----------------------------------------------------------------------------
     (Государственное издательство Художественной Литературы. Москва, 1962)
     Версия 2.2 от 30 января 2002 г.
     Оригинал: http://www.rvb.ru/pushkin
----------------------------------------------------------------------------

     Собрание сочинений А. С. Пушкина в десяти томах. Том седьмой






     Сей исторический отрывок составлял часть труда,  мною  оставленного.  В
нем собрано все, что было обнародовано правительством касательно Пугачева, и
то, что показалось мне достоверным в  иностранных  писателях,  говоривших  о
нем. Также имел я случай пользоваться некоторыми  рукописями,  преданиями  и
свидетельством живых.
     Дело о Пугачеве, доныне не распечатанное, находилось в  государственном
санкт-петербургском  архиве  вместе  с  другими  важными  бумагами,  некогда
тайнами  государственными,  ныне  превращенными  в  исторические  материалы.
Государь император по своем восшествии на престол  приказал  привести  их  в
порядок. Сии сокровища вынесены были из подвалов, где  несколько  наводнений
посетило их и едва не уничтожило.
     Будущий историк, коему позволено будет  распечатать  дело  о  Пугачеве,
легко  исправит  и  дополнит  мой   труд   -   конечно   несовершенный,   но
добросовестный.  Историческая  страница,  на   которой   встречаются   имена
Екатерины, Румянцова, двух Паниных, Суворова, Бибикова, Михельсона, Вольтера
и Державина, не должна быть затеряна для потомства.

     А. Пушкин

     2 ноября 1833

     Село Болдино


     Мне  кажется,  сего  вора  всех  замыслов  и   похождений   не   только
посредственному, но ниже самому превосходнейшему историку порядочно  описать
едва ли бы удалось; коего все затеи не от разума и воинского распорядка,  но
от  дерзости,  случая  и  удачи  зависели.  Почему  и  сам  Пугачев  (думаю)
подробностей оных не только рассказать, но нарочитой части припомнить  не  в
состоянии, поелику не от  его  одного  непосредственно,  но  от  многих  его
сообщников полной воли и удальства в разных вдруг местах происходили.

     Архимандрит Платон Любарский.



     Начало яицких казаков. - Поэтическое предание.  -  Царская  грамота.  -
Грабежи  на  Каспийском  море.  -  Стенька  Разин.  -  Нечай  и   Шамай.   -
Предположения Петра Великого. - Внутренние  беспокойства.  -Побег  кочующего
народа. - Бунт яицких казаков. - Их усмирение.

     Яик, по указу Екатерины II переименованный  в  Урал,  выходит  из  гор,
давших ему нынешнее его название; течет к югу вдоль их цепи, до того  места,
где некогда положено было основание Оренбургу и где теперь находится  Орская
крепость; тут, разделив каменистый  хребет  их,  поворачивает  на  запад  и,
протекши более двух тысяч пятисот  верст,  впадает  в  Каспийское  море.  Он
орошает  часть  Башкирии,  составляет  почти   всю   юго-восточную   границу
Оренбургской губернии; справа  примыкают  к  нему  заволжские  степи;  слева
простираются печальные пустыни, где кочуют орды диких  племен,  известных  у
нас под именем киргиз-кайсаков. Его течение быстро;  мутные  воды  наполнены
рыбою всякого рода; берега большею частию глинистые, песчаные  и  безлесные,
но в местах поемных удобные для скотоводства. Близ устья  оброс  он  высоким
камышом, где кроются кабаны и тигры.
     На  сей-то  реке,  в  пятнадцатом  столетии,  явились  донские  казаки,
разъезжавшие по Хвалынскому морю 1. Они зимовали на ее берегах, в  то  время
еще покрытых лесом и безопасных по своему уединению; весною снова  пускались
в море, разбойничали до  глубокой  осени  и  к  зиме  возвращались  на  Яик.
Подаваясь все вверх с одного места  на  другое,  наконец  они  избрали  себе
постоянным  пребыванием  урочище  Коловратное  в  шестидесяти   верстах   от
нынешнего Уральска.
     В соседстве новых поселенцев кочевали  некоторые  татарские  семейства,
отделившиеся от улусов Золотой Орды и искавшие привольных пажитей на берегах
того же Яика. Сначала оба племени враждовали между собою, но  в  последствии
времени вошли в дружелюбные сношения: казаки стали получать жен из татарских
улусов. Сохранилось  поэтическое  предание:  казаки,  страстные  к  холостой
жизни, положили между собой убивать приживаемых детей,  а  жен  бросать  при
выступлении в новый поход. Один из  их  атаманов,  по  имени  Гугня,  первый
преступил жестокий  закон,  пощадив  молодую  жену,  и  казаки,  по  примеру
атамана,  покорились  игу  семейственной  жизни.  Доныне,   просвещенные   и
гостеприимные, жители уральских берегов пьют на своих пирах здоровье бабушки
Гугнихи 2.
     Живя набегами, окруженные неприязненными племенами, казаки  чувствовали
необходимость в сильном покровительстве и в царствование Михаила  Федоровича
послали от себя в Москву просить  государя,  чтоб  он  принял  их  под  свою
высокую  руку.  Поселение  казаков  на  бесхозяйном  Яике   могло   казаться
завоеванием, коего важность была очевидна. Царь обласкал новых  подданных  и
пожаловал им грамоту 3 на реку Яик, отдав  им  ее  от  вершины  до  устья  и
дозволя им набираться на житье вольными людьми.
     Число  их  час  от  часу  умножалось.  Они  продолжали  разъезжать   по
Каспийскому морю, соединялись там с донскими казаками,  вместе  нападали  на
торговые персидские суда и грабили приморские селения. Шах  жаловался  царю.
Из Москвы посланы были на Дон и на Яик увещевательные грамоты.
     Казаки  на  лодках,  еще  нагруженных   добычею,   поехали   Волгою   в
Нижний-Новгород; оттоле отправились в Москву и явились ко двору  с  повинною
головою, каждый неся топор и плаху. Им велено было ехать в Польшу и под Ригу
заслуживать там свои вины; а на Яик посланы  были  стрельцы,  в  последствии
времени составившие с казаками одно племя.
     Стенька Разин посетил яицкие жилища. По свидетельству летописей, казаки
приняли его как неприятеля. Городок их был взят сим отважным  мятежником,  а
стрельцы, там находившиеся, побиты или потоплены 4.
     Предание, согласное с татарским летописцем, относит к тому  же  времени
походы двух яицких атаманов, Нечая  и  Шамая  5.  Первый,  набрав  вольницу,
отправился  в   Хиву,   в   надежде   на   богатую   добычу.   Счастие   ему
благоприятствовало. Совершив трудный  путь,  казаки  достигли  Хивы.  Хан  с
войском своим находился тогда на войне. Нечай овладел  городом  без  всякого
препятствия;  но  зажился  в  нем  и  поздно  выступил  в  обратный   поход.
Обремененные добычею, казаки  были  настигнуты  возвратившимся  ханом  и  на
берегу Сыр-Дарьи разбиты и истреблены. Не более трех возвратилось на  Яик  с
объявлением о погибели храброго Нечая. Несколько лет после другой атаман, по
прозванию Шамай, пустился по его  следам.  Но  он  попался  в  плен  степным
калмыкам, а казаки его отправились далее,  сбились  с  дороги,  на  Хиву  не
попали и пришли к Аральскому морю, на котором принуждены были  зимовать.  Их
постигнул голод. Несчастные бродяги убивали и ели друг друга. Большая  часть
погибла. Остальные послали наконец от себя к хивинскому хану  просить,  чтоб
он их принял и спас от голодной смерти. Хивинцы приехали  за  ними,  забрали
всех и отвели рабами в свой город. Там они и пропали,  Шамай  же,  несколько
лет после, привезен был калмыками в яицкое войско, вероятно для  размена.  С
тех пор у казаков охота к дальним походам охладела. Они мало-помалу привыкли
к жизни семейной и гражданственной.
     Яицкие казаки послушно несли службы по наряду московского  приказа;  но
дома сохраняли первоначальный образ управления своего. Совершенное равенство
прав; атаманы и старшины, избираемые народом, временные исполнители народных
постановлений; круги, или совещания, где каждый казак имел свободный голос и
где  все  общественные  дела  решены  были  большинством  голосов;   никаких
письменных постановлений; в куль да в воду - за измену, трусость, убийство и
воровство: таковы главные черты  сего  управления  6.  К  простым  и  грубым
учреждениям, еще принесенным ими с  Дона,  яицкие  казаки  присовокупляли  и
другие, местные, относящиеся к рыболовству, главному источнику их богатства,
и к праву нанимать на службу требуемое число казаков, учреждения чрезвычайно
сложные и определенные с величайшею утонченностию 7.
     Петр Великий принял первые меры для введения  яицких  казаков  в  общую
систему государственного управления. В 1720 году яицкое войско отдано было в
ведомство Военной  коллегии.  Казаки  возмутились,  сожгли  свой  городок  с
намерением бежать в киргизские степи, но были жестоко  усмирены  полковником
Захаровым.  Сделана  была  им  перепись,  определена  служба   и   назначено
жалованье. Государь сам назначил войскового атамана.
     В царствование Анны Ивановны и Елисаветы Петровны правительство  хотело
исполнить предположения Петра.  Тому  благоприятствовали  возникшие  раздоры
между войсковым атаманом  Меркурьевым  и  войсковым  старшиною  Логиновым  и
разделение через то казаков на две стороны: Атаманскую  и  Логиновскую,  или
народную. В 1740 году  положено  было  преобразовать  внутреннее  управление
яицкого войска, и Неплюев, бывший  в  то  время  оренбургским  губернатором,
представил в Военную коллегию проект нового  учреждения;  но  большая  часть
предположений и предписаний осталась без исполнения до восшествия на престол
государыни Екатерины II.
     С самого 1762 года стороны Логиновской яицкие казаки начали  жаловаться
на  различные  притеснения,  ими  претерпеваемые   от   членов   канцелярии,
учрежденной в войске правительством: на удержание  определенного  жалованья,
самовольные налоги и  нарушение  старинных  прав  и  обычаев  рыбной  ловли.
Чиновники, посылаемые к ним для рассмотрения  их  жалоб,  не  могли  или  не
хотели их удовлетворить. Казаки неоднократно возмущались,  и  генерал-майоры
Потапов и Черепов (первый в 1766 году, а  второй  в  1767)  принуждены  были
прибегнуть к силе оружия и к ужасу казней. В Яицком городке  учреждена  была
следственная комиссия. В ней присутствовали генерал-майоры Потапов, Черепов,
Бримфельд и Давыдов и  гвардии  капитан  Чебышев.  Войсковой  атаман  Андрей
Бородин был отставлен; на его место выбран Петр Тамбовцев; члены  канцелярии
осуждены уплатить войску, сверх удержанных денег, значительную пеню; но  они
умели  избегнуть  исполнения  приговора.  Казаки  не  теряли  надежды.   Они
покушались довести до сведения самой императрицы справедливые  свои  жалобы.
Но тайно посланные от них люди были по повелению президента Военной коллегии
графа Чернышева схвачены в Петербурге, заключены  в  оковы  и  наказаны  как
бунтовщики. Между тем велено было нарядить несколько сот казаков на службу в
Кизляр. Местное  начальство  воспользовалось  и  сим  случаем,  дабы  новыми
притеснениями мстить народу за его супротивления. Узнали, что  правительство
имело намерение составить из казаков гусарские эскадроны и что уже  повелено
брить им бороду. Генерал-майор Траубенберг, присланный  для  того  в  Яицкий
городок, навлек на себя народное негодование. Казаки волновались. Наконец, в
1771 году, мятеж обнаружился во всей своей силе.
     Происшествие, не менее важное, подало к оному  повод.  Между  Волгой  и
Яиком, по необозримым степям астраханским  и  саратовским,  кочевали  мирные
калмыки, в  начале  осьмнадцатого  столетия  ушедшие  от  границ  Китая  под
покровительство белого царя. С тех пор они  верно  служили  России,  охраняя
южные ее границы. Русские приставы, пользуясь их простотою  и  отдаленностию
от средоточия правления, начали их угнетать. Жалобы сего смирного и  доброго
народа не доходили  до  высшего  начальства:  выведенные  из  терпения,  они
решились оставить Россию и тайно снестись  с  китайским  правительством.  Им
нетрудно было, не возбуждая подозрения, прикочевать к самому берегу Яика.  И
вдруг, в числе тридцати тысяч кибиток,  они  перешли  на  другую  сторону  и
потянулись  по  киргизской  степи   к   пределам   прежнего   отечества   8.
Правительство спешило удержать неожиданный побег. Яицкому войску велено было
выступить в погоню; но казаки (кроме весьма малого числа) не  послушались  и
явно отказались от всякой службы.
     Тамошние начальники  прибегнули  к  строжайшим  мерам  для  прекращения
мятежа; но наказания уже не могли смирить ожесточенных. 13 января 1771  года
они  собрались  на  площади,  взяли   из   церкви   иконы   и   пошли,   под
предводительством казака  Кирпичникова,  в  дом  гвардии  капитана  Дурнова,
находившегося в Яицком городке по делам следственной комиссии. Они требовали
отрешения членов канцелярии и выдачи задержанного  жалованья.  Генерал-майор
Траубенберг пошел им навстречу с войском и пушками, приказывая  разойтиться;
но ни его повеления,  ни  увещания  войскового  атамана  не  имели  никакого
действия. Траубенберг велел стрелять; казаки бросились на  пушки.  Произошло
сражение; мятежники одолели. Траубенберг бежал и был  убит  у  ворот  своего
дома, Дурнов изранен,  Тамбовцев  повешен,  члены  канцелярии  посажены  под
стражу; а на место их учреждено новое начальство.
     Мятежники торжествовали. Они отправили от себя  выборных  в  Петербург,
дабы объяснить и оправдать кровавое происшествие.  Между  тем  генерал-майор
Фрейман послан был из Москвы для их усмирения, с одною ротой  гренадер  и  с
артиллерией. Фрейман весною прибыл в Оренбург, где дождался слития рек, и  -
взяв с собою две легкие полевые команды и несколько казаков, пошел к Яицкому
городку 9. Мятежники, в числе трех тысяч, выехали против  него;  оба  войска
сошлись в семидесяти  верстах  от  города.  3  и  4  июня  произошли  жаркие
сражения. Фрейман картечью открыл себе дорогу. Мятежники прискакали  в  свои
домы,  забрали  жен  и  детей  и  стали  переправляться  через  реку  Чаган,
намереваясь бежать к Каспийскому морю. Фрейман, вслед за ними  вступивший  в
город, успел удержать народ  угрозами  и  увещаниями.  За  ушедшими  послана
погоня, и почти все были переловлены. В  Оренбурге  учредилась  следственная
комиссия под председательством  полковника  Неронова.  Множество  мятежников
было туда отправлено. В тюрьмах недостало  места.  Их  рассадили  по  лавкам
Гостиного и Менового дворов. Прежнее  казацкое  правление  было  уничтожено.
Начальство  поручено  яицкому  коменданту,  подполковнику  Симонову.  В  его
канцелярии повелено присутствовать войсковому старшине Мартемьяну Бородину и
старшине (простому) Мостовщикову.  Зачинщики  бунта  наказаны  были  кнутом;
около ста сорока человек сослано в Сибирь; другие отданы в солдаты  (NB  все
бежали); остальные прощены и приведены ко вторичной присяге. Сии  строгие  и
необходимые  меры  восстановили  наружный  порядок;  но   спокойствие   было
ненадежно. "То ли еще будет! - говорили прощенные мятежники,  -  так  ли  мы
тряхнем Москвою". - Казаки все еще были разделены на две стороны:  согласную
и несогласную (или, как весьма точно переводила слова сии Военная  коллегия,
на послушную и непослушную). Тайные совещания происходили по степным  уметам
10  и  отдаленным  хуторам.  Все   предвещало   новый   мятеж.   Недоставало
предводителя. Предводитель сыскался.



     1 Некоторые из ученых яицких казаков почитают себя потомками стрельцов.
Мнение сие не без  основания,  как  увидим  ниже.  Самые  удовлетворительные
исследования  о  первоначальном  поселении  яицких  казаков  находим  мы   в
"Историческом и статистическом обозрении уральских казаков", сочинения А. И.
Левшина, отличающемся, как и прочие произведения автора, истинной  ученостию
и здравой критикою.
     "Время и образ казачьей жизни  (говорит  автор)  лишили  нас  точных  и
несомненных сведений о происхождении уральских казаков. Все исторические  об
них известия, теперь существующие, основаны только  на  преданиях,  довольно
поздних, не совсем определительных и никем критически не разобранных.
     "Древнейшее, впрочем самое краткое, описание  сих  преданий  находим  в
доношении станичного атамана яикского Федора  Рукавишникова  государственной
Коллегии иностранных дел, 1720 года 1).
     "Дополнением и продолжением оного служат:  1.  Донесение  оренбургского
губернатора Неплюева  Военной  коллегии  от  22  ноября  1748  года  2).  2.
Оренбургская история Рычкова. 3. Его же Оренбургская топография. 4. Довольно
любопытный рукописный журнал  бывшего  войскового  атамана  яикского,  Ивана
Акутина 3). 5. Некоторые  новейшие  акты,  хранящиеся  в  архивах  Уральской
войсковой канцелярии и Оренбургской пограничной комиссии.
     "Вот лучшие  и  почти  единственные  источники  для  истории  уральских
казаков.
     "То, что писали об них иностранцы, не может быть сюда  причислено;  ибо
большая часть таковых сочинений основана на догадках, ничем  не  доказанных,
часто противоречащих истине и нелепых. Так, например, сочинитель  примечаний
на Родословную историю татар Абулгази  Баядур-Хана  утверждает,  что  казаки
уральские произошли от древних кипчаков; что они пришли в подданство  России
вслед за покорением Астрахани;  что  они  имеют  особливый  смешанный  язык,
которым говорят со всеми соседними татарами; что они могут выставить 30  000
вооруженных воинов; что город Уральск стоит в 40  верстах  от  устья  Урала,
текущего  в  Каспийское  море,  и  пр.4)  Все  сии  нелепости,  которые   не
заслуживают опровержения для русских, приняты, однако  ж,  в  прочих  частях
Европы  за  справедливые.  Знаменитый  Пуффендорф  и  Дегинь  внесли  их,  к
сожалению, в свои сочинения 5).
     "Возвращаясь к вышеупомянутым пяти  источникам  нашим  и  сравнивая  их
между собою, во всех видим ту главную истину, что яикские или  уральские  6)
казаки произошли от донских; но о времени поселения их на занимаемых  теперь
местах не находим положительного и единогласного известия.
     "Рукавишников, писавший, как сказали мы,  в  1720  году,  полагал,  что
предки его пришли на Яик, может быть, назад  около  двухсот  лет,  т.  е.  в
первой половине XVI столетия.
     "Неплюев повторяет слова Рукавишникова.
     "Рычков в Оренбургской истории пишет: начало сего яикского  войска,  по
известиям от яикских старшин, произошло около 1584 года 7). В Топографии же,
сочиненной после Истории, он говорит, что первое поселение казаков  на  Яике
случилось в XIV столетии8).
     "Сие последнее известие основано им на предании, полученном в 1748 году
от яикского войскового атамана Ильи Меркурьева, которого отец, Григорий, был
также войсковым атаманом, жил сто лет, умер в 1741 году и слышал в молодости
от столетней же бабки своей, что она, будучи лет  двадцати  от  роду,  знала
очень старую татарку, по имени Гугниху,  рассказывавшую  ей  следующее:  "Во
время Тамерлана один донской казак, по имени Василий Гугна, с 30  человеками
товарищей из казаков же и одним татарином, удалился с Дона для  грабежей  на
восток, сделал лодки, пустился на оных в Каспийское  море,  дошел  до  устья
Урала  и,  найдя  окрестности  оного  необитаемыми,  поселился  в  них.   По
прошествии нескольких лет шайка сия напала на скрывшихся близ  ее  жилища  в
лесах трех братьев татар, из которых  младший  был  женат  на  ней,  Гугнихе
(повествовательнице),  и  которые  отделились   от   Золотой   орды,   также
рассеявшейся  потому,  что  Тамерлан,  возвращаясь  из  России,  намеревался
напасть на оную. Трех братьев сих казаки побили, а ее, Гугниху, взяли в плен
и подарили своему атаману". Далее, после нескольких пустых подробностей,  та
же повествовательница рассказывала, что "муж  ее  еще  в  детстве  слыхал  о
российском  городе  Астрахани;  что  с  казаками,  ее  пленившими,  при  ней
соединилось много татар Золотой орды и русских, что они убивали детей  своих
и пр.".
     "Продолжение ее рассказов сходно с  тем,  что  мы  будем  описывать  за
истинное; но изложенное  сейчас  начало,  невзирая  на  известную  ученость,
полезные труды и обширные сведения Рычкова о  Средней  Азии  и  Оренбургском
крае, хронологически невозможно и противно многим  несомненным  историческим
известиям.   Поелику   же   сия   повесть   принята   за   единственный    и
правдоподобнейший источник для  истории  уральских  казаков  и  поелику  она
неоднократно повторена в новейших русских и иностранных сочинениях 9), то мы
обязанностию почитаем  войти  в  некоторые,  даже  скучные  подробности  для
опровержения оной:
     "1. Если атаман Григорий Меркурьев, живший около ста лет, умер  в  1741
году, то он родился в 1641 или  близ  того  времени.  Столетняя  бабка  его,
рассказывавшая ему такую подробную и важную для всякого  казака  историю  и,
следовательно, умершая не прежде, как когда ему было лет 15, то  есть  около
1656 года, должна была родиться в 1556 году, или хотя  в  1550;  Гугниху  же
узнала она на 20 году своего возраста, то  есть  около  1570  года.  Положив
теперь, что Гугнихе было тогда лет 90, выйдет, что она родилась в 1480 году,
или, короче сказать, в конце XV столетия. Как же  она  могла  помнить  такие
происшествия, которые были в XIV столетии, то есть почти за сто  лет  до  ее
рождения: ибо Тамерлан приходил в Россию в 1395 году? 10)
     "2. Муж Гугнихи в малых летах слыхал от стариков, что от реки  Яика  не
очень далеко есть российские города Астрахань и другие  11).  Известно,  что
Астрахань взята в 1554 году: 12) и так не должно ли здесь предполагать,  что
сама Гугниха и муж ее жили в XVI столетии?  Таковое  предположение  ближе  к
истине и,  как  увидим  сейчас,  согласно  с  прочими  известиями  о  начале
уральских казаков.
     "3. И Гугниха, и Рукавишников,  и  Рычков  в  Истории  Оренбургской,  и
предания, мною самим слышанные в Уральске и  Гурьеве,  единогласно  говорят,
что уральские казаки происходят от донских. Но во времена Тамерлана  донские
казаки еще не существовали, и история нигде нам не говорит об них прежде XVI
столетия. Даже если принять, что они  составляют  один  и  тот  же  народ  с
азовскими казаками, то и  о  сих  последних,  как  пишет  г.  Карамзин  13),
летописи в первый раз упоминают уже в 1499 году, то есть с лишком  чрез  сто
лет после нашествия Тамерлана.
     "4. В XIV столетии Россия еще не свергла  ига  татарского;  границы  ее
тогда были отдалены от Каспийского моря более  нежели  на  тысячу  верст,  и
обширная степь, от Дона чрез Волгу  до  Яика  простирающаяся,  была  покрыта
племенами монголо-татарскими. Как же могла горсть буйных казаков  не  только
пробраться чрез такое большое расстояние и чрез тысячи неприятелей, но  даже
поселиться между ими и грабить их? Миллер, известный  своими  изысканиями  и
сведениями в истории нашей, говорит:  14)  пока  татары  южными  Российского
государства странами владели, о российских казаках ничего не слышно было.
     "Показав несправедливость повести, помещенной Рычковым  в  Оренбургской
топографии,  примем  первые  его  об  уральском  казачьем  войске  известия,
напечатанные   в   Оренбургской   истории;   дополним    оные    сведениями,
заключающимися в помянутых доношениях Рукавишникова и Неплюева, и преданиями
мною самим собранными на Урале; сообразим  их  с  сочинениями  знаменитейших
писателей и предложим читателям следующее Историческое  обозрение  уральских
казаков".
     2 О Гугнихе смотри подробное баснословие  Рычкова  в  его  Оренбургской
истории.
     3 Грамота сия не сохранилась. Старые казаки говорили Рычкову, что  оная
сгорела во время бывшего пожара.  "Не  только  сия  грамота,  -  говорит  г.
Левшин, - без которой нельзя точно определить  начала  подданства  уральских
казаков России, но и многие другие, данные им царями Михаилом  Феодоровичем,
Алексеем  Михайловичем  и  Феодором  Алексеевичем,  сгорели.  Древнейший   и
единственный акт, найденный Неплюевым в Яикской войсковой избе, была грамота
царей Петра и Иоанна Алексеевичей, 1684  года,  где  упоминается  о  прежних
службах войска со времен Михаила".
     "С 1655, то есть с первой службы уральских  казаков  против  поляков  и
шведов, до 1681 года нет известий о походах их. В 1681 и 1682 годах  служили
триста казаков под Чигирином. В 1683 послано  было  из  них  500  человек  к
Мензелинску для усмирения бунтовавших башкирцев,  за  что,  сверх  жалованья
деньгами и сукном, повелено было снабжать их артиллерийскими снарядами  15).
Со времен Петра Великого они  были  употребляемы  в  большой  части  главных
военных действий России, как-то: в 1696 под Азовом; в  1701,  1703,  1704  и
1707 против шведов;  в  1708  году  1225  казаков  были  опять  посланы  для
усмирения башкирцев; в 1711 году 1500 человек на Кубань; в  1717  году  1500
казаков пошли с  князем  Бековичем-Черкасским  в  Хиву;  и  так  далее"  (г.
Левшин).
     4 Г-н Левшин справедливо  замечает,  что  царские  стрельцы,  вероятно,
помешали яицким казакам принять участие в возмущении Разина. Как  бы  то  ни
было, нынешние уральские казаки не терпят имени его, и слова  Разина  порода
почитаются у них за жесточайшую брань.
     5 "В те ж времена из казаков яицкого войска некто, по прозванию  Нечай,
собрав себе в компанию 500 человек, взял намерение идти в Хиву, уповая  быть
там великому богатству и получить себе знатную добычу. Со  оными  отправился
он по Яику-реке вверх  и,  будучи  у  гор,  называемых  ныне  Дьяковыми,  от
нынешнего  городка  вверх  Яика  30  верст,  остановился  и   по   казачьему
обыкновению учинил совет, или круг, для рассуждения о том своем  предприятии
и чтоб изобрать человека для показания прямого и  удобнейшего  туда  тракту.
Когда в кругу учинен был о том доклад, тогда дьяк его, или писарь,  выступя,
стал представлять, коль отважно и не сходно оное их  предприятие,  изъясняя,
что путь будет степной, незнакомый, провианта с ними не довольно, да и самих
их на  такое  великое  дело  малолюдно.  Помянутый  Нечай  от  сего  дьякова
представления так много рассердился и в такую запальчивость пришел, что,  не
выходя из того круга, приказал его повесить, почему он тогда ж и повешен,  а
оные горы прозваны и поныне именуются Дьяковыми.
     Отправясь он, Нечай, в путь свой с  теми  казаками,  до  Хивы  способно
дошел, и, подступя под нее в такое время, когда хивинский хан со всем  своим
войском был на войне в других тамошних сторонах,  а  в  городе  Хиве,  кроме
малых и престарелых, никого почти не было, без всякого труда  и  препятствия
городом и всем тамошним богатством завладел, а ханских жен в  полон  побрал,
из которых одну он, Нечай, сам себе взял и при себе ее содержал. По  таковом
счастливом завладении он, Нечай, и бывшие с  ним  казаки  несколько  времени
жили в Хиве во всяких забавах и об  опасности  весьма  мало  думали;  но  та
ханская жена, знатно полюбя его, Нечая, советовала ему: ежели он хочет живот
свой спасти, то б он  со  всеми  своими  людьми  заблаговременно  из  города
убирался, дабы хан с войском своим тут его не застал; и хотя он, Нечай,  той
ханской жены наконец и послушал, однако не весьма скоро из Хивы выступил и в
пути, будучи отягощен многою и богатою добычею, скоро следовать  не  мог;  а
хан, вскоре потом возвратясь из своего походу и видя,  что  город  его  Хива
разграблен, нимало не мешкав, со всем своим войском в погоню за ним, Нечаем,
отправился и чрез три дня его  настиг  на  реке,  именуемой  Сыр-Дарья,  где
казаки  чрез  горловину  ее  переправлялись,  и  напал  на   них   с   таким
устремлением, что Нечай с казаками своими, хотя и храбро оборонялся и многих
хивинцев побил, но напоследок со всеми  имевшимися  при  нем  людьми  побит,
кроме трех или четырех человек, кои, ушед от того побоища, в  войско  яицкое
возвратились и  о  его  погибели  рассказали.  Во  оном  войсковых  атаманов
объявлении показано и сие, якобы хивинцы  с  того  времени  оную  горловину,
которая из Аральского моря в Каспийское впала, на устье  ее  от  Каспийского
моря завалили, в таком рассуждении, дабы в предбудущие  времена  из  моря  в
море судами ходу не было; но я последнее  сие  обстоятельство  за  неимением
достовернейших известий не утверждаю, а представляю оное  так,  как  мне  от
помянутых войсковых атаманов сказано.
     Несколько лет после того яицкие казаки селением своим перешли  к  устью
реки Чагана на то третие место, где ныне  яицкий  казачий  город  находится.
Утвердившись же тут селением и еще в людстве гораздо умножась, один из  них,
по прозванию Шамай, прибрав себе в товарищество человек до 300, взял такое ж
намерение, как и Нечай, а именно, чтоб еще опыт учинить походом на Хиву  для
наживы тамошними богатствами.  Итак,  согласясь,  пошли  вверх  по  Яику  до
Илека-реки, по которой, вверх несколько дней отошед,  зазимовали,  а  весною
далее отправились. Будучи около реки  Сыр-Дарьи,  на  степи  усмотрели  двух
калмыцких ребят, которые ходили для звероловства и разрывали  ямы  звериные;
ибо тогда около оной  реки  Сыр-Дарьи  кочевали  еще  калмыки.  Захватя  сих
калмыцких ребят, употребляли они их на той степи  за  вожей  ради  показания
дорог. И хотя калмыки оных своих ребят у них, казаков, к себе требовали,  но
они им в том отказали. За сие калмыки, озлобясь, употребили противу их такое
лукавство, что, собравшись многолюдно, скрылись в потаенное низменное место,
а вперед себя послали на высокое место  двух  калмык  и  приказали,  усмотря
яицких казаков, рыть землю и, бросая оную вверх, делать такой вид, якобы они
роют звериные ж ямы. Передовые казаки, увидевши их,  подумали,  что  то  еще
калмыцкие гулебщики роют ямы, и сказали о том Шаме, своему атаману, и  потом
все из обозу поскакали за ними. Калмыки от казаков во всю силу  побежали  на
те самые места, где было скрытное калмыцкое  войско,  и  так  их  навели  на
калмык, которые все вдруг на них, казаков, ударили и, помянутого  атамана  с
несколькими казаками захватя, удержали у себя одного атамана для сего токмо,
дабы тем удержанием прежде захваченных ими калмык высвободить;  ибо,  прочих
отпустя, требовали оных своих калмычат к себе обратно;  но  наказной  атаман
ответствовал, что у них атаманов много, а без вожей им пробыть нельзя,  и  с
тем далее в путь свой отправились; токмо на то место, где прежде с  атаманом
Нечаем казаки чрез горловину Сыр-Дарьи  переправлялись,  не  потрафили,  но,
прошибшись выше, угодили к Аральскому морю, где у них провианта не стало.  К
тому ж наступило  зимнее  время;  чего  ради  принуждены  они  были  на  том
Аральском море зимовать и в  такой  великий  глад  пришли,  что  друг  друга
умерщвляя ели, а другие с голоду помирали. Оставшие ж посылали к хивинцам  с
прошением, чтоб их к себе взяли и спасли б их тем от смерти; почему, приехав
к ним, хивинцы всех их к себе и забрали. И так все оные яицкие  казаки,  300
человек, там пропали.  Означенный  же  атаман  Шамай  спустя  несколько  лет
калмыками привезен и отдан в яицкое войско" ("Топография Оренбургская").
     6 Смотри статью г-на Сухорукова "О внутреннем состоянии донских казаков
в конце XVI столетия", напечатанную в "Соревнователе просвещения" 1824 года.
Вот что пишет г. Левшин о казацких кругах: "Коль  скоро,  бывало,  получится
какой-нибудь указ или случится какое-нибудь  общее  войсковое  дело,  то  на
колокольне соборной церкви  бьют  сполох,  или  повестку,  дабы  все  казаки
сходились  на  сборное  место  к  войсковой  избе,  или  приказу  (что  ныне
канцелярия войсковая), где ожидает  их  войсковой  атаман.  Когда  соберется
довольно много народа, то атаман выходит  к  оному  из  избы  на  крыльцо  с
серебряною позолоченною булавою; за ним с жезлами в  руках  есаулы,  которые
тотчас идут в средину собрания,  кладут  жезлы  и  шапки  на  землю,  читают
молитву и кланяются сперва атаману, а потом на  все  стороны  окружающим  их
казакам. После того берут они  жезлы  и  шапки  опять  в  руки,  подходят  к
атаману, принимая  от  него  приказания,  возвращаются  к  народу  и  громко
приветствуют оный сими словами: "Помолчите, атаманы молодцы  и  все  великое
войско яицкое!" А наконец, объявив  дело,  для  которого  созвано  собрание,
вопрошают: "Любо ль, атаманы молодцы?" Тогда  со  всех  сторон  или  кричат:
"любо", или подымаются ропот и крики: "не любо". В последнем  случае  атаман
сам начинал увещевать несогласных, объясняя дело и  исчисляя  пользы  оного.
Если казаки  были  им  довольны,  то  убеждения  его  часто  действовали;  в
противном случае никто не внимал ему, и воля народа исполнялась"  ("Историч.
и статист. обозрение уральских казаков").
     7 Уральское казачье  войско  так  же,  как  и  все  казаки,  не  платит
государству податей; но оно несет  службу  и  обязано  во  всякое  время  по
первому требованию выставлять на  свой  счет  определенное  число  одетых  и
вооруженных конных воинов; а в случае  нужды  все,  считающиеся  на  службе,
должны выступить в поход. Теперь служащих  казаков  в  уральском  войске  12
полков. Из них один в Илецкой и один в Сакмарской станицах. Сии  оба  полка,
как не участвующие в богатых рыбных промыслах уральских, не  участвуют  и  в
наряде казаков в армию;  но  отправляют  только  линейную  службу,  то  есть
оберегают границу от киргизов. Остальные 10 полков, считающиеся  на  службе,
но действительно не служащие, выставляют на свой счет полки в армию и стражу
на линию по всему пространству земель своих до Каспийского моря. Как первая,
так и вторая служба несутся не по очереди,  но  по  найму,  за  деньги.  При
первом  повелении  правительства  о  наряде  одного  или  нескольких  полков
делается раскладка: на  сколько  человек,  считающихся  в  службе,  приходит
поставить одного вооруженного, и потом каждый таковой участок общими  силами
нанимает одного казака с тем, чтобы он сам себя и обмундировал  и  вооружил.
Плата ему простирается рублей до 1000, до 1500 и  более;  а  за  10-месячный
поход в Бухарию для сопровождения бывшей там миссии нашей  по  неизвестности
земель платили по 2000 и даже до 3000 руб. каждому казаку.  Тот,  который  в
случае раскладки не может за себя заплатить, сам нанимается в  поход.  Иные,
нанявшись, сдают свою обязанность другим, иногда с барышом для  себя.  Плата
тем, кои нанимаются в линейную стражу, самая малая: потому что они,  имея  в
форпостах и крепостях  свои  собственные  домы,  скотоводство,  мену  и  все
имущество, невольно идут оберегать границу, хотя, впрочем, необходимость сия
лишает их права участвовать в общих рыбных промыслах.
     Обыкновение  служить   по   найму,   с   одной   стороны,   по-видимому
несправедливое, потому что богатый  всегда  от  службы  избавлен,  а  бедный
всегда несет ее, с другой стороны полезно: ибо - 1-е, теперь  всякий  казак,
выступающий в поход, имеет возможность хорошо одеться  и  вооружиться;  2-е,
он,  оставляя  семейство  свое,  может  уделить  оному  довольно  денег   на
содержание во время своей  отлучки;  3-е,  человек,  занимающийся  промыслом
каким-нибудь или работою, полезен  для  него  и  для  других,  не  принужден
бросать занятий своих и невольно идти на службу, которую бы отправлял  очень
неисправно. Отставные казаки уже ни в каких службах не участвуют; а потому и
на рыбные ловли без платы ездить не могут ("Историч.  и  статист.  обозрение
уральских казаков").
     Выписываем из той же книги живое и любопытное изображение рыбной  ловли
на Урале:
     "Теперь обратим внимание на рыболовство уральского войска и  рассмотрим
оное  подробнее  как  потому,  что  оно  составляет   главнейший   и   почти
единственный источник богатства здешних жителей, так и потому, что различные
образы производства оного очень любопытны.  Прежде  же  всего  заметим,  что
против города Уральска ежегодно после весеннего половодья делают из  толстых
бревен  чрез  Урал  загороду   или   решетку,   называемую   учуг,   который
останавливает и не пускает далее вверх рыбу, идущую из моря 16).
     "Главнейшие рыбные ловли, из которых ни одной нельзя начать прежде дня,
определяемого войсковою канцеляриею, суть:
     "1-я, багренье, разделяющееся на малое  и  большое.  Первое  начинается
около 20 или 18 числа декабря и не продолжается долее 25-го; второе начинают
около 6 января и оканчивают в том же месяце. Багрят рыбу только от  Уральска
верст на 200 вниз; далее не продолжают, потому что там производится  осенняя
ловля.
     "Образ багренья таков: в назначенный день и час являются на Урал атаман
багренья (всякий раз назначаемый канцеляриею из штаб-офицеров) и все имеющие
право багрить казаки, всякий в маленьких одиночных санках в одну  лошадь,  с
пешнею, лопатою и несколькими баграми, коих железные острия лежат  на  гужах
хомута, у оглобли, а деревянные составные шесты, длиною в 3, 4, иногда в  12
сажен, тащатся по снегу. Прибыв на сборное место, становятся впереди  атаман
и около его несколько конных казаков для соблюдения порядка; а за ним рядами
все выехавшие багрить. Число сих последних простирается всегда до нескольких
тысяч; ежели кто из них осмелится  поскакать  с  места  один,  то  передовые
блюстители порядка рубят у него багры и сбрую.
     "Строгая и справедливая мера сия невольно удерживает на месте  казаков,
из коих почти  у  каждого  на  лице  написано  нетерпеливое  желание  скорее
пуститься вперед. Этого мало: даже у лошадей их, приученных к сему промыслу,
в глазах видно нетерпение скакать. Атаман, на которого все взоры устремлены,
ходя около саней своих  и  приближаясь  к  ним  как  будто  для  того,  чтоб
садиться, и опять отходя, не раз заставляет их ошибаться в сигнале;  наконец
он действительно бросается в санки, дает знак, пускает во всю  прыть  лошадь
свою, и за ним скачет все собравшееся войско. Тут уже нет никакого порядка и
никому пощады. Всякий старается опередить  другого,  и  горе  тому,  кто  по
несчастию вывалится из саней. Если он не будет раздавлен, чему примеров мало
помнят, то легко может быть изуродован.
     "Прискакав   к   назначенному   для   ловли   месту   17),   все   сани
останавливаются; всякий выскакивает  из  них  с  наивозможною  поспешностию,
пробивает во льду небольшой проруб и тотчас  опускает  в  него  багор  свой.
Картина, представляющаяся  в  сию  минуту  для  зрителей  с  берегов  Урала,
обворожительна! Скорость, с каковою все казаки друг друга обгоняют, всеобщее
движение, в которое все приходит тотчас по  приезде  на  место  ловли,  и  в
несколько  минут  возрастающий   на   льду   лес   багров   поражают   глаза
необыкновенным образом. Лишь только багры опущены, рыба, встревоженная шумом
скачущих лошадей, поднимается с  места,  суетится  и  напирается  на  багры,
опускаемые так, чтобы они  на  несколько  вершков  не  доходили  до  дна.  В
изобильном месте, иногда, еще не пройдет четверти часа от  начала  багренья,
как уже везде на льду видны трепещущие осетры, белуги, севрюги  и  пр.  Если
рыба, попавшаяся на багор, столь велика, что один не может ее  вытащить,  то
он тотчас просит помощи, и товарищи его  или  соседы  подбагривают  ему.  На
каждый день багренья назначается  рубеж,  далее  которого  никто  не  должен
ехать.
     "После малого багренья ежегодно отправляют  от  лица  войска  некоторое
количество наилучшей  икры  и  рыбы  ко  двору.  Приношение  сие,  как  знак
верноподданства, издавна  существующее,  называется  презентом,  или  первым
кусом. Для ловли такового презента обыкновенно назначается лучшее место  или
етовь; и если в оной набагрят мало, то недостающее количество рыбы  покупают
на сумму войсковой канцелярии. Если же во время багренья для  двора  поймают
рыбы  более,  нежели  нужно,  то  остальную  запрещается  несколько  времени
продавать, дабы ее не привезли  в  Петербург  прежде  посланной  от  войска.
Офицеры, с презентом отправляемые, получают денежные  награды  от  двора  на
путевые издержки, на ковш и саблю.
     "2-я рыбная ловля есть весенняя плавня, или севрюжное рыболовство,  так
называемое потому, что в сие время попадаются  почти  только  одни  севрюги.
Начинается она в апреле тотчас по вскрытии льда под Уральском и продолжается
около двух месяцев по всему пространству Урала до моря. Для нее, так, как  и
для всех прочих промыслов, назначается день, и збирается атаман и дается ему
пушка, по выстрелу из которой все собравшиеся на промысел казаки пускаются с
места в маленьких бударах, не помещающих в себе  более  одного  человека,  и
каждый начинает выкидывать определенной длины сеть свою. Употребляемые в сие
время сети состоят из двух полотен, одного редкого, а другого частого,  дабы
между ими запутывалась рыба, которая весною обыкновенно подымается  из  моря
вверх по Уралу. Один конец  таковой  сети  привязан  к  плавающему  по  воде
бочонку или куску дерева; а другой держит казак за две веревки. Для  привала
назначается рубеж - и против него на берегу ставка атаманская, близ  которой
все должны оканчивать ловлю. Окончание возвещается  вечером  опять  пушечным
выстрелом. Осетров и белуг, кои в сие время попадаются, по положению  должно
бросать назад в воду; ибо, во-первых, они тогда еще малы, во-вторых, слишком
дешевы.  Преступающих  сие  положение  наказывают  и  отнимают  у  них   всю
наловленную рыбу.
     "3-я, осенняя плавня, начинающаяся 1 октября и оканчивающаяся в ноябре,
имеет то отличие от весенней, что,  во-первых,  в  оной  употребляются  сети
совсем другого рода, то есть сплетенные наподобие мешка, которым рыбу как бы
черпают 18),  во-вторых,  при  каждой  из  сетей  сих,  ярыгами  называемых,
находятся два человека в двух бударках по обеим сторонам.  Начинают  осенний
промысел  так  же,  как  и  прочие,  под  начальством  особого  атамана,  из
назначенного рубежа. Дабы один большею сетью, или ярыгою, не захватил  более
пространства и, следовательно, более  рыбы,  нежели  другой,  у  коего  сеть
меньше, то определена однажды навсегда длина  всех  сетей.  Когда  на  одном
месте выловят всю рыбу, то опять собираются туда, где атаман, и  едут  далее
до следующего рубежа, или, говоря языком казаков, делают другой удар.
     "Осенняя плавня производится только  с  того  места,  где  оканчивается
багренье, то есть верстах в 200 от Уральска и до моря 19).
     "4-я, неводами; начинают ловить зимою, также по назначению  канцелярии;
но не собранием, а поодиночке, кто где желает. Невод пропускается под  льдом
на шесте, который направляют куда хотят посредством прорубов.
     "5-я, рыболовство аханное, или аханами, то есть  особого  рода  сетями;
производится около половины декабря и только в море,  то  есть  недалеко  от
Гурьева. В день, назначенный  для  начала  сего  промысла,  начальник  оного
раздает всем желающим и имеющим право ловить участки по жребию. Участки  все
равны, то есть каждому казаку отводится равное пространство на  определенное
число аханов, определенной же меры. Чиновники получают  по  чинам  своим  по
два, по три и более участков.
     "Ахан,  опущенный  в  море  под  лед,  вешается  в  перпендикулярном  к
поверхности положении и придерживается на обоих краях  и  на  средине  тремя
веревками или петлями, для коих делается три проруба и в кои  вдевают  палки
или шестики на льду, над прорубами лежащие.
     "Установленные  таким  образом  аханы   требуют   только   того,   чтоб
промышленник от времени до времени подходил к ним, за средину подымал каждый
из среднего проруба, или, как здесь говорят, наслушивал, и, если по  тяжести
почувствует, что в нем уже запуталась какая-нибудь рыба,  то  вытаскивал  бы
его, снимал добычу и потом опять по-прежнему устанавливал. Сей способ  ловли
чрезвычайно выгоден для тех, которые занимаются оным; но, не  допуская  рыбы
вверх Урала, он делает подрыв багренным промышленникам.
     "6-я, курхайский лов бывает обыкновенно весною и только  в  море,  или,
лучше сказать, на взморье. Он  производится  посредством  сетей,  которые  в
перпендикулярном к поверхности воды  положении  привязываются  на  концах  и
средине к трем шестам,  вбитым  в  дно  морское.  Рыбу,  идущую  из  моря  и
запутывающуюся в сии сети, снимают в лодки, на коих разъезжает  промышленник
около своих снастей.
     "7-я, лов крючками, навешенными на веревку, которая также тремя петлями
удерживаема бывает под льдом, менее всех сказанных значителен.
     "О ловле удочками и пр., по маловажности, нечего и говорить.
     "С нынешнего 1821 года, по дозволению высшего начальства, в первый  раз
начали казаки рыбную ловлю в Чалкажском озере или по здешнему морце,  за  80
верст от Уральска в Киргизской степи находящемся.
     "Рыбы, попадающиеся в  Урале  в  наибольшем  количестве,  суть:  осетр,
белуга, шип, севрюга, белая рыбица, судак, лещ,  щука,  бершь,  сазан,  сом,
головли. Осетры ловятся иногда пудов в 7, 8 и даже до 9.  Белуги  пудов  20,
30, а редко и в 40; первые чем  больше,  тем  лучше  и  дороже;  вторые  чем
больше, тем хуже и дешевле. Но вообще вся рыба теперь стала мельче  прежнего
от уменьшения вод в море и Урале. Цены икре  и  рыбе  в  багренье  не  имеют
сравнения с ценами  в  весенний  лов;  в  продолжение  сего  последнего  они
вчетверо ниже; ибо время года не позволяет сберегать рыбу, иначе как посолив
ее.
     "Соль казаки уральские получают или из Индерского  и  Грязного  соленых
озер, находящихся недалеко от границы в степи киргизской, или  из  озер,  по
берегам Эмбы лежащих. Есть также и около Узеней небольшие соленые озера".
     8 Самым достоверным  и  беспристрастным  известием  о  побеге  калмыков
обязаны мы отцу Иакинфу, коего  глубокие  познания  и  добросовестные  труды
разлили столь яркий свет на  сношения  наши  с  Востоком.  С  благодарностию
помещаем здесь сообщенный  им  отрывок  из  не  изданной  еще  его  книги  о
калмыках:
     "Нет сомнения в том, что Убаши  и  Сэрын  предприняли  возвратиться  на
родину по предварительному сношению с алтайскими  своими  единоплеменниками,
исполненными ненависти к Китаю. Они, вероятно, думали и то, что сия держава,
по покорении Чжуньгарии, вызвала оттуда свои  войска  обратно,  а  в  Или  и
Тарбагатае оставила слабые  гарнизоны,  которые  соединенными  силами  легко
будет  вытеснить;  в  переходе  же  чрез  земли  киргиз-казаков  тем   менее
предполагали  опасности,  что  сии  хищники,   отважные   пред   купеческими
караванами, всегда трепетали при  одном  взгляде  на  калмыцкое  вооружение.
Одним словом, калмыки в мыслях своих представляли, что сей  путь  будет  для
них, как прежде всегда было, приятною прогулкою от песчаных равнин  Волги  и
Урала  до  гористых  вершин  Иртыша.  Но  случилось  совсем  противное:  ибо
встретились такие обстоятельства, которые были вне всех предположений.
     "Чжуньгарское ойратство на Востоке, некогда страшное для Северной Азии,
уже не  существовало,  и  волжские  калмыки,  долго  бывшие  под  российским
владением,  по  выходе  за  границу  считались  беглецами,  коих  российское
правительство, преследуя  оружием  своим,  предписало  и  киргиз-казакам  на
каждом, так сказать,  шагу,  остановлять  их  вооруженною  рукою.  Китайское
пограничное начальство, по  первому  слуху  о  походе  торготов  на  Восток,
приняло, с своей стороны, все  меры  осторожности  20)  и  также  предписало
казакам и кэргызцам не допускать их проходить пастбищными местами; в  случае
же их упорства отражать силу силою.  Мог  ли  хотя  один  кэргызец  и  казак
остаться равнодушным при  столь  неожиданном  для  них  случае  безнаказанно
грабить?
     "Российские отряды, назначенные для преследования беглецов,  по  разным
причинам, зависевшим более от времени и  местности,  не  могли  догнать  их.
Бывшие яицкие казаки в сие самое время начали уже волноваться  и  отказались
от повиновения. Оренбургские казаки хотя выступили  в  поход  и  в  половине
февраля  соединились  с  Нурали,  ханом  Меньшой  казачьей  орды,   но,   за
недостатком  подножного  корма,  вскоре  принуждены  были  возвратиться   на
границу. После обыкновенных переписок, требовавших довольного  времени,  уже
12 апреля выступил  из  Орской  крепости  отряд  регулярных  войск  и  успел
соединиться с ханом Нурали; но калмыки между тем,  подавшись  более  на  юг,
столько удалились, что сей отряд мог только несколько времени, и то  издали,
тревожить тыл их; а около Улу-тага, когда и солдаты и  лошади  от  голода  и
жажды не в состоянии были идти далее, начальник отряда Траубенберг принужден
был поворотить на север и чрез Уйскую крепость возвратиться на Линию 21).
     "Но киргиз-казаки, несмотря на то, вооружились с величайшею  ревностию.
Их ханы: Нурали в Меньшой, Аблай в Средней и Эрали в Большой орде,  один  за
другим нападали на калмыков со всех сторон; и сии беглецы целый  год  должны
были на пути своем беспрерывно сражаться, защищая свои семейства от плена  и
стада  от  расхищения.  Весною  следующего  (1772)  года  кэргызцы  (буруты)
довершили несчастие калмыков, загнав в обширную песчаную степь  по  северную
сторону озера Балхаши, где голод и жажда погубили у них множество и людей  и
скота.
     "По перенесении неимоверных  трудностей,  по  претерпении  бесчисленных
бедствий, наконец калмыки приближились к  вожделенным  пределам  древней  их
отчизны; но здесь новое несчастие представилось очам  их.  Пограничная  цепь
китайских караулов грозно преградила им вход в прежнее отечество, и  калмыки
не иначе могли проникнуть в оное, как с потерею своей независимости. Крайнее
изнеможение народа принудило Убаши с прочими  князьями  поддаться  Китайской
державе безусловно. Он вышел из России с 33 000 кибиток,  в  коих  считалось
около 169 000 душ обоего пола. При вступлении  в  Или  из  помянутого  числа
осталось не более 70 000 душ 22). Калмыки в течение одного года потеряли 100
000 человек, кои пали жертвою меча или болезней и остались в пустынях Азии в
пищу зверям или уведены в плен и распроданы по отдаленным странам в рабство.
     "Китайский император предписал  принять  сих  несчастных  странников  и
новых своих подданных с примерным человеколюбием. Немедленно доставлено было
калмыкам вспоможение юртами, скотом, одеждою и хлебом. Когда  же  разместили
их по кочевьям, тогда для обзаведения еще было выдано им:
     Лошадей, рогатого скота и овец ... 1 125 000 гол.
     Кирпичного чаю ......... 20 000 мест 23)
     Пшеницы и проса ......... 20 000 чет.
     Овчин ............... 51 000
     Бязей 24) ............. 51 000
     Хлопчатой бумаги ......... 1 500 пуд.
     Юрт .............. 400
     Серебра около ........... 400 пуд.
     "Осенью того  же  года  Убаши  и  князья  Цебок-Дорцзи,  Сэрын,  Гунгэ,
Момыньту, Шара-Кэукынь и Цилэ-Мупир препровождены были к  китайскому  двору,
находившемуся в Жэхэ. Сии князья, кроме Сэрына, были ближайшие  родственники
хана Убаши, потомки Чакдор-Чжаба,  старшего  сына  хана  Аюки.  Один  только
Цебок-Дорцзи был правнук Гуньчжаба, младшего сына хана Аюки.  Убаши  получил
титул Чжорикту Хана; а прочим князьям, в том числе  и  остававшимся  в  Или,
даны разные другие княжеские титулы.  Сии  владельцы  при  отъезде  из  Жэхэ
осыпаны были наградами; по возвращении же их в Или три дивизии  из  торготов
размещены в Тарбагатае или в Хурь-хара-усу, а  Убаши  с  четырьмя  дивизиями
торготов и Гунгэ с хошотами поселены в Харашаре по берегам Большого и Малого
Юлдуса 25),  где  часть  людей  их  обязана  заниматься  хлебопашеством  под
надзором китайских чиновников 26). Калмыки,  ушедшие  в  китайскую  сторону,
разделены на 13 дивизий.
     "Российское правительство отнеслось к  китайским  министрам,  чтоб,  по
силе заключенного между Россиею и Китаем договора, обратно выдали бежавших с
Волги  калмыков;  но  получило  в  ответ,  что  китайский  двор   не   может
удовлетворить оной просьбы по тем же самым причинам, по которым и российский
двор отказал в выдаче Сэрына, ушедшего из Чжуньгарии на Волгу, для  спасения
себя от преследования законов.
     "Впрочем, волжские калмыки, по-видимому, вскоре  и  сами  раскаялись  в
своем опрометчивом предприятии. В 1791 году  получены  с  китайской  стороны
разные известия, что калмыки намереваются возвратиться из китайских владений
и по-прежнему отдаться в российское подданство. Вследствие оных известий уже
предписано было сибирскому начальству дать им убежище в России и поселить их
на первый случай в Колыванской губернии 27).
     "Но  кажется,  что  калмыки,  быв  окружены  китайскими   караулами   и
лазутчиками и разделены между собою  значительным  пространством,  не  имели
никакой возможности к исполнению своего намерения".
     9  Полевые  команды  состояли  из  500  человек   пехоты,   конницы   и
артиллерийских  служителей.  В  1775  году  они  заменены  были  губернскими
батальонами.
     10 Умет - постоялый двор.


