---------------------------------------------------------------
    Роман
    Вторая часть дилогии "Охотники за растениями",
    © Перевод Е. Бируковой и З. Бобырь
    Компьютерный набор Б.А. Бердичевский
    Источник: Харьков, "Фолио" - "Золотой век", 1995
---------------------------------------------------------------






     Кто  не  слыхал  о  Гималаях  -- об этих гигантских горных
массивах, вставших между знойными равнинами  Индии  и  холодным
плоскогорьем  Тибета,  --  об  этой мощной преграде между двумя
величайшими империями в мире: Великих Моголов и Небесной? Самый
невежественный в географии новичок и тот скажет  вам,  что  это
высочайшие  на  земле  горы,  что  не  менее  шести  их  вершин
поднимается над уровнем моря на высоту больше  пяти  миль;  что
более  тридцати  вершин  достигает  высоты свыше двадцати тысяч
футов и макушки этих гор одеты вечными снегами.  Более  опытный
географ  или  геолог  расскажет сотни других любопытных фактов,
относящихся  к  этим   величественным   горам.   Интереснейшими
сведениями  об  их фауне, лесах и флоре можно было бы заполнить
толстые тома. Но в рамках этой повести, мой юный  читатель,  мы
сможем  набросать лишь несколько наиболее характерных черт; они
дадут тебе представление о титаническом  величии  этих  мощных,
увенчанных  снегами горных массивов, которые высоко вздымаются,
то хмурясь, то сияя улыбкой, над великим королевством Индии.
     В  литературе  Гималаи  называют  обычно  "горной  цепью".
Испанские  географы  именуют  их  "сьерра"  (пила)  --  термин,
который они применяют к американским Андам. Но ни то, ни другое
название  не  подходит   для   Гималаев,   так   как   огромное
пространство,  ими занимаемое -- свыше двухсот тысяч квадратных
миль -- и втрое  превосходящее  площадь  Великобритании,  никак
нельзя  сравнить по форме с цепью. Длина Гималаев всего в шесть
-- семь раз больше их ширины; они тянутся почти на тысячу миль,
в то время как их ширина охватывает  чуть  ли  не  два  градуса
географической широты.
     Кроме  того, на всем своем протяжении от западных отрогов,
в Кабуле, до восточных, у берегов Брамапутры, они несколько раз
прерываются, не оправдывая названия "горная цепь". Между  этими
двумя   точками   они  прорезаны  огромными  долинами,  которые
образованы руслами больших рек; а эти реки, вместо  того  чтобы
течь  на  восток  и  запад,  как  тянутся  сами  горы,  текут в
поперечном направлении, нередко прямо на север или на юг.
     Правда, путешественнику,  направляющемуся  к  Гималаям  из
любой  части Великой Индийской равнины, эти горы представляются
одним непрерывным рядом, тянущимся вдоль горизонта с востока на
запад.  Однако  это  лишь  оптический  обман.  Гималаи  следует
считать  не  одним  горным кряжем, а целым пучком горных цепей,
покрывающих пространство в двести тысяч квадратных миль, причем
эти цепи идут в стольких же  направлениях,  сколько  румбов  на
компасе.
     В  пределах  этой  обширной  горной страны климат, почва и
растительность сильно  меняются.  В  районе  невысоких  холмов,
примыкающих к Индийской равнине, и в некоторых глубоких долинах
центральной   части   Гималаев   флора  носит  тропический  или
субтропический  характер.  Здесь  в  изобилии  растут   пальмы,
древовидный папоротник и бамбук. Выше появляется растительность
умеренной   зоны,   представленная   лесами   гигантских  дубов
различных пород, смоковницами, соснами,  орехами  и  каштанами.
Еще  выше  растут  рододендроны,  березы  и вереск, за которыми
простирается область травянистой  растительности  --  склоны  и
плоскогорья,  покрытые густой травой. Еще выше, вплоть до линии
вечных  снегов,  встречаются  тайнобрачные  --  лишаи   и   мхи
альпийского  типа,  какие  растут за пределами Полярного круга.
Таким  образом,  путешественник,  начинающий   восхождение   из
какого-нибудь   пункта  Индийской  равнины  к  высоким  гребням
Гималаев  или  поднимающийся  из  глубокой  долины  к   снежной
вершине,  за несколько дней пути испытает смену всех климатов и
будет наблюдать представителей всех видов растительности, какие
только известны на земле.
     Гималаи  нельзя  считать  необитаемыми.  Напротив,  в   их
пределах находятся одно крупное королевство (Непал) и множество
мелких  государств,  каковы  Бутан,  Сикким,  Гурвал,  Кумаон и
знаменитый  Кашмир;  некоторые  из   них   обладают   известной
политической   независимостью,  но  большинство  находится  под
протекторатом либо Англо-Индийской империи (на юге), либо Китая
(на севере). Жители этих  государств  принадлежат  к  смешанным
расам  и сильно отличаются от народов Индостана. К востоку -- в
Бутане и Сиккиме -- живут главным образом монгольские  племена,
одеждой   и  обычаями  напоминающие  тибетцев  и,  подобно  им,
исповедующие   буддистскую   религию.   В   Западных   Гималаях
смешиваются  горцы-гурки,  индусы, пришедшие с юга, сикхи -- из
Лагора и магометане -- из  древней  империи  Моголов.  И  здесь
можно  встретить  в  полном  расцвете все три великие азиатские
религии: магометанскую, буддистскую и браманистскую.
     Однако население весьма  немногочисленно  по  сравнению  с
пространством,  по  которому оно рассеяно: в некоторых областях
Гималаев на пространстве тысячи квадратных  миль  не  живет  ни
одно   человеческое   существо,   не   дымится  ни  один  очаг.
Встречаются также, особенно  среди  высоких,  покрытых  снегами
гор,  огромные  долины  и  ущелья, которые либо никогда не были
исследованы,  либо  исследованы  лишь  случайно,   каким-нибудь
отважным   охотником.  Есть  места  совершенно  недоступные.  А
высочайшие пики -- Чомо-лари, Кинчинджунга, Даулагири и  другие
им  подобные -- находятся высоко за пределами досягаемости даже
для самых отважных альпинистов. Кажется, еще никто  никогда  не
поднимался  на высоту пяти миль над уровнем моря, и еще вопрос,
может ли человек существовать на  такой  высоте.  Вероятно,  на
таком  уровне  всякая  жизнь  прекращается  вследствие крайнего
холода или разреженности атмосферы.
     Хотя Гималаи известны были еще на  заре  истории  (древние
писатели  называют их "Имаус" или "Эмодус"), но в Европе только
в XIX веке стали получать  сколько-нибудь  точные  сведения  об
этих  горах.  Португальцы  и  голландцы  --  первые европейские
колонисты в Индии -- упоминают  о  них  лишь  изредка,  и  даже
англо-индийские  писатели  долго не затрагивали этой интересной
темы.  Преувеличенные  рассказы  о  враждебности  и  жестокости
гималайских  горцев  -- точнее называемых гурками -- удерживали
частных лиц от исследований. О  Гималаях  было  написано  всего
каких-нибудь   пять-шесть   книг,  в  которых  главным  образом
говорилось о западной части этих  гор  и  которые  представляли
лишь  небольшую научную ценность, так как авторы их не обладали
достаточными познаниями. Таким образом,  эта  обширная  область
оставалась до наших дней очень мало известной.
     Однако  в  последнее  время  мы глубже ознакомились с этой
интересной  страной.  Ботаники,  привлеченные  богатой   флорой
Гималаев, открыли нам целый новый мир растительности, а Ройлу и
Гукеру1 удалось дополнить эти открытия.
     Зоологи,   которых   привлекло  сюда  разнообразие  фауны,
познакомили нас с  новыми  формами  жизни  животных.  Мы  также
многим  обязаны  спортсменам  и  охотникам  Маркхему, Данлопу и
Уилсону-"горцу".
     Но  кроме  имен  исследователей,   которые   прославились,
опубликовав отчеты о своих работах, есть и другие имена, никому
не  известные.  Охотник  за  растениями  --  этот  скромный, но
полезный  служитель  предприимчивого  владельца  питомника   --
продолжил  свой  путь  в  Гималаи; он проник в самые отдаленные
ущелья, карабкался на крутые  утесы,  бродил  у  границ  вечных
снегов.  В поисках новых форм листа и цветка он переходил вброд
мутные реки, отважно пересекал вплавь бурные потоки, боролся  с
сокрушительной лавиной и переправлялся через глубокие трещины в
ослепительно   сверкающих   ледниках;   и   хотя  в  печати  не
встретилось отчетов о его  отважных  подвигах,  он  значительно
помог  нам  ознакомиться  с  этим  обширным горным миром. О его
достижениях можно прочесть в цветнике --  по  цветам  пурпурной
магнолии,  деодару,  рододендрону. Их можно встретить в теплице
-- в образе причудливых орхидей и странной, закрученной  винтом
сосны;  в  саду  --  в виде ценных кореньев и плодов, давно уже
ставших  нашим  любимым  десертом.  Нам  предстоит   рассказать
историю  одной  скромной  экспедиции  такого  рода -- повесть о
приключениях молодого охотника за растениями,  который  состоял
на   службе   у   предприимчивого,  небезызвестного  в  Лондоне
семеновода.





     Место действия -- самое сердце Гималаев, область, наименее
исследованная английскими путешественниками, хотя и не  слишком
удаленная от англо-индийской столицы -- Калькутты. Интересующая
нас  точка  находится  к  северу от этого города -- в той части
Гималаев, которую охватывает большая излучина Брамапутры.
     Это место действительно можно назвать точкой по  сравнению
с    окружающим    его   обширным,   пустынным   пространством,
беспредельной пустыней, пересеченной каменистыми гребнями,  где
сверкают  ледники  и снежные вершины вздымаются одна над другой
или нагромождены беспорядочно, как тучи в небесах.
     Посреди этого хаоса камней, льдов и снегов поднимает  свое
величавое  чело  Чомо-лари  в  белых ризах и белом венце, как и
подобает священной горе. Вокруг нее толпятся другие вершины  --
ее  спутники  и  свита,  --  уступающие  ей  высотою, но все же
могучие горы,  подобно  ей  облаченные  в  одеяния,  сверкающие
вечной белизной.
     Если бы вы стояли на вершине Чомо-лари, то внизу под вами,
на глубине  нескольких тысяч футов, оказалось бы место действия
нашей повести -- арена, где разыгрывались различные ее эпизоды.
Место это напоминает амфитеатр, отличаясь от  него  лишь  малым
количеством действующих лиц и полным отсутствием зрителей.
     Глядя  вниз  с  Чомо-лари,  вы  увидели  бы  среди скал, у
подножия этой величавой горы, долину необычайного вида, до того
необычайного, что она сразу же привлекла бы ваше  внимание.  Вы
заметили  бы,  что  она правильной овальной формы и не окружена
покатыми склонами, но, по-видимому,  со  всех  сторон  обнесена
почти  отвесными  утесами.  Эти  темные  гранитные  утесы круто
встают на высоту нескольких сот футов прямо со дна долины.  Над
зубцами этих утесов поднимается темный склон соседней горы; она
увенчана  пиком  и  гребнями,  которые,  находясь выше снеговой
линии, вечно покрыты чистой, белой мантией, упавшей  на  них  с
небес.
     Все  эти  подробности  вы  заметили  бы с первого взгляда.
Затем ваш взгляд вновь устремился бы на долину, лежащую  внизу,
и   остановился  бы  там,  привлеченный  необычностью  картины,
зачарованный ее мягкой прелестью, резко отличающейся от суровых
окрестностей, на которые вы до сих пор смотрели.
     Форма долины внушает мысль, что это огромный эллиптический
кратер какого-нибудь давно погасшего вулкана. Но вместо  черных
сернистых  шлаков,  которые  там можно было ожидать, вы увидите
прелестный зеленый пейзаж, где лужайки перемежаются с рощами  и
группами  деревьев,  как  в  парке, а там и сям виднеются груды
скал, словно нагроможденные искусственно, для украшения.  Вдоль
утесов  тянется  темно-зеленый  пояс  лесов,  а в центре долины
лежит прозрачное озеро, на серебристой поверхности  которого  в
известный час дня отражается увенчанная снегами вершина, где вы
стоите, -- конус Чомо-лари.
     С  помощью  хорошей  подзорной  трубы  вам удастся увидеть
животных различных пород,  пасущихся  на  зеленых  лугах;  птиц
всевозможных видов, летающих над долиной или отдыхающих на воде
озера.
     Вам  приятно  было  бы  увидеть  среди этих красот природы
какой-нибудь прекрасный замок. Но напрасно вы  будете  обводить
взглядом долину в надежде заметить над деревьями башни и трубы.
     Правда,  в одном месте, у подножия утеса, вы увидите белые
пары, клубящиеся над землей. Но не подумайте, что это  дым,  --
это  всего  лишь  пар,  поднимающийся  над  горячим источником,
который вытекает, кипя, из скал и образует  маленький,  похожий
на серебряную ниточку ручеек, впадающий в озеро.
     Очарованные  видом  этой  прелестной  долины,  вы захотите
посетить ее.
     Вы спуститесь по длинному склону  Чомо-лари  и,  с  трудом
пробравшись   сквозь   лабиринт   крутых  отрогов  у  подножия,
подойдете к краю отвесных скал, окружающих долину; но здесь вам
придется остановиться -- дороги вниз нет; и  если  вам  все  же
захочется  попасть  на  берега  этого  озера,  то  вам придется
спускаться с утесов по веревке или веревочной лестнице длиной в
несколько сот футов.
     С помощью товарищей вам это удастся; но, попав  в  долину,
вы   сможете   выбраться  из  нее,  лишь  снова  поднявшись  по
веревочной лестнице, так как иного пути оттуда нет.
     В одном конце долины вы заметите среди утесов расселину и,
пожалуй, подумаете, что через  нее  можно  выбраться  на  склон
соседней горы. Вы быстро до нее дойдете, поднимаясь по отлогому
склону;   но,  пройдя  по  расселине,  вы  попадете  в  ущелье,
огражденное, как и долина, с обеих  сторон  отвесными  утесами.
Это ущелье наполовину заполнено ледником, спускаясь по которому
вам  удастся  продвинуться  вперед  на  некоторое расстояние. В
конце спуска вы увидите, что ледник прорезан огромной трещиной,
футов ста глубиной и такой же ширины. Не перейдя этой  трещины,
нельзя   двигаться   дальше;  а  если  вам  удастся  через  нее
перебраться, то, спускаясь  по  леднику,  вы  встретите  другие
трещины,  еще  более  глубокие  и  широкие, переправиться через
которые невозможно.
     Вернитесь же и исследуйте странную долину,  в  которую  вы
попали.  Вы  встретите здесь различные породы деревьев, зверей,
птиц, насекомых; вы найдете всевозможные виды  животных,  кроме
человека.  Но  если  вы  не найдете человека, то обнаружите его
следы. Близ горячего источника вы увидите грубую хижину, что-то
вроде навеса, прислоненного к скале; стенами ей служат каменные
глыбы, скрепленные илом, взятым со дна ручья. Войдите в хижину.
Она пустая, холодная и выглядит нежилой. Мебели  нет.  Каменные
ложа, устланные осокой и травой, на которых люди спали, два-три
гранитных  обломка,  на  которых  они  сидели,  --  вот  и все.
Несколько  шкур,  развешанных  по  стенам,  и  кости  животных,
валяющиеся   на   земле,   снаружи,  показывают,  чем  питались
обитатели хижины.  Они,  конечно,  были  охотниками.  К  такому
выводу вы неизбежно придете.
     Но как они вошли в долину и как оттуда выбрались?
     Разумеется,  спустились,  а  потом поднялись по веревочной
лестнице, так же как и вы.
     Вот  какое  напрашивается  объяснение;  и  оно   было   бы
удовлетворительным,  если  бы  не  одно обстоятельство, которое
только сейчас вам бросится в глаза.
     Оглядывая  "фасад"  утеса,  вы  остановитесь  на  странной
подробности.  Вы  заметите  прерывистую  линию,  вернее  -- ряд
линий, идущих от основания скалы  в  вертикальном  направлении.
Подойдя  ближе, вы увидите, что это лестницы, из которых нижняя
стоит на земле и доходит до уступа, на  котором  стоит  другая;
эта  вторая доходит до второго уступа, служащего опорой третьей
лестнице,  и  так  далее,  до  шестой.  На  первый  взгляд  вам
покажется,  что  бывшие  обитатели хижины выбрались из долины с
помощью этих лестниц, и этот вывод был бы правильным,  не  будь
тут одной подробности, опровергающей его: лестницы не достигают
до  верхнего края утеса. Между верхней лестницей и краем обрыва
остается   большой   промежуток,   для   преодоления   которого
понадобились  бы  еще  две  или  три  такие лестницы. Добраться
доверху без добавочных лестниц невозможно. Где же они? Едва  ли
их  могли втащить наверх; а если бы они свалились в долину, они
лежали бы на земле. Однако их не видно, нет даже обломков.
     Но оставим эти догадки. Достаточно короткого  обследования
утеса, чтобы убедиться, что план выбраться с помощью лестниц не
удался.  Уступ,  о  который  опирается  верхний  конец  верхней
лестницы, оказался, вероятно,  слишком  узким,  чтобы  на  него
можно  было  поставить  следующую  лестницу, или, вернее, этому
помешала нависшая над ним скалистая стена. Очевидно, этот  план
был испробован и оставлен.
     Из   этой  попытки  видно,  что  люди,  ее  предпринявшие,
находились в отчаянном положении -- они оказались  запертыми  в
этой  окруженной  утесами  долине,  откуда  не было возможности
вырваться, и им приходилось изобретать способы спасения.
     Более того, обследовав это место вдоль и  поперек,  вы  не
придете к убеждению, что они вообще вырвались из своей странной
"тюрьмы";  и  вам  остается  лишь строить догадки о том, что за
люди попали в эту затерянную долину, как они  вошли  сюда,  как
выбрались,   да   и  удалось  ли  им  выбраться.  Ваши  догадки
окончатся, когда вы прочтете повесть о "Ползунах по скалам".





     Карл Линден, молодой немецкий студент, принимавший участие
в революционной борьбе 1848 года,  был  выслан  из  Германии  и
нашел себе убежище в Лондоне.
     Подобно  большинству изгнанников, он оказался без средств;
однако он  не  опустился  морально,  а  стал  искать  работу  и
устроился в одном из великолепных питомников, какие встречаются
в   пригородах   этой   столицы.  Вскоре  своими  ботаническими
познаниями он привлек внимание  владельца  питомника.  Это  был
один   из   тех   предприимчивых,  смелых  людей,  которые,  не
удовлетворяясь простым разведением обычных садовых и  тепличных
цветов  и деревьев, тратят крупные суммы на посылку разведчиков
во все страны света; эти посланцы должны находить и привозить в
Англию все новые редкие и красивые виды растений.
     Эти  разведчики,  собиратели  флоры,  или   "охотники   за
растениями",  как  их  можно  назвать,  выполняя  свои  задачи,
исследовали и продолжают исследовать самые дикие  и  отдаленные
места  земного шара: дремучие, темные леса на Амазонке, Ориноко
и Орегоне в  Америке,  жаркие  экваториальные  области  Африки,
тропические джунгли Индии, девственные леса на островах Востока
-- словом,  они  побывали  всюду,  где  только  можно открыть и
добыть новые украшения для цветника или парка.
     Исследование  Гималаев  в  Сиккиме  выдающимся   ботаником
Гукером,  описанное  в книге, посвященной его путешествиям и не
уступающей трудам великого  Гумбольдта,  привлекло  внимание  к
богатой  и  разнообразной  флоре  этих  гор.  Поэтому  владелец
питомника, давший Карлу Линдену временную работу в своем  саду,
выдвинул его на более ответственный и интересный пост, послав в
качестве охотника за растениями в Тибетские Гималаи.
     В  сопровождении  своего  младшего брата, Каспара, молодой
ботаник прибыл в  Калькутту  и,  пробыв  там  некоторое  время,
направился  в  Гималаи,  на  север от столицы, расположенной на
Ганге.
     Он взял себе в проводники  известного  местного  охотника,
или  шикари,  по  имени  Оссару;  этот охотник был единственным
спутником и помощником братьев, если не  считать  крупного  пса
охотничьей  породы,  привезенного  из  Европы,  которого  звали
Фрицем.
     Молодой ботаник прибыл в Индию с рекомендательным  письмом
к  директору  Калькуттского  ботанического  сада -- учреждения,
всемирно известного. Там его приняли  радушно,  и,  проживая  в
столице, он проводил на территории сада немало часов. К тому же
тамошние   руководители,   заинтересовавшись  его  экспедицией,
сообщили ему все, что  знали,  о  намеченном  им  маршруте,  --
правда, знали они очень мало, ибо та часть Гималаев, которую он
собирался обследовать, была в то время "белым пятном", даже для
англичан, проживавших в Калькутте.
     Нет  нужды  подробно  рассказывать  о  всех  приключениях,
выпавших на долю нашего охотника за растениями и его  спутников
по  дороге в Гималаи и после того, как они вступили в величавые
ущелья этих гор. Достаточно  сказать,  что,  преследуя  изящное
маленькое  животное  -- мускусную кабаргу, они попали в ущелье,
заполненное огромным ледником, каких немало в верхних Гималаях;
что это преследование завело их далеко вверх по ущелью и  затем
привело  в  странную, напоминающую кратер долину, уже описанную
нами; что, попав в эту долину, они не нашли другого  выхода  из
нее,   кроме   ущелья,   по  которому  туда  проникли;  и  что,
возвращаясь по своим стопам, они обнаружили, к великому  своему
ужасу,  что  трещина  в  леднике, через которую они перешли, за
время их отсутствия расширилась и перебраться через  нее  стало
невозможно.
     Они  приняли  смелое решение перебросить через эту трещину
мост  и  потратили  немало  времени,  чтобы  построить  его  из
сосновых   стволов.  Им  удалось  наконец  переправиться  через
пропасть; но ниже по  леднику  они  встретили  другие  трещины,
перейти    через    которые    не   смогли   при   всей   своей
изобретательности.
     Пришлось им оставить  эту  мысль  и  вернуться  в  долину,
прелестную  на  вид, но сделавшуюся им ненавистной, так как они
знали, что она стала их тюрьмой.
     Пока они жили в долине, у них было  немало  приключений  с
дикими  животными  различных пород. Там обитало небольшое стадо
яков, или хрюкающих быков, мясом которых  они  некоторое  время
питались.   Каспар,  младший  брат  Карла,  был  более  опытным
охотником: он едва спасся от  нападения  старого  самца-яка;  в
конце  концов  он убил это опасное животное. Оссару едва не был
растерзан стаей  красных  собак,  которых  вскоре  ему  удалось
перебить  всех  до  одной;  и  тот же Оссару оказался в большой
опасности, так как его чуть не  поглотил  враг  совсем  особого
рода  --  зыбучие  пески,  в  которых он завяз, выбирая рыбу из
сети.
     Карл также едва не погиб и спасся в последний миг: за  ним
по  уступу  скалы  гнался  медведь,  и Карлу пришлось совершить
крайне опасный прыжок. Впоследствии наши охотники  соединенными
усилиями, с помощью пса Фрица, затравили медведя в его пещерном
логове и наконец убили.
     Эта  медвежья  травля завела их в беду; правда, им удалось
убить зверя, но они заблудились в обширной пещере со множеством
запутанных, как в лабиринте, ходов; им удалось найти  выход  из
нее,  лишь  когда  они  развели  костер  из  обломков  ружейных
прикладов и, растопив жир медведя, сделали из него свечи.
     Преследуя медведя, а затем разыскивая выход  наружу,  наши
искатели  приключений были поражены огромными размерами пещеры,
в которой скрывался  зверь;  надеясь,  что  один  из  подземных
проходов  ведет  сквозь  гору и позволит им уйти из долины, они
сделали свечи и исследовали пещеру из конца в конец.  Все  было
напрасно!
     Убедившись,  что  через  пещеру  выбраться невозможно, они
отказались от разведок.
     Отсюда мы будем продолжать более подробно  повесть  об  их
попытках   вырваться   из  горной  "тюрьмы",  а  это,  как  они
убедились, можно было сделать, лишь вскарабкавшись на скалы, ее
окружавшие.





     Выйдя из пещеры после своих бесплодных  исследований,  все
трое  --  Карл, Каспар и Оссару -- уселись на камнях у подножия
утеса и некоторое время сидели молча. В  их  глазах  отражалось
глубокое  отчаяние.  У  всех была одна и та же мысль. Печальная
это была мысль: они отрезаны от всякого сообщения с миром людей
и, вероятно, больше никогда не увидят другие человеческие лица,
кроме лиц своих товарищей.
     Каспар первый высказал это мрачное предчувствие.
      -- Ах,  брат!  --  простонал  он,  обращаясь   к   Карлу,
сидевшему рядом с ним. -- Какая ужасная судьба! Здесь мы должны
жить, здесь должны и умереть -- далеко от дома, от людей, одни,
совсем одни!
      -- Нет,  --  ответил  Карл,  до  глубины души потрясенный
отчаянием своего брата, -- нет, Каспар, ты не будешь один!  Нас
здесь  трое,  и  мы  будем  поддерживать друг друга; это уже не
одиночество. Мы будем искать другой выход,  а  пока  не  найдем
его, пусть эта долина будет нашим домом.
     Хотя  Каспар и сознавал, что брат его прав, но слова Карла
не подбодрили его. Он, конечно, заметил, что Карл сказал их  не
слишком  уверенно,  явно желая утешить его. Ясно было, что Карл
изо всех сил старается сохранить бодрый вид и  внушить  надежду
своим спутникам, но именно это и убеждало их, что у него в душе
не было ни бодрости, ни надежды.
     На  утешительные слова Карла его брат ничего не ответил, а
Оссару с сомнением покачал головой.
     Каспар и Оссару, казалось, были совершенно подавлены. Карл
же, по-видимому, смотрел на вещи  не  так  мрачно  и,  сидя  на
камне, о чем-то напряженно размышлял.
     Через   некоторое  время  товарищи  заметили  это,  но  не
решились оторвать его от размышлений. Они догадывались, что  он
вскоре сам расскажет им, о чем думает.
     Они не ошиблись -- через несколько минут Карл заговорил:
      -- Будет  вам!  Разве  можно  так  отчаиваться!  Не будем
сдаваться, пока мы не разбиты в пух  и  прах!  Я  говорил  вам,
какая  у меня была цель, когда я в первый раз взобрался на этот
уступ и обнаружил пещеру с ее ворчливым обитателем -- медведем.
Я думал тогда, что, если нам удастся  найти  несколько  уступов
один  над другим и достаточно близко друг от друга, можно будет
поставить на них лестницы и таким образом добраться доверху. Вы
видите такой ряд уступов прямо перед нами.  К  несчастью,  там,
наверху, где утес всего темнее, есть один промежуток шириной не
менее   шестидесяти  --  семидесяти  футов.  Я  установил  это,
сравнивая его с высотой пещеры над  землей,  но  не  успел  его
измерить,  как  встретился  с  медведем. Мы, конечно, не сможем
сделать лестницу такой длины, а если даже и сделаем, нам ни  за
что не поднять ее наверх. Поэтому нечего и думать взобраться на
утес в этом месте!..
      -- Может быть, -- перебил его Каспар, уловив мысль брата,
-- на обрыве   есть   какое-нибудь  другое  место,  где  уступы
находятся ближе друг от друга! Все ли ты осмотрел вокруг?
      -- Нет. Я дошел только до этого места, когда встретился с
мишкой. И вы знаете, что наше приключение с ним  и  разведки  в
пещере  с  тех  пор  занимали  все  время и вытеснили у меня из
головы мысль о лестницах. Но теперь  мы  можем  этим  заняться.
Прежде  всего  нам  нужно обойти долину и посмотреть, нельзя ли
найти  место  получше  этого.  Сегодня  уже  поздно.   Начинает
темнеть,  а для такого дела нужен дневной свет. Пойдемте домой,
в хижину, поужинаем и ляжем спать. Мы встанем  в  более  бодром
настроении и с самого утра отправимся на разведку.
     Ни  Каспар,  ни  Оссару ничего не возразили. Напротив, при
упоминании об ужине -- оба  были  очень  голодны  --  они  живо
вскочили на ноги. Карл зашагал впереди, товарищи за ним, а Фриц
позади всех.
     Они  вернулись  в  хижину. Ужин был приготовлен и съеден с
усердием, какое человеку придает голод, даже если  мясо  не  из
вкусных.  Затем все трое улеглись на свои травяные ложа с новой
надеждой в сердце.





     Они  проспали  уже  несколько  часов,  когда  их  внезапно
разбудил  лай  Фрица. Верное животное обычно ночевало в хижине,
лежа на подстилке из сухой  травы.  Услышав  снаружи  необычный
шум,  пес  всегда  выскакивал  и  некоторое время бродил вокруг
хижины; удостоверившись, что врагов поблизости нет, он тихонько
возвращался на свою подстилку.
     Фриц был далеко не шумливым псом.  Он  слишком  долго  нес
службу  и  многому  научился,  чтобы  лаять попусту; он подавал
голос  лишь  в  серьезных  случаях.  Но  тогда   уж   он   лаял
оглушительно.
     На  этот  раз  --  дело было около полуночи -- трое спящих
были разбужены его тревожным воем; зловещие звуки, отражаясь от
утесов, разносились  по  всей  долине.  Издав  предостерегающий
клич,  собака  кинулась из хижины, и теперь ее лай доносился со
стороны озера.
      -- Что это такое? -- одновременно вырвалось у  охотников,
разбуженных Фрицем.
      -- Видно,   что-то  сильно  испугало  Фрица,  --  ответил
Каспар, знавший характер пса лучше других. -- Он не станет  так
лаять на зверя, если знает, что может одолеть его. Ручаюсь, что
это  был какой-то зверь не слабее его самого. Если бы старый як
был еще жив, я сказал бы, что это он и есть.
      -- В долине  могут  быть  и  тигры.  Мне  это  раньше  не
приходило  в  голову,  -- заметил Карл. -- А сейчас я вспомнил,
что читал об этом в  учебниках  по  зоологии;  да,  это  вполне
вероятно.  Считается,  что  тигр живет только в тропических или
субтропических областях. Это  неверно.  На  Азиатском  материке
королевский  бенгальский  тигр  распространен далеко к северу и
встречается на той же широте,  на  какой  находится  Лондон.  Я
знаю,  что  тигры  попадались  на Амуре, у пятидесятого градуса
широты!
      -- Боже мой! -- воскликнул  Каспар.  --  Это  может  быть
тигр, а мы и не подумали сделать дверь у своей хижины! Если это
он...
     Слова  Каспара  были прерваны доносившимся издали странным
звуком, к которому примешивался лай Фрица.
     Звук этот несколько напоминал трубный, только был резче  и
выше  по тону. Казалось, трубили в грошовый игрушечный рожок, и
все же в этом звуке было нечто, наводящее ужас.
     Должно быть, этот звук напугал Фрица: едва  заслышав  его,
пес  вбежал  в  хижину, словно за ним гналось целое стадо диких
быков; хотя  Фриц  и  продолжал  сердито  лаять,  он  вовсе  не
собирался выходить наружу.
     Только одному из троих охотников приходилось в своей жизни
слышать  такого  рода звуки. Это был Оссару. Шикари сразу же их
узнал.  Ему  было  хорошо   известно,   какой   инструмент   их
производит,  но  сперва  он  не  осмеливался  сказать  об  этом
товарищам, до того  он  был  поражен  и  испуган,  услыхав  это
гудение в долине.
      -- Клянусь  колесницей Джаггернаута! 2 -- пробормотал он.
-- Так не бывать... не бывать... Невозможно ему бывать здесь!
      -- Кому? Чему? -- в один голос спросили Карл и Каспар.
      -- Смотри, саиб! Это он... он! -- поспешно ответил Оссару
зловещим шепотом. -- Мы все погибнуть -- это  он...  Он...  бог
могучий... страшный, страшный!..
     В  хижине не было света, кроме слабого отблеска луны, ярко
сиявшей снаружи; но и без света было видно, что шикари  напуган
чуть  не  до  потери  рассудка.  По  звуку  его голоса товарищи
заметили, что он  пятится  в  самый  удаленный  от  двери  угол
хижины.  Тут  же  они услыхали его слова, сказанные шепотом: он
советовал им притаиться и молчать.
     Не зная, в чем заключается опасность, братья  повиновались
и  продолжали  сидеть на своих ложах в полном молчании. Оссару,
прошептав слова предостережения, тоже умолк.
     Странный звук раздался снова -- на этот раз казалось,  что
производивший  его инструмент просунут в дверь хижины. В тот же
миг  лужайка,  освещенная  яркой  луной,   покрылась   какой-то
огромной тенью, словно царица ночей внезапно скрылась за черной
тучей.  Между тем луна сияла по-прежнему. Затмило ее не облако,
а какое-то гигантское существо, медленно ступавшее по  земле  и
остановившееся перед хижиной.
     Карлу  и  Каспару показалось, что снаружи стоит чудовищных
размеров животное с огромными, толстыми ногами.  Оба  они  были
напуганы  этим  видением так же, как и Оссару, хотя и по другой
причине. Фриц, вероятно, испугался не меньше людей и от страха,
как и Оссару, лишился голоса. Забившись в угол, пес не  издавал
ни звука, словно родился безгласным динго.
     Безмолвие,  царившее в хижине, видимо, оказало действие на
страшную тень: испустив еще раз пронзительный трубный клич, она
удалилась беззвучно, как призрак.
     У Каспара любопытство взяло верх над страхом. Увидев,  что
странный  гость  уходит  от  хижины, юноша прокрался к выходу и
выглянул наружу. Карл последовал его  примеру.  И  даже  Оссару
отважился выйти из своего укрытия.
     Они  увидели  удаляющуюся  по  направлению  к озеру черную
массу, напоминавшую гигантское четвероногое.  Она  двигалась  в
величавом  безмолвии;  но это, конечно, не была тень, ибо когда
она переправлялась через ручей -- у того места, где он впадал в
озеро, --  послышалось  тяжелое  шлепанье  ног  по  воде  и  по
зеркальной  глади  разбежались волны. Разумеется, тень не могла
бы взбудоражить воду.
      -- Саибы, --  сказал  Оссару  с  таинственным  видом,  --
Это... или сам бог Брама, или...
      -- ... или что? -- спросил Каспар.
      -- Старый бродяга.





      -- "Старый бродяга"? -- повторил Каспар. -- Что ты хочешь
сказать. Осси?
      -- Вы, феринги, называть его бродячий слон.
      -- А,  слон!  --  в один голос воскликнули Карл и Каспар,
которых сразу успокоило это естественное объяснение.
      -- Конечно, так и надо было ожидать, --  заметил  Каспар.
-- Но как же слон попал в эту долину?
     Оссару  не мог ответить на этот вопрос. Его тоже озадачило
появление огромного животного; по правде сказать,  он  был  все
еще склонен думать, что это один из троицы браманистских богов3
принял  образ слона. Поэтому он не задавался вопросом, как слон
проник в долину.
      -- Возможно, что он забрел сюда из низины... -- задумчиво
заметил Карл.
      -- Но как он мог  попасть  в  долину?  --  снова  спросил
Каспар.
      -- Тем  же  путем, как и мы, -- ответил Карл. -- Вверх по
леднику и через расселину.
      -- А трещина, которая преградила нам  путь?  Ты  забыл  о
ней,  брат?  Слону ни за что не перебраться через нее -- ведь у
него нет крыльев.
      -- Разумеется, -- согласился Карл. -- Я и не говорил, что
он перебрался через трещину.
      -- А-а, ты хочешь сказать, что он пришел сюда раньше нас?
      -- Вот  именно.  Если  это  действительно  был  слон,  --
продолжал  Карл, -- то он, конечно, пришел в долину раньше нас.
Удивительно, что мы до сих пор не обнаружили  его  следов.  Ты,
Каспар,  исходил  окрестности  вдоль и поперек. Не случалось ли
тебе видеть чего-нибудь похожего на слоновые следы?
      -- Ни разу. Мне и в голову не приходило  их  разыскивать.
Кто  бы  мог  подумать,  что сюда вскарабкается большущий слон?
Разве могут такие неуклюжие животные подниматься на горы?
      -- Ошибаешься,  друг  мой.  Как  это  ни  странно,   слон
прекрасно  умеет  лазить  и может пробраться почти повсюду, где
пройдет человек. Достоверно известно,  что  на  острове  Цейлон
слонов  нередко  встречают на вершине Адамова пика; а подняться
туда -- тяжелая задача даже для самых  выносливых  альпинистов.
Ничего  нет  удивительного,  что  слон оказался здесь. Теперь я
уверен, что мы видели именно слона. Он  вполне  мог  попасть  в
долину  раньше  нас  -- подняться вверх по леднику, как и мы, и
перейти через трещину по каменному мосту: я уверен, что слон на
это способен. А может быть, -- продолжал  Карл,  --  он  пришел
сюда  уже  давно,  еще  до  того, как образовались трещины. Кто
знает, возможно, что он прожил здесь уже  очень  долго  --  всю
свою жизнь, а это означает добрую сотню лет.
      -- Я  думал,  --  заметил  Каспар,  --  что слоны водятся
только на равнинах, где богатая тропическая растительность.
      -- Еще одно обычное заблуждение,  --  возразил  Карл.  --
Слоны  не  любят  тропических  низин  и  предпочитают держаться
повыше в горах, куда взбираются при первом же  удобном  случае.
Они  любят  прохладную  атмосферу  горных  высот, где их не так
мучат мухи и другие назойливые  насекомые:  ведь,  несмотря  на
свою огромную силу и на толщину своей кожи, они сильно страдают
от  таких  крохотных существ, как мухи. Как и тигров, их нельзя
считать исключительно тропическими животными --  они  прекрасно
могут  жить  в  горах,  где  прохладный  климат,  или в высоких
широтах умеренного пояса.
     Карл добавил, что ему совершенно непонятно, каким  образом
никто  из  них  до сих пор не встречал следов этого гигантского
животного, которое, очевидно, жило  с  ними  по  соседству  все
время,  пока  они  находились  в  долине.  Каспар  разделял его
удивление. Но Оссару был далеко не так удивлен. Шикари все  еще
был  во  власти  той  суеверной мысли, что они видели не земное
животное, а воплощение Брамы или Вишну.
     Не пытаясь опровергать эту нелепую фантазию, его  товарищи
терялись в догадках, почему они не встретили слона раньше.
      -- В  конце  концов, -- высказал предположение Каспар, --
тут нет ничего странного. В долине есть немало мест, которые мы
еще не обследовали, -- например, широкая полоса темного леса  у
верхнего  ее  края.  Мы  побывали  там только в первые два дня,
когда гонялись за оленем и  когда  осматривали  утесы.  Что  до
меня,  то я ни разу не ходил на охоту в ту сторону, -- я всегда
встречал добычу в открытых местах у озера.  А  слон  мог  найти
себе  убежище в этом лесу и, вероятно, выходит оттуда только по
ночам. Я уверен, что следов множество, но мне  не  приходило  в
голову  их  искать.  Дело  в  том, что сперва мы были поглощены
постройкой моста, а потом занялись исследованием пещеры. Где же
нам было думать о чем-нибудь другом!
     Карл  согласился  с  доводами  брата;   по-видимому,   все
обстояло именно так.
     С  тех  пор  как  они  оказались запертыми в долине, их не
покидала тревога за будущее, и они только и думали о  том,  как
бы им оттуда выбраться, и мало обращали внимания на все, что не
имело непосредственного отношения к их задаче. Даже бродивший с
ружьем  Каспар  обошел  только  часть  долины;  впрочем,  он не
слишком часто выходил на  охоту.  В  три  или  четыре  дня  ему
удалось  сделать большой запас мяса. Оссару тщательно прокоптил
его, и оно составляло их основную пищу. Лишь в  редких  случаях
пользовались ружьями, чтобы добыть свежего мяса, -- подстрелить
на  озере нескольких диких уток или другую мелкую дичь, которая
почти каждое утро приближалась к хижине  на  ружейный  выстрел.
Поэтому  многие  участки  долины  остались  необследованными, и
легко можно было допустить, что слон все время жил в  лесу,  не
замеченный охотниками.
     Все   трое   просидели   больше   часу,   делая  различные
предположения. Но предмет их тревоги, по-видимому, удалился,  и
вскоре они решили, что в эту ночь он не вернется. Успокоившись,
все трое снова улеглись спать, решив в дальнейшем зорко следить
за неожиданно появившимся опасным соседом.





     На  следующее  утро все поднялись спозаранку и на рассвете
вышли из хижины. Карлу и Каспару не терпелось поскорее  узнать,
что  это  был  за  слон,  но  Оссару  все  еще сомневался в его
существовании. В самом деле, слон издал всего три-четыре резких
крика, появился  и  исчез  так  беззвучно  и  таинственно,  что
охотникам начало казаться: уж не во сне ли они его видели?
     Но такое огромное животное не могло не оставить после себя
следов.  А  так  как  оно  переходило через ручей, или, вернее,
через маленький залив, куда впадал ручей, то следы  его  должны
были  остаться  на песчаном берегу. Поэтому, едва рассвело, все
направились к тому месту, где животное переходило вброд.
     Придя туда, они убедились, что ночью к ним приходил именно
слон. Огромные следы -- величиной чуть ли не с днища бочонка --
глубоко вдавались в рыхлый песок, и такие же следы виднелись на
берегу по ту сторону залива, где животное вышло из воды.
     Оссару уже не сомневался, что эти следы принадлежат слону.
Он охотился на слонов  в  бенгальских  джунглях  и  был  хорошо
знаком  с  этими  огромными животными. Такие следы мог оставить
только настоящий слон.
      -- Да еще какой большой!  --  уверенно  заявил  шикари  и
добавил, что может определить рост слона с точностью до дюйма.
      -- Как  ты  это  сделаешь?  --  не  без удивления спросил
Каспар.
      -- Я это узнать легко, саиб, -- ответил Оссару, -- только
нужно смерить бродяге ногу. Вот так, саиб...
     С этими словами шикари вытащил из кармана кусок бечевки и,
выбрав самый отчетливый след, старательно уложил бечевку вокруг
него. Таким образом он узнал окружность стопы слона.
      -- Вот, саибы... -- сказал Оссару, показывая, какой длины
бечевка, уложившаяся вокруг слоновьего следа. -- Два  раза  эта
длина  достать  до  верха  плеча;  отсюда  Оссару  узнать -- он
большой слон.
     Стопа  оказалась  шести  футов  в  окружности;  из   этого
следовало,  как  уверял  шикари,  что  слон  был  ростом  около
двенадцати футов. Значит, слон из очень крупных, решил Карл. Он
не сомневался, что вывод правилен: ему приходилось  слышать  от
опытных  охотников,  что  рост слона, как правило, вдвое больше
окружности его стопы.
     Отказавшись от мысли, что в образе слона  явился  один  из
его  богов,  Оссару  с уверенностью заявил, что этот слон -- не
кто иной, как бродяга. Карл сразу же его понял.  Он  знал,  что
слон-бродяга -- это старый самец, поссорившийся со своим стадом
и  изгнанный  из  него  за  дурной  нрав.  Отрезанный  от своих
сотоварищей,  он  ведет  одинокую  жизнь,  становится   поэтому
чрезвычайно  угрюмым  и раздражительным и не только нападает на
всякое животное, встретившееся ему на пути, но даже ищет  таких
случаев,  словно  для  того,  чтобы  сорвать свою злость. Таких
слонов немало и в индийских,  и  в  африканских  джунглях;  они
нападают  без  разбора  на  всех  и  каждого,  в том числе и на
человека. Поэтому такой слон  считается  в  местности,  где  он
повадился  бродить,  крайне  опасным  животным.  Известно много
случаев,  хорошо  проверенных,  когда   жертвой   ярости   этих
гигантских   чудовищ   становились   люди;   в  других  случаях
слон-бродяга прятался в засаду у проезжей дороги, чтобы убивать
неосторожных  путников.  В   долине   Дхейра-Дун   слон-бродяга
(когда-то  он был приручен, но потом бежал из плена) убил около
двадцати прохожих, прежде чем его удалось уничтожить.
     Хорошо  зная  такие  наклонности   слона-бродяги,   Оссару
посоветовал  товарищам  впредь  соблюдать сугубую осторожность.
Благоразумный Карл охотно принял его совет; не  стал  возражать
даже отважный, порывистый Каспар.
     Поэтому было решено первым делом привести в порядок оружие
на случай   встречи   со   слоном,   а   затем  уже  продолжать
обследование утесов.
     Нужно было сделать  для  ружья  новые  приклады,  насадить
топорик  на  новую рукоятку, а копье Оссару -- на новое древко,
так как все деревянные части оружия были расколоты  и  сожжены,
когда пришлось изготовлять свечи из медвежьего жира, освещавшие
путь из пещеры.
     Приходилось  отложить  поиски уступов и сперва как следует
вооружиться, чтобы быть готовыми встретить любого врага.
     Придя к этому мудрому решению,  они  вернулись  к  хижине,
развели   огонь   и  приготовили  завтрак.  Подкрепившись,  они
отправились на поиски дерева, необходимого для починки оружия.
     Им легко удалось найти нужный материал, так как  в  долине
росло  множество  деревьев  самых  ценных  пород. Вблизи хижины
лежали деревья, срубленные для других целей  и  уже  достаточно
высохшие.
     Охотники  знали,  что,  дружно взявшись за работу и упорно
трудясь с утра до темноты и в ночные часы, они быстро справятся
с таким пустячным делом, как изготовление нового  приклада  для
ружья или древка для копья.





