- Вы... как это говорится... лентяй! Вы, лентяй, хотите стать моим
мужем? Напрасный старанья. Никогда, о нет, никогда не станет моим мужем
лентяй!
Так Джой Молино заявила без обиняков Джеку Харрингтону; ту же мысль,
и не далее как накануне, она высказала Луи Савою, только в более банальной
форме и на своем родном языке.
- Послушайте, Джой...
- Нет, нет! Почему должна я слушать лентяй? Это очень плохо - ходить
за мной по пятам, торчать у меня в хижина и не делать никаких дел. Где вы
возьмете еда для famille? [семья (франц.)] Почему у вас нет зольотой
песок? У других польный карман.
- Но я работаю, как вол, Джой. День изо дня рыскаю по Юкону и по
притокам. Вот и сейчас я только что вернулся. Собаки так и валятся с ног.
Другим везет - они находят уйму золота. А я... нет мне удачи.
- Ну да! А когда этот человек - Мак-Кормек, ну тот, что имеет
жена-индианка, - когда он открыл Кльондайк, почему вы не пошел? Другие
пошел. Другие стал богат.
- Вы же знаете, я был далеко, искал золото у истоков Тананы, -
защищался Харрингтон. - И ничего не знал ни об Эльдорадо, ни о Бонанзе. А
потом было уже поздно.
- Ну, это пусть. Только вы... как это... сбитый с толк.
- Что такое?
- Сбитый с толк. Ну, как это... в потемках. Поздно не бывает. Тут, по
этот ручей, по Эльдорадо, есть очень богатый россыпь. Какой-то человек
застольбил и ушел. Никто не знает, куда он девался. Никогда больше не
появлялся он тут. Шестьдесят дней никто не может получить бумага на этот
участок. Потом все... целый уйма людей... как это... кинутся застольбить
участок. И помчатся, о, быстро, быстро, как ветер, помчатся получать
бумага. Один станет очень богат. Один получит много еда для famille.
Харрингтон не подал виду, как сильно заинтересовало его это
сообщение.
- А когда истекает срок? - спросил он. - И где этот участок?
- Вчера вечером я говорила об этом с Луи Савой, - продолжала она,
словно не слыша его вопроса. - Мне кажется, участок будет его.
- К черту Луи Савоя!
- Вот и Луи Савой сказал вчера у меня в хижине. "Джой, - сказал он, -
я сильный. У меня хороший упряжка. У меня хороший дыханье. Я добуду этот
участок. Вы тогда будете выходить за меня замуж?" А я сказала ему... я
сказала...
- Что же вы сказали?
- Я сказала: "Если Луи Савой победит, я буду стать его женой".
- А если он не победит?
- Тогда Луи Савой... как это по-вашему... тогда ему не стать отцом
моих детей.
- А если я выйду победителем?
- Вы - победитель? - Джой расхохоталась. - Никогда!
Смех Джой Молино был приятен для слуха, даже когда в нем звучала
издевка. Харрингтон не придал ему значения. Он был приручен уже давно. Да
и не он один. Джой Молино терзала подобным образом всех своих поклонников.
К тому же она была так обольстительна сейчас - жгучие поцелуи мороза
разрумянили ей щеки, смеющийся рот был полуоткрыт, а глаза сверкали тем
великим соблазном, сильней которого нет на свете, - соблазном, таящимся
только в глазах женщины. Собаки живой косматой грудой копошились у ее ног,
а вожак упряжки - Волчий Клык - осторожно положил свою длинную морду к ней
на колени.
- Ну а все же, если я выйду победителем? - настойчиво повторил
Харрингтон.
Она посмотрела на своего поклонника, потом снова перевела взгляд на
собак.
- Что ты скажешь, Вольчий Клык? Если он сильный и польючит бумага на
участок, может быть, мы согласимся стать его женой? Ну, что ты скажешь?
Волчий Клык навострил уши и глухо заворчал на Харрингтона.
- Хольодно, - с женской непоследовательностью сказала вдруг Джой
Молино, встала и подняла свою упряжку.
Ее поклонник невозмутимо наблюдал за ней. Она задавала ему загадки с
первого дня их знакомства, и к прочим его достоинствам с той поры
прибавилось еще и терпение.
- Эй, Вольчий Клык! - воскликнула Джой Молино, вскочив на нарты в ту
секунду, когда они тронулись с места. - Эй-эй! Давай!
Не поворачивая головы, Харрингтон краем глаза следил, как ее собаки
свернули на тропу, проложенную по замерзшей реке, и помчались к Сороковой
Миле. У развилки, откуда одна дорога уходила через реку к форту Кьюдахи,
Джой Молино придержала собак и обернулась.