     1) Сие доношение, в копии мною найденное в  делах  архива  Оренбургской
пограничной комиссии, есть то  самое,  о  котором  говорит  Рычков  в  своей
Топографии;  но  он  Рукавишникова   называет   Крашенинниковым.   Некоторые
достойные вероятия жители уральские сказывали мне, что атаман сей носил  обе
фамилии. Левшин. (Прим. Пушкина.)
     2)  Отпуск  сего  донесения  нашел  я  также  в   архиве   Оренбургской
пограничной комиссии. Левшин. (Прим. Пушкина.)
     3) За список сего журнала, равно  и  за  другие  сведения,  на  которых
основана часть сего описания, обязан я благодарностию  некоторым  чиновникам
Уральского войска. Левшин. (Прим. Пушкина.)
     4) Родословной истории о татарах, часть 2-я, глава 2-я, также часть  9,
глава 9. Левшин. (Прим. Пушкина.)
     5) Histoire des Huns et des Tat., liv. 19, chap. 2. <История  гуннов  и
татар, кн. 19, гл. 2.> Левшин. (Прим. Пушкина.)
     6) Далее увидим, когда река Яик получила название Урала. Левшин. (Прим.
Пушкина.)
     7) Известия об уральском  войске,  помещенные  в  Оренбургской  истории
Рычкова, собраны им, по собственным словам его, в 1744 году, а  те,  которые
поместил он в  Топографии  своей,  получены  в  1748  году.  Левшин.  (Прим.
Пушкина.)
     8) См. Сочинения  и  переводы  ежемесячные  1762  года,  месяц  август.
Левшин. (Прим. Пушкина.}
     9) Например, в хозяйственном описании Астраханской губернии 1809  года,
в 29 книжке "Сына отечества" на 1821 год и пр. Левшин. (Прим. Пушкина.)
     10) История Российская, г. Карамзина, том 5, стр. 144.  Левшин.  (Прим.
Пушкина.)
     11) Подлинные слова Рычкова в той же 2 главе Топографии. Левшин. (Прим.
Пушкина.)
     12) Той же истории г.  Карамзина,  том  8,  стр.  222.  Левшин.  (Прим.
Пушкина.)
     13) См. Истор. Рос. государства, том 6,  примеч.  495.  Левшин.  (Прим.
Пушкина)
     14) В статье "О начале и происхождении казаков". Сочин. и  перев.  1760
года. Левшин. (Прим. Пушкина.)
     15) Доношение Неплюева и журнал Акутина. (Прим. Пушкина.)
     16) По словам стариков, прежде так бывало много в Урале  рыбы,  что  от
напору оной учуг ломался,  и  ее  прогоняли  назад  пушечными  выстрелами  с
берега. (Прим. Пушкина.)
     17) Места сии называются здесь етови и замечаются осенью  по  множеству
рыбы, которая, расположившись в них зимовать при  восхождении  и  захождении
солнечном на поверхности воды показывается. (Прим. Пушкина.)
     18) Это потому, что рыба в сие время избрала место на  зимовку.  (Прим.
Пушкина.)
     19) Каждый казак имеет при сем лове у себя работника. За  полутора  или
двухмесячные труды должен он ему заплатить  от  70  до  100  рублей.  (Прим.
Пушкина.)
     20) Китай содержит в Чжуньгарии охранных войск не более 35 000, которые
растянуты по трем дорогам: от Кашгара до Халми,  от  Или  до  Баркюля  и  от
Чугучака  до  Улясутая,  на  пространстве  не  менее  7000   верст;   почему
пограничное китайское начальство в Чжуньгарии не могло спокойно смотреть  на
приближение волжских калмыков. (Прим. Пушкина.)
     21) См. опис. Кирг.-Кайс. орд и степей г. Левшина,  ч.  II,  стр.  256.
(Прим. Пушкина.)
     22) Так показал китайскому правительству Убаши с  прочими  князьями.  В
книжке: Си-юй-Вынь-цзянь-лу число бежавших  из  России  калмыков  увеличено.
Ошибка сия произошла оттого, что  сочинитель  помянутой  книжки  писал  свои
записки по сказаниям простых калмыков. См. Опис. Чжуньг. и В. Туркест., стр.
186 и сл. (Прим. Пушкина.)
     23) Место, или ящик, содержит в себе 36 кирпичей  или  плиток  чая,  из
коих каждая весит около 3 ½ ф. (Прим. Пушкина.)
     24) Бязью в Туркестане называется белая бумажная ткань, которая  бывает
неодинакой меры. (Прим. Пушкина.)
     25) В Вост. Туркестане от Или на юго-восток. (Прим. Пушкина.)
     26)  Возвращение  торготов   из   России   в   Чжуньгарию   описано   в
Синь-цзянь-чжи-лао: начальной тетради на лист. 51-56. (Прим. Пушкина.)
     27) См. Полн. собр. росс. зак., т. XXIII, Э 16937. (Прим. Пушкина.)



     Появление Пугачева. - Бегство его из Казани. - Показания Кожевникова. -
Первые успехи Самозванца.  -  Измена  илецких  казаков.  -  Взятие  крепости
Рассыпной. - Нурали-Хан. - Распоряжение Рейнсдорпа. - Взятие  Нижне-Озерной.
- Взятие Татищевой. - Совет в Оренбурге. - Взятие Чернореченской. -  Пугачев
в Сакмарске.

     В смутное сие время по казацким  дворам  шатался  неизвестный  бродяга,
нанимаясь в работники то к одному хозяину, то  к  другому  и  принимаясь  за
всякие ремесла 1. Он был свидетелем усмирения  мятежа  и  казни  зачинщиков,
уходил на время в Иргизские скиты; оттуда, в конце 1772 года, послан был для
закупки рыбы в Яицкий городок, где и  стоял  у  казака  Дениса  Пьянова.  Он
отличался дерзостию своих речей, поносил начальство и  подговаривал  казаков
бежать в области турецкого султана; он  уверял,  что  и  донские  казаки  не
замедлят за ними последовать, что у него на границе заготовлено двести тысяч
рублей и товару на семьдесят тысяч и что какой-то паша,  тотчас  по  приходу
казаков, должен им выдать до пяти миллионов; покамест обещал он  каждому  по
двенадцати рублей в месяц жалованья.  Сверх  того,  сказывал  он,  будто  бы
противу яицких казаков из Москвы идут два полка и что  около  Рождества  или
Крещения непременно будет бунт. Некоторые из послушных хотели его поймать  и
представить как возмутителя в комендантскую канцелярию; но он скрылся вместе
с Денисом Пьяновым и был пойман уже в селе Малыковке (что  ныне  Волгск)  по
указанию крестьянина, ехавшего с  ним  одною  дорогою  2.  Сей  бродяга  был
Емельян Пугачев, донской казак и раскольник, пришедший с  ложным  письменным
видом из-за польской границы, с намерением поселиться на реке Иргизе посреди
тамошних раскольников. Он был отослан под стражею в  Симбирск,  а  оттуда  в
Казань; и  как  все,  относящееся  к  делам  Яицкого  войска,  по  тогдашним
обстоятельствам могло казаться важным, то оренбургский губернатор и почел за
нужное уведомить о том государственную Военную  коллегию  донесением  от  18
января 1773 года.
     Яицкие бунтовщики были  тогда  не  редки,  и  казанское  начальство  не
обратило большого внимания на присланного преступника. Пугачев содержался  в
тюрьме не строже прочих невольников. Между тем  сообщники  его  не  дремали.
Однажды он под стражею двух гарнизонных солдат ходил по городу для собирания
милостыни. У Замочной Решетки (так  называлась  одна  из  главных  казанских
улиц) стояла готовая тройка. Пугачев, подошед к ней, вдруг оттолкнул  одного
из солдат, его сопровождавших; другой помог  колоднику  сесть  в  кибитку  и
вместе с ним ускакал из городу. Это случилось 19 июня  1773  года.  Три  дня
после в Казани получено было утвержденное  в  Петербурге  решение  суда,  по
коему Пугачев приговорен к наказанию плетьми и к ссылке в Пелым на каторжную
работу 3.
     Пугачев явился  на  хуторах  отставного  казака  Данилы  Шелудякова,  у
которого жил он прежде  в  работниках.  Там  производились  тогда  совещания
злоумышленников.
     Сперва дело шло о побеге в Турцию: мысль издавна общая всем недовольным
казакам. Известно, что в царствование Анны Ивановны Игнатий  Некрасов  успел
привести ее в действо и увлечь за собою множество донских  казаков.  Потомки
их доныне живут в турецких областях, сохраняя на чуждой им родине веру, язык
и обычаи прежнего своего отечества. Во время последней  Турецкой  войны  они
дрались противу нас отчаянно. Часть их явилась  к  императору  Николаю,  уже
переплывшему Дунай на запорожской лодке;  так  же,  как  остаток  Сечи,  они
принесли повинную за своих отцов и возвратились  под  владычество  законного
своего государя.
     Но яицкие заговорщики слишком привязаны были к  своим  богатым  родимым
берегам. Они, вместо  побега,  положили  быть  новому  мятежу.  Самозванство
показалось им надежною пружиною. Для сего нужен был только прошлец,  дерзкий
и решительный, еще неизвестный народу. Выбор их пал на Пугачева. Им нетрудно
было его уговорить. Они немедленно начали собирать себе сообщников.
     Военная коллегия дала знать о побеге казанского колодника во все места,
где, по предположениям,  мог  он  укрываться.  Вскоре  подполковник  Симонов
узнал, что беглеца видели на хуторах,  находящихся  около  Яицкого  городка.
Отряды были посланы для поимки Пугачева, но не имели в том успеха: Пугачев и
его главные сообщники спасались от поиска, переходя с одного места на другое
и час от часу умножая свою шайку. Между  тем  разнеслись  странные  слухи...
Многие казаки взяты были под стражу. Схватили Михайла Кожевникова, привели в
комендантскую  канцелярию  и  пыткою  вынудили  от  него  следующие   важные
показания:
     В начале сентября находился он на своем хуторе, как приехал к нему Иван
Зарубин и объявил за тайну, что  великая  особа  находится  в  их  краю.  Он
убеждал Кожевникова  скрыть  ее  на  своем  хуторе.  Кожевников  согласился.
Зарубин уехал и в ту же ночь перед светом возвратился с Тимофеем  Мясниковым
и с неведомым человеком, все трое верхами. Незнакомец  был  росту  среднего,
широкоплеч и худощав. Черная борода его начинала седеть. Он был в верблюжьем
армяке, в голубой калмыцкой шапке и вооружен винтовкою. Зарубин  и  Мясников
поехали в город для повестки народу, а незнакомец, оставшись у  Кожевникова,
объявил ему, что он император Петр III, что слухи о смерти его  были  ложны,
что он, при помощи караульного офицера, ушел в  Киев,  где  скрывался  около
года; что потом был в Цареграде и тайно находился в русском войске во  время
последней турецкой войны; что оттуда явился он на Дону и был потом схвачен в
Царицыне,  но  вскоре  освобожден  верными  казаками;  что  в  прошлом  году
находился он на Иргизе и в Яицком городке, где был снова пойман и отвезен  в
Казань; что часовой, подкупленный  за  семьсот  рублей  неизвестным  купцом,
освободил его снова; что после подъезжал он к  Яицкому  городку,  но,  узнав
через одну женщину о строгости, с каковою  ныне  требуются  и  осматриваются
паспорта,  воротился  на  Сызранскую  дорогу,  по  коей  скитался  несколько
времени, пока наконец с Таловинского умета взят  Зарубиным  и  Мясниковым  и
привезен к Кожевникову. Высказав нелепую повесть, самозванец стал  объяснять
свои предположения. Он намерен был обнаружить себя по выступлении  казацкого
войска на  плавню  (осеннее  рыболовство),  во  избежание  супротивления  со
стороны гарнизона и напрасного кровопролития. Во время же  плавни  хотел  он
явиться посреди казаков, связать атамана,  идти  прямо  на  Яицкий  городок,
овладеть им и учредить заставы по всем дорогам, дабы  никуда  преждевременно
не дошло о нем известия. В случае же неудачи  думал  он  броситься  в  Русь,
увлечь ее всю за собою, повсюду поставить новых судей (ибо  в  нынешних,  по
его словам, присмотрена им многая неправда) и возвести на  престол  государя
великого князя. Сам же я, говорил он, уже царствовать не желаю.  Пугачев  на
хуторе Кожевникова находился три дня; Зарубин и Мясников приехали за  ним  и
увезли его на Усихину Россашь, где и намерен  он  был  скрываться  до  самой
плавни. Кожевников, Коновалов и Кочуров проводили его.
     Взятие под стражу Кожевникова и казаков, замешанных  в  его  показании,
ускорило ход происшествий. 18 сентября Пугачев  с  Будоринского  4  форпоста
пришел под Яицкий  городок  с  толпою,  из  трехсот  человек  состоявшею,  и
остановился в трех верстах от города за рекой Чаганом.
     В городе все  пришло  в  смятение.  Недавно  усмиренные  жители  начали
перебегать на сторону новых  мятежников.  Симонов  выслал  противу  Пугачева
пятьсот казаков, подкрепленных пехотою и с  двумя  пушками  под  начальством
майора Наумова. Двести казаков при капитане Крылове отряжены были вперед.  К
ним выехал навстречу казак,  держа  над  головою  возмутительное  письмо  от
самозванца. Казаки потребовали, чтоб письмо было им  прочтено.  Крылов  тому
противился. Произошел мятеж, и половина отряда тут же передалась на  сторону
самозванца и потащила с собою пятьдесят верных казаков, ухватя  за  узды  их
лошадей. Видя измену в своем отряде, Наумов возвратился в город. Захваченные
казаки приведены были к Пугачеву, и одиннадцать из них, по  приказанию  его,
повешены. Сии первые его жертвы были: сотники Витошнов, Черторогов, Раинев и
Коновалов; пятидесятники Ружеников, Толстов, Подъячев  и  Колпаков,  рядовые
Сидоровкин, Ларзянев и Чукалин.
     На другой день Пугачев приближился к городу;  но  при  виде  выходящего
противу него войска стал отступать, рассыпав по степи свою шайку. Симонов не
преследовал его, ибо казаков не хотел отрядить, опасаясь от  них  измены,  а
пехоту не смел отдалить от города, коего жители готовы  были  взбунтоваться.
Он донес обо всем оренбургскому  губернатору,  генерал-поручику  Рейнсдорпу,
требуя  от  него  легкого  войска  для  преследования  Пугачева.  Но  прямое
сообщение с Оренбургом было уже пресечено, и  донесение  Симонова  дошло  до
губернатора не прежде, как через неделю.
     С  шайкой,  умноженной  новыми  бунтовщиками,  Пугачев  пошел  прямо  к
Илецкому городку  5  и  послал  начальствовавшему  в  нем  атаману  Портнову
повеление - выйти к нему навстречу и с ним соединиться.  Он  обещал  казакам
пожаловать их крестом и бородою (илецкие, как  и  яицкие,  казаки  были  все
староверцы), реками, лугами, деньгами и провиантом,  свинцом  и  порохом,  и
вечною вольностию, угрожая  местию  в  случае  непослушания.  Верный  своему
долгу, атаман думал супротивляться; но казаки связали его и приняли Пугачева
с колокольным звоном и с хлебом-солью.  Пугачев  повесил  атамана,  три  дня
праздновал победу и, взяв с собою всех илецких казаков  и  городские  пушки,
пошел на крепость Рассыпную 6.
     Крепости, в том краю  выстроенные,  были  не  что  иное,  как  деревни,
окруженные  плетнем  или  деревянным  забором.  Несколько  старых  солдат  и
тамошних казаков, под защитою двух или трех пушек, были в них  безопасны  от
стрел и копий диких племен, рассеянных по  степям  Оренбургской  губернии  и
около ее границ. 24 сентября  Пугачев  напал  на  Рассыпную.  Казаки  и  тут
изменили.  Крепость  была  взята.  Комендант,  майор  Веловский,   несколько
офицеров и один священник были повешены, а  гарнизонная  рота  и  полтораста
казаков присоединены к мятежникам.
     Слух о самозванце быстро распространялся. Еще с  Будоринского  форпоста
Пугачев писал к киргиз-кайсакскому хану, именуя себя государем Петром III  и
требуя от него сына в  заложники  и  ста  человек  вспомогательного  войска.
Нурали-Хан подъезжал к Яицкому городку под видом переговоров с  начальством,
коему предлагал он свои услуги. Его благодарили  и  отвечали,  что  надеются
управиться  с  мятежниками  без  его  помощи.   Хан   послал   оренбургскому
губернатору татарское письмо самозванца с первым известием о его  появлении.
"Мы, люди, живущие на степях, - писал Нурали к губернатору, - не знаем,  кто
сей, разъезжающий по берегу: обманщик ли, или настоящий государь?  Посланный
от нас воротился, объявив, что того разведать не мог, а что  борода  у  того
человека русая".  При  сем,  пользуясь  обстоятельствами,  хан  требовал  от
губернатора возвращения аманатов, отогнанного скота  и  выдачи  бежавших  из
орды рабов. Рейнсдорп спешил отвечать,  что  кончина  императора  Петра  III
известна всему свету; что сам он видел  государя  во  гробе  и  целовал  его
мертвую руку. Он увещевал хана, в  случае  побега  самозванца  в  киргизские
степи, выдать его правительству, обещая за то милость императрицы.  Прошения
хана  были  исполнены.  Между  тем  Нурали  вошел  в  дружеские  сношения  с
самозванцем, не преставая уверять Рейнсдорпа в своем усердии к  императрице,
а киргизцы стали готовиться к набегам.
     Вслед за известием хана получено было  в  Оренбурге  донесение  яицкого
коменданта,  посланное  через  Самару.  Вскоре  потом  пришло  и   донесение
Веловского о взятии Илецкого городка.  Рейнсдорп  поспешил  принять  меры  к
прекращению возникающего зла. Он предписал бригадиру барону Билову выступить
из Оренбурга с четырьмястами солдат пехоты и конницы  и  с  шестью  полевыми
орудиями и идти к Яицкому городку, забирая по дороге людей с форпостов и  из
крепостей. Командиру Верхне-Озерной дистанции 7 бригадиру барону Корфу велел
как можно скорее идти к Оренбургу, подполковнику  Симонову  отрядить  майора
Наумова  с  полевой  командой  и  с  казаками  для  соединения  с   Биловым;
ставропольской  канцелярии  8  велено  было  выслать  к   Симонову   пятьсот
вооруженных калмыков, а ближайшим башкирцам и татарам  собраться  как  можно
скорее и в числе тысячи человек идти  навстречу  Наумову.  Ни  одно  из  сих
распоряжений не было исполнено. Билов занял  Татищеву  крепость  и  двинулся
было на Озерную, но, в пятнадцати верстах от оной,  услышав  ночью  пушечные
выстрелы, оробел и отступил. Рейнсдорп  вторично  приказал  ему  спешить  на
поражение бунтовщиков; Билов не  послушался  и  остался  в  Татищевой.  Корф
отговаривался  от  похода  под   различными   предлогами.   Вместо   пятисот
вооруженных калмыков не собралось их  и  трехсот,  и  те  бежали  с  дороги.
Башкирцы и татары не слушались предписания.  Майор  же  Наумов  и  войсковой
старшина Бородин, выступив из Яицкого городка, шли издали по следам Пугачева
и 3 октября прибыли в  Оренбург  степною  стороною  с  донесением  об  одних
успехах самозванца.
     Из Рассыпной Пугачев пошел на Нижне-Озерную 9. На  дороге  встретил  он
капитана Сурина, высланного на помощь Веловскому комендантом  Нижне-Озерной,
майором Харловым. Пугачев его повесил, а рота пристала к мятежникам. Узнав о
приближении Пугачева, Харлов отправил в Татищеву  молодую  жену  свою,  дочь
тамошнего коменданта Елагина, а  сам  приготовился  к  обороне.  Казаки  его
изменили и ушли к  Пугачеву.  Харлов  остался  с  малым  числом  престарелых
солдат. Ночью на 26 сентября вздумал он, для их ободрения,  палить  из  двух
своих пушек, и сии-то выстрелы испугали Билова и  заставили  его  отступить.
Утром Пугачев показался перед крепостию.  Он  ехал  впереди  своего  войска.
"Берегись, государь, - сказал ему старый казак, - неравно из пушки убьют". -
"Старый ты человек, - отвечал самозванец, - разве пушки льются на царей?"  -
Харлов бегал от одного солдата к другому и  приказывал  стрелять.  Никто  не
слушался. Он схватил фитиль, выпалил из одной пушки и кинулся  к  другой.  В
сие  время  бунтовщики  заняли  крепость,  бросились  на  единственного   ее
защитника и изранили его. Полумертвый, он думал от них откупиться и повел их
к избе, где было спрятано его имущество. Между тем за крепостью уже  ставили
виселицу; перед нею сидел Пугачев, принимая присягу жителей и  гарнизона.  К
нему привели Харлова, обезумленного  от  ран  и  истекающего  кровью.  Глаз,
вышибленный копьем, висел у него на щеке. Пугачев велел его казнить и с  ним
прапорщиков Фигнера и Кабалерова, одного писаря и татарина Бикбая.  Гарнизон
стал просить за своего доброго коменданта; но  яицкие  казаки,  предводители
мятежа,  были  неумолимы.  Ни  один  из  страдальцев  не  оказал  малодушия.
Магометанин Бикбай, взошед на лестницу, перекрестился и сам  надел  на  себя
петлю 10. На другой день Пугачев выступил и пошел на Татищеву 11.
     В сей крепости начальствовал полковник  Елагин.  Гарнизон  был  умножен
отрядом Билова, искавшего  в  ней  своей  безопасности.  Утром  27  сентября
Пугачев показался на высотах, ее  окружающих.  Все  жители  видели,  как  он
расставил там свои пушки и сам направил их на крепость. Мятежники  подъехали
к стенам, уговаривая гарнизон - не слушаться бояр и сдаться добровольно.  Им
отвечали  выстрелами.  Они  отступили.  Бесполезная  пальба  продолжалась  с
полудня до вечера; в то  время  скирды  сена,  находившиеся  близ  крепости,
загорелись,  подожженные  осаждающими.  Пожар  быстро  достигнул  деревянных
укреплений. Солдаты бросились тушить огонь.  Пугачев,  пользуясь  смятением,
напал с другой стороны. Крепостные казаки ему передались. Раненый  Елагин  и
сам Билов оборонялись отчаянно.  Наконец  мятежники  ворвались  в  дымящиеся
развалины. Начальники были захвачены.  Билову  отсекли  голову.  С  Елагина,
человека тучного, содрали кожу; злодеи вынули из него сало и мазали им  свои
раны. Жену его изрубили. Дочь их,  накануне  овдовевшая  Харлова,  приведена
была к победителю, распоряжавшему казнию ее родителей. Пугачев  поражен  был
ее  красотою  и  взял  несчастную  к  себе  в  наложницы,  пощадив  для  нее
семилетнего ее брата. Вдова майора Веловского, бежавшая из Рассыпной,  также
находилась в Татищевой: ее удавили. Все  офицеры  были  повешены.  Несколько
солдат и башкирцев выведены в поле и расстреляны картечью. Прочие  острижены
по-казацки  и  присоединены  к  мятежникам.   Тринадцать   пушек   достались
победителю.
     Известия об успехах Пугачева приходили в Оренбург одно за другим.  Едва
Веловский успел донести о взятии Илецкого  городка,  уже  Харлов  доносил  о
взятии Рассыпной; вслед  за  тем  Билов,  из  Татищевой,  извещал  о  взятии
Нижне-Озерной; майор Крузе, из Чернореченской, о  пальбе,  происходящей  под
Татищевой. Наконец (28 сентября) триста человек татар,  насилу  собранные  и
отправленные к Татищевой, возвратились с дороги с известием об участи Билова
и Елагина. Рейнсдорп, испуганный быстротою пожара, собрал совет  из  главных
оренбургских чиновников, и следующие меры были им утверждены:
     1) Все мосты через Сакмару разломать и пустить вниз по реке.
     2) У польских конфедератов, содержащихся в Оренбурге, отобрать оружие и
отправить их в Троицкую крепость под строжайшим присмотром.
     3) Разночинцам, имеющим оружие, назначить места для  защищения  города,
отдав их в распоряжение обер-коменданту, генерал-майору Валленштерну; прочим
находиться в готовности, в случае пожара, и быть под начальством таможенного
директора Обухова.
     4) Сеитовских татар перевести в город и поручить  начальство  над  ними
коллежскому советнику Тимашеву.
     5) Артиллерию отдать в распоряжение действительному статскому советнику
Старову-Милюкову, служившему некогда в артиллерии.
     Сверх сего, Рейнсдорп,  думая  уже  о  безопасности  самого  Оренбурга,
приказал  обер-коменданту  исправить  городские  укрепления  и  привести   в
оборонительное состояние. Гарнизонам  же  малых  крепостей,  еще  не  взятых
Пугачевым, велено было идти в  Оренбург,  зарывая  или  потопляя  тяжести  и
порох.
     Из Татищевой, 29 сентября, Пугачев пошел на Чернореченскую  12.  В  сей
крепости  оставалось  несколько  старых   солдат   при   капитане   Нечаеве,
заступившем на место коменданта, майора Крузе, который скрылся  в  Оренбург.
Они сдались без супротивления. Пугачев повесил капитана по жалобе крепостной
его девки.
     Пугачев, оставя Оренбург вправе, пошел к Сакмарскому городку 13,  коего
жители ожидали  его  с  нетерпением.  1-го  октября,  из  татарской  деревни
Каргале,  поехал  он  туда  в  сопровождении  нескольких  казаков.  Очевидец
описывает его прибытие следующим образом: 14
     "В крепости у станичной избы постланы были ковры  и  поставлен  стол  с
хлебом и солью. Поп ожидал Пугачева с крестом и  с  святыми  иконами.  Когда
въехал он в крепость, начали звонить в колокола; народ снял шапки,  и  когда
самозванец  стал  сходить  с  лошади,  при  помощи  двух  из  его   казаков,
подхвативших его под руки, тогда все пали  ниц.  Он  приложился  ко  кресту,
хлеб-соль  поцеловал  и,  сев  на  уготовленный  стул,  сказал:  "Вставайте,
детушки". Потом все целовали  его  руку.  Пугачев  осведомился  о  городских
казаках. Ему отвечали, что иные на службе, другие  с  их  атаманом,  Данилом
Донским, взяты в Оренбург, и  что  только  двадцать  человек  оставлены  для
почтовой гоньбы, но и те  скрылись.  Он  обратился  к  священнику  и  грозно
приказал ему отыскать их, примолвя: "Ты поп, так будь и  атаман;  ты  и  все
жители отвечаете мне за них своими головами". Потом поехал  он  к  атаманову
отцу, у которого был ему приготовлен обед. "Если б твой  сын  был  здесь,  -
сказал он старику, - то ваш обед был бы высок и честен:  но  хлеб-соль  твоя
помрачилась. Какой он атаман, коли  место  свое  покинул?"  -  После  обеда,
пьяный, он велел было казнить хозяина; но бывшие  при  нем  казаки  упросили
его; старик был только закован и посажен на одну ночь в станичную  избу  под
караул. На другой день  сысканные  казаки  представлены  были  Пугачеву.  Он
обошелся с ними ласково и взял с собою. Они спросили его:  сколько  прикажет
взять припасов? "Возьмите, - отвечал он, - краюшку хлеба: вы проводите  меня
только до Оренбурга". В сие  время  башкирцы,  присланные  от  оренбургского
губернатора, окружили город. Пугачев к ним выехал и без бою взял всех в свое
войско. На берегу Сакмары повесил он шесть человек" 15.
     В  тридцати  верстах  от  Сакмарского   городка   находилась   крепость
Пречистенская. Лучшая часть ее гарнизона была взята Биловым на походе его  к
Татищевой. Один из отрядов Пугачева занял ее без  супротивления.  Офицеры  и
гарнизон вышли навстречу победителям.  Самозванец,  по  своему  обыкновению,
принял солдат в свое войско и в первый раз оказал позорную милость офицерам.
     Пугачев усиливался: прошло две недели со дня, как явился он под  Яицким
городком с горстью бунтовщиков, и уж он имел до трех тысяч пехоты и  конницы
и более двадцати пушек. Семь крепостей были им взяты или сдались ему. Войско
его с часу на час умножалось неимоверно. Он решился пользоваться счастием  и
3 октября, ночью, под Сакмарским городком перешел реку через мост, уцелевший
вопреки распоряжениям Рейнсдорпа, и потянулся к Оренбургу.



     1 Пугачев на хуторе Шелудякова косил сено. В Уральске жива  еще  старая
казачка, носившая черевики его работы. Однажды, нанявшись накопать  гряды  в
огороде, вырыл он четыре могилы. Сие обстоятельство истолковано  было  после
как предзнаменование его участи.
     2 Малыковских управительских дел земский Трофим  Герасимов  и  Мечетной
слободы смотритель Федот Фадеев и сотник Сергей Протопопов в бытность его  в
Мечетной слободе  письменно  объявили:  Мечетной  слободы  крестьянин  Семен
Филиппов был в Яицке  за  покупкою  хлеба,  а  ехал  оттуда  с  раскольником
Емельяном Ивановым. Сей в городке Яицке подговаривал казаков бежать на  реку
Лобу, к турецкому султану,  обещая  по  12  рублей  жалованья  на  человека,
объявляя, что у него на границе оставлено до 200 тысяч рублей да  товару  на
70 тыс., а по приходе их паша-де даст им до 5  миллионов.  Некоторые  казаки
хотели было его связать и  отвести  в  комендантскую  канцелярию,  но  он-де
скрылся и находится, вероятно, в селе Малыковке.
     Вследствие сего вышедший из-за польской границы с данным с  Добрянского
форпосту пашпортом для определения на жительство по реке  Иргизу  раскольник
Емельян Иванов был  найден  и  приведен  ко  управительским  делам  выборным
Митрофаном Федоровым и Филаретова раскольничьего скита  иноком  Филаретом  и
крестьянином Мечетной слободы Степаном Васильевым  с  товарищи,  -  оказался
подозрителен, бит кнутом; а в допросе показал, что он  зимовейский  служилый
казак Емельян Иванов Пугачев, от роду 40 лет; с той  станицы  бежал  великим
постом сего 72 года в слободу Ветку за границу, жил там недель 15, явился на
Добрянском форпосте, где сказался вышедшим из Польши; и  в  августе  месяце,
высидев тут 6 недель в карантине, пришел в Яицк и стоял с  неделю  у  казака
Дениса Степанова Пьянова. А  все-де  говорил  он  пьяный,  а  об  подданстве
султану и встрече пашою и 5 мил. не говаривал, - а имел-де  он  намерение  в
Симбирскую провинциальную канцелярию явиться для определения к жительству на
реке Иргизе. По резолюции дворцовых  дел  был  он  отправлен  под  караул  с
мужиками малыковскими, а сообщено сие в коменд.  канцелярию,  учрежденную  в
городе Яицке 19 декабря 1772 (Промемория  от  дворцовых  Малыковских  дел  в
комендантскую канцелярию, учрежденную в городе Яицке, декабря 18, 1772 года,
поданная смотрителем Иваном Расторгуевым).
     Крестьянин Семен Филиппов содержался под караулом до самого 1775  года.
По окончании следствия над Пугачевым  и  его  сообщниками  велено  было  его
освободить и сверх того о  награждении  его,  Филиппова,  яко  доносителя  в
Малыковке  о  начальном   прельщении   злодея   Пугачева,   представить   на
рассмотрение Правительствующему сенату. (См. сентенцию 10 января 1775 года.)
     3 "Оному Пугачеву, за побег его за границу в  Польшу  и  за  утайку  по
выходе его оттуда в Россию о своем  названии,  а  тем  больше  за  говорение
возмутительных и вредных слов, касающихся до побега всех  яицких  казаков  в
Турецкую область, учинить наказание плетьми и послать  так,  как  бродягу  и
привыкшего к праздной и предерзкой жизни, в город Пелым, где употреблять его
в казенную работу. 6 мая 1773". ("Записки о жизни и службе А. И. Бибикова".)
     4 Форпост Будоринский в 79 верстах от Яицкого городка.
     5 Илецкий городок  в  145  верстах  от  Яицкого  городка  и  в  124  от
Оренбурга. В нем находилось до 300 казаков. Илецкие казаки были тут поселены
статским советником Кирилловым, образователем Оренбургской губернии.
     6 Крепость  Рассыпная,  выстроенная  при  том  месте,  где  обыкновенно
перебирались киргизцы вброд  через  Яик.  Она  находится  в  25  верстах  от
Илецкого городка, а в 101 от Оренбурга.
     7 В 1773 году Оренбургская губерния разделялась  на  четыре  провинции:
Оренбургскую, Исетскую, Уфимскую и  Ставропольскую.  К  первой  принадлежали
дистрикт  (уезд)  Оренбургский  и  Яицкий  городок  со  всеми  форпостами  и
станицами,  до  самого  Гурьева,  также  и  Бугульминская  земская  контора.
Исетская провинция заключала в себе Зауральскую Башкирию и  уезды  Исетский,
Шадринский и Окуневский; Уфимская провинция  -  уезды  Осинский,  Бирский  и
Мензелинский. Ставропольскую провинцию составлял один обширный  уезд.  Сверх
сего, Оренбургская губерния разделялась еще  на  восемь  линейных  дистанций
(ряд крепостей, выстроенных по рекам Волге, Самаре, Яику, Сакмаре и Ую); сии
дистанции находились  под  ведомством  военных  начальников,  пользовавшихся
правами провинциальных воевод. (См. Бишинга и Рычкова.)
     8 Ставропольская канцелярия ведала дела крещеных калмыков, поселенных в
Оренбургской губернии.
     9 Нижне-Озерная  находится  в  19  верстах  от  Рассыпной  и  в  82  от
Оренбурга. Она выстроена на высоком берегу  Яика.-  Память  капитана  Сурина
сохранилась в солдатской песне: Из крепости из Зерной,
     На подмогу Рассыпной,
     Вышел капитан Сурин
     Со командою один, и проч.
     10 Неизвестный автор краткой исторической записки:  Historie  de  la  r
évolte de Pougatschef 1)  -  рассказывает  смерть  Харлова  следующим
образом:
     Le major Charlof avait épousé, depuis quelques  semaines,
la fille du colonel Jélagin, jeune personne très  aimable.  Il
avait été dangereusement blessé en d éfendant la
place et on l'avait rapporté chez  lui.  Lorsque  la  forteresse  fut
prise, Pougatschef envoya chez lui, le fit arracher de son  lit  et  emmener
devant lui. La jeune épouse, au d ésespoir, le suivit, se jeta
aux pieds du vainqueur et lui demanda la grâce de son mari. - Je  vais
le faire pendre en ta pr ésence, - répondit le barbare. A  ces
mots la jeune femme verse un torrent de  larmes,  embrasse  de  nouveau  les
pieds de Pougatschef et implore sa pitié; tout fut inutile et Charlof
fut  pendu  à  l'instant  même,  en  présence   de   son
épouse. A peine eut-il expiré que les cosaques se saisirent de
la femme et la forcèrent d'assouvir la passion brutale de Pougatschef
2). - Автор находит тут невероятности  и  пускается  в  рассуждения.  -  Les
peuples les  plus  barbares  respectent  les  mœurs  jusqu'à  un
certain point, et Pougatschef avait trop de bon sens pour  commettre  devant
ses soldats  etc.  3)  Болтовня;  но  вообще  вся  записка  замечательна  и,
вероятно, составлена дипломатическим агентом,  находившимся  в  то  время  в
Петербурге.
     11 Крепость Татищева, при устье реки Камыш-Самары, основана Кирилловым,
образователем  Оренбургской  губернии,  и  названа  от  него  Камыш-Самарою.
Татищев, заступивший место  Кириллова,  назвал  ее  своим  именем:  Татищева
пристань. Находится в 28 верстах от Нижне-Озерной и в 54 (прямой дорогою) от
Оренбурга.
     12 Чернореченская в 36 верстах от Татищевой и в 18 от Оренбурга.
     13 Сакмарский город, основанный при реке Сакмаре, находится в 29 в.  от
Оренбурга. В нем было до 300 казаков.
     14 Показание крестьянина Алексея Кириллова от 6 октября 1773 года.  (Из
Оренбургского архива.)
     15 Повешены два курьера, ехавшие в Оренбург, один из Сибири, другой  из
Уфы, гарнизонный капрал, толмач-татарин, старый садовник, некогда  бывший  в
Петербурге  и  знавший  государя  Петра  III,  да   приказчик   с   рудников
Твердышевских.



     Меры правительства. - Состояние Оренбурга. -  Объявление  Рейнсдорпа  о
Пугачеве. - Разбойник Хлопуша. - Пугачев под Оренбургом. - Бердская слобода.
-  Сообщники  Пугачева.  -  Генерал-майор  Кар.  -  Его  неудача.  -  Гибель
полковника Чернышева. - Кар оставляет армию. - Бибиков.

     Оренбургские дела принимали худой оборот. С часу на час ожидали  общего
возмущения  Яицкого  войска;  башкирцы,  взволнованные   своими   старшинами
(которых Пугачев  успел  задарить  верблюдами  и  товарами,  захваченными  у
бухарцев), начали нападать на русские  селения  и  кучами  присоединяться  к
войску бунтовщиков. Служивые калмыки бежали  с  форпостов.  Мордва,  чуваши,
черемисы перестали повиноваться русскому  начальству.  Господские  крестьяне
явно  оказывали  свою  приверженность  самозванцу,  и   вскоре   не   только
Оренбургская, но и пограничные с нею губернии пришли в опасное колебание.
     Губернаторы, казанский - фон-Брант, сибирский - Чичерин и  астраханский
- Кречетников,  вслед  за  Рейнсдорпом,  известили  государственную  Военную
коллегию  о  яицких  происшествиях.  Императрица  с  беспокойством  обратила
внимание  на   возникающее   бедствие.   Тогдашние   обстоятельства   сильно
благоприятствовали беспорядкам. Войска отовсюду были отвлечены в Турцию и  в
волнующуюся Польшу. Строгие меры, принятые по всей  России  для  прекращения
недавно  свирепствовавшей  чумы,  производили  в  черни  общее  негодование.
Рекрутский набор усиливал затруднения.  Повелено  было  нескольким  ротам  и
эскадронам из Москвы, Петербурга, Новагорода и Бахмута наскоро  следовать  в
Казань. Начальство над ними поручено генерал-майору  Кару,  отличившемуся  в
Польше твердым исполнением строгих предписаний начальства.  Он  находился  в
Петербурге,  при  приеме  рекрут.  Ему  велено  было  сдать   свою   бригаду
генерал-майору Нащокину и спешить к местам, угрожаемым  опасностию.  К  нему
присоединили генерал-майора Фреймана, уже усмирявшего раз  яицкое  войско  и
хорошо знавшего театр  новых  беспорядков.  Начальникам  окрестных  губерний
велено было, с их стороны, делать  нужные  распоряжения.  Манифестом  от  15
октября правительство  объявило  народу  о  появлении  самозванца,  увещевая
обольщенных отстать заблаговременно от преступного заблуждения 1.
     Обратимся к Оренбургу.
     В сем городе находилось до трех тысяч войска и до семидесяти орудий.  С
таковыми средствами можно и должно было уничтожить мятежников. К  несчастию,
между военными начальниками не было ни одного, знавшего свое дело. Оробев  с
самого начала, они дали время Пугачеву усилиться и  лишили  себя  средств  к
наступательным  движениям.  Оренбург  претерпел  бедственную   осаду,   коей
любопытное изображение сохранено самим Рейнсдорпом 2.
     Несколько дней появление Пугачева было тайною для оренбургских жителей,
но молва  о  взятии  крепостей  вскоре  разошлась  по  городу,  а  поспешное
выступление Билова 3 подтвердило справедливые слухи. В  Оренбурге  оказалось
волнение; казаки с угрозами роптали; устрашенные  жители  говорили  о  сдаче
города. Схвачен был зачинщик  смятения,  отставной  сержант  4,  подосланный
Пугачевым. В допросе он показал, что имел намерение заколоть губернатора.  В
селениях,  около  Оренбурга,  начали  показываться  возмутители.   Рейнсдорп
обнародовал объявление о Пугачеве, в коем объяснял его  настоящее  звание  и
прежние преступления 5. Оно было писано темным и запутанным  слогом.  В  нем
было сказано, что о злодействующем с яицкой стороны носится слух,  якобы  он
другого состояния, нежели как есть; но что он в  самом  деле  донской  казак
Емельян Пугачев, за прежние преступления наказанный кнутом с поставлением на
лице знаков. Сие показание было несправедливо 6. Рейнсдорп  поверил  ложному
слуху, и мятежники потом торжествовали, укоряя его в клевете 7.
     Казалось, все меры,  предпринимаемые  Рейнсдорпом,  обращались  ему  во
вред. В оренбургском остроге содержался тогда в оковах злодей, известный под
именем Хлопуши. Двадцать лет разбойничал  он  в  тамошних  краях;  три  раза
ссылаем был в Сибирь и три раза находил способ уходить. Рейнсдорп вздумал  8
употребить смышленого каторжника и чрез него переслать в  шайку  Пугачевскую
увещевательные  манифесты.  Хлопуша  явился   в   точности   исполнить   его
препоручения. Он был освобожден, явился прямо к Пугачеву и вручил ему самому
все губернаторские бумаги.  "Знаю,  братец,  что  тут  написано",  -  сказал
безграмотный  Пугачев  и  подарил  ему  полтину  денег  и   платье   недавно
повешенного киргизца. Хорошо зная край, на который так  долго  наводил  ужас
своими разбоями, Хлопуша сделался  ему  необходим.  Пугачев  наименовал  его
полковником и поручил ему грабеж и возмущение заводов. Хлопуша оправдал  его
доверенность. Он пошел по реке Сакмаре, возмущая окрестные  селения,  явился
на Бугульчанской  и  Стерлитамацкой  пристанях  и  на  уральских  заводах  и
переслал оттоле Пугачеву пушки, ядра и порох, умножа свою  шайку  приписными
крестьянами и башкирцами, товарищами его разбоев.
     5 октября Пугачев со своими силами  расположился  лагерем  на  казачьих
лугах, в пяти  верстах  от  Оренбурга.  Он  тотчас  двинулся  вперед  и  под
пушечными выстрелами поставил  одну  батарею  на  паперти  церкви  у  самого
предместия, а другую в загородном губернаторском доме. Он отступил,  отбитый
сильною пальбою. В тот же день по  приказанию  губернатора  предместие  было
выжжено. Уцелела одна только изба и Георгиевская церковь. Жители  переведены
были в город, и им обещано вознаграждение за  весь  убыток.  Начали  очищать
ров, окружающий город, а вал обносить рогатками.
     Ночью около всего города запылали скирды заготовленного на  зиму  сена.
Губернатор не успел перевезти оное в  город.  Противу  зажигателей  (уже  на
другой день утром) выступил майор Наумов (только что  прибывший  из  Яицкого
городка). С ним было тысяча пятьсот человек конницы  и  пехоты.  Встреченный
пушками, он перестреливался и отступил  безо  всякого  успеха.  Его  солдаты
робели, а казакам он не доверял.
     Рейнсдорп собрал опять совет из военных и гражданских своих  чиновников
и требовал от них письменного мнения: выступить ли еще противу  злодея,  или
под защитой городских укреплений ожидать прибытия новых войск? На сем совете
действительный  статский  советник  Старов-Милюков  один   объявил   мнение,
достойное военного человека: идти противу бунтовщиков. Прочие боялись  новою
неудачею привести жителей в опасное уныние и  только  думали  защищаться.  С
последним мнением согласился и Рейнсдорп.
     8 октября мятежники выехали грабить Меновой двор, находившийся  в  трех
верстах от города 9. Высланный противу их отряд прогнал их,  убив  на  месте
двести  человек  и   захватив   до   ста   шестнадцати.   Рейнсдорп,   желая
воспользоваться сим случаем,  несколько  ободрившим  его  войско,  хотел  на
другой день  выступить  противу  Пугачева;  но  все  начальники  единогласно
донесли ему, что на  войско  никаким  образом  положиться  было  невозможно:
солдаты, приведенные в уныние и недоумение, сражались неохотно; а казаки  на
самом месте сражения могли соединиться с мятежниками, и следствия их  измены
были бы гибелью для Оренбурга. Бедный Рейнсдорп не знал, что делать  10.  Он
кое-как успел, однако ж, уговорить и  усовестить  своих  подчиненных,  и  12
октября Наумов вывел опять из города свое ненадежное войско.
     Сражение  завязалось.  Артиллерия  Пугачева  была  превосходнее  числом
вывезенной из города. Оренбургские казаки с непривычки робели ядер и  жались
к городу, под прикрытие пушек, расставленных  по  валу.  Отряд  Наумова  был
окружен со всех сторон многочисленными толпами.  Он  выстроился  в  карре  и
начал отступать, отстреливаясь от неприятеля. Сражение  продолжалось  четыре
часа. Наумов убитыми, ранеными и бежавшими потерял сто семнадцать человек.
     Не проходило дня без перестрелок. Мятежники  толпами  разъезжали  около
городского вала и нападали на фуражиров. Пугачев несколько раз подступал под
Оренбург со  всеми  своими  силами.  Но  он  не  имел  намерения  взять  его
приступом. "Не стану тратить людей,  -  говорил  он  сакмарским  казакам,  -
выморю  город  мором".  Не  раз  находил  он   способ   доставлять   жителям
возмутительные свои листы. Схватили в городе несколько злодеев,  подосланных
от самозванца; у них находили порох и фитили.
     Вскоре в Оренбурге оказался недостаток в сене. У  войска  и  у  жителей
худые и к работе не способные лошади были отобраны  и  отправлены  частию  к
Илецкой защите и к Верхо-Яицкой крепости,  частию  в  Уфимский  уезд.  Но  в
нескольких верстах от города лошади были захвачены бунтующими крестьянами  и
татарами, а казаки, гнавшие табун, отосланы к Пугачеву.
     Осенняя стужа настала ранее обыкновенного. С 14  октября  начались  уже
морозы; 16-го выпал снег. 18-го  Пугачев,  зажегши  свой  лагерь,  со  всеми
тяжестями пошел обратно от Яика к Сакмаре и  расположился  под  Бердскою  11
слободою, близ летней сакмарской дороги, в семи верстах от Оренбурга. Оттоле
разъезды его не переставали тревожить город, нападать на фуражиров и держать
гарнизон во всегдашнем опасении.
     2 ноября Пугачев со всеми силами подступил опять к Оренбургу и, поставя
около всего города батареи, открыл ужасный огонь. С городской стены отвечали
ему тем же. Между  тем  человек  тысяча  из  его  пехоты,  со  стороны  реки
закравшись в погреба выжженного предместья, почти у самого вала  и  рогаток,
стреляли из ружей и сайдаков. Сам  Пугачев  ими  предводительствовал.  Егеря
полевой команды выгнали их из предместия. Пугачев едва не  попался  в  плен.
Вечером огонь утих; но во всю ночь мятежники пальбою сопровождали бой  часов
соборной церкви, делая по выстрелу на каждый час.
     На  другой  день  огонь  возобновился,  несмотря  на  стужу  и  метель.
Мятежники в церкви разложили огонь, истопили  избу,  уцелевшую  в  выжженном
предместии, и грелись попеременно. Пугачев  поставил  пушку  на  паперти,  а
другую велел втащить на колокольню. В версте от  города  находилась  высокая
мишень, служившая целью во время артиллерийских учений.  Мятежники  устроили
там свою главную батарею. Обоюдная пальба  продолжалась  целый  день.  Ночью
Пугачев отступил, претерпев незначительный урон и не сделав вреда осажденным
12. Утром из города высланы были невольники, под прикрытием  казаков,  срыть
мишень и другие укрепления, а  избу  разломать.  В  церкви,  куда  мятежники
приносили своих раненых, видны были на помосте кровавые лужи. Оклады с  икон
были ободраны, напрестольное одеяние изорвано в лоскутья. Церковь осквернена
была даже калом лошадиным и человечьим.
     Стужа усилилась. 6 ноября Пугачев с яицкими казаками перешел из  своего
нового лагеря в самую  слободу.  Башкирцы,  калмыки  и  заводские  крестьяне
остались на прежнем месте, в своих кибитках и землянках. Разъезды, нападения
и перестрелки не прекращались. С каждым днем  силы  Пугачева  увеличивались.
Войско его состояло уже из двадцати пяти  тысяч;  ядром  оного  были  яицкие
казаки  и  солдаты,  захваченные  по  крепостям;  но  около  их   скоплялось
неимоверное множество татар, башкирцев, калмыков, бунтующих крестьян, беглых
каторжников и бродяг всякого рода. Вся эта сволочь была  кое-как  вооружена,
кто копьем, кто пистолетом, кто офицерской шпагой. Иным розданы были  штыки,
наткнутые на длинные палки; другие носили дубины;  большая  часть  не  имела
никакого оружия. Войско  разделено  было  на  полки,  состоящие  из  пятисот
человек. Жалованье получали  одни  яицкие  казаки;  прочие  довольствовались
грабежом. Вино продавалось от казны. Корм и лошадей доставляли от башкирцев.
За побег объявлена была смертная казнь. Десятник головою отвечал  за  своего
беглеца. Учреждены были частые разъезды и караулы. Пугачев  строго  наблюдал
за их исправностию, сам  их  объезжая,  иногда  и  ночью.  Учения  (особенно
артиллерийские) происходили почти всякий день. Церковная служба отправлялась
ежедневно. На ектении поминали государя Петра  Феодоровича  и  супругу  его,
государыню Екатерину Алексеевну. Пугачев,  будучи  раскольником,  в  церковь
никогда не ходил. Когда ездил он по базару или по бердским улицам, то всегда
бросал в народ медными деньгами. Суд и расправу давал сидя в  креслах  перед
своею избою. По бокам его сидели  два  казака,  один  с  булавою,  другой  с
серебряным топором. Подходящие к нему кланялись  в  землю  и,  перекрестясь,
целовали его руку. Бердская слобода  была  вертепом  убийств  и  распутства.
Лагерь  полон  был  офицерских  жен  и  дочерей,   отданных   на   поругание
разбойникам. Казни происходили каждый день. Овраги около Берды были завалены
трупами  расстрелянных,  удавленных,   четвертованных   страдальцев.   Шайки
разбойников устремлялись во все стороны, пьянствуя по селениям, грабя  казну
и достояние дворян, но  не  касаясь  крестьянской  собственности.  Смельчаки
подъезжали к рогаткам оренбургским; иные, наткнув шапку на  копье,  кричали:
"Господа казаки! пора вам одуматься и служить  государю  Петру  Федоровичу".
Другие требовали, чтобы им выдали Мартюшку  Бородина  (войскового  старшину,
прибывшего в Оренбург из Яицкого городка вместе с отрядом Наумова), и  звали
казаков к себе в гости, говоря: "У нашего батюшки  вина  много!"  Из  города
противу их выезжали наездники, и завязывались перестрелки,  иногда  довольно
жаркие. Нередко сам Пугачев являлся тут же, хвастая  молодечеством.  Однажды
прискакал он, пьяный, потеряв шапку и шатаясь на седле, - и едва не  попался
в плен. Казаки спасли его и утащили, подхватив его лошадь под уздцы 13.
     Пугачев не был самовластен. Яицкие казаки, зачинщики  бунта,  управляли
действиями  прошлеца,  не  имевшего  другого  достоинства,  кроме  некоторых
военных познаний и дерзости необыкновенной. Он ничего не предпринимал без их
согласия; они же часто действовали без его ведома, а иногда  и  вопреки  его
воле. Они оказывали ему наружное почтение, при  народе  ходили  за  ним  без
шапок и били ему челом; но наедине обходились с ним как с товарищем и вместе
пьянствовали, сидя при нем в шапках и в одних рубахах и  распевая  бурлацкие
песни. Пугачев скучал их опекою. "Улица моя  тесна",  -  говорил  он  Денису
Пьянову, пируя на свадьбе  младшего  его  сына  14.  Не  терпя  постороннего
влияния на царя, ими созданного, они  не  допускали  самозванца  иметь  иных
любимцев и поверенных. Пугачев в начале своего бунта взял к  себе  в  писаря
сержанта Кармицкого, простив его под  самой  виселицей.  Кармицкий  сделался
вскоре его любимцем. Яицкие казаки, при  взятии  Татищевой,  удавили  его  и
бросили с камнем на шее в воду. Пугачев о  нем  осведомился.  "Он  пошел,  -
отвечали ему, - к своей матушке вниз по Яику". Пугачев молча  махнул  рукой.
Молодая Харлова имела несчастие привязать к себе самозванца. Он держал ее  в
своем лагере под Оренбургом. Она одна имела право во всякое время входить  в
его кибитку; по ее просьбе прислал он в Озерную приказ - похоронить тела  им
повешенных при взятии крепости. Она встревожила подозрения ревнивых злодеев,
и Пугачев, уступив их  требованию,  предал  им  свою  наложницу.  Харлова  и
семилетний брат ее были расстреляны. Раненые, они сползлись друг с другом  и
обнялись. Тела их, брошенные в кусты, оставались долго в том же положении.
     В числе главных мятежников отличался Зарубин (он же и Чика),  с  самого
начала бунта сподвижник и пестун Пугачева. Он именовался фельдмаршалом и был
первый   по   самозванце.    Овчинников,    Шигаев,    Лысов    и    Чумаков
предводительствовали войском. Все они назывались именами вельмож, окружавших
в  то  время  престол  Екатерины.  Чика  графом  Чернышевым,  Шигаев  графом
Воронцовым, Овчинников графом Паниным, Чумаков графом Орловым 15.  Отставной
артиллерийский   капрал   Белобородов   пользовался   полною   доверенностию
самозванца.  Он  вместе  с  Падуровым   заведовал   письменными   делами   у
безграмотного Пугачева  и  ввел  строгий  порядок  и  повиновение  в  шайках
бунтовщиков. Перфильев, при начале бунта находившийся в Петербурге по  делам
яицкого войска, обещался правительству  привести  казаков  в  повиновение  и
выдать самого Пугачева в руки правосудия;  но,  приехав  в  Берду,  оказался
одним из самых ожесточенных бунтовщиков и соединил  судьбу  свою  с  судьбою
самозванца. Разбойник Хлопуша,  из-под  кнута  клейменный  рукою  палача,  с
ноздрями, вырванными до хрящей,  был  один  из  любимцев  Пугачева.  Стыдясь
своего безобразия, он носил на лице сетку или закрывался рукавом, как  будто
защищаясь от мороза 16. Вот какие люди колебали государством!
     Кар между  тем  прибыл  на  границу  Оренбургской  губернии.  Казанский
губернатор еще до приезда  его  успел  собрать  несколько  сот  гарнизонных,
отставных и поселенных солдат и  расположить  их  частию  около  Кичуевского
фельдшанца, частию по реке Черемшану,  на  половине  дороги  от  Кичуева  до
Ставрополя. На Волге находились человек тридцать рядовых при  одном  офицере
для поимки разбойников: им велено было примечать за движениями  бунтовщиков.
Брант писал в Москву к генерал-аншефу  князю  Волконскому,  требуя  от  него
войска. Но московский гарнизон был весь отряжен для отвода рекрут, а Томский
полк, находившийся в Москве, содержал караулы  на  заставах,  учрежденных  в
1771 году во время свирепствовавшей  чумы.  Князь  Волконский  мог  отрядить
только триста рядовых при одной пушке и  тотчас  послал  их  на  подводах  в
Казань.
     Кар предписал симбирскому коменданту полковнику Чернышеву,  идущему  по
Самарской линии к Оренбургу,  занять  как  можно  скорее  Татищеву.  Он  был
намерен, тотчас по прибытии генерал-майора Фреймана, находившегося в  Калуге
для приема рекрут, послать его на подкрепление Чернышеву. Кар не  сумневался
в успехе. "Опасаюсь только, - писал он графу З. Г. Чернышеву,  -  чтобы  сии
разбойники, сведав о приближении команд, не обратились бы в бег, не  допустя
до себя оных, по тем же самым местам, отколь они  появились".  Он  предвидел
затруднения только в преследовании Пугачева, по причине зимы и недостатка  в
коннице.
     В начале  ноября,  не  дождавшись  ни  артиллерии,  ни  ста  семидесяти
гренадер, посланных к  нему  из  Симбирска,  ни  высланных  к  нему  из  Уфы
вооруженных башкирцев и мещеряков, он стал подаваться вперед. На дороге,  во
ста верстах от Оренбурга, он узнал,  что  отряженный  от  Пугачева  ссыльный
разбойник Хлопуша, вылив пушки на Овзяно-Петровском  17  заводе  и  возмутив
приписных крестьян и окрестных башкирцев,  возвращается  под  Оренбург.  Кар
поспешил пресечь ему дорогу  и  7  ноября  послал  секунд-майора  Шишкина  с
четырьмястами рядовых и двумя пушками в деревню Юзееву 18, а сам с генералом
Фрейманом и  премиер-майором  Ф.  Варнстедом,  только  что  подоспевшими  из
Калуги, выступил из Сарманаевой.  Шишкин  был  встречен  под  самой  Юзеевой
шестьюстами мятежниками. Татары и вооруженные  крестьяне,  бывшие  при  нем,
тотчас передались. Шишкин, однако, рассеял сию толпу несколькими выстрелами.
Он занял деревню, куда Кар и Фрейман и прибыли в четвертом часу ночи. Войско
было так утомлено,  что  невозможно  было  даже  учредить  конные  разъезды.
Генералы решились ожидать света, чтобы напасть на  бунтовщиков,  и  на  заре
увидели  перед  собой  ту  же  толпу.  Мятежникам  передали   увещевательный
манифест; они его приняли, но отъехали с бранью, говоря,  что  их  манифесты
правее, и начали стрелять из бывшей у них пушки. Их разогнали опять... В это
время Кар услышал у  себя  в  тылу  четыре  дальних  пушечных  выстрела.  Он
испугался и поспешно начал отступать, полагая себя отрезанным от Казани. Тут
более двух тысяч мятежников наскакали со всех  сторон  и  открыли  огонь  из
девяти орудий. Пугачев сам ими  предводительствовал.  Хлопуша  успел  с  ним
соединиться. Рассыпавшись по полям на  расстоянии  пушечного  выстрела,  они
были вне всякой  опасности.  Конница  Кара  была  утомлена  и  малочисленна.
Мятежники, имея добрых лошадей, при наступлении пехоты отдалялись,  проворно
перевозя свои пушки с одной горы на другую, и таким образом семнадцать верст
сопровождали отступающего Кара. Он целых восемь часов отстреливался из своих
пяти пушек, бросил свой обоз и потерял (если верить его донесению) не  более
ста двадцати человек убитыми, ранеными и бежавшими. Башкирцы,  ожидаемые  из
Уфы, не бывали; находившиеся в недальнем расстоянии  под  начальством  князя
Уракова бежали, заслыша пальбу. Солдаты, по большей  части  престарелые  или
рекруты, громко роптали и готовы были сдаться; молодые офицеры, не  бывавшие
в огне, не  умели  их  ободрить.  Гренадеры,  отправленные  на  подводах  из
Симбирска при поручике Карташове, ехали с такой оплошностию, что даже  ружья
не были у них заряжены и каждый спал в своих санях. Они  сдались  с  четырех
первых выстрелов, услышанных Каром поутру из деревни Юзеевой.
     Кар потерял вдруг свою самонадеянность. С донесением о своем  уроне  он
представил Военной коллегии, что для  поражения  Пугачева  нужны  не  слабые
отряды, а целые полки, надежная конница и сильная артиллерия. Он  немедленно
послал  повеление  полковнику  Чернышеву  не  выступать  из  Переволоцкой  и
стараться в ней укрепиться в ожидании дальнейших распоряжений. Но  посланный
к Чернышеву не мог уже его догнать.
     11 ноября Чернышев выступил из Переволоцкой и 13-го  в  ночь  прибыл  в
Чернореченскую.  Тут  он  получил  от  двух  илецких  казаков,   приведенных
сакмарским атаманом, известие о разбитии Кара  и  о  взятии  ста  семидесяти
гренадер.  В  истине  последнего  показания  Чернышев  не  мог   усомниться:
гренадеры были отправлены им самим из  Симбирска,  где  они  находились  при
отводе рекрут. Он не знал, на что решиться: отступить ли к Переволоцкой  или
спешить  к  Оренбургу,  куда  накануне  отправил  он   донесение   о   своем
приближении. В сие время явились к нему пять казаков и один солдат, которые,
как уверяли, бежали из Пугачевского  стана.  Между  ими  находился  казацкий
сотник и депутат 19 Падуров. Он уверил Чернышева в своем усердии,  представя
в доказательство свою депутатскую медаль,  и  советовал  немедленно  идти  к
Оренбургу, вызываясь провести его безопасными местами. Чернышев ему  поверил
и в тот же час, без барабанного бою, выступил из Чернореченской. Падуров вел
его горами, уверяя, что передовые караулы Пугачева  далеки  и  что  если  на
рассвете они его и увидят, то опасность уже минуется и  он  беспрепятственно
успеет вступить в Оренбург. Утром Чернышев пришел к Сакмаре  и  при  урочище
Маяке, в пяти верстах от Оренбурга, начал переправляться по льду. С ним было
тысяча пятьсот солдат  и  казаков,  пятьсот  калмыков  и  двенадцать  пушек.
Капитан Ружевский переправился первый с артиллерией  и  легким  войском;  он
тотчас, взяв с  собой  трех  казаков,  отправился  в  Оренбург  и  явился  к
губернатору с известием  о  прибытии  Чернышева.  -  В  самое  сие  время  в
Оренбурге услышали пушечную пальбу, которая через четверть часа и умолкла...
Несколько  времени  спустя  Рейнсдорп  получил  известие,  что  весь   отряд
Чернышева взят и ведется в лагерь Пугачева.
     Чернышев был обманут Падуровым, который привел его  прямо  к  Пугачеву.
Мятежники вдруг на него бросились и овладели артиллерией. Казаки  и  калмыки
изменили. Пехота, утомленная стужею, голодом и ночным  переходом,  не  могла
супротивляться. Все было  захвачено.  Пугачев  повесил  Чернышева,  тридцать
шесть офицеров, одну прапорщицу  и  калмыцкого  полковника  20,  оставшегося
верным своему несчастному начальнику.
     В то же самое время бригадир Корф вступал в Оренбург с  двумя  тысячами
четырьмястами человек войска и с двадцатью  орудиями.  Пугачев  напал  и  на
него, но был отражен городскими казаками.
     Оренбургское начальство  казалось  обезумленным  от  ужаса.  14  ноября
Рейнсдорп, не подав накануне никакой помощи  отряду  несчастного  Чернышева,
вздумал сделать сильную вылазку. Все войско, бывшее в городе (включая тут же
и вновь  прибывший  отряд),  было  выведено  в  поле  под  предводительством
обер-коменданта.  Бунтовщики,  верные  своей  системе,  сражались  издали  и
врассыпную, производя беспрестанный огонь из  многочисленных  своих  орудий.
Изнуренная городская конница не могла иметь и надежды на успех.  Валленштерн
принужден был составить карре и отступить, потеряв тридцать два человека 21.
В тот же день майор Варнстед, отряженный Каром  на  Ново-Московскую  дорогу,
встречен был сильным  отрядом  Пугачева  и  поспешно  отступил,  потеряв  до
двухсот человек убитыми.
     Получив известие о взятии Чернышева, Кар совершенно упал духом и  думал
уже не о победе над презренным бунтовщиком, но о  собственной  безопасности.
Он донес обо всем Военной коллегии, самовольно отказался от начальства,  под
предлогом болезни,  дал  несколько  умных  советов  насчет  образа  действий
противу Пугачева и, оставя  свое  войско  на  попечение  Фрейману,  уехал  в
Москву, где появление его произвело общий ропот. Императрица строгим  указом
повелела его исключить из службы. С того времени жил он в своей деревне, где
и умер в начале царствования Александра.
     Императрица   видела   необходимость   взять   сильные   меры   противу
возрастающего зла. Она искала надежного военачальника в преемники  бежавшему
Кару  и  выбрала  генерал-аншефа  Бибикова.  -   Александр   Ильич   Бибиков
принадлежит  к  числу  замечательнейших  лиц  екатерининских  времен,  столь
богатых людьми знаменитыми. В молодых еще летах он успел уже  отличиться  на
поприще войны и гражданственности. Он служил с честию в Семилетнюю  войну  и
обратил на себя внимание Фридриха Великого. Важные препоручения были на него
возлагаемы: в 1763 году послан он был в Казань для усмирения взбунтовавшихся
заводских крестьян. Твердостию и благоразумною кротостию вскоре  восстановил
он порядок. В 1766 году, когда составлялась  Комиссия  нового  уложения,  он
председательствовал в Костроме на выборах; сам был избран депутатом и  потом
назначен в предводители всего собрания. В 1771 году он назначен был на место
генерал-поручика Веймарна главнокомандующим в Польшу, где в  скором  времени
успел  не  только  устроить  упущенные  дела,  но  и  приобрести  любовь   и
доверенность побежденных.
     В эпоху, нами описываемую, находился  он  в  Петербурге.  Сдав  недавно
главное начальство над завоеванной Польшею  генерал-поручику  Романиусу,  он
готовился ехать в Турцию служить при графе Румянцове.  Бибиков  был  холодно
принят императрицею, дотоле всегда к нему  благосклонной.  Может  быть,  она
была недовольна  нескромными  словами,  вынужденными  у  него  досадою;  ибо
усердный на деле и душою преданный государыне, Бибиков был брюзглив и смел в
своих суждениях. Но Екатерина умела властвовать над своими  предубеждениями.
Она подошла к  нему  на  придворном  бале  с  прежней  ласковой  улыбкою  и,
милостиво с ним разговаривая, объявила ему  новое  его  назначение.  Бибиков
отвечал, что он посвятил себя на службу отечеству, и  тут  же  привел  слова
простонародной песни, применив  их  к  своему  положению:  Сарафан  ли  мой,
дорогой сарафан!
     Везде ты, сарафан, пригожаешься;
     А не надо, сарафан, и под лавкою лежишь.
     Он безоговорочно принял на себя  многотрудную  должность  и  9  декабря
отправился из Петербурга.
     Приехав в Москву, Бибиков нашел  старую  столицу  в  страхе  и  унынии.
Жители, недавние  свидетели  бунта  и  чумы,  трепетали  в  ожидании  нового
бедствия. Множество дворян бежало  в  Москву  из  губерний,  уже  разоряемых
Пугачевым или угрожаемых возмущением. Холопья, ими навезенные, распускали по
площади вести о вольности и о истреблении господ. Многочисленная  московская
чернь, пьянствуя и шатаясь по улицам, с явным нетерпением ожидала  Пугачева.
Жители  приняли  Бибикова  с  восторгом,  доказывавшим,  в  какой  опасности
полагали себя. Он оставил Москву, спеша оправдать ее надежды.