     Усердно проработав ножами два дня подряд, охотники привели
в исправность  ружья, топорик и копье. Оссару сделал себе также
новый лук и колчан, полный стрел.
     На третий  день,  позавтракав,  все  трое  отправились  на
разведку, решив исследовать утесы все до одного.
     Часть  каменной  стены  между  хижиной  и пещерой была уже
тщательно обследована Карлом, поэтому они начали разведку прямо
с того места, где он кончил.
     Правда, они однажды уже осматривали все утесы  кругом;  но
это  было  сразу после того, как они попали в долину, и тогда у
них была совсем иная цель.
     Тогда они только искали, где бы им выбраться, и  мысль  об
установке лестниц еще не приходила им в голову.
     Теперь,  имея  в  виду этот план, они снова отправились на
разведку с целью убедиться, выполним ли он.  На  этот  раз  они
искали  совсем  другое -- смотрели, не найдется ли ряд уступов,
лежащих один  над  другим,  которые  можно  было  бы  соединить
лестницами. Лишь бы хватило сил сделать их в нужном количестве!
     Охотники  не  сомневались,  что  им  удастся сделать очень
длинные  лестницы,  только  надо  будет  долго   и   напряженно
работать.
     Им  было известно, что недалеко от хижины растет множество
тибетских сосен, из  каких  они  строили  мост  через  трещину;
выбрав  самые тонкие, стройные стволы, они получат боковины для
нужного числа  лестниц  --  почти  готовые  боковины  длиной  в
сорок-пятьдесят футов.
     И если бы удалось найти ряд уступов на расстоянии не более
сорока  футов  один  от  другого,  у  них  появилась бы твердая
надежда вскарабкаться на утесы и  уйти  из  этой  долины;  этот
прелестнейший  в  мире  уголок стал для них отвратительным, как
мрачная темница.
     Ко всеобщей радости, вскоре были обнаружены такие  уступы;
казалось, они отвечали всем необходимым условиям. Отстояли они,
по-видимому,  не  более  чем  на  тридцать футов друг от друга;
часть каменной стены, где находились эти уступы, была несколько
выше утесов, которые  в  свое  время  измерял  Карл.  Она  была
вышиной  не  более трехсот пятидесяти футов -- высота, конечно,
огромная, но казавшаяся незначительной по сравнению  с  другими
участками того же обрыва.
     Чтобы  добраться до ущелья, потребуется всего каких-нибудь
десять лестниц длиной в двадцать-тридцать футов каждая. Сделать
такие лестницы при помощи инструментов, какими они располагали,
будет чрезвычайно трудно. Но не думайте, что  эта  колоссальная
трудность заставила их отказаться от своей задачи. Постарайтесь
вникнуть  в  их  положение,  примите  во внимание, что это была
единственная надежда вырваться из горной "тюрьмы", и вам станет
ясно, что они охотно взялись бы даже за гораздо  более  тяжелую
работу.  Правда,  на ее скорое окончание нельзя было надеяться.
Речь шла не о нескольких днях или неделях, даже не о месяце  --
они  знали, что потребуется несколько месяцев, чтобы изготовить
эти лестницы, а затем предстоял еще новый труд -- поставить  их
на  место: придется втаскивать их одну за другой по крутизне на
уступы и  там  устанавливать.  Всякий  скажет,  что  невозможно
поднять  на  такую  высоту лестницы длиной в тридцать футов, не
имея под руками необходимых механизмов.
     Разумеется,  невозможно,  если  иметь  дело  с  лестницами
обычного  веса.  Но  охотники предвидели эту трудность и решили
сделать  лестницы  очень  легкими,  чтобы  они   только   могли
выдержать тяжесть человека.
     Они  были почти убеждены, что в этом месте можно подняться
на обрыв задуманным ими способом, и  решили  исследовать  утесы
подробнее;  затем  охотники  намеревались  обойти  всю долину и
посмотреть, не найдется  ли  место,  где  подняться  будет  еще
легче.
     Место,  где  они  остановились,  находилось  возле густого
леса, о котором говорил Каспар и куда никто из них еще ни  разу
не   заглядывал.   Между  деревьями  и  утесом  тянулась  узкая
безлесная полоса, где валялись  скатившиеся  с  горы  камни.  В
траве  довольно  близко  друг от друга лежало несколько крупных
валунов, а один был в виде столба, высотой футов в  двадцать  и
диаметром  в пять-шесть футов. Этот валун походил на обелиск, и
можно было подумать, что он поставлен руками  человека.  Однако
это   была  игра  природы;  вероятно,  его  оставил  при  своем
отступлени когда-то находившийся  здесь  ледник.  На  одной  из
граней валуна виднелись ложбинки, по которым ловкий человек мог
бы на него взобраться. Оссару и сделал это, отчасти для забавы;
к  тому же ему хотелось лучше осмотреть утес. Шикари постоял на
вершине лишь несколько минут и, удовлетворив свое  любопытство,
спустился.





     Хотя  все  трое,  отправляясь утром на разведку, помнили о
слоне и благоразумно решили действовать с оглядкой,  --  им  до
того не терпелось обследовать обнаруженные накануне уступы, что
мысль  о  гигантском  животном вскоре вылетела у них из головы.
Они только и думали, что  об  уступах  и  лестницах,  и  громко
обсуждали,  как бы их получше сделать и покрепче установить. Но
как раз в тот миг, когда Оссару спускался с похожего на обелиск
камня, Фриц, рыскавший на опушке леса, принялся отчаянно  лаять
-- точь-в-точь, как ночью, когда слон посетил хижину.
     В его лае звучал дикий ужас; казалось, пес был в опасности
и чем-то  очень напуган. Мысль о слоне мелькнула у охотников, и
они мигом повернулись  в  ту  сторону,  откуда  доносился  лай.
Инстинктивно  все  схватились  за  оружие:  Карл вскинул ружье,
Каспар -- двустволку, а Оссару натянул свой лук.
     Все были ошеломлены и еще острее почувствовали  опасность,
когда  Фриц  внезапно  выскочил  из  кустов  и  кинулся к ним с
поджатым хвостом. Пес глухо урчал. По-видимому, на  него  напал
какой-то  зверь, а его хозяева знали, что доблестного Фрица мог
обратить в позорное бегство лишь очень страшный враг.
     Им не пришлось долго гадать  о  том,  кто  напугал  Фрица:
вслед  за  ним  из кустов высунулся длинный, змееобразный серый
предмет,  торчавший  между  двумя   желтоватыми   полумесяцами,
похожими  на огромные костяные рога. Потом показались громадные
уши, похожие на  лохмотья  толстой  кожи,  и  наконец  круглая,
массивная голова гигантского слона.
     Проломившись  сквозь  кусты,  чудовище выбралось из чащи и
помчалось по поляне, угрожающе крутя перед собой хоботом.  Слон
гнался за Фрицем, который, очевидно, вызвал его ярость.
     Выскочив  из  чащи  кустов,  пес  кинулся  прямо  к  своим
хозяевам и таким образом направил слона на них.
     Нечего  было  и  думать  защищать   Фрица   от   страшного
преследователя. Увидя новых врагов, более достойных его бивней,
слон, казалось, забыл о рассердившем его маленьком четвероногом
и  сразу  же  напал  на  двуногих,  словно решил наказать их за
дерзость слуги.
     Охотники, стоявшие бок о бок, с  первого  взгляда  поняли,
что  ярость  слона  направлена  уже  не  на Фрица, ибо чудовище
мчалось теперь прямо на них.
     Совещаться было некогда -- в такой момент не  до  советов!
Каждый должен был действовать, как ему внушал инстинкт. Так они
и  поступили.  Карл  послал  пулю  из  ружья в промежуток между
бивнями надвигавшегося врага, а Каспар выпалил  сразу  из  двух
стволов  в  голову  чудовища.  В  хобот  слону вонзилась стрела
Оссару, и в следующий миг мелькнули пятки шикари.
     Карл и Каспар тоже побежали, так как оставаться  еще  хоть
миг в этом опасном соседстве было бы явным безумием.
     Однако справедливость требует сказать, что Карл с Каспаром
побежали первыми, так как первыми стреляли, а выстрелив, каждый
спасался  как  мог.  Они  бежали  рядом. На счастье, поблизости
оказалось большое дерево с низкими горизонтальными ветвями,  по
которым удалось быстро вскарабкаться на вершину.
     Оссару  обратился  в  бегство  всего секундой позже их, но
этот краткий миг определил выбор слона, и его гнев обрушился на
шикари.
     Шикари хотел было броситься к дереву, к  которому  мчались
остальные,  но  хобот слона уже протянулся в этом направлении и
схватил бы его прежде, чем он  успел  вскарабкаться  на  нужную
высоту.  Несколько  мгновений  Оссару  стоял в нерешительности,
видимо потеряв обычное хладнокровие.
     Между тем слон надвигался на него, размахивая тонким,  как
веревка,  хвостом  и  вытянув  горизонтально  хобот,  в котором
торчала стрела Оссару. Очевидно, он знал,  кто  воткнул  ему  в
хрящеватый  хобот  эту  колючку,  которая, вероятно, ранила его
больнее, чем свинцовые шарики,  расплющившиеся  о  его  толстый
череп; поэтому он решил прежде всего отомстить шикари.
     Положение  Оссару  было  крайне  опасным;  Карл  и Каспар,
находившиеся в сравнительной безопасности, вскрикнули от ужаса,
решив, что их верному проводнику и спутнику пришел конец.
     Казалось, Оссару был ошеломлен надвигавшейся  гибелью.  Но
это  продолжалось только миг, пока он колебался, не кинуться ли
ему к дереву. Увидев, что спастись таким образом невозможно, он
бросился в противоположную сторону.
     Куда?  К  обелиску?  Да,  к  счастью,  каменный  столб,  с
которого  он  только что спустился, был всего шагах в десяти, и
Оссару  в  пять  прыжков  домчался  до   него.   Он   отшвырнул
бесполезное   теперь  оружие  и,  цепляясь  за  выступы  камня,
вскарабкался наверх с быстротой белки.
     Шикари блестяще доказал свою ловкость.  Еще  секунда,  еще
полсекунды -- и было бы поздно: не успел он достигнуть вершины,
как  слон схватил его остроконечным хоботом за край балахона, и
будь его одежда из более  прочного  материала,  Оссару  был  бы
сдернут и мгновенно скатился бы наземь.
     Однако   изношенная,   повидавшая   виды   бумажная  ткань
разорвалась с громким треском: "фалды" у шикари были  оторваны,
но он был без памяти рад, что ветхая одежда спасла ему жизнь.





     Еще  миг  --  и  Оссару  стоял  на вершине обелиска. Но он
далеко еще не был уверен, что избежал опасности, так  как  слон
не  потерял  надежды добраться до него. Обнаружив свою неудачу,
разъяренное животное презрительно отшвырнуло хоботом оторванный
клок ткани, поднялось на задние ноги и, выпрямившись,  уперлось
передними в каменный столб.
     Можно  было  подумать,  что  слон  хочет  вскарабкаться на
обелиск; к счастью, он не мог этого сделать. Во всяком  случае,
Оссару  далеко  не  был  в  безопасности:  слон стоял на задних
ногах, и его гибкий,  вытянутый  во  всю  длину  хобот  был  на
расстоянии каких-нибудь шести дюймов от ног шикари.
     Оссару   стоял  на  своем  пьедестале,  выпрямившись,  как
статуя, хотя лицо его, искаженное ужасом, ничуть не  напоминало
статую.   Весь   его   вид   говорил   о  крайнем  смятении.  И
неудивительно: он понимал, что,  если  слону  удастся  вытянуть
хобот еще на несколько дюймов, он будет сброшен с обелиска, как
ничтожная муха.
     Поэтому он стоял в крайней тревоге, наблюдая, как чувовище
изо всех сил старается до него добраться.
     Слон  действовал разумно и энергично. Сперва он выпрямился
во весь рост -- можно сказать,  встал  на  цыпочки,  --  потом,
найдя,  что  этого  недостаточно,  упал  на четвереньки и снова
выпрямился, пытаясь вытянуться еще выше.
     Он старался достать шикари с  различных  сторон  обелиска,
словно  надеясь  найти  у  его подошвы маленькую возвышенность,
которая позволила бы ему подняться еще на  несколько  дюймов  и
схватить свою жертву.
     К счастью для Оссару, наибольшей высоты слон достиг, когда
в первый  раз  поднялся  на  задние  ноги;  и хотя он продолжал
бродить вокруг обелиска, ему удавалось коснуться  хоботом  лишь
края маленькой ровной площадки, на которой стоял шикари.
     Оссару  был  уже  доволен и этим; он мог бы считать себя в
безопасности, если бы не одно встревожившее его обстоятельство.
Стоя на крохотной площадке, диаметр которой едва превышал длину
его ступни, он с большим трудом сохранял равновесие. Будь он на
земле, это не представляло  бы  для  него  затруднения;  но  на
высоте  двадцати  футов  дело обстояло иначе, а так как нервы у
него были до крайности  напряжены  перед  лицом  грозившей  ему
опасности, то он удерживал равновесие с большим трудом.
     Хотя  Оссару  был всего лишь "кротким индусом", он обладал
незаурядной отвагой -- он был уже много лет охотником и  привык
рисковать  жизнью. Будь Оссару трусом и человеком, не привыкшим
к опасностям, он, вероятно, умер бы от  страха  и  свалился  на
спину  к  безжалостному  чудовищу. Однако при всей храбрости он
был в состоянии лишь сохранять равновесие. К несчастью,  Оссару
не  мог  опираться  на большое копье, так как бросил его, когда
полез на скалу. Он вытащил из-за пояса охотничий нож, но не для
обороны, а чтобы лучше  балансировать.  Правда,  его  подмывало
отхватить   кусочек  хрящеватого  хобота,  но  он  не  рисковал
наклониться, опасаясь потерять равновесие.
     Ему  ничего  не  оставалось,  как  сохранять  вертикальное
положение;  собрав  все  мужество, он стоял прямо и неподвижно,
как бронзовая статуя.





     В таком положении Оссару оставался несколько минут, и  все
это время слон пытался дотянуться до него.
     Карл и Каспар, сидевшие высоко на дереве, были свидетелями
этой сцены  с  начала  до  конца.  Положение  Оссару  могло  бы
показаться  Каспару  забавным,  если  бы  не  опасность,  какой
подвергался  шикари.  Она  была  так  очевидна, что Каспар и не
думал смеяться и смотрел на Оссару  с  тревогой.  Карл  тоже  с
волнением ожидал развязки. Но братья ничем не могли ему помочь,
так  как  были  безоружны  --  они  побросали свои ружья, когда
полезли на дерево.
     Понаблюдав некоторое время за слоном, Каспар убедился, что
животное не может дотянуться  до  Оссару,  пока  тот  сохраняет
равновесие  на вершине скалы. Карл пришел к такому же выводу. И
они стали криками ободрять шикари, чтобы он держался крепче. Но
вскоре Карл обнаружил  одно  обстоятельство,  ускользнувшее  от
внимания Каспара, и это открытие заставило его содрогнуться. Он
заметил,  что  всякий  раз,  как  слон  вставал  и  опирался на
обелиск, тот слегка покачивался. Оссару тоже это заметил  и  не
на  шутку  встревожился, потому что ему становилось все труднее
сохранять равновесие. Наконец и Каспар  обратил  внимание,  что
скала  покачивается,  но это не слишком его обеспокоило -- зная
ловкость шикари, он был  уверен,  что  тот  сумеет  устоять  на
обелиске.  Но  молодой  ботаник  не  только  боялся, что Оссару
упадет со скалы,  --  его  приводила  в  отчаяние  одна  мысль,
которая не приходила в голову менее проницательному брату.
     Колебание  скалы заставило Карла подумать о весьма опасных
последствиях. Но каких? Нам все объяснят слова, с которыми он в
этот момент обратился к Каспару.
      -- Ах, брат! -- воскликнул он, заметив опасность. -- Что,
если скала упадет...
      -- Не  бойся,  --  прервал  его  Каспар,  --  она   стоит
достаточно  прочно.  Правда,  она слегка вздрагивает, когда эта
скотина прыгает на нее. Но я думаю, пока нечего опасаться.
      -- А по-моему, опасность налицо, -- возразил  Карл,  и  в
голосе  его  прозвучала тревога. -- Вернее сказать, -- прибавил
он, -- сейчас, пока слон пытается достать Оссару, шикари ничего
не  грозит,  но  слон  может  изменить   тактику.   Эти   твари
удивительно   умны.   И  если  только  он  заметит,  что  столб
покачивается от его тяжести, ему в голову придет новая мысль, и
тогда для Оссару все будет кончено!
      -- А,  я  начинаю  тебя  понимать,  --   сказал   Каспар,
заражаясь  тревогой  брата.  -- Так вот в чем опасность! Что же
теперь делать? Будь у нас ружья, мы могли бы открыть  огонь  по
чудовищу.  Быть  может,  мы  его  и  не убили бы, но, во всяком
случае, нам удалось бы отвлечь внимание от Оссару или  помешать
зверю  додуматься  до того, о чем мы сейчас говорили. Нам нужно
спуститься и достать ружья. Что может нам помешать? Слон сейчас
слишком занят своим делом, чтобы заметить нас.
      -- Верно, прекрасная мысль, Каспар!
      -- Ну, так приведем ее в исполнение. Я спущусь на  землю,
ты  спускайся  за  мной  --  до  нижней ветки, и я передам тебе
ружья... Держись крепко и не бойся,  Осси!  --  громко  крикнул
молодой  охотник.  --  Мы  сейчас его прогоним... пощекочем ему
толстую шкуру -- вкатим унцию-другую свинца!
     С этими словами Каспар начал быстро спускаться с ветки  на
ветку,  а  Карл следовал за ним на некотором расстоянии. Каспар
добрался уже до нижней ветки,  а  Карл  до  предпоследней,  как
вдруг  раздался  оглушительный  грохот  и  пронзительный  крик.
Братья в ужасе обернулись.  За  короткое  время,  пока  они  не
смотрели  на  обелиск,  в  этой  любопытной  картине  произошла
коренная перемена. Каменный столб  высотой  в  добрых  двадцать
футов  уже  не  стоял  вертикально,  а  лежал  на земле чуть не
горизонтально, придавив своей  вершиной  целую  кучу  древесных
ветвей.  Основание  обелиска  было  вывернуто из земли, а возле
него находился слон уже не на двух ногах и даже не  на  четырех
-- он  лежал  на спине, дрыгая всеми четырьмя ногами и изо всех
сил старался подняться. Оссару нигде не было видно.
     Случилось то, чего опасался Карл. Сообразив,  что  ему  не
достать   до   шикари  хоботом,  и  почувствовав,  что  обелиск
пошатывается, слон  встал  на  ноги,  уперся  в  скалу  могучей
грудью, навалившись на нее всей своей тяжестью; столб рухнул на
стоявший  рядом  высокий каштан -- дерево сломалось и с треском
упало. Неуклюжий гигант потерял равновесие и свалился на  землю
вслед  за обеликом. Словом, все четверо не устояли на месте: ни
дерево,  ни  животное,  ни  скала,  ни  человек,  ибо   Оссару,
разумеется, упал вместе с обелиском.
     Но куда же исчез Оссару? Это было первое, о чем подумали и
Карл и Каспар.
      -- Ах,  брат,  --  простонал  Каспар,  --  боюсь,  что он
погиб!..
     Карл промолчал, но все же громко сказанные  слова  Каспара
не  остались  без  ответа.  Едва  они слетели с его уст, как из
ветвей  рухнувшего  каштана  послышался  знакомый   голос,   от
которого сердца у братьев радостно забились.
      -- Нет,  молодой  саиб,  --  отвечал невидимый Оссару, --
меня не убить, мне не повредить. Только уйти от старый бродяга,
и я здоровый, как всегда. Вот я бежать!..
     В тот же миг шикари выскочил из ветвей дерева,  в  которых
временно  был  погребен,  и  со  всех ног помчался к дереву, на
котором братья нашли убежище.
     Не успел слон подняться на  ноги,  как  Оссару  уже  занял
безопасную  позицию  на  верхних  ветвях  высокого дерева, куда
взобрались и Карл с Каспаром, позабыв о своих ружьях.





     Все трое сидели высоко в ветвях. Слона уже не  приходилось
бояться,  и  они могли наблюдать за ним, чувствуя себя в полной
безопасности. Опасность угрожала только Фрицу; но псу были  уже
хорошо  известны  злобные  повадки  гиганта, и он был настолько
умен и бегал так быстро, что всегда мог от него спастись.
     Слон же, поднявшись на ноги,  несколько  мгновений  стоял,
хлопая  своими  громадными  ушами,  в  явном недоумении, словно
ошеломленный  неожиданным  приключением.  Однако   он   недолго
сохранял эту спокойную позу. Стрела, все еще торчавшая у него в
хоботе,  пробудила  в  нем жажду мщения. Сердито задрав хвост и
издавая пронзительные крики, он кинулся к рухнувшему  дереву  и
погрузил свой длинный хобот в его ветви. Он перебрал их одну за
другой, словно что-то разыскивая, -- он искал шикари.
     Через  некоторое  время  он  бросил  это  занятие  и  стал
оглядываться с явно озадаченным видом, не понимая, куда девался
человек. Он не видел, как убегал  шикари,  так  как  тот  успел
скрыться,  пока  он еще валялся на спине. Но тут ему попался на
глаза Фриц, -- пес притаился под  ветвями  дерева,  на  котором
укрылись его хозяева, и явно завидовал их удачной позиции.
     Фриц  сразу  привлек  внимание мстительного зверя. Ведь он
первый напал на слона, когда тот брел по чаще,  он  подвел  его
под  этот  ужасный град пуль и стрел. И как только взгляд слона
упал на собаку, ярость проснулась в гиганте с удвоенной  силой:
круто  задрав хвост, слон стремглав кинулся на своего заклятого
врага.
     Напади на него кабан или даже бык, Фриц ни за  что  бы  не
убежал  -- он отскочил бы в сторону, чтобы избегнуть удара и, в
свою очередь, напал бы  на  врага.  Но  это  четвероногое  было
величиной  с дом, и Фриц, не будучи уроженцем востока, был мало
знаком с ним. Да и что можно было с ним поделать, когда у этого
великана такое страшное оружие -- язык длиной в несколько футов
и чудовищные клыки? Поэтому неудивительно и ничуть  не  позорно
для  Фрица,  что  он  повернулся и помчался прочь. Бежал он так
быстро, что уже через полминуты не только его хозяева, сидевшие
на дереве, но и гнавшийся за ним слон  потеряли  его  из  виду.
Пробежав  за ним несколько десятков футов, животное сообразило,
что гонится впустую, и отказалось от дальнейшей погони.
     Когда  слон  погнался  за  псом,  у  охотников   появилась
надежда,  что  погоня  завлечет  опасного  зверя подальше и они
успеют спуститься на землю и убежать.
     Однако их постигло  разочарование,  так  как,  отказавшись
преследовать  пса,  толстокожий  гигант  вернулся  назад, снова
перешарил хоботом сломанные ветви каштана  и  принялся  бродить
вокруг   поверженного   обелиска,  причем  все  время  описывал
правильные круги, словно готовясь исполнить  какой-то  цирковой
номер.  Больше  часа  продолжал  слон  эту  круговую  прогулку,
изредка останавливаясь и издавая пронзительный вопль, но  почти
все  время  он  двигался в угрюмом молчании. Порой он устремлял
взгляд и даже протягивал хобот к ветвям упавшего дерева, словно
все еще подозревая, что там прячется  тот,  кто  пустил  ему  в
хобот  стрелу. Действительно, глядя на его движения, можно было
подумать, что он сторожит это место, чтобы враг не  убежал.  Он
давно  уже  вытащил  из  хобота стрелу, наступив на нее ногой и
вздернув голову.
     Между тем Фриц прокрался к опушке леса и залег  в  кустах,
припав к земле, так что слону не было его видно.
     Охотники,  засевшие  на дереве, были сильно раздосадованы,
что их плен так затянулся,  и  начали  подумывать,  как  бы  им
вырваться  отсюда.  Было предложено сделать вылазку и подобрать
ружья, но Карлу это показалось слишком опасным.  От  дерева  до
рухнувшего  обелиска  было  не  более  двадцати  ярдов, а слон,
внимательно оглядывавший все вокруг, конечно, заметит, как  они
будут  спускаться  с  дерева.  Хотя это грузное животное обычно
выступает неспешным, плавным шагом, но оно может  бежать  почти
со  скоростью  лошади,  несущейся  галопом,  и  если  сразу  их
приметит, то они едва ли избегнут его цепкого хобота.
     Кроме того, если даже им удастся вернуться на дерево,  при
виде их слон снова разъярится и тогда уж не уйдет отсюда.
     Было  и  еще  одно  соображение,  заставившее их терпеливо
сидеть на дереве. Охотники захватили с собой порох и пули  лишь
в   ограниченном   количестве,  заряды  подходили  к  концу,  и
благоразумие требовало их экономить. У Карла осталось всего две
пули и  пороху  ровно  на  два  выстрела,  да  и  у  Каспара  в
пороховнице  и в сумке было не гуще. Они рискуют истратить весь
запас свинца  и  все-таки  не  убить  животное,  которое  может
преспокойно  ходить  с двумя десятками пуль в толстой коже. Эти
выстрелы могут только разозлить его, и оно ни за что не уйдет.
     Это был настоящий "бродяга", как назвал его Оссару,  да  к
тому  же  старый клыкач -- поэтому он был крайне опасен. И хотя
они знали, что не будут в безопасности в этой долине,  пока  не
убьют  его,  все согласились, что разумнее будет оставить его в
покое, пока не представится более удобный  случай  покончить  с
ним.
     Взвесив  все  эти обстоятельства, они решили смирно сидеть
на дереве и  терпеливо  ожидать  окончания  странного  бега  по
кругу, который все еще выполнял старый клыкач.





     Добрый  час  терпение  охотников, угнездившихся на дереве,
подвергалось   жестокому   испытанию.    Бродяга    по-прежнему
расхаживал  вокруг  скалы, пока не вытоптал дорожку, похожую на
цирковую арену после вечернего представления.
     Разумеется, для зрителей время тянулось очень медленно, не
говоря уже о Фрице, который, конечно,  удовлетворился  бы  куда
более короткой программой.
     Что  касается  людей,  то  им  пришлось бы пережить весьма
неприятный час, если  бы  это  скучное  представление  не  было
прервано  интермедией,  весьма их заинтересовавшей, -- особенно
же  натуралиста  Карла.  Увлекшись  ею,  они  даже  позабыли  о
близости свирепого врага и о том, что находятся в осаде.
     Сидя  не дереве, они случайно стали свидетелями любопытной
сцены, какую можно подсмотреть лишь в самом  уединенном  уголке
девственного леса.
     Невдалеке  от дерева, на котором они сидели, стояло другое
таких же размеров, но иной  породы.  Даже  Каспар,  совершенный
профан  в  ботанике,  сразу  определил,  что это за дерево. Оно
обладало гладкой корой и широко раскинутыми ветвями:  это  была
смоковница,   ничем  не  отличающаяся  от  своего  европейского
родича.
     Это красивое дерево с годами становится дуплистым. Большие
дупла образуются не только у корня, но встречаются в стволе  на
значительной высоте и даже в толстых ветвях.
     Смоковница стояла в нескольких ярдах от дерева, на котором
сидели  Карл, Каспар и Оссару. Она находилась прямо перед ними,
и порой, когда им надоедало следить за однообразными движениями
слона, они бросали взгляд на смоковницу. Сквозь  редкую  листву
виднелся  ствол  и  отходившие от него в разные стороны толстые
ветви.
     Чуть ли не с первого взгляда Каспар  обнаружил  на  дереве
что-то  странное.  У  этого  юноши  был  зоркий взгляд и острая
наблюдательность. На главном стволе смоковницы, футах  в  шести
над   первым   разветвлением,   он  приметил  нечто,  сразу  же
привлекшее его внимание: это было что-то вроде большого козьего
рога;  вернее,  это  можно  было  сравнить  с  изогнутым  рогом
носорога  или с клыком очень молодого слона; рог этот ничуть не
походил на сук.
     Раз или два Каспару показалось, что этот предмет движется,
но он еще не был в этом уверен и ничего  не  сказал  товарищам,
боясь,  что  его поднимут на смех. Карл нередко посмеивался над
братом, уличая его в невежестве.
     Странное явление, замеченное Каспаром, заинтересовало его,
и он начал украдкой следить за ним. Вскоре  он  заметил  вокруг
изогнутого  рога  что-то  похожее на диск дюймов восьмидесяти в
диаметре и гораздо темнее коры смоковницы. Сразу же было видно,
что этот диск -- не из  дерева:  он  резко  выделялся  на  фоне
ствола,  как  и  торчавший  из него костяной изогнутый предмет.
Если бы Каспара спросили, что  ему  напоминает  вещество  этого
диска,  он  ответил  бы:  оно  удивительно  похоже на грязь, из
которой ласточки лепят свои гнезда.
     Каспар продолжал наблюдать оба  эти  любопытных  предмета:
рогообразный  нарост  и  темный круг, из которого он торчал; и,
только убедившись,  что  первый  принадлежит  живому  существу,
решил  сообщить  об  этом  своим  товарищам. Он пришел к такому
выводу, увидев, что рог внезапно исчез, словно втянутый  внутрь
дерева,  и на его месте осталось лишь круглое темное отверстие.
Потом желтоватый рог снова появился  в  отверстии  и  высунулся
наружу, заполняя его целиком.
     Каспар  был  слишком поражен, чтобы хранить про себя такой
секрет, и немедленно рассказал о своем открытии Карлу и Оссару.
     Оба одновременно взглянули в указанном  направлении.  Карл
был озадачен этим явлением так же, как и Каспар.
     Но  не Оссару. Едва увидев изогнутый костяной рог и темный
круг, он  сказал  равнодушным  тоном,  каким  говорят  о  самых
обычных предметах:
      -- Носорог-птица на гнезде.





     В  этот  момент изогнутый нарост исчез в дупле, и осталось
лишь темное отверстие. Карл смотрел в полном недоумении, как  и
Каспар за минуту перед тем.
      -- Гнездо? -- повторил Каспар, удивленный словами шикари.
-- Птичье гнездо? Ты говоришь о птичьем гнезде, Осси?
      -- Да,   саиб.   Гнездо  большой-большой  птица.  Феринги
называть ее носорог.
      -- Да,  --  сказал  Каспар,  который  немногое  понял  из
объяснений  шикари,  --  это очень любопытно. Мы видели кое-что
вроде рога, торчавшего из дерева, хотя  это  больше  похоже  на
кость,  чем  на  рог.  Может  быть,  это птичий клюв. Но скажи,
пожалуйста, где же сама птица и ее гнездо?
     Оссару ответил, что гнездо находится в дупле, а  птица  на
гнезде, где ей и полагается быть, и они видели только ее клюв.
      -- Как!  Птица  сидит в той дыре, откуда торчит эта белая
штука? Да ведь рог заполняет целиком всю  дыру,  и  если  птица
действительно  там,  если  этот  предмет  -- ее клюв, то я могу
сказать, что клюв у нее, должно быть, величиной со все ее тело.
Иначе, как же она  пройдет  в  такую  маленькую  дыру?  Другого
отверстия,  кроме этого, нет. А может быть, эта птица -- тукан?
Я слыхал, что тукан пройдет везде, куда просунется его  клюв...
Не тукан ли это, Оссару?
     Оссару  не мог сказать, тукан это или нет, так как никогда
не слыхал о такой птице. Его орнитологические познания  не  шли
дальше птиц Бенгалии, а тукан живет в Америке. Он повторил, что
эту  птицу  феринги  называют  "носорог"  или  "птица-носорог".
Оссару добавил, что она величиной с гуся и что туловище у нее в
несколько раз толще клюва, хотя клюв кажется очень толстым.
      -- И ты говоришь, что гнездо  у  нее  там,  в  дупле?  --
спрашивал Каспар, указывая на маленькое круглое отверстие, едва
ли больше трех дюймов в поперечнике.
      -- Ну да, молодой саиб, -- был ответ Оссару.
      -- Разумеется,   там  должно  находиться  какое-то  живое
существо, раз мы видели, что этот рог  двигается;  а  если  эта
птица  величиной  с  гуся,  то  не объяснишь ли ты нам, как она
входит в дупло и выходит оттуда?  Вероятно,  с  другой  стороны
ствола есть второе отверстие, побольше?
      -- Нет,  саиб!  --  твердо возразил Оссару. -- То, что вы
видать перед собой, -- один вход в гнездо носорога.
      -- Вот это здорово, Осси! Ты хочешь  сказать,  что  птица
величиной  с гуся может входить и выходить через эту дыру? Да в
нее воробей с трудом протиснется!
      -- Птица-носорог не входить,  не  выходить.  Он  остаться
там, пока птенцы готовы уйти из гнездо.
      -- Будет  тебе, Осси! -- насмешливо сказал Каспар. -- Эта
сказка хороша для маленьких детей. Неужели ты думаешь,  что  мы
этому  поверим?  Разве  птица  может  оставаться в гнезде, пока
птенцы не вырастут? А тогда что? Разве  птенцы  помогут  матери
выбраться оттуда? И как они выберутся сами? Ведь я полагаю, они
не  уйдут из гнезда, пока не вырастут... Слушай, добрый шикари,
довольно с нас загадок, и расскажи нам все как есть!
     Тут шикари рассказал все, что знал  об  этой  удивительной
птице.  Готовясь  выводить  птенцов,  сказал  он, птица-носорог
выбирает в дереве дупло как раз такого размера, чтобы там могли
поместиться она сама и гнездо, которое она строит. Когда гнездо
построено и яйца снесены, самка садится на  них  и  остается  в
дупле  не только до тех пор, пока выведутся птенцы, но и долгое
время спустя -- пока  птенцы  не  оперятся  и  не  смогут  жить
самостоятельно.  Чтобы  защитить  ее  на это время от нападения
куниц-лакати, мангуст и прочей "нечисти",  самец,  едва  только
самка сядет на яйца, принимается за работу каменщика. Пользуясь
своим  большим  клювом сперва как ведерком, потом как лопаткой,
он  замуровывает  вход  в  гнездо,  оставляя   лишь   небольшое
отверстие,  которое  целиком  заполняет  клюв самки. Материалом
служит ему глина, добываемая из ближайшего ручья или  болота  и
напоминающая   тот   материал,   из   какого   сооружает   свое
удивительное  гнездо  обыкновенная  ласточка.  Высохнув,  глина
становится  такой  твердой, что может выдержать нападение любой
птицы или зверя. А когда огромный  клюв  самки  торчит  наружу,
целиком  заполняя  отверстие,  в дупло не может пробраться даже
скользкая древесная  змея.  Находясь  таким  образом  в  полной
безопасности, самка спокойно высиживает птенцов.
     Тут Каспар прервал Оссару вопросом.
      -- Как?  -- сказал он. -- Она просиживает на гнезде целые
недели, ни разу не выходя наружу? Чем же она кормится?
     Не успел Оссару ответить на этот вопрос, как они  услыхали
страшный  шум, доносившийся сверху, словно с неба. Этот шум мог
бы испугать человека, слышащего его в первый раз и не знающего,
в чем дело. Это был какой-то хлопающий, щелкающий звук,  вернее
-- ряд звуков, похожих на лесной шум во время бури.
     Оссару  сразу  же  узнал  этот  звук. Не отвечая на вопрос
Каспара, он сказал:
      -- Погоди, саиб. Старый носорог приходить.  Он  показать,
как кормить самку.
     Не  успел  он  договорить,  как  его  товарищи поняли, что
вызвало странный шум. Это была большая птица,  которая,  сильно
хлопая крыльями, пролетела мимо дерева, где они сидели, к тому,
где находилось гнездо.
     Через  миг они обнаружили, что птица сидит на остром суку,
непосредственно под дуплом,  и  Оссару  мог  уже  не  объяснять
товарищам,   что  это  самец  птицы-носорога.  Большой  клюв  с
отростком, похожим на рог, как и у того клюва, что  высовывался
из   отверстия,  был  увенчан  чем-то  вроде  огромного  шлема,
поднимавшегося над головой и прикрывавшего клюв сверху, так что
его можно было принять за второй клюв; такой странный "головной
убор" мог принадлежать только самцу птицы-носорога.





     Правда,   Карлу   еще   не   приходилось   видеть    живых
птиц-носорогов,  но  он видел их чучела в музее, и ему нетрудно
было узнать птицу. Он даже мог определить, к  какому  виду  она
принадлежит,   так   как  существует  несколько  разновидностей
носорогов. Перед  ними  сейчас  находился  топау,  или  рогатая
индийская ворона, ибо по внешности и по повадкам она напоминает
эту примелькавшуюся нам птицу.
     Оссару  не  преувеличил  размер  этой  птицы, сравнив ее с
гусем. Напротив -- он скорее приуменьшил,  так  как  самец  был
гораздо крупнее гуся. Он был более трех футов длиной, считая от
кончика хвоста до конца изогнутого клюва, который сам был почти
в  фут  длиной.  Оперение  у самца было сверху черное, а брюшко
бледно-желтое;  на  хвосте   перья   ярко-белые,   пересеченные
посередине   черной   полосой.   Клюв,   как  и  у  самки,  был
бледно-желтый, красноватый у основания, а  "шлем"  --  пестрый,
черный с белым.
     Оссару  пришлось  рассказать  все,  что  он  знал  об этой
любопытной   птице.   Правда,   в   Индии    живет    несколько
разновидностей  птицы-носорога,  но  встречаются они там не так
часто.
     Карл знал гораздо больше шикари об этой породе птиц, о  ее
характерных  особенностях  и повадках, и, конечно, рассказал бы
товарищам,  не  будь  они  поглощены  другим.  В  самом   деле,
разъяренный   слон  держал  их  в  осаде,  они  лишь  ненадолго
отвлеклись, наблюдая за птицей, и у Карла не было никакой охоты
читать лекцию по орнитологии. Он мог бы рассказать,  как  долго
спорили  орнитологи  относительно классификации птицы-носорога:
одни причисляли его к туканам, другие полагали, что  его  нужно
отнести  к  семейству  ворон.  Его сближает с туканом не только
огромный клюв. Как и  тукан,  он  подбрасывает  добычу  кверху,
подхватывая  и  проглатывая ее на лету. Но, в противоположность
тукану, эта птица не может  лазить  по  деревьям,  так  что  ее
нельзя  отнести к лазающим. Ее считают всеядной, но, как мы уже
сказали,   есть   немало   разновидностей   птицы-носорога,   и
большинство  авторов,  вероятно,  смешивают  повадки  различных
видов,  сильно   отличающихся   друг   от   друга.   Существуют
африканские  виды,  индийские  и  индонезийские,  один  или два
своеобразных вида можно встретить на Новой Гвинее. Все эти виды
различаются между собой не только  по  размерам,  цвету,  форме
клюва  и  нароста  над  ним,  но  и  по употребляемой ими пище.
Например, африканская птица-носорог и некоторые азиатские  виды
являются   плотоядными,  а  иные  даже  питаются  падалью.  Это
отвратительные птицы, у которых мясо и оперение  издают  резкую
вонь,  как  у коршунов. С другой стороны, в Индонезии, особенно
на  Молуккских  островах,  обитает  разновидность,   питающаяся
только  мускатными  орехами,  благодаря чему ее мясо отличается
восхитительным вкусом и ароматом и  высоко  ценится  восточными
гастрономами.  На  клюве  у  этих  птиц  в  известном  возрасте
появляются желобки,  или  бороздки.  Наблюдаются  эти  бороздки
только  у  старых  птиц,  и  голландские  колонисты, живущие на
Молуккских островах, пытаются определять по ним возраст  птицы,
считая,  что каждая бороздка соответствует одному году. Поэтому
носорог получил у них название "годовая птица".
     Как мы уже сказали, Карлу были  хорошо  известны  все  эти
разновидности  птицы-носорога. Но в данный момент он и не думал
делиться  своими  знаниями  с  товарищами,  так  как  все  трое
пристально  следили за самцом. Несомненно эта птица принадлежит
к плотоядным, так как, когда самец спускался, видно было, что у
него из клюва свешивается  что-то  длинное,  похожее  на  кусок
веревки;  они  разглядели, что это кусок змеи -- голова и часть
туловища. Очевидно, и самка не привыкла  к  растительной  пище,
так  как  по  движениям  самца  наблюдатели  поняли,  что  змея
предназначается ей. Без сомнения, это  был  ее  обед,  так  как
время близилось к полудню.
     Ей не пришлось долго ждать.
     Опустившись  на  длинный сук, ее кормилец движением головы
подбросил кусок змеи в воздух и поймал его на лету  --  не  для
того,  чтобы  проглотить, а чтобы схватить поудобнее и половчее
всунуть в клюв самки, торчавший  из  отверстия  и  раскрытый  в
ожидании еды.
     Еще миг -- и лакомый кусочек перешел из клюва самца в клюв
самки;  могучие  щипцы,  словно  сделанные  из  слоновой кости,
крепко зажали змею и мгновенно скрылись в дупле.
     Самец ни на минуту не  задержался  на  дереве.  Он  принес
самке  обед  и, вероятно, должен был принести десерт. Он тут же
взлетел, громко хлопая крыльями,  причем  его  роговые  челюсти
щелкали,  как кастаньеты, и этот необычный звук мог бы напугать
человека, незнакомого с подобными птицами.





     Когда  улетела   птица,   о   которой   молодые   искатели
приключений  узнали  столько  интересного,  слон снова занял их
внимание.  Не  потому,  что  он  изменил  свою  тактику  --  он
по-прежнему  описывал круги, -- но охотники знали, что, пока он
здесь, им нельзя спуститься с дерева; и они обернулись к  слону
-- посмотреть, не собирается ли он уходить.
     Ho, увы! Слон не обнаруживал намерения покинуть это место.
     Наблюдая за своим врагом, они отвернулись от смоковницы и,
вероятно,  не  скоро  бы  на нее взглянули, если бы не услышали
звук, доносившийся со стороны гнезда  птицы-носорога.  Это  был
тихий,  довольно  жалобный звук, не похожий на крик птицы, да и
вообще  его  не  могла  издавать  птица.  Казалось,  это   крик
животного   или   даже   человека   --  отчетливо  раздавалось:
"ва-ва-ва".
     Но это не был человек. Оссару с первого  звука  догадался,
кто  это; братья тоже быстро поняли, в чем дело. Повернувшись к
смоковнице, они увидели на  длинном  суку,  где  недавно  сидел
самец-носорог,  существо  совсем  другого рода -- представителя
четвероногих.
     У него было массивное округлое туловище  и  очень  толстый
пушистый  полосатый  хвост;  морда  у  зверька  была короткая и
круглая, вроде кошачьей, гладкий, блестящий мех  одевал  его  с
головы  до  пят  пушистой  шубкой.  У  него была темно-рыжая, с
золотистым отливом спина, глянцевитый черный живот, белые  щеки
и  желтая  полоска  на морде. Каспар должен был признаться, что
ему редко приходилось видеть такое красивое создание.
     В ответ на восторженное восклицание, вырвавшееся у  брата,
Карл  сказал,  что  известный  натуралист  Кювье еще задолго до
Каспара оценил красоту этого животного.
     Оссару знал, что его  называют  "ва"  (звукоподражательное
название), а иногда "читва" или "панда".
     Услыхав  это  название  от Оссару (да и сам зверь "назвал"
себя), Карл сразу же понял, с кем имеет дело.
     Увидев зверька на высоком суку, Карл и Каспар с первого же
взгляда убедились в его ловкости, а в следующий миг  убедились,
что  он  не  прочь  полакомиться  птичьими  яйцами. Не прошло и
минуты,  как  они  сообразили,  что  он  охотится   за   яйцами
птицы-носорога,  а  может  быть, собирается отведать мяса самой
птицы.
     Стоя на суку, он поднялся на свои массивные  задние  лапы,
как  маленький  медведь,  и  начал  царапать  передними длинную
стенку, на возведение которой самец затратил столько времени  и
труда.  Быть может, если бы зверьку никто не препятствовал, ему
и удалось бы проникнуть в гнездо; во всяком случае, у него было
такое  намерение.   Однако   ему   помешали.   Правда,   самка,
находившаяся  в  дупле, не очень-то могла обороняться, хотя все
время то высовывала, то втягивала обратно клюв, и  ее  сердитое
шипение  доказывало,  что  она понимает грозящую ей опасность и
знает, какой враг атакует ее крепость.
     Зверек изо всех сил царапал стенку, и  возможно,  что  она
развалилась  бы  под ударами его когтей, но вдруг над деревьями
раздалось громкое  хлопанье,  щелканье  и  стук;  а  через  миг
широкие,   раскидистые  крылья  старого  самца  засвистели  над
головой четвероногого разбойника и  длинный,  острый,  подобный
кинжалу, клюв мигом прервал его злодейские труды.
     Захваченный  врасплох,  панда  струсил,  ибо старый самец,
подобно всякому главе семейства,  который,  возвращаясь  домой,
находит там грабителя, налетел на него с бешеной яростью.
     Однако  разбойник, видимо, привыкший к такого рода отпору,
вскоре овладел собой: вместо того  чтобы  убежать,  он  плотнее
укрепился   на   суку   и,   повернувшись  к  своему  пернатому
противнику, приготовился к битве.
     И битва началась: птица то и дело налетала на врага,  била
его  своими мощными крыльями и клевала огромным клювом, а зверь
бешено отбивался зубами и лапами, иной раз вырывая пучки перьев
из груди своего крылатого противника.