- Эй, мистер Лентяй! - крикнула она. - Вольчий Клык говорит - да...
если вы побеждать!
Все это, как обычно бывает в подобных случаях, каким-то образом
получило огласку, и население Сороковой Мили, долго и безуспешно ломавшее
себе голову, на кого из двух последних поклонников Джой Молино падет ее
выбор, строило теперь догадки, кто из них окажется победителем в
предстоящем состязании, и яростно заключало пари. Лагерь раскололся на две
партии, и каждая старалась помочь своему фавориту прийти к финишу первым.
Разгорелась ожесточенная борьба за лучших во всем крае собак, ибо в первую
голову от собак, от хороших упряжек, зависел успех. А он сулил немало.
Победителю доставалась в жены женщина, равной которой еще не родилось на
свет, и в придачу золотой прииск стоимостью по меньшей мере в миллион
долларов.
Осенью, когда разнеслась весть об открытиях, сделанных Мак-Кормеком у
Бонанзы, все - и в том числе и жители Серкла и Сороковой Мили - ринулись
вверх по Юкону; все, кроме тех, кто, подобно Джеку Харрингтону и Луи
Савою, ушел искать золото на запад. Лосиные пастбища и берега ручьев
столбили подряд, без разбору. Так, случайно, застолбили и малообещающий с
виду ручей Эльдорадо. Олаф Нелсон воткнул на берегу колышки на расстоянии
пятисот футов один от другого, без промедления отправил по почте свою
заявку и так же без промедления исчез. Ближайшая приисковая контора, где
регистрировались участки, помещалась тогда в полицейских казармах в форте
Кьюдахи - как раз через реку напротив Сороковой Мили. Лишь только пронесся
слух, что Эльдорадо - настоящее золотое дно, кому-то сейчас же удалось
разнюхать, что Олаф Нелсон не дал себе труда спуститься вниз по Юкону,
чтобы закрепить за собой свое приобретение. Уже многие жадно поглядывали
на бесхозный участок, где, как всем было известно, на тысячи тысяч
долларов ждало только лопаты и промывочного лотка. Однако завладеть
участком никто не смел. По неписанному закону, старателю, застолбившему
участок, давалось шестьдесят дней на то, чтобы оформить заявку, и пока не
истечет этот срок, участок считался неприкосновенным. Об исчезновении
Олафа Нелсона уже знали все кругом, и десятки золотоискателей готовились
вбить заявочные столбы и помчаться на своих упряжках в форт Кьюдахи.
Но Сороковая Миля выставила мало претендентов. После того, как весь
лагерь направил свои усилия на то, чтобы обеспечить победу либо Джеку
Харрингтону, либо Луи Савою, никому даже не пришло на ум попытать счастья
в одиночку. От участка до приисковой конторы считалось не менее ста миль,
и на этом пути решено было расставить по три сменных упряжки для каждого
из фаворитов. Последний перегон являлся, понятно, решающим, и для этих
двадцати пяти миль ретивые добровольцы старались раздобыть самых сильных
собак. Такая лютая борьба разгорелась между двумя партиями и в такой они
вошли азарт, что цены на собак взлетели неслыханно высоко, как никогда еще
не бывало в истории этого края. И не мудрено, если эта борьба еще крепче
приковывала все взоры к Джой Молино. Ведь она была не только причиной этих
треволнений, но и обладательницей самой лучшей упряжной собаки от Чилкута
до Берингова моря. Как вожак, или головной, Волчий Клык не знал себе
равных. Тот, чью упряжку повел бы он на последнем перегоне, мог считать
себя победителем. На этот счет ни у кого не было сомнений. Но на Сороковой
Миле чутьем понимали, что можно и чего нельзя, и никто не потревожил Джой
Молино просьбой одолжить собаку. Каждая сторона утешала себя тем, что не
только фавориту, но и противнику не придется воспользоваться таким
преимуществом.
