы познакомиться с личным составом,  вручить
награды отличившимся при выполнении боевых заданий. Майору Аритову он вручил
орден  Отечественной  войны  2-й  степени,   капитану   Черкашину,   старшим
лейтенантам Антипову и Чумичеву - ордена Красного Знамени. Меня за 50 боевых
вылетов и 4 сбитых  вражеских  самолета  также  наградили  орденом  Красного
Знамени. Из рук Кудряшова получил я и орден  Красной  Звезды,  которого  был
удостоен ранее за работу в авиационном училище.
     Поздравив награжденных, командир дивизии призвал  нас  совершенствовать
боевое  мастерство,  беспощадно  уничтожать  врага.  От  имени  награжденных
выступил Аритов, он заверил  командира  дивизии,  что  личный  состав  полка
выполнит воинский долг с честью. За ужином Кудряшов вспомнил Рогань, где  мы
оба, хотя и в разное время,  работали,  общих  знакомых.  Вспомнил  тепло  и
показался мне давно и хорошо знакомым человеком.
     ...Апрель обрушил на  кубанскую  землю  ливни,  непогодило  всю  первую
декаду, вражеская авиация появлялась редко, да и мы  большую  часть  времени
вынужденно проводили на земле. Но к утру 11 апреля прояснилось, и  сразу  же
начались ожесточенные воздушные бои. Накал этих боев  возрос  с  14  апреля,
когда войска 56-й армии предприняли очередное  наступление  на  Крымскую,  и
достиг наивысшего напряжения к двадцатым числам апреля, в период фашистского
наступления на героических защитников Малой земли.
     В полку, естественно, не знали, что гитлеровское командование  к  этому
времени решило любой ценой удержать  таманский  плацдарм,  серьезно  усилить
оборонявшую  таманский  плацдарм  17-ю  полевую  армию,   сосредоточить   на
аэродромах Крыма и Таманского  полуострова  основные  силы  4-го  воздушного
флота численностью свыше 1000 самолетов, привлечь  для  действий  на  Кубани
около 200 бомбардировщиков, базирующихся в  Донбассе  и  Таганроге,  бросить
против нас эскадры  истребителей  "Удет",  "Мельдерс"  и  "Зеленое  сердце",
укомплектованные лучшими кадровыми летчиками люфтваффе. Ничего этого  мы  не
знали.  Мы  просто  почувствовали  резкое  изменение  воздушной  обстановки,
поняли, что противник намерен вернуть себе господство в  воздухе,  старались
делать все возможное, чтобы нанести гитлеровцам максимальный урон.
     Нам пришлось нелегко. На Северо-Кавказском  фронте  к  середине  апреля
имелось всего 600 самолетов, то есть вдвое меньше, чем у гитлеровцев, и лишь
четвертая часть наших самолетов, 150 "лаггов" и "яков", способны были  вести
активные бои с истребителями противника. Требовалось полностью  использовать
накопленный опыт, воевать в полном  и  точном  смысле  слова  не  числим,  а
уменьем. И разумеется, это оказалось не  простым  делом.  Мы,  например  уже
поняли, что в боевом вылете на прикрытие войск  при  ясной  погоде  самолеты
необходимо эшелонировать по вертикали,  "утюжить"  линию  фронта  невыгодно,
лучше встречать бомбардировщики врага на подходе к фронту, держаться следует
на значительной высоте, имея хорошую скорость, находясь со  стороны  солнца.
Но как действовать в условиях  низкой  облачности  и  плохой  горизонтальной
видимости? Этому учились на собственном горьком опыте.
     Помню, утром 11 апреля майор  Герасимов  приказал  старшему  лейтенанту
Белову  произвести  воздушную  разведку  противника   в   районе   Крымская,
Молдаванское и Новокрымское, установить интенсивность движения  войск  врага
на дорогах, связывающих названные  пункты.  Вылететь  на  разведку  командир
полка приказал шестью экипажами.
     Группа Белова в сложных погодных условиях идти на задание могла лишь по
линейному ориентиру. Эшелонировать экипажи по  высоте  облачность  также  не
позволила. Кроме  того,  шесть  экипажей  -  не  пара  самолетов,  способных
проскочить незамеченными.  И  уже  на  подходе  к  станице  Крымской  группу
последовательно атаковали три отдельные пары "мессеров", сбили два  "лагга".
Пилот одного, старший сержант П. В. Никитин, погиб, пилот второго, лейтенант
А. П. Попов, с трудом спасся, выпрыгнув с парашютом.
     С 12 по 15 апреля полк потерял еще несколько самолетов.  А  15  апреля,
прикрывая в условиях низкой облачности наземные  войска  в  районе  Крымской
большими группами самолетов, понес особенно тяжелые потери: за пять  вылетов
недосчитался шести "лаггов" и одного летчика - старшего сержанта  Горбачева.
Того самого Горбачева, который с первого дня пребывания на фронте так рвался
в схватку с врагом!
     Вечером в присутствии майора Аритова я высказал командиру полка  майору
Герасимову соображения командиров эскадрилий и отдельных летчиков  полка  по
поводу нашей тактики. Соображения, которые полностью разделял.  Сказал,  что
понесенные потери - прямой результат нашего формального мышления. Мы  думаем
о том, как уравновесить в воздухе свои силы с силами противника, не думая  о
главном, о том, как лучше бить врага в изменившихся погодных условиях.
     - Выходит, если погода плохая, лучше летать мелкими группами? - спросил
Герасимов. - Может, парами? А если на нашу пару или  четверку  целая  дюжина
"мессеров" навалится, что тогда?
     На это у меня был готов ответ, согласованный с комэсками:
     - Наращивать силы в ходе боя! Поднимать в воздух дополнительные  группы
только после появления новых групп противника. А что касается разведки, то в
разведку,  Петр  Васильевич,  действительно  нужно  направлять  только  пары
самолетов. Чтобы их трудно было  обнаружить.  Конечно,  разведчиками  должны
быть летчики, имеющие очень хорошую летную подготовку и боевой опыт.
     Герасимов покрутил головой:
     - Ну, не знаю! Не знаю! Требуют поднимать большие группы,  значит  надо
поднимать большие. И нечего мудрить! Что мы, умнее всех?
     Меня поддержал Аритов:
     - Петр Васильевич, ты неправ. Воевать надо с умом. Поезжай  в  дивизию,
доложи о наших предложениях. Уверен, тебя поймут.
     Майор  Герасимов  довел  содержание  нашего  разговора  до   полковника
Кудряшова. Командир дивизии с предложениями летчиков полка согласился. Никто
уже не  приказывал  нам  поднимать  в  воздух  одновременно  большие  группы
"лаггов".
     На  нашем  аэродроме  вечером   15   апреля   1943   года   приземлился
истребительный  авиаполк  майора  Краева.  Этот  полк  имел  на   вооружении
американские  истребители  "Аэрокобра".  Попросту  их  называли   "кобрами",
Разумеется, мы тотчас отправились рассматривать заокеанское диво. Компоновка
машины -  мотор  позади  летчика,  а  тянущий  винт  впереди,  так  же,  как
трехколесное шасси, удивили; кабина летчика - закрытая, теплая, с обзором на
все 360o. А вооружение... Кто из нас отказался бы иметь на истребителе пушку
калибра 37 миллиметров, стреляющую через ось редуктора, два крупнокалиберных
пулемета, синхронно  стреляющих  через  винт,  и  четыре  обычных  пулемета,
расположенных попарно в крыльях машины?
     Случилось так, что на следующий же день,  16  апреля,  нам  и  летчикам
полка  майора  Краева  пришлось  совместно  действовать  в  районе   станицы
Крымской.
     Получив задание прикрыть войска 56-й армии  и  узнав,  что  аналогичную
задачу ставят нашим новым соседям по аэродрому, я пошел  на  стоянку  "кобр"
договориться о взаимодействии. Спросил, кто вылетает у них  ведущим  группы.
Указали на подтянутого, выше  среднего  роста  капитана,  показавшегося  мне
необщительным, неприветливым. Назвали его фамилию  -  Покрышкин.  Тогда  эта
фамилия мне ничего не говорила. Я подошел к А. И. Покрышкину,  представился,
сказал, с чем пожаловал.
     Покрышкин пожал могучими плечами.
     - Мы вылетим на тридцать минут позже.
     Приблизившийся к нам бородатый лейтенант (позже я узнал,  что  это  был
друг Покрышкина В. И. Фадеев) насмешливо заметил:
     - Говорят, тут у вас истребители словно  куропатки  летают,  над  самой
землей. При таких условиях взаимодействовать нам трудно, капитан!
     Насмешливость Фадеева мне не понравилась, но в его словах имелась  доля
горькой правды:  армейское  командование  нет-нет  да  и  требовало  от  нас
держаться  на  высоте  вражеских  бомбардировщиков,  и  многие  летчики   не
осмеливались ослушиваться подобных приказов.
     - Опыта у вас, по слухам, побольше, чем у  нас,-  сдержанно  ответил  я
Фадееву.- Да и самолеты в вашем полку, говорят, высший класс. Вот  и  просим
прикрыть, в случае чего,
     А. И. Покрышкин остро, недоверчиво взглянул на  меня.  Может,  подумал,
что в этой просьбе таится какой-то подвох: на розыгрыш и "покупку" наш  брат
"летун" горазд! Но решил Покрышкин однозначно:
     - Прикроем.
     Шестерка "лаггов" нашего полка была разбита на две группы: ударную,  из
четырех машин, которую возглавил я сам, и сковывающую, в которую  я  выделил
пару младшего лейтенанта Фролова. Ударная группа полетела строем "фронт"  на
высоте 3800  метров  (слова  Фадеева  меня  все-таки  задели),  а  Фролов  с
напарником  летел  на  триста  метров  выше.  Летели  мы  со  скоростью  450
километров в час. Не собираясь "утюжить" линию фронта,  я  решил  ходить  по
маршруту   Крымская   -   Нижнебаканская,   чтобы   перехватить    вражеские
бомбардировщики, если появятся, еще на пути к переднему краю 56-й армии.
     К сожалению, над Нижнебаканской на машине младшего  лейтенанта  Фролова
перегрелся изношенный мотор, пришлось сбавить скорость до 400  километров  в
час, но в остальном мы действовали так, как было задумано.
     Противника обнаружили, возвращаясь  от  Нижнебаканской  к  Крымской:  с
высоты, примерно, 2000  метров  фотографировал  передний  край  наших  войск
ФВ-189.  Оберегали  его  два  Ме-109.  Радиостанция   наведения   требовала:
"Маленькие, уберите "раму"!" Мы с ведомым сержантом Н. М.  Петровым  сначала
атаковали "мессершмитты". Те сумели оторваться от нас при наборе высоты,  но
тут же были атакованы парой Фролова. Фашистский ведомый получил повреждение,
и гитлеровцы скрылись. Прикрываемые парой лейтенанта  В.  И.  Зимина,  мы  с
сержантом  Петровым  спикировали  к  "фоккеру".  Тот  нас  заметил,   сделал
переворот, сам вошел в пике и устремился к Анапе. Нашей главной задачей было
прикрытие наземных войск от бомбардировщиков врага, отрываться  от  основной
группы на слишком большое расстояние не  годилось,  поэтому  на  высоте  600
метров мы прекратили преследование "рамы".
     Делая разворот  над  восточной  окраиной  Крымской,  группа  обнаружила
четверку "кобр", находящихся выше нас и идущих строго на запад. Находясь под
"кобрами", "лагги" могли образовать нижний ярус единой группы  патрулирующих
район истребителей. Мы попытались  сохранить  естественно  возникший  строй,
однако вскоре отстали от "кобр", а потом и вовсе потеряли их из виду.
     Возвращаясь из Нижнебаканской к линии фронта, я заметил позади  и  выше
нас две четверки самолетов. Расстояние между нами было  значительное,  сразу
разобрать, чьи это самолеты, не представлялось возможным. Я подумал сначала,
что снова вижу "кобры", но вовремя спохватился: капитан Покрышкин  собирался
вылетать шестью экипажами, а нас настигали восемь машин.
     Держась настороже, мы  уловили  момент,  когда  левая  четверка  быстро
приближавшихся самолетов начала пикирование. Сделав  стремительный  разворот
"все вдруг", наша группа пошла в лобовую атаку на противника.
     Мы еще сближались, не открывая  огня,  когда  вспыхнул  один  "мессер",
затем другой, а мгновение спустя показались и атакующие противника  "кобры".
Капитан Покрышкин обещание сдержал.
     Попавшие  в  своеобразные  клещи,  гитлеровцы  пытались   скрыться,   и
лейтенант Зимин, используя их замешательство, с близкого расстояния сбил еще
один Ме-109.
     "Кобры" приземлились минут через двадцать после нас. Я  снова  пошел  к
Покрышкину: поблагодарить за поддержку, расспросить об опыте.
     - Ребята у тебя не  робкого  десятка,-  сказал  Покрышкин.-  Одного  не
пойму: чего к земле жметесь? В облака попадешь - не убьешься.  Слыхал  такое
присловье, капитан?
     Высота  в  4000  метров  представлялась  нашим   новым   соседям   явно
недостаточной для успешной борьбы  с  бомбардировщиками  врага.  Слышало  бы
Покрышкина мое начальство!
     Подробно расспросить  соседей  об  их  опыте  не  удалось:  Покрышкину,
Фадееву и другим их товарищам требовалось подготовиться к очередному вылету.
Кстати, Покрышкину предстоял четвертый вылет за день.
     - Ничего, позже потолкуем,- сказал Покрышкин.- Ты заходи.
     Зайти к соседям больше не удалось: по  приказу  командира  дивизии  наш
267-й ИАП 17 апреля пересадили на аэродром у станицы Елизаветинская, а  полк
майора Краева остался в Краснодаре.
     Мы слышали и читали о подвигах А. И. Покрышкина и его- друзей,  следили
за их успехами, радовались этим успехам, иногда  нам  приходилось  сражаться
плечом к плечу, но мы ни разу уже не базировались на одном аэродроме.


     Переброска 267-го истребительного авиаполка  в  станицу  Елизаветинская
объяснялась, как мы вскоре  поняли,  не  одним  только  желанием  разгрузить
краснодарский  аэродром,   а   намерением   командования   подтянуть   часть
истребителей как можно ближе к левому флангу  фронта,  к  Малой  земле,  где
начались самые жестокие за все время существования этого плацдарма бои.
     С глубоким волнением беру я каждый раз книгу "Малая земля",  написанную
непосредственным участником жесточайших сражений Леонидом Ильичом Брежневым.
Сколько картин, сколько дорогих лиц возникает перед глазами, когда  читаешь:
"Трудно мне передать, что творилось в небе. Куда ни глянешь, то в  одиночку,
то звеньями сходились в смертельных петлях наши и немецкие самолеты.  Черные
шлейфы сбитых машин, пересекая друг друга, тянулись к земле...".
     Да, именно так все и было. Тяжело приходилось воинам  на  Малой  земле,
тяжело было и летчикам, ее прикрывавшим.
     Нашему  полку  до  20  апреля   преимущественно   ставили   задачи   по
сопровождению на Малую землю штурмовиков Ил-2. Сопровождая их, летчики нашей
дивизии,  естественно,  вынуждены  были  вступать  в  бои  с   истребителями
противника, которые  плотно,  большими  группами  прикрывали  свои  наземные
войска,  бороться  с  вражеской  зенитной  артиллерией.  Неудивительно,  что
дивизия несла потери. Только наш  полк  с  17  по  20  апреля  потерял  семь
самолетов и одного летчика. Погибшим оказался один из моих  ведомых,  всегда
собранный, отважный, готовый  помочь  товарищу  и  очень  добрый  по  натуре
старший сержант Н. М. Петров. Он пожертвовал собой, выручая  летчика  одного
из "илов". Должен сказать,  к  чести  всего  267-го  ИАП,  что  ни  один  из
сопровождаемых  штурмовиков  сбит   не   был:   наши   летчики   ни   одного
"мессершмитта" к "илам" не подпустили.
     За четверо суток, с 17 по 20 апреля, в память каждого из  нас  навсегда
врезались контуры обороняемого воинами 18-й армии,  матросами  Черноморского
флота  и  партизанами  плацдарма  -  небольшой,  менее  тридцати  квадратных
километров, но дорогой частицы родной советской земли. Хорошо запомнили мы и
линию наших  передних  траншей,  проходившую,  кое-где  всего  в  нескольких
десятках метров от траншей врага. С воздуха мы видели,  как  кипит  взрывами
земля плацдарма, как изуродована она огнем. Нетрудно было  представить,  что
должны были выносить герои, оборонявшиеся на плацдарме. Сердце сжималось при
мысли, какие страдания они претерпевают, какие  несут  потери!  Хотелось  им
помочь. Всеми силами помочь. И  мы  тогда  не  прикидывали,  сколько  сил  у
противника в воздухе,  а  сколько  у  нас.  Думали  только,  как  уничтожить
побольше  фашистских  истребителей  и   бомбардировщиков,   как   поддержать
истекавшую кровью Малую землю.
     18   апреля   в   штаб   Северо-Кавказского   фронта   прибыла   группа
представителей Ставки во главе с Маршалом Советского Союза  Г.  К.  Жуковым.
Кроме Г. К. Жукова в группу входили нарком Военно-Морского Флота адмирал  Н.
Г. Кузнецов, командующий ВВС Красной Армии маршал авиации А.  А.  Новиков  и
ответственный работник Генерального штаба генерал О. М. Штеменко.
     Ознакомившись с положением дел, представители Ставки пришли к выводу  о
необходимости  усиления  авиационной  поддержки   войск   Северо-кавказского
фронта, главным  образом  войск,  обороняющих  плацдарм  на  Малой  земле  и
наступающих на станицу Крымскую. На Северо-Кавказский фронт,  начиная  с  20
апреля, начали прибывать новые авиационные соединения, вооруженные  "яками",
Ла-5, "кобрами",  бомбардировщиками  Пе-2  и  Ту-2.  Прибывающие  соединения
вступали в бой, как говорится, с ходу. Мы  постепенно  сводили  преимущество
врага в воздухе на нет, а затем завоевывали его сами. Яростные,  напряженные
бои с авиацией гитлеровцев длились весь апрель.
     Существует множество слагаемых успеха. Едва ли не самым главным  всегда
было умелое руководство войсками.
     А. А. Новиков - военачальник острого, ясного ума и большой  силы  воли.
Новиков разделял самые передовые взгляды на роль  и  применение  авиации.  В
частности,  он  решительно  требовал  развивать   инициативу   истребителей,
значительную часть их действий переносить за линию фронта, выделяя для этого
лучшие полки и новейшую технику, уничтожать  бомбардировщики  и  истребители
врага еще на подступах к линии фронта, эшелонировать истребители по  высоте,
открывать  огонь  по  вражеским  самолетам  только  с  короткой   дистанции.
Разумеется, эти требования маршала авиации пришлись нам по душе.
     Много боев провел 267-й ИАП в разгар сражений  на  Малой  земле  и  над
станицей Крымской. Мне же особенно памятен первый вылет на прикрытие  войск,
оборонявших Малую землю. Случилось это  25  апреля.  Генерал-майор  Кутасин,
проходивший стажировку в должности командира авиационной  дивизии,  приказал
возглавить шестерку истребителей и потребовал:
     - Чтобы ни один "лапоть" к Малой земле не пробрался!
     "Лаптями" на фронтовом жаргоне  именовались  вражеские  бомбардировщики
Ю-87, у которых обтекатели неубирающихся шасси формой смахивали на лапти.
     Мы разделили шестерку "лаггов" на две  группы  -  ударную,  из  четырех
машин, и сковывающую, из двух.  В  ударную,  кроме  меня  и  моего  ведомого
сержанта М. Г. Ишоева, вошли лейтенант А. П. Попов и сержант В. М.  Морозов,
а в сковывающую - старший лейтенант Белов и сержант М. А. Шалагинов.
     Может   показаться   странным,   что   ведущим   сковывающей    группы,
предназначенной для борьбы с истребителями противника, я  назначил  старшего
лейтенанта Белова, в мужестве которого сомневался. Однако причины для такого
назначения Белова у меня были. Со  времени  печального  происшествия  вблизи
Славянской мы  со  старшим  лейтенантом  вместе  не  летали,  а  по  отзывам
некоторых летчиков Белов  проявлял  при  встречах  с  вражескими  самолетами
смелость и решительность, возглавляемые  им  группы  истребителей  сбили  за
минувшее  время  несколько  самолетов  противника.  Возможно,   эпизод   под
Славянской следовало считать неприятным недоразумением. Был, правда, случай,
когда Белову  поручили  сопровождать  идущий  на  разведку  в  глубокий  тыл
противника  самолет  Пе-2,  и  старший  лейтенант   не   выполнил   задание,
приземлился вскоре после вылета, сообщив, что потерял Пе-2. Слышал  я  также
от молодых летчиков, что старший лейтенант по-прежнему предпочитает,  увидев
"мессеры", строить спасительную "карусель", а не атаковать  врага.  Все  это
настораживало. Но ведь Белов и впрямь мог потерять Пе-2  в  условиях  плохой
видимости, а рассказы  одних  летчиков  противоречили  рассказам  других,  и
полностью верить им не приходилось. Кроме того, признаюсь, хотелось верить в
лучшее. И назначая Белова в сковывающую группу, я как  бы  подчеркивал,  что
прошлое забыто,  что  я  полностью  ему  доверяю:  там,  вблизи  Славянской,
прикрывал Белова я, здесь прикрыть меня предстояло Белову.
     Ударная группа шла на высоте 3500 метров, сковывающая - на высоте  4000
метров.  Воздушного  противника  над  Мысхако  при  нашем   приближении   не
оказалось.
     Я повел истребители  с  набором  высоты  в  море,  чтобы  наблюдать  за
обстановкой со стороны солнца. Но  не  успели  мы  удалиться  на  пять-шесть
километров от берега, как  появился  ползущий  курсом  на  Мысхако  огромный
эшелон вражеских бомбардировщиков Ю-88 и Хе-111.  Они  летели  девятками,  и
считая эти девятки, я  сбился  со  счета.  Где-нибудь  поблизости,  конечно,
находились  истребители  противника:  ведь  бомбардировщики  и   истребители
гитлеровцев,  вылетающие  с  разных  аэродромов,  производят   встречу   над
каким-либо  заранее  обусловленным  пунктом  или  в   каком-нибудь   заранее
определенном районе, и  в  данном  случае,  наверняка,  таким  районом  были
подступы к Малой земле.
     Словно  в  подтверждение  мелькнувшей  мысли,  в   наушниках   раздался
взволнованный возглас Белова:
     - Разворачивайтесь! Сзади "мессы"!
     Белов не ошибался. На его  высоте  мчались  две  четверки  истребителей
Ме-109. Меня только удивило, что  их  так  мало.  Для  прикрытия  громадного
эшелона  бомбардировщиков  командование  противника  должно  было  направить
гораздо больше истребителей.
     Все, что  произошло  в  последующие  секунды,  было  результатом  почти
молниеносного, интуитивно принятого решения - не  разворачиваться  навстречу
вражеским истребителям, не ввязываться с ними в бой, а броситься в атаку  на
бомбардировщики,  создать  на  пути  следования  "юнкерсов"  и   "хейнкелей"
ситуацию, угрожающую столкновением и катастрофой хотя бы для первых  девяток
фашистских бомбардировщиков, ситуацию, при которой  численное  превосходство
противника стало бы его слабостью.
     Разумеется,  времени  для  обстоятельного  продумывания  обстановки  не
имелось. Сформулировать свое решение более или менее отчетливо, как я  делаю
это  сейчас,  не  было   возможности.   Я   только   понимал,   что   нельзя
разворачиваться, нельзя связываться с "мессерами":  бомбардировщики  в  этом
случае спокойно дотянут до Малой земли, на головы наших ребят  рухнут  сотни
бомб. Отбить первую атаку "мессеров" вполне способна одна пара  Белова,  она
может прикрыть ударную группу на те считанные  секунды,  которые  необходимы
для сближения с бомбардировщиками.
     Покачал крыльями - Ишоев и пара лейтенанта Попова тотчас подтянулись  к
моему "лаггу",- приказал Белову отсечь "мессеры",  скомандовал:  "Атака!"  и
повел свою четверку на вражеские  бомбардировщики,  стремительно  увеличивая
скорость за счет снижения до их высоты.
     Наступил момент, хорошо знакомый каждому, кто хоть раз побывал в боевой
схватке, момент,  когда  исчезает  представление  о  времени  и  совершенные
действия не всегда  являются  осознанным  итогом  работы  мозга,  становятся
результатом мгновенной реакции всего организма на стремительно  изменяющиеся
обстоятельства.
     Мы шли "в лоб" ведущей девятке вражеских бомбардировщиков на предельной
скорости. Огонь я открыл с 400 метров, крича своим, чтобы тоже стреляли и не
сворачивали.  Силуэт  моего  бомбера  вырастал  в  размерах  с   неимоверной
быстротой. Сначала "юнкерс" вздрогнул, как бы  пытаясь  уйти  вверх.  Память
зафиксировала этот миг, отдельные, крупным планом  взятые,  детали  фюзеляжа
вражеской машины, ствол фашистского пулемета,  который  должен  был  открыть
огонь еще до нашего столкновения. Но пилот Ю-88,  избегая  столкновения,  не
повел самолет вверх, он бросил машину вниз. За ним  нырнули  под  "лагги"  и
остальные бомбардировщики первой девятки.
     Какое-то мгновение мы оставались на прежней высоте, но этого  мгновения
хватило, чтобы нырнула под "лагги" и вторая девятка. Уйдут! А до  плацдарма,
где  сейчас  с  тревогой  наблюдают  за  армадой   бомбардировщиков,   всего
минута-другая полета!
     Наша ударная  группа  методом  "все  вдруг"  сделала  разворот  на  сто
восемьдесят градусов, едва не столкнувшись  с  четверкой  атаковавших  ее  с
хвоста "мессеров". Вражеские  истребители,  оборвав  огонь,  резко  вильнули
вправо и вверх. Я заметил: в небе уже не восемь, а гораздо больше Ме-109, но
считать их не приходилось: нашей целью оставались бомбардировщики, мы должны
были заставить  их  отклониться  от  боевого  курса  хотя  бы  на  несколько
градусов. Даже малейшее отклонение увело бы фашистские самолеты в сторону от
крохотного плацдарма.
     Атаковать ведущую девятку "юнкерсов" сзади не удалось: не успела далеко
отойти, а впереди, метров на пятьдесят выше, показалась  еще  одна  четверка
"мессеров" и открыла огонь по нашей группе.
     Я отвернул вправо, скользнул со  снижением  влево  и,  продолжая  левый
разворот, "горкой" выскочил с Ишоевым, Поповым и Морозовым  впереди  ведущей
девятки врага. Пару Белова в этот момент я уже не видел, да и выискивать  ее
недосуг было: мы намеревались  стремительно  атаковать  "юнкерсы"  "в  лоб".
Однако  от  лобовой  атаки  пришлось  отказаться:  вокруг  сверкали   трассы
вражеских пуль и снарядов, на хвосте моего "лагга" уже  повис  "мессер",  за
ним, на удалении,  виднелись  еще  пять,  тоже  начинающих  левый  разворот.
Собьют! А под левым крылом уже пенится прибоем берег, и  находящиеся  справа
вражеские бомбардировщики приближаются к Мысхако... Так нет же, не пройдете!
     Мы бросили машины в правый вираж,  чтобы  увлечь  за  собой  "мессеры",
начать, с ними бой на виражах точно по  курсу  следования  бомбардировщиков.
Пусть будет худо нам, но и врагу  в  предстоящей  схватке  не  поздоровится!
"Юнкерсы", продолжая двигаться на Мысхако, неминуемо врежутся  в  круговерть
наших и фашистских истребителей. А там поглядим!
     Со всех сторон  мельтешили  черные  кресты  "мессершмиттов",  переплеты
фонарей "юнкерсов", бесчисленные плоскости вражеских машин,  и  -  ни  одной
пулеметной, ни одной пушечной очереди! Я понял: стрелки бомбардировщиков  не
рискуют открывать  огонь,  чтобы  не  поразить  собственные  самолеты.  Враг
оказался в дураках. Зато мы, не уступая дорогу "юнкерсам",  непрерывно  вели
огонь из пушек и пулеметов, били по любой фашистской машине,  очутившейся  в
перекрестии прицела.
     Я не знал, сколько времени прошло с начала боя. Знал только, что  успел
испытать и чувство острой опасности, и ощущение близкой гибели, и  торжество
удачи, и  твердил  только  одно:  продержаться!  Продержаться  хотя  бы  еще
несколько секунд. Сейчас "юнкерсам" даже "мессеры"  мешают,  бомбардировщики
не могут не отвернуть!
     Делая очередной вираж, заметил ниже армады  бомбардировщиков  "лагг"  и
устремившийся  к  нему  "мессер".  Летчику  "лагга"   угрожала   смертельная
опасность. Его можно было выручить, прервав свалку на  пути  "юнкерсов".  Но
тогда путь к Малой земле для врага был бы открыт.
     С чувством острой боли и вины перед  другом,  которому  не  имею  права
помочь, я завершил вираж,  чтобы  обрушиться  на  тех  гитлеровцев,  которые
подвернутся  под  пушку  и  пулеметы.  И  едва  не  столкнулся  с  флагманом
"юнкерсов". Он менял курс! Следом за ним делала левый разворот  вся  ведущая
девятка вражеских бомбардировщиков! Да и остальные уже шли с левым креном  -
тоже поворачивали!
     - По-бе-да! - не сдержав чувств, прокричал я в эфир.- По-бе-да!
     Уже  и  "мессеров"  не   было   поблизости,   за   исключением   одного
единственного, явно пытавшегося оторваться от меня.
     Я до предела выжал сектор газа. Догнал. Поймал  щучье  тело  вражеского
истребителя в перекрестие прицела. Ударили, словно рыкнули, и тут же смолкли
пушка и пулеметы - кончились боеприпасы. Но "мессеру"  хватило:  уже  пылал,
уже чадил, уже кувыркался, падая в море.
     Я развернулся на сто восемьдесят градусов,  отыскивая  взглядом  своих.
Видимость в тот день была отличная. С высоты  3500  метров  глаза  различали
даже Анапу, где находился аэродром  фашистов.  Только  поверхность  моря  не
просматривалась: на высоте около 800 метров ее прикрывал тонкий флер тумана.
Небо же оставалось чистым везде. Но своих самолетов я в  нем  не  обнаружил.
Сделал вираж. Никого.
     Только колышется вдоль побережья цепочка "юнкерсов", уходящих в сторону
Керчи, да маячат над.  этой  цепочкой  несколько  четверок  Ме-109.  Где  же
товарищи?!
     Я не  допускал  мысли,  что  гитлеровцы  могли  сбить  все  пять  наших
"лаггов". Да и не видел я, чтобы кого-нибудь сбили!  Почему  же  нет  никого
поблизости, почему никто не отзывается на мой зов по радио?  Может,  "лагги"
намного ниже, под  покровом  тумана?  Но  и  под  кисеей  тумана  никого  не
оказалось.
     Я находился в полете более часа, пора было возвращаться на аэродром. По
пути к Елизаветинской не удержался, зашел  на  Геленджик:  может,  мои  сели
здесь? Действительно, среди "яков" и  "илов"  авиации  Черноморского  флота,
базировавшихся на аэродроме, я без труда различил четыре "лагга". Но где  же
пятый?
     Подлетел к Елизаветинской и заметил, что из  шестнадцати  оставшихся  в
полку самолетов на аэродроме находятся  только  десять.  Я  -  одиннадцатый.
Четыре "лагга" в Геленджике - пятнадцать. Шестнадцатого истребителя не было.
Кто-то не возвратился.
     Совершил посадку, приказал механику П. И. Бибикову готовить истребитель
к очередному вылету, зашел за капонир и почти без сил  опустился  на  траву.
Нагретая солнцем трава пахла сильно, как в полузабытом детстве.  Кто  же  не
вернулся? Неужели погиб? И почему три летчика  из  ударной  группы  покинули
меня, ушли на Геленджик, не получив на то приказа  или,  в  крайнем  случае,
разрешения?
     На,  КП  полка  слышался  громкий  голос  генерала  Кутасина.  Когда  я
спустился в землянку, генерал заканчивал телефонный разговор. Положил трубку
полевого аппарата, шагнул навстречу, широко улыбнулся:
     - Молодцы! Поздравляю! Сколько было самолетов у врага, капитан?
     - Штук шестьдесят "юнкерсов" и "хейнкелей", товарищ генерал, да десятка
полтора "мессеров".
     - Ошибаетесь! - с ликованием сказал Кутасин. - В  небе  было  семьдесят
два бомбардировщика и двадцать  восемь  истребителей  фашистов.  Сто  против
ваших шести!
     Кутасин сообщил, что  эти  сведения  передали  с  Малой  земли.  Оттуда
передали  также,  что  наша  группа  сбила  два  вражеских  истребителя,   а
бомбардировщики сбросили бомбы в море.
     - Малоземельцы просили поблагодарить вас, капитан!
     Благодарность защитников Малой земли стоила  дорого,  похвала  Кутасина
радовала, и все же было не по себе.
     - Из двух сбитых самолетов, товарищ генерал, один, видимо, не "мессер",
а "лагг", - сказал я. - Кроме того, группа рассеялась. Я еще не...
     - Ну, знаете, на войне без потерь не бывает! - перебил  Кутасин.Задание
выполнено прекрасно, бомбардировщики  к  Малой  земле  не  допущены,  и  это
главное. Говорите, не вернулся "лагг"? Так, может, летчик-то жив, не так ли?
Вот и будем надеяться, что он возвратится в полк!
     Он не возвратился в полк, этот летчик,  а  оказался  им  молодой  пилот
сержант Михаил Алексеевич Шалагинов, ведомый старшего лейтенанта Белова. Что
же касается самого старшего лейтенанта... Из объяснений Белова выходило, что
он не успел развернуть истребитель навстречу нападавшим Ме-109, гитлеровцы с
ходу  сбили  самолет  Шалагинова,  а  Белов  вынужден  был  последовать   за
самолетами ударной группы, вклиниться в нее.
     - Когда вы вышли из боя? - напрямик спросил я.
     -  Вскоре  после  того,  как  "нырнул"  под  бомбардировщики.  У   меня
перегрелся мотор.
     - И вы решили, что можете уходить? Пошли в Геленджик, а заодно увели от
меня Попова, Ишоева и Морозова!?
     - Я никого от вас не уводил! Я боялся, что  не  дотяну  до  Геленджика.
Попов, Ишоев и Морозов сами ко мне пристроились.
     Слышавшие разговор участники вылета возмутились.
     - Как "не уводил"?! - взорвался  Ишоев.  -  Зачем  говоришь,  что  сами
пристроились?! А крыльями кто качал? Смотрю -  три  "лагга"  летят,  ведущий
крыльями машет, ну, думаю,  капитан  решил  с  таким  шалманом  фашистов  не
тягаться... Э-э-э! Из-за тебя нехорошо про капитана подумал!
     - Мы тоже виноваты,- отрывисто сказал Попов.-  Потеряли  вас  из  виду,
товарищ капитан, а потом... Мы старшего лейтенанта за вас приняли.
     - Я протестую. Это наговор! - произнес Белов, но смотреть нам  в  глаза
он избегал.
     Что происходило со старшим лейтенантом, еще год  назад  отличавшимся  в
борьбе с истребителями врага,  я  понять  не  мог.  В  конце  концов  Белова
откомандировали из полка и дивизии. Возможно, избежать такой меры можно было
бы, накажи мы старшего лейтенанта сразу  после  проявления  им  робости  под
Славянской. Ведь, получив сильный удар по самолюбию, пережив отстранение  от
должности, Белов резко  изменился.  Он  словно  прозрел  и,  воюя  в  другом
соединении до конца войны, выказал и мужество, и недюжинную волю  к  победе.
Сейчас можно  лишь  сожалеть,  что  мы  не  воздействовали  своевременно  на
старшего лейтенанта.
     Последние дни апреля 267-й ИАП, временно введенный в состав специальной
авиагруппы, прикрывающей Малую землю, базировался на аэродроме Геленджика.
     От Геленджика до самой дальней точки плацдарма -  20  километров.  Наши
истребители покрывали это расстояние за три минуты. У командования  полка  и
дивизии  появилась  возможность  оперативно   наращивать   наши   силы   над
плацдармом. Использовало эту возможность и командование воздушной армии.
     Аэродром в Геленджике сделался подлинным бельмом на  фашистском  глазу.
Враг  пытался  ранним  утром  и   вечерами   блокировать   аэродром   парами
истребителей-охотников, днем посылал в небо над Малой землей большие  группы
Ме-109 и ФВ-190, чтобы прикрыть свои войска  с  воздуха  и  уничтожать  наши
самолеты в воздухе, а  ночами  мелкими  группами  "юнкерсов"  и  "хейнкелей"
регулярно бомбил Геленджик.
     Буквально в первый же день прилета в Геленджик мы попали  под  одну  из
бомбежек. Вражеская бомба угодила в кабину моего  "лагга",  разнесла  его  в
клочья, так что до получения новых самолетов мне пришлось летать  на  машине
командира полка. Но, несмотря на все потуги гитлеровцев и даже на  численное
превосходство вражеских истребителей, полк успешно выполнял боевые  задания,
бил фашистов без пощады. Сказывался приобретенный  опыт.  Любо-дорого  стало
смотреть, как летают ведущие наших групп командиры эскадрилий капитан И.  А.
Черкашин и В. И. Смирнов, старший лейтенант  Ю.  Т.  Антипов  и  заместитель
командира эскадрильи старший лейтенант В. И.  Зимин,  как  отважно  и  умело
ведут бои с  противником  лейтенант  А.  П.  Попов,  молодые  летчики  полка
сержанты Д. Г. Члочидзе, П. А. Алферов и В. М. Морозов. У всех у них имелись
на счету сбитые самолеты врага. Прекрасно освоил к той  поре  "лагг",  часто
вылетал на задания, дерзко шел в бой майор Аритов, который  лично  сбил  уже
три самолета противника и два уничтожил в групповом бою.
     Действуя главным образом в районе Мысхако, иногда и в районе  Крымской,
все летчики полка применяли исключительно тактику нападения.
     Помню вылет в  район  Крымской  шестеркой  "лаггов"  29  апреля,  перед
закатом, в то самое время суток,  которое  обычно  избирали  гитлеровцы  для
поднесения нам каких-либо сюрпризов.
     Моим ведомым в полете снова был весельчак Миша Ишоев. Мы летели  с  ним
выше четверки "лаггов", идущих на высоте 3000 метров.
     Приблизясь к станице Крымской с юга, связавшись со станцией  наведения,
я решил водить группу в "оси солнца", по маршруту Крымская - Новокрымское, и
только скомандовал сделать разворот, как станция наведения передала:
     - Западнее Крымской в  пяти  километрах,  на  высоте  тысяча  двести  -
противник. Атакуйте!
     Несколько секунд  спустя,  накренив  самолет  влево,  я  увидел  четыре
самолета, формой напоминавшие Ла-5. Это были фашистские истребители ФВ-190.
     Кресты на крыльях  ФВ-190  мы  различили,  уже  пикируя  на  врага.  На
пикировании Ишоев обогнал мой "лагг", зарыскавший  носом,  и  первым  врубил
снаряды и пули в ведущего гитлеровца. С дистанции сто метров открыл огонь  и
я. Огненная трасса ужалила мотор фашистского ведомого.
     Выйдя из пикирования, мы сразу пошли в набор высоты с боевым разворотом
влево, чтобы добить врага. За счет  развитой  скорости  на  полной  мощности
двигателя выскочили на высоту 2000 метров. Противника  поблизости  не  было.
Лишь далеко внизу, на юго-западной окраине Крымской, поднимались к небу  два
черных столба дыма.
     - "Маленькие", доложите, кто ваш хозяин? - запросила станция наведения.
     Я сообщил позывной майора Герасимова.
     - Вас  понял,-  ответил  мужской  голос,-  Подтверждаю,  вы  сбили  два
"фоккера". Молодцы. Благодарю! Уходите домой.
     Так я сбил шестой самолет врага, а Миша Ишоев - второй.
     Как только мы приземлились и выключили моторы, прибежал командир полка,
поздравил с победой.
     - Знаете, кто руководил вами со станции наведения? - спросил он  и,  не
дожидаясь ответа, торжественно объявил: - Сам маршал авиации Новиков!
     Похвала  представителя  Ставки  Верховного  Главнокомандования  маршала
авиации, конечно, очень обрадовала. Такое бывает не часто!
     На следующий день, в канун Первомая, полк воевал особенно  активно.  Мы
дали клятву сражаться в честь Международного праздника трудящихся так, чтобы
небо показалось гитлеровцам с овчину,, и сдержали эту  клятву.  В  боях  над
Крымской и Мысхако с  численно  превосходящим  противником  полк  потерь  не
понес, а  фашисты  недосчитались  многих  истребителей  и  бомбардировщиков.
Капитаны Смирнов и Черкашин, старший  лейтенант  Антипов,  лейтенант  Попов,
сержант Ишоев и другие летчики увеличили счет лично  сбитых  ими  самолетов.
Очередного фашиста сбил в этот день над  Крымской  и  заместитель  командира
полка по политической части майор Аритов.
     Последний  боевой  вылет  30  апреля  был  необычным.  О  нем   следует
рассказать подробнее.
     Вечером, за два часа до захода солнца, двенадцати  штурмовикам  из  ВВС
Черноморского  флота  предстояло  нанести  мощный  удар  по  огневым  точкам
противника на  Малой  земле  близ  населенного  пункта  Южная  Озерейка.  От
штурмовиков требовалась величайшая точность в работе: цели находились  всего
в 150-200 метрах от нашего переднего края.
     Для прикрытия "илов" и помощи им в подавлении  малокалиберной  зенитной
артиллерии противника командование выделило три группы истребителей.
     Первой  группе  в  составе  восьми  экипажей  И-16  следовало  помогать
штурмовикам в уничтожении и подавлении  зенитных  огневых  точек  врага.  Ей
приказали, находясь на 100 метров выше "илов", совершать круговой полет  над
районом штурмовки, двигаясь слева направо.
     Второй группе - группе из нашего полка - в составе двенадцати  экипажей
ЛаГГ-3 предстояло находиться на внешнем  круге  И-16,  выше  их  на  100-200
метров и, двигаясь парами, так  же  по  кругу,  так  же  слева  направо,  не
допускать вражеские истребители к Ил-2 и И-16.
     Третья группа, состоящая из 12 экипажей  Як-1,  наиболее  скоростных  и
маневренных, разбивалась на две подгруппы: восьми экипажам приказали  ходить
парами над "лаггами" на высоте 2000 метров, но  обратным  кругом,  то  есть,
справа налево, а четырем экипажам - составить группу  свободного  маневра  и
находиться на высоте 3000 метров.
     Бесспорно, такой боевой порядок не отвечал  требованиям  наступательной
тактики, но ведь и роль истребителей в этом вылете  заключалась  не  в  том,
чтобы перехватывать истребители  противника  на  подходе,  а  в  том,  чтобы
обеспечить безопасность работы штурмовиков, требующей полного спокойствия  и
ювелирной точности.
     Все три группы вышли к Южной Озерейке одновременно и  тотчас  построили
огромную, разновысотную, вращающуюся в разные стороны "карусель".
     Центр нижнего круга нашей "карусели", круга штурмовиков, был сдвинут  в
сторону оборонительных позиций советских войск.  Двигаясь  по  большей  дуге
нижнего круга экипажи "илов" находились вне  досягаемости  огня  противника,
успевали  замечать  цели,  которые  малоземельны  указывали   им   разрывами
артиллерийских снарядов  и,  вырвавшись  на  меньшую  дугу,  оказавшись  над
территорией,  занятой  гитлеровцами,  всей  мощью   огня   обрушивались   на
обнаруженные огневые точки фашистов.
     Истребители И-16  в  это  время  непрерывно  пикировали  на  пытавшиеся
стрелять  "эрликоны"  -  вражеские  противозенитные  пушки   калибра   20,23
миллиметра.
     Ну, а "лаггам"  и  "якам"  хватило  "профессиональных"  дел:  с  начала
штурмовки не прошло и пяти минут, как  в  район  Южной  Озерейки  примчалась
первая четверка Ме-109.
     Истребители врага шли на высоте 2000  метров.  Сначала  они  обнаружили
приметные  издалека  темно-зеленые  "лагги",  намеревались  атаковать   нашу
группу. Однако еще на подходе фашисты поняли,  что  "лагги"  лишь  серединка
предложенного им "пирога" и попытались вывернуться из  неприятной  ситуации,
но было поздно. Пока они начали левый разворот с набором высоты, пара "яков"
из "обратной карусели" бросилась  в  атаку,  расколола  четверку  Ме-109  на
отдельные пары, и одна из этих пар была тотчас же атакована строго  в  хвост
парой "яков" из группы свободного маневра. Один "мессер" вспыхнул, рухнул на
землю, три уцелевших бросились наутек.
     Минуту-другую спустя появились еще две четверки Ме-109. Одна попыталась
на  высоте  3000  метров  с  ходу  атаковать  четверку  "яков"  из  обратной
"карусели", вторая же одной парой попыталась атаковать "лагги", а  другой  -
штурмовики, но была решительно  отсечена:  в  первые  же  секунды  боя  один
"мессер" был сбит, второй задымил и, теряя высоту, поплелся в сторону Анапы.
     Отскочившие от "лаггов" два Ме-109 присоединились к  вышедшей  из  боя,
получившей жестокий отпор первой четверке  Ме-109,  и  все  шесть  вражеских
истребителей стали  кружиться  около  нас  на  почтительном  расстоянии,  не
отваживаясь   приблизиться,   рассчитывая,   видимо,   выманить   на    себя
какого-нибудь не в меру горячего летчика. Это им не удалось. Тогда "мессеры"
полезли на высоту - выжидать удобный момент для атаки при  нашем  отходе  от
цели. Но как только в эфире прозвучал  голос  ведущего  группы  штурмовиков:
"Ласточка ноль-один! Я - Дрозд! Работу закончил, беру курс  на  базу!",  все
восемь истребителей Як-1 бросились в атаку 'на  шестерку  Ме-109,  остальные
группы истребителей так же перестроились, готовые  атаковать  противника,  и
гитлеровские летчики, форсировав моторы, скрылись.
     Так победой встретили мы 1 Мая 1943 года. Символичной победой!  Замысел
врага завоевать господство в воздухе на Таманском полуострове был сорван,  и
в срыве этого замысла дружно участвовали все авиационные  соединения  нашего
фронта.