     Чем окончилось бы единоборство панды и птицы-носорога,  об
этом можно лишь догадываться. По всей вероятности, четвероногое
одержало   бы  победу  над  двуногим,  стенка  гнезда  была  бы
взломана, самка  сброшена  с  гнезда,  скорее  всего,  убита  и
съедена, а вслед за нею были бы истреблены и яйца.
     Но,  видно, в книге судеб была предначертана иная развязка
этой  маленькой  драмы,  так  как  внезапно  произошло   нечто,
изменившее  характер  борьбы,  и  после  ряда  инцидентов битва
окончилась  совершенно   неожиданным   образом   как   для   ее
участников, так и для наблюдателей.
     Первый  инцидент,  резко  изменивший  положение  дел,  был
весьма забавного свойства и  рассмешил  зрителей,  сидевших  на
дереве.
     В  пылу борьбы стоящий на задних лапах панда отвернулся от
маленького  отверстия,  представлявшего  вход  в   гнездо.   Не
помышляя  об  опасности  с  этой  стороны,  грабитель  старался
уберечь свои глаза от самца, нападавшего  свepxy.  Но  самка  в
гнезде,  которой  было  довольно  хорошо видно все происходящее
снаружи, и не думала оставаться пассивной зрительницей;  улучив
момент,  когда  враг  оказался  совсем  близко  от  дупла,  она
тихонько высунула свой длинный, твердый,  как  слоновая  кость,
клюв  и изо всех сил ударила панду в глаз; острие клюва, словно
кирка, вонзилось до самой кости.
     Ошеломленный этим неожиданным нападением, зверек  испустил
от  боли  резкий  крик  и мигом скатился с дерева; казалось, он
думал только  о  бегстве.  Это  ему,  несомненно,  удалось  бы,
несмотря  на  потерю  глаза;  но за ним следил еще один враг, с
которым ему предстояло схватиться. Привлеченный  шумом  стычки,
Фриц выглянул из кустов, окружавших дерево, и, подойдя поближе,
следил  за  сражением.  Честный  Фриц  не  мог не сочувствовать
безвинной птице, на которую напал подлый  враг;  и  едва  панда
появился  внизу,  как  пес  бросился  на  него и начал трепать,
словно этот зверек был его давнишним, заклятым врагом.
     Положение панды было отчаянным, но разъяренный  зверек  не
хотел  сдаваться  без  борьбы.  И хотя напавший на него пес был
гораздо сильнее его, он все же хотел оставить врагу  на  память
одну-две царапины, следы которых тот носил бы до могилы.
     Но   в   этот  миг  Фрицу  грозила  куда  более  серьезная
опасность, чем удары когтей панды. Если бы в пылу битвы  он  не
взглянул  случайно в сторону обелиска, то оказался бы во власти
противника, который проявил бы к нему не больше милосердия, чем
он сам к злополучному панде.
     Но   случай   ему   помог:   бросив   взгляд   на   своего
преследователя, он увидел, что слон направляется прямо на него;
в  глазах  его  сверкала  ярость  и хобот был угрожающе вытянут
вперед. Фриц мгновенно решил, как ему поступить. Бросив  панду,
словно почуяв, что мясо его ядовито, он метнулся прочь от слона
и через несколько мгновений скрылся в зарослях.
     Из  всех  принимавших  участие  в  этой  необычной схватке
больше всего пострадал злополучный панда, так как вместе с этой
драмой окончилась и его  жизнь.  На  него  нападали  все  новые
враги,  а  под  конец  он  повстречался с самым ужасным врагом,
который вскоре с ним  покончил.  Это  был  слон.  Он  собирался
уничтожить Фрица, но, увидев, что тот убежал, решил не упустить
подвернувшуюся  ему жертву. Итак, он не стал преследовать Фрица
в чаще, и его ярость обрушилась на панду. Гигант  понимал,  что
зверьку  не  уйти от него: наполовину ослепленный клювом птицы,
полузадушенный Фрицем, он не заметил  приближения  слона.  Быть
может,  он  и  увидел опасность, но было уже поздно: слон стоял
над ним -- и ему нельзя было убежать.
     Не успел панда  опомниться,  как  слон  обвил  его  цепким
хоботом  и  поднял  кверху,  будто  перышко. Потом безжалостное
чудовище сделало несколько шагов  к  поверженному  обелиску  и,
словно  выбрав  подходящее место, опустило барахтающегося панду
наземь,  наступило  на  него  огромными  передними   ногами   и
принялось его топтать, пока от раздавленного зверька не остался
лишь бесформенный комок кровавого мяса и клочки шерсти.
     Для  сидевших  на  дереве  зрителей  это  было  неприятное
зрелище; но за ним последовало другое, доставившее им  радость:
слон  повернул  в  сторону  леса и стал удаляться, видимо решив
совсем уйти отсюда.
     Удовлетворил ли он жажду мести, убив панду, или отправился
на поиски Фрица -- этого никто не мог  бы  сказать;  во  всяком
случае,  он уходил -- что-то заставило его снять осаду, которая
порядком уже надоела охотникам.





     Когда слон скрылся из виду, осажденные начали  совещаться:
можно  ли  им сойти на землю? Они очень устали сидеть на дереве
все в той же позе. Правда, ничего не стоит просидеть  несколько
минут  верхом на ветке, но если такое сидение затягивается, оно
становится мучительным, почти невыносимым. Каспар  больше  всех
страдал от вынужденного бездействия и был очень зол на бродягу.
Несколько  раз  он собирался покинуть свой насест и прокрасться
за ружьем, но Карл  догадывался  о  его  намерениях  и  убеждал
брата, что благоразумие требует подождать.
     Всем  троим  не терпелось сойти с дерева, и они спустились
бы на землю, как только  исчез  страшный  враг,  если  бы  были
уверены,  что он больше не вернется. Но они подозревали, что он
ушел только на время, -- быть может, бродяга  пустился  на  эту
уловку,  чтобы  выманить  их  из  убежища:  ведь  известно, что
слоны-бродяги умеют хитрить не хуже двуногих бродяг.
     Они не могли сразу решить, как  лучше  поступить,  но  тут
Оссару   положил  конец  их  колебаниям,  предложив  спуститься
первым.  Он  решил   прокрасться   по   следам   слона,   чтобы
удостовериться,  действительно  ли  тот ушел отсюда или стоит в
засаде на опушке леса.
     Шикари умел скользить  в  кустах  бесшумно,  как  змея,  и
братья   знали,   что   он  не  будет  подвергаться  чрезмерной
опасности,  если  только  не  заберется  слишком  далеко.   Он,
конечно,  своевременно  заметит  слона,  а  в  случае, если тот
вернется и погонится за ним,  сможет  снова  найти  убежище  на
дереве.
     Не   успели  товарищи  дать  согласие,  как  Оссару  начал
спускаться по ветвям, а очутившись на земле, быстро и  бесшумно
зашагал в том направлении, в каком скрылся слон.
     Карл  и Каспар оставались на дереве еще минут пять; но так
как шикари все не возвращался, они  потеряли  терпение  и  тоже
спустились на землю.
     Первым  делом они разыскали ружья и перезарядили их; потом
встали около дерева, чтобы в случае внезапного нападения  можно
было снова взобраться на ветви, и начали поджидать Оссару.
     Прошло  довольно  много  времени,  а  от шикари не было ни
слуху ни духу. Не слышно было вообще  ничего:  царило  глубокое
молчание,    лишь    изредка   нарушаемое   хлопаньем   крыльев
птицы-носорога. Самец все  еще  держался  близ  гнезда,  видимо
озадаченный  таинственным стечением обстоятельств, так внезапно
избавившим его от четвероногого врага.
     Но птица больше не  интересовала  ни  Карла,  ни  Каспара,
которых беспокоило долгое отсутствие Оссару.
     Вскоре,   однако,  они  с  радостью  увидели,  что  шикари
вынырнул из зарослей и быстро к ним приближается. Их обрадовало
также, что по пятам за Оссару следовал  Фриц.  Оссару  встретил
пса на опушке, где тот спрятался от разъяренного слона.
     Когда  Оссару  подошел  ближе.  Карл  и Каспар заметили по
выражению его лица и поспешности, с какой  он  шагал,  что  тот
хочет сообщить им нечто важное.
      -- Ну,  Осси,  -- спросил Каспар, -- что нового? Видел ты
бродягу?
      -- Ах, он бродяга, это верно, -- ответил Оссару, и в  его
голосе  послышался затаенный страх. -- Вы верно говорить, саиб,
он бродяга, если не хуже.
      -- Что случилось? Ты видел что-нибудь?
      -- Видел, саиб! Вы думать, куда он пойти?
      -- Куда же?
      -- К хижине.
      -- К хижине?..
      -- Прямо. Ах, саибы, -- продолжал шикари, понижая  голос,
и  на лице его отразился суеверный ужас, -- он уж слишком умный
для зверя, слишком много знать! Боюсь, он  не  слон  совсем,  а
злой дух принять вид слона. Зачем он пойти туда?
      -- Да,  зачем, интересно знать? -- повторил Каспар. -- Ты
думаешь, он хочет подстеречь нас возле  хижины?  Если  так,  --
продолжал  он,  не  дожидаясь ответа, -- то нам не будет покоя,
пока он жив. Одно из двух: либо мы должны его  убить,  либо  он
нас.
      -- Саиб,  --  заметил  шикари,  многозначительно  покачав
головой, -- мы не убить его: слон не умирать никогда.
      -- Что за ерунда, Осси! -- возразил Каспар, которому  был
смешон суеверный страх шикари. -- Впрочем, думай как хочешь, но
я-то  не  сомневаюсь,  что  мы  сможем его убить, как только он
подвернется под хороший выстрел. Честное слово, чем  скорее  мы
это сделаем, тем лучше! Он недаром пошел в нашу хижину -- ясно,
что   у  него  какое-то  скверное  намерение.  Может  быть,  он
вспомнил, что Фриц там в первый раз напал на него, и так как он
думает, что пес ушел туда, то и  отправился  его  искать...  Э,
Фриц,  старина,  тебе  нечего бояться! Ты можешь ускользнуть от
него в любой миг. Твоим хозяевам  хуже  приходится,  чем  тебе,
дружище.
      -- А ты уверен, Оссару... -- спросил Карл после минутного
раздумья, -- ты уверен, что он пошел к хижине?
     Оссару,  конечно,  не  мог утверждать, что слон направился
именно туда, где стояла хижина; но он прошел по следам слона по
густому лесу, а потом, взобравшись на дерево, видел, что гигант
двинулся в сторону хижины. Оссару почти не сомневался, что слон
пошел именно туда,  но  он  был  так  напуган,  что  ничего  не
соображал и даже не пытался догадаться о намерениях слона.
      -- Ясно   одно,  --  снова  заговорил  Карл,  поразмыслив
некоторое  время:  --  бесполезно  продолжать  задуманную  нами
разведку,  пока  мы  не  избавимся  от  слона. Ты верно сказал,
Каспар! Теперь он выследил нас, и к тому же он разъярен ранами,
которые мы ему нанесли, и едва ли забудет об этом  приключении.
У нас не будет ни минуты покоя, и нечего думать о безопасности,
пока  не удастся уничтожить его. Почему бы нам не заняться этим
делом сейчас же? Речь идет о нашей  жизни,  и  над  нами  будет
висеть угроза, пока мы с ним не расправимся.
      -- Идемте  же!  --  вскричал  Каспар.  --  И  пусть нашим
девизом будет: "Смерть бродяге! "





     Наши охотники немедленно направились к хижине: именно туда
пошел слон, как можно было судить по его  следам,  которые  уже
обнаружил  зоркий  шикари  и  на которые по дороге указал своим
спутникам.  Там  и  сям  на  мягкой  почве  виднелись  огромные
отпечатки,  а  где их не было, путь бродяги обозначался сбитыми
на землю листьями  и  поломанными  сучьями,  а  также  крупными
ветвями,  валявшимися  в  траве;  видно было, что слон волок их
некоторое время, а потом бросил.
     Шикари не  раз  приходилось  выслеживать  диких  слонов  в
джунглях  Бенгалии,  и он был знаком с их повадками. Он сообщил
товарищам, что бродяга и не думал пастись, так как на сучьях  и
листьях не видно было следов зубов; слон шел довольно быстро и,
казалось,  с определенным намерением. Валявшиеся на земле ветки
были сломаны, вероятно, с досады -- он  просто  срывал  на  них
свою злобу.
     Оссару    не    приходилось    напоминать   товарищам   об
осторожности. Они знали не хуже его, что с разъяренным  слоном,
будь  то бродяга или обыкновенный слон, лучше не встречаться; а
этот бродяга был до крайности разъярен -- в этом они  убедились
и сами, и со слов шикари.
     Поэтому они продвигались крайне осторожно, осматриваясь по
сторонам и чутко прислушиваясь, шли они в полном молчании, лишь
изредка перешептываясь.
     Они   возвращались  домой  не  тем  путем,  каким  шли  на
разведку. Обследование утесов  завело  их  довольно  далеко,  и
теперь они шли по следам слона, которые вели, как и предполагал
Оссару, прямо к хижине.
     Приближаясь  к  своему примитивному жилищу, они догадались
по некоторым признакам, что враг где-то  совсем  близко.  Зная,
что вблизи горячего источника, у которого стояла хижина, нет ни
крупных деревьев, ни других безопасных мест, куда можно было бы
укрыться  в  случае  нападения,  они  удвоили осторожность. Они
могли увидеть  хижину  лишь  с  довольно  близкого  расстояния,
подойдя  к  ней ярдов на двести. Сперва надо было пройти полосу
невысоких зарослей, закрывавших ее.
     Охотники углубились в эти  заросли  и  вскоре  с  тревогой
обнаружили  свежие  следы слона. Не оставалось сомнений, что он
недавно прошел здесь, направляясь прямо к хижине.
     Что ему там было нужно? Этот  вопрос,  конечно,  пришел  в
голову  всем  троим.  Право,  было  похоже,  что  слон  их  там
разыскивал! Вероятно, потеряв их из виду, он подумал,  что  они
вернулись домой, и решил нанести им визит.
     После  того,  что  им  пришлось увидеть, невольно являлась
мысль,  что   это   гигантское   животное   наделено   каким-то
сверхъестественным  умом.  Разумеется,  они  гнали  эту нелепую
мысль, но все же в душе оставалась странная, гнетущая  тревога.
То,  что  они  обнаружили,  выйдя из чащи, усилило эту тревогу;
более того -- привело их в ужас.
     Хижины  больше  не   существовало.   Виднелись   лишь   ее
развалины. Крупные валуны, из которых были сложены стены, балки
и  настил,  составлявшие  крышу,  травяные постели, примитивная
посуда и другая утварь, -- все это было  разбросано  по  земле.
Никто  бы  не  догадался,  что на этом месте недавно находилось
человеческое  жилье.  Да,  охотники  нашли  одни  руины  --  не
осталось и камня на камне.
     Они  смотрели на это разрушение с невольным ужасом. Теперь
они  уже  не  решились  бы  обвинить   в   суеверии   язычника,
поклонявшегося Браме или Вишну. Его молодые спутники-христиане,
казалось,  готовы были также поверить в чудесное. Им было ясно,
кто разрушил хижину. Хотя самого злодея нигде не было видно, но
они знали, что это был слон. Другого объяснения не  оставалось;
и  пугал  их  не  сам  факт,  а  мысль  о том, что это животное
обладало  прямо-таки  человеческим,  вернее   --   дьявольским,
разумом,  который  толкнул  его  на такое мщение; значит, можно
было ожидать чего-нибудь еще более ужасного.
     Хотя хижина была разрушена всего за несколько минут до  их
прихода,  слон,  по-видимому, уже ушел отсюда. По крайней мере,
поблизости  его  нигде  не  было  видно,  хотя  они   тщательно
разыскивали   его.   Опасаясь  с  ним  повстречаться,  охотники
держались под прикрытием  кустов  и  лишь  издали  смотрели  на
развалины.  Прошло  немало  времени,  пока наконец они решились
выйти из зарослей и приблизиться к месту катастрофы.
     Подойдя, они убедились, что хижина совсем разрушена.
     Охотники остались без крова. Но  еще  больше  их  огорчала
потеря  находившегося  в  хижине  небольшого  запаса зарядов --
порох, который они  так  старательно  сберегали,  был  рассыпан
среди  мусора и безвозвратно потерян. Они хранили его в большой
тыквенной фляге, сделанной специально  для  этой  цели,  а  она
вместе  с  остальной  утварью  погибла под ногами слона. Запасы
провизии были вытащены из кладовой и втоптаны в землю.  Но  это
еще  не  такая  беда. Провизию можно снова заготовить, хотя это
будет и не так легко сделать. Но как восстановить порох?





     Охотники  еще  долго  бы  стояли  на   месте   разрушения,
оплакивая  свою  безвозвратную  потерю, если бы не боялись, что
слон вернется. Куда он ушел? Они спрашивали об этом друг друга,
тревожно озираясь по сторонам.
     Бродяга ушел, должно быть, всего  несколько  минут  назад:
раздавленная  его  тяжелыми  стопами  трава  была  еще  влажна,
выпущенный ею сок не успел  высохнуть.  И  все  же  вокруг,  на
расстоянии  доброй  четверти  мили,  слона нигде не было видно.
Вблизи хижины не было зарослей, где  могло  бы  скрыться  такое
крупное животное, как слон.
     Так думали Карл и Каспар, но Оссару был другого мнения. Он
заявил,  что  слон  вполне может укрыться в полосе зарослей, из
которых они недавно  вышли.  Ему  было  известно  на  основании
охотничьего  опыта,  что  слон, даже очень крупный, умеет ловко
спрятаться в самом незначительном  укрытии,  выбрав  подходящее
место,  хотя  бы  и  такое, где ему не повернуться; он зачастую
ухитряется,  стоя  совершенно  неподвижно,  обманывать   самого
опытного охотника. Карл с Каспаром не слишком-то ему верили, но
Оссару  был  убежден,  что  слон  спрятался  в неширокой полосе
джунглей совсем близко от них.
     К несчастью, мнение Оссару очень скоро подтвердилось.
     Пока они стояли,  зорко  оглядывая  джунгли  и  напряженно
прислушиваясь, чтобы уловить малейший звук, доносящийся оттуда,
вершины  высоких молодых деревьев, поднимавшихся над зарослями,
вдруг закачались. Еще миг -- и оттуда вылетели, шумя  крыльями,
два великолепных аргуса; они издавали громкие, тревожные крики.
     Птицы  пролетели над головой наших искателей приключений и
так громко кричали, что Фриц залился продолжительным лаем.
     Выжидал ли враг в засаде удобного случая напасть  или  лай
собаки, уже знакомый ему и ненавистный, донесся до него и снова
разжег в нем ярость, но не успели охотники перекинуться словом,
как  из  редких  кустов  появились  длинный  хобот  и  толстые,
массивные ноги, и они увидели, что чудовище идет прямо на  них.
Казалось,  слон приближался неспешной трусцой, но на самом деле
он мчался с быстротой лошади, несущейся галопом.
     Еще мгновение охотники стояли неподвижно -- не потому, что
ожидали нападения и хотели его отразить, а просто  потому,  что
не знали, куда бежать.
     Нападение  слона  их ошеломило так, что в первый момент им
даже не приходил в голову никакой план спасения.
     Инстинктивно,   почти   автоматически.   Карл   и   Каспар
прицелились,  хотя  у них было мало надежды, что пули, пущенные
из их малокалиберных ружей, остановят такую страшную атаку.
     Оба выстрелили одновременно, затем Каспар выпустил  второй
заряд, но, как они и ожидали, слон продолжал наступление.
     К  счастью,  шикари не воспользовался своим луком. Он знал
по опыту, что в таких  обстоятельствах  стрела  --  бесполезное
оружие. С таким же успехом он мог бы лягнуть слона или воткнуть
ему  в  хобот  булавку  --  это  значило бы только еще пуще его
разозлить.
     Итак,  шикари  и  не  думал   обороняться;   он   поспешно
осматривался по сторонам, соображая, куда бы укрыться.
     По  правде  сказать,  окружающая  их  местность не обещала
ничего хорошего.
     На скалах  не  видно  было  уступов,  где  можно  было  бы
спастись  от  бродяги; правда, чаща могла временно их приютить,
но смышленый зверь быстро бы их там разглядел. К тому  же  слон
находился  как  раз  между  ними и джунглями, и отступать в эту
сторону -- значило бежать навстречу врагу.
     Что делать? На что решиться? Но вот взгляд шикари упал  на
одинокое  дерево,  стоявшее  неподалеку. Это дерево однажды уже
спасло ему жизнь. Оно росло на самом берегу залива, где  Оссару
ставил  свои сети, и, сидя на его ветвях, Каспар вытащил шикари
из зыбучих песков.
     Дерево было очень высокое; оно стояло на открытом месте, и
его ветви  широко  раскинулись  во  все  стороны,  нависая  над
заливом.
     Оссару  не  стал  терять  драгоценные  мгновения на пустые
раздумья: криком и жестом приказав молодым саибам следовать его
примеру, он кинулся к дереву со всей быстротой,  на  какую  был
способен,  и,  только  взобравшись на третий или четвертый ярус
ветвей, оглянулся, ища глазами товарищей.
     Братья сломя голову бросились вслед  за  шикари  и  вскоре
очутились на дереве.





     Фриц  добежал  вместе  со  своими  хозяевами  до  подножия
дерева, но, разумеется не мог на него взобраться вслед за ними.
Однако он не собирался оставаться  под  деревом,  так  как  это
означало  бы  верную  гибель;  не медля ни минуты, он кинулся в
воду и поплыл через залив.
     Выбравшись  на  берег,  он  нырнул  в  заросли  камыша   и
притаился там.
     На  этот  раз слон не обратил на него внимания. Взгляд егo
был устремлен на охотников, и на  них  была  обращена  вся  его
ярость.  Он  гнался  за  ними  по  пятам,  когда  они бежали по
открытому месту, и видел, что они взобрались на дерево. Он  был
так  близко,  что Карлу и Каспару пришлось снова бросить ружья,
чтобы удобнее было карабкаться.
     Малейшая задержка могла бы оказаться для них роковой.
     Карл карабкался вслед за братом и едва успел перебраться с
одной ветки на  следующую,  повыше,  как  бродяга  обвил  ветку
хоботом и сломал ее пополам, точно хворостинку.
     Но   Карл   находился  уже  в  безопасности,  и  все  трое
порадовались своему спасению.
     Слон был  до  крайности  разъярен.  Враги  снова  от  него
ускользнули,  и  вдобавок  он  получил три свежие раны; правда,
пули только оцарапали его толстую шкуру, но  все  же  причинили
немалую боль. Испустив резкий, трубный клич, он высоко взметнул
хобот и стал хватать ветку за веткой и отламывать их от ствола,
как тонкие прутики.
     Ветви были густые и начинались близко от земли. Вскоре все
они были  обломаны  до  высоты примерно двадцати футов, а земля
вокруг дерева усеяна сучьями  и  листьями;  чудовище  в  ярости
топтало  обломанные  ветви  своими  широкими, грузными стопами,
смешивая их с землей.
     Но этого было ему мало  --  старый  клыкач  обвил  хоботом
ствол  и  начал  тянуть  изо  всех  сил, словно надеясь вырвать
дерево с корнем.
     Убедившись, что такой подвиг ему не под силу, он переменил
тактику и принялся толкать дерево грудью.
     Правда, дерево содрогалось от его толчков,  но  вскоре  он
увидел, что оно стоит слишком прочно, и бросил эти попытки.
     Однако  он стоял под деревом и вовсе не собирался уходить,
видимо задумав новую каверзу.
     Хотя охотники знали, что  в  настоящий  момент  им  нечего
бояться,  но  им  было не до веселья, так как они понимали, что
лишь на время укрылись от врага и, если он в конце концов уйдет
и они смогут спуститься, угроза останется и на будущее.  У  них
было  мало  надежды  убить  этого  могучего противника, так как
оставался всего один заряд. Им  казалось,  что  слон  умышленно
рассыпал порох, с целью поставить их в беспомощное положение.
     Какой  бы  охотники ни построили себе дом, они будут в нем
не в большей безопасности,  чем  на  открытом  месте,  так  как
бродяга  уже  доказал,  что  способен  разрушить  самые крепкие
стены; итак, придется спасаться от него на вершине дерева, а им
вовсе не улыбалось вести жизнь обезьян или белок.
     Тут Каспару пришла в голову счастливая мысль. Он  вспомнил
о пещере, где они убили медведя. Туда можно добраться только по
лестнице  и  пещера  недоступна для слона, как только окончится
осада, можно будет искать убежища в пещере.





     Мысль о пещере обрадовала и несколько успокоила охотников.
Но она  не  вполне  их  удовлетворяла;  правда,  слон  туда  не
проберется,  но  они  не  смогут  там  делать все, что захотят.
Отсутствие света не позволит им сооружать лестницы, а когда они
будут заняты рубкой деревьев и работой  над  лестницами,  то  в
любой миг могут подвергнуться нападению беспощадного врага.
     Перспектива была довольно мрачной, хотя пещера являлась бы
надежным убежищем, куда можно скрыться в случае нападения.
     Некоторое   время  слон  стоял  сравнительно  спокойно,  и
охотники могли обдумать  планы  на  будущее.  Чувствуя  себя  в
данный  момент  в безопасности, они даже забыли о своем тяжелом
положении.
     Но вскоре к ним снова вернулась тревога. Они  задали  себе
вопрос: сколько времени придется еще просидеть на дереве?
     Хотя  никто  не  мог  ответить  на  этот вопрос, всем было
понятно,  что  осада  обещает  затянуться,  быть   может,   она
продлится  гораздо дольше той, какую пришлось недавно испытать:
бродяга был крайне озлоблен и жаждал мести, а его  мрачный  вид
доказывал,  что  он  не  скоро  отсюда  уйдет.  Охотники  снова
встревожились. Их положение было не  из  приятных:  приходилось
сидеть  верхом на тонких ветвях. Мало того, в случае если осада
затянется, им, как и  большинству  осажденных,  будет  угрожать
голодная  смерть.  Еще  выходя  из  дому, они были голодны, как
волки. Они лишь наспех позавтракали и с тех пор  ничего  больше
не  ели, так как некогда было приготовить обед. Было уже далеко
за полдень, и, если  враг  останется  здесь  на  всю  ночь,  им
придется  лечь  спать  без  ужина.  Лечь спать? Не тут-то было!
Видно, в эту ночь нельзя  будет  ни  лежать,  ни  спать.  Разве
уснешь  на  этих  жестких ветках! Если они хоть на миг потеряют
сознание, то свалятся прямо на своего безжалостного врага. Даже
если они привяжут себя к дереву, все равно  на  таком  ложе  не
уснуть.
     Итак,  в тот вечер не приходилось думать ни об ужине, ни о
сне. Но вскоре они  подверглись  новому  испытанию,  еще  более
мучительному, чем голод или дремота. Это была жажда.
     Весь   день,  с  самого  утра,  они  были  в  непрестанном
движении: карабкались по деревьям, пробирались в  густой  чаще,
несколько раз находились на волосок от смерти; естественно, что
у них давно пересохло в горле и они начали изнемогать от жажды.
Вдобавок  совсем  близко  внизу блестела вода, и от этого жажда
усиливалась, становясь нестерпимой.
     Довольно долго терпели они эту муку без всякой надежды  на
избавление.  Глядя, как сверкает на солнце озеро и как струится
течение в заливе, они переживали поистине  танталовы  муки.  Не
видно  было  конца  этим мучениям. Но вдруг у Каспара вырвалось
восклицание:
      -- Гром и молния! О чем мы думаем? Мы сидим на  дереве  и
умираем от жажды, а между тем вода у нас под руками!
      -- "Под  руками"? Хотел бы я, Каспар, чтобы это было так,
-- возразил Карл довольно безнадежным тоном.
      -- Ну конечно, под руками. Смотри!
     С этими словами Каспар  достал  свою  медную  пороховницу,
которая была почти пуста. Карл все еще не понимал, в чем дело.
      -- Что  мешает  нам,  --  спросил Каспар, -- спустить ее,
зачерпнуть воды и снова поднять?.. Есть у тебя веревочка, Осси?
      -- Да, саиб, -- живо  ответил  шикари,  вытаскивая  из-за
пазухи моток пеньковой бечевки и подавая молодому охотнику.
      -- Она  достаточно длинна, -- заметил Каспар и обвязал ее
вокруг горлышка пороховницы.
     Высыпав  порох  в  мешочек  для  пуль,  он  стал  спускать
пороховницу, пока она не погрузилась в воду. Подождав, пока она
наполнилась,  он поднял ее и с радостным возгласом подал Карлу,
посоветовав ему пить в свое удовольствие. Карл охотно  исполнил
совет.
     Пороховница  быстро  опустела.  Ее  опять спустили в воду,
наполнили и снова опустошили;  так  проделывали  они  несколько
раз,  пока  все  не  напились. Таким образом сидевшие на дереве
охотники избавились от жажды.





     Достав   благодаря   изобретательности   Каспара    нужное
количество  воды,  осажденные  подбодрились  и  набрались  сил.
Призвав на помощь философию,  они  готовы  были  потерпеть  еще
некоторое  время,  как  вдруг,  к их великому изумлению, на них
обрушились целые потоки воды, причем самым неожиданным образом.
     Трудно сказать,  догадался  ли  слон,  увидя  пороховницу,
погружавшуюся  в  воду,  или  эта мысль пришла ему в голову без
всякой подсказки, но в тот момент, когда "фляжка"  в  последний
раз  была  поднята наверх -- не успели еще разбежаться круги по
воде, -- бродяга кинулся в озеро  и  глубоко  погрузил  в  воду
хобот, словно намереваясь пить.
     Некоторое   время   он   оставался  неподвижным,  очевидно
наполняя водой свой объемистый желудок.
     Разумеется, он должен был испытывать не меньшую жажду, чем
сидевшие на дереве люди, и они сперва  подумали,  что  огромный
зверь пошел напиться.
     Однако   он   слишком   долго  оставался  в  воде,  как-то
по-особому ее втягивал, и, казалось, у него была другая цель; в
этом охотники скоро убедились, когда он начал действовать.  При
других   обстоятельствах  выходка  слона  могла  бы  показаться
забавной. Но в данном случае зрители сами стали жертвами  шутки
-- если   это  можно  было  назвать  шуткой,  --  и,  пока  она
продолжалась, ни у одного из них  не  было  ни  малейшей  охоты
смеяться.  Вот  как  поступил  слон:  наполнив  хобот водой, он
высоко его поднял; затем повернулся к дереву и, нацелившись так
же спокойно  и  точно,  как  астроном  наводит  свой  телескоп,
выпустил воду обильной струей прямо в лицо осажденным. Сидевшие
рядом  охотники  были  окачены  с  головы  до ног и в несколько
мгновений промокли  до  нитки;  одежда  их  пропиталась  водой,
словно они провели несколько часов под проливным дождем.
     Но  слон не ограничился одним душем. Как только запас воды
у него иссяк, он снова погрузил хобот  в  озеро,  набрал  воды,
прицелился и опять выпустил ее им в лицо.
     Он  продолжал таким образом набирать воду и выбрасывать ее
своим мускулистым хоботом;  раз  двенадцать  подряд  окатил  он
охотников.
     Положение  их  было  крайне  незавидным,  так  как водяная
струя, пущенная с огромной силой, словно из брандспойта,  могла
их  смыть с ненадежного насеста, не говоря уже о том, что такой
душ был весьма неприятен.
     Трудно сказать, какая цель была у  слона.  Может  быть,  у
него  появилась надежда прогнать их с дерева или сбросить с его
ветвей, а может  быть,  просто  хотелось  досадить  им  и  хоть
немного удовлетворить свою злобу.
     Трудно было также сказать, долго ли будет продолжаться эта
забава  --  быть  может,  много  часов,  так как запас воды был
неисчерпаем...  Но  внезапно  ей   пришел   конец,   совершенно
неожиданный и для самого слона, и для его жертв.





     Забава была в разгаре: слон усердно работал своим насосом,
явно злорадствуя.  Но  вдруг он остановился, и его большое тело
стало раскачиваться из стороны в сторону: он поднимал то  одну,
то  другую  ногу,  а  длинный  хобот  описывал в воздухе круги;
животное издавало резкие крики, говорившие о боли или о страхе.
     Что  это  означало?  Слон  был,  очевидно,  чем-то  сильно
испуган.  Но  что  же могло так его напугать? Мысленно задавали
себе этот вопрос Карл и Каспар. И не успели они высказать  свое
недоумение, как шикари уже ответил им.
      -- Го-го!  --  закричал  он.  --  Здорово, очень здорово!
Слава богам великого Ганга! Смотри, саибы! Бродяга пойдет  вниз
-- он  тонуть  в  песке,  который чуть не глотил Оссару! Го-го!
Тонуть... он тонуть!...
     Карл с Каспаром  быстро  поняли  смысл  восторженной  речи
Оссару.  Следя  за  движениями  животного,  они  убедились, что
шикари прав: слон явно погружался в зыбучие пески.
     Они заметили, что, когда он вошел в  воду,  она  была  ему
немного  выше  колен.  Теперь  она омывала его бока и медленно,
неуклонно поднималась все выше. Отчаянные попытки, какие  делал
слон, вздергивая плечи и голову, издавая яростные крики; хобот,
лихорадочно  метавшийся  из стороны в сторону, словно в поисках
опоры, -- все подтверждало слова Оссару: бродяга  погружался  в
песок. И он погружался быстро. Не прошло и пяти минут, как вода
плескалась  уже  почти на уровне спины слона и все поднималась,
дюйм за дюймом, фут за  футом,  пока  не  покрыла  его  круглую
спину,  и  над  поверхностью оставалась только голова с длинным
хоботом.
     Вскоре спина перестала двигаться, и огромное тело медленно
погрузилось в пески.
     Хобот был все еще в движении, то яростно взбивая  пену  на
воде, то слегка шевелясь и непрестанно издавая отчаянные вопли.
     Наконец  поднятая  кверху  голова  и гладкие длинные клыки
исчезли под  водой  и  остался  только  хобот,  торчавший,  как
огромная  болонская колбаса. Резкие трубные звуки прекратились,
слышалось лишь тяжелое дыхание, иногда прерываемое бульканьем.
     Карл с Каспаром оставались на дереве, с  невольным  ужасом
наблюдая  эту сцену. Не так поступил шикари: его уже не было на
дереве. Увидев, что слон цепко схвачен  смертельными  объятиями
зыбучего  песка,  который  не  так  давно  едва не поглотил его
самого, Оссару ловко спустился с ветвей.
     Некоторое время он стоял  на  берегу,  следя  за  тщетными
усилиями,  которые  делал слон, чтобы освободиться, и все время
говорил со своим врагом, осыпая  его  язвительными  насмешками;
особенно  был возмущен шикари ущербом, нанесенным его балахону.
Когда над водой оставался только конец хобота, шикари больше не
мог удержаться. Выхватив свой длинный нож, он бросился в воду и
одним ударом отсек кончик хобота,  как  срезают  серпом  сочные
побеги травы.
     Отрезанный  конец  хобота  упал  в  воду  и  пошел ко дну;
несколько   красных   пузырьков   поднялось   на   поверхность,
свидетельствуя  о том, что гигантский слон окончательно исчез с
лица земли. Он погрузился в глубокие  пески,  где  ему  суждено
было  окаменеть,  возможно,  для  того, чтобы через много веков
быть откопанным лопатой какого-нибудь изумленного землекопа.
     Таким образом, необычайный  случай  избавил  охотников  от
неприятного  соседа,  вернее -- от опасного врага, с которым им
было бы чрезвычайно  трудно  справиться.  Ведь  нечего  было  и
думать  его  застрелить. Драгоценный порох был весь рассыпан, а
трех оставшихся у них зарядов было бы недостаточно,  чтобы  его
прикончить из таких мелкокалиберных ружей.
     Без  сомнения,  со  временем  такие отважные охотники, как
Каспар и Оссару, и такой  остроумный  изобретатель,  как  Карл,
придумали  бы способ окружить бродягу и покончить с ним; но все
же они были очень рады, что странное обстоятельство избавило их
от этого труда, и поздравляли друг друга со счастливым  исходом
дела.
     Услышав  голоса  хозяев  и  увидев,  что  они спустились с
дерева,  Фриц,  скрывавшийся  неподалеку,  выскочил  из  своего
укрытия  и  кинулся  к  ним.  Переплывая  залив,  Фриц  едва ли
подозревал,  что   огромное   животное,   преследовавшее   его,
находится   в   этот  момент  очень  близко  и  что  его  лапы,
рассекающие воду,  только  на  дюйм  не  достают  до  страшного
хобота, от которого оставался лишь обрубок.
     И  хотя  Фриц ничего не знал об удивительном происшествии,
случившемся в его отсутствие, и, быть может,  недоумевал,  куда
скрылся  враг, но, когда он переплывал залив, красный цвет воды
в одном месте, или, вернее, запах крови, сказал ему, что  здесь
произошла  какая-то  кровавая  сцена,  и, легко рассекая грудью
волны, он разразился возбужденным лаем.
     Фриц явился получить поздравления.  Хотя  верное  животное
убегало  всякий  раз,  как  подвергалось нападению, этим оно не
запятнало собачьей чести. Пес обнаружил разумную  осторожность,
так  как  разве  у  него были шансы устоять перед таким грозным
противником?  Поэтому  он  правильно  поступал,   обращаясь   в
бегство;  глупо  было  бы  оставаться на месте: тогда он был бы
убит при первой же встрече у обелиска, а слон, вероятно, был бы
жив и все еще осаждал их на дереве. К тому же Фриц первый подал
сигнал тревоги и таким образом дал людям время приготовиться  к
встрече с врагом.
     Охотники считали, что Фриц достоин награды, и Оссару решил
угостить  пса куском слонового хобота. Но, снова войдя в ручей,
шикари, к своей досаде, увидел, что  доблестный  пес  останется
без  награды:  кусок,  так ловко отсеченный им, разделил судьбу
слоновой туши и находился теперь глубоко в песке.
     Оссару не  пытался  его  откапывать.  Предательский  грунт
внушал  ему  страх;  осторожно ступая, он тотчас же вернулся на
берег и последовал  за  саибами,  которые  уже  направлялись  к
разрушенной хижине.





     Теперь  охотники  отказались от мысли поселиться в пещере.
Эта мысль была внушена опасным соседством слона, но его  больше
не   существовало.   Трудно  было  допустить,  чтобы  в  долине
находился другой бродяга. Оссару быстро успокоил  товарищей  на
этот  счет,  заверив их, что в одном и том же районе он никогда
не встречал двух подобных животных, ибо два  существа  с  таким
злобным характером наверняка не могли бы ужиться вместе.
     Возможно,  что  по  соседству  обитали  и другие звери, не
менее опасные, чем слон. Могли встретиться пантеры, леопарды  и
тигры  или даже еще один медведь; но пещера не была бы надежным
убежищем от этих врагов; от нее было бы не больше толку, чем от
их  прежней  хижины.  Придется  построить  новую,  еще  прочнее
старой,  и  навесить  крепкую  дверь, чтобы обезопасить себя от
ночных  посещений.  За  это  дело  они  принялись,  как  только
пообедали  и  высушили  свою  одежду,  насквозь промокшую после
чудовищного душа, каким угостил  их  слон  незадолго  до  своей
гибели.
     Несколько  дней  ушло  на  постройку  хижины,  -- это было
гораздо  более  совершенное   жилище.   Зимняя   погода   почти
установилась,  и  необходим  был  теплый очаг; поэтому охотники
тщательно замазали все щели глиной, соорудили очаг с  трубой  и
сделали крепкую дверь.
     Они  знали,  что  им  понадобится  немало  времени,  чтобы
изготовить лестницы -- более дюжины длинных лестниц, каждая  из
которых должна быть легкой, как тростинка и прямой, как стрела.
     В  более теплые зимние дни они смогут работать на воздухе;
вообще большую часть работы придется производить вне хижины. Но
все же им необходимо жилище, не только на ночь, но и  на  время
бурь и холодов.
     Итак, они проявили предусмотрительность и приняли все меры
предосторожности,  прежде,  чем  думать о сооружении лестниц, а
также сделали свое жилище уютным и удобным.
     Теперь им не страшны были зимние холода -- у  них  имелось
жилье;  к  тому  же  уцелело  несколько шкур, содранных с яков,
пригодился и  мех  зверей,  которых  подстрелил  из  двустволки
Каспар.  Таким  образом охотники были обеспечены теплой одеждой
для дневной работы, и им было чем укрыться во время сна.
     Их гораздо больше беспокоило то, чем  они  будут  питаться
зимой.  Слон  не  только  уничтожил  все средства для добывания
пищи, но испортил уже имевшиеся запасы,  втоптав  их  в  грязь.
Уцелевшие  куски  сушеной  оленины  и  мяса яков были собраны и
спрятаны в надежное место; возможно, что  охотникам  больше  не
удастся  раздобыть  мяса,  поэтому решено было растянуть мясные
запасы на все время, какое придется пробыть  в  этой  скалистой
тюрьме. Правда, пороха больше не было, но они не теряли надежды
увеличить  свои  запасы продовольствия. У Оссару были стрелы, а
капканами  и  ловушками  можно  будет  поймать   немало   диких
животных,  которые,  подобно  им,  забрели  в эту своеобразную,
отрезанную от всего мира долину и оказались здесь в "тюрьме".
     Окончив приготовления к зиме,  они  снова  отправились  на
разведку утесов, которую слон заставил прервать.
     Внимательно  осмотрев  уступы,  обнаруженные в тот богатый
событиями день, они продолжали обход, пока не  сделали  полного
круга  по  долине.  Они  не пропустили ни одного фута скалистой
стены:  все  было   обследовано   самым   тщательным   образом;
разумеется,  утесы,  ограждавшие  ущелье, заполненное ледником,
были исследованы так же, как и все остальные.
     Оказалось, что  удобнее  всего  подниматься  на  обрыв  по
лестницам  как  раз в том месте, которое они уже присмотрели; и
хотя не было полной уверенности, что они смогут  выполнить  эту
громадную  работу,  все  же  они  решили  попробовать  и тотчас
занялись изготовлением лестниц.
     Первым   делом   необходимо   было   выбрать   достаточное
количество  деревьев  нужной  длины  и  свалить  их. Сперва они
остановили выбор на красивых тибетских  соснах,  из  которых  в
свое время построили мост через трещину, когда вдруг обнаружили
еще  одно  дерево,  столь же красивое и более подходящее для их
целей. Это был деодар,  один  из  видов  кедров.  Оссару  снова
пожалел,  что  здесь  нет его любимого бамбука: будь он здесь в
достаточном  количестве,  шикари  сделал  бы   сколько   угодно
лестниц, причем вчетверо скорее, чем из сосен. Оссару нисколько
не  преувеличивал:  срубленный  ствол  большого  бамбука -- это
готовая боковина для лестницы;  в  нем  только  нужно  вырезать
отверстия  для ступенек. К тому же бамбук легок и пригодился бы
для задуманных ими  лестниц  лучше  всякого  дерева:  поднимать
бамбуковые  лестницы  на  уступы было бы куда легче, чем всякие
другие. Хотя в долине рос один вид  тростника,  который  жители
холмов  называют  "рингалл",  его стволы не обладали нужной для
этой  цели  длиной  и  толщиной.  Оссару   сетовал,   вспоминая
гигантский  бамбук  тропических  джунглей,  заросли которого им
попадались по дороге в более низких отрогах  Гималаев;  нередко
его стволы поднимались на высоту ста футов.
     В   благоприятных   условиях   деодар   достигает  крупных
размеров: выше в горах встречаются  деревья  в  поперечнике  до
десяти  футов  и  высотой  до  ста  футов. Такие длинные стволы
весьма пригодились бы им и сократили бы их работу.
     Поэтому,  за  неимением  бамбука,   они   выбрали   лучший
материал, какой мог предоставить им лес, -- высокий деодар.
     Это  дерево,  известное жителям Гималаев под именем кедра,
давно  уже  произрастает  в  английских  садах  и  парках   под
названием  "деодар"  --  так  оно  именуется  в  ботанике.  Это
настоящая сосна; она нередко встречается в  Гималаях  почти  на
любой  высоте  и на любой почве, как в низких, знойных долинах,
так и у границы вечных снегов, но  чаще  всего  --  на  высоких
холмах.  Хотя  это  дерево  не  отличается красотой, оно высоко
ценится, так как из его сока извлекают смолу.
     Если деодары растут  близко  друг  от  друга,  их  высокие
стволы  утончаются  кверху,  ветви  становятся  короче,  и  они
принимают конусообразную форму, характерную для елей.  Если  же
дерево стоит одиноко, далеко от других, то у него бывает совсем
другой   вид.   Оно   протягивает   длинные   массивные   ветви
горизонтально во все стороны; а так как отдельные мелкие  ветви
и  сучья  растут  тоже  горизонтально,  каждая ветвь становится
плоской, как стол. Деодар нередко достигает высоты ста и  более
футов.
     Деодар   высоко  ценится  решительно  повсюду.  Он  весьма
пригоден для строительных целей, хорошо  обрабатывается,  почти
не   гниет   и  легко  расщепляется  на  доски  --  неоспоримое
достоинство в стране, где пилы почти неизвестны. В  Кашмире  из
него  строят  мосты,  которые служат по многу лет. Иные из этих
мостов остаются под водой больше чем по полугоду,  и,  хотя  им
уже больше ста лет, они еще в хорошем состоянии.
     Если  подвергнуть  деодар  тому  процессу, каким из других
сосен извлекают смолу, он дает жидкость, гораздо более текучую,
чем смола, темно-красного цвета, с  очень  неприятным  запахом.
Эта  жидкость известна под названием "кедрового масла", и горцы
применяют ее как средство от кожных заболеваний и  от  парши  у
скота.
     Деодар   растет  очень  медленно,  поэтому  в  европейских
странах он пригоден лишь для украшения парков и садов.
     Деодар был  выбран  для  изготовления  лестничных  боковин
именно   потому,   что  он  легко  расщепляется  на  доски  или
небольшие, правильной формы, куски. Охотники не  были  опытными
плотниками,  к тому же не располагали необходимым инструментом,
и им пришлось бы чрезвычайно долго обтесывать крупные стволы до
нужной им толщины. Это был бы каторжный труд. Топорик Оссару  и
ножи  -- вот все их орудия. Но так как деодар можно раскалывать
с помощью клиньев, он был как раз подходящим деревом.
     Когда они обследовали деодар, им попался на глаза еще один
вид сосны, так называемая "чиль".
     Может быть, они прошли бы мимо нее, не  обратив  внимания,
если  бы  не  Карл:  как  опытный  ботаник, он осмотрел сосну и
обнаружил, что чиль обладает очень ценными для них  свойствами.
Карл  знал,  что  чиль  принадлежит к соснам, древесина которых
богата скипидаром и годится на факелы; ему приходилось  читать,
что  именно  так ее используют жители Гималаев, для которых эти
факелы заменяют свечи и лампы.
     Карл мог бы также сказать своим спутникам,  что  сочащаяся
из дерева живица применяется как мазь для заживления ран. Сосна
чиль  почти всегда встречается по соседству с деодаром, главным
образом в лесах, преимущественно состоящих из деодаров.
     Карл мог бы также сообщить им, что в  Гималаях  растут  не
только  деодар  и  чиль,  но  и другие сосны. Он мог бы назвать
различные  породы.  Например,  моренда  --  стройное,  красивое
дерево   с   очень   темной   хвоей,   один  из  самых  высоких
представителей  хвойных,  нередко   достигающий   поразительной
высоты:   до   двухсот  футов.  Сосна  рай,  высотой  почти  не
уступающая  моренде  и,  пожалуй,  еще  красивее.  Колин,   или
обыкновенная   сосна,  образующая  обширные  леса  на  хребтах,
имеющих высоту от шести до девяти тысяч футов над уровнем моря;
эта сосна лучше  всего  чувствует  себя  на  сухой,  каменистой
почве,  и  можно  лишь  удивляться,  в  каких местах она иногда
укореняется и растет. Крупные деревья этой  породы  встречаются
на  отвесных  обрывах  гранитных  скал.  В обрыве оказалась еле
заметная  трещинка.  Туда  каким-то  образом  попало   семечко,
проросло  и  с  годами  превратилось  в могучее дерево, которое
растет на голых камнях, где, по-видимому, нет ни крупицы земли;
можно подумать, что оно извлекает соки прямо из скалы.
     Карл не без удовольствия смотрел на чили, которых было так
много вокруг. Он знал, что из  них  можно  приготовить  сколько
угодно  факелов,  и  в темные зимние вечера, вместо того, чтобы
сидеть, ничего не делая,  в  темноте,  они  смогут  работать  в
хижине  до  позднего  часа,  изготовляя ступеньки для лестниц и
занимаясь другими мелкими поделками.