Однако мужчины - каждый в отдельности и все вкупе - устроены так, что
часто доходят до могилы, оставаясь в блаженном неведении всей глубины
коварства, присущего другой половине рода человеческого, и по этой причине
мужское население Сороковой Мили оказалось неспособным разгадать
дьявольские замыслы Джой Молино. Все признавались впоследствии, что
недооценили эту черноокую дочь северного сияния, чей отец промышлял мехами
в здешних краях еще в ту пору, когда им и не снилось, что они тоже
нагрянут сюда, и чьи глаза впервые взглянули на мир при холодном мерцании
полярных огней. Впрочем, обстоятельства, при которых появилась на свет
Джой Молино, не мешали быть ей женщиной до мозга костей и не ограничили ее
способности понимать мужскую натуру. Мужчины знали, что она ведет с ними
игру, но им и в голову не приходило, как глубоко продумана эта игра, как
она искусна и хитроумна. Они принимали в расчет лишь те карты, которые
Джой пожелала им открыть, и до последней минуты пребывали в состоянии
приятного ослепления, а когда она пошла со своего главного козыря, им
оставалось только подсчитать проигрыш.
В начале недели весь лагерь провожал Джека Харрингтона и Луи Савоя в
путь. Соперники выехали с запасом на несколько дней - им хотелось прибыть
на участок Олафа Нелсона загодя, чтобы немного отдохнуть и дать собакам
восстановить свои силы перед началом гонок. По дороге они видели
золотоискателей из Доусона, уже расставлявших сменные упряжки на пути, и
получили возможность убедиться, что никто не поскупился на расходы в
погоне за миллионом.
Дня через два после их отъезда Сороковая Миля начала отправлять
подставы - сначала на семьдесят пятую милю пути, потом на пятидесятую и,
наконец, - на двадцать пятую. Упряжки, предназначавшиеся для последнего
перегона, были великолепны - все собаки как на подбор, и лагерь битый час,
при пятидесятиградусном морозе, обсуждал и сравнивал их достоинства, пока,
наконец, они не получили возможности тронуться в путь. Но тут, в последнюю
минуту, к ним подлетела Джой Молино на своих нартах. Она отозвала в
сторону Лона Мак-Фейна, правившего харрингтоновской упряжкой, и не успели
первые слова слететь с ее губ, как он разинул рот с таким остолбенелым
видом, что важность полученного им сообщения стала очевидна для всех. Он
выпряг Волчьего Клыка из ее нарт, поставил во главе харрингтоновской
упряжки и погнал собак вверх по Юкону.
- Бедняга Луи Савой! - заговорили кругом.
Но Джой Молино вызывающе сверкнула черными глазами и повернула нарты
назад к отцовской хижине.
Приближалась полночь. Несколько сот закутанных в меха людей,
собравшихся на участке Олафа Нелсона, предпочли шестидесятиградусный мороз
и все треволнения этой ночи соблазну натопленных хижин и удобных коек.
Некоторые из них держали свои колышки наготове и своих собак под рукой.
Отряд конной полиции капитана Констэнтайна получил приказ быть на посту,
дабы все шло по правилам. Поступило распоряжение: никому не ставить
столбы, пока последняя секунда этого дня не канет в вечность. На Севере
такой приказ равносилен повелению Иеговы, - ведь пуля дум-дум карает так
же мгновенно и безвозвратно, как десница божья. Ночь была ясная и
морозная. Северное сияние зажгло свои праздничные огни, расцветив
небосклон гигантскими зеленовато-белыми мерцающими лучами, затмевавшими
свет звезд. Волны холодного розового блеска омывали зенит, а на горизонте
рука титана воздвигла сверкающие арки. И, потрясенные этим величественным
зрелищем, собаки поднимали протяжный вой, как их далекие предки в
незапамятные времена.
Полисмен в медвежьей шубе торжественно шагнул вперед с часами в руке.
Люди засуетились у своих упряжек, поднимая собак, распутывая и подтягивая
постромки. Затем соревнующиеся подошли к меже, сжимая в кулаке колышки и
заявки. Они уже столько раз переступали границы участка, что могли бы
теперь сделать это с закрытыми глазами. Полисмен поднял руку. Скинув с
плеч лишние меха и одеяла, в последний раз подтянув пояса, люди замерли в
ожидании.
- Приготовиться!
Шестьдесят пар рукавиц сдернуто с рук; столько же пар обутых в
мокасины ног покрепче уперлось в снег.
- Пошли!
Все ринулись с разных сторон на широкое пустое пространство участка,
вбивая колышки по углам и посредине, где надлежало поставить две
центральные заявки, потом опрометью бросились к своим нартам, поджидавшим
их на замерзшей глади ручья. Все смешалось - движения, звуки; все слилось
в единый хаос. Нарты сталкивались; ощетинившись, оскалив клыки, упряжка с
визгом налетала на упряжку. Образовавшаяся свалка создала затор в узком
месте ручья. Удары бичей сыпались на спины животных и людей без разбора. И
в довершение неразберихи вокруг каждого гонщика суетилась кучка приятелей,
старавшихся вызволить их из свалки. Но вот, силой проложив себе путь, одни
нарты за другими стали вырываться на простор и исчезать во мраке между
угрюмо нависших берегов.