     Овладев станицей Крымская, войска Северо-Кавказского фронта весь май  и
почти весь июнь вели напряженные,  тяжелые  бои  с  противником,  стремились
прорвать вторую полосу его обороны, именовавшуюся  "Голубой  линией".  Атаки
наземных войск иногда прекращались: готовился очередной  штурм.  Авиация  же
передышек не имела. Воздушные бои шли непрерывно и с прежним ожесточением,
     Заботясь об усилении авиации фронта, высшее командование  направляло  к
нам новые соединения и  части,  вооруженные  самолетами  Як-1,  Ла-5,  Пе-2,
пополняло парк сражающихся  частей  новыми  машинами,  старалось  возместить
убыль в нашем летном составе.
     Получил новые машины и 267-й ИАП. Правда, это были те  же  "лагги",  но
имеющие более мощное вооружение, чем прежде.
     Новые самолеты мне не терпелось опробовать  в  бою.  Случай  для  этого
представился 23 мая, вот только проба оказалась для меня роковой. В  десятом
часу  утра  на  аэродром   Северской   внезапно   вышли   около   пятидесяти
бомбардировщиков Ю-87. Появились они  с  востока,  на  высоте  примерно  200
метров. Предотвратить бомбежку мы были уже не в состоянии, но вывести из-под
удара хотя бы часть самолетов, чтобы затем атаковать врага, могли.
     В  момент  появления  "юнкерсов"  я  находился  в  эскадрилье  капитана
Черкашина. Подал команду "вылет по тревоге" и на бегу  к  самолету  приказал
комэску лететь  моим  ведомым,  позабыв  в  горячке,  что  капитану  следует
руководить действиями всей эскадрильи.
     В воздух успели подняться 18 самолетов. По их  номерам  определил,  что
справа от меня - капитан Черкашин, еще правее - лейтенанты Д. И.  Чумичев  и
В. И, Корнев, сержант М. Г. Ишоев и младший лейтенант А. И. Козлов, новичок,
имеющий всего два боевых вылета.
     Эскадрилье Черкашина я приказал  атаковать  бомбардировщики,  остальным
летчикам - уйти на высоту, сковать  боем  вражеские  истребители,  наверняка
находящиеся поблизости. Шесть самолетов немедленно пошли вверх.  Можно  было
приняться за "юнкерсы".
     Набрав примерно 300 метров высоты, я приблизился к  замыкающей  девятке
бомбардировщиков.- Атакую! Илья, прикрой!
     "Мессеров" я не замечал, на сближение с левофланговым  Ю-87,  выбранным
для  атаки,  шел  спокойно.  От  огня  вражеского  стрелка  меня  прикрывало
хвостовое оперение его машины. Сначала я ударил  из  пушки  и  пулеметов  по
водяному радиатору "юнкерса", намереваясь вторым залпом поразить и  фюзеляж,
но тут все заволокло густым туманом: хлынувшая из пробитого  радиатора  вода
затуманила фонарь "лагга".
     Надо было уйти из-под водяной  струи.  Я  хотел  отвернуть  вправо,  но
заметил сверкнувшую возле правого борта машины алую трассу; подумал, что это
ведет огонь по соседнему бомберу Черкашин, решил подождать, пока  он  добьет
врага.  Правда,  удивило,  что   Черкашин   стреляет   из-за   моей   спины,
следовательно, с большой  дистанции,  я  даже  крикнул  товарищу,  чтобы  он
подошел ближе, но только это я и успел.
     Сильный удар по фюзеляжу, мертвая тишина в наушниках, слева разрывается
зенитный снаряд - "лагг" перевернуло на спину.  Гадать,  по  какой  причине,
некогда, сначала  надо  выйти  из-под  огня  "мессера",  принятого  мною  за
Черкашина!
     Продлив вращение самолета вокруг продольной оси до крена в 50 градусов,
я резко развернул машину, чтобы осмотреться, понять  обстановку.  Ударила  в
затылок, свела ноги, правую немеющую руку резкая боль. В  глазах  вспыхнули,
завертелись радужные круги. Самолет кренило влево, тянуло "на нос", он плохо
слушался рулей.
     Раненный, понимая, что ситуация создалась аварийная, я  должен  был  на
что-то решиться. И решился. Опасаясь, что не сумею  выбраться  из  кабины  и
выдернуть онемевшей рукой кольцо  парашюта,  надумал  посадить  поврежденный
"лагг". Но куда? Аэродром позади, удастся ли развернуть непослушный  самолет
на 180 градусов, неизвестно. К тому же  замыкающая  девятка  "юнкерсов"  еще
там...
     Спланировал на вспаханное поле, хотя оно имело уклон до 20  градусов  и
садиться предстояло поперек борозд: для выбора другой площадки  не  было  ни
времени, ни сил.
     Из кабины выбрался без посторонней помощи, встал на левую плоскость, но
тут  фюзеляж  качнувшегося  самолета,  перерезанный  пробоинами  от  пуль  и
снарядов, с треском разломился на две части.
     Меня подобрала проезжающая мимо полуторка. Я потерял много крови,  врач
полка майор Ф. И. Ванин насчитал на моем теле 27 осколочных ран.  Но  опасны
были не они, а двадцать восьмая, от крупнокалиберной бронебойной  пули,  что
застряла в мышце правого плеча. Не прошила меня  эта  пуля  насквозь  только
благодаря  бронеспинке  "лагга".  А  младший  лейтенант  И.  А.  Козлов,   к
сожалению, в этом бою погиб.
     Находясь  на  излечении   в   санчасти   БАО   (батальон   аэродромного
обслуживания), я  горько  переживал  гибель  молодого  летчика,  собственное
ранение и потерю самолета.  Можно  было  винить  находившихся  на  КП  полка
офицеров, не подавших своевременно сигнал тревоги, но прежде всего следовало
винить самого себя. На каждом  разборе  полетов  твердил  молодым  летчикам,
чтобы внимательно следили за задней полусферой, не ловили ртом ворон, а  тут
сам ворону поймал, да какую!
     В оправдание могу сказать одно: начиная с  23  мая  1943  года  я  стал
предельно осмотрительным, всегда успевал заметить противника прежде, чем тот
замечал меня.
     В санчасти я пробыл неделю с небольшим. Врачи настаивали на эвакуации в
тыл, но я, заручившись поддержкой майора Ванина, сбежал в полк,  долечивался
"дома".
     Возвращение в полк совпало с откомандированием в тыловую авиацию майора
Герасимова и назначением на должность командира полка майора Аритова.
     Назначению майора Аритова, обладавшего четким  командирским  мышлением,
твердой волей, знанием психологии людей, сторонника наступательной  тактики,
противника шаблона в использовании истребителей, опытного политработника все
мы искренне обрадовались. С радостью восприняли и  назначение  на  должность
начальника штаба полка майора Владимира  Прохоровича  Вольского  -  человека
умного, живого, энергичного, исключительно организованного.
     В середине июня мне присвоили очередное воинское звание -  майор.  А  в
конце месяца в полк поступил приказ о назначении меня штурманом  236-й  ИАД,
подписанный командиром дивизии полковником Кудряшовым.
     Признаться, я уже позабыл о разговоре со Щировым, предлагавшим летать в
паре, позабыл его вопрос: "Значит, нужен приказ?", и теперь, сообразив, кому
обязан новым назначением, расстроился и рассердился, опасаясь,  что  штабные
заботы, бумажные дела лишат возможности летать на боевые задания,  превратят
из летчика в канцеляриста.
     Свернув спальный мешок в рулон, засунув в  середину  рулона  бритвенный
прибор - все мое походное "имущество",- я простился с товарищами  по  полку,
вышел с Аритовым к посадочной полосе, где должен был садиться  высланный  из
штадива По-2. Сколько раз приземлялся здесь я  сам,  приземлялся  на  верной
своей "тараньке, с икрой", на деревянном моем "лагге", который не  подводил,
даже будучи тяжко израненный! Сколько раз заруливал к  этим  вот  капонирам,
улыбался встречавшим механикам, с которыми восемь  месяцев  делил  тяготы  и
риск войны!
     Я понимал, что по долгу новой службы буду общаться с однополчанами,  но
все равно испытывал грусть: прежняя близость  исчезнет,  вряд  ли  доведется
прикрывать в бою товарищей из 267-го, да и летчикам полка вряд ли  доведется
прикрывать меня. Вспомнились Ваня Рябыкин, Коля Гуляев, Коля Горбачев,  Коля
Петров, Петя Никитин и Миша Вахнев, мои ученики, молодые  летчики,  отдавшие
жизнь за Отчизну.
     Послышался треск мотора По-2. Самолетик приземлился. Из передней кабины
выглянула круглолицая, румяная Маша Кулькина  -  летчик  звена  связи  штаба
дивизии - помахала рукой, приглашая садиться. Мы с Аритовым обнялись.
     Как я и предполагал, в штабе дивизии поджидала гора бумаг. Штурман  4-й
воздушной армии полковник В. И. Суворов, принимая меня,  предупредил,  чтобы
полетами на боевые задания не увлекался:
     - Ваше дело обеспечивать штаб дивизии  и  полки  картами,  штурманскими
принадлежностями, учить рассчитывать  и  прокладывать  курсы,  а  не  летать
самому.
     Начальник штаба  236-й  ИАД  полковник  А.  Г.  Андронов,  видя,  каким
невеселым я возвратился из штаба армии и, выяснив причину такого настроения,
рассмеялся:
     -  Не  так  страшен  черт,  как  его  малюют,  майор!  Надо   научиться
разбираться в бумагах, вот и все. На первых порах  я  помогу.  А  полковника
Суворова следует понять. Он обязан требовать строгого дополнения должностной
инструкции.
     В первые дни  работы  на  новом  месте  я  обеспечил  летчиков  дивизии
полетными  картами,   ветрочетами,   счетными   и   масштабными   линейками,
транспортирами, наручными и карманными компасами, однако вплотную и в полном
объеме занялся штурманской службой  позже,  в  период  организации  перелета
дивизии с Северо-Кавказского на Южный фронт. Дело  в  том,  что  по  приказу
комдива  пришлось  осваивать  тот.  самый  "спитфайр",  о  котором   столько
рассказывал майор Щиров. Но увы!  "Спитфайр-6",  понравившийся  было  формой
фюзеляжа,  на  поверку  оказался  машиной  так  себе.  Скоростью  полета  не
отличался, в управлении был  инертным,  его  пилотажные  свойства  оставляли
желать лучшего. К тому же на пробеге и при больших оборотах винта на стоянке
"Спитфайр-6" норовил ткнуться носом в землю. Причиной пилотажных недостатков
самолета  были  малая  мощность  мотора  и  неудачное   расположение   шести
крупнокалиберных пулеметов с патронными  ящиками  в  крыльях.  Но  это  были
"цветочки".  Про  "ягодки"  сообщила  досланная  вслед  полученным   машинам
инструкция по  их  эксплуатации.  Инструкция  предупреждала,  что  в  моторе
"Спитфайра-6" нередки случаи обрыва шатунов и что в полете шасси  машины  не
всегда выпускаются нормально. Не составляло труда  вообразить,  что  ожидает
пилота при обрыве шатунов над территорией, занятой врагом!
     Возвращая инструкцию Щирову, я съязвил:
     -  Надула  тебя  английская  королева,   Сергей   Сергеевич!   Фирма-то
"Роллс-Ройс" - никуда!.. Он вздохнул:
     - Сам вижу...
     Мы все-таки собирались испробовать "спитфайр" в  бою,  считая,  что  он
превзойдет "мессер" на горизонтальном маневре, подумывали  об  использовании
имеющего авиагоризонт  "англичанина"  в  качестве  ночного  истребителя,  но
полковник Кудряшов, уяснив недостатки британского самолета,  приказал  сдать
оба наших "спитфайра" в полк, вооруженный  этой  техникой,  а  взамен  сумел
получить для управления дивизии четыре американских истребителя "Аэрокобра",
неплохо показавших себя в кубанском небе. За "кобрам"" пришлось  отправиться
в Азербайджан. Получали их майор  Щиров,  лейтенанты  В.  И.  Зимин,  Н.  Г.
Плетнев и я. Пребывание в командировке  совпало  с  началом  Курской  битвы.
Сводки  Совинформбюро  сообщали,  что   наши   войска   ведут   ожесточенные
оборонительные  бои  с  наступающими  немецко-фашистскими  армиями.   Каждый
понимал, что на Центральном и Воронежском  фронтах  творится  ад  кромешный,
каждый испытывал тревогу и боль за судьбу товарищей-воинов, отражавших новый
удар фашистов.
     Мы торопились выполнить необходимые для получения "кобр"  формальности,
вернуться в дивизию, предчувствуя, что  развернувшиеся  события  коснутся  и
нас.
     - Не зря же сто семнадцатый и шестьсот одиннадцатый полки пересадили на
"яки"! - говорил Щиров.
     Здесь необходимо дать читателю пояснения. Дело в том, что  с  прибытием
на  Кубань  в  мае  многих  авиационных  соединений,  вооруженных  новейшими
самолетами, у  командования  фронта  отпала  необходимость  в  использовании
частей, вооруженных самолетами устаревших  типов,  и  появилась  возможность
перевооружить эти части. Начали перевооружаться и освобожденные с конца  мая
от  активной  боевой  работы  117-й  гвардейский  и   611-й   истребительные
авиационные   полки   236-й   ИАД.   Перебазированные   на    аэродромы    в
Нововеличковской и Новотитаровской, они перегнали свои "ишаки" и  "чайки"  в
Ставрополь, сдали их, а от частей 3-го истребительного авиационного  корпуса
приняли  самолеты  Як-1,  Як-7  и  Як-9,  начали  изучать  и   ремонтировать
материальную  часть,  осваивать  пилотаж,  тактику  наступательного  боя   и
воздушные стрельбы.
     Получение новых  самолетов  вызвало  у  личного  состава  обоих  полков
огромную радость. Ведь боевые качества "яков" были не хуже, чем  у  немецких
истребителей  самых  последних  модификаций.  Например,  Як-1,   простой   в
пилотировании и обслуживании на земле,  обладал  высокой  скоростью  и  имел
прекрасное вооружение - пушку калибра 20 миллиметров для стрельбы через  ось
редуктора и два крупнокалиберных пулемета, синхронно стреляющих через винт.
     Предчувствия, что события под Курском коснутся и нас, не обманули: едва
мы приземлились в Нововеличковской, как узнали, что  дивизия  перебазируется
на Южный фронт, включается в состав 8-й воздушной армии.
     Командующий 8-й ВА  Герой  Советского  Союза  генерал-лейтенант  Т.  Т.
Хрюкин был выдающимся  летчиком-бомбардировщиком  и  искусным  руководителем
авиационных частей  и  соединений.  Он  принадлежал  к  той  славной  плеяде
советских летчиков, которые сражались  за  свободу  героического  испанского
народа, дрались с японскими интервентами в небе Китая, сражались в 1939-1940
годах  с  белофиннами.  Молодой,  энергичный,  чрезвычайно   заботливый   по
отношению к летчикам командующий 8-й ВА пользовался огромным  авторитетом  и
любовью  личного  состава..   Воевать   под   его   командованием   означало
побеждать...
     Новость разволновала: перед  Южным  фронтом  лежала  Украина,  наша  со
Щировым родная Украина! От линии Южного фронта до Мелитополя, где оставалась
мать Щирова, и до хутора Вольный, под Гуляйполем, где остались  моя  мать  и
мой отец, было не более двухсот километров!
     Подготовка к перебазированию на Южный фронт  велась  быстрыми  темпами.
Помощь полкам  в  этой  подготовке,  контроль  за  подготовкой  полков  были
возложены на  нас  со  Щировым.  Намерение  немедленно  испытать  полученные
"кобры" в деле пришлось оставить и оставить надолго: все время мы  проводили
в частях. Самолеты управления дивизии обычно стояли на аэродроме 611-го ИАП.
Я постоянно бывал в этом полку, присмотрелся к его людям лучше, чем к  людям
других полков. В 611-м служило  много  замечательных  летчиков,  техников  и
оружейников. Я сразу, помнится, обратил  внимание  на  двадцативосьмилетнего
капитана Анатолия  Андриановича  Куксина,  заместителя  командира  полка  по
летной части. Куксин окончил авиационное училище в 1937 году, войну начал  в
1942-м лейтенантом, имел 200 боевых вылетов, два сбитых вражеских  самолета.
Коммунист А. А. Куксин 14 января 1943 года совершил  подвиг,  раскрылся  как
человек чистейшей, бесстрашной души. В тот  день  старший  лейтенант  Куксин
командовал  группой  из  шести  "чаек",  штурмовавших  тактические   резервы
противника в районе станицы Абинской. Враг вел  плотный  зенитный  огонь.  В
третьем заходе "чаек" на  цель  зенитный  снаряд  угодил  в  мотор  самолета
сержанта Н. Ф. Евсеева. Евсеев с трудом спланировал в сторону  от  скопления
гитлеровцев, но вынужден  был  сесть  на  территории,  занятой  противником.
Увидев, что товарищ попал  в  беду,  Куксин,  не  раздумывая,  посадил  свою
"чайку" рядом с  подбитой.  Фашистские  солдаты  со  всех  сторон  бежали  к
советским истребителям. Оставшиеся в воздухе четыре "чайки",  встав  в  круг
над Куксиным и Евсеевым, расстреливали подбегавших гитлеровцев из пулеметов.
Но враг приближался. Как быть? Самолет Евсеева безнадежен. И  Куксин  принял
решение. Он приказал сержанту лечь на левую плоскость своей  машины,  зажать
под левой мышкой стойку полукоробки, обеими  руками  держаться  за  переднюю
кромку крыла и поднял "чайку" в воздух. С  Евсеевым  на  крыле  он  пролетел
более ста километров и благополучно приземлился на своем аэродроме. За  этот
подвиг Куксин был награжден  орденом  Отечественной  войны  1-й  степени,  а
Евсеев - орденом Отечественной войны 2-й степени. Кстати сказать,  это  были
первые ордена, полученные летчиками 611-го ИАП.
     Уравновешенный, добродушный человек,  заботливый  командир,  опытнейший
инструктор Куксин делал очень многое для становления таких искусных летчиков
полка, как А. П. Чурилин, А. И. Трофимов, А. М. Лодвиков, П. И. Коваленко да
и многих других. Вдохновляемые примером  старшего  товарища-коммуниста,  они
сражались  с  врагом  поистине  вдохновенно  и  беззаветно.   Двадцатилетний
комсомолец Трофимов, например,  четыре  дня  спустя  после  подвига  Куксина
совершил первый в истории полка таран, о чем я, впрочем, уже рассказывал.
     Смелым, способным летчиком  был  и  заместитель  командира  эскадрильи,
впоследствии - штурман полка лейтенант Георгий Дмитриевич Оськин,  прибывший
в полк младшим лейтенантом на Кубани. Коренастый, черноволосый, длиннорукий,
Оськин  был  одержим  истребительной  авиацией,  не  терпел   малодушных   и
несправедливых. Закадычным другом Оськина был лейтенант  Аркадий  Михайлович
Лодвиков - светловолосый, высокий, тонкий, как лоза. Трудно,  пожалуй,  было
найти людей столь непохожих внешне и столь  близких,  одинаковых  внутренне,
духовно.
     Куксин, Оськин и Лодвиков обладали неплохими голосами, любили  петь,  и
стоило собраться двум из них - возникал дуэт, а трем - возникало трио. А  уж
вокруг запевал немедленно собирался целый хор!
     Нужно сказать, 611-й полк вообще был  "певучим".  Тут  любили  и  умели
хорошо петь много песен. Но  лучше  других,  взволнованней,  душевней,  пели
свою, доморощенную - "Помни, товарищ". Слова этой песни  написали  лейтенант
Александр Данилович Чистов и лейтенант Аркадий Михайлович Лодвиков, а  мотив
к песне подбирал весь полк. Далека она была от высот поэзии и музыки, зато в
ней говорилось про знакомые  всем  бои  на  Кубани,  про  схватку  "чаек"  с
"мессерами" над, станицей  Абинской,  о  сбитом  в  неравном  бою  советском
летчике. У поющих, особенно у  девчат-оружейниц,  при  исполнении  песни  на
глаза навертывались слезы. Ведь скромный, влюбленный  в  стихи  Саша  Чистов
погиб, словно  напророчил  этой  песней  свою  судьбу,  а  запевалу,  тенора
Лодвикова сбили над Мысхако зенитчики противника, он с трудом приземлился на
парашюте у переднего края наших десантников. Тут  же,  среди  поющих,  сидел
тоже сбитый над Мысхако Алеша Чурилин. Будучи раненным, он чудом уцелел.  Да
мало ли хороших, молодых ребят в полку были ранены или  погибли  в  боях  на
Кубани; они остались навсегда в памяти товарищей!
     Слушая песню "Помни,  товарищ",  видя  слезы  девчат  полка,  вздыхали,
принимались утирать глаза и пожилые казачки из Нововеличковской, приходившие
послушать певцов.
     Однако вернемся к теме. Кроме Куксина, Лодвикова и других уже названных
офицеров, я довольно близко узнал в  те  дни  начальника  воздушнострелковой
службы полка старшего лейтенанта М. Ф.  Батарова,  инженера-капитана  В.  К.
Городничева, старших техников-лейтенантов Н. Ф. Степанченко, А. А. Яковлева,
С. А. Сорокина, Г. Н. Чехова, И. Д. Головина,  старшин  и  сержантов  Я.  Е.
Шушуру, Г.  Б.  Дюбина,  А.  И.  Воронецкого,  В.  Я.  Лысокобылина,  Г.  А.
Соловейкина, М. Г. Макарова, Г. Л.  Лужецкого  и  многих  других  механиков,
мотористов и оружейников.
     Тут хочется сказать, что  инженеры  и  техники  в  период  получения  и
ремонта "яков" совершили подлинный  подвиг:  в  полевых  условиях  всего  за
полтора месяца сменили на многих самолетах  моторы,  перетянули  обшивку  на
фюзеляжах и крыльях десятков машин, устранили течи во  многих  бензобаках  и
сделали это так высококачественно, как не всякая авиамастерская сделала  бы!
За подобную работу сейчас, в мирное  время,  людей  награждают  орденами.  И
заслуженно. На фронте к подвигам инженеров  и  техников  относились,  как  к
заурядному  явлению.  Да  и  сами  они  не  считали,  что  совершили  нечто,
заслуживающее особых похвал и наград.
     Я же обязан отдать этим людям должное и несколько подробнее  рассказать
читателю о том, какая колоссальная нагрузка вообще легла  в  годы  войны  на
плечи технического состава авиационных полков, вооруженных именно "чайками".
     Сражаясь с воздушным противником,  нанося  по  врагу  штурмовые  удары,
611-й ИАП, например, расходовал в месяц минимум 1200 бомб общим весом 60 000
килограммов, 4800 снарядов РС-82 общим весом  около  50  000  килограммов  и
около полутора миллионов  штук  патронов,  которые  приходилось  собирать  в
ленты, чтобы снабдить этими лентами четыре пулемета каждой "чайки". За месяц
пулеметы любой "чайки"  приходилось  заряжать,  как  минимум,  шестьдесят  -
восемьдесят раз.  После  каждого  вылета  пулеметы  предстояло  почистить  и
смазать, а по окончании летного дня - снять, снова почистить, снова  смазать
и затем поставить на место. Делать это приходилось в любое время суток  и  в
любое время года, даже в лютый мороз, когда кожа пальцев и ладоней липнет  к
металлу. Точно  так  же  в  любое  время  года  приходилось  подтаскивать  к
самолетам 50-килограммовые бомбы, подвешивать их на замки бомбодержателей, а
реактивные снаряды надевать на направляющие рейки. Такое под силу не всякому
мужчине. А в 611-м ИАП эту работу наравне с мужчинами делали девушки. Точнее
сказать, девочки, одетые в "солдатские шинели.
     Помню, поступил, наконец, приказ перелетать на Южный фронт, на аэродром
вблизи  станицы  Родионово-Несветайская,  что  в  35   километрах   севернее
Ростова-на-Дону. Мне предстояло вести несколько  групп  "яков".  Вечером  12
июня похаживал я около "кобры", ожидая команды на вылет. Приблизилась стайка
девчат. Остановились неподалеку, переминаются с ноги на ногу.
     Гимнастерки и юбочки далеко не новые, со  следами  масляных  пятен,  но
отстиранные до белесости,  подворотнички  белоснежные,  аккуратно  подшитые,
кирзовые сапоги старательно начищены, вот только в голенище обе ноги  влезть
могут.
     - С чем пожаловали?  -  спросил  я.  Помялись,  потолкались,  выпустили
вперед румяную, с карими очами подружку. Та вскинула ладонь к пи-. лотке:
     - Ефрейтор Чудаева! Разрешите осмотреть самолет, товарищ майор!
     - А в чем дело?
     - Да вот, говорят, он лучше "яка".
     - А другие как думают? Вот вы, например, товарищ сержант?
     "Товарищ  сержант"  -  высокая,  стройная  девушка  с  русой  косою   -
представилась:
     - Сержант Борисова... Лена... Я одно знаю,  товарищ  майор!  На  "яках"
сподручно "мессеров" бить, а на этих "кобрах" у нас в полку никто не летал.
     Я  рассказал  девушкам  о  достоинствах  и   недостатках   американских
самолетов. Осмелев, они окружили машину, осматривали ее  мотор,  вооружение,
кабину. Оказалось, все они - оружейницы и очень довольны получением  "яков":
обслуживать их намного легче, чем И-153.
     - Во всяком случае, бомбы таскать не придется! - сказала  сержант  Вера
Покотило.
     - Таскать - полбеды! Вот подвешивать! - добавила Вера Чудаева.
     Росточка она была невеликого, в  ней  и  самой-то  веса  не  больше  50
килограммов было. Да и  стоявшая  рядом  с  Верой  младший  сержант  Людмила
Ткачева, маленькая, светловолосая, походила на былинку,
     - Нет, вы не смотрите, что мы маленькие! - поймав  мой  взгляд,  быстро
сказала Люда Ткачева. - Мы как все работали! Правда!
     - Как же вы работали?
     За подруг ответила смуглая, брови вразлет, Эмма Асатурова:
     - А это просто, товарищ майор. Если в бомбе двадцать пять  килограммов,
то любая девушка цепляет ее канатом за стабилизатор и тянет  к  самолету.  А
если в бомбе пятьдесят - вдвоем тянем. В две девичьи силы.
     Круглолицая,  стриженная  под  мальчика  ефрейтор  Людмила   Никольская
спросила с вызовом:
     - А как мы бомбы подвешиваем, знаете?
     И объяснила:
     - Скажем, я заберусь под плоскость, лягу на живот, девочки положат  мне
бомбу на спину, я и встаю на четвереньки, поднимаю  ее.  Девочки  направляют
ушко подвески в замок бомбодержателя. Я дожму, услышу,  что  замок  щелкнул,
тогда и дыхание переведу. А потом взрыватель ввинчиваем.
     Я поинтересовался, как попали девушки на фронт, есть ли у них родители,
где они. У каждой оружейницы была своя судьба, но  все  они  в  прошлом,  до
войны, были школьницами и все познали горе: у  одних  остались  в  оккупации
родные, у других погибли на фронтах отцы и братья.
     - Не страшно на фронте? - сорвалось у меня с языка.
     В ту  же  минуту  я  пожалел  об  опрометчивых  словах:  девчата  сразу
перестали  улыбаться,  я  почувствовал,  что   они   душевно   отстранились,
сообразил,  что  оскорбил  их.  Великодушно  выручила   сержант   Александра
Морозова:
     - Да что, товарищ майор! Конечно,  в  первые  дни  при  бомбежках  маму
звали. Только это в далеком прошлом! Верно, девочки?
     - Я к тому, что и летчикам страшно бывает,- сказал я.
     - Да и нам бывает! - смело заявила сержант Валя Синченко.- Ну и что? Не
это главное. Главное - воюем, не стыдно будет после войны в детские глазенки
глядеть.
     Наш разговор прервали белая и зеленая ракеты - сигнал  взлета.  Девушки
побежали к самолетам своих" летчиков. Не  подозревал  я  в  ту  минуту,  что
вскоре и моя жизнь будет зависеть от этих девочек в стираном обмундировании,
от их беспредельной преданности Отчизне, их отваги и воинского мастерства.
     Помнится такой случай 26 сентября 1943 года "юнкерсы" нанесли  бомбовой
удар по аэродрому 611-го  ИАП.  В  тот  день  погибли  авиамеханики  старшие
сержанты Д. Н. Дашкин, А. В. Захаров и пилот сержант  И.  Г.  Баранников,  а
многие, в том числе ефрейтор Маша Дужникова и младший сержант Вера Покотило,
были ранены. Бомбежка не парализовала волю  девушек,  наоборот,  они  с  еще
большим рвением стали выполнять свой долг. Да, нельзя  было  не  восхищаться
доблестью этих девушек, славных дочерей нашей Родины!


     Частям 236-й ИАД приказали к исходу  дня  13  июля  сосредоточиться  на
аэродромном узле Родионово-Несветайская.
     Местность в районе нового базирования характерных ориентиров не  имела,
часть летчиков дивизии перелетала на аэродромы посадки во главе  с  лидерами
из 8-й воздушной армии, а часть - во главе со мной.
     Местом  пребывания  штаба  236-й  ИАД  избрали  Родионово-Несветайскую,
самолеты управления дивизии вновь оказались на одном аэродроме с  самолетами
611-го  ИАП.  Нас  со  Щировым  поселили  вблизи  аэродрома.  Хозяйкой  хаты
оказалась старая, одинокая женщина: муж у нее умер еще до  войны,  два  сына
сражались на фронтах, вестей от них не приходило.
     На подготовку к боевым действиям дивизия получила двое суток. Поскольку
карты районов предстоящих боевых действий в штабе дивизии имелись, мы  самым
тщательным образом изучили по ним окружающую местность  в  радиусе  примерно
300 километров, объяснили летчикам, как в случае необходимости  восстановить
потерянную ориентировку, и приступили к облетам линии фронта.
     На Южном фронте 236-ю ИАД в оперативном отношении  подчинили  командиру
7-го штурмового авиакорпуса генерал-майору Николаю  Андриановичу  Филину.  В
ближайшем  предстояло  прикрывать  штурмовики  и  бомбардировщики,   значит,
следовало  безупречно  знать  конфигурацию  фронта  и   местность,   лежащую
непосредственно за рекой Миус.
     Облет линии фронта сначала  во  главе  группы  командиров  и  штурманов
полков, а затем во главе  групп  командиров  эскадрилий  и  их  заместителей
надлежало выполнить мне  -  штурману  дивизии.  Облеты  прошли  гладко,  но,
наблюдая за самостоятельными полетами летчиков в новом районе базирования, я
обнаружил, что некоторые  слишком  быстро  теряют  и  долго  восстанавливают
ориентировку. Причем не только молодежь, но  и  опытные,  боевые  пилоты.  В
117-м гвардейском полку, например, служил капитан Федор Черный,  совершивший
сотню боевых вылетов. Он настолько плохо ориентировался на новых аэродромах,
что поначалу его нельзя было назначать ведущим  группы.  Один  лейтенант  из
267-го в полете так напрягался, отыскивая  взглядом  возможного  противника,
что быстро терял детальную  ориентировку,  умудрялся  совершать  вынужденные
посадки вблизи собственного аэродрома. А один из  лейтенантов  611-го  терял
ориентировку исключительно потому,  что  испытывал  панический  страх  перед
возможностью потерять ее!
     Я взял на  заметку  "мастеров  блуждания",  рекомендовал  командирам  и
штурманам полков заниматься с ними, учесть  их  недостатки  при  составлении
боевых расчетов, а впоследствии, при  первой  возможности,  старался  и  сам
помочь товарищам.
     В 206-й штурмовой авиационной дивизии, действия которой нам  предстояло
прикрывать, договорился с командирами и штурманами полков о  взаимодействии:
вместе  со  штурманом  206-й  ШАД  мы  организовали  встречу  ведущих  групп
штурмовиков с ведущими групп истребителей.
     Словом, не заметил, как промелькнули двое  суток,  а  ранним  утром  16
июля, облачным и ветреным,  присутствуя  на  построении  личного  состава  и
выносе знамени 611-го ИАП, уже слушал первый боевой приказ,  полученный  его
летчиками на Южном фронте.
     К этому времени советские войска перешли в решительное наступление  под
Орлом и Курском. К 16 июля наступал уже не один  Западный  фронт:  двинулись
вперед, взламывая оборону противника, сокрушая его, Брянский, Воронежский  и
Центральный фронты. Чувствовалось, вот-вот наступит  и  наш  черед.  Нервное
напряжение было очень велико, мы с майором Щировым, несмотря  на  усталость,
по вечерам долго не могли уснуть, все вспоминали  родные  края,  до  которых
оставалось рукой подать. Хозяйка хаты упрекала:
     - Полуношники!
     Эта согнутая годами и войной женщина с обветренной кожей  лица  и  рук,
немногословная, постоянно занятая какой-нибудь работой, напоминала мою маму.
Я как-то сказал об этом. Хозяйка хаты кивнула:
     - Матери все на один лад, милый. Не о себе думают, о сынках, на  сынков
одна их надежда.
     Слова эти обожгли сердце. Если мама жива,  то  дни  и  ночи  вспоминает
меня, именно меня, единственного своего  сына,  ждет,  что  освобожу  ее  из
рабства!
     Майор Щиров чувствовал, видимо, то же, что и я.
     - С первого дня наступления нужно летать на "свободную охоту"! - горячо
сказал он.- Надо добиться разрешения комдива.
     - Согласен! Пойдем к нему вместе...
     Но сбыться нашим планам в июле не суждено было.
     Как я уже писал, полки 236-й ИАД начали боевые  действия  16  июля,  на
сутки ранее наземных частей Южного фронта. Однако с 17 июля 267-й ИАП в ходе
боев стал перевооружаться на Як-1, и хотя опытных летчиков мы "пересаживали"
на Як-1 без предварительной провозки на двухместном учебном самолете  Як-7у,
хотя переучивание молодежи облегчалось однотипностью  мотора,  вооружения  и
радиооборудования "лагга" и "яка", все же число боевых вылетов 267-го ИАП  в
начальный период наступления было сокращено. По  этой  причине  командованию
дивизии не оставалось ничего иного, как выделять истребители только в группы
непосредственного прикрытия штурмовиков, посылать  на  сопровождение  "илов"
только четверки, а то и пары "яков".
     Поначалу противодействие истребителей противника было невелико, но с 21
июля оно резко возросло. Гитлеровцы стали посылать на прикрытие своих  войск
не отдельные пары "мессеров", а группы по шесть, а то и по десять  Ме-109  и
ФВ-190,  причем  самолеты  эти,  как  вскоре  выяснилось,  принадлежали  уже
встречавшимся нам на Кубани "особым" эскадрам фашистских люфтваффе "Удет"  и
"Мельдерс", а также  группе  ПВО  Берлина,  где  служили  кадровые,  опытные
летчики. Мы же вынуждены были по-прежнему направлять  на  выполнение  боевых
заданий только четверки "яков".
     Здесь и сказались мастерство  и  мужество  летчиков  всех  трех  полков
дивизии. Они  не  дрогнули  в  боях  с  численно  превосходящим  и  искусным
противником. Особо хочется упомянуть о летчиках 611-го ИАП.
     Уже говорилось о том, что летчики этой части прежде летали на "чайках",
фактически  сами  выполняли  роль  штурмовиков,  у   них   не   было   опыта
сопровождения "илов", и тем не менее,  в  июле  они  сражались  превосходно,
показали себя отличными воздушными бойцами. Всего два примера.
     Днем 23 июля группа из  четырех  "яков"  611-го  ИАП,  ведомая  старшим
лейтенантом Г. Я. Третяковым, сопровождала большую группу "илов" 686-го  ШАП
в район населенного пункта  Федоровка.  Штурмовики  поразили  цель,  но  при
отходе от нее, к сожалению, растянулись; их  атаковали  шесть  Ме-109.  Один
штурмовик гитлеровцам удалось сбить, однако они  дорого  заплатили  за  это:
четверка Третякова, смело бросившись на врага,  сбила  один  за  другим  три
Ме-109! Остальные сочли за благо покинуть поле боя.
     Четыре дня спустя четверка  "яков",  ведомая  все  тем  же  Третяковым,
сопровождая "илы" в район  Донецко-Амвросиевки,  встретила  шесть  Ме-109  и
четыре ФВ-190. На этот раз  штурмовики  держались  плотно,  один  к  одному.
Третяков и его ведомые не только успешно отразили  попытку  врага  атаковать
"илы", но и сами сбили два  "мессера",  а  остальные  вражеские  истребители
обратили в бегство.
     Всего за 16 июльских дней  летчики  611-го  ИАП  произвели  530  боевых
вылетов, сбили 13 фашистских истребителей. Но, несмотря на отвагу и мужество
летчиков, полк нес потери. Не вернулся из разведки аэродромов противника под
Амвросиевкой коммунист старший лейтенант Г.  Я.  Третяков,  смертью  храбрых
погибли летчики-комсомольцы В. П. Костюхин, В. С. Аввакумов, В. П.  Веселов,
Г. С. Трибуль.
     Появились потери и в других полках. Выясняя причины этих потерь,  мы  с
майором Щировым неоднократно летали с группами  "яков"  на  боевые  задания.
Недостатки  в  подготовке  молодых   летчиков   становились   очевидней,   и
командование  дивизии   делало   все   возможное,   чтобы   эти   недостатки
ликвидировать, но,  во-первых,  в  два  счета  недостатки  не  исправишь,  а
во-вторых, потерянных  боевых  машин  самый  лучший  инструктаж  не  вернет.
Поэтому мы спешили как можно быстрее пересадить на "яки" весь личный  состав
267-го ПАП.
     Ожесточенные бои на реке Миус в июле  прорывом  обороны  противника  не
завершились. Однако для отражения ударов войск Южного фронта  враг  вынужден
был снять и бросить на Миус крупные силы с  белгородского  направления.  Это
облегчило задачу Воронежскому, Степному  и  Юго-Западному  фронтам,  которые
перешли в мощное наступление,  нанесли  сокрушительное  поражение  вражеской
армейской группировке "Кемпф".
     Совинформбюро сообщало: освобождены Белгород, Кромы, Гайворон,  прорван
внешний обвод линии фашистской обороны у Харькова.
     Слушая радио или читая газеты, я думал:  наверное,  уже  отбит  Чугуев,
освобождена Малиновка, вот-вот наши войдут, а, может, уж и вошли  в  Рогань!
Рогань, Чугуев!
     Прошлое воскресало в памяти полузабытыми выкриками механиков  "Есть  от
винта!", мотивами старых курсантских  песен,  бурыми  плантациями  свеклы  и
крутыми оврагами под Чугуевом, над которыми у моего И-16 однажды  оторвалась
часть лопасти. Выключив двигатель, я благополучно посадил машину.  Произошло
это на глазах у прибывшего в тот день в Рогань  начальника  Военно-Воздушных
Сил Красной Армии командарма  Я.  И.  Алксниса.  Перед  строем  курсантов  и
командиров он пожал мне руку, поблагодарил за умелый пилотаж...
     Самое сильное, самое тревожное переживание юности было связано у меня с
Роганью и Харьковом. Дело было в декабре 1933 года, во  время  подготовки  к
XVII  съезду  партии.  В  соответствии  с  планом   культурных   мероприятий
коммунисты и комсомольцы эскадрильи отправились в Харьковский  драмтеатр  на
спектакль "Платон Кречет".  Старшина  отряда  Лебедько  строго  предупредил,
чтобы  возвращались  без  опозданий.  Я  считал,  что  зря  он  беспокоится,
Спектакль заканчивался в 22 часа 30 минут, а нужный нам поезд отходил  в  23
часа 20 минут.
     Едва вышли из театра, показался трамвай. Кто-то еще пошутил, что спешат
вывезти нас из города. И тут трамвай сошел с рельсов. До вокзала  мы  бежали
бегом, но на свой поезд  не  успели,  поехали  следующим.  Увы!  В  ту  пору
остановки возле гарнизона не было, ехать предстояло до Рогани, а оттуда беги
не беги -  четыре  километра  с  гаком,  стало  быть,  в  лучшем  случае  мы
опаздывали на пятнадцать - двадцать минут! На беду  я  был  старшим  группы.
Хоть прыгай на ходу!
     - Не журитесь, хлопцы! - сказал один из курсантов.- Машинист-то  -  мой
дядя. Сейчас схожу до него, притормозит у гарнизона, успеем к сроку.
     Я  так  обрадовался,  что  лишь  несколько  минут  спустя  спохватился:
взявшийся нас выручать курсант-  воспитанник  детдома,  круглый  сирота,  ни
родителей, ни другой родни не помнит, не знает даже, чью фамилию носит!
     Я кинулся в голову состава, к паровозу, но тормоза уже скрипели,  поезд
останавливался, нетрудно было  сообразить,  что  курсант-благодетель  рванул
стоп-кран, и лучше всего, наверное, было прыгать, пока не  поздно,  но  меня
сгреб в охапку старший проводник...
     Дежурный по станции Рогань, узнав, что стоп-кран дергал не я,  попросил
быть свидетелем дорожного происшествия, подписать соответствующий акт. И тут
из  чувства  ложного  товарищества,   нежелания   свидетельствовать   против
приятелей  я  сглупил,  назвался   нелепым   вымышленным   именем   Лонжерон
Нервюрович.
     - Это какой же вы нации? - оторопел дежурный.
     - Мы татары!..
     Опоздавших из отпуска обсуждали на бюро  первичной  организации  ВЛКСМ,
крепко критиковали, но взысканий ни на кого не наложили, решили ограничиться
обсуждением. У меня не хватило духу сказать  про  злополучный  акт.  Поэтому
перед партчисткой и во время чистки я терзался  угрызениями  совести.  Когда
пришла очередь встать перед коммунистами, почувствовал, что рот  пересох,  а
язык не ворочается.
     Спокойно я рассказал, что родился в 1910 году,  в  комсомол  вступил  в
1926  году,  в  партию  принят  в  1930-м.  Заведовал  избой-читальней,  был
селькором,   принимал   участие   в   организации    колхозов,    проведении
хлебозаготовок, дважды  подвергался  покушениям  со  стороны  кулачья,  стал
секретарем  комсомольской  ячейки  в  сельхозкоммуне,   работал   секретарем
комитета ЛКСМУ совхоза в Гуляйполе,  избирался  членом  бюро  райкома  ЛКСМУ
Пологовского района, в авиацию мобилизован партией с первого  курса  комвуза
города  Днепропетровска...  Казалось,  все  хорошее,  что   успел   сделать,
зачеркнуто совершенным проступком.
     -  Взысканий  не  имею,-  заканчиваю  свою  "исповедь",-   но   являюсь
участником  коллективного  опоздания  из  города.  А  подробности  опоздания
известны не полностью. Дело в том, что я подписал акт...
     Председатель комиссии по чистке, седой харьковский рабочий, прервал:
     - Об этом не нужно, товарищ Исаенко. Про акты мы знаем. Была  и  жалоба
начальника дороги. Председатель ВУЦИК  товарищ  Петровский  наложил  на  ней
резолюцию. Она короткая, наизусть помню: "Город  наш,  и  зайци  наши!  Биля
ворит школы до пэршого сичня обладнаты зупынку мисцэвого поизда".
     Слова председателя комиссии потонули в аплодисментах, я даже вспотел от
радости, а председатель  комиссии,  усмехаясь,  кивал,  ждал,  пока  утихнет
овация, чтобы объявить:
     - Комиссия считает, что курсант Исаенко чистку прошел.
     Юность, прекрасная юность вспомнилась мне в августе сорок  третьего,  в
пору боев за Харьков. Вспомнилась и тянула в небо, звала в бой с врагом моей
родной, до последней капли крови родной Советской власти!
     Да и Щиров вспоминал Харьков, свои молодые годы. Не  раз  вырывалось  у
него:
     - Когда же, наконец, мы вперед двинемся?!
     Новое наступление войск Южного фронта началось  17  августа.  Используя
успех соседей - Юго-Западного, Степного и Воронежского фронтов, Южный  фронт
нанес мощный удар из района юго-западнее Ворошиловграда.  Задача  оставалась
прежней: освободить Донбасс.
     К середине  дня  17  августа  оборона  противника  на  реке  Миус  была
прорвана,  в  прорыв  западнее  поселка   Куйбышево   введены   танки   4-го
гвардейского механизированного корпуса. В штаб дивизии непрерывно  поступали
сведения об  успешных  воздушных  боях.  Командующий  8-й  воздушной  армией
генерал-лейтенант  Т.  Т.  Хрюкин  и  его  штаб  сумели  обеспечить   полное
господство в воздухе нашей авиации.
     Следует сказать, что 236-я ИАД к 17 августа также была полностью готова
к решительным действиям. Полк Аритова "пересел" на "яки", а  летчики  других
полков уже и опыт сражения на машинах Яковлева накопили.
     В середине августа в состав дивизии включили еще один, четвертый  полк.
Им стал 821-й ИАП  майора  Владимира  Макаровича  Чалова,  базировавшийся  в
период деформирования и вооружения в районе города Шахты. Узнав, что дивизии
придают  еще  один  полк,  мы  обрадовались,  но  радость  приутихла,  когда
выяснилось, что 821-й ИАП вооружен уже знакомыми "спитфайрами".
     Принять 821-й ИАП приказали  С.  С.  Щирову,  инженеру  дивизии  Р.  X.
Толстому и мне. Мы немедленно  вылетели  на  точку  его  базирования.  Майор
Чалов, крепко сбитый"  подтянутый,  исключительно  внимательный  и  вежливый
человек, произвел приятное впечатление. Славными показались и летчики полка.
Как  и  следовало  ожидать,  и  командира,  и  летчиков   полка   английский
истребитель тревожил. Буквально накануне нашего  прибытия  один  из  пилотов
потерпел на "спитфайре" аварию, закончившуюся трагически.  Это  отрицательно
подействовало на  личный  состав  полка.  Пришлось,  не  скрывая  недостатки
самолета, указывать и на некоторые его достоинства,  подчеркивать,  что  при
умелом пилотировании можно избежать аварии даже в случае  обрыва  шатунов  в
моторе.
     К началу августовских наступательных операций на Южном фронте 821-й ИАП
перебазировался на аэродром Родионово-Несветайской и облетал линию фронта.
     Учитывая,  что   "спитфайр"   ненадежен   для   разведки,   "охоты"   и
сопровождения штурмовиков, его решили применять. исключительно для прикрытия
наземных  войск,  чтобы  в  случае  обрыва  шатунов  в  моторе  летчик   мог
спланировать в расположение своих войск.
     Это было вынужденное решение, из-за него  замечательные  "яки"  дивизии
для прикрытия войск не применялись довольно долго и не могли вести  активную
борьбу с Ме-109 и  ФВ-190,  сопровождавшими  фашистские  бомбардировщики,  и
сбили меньше вражеских истребителей, чем могли бы.
     Впрочем, о боевых действиях дивизии еще предстоит рассказывать, а  пока
вернемся к 17 августа.
     Солнце уже клонилось к закату, когда  Щирова  и  меня  вызвал  командир
дивизий полковник В. Я. Кудряшов:
     - Летим на "охоту"!
     Первый раз я увидел Василия Яковлевича  в  таком  веселом,  приподнятом
настроении. Очевидно, возбуждающе действовали непрерывно поступающие в  штаб
дивизии известия об успехах наших войск.
     Мы со Щировым переглянулись, не понимая,  почему  комдив  не  берет  на
задание своего ведомого майора М. П. Дикого. Кудряшов догадался,  о  чем  мы
думаем.
     - На "кобре" Дикого перебирают мотор,- сказал он.- Сегодня моим ведомым
полетит Щиров. Нет возражений?
     Возражать против решений вышестоящего начальника  не  приходится.  Жаль
было "только, что мне отводилась роль "третьего лишнего",
     - Ничего, будете "вольным стрелком"! -  посмеялся  Кудряшов.-  Полетите
метров на двести выше, прикроете нас с мажором.
     ...На высоте 2000 метров тянулась тонкая, слоистая облачность.  Пронзив
ее, поднялись на 3000. Выйдя к линии фронта  примерно  в  десяти  километрах
западнее Матвеева Кургана, Кудряшов взял курс на Куйбышево, в район прорыва.
Солнечный диск опускался за горизонт. До  полной  темноты  оставалось  минут
сорок. Успеем ли найти и атаковать врага?
     Показался эшелон вражеских бомбардировщиков численностью до  пятидесяти
Ю-88.
     - Ноль-один!  -  вызвал  я  комдива.-  На  нашем  курсе  левее  и  ниже
противник!
     - Вас понял! Цель вижу! - ответил Кудряшов, и они со Щировым  энергично
развернулись на запад, чтобы занять удобное исходное положение для атаки  со
стороны солнца.
     Вражеских истребителей я не обнаружил, повторил  маневр  товарищей,  но
дальнейшие их действия  копировать  не  стал.  Кудряшов  и  Щиров  атаковали
бомбардировщики сзади сверху и, на мой взгляд,  под  слишком  пологим  углом
пикирования: они неминуемо должны были на долгое  время  попасть  под  огонь
воздушных  стрелков  врага.  Заметив,  как  потянулись  к  самолету  комдива
светящиеся  трассы  пуль,  я  схитрил:  резко  снизился  до  высоты   полета
бомбардировщиков и только тогда пошел в атаку. Со стороны солнца я  атаковал
крайний левый Ю-88 замыкающей девятки. Стрелять по мне мог лишь его стрелок,
да и тот был ослеплен.
     С дистанции 50 метров ударили все семь  огневых  точек  "кобры".  Резко
развернув самолет на девяносто градусов влево, я через правое плечо  увидел,
как взорвался на бомбардировщике  бензобак,  как  отвалилось  у  него  левое
крыло.
     Истребители врага не показывались. Видя, что одна из "кобр" пикирует на
бомбардировщики, я пошел в новую атаку. На этот раз - на крайний левый  Ю-88
следующей девятки. Противник торопился освободиться от бомб.  Они  падали  в
какую-то речушку.  Огонь  я  открыл  со  100  метров,  атакованный  "юнкерс"
задымил, резко накренился, вильнул вправо, соседи шарахнулись от  него,  как
от чумы.
     Из атаки я вышел с набором  высоты.  Огляделся  -  нет  ли  "мессеров"?
Эшелон бомбардировщиков остался на  1000  метров  ниже.  Но  разве  это  был
эшелон? Стадо испуганных овец это было:  строй  бомбардировщиков  нарушился,
интервалы между девятками где сократились, а где растянулись, да. и  девяток
уже не существовало, на их месте болтались пары и отдельные самолеты.
     Я  обрушился  на  такой  отдельный  самолет,  одновременно   запрашивая
Кудряшова и Щирова об их местонахождении.
     Выбранный мною "юнкерс"  полз  несколько  левее  и  выше  других  машин
противника. "Змейкой" вправо я зашел на его курс, круто спикировал до высоты
бомбардировщика и строго в хвост, на скорости около 600 километров в час,  с
дистанции не более семидесяти метров открыл огонь.
     "Юнкерс" вспыхнул.
     Сделав "горку", я избежал столкновения с уничтоженным фашистом и  опять
оказался  над  замыкающими  звеньями  бомберов.  Солнце  скрылось,  и  земля
казалась совершенно черной.
     - Ноль-один! Ноль-один! - звал я.- Где вы? Я - ноль-три!  Как  слышите!
Прием!
     Ожидая, пока ответят, снова бросился в атаку. На этот раз - на  крайний
правый бомбардировщик бывшей замыкающей  девятки.  Огонь  открыл  по  левому
мотору  вражеского  самолета  с  дистанции  50  метров.  Пушка  "кобры"   не
выстрелила, а пулеметные очереди прозвучали отрывисто: кончились боеприпасы,
но "юнкерс" задымил, отвернул от строя, клюнул носом, понесся вниз.
     Оставалось  только  сожалеть  о  неэкономном  расходе  боеприпасов.  Уж
слишком удачный случай подвернулся. Можно было бить врага и дальше!
     Слева пересекающимся курсом приближалась "кобра".  На  ее  борту  белел
номер "2". На запрос, где "ноль один", Щиров ответил:
     - Сам ищу! Тебя за него принял! Пошли домой!
     Не  без  труда  вышли  мы  в  наступившей  южной  темноте  на   станицу
Большекрепинскую, добрались до Родионово-Несветайской. Посадку производили в
непроглядной тьме, выручили подкрыльные посадочные фары.
     Самолет командира дивизии стоял  на  обычном  месте,  однако  в  правой
дверце его кабины зияли  пулевые  пробоины.  Нас  успокоили:  Кудряшов  жив,
получил ранение в бедро, но оно неопасно.
     Щиров остро переживал ранение комдива:
     - Как я мог потерять полковника из виду?! Кудряшов же встретил  веселым
возгласом:
     - Вернулись? Молодцы!
     Оказалось,  очередь  вражеского  стрелка  настигла  самолет   командира
дивизии, как и следовало ожидать, в первой же атаке, и он вышел из боя.
     -  Звонили   из   штаба   армии,-   сообщил   Кудряшов.-   Сбиты   семь
бомбардировщиков,  это  видел  сам  Хрюкин,  объявляет  нам   благодарность.
Провертывайте в кителях дырочки для орденов!
     Разобрав полет, сошлись во мнении, что  "кобра"  в  бою  с  "юнкерсами"
показала себя хорошо, остается опробовать ее в  бою  с  "мессерами".  Ну,  а
возможность для этого представилась очень  скоро:  20  августа,  контролируя
действия 611-го ИАП, мы со Щировым вылетели с  группой  из  шести  "яков"  в
район Успенской - крупного узла обороны гитлеровцев.
     Наши  истребители  сопровождали  десять  "илов"  все  того  же   686-го
штурмового авиационного полка. Боевой порядок мы построили так: четыре "яка"
по паре на флангах штурмовиков осуществляли их  непосредственное  прикрытие,
третья пара составляла ударную группу, а мы со Щировым прикрывали и  тех,  и
других, находясь  на  высоте  примерно  2000  метров,  впритирку  к  плотной
облачности.
     Над Успенской в момент нашего приближения барражировали  шесть  Ме-109.
Одна пара "мессеров"  попыталась  сковать  нашу  ударную  группу,  вторая  -
атаковать штурмовики, третья - осталась в резерве. Ударная группа  "яков"  в
считанные секунды  уничтожила  сунувшихся  к  ней  наглецов.  Первым  поджег
вражеский самолет лейтенант Чурилин. Напарник Чурилина сбил второй.
     Вторая  пара  Ме-109  бросилась  в  это  время  на  выходящие  к   цели
штурмовики.  Гитлеровцы  "кобр"  не  видели:  шли  в  атаку  ниже   нас   на
встречнопересекающемся курсе, в правом  пеленге.  Я  оказался  к  "мессерам"
ближе Щирова. Зашел разворотом вправо, строго  в  хвост  ведомого  вражеской
пары, приблизился на дистанцию в пятьдесят метров  и  залпом  из  всех  семи
огневых точек "кобры" буквально четвертовал фашиста:  Ме-109  разлетелся  на
куски. Моя "кобра"  заняла  при  этом  место,  удобное  для  атаки  ведущего
гитлеровца, но я уступил его Щирову...
     За одну минуту мы сбили четыре "мессера"!
     Видя происходящее, третья пара Ме-109 спикировала до  бреющего  полета,
бросилась наутек.
     Еще лучше удалось выявить достоинства "кобры",  как  и  ее  недостатки,
позднее, в середине сентября. Выполняя разведывательный полет, мы со Щировым
встретили над городом Сталино четыре Ме-109.
     Гитлеровцы немедленно разбились на  пары,  заняли  выгодное  положение:
попробуй мы атаковать одну пару, нас тотчас бы атаковала с хвоста вторая. Но
мы же не для прогулок в воздух поднимались! Щиров, не колеблясь,  ринулся  в
бой. Я - за ним. Как и следовало ожидать, вторая пара противника устремилась
в хвост моей "кобре". Но я этого ждал и, выбрав момент, резко развернулся на
девяносто градусов  влево  и  тотчас  же  на  девяносто  градусов  вправо  с
небольшим набором высоты. Если и вели гитлеровцы огонь, то их пули и снаряды
просвистели мимо. Зато ведущий вражеской пары оказался метров  на  пятьдесят
ниже меня, а ведомый  -  в  положении,  невозможном  для  атаки  с  ходу.  Я
немедленно пошел в атаку на вражеского ведущего.
     - Ноль-три! Ноль-три! Прикрой! - раздался в наушниках голос Щирова.
     Второпях я нажал только на нижнюю кнопку боевого спуска,  приводящую  в
действие обычные пулеметы, установленные  в  крыльях  истребителя.  Пушка  и
крупнокалиберные пулеметы "кобры" промолчали.
     "Мессер", оставляя за собой светло-серый шлейф, устремился  прочь.  Три
остальных "мессера" немедленно, как по команде, помчались за ним.
     Решив, что подбит фашистский вожак, горя желанием доконать  гитлеровца,
я сам попросил Щирова о прикрытии. И, не убирая  газа,  несколько  затяжелив
винт, чтобы скорость нарастала предельно быстро, ввел "кобру" в пике.
     Подбитый "мессер" на глазах увеличивался в размерах, но когда  до  него
оставалось  не  более  двухсот  метров,  "кобра"   внезапно   вздрогнула   и
перевернулась на спину. Я успел заметить, что стрелка  на  приборе  скорости
уперлась в цифру "800",  завершил  поперечное  вращение  самолета  "бочкой",
придал ему нормальное положение, сбавил обороты мотора и  вывел  "кобру"  из
пике. Она кренилась на правый бок, ее заворачивало в правую сторону.
     Приблизившийся Щиров по радио сообщил:
     - У тебя гофрирована обшивка киля!
     В этом бою мы установили, что у "кобры" слабо вертикальное  оперение  и
необходимо для устранения риска усиливать ее хвост.
     Не стану кривить душой, "кобра" нам нравилась, а все же лучше, надежней
истребителей, чем Як-1, Як-9 и Ла-5, в годы Великой Отечественной  не  было.
Поэтому вскоре и Щиров, и я расстались с "кобрами", летали  до  конца  войны
исключительно на "яках".
     Прорвав  оборону  противника  на  реке  Миус,  войска   Южного   фронта
стремительно продвигались вперед. Стрелки, артиллеристы, танкисты, летчики -
все показывали образцы мужества, били фашистов без пощады.  Еще  18  августа
решительной атакой наши части овладели  Донецко-Амвросиевкой,  между  ней  и
Таганрогским заливом образовалась брешь, закрыть которую противник  не  имел
возможности, а 30 августа войска фронта  во  взаимодействии  с  кораблями  и
десантом  Азовской  военной  флотилии  разгромили  таганрогскую  группировку
врага, освободили город Таганрог.
     Узнав  об  освобождении  Таганрога,  я  вспомнил  поездку   в   Грузию,
изможденные  лица  таганрогских   ребятишек,   трудившихся   на   одном   из
авиазаводов,  порадовался  за  своих  знакомых  -  за  Дусю,  Валерку  и  их
приятелей. Приятно было, что не обманул ребят, пообещав скорое  освобождение
их родного города! А 31 августа личному составу дивизии был  зачитан  приказ
Верховного  Главнокомандующего,  где  объявлялась   благодарность   летчикам
генерал-лейтенанта Хрюкина. С огромным душевным подъемом вылетали в тот день
наши летчики на разведку отступающего  врага,  на  прикрытие  штурмовиков  и
наземных войск.
     До полного освобождения Донбасса оставались считанные дни.