     1 См. Приложения, I.
     2  Журнал  осаде,  веденный  в  губернаторской  канцелярии,  помещен  в
любопытной рукописи академика Рычкова. Читатель найдет ее  в  Приложении.  Я
имел  в  руках  три  списка,  доставленные  мне  гг.  Спасским,  Языковым  и
Лажечниковым.
     3 Билов выступил из Оренбурга 24 сентября. В этот день губернатор давал
у себя бал. Весть о Пугачеве разошлась на бале.
     4 Сержант сей назывался  Иван  Костицын.  Участь  его  неизвестна.  Его
допрашивал подполковник В. Могутов.
     5 См. Приложения, III.
     6 В донесении Малыковской земской конторы сказано о Пугачеве:  оказался
подозрителен, бит кнутом. См. в Примечаниях на II главу, примечание 2.
     7 Падуров, в последствии времени повешенный, писал Мартемьяну Бородину,
увещевая его покориться Пугачеву: "А  ныне  вы  называете  его  (Самозванца)
донским  казаком  Емельяном  Пугачевым  и  якобы  у  него  ноздри  рваные  и
клейменый. А по усмотрению моему, у него тех признаков не имеется".
     8 По совету одного из чиновников (говорит Рычков).
     9 Меновой двор, на котором с азиатскими народами чрез все лето до самой
осени торг и мена производятся, построен на степной  стороне  реки  Яика,  в
виду из города, расстоянием от берега версты с две; ближе строить  его  было
невозможно, потому что прилегло все место низменное  и  водопоемное.  В  нем
находится пограничная таможня; лавок вокруг всего двора 246 да анбаров  140.
Внутри же построен особый двор  для  азиатских  купцов  с  98  лавками  и  8
анбарами. В 1762 году полавочных денег взималось 4854  рубля.  Меновой  двор
укреплен батареями. (Топография Оренбургской губернии.)
     10 Der klaglichste Zustand des Orenburgischen  Gouvernements  ist  weit
kritischer als ich Ihn beschreiben kann, eine regulare feindliche Armee  von
zehntausend Mann wurde mich nicht in Schrecken setzen, allein  ein  Verrater
mit 3000 32. Rebellen macht ganz Orenburg zittern...  Meine  aus  1200  Mann
bestehende Garnison ist noch das einzige Komando worauf ich  mich  verlasse,
durch die Gnade des H öchsten haben wir 12 Spions aufgefangen  etc  33.
(Письмо Рейнсдорпа к гр. Чернышеву от 9 октября 1773.)
     11 Бердская казачья  слобода,  при  реке  Сакмаре.  Она  обнесена  была
оплотом и рогатками. По углам были батареи. Дворов в ней  было  до  двухсот.
Жалованных казаков считалось до ста.  Они  имели  своего  атамана  и  особых
старшин.
     12 В городе убито 7 человек, в том числе одна баба, шедшая за водой.
     13 В другой раз Пугачев, пьяный, лежа в кибитке, во время бури сбился с
дороги и въехал в оренбургские ворота. Часовые его окликали. Казак  Федулев,
правивший лошадьми, молча  поворотил  и  успел  ускакать.  Федулев,  недавно
умерший, был один из казаков, предавших самозванца в руки правительства.
     14  Слышано  мною  от  самого  Дмитрия   Денисовича   Пьянова,   доныне
здравствующего в Уральске.
     15 Кажется, Пугачев  и  его  сообщники  не  полагали  важности  в  этой
пародии. Они в шутку называли также  Бердскую  слободу  -  Москвою,  деревню
Каргале - Петербургом, а Сакмарский городок - Киевом.
     16 Так пишет Кар в письме к графу Чернышеву от 11 ноября 1773.
     17  Овзяно-Петровский  завод  принадлежал  купцу  Твердышеву,  человеку
предприимчивому и смышленому. Твердышев нажил свое огромное имение в течение
семи лет. Потомки его наследников суть доныне одни  из  богатейших  людей  в
России.
     18 Деревня Юзеева во 120 верстах от Оренбурга.
     19 То есть депутат в Комиссии составления  Нового  уложения.  Депутатов
было 652 человека. Им розданы  были,  для  ношения  в  петлице,  на  золотой
цепочке золотые овальные медали с изображением на одной стороне  вензелевого
е. и. в. имени, а на другой пирамиды, увенчанной  императорскою  короною,  с
надписью: Блаженство каждого и всех; а внизу: 1766 год, декабря 14 день.
     20 Из сего калмыцкого полковника сделали капитана Калмыкова.
     21 При сем сражении пойман был один из первых зачинщиков бунта,  Данила
Шелудяков. Старый наездник принял оренбургских казаков за своих и  подскакал
к ним с повелениями. Казак схватил его за ворот; Пугачев, некогда  живший  у
него в работниках, любил его и звал своим отцом. На другой  день,  не  нашед
его между убитыми, многие подъезжали к городу и требовали  его  выдачи.  Дня
через два,  перед  светом,  три  человека  подъехали  к  городскому  валу  и
требовали опять  Шелудякова.  Им  отвечали:  приведите  к  нам  и  сына  его
(Пугачева), и обещали за то 500  рублей  награждения.  Они  отъехали  молча.
Шелудяков был пытан и умер дней через пять.



     Действия мятежников. - Майор  Заев.  -  Взятие  Ильинской  крепости.  -
Смерть Камешкова и Воронова. - Состояние Оренбурга. - Осада Яицкого городка.
- Сражение под  Бердою.  -  Бибиков  в  Казани.  -  Екатерина  II,  помещица
казанская. - Мнение Европы. - Вольтер. - Указ о доме и семействе Пугачева.

     Разбитие Кара  и  Фреймана,  погибель  Чернышева  и  неудачные  вылазки
Валленштерна и Корфа увеличили в мятежниках дерзость и самонадеянность.  Они
кинулись во все стороны, разоряя селения, города, возмущая народ, и нигде не
находили супротивления. Торнов с шестьюстами человек  взбунтовал  и  ограбил
всю Нагайбацкую область. Чика между тем подступил под Уфу  с  десятитысячным
отрядом и осадил ее в  конце  ноября.  Город  не  имел  укреплений  подобных
оренбургским; однако ж комендант Мясоедов и дворяне, искавшие в нем убежища,
решились обороняться. Чика, не отваживаясь на сильные нападения, остановился
в селе Чесноковке в десяти верстах от  Уфы,  взбунтовал  окрестные  деревни,
большею частию башкирские, и отрезал город от  всякого  сообщения.  Ульянов,
Давыдов и Белобородов действовали между Уфою и Казанью.  Между  тем  Пугачев
послал  Хлопушу  с  пятьюстами  человек  и  шестью  пушками  взять  крепости
Ильинскую и Верхне-Озерную, к востоку от Оренбурга. Для защиты  сей  стороны
отряжен был сибирским  губернатором  Чичериным  генерал-поручик  Декалонг  и
генерал-майор Станиславский 1. Первый прикрывал границы сибирские; последний
находился в Орской 2 крепости, действуя  нерешительно,  теряя  бодрость  при
малейшей опасности и под различными  предлогами  отказываясь  от  исполнения
своего долга.
     Хлопуша  взял  Ильинскую,  на  приступе  заколов  коменданта,  поручика
Лопатина; но пощадил офицеров и  не  разорил  даже  крепости.  Он  пошел  на
Верхне-Озерную. Комендант,  подполковник  Демарин,  отразил  его  нападение.
Узнав о том, Пугачев сам поспешил на помощь Хлопуше и, соединясь  с  ним  26
ноября утром, подступил  тот  же  час  к  крепости.  Целый  день  пальба  не
умолкала. Несколько раз мятежники, спешась, ударяли в копья, но всегда  были
опрокинуты. Вечером Пугачев отступил в  башкирскую  деревню,  за  двенадцать
верст от Верхне-Озерной.  Тут  узнал  он,  что  с  Сибирской  линии  идут  к
Ильинской три  роты,  отряженные  генерал-майором  Станиславским.  Он  пошел
пресечь им дорогу.
     Майор  Заев,  начальствовавший  сим  отрядом,  успел,  однако,   занять
Ильинскую (27 ноября). Крепость, оставленная Хлопушею, не была  им  выжжена.
Жители  не  были  выведены.   Между   ими   находилось   несколько   пленных
конфедератов. Стены и некоторые избы были повреждены. Войско все было взято,
кроме одного сержанта и  раненого  офицера.  Анбар  был  отворен.  Несколько
четвертей муки и сухарей валялись  на  дворе.  Одна  пушка  брошена  была  в
воротах. Заев наскоро  сделал  некоторые  распоряжения,  расставил  по  трем
бастионам три пушки, бывшие в его отряде  (на  четвертый  недостало);  также
учредил караулы и разъезды и стал ожидать неприятеля.
     На другой день в сумерки  Пугачев  явился  перед  крепостью.  Мятежники
приблизились и,  разъезжая  около  ее,  кричали  часовым:  "Не  стреляйте  и
выходите вон: здесь государь". По них выстрелили из пушки. Убило ядром  одну
лошадь.  Мятежники  скрылись  и  через  час  показались  из-за  горы,  скача
врассыпную под  предводительством  самого  Пугачева.  Их  отогнали  пушками.
Солдаты и пленные поляки (особливо последние) с жаром просились на  вылазку,
но Заев  не  согласился,  опасаясь  от  них  измены.  "Оставайтесь  здесь  и
защищайтесь, - сказал он им, - а я от генерала выходить на вылазку повеления
не имею".
     29-го Пугачев подступил опять, везя две пушки на  санях  и  перед  ними
подвигая несколько возов сена. Он кинулся к бастиону,  на  котором  не  было
пушки. Заев  поспешил  поставить  там  две,  но  прежде,  нежели  успели  их
перетащить, мятежники разбили ядрами деревянный бастион, спешась бросились и
доломали его и с обычным воплем ворвались в крепость. Солдаты расстроились и
побежали. Заев, почти все офицеры и двести  рядовых  были  убиты.  Остальных
погнали в ближнюю татарскую деревню. Пленные солдаты приведены  были  против
заряженной пушки. Пугачев, в  красном  казацком  платье,  приехал  верхом  в
сопровождении Хлопуши. При его появлении солдаты поставлены были на  колени.
Он сказал им: "Прощает вас бог  и  я,  ваш  государь  Петр  III,  император.
Вставайте!". Потом велел оборотить пушку и выпалить в степь. Ему представили
капитана Камешкова и  прапорщика  Воронова.  История  должна  сохранить  сии
смиренные имена. "Зачем вы шли на  меня,  на  вашего  государя?"  -  спросил
победитель. - "Ты нам не государь, - отвечали пленники, -  у  нас  в  России
государыня императрица  Екатерина  Алексеевна  и  государь  цесаревич  Павел
Петрович, а ты вор и самозванец". Они тут же были повешены. - Потом  привели
капитана Башарина. Пугачев, не сказав уже ему ни слова, велел было вешать  и
его. Но взятые в плен солдаты стали за него просить. "Коли  он  был  до  вас
добр, - сказал самозванец, - то я его прощаю". И велел его  так  же,  как  и
солдат, остричь по-казацки, а раненых отвезти в крепость. Казаки,  бывшие  в
отряде, были приняты мятежниками, как товарищи. На вопрос, зачем они  тотчас
не присоединились к осаждающим, они отвечали, что боялись солдат.
     От Ильинской Пугачев опять обратился к Верхне-Озерной.  Ему  непременно
хотелось ее взять, тем более что в ней находилась жена бригадира  Корфа.  Он
грозился ее повесить, злобясь на ее мужа, который думал обмануть его лживыми
переговорами 3.
     30 ноября он снова окружил крепость и целый  день  стрелял  по  ней  из
пушек, покушаясь на приступ то с той, то  с  другой  стороны.  Демарин,  для
ободрения своих, целый день  стоял  на  валу,  сам  заряжая  пушку.  Пугачев
отступил и хотел идти противу Станиславского,  но,  перехватив  оренбургскую
почту, раздумал и возвратился в Бердскую слободу.
     Во время его отсутствия  Рейнсдорп  хотел  сделать  вылазку,  и  30-го,
ночью, войско выступило было из городу; но лошади,  изнуренные  бескормицей,
падали  и  дохли  под  тяжестью  артиллерии,  а  несколько  казаков  бежало.
Валленштерн принужден был возвратиться.
     В  Оренбурге  начинал  оказываться  недостаток  в  съестных   припасах.
Рейнсдорп требовал оных от Декалонга и Станиславского.  Оба  отговаривались.
Он ежечасно ожидал прибытия нового  войска  и  не  получал  о  нем  никакого
известия, будучи отрезан отовсюду, кроме Сибири и  киргиз-кайсацких  степей.
Для поимки языка высылал он иногда до  тысячи  человек,  и  то  нередко  без
успеха. Вздумал он, по совету Тимашева, расставить капканы около вала и  как
волков ловить мятежников, разъезжающих ночью близ  города.  Сами  осажденные
смеялись над сею военной хитростию, хотя им было не до смеха; а  Падуров,  в
одном из своих писем, язвительно упрекал губернатора его неудачной выдумкой,
предрекая ему гибель и насмешливо советуя покориться самозванцу 4.
     Яицкий  городок,  сие  первое  гнездо  бунта,  долго  не   выходил   из
повиновения,  устрашенный  войском  Симонова.  Наконец  частые  пересылки  с
бунтовщиками  и  ложные  слухи  о  взятии  Оренбурга  ободрили  приверженцев
Пугачева. Казаки, отряжаемые Симоновым из города для содержания караулов или
для поимки  возмутителей,  подсылаемых  из  Бердской  слободы,  начали  явно
оказывать неповиновение, освобождать схваченных бунтовщиков,  вязать  верных
старшин и перебегать в лагерь к  самозванцу.  Разнесся  слух  о  приближении
мятежнического отряда. В ночь  с  29  на  30  декабря  старшина  Мостовщиков
выступил противу него. Через несколько часов трое из бывших  с  ним  казаков
прискакали в крепость и объявили, что Мостовщиков в семи верстах  от  города
был окружен и  захвачен  многочисленными  толпами  бунтовщиков.  Смятение  в
городе было велико. Симонов оробел; к счастию, в крепости находился  капитан
Крылов, человек решительный и благоразумный. Он в первую  минуту  беспорядка
принял начальство над гарнизоном и сделал нужные  распоряжения.  31  декабря
отряд мятежников, под предводительством Толкачева,  вошел  в  город.  Жители
приняли  его  с  восторгом  и  тут  же,  вооружась  чем  ни  попало,  с  ним
соединились, бросились к крепости изо всех переулков, засели в высокие  избы
и начали стрелять из окошек.  Выстрелы,  говорит  один  свидетель,  сыпались
подобно дроби, битой десятью барабанщиками.  В  крепости  падали  не  только
люди, стоявшие на виду, но и  те,  которые  на  минуту  приподымались  из-за
заплотов. - Мятежники, безопасные в десяти саженях от  крепости,  и  большею
частию гулебщики (охотники)  попадали  даже  в  щели,  из  которых  стреляли
осажденные. Симонов и Крылов хотели зажечь ближайшие дома. Но бомбы падали в
снег и угасали или тотчас  были  заливаемы.  Ни  одна  изба  не  загоралась.
Наконец трое рядовых вызвались зажечь ближайший  двор,  что  им  и  удалось.
Пожар быстро распространился. Мятежники выбежали, из крепости начали по  них
стрелять  из  пушек;  они  удалились,  унося  убитых  и  раненых.  К  вечеру
ободренный гарнизон сделал вылазку и успел зажечь еще несколько домов.
     В  крепости  находилось  до  тысячи  гарнизонных  солдат  и  послушных;
довольное количество пороху, но мало съестных  припасов.  Мятежники  осадили
крепость, завалили бревнами обгорелую  площадь  и  ведущие  к  ней  улицы  и
переулки, за строениями взвели до шестнадцати батарей, в избах, подверженных
выстрелам, поделали двойные стены, засыпав промежуток землею, и начали вести
подкопы. Осажденные старались только отдалить неприятеля, очищая  площадь  и
нападая на укрепленные избы. Сии опасные  вылазки  производились  ежедневно,
иногда два раза в день, и всегда с  успехом:  солдаты  были  остервенены,  а
послушные не могли ожидать пощады от мятежников.
     Положение Оренбурга становилось ужасным.  У  жителей  отобрали  муку  и
крупу и стали им производить ежедневную раздачу. Лошадей давно  уже  кормили
хворостом.  Большая  часть  их  пала  и  употреблена  была  в  пищу.   Голод
увеличивался. Куль муки продавался (и то самым тайным образом)  за  двадцать
пять рублей. По предложению Рычкова (академика, находившегося в то  время  в
Оренбурге) стали жарить бычачьи и лошадиные кожи и, мелко изрубив, мешать  в
хлебы. Произошли болезни. Ропот становился громче. Опасались мятежа.
     В сей крайности Рейнсдорп решился еще раз попробовать счастия оружия, и
13 января все войска, находившиеся в Оренбурге, выступили  из  города  тремя
колоннами под предводительством Валленштерна, Корфа и  Наумова.  Но  темнота
зимнего утра, глубина снега  и  изнурение  лошадей  препятствовали  дружному
содействию войск. Наумов  первый  прибыл  к  назначенному  месту.  Мятежники
увидели   его   и   успели   сделать   свои    распоряжения.    Валленштерн,
долженствовавший  занять  высоты  у  дороги  из   Берды   в   Каргале,   был
предупрежден. Корф был встречен сильным  пушечным  огнем;  толпы  мятежников
начали заезжать в тыл обеим колоннам. Казаки, оставленные в резерве,  бежали
от них и, прискакав к колонне Валленштерна, произвели общий  беспорядок.  Он
очутился между трех огней; солдаты его бежали;  Валленштерн  отступил;  Корф
ему последовал; Наумов, сначала действовавший довольно удачно, страшась быть
отрезанным, кинулся за ними.  Все  войско  бежало  в  беспорядке  до  самого
Оренбурга, потеряв до четырехсот убитыми  и  ранеными  и  оставя  пятнадцать
орудий в руках разбойников. После сей неудачи Рейнсдорп уже  не  осмеливался
действовать наступательно и под защитою стен и  пушек  стал  ожидать  своего
освобождения.
     Бибиков  прибыл  в  Казань  25  декабря.  В  городе  не  нашел  он   ни
губернатора, ни главных чиновников. Большая часть дворян и купцов  бежала  в
губернии еще безопасные. Брант был в Козьмодемьянске. Приезд Бибикова оживил
унывший город; выехавшие жители стали  возвращаться.  1  января  1774  года,
после  молебствия  и  слова,  говоренного  казанским  архиереем  Вениамином,
Бибиков собрал у себя дворянство и произнес умную и сильную речь, в которой,
изобразив настоящее бедствие и попечения правительства о  пресечении  оного,
обратился к сословию, которое  вместе  с  правительством  обречено  было  на
гибель крамолою, и требовал содействия от его усердия к отечеству и верности
к престолу.  Речь  сия  произвела  глубокое  впечатление.  Собрание  тут  же
положило на свой счет составить и вооружить конное войско, поставя с двухсот
душ одного рекрута. Генерал-майор Ларионов, родственник Бибикова, был избран
в  начальники  легиона.  Дворянство  симбирское,  свияжское   и   пензенское
последовало сему примеру: были составлены еще два конных отряда  и  поручены
начальству майоров  Гладкова  и  Чемесова  и  капитана  Матюнина.  Казанский
магистрат также вооружил на свое иждивение один эскадрон гусар.
     Императрица  изъявила  казанскому  дворянству  монаршее   благоволение,
милость и  покровительство  и  в  особом  письме  к  Бибикову,  именуя  себя
казанской помещицей, вызывалась принять  участие  в  мерах,  предпринимаемых
общими силами. Дворянский предводитель Макаров  отвечал  императрице  речью,
сочиненной  гвардии  подпоручиком   Державиным,   находившимся   тогда   при
главнокомандующем 5.
     Бибиков,  стараясь  ободрить  окружавших  его  жителей  и  подчиненных,
казался равнодушным и веселым; но беспокойство, досада и нетерпение  терзали
его. В письмах к графу Чернышеву, Фонвизину и своим  родственникам  он  живо
изображает затруднительность своего положения. 30  декабря  писал  он  своей
жене: "Наведавшись о всех обстоятельствах, дела здесь нашел прескверны,  так
что и описать, буде б хотел, не могу; вдруг себя  увидел  гораздо  в  худших
обстоятельствах и заботе, нежели как сначала в Польше  со  мною  было.  Пишу
день и ночь, пера из рук не выпуская; делаю все возможное и прошу господа  о
помощи.  Он  един  исправить  может  своею  милостию.   Правда,   поздненько
хватились. Войска мои  прибывать  начали  вчера,  баталион  гренадер  и  два
эскадрона гусар, что я велел везти на почте, прибыли. Но к  утушению  заразы
сего очень мало, а зло таково, что похоже (помнишь) на петербургский  пожар,
как в разных местах вдруг горело и как было поспевать всюду трудно. Со  всем
тем, с надеждою на бога, буду делать, что только в моей  возможности  будет.
Бедный старик губернатор Брант так замучен, что насилу уже таскается. Отдаст
богу ответ в  пролитой  крови  и  погибели  множества  людей  невинных,  кто
скоростию перепакостил здешние дела и обнажил от войск. Впрочем,  я  здоров,
только пить ни есть не хочется, и сахарные яства на ум нейдут.  Зло  велико,
преужасно. Батюшку, милостивого государя, прошу о родительских  молитвах,  а
праведную 6 Евпраксию нередко поминаю. Ух! дурно".
     В самом деле, положение дел было ужасно.  Общее  возмущение  башкирцев,
калмыков и других народов, рассеянных по тамошнему краю, отовсюду  пресекало
сообщение. Войско было малочисленно и ненадежно. Начальники  оставляли  свои
места и бежали, завидя башкирца с сайдаком или заводского мужика  с  дубиною
7. Зима  усугубила  затруднения.  Степи  покрыты  были  глубоким  снегом  8.
Невозможно было двинуться вперед,  не  запасшись  не  только  хлебом,  но  и
дровами 9. Селения были пусты, главные города в осаде, другие заняты шайками
бунтовщиков,  заводы  разграблены  и  выжжены,  чернь  везде  волновалась  и
злодействовала. Войска, посланные изо всех концов  государства,  подвигались
медленно. Зло, ничем не  прегражденное,  разливалось  быстро  и  широко.  От
Илецкого городка до Гурьева яицкие  казаки  бунтовали.  Губернии  Казанская,
Нижегородская и Астраханская 10 были наполнены  шайками  разбойников;  пламя
могло  ворваться  в  самую  Сибирь;   в   Перми   начинались   беспокойства;
Екатеринбург был в опасности. Киргиз-кайсаки, пользуясь  отсутствием  войск,
начали переходить через открытую границу,  грабить  хутора,  отгонять  скот,
захватывать жителей 11. Закубанские народы шевелились, возбуждаемые Турцией;
даже некоторые из европейских держав думали воспользоваться  затруднительным
положением, в коем находилась тогда Россия 12.
     Виновник сего ужасного смятения  привлекал  общее  внимание.  В  Европе
принимали  Пугачева  за  орудие  турецкой   политики.   Вольтер,   тогдашний
представитель господствующих мнений, писал Екатерине: C'est  apparemment  le
chevalier de Tott qui a fait jouer cette farce, mais nous ne sommes plus  au
temps de Demetrius, et  telle  pièce  de  thé  âtre  qui
réussissait il y a deux cents ans est siffl ée aujourd'hui 4).
     Императрица,  досадуя  на  сплетни  европейские,  отвечала  Вольтеру  с
некоторым нетерпением: Monsieur, les gazettes seules font beaucoup de  bruit
du brigand Pougatschef lequel n'est en relation directe, ni  indirecte  avec
m-r de Tott. Je fais autant de cas  des  canons  fondus  par  l'un  que  des
entreprises de l'autre. M-r de Pogatschef et m-r de Tott ont cependant  cela
de commun, que le premier file tous les jours sa corde de chanvre et que  le
second s'expose à chaque instant au cordon de soie 5) 13.
     Несмотря на свое презрение к разбойнику,  императрица  не  упускала  ни
одного  средства  образумить  ослепленную  чернь.   Разосланы   были   всюду
увещевательные манифесты; обещано десять тысяч рублей за поимку  самозванца.
Особенно опасались сношений Яика с Доном. Атаман Ефремов был  сменен,  а  на
его место избран Семен Сулин. Послано  в  Черкасск  повеление  сжечь  дом  и
имущество Пугачева, а семейство его, безо всякого оскорбления,  отправить  в
Казань, для уличения самозванца в случае поимки его.  Донское  начальство  в
точности исполнило слова высочайшего указа:  дом  Пугачева,  находившийся  в
Зимовейской станице, был за год пред  сим  продан  его  женою,  пришедшею  в
крайнюю бедность, и уже сломан и перенесен на чужой двор. Его  перевезли  на
прежнее место и в присутствии духовенства  и  всей  станицы  сожгли.  Палачи
развеяли пепел на  ветер,  двор  окопали  и  огородили,  оставя  на  веки  в
запустении, как место  проклятое.  Начальство,  от  имени  всех  зимовейских
казаков, просило дозволения перенести их станицу на другое место, хотя бы  и
менее выгодное. Государыня не согласилась на столь убыточное  доказательство
усердия и только переименовала Зимовейскую станицу  в  Потемкинскую,  покрыв
мрачные воспоминания о мятежнике славой имени нового,  уже  любезного  ей  и
отечеству. Жена Пугачева, сын  и  две  дочери  (все  трое  малолетные)  были
отосланы в Казань, куда отправлен и родной его брат,  служивший  казаком  во
второй армии. Между тем отобраны  следующие  подробные  сведения  о  злодее,
колебавшем государство 14.
     Емельян Пугачев, Зимовейской станицы  служилый  казак,  был  сын  Ивана
Михайлова, умершего в давних  годах.  Он  был  сорока  лет  от  роду,  росту
среднего, смугл и худощав; волосы имел темно-русые, бороду черную, небольшую
и клином. Верхний зуб был вышибен еще в ребячестве, в кулачном бою. На левом
виску имел он белое  пятно,  а  на  обеих  грудях  знаки,  оставшиеся  после
болезни, называемой черною немочью  15.  Он  не  знал  грамоты  и  крестился
по-раскольничьи. Лет тому десять женился он на казачке Софье  Недюжиной,  от
которой имел пятеро детей. В 1770 году был он на  службе  во  второй  армии,
находился при взятии Бендер и через год отпущен на Дон по  причине  болезни.
Он ездил для излечения в Черкасск. По его возвращении на родину  зимовейский
атаман спрашивал его на станичном сбору, откуда взял  он  карюю  лошадь,  на
которой приехал домой? Пугачев отвечал, что купил ее в Таганроге; но казаки,
зная его беспутную жизнь, не поверили и послали его  взять  тому  письменное
свидетельство.  Пугачев  уехал.  Между  тем  узнали,  что  он   подговаривал
некоторых казаков, поселенных под Таганрогом,  бежать  за  Кубань.  Положено
было отдать Пугачева в руки правительству. Возвратясь в декабре  месяце,  он
скрывался на своем хуторе, где и был  пойман;  но  успел  убежать;  скитался
месяца три неведомо где; наконец, в великом посту,  однажды  вечером  пришел
тайно к своему дому и постучался в окошко. Жена впустила его и дала знать  о
нем казакам. Пугачев был снова пойман и отправлен  под  караулом  к  сыщику,
старшине Макарову, в Нижнюю Чирскую станицу, а оттуда в Черкасск.  С  дороги
он бежал опять и с тех пор уже на  Дону  не  являлся.  Из  показаний  самого
Пугачева, в  конце  1772  года  приведенного  в  Канцелярию  дворцовых  дел,
известно уже  было,  что  после  своего  побега  скрывался  он  за  польской
границей, в раскольничьей слободе Ветке; потом взял  паспорт  с  Добрянского
форпоста, сказавшись  выходцем  из  Польши,  и  пробрался  на  Яик,  питаясь
милостыней. - Все сии известия были обнародованы;  между  тем  правительство
запретило народу толковать  о  Пугачеве,  коего  имя  волновало  чернь.  Сия
временная полицейская мера  имела  силу  закона  до  самого  восшедствия  на
престол покойного  государя,  когда  разрешено  было  писать  и  печатать  о
Пугачеве 16.  Доныне  престарелые  свидетели  тогдашнего  смятения  неохотно
отвечают на вопросы любопытных.



     1 У Декалонга со Станиславским было до 5000 войска.  Но  все  они  были
растянуты на  великом  пространстве  от  крепости  Верхо-Яицкой  до  Орской.
Декалонг их не сосредоточил, боясь оставить линейные крепости без обороны.
     2 Орская крепость на степной стороне реки Яика, в двух верстах от  реки
Ори, выстроена в 1735 году  под  названием  Оренбурга.  Она  имела  изрядные
земляные укрепления. В ней всегда  находился  командир  Орской  дистанции  и
двойное число гарнизона по причине близ кочующих орд.
     3  Корф  после  сражения  14  ноября  подсылал  к  Пугачеву  казака   с
предложениями о сдаче Оренбурга  и  с  обещанием  выйти  к  нему  навстречу.
Пугачев  осторожно  подъезжал  к  Оренбургу  и,   усумнясь   в   искренности
предложений, скоро возвратился в Берду.
     4 Рейнсдорп, потеряв надежду победить Пугачева силой оружия, пустился в
полемику не весьма приличную. В ответ  на  дерзкие  увещания  самозванца  он
послал ему письмо  со  следующею  надписью:  "Пресущему  злодею  и  от  бога
отступившему человеку, сатанину внуку, Емельке Пугачеву". Секретари Пугачева
не  остались  в  долгу.  Помещаем  здесь  письмо   Падурова,   как   образец
канцелярского  его  слога.  "Оренбургскому  губернатору,   сатанину   внуку,
дьявольскому сыну. Прескверное ваше увещевание здесь получено, за  что  вас,
яко всескверного общему покою ненавистника,  благодарим.  Да  и  сколько  ты
себя, по действу сатанину, ни ухищрял, однако власть божию  не  перемудришь.
Ведай, мошенник: известно (да  и  по  всему  тебе,  бестии,  знать  должно),
сколько ты ни пробовал своего  всескверного  счастия,  однако  счастие  ваше
служит единому твоему отцу, сатане. Разумей,  бестия,  хотя  ты  по  действу
сатанину во многих местах капканы и расставил, однако  ваши  труды  остаются
вотще, а на тебя здесь хотя веревочных не станет петель, а  мы  у  мордвина,
хоть гривну дадим, мочальных (возьмем), да на тебя веревку свить  можем;  не
сумневайся, мошенник, из б.... сделан. Наш всемилостивейший монарх, аки орел
поднебесный,  во  всех  армиях  на  один  день  бывает;  а  с  нами   всегда
присутствует. Да и б мы вам  советовали,  оставя  свое  невредие,  прийти  к
нашему  чадолюбивому  отцу  и  всемилостивейшему  монарху:  егда  придешь  в
покорение, сколько твоих озлоблений ни было, не только  во  всех  извинениях
всемилостивейше прощает, да и сверх того вас прежнего достоинства не  лишит;
а здесь не безызвестно, что вы и мертвечину в честь кушаете, и  тако  объявя
вам сие, да и пребудем по склонности вашей ко услугам готовы. Февраля 23 дня
1774 года".
     5 Я не имел случая читать эту речь. Помещаем письмо,  сочиненное  также
Державиным по тому же поводу:
     "Всеавгустейшая государыня, премудрая и непобедимая императрица!
     Дражайшее нам и потомкам нашим неоцененное слово, сей  приятный  и  для
позднейшего рода казанского дворянства  фимиам,  сей  глас  радости,  вечной
славы нашей и вечного нашего веселия,  в  высочайшем  вашего  императорского
величества к нам благоволения слыша, кто бы не получил  из  нас  восторга  в
душу свою, чье бы не возыграло сердце о толиком благополучии своем?  Облиста
нас в скорби нашей и печали свет милосердия твоего! А потому,  если  бы  кто
теперь из нас не радовался, тот бы поистине еще худо  изъявил  усердие  свое
отечеству и вашему императорскому величеству, даянием некоторой части имения
своего на составление корпуса нашего. И бысть угодна наша жертва пред тобою;
се счастие наше, се восхищение душ наших!
     Но, всемилостивейшая государыня, ваше императорское величество обыкнуть
соизволили взирать на малые знаки усердия, как на  великие;  изливая  окрест
престола щедроты благоутробия своего, изливаете оные и в страны  отдаленные;
осиявая лучами милости своея всех купно и всех  везде  своим  человеколюбием
милуете; а потому, конечно, и  посильное  даяние  долга  нашего,  собственно
самим же  нам  нужное,  ваше  императорское  величество,  толь  милостиво  и
благоугодно от нас приять соизволили.
     "Сей  есть  прямо  образ  мысли  благородных",  -  ваше   императорское
величество в честь нам сказать изволили. Что ж мы из  сего  высочайшего  нам
признания заключить должны? Не сущее ли одно  токмо  матернее  побуждение  к
исполнению долга нашего? не милосердие ли одно? За то мы  похвалу  получаем,
что истинное дело наше! Но, кроме особливыя и заслугу  превышающий  почести,
хвалится ли за то священнослужитель, что он  всенародно  бога  молит?  Кроме
неописанныя вашего императорского величества к нам милости,  достойны  ли  и
дворяне за то похвалы особливой, что они хотят защищать свое отечество?  Они
суть щит его, они подпора престола царского. Пепел предков  наших  вопиет  к
нам и зовет нас на поражение самозванца. Глас потомства уже укоряет нас, что
в век преславной, великой Екатерины могло возникнуть зло сие;  кровь  братий
наших, еще дымящаяся,  устремляет  нас  на  истребление  злодея.  Что  ж  мы
медлили? Чего давно недоставало нам, дабы  совокупно  поставить  грудь  свою
противу хищника? Ежели душа  у  дворянина  есть,  то  все  у  него  есть  ко
ополчению. Чего ж недоставало? не усердия ли нашего? Нет!  мы  давно  горели
им, мы давно собиралися и хотели пренебречь жизнь свою; а теперь, по милости
вашего императорского величества, есть у нас  и  согласитель  мыслей  наших.
Руководством  его  составился  у  нас  корпус.  Избранный  в  нем  начальник
трудится, товарищи его усердствуют, все в порядке.  Имение  наше  готово  на
пожертвование, кровь наша на излияние, души наши на положение; умрем, -  кто
не имеет мыслей сих, тот не дворянин.
     Но сколь ни велик восторг должности нашей, сколь ни жарко рвение сердец
наших, однако слабы бы были силы наши на истребление гнусного врага  нашего,
если б ваше императорское величество не ускорили войсками своими в защищение
наше, а паче всего присылкою к нам его  высокопревосходительства  Александра
Ильича Бибикова. Может быть, мы бы были и по cю пору в нерешимости составить
корпус наш, ежели б не он подал нам свои благоразумные советы.  Он  приездом
своим рассыпал туман уныния, носящегося над градом здешним. Он ободрил  души
наши. Он укрепил сердца, колеблющиеся в верности  богу,  отечеству  и  тебе,
всемилостивейшая государыня; словом сказать, он  оживотворил  страну,  почти
умирающую. Величие монарха паче познается в  том,  что  он  умеет  разбирать
людей и употреблять их во благовремении: то и в  сем  не  оскудевает  вашего
императорского величества тончайшее проницание; на сей случай здесь  надобен
министр,  воин,  судия,  чтитель  святыя  веры.   По   прозорливому   вашего
императорского величества изволению, мы все сие в Александре Ильиче Бибикове
видим; за все сие из глубины сердец наших любомудрой  душе  твоей  восписуем
благодарение.
     Но едва успеваем сказать  здесь,  всемилостивейшая  государыня,  вашему
императорскому величеству крайние  чувствия  искренности  нашей  за  милости
твои; едва успеваем воскурить пред образом твоим, великая  императрица,  нам
священным и нам любезным, кадило сердец наших за благоволения твои,  уже  мы
слышим новый глас, новые от тебя радости нового  нам  твоего  великодушия  и
снисхождения. Что ты  с  нами  делаешь?  в  трех  частях  света  владычество
имеющая,  славимая  в  концах  земных,  честь  царей,  украшение  корон,  из
боголепия величества своего, из сияния славы своея, снисходишь и  именуешься
нашею казанскою помещицею! О радости для нас неизглаголанной, о счастия  для
нас  нескончаемого!  се  прямо  путь  к   сердцам   нашим!   се   преславное
превозношение праху  нашего  и  потомков  наших.  Та,  которая  дает  законы
полвселенной, подчиняет себя нашему постановлению! та, которая владычествует
нами, подражает нашему примеру! тем ты более, тем ты величественнее.
     Итак, исполнением долга нашего хотя мы не заслуживаем особливого вашего
императорского  величества  нам  признания,  любезного  и   нам   дражайшего
товарищества  твоего;  однако  высочайшую  волю  твою  разверстым  принимаем
сердцем и почитаем благополучием, начертаваем неоцененные слова благоволения
твоего с  благоговением  в  память  нашу.  Признаем  тебя  своею  помещицею,
принимаем тебя в свое сотоварищество. Когда  угодно  тебе,  равняем  тебя  с
собою. Но за сие ходатайствуй и ты за  нас  у  престола  величества  твоего.
Ежели где силы наши слабы совершить усердие наше, помогай нам и заступай нас
у тебя. Мы более на тебя, нежели на себя, надеемся.
     Великая императрица! чем же воздадим мы тебе за твою матернюю любовь  к
нам, за сии твои несказанные нам благодеяния? Наполняем  сердца  наши  токмо
вящим воспламенением искоренять из света злобу, царства твоего  недостойную.
Просим  царя  царей,  да  подаст  он  нам  в  том  свою  помощь,  а   вашему
императорскому величеству, истинной  матери  отечества,  с  любезным  вашего
императорского величества  сыном,  с  сею  бесценною  надеждой  нашею,  и  с
дражайшею его супругою, в безмятежном царстве, многие лета благоденствия".
     6 Монахиня Евпраксия Кириловна, бабка  Александра  Ильича.  Он  ею  был
воспитан; в семействе своем почиталась она праведною.
     7 См. в Приложении письмо Бибикова к графу Чернышеву от 21 января  1774
года. - 5 января того же году писал он к Философову: "Терпение  мое  час  от
часу становится короче в ожидании  полков,  ибо  ежечасно  получаю  страшные
известия; с другой же стороны,  что  башкирцы  с  всякою  сволочью  партиями
разъезжают, заводы и селения грабят и делают убийства. Воеводы и  начальники
отовсюду бегут с устрашением, и глупая чернь охотно на обольщение злодейское
бежит навстречу к ним же. Не могу тебе, мой друг, подробно описать  бедствие
и разорение здешнего края, следовательно, суди и о моем по  тому  положении.
Скареды и срамцы здешние  гарнизоны  всего  боятся,  никуда  носа  не  смеют
показать, сидят  по  местам,  как  сурки,  и  только  что  рапорты  страшные
присылают. Пугачевские дерзости и его сообщников  из  всех  пределов  вышли;
всюду посылают манифесты, указы. День и ночь работаю как  каторжный,  рвусь,
надседаюсь и горю как в огне адском; но варварству предательств и злодейству
не вижу еще перемены, не устает злость и свирепство, а можно ли от домашнего
врага довольно охраниться, все к измене, злодейству и к бунту  на  скопищах.
Бог один всемогущ, обратит все сие в лучшее. Я при моих заботах  непрестанно
его прошу" и проч.
     8 Снег в Оренбургской губернии выпадает иногда на три аршина.
     9 См. в Приложении письмо Бибикова к графу Чернышеву.
     10 Не  должно  терять  из  виду  тогдашнее  разделение  государства  на
губернии и провинции.
     11 В 1774 году уведено в плен киргизцами до 1380 человек.
     12 См. в Записках Храповицкого (в 1791 году) весьма любопытный разговор
государыни о Густаве III.
     13 См. Переписку Вольтера с императрицею.
     14 Помещаем здесь показания жены  Пугачева,  Софьи  Дмитриевой,  в  том
виде, как они были представлены в Военную коллегию.
     Описание известному злодею и самозванцу,  какого  он  есть  свойства  и
примет, учиненное по объявлению жены его Софьи Дмитриевой.
     1. Мужа ее, войска  Донского,  Зимовейской  станицы  служилого  казака,
зовут Емельян Иванов сын, прозывается Пугачевым.
     2. Отец его родной был той же Зимовейской станицы служилый казак,  Иван
Михайлов сын Пугачев же, который в давних годах умре.
     3. Тому мужу ее ныне от роду будет лет сорок,  лицом  сухощав,  во  рту
верхнего спереди зуба нет, который он выбил саласками34, еще в малолетстве в
игре, а от того времени и доныне не вырастает. На  левом  виску  от  болезни
круглый белый признак, от лица совсем отменный величиною с двукопеечник;  на
обеих грудях, назад тому третий год, были провалы, отчего и  мнит  она,  что
быть надобно признакам же.  На  лице  имеет  желтые  конопатины;  сам  собою
смугловат,  волосы  на  голове  темно-русые  по-казацки  подстригал,   росту
среднего, борода была клином черная, небольшая.
     4.  Веру  содержал  истинно  православную;  в  церковь   божию   ходил,
исповедался и  святых  таин  приобщался,  на  что  и  имел  отца  духовного,
Зимовейской же станицы священника Федора Тихонова; а  крест  ко  изображению
совокуплял большой с двумя последними пальцами.
     5. Женился тот муж ее на ней, и она шла, оба первобрачные,  назад  тому
лет с 10, и с которым и прижили детей пятерых, из коих двое померли, а  трое
и теперь в живых. Первый сын Трофим десяти лет, да дочери вторая Аграфена по
седьмому году, а третья Христина по четвертому году.
     6. Оный же муж ее, назад тому три года,  послан  на  службу  во  вторую
армию, где и был два года, и оттуда, ныне другой год, за грудною болезнию, о
которой выше значит, по весне отпущен, а посему и был в доме  одно  лето,  в
которую бытность и нанял вместо себя в службу в Бахмуте на Донце  казака,  а
как его звать и прозвания, да и где теперь находится, не знает;  -  а  после
сего
     7. В октябре месяце 772 года он, оставивши ее с детьми,  неведомо  куда
бежал, и где был, и какие от него происходили дела, об ином, как  он  ничего
не сказывал, так и сама не знала; а
     8. 773 года, в великом посту,  тот  муж  ее  тайным  образом  пришел  к
хуторскому их дому вечером под окошко, которого она и  пустила;  но  того  ж
самого часа объявила  казакам,  а  они,  взявши  его,  повели  к  станичному
атаману, а он-де отправил в Верхнюю Чирскую станицу к старшине, но  о  имени
его не упомнит, а оттуда в Черкасский; но не довезя, однако ж, до  оного,  в
Цымлянской станице бежал и потому, где теперь находится, не ведает.
     9. Во время ж той мужа ее поимки сказывал он атаману и  на  сборе  всем
казакам, что был в Моздоке, но что делал, потому ж не знает.
     10. Писем он к ней как с службы из армии, так и из бегов своих  никогда
не присылывал: да и чтоб в станицу их или к кому другому писал, об  оном  не
знает, он же вовсе и грамоте не умеет.
     11. Что же муж ее точно есть упоминаемый Емельян Пугачев, то  сверх  ее
самоличного с детьми сознатия и уличения, могут в справедливость доказать  и
родной его брат, Зимовейской же станицы казак Дементий  Иванов  сын  Пугачев
(который ныне находится в службе в 1-й армии), да и родные ж сестры, из коих
первая Ульяна Иванова, коя ныне находится в замужестве  той  же  станицы  за
казаком Федором Григорьевым,  по  прозванию  Брыкалиным,  а  вторая  Федосья
Иванова, которая также замужем за казаком из  Прусак  Симоном  Никитиным,  а
прозвания не знает, кой ныне жительство имеет в Азове, которые все  мужа  ее
также знают довольно.
     12.  Речь  и  разговоры  муж  ее  имел  по  обыкновению  казацкому,   а
иностранного языка никакого не знал.
     13. Домом они жили в Зимовейской станице своим собственным, который  по
побеге мужа (что дневного пропитания  с  детьми  иметь  стало  не  от  чего)
продала за 24 руб. за 50 коп. Есауловской станицы казаку  Ереме  Евсееву  на
слом, который его в ту Есауловскую станицу  по  сломке  и  перевез;  а  ныне
особою командою паки в Зимовейскую станицу перевезен и на том же месте,  где
он стоял и они жили,  сожжен;  а  хутор  их,  состоящий  так  же  неподалеку
Зимовейской станицы, сожжен же.
     14. Сама же та Пугачева жена, казачья дочь, и отец ее  был  Есауловской
станицы служилый  казак,  Дмитрий,  по  прозванию  Недюжин,  а  отчества  не
припомнит, потому что она после него  осталась  в  малолетстве,  и  после  ж
которого остались и теперь вживе находятся дочери его, а ей  сестры  родные,
первая Анна Дмитриева, в замужестве Есауловской  станицы  за  казаком  Фомою
Андреевым, по прозванию Пилюгиным, который и находится в  службе  тому  ныне
8-й год,  а  в  которой  армии,  не  знает.  Вторая  Василиса  Дмитриева,  в
замужестве также Есауловской станицы  за  казаком  Григорием  Федоровым,  по
прозванию Махичевым; да третий сын отца ее, а ей брат родной Иван  Дмитриев,
по прозванию Недюжин, живет в Есауловской же станице служилым казаком  и  по
отъезде ее в здешнее место был  при  доме  своем  и  к  наряду  в  службу  в
готовности.
     Прилагаю не менее любопытное извлечение из  показания  бывшего  в  1771
году Зимовейской станицы атаманом отставного казака Трофима Фомина:
     "В 1771 году, в феврале месяце, Емельян Пугачев отбыл в город  Черкасск
для излечения болезни, со взятым у меня станичным  билетом,  и  через  месяц
возвратился на карей лошади. На допрос мой, где он ее достал, отвечал он: на
станичном сборе, что купил в Таганрожской крепости конного казацкого полку у
казака Василья Кусачкина. Но  казаки,  не  поверя  ему,  послали  его  взять
письменный  вид  от  ротного  командира.  Пугачев  и  поехал,  но  пред  его
возвращением зять его, Прусак, бывший  Зимовейской  станицы  казак,  а  ныне
состоящий в Таганрогском казацком полку, явился у нас и на  станичном  сборе
показал, что он с женою и  Василий  Кусачкин,  да  еще  третий,  по  уговору
Пугачева, бежали за Кубань на Куму-реку, где он (Прусак), побыв малое время,
оставил их и возвратился на Дон. Почему и отправил я при станичном рапорте в
Черкасск Прусака с женою и родною  ее  матерью,  по  причине  их  побега.  В
декабре того же года Пугачев был  пойман  в  его  хуторе  и  содержался  под
караулом. Намерен был я его,  как  праздношатающегося,  выдать  находящемуся
тогда в сыске и  высылке  беглых  всякого  звания  людей,  старшине  Михайле
Макарову. Но Пугачев со станичной избы из-под караула бежал и уже  чрез  три
месяца на том же хуторе пойман и показал  на  станичном  сборе,  что  был  в
Моздоке, почему при рапорте и послан  мною  к  старшине  Макарову  в  Нижнюю
Черкасскую станицу, а сей чрез нашу станицу послал уже  его  при  рапорте  в
Черкасск. Когда его провели, увидя  по  подорожной,  что  послан  он  был  в
колодке, которой на нем уже не было, приказал я ему набить другую и  отослал
его в верхнюю Курмоярскую станицу, от  которой  в  принятии  оного  Пугачева
расписку получил. Через две недели  спустя  от  старшины  Макарова  по  всем
станицам прислано было объявление, что оный Пугачев бежал  с  дороги,  и  не
иначе ежели явится где, изловить; а как он бежал, не знаю".
     За неумением грамоте, Василий Ермолаев руку приложил.
     15 Г-н Левшин пишет, что самозванец  показывал  сии  пятна  легковерным
своим сообщникам и выдавал их за какие-то царские знаки. Оно не совсем  так:
самозванец, хвастая, показывал их как знаки ран, им полученных.
     16 Многие и воспользовались сим разрешением; несмотря  на  то,  история
Пугачевского возмущения мало известна. В Записках о жизни  и  службе  А.  И.
Бибикова мы находим самое подробное известие об оном,  но  сочинитель  довел
свой рассказ только до смерти  Бибикова.  Книжка,  изданная  под  заглавием:
Михельсон  в  Казани,  есть  не  что  иное,  как  весьма  любопытное  письмо
архимандрита Платона Любарского, напечатанное почти безо всякой перемены,  с
приобщением  незначащих  показаний.  Г-н  Левшин  в  своем  Историческом   и
статистическом обозрении уральских казаков  слегка  коснулся  Пугачева.  Сей
кровавый и любопытный эпизод царствования Екатерины мало еще известен.