     Рубка деревьев отняла не много времени. Охотники  выбирали
лишь  тонкие  стволы:  чем  тоньше, тем лучше, лишь бы они были
достаточной длины. Больше всего подходили деревья высотой футов
в пятьдесят; когда обрубали тонкие  верхушки,  оставался  ствол
длиной  футов в тридцать, а иногда и больше. Деревья эти были в
среднем всего лишь нескольких дюймов в диаметре, и из них легко
получались боковины для лестниц -- стоило только ободрать  кору
и расколоть ствол пополам.
     Делать  ступеньки было тоже нетрудно, но на это ушло много
времени, так как их требовалось огромное количество.
     Как они  и  предвидели,  труднее  всего  было  просверлить
отверстия  для  ступенек,  и это заняло больше всего времени --
больше, чем рубка и обтесывание стволов вместе взятые.  Будь  у
них  сверло,  долото  или  хотя  бы хороший бурав, они легко бы
справились с такой задачей. Но им нечем было  просверлить  хотя
бы   такое  отверстие,  чтобы  всунуть  мизинец.  А  между  тем
требовалось  проделать  сотни  отверстий.   Как   их   сделать?
Небольшим  ножом  трудно  выдолбить  ямку,  и пришлось бы долго
работать. А  ведь  им  предстояло  выдолбить  по  крайней  мере
четыреста  таких  ямок! Сколько бы им пришлось потратить на это
времени и сил! Это была бы нудная и бесконечная работа,  и  еще
неизвестно,   удалось  бы  ее  выполнить.  Лезвия  ножей  могли
затупиться или сломаться задолго до ее завершения.
     Правда,  будь  у  них  в  нужном  количестве  гвозди,  они
обошлись   бы   и   без  отверстий.  Ступеньки  просто-напросто
прибивались бы к боковинам. Но -- увы! --  у  них  не  было  ни
гвоздей, ни инструментов. Гвозди имелись только в подошвах, да,
пожалуй, в ружейных прикладах.
     Итак,  охотники  оказались  в большом затруднении. Но Карл
предвидел эти трудности и заранее  принял  нужные  меры.  Решив
сооружать  лестницы,  он  обдумал  и этот вопрос, найдя удачное
решение. Правда, только  теоретическое;  но  позже,  когда  его
теория  была применена на практике, она блестяще подтвердилась,
чего нельзя сказать об иных научных теориях.
     Карл утверждал, что  отверстия  можно  сделать  с  помощью
огня,  --  иначе  говоря,  просверлить  их раскаленным докрасна
железом.
     Но где достать железо? Задача, казалось бы,  невыполнимая.
Но  изобретательный  Карл  и  здесь  нашел  выход. К счастью, у
молодого ботаника имелся  одноствольный  карманный  пистолет  с
совершенно  гладким  стволом,  на  котором не было ни мушки, ни
колечек для шомпола. Карл предполагал раскалить ствол пистолета
и превратить его в сверло. Так он и сделал: сотни раз подряд он
его нагревал и вдавливал в боковины лестниц, и в  конце  концов
ему  удалось прожечь необходимое число отверстий, то есть вдвое
больше, чем было сделано ступенек.
     Нет нужды говорить, что эта необычная  работа  потребовала
значительного времени. Прошло много дней, пока ботанику удалось
просверлить  таким  путем четыреста отверстий. Немало пролил он
пота, немало пролил и слез -- правда, не от досады, а  от  дыма
медленно тлеющего кедрового дерева.
     Когда  Карл  закончил взятую им на себя работу, оставалось
сделать уже немногое: сложить  каждую  пару  боковин,  вставить
ступеньки, прочно связать по концам -- и лестница готова.
     Они  заканчивали  их  одну за другой и относили к подножию
утеса, на который собирались взобраться.
     Но  эта  попытка  была  сделана  наугад  и,  к  сожалению,
окончилась  неудачей.  Одну  за  другой  летницы  поднимали  на
уступы, пока не поднялись на три четверти высоты утеса. Но увы!
-- тут пришлось  внезапно  остановиться  ввиду  непредвиденного
обстоятельства. Добравшись до одного уступа (это был четвертый,
считая  сверху), они с досадой обнаружили, что скала над ним не
отступает  немного  назад,  как  над  остальными  уступами,   а
нависает,   выдаваясь   на  несколько  дюймов  над  его  краем.
Приставить лестницу к  такой  скале  было  невозможно:  никакая
лестница  не  встала  бы на этом уступе, даже отвесно. Они и не
стали поднимать сюда лестницу. К  несчастью,  стоя  у  подножия
скалы,  нельзя было увидеть, что в этом месте утес так нависает
над уступом. Но, взобравшись на верхнюю лестницу. Карл сразу же
увидел  глазом  инженера,  что  это  непреодолимая   трудность.
Убедившись  в  этом,  молодой охотник за растениями медленно, с
тяжелым сердцем спустился к своим товарищам, чтобы сообщить  им
неприятную весть.
     Ни  Каспар, ни Оссару не собирались снова подниматься. Они
уже побывали на уступе и пришли к такому же выводу.  Заключение
Карла было окончательным.
     Все  их  надежды  были  разбиты,  все труды пропали даром,
время потрачено впустую, выдумка не удалась,  светлое  небо  их
будущего  снова  омрачено  черными  тучами,  -- и все это из-за
одного непредвиденного обстоятельства...
     Как и в тот раз,  когда  они  вернулись  из  пещеры  после
долгих, бесплодных поисков выхода, -- они опустились на камни у
подножия скалы, печальные, обескураженные, в полном отчаянии.
     Они  сидели,  то устремив глаза в землю, то переводя их на
утес; в каком-то отупении глядели  они  на  прерывистые  линии,
напоминавшие  сеть, сплетенную гигантским пауком, -- на длинные
лестницы,  установленные  с  таким  трудом,  по   которым   они
взбирались только один раз и никогда больше не поднимутся!





     Долго  просидели  охотники в глубоком молчании. Воздух был
очень холодный, так как была уже середина зимы, но они даже  не
замечали   этого.   Глубокое  разочарование  и  горькая  досада
овладели ими, и теперь им было все безразлично: если бы в  этот
момент они увидели, что на них катится со снежных высот лавина,
никто из них и не подумал бы спасаться.
     Им  давно уже стала ненавистной эта огромная "тюрьма"; они
с ужасом думали,  что,  быть  может,  обречены  остаться  здесь
навсегда.
     Соломинка,  за  которую  они  так  долго, с такой надеждой
цеплялись, вырвана у них из рук. Они снова тонут.
     Охотники  просидели  с  добрый  час  в   мрачном   унынии.
Пурпурные  блики,  заигравшие на вершинах снеговых гор, сказали
им, что солнце спустилось уже низко и надвигается ночь.
     Карл первый это осознал и прервал молчание.
      -- Братья, -- сказал он, называя  братом  и  Оссару,  как
товарища  по  несчастью,  --  идемте! Незачем оставаться здесь.
Пойдемте домой!
      -- "Домой"! -- повторил Каспар, грустно  улыбнувшись.  --
Ах,  Карл, лучше бы тебе не произносить этого слова! Раньше оно
было таким приятным, а сейчас  звучит  для  меня,  как  эхо  из
глубины  могилы.  "Домой"!  Увы,  милый  брат,  мы  никогда  не
вернемся домой!
     Карл ничего не ответил на безнадежную речь брата.  У  него
не  находилось  слов  надежды или утешения. Он молча поднялся с
камня, остальные за ним, и все трое уныло направились к  своему
первобытному  жилищу, которое сейчас уже по праву могли назвать
своим домом.
     Но охотников ожидало новое разочарование. Запас  провизии,
уцелевшей  после  разрушительного  набега  слона,  расходовался
очень экономно. Но они были так заняты лестницами, что не могли
тратить время на что-нибудь другое,  и  в  кладовую  ничего  не
добавлялось:  ни  рыбы,  ни мяса. Запасы быстро таяли, и к тому
дню, когда они решили испробовать  лестницы,  у  них  оставался
лишь кусок сушеного мяса, которого могло хватить только на один
раз.
     Проголодавшись  после целого дня, проведенного в напрасных
трудах,  они  расчитывали  поужинать  куском  мяса  и  не   без
удовольствия  предвкушали  еду -- ведь природа предъявляет свои
права при любых обстоятельствах, и даже самые  тяжкие  душевные
муки не заглушат приступов голода.
     Когда  они  приблизились к хижине и заметили грубую дверь,
приветливо открытую им навстречу, когда, взглянув на  камышовую
крышу,  подумали  о  том,  как тепло и уютно там внутри, когда,
голодные и озябшие, они представили себе, как трещит  на  очаге
огонь,  как  шипит  в  пламени  мясо  яка,  -- настроение у них
повысилось, и бедняги значительно приободрились.
     Так уж устроен человек, и, быть может, это  к  лучшему.  В
человеческой  душе  происходит  примерно  то же, что и на небе:
тучи время от  времени  скрывают  солнце,  но  оно  всякий  раз
выходит из-за туч.
     В  этот  миг  нашим  друзьям  казалось,  что  темная  туча
скрылась, и в сердце снова блеснул луч надежды.
     Но это был лишь  краткий  просвет.  Они  высекли  искру  и
развели  огонь; вскоре пламя ярко разгорелось. Одна потребность
была удовлетворена -- они могли согреться.  Оставалось  утолить
другую  потребность,  гораздо  более  сильную; они стали искать
кусок сушеного мяса, из которого хотели приготовить себе  ужин,
но мясо исчезло.
     За  время  их  отсутствия  в  хижину  прокрался  неведомый
грабитель. Кладовая была опустошена.
     Какой-то дикий зверь -- волк, пантера или другой хищник --
вошел в дверь,  которую  утром  они  забыли  закрыть,  торопясь
испытать  лестницы. Дверь нашли открытой; но пословица говорит,
что незачем запирать конюшню, когда лошадь  уже  украдена;  так
было и на этот раз.
     Не оставалось ни куска мяса, не было никакой другой еды, и
нашим  охотникам,  а  с ними и Фрицу в этот вечер пришлось лечь
спать без ужина.





     Они так измучились, таская и  устанавливая  лестницы,  что
быстро  уснули,  несмотря на пустоту в желудке. Их сон, однако,
не  был  ни  глубок,  ни  продолжителен;  то  один,  то  другой
просыпался  среди ночи и лежал без сна, размышляя о выпавшей им
печальной судьбе и безотрадных перспективах.
     У них не было даже обычного утешения, что утром они смогут
что-нибудь поесть. Они знали,  что,  прежде  чем  позавтракать,
придется  поискать  завтрак  в  лесу.  Пока  они  не подстрелят
какую-нибудь дичь, нечего и думать о еде. Но их тревожил вопрос
не только о завтраке, но и об обеде и об ужине --  словом,  они
не   знали,   что   будут  теперь  есть.  Обстоятельства  резко
изменились. До сих  пор  кладовая  постоянно  пополнялась,  ибо
Каспар был искусным охотником, но теперь она была пуста. Будь у
него  порох,  он  быстро  снова  наполнил  бы ее. Но без пороха
искусство Каспара было ни к  чему;  олени  и  другие  животные,
которых  в долине было множество -- не говоря уже о ее пернатом
населении, --  будут  только  смеяться,  если  Каспар  вздумает
пугать  их  своей двустволкой. От такого ружья не больше толку,
чем от железной палки.
     Оставалось всего два заряда, по одному на каждый ствол,  и
еще  один  --  для  винтовки  Карла.  Когда  эти  заряды  будут
истрачены, ни один выстрел не нарушит больше царящую  в  долине
тишину и не разбудит эхо в окружающих ее утесах.
     Но  охотники  даже  не  допускали  мысли, что им больше не
убить ни одного из животных, которых кругом так много. Если  бы
они  так думали, то поистине были бы несчастны, и, вероятно, им
не удалось бы уснуть в эту ночь ни на миг. Но они  не  смотрели
на  будущее  безнадежно. Они надеялись, что и без ружей добудут
достаточно  мяса  для  пропитания.  Перед  рассветом  они   уже
проснулись и обсуждали этот вопрос.
     Оссару  сильно  надеялся на свой лук и стрелы; если от них
не будет проку, то у него имелась сеть для рыбы; а  если  бы  и
она  оказалась  пустой,  опытный шикари знал десятка два других
способов  перехитрить  зверей  на  суше,  птиц  в   воздухе   и
чешуйчатых   обитателей   воды.  Карл  заявил,  что  намерен  с
наступлением весны разводить  некоторые  съедобные  растения  и
коренья;  их  было  здесь не так много, но при умелом уходе они
могли дать  хороший  урожай.  Кроме  того,  охотники  решили  в
наступающем  году  запасать  съедобные  плоды  и  ягоды и таким
образом обезопасить себя от голода в зимние месяцы.  Отчаявшись
выбраться  отсюда  при  помощи лестниц, они уже не сомневались,
что до конца своих дней обречены жить  в  этой  горной  долине:
никогда  им  не  выйти  за  пределы  окружавшей  их  гигантской
тюремной стены!..
     Под впечатлением этой неудачи они  обсуждали,  на  что  им
можно  сейчас рассчитывать и чем они будут питаться в ближайшем
будущем. Так незаметно прошел предрассветный час.
     Когда  первые  лучи  восходящего  солнца  озарили  снежные
вершины,  которые можно было увидеть из дверей хижины, все трое
были уже заняты какими-то важными приготовлениями.  Легко  было
догадаться,  что  именно  собираются  они  предпринять.  Каспар
заряжал двустволку, и заряжал тщательно, ибо это был "последний
его заряд".
     Карл тоже возился с ружьем, а Оссару  вооружался  на  свой
лад,  осматривая  тетиву  лука  и  наполняя  остро  отточенными
стрелами плетеный мешочек, служивший  ему  колчаном.  Очевидно,
они  решили  заняться охотой и пойти втроем. Действительно, они
отправились поискать себе чего-нибудь к  завтраку.  А  так  как
хороший  аппетит  --  залог успеха, им едва ли грозила неудача,
ведь все трое были голодны, как волки.
     Фриц был голоден не меньше своих хозяев, и видно было, что
он изо  всех  сил  постарается  помочь  им  раздобыть  дичи  на
завтрак.  Попадись  ему в это утро какой-нибудь зверь или птица
-- им ни за что бы не вырваться из его могучих челюстей!
     Решено было, что охотники пойдут  в  разные  стороны,  ибо
тогда  у  них  будет больше шансов встретить дичь. А чем скорее
они добудут себе что-нибудь на завтрак, тем лучше. Если  Оссару
удастся застрелить птицу или зверя из лука, он громко свистнет,
созывая   товарищей   к   хижине;   а  если  братья  подстрелят
какую-нибудь дичь, то сигналом будет самый выстрел.
     Сговорившись об  этом  и  шутливо  поспорив,  кто  из  них
настреляет  больше  всех,  охотники  разошлись: Каспар двинулся
направо, Оссару -- налево, а Карл с Фрицем -- прямо вперед.





     Через несколько минут  охотники  потеряли  друг  друга  из
виду.  Карл  и  Каспар  пошли  в  обход озера с противоположных
сторон, а Оссару направился вдоль подножия утеса, надеясь,  что
здесь ему больше повезет.
     Каспар  рассчитывал  прежде  всего встретить на своем пути
какура, или лающего оленя.
     Этих маленьких животных в долине,  казалось,  было  больше
всего.  Каспар  видел  их  чуть  не  каждый раз, как выходил на
охоту, а в  иных  случаях  какур  оказывался  его  единственной
добычей.
     Юноша   научился   остроумному  способу  подманивать  этих
животных на расстояние  выстрела  --  надо  было  спрятаться  в
засаду  и  подражать их крику, который, как можно догадаться по
их названию, похож на лай  или,  скорее,  на  тявканье  лисицы,
только гораздо громче.
     Какур  издает это тявканье всякий раз, как заподозрит, что
поблизости притаился враг, и то и дело повторяет его,  пока  не
решит,  что  опасность  миновала,  или сам не уйдет подальше от
опасности.
     Это простоватое небольшое жвачное животное не подозревает,
что звук,   которым   оно,   вероятно,   предостерегает   своих
товарищей,  нередко  приносит  гибель  ему  самому, выдавая его
присутствие охотнику или другому смертельному врагу. Не  только
человек,  но  и тигр, леопард, чита и другие хищники пользуются
этой глупой повадкой лающего оленя  и,  незаметно  подкравшись,
убивают его.
     Человек  легко  может  подражать  его лаю. И Оссару обучал
этому искусству Каспара, который с одного урока  постиг  его  в
совершенстве.  Даже  Карл,  только  присутствовавший  на уроке,
научился воспроизводить эти характерные звуки.
     В настоящий момент голод заставлял  Каспара  охотиться  на
какура,  так  как  его  было легче всего встретить. Мясо других
оленей и птиц гораздо вкуснее, чем  у  лающего  оленя.  Оленина
такого  сорта  не  слишком  ценится.  Осенью и зимой она бывает
вполне съедобна, но ни в какое время года не бывает вкусной.
     Но в это утро Каспар был не слишком разборчив и знал,  что
товарищи  тоже  не  откажутся  от  мяса  какура: голод лишил их
всякой  привередливости.  Поэтому  Каспар  шел  все   в   одном
направлении, не блуждая по сторонам, как обычно делают охотники
в поисках дичи.
     Он  знал  место,  где  какура  можно  было встретить почти
наверняка. Это была живописная  прогалина,  окруженная  густыми
зарослями вечнозеленых кустарников; она находилась невдалеке от
озера, на противоположном от хижины берегу.
     Каспару  случалось  заглядывать на эту прогалину, и всякий
раз ему попадались какуры, которые или паслись в густой  траве,
или  лежали  в  тени  кустов.  Поэтому  сейчас он надеялся, как
всегда, встретить на прогалине этих животных.
     Он шел, не останавливаясь, пока не очутился  в  нескольких
шагах  от места, где надеялся раздобыть мяса на завтрак; тут он
вошел в кусты и стал продвигаться медленно и крайне  осторожно.
Чтобы  вернее  добиться  успеха,  он опустился на четвереньки и
пополз в зарослях бесшумно, как кошка, крадущаяся  за  добычей.
Так  добрался  он  до  края  прогалины,  старательно прячась за
густыми кустами, чтобы его не приметил какур  или  какое-нибудь
другое животное, которое могло находиться на полянке.
     Подкравшись   к   краю   прогалины,   Каспар  остановился;
осторожно приподнявшись, он слегка  раздвинул  густые  ветки  и
выглянул.  Достаточно  было  нескольких  секунд, чтобы оглядеть
прогалину, и,  когда  осмотр  был  окончен,  на  лице  охотника
отразилось разочарование. Вокруг не было видно никакой дичи: ни
какура, ни других четвероногих.
     Молодой  охотник  не  без  досады  обнаружил,  что полянка
совершенно пуста; он был огорчен, увидав, что не достанет здесь
мяса на завтрак. К тому же он надеялся,  зная  местность  лучше
других, первым раздобыть дичи, что польстило бы его охотничьему
самолюбию, а теперь это едва ли удастся.
     Однако  неудача  не обескуражила Каспара. Если какуров нет
на полянке, они могут быть  в  окружающих  ее  зарослях;  может
быть,  ему  удастся  выманить  одного из них на открытое место,
применив уловку, к которой он уже прибегал.
     Итак, он присел на корточки за кустом  и  залаял,  искусно
подражая какуру.





     Довольно  долгое  время  призывы  Каспара  оставались  без
ответа; по-видимому, кругом не было ни одного живого существа.
     Несколько   раз   он   принимался   лаять,   потом   чутко
прислушивался,  и  ему  уже  казалось, что в этих местах нечего
рассчитывать на добычу.
     Он залаял в последний раз, старательно подражая  оленю,  и
хотел  уже  встать  и перейти на другое место, как вдруг на его
призыв ответил настоящий какур;  казалось,  крик  доносился  из
чащи, с другой стороны прогалины.
     Звук  был  слабый,  словно  животное находилось далеко, но
Каспар знал, что раз  какур  ответил  на  его  зов,  то  вскоре
непременно  приблизится. Поэтому он снова принялся лаять, потом
стал прислушиваться, надеясь уловить отклик.
     Тявканье какура снова донеслось по ветру, и эти звуки были
до того похожи на издаваемые Каспаром, что он принял бы  их  за
эхо,  если  бы  не  знал,  что  издает  их  олень. Обнадеженный
успехом, Каспар еще раз повторил  свой  зов.  На  этот  раз,  к
удивлению  молодого  охотника,  ответа не последовало. Он чутко
вслушивался в тишину, но до него не донеслось ни звука.
     Он пролаял еще раз  и  снова  прислушался.  Кругом  царило
глубокое, ненарушимое безмолвие.
     Но  вдруг  тишину  нарушил  другой  звук -- это не был лай
какура, но звук, не менее приятный для слуха молодого охотника.
По ту сторону полянки листья  зашелестели,  словно  в  зарослях
пробиралось какое-то животное.
     Присмотревшись, Каспар заметил (или ему только показалось?
), что  в  той  стороне,  откуда  доносился  звук, шевельнулись
ветки. Нет, ему не показалось: еще  через  минуту  он  различил
позади  шевелившегося  куста  какой-то  темный предмет. Это мог
быть только какур. Хотя животное находилось  совсем  близко  --
ведь  полянка  была  шириной  в каких-нибудь двадцать ярдов, --
Каспару никак не удавалось  его  разглядеть.  Оно  было  скрыто
листвой,  к тому же его не позволяли рассмотреть предрассветные
сумерки. Было, однако, достаточно светло, чтобы прицелиться,  а
так как оленя закрывали лишь тонкие ветки, то Каспар не боялся,
что  они помешают пуле. Медлить не приходилось. Нельзя упустить
такой случай; если он будет еще  ждать  или  снова  залает,  то
какур может заметить обман и скрыться в зарослях.
      -- Ну так вот же тебе! -- пробормотал Каспар; он привстал
на одно колено, вскинул ружье и прицелился.
     У  правого  ствола  его ружья был великолепный замок -- из
тех, что громко щелкают, когда их взводят, и  этим  доказывают,
что спускная пружина в порядке.
     В  глубокой утренней тишине щелканье раздалось так громко,
что его вполне можно было услышать по ту сторону прогалины  или
несколько  дальше. Каспар даже подумал, что оно вспугнет оленя,
и,  взводя  курок,  не  спускал  глаз  с  кустов.  Животное  не
шевельнулось.  Но  почти  одновременно  со щелканьем его курка,
словно  это  было  эхо,  до  слуха  охотника  донеслось  другое
щелканье, явно исходившее из кустов, где стоял какур.
     К  счастью,  курок  Каспара  щелкнул  достаточно громко; к
счастью, он услыхал ответный звук, иначе он мог  бы  застрелить
своего  брата,  или  брат застрелил бы его, или же они убили бы
друг друга.
     Как бы то  ни  было,  второе  щелканье  заставило  Каспара
вскочить  на  ноги.  В  тот  же  миг  по другую сторону полянки
вскочил и Карл, и  оба  стояли  с  наведенными  друг  на  друга
ружьями, словно готовые начать смертельную дуэль.
     Если  бы  кто-нибудь  увидел  их  в  этот момент, то по их
позам, по их возбужденным взглядам решил бы, что  намерения  их
именно  таковы, и не сразу бы отказался от этой страшной мысли,
ибо  прошло  несколько  секунд,  прежде   чем   братья   смогли
произнести хоть слово, -- так они были потрясены.
     Это  было  не просто удивление -- это был леденящий страх,
ужас: ведь чуть было не разыгралась  трагедия.  Но  мало-помалу
они  пришли  в  себя  и  стали благословлять счастливый случай,
который спас их от братоубийства.
     В течение нескольких секунд братья молчали,  затем  у  них
вырвались  краткие,  прерывистые  восклицания. Словно повинуясь
одному и тому же импульсу, они  разом  швырнули  ружья  наземь.
Потом ринулись с двух сторон через полянку и сжали друг друга в
объятиях.
     Объяснений  не  требовалось.  Карл,  обходя озеро с другой
стороны,  случайно  уклонился   в   сторону   этой   прогалины.
Приближаясь  к  ней, он услышал тявканье какура, не подозревая,
что это лает, приманивая добычу, Каспар. Он ответил на  зов  и,
видя,  что  какур  не  двигается с места, направился к полянке,
чтобы подстеречь  и  убить  его.  Подойдя  ближе,  он  перестал
отвечать  на зов, полагая, что найдет какура на открытом месте.
А когда он был уже на опушке, Каспар снова изобразил какура, да
так искусно,  что  Карл  невольно  поддался  обману.  Разглядев
сквозь  зелень  листвы  темное пятно, он уже не сомневался, что
перед ним какур; Карл готов был взвести курок и пронзить  оленя
пулей,  когда  раздалось  щелканье  двустволки  Каспара, и этот
зловещий звук вовремя остановил охотника. Таким  образом,  дело
обошлось без трагедии.





     Братья  все  еще  были  под  впечатлением  пережитого  ими
смертельного  ужаса,  когда  их  мысли   отвлек   новый   звук,
долетевший  со  стороны  озерка.  Это  был  резкий, раскатистый
свист, повторенный эхом. Через некоторое время  сигнал  донесся
уже  из  другого места, доказывая, что Оссару что-то раздобыл и
возвращается к хижине.
     Услыхав   сигнал,   Карл   и    Каспар    многозначительно
переглянулись.
      -- Итак, брат, -- сказал Каспар, как-то странно улыбаясь,
-- ты видишь,  Оссару со своим жалким луком и стрелами опередил
нас. Но что было бы, если бы один из нас выстрелил раньше него?
      -- Или, -- заметил Карл, -- если бы  выстрелили  мы  оба?
Слушай,  Каспар,  -- прибавил он содрогнувшись, -- ведь мы чуть
было не уничтожили друг друга! Страшно и подумать!..
      -- Не будем же об этом думать, -- ответил  Каспар,  --  а
пойдем  домой  и  посмотрим,  что  принес  нам на завтрак Осси.
Интересно  знать,  дичь  это  или  рыба?..  Одно  из  двух,  --
продолжал  он,  помолчав.  --  Должно  быть,  дичь, потому что,
обходя озеро, я  слышал  какие-то  странные  крики  со  стороны
утесов,   куда  направился  Оссару.  По-видимому,  это  кричали
какие-то птицы, но, мне кажется, я в  первый  раз  слышу  такой
крик.
      -- А  мне  приходилось  его слышать, -- возразил Карл. --
Кажется, я догадался, какая птица издает такие дикие  крики.  И
если шикари застрелил одну из них, у нас будет царский завтрак.
Думаю,  сам  Лукулл не отказался бы от него... Но пойдем на зов
шикари и посмотрим, действительно ли нам выпало такое счастье.
     Братья уже успели подобрать  свои  ружья.  Повесив  их  за
плечо, они покинули полянку, едва не ставшую местом трагических
событий, и, пройдя по берегу озера, быстро зашагали к хижине.
     Подходя  к  ней,  они увидели шикари, сидевшего на камне у
порога, а на  коленях  у  него  --  великолепную  птицу,  самую
красивую  из  всех,  какие  только летают в воздухе, плавают по
воде или ходят по суше: павлина. Это  была  не  та  похожая  на
индюка  птица, что важно расхаживает по птичьему двору, гордясь
своей красотой, а дикий индийский павлин,  на  диво  изящный  и
стройный,  с оперением, сверкающим, как драгоценные камни, и --
что всего важнее для охотников -- с нежным и вкусным мясом, как
у самой лучшей дичи. Было ясно, что Оссару ценит павлина именно
за  это  его  качество.  Изящную  форму   он   уже   уничтожил,
блистательное  оперение  обрывал  и  пускал по ветру, как самый
обыкновенный куриный пух.
     И жесты шикари показывали, что  к  великолепным  хвостовым
перьям  и  роскошному пурпурному нагруднику он питает не больше
уважения, чем если бы на коленях у него лежал старый  гусь  или
индюк.
     Оссару  не  проронил  ни  слова, когда подошли товарищи. С
первого взгляда он обнаружил, что молодые саибы возвращаются  с
пустыми  руками, и в глазах у него блеснуло торжество. Впрочем,
Оссару, и не глядя, уже был уверен, что с добычей  вернулся  он
один.  Ведь  если бы один из братьев убил дичь или только нашел
ее, шикари услыхал бы ружейный выстрел, а  между  тем  ни  один
звук  такого  рода не будил отголосков в долине. Поэтому Оссару
знал, что охотники идут с пустыми ягдташами.
     Не в пример молодым саибам, с ним не было  никаких  особых
приключений.  Его  охота  протекала  без малейшего звука и, как
большинство  подобных  охот,  окончилась  смертью  преследуемой
птицы.  Он  услышал  крик старого павлина, сидевшего на вершине
высокого дерева, подкрался к нему  на  расстояние  выстрела  и,
пронзив стрелой сверкающее горло, свалил наземь. Потом он грубо
схватил  прекрасную птицу за лапки и поволок крыльями по земле,
словно нес на калькуттский базар обыкновенную курицу, пойманную
на навозной куче.
     Карл с Каспаром решили  не  тратить  времени,  рассказывая
шикари  о  происшествии,  в результате которого он чуть было не
остался единственным и неоспоримым  владельцем  их  уединенного
жилища  и  всех земель вокруг него. Голод подгонял их; пришлось
отложить рассказ  на  будущее  время  и  помочь  Оссару  в  его
кулинарных  приготовлениях.  С  их  помощью вскоре был разведен
яркий огонь, и над ним жарился  павлин,  не  слишком  тщательно
ощипанный, а Фриц быстро управился с потрохами.





     Правда, павлин был крупный, однако после столь изысканного
завтрака  от  него почти ничего не осталось -- одни кости, да и
те были начисто обглоданы,  так  что  Фриц  имел  бы  основания
жаловаться, если бы уже не угостился потрохами.
     Вкусный завтрак значительно подбодрил охотников; но все же
они с  тревогой помышляли о том, как будут впредь добывать себе
провизию: обстоятельства резко изменились с тех пор, как  погиб
их порох.
     У Оссару еще оставались лук и стрелы; можно было сделать и
другие луки, если этот сломается.
     Каспар   собирался   даже   завести   собственный   лук  и
упражняться  в  стрельбе  под  руководством  шикари,  пока   не
овладеет этим старомодным и всемирно известным оружием.
     Старомодным   его   вполне   можно  назвать,  так  как  он
существовал еще на заре истории, и всемирно известным -- также,
ибо, куда  бы  мы  не  отправились,  даже  в  самых  отдаленных
закоулках  земного  шара,  мы  найдем  в руках у дикаря лук, не
скопированный с какого-либо образца и не привезенный из  других
мест, но, очевидно, искони находившийся в этой стране и у этого
племени,  словно  это  оружие было вложено человеку в руки, как
только он был создан.
     В самом деле, факт распространения лука и  его  неизбежной
союзницы  --  стрелы  --  среди диких племен, которые обитают в
различных странах света и, разумеется,  не  могли  заимствовать
друг  у друга это изобретение, -- один из самых странных фактов
в истории человечества;  его  можно  объяснить  лишь  тем,  что
использование  энергии  туго  натянутой  струны было, вероятно,
весьма ранним открытием человеческого разума  и  что  эта  идея
зародилась  самостоятельно  у  различных  народов,  всякий  раз
воплощаясь по-новому.
     Лук и стрела,  безусловно,  очень  древний  вид  оружия  и
чрезвычайно  распространенный.  Опытному этнографу этот предмет
может рассказать немало  интересного  о  быте  и  нравах  наших
далеких предков...
     Как   уже   сказано,   после   вкусного  жаркого  охотники
почувствовали себя  бодрее,  но  все  же  их  весьма  беспокоил
вопрос, как добывать пищу.
     Ловкость  Оссару  обеспечила  им  завтрак.  Но  как быть с
обедом, а потом с ужином? Даже если  для  следующей  трапезы  и
подвернется  что-нибудь,  в  дальнейшем  им не всегда будет так
везти. Ведь питаться лишь  тем,  что  попадется  под  руку,  --
ненадежный  способ  существования,  и  они  постоянно будут под
угрозой голодной смерти.
     Поэтому, как только покончили с павлином  и  пока  Оссару,
который   ел  медленнее  всех,  еще  шлифовал  зубами  павлиньи
косточки, братья уже завели речь о необходимости иметь  запасы.
И  все  согласились,  что  главная задача -- наполнить кладовую
провизией. Поэтому они решили заняться охотой, пользуясь  всеми
известными им средствами и придумывая новые, если этих окажется
недостаточно.
     Итак,  надо  прежде всего решить, что у них будет на обед:
рыба, дичь или мясо? Они не надеялись достать  сразу  и  то,  и
другое,  и  третье  --  в  их положении не приходилось думать о
настоящем обеде. Хватит с них и  одного  блюда,  лишь  бы  быть
уверенным, что оно у них всегда будет.
     Идти  ли  им  за  рыбой с сетью, которую сплел Оссару, или
попытаться  поймать  еще  одного  павлина,  фазана-аргуса   или
несколько  гусей, или же им лучше пойти в лес и разыскивать там
более крупную добычу -- этот вопрос все еще оставался открытым,
когда произошел случай, сразу решивший проблему их  обеда.  Без
малейшего  усилия,  не  затратив  ни  одного  патрона, ни одной
стрелы, им удалось раздобыть мясо не только на один обед, но  и
на целую неделю, а обрезков хватило и для Фрица.
     Они  сидели,  по  своему  обыкновению,  на больших камнях,
лежащих перед хижиной. Утро было ясное и  тихое,  но  холодное;
ослепительно   сверкали  снега  на  горных  вершинах;  охотники
отдыхали и грелись на солнышке.
     В хижине было немного дымно, так как пришлось долго жарить
павлина, поэтому они предпочли завтракать на воздухе и  там  же
совещались о своих дальнейших предприятиях.
     Беседуя, они услышали звук, несколько напоминавший блеяние
козы;  казалось,  он  доносится  с  неба, но они знали, что его
издает какое-то животное, которое находится на вершинах утесов.
     Взглянув наверх, они увидели  это  животное,  и  если  его
голос   показался   им   похожим   на  козий,  то  и  внешность
подтверждала это сходство.
     Сказать по правде, это  и  была  коза,  хотя  и  необычной
породы, вернее -- это был каменный козел.
     У  Карла  еще  раз  оказалось  преимущество  перед  своими
спутниками: как опытный естествоиспытатель, он сразу  определил
породу животного.
     С  первого же взгляда он решил, что это каменный козел. Он
никогда еще не видел их живыми, но по характерному  облику,  по
лохматой  шкуре  и особенно по огромным кольчатым рогам, плавно
загибающимся назад, Карл узнал  это  животное,  сравнив  его  с
рисунками,  какие  приходилось  видеть  в книгах, и с чучелами,
которые рассматривал в музеях.
     Оссару тоже подтвердил, что это козел, -- верно,  какая-то
порода  диких  коз,  решил  он;  но  Оссару  раньше  никогда не
поднимался так высоко в горы, не бывал в тех местах, где  часто
встречается  каменный  козел,  а потому и не знал его. Он сразу
увидел только, что животное похоже на  козла,  и  это  сходство
уловил и Каспар.
     Животное,  величаво  стоявшее на выступе скалы, было видно
им с ног до головы; с такого расстояния оно казалось не  больше
козленка,  хотя  в действительности было гораздо крупнее всякой
домашней козы. На ярко-синем небе четко вырисовывались  контуры
его стройного тела и длинные, красиво изогнутые рога.
     Первой  мыслью  Каспара было схватить ружье и выстрелить в
козла, но товарищи поспешили его остановить, сказав, что в него
невозможно попасть  с  такого  расстояния.  С  первого  взгляда
казалось,  что  козел  не  так  далеко,  но  на  самом  деле он
находился от них значительно дальше, чем в ста ярдах, ибо стоял
на утесе высотой по крайней мере в четыреста футов.
     Поразмыслив об этом, Каспар отказался от своего  намерения
и через минуту сам подивился своему безрассудству: он чуть было
не   потратил   заряд,   да  еще  предпоследний,  на  животное,
находящееся в добрых пятидесяти ярдах за пределами досягаемости
для его пули.





     Каменный козел все еще оставался на краю обрыва, видимо не
собираясь уходить; он стоял неподвижно, как статуя, и  охотники
продолжали  за ним наблюдать. Но это не мешало им вести беседу.
Животное стояло, словно позируя  для  портрета,  и  Карл  решил
набросать  его  портрет  словами. Он говорил, обращаясь к обоим
своим спутникам, но ему хотелось сообщить эти сведения  главным
образом Каспару.
      -- Каменный  козел,  --  начал  он,  -- это животное, еще
издавна знаменитое, о котором кабинетные ученые написали немало
ерунды, как, впрочем, почти обо всех животных, существующих  на
Земле.  По  их  мнению, это попросту коза -- конечно, дикая, но
все-таки коза, повадками и внешностью весьма напоминающая  свою
домашнюю  тезку.  Как  известно,  разновидностей  обычной  козы
примерно столько же, сколько стран, где она  водится.  Впрочем,
это  не совсем так, ибо в пределах одной страны можно встретить
три -- четыре породы, --  например,  в  Великобритании.  И  эти
козьи породы почти так же различаются между собой, как и породы
собак;  поэтому  среди  зоологов  было  немало споров о том, от
какой именно породы диких коз они произошли. И  вот,  по  моему
мнению,  --  продолжал охотник за растениями, -- домашние козы,
встречающиеся у  различных  народов,  произошли  не  от  одного
дикого  вида, а от нескольких, подобно тому как породы домашних
овец произошли от нескольких диких видов, хотя  многие  зоологи
отрицают этот очевидный факт.
      -- Значит,  существует  несколько  видов  диких  коз?  --
спросил Каспар.
      -- Да, -- отвечал  молодой  ботаник,  --  правда,  их  не
слишком  много  --  вероятно,  десять -- двенадцать. До сих пор
зоологам  известны  далеко  не  все  породы   диких   коз,   но
несомненно,  когда  центральные  области  Азии  и  Африки  с их
обширными      горными      цепями      будут       исследованы
учеными-натуралистами,  будет  установлено,  что  этих пород не
менее двенадцати.
     Отвлеченные теоретики, определяющие род и вид животных  на
основании какого-нибудь маленького бугорка на зубе, уже создали
удивительную  путаницу  в  семействе  коз.  Они  разделили  это
семейство на пять родов, которые  почти  все  состоят  лишь  из
одного вида. Таким образом, они напрасно усложняют и затрудняют
изучение предмета.
     Не  подлежит  сомнению,  что  все  козы, дикие и домашние,
включая каменного козла, образуют  в  мире  животных  отдельное
семейство,  которое  легко  отличить от овец, оленей, антилоп и
быков. По внешнему виду  дикие  козы  иногда  очень  похожи  на
некоторые  породы диких овец, но козы гораздо смелее диких овец
и вообще значительно отличаются от них всеми своими повадками.
     Вот этот каменный козел, -- продолжал Карл, бросив  взгляд
на  животное,  стоящее  на утесе, -- относится к диким козам. В
Гималаях есть и другие виды  дикой  козы  --  например,  тагир,
который  сильнее  и  крупнее каменного козла. Можно думать, что
когда эти  великие  горы  как  следует  обшарят,  --  тут  Карл
невольно улыбнулся, поймав себя на том, что употребил далеко не
научное выражение, -- то обнаружат еще несколько видов.
     Существуют  и  другие  виды  каменного  козла, обитающие в
Альпах, в Пиренеях, на Кавказе и в горах Африки.
     Что касается  животного,  находящегося  перед  нами,  или,
вернее,   над   нами,   то   оно   мало  отличается  от  других
представителей этого  семейства;  а  так  как  оно  превосходно
описано   одним  знаменитым  натуралистом,  то  я  лучше  всего
процитирую вам его слова.
     "Самец, -- пишет он, -- бывает величиной почти  с  тагира.
Кроме периода непосредственно после линьки, когда шерсть у него
сероватая,    каменный    козел    бывает    обычно    грязного
желтовато-бурого цвета. Шерсть у него  короткая  и  в  холодное
время  года  смешана  с  очень  мягким,  пушистым  подшерстком,
похожим на тибетскую шалевую шерсть. Характерный вид  каменному
козлу  придают  главным  образом  красивые рога, подаренные ему
природой. У взрослого животного рога, грациозно  изогнутые  над
спиной,  достигают  трех-четырех  футов  в длину. Борода у него
черная,  лохматая,  длиной   в   шесть-восемь   дюймов.   Самка
отличается  светлой  желтовато-бурой  окраской  и  втрое меньше
самца; рога у нее трубчатые, суживающиеся к концу, длиной всего
в десять-двенадцать  дюймов.  Это  очень  ловкое  и  грациозное
создание.
     Летом каменные козлы поднимаются в поисках корма как можно
выше.
     Это  переселение  начинается,  едва станет сходить снег, и
совершается постепенно: животные переходят с холма  на  холм  и
остаются на каждом месте по нескольку дней.
     В  это время года самцы держатся большими стадами отдельно
от самок. В  жаркое  время  дня  они  обычно  спят  на  снежных
сугробах  в  лощинах  или на скалах и голых, каменистых склонах
выше границы растительности. К вечеру они отправляются на  свои
пастбища.  Сперва они идут очень медленно, но если им предстоит
пройти  большое  расстояние,  то  пускаются  рысью.  Как  можно
заключить  из  рассказов туземцев, самцы остаются на высотах до
конца  октября,  когда  начинают  смешиваться   с   самками   и
мало-помалу  спускаются  с гор, направляясь на зимние квартиры.
Самки не забираются так высоко; многие остаются на одном и  том
же  месте  круглый  год.  Они приносят детенышей в июле, обычно
двоих за раз, хотя, как и у  других  стадных  животных,  многие
оказываются бесплодными.
     Каменные  козлы  --  осторожные  животные, одаренные очень
острым  зрением  и  превосходным  обонянием.  Они   чрезвычайно
пугливы,  и  бывали случаи, когда целое стадо при виде человека
обращалось в бегство, не подпустив его на выстрел.
     Известно,  что  каменный  козел  с  необычайной  ловкостью
карабкается  по  скалам  и  легко перепрыгивает через пропасти.
Иной раз он взбирается на самую  неприступную  с  виду  высоту.
Кажется,  ничто  не может его остановить. Поразительное зрелище
представляет собой вспугнутое выстрелом стадо каменных  козлов,
которое мчится по прямой линии в диких, непроходимых горах: они
прыгают  с  утеса  на  утес, проносятся у самого края отвесного
обрыва, прорываются  сквозь  осыпь,  ускользают  от  лавины  и,
нырнув  в  ущелье,  из  которого,  кажется,  нет  выхода, через
несколько секунд из него выбегают; при этом они ни  на  миг  не
уклоняются от прямого направления и делают до пятнадцати миль в
час. Трудно найти животное, быстротой и ловкостью превосходящее
каменного козла".