     Весь сентябрь сорок третьего советские войска  наносили  мощные  удары.
Били захватчиков под Смоленском, били  под  Брянском,  били  под  Нежином  и
Ромнами, били, на  Припяти  и  Днепре,  освободили  почти  всю  Левобережную
Украину, подошли к Киеву.
     Войска Южного фронта  12  сентября  закончили  Миусскую  наступательную
операцию, 22-го вместе с  войсками  Юго-Западного  фронта  завершили  полное
освобождение Донбасса, вышли на линию Новомосковск,  Червоноармейское,  река
Молочная, чтобы 26-го начать Мелитопольскую наступательную операцию, пробить
ворота в Крым.
     Характер боевых действий был иным, чем в августе. В августе  гитлеровцы
еще цеплялись за каждый овраг, за каждую  речушку,  ожесточенно  дрались  за
каждый населенный пункт, теперь они просто бежали. Расстояние от  реки  Миус
до реки Молочной, почти  300  километров,  фашистские  войска  "одолели"  за
тридцать дней с небольшим.
     Командование фронта непрерывно требовало: "Не  отрываться  от  бегущего
противника",  "Не  дать  врагу  возможности  закрепиться  на   промежуточных
рубежах!", "Отрезать захватчикам пути отступления!"
     В эти дни даже молчаливый начальник воздушно-стрелковой  службы  611-го
ИАП лейтенант П. И. Коваленко, о  котором  в  шутку  говорили,  что  рот  он
раскрывает лишь за едой, два или три раза недоуменно спрашивал:
     - Чому Черчилль и Рузвельт другый фронт нэ открывають, товарышу  майор?
Давно б вийну закинчылы. Впрочем, теперь об  открытии  второго  фронта  наши
летчики говорили реже, без прежней иронии  или  досады:  чувствовалось,  что
хребет фашистскому зверю сломали, добьем его без чужой помощи.
     В условиях  стремительно  развивающегося  наступления  важное  значение
приобретали поиск новых площадок для перебазирования  авиационных  частей  и
сама организация их перебазирования.
     Еще 1 сентября мы  со  Щировым  простились  с  хозяйкой  нашей  хаты  в
Родионово-Несветайской.  Прощание  было  грустным.  И  мы  привыкли  к  этой
по-матерински заботливой женщине, и она, видимо, привыкла  к  нам.  Хата  ее
находилась  недалеко  от  аэродрома,  поэтому,  бывало,  окучивая  картошку,
нет-нет да и разгибала наша хозяйка спину, чтобы взглянуть из-под  руки,  не
летят ли "комары", как она со старческим упорством  именовала  на  свой  лад
"кобры". Утирая глаза фартуком, старая  женщина  благословила  нас  на  бой,
пожелала победы и возвращения к родителям.
     К середине сентября линия фронта проходила уже через Лозовую,  Чаплино,
Гуляйполе и Урзуф, а это  значило,  что  хутор  Вольный,  где  оставались  в
оккупации мои родители, будет освобожден не сегодня-завтра, Думая об этом, я
испытывал и радость, и страх. Неужели вот-вот увижу мать и отца? А  если  не
увижу? Если их постигла участь миллионов других советских людей, очутившихся
в оккупации? Могли ведь  найтись  подлецы,  донести  гитлеровцам,  что  я  -
командир Советской Армии, коммунист!
     Мысль о судьбе родителей не давала покоя... С утра 14  сентября  мы  со
Щировым на самолете По-2  искали  площадки  для  очередного  перебазирования
полков на запад. С  борта  самолета  пригодными  для  устройства  аэродромов
выглядели  многие  поля,   но   стоило   сесть   и   внимательно   осмотреть
приглянувшуюся площадку, как выяснялось, что грунт рыхлый, пыльный.
     Едва По-2 касался колесами земли и, подпрыгивая, начинал пробег, к нему
устремлялись люди: босоногие, в лохмотьях  -  мальчишки,  плачущие,  машущие
белыми платками женщины, покачивающиеся на слабых ногах  деды.  Мальчишки  с
восторженными криками облепляли машину, женщины кидались нам на шею, старики
кланялись, крестили нас коричневыми, дрожащими руками.
     Я слышал "ридну мову", нас угощали арбузами, групп ми, сливами...
     - А что,  родные,  не  вернется  германец?  -  улыбаясь  сквозь  слезы,
тревожно спрашивали люди, - Назовсим його прогналы чи нэ назовсим?
     Такие вопросы, как нож в сердце!
     С воздуха мы видели: богатые  колхозные  села  превращены  в  пепелища,
нигде не пасутся стада... Уму непостижимо было, сколько понадобится  времени
и средств, чтобы снова встали вдоль шляхов красивые  белые  хаты  и  высокие
школы, добротные коровники и  свинофермы,  чтобы  забелели  птицей  пруды  и
выгоны, чтобы пошли по колхозным просторам тракторы и комбайны!  А  кто  мог
вернуть погибших? Кто мог уменьшить боль живых?
     Во второй половине дня я обратился к полковнику  Кудряшову  с  просьбой
разрешить вылет на "охоту" в район  Гуляйполе  -  Пологи.  Командир  дивизии
знал, откуда я родом, к тому же Щиров, наверняка, рассказывал  Кудряшову  об
увиденном нами, и комдив не только уступил просьбе, но даже предложил  взять
его "кобру". (На моей инженер дивизии усиливал хвостовое оперение).
     Со Щировым договорились, что ведущим полечу я.
     - Ты только не забудь, где находишься,- шутливо предупредил Щиров.
     - Постараюсь. А ты учти мои слабые  нервы  и  повнимательней  следи  за
воздухом! - ответил я в тон товарищу.
     На высоте 4000 метров вышли мы к селу Успеновка и, снизившись  до  2000
метров,  помчались  к  Гуляйполю..  Вдоль  правого  борта  "кобр"   тянулась
профилированная грунтовая дорога. В 1929 году мы, комсомольцы Гуляйполыцины,
сопровождали ползущий по ней обоз раскулаченных  успеновских  и  темировских
богатеев.
     Сверкнула пересекающая дорогу речка Гайчур. Ну, вот и  он,  мой  родной
край! И насколько хватает глаз - дымится, вспухает черными столбами взрывов:
вдоль линии фронта идет бой. На окраине Гуляйполя,  там,  где  было  некогда
Еврейское колонизационное общество, бушуют пожары. Сейчас должны  показаться
кирпичный завод и двухэтажный каменный дом,  принадлежавший  сельхозкоммуне,
где я работал сначала конюхом, потом трактористом, где избирался  секретарем
комсомольской организации...
     Вместо двухэтажного каменного дома -  груда  кирпича,  заводская  труба
торчит, но склады сожжены. Конечно,  напрасно  надеялся,  что  здесь  что-то
уцелеет: варвары приходили!
     Шоссе Камышеваха - Запорожье выглядит по-прежнему, только  движутся  по
нему не обозы с зерном, а фашистские танки, бронетранспортеры и грузовики.
     Из  лесопосадок  около  шоссе   потянулись   ввысь   оранжевые   трассы
"эрликонов". Я развернулся на восток, трассы остались позади, опали.
     - Ноль-три! Что ищешь? - спросил Щиров.
     - Молодость свою! Прикрывай! Впереди появилась огромная, пустая внутри,
коробка из красного кирпича. Кварталом дальше - обгоревшая кирпичная  стена.
Кирпичная коробка была мукомольным  заводом,  а  обгоревшая  стена  -  руины
клуба, построенного комсомольцами Гуляйполя с согласия прихожан  из  кирпича
двух разобранных церквей.
     Напрасно я пошутил в разговоре со Щировым насчет  слабых  нервов!  Ведь
здесь я родился, здесь мой отец гнул спину в экономии немца Шридта, моя мать
ходила на поденщину к торговцу Самуилу Пирятенскому, здесь меня, семилетнего
мальчонку,  чудом  не  зацепило  осколком   первого   снаряда,   выпущенного
кайзеровскими артиллеристами по Гуляйполю и разорвавшегося над  хатой  моего
дяди Трофима Кондратьевича Исаенко, кстати сказать, одного из первых  членов
ВУЦИКа и председателей Гуляйпольского райсовета. Здесь я два  года  ходил  в
школу, чернилами из красной  свеклы  учился  писать  между  строк  тетрадей,
исписанных прежними учениками. Здесь голодал и болел тифом,  как  почти  все
гуляйпольцы...
     Показалось село Дорожное. В двух километрах  восточнее  виднелся  хутор
Вольный, где наша семья жила с 1925 года, где я  впервые  увидел  настоящего
комсомольца - нашего соседа Павла. Павловича  Бодню,  где  вместе  с  Павлом
работал на первом в своей жизни субботнике - ремонтировал мост, где отомстил
кулаку  Григорию  Заблодскому  за  издевательства  над   батраком   Филиппом
Еланским, загнав бричку со спящим  Заблодским  в  хуторский  пруд.  Товарищи
сурово отчитывали меня  за  эти  выходки,  учили,  как  нужно  по-настоящему
бороться с мироедами. Здесь я сам стал комсомольцем, селькором и дважды чуть
не погиб вместе с товарищами по  комсомольской  организации  от  рук  кулака
Заблодского, бывшего царского  урядника  Тимченко,  махновца  Ивана  Куща  и
замороченных ими, подпоенных кулаками других хуторян,  вроде  нашего  соседа
Петра Зуйко...
     Что с хутором? Цела ли наша хата? Живы ли мои?
     В воздухе никого, кроме нас со Щировым, не было. Я снизился, сделав над
хутором нисходящую спираль,  увидел  родную  хату,  родной  садочек,  родной
огород. Целы!
     На высоте 200-300 метров я  закладывал  один  левый  вираж  за  другим,
проносился над родным домом, чтобы  лучше  разглядеть,  чтобы  дать  о  себе
знать. Щиров, оставаясь на высоте около 1000 метров, прикрывал меня.
     Дверь  хаты  отворилась,  на  порог  вышел  отец.  Запрокинув   голову,
вглядывался из-под руки в самолет. Окликнуть бы, сказать, что жив-здоров!  С
надеждой подумалось: если жив отец, то и мама жива! Ведь  мужчин  гитлеровцы
убивают раньше женщин...
     Из лесопосадочной полосы, находящейся  в  километре  восточнее  хутора,
вздыбилась трасса "эрликона". Немецкие зенитчики стреляли  по  Щирову,  меня
они против солнца видели плохо. Выведя "кобру" из виража,  я  спикировал  на
зенитную точку фашистов, врубил в нее длинную очередь.
     - Следуй за мной! - позвал я Щирова.  Отвернули  от  Вольного,  набрали
высоту 3000 метров, прошли Федоровку и взяли курс на город Пологи.  Пути  на
железнодорожном узле были забиты составами. Составов было свыше  двадцати  -
пассажирских, товарных, сформированных целиком из цистерн. Похоже,  фашистам
не хватило паровозов, чтобы растащить это скопище. Что ж! Тем хуже для них!
     - Ноль-два, ноль-два! Атакуем цистерны и - домой! - сообщил я Щирову.
     - Вас понял!
     Пройдя километров пять на запад, чтобы  оказаться  во  время  атаки  со
стороны солнца, мы развернулись, приглушили моторы и бросили "кобры" в пике.
Пикировали на станцию с интервалом в полкилометра. Взяв упреждение, я открыл
огонь с дистанции примерно в 300 метров,  поразил  товарные  вагоны,  затем,
продолжая пикировать, довернул трассы снарядов  и  пуль  на  цистерны.  Одна
вспыхнула.  На  высоте   примерно   пятидесяти   метров   я   пронесся   над
железнодорожным мостом, снизился в овраг южнее Чапаевки, летел  бреющим  еще
минут пять, чтобы не угодить под зенитки врага, и только тогда стал набирать
высоту. Оглянулся. Щиров рядом.
     Мы посадили самолеты, радуясь удачному полету, но едва поостыл азарт, в
душу опять закралось беспокойство. Маму я все же не видел, а  здоровьем  она
не могла похвастать еще до войны. И как знать, не принес ли родителям  вреда
мой необдуманный визит? Ведь враги могли задуматься над тем, почему снижался
и кружил над хутором советский истребитель.
     16 сентября командование 8-й ВА потребовало  перебазировать  дивизию  в
район Полог.
     На поиски новых площадок вылетели вместе с  начальником  штаба  дивизии
полковником А. Г.  Андроновым  на  По-2.  Первую  посадку  наметили  у  села
Константиновка, что в шести километрах южнее  хутора  Вольный,  договорились
залететь и на родной мой хутор. Фашистов там уже не было. Я снова сделал над
нашей хатой несколько виражей. Теперь на порог вместе с отцом вышла и  мама!
Они махали руками. Может, поняли, кто, кружит? Но если  и  не  поняли  -  не
беда. Главное - живы!
     Подходящих площадок возле Константиновки мы с Андроновым не обнаружили,
нашли в тот день  только  одну  -  в  селе  Чапаевка,  в  десяти  километрах
восточнее Полог, еще занятых  гитлеровцами.  Лишь  за  последующие  два  дня
подыскали площадки всем полкам и перебазировали их:  821-й  ИАП-в  Чапаевку,
611-й- в Черниговку, 267-й - в Кирилловку и 117-й - в Пологи, к тому времени
освобожденные от захватчиков.
     - Товарищ полковник, прошу дать отпуск на одни  сутки  для  свидания  с
родными! - обратился я к командиру дивизии.
     - Полки перебазировались, разрешаю,- ответил Кудряшов.
     Я прилетел на хутор Вольный во второй половине дня 19 сентября. Самолет
посадил возле взорванного колхозного амбара.
     Пока договаривался с подошедшим из соседнего дома дедком приглядеть  за
машиной, послышались крики. Оглянулся - к  амбару  бежит  чуть  ли  не  весь
хутор, а впереди всех - мать и отец!
     Мать повисла у меня на руках: оставили силы, подкосило волнение. Только
и выговорила, задыхаясь:
     - Сынок, та чого ж ты так довго до дому... Трэтий день ждэмо!
     Заплакала. И отец слезу утирает. А глядя на  мать  и  на  отца,  другие
платки и фартуки к глазам тянут: у всех, наверняка, кто-то на фронте.
     Успокоив и расцеловав мать, поцеловавшись с отцом, я поклонился людям:
     - Добрый дэнь, зэмлякы!  Щыро  витаю  з  вэликим  святом  вызволення  з
нэволи!
     И мне поклонились, хором ответили:
     - Спасыби на доброму слови!
     Я всматривался в лица людей, иных узнавал, но иные казались  совершенно
незнакомыми, так безжалостно обошлись с ними война и  время.  Вот  улыбается
мне дед Рябка, по прозвищу Тужик, в прошлом бедняк из  бедняков,  честнейший
труженик, золотых рук мастер, способный вручную  сделать  из  металла  любую
хитроумную штуковину; вот однофамилец Рябки, в прошлом - церковный староста,
любитель церковного пения и  крестных  ходов,  не  -  возражавший,  впрочем,
против  колхозов  и  сам  быстро  вступивший  в  колхоз,  а  вот  маленький,
сгорбившийся,  тяжело  опирающийся  на  палку  старичок  с  длинными  седыми
бровями... Да это же отец моего лучшего друга Паши Бодни!
     Я шагнул к нему:
     - Здоровэньки булы, дядьку Павло! А где ваш сын?
     Старичок ответил не  сразу,  словно  вспоминал  что-то,  потом  закивал
головой:
     - Погиб, погиб. Еще в сорок первом!
     - Паша?.. Где? На каком фронте?
     - Не понял. Писал, что был политруком роты.
     Я обнял старого Бодню. Паша, лучший мой друг, лучший мой товарищ  Паша!
Как мечтали мы вместе о том времени, когда в  каждой  хате  будут  пшеничные
караваи, мясо и масло, в каждой  горнице  -  радио  и  книги!  Только-только
начала сбываться мечта, как навалился проклятый кат-фашист. Эх, не дожил ты,
Паша, до встречи!
     Мои  глаза  встретились  с  глазами  Федора  Заблодского,  сына  кулака
Григория Заблодского. Советская власть ничем не притесняла Федьку -  сын  за
отца не ответчик! Что же он не пошел защищать ее? Или ждал фашистов?!
     - Ну, что, Федор? - спросил я. - Воевать-то не ходил?
     Заблодский глотнул воздух:
     - Что поделаешь? Так вышло, попал в оккупацию.
     - А может,  сомневался,  что  Красная  Армия  победит?  Зря,  Федор!  И
гитлеровцев, и всех прочих, кто сунется, уничтожим!
     Заблодский взмахнул руками:
     -  Да  не  сомневаюсь.  Завтра  же  пойду  в  район,  подам   заявление
добровольцем! Ей-богу!..
     Его  прервали  мои  двоюродные  по  отцу  сестры:  протолкались  сквозь
хуторян, кинулись со слезами и причитаниями  обнимать,  рассказывать  сквозь
всхлипывания о своем горе, о муках. Следом за сестрами и другие женщины -  и
старушки, и молодые - приступили вплотную, заголосили, каждая зашлась  своей
бедой. А ведь я еще ничего про родных сестер не успел узнать,  даже  мать  и
отца не спросил, как выжили!
     Мое состояние поняла одна из соседок:
     - Бабы! Опомнитесь! Что ж мы сыну с  отцом-матерью  повидаться  мешаем?
Поди, Николай не на век вернулся!
     Женщины, хотя и плакали, отступили. Кланялись матери:
     - Извините, Софья Павловна, впрямь счастье ваше короткое... Я пообещал:
     - Обязательно еще раз прилечу!. Если удастся про кого из ваших  узнать,
расскажу.
     До полуночи сидел я в родной  хате,  слушая  рассказы  отца  и  матери.
Заглядывали соседи, зашли, посидели с нами дочь деда Тужика - Мария,  сестра
моего товарища по  комсомолу  Мария  Афанасьевна  Семенюта,  мои  двоюродные
сестры.
     Моя  младшая  сестра  Маруся  успела  эвакуироваться,  о   ее   судьбе,
естественно, в семье не знали, а вот у старшей сестры, Груни, муж  погиб  на
фронте,  она  осталась  одна  с  тремя  детишками,   старшему   из   которых
только-только исполнилось двенадцать.
     - Как будем жить? - убивалась Груня.- Как их подыму?..
     На следующий день отец и мать решили собрать родню, чтобы отпраздновать
нашу встречу, отыскали у кого-то упрятанного от реквизиции боровка. Заколоть
боровка никто из собравшихся не брался, попросили пристрелить его,  но  рука
не поднялась стрелять в животное.
     - Отец, позови Петра! - сказала мать.
     Я не обратил внимания  на  ее  слова,  мало  ли  Петров  на  свете,-  и
окаменел, увидев входящего во двор соседа Петра Зуйко с австрийским штыком в
руках. О, как хорошо помнил я этот штык! Пьяный Петр, распаленный  кулаками,
занес его надо мной, комсомольцем и селькором, четырнадцать лет назад!
     Видно, и Зуйко вспомнил прошлое, сдернул фуражку:
     - Николай Федорович, прости мне, старому дураку, не  держи  зла!  Сними
грех с души!
     Он выпрямился, прямо взглянул на меня выцветшими, в  красноватых  веках
глазами. Я молчал, не в силах  опомниться.  Зуйко  истолковал  мое  молчание
по-своему, плюхнулся на колени.
     - Ради бога...
     Я подхватил соседа под мышки.
     - Дядя Петр! Да вы что? Какое зло? Да все забыто-перезабыто!
     Зуйко слабо кивал:
     - Щыро дякую! Дай тебе бог долго-долго жить!
     Тут я опомнился и, чтобы покончить с возникшей неловкостью, пошутил:
     - Ну, и хороши же вы, дядько! Пришли с  миром,  а  штык  прихватить  не
забыли! Обороняться думали?
     И Петр Зуйко понял шутку, улыбнулся, подмигнул:
     - Да нет! Нападать! На того вот "врага"! - и  ткнул  штыком  в  сторону
кабана...
     В сутках только двадцать четыре часа. Настала минута прощания.  Минута,
тяжелая для всех, особенно для матери.
     - Береги...- начала мама, и не договорила, припала к моему плечу.
     Делая круг над хутором, я видел, что отец мне машет,  а  мама  поникла,
как иссушенная зноем былинка.
     ...В  условиях  стремительного   продвижения   наших   наземных   войск
чрезвычайно важное значение  приобретала  воздушная  разведка.  Командованию
фронта  требовалось  знать,  в  каком  направлении  отходит  противник,  где
пытается организовать оборону, подходят ли к нему резервы, откуда  и  какие.
От  нас  требовали  обнаруживать  скопления  фашистских  войск  и   техники,
своевременно сообщать  о  них,  чтобы  с  наибольшим  эффектом  использовать
штурмовую и бомбардировочную  авиацию.  В  сентябре  летчики  нашей  дивизии
летали в основном на разведку и на сопровождение  штурмовиков.  Естественно,
число сбитых вражеских самолетов уменьшилось. Например, 611-й ИАП сбил всего
три  самолета.  Немного  больше  сбил   только   821-й   полк,   вооруженный
"спитфайрами", поскольку в разведке он не участвовал. Но беда  была  с  этим
полком! Весь боевой путь, пройденный им от  Шахт  до  полевого  аэродрома  в
Чапаевке,- кстати, самого лучшего, какой удалось  найти  в  сентябре,-  весь
этот путь был "усеян" английскими  истребителями,  совершившими  вынужденные
посадки с оборвавшимися шатунами. В Чапаевке при первом же взлете  вышли  из
строя еще три.
     Полковник Кудряшов направил меня к майору Чалову, чтобы решить вопрос о
возможности дальнейшего использования "спитфайров". В Чапаевке я совершил на
двух самолетах контрольные полеты. Двигатели тянули плохо.
     Возвратившись  в  штадив,  я  дал  однозначное  заключение:  дальнейшее
использование "спитфайров" без замены моторов на новые  невозможно.  С  этим
заключением  согласились,  821-й  был  выведен  из  боев  и   направлен   на
перевооружение.
     Впрочем, вернемся к прерванному рассказу о воздушной разведке.
     7 сентября группа из четырех "яков" 611-го ИАП  обнаружила  на  дорогах
Волноваха - Чердаклы и Володарское - Мариуполь, на железнодорожных  станциях
Кичиксу и Кальчик и на разъезде Тавле скопления боевой техники, автомашин  и
живой силы врага. Вызванные по радио полки 206-й  ШАД  уничтожили  указанные
цели.
     8 период с 18 по 20 сентября четыре группы "яков" того  же  611-го  ИАП
вели непрерывную разведку механизированных войск и артиллерии  противника  в
районах Новониколаевка, Большой Токмак,  Бердянск,  а  штурмовики  7-го  ШАК
непрерывно  уничтожали  танки,  самоходки,  грузовики,  пушки   и   минометы
отходящего врага.
     Особенно отличился во второй половине сентября старший лейтенант М.  Ф.
Батаров. Западнее Новобогдановки он обнаружил  основную  на  данном  участке
фронта танковую группировку  гитлеровцев  и  вывел  на  нее  штурмовики.  За
исключительную ценность доставленных разведывательных данных  и  проявленное
мужество Батаров был представлен к очередной боевой награде.
     Слава,  как  известно,  налагает  на  человека   нелегкую   обязанность
оставаться достойным ее. Легла такая обязанность и  на  Батарова.  До  конца
войны разведку в особо сложных условиях командование старалось поручать ему.
И не только разведку. Случалось,  едва  успев  приземлить  самолет,  Батаров
получал приказ  лидировать  штурмовики  на  обнаруженные  им,  но  тщательно
замаскированные  цели.  И  старший  лейтенант  снова   поднимал   в   воздух
безотказный "як".
     Не помню случая, чтобы Батаров выражал недовольство чем-либо. В  памяти
моей  этот  колхозный  парнишка  из-под  Горького,  круглолицый,  по-волжски
окающий, остался  вечно  улыбающимся,  не  теряющим  чувства  юмора  даже  в
печальных обстоятельствах. Однажды Михаила Федоровича ранило, самолет его не
загорелся и не упал только чудом, но Батаров доложил о случившемся с обычной
улыбкой до ушей и весьма своеобразно:
     - Собаки фрицы! Только вчера кожанку получил, даже ее не пощадили!
     Медлительный, ходивший  вразвалочку,  словно  ему  доставляло  огромное
удовольствие твердо ставить  на  землю  ноги,  любитель  плотно  поесть  ("В
детстве-то разве досыта  ели?"  -  серьезно  спрашивал  он  подтрунивающих),
Батаров  был  исключительно  спокойным  человеком  и  хорошим   воспитателем
подчиненных. Юмор его, правда, не  всегда  был  безобидным.  С  крестьянской
наблюдательностью умел он дать плохому летчику такую меткую кличку, что тому
оставалось либо избавиться от недостатка, либо просить о переводе  в  другой
полк.
     Но если сам Батаров ни на что не жаловался, эмоций бурно не  выражал  и
даже в периоды тяжелейших боев оставался способным на мальчишеские  выходки,
то другим его нелегкая  военная  судьба  причиняла  немало  волнений.  Чтобы
понять это, достаточно было хоть раз  увидеть  тревожный  взгляд  оружейницы
ефрейтора  Эммы  Асатуровой,  прикованной  к   исчезающему   за   горизонтом
батаровскому истребителю.
     Впрочем,  прямого  отношения  к   боевым   действиям   дивизии   данное
обстоятельство не имеет, я ограничусь лишь упоминанием  о  нем  и  подробнее
скажу о перемене в служебном  положении  Батарова,  происшедшем  как  раз  в
сентябре сорок третьего.
     Утром 18 сентября на разведку в район  Черниговка  -  Нововасильевка  -
Приазовское вылетела  группа  из  четырех  "яков"  611-го  ИАП.  Вел  группу
лейтенант А. М. Лодвиков,  недавно  заменивший  в  должности  командира  2-й
эскадрильи предположительно погибшего капитана В. П. Новойдарского.  Ведущим
второй пары у Лодвикова летел лейтенант В. С. Королев.  Полет,  рассчитанный
на полный  радиус  действия  "яков",  протекал  благополучно,  нежелательных
встреч  с  истребителями  противника  четверка  избежала,   но   над   селом
Воскресенка Приазовского района внезапно попала под плотный зенитный  огонь.
Самолет Лодвикова загорелся, перевернулся на спину, начал  падать  и,  дымя,
врезался в землю. Так доложил лейтенант В. С. Королев.
     Известие о случившемся потрясло. Аркашу Лодвикова, открытого, честного,
служившего  в  полку  с  первых  дней  формирования,   сражавшегося   против
"мессеров" еще на "чайках", сбитого в апреле над  Мысхако  и  спасшегося  на
парашюте, в полку любили так, как, может быть, не любили никого другого.  Не
должна же судьба столь жестоко, столь беспощадно с ним обойтись!
     Надежд на возвращение Лодвикова на этот раз никто  не  питал:  судя  по
рассказу лейтенанта В. С. Королева, комэск если не погиб, то тяжело ранен, а
до линии фронта слишком далеко.
     Пришлось подыскивать замену Лодвикову. Вот тогда-то и был  назначен  на
должность командира 2-й эскадрильи М. Ф,  Батаров.  Это  назначение  Батаров
заслужил, но чувствовалось - вступает он в  новую  должность  нехотя.  Позже
Батаров признался:
     - Казалось, если приму эскадрилью, Аркадий не вернется...
     Нелепая вещь предчувствие. Нелепая даже на войне.
     Между тем девчата 611-го ИАП второй раз оплакивали  Аркадия  Лодвикова,
особенно  -  самая  жалостливая  из  всех   ефрейтор   Людмила   Никольская.
Удивительное это было существо - Люся Никольская. Работящая,  аккуратнейшая,
даже самолет моющая с мылом, эта молдавская девушка всем  старалась  помочь,
всех выручить из беды, чужое горе переживала, как собственное.
     Каждый летчик ей был дорог, как брат. По ее примеру в 611-м полку целый
месяц соблюдали своеобразный траур по Аркадию: не пели песен.


     На  реке  Молочной  наступающие  войска  Южного  фронта,   блистательно
завершив  операцию  по  освобождению   Донбасса,   столкнулись   с   упорным
сопротивлением  противника,  который  опирался  на   хорошо   подготовленный
оборонительный рубеж. Гитлеровцы называли этот рубеж "зимней линией  обороны
рейха". Он пересекал запорожскую степь с севера на юг от днепровских плавней
до озера Молочного, смыкающегося с Азовским морем, и проходил  по  командным
высотам правого берега Молочной. Сплошные минные  поля,  разветвленная  сеть
окопов  и  траншей,  проволочные   заграждения,   доты   и   дзоты,   загодя
оборудованные артпозиции покрывали  занятый  врагом  берег.  На  нем  засели
одиннадцать  пехотных,  четыре  горнострелковые  и  две   танковые   дивизии
гитлеровцев. Прорвать вражеский рубеж обороны с ходу не удалось.  Начавшиеся
26 сентября бои приобрели затяжной, крайне тяжелый характер.
     Маршал Советского Союза С. С. Бирюзов, в  ту  пору  -  начальник  штаба
Южного фронта, в книге "Когда гремели пушки" писал: "Наши  войска  буквально
прогрызали оборону противника. Мы несли большие потери,  хотя  немцы  теряли
еще больше и живой силы, и техники...".
     По замыслу Ставки Верховного Главнокомандования войска  Южного  фронта,
взаимодействуя с войсками Юго-Западного, должны были  протаранить  вражеские
позиции  на  реке  Молочная  севернее  Мелитополя,  стремительным   маневром
окружить и уничтожить главные силы мелитопольской группировки  фашистов,  на
плечах отступающего противника вырваться к Перекопу и в низовье Днепра.
     Полки 236-й ИАД, несмотря на крайне  неблагоприятные  метеорологические
условия - десятибалльную низкую облачность, свирепый ветер,- интенсивно вели
воздушную разведку войск и техники  гитлеровцев,  сопровождали  группы  Ил-2
206-й ШАД, наносивших удары по  оборонительным  рубежам  и  путям  сообщений
врага.
     К октябрю летный состав соединения уже в совершенстве овладел самолетом
Як-1 и действовал исключительно успешно.
     Ранним утром 14 октября, например, четверка "яков" 611-го ИАП,  ведомая
капитаном А. А. Куксиным,  сопровождала  две  группы  "илов"  в  район  села
Удачное.  При  подходе  к  линии  фронта  истребители  встретили  двенадцать
фашистских бомбардировщиков Ю-87.  С  ходу  атаковав  их,  "яки"  расстроили
боевой порядок "юнкерсов", заставили  врага  повернуть  на  запад,  сбросить
бомбы на правом берегу Молочной, а младший лейтенант В..Н. Юшков  сбил  один
"юнкерс".  Затем  "яки"  продолжили  сопровождение  штурмовиков,   выполнили
задание успешно и без потерь.
     Неделю спустя младший лейтенант Хиврич и его ведомый младший  лейтенант
В. М. Окселенко, сопровождавшие группу "илов" в район Калиновки, отбив атаку
двух Ме-109, атаковали врага с хвоста, и Хиврич сбил гитлеровского ведомого.
В тот же день в другом  районе  четыре  "яка",  ведомые  лейтенантом  Г.  Д.
Оськиным, при  сопровождении  группы  штурмовиков  чуть  не  столкнулись  на
встречных курсах с восемнадцатью Ме-110. Лейтенант  Оськин  прекрасно  знал,
насколько сильно носовое вооружение "мессера", но, тем не менее, повел  свою
четверку в лобовую атаку, сбил ведущего  группы  вражеских  истребителей,  а
остальных гитлеровцев рассеял.
     Смело, решительно, удачно действовали и другие летчики.
     Как известно, первоначально фронт противника был прорван не севернее, а
южнее Мелитополя, в районе Акимовка - Чехоград  -  Веселое,  что  обеспечило
успех и севернее Мелитополя. При этом, конечно, Акимовка и  ее  окрестности,
представлявшие сильный противотанковый узел врага,  подверглись  интенсивной
артиллерийской обработке, бомбардировкам, обстрелу из танков и самоходок.  А
в селе Акимовка, если помнит читатель,  жила,  попавшая  в  оккупацию,  мать
моего  фронтового  товарища  майора  Сергея  Сергеевича  Щирова.  Он  сильно
переживал происходящее, боялся, что не увидит мать в живых.  К  счастью,  ни
один снаряд не разворотил погреб, где скрывалась мать моего друга  вместе  с
другими женщинами и детьми. И нужно было видеть, каким счастьем  сияло  лицо
Щирова, вернувшегося из Акимовки!
     Мелитополь был освобожден 23 октября, Москва салютовала  воинам  Южного
фронта залпами из 224 орудий, а 24-го в дивизию поступил  приказ  Верховного
Главнокомандующего,  в  котором  частям  236-й  ИАД,   наравне   с   другими
соединениями и частями Южного фронта, выражалась  благодарность.  В  тот  же
день нам стало, известно, что Южный фронт переименовывается в 4-й Украинский
фронт.
     Гитлеровцы, огрызаясь,  отступали.  В  последних  числах  октября  наши
войска освободили Геническ, вышли к Сивашу и Перекопу,  а  в  начале  ноября
прорвались к Армянску и захватили плацдарм на южном берегу озера Сиваш.
     Перед нами был Крым. Но его освобождение потребовало еще многих  усилий
и времени.
     Передвигаясь за наступающими войсками, управление 236-й ИАД  в  октябре
перебазировалось  в  Молочанск,  в  ноябре  -  в  Моисеевку,  а  затем  -  в
Трудолюбимовку и в декабре - в Новоукраинку. Взаимодействуя со  штурмовиками
7-го ШАК, мы обеспечивали действия соединений 5-й  ударной  армии  в  районе
Верхний Рогачик - Константиновка.
     Нужно сказать, что наши  летчики  в  совершенстве  овладели  искусством
сопровождения штурмовиков. В  боях  на  реке  Молочной  и  при  освобождении
Северной Таврии прекрасно сражалась прибывшая в конце октября молодежь.
     Переняв  опыт  асов  дивизии,   некоторые   молодые-   летчики   быстро
выдвинулись, стали ведущими  пар  истребителей:  лейтенант  Хиврич,  младший
лейтенант П. И. Мордонский, младшие лейтенанты П. М. Беляев, В. П. Рыжов, Ю.
Н. Панин.
     О дерзости и боевом мастерстве молодежи свидетельствует хотя  бы  такой
эпизод.
     Утром 5 ноября  пара  Як-1,  прикрывая  штурмовики  восточнее  Верхнего
Рогачика, встретилась с четырьмя Ме-109. Ведущим нашей пары летел  лейтенант
Хиврич, ведомым - младший лейтенант М. Д. Савенков. Численное  превосходство
противника их не смутило. Молодые летчики  решительно  атаковали  "мессеры",
один сбили, а остальных заставили убраться на запад.
     В штаб дивизии сообщили, что стрелки аплодировали нашим соколам.
     Со второй половины июля по декабрь, то есть в операциях по освобождению
Донбасса и Северной Таврии,  611-й  полк  сбил  49  и  подбил  13  самолетов
противника, иными словами, вывел из строя 62 фашистских самолета.
     Истребители не только разведывали наземные цели,  но  и  указывали  эти
цели штурмовикам во время выполнения боевого задания. Дело в том, что кабина
самолета Ил-2 вообще не обеспечивала кругового обзора, а на бреющем полете и
подавно. Вот тут-то  и  помогали  штурмовикам  истребители,  летевшие  выше,
имевшие более "зрячую" кабину и большую площадь обзора.
     В первой декаде ноября группа "илов" 503-го ШАП получила приказ нанести
удар по танкам противника. Прикрывали группу штурмовиков два "яка" из 611-го
ИАП. Ведущим был капитан А. А. Куксин.
     Выйдя в  указанный  район,  группа  штурмовиков  не  смогла  обнаружить
вражеские танки, расползшиеся по глубокому оврагу и замаскировавшиеся.  Видя
затруднение товарищей, капитан Куксин вызвал по радио ведущего штурмовиков:
     - "Коршун"! "Коршун"! Я - "Ястреб"! Показываю цель! Следуй за мной!
     Куксин вышел вперед, спикировал,  обозначил  местонахождение  вражеских
машин  пушечно-пулеметными  трассами.  Немедленно  обрушились  на  врага   и
штурмовики.
     Помощь наших летчиков-истребителей наземным войскам и штурмовой авиации
стала исключительно эффективной. Об  этом  говорят  многие  документы  осени
сорок третьего и начала зимы сорок четвертого годов. Привожу два из них:
     Командиру 236-й ИАД.
     Военный совет 5-й ударной армии объявляет благодарность всему летному и
техническому составу, принимавшему участие в  обеспечении  занятия  войсками
опорных пунктов противника Павинка, Степановка и Марьяновка.
     Начальник штаба 8-й ВА
     генерал-майор Белов

     Командиру 236-й ИАД.
     По оценке члена Военного  совета  Захарова  работали  отлично.  Военный
совет передает спасибо всему летному и техническому составу.
     Начальник штаба 7-го ШАК
     полковник Харебов
     Здесь уместно, видимо, сказать, что теперь  наша  авиация  безраздельно
господствовала в воздухе, и не  только  за  счет  самоотверженности  летного
состава, но и за счет улучшенного качества получаемых самолетов, и  за  счет
возрастающего количества новых боевых машин. Общевойсковые начальники уже не
мыслили проведение операций без участия  авиации,  полностью  полагались  на
истребители  и  бомбардировщики,  боготворили  штурмовики.  Командование  же
воздушных армий,  располагая  большим  количеством  соединений,  вооруженных
первоклассной  техникой,  имеющих  опытных  летчиков,  получило  возможность
планировать и  одновременно  наносить  удары  как  на  главных  направлениях
наступления фронтов, так и на  вспомогательных.  Сила  массированных  ударов
нашей авиации трудноописуема. При прорыве обороны противника  на  реке  Миус
южнее Куйбышево советские бомбардировщики и штурмовики в полном смысле слова
перепахали вражескую  оборону  и  опорный  пункт  гитлеровцев  Успенское.  С
рассвета дотемна,  словно  штормовые  волны,  накатывали  на  оборону  врага
большие группы "илов" и "пешек", а с наступлением темноты  вступали  в  дело
Ли-2 и По-2.
     Чудовищной  силы  удар,  спланированный  генерал-лейтенантом  Хрюкиным,
деморализовал врага, подавил  его  волю  к  сопротивлению,  тем  более,  что
средств для сопротивления у фашистов было мало. Позже столь же страшные  для
гитлеровцев   удары   были   нанесены   но   никопольскому   плацдарму,   по
господствующим высотам на Перекопе, при штурме. Севастополя. Помню, в районе
Перекопа  отчетливо  было  заметно,  как  после   "работы"   штурмовиков   и
бомбардировщиков уменьшилась высота некоторых холмов,  оборудованных  врагом
под опорные пункты. А удар по кораблям врага в севастопольском порту первого
эшелона   бомбардировщиков   Пе-2,   возглавляемого   штурманом    8-й    ВА
генерал-майором И. П. Селивановым, превзошел по  силе  и  эффективности  все
прежние.
     Наступила  зима.  Лили  дожди,  падал  мокрый  снег,  раскисшую   землю
окутывали туманы. В декабре выдалось только восемнадцать ограниченно  годных
для полетов дней, в январе их стало еще меньше.
     Тем не менее мы использовали малейшую возможность для проведения боевых
вылетов, летали на разведку, на  сопровождение  штурмовиков,  на  "свободную
охоту".  Как  уже  говорилось,  гитлеровцы  сильного  противодействия  нашим
истребителям оказать не могли, но пытались сами вести разведку.
     Производя во время снегопада тренировочный полет в районе Акимовки  при
видимости в 3-4 километра, командир 2-й эскадрильи 611-го ИАП капитан М.  Ф.
Батаров заметил "Хеншель-129", крадущийся  на  высоте  100  метров.  Батаров
тотчас  атаковал  вражеский  самолет,  поджег  его  правый  мотор,  заставил
фашистского летчика совершить вынужденную посадку. Экипаж "хеншеля" сдался в
плен бойцам тылового подразделения наших войск.
     Декабрь сорок третьего остался в памяти еще и  событием,  совершившимся
во фронтовой судьбе одного замечательного человека, служившего в дивизии.  Я
имею в виду кандидата  в  члены  КПСС  младшего  лейтенанта  Марию  Ивановну
Кулькину, летчика из звена связи управления дивизии. Ту самую Машу Кулькину,
что прилетала за мной в 267-й полк.
     Круглолицая, веселая девушка эта, уроженка города  Вольска  Саратовской
области, перед войной училась в Саратовском  медицинском  институте,  но  не
меньше, чем медицина, влекло ее небо. Неплохая спортсменка, Мария вступила в
аэроклуб, научилась летать, а когда враг приблизился к берегам родной Волги,
добилась отправки на фронт. Зачисленная в состав 236-й ИАД, не скрывала, что
мечтает стать летчиком-истребителем, не раз подавала рапорты командованию  с
просьбой перевести ее из  звена  связи  в  какой-нибудь  полк,  доверить  ей
истребитель,  но  командование  рапорты   Кулькиной   отклоняло:   профессия
истребителя считалась не женской. Кулькина горячо  доказывала,  что  мужчины
неправы: девушки летают на бомбардировщиках, доказали, что могут  летать  на
штурмовиках, докажут, что способны драться и на истребителях. Майора  Щирова
и меня Кулькина  не  раз  просила  замолвить  слово  перед  комдивом.  И  со
временем, понаблюдав  за  девушкой  в  боевой  обстановке,  убедившись,  что
Кулькина исключительно дисциплинированна,  смела,  знает  технику,  обладает
неплохой реакцией и осмотрительностью в воздухе, я стал склоняться к  мысли,
что ей можно доверить истребитель. Щиров пришел к  такому  же  выводу.  А  в
декабре согласился с  нами  и  полковник  Кудряшов.  Он  подписал  приказ  о
переводе младшего лейтенанта М. И. Кулькиной в 267-й  ИАП,  к  подполковнику
Аритову.
     Как радовалась Мария Ивановна, каким счастьем светились ее серые глаза!
Как быстро она собралась лететь в боевую часть!
     С  Иваном  Ивановичем  Аритовым,  разумеется,  в   управлении   дивизии
состоялся особый разговор. Мы  просили  его  прикрепить  к  Марии  Кулькиной
опытного летчика, лично проследить за тем, как девушка освоит Як-1,  просили
вводить  ее  в  строй  постепенно.  Аритов  в  точности   выполнил   просьбу
командования дивизии. Обучал  Марию  Кулькину  полетам  на  Як-1  и  боевому
применению   этой   машины   опытнейший   летчик,    строгий    учитель    и
экзаменатор-заместитель командира 1-й эскадрильи  капитан  Д.  Д.  Тормахов.
Лишь после  того,  как  младший  лейтенант  Кулькина  хорошо  освоила  Як-1,
выполнила множество тренировочных полетов в составе пары и группы, ее начали
посылать на боевые задания:  сначала  -  простые,  не  связанные  с  большим
риском, затем - сложные.
     Исполнение  профессиональной  мечты  совпало  у   Марии   Кулькиной   с
исполнением  личной,  Она  полюбила  командира  эскадрильи  капитана  Ю.  Т.
Антипова, который сам уже был влюблен в нее, они  стали  мужем  и  женой  и,
насколько мне известно, единственной  в  советской  авиации  семейной  парой
истребителей. С апреля 1944 года капитан Антипов постоянно летал  в  паре  с
Марией, которая надежно прикрывала мужа.
     Супружеской чете по-доброму завидовали, любовались ими.
     Вспоминая декабрь 1943-го, я непременно  вспоминаю  их.  Память  же  об
январе 1944-го связана  с  воспоминаниями  о  тяжелой  ситуации,  в  которой
оказались управление 236-й ИАД, 611-й ИАП и  несколько  частей  7-го  ШАК  в
двадцатых числах месяца.
     Отступая с рубежа реки Молочной, гитлеровцы сумели  сохранить  плацдарм
на левом берегу Днепра под Никополем.
     Вражеский плацдарм господствовал над окружающей  местностью,  почва  на
плацдарме была песчаная, что  позволяло  в  любое  время  года  использовать
грунтовые дороги, кроме  того,  в  распоряжении  противника  была  шоссейная
дорога, ведущая от Каменки-Днепровской к Большой Белозерке.
     Нависая  над  правым  флангом  и  тылами   4-го   Украинского   фронта,
никопольский плацдарм представлял серьезную угрозу для наших войск.
     Командование 4-го Украинского фронта усиливало правый фланг, однако  на
рассвете  19  января  1944  года  гитлеровцы,  после  сильной  артподготовки
прорвали боевые порядки 5-й ударной армии, продвинулись, в  основном,  вдоль
шоссе  Каменка-Днепровская  -  Большая  Белозерка,  распространились  и   на
некоторые другие участки.
     Враг выбрал для удара период, когда наша авиация была прикована к земле
сильнейшей распутицей, когда танки и артиллерия могли передвигаться  лишь  с
большим трудом.
     Известие о прорыве противника в штабе  236-й  ИАД  получили,  но  затем
связь с войсками передовой линии  и  войсками,  находящимися  около  участка
вражеского прорыва, была утеряна. Штаб 8-й ВА и штаб фронта тоже не имели  с
ними связи.
     Остаток дня и ночь мы провели в  тревоге:  штаб  236-й  ИАД  и  полевой
аэродром 611-го ИАП располагались всего в 12  километрах  от  линии  фронта,
юго-западнее Верхнего Рогачика.  Вблизи  хуторов  Новоукраинка  и  Мусиевка,
несколько восточнее нас и столь же близко к линии фронта, находились штабы и
полевые аэродромы частей 7-го ШАК. Сведений о положении наземных войск никто
из нас не имел, следовало  позаботиться  о  безопасности  людей  и  техники,
поэтому личный состав частей занял на аэродромах круговую оборону.
     Наступившее утро ясности, в положение дел не внесло. Меня вызвали на КП
дивизии. Там, находились  полковники  В.  Я.  Кудряшов,  А.  Г.  Андронов  и
несколько офицеров управления.
     -   Звонили   из   штаба   воздушной    армии,-    озабоченно    сказал
Кудряшов.Предлагают  определить  местонахождение   наших   наземных   войск,
установить с ними связь. Сумеете поднять машину?
     Рассчитывать, что удастся поднять в воздух истребитель, не приходилось.
Взлететь при тогдашнем состоянии грунта можно  было  лишь  на  легкомоторном
самолете.  В  звене  связи  такие  самолету  имелись  -   По-2,   прозванный
"кукурузником", и УТ-1-учебно-тренировочный,  почти  игрушечный,  прозванный
"утенком". Площадь колес у По-2 и УТ-1 была одинаковая, но УТ-1 весил  почти
вдвое меньше, чем По-2, да и превосходил его по скорости и маневренности.
     - Разрешите лететь на "утенке", товарищ полковник! - попросил я.
     Командир дивизии поколебался, но возражать не стал.
     Ночной ветер  улегся,  облачность  была  высокой,  тонкой,  с  большими
окнами. Все обещало ясный солнечный день, вот только  площадка,  где  стояли
самолеты звена связи, для взлета не годилась: колеса всех машин  больше  чем
на треть погрузились  в  вязкую  грязь.  Лишь  одна  полоска  вдоль  обочины
ближнего проселка оказалась достаточно плотной. На нее, как на  своеобразные
рельсы, и выкатили УТ-1. "Рельсы" не подвели;  самолет  оторвался  от  земли
быстро. Помог ему и прохладный, не успевший прогреться, плотный воздух.
     Я взял курс на Верхний Рогачик: выйдя к этому населенному пункту, легче
было ориентироваться.
     На четвертой минуте полета  в  овраге  с  пологими  скатами  показалась
идущая на восток колонна солдат. Враг?!  Снизился,  описал  круг.  Никто  не
залег, не стреляет, люди останавливаются... Сузил круг - стали  видны  серые
шинели, желто-зеленые бушлаты,  черные  обмотки,  даже  алые  буквы  "Т"  на
погонах старшин.
     Свои!
     Посадил машину на залежь, спустился в овраг.
     Многие бойцы без шапок, с расстегнутыми воротниками (упрели на марше!),
ни у одного в руках нет оружия! Побросали, что ли?
     - Куда путь держите, земляки? - спросил я.- Не в Крым за солью?  Так  в
Крыму немец, он соли не даст!
     Молчат. Опускают головы.  Прячут  глаза.  Кой  у  кого  на  петлицах  я
различил скрещенные пушечки. Обратился к небритому  дядьке  со  старшинскими
погонами:
     - Откуда вы, боги войны? Что  в  молчанку  играете?  Куда  направляется
колонна?
     Последние слова я произнес уже строго, и старшина вытянул руки по швам:
     - Не могу знать, товарищ...-  не  увидев  на  моем  реглане  погон,  он
замешкался, однако выход из положения нашел: - товарищ  начальник!  При  нас
старший лейтенант есть. Разрешите позвать?
     Бойцы расступились-пропустили вперед  сутулого  старшего  лейтенанта  в
больших роговых очках.  Линзы  в  правом  окуляре  очков  не  было,  старший
лейтенант щурил правый глаз, казалось, он подмигивает.
     Из объяснений старшего лейтенанта узнал: обнаруженная  колонна  состоит
из  солдат  и  младших  командиров  тылового  подразделения  артиллерийского
корпуса;  ночью  сообщили  о  прорыве  врага,  приказали  отходить  к   селу
Успенское, но старшие начальники то ли уехали вперед, то ли остались  сзади,
и колонна идет без командира.
     - А вы кто?
     - Я нестроевой командир!  -  сказал  старший  лейтенант.-  Я  начальник
финчасти. Мое хозяйство в обозе.
     - У вас и обоз имеется? Что же в нем?
     - Снаряды, горючее. Наше оружие.
     - А почему оружие в обозе?
     - Без него идти легче.
     Этот человек, очевидно, даже не подозревал, что он и его воинство могут
быть  перебиты  каким-нибудь  десятком  вражеских  автоматчиков,  стоит  тем
появиться неподалеку!
     - Вы имеете представление о том, где сейчас противник? - спросил я.
     Представления об этом старший лейтенант не имел. Меня разобрала злость.
Я приказал остановить  колонну,  подогнать  обоз,  раздать  людям  оружие  и
патроны, занять оборону, окопаться и стоять насмерть, пока не вернусь.
     - Вас назначаю старшим! - объявил я старшему лейтенанту.
     - Но смогу ли я? Ведь я...
     - Сможете! А не сможете - ответите. Учтите, я возвращусь.
     Старший лейтенант стал нервно протирать уцелевшее стекло очков...
     Первый раз меня обстреляли на северной окраине  Верхнего  Рогачика.  Из
"эрликонов". Стало быть, сюда противник проник. А  куда  еще  он  проник?  В
Новопетровке дымили догорающие хаты,  но  войск  не  было.  Решил  лететь  к
Большой Белозерке. Пересек речку Белозерку. Окрест - пустое, ровное поле,  и
по нему бредет на северо-восток человек. Может, местный житель? Может, знает
что-нибудь? Снизившись до двадцати метров, я  разглядел  одинокого  путника.
Это был мужчина в гражданском, с мешком за плечайи. При снижении самолета он
не побежал, остановился. Я тотчас отметил,  что  ноги  путника  в  земле  не
вязнут, понял,  что  поле  достаточно  твердо,  и  посадил  самолет.  Путник
приблизился. Ему было под сорок, обветренное крестьянское лицо  -  в  густой
рыжеватой -бороде, на пиджаке заплаты, лямки у мешка веревочные.
     Я заговорил с мужчиной по-украински, он отвечал по-русски. Сказал,  что
новопетровский, что немец напал на Новопетровку вчера  вечером,  наши  после
сильного боя отошли, а жители  разбежались.  Он  вот  всю  ночь  просидел  в
лозняке около речки, а теперь идет в колхоз "Красная заря", в Новотроицкое.
     - А чьи войска в Новотроицком?
     - Не знаю, товарищ! Да больше податься некуда.  Там  хоть  какая  родня
есть...
     Внезапно глаза у мужчины стали большими, тревожными.
     - Немец! - шепотом сказал он.- На дороге!
     Действительно, по высокой насыпи находящегося в трех километрах от  нас
шоссе Каменка-Днепровская - Большая Белозерка двигались не то танки,  не  то
бронетранспортеры.
     - Стрелять начнут! - сказал мужчина.- Послушай, забери меня с собой, а?
Забери!
     С радостью забрал бы я земляка, но в  кабину  УТ-1  второй  человек  не
помещается, с крыла он сорвался бы, а случись такое - всю жизнь бы  совестью
терзался.
     Метров за триста от самолета разорвался первый снаряд. Мужчина  кинулся
в сторону, упал на землю. Медлить не приходилось. Довернув нос машины  левее
места разрыва, я начал разбег, и следующие снаряды  разорвались  уже  позади
"утенка".
     Пройдя километров десять в северном направлении и ничего не заметив,  я
развернулся, полетел вдоль шоссе Каменка-Днепровская - Большая Белозерка,  к
югу. Летел, маневрируя по горизонтали и вертикали, и на участке между селами
Первомайское и Новотроицкое увидел пять бронетранспортеров  и  четыре  танка
противника, а, не долетая  трех-четырех  километров  до  Большой  Белозерки,
обратил  внимание  на   высокий   курган,   как   бы   перерезанный   черной
зигзагообразной  полосой  свежевырытой  земли.   Сделал   над   ним   вираж.
Зигзагообразная полоса оказалась траншеей, заполненной  людьми.  Они  махали
мне, у них были советские погоны. Я  посадил  УТ-1  южнее  кургана.  Пожилой
полковник торопливо приблизился и попросил отрулить  на  восточную  сторону,
чтобы самолет не накрыла  фашистская  артиллерия.  Я  доложил,  что  являюсь
делегатом 8-й воздушной армии, имею задание выяснить обстановку и установить
связь с находящимися в данном районе войсками.
     - Орел ты наш родной! -  сказал  полковник.-  Я  заместитель  командира
артиллерийского корпуса. Держу здесь фронт, но снарядов  осталось  всего  по
несколько штук на орудие. Хорошо, что фрицы об этом не знают! Слушай,  орел,
срочно сообщи о нашем положении в штаб фронта. Срочно!
     - Я, товарищ полковник, с воздуха линии фронта не обнаружил.
     - А сплошной и нет. Существуют отдельные узлы сопротивления.
     Быстро,  профессионально  нанес  полковник  на  мою  "двухкилометровку"
расположение немецких войск и  техники,  пометил  наши  узлы  сопротивления,
указал цели, по которым следовало бы нанести удары с воздуха.
     - Но как  же  вы  без  пехоты!  -  обводя  взглядом  курган  и  вырытые
поблизости окопчики, спросил я.
     - Э! Бог не выдаст, свинья не съест! - бодро ответил полковник. - Лети,
майор! Пожалуйста, поскорее лети!
     Я  сообщил  о  встреченной  колонне,  о  старшем  лейтенанте  в  очках.
Полковник обрадовался:
     - Это же наши тылы! Мы ищем их, да без толку. Можете к ним завернуть?
     - Могу. Даже обещал возвратиться.
     - Тогда передайте, пусть обойдут Гюневку с востока и движутся  сюда,  к
Белозерке. Навстречу им вышлем кого-нибудь из офицеров.
     От кургана я полетел к  оврагу,  где  остановленная  мною  колонна  уже
приступила к рытью окопов, передал старшему  лейтенанту  приказ  заместителя
командира  арткорпуса.  Старший  лейтенант  обрадовался,  его   бойцы   тоже
повеселели, сразу же стали строиться. На этот раз - с оружием...
     Минут через десять я сел на ту самую полосу, с которой взлетал. Доложил
комдиву обстановку, позвонил по его указанию в  штаб  8-й  воздушной  армии,
снова доложил результат  полета,  на  этот  раз  дежурному  по  штарму.  Тот
предупредил, чтобы я надолго с КП дивизии не отлучался: могу понадобиться.
     Примерно через тридцать -  сорок  минут  из  Мелитополя  в  направлении
Большой Белозерки пошли штурмовики, В каждой группе по  четыре-шесть  машин.
Всего на Большую Белозерку проследовали десять групп Ил-2. Видимо,  ни  одну
из  целей,  указанных  полковником-артиллеристом,  "горбатые"  вниманием  не
обошли.
     Перед заходом солнца (а в январе оно и  на  юге  садится  рано,  где-то
около семнадцати часов) меня снова пригласили на  КП  дивизии,  и  начальник
штаба полковник Андронов объявил, что нужно вторично вылететь на передовую и
уточнить обстановку.
     До знакомого кургана я долетел быстро, ни разу не  подвергшись  никакой
опасности. Подходя к Большой Белозерке, увидел, как  два  "ила"  заходят  на
цель южнее Новотроицкой, увидел следы разрывов  от  выпущенных  штурмовиками
снарядов, от сброшенных противотанковых бомб. Знакомый полковник,  подбежав,
потряс руку:
     - Ну, спасибо, майор! Здорово помогли!  Боеприпасы  подвезли,  стрелков
подослали, восстанавливаем прежнее положение.
     - А тылы ваши? Этот старший... в очках?
     - Тут, добрались, воюют.
     Я расстелил карту на крыле самолета, полковник так же уверенно и так же
красиво внес изменения в  обстановку  и,  возвращая  мне  цветной  карандаш,
посоветовал:
     - Возвращайтесь к себе, товарищ майор. Солнце низко,  вечер  близко,  а
ночевать у нас, сами видите, негде.
     Развернув УТ-1 для взлета по солнцу, чтобы не слепило, и  осматриваясь,
я заметил над курганом, на высоте около  двух  тысяч  метров,  пару  Ме-109.
Опасаясь, что гитлеровцы меня заметили и могут сжечь мой игрушечный  самолет
на земле, я немедленно взлетел.
     Машину выдерживал на высоте не более десяти метров до тех пор, пока  не
развил скорость в сто  восемьдесят  километров  в  час.  Только  тогда  стал
ложиться на нужный курс с одновременным  набором  высоты,  но,  оглянувшись,
увидел пикирующие сзади "мессеры" и набирать высоту  перестал,  а  когда  до
атакующих вражеских истребителей оставалось не более шестисот метров, резко,
с большим креном развернул УТ-1 на 180 градусов и нырнул под самолеты врага.
Те проскочили мимо, не успев открыть огонь.
     Уловив момент, когда "мессеры" стали выходить из пикирования и набирать
высоту, я опять развернулся на 180 градусов и опять оказался под ними.
     То ли УТ-1  показался  "мессерам"  незавидной  добычей,  то  ли  у  них
кончался бензин, то ли фашистские летчики поняли, что игра  в  "кошки-мышки"
не принесет им успеха, но оба  фашистских  истребителя  прекратили  атаки  и
удалились  на  запад,  а  я  ровно  через  семь  минут  произвел  посадку  в
Новоукраинке.
     Вскоре прорыв противника был ликвидирован. При этом решающее влияние на
исход сражения оказала штурмовая авиация. Сам же я при ликвидации вражеского
наступления с никопольского плацдарма лишний раз убедился, что легкомоторная
авиация способна решать самые различные задачи, и  не  только  ночью,  но  и
днем.