     Распоряжения Бибикова. - Первые успехи. - Взятие Самары  и  Заинска.  -
Державин. - Михельсон.  -  Продолжение  осады  Яицкого  городка.  -  Свадьба
Пугачева. - Разорение Илецкой  Защиты.  -  Смерть  Лысова.  -  Сражение  под
Татищевой. - Бегство Пугачева. - Казнь Хлопуши. - Освобождение Оренбурга.  -
Пугачев разбит вторично. - Сражение при Чесноковке.  -  Освобождение  Уфы  и
Яицкого городка. - Смерть Бибикова.

     Наконец войска, отовсюду посланные противу Пугачева, стали приближаться
к месту своего назначения. Бибиков устремил их  к  Оренбургу.  Генерал-майор
князь Голицын с своим  корпусом  должен  был  заградить  Московскую  дорогу,
действуя от Казани  до  Оренбурга.  Генерал-майору  Мансурову  вверено  было
правое крыло для прикрытия Самарской линии, куда со своими отрядами следовал
майор Муфель и подполковник Гринев. Генерал-майор Ларионов послан был к  Уфе
и к Екатеринбургу. Декалонг охранял Сибирь  и  должен  был  отрядить  майора
Гагрина с одною полевою командою для защиты Кунгура. В Малыковку послан  был
гвардии поручик Державин для прикрытия Волги со стороны  Пензы  и  Саратова.
Успех оправдал сии распоряжения. Бибиков сначала сомневался  в  духе  своего
войска. В одном из  полков  (во  Владимирском)  оказались  было  приверженцы
Пугачева. Начальникам городов, через  которые  полк  проходил,  велено  было
разослать по кабакам переодетых чиновников. Таким образом  возмутители  были
открыты и захвачены. Впоследствии Бибиков был доволен своими полками.  "Дела
мои, богу благодарение! (писал он в феврале) идут час от часу лучше;  войски
подвигаются к гнезду злодеев. Что мною довольны (в  Петербурге),  то  я  изо
всех писем вижу, только спросили бы у гуся: не зябут ли ноги?"
     Майор Муфель с одною полевою командою 29 декабря приближился к  Самаре,
занятой накануне шайкою бунтовщиков, и, встреченный ими, разбил и гнал их до
самого города. Тут они под прикрытием городских пушек думали супротивляться.
Но драгуны ударили в палаши и въехали в город, рубя  и  попирая  бегущих.  В
самое сие время в двух верстах от Самары показались  ставропольские  калмыки
1, идущие на помощь бунтовщикам. Они побежали, увидя  высланную  противу  их
конницу.  Город  был  очищен.  Шесть  пушек  и  двести   пленных   достались
победителю. Вслед  за  Муфелем  вступили  в  Самару  подполковник  Гринев  и
генерал-майор Мансуров. Последний немедленно послал отряд к  Ставрополю  для
усмирения калмыков; но они разбежались, и отряд, не видав их, возвратился  в
Самару.
     Полковник Бибиков, отряженный из Казани с четырьмя гренадерскими ротами
и одним эскадроном гусар на подкрепление генерал-майора Фреймана,  стоявшего
в Бугульме безо всякого действия, пошел на  Заинск,  коего  семидесятилетний
комендант, капитан Мертвецов, принял с честью  шайку  разбойников,  сдав  им
начальство над городом. Бунтовщики укрепились как умели; в пяти  верстах  от
города Бибиков услышал уже их пушечную  пальбу.  Рогатки  их  были  сломаны,
батареи взяты, предместия заняты;  все  бежало.  Двадцать  пять  бунтовавших
деревень пришли в повиновение. К Бибикову являлось в день до  четырех  тысяч
раскаявшихся крестьян; им выдавали билеты и всех распускали по домам.
     Державин, начальствуя тремя фузелерными ротами,  привел  в  повиновение
раскольничьи селения, находящиеся на берегах Иргиза, и орды племен, кочующих
между Яиком и Волгою 2. Узнав однажды,  что  множество  народу  собралось  в
одной деревне с намерением идти служить  у  Пугачева,  он  приехал  с  двумя
казаками прямо к сборному месту и потребовал от народа объяснения.  Двое  из
зачинщиков выступили из толпы, объявили ему свое намерение и начали  к  нему
приступать с укорами и угрозами.  Народ  уже  готов  был  остервениться.  Но
Державин строго на  них  прикрикнул  и  велел  своим  казакам  вешать  обоих
зачинщиков. Приказ его был тотчас исполнен, и сборище разбежалось.
     Генерал-майор Ларионов, начальник дворянского легиона,  отряженный  для
освобождения Уфы, не оправдал  общей  доверенности.  "За  грехи  мои  (писал
Бибиков) навязался мне  братец  мой  А.  Л.,  который  сам  вызвался  сперва
командовать особливым деташментом, а  теперь  с  места  сдвинуть  не  могу".
Ларионов  оставался  в  Бакалах  без  всякого  действия.  Его  неспособность
заставила главнокомандующего послать на его место некогда раненного при  его
глазах  и  уже  отличившегося  в   войне   противу   конфедератов   офицера,
подполковника Михельсона.
     Князь Голицын  принял  начальство  над  войсками  Фреймана.  22  января
перешел он через  Каму.  6  февраля  соединился  с  ним  полковник  Бибиков;
Мансуров - 10-го. Войско двинулось к Оренбургу.
     Пугачев знал о приближении войск и мало о том заботился. Он надеялся на
измену рядовых и на оплошность начальников. "Попадутся сами нам в  руки",  -
отвечал он своим  сообщникам,  когда  настойчиво  звали  они  его  навстречу
приближающихся отрядов. В случае ж поражения намеревался он  бежать,  оставя
свою сволочь на произвол судьбы. Для того держал он на лучшем корму тридцать
лошадей, выбранных им  на  скачке.  Башкирцы  подозревали  его  намерение  и
роптали. "Ты взбунтовал нас, - говорили они, - и хочешь нас оставить, а  там
нас будут казнить, как казнили отцов наших". (Казни 1740-го году были у  них
в свежей памяти 3.)  Яицкие  же  казаки  в  случае  неудачи  думали  предать
Пугачева в руки правительства и тем заслужить себе помилование. Они стерегли
его как заложника. Бибиков понимал их  и  Пугачева,  когда  писал  Фонвизину
следующие замечательные строки: "Пугачев не что иное,  как  чучело,  которым
играют воры, яицкие казаки: не Пугачев важен; важно общее негодование" 4.
     Пугачев из-под Оренбурга отлучился  к  Яицкому  городку.  Его  прибытие
оживило  деятельность  мятежников.  20  января  он  сам  предводительствовал
достопамятным приступом.  Ночью  взорвана  была  часть  вала  под  батареей,
устроенною при Старице (прежнем русле Яика). Мятежники под дымом и  пылью  с
криком бросились к крепости, заняли ров и, ставя лестницы,  силились  взойти
на вал, но были опрокинуты и отражены. Все  жители,  даже  женщины  и  дети,
подкрепляли их. Пугачев стоял во рву  с  копьем  в  руке,  сначала  стараясь
лаской возбудить ревность приступающих, наконец сам  коля  бегущих.  Приступ
длился девять часов сряду  при  неумолкной  пальбе  и  перестрелке.  Наконец
подпоручик Толстовалов с пятидесятью охотниками сделал вылазку, очистил  ров
и прогнал бунтовщиков,  убив  до  четырехсот  человек  и  потеряв  не  более
пятнадцати. Пугачев скрежетал. Он поклялся повесить  не  только  Симонова  и
Крылова, но и все семейство последнего, находившееся в то время в Оренбурге.
Таким образом обречен  был  смерти  и  четырехлетний  ребенок,  впоследствии
славный Крылов.
     Пугачев в Яицком городке увидел молодую  казачку  Устинью  Кузнецову  и
влюбился в нее. Он стал ее сватать. Отец и мать изумились  и  отвечали  ему:
"Помилуй, государь! Дочь наша не княжна, не королевна; как ей быть за тобою?
Да и как тебе жениться, когда матушка государыня еще здравствует?"  Пугачев,
однако, в начале февраля женился на  Устинье,  наименовал  ее  императрицей,
назначил ей штатс-дам и фрейлин из яицких казачек и хотел, чтоб  на  ектенье
поминали после государя Петра  Федоровича  супругу  его  государыню  Устинью
Петровну.  Попы  его  не  согласились,  сказывая,  что  не  получали  на  то
разрешения от синода. Отказ их огорчил Пугачева; но он не настаивал в  своем
требовании. Жена его оставалась в Яицком городке, и он ездил  к  ней  каждую
неделю. Его присутствие  ознаменовано  было  всегда  новыми  покушениями  на
крепость. Осажденные, с своей стороны, не  теряли  бодрости.  Их  пальба  не
умолкала, вылазки не прекращались.
     19 февраля ночью прибежал из городу в крепость малолеток 5  и  объявил,
что с прошедшего  дня  подведен  под  колокольню  подкоп,  куда  и  положено
двадцать пуд пороху, и  что  Пугачев  назначал  того  же  числа  напасть  на
крепость. Извет показался невероятным. Симонов полагал,  что  малолеток  был
подослан нарочно для посеяния пустого страха. Осажденные вели контрмину и не
слыхали никакой земляной работы: двадцатью пудами  пороху  мудрено  взорвать
было шестиярусную, высокую колокольню. Однако же,  как  под  нею  в  подвале
сохранялся весь  пороховой  запас  (что  могли  знать  и  мятежники),  то  и
поспешили оный убрать, разобрали кирпичный пол  и  начали  вести  контрмину.
Гарнизон приготовился; ожидали взрыва и приступа. Не прошло  и  двух  часов,
как вдруг подкоп был приведен в действо; колокольня тихо зашаталась.  Нижняя
палата развалилась, и верхние шесть ярусов осели, подавив нескольких  людей,
находившихся близ колокольни. Камни, не быв разметаны,  свалились  в  груду.
Бывшие же в самом верхнем ярусе шесть часовых  при  пушке  свалились  оттоле
живы; а один из них, в то время спавший, опустился  не  только  без  всякого
вреда, но даже не проснувшись.
     Еще колокольня валилась, как уже из крепости загремели пушки; гарнизон,
стоявший в ружье, тотчас занял развалины колокольни и поставил там  батарею.
Мятежники, не ожидавшие таковой встречи,  остановились  в  недоумении;  чрез
несколько минут они подняли свой обычный  визг;  но  никто  не  шел  вперед.
Напрасно предводители кричали: "На слом, на слом, атаманы молодцы!" Приступу
не было;  визг  продолжался  до  зари,  и  бунтовщики  разошлись,  ропща  на
Пугачева, обещавшего им,  что  при  взрыве  колокольни  на  крепость  упадет
каменный град и передавит весь гарнизон.
     На другой день Пугачев получил из-под Оренбурга известие о  приближении
князя Голицына и поспешно уехал  в  Берду,  взяв  с  собою  пятьсот  человек
конницы и до полуторы тысячи подвод. Сия весть дошла и  до  осажденных.  Они
предались радости, рассчитывая, что помощь приспеет к ним чрез  две  недели.
Но минута их освобождения была еще далека.
     Во время частых отлучек Пугачева, Шигаев, Падуров и  Хлопуша  управляли
осадою Оренбурга.  Хлопуша,  пользуясь  его  отсутствием,  вздумал  овладеть
Илецкою Защитой 6 (где добывается каменная соль) и в конце февраля,  взяв  с
собой четыреста человек,  напал  на  оную.  Защита  была  взята  при  помощи
тамошних ссыльных работников, между коими находилось  и  семейство  Хлопуши.
Казенное  имущество  было  разграблено;  офицеры  перебиты,  кроме   одного,
пощаженного  по  просьбе  работников;   колодники   присоединены   к   шайке
мятежников. Пугачев, возвратясь в  Берду,  негодовал  на  своеволие  смелого
каторжника и укорял его за разорение Защиты, как  за  ущерб  государственной
казне. Пугачев выступил против князя Голицына с десятью  тысячами  отборного
войска, оставя под Оренбургом Шигаева с двумя тысячами.  Накануне  велел  он
тайно задавить одного из верных своих сообщников, Дмитрия Лысова.  Несколько
дней пред тем они ехали вместе из Каргале  в  Берду,  будучи  оба  пьяны,  и
дорогою поссорились. Лысов наскакал сзади на Пугачева и ударил  его  копьем.
Пугачев упал с лошади; но панцирь, который всегда носил он под платьем, спас
его жизнь. Их помирили товарищи, и Пугачев пил еще с  Лысовым  за  несколько
часов до его смерти.
     Пугачев  занял  крепости  Тоцкую  и  Сорочинскую  7  и  с  обыкновенною
дерзостию ночью, в сильный буран, напал на передовые отряды Голицына, но был
отражен майорами Пушкиным и Елагиным. В сем сражении убит храбрый Елагин.  В
самое сие время Мансуров соединился с князем Голицыным. Пугачев  отступил  к
Новосергиевской 8, не успев сжечь крепостей, им оставленных. Голицын, оставя
в Сорочинской свои  запасы  под  прикрытием  четырехсот  человек  при  осьми
пушках, через два дня  пошел  далее.  Пугачев  сделал  движение  на  Илецкий
городок и, вдруг поворотя к Татищевой, в ней засел и стал  там  укрепляться.
Голицын послал  было  к  Илецкому  городку  подполковника  Бедрягу  с  тремя
эскадронами конницы, подкрепляемой пехотою и пушками, а сам пошел  прямо  на
Переволоцкую 9  (куда  возвратился  и  Бедряга);  оттуда,  оставя  обоз  под
прикрытием одного батальона при подполковнике Гриневе,  22  марта  подступил
под Татищеву.
     Крепость, в прошедшем году взятая и выжженная Пугачевым,  была  уже  им
исправлена.  Сгоревшие  деревянные  укрепления  были   заменены   снеговыми.
Распоряжения Пугачева удивили князя Голицына, не ожидавшего  от  него  таких
сведений в военном искусстве. Голицын сначала  отрядил  триста  человек  для
высмотру неприятеля 10. Мятежники, притаясь, подпустили их к самой  крепости
и вдруг  сделали  сильную  вылазку,  но  были  удержаны  двумя  эскадронами,
подкреплявшими первых. Полковник Бибиков тот же час послал егерей,  которые,
бегая на лыжах по глубокому  снегу,  заняли  все  выгодные  высоты.  Голицын
разделил войска на две колонны, стал приближаться и открыл огонь, на который
из крепости отвечали столь же сильно. Пальба продолжалась три часа.  Голицын
увидел, что  одними  пушками  одолеть  было  невозможно,  и  велел  генералу
Фрейману с левой колонною идти на приступ.  Пугачев  выставил  противу  него
семь пушек. Фрейман  их  отнял  и  бросился  на  оледенелый  вал.  Мятежники
защищались отчаянно, но принуждены были уступить силе правильного оружия - и
бежали во все стороны. Конница, дотоле не действовавшая, преследовала их  по
всем дорогам. Кровопролитие было ужасно. В одной  крепости  пало  до  тысячи
трехсот мятежников. На пространстве двадцати верст кругом, около  Татищевой,
лежали их тела. Голицын потерял до четырехсот  убитыми  и  ранеными,  в  том
числе более двадцати офицеров 11. Победа была  решительная.  Тридцать  шесть
пушек  и  более  трех  тысяч  пленных  достались   победителю.   Пугачев   с
шестьюдесятью казаками пробился сквозь  неприятельское  войско  и  прискакал
сам-пят в Бердскую слободу с известием о своем поражении. Бунтовщики  начали
выбираться  из  Берды,  кто  верхом,  кто  на  санях.  На  воза   громоздили
заграбленное имущество. Женщины и дети  шли  пешие.  Пугачев  велел  разбить
бочки вина, стоявшие у его избы, опасаясь пьянства и смятения. Вино  хлынуло
по улице. Между тем Шигаев, видя, что  все  пропало,  думал  заслужить  себе
прощение и, задержав Пугачева и Хлопушу 12, послал от себя  к  оренбургскому
губернатору с предложением о выдаче ему самозванца и прося дать  ему  сигнал
двумя пушечными выстрелами. Сотник Логинов, сопровождавший бегство Пугачева,
явился к Рейнсдорпу с сим  известием.  Бедный  Рейнсдорп  не  смел  поверить
своему счастию и целых два часа  не  мог  решиться  дать  требуемый  сигнал!
Пугачев и Хлопуша были между тем  освобождены  ссылочными,  находившимися  в
Берде. Пугачев бежал с десятью пушками, с заграбленною  добычею  и  с  двумя
тысячами остальной сволочи. Хлопуша прискакал к Каргале с намерением  спасти
жену и сына. Татары связали его  и  послали  уведомить  о  том  губернатора.
Славный каторжник был привезен в Оренбург, где наконец отсекли ему голову  в
июне 1774 года.
     Оренбургские жители, услышав о своем освобождении, толпами бросились из
города  вслед  за  шестьюстами  человек  пехоты,  высланных  Рейнсдорпом   к
оставленной  слободе,  и  овладели  жизненными  запасами.  В  Берде  найдено
осьмнадцать пушек, семнадцать бочек медных денег 13  и  множество  хлеба.  В
Оренбурге  спешили  принести  богу  благодарение  за  нечаянное  избавление.
Благословляли Голицына. Рейнсдорп писал ему,  поздравляя  его  с  победою  и
называя спасителем Оренбурга 14. Отовсюду начали в  город  навозить  запасы.
Настало изобилие, и бедственная  шестимесячная  осада  была  забыта  в  одно
радостное мгновение. 26 марта Голицын приехал в Оренбург; жители приняли его
с восторгом неописанным.
     Бибиков с нетерпением  ожидал  сего  перелома.  Для  ускорения  военных
действий выехал  он  из  Казани  и  был  встречен  в  Бугульме  известием  о
совершенном поражении Пугачева. Он обрадовался несказанно. "То-то  жернов  с
сердца свалился (писал он от 26 марта жене  своей).  Сегодня  войдут  мои  в
Оренбург; немедленно и я  туда  поспешу  добраться,  чтоб  еще  ловчее  было
поворачивать своими; а сколько седых волос  прибавилось  в  бороде,  то  бог
видит; а на голове плешь еще более  стала:  однако  я  по  морозу  хожу  без
парика".
     Между тем Пугачев, миновав разосланные разъезды, прибыл утром  24-го  в
Сеитовскую 15 слободу, зажег ее  и  пошел  к  Сакмарскому  городку,  забирая
дорогою новую сволочь. Он полагал наверное,  что  из  Татищевой  Голицын  со
всеми своими силами должен был обратиться к Яицкому городку, и  вдруг  пошел
занять  снова  Бердскую  слободу,  надеясь  нечаянно  овладеть   Оренбургом.
Голицын, узнав о такой дерзости  чрез  полковника  Хорвата,  преследовавшего
Пугачева  от  самой  Татищевой,  усилил  свое  войско  бывшими  в  Оренбурге
пехотными отрядами и казаками;  взяв  для  них  последних  лошадей  у  своих
офицеров, немедленно пошел навстречу самозванцу и встретил  его  в  Каргале.
Пугачев,   увидя   свою   ошибку,   стал   отступать,   искусно    пользуясь
местоположением. На узкой дороге против полковников Бибикова и  Аршеневского
выставил он семь пушек и  под  их  прикрытием  проворно  устремился  к  реке
Сакмаре. Но тут  к  Бибикову  подоспели  пушки;  он,  заняв  гору,  выстроил
батарею; Хорват, в последней теснине, бросясь на мятежников, отбил орудия и,
обратя в бегство, восемь верст преследовал их толпы и вместе с ними въехал в
Сакмарский городок.  Пугачев  потерял  последние  пушки,  четыреста  человек
убитыми и три тысячи пятьсот взятыми в плен. В числе последних находились  и
главные его сообщники:  Шигаев,  Почиталин,  Падуров  и  другие.  Пугачев  с
четырьмя заводскими мужиками бежал к Пречистенской  и  оттоле  на  уральские
заводы. Усталая конница не могла его достичь. После сей  решительной  победы
Голицын возвратился в Оренбург, отрядив Фреймана - для  усмирения  Башкирии,
Аршеневского - для очищения Ново-Московской дороги, а Мансурова - к Илецкому
городку, дабы, очистя всю ту сторону, шел он на освобождение Симонова.
     Михельсон, с своей стороны, действовал не менее удачно. Приняв 18 марта
начальство над своим отрядом, он тотчас двинулся к Уфе.  Противу  него,  для
преграждения пути, выслано было Чикою две тысячи человек с четырьмя пушками,
которые и ожидали его в деревне Жукове. Михельсон, оставя их у себя в  тылу,
пошел прямо на Чесноковку, где стоял Чика с десятью тысячами мятежников,  и,
рассея дорогою несколько мелких отрядов, 25-го на рассвете пришел в  деревню
Требикову (в пяти  верстах  от  Чесноковки).  Тут  он  был  встречен  толпою
бунтовщиков с двумя пушками. Майор Харин разбил их и рассеял:  егеря  отняли
пушки, и Михельсон двинулся вперед. Обоз его шел под прикрытием ста  человек
и одной пушки. Они прикрывали и тыл Михельсона, в случае нападения. 26-го на
рассвете у деревни Зубовки встретил он  мятежников.  Часть  их  выбежала  на
лыжах и верхами и, растянувшись по обеим сторонам дороги, старалась окружить
его. Три тысячи, подкрепленные десятью пушками, пошли прямо  ему  навстречу.
Между тем  открыли  огонь  из  батареи,  поставленной  в  деревне.  Сражение
продолжалось четыре часа.  Бунтовщики  дрались  храбро.  Наконец  Михельсон,
увидя конницу, идущую к ним на  подкрепление,  устремил  все  свои  силы  на
главную толпу и велел своей коннице, спешившейся в начале сражения, садиться
на-конь и ударить в палаши. Передовые толпы бежали, брося пушки. Харин, рубя
их, вместе с ними вступил в Чесноковку. Между тем конница, шедшая к  ним  на
помощь в Зубовку, была отражена и бежала к Чесноковке же, где Харин встретил
ее и всю захватил. Лыжники, успевшие зайти в тыл Михельсону  и  отрезать  от
него обоз, в то же время были разбиты двумя ротами гренадер. Они разбежались
по лесам. Взято в плен три тысячи  бунтовщиков.  Заводские  и  экономические
крестьяне распущены были  по  деревням.  Захвачено  двадцать  пять  пушек  и
множество запасов. Михельсон повесил двух главных  бунтовщиков:  башкирского
старшину и выборного села Чесноковки. Уфа была освобождена. Михельсон, нигде
не  останавливаясь,  пошел  на  Табинск,  куда  после   Чесноковского   дела
прискакали Ульянов и Чика. Там  они  были  схвачены  16  казаками  и  выданы
победителю, который отослал их скованных в Уфу. После того Михельсон учредил
разъезды во все стороны и успел восстановить  спокойствие  в  большей  части
бунтовавших деревень.
     Илецкий городок  и  крепости  Озерная  и  Рассыпная,  свидетели  первых
успехов Пугачева, были уже оставлены мятежниками. Начальники их,  Чулошников
и Кизилбашин, бежали в Яицкий городок.  Весть  о  поражении  самозванца  под
Татищевой в тот же день до  них  достигла.  Беглецы,  преследуемые  гусарами
Хорвата,  проскакали  через  крепости  крича:  "Спасайтесь,   детушки!   все
пропало!" Они наскоро перевязывали свои раны и спешили  к  Яицкому  городку.
Вскоре  настала  весенняя  оттепель;  реки  вскрылись,  и  тела  убитых  под
Татищевой поплыли мимо крепостей. Жены и матери стояли  у  берега,  стараясь
узнать между ними своих мужьев и сыновей. В Озерной старая казачка 17 каждый
день  бродила  над  Яиком,  клюкою  пригребая  к  берегу  плывущие  трупы  и
приговаривая: "Не ты ли, мое детище? не ты ли,  мой  Степушка?  не  твои  ли
черные кудри свежа вода моет?" - и, видя лицо незнакомое,  тихо  отталкивала
труп.
     Мансуров 6 и 7 апреля занял оставленные  крепости  и  Илецкий  городок,
нашед в последнем четырнадцать пушек.  15-го,  при  опасной  переправе  чрез
разлившуюся речку Быковку, на него напали Овчинников, Перфильев и  Дегтерев.
Мятежники были разбиты и рассеяны; Бедряга и  Бородин  их  преследовали;  но
распутица спасла предводителей. Мансуров немедленно пошел к Яицкому городку.
     Крепость находилась  в  осаде  с  самого  начала  года  18.  Отсутствие
Пугачева не охлаждало мятежников. В кузницах приготовлялись ломы  и  лопаты;
возвышались новые батареи.  Мятежники  деятельно  продолжали  свои  земляные
работы, то обрывая берег Чечоры и тем уничтожая сообщение одной части города
с другой, то копая траншеи, дабы препятствовать вылазкам. Они намерены  были
вести подкопы по яру Старицы, кругом всей крепости,  под  соборную  церковь,
под батареи и под  комендантские  палаты.  Осажденные  находились  в  вечной
опасности и, с своей стороны, принуждены были отовсюду  вести  контрмины,  с
трудом прорубая землю, промерзшую на целый  аршин;  перегораживали  крепость
новою стеною и кулями, наполненными кирпичом взорванной колокольни.
     9 марта на рассвете двести пятьдесят рядовых вышли из  крепости;  целью
вылазки было уничтожение  новой  батареи,  сильно  беспокоившей  осажденных.
Солдаты дошли до завалов, но были встречены сильным  огнем.  Они  смешались.
Мятежники хватали их в тесных проходах  между  завалами  и  избами,  которые
хотели они зажечь; кололи раненых и падающих и топорами отсекали им  головы.
Солдаты бежали. Убито их было до тридцати человек,  ранено  до  осьмидесяти.
Никогда с таким уроном гарнизон с вылазки не возвращался. Удалось сжечь одну
батарею,  не  главную,  да  несколько  изб.   Показание   трех   захваченных
бунтовщиков увеличило уныние осажденных: они объявили о  подкопах,  веденных
под крепость, и о скором прибытии Пугачева. Устрашенный Симонов велел  всюду
производить новые  работы;  около  его  дома  беспрестанно  пробовали  землю
буравами; стали копать новый ров. Люди, изнуренные тяжкою работою, почти  не
спали; ночью половина гарнизона всегда стояла в ружье; другой позволено было
только  сидя  дремать.  Лазарет  наполнился   больными;   съестных   запасов
оставалось не более как дней на десять. Солдатам  начали  выдавать  в  сутки
только по четверть фунта муки, то есть десятую часть меры  обыкновенной.  Не
было уже ни круп, ни соли. Вскипятив  артельный  котел  воды  и  забелив  ее
мукою, каждый выпивал чашку свою,  что  и  составляло  их  насуточную  пищу.
Женщины не могли более вытерпливать  голода:  они  стали  проситься  вон  из
крепости, что и было им позволено; несколько слабых и больных  солдат  вышли
за ними; но бунтовщики их не приняли, а  женщин,  продержав  одну  ночь  под
караулом, прогнали обратно в крепость,  требуя  выдачи  своих  сообщников  и
обещаясь за то принять и прокормить высланных. Симонов на то не  согласился,
опасаясь умножить число  врагов.  Голод  час  от  часу  становился  ужаснее.
Лошадиного мяса, раздававшегося на вес, уже не  было.  Стали  есть  кошек  и
собак. В начале осады, месяца за три до сего, брошены  были  на  лед  убитые
лошади; о них  вспомнили,  и  люди  с  жадностию  грызли  кости,  объеденные
собаками. Наконец и сей запас истощился. Стали изобретать  новые  способы  к
пропитанию. Нашли род глины, отменно мягкой и без примеси песку. Попробовали
ее сварить и, составя из нее какой-то  кисель,  стали  употреблять  в  пищу.
Солдаты совсем обессилели. Некоторые не могли ходить. Дети  больных  матерей
чахли и умирали. Женщины несколько  раз  покушались  тронуть  мятежников  и,
валяясь в их ногах, умоляли о позволении остаться в городе.  Их  отгоняли  с
прежними требованиями.  Одни  казачки  были  приняты.  Ожидаемой  помощи  не
приходило. Осажденные отлагали свою надежду со дня  на  день,  с  недели  на
другую. Бунтовщики кричали гарнизону, что войска правительства разбиты,  что
Оренбург, Уфа и Казань уже преклонились самозванцу, что он  скоро  придет  к
Яицкому городку и что тогда уж  пощады  не  будет.  В  случае  ж  покорности
обещали они от его  имени  не  только  помилование,  но  и  награды.  То  же
старались они внушить и бедным женщинам, которые  просились  из  крепости  в
город. Начальникам невозможно было обнадеживать осажденных скорым  прибытием
помощи; ибо никто не мог уж и слышать о том без негодования: так  ожесточены
были сердца  долгим  напрасным  ожиданием!  Старались  удержать  гарнизон  в
верности и повиновении, повторяя, что позорной изменою никто не спасется  от
гибели,  что  бунтовщики,  озлобленные  долговременным  сопротивлением,   не
пощадят и клятвопреступников. Старались возбудить в душе несчастных  надежду
на бога всемогущего и всевидящего, и ободренные  страдальцы  повторяли,  что
лучше предать себя воле его, нежели  служить  разбойнику,  и  во  все  время
бедственной осады, кроме двух или трех человек, из крепости беглых не было.
     Наступила  страстная  неделя.  Осажденные  питались  одною  глиною  уже
пятнадцатый день. Никто не хотел умереть голодною смертью. Решились  все  до
одного  (кроме  совершенно  изнеможенных)  идти  на  последнюю  вылазку.  Не
надеялись победить (бунтовщики так укрепились, что уже ни с какой стороны  к
ним из крепости приступу не было), хотели  только  умереть  честною  смертию
воинов.
     Во вторник, в день, назначенный к  вылазке,  часовые,  поставленные  на
кровле соборной церкви, приметили,  что  бунтовщики  в  смятении  бегали  по
городу, прощаясь между  собою,  соединялись  и  толпами  выезжали  в  степь.
Казачки провожали их. Осажденные  догадывались  о  чем-то  необыкновенном  и
предались опять надежде. "Все это нас  так  ободрило,  -  говорит  свидетель
осады, претерпевший весь ее ужас, - как будто  мы  съели  по  куску  хлеба".
Мало-помалу смятение утихло; все, казалось, вошло  в  обыкновенный  порядок.
Уныние овладело осажденными пуще прежнего. Они молча глядели в степь, отколе
ожидали еще недавно избавителей... Вдруг,  в  пятом  часу  пополудни,  вдали
показалась пыль, и они увидели толпы, без порядка скачущие из-за  рощи  одна
за другою. Бунтовщики въезжали в разные  ворота,  каждый  в  те,  близ  коих
находился его дом. Осажденные понимали, что мятежники разбиты  и  бегут;  но
еще не смели радоваться; опасались отчаянного приступа. Жители бегали взад и
вперед по улицам, как на  пожаре.  К  вечеру  ударили  в  соборный  колокол,
собрали круг,  потом  кучею  пошли  к  крепости.  Осажденные  готовились  их
отразить; но увидели, что они ведут связанных своих предводителей,  атаманов
Каргина и Толкачева. Бунтовщики приближались,  громко  моля  о  помиловании.
Симонов принял их, сам не  веря  своему  избавлению.  Гарнизон  бросился  на
ковриги хлеба, нанесенные жителями. До светлого воскресения, пишет  очевидец
сих происшествий, оставалось еще четыре дня, но для нас  уже  сей  день  был
светлым праздником. Самые те, которые от слабости и болезни не подымались  с
постели,  мгновенно  были  исцелены.  Все  в  крепости  было   в   движении,
благодарили бога, поздравляли друг друга; во всю ночь никто не спал.  Жители
уведомили  осажденных  об  освобождении  Оренбурга  и  об  скором   прибытии
Мансурова. 17 апреля прибыл Мансуров. Ворота крепости, запертые и заваленные
с самого 30 декабря, отворились. Мансуров  принял  начальство  над  городом.
Начальники бунта, Каргин, Толкачев и Горшков, и незаконная жена  самозванца,
Устинья Кузнецова, были под стражею отправлены в Оренбург.
     Таков  был  успех  распоряжений  искусного,  умного  военачальника.  Но
Бибиков не успел довершить начатого им: измученный трудами, беспокойством  и
досадами, мало заботясь о своем уже  расстроенном  здоровье,  он  занемог  в
Бугульме горячкою и, чувствуя приближающуюся кончину, сделал  еще  несколько
распоряжений. Он запечатал все свои тайные  бумаги,  приказав  доставить  их
императрице, и сдал начальство генерал-поручику Щербатову, старшему по  нем.
Узнав по слухам об освобождении Уфы, он успел еще донести о том  императрице
и скончался 9 апреля, в 11 часов утра, на сорок четвертом году от  рождения.
Тело его несколько дней стояло на берегу Камы, через которую в то  время  не
было возможности переправиться. Казань желала погрести его в своем соборе  и
сооружить памятник своему избавителю; но, по требованию его семейства,  тело
Бибикова отвезено было в его деревню. Андреевская лента, звание  сенатора  и
чин полковника гвардии не застали его в живых. Умирая, говорил он: "Не жалею
о детях н жене; государыня  призрит  их:  жалею  об  отечестве  19".-  Молва
приписала  смерть  его  действию  яда,  будто  бы  данного  ему   одним   из
конфедератов. Державин воспел кончину Бибикова.  Екатерина  оплакала  его  и
осыпала его семейство своими щедротами 20. Петербург и Москва поражены  были
ужасом. Вскоре и вся Россия почувствовала невозвратную потерю 21.



     1 Крещеные калмыки, поселенные в Оренбургской губернии, разделялись  на
оренбургских и ставропольских. См. в Рычкове (в его Оренбургской топографии)
подробное о них известие.
     2 Державин в объяснениях на свои сочинения говорит, что он имел счастие
освободить около полуторы тысячи пленных колонистов  от  киргизов.  Державин
написал свои Записки, к сожалению, еще не изданные.
     3 Бунтовавшие башкирцы жестоко усмирены были генерал-лейтенантом князем
Урусовым, прозванным, как Силла, счастливым, ибо все ему удавалось.
     4 См. в Приложении письмо Бибикова к Фонвизину. Письмо  сие,  вместе  с
другими драгоценными бумагами, доставлено было родственниками и наследниками
Фонвизина князю Вяземскому,  занимавшемуся  биографией  автора  "Недоросля".
Надеемся в непродолжительном времени издать в свет сие замечательное по всем
отношениям сочинение.
     5 Малолеток, не достигший 14-летнего возраста.
     6 Илецкая Защита находится от Оренбурга в 62 верстах, в степи, за рекою
Уралом, на самом том месте, где добывается славная илецкая соль.  "Добывание
оной соли, - пишет Рычков, - уже издавна на том месте, сперва от  башкирцев,
а потом и от крепостных обывателей, чинилось, но о построении  сей  крепости
определение  учинено  уже  в  прошлом  1753  году  октября  26   числа,   по
состоявшемуся в Правительствующем сенате того  ж  1753  года  мая  24  числа
указу, коим в Оренбурге и в принадлежащих к оному новых крепостях и селениях
учредить казенные соляные магазины  и  продажу  илецкой  и  эбелейской  соли
чинить по тогдашней указной цене по 35 коп. пуд; для чего тогда ж и  соляное
правление  в  городе  Оренбурге  учреждено.   Явившийся   тогда   подрядчик,
оренбургских казаков сотник Алексей Углицкий, обязался той соли  заготовлять
и ставить в оренбургский магазин четыре года, на каждый  год  по  пятидесяти
тысяч пуд, а буде вознадобится, то и более, ценою по 6 коп.  за  пуд,  своим
коштом, а сверх того в будущий  1754  год,  летом  построить  там  своим  же
коштом, по указанию  от  Инженерной  команды,  небольшую  защиту  оплотом  с
батареями для пушек, тут же сделать несколько покоев и казарм для  гарнизону
и провиантский магазин и на все жилые покои в осеннее и зимнее время ставить
дрова, а провиант, сколько б там войсковой команды ни случилось, возить туда
из Оренбурга на своих подводах, что все и учинено, и  гарнизоном  определена
туда из Алексеевского пехотного полку одна рота в полном комплекте; а иногда
по случаям и более военных людей командируемо бывает, для которых, яко же  и
для работающих в добывании той соли людей (коих человек ста по два  и  более
бывает),  имеется  там  церковь  и  священник  с   церковными   служителями.
(Топография Оренбургская.)
     7 Тоцкая крепость, при устье реки Сороки, в 206 верстах  от  Оренбурга.
Выстроена при Кириллове, в 1736 году. -  Сорочинская  крепость,  главная  на
Самарской дистанции, в 176 верстах от Оренбурга и в 30 от Тоцкой.
     8 Крепость Новосергиевская от Сорочинской в 40, а от  Оренбурга  в  136
верстах. Выстроена при тайном советнике Татищеве под именем Тевкелева  Брода
и переименована при Неплюеве в Новосергиевскую.
     9 Переволоцкая, большою дорогою в 78  верстах  от  Оренбурга,  а  прямо
степью в 60. Выстроена в верховье реки Самары.
     10 Les rebelles restèrent si tranquilles  à  Tatitscheva,
que le Prince lui-même doutait qu'ils fussent dans cette  place.  Pour
en  apprendre  des  nouvelles,  il  envoya  trois  cosaques  qui   s'approch
èrent de la forteresse,  sans  rien  apercevoir.  Les  rebelles  leur
envoyèrent une femme, qui leur présenta du  pain  et  du  sel,
selon l'usage des Russes, et qui, interrogée par  les  cosaques,  les
assura que les rebelles après avoir été dans la  place,
en étaient tous sortis. Lorsque Pougatschef crut avoir  trompé
les cosaques par cette  ruse,  il  fit  sortir  de  la  forteresse  quelques
centaines d'hommes pour s'emparer d'eux. L'un des trois fut tué et le
second pris; mais le troisième s' échappa et vint rende compte
à Galitzin de ce qu'il  venait  de  voir.  Aussitôt  le  Prince
résolut de marcher sur la place dans le jour même et d'attaquer
l'ennemi  dans  ses  retranchements.  (Histoire  de  la  révolte   de
Pougatschef) 6).
     11 Бибиков в письме от 26 марта:
     "Мы потеряли: 9 офицеров и 150 рядовых убито; 12 офицеров ранено и  150
рядовых. Вот какая была пирушка! А бедный мой Кошелев 1 тяжело в ногу ранен;
боюсь, чтоб не умер, хотя Голицын и пишет, что не опасно".
     12 Рычков пишет, что Шигаев велел связать Пугачева и Хлопушу. Показание
невероятное. Увидим, что  Пугачев  и  Шигаев  действовали  заодно  несколько
времени после бегства их из-под Оренбурга.
     13 Пугачев, вопреки общему мнению, никогда не бил монету с изображением
государя Петра  III  и  с  надписью  Redivivus  et  ultor  7)  (как  уверяют
иностранные писатели). Безграмотные  и  полуграмотные  бунтовщики  не  могли
вымышлять замысловатые латинские надписи  и  довольствовались  уже  готовыми
деньгами.
     14 La victoire que Votre Altesse vient de remporter  sur  les  rebelles
rend la vie aux habitants d'Orenbourg. Cette ville bloquée depuis six
mois  et  réduite  à  une  famine  affreuse   retentit   d'all
égresse  et  les  habitants  font  des  vœux   pour   la   prosp
érité de leur illustre libérateur. Un poude  de  farine
coûtait  déjà  16  roubles  et  maintenant   l'abondance
succède à la misère. J'ai tiré un  transport  de
500 четверть de Kargalé et j'attends un autre de 1000 d'Orsk.  Si  le
détachement de Votre Altesse réussit de captiver  Pougatschef,
nous serons au comble de nos souhaits et les Baschkirs ne manqueront pas  de
chercher grâce. Письмо Рейнсдорпа к кн. Голицыну, от  24  марта  1774)
8).
     15 Слобода Сеитовская (она же и Каргалинская), часто упоминаемая в  сей
Истории, находится в 20 верстах от Берды, а от Оренбурга в 18-ти. Названа по
имени казанского татарина Сеита-Хаялина, первого явившегося  в  оренбургскую
канцелярию с просьбой об отводе земель под поселение. В  Сеитовской  слободе
числилось до 1200 душ, состоящих на особых правах.
     16  По  своем  разбитии  Чика  с  Ульяновым  остановились  ночевать   в
Богоявленском  медиплавиленном  заводе.  Приказчик  угостил  их  и,   напоив
допьяна, ночью связал и представил в Табинск. Михельсон подарил  500  рублей
приказчиковой жене, подавшей совет напоить беглецов.
     17 Разина.
     18 Следующие любопытные подробности взяты мною из весьма  замечательной
статьи ("Оборона Яицкой крепости  от  партии  мятежников"),  напечатанной  в
"Отечественных записках" П. П. Свиньина. В некоторых показаниях  следовал  я
журналу Симонова, предполагая более достоверности в  официальном  документе,
нежели в воспоминаниях старика. Но вообще статья неизвестного очевидца носит
драгоценную печать истины, неукрашенной и простодушной.
     19 Слова сии сохранены Державиным в  оде  его  на  смерть  Бибикова.  -
Последняя строфа должна была быть вырезана на его  гробе:  Он  был  искусный
вождь во брани,
     Совета муж, любитель муз,
     Отечества подпора тверда,
     Блюститель веры, правды друг;
     Екатериной чтим за службу,
     За здравый ум, за добродетель,
     За искренность души его.
     Он умер, трон обороняя.
     Стой, путник! стой благоговейно.
     Здесь Бибикова прах сокрыт.
     20 Императрица велела спросить у вдовы покойного, чего она, собственно,
для себя желала;  супруга  Бибикова  просила  обеспечить  судьбу  одного  из
родственников ее мужа, служившего под его начальством.
     21 Державин,  до  конца  своей  жизни  чтивший  память  первого  своего
покровителя, узнав, что сын А. И. Бибикова  намерен  был  издать  записки  о
жизни и службе отца, написал о нем следующие строки:
     "Посвятив краткую, но  наполненную  славными  деяниями  жизнь  свою  на
службу отечеству, Александр Ильич Бибиков по  всей  справедливости  заслужил
уважение и признательность соотечественников; они не престанут воспоминать с
почтением полезные обществу дела сего знаменитого мужа и  благословлять  его
память.
     Читая о службе и переменах  в  оной  сего  примерного  государственного
человека, всякий легко усмотрит необыкновенные  его  способности,  мужество,
предусмотрение, предприимчивость и расторопность, так, что он во всех  родах
налагаемых на него должностей с отличием и достоверностию  был  употребляем;
везде показал искусство свое и ревность, не  токмо  прежде,  в  царствование
императрицы Елисаветы, но и  во  многих  поручениях  от  Екатерины  Великой,
ознаменованные успехами. Он был хороший генерал,  муж  в  гражданских  делах
проницательный, справедливый  и  честный;  тонкий  политик,  одаренный  умом
просвещенным, всеобщим, гибким, но всегда  благородным.  Сердце  доброе  его
готово было к услугам и к помощи друзьям  своим,  даже  и  с  пожертвованием
собственных своих польз; твердый нрав, верою и  благочестием  подкрепленный,
доставлял ему от всех  доверенность,  в  которой  он  был  неколебим;  любил
словесность и сам весьма хорошо писал на природном языке;  знал  немецкий  и
французский язык и незадолго пред смертию выучил и английский; умел выбирать
людей, был доступен и благоприветлив всякому; но знал, однако, важною  своею
поступью, соединенною с приятностию, держать  подчиненных  своих  в  должном
подобострастии. Важность не умаляла в нем веселия,  а  простота  не  унижала
важности. Всякий нижний и высший чиновник  его  любил  и  боялся.  Последний
подвиг к защите престола и к  спасению  отечества  соверша,  кончиною  своею
увенчал добродетельную жизнь, к сожалению всей империи тогда пресекшуюся".
     1 Р. А. Кошелев, впоследствии обер-гофмейстер. (Прим. Пушкина.)



     Новые  успехи  Пугачева.  -  Башкирец  Салават.  -   Взятие   сибирских
крепостей. - Сражение под Троицкой. - Отступление Пугачева. - Первая встреча
его с Михельсоном. - Преследование Пугачева. - Бездействие войск.  -  Взятие
Оксы. - Пугачев под Казанью.

     Пугачев,   коего    положение    казалось    отчаянным,    явился    на
Авзяно-Петровских заводах.  Овчинников  и  Перфильев,  преследуемые  майором
Шевичем, проскакали через Сакмарскую линию с  тремястами  яицких  казаков  и
успели с ним соединиться. Ставропольские и оренбургские  калмыки  хотели  им
последовать  и  в  числе  шестисот  кибиток  двинулись  было  к  Сорочинской
крепости. В ней находился при  провианте  и  фураже  отставной  подполковник
Мелькович, человек умный и решительный. Он принял начальство над  гарнизоном
и, на них напав, принудил их возвратиться на прежние жилища.
     Пугачев быстро переходил с одного места на  другое.  Чернь  по-прежнему
стала  стекаться  около  него;  башкирцы,  уже   почти   усмиренные,   снова
взволновались. Комендант Верхо-Яицкой крепости, полковник Ступишин, вошел  в
Башкирию, сжег несколько пустых селений и, захватив одного  из  бунтовщиков,
отрезал ему уши, нос, пальцы правой руки и отпустил его,  грозясь  поступить
таким же образом со всеми  бунтовщиками.  Башкирцы  не  унялись.  Старый  их
мятежник Юлай, скрывшийся во время казней 1741 года 1, явился  между  ими  с
сыном своим Салаватом. Вся Башкирия восстала, и бедствие разгорелось с вящей
силою. Фрейман должен был преследовать Пугачева; Михельсон  силился  пресечь
ему дорогу; но распутица его спасала. Дороги были непроходимы, люди вязли  в
бездонной грязи; реки разливались  на  несколько  верст;  ручьи  становились
реками.  Фрейман  остановился  в  Стерлитамацке.  Михельсон,  успевший   еще
переправиться через Вятку по льду, а через Уфу на  осьми  лодках,  продолжал
путь, несмотря на всевозможные препятствия, и 5 мая у Симского завода настиг
толпу башкирцев, предводительствуемых свирепым Салаватом. Михельсон  прогнал
их, завод  освободил  и  через  день  пошел  далее.  Салават  остановился  в
осьмнадцати верстах  от  завода,  ожидая  Белобородова.  Они  соединились  и
выступили навстречу Михельсону с  двумя  тысячами  бунтовщиков  и  с  осьмью
пушками. Михельсон разбил их снова, отнял у них пушки, положил на  месте  до
трехсот человек, рассеял  остальных  и  спешил  к  Уйскому  заводу,  надеясь
настигнуть самого Пугачева; но вскоре узнал, что самозванец находился уже на
Белорецких заводах.
     За рекою  Юрзенем  Михельсон  успел  разбить  еще  толпу  мятежников  и
преследовал их до Саткинского завода. Тут узнал он, что Пугачев,  набрав  до
шести тысяч башкирцев и крестьян, пошел  на  крепость  Магнитную.  Михельсон
решился углубиться в Уральские горы, надеясь соединиться с  Фрейманом  около
вершины Яика.
     Пугачев, зажегши ограбленные им Белорецкие заводы, быстро перешел через
Уральские горы и 5 мая приступил к Магнитной, не  имея  при  себе  ни  одной
пушки. Капитан Тихановский оборонялся храбро. Пугачев сам был ранен картечью
в руку и отступил, претерпев значительный урон. Крепость  казалась  спасена;
но в ней открылась измена: пороховые ящики ночью  были  взорваны.  Мятежники
бросились, разобрали заплоты и ворвались. Тихановский с женою были повешены;
крепость разграблена и выжжена. В тот же день пришел к Пугачеву  Белобородов
с четырьмя тысячами бунтующей сволочи.
     Генерал-поручик  Декалонг  из  Челябинска,  недавно  освобожденного  от
бунтовщиков, двинулся к Верхо-Яицкой крепости, надеясь  настигнуть  Пугачева
еще на Белорецких заводах; но, вышед  на  линию,  получил  от  верхо-яицкого
коменданта, полковника Ступишина, донесение, что Пугачев идет вверх по линии
от одной крепости  на  другую,  как  в  начале  своего  грозного  появления.
Декалонг спешил к Верхо-Яицкой. Тут узнал он о взятии Магнитной. Он двинулся
к Кизильской. Но, прошед уже пятнадцать верст, узнал от пойманного башкирца,
что Пугачев, услыша о приближении войска, шел уже не к Кизильской,  а  прямо
Уральскими горами  на  Карагайскую.  Декалонг  пошел  назад.  Приближаясь  к
Карагайской,  он  увидел  одни  дымящиеся  развалины:  Пугачев  покинул   ее
накануне. Декалонг надеялся догнать его в Петрозаводской; но и тут  уже  его
не застал. Крепость была разорена  и  выжжена,  церковь  разграблена,  иконы
ободраны и разломаны в щепы.
     Декалонг, оставя  линию,  пошел  внутреннею  дорогою  прямо  на  Уйскую
крепость. У него оставалось овса только на одни сутки. Он  думал  настигнуть
Пугачева хотя в Степной крепости;  но,  узнав,  что  и  Степная  уже  взята,
пустился к Троицкой. На дороге, в Сенарской, нашел он  множество  народа  из
окрестных разоренных крепостей. Офицерские жены и дети,  босые,  оборванные,
рыдали,  не  зная,  где  искать  убежища.  Декалонг  принял  их   под   свое
покровительство  и  отдал  на  попечение  своим  офицерам.  21   мая   утром
приближился он к Троицкой, прошед шестьдесят верст  усиленным  переходом,  и
наконец увидел Пугачева, расположившегося лагерем под крепостию,  взятой  им
накануне. Декалонг тотчас на него напал. У Пугачева было более десяти  тысяч
войска и до тридцати пушек. Сражение продолжалось целых четыре часа. Во  все
время Пугачев лежал в своей палатке, жестоко страдая от раны, полученной  им
под  Магнитною.  Действиями  распоряжал   Белобородов.   Наконец   мятежники
расстроились. Пугачев сел на лошадь и с подвязанною  рукою  бросался  всюду,
стараясь восстановить порядок; но все рассеялось и бежало.  Пугачев  ушел  с
одною пушкою по Челябинской дороге. Преследовать  было  невозможно.  Конница
была слишком изнурена. В лагере найдено до трех тысяч людей всякого  звания,
пола и возраста, захваченных самозванцем  и  обреченных  погибели.  Крепость
была спасена от пожара и грабежа. Но комендант, бригадир Фейервар, был  убит
накануне, во время приступа, а офицеры его повешены.
     Пугачев и Белобородов, ведая, что усталость войска и изнурение  лошадей
не позволят Декалонгу воспользоваться своею победою,  привели  в  устройство
свои рассеянные толпы и стали в порядке отступать, забирая крепости и быстро
усиливаясь. Майоры Гагрин и Жолобов, отряженные Декалонгом  на  другой  день
после сражения, преследовали их, но не могли достигнуть.
     Михельсон между тем шел Уральскими горами,  по  дорогам  малоизвестным.
Деревни башкирские были пусты. Не было возможности достать  нужные  припасы.
Отряд его  был  в  ежечасной  опасности.  Многочисленные  шайки  бунтовщиков
кружились около  его.  13  мая  башкирцы,  под  предводительством  мятежного
старшины, на него напали и сразились отчаянно; загнанные в  болото,  они  не
сдавались. Все, кроме одного, насильно пощаженного, были изрублены вместе  с
своим начальником. Михельсон потерял одного  офицера  и  шестьдесят  рядовых
убитыми и ранеными.
     Пленный  башкирец,  обласканный  Михельсоном,  объявил  ему  о   взятии
Магнитной и о движении Декалонга. Михельсон, нашед сии известия  сообразными
с своими предположениями, вышел  из  гор  и  пошел  на  Троицкую  в  надежде
освободить сию крепость или встретить Пугачева  в  случае  его  отступления.
Вскоре услышал он о победе Декалонга  и  пошел  на  Варламово  с  намерением
пресечь  дорогу  Пугачеву.  В  самом  деле,  22  мая  утром,  приближаясь  к
Варламову, он встретил передовые отряды  Пугачева.  Увидя  стройное  войско,
Михельсон не мог сначала вообразить, чтоб это был остаток сволочи,  разбитой
накануне, и принял его (говорит он насмешливо в своем донесении)  за  корпус
генерал-поручика и кавалера Декалонга; но вскоре удостоверился в истине.  Он
остановился, удерживая выгодное свое положение  у  леса,  прикрывавшего  его
тыл. Пугачев  двинулся  противу  его  и  вдруг  поворотил  на  Чербакульскую
крепость. Михельсон пошел через лес и перерезал ему дорогу. Пугачев в первый
раз увидел перед собою того, кто должен был нанести  ему  столько  ударов  и
положить предел кровавому его поприщу. Пугачев тотчас  напал  на  его  левое
крыло, привел оное в расстройство и отнял две пушки. Но Михельсон ударил  на
мятежников со всею своею конницею, рассеял их в одно мгновение,  взял  назад
свои пушки, а с ними и последнюю, оставшуюся у Пугачева после  его  разбития
под Троицкой, положил на месте до шестисот человек, в плен взял до пятисот и
гнал остальных несколько верст.  Ночь  прекратила  преследование.  Михельсон
ночевал на поле сражения. На другой день отдал он в приказе строгий  выговор
роте, потерявшей свои пушки, и отнял у ней пуговицы и обшлага,  до  выслуги.
Рота не замедлила загладить свое бесчестие 2.
     23-го  Михельсон  пошел  на  Чербакульскую  крепость.  Казаки,  в   ней
находившиеся, бунтовали. Михельсон привел их к присяге, присоединив к своему
отряду, и впоследствии был всегда ими доволен.
     Жолобов и Гагрин действовали медленно и нерешительно. Жолобов, уведомив
Михельсона, что Пугачев собрал остаток рассеянной толпы  и  набирает  новую,
отказался идти против  его  под  предлогом  разлития  рек  и  дурных  дорог.
Михельсон жаловался  Декалонгу;  а  Декалонг,  сам  обещаясь  выступить  для
истребления последних сил самозванца, остался в Челябе и еще отозвал к  себе
Жолобова и Гагрина.
     Таким  образом,  преследование  Пугачева  предоставлено   было   одному
Михельсону. Он пошел к Златоустовскому заводу, услыша,  что  там  находилось
несколько яицкнх бунтовщиков; но они бежали, узнав о его  приближении.  След
их чем далее шел, тем более рассыпался, и наконец совсем пропал.
     27 мая Михельсон прибыл на Саткинский завод 3. Салават с  новою  шайкою
злодействовал в окрестностях. Уже Симской завод был им разграблен и  сожжен.
Услыша о Михельсоне, он перешел реку Ай и остановился в горах, где  Пугачев,
избавясь от погони Гагрина и Жолобова и собрав  уже  до  двух  тысяч  всякой
сволочи, с ним успел соединиться.
     Михельсон на Саткинском заводе, спасенном его быстротою, сделал  первый
свой роздых по выступлению  из-под  Уфы.  Через  два  дня  пошел  он  против
Пугачева и Салавата и прибыл на берег Ая. Мосты  были  сняты.  Мятежники  на
противном  берегу,  видя  малочисленность  его  отряда,  полагали   себя   в
безопасности.
     Но 30-го, утром, Михельсон приказал  пятидесяти  казакам  переправиться
вплавь, взяв с собою по одному егерю. Мятежники бросились было  на  них,  но
были рассеяны пушечными выстрелами  с  противного  берега.  Егеря  и  казаки
удержались кое-как, а Михельсон между тем переправился с остальным  отрядом;
порох перевезла конница, пушки потопили и перетащили по дну реки на канатах.
Михельсон быстро напал на неприятеля, смял и преследовал его более  двадцати
верст, убив до четырехсот и взяв множество в плен.  Пугачев,  Белобородов  и
раненый Салават едва успели спастись.
     Окрестности были пусты. Михельсон ни от кого не мог узнать о стремлении
неприятеля. Он пошел наудачу, и 2 июня отряженный  им  капитан  Карташевский
ночью был окружен шайкою Салавата. К  утру  Михельсон  подоспел  к  нему  на
помощь. Мятежники рассыпались и бежали. Михельсон преследовал их  с  крайнею
осторожностию. Пехота прикрывала его обоз. Сам  он  шел  немного  впереди  с
частию своей конницы. Сии  распоряжения  спасли  его.  Многочисленная  толпа
мятежников неожиданно окружила его обоз и напала на пехоту. Сам Пугачев  ими
предводительствовал, успев в течение  шести  дней  близ  Саткинского  завода
набрать около пяти тысяч бунтовщиков.  Михельсон  прискакал  на  помощь;  он
послал Харина соединить всю свою конницу, а сам с пехотою остался  у  обоза.
Мятежники были разбиты и снова бежали. Тут Михельсон узнал от  пленных,  что
Пугачев имел намерение идти на Уфу. Он поспешил пресечь ему дорогу и 5  июня
встретил его снова. Сражение было неизбежимо. Михельсон быстро напал на него
и снова разбил и прогнал.
     При всех своих успехах Михельсон  увидел  необходимость  прекратить  на
время свое преследование. У  него  уже  не  было  ни  запасов,  ни  зарядов.
Оставалось только по два патрона на человека. Михельсон пошел  в  Уфу,  дабы
там запастися всем для него нужным.
     Пока Михельсон, бросаясь во  все  стороны,  везде  поражал  мятежников,
прочие начальники оставались неподвижны. Декалонг стоял в Челябе и,  завидуя
Михельсону, нарочно не хотел ему содействовать. Фрейман, лично  храбрый,  но
предводитель робкий и нерешительный, стоял в Кизильской крепости, досадуя на
Тимашева, ушедшего  в  Зелаирскую  4  крепость  с  лучшею  его  конницею.  -
Станиславский, во все сие время отличившийся трусостию, узнав,  что  Пугачев
близ Верхо-Яицкой крепости собрал значительную толпу, отказался от службы  и
скрылся в любимую свою Орскую крепость. Полковники Якубович и Обернибесов  и
майор Дуве находились около Уфы. Вокруг  их  спокойно  собирались  бунтующие
башкирцы. Бирск сожжен был почти в их виду, а они переходили с одного  места
на другое, избегая малейшей опасности и не думая о  дружном  содействии.  По
распоряжению князя Щербатова, войско Голицына оставалось безо всякой  пользы
около Оренбурга и Яицкого городка в местах уже безопасных; а край, где снова
разгорался пожар, оставался почти беззащитен 5.
     Пугачев,  отраженный  от  Кунгура  майором  Поповым,  двинулся  было  к
Екатеринбургу;  но,  узнав  о  войсках,   там   находящихся,   обратился   к
Красно-Уфимску.
     Кама была открыта,  и  Казань  в  опасности.  Брант  наскоро  послал  в
пригород Осу майора  Скрыпицына  с  гарнизонным  отрядом  и  с  вооруженными
крестьянами,  а  сам  писал  князю  Щербатову,  требуя  немедленной  помощи.
Щербатов понадеялся на Обернибесова  и  Дуве,  которые  должны  были  помочь
майору  Скрыпицыну  в  случае  опасности,  и   не   сделал   никаких   новых
распоряжений.
     18 июня Пугачев явился перед Осою. Скрыпицын выступил противу его;  но,
потеряв три пушки в самом начале сражения, поспешно возвратился в  крепость.
Пугачев велел своим спешиться и идти на приступ. Мятежники  вошли  в  город,
выжгли его, но от крепости отражены были пушками.
     На другой день Пугачев со  своими  старшинами  ездил  по  берегу  Камы,
высматривая места, удобные  для  переправы.  По  его  приказанию  поправляли
дорогу и мостили топкие места. 20-го снова приступил он к крепости  и  снова
был отражен. Тогда Белобородов присоветовал  ему  окружить  крепость  возами
сена, соломы и бересты и зажечь таким образом деревянные  стены.  Пятнадцать
возов были подвезены на лошадях в близкое расстояние от  крепости,  а  потом
подвигаемы вперед людьми, безопасными  под  их  прикрытием.  Скрыпицын,  уже
колебавшийся, потребовал сроку на одни сутки и сдался на другой день, приняв
Пугачева на коленах с иконами и  хлебом-солью.  Самозванец  обласкал  его  и
оставил при нем  его  шпагу.  Несчастный,  думая  со  временем  оправдаться,
написал, обще с  капитаном  Смирновым  и  подпоручиком  Минеевым,  письмо  к
казанскому губернатору и носил при себе в ожидании удобного случая тайно его
отослать. Минеев донес о том Пугачеву. Письмо  было  схвачено,  Скрипицын  и
Смирнов повешены, а доносчик произведен в полковники.
     23 июня Пугачев переправился через Каму и пошел на винокуренные  заводы
Ижевский и Воткинский. Венцель, начальник оных, был  мучительски  умерщвлен,
заводы разграблены, и все работники  забраны  в  злодейскую  толпу.  Минеев,
изменою своей заслуживший доверенность Пугачева, советовал ему идти прямо на
Казань. Распоряжения  губернатора  были  ему  известны.  Он  вызвался  вести
Пугачева и ручался за успех. Пугачев недолго колебался и пошел на Казань.
     Щербатов,  получив  известие  о  взятии  Осы,  испугался.   Он   послал
Обернибесову повеление занять Шумский перевоз, а майора Меллина  отправил  к
Шурманскому;  Голицыну  приказал  скорее  следовать  в  Уфу,   дабы   оттуда
действовать по своему благоусмотрению, а сам  с  одним  эскадроном  гусар  и
ротою гренадер отправился в Бугульму.
     В Казани находилось  только  полторы  тысячи  войска,  но  шесть  тысяч
жителей были наскоро вооружены. Брант и  комендант  Баннер  приготовились  к
обороне. Генерал-майор Потемкин, начальник тайной комиссии,  учрежденной  по
делу Пугачева, усердно им содействовал. Генерал-майор Ларионов  не  дождался
Пугачева.  Он  с  своими  людьми  переправился  чрез   Волгу   и   уехал   в
Нижний-Новгород.
     Полковник  Толстой,  начальник  казанского  конного  легиона,  выступил
против Пугачева и 10 июля встретил  его  в  двенадцати  верстах  от  города.
Произошло сражение. Храбрый Толстой был убит, а отряд его рассеян. На другой
день Пугачев показался на левом берегу  Казанки  и  расположился  лагерем  у
Троицкой мельницы. Вечером, в виду всех  казанских  жителей,  он  сам  ездил
высматривать город и возвратился в  лагерь,  отложа  приступ  до  следующего
утра.