Джек Харрингтон предвидел заранее, что давки не миновать, и ждал у
своих нарт, пока не уляжется суматоха. Луи Савой, зная, что его соперник
даст ему сто очков вперед по части езды на собаках, ждал тоже, решив
следовать его примеру. Крики уже затихли вдали, когда они пустились в
путь, и, пройдя миль десять вниз до Бонанзы, нагнали остальные упряжки,
которые шли гуськом, но не растягиваясь. Возгласов почти не было слышно,
так как на этом участке пути нечего было и думать вырваться вперед: ширина
нарт - от полоза до полоза - равнялась шестнадцати дюймам, а ширина
проторенной дороги - восемнадцати. Этот санный путь, укатанный вглубь на
добрый фут, был подобен желобу. По обеим сторонам его расстилался
пушистый, сверкающий снежный покров. Стоило кому-нибудь, пытаясь обогнать
другие нарты, сойти с пути, и его собаки неминуемо провалились бы по брюхо
в рыхлый снег и поплелись бы со скоростью улитки. И люди замерли в своих
подскакивавших на выбоинах нартах и выжидали. На протяжении пятнадцати
миль вниз по Бонанзе и Клондайку до Доусона, где они вышли к Юкону,
никаких изменений не произошло. Здесь их уже ждали сменные упряжки. Но
Харрингтон и Савой расположили свои подставы двумя милями дальше, решив,
если потребуется, загнать первую упряжку насмерть. Воспользовавшись
сутолокой, воцарившейся при смене упряжек, они оставили позади добрую
половину гонщиков. Когда нарты вынесли их на широкую грудь Юкона, впереди
шло не более тридцати упряжек. Здесь можно было помериться силами. Осенью,
когда река стала, между двумя мощными пластами льда осталась быстрина
шириной в милю. Она совсем недавно оделась льдом, и он был твердым,
гладким и скользким, как паркет бального зала. Лишь только полозья нарт
коснулись этого сверкающего льда, Харрингтон привстал на колени,
придерживаясь одной рукой за нарты, и бич его яростно засвистел над
головами собак, а неистовая брань загремела у них в ушах. Упряжки
растянулись по ледяной глади, и каждая напрягала силы до предела. Но мало
кто на всем Севере умел так высылать собак, как Джек Харрингтон. Его
упряжка сразу начала вырываться вперед, но Луи Савой прилагал отчаянные
усилия, чтобы не отстать, и его головные собаки бежали, едва не касаясь
мордами нарт соперника.
Где-то на середине ледяного пути вторые подставы вынеслись с берега
им навстречу. Но Харрингтон не замедлил бега своих собак. Выждав минуту,
когда новая упряжка поравнялась с ним, он, гикнув, перескочил на другие
нарты, с ходу наддав жару собакам. Гонщик подставы кубарем полетел с нарт.
Луи Савой и тут во всем последовал примеру своего соперника. Брошенные на
произвол судьбы упряжки заметались из стороны в сторону, и на них налетели
другие, и на льду поднялась страшная кутерьма. Харрингтон набирал
скорость. Луи Савой не отставал. У самого конца ледяного поля их нарты
начали обходить головную упряжку. Когда они снова легли на узкий санный
путь, проторенный в пушистых снежных сугробах, они уже вели гонку, и
Доусон, наблюдавший за ними при свете северного сияния, клялся, что это
была чистая работа.
Когда мороз крепчает до шестидесяти градусов, надо или двигаться, или
разводить огонь, иначе долго не протянешь. Харрингтон и Савой прибегли
теперь к старинному способу - "бегом и на собаках". Соскочив с нарт, они
бежали сзади, держась за лямки, пока кровь, сильнее забурлив в жилах, не
изгоняла из тела мороз, потом прыгали обратно на нарты и лежали на них,
пока опять не промерзали до костей. Так - бегом и на собаках - они покрыли
второй и третий перегоны. Снова и снова, вылетев на гладкий лед, Луи Савой
принимался нахлестывать собак, и всякий раз его попытки обойти соперника
оканчивались неудачей. Растянувшись позади на пять миль, остальные
участники состязания силились их нагнать, но безуспешно, ибо одному Луи
Савою выпала в этих гонках честь выдержать убийственную скорость,
предложенную Джеком Харрингтоном.