     Наступление против 6-й армии гитлеровцев, нависавшей над правым флангом
4-го Украинского фронта, мы начали 31 января 1944 года во  взаимодействии  с
войсками 3-го Украинского фронта.
     Погода наступлению не благоприятствовала: в первых числах февраля  поля
оголились, чернозем размяк, техника и люди вязли  в  нем,  словно  в  густом
растворе  цемента,  производить  взлет  и  посадку  самолетов   на   полевых
аэродромах подчас было просто невозможно. Тем не менее к  8  февраля  мы  не
только ликвидировали никопольский плацдарм  врага,  но  и  освободили  город
Никополь. Весь правый берег Днепра был покрыт  трупами  в  шинелях  мышиного
цвета,  брошенными  грузовиками,  орудиями,   танками,   бронетранспортерами
противника. Большую роль в разгроме гитлеровцев  на  никопольском  плацдарме
сыграла авиация 8-й воздушной армии. Удары штурмовиков и бомбардировщиков по
узлам сопротивления противника и  местам  скопления  его.  техники  обладали
огромной разрушительной силой.  Повторилось  то,  что  было  на  реке  Миус:
вражеская оборона оказалась перепаханной бомбами и реактивными снарядами.
     Армии правого  фланга  4-го  Украинского  фронта  во  взаимодействии  с
войсками 3-го Украинского фронта устремились на Николаев и Одессу, армии  же
левого фланга готовились к освобождению Крыма...
     В середине февраля мне понадобилось слетать в 611-й истребительный.  На
аэродроме возле Акимовки приземлился в  туманной  дымке.  Вылез  из  кабины,
слышу плач. Неподалеку стоят сержант Надежда Махленкова и  ефрейтор  Евдокия
Полякова. Полякова припала к плечу старшей подруги, та гладит ее по  голове,
у самой на ресницах слезы.
     - Что случилось, товарищ сержант?
     Махленкова попыталась принять положение, хотя бы отдаленно напоминающее
то, какое следует принимать при встрече со старшим начальником:
     - Ох, товарищ майор!.. Товарищ лейтенант!..
     - "Майор", "лейтенант"! Говорите ясней.
     - Товарищ лейтенант вернулся! Лодвиков! Вернулся, товарищ майор!
     Сначала я решил, что ослышался - мертвые не воскресают, но по  лицам  и
глазам девушек понял; ошибки в словах Махленковой нет.
     - Чего ж вы ревете?! Где он?!
     Махленкова махнула рукой в сторону землянки 2-й эскадрильи.
     Побежал туда. Возле землянки толпились летчики. Среди шлемов, регланов,
теплых  мелюскиновых  курток   резко   выделялись   темно-серая   солдатская
шапка-ушанка и затрепанная шинель человека, фигурой напоминавшего Лодвикова.
Я шагнул в расступившуюся  группу  летчиков,  человек  в  шинели  обернулся.
Несомненна, это был Лодвиков: тот же рост, те же  движения,  та  же  посадка
головы, но лицо... Ошеломленно  смотрел  я  на  стянутую  рубцами,  покрытую
буграми глянцевитую кожу, на обгорелые веки и губы.
     Человек в шинели встал  по  стойке  "смирно",  вскинул  к  шапке-ушанке
коричневую, видимо, тоже обожженную кисть правой руки:
     -  Товарищ  майор!  Лейтенант  Лодвиков  для  дальнейшего   прохождения
службы...
     И голос был лодвиковский. Тот самый тенор, что прежде запевал  в  611-м
песни. Я сгреб лейтенанта в охапку:
     - Здравствуй!
     Взволнованно покашливали, о чем-то вразнобой говорили  за  моей  спиной
друзья Лодвикова по учебе  в  Сталинградской  авиашколе  Алексей  Чурилин  и
Виктор  Барахтин,  однополчане  Лодвикова,  прибывшие  на  фронт  вместе   с
ним,Батаров, Куксин, Волков и Оськин. Все они летали  с  Лодвиковым  еще  на
"чайках", знали, что он сбил на "чайке"  два  вражеских  самолета,  и  лучше
других понимали, как нелегко это было сделать на "чайке"! Не раз ходили  они
с  Лодвиковым  на  штурмовку  противника,  видели,  как  бесстрашно  дерется
Лодвиков, помнили, как лейтенанта сбили над Мысхако, в боях  за  легендарную
Малую землю, как он, недолежав в госпитале, с еще большей ненавистью к врагу
поднимал в воздух свой истребитель! Читатель не забыл, наверное, что поздней
весной 1943 года 611-й ИАП "пересел" на Як-1. Пересел и Лодвиков.  Он  очень
быстро овладел новой машиной под руководством капитана А. Машенкина, летчика
из 3-го истребительного авиакорпуса генерала Е.  Я.  Савицкого,  совершил  с
июля по 18 сентября 128 боевых вылетов, провел 40 воздушных боев,  сбил  еще
три Ме-109! Тремя орденами отметило командование подвиги молодого летчика, а
коммунисты полка приняли его в ряды партии. Спустились в землянку.
     За сколоченным из горбыля столом лейтенант Лодвиков рассказал обо  всем
случившемся с ним.
     ...Возвращаясь из разведки, он заметил на хуторе Воскресенка  вражеские
бронетранспортеры. Уменьшив скорость, отодвинув  фонарь  кабины  и  накренив
самолет, чтобы лучше видеть врага, Лодвиков начал считать фашистские машины.
Настигающую истребитель трассу зенитных снарядов заметил,  но  отвернуть  не
успел: раздался удар  в  правую  плоскость,  в  кабину  хлынуло  пламя.  При
открытом  фонаре  и  думать  не  приходилось  о  том,  чтобы   сбить   пламя
скольжением. Лодвиков расстегнул привязные ремни,  перевалился  через  левый
борт машины, оттолкнулся ногами от фюзеляжа пылающего  истребителя,  вытянул
кольцо парашюта. Рывок при раскрытии парашюта был  таким,  что  у  Лодвикова
сорвало перчатки, а с перчатками  и  кожу  с  обеих  кистей.  Приземлился  в
открытом поле. Погасить парашют руками уже не  мог,  лейтенанта  волокло  по
стерне, по бороздам, пока не удалось зацепить стропы парашюта ногой. Сгоряча
он сумел стащить парашют, добежал  до  видневшейся  неподалеку  лесопосадки,
пробежал ее насквозь, вломился в неубранный подсолнух,  снова  бежал,  думая
только о том, как уйти подальше от места приземления, скрыться от  фашистов,
но, вскоре обессилев, упал. Он слышал шум подъехавшей машины, голоса и  шаги
гитлеровцев, пытался встать, дотянуться до кобуры - и не  сумел.  Его  взяли
под мышки, поставили на ноги, сняли ремень с  пистолетом,  наскоро  обшарили
карманы  летного  комбинезона,  поволокли  к   машине.   Осмотреть   карманы
лодвиковской гимнастерки гитлеровцы не догадались...
     В хуторе Воскресенка  Лодвикову  сделали  сухую  марганцевую  перевязку
лица, кистей рук  и  обожженной  ноги.  Из  хутора  снова  куда-то  повезли.
Оказалось,  в  Мелитополь.  На   окраине   города   фашисты   рассредоточили
бронетранспортеры, а Лодвикова завели в полуподвал одного из домов. Началась
бомбардировка. Немцы исчезли, лейтенант с трудом выбрался на улицу,  увидел,
как наши Пе-2 пикируют, бомбят, железнодорожную станцию.  Лейтенант  пытался
спрятаться  в  подвале,  но  как  только  кончилась  бомбардировка,  за  ним
пришли... На  этот  раз  Лодвикова  увезли  в  село  Веселое,  за  пятьдесят
километров от Мелитополя, поместили под  надзором  солдата  в  доме  местной
жительницы. Хозяйка  дома  накормила  Лодвикова,  как  маленького,  с  ложки
молочной кашей, тихонько расспросила, кто он и откуда, как попал в плен.
     - У меня есть документы, их надо спрятать,- сказал лейтенант.
     - Дочку  пришлю,  как  удобно  будет.  Доверьтесь  ей.  Вечером,  когда
Лодвиков лежал на полу за  печкой,  а  охранявший  его  солдат  беседовал  с
приятелями, в хату заглянула молоденькая  девушка,  дочь  хозяйки.  Лодвиков
попросил взять из левого нагрудного  кармана  гимнастерки  партийный  билет,
фотографии отца и матери, передать их, что бы  ни  случилось  с  ним  самим,
командованию советской части,  которая  первой  войдет  в  Веселое.  Девушка
обещала надежно спрятать документы, ушла, не  обысканная  немцами.  На  душе
лейтенанта стало посветлее.
     Лодвикова трижды допрашивал на плохом русском языке  офицер  в  обычной
армейской форме.  Лодвиков  отвечал,  что"  призван  из  запаса,  на  фронте
находится всего несколько дней, не знает ни номера своей части,  ни  фамилии
ее командира. Свою подлинную фамилию и подлинное звание скрыл.
     - Вы несговорчивы, вами займется гестапо! - пообещал офицер.
     Однако лейтенанта отправили не в гестапо, а в тюрьму города Кривой Рог:
у Лодвикова началось гноение  ран,  поднялась  температура,  он  бредил.  Из
тюрьмы "безнадежного" переправили в лагерь для военнопленных. Это  и  спасло
Аркадия. В лагере был лазарет с медицинским персоналом из военнопленных. Они
вылечили пилота.
     В лагере Лодвиков встретил еще двух летчиков. Одним из них оказался тот
самый капитан Алексей Машенкин, что когда-то "вывозил"  Лодвикова  на  Як-1.
Вторым был Владимир Панажченко. И Машенкин, и  Панажченко  тоже  были  сбиты
далеко за линией  фронта,  тоже  сильно  обгорели  и  ходили  в  лазарет  на
перевязки. 15 октября у всех троих сняли повязки с лиц, начали  посылать  их
рыть окопы и траншеи. Тогда-то Лодвиков, Машенкин и  Панажченко  сговорились
бежать, и 23 октября, ночью, побег совершили. Они выпросили в одном из домов
гражданскую  одежду,  переоделись.  Хотя  и  удалось  летчикам  целые  сутки
скрываться,  но  следующей  ночью,  уже  вблизи  переднего  края,  всего   в
какой-нибудь сотне метров от позиции советских войск,  их  окружили  шестеро
фашистских солдат, избили и вернули в  лагерь.  На  следующий  день  пленных
загнали в теплушки, повезли в Шепетовку, а  из  Шепетовки  этапным  порядком
перегнали в город Славута.  Оттуда  в  ночь  на  4  января  несколько  групп
военнопленных все же бежало. Группа, в которой  находились  три  офицера  из
стрелковой части, а также А. Лодвиков, А. Машенкин, В. Панажченко, Ю. Осипов
- штурман с Пе-2, ушла из лагеря первой. Ей повезло: на исходе ночи  беглецы
добрались до села Ногачевка,  где  их  обсушили,  накормили  и  отправили  в
партизанский отряд имени Ленина.  В  отряде  Лодвиков  стал  вторым  номером
станкового пулемета,  но  пребывание  в  отряде  не  затянулось:  15  января
партизанское командование переправило летчиков через линию фронта.  Лодвиков
и  его  спутники  попали  в  расположение  войск  1-го  Украинского  фронта,
некоторое  время  находились  в  расположении  штаба  фронта,   затем   были
направлены в  запасной  офицерский  полк.  Отсюда,  получив  обмундирование,
разъехались по своим частям...
     "Сколько же  вынес  ты,  какие  мучения  вытерпел!  Какой  мерой  можно
измерить твою преданность Родине и партии?"  -  думал  я,  слушая  тогда,  в
феврале, рассказ Лодвикова.
     Так думал не я один. Так думали все товарищи Лодвикова. И точно  также,
как мы о Лодвикове, думал о летчике Машенкине командир 3-го ИАК  генерал  Е.
Я. Савицкий. Когда Савицкому доложили  о  возвращении  Машенкина  из  плена,
генерал сказал:
     -  Это  какой  Машенкин?  Алексей?  Командир  эскадрильи  из  восемьсот
двенадцатого полка?  Отличный  летчик  и  прекрасный  командир!  Подготовьте
ходатайство на  имя  командующего  восьмой  воздушной  армией  о  зачислении
Машенкина на прежнюю должность!
     В последних числах февраля на Азовском море разразился небывалый шторм,
в Сиваш нагнало много воды, сооруженные саперами переправы смыло, переброска
войск на плацдарм за Сивашом приостановилась, а в  марте  начался  небывалый
для этой поры снегопад, снегу в Таврии навалило на метр,  под  ним  скрылись
окопы, траншеи, дороги, аэродромы.
     Наступление в Крыму откладывалось. Мы же в это  время  начали  получать
новые "яки". Правда, перегонять их приходилось в непогодь, и  это  доставило
много хлопот и волнений.
     Пока я с группой товарищей из разных полков занимался  перегоном  новых
машин, другие летчики  дивизии  вели  разведку  войск  противника  в  Крыму,
долетая  до  Джанкоя,  до  сел   Раздольное   и   Первомайское,   прикрывали
железнодорожные станции, где разгружались свежие  войска  и  прибывающая  на
фронт техника, охраняли восстановленные переправы через Сиваш.
     Снова  отличался  капитан  Батаров.  Он  безошибочно   определял,   где
сосредотачивает и тщательно  маскирует  свои  войска  и  технику  противник,
обучал искусству находить замаскированные цели других  летчиков.  Постепенно
становились прекрасными разведчиками лейтенанты В. С. Королев, Ю. Н.  Панин,
И. А. Клепко, за ними тянулись остальные пилоты батаровской эскадрильи,
     Не только Батаров, но и комэск капитан Волков, пользуясь  относительным
затишьем, старались как можно  лучше  обучить  и  поскорее  ввести  в  строй
молодых, прибывающих с  пополнением  летчиков.  При  этом  применялся  самый
прогрессивный метод обучения - метод показа действий в  бою,  метод  личного
примера. Комэск капитан Чурилин, имевший на боевом счету 10 сбитых самолетов
противника, признанный мастер  воздушного  боя,  попеременно  брал  ведомыми
разных молодых летчиков, учил их, как нужно сбивать "мессеры". На  прикрытие
войск в районе Погребы - Кашица Чурилин полетел сначала  в  паре  с  младшим
лейтенантом  Д.  Г.  Кириченко,  в  другом  вылете  взял  ведомым   младшего
лейтенанта Н.  И.  Куценко.  В  обоих  случаях  капитан  атаковал  и  сбивал
"мессеры", увеличив счет сбитых самолетов до двенадцати и  убедив  молодежь,
что фашистские истребители пасуют перед "яком".
     Между тем теплело. Снег стаял окончательно. Земля просыхала,  зеленела.
И наступило, наконец, 8 апреля- день, назначенный для начала наступления.
     Благодаря  сведениям,  полученным  от  крымских  партизан,   тщательной
воздушной  разведке  с   применением   аэрофотосъемки,   командование   4-го
Украинского фронта сумело хорошо спланировать удары артиллерии, штурмовой  и
бомбардировочной авиации, что помогло стрелковым и танковым соединениям  уже
к исходу 9 апреля прорвать основные позиции врага на сивашском  направлении,
а к 11 апреля - и на перекопском. Отдельная Приморская  армия,  поддержанная
Черноморским флотом, 13 апреля пробилась к Феодосии и в  районе  Карасубазар
соединилась с войсками нашего фронта. 15 апреля начались бои за Севастополь.
     Враг надеялся,  что'  мы  истечем  под  Севастополем  кровью.  -Фашисты
рассчитывали  на  железобетонные  укрепления,  на   большую   огневую   мощь
гарнизона, состоящего из 72 000 солдат и  офицеров,  на  поддержку  флота  и
бомбардировочной авиации. Но ничто уже не могло помочь им.
     Я уже упоминал о первом налете бомбардировщиков Пе-2 на Севастопольский
порт. Они нанесли удар страшной силы. Не менее  мощные  удары  наносились  и
позже, в течение всего периода боев за город: сотни фашистских вояк, десятки
их кораблей погибли под советскими  бомбами.  Штурмовики  и  бомбардировщики
хорошо потрудились, и утром 7 мая, когда после боя  на  Мекензиевых  высотах
начался знаменитый штурм Сапун-горы. Вечером над Сапун-горой заполыхали алые
флаги: путь на Севастополь был открыт! Во второй половине дня 8  мая  в  бой
вступил  второй   эшелон   советских   войск,   прорвался   ко   внутреннему
оборонительному обводу Севастополя. Утром 9 мая наши бомбардировщики нанесли
очередной  сокрушительный  удар  по   единственному   аэродрому   врага   на
Херсонесском мысу, по кораблям и войскам противника, и к вечеру  9  мая  над
зданием, где прежде размещалась Севастопольская панорама,  взвилось  красное
знамя! Севастополь был освобожден!
     Во время боев за  Крым  полки  236-й  ИАД  и  само  управление  дивизии
подтянулись ближе к наступающим войскам.  Со  второй  половины  апреля  наши
аэродромы находились в  районе  Новопокровки.  Сюда  и  поступали  последние
партии новых "яков", которые начали выделять дивизии еще в марте.
     Помню, как прибыла партия из  двенадцати  новеньких,  пахнущих  краской
истребителей на аэродром в Новопокровке, где базировался 611-й полк.
     Обычно  на  фронтовых  аэродромах   прибывающие   самолеты   немедленно
рассредоточивали, а тут почему-то был отдан приказ поставить их  в  линейку.
Впрочем,  ветераны  недоумевали  недолго:   приземлился   самолет   комдива,
последовала команда на построение всего личтого состава полка.
     После выноса знамени комдив произнес речь. Он говорил,  что  соединению
оказана   большая   честь,   что   донецкие   рабочие-металлурги    передали
летчикам-участникам   освобождения   Донбасса   -   эскадрилью    самолетов,
приобретенную на свои трудовые  деньги,  просили  передать  самолеты  лучшей
эскадрилье дивизии.
     - Командование дивизий определило такую эскадрилью! - сказал Кудряшов.-
Митинг,  посвященный  передаче  эскадрилье  самолетов  "МЕТАЛЛУРГ  ДОНБАССА"
лучшей эскадрилье дивизии, считаю открытым... Капитан Чурилин, ко мне!
     Невысокий  Чурилин,  похожий  на  парнишку,  только-только   достигшего
комсомольского возраста, развернул плечи и, четко  печатая  шаг,  подошел  к
накрытому кумачом столу.
     - Поздравляю вас и летчиков вашей эскадрильи, товарищ капитан! - сказал
Кудряшов.- Вот список номеров новых машин. Воюйте на них так  же  доблестно,
беззаветно и успешно, как воевали над Мысхако, как сражались на Кубани  и  в
Таврии! Будьте всегда достойны подарка рабочих!
     Приняв список самолетов, Чурилин повернулся лицом к строю. От  волнения
он сильно покраснел, говорил с трудом, словно слова  нужно  было  экономить,
как боеприпасы в нелегком бою:
     - Дорогие товарищи! Товарищи по оружию!.. Товарищ  командир  дивизии!..
Мы,  летчики  третьей  эскадрильи  и  технический  состав,  принимаем...  Мы
принимаем самолеты и заверяем, что не пожалеем сил  в  борьбе  с  фашистской
нечистью,  с  гадами-шакалами,  оправдаем  доверие!  Доверие   командования,
доверие рабочих Донбасса! Клянусь!
     Оратором Алексей Чурилин, может, был неважным, но все  его  фразы  были
пронизаны силой, исполнены ненавистью к врагу и любовью к  родной  земле,  к
товарищам. Его земляки-казахи из далекого аула  Ширяаский  могли  бы  сейчас
гордиться: большим джигитом, настоящим воином  стал  Чурилин,  показал  себя
верным сыном социалистической Отчизны! В январе сорок  третьего,  сержантом,
комсомольцем, он совершил первый боевой вылет, и вот  сейчас,  спустя  всего
год с небольшим, стоит перед родным полком уже коммунист, капитан,  командир
лучшей в дивизии эскадрильи!
     На митинге выступали старший летчик лейтенант  В.  П.  Рыжов,  командир
звена лейтенант П. А. Гришин и старший техник 3-й эскадрильи С. А.  Сорокин.
Вслед за своим командиром они поклялись бить врага без пощады. А  вечером  в
611-й  полк  прибыли  представители  рабочих  города  Сталине.   Привез   их
заместитель командующего 8-й воздушной армией  генерал  А.  В.  Златоцветов.
Делегаты  Донбасса  познакомились  с  летчиками  3-й   эскадрильи,   которым
предстояло воевать на истребителях эскадрильи "МЕТАЛЛУРГ ДОНБАССА".  Рабочие
рассказали, с каким трудом приходится восстанавливать разрушенное фашистами,
как самоотверженно трудятся шахтеры и металлурги Донецкого бассейна, повышая
добычу угля и выплавку стали в  помощь  фронту.  Эта  очень  теплая  встреча
положила  начало  тесной  дружбе  между   нашими   летчиками   и   донецкими
металлургами.
     Несколько позднее, в период подготовки  к  Ясско-Кишиневской  операции,
четыре экипажа - капитан А. П. Чурилин, старшие лейтенанты В.  М.  Барахтин,
В. П.Рыжов и лейтенант А.М. Лодвиков-на самолетах Як-1, на  бортах  которых,
нарушив для такого случая маскировку, четко написали  "МЕТАЛЛУРГ  ДОНБАССА",
вылетали по просьбе рабочих Донбасса и областного комитета партии на встречу
с рабочими города Сталине.
     Митинг трудящихся состоялся на пригородном  аэродроме.  Собралось  пять
тысяч человек. Всем  хотелось  подойти  поближе  к  истребителям,  коснуться
боевых машин. Чурилин для начала поднял  "як"  в  воздух,  продемонстрировал
пилотаж на малой высоте. Потом  произнес  короткую  речь  и  зачитал  письмо
летного и технического состава своей эскадрильи к металлургам  Донбасса.  На
следующий день  Чурилин  и  Лодвиков  выступали  в  цехах  металлургического
завода, работавшего  тогда  круглосуточно.  Впоследствии  летчики  постоянно
сообщали рабочим о своих боевых действиях, а рабочие писали  им  о  трудовых
достижениях.
     Одно из писем, полученных от коллектива завода, опубликовала газета 8-й
воздушной армии "Защитник  Отечества".  Письмо  рабочих  было  помещено  под
рубрикой "В эскадрилью пришла почта" под заголовком  "Пущена  новая  домна".
Вот его текст с небольшими сокращениями:
     Дорогие товарищи  летчики,  соколы  нашей  Родины!  Передаем  вам  свой
пламенный привет из  индустриального  Донбасса.  Письмо  ваше  получили,  на
которое  даем  ответ.  Хотим  с   вами   поделиться   своими   успехами   по
восстановлению нашего металлургического завода.
     Вы были у нас в гостях на заводе в июне. Тогда еще доменную печь только
начинали восстанавливать. Вы сами тогда  видели  раны,  которые  ей  нанесли
фашистские разбойники. Теперь с  радостью  можем  вам  сообщить,  что  домна
восстановлена и дает уже стране тонны металла,  которые  вы  обрушиваете  на
голову  раненого  фашистского  зверя...  Наказываем  вам   беспощадно   бить
фашистского зверя, не давайте ему уползать в свою берлогу. Передаем  горячий
привет капитану Чурилину, старшим лейтенантам Барахтину, Рыжову,  лейтенанту
Лодвикову, личному составу эскадрильи "МЕТАЛЛУРГ ДОНБАССА" и  всему  личному
составу 611-го ИАП. По  поручению  коллектива  работников  металлургического
завода парторг ЦК ВКП(б) Васняцкий.
     На таких письмах партийная  и  комсомольская  организации  полка  умело
воспитывали воинов. В трудные дни эти письма поддерживали высокий боевой дух
летчиков, укрепляли их мужество, звали в бой.
     Днем 10 мая 1944 года во всех полках 236-й ИАД  так  же,  как  во  всех
других частях воздушных и наземных войск, проводились митинги.  На  митингах
зачитывался приказ  Верховного  Главнокомандующего.  В  приказе  объявлялась
благодарность частям, освобождавшим Севастополь.  Объявлялась  она  и  236-й
истребительной авиационной дивизии. Это была шестая по  счету  благодарность
Верховного Главнокомандующего, полученная нами.
     К 10 мая Крым еще не был полностью очищен от фашистов, Прижатая на мысе
Херсонес к морю довольно значительная группировка  врага  оказывала  бешеное
сопротивление: гитлеровцы ожидали подхода кораблей из  королевской  Румынии,
надеялись эвакуироваться. Кораблей они  не  дождались:  бомбардировщики  8-й
армии топили все вражеские транспорты, пытавшиеся приблизиться к  Херсонесу.
А утром 12 мая наши бомбардировщики и штурмовики под прикрытием истребителей
в последний раз вылетали на Херсонес.
     К полудню на территории Крыма не осталось ни одного  гитлеровца,  кроме
тех, которые брели под конвоем в плен.


     Знойные стояли дни. Густой синевой были налиты море и небо под Одессой,
куда перелетели полки 236-й ИАД,
     Дивизию вывели из состава 8-й воздушной армии и включили в состав  17-й
воздушной, обеспечивавшей действия 3-го Украинского фронта. Командовал  17-й
воздушной армией генерал-майор В. А. Судец, ныне  маршал  авиации,  один  из
самых ярких в истории советских ВВС военачальников.  Владимир  Александрович
Судец - это у нас знали все - начинал службу авиационным механиком,  работал
техником, был рядовым летчиком,  командовал  звеном,  отрядом,  эскадрильей,
бригадой, дивизией и корпусом, короче говоря, прошел всю служебную лестницу,
испытал  все  тяготы  авиаторской  жизни.  Человеком  он  был  мужественным,
летчиком искусным. Участвовал в боях с японскими захватчиками и белофиннами,
был награжден орденами Ленина и Красного Знамени, с  июня  по  октябрь  1941
года, в наиболее тяжкую для нашей авиации пору, совершил 66 боевых вылетов.
     В. А. Судец принял 17-ю воздушную армию в  марте  1943  года.  Под  его
руководством она сражалась под Курском, громила  танковые  и  моторизованные
дивизии гитлеровцев под Прохоровкой и Понырями, под  Мценском  и  Карачевым,
сражалась крылом к крылу с 8-й воздушной армией в Донбассе, под  Запорожьем,
Никополем и Кривым Рогом,  помогала  освобождать  Днепропетровск  и  Одессу.
Кстати, В. А. Судец родом из Запорожья и по воле  судьбы  освобождал  родной
город.
     Еще  в  середине  апреля  войска  3-го  Украинского  фронта,   развивая
наступление, вышли  на  реку  Днестр.  Здесь  они  встретили  организованное
сопротивление   противника   и,   выполняя   директиву   Ставки   Верховного
Главнокомандования, с б мая перешли к временной обороне.
     Известно, что по плану летне-осенней кампании 1944 года первый удар  по
гитлеровским армиям должны были нанести войска Ленинградского фронта.  Затем
должна  была  начаться  решающая  операция  летней  кампании  -  Белорусская
наступательная. Предусматривались одновременные мощные удары  на  витебском,
оршанском, могилевском и бобруйском направлениях. К Белоруссии на этом этапе
стягивались главные стратегические резервы Красной Армии.
     Подготовка к Белорусской наступательной операции  проводилась  скрытно.
Противник до последнего момента был убежден, что главный удар будет  нанесен
летом   на   юге,   силами    Украинских    фронтов.    Ставка    Верховного
Главнокомандования поддержала врага в этом убеждении. Все Украинские  фронты
демонстрировали передвижение войск, концентрацию сил, подготовку  к  прорыву
фронта. Фронтовая  газета  и  газеты  армий  писали  о  скором  освобождении
Советской Молдавии, об изгнании гитлеровцев и их приспешников из Румынии,  о
том, что близок час, когда фашистская техника останется без румынской нефти.
Войска фронта вели упорные  бои  по  захвату  плацдармов  на  правом  берегу
Днестра в районах Дубоссары и южнее Тирасполя. Кстати,  этим  достигалась  и
частная, но важная для нашего соседа справа  -  2-го  Украинского  фронта  -
цель: привлечь на  себя  силы  противника;  заставить  гитлеровцев  ослабить
ясское направление.
     Перебазировав полки на фронтовые аэродромы 17-й воздушной -армии, мы  с
ходу    включились    в    боевые    действия.    Одновременно     проводили
учебно-тренировочные   полеты   с   пилотами,   прибывающими   из    училищ,
совершенствовали боевые навыки молодых летчиков, имеющих недостаточный опыт.
Штаб  дивизии   совместно   со   штабом   9-го   ШАК,   которым   командовал
генерал-лейтенант О. В. Толстиков, провел три летно-тактические конференции.
Отработали  порядок   взаимодействия   штабов   по   организации   прикрытия
штурмовиков истребителями.
     Три дня подряд, с 17 по 20 мая, наши  "яки"  группами  по  шесть-восемь
машин прикрывали мнимое сосредоточение советских войск в районе Дубоссары  -
Григориополь  -  Ташлык.  В  каждую  'группу  вводили  трех-четырех  молодых
пилотов. Не встречая истребителей противника, "яки" штурмовали живую силу  и
технику врага на его переднем крае.
     Противник поверил в  намерение  командования  3-го  Украинского  фронта
немедленно форсировать Днестр.  Гитлеровцы  перебросили  часть  дивизий  8-й
армии под Дубоссары, создали вблизи Кишинева танковый "кулак",  подтянули  к
Днестру  бомбардировочную  и  истребительную  авиацию.  Бои  здесь   приняли
ожесточенный характер.
     С утра 20 мая я находился на выездном пункте управления 8-й гвардейской
армии генерал-полковника  В.  И.  Чуйкова.  Командир  дивизии  приказал  мне
руководить действиями истребителей, прикрывающих наши войска  на  шерпенском
плацдарме. Противник пытался во что бы то ни стало столкнуть армию Чуйкова в
Днестр,  ликвидировать  плацдарм.  Даже  курган,  где  находился   ВПУ   8-й
гвардейской армии, подвергался обстрелу  фашистских  орудий.  Я  видел,  как
стоявшему  в  двух  шагах   от   генерал-полковника   Чуйкова   командующему
артиллерией армии осколком разорвавшегося снаряда перебило  руку.  Остальных
генералов и офицеров то  и  дело  обдавало  каменистой  землей,  выброшенной
взрывами снарядов.  Случалось,  курган  бомбили.  Передний  же  край  ревел,
сотрясаемый непрерывными разрывами снарядов и бомб.
     Примерно  в  полдень  над  шерпенским  плацдармом  появилась  восьмерка
"яков", которую вел капитан Юрий Тихонович  Антипов.  Ведомой  у  него  была
младший лейтенант Мария Ивановна Кулькина.  С  ними  летели  еще  три  пары.
Антипов установил  со  мной  связь.  Сообщил,  что  видит  приближающуюся  к
населенному пункту Кошица группу из двенадцати "фоккеров", идет в атаку.
     Мы наблюдали, как стремительно бросились на врага "яки".  "Фоккеры"  не
дотянули до позиций наших войск, торопливо  сбрасывали  бомбы  куда  попало.
Задымил  один,  окутался  пламенем  другой,  развалился  в  воздухе   третий
гитлеровский самолет...
     -  Так!  Отлично!  Герои?  -  приговаривал,  щурясь,  генерал-полковник
Чуйков.
     Выскочившие из облаков два  Ме-109  рыскнули  к  самолету  Антипова.  Я
предупредил капитана о появлении врага. Меня услышал не только он.  Услышала
и Мария Кулькина. Не медля, не колеблясь, бросилась она на  врагов,  открыла
огонь, и "мессеры" тотчас отвернули, взмыли. Антипов был спасен. А  в  хвост
истребителя Марии Кулькиной вышла новая пара "мессеров", так  же  неожиданно
выскочившая из облаков, как первая.
     Прикрыть Марию никто из  летчиков  группы  не  мог:  они  только-только
выходили из атаки на "фоккеров", находились ниже "мессеров", уступали  им  в
скорости.
     И гитлеровцы сделали свое черное дело:  залпом  из  пушек  и  пулеметов
ведущий Ме-109 поджег машину Марии.
     Самое горькое,  что  можно  испытать  на  войне,  это  ощущение  полной
беспомощности, полной невозможности помочь попавшему в беду другу.
     До боли в пальцах стискивал я бесполезный микрофон.  В  моих  наушниках
слышался сначала тревожный, потом злой,  потом  отчаянный,  повысившийся  до
крика голос Антипова:
     - Маша, прыгай!.. Под тобой свои!.. Прыгай, Маша!
     Мария не слышала. Может, была тяжело ранена, может  убита  наповал:  ее
самолет падал, совершенно неуправляемый. С ВПУ мы видели, как он врезался  в
землю.
     - Не повезло парню! - сказал генерал-полковник Чуйков.
     - Женщине, - поправил я.- Это была женщина, товарищ генерал.
     Командующий гвардейской  армией  повернулся  в  ту  сторону,  где  упал
самолет Кулькиной, снял фуражку...
     Разыскать самолет отважной летчицы мы не могли: он упал на  территории,
занимаемой врагом. Самолет был  обнаружен  в  долине  Тамашлык  и  поднят  с
глубины в двенадцать метров лишь много лет спустя, в 1972 году.  Нашли  "як"
Марии  "красные  следопыты"  Дубоссарского  района.  Прах   Марии   Ивановны
Кулькиной захоронен на кургане Славы, на том самом кургане,  откуда  20  мая
1944 года генерал-полковник Чуйков руководил боем.
     Долина  Тамашлык  решением  исполкома  Дубоссарского  районного  Совета
народных депутатов переименована в Долину Марии.  Именем  Кулькиной  названа
одна из школ в городе Дубоссары и школа в городе Вольске, где училась  Маша.
Перед этой школой установлен бюст летчицы. Глаза  ее  устремлены  в  небо  -
высокое, светлое, прекрасное небо Родины, за которую Маша отдала жизнь...
     В конце дня 20 мая генерал-полковник Чуйков приказал мне возвращаться в
свой штаб. Аналогичного приказа от  полковника  Кудряшова  не  поступало,  я
посмотрел на командарма озадаченно.
     - Все в порядке, никаких претензий  к  летчикам  у  меня  нет,-  сказал
Чуйков.- Просто вы сделали свое  дело,  помогли  сковать  на  нашем  участке
значительные силы врага, а теперь  понадобитесь  в  ином  месте.  Счастливо,
товарищ майор. Уж мы теперь сами...
     Действительно, вскоре нашу дивизию перебросили на 1-й Украинский фронт,
а  войска  Маршала  Советского  Союза  Ф.  И.  Толбухина  длительное   время
управлялись на Днестре и шерпенском  плацдарме  без  поддержки  значительных
воздушных сил. Они не позволили врагу снять с  кишиневского  направления  ни
одной дивизии, чем обеспечили в июне - августе успешные действия войск  2-го
Украинского фронта на ясском направлении.
     В середине июня меня пригласил командир дивизии полковник Кудряшов.
     - Командир шестьсот одиннадцатого полка переведен в другое  соединение.
Вместо него командиром полка назначены вы. Завтра же принимайте полк.
     Я, можно сказать, только-только  освоился  с  ролью  штурмана  дивизии,
привык к ней, не предвидел перемен в военной судьбе, и  вдруг  такой  крутой
поворот!
     Впрочем, еще со времен комсомольской юности я понимал, что  комсомол  и
партия лучше знают, где я нужен больше всего.
     - Слушаюсь! - ответил я комдиву.
     Объявив  приказ,  полковник  Кудряшов   проинструктировал   меня,   дал
характеристики офицерам 611-го полка, посоветовал обратить  особое  внимание
на укрепление дисциплины, потребовал создать в  611-м  атмосферу  постоянной
боевой готовности, глубокого  взаимного  доверия  между  людьми  и  взаимной
высокой требовательности.
     На следующий день мы с  полковником  Кудряшовым  вылетели  на  аэродром
Цебриково, где базировался 611-й ИАП. Личный состав полка к нашему  прибытию
был  построен.  Начальник  штаба  полка  майор  З.  Я.  Морозов  отдал,  как
полагается, рапорт, командир дивизии поздоровался с людьми и представил меня
как нового командира полка.
     Стоя рядом с Кудряшовым, слушая его слова, вглядываясь в знакомые  лица
летчиков, механиков, оружейниц, встречая их ответные испытующие  взгляды,  я
думал, что знаю именно летчиков, механиков и оружейниц, но почти  совсем  не
знаю людей, являющихся  этими  летчиками,  механиками  и  оружейницами.  Как
штурман дивизии я, конечно, не обязан был изучать черты  их  характеров,  их
биографии, их склонности  и  антипатии,  их  взаимоотношения  в  неслужебное
время, но если бы я это делал, сколько бы времени и сил сберег теперь!
     Еще думалось, что, исполняя должность штурмана дивизии,  я  был  долгое
время освобожден от обязанности повседневно воспитывать  подчиненных.  Нынче
этот "отдых" предстояло прервать.
     Мое обращение к  личному  составу  было  кратким.  Я  сказал,  что  рад
оказанному  доверию  и  назначению,  предупредил,  что  раньше   полком   не
командовал и попросил весь личный состав помочь в освоении новых,  для  меня
обязанностей. Помочь прежде всего строгим соблюдением  воинской  дисциплины,
организованностью и четким выполнением служебных обязанностей.
     Сказал я также, что хорошо знаю боевой путь полка,  убежден,  что  полк
будет верен своим славным боевым традициям, станет бить врага еще сильней  и
беспощадней, что сам я не пожалею сил, а если понадобится - и жизни в борьбе
с фашизмом.
     Приказав личному составу приступить к работе по распорядку  дня,  подал
команду  "Разойдись!",   проводил   полковника   Кудряшова   и   тут   вдруг
разволновался, словно впервые осознал, что именно на меня легла  теперь  вся
ответственность за людей 611-го ИАП, за выполнение полком боевых задач.
     Заместителя по политчасти майора  А.  Л.  Фейгина  и  начальника  штаба
майора 3. Я. Морозова я первым делом попросил познакомить меня с офицерским,
старшинским, сержантским и рядовым составом части.
     Выяснилось, что оба неплохо знают личный состав полка, но имеют  весьма
туманное  представление  о  летных  качествах  пилотов,  и  я  пожалел,  что
заместитель командира полка по летной подготовке капитан Куксин находится  в
госпитале. Куксин, конечно, ответил  бы  на  мои  вопросы  без  затруднений.
Ветераны  611-го-Чурилин,  Батаров,  Куксин,   Волков,   Оськин,   Барахтин,
Степанченко, Сорокин и многие другие - были, бесспорно, золотым фондом нашей
дивизии, более того, всей нашей воздушной  армии.  Рядом  с  ними  вырастали
молодые, заступившие выбывших  из  строя  летчики.  Великолепными  мастерами
своего дела были в полку многие техники, механики и  оружейники.  Но  я  был
информирован, что некоторые офицеры и сержанты  замечены  в  злоупотреблении
спиртным, что имеются случаи панибратского  отношения  между  командирами  и
подчиненными, и в первые же дни убедился, что очень слаб штаб  полка:  майор
Морозов прибыл в авиацию из  артиллерии  на  конной  тяге,  после  окончания
курсов адъютантов эскадрилий, ему было трудно в новой должности, а помощники
у Морозова не все оказались добросовестными.
     Я не торопился с выводами: как бы ни поджимало время, с  налету  делать
умозаключения, с ходу решать судьбы людей негоже. В первые  дни  я,  главным
образом, присматривался к жизни полка, к  поведению  подчиненных,  не  хотел
давать повода говорить в свой адрес,  что,  мол,  новая  метла  по-новому  и
метет.
     Но все, что не отвечало моим представлениям о  моральных  нормах,  все,
связанное с явным нарушением уставов,  немедленно  пресекал,  используя  всю
полноту предоставленной власти.
     На следующий день после вступления в должность я проснулся от  стука  в
дверь. На пороге - две девушки: сержант Н. М. Заречнева  и  ефрейтор  А.  М.
Зеленина. Одна держит в руках судки с завтраком и полотенце, другая - чайник
с горячей водой.
     -  Будете  сразу  бриться,  или  сначала  подать  завтрак?  -  спросила
Зеленина.
     - Разве вы официантки? Они удивились:
     - Почему - "официантки"? Мы оружейницы, товарищ майор. Вот обслужим вас
и поедем на аэродром.
     Я объяснил, что меня обслуживать не  надо,  попросил  впредь  выполнять
только те обязанности, какие предусмотрены штатным расписанием.
     Пока  разговаривали,  к  землянке  подкатила  побитая  легковая  машина
иностранной марки, и на пороге появилась, вскинула  руку  к  пилотке  третья
девушка:
     - Младший сержант Политова. Машина подана, товарищ майор!
     - Вы из батальона аэродромного обслуживания, товарищ младший сержант?
     - Никак нет. Служу в полку. Я - авиамоторист.
     - А машина?..
     - Трофей, товарищ майор!
     Пришлось и младшему сержанту М. В. Политовой объяснить,  что  выполнять
она должна только  обязанности  авиационного  моториста,  а  не  обязанности
личного шофера командира полка.
     Озадаченный первыми впечатлениями,  я  решил  проверить,  как  работают
девушки,  в  каких  условиях  живут.  Вечером,  пригласив  майора  Морозова,
отправился на вечернюю поверку в девичье общежитие.
     Поверки, как таковой, не было. Жили девушки уютно, но по-домашнему,  не
соблюдая требований  Устава  внутренней  службы.  Старшины  в  общежитии  не
имелось. Четкий распорядок дня отсутствовал.
     Назначили старшиной сержанта  Е.  Я.  Борисову,  показавшуюся  наиболее
собранной и серьезной, составили для обитателей  общежития  распорядок  дня,
предупредили,  что  за  малейшее  нарушение  его  будем  взыскивать.  Уходя,
расслышали унылый голосок младшего сержанта Ткачевой:
     - Ой, девочки, как не повезло! Какой он строгий, оказывается!..
     Хуже обстояло дело в штабе полка. Добиться оперативности и  четкости  в
деятельности штаба удалось не сразу, многому пришлось учить людей.  Впрочем,
и мы с майором З. Я. Морозовым учились управлять полком.
     Недавно прибывшие в полк 17  молодых  летчиков  были  встречены  тепло,
очень дружелюбно, чувствовали себя в среде ветеранов не чужаками, а  как  бы
младшими братьями. Я проверил молодежь в воздухе. Летали они хорошо.  Однако
на войне нужно не просто хорошо летать, нужно умело воевать, а обучить умело
воевать могут лишь опытные летчики, понимающие, как важно в первом же боевом
вылете привить новичку  уверенность  в  своих  силах,  в  превосходстве  над
врагом. Расспрашивая молодежь, я узнал, что здесь  дело  обстоит  не  совсем
благополучно. Младший лейтенант П. И. Мордовский признался, что ставит  себе
пока только одну задачу: не оторваться  от  ведущего.  Мордовский  опасался,
что, оторвавшись от ведущего, не сможет вернуться на  свой  аэродром.  Такой
летчик в полете излишне напряжен, скован, не способен следить  за  воздушной
обстановкой и не заметит  заходящего  в  хвост  противника.  Другой  младший
лейтенант, М. Ф. Шувалов, хотя и оказался  очень  спокойным,  наблюдательным
летчиком, но едва не стал жертвой азарта своего ведущего старшего лейтенанта
К. Л. Черногора.  Прикрывая  наземные  войска  в  районе  Дубоссар,  старший
лейтенант, человек бесстрашный и пылкий, бросился в атаку на  врага,  забыв,
что его напарник не имеет боевого  опыта.  Между  тем  противник  для  наших
десяти "яков" был серьезный: 16 самолетов ФВ-190 и 6 самолетов Ме-109. Атака
Черногора увенчалась успехом. Он сразу же сбил один ФВ-190, но о ведомом  не
позаботился: при пикировании Шувалов намного  отстал,  на  выходе  из  атаки
боевым разворотом на большой скорости влетел в облако,  потерял  из  виду  и
Черногора, и всю остальную группу. Шувалов признался, что  в  первый  момент
ощутил  растерянность.  Его  привели  в  чувство  мелькнувшие  вдоль  бортов
желто-алые  трассы  огня  вражеских  пушек  и  пулеметов.   Увернувшись   от
противника, младший лейтенант, к  счастью,  нашел  своего  ведущего  и  даже
атаковал вместе с ним еще один ФВ-190, который так же был  сбит  Черногором.
Но после посадки в лопастях винта шуваловского "яка" механики обнаружили две
пробоины.
     В дальнейшем молодых, прибывающих  на  пополнение  летчиков  вводили  в
строй, обучали в бою только командиры эскадрилий. Обучали, не забывая ни  на
минуту об их безопасности, вселяя в них с первого вылета чувство уверенности
в себе и товарищах. Затем прикрепляли молодого летчика к  опытному  ведущему
пары.
     Поддерживать, пропагандировать хорошее, изживать ненужное, плохое мне с
первого же дня помогали все коммунисты и комсомольцы полка, в первую очередь
парторг капитан П. М. Греков, комсорг полка техник-лейтенант И. С.  Филиппов
и сменивший его старшина И. П. Зверев.  Присутствуя  на  всех  партийных  и.
комсомольских собраниях в эскадрильях и, разумеется,  на  всех  партийных  и
комсомольских  собраниях  полка,  я  имел  возможность  выслушивать  мнения,
критику  и  предложения  наших  лучших   солдат,   сержантов   и   офицеров.
Заинтересованное,  горячее  обсуждение  волнующих  вопросов  сближало  всех,
сплачивало в одну семью. А участвуя в проведении  политинформаций  и  бесед,
делая доклады, я ближе знакомился с  /людьми,  начинал  лучше  понимать  их.
Думаю, и они начинали лучше понимать меня.
     Нравственное здоровье всякого коллектива, тем более армейского, к  тому
же во время войны,  зиждется  на  строжайшей  дисциплине.  В  свою  очередь,
дисциплина зиждется на сознательности людей  и  требовательности  командного
состава.  Требовательность  же  любого   командира   должна   начинаться   с
предъявления строжайших требований к самому себе.
     Я старался во всем действовать личным  примером,  строго  спрашивал  за
упущения по службе, а в неслужебное время  старался  поддерживать  со  всеми
людьми полка товарищеские отношения.
     Ничто во время войны так не укрепляет авторитет командира,  как  личный
пример в бою. Обязанности командира авиационного полка многогранны,  требуют
иной раз длительного  пребывания  на  земле,  но  я  стремился  каждый  день
начинать с боевого вылета, чтобы учить подчиненных не  только  аккуратности,
строевой выправке и уходу за техникой,  но  и  действиям  в  воздушном  бою.
Надеюсь, это сыграло не последнюю роль в моем командирском становлении.
     Вскоре командующий 17-й ВА генерал В.  А.  Судец  издал,  на  основании
распоряжения маршала авиации А. А. Новикова, приказ о включении 236-й ИАД  в
состав 2-й ВА генерала С. А.  Красовского,  действующей  на  1-м  Украинском
фронте.
     Перебазировать полки и службы дивизии на новое место  предстояло  через
полосы 2-го и 4-го Украинских  фронтов.  Опыт  подобного  перебазирования  у
дивизии   отсутствовал.   Особенно   беспокоило,    как    быстро    пройдет
перебазирование  технического  персонала,   штабов   и   полевых   ремонтных
мастерских. Мы знали: едва прибыв к новому месту назначения, дивизия получит
боевое задание и должна  будет  его  выполнить.  Однако  боевую  задачу  без
механиков и оружейников не выполнишь.
     Я мало рассказывал о техническом персонале полков,  в  которых  служил.
Причиной этому  -  лишь  невозможность  говорить  обо  всем  сразу  и  столь
обстоятельно, как надлежало бы. Если бы даже  во  время  учебы  и  службы  в
кадрах ВВС мне не привили уважение  к  техническому  составу,  что  было  бы
просто дико, то один из  боевых  вылетов,  чуть  не  закончившийся  по  вине
механика  катастрофой,  раз  и  навсегда  научил  бы   меня   относиться   к
техническому персоналу чрезвычайно внимательно, постоянно  изучать  людей  и
высоко ценить каждого добросовестного, самоотверженного авиаспециалиста.
     Случай, о котором  я  упомянул,  произошел  12  марта  1943  года.  Нам
приказали тогда прикрыть группу из шести  штурмовиков,  наносивших  удар  по
противнику в районе косы  Чушка  на  Азовском  море.  Накануне  заболел  мой
постоянный механик. Обслуживать самолет прислали  только  что  прибывшего  в
полк  техника-лейтенанта.  Новичок  не  приглянулся,  показался  неряшливым,
разболтанным, но как доверять первому впечатлению?
     Взлетая, я лишь с большим трудом сумел приподнять хвост самолета,  хотя
ручку управления отдал до отказа от себя.  Самолет  оторвался  от  земли  на
необычно малой скорости, выказывая острую тенденцию к кабрированию.
     - Уж не механик ли сидит на хвосте? - испугался я.
     Случалось,  что  при  вязком  грунте  механики  истребительных   полков
"оседлывали" хвосты самолетов, чтобы те не встали на нос при выруливании  на
старт, и, случалось,  не  успевали  вовремя  спрыгнуть.  Упоминавшийся  мною
командир эскадрильи в 117-м гвардейском ИАП капитан Ф. Черный однажды так  и
взлетел с механиком на хвосте.
     Я  отодвинул  фонарь  кабины,  обернулся.  На  хвосте  никого.   Может,
возвратиться? Но я отмел мысль о возвращении, решил лететь вместе со  всеми,
чтобы не сорвать вылет.
     На косу Чушка, забитую живой силой  и  техникой  противника,  мы  вышли
совершенно неожиданно. Удар был мощным, результативным. Но  я  радовался  не
этому, а тому, что в воздухе нет истребителей врага: "лагг" слушался  плохо,
правая рука устала так, что дрожала.
     На обратном пути, при  подходе  к  хутору  Красный  Октябрь,  обнаружил
идущие встречным курсом два вражеских  самолета  Ю-52.  Ведущий  штурмовиков
капитан Еременко сбил один,  я,  несмотря  на  нелады  с  машиной,  атаковал
второй. Когда расстояние между "лаггом" и Ю-52 сократилось до  200.  метров,
фашистский стрелок огонь прекратил. Возможно, заело пулеметную ленту.  Тогда
я подошел к гитлеровцу вплотную, открыл огонь в  упор.  Средний  мотор  Ю-52
сразу же сильно задымил. Я продолжал  стрелять.  Внезапно  вражеский  летчик
сделал  "горку",   потерял   скорость,   завис   перед   "лаггом".   Избегая
столкновения, я резко взял ручку управления на себя. В глазах потемнело, уши
заложило. Вдруг - сильный удар по фюзеляжу изнутри, ручка управления  делает
рывок. Пришел в себя. Что такое? "Лагг" перевернут на спину, я отделился  от
сидения, вишу на ремнях, мотор работает на самых малых...
     Дав ему полные обороты, я сделал  "полубочку",  повернул  машину  вдоль
продольной оси. Но едва истребитель принял нормальное положение - снова удар
по фюзеляжу и снова рывок ручки управления! Внутри фюзеляжа  находились  или
человек, или тяжелый предмет, ударявший по тяге рулей глубины!
     Вскоре штурмовики принялись уничтожать обнаруженные на земле Ю-52, но я
принять участие в действиях группы не смог: невероятно  устал,  еле-еле  вел
машину.
     Время полета до своего аэродрома показалось вечностью. Выпустив шасси и
посадочные щитки, подвел самолет к земле на полметра.  Для  придания  машине
трехточечного положения брать ручку управления на себя перед приземлением не
пришлось. Наоборот, с уменьшением скорости пришлось дать ручку управления до
отказа от себя и, тем не менее, "лагг" приземлился на <костыль>.
     Выбравшись из кабины, я увидел нового механика.  Приказал  ему  открыть
хвостовой  люк.  Крышку  люка  пружиной  выбросило,   ударив   механика   по
подбородку. Внутри фюзеляжа лежал на ребре открытый деревянный сундук  этого
растяпы с окованными железом уголками.  По  всему  фюзеляжу  -  инструменты.
Машина была избита так, что ее оставалось только списать на запчасти.
     В тот мартовский день я лишний раз убедился, что успех  воздушного  боя
предопределяется  задолго  до  его  начала,  еще   на   земле,   механиками,
мотористами и  оружейниками,  готовящими  самолеты  к  боевым  схваткам.  От
технического персонала зависит поведение машины в воздухе,  надежная  работа
всех ее систем.  Самый  опытный,  смелый  и  хладнокровный  летчик  окажется
бессильным перед лицом  врага,  если  технический  состав  проявит  хотя  бы
малейшую небрежность в работе. Я всегда помнил  и  помню  об  этом,  хотя  с
инженерами     и     младшими     авиаспециалистами,     за      исключением
одного-единственного, уже описанного случая, мне всегда везло.
     Вспоминаю ли я старшего  техника  1-й  эскадрильи  611-го  ИАП  Николая
Федоровича Степанченко, старшего техника 3-й эскадрильи  Сергея  Алексеевича
Сорокина,  техника  звена  техника-лейтенанта  Ивана  Дмитриевича  Головина,
механика самолета, а затем техника звена старшину Якова Алексеевича  Шушуру,
вспоминаю ли девушек-оружейниц, механиков самолетов старшину П.  А.  Ляпина,
старшину Георгия Борисовича Дюбина, старшину Алексея Ивановича  Воронецкого,
старшину Ф. М. Першина и В.  Я.  Лысокобылина,  сержанта  Н.  В.  Молчанова,
старшину Дмитрия Васильевича Мешкова, старшину Анатолия Ефимовича Каменчука,
старшину Григория Лукьяновича Лужецкого, старшину А. Т. Чумака  и  других  -
становится теплее на душе, испытываю  радость:  военная  судьба  сводила  со
столькими отличными, преданными народу  людьми.  О  многих  я  еще  скажу  в
последующих главах, а сейчас хочу отдельно упомянуть механика моего самолета
в  611-м  истребительном  авиационном  полку  старшину  Андрея   Дмитриевича
Павличенко.
     Выходец из бедной крестьянской семьи, Павличенко в 1936 году вступил  в
комсомол, а в 1939-м закончил среднюю школу. Закончил с  отличными  оценками
по математике и физике, сдав нормы на значки ГТО и "Ворошиловский  стрелок".
Андрея тянула авиация. Родители против  желаний  сына  не  возражали.  После
октябрьских праздников отец проводил Андрюшу за огород,  показал  дорогу  на
Кировоград, обнял и наказал:
     - Не посрами наш род, выучись... и будь честным человеком!
     Пятьдесят  пять  километров  до  Кировограда  пришлось  пройти  пешком:
никакого транспорта не подвернулось. Расстояние это юноша одолел за день и к
вечеру увидел железную дорогу,  поезд,  трех-  и  четырехэтажные  дома...  В
авиаучилище механиков его приняли без экзаменов. Учился  он  прилежно.  Срок
обучения сократила война. В 1941 году  девятнадцатилетних  и  двадцатилетних
юношей выпустили в действующую армию, началась их трудная фронтовая служба.
     В моей памяти Андрей Дмитриевич Павличенко остался  всегда  подтянутым,
собранным младшим командиром. После войны А. Д. Павличенко продолжал  упорно
учиться, закончил 1-е Харьковское военное авиационное  техническое  училище,
был назначен на должность техника авиазвена реактивных  самолетов,  отслужил
сначала в Белоруссии, затем - на Поволжье, а в 1949 году  снова  вернулся  в
Харьков  и  в  1954  году  закончил  2-е  Харьковское  военное   авиационное
техническое училище имени  Ленинского  комсомола  Украины  по  специальности
инженер-механик, в звании инженер-капитана. Служба Андрея Дмитриевича, как и
следовало ожидать, проходила успешно. Он оставил ее по болезни в 1965  году,
будучи уже инженер-подполковником - старшим инженером.
     Мысленно прикидываю путь, пройденный простым крестьянским пареньком,  и
восхищаюсь им снова, как восхищался в годы войны. Ведь не было случая, чтобы
мой самолет оказался не в порядке, чтобы я не мог, как  только  понадобится,
вылететь на боевое задание. Никогда, ни разу у меня не было  повода  хоть  в
чем-нибудь упрекнуть Павличенко.
     В канун перебазирования на  1-й  Украинский  фронт  мы  издали  приказ,
определяющий порядок следования наземного  и  воздушного  эшелонов  полка  к
месту  новой  дислокации,  провели  партийное  и   комсомольское   собрания,
посвященные вопросам перебазирования,  роли  коммунистов  и  комсомольцев  в
четком выполнении приказа. С беспартийными товарищами и несоюзной  молодежью
провели беседы. Я обрел уверенность в том, что технический  состав,  штаб  и
службы полка  прибудут  к  месту  новой  дислокации  организованно.  Что  же
касалось наших тревог о транспорте для наземного эшелона, то  они  оказались
излишними.  Перебазирование  236-й  ИАД  осуществлялось  в  соответствии   с
оперативными планами Ставки Верховного Главнокомандования, искать  транспорт
не пришлось. Ровно через двадцать часов после  погрузки  в  Раздельной  весь
наземный эшелон 611-го ИАП прибыл  на  аэродром  Ольховцы,  успев  к  началу
боевых действий.
     Полк перелетал на 1-й Украинский фронт пятью группами, по 8 самолетов в
каждой. Ведущими групп были капитаны Волков, Батаров, Чурилин, Оськин  и  я.
На базовом  аэродроме  нас  встречал  командир  8-го  ШАК  генерал-лейтенант
Владимир Варданович Нанейшвили, в  подчинение  которого  поступала  дивизия.
Генерал познакомился со всеми летчиками, кратко объяснил предстоящие задачи.
В частности, сообщил, что мы будем не только сопровождать штурмовиков, но  и
вести разведку с фотографированием.
     Четкий и теплый прием порадовал, вселил твердую уверенность  в  будущих
боевых успехах.