     1 См. Рычкова Историю Оренбургскую.
     2 Historie de la révolte de Pougatschef 9).
     3 Троицко-Саткинский завод, один из важнейших в Оренбургской  губернии,
на речке Сатке, в 254 верстах от Уфы.
     4 Зелаирская крепость находится в самом центре Башкирии, в 229  верстах
от Оренбурга. Она выстроена в 1755 году после последнего  башкирского  бунта
(перед Пугачевским).
     5  Державин  в  примечаниях  к  своим  сочинениям  говорит,  что  князь
Щербатов, князь Голицын и Брант перессорились,  друг  к  другу  не  пошли  в
команду, дали скопиться новым злодейским силам и расстроили начало побед.



     Пугачев в Казани. - Бедствие города.  -  Появление  Михельсона.  -  Три
сражения. - Освобождение Казани. - Свидание Пугачева  с  его  семейством.  -
Опровержение клеветы. - Распоряжение Михельсона.
     12 июля на заре мятежники под предводительством Пугачева потянулись  от
села Царицына по Арскому полю, двигая перед собою возы сена и соломы,  между
коими везли пушки. Они быстро заняли находившиеся близ предместья  кирпичные
сараи, рощу и загородный дом Кудрявцева, устроили там свои батареи  и  сбили
слабый отряд, охранявший дорогу. Он отступил, выстроясь в карре  и  оградясь
рогатками.
     Прямо против Арского поля находилась главная городская батарея. Пугачев
на нее не пошел, а  с  правого  своего  крыла  отрядил  к  предместию  толпу
заводских крестьян под предводительством  изменника  Минеева.  Эта  сволочь,
большею  частию  безоружная,  подгоняемая  казацкими   нагайками,   проворно
перебегала из буерака в буерак, из  лощины  в  лощину,  переползывала  через
высоты, подверженные пушечным выстрелам, и таким образом забралася в овраги,
находящиеся на краю самого предместия. Опасное сие место защищали гимназисты
с одною пушкою. Но, несмотря на их выстрелы, бунтовщики в точности исполнили
приказание Пугачева: влезли на высоту, прогнали гимназистов голыми кулаками,
пушку отбили, заняли летний губернаторский дом, соединенный с  предместиями,
пушку поставили в ворота, стали стрелять вдоль улиц  и  кучами  ворвались  в
предместия. С другой стороны, левое  крыло  Пугачева  бросилось  к  Суконной
слободе. Суконщики (люди разного звания и большею  частию  кулачные  бойцы),
ободряемые преосвященным Вениамином, вооружились чем  ни  попало,  поставили
пушку у Горлова кабака и приготовились к обороне 1. Башкирцы с  Шарной  горы
пустили в них свои стрелы и бросились в улицы. Суконщики приняли было  их  в
рычаги, в копья и сабли; но их пушку разорвало с первого  выстрела  и  убило
канонера. В это время Пугачев на Шарной горе поставил свои  пушки  и  пустил
картечью  по  своим  и  по  чужим.  Слобода  загорелась.  Суконщики  бежали.
Мятежники сбили караулы и рогатки и устремились по городским  улицам.  Увидя
пламя, жители и городское войско, оставя пушки, бросились к крепости, как  к
последнему убежищу.  Потемкин  вошел  вместе  с  ними.  Город  стал  добычею
мятежников. Они бросились грабить дома и купеческие лавки; вбегали в  церкви
и монастыри, обдирали иконостасы;  резали  всех,  которые  попадались  им  в
немецком платье. Пугачев, поставя свои батареи в трактире  Гостиного  двора,
за  церквами,  у  триумфальных  ворот,  стрелял  по  крепости,  особенно  по
Спасскому монастырю, занимающему ее правый угол и коего  ветхие  стены  едва
держались. С другой стороны, Минеев, втащив одну пушку на  врата  Казанского
монастыря, а другую поставя на церковной  паперти,  стрелял  по  крепости  в
самое опасное место. Прилетевшее оттоле ядро  разбило  одну  из  его  пушек.
Разбойники, надев на себя женские платья, поповские стихари, с криком бегали
по улицам, грабя и зажигая дома. Осаждавшие крепость  им  завидовали,  боясь
остаться без добычи... Вдруг Пугачев приказал им отступить  и,  зажегши  еще
несколько домов, возвратился в свой  лагерь.  Настала  буря.  Огненное  море
разлилось по всему городу. Искры  и  головни  летели  в  крепость  и  зажгли
несколько деревянных кровель. В  сию  минуту  часть  одной  стены  с  громом
обрушилась  и  подавила  несколько  человек.  Осажденные,   стеснившиеся   в
крепости, подняли вопль, думая, что злодей вломился и что последний  их  час
уже настал.
     Из города погнали пленных  и  повезли  добычу.  Башкирцы,  несмотря  на
строгие запрещения Пугачева, били нагайками народ и кололи копьями отстающих
женщин и детей.  Множество  потонуло,  переправляясь  вброд  через  Казанку.
Народ, пригнанный в лагерь, поставлен был на колени перед  пушками.  Женщины
подняли вой. Им объявили прощение. Все закричали: ура! и кинулись  к  ставке
Пугачева. Пугачев сидел в креслах, принимая дары казанских татар, приехавших
к нему с поклоном. Потом  спрашивали:  кто  желает  служить  государю  Петру
Федоровичу? - Охотников нашлось множество.
     Преосвященный Вениамин 2 во все время приступа находился в крепости,  в
Благовещенском соборе, и на коленах со всем народом молил  бога  о  спасении
христиан. Едва умолкла пальба, он поднял чудотворные иконы  и,  несмотря  на
нестерпимый зной пожара и  на  падающие  бревна,  со  всем  бывшим  при  нем
духовенством, сопровождаемый народом, обошел снутри  крепость  при  молебном
пении. К вечеру буря утихла, и ветер оборотился в противную сторону. Настала
ночь, ужасная  для  жителей!  Казань,  обращенная  в  груды  горящих  углей,
дымилась и рдела во мраке. Никто не спал. С рассветом жители спешили  взойти
на крепостные стены и устремили взоры в ту сторону,  откуда  ожидали  нового
приступа.  Но  вместо  пугачевских  полчищ  с  изумлением  увидели   гусаров
Михельсона, скачущих в город с офицером, посланным от него к губернатору.
     Никто не знал, что уже накануне Михельсон в семи верстах от города имел
жаркое дело с Пугачевым и что мятежники отступили в беспорядке.
     Мы оставили Михельсона неутомимо преследующим  опрометчивое  стремление
Пугачева. В Уфе оставил он своих больных и раненых, взял с собою майора Дуве
и 21 июня находился  в  Бурнове,  в  нескольких  верстах  от  Бирска.  Мост,
сожженный Якубовичем, был опять наведен мятежниками. Около трех тысяч  вышли
навстречу Михельсону. Он их разбил и отрядил Дуве противу  шайки  башкирцев,
находившихся не в дальнем расстоянии. Дуве их рассеял.  Михельсон  пошел  на
Осу и, 27 июня разбив на дороге толпу башкирцев и  татар,  узнал  от  них  о
взятии Осы и о переправе Пугачева через Каму. Михельсон пошел по его следам.
На Каме не было ни мостов, ни лодок. Конница переправилась вплавь, пехота на
плотах. Михельсон, оставя Пугачева вправе, пошел прямо на Казань и  11  июля
вечером был уже в пятидесяти верстах от нее.
     Ночью отряд его тронулся с места. Поутру,  в  сорока  пяти  верстах  от
Казани, услышал пушечную пальбу. К полудню густой багровый дым возвестил ему
о жребии города.
     Полдневный жар и усталость отряда заставили Михельсона остановиться  на
один час. Между тем узнал он,  что  недалеко  находилась  толпа  мятежников.
Михельсон на них напал и взял четыреста в плен; остальные бежали к Казани  и
известили Пугачева о  приближении  неприятеля.  Тогда-то  Пугачев,  опасаясь
нечаянного  нападения,  отступил  от  крепости  и  приказал   своим   скорее
выбираться из города, а сам, заняв выгодное местоположение, выстроился  близ
Царицына, в семи верстах от Казани.
     Михельсон, получив о том донесение, пустился через лес  одною  колонною
и, вышед в поле, увидел перед собою мятежников, стоящих в боевом порядке.
     Михельсон отрядил Харина противу их левого крыла, Дуве противу правого,
а сам пошел прямо на главную  неприятельскую  батарею.  Пугачев,  ободренный
победою и усилясь захваченными пушками, встретил  нападение  сильным  огнем.
Перед батареей простиралось  болото,  через  которое  Михельсон  должен  был
перейти, между тем как Харин и Дуве старались обойти  неприятеля.  Михельсон
взял батарею; Дуве на  правом  фланге  отбил  также  две  пушки.  Мятежники,
разделись на две кучи, пошли - один навстречу Харину и, остановясь в теснине
за рвом, поставили батареи и открыли огонь; другие старались заехать  в  тыл
отряду. Михельсон, оставя Дуве, пошел на подкрепление  Харина,  проходившего
через овраг под неприятельскими ядрами. Наконец, после пяти  часов  упорного
сражения, Пугачев был разбит и бежал, потеряв восемьсот  человек  убитыми  и
сто восемьдесят  взятыми  в  плен.  Потеря  Михельсона  была  незначительна.
Темнота  ночи  и  усталость  отряда  не  позволили  Михельсону  преследовать
Пугачева.
     Переночевав на месте сражения, перед светом Михельсон пошел  к  Казани.
Навстречу ему поминутно попадались  кучи  грабителей,  пьянствовавших  целую
ночь на развалинах сгоревшего города. Их рубили и брали  в  плен.  Прибыв  к
Арскому полю, Михельсон увидел приближающегося неприятеля: Пугачев, узнав  о
малочисленности его отряда, спешил предупредить его соединение  с  городским
войском. Михельсон, послав уведомить о том губернатора,  встретил  пушечными
выстрелами толпу, кинувшуюся на него  с  воплем  и  визгом,  и  принудил  ее
отступить. Потемкин подоспел из города с гарнизоном. Пугачев  перешел  через
Казанку и удалился за  пятнадцать  верст  от  города,  в  село  Сухую  Реку.
Преследовать его было невозможно: у Михельсона не  было  и  тридцати  годных
лошадей.
     Казань была освобождена.  Жители  теснились  на  стене  крепости,  дабы
издали взглянуть на лагерь своего избавителя. Михельсон не трогался с места,
ожидая нового нападения. В самом деле, Пугачев, негодуя на свои неудачи,  не
терял, однако ж, надежды одолеть наконец  Михельсона.  Он  отовсюду  набирал
новую сволочь, соединяясь с отдельными своими отрядами,  и  15  июля  утром,
приказав прочесть перед своими толпами манифест, в котором объявлял о  своем
намерении идти на Москву, устремился в третий раз на Михельсона. Войско  его
состояло  из  двадцати  пяти  тысяч  всякого  сброду.  Многочисленные  толпы
двинулись тою же дорогою, по которой уже два раза бежали. Облака пыли, дикие
вопли, шум и грохот возвестили их приближение. Михельсон выступил противу их
с осьмьюстами карабинер, гусар и чугуевских казаков. Он занял место прежнего
сражения близ Царицына и разделил войско  свое  на  три  отряда,  в  близком
расстоянии один от другого. Бунтовщики  на  него  бросились.  Яицкие  казаки
стояли в тылу и по приказанию Пугачева должны были колоть своих беглецов. Но
Михельсон и Харин с двух сторон на них ударили, опрокинули  и  погнали.  Все
было  кончено  в  одно  мгновение.  Напрасно   Пугачев   старался   удержать
рассыпавшиеся толпы, сперва доскакав до первого своего лагеря, а потом и  до
второго.  Харин  живо  его  преследовал,  не   давая   ему   времени   нигде
остановиться. В сих лагерях находилось до  десяти  тысяч  казанских  жителей
всякого пола и звания. Они были освобождены. Казанка была запружена мертвыми
телами; пять тысяч пленных и девять пушек остались  в  руках  у  победителя.
Убито в сражении до двух тысяч, большею частию татар и башкирцев.  Михельсон
потерял до ста человек убитыми и ранеными.  Он  вошел  в  город  при  кликах
восхищенных жителей, свидетелей его победы. Губернатор, измученный болезнию,
от которой он и умер через  две  недели,  встретил  победителя  за  воротами
крепости в сопровождении  дворянства  и  духовенства.  Михельсон  отправился
прямо в собор, где преосвященный Вениамин отслужил благодарственный молебен.
     Состояние Казани было ужасно: из двух тысяч осьмисот  шестидесяти  семи
домов, в ней находившихся, две тысячи пятьдесят семь сгорело. Двадцать  пять
церквей и три монастыря также  сгорели.  Гостиный  двор  и  остальные  дома,
церкви и монастыри были разграблены. Найдено до  трехсот  убитых  и  раненых
обывателей; около пятисот  пропало  без  вести.  В  числе  убитых  находился
директор гимназии Каниц, несколько учителей и учеников и полковник Родионов.
Генерал-майор Кудрявцев 3,  старик  стодесятилетний,  не  хотел  скрыться  в
крепость, несмотря  на  всевозможные  увещания.  Он  на  коленах  молился  в
Казанском девичьем монастыре.  Вбежало  несколько  грабителей.  Он  стал  их
увещевать. Злодеи умертвили его на церковной паперти.
     Так бедный колодник, за год тому бежавший из Казани, отпраздновал  свое
возвращение! Тюремный двор, где ожидал он плетей и каторги, был им сожжен, а
невольники, его недавние товарищи,  выпущены.  В  казармах  содержалась  уже
несколько месяцев казачка Софья Пугачева с тремя своими детьми.  Самозванец,
увидя их, сказывают, заплакал; но  не  изменил  самому  себе.  Он  велел  их
отвести в лагерь, сказав, как уверяют: "Я ее знаю; муж ее оказал мне великую
услугу" 4. Изменник Минеев, главный виновник  бедствия  Казани,  при  первом
разбитии Пугачева попался в плен и по приговору  военного  суда  загнат  был
сквозь строй до смерти.
     Казанское начальство стало пещись о  размещении  жителей  по  уцелевшим
домам. Они были приглашены в лагерь для разбора добычи, отнятой у  Пугачева,
и для обратного получения своей собственности. Спешили разделиться  кое-как.
Люди зажиточные стали нищими; кто был скуден, очутился богат!
     История должна опровергнуть клевету, легкомысленно повторенную  светом:
утверждали, что Михельсон мог предупредить взятие Казани, но что он  нарочно
дал мятежникам время ограбить город, дабы в свою очередь поживиться  богатою
добычею, предпочитая какую бы то ни было прибыль славе, почестям  и  царским
наградам, ожидавшим спасителя Казани и усмирителя  бунта!  Читатели  видели,
как быстро и как неутомимо Михельсон преследовал Пугачева. Если  Потемкин  и
Брант сделали бы свое дело и успели  удержаться  хоть  несколько  часов,  то
Казань была бы спасена. Солдаты Михельсона, конечно, обогатились; но  стыдно
было  бы  нам  обвинять  без  доказательства  старого,  заслуженного  воина,
проведшего всю жизнь на поле чести  и  умершего  главнокомандующим  русскими
войсками 5.
     14 июля  прибыл  в  Казань  подполковник  граф  Меллин  и  был  отряжен
Михельсоном для преследования Пугачева. Сам Михельсон остался в  городе  для
возобновления своей конницы и для заготовления припасов.  Прочие  начальники
наскоро сделали некоторые военные распоряжения, ибо,  несмотря  на  разбитие
Пугачева, знали уже,  сколь  был  опасен  сей  предприимчивый  и  деятельный
мятежник. Его движения  были  столь  быстры  и  непредвидимы,  что  не  было
средства  его  преследовать;  к  тому  же  конница  была  слишком  изнурена.
Старались  перехватить  ему  дорогу;  но  войска,  рассеянные   на   великом
пространстве, не могли всюду  поспевать  и  делать  скорые  обороты.  Должно
сказать и то, что редкий из тогдашних начальников был в состоянии управиться
с Пугачевым или с менее известными его сообщниками.



     1 В сентенции сказано  было,  что  Пугачев  ворвался  в  город  изменою
суконщиков. Следствие доказало, что суконщики  не  изменили;  напротив,  они
последние бросили оружие и уступили превосходной силе.
     2 Впоследствии Вениамин был оклеветан одним из мятежников (Аристовым) и
несколько  времени  находился  в  немилости.  Императрица,  убедясь  в   его
невинности, вознаградила его  саном  митрополитским  и  прислала  ему  белый
клобук при следующем письме:

     "Преосвященнейший митрополит,
     Вениамин Казанский!

     По приезде моем, первым попечением было  для  меня  рассматривать  дела
бездельника Аристова;  и  узнала  я,  к  крайнему  удовольствию  моему,  что
невинность вашего преосвященства совершенно  открылась.  Покройте  почтенную
главу вашу сим отличным знаком чести; да будет оный для  всякого  всегдашним
напоминанием  торжествующей  добродетели  вашей;  позабудьте  прискорбие   и
печаль, кои вас уязвляли; припишите сие  судьбе  божией,  благоволившей  вас
прославить по несчастных и смутных обстоятельствах тамошнего края; принесите
молитвы господу богу; а я с отменным доброжелательством есмь

     Екатерина".

     Ответ Вениамина, митрополита Казанского.

     "Всемилостивейшая государыня!

     Милость и суд беспримерные вашего императорского величества, кои на мне
соизволили удивить пред целым светом, воскресили меня от  гроба,  возвратили
жизнь, которую я от младых ногтей посвятил на службу по бозе в непоколебимой
верности вашему монаршему престолу и отечественной пользе, сколько  от  меня
зависит; а продолжалась она пятьдесят три года; но которую клевета, наглость
и злоба против совести и  человечества  исторгнуть  покушались.  Неоцененным
монарших ваших щедрот залогом, который  с  несказанным  чувствованием  моего
сердца сподобихся прияти на главу мою,  покрыся,  и  отъяся  поношение  мое,
поношение мое в  человецех.  Что  ж  воздам  тебе,  правосуднейшая  в  свете
монархиня, толико попечительному о спасении моем господеви?  Истощение  всей
дарованной мне вашим высоко-монаршим великодушием жизни в возблагодарение не
довлеет; разве до последнего моего издыхания вышнего молить не престану день
и нощь, да сохранит дражайшую жизнь вашу  за  толь  сердобольное  сохранение
моей до позднейших человеку возможных лет:  да  ниспошлет  с  высоты  святыя
своея на венценосную главу вашу вся благословения, коим  древле  благословен
был Соломон. Крепкая десница господа сил да отвращает во вся дни  живота  от
превожделенного здравия вашего недуги, от  неусыпных  трудов  утомление,  от
возрастающей и процветающей славы зависть и злобу; да будет дом,  держава  и
престол  ваш   яко   дние   неба.   С   таковым   моим   усердствованием   и
всеподданническою верностию, пока дух во мне пребудет, есмь
     вашего императорского величества
     всеподданнейший раб и богомолец,
     смиренный Вениамин, митрополит Казанский".

     3  Генерал-майор  Нефед  Никитич  Кудрявцев,  сын  Никиты  Алферьевича,
пользовавшегося  доверенностью  Петра  Великого,  в  чине  поручика  гвардии
Преображенского полка участвовал в первом Персидском походе; в  царствование
Анны Иоанновны сражался противу турков и татар, а при императрице  Елисавете
противу пруссаков; вышел в отставку при императрице Екатерине II.  Тело  его
погребено  в  той  церкви,  где  он  был  убит.  (Извлечено  из  неизданного
Исторического словаря, составленного Д. М. Бантыш-Каменским.).
     4  Так  говорит  автор  исторической  записки   "Historie   de   la   r
évolte de Pougatschef"; в официальных документах,  бывших  у  меня  в
руках, я ничего о том не отыскал. Достоверно, однако ж,  то,  что  семейство
Пугачева находилось при нем до 24 августа 1774 года.
     5 Иван Иванович Михельсон, генерал  от  кавалерии  и  главнокомандующий
Молдавскою армиею, родился около 1735 года, умер в 1809. Под его начальством
находился в начале  славной  службы  своей  князь  Варшавский.  Михельсон  в
глубокой старости сохранял юношескую живость, любил воинские опасности и еще
посещал передовые перестрелки.



     Пугачев за Волгою. - Общее смятение. -  Письмо  генерала  Ступишина.  -
Намерение Екатерины. - Граф П. Ив. Панин. - Движение войск. - Взятие  Пензы.
- Смерть Всеволожского. - Споры Державина с Бошняком. - Взятие  Саратова.  -
Пугачев под Царицыном. - Смерть астронома Ловица. -  Поражение  Пугачева.  -
Суворов. - Пугачев выдан правительству. - Разговор его с графом  Паниным.  -
Суд над Пугачевым и над его сообщниками. - Казнь бунтовщиков.

     Пугачев бежал по Кокшайской дороге на переменных лошадях, с  тремястами
яицких и илецких казаков, и наконец ударился в  лес.  Харин,  преследовавший
его целые тридцать верст, принужден  был  остановиться.  Пугачев  ночевал  в
лесу. Его семейство было при нем. Между его товарищами находились два  новые
лица: один из них был молодой Пулавский, родной брат славного конфедерата 1.
Он находился в Казани военнопленным и из ненависти к России присоединился  к
шайке Пугачева.  Другой  был  пастор  реформатского  исповедания.  Во  время
казанского пожара он был приведен к Пугачеву; самозванец узнал его; некогда,
ходя в цепях по городским улицам, Пугачев получал от него милостыню.  Бедный
пастор ожидал смерти. Пугачев принял его ласково и пожаловал  в  полковники.
Пастор-полковник посажен был верхом на  башкирскую  лошадь.  Он  сопровождал
бегство Пугачева и несколько дней уже спустя отстал от него и возвратился  в
Казань 2.
     Пугачев два дня бродил то в одну, то в другую  сторону,  обманывая  тем
высланную погоню. Сволочь его, рассыпавшись,  производила  обычные  грабежи.
Белобородов пойман был в окрестностях Казани, высечен кнутом, потом  отвезен
в Москву  и  казнен  смертию.  Несколько  сотен  беглецов  присоединились  к
Пугачеву. 18 июля он вдруг устремился к Волге, на Кокшайский  перевоз,  и  в
числе пятисот человек лучшего своего войска переправился на другую сторону.
     Переправа Пугачева произвела общее смятение. Вся западная сторона Волги
восстала  и  передалась  самозванцу.  Господские  крестьяне   взбунтовались;
иноверцы и новокрещеные стали убивать русских священников. Воеводы бежали из
городов, дворяне из поместий; чернь ловила тех и других и отовсюду приводила
к Пугачеву. Пугачев объявил народу вольность, истребление дворянского  рода,
отпущение повинностей и безденежную раздачу соли 3. Он  пошел  на  Цивильск,
ограбил город, повесил воеводу и, разделив шайку свою на две  части,  послал
одну по Нижегородской дороге, а другую по Алатырской и пресек таким  образом
сообщение  Нижнего  с  Казанью.  Нижегородский  губернатор,  генерал-поручик
Ступишин, писал к князю Волконскому, что участь Казани ожидает  и  Нижний  и
что он не отвечает  и  за  Москву.  Все  отряды,  находившиеся  в  губерниях
Казанской и  Оренбургской,  пришли  в  движение  и  устремлены  были  против
Пугачева. Щербатов из Бугульмы, а князь Голицын из Мензелинска  поспешили  в
Казань; Меллин переправился через Волгу и  19  июля  выступил  из  Свияжска;
Мансуров из Яицкого городка двинулся к Сызрани; Муфель  пошел  к  Симбирску;
Михельсон из Чебоксаров устремился к Арзамасу, дабы пресечь Пугачеву  дорогу
к Москве...
     Но Пугачев не имел уже намерения идти  на  старую  столицу.  Окруженный
отовсюду войсками правительства, не доверяя своим сообщникам, он уже думал о
своем спасении; цель его была: пробраться за Кубань или  в  Персию.  Главные
бунтовщики предвидели конец затеянному ими делу и уже торговались  о  голове
своего предводителя! Перфильев, от имени всех виновных казаков, послал тайно
в  Петербург  одного  поверенного  с  предложением  о   выдаче   самозванца.
Правительство, однажды им обманутое, худо верило ему, однако вошло с  ним  в
сношение 4. Пугачев бежал;  но  бегство  его  казалось  нашествием.  Никогда
успехи его не были ужаснее, никогда мятеж не свирепствовал  с  такою  силою.
Возмущение переходило от одной деревни к другой, от провинции  к  провинции.
Довольно было появления  двух  или  трех  злодеев,  чтоб  взбунтовать  целые
области. Составлялись отдельные шайки грабителей  и  бунтовщиков:  и  каждая
имела у себя своего Пугачева...
     Сии горестные известия сделали  в  Петербурге  глубокое  впечатление  и
омрачили радость, произведенную  окончанием  Турецкой  войны  и  заключением
славного Кучук-Кайнарджиского мира. Императрица, недовольная медлительностью
князя Щербатова, еще в начале июля решилась отозвать его и поручить  главное
начальство над  войском  князю  Голицыну.  Курьер,  ехавший  с  сим  указом,
остановлен был в Нижнем-Новагороде по причине небезопасности  дороги.  Когда
же государыня узнала о взятии Казани и о перенесении бунта за  Волгу,  тогда
она уже думала сама ехать в край, где усиливалось бедствие  и  опасность,  и
лично  предводительствовать  войском.  Граф  Никита  Иванович  Панин   успел
уговорить ее оставить сие намерение. Императрица не знала, кому предоставить
спасение отечества. В сие время вельможа,  удаленный  от  двора  и,  подобно
Бибикову, бывший в немилости, граф  Петр  Иванович  Панин  5,  сам  вызвался
принять на себя подвиг, не довершенный  его  предшественником.  Екатерина  с
признательностию увидела усердие  благородного  своего  подданного,  и  граф
Панин, в то время как, вооружив своих крестьян и  дворовых,  готовился  идти
навстречу Пугачеву,  получил  в  своей  деревне  повеление  принять  главное
начальство над губерниями, где свирепствовал мятеж,  и  над  войсками,  туда
посланными. Таким образом, покоритель Бендер пошел войною  противу  простого
казака,  четыре  года  тому  назад  безвестно  служившего  в  рядах  войска,
вверенного его начальству.
     20 июля Пугачев под Курмышем переправился вплавь через Суру. Дворяне  и
чиновники бежали. Чернь встретила его на берегу  с  образами  и  хлебом.  Ей
прочтен  возмутительный  манифест.  Инвалидная  команда  приведена  была   к
Пугачеву.  Майор  Юрлов,  начальник  оной,  и  унтер-офицер,  коего  имя,  к
сожалению, не сохранилось, одни не захотели присягнуть и  в  глаза  обличали
самозванца. Их повесили и мертвых били нагайками. Вдова Юрлова спасена  была
ее дворовыми людьми. Пугачев велел раздать чувашам  казенное  вино;  повесил
несколько дворян, приведенных к нему крестьянами их,  и  пошел  к  Ядринску,
оставя город под начальством четырех яицких казаков и дав им в  распоряжение
шестьдесят приставших к нему холопьев. Он оставил за собою малую  шайку  для
задержания графа Меллина. Михельсон, шедший к  Арзамасу,  отрядил  Харина  к
Ядринску, куда спешил и граф Меллин.  Пугачев,  узнав  о  том,  обратился  к
Алатырю; но, прикрывая свое движение, послал к  Ядринску  шайку,  которая  и
была отбита воеводою и жителями, а после сего встречена  графом  Меллиным  и
совсем рассеяна. Меллин поспешил к Алатырю; мимоходом освободил Курмыш,  где
повесил нескольких мятежников,  а  казака,  назвавшегося  воеводою,  взял  с
собою, как  языка.  Офицеры  инвалидной  команды,  присягнувшие  самозванцу,
оправдывались тем, что присяга дана была ими не от искреннего сердца, но для
наблюдения интереса ее императорского величества. "А что мы,  -  писали  они
Ступишину, - перед  богом  и  всемилостивейшею  государынею  нашей  нарушили
присягу и тому злодею присягали, в том приносим наше христианское покаяние и
слезно просим отпущения сего нашего невольного греха, ибо не иное нас к сему
привело, как смертный  страх".  Двадцать  человек  подписали  сие  постыдное
извинение.
     Пугачев стремился с необыкновенною быстротою, отряжая  во  все  стороны
свои шайки.  Не  знали,  в  которой  находился  он  сам.  Настичь  его  было
невозможно: он скакал  проселочными  дорогами,  забирая  свежих  лошадей,  и
оставлял за собою возмутителей, которые в числе двух, трех и не  более  пяти
разъезжали безопасно по селениям и городам, набирая всюду новые шайки.  Трое
из них явились в окрестностях Нижнего-Новагорода; крестьяне Демидова связали
их и представили Ступишину. Он велел их повесить на барках и пустить вниз по
Волге, мимо бунтующих берегов.
     27 июля Пугачев вошел в Саранск.  Он  был  встречен  не  только  черным
народом, но духовенством и купечеством... Триста человек дворян всякого пола
и возраста были им тут повешены; крестьяне и дворовые люди стекались к  нему
толпами. Он выступил из города 30-го. На другой день Меллин вошел в Саранск,
взял под караул прапорщика Шахмаметева, посаженного в воеводы от самозванца,
также и других важных изменников духовного и дворянского  звания,  а  черных
людей велел высечь плетьми под виселицею.
     Михельсон из Арзамаса устремился  за  Пугачевым.  Муфель  из  Симбирска
спешил ему же навстречу, Меллин шел по его пятам. Таким образом  три  отряда
окружали Пугачева. Князь Щербатов с нетерпением  ожидал  прибытия  войск  из
Башкирии, дабы отправить  подкрепление  действующим  отрядам,  и  сам  хотел
спешить за ними; но, получа указ от 8 июля, сдал начальство князю Голицыну и
отправился в Петербург.
     Между тем Пугачев приближился к Пензе. Воевода  Всеволожский  несколько
времени держал чернь в повиновении и дал время  дворянам  спастись.  Пугачев
явился перед городом. Жители вышли к нему навстречу с  иконами  и  хлебом  и
пали пред ним на колени. Пугачев въехал в Пензу.  Всеволожский,  оставленный
городским войском, заперся в своем доме с двенадцатью  дворянами  и  решился
защищаться. Дом был зажжен; храбрый Всеволожский погиб со своими товарищами;
казенные и  дворянские  дома  были  ограблены.  Пугачев  посадил  в  воеводы
господского мужика и пошел к Саратову.
     Узнав  о  взятии  Пензы,  саратовское  начальство  стало  делать   свои
распоряжения.
     В Саратове находился тогда Державин. Он отряжен был (как мы уже видели)
в село Малыковку, дабы оттуда пресечь дорогу Пугачеву в случае побега его на
Иргиз. Державин, известясь о сношениях Пугачева  с  киргиз-кайсаками,  успел
отрезать  их  от  кочующих  орд  по  рекам  Узеням  и  намеревался  идти  на
освобождение Яицкого городка; но был предупрежден  генералом  Мансуровым.  В
конце июля прибыл он в Саратов, где чин гвардии поручика, резкий ум и пылкий
характер доставили ему важное влияние на общее мнение.
     1 августа Державин, обще с главным судией конторы Опекунства колонистов
Лодыжинским, потребовал саратовского  коменданта  Бошняка  для  совещания  о
мерах, кои должно было предпринять  в  настоящих  обстоятельствах.  Державин
утверждал, что  около  конторских  магазинов,  внутри  города,  должно  было
сделать укрепления, перевезти туда казну, лодки на Волге  сжечь,  по  берегу
расставить батареи и идти навстречу Пугачеву. Бошняк не соглашался  оставить
свою крепость  и  хотел  держаться  за  городом.  Спорили,  горячились  -  и
Державин, вышед из себя, предлагал  арестовать  коменданта.  Бошняк  остался
неколебим, повторяя, что он вверенной ему крепости и божиих церквей покинуть
на  расхищение  не  хочет.  Державин,  оставя  его,  приехал  в   магистрат;
предложил, чтобы все обыватели поголовно явились на земляную работу к месту,
назначенному  Лодыжинским.  Бошняк  жаловался,  но  никто  его  не   слушал.
Памятником сих споров  осталось  язвительное  письмо  Державина  к  упрямому
коменданту 6.
     4  августа  узнали  в  Саратове,  что  Пугачев  выступил  из  Пензы   и
приближается к  Петровску.  Державин  потребовал  отряд  донских  казаков  и
пустился с ними в Петровск, дабы вывезти оттуда казну, порох  и  пушки.  Но,
подъезжая к городу, услышал он колокольный звон  и  увидел  передовые  толпы
мятежников, вступающие в город, и духовенство, вышедшее к  ним  навстречу  с
образами и хлебом. Он поехал вперед с есаулом и двумя казаками и, видя,  что
более делать было нечего, пустился с ними  обратно  к  Саратову.  Отряд  его
остался  на  дороге,  ожидая  Пугачева.  Самозванец   к   ним   подъехал   в
сопровождении своих сообщников. Они приняли его, стоя на коленах. Услыша  от
них о гвардейском офицере, Пугачев тут же переменил лошадь и,  взяв  в  руки
дротик, сам с четырьмя казаками поскакал за ним в погоню. Один  из  казаков,
сопровождавших Державина, был заколот Пугачевым. Державин успел добраться до
Саратова, откуда на другой день выехал вместе с Лодыжинским,  оставя  защиту
города на попечение осмеянного им Бошняка 7.
     5 августа Пугачев пошел к Саратову.  Войско  его  состояло  из  трехсот
яицких казаков и ста пятидесяти донских, приставших к нему накануне, и тысяч
до десяти калмыков, башкирцев, ясачных татар, господских крестьян,  холопьев
и всякой сволочи. Тысяч до двух были  кое-как  вооружены,  остальные  шли  с
топорами, вилами и дубинами. Пушек было у него тринадцать.
     6-го Пугачев пришел к Саратову и остановился в трех верстах от города.
     Бошняк отрядил саратовских казаков для поимки языка; но они  передались
Пугачеву. Между тем обыватели тайно подослали к самозванцу купца Кобякова  с
изменническими  предложениями.  Бунтовщики  подъехали  к   самой   крепости,
разговаривая   с   солдатами.   Бошняк   велел   стрелять.   Тогда   жители,
предводительствуемые городским  головою  Протопоповым,  явно  возмутились  и
приступили  к  Бошняку,  требуя,  чтоб  он  не  начинал  сражения  и  ожидал
возвращения Кобякова. Бошняк спросил: как  осмелились  они  без  его  ведома
вступить в переговоры  с  самозванцем?  Они  продолжали  шуметь.  Между  тем
Кобяков возвратился с возмутительным письмом. Бошняк, выхватив  его  из  рук
изменника, разорвал и растоптал, а Кобякова велел взять  под  караул.  Купцы
пристали к нему с просьбами и угрозами, и Бошняк принужден был им уступить и
освободить Кобякова. Он, однако, приготовился к обороне. В это время Пугачев
занял Соколову гору, господствующую над Саратовом, поставил батарею и  начал
по городу стрелять.  По  первому  выстрелу  крепостные  казаки  и  обыватели
разбежались. Бошняк велел выпалить из мортиры; но бомба упала  в  пятидесяти
саженях. Он обошел свое войско и всюду увидел уныние: однако не терял  своей
бодрости. Мятежники напали на крепость. Он  открыл  огонь  и  уже  успел  их
отразить, как вдруг триста артиллеристов,  выхватя  из-под  пушек  клинья  и
фитили, выбежали из крепости и передались. В это время сам Пугачев кинулся с
горы на крепость.  Тогда  Бошняк  с  одним  саратовским  баталионом  решился
продраться сквозь толпы мятежников. Он приказал майору Салманову выступить с
первой  половиною  баталиона;  но,  заметя  в  нем  робость  или  готовность
изменить, отрешил его от начальства. Майор Бутырин  заступился  за  него,  и
Бошняк вторично оказал слабость: он  оставил  Салманова  при  его  месте  и,
обратясь  ко  второй  половине  баталиона,  приказал  распускать  знамена  и
выходить из укреплений. В сию минуту Салманов передался, и Бошняк остался  с
шестидесятью человеками офицеров и солдат. Храбрый  Бошняк  с  этой  горстию
людей выступил из крепости и целые шесть часов сряду шел, пробиваясь  сквозь
бесчисленные толпы разбойников.  Ночь  прекратила  сражение.  Бошняк  достиг
берегов Волги. Казну и канцелярские дела отправил рекою в Астрахань,  а  сам
11 августа благополучно прибыл в Царицын.
     Мятежники, овладев Саратовом, выпустили колодников, отворили хлебные  и
соляные амбары, разбили кабаки  и  разграбили  дома.  Пугачев  повесил  всех
дворян, попавшихся  в  его  руки,  и  запретил  хоронить  тела;  назначил  в
коменданты города казацкого пятидесятника Уфимцева и  9  августа  в  полдень
выступил из города. - 11-го в разоренный  Саратов  прибыл  Муфель,  а  14-го
Михельсон. Оба, соединясь, поспешили вслед за Пугачевым.
     Пугачев следовал по течению Волги. Иностранцы, тут поселенные,  большею
частию бродяги и негодяи, все к нему  присоединились,  возмущенные  польским
конфедератом (неизвестно кем по имени, только не  Пулавским;  последний  уже
тогда отстал от Пугачева,  негодуя  на  его  зверскую  свирепость).  Пугачев
составил из них  гусарский  полк.  Волжские  казаки  перешли  также  на  его
сторону.
     Таким образом Пугачев со дня на день усиливался.  Войско  его  состояло
уже  из  двадцати  тысяч.  Шайки  его  наполняли   губернии   Нижегородскую,
Воронежскую и Астраханскую. Беглый холоп Евсигнеев, назвавшись также  Петром
III, взял Инсару, Троицк, Наровчат и Керенск,  повесил  воевод  и  дворян  и
везде учредил свое правление. Разбойник Фирска подступил под Симбирск,  убив
в сражении полковника Рычкова, заступившего место Чернышева,  погибшего  под
Оренбургом при начале бунта; гарнизон  изменил  ему.  Симбирск  был  спасен,
однако ж, прибытием полковника  Обернибесова.  Фирска  наполнил  окрестности
убийствами и грабежами. Верхний и Нижний  Ломов  были  ограблены  и  сожжены
другими злодеями. Состояние сего  обширного  края  было  ужасно.  Дворянство
обречено было погибели. Во всех селениях на воротах  барских  дворов  висели
помещики или их управители 8. Мятежники и отряды, их преследующие, отымали у
крестьян лошадей, запасы  и  последнее  имущество.  Правление  было  повсюду
пресечено. Народ не знал, кому повиноваться. На  вопрос:  кому  вы  веруете?
Петру Федоровичу или Екатерине Алексеевне? - мирные люди не смели  отвечать,
не зная, какой стороне принадлежали вопрошатели.
     13 августа Пугачев приблизился к Дмитриевску (Камышенке). Его  встретил
майор Диц  с  пятьюстами  гарнизонных  солдат,  тысячью  донских  казаков  и
пятьюстами калмыков, предводительствуемых князьями Дундуковым и  Дербетевым.
Сражение завязалось.  Калмыки  разбежались  при  первом  пушечном  выстреле.
Казаки дрались храбро  и  доходили  до  самых  пушек,  но  были  отрезаны  и
передались. Диц был убит. Гарнизонные солдаты со всеми пушками  были  взяты.
Пугачев ночевал на месте сражения; на другой день занял Дубовку и двинулся к
Царицыну.
     В сем городе, хорошо укрепленном, начальствовал полковник  Цыплетев.  С
ним находился храбрый Бошняк. 21 августа Пугачев  подступил  с  обыкновенной
дерзостию. Отбитый с уроном, он удалился за восемь верст от крепости. Против
него  выслали  полторы  тысячи  донских   казаков;   но   только   четыреста
возвратились: остальные передались.
     На другой день Пугачев подступил к городу со стороны Волги и был  опять
отбит Бошняком. Между тем услышал он о приближении отрядов и  поспешно  стал
удаляться к Сарепте.
     Михельсон, Муфель и Меллин прибыли 20-го в Дубовку, а 22-го вступили  в
Царицын.
     Пугачев бежал по берегу Волги.  Тут  он  встретил  астронома  Ловица  и
спросил, что он за  человек.  Услыша,  что  Ловиц  наблюдал  течение  светил
небесных, он велел его повесить поближе к звездам. Адъюнкт Иноходцев, бывший
тут же, успел убежать.
     Пугачев отдыхал в Сарепте целые сутки, скрываясь в своем шатре с  двумя
наложницами 9. Семейство его находилось тут же. Он пустился вниз  к  Черному
Яру. Михельсон шел по его пятам. Наконец  25-го  на  рассвете  он  настигнул
Пугачева в ста пяти верстах от Царицына.
     Пугачев стоял на высоте между двумя дорогами.  Михельсон  ночью  обошел
его и стал противу мятежников. Утром Пугачев опять увидел перед собою своего
грозного гонителя; но не смутился, а смело пошел на Михельсона, отрядив свою
пешую сволочь противу донских и чугуевских казаков, стоящих по обоим  крылам
отряда.  Сражение  продолжалось  недолго.   Несколько   пушечных   выстрелов
расстроили мятежников. Михельсон на них ударил. Они бежали,  брося  пушки  и
весь обоз. Пугачев, переправясь через мост, напрасно старался  их  удержать;
он бежал вместе с ними. Их били и преследовали сорок верст. Пугачев  потерял
до четырех  тысяч  убитыми  и  до  семи  тысяч  взятыми  в  плен.  Остальные
рассеялись. Пугачев в семидесяти верстах от места  сражения  переплыл  Волгу
выше Черноярска на четырех лодках и ушел на луговую сторону, не более как  с
тридцатью казаками. Преследовавшая  его  конница  опоздала  четвертью  часа.
Беглецы, не успевшие переправиться на лодках, бросились вплавь и перетонули.
     Сие поражение было последним и решительным. Граф Панин, прибывший в  то
время в Керенск, послал в Петербург радостное известие,  отдав  в  донесении
своем полную справедливость  быстроте,  искусству  и  храбрости  Михельсона.
Между тем новое важное лицо является на сцене  действия:  Суворов  прибыл  в
Царицын.
     Еще  при  жизни  Бибикова  государственная  коллегия,   видя   важность
возмущения, вызывала Суворова, который в  то  время  находился  под  стенами
Силистрии; но граф Румянцов не пустил его, дабы  не  подать  Европе  слишком
великого понятия о внутренних беспокойствах государства. Такова  была  слава
Суворова! По окончании же войны Суворов получил повеление немедленно ехать в
Москву к князю Волконскому для принятия дальнейших препоручений. Он свиделся
с графом Паниным в его деревне и явился в отряде Михельсона  несколько  дней
после последней победы. Суворов имел от графа Панина предписание начальникам
войск и губернаторам - исполнять все его приказания.  Он  принял  начальство
над Михельсоновым отрядом, посадил пехоту на лошадей, отбитых у Пугачева,  и
в Царицыне переправился через Волгу. В одной из бунтовавших деревень он взял
под видом наказания  пятьдесят  пар  волов  и  с  сим  запасом  углубился  в
пространную степь, где нет ни леса, ни воды  и  где  днем  должно  было  ему
направлять путь свой по солнцу, а ночью по звездам.
     Пугачев скитался по той же степи. Войска отовсюду окружали его;  Меллин
и Муфель, также перешедшие через Волгу,  отрезывали  ему  дорогу  к  северу;
легкий полевой отряд  шел  ему  навстречу  из  Астрахани;  князь  Голицын  и
Мансуров преграждали его от Яика; Дундуков  с  своими  калмыками  рыскал  по
степи; разъезды учреждены были от  Гурьева  до  Саратова  и  от  Черного  до
Красного Яра. Пугачев не имел средств выбраться из  сетей,  его  стесняющих.
Его сообщники, с одной стороны видя неминуемую гибель, а с другой -  надежду
на прощение, стали сговариваться и решились выдать его правительству.
     Пугачев хотел идти к Каспийскому морю, надеясь как-нибудь пробраться  в
киргиз-кайсацкие степи. Казаки на то притворно согласились; но, сказав,  что
хотят взять с собою жен и детей, повезли его на Узени, обыкновенное  убежище
тамошних преступников и беглецов. 14 сентября они прибыли в селения тамошних
староверов. Тут произошло  последнее  совещание.  Казаки,  не  согласившиеся
отдаться в руки правительства, рассеялись. Прочие пошли ко ставке Пугачева.
     Пугачев сидел один в задумчивости. Оружие его висело в стороне.  Услыша
вошедших казаков, он поднял голову и спросил, чего  им  надобно?  Они  стали
говорить о своем отчаянном положении и между тем, тихо подвигаясь, старались
загородить его от висевшего оружия. Пугачев начал опять их уговаривать  идти
к Гурьеву городку. Казаки отвечали, что они долго ездили за ним  и  что  уже
ему пора ехать за ними. "Что же? - сказал  Пугачев,  -  вы  хотите  изменить
своему государю?" -  "Что  делать!"  -  отвечали  казаки  и  вдруг  на  него
кинулись. Пугачев успел от них отбиться. Они отступили на  несколько  шагов.
"Я давно видел вашу измену", - сказал Пугачев и,  подозвав  своего  любимца,
илецкого казака  Творогова,  протянул  ему  свои  руки  и  сказал:  "вяжи!".
Творогов хотел  ему  окрутить  локти  назад.  Пугачев  не  дался.  "Разве  я
разбойник?" - говорил он гневно. Казаки посадили  его  верхом  и  повезли  к
Яицкому городку. Во всю дорогу Пугачев им  угрожал  местью  великого  князя.
Однажды нашел он способ высвободить руки, выхватил саблю и  пистолет,  ранил
выстрелом одного из казаков и закричал, чтобы вязали  изменников.  Но  никто
уже его не слушал. Казаки, подъехав к Яицкому городку, послали  уведомить  о
том коменданта. Казак  Харчев  и  сержант  Бардовский  высланы  были  к  ним
навстречу, приняли Пугачева, посадили его в  колодку  и  привезли  в  город,
прямо к гвардии капитан поручику Маврину, члену следственной комиссии 10.
     Маврин допросил самозванца. Пугачев с первого слова открылся ему. "Богу
было угодно, - сказал он, - наказать Россию через мое окаянство".  -  Велено
было  жителям  собраться  на  городскую  площадь;  туда  приведены  были   и
бунтовщики, содержащиеся в оковах.  Маврин  вывел  Пугачева  и  показал  его
народу. Все узнали его; бунтовщики потупили голову. Пугачев громко  стал  их
уличать и сказал: "Вы погубили меня; вы несколько дней сряду меня упрашивали
принять на себя имя покойного великого государя; я долго отрицался, а  когда
и согласился, то все, что ни делал, было с вашей  воли  и  согласия;  вы  же
поступали часто без ведома моего и даже вопреки моей  воли".  Бунтовщики  не
отвечали ни слова.
     Суворов между тем прибыл на Узени и узнал от пустынников,  что  Пугачев
был связан его сообщниками и что они повезли его к Яицкому городку.  Суворов
поспешил туда же. Ночью сбился он с дороги и нашел на огни,  раскладенные  в
степи ворующими киргизами. Суворов на них напал и прогнал, потеряв несколько
человек и между ими  своего  адъютанта  Максимовича.  Через  несколько  дней
прибыл  он  в  Яицкий  городок.  Симонов  сдал  ему  Пугачева.   Суворов   с
любопытством расспрашивал славного  мятежника  о  его  военных  действиях  и
намерениях и повез его в Симбирск, куда должен был приехать и граф Панин.
     Пугачев сидел в деревянной клетке на двухколесной телеге. Сильный отряд
при двух пушках окружал его. Суворов от него не отлучался. В деревне  Мостах
(во сте сорока верстах от Самары) случился  пожар  близ  избы,  где  ночевал
Пугачев. Его высадили из клетки, привязали к  телеге  вместе  с  его  сыном,
резвым и смелым мальчиком,  и  во  всю  ночь  Суворов  сам  их  караулил.  В
Коспорье, против Самары, ночью,  в  волновую  погоду,  Суворов  переправился
через Волгу и пришел в Симбирск в начале октября.
     Пугачева привезли прямо на двор к графу Панину, который встретил его на
крыльце, окруженный своим штабом. "Кто ты таков?" - спросил он у самозванца.
"Емельян Иванов Пугачев", - отвечал тот. "Как же  смел  ты,  вор,  назваться
государем?" - продолжал Панин. "Я не ворон (возразил Пугачев, играя  словами
и  изъясняясь,  по  своему  обыкновению,  иносказательно),  я  вороненок,  а
ворон-то еще летает". - Надобно знать, что яицкие бунтовщики в  опровержение
общей молвы распустили слух, что между  ими  действительно  находился  некто
Пугачев, но что он с государем Петром III, ими предводительствующим,  ничего
общего не имеет.  Панин,  заметя,  что  дерзость  Пугачева  поразила  народ,
столпившийся около двора, ударил самозванца по лицу до крови и вырвал у него
клок бороды. Пугачев стал на колени и просил помилования. Он посажен был под
крепкий караул, скованный по рукам и по  ногам,  с  железным  обручем  около
поясницы, на цепи, привинченной  к  стене.  Академик  Рычков,  отец  убитого
симбирского коменданта, видел его тут и описал свое свидание. Пугачев ел уху
на деревянном блюде. Увидя Рычкова, он сказал ему: "Добро пожаловать",  -  и
пригласил его с ним отобедать. "Из чего, - пишет академик, -  я  познал  его
подлый дух". Рычков спросил его, как мог  он  отважиться  на  такие  великие
злодеяния? - Пугачев отвечал: "Виноват пред богом  и  государыней,  но  буду
стараться заслужить все мои вины".  И  подтверждал  слова  свои  божбою  (по
подлости своей, опять замечает Рычков). Говоря о своем сыне, Рычков  не  мог
удержаться от слез; Пугачев, глядя на него, сам заплакал.
     Наконец Пугачева  отправили  в  Москву,  где  участь  его  должна  была
решиться 11. Его везли в зимней кибитке на переменных обывательских лошадях;
гвардии капитан Галахов и капитан Повало-Швейковский, несколько месяцев пред
сим бывший в плену у самозванца, сопровождали его. Он был в оковах.  Солдаты
кормили его из своих рук и  говорили  детям,  которые  теснились  около  его
кибитки:  "Помните,  дети,  что  вы  видели  Пугачева".  Старые   люди   еще
рассказывают о его смелых ответах на вопросы проезжих господ. Во всю  дорогу
он был весел и спокоен. В Москве встречен  он  был  многочисленным  народом,
недавно ожидавшим его с  нетерпением  и  едва  усмиренным  поимкою  грозного
злодея. Он был посажен на Монетный двор, где с утра до ночи, в течение  двух
месяцев, любопытные могли видеть славного мятежника, прикованного к стене  и
еще страшного в самом бессилии. Рассказывают, что многие  женщины  падали  в
обморок от его огненного взора и грозного  голоса.  Перед  судом  он  оказал
неожиданную слабость духа 12. Принуждены были постепенно приготовить  его  к
услышанию смертного  приговора.  Пугачев  и  Перфильев  приговорены  были  к
четвертованию; Чика - к отсечению головы;  Шигаев,  Падуров  и  Торнов  -  к
виселице; осьмнадцать человек - к наказанию кнутом и к ссылке  на  каторжную
работу. - Казнь Пугачева и его сообщников совершилась  в  Москве  10  января
1775 года. С утра бесчисленное множество народа столпилось  на  Болоте,  где
воздвигнут был высокий намост. На нем сидели палачи и пили вино  в  ожидании
жертв. Около намоста стояли три виселицы.  Кругом  выстроены  были  пехотные
полки. Офицеры были в шубах по причине  жестокого  мороза.  Кровли  домов  и
лавок усеяны были людьми; низкая площадь и ближние улицы заставлены каретами
и колясками. Вдруг все заколебалось и зашумело; закричали:  "Везут,  везут!"
Вслед за отрядом кирасир ехали сани с высоким амвоном.  На  нем  с  открытою
головою сидел Пугачев, насупротив его духовник. Тут  же  находился  чиновник
Тайной экспедиции. Пугачев, пока его везли,  кланялся  на  обе  стороны.  За
санями следовала еще конница и шла толпа прочих осужденных. Очевидец  (в  то
время едва вышедший из отрочества, ныне старец, увенчанный  славою  поэта  и
государственного мужа) описывает следующим образом кровавое позорище:
     "Сани остановились против крыльца лобного места. Пугачев и любимец  его
Перфильев в препровождении  духовника  и  двух  чиновников  едва  взошли  на
эшафот, раздалось повелительное слово: на караул, и один из чиновников начал
читать манифест. Почти каждое слово до меня доходило.
     При произнесении чтецом имени  и  прозвища  главного  злодея,  также  и
станицы, где он родился, обер-полицеймейстер спрашивал его  громко:  "Ты  ли
донской казак, Емелька Пугачев?" Он  столь  же  громко  ответствовал:  "Так,
государь, я донской казак, Зимовейской станицы, Емелька Пугачев". Потом,  во
все продолжение чтения манифеста, он, глядя на собор, часто крестился, между
тем  как  сподвижник  его  Перфильев,  немалого  роста,  сутулый,  рябой   и
свиреповидный,  стоял  неподвижно,  потупя  глаза  в  землю.  По   прочтении
манифеста духовник сказал им  несколько  слов,  благословил  их  и  пошел  с
эшафота. Читавший  манифест  последовал  за  ним.  Тогда  Пугачев  сделал  с
крестным знамением несколько земных поклонов, обратясь к  соборам,  потом  с
уторопленным видом стал прощаться с народом; кланялся во все стороны, говоря
прерывающимся голосом: "Прости, народ православный; отпусти  мне,  в  чем  я
согрубил пред тобою... прости, народ православный!" При сем слове  экзекутор
дал знак: палачи бросились раздевать его; сорвали белый бараний тулуп; стали
раздирать  рукава  шелкового  малинового  полукафтанья.  Тогда  он  сплеснул
руками, повалился навзничь, и  в  миг  окровавленная  голова  уже  висела  в
воздухе..." 13
     Палач имел тайное повеление сократить  мучения  преступников.  У  трупа
отрезали руки и ноги, палачи разнесли их по четырем  углам  эшафота,  голову
показали уже потом и  воткнули  на  высокий  кол.  Перфильев,  перекрестясь,
простерся ниц и остался недвижим. Палачи его подняли и казнили так же, как и
Пугачева. Между  тем  Шигаев,  Падуров  и  Торнов  уже  висели  в  последних
содроганиях... В сие время зазвенел колокольчик; Чику  повезли  в  Уфу,  где
казнь его должна была совершиться.  Тогда  начались  торговые  казни;  народ
разошелся: осталась малая кучка любопытных около столба,  к  которому,  один
после другого, привязывались преступники, присужденные к кнуту.  Отрубленные
члены четвертованных мятежников были  разнесены  по  московским  заставам  и
несколько дней  после  сожжены  вместе  с  телами.  Палачи  развеяли  пепел.
Помилованные мятежники были на другой день казней приведены пред  Грановитою
палату. Им объявили прощение и при всем народе сняли с них оковы.
     Так кончился мятеж, начатый горстию непослушных казаков, усилившийся по
непростительному нерадению начальства и поколебавший государство  от  Сибири
до Москвы и от Кубани до Муромских лесов. Совершенное спокойствие долго  еще
не водворялось. Панин и Суворов целый год оставались в усмиренных губерниях,
утверждая в них ослабленное  правление,  возобновляя  города  и  крепости  и
искореняя  последние  отрасли  пресеченного  бунта.  В   конце   1775   года
обнародовано было  общее  прощение  и  повелено  все  дело  предать  вечному
забвению.  Екатерина,  желая  истребить  воспоминание  об   ужасной   эпохе,
уничтожила древнее название  реки,  коей  берега  были  первыми  свидетелями
возмущения. Яицкие казаки переименованы  были  в  уральские,  а  городок  их
назвался сим же именем. Но имя страшного бунтовщика гремит еще в краях,  где
он свирепствовал. Народ  живо  еще  помнит  кровавую  пору,  которую  -  так
выразительно - прозвал он пугачевщиною.