     Не  успел  Карл  окончить  свой  рассказ,  как с животным,
которое они наблюдали, произошел  любопытный  случай,  наглядно
показавший им нравы каменных козлов.
     Внезапно  на утесе появился еще один козел, направлявшийся
к первому. Это был тоже самец, что подтверждали  его  огромные,
изогнутые  рога;  он был не меньше первого и похож на него, как
родной брат. Однако это было маловероятно.  Во  всяком  случае,
второй  козел  не  обнаруживал  братских  чувств.  Напротив, он
двинулся вперед с явно враждебными намерениями: опустил  голову
так,  что  борода  коснулась  земли,  а рога взметнулись высоко
вверх; короткий хвост  был  поднят  и  болтался  из  стороны  в
сторону,  выдавая его злобные намерения. Все это охотники могли
разглядеть даже на таком  большом  расстоянии,  так  как  козлы
отчетливо  выделялись  на  фоне  неба  и  легко было уловить их
малейшие движения.
     Сперва  второй  козел  приближался  медленно,   крадучись,
словно  намеревался  внезапно прыгнуть на соперника и столкнуть
его с утеса. Впоследствии обнаружилось, что таковы и  были  его
замыслы, и, если бы первый козел еще пять-шесть секунд простоял
все  в  той  неподвижной  позе,  его  врагу сразу же удалось бы
выполнить свой коварный замысел.
     К сожалению, через некоторое  время  это  ему  удалось  --
правда, после яростной борьбы, во время которой он сам рисковал
свалиться  в  пропасть,  куда  хотел  сбросить  соперника. Крик
Каспара отсрочил роковую развязку, но, увы, ненадолго. При виде
коварно подкрадывавшегося козла у  молодого  охотника  невольно
вырвался   предостерегающий   возглас.  Козел,  находившийся  в
опасности, не понял, в чем дело, но  сразу  же  насторожился  и
стал  оглядываться  по  сторонам.  Тут  он  заметил опасность и
мгновенно принял меры, чтобы  ее  предотвратить.  Взвившись  на
дыбы,  он  повернулся  вокруг своей оси и снова встал на четыре
ноги, глядя в упор на противника. Он и  не  думал  отступать  и
принял вызов как что-то вполне естественное. Правда, ему не так
просто  было  отступить.  Утес,  на котором он стоял, выдавался
вперед наподобие  мыса,  и  всякое  отступление  было  отрезано
противником.  С  трех  сторон  был  отвесный  обрыв. Если он не
примет битву, то будет  сброшен  в  бездну.  Волей-неволей  ему
приходилось обороняться.
     Едва  он  успел  принять  защитную  позицию, как противник
ринулся на него. Оба одновременно испустили  свирепое  фырканье
и, взвившись на дыбы, стояли друг против друга вертикально, как
два  борца.  Именно  так  дерутся  обыкновенные  козлы, которые
унаследовали воинственные повадки своих диких  предков.  Вместо
того  чтобы бодаться, оттесняя друг друга назад, как это делают
бараны, козел поднимается на  дыбы  и  снова  падает  на  ноги,
выставив  рога,  чтобы ринуться, как таран, на врага и, пригнув
его к земле, раздавить в лепешку.
     Раз за разом, без  передышки,  противники  поднимались  на
дыбы  и  ударяли рогами сверху вниз; но вскоре стало очевидным,
что тот, кто напал первым, будет победителем. Положение у  него
было более выигрышным: площадка, на которой стоял его противник
и  с  которой  ему  нельзя было уйти, была недостаточно широка,
чтобы как  следует  развернуться,  а  боязнь  поскользнуться  и
сорваться  с  утеса,  видимо,  стесняла  движения  злополучного
козла.  Нападавший,  у  которого  было  больше  простора,   мог
налетать  и  отступать, сколько ему угодно, то пятясь назад шаг
за шагом, то бросаясь вперед, вновь поднимаясь на дыбы и  снова
падая  на ноги. Всякий раз он повторял нападение с новым пылом,
так  как  сознавал  все  преимущества   своего   положения   и,
промахнувшись,  всегда  мог  повторить  удар: между тем для его
противника один неудачный удар или даже неверный шаг повлек  бы
за собой неизбежную гибель.
     Был  ли  козел, подвергшийся нападению, слабее другого или
же он занимал слишком невыгодное  положение,  но  вскоре  стало
ясно, что ему не устоять перед противником. С самого начала он,
по-видимому,  только  оборонялся, и, вероятно, если бы ему было
куда бежать, он сразу же  пустился  бы  наутек.  Но  о  бегстве
нечего  было и думать с самого начала поединка, и податься было
некуда. Его мог бы спасти только  огромный  прыжок:  надо  было
перескочить через противника, не задев его рога.
     Кажется,  это  и  пришло  ему  в голову, так как, внезапно
переменив тактику, он взметнулся высоко вверх, вероятно пытаясь
перемахнуть через рога противника,  чтобы  искать  спасения  на
снежных вершинах.
     Если  таково  и было его намерение, оно окончилось роковой
неудачей. В то мгновение, когда  он,  оттолкнувшись  от  земли,
высоко подпрыгнул, противник со страшной силой ударил его в бок
своими  огромными  рогами  и  отшвырнул,  словно мяч, далеко от
утеса.
     Удар был так страшен, что козел  стремглав  полетел  вниз;
перевернувшись в воздухе несколько раз, он тяжело рухнул на дно
долины,  где,  ударившись  о  камни, подпрыгнул на добрых шесть
футов и неподвижно растянулся на земле.
     Зрители были так поражены этим неожиданным  происшествием,
что  не  сразу  пришли  в  себя. Однако подобные случаи нередко
происходят   в   диких   ущельях   Гималаев,   где    постоянно
разыгрываются  битвы  между  самцами  каменных козлов, тагиров,
беррелов, диких баранов или гигантских архаров.
     Иной раз  такие  поединки  происходят  на  краю  отвесного
обрыва,  так как все эти животные любят бродить высоко в горах,
и тогда исход битвы бывает таким, какой видели  наши  охотники:
один  из  противников  поднимает другого на рога или сталкивает
его в пропасть.
     Не следует думать, что побежденный всякий раз бывает убит.
Если обрыв не так высок, тагир, каменный козел или беррел после
падения встает на ноги и убегает или уходит,  хромая,  и,  быть
может,  поправившись,  опять попытает счастья в новой схватке с
тем  же  врагом.  Поразительный  случай  такого   рода   описан
ученым-охотником, полковником Маркхемом. Приведем его описание:
"Я  был  свидетелем  невероятного  подвига, совершенного старым
тагиром. Я  выстрелил  в  тагира,  когда  он  стоял  на  высоте
примерно  восьмидесяти  ярдов, на самом краю скалы. Он пролетел
это расстояние по вертикали, не касаясь каменной стены, упал на
землю, подскочил и свалился ярдах в пятнадцати дальше. Я думал,
что он разбился вдребезги, но он поднялся  на  ноги  и  побежал
прочь,  и,  хотя  мы  долго  шли за ним по кровавым следам, нам
все-таки не удалось его найти".
     Мои юные читатели, вероятно, вспомнят, что немало подобных
случаев наблюдалось в Скалистых  горах  в  Америке,  где  живут
горные  бараны -- крупные дикие животные, которые так похожи на
гималайских архаров, что некоторые  натуралисты  относят  их  к
одному   виду.  Местные  охотники  уверяют,  что  горный  баран
бесстрашно бросается вниз с высокого утеса, ударяется  о  землю
рогами  и, подскочив, словно мяч, как ни в чем не бывало встает
на ноги, ничуть не  ошеломленный  этим  страшным,  головоломным
прыжком.
     Разумеется,  в  этих "охотничьих рассказах" есть некоторая
доля преувеличения, но не подлежит  сомнению,  что  большинство
разновидностей  диких  баранов  и коз, а также некоторые горные
антилопы -- например, серна  и  козерог  --  могут  проделывать
поразительные   прыжки,   которые  кажутся  прямо  невероятными
человеку, незнакомому с повадками этих животных. Трудно понять,
каким образом тагиру, о котором рассказывает полковник Маркхем,
удалось упасть с высоты двухсот сорока футов, не  говоря  уж  о
вторичном  падении  в  сорока пяти футах от места первого, и не
разбиться вдребезги. Но как ни трудно  поверить  такому  факту,
его  все же не следует отрицать. Кто знает, может быть, кости у
этих животных обладают  особой  эластичностью,  позволяющей  им
выдерживать такие необычайные падения.
     У  некоторых  животных  можно встретить органы, назначение
которых не совсем еще выяснено. Как известно,  природа  чудесно
приспосабливает  свои  создания  к  окружающей  их среде. Можно
допустить, что дикие козы и овцы --  своего  рода  Блондены4  и
Леотары5    среди    четвероногих    --   снабжены   известными
приспособлениями, которые отсутствуют  у  других  животных.  Не
изучив   в   совершенстве   анатомию  животных,  мы  не  вправе
оспаривать слова  такого  авторитета,  как  полковник  Маркхем,
который, конечно, не имел оснований преувеличивать.
     Но в данном случае нельзя было ожидать, что козел уцелеет.
Он упал  с  такой  страшной высоты на камни, что в нем не могла
сохраниться хотя бы  искра  жизни.  И  в  самом  деле,  подойдя
поближе,  охотники  увидели,  что  животное  лежит  неподвижно,
безжизненно распростертым на земле.





     Охотники  от  души  порадовались,  что  их  кладовая   так
неожиданно  пополнилась  мясом, упавшим к ним прямо с неба, как
библейская манна.
      -- Наш обед!  --  весело  крикнул  Каспар,  услышав  стук
падения.  --  А также ужин! -- добавил он. -- Нет, больше того:
такой туши хватит на целую неделю!
     Все трое вскочили и готовы были кинуться за своей добычей,
когда услыхали дважды  повторенный  резкий  крик,  раздавшийся,
по-видимому, с вершины утеса или даже с горного склона над ней.
     Может  быть,  это  крик победителя-козла, торжествовавшего
победу? Нет, козел не мог так  кричать;  не  могло  и  ни  одно
четвероногое.  Охотники не сомневались в этом. Взглянув кверху,
они увидели существо -- вернее, два  существа,  издававшие  эти
крики.
     Козел-победитель все еще стоял на скале. Несколько секунд,
пока внимание   зрителей  было  занято  другим,  он,  казалось,
любовался  только  что  совершенным  злодеянием  и,   возможно,
наслаждался  победой  над  неудачливым  противником.  Во всяком
случае, он остановился на выступе скалы, где только  что  стоял
его враг.
     Однако крик, услышанный охотниками, в тот же миг долетел и
до слуха козла; подняв голову, они увидели, что козел озирается
с явной  тревогой.  В  воздухе,  в  нескольких  ярдах  над ним,
виднелись два силуэта, в  которых  легко  было  узнать  летящих
птиц.  Они  были крупные, черного цвета; по четким очертаниям и
по огромному размаху крыльев сразу было видно, что  это  хищные
птицы.
     Охотники  живо  определили  их  породу: это были орлы того
вида, который в Гималаях и  в  Тибетских  степях  известен  под
названием "беркут".
     Они описывали в воздухе короткие, изломанные кривые, время
от времени резко вскрикивая одновременно, и по их возбужденному
виду, по всем движениям можно было догадаться об их намерениях.
Они готовились  напасть  на врага, и этот враг был не кто иной,
как каменный козел.
     Козел,  видимо,  понимал,  что  ему  угрожает.   Несколько
мгновений он словно колебался, как ему поступить. У него уже не
было  гордого,  вызывающего вида, как недавно, когда он нападал
на противника одной с ним породы: он стоял, как-то  съежившись,
точно  парализованный  страхом.  Такого  эффекта  и  добивались
своими криками орлы, и это как нельзя  лучше  удалось  свирепым
птицам.
     Охотники  не  спускали  глаз  с действующих лиц этой новой
драмы, с  величайшим  интересом  следя  за  движениями  птиц  и
животного.  Всем  хотелось увидеть, какую кару понесет козел за
свой зверский поступок.
     Как видно, их желание должно было  исполниться  --  убийце
суждена   была   гибель.   Они   ожидали,  что  сражение  будет
длительным, но обманулись. Стычка оказалась столь  же  краткой,
как  и  приготовления  к  ней:  не  прошло и десяти секунд, как
беркуты ринулись с высоты, напали на козла и стали бить его  то
клювом, то когтями.
     Несколько   мгновений   козел   был   почти  скрыт  широко
раскинутыми  крыльями  беркутов;  но  по  временам  можно  было
увидеть,  что он не слишком-то энергично обороняется. Внезапная
атака столь странных врагов, видимо, ошеломила козла, и он  был
словно скован страхом.
     Но  вскоре  козел  опомнился  и,  взвившись  на дыбы, стал
яростно отбиваться рогами. Однако беркуты были  начеку:  всякий
раз,  как  животное бросалось вперед, они легко избегали удара,
отлетали в ту или другую сторону,  а  потом,  быстро  повернув,
нападали на него сзади.
     Во  время  битвы  козел  оставался  там  же, где подвергся
нападению, и то бросался в разные стороны,  то  стоял,  сдвинув
передние  копыта,  то  поднимался на дыбы, поворачиваясь вокруг
своей оси.
     Ему лучше было бы стоять на четырех ногах, так как в  этой
позе  он смог бы дольше продержаться -- быть может, до тех пор,
пока не отбил бы своих крылатых противников или не  измотал  их
продолжительной обороной.
     Но  сражаться "на четвереньках" было не в его обычаях. Это
противоречило традициям его племени, все представители которого
с незапамятных времен привыкли сражаться, стоя на задних ногах.
     Следуя  этому  правилу,  он  выпрямился  во  весь  рост  и
нацелился  было ударить в грудь одного из беркутов, налетавшего
на  него  спереди,  когда  другой,  слегка  отлетев  назад  для
разгона,  бросился  на  него, как стрела, и, вцепившись когтями
козлу в шею, коротким, сильным толчком загнул  ему  голову  так
далеко  назад, что тот потерял равновесие и свалился с утеса. В
следующий миг козел очутился  в  воздухе,  падая  с  той  самой
страшной высоты, которую недавно измерила его жертва.
     Зрители  ожидали,  что  он  упадет  на  землю,  больше  не
подвергаясь  нападению  своих  крылатых  врагов.  Но  случилось
по-другому.  Не  успел  козел  пролететь и половины высоты, как
второй беркут молнией упал на него и снова ударил, отклонив  от
вертикального  падения.  Наконец  туша  упала  наземь  довольно
далеко от места,  где  лежал  первый  козел,  а  вместе  с  нею
спустился  и  беркут, распустив крылья, растопырив лапы, словно
все еще держа ее в когтях.
     Непонятно было, почему  беркут  продолжает  сжимать  козла
когтями, -- животное умерло, вероятно, еще прежде, чем достигло
земли.  В  поведении  птицы  было что-то необычное, и последние
сорок-пятьдесят ярдов она спускалась как-то странно. Теперь она
отчаянно  взмахивала  крыльями  и  сидела  на  туше   в   такой
неестественной  позе,  что,  казалось,  с  ней  творится что-то
неладное.
     Вскоре охотники поняли, в  чем  дело.  Беркут  по-прежнему
взмахивал  крыльями  или, вернее, яростно и беспорядочно хлопал
ими, но было ясно, что он остается на трупе своей жертвы не  по
собственному  желанию,  а  делает все, что может, чтобы уйти от
него. Это стало еще очевиднее, когда он  начал  издавать  дикие
крики,  не  злобные  и  угрожающие,  как  раньше,  а выражавшие
величайший ужас.
     Охотники бросились к нему, полагая, что  случилось  что-то
из ряда вон выходящее.
     Когда  они  подбежали к птице, которая продолжала биться и
кричать, загадка сразу разъяснилась.
     Они  увидели,  что  беркут  попал  в  ловушку:  его  когти
погрузились  в тело козла и увязли так крепко, что, несмотря на
всю мощь своих жилистых  лап  и  упругих  крыльев,  он  не  мог
освободиться.
     Налетев  на  падавшего  козла, птица глубоко вонзила ему в
мягкое брюхо  свои  крючковатые  когти,  но,  когда  хотела  их
вытащить,  оказалось, что лапы запутались в густой, свалявшейся
шерсти; и чем больше она  билась,  пытаясь  высвободиться,  чем
больше вертелась во все стороны, тем прочнее и туже становилась
веревка,  свивавшаяся  из  этого  прославленного  материала  --
шалевой шерсти Кашмира.
     Беркут, конечно, попал в скверное положение,  и  хотя  его
вскоре  освободили от шерстяных уз, но лишь для того, чтобы еще
надежнее связать более  прочной  веревкой,  вынутой  Оссару  из
кармана.
     Другой беркут не отлетал от них, словно намереваясь спасти
своего  товарища  из рук похитителей; издавая громкие крики, он
подлетал то к одному, то к  другому,  всем  поочередно  угрожая
длинными, острыми когтями.
     Так  как  все  трое  были  вооружены,  им удалось отогнать
разъяренную птицу: но для Фрица, который, в свою очередь,  стал
предметом ее яростных атак и у которого не было другого оружия,
кроме зубов, дело могло бы кончиться печально.
     Зубы  были  плохой  защитой против орлиных когтей, и Фриц,
вероятно, лишился бы глаза, а то и двух,  если  бы  не  стрела,
пущенная  Оссару. Пронзенная ею прямо в горло, огромная птица с
глухим стуком рухнула на землю.
     Но она была еще жива. Увидя, что она простерта  на  земле,
пес хотел было схватить ее, но, когда к нему протянулись острые
когти  и  могучий,  крючковатый  клюв, он предпочел отступить и
держаться на почтительном расстоянии; покончить с  беркутом  он
предоставил  шикари, который тут же пронзил птицу своим длинным
копьем.





     Итак, охотники получили неожиданно богатый запас провизии,
которая в буквальном смысле слова свалилась с неба.
     Оставалось  только  благословлять  счастливый  случай,   а
шикари благодарил своих богов.
     Некоторое время они с любопытством разглядывали и козлов и
беркута:  их  волновала  мысль,  что  еще  совсем  недавно  эти
создания блуждали далеко за пределами горной "тюрьмы" и прибыли
сюда из внешнего мира, куда так рвались охотники. Чего  бы  они
ни  дали,  чтобы иметь крылья подобно беркуту! С их помощью они
быстро выбрались бы из этой долины, которая поистине стала  для
них долиной слез, за грани окружающих ее снежных гор.
     Когда  Карл  размышлял  об  этом,  в  его  философском уме
зародилась мысль, от которой лицо у него немного прояснилось.
     Правда, эта мысль была далеко не блестящей. Но она  что-то
сулила,  а так как утопающий хватается и за соломинку, то Карл,
несмотря на странность этой идеи, продолжал упорно размышлять и
через некоторое время поделился своим замыслом с товарищами.
     На  эту  мысль  навел  его  беркут.  Это   была   сильная,
мускулистая птица; как и все орлы, беркут может взлететь вверх,
как  стрела. В несколько минут -- даже в несколько секунд -- он
достигнет снежных вершин, возвышающихся вад ними...
      -- Что ему помешает, -- неуверенным тоном  спросил  Карл,
указывая на птицу, -- понести?..
      -- ...  понести  что? -- перебил брата Каспар. -- Ведь не
нас же, Карл? --  добавил  он  с  оттенком  легкой  иронии.  --
Надеюсь, ты не думаешь этого?
      -- Разумеется,  не  нас,  --  серьезно ответил Карл, -- а
веревку, которая может нас поднять.
      -- А-а! -- воскликнул  Каспар,  просияв  от  радости.  --
Пожалуй, это идея!
     У Оссару тоже вырвалось радостное восклицание.
      -- Что  ты  думаешь  об этом, шикари? -- серьезно спросил
его Карл.
     Шикари не выразил пылких надежд, но был  готов  помочь  им
советами. Этот план будет нетрудно привести в исполнение. Нужно
только   свить   длинную  веревку  из  пеньки,  которой  у  них
достаточно, привязать ее к лапе беркута и  выпустить  птицу  на
волю.  Можно  не сомневаться, куда полетит орел. Ему опостылела
долина, и он, конечно, захочет улететь  отсюда  при  первой  же
возможности.
     С  первого  взгляда план казался выполнимым, но, когда его
подвергли подробному обсуждению, встретились  два  значительных
затруднения,  и  внезапно  вспыхнувшая  надежда  чуть  было  не
погасла.
     Во-первых, можно было опасаться, что беркут при всей своей
силе не поднимет веревку, достаточно толстую,  чтобы  выдержать
вес  любого  из  них.  Бечевку  он  легко  занесет не только на
вершину утеса, но и гораздо дальше, но  простая  бечевка  будет
бесполезна.  Чтобы  выдержать  вес  человека,  да еще энергично
карабкающегося на скалы, понадобится очень толстая веревка. Она
должна быть и весьма длинной -- ярдов в двести или больше, -- а
с каждым ярдом возрастает тяжесть, которую должен поднять орел.
     Не надо думать, что  охотники  намеревались  подняться  по
этой  веревке "на руках". Будь скала высотой ярдов в двенадцать
или около того, это им, пожалуй, и удалось  бы.  Но  надо  было
подниматься  на  высоту ста пятидесяти ярдов, и самый ловкий на
свете моряк --  даже  сам  легендарный  Синдбад-мореход  --  не
одолел  бы  и  половины  такого  расстояния. Они предвидели эту
трудность с самого  начала,  и  изобретательный  Карл,  как  мы
увидим дальше, сразу же нашел средство ее избегнуть.
     Второй  вопрос  был такой: если даже беркут сможет поднять
достаточно толстую веревку, удастся ли за  что-нибудь  зацепить
ее там, наверху?
     Разумеется,  тут уже они ничего не могли поделать, и можно
было лишь надеяться на счастливый  случай.  Когда  птица  будет
перелетать  через  горы,  веревка  легко может запутаться среди
утесов или ледяных глыб. Оставалось только сделать  попытку,  у
которой, конечно, были известные шансы на успех.
     Первая  трудность  была,  пожалуй,  устранима, так как они
легко могли определить толщину и вес веревки. Некоторые  данные
можно   было   получить   опытным   путем,   другие   --  путем
соответствующих вычислений. Охотникам было нетрудно определить,
какой толщины потребуется веревка, чтобы выдержать  вес  любого
из  них, а по такой веревке можно будет подняться на утес. Силу
орла  также  можно  было  определить  довольно  точно,   и   не
приходилось  сомневаться,  что  беркут постарается изо всех сил
вырваться из долины, где с ним так бесцеремонно обошлись.
     Вопрос обсуждался с различных сторон, и вскоре они  пришли
к  заключению,  что важнее всего -- приготовить нужную веревку.
Если удастся сделать ее достаточно тонкой, чтобы не перегрузить
беркута, и достаточно прочной, чтобы выдержать вес человека, то
первую трудность они  преодолеют.  Поэтому  веревку  необходимо
было сделать с величайшей тщательностью. Волокна должны быть из
самой  лучшей  конопли, нити скручены совершенно одинаковыми по
толщине и пряди  свиты  весьма  аккуратно.  Такую  веревку  мог
сделать  только  Оссару.  Он  умел прясть не хуже манчестерских
прядильщиц,  работающих  на  станках,  и  у   него   получалась
безупречная продукция.
     В  конце  концов  решено  было  изготовить веревку. Оссару
будет руководить работой, а остальные -- посильно помогать ему.
     Однако,  прежде  чем  приступить  к  работе,  они   решили
обезопасить  себя  от голода, заготовив впрок мясо козлов. Мясо
беркута решили съесть в свежем виде.
     Итак, в этот день у них была на завтрак "птица Юноны"6,  а
на обед -- "птица Юпитера"7.





     Развесив  куски козлятины на веревках, чтобы их провялить,
и  распялив   шкуры   для   просушивания,   охотники   занялись
изготовлением  веревки, которая должна была им помочь выбраться
из "тюрьмы". К счастью, у них имелся большой запас пеньки. Этот
запас сделал Оссару, когда плел  рыболовную  сеть,  а  так  как
пенька  хранилась  в сухой впадинке утеса, то была в прекрасном
состоянии. Имелась также большая веревка, довольно прочная, но,
к сожалению, недостаточно длинная. Это была та  самая,  которой
они  пользовались, перебрасывая через трещину бревенчатый мост;
веревку уже давно сняли с блоков и перенесли в хижину. Она была
как раз нужной толщины:  более  тонкая  едва  ли  выдержала  бы
тяжесть  человека.  Им  предстояло висеть на головокружительной
высоте, и следовало позаботиться о прочности веревки. Они могли
бы сделать прочную, толстую веревку, которая выдержала  бы  эту
операцию,  но  в  таком  случае  у орла могло не хватить сил ее
поднять. Если веревка окажется слишком тяжелой для беркута, все
их труды пропадут даром.
      -- Почему  бы  нам  не  выяснить  все  это  заранее?   --
предложил Карл.
      -- Но как это сделать? -- возразил Каспар.
      -- Я  думаю,  нам это удастся, -- отвечал ботаник, видимо
занятый какими-то сложными вычислениями.
      -- Ничего  не   могу   придумать,   --   сказал   Каспар,
вопросительно взглянув на брата.
      -- Ну,  а  я, кажется, придумал, -- произнес Карл. -- Что
мешает нам узнать вес веревки и установить, может ли  птица  ее
поднять?
      -- Но  как  же  ты  узнаешь вес веревки, когда она еще не
сделана?
      -- Очень просто, -- заявил Карл. -- Вовсе не  обязательно
закончить  веревку,  чтобы  узнать  ее  вес. Мы примерно знаем,
какой длины веревка нам нужна, а взвесив тот кусок,  который  у
нас под руками, сможем вычислить вес для любой ее длины.
      -- Ты забываешь, брат, что у нас нет никакого прибора для
взвешивания,  даже для самого маленького веса. Ни коромысла, ни
чашек, ни гирь!
      -- Пустяки! -- заявил Карл  тоном  знатока.  --  Все  это
нетрудно   достать.   Коромыслом  может  служить  любая  ровная
палочка, если ее хорошо уравновесить, а чашки  сделать  так  же
просто, как и коромысло...
      -- Но  гири? -- прервал его Каспар. -- Как быть с гирями?
Чашки и коромысла будут бесполезны, если не окажется подходящих
гирь. Что мы будем делать без фунтов и унций?
      -- Я удивляюсь, Каспар, твоему легкомыслию! Ты  не  даешь
себе  труда  как  следует подумать. Мне кажется, я могу сделать
набор гирь  в  любых  условиях,  лишь  бы  у  меня  был  нужный
материал, а именно -- дерево и камни.
      -- Но как же это, брат? Расскажи нам, пожалуйста.
      -- Ну так вот: прежде всего я знаю вес собственного тела.
      -- Допустим. Но ведь ты знаешь только общий свой вес. Как
же ты получишь его составные единицы -- фунты и унции?
      -- Я  сделаю  коромысло  и  уравновешу на нем свое тело с
кучей камней. Затем я разделю камни на две кучки, которые также
уравновешу. Таким образом я получу  половину  своего  веса,  то
есть известной мне величины. Разделив эту кучку камней пополам,
я  получу еще меньший вес, и так далее, пока не дойду до такого
малого веса, какой мне нужен. Таким способом я могу получить  и
фунт, и унцию, и любую весовую единицу.
      -- Правильно,   брат,  --  ответил  Каспар,  --  и  очень
остроумно! Твой план безусловно удался  бы,  если  бы  не  одно
маленькое обстоятельство, которое ты, наверно, упустил из виду.
      -- Какое же именно?
      -- Точные  ли  у  тебя  данные?  --  простодушно  спросил
Каспар.
      -- Что ты имеешь в виду?
      -- Исходную величину, с которой ты  хочешь  начать  и  на
которой  основываешь  все  свои расчеты. Я говорю о весе твоего
тела. Ты его знаешь?
      -- Конечно, -- отвечал Карл. -- Во мне  ровно  сто  сорок
фунтов.
      -- Ах,   брат,  --  возразил  Каспар,  грустно  покачивая
головой, -- в тебе было сто сорок фунтов в Лондоне, я это знаю,
да и во мне почти столько же; но  ты  забываешь,  что  от  всех
перенесенных  нами  испытаний  и  тревог  мы  оба похудели. Да,
дорогой брат, я вижу, что ты сильно исхудал с тех пор,  как  мы
покинули Калькутту, а ты, конечно, замечаешь, такую же перемену
во мне. Разве это не так?
     Карл  был  вынужден  признать, что Каспар прав. Его данные
оказались неточными. Вес  человеческого  тела  --  непостоянная
величина,  из  которой  никак  нельзя  исходить.  Им предстояло
произвести весьма ответственные расчеты,  требующие  величайшей
точности.   Карл  сразу  понял  свою  ошибку,  но  это  его  не
обескуражило.
      -- Что же, брат, -- сказал  он  с  улыбкой,  взглянув  на
Каспара  (видимо,  его  радовала догадливость брата), -- должен
признаться, что на этот раз  ты  меня  переспорил,  но  это  не
заставит  меня отказаться от своего плана. Можно определить вес
предмета и другими способами. И  если  бы  я  поразмыслил,  то,
конечно,  придумал  бы  что-нибудь, но, к счастью, нам не нужно
больше ломать голову  над  этим  вопросом.  Если  не  ошибаюсь,
весовая единица у нас уже есть.
      -- Какая же? -- спросил Каспар.
      -- Свинцовая  пуля твоего ружья. Ты как-то говорил, что у
тебя унцевые пули?
      -- Их идет ровно шестнадцать на фунт -- значит, в  каждой
ровно  унция.  Ты  прав,  Карл,  это  и есть нужная нам весовая
единица.
     Больше обсуждать было нечего, и они  немедленно  принялись
определять  вес веревки длиной в двести ярдов. Вскоре весы были
готовы, и чашки уравновешены  так  тщательно,  словно  охотники
собирались   взвешивать   золотой   песок.  Моток  веревки  был
уравновешен камнями, вес  которых  определили  уже  при  помощи
пуль, и таким образом узнали, сколько в нем содержится фунтов и
унций.  Восьмикратный  вес  соответствовал веревке длиной в сто
шестьдесят ярдов, которую им предстояло сделать.
     Необходимо было узнать, сможет ли орел поднять такую  ношу
на значительную высоту. Правда, птице не придется поднимать всю
веревку  сразу,  так как часть ее будет оставаться на земле, но
если беркут поднимется до вершины каменной стены даже  в  самом
низком  месте, то все же на лапе у него будет висеть добрых сто
ярдов веревки, а если он взлетит еще  выше,  то  и  значительно
больший груз.
     Естественно было предположить, что беркут устремится туда,
где каменная  стена  ниже всего, особенно если почувствует, что
его полет тормозит странная ноша, привязанная к  лапе,  а  если
случится   именно  так,  то  тяжесть  будет  не  очень  велика.
Направить беркута к самому низкому месту можно при помощи  этой
же веревки, которую они будут держать в руках.
     Взвесив    все    эти    обстоятельства,   братья   слегка
приободрились, так как убедились,  что  у  них  есть  шансы  на
успех.
     Теперь предстояло испытать силу орла.
     Задача была также весьма ответственной, и они приступили к
ней лишь  после  долгих размышлений. Они взяли обрубок дерева и
обтесали его так, чтобы вес его равнялся весу веревки длиной  в
двадцать  ярдов  (уже применявшейся ими раньше с другой целью).
Затем привязали эту веревку одним концом к  чурбану,  а  другой
обвязали вокруг лапы орла.
     Когда все было готово, птицу освободили от остальных пут и
отошли в сторону, чтобы дать ей свободно расправить крылья.
     Вообразив, что он наконец на воле, беркут вскочил с камня,
на который  его положили, расправил свои широкие крылья и взмыл
кверху почти по вертикали.
     Первые двадцать ярдов он пролетел  легко  и  быстро,  и  у
зрителей вырвались радостные восклицания.
     Увы!    Их   надежды   погибли,   едва   успев   родиться.
Развернувшись во всю длину, веревка сдернула орла на  несколько
футов  книзу.  В  то же время чурбан поднялся от земли всего на
несколько дюймов.  Птица  забила  крыльями,  ошеломленная  этой
неожиданной  помехой, затем, найдя равновесие, вновь попыталась
взлететь ввысь.
     Веревка снова натянулась, но, как и в первый  раз,  чурбан
был  лишь  слегка  приподнят  над  землей,  между тем как орел,
словно ожидавший на этот раз толчка, был задержан в  полете  не
так уж резко.
     Но  все  же  он  должен  был опуститься, пока его якорь не
"коснулся  дна".  После  новой  попытки  взлететь,   столь   же
неудачной, он, казалось, убедился, что ему невозможно подняться
кверху, и направил полет горизонтально вдоль линии утесов.
     Чурбан потащился по земле, подпрыгивая на бугорках, иногда
взлетая в воздух, но всякий раз лишь на несколько секунд.
     Наконец  зрители пришли к убеждению, что беркут не в силах
взлететь на вершину утеса с привязанной к лапе веревкой, равной
по весу чурбану.
     Словом, план оказался неудачным. Потеряв иадежду на успех,
наши охотники предоставили орлу волочить свой деревянный якорь,
куда ему вздумается.





     Трое  зрителей,  наблюдавших   неудачные   попытки   орла,
некоторое  время  хранили  молчание,  какое  обычно  следует за
разочарованием.   Каспар   казался   менее   подавленным,   чем
остальные, но никто не спросил его, о чем он думает.
     Молчание  длилось недолго, как и вызвавшая его досада. Она
была мимолетна, как летняя тучка, которая на миг омрачает небо,
-- скроется тучка, и по-прежнему сияет ясная лазурь.
     Этой счастливой перемене настроения охотники были  обязаны
Каспару.  Юноше пришла в голову мысль -- вернее, новый план, --
и он тотчас же поделился им с товарищами.
     Строго говоря, план Каспара нельзя было назвать новым.  Он
был  только дополнением к тому, который был предложен Карлом, и
беркут, как и раньше, играл в нем главную роль.
     Рассчитывая,  какой  длины  потребуется   веревка,   чтобы
добраться  до вершины утеса, Каспар уже подумывал о том, как ее
укоротить, то есть как добиться, чтобы хватило более  короткой.
Некоторое   время  он  обдумывал  это,  но  не  хотел  говорить
товарищам, пока они не испытают силу орла. Теперь, когда беркут
был "взвешен и найден легковесным",  можно  было  предположить,
что  им  больше  не  будут  интересоваться, -- разве что просто
съедят. Так думали Карл и Оссару, но Каспар думал иначе. Он был
уверен, что птица еще может быть им полезной.
     Каспар полагал, и  вполне  справедливо,  что  орлу  мешает
подняться  лишняя  тяжесть. Однако она не слишком превышала его
силу. Будь веревка вдвое легче или  даже  немного  меньше,  чем
вдвое, беркуту удалось бы поднять ее до края обрыва.
     Что, если эту тяжесть уменьшить?
     Каспар  не  считал нужным сделать веревку тоньше. Он знал,
что это невозможно, так как вопрос уже обсуждался и  был  решен
отрицательно.
     Но  что  будет,  если  они  пустят  в  ход  более короткую
веревку: например, длиной не в сто пятьдесят ярдов, а только  в
пятьдесят? Тогда орел, конечно, сможет взлететь так высоко, как
позволит длина веревки.
     Никто  не возражал Каспару: это была бесспорная истина, но
что из нее следовало?
      -- Ну и пусть себе орел заносит веревку хоть на луну,  --
сказал  Карл,  -- да нам-то на что такая короткая веревка? Ведь
если даже беркут поднимет один ее  конец  на  вершину  утеса  в
самом  низком его месте, все равно другой конец будет болтаться
в добрых пятидесяти ярдах над землей.
      -- Ни на ярд, брат, ни на фут над  землей!  Другой  конец
будет у нас в руках, -- у нас в руках, говорю тебе!
      -- Хорошо,  Каспар,  -- спокойно возразил его брат. -- Ты
говоришь уверенно, но, по правде сказать, я не вижу, к чему  ты
клонишь. Ты же знаешь, что этот проклятый обрыв нигде не бывает
ниже ста ярдов.
      -- Знаю,  --  ответил  Каспар все так же твердо, -- но мы
можем держать веревку в пятьдесят ярдов -- даже вдвое короче --
за один конец, а другой будет над краем обрыва.
     Карл был озадачен, но  шикари,  на  этот  раз  оказавшийся
сообразительнее философа, уловил мысль Каспара.
      -- Ха-ха-ха!  --  воскликул  он.  --  Молодой саиб думать
лестницу! Вот что он думать!
      -- Совершенно верно! --  сказал  Каспар.  --  Ты  угадал,
Осси. Именно об этом я и думал.
      -- Ну,  тогда  в самом деле можно... -- медленно произнес
Карл и погрузился в раздумье. -- Может быть, ты и  прав,  брат,
-- добавил  он  после  паузы.  -- Во всяком случае, попробовать
нетрудно. Если твой план удастся, нам не придется делать  новые
веревки.  Той, что у нас имеется, вполне хватит. Давайте сейчас
же попробуем!
      -- Где  беркут?  --  спросил   Каспар,   оглядываясь   по
сторонам.
      -- Вон там, саиб, -- ответил Оссару, указывая на утес. --
Вон там он сидеть на камне.
     Орел  сидел,  как-то странно скорчившись, на нижнем уступе
скалы, куда опустился  после  неудачных  попыток  взлететь.  Он
выглядел  измученным,  и,  казалось,  его  можно  взять  голыми
руками. Но когда Оссару приблизился к нему с таким  намерением,
птица,  вероятно  вообразив  себя  на  свободе,  снова  отважно
взвилась кверху.
     И она вновь почувствовала, что веревка тянет  ее  за  лапу
вниз.
     Напрасно  хлопая  крыльями,  птица  спустилась, притянутая
сперва тяжестью чурбана, а потом сильной рукой шикари.
     Чурбан убрали, а вместо него к лапе орла привязали веревку
более пятидесяти ярдов длиной.
     Беркута  снова  отпустили,  причем  Оссару  крепко  держал
обеими  руками  конец  веревки;  на этот раз великолепная птица
взмыла ввысь так стремительно, словно пределом ее  полета  была
не вершина утеса, а величавый пик Чомо-лари.
     На  высоте  пятидесяти  ярдов ее гордый полет был внезапно
остановлен Оссару, который, потянув за веревку, напомнил  орлу,
что он все еще пленник.
     Опыт  оказался  удачным. План Каспара обещал многое, и они
тотчас же стали делать необходимые приготовления.





     Прежде  всего  следовало  проверить  качество  веревки   и
испытать  ее прочность. Лестницы по-прежнему стояли там, где их
поставили. Проверив веревку, нужно было только привязать  ее  к
лапе   беркута,  подняться  на  последний  уступ,  до  которого
достигали лестницы, и отпустить птицу.
     Если беркут поднимется над утесом и веревка за  что-нибудь
зацепится,  они  могут считать себя свободными. Это казалось им
вполне возможным, и при мысли о близком освобождении  все  трое
заметно повеселели.
     Они  не  надеялись,  что  им удастся подняться на руках по
веревке длиной почти в пятьдесят ярдов:  перед  таким  подвигом
встал бы в тупик самый ловкий матрос, когда-либо вязавший шкоты
на  ноке  брам-стеньги.  Они  и  не  собирались  подниматься по
веревке таким  способом,  а  давно  уже  придумали  и  обсудили
другой.  Они  намеревались  -- как только убедятся, что веревка
плотно  зацепилась  наверху,  --  сделать  на  ней   ступеньки,
всовывая  между  ее  прядями  на больших промежутках деревянные
палочки, на которые можно будет ставить ногу при  подъеме.  Как
мы  уже  сказали,  все  это было обдумано заранее, и теперь уже
ничто не мешало им заняться испытанием  веревки,  от  прочности
которой будет завасеть их жизнь.
     Карл  с  Каспаром  думали,  что достаточно будет привязать
веревку к дереву и тянуть ее соединенными усилиями.  Но  Оссару
был  другого мнения. У этого сына Востока родился в голове иной
план, который показался ему лучше, и он начал приводить  его  в
исполнение,  несмотря  на  возражения  товарищей. Захватив один
конец веревки, он  взобрался  на  высокое  дерево,  прополз  по
горизонтальной  ветви  и  на высоте пятидесяти футов над землей
крепко  привязал  веревку.  По  его  указанию   молодые   саибы
схватились  за веревку, и оба, поджав ноги, на несколько секунд
повисли в воздухе.
     На веревке не было обнаружено ни малейшего растяжения  или
разрыва,  и было очевидно, что она свободно выдерживает тяжесть
двух человек и, во всяком случае, выдержит одного. Убедившись в
этом, шикари спустился с дерева.
     Взяв орла под мышку правой руки, а в  левую  руку  сверток
веревки,  Оссару  направился  к  тому месту каменной стены, где
были приставлены лестницы. Карл с Каспаром шли за ним по пятам,
а Фриц -- в арьергарде; все четверо двигались  молча  и  как-то
торжественно; видно было, что они заняты важным делом.
     Новый  опыт,  как  и  испытание  силы орла, не отнял много
времени.  Если  бы  он  удался,  наши  охотники  потратили   бы
несколько  часов  и  в  результате  с  торжеством  стояли бы на
вершине утеса, а Фриц весело носился  бы  по  снежному  склону,
словно   желая   загнать   какого-нибудь   большого  архара  на
поднебесную вершину Чомо-лари.
     Ах, как отличалась от этой картины та, какая представилась
вечером этого  богатого  событиями  дня!  Незадолго  до  захода
солнца  можно  было  видеть,  как  охотники печально и медленно
возвращаются в свою хижину --  в  ту  опостылевшую  им  хижину,
которую они так жаждали навсегда покинуть.
     Увы!  В  длинный  список  безуспешных  попыток им пришлось
внести еще одну неудачу.
     Оссару с беркутом под  мышкой  поднялся  по  лестницам  до
самого  верхнего  уступа.  Отсюда  он  "запустил" орла, дав ему
взлететь на всю длину веревки. Это был опыт весьма опасный  для
шикари и чуть было не оказавшийся последним актом его жизненной
драмы.
     Шикари   стоял,   балансируя   на   узком  уступе,  вполне
уверенный, что беркут взлетит прямо кверху, и то, что произошло
в следующий миг, было для него  полной  неожиданностью:  вместо
того  чтобы  взмыть  вверх, орел ринулся по горизонтали и летел
все в том же направлении, пока не вытянул  за  собою  всю  свою
привязь;  потом,  никуда  не сворачивая, даже не задержавшись в
полете, но волоча все пятьдесят ярдов веревки, за другой  конец
которой Оссару, к счастью, больше не держался, он полетел через
всю  долину  к утесам на противоположной ее стороне и без труда
достиг их вершины.
     Не без досады следили Карл и Каспар  за  полетом  беркута;
некоторое время им казалось, что Оссару не справился с задачей,
которую ему поручили.
     Но  вскоре  они  услышали  объяснения Оссару и признали их
справедливость. Было  очевидно,  что,  не  выпусти  он  вовремя
веревку,  ему  бы пришлось сделать такой скачок, после которого
он уже был бы не в состоянии объяснить товарищам, как и  почему
улетел орел.





     С чувством глубокого, горького разочарования наши искатели
приключений   покинули  лестницы,  которые  снова  обманули  их
надежды, и направились к хижине.
     Как и в тот раз, они шли медленно, с понурым  видом.  Фриц
уныло брел за ними, разделяя их настроение.
     Они  молча  подходили  к  хижине, но при виде примитивного
жилища, с которым  им  никак  не  удавалось  расстаться,  Карлу
пришла в голову новая мысль, заставившая его нарушить молчание.
      -- Вот  наш  истинный друг! -- произнес Карл, указывая на
хижину. -- Пусть все другие нам изменят --  она  останется  нам
верна!  Правда,  она  грубая,  но  ведь  грубыми бывают и самые
верные друзья. Мне становится мила наша честная хижина, и я уже
начинаю смотреть на нее, как на свой домашний очаг.
     Каспар  ничего  не  ответил.  Он  только  вздохнул.   Юный
охотник, преследовавший когда-то серн в Баварских Альпах, думал
о  другом  очаге,  находившемся  далеко,  в  стороне заходящего
солнца, и, пока им владела такая мысль, он не мог примириться с
вынужденным пребыванием в Гималаях.
     Мысли Оссару были  тоже  далеко.  Он  думал  о  бамбуковой
хижине  на  берегу хрустального ручья, под сенью пальм и других
тропических деревьев. Еще больше мечтал он о рисовом  пилаве  и
четни, но более всего -- о своем любимом бетеле, который не мог
ему заменить конопляный банг.
     Но  у  Каспара  была еще одна мысль, доказавшая, что он не
потерял надежды вернуться  в  свой  родной  дом.  И  когда  они
покончили  с  ужином,  состоявшим из вареной дичи, он поделился
замыслом с товарищами.
     Юноша не решился первым нарушить молчание. Он лишь ответил
на вопрос  Карла,  который,  заметив  рассеянный   вид   брата,
спросил, что с ним.
      -- Я  напряженно  размышлял,  --  сказал Каспар. -- С тех
самых пор, как орел улетел, я думал о другой птице,  о  которой
мне  кое-что  известно. Эта птица может сослужить нам службу не
хуже беркута, а то и лучше.
      -- О другой птице? -- спросил Карл. -- О какой  птице  ты
говоришь?  Уж  не  думаешь ли ты о китайском гусе, что живет на
озере? Правда, его нетрудно поймать  живьем,  но  позволь  тебе
сказать, брат, что его крылья способны поднять лишь собственное
увесистое  тело,  а если ты прибавишь еще фунт-другой, привязав
ему к лапе веревку, то он не сможет улететь из  долины,  совсем
как  мы с тобой. Нет, нет! Об этом нечего и думать. Кроме орла,
никакая другая птица не в силах выполнить то,  что  ты  от  нее
требуешь.
      -- Птица,  о  которой  я  думал,  --  возразил Каспар, --
принадлежит к тому же роду, что и орел... Кажется, я  выражаюсь
вполне  научно.  Не  так  ли, ученый брат? Ха-ха-ха! Ну что же,
называть мне ее? Наверно, ты уже догадался?
      -- Конечно, нет, -- ответил Карл. -- В  этой  долине  нет
птиц,   принадлежащих  к  одному  роду  с  орлом,  кроме  разве
коршунов; впрочем, по мнению  некоторых  натуралистов,  они  не
одного  с  ним рода, а лишь одного семейства. Если ты думаешь о
коршуне, то их здесь несколько пород, но самый крупный  из  них
поднимет  на вершину утеса разве что толстую бечевку... Смотри,
вот два коршуна, -- продолжал он, указывая на птиц, круживших в
воздухе ярдах в двадцати над землей. --  Их  называют  "черки".
Это  самые  крупные из гималайских коршунов. Ты имел в виду эту
птицу, брат?
      -- Так это коршуны? -- спросил Каспар, переводя взгляд на
крылатые существа, которые описывали круги  в  воздухе,  словно
выслеживая добычу.
      -- Да,  --  ответил  натуралист.  --  И они принадлежат к
одному семейству с орлами. Надеюсь, ты не их имеешь в виду?
      -- Нет, не совсем... -- протянул Каспар, многозначительно
улыбаясь. -- Но посмотри на них: они парят совсем как воздушные
змеи... О! Что это? -- воскликнул он, заметив, что птицы  ведут
себя  как-то  странно.  --  Что они делают? Клянусь жизнью, они
нападают на Фрица! Неужели они думают, что могут  справиться  с
нашим славным старым псом?
     Действительно,  коршуны  внезапно  спустились с высоты, на
какой до сих пор парили, и теперь описывали быстрые  круги  над
головой  у  баварского  пса,  который прилег в траве, на опушке
маленькой рощицы, ярдах в двадцати от хижины.
      -- Может быть, там, в рощице, у них гнездо?  --  высказал
предположение  Карл. -- Потому-то они и злятся на собаку. У них
явно рассерженный вид.
     И впрямь это можно было подумать, судя по поведению  птиц,
которые нападали на пса: они то поднимались на несколько футов,
то  бросались  вниз  по кривой, напоминавшей параболу. С каждым
взлетом они все приближались и приближались к  Фрицу,  пока  не
начали  задевать  его морду крыльями. При этом коршуны издавали
резкие крики, похожие на лай рассерженных лисиц.
      -- Должно быть, у  них  где-то  поблизости  детеныши,  --
заметил Карл.
      -- Нет,  саиб,  --  ответил  Оссару.  --  Нет гнездо, нет
детки. Фриц уйти ужинать -- кусок мяса от козла.  Черки  хотеть
забрать ужин у собаки.
      -- А,  так  Фриц  ужинает? -- сказал Каспар. -- Тогда все
понятно. Но как же глупы эти птицы,  если  воображают,  что  им
удастся отнять ужин у нашего отважного Фрица, особенно когда он
так  им  наслаждается!..  Смотрите,  он даже не обращает на них
внимания!
     Действительно, до сих  пор  Фриц  едва  ли  замечал  своих
крылатых  врагов,  и  их  враждебные  демонстрации лишь изредка
вызывали  у  него  отрывистое  рычание.  Когда  же  они   стали
подлетать ближе, ударяя его крыльями по глазам, Фрицу стало уже
невмоготу, и он начал выходить из себя. Его рычание становилось
все  громче,  и раза два он привставал, чтобы вцепиться в перья
врагу.
     Эта странная сцена между собакой  и  птицами  продолжалась
минут  пять,  причем  финал  был  довольно  любопытен  и весьма
неприятен для Фрица.
     С самого начала коршуны действовали порознь. Один  налетал
спереди,  а другой вел атаку с тыла. Ввиду такой тактики врагов
пес был вынужден бороться на  два  фронта,  и  ему  приходилось
бросаться из стороны в сторону.
     То он рычал и хватал врага, нападавшего спереди, то быстро
поворачивался,   чтобы   пригрозить   более  трусливому  черку,
налетавшему  на  него  с  тыла.  Однако  второй  черк  оказался
назойливее  и  крикливее и наконец, не довольствуясь случайными
ударами крыльев, осмелился вонзить  свои  острые  когти  в  его
почтенное седалище.
     Это  было  уже  чересчур -- терпение Фрица лопнуло. Бросив
кость,  которую  он  все  время  глодал,  пес  вскочил,  быстро
повернулся к оскорбителю-черку и прыгнул, чтобы его схватить.
     Но  осторожная  птица  предвидела  это, и пес еще не успел
вцепиться в нее зубами, как она уже взмыла  кверху  --  гораздо
выше, чем может прыгнуть любое четвероногое.
     Заворчав  с  досады, Фриц повернулся и хотел снова взяться
за свой кусок, но досада его еще усилилась, когда он обнаружил,
что мяса больше нет. Первый черк только оцарапал ему шкуру,  но
второй отнял у него ужин.
     В последний раз Фриц увидел свой кусок козлятины в клюве у
коршуна,  высоко  в  воздухе,  и птица становилась все меньше и
меньше, быстро удаляясь, пока не исчезла в туманной дали.