     Летный состав и передовая  команда  механиков  611-го  ИАП  прибыли  на
аэродром Ольховец к 7 июля.
     Аэродром находился  вблизи  бывшей  границы  СССР  с  панской  Польшей.
Контраст между местностью к востоку от бывшей границы и местностью к  западу
от нее оставался разительным. На восток уходили огромные  массивы  колхозных
полей, на  запад  тянулись  узкие  полоски  единоличных  наделов.  Они  были
пестрыми, как заплаты на бедняцкой свитке; там рожь, там овес, там просо...
     Я разглядывал частнособственнические поля с  тревогой,  понимая,  какой
острой  станет  в  наступлении  проблема  выбора   новых   аэродромов:   под
взлетно-посадочную полосу даже небольшого аэродрома придется приспосабливать
минимум четыре рядом лежащих надела, а твердость грунта на каждом,  конечно,
будет разная. Кроме того, из-за здешней чересполосицы молодые летчики  будут
терять ориентировку!
     Беспокоила и политическая атмосфера. Местное население,  в  большинстве
своем, встречало нас приветливо: натерпелось от  гитлеровцев,  истосковалось
по  свободному  труду,  по  человеческой  жизни!  Но   богатей   поглядывали
недружелюбно. Помню, зажиточный крестьянин из села Мшанец в моем присутствии
бросил:
     - Германа прогналы, тэпэр нас примусыте иты до колгоспу!
     - Никто не будет вас принуждать идти в колхоз,- ответил я.- Это  -.дело
добровольное.
     - Ото було б файно! До колгоспу нэхай идуть  злыдни,  мэни  вин  ни  до
чого!
     Наглость этого хорошо одетого, сытого селянина пробуждала гнев. Я знал,
что недавно в  Дулибах  бандиты-бандеровцы  убили  советского  летчика.  Как
знать, может, и разговорчивый  противник  колхозов  приложил  руку  к  этому
черному делу?
     Предполагая, что фашистская агентура из числа  завербованного  кулачья,
бродящие в лесах шайки украинских буржуазных националистов и их пособники  в
селах  не  ограничатся  злобным  шипением,  могут  нападать  на   аэродромы,
попытаются выводить из строя самолеты, мы с майором А, Л. Фейгиным и майором
З. Я. Морозовым приняли  меры  к  тщательной  охране  боевых  машин  и  мест
расположения личного состава. Возможно, только поэтому враги не нападали  на
нас на земле. Но во время полетов наши самолеты не раз подвергались обстрелу
трассирующими пулями, даже пушкой "эрликон" из лесов,  находившихся  на  уже
освобожденной территории.
     Сознание, что дивизия и полк примут участие в исторических сражениях за
полное освобождение Украины, радовало и приятно  волновало.  Нужно  сказать,
что в составе 611-го ИАП было немало украинцев  как  среди  летного,  так  и
среди технического состава, и  все  страстно  хотели  внести  вклад  в  дело
полного изгнания с родной земли ненавистных захватчиков.
     К боям готовились тщательно. В  предстоящей  операции  полку  надлежало
выполнять  две  основные  задачи:  сопровождать  штурмовики   8-го   ШАК   и
производить разведку противника с фотографированием. Нас  предупредили,  что
штурмовая авиация будет применяться массированно,  в  основном  группами  по
20-30 и более экипажей "илов". Из этого вытекало, что  на  прикрытие  каждой
группы штурмовиков придется выделять в среднем по 10 "яков".
     Беспокоило, какой будет погода. При низкой облачности  фотографирование
позиций противника придется вести с малых высот, под прицельным  огнем  всех
видов вражеского оружия, не  имея  возможности  производить  противозенитный
маневр: ведь при фотографировании летчик  обязан  вести  самолет  строго  по
курсу не меняя скорости и высоты полета.
     Я  решил  возложить  ведение  разведки  и   фотографирование   на   2-ю
эскадрилью:  и  командир  эскадрильи  Батаров,  и  воспитанные  им   летчики
отличались  не  только  мужеством,  но   и   зоркостью,   настойчивостью   в
разведывательных полетах.
     Накануне Львовско-Сандомирской операции в полк  вернулся  подлечившийся
лейтенант А. М. Лодвиков. Докладывая о прибытии,  он  волновался.  Я  крепко
пожал ему руку, поздравил с возвращением в  боевую  семью,  приказал  ввести
лейтенанта в строй.  Я  искренне  радовался  тому,  что  накануне  серьезных
испытаний в полку станет одним отважным воздушным бойцом больше. Радовался и
Лодвиков, убедившийся, что его не забыли, ждали.
     Боевые действия 611-й ИАП начал  13  июля.  Мы  осуществляли  прикрытие
штурмовиков 8-го ШАК, действовавших на раварусском направлении.
     Как известно, на 1-м Украинском фронте к  началу  Львовско-Сандомирской
операции Верховное Главнокомандование сосредоточило 80 дивизий, 10  танковых
и механизированных корпусов, 4 отдельные танковые и самоходно-артиллерийские
бригады, 16 100 орудий и минометов  калибра  76  миллиметров  и  выше,  2050
танков и самоходных орудий и 3250 самолетов.
     Разумеется,   артподготовка   13   июля   оказалась    мощной,    удары
бомбардировочной и штурмовой авиации обладали сокрушительной силой, огонь  и
маневр танковых соединений были ошеломляющими. Наступление  на  рава-русском
направлении  сразу  же  стало  развиваться   по   плану;   оказать   упорное
сопротивление нашим войскам на этом направлении гитлеровцы не смогли.
     Попытки фашистской авиации противодействовать нашим штурмовикам успехом
не увенчались. И скажу сразу: за все время боевых действий на 1-м Украинском
фронте 611-й ИАП не позволил истребителям врага сбить ни  одного  "ила".  Ни
одного! Хотя ситуации порой возникали критические.
     На следующий день, 14 июля, 8-й ШАК и наш 611-й ИАП  были  перенацелены
для воздействия на войска противника  на  львовском  направлении.  Советским
войскам не удалось, как известно, сразу прорвать  здесь  вражескую  оборону.
Кроме того, гитлеровцы нанесли сильный  ответный  танковый  удар  из  района
Золочев - Зборов. Этот удар пришелся по 38-й армии генерала К. С. Москаленко
(ныне - Маршал Советского Союза).
     Завязались очень тяжелые бои. Помощь 38-й армии в отражении  вражеского
удара оказала авиация всех родов. Принимал участие в оказании этой помощи  и
611-й ИАП.
     Авиация наносила удар по танкам противника и его  живой  силе  севернее
Заложцев.
     Никогда прежде я не видел,  чтобы  в  воздухе  находилось  одновременно
такое количество наших самолетов! Никогда не видел, чтобы  удар  такой  мощи
наносился в течении многих часов подряд!
     Местность, где находились танки и живая сила врага, заволокло  плотной,
долго не оседающей земляной завесой, вздыбленной разрывами бомб и  снарядов.
Высота бурой завесы достигала полукилометра.
     А вскоре на выручку 38-й армии подошла 3-я гвардейская  танковая  армия
П. С. Рыбалко. Совместно с нею и частями 4-й танковой армии Д. Д.  Лелюшенко
38-я армия 17 июля начала теснить врага.
     После прорыва обороны противника на раварусском направлении  и  в  ходе
перелома на львовском направлении первостепенное значение стала  приобретать
воздушная  разведка.   Требовалось   своевременно   обнаруживать   тщательно
маскируемые, предназначаемые для контрударов вражеские  танки,  находить,  а
затем добивать не сдающиеся в плен группы офицеров и  солдат  из  окруженных
фашистских дивизий.
     Ранним утром 16 июля в полк прилетел командир 8-го ШАК  генерал  В.  В.
Нанейшвили. Он сообщил,  что  после  прорыва  обороны  противника  восточнее
Золочева  -  Зборова  некоторые  подразделения  танков   противника   сумели
оторваться от наших войск.
     - Надо их найти, майор! - напористо сказал Нанейшвили. -  Кто  в  полку
лучше всего произведет разведку?
     - Капитан Батаров, товарищ генерал!
     - Пригласите его, пожалуйста!
     Командир 8-го ШАК поставил перед эскадрильей Батарова задачу обнаружить
танки противника,  предположительно  находящиеся  южнее  и  западнее  города
Золочева, с борта самолета доложить об обнаружении танков по радио, а  после
посадки доложить по телефону и письменно.
     - Ошибки быть не должно! - предупредил генерал. Облачность в  тот  день
достигала 10 баллов, клубилась на высоте 500 метров, видимость по  горизонту
не превышала 5 километров. Лететь ведущим группы при столь сложных  погодных
условиях решил сам командир эскадрильи.  В  паре  с  Батаровым  полетел  его
постоянный ведомый, надежный щит и меч  комэска,  младший  лейтенант  М.  Ф.
Шувалов, а прикрыть Батарова с Шуваловым полетели старший лейтенант  Черного
и младший лейтенант Мордовский.
     Надо было обладать огромным  мужеством,  полным  презрением  к  смерти,
высоким сознанием воинского долга и желанием во что бы то ни стало  настичь,
обнаружить  врага,  чтобы  лететь  на   высоте   50-150   метров:   самолеты
подвергались реальной опасности попасть под  губительный  огонь  всех  видов
оружия противника.
     Скопление фашистских танков, самоходных установок, автомашин с  грузами
и пехотой, с пушками на прицепах капитан Батаров обнаружил после часа полета
между холмами и в оврагах юго-западнее с. Ясеновцы. Чтобы точнее  определить
количество обнаруженных танков и самолетных установок, разведчики  некоторое
время вынуждены были ходить над врагом на бреющем полете. Гитлеровцы открыли
бешеный огонь из "эрликонов" и пулеметов. Батаров и Шувалов умело  применяли
противозенитный  маневр,  но  все-таки  один  снаряд  угодил  в   центроплан
батаровского истребителя около  правого  борта,  пробил  отверстие  площадью
примерно 25  квадратных  сантиметров.  К  счастью,  Батаров  ранен  не  был,
благополучно привел группу на аэродром Ольховец.
     - Почему докладываете по телефону? Почему ваш  Батаров  не  доложил  по
радио?! - выслушав мое сообщение, рассердился Нанейшвили.
     - Батаров по радио докладывал, но у него была малая высота,- сказал  я,
и Нанейшвили понял, что на КП просто не могли слышать Батарова.
     - Поблагодари своих орлов! - отрывисто сказал генерал. - От моего имени
поблагодари!
     День 16  июля  памятен  также  подвигом  лейтенанта  Юрия  Никифоровича
Панина. Во второй половине дня четверка Як-1 под командованием лейтенанта И.
А. Клепко прикрывала группу из двадцати "илов", наносящих удар по  вражеским
танкам в районе села Дунясов.
     Лейтенант Панин был в полку на хорошем счету. Прибыл он в 611-й ИАП еще
в  ноябре  1943  года,   сразу   зарекомендовал   себя   дисциплинированным,
чрезвычайно аккуратным офицером, хорошо знающим материальную часть самолета,
грамотно эксплуатирующим мотор, четко выполняющим  все  указания.  В  январе
1944-го командование полка назначило его старшим летчиком, ведущим  пары.  В
этой должности ярко проявилась еще одна черта характера лейтенанта: в бою он
больше заботился о ведомом, чем о себе.
     В районе Дунясов на "илы", которые прикрывала группа Клепко, напали три
четверки Ме-109, Противник имел трехкратное превосходство в силах, но  "яки"
приняли бой. Лейтенант Панин с ведомым и пара лейтенанта Клепко не позволяли
"мессерам" приблизиться к штурмовикам, непрерывно атаковали  гитлеровцев.  В
разгар схватки самолет Панина получил серьезное повреждение. Лейтенант  имел
полное право выйти из боя, но убедился, что машиной еще можно  управлять,  и
остался с товарищами. Панин рассудил, видимо, так: уйдет он, значит, уйдет и
его ведомый,  прикрывать  "илы"  останется  только  пара  Клепко,  тогда  ей
несдобровать.
     Отражая на плохо управляемом самолете очередную атаку "мессеров", Панин
был ранен в грудь, но продержался до той  минуты,  когда  истребители  врага
оставили поле боя.
     Самостоятельно придти на аэродром Ольховец Панин не мог. Он  сообщил  о
ранении напарнику и Клепко, попросил "вести" себя. То и дело теряя горизонт,
окровавленный Панин  пилотировал  непослушный  "як"  по  самолету  вышедшего
вперед младшего лейтенанта И.  И.  Алешкевича.  Напрягая  волю,  он  посадил
поврежденную машину  почти  нормально,  но  отрулить  со  взлетно-посадочной
полосы уже не сумел.
     Подбежавшим товарищам Панин, приоткрыв глаза, чуть слышно сказал:
     - Самолет подлежит ремонту, штурмовиков не поте...
     Юрия Никифоровича немедленно отправили в госпиталь. К  сожалению,  было
поздно: летчик-герой потерял слишком много крови, спасти его не удалось.
     Отличился  младший  лейтенант  П.  И.  Мордовский.  Возможно,  читатель
помнит, что в полк Мордовский пришел недавно и, летая ведомым, первое  время
опасался  "потерять"  свой  аэродром.  Однако,  благодаря   помощи   старших
товарищей и собственной  настойчивости,  младший  лейтенант  быстро  набирал
опыт. В боях на 3-м Украинском фронте он показал себя зрелым воином. Поэтому
я, по ходатайству капитана Батарова, назначил  младшего  лейтенанта  старшим
летчиком. В качестве ведущего пары Мордовский совершил первый вылет как  раз
18 июля. Со своим ведомым младшим лейтенантом А. В. Бабковым прикрывал  пару
Батарова и Шувалова, которые фотографировали в районе Великий Любень  войска
отходящего противника.
     Свою задачу Мордовский и Бабков выполнили безупречно.
     Во второй половине дня  возвратился  с  боевого  задания  командир  3-й
эскадрильи  капитан  Чурилин.  Летал  он  во  главе  группы,  сопровождавшей
штурмовики. Доложил, что наблюдал выдвижение танковой колонны противника  на
восток от Львова.
     Сообщение капитана Чурилина  передали  в  штаб  8-го  ШАК,  оттуда  оно
немедленно  пошло  к  командующему  2-й  ВА   генералу   Степану   Акимовичу
Красовскому.
     - Проследить, куда идут вражеские танки и сфотографировать  колонну!  -
приказал Красовский.
     Приказ командарма  мы  получили,  когда  до  захода  солнца  оставалось
немногим более полутора часов. Произвести необходимый разведывательный полет
должны были летчики эскадрильи Батарова. Капитан Батаров решил, что  полетят
младший лейтенант Мордовский и его ведомый  младший  лейтенант  Бабков.  Два
Як-9 поднялись в  воздух  и  исчезли,  а  через  пять-десять  минут  с  ними
прервалась связь. Напрасно мы с КП полка вызывали  Мордовского.  Он  молчал.
Прошло десять минут. Еще десять. Пять. Еще пять. Мордовскому и Бабкову  пора
было возвращаться, солнечный диск уже наполовину скрылся за горизонтом.
     Помрачнел даже неунывающий Батаров. Все до боли в глазах  всматривались
в горизонт.
     - Глядите, глядите! - крикнул кто-то.
     Плохо различимые в солнечной пыли заката показались  на  горизонте  две
точки. Наши или не наши?
     Постепенно  верхняя   точка   преобразовалась   в   нормальный   силуэт
истребителя Як-9, а нижняя - в силуэт самолета типа "летающее крыло". В свое
время мне довелось видеть опытные образцы таких машин, но на вооружение  они
не поступали, откуда же взялась такая?!
     Як-9 и странный аппарат с  ходу  пошли  на  посадку.  Только  тогда  мы
признали  в  "летающем  крыле"  машину  младшего   лейтенанта   Мордовского:
лонжероны и подкосы ее фюзеляжа не  имели  обшивки,  в  стабилизаторе  зияли
отверстия, лонжерон и каркас левого руля глубины были оголены.
     Мордовский сумел посадить ограниченно управляемую  машину  на  довольно
короткую взлетно-посадочную полосу нашего аэродрома  только  после  третьего
захода, буквально прижав "як" к земле на колеса с поднятым хвостом  в  самом
начале полосы и закончив пробег  все-таки  за  ее  пределами,  в  неубранных
подсолнухах: воздушная проводка к посадочным щиткам и  тормозам  "яка"  была
перебита осколками снарядов.
     Пока мы добежали до врезавшегося в подсолнухи "яка", младший  лейтенант
уже  выбрался  из  кабины,  сидел  на  земле.  Он  был  ранен,  но  сохранял
присутствие духа.
     - Задание выполнено, товарищ майор! - доложил Мордовский.
     Несколько позже оба разведчика рассказали, как происходил их полет.
     ...Углубившись на 60 километров на территорию, еще занятую противником,
они  встретились  на  попутно-пересекающихся  курсах   с   восьмью   ФВ-190.
Мордовский не скрыл, что поначалу растерялся: всего второй вылет ведущим,  а
тут такое превосходство врага! Секундного  замешательства  было  достаточно,
чтобы "фоккерьг" навязали нашей паре бой на виражах. Мордовский, а следом за
ним и Бабков "закрутились" было в навязанной "карусели", но  тут  Мордовский
вспомнил, что на разборах полетов все опытные летчики твердили: "вести бой с
"фоккерами" только на вертикальном маневре!",  опомнился,  разогнал  "як"  и
боевым разворотом полез на высоту, на  солнечную  сторону.  Пара  "фоккеров"
потянулась следом, но отстала, оказалась метров на 500 ниже.
     Младшего лейтенанта Бабкова  в  это  мгновение  настигала  другая  пара
ФВ-190.
     - Саша! Тяни на вертикаль! - крикнул Мордовский, бросая "як"  вниз,  на
атакующий Бабкова "фоккер".
     С первой же атаки Мордовский сбил  ведущего  ФВ-190  и  уже  в  паре  с
Бабковым снова  боевым  разворотом  пошел  на  высоту.  Гитлеровцы  отстали,
Мордовский же и Бабков в наилучшем расположении духа полетели дальше.
     Разведчики  дошли  до  Львова,  просмотрели  дорогу  на  Куровичи,  где
следовало находиться увиденным Чурилиным танкам, возвратились  от  Куровичей
ко Львову, но танков нигде не было. Полет длился  уже  целый  час,  горючего
оставалось в обрез, а задание еще не выполнено.
     Тогда  Мордовский  снизился  до  бреющего  полета.  Стал  "прочесывать"
придорожные лесные массивы на малой высоте.  И,  наконец,  заметил  примятую
гусеницами траву, рубчатые следы танковых траков на луговых  проплешинах,  а
под кронами деревьев - тщательно замаскированные ветками танки!
     Дважды пройдя над  скоплением  фашистской  техники,  младший  лейтенант
сфотографировал ее и, не обнаружив воздушного противника, решил хотя бы один
танк уничтожить. Снарядами из пушки калибра 37 миллиметров, установленной на
его Як-9, он вполне мог сделать это.
     Разворот, атака, огонь!
     Но и вокруг "яков" забушевал  огонь:  гитлеровцы,  убедившись,  что  их
засекли,  пытались  уничтожить  самолеты-разведчики.  "Як"  Мордовского  был
подбит, его  радиостанция  вышла  из  строя,  сам  младший  лейтенант  ранен
осколком снаряда в левую ногу.
     Подвиг младшего лейтенанта Мордовского, не  покинувшего  в  критической
ситуации почти неуправляемую машину и доставившего  ценные  разведданные,  в
полку оценили по достоинству. О нем вспомнили и во время приема  Мордовского
в члены партии, и  во  время  представления  летчиков  полка  к  награждению
боевыми орденами за Львовско-Сандомирскую операцию.
     Подобно Мордовскому на малой высоте искал  в  тот  же  день,  18  июля,
вражеские танки младший лейтенант И. В. Мамайкин. Происходило это  в  районе
села Урмань.
     Мамайкин обнаружил цель, успел сообщить о ней по радио, но так  же  был
подбит и, возможно, тяжело  ранен.  До  своей  "территории  он  дотянул,  но
возвратиться в Ольховец оказался не в силах. Его  самолет  рухнул  на  землю
около села Бзовице. Там и похоронили мы останки боевого товарища, отдав  ему
последние воинские почести.
     По скоплениям танков, обнаруженным Мордовским и Мамайкиным,  штурмовики
8-го ШАК нанесли сокрушительные удары.  Чадящий  железный  хлам  остался  от
попавших под их удары "тигров", "фердинандов" и "пантер".
     Следует  сказать,  что  действия  штурмовиков   8-го   ШАК   в   период
Львовско-Сандомирской операций  вообще  были  чрезвычайно  эффективными.  Уж
кто-кто, а мы, летчики-истребители,  сопровождавшие  "илы",  своими  глазами
видели, как  пылали  и  плавились  от  ПТАБов  и  огня  реактивных  снарядов
фашистские танки, самоходки и грузовики,  как  взрывались  склады  вражеских
боеприпасов, сотнями гибли фашистские пехотинцы!
     Тем более досадно было, когда  командиры  групп  штурмовиков  проявляли
ничем не оправданную беспечность. Происходило это отчасти  из-за  того,  что
прямые контакты между ведущими групп штурмовиков  и  групп  истребителей  на
земле не осуществлялись.
     Помню, после перебазирования 611-го  ИАП  на  аэродром  Мшанец,  уже  в
последних числах июля, нам приказали прикрыть группу "илов" из тридцати двух
экипажей, вылетающую на штурмовку противника  в  район  южнее  Комарно.  Для
прикрытия штурмовиков мы выделили 12 самолетов Як-1. Ведущим группы  полетел
я сам. Вырулили на старт, чтобы подняться, как только штурмовики приблизятся
к аэродрому. Дождались их, я готов был подать команду на взлет, как  заметил
несущийся на пятиметровой высоте "ил". Он пронесся над нами и приземлился на
узкой взлетно-посадочной полосе, не выпустив шасси. Все было  ясно:  подбит,
еле уцелел, еле  добрался  до  родного  аэродрома.  Нам-то  как  быть?  Ведь
подбитый самолет перегородил полосу, группа не сможет взлетать, пока его  не
уберут с дороги!
     Связь с ведущим группы штурмовиков, которую предстояло  сопровождать  в
район Комарно, имелась. Я сообщил ему о случившемся:
     - Сделайте  круг  над  аэродромом!  Сейчас  подойдет  трактор,  оттащит
"горбатого", и мы взлетим!
     - Вас понял! Все в порядке! Пошли! - прозвучало в ответ.
     Видимо, приемник у ведущего штурмовиков  работал  отвратительно,  а  он
уверял, что понял меня и уводил группу к цели без прикрытия!
     Рискуя столкнуться с подбитым "илом", я взлетел в  одиночку,  попытался
эволюциями машины показать штурмовикам, что нужно задержаться. При этом,  не
переставая, взывал по радио:
     - Сделайте круг! Обождите прикрытие! Не знаю,  какие  мысли  и  чувства
вызвали эволюции истребителя у ведущего группы штурмовиков и что он услышал,
знаю одно: он продолжал благодушно твердить, что все понял,  но  следовал  к
цели. Что делать?
     Мы шли на обычной для "илов" небольшой высоте, из-за  этого  я  не  мог
связаться по радио со своим полком, а  маршрут  штурмовиков  загодя  нам  не
сообщили,  и  надеяться,  что  остальные  истребители   догонят   меня,   не
приходилось,
     Чувствовал я себя неважно. Встреча даже с  парой  "мессеров"  добра  не
сулила. В бою же с группой "мессеров" я мог уцелеть только в одном случае  -
немедленно скрывшись. Но это означало бы,  что  командир  полка,  коммунист,
наставник  молодежи,  покинул  на  произвол  судьбы  тридцать  два   экипажа
штурмовиков, оставил беззащитными шестьдесят четыре человеческие жизни! Нет,
отход от штурмовиков при любых условиях исключался.
     Оказавшись несколько  южнее  Комарно,  сопровождаемые  мною  штурмовики
вытянулись в правый пеленг четверок. Наверняка они даже не замечали, что  их
прикрывает всего один истребитель! И пошли в  атаку:  в  первом  заходе  все
восемь четверок сбросили бомби на склады гитлеровцев, вызвав взрывы и пожар,
во втором заходе принялись обстреливать  снарядами  РС,  поливать  огнем  из
пушек и пулеметов колонну машин с грузами, повозки, артиллерийские упряжки и
открывшие было огонь зенитные установки фашистов.
     Я не успел оценить эффективность удара: с юга,  на  высоте  около  2000
метров  показалась  быстро  приближавшаяся  четверка  Ме-109,  а  выше  этой
четверки, на высоте примерно 2500 метров, - еще пара Ме-109. Началось....
     - Вижу шесть истребителей противника! Соберите группу,-  предупредил  я
ведущего штурмовиков.
     Впоследствии выяснилось, что он и на этот раз меня не  расслышал.  Зато
остальные  экипажи  "илов"  услышали  и  немедленно  собрались  в   плотную,
трудноуязвимую колонну восьмерок.
     Первая пара Ме-109 атаковала правофланговый  Ил-2,  замыкающий  колонну
восьмерки штурмовиков. Я, в свою  очередь,  атаковал  ведущего  пары  Ме-109
слева, на одной с ним высоте. Огнем отсек "мессеры", они ушли вправо.
     Разворачиваясь с набором высоты на 180  градусов,  я  увидел  идущую  в
атаку на штурмовиков вторую пару Ме-109. Ведущего этой пары я заставил  уйти
влево вверх. Однако ведомый  гитлеровец  оказался  азартным  и  упорным.  Он
продолжал атаку выбранного "ила". Удалось зайти фашисту в хвост, сбить его.
     Вести в одиночку бой с пятью Ме-109 было безумием. Но ведь был-то я  не
один! Со мной были тридцать два экипажа "илов"!
     Сообразив это, я сразу же после успешной атаки сделал  резкий  разворот
вправо  и  стал  носиться  в  хвосте   замыкающей   восьмерки   штурмовиков,
прикрываясь  от  противника  огнем  стрелков-радистов  "илов".  Сам  же   не
прекращал  отсекать  огнем  все  попытки  "мессеров"  приблизиться  к  нашим
самолетам.
     И вот что значит взаимная выручка! Гитлеровцы, как  ни  ухищрялись,  не
могли сбить ни "як", ни хотя бы один штурмовик! В бою, как выяснилось  после
посадки,  погиб  лишь  стрелок-радист   правофлангового   "ила"   замыкающей
восьмерки.
     О случившемся доложил генералу Нанейшвили. Командиры,  не  обеспечившие
взаимодействие с истребителями, и ведущий группы "илов",  проявивший  полную
беспечность при вылете на Комарно, были  наказаны.  Вмешательство  командира
штурмового авиакорпуса заметно улучшило положение дел. Никаких недоразумений
и недоработок в вопросах взаимодействия  истребителей  и  штурмовиков  после
описанного  эпизода  до  самого  конца  Львовско-Сандомирской  операции   не
происходило.
     Из личных боевых вылетов на 1-м Украинском фронте хорошо  помнится  еще
один, совершенный 20 июля. К этому времени войска 3-й  гвардейской  танковой
армии соединились в районе Деревляны с правой ударной группировкой фронта  -
2-й кавдивизией и завершили окружение шести дивизий противника; 4-я танковая
армия вышла на реку Западный Буг и захватила  плацдарм  в  районе  Добрачин;
были освобождены Владимир-Волынский, Рава-Русская,  Глиняны  и  Перемышляны.
Начались бои за Львов. Засевшие во Львове гитлеровцы  были  обречены.  Врагу
предложили капитулировать, но он продолжал сопротивление.
     Командир 8-го ШАК генерал Нанейшвили  приказал  группе  из  шестнадцати
"илов" нанести удар по гитлеровцам, засевшим в  Университетском  городке.  Я
повел группу из четырех истребителей, чтобы прикрыть штурмовики и  помочь  в
нанесении штурмового удара. Кстати  сказать,  летчики  нашего  полка  всегда
следовали правилу: "Нет противника в воздухе - бей его на земле!"
     Читатель,  конечно,  поймет  душевное  состояние   участников   полета,
вынужденных обрушивать бомбы на старинные  здания  Львовского  университета,
вести по ним  огонь  из  пушек  и  пулеметов.  Поймет  читатель  и  то,  как
обострилась наша ненависть к врагу.
     Выполнив задание, возвращались домой. Внезапно  в  наушниках  шлемофона
прозвучал требовательный, с характерными интонациями голос:
     - Шестой, атакуй! Я прикрою!
     Где-то неподалеку шел воздушный бой. Я не видел  никаких  истребителей,
кроме собственных, но узнал услышанный голос, и показалось, что вижу, воочию
вижу фигуру обладателя голоса, и его  лицо!  Ведь  голос-то  принадлежал  не
кому-нибудь,  а  моему  товарищу  по  Роганьской  школе  военлетов,  бывшему
криворожскому рудокопу Владимиру Степановичу Василяке!
     Нарушая радиодисциплину, я закричал в эфир:
     - Володя! Земляк! Здоров! Конечно, и Василяка узнал меня:
     - Мыкола?! Здравствуй! Ты где?! Прием!
     - Иду с работы на Мшанец!
     - От бис! Так мы ж соседи! Я живу севернее! Приходи!
     Обстановка не позволила слетать в гости к старому другу ни в тот  день,
ни в последующие. Узнал только, обратившись в  штаб  2-й  ВА,  что  Владимир
Василяка уже  подполковник,  командует  истребительным  авиационным  полком,
имеет на боевом счету более десяти сбитых самолетов врага. Я порадовался  за
товарища, верил, что еще свидимся.  Увы!  Спустя  всего  два  месяца  Володя
погиб.  Он  повел  на  Братиславу  группу   истребителей,   прикрывая   наши
штурмовики. Фашистская зенитная артиллерия открыла плотный  огонь.  Василяка
скомандовал подавить вражеские зенитки, сам устремился на них, но в  третьем
заходе прямым попаданием снаряда его самолет разнесло на куски.
     На фронтовых "перекрестках" встречал я и других товарищей  по  учебе  и
службе в мирное время. Не раз виделся с упоминавшимся  ранее  подполковником
Л. Житным - комиссаром истребительного авиационного полка, с  подполковником
Д.  А.  Голубом,   бывшим   слесарем,   впоследствии   -   тоже   комиссаром
истребительного авиационного полка, с полковником И. Тараненко -  в  прошлом
рабочим из Днепропетровска, выросшим до командира истребительной авиационной
дивизии, с бывшим моим командиром авиаотряда в Харькове  полковником  Ф.  С.
Шаталиным, командовавшим в годы войны истребительной авиационной дивизией, с
бывшим командиром 3-й эскадрильи в Рогани, принимавшим у  меня  экзамены  на
самолете   Р-1,   А.   В.    Утиным-генералом,    командиром    авиационного
истребительного корпуса.
     Радостно было сознавать, что мои товарищи по учебе и  службе  стали  не
только замечательными воздушными бойцами,  но  и  способными  руководителями
авиационных частей и соединений.  Но,  признаюсь,  каждая  встреча  вызывала
тревогу за их судьбу. Ведь буквально все, подобно  Василяке,  самые  трудные
задачи  брались  выполнять  сами,  каждая  наша  встреча   могла   оказаться
последней. К счастью, боевая удача большинству не изменила. Тем более тяжело
думать о тех, кто не вернулся.
     Развивая успешно начатое наступление, войска  1-го  Украинского  фронта
продолжали быстро продвигаться на запад. Позади остались Западный Буг,  реки
Сан и Гнилая Липа, были освобождены  Львов,  Станислав,  Перемышль,  Рудник,
Лежайск, Соколув и Радымно. 29 июля в районе  Сандомира  солдаты  и  офицеры
войск фронта увидели  воды  Вислы,  с  ходу  форсировали  ее,  захватили  на
западном берегу плацдарм глубиной до двадцати пяти километров, а к 4 августа
отбросили  контратакующего  противника  от  переправ  в  районе  Баранува  и
освободили город Мелец.
     Для оружейницы младшего сержанта Ванды Степановны Кутой новости об этих
успехах наших войск были особенно радостны - свободными стали ее родной край
и город Станислав.
     Полки 236-й  ИАД  принимали  участие  во  всех  боях  фронта.  Не  знал
передышки и 611-й истребительный. Всего за период с 13  июля  по  6  августа
1944 года он произвел 728 боевых вылетов, в том числе 227 -  на  разведку  с
фотографированием.  Потеряв  6  самолетов,  сбил  17  вражеских.   Собранные
разведданные и фотопланшеты своевременно передавал в штаб 8-го ШАК,  за  что
генерал-майор В. В. Нанейшвили объявил нам благодарность.
     За освобождение города Львова, Станислава и Дрогобыча  личному  составу
611-го  ИАП  в  приказах  Верховного   Главнокомандующего   были   объявлены
благодарности, а за боевые заслуги и овладение городом  Перемышлем  приказом
Верховного Главнокомандующего полку присвоили наименование Перемышльского.
     Думаю, излишне говорить, какой душевный подъем испытывали в те дни наши
воины. Украина освобождена, мы не посрамили чести советского оружия.  Близка
окончательная Победа!