Когда они приблизились к подставе на Семьдесят Пятой Миле, Лон
Мак-Фэйн пустил своих собак. Их вел Волчий Клык, и как только Харрингтон
увидел вожака, ему стало ясно, кому достанется победа. На всем Севере не
было такой упряжки, которая могла бы теперь побить его на этом последнем
перегоне. А Луи Савой, заметив Волчьего Клыка во главе харрингтоновской
упряжки, понял, что проиграл, и послал кому-то сквозь зубы проклятия,
какие обычно посылают женщинам. Но все же он решил биться до последнего, и
его собаки неотступно бежали в вихре снежной пыли, летящей из-под передних
нарт. На Юго-востоке занялась заря; Харрингтон и Савой неслись вперед:
Один преисполненный радостного, другой горестного изумления перед
поступком Джой Молино.
Вся Сороковая Миля вылезла на рассвете из-под своих меховых одеял и
столпилась у края санного пути. Он далеко был виден отсюда - на несколько
миль вверх по Юкону, до первой излучины. И путь через реку к финишу у
форта Кьюдахи, где ждал охваченный нетерпением приисковый инспектор, тоже
был весь как на ладони. Джой Молино устроилась несколько поодаль, но ввиду
столь исключительных обстоятельств никто не позволил себе торчать у нее
перед глазами и загораживать ей чуть приметно темневшую на снегу полоску
тропы. Таким образом, перед нею оставалось свободное пространство. Горели
костры, и золотоискатели, собравшись у огня, держали пари, закладывая
собак и золотой песок. Шансы Волчьего Клыка стояли необычайно высоко.
- Идут! - раздался с верхушки сосны пронзительный крик
мальчишки-индейца.
У излучины Юкона на снегу появилась черная точка, и сейчас же следом
за ней - вторая. Точки быстро росли, а за ними начали возникать другие -
на некотором расстоянии от первых двух. Мало-помалу все они приняли
очертания нарт, собак и людей, плашмя лежавших на нартах.
- Впереди Волчий Клык! - шепнул лейтенант полиции Джой Молино.
Она ответила ему улыбкой, не тая своего интереса.
- Десять против одного за Харрингтона! - воскликнул какой-то король
Березового ручья, вытаскивая свой мешочек с золотом.
- Королева... она не очень щедро платит вам? - спросила Джой Молино
лейтенанта.
Тот покачал головой.
- Есть у вас зольотой песок? Как много? - не унималась Джой.
Лейтенант развязал свой мешочек. Одним взглядом она оценила его
содержимое.
- Пожалуй, тут... да, сотни две тут будет, верно? Хорошо, сейчас я
дам вам... как это... подсказка. Принимайте пари. - Она загадочно
улыбнулась.
Лейтенант колебался. Он взглянул на реку. Оба передних гонщика, стоя
на коленях, яростно нахлестывали собак, Харрингтон шел первым.
- Десять против одного за Харрингтона! - орал король Березового
ручья, размахивая своим мешочком перед носом лейтенанта.
- Принимайте пари! - подзадорила лейтенанта Джой.
Он повиновался, пожав плечами в знак того, что уступает не голосу
рассудка, а ее чарам. Джой ободряюще кивнула.
Шум стих. Ставки прекратились.
Накреняясь, подскакивая, ныряя, словно утлые парусники в бурю, нарты
бешено мчались к ним. Луи Савой все еще не отставал от Харрингтона, но
лицо его было мрачно: надежда покинула его. Харрингтон не смотрел ни
вправо, ни влево. Рот его был плотно сжат. Его собаки бежали ровно, ни на
секунду не сбиваясь с ритма, ни на йоту не отклоняясь от пути, а Волчий
Клык был поистине великолепен. Низко опустив голову, ничего не видя вокруг
и глухо подвывая, вел он своих товарищей вперед.
Сороковая Миля затаила дыхание. Слышен был только хрип собак да свист
бичей.
Внезапно звонкий голос Джой Молино нарушил тишину:
- Эй-эй! Вольчий Клык! Вольчий Клык!
Волчий Клык услыхал. Он резко свернул в сторону - прямо к своей
хозяйке. Вся упряжка ринулась за ним, нарты накренились и, став на один
полоз, выбросили Харрингтона в снег. Луи Савой вихрем пролетел мимо.
Харрингтон поднялся на ноги и увидел, что его соперник мчится через реку к
приисковой конторе. В эту минуту он невольно услышал разговор у себя за
спиной.
- Он? Да, он очень хорошо шел, - говорила Джой Молино лейтенанту. -
Он... как это говорится... задал темп. О да, он отлично задал темп.
Популярность: 31, Last-modified: Thu, 31 Jul 1997 06:42:21 GmT