     Занятный маленький эпизод  с  собакой  и  черками  прервал
беседу  братьев  на  тему,  затронутую  Каспаром.  Но беседа не
возобновилась сразу по окончании этой сцены, ибо  у  Фрица  был
такой  смешной  вид,  когда он смотрел на улетающих птиц, ловко
выманивших у него кусок мяса, что зрители разразились  громким,
продолжительным хохотом.
     На   "физиономии"   Фрица   отражались  самые  необычайные
чувства. Не только глаза, но и вся поза собаки выражала крайнее
изумление, досаду и вместе с тем невероятную ярость;  некоторое
время  он  стоял, подняв голову, вытянув морду кверху, следя за
коршуном взглядом, в котором сквозила неукротимая жажда мести.
     Ни разу в жизни,  даже  когда  над  ним  трубил  слон,  не
приходилось  Фрицу  так сожалеть об отсутствии крыльев. Никогда
еще он так не сетовал на несовершенство своего  сложения  и  на
отсутствие  этих  столь  полезных  придатков,  и  будь  у  него
волшебная палочка, он воспользовался бы ею в этот момент, чтобы
получить пару крыльев, -- не прекрасных, это для него было дело
десятое, а сильных и широких, которые позволили бы ему  догнать
черков и покарать их за неслыханную дерзость.
     Фриц  был  глубоко  оскорблен и жестоко обманут тварями, к
которым он относился с  величайшим  презрением,  и  именно  эта
смесь изумления и ярости, придававшая ему столь трагикомический
вид,   так  рассмешила  людей.  У  него  было  весьма  забавное
выражение,  когда,   повернувшись,   он   взглянул   на   своих
товарищей-людей. Он увидел, что они потешаются над ним, и в его
глазах  можно  было  прочесть  и укор и мольбу, что еще пуще их
рассмешило. Переводя взгляд с  одного  на  другого,  он  словно
искал сочувствия поочередно у Карла, Каспара и Оссару.
     Но   мольба   его   была   напрасна.  Охотниками  овладело
неукротимое веселье, и бедняга Фриц не встретил сочувствия.
     Несколько минут не смолкал их громкий, раскатистый  хохот,
но  предмет их веселья не стал дожидаться, пока они успокоятся,
и поспешил покинуть недоброе место, где  у  него  отняли  ужин.
Ограбленный  и  униженный,  он скрылся под сенью хижины. В пылу
веселья никто не заметил его исчезновения.  И  через  несколько
минут все трое перестали думать о Фрице.
     Быть   может,   вы   удивитесь,   что   в   столь  тяжелых
обстоятельствах наши  друзья  могли  поддаться  такому  буйному
веселью.  Но  тут  нет  ничего  удивительного. Наоборот, вполне
естественно,  что  они  так  развеселились,   ибо   такова   уж
человеческая природа: веселье и грусть так же неизбежно сменяют
друг  друга,  как  день  следует  за  ночью  или  ясная  погода
наступает после бури.
     Правду мы не знаем,  почему  так  бывает,  но  все  это  в
природе вещей. Один сладкогласный поэт сказал:


     Была бы скучным временем весна,
     Когда б одна весна царила в мире, --


     и  мы  по  собственному опыту знаем, насколько справедливы
его слова.
     Тот, кто живет в тропических  странах,  где  царит  вечная
весна,  где листья никогда не опадают и цветы никогда не вянут,
может подтвердить этот факт: даже весна со временем  надоедает!
Мы  жаждем  зимы,  с  ее  инеем,  снегами  и холодными, бурными
ветрами. Хотя все мы так любим веселый, зеленый лес, порой  нам
радует глаз его пожелтевший наряд, и мы любуемся мрачным небом,
по  которому  несутся  причудливые  свинцовые  тучи. Как это ни
кажется странным, не подлежит сомнению, что наша душа,  так  же
как и природа, нуждается в бурях.





     Как  только  утих порыв веселья, Карл и Каспар вернулись к
разговору, который так внезапно был прерван.
      -- Итак, брат, -- сказал Карл, возвращаясь все к этой  же
теме, -- ты говоришь, что есть птица из породы орлов, которая в
силах  поднять  канат  на утесы. Какую именно птицу ты имеешь в
виду?
      -- Ах, Карл, ты  сегодня  что-то  очень  недогадлив!  Мне
кажется, коршуны могли бы навести тебя на мысль.
      -- Так ты говоришь о какой-то разновидности ястреба?
      -- Да,  о  ястребе  с  очень широкой грудью, очень тонким
туловищем и очень длинным хвостом: как раз о таком, каких мы  с
тобой, бывало, делали еще не так давно.
      -- А-а,  о бумажном змее!.. -- произнес Карл и погрузился
в раздумье. -- А знаешь, брат, -- прибавил он, помолчав,  --  в
твоем  предложении,  пожалуй,  есть  смысл. Будь у нас бумажный
змей -- разумеется, очень большой, -- он мог бы занести веревку
на вершину обрыва; но, увы!..
      -- Можешь не продолжать, Карл, -- прервал его Каспар.  --
Я знаю, что ты хочешь сказать: что у нас нет бумаги, из которой
можно было бы смастерить змея. Да, тут уже ничего не поделаешь.
Нечего больше и думать о змее, раз у нас нет нужного материала.
Его корпус и хвост мы легко могли бы сделать. Но ведь нужны еще
крылья  --  ах,  крылья!  Как бы я хотел иметь под руками пачку
старых газет! Но что пользы желать -- ведь у нас их нет!
     Карл молчал и, казалось, не слышал  слов  Каспара,  --  во
всяком  случае,  не  обращал на них внимания. Он, видимо, снова
погрузился в глубокие размышления.
      -- Может быть, -- заговорил снова  Карл  через  некоторое
время,  с  надеждой поглядывая на лес, -- у нас окажется не так
уж мало материала, о котором ты говорил.
      -- Ты хочешь сказать -- бумаги?
      -- Мы находимся в  той  области  земного  шара,  где  она
растет, -- продолжал Карл, не отвечая на вопрос брата.
      -- Как!.. Где растет бумага?
      -- Нет, -- возразил Карл, -- я не хочу сказать, что здесь
растет  бумага,  но  здесь  имеется  сырье,  из  которого можно
сделать эту полезную вещь.
      -- Что же это такое, брат?
      -- Это дерево, или, вернее,  кустарник,  принадлежащий  к
семейству  ягодковых,  или  дафнад.  Разновидности этого отряда
встречаются во многих  странах,  но  главным  образом  в  более
прохладных  областях  Индии  и Южной Америки. Представители его
имеются даже в Англии, так как красивый  волчеягодник  лавровый
наших  лесов  и живых изгородей, который так помогает от зубной
боли, -- самая настоящая  дафнада.  Пожалуй,  самая  интересная
разновидность  их  --  это  пресловутая  лагетта, или кружевное
дерево Ямайки, из коры которого дамы  на  этом  острове  делают
воротнички, манжеты и накидки. Они так искусно вырезают узоры и
так  прекрасно  отбеливают  свои  изделия,  что  те  имеют  вид
настоящих  кружев!  До  отмены  рабовладения  мароны  и  другие
ямайские беглые негры делали себе одежду из лагетты, в изобилии
растущей  в горных лесах этого острова. Хозяева этих же негров,
тоже до отмены рабовладения,  находили  для  кружевного  дерева
другое  применение,  менее  приятное.  Жестокие  тираны  из его
волокон сплетали ремни для своих бичей.
      -- И ты думаешь,  что  из  этих  деревьев  можно  сделать
бумагу?  --  спросил Каспар, которому не терпелось узнать, есть
ли какая-нибудь возможность раздобыть покрышку для змея.
      -- Существует несколько видов дафнад, -- ответил ботаник,
-- кору которых можно превратить в бумагу. Одни встречаются  на
мысе Доброй Надежды, другие на Мадагаскаре; но самые подходящие
для  нас  виды  растут  в  Гималаях и в Китае. В Непале имеется
дафнада бхолуа,  из  которой  непалийцы  приготовляют  плотную,
прочную упаковочную бумагу, и у меня есть основания думать, что
она растет также в Бхотанских Гималаях, которые совсем недалеко
от  нашей  долины.  Кроме  того,  в  Китае  и Японии, по другую
сторону этих гор, есть два или  три  вида  этого  растения,  из
которого  китайцы выделывают желтоватую бумагу -- ты, вероятно,
видел их книги -- и ею  же  оклеивают  свои  чайные  коробочки.
Итак,  --  прибавил ботаник, пытливо глядя на лес, -- поскольку
годная на бумагу дафнада растет в Китае,  восточнее  нас,  и  в
Непале  и  Бхотане,  западнее нас, то естественно предположить,
что какие-нибудь ее виды растут и в этой долине, где климат как
раз подходящий для нее. Птицы вполне могли занести сюда  семена
дафнады,  так  как многие виды птиц любят ее ягоды и поедают их
без всякого вреда для себя, что очень странно,  так  как  ягоды
эти ядовиты для всех видов четвероногих.
      -- Как  ты думаешь, брат, ты узнал бы такой куст, если бы
его увидел?
      -- По правде сказать, я не думаю, чтобы сразу его  узнал,
но  если  бы я увидал цветок дафнады, я, непременно, отличил бы
его по ботаническим особенностям. Листья  у  годных  на  бумагу
видов  дафнады -- продолговатые и красноватого оттенка, гладкие
и блестящие, как у лавра, с которым дафнады в близком  родстве.
К  сожалению,  кусты  в  это  время года не цветут, но если нам
удастся найти ягоды и несколько листьев, то я думаю, что  смогу
их опознать. Кроме того, у них характерная, очень жесткая кора.
В самом деле, у меня есть основания думать, что мы найдем их не
очень  далеко  отсюда.  Вот почему я так уверенно сказал, что у
нас может оказаться  не  так  уж  мало  материала  для  выделки
бумаги.
      -- Какие  же у тебя основания, брат? Может быть, ты видел
что-нибудь похожее?
      -- Видел. Не так  давно  я  забрел  в  заросли  невысоких
кустов,  достигавших  мне  до  середины груди. Они были тогда в
цвету; цветы были сиреневые и росли на концах веток  небольшими
зонтиками. Венчиков у них не было -- одни только чашечки. А все
это   характерно   для   дафнады.   К   тому   же  листья  были
продолговатые, бархатистые, красноватого оттенка,  а  у  цветов
очень  сладкий  запах, как у всех дафнад. Я и не думал тогда их
исследовать, но теперь, вспоминая все  эти  признаки,  я  почти
уверен, что кусты относились к этому виду.
      -- А как ты думаешь, сможешь ты разыскать этот кустарник?
      -- Ну  конечно!  Он растет не очень далеко от того места,
где у нас с тобой чуть не произошел страшный поединок.
      -- Xa-xa-xa!   --   засмеялся   Каспар   в    ответ    на
многозначительные  слова  брата.  -- Постой, брат, -- сказал он
через мгновение, -- предположим, что это именно тот самый куст.
Но какой нам от этого прок, если мы не  знаем,  как  превратить
его в бумагу?
      -- Почему  ты  так  уверен,  что мы не знаем? -- возразил
Карл. -- Мне кое-что об этом известно. Один старинный  автор  в
своей  книге описывает этот способ. Он очень прост, и, кажется,
я его хорошо запомнил и смогу  применить.  Может  быть,  бумага
получится  слишком  грубая для письма, но она вполне пригодится
для наших целей. Нам не нужен лучший, "кремовый" сорт. Ведь,  к
сожалению,  здесь  нет почтового отделения. Но если нам удастся
сделать что-то вроде толстой упаковочной бумаги, то,  я  думаю,
она вполне будет годиться для змея.
      -- Правильно!  --  ответил  Каспар.  --  Даже лучше, если
бумага будет толстая и  крепкая.  Но  послушай,  дорогой  Карл,
почему бы нам сейчас же не отправиться на поиски этих кустов?
      -- Этим   мы  немедленно  и  займемся,  --  заявил  Карл,
поднимаясь с камня.
     Они пошли на разведку в полном составе, так как Оссару был
не меньше товарищей заинтересован в  ее  результатах,  а  Фриц,
заметив,   что   его  хозяева  отправляются  в  какую-то  новую
экспедицию, забыл свое огорчение и,  выйдя  из  хижины,  побрел
вслед за ними.





     К величайшей радости охотников, предположения Карла вскоре
оправдались.  Заросль,  о  которой он говорил, состояла главным
образом из  кустов  дафнады,  судя  по  опавшим  листьям  и  по
нескольким  сохранившимся  на  ветках  ягодам.  Карл решил, что
кусты принадлежат именно к данному виду.
     Это доказывала и кора, весьма эластичная и очень едкая  на
вкус:   она  обожгла  рот  Оссару,  который  имел  глупость  ее
пожевать.
     Внимательно  исследовав  листья,  ягоды  и  кору,  ботаник
пришел  к  выводу,  что  перед ним настоящая дафнада. Так оно и
было в действительности: это был вид, известный  в  Непале  как
дафнада  бхолуа,  из  которой,  как  уже  говорилось, непалийцы
вырабатывают толстую, мягкую бумагу.
     Убедившись, что это именно так, охотники  решили  привести
план Каспара в исполнение и сделать опыт с воздушным змеем.
     Если  бы  Карл  был  только ботаником-теоретиком и, хорошо
зная  особенности   растений   и   деревьев,   не   владел   бы
практическими  познаниями  и  не  был  знаком  со  способами их
применения, от найденной ими дафнады не было бы никакой пользы.
Глядя на это растение, никак нельзя  было  догадаться,  что  из
него  можно  получить  бумагу.  Со  многих других деревьев кора
снималась более широкими полосами и больше  напоминала  бумагу,
между  тем  как  кора  дафнады,  снимавшаяся  узкими полосками,
казалась меньше всего пригодным для воздушного змея материалом.
Но Карл знал способ превратить ее в бумагу и  немедля  принялся
за дело, а товарищи ему помогали, следуя его указаниям.
     Все трое усердно принялись работать ножами, и в невероятно
короткий  срок  несколько  десятков  деревьев  были ободраны от
самых корней до нижних веток. Деревьев не срубали,  так  как  в
этом  не  было  надобности.  Их легко было обдирать на корню, и
потому их оставили на месте.
     До самого заката солнца проработали  наши  "каскарильеры",
сделав  перерыв лишь на несколько минут, чтобы пойти в хижину и
наскоро  поесть  козлятины.  И  когда  солнце   опускалось   за
величавую  вершину  Чомо-лари,  можно  было  увидеть,  как  они
медленно возвращаются домой с тяжелыми связками  коры,  а  Фриц
весело бежит за ними.
     Взглянув  на  заросли, где охотники проработали весь день,
можно было догадаться, чем они занимались. У всех  деревьев  на
площади свыше полуакра с тонких стволов была полностью ободрана
кора, словно здесь паслось огромное стадо коз.
     Вернувшись  в  хижину, они и не подумали отдыхать и тотчас
же занялись производством бумаги.
     Было уже поздно, и работать пришлось  при  свете  сосновых
факелов,  заготовленных  заранее.  Факелы  горели ярким, ровным
пламенем, не хуже свеч.
     Первичная  обработка   материала   не   требовала   особой
тщательности, и ее можно было выполнить в хижине не хуже, чем в
гигантском  цехе  бумажной  фабрики. Требовалось лишь искрошить
кору на мелкие кусочки. Это заняло весь вечер. Во время  работы
они    весело   разговаривали,   перебрасываясь   шутками.   Им
вспомнилось, что в тюрьмах арестанты обычно треплют пеньку; да,
они не без оснований могли сравнить себя с заключенными.
     Закончив эту работу, они  поужинали,  как  всегда,  куском
мяса и легли спать, думая лишь о том, что будут делать завтра.
     На  другое утро дела у них было немного, так как следующий
процесс требовал не столько труда, сколько терпения.
     Тщательно искрошенную кору дафнады насыпают в большой  чан
или  котел  с  водой.  Затем добавляют щелок, приготовленный из
древесной золы, и кипятят массу в продолжение нескольких часов.
     Но у наших "фабрикантов" не было ни чана, ни котла, и  они
могли  бы  стать  в  тупик перед непреодолимым препятствием, не
будь у них обильного запаса непрерывно кипящей воды  в  горячем
источнике близ хижины.
     По-видимому,  им нужно было только засыпать приготовленную
кору в источник и оставить ее там на какой-то срок. Но там, где
вода была горячее всего, она находилась в непрестанном движении
-- бурлила, кипела и клокотала, как в котле, и очень  скоро  не
только были бы унесены волокна коры, но и зола отделилась бы от
остальной массы, и от нее не было бы никакого толку.
     Как  преодолеть это затруднение? Довольно легко. У них уже
заранее был намечен план работ, согласно которому кору вместе с
золой  следовало  поместить  в  одну  из  больших  шкур   яков,
прекрасно  сохранившихся,  связать  ее  в  узел,  как белье для
стирки,  опустить  шкуру  вместе  с  содержимым  в  источник  и
оставить  там  до  тех  пор,  пока кипящая вода не сделает свое
дело. Этот остроумный способ позволил им обойтись  без  всякого
котла.
     Когда  Карл  нашел,  что  кора  достаточно разварилась, ее
вынули из воды, а затем из шкуры  яка  и  положили  на  плоский
камень, чтобы она обтекла и обсохла.
     Пока  кора кипятилась, а потом обсыхала на камне, никто не
сидел  без  дела.  Каспар  был  занят  изготовлением   крепкого
деревянного   песта,   необходимого  для  некоторых  дальнейших
операций, а Оссару мастерил другую, также  очень  нужную  вещь.
Это  было  что-то  вроде  сита  из  тонких  бамбуковых полосок,
вставленных в раму из  более  толстых  полос  того  же  бамбука
рингалл.
     Оссару  взялся  за  эту  работу  потому,  что умел искусно
изготовлять из бамбука всевозможные предметы, и, хотя он сейчас
был занят совершенно новым для  себя  делом,  ему  удалось  под
руководством  Карла  смастерить  сито,  которое вполне отвечало
своему назначению. С  какой  целью  было  сделано  сито,  будет
сказано ниже.
     Как только кора высохла, пустили в ход пест: с его помощью
кусочки  коры  разбивали на поверхности плоского камня, пока не
получилась густая масса.
     Массу сложили в шкуру яка,  собранную  по  краям,  и  этот
примитивный  чан снова погрузили в воду, но не в кипящий ручей,
а в холодное озеро, и  держали  там,  пока  чан  не  наполнился
водой.  Затем массу перемешали палочкой, отчего крупные частицы
всплыли  на  поверхность;  их  удалили.  Эта   процедура   была
повторена  несколько раз, пока вся масса, первоначально немного
слизистая, не сделалась чистой и мягкой на ощупь.
     Следующей и последней операцией было изготовление  бумаги,
и  она  была  проведена  самим  Карлом.  Операция была довольно
простой, но требовала известной ловкости и сноровки.  Некоторое
количество  массы  клали  в бамбуковое сито и покачивали его из
стороны в сторону, держа все  время  горизонтально  под  водой,
пока  масса  не  распределится  равномерно по всей поверхности.
Потом  сито   осторожно   вынимали   из   воды,   удерживая   в
горизонтальном  положении,  чтобы  не  потревожить ровного слоя
массы. После этого оставалось лишь положить рамку на  подставки
и  дать мякоти обтечь и высохнуть. Высохнув, она превращалась в
бумагу.
     Правда, пользуясь лишь одним ситом, нельзя  было  получить
все  нужное  количество  бумаги за один раз; но как только лист
высыхал, его снимали с сита и туда снова наливали массу, и  так
далее,  пока  вся разваренная кора не была превращена в бумагу;
оказалось, что больших листов так много, что можно сделать змей
величиной хоть с дверь каретника.
     Так как приходилось дожидаться, пока высохнет каждый лист,
то процесс этот занял несколько дней; но и в эти  дни  охотники
не  теряли времени даром. Карл с Каспаром усердно трудились над
"скелетом" змея, а Оссару взялся сделать для него хвост.
     Веревка, на  которой  предстояло  запустить  змея,  отняла
много времени, и ее приготовление оказалось значительно сложнее
остальных   процессов.   Каждую   ее   прядь   необходимо  было
чрезвычайно тщательно  свить  и  проверить  прочность  чуть  не
каждого  волокна. Если бы они сделали очень толстую веревку, им
не приходилось бы так усердствовать, но  змей  мог  не  поднять
толстой веревки.
     Понятно,  что  веревка  средней  толщины  должна была быть
безупречного  качества,  иначе  они  бы  рисковали  жизнью  при
подъеме.
     Нечего  и  говорить, что Оссару приложил все усилия, чтобы
сделать  веревку  как  можно  лучше,  --  каждую  ее  прядь  он
скручивал  между  большим  и  указательным пальцами так ровно и
гладко, как если бы готовил ее для лески.
     Рамку для змея они сделали из расщепленных пополам стволов
бамбука рингалл, который превосходит прочностью,  упругостью  и
легкостью  все  остальные  виды  деревьев; клей для наклеивания
бумаги  --  из  корня  аронника,  который  мелко  наскоблили  и
разварили, пока он не превратился в клейкий крахмал.
     Через  какую-нибудь  неделю  после  того, как мысль о змее
шевельнулась в мозгу у Каспара, "птицу" уже можно  было  видеть
перед дверью хижины, вполне оперенную и готовую к полету.





     Изготовив  таким  образом  змея,  они стали ожидать, когда
ветер станет достаточно сильным и будет дуть в нужную  сторону,
то  есть  по  направлению  к той части каменной стены, куда они
предполагали направить бумажную птицу. Это было то самое место,
где все еще стояли лестницы  и  откуда  они  неудачно  пытались
запустить беркута.
     Охотники   уже  поднимались  на  большую  каменную  глыбу,
стоявшую в долине почти напротив этой  части  обрыва,  и  с  ее
вершины  им  удалось рассмотреть -- хотя и не слишком хорошо --
часть горного склона  над  обрывом.  Казалось,  он  был  покрыт
снегом,  на  поверхности  которого  кое-где  выступали  большие
темные бугры -- вероятно,  валуны  или  льдины.  Наши  охотники
напряженно  в  них  вглядывались,  как  и  в тот раз, когда они
готовились выпустить беркута.  Теперь  эти  бугры  подавали  им
надежду.  Если удастся запустить змея так, чтобы он упал на эти
бугры, то не только возможно, но и весьма  вероятно,  что  либо
веревка  запутается  среди них, либо сам змей достаточно прочно
застрянет  между  ними.  Чтобы  вернее  добиться  успеха,   они
снабдили  крылья  змея  "шпорами",  то  есть  приладили  к  ним
поперечную палку, выступающую почти на фут  за  края  бумажного
щита,  а  по  концам  его прочно привязали под прямым углом еще
несколько палок, которые должны были цепляться, как лапы якоря.
     Они не жалели трудов, проявляли чудеса изобретательности и
сделали все,  что  только  было  в  человеческих  силах,  чтобы
обеспечить ycпex предприятию.
     Судьба,  видимо,  благоприятствовала  им  --  не  пришлось
слишком долго ожидать. Всего  через  каких-нибудь  два-три  дня
ветер стал дуть в нужную сторону -- именно так, как они хотели.
Это  был ровный бриз, тянувший в одном направлении и достаточно
сильный, чтобы поднять самого большого воздушного змея в мире.
     Придя к месту, где  стояли  лестницы,  стали  приготовлять
змея  к  полету.  Карл  должен  был  запустить  и управлять его
подъемом, а Каспар и шикари --  постепенно  отпускать  веревку,
ибо  только  соединенными  усилиями  можно  было удержать такую
широкогрудую птицу, летящую против ветра.
     Они предусмотрительно срезали все кусты на большой площади
против утеса, расчистив  себе  поле  действий;  таким  образом,
ничто не мешало им разматывать веревку.
     Уговорились,  что  Карл  будет  направлять движение змея и
подаст сигнал ко взлету.
     Все трое  сильно  волновались,  когда  встали  на  заранее
определенные  места:  Карл  со  змеем, держа его одной рукой за
среднюю планку, а  другой  за  хвост;  Оссару,  схватившись  за
веревку; а Каспар рядом с ним, держа моток веревки наготове.
     Карл  поставил  птицу  на  хвост,  с  трудом  поднял ее на
несколько футов над землей и звонким, высоким голосом выкрикнул
сигнал.
     Тотчас  же  Каспар  и  шикари  отбежали  назад,  натягивая
веревку,   и  змей  взмыл  кверху,  словно  огромный  коршун  с
распростертыми крыльями.  Он  поднимался  величаво  и  ровно  и
вскоре  взлетел  над  соседними  деревьями, держа направление к
вершинам утесов.
     Карл вскрикнул  от  радости,  увидев  его  удачный  взлет.
Остальные  были слишком заняты каждый своим делом, и им было не
до радостных возгласов; лишь когда змей взлетел высоко в небеса
и, казалось, взмыл над краем обрыва, Каспар и  Оссару  ответили
на восклицание Карла, выразив свой восторг длительным "ура".
      -- Теперь  отпускай,  Оссару!  --  крикнул Карл, стараясь
перекричать ветер. -- А  ты,  Каспар,  крепко  держи  за  конец
веревки!
     Оссару,  повинуясь приказанию, отпустил веревку и в тот же
миг подбежал к Каспару, чтобы вместе с ним ухватиться за конец.
     Отпущенный таким  образом  змей,  как  огромная,  раненная
насмерть  птица,  ринулся  головой  вниз;  описывая  в  воздухе
спирали и вертя  длинным  хвостом  из  стороны  в  сторону,  он
устремился  к  горному  склону.  Наконец, перемахнув через край
утеса, птица скрылась от взглядов людей, которые помогали ей  в
гордом взлете, а потом дали беспомощно упасть.
     До сих пор желания охотников исполнялись как нельзя лучше.
Змей опустился именно там, где было нужно.
     Но  теперь  встал  вопрос: останется ли он на месте? Иначе
говоря, застрял ли он между камнями и удержится ли там?
     Если нет, то им придется запускать его снова и  снова,  до
тех пор пока он не застрянет наверху или пока все их попытки не
закончатся полным крахом.
     Карл  шагнул  вперед,  чтобы выяснить, как обстоит дело, а
остальные следили за ним жадным взглядом, в котором  отражалось
лихорадочное нетерпение.
     Рука  у  Карла слегка дрожала, когда он взялся за веревку.
Сперва он потянул ее слегка, осторожно,  только  чтобы  выбрать
провис.
     Потом  веревка начала натягиваться, и нужно было тянуть ее
все сильнее, словно змей был еще свободен и волокся по снегу.
     Это не обещало ничего  хорошего,  и  по  мере  вытягивания
веревки -- фут за футом, дюйм за дюймом -- лица наших охотников
омрачались.
     Но  тень,  набежавшая  на  их  лица, быстро исчезла, когда
веревка вдруг остановилась и натянулась в руках  у  Карла.  Тот
дернул  ее  сначала не слишком сильно, словно опасаясь, что она
опять поползет. Потом, убедившись в  ее  неподвижности,  дернул
изо всех сил -- веревка не подалась ни на дюйм.
     Тут  Каспар  и Оссару также взялись за веревку, и все трое
потянули вместе.
     Ура!  Змей  не  сдвинулся  с  места.  Веревка  больше   не
подавалась, натянувшись во всю длину, как корабельная ванта.
     У  всех  вырвались  радостные восклицания. Некоторое время
они стояли, крепко схватившись  за  веревку,  не  выпуская  ее,
словно опасаясь, что она будет вырвана у них какой-то невидимой
враждебной силой.
     Продолжая натягивать веревку -- ибо, ослабив, они могли бы
сдвинуть  якорь наверху, -- они осторожно приблизились вплотную
к подножию каменных утесов.  И  пока  Карл  с  Каспаром  крепко
держали  веревку,  Оссару выбрал провис позади них и, несколько
раз обмотав веревку вокруг большого камня, надежно ее закрепил.
Оставалось  лишь  сделать  ступеньки,  закрепить  их  в  нужных
местах,  затем  взобраться  на  вершину  утеса  -- и они станут
свободны, как горный ветер, который будет веять вокруг них!
     У  всех  радостно  билось  сердце  при  мысли  о   близком
освобождении,  и  они  стояли  вокруг  камня,  к  которому была
привязана веревка, поздравляя друг друга, словно уже  вырвались
из своей "тюрьмы".
     Они  знали,  что  еще  потребуется  немало  времени, чтобы
сделать  и  укрепить  ступеньки;  но  так  как  они  больше  не
сомневались,  что  смогут  подняться  наверх, это время пройдет
довольно весело. Итак, они вернулись в свою мастерскую в  самом
лучшем  настроении и приготовили себе такой вкусный обед, какой
им еще не приходилось есть с того дня, как они обнаружили кусты
дафнады.





     Понадобился еще день, -- причем они работали ножами с утра
до ночи, -- чтобы  приготовить  палочки,  которые  должны  были
стать  ступеньками  веревочной  лестницы. Их предстояло сделать
больше сотни, так как утес в том месте, где  застряла  веревка,
был высотой более ста ярдов.
     Ступеньки  решено  было  помещать  на  равных расстояниях,
примерно в двух футах друг от друга.
     Сперва  они  хотели  вставлять  ступеньки  между  прядями,
образующими  веревку, но потом передумали. Ведь если раздвигать
пряди для просовывания палочек, то веревка может растрепаться и
легко порваться. Поэтому решили не портить веревку  и  накрепко
привязывать  к  ней перекладины прочными бечевками. Перекладины
будут крепко держаться на месте, тем более что ни одной из  них
не  придется  выдерживать  целиком всю тяжесть человека, ибо он
будет, карабкаясь, хвататься руками за веревку. Таким  образом,
если  даже  одна  из  перекладин  и  сдвинется  с места, это не
вызовет несчастного случая.
     Весь следующий день  они  вили  бечевки  для  привязывания
перекладин,   а   на  третий  день  вернулись  к  утесу,  чтобы
превратить веревку в веревочную лестницу.
     Придуманный  ими  способ  был  очень  прост.   Перекладины
накладывались поперек веревки и привязывались так крепко, чтобы
не  могли  выскользнуть.  Первую нужно было привязать на уровне
пояса человека, вторую -- на уровне подбородка. Затем, встав на
первую перекладину и держась левой рукой за веревку, можно было
привязать следующую, снова на уровне подбородка. Поднявшись  на
вторую,  можно  было привязать четвертую еще выше, и так далее,
до самой вершины утеса.
     Разумеется, никто из них не воображал, что  один  человек,
работая  без  передышки,  сможет  привязать все перекладины; не
думали они также, что им удастся быстро покончить с этим делом.
Напротив, все знали, что эта работа займет несколько дней и что
всякому,  кто  возьмется   ее   выполнить,   будут   необходимы
длительные   перерывы  для  отдыха.  Подолгу  стоять  на  такой
ненадежной опоре будет утомительно  и  неприятно.  Им  хотелось
представить  себе  все  трудности этой работы, прежде чем к ней
приступить.
     Подойдя к  веревке,  они  тотчас  же  принялись  за  дело.
Вернее,  принялся  только  один  из  них, так как эту работу --
вероятно, последнюю,  которую  им  придется  проделать  в  этой
уединенной долине, -- можно было выполнить только поодиночке.
     Привязывать  перекладины  к веревке должен был Оссару, так
как он умел обращаться с  веревками.  Братьям  оставалось  быть
только  зрителями  и  подбадривать  шикари своим присутствием и
словами.
     К счастью, на протяжении  тридцати  футов  перекладины  не
нужно  было  привязывать.  Подняться на такую высоту без помощи
перекладин позволяла одна из ранее сделанных  длинных  лестниц.
Можно  было бы подняться и по остальным лестницам, если бы змей
занес веревку поближе к ним. К сожалению, этого не случилось, и
удалось использовать лишь одну из них.
     Водрузив  лестницу  почти  параллельно   веревке,   Оссару
поднялся по ней и, стоя на верхней ступеньке, начал привязывать
перекладины.  Он  захватил  их  с  собой  около дюжины, положив
вместе  с  бечевками  в  сумку,  сделанную  из  полы  ситцевого
балахона.
     Карл  с  Каспаром,  сидевшие  на  камнях  внизу,  и  Фриц,
лежавший у их ног на  земле,  молча,  с  напряженным  вниманием
следили за движениями шикари.
     Первые  две  перекладины  Оссару привязал довольно быстро;
затем,  покинув  лестницу  и  встав  обеими  ногами  на  первую
поперечину   так,   чтобы   они  уравновешивали  друг  друга  и
поддерживали  ее  в  горизонтальном  положении,   он   принялся
привязывать третью на уровне своего подбородка.
     Для  такой  процедуры требовалась незаурядная ловкость, но
Оссару был одарен этим качеством в высшей степени и  чувствовал
себя   на  веревке  так  непринужденно,  словно  был  одной  из
священных обезьян, которых чтят браманисты.
     Всякий другой  быстро  устал  бы,  стоя  на  столь  тонкой
перекладине,  но  Оссару привык карабкаться на высокие, статные
пальмы, и пальцы его ног приобрели цепкость; маленькой  веточки
и  выступа  на  стволе дерева или узла на веревке было для него
достаточно, чтобы продержаться  несколько  минут.  Поэтому  ему
нетрудно было балансировать на уже привязанных перекладинах или
подниматься  с  одной  на  другую,  по  мере  того  как  он  их
привязывал. Он продолжал работать, пока  захваченный  им  запас
перекладин  не  иссяк  и сумка не опустела. Тогда, переступая с
перекладины на перекладину и осторожно  перейдя  на  деревянную
лестницу, он спустился к подножию утеса.
     Карл  и Каспар могли бы избавить его от спуска, так как им
ничего не стоило подняться по лестнице  и  принести  ему  новый
запас  перекладин,  но  у  Оссару  для  спуска  имелась  другая
причина: ему необходимо было отдохнуть и освежиться.
     Он оставался внизу недолго -- ровно столько времени, чтобы
кровь стала снова циркулировать в его босых ногах, а  затем  со
вздувшейся,  наполненной перекладинами сумкой он опять поднялся
по лестнице, повис на веревке и вскарабкался по уже привязанным
поперечинам. Опустошив сумку, он снова спустился вниз, отдохнул
и опять поднялся.
     Оссару  продолжал  работать  весь  день,  причем   большой
перерыв  был  сделан  для  обеда,  который  Карл с Каспаром, не
занятые ничем другим, приготовили  очень  старательно.  Они  не
уходили  в  хижину для кулинарных операций. От этого не было бы
толку, так как кухонное оборудование в хижине  было  ничуть  не
лучше,  чем  там,  где  они  находились,  а  в кладовой не было
ничего, кроме того, что они уже  захватили  с  собой,  то  есть
козлятины.  Но  Карл не сидел все это время сложа руки и набрал
различных  плодов  и  кореньев,  которые   послужили   отличной
приправой  к  мясу; обед показался восхитительным, ибо все трое
уже давно стали неприхотливыми в еде.
     После обеда  Оссару  долго  курил  свой  любимый  банг  и,
подбодрившись, с новой энергией взялся за дело.
     Работа  шла успешно, и до заката солнца он успел привязать
целых пятьдесят ступенек, так что можно было подняться почти на
треть всей высоты.
     Только  темнота  положила  конец  этому  тяжелому   труду.
Исполнитель и зрители направились обратно к хижине, намереваясь
продолжать  эту  работу на следующий день, причем Карл и Каспар
оказывали Оссару такое уважение, словно он был архитектором,  а
они -- простыми каменщиками. Даже Фриц явно считал шикари самым
важным  лицом  в  их отряде: всякий раз, как Оссару спускался с
утеса, пес "воздавал ему должное", бегая и прыгая вокруг него и
упорно заглядывая ему  в  глаза,  словно  радуясь,  что  шикари
вскоре их освободит.
     По  дороге  домой Фриц продолжал свои демонстрации, прыгая
вокруг шикари так, что иногда мешал ему идти; видимо,  пес  был
убежден, что Оссару -- герой дня.





     На  следующее  утро,  наспех  позавтракав, они вернулись к
работе,  то  есть  по-прежнему  работал  Оссару,  а   остальные
наблюдали.
     К  несчастью,  в этот день погода была неблагоприятной для
работы.  Дул  сильный  ветер,   налетавший   резкими,   бурными
порывами.
     Когда   Оссару  висел  на  веревке  на  высоте  нескольких
десятков футов,  ветер,  подхватывая  его,  относил  иногда  на
несколько  футов от утеса и сильно трепал из стороны в сторону,
хотя веревка была закреплена с обоих концов.
     Страшно было смотреть, как он висит и качается высоко  над
землей.  По  временам  у  зрителей  замирало  сердце: казалось,
вот-вот отважный шикари либо разобьет голову от обвесный  утес,
либо,  сорвавшись  с  веревочной  лестницы,  отлетит  далеко  в
сторону, упадет на камни и разобьется вдребезги.
     Вначале Карл и Каспар так за  него  боялись,  что  нередко
кричали  Оссару,  чтобы  он  поскорее  спустился,  а  когда  он
спускался, уговаривали его больше не подниматься, пока ветер не
затихнет и опасность не уменьшится.
     Однако все уговоры были напрасны.  Шикари,  привыкший  всю
жизнь  воевать  со  стихиями, не страшился их; напротив, бросая
вызов опасности, он испытывал  какую-то  гордость  и  настоящее
наслаждение.
     Даже  относимый  ветром  от утеса и качаясь вдоль каменной
стены, как маятник гигантских часов,  он  продолжал  затягивать
бечевки  и  закреплять  деревянные  ступеньки так хладнокровно,
словно стоял на твердой земле у подножия скал.
     Таким образом Оссару усердно проработал почтя  до  полудня
-- правда,  с  обычными перерывами для отдыха, во время которых
Карл с  Каспаром  уговаривали  его  отложить  работу  до  более
благоприятного  времени.  Фриц  ласкался к отважному охотнику и
как-то пытливо  заглядывал  ему  в  лицо,  словно  знал,  какой
опасности подвергается шикари во время работы.
     Однако  шикари  не  слушал  их  уговоров  --  казалось, он
презирал опасность и после  отдыха  всякий  раз  без  колебаний
вновь принимался за свое дело.
     И  он,  наверно,  успешно выполнил бы свою задачу, если бы
обстоятельства не изменились. Ветер ни за что  не  стряхнул  бы
его  с  веревки,  на  которой он держался цепко, как паук; будь
прочна опора, ему не страшен был бы даже ураган.
     Смертельная опасность нагрянула совершенно  неожиданно,  и
за минуту перед тем о ней никто не думал.
     Время  было  около  полудня,  и Оссару уже удалось сделать
ступеньки почти до половины высоты утеса. Он спустился за новым
запасом  перекладин  и,  поднявшись  по  деревянной   лестнице,
перешел  на  веревку  и начал карабкаться кверху, как это делал
уже десятки раз.
     Карл и Каспар не отрываясь следили за его движениями,  так
как,  хотя  он  уже  много раз поднимался, опасность всегда ему
угрожала и зрелище было поистине потрясающее.
     Не успел Оссару перейти с лестницы на веревку, как у  него
вырвался  крик,  от  которого зрители содрогнулись, так как это
был крик ужаса.  Они  вскоре  поняли,  какая  опасность  грозит
шикари. Он не по своей воле спускался по веревке вдоль утеса, а
веревка  ползла  вместе  с ним; как видно, змей высвободился из
камней и под тяжестью Оссару съезжал вниз по снежному склону.
     В первый момент казалось, что Оссару спускается  медленно;
если  бы не его крики и не ослабевшая веревка, стоящие внизу не
поняли бы, в чем дело. Но уже  через  несколько  мгновений  они
увидели, какой ужасной опасности подвергается их верный шикари.
     Теперь уже не оставалось сомнений, что змей высвободился и
вслед за веревкой неуклонно ползет к краю обрыва.
     Встретит  ли  он  на  пути какую-нибудь преграду или будет
продолжать медленно скользить? Или волочащийся по  снегу  якорь
попадет  на  гладкий  склон  и  быстро  скатится  вниз? Другими
словами, угрожает ли Оссару падение с высоты тридцати футов?
     Но зрителям в этот момент  было  не  до  рассуждений.  Они
знали  только  одно: что их товарищ на краю гибели, а они ничем
не могут ему помочь.
     С ужасом они заметили, что Оссару скользит все  быстрее  и
быстрее; порой он двигался плавно, иногда резко срывался вниз и
наконец  оказался  футах  в двадцати над землей. У них блеснула
надежда, что, если он таким образом опустится еще на  несколько
ярдов,  опасность  минует,  но  как раз в этот момент над краем
утеса показалась широкая грудь змея, и он, как огромная  птица,
спрыгнул со скалы и взмыл над долиной.
     Оссару, все еще висевшего на веревке, отнесло на несколько
футов   от   утесов,  но  его  тяжесть,  к  счастью,  превысила
сопротивление, какое оказывал воздух широкой поверхности  змея,
не  то шикари подняло бы еще выше. И перевес этот был настолько
мал, что не вызвал слишком быстрого падения.
     Как бы то ни было. Оссару опустился  плавно,  как  голубь,
встал  на  ноги  и  выпрямился  во  весь рост, как Меркурий8 на
вершине "поднебесной горы".
     Ощутив под своими  ногами  твердую  почву,  шикари  упруго
отскочил в сторону и отшвырнул от себя веревку, словно это было
раскаленное железо.
     Оказавшись  на  свободе,  огромный  змей  стал метаться по
ветру из стороны в сторону, с каждым  поворотом  спускаясь  все
ниже  и  ниже,  --  наконец,  собрав  остаток сил, обрушился на
Оссару, как гигантская хищная птица на свою жертву.
     Шикари едва успел отскочить в сторону, счастливо  избегнув
удара, который наверняка раскроил бы ему череп.





     Чудесное  спасение  Оссару так обрадовало братьев, что они
не слишком досадовали на свою неудачу со змеем, тем  более  что
считали  беду  поправимой.  Вероятно,  виной  всему  был ветер,
поднявший змея с того места, где он застрял, и  отцепивший  его
от камней или других предметов, которые его задерживали.
     Охотники  не  сомневались,  что им удастся снова запустить
змея и закрепить, как раньше, и это позволило им довольно легко
перенести свою неудачу.
     Так как ветер в этот день дул не в том направлении,  какое
им  было  нужно, они решили отложить следующую попытку до более
благоприятного случая, а чтобы змей не испортился от дождя, его
подняли и вместе с веревкой унесли в хижину.
     Прошло около недели, прежде чем  подул  благоприятный  для
них  ветер,  но охотники не сидели в бездействии. Допуская, что
им придется пробыть еще некоторое  время  в  этой  долине,  они
решили   пополнить   запасы  провизии  и  охотились  целые  дни
напролет: им  не  хотелось  трогать  заготовленное  впрок  мясо
каменного козла, которого оставалось еще довольно много.
     Охотники  совсем не пользовались ружьями. Последние заряды
еще оставались в стволах, но их  надо  было  сохранить  на  тот
случай,   если   больше  нельзя  будет  добывать  пищу  другими
способами.
     Теперь у них была твердая уверенность, что  они  выберутся
из  своей  "тюрьмы",  и  порой  они  уже  воображали, как будут
спускаться с  гор,  и  говорили,  что  придется  держать  ружья
наготове,  так  как  на  обратном  пути можно встретить крупных
зверей. Они знали, что  в  долине  вполне  можно  обойтись  без
ружей,  достаточно  было лука Оссару. Звон его тетивы то и дело
раздавался в лесу, и стрела шикари пронзала грудь  какой-нибудь
прекрасной   птицы:   павлина,   фазана-аргуса   или  красивого
китайского гуся, каких было немало на озере.
     Сети и удочки у Оссару также не оставались без дела.  Рыба
попадалась  различных  сортов  и  превосходного  качества. Одна
порода рыб встречалась в несметном количестве. Это были крупные
угри; вода прямо  кишела  ими,  и  стоило  забросить  крючок  с
червем,  чтобы  мгновенно  вытащить  угря  добрых  шести  футов
длиной.
     Так как  угри  им  не  нравились,  они  не  слишком  часто
занимались  их  ловлей.  Но  все же приятно было сознавать, что
этих скользких тварей такое  неисчерпаемое  множество  и,  если
даже  все  прочие ресурсы иссякнут, они всегда будут обеспечены
обильной, здоровой пищей.
     Наконец подул благоприятный ветер, и змея снова  перенесли
на  то  же место, что и раньше. Его опять запустили, и он точно
так же взвился и зареял над утесом, а когда веревку  отпустили,
упал на горный склон.
     Они  порадовалась  такому  удачному  началу, но -- увы! --
вскоре их постигло горькое разочарование.
     Потянув веревку, они  увидели,  что  якорь  не  зацепился.
Веревка без сопротивления поползла назад; чувствовалось, что ее
лишь  слегка  тормозит  трение  о  край  утеса  и тяжесть змея,
скользившего по. снежному склону.
     Они осторожно вытягивали веревку  фут  за  футом,  ярд  за
ярдом,  пока  над  краем  утеса не появилась широкая, изогнутая
дугой грудь бумажной птицы.
     Снова  запустили  змея  в  воздух;  опять   веревка   была
отпущена, пока птица не поднялась на всю длину своей привязи, и
снова ей дали упасть.
     Затем   веревку   потянули  вниз  --  и  она  опять  стала
подаваться, и вновь светлая дуга  появилась  над  краем  утеса,
четко вырисовываясь на фоне синего нeбa, но это была не радуга,
символ доброй надежды, а скорее символ разочарования и досады.
     Опять  взлет  --  опять неудача... опять и опять. Все трое
уже теряли терпение и выбивались из сил.
     Ведь это была не игра. Они запускали змея не  для  забавы,
-- запускали  его,  чтобы вырваться на свободу, и все трое были
кровно заинтересованы в удаче, ведь от этого зависела их жизнь.
     Но силы и терпение их  явно  подходили  к  концу.  Все  же
сдаваться  было  нельзя,  и они продолжали свои попытки, хотя с
каждой неудачей у них оставалось все меньше и меньше надежд.
     Больше  двадцати  раз  подряд   запускали   они   змея   и
подтягивали  его  к  краю  утеса,  причем  делали  это в разных
местах.
     Но всякий раз результат был один и тот же. Птица упорно не
хотела вцепиться когтями в скалы, в ледяные глыбы  или  в  кучи
мерзлого снега, которыми был усеян горный склон.
     Наши  искатели  приключений  никак  не  могли  понять, чем
вызваны все эти неудачи, -- ведь в первый  раз  змей  сразу  же
зацепился;  если  бы  он  не  зацепился  ни разу, они, пожалуй,
пришли бы к убеждению, что план невыполним, и отказались бы  от
дальнейших  попыток.  Но  достигнутый ими с самого начала успех
был залогом того, что успеха можно  добиться  еще  раз,  и  они
убеждали друг друга продолжать попытки.
     Еще  добрых  шесть  раз  запускали  они  змея,  но фортуна
по-прежнему от них отворачивалась, и  они  прекратили  попытки,
оставив бумажную птицу на краю утеса; казалось, она сидела там,
готовясь к новому полету.
     К  этому  времени у змея был уже весьма потрепанный вид --
оперение его сильно пострадало от острых скал и  ледяных  глыб.
Когда  он взлетал, в его щите светилось немало дыр, и его полет
уже не был величав, как прежде. В скором времени предстояло его
починить.  Наши  охотники  на  несколько  минут  прервали  свою
работу,  чтобы  обсудить, когда можно будет заняться починкой и
следует ли попытаться запустить змея в другом месте.
     Бросив с досады веревку на землю, все трое отошли  от  нее
на несколько шагов и стояли в тяжелом раздумье. На этот раз они
и  не  подумали  закрепить  веревку,  ибо никому не приходило в
голову, что рискованно оставлять ее непривязанной.
     Они поняли свою ошибку слишком поздно  --  когда  увидели,
что  веревка вдруг дернулась кверху, словно притянутая незримой
рукой.
     Все трое кинулись ее ловить, но  опоздали.  Конец  веревки
болтался  уже  на  такой  высоте, что самый рослый из них, даже
встав на цыпочки, не мог дотянуться до нее.
     Оссару высоко подпрыгнул, стараясь поймать веревку. Каспар
кинулся за длинным шестом, надеясь ее зацепить, а  Карл  быстро
поднялся  на  приставленную  к  утесу  лестницу,  близ  которой
болталась веревка.
     Но все усилия оказались напрасными. Секунду или две  конец
веревки  висел,  вздрагивая,  у  них над головой, словно дразня
неудачников; потом будто незримая рука вновь дернула за веревку
-- она быстро поднялась кверху  и  вскоре  исчезла  за  гребнем
утеса.