     Утром 6 августа 1944 года в штаб полка, располагавшийся в селе  Дулибы,
поступил приказ командира 236-й ИАД полковника Кудряшова  о  перебазировании
на 3-й Украинский фронт. Нас возвращали в 17-ю ВА генерал-лейтенанта  В.  А.
Судца. Полку предстояло участие в Ясско-Кишиневской операции.
     В Дулибы, впервые за время действий полка  на  1-м  Украинском  фронте,
По-2 доставил почту. Не было никого, кто  бы  остался  равнодушным  к  этому
событию.  Летчики,  техники,   механики,   оружейники,   связисты,   которые
соскучились по газетам и трепетно ждали  весточек  от  родных  и  близких  с
разных уголков Отчизны, тут же обступили почтальона. Послышались возгласы:
     - Не тяни, тихоход!
     - Давай, старина, "расквартировывай" гостей!..
     Не помню, кто из ветеранов метко назвал такие  послания  "неиссякаемыми
боеприпасами для ума и сердца". Конечно,  письма  приходили  не  всем  и  не
сразу. Именно это обстоятельство и породило в боевой семье  традицию  читать
получаемые письма вслух, сообща. Характерно, что ни один адресат  не  крылся
перед друзьями даже в сокровенном,  а  друзья  воспринимали  сказанное  так,
словно оно предназначалось каждому слушателю в отдельности.
     Разбежалось по ячейкам подразделений  несколько  мешков  писем,  но  ни
одного на мое имя не оказалось.
     Взгрустнул я наедине. Пошел на коллективную читку в эскадрилью капитана
А. П. Чурилина.
     "Здравствуй, дорогой Виктор! - читал механик Миганов  "треугольник"  от
жены своего брата. - Шлю тебе пламенный привет и  желаю  подвигов  в  боевых
делах. Нас постигло большое несчастье: как только ворвались фашисты, они тут
же убили маму, а сестричку Реню увезли в лагерь города Люблин... Все деревни
вблизи железной дороги оккупанты сожгли. Я живу теперь в Клагишине, в  чужой
пустой хате, хозяева которой тоже погибли от рук злодеев. Витя, прошу тебя и
Чеслава, он сейчас на фронте,  отомстите  лиходеям  за  маму,  за  Реню,  за
многострадальную Белоруссию, за горе всей Родины! До встречи  после  Победы.
Зина".
     Тяжелой  печалью  легло  на  плечи  воинов  известие  о  гибели  матери
Миганова, о  мученической  судьбе  его  сестры,  о  злодеяниях  гитлеровских
головорезов на временно оккупированной  ими  советской  земле.  В  тот  день
зачитали десять писем. Каждое из них усиливало нашу ненависть к врагу, звало
к мужеству и отваге, к безукоризненному выполнению воинского долга.
     Этим эпизодом и завершилось наше пребывание в Дулибах. К утру 9 августа
весь летный состав и передовая команда техсостава 611-го ИАП приземлились на
аэродроме Цебриково,  на  том  самом  аэродроме  вблизи  Одессы,  откуда  мы
вылетали на 1-й Украинский фронт.
     По  замыслу  Ставки  Верховного  Главнокомандования   к   осуществлению
Ясско-Кишиневской  операции  привлекались  войска  2-го  и  3-го  Украинских
фронтов, Черноморский флот и Дунайская военная  флотилия.  В  ходе  операции
советским войскам надлежало окружить и разгромить в районе  Яссы  -  Кишинев
группу  вражеских  армий  "Южная  Украина",  вывести  из  войны  на  стороне
фашистской Германии королевскую Румынию и царскую Болгарию.
     Группа фашистских армий "Южная  Украина"  к  августу  1944-года  упорно
удерживала так называемый  ясско-кишиневский  выступ,  прикрывающий  путь  в
глубь Румынии и далее на Балканы. Левый фланг противника упирался  в  горный
массив  Карпат,  правый  -  в  Черное   море.   Противник   оборудовал   три
оборонительных полосы, их заняли 47 пехотных и артиллерийских  дивизий  и  5
пехотных бригад. Наземные войска врага прикрывали соединения 4-го воздушного
флота люфтваффе и румынский  авиационный  корпус.  Взломать  такую  оборону,
окружить и разгромить столь  сильного  врага  было  очень  непростым  делом.
Поэтому подготовка  к  Ясско-Кишиневской  операции  проходила  в  обстановке
глубокой секретности. Даже мы, летчики, непрерывно выполнявшие с 10  августа
разведывательные полеты, не могли определить, где будет нанесен  решительный
удар.
     Мы наблюдали с воздуха  большие  контингенты  собственных  войск  южнее
Тирасполя и в районе озера Ботно, то есть там, где  их  не  было  до  нашего
отлета на 1-й Украинский, видели, что в районах  Рымаровки,  Григориополя  и
Ташлыка с утра до вечера пылят грузовые  автомобили,  передвигаются  войска,
возникают новые макеты танков и артиллерийских орудий, видели много  такого,
что, несомненно, могли видеть и вражеские  летчики,  и...  ничего  не  могли
определить.
     Лишь один пилот нашего полка точно определил в середине августа одно из
направлений главного  удара  советских  войск.  Но  ведь  этим  пилотом  был
Батаров! Помню, возвратясь из очередного разведывательного Полета  в  районы
Чимишлии, Тараклии и Каушан и  оставшись  наедине  со  мной,  Батаров  обвел
острием карандаша район западнее Слободзеи:
     - Начнется здесь, товарищ майор.
     - Как вы оказались в районе Слободзеи?  Кто  вас  посылал  на  тамошний
плацдарм?
     - Никто не  посылал.  При  возвращении  пересек  там  линию  фронта.  Я
встревожился:
     - Говорили кому-нибудь об увиденном?
     - Никому, товарищ майор!
     - А ваш ведомый?
     - Он ничего не заметил.
     Я предупредил Батарова о необходимости молчать об  увиденном,  запретил
ему впредь пересекать линию фронта вблизи Слободзеи, сообщил  о  наблюдениях
Батарова командиру дивизии: мало ли что, а вдруг наш  разведчик  не  ошибся?
Ведь увидеть то, что увидел он, могли и гитлеровцы.
     Батаров не ошибся, но вражеские летчики  не  сумели  заметить  то,  что
заметил он. Во всяком случае,  удар  с  плацдарма  западнее  Слободзеи  враг
прозевал.  Противник  вообще  ошибся  в  определении   замыслов   советского
командования: ожидал наступления  на  Кишинев,  а  фашистская  оборона  была
прорвана северо-западнее Ясс и южнее Бендер.
     ...Приземлившись в Цебриково, полк получил от командира дивизии  задачу
быть готовым к 18 августа сопровождать  штурмовики  305-й  ШАД,  входящей  в
состав 9-го ШАК, а также проводить разведку войск и техники противника.
     Для   этого   требовалось   срочно   восстановить   и   отремонтировать
материальную часть.
     В  боях  на  1-м  Украинском  фронте  из-за  сильного  зенитного   огня
противника,  крайне  тяжелых  условий  эксплуатации  самолетов  на   полевых
аэродромах, а также из-за сложности с  материально-техническим  обеспечением
частей,  временно  приданных  2-й  ВА,  материальная  часть  полка   изрядно
поизносилась. Случалось, к концу боевого дня' в строю оставалось всего 15-16
истребителей.
     Звонит, бывало, командир дивизии:
     - Доложите боеготовность!
     А что  докладывать,  если  12  самолетов  стоят  без  хвостовых  колес,
поскольку камер для них  нет;  если  на  двух  самолетах  необходимо  менять
моторы, один стоит без обшивки фюзеляжа, у другого поврежден -центроплан,  а
у третьего пробиты кок и лопасть винта?!
     Кудряшов недоволен, а  ты  приглашаешь  инженера  полка  майора  Д.  Д.
Перминова,  старших  техников   эскадрилий   старших   лейтенантов   Н.   Ф.
Степанченко, С. А. Сорокина и В.  Ф.  Богатырева  и  объясняешь,  что  нужно
совершить невозможное: отремонтировать  за  ночь  минимум  15  истребителей,
иначе полк не выполнит боевую задачу, а впереди - Перемышль!
     - Сделаете, товарищи?
     - Сделаем, товарищ майор.
     Ночь спишь плохо. Обещали техники, что к утру  будет  у  полка  минимум
тридцать самолетов, да одно дело - обещать, а другое - выполнить  обещанное.
И шагаешь ни свет, ни заря в эскадрильи. И наблюдаешь, как  техники  звеньев
лейтенанты К. И. Прыгун, М. О. Титов, Г. Н.  Чехов,  Д.  Д.  Гурьев,  И.  Д.
Головин, Ф. М. Латышев, старшие авиационные механики И. А. Воронецкий, Я. Е.
Шушура, П. А. Дяпин, А. Д, Павличенко  и  Г.  Б.  Дюбин  работают  во  главе
созданных бригад. И видишь, что на двух самолетах  стоят  новые  моторы,  на
третьем заменена пробитая лопасть винта и заклепан кок винта, на батаровском
заделана пробоина, обшивку  фюзеляжа  на  самолете  Мордовского  заменили  и
покрасили, только хвостовые колеса многих истребителей, на языке техников  -
"дутики", остаются в прежнем безнадежном состоянии.
     - Как будете выходить из положения, орлы?
     - Выйдем, товарищ майор.
     И,  действительно,  выходят:  набивают  покрышки   "дутиков"   тряпьем,
ветошью, кусочками мелко  изрезанных  резиновых  шлангов,  делают  хвостовое
колесо вполне годным на два-три вылета.
     Утром докладывают, что выполнять боевые задания могут  не  тридцать,  а
Тридцать два истребителя!
     Какой ценой добивались люди этого чуда, знают лишь они сами! Но пара за
парой "яки" взмывали в небо, уходили на разведку, на прикрытие  штурмовиков,
и в нужный момент их пушки и пулеметы открывали губительный для врага огонь!
     Самоотверженность и изобретательность техсостава полка поражали. Однако
нехватку запчастей ими не компенсируешь, время, необходимое  для  серьезного
ремонта, не растянешь.
     Вечером  16  августа  прибыл  долгожданный  железнодорожный  эшелон   с
техсоставом. Мы было обрадовались: наконец-то спадет "ремонтное" напряжение!
Но радость оказалась  кратковременной.  Буквально  через  час  на  аэродроме
Цебриково приземлился самолет командира дивизии. До захода солнца оставалось
минут десять. Направляясь к УТ-1 полковника  Кудряшова,  я  прикидывал,  где
лучше устроить комдива на ночь, но  комдив  вылез  из  кабины,  не  заглушив
мотор. Нетерпеливо выслушав доклад, потребовал:
     - Дайте вашу карту.
     Я раскрыл планшет. Должен отметить, что аэродром Цебриково находился  в
шестидесяти  километрах  от  линии  фронта.  На  таком  расстоянии  от   нее
базируются лишь штурмовики. Истребителям необходимо быть намного ближе.
     Кудряшов указал на карте полевой аэродром возле хутора Важный:
     - Завтра к двенадцати ноль-ноль полк должен  быть  перебазирован  сюда.
Для передовой команды техников выделяются на один рейс транспортный  самолет
и три грузовика. Есть вопросы?
     Вопросов имелось  множество,  тем  более,  что  в  последнее  время  мы
виделись с командиром дивизии крайне редко, но, уловив нетерпение Кудряшова,
я ответил, что вопросов нет.
     - Тогда выполняйте приказ,- сказал комдив.- И учтите, что на разведку с
аэродрома Важный придется делать по десять - двенадцать вылетов в день.
     Спустя несколько минут самолет Кудряшова скрылся из  виду.  Я  медленно
вернулся на КП. Что такое один рейс Ли-2 и один рейс трех грузовиков?  Капли
в море! Большинству авиаспециалистов опять  придется  добираться  до  нового
аэродрома на "попутных" или на своих двоих! А Важный не под боком,  до  него
по дорогам 70 километров. Значит, в начале боевых действий рискуем  остаться
без многих механиков, мотористов и оружейниц! Справимся ли?
     На КП находились майоры  Морозов,  Куксин,  Фейгин,  капитаны  Чурилин,
Волков, Батаров, инженер-майор Перминов.
     - Срочно готовьтесь к перебазированию,- сказал я. - Учтите, новое место
необжито.  Посадочная  полоса  минимальных  размеров  с   препятствиями   на
границах.
     Утром 17 августа  провели  митинг,  разъяснили  людям  задачи  полка  в
предстоящих боях за освобождение Измаильской  области  Украины  и  Советской
Молдавии.
     Парторг полка капитан Греков говорил, что в ходе  предстоящей  операции
наши войска начнут освобождение народов Восточной  Европы  от  гитлеризма  и
продажных  буржуазных  правительств,  пошедших  на   сговор   с   фашистской
Германией.
     Комсорг полка техник-лейтенант Филиппов  призвал  личный  состав  точно
выполнять требования командования, отдать все силы делу разгрома гитлеровцев
и их сообщников. Выступавшие на митинге летчики клялись, что будут сражаться
беззаветно, не уронят чести полка и дивизии, чести воинов Красной Армии.
     Времени для подготовки митинга у нас, по  существу,  не  было,  тем  не
менее он прошел организованно и эмоционально, вдохновил людей.
     После митинга я отдал приказ на перебазирование, и к 12.00 все самолеты
полка и механики, прибывшие на Ли-2, находились па травяном поле близ хутора
Важный, приспособленном под полевой аэродром. Несколько позже  прибыла  сюда
передовая команда технического состава на двух "зисах".
     В 22 часа 19 августа поступил  приказ  на  ведение  боевых  действий  в
течение следующего дня. Полку предстояло прикрывать  вылеты  штурмовиков.  И
столь велико  было  количество  этих  вылетов,  что  сомнений  не  осталось:
начинаем!
     Шесть часов утра. Яркое солнце, полное  безветрие,  обещающие  зной.  И
глубокая тишина.
     Вот-вот содрогнется от залпа тысяч орудий земля, вот-вот  докатится  до
аэродрома артиллерийский гром передовой, вот-вот покажутся штурмовики, майор
Морозов выстрелит в небо зеленой ракетой, взревут моторы наших истребителей,
и пара за парой, четверка за четверкой самолеты эскадрилий начнут выруливать
на старт и уноситься ввысь...  Вот-вот.  Но  пока  тихо.  Только  жаворонок,
набрав "горками" высоту, зависает  и  начинает  звонкую  трель,  да  чего-то
пугается и, спикировав, прячется в неподвижной, еще мокрой от росы траве.
     Глубокая тишина. Мы стоим на аэродроме  и  чутко  вслушиваемся  в  нее:
капитан Батаров - без привычной улыбки; капитан Чурилин - крепко сжав губы и
сведя к переносице черные брови; капитан Волков -  щуря  глаза.  Как  струна
натянут  экспансивный  лейтенант  Липо  Маркарьян.  Широко   развел   плечи,
набычился с высоты двухметрового роста лейтенант Павел Беляев. Не рассуждают
многословно, вопреки привычке,  старший  лейтенант  Королев  и  его  механик
Анатолий Каменчук.
     Мы  вслушиваемся  в  тишину.  Глядим  на  запад.  Ждем   артподготовки.
Последние минуты перед боем, в котором может случиться непредвиденное.
     Внезапно до слуха доходит слабый, еле различимый гул.  Он  доносится  с
востока. Поворачиваю голову в  ту  сторону.  Как  по  команде,  поворачивают
головы и другие летчики. А гул все  слышней,  все  явственней,  все  мощней,
теперь это даже не гул, а оглушительный рев многих сотен моторов.
     Первыми показываются армады бомбардировщиков. За последней, с  минутным
интервалом, появляются штурмовики. Зеленая ракета над КП полка  взметывается
как-то торопливо, словно боясь  опоздать.  Она  не  успевает  догореть,  еще
брызжет сноп искр, как на старт выруливают шесть  "яков".  Шестерку  поведет
командир 1-й эскадрильи Волков.
     Через десять секунд слышим по радио голос ведущего группы штурмовиков:
     - "Ласточки", я "дрозд"-восемнадцать! Дайте "крышу"!
     Еще через  двадцать  секунд  "илы"  проносятся  над  нашим  аэродромом.
Ведущий повторяет просьбу, покачивая машину с крыла на крыло. Группа Волкова
взлетает, с ходу занимая свое место в общем боевом порядке.  Обычного  круга
над аэродромом "илы", как обусловлено, не делают.  Они  прямиком  следуют  к
цели. А цель у них  -  передний  край  противника  южнее  Бендер,  в  районе
Хаджимус- Киркенешти.
     Мы еще  видим  штурмовики  и  истребители,  но  рев  их  моторов  вдруг
исчезает, потонув в другом, давящем реве - в реве начавшейся  артподготовки,
слившимся с ревом  -бомбового  удара.  Все  дальнейшее  происходит  на  фоне
неослабевающего грохота. Вздрагивает почва. Группа за группой  проходят  над
нашим  аэродромом  "илы".  За  ними   взлетают   сначала   четверка   "яков"
замечательного мастера воздушного боя Чурилина, затем - группы  истребителей
под командованием Клепко, Королева,  Черногора,  Маркарьяна,  Рыжова...  Все
идет,  словно  по  отработанному  сценарию.  Бомбардировщики,  штурмовики  и
истребители  действуют,  как  единый,  хорошо   собранный   и   на   совесть
отрегулированный механизм. Волна за волной накатываются они на передний край
врага.
     Около 10 часов звонок из штаба армии.
     - Пошлите группу разведчиков в район Григорьевки, Салкуца, Каушан.
     - Слушаюсь. Можно узнать, как на переднем?
     - Прорвали!
     Поднимаются разведчики. Первый вылет, в паре  с  Шуваловым,  производит
Батаров. От его-то глаз не укроется ни одно скопление передвигающихся  войск
противника!
     На часах- 12.00. Эскадрильи  начали  повторные  вылеты.  Напряжение  не
спадает. И вдруг - "осечка". Очередная  группа  штурмовиков  приближается  к
Важнодму, с КП взлетела ракета, а два самолета из четырех,  которым  следует
идти на прикрытие, еще заправляются горючим.
     Решение приходит мгновенно: "Лететь самому!"
     Бегу к "яку", запускаю мотор. Краем глаза вижу:  мой  ведомый,  штурман
полка капитан Оськин, все понял, он тоже в кабине и уже запустил мотор.
     - Клепко! - окликаю по радио командира  звена.-  Выруливай  со  мной  и
Оськиным.
     Клепко и его ведомый младший лейтенант Бабков четко выполняют приказ.
     Показываются штурмовики. Их восемь. Взлетаем. Клепко с ведомым  идут  в
группе непосредственного прикрытия, мы с Оськиным поднимаемся на 600  метров
выше, чтобы прикрыть "илы", Клепко и Бабкова. От сердца отлегло: не  сорвали
вылет!
     Штурмовики пересекают Днестр в районе  населенного  пункта  Глинное  на
высоте всего 200 метров, и, точно в стену, врезаются в бурое месиво из земли
и отходов взрывчатки, висящее над полем боя. Дым поднимается так высоко, что
даже в кабинах истребителей ощущается удушливый,  кислый  запах.  Каково  же
стрелкам, танкистам, артиллеристам?!
     Нам понадобилось почти две минуты, чтобы пробить бурое месиво. Вышли из
него только вблизи Каушан. Здесь  встретили  заградительный  огонь  зенитной
артиллерии врага. Прошли и сквозь разрывы зенитных снарядов. Цель находилась
западнее Каушан, в лесопосадке и русле высохшей речушки,  Штурмовики  быстро
обнаружили  рассредоточенные  там  фашистские  танки  и   бронетранспортеры,
построились на высоте 500 метров  в  круг  и  деловито,  без  спешки  и  без
промаха, словно птицы, обнаружившие  личинки  вредоносных  жуков,  принялись
"клевать" стальные коробки с крестами на бортах и башнях.
     Я  внимательно  осматривался,  чтобы  не  пропустить  момент  появления
вражеских истребителей, но видел только наши самолеты. И там, и  тут  плыли,
стаи  бомбардировщиков  и  штурмовиков,   стрижами   проносились   "яки"   и
"лавочкины". Фашистских самолетов не было. Их словно корова языком слизнула!
Невольно подумалось: предполагал ли враг, что на его голову  обрушится  удар
такой  силы?  Предполагал  ли,  что  каждая  капля  крови,  пролитая  нашими
солдатами в сорок первом, каждая слеза, пролитая нашими женщинами и  детьми,
около 15 часов. В запыленных, небритых,  согнувшихся  под  вещмешками  людях
трудно было признать обычно аккуратных,  щеголявших  выправкой  механиков  и
мотористов.
     - Товарищ майор,  группа  прибыла  из  Цебриково  без  происшествий!  -
доложил техник-лейтенант И. С. Филиппов.
     - Это хорошо, а у  нас,  кажется,  без  происшествия  не  обойдется!  -
громко, чтобы все слышали, ответил я.- Вылет срываем!
     Подошел ко вновь прибывшим, поздоровался. Ответили дружно, громко.
     - Больных нет?
     - Нет, товарищ майор! - за всех ответил Филипппов.-  Просим  разрешения
приступить к работе!
     Люди очень устали, даже  умыться  не  успели,  но  краем  глаза  каждый
тревожно поглядывал на летное поле, отыскивал свой самолет и своего летчика.
     - Спасибо за то, что просите работу! - сказал я.- Спасибо, товарищи!  Я
распоряжусь, обед привезут прямо на аэродром. А сейчас- к самолетам!
     Появление основной группы технического состава полка на новом аэродроме
в самый напряженный; критический момент  не  было  случайностью.  Позже,  на
досуге И. С. Филиппов, Н. В. Калюжный,  А.  И.  Никишин  и  другие  механики
рассказывали, что на  марше  предельно  сокращали  время  отдыха,  старались
поддерживать постоянный, достаточно высокий темп  ходьбы,  чтобы  прийти  на
хутор   Важный   как   можно   скорее.   Они   догадывались,   что    начало
Ясско-Кишиневской операции не за горами, хотели поспеть к ее началу.
     Нужно ли говорить, как выручили они полк в первый же день боев?
     Утром  21  августа  боевое  напряжение  не  уменьшилось,  а   возросло.
Количество групп штурмовиков,  направляемых  на  уничтожение  живой  силы  и
техники врага, увеличилось. При этом,  естественно,  увеличилось  количество
вылетов истребителей сопровождения.
     Основной  удар  штурмовики  наносили  по  танкам   и   другой   технике
противника, действующего в районе Каушан. Тамошнюю  группировку  гитлеровцев
эскадрилья Батарова обнаружила накануне, во время ее  выдвижения  из  района
Чимишлии. Удар по этой группировке, нанесенный штурмовиками  в  первый  день
операции, желаемых результатов не принес:  группировка  уцелела,  теперь  ее
приходилось добивать в ходе начавшегося  встречного  боя  восточнее  Каушан.
Штурмовикам и истребителям сопровождения "работать" стало  намного  трудней;
следовало исключить возможность удара по своим войскам.
     Хорошо еще, что  в  тот  день  не  увеличилось  количество  вылетов  на
разведку, и мы смогли привлекать 2-ю эскадрилью к сопровождению  штурмовиков
чаще, чем это было 20 числа.
     На поддержку частей, попытавшихся контратаковать  советские  войска  из
района Каушаны  -  Ермоклия,  фашистское  командование  бросило  21  августа
самолеты  ФВ-190,  прикрытые  немногочисленными  группами  Ме-109.   Следует
сказать, что на участке южнее Бендер противник в  ходе  операции  так  и  не
сумел нарастить  силы  истребителей  Ме-109.  Основная  масса  их  оказалась
скованной в районе Ясс, где с "мессерами" вели  беспощадную  борьбу  летчики
5-й  воздушной  армии  2-го  Украинского  фронта.  Тем  не  менее,   летчики
"мессеров" и в районе южнее Бендер попытались действовать  в  привычном  для
них "ключе": нападать на  "илы"  в  момент  отхода  штурмовиков  от  цели  и
вступать в схватки с нашими истребителями. Мы быстро  отбили  у  гитлеровцев
охоту "активничать", заставили их поджать хвост.
     Во второй половине дня четверо  истребителей  611-го  ИАП  сопровождали
группу  штурмовиков,  уничтожавших  танки  врага  вблизи  Ермоклии.  Ведущим
четверки был старший лейтенант К. Л. Черногор. Ведомым у него летел  младший
лейтенант Г. П. Черевко. Ведущим второй пары был  младший  лейтенант  А.  В.
Бабков, а ведомым - младший лейтенант П. Я. Дымов.
     Возвращаясь с задания, истребители встретили на  пересекающихся  курсах
14 "фоккеров". Самолеты противника шли выше наших штурмовиков,  летевших  на
бреющем, но ниже "яков".
     Младший   лейтенант   Черевко   с   комсомольским   задором    атаковал
левофланговый ФВ-190 и сбил его в первой же атаке. Следом за Черевко пошел в
атаку Черногор. Он  поджег  второй  ФВ-190.  В  этот  самый  момент  младший
лейтенант Бабков  снизу  атаковал  замыкающий  ФВ-190.  От  длинной  очереди
пулеметов "яка" замыкающий "фоккер" взорвался в воздухе.
     Действия группы Черногора облегчались  отсутствием  "мессершмиттов",  а
вот группа капитана Чурилина вступила в бой с  ФВ-190  и  с  Ме-109  и,  как
всегда, вышла победительницей. Чурилин обладал твердым характером  и  боевым
мастерством. Я уже писал о нем, но не могу не вспомнить  снова.  Молчаливый,
легковоспламеняющийся, он ненавидел гитлеровцев ненавистью, которой  хватило
бы на десятерых бойцов. Чурилин постоянно рвался в бой. Пребывание на  земле
было для него мучением. Лишь  огромная  сила  воли  позволяла  капитану  при
сопровождении штурмовиков удерживаться  от  немедленной  атаки  обнаруженных
истребителей врага. Но уж если противник лез на рожон  -  минуты  его  жизни
были сочтены. Верный принципу: "Ищи  противника,  первым  замечай  и  первым
атакуй!", Чурилин нападал молниеносно, неожиданно и неотвратимо.
     В тот день группа, ведомая Чурилиным, встретила  16  ФВ-190,  прикрытых
четырьмя Ме-109.  Четверка  Чурилина  сначала  сбила  два  "мессера",  затем
уничтожила три "фоккера", а остальные обратила  в  бегство.  У  Чурилина  не
получил повреждения ни Один "як"!
     21 августа удалось выполнить два боевых полета и мне. Первый  -  утром,
на сопровождение штурмовиков, второй -  к  вечеру,  на  разведку.  О  втором
вылете хочется рассказать подробней.
     Командир дивизии поставил задачу разведать движение войск противника на
дорогах Лесное - Тарутино и Лесное - Комрат. Все летчики  полка  ко  времени
получения приказа уже сделали по два "боевых вылета, один вылет был только у
меня и моего постоянного ведомого капитана Оськина. С  ним  и  пошли  мы  на
задание.
     Глазам  открылась  картина  беспорядочного  отступления  и   отчаянного
метания врага.
     Ошеломленные нашим наступлением, находившиеся явно  в  состоянии  шока,
наверняка  утратившие  связь  и  реальное  представление   о   происходящем,
отступающие войска противника двигались навстречу  друг  другу:  одни  -  из
Лесного в направлении на Тарутино, другие - из Комрата, тоже  в  направлении
на Тарутино.  Легковые  и  грузовые  автомашины,  штабные  автобусы,  танки,
бронетранспортеры с пехотой, конные упряжки, артиллерия, пехотинцы - все это
в беспорядке текло где дорогами, а где по бездорожью, по полям и оврагам,  в
глубину мешка, который собиралось затянуть советское командование.
     Передав  данные  разведки  на  КП  17-й  ВА  и  пользуясь   отсутствием
воздушного  противника,  мы  с  капитаном  Оськиным  решили  в  ходе  полета
штурмовать технику противника. Выбор был  большой!  Восточнее  высоты  194,0
пытался одолеть крутой склон оврага штабной автобус  гитлеровцев.  Солдат  и
ефрейторов в таких не возили.
     - Прикрой, атакую! - сказал я Оськину, Первые пушечные снаряды легли  у
передних колес автобуса,  следующие  врезались  в  салон.  Задымив,  автобус
покатился  вниз,  столкнулся  с  идущим  грузовиком,  опрокинулся,  грузовик
загорелся...
     - Разрешите атаковать бензовоз? - спросил Оськин.
     - Добро, прикрою!
     Оськин атаковал бензовоз, пытавшийся укрыться в овраге. Сначала снаряды
и пули угодили в мотор машины, и та развернулась поперек дороги, а следующая
очередь пуль и снарядов пришлась точно в цистерну. В момент  взрыва  Оськина
угораздило  оказаться  строго  над  бензовозом.  "Як"  капитана  подбросило,
самолет "клюнул" носом, потерял скорость, стал плохо слушаться рулей, однако
Оськину удалось справиться с машиной. Следуя вдоль шоссе, мы уничтожили  еще
по одному вражескому автомобилю.
     Удар по целям, обнаруженным нами с Оськиным, наносили две группы "илов"
136-й ШАД. Сопровождали их две четверки Як-1 нашего полка. По самым скромным
данным, штурмовики уничтожили и сожгли 10 танков, 12  бронетранспортеров,  8
грузовых и легковых автомобилей противника, до 15 повозок, уничтожили до 200
гитлеровских пехотинцев, рассеяли полк королевских румынских войск.
     Кульминационным  днем  в  ходе  Ясско-Кишиневской  операции  стало   22
августа. В этот день 611-й ИАП совершил свыше 100 боевых вылетов и в  каждом
вел бои с истребителями врага.
     Ведущий группы лейтенант В. П. Рыжов с ведомым младшим  лейтенантом  А.
А. Алешкиным и ведущий  пары  лейтенант  П.  А.  Гришин  с  ведомым  младшим
лейтенантом Н. В.  Пахомовым,  сопровождая  8  "илов"  в  район  Малул-Маре,
обнаружили при подходе к цели десять ФВ-190. Самолеты противника  находились
выше наших истребителей, маскировались облачностью и, как только  штурмовики
начали обрабатывать войска врага, попытались  прорваться  к  "илам".  Четыре
попытки "фоккеров" отбили Рыжов и Алешкин, но в пятой  попытке  паре  ФВ-190
удалось прорваться  к  штурмовикам.  Однако  здесь  их  атаковали  Гришин  с
Пахомовым. Гришин тремя снарядами сбил ведущего ФВ-190. Противник немедленно
покинул поле боя, исчез  в  западном  направлении.  Кстати  сказать,  летали
гитлеровцы  22  августа  исключительно  с   аэродромов,   расположенных   на
территории Румынии: на молдавской земле места для фашистских аэродромов  уже
не оставалось.
     Наше господство в воздухе  было  безраздельным.  Но  не  все  проходило
гладко. Противник огрызался, использовал  каждую  нашу  ошибку.  Поэтому  22
августа мы потеряли двух летчиков. Случилось это так.
     Во втором вылете на сопровождение штурмовиков  ведущий  четверки  наших
истребителей старший лейтенант Черного в азарте боя  забыл,  что  его  Як-9Т
развивает при пикировании скорость гораздо больше, чем самолет его  ведомого
Як-1. Старший  лейтенант  резко  спикировал  в  "окно",  в  котором  заметил
"мессер", и  ведомый  младший  лейтенант  Бабков  отстал  от  Як-9Т  еще  за
облаками.  Больше  Бабкова  никто  не  видел.  Нет  сомнений,  что  младшего
лейтенанта сбили "мессеры". А ведь  на  счету  Бабкова  было  уже  несколько
сбитых вражеских самолетов, боевую летную жизнь он начинал хорошо, ярко!
     Не повезло и  младшему  лейтенанту  А.  Р.  Рзаеву,  ведомому  старшего
лейтенанта Королева. Группа  Королева  из  четырех  Як-1  при  сопровождении
десяти "илов" в  район  Чимишлии  не  уделила  должного  внимания  одинокому
ФВ-190, обнаруженному в разрыве облаков.  Все  внимание  летчиков  с  начала
штурмовки было приковано к сильно растянувшимся над  целью  "илам".  Этим  и
воспользовался одиночный "фоккер": атаковал из-за  облаков  самолет  Рзаева,
ослабившего, видимо,  наблюдение  за  хвостом  истребителя,  и  поджег  его.
Старший  лейтенант  Королев  не  успел  развернуться  и  отразить  нападение
противника: фашист немедленно убрался в облака.
     Увидев,  что  горящий  самолет  Рзаева  резко  пошел  на  снижение,   и
убедившись, что младший лейтенант не отвечает на вызовы, наши летчики  сочли
Абаса Рзаева погибшим. К счастью, они ошиблись. На  горящем  самолете  Рзаев
сумел  произвести  посадку  на  западной   окраине   селения   Тараклия,   в
расположении советских войск. Он успел выбраться из кабины и  откатиться  по
земле на десяток метров от самолета прежде, чем тот взорвался. Рзаев получил
тяжелые ожоги лица, рук и спины, кроме того, он был  тяжело  ранен  в  левую
руку, которую пришлось ампутировать, но  остался  жив.  Рзаева  подобрали  и
отправили  в  госпиталь  танкисты  из  4-го  гвардейского  механизированного
корпуса.
     На состоявшемся вечером  разборе  боевых  вылетов  мы  проанализировали
случившееся,  установили  причины  понесенных  потерь.  Старшие   лейтенанты
Черногор и Королев сидели,  низко  опустив  головы.  Оба  тяжело  переживали
потерю ведомых.
     Мы еще продолжали разбор боевых вылетов, когда прибежал начальник связи
полка капитан В. К. Семин. В поднятой руке  капитана  белел  лист  бумаги  -
запись  сообщения  Совинформбюро.  В  нем  говорилось,   что   войска   3-го
Украинского фронта прорвали сильно укрепленную, развитую в  глубину  оборону
противника в районе  Бендер,  за  три  дня  боев  расширили  прорыв  до  130
километров по фронту, продвинулись вперед до 70 километров, освободили более
150 населенных пунктов.
     В числе частей и соединений 3-го  Украинского  фронта,  отличившихся  в
боях, Совинформбюро упоминало и летчиков генерала В. А. Судца.
     От сознания того, что о нас помнит Москва, было радостно на душе.
     23 августа войска 3-го Украинского  фронта  под  командованием  Маршала
Советского Союза Ф. И. Толбухина перерезали пути отхода 6-й фашистской армии
за  Прут,  а  на  следующий  день  завершили   окружение   ясско-кишиневской
группировки противника в составе пяти армейских корпусов.
     Авиации противника  с  23  числа  в  воздухе  уже  не  было:  лишившись
аэродромов   на   территории   Молдавии,   потеряв    огромное    количество
бомбардировщиков и истребителей, вынужденный  перекидывать  поредевшие  силы
люфтваффе с одного фронта  на  другой,  противник  фактически  оставил  свои
окруженные  части  и  соединения  на  произвол  судьбы...  Нам  приказали  в
отсутствие воздушного врага не только сопровождать "илы",  но  и  штурмовать
вместе с ними наземные войска гитлеровцев.
     Мы штурмовали фашистов в районах  Леово  и  Комрат,  в  районах  высоты
349,0, Бачой и Котовское. Специальный вылет  на  штурмовку  железнодорожного
узла  Кишинева  выполнила  эскадрилья  капитана  Чурилина.  На  путях   были
уничтожены паровоз и четыре вагона с боеприпасами.
     Помню и другой вылет эскадрильи Чурилина, тот, в котором участвовали мы
с капитаном  Оськиным.  Северо-западнее  села  Бачой  эскадрилья  штурмовала
засевшие в оврагах части врага. Произвели  четыре  захода,  сделали  минимум
сорок прицельных залпов и очередей. Видели, как рвутся в машинах и  повозках
врага боеприпасы. Видели, как давят друг друга, мечутся в  гуще  обезумевших
людей кони. Каждый летчик был предупрежден:  если  противник  выкинет  белые
флаги - огонь прекратить. Но гитлеровцы белых флагов не выкинули.  А  врага,
если он не сдается, уничтожают! Жалости к сопротивлявшейся фашистской  армии
никто из нас не испытывал. Мы  помнили,  как  истерзана  гитлеровской  ордой
родная страна!
     Скопление гитлеровских войск за селом Бачой  было  огромным.  Такого  я
прежде не видел. Поэтому вслед за эскадрильей Чурилина  врага  штурмовали  в
этом районе эскадрильи Батарова и Волкова.  Они  нанесли  фашистам  огромный
урон в живой силе и технике, подавили противника морально.
     Во второй половине дня 24  августа,  возвратись  из  разведки,  капитан
Ватаров крикнул встречавшим товарищам:
     - Хлопцы, Кишинев-то уже наш!
     В воскресенье 27 августа, в день освобождения Галаца, Фокшан, Рымникула
и Тулчи, в день полного очищения земли Советской Молдавии от  гитлеровцев  и
их пособников, штурман 611-го ИАП капитан Оськин был срочно  вызван  в  штаб
дивизии. Оттуда он вернулся с картами Болгарии и Румынии.
     Все  было  ясно.  Понимая,  что  скоро  поступит  приказ  об  очередном
перебазировании, мы принялись восстанавливать и  ремонтировать  материальную
часть. Возможность для этого была: полк хотя и сопровождал штурмовики  136-й
ШАД, добивавшие противника, но напряжение спало, интенсивность вылетов стала
не той.
     Можно было подвести кое-какие итоги. За 7 дней, с 22 по 29 августа 1944
года,  полк  совершил  512  боевых  вылетов,  проводил  до  цели  130  групп
штурмовиков, не позволил  вражеским  истребителям  ни  разу  приблизиться  к
"илам" для атаки. Кроме этого, полк совершил 76 вылетов на разведку войск  и
техники противника, произвел 40 вылетов на самостоятельную штурмовку  врага,
уничтожив при этом 97 автомашин, 47 повозок с боеприпасами и  имуществом,  2
штабных автобуса, 4 бензовоза, паровоз., 4 вагона с боеприпасами, 2  батареи
зенитной артиллерии, 350 солдат и офицеров. В воздушных боях  полк  сбил  10
вражеских самолетов из тех 33-х, которые были уничтожены летчиками 17-й ВА в
ходе Ясско-Кишиневской операции. Ратный труд воинов 611-го ИАП высоко оценен
Верховным Главнокомандующим советских войск. Его приказами  личному  составу
611-го ИАП были объявлены благодарности за овладение Каушанами -  Тарутиным,
за взятие Измаила, за взятие  Браилова  и  за  овладение  городом  и  портом
Констанца. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 сентября 1944 года
611-й Перемышльский истребительный авиационный полк за образцовое выполнение
заданий  командования,  за  овладение  городами  Браилов   и   Констанца   и
проявленные при этом доблесть и мужество был награжден орденом Суворова  3-й
степени.


     В августе 1944 года  была  освобождена  почти  вся  Советская  Украина.
Некоторые горные  районы  еще  предстояло  освободить,  предстояло  принести
свободу соседним народам Европы, добить фашизм. И война продолжалась.
     Утром  4  сентября  передовая  команда  полка  впервые  отправилась  на
территорию другого государства - Румынии, на  посадочную  площадку,  в  пяти
километрах южнее города Фетешти. После  ликвидации  противника,  окруженного
западнее Кишинева, 17-я ВА  готовилась  вместе  с  наземными  войсками  3-го
Украинского фронта ликвидировать вражеские войска  в  царской  Болгарии.  На
территории же Румынии гитлеровцев добивал 2-й Украинский фронт.
     5   сентября   Советское   правительство,   как   известно,    объявило
антинародному  правительству  Болгарии,  что   считает   СССР   и   Болгарию
находящимися в состоянии войны друг против друга,
     Боевую  задачу  611-й  Перемышльский  истребительный  авиационный  полк
получил в 23 часа 7 сентября. Нам приказали с рассвета 8 сентября прикрыть с
воздуха боевые действия 4-го механизированного  корпуса,  подчиненного  37-й
армии. На заре 8 сентября все в полку замерло, ожидая команды  на  вылет.  Я
сидел в кабине истребителя, готовый поднять в воздух первую четверку "яков".
Но прошел час, прошел другой, а команды на вылет не поступало. Представители
37-й армии, находившиеся на аэродроме, разводили руками.
     - Похоже, не с кем воевать, товарищ майор!
     - Как это "не с кем"?
     - А вот так. Не с кем. Ждите.
     Команду на вылет первой группе истребителей с КП дивизии подали  только
в 11 часов. Со мною взлетели мой ведомый капитан Оськин, а  также  лейтенант
Лодвиков, назначенный к  той  поре  начальником  воздушно-стрелковой  службы
полка, и прибывший в полк на  стажировку  из  авиаучилища  лейтенант  Н.  П.
Трусов.
     Мы взяли курс на Негру-Водэ, пересекли юго-западнее Негру-Водэ  границу
Болгарии  и  углубились  на  ее  территорию  до  города,  Добрич.  Воздушный
противник  не  появлялся,  передвижения  вражеских  войск  мы  не  заметили.
Развернулись  вдоль  шоссейной  дороги   на   северо-восток.   За   селением
Генерал-Тошево обнаружили  большое  скопление  людей,  движущиеся  к  ним  с
востока колонны танков и  автомашин.  Снизились.  Люди  махали  нам,  бежали
навстречу танкам.  Танкисты  откинули  крышки  люков,  размахивали  шлемами,
женщины бросали им цветы. Все было ясно.
     Наше звено еще раз просмотрело  местность  до  Добрича.  Неподалеку  от
города, по проселку, пылила к  шоссе  кавалерия.  Конники,  одетые  в  форму
болгарской армии, срывали шапки, приветствуя краснозвездные самолеты.  Вдоль
шоссе они построились в три шеренги,  дождались  приближения  колонны  наших
танков, как один встали на стременах и бросили шапки ввысь.
     Я сообщил по радио на КП полка, что боевых  действий  нет,  приказал  в
дальнейшем производить" вылеты только парами истребителей.
     В предпоследнем вылете капитан Чурилин наблюдал, как войска 37-й  армии
входили в Люляково, а мы с капитаном Оськиным, вылетев к  вечеру,  достигнув
Бургаса, видели идущие по городу колонны демонстрантов. Ни в этот день, ни в
следующий мы не израсходовали ни одного снаряда,  ни  одного  патрона,  а  9
сентября в Болгарии началось всенародное восстание,  руководимое  Болгарской
рабочей  партией  (коммунистов),  и  антинародный  режим  в  страде  рухнул.
Созданное восставшими правительство  Отечественного  фронта  объявило  войну
фашистской Германии, заявило о вечной и нерушимой дружбе с Советским Союзом.
Мы получили приказ прекратить боевые действия, которых, по  существу,  и  не
начинали.
     К 20 часам 10 сентября личный состав полка перебазировался на  аэродром
в Бургасе, где находился до 5 октября. Здесь мы готовились к  будущим  боям,
здесь 19 сентября узнали, что выводимся из  состава  236-й  и  включаемся  в
состав 288-й истребительной авиадивизии.  Командовал  нашей  новой  дивизией
участник боев на  Халхин-Голе  и  в  небе  Испании  Герой  Советского  Союза
генерал-майор авиации Б. А. Смирнов. По его приказу полк перебазировался  на
аэродром Божурище, в десяти километрах западнее города Софии.
     Запомнились встречи с  младшими  командирами  и  солдатами  авиационных
частей болгарской  армии.  Первая  произошла,  едва  успели  приземлиться  в
Бургасе. Младший командир тамошней авиачасти по фамилии  Славичев  явился  с
вопросом, кому передавать  аэродромный  склад.  На  складе  имелись  оружие,
боеприпасы, техническое имущество, летное  обмундирование.  Я  ответил,  что
склад принадлежит народной Болгарии,  его  необходимо  сберечь  для  авиации
новой    болгарской    армии.    Вместе    со    Славичевым    пришли    два
солдата-артиллериста. Их полк стоял в летних лагерях неподалеку от  Бургаса,
близ поселка Рудник. Офицеры  сбежали,  бросили  полк  на  произвол  судьбы.
Солдаты спрашивали, как быть. Давать советы болгарским  военнослужащим  меня
никто не уполномочивал, но никто и не  запрещал  мне  этого.  Осведомившись,
есть ли в полку коммунисты,  узнав,  что  их  двадцать  человек  и  что  мои
собеседники - тоже члены Болгарской рабочей партии (коммунистов), я сказал:.
     - На вашем месте, товарищи, я  бы  отправился  в  полк,  собрал  членов
партии, организовал  охрану  пушек  и  полкового  имущества,  а  кого-нибудь
направил в Бургас - искать партийный комитет, просить указаний!
     Артиллеристы совет приняли.
     Нередко болгарские авиационные техники обращались за помощью  к  нашим.
Помню,  два  болгарских  механика   пригласили   на   консультацию   старшин
Воронецкого и Лысокобылина: не ладилось дело с убиранием шасси на болгарском
самолете. Воронецкий и Лысокобылин обнаружили, что все дело в болте, который
выступает из стойки шасси. Недолго думая,  Воронецкий  взял  зубило,  срубил
выступающую часть болта. Болгарские механики расстроились: начальство вычтет
стоимость  болта  из  получки  механика  самолета.  Наши  старшины  принесли
болгарам две пригоршни болтов: берите, пожалуйста, не расстраивайтесь. Но  и
тут болгарские механики озадачили наших: принялись  упорно  отказываться  от
подарка.
     - Нету левов! Нету левов! - твердили они.
     Никак не могли понять, что русские отдают болты бесплатно,  по  дружбе,
из желания помочь.
     Вообще  отношения  с  болгарскими  солдатами,  младшими  командирами  и
большинством гражданских лиц у советских солдат и офицеров  были  отличными.
Вот отношения со  многими  офицерами  бывшей  болгарской  царской  армии,  в
частности с офицерами-летчиками, оставляли желать лучшего.
     Помню,  дирижер  духового  оркестра  болгарской  авиачасти  в  Божурище
говорил, что мы напрасно удивляемся этому, ведь большинство их принадлежит к
очень состоятельным семействам, они обожали царя, многие никогда не смирятся
с народной властью.
     - Но ведь и вы - офицер! - заметил я.- Вы - капитан по званию, верно?
     - Верно,- согласился собеседник.-  Но  происхожу  из  бедной  семьи,  и
офицер я, если так можно выразиться, "от  музыки".  Между  прочим,  меня  не
принимали в офицерском обществе. И неожиданно спросил:
     - Простите, в вашей стране  офицеры,  выходящие  в  отставку,  получают
пенсию?
     - Разумеется!
     - А у нас не получают. Меня вот в старости ждет нищета.
     Я ответил дирижеру, что в новой  Болгарии,  надо  полагать,  и  порядки
будут новыми.
     - Хотел бы я дожить до той поры! - вздохнул пожилой капитан...
     При разговорах с болгарами мы постоянно ощущали дружелюбие,  восхищение
достижениями СССР, благодарность Красной Армии, Очень  ярко  проявились  эти
чувства и во время футбольного матча между летчиками нашего полка со сборной
командой города Бургаса. Занятия спортом в  полку  поощрялись.  В  свободные
часы  летчики  и  техники  яростно  состязались  у  волейбольных   сеток   и
самодельных футбольных ворот. Мысль помериться  силами  со  сборной  Бургаса
пришла в голову командиру  1-й  эскадрильи  капитану  Волкову.  Я  не  видел
причин, из-за которых следовало бы отказаться от такого  матча,  и  разрешил
провести его. На  следующий  день  -  телефонный  звонок.  Звонит  начальник
политотдела 4-го гвардейского  механизированного  корпуса  полковник  В.  А.
Болдырев. Спрашивает, почему проведение матча не согласовано  с  начальником
гарнизона Бургаса, командиром 4-го  гвардейского  механизированного  корпуса
генералом В. И. Ждановым.
     - Но почему я должен согласовывать, товарищ полковник? Соберутся хлопцы
у нас на аэродроме, погоняют мячик, и все.
     - Думаете, все? А в городе вы давно были? Афиши о матче видели?
     - Афиши? Какие афиши?
     - Обычные. Размером, примерно, метр на полтора. О матче  между  сборной
командой летчиков СССР и сборной Бургаса!
     - Товарищ полковник, я отменю...
     -  Погодите,  погодите!  "Отменю"!..  Быстрый  какой!  Этак  еще   хуже
получится.
     - Но как же тогда? Что делать, товарищ полковник? Посоветуйте!
     - Посоветуйте! Сначала решение принял, а теперь совета просит! Ничего я
вам не могу посоветовать. Разве что - не проигрывать!
     Тут Болдырев заразительно рассмеялся:
     - Вот, вот! Не советую проигрывать,  майор,  если  взялись  честь  всех
советских летчиков защищать! Будьте здоровы!
     Признаюсь, я искал благовидный предлог отказаться  от  матча,  но  наши
доморощенные Старостины и Бутусовы  -  те  же  Волков,  Батаров,  Алавердов,
Токарев, Беляев, Сергеев, Дымов, Калюжный  и  другие  -  просто  умоляли  не
срывать игру:
     - Костьми ляжем, а не проиграем, товарищ майор!
     Но дело не в звонках Болдырева. На стадионе я лишний раз убедился,  как
тепло относятся к нам болгары. В  чьи  бы  ворота  не  влетал  мяч,  реакция
зрителей (а их собралось тысяч  восемь!)  была  прекрасной:  они  награждали
бурными аплодисментами игроков обеих команд, кстати сыгравших вничью - 4:4.
     Словом, пребывание в Болгарии осталось в памяти теплом осеннего  солнца
и открытых братских сердец.
     5 октября полк, как я уже говорил, перебазировался в  район  Софии,  на
аэродром Божурище. В тот же день я имел первую личную встречу  с  командиром
288-й ИАД генерал-майором Б. А. Смирновым - сдержанным  человеком,  среднего
роста, с проницательным взглядом  светлых  глаз.  Помню,  докладывая  новому
комдиву и состоянии дел в полку,  я  схитрил,  сказал,  что  для  тренировок
молодых летчиков понадобится не менее двадцати тонн горючего.
     Смирнов оглядел меня изучающим взглядом:
     - Не жадничайте, товарищ майор. Подсчитайте и в следующий раз доложите,
сколько необходимо На самом деле.
     Понимая, что хитрость разгадана, я стушевался. Смирнов усмехнулся:
     - Ничего-ничего, бывает, товарищ майор. Я же понимаю,  что  вы  не  для
личной выгоды... Ну, а теперь порадую. Ваш полк награжден орденом  Суворова.
Поздравляю.- Смирнов пожал мне крепко  руку.-  Проведите  митинг,  обрадуйте
своих орлов... и беритесь за дело:  завтра  начинайте  облет  района  боевых
действий,-  продолжал  комдив.-  И  учтите  указание  "первого":   проявлять
инициативу, уничтожать транспорт  противника,  его  технику  и  живую  силу.
Особое внимание обратите на железнодорожную магистраль Салоники - Белград.
     Под "первым:"  командир  дивизии  имел  в  виду  командующего  17-й  ВА
генерал-полковника В. А. Судца. Указание  же  обратить  особое  внимание  на
железнодорожную магистраль Салоники - Белград могло  означать  только  одно:
противник начал поспешный отход из Албании и Греции, движение  его  эшелонов
должно -быть сорвано.
     К тому времени мы уже завершили тренировку молодых летчиков,  прибывших
в полк в августе, а со "старичками" произвели несколько полетов по приборам,
учитывая, что впереди зима и что метеорологические  условия,  к  тому  же  в
горной местности, будут сложными.
     Облет мы завершили к 10.00, а в 10.30 я уже вылетел в составе звена  из
четырех "яков" с задачей  разведать  движение  на  участке  железной  дороги
Приштина - Скопле  -  Лесковац.  Со  мной  летели  капитан  Оськин,  старший
лейтенант Черногор и младший лейтенант Черевко. В десяти километрах севернее
Приштины звено обнаружило эшелон крытых товарных вагонов и трех  платформ  с
зенитными установками. При нашем появлении эти установки  открыли  огонь.  Я
атаковал платформу  посередине  состава,  Оськин  -  заднюю,  а  Черногор  -
паровоз. Снаряды и пули достигли цели: зенитки  смолкли,  паровоз  вышел  из
строя: из пробитого котла хлынули пар и вода.
     Мы направились в сторону Скопле. С юга к Приштине приближался еще  один
эшелон. Черногор и Черевко уничтожили его  паровоз.  Около  станции  Качаник
показался  третий  фашистский  эшелон.  Видно,  совсем   плохи   были   дела
гитлеровцев, если гнали составы даже в дневное время, да еще без  воздушного
прикрытия! Боезапас у нас кончился, но  подошло  вызванное  по  радио  звено
Батарова, поразило и третий вражеский эшелон.
     Пройдя до Скопле, обнаружив  на  тамошнем  железнодорожном  узле  много
железнодорожных составов противника, мы сообщили об этом на КП 283-й  ИАД  и
легли  на  обратный  курс.  В  это  время  капитан   Батаров,   продолжающий
действовать, сообщил, что атакованный нами эшелон севернее Приштины горит.
     После Батарова в воздух поочередно поднялись звенья Волкова и Чурилина.
Особенно удачен был удар звена Чурилина по вражескому эшелону из 35  вагонов
и двух платформ с  зенитными  установками.  Всего  же  за  эти  вылеты  полк
уничтожил 3 паровоза, 24 вагона, до  40  солдат  врага  и  подавил  огонь  8
зенитных установок. Движение  на  перегонах  Скопле  -  Качаник,  Качаник  -
Приштина и Приштина - Косовска-Митровица было прервано.
     Во второй половине дня наносить удары по разведанным нами целям  начали
бомбардировщики болгарских ВВС, а полку  приказали  сопровождать  штурмовики
198-й ШАД, наносившие удар по позициям врага в районе Бела-Паланка.
     Прикрывать первую,  группу  "илов"  полетел  я  с  капитаном  Оськиным,
лейтенант Лодвиков - со своим ведомым младшим лейтенантом Л. В. Токаревым  -
одним из молодых летчиков полка.
     За Славницей показались горы, изрезанные  лесистыми  ущельями.  Ведущий
группы штурмовиков не имел, видимо, опыта полетов в горах, зашел  в  ущелье,
стены  которого  стали  быстро  сужаться,  и,  пока  набирал  высоту,  чтобы
вырваться из западни, проскочил цель - двадцать фашистских танков.
     Зарытые по башни в землю, эти танки  перегораживали  горное  плато,  не
давали продвигаться болгарским пехотинцам. К счастью, связь со  штурмовиками
работала отлично, мы навели  "илы"  на  цель,  и  после  первого  же  захода
штурмовиков два фашистских танка  запылали,  как  факелы.  Потом  загорелись
третий, четвертый...
     Пользуясь отсутствием воздушного противника, наше звено нанесло удар по
колонне автомашин и  бронетранспортеров  на  дороге  западнее  Бела-Паланки,
подожгло четыре автомашины. В сторону  Ниша  вражеские  машины  тянулись  по
стиснутой горами дороге сплошной вереницей. Я сообщил об этом в  дивизию  и,
кроме того, вызвал четверку "яков"  из  эскадрильи  капитана  Чурилина.  Его
летчики уничтожили 10 автомашин и бронетранспортеров.
     10 октября войска 3-го Украинского  фронта,  болгарские  и  югославские
войска перерезал" шоссейную и железную дороги Ниш - Белград, перекрыли врагу
пути отхода и перевозок. Непрерывный поток вражеских эшелонов, автоколонн  и
колонн пехоты сразу иссяк, поэтому и полеты штурмовиков  сократились.  А  20
октября войска 3-го Украинского фронта о взаимодействии с НОАЮ освободили от
фашистских захватчиков столицу  Югославии  город  Белград;  начало  массовое
изгнание  гитлеровцев  с  территории   Югославии.   Враг   откатывался   так
стремительно, что части 288-й ИАД в двадцатых числах месяца отстали от линии
фронта на 300 километров!
     29 октября командир дивизии генерал-майор Б. А.  Смирнов  приказал  нам
перебазироваться на аэродром вблизи города Крушевац, что  на  реке  западная
Морава. Полк перелетел в Крушевай 3 ноября. Наземный эшелон  из-за  нехватки
транспорт прибывал партиями, последняя добралась до города лишь 7  числа,  в
первый день празднования 27-й годовщины Великой Октябрьской социалистической
революции.
     Югославы встречали  нас  примерно  так,  как  у  нас  встречали  первых
космонавтов. Повсюду -советские и югославские  знамена,  плакаты;  улицы  по
которым мы проезжаем, похожи на цветочные оранжереи, и бурлит, бурлит вокруг
машин народ! Половина мужчин и молодых  женщин,  совсем  девочек,  потрясает
пилотками с алыми звездочками, автоматами  кустарного  производства,  другая
половина - букетами, платками и кружками с вином:
     - Живели русски войницы!
     - Живела Црвена Армия!
     Восторженные лица, звонкие голос распахнутые навстречу друг другу души!
     6  ноября  в  помещении  городского  театра  состоялось   торжественное
собрание   воинов   полка,   посвященное   годовщине   Великой   Октябрьской
социалистической революции. Мы шли в  театр  под  звуки  духового  оркестра,
население снова забросало полк цветами. Не успели занять места, как старшина
полка П. И. Аракелов доложил:
     - Товарищ майор! Прибыло много югославских воинов. Просят пустить их.
     Перед зданием колыхалась масса вооруженных людей. Увидев меня, замахали
пилотками, автоматами:
     - Живела Црвена Армия!
     Человек пятьсот. Тесновато будет,  но  ничего:  разместимся!  Я  широко
распахнул дверь, югославы шумно повалили в зал.  Пока  добирался  до  своего
места в президиуме, все ложи, балкон, даже проходы  в  партере  были  заняты
воинами-югославами.  Внезапно  в  первом   ряду   возникло   замешательство.
Оказалось, у чернокудрой девушки сорвалась с пояса, упала  и  покатилась  по
наклонному полу к сцене граната. Первым вскочил с места сидевший  крайним  в
четвертом ряду  старший  сержант  Миша  Молчанов.  Бросился  вперед,  догнал
гранату,  поднял  и  вручил   красавице-партизанке,   словно   розу.   Смех,
аплодисменты, новые и новые здравицы. Остановить эту бурю  было  невозможно.
Выручили музыканты - заиграли "Катюшу". Люди  стали  петь,  а  когда  допели
песню - наступила тишина.
     Думаю, югославские воины не поняли всех слов моего  доклада,  но  смысл
его уловили прекрасно. Аплодировали именно там, где следовало. Точно так  же
потом аплодировали офицеры и солдаты нашего  полка  горячей  речи  комиссара
югославских партизан Драговича.
     После  зачтения  праздничного  приказа  я  объявил  собрание  закрытым.
Оркестр заиграл "Интернационал". Все встали и запели, и не слышно было  даже
различия в языках!..
     К сожалению, день 7 ноября был омрачен для нас  "ошибкой"  американских
ВВС. 18 самолетов "лайтинг" атаковали на марше грузовик, которым следовала в
Крушевац одна из  групп  нашего  наземного  эшелона.  Грузовик  был  разбит,
механику 3-й эскадрильи сержанту Белоусову оторвало кисть  руки,  а  комсорг
3-й эскадрильи, механик  по  вооружению  старший  сержант  Николай  Иванович
Остапенко погиб.  Воинов  полка  обожгло  горе.  Двадцатичетырехлетний  Коля
Остапенко был ветераном полка, служил в 611-м ИАП с весны 1942 года. Простой
колхозный паренек, очень скромный, вдумчивый, серьезный, отлично  знал  свое
дело, пользовался авторитетом не только среди солдат и сержантов, но и среди
офицеров, отдававших должное его воинскому мастерству и выдержке. Недавно мы
приняли Колю в партию. И вот его нет с нами. Нет!..
     В день  похорон  Коли  кладбище  заполнили  местные  жители.  Собралось
несколько тысяч человек. Все хотели проститься с советским воином,  погибшим
на земле Югославии. Люди шли и шли мимо гроба с телом,  и  каждый,  согласно
обычаю, клал в гроб либо монеты, либо ассигнации. Ветром ассигнации сдувало,
их подбирали, опять клали на  место.  Шествие  длилось,  около  двух  часов.
Грянул залп. Гроб под  звуки  траурной  музыки  опустили  в  могилу.  Каждый
однополчанин бросил на гроб горсть земли. Стали бросать землю и югославы. На
могиле мы установили сделанный в армейских  мастерских  фанерный  обелиск  с
красной звездой. Уходя с кладбища, жители города кланялись  свеженасыпанному
холму, клали возле него цветы.