     1 Их было три брата. Старший, известный  дерзким  покушением  на  особу
короля Станислава Понятовского; меньшой с 1772 года находился в плену и  жил
в доме губернатора, которым был он принят как родной.
     2 Слышано мною от К.  Ф.  Фукса,  доктора  и  профессора  медицины  при
Казанском университете,  человека  столь  же  ученого,  как  и  любезного  и
снисходительного. Ему обязан я  многими  любопытными  известиями  касательно
эпохи и стороны, здесь описанных.
     3 Пред сим цена соли, установленная Пугачевым, была по 5 коп.  за  пуд;
подушный оклад по 3 коп. с души; жалованье военным чинам обещал он  утроить,
а рекрутский набор производить через каждые 5 лет.
     4  За   сообщение   бумаг,   обнаруживающих   сношения   Перфильева   с
правительством   (обстоятельство   вовсе   не   известное),    обязаны    мы
благодарностию  А.  П.  Галахову,   внуку   капитана   гвардии,   на   коего
правительством возложены были в то время важные поручения.
     5 Граф Петр Иванович Панин, генерал-аншеф, орденов  св.  Андрея  и  св.
Георгия  первой  степени  кавалер,  и  проч.,  сын  генерал-поручика   Ивана
Васильевича,  родился  в  1721  году.  Начал  службу  свою  под  начальством
фельдмаршала графа Миниха; в 1736  году  находился  при  взятии  Перекопа  и
Бахчисарая. Во время Семилетней войны служил генерал-майором и  был  главным
виновником  успеха  Франкфуртского  сражения.  1762  года  пожалован  он   в
сенаторы. 1769 назначен он был главнокомандующим Второй армии. 1770 взяты им
Бендеры; в том же году вышел он  в  отставку.  Возмущение  Пугачева  вызвало
снова Панина из уединения на поприще трудов  политических.  Он  скончался  в
Москве в 1789 году, на 69 году от рождения.
     6 См. Приложения, II.
     7 Показания казаков Фомина и Лепелина. Они не знают имени  гвардейского
офицера, с ними отряженного к Петровску; но Бошняк в своем донесении именует
Державина.
     8 В то время издан был список (еще не весьма полный) жертвам Пугачева и
его товарищей; помещаем его здесь 10):
     9 См. Benjamin Bergmann's nomadische Streifereien u. s. w. 11)
     10 Маврин с 1773  года  находился  при  Бибикове;  он  отряжен  был  от
Секретной комиссии в Яицкий городок,  где  и  производил  следствие.  Маврин
отличился умеренностию и благоразумием.
     11 Императрица  22  октября  1774  года  писала  Вольтеру:  Volontiers,
monsieur, je satisferai votre curiosité sur le compte de Pougatschef:
ce me sera d'autant plus aisé, qu'il y a un mois qu'il est  pris,  ou
pour  parler  plus  exactement  qu'il  a  été  lié   et
garrotté par ses propres gens dans la pleine  inhabitée  entre
le  Volga  et  le   Jaïck,   où   il   avait   été
chassé par les troupes envoyées contre eux  de  toutes  parts.
Privés de nourriture et de moyens pour se ravitailler, ses compagnons
excédés d'ailleurs des cruat és qu'ils commettaient  et
espérant obtenir leur pardon, le livrèrent au commandant de la
forteresse   du   Jaïck   qui    l'envoya    à    Simbirsk    au
général comte Panine. Il  est  présentement  en  chemin
pour être  conduit  à  Moscou.  Amené  devant  le  comte
Panine, il avoua naïvement dans son interrogatoire  qu'il  était
cosaque du Don, nomma l'endroit de  sa  naissance,  dit  qu'il  était
marié à la fille  d'un  cosaque  du  Don,  qu'il  avait  trois
enfants, que dans ces  troubles  il  avait  épousé  une  autre
femme, que ses frères et ses neveux servaient dans la première
armée, que lui-m ême avait  servi,  les  deux  premières
campagnes, contre la Porte, etc. etc.
     Comme le général Panine a beaucoup  de  cosaques  du  Don
avec lui, et que les troupes de cette nation  n'ont  jamais  mordu  à
l'hameçon  de   ce   brigand,   tout   ceci   fut   bientôt   v
érifié par les compatriotes de  Pougatschef.  Il  ne  sait  ni
lire, ni écrire, mais c'est un homme  extrêmement  hardi  et  d
éterminé. Jusqu'ici il n'y a pas la moindre  trace  qu'il  ait
été l'instrument de quelque  puissance,  ni  qu'il  ait  suivi
l'inspiration de  qui  que  se  soit.  Il  est  à  supposer  que  m-r
Pougatechef est maître brigand, et non valet d'âme qui vive.
     Je crois qu'après Tamerlan il n'y en a guère un  qui  ait
plus détruit l'espèce humaine. D'abord il faisait pendre  sans
rémission, ni autre forme de procès toutes les  races  nobles,
hommes, femmes et enfants,  tous  les  officiers,  tous  les  soldats  qu'il
pouvait  attraper;   nul   endroit   où   il   a   passé   n'a
été épargné, il pillait  et  saccageait  ceux  m
ême, qui pour éviter ses cruautés, cherchaient  à
se  le  rendre  favorable   par   une   bonne   réception:   personne
n'était devant lui à l'abri du pillage, de la violence  et  du
meurtre.
     Mais ce qui montre bien jusqu'où l'homme se flatte, c'est  qu'il
ose concevoir quelque espérance. Il s'imagine  qu'à  cause  de
son courage je pourrai lui faire grâce et  qu'il  ferait  oublier  ses
crimes passés par ses services futurs.  S'il  n'avait  offensé
que moi, son raisonnement pourrait être juste et je lui  pardonnerais.
Mais cette cause est celle de l'empire qui a ses loix.
     12 Le marquis de Pougatechef dont vous  me  parlez  encore  dans  votre
lettre du 16 décembre, a vécu en scélérat et  va
finir en lâche. Il a paru si timide et si faible en sa prison qu'on  a
été obligé de la préparer à  sa  sentence
avec précaution, crainte qu'il ne mourût de peur sur le  champ.
12) (Письмо императрицы к Вольтеру, от 29 декабря 1774 года.)
     13 В скором времени по прибытии нашем в Москву я  увидел  позорище  для
всех чрезвычайное, для меня же и  новое:  смертную  казнь,  жребий  Пугачева
решился. Он осужден на четвертование. Место казни  было  на  так  называемом
Болоте.
     В целом городе, на улицах, домах, только  и  было  речей  об  ожидаемом
позорище. Я и брат нетерпеливо желали быть в числе  зрителей;  но  мать  моя
долго  на  то  не  соглашалась.  Наконец,  по  убеждению  одного  из   наших
родственников, она вверила нас ему под строгим наказом, чтоб мы ни на шаг от
него не отходили.
     Это происшествие так врезалось в память мою, что я надеюсь и  теперь  с
возможною верностию  описать  его,  по  крайней  мере,  как  оно  мне  тогда
представлялось.
     В десятый день января тысяча семьсот семьдесят пятого  года,  в  восемь
или девять  часов  пополуночи,  приехали  мы  на  Болото;  на  середине  его
воздвигнут был эшафот, или лобное место, вкруг коего построены были пехотные
полки. Начальники и офицеры  имели  знаки  и  шарфы  сверх  шуб  по  причине
жестокого мороза. Тут же находился и обер-полицеймейстер Архаров, окруженный
своими чиновниками и ординарцами. На высоте или помосте лобного места увидел
я  с  отвращением  в  первый  раз  исполнителей  казни.  Позади  фрунта  все
пространство болота, или, лучше сказать, низкой лощины, все кровли  домов  и
лавок, на высотах с обеих сторон  ее,  усеяны  были  людьми  обоего  пола  и
различного состояния. Любопытные зрители даже вспрыгивали на козлы и запятки
карет и колясок. Вдруг все восколебалось и с шумом заговорило: везут, везут.
Вскоре появился отряд кирасир, за ним необыкновенной высоты сани,  и  в  них
сидел Пугачев; насупротив духовник его и  еще  какой-то  чиновник,  вероятно
секретарь Тайной экспедиции, за санями следовал еще отряд конницы.
     Пугачев с непокрытою головою кланялся на обе стороны, пока везли его. Я
не заметил в чертах лица его ничего свирепого. На взгляд он был сорока  лет,
роста  среднего,  лицом  смугл  и  бледен,  глаза  его  сверкали;  нос  имел
кругловатый, волосы, помнится, черные и небольшую бороду клином.
     Сани остановились против крыльца лобного места. Пугачев и  любимец  его
Перфильев в препровождении  духовника  и  двух  чиновников  едва  взошли  на
эшафот, раздалось повелительное слово: на караул, и один из чиновников начал
читать манифест. Почти каждое слово до меня доходило.
     При произнесении чтецом имени  и  прозвища  главного  злодея,  также  и
станицы, где он родился, обер-полицеймейстер спрашивал его  громко:  "Ты  ли
донской казак Емелька Пугачев?"  Он  столь  же  громко  ответствовал:  "Так,
государь, я донской казак, Зимовейской станицы, Емелька Пугачев". Потом,  во
все продолжение чтения манифеста, он, глядя на собор, часто крестился, между
тем  как  сподвижник  его  Перфильев,  немалого  роста,  сутулый,  рябой   и
свиреповидный, стоял неподвижно, потупя  глаза  в  землю  1).  По  прочтении
манифеста духовник сказал им  несколько  слов,  благословил  их  и  пошел  с
эшафота. Читавший  манифест  последовал  за  ним.  Тогда  Пугачев  сделал  с
крестным знамением несколько земных поклонов, обратясь к  соборам,  потом  с
уторопленным видом стал прощаться с народом; кланялся на все стороны, говоря
прерывающимся голосом: "Прости, народ православный; отпусти  мне,  в  чем  я
согрубил пред тобою; прости, народ православный!" - При сем слове  экзекутор
дал знак: палачи бросились раздевать его; сорвали белый бараний тулуп; стали
раздирать  рукава  шелкового  малинового  полукафтанья.  Тогда  он  сплеснул
руками, опрокинулся навзничь, и  вмиг  окровавленная  голова  уже  висела  в
воздухе: палач взмахнул ее за волосы. С Перфильевым последовало то же".  (Из
неизданных записок И. И. Дмитриева.)
     Подробности сей казни  разительно  напоминают  казнь  другого  донского
казака, свирепствовавшего за сто лет перед Пугачевым почти в тех же местах и
с такими же  ужасными  успехами.  См.  Relation  des  particularites  de  la
rebellion de Stenko Razin contre le grand Duc de Moscovie. La naissance,  le
progres et la fin de cette rebellion; avec  la  maniere  dont  fut  pris  ce
rebelle, sa sentence de mort et son execution, traduit de l'Anglais  par  C.
Desmares 13). MDCLXXII. - Книга сия весьма редка;  я  видел  один  экземпляр
оной в библиотеке А. С. Норова, ныне принадлежащей князю Н. И. Трубецкому.
     1) По словам других свидетелей, Перфильев на эшафоте одурел  от  ужаса;
можно было принять его бесчувствие за равнодушие. (Прим. Пушкина.)


     Замечания о бунте



     Стр. 16 (20)1). Пугачев был уже пятый Самозванец, принявший на себя имя
императора Петра III. Не только в простом народе, но  и  в  высшем  сословии
существовало мнение, что будто государь жив и находится  в  заключении.  Сам
великий князь Павел Петрович долго верил или желал  верить  сему  слуху.  По
восшествии на престол первый вопрос государя графу Гудовичу был: жив ли  мой
отец?



     Стр. 18  (20).  Пугачев  говорил,  что  сама  императрица  помогла  ему
скрыться.



     Стр. 20 (22). Первое возмутительное воззвание Пугачева к яицким казакам
есть удивительный образец народного красноречия, хотя и  безграмотного.  Оно
тем более подействовало, что объявления,  или  публикации,  Рейнсдорпа  были
писаны столь же вяло, как и правильно, длинными обиняками,  с  глаголами  на
конце периодов.



     Стр. 25 (24). Бедный Харлов накануне взятия крепости был пьян; но я  не
решился того сказать из уважения его храбрости и прекрасной смерти.



     Стр. 34 (30). Сей Нащокин был тот самый, который дал пощечину  Суворову
(после того Суворов, увидя его, всегда прятался и говорил: боюсь, боюсь!  он
дерется). Нащокин был одним из самых странных людей того  времени.  Сын  его
написал его записки: отроду не читывал я  ничего  забавнее.  Государь  Павел
Петрович любил его и при восшествии своем на  престол  звал  его  в  службу.
Нащокин отвечал государю: вы горячи и я горяч; служба впрок мне  не  пойдет.
Государь пожаловал ему деревни в Костромской губернии, куда он  и  удалился.
Он был крестник императрицы Елисаветы и умер в 1809 году.



     Стр. 54 (39). Чернышев (тот самый, о котором  государыня  Екатерина  II
говорит в своих  записках)  был  некогда  камер-лакеем.  Он  был  удален  из
Петербурга повелением императрицы Елисаветы Петровны. Императрица Екатерина,
вступив на престол, осыпала его и брата своими  милостями.  Старший  умер  в
Петербурге комендантом крепости.



     Стр. 55  (40).  Кар  был  пред  сим  употреблен  в  делах,  требовавших
твердости и даже жестокости (что еще не предполагает храбрости,  и  Кар  это
доказал). Разбитый двумя каторжниками, он  бежал  под  предлогом  лихорадки,
лома в костях, фистулы и горячки. Приехав  в  Москву,  он  хотел  явиться  с
оправданиями к князю Волконскому, который  его  не  принял.  Кар  приехал  в
благородное собрание, но его появление произвело такой шум  и  такие  крики,
что  он  принужден  был  поспешно  удалиться.  Ныне  общее  мнение  если   и
существует, то уж гораздо равнодушнее, нежели  как  бывало  в  старину.  Сей
человек, пожертвовавший честью для  своей  безопасности,  нашел,  однако  ж,
смерть насильственную:  он  был  убит  своими  крестьянами,  выведенными  из
терпения его жестокостию.



     Стр. 56 (41).  Императрица  уважала  Бибикова  и  уверена  была  в  его
усердии, но никогда его не любила. В начале ее царствования был он послан  в
Холмогоры, где содержалось  семейство  несчастного  Иоанна  Антоновича,  для
тайных переговоров. Бибиков возвратился влюбленный без  памяти  в  принцессу
Екатерину (что  весьма  не  понравилось  государыне).  Бибикова  подозревали
благоприятствующим той партии, которая будто бы желала возвести  на  престол
государя великого князя. Сим призраком беспрестанно смущали государыню и тем
отравляли сношения между матерью и сыном, которого раздражали  и  ожесточали
ежедневные мелочные досады и подлая дерзость  временщиков.  Бибиков  не  раз
бывал посредником между императрицей и великим князем. Вот  один  из  тысячи
примеров: великий князь, разговаривая однажды о военных движениях,  подозвал
полковника Бибикова (брата Александра Ильича) и спросил, во сколько  времени
полк его (в  случае  тревоги)  может  поспеть  в  Гатчину?  На  другой  день
Александр Ильич узнает, что о вопросе великого князя донесено и что у  брата
его отымают полк. Александр Ильич, расспросив брата, бросился к  императрице
и объяснил ей, что слова великого  князя  были  не  что  иное,  как  военное
суждение, а не заговор. Государыня  успокоилась,  но  сказала:  скажи  брату
своему, что в случае тревоги полк его  должен  идти  в  Петербург,  а  не  в
Гатчину.



     Стр. 73 (51). Густав III, изъясняя в 1790 году все свои неудовольствия,
хвалился тем, что он,  несмотря  на  все  представления,  не  воспользовался
смятением,  произведенным  Пугачевым.  -  "Есть  чем  хвастать,  -  говорила
государыня, - что король не вступил в союз с  беглым  каторжником,  вешавшим
женщин и детей".



     Стр. 78 (54). Уральские казаки (особливо старые люди) доныне  привязаны
к памяти Пугачева. "Грех сказать, - говорила мне  80-летняя  казачка,  -  на
него мы не жалуемся; он нам зла не сделал". - "Расскажи мне, - говорил я  Д.
Пьянову, - как Пугачев был у тебя посаженным отцом". - "Он для тебя Пугачев,
- отвечал мне сердито старик, - а для меня  он  был  великий  государь  Петр
Федорович". Когда упоминал я о его скотской жестокости, старики  оправдывали
его, говоря: "Не его воля была; наши пьяницы его мутили".



     Стр. 82 (56). И. И. Дмитриев уверял,  что  Державин  повесил  сих  двух
мужиков   более   из   поэтического   любопытства,   нежели   из   настоящей
необходимости.



     Стр.  84  (57).  Казни,  произведенные  в  Башкирии  генералом   князем
Урусовым, невероятны. Около 130 человек были умерщвлены посреди всевозможных
мучений! "Остальных человек до тысячи (пишет Рычков)  простили,  отрезав  им
носы и уши". Многие  из  сих  прощенных  должны  были  быть  живы  во  время
Пугачевского бунта.



     Стр. 93 (63). Князь Голицын, нанесший первый удар Пугачеву, был молодой
человек и красавец. Императрица заметила его в Москве на  бале  (в  1775)  и
сказала: "Как он хорош! настоящая куколка". Это слово его погубило.  Шепелев
(впоследствии женатый на одной из племянниц Потемкина)  вызвал  Голицына  на
поединок и заколол его, сказывают, изменнически. Молва обвиняла Потемкина...



     Стр. 135 (85). Замечательна разность,  которую  правительство  полагало
между дворянством личным и дворянством родовым. Прапорщик Минеев и несколько
других офицеров были прогнаны  сквозь  строй,  наказаны  батогами  и  пр.  А
Шванвич только ошельмован преломлением  над  головою  шпаги.  Екатерина  уже
готовилась освободить дворянство от телесного  наказания.  Шванвич  был  сын
кронштадтского коменданта, разрубившего некогда палашом в  трактирной  ссоре
щеку Алексея Орлова (Чесменского).



     Стр. 137 (86). Кто были сии смышленые сообщники, управлявшие действиями
самозванца? -  Перфильев?  Шигаев?  -  Это  должно  явствовать  из  процесса
Пугачева, но, к сожалению, я его не  читал,  не  смев  его  распечатать  без
высочайшего на то соизволения.



     Стр. 138 (87). Молодой Пулавский был в связи с женою старого казанского
губернатора.



     Стр. 145 (91). В  Саранске  архимандрит  Александр  принял  Пугачева  с
крестом и евангелием и во время молебствия на  ектинии  упомянул  государыню
Устинию Петровну. Архимандрит предан был  гражданскому  суду  в  Казани.  13
октября 1774 года, в полдень, приведен он был в оковах в собор. Его повели в
алтарь и возложили на него полное облачение. Солдаты с  примкнутыми  штыками
стояли у северных дверей.  Протопоп  и  протодиакон  поставили  его  посреди
церкви во всем облачении и в оковах. После обедни был он выведен на площадь;
ему прочли его вины. После того сняли с него ризы, обрезали волоса и бороду,
надели мужицкий армяк и сослали на вечное заточение. Народ  был  в  ужасе  и
жалел о преступнике.  В  указе  было  велено  вывести  Александра  в  одежде
монашеской. Но Потемкин (Павел Сергеевич) отступил  от  сего,  для  большего
эффекта.



     Стр. 157 (97).  Настоящая  причина,  по  которой  Румянцов  не  захотел
отпустить Суворова, была зависть, которую питал он к Бибикову, как вообще ко
всем людям, коих соперничество казалось ему опасным.



     Стр. 164 (100). Падуров, как депутат, в силу привилегий, данных именным
указом, не мог ни в каком случае быть казнен смертию. Не знаю, прибегнул  ли
он к защите сего закона; может быть, он его не знал; может быть, судьи о том
не подумали; тем не менее казнь сего злодея противузаконна.

     Общие замечания

     Весь    черный    народ    был    за    Пугачева.    Духовенство    ему
доброжелательствовало,  не  только  попы  и  монахи,  но  и  архимандриты  и
архиереи. Одно дворянство было открытым образом  на  стороне  правительства.
Пугачев и его сообщники хотели сперва и дворян склонить на свою сторону,  но
выгоды их были слишком противуположны. (NB. Класс приказных и чиновников был
еще малочислен и решительно принадлежал простому народу. То же можно сказать
и о выслужившихся из солдат офицерах. Множество  из  сих  последних  были  в
шайках Пугачева. Шванвич один был из хороших дворян.)
     Все немцы, находившиеся в средних  чинах,  сделали  честно  свое  дело:
Михельсон, Муфель, Меллин, Диц, Деморан, Дуве еtс. Но все те, которые были в
бригадирских  и  генеральских,  действовали  слабо,  робко,   без   усердия:
Рейнсдорп, Брант, Кар, Фрейман, Корф, Валленштерн, Билов, Декалонг еtс. еtс.
     Разбирая  меры,  предпринятые  Пугачевым  и  его  сообщниками,   должно
признаться, что мятежники избрали средства самые надежные и действительные к
своей цели. Правительство  с  своей  стороны  действовало  слабо,  медленно,
ошибочно.
     Нет зла без добра: Пугачевский бунт доказал правительству необходимость
многих перемен, и  в  1775  году  последовало  новое  учреждение  губерниям.
Государственная власть была сосредоточена;  губернии,  слишком  пространные,
разделились; сообщение всех частей государства сделалось быстрее, еtс.




     (Разбор статьи, напечатанной в "Сыне отечества" в январе 1835 года)

     Несколько дней после выхода  из  печати  "Истории  Пугачевского  бунта"
явился в "Сыне отечества" разбор этой книги. Я почел за долг  прочитать  его
со вниманием, надеясь воспользоваться замечаниями  неизвестного  критика.  В
самом деле, он указал мне на одну ошибку и на три  важные  опечатки.  Статья
вообще показалась мне  произведением  человека,  имеющего  мало  сведений  о
предмете,  мною  описанном.  Я  собирался  при  другом   издании   исправить
замеченные  погрешности,  и  оправдаться  в  несправедливых  обвинениях,   и
привести изъявление искренней моей благодарности рецензенту, тем  более  что
его разбор написан со всевозможной умеренностию и благосклонностию.
     Недавно в "Северной пчеле"  сказано  было,  что  сей  разбор  составлен
покойным Броневским, автором "Истории Донского войска". Это  заставило  меня
перечесть его критику и возразить на оную в моем  журнале,  тем  более,  что
"История Пугачевского бунта", не имев в публике никакого успеха, вероятно не
будет иметь и нового издания.
     В начале своей статьи критик, изъявляя сожаление о  том,  что  "История
Пугачевского бунта" писана  вяло,  холодно,  сухо,  а  не  пламенной  кистию
Байрона и проч., признает, что эта книга "есть драгоценный материал,  и  что
будущему историку и без  пособия  не  распечатанного  еще  дела  о  Пугачеве
нетрудно  будет  исправить   некоторые   поэтические   вымыслы,   незначащие
недосмотры и дать сему мертвому материалу жизнь новую  и  блистательную.  За
сим г. Броневский отмечает сии поэтические вымыслы и недосмотры "не в суд  и
осуждение автору, а единственно для пользы наук, для его  и  общей  пользы".
Будем следовать за каждым шагом нашего рецензента.
     Критика г. Броневского
     "На сей-то реке (Яике), - говорит г. Пушкин, - в  XV  столетии  явились
донские казаки".
     Выписанное в подтверждение сего факта из "Истории уральских казаков" г.
Левшина (см. прим. 1,  3-8  стр.)  долженствовало  бы  убедить  автора,  что
донские казаки пришли на Яик в XVI, а не в XV столетии, и именно около  1584
года.
     Объяснение.
     Есть разница между появлением казаков на Яике и поселением  их  на  сей
реке. В русских  летописях  упоминается  о  казаках  не  прежде  как  в  XVI
столетии; но предание могло сохранить то, о  чем  умалчивала  хроника.  Наша
летопись в первый раз  о  татарах  упоминает  в  XIII  столетии,  но  татаре
существовали и прежде. Г-н Левшин неоспоримо доказал, что казаки  поселились
на Яике не  прежде  XVI  столетия.  К  сему  же  времени  должно  отнести  и
существование полубаснословной  Гугнихи.  Г-н  Левшин,  опровергая  Рычкова,
спрашивает: как могла она (Гугниха) помнить происшествия, которые были почти
за сто лет до ее рождения? Отвечаю: так же, как  и  мы  помним  происшествия
времен императрицы Анны Иоанновны, - по преданию.
     Критика г. Броневского
     Вся первая глава, служащая введением к "Ист. Пуг.  бун.",  как  краткая
выписка из сочинения г. Левшина, не  имела,  как  думаем,  никакой  нужды  в
огромном примечании к сей главе (26 стр. мелкой печати), которое  составляет
почти всю небольшую книжку г. Левшина. Книжка  эта  не  есть  древность  или
такая редкость, которой за деньги купить нельзя; посему почтенный автор  мог
и должен был  ограничить  себя  одним  указанием,  откуда  первая  глава  им
заимствована.
     Объяснение.
     Полное понятие о внутреннем управлении яицких казаков, об образе  жизни
их и проч. необходимо для  совершенного  объяснения  Пугачевского  бунта;  и
потому необходимо и огромное (то есть пространное) примечание  к  1-й  главе
моей книги. Я не видел никакой нужды пересказывать по-своему  то,  что  было
уже сказано как нельзя лучше г-м Левшиным, который, по  своей  благосклонной
снисходительности, не только дозволил мне воспользоваться его трудом, но еще
и доставил мне свою книжку, сделавшуюся довольно редкою.
     Критика г. Броневского
     "Известно, - говорит автор, - что в царствование Анны Иоанновны Игнатий
Некрасов успел увлечь за собою множество донских казаков в Турцию". Стр. 16.
     Некрасовцы бежали с Дона на Кубань в царствование  Петра  Великого,  во
время Булавинского бунта, в 1708 году. См. Историю Д. войска, Историю  Петра
Великого Берхмана и другие.
     Объяснение.
     Что  Булавин  и  Некрасов  бунтовали  в  1708  году,  это   неоспоримо.
Неоспоримо и то, что в следующем сей последний оставил Дон  и  поселился  на
Кубани. Но из сего еще не следует, чтоб при императрице  Анне  Иоанновне  не
мог он с своими единомышленниками перейти на турецкие берега Дуная, где ныне
находятся селения некрасовцев. В истории Петра I-го в последний раз  об  них
упоминается в 1711 году, во время переговоров при Пруте. Некрасовцы поручены
покровительству крымского хана (к великой досаде  Петра  I-го,  требовавшего
возвращения беглецов и наказания их предводителя). Положившись на  показания
рукописного "Исторического словаря", составленного учеными  и  трудолюбивыми
издателями "Словаря о святых и угодниках", я поверил, что некрасовцы перешли
с Кубани на Дунай во время походов графа Миниха, в то  время  как  запорожцы
признали  снова  владычество  русских  государей  1).   Но   это   показание
несправедливо: некрасовцы оставили Кубань гораздо позже, именно в 1775 году.
Г-н  Броневский  (автор  "Истории  Донского  войска")  и  сам  не  знал  сих
подробностей; но тем  не  менее  благодарен  я  ему  за  дельное  замечание,
заставившее меня сделать новые успешные исследования.
     Критика г. Броневского
     "Атаман Ефремов был сменен, а на его место избран Семен Силин.  Послано
повеление в Черкасск сжечь дом  Пугачева...  Государыня  не  согласилась  по
просьбе начальства перенесть станицу  на  другое  место,  хотя  бы  и  менее
выгодное;  она  согласилась   только   переименовать   Зимовейскую   станицу
Потемкинскою". Стр. 74.
     В 1772 году войсковой атаман Степан Ефремов за недоставление отчетов об
израсходованных суммах был  арестован  и  посажен  в  крепость;  вместо  его
пожалован из старшин в наказные атаманы Алексей  Иловайский.  Силин  не  был
донским войсковым атаманом. Из Донской истории не видно, чтобы правительство
приказало сжечь дом Пугачева; а  видно  только,  что  по  прошению  донского
начальства Зимовейская станица перенесена на  выгоднейшее  место  и  названа
Потемкинскою. (См. "Историю Д. войска", стр. 88 и 124 части I.)
     Объяснение.
     В 1773 и 74 году войсковым атаманом Донского войска был Семен Сулин  (а
не Силин). Иловайский был избран уже на его место. У меня было в руках более
пятнадцати указов на имя войскового  атамана  Семена  Сулина  и  столько  же
докладов от войскового  атамана  Семена  Сулина.  В  "Русском  инвалиде",  в
нынешнем, 1836, году, напечатано несколько донесений от полковника Платова к
войсковому атаману Семену Никитичу Сулину во время осады  Силистрии  в  1773
году. Правда, что в "Истории Донского войска" (сочинении  моего  рецензента)
не упомянуто о  Семене  Сулине.  Это  пропуск  важный  и,  к  сожалению,  не
единственный в его книге.
     Г-н  Броневский  также  несправедливо  оспаривает  мое  показание,  что
послано было  из  Петербурга  повеление  сжечь  дом  и  имущество  Пугачева,
ссылаясь опять на свою "Историю Донского войска", где о  сем  обстоятельстве
опять не упомянуто. Указ о том, писанный на имя  атамана  Сулина,  состоялся
1774 года января 10 (NB казнь Пугачева совершилась  ровно  через  год,  1775
года 10 января). Вот собственные слова указа:
     "Двор Ем. Пугачева, в  каком  бы  он  худом  или  лучшем  состоянии  ни
находился, и хотя бы состоял он в развалившихся токмо хижинах, имеет Донское
войско,  при   присланном   от   обер-коменданта   крепости   св.   Димитрия
штаб-офицере, собрав священный той станицы  чин,  старейшин  и  прочих  оной
жителей, при всех их сжечь и на том месте через  палача  или  профоса  пепел
развеять; потом это место огородить надолбами или рвом  окопать,  оставя  на
вечные времена без поселения, как оскверненное жительством на нем все  казни
лютые и истязания делами своими превосшедшего злодея, которого имя останется
мерзостию навеки,  а  особливо  для  донского  общества,  яко  оскорбленного
ношением  тем  злодеем  казацкого  на  себе  имени,  -  хотя  отнюдь   таким
богомерзким чудовищем  ни  слава  войска  Донского,  ни  усердие  оного,  ни
ревность к нам и отечеству помрачаться и ни малейшего  нарекания  претерпеть
не может".
     Я имел в руках и донесение Сулина о точном исполнении  указа  (иначе  и
быть не могло). В  сем-то  донесении  Сулин  от  имени  жителей  Зимовейской
станицы просит о  дозволении  перенести  их  жилища  с  земли,  оскверненной
пребыванием злодея, на другое место, хотя бы и менее удобное.  Ответа  я  не
нашел; но по всем новейшим картам видно, что Потемкинская станица  стоит  на
том самом месте, где на старинных означена  Зимовейская.  Из  сего  я  вывел
заключение, что государыня не согласилась на столь убыточное  доказательство
усердия и только переименовала Зимовейскую станицу в Потемкинскую.
     Критика г. Броневского
     Автор не сличил показания жены Пугачева с его  собственным  показанием;
явно, что свидетельство жены не могло быть верно:  она,  конечно,  не  могла
знать всего  и,  конечно,  не  все  высказала,  что  знала.  Собственное  же
признание Пугачева, что он скрывался в Польше, должно предпочесть  показанию
станичного атамана Трофима Фомина, в котором сказано, что будто бы  Пугачев,
отлучаясь из дому в разное время, кормился милостиною!!  и  в  1771  был  на
Куме. - Но Пугачев в начале 1772 года явился на  Яик  с  польским  фальшивым
паспортом, которого он на Куме достать не мог.
     На Дону,  по  преданию,  известно,  что  Пугачев  до  Семилетней  войны
промышлял, по обычаю предков, на Волге,  на  Куме  и  около  Кизляра;  после
первой турецкой войны скрывался между польскими и глуховскими раскольниками.
Словом, в мирное время иногда приходил в  дом  свой  на  короткое  время;  а
постоянно занимался воровством и разбоем в окрестностях Донской земли, около
Данкова, Таганрога и Острожска.
     Объяснение.
     Показания  мои  извлечены  из  официальных,   неоспоримых   документов.
Рецензент мой, укоряя меня в несообразностях,  не  показывает,  в  чем  оные
состоят. Из показаний жены Пугачева, станичного  атамана  Фомина  и  наконец
самого самозванца, в  конце  (а  не  в  начале)  1772  года  приведенного  в
Малыковскую канцелярию, видно, что он в 1771 году отпущен из армии  на  Дон,
по причине болезни; что в конце того же  года,  уличенный  в  возмутительных
речах, он успел убежать и, тайно возвратясь домой в начале  1772  года,  был
схвачен и бежал опять. Здесь прекращаются сведения, собранные правительством
на Дону. Сам Пугачев показал, что весь 1772  год  скитался  он  за  польской
границею и пришел  оттуда  на  Яик,  кормясь  милостынею  (о  чем  Фомин  не
упоминает ни слова). Г-н  Броневский,  выписывая  сие  последнее  показание,
подчеркивает слово милостыня и ставит несколько знаков  удивления  (!!);  но
что ж удивительного в  том,  что  нищий  бродяга  питается  милостынею?  Г-н
Броневский, не взяв на себя  труда  сличить  мои  показания  с  документами,
приложенными к "Истории Пугачевского бунта", кажется, не читал и манифеста о
преступлениях казака Пугачева, в котором именно сказано, что он кормился  от
подаяния. (См. манифест от 19 декабря 1774 года,  в  "Приложении  к  Истории
Пугачевского бунта".)
     Г-н  Броневский,  опровергая  свидетельство  жены  Пугачева,  показания
станичного атамана Фомина и официально обнародованное известие,  пишет,  что
Пугачев в начале 1772 года явился на Яике с  польским  фальшивым  паспортом,
которого он на Куме достать не мог. Пугачев в начале 1772 года был на Кубани
и на Дону; он явился на Яик в конце того же года  не  с  польским  фальшивым
паспортом, но  с  русским,  данным  ему  от  начальства,  им  обманутого,  с
Добрянского форпоста. Предание, слышанное г. Броневским, будто  бы  Пугачев,
по обычаю предков (!), промышлял разбоями на Волге, на Куме и около Кизляра,
ни  на  чем  не  основано  и  опровергнуто   официальными,   достовернейшими
документами. Пугачев был подозреваем в воровстве (см. показание Фомина);  но
до самого возмущения яицкого войска ни в каких разбоях не бывал.
     Г-н Броневский, оспоривая достоверность неоспоримых  документов,  имел,
кажется, в виду  оправдать  собственные  свои  показания,  помещенные  им  в
"Истории  Донского  войска".  Там  сказано,  что  природа  одарила  Пугачева
чрезвычайной живостию и с неустрашимым мужеством дала ему и силу телесную  и
твердость душевную; но что, к несчастию,  ему  недоставало  самой  лучшей  и
нужнейшей прикрасы -  добродетели;  что  отец  его  был  убит  в  1738;  что
двенадцатилетний Пугачев, гордясь  своим  одиночеством,  своею  свободою,  с
дерзостию и самонадеянием вызывал детей равных с ним  лет  на  бой,  нападал
храбро, бил их всегда; что в одной  из  таких  забав  убил  он  предводителя
противной стороны; что по пятнадцатому году он уже не терпел никакой власти;
что на двадцатом  году  ему  стало  тесно  и  душно  на  родной  земле;  что
честолюбие мучило его; что вследствие того он сел однажды на коня и пустился
искать приключений в чистое поле; что он поехал на восток, достигнул Волги и
увидел большую дорогу; что, встретив  четырех  удальцов,  начал  он  с  ними
грабить и разбойничать; что, вероятно, он занимался разбоями только во время
мира, а во время войны служил в казачьих полках; что  генерал  Тотлебен,  во
время  Прусской  войны,  увидев  однажды  Пугачева,  сказал  окружавшим  его
чиновникам: "Чем более смотрю на сего казака, тем более поражаюсь  сходством
его с великим князем" и проч. и проч. (См. "Историю Донского войска", ч. II,
гл. XI.) Все это ни на чем не  основано  и  заимствовано  г.  Броневским  из
пустого немецкого романа  "Ложный  Петр  III",  не  заслуживающего  никакого
внимания. Г-н Броневский, укоряющий меня в  каких-то  поэтических  вымыслах,
сам поступил неосмотрительно,  повторив  в  своей  "Истории"  вымыслы  столь
нелепые.
     Критика г. Броневского
     "Шигаев, думая заслужить себе прощение, задержал Пугачева и  Хлопушу  и
послал к оренбургскому губернатору сотника Логинова с предложением о  выдаче
самозванца". Но в поставленном тут же под Э 12 примечании автор говорит, что
сие показание Рычкова невероятно: ибо Пугачев и  Шигаев,  после  бегства  их
из-под Оренбурга, продолжали действовать заодно.
     Если показание Рычкова невероятно, то в текст  и  не  должно  было  его
ставить; если же Шигаев только в крайнем случае в самом деле  думал  предать
Пугачева, то это обстоятельство не мешало продолжать  действовать  заодно  с
Пугачевым: ибо беда еще не наступила. Историку, конечно, показалось  трудным
сличать противоречивые показания и выводить из них  следствия;  но  это  его
обязанность, а не читателей.
     Объяснение.
     Выписываю точные слова текста и примечание на оный:
     "После сражения под Татищевой Пугачев с  60  казаками  пробился  сквозь
неприятельское войско и прискакал сам-пят в Бердскую слободу с  известием  о
своем поражении. Бунтовщики начали выбираться из Берды кто  верхом,  кто  на
санях. На воза громоздили заграбленное имущество. Женщины и дети шли  пешие.
Пугачев велел разбить бочки вина, стоявшие у его избы, опасаясь  пьянства  и
смятения. Вино хлынуло по улице. Между тем Шигаев, видя,  что  все  пропало,
думал заслужить себе прощение и, задержав Пугачева и Хлопушу, послал от себя
к оренбургскому губернатору с предложением о выдаче ему самозванца  и  прося
дать ему сигнал двумя пушечными выстрелами.
     Примечание. Рычков пишет, что Шигаев велел связать Пугачева.  Показание
невероятное. Увидим, что  Пугачев  и  Шигаев  действовали  заодно  несколько
времени после бегства их из-под Оренбурга".
     Шигаев, человек лукавый и смышленый, мог под каким  ни  есть  предлогом
задержать нехитрого самозванца; но не думаю, чтоб  он  его  связал:  Пугачев
этого ему бы не простил.
     Критика г.Броневского
     Стр. 97. "Уфа была освобождена.  Михельсон,  нигде  не  останавливаясь,
пошел на Тибинск, куда после Чесноковского дела прискакали Ульянов  и  Чика.
Там они были схвачены казаками  и  выданы  победителю,  который  отослал  их
скованных в Уфу". В примечании же 16-м (стр.  51),  принадлежащем  к  сей  V
главе, сказано совсем другое, именно: "По своем разбитии, Чика  с  Ульяновым
остановились ночевать  в  Богоявленском  медноплавильном  заводе.  Приказчик
угостил их  и,  напоив  допьяна,  ночью  связал  и  представил  в  Тобольск.
Михельсон подарил  500  руб.  приказчиковой  жене,  подавшей  совет  напоить
беглецов".
     Место действия находилось в окрестностях Уфы,  а  посему  приказчик  не
имел нужды отсылать преступников в  Тобольск,  находящийся  от  Уфы  в  1145
верстах.
     Объяснение.
     Если бы г. Броневский потрудился  взглянуть  на  текст,  то  он  тотчас
исправил бы опечатку,  находящуюся  в  примечании.  В  тексте  сказано,  что
Ульянов и Чика были выданы Михельсону в Табинске (а не в Тобольске,  который
слишком далеко отстоит от Уфы, и не в Тибинске, который не существует).
     Критика г. Броневского
     "Солдатам начали выдавать в сутки только по четыре фунта муки, то  есть
десятую часть меры обыкновенной". Стр. 100.
     Солдат получает в сутки два фунта  муки,  или  по  три  фунта  печеного
хлеба. По означенной выше мере выйдет, что солдаты во время  осады  получали
двойную порцию, или что весь гарнизон состоял  из  20  только  человек.  Тут
что-нибудь да не так.
     Объяснение.
     Очевидная опечатка: вместо четыре фунта должно читать  четверть  фунта,
что и составит около десятой части меры  обыкновенной,  т.  е.  двух  фунтов
печеного  хлеба.  Смотри  статью  "Об   осаде   Яицкой   крепости",   откуда
заимствовано   сие   показание.   Вот   собственные    слова    неизвестного
повествователя: "Солдатам стали выдавать в сутки только  по  четверти  фунта
муки, что составляет десятую часть обыкновенной порции".
     Критика г. Броневского
     В  примечании  18,  стр.  52,  сказано,  что  оборона  Яицкой  крепости
составлена по статье, напечатанной в "Отечественных записках", и по  журналу
коменданта полковника Симонова. Как автор принял  уже  за  правило  помещать
вполне все акты, из которых он что-либо  заимствовал,  то  журнал  Симонова,
нигде до сего не напечатанный,  заслуживал  быть  помещенным  в  примечаниях
также вполне, как Рычкова - об осаде Оренбурга, и архимандрита Платона  -  о
сожжении Казани.
     Объяснение.
     Я не мог поместить все акты, из коих  заимствовал  свои  сведения.  Это
составило бы более десяти томов: я должен был ограничиться любопытнейшими.
     Критика г. Броневского
     Стр. 129. "Михельсон, оставя Пугачева вправе, пошел прямо на  Казань  и
11 июля вечером был уже в 15 верстах от нее. - Ночью отряд  его  тронулся  с
места. Поутру, в 45 верстах от Казани, услышал пушечную пальбу!.." Маленький
недосмотр!
     Объяснение.
     Важный недосмотр: вместо в 15 верстах должно читать: в пятидесяти.
     Критика г. Броневского
     "Пугачев отдыхал сутки в Сарепте, оттуда пустился вниз к  Черному  Яру.
Михельсон шел по его пятам. Наконец 25  августа  на  рассвете  он  настигнул
Пугачева в ста пяти верстах от Царицына. Здесь Пугачев, разбитый в последний
раз, бежал и в семидесяти верстах от  места  сражения  переплыл  Волгу  выше
Черноярска". Стр. 155-156.
     Из сего описания видно, что Пугачев переплыл Волгу в 175  верстах  ниже
Царицына; а как между сим городом и Чернояром считается только 155 верст, то
из сего выходит, что он переправился через Волгу ниже Чернояра в 20 верстах.
- По другим известиям, Пугачеву нанесен последний удар под самым  Царицыном,
откуда он бежал по  дороге  к  Чернояру  и  в  сорока  верстах  от  Царицына
переправился через Волгу, то есть верстах в десяти ниже Сарепты.
     Объяснение.
     Выписываю точные слова текста:
     "Пугачев стоял на высоте между двумя дорогами. Михельсон  ночью  обошел
его и стал противу мятежников. Утром Пугачев опять увидел перед собою своего
грозного гонителя; но не смутился, а смело пошел на Михельсона, отрядив свою
пешую сволочь противу донских и чугуевских казаков, стоящих по обоим  крылам
отряда.  Сражение  продолжалось  недолго.   Несколько   пушечных   выстрелов
расстроили мятежников. Михельсон на них ударил. Они бежали,  брося  пушки  и
весь обоз. Пугачев, переправясь через мост, напрасно старался  их  удержать;
он бежал вместе с ними. Их били и преследовали сорок верст. Пугачев  потерял
до четырех  тысяч  убитыми  и  до  семи  тысяч  взятыми  в  плен.  Остальные
рассеялись. Пугачев в семидесяти верстах от места  сражения  переплыл  Волгу
выше Черноярска на четырех лодках и ушел на луговую сторону, не более как  с
тридцатью казаками. Преследовавшая  его  конница  опоздала  четвертью  часа.
Беглецы,  не  успевшие  переправиться  на   лодках,   бросились   вплавь   и
перетонули".
     Рецензент пропустил без  внимания  главное  обстоятельство,  поясняющее
действие Михельсона, который ночью обошел Пугачева  и,  следственно,  разбив
его, погнал не вниз, а вверх по Волге,  к  Царицыну.  Таким  образом  мнимая
нелепость моего рассказа исчезает. Не понимаю, каким образом военный человек
и военный писатель (ибо г. Броневский писал военные книги) мог сделать столь
опрометчивую критику на место столь ясное само по себе!
     Критика г. Броневского
     К VI главе 6 примечания недостает. См. 123 и 55 стр.
     На карте не означено многих мест,  и  даже  городов  и  крепостей.  Это
чрезвычайно затрудняет читателя.
     Объяснение.
     Цифр, означающий ссылку на замечание, есть опечатка.
     Карта далеко не полна; но оная была необходима, и я не имел возможности
составить другую, более совершенную.
     Г-н Броневский заключает свою статью следующими словами:
     "Сии немногие недостатки нимало не  уменьшают  внутреннего  достоинства
книги, и если бы нашлось  и  еще  несколько  ошибок,  книга,  по  содержанию
своему, всегда останется достойною внимания публики".
     Если бы все замечания моего критика были справедливы, то вряд ли  книга
моя была бы достойна внимания публики, которая вправе требовать от  историка
если  не  таланта,  то  добросовестности  в  трудах  и  осмотрительности   в
показаниях. Знаю, что оправдываться опечатками легко; но, надеюсь,  читатели
согласятся, что Тобольск вместо  Табинск;  в  пятнадцати  верстах  вместо  в
пятидесяти верстах и  наконец  четыре  фунта  вместо  четверти  фунта  более
походят на опечатки, нежели следующие  errata,  которые  где-то  мы  видели:
митрополит - читай: простой священник, духовник  царский;  зала  в  тридцать
саженей вышины - читай: зала в пятнадцать  аршин  вышины;  Петр  I  из  Вены
отправился в Венецию - читай: Петр I из Вены поспешно возвратился в Москву.
     Рецензенту, наскоро набрасывающему беглые  замечания  на  книгу,  бегло
прочитанную, очень извинительно ошибаться; но автору, посвятившему два  года
на  составление  ста  шестидесяти  осьми  страничек,  таковое  небрежение  и
легкомыслие были бы непростительны. Я должен был  поступать  тем  с  большею
осмотрительностию, что в  изложении  военных  действий  (предмете  для  меня
совершенно новом) не  имел  я  тут  никакого  руководства,  кроме  донесений
частных начальников, показаний казаков, беглых крестьян, и тому подобного, -
показаний,  часто  друг   другу   противоречащих,   преувеличенных,   иногда
совершенно ложных.  Я  прочел  со  вниманием  все,  что  было  напечатано  о
Пугачеве, и сверх того 18 толстых томов in folio разных  рукописей,  указов,
донесений и проч. Я посетил места, где произошли главные события эпохи, мною
описанной, поверяя мертвые документы словами еще живых, но  уже  престарелых
очевидцев и вновь поверяя их дряхлеющую память историческою критикою.
     Сказано было,  что  "История  Пугачевского  бунта"  не  открыла  ничего
нового, неизвестного. Но вся эта эпоха была  худо  известна.  Военная  часть
оной никем не была обработана; многое даже могло быть обнародовано только  с
высочайшего соизволения. Взглянув  на  "Приложения  к  Истории  Пугачевского
бунта",  составляющие  весь  второй  том,  всякий  легко  удостоверится   во
множестве важных исторических документов, в первый раз обнародованных. Стоит
упомянуть о собственноручных указах Екатерины II, о нескольких ее письмах, о
любопытной  летописи  нашего  славного  академика   Рычкова,   коего   труды
ознаменованы истинной ученостию и добросовестностию  -  достоинствами  столь
редкими  в  наше  время,  о  множестве  писем  знаменитых  особ,  окружавших
Екатерину: Панина, Румянцова, Бибикова, Державина и других...  Признаюсь,  я
полагал себя вправе ожидать от публики благосклонного приема, конечно, не за
самую "Историю Пугачевского бунта", но  за  исторические  сокровища,  к  ней
приложенные.  Сказано  было,  что  историческая  достоверность  моего  труда
поколебалась от разбора г. Броневского. Вот  доказательство,  какое  влияние
имеет у нас критика, как бы поверхностна и неосновательна она ни была!
     Теперь обращаюсь к г. Броневскому уже не как к  рецензенту,  но  как  к
историку.
     В своей "Истории  Донского  войска"  он  поместил  краткое  известие  о
Пугачевском бунте. Источниками служили  ему:  вышеупомянутый  роман  "Ложный
Петр III", "Жизнь А. И. Бибикова" и наконец предания, слышанные им на  Дону.
О романе мы уже сказали наше  мнение.  "Записки  о  жизни  и  службе  А.  И.
Бибикова" по всем отношениям очень замечательная  книга,  а  в  некоторых  и
авторитет. Что касается до преданий, то если оные с одной стороны драгоценны
и незаменимы, то с другой я по опыту знаю, сколь много требуют  они  строгой
поверки  и  осмотрительности.  Г-н  Броневский  не  умел  ими  пользоваться.
Предания, собранные им, не дают его рассказу печати живой  современности,  а
показания, на них основанные, сбивчивы, темны, а иногда и совершенно ложны.
     Укажем и мы на некоторые вымыслы  (к  сожалению,  не  поэтические),  на
некоторые недосмотры и явные несообразности.
     Приводя  вышеупомянутый  анекдот  о  Тотлебене,  будто  бы   заметившем
сходство между Петром III и Пугачевым, г. Броневский  пишет:  "Если  анекдот
сей справедлив, то можно согласиться, что слова сии, просто сказанные,  хотя
в то время не сделали на ум Пугачева большого впечатления,  но  впоследствии
могли подать ему мысль называться императором". А через несколько страниц г.
Броневский пишет: "Пугачев принял предложение  яицкого  казака  Ивана  Чики,
более его дерзновенного, называться Петром III". - Противоречие!
     Анекдот о Тотлебене есть вздорная выдумка. Историку не следовало о  нем
и упоминать и того менее - выводить из него какое бы то ни было  заключение.
Государь Петр III был дороден, белокур, имел голубые глаза;  самозванец  был
смугл, сухощав,  малоросл;  словом,  ни  в  одной  черте  не  сходствовал  с
государем.
     Стр. 98. "12 генваря 1773 раскольники (в Яицком городке)  взбунтовались
и убили как генерала (Траубенберга), так и своего атамана".
     Не в 1773, но в 1771. См. Левшина, Рычкова, Ист. Пугач. бунта, и пр.
     Стр. 102. "Полковник Чернышев прибыл на  освобождение  Оренбурга  и  29
апреля 1774 года сражался с мятежниками; губернатор  не  подал  ему  никакой
помощи" и проч.
     Не 29 апреля 1774 г., а 13 ноября 1773; в  апреле  1774  года  разбитый
Пугачев скитался в Уральских горах, собирая новую шайку.
     Г-н Броневский, описав прибытие Бибикова в  Казань,  пишет,  что  в  то
время (в январе 1774) самозванец в Самаре  и  Пензе  был  принят  народом  с
хлебом и солью.
     Самозванец в январе 1774 года находился под Оренбургом и  разъезжал  по
окрестностям оного. В Самаре он никогда не бывал, а  Пензу  взял  уже  после
сожжения Казани, во время своего страшного бегства,  за  несколько  дней  до
своей собственной погибели.
     Описывая первые действия генерала Бибикова и медленное движение  войск,
идущих на поражение самозванца к Оренбургу, г. Броневский  пишет:  "Пугачев,
умея грабить и  резать,  не  умел  воспользоваться  сим  выгодным  для  него
положением. Поверив распущенным нарочно слухам, что будто от Астрахани  идет
для нападения на него несколько гусарских полков  с  донскими  казаками,  он
долго простоял на месте, потом обратился к низовью Волги и через то  упустил
время, чтобы стать на угрожаемом нападением месте".
     Показание  ложное.  Пугачев  все  стоял  под  Оренбургом  и  не   думал
обращаться к низовью Волги.
     Г-н Броневский пишет: "Новый главноначальствующий граф Панин  не  нашел
на месте  (на  каком  месте?)  всех  нужных  средств,  чтобы  утишить  пожар
мгновенно и не допустить распространения оного за Волгою".
     Граф П. И.  Панин  назначен  главноначальствующим,  когда  уже  Пугачев
переправился  через   Волгу   и   когда   пожар   уже   распространился   от
Нижнего-Новагорода до Астрахани. Граф прибыл из Москвы в Керенск, когда  уже
Пугачев разбит был окончательно полковником Михельсоном.
     Умалчиваю о нескольких незначащих  ошибках,  но  не  могу  не  заметить
важных пропусков. Г-н Броневский не говорит ничего  о  генерал-майоре  Каре,
игравшем столь замечательную и решительную роль в ту  несчастную  эпоху.  Не
сказывает, кто был назначен главноначальствующим по смерти А.  И.  Бибикова.
Действия Михельсона в Уральских горах, его быстрое, неутомимое преследование
мятежников оставлены без внимания. Ни слова не сказано о Державине, ни слова
о Всеволожском. Осада Яицкого городка описана в трех следующих строках:  "Он
(Мансуров) освободил Яицкий городок от осады и избавил жителей  от  голодной
смерти: ибо они уже употребляли в пищу землю".
     Политические и нравоучительные  размышления  2),  коими  г.  Броневский
украсил свое повествование, слабы и пошлы и не  вознаграждают  читателей  за
недостаток фактов, точных известий и ясного изложения происшествий.
     Я не имел случая изучать историю Дона и потому не могу судить о степени
достоинства книги г. Броневского; прочитав ее, я не нашел ничего нового, мне
неизвестного; заметил некоторые ошибки, а в описании эпохи  мне  знакомой  -
непростительную опрометчивость. Кажется, г. Броневский не имел  ни  средств,
ни времени совершить  истинно  исторический  памятник.  "Тяжкая  болезнь,  -
говорит он в начале "Истории Донского войска", - принудила меня  отправиться
на Кавказ. Первый курс лечения  пятигорскими  минеральными  водами  хотя  не
оказал большого действия, но, по совету  медиков,  я  решился  взять  другой
курс. Ехать в Петербург и к весне назад возвращаться было слишком  далеко  и
убыточно; оставаться на зиму в горах слишком  холодно  и  скучно;  итак,  15
сентября 1831 года отправился я в Новочеркасск, где родной мой брат  жил  по
службе с своим семейством. Осьмимесячное мое пребывание  в  городе  Донского
войска доставило мне случай  познакомиться  со  многими  почтенными  особами
Донского края" и проч. "Впоследствии уверившись,  что  в  словесности  нашей
недостает истории Донского войска, имея  досуг  и  добрую  волю,  я  решился
пополнить этот недостаток" и проч.
     Читатели  г.  Броневского  могли,  конечно,  удивиться,  увидя   вместо
статистических и хронологических исследований о казаках  подробный  отчет  о
лечении автора; но кто не знает, что для больного человека здоровье его не в
пример занимательнее и  любопытнее  всевозможных  исторических  изысканий  и
предположений! Из добродушных показаний г. Броневского видно, что он в своих
исторических  занятиях  искал  только  невинного  развлечения.  Это   лучшее
оправдание недостаткам его книги.