     В  исчезновении веревки не было ничего таинственного. Змея
больше не было видно на вершине утеса. Ветер унес его, а вместе
с ним, конечно, и веревку.
     Когда первый момент изумления миновал, охотники обменялись
взглядами, в которых сквозило нечто большее, чем разочарование.
Сколько бы раз змей ни отказывался зацепиться, один раз он  уже
держался крепко, и было естественно предположить, что это снова
ему  удастся.  К тому же в некоторых местах каменная стена была
даже ниже, чем там, где они делали попытки,  и  это  давало  им
шансы  на успех. Словом, все говорило за то, что, не упусти они
змея, рано или поздно им удалось бы выбраться из этой скалистой
"тюрьмы" по веревочной лестнице; но теперь  всякая  возможность
была потеряна, унесена дуновением ветра.
     Вы   можете   подумать,   что   это   несчастье   не  было
непоправимым. Можно соорудить еще одного змея, скажете вы, и из
такого  же  материала,  из  какого  был  сделан  улетевший.  Но
утверждать это -- значит говорить, не зная всех обстоятельств.
     Эта  мысль  уже возникала у охотников, когда они заметили,
что змей  с  каждым  разом  все  больше  рвется  и  приходит  в
негодность.
      -- Нам нетрудно будет сделать второго, -- сказал Каспар.
      -- Нет,  брат,  -- ответил Карл, -- боюсь, что нам это не
удастся. У нас осталось достаточно бумаги, чтобы починить змея,
но не хватит на второго.
      -- Но ведь мы можем сделать новый запас бумаги, не правда
ли? -- настаивал Каспар.
      -- Нет, -- ответил Карл, покачав головой, -- нам  это  не
удастся -- ни одного листа!
      -- Но  почему  же?  Ты  думаешь,  что  больше  нет кустов
дафнады?
      -- Думаю, что нет. Ты  ведь  помнишь,  мы  ободрали  все,
какие  были  в  той  заросли,  а  потом,  предполагая,  что нам
понадобится еще бумага, я обошел всю  долину  и  обследовал  ее
вдоль  и  поперек,  но  не  нашел  ни  кустика дафнады. Я почти
уверен, что их больше нет.
     Разговор о бумаге происходил задолго до потери змея. Когда
это случилось, они уже знали, что нельзя  будет  сделать  змея:
потеря была невозместима.
     В  какую сторону улетел змей? Разве ветер не мог протащить
его вдоль утесов и снова сбросить в долину?
     На это можно было надеяться, и все трое отбежали от утеса,
чтобы получше разглядеть вершину обрыва.
     Долго стояли они, надеясь увидеть,  как  большая  бумажная
птица   возвращается   к  месту  своего  рождения.  Но  она  не
вернулась, и наконец они убедились, что никогда не вернется.  В
самом  деле,  приостановившись,  чтобы  определить  направление
ветра, они увидели, что змей никак не  может  вернуться.  Ветер
дул  от  утесов,  по направлению к снежным склонам. Несомненно,
змей был унесен вверх по склону и либо  перелетел  через  гору,
либо  застрял где-нибудь в глубокой расселине, откуда ветер уже
не сможет его поднять. Во всяком случае, было ясно, что и  змей
и веревка навсегда для них потеряны.
      -- Ах,  какое  несчастье!  -- с досадой воскликнул Каспар
убедившись, что змей  потерян  безвозвратно.  --  Горькая  наша
судьба!
      -- Нет,  Каспар, -- с упреком сказал ему Карл, -- не вини
судьбу в том, что сейчас случилось. Я согласен, что это большое
несчастье, но ведь мы сами во всем виноваты.  Только  по  своей
небрежности  мы  лишились  змея,  а вместе с ним, быть может, и
последней возможности вырваться на свободу.
      -- Ты прав, -- ответил Каспар, и в голосе его  прозвучало
раскаяние,  --  это  наша вина, и мы наказаны по заслугам... Но
уверен ли ты, Карл, -- продолжал  он,  возвращаясь  к  прежнему
разговору,  --  вполне  ли  ты  уверен,  что в долине больше не
осталось бумажных деревьев?
      -- Я не стану утверждать, что их больше нет,  --  ответил
охотник  за  растениями,  --  но  боюсь, что это так. Мы сможем
ответить на этот вопрос, когда тщательно обследуем долину. Быть
может, найдется  какое-нибудь  другое  растение,  которое  тоже
пригодится  для  этой  цели. В Гималайских горах растет береза,
встречающаяся и в Непале, и в Тибете. Береста с  нее  снимается
широкими полосками и пластами, которых бывает не меньше восьми,
каждый толщиной с лист писчей бумаги, и эти пласты вполне могут
заменить ее...
      -- Как  ты  думаешь, она годится для змея? -- прервал его
Каспар.
      -- Я в этом уверен, -- ответил  ботаник.  --  Эти  пласты
даже прочнее, чем бумага из дафнады, и если бы я надеялся найти
здесь  эту  березу,  то  предпочел бы сделать змея именно из ее
коры. Но мы едва ли ее найдем. Я не  встречал  здесь  ни  одной
березы,  и  мне  известно, что большинство разновидностей берез
предпочитает более холодный климат, чем в этой  долине.  Весьма
возможно,  что  она растет где-нибудь высоко в горах, но нам до
нее все равно не  добраться...  Но  не  будем  отчаиваться,  --
добавил  он,  стараясь  казаться  веселым,  --  может быть, она
попадется нам здесь,  а  если  не  она,  то  еще  одна  заросль
дафнады... Пойдемте на поиски!
     По правде сказать, у Карла было мало надежды на успех. И в
самом  деле,  потратив на поиски целых три дня, обшарив вдоль и
поперек всю долину, им не удалось разыскать ни  столь  желанной
им березы, ни милой их сердцу дафнады, ни какого-нибудь другого
вида дерева, из которого можно было бы приготовить бумагу.
     Итак,  больше  нечего было думать о змее, и мало-помалу их
мысли приняли другой оборот.





     Едва ли можно говорить о бумажном змее, не думая о другом,
более крупном летательном аппарате -- воздушном шаре.
     Карл уже давно о нем думал; думал и Каспар, так как змей в
одно и то же время внушил эту мысль им обоим.
     Вы спросите, почему же  они  оставили  ее  и  не  пытались
осуществить,  --  ведь шар мог бы вынести их из горной "тюрьмы"
гораздо скорее, чем змей!
     Но они не оставляли мысли  о  воздушном  шаре,  во  всяком
случае  Карл,  который  тщательно обдумывал этот вопрос. Каспар
вскоре охладел к этому плану, решив, что им не удастся  сделать
шар, а Карла останавливало лишь отсутствие материала. Он думал,
что, если бы у них был подходящий материал, он сумел бы сделать
шар,  правда  самый  простой, но все же вполне пригодный для их
цели.
     Пока  они  были  заняты  бумажной  птицей,  он   продолжал
обдумывать   этот  проект,  так  как,  по  правде  сказать,  не
слишком-то надеялся на успех змея.
     Долго и напряженно думал он  о  воздушном  шаре,  стараясь
припомнить  все,  что  ему  было  известно  по  аэростатике,  и
мысленно  проверял  все  доступные  им  материалы  и  предметы,
надеясь  обнаружить что-нибудь, из чего можно было бы соорудить
шар.
     К   сожалению,   ему   не   удавалось   придумать   ничего
подходящего.  Бумага  из дафнады, будь ее даже много, все равно
не годилась бы, так как даже самая плотная бумага  не  обладает
достаточной  прочностью,  и,  если  сделать из нее большой шар,
рассчитанный на подъем  значительного  груза,  он  не  выдержит
давления  атмосферы. Но о бумаге вообще не могло быть речи, ибо
ее оставалось очень мало. Из чего же, в таком  случае,  сделать
оболочку шара?
     Карлу   было  известно,  что  воздушный  шар  должен  быть
непроницаем для воздуха. Сперва он подумал о  шкурах  животных,
но те шкуры, которые можно было достать в нужном количестве, не
годились,  будучи  слишком  толстыми и тяжелыми. Правда, кругом
росло множество конопли, из которой удалось бы соткать ткань  и
пропитать  ее  смолой, потому что в долине было несколько видов
изобилующих смолой деревьев.  Но  еще  вопрос:  удастся  ли  им
сделать   из   конопли   ткань,   достаточно   легкую  и  после
просмаливания? Во всяком случае, пришлось бы долго  упражняться
в  ткацком  искусстве,  прежде  чем  они  добились  бы  нужного
результата. Итак, не приходилось надеяться на  успех;  об  этом
плане не стоило серьезно думать, и Карл отказался от него.
     Это   было   еще   до   опыта   со   змеем,  так  неудачно
окончившегося. Но теперь, когда все надежды  на  змея  рухнули,
мысль  о  шаре  снова  засела  у  него  в  мозгу; явилась она и
Каспару; и братья впервые заговорили на эту тему.
      -- Мы можем наделать сколько угодно веревок,  --  заметил
Каспар,  --  но  они  будут  бесполезны,  раз  у нас не из чего
сделать большой шар. Его делают из шелка, не правда ли?
      -- Да, -- ответил Карл, -- шелк -- самый  подходящий  для
него материал.
      -- Почему? -- спросил Каспар.
      -- Потому,  что  он  обладает  тремя  ценными качествами:
легкостью, прочностью и плотностью; он значительно плотнее всех
других тканей.
      -- А из чего еще можно сделать покрышку шара?
      -- О,   небольшой    шар,    способный    поднять    лишь
незначительный  груз,  можно  сделать  из различного материала,
даже из бумаги. Такой шар выдержит груз в несколько  фунтов  --
например,  кошку  или  собаку. И в некоторых странах находились
такие жестокие люди, которые отправляли этих тварей в воздушное
путешествие, нимало не заботясь об их дальнейшей судьбе.
      -- Конечно, это было  очень  жестоко  с  их  стороны,  --
согласился  Каспар,  который,  хотя  и был охотником, далеко не
отличался  жестокостью.  --  Таких  людей  самих  следовало  бы
заставить летать на бумажном шаре.
      -- Да,  если  бы  бумажный  шар  мог  их  поднять,  но, к
сожалению, он не выдерживает тяжести человека. Даже будь у  нас
неограниченный  запас  бумаги,  она  бы нам не пригодилась. Нам
нужен более прочный и тонкий материал.
      -- Не придумать ли нам что-нибудь? Попробуем, Карл!
      -- Ах, милый брат, я день и  ночь  ломаю  голову,  и  все
напрасно! В этой долине нет ничего подходящего для нашей цели.
      -- Может быть, годится парусина? Ты о ней думал?
      -- Думал. Она слишком груба и тяжела.
      -- Но  мы постараемся сделать ее достаточно легкой. Можно
выбрать самые тонкие конопляные волокна, выпрясть и соткать  их
самым  тщательным образом. Оссару в этом отношении -- настоящая
Омфала. Ручаюсь, что за прялкой он превзойдет самого Геракла.
      -- Однако,  --  не  без  удивления  воскликнул  Карл,  --
сегодня  ты разглагольствуешь, как какой-нибудь классик! Откуда
ты знаешь историю Геракла? Ведь тебя никогда не видали в стенах
университета.
      -- Ты  забываешь,  Карл,  что  сам  занимался   со   мной
классическими   предметами.  Впрочем,  должен  признаться,  эти
знания мне не пригодились в жизни, и я прибегаю  иногда  к  ним
лишь  для  украшения  речи. Думаю, что и впредь от них не будет
никакого толку.
      -- Я с тобой согласен, Каспар, -- ответил ботаник,  --  и
не   стану   защищать   классическое   образование.  Правда,  я
познакомил тебя с мифологией, но в ту пору у нас с  тобой  было
много  свободного  времени, иначе я бы не стал этим заниматься.
Ты уже знаешь мое мнение на этот счет  --  я  убежден,  что  от
изучения  классической  древности  для  мыслящего  человека  не
больше пользы, чем  от  китайской  мнемоники.  Я  только  даром
потратил  время на изучение мертвых языков, и все приобретенные
мною знания не поднимут нас ни на фут. Ни Юпитер, ни  Юнона  не
помогут нам выйти из положения, и мое знакомство с Меркурием не
даст  нам  крыльев.  Итак,  оставим  мифологию  и посмотрим, не
помогут ли нам  научные  знания.  У  тебя  изобретательный  ум,
Каспар.   Но   придумаешь   ли  ты,  из  чего  бы  нам  сделать
непроницаемую для воздуха оболочку шара? Конечно, я имею в виду
доступный нам материал.
      -- Но сможешь ли ты сделать шар, если у тебя будет нужный
материал? -- спросил Каспар,  которому  все  еще  не  верилось,
чтобы  такой  чудесный аппарат мог соорудить кто-нибудь другой,
кроме опытного аэронавта.
      -- Ба! -- возразил  философ.  --  Сделать  шар  ненамного
труднее, чем мыльный пузырь. Возьми мешок из непроницаемого для
воздуха  материала,  надуй  его  горячим воздухом -- вот тебе и
воздушный шар! Весь  вопрос  в  том,  какую  тяжесть  он  может
поднять, включая материал, из которого сделан.
      -- Но как же ты наполнишь шар горячим воздухом?
      -- Очень  просто:  внизу  шара сделаю отверстие и разведу
под ним костер.
      -- Но ведь воздух быстро остынет!
      -- Да, и тогда шар упадет на землю, так как находящися  в
нем  воздух, остыв, сделается таким же тяжелым, как и наружный.
В самом деле, -- продолжал философ, -- ты знаешь,  что  горячий
воздух  гораздо  легче  холодного;  вот почему шар, наполненный
горячим воздухом, поднимается кверху, пока не  достигнет  такой
высоты,  где  окружающий  его  разреженный  воздух  не  тяжелее
заключенного в нем. Дальше  он  не  может  подниматься,  и  вес
оболочки  заставит  его упасть. Представь себе плавающий пузырь
или закупоренную бутылку, погруженную в воду, и ты поймешь, как
это происходит.
      -- Я  и  так  понимаю,  --  возразил  Каспар,   несколько
обиженный  тем,  что ученый брат говорит с ним, как с ребенком.
-- Но я думал, что необходимо постоянно  поддерживать  огонь  в
очаге, который находился бы в корзинке, подвешенной к шару. Ну,
а  если  бы  у  нас  был шелк и мы сделали большой шарообразный
мешок, то где найти железо, чтобы сделать очаг?
      -- Нам не понадобится очаг, о  котором  ты  говоришь.  Он
необходим  лишь  в  том  случае,  если  шар  должен  оставаться
довольно долго в воздухе. А если требуется лишь кратковременный
подъем, то достаточно наполнить  шар  горячим  воздухом,  и  он
взлетит.  Собственно  говоря, нам только это и нужно. Даже если
бы нам понадобилось поддерживать огонь в очаге,  подвешенном  к
шару,  я  полагаю,  тебе ничего не стоит изобрести что-нибудь в
этом роде.
      -- Ну, я не вполне уверен, что это бы  мне  удалось...  А
как бы ты вышел из положения?
      -- Да сделал бы обыкновенную корзину и обмазал ее глиной.
Она держала  бы  огонь  не хуже железного или чугунного очага и
вполне пригодилась бы. Но в настоящее время не пользуются огнем
для надувания шаров. Горючий газ более пригоден для этой  цели;
но  так  как  его  у  нас  нет, то нам пришлось бы прибегнуть к
старому  способу  --  тому  самому,  какой   применили   братья
Монгольфье, изобретатели воздушного шара.
      -- Значит, ты думаешь, что можно обойтись без очага и вся
задача  в  том, чтобы сделать из необходимого материала большой
шарообразный мешок и наполнить его горячим воздухом?
      -- Да, -- ответил  Карл.  --  Придумай  что-нибудь,  и  я
обещаю тебе сделать шар.
     Каспар  охотно  принял  вызов  брата  и долго сидел молча,
погрузившись в размышления. Он  перебирал  в  уме  всевозможные
материалы, какие только можно было найти в долине.
      -- Ты  говоришь,  он  должен быть легким, непроницаемым и
прочным? -- спросил он через некоторое  время,  видимо  имея  в
виду какой-то материал.
      -- Легким, непроницаемым и прочным, -- подтвердил Карл.
      -- Последние два качества налицо, -- продолжал Каспар, --
я сомневаюсь только насчет первого.
      -- А    что   это?   --   живо   спросил   Карл,   видимо
заинтересованный словами брата.
      -- Шкурки угрей, -- был лаконичный ответ.





      -- Да, шкурки угрей, -- повторил Каспар, видя,  что  Карл
не  спешит  высказать  свое  мнение.  --  Как  ты  думаешь: они
годятся?
     Карл чуть было не воскликнул: "Это как раз то, что  нужно!
", но что-то заставило его удержаться от такого высказывания.
      -- Может   быть,  может  быть...  --  сказал  он,  видимо
обдумывая этот вопрос, -- вполне возможно, и все же я боюсь...
      -- Чего ты боишься? -- спросил Каспар. -- Ты думаешь, они
недостаточно прочны?
      -- Они достаточно прочны, -- возразил Карл. -- Я не этого
боюсь.
      -- Но ведь воздух не пройдет сквозь шкурку угря?..
      -- Дело не в этом.
      -- Ты думаешь, он пройдет сквозь швы? Но Оссару сошьет их
не хуже любого сапожника.
     Шикари был мастер на все руки. Карл знал это.  Видимо,  он
опасался чего-то другого.
      -- Так ты имеешь в виду их вес? -- снова спросил Каспар.
      -- Вот  именно,  --  ответил  Карл.  --  Боюсь,  что  они
окажутся слишком тяжелыми. Принеси-ка одну, Оссару, посмотрим.
     Шикари поднялся с камня, вошел в хижину и вскоре вернулся,
неся какую-то  длинную  сморщенную  ленту,  --   это   и   была
высушенная шкурка угря.
     В  хижине  их  было  немало,  так  как  охотники тщательно
сохраняли  шкурки  всех  пойманных   ими   угрей,   --   что-то
подсказывало им, что эти шкурки когда-нибудь понадобятся.
     И  на  этот  раз  мудрая предусмотрительность сослужила им
службу.
     Карл взял шкурку и положил на ладонь,  пытаясь  определить
ее вес.
     Каспар  следил  за  выражением  лица  брата и ждал, что он
скажет, но Карл выразил свои мысли  лишь  покачиванием  головы;
это, по-видимому означало, что он отвергает шкурку угря.
      -- Их  можно  сделать  гораздо  более  легкими,  брат, --
предложил Каспар, -- надо их выскоблить. А потом, почему бы  их
не прокипятить, тогда они станут еще легче. Кипячение удалит из
них все маслянистые, жировые вещества.
      -- Ты   дело   говоришь,   --   ответил   Карл,  которому
понравилось  предложение  брата.  --  Если   их   как   следует
прокипятить,   они   станут   значительно   легче.   А   ну-ка,
попробуем...
     С этими словами Карл направился  к  кипящему  источнику  и
погрузил шкурку в воду.
     Она  оставалась там с полчаса. Затем ее вынули, выскоблили
ножом и расстелили на камне, чтобы просушить на солнце.
     Все  терпеливо  ждали,  пока  просохнет  шкурка.  Их   так
волновал  вопрос,  будут  ли  пригодны  шкурки, что не хотелось
заниматься ничем другим.
     Наконец  шкурка  просохла,  и  можно  было  приступить   к
испытанию. Карл снова положил ее на ладонь.
     Даже  на таких несовершенных весах он сразу обнаружил, что
шкурка стала значительно  легче,  и  по  глазам  философа  было
видно, что теперь ее вес кажется ему более подходящим.
     Все  же  он  не  питал  особых  надежд и высказался весьма
сдержанно:
      -- Вполне  вероятно.  Что  ж,  попытка  не  пытка.  Итак,
попробуем...
     "Попробуем"   означало:   "сделаем   шар".   Товарищи,  не
возражая, приняли его предложение.
     Решено было тотчас же приступить к этой сложной работе.
     Хотя шкурок было много, их не хватило бы на оболочку шара,
-- поэтому Оссару взялся за свои лески и крючки, чтобы наловить
еще несколько  сот  угрей.  Карл  мог   сказать,   сколько   их
потребуется,   --   вернее,  приблизительно  определить  нужное
количество. Он задумал шар двенадцати футов в диаметре, так как
знал, что шар меньших размеров не поднимет и  одного  человека.
Разумеется,  Карл  умел вычислить, чему будет равна поверхность
шара диаметром в двенадцать футов. Для  этого  достаточно  было
умножить  диаметр  на длину окружности, или квадрат диаметра на
постоянное число 3, 1416 (или определить поверхность описанного
цилиндра, или же учетверенную поверхность большого круга шара).
     Любым из этих  способов  можно  было  получить  правильный
результат.
     Сделав   вычисления,   он   нашел,  что  поверхность  шара
диаметром в двенадцать футов равна четыремстам пятидесяти  двум
квадратным  футам  и  нескольким  дюймам. Итак, на его оболочку
потребуется четыреста  пятьдесят  два  квадратных  фута  шкурок
угря.
     Так как угри были крупные -- в среднем длиной более ярда и
четырех  дюймов в окружности, -- то в распластанном виде шкурка
занимала площадь,  равную  примерно  одному  квадратному  футу.
Принимая  во внимание, что будут попадаться и небольшие шкурки,
и  учитывая,  что  придется  отрезать  головы  и  хвосты.  Карл
вычислил,  что  на  оболочку шара пойдет пятьсот шкурок. Но так
как их приходилось срезать  наискось,  чтобы  получить  шаровую
поверхность, то могло потребоваться еще больше, а потому Оссару
должен  был  держать  свои  снасти  в  воде,  пока  не  наловит
достаточного количества угрей.
     Оссару была поручена еще одна работа,  отнимавшая  у  него
больше  времени,  чем ловля угрей (за удочками приходилось лишь
время от времени приглядывать): предстояло выпрясть  нитки  для
сшивания  шкурок,  и  это была сложная, кропотливая работа, ибо
нити должны были быть тонкими и прочными.  Как  сказал  Каспар,
Оссару  искусно  владел  веретеном, и из-под его ловких пальцев
уже вышло несколько больших мотков тончайших ниток.
     Покончив с нитками, Оссару принялся за бечевки и за  более
толстые  веревки,  которые  были  необходимы,  чтобы  подвесить
гондолу и удерживать шар, когда он будет готов к полету.
     Каспару приходилось  обдирать  угрей,  затем  выскабливать
шкурки, кипятить их и просушивать, а Карл, взявший на себя роль
главного   инженера,   следил   за  всеми  работами,  занимался
окончательной отделкой материала и выкраивал из шкурок полоски,
которые следовало потом тщательно стачать.
     Карл совершил также  экскурсию  в  лес  и  принес  большое
количество  смолы,  которую  извлек из дерева, принадлежащего к
породе фикусов; эта смола -- своего рода каучук и содержится  в
различных  видах  фикуса,  растущих в нижних Гималаях. Он знал,
что это вещество потребуется для проклейки швов, чтобы  сделать
их непроницаемыми для воздуха.
     В таких делах прошло около недели. Наконец они решили, что
у них  уже  достаточно  всех этих материалов, и Оссару принялся
стачивать шкурки. К счастью, у  них  имелись  иголки,  так  как
охотники  за  растениями,  отправляясь в экспедицию, непременно
берут их с собой.
     Ни Карл, ни Каспар на владели этими острыми орудиями --  и
шитье  было  поручено  Оссару. Прошла еще неделя, прежде чем он
закончил эту сложную работу скорняка.
     Наконец огромный мешок был готов,  но  его  следовало  еще
просмолить.  На  это  ушел  один  день.  Теперь оставалось лишь
прикрепить "лодку", или "гондолу", которая должна понести их  в
отважном полете в "лазурные поля небес".





     Из всех троих один Карл был немного знаком с аэростатами и
имел некоторое  понятие  о  том,  как  их  надувают. Если бы им
предстояло лететь долгое время, то понадобился  бы  прибор  для
поддержания   огня.  Карл  уже  давно  его  придумал:  плетеная
корзинка, обмазанная глиной, могла заменить очаг;  но  так  как
нужно  было  лишь  взлететь на вершину утеса, то не требовалось
поддерживать огонь, достаточно было лишь наполнить шар  горячим
воздухом, поэтому никто не думал об очаге.
     Корзина  для  пассажиров,  называемая  иногда  гондолой, в
большинстве случаев имеет вид лодки, и если бы они собирались в
продолжительный  полет,  ее  изготовление  заняло   бы   немало
времени;  но  в  данном случае можно было ограничиться глубокой
плетеной  корзиной,  подвешенной  на  веревках.  Она  была  уже
готова, и оставалось лишь прикрепить ее к дну огромного мешка.
     В  данном  случае "дно мешка" -- лишь риторический оборот.
По существу говоря, никакого дна  не  было:  вместо  него  было
круглое  отверстие,  обрамленное  прочным  кольцом  из  бамбука
рингалл, к которому была  пришита  кожаная  оболочка;  к  этому
кольцу предстояло прикрепить веревки для подвешивания корзины и
канат для удерживания шара.
     Легко  понять  назначение  этого  отверстия.  Сквозь  него
внутрь шара должен поступать горячий воздух.
     Но  как  получить  горячий  воздух?  На  этот  вопрос  мог
ответить  один  Карл.  Правда,  воздух  можно  нагреть, разведя
костер, но как наполнить им мешок? Способ был  известен  только
Карлу.  И  теперь, когда пришло время проделать эксперимент, он
наконец соблаговолил объяснить своим помощникам, что именно  он
собирается сделать.
     Мешок  следовало подвесить, прикрепив к высоким, воткнутым
в землю шестам, так чтобы нижний конец с  отверстием  находился
над  землей. Непосредственно под отверстием нужно было развести
костер, но  лишь  тогда,  когда  все  остальное  будет  готово.
Горячий  воздух,  поднимаясь  к  отверстию,  войдет  в  мешок и
раздует его,  придав  шарообразную  форму.  Если  впустить  еще
больше  горячего  воздуха,  весь  холодный  будет вытеснен, шар
станет легче наружного воздуха, и давление  атмосферы  заставит
его   подняться   кверху.  Охотники  ожидали,  что  все  так  и
произойдет, -- они на это надеялись.
     По правде сказать, сам "инженер-конструктор" далеко не был
уверен в успехе, у него была лишь смутная надежда.  Он  отлично
видел,  что  даже  после тщательной обработки шкурки угрей были
тяжелее шелка, и вполне  допускал,  что  их  опыт  может  и  не
удаться. Карла тревожило и другое обстоятельство, которое могло
помешать шару подняться. Он не забывал, что их долина находится
на  высоте  почти десяти тысяч футов над уровнем моря. Ему было
известно, что на такой высоте воздух весьма разрежен и что шар,
на уровне моря легко поднимающийся на  несколько  тысяч  футов,
может  и не подняться над землей, если его перенести на вершину
горы высотой в десять тысяч футов.  Все  это  сильно  тревожило
молодого  философа, и он не питал особых надежд на успех своего
предприятия.
     Он с  самого  начала  хорошо  понимал  положение  вещей  и
несколько  раз  был  готов  отказаться  от этого проекта. Но он
недостаточно знал законы аэродинамики, чтобы убедиться  в  том,
что   их   постигнет  неудача,  и  продолжал  работать,  упорно
добиваясь успеха.
     Так обстояло дело в тот день,  когда  должен  был  впервые
взлететь их большой воздушный корабль.
     Все  было  готово  с  раннего утра. Огромный мешок помещен
между шестами; к нему подвешена гондола и  прикреплены  канаты,
которые  должны  удерживать  шар  на  месте;  другим концом они
привязаны к прочным колышкам, глубоко вбитым  в  землю,  а  под
шаром сложен из камней небольшой очаг для костра.
     Топливо для костра было заранее заготовлено на этом месте.
Но это не было ни дерево, ни хворост; правда, пригодиться могло
бы то  и  другое, но Карл предпочел иной материал. Он вспомнил,
что  Монгольфье  и  другие  воздухоплаватели   до   изобретения
светильного  газа применяли для надувания шаров рубленую солому
и шерсть, считая это самым  подходящим  веществом.  Карл  решил
следовать  их примеру и заготовил рубленой травы вместо соломы,
а вместо бараньей шерсти собрал  в  большом  количестве  шерсть
каменного козла и других убитых животных -- драгоценную шалевую
шерсть Кашмира. Гондола, представлявшая собой глубокую корзину,
имела в поперечнике не более трех футов. Там, конечно, не могли
поместиться   трое  пассажиров  да  еще  большая  собака,  ибо,
разумеется, Фрица не собирались  здесь  оставлять.  Верный  пес
слишком  долго  разделял участь охотников, чтобы его можно было
покинуть на произвол судьбы.
     Но гондола вполне соответствовала своему  назначению,  ибо
она была рассчитана только на одного человека.
     Карл  отлично  знал,  что шар не сможет поднять сразу всех
троих, так как их общий вес превышал четыреста фунтов.  Он  был
бы  счастлив,  если  бы  удалось  подняться хоть одному из них.
Только бы высадиться на вершине утеса, тогда воздушный  корабль
можно  бросить! Совершив это путешествие, шар может совершить и
другое -- направиться либо на юг, в Калькутту, либо на  восток,
в Гонконг, если ему больше нравится Китай.
     В  самом  деле,  если  одному  из них удастся подняться на
утес, то он сможет быстро переправиться через горы,  дня  через
два  добраться до одного из туземных селений, какие встречались
им по пути в долину, и в скором времени  привести  спасательный
отряд с веревочными лестницами.
     Даже  если  бы  и  нельзя было рассчитывать на постороннюю
помощь, они все равно вышли бы из положения. Пусть лишь один из
них поднимется на утес -- и  он  спустит  веревочную  лестницу,
чтобы могли подняться и его товарищи.
     Легко  догадаться,  что роль воздухоплавателя взял на себя
Оссару. Шикари сам вызвался совершить опасный подъем:  товарищи
охотно  приняли  его предложение. Не потому, что они боялись за
свою жизнь -- оба уже не раз  доказали  свою  храбрость  --  но
Оссару  мог  лучше других справиться с этой задачей: выбравшись
из долины, он быстро спустится  с  гор,  дойдет  до  ближайшего
селения  и  сумеет  объясниться с туземцами на их родном языке,
растолковав им, какая от них требуется помощь.





     Наконец наступила решительная минута. Всеми  владела  одна
мысль: выдержит ли испытание их воздушный корабль?
     Все  трое  стояли  перед  кучкой  травы  и шерсти, которую
оставалось только поджечь.
     Карл держал в руке пылающий факел. У Каспара в руках  была
толстая  веревка,  и  он  должен  был удерживать шар от слишком
быстрого подъема. А Оссару с дорожным мешком за плечами стоял у
гондолы, готовый в нее вскочить.
     Увы! Как обманчивы  людские  предположения!  Самые  точные
расчеты  иной  раз оказываются ошибочными, а в данном случае не
могло быть и речи о непредвиденной ошибке, ибо с самого  начала
Карл  сомневался  в успехе и теперь был скорее разочарован, чем
обманут в своих надеждах.
     Оссару  не  суждено  было  сесть  в  плетеную  корзину   и
совершить подъем на воздушном шаре.
     Карл прикоснулся факелом к кучке рубленой травы и шерсти.
     Вспыхнуло пламя, взвился дым, стебельки быстро обуглились;
подбросили  еще  топлива  --  костер  ярко  разгорелся. Горячий
воздух  проникал   в   отверстие,   раздувая   мешок,   который
мало-помалу принимал шарообразную форму.
     Еще  миг  --  и  шар  дрогнул и стал метаться из стороны в
сторону, как огромный раненый зверь. Он поднялся  на  несколько
дюймов  над землей, упал, снова взлетел, опять упал и продолжал
подпрыгивать, но -- увы! -- ему  ни  разу  ни  удалось  поднять
корзину хотя бы на высоту человеческого роста.
     Карл  снова  и снова подбрасывал в костер рубленую траву и
пучки шерсти, но все было напрасно. Шар был наполнен до  отказа
горячим  воздухом,  и,  если бы они находились на уровне моря и
оболочка была из более легкого материала, он мог бы взлететь на
огромную высоту.
     Итак, все их усилия оказались напрасными.  Гигантский  шар
не мог подняться и на шесть футов над землей. Ему не поднять бы
даже  кошку -- не то что человека. Словом, их постигла еще одна
неудача,  увеличив  и   без   того   длинный   список   горьких
разочарований.
     Более  часа  поддерживал  Карл  огонь  в  костре.  Он даже
пробовал  жечь  ветки  смолистой  сосны,  надеясь,  что  сможет
заставить  шар  подняться  ввысь,  но от этого не было никакого
толку. Шар подпрыгивал, как и  прежде,  но  упорно  отказывался
взлететь.
     Наконец   терпение  истощилось,  и,  окончательно  потеряв
надежду, инженер отвернулся от аппарата, который стоил им таких
огромных трудов. С минуту он  стоял  в  нерешительности.  Потом
тяжело   вздохнул,  сожалея  о  потраченных  даром  усилиях,  и
медленно,  с  поникшей  головой  побрел  прочь.  Каспар  вскоре
последовал за братом, также испытывая жестокое разочарование.
     Но   Оссару  расстался  с  надутым  чудовищем  по-другому.
Подойдя к шару, он несколько  секунд  молча  смотрел  на  него,
словно скорбя о том, что ему пришлось так долго корпеть над ним
понапрасну,  и,  выкрикнув  фразу,  означавшую:  "Ни к черту не
годен -- ни на земле, ни в воде, ни в воздухе! ",  он  с  такой
яростью  пнул  шар  ногой, что туго натянутые шкурки лопнули по
швам. Шикари  гневно  отвернулся  и  ушел,  бросив  бесполезную
махину на произвол судьбы. Участь шара была весьма печальна. Не
успели  наши  горе-воздухоплаватели  отойти, как находившийся в
нем  воздух  начал  остывать,  огромный  шар  стал   морщиться,
сжиматься  и  наконец грузно осел на сосновые угли, еще тлевшие
под ним. В следующий миг просмоленные по швам шкурки, веревки и
деревянные части вспыхнули, как солома. Пламя бурно взметнулось
кверху; алые змеи поползли  по  шару  и  лизали  его  огненными
языками,  и,  когда  наши  неудачники,  стоя  на пороге хижины,
обернулись в его сторону, они  увидели,  что  шар  пылает,  как
огромный факел.
     Случись  этот  пожар  двумя часами раньше, это было бы для
них величайшим несчастьем. Но теперь они  взирали  на  пылающий
шар  так  же равнодушно, как, по преданию, некогда взирал Нерон
на пожар великого города, расположенного на семи холмах9.





     Кажется, за все время своего  пребывания  в  этой  "долине
скорби" охотники еще ни разу не испытывали такого отчаяния, как
в  тот  злополучный  день,  когда  лопнул  их  огромный мыльный
пузырь. Все  средства  исчерпаны.  Больше  ничего  нельзя  было
придумать!  Да  и  не  хотелось больше бороться. Все трое упали
духом и, казалось, были морально убиты. Было ясно,  что  теперь
им уже не на что надеяться.
     Правда,   это   было  не  то  отчаяние,  какое  овладевает
человеком  перед  лицом  надвигающейся  на  него   неотвратимой
гибели,  --  их жизни ничего не угрожало, и все же ими овладело
горькое чувство. Они знали, что, быть может,  проживут  в  этой
долине  так  же  долго,  как  прожили  бы  в любом другом месте
земного шара.  Но  какую  цену  имеет  такая  жизнь?  Ведь  они
навсегда  отрезаны  от мира людей, и им суждено влачить жалкое,
одинокое существование.
     Ни у  кого  из  них  не  было  ни  малейшей  склонности  к
отшельничеству.  Никто  из  них  не  пожелал  бы  стать  вторым
Симеоном Столпником10. Вы, пожалуй,  подумаете,  что  ревностно
изучавшему   природу  Карлу  было  бы  легче  переносить  такое
уединение. Правда, у него были приятные спутники, с которыми не
скоро соскучишься, но едва ли Карл стал  бы  уделять  им  много
внимания,  ибо  человека,  знающего,  что  он  одинок в мире, и
одинок навсегда, уже ничто не интересует: ни человеческая душа,
ни книга природы.
     Что до Каспара, то при одной мысли, что ему  предстоит  до
конца  дней  прожить  в  этой  долине,  у него кровь холодела в
жилах.
     Оссару был опечален не менее своих товарищей по  несчастью
и   вздыхал  по  своей  бамбуковой  хижине  на  жаркой  равнине
Индостана так же, как они по родному очагу в далекой Баварии.
     Правда,  их  все  же  было  трое,  и  это  было   огромное
преимущество.  Им  мог  бы  позавидовать  любой  мореплаватель,
потерпевший крушение и выброшенный на необитаемый  остров.  Они
сознавали  это  и  благодарили  судьбу.  У  каждого  было  двое
товарищей. Но у них невольно сжималось сердце, когда они думали
о будущем: кто знает, быть может, недалек тот час,  когда  один
из   них  покинет  долину  без  помощи  веревочной  лестницы  и
воздушного шара, за ним другой, и последний останется в полном,
безотрадном одиночестве...
     В таких печальных размышлениях провели они  этот  вечер  и
весь  следующий  день. Они не замечали времени, и у них даже не
было желания хоть что-нибудь приготовить себе  на  обед.  Мысль
отказывалась   работать,  и,  казалось,  их  навсегда  покинула
энергия.
     Но такое положение вещей не могло долго продолжаться.  Как
мы  уже  говорили, в душе человека таятся неисчерпаемые силы, и
она  способна  возрождаться.  Человек  может  оправиться  после
самого  тяжелого  удара.  Иной  раз  кажется,  что  сердце  его
разбито, но пройдет время, затянутся глубокие сердечные раны, и
вновь восстановится душевное равновесие. Закованный в цепи раб,
узник в мрачной  темнице,  беглец,  приютившийся  на  пустынном
острове, -- порой испытывают такую же яркую, живую радость, как
царь,   восседающий   на   троне,   или   победитель  на  своей
триумфальной колеснице.
     Не существует на земле  счастья  без  примеси  горечи,  и,
должно быть, не бывает безутешной печали.
     Не прошло и двух дней после этого тяжелого потрясения, как
все трое начали выходить из оцепенения: они снова почувствовали
голод и жажду, ибо эти потребности всегда настойчиво заявляют о
себе.
     Карл первым вернулся к действительности.
     Если  им  и не суждено выбраться из этой долины, рассуждал
он, все же незачем предаваться отчаянию. Какой толк,  если  они
будут  мрачно  сидеть  целые  дни  напролет, как плакальщики на
похоронах?  Лучше  вести  деятельную  жизнь,  создать   хорошие
условия   и   питаться  как  следует,  --  ведь  при  некоторой
изобретательности  ничего  не   стоит   добыть   еду.   Правда,
перспектива  не из веселых, но, если они будут постоянно заняты
делом, им будет не до меланхолии.
     Вот о чем думал Карл, проснувшись утром через  день  после
неудачи  с  воздушным  шаром.  Карл  решил  подбодрить Каспара,
который был до крайности  подавлен.  Оссару  также  нуждался  в
ободрении, и ботаник постарался поднять дух товарищей.
     Сначала  это  ему  плохо  удавалось,  но мало-помалу он их
убедил, что необходимо действовать, -- хотя бы для того,  чтобы
не  умереть  от  голода.  И они тут же решили вернуться к своим
прежним  занятиям  и  всеми  доступными   средствами   добывать
съестные припасы.
     Каспару,  как  и  прежде, была поручена охота, а Оссару --
рыбная ловля,  так  как  он  лучше  других  умел  обращаться  с
крючками, лесками и сетями.
     Ботаник  занялся прежним своим делом: стал обходить долину
в поисках съедобных семян, растений и корней, не  забывая  и  о
лекарственных   травах,  которые  могли  пригодиться  в  случае
болезни. Молодому охотнику за растениями приходилось  встречать
немало  таких  растений,  и  он  отметил их на случай, если они
понадобятся.
     К счастью, до сих пор еще никто  не  прибегал  к  лечебным
средствам,  какие  Карл  достал  в аптеке природы, и можно было
надеяться, что им никогда не придется проверять их на себе. Тем
не менее Карл собрал несколько видов лекарственных растений  и,
тщательно обработав, спрятал в хижине.
     Одним  из  самых  питательных  растительных продуктов были
семена сосны. Шишки  этой  замечательной  сосны  были  крупные,
величиной  с  артишок, и в каждой -- по нескольку семян, с виду
похожих на фисташки.
     Они запаслись также  диким  петушиным  гребешком.  Из  его
семян, поджаренных и растертых между камнями, получалось что-то
вроде  муки, из которой Оссару пек лепешки. Эти лепешки, хотя и
не такие аппетитные, как домашний хлеб или  даже  выпеченный  в
рядовой  пекарне, казались достаточно вкусными людям, у которых
не было другого хлеба.
     Озеро,  кроме  рыбы,  вылавливаемой   Оссару,   давало   и
растительную  пищу.  Исследуя  его, ботаник обнаружил несколько
видов  съедобных  растений,  в  том  числе  любопытный  рогатый
водяной  орех,  известный  туземцам  гималайских  областей  под
названием "сингара" и широко употребляемый ими в пищу.
     Встречались также великолепные водяные лилии --  лотосы  с
очень широкими листьями и крупными белыми и розовыми цветами.
     Семена  и  корневища их были съедобны, и Карлу приходилось
читать, что ими питаются бедняки в Кашмире.  Лотос  в  изобилии
растет на озерах этой знаменитой долины.
     Увидя впервые прекрасные лотосы, которых было так много на
маленьком  озере  в  их  долине,  Карл  воспользовался  случаем
рассказать брату (Оссару тоже внимательно слушал), какую пользу
приносит это растение обитателям  Кашмира.  Юноши,  отплывая  в
лодках в жаркие дни, срывают широкие блестящие листья лотосов и
покрывают  себе  голову,  защищаясь  от  палящих лучей, а также
утоляют жажду,  пользуясь  как  трубками  их  полыми  стеблями.
Молодой  ботаник  сообщил  товарищам  немало интересных случаев
применения этого красивого  водяного  растения,  но  интереснее
всего  для  них  был  тот  факт,  что  его  семена  и корневища
съедобны, -- это сулило им обильный запас растительной пищи.





     Лотос не был для них новостью. Они и раньше  знали  о  его
существовании  и  не  раз посещали озерную заводь, где он рос в
изобилии. Это растение привлекло их  внимание  через  несколько
дней  после  прибытия  в  долину  и  не потому, что бросалось в
глаза, -- его широкие круглые листья, лежащие на  воде,  трудно
заметить   с   берега,   правда,   когда  распускались  большие
бело-розовые цветы, их было  видно  даже  издали,  --  нет,  их
привлекло  к  заводи,  где росли лотосы, одно странное явление,
сперва казавшееся им загадочным и необъяснимым.
     Заросль лотосов, в то время находившихся в  полном  цвету,
была  хорошо  видна  с того места, где они устроили свой первый
лагерь; и каждое утро, тотчас после восхода солнца, а иногда  и
среди  дня, они видели возле этих цветов каких-то птиц, которые
проделывали необычный трюк: казалось, они ходили по воде.
     Это были крупные птицы, стройные  и  длинноногие.  Карл  с
Каспаром   признали  в  них  представителей  семейства  водяных
курочек.
     Не приходилось сомневаться, что они ходят по  воде  --  то
медленно,  то  быстро,  --  но еще невероятнее было то, что они
иногда стояли  на  воде.  А  что  всего  поразительнее  --  они
проделывали этот фокус на одной ноге!
     Это  могло  бы  показаться  таинственным, но Карл сразу же
сообразил, чем вызвано такое "нарушение" закона  тяготения.  Он
предположил,  что  птицы  ходят  по  каким-то плавающим водяным
растениям, образовавшим плотный ковер между поднимающимися  над
водой черешками лотоса.
     У  ботаника  была  хорошая  память.  Он  вспомнил  похожий
случай. Не так давно он читал опубликованный за  несколько  лет
перед  тем  доклад об открытой в тропической Америке гигантской
водяной лилии -- Виктория Регия; в статье упоминалось о крупных
птицах  из  семейства  голенастых,  которые  опускаются  на  ее
огромные  листья  и спокойно по ним расхаживают, как по твердой
земле.
     Придя  через  некоторое  время  к  озеру,  они  обнаружили
широкие  круглые  листья  лотоса, почти такие же крупные, как у
его американского сородича.
     Карл  рассказал  своим  спутникам  об  особенностях  этого
лотоса,  росшего  на  озере.  Ему  было  известно,  что  семена
неломбии  и  есть  знаменитые  "пифагоровы  бобы",  о   которых
упоминают  греческие писатели, особенно Геродот и Теофраст. Эти
писатели говорят, что "пифагоровы бобы"  в  изобилии  растут  в
Египте; несомненно, что в древности их там разводили, но в наши
дни  они  позабыты.  Изображения  этого  цветка  встречаются на
египетских памятниках,  а  у  греческих  авторов  это  растение
описано весьма подробно.
     Некоторые  ученые  предполагают, что именно это растение и
было пресловутым лотосом древности, которым питались  некоторые
сказочные  народы;  это  весьма возможно, ибо жители стран, где
оно растет, едят его, причем не  только  его  корневища,  но  и
семена,  или  бобы.  Бобы  эти весьма питательны, а стебель так
сочен, что хорошо утоляет жажду.  Китайцы  называют  эту  лилию
"льен  вэй"  и  приготовляют  утонченные  блюда  из  ее семян и
ломтиков корневища, смешанных с орехами и зернами  абрикосов  и
переложенных  слоями  льда;  этим  лакомством знатные мандарины
угощают английских послов, посещающих Небесную империю.
     Корневища льен вэй сохраняют на зиму в маринованном  виде.
Японцы  не  употребляют  в  пищу  это растение: они считают его
священным и нередко изображают  своих  богов  сидящими  на  его
широких листьях.
     Цветы  лотоса  испускают  чудесное  благоухание, несколько
напоминающее запах аниса, а их похожие на желуди семена  вкусом
и ароматом не уступают миндалю.