     В конце ноября 1944  года  полк  перебазировался  на  полевой  аэродром
Надаль, чтобы принять участие в Будапештской операции войск 3-го Украинского
фронта. К этому  времени  восточная  Венгрия  была  освобождена,  фашистские
войска отходили за  Дунай  и  Драву,  где  спешно  совершенствовали  заранее
построенные  оборонительные  рубежи.  Гитлеровцы  предпринимали  контратаки,
сопротивлялись  ожесточенно  и  настойчиво:  линия  фронта  сократилась,   в
распоряжении врага имелось большое количество пехоты, артиллерии,  танков  и
авиации,   частично   выведенных   с   Балканского   полуострова,   частично
переброшенных с Запада, прогерманское правительство Венгрии все  сырье,  всю
промышленную продукцию  отдавало  гитлеровцам,  в  распоряжение  фашистского
рейха был передан и нефтеносный район Надьканижа с заводами  по  переработке
нефти и запасами натурального горючего.
     В течение 4 и 5 декабря полк произвел  с  аэродрома  Надаль  22  боевых
вылета, но с 6  по  8  декабря  авиацию  прижали  к  земле  обложные  дожди:
видимость не превышала двух километров, грунт раскис, истребители отрывались
от площадки с трудом. Дождь  прекратился  лишь  во  второй  половине  дня  8
декабря. Облачность приподнялась до 600 метров. Сразу позвонил Смирнов:
     - Небо видите?
     - Видим, товарищ генерал!
     - А где находятся войска пятьдесят седьмой армии, знаете?
     - Нет, товарищ генерал.
     - Возле Балатона они находятся! К  южному  берегу  выходят!..  Возьмите
карту, отыщите город Капошвар... Нашли?  В  20  километрах  юго-восточнее  -
Тассар. Завтра быть там.
     Тассар находился всего в 30-40 километрах от линии фронта. Вести боевые
действия с этого аэродрома, конечно, было очень удобно, но дождь нет-нет  да
и принимался лить снова, подъездные пути к  аэродрому  сделались  совершенно
непроезжими для автотранспорта, а грунт самого аэродрома  раскис  настолько,
что мы стали сомневаться, удастся ли вообще взлетать с этой точки.
     На подходе к Тассару, с воздуха, я увидел большой склад пиломатериалов,
находящийся  в  двух  километрах  южнее  местечка.  Выяснили:  пиломатериалы
принадлежат крупному лесопромышленнику, сбежавшему с  фашистскими  войсками.
За одну ночь выложили из отличных досок взлетно-посадочную полосу  длиной  в
600 и шириной в 40  метров.  В  укладке  полосы  приняли  участие  и  жители
Тассара, пригнавшие для перевозки пиломатериалов своих  быков.  Мы  от  души
благодарили тассарцев. Я первым испробовал новую  полосу  утром  9  декабря.
Самолет оторвался от полосы быстро, ее длины хватило с избытком.
     Взлетел я в паре с лейтенантом Мордовским. Под облаками прошли к  озеру
Балатон. Озеро окаймляли зимние  желто-зеленые  лиственники  с  темно-синими
пятнами хвойных боров.
     На западном берегу нас обстреляли из "эрликонов". Свернув на Капошвар и
приближаясь к местечку Надьбайом, я увидел справа по  курсу  идущие  плотным
строем самолеты. Прижимаясь к самой кромке облачности, приблизились  к  ним.
Две девятки Ю-87 следовали в кильватере на Капошвар. Судя по боевому порядку
и  небольшой  высоте  вражеских  самолетов,   они   собирались   производить
бомбометание с горизонтального  полета.  Истребителей  противника  рядом  не
было.
     - Атакуем!
     Нырнули под вражескую группу. Гитлеровцы продолжают полет, как ни в чем
не бывало. Возможно, они нас и не видят.
     Атаковав ведущего первой девятки, я всадил ему в фюзеляж, между  шасси,
длинную очередь из пушки и пулеметов. Отвернув  вправо,  набрав  на  большой
скорости высоту и, развернувшись для повторной атаки, на этот раз в лоб,  мы
увидели, что ведущий Ю-87 первой девятки горит, падает,  ведомые  его  звена
делают  разворот  на  180  градусов,  а  вторая  девятка  в  плотном   строю
разворачивается влево от  нас.  Мы  попытались  атаковать  развернувшееся  в
обратном направлении звено снизу, но на дистанции в  сотню  метров  увидели,
что из всех  трех  самолетов  посыпались  бомбы,-  атака  снизу  невозможна.
Довернули на вторую девятку, но и самолеты второй вражеской девятки  спешили
сбросить  бомбы.  Все  они  упали  и  взорвались  на   территории,   занятой
фашистскими войсками...
     10 декабря выдался совершенно нелетный день:  холодный  северный  ветер
принес низкие облака, нудную  морось  и  туман,  мы  не  могли  поддерживать
действия наземных войск. Сознание беспомощности  в  разгар  боевых  действий
никогда и никому настроения не улучшало. Прибавьте к этому  холод,  сырость,
задержку с подвозом продуктов из-за распутицы... Очень жалел я, что  в  полк
еще не прислали нового замполита  взамен  выбывшего  А.  Л.  Фейгина  и  что
парторг полка капитан Греков еще  не  прибыл  с  возглавляемым  им  наземным
эшелоном. Ведь так необходимо в иные минуты воинам проникновенное, доходящее
до сердца, заставляющее забывать невзгоды слово  партийного  вожака!  Однако
ободрить людей следовало.  Я  взялся  сам  сделать  доклад  о  революционном
прошлом  Венгрии,  о  венгерской  революции  1919  года,   зачитал   приказы
Верховного Главнокомандующего с  благодарностью  личному  составу  полка  за
освобождение Белграда и овладение переправами  через  реки  Дунай  и  Драва,
напомнил о клятве, которую дали комсомольцы полка командованию 288-й  ИАД  в
день 26-й годовщины ВЛКСМ - крепить дисциплину и организованность,  Повышать
боевое мастерство, бить врага без промаха.
     И народ повеселел.
     Собрав  парторгов  и  комсоргов   эскадрилий,   определили   темы   для
политинформаций и политбесед на период наступательной операции.
     К вечеру  погода  чуть-чуть  улучшилась:  туман  рассеялся,  облачность
поднялась до 100  метров.  На  взлетной  полосе  дежурило  звено  лейтенанта
Клепко. Сидя в кабине "яка", младший лейтенант Шувалов заметил, что  в  двух
километрах севернее аэродрома  биплан  типа  Хе-126  разбрасывает  листовки.
Дежурное звено взлетело, Шувалов сбил неприятеля.  Хе-126  свалился  в  пяти
километрах от Тассара. Раненые летчик и штурман фашистского самолета сдались
в плен.
     На следующий день полк прикрывал штурмовики, наносящие удары  в  районе
Топольца. В одном из вылетов четверка капитана Черногора встретила в  районе
цели  10  ФВ-190,  прикрытых  парой  Ме-109.  Группа  Черногора   немедленно
атаковала "мессеры", сбила их (одного -  Черногор,  второго  -  Мордовский),
затем напала на "фоккеры". Лейтенант Клепко  сбил  один  из  них,  остальные
врассыпную, на бреющем, ушли на запад.
     С  этого  дня  вплоть  до  18  декабря  полк   продолжал   поддерживать
наступательные  действия  57-й  армии,  производил   разведку,   сопровождал
штурмовики, участвовал в воздушных боях.
     Для  того,  чтобы  остановить  наступление  наших  войск   западнее   и
юго-западнее Будапешта,  в  частности  в  районе  между  озерами  Балатон  и
Веленце,  гитлеровское  командование  в  середине  декабря  предприняло  ряд
отчаянных контратак. 18 декабря войска 57-й армии перешли  к  обороне.  Наше
командование производило перегруппировку сил,  готовило  новое  наступление.
Нас перебазировали на аэродром  близ  города  Мадочь,  на  берегу  Дуная.  В
течение 19 декабря летный состав изучил район предстоящих боевых действий, а
вечером я глазам не поверил: в Мадочь уже прибыли все наши техники.  Это  за
сто шестьдесят километров без машин да по бездорожью!
     - Как вы умудрились? - спросил я техников.
     - Товарищ подполковник, разве вы забыли, что мы - суворовцы? -  ответил
за всех старший сержант Саша Сулейков.
     Они знали, что без них полк, как без рук, спешили к нам!
     Боевые действия с  аэродрома  Мадочь  полк  начал  20  декабря.  Первую
четверку "яков" повел я. Моим ведомым был капитан  Оськин.  Во  второй  паре
летели младшие лейтенанты А. Т. Фадеев и В.  Л.  Рымарь.  Группа  прикрывала
наземные войска в  районе  Ловашберень  -  Позманд  -  Патка.  Встретив-  на
пересекающихся курсах  шесть  Ме-109,  мы  пропустили  их  справа  от  себя,
развернулись и атаковали: младшие лейтенанты  Фадеев  и  Рымарь  -  четверку
Ме-109; мы с Оськиным - пару прикрытия этой  четверки.  Фадеев  и  Рымарь  в
первой же атаке сбили ведомых первой и второй  пары.  К  сожалению,  верхняя
пара Ме-109, заметив нас с Оськиным, тотчас  скрылась  в  облака.  В  облака
ушли, разойдясь веером, и ведущие  нижних  пар.  Преследовать  их,  не  имея
авиагоризонтов, мы, к сожалению, не могли.
     Следующую группу из шести "яков", опять  же  в  район  Бергенда,  говел
капитан Чурилин. Здесь находились два ФВ-190,  прикрытые  четверкой  Ме-109.
Заметив наши истребители,  "фоккеры"  бреющим  ушли  на  запад,  а  четверка
Ме-109, разойдясь на встречных с четверкой "яков" и не замечая  идущую  выше
пару Чурилина - Кириченко, развернулась на 180 градусов для атаки. Именно  в
этот момент Чурилин и Кириченко обрушились на гитлеровцев, в первой же атаке
сбили двух фашистов. У капитана Чурилина это был  тринадцатый  лично  сбитый
самолет, у младшего лейтенанта Кириченко - второй.
     Наши механизированные войска в районе  Секешфехервар  прорвали  оборону
противника,  продвинулись  на  глубину  до  двенадцати  километров.  Пытаясь
остановить их, гитлеровское командование бросило 22 декабря  в  бой  большое
число ФВ-190, Ю-87 и Ме-109. Наш полк произвел  60  боевых  вылетов,  провел
восемь воздушных боев и сбил шесть вражеских самолетов.
     Один из таких боев был поистине суворовским.  Группа  в  составе  шести
Як-1 (капитан Черногор, младший  лейтенант  Черевко,  лейтенант  Мордовский,
младший лейтенант П. Я. Дымов, старший лейтенант Королев и лейтенант Трусов)
встретила 18 "фоккеров", прикрытых  шестью  Ме-109,  атаковала  гитлеровцев,
сбила три ФВ-190, а остальные вражеские самолеты обратила в бегство.
     В тот же день я вылетел ведущим четверки "яков". Кроме нас с Оськиным в
четверку входила пара Батаров - Шувалов. Первым увидел три  Ме-109  Батаров.
Он атаковал их и сбил один "мессер". Появившаяся было  четверка  "фоккеров",
заметив нас с Оськиным, скрылась в облаках. Тут же вывалился из облаков  еще
один Ме-109, возможно, отставший от первой тройки.
     Я сказал Оськину по радио:
     - Вы - штурман, ваша обязанность - "помочь" заблудившемуся!
     И через полторы минуты пылающий, чадящий черным дымом "мессер" врезался
в землю.
     Пока я прикрывал Оськина,  Батаров  напал  на  группу  бомбардировщиков
Ю-87, вынудил их сбросить бомбы на собственные  войска  и  уйти  на  бреющем
восвояси.
     В напряженной боевой работе прошли все дни  до  25  декабря.  Прикрывая
наземные войска, сопровождая штурмовики, вылетая на разведку, летчики  полка
уничтожили   10   автомашин   противника,   несколько    бронетранспортеров,
бензозаправщик, сбили и уничтожили 15 вражеских самолетов, уничтожили  свыше
ста солдат и офицеров врага.
     Особенно  напряженными  были  бои   23   и   24   декабря.   Гитлеровцы
предпринимали  отчаянные  усилия  приостановить  наступление  наших   войск.
Пришлось, сопровождая штурмовики, совершить 70 боевых  вылетов.  От  мощного
зенитного огня полк потерял три самолета. К счастью, летчики остались живы.
     Утро 25 декабря оказалось нелетным. Пользуясь этим, я  зачитал  личному
составу  приказ  Верховного  Главнокомандующего  от  24  числа,  в   котором
объявлялась благодарность частям и соединениям, отличившимся  при  овладении
городом Секешфехервар, в том числе и нашему полку.
     Сразу после зачтения приказа  поступило  указание  перебазироваться  на
аэродром Секешфехервар, находящийся в  непосредственной  близости  от  линии
фронта. Враг был так близко, что подвергал  аэродром  артобстрелу.  Но  дело
было даже не во вражеской артиллерии, а в  гитлеровском  аэродроме  Веспрем,
находившемся всего в тридцати пяти километрах от  Секешфехервара.  Противник
сосредоточил на этом аэродроме, не считая  бомбардировщиков,  разведчиков  и
транспортных самолетов, также 130 истребителей новейших типов-Ме-109  Г-9  и
Ме-109 Г-12. Оба типа истребителя были вооружены моторными  пушками  калибра
30 миллиметров и синхронными пулеметами калибра 13 миллиметров. Кроме  того,
у истребителя Ме-109  Г-12  были  улучшены  аэродинамические  свойства,  что
увеличило его скорость.  Вдобавок  ко  всему  на  аэродроме  Веспрем  имелся
локатор - новинка, о которой узнали тогда, когда овладели городом Веспрем. С
помощью локатора  гитлеровцы  немедленно  обнаруживали  наши  поднявшиеся  в
воздух самолеты и наводили на них свои истребители.
     Нам  поставили  задачу  прикрыть  наземные  войска  2-го   гвардейского
мехкорпуса в районе  Замоль-Мох-Баклаш.  Первой  с  аэродрома  Секешфехервар
вылетела шестерка "яков" капитана Чурилина. Ведомым у Чурилина летел младший
лейтенант Кириченко. Младший лейтенант отличался хорошей  осмотрительностью,
решительностью и отвагой. На его счету было уже  два  сбитых  "мессера".  Во
второй паре летели лейтенант Рыжов и младший лейтенант И. И. Алешкин -  тоже
опытные, хорошо слетавшиеся бойцы. Менее опытной была только третья  пара  -
младшего лейтенанта Н. Н. Куценко и младшего лейтенанта Д.  Т;  Егорова.  Но
Куценко обладал  исключительной  зоркостью,  он  всегда  первым  обнаруживал
противника.
     В районе  восточнее  аэродрома  "яки"  набрали  высоту  3000  метров  и
эшелонировались: пара Чурилина поднялась на 500 метров выше четверки Рыжова.
Казалось, все предусмотрено, неожиданностей  ждать  не  приходится.  Однако,
выйдя в  район  прикрытия  наземных  войск,  группа  подверглась  совершенно
неожиданной  атаке  сверху  десяти  Ме-109  Г-12.  Сразу  же  был   подожжен
истребитель Куценко и  подбит  истребитель  Алешкина.  Куценко  выпрыгнул  с
парашютом, приземлился в расположении наших войск  с  ожогами  рук  и  лица.
Алешкин же вынужден был совершить вынужденную посадку с убранными шасси, сам
не пострадал, но его "як" вышел из строя.
     После столь успешной атаки Ме-109 Г12, имея  преимущество  в  скорости,
набрали высоту и снова бросились в бой. Им  удалось  сбить  самолет  Дмитрия
Гавриловича Кириченко. Молодой коммунист,  перспективный  летчик-истребитель
погиб. Но затем врагу отомстили.  Сначала  сбил  "мессер"  лейтенант  Рыжов,
затем Егоров.
     Возвратившись, Чурилин, Рыжов и Егоров обратили наше  внимание  на  то,
что встреченные ими "мессеры" имели необычную форму  хвостового  оперения  и
открывали огонь с больших дистанций, чем "мессеры" прежних модификаций.
     За группой Чурилина, с интервалом в 30 минут, взлетела группа Батарова.
Шесть  "яков"  шли  прикрывать  войска  в  районе   Замоль-Мох-Баклаш.   Все
повторилось: едва наши истребители приблизились к цели, их атаковали  сверху
и в хвост. На этот раз целая дюжина необычных "мессеров". В завязавшемся бою
гитлеровцы подбили два наших самолета, сами же потерь не понесли.
     К сожалению, нечем было усилить группу Батарова: в резерве  не  имелось
ни одного истребителя. Да и локтевой связи, как говорят в стрелковых частях,
с остальными полками дивизии у нас не было.
     - Черт! Похоже, фрицы в засаде сидят, караулят,  пока  мы  подойдем!  -
бранился Батаров, возвратясь из вылета.
     Обсудив неудачи, предполагая, что  неожиданность  нападения  фашистских
летчиков  объясняется  очень  хорошим   знанием   местности   и   сложностью
метеообстановки, а непривычное стремление врага к бою вызвано  модернизацией
"мессершмиттов", мы решили дать гитлеровцам урок. Подобрали  восемь  опытных
экипажей - капитана Черногора, лейтенанта Мордовского, лейтенанта  Шувалова,
лейтенанта  Мазухина,  лейтенанта  Клепко,  младших  лейтенантов  Дымова   и
Черевко, назначили ведущим группы Батарова и  снова  направили  их  в  район
Замоль - Мох - Баклаш.
     Группа Батарова была атакована сверху и в хвост еще  по  пути  к  цели.
Однако наши летчики проявили максимум бдительности, и первая вражеская атака
успеха не имела. Более того, Батаров в наборе высоты сбил "мессер". Но и  мы
понесли тяжелую утрату. В ходе завязавшегося боя капитан Черногор,  как  уже
нередко бывало, забыл об осторожности. Видимо, ненависть переполняла  сердце
воина. Он резко бросился за одним  из  врагов,  оторвался  от  ведомого,  от
группы, и другой. "мессер" с дальней дистанции поджег истребитель  капитана.
Черногор выпрыгнул из кабины, но его парашют не раскрылся. Позже установили,
что лямки подвесной системы, а  с  ними  и  вытяжной  тросик  парашюта  были
перебиты пулеметной очередью.
     Гибель  Константина  Леонтьевича  Черногора,  настойчивого,  задорного,
открытого, разве что малость вспыльчивого человека, в полку переживали очень
тяжело. Удручало к тому же, что гитлеровцам всякий раз  удавалось  атаковать
нас первыми. Почему? Ответа мы тогда не находили.
     Поздним вечером 28 декабря в штабе полка раздался телефонный звонок, из
штадива передали телефонограмму: "Командиров  эскадрилий,  командира  полка,
начальника штаба и замполита вызывает на совещание командующий армией".
     Это был вызов к генерал-полковнику Владимиру Александровичу  Судцу.  До
сих пор никому из нас  не  доводилось  видеть  командующего  17-й  воздушной
армией, общаться с ним лично.
     На совещании, состоявшемся утром  29-декабря,  присутствовали  командир
нашей дивизии Герой Советского Союза генерал-майор Б.  А.  Смирнов,  офицеры
штаба 288-й ИАД, командиры других полков дивизии и  эскадрилий.  Командующий
заслушивал отчеты о наших действиях на территории Венгрии. Сделал комэскам и
командирам полков несколько замечаний. Я полагал, что полк получит  "разнос"
за понесенные потери, но когда я закончил доклад, командующий только кивнул:
     - Да, с техникой вы "пообносились". Вам нужно помочь.
     Выступая перед нами, В.  А.  Судец  рассказал  о  появлении  на  фронте
вражеских  истребителей  новейших  модификаций,  об  их  боевых   качествах,
сообщил,  что  истребительная  авиация   фронта   усиливается   полнокровной
дивизией, имеющей на вооружении новейшие истребители Ла-5, обратил  внимание
на совершенные отдельными командирами тактические промахи и призвал  напрячь
все силы, чтобы во взаимодействии  с  наземными  войсками,  со  штурмовой  и
бомбардировочной авиацией в кратчайшие сроки сломить сопротивление врага.
     Командующий армией произвел на офицеров полка  впечатление  вдумчивого,
деловитого военачальника, понимающего нужды летного состава и. отдающего все
силы делу победы.
     К  выполнению  очередных  задач  полк  приступил  сразу   после   этого
совещания. Несмотря на плохую погоду, эскадрилья за  эскадрильей  штурмовали
наземного противника. Однако мы понесли новую утрату: зенитчики врага попали
в самолет лейтенанта Ивана Анифатовича Клепко, самолет взорвался в  воздухе,
его обломки упали в двух километрах севернее села Фехерварчурго.
     Наступил  Новый  1945  год.  Мы  встретили  его  в  неуютных  землянках
аэродрома Секешфехервара. Подняли тост за Победу, в близости  которой  никто
не сомневался, за тех, кто не дожил до нынешнего дня,  и  за  тех,  кто  нас
ждет. А утром 1 января, несмотря на сильную дымку и снегопад, снова  подняли
истребители в воздух, выполняя задание по разведке  противника.  И  не  зря!
Летчики 2-й эскадрильи обнаружили юго-восточнее Комарно танки  и  самоходные
орудия врага, сосредоточенные на исходных позициях для  атаки,  сообщили  об
этом по радио в штаб 288-й ИАД, и группировка гитлеровцев была накрыта огнем
артиллерии.
     Начальник разведотдела 3-го Украинского фронта генерал  М.  Я.  Грязнов
лично звонил в полк, просил поблагодарить летчиков 2-й эскадрильи.
     Сорвать удар врага из района юго-восточнее Комарно в ночь на  2  января
1945 года войска фронта не смогли, но ударная сила противника  все  же  была
ослаблена: гитлеровцы, стремясь вырваться из будапештского котла,  потеснили
соединения нашей 46-й армии, даже заняли вновь город Эстергом,  но  прорвать
кольцо окружения не смогли ни в этот день, ни в последующие.
     С рассвета 2 до  6  января  мы  прикрывали  наземные  войска  в  районе
населенного пункта Тата. Противника не узнавали: "юнкерсы" изменили привычке
ходить на высоте 2000  метров,  приближались  к  объектам  бомбардировки  на
высотах до 4000 метров,  "фоккеры"  и  "мессеры"  забирались  на  5-6  тысяч
метров, откуда и набрасывались на  наши  истребители.  Но  изменив  тактику,
гитлеровцы не получили преимущества в воздухе. Миновали  те  времена,  когда
враг обладал им.
     На следующий день группа из шести  Як-1,  ведомая  старшим  лейтенантом
Королевым, заметила пять крадущихся к нашим войскам "фоккеров".  Первый  был
сбит лейтенантом Беляевым, второй-лейтенантом Трусовым.  В  повторной  атаке
Трусов сбил еще один "фоккер", а лейтенант Мордовский подвел итог,  вколотив
в землю четвертый самолет противника. Спастись удалось только одному ФВ-190.
     Кстати сказать, в этом  бою  лейтенант  Трусов,  прибывший  в  полк  на
стажировку, да так у нас и оставшийся, довел число лично сбитых самолетов до
пяти. Его товарищ лейтенант А. И. Сальников, также  оставшийся  в  полку,  к
этому времени имел на счету три лично  сбитых  самолета.  Оба  летчика,  как
говорится, пришлись ко двору.
     Нет, не помогли гитлеровцам в декабре сорок четвертого и  январе  сорок
пятого никакие локаторы, никакие изменения в конструкциях самолетов и другой
технике. Да и не могли помочь. Мы были сильней, опыт у нас имелся,  за  нами
стояла правда.
     Во второй половине дня 6 января  лейтенант  Беляев  и  капитан  Батаров
возвратились из разведки в районе юго-западнее  города  Мор,  доложили,  что
обнаружили там большое скопление танков и бронетранспортеров противника.
     7 января к 10.00 стало известно: сосредоточив в районе Мор значительное
количество танков, враг перешел в  наступление  севернее  Секешфехервара  и,
несмотря на большие потери, рвется к городу Замоль, к Дунаю,  вновь  пытаясь
деблокировать свои войска, окруженные в районе Будапешта.
     Позвонил генерал Смирнов:
     - При улучшении погоды будете  сопровождать  "горбатых".  Приготовьтесь
перелетать завтра на аэродром Бергенд.
     - Слушаюсь.
     Смирнов после паузы сочувственно спросил:
     - А справитесь?
     - Справимся, товарищ генерал! Вопрос комдива был не случайным.  Смирнов
знал, что к 7 января в полку  осталось  только  16  истребителей,  да  и  то
изрядно изношенных, получивших немало повреждений в воздушных боях. Но и мой
ответ был не случайным: надеялись на самих себя.
     Скажу   сразу:   наши   техники   под   руководством   инженера   полка
инженер-майора Перминова совершили чудо. За  оставшуюся  часть  дня  и  ночь
приготовили к перелету все самолеты. Непригодный мотор  заменили  мотором  с
подбитого самолета соседнего полка, у соседей же  нашли  необходимые  винты,
даже двухскоростные передачи  нагнетателя  в  пяти  моторах  заменили,  хотя
некоторые крепления можно было сделать только на ощупь, мелкими гаечками,  а
в промежуток между крыльчаткой и корпусом турбины проходил всего один палец.
Как тут насадишь крохотную гаечку на шпильку и безошибочно  ее  отцентруешь?
Старшины Шушура и Воронецкий делали так. Послюнив указательный палец  правой
руки, примораживали к нему гаечку, осторожно просовывали  палец  к  шпильке,
центрировали гаечку, а уж потом "дожимали" ключиком 5х7 миллиметров.
     Изобретательно,  самоотверженно  работали  все.  Находившийся  в  полку
корреспондент армейской газеты  "Защитник  Отечества"  майор  М.  Маляр  был
потрясен увиденным.  Впоследствии,  описывая  работу  инженерно-технического
состава полка в ночь на 8 января, он назвал руки  наших  людей  золотыми,  а
труд - подвигом. Это не было преувеличением.
     С  аэродрома  Бергенд,  куда  полк  перелетел  своевременно,  в  полном
составе, выполнять боевые задания стало полегче. Возможно, локатор аэродрома
Веспрем был не в состоянии засекать наши действия  с  прежней  точностью,  к
тому же действиями истребителей полка руководил со станции наведения не  кто
иной, как сам командир 288-й ИАД генерал Смирнов.
     Кстати сказать, по его наведению  летчики  полка  сбили  три  самолета,
уничтожили из пушек два фашистских бронетранспортера,  три  автомашины,  три
повозки, орудие с расчетом и до 240 офицеров и солдат врага.
     В  районе  Замоль  гитлеровцы  продолжали  атаки,  не  оставляя  надежд
деблокировать свои дивизии. Поэтому полк и на разведку летал, и штурмовики с
бомбардировщиками сопровождал, и сам штурмовал гитлеровцев.
     Боевые  действия  полка  в  районе  Замоль  получили   высокую   оценку
командующего 3-м Украинским фронтом Маршала Советского Союза Ф. И. Толбухина
и члена Военного совета фронта генерал-полковника А. С. Желтова. От  них  11
января поступила телеграмма:
     "За отличные действия в районе Замоль 11 января объявить  благодарность
летному составу.
     Толбухин, Желтов".
     13 января капитан Батаров сорвал в районе Замоль атаку  30  "тигров"  и
"пантер". Сначала группа Батарова в составе шести "яков" сама обрушилась  на
противника, рассеяла находившихся на танковой броне вражеских  автоматчиков,
вынудила  танкистов  повернуть  на  исходные  позиции.  Затем  по   указанию
Батарова, по "тиграм"  и  "пантерам"  нанесли  удар  "илы"  10-го  ШАК.  Они
полностью разгромили вражескую группировку.
     Утром 14 января Батаров с Шуваловым обнаружили новое скопление танков и
бронетранспортеров врага, на этот раз юго-западнее города  Секешфехервар.  К
сожалению, на донесение наших летчиков не  обратили  должного  внимания.  15
января,  выполняя  очередной  разведывательный  полет,  Батаров  и   Шувалов
убедились, что обнаруженный ими танковый "кулак" врага  готовится  к  удару:
танки и бронетранспортеры выведены на исходные позиции для атаки.
     Вскоре позвонил начальник разведотдела штаба 17-й ВА:
     - Вы не ошибаетесь, капитан? Не может враг держать  танки  в  указанном
вами районе.
     - Нет, я не ошибаюсь,- ответил Батаров.
     -  Слетайте  еще  раз,  проверьте  свои  наблюдения.  Батаров   слетал,
подтвердил, что танковая группировка сосредоточена для атаки.
     На этот раз к телефону вызвал  меня  начальник  разведки  штаба  фронта
генерал-майор М. Я. Грязнов.
     - Командир полка?.. Скажите, можно ли верить данным Батарова?
     - безусловно. Я верю Батарову, как самому себе.
     -  Та-а-а-к...  И  все  же,  прошу  вас,  слетайте   на   место   сами.
Перепроверьте данные и немедленно доложите результат!
     Вылетели в паре с Батаровым. Через три минуты он привел  меня  в  район
южнее Секешфехервара, на участок, расположенный примерно в 3-5 километрах от
переднего края фашистских войск.
     Вначале я ничего не обнаружил. Увидел замаскированный  танк  только  на
втором вираже Батаров. Спикировав на три отдельно стоящих дерева, он  указал
еще на два танка, врубив в них очередь из пушки. Тотчас из безобидного куста
неподалеку от танков к нам устремились трассы "эрликона". Отойдя  на  запад,
мы снизились до бреющего полета, "прочесали" весь район, и я  увидел  своими
глазами еще более десятка замаскированных "тигров" и "пантер".
     Садились  в  темноте.  Я  доложил   в   вышестоящий   штаб   результаты
перепроверки генералу Грязнову.
     - Странно... - послышался в трубке раздумчивый голос.-  Не  должно  там
быть никаких танков!
     Не знаю, дошла  ли  наша  информация  до  командующего  3-м  Украинским
фронтом, знаю только, что на следующий день гитлеровцы нанесли удар как  раз
из того района, где мы видели их замаскированные танки. К вечеру  16  января
противник  прорвал  на  узком  участке  линию  обороны  наших  войск   южнее
Секешфехервара и продвигался в направлении Шерегейеша,  где  находился  штаб
17-й ВА. Офицеры соседней  авиационной  части  сообщили,  что  наблюдали  на
западной окраине Секешфехервара бой с танками врага. Я попытался позвонить а
штаб дивизии, потом армии. Связи не было.
     Прилетел начальник штаба 288-й ИАД полковник Б. П. Калошин.  Я  сообщил
сведения о противнике, сказал, что связи со штабом 17-й ВА нет.
     - Да-да, немец предпринял мощное наступление,-  ответил  Калошин.-  Где
штаб полка? Где знамя?
     Штаб полка на аэродром Бергенд еще не прибыл.  Возглавляемые  капитаном
Грековым  штабная  группа  и  группа  техсостава  находились  в   пути.   Но
двигались-то они в направлении Шерегейеша!
     - В лапы противнику лезут! - встревожился Калошин.- Что, сумеет  Греков
принять в сложной обстановке правильное решение?
     - Сумеет, - ответил я.
     Но с этой минуты беспокойство за знамя полка, за судьбу товарищей  меня
уже не покидало. События же разворачивались в нарастающем темпе.  Весь  день
17 января, несмотря  на  угрозу  окружения,  полк  совершал  боевые  вылеты:
разведывал участок фронта в районе Секешфехервар, озеро Балатон,  населенные
пункты  Шиндорка,  Берхида,  Лепшень,  Урхида,  Надашдладани,  штурмовал  по
указанию полковника Калошина  вражеские  войска  в  Урхиде  и  Надашдладани.
Действуя  четверками,  мы  за  двадцать  самолето-вылетов   уничтожили.   20
фашистских бронетранспортеров, сожгли 10 автомашин  и  уничтожили  около  70
гитлеровцев.
     Связь  со  штабом  армии  по-прежнему  отсутствовала.  К   исходу   дня
прервалась связь со штабом дивизии. К тому же  резко  ухудшилась  погода,  а
бои, по наблюдениям наших летчиков, шли уже в городе  Секешфехерваре,  танки
врага уже подходили к Шерегейешу.
     На застрявшем у нас транспортном самолете Ли-2 мы отправили  в  тыл  на
аэродром Кишкунлацхаза всех раненых  и  больных,  которые  были  в  полку  и
соседних частях. Ночью техсостав в авральном порядке подготовил  истребители
к возможному перелету.
     С, утра 18 января землю накрыл плотный туман. В двадцати  шагах  ничего
не было видно. Мы мечтать не могли о воздушной разведке, организовали  пешую
и к 16 часам установили, что враг совсем недалеко, а сплошной  линии  фронта
возле нас  не  существует.  К  вечеру  полковник  Калошин  собрал  совещание
командиров 611-го, 659-го и 897-го истребительных  авиаполков,  базирующихся
на аэродроме, командиров  стянутых  к  аэродрому  шести  зенитных  полков  и
батальонов аэродромного обслуживания.  Решили,  что  зенитные  полки  займут
противотанковую оборону. Личный состав  авиаполков  вооружили  автоматами  и
винтовками, выдали каждому офицеру и солдату по три-четыре гранаты. Все, кто
был свободен от подготовки  самолетов  к  перелету,  окопались  по  окраинам
аэродрома. Эти меры оказались своевременными. В 21.00 на южной окраине  и  в
21.30 на  северо-западной  окраине  аэродрома  Бергенд  произошли  стычки  с
фашистскими танками.
     Попав под обстрел зенитных орудий, гитлеровцы вели огневой бой недолго,
отвернули.
     Посовещавшись с комэсками и  инженером  полка  Перминовым,  я  приказал
оставить на аэродроме минимум механиков -  по  одному  на  два  истребителя,
причем подобрать самых низкорослых и легких по  весу,  чтобы  увезти  их,  в
случае необходимости, на одноместных самолетах, усадив  на  аккумуляторы  за
бронеспинками сидений. Таких подобрали девять человек.  Остальной  техсостав
разделили -на группы по 5-7  человек  во  главе  с  коммунистами,  приказали
каждой группе самостоятельно просочиться сквозь боевые  порядки  противника,
добраться до Кишкунлацхазы. В 23 часа все группы ушли, растворились в  сырой
тьме. Оставшиеся на аэродроме не спали  ни  минуты.  Учитывая,  что  плотный
туман может не рассеяться и утром, готовили истребители к уничтожению,  рыли
окопы и траншеи.
     В восьмом часу утра полковнику Калошину доложили, что в пяти километрах
восточнее Бергенда обнаружены танки врага.
     Собрав летный состав, я объявил, что если туман поредеет,  мы  все-таки
взлетим, проинструктировал, как поступить при взлете в тумане: после  отрыва
от земли - убрать шасси, набрать скорость над землей,  перевести  самолет  в
режим набора высоты с очень пологим углом  набора,  следить,  чтобы  стрелка
указателя крена и поворота стояла вертикально, стрелка вариометра  держалась
выше ноля на отметке 10-20 метров в секунду, а стрелка указателя скорости  -
на отметке 350 километров в час. По опыту я знал, что тумана  выше,  чем  на
50-100 метров от земли не бывает.
     К девяти часам  утра  туман  поднялся  метров  на  двадцать  от  земли.
Определив очередность вылета экипажей, я обратился к полковнику  Калошину  с
просьбой разрешить вылет на аэродром Кишкунлацхаза,  объяснив,  как  намерен
вылетать. Попросили разрешения на вылет  и  присутствовавшие  при  разговоре
командиры 659-го и 897-го ИАП подполковники В. М. Смешков и А.  С.  Чугунов.
Калошин решил, что первым вылетит полк Смешкова, за ним -  полк  Чугунова  и
уже после них - наш.
     611-й получил  разрешение  на  взлет  лишь  к  10.00.  Все  истребители
поднялись в воздух быстро и нормально, кроме  самолета  лейтенанта  Беляева.
Едва лейтенант вырулил на взлетную  полосу,  его  "як"  накренился:  лопнула
камера левого колеса, воздух из нее отравился и теперь, при разбеге, еще  до
отрыва  от  земли,  машину  могло  занести  влево,  на  окружающую  аэродром
лесопосадку. Как быть?.. Выхватив пистолет, я прострелил покрышку  и  камеру
на правом колесе самолета Беляева, машина выровнялась, и я махнул лейтенанту
рукой:
     - Пошел!
     Пора было взлетать и мне. Туман поднялся уже на сто метров, но  едва  я
достиг его верхней кромки,  как  с  запада  показались  12  "мессеров".  Они
мчались к аэродрому Бергенд. Пришлось нырять под  остатки  тумана,  я  повел
самолет к Дунаю...
     Аэродром Кишкунлацхаза  имел  твердый  покров,  его  взлетно-посадочная
полоса размером 800 на  40  метров  была  бетонирована,  из-за  распутицы  в
Кишкунлацхазе собралось много истребителей, штурмовиков и  бомбардировщиков,
а также немало  зенитной  артиллерии,  так  что  гитлеровцы  приближаться  к
Кишкунлацхазе не рисковали.
     Год спустя после описанных  событий,  в  начале  1946  года,  в  период
предвыборной кампании, кандидат в депутаты  Верховного  Совета  СССР  Маршал
Советского Союза Федор Иванович Толбухин, встречаясь с воинами-избирателями,
вспомнил историю  с  обороной  аэродрома  Бергенд.  Отдав  должное  большому
мужеству воинов дивизии и высокому мастерству  ее  летного  состава,  бывший
Командующий 3-м Украинским фронтом спросил:
     - А знаете, почему гитлеровцы так и не нанесли артиллерийский  удар  по
аэродрому Бергенд в ночь на 19 января?
     Мы, естественно, не знали.
     - Прежде всего, потому, что мы направили на защиту аэродрома части 7-го
механизированного   и   18-го   танкового   корпусов,   и   они    оттеснили
фашистов,сказал Толбухин. - Между  прочим,  Гитлер  приказал  захватить  все
самолеты вашей дивизии в исправном состоянии, а всех вас взять в плен.
     Вместе с маршалом мы посмеялись над приказом бесноватого фюрера.