     11 апреля 1833


     1) Изменник Орлик, сподвижник Мазепы, современник Некрасова, был  тогда
еще жив и приезжал из Бендер уговаривать старинных своих  товарищей.  (Прим.
Пушкина.)
     2) Например: "Нравственный мир, так же как  и  физический,  имеет  свои
феномены, способные устрашить всякого любопытного, дерзающего  рассматривать
оные. Если верить философам, что человек состоит из  двух  стихий:  добра  и
зла, то Емелька Пугачев бесспорно принадлежал к редким явлениям, к извергам,
вне законов природы рожденным, ибо в естестве его не было и  малейшей  искры
добра, того благого начала, той духовной части, которые разумное творение от
бессмысленного  животного  отличают.  История  сего  злодея  может   изумить
порочного и вселить отвращение даже  в  самых  разбойниках  и  убийцах.  Она
вместе с тем доказывает, как низко  может  падать  человек  и  какою  адскою
злобою  может  быть  преисполнено  его  сердце.  Если  бы  деяния   Пугачева
подвержены были малейшему сомнению, я с радостию вырвал бы страницу  сию  из
труда моего" (Прим. Пушкина.)








     ПОКАЗАНИЯ КРЫЛОВА (ПОЭТА)

     Отец Крылова (капитан) был при Симанове в Яицком городке. Его твердость
и благоразумие имели большое влияние  на  тамошние  дела  и  сильно  помогли
Симанову, который вначале было струсил. Иван  Андреевич  находился  тогда  с
матерью в Оренбурге. На их двор упало несколько ядер, он помнит голод и  то,
что за куль муки заплачено было его матерью (и то тихонько) 25 р.!  Так  как
чин капитана в Яицкой крепости  был  заметен,  то  найдено  было  в  бумагах
Пугачева в расписании, кого на какой улице повесить, и  имя  Крыловой  с  ее
сыном. Рейнсдорп был человек очень глупый. Во время осады  вздумал  он  было
ловить казаков капканами, чем и насмешил весь  город,  хоть  было  и  не  до
смеху. После бунта Ив. Крылов возвратился в  Яицкий  городок,  где  завелася
игра в пугачевщину. Дети разделялись на две стороны: городовую и бунтовскую,
и драки были значительные. Крылов, как сын  капитанский,  был  предводителем
одной  стороны.  Они  выдумали,  разменивая  пленных,  лишних  сечь,  отчего
произошло в ребятах, между коими были и взрослые,  такое  остервенение,  что
принуждены были игру запретить. Жертвой оной чуть  было  не  сделался  некто
Анчапов (живой доныне). Мертваго, поймав его в одной экспедиции, повесил его
кушаком на дереве. - Его отцепил прохожий солдат.

     11 апреля 1833






     Чугуны - Кар еtс.
     Васильсурск - предание о Пугачеве. Он в Курмыше повесил  майора  Юрлова
за смелость его обличения - и мертвого секли нагайками. - Жена  его  спасена
ее крестьянами. Слышал от старухи, сестры ее - живущей милостынею.

     Пугачев ехал мимо копны сена - собачка  бросилась  на  него.  Он  велел
разбросать сено. Нашли двух барышень - он их, подумав, велел повесить.
     Слышал от смотрителя за Чебоксарами.

     В Берде Пугачев жил в доме Кондратия Ситникова, в Озерной у Полежаева.
     Харлова расстреляна.

     Василий Плотников. Пугачев у него работником.
     Карницкий. Илецкий городок.
     Из Гурьева городка
     Протекла кровью река.
     Из крепости из Зерной
     На подмогу Рассыпной
     Выслан капитан Сурин
     Со командою один.
     Он нечаянно в крепость въехал
     Начальников перевешал
     Атаманов до пяти
     Рядовых сот до шести.
     Уральски казаки
     Были дураки
     Генерала убили
     Госуд. . . . . . . . . . .
     . . . . . . . . . . . . . . . .

     Пугачев повесил академика Ловица в Камышине. Иноходцев убежал.
     Оцюш кайбас, бог. Панин. Дом Пустынникова, Смышляевка.






     Казань 6 сентября В. Петр. Бабин.

     Пугачев c Арского поля послал сволочь свою на 3-ю гору или на  немецкое
кладбище. Там находилась суконная слобода. Фабриканты разного  были  звания,
стрельцы, мещане еtс. Иные в башмаках с пряжками, в шляпе на три  угла  еtс.
Башкирцы пустили в них стрелами,  словно  хмелем.  Тут  была  одна  чугунная
пушка, ее разорвало, канонера убило - едва успели раз  выпалить.  Суконщики,
ободряемые преосв. Вениамином, хотели защищаться рычагами и чем ни попало  -
но башкирцы зажгли слободу и бросились  в  улицы.  Пугачев  запретил  колоть
народ, но башкирцы его не слушались. Мать Бабина, брося во ржи двух  дочерей
и неся в подоле годового сына, бросилась в ноги козаку. "Матушка,  -  сказал
он ей, - ведь  башкирец  убьет  же  тебя".  Казанка  запружена  была  телами
жителей, гонимых в лагерь. Кудрявцев, стодесятилетний  старик,  на  носилках
вынесен был в церковь, близ его загородного дома находившуюся. Он был  забит
нагайками.
     Народ, пригнанный в лагерь Пугачева, поставлен  был  на  карачки  перед
пушками, бабы и дети подняли  вой.  Им  объявили  прощение  государево.  Все
закричали ура! и кинулись к его ставке. Потом спрашивали: кто хочет в службу
к государю Петру Федоровичу. - Охотников нашлось множество.
     Против Шарной горы у Горлова кабака поставлена была  пушка.  Пугачев  к
горе подошел лесом и, рассыпавшись  по  Арскому  полю  и  по  третьей  горе,
ворвался в Казань.
     Казни после Пугачева были ужасные, вешали за ребро, сажали на кол  еtс.
Рели стояли лет 10 после Пугачева и петли болтались.
     Фабриканты, кулачные бойцы, приняли было  худо  вооруженную  сволочь  в
рычаги, в ружья и сабли, но  Пугачев,  заняв  Шарную  гору,  пустил  по  них
картечью. Веньямин успел уехать в крепость из архиерейского дома.
     Народ, возвратясь из плена,  нашел  все  вверх  дном.  Кто  был  богат,
очутился нищим, кто был скуден, разбогател.
     Казак при Пугачеве стал сымать башмаки с отца  Бабинова  -  и  как  они
пришлись не впору, бросил их ему в лицо.






     Бунтовщики 1771 года  посажены  были  в  лавки  Менового  двора.  Около
Сергиева дня, когда наступил сенокос, их отпустили на Яик. Садясь в  телеги,
они говорили при всем торжище: "То ли еще будет? так ли мы тряхнем Москвою?"
-  "Молчать,  курвины  дети",  -  говорили  им   оренбургские   казаки,   их
сопровождавшие, но они не унимались. Папков в (Переволоцкой) Сарочинской.
     Он привел кн. Голицына к Сарочинской крепости, но она уже была выжжена.
Голицын насыпал ему рукавицу полну денег.
     В Татищевой Пугачев, пришед вторично, спрашивал у атамана,  есть  ли  в
крепости  провиант.  Атаман,  по  предварительной  просьбе  старых  казаков,
опасавшихся голода, отвечал, что нет. Пугачев пошел  сам  освидетельствовать
магазины и, нашед их полными, повесил атамана на застрехе.
     Елагину взрезали грудь и кожу задрали на лицо.
     Лиз. Фед. Елагина выдана была в Озерную за  Харлова  весною.  Она  была
красавица, круглолица и невысока ростом. Матрена в Татищевой.
     Из Озерной Харлов выслал жену свою 4 дня  перед  Пугачевым,  а  пожитки
свои и все добро  спрятал  в  подвале  у  Киселева.  Пугачева  пошли  казаки
встречать  за  десять  верст.  Харлов  (хмельной)  остался  с  малым  числом
гарнизонных солдат. Он с вечеру начал палить из пушек. Билов услышал  пальбу
из Чесноковки (15 в.) и воротился, полагая, что Пугачев уже  крепость  взял.
Поутру  Пугачев  пришел.  Казак  стал  остерегать  его.  -   "Ваше   царское
величество, не подъезжайте, неравно из пушки убьют". - "Старый ты человек, -
отвечал ему Пугачев, - разве  на  царей  льются  пушки".  Харлов  приказывал
стрелять - никто его не  слушал.  Он  сам  схватил  фитиль  и  выстрелил  по
неприятелю. Потом подбежал и к другой  пушке,  но  в  сие  время  бунтовщики
ворвались. Харлова поймали и изранили. Вышибленный ударом копья глаз у  него
висел на щеке. Он думал откупиться и повел казаков к  избе  Киселева.  "Кум,
дай мне 40 рублей, - сказал он. - Хозяйка все у  меня  увезла  в  Оренбург".
Киселев смутился. Казаки разграбили имущество Харлова. Дочь Киселева упала к
ним в ноги, говоря: "Государи, я невеста, этот сундук мой".  Казаки  его  не
тронули. Потом повели Харлова и с ним 6 чел. вешать в степь.  Пугачев  сидел
перед релями - принимал  присягу.  Гарнизон  стал  просить  за  Харлова,  но
Пугачев был неумолим. Татарин Бикбай, осужденный  за  шпионство,  взошед  на
лестницу,  спросил  равнодушно:  какую  петлю  надевать?  -  "Надевай  какую
хочешь", - отвечали казаки (не видал я сам, а говорили другие, будто бы  тут
он перекрестился). Пугачев был так легок,  что  когда  он  шел  по  улице  к
магазинам, то народ не успевал за ним бегом. Он, проезжая по Озерной к  жене
в Яицк, останавливался  обыкновенно  у  казака  Полежаева,  коего  любил  за
звучный голос, большой рост и проворство.
     Под Илецким городком хотел он повесить Дмит. Карницкрго,  пойманного  с
письмами от Симанова к Рейнсдорпу. На лестнице Карницкий, обратясь  к  нему,
сказал: "Государь, не вели казнить,  вели  слово  молвить".  -  "Говори",  -
сказал Пугачев. - "Государь, я человек подлый, что прикажут, то и  делаю;  я
не знал, что написано в письме, которое нес. Прикажи себе  служить,  и  буду
тебе верный раб". - "Пустить его, - сказал Пугачев, - умеешь ли ты  писать?"
- "Умею, государь, но теперь рука дрожит". - "Дать ему стакан вина, - сказал
Пугачев. - Пиши указ в Рассыпную".  Карницкий  остался  при  нем  писарем  и
вскоре стал его любимцем. Уральские казаки из ревности в Татищевой  посадили
его в куль да бросили в воду. - "Где Карницкий?" - спросил Пугачев. - "Пошел
к матери по Яику", - отвечали они. Пугачев махнул рукою и ничего не  сказал.
Такова была воля яицким казакам!
     В Озерной.
     В Берде Пугачев был любим; его казаки никого не обижали. Когда прибежал
он из Татищевой, то велел разбить бочки вина,  стоявшие  у  его  избы,  дабы
драки не учинилось. Вино  хлынуло  по  улице  рекою.  Оренбурцы  после  него
ограбили жителей.
     Старуха в Берде.
     Пугачев на Дону  таскался  в  длинной  рубахе  (турецкой).  Он  нанялся
однажды рыть гряды у казачки и вырыл 4  могилы.  В  Озерной  узнал  он  одну
дончиху и дал ей горсть золота.  Она  не  узнала  его.  По  наговору  яицких
казаков велел он расстрелять в Берде Харлову и  7-летнего  брата  ее.  Перед
смертью они сползлись и обнялися. Так и умерли  и  долго  лежали  в  кустах.
Когда Пугачев ездил куда-нибудь, то всегда бросал народу деньги.  Когда  под
Татищевой разбили Пугачева, то яицкие прискакали в Озерную израненные, - кто
без руки, кто с разрубленной головою - человек 12, кинулись в избу  Бунтихи.
-  "Давай,  старуха,  рубашек,  полотенец,  тряпья"  -  и  стали  драть   да
перевязывать друг  у  друга  раны.  Старики  выгнали  их  дубьем.  А  гусары
голицынские и Корфа (?) так и ржут по улицам, да мясничат их. Когда разлился
Яик, тела поплыли вниз. Казачка Разина,  каждый  день  прибредши  к  берегу,
пригребала  палкою  к  себе  мимо  плывущие  трупы,   переворачивая   их   и
приговаривая: - "Ты ли, Степушка, ты ли мое детище? Не твои ли  черны  кудри
свежа вода моет?" Но, видя, что не он, тихо отталкивала тело  и  плакала.  К
Пугачеву приводили ребят. Он сидел между двумя казаками, из коих один держал
серебряный топорик, а другой булаву. У Пугачева  рука  лежала  на  пелене  -
подходящий кланялся в землю, а потом,  перекрестясь,  целовал  его  руку.  -
Пугачев в Яицке сватался за..., но она за него не пошла.  Устинью  Кузнецову
взял он насильно, отец и мать не хотели ее выдать: она-де  простая  казачка,
не королевна, как ей быть за государем. (В Берде от старухи.)
     Федулев, недавно умерший, вез однажды Пугачева пьяного и  ночью  въехал
было в Оренбург.
     Когда казаки решились выдать Пугачева, то он подозвал Творогова,  велел
ему связать себе руки, но не назад, а  вперед.  -  "Разве  я  разбойник",  -
говорил Пугачев (?).
     В Татищевой Пугачев за пьянство повесил яицкого казака.






     Дмитриев услышал о Пугачеве от слуги, ездившего в Симбирскую воеводскую
канцелярию с его отцом. Возвратясь, слуга рассказывал о важном  преступнике,
казаке, отосланном в Казань в оковах с  двумя  солдатами,  которые  сели  на
облучки кибитки с обнаженными тесаками.
     Пугачев сбирал милостыню,  скованный  с  другим  колодником.  На  улице
Замочной решетки стояла кибитка etc.
     Полковник Чернышев был тот самый, о котором говорит Екатерина  в  своих
записках. Он и брат его  были  любимцы  Петра  III,  который  сделал  одного
полковником и дал ему полк и второго  подполковником.  Екатерина  пожаловала
первого  бригадиром  и  сделала  петербургским  комендантом,  а  брата   его
полковником и комендантом симбирским.  Петербургский  комендант  в  старости
своей был в связи с Травиной - он целый день проводил в ее  доме,  сидя  под
окном; и к зоре отправлялся в крепость.
     Белобородов был казнен в Москве прежде поимки Пугачева.
     Генерал Потемкин имел связь с Устиньей, второй женою Пугачева.
     Панин вырвал клок из бороды Пугачева, рассердясь на его смелость.
     Кар был человек светский и слыл умником.
     Дурнов лежал между трупами.

     (Слышал от сенатора Баранова.) Державин, приближаясь к одному селу близ
Малыковки с двумя казаками, узнал, что множество народу собралось и намерены
идти к Пугачеву. Он приехал прямо  к  сборной  избе  и  требовал  от  писаря
Злобина (впоследствии богача) изъяснения, зачем собрался народ  и  по  чьему
приказанию.  Начальники  выступили  и  объявили,  что  идут  соединиться   с
государем Петром Федоровичем - и начали  было  наступать  на  Державина.  Он
велел двух повесить, а народу велел принести плетей и всю  деревню  пересек.
Сборище разбежалось. Державин уверил их, что за ним идут три полка.
     Дмитриев уверял, что Державин повесил их из поэтического любопытства.






     Немецкие указы Пугачева писаны были рукою Шванвича.
     Отец его, Александр Мартынович, был майором и кронштадтским комендантом
- после переведен в Новгород. Он был высокий и сильный мужчина. Им разрублен
был Алексей Орлов в трактирной ссоре. Играя со Свечиным  в  ломбр,  он  имел
привычку закуривать свою пенковую трубочку, а между тем заглядывать в карты.
Женат был на немке. Сын его старший недавно умер.
     (Слышано от Свечина.)




     NOTE SUR LA REVOLUTION D'IPSYLANTI

     Le hospodar Ipsylanti** trahit la cause de l'Etherie et fut cause de la
mort de Riga etc.
     Son  fils  Alexandre  fut   etheriste,   probablement   du   choix   de
Capo-d'Istria et de l'aveu de l'empereur; ses freres, Кантакузин, Кантогони,
Сафианос, Mano. - Michel  Souzzo  fut  recu  etheriste  en  1820;  Alexandre
Souzzo, hospodar  de  Valachie,  apprit  le  secret  de  l'etherie  par  son
secretaire (Valetto) qui se  laissa  penetrer  ou  gagner  en  devenant  son
gendre. Alexandre Ipsylanti en janvier 1821 envoya un  certain  Aristide  en
Servie avec un traite d'alliance offensive et defensive entre cette province
et lui, general des armees de la Grece. Aristide  fut  saisi  par  Alexandre
Souzzo, ses papiers et sa tete furent envoyes a Constantinople  -  cela  fit
que les plans furent changes de suite. - Michel Souzzo ecrivit a  Kicheneff.
- On empoisonna Alexandre Souzzo et Ipsylanti passa a la  tete  de  quelques
arnautes et proclama la revolution.
     Les capitans sont des independants,  corsaires,  brigands  ou  employes
turcs revetus d'un certain pouvoir. Tels furent Lampro etc.  et  en  dernier
lieu Formaki, Iordaki-Olimbiotti, Калакотрони, Кантогони, Anastasas  etc.  -
Iordaki-Olimbiotti fut dans l'armee d'Ipsylanti. Ils se retirerent  ensemble
vers  les  fronti  eres  de  la  Hongrie.  -  Alexandre   Ipsylanti   menace
d'assassinat s'enfuit d'apres son avis et fulmina sa proclamation. Iordaki a
la tete de 800 hommes combattit 5 fois l'armee turque, s'enferma enfin  dans
le monastere (de Sekou), trahi par les juifs, entoure de turcs il mit le feu
a sa poudre et sauta.
     Formaki, capitan, etheriste, fut envoye de la  Moree  a  Ipsylanti,  se
battit  en  brave  et  se  rendit  a  cette  derniere  affaire.  Decapite  a
Constantinople. {1}




     Penda-Deka fut eleve a Moscou - en 1817 il servit de  truchement  a  un
eveque grec r efugie, et fut remarque de  l'empereur  et  de  Capo-d'Istria.
Lors du massacre de Galatz il s'y trouva. Deux cents grecs  assassinerent150
turcs; 60 de ces derniers furent brules dans une maison ou ils  s'etaient  r
efugies. Penda-Deka vint quelques jours apr es a Ibrail comme espion. Il  se
presenta chez le Pacha et fuma avec lui  comme  sujet  russe.  Il  rejoignit
Ipsylanti a Tergovitch: celui-ci l'envoya calmer les troubles de Yassy. Il y
trouva les Grecs vexes par les boyards; sa presence d'esprit et  sa  fermete
les sauverent. Il prit de munitions pour 1.500 h. tandis  qu'il  n'en  avait
que 300. Pendant 2 mois il fut prince de Moldavie. Kaнтакузин arriva et prit
le commandement; on se retira  vers  Stinka.  Kantakuzin  envoya  Penda-Deka
reconnaitre les ennemis; l'avis de Penda-Deka fut de se  fortifier  a  Barda
(I-re station vers Yassy). Kantakuzin se retira a Skoulian  et  demanda  que
Penda-Deka fit son entree dans la quarantaine. Penda-Deka accepta.
     Penda-Deka nomma son second Papas-Ouglou arnaute.
     Il n'y a pas de doute que le prince Ipsylanti eut pu prendre Ibrail  et
Jourja. Les turcs fuyaient de toute part croyant  voir  les  Russes  a  leur
trousses. A Boucharest - les deputes  bulgares  (entre  autres  Capigibachi)
proposerent a Ipsylanti d'insurger tout leur pays - il n'osa!
     Le massacre de Galatz fut ordonne par A. Ipsylanti -  en  cas  que  les
Turcs ne voulussent pas rendre les armes. 1




     По смерти Петра I  движение,  переданное  сильным  человеком,  все  еще
продолжалось  в  огромных  составах  государства   преобразованного.   Связи
древнего  порядка  вещей  были   прерваны   навеки;   воспоминания   старины
мало-помалу исчезали. Народ, упорным постоянством удержав бороду  и  русский
кафтан, доволен был своей победою и смотрел уже равнодушно на немецкий образ
жизни  обритых  своих  бояр.  Новое  поколение,  воспитанное  под   влиянием
европейским, час от часу более привыкало к выгодам просвещения.  Гражданские
и военные чиновники более и более умножались; иностранцы, в то  время  столь
нужные, пользовались прежними правами; схоластический педантизм  по-прежнему
приносил  свою  неприметную  пользу.  Отечественные  таланты  стали  изредка
появляться  и  щедро  были  награждаемы.  Ничтожные   наследники   северного
исполина, изумленные блеском его величия, с  суеверной  точностию  подражали
ему во всем, что только не  требовало  нового  вдохновения.  Таким  образом,
действия правительства были выше  собственной  его  образованности  и  добро
производилось ненарочно, между тем  как  азиатское  невежество  обитало  при
дворе 1.
     Петр  I  не   страшился   народной   свободы,   неминуемого   следствия
просвещения, ибо доверял своему могуществу и  презирал  человечество,  может
быть, более, чем Наполеон2.
     Аристокрация после его неоднократно замышляла ограничить  самодержавие;
к счастию, хитрость государей торжествовала над честолюбием вельмож, и образ
правления  остался  неприкосновенным.  Это   спасло   нас   от   чудовищного
феодализма,  и  существование  народа  не  отделилось   вечною   чертою   от
существования дворян. Если бы гордые замыслы Долгоруких и проч. совершились,
то владельцы душ, сильные своими правами, всеми силами затруднили б или даже
вовсе  уничтожили  способы   освобождения   людей   крепостного   состояния,
ограничили б  число  дворян  и  заградили  б  для  прочих  сословий  путь  к
достижению должностей  и  почестей  государственных.  Одно  только  страшное
потрясение могло бы  уничтожить  в  России  закоренелое  рабство;  нынче  же
политическая наша  свобода  неразлучна  с  освобождением  крестьян,  желание
лучшего соединяет все  состояния  противу  общего  зла,  и  твердое,  мирное
единодушие может скоро поставить нас наряду с просвещенными народами Европы.
Памятниками неудачного борения аристокрации с  деспотизмом  остались  только
два указа Петра III-го о вольности дворян, указы, коими предки наши  столько
гордились и коих справедливее должны были бы стыдиться.
     Царствование Екатерины II имело новое и сильное влияние на политическое
и нравственное состояние России. Возведенная на престол заговором нескольких
мятежников, она обогатила их на  счет  народа  и  унизила  беспокойное  наше
дворянство. Если царствовать значит знать слабость души  человеческой  и  ею
пользоваться, то в сем отношении Екатерина заслуживает удивление  потомства.
Ее великолепие ослепляло,  приветливость  привлекала,  щедроты  привязывали.
Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало  ее  владычество.  Производя
слабый ропот в народе,  привыкшем  уважать  пороки  своих  властителей,  оно
возбуждало гнусное соревнование в высших состояниях, ибо не  нужно  было  ни
ума, ни заслуг, ни талантов для  достижения  второго  места  в  государстве.
Много было званых и много  избранных;  но  в  длинном  списке  ее  любимцев,
обреченных презрению потомства, имя странного Потемкина будет отмечено рукою
истории. Он разделил с Екатериною часть воинской ее славы, ибо  ему  обязаны
мы Черным морем и  блестящими,  хоть  и  бесплодными,  победами  в  северной
Турции3.
     Униженная Швеция и уничтоженная Польша, вот великие права Екатерины  на
благодарность русского народа. Но со  временем  история  оценит  влияние  ее
царствования на нравы,  откроет  жестокую  деятельность  ее  деспотизма  под
личиной  кротости  и  терпимости,  народ,  угнетенный  наместниками,  казну,
расхищенную любовниками, покажет важные ошибки ее в  политической  экономии,
ничтожность в законодательстве,  отвратительное  фиглярство  в  сношениях  с
философами ее столетия - и тогда голос обольщенного Вольтера не  избавит  ее
славной памяти от проклятия России.
     Мы видели, каким образом Екатерина унизила дух дворянства. В этом  деле
ревностно помогали ей  любимцы.  Стоит  напомнить  о  пощечинах,  щедро  ими
раздаваемых нашим князьям и боярам, о славной расписке  Потемкина,  хранимой
доныне в одном из присутственных  мест  государства  4,  об  обезьяне  графа
Зубова, о кофейнике князя Кутузова и проч. и проч.
     Екатерина  знала  плутни  и  грабежи  своих  любовников,  но   молчала.
Ободренные таковою слабостию, они не знали меры своему корыстолюбию, и самые
отдаленные родственники временщика  с  жадностию  пользовались  кратким  его
царствованием.  Отселе  произошли  сии  огромные  имения  вовсе  неизвестных
фамилий и совершенное отсутствие чести и честности в высшем  классе  народа.
От канцлера до последнего протоколиста все крало и все было продажно.  Таким
образом развратная государыня развратила и свое государство.
     Екатерина  уничтожила  звание  (справедливее,  название)   рабства,   а
раздарила  около  миллиона  государственных  крестьян   (т.   е.   свободных
хлебопашцев)  и  закрепостила  вольную  Малороссию  и  польские   провинции.
Екатерина  уничтожила  пытку  -  а  тайная  канцелярия  процветала  под   ее
патриархальным  правлением;  Екатерина  любила   просвещение,   а   Новиков,
распространивший первый лучи его, перешел из рук Шешковского  5  в  темницу,
где и находился до самой ее смерти. Радищев был  сослан  в  Сибирь;  Княжнин
умер под розгами - и Фонвизин, которого она боялась, не избегнул бы  той  же
участи, если б не чрезвычайная его известность.
     Екатерина явно гнала духовенство, жертвуя  тем  своему  неограниченному
властолюбию и угождая духу времени. Но, лишив его независимого  состояния  и
ограничив  монастырские  доходы,  она  нанесла  сильный   удар   просвещению
народному. Семинарии пришли в совершенный упадок. Многие деревни нуждаются в
священниках. Бедность и невежество этих людей, необходимых в государстве, их
унижает  и  отнимает  у  них  самую  возможность  заниматься  важною   своею
должностию. От сего происходит в нашем народе презрение к попам и равнодушие
к отечественной религии; ибо напрасно  почитают  русских  суеверными:  может
быть, нигде более, как между  нашим  простым  народом,  не  слышно  насмешек
насчет всего церковного. Жаль! ибо греческое вероисповедание,  отдельное  от
всех прочих, дает нам особенный национальный характер.
     В России влияние духовенства столь же было благотворно, сколько пагубно
в  землях  римско-католических.  Там  оно,  признавая  главою  своею   папу,
составляло особое общество, независимое  от  гражданских  законов,  и  вечно
полагало суеверные преграды просвещению. У нас, напротив того, завися, как и
все прочие состояния, от единой власти, но огражденное святыней религии, оно
всегда было посредником между народом и государем,  как  между  человеком  и
божеством. Мы обязаны монахам нашей историею,  следственно  и  просвещением.
Екатерина знала все это и имела свои виды.
     Современные  иностранные   писатели   осыпали   Екатерину   чрезмерными
похвалами; очень естественно; они знали ее только по переписке с Вольтером и
по рассказам тех именно, коим она позволяла путешествовать.
     Фарса наших депутатов, столь непристойно разыгранная,  имела  в  Европе
свое действие; "Наказ" ее читали везде и  на  всех  языках.  Довольно  было,
чтобы  поставить  ее  наряду  с  Титами  и  Траянами,  но,  перечитывая  сей
лицемерный  "Наказ",  нельзя   воздержаться   от   праведного   негодования.
Простительно было фернейскому философу превозносить  добродетели  Тартюфа  в
юбке и в короне, он не знал, он не мог знать  истины,  но  подлость  русских
писателей для меня непонятна.
     Царствование Павла доказывает одно: что и в просвещенные времена  могут
родиться  Калигулы.  Русские  защитники  самовластия  в  том  несогласны   и
принимают славную шутку г-жи де Сталь за  основание  нашей  конституции:  En
Russie le gouvernement est un despotisme mitige par la strangulation 6.

     2 августа 1822 г.

     1 Доказательства тому царствование безграмотной Екатерины I,  кровавого
злодея Бирона и сладострастной Елисаветы. (Прим. Пушкина.)
     2 История представляет около его всеобщее  рабство.  Указ,  разорванный
кн.  Долгоруким,  и  письмо  с  берегов   Прута   приносят   великую   честь
необыкновенной  душе  самовластного  государя;   впрочем,   все   состояния,
окованные без разбора, были  равны  пред  его  дубинкою.  Все  дрожало,  все
безмолвно повиновалось. (Прим. Пушкина.)
     3 Бесплодными, ибо Дунай должен быть настоящею границею между Турцией и
Россией.  Зачем  Екатерина  не  совершила  сего  важного  плана   в   начале
французской революции, когда Европа не могла обратить  деятельного  внимания
на воинские наши предприятия  и  изнуренная  Турция  нам  упорствовать?  Это
избавило бы нас от будущих хлопот. (Прим. Пушкина.)
     4 Потемкин послал однажды адъютанта взять из казенного  места  100  000
рублей. Чиновники не осмелились отпустить эту сумму  без  письменного  вида.
Потемкин на другой стороне их отношения своеручно приписал: дать  е...  м...
(Прим. Пушкина.)
     5 Домашний палач кроткой Екатерины. (Прим. Пушкина.)
     6 Правление в России есть самовластие, ограниченное  удавкою.  (Перевод
Пушкина.)




     Прежде  нежели  приступим  к  описанию  преоборота,  ниспровергшего  во
Франции все до него существовавшие  постановления,  должно  сказать,  каковы
были сии постановления.
     Феодальное правление было  основано  на  праве  завоевания.  Победители
присвоили себе землю  и  собственность  побежденных,  обратили  их  самих  в
рабство и разделили все между собою. Предводители получили большие  участки.
Слабые прибегнули к покровительству сильнейших.
     Каждый владелец управлял в своем участке по-своему,  устанавливал  свои
законы, соблюдая свои выгоды, и старался окружить  себя  достаточным  числом
приверженцев, для удержания в повиновении своих вассалов или  для  отражения
хищных  соседей.  Для  сего  избирались   большею   частию   вольные   люди,
составлявшие некогда  войско  завоевателей.  Со  временем  они  смешались  с
побежденными;  установились  взаимные  обязательства  между  владельцами   и
вассалами, и стихия независимости сохранилася в  народе.  Главные  владельцы
признавали первенство короля,  обязывались  вспомоществовать  ему  во  время
войны; иногда прибегали к его суду и,  если  были  недовольны,  имели  право
вести против него вооруженных вассалов.
     Короли,  избираемые  вначале  владельцами,  были  самовластны  токмо  в
собственном своем участке; в случае войны с неприятелем, новых  налогов  или
споров между двумя могущими соседями они созывали сеймы.
     Сеймы сии составляли сначала одни знатные  владельцы  и  военные  люди;
духовенство  было  призвано  впоследствии  властолюбивыми  Палатными  мерами
(maires  du  palais),  а  народ  гораздо  позже,  когда  королевская  власть
почувствовала   необходимость   противуставить   новую   силу    дворянству,
соединенному с духовенством.
     Судопроизводство находилось в  руках  владельцев.  Для  записывания  их
постановлений  избирались  грамотеи  из  простолюдинов,  ибо  знатные   люди
занимались единственно военной наукою и не  умели  читать.  Когда  же  война
призывала баронов к защите королевских владений или собственных замков, то в
их отсутствие сии грамотеи чинили суд и расправу сначала от имени баронов, а
впоследствии сами от себя. Продолжительные войны дали им время основать свою
самобытность. Таким образом родились парламенты.
     Нужда в деньгах заставила баронов епископов продавать  вассалам  права,
некогда присвоенные завоевателями.  Сначала  откупились  рабы  от  вассалов,
затем  общины  приобрели  привилегии.  В  последствии  времени  короли,  для
уничтожения  власти  сильных  владельцев,  непрестанно   покровительствовали
общины, и когда мало-помалу народ откупился, а владельцы  обеднели  и  стали
проситься на жалование королей, они выбрались из феодальных своих вертепов и
стали являться apprivoises в дворцовые передние.  Короли  почувствовали  всю
выгоду сего нового положения; дабы (subvenir aux frais de nouvelle  depense)
прикрыть новые необходимые расходы, они прибегнули к продаже судебных  мест,
ибо доходы от прав, покупаемых городами, начали истощаться  и  казались  уже
опасными. Сия мера утвердила независимость de la  Magistrature  (гражданских
сановников), и сие сословие вошло в  соперничество  с  дворянством,  которое
возненавидело его.
     Продажа гражданских мест упрочила правление достаточной  части  народа,
следственно, столь же благоразумна и представляет такие  же  залоги,  как  и
нынешние законы о выборах. Писатели XVIII века напрасно вопили  противу  сей
меры, будто бы варварской и нелепой.
     Но вскоре короли заметили, до какой  степени  сия  мера  ограничила  их
самовластие  и  укрепила   независимость   сановников.   Ришелье   установил
комиссаров, то есть сановников, временно уполномоченных  королем.  Законники
возроптали как  на  нарушение  прав  своих  и  злоупотребление  общественной
доверенности. Их не послушали,  и  самовластие  министра  подавило  и  их  и
феодализм.




     План

     Что ныне называется Малороссией?

     Что составляло прежде Малороссию?

     Когда отторгнулась она от России?

     Долго ли находилась под владычеством татар -

     От Гедимина до Сагайдачного,

     От Сагайдачного до Хмельницкого,

     От Хмельницкого до Мазепы,

     От Мазепы до Разумовского.





     Вводные страницы

     Sous le nom d'Ukraine ou  de  Petite  Russie  l'on  entend  une  grande
etendue de terrain reunie au colosse  de  la  Russie  et  que  comprend  les
gouvernements de Tchernigov, Kiov, Harkov, Poltava et Kamenetz-Podolsk.
     Le  climat  y  est  doux;  la  terre  feconde,  elle  est  boisee  vers
l'occident, au midi s'etendent plaines immenses traversees  par  des  larges
rivieres et ou le voyageur ne rencontre ni bois ni collines.
     Les Slaves ont de tout temps habite cette vaste contr ee. Les villes de
Kiov, Tchernigov et Lubetch sont aussi anciennes que Novgorod-Veliki,  ville
libre et commercante, dont la fondation  remonte  aux  premiers  siecles  de
notre ere.
     Les Polianes habitaient les bords du  Dniepre,  les  Severiens  et  les
Soulitches les bords de la Desna, de la Seme et du Soula, les Radimitchs sur
les rivages de la Soge, les Dregovitches entre la Dvina  occidentale  et  le
Pripete, les Drevliens en Volynie; les Bouges et les Doulebes sur  le  Boug,
les Loutichs et les Tiverces a l'embouchure du Dniestre et du Danube.
     Vers le milieu du 9 siecle Novgorod  fut  conquise  par  les  Normands,
connus sous les noms de Varegues-Rousses. Ces hardis  aventuriers  porterent
plus loin leur invasions, subjugu  erent  tour  a  tour  les  peuplades  qui
habitaient les bords du Dniepre, du Boug, de la Desna.
     Les differentes peuplades  Slaves  qui  adopterent  le  nom  de  Russes
grossirent l'armee de leurs vainqueurs. Ils s'empar erent de  Kiov;  Oleg  y
etablit le siege de sa domination.
     Les Varegues-Rousses se rendirent terribles au Bas Empire et plus d'une
fois leur flotte barbare vint menacer la riche et faible Byzance. Ne pouvant
les repousser par la force des armes elle se flatta de les attacher au  joug
de la religion - l'evangile fut pr eche aux sauvages adorateurs  de  Peroune
et Vladimir subit le bapteme. Ses sujets adopterent avec une stupide  indiff
erence la religion que preferait leur Chef.
     Les Russes devenues formidables aux peuples les plus eloign es  etaient
toujours  en  butte  aux  invasions  de  leurs  voisins  les  Bolgars,   les
Petchenegues et les Polovtsi. Vladimir partagea entre ses fils les conquetes
de ses ancetres.
     Ces princes dans leurs apanages etaient des  del  egues  du  souverain,
charges de contenir les emeutes et de repousser l'ennemi. Ce n'etait pas  la
comme on voit le gouvernement feodal,  systeme  base  sur  independance  des
individus et le droit egal au butin.  Mais  bientot  les  rivalites  et  les
guerres eclat erent  et  pendant  plus  de  deux  cents  ans  durerent  sans
interruption. La residence du souverain fut transfer ee  dans  la  ville  de
Vladimir. Tchernigov et Kiov perdirent peu a peu leur importance.  Cependant
d'autres villes s'elev erent au midi de la Russie: Korsoune et Boguslave sur
la Rossi (gouvernement de Kiov), Starodub sur le Babentza  (gouvernement  de
Tchernigov), Strezk et Vostrezk (gouvernement de Tchernigov), Tripol (pr  es
de Kiov), Loubny et Chorol (gouvernement de Poltava), Prilouk  (gouvernement
de  Poltava),  Novgorod-Seversky  (gouvernement  de  Tchernigov).Toutes  ces
villes existaient deja vers la fin du XIII siecle.
     Tandis que les petits fils de Vladimir le Grand  se  disputaient  entre
eux son heritage, et que les peuplades guerrieres qui habitaient a l'Est  de
mer Noire venaient servir d'auxiliaires aux uns et partager  les  depouilles
des autres - un fleau inattendu vint frapper les princes et les  peuples  de
la Russie.
     Les Tartares se presenterent aux frontieres de la Russie.  Ils  etaient
precedes de  ces  memes  Polovtsi  qui  chasses  de  leurs  paturages  se  r
efugiaient en foule aupres des princes qu'ils avaient tour a tour servis  et
depouilles Les princes s'assembl erent a Kiov, la guerre y fut  resolue,  la
multitude accourut de toute part et se rangea sous leurs drapeaux.  Georges,
grand prince de Vladimir, fut le seul qui ne voulut pas prendre sa part  des
dangers de cette expedition. L'affaiblissement des apanages etait les fruits
qu'il en attendait.
     L'armee des princes reunie  aux  Polovtsi  s'avanca  contre  un  ennemi
inconnu et deja redoutable. Des envoy es Tartares parurent sur les bords  du
Dniepre au moment ou l'armee russe en  effectuait  le  passage.  Ils  propos
erent aux princes l'alliance contre les Polovtsi; mais ceux-ci us  erent  de
leur influence et les envoyes furent egorg es.  L'armee  avancait  toujours;
cependant les dissentions ne tarderent pas a s'y elever. Les deux  Mstislav,
le prince de Kiov et celui de Galitz  en  vinrent  a  une  rupture  ouverte.
Arrive sur les bords de Kalka (riviere du  gouvernement  de  Iekaterinoslav)
Mstislav de Galitz le passa avec ses troupes, tandis que le reste de l'armee
sous la conduite du prince de Kiov se  retrancha  sur  le  bord  oppose.  Le
lendemain (31 mai 1224) l'ennemi parut -  et  la  bataille  s'engagea  entre
l'armee tartare et le corps avance compose des troupes du prince  de  Galitz
et des Polovtsi. Ceux-ci plierent d'abord et port erent le desordre dans les
rangs des Russes. Ceux-ci combattaient encore, animes par l'exemple du brave
Daniel de Volynie, mais l'orgueil insense des  princes  fut  cause  de  leur
perte: Mstislav de Kiov n'envoya pas de secours au prince de Galitz et celui
ne voulut pas en demander.
     Bientot tout fut en deroute, les Polovtsi en fuyant tuaient les  Russes
pour les depouiller a la hate. Les Russes repasserent  le  Kalka  poursuivis
par les Tartares et d epasserent le camp du prince de Kiov  qui,  spectateur
immobile de leur defaite,  comptait  encore  sur  ses  propres  forces  pour
repousser les vainqueurs qui bientot l'entourerent. Les Tartares  entamerent
une negociation a la faveur de laquelle ils s'emparerent du camp. Le carnage
fut horrible. Mstislav et quelques autres princes subirent un sort  affreux.
Les Tartares, apres les avoir lies et  couches  par  terre,  les  couvrirent
d'une planche et s'assirent dessus en ecrasant tout vifs.  Ainsi  perit  une
armee  nagu  ere  si  formidable.  Les  Russes  furent  poursuivis   jusqu'a
Tchernigov et Novgorod-Seversky. Tout fut livre aux fer et aux flammes. Tout
a coup les vainqueurs s'arreterent et leurs hordes se retirerent vers  l'Est
ou ils  rejoignirent  la  grande  armee  de  Tchingis-han  campee  alors  en
Bukharie. {1}


     Table-Talk




     Когда в 1815 году дело шло о восстановлении Польши, тогда граф Поццо ди
Борго прислал государю свое мнение. (Граф противился всеми силами исполнению
сей великой ошибки.) Государь, прочитав его, сказал князю  Козловскому:  "Le
comte Pozzo a plus d'esprit que moi, je le lui accorde. Mais ce que je  sais
bien, c'est que j'ai plus de conscience, et vous pouvez le  lui  dire"  {1}.
Козловский не преминул. Поццо отвечал:  "Cela  peutetre;  aussi  dans  cette
occasion, n'ai-je pas parle comme confesseur" {2}.




     Суворов наблюдал посты. Потемкин однажды  сказал  ему  смеясь:  "Видно,
граф, хотите вы въехать в рай верхом  на  осетре".  Эта  шутка,  разумеется,
принята была с восторгом придворными светлейшего. Несколько дней после  один
из самых низких  угодников  Потемкина,  прозванный  им  Сенькою-бандуристом,
вздумал повторить самому Суворову: "Правда  ли,  ваше  сиятельство,  что  вы
хотите въехать в рай на осетре?" Суворов обратился к забавнику и сказал  ему
холодно: "Знайте, что Суворов иногда делает вопросы, а никогда не отвечает".





     Divide  et  impera  {1}  есть  правило   государственное,   не   только
махиавеллическое (принимаю это слово в его общенародном значении).





     Езуит Посвин, столь известный  в  нашей  истории,  был  один  из  самых
ревностных гонителей памяти Макиавеллевой. Он соединил  в  одной  книге  все
клеветы,  все  нападения,  которые  навлек  на  свои  сочинения  бессмертный
флорентинец, и тем остановил новое издание оных. Ученый Conringius, издавший
"Il principe" в 1660 году, доказал, что Посвин никогда не читал  Макиявелля,
а толковал о нем понаслышке.




     Человек по природе своей склонен более к осуждению,  нежели  к  похвале
(говорит Макиявелль, сей великий знаток природы человеческой).
     Глупость осуждения не столь заметна, как глупая хвала; глупец не  видит
никакого достоинства в Шекспире, и это приписано  разборчивости  его  вкуса,
странности и т. п. Тот же  глупец  восхищается  романом  Дюкре-Дюмениля  или
"Историей" г. Полевого, и на него смотрят с презрением, хотя в первом случае
глупость его выразилась яснее для человека мыслящего.




     Форма цифров арабских составлена из следующей фигуры:

     A |(1), АВDС(2), АВЕСD(3), АВD+АЕ(4), еtс. D

     Римские цифры составлены по тому же образцу.




     Отелло от природы не ревнив - напротив: он доверчив. Вольтер это  понял
и, развивая в своем подражании  создание  Шекспира,  вложил  в  уста  своего
Орозмана следующий стих: Je ne suis point jaloux ... Si je l'etais jamais!..
{1}




     Однажды  маленький  арап,  сопровождавший  Петра  I  в  его   прогулке,
остановился за некоторою  нуждой  и  вдруг  закричал  в  испуге:  "Государь!
Государь! из меня кишка лезет". Петр подошел к нему и  увидя,  в  чем  дело,
сказал: "Врешь: это не кишка, а глиста" - и выдернул глисту своими пальцами.
Анекдот довольно не чист, но рисует обычаи Петра.




     Барков заспорил однажды с Сумароковым о том, кто из них скорее  напишет
оду. Сумароков заперся в своем кабинете, оставя Баркова  в  гостиной.  Через
четверть часа Сумароков выходит с готовой одою и  не  застает  уже  Баркова.
Люди докладывают, что он  ушел  и  приказал  сказать  Александру  Петровичу,
что-де его дело  в  шляпе.  Сумароков  догадывается,  что  тут  какая-нибудь
проказа. В самом деле, видит он на полу свою шляпу, и - - -




     Денис Давыдов явился однажды в авангард к князю  Багратиону  и  сказал:
"Главнокомандующий приказал доложить вашему сиятельству,  что  неприятель  у
нас  на  носу,  и  просит  вас  немедленно  отступить".  Багратион  отвечал:
"Неприятель у нас на носу? на чьем? если на вашем, так он близко; а коли  на
моем, так мы успеем еще отобедать".




     Дельвиг однажды вызвал на дуэль Булгарина. Булгарин отказался,  сказав:
"Скажите барону Дельвигу, что я на своем веку видел более крови,  нежели  он
чернил".




     Я  встретился  с  Надеждиным  у  Погодина.  Он  показался  мне   весьма
простонародным, vulgar, скучен, заносчив и безо всякого приличия.  Например,
он поднял платок, мною уроненный. Критики его были очень глупо написаны,  но
с живостию, а иногда и с  красноречием.  В  них  не  было  мыслей,  но  было
движение; шутки были плоски.




     Дельвиг звал однажды Рылеева к девкам. "Я  женат",  -  отвечал  Рылеев.
"Так что же, - сказал Дельвиг, - разве ты не можешь отобедать  в  ресторации
потому только, что у тебя дома есть кухня?"




     Дельвиг не любил поэзии мистической. Он говаривал: "Чем ближе  к  небу,
тем холоднее".




     Сатирик Милонов пришел однажды к Гнедичу пьяный, по своему обыкновению,
оборванный и  растрепанный.  Гнедич  принялся  увещевать  его.  Растроганный
Милонов заплакал и, указывая на небо, сказал: "Там, там найду я  награду  за
все мои страдания..." "Братец, - возразил ему Гнедич, - посмотри на  себя  в
зеркало: пустят ли тебя туда?"




     Об арапе графа С **. У графа С ** был арап, молодой и статный  мужчина.
Дочь его от него родила. В городе о том узнали вот по какому случаю. У графа
С ** по субботам раздавали милостыню. В назначенный  день  нищие  пришли  по
своему обыкновению. Но швейцар прогнал их, говоря сердито: "Ступайте  прочь,
не до вас. У нас графинюшка родила арапчинка, а вы лезете за милостыней".




     Лица, созданные Шекспиром,  не  суть,  как  у  Мольера,  типы  такой-то
страсти, такого-то порока; но существа живые, исполненные  многих  страстей,
многих пороков; обстоятельства развивают перед зрителем их  разнообразные  и
многосторонние характеры. У Мольера скупой  скуп  -  и  только;  у  Шекспира
Шайлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив,  остроумен.  У  Мольера  лицемер
волочится за  женою  своего  благодетеля,  лицемеря;  принимает  имение  под
сохранение, лицемеря; спрашивает стакан воды, лицемеря. У  Шекспира  лицемер
произносит судебный приговор с тщеславною  строгостию,  но  справедливо;  он
оправдывает  свою  жестокость  глубокомысленным  суждением  государственного
человека; он обольщает невинность  сильными,  увлекательными  софизмами,  не
смешною смесью набожности и волокитства. Анжело лицемер  -  потому  что  его
гласные действия противуречат  тайным  страстям!  А  какая  глубина  в  этом
характере!
     Но нигде, может быть, многосторонний  гений  Шекспира  не  отразился  с
таким многообразием, как в Фальстафе, коего пороки, один с другим связанные,
составляют забавную, уродливую цепь, подобную древней  вакханалии.  Разбирая
характер Фальстафа, мы  видим,  что  главная  черта  его  есть  сластолюбие;
смолоду, вероятно, грубое, дешевое волокитство было первою для него заботою,
но ему уже за пятьдесят, он растолстел, одрях;  обжорство  и  вино  приметно
взяли верх над Венерою.  Во-вторых,  он  трус,  но,  проводя  свою  жизнь  с
молодыми повесами,  поминутно  подверженный  их  насмешкам  и  проказам,  он
прикрывает свою трусость дерзостью уклончивой и насмешливой. Он хвастлив  по
привычке и по расчету.  Фальстаф  совсем  не  глуп,  напротив.  Он  имеет  и
некоторые привычки человека, изредка видавшего хорошее общество. Правил  нет
у него никаких. Он слаб, как баба. Ему нужно  крепкое  испанское  вино  (the
sack), жирный обед и деньги для своих любовниц; чтоб достать их, он готов на
все, только б не на явную опасность.
     В молодости моей случай сблизил  меня  с  человеком,  в  коем  природа,
казалось, желая подражать Шекспиру, повторила его гениальное  создание.  ***
был второй Фальстаф: сластолюбив, трус,  хвастлив,  не  глуп,  забавен,  без
всяких правил, слезлив и толст. Одно обстоятельство придавало  ему  прелесть
оригинальную. Он был  женат.  Шекспир  не  успел  женить  своего  холостяка.
Фальстаф умер у своих приятельниц, не успев быть  ни  рогатым  супругом,  ни
отцом семейства; сколько сцен, потерянных для кисти Шекспира!
     Вот черта из домашней жизни моего почтенного друга. Четырехлетний сынок
его, вылитый отец, маленький Фальстаф III, однажды в его отсутствие повторял
про себя: "Какой папенька хлаблий! как папеньку  госудаль  любит!"  Мальчика
подслушали и кликнули: "Кто  тебе  это  сказывал,  Володя?"  -  Папенька,  -
отвечал Володя.




     Когда Пугачев сидел на Монетном дворе, праздные москвичи между обедом и
вечером заезжали на него поглядеть, подхватить какое-нибудь от  него  слово,
которое спешили потом развозить по городу.  Однажды  сидел  он  задумавшись.
Посетители молча окружали его, ожидая, чтоб он  заговорил.  Пугачев  сказал:
"Известно по преданиям, что Петр I, во время Персидского похода, услыша, что
могила Стеньки Разина находилась невдалеке, нарочно к  ней  поехал  и  велел
разметать курган, дабы увидать хоть его кости..." Всем известно,  что  Разин
был четвертован и  сожжен  в  Москве.  Тем  не  менее  сказка  замечательна,
особенно в устах Пугачева. В другой  раз  некто  ***,  симбирский  дворянин,
бежавший  от  него,  приехал  на  него  посмотреть  и,   видя   его   крепко
привинченного на цепи, стал осыпать его  укоризнами.  ***  был  очень  дурен
лицом, к тому же и без носу. Пугачев, на него  посмотрев,  сказал:  "Правда,
много перевешал я вашей братии, но такой  гнусной  образины,  признаюсь,  не
видывал".

     6 октября 1834 г.




     Дмитриев предлагал императору Александру  Муравьева  в  сенаторы.  Царь
отказал начисто и, помолчав, объяснил на  то  причину.  Он  был  в  заговоре
Палена. Пален заставил Муравьева писать конституцию, - а между тем произошло
дело 11 марта. Муравьев хвастался в последствии времени, что он будто бы  не
иначе соглашался на революцию, как с тем, чтобы наследник  подписал  хартию.
Вздор. - План был начертан Рибасом и  Паниным.  Первый  отстал,  раскаясь  и
будучи осыпан милостями Павла. - Падение Панина  произошло  оттого,  что  он
сказал, что  все  произошло  по  его  плану.  Слова  сии  были  доведены  до
государыни Марии Феодоровны - и Панин был удален.

     (Слышал от Дмитриева.)




     Херасков  очень  уважал  Кострова  и  предпочитал  его  талант   своему
собственному. Это приносит большую честь и его сердцу и его  вкусу.  Костров
несколько времени жил у Хераскова, который  не  давал  ему  напиваться.  Это
наскучило Кострову. Он однажды пропал. Его бросились искать по всей Москве и
не нашли.  Вдруг  Херасков  получает  от  него  письмо  из  Казани.  Костров
благодарил его за все его милости, "но, писал  поэт,  воля  для  меня  всего
дороже".
     Костров  был  от   императрицы   Екатерины   именован   университетским
стихотворцем и в сем звании получал 1500 рублей жалования.
     Когда наступали торжественные дни, Кострова искали по всему городу  для
сочинения стихов и находили обыкновенно в  кабаке  или  у  дьячка,  великого
пьяницы, с которым был он в тесной дружбе.
     Однажды  в  университете  сделался  шум.  Студенты,  недовольные  своим
столом, разбили несколько тарелок и швырнули в эконома несколькими пирогами.
Начальники, разбирая это дело, в числе бунтовщиков  нашли  бакалавра  Ермила
Кострова. Все очень изумились. Костров был нраву самого кроткого, да уж и не
в таких  летах,  чтоб  бить  тарелки  и  швырять  пирогами.  Его  позвали  в
конференцию. "Помилуй, Ермил Иванович, - сказал ему ректор, - ты-то как сюда
попался?.." - "Из состраданья к человечеству", - отвечал добрый Костров.