     Карл  еще  раньше рассказывал своим спутникам о любопытных
особенностях  лотоса.  Им  было  известно,  что  семена   этого
растения  съедобны:  Каспар  и  Оссару частенько их пробовали и
убедились, что это настоящее лакомство.
     Поэтому они сразу же подумали о лилиях. Над  водой  больше
не  видно было огромных розоватых венчиков, а это означало, что
бобы созрели и готовы для уборки.
     Итак,  выйдя  из   хижины,   все   трое   отправились   на
своеобразную  жатву;  над  озером на длинных стеблях колыхалось
множество плодов, и сбор обещал быть богатым.
     Каждый захватил с собой по  корзинке;  шикари  плел  их  в
долгие  зимние  вечера  для  других  целей, но теперь их решили
использовать для сбора "пифагоровых бобов", потому что они были
как раз подходящей формы и размеров.
     Карл и Каспар закатали брюки выше колен, чтобы не замочить
их, бродя в  воде,  а  Оссару,  у  которого  брюк  не  имелось,
попросту подобрал подол своего ситцевого балахона и заткнул его
за пояс.
     Они  обогнули  берег озера, направляясь к тому месту, близ
которого находились лотосы. Водяные курочки,  завидя  "жнецов",
полетели  в  заросли  осоки,  надеясь  там найти более надежное
убежище.
     Войдя в воду, "жнецы" принялись срывать плоды  и  высыпать
из  них  семена в корзинки. Они и раньше бывали в этой заводи и
знали, что здесь неглубоко.
     Корзинки  быстро  наполнились  "пифагоровыми  бобами",   и
"жнецы"  собирались уже возвращаться на сушу, когда внимание их
привлекла какая-то  темная  тень,  скользнувшая  по  зеркальной
поверхности озера; вслед за нею пронеслась и вторая точно такая
же тень.
     Все трое заметили тени и подняли головы, чтобы посмотреть,
какая  птица  их  отбросила.  То,  что  они  увидели,  живо  их
заинтересовало.
     Над озером, и прямо у них над головой, кружили две большие
птицы. Крылья у  них  были  добрых  пяти  ярдов  в  размахе,  а
вытянутая  горизонтально  шея  поражала  своей  длиной;  тонкий
заостренный клюв удивительно напоминал пестик полевой герани.
     В самом деле, сходство между этими  двумя  предметами  так
поразительно,   что  в  латинском  наименовании  герани  звучит
название этой птицы.
     Это были аисты.  Не  заурядные  птицы,  вьющие  гнезда  на
крышах  домов  в  Голландии  или находящие уютное пристанище на
кровле венгерского крестьянина, но гораздо более крупная порода
-- словом,  самые  крупные  представители  племени  аистов   --
"адъютанты".
     Карл  с  первого  взгляда определил породу этих птиц, да и
Каспар тоже.
     Не требуется ни длительных наблюдений, ни глубокого знания
орнитологии, чтобы опознать знаменитого "адъютанта". Необходимо
только хоть раз видеть его раньше на  картинке  или  живого,  а
братья  видели  представителей этой породы на равнинах Индии, в
окрестностях Калькутты.
     Что же касается шикари, то  как  мог  он  не  узнать  этих
крылатых гигантов, этих долговязых мусорщиков, когда тысячу раз
наблюдал,  как они важно стоят на песчаном побережье священного
Ганга. Сомнений не было: перед ним священные  птицы  Брамы.  От
изумления  он  вскрикнул  диким голосом и уронил весь свой сбор
бобов в воду.
     Оссару с первого же взгляда узнал их характерное  оперение
-- черно-бурое  на спине и белое на брюшке, голую, как у грифа,
шею с кирпично-красным, похожим на сумку придатком, шелковистые
белые, чуть голубоватые перья хвоста, драгоценные перья, xopoшo
известные  дамам  в  различных  странах  под  названием  "перья
марабу".
     Птицы  летели  медленно,  тяжело взмахивая крыльями; видно
было, что они устали. Казалось, они ищут место, где бы сесть  и
отдохнуть.
     Через  несколько мгновений стало ясно, что для этого они и
залетели в  долину,  так  как,  описав  круг  над  озером,  они
перестали  взмахивать  длинными  крыльями  и,  вдруг сложив их,
плавно опустились на берег.
     Место для отдыха они выбрали на мысу, которым заканчивался
небольшой полуостров.
     Заросли лотосов начинались почти у самого мыса; с  него-то
и  сошли  в  воду  трое сборщиков и теперь стояли среди водяных
растений, по колено в воде, всего в каких-нибудь двадцати шагах
от мыса.
     Аисты стояли на берегу, не обращая ни  малейшего  внимания
на  охотников, словно это были лишь высокие стебли "пифагоровых
бобов".





     Две гигантские птицы, опустившиеся на берег  озера,  были,
мягко  выражаясь, странные создания; во всем мире едва ли можно
найти такую причудливую птицу, как "адъютант".
     Прежде всего он шести футов ростом, и ноги у него  длинные
и  прямые,  а  его длина от кончика клюва до кончиков когтей --
добрых семь с половиной футов. Клюв у него длиной в целый  фут,
толщиной  в  несколько  дюймов; он слегка горбатый и кончик его
загнут книзу.
     Крылья  у  взрослого  "адъютанта"  достигают   в   размахе
пятнадцати   футов,  или  пяти  ярдов,  приближаясь  к  крыльям
чилийского кондора или "бродячего" альбатроса.
     Принято  говорить,  что  оперение  у  "адъютанта"   сверху
черное,  а  снизу  белое,  но  ни тот, ни другой цвет не бывает
чистым.  Спина  у   него   черно-бурого   оттенка,   а   брюшко
грязно-белого  -- от примеси серых перьев и просто от грязи, --
ведь  "адъютант"  постоянно  кормится  в  болотах  и  роется  в
мусорных  кучах. Если бы лапы у "адъютанта" не были так грязны,
они были бы темного цвета, но у живой птицы они серые от пыли и
облеплены мусором.
     Хвост сверху черный,  снизу  белый,  --  особенно  чистого
белого  цвета  нижние  перья.  Они высоко ценятся под названием
"перья  марабу";  название  это  возникло   вследствие   ошибки
натуралиста  Темминка,  который спутал индийского "адъютанта" с
африканским аистом марабу.
     Для "адъютанта", или "аргала", как  называют  его  индусы,
весьма  характерна  чрезвычайно  безобразная голая шея, красная
как  мясо,  с  дряблой,  сморщенной  кожей,   поросшей   бурыми
волосками.  У  молодых  птиц  эти  щетинки  бывают  гуще,  но с
возрастом  редеют,  так  что  у  старых  особей  голова  и  шея
совершенно голые.
     Эта  особенность  придает "адъютанту" сходство с грифом, с
которым сближают его и другие черты, и есть  основания  считать
его грифом из рода голенастых.
     Под голой шеей у него свисает на грудь огромный придаток в
виде сумки,  иной раз длиной более фута; подобно шее, он бывает
различных оттенков: от розового, телесного до ярко-красного. На
тыльной стороне шеи имеется еще одно  странное  приспособление,
назначение  которого орнитологам еще не удалось определить. Это
придаток  в  виде  пузыря,  который  надувается  воздухом.  Как
предполагают,  он служит своего рода поплавком и помогает птице
держаться в воздухе во время полета. Он вздувается также, когда
птица находится под знойными лучами солнца, поэтому естественно
предположить, что тут играет роль  разреженность  воздуха.  Так
как  "адъютанты" нередко летают на большой высоте, то возможно,
что этот шарообразный придаток им необходим, чтобы держаться  в
разреженном   воздухе.   Ежегодные  перелеты  этих  птиц  через
заоблачную цепь Гималаев, вероятно, были бы невозможны, если бы
"адъютанты" не обладали способностью,  набирая  воздух  в  этот
пузырь, уменьшать вес своего тела.
     Само собой разумеется, "адъютант", как и все птицы того же
семейства,  жаден  и  неразборчив  в  еде,  весьма  плотояден и
предпочитает падаль и отбросы всякой другой пище. Он убивает  и
поедает  лягушек,  мелких  зверьков, птиц, причем даже довольно
крупных -- известно, что он  может  проглотить  курицу.  В  его
объемистом зобу может поместиться даже кошка или заяц, но он не
нападает  на  этих животных, так как, несмотря на свой огромный
рост, он один из самых отъявленных трусов. Любой ребенок  может
прогнать   хворостинкой   "адъютанта",  а  рассерженная  курица
обратит его в бегство, если он приблизится к  ее  цыплятам.  Но
прежде чем отступить, "адъютант" встанет в угрожающую позу, шея
у  него покраснеет, и он широко разинет клюв, издавая рокочущие
звуки, напоминающие рычание тигра или медведя. Однако это  лишь
пустое  бахвальство,  и,  если  враг  продолжает  наступать, он
тотчас же задает стрекача.
     Таковы особенности этой гигантской  разновидности  аистов.
Остается  лишь  прибавить,  что  есть еще несколько видов очень
крупных аистов, хотя и менее крупных, чем этот,  которых  долго
смешивали  с  ним. Один из них -- марабу, живущий в тропическом
поясе Африки, перья которого весьма ценятся  модницами.  Однако
перья  африканской  породы  далеко  не  так  красивы  и  не так
ценятся, как перья из хвоста "адъютанта".
     Еще одна крупная разновидность аиста,  отличающаяся  и  от
азиатского аргала, и от африканского марабу, обитает на острове
Суматра.   Туземцы  называют  его  "буронг  камбэ",  а  на  Яве
(соседнем острове) обнаружен еще один вид этих  огромных  птиц,
до сих пор мало исследованный.
     Можно   удивляться,   что   такие   необычайные   создания
оставались столь долго неизвестными  ученому  миру.  Всего  лет
пятьдесят   назад   появились  хоть  сколько-нибудь  точные  их
описания,  и  даже  в  настоящее  время  эта  порода  птиц  еще
недостаточно изучена. Это тем более удивительно, что на берегах
Ганга,  и  даже  в самой Калькутте, "адъютант" -- одна из самых
обычных птиц; он  постоянно  стоит  возле  дома  и  преспокойно
входит во двор наряду с домашней птицей.
     Он  бывает  очень полезен в роли мусорщика, поэтому его не
преследуют и не только терпят, но и стараются  привадить,  хотя
он   иногда   оказывает  слишком  назойливое  внимание  утятам,
цыплятам и другим обитателям птичьего двора.
     Иной  раз  "адъютант"  не  довольствуется  добычей,  какая
попадается во дворе: проникнув в дом, он может стащить со стола
горячее  жаркое  и проглотить его прежде, чем хозяева или слуги
успеют выхватить лакомый кусок из его длинного, цепкого клюва.
     Когда стая "адъютантов" бродит  по  воде,  по  обыкновению
распустив  крылья,  издали  их можно принять за стайку парусных
шлюпок. А когда они стоят  на  песчаном  берегу  или  подбирают
всевозможные  отбросы  на  отмели священной реки, то напоминают
группу туземных женщин, занятых таким же делом.
     Порой они жадно бросаются на самую отвратительную  падаль,
не  брезгуют  и  разлагающимся трупом человека. Набредя на тело
какого-нибудь фанатика, раздавленного колесницей  Джаггернаута,
которое  было  брошено  в так называемую священную реку и затем
вынесено волнами на берег,  огромные  аисты  оспаривают  его  у
бродячих псов и грифов.





     Прилет  аистов  произвел сильное впечатление на охотников,
-- на Оссару, быть может, еще большее, чем  на  остальных.  Они
были для него совсем как старые друзья, пришедшие навестить его
в  темнице.  Хотя  ему  не  приходило в голову, что "адъютанты"
могут содействовать его освобождению, все же он им обрадовался.
Эти странные птицы были ему знакомы с раннего детства и  будили
самые   приятные   воспоминания;   он  решил,  что  появившаяся
неожиданно чета аистов -- как раз  те  старые  самец  и  самка,
которых  он  так  часто  видел  на  ветвях  огромного  баньяна,
осеняющего родное бунгало.
     Разумеется, это была лишь фантазия Оссару.  Тысячи  аистов
ежегодно   совершают  перелет  из  равнин  Индостана  на  север
Гималаев, и было слишком маловероятно, что у  них  над  головой
сейчас  кружат  именно  те  аисты,  которые много лет исполняли
обязанности мусорщиков в родном селении  шикари.  Эта  приятная
мысль  мелькнула у Оссару, когда птицы были еще в воздухе. Едва
ли он подумал это всерьез, да и подумал-то всего на  мгновение,
но  он  все  же был рад увидеть аистов, явившихся из его родных
равнин -- с берегов  прославленной  реки,  в  воды  которой  он
жаждал еще раз погрузиться.
     Каспару  эти  огромные  птицы  внушили совсем другого рода
мысли. Увидя их огромные крылья, распростертые в медленном,  но
легком  полете,  он  подумал,  что  одна из них может оказаться
достаточно сильной, чтобы исполнить задачу, бывшую не по  силам
беркуту.
      -- Слушай,  Карл! -- воскликнул он. -- Как ты думаешь, не
сможет ли одна из этих больших птиц занести канат  наверх?  Они
такие  большущие,  что,  кажется,  могли  бы поднять на вершину
утеса любого из нас.
     Карл не сразу ответил -- видимо, он размышлял над  словами
брата.
     Молодой охотник продолжал:
      -- Если бы только нам удалось поймать одну из них живьем!
Как ты  думаешь,  они  опустятся?  Похоже,  что  они собираются
отдохнуть... Что скажешь ты, Оссару? Ты знаешь об  этих  птицах
больше, чем мы.
      -- Да, молодой саиб, вы сказать верно. Они спуститься. Вы
видеть  -- они лететь долго. Крылья устать -- не лететь больше.
Потом, тут озеро, вода, -- они хотеть пить  и  есть  тоже.  Они
сесть, ясно...
     Не  успел  Оссару  договорить,  как  предсказание  его уже
исполнилось. Птицы  одна  за  другой,  сделав  крутой  поворот,
плавно, на распростертых крыльях спустились на берег озера, как
уже  было  сказано,  шагах в двадцати от того места, где стояли
среди листьев лотоса сборщики бобов.
     Все трое не отрываясь смотрели на  новоприбывших,  которые
вели себя очень чудно.
     Едва их лапы коснулись земли, длинноногие создания, вместо
того чтобы разыскивать пищу на берегу или направиться к воде за
питьем,   как   ожидали   от   них  зрители,  поступили  совсем
по-другому. Видимо, они не помышляли ни о  пище,  ни  о  питье.
Если  они  и были голодны, то в данный момент им было не до еды
-- так хотелось отдохнуть!  Не  прошло  и  десяти  секунд,  как
"адъютанты"  втянули длинную шею, спрятав ее между плечами, так
что на виду оставалась лишь часть головы с  огромным,  загнутым
клювом, прижатым к груди и свешивающимся вниз.
     Вслед  за  этим обе птицы подогнули одну из длинных, тощих
лап, спрятав ее в пушистых перьях на брюшке,  --  это  движение
было  проделано  обеими  одновременно,  словно они повиновались
одному и тому же импульсу.
     Еще каких-нибудь десять секунд -- и птицы,  казалось,  уже
уснули.  Во  всяком  случае,  глаза у них были закрыты и они не
шевелились.
     Было очень смешно смотреть, как эти  огромные,  долговязые
создания удерживаются на одной ноге, ловко балансируя на тонком
прямом сучке; казалось, они ничуть не боятся упасть; да им и не
грозила такая опасность.
     Оссару  уже  давно  привык к такому зрелищу и не находил в
нем ничего смешного. Каспар сразу же весело расхохотался.
     Беспечность, с какой аисты опустились наземь, и живописная
поза, в которой они спали, заставили  рассмеяться  даже  всегда
серьезного Карла.
     Их   громкий  хохот  прокатился  над  озером  и  отразился
раскатами от соседних утесов.
     Можно было подумать, что этот шум встревожит новоприбывших
и заставит их снова прибегнуть к крыльям.
     Ничуть не бывало --  они  лишь  приоткрыли  глаза,  слегка
вытянули шею, покачали головой и несколько раз щелкнули клювом,
но  вскоре  клюв  снова закрылся и сонно опустился, зарывшись в
перья.
     Невозмутимость  птиц   еще   больше   рассмешила   молодых
охотников,  и они несколько минут простояли на месте, заливаясь
звонким, неудержимым хохотом.





     Давно они так не смеялись. Каспар успокоился, лишь когда у
него заныло под ложечкой от этого приятного упражнения.
     Корзинки были почти полны, и  решено  было  отнести  их  в
хижину,  а  потом  вернуться  к  аистам  и  поймать  их. Оссару
полагал, что это легко им удастся; по его словам,  птицы  такие
смирные,  что ничего не стоит подойти к ним и накинуть петлю на
шею. Вероятно, он сразу бы это сделал, будь у него веревка  для
петли.  Но  они  с  собой  ничего не захватили, кроме камышовых
корзинок для сбора семян лотоса. Чтобы достать  веревку,  нужно
было  вернуться  в  хижину.  Трудно сказать, зачем понадобились
аисты охотникам за приключениями. Быть может. Карл все  еще  не
оставил мысль, подсказанную ему братом.
     Возможно,  у  них  были  и  другие  побуждения, особенно у
Оссару. Если от аистов и не  будет  особого  толка,  во  всяком
случае, недурно бы их приручить. Шикари невольно подумал о том,
что  им  придется  прожить  еще  долгие  годы в этой уединенной
долине. При такой  перспективе  даже  чопорный  аист  покажется
веселым спутником.
     Как  бы там ни было, охотники решили заманить "адъютантов"
в ловушку.
     Все трое  направились  к  берегу,  решив  подальше  обойти
спящих.  Теперь,  когда Карл и Каспар задались новой целью, они
поднимали ноги из воды и  опускали  их  так  осторожно,  словно
ступали   по   яйцам.   Оссару   потешался  над  их  чрезмерной
осторожностью, уверяя, что нечего бояться вспугнуть  аистов,  и
он, разумеется, был прав.
     Аисты,  обитающие  в  областях  Индии,  омываемых  Гангом,
чувствуют себя в полной безопасности, ибо их считают священными
птицами и они охраняются законом; они так привыкли к  человеку,
что  при  встрече  с  ним  не  сразу  уступают  ему  дорогу. Но
возможно, что эти два аиста принадлежали к  какой-нибудь  дикой
стае,  каких немало в болотах Сендербенда. В таком случае к ним
было бы труднее подойти.
     Оссару согласился принять все предосторожности,  на  каких
настаивал Карл.
     Дело  в  том,  что  Карла осенила замечательная мысль. Она
зародилась у него в мозгу, еще когда он от души смеялся  вместе
с  братом. И, к удивлению Каспара, веселость его быстро прошла,
-- во всяком случае, уже не выражалась так бурно.
     Наш философ внезапно  стал  молчалив  и  серьезен,  словно
решив,  что  при  данных обстоятельствах смех неуместен. Каспар
был заинтригован молчанием брата и стал его  расспрашивать,  но
тот  не  пожелал поделиться с ним своей мыслью. Не надо думать,
что Карл все время молчал,  --  он  давал  товарищам  советы  и
указывал, как надо действовать, чтобы наверняка поймать аистов,
при этом он говорил с необычным жаром.
     Через  несколько минут они дошли до хижины. Это был скорее
бег, чем ходьба. Карл шагал впереди и добежал раньше остальных.
Они мигом швырнули на пол корзинки с бобами, словно там не было
ничего ценного, затем извлекли из  тайников  бечевки  и  лески,
искусно свитые Оссару, и подвергли их осмотру.
     Забросить  скользящую  петлю  несложное  дело  для шикари.
Нетрудно и прикрепить ее к длинному  стеблю  бамбука  рингалла.
Вооружившись  бечевками,  наши охотники снова вышли из хижины и
направились к спящим аистам.
     Подойдя ближе, они с удовольствием увидели, что птицы  все
еще  наслаждаются  полуденным  отдыхом.  Очевидно,  им пришлось
долго лететь  и  необходимо  было  отдохнуть.  Их  крылья  вяло
свисали по бокам, доказывая, как они устали. Может быть, аистам
снились  сны  -- гнездо на каком-нибудь высоком фиговом дереве,
приютившая их башня древнего храма, где чтили Будду, Вишну  или
Дэву,  или  же  великий  Ганг  и плывущие по его волнам пахучие
отбросы, в которые они так любят погружать свой длинный клюв...
     Оссару,  которому  было   поручено   метнуть   петлю,   не
задумывался  над вопросом, что снится аистам и вообще снится ли
им что-нибудь.  Убедившись,  что  они  спят,  он  пригнулся  и,
бесшумно  скользя,  как тигр в джунглях, начал подкрадываться к
беспечным "адъютантам", пока не подошел к ним так  близко,  что
можно было бросить петлю.
     Шикари был уверен в успехе, но старая пословица "Поспешишь
-- людей насмешишь" подтвердилась и на этот раз.
     Когда  попытка  была  сделана,  петля все еще оставалась в
руках у шикари, а "адъютанты" уже парили в воздухе,  поднимаясь
все  выше  и  выше, щелкая клювами, как кастаньетами, и издавая
гневные звуки, похожие на рычание льва.
     Неудачу  следует  приписать  не  Оссару,  а   одному   его
неосторожному  спутнику,  следовавшему  за ним по пятам. И этим
спутником был Фриц.
     Как раз в тот момент,  когда  Оссару  готовился  набросить
петлю  на  шею  спящего  "адъютанта",  Фриц,  последовавший  за
охотниками, заметил птиц, кинулся вперед и схватил одну из  них
за  хвост.  Мало  того,  словно  желая  завладеть  драгоценными
"перьями марабу", он вырвал из хвоста большой пук.
     Что же вызвало  столь  неожиданное  и  свирепое  нападение
Фрица?
     Ведь   умному,  хорошо  обученному  псу  еще  ни  разу  не
случалось пугать дичь, на которую охотились его хозяева. И если
Фриц изменил  своим  охотничьим  привычкам,  виною  была  дичь,
попавшаяся ему на глаза. Дело в том, что из всех живых существ,
встречавшихся  Фрицу  за  время  пребывания в Индии, ни одно не
внушало ему таких враждебных чувств, как  "адъютанты".  Живя  в
Королевском  ботаническом  саду,  в Калькутте, где его хозяева,
как  вы  помните,  гостили  некоторое   время,   Фриц   нередко
встречался  с  двумя  огромными аргалами, также гостившими там;
они проживали  в  ограде,  где  им  позволяли  беспрепятственно
расхаживать   и   подбирать   всевозможные   объедки,   которые
выбрасывала кухарка директора.
     Эти птицы были до того ручные, что охотно брали еду из рук
у всех, кто им ее предлагал. Так же охотно они брали и то, чего
им не давали,  но  что  могли  достать  своим  длинным,  цепким
клювом. Они часто воровали лакомства, которые им не предлагали.
Одного  их  воровского  подвига  Фриц  не  мог  им простить. Он
собирался пообедать вкусным куском мяса, полученным от кухарки,
а они стащили у него этот кусок. Одна из  птиц  имела  наглость
схватить  мясо  клювом,  вырвать из пасти у собаки и проглотить
прежде, чем пес успел помешать ей.
     С тех пор Фриц питал лютую ненависть ко всем птицам  этого
рода,   в  особенности  же  к  аргалам.  Поэтому,  едва  увидев
"адъютанта" (пес находился возле хижины,  когда  прилетели  эти
птицы,  и  не мог их видеть), он кинулся к ним, оскалив зубы, и
схватил одного из них за хвост.
     Нет нужды добавлять, что  птица,  подвергшаяся  нападению,
тотчас же взлетела, сопровождаемая своим более удачливым, но не
менее  испуганным  спутником,  а  разъяренный  Фриц  обошелся с
"перьями марабу" так, как вероятно, еще никто  не  обходился  с
ними,  даже  когда  какая-нибудь  ревнивая  особа  срывала их с
тюрбана ненавистной соперницы.





     Наши  искатели  приключений  с  разочарованием  и  досадой
смотрели  на  улетавших  аистов,  а  Фриц  рисковал быть сурово
наказанным. Каспар уже занес над ним палку, когда возглас Карла
заставил молодого охотника остановиться и спас Фрица от трепки.
     Но  Карл  вскрикнул  не  потому,   что   пожалел   собаку.
Вырвавшийся  у  него  возглас означал совсем другое и прозвучал
так необычно, что Каспар тут же обернулся к брату. Карл  стоял,
неотрывно  глядя  вверх на удалявшегося аиста -- того самого, с
хвостом которого Фриц обошелся столь непочтительно.
     Но Карл смотрел не на взъерошенные,  наполовину  вырванные
"перья  марабу",  свисавшие  из  хвоста аиста, а на его длинные
ноги, которые во время взлета были подогнуты  наискось,  далеко
выдаваясь  за  конец  хвоста.  И  даже  не  сами ноги привлекли
внимание охотника, а нечто, прикрепленное к ним  --  вернее,  к
одной  из  них,  -- и сверкнувшее ярким металлическим блеском в
солнечных лучах. Блеск был желтоватый, словно  сверкало  золото
или  ярко  начищенная  медь, и так слепил глаза, что невозможно
было определить форму предмета или угадать, что это  такое.  Но
озадачены были только Каспар и Оссару. Карл знал, что за метеор
сверкнул  на  миг, как луч надежды, а теперь медленно, но верно
удалялся, погружая его в мрачное отчаяние.
      -- Ах, брат, -- вскричал он, когда аист взлетел, -- какое
несчастье!
      -- Несчастье? Что ты хочешь сказать. Карл?
      -- Ах, если бы ты знал... Ведь  у  нас  была  надежда  на
освобождение... Увы, увы! Она исчезает!..
      -- Это  ты  про птицу говоришь? -- спросил Каспар. -- Что
же за беда, что она  улетела?  Я  не  думаю,  чтобы  она  могла
поднять   веревку.   Какой   толк,  если  мы  ее  поймаем?  Она
несъедобна, а перья нам не нужны,  хотя  бы  они  стоили  целое
состояние.
      -- Нет,  нет, -- поспешно возразил Карл, -- не то, совсем
не то!
      -- Что  же  тогда,  брат?  --  спросил  Каспар,  которого
удивила бессвязная речь охотника за растениями.
      -- Смотри  туда!..  --  сказал  Карл, указывая на парящих
аистов. -- Видишь что-то блестящее?
      -- А, на ноге у одной из птиц? Да, я  вижу  что-то  вроде
кусочка желтого металла. Что бы это могло быть?
      -- Я  знаю,  что  это,  --  ответил  Карл  с сожалением в
голосе, -- отлично знаю! Ах, если бы мы поймали  эту  птицу!  У
нас,  пожалуй,  была  бы  надежда.  Но  теперь все кончено! Она
исчезла -- увы, исчезла... Ну и беду ты нам натворил, Фриц,  --
до конца дней придется нам об этом горевать!
      -- Я  тебя не понимаю, брат, -- сказал Каспар. -- Но если
ты  так  огорчен,  что  аисты  улетели,  то,  пожалуй,   можешь
утешиться.  Похоже,  что  они не так уж торопятся нас покинуть,
несмотря на такую негостеприимную встречу. Смотри, они кружат в
воздухе, словно  собираются  опять  спуститься.  Взгляни  сюда!
Оссару  протягивает  им приманку. Я ручаюсь, что старому шикари
удастся уговорить их вернуться.  Он  в  совершенстве  знает  их
привычки.
      -- Ах,  если бы это удалось!.. -- вскричал Карл, взглянув
сперва на парящих аистов, затем на  Оссару.  --  Каспар,  держи
Фрица.  И  пусть  Оссару  действует.  Ни за что на свете не дай
собаке вырваться! Ради бога, держи  ее  покрепче,  ради  самого
себя, ради всех нас!..
     Каспар  все  еще  удивлялся  возбуждению  брата, но это не
помешало ему исполнить приказ: кинувшись к  Фрицу,  он  схватил
его,  поставил  между  колен,  стиснул  руками  и  коленями так
крепко, что Фриц оказался как в тисках.
     Взгляды всех  (не  исключая  собаки)  были  устремлены  на
Оссару.  Каспар следил за его движениями с любопытством, а Карл
с сильно бьющимся сердцем.
     Хитрый шикари хорошо подготовился к ловле.  Предвидя,  что
могут  возникнуть  затруднения,  он  запасся приманкой; если бы
птицы оказались пугливыми, он рассчитывал заманить их поближе и
пустить в ход петлю. Этой приманкой была большая рыба,  которую
он,  уходя  из  хижины,  захватил  в  кладовой  и теперь, чтобы
привлечь  внимание  аистов,  держал  на  виду.  Он  отошел   на
некоторое  расстояние от товарищей и, стоя на холмике на берегу
озера, изо всех сил старался  подманить  птиц,  так  напуганных
Фрицем.
     Оссару,  как  и  остальным, было ясно, что аистам поневоле
пришлось взлететь и что им вовсе  не  хотелось  подниматься  на
воздух. Они, без сомнения, очень устали и жаждали отдыха.
     Что именно их заставило спуститься снова?
     Впрочем,  Оссару  не  задавался  этим  вопросом. Увидев по
поведению птиц, что они заметили рыбу у него в руках, он бросил
соблазнительную  приманку  подальше  от  себя  и  стал  ожидать
результатов.
     На этот раз он не обманулся в своих расчетах.
     Ни  внешность,  ни поза Оссару не могли внушить подозрений
"адъютантам". Им тысячу раз приходилось видеть таких,  как  он,
смуглолицых  индусов,  точно  в  таком  же  наряде, и, встретив
шикари в этом странном, пустынном уголке земного шара,  они  не
заподозрили в нем врага.
     Им  был  страшен  только  Фриц,  но Фриц сейчас был где-то
далеко, и его можно было не опасаться. К тому же пустой желудок
властно требовал пищи, и, глядя на рыбу, лежавшую на траве  без
всякой  охраны,  аисты  позабыли  страх  и  дружно бросились на
желанную добычу.
     Оба одновременно вцепились в рыбу, и каждый  стремился  ею
завладеть.
     Так  как одна из птиц схватила рыбу за голову, а другая за
хвост, то между ними завязалась драка -- они старались  вырвать
друг  у друга лакомый кусок. Потом обе стали заглатывать рыбу с
двух сторон, пока их клювы не встретились и не стукнулись  друг
о друга.
     Ни  одна  не  хотела  уступить  другой добычу, и несколько
секунд продолжалась забавная борьба.
     Неизвестно, сколько времени она бы еще продлилась,  но  ей
положил  конец  Оссару:  видя,  что  птицы поглощены дракой, он
кинулся к ним и, широко взмахнув руками, обхватил  сразу  обоих
аистов, которые стали отчаянно отбиваться.
     С  помощью  Карла  и  Каспара, который уже успел привязать
Фрица к дереву, огромных  птиц  вскоре  осилили  и  так  крепко
связали, что им невозможно было вырваться.





      -- Вот   оно!  Вот  оно!  --  воскликнул  Карл,  внезапно
наклонившись и хватая одну из птиц за лапу.
      -- Что такое? -- спросил Каспар.
      -- Смотри, брат! Смотри, что у аиста на ноге! Разве  тебе
не приходилось видеть эту драгоценность?
      -- Медное  кольцо?  О  да, -- ответил Каспар, -- теперь я
вспоминаю. В ботаническом саду был "адъютант" с медным  кольцом
на лапе, точно таким же. Какой странный случай!
      -- Точно  таким же? -- повторил Карл. -- Да это и есть то
самое кольцо! Наклонись и рассмотри  его  получше.  Видишь  эти
буквы?
      -- "К.  Б.  С.,  Калькутта", -- медленно произнес Каспар,
прочитав надпись на кольце. -- "К. Б. С. ". Интересно, что  это
значит?
      -- Отгадать  нетрудно,  --  наставительно сказал Карл: --
"Королевский ботанический сад"! Что же еще может быть?
      -- Ничего больше. Конечно, это те самые птицы, которых мы
там видели и с которыми так часто играли!
      -- Те самые, -- подтвердил Карл. -- В этом нет сомнений.
      -- А Фриц,  должно  быть,  тоже  узнал  их,  поэтому  так
внезапно на них напал. Помнишь, он то и дело с ними ссорился?
      -- Помню.  Но  ему  больше  не  следует  позволять на них
нападать. Они мне пригодятся.
      -- Пригодятся?
      -- Ну да, и даже очень. Птицы окажут  нам  весьма  важную
услугу.   Хотя   они  противны  и  безобразны,  за  ними  нужно
ухаживать, как  за  какими-нибудь  драгоценными  болонками.  Мы
должны  обеспечить их кормом и водой; мы должны стеречь их днем
и  ночью,  словно  священный  огонь,  который  надо  все  время
поддерживать.
      -- Ну вот еще!
      -- Именно  так,  брат!  Этих  аистов надо во что бы то ни
стало сберечь -- они необходимы для нашего спасения.  Если  они
околеют или улетят от нас, если мы потеряем хоть одного из них,
мы  погибли.  Это  наша последняя надежда. Я не сомневаюсь, что
последняя!
      -- Какая же это надежда? Чего  ты  ждешь  от  них?  --  в
недоумении  спросил Каспар, который никак не мог понять, к чему
клонит брат.
      -- Какая надежда?  Да  решительно  все  надежды!  И  даже
больше,  чем надежда, ибо я вижу здесь перст судьбы. Наконец-то
она сжалилась над нами.
     Каспар молча смотрел на брата. В  глазах  Карла  светились
радость  и  благодарность,  но  Каспар  не  мог догадаться, что
происходит в его душе.
     Оссару был также озадачен странным видом и  словами  саиба
Карла,   но   вскоре   перестал   об   этом  думать;  занявшись
"адъютантами", он ласкал то одного, то другого, разговаривал  с
ними и обнимал, как своих братьев.
     Накрепко  связав  лапы  аистам,  Оссару  разрезал  рыбу на
небольшие куски и принялся кормить птиц так  заботливо,  словно
это  были  люди,  прибывшие  сюда  после  долгого путешествия и
изнемогавшие от голода.
     Аисты не обнаруживали ни малейшего страха. Они хватали  на
лету  и проглатывали куски рыбы так жадно и спокойно, словно их
кормили  на  берегу  большого  бассейна  в  ботаническом   саду
Калькутты.
     Лишь  время от времени они пугливо озирались на Фрица, но,
по приказу Карла, пса держали подальше  от  них,  пока  они  не
покончили с трапезой, предложенной им Оссару.
     Каспар,  все  еще озадаченный, снова спросил у охотника за
растениями, что он думает делать с аистами.
      -- Ах, брат,  --  ответил  Карл,  --  ты  нынче  на  диво
непонятлив! Неужели ты не угадал, почему я так обрадовался этим
птицам?
      -- Конечно, нет, если только...
      -- Если что?
      -- Если ты не надеешься, что они занесут веревку на утес.
      -- Занесут веревку? Ничего подобного... Впрочем, тут есть
что-то  общее.  Но  раз  ты  не догадался, то я помучу тебя еще
некоторое время.
      -- Ах, брат!..
      -- Нет, не скажу.  Я  хочу,  чтобы  вы  сами  догадались.
Каспар и Оссару пустились было в догадки, но Карл прервал их:
      -- Погодите,  сейчас  некогда.  Вы  можете  проявить свою
догадливость, когда мы  вернемся  в  хижину.  Первым  делом  мы
должны как следует связать наших пленников. Эта веревка слишком
тонка  --  они  могут  перепилить ее клювом и освободиться. Тут
потребуется самая крепкая веревка, какая  только  у  нас  есть.
Бери, Оссару, одного. Я понесу другого. А ты, Каспар, присмотри
за  Фрицем.  Веди  его  на  привязи.  Теперь  его нужно держать
привязанным, чтобы не случилось какой-нибудь непоправимой беды.
Не дай Бог, он сорвет нам этот замечательный план.
     С  этими  словами   Карл   обхватил   руками   одного   из
"адъютантов".  Оссару  в то же время обнял другого, и, несмотря
на издаваемые  ими  грозные,  рокочущие  звуки  и  на  щелканье
клювов, огромных птиц отнесли в хижину.
     Там им обмотали лапы прочными веревками, которые привязали
к толстым  бревнам, образующим стропила крыши. Уходя из хижины,
всякий раз закрывали дверь, ибо  Карл,  сознавая  все  значение
таких гостей, хотел быть уверенным в сохранности своей добычи.





     Лишь  покончив с неотложными делами, Каспар и Оссару снова
пустились в догадки. Оба взялись за дело  всерьез:  уселись  на
лежащие  возле  хижины большие камни, где они так часто строили
планы своего освобождения; оба молча размышляли;  каждый  думал
про  себя  не делясь соображениями с товарищем. Казалось, между
ними возникло соперничество: кто первый отгадает замысел Карла?
     Ботаник стоял рядом, также погруженный в  размышления.  Он
был  занят  усовершенствованием  своего плана, еще неизвестного
его спутникам.
     Аистов вынесли их хижины и привязали  к  тяжелому  обрубку
дерева,  валявшемуся  поблизости.  Необходимо было, чтобы птицы
привыкли к этой местности. К  тому  же  их  следовало  еще  раз
покормить: рыбы, съеденной ими вдвоем, было явно недостаточно.
     Взгляд  Каспара  упал  на аиста, у которого было кольцо на
лапе,  затем  он  обратил  внимание  на  надпись:  "К.  Б.  С.,
Калькутта".  И  эта  надпись  внушила  молодому охотнику мысль,
какая пришла в голову его брату при виде кольца.  Этот  кусочек
меди  содержал определенные сведения. Они были доставлены прямо
из Калькутты птицей, носившей на  лапе  это  блестящее  кольцо.
Почему  бы  не  переслать  другие  сведения  в Калькутту тем же
способом? Почему бы...
      -- Нашел, нашел! -- крикнул  Каспар,  обрадованный  своим
открытием.  --  Да,  милый  Карл,  теперь я знаю, что у тебя за
план, знаю! И, клянусь Юпитером Олимпийским, это  замечательный
план!
      -- Так  ты  наконец  догадался!  --  не без иронии сказал
Карл. -- Давно пора! Надпись на медном кольце сразу  же  должна
была  подсказать тебе разгадку. Но послушаем, что ты скажешь, и
посмотрим, правильно ли ты угадал.
      -- Еще бы неправильно!  --  отвечал  Каспар,  подхватывая
шутливый  тон  брата.  --  Ты  хочешь  дать  новое звание вашим
знатным гостям. -- Он указал на аистов. --  В  этом  и  состоит
твой план, не так ли?
      -- Продолжай.
      -- В  настоящее  время  --  это  военные, офицеры... Ведь
адъютант -- офицерский чин?
      -- Ну так что же?
      -- Боюсь, что они не очень-то тебя  поблагодарят  за  тот
чин,  каким  ты  хочешь их наградить, ибо это едва ли будет для
них повышением. Не знаю, как посмотрят на это птицы, но люди не
очень-то склонны менять военную службу на гражданскую.
      -- О каком чине ты говоришь?
      -- Если  не  ошибаюсь,  ты  собираешься  сделать   аистов
письмоносцами,  или почтальонами, если это название тебе больше
нравится.
      -- Ха-ха-ха!  --  засмеялся  Карл,  которому  понравилось
остроумное  сравнение  Каспара.  -- Верно, брат, ты отгадал мой
план! Именно это я и задумал сделать.
      -- Ох,  клянусь  колесами  колесницы   Джаггернаута!   --
вскричал   шикари,  который  прислушивался  к  их  разговору  и
прекрасно его понял. -- Хорошо придумал! Эти аисты  вернутся  в
Калькутта,  --  конечно,  вернутся.  Они  понести письмо саибам
феринги. Саибы узнать, мы  тут  в  тюрьме.  Получить  письмо  и
прийти спасать нас... Ха-ха-ха! -- Тут Оссару вскочил с места и
с дикими криками как помешанный заплясал вокруг хижины.
     Ломаная  речь  Оссару  доказывала,  что  он  вполне постиг
замысел охотника за растениями.
     Этот замысел смутно забрезжил в мозгу у Карла,  когда  тот
впервые  увидел  аистов,  паривших  высоко в небе; но, когда на
лапе у птицы он заметил блестящую  желтую  полоску,  этот  план
стал принимать более четкие очертания.
     Когда же аисты были пойманы и Карл, расшифровав надпись на
кольце, узнал своих старых знакомых из К. Б. С., он благословил
счастливый случай, пославший в долину птиц, которые должны были
в скором времени принести освобождение ему и товарищам.





     Освобождение  пришло, хотя и не так скоро. Нашим охотникам
пришлось  вытерпеть  еще  несколько  месяцев   этой   одинокой,
однообразной жизни.
     Нужно   было  дождаться  дождливого  времени  года,  когда
разольются реки, протекающие по  обширным  равнинам  Индостана.
Тогда  огромные  "адъютанты"  возвращаются  из  своего  летнего
путешествия на юг, пролетая над гордыми вершинами Имауса.  Карл
и  его  товарищи надеялись, что их "адъютанты", руководимые тем
же инстинктом, вернутся в К. Б. С. -- Королевский  ботанический
сад в Калькутте.
     Карл был уверен, что аисты это сделают. Он словно стоял на
берегу священной реки11 в К. Б. С. и смотрел, как они, закончив
перелет, спускаются на землю в ограде ботанического сада.
     Директор ботанического сада рассказывал ему, что птицы уже
много  лет совершают такие путешествия и всякий раз в одно и то
же время, так что можно  было  предсказать  день  их  отлета  и
прилета.
     К   счастью,   Карл   запомнил   эти   сроки,  --  правда,
приблизительно. Все же он знал, когда можно было ожидать отлета
гостей, а этого было для него достаточно.
     Они все время так ухаживали за "адъютантами", словно чтили
их, как священных птиц.
     Мяса и рыбы у аистов было вдоволь  --  об  этом  заботился
Оссару.  Им  не  грозили  никакие  враги -- даже Фриц, хотя пес
давно  уже  перестал  быть  их  врагом.  Все   их   потребности
удовлетворялись; им было предоставлено все, кроме свободы.
     Наконец им ее возвратили.
     Выбрав прекрасное лучезарное утро, манившее птиц к полету,
их выпустили   на   свободу  и  предоставили  лететь,  куда  им
вздумается.
     Единственной  помехой  в  полете  была  кожаная   сумочка,
привязанная к шее аиста так, чтобы он не мог достать ее клювом.
У  обоих  было  по такому мешочку, ибо Карл, потратив последние
листки записной книжки, написал послание в двух  экземплярах  и
доверил каждой птице по письму на случай, если одно потеряется.
     Некоторое  время птицы, казалось, не хотели покидать своих
добрых друзей, которые так  долго  кормили  их  и  лелеяли,  но
инстинкт,  увлекавший их к солнечным равнинам Юга, взял верх --
и, испустив прощальный крик,  на  который  ответили  ободряющие
возгласы  людей и долгий лай Фрица, они взмыли ввысь в плавном,
торжественном  полете.  Поднявшись  над  утесами,  они   вскоре
скрылись за гребнем окружавших долину гор.
     Настал  день, н на краю обрыва появилось десятка два людей
-- отрадное зрелище для Карла, Каспара и Occapy!
     Даже Фриц залаял от радости, увидев их.
     На синем фоне неба можно  было  разглядеть  в  руках  этих
людей   свернутые  кольцом  веревки,  шесты  и  другие  орудия,
необходимые для подъема на утесы.
     Итак, "адъютанты" исполнили свою миссию и доставили письма
в Калькутту.
     Вскоре туда вернулись  и  охотники.  По  спущенным  сверху
веревочным лестницам они благополучно поднялись на утес, причем
Фриц совершал восхождение на плечах у шикари.
     Все   трое  вместе  со  своими  спасителями  и  с  Фрицем,
следовавшим за ними  по  пятам,  спустились  по  южному  склону
Гималаев  и вскоре опять увидели священный Ганг. Вновь вступили
они в гостеприимные ворота Королевского  ботанического  сада  и
возобновили знакомство не только со своими учеными-друзьями, но
и  с крылатыми вестниками, благодаря которым им удалось наконец
выбраться из роковой горной "тюрьмы" и вернуться в мир людей.





     1 Ройл и  Гукер  --  английские  ботаники,  проводившие  в
первой  половине  XIX века ботанические исследования в Северной
Индии.

     2 Колесница Джаггернаута. -- Джаггернаут (санскритск. ) --
одно из воплощений индусского бога Вишну; его статуя  находится
в  Пури.  Ежегодно  эту статую вывозят из храма на колеснице, в
которую впрягаются богомольцы.

     3 Троица браманистских богов -- Брама, Вишну и Шива -- три
основных божества в браманистской (индусской) религии.

     4  Блонден  --  известный  в   свое   время   канатоходец,
переходивший по канату Ниагару и другие реки.

     5   Леотар  --  французский  гимнаст  и  цирковой  артист,
прославившийся в конце  50-х  годов  прошлого  века  воздушными
полетами с одной трапеции на другую.

     6  "Птица  Юноны".  --  Юнона -- в древнеримской мифологии
одно иэ верховных  божеств,  супруга  Юпитера,  покровительница
женщин; она изображалась в скульптуре с павлином.

     7  "Птица Юпитера". -- Юпитер -- в древнеримской мифологии
верховное божество; он изображался с  орлом,  который  был  его
вестником.

     8 Меркурий -- вестник олимпийских богов.

     9 Имеется в виду Рим.

     10  Симеон  Столпник  -- по преданию, отшельник, проживший
двадцать шесть лет на вершине колонны.

     11 У индусов река Ганг считается священной рекой.

---------------------------------------------------------------
     Набрано:   25.05.98 01:46
     Коррекция: 08.06.98 01:30

Популярность: 10, Last-modified: Tue, 09 Jun 1998 09:29:06 GmT