     Остановив  26  января  рвущиеся  на  выручку  окруженной   будапештской
группировке фашистские войска, армии 3-го Украинского фронта без  подготовки
перешли в контрнаступление, отбросили  гитлеровцев  на  25-35  километров  к
западу от Дуная.
     В период контрнаступления чрезвычайное значение приобрела разведка,  ею
по-прежнему занималась эскадрилья Батарова, а эскадрильи Волкова и  Чурилина
непрерывно прикрывали наземные войска и сопровождали штурмовики  189-й  ШАД.
При случае наши истребители сами включались в  штурмовку.  Так,  вылетев  на
разведку противника и  обнаружив  северо-западнее  поселка  Перката  большой
склад боеприпасов, я приказал всем шести экипажам  группы  нанести  по  нему
удар. Получился фейерверк колоссальной высоты и силы. В  том  же  вылете  мы
подожгли четыре автомашины.
     Нужно сказать, что погода с 1  по  22  февраля  стояла  отвратительная.
Дожди, мокрый снег, туман. Вороны и воробьи - и те не рисковали  летать.  Мы
же, появись хоть малейшая возможность, обязательно вылетали на разведку и на
перехват транспортных самолетов, которыми гитлеровцы пытались  перебрасывать
в окруженный Будапешт боеприпасы. В первых числах февраля старший  лейтенант
Королев сбил Ю-52, который взорвался, даже не долетев до земли, так  начинен
был боеприпасами.
     Два события той  поры  помнятся  ясно,  словно  произошли  лишь  вчера.
Первое-прибытие  в  полк  на  должность  заместителя  командира   полка   по
политчасти  капитана  Александра  Максимовича  Палкина,  второе   -   начало
перевооружения полка, "пересадки" наших летчиков на истребитель Як-3.
     Александр Максимович Палкин прибыл в полк в  последних  числах  января.
Действительную службу он отслужил в морском флоте,  в  довоенное  время,  но
после увольнения в запас все время работал начальником  аэроклуба  в  городе
Кирове, имел огромный налет на По-2.
     Новый замполит оказался открытым, прямым человеком, мечтавшим драться с
гитлеровцами в воздухе.
     Мы радовались истребителям Як-3 потому, что эта машина  Яковлева  могла
летать намного быстрее Ме-109 любых модификаций. По всем тактико-техническим
данным, по мощности вооружения Як-3 был лучшим истребителем  в  мире.  Мы  с
большим нетерпением ждали этот самолет, но пока знали его лишь теоретически.
     Пришло  в  полк  пополнение.  Семеро  выпускников   авиашкол,   младших
лейтенантов, которых предстояло вводить  в  строй  боевых  летчиков,  и  два
опытных воздушных бойца - лейтенант П. К. Рочагов и старший лейтенант И.  И.
Сошников. Рочагов прибыл на должность заместителя командира 2-й  эскадрильи,
Сошников - на должность заместителя командира 3-й эскадрильи. Оба они  имели
на своем счету сбитые вражеские самолеты. Сошникова  я  помнил  по  боям  за
Украину. Он отличился в  боях,  командующий  8-й  воздушной  армией  написал
матери  Сошникова  благодарственное  письмо,  ответ  матери  Сошникова   был
опубликован в армейской газете "Сталинский воин".
     Буквально на следующий день после появления в 611-м.ИАП самолетов  Як-3
радио и газеты сообщили о завершении Крымской конференции глав  правительств
Великобритании, США и СССР. На митинге, организованном капитаном Палкиным, я
впервые  слушал  своего   замполита,   поразился   не   только   глубине   и
содержательности его речи, но и тем, что капитан произнес ее без  "бумажки".
Пример замполита расшевелил людей. Они так же стали выступать, не заглядывая
в записки, да так зажигательно, как не выступали никогда прежде.
     Возможно,  люди  выступали  столь  страстно,  потому  что  сообщение  о
решениях конференции вдруг и  совершенно  отчетливо  дало  ощутить  близость
полной победы. Ведь Крымская конференция определяла  военные  планы  союзных
держав по окончательному разгрому общего врага,  говорила  о  будущем  мире.
Думаю, не последнюю роль в создании у личного  состава  хорошего  настроения
сыграл и замполит. К тому же, Палкин сказал  на  митинге,  что  будапештская
группировка врага ликвидирована, и зачитал  текст  благодарности  Верховного
Главнокомандования, объявленной полку за участие в овладении Будапештом.
     ...Войска 3-го  Украинского  фронта  готовились  к  проведению  Венской
наступательной операции. Разведка, в том числе и  воздушная,  установила:  в
районе озера. Балатон  гитлеровцы  снова  концентрируют  значительные  силы,
главным образом танки и мотопехоту.
     Стало очевидным, что фашистское командование намеревается снова нанести
удар между озерами Балатон и Веленце.
     Своевременно  разгадав  замысел  противника,  войска  3-го  Украинского
фронта  подготовились  к  отражению  фашистского  удара  между  Балатоном  и
Веленце. Подготовилась  и  17-я  воздушная  армия.  В  частности,  наш  полк
полностью "пересел" на самолеты Як-3. Правда, это далось нелегко.  Поскольку
погода оставалась  нелетной,  перегнать  новые  истребители  по  воздуху  не
представлялось возможным, и  командующий  17-й  ВА  генерал-полковник  Судец
приказал перевезти- эти самолеты в Венгрию по узкоколейной железной дороге в
разобранном виде. На каждой платформе эшелона находился фюзеляж  самолета  с
мотором без винта. Винт, плоскости самолета  и  все  детали  -  в  отдельных
упаковках. Это означало, что придется в полевых условиях, под открытым небом
навешивать плоскости машин, монтировать бензомаслопроводы, винты,  хвостовое
оперение, а главное и самое ответственное - регулировать самолеты.
     Инженер-майор Перминов тяжело вздыхал. Тем  не  менее,  все  полученные
полком истребители были собраны и в срок поднялись в воздух.
     Позже генерал-майор Смирнов спрашивал, не  боялись  ли  мы  при  сборке
самолетов  допущения  ошибок.  Не  опасаясь   показаться   самонадеянным   и
перехвалить людей, я ответил, что не боялись, поскольку все трудились во имя
грядущей Победы.
     Монтируя новые истребители, производя  переучивание  молодых  летчиков,
полк по-прежнему выполнял боевые задания. Главным образом, по разведке, хотя
разведка при  отсутствии  в  воздухе  противника  неизменно  сопрягалась  со
штурмовкой наземных целей.  Так,  3  марта  группа  Чурилина  обнаружила  на
станции Лепшень скопление железнодорожных составов, вывела из строя  паровоз
и несколько вагонов одного эшелона, а на остальные составы навела штурмовики
136-й ШАД. На следующий день Батаров штурмовал колонну бронетранспортеров  в
районе Замоль, его летчики вывели из строя три  бронетранспортера  и  до  75
солдат и офицеров врага.
     К 5 марта войска фронта находились в состоянии полной боевой готовности
для отражения фашистского наступления. В полк поступило  обращение  Военного
совета 3-го Украинского фронта к воинам. Замполит зачитал это  обращение  на
общем построении личного состава. Нас призывали сорвать  очередную  авантюру
гитлеровцев, противопоставить их  бешеным  атакам  несгибаемую  стойкость  и
упорство.
     Хорошо помню последние фразы  этого  обращения:  "Родина  ждет  от  нас
победы, и мы завоюем ее! Смерть фашистским бандитам!"
     Для  наступления  между  озерами  Балатон  и  Веленце  гитлеровцы,  как
известно, сосредоточили свыше 430 тысяч солдат и офицеров, до 6 тысяч орудий
и минометов, 877 танков и самоходных орудий, свыше 900 бронетранспортеров  и
около 800 самолетов.
     Сначала враг нанес два  вспомогательных,  отвлекающих  удара  на  южном
участке фронта, которые никого не обманули, а в 8 часов  40  минут  6  марта
после мощной артподготовки бросил в бой на центральном участке фронта, между
Балатоном и Веленце, главную ударную силу - эсэсовскую танковую армию.
     Развернувшееся  сражение  с  первых  же  минут   приняло   ожесточенный
характер. Погода стояла совершенно нелетная, активное участие авиации в  бою
исключалось, но мы сделали несколько вылетов на разведку со штурмовкой, и  я
своими глазами наблюдал с небольшой высоты чудовищное танковое побоище около
Балатона.
     С утра 8 марта  гитлеровцы  усилили  удары,  введя  в  бой  на  главном
направлении  дополнительно   более   200   танков   и   свежую   пехоту   на
бронетранспортерах. Врагу удалось вклиниться в  нашу  оборону  на  некоторых
участках до пяти километров. Но и мы, наконец, смогли прийти на помощь своим
наземным  войскам!  К  полудню  погода   начала   стремительно   улучшаться:
расходились облака, исчезала дымка, в огромные "окна" хлынуло  солнце.  Надо
ли говорить, что всю округу тотчас же заполнил возбужденный рев  авиационных
моторов?
     Первыми вылетели разведчики - майор Батаров и  лейтенант  Шувалов.  Они
обнаружили скопления танков врага в районе Шерегейеша,  Шапоньи  и  Лепшеня,
нанесли по противнику штурмовой удар, вывели из строя два  бронетранспортера
и уничтожили  до  25  гитлеровцев.  По  разведанным  танкам  был  произведен
разгромный удар сначала 14 экипажами 306-й штурмовой авиадивизии, а затем 36
экипажами 244-й бомбардировочной авиадивизии.
     Прикрывая во главе восьмерки Як-3 бомбардировщики  244-й  БАД,  которые
нанесли мощнейший удар по 80 танкам и самоходным орудиям врага, а  также  по
колонне  бронетранспортеров  в  районе  Шерегейеша,  я   зафиксировал   семь
гигантских очагов пожара, видел  раскиданную,  развороченную,  расплавленную
фашистскую технику.
     При отходе бомбардировщиков от цели вдали  показались  два  Ме-109,  но
приблизиться к нам не осмелились.
     - Стесняются! - смеясь, крикнул Оськин.
     Во второй половине дня предстояло прикрыть  наземные  войска  в  районе
пункта Шапонья. Разведать погоду в этот район я направил пару лейтенанта  Н.
Трусова и младшего лейтенанта А. Фадеева. Вылетели они  на  самолетах  Як-3.
Новый истребитель оба знали отлично,  хорошо  чувствовали  его  великолепные
боевые качества. На подходе к Шапонье Трусов  увидел  ниже  себя  группу  из
восьми ФВ-190 и тотчас же бросился в атаку. Но одновременно и Фадеев заметил
врага: пару Ме-109, находящуюся выше и занявшую удобное положение для  атаки
наших самолетов. Медлить Фадееву  не  приходилось.  Сделав  боевой  разворот
влево, младший лейтенант сам пошел на  "мессеров".  Как  потом  рассказывали
Трусов и Фадеев, и тот и другой кричали о своих  действиях,  но  не  слышали
друг друга. К счастью, все обошлось: Фадеев загнал  "мессеры"  в  облака,  а
Трусов сбил один "фоккер".  Однако  могло  быть  иначе.  Я  резко  выговорил
Трусову за потерю ведомого. Отчитал и Фадеева. К сожалению, после того,  как
полк  пересел  на  Як-3,  у   многих   летчиков   полка   стала   появляться
самоуверенность. Пришлось  проводить  с  людьми  разъяснительную  работу,  а
кое-кого и наказывать...
     Со второй половины 8 марта, после улучшения погоды, стала вести  боевые
действия и авиация врага.  Самолеты  противника  летали  большими  группами,
причем гитлеровцы применяли в начавшейся операции только самолеты  ФВ-190  и
Ме-109 последних модификаций.
     Первая встреча с большой группой Ме-109  Г-12  произошла  у  эскадрильи
Чурилина. Майор Чурилин во главе группы из восьми "яков" прикрывал  наземные
войска в районе Калоз-Ильиг. Здесь и столкнулся он  на  встречных  курсах  с
шестью Ме-109 Г-12. Чурилин резко развернул четверку  Як-3,  чтобы  зайти  в
хвост противнику, но и "мессеры" начали разворот. Начался  бой  на  виражах.
Еще в начале первого витка лейтенант Куценко  сбил  первый  Ме-109  Г-12,  а
майор Чурилин на втором витке с креном в 60 градусов, при резком  уменьшении
радиуса,  сбил  второй.  Уцелевшая  четверка  истребителей  врага   поспешно
скрылась в облаках:
     На следующий день, 9 марта, фашистское командование  ввело  в  бой  еще
одну танковую дивизию. Упорно наращивали гитлеровцы  силы  и  в  последующие
дни, вплоть до 14 марта. Летчикам  полка  пришлось  работать  очень  большим
напряжением, выполняя самые разнообразные задачи.
     Разведчики  2-й  эскадрильи  практически  держали  под  непрерывным   и
неусыпным наблюдением всю местность  в  районах  Секешфехервара,  Варполота,
Веспрема, Шерегейеша, Абы и Калоза,  где  противник  собирал  Г  тактические
резервы. Сведения Батарова, Мордовского,  Логвиненко  и  других  разведчиков
отличались исключительной точностью.
     Помню, 9  марта  лейтенант  С.  А.  Мазухин  обнаружил  северо-западнее
Секешфехервара колонну вражеских автомашин  с  пехотой.  Колонна  спешила  к
городу, где могла замаскироваться. Командир  дивизии  генерал-майор  Смирнов
разрешил нанести удар по колонне имевшимися в полку самолетами Як-9 с пушкой
калибра  37  миллиметров.  Удар  мы  наносили  двумя   группами   по   шесть
истребителей  в  каждой.  Первую  группу  возглавил  заместитель   командира
эскадрильи  лейтенант  П.  К,  Рочагов,  вторую  -   заместитель   командира
эскадрильи  старший  лейтенант  И.  И.  Сошников.  Группа  П.  К.  Рочагова,
используя облачность, зашла на вражескую колонну с тыла и  нанесла  удар  по
ходу ее  движения,  разгромив  голову  колонны  и  создав  на  дороге  перед
Секешфехерваром "пробку". Едва завершил работу Рочагов, обрушился  на  врага
Сошников.  В  итоге  наши  летчики  уничтожили  два  бронетранспортера,   16
автомашин, батарею зенитных орудий и до 50 солдат и офицеров врага.
     Начавшийся 10 марта снегопад не позволил авиации подниматься в  воздух.
Мы не смогли оказать помощь наземным войскам северо-восточнее Балатона,  где
противнику ценой огромных потерь удалось вклиниться в нашу  оборону.  Но  со
второй половины 11 марта полк работал с полной нагрузкой. При этом  довелось
и мне испробовать силу Як-3 на "новинке" гитлеровцев.
     Я возглавлял группу из четырех Як-3. Моим ведомым  на  этот  раз  летел
майор П. М. Мошин. Ведущим второй пары был майор  Чурилин,  ведомым  у  него
летел 1 старший лейтенант Сошников. Появившиеся  на  встречном  курсе  шесть
фашистских  истребителей  Ме-109  Г-12  напоролись  на  достаточно   опытных
летчиков.
     Четыре "мессера" из шести шли на одной высота с нами в  боевом  порядке
"фронт". Пара "мессеров" прикрывала эту четверку,  находясь  метров  на  300
выше Для нас встреча была неожиданной, наша позиция -менее выгодной.
     Я скомандовал разворот влево на  180  градусов  "все  Д  вдруг",  чтобы
атаковать четверку "мессеров" с  хвоста,  но  противник  одновременно  начал
разворот вправо с набором высоты, чтобы встретить  нас  на  вираже.  Мы  это
поняли, тотчас прекратили разворот, повернули  на  прежний  курс,  увеличили
скорость до максимальной и перевели "яки" в набор высоты. Так мы оказались в
хвосте у закончивших разворот гитлеровцев, на крутой восходящей,  "змейкой",
настигли их  и  почти  одновременно  с  дистанции  50-60  метров  сбили  три
вражеских самолета из четырех.
     Атакованный мною Ме-109 Г-12 взорвался: его  крылья,  мотор  и  фюзеляж
разлетелись в разные стороны; сбитый Чурилиным  -  загорелся,  завертелся  в
дымном штопоре и врезался в землю; сбитый Сошниковым  -  снижался  с  дымным
шлейфом, но. взорвался, не долетев до земли.
     Верхняя пара "мессеров" попыталась левым разворотом зайти в хвост нашей
четверке. Мошин находился к врагу ближе остальных. Он развернулся сам  и  на
вираже сбил ведомого верхней пары. Видя такое, оставшийся "мессер" попытался
спастись бегством. За ним спикировал Чурилин, настиг, расстрелял в  упор,  и
гитлеровец, не выходя из пике, врезался в землю.
     Пять  новейших  "мессеров"  были  уничтожены  за  каких-нибудь  две   с
половиной минуты! Наш Як-3 в наборе высоты "мессера" настигал, на  вираже  -
настигал, на пикировании - настигал,  а  бил  везде  со  страшной  силой  и.
наверняка!
     Об одном только я пожалел в тот день,- о том, что не было  у  нас  этой
машины на Кубани...
     Оборонительные бои с противником войска 3-го Украинского фронта вели до
15 марта. Наиболее жестокие бои по нашим наблюдениям наземные войска вели  в
районах Ерш, Фанч и Деч. Приходилось постоянно вести бой и  нам,  нередко  с
численно превосходящим  противником.  Так  группа  из  шести  Як-3,  ведомая
Чурилиным, в  районе  западнее  Шерегейеша,  прикрывая  бомбардировщики,  не
только не подпустила к ним  истребители  врага,  которых  было  в  два  раза
больше, но и  уничтожила  один  Ме-109  Г-12.  Несколькими  очередями  майор
Чурилин на вираже разбил хвостовое оперение, а затем  отбил  половину  крыла
ведущему группы.
     К общему нашему горю, полк потерял в один из тех дней лейтенанта Семена
Афанасьевича Мазухина. Над Секешфехерваром отважный  истребитель  попал  под
сильный зенитный огонь и погиб.
     Утром 15 марта Батаров  с  Шуваловым  вылетели  в  очередную  разведку.
Возвратясь, Батаров сообщил, чти гитлеровцы по всей линии фронта роют окопы.
Спустя час-другой в штаб полка поступило официальное сообщение  о  том,  что
обескровленный противник прекратил атаки и перешел к обороне.  А  еще  через
час войска 3-го Украинского фронта получили приказ на общее наступление.  Не
хватает слов описать тогдашние наши  радость  и  гордость  за  свою  великую
страну,  за  нашу  могучую  партию,   своей   огромной   организаторской   и
политической работой обеспечившую победу, за родную Красную Армию,  за  весь
наш замечательный народ! Кто, когда подвергался столь  страшному  нашествию,
какому подверглась Страна Советов, кто, когда  нес  такие  тяжкие  потери  и
утраты в битве, как наш народ, и кто, е когда выходил из  кровавых  битв  во
сто крат более сильным, чем в начале этих битв, кроме нашего государства?  Я
был счастлив и  горд  тем,  что  я,  украинец,-  один  из  сыновей  великого
советского народа, что я- коммунист и офицер  самой  справедливой  армии  на
земле!
     ...В начавшейся наступательной операции  611-му  Перемышльскому  ордена
Суворова истребительному авиационному полку 16  марта  1945  года  поставили
задачу прикрыть войска 4-й гвардейской армии  в  районе  Замоль  -  Патка  -
Секешфехервар. Первым во главе шестерки Як-3 поднялся с аэродрома Батаров.
     За Секешфехерваром встретили пять групп ФВ-190, летящих  в  направлении
на Замоль, по восемь самолетов в каждой группе,  и  прикрывающие  "фоккеров"
два Ме-109. По команде Батарова пара Трусов - Рымарь сбила ведущий "мессер",
а Батаров одновременно сбил ведущий "фоккер". Выпрыгнувший с парашютом пилот
"фоккера" спускался на землю между двух падающих чадных  факелов.  Видя  эту
картину,  гитлеровские  летчики  кинулись  кто  куда,  побросав   бомбы   на
собственные войска.
     На смену Батарову вылетел с восьмью экипажами Чурилин. Четверка Як-9 на
высоте 3000 метров,  четверка  Як-3  -  на  600  метров  выше.  Первая  пара
"мессеров",  обнаруженная  и  атакованная  Сошниковым  и  Алешкиным,  успела
скрыться в направлении на  Варполото,  но  вторая  пара  удрать  не  сумела:
Чурилин  с  младшим  лейтенантом  В.  А.  Щелкуновым   настигли   врага   на
пикировании, майор Чурилин подбил ведущего фашистской пары, а Щелкунов  сбил
ведомого, который упал восточнее населенного пункта Мох.
     Так  начались  бои  нашего  полка  в  период  окончательного   изгнания
гитлеровцев с территории Венгрии. 17 марта войска  3-го  Украинского  фронта
прорвали линию, обороны противника западнее  Будапешта.  В  первый  же  день
участок прорыва достиг 30 километров по фронту и 10 километров в глубину. 19
марта 27-я армия  подошла  к  Варполото.  К  21  марта,  отражая  контратаки
фашистов, наши войска охватили с флангов 6-ю танковую армию СС, а  22  марта
заняли города Секешфехервар и Веспрем - осиное гнездо фашистской авиации.  И
вражеское отступление стало  превращаться  в  бегство.  Гитлеровцы  пытались
прикрыться  авиацией.  17-я  воздушная  армия  беспощадно  расправлялась   с
воздушным противником, помогала наземным войскам громить врага.
     21 марта полк по приказу комдива перебазировался на грунтовой  аэродром
Чаквар, догнал удалившиеся почти на сто километров наземные войска.  В  этот
день мы провели 66  боевых  вылетов  на  прикрытие  наземных  войск  и,  при
отсутствии воздушного противника  в  районе  прикрытия,  наносили  штурмовые
удары по наземному врагу.
     Фашистская авиация появлялась редко, а  если  появлялась,  то  большими
группами. Но и численное превосходство не спасало врага.
     23 марта войска 6-й гвардейской танковой  армии  вышли  на  оперативный
простор в районе Зирез - Веспрем - Мама. Прикрывали их мы, совершили в  этот
день 44, а 24 марта - 63 боевых вылета.  За  два  дня  полк  разгромил  пять
автоколонн противника, уничтожил 67 автомашин, вывел из строя до 300  солдат
и офицеров врага, сбил 13 вражеских самолетов.
     25 марта погода стояла нелетная, горючего не подвезли,  до  целей  было
очень далеко, поэтому боевых  вылетов  полк  не  совершал.  Обучали  молодых
летчиков, приводили в порядок  материальную  часть,  провели  в  эскадрильях
партийные и комсомольские собрания, где подвели итоги Будапештской  операции
и обсудили задачи полка в будущих боях.
     Передовая команда полка отправилась на аэродром  Веспрем.  А  26  марта
войска 3-го Украинского фронта достигли реки Марчаль.  Добивать  гитлеровцев
нам предстояло теперь на территорий Австрии.


     Дул теплый ветер, сверкало солнце, пробивалась к свету первая трава,  и
близок, невероятно близок был  конец  войны!  Никто  не  мог  назвать  день,
которому суждено было стать Днем Победы, но каждый  ощущал  близость  его  и
каждому, конечно, хотелось дожить до этого  дня.  Гибель  на  пороге  мирной
жизни представлялась невероятной несправедливостью. Тем сильнее  становилась
ярость наших летчиков, их  ненависть  к  обреченному,  но  сопротивляющемуся
врагу!
     Форсировав 29 марта реку Раба, войска 6-й  гвардейской  танковой  армии
перешли в ряде мест  австро-венгерскую  границу,  устремились  к  Вене.  Нам
приказали прикрыть  танкистов.  С  ними  следовала  радиостанция  наведения,
истребителями  полка  управлял  с  радиостанции  представитель  288-й   ИАД.
Позывной радиостанции  был  "Рыба-2",  позывной  нашего  полка  -  "Коршун".
Каждому летчику присвоили, специальный индекс. Моим был индекс "01".
     Первой группе, вылетевшей на прикрытие танков, предстояло действовать в
районе Шопрон, Чорно, Самботель.  Со  мной  поднялись  майор  Оськин,  майор
Батаров с лейтенантом Шуваловым и капитан Логвиненко с  младшим  лейтенантом
Черевко. Набрав по пути к Шопрону высоту 3000 метров, доложили представителю
дивизии в танковой армии о "выходе на работу".
     -  Слушайте,  "Коршун"  ноль-один!  В  квадрате  двадцать  пять  группа
"фоккеров"! - торопливо сообщил тот.- Как поняли?
     - Вас понял! Дайте высоту "фоккеров"!
     - Их высота полторы тысячи.
     Квадрат "25" -находился юго-западнее города Капувар. Мы  очутились  там
через полторы  минуты  и,  действительно,  увидели  восемнадцать  самолетов,
формой не похожих на советские. Однако и на "фоккеров" они не  походили.  На
дистанции сближения в  500  метров  незнакомцы  сбросили  подвесные  баки  с
горючим, их ведущий закачал крыльями: "Я - свой", и  нам  удалось  различить
опознавательные знаки американских ВВС.
     - "Коршуны", почему не атакуете?! - кричал представитель дивизии.-  Они
уже бомбят!
     - Да не бомбят, баки с горючим сбросили!  -  ответил  я.-  Похоже,  это
истребители союзников, "мустанги"!
     Представитель дивизии чертыхнулся.  Да  и  нам  непонятно  было,  зачем
"мустанги" забрались под Капувар. К тому же, ходили  они  тут  с  подвесными
баками, то есть без скорости, строй их даже отдаленно не напоминал боевой, а
смахивал на галочью стаю. Появись в квадрате "25"  Ме-109,  они  бы  вдоволь
натешились над незадачливыми заокеанскими "скакунами"!
     Во второй половине  дня  29  марта  я  снова  повел  шестерку  Як-3  на
прикрытие танков. Теперь- в районы Самботель-Кесег. Мы  с  майором  Оськиным
летели  на  высоте  2000  метров,  ниже  нас  находились  майор  Чурилин   с
лейтенантом Сальниковым и капитан Сошников с младшим лейтенантом Щелкуновым.
     Над Шергельхозой, на высоте 1000 метров появилась идущая пересекающимся
курсом шестерка Ме-109 Г-12. Истребители врага летели в левом  пеленге  пар,
на увеличенных дистанциях между парами.
     Чурилин увидел врага первым, атаковал замыкающую пару "мессеров", сразу
же сбил ведомого гитлеровцев. Ведущий атакованной пары  растерялся:  пытаясь
уйти  из-под  удара  левым  разворотом  со  снижением,  лишь  ухудшил   свое
положение:  подставил  Чурилину  хвост.  Чурилин  не  замешкался.   Короткой
очередью поджег и второй "мессершмитт". Летчик горящего "мессера"  выпрыгнул
с парашютом.
     Вторую пару Ме-109 Г-12 атаковал капитан  Сошников.  Ведущий  вражеской
пары, обнаружив позади себя Як-3, форсировал мотор, попытался уйти в облака,
но Сошников настиг гитлеровца и сбил.  Ведомый  фашистской  пары  отстал  от
ведущего. Лейтенант Сальников сбил его  двумя  очередями  пулеметов.  Фашист
камнем  пошел  вниз,  врезался  в  землю  в  двух  километрах   юго-западнее
населенного пункта Перенье.
     Уцелевшая  вражеская  пара,  профессионально  выполнив  правый   боевой
разворот, скрылась в облаках.
     30  марта,  производя  разведку  и  прикрывая  танки,  полк  действовал
исключительно над территорией Австрии.
     В тот же день отправили передовую команду на аэродром Папоц.
     Во второй половине  дня  31  марта,  вылетая  уже  с  аэродрома  Папоц,
прикрывали войска,  штурмующие  Шопрон.  Этот  город  называли  "воротами  в
Австрию". Воздушного противника - группу из шести ФВ-190-  встретили  только
раз (один "фоккер" сбили, а остальные разогнали), зато выполняли  не  совсем
обычную работу: блокировали батареи полевой артиллерии гитлеровцев,  ведущие
огонь по нашим стрелковым частям. Огнем пушек и  пулеметов  мы  разгоняли  и
уничтожали орудийную прислугу, вынуждали ее сидеть в укрытиях. К исходу  дня
наши войска вступили в Шопрон, а войска 2-го Украинского  фронта  освободили
город Комарно. Территория  Венгрии  была  полностью  очищена  от  фашистских
полчищ.
     Противник, отступая к Вене, пытался цепляться  за  каждый  естественный
рубеж, но подолгу не мог удержаться ни на одном.
     1 апреля полк  совершил  73  боевых  вылета.  Наши  летчики  сбили  три
"мессера", но из вылета в район озера  Нейзидлер-Зе  не  вернулся  Александр
Иосифович Сальников, великолепный летчик, бесстрашный воин  и  замечательный
товарищ.
     Пытаясь избавиться  от  боли,  вызванной  трагическим  известием,  горя
желанием отомстить за Сальникова, я возглавил группу из  восьми  "яков".  Мы
нанесли точные удары по плавсредствам врага на Дунае,  "прочесали"  реку  от
Браткславы до Вены.
     В это время весь личный состав полка, оставшийся на аэродроме Папа, был
переброшен на наш новый аэродром Папоц. Перевез людей  неутомимый  лейтенант
М. И. Камнев, прибывший в полк  9  февраля  на  должность  летчика-связиста.
Прежде Камнев - отличный боец - летал на истребителе Ла-5, но  был  ранен  в
голову и его списали из истребителей, разрешив летать только  на  тихоходных
машинах. Камнев за короткий срок доказал, что на него можно надеяться. Вот и
сейчас выручил: на  добытом  в  армейском  транспортном  полку  двухмоторном
грузопассажирском двадцатиместном самолете Ще-2 менее, чем  за  четыре  часа
перевез в Папоц весь персонал полка.
     Благодаря Камневу личный состав оказался в сборе еще до захода  солнца,
и мы с замполитом подвели итоги боевой деятельности за март, а заодно Палкин
зачитал   только   что   полученные   сразу   пять    приказов    Верховного
Главнокомандующего: от 28 марта - с благодарностью воинам полка за овладение
городами Чорно и Шарвар; от 29 марта  -  за  овладение  городами  Капувар  и
Самботель; от 30 марта - за овладение городами Кестхей и Залаэгерсег; от  31
марта-за овладение городами Вашвар и Керменд; от 1 апреля, переданный в штаб
полка по телеграфу,- за овладение городом Щопрон.
     Особенно взволновал нас приказ от 31 марта, где  было  сказано,  что  в
боях "отличились летчики подполковника Исаенко".
     Утром следующего дня передовая команда полка  отправилась  на  аэродром
Трауэсдорф- первый для полка на  территории  Австрии.  Напутствуя  передовую
команду, капитан Палкин напомнил, что Австрия была присоединена гитлеровской
Германией к рейху вопреки воле австрийского  народа,  информировал  людей  о
том, что коммунисты Австрии  призывают  австрийских  патриотов  поддерживать
Советскую Армию, что начал работу созданный по инициативе Компартии  Австрии
Австрийский фронт свободы.
     -  Помните,  товарищи:  трудовая  Австрия  с  нами.  Она   никогда   не
симпатизировала Гитлеру! - закончил свое обращение замполит.
     В течение 2 апреля стремительно  наступающие  войска  3-го  Украинского
фронта заняли города Эйзенштадт, Нейкирхен, Глогенау и  Петендорф,  завязали
бои за Винер-Нейштадт, которым и овладели на  следующий  день.  А  6  апреля
наземные войска фронта перерезали автомагистраль западнее  Вены  и  завязали
бои на южной окраине города.
     Старший  лейтенант  Королев,  младший   лейтенант   Рымарь,   лейтенант
Мордовский и младший лейтенант О. И. Щетинкин произвели тщательную  разведку
противника в районах Баден и Медлинг.  Побывали  и  над  знаменитым  Венским
лесом, воспетым еще Штраусом. В Венском лесу противник сосредоточил  большое
количество  живой  силы  и  техники,   все   дороги   гитлеровцы   перерыли,
перегородили  "ежами",  обочины   возле   мостов   и   объезды   минировали,
подготавливали позиции для артиллерий и минометов, копали траншеи.
     Донесение разведчиков и сделанные ими фотоснимки штаб полка  немедленно
передал высшему командованию.
     - Неужели придется бомбить и  штурмовать  Венский  лес?!  -  огорчались
летчики.
     Воздушного противника мы встречали все реже. Походило на то,  что  силы
фашистской авиации иссякли.  Свои  войска  враг,  если  и  прикрывал,  то  в
основном  мелкими  группами  по  2-4  "фоккера"  или  "мессера".  Фашистские
самолеты "лазили" на больших высотах:  очевидно,  натурального  горючего  им
остро не хватало, приходилось пользоваться эрзацами, а от эрзацев на малых и
средних высотах слишком быстро перегревается мотор.
     Прикрывая наступление наземных войск в районе Винер-Нейштадт  -  Эрлих,
летчики полка провели три воздушных боя. Расскажу об одном из них.
     Батаров с Шуваловым, Мордовский с младшим лейтенантом Г. С. Андрейченко
и Рочагов с сержантом В. А. Костеровым (начиная с 1 апреля мы стали посылать
на боевые вылеты и молодых летчиков)  встретили  шестерку  модернизированных
ФВ-190. Эти самолеты имели моторы  не  воздушного,  а  водяного  охлаждения,
скорость у них была больше,  чем  у  прежних  "фоккеров".  Летчиков  на  эти
машины,  видимо,   подобрали   смелых:   шестерка   "фоккеров"   действовала
согласованно, выполняла маневры, как один самолет, и не дрогнула  при  атаке
группы Батарова, хотя один  ФВ-190  был  сбит  первыми  же  залпами  "яков".
Правда, "фоккеры", как обычно, немедленно сбросили бомбы. Но облегчились  не
для того,  чтобы  удрать,  а  чтобы  вступить  в  бой.  Начали  же  они  бой
по-прежнему  в  плотном  строю  пар,  применив  горизонтальный  маневр,  что
свидетельствовало об  отсутствии  боевого  опыта.  Ведущей  паре  "фоккеров"
удалось зайти в хвост самолета лейтенанта Шувалова.
     - Тебя атакуют! Маневрируй по вертикали! Иди  по  прямой!  -  прокричал
товарищу Батаров и, зайдя  в  хвост  "фоккерам",  увлекшимся  преследованием
Шувалова, снизу сзади всадил в брюхо ведущего вражеской пары длинную очередь
снарядов и пуль. "Фоккер" взорвался. В разные стороны полетели мотор,  часть
фюзеляжа с хвостовым оперением, крылья. Пораженный  осколками  взорвавшегося
самолета, вошел в штопор ведомый  ФВ-190,  летевший  впритирку  к  ведущему.
Уцелевшие "фоккеры", протрезвев, спаслись  крутым  пикированием  и  ушли  на
запад.
     С 3 по 5 апреля, вылетая уже с аэродрома Трауэсдорф, полк совершил  142
боевых вылета. Мы непрерывно  вели  разведку  войск  и  техники  противника,
прикрывали наступающие войска в районе Винер-Нейштадт - Баден - Вена. За эти
дни Чурилин сбил два, Батаров - один Ме-109 и Трусов - один ФВ-190. Еще  два
"фоккера" и два "мессера" были подбиты.
     День 6 апреля не отличался большим напряжением. После обеда, собравшись
на командном  пункте,  летный  состав  обсуждал  проведенные  бои.  Внезапно
позвонил командир дивизии генерал-майор Смирнов.
     - Возьмите план Вены! - приказал мне Борис Александрович.
     - План передо мной, товарищ генерал!
     - Найдите дворец Франца-Иосифа... Нашли? Теперь  слушайте  внимательно.
Через двадцать минут поднять в воздух три опытных экипажа. Высота  полета  -
четыреста метров. Экипажи должны, встав в  хвост  друг  другу,  сделать  над
дворцом Франца-Иосифа три  круга.  После  каждого  крута  выпускать  красную
ракету, наблюдать, последует ли ответный сигнал.
     - Ясно, товарищ генерал.- Я оглядывал примолкших летчиков и прикидывал,
кого послать на такое опасное и  необычное  задание.-  Хотелось  бы  выслать
прикрытие, товарищ генерал! На высоте, вами названной, из автомата  -  и  то
сбить можно!
     - Вы угадали, сбить могут. На  войне  такое  бывает.  Но  прикрытие  не
разрешаю. Вышлите только три экипажа,- жестко ответил Смирнов.
     - Слушаюсь.
     - Не оглушайте меня вашим  "слушаюсь",  а  назовите  фамилию  ведущего!
Фамилии, остальных доложите после вылета.
     Комдив говорил  нетерпеливо,  в  его  голосе  уже  проскользнула  нотка
недовольства, а я все оглядывал и оглядывал летчиков. Вот ведь  какое  дело!
Кого-то посылать необходимо, а каждый, что палец на собственной руке...
     - Вы долго будете думать? - повысил голос Смирнов.- До вылета  осталось
пятнадцать минут!
     - Понял, товарищ генерал! Ведущим пойдет Исаенко, ведомым Оськин...
     - Отставить,- прервал Смирнов.- Вам  участвовать  в  вылете  запрещено.
Назовите кого-нибудь другого. Оставался только один выход.
     - Товарищ генерал, разрешите назвать фамилии летчиков через три минуты.
Я полагаю, выполнять задание должны добровольцы.
     После короткой паузы Смирнов сказал, что согласен со мною и ждет  моего
звонка.
     Я рассказал товарищам о полученном задании, попросил тех, кто хочет его
выполнить, встать. Поднялись все. Но послать нужно было только  троих!  И  я
принял решение:
     - Ведущим  полетит,  капитан  Сошников,  ведомым-  лейтенант  Рыжов,  а
третьим - младший лейтенант Щелкунов.
     Я абсолютно доверял Сошникову и Рыжову, а, называя Щелкунова,  оказывал
доверие всей молодежи полка, его комсомольцам.
     Тройка получила необходимую инструкцию.
     -  За  "верх"  не  беспокойтесь,-  сказал   я   Сошникову,   Рыжову   и
Щелкунову,сверху мы вас прикроем; но постарайтесь не  угодить  под  огонь  с
земли. Очень прошу.
     К счастью, гитлеровские  зенитчики  самолеты  Сошникова  не  повредили.
Однако на наши красные ракеты ответа не последовало.
     С утра 7  апреля  мы  перебирались  на  аэродром  Мюнхендорф,  всего  в
двадцати километрах южнее Вены.
     На следующий день по приказу генерал-майора Смирнова мы повторили вылет
ко дворцу Франца-Иосифа.  Сошников,  Рыжов  и  Щелкунов  вновь  сделали  над
дворцом три круга, но обусловленной ответной серии разноцветных ракет так  и
не дождались.  Очевидно,  у  венского  антифашистского  подполья  что-то  не
ладилось.
     Наземные войска усилили штурм австрийской столицы.  Капитан  Королев  и
лейтенант Беляев, слетав на разведку, доложили, что все  мосты  и  переправы
через Дунай северо-восточнее Вены забиты гитлеровцами, пытающимися выбраться
из города и  окружения.  Штаб  дивизии  поставил  полку  задачу  нанести  по
переправам и мостам через Дунай северо-восточнее Вены  штурмовые  удары.  Мы
нанесли два удара группами по восемь истребителей. На  мостах  и  переправах
полк уничтожил 11 вражеских машин и до 80 солдат и  офицеров  противника.  В
результате штурмовых ударов возникли "пробки", началась паника.
     Но  главной  нашей  задачей  оставалось   прикрытие   наземных   войск,
штурмующих Вену. Ограждая стрелков, артиллеристов и танкистов от  воздушного
противника, полк сделал 18 боевых вылетов.
     Шестерка Як-3 (Батаров с Шуваловым, Логвиненко с Черевко, Мордовский  с
Щетинкиным),  находясь  на  высоте  3500  метров  в  районе  севернее  Вены,
обнаружила  ниже  себя  18  фашистских  штурмовиков  ФВ-190.  Майор  Батаров
приказал атаковать  врага  парами.  Надежно  прикрытый  Шуваловым,  он  сбил
самолет ведущего первой шестерки вражеских машин. Затем  сбили  "фоккер"  из
второй шестерки Логвииенко и Черевко,  а  Мордоиский  и  Щетинкин  подожгли.
третий "фоккер", завертевшийся в огненном штопоре.
     Враг еще не успел  опомниться,  когда  шестерка  "яков"  атаковала  его
второй  раз,  уже  снизу.  "Фоккеры"  принялись   панически   "облегчаться",
сбрасывая бомбы на  собственные  войска.  Наши  истребители  вынуждены  были
отвернуть,   чтобы   не   столкнуться   с   падающими   бомбами.   Противник
воспользовался этим и стал переворотами уходить на запад, да так прытко, что
лишь Батаров с Шуваловым смогли настичь и подбить еще одного гитлеровца.
     В этот день майор Батаров сбил 16-й самолет врага, капитан Логвиненко -
18-й   и   лейтенант   Мордовский   -   4-й.   Особенно   хочется   отметить
двадцатитрехлетнего лейтенанта Шувалова. Миша Шувалов  совершил  208  боевых
вылетов, прикрывал Батарова в 57 воздушных  боях,  лично  сбил  3  вражеских
самолета.
     Весьма  характерным  для  тех  дней  был  бой,  проведенный  11  апреля
восьмеркой Як-3 майора Чурилина. Встретив на высоте 3500 метров  два  Ме-109
Г-12, Чурилин "зажал" бандитов сверху и снизу, чтоб не  удрали,  и  приказал
молодому летчику младшему лейтенанту Н. П. Чурикову зайти в  хвост  ведомому
фашистской пары, сбить его. Чуриков приказ выполнил очень точно и быстро.
     - Теперь главного! - скомандовал Чурилин. Чуриков атаковал и  ведущего,
но только повредил.
     Подбитый гитлеровец на бреющем  "заковылял"  прочь.  Чурилин  остановил
молодежь:
     - Не горячитесь! Сам сдохнет!
     13 апреля войска освободили Вену, а  14  апреля  стало  последним  днем
воздушных боев полка.
     Об этом дне хочется рассказать подробней.
     Утреннее солнце сверкало на медном наконечнике полкового знамени, когда
на   построении    личного    состава    зачитывался    приказ    Верховного
Главнокомандующего  от  13  апреля  1945.  года,   которым   летчики   полка
удостаивались благодарности за проявление доблести и  геройства  при  взятии
Вены.
     Я объявил боевую задачу: техническому составу- подготовить материальную
часть к вылетам, летному составу -  находиться  в  постоянной  готовности  к
ведению боевых действий.
     Погода, поутру очень  хорошая,  днем  несколько  ухудшилась:  появилась
девятибалльная облачность высотой до 1000 метров. Полк произвел  46  вылетов
на прикрытие наземных войск и 6 вылетов -  на  разведку  и  штурмовку  войск
противника.
     Первой проводили в воздух четверку Як-3.  Повел  ее  старший  лейтенант
Трусов. Ведомым у Трусова летел младший лейтенант Г. А. Алавердов. Во второй
паре летели лейтенант И. С. Твердохлеб с младшим лейтенантом Г. С. Гладием.
     В районе прикрытия наши истребители встретили пару Ме-109, заходивших в
атаку на четверку "илов". Все  решали  секунды.  "Яки"  находились  на  фоне
яркого, прорвавшегося сквозь облака солнца и не были замечены врагом. Трусов
приказал  Твердохлебу  остаться  с  ведомым  на  высоте,  чтобы  перехватить
"мессеры", если те попытаются уйти в облака, а сам с Алавердовым  ринулся  в
атаку.
     Сверху сзади, под ракурсом в три четверти, с короткой дистанции,  одной
очередью Трусов сбил ведущего  вражеской  пары.  Почти  в  то  же  мгновение
очередь  пушек  и  пулеметов  Алавердова   прошила   фашистского   ведомого.
Гитлеровцы, наверное, даже не успели понять, что произошло. Во всяком случае
открыть огонь по штурмовикам они не успели.
     Так старший лейтенант Н.  П.  Трусов  сбил  свой  последний  за  войну,
двенадцатый самолет врага, а молодой летчик Алавердов - второй.
     Следующим поднял в небо четверку Як-3 Чурилин.  Ведомым  у  него  летел
хорошо показавший себя младший лейтенант  Чуриков.  Во  второй  паре  летели
старший лейтенант Гришин  с  молодым  летчиком  младшим  лейтенантом  И.  И.
Кравцовым.
     Противника встретили, возвращаясь  с  задания:  в  районе  Медлинг  под
облаками мелькнули два  Ме-109  Г-12.  Увидев  врага,  Чурилин  стремительно
атаковал сзади снизу ведущего вражеской пары, сбил его. Ведомый фашист успел
скрыться в облаках.
     Сбитый майором Чурилиным  Ме-109  Г-12  загорелся,  но  упал  в  режиме
крутого планирования и вдребезги не разлетелся. Кроме того, перестал гореть.
Доложив об  этом,  Чурилин  попросил  разрешения  слетать  к  месту  падения
"мессера", посмотреть, что от него осталось.  Просьбу  удовлетворили.  Майор
полетел к Медлингу на По-2 с капитаном Палкиным. Убитый гитлеровским  летчик
оказался капитаном по званию, обладателем двенадцати  фашистских  наград,  в
том числе "Золотого рыцарского креста". В его нагрудном  кармане  Чурилин  и
Палкин обнаружили обгоревший билет члена национал-социалистской партии.
     - Может, с этим гадом мы еще на Кубани  встречались,-  сказал  Чурилин,
возвратясь в Мюнхендорф.- Жаль, прежде не попадался. Ну,  да  лучше  поздно,
чем никогда.
     Ме-109 Г-12 с  матерым  фашистским  бандитом  был  тридцатым  вражеским
самолетом, сбитым Чурилиным с весны  1943  года.  Уничтожив  одного  из  тех
остервенелых мерзавцев, которые в  1941  рассчитывали  на  легкую  и  скорую
победу, Чурилин как бы ставил символическую точку в судьбе этого сброда.
     Вылетевший во главе четверки Як-3 капитан Сошников сбил  "фоккер".  Тот
перевернулся на спину, завис, перешел в пикирование, упал  и  взорвался.  На
счету Сошникова это был четырнадцатый сбитый вражеский самолет.
     А последним сбитым в тот день и вообще последним  вражеским  самолетом,
сбитым  полком  в  годы  Великой  Отечественной  войны,   оказался   Ме-109,
подожженный  молодым  летчиком  младшим  лейтенантом  Б.   А.   Ковалевским,
выполнявшим боевой вылет в качестве ведомого у капитана Логвиненко.
     15 апреля мы получили и последнюю за годы войны,  двадцать  восьмую  по
счету благодарность Верховного Главнокомандующего. Она была объявлена  полку
за участие в овладении городом Санкт-Пельтеном.
     Полк продолжал боевые вылеты на разведку и штурмовку войск  противника,
но ни одного фашистского самолета мы больше не видели. Зато  наблюдали,  как
пытаются поскорей  уползти  на  запад,  навстречу  нашим  союзникам  остатки
фашистских войск. Очевидно, гитлеровские генералы и  офицеры,  возглавлявшие
эти остатки, рассчитывали на снисходительное отношение к себе некоторых  лиц
из английской и американской военной администрации. А мы не  забывали  и  не
могли забыть, как издевались над нашим  народом  фашистские  палачи.  Мы  не
могли допустить, чтобы у них  в  руках  оставалось  оружие!  И,  вылетая  на
штурмовку,  били  врага  без  пощады.  Так,  например,  25  апреля  западнее
Штоккерау полк уничтожил 12 автомашин, две бензоцистерны и до 140  солдат  и
офицеров, а в районе Ляп и  Унтер  сжег  два  вражеских  аэростата,  которые
мешали нашим штурмовикам наносить удары по шоссе, проходившему в ущелье.
     Впрочем, все  проще  становились  наши  задачи,  все  меньше  -  боевое
напряжение. И наступил день, когда мы последний раз  нанесли  удар  даже  по
наземным целям. Это произошло 6 мая, во время патрулирования группы Чурилина
западнее  Санкт-Пельтена.  По  советским  истребителям  осмелилась   сделать
несколько выстрелов батарея зенитных орудий, находившаяся на железнодорожной
станции Гедерсдорф. Группа Чурилина снизилась,  нанесла  штурмовой  удар  по
батарее, уничтожила ее. В это же время сам  Чурилин  с  младшим  лейтенантом
Чуриковым расстреляли стоявший под парами фашистский паровоз.
     Чурилин и Чуриков были последними офицерами полка,  открывавшими  огонь
по врагу. Больше никому делать этого не пришлось.
     ...В 4 часа утра 9 мая 1945 года меня  разбудил  телефонный  звонок.  Я
научился  спать  непробудным  сном  и  под  грохот  близкой   артиллерийской
канонады, и под сотрясавшие землянку разрывы авиабомб, но телефонный  звонок
мог прервать мой самый крепкий сон в любое  время  суток:  звонок  оставался
сигналом тревоги, призывом к немедленному действию, к бою. Схватил трубку:
     - "Ноль-один" у телефона!
     - Вы уже не спите, да? - раздался в трубке возбужденный радостный голое
женщины. - Не спите, товарищ подполковник?
     - Вы специально  звоните,  узнать,  чем  я  занят?  -  сердито  спросил
я.Излагайте дело! И потрудитесь называть меня по индексу.
     - Товарищ подполковник, да не нужно больше никаких индексов! И позывных
не нужно! Миленький, родной вы мой, не нужно! Слышите?!
     Я несколько растерялся:
     - Успокойтесь! Что с вами?
     - Да разве вы?.. Я думала,  вы...  Ой!  Победа!  Товарищ  подполковник,
миленький, победа! По-бе-да!
     Я  приказал  себе  не  раздражаться  из-за  слова  "миленький"   и   не
поддаваться первому порыву, вызванному сообщением телефонистки:
     - Откуда у вас эти сведения?
     Тараторку моя сдержанность не смутила:
     - Сведения самые точные! Мы же связисты, мы вес раньше  других  узнаем!
Ночью немцы безоговорочную капитуляцию подписали. Ее маршал Жуков  принял!..
Ой, своему комбату еще не звонила... Поздравляю вас,  товарищ  подполковник!
Поздравляю с победой! Поднимайте ваших орлов, обрадуйте!
     Связь прервалась. Я положил трубку. Быстро оделся, побрился. Делал  все
почти автоматически. Сомневаться в  подлинности  сообщения  телефонистки  не
приходилось.
     Тут пришлось опуститься на стул, с такой  силой  потряс  только  сейчас
полностью  осознанный  смысл   услышанного   от   телефонистки.   Гитлеровцы
безоговорочно капитулировали! Германский фашизм и его  пособники  прекратили
существование. Никто из нас больше не погибнет!  Ни  одна  мать  в  мире  не
потеряет больше сына или дочь! Не придется больше посылать  "похоронки"!  Мы
выстояли, мы сокрушили врага! Самого мощного и лютого врага,  какой  нападал
на русскую землю за всю историю ее существования.
     - Победа,- вслух произнес я,  прислушался  к  звучанию  этого  слова  и
повторил громче: - Победа!
     Распахнув дверь, выскочил во дворик дома, где квартировал, бросился  на
сиденье трофейного "штеера", запустил мотор, но  тут  же  выключил.  Куда  в
такую рань?. Зачем так рано будить людей? Побежал обратно в дом, поднял  "по
тревоге" спавшего в соседней комнате майора Палкина, сообщил новость. Вдвоем
поехали на командный пункт полка, включили приемник,  настроились  на  волну
Москвы и услышали голос Левитана:
     ...в присутствии представителей Верховного Главнокомандования советских
войск и представителей Верховного  Главнокомандования  англо-американских  и
французских войск подписали акт о безоговорочной капитуляции Германии!..
     Левитан продолжал говорить, а мы с Палкиным обнимались так,  что  кости
хрустели.
     В   расположении   батальона   аэродромного    обслуживания    началась
беспорядочная винтовочно-автоматная стрельба. Под  грохот  выстрелов  на  КП
один за одним сбегались командиры эскадрилий, прибежал парторг полка Греков,
комсорг полка И. П. Зверев. Мы снова обнимались, пожимали друг  другу  руки,
восклицали: "Победа!"
     -  Товарищи,  товарищи!  Успокойтесь!  -  попросил  я.-  Ведь  люди   в
эскадрильях ничего еще  толком  не  знают!  Надо  к  ним!  Готовьте  полк  к
построению! Салюты до построения запрещаю!
     Через каких-нибудь четверть часа личный состав  полка  построился.  Еще
холодноват был предутренний ветерок, но  солнце  вставало,  золотой  отблеск
первой мирной зари лежал и на крышах крестьянских домов Мюнхендорфа, где над
огромными гнездами маячили силуэты аистов, и на зазеленевших ветвях  здешних
тополей, и на фюзеляжах "яков",  и  на  комбинезонах  летчиков  и  техников.
Вынесли знамя. Ветер колыхал его тяжелые складки. Трудно было сдержать слезы
при виде святыни. С ней мы сражались и на Кавказе, и на Кубани, и в Крыму, и
на Украине, и в Молдавии, и в Венгрии, и в Австрии. Молодые, полные надежд и
доверия к жизни лица погибших товарищей вспомнились мне. До последней минуты
бились они за родную землю, за счастье советских людей. Ваня  Рябыкин,  Ваня
Клепко, Коля Куценко,  Дима  Кириченко,  Костя  Черногор,  Юра  Панин,  Саша
Сальников, комсорг эскадрильи Коля Остапенко...
     Начальник  штаба  доложил,  что  личный  состав  построен.  Надо   было
поздороваться с людьми, сказать им о великом событии, свершившемся нынче. Но
сказать об этом великом событии я должен был людям, которые в  течение  всех
лет войны ежеминутно готовы были отдать жизнь за Родину, и  слова  следовало
подобрать какие-то особенные, достойные этих прекрасных людей, а я особенных
слов не знал, поэтому, переведя дыхание, сказал просто:
     - С Победой вас, дорогие мои товарищи по оружию! С великой Победой!
     Трижды полк прокричал "ура!" Трижды  громыхнул  залп-салют  из  личного
оружия и самолетных пушек дежурного звена. Тогда, нарушив  строй,  заплакали
на плечах друг у друга наши девушки, и даже  заблестели  глаза  у  Батарова,
Волкова, Чурилина и других асов.
     Много  самых  разных  воспоминаний  связано  у  меня  с  первыми  днями
завоеванного дорогой ценой мира. Помню великолепный аэродром  города  Граца,
куда перелетал полк из Мюнхендорфа утром 9 мая, помню стоящий возле  бывшего
фашистского  КП  исправный  ФВ-190,  а  на  самом  КП  -  мертвецки  пьяного
фашистского летчика в чине обер-лейтенанта, спящего на сдвинутых столах.
     - Будет ему в чужом пиру похмелье! - сказал Палкин.
     Помню бредущие по дорогам группы бывших узников фашистских концлагерей,
изможденных, порою одетых еще в лагерное платье, торопящихся  домой.  Многие
группы шли с флагами своей страны. Немало было наших красных флагов.
     Помню,  как  в  Граце  появлялись  солдаты  и  офицеры   английских   и
американских  войск,  привозившие  и  приносившие  для  обмена  или  продажи
наручные часы, пистолеты, зажигалки, бюстгальтеры,  всевозможную  бижутерию.
"Союзники" объясняли: требуются золото или русская водка. Наши предоставляли
союзникам транспорт и вежливо выпроваживали в англо-американский сектор.
     Помню, как жители Граца, в первые дни опасавшиеся  выходить  на  улицы,
стали обращаться  к  нам  с  просьбой  обезвредить  притаившихся  фашистских
прихвостней, и под  дулами  охотничьих  ружей  сами  привели  в  комендатуру
местного руководителя национал-социалистской партии.
     Помню, как стали  перебегать  в  Грац  из  англо-американского  сектора
многие  жители,  помню  жалобы   на   бесцеремонное   поведение   союзников,
вышвыривающих людей из домов и крайне цинично относящихся к женщинам.
     И, конечно, очень хорошо помню день  17  июня  1945  года,  объявленный
первым после войны "выходным днем".
     Мы к этому времени снова перелетели в Мюнхендорф. Именно  там,  в  тени
роскошных  мюнхендорфских  тополей,  и  зачитал  я  личному   составу   Указ
Президиума Верховного Совета СССР о награждении  полка  за  успешные  боевые
действия в составе 3-го Украинского фронта, за участие в Будапештско-Венской
операции, за взятие Будапешта и Вены, за проявленные  при  этом  доблесть  и
мужество орденом Красного Знамени.
     Затем майор Палкин огласил приветственную телеграмму командующего  17-й
воздушной армией генерал-полковника В. А.  Судца,  поздравлявшего  командира
полка и весь личный состав с высокой наградой Родины.
     На импровизированном митинге  офицеры,  старшины,  сержанты  и  рядовые
благодарили партию и правительство за высокую оценку  их  ратного  труда.  А
потом майор А. М. Палкин предложил почтить память погибших  товарищей,  тех,
кто не дошел до Победы, но навсегда остался с нами.
     Печальная тишина воцарилась над тополями Мюнхендорфа. Сняв фуражки,  мы
стояли и  слушали,  как  ласково  шелестят  листья,  как  звенят  в  деревне
голосишки детей. О чем мы  тогда  думали?  Может,  о  том,  что  мертвых  не
воскресить и  что  память  о  героях  не  померкнет?  Наверное.  Но  думали,
наверное, и о том, что оставшимся в живых  надо  жить  так,  чтобы  в  любую
минуту,  если  понадобится,  снова  защитить  будущее,  Родину,   завоевания
Великого Октября, мир.


     Давным-давно   закончилась   вторая   мировая    война.    Давным-давно
расформирован   611-й   Перемышльский   Краснознаменный,   ордена   Суворова
истребительный авиационный полк. Немало лет прошло, как я ушел из ВВС...
     Лишь во сне поднимаюсь я в небо. Но тогда снова веду тяжелые бои, снова
теряю уже потерянных однажды друзей, задыхаюсь от дыма в горящей  машине  и,
проснувшись, долго лежу без сил.
     Не должно быть у новых поколений таких воспоминаний! И великое  счастье
для всего человечества, что нет  войны.  Но  мало  только  радоваться  этому
счастью.
     Один раз в году, в День Победы, собираются  в  сквере  Большого  театра
наши однополчане, живущие в столице и приехавшие на праздник в Москву. А  на
встречи,  посвященные  юбилеям,   съезжаются   все   бывшие   воины   полка.
Двадцатилетие  Победы  над  фашистской  Германией  мы  отметили  в   городке
Черниговка;  тридцатилетие  -  в  городке  Акимовка   Запорожской   области;
тридцатипятилетие - на Кубани, в краю, где начали боевой путь,
     Из Москвы приезжают бывший командир  2-й  эскадрильи  Герой  Советского
Союза генерал-майор М. Ф. Батаров и его жена Э. Г.  Батарова,  в  прошлом  -
ефрейтор  Асатурова;  полковник  И.  И.  Сошников;  бывший  командир.  звена
полковник запаса  Н.  П.  Трусов;  бывший  начальник  штаба  полка  майор  в
отставке, начальник колонны московской автобазы э 3 3.  Я.  Морозов;  бывший
командир 1-й эскадрильи, работник ЦК  ДОСААФ  майор  запаса  Р.  Н.  Волков;
бывший  военный  летчик,  диспетчер  Домодедовского  аэропорта  подполковник
запаса П. М. Беляев; бывший летчик, директор фабрики химчистки майор  запаса
А. А. Годен; из Киева - бывший сержант, ныне  инженер  на  экспериментальном
заводе института электросварки имени Патона АН УССР подполковник в  отставке
П. И. Коваленко и его жена Вера Покотило, бывший  ефрейтор,  медсестра  11-й
городской больницы; бывший механик старшина, талантливый конструктор КБ  НИИ
Госстроя УССР А. Е. Каменчук;  бывший  механик  старший  сержант,  известный
хирург В. Г. Каплун; из города-героя Новороссийска -  бывший  командир  3-й.
эскадрильи, ныне председатель городской секции Советского комитета ветеранов
войны Герой  Советского  Союза  полковник  в  отставке  А.  П.  Чурилин;  из
Ростова-на-Дону - бывший старший техник эскадрильи, научный сотрудник одного
из научно-исследовательских институтов С. А. Сорокин;  из  Одессы  -  бывший
заместитель командира полка по летной  части  майор  в  отставке,  секретарь
партийной организации по месту жительства А. А. Куксин; из  Новочеркасска  -
бывший  младший  сержант,  секретарь  парторганизации  мясоперерабатывающего
завода Л. С. Попкова; из села Кривое Озеро  Николаевской  области  -  бывший
механик старшина, директор  ПТУ  А.  И.  Воронецкий;  из  города  Рассказово
Тамбовской области - еще один директор ПТУ, бывший  старший  сержант  В.  Д.
Кондратьев; из Коканда - бывший ефрейтор, мастер-наставник  хлебопекарей  А.
И. Щербакова и бывший ефрейтор, текстильщица Е. И. Полякова;  из  Ферганы  -
бывший сержант, юрист 3.  Р.  Семенова;  из  Катакургана  -  бывший  младший
сержант, медицинская сестра, никогда не унывающий человек М. Н. Дужникова.
     Ветеранов   полка   встречают   представители   местных   партийных   и
комсомольских организаций, представители  исполкомов  городских  и  районных
Советов, пионеры... В одну шеренгу с ветеранами полка встают местные  жители
- ветераны Великой Отечественной. Гремят оркестры. Плавно колышутся  складки
знамен. Звучат взволнованные речи. Минутой молчания чтим мы память погибших.
И плачут, плачут стоящие на площади немолодые женщины, вспоминая тех, кто не
вернулся.
     Разъезжаемся  по  колхозам,  предприятиям,  школам.   Цветы,   братские
рукопожатия, хлеб-соль. Рассказываем о воинах полка, об их подвигах, о  том,
как боремся за мир сегодня, сейчас. Воинам  полка  есть  о  чем  рассказать!
Многие из них в послевоенное время прославились как замечательные труженики,
удостоены высоких наград Родины и в мирное  время.  Мастер-наставник  А.  И.
Щербакова награждена, например, орденами  Октябрьской  Революции,  Трудового
Красного Знамени и "Знак Почета"; ордена и медали заслужили в мирные годы П.
И. Коваленко, Л. С. Попкова, А. Е. Каменчук, З. Я. Морозов,  десятки  других
наших товарищей.
     Внимательно слушает ветеранов полка молодежь. А мы, глядя  на  молодые,
взволнованные  лица  юношей  и  девушек,  видим:  нынешняя  молодежь,   если
понадобится, будет такой же бесстрашной и беззаветной, какой  была  молодежь
сороковых годов!


Популярность: 6, Last-modified: Mon, 27 Aug 2001 10:19:12 GmT