     Херасков  очень  уважал  Кострова  и  предпочитал  его  талант   своему
собственному. Это приносит большую честь и его сердцу и его  вкусу.  Костров
несколько времени жил у Хераскова, который  не  давал  ему  напиваться.  Это
наскучило Кострову. Он однажды пропал. Его бросились искать по всей Москве и
не нашли.  Вдруг  Херасков  получает  от  него  письмо  из  Казани.  Костров
благодарил его за все его милости, "но, писал  поэт,  воля  для  меня  всего
дороже".
     Костров  был  от   императрицы   Екатерины   именован   университетским
стихотворцем и в сем звании получал 1500 рублей жалования.
     Когда наступали торжественные дни, Кострова искали по всему городу  для
сочинения стихов и находили обыкновенно в  кабаке  или  у  дьячка,  великого
пьяницы, с которым был он в тесной дружбе.
     Однажды  в  университете  сделался  шум.  Студенты,  недовольные  своим
столом, разбили несколько тарелок и швырнули в эконома несколькими пирогами.
Начальники, разбирая это дело, в числе бунтовщиков  нашли  бакалавра  Ермила
Кострова. Все очень изумились. Костров был нраву самого кроткого, да уж и не
в таких  летах,  чтоб  бить  тарелки  и  швырять  пирогами.  Его  позвали  в
конференцию. "Помилуй, Ермил Иванович, - сказал ему ректор, - ты-то как сюда
попался?.." - "Из состраданья к человечеству", - отвечал добрый Костров.




     Граф К. Разумовский был в заговоре 1762  г.  Исполнение  было  ускорено
изменою  одного  из  сообщников.  Екатерина  уже  бежала  из  Петергофа,   а
Разумовский еще ничего не знал. Он был дома. Вдруг слышит, к нему  стучатся.
"Кто там?" - "Орлов, отоприте". Алексей  Орлов,  которого  до  тех  пор  гр.
Разумовский не видывал, вошел и объявил, что Екатерина в Измайловском полку,
но что полк, взволнованный двумя офицерами (дедом моим Л. А. Пушкиным  и  не
помню кем еще), не хочет ей присягать. Разумовский взял пистолеты в карманы,
поехал в фуре, приготовленной для посуды, явился в полк и увлек его. Дед мой
посажен был в крепость, где и сидел два года.




     Славный  анекдот  об  указе,  разорванном  князем  Яковом   Долгоруким,
рассказан у Голикова ошибочно и не вполне. Долгорукий после дерзкого  своего
поступка уехал домой из сената. Государь, узнав обо всем, очень  прогневался
и приехал к нему. Князь Яков стал перед ним на колени и просил  помилования.
Государь, побранив его, стал с ним рассуждать о сущности разорванного указа.
Долгорукий изложил ему свое мнение. "Разве не мог ты то же самое сказать,  -
заметил ему Петр, - не раздирая моего указа?" - "Правда  твоя,  государь,  -
отвечал Долгорукий, - но я знал, что если  я  его  раздеру,  то  уже  впредь
таковых подписывать не станешь, жалея мою старость и усердие". - Государь  с
ним помирился, но, приехав  к  себе,  приказал  царице,  которая  к  князьям
Долгоруким была особенно милостива, призвать князя Якова и присоветовать ему
на другой день при всем сенате  просить  прощения  у  государя.  Князь  Яков
начисто отказался. На другой день он, как ни в чем  не  бывало,  встретил  в
сенате государя и более чем когда-нибудь его оспоривал. Петр,  видя,  что  с
ним делать нечего, оставил это дело и более о том уже не упоминал.
     (Слышал от кн. А. Н. Голицына.)




     Одна дама сказывала мне, что если мужчина начинает  с  нею  говорить  о
предметах ничтожных, как бы приноравливаясь к слабости женского понятия,  то
в ее глазах он тотчас обличает свое незнание женщин. В самом деле: не смешно
ли почитать женщин, которые так  часто  поражают  нас  быстротою  понятия  и
тонкостию чувства и разума, существами  низшими  в  сравнении  с  нами!  Это
особенно странно в России, где царствовала Екатерина II и где женщины вообще
более просвещены, более читают, более следуют за  европейским  ходом  вещей,
нежели мы, гордые бог ведает почему.




     Гете имел  большое  влияние  на  Байрона.  Фауст  тревожил  воображение
Чильд-Гарольда. Два раза Байрон пытался бороться с  великаном  романтической
поэзии - и остался хром, как Иаков.




     Многие негодуют на  журнальную  критику  за  дурной  ее  тон,  незнание
приличия и тому подобное: неудовольствие их несправедливо.  Ученый  человек,
занятый своим делом,  погруженный  в  свои  размышления,  не  имеет  времени
являться в общество и приобретать навык к  суетной  образованности,  подобно
праздному жителю  большого  света.  Мы  должны  быть  снисходительны  к  его
простодушной грубости, залогу добросовестности и любви к  истине.  Педантизм
имеет свою хорошую сторону. Он только тогда  смешон  и  отвратителен,  когда
Мелкомыслие и Невежество выражаются его языком.




     Зорич был очень прост. Собираясь в чужие края, он не знал, как  назвать
себя,  и  непременно  думал  путешествовать  под  чужим  именем,   чтоб   не
обеспокоить Европу.  Он  был  влюблен  в  кн.  Долгорукую,  которая  жила  в
Могилеве, где муж ее начальствовал дивизией. У Зорича был домашний театр,  и
княгиня играла в нем в опере Annette  et  Lubin.  Зорич,  не  зная,  как  ее
угостить, вздумал велеть палить из пушек, когда Annette взойдет  хозяйкой  в
свою хижину. Когда она бросается на колени перед своим господином, то  из-за
кулис ведено было выдвинуть ей бархатную подушку и еtс.




     Когда граф д'Артуа приезжал в  Петербург,  то  государыня  приняла  его
самым ласковым и блистательным образом.  Он  ей,  однако,  надоедал,  и  она
велела сказать  дамам  своим,  чтоб  они  постарались  его  занять.  Однажды
посадила она графа д'Артуа в свою  карету.  Граф  д'Аваре,  капитан  гвардии
принца, имея право повсюду следовать  за  ним,  хотел  было  сесть  также  в
карету, но государыня остановила его, сказав: "Cette fois-ci c'est  moi  qui
me charge d'etre le capitaine des gardes de m-r le comte d'Artois" 1).
     (Слышал от кн. К. Ф. Долгоруковой.)




     Государь долго не производил Болдырева в генералы  за  карточную  игру.
Однажды, в какой-то праздник, во дворце, проходя  мимо  его  в  церковь,  он
сказал: "Болдырев, поздравляю тебя". Болдырев обрадовался;  все  бывшие  тут
думали, как и он, и поздравили его. Государь,  вышед  из  церкви  и  проходя
опять мимо Болдырева, сказал ему: "Поздравляю  тебя,  ты,  говорят,  вчерась
выиграл". Болдырев был в отчаянии.




     Графа Кочубея похоронили  в  Невском  монастыре.  Графиня  выпросила  у
государя позволение огородить решеткою часть пола,  под  которой  он  лежит.
Старушка Новосильцева  сказала:  "Посмотрим,  каково-то  будет  ему  в  день
второго пришествия. Он еще будет карабкаться через свою  решетку,  а  другие
давно уж будут на небесах".




     Кречетников, при возвращении своем из  Польши,  позван  был  в  кабинет
императрицы. "Исполнил ли ты мои такие приказания?" - спросила  императрица.
"Нет, государыня", - отвечал Кречетников. Государыня вспыхнула.  "Как  нет!"
Кречетников стал излагать причины, не дозволившие ему  исполнить  высочайшие
повеления. Императрица его  не  слушала;  в  порыве  величайшего  гнева  она
осыпала его  укоризнами  и  угрозами.  Кречетников  ожидал  своей  погибели.
Наконец императрица умолкла  и  стала  ходить  взад  и  вперед  по  комнате.
Кречетников стоял ни жив ни мертв. Через несколько  минут  государыня  снова
обратилась к нему и сказала уже гораздо тише: "Скажите же мне, какие причины
помешали  вам  исполнить  мою  волю?"  Кречетников  повторил  свои   прежние
оправдания. Екатерина, чувствуя его справедливость, но не желая признаться в
своей вспыльчивости, сказала ему с видом совершенно успокоенным:  "Это  дело
другое. Зачем же ты мне тотчас этого не сказал?"
     (Слышал от гр. Вельгорского.)




     Французские принцы имели  большой  успех  при  всех  дворах,  куда  они
явились. Были, однако ж, с их стороны некоторые промахи: они сыпали деньги и
дорогие подарки; в Берлине старый принц Витгенштейн сказал Брессону, который
хвастался их расточительностью: "Mais, mon cher M-r Bresson,  ce  n'est  pas
convenable du fout; vos princes sont de la Maison de Bourbon et non  pas  de
la maison Rotschild" {1}.
     (Слышал от гр. Вельгорского.)


     * * * Июнь 1836.

     Голландская королева, женщина с умом замечательным  и  резким,  сказала
принцу Орлеанскому на бале: "J'avais des projets hostiles pour vous". -  "Et
quoi donc, madame?" - "Je voulais paraitre inondee  de  fleurs  de  lys".  -
"Madame, - отвечал принц, - croyez que j'aurais donne  tout  mon  sang  pour
avoir le droit de porter cet embleme" {1}.



     1836, июнь.

     Генерал Раевский был насмешлив  и  желчен.  Во  время  турецкой  войны,
обедая у главнокомандующего  графа  Каменского,  он  заметил,  что  кондитор
вздумал выставить графский вензель на крылиях мельницы из сахара,  и  сказал
графу какую-то колкую шутку. В тот же день Раевский был  выслан  из  главной
квартиры. Он сказывал мне, что Каменский был  трус  и  не  мог  хладнокровно
слышать ядра; однако под какою-то крепостию он видел Каменского,  вдавшегося
в опасность. Один из наших генералов, не пользующийся блистательной  славою,
в 1812 году взял несколько пушек, брошенных неприятелем, и выманил  себе  за
то награждение. Встретясь с генералом Раевским и боясь его шуток,  он,  дабы
их предупредить, бросился было его обнимать; Раевский отступил и сказал  ему
с улыбкою: "Кажется, ваше превосходительство принимаете меня  за  пушку  без
прикрытия".
     Раевский говорил об одном бедном майоре, жившем у него  в  управителях,
что он был заслуженный  офицер,  отставленный  за  отличия  с  мундиром  без
штанов.




     Будри, профессор французской словесности при Царскосельском лицее,  был
родной брат Марату. Екатерина II переменила  ему  фамилию  по  просьбе  его,
придав ему аристократическую частицу de, которую Будри  тщательно  сохранял.
Он был родом из Будри. Он очень уважал  память  своего  брата  и  однажды  в
классе, говоря о Робеспиере, сказал нам, как ни в чем не бывало: "С'est  lui
qui sous main travailla l'esprit de Charlotte Corday et fit de  cette  fille
un  second  Ravaillac"  {1}.  Впрочем,  Будри,  несмотря  на  свое  родство,
демократические мысли, замасленный жилет и вообще  наружность,  напоминавшую
якобинца, был на своих коротеньких ножках очень ловкий придворный.
     Будри сказывал, что брат его был необыкновенно силен, несмотря на  свою
худощавость и малый рост. Он рассказывал  также  многое  о  его  добродушии,
любви к родственникам, еtс. еtс. В молодости его,  чтоб  отвадить  брата  от
развратных женщин, Марат повел  его  в  гошпиталь,  где  показал  ему  ужасы
венерической болезни.




     Дуров - брат той Дуровой, которая в 1807 году вошла в  военную  службу,
заслужила георгиевский крест и теперь издает свои записки. Брат в своем роде
не уступает в странности сестре. Я познакомился с ним на Кавказе в 1829  г.,
возвращаясь из Арзрума. Он лечился от какой-то удивительной  болезни,  вроде
каталепсии, и играл с утра до ночи в карты. Наконец он проигрался, и я довез
его до Москвы в моей  коляске.  Дуров  помешан  был  на  одном  пункте:  ему
непременно хотелось иметь сто тысяч рублей. Всевозможные способы достать  их
были им придуманы  и  передуманы.  Иногда  ночью  в  дороге  он  будил  меня
вопросом: "Александр Сергеевич! Александр Сергеевич!  как  бы,  думаете  вы,
достать мне сто тысяч?" Однажды сказал я ему, что на его месте, если уж  сто
тысяч были необходимы для моего спокойствия  и  благополучия,  то  я  бы  их
украл. "Я об этом думал", - отвечал мне Дуров. "Ну что ж?" - "Мудрено; не  у
всякого в кармане можно найти сто тысяч, а зарезать или  обокрасть  человека
за безделицу не хочу: у меня есть совесть". -  "Ну,  так  украдьте  полковую
казну". - "Я об этом думал". - "Что же?" -  "Это  можно  бы  сделать  летом,
когда полк в лагере, а фура с казною стоит у  палатки  полкового  командира.
Можно накинуть на дышло длинную веревку и припречь издали лошадь, а  там  на
ней и ускакать; часовой, увидя,  что  фура  скачет  без  лошадей,  вероятно,
испугается и не будет знать, что делать; в двух или трех верстах можно будет
разбить фуру, а с казною бежать. Но тут много также неудобства. Не знаете ли
вы иного способа?" - "Просите денег у государя". - "Я об этом думал". - "Что
же?" - "Я даже и просил". - "Как! безо всякого права?" - "Я с того и  начал:
ваше величество! я никакого права не имею просить у вас то, что составило бы
счастие моей жизни; но, ваше величество,  на  милость  образца  нет,  и  так
далее". - "Что же вам отвечали?" -  "Ничего".  -  "Это  удивительно.  Вы  бы
обратились к Ротшильду". - "Я об этом думал". - "Что ж, за чем дело  стало?"
- "Да видите ли: один способ выманить у Ротшильда  сто  тысяч  было  бы  так
странно и так забавно написать ему просьбу,  чтоб  ему  было  весело,  потом
рассказать анекдот, который стоил бы ста тысяч.  Но  сколько  трудностей!.."
Словом, нельзя было придумать несообразности и нелепости, о которой бы Дуров
уже не подумал. Последний прожект его был выманить эти  деньги  у  англичан,
подстрекнув их народное честолюбие и в надежде на их любовь  к  странностям.
Он хотел обратиться к ним с следующим sреесh: "Гг.  англичане!  я  бился  об
заклад об 10 000 рублей, что вы не откажетесь мне дать взаймы 100  000.  Гг.
англичане! избавьте меня от проигрыша, на который навязался я в  надежде  на
ваше всему свету известное великодушие". Дуров просил  меня  похлопотать  об
этом в Петербурге через английского посланника, а свой прожект высказал  мне
не иначе, как взяв с меня честное слово не воспользоваться им. Он готов  был
всегда биться об заклад, и о чем бы то ни было. Говорили  ли  о  женщине,  -
"хотите со мной биться об заклад, - прерывал Дуров, - что через  три  дня  я
буду ее иметь?" Стреляли ли в цель из пистолета, - Дуров предлагал  стать  в
25 шагах и бился о 1000 р., что  вы  в  него  не  попадете.  Страсть  его  к
женщинам была также очень замечательна. Бывши городничим в Елабуге, влюбился
он в одну рыжую бабу, осужденную к кнуту, в ту самую минуту,  как  она  была
уже привязана к столбу, а он по должности своей присутствовал при ее  казни.
Он шепнул палачу, чтоб он ее поберег и  не  трогал  ее  прелестей,  белых  и
жирных, что и  было  исполнено;  после  чего  Дуров  жил  несколько  дней  с
прекрасной каторжницей. Недавно получил я от  него  письмо;  он  пишет  мне:
"История моя коротка: я женился, а денег все нет". Я  отвечал  ему:  "Жалею,
что изо 100 000 способов достать 100 000 рублей ни один еще, видно,  вам  не
удался". 8 октября 1835




     Некто  князь   X.,   возвратясь   из   Парижа   в   Москву,   отличался
невоздержанностию языка и при всяком случае  язвительно  поносил  Екатерину.
Императрица велела сказать ему через фельдмаршала графа  Салтыкова,  что  за
таковые дерзости в Париже сажают в Бастилию, а у нас  недавно  резали  язык,
что, не будучи от природы жестока, она для  такого  бездельника,  каков  X.,
нрав  свой  переменять  не  намерена,  однако  советует  ему   впредь   быть
осторожнее.




     У Крылова над диваном,  где  он  обыкновенно  сиживал,  висела  большая
картина в тяжелой раме. Кто-то ему дал заметить, что гвоздь, на который  она
была повешена, непрочен и что картина когда-нибудь может сорваться  и  убить
его. "Нет, - отвечал Крылов,  -  угол  рамы  должен  будет  в  таком  случае
непременно описать косвенную линию и миновать мою голову".




     Какой-то лорд, известный ленивец, для своего сына пародировал известное
изречение: "Не делай никогда сам то,  что  можешь  заставить  сделать  через
другого". N, известный эгоист, прибавил: "Не делай никогда для  другого  то,
что можешь сделать для себя".




     Никто так не умел  сердить  Сумарокова,  как  Барков.  Сумароков  очень
уважал Баркова как ученого и острого критика и всегда  требовал  его  мнения
касательно своих сочинений. Барков,  который  обыкновенно  его  не  баловал,
пришел однажды к Сумарокову: "Сумароков великий  человек,  Сумароков  первый
русский стихотворец!" - сказал он ему. Обрадованный Сумароков  велел  тотчас
подать ему водки, а Баркову только того и хотелось. Он напился пьян. Выходя,
сказал он  ему:  "Александр  Петрович,  я  тебе  солгал:  первый-то  русский
стихотворец - я, второй Ломоносов, а ты только что третий".  Сумароков  чуть
его не зарезал.


     О Потемкине




     Потемкину доложили однажды, что некто граф Морелли,  житель  Флоренции,
превосходно играет  на  скрыпке.  Потемкину  захотелось  его  послушать;  он
приказал его выписать. Один из  адъютантов  отправился  курьером  в  Италию,
явился к графу М., объявил ему приказ светлейшего и  предложил  тот  же  час
садиться в его тележку и скакать в Россию. Благородный виртуоз  взбесился  и
послал к черту и Потемкина и курьера с его тележкою. Делать было нечего.  Но
как явиться к князю, не исполнив его приказания! Догадливый адъютант отыскал
какого-то скрыпача, бедняка не без таланта, и легко уговорил  его  назваться
графом М. и ехать в Россию. Его привезли и  представили  Потемкину,  который
остался доволен его игрою. Он принят был потом в службу под именем графа  М.
и дослужился до полковничьего чина.




     Один из адъютантов Потемкина, живший в Москве и считавшийся в  отпуску,
получает приказ явиться; родственники засуетились, не знают, чему  приписать
требование  светлейшего.  Одни  боятся  незапной   милости,   другие   видят
неожиданное  счастие.  Молодого  человека  снаряжают  наскоро  в  путь.   Он
отправляется из Москвы, скачет день и ночь и приезжает в лагерь светлейшего.
Об нем тотчас докладывают. Потемкин  приказывает  ему  явиться.  Адъютант  с
трепетом входит в его палатку и находит Потемкина в постеле, со  святцами  в
руках. Вот их разговор:
     Потемкин. Ты, братец, мой адъютант такой-то?
     Адъютант. Точно так, ваша светлость.
     Потемкин. Правда ли, что ты святцы знаешь наизусть?
     Адъютант. Точно так.
     Потемкин (смотря в святцы). Какого же святого празднуют 18 мая?
     Адъютант. Мученика Федота, ваша светлость.
     Потемкин. Так. А 29 сентября?
     Адъютант. Преподобного Кириака.
     Потемкин. Точно. А 5 февраля?
     Адъютант. Мученицы Агафьи.
     Потемкин (закрывая святцы). Ну, поезжай же себе домой.




     Потемкин, встречаясь с Шишковским,  обыкновенно  говаривал  ему:  "Что,
Степан Иванович, каково кнутобойничаешь?" На что Шишковский отвечал всегда с
низким поклоном: "Помаленьку, ваша светлость!"




     N. N., вышедший из певчих  в  действительные  статские  советники,  был
недоволен обхождением князя Потемкина. "Хиба вин не тямит того, - говорил он
на своем наречии, - що  я  такий  еднорал,  як  вин  сам".  Это  пересказали
Потемкину, который сказал ему при первой встрече: "Что ты  врешь?  какой  ты
генерал? Ты генерал-бас".




     Однажды  Потемкин,  недовольный  запорожцами,  сказал  одному  из  них:
"Знаете ли вы, хохлачи, что у меня в Николаеве  строится  такая  колокольня,
что как станут на ней звонить, так в Сече будет слышно?" - "То  не  диво,  -
отвечал запорожец, - у нас в Запорозцине е такие кабзары, що як заграють, то
аже у Петербурси затанцують".




     Князь Потемкин во время очаковского похода влюблен был в  графиню  ***.
Добившись свидания и находясь с нею наедине в своей ставке, он вдруг  дернул
за звонок, и пушки кругом всего лагеря загремели. Муж графини  ***,  человек
острый и безнравственный, узнав о причине пальбы, сказал,  пожимая  плечами:
"Экое кири куку!"




     Когда Потемкин вошел в силу, он вспомнил об одном из своих  деревенских
приятелей и написал ему следующие стишки:

     Любезный друг,
     Коль тебе досуг,
     Приезжай ко мне;
     Коли не так,

     . . . . . . . . . . . . . . .

     Лежи в . . . .

     Любезный друг поспешил приехать на ласковое приглашение.




     12 августа 1835. - Вы слыхали про Ветошкина? Это удивительно, что никто
его не знает. Надобно вам сказать, что Торжок  был  в  то  время  деревушка;
государыня сделала из него порядочный городок. Жители  торговали  (не  знаю,
как это сказать: ils faisaient le commerce des grains) крупами, что ли  -  и
привозили на барках, не помню куда. Вот этот  Ветошкин  был  приказчиком  на
этих барках. Он был раскольник. Однажды он является к митрополиту  и  просит
его объяснить ему догматы православия. Митрополит отвечал ему, что для  того
нужно быть ученым, знать по-гречески, по-еврейски  и  бог  ведает  что  еще.
Ветошкин уходит от него и через два года является опять. Вообразите,  что  в
это время успел он выучиться всему этому. Он отрекся  от  своего  раскола  и
принял истинную веру. В городе только что про него и говорили. Я жила  тогда
на Мойке, дверь об дверь с графом А.  С.  Строгановым.  Ромм  жил  у  них  в
учителях, - тот самый, что подписал потом определение... Он очень был  умный
человек, c'etait une forte tete, un grand  raisonneur,  il  vous  eut  rendu
claire l'Apocalypse {1}. - Он у меня был каждый день с своим питомцем. Я ему
рассказываю про Ветошкина. - Madame, c'est impossible. - Mon cher m-r Romme,
je vous repete ce que tout le monde me dit. Au reste si vous etes curieux de
savoir ce qu'il en est vous pouvez voir Ветошкин chez le  prince  Potemkine,
il y vient tous les  jours.  -  Madame,  je  n'y  manquerai  pas  {2}.  Ромм
отправился к Потемкину и увиделся с Ветошкиным. Он приходит  ко  мне.  -  Eh
bien, m-r? - Madame, je n'en reviens pas: c'est que veritablement  c'est  un
savant {3}. Мне очень хотелось встретить Ветошкина. Ив. Ив. Шувалов доставил
мне  случай  увидеть  его  в  своем  доме.  Я  застала  там   двух   молодых
раскольников, с которыми Ветошкин имел une  controverse  (прение).  Ветошкин
был щедушный мужчина лет 35. Прение их очень меня занимало.  После  того  за
ужином я сидела против Ветошкина. Я спросила его, каким образом  добился  он
учености. "Сначала было трудно, отвечал он, а  потом  все  легче  да  легче.
Книги доставляли мне добрые люди, граф Никита  Иванович  да  князь  Григорий
Александрович". - "Вам, думаю, скучно в Торжке?" - "Нет, сударыня, я живу  с
моими родителями и целый день занят книгами". Потемкин, страстный  ко  всему
необыкновенному, наконец так полюбил Ветошкина, что не мог с ним расстаться.
Он взял его с собою в Молдавию, где Ветошкин занемог тамошней  лихорадкою  и
умер почти в одно время с князем. - Очень странный человек этот Ветошкин.
     12  августа.  -  Это  было  перед  самым  Петровым  днем;  мы  ехали  в
Знаменское, - матушка, сестра Елисавета  Кириловна,  я  -  в  одной  карете,
батюшка с Василий Ивановичем - в другой. На дороге останавливает нас  курьер
из кабинета, подходит к каретам и объявляет, что государь приказал звать нас
в Петергоф. Батюшка велел было ехать, а Василий Иванович сказал ему: "Полно,
не слушайся; знаю, что такое. Государь сказал, что он когда-нибудь пошлет за
дамами, чтоб они явились во дворец, как их застанут, хоть в одних  рубашках.
И охота ему проказить накануне праздника!" Но курьер попросил батюшку  выйти
на минуту. Они поговорили  -  и  батюшка  велел  тотчас  ехать  в  Петергоф.
Подъезжаем ко дворцу; нас не пускают, часовой сунул к нам в окошко  пистолет
или что-то эдакое. Я испугалась и начала плакать и кричать. Отец мне сказал:
"Полно, перестань; что за глупость", и  потом,  оборотясь  к  часовому:  "Мы
приехали по приказанию государя". - "Извольте ж идти в караульню". - Батюшка
пошел, а нас отправил к ***, который жил в домиках. Нас приняли. Часа  через
два приходят от батюшки просить нас в  Monplaisir.  Мы  поехали;  матушка  в
спальнем платье, как была. Приезжаем  в  Monplaisir;  видим  множество  дам,
разряженных, en robe de cour {4}. А государь с  шляпою  набекрень  и  ужасно
сердитый. Увидя государя, я испугалась, села на пол и закричала: "Ни за  что
не пойду на галеру". Насилу меня уговорили. Миних был с нами. Мы приехали  в
Кронштадт. Государь первый вышел на берег; все дамы за ним. Матушка  с  нами
осталась на галере (мы не принадлежали той партии).  Графиня  Анна  Карловна
Воронцова обещала прислать за нами шлюпку.  Вместо  шлюпки  через  несколько
минут видим государя и всю его компанию, бегут назад - все опять на галеру -
кричат, что сейчас станут нас бомбардировать. Государь ушел a fond  de  cale
{5} с графиней Лизаветой Романовной; а  Миних,  как  ни  в  чем  не  бывало,
разговаривает с дамами, leur faisant la cour {6}. Мы приехали в Ораниенбаум.
Государь пошел в крепость (?), а мы во дворец. На другой день  зовут  нас  к
обедне. Мы знали уже все. Государь был  очень  жалок.  На  ектинье  его  еще
поминали. Мы с ним  простились.  Он  дал  матушке  траурную  свою  карету  с
короною. Мы поехали в ней. В Петербурге народ принял нас  за  императрицу  и
кричал ура. На другой день государыня привезла матушке ленту.
     12 августа. - Потемкин очень меня любил; не знаю, чего бы он  для  меня
не сделал. У Машеньки была une  maitresse  de  clavecin  {7}.  Раз  она  мне
говорит: Madame, je ne puis rester a Petersbourg. - Pourquoi ca?  -  Pendant
l'hiver je puis donner des lecons, mais en  ete  tout  le  monde  est  a  la
campagne et je ne suis pas en etat de payer un equipage, ou bien  de  rester
oisive. - Mademoiselle, vous ne partirez  pas;  il  faut  arranger  cela  de
maniere ou d'autre {8}. Приезжает ко мне Потемкин. Я  говорю  ему:  "Как  ты
хочешь, Потемкин, а мамзель мою пристрой куда-нибудь". - "Ах, моя голубушка,
сердечно рад, да что  для  нее  сделать,  право  не  знаю".  Что  же?  через
несколько дней приписали мою мамзель к какому-то полку и дали ей  жалования.
Нынче этого сделать уж нельзя.
     Orloff etait mal eleve et avait un tres  mauvais  ton  {9}.  Однажды  у
государыни сказал он при  нас:  по  одежке  дери  ножки.  Je  trouvai  cette
expression bien triviale et bien inconvenante. C'etait un homme d'esprit  et
depuis je crois qu'il s'est forme. Il  avait  l'air  d'un  brigand  avec  sa
balafre {10}.
     Потемкин, сидя у меня, сказал мне однажды: "Наталья  Кириловна,  хочешь
ты земли?" - "Какие земли?" - "У меня там есть, в Крыму". - "Зачем мне брать
у тебя земли, к какой стати?" - "Разумеется, государыня подарит, а я  только
ей скажу". - "Сделай одолжение". - Я поговорила об этом с  Тамарой,  который
мне сказал: "Спросите у князя планы, а я вам выберу земли". Так и сделалось.
Проходит год; мне приносят 80 рублей. "Откуда, батюшки?" -  "С  ваших  новых
земель, - там ходят стада, и за это вот вам деньги". -  "Спасибо,  батюшки".
Проходит еще год, другой. Тамара говорит  мне:  "Что  же  вы  не  думаете  о
заселении ваших земель? Десять лет пройдут, так  худо  будет;  вы  заплотите
большой штраф". - "Да что же мне делать?" - "Напишите вашему батюшке письмо,
он не откажет вам дать крестьян на заселение".  Я  так  и  сделала;  батюшка
пожаловал мне 300 душ. Я их поселила; на другой год они все разбежались,  не
знаю отчего. В то время Кочубей сватался за Машу. Я ему и сказала: "Кочубей,
возьми, пожалуйста, мои крымские земли, мне с ними только что хлопоты".  Что
же? Эти земли давали после Кочубею 50 000 доходу. Я очень была рада.
     Потемкин приехал со мною проститься. Я сказала ему:  "Ты  не  поверишь,
как я о тебе грущу". - "А что такое?"  -  "Не  знаю,  куда  мне  будет  тебя
девать". - "Как так?" - "Ты моложе государыни, ты ее переживешь;  что  тогда
из тебя будет? Я знаю тебя, как свои руки: ты никогда  не  согласишься  быть
вторым человеком". Потемкин задумался  и  сказал:  "Не  беспокойся;  я  умру
прежде государыни; я умру скоро". И предчувствие его сбылось.  Уж  я  больше
его не видала.
     Orloff etait regicide dans l'ame, c'etait comme une  mauvaise  habitude
{11}. Я встретилась с ним в Дрездене, в загородном саду. Он сел  подле  меня
на лавочке. Мы разговорились о Павле I. "Что за урод? Как это его терпят?" -
"Ах, батюшка, да что же ты прикажешь делать? ведь не задушить же его?" -  "А
почему же нет, матушка?" - "Как! и ты согласился бы, чтобы  дочь  твоя  Анна
Алексеевна вмешалась в это дело?" - "Не только согласился бы, а был бы очень
тому рад". Вот каков был человек!
     Я была очень смешлива; государь, который часто езжал к матушке, бывало,
нарочно меня смешил разными гримасами; он не похож был на государя.
     Государь (Петр III) однажды объявил, что будет в нашем доме церемония в
сенях. У него был арап Нарцисс;  этот  арап  Нарцисс  подрался  на  улице  с
палачом,  и  государь  хотел  снять  с  него  бесчестие   (il   voulait   le
rehabiliter). Привели арапа к нам в сени, принесли знамена  и  прикрыли  его
ими. Тем и дело кончилось.




     Царевича Алексея Петровича положено было отравить  ядом.  Денщик  Петра
Первого Ведель заказал оный аптекарю Беру. В назначенный день он прибежал за
ним, но аптекарь, узнав, для чего  требуется  яд,  разбил  склянку  об  пол.
Денщик взял на себя убиение царевича и вонзил ему тесак в  сердце  (все  это
мало правдоподобно); как бы то ни было, употребленный в сем деле денщик  был
отправлен в дальную деревню, в Смоленскую губернию. Там женился он на бедной
дворянке из роду, кажется, Энгельгардовых. Семейство сие  долго  томилось  в
бедности и неизвестности. В последствии времени Ведель умер, оставя вдову  и
трех дочерей. Об них напомнили императрице  Елисавете.  Она  не  знала,  под
каким предлогом вытребовать ко двору молодых Ведель. Князь Одоевский выдумал
сказку о богородице, будто бы явившейся к умирающей матери и приказавшей  ей
надеяться на ее милость. Девицы призваны были ко двору  и  приняты  на  ноге
фрейлин. Они вышли замуж уже  при  Екатерине;  одна  за  Панина,  другая  за
Чернышева (Анна Родионовна, умершая в прошлом 1830 году), третья не помню за
кем.
     При Елисавете было всего три фрейлины. При восшествии Екатерины сделали
новых шесть - вот по какому случаю. Она, не зная, как  благодарить  шестерых
заговорщиков, возведших ее на престол, заказала шесть вензелей с  тем,  чтоб
повесить их на шею шестерых избранных. Но Никита Панин отсоветовал  ей  сие,
говоря: "Это будет вывеска". Императрица отменила свое  намерение  и  отдала
вензеля фрейлинам.







     Где обязанность, там и закон.
     Г-н  Карамзин  неправ.  Закон  ограждается  страхом  наказания.  Законы
нравственные, коих исполнение оставляется на произвол каждого,  а  нарушение
не почитается гражданским преступлением, не суть законы гражданские.
     Но граф Шереметев...






     Тиберий был в Иллирии, когда получил известие  о  болезни  престарелого
Августа. Неизвестно,  застал  ли  он  его  в  живых.  Первое  злодеяние  его
(замечает Тацит) было умерщвление Постумы Агриппы, внука Августова.  Если  в
самодержавном  правлении  убийство  может  быть   извинено   государственной
необходимостию, то Тиберий прав. Агриппа, родной внук Августа, имел право на
власть и нравился черни необычайною силою, дерзостью и даже простотою ума  -
таковые люди всегда могут иметь большое число приверженцев -  или  сделаться
орудием хитрого мятежника.
     Неизвестно, говорит Тацит, Тиберий или  его  мать  Ливия  убийство  сие
приказали. Вероятно, Ливия - но и Тиберий не пощадил бы его.



     Когда сенат просил дозволения нести тело  Августа  на  место  сожжения,
Тиберий позволил сие с насмешливой скромностию.  Тиберий  никогда  не  мешал
изъявлению подлости, хотя и притворялся иногда, будто бы негодовал на оную -
но и сие уже впоследствии. В начале же, решительный во всех своих действиях,
казался он запутанным и скрытным в одних отношениях своих к сенату.



     Август, вторично испрашивая для Тиберия трибунства, точно ли в насмешку
и для невыгодного сравнения с самим собою хвалил наружность и  нравы  своего
пасынка и наследника?
     В своем завещании из единой ли зависти советовал он  не  распространять
пределов империи, простиравшейся тогда от - до -



     Тиберий отказывается от управления государства, но изъявляет готовность
принять на себя ту часть оного, которую на него возложат. Сквозь раболепство
Галла Азиния видит он его гордость и предприимчивость, негодует  на  Скавра,
нападает на Готерия, который подвергается опасности  быть  убиту  воинами  и
спасен просьбами Августы Ливии.
     Тиберий не допускает, чтоб Ливия имела много почестей и влияния, не  от
зависти, как думает Тацит.
     Но увеличивает, вопреки мнению сената,  число  преторов,  установленное
Августом (12 человек).



     Первое действие Тибериевой власти есть уничтожение народных собраний на
Марсовом поле - следственно,  и  довершение  уничтожения  республики.  Народ
ропщет. Сенат охотно соглашается (тень правления перенесена в сенат).



     35. Германик, тщетно стараясь усмирить бунт легионов, хотел  заколоться
в глазах воинов. Его удержали. Тогда один из них подал ему свой меч, говоря:
"Он вострее". Это показалось (говорит Тацит) слишком злобно и жестоко  самым
яростным мятежникам.
     По нашим понятиям,  слово  сие  было  бы  только  грубая  насмешка;  но
самоубийство так же было  обыкновенно  в  древности,  как  поединок  в  наши
времена, и вряд ли бы мог Германик отказаться от сего предложения, когда  бы
прочие не воспротивились. Мать Мессалины советует ей  убиться.  Мессалина  в
нерешимости подносит нож то к горлу, то ко груди, и мать ее  не  удерживает.
Сенека не препятствует своей жене Паулине, решившейся последовать за ним,  и
проч.
     Предложение воина есть хладнокровный вызов, а не неуместная шутка.



     52. Тиберий не мог доволен быть Германиком, оказавшим много слабости  в
погашении бунта. Германик соглашается на требования мятежников, ограничивает
время службы, допущает самовольные казни, даже междоусобную битву. Блестящие
поражения неприятеля при Марсорских селениях не  заглаживают  столько  явных
ошибок.
     Тиберий в своей речи старается их прикрыть риторическими украшениями  -
меньше хвалил Друза, но  откровеннее  и  вернее.  Счастливые  обстоятельства
благоприятствовали Друзу, но сей оказал и много благоразумия,  не  склонился
на требования мятежников,  сам  казнил  первых  возмутителей,  сам  водворил
порядок.



     53. Юлия, дочь Августа, славная своим  распутством  и  ссылкой  Овидия,
умирает в изгнании, в нищете, - может быть, но не от нищеты  и  голода,  как
пишет Тацит. - Голодом можно заморить в тюрьме.



     С таковыми глубокими суждениями не удивительно, что Тацит, бич тиранов,
не  нравился  Наполеону;  удивительно   чистосердечие   Наполеона,   в   том
признававшегося, не думая о  добрых  людях,  готовых  видеть  тут  ненависть
тирана к своему мертвому карателю.
     Тацит говорит о Тиберии, что он не  любил  сменять  своих  наместников,
однажды назначив.
     Ибо, прибавляет он важно, злая душа его не желала счастия многих...




     Не суйся середа прежде четверга. Смысл иронический;  относится  к  тем,
которые хотят оспорить явные законные преимущества;  вероятно,  выдумано  во
времена местничества.

     В праздник жена мужа дразнит (выписка из Кирши).

     Горе лыком подпоясано - разительное  изображение  нищеты;  см.  Древние
стихотворения.

     Иже не ври же, его же не пригоже. Насмешка над книжным языком: видно, и
в старину острились насчет славянизмов.

     Кнут не архангел, души не  вынет,  а  правду  скажет.  Апология  пытки,
пословица палача, выдуманная каким-нибудь затейным палачом.

     На посуле, как на стуле. Посул - церковная дань,  а  не  обещание,  как
иные думали; следственно, пословица сия значит - на подарках можно  спокойно
сидеть, как бы на стуле.

     Беспечальным сон сладок.

     Не твоя печаль чужих детей качать - не твоя забота; печаль  от  глагола
пекусь.

     Бодливой корове бог рог не дает - пословица латинская.

     Бог даст день, бог даст и пищи. - Этой пословицей бедняк утешал однажды
голодную жену. "Да, - отвечала она, - пищи, пищи, да с голоду и умри".

     Нужда научит калачи есть, - то есть нужда - мать изобретения и роскоши.

     Кто в деле (в должности), тот и в ответе (в посольстве).




     Je suppose sous un gouvernement despotique des  esclaves  et  des  gens
libres - c'est a dire ceux dont la propriete et  la  volonte  dependent  des
lois du souverain et ceux qui sont la propriete de quelques individus.
     Cet etat de choses rentre  dans  le  regime  patriarchal,  epargne  aux
gouvernement une infinite d'embarras, de fracas, simplifie  l'administration
et lui donne beaucoup de vigueur.
     Gardez-vous donc d'abolir l'esclavage, surtout dans un etat.
     La liberte des paysans. {1}




     Удельные князья - наместники при Владимире, независимы потом. Святополк
II  учреждает  княжеские  съезды,  прекратившиеся  при  татарах.  Митрополит
Алексей учреждает третейский суд.
     Боярство  (родовое?)  поддерживалось   местничеством   (первый   боярин
Свенельд).
     При царе Феодоре Алексеевиче знатных родов 507, а прочих дворян до 315.
     Кабальный холоп. Всякий имел оного за долг свыше 15 р.
     Полный холоп. Пленный, купленный при свидетелях,  убежавший  кабальный,
преступник.




     Les seigneurs feodaux avaient les uns envers les autres des devoirs  et
des droits {1}.

     Удельные  князья  зависели  от  единого  великого  князя  и  то  весьма
неопределенно (но меж собою) - бояре их не были в свою очередь владельцы, но
их придворные сподвижники.




     Мнение митрополита Платона о Дмитрии Самозванце, будто бы воспитанном у
езуитов,  удивительно  детское  и  романическое.  Всякий  был  годен,   чтоб
разыграть эту роль; доказательство: после смерти Отрепьева - Тушинский вор и
проч.  Езуиты  довольно  были  умны,  чтоб  знать  природу  человеческую   и
невежество русского народа. 6 июля 1831.




     Разумовский, Никита Панин, conspirateurs.
     M-r Dachkof ambassadeur a Constantinople. Epris  de  Catherine.  Pierre
III jaloux d'Elisabeth Woronzof {1}.
     (M-e Щербинина.)




     Трапеза - Толк, толмач. - Разрезать (кого) -

     Рим ветхий - Великородный - Тверда аки наковальня - Муж  конского  чина
(всадник).

     Вложи (диавол) убо ему мысль  о  родителях,  яко  жалостию  сокрушатися
сердцу его, воспоминающе велию отца и матере любовь, юже  к  нему  имеша.  И
глаголаша ему помысл: что ныне творят родители твои без тебя, колико  многую
имут скорбь, и тугу, и плачу о тебе, яко  не  ведущим  им  отшел  еси.  Отец
плачет, мать рыдает, братия сетуют, сродницы и ближние  жалеют  по  тебе,  и
весь дом отца твоего в печали есть тебе ради. Еще же вспоминаше ему  лукавый
богатство и славу родителей, и пять братий его и различная мирская суетствия
во ум его привождаше. День же и нощь непрестанно таковыми помыслами  смущаше
его, яко уже изнемощи ему  телом  и  еле  живу  быти,  ово  бо  от  великого
воздержания и иноческих подвигов, ово же от  смущения  помыслов,  изсше  яко
скудель крепость его, и плоть его бе яко трость, ветром колеблема.
     (Житие преподобн. отца нашего Иоанна Кущника - Ианнуар е. i [15])

     Рубо - рубище. - Дельва - (бочка или ящик?)

     И дубраву всякого древа  своею  рукою  насади  (Ч.  М.  Житие  св.  Ора
черноризца).

     Куколь (capuchon) - cuculum - Убрус.

     С путем (с жалованием).

     Приидоша к прельщенному преподобные отцы Никон игумен и Иоанн,  иже  по
нем бысть игумен, Пимен постник. Исаия  иже  бысть  еп.  ростовский,  Матфей
прозорливый, Исаия, затворник печерский, Агапит врач,  Григ.  чуд.,  Никола,
иже бысть еп. тмут., Нестор летописец, Григорий  творец  канонов,  Феоктист,
иже бысть еп. черниг., Онисифор прозорливый: сии вси в добродетелях  сияющии
пришедше молитву творяху к богу о Никите.
     (Житие пр. Никиты, затворника Печерского.)




     Декабря 3. Преставление преподобного отца нашего Саввы  игумена  святыя
обители пресвятой богородицы, что на Сторожех, нового чудотворца.
     Из пролога. Преподобный отец наш Савва от юности своей Христа возлюбил,
а мир возненавидел и, пришед к преподобному Сергию, принял ангельский  образ
и стал подвизаться, угождая богу постом, бдением, молитвами, смиренномудрием
и всеми добродетельми,  желая  небесная  блага  приять  от  господа.  Многие
искушения претерпел он от  бесов,  но  победил  их  помощию  вышнего  и  над
страстями воцарился. Тогда, по наставлению учителя своего, великого  Сергия,
отошел он от обители Святыя Троицы и поселился в пустыне на горе, называемой
Сторожи, в верху Москвы-реки, в расстоянии одного поприща от  Звенигорода  и
сорока от града Москвы. Там святый иночествовал в  безмолвии,  терпя  ночные
морозы и тяготу жара дневного. - Услыша о добродетельном житии  его,  многие
иноки и люди мирские от различных мест начали к нему  приходить,  дабы  жить
при нем и от него пользоваться. И принимал он  всех  с  любовию,  и  был  им
образец смирения и иноческих  трудов,  сам  черпая  и  нося  воду  и  другие
потребности правя, научая тем братию не лениться  и  не  губить  дней  своих
праздностию, изобретательницею всего злаго. Потом некий христолюбивый князь,
пришед к блаженному отцу Савве, умолил его построить храм  на  том  месте  и
сумму, нужную на создание  оного,  дал  святому.  И  святой  прошение  князя
исполнил и построил храм честного и славного рождества пречистой  богоматери
и обитель пречудесную и  великую  для  душеспасительного  пребывания  в  ней
иноков. Там он добре пас во имя Христа собранное стадо, водя оное на  пажить
духовную, и быв некогда единожителем божественному Сергию,  сотворил  многие
добрые дела о господе. В поздней старости впал  он  в  болезнь  телесную  и,
недолго  пострадав,  призвал  братию  и  поучал  их  божественным  писаниям,
наказывающим  хранить  чистоту  телесную,   иметь   братолюбие,   украшаться
смирением и прилежать посту и молитве. Тогда поставил им в игумены одного из
учеников своих и всем братиям заповедал пребывать у игумна в послушании и  в
повиновении. Наконец дав  им  всем  мир  и  последнее  целование,  в  добром
исповедании предал душу в руце божии декабря 3-го дня, во  всем  благоугодив
владыке своему, Христу. Услышав о преставлении святого, князья  и  бояре,  и
окрест живущие, и все христолюбивые граждане Звенигорода стеклись с  великой
любовию на погребение отца, принесши с собою больных своих, и, проводив  его
псалмопением надгробным, положили его  с  честию  в  им  построенной  церкви
пресвятой богородицы, на правой стороне. Честные его мощи и до нынешнего дня
многие и различные исцеления источают приходящим с верою, во  славу  Христа,
бога нашего, угодниками  своими  и  по  преставлении  их  преславные  чудеса
творящего, ему же слава ныне, и присно, и во веки веков, аминь.




     C'etait bien le moins que 24 millions d'hommes contre 200  000  eussent
la moitie des voix. Bailly.
     Mais les 200 000 etaient deja en quelque sorte l'elite  de  la  nation,
elite revetue de privileges, excessifs a la  verite,  mais  representant  la
partie  eclairee  et  proprietaire.  C'etait  donc  un  contresens   de   la
neutraliser, tandis qu'il ne fallait qu'y apporter une modification. C'etait
un contresens de ne pas les considerer, ces 200 000 h., comme partie  de  24
millions.
     Le tiers etat = la nation - moins la noblesse - le clerge!  Rabaut  St.
Etienne. C. a. d. la nation = le peuple - ses representants.
     Le mode etabli par les etats generaux etait essentiellement republicain
- le clerge et la noblesse figurant la chambre haute n'etant  pas  un  degre
entre la royautec et le peuple, mais  seulement  un  des  cotes  d'une  meme
chambre. {1}




     M-r Paez, alors secretaire d'ambassade a Paris, m'a confirme  le  recit
de Bourienne. Ayant apris quelques jours avant qu'il  se  preparait  quelque
chose de grave, il vint a St. Cloud et se rendit a la salle des  Cinq-cents.
Il vit Napoleon lever la main pour  demander  la  parole,  il  entendit  ses
paroles sans suite, il vit Destrem et Briot le saisir au collet, le secouer.
Bonaparte etait pale (de colere, remarque m-r Paez). Quand il fut dehors  et
qu'il harangua les grenadiers il trouva ceux-ci froid et peu disposes a  lui
prêter main-forte. Ce fut sur l'avis de Talleyrand et de  Sieyes,  qui
se trouvaient pres, qu'un  officier  vint  parler  a  l'oreille  de  Lucien,
president. Celui-ci  s'ecria:  vous  voulez  que  je  prononce  la  mise  en
accusation de mon frere etc... il n'en etait rien; au milieu du tumulte  les
Cinq-cents demandaient le g eneral a la barre, pour qu'il y fit ses  excuses
a l'assemblee. On ne connaissait pas encore ses projets, mais on avait senti
d'instinct l'illegalite  de  sa  demarche.  10  aout  1882  c'est  hier  que
l'ambassadeur d'Espagne me donna ces  details  a  diner  chez  le  comte  J.
Pouchkine. {1}




     В древние времена при объявлении войны жильцы рассылались  с  грамотами
царскими ко всем воеводам и другим земским начальникам спросить о здоровье и
повелеть всем дворянам вооружаться и садиться на коней с своими холопями (по
1 со 100 четвертей). Ни для кого  не  было  исключения,  кроме  престарелых,
увечных и малолетных. Не имевшим способов для пропитания давалось жалованье;
кочующим племенам и казакам также - и сие  войско  называлось  кормовым.  На
зиму все войска распускались.
     Царь Иван Васильевич во время осады Казани учредил  из  детей  боярских
регулярное войско под  названием  стрельцов.  Оно  разделялось  на  пешее  и
конное, равно вооруженное копиями и ружьями. Стрельцы получали  жалование  и
провиант - и комплектовались  наборами  неопределенными,  когда  и  с  какой
области (в... году по 1 человеку  с  двух  дворов).  Впоследствии  число  их
простиралось до 40 000. Они разделялись на московские и городовые. Городовые
обыкновенно  оставались  для  сбережения  границ;  но  московские   жили   в
праздности и  неге  и  мало-помалу  потеряли  совершенно  дух  воинственного
повиновения. Они пустились в торги,  и  государи  не  только  терпели  такое
злоупотребление, но даже  указами  подтвердили  оное.  Несмотря  на  выгоды,
дворяне гнушались службою стрелецкою и считали оную пятном для своего рода -
по сей причине большая часть их начальников была низкого происхождения.




     Приказы: I)  Надворный  ведал  дела  переносные  (cour  de  cassation);
Расправная палата (сенат); Золотая палата  (ведала  службу  дворян);  Приказ
посольский, кроме дел иностранных, ведал  таможни,  аптеки,  врачей.  Приказ
Большия казны - Департамент уделов. Земский - управа благочиния  московская.
Житный, Бронный,  Монастырский,  Стрелецкий,  Пушкарский,  Ямской,  Холопий;
Казанский дворец ведал царства Астраханское, Казанское и Сибирское; Каменный
приказ, учрежденный Годуновым, ведал постройку каменных зданий. Сверх  того,
временные приказы, напр. Приказ о прекращении побоев.

     При удельных князьях тиуны, судьи, посадники, волостели, тысяцкие.

     Городничий - Дворской.

     Губернский предводитель - воевода, впоследствии главный уездный  судья,
губной староста, судия, целовальник - заседатель уездного суда, объездной  -
исправник. "Приказчик" посадский - председатель городской  думы.  "Поместный
приказчик" - дворянский предводитель (сбивчиво, дурно).




     Семеновский потешный двор.

     Светлица для выдерживания птиц.

     Челиг - самец, дикомить - самка.

     Оленья перчатка.

     Обносцы - ремешки оленьи с красным сукном.

     Кречет больше и серее сокола. Сокол посизее.

     Должник - в два аршина ремень сыромятный.

     Вабил, свабило - гусиные крылья (4) с сырым мясом для вабки.

     Шалгач - мешок для живой птицы. На ремне.

     Пущенная птица - для обучения сокола.

     Дербенички напущаются попарну - одна снизу, другой сверху (дермлички).

     Колокольчик привязан к ноге, коли сокол отбудет, - то  начнет  чесаться
еtс.

     Дермлички с кречетом - копчик с соколом.

     Вертлуг железный - на чем вертится вабило.

     Помычки - ловчие крестьяне.

     Стул - где сначала сидят кречеты.

     Талунбасы - род барабана для пугания птиц.

     Помцы - сети

     Тайник - сети

     С Благовещения их подымают, то есть на руки берут,  до  Петрова  дня  -
(учат). Учат сокола, заструнив нос вороне. Сокол бьет ее когтями за  голову,
носом глотку, как добудет (грачей, галок, ворон, голубей, утку).

     Вечеровое поле.

     Зарьял, зарьяет - от зноя утомится.

     Юрчак - конвульсия, корчь - болезнь сокола.

     Чины: ястребник, сокольник - унтер-офицер, кречетник.

     Начальники: статейничий, главный, подстатейничий.

     Секретарь: расходчик.


     LA LIBERATION DE L'EUROPE...

     La liberation de l'Europe viendra de la Russie, car c'est la  seulement
que le prejuge de l'Aristocratie, les uns pour la dedaigner, les autres pour
la hair, les troisiemes pour en tirer, profit, vanite etc. - En Russie  rien
de tout cela. On n'y croit pas, voila tout. {1}




     Шлецер  -  введение,  стр.  1.  Саги  -  стр.  7.  О  важности  русской
словесности.
     Смотри, чем начал Шлецер свои критические исследования! Он  переписывал
летописи слово в слово, букву в букву... стр. IX предуведомления. А наши!..
     Разница между Руссами и византийскими 'rwz, часть II, глава 5.
     Байер отыскивает начало Руси, стр. XXVII предуведомления.
     XXXIV стр. Мнение Шлецера о русской истории. - NB. Статья Чаадаева.
     Далее: Екатерина II много сделала  для  истории,  но  Академия  ничего.
Доказательство, как правительство у нас всегда впереди.
     ХL. Думает, что книга его (Probe russischer Annalen  etc.)  забыта,  по
крайней мере в России.




     О литературной собственности
     О правах издателя
     - писателя
     анонима
     наследника
     О ценсуре вообще
     о подразделении
     о книгах общедоступных и дешевых
     - исторических - дорогих
     чисто ученых
     огромных
     О журналах общих
     - ученых
     О классических  книгах  (в  том  числе  сочинения,  принадлежащие  роду
человеческому)
     О ценсурах земской и духовной
     О кощунстве и веротерпимости
     О нравственности
     О сочинениях, не подлежащих суду
     О личностях



КАМЧАТКИ"





     Камчатская землица (или Камчатский нос)  начинается  у  Пустой  реки  и
Анапкоя в 59o широты - там с гор видно море по  обеим  сторонам.  Сей  узкий
перешеек соединяет Камчатку с матерой землею. Здесь грань присуду Камчатских
острогов; выше начинается Заносье (Анадырский присуд).
     Камчатка отделяется от Америки Восточным океаном; от  Охотского  берегу
Пенжинским морем (на 1000 верст).
     Соседи Камчатки - Америка, Курильские острова и Китай.
     Камчатка земля гористая.  Она  разделена  наравно  хребтом;  берега  ее
низменны. Хребты, идущие по сторонам  главного  хребта,  вдались  в  море  и
названы носами. Заливы, между ими включенные, называются морями (Олюторское,
Бобровое еtс.).
     Под именем Камчатки казаки разумели только реку Камчатку.  Южная  часть
называлась Курильской землицею. Западная часть от Большой реки до  Тигиля  -
Берегом. Западный берег - Авачею (по имени реки) и Бобровым морем. Остальная
часть от устья Камчатки и Тигиля к северу - Коряками (по имени народа).
     Рек много, но одна Камчатка судоходна. По ней на 200 верст от устья  до
устья реки Никула могло ходить морское судно  кочь  (?),  на  котором  бурею
занесены были первые посетители тех краев: Федот с товарищи.
     Главные прочие реки - Большая река, Авача и Тигиль.
     Озер множество; главные: Нерпичье, при устье  Камчатки;  Кроноцкое,  из
коего исходит река Крокодыг; Курильское, из которого течет река  Озерная,  и
Апальское.
     Ключи и огнедышащие горы встречаются на каждом шагу.



     по-тамошнему Уйкоаль. Выходит из болота, течет сперва к северо-востоку,
потом, изворотясь круто на южно-западную сторону, впадает в Восточный  океан
под 56o 30' северной широты (496 верст). Камчатка меняла часто устья свои  -
в разные заливы, ежегодно почти заметаемые.  Главные  из  них  3,  глубокие,
способные судам для зимования.
     Там же, на острову посреди реки, монастырь Якутский Спасский.
     Первая река, впадающая в  Камчатку  (следуя  от  устья  вверх):  Ратуга
(по-камчатски Орат); на ней в 1731 году построен острог по разорению Нижнего
Камчатского острога.
     Хапичь, текущая между высокими каменными скалами (Гычень) в 35  верстах
от Ратуги.
     Кемен-кыг, Хотабена.
     Между ими ручей Еймолонореч, у подошвы огнедышащей горы Шевеличь.
     В 10 верстах от Хотабена селение Пингаушть - по-русски Каменный  острог
(вечно бунтовало).
     Еловка (Коочь) - главная река (смотри описание пути по ней  до  Озерной
реки).
     В 3 верстах от оной урочище, где был поставлен первый русский острог, -
близ речек Протоку и Резень.
     Канучь, или Крестовая (смотри любопытную надпись), реки  Крюки  и  Ушки
(Кругыг, Ус-кыг) знатны рыбными промыслами.
     Колю - Козыревская, в память Ивана Козыревского.
     Толбачик.
     Никуль-речка. Зимовье Федота I и зовется Федотовщиною.
     Шапина (в 33 верстах от оной Горелый острог).
     Кырганик (близ оной Яр, где камчадалы гадают, стреляя из лука).
     Повычя. Против ее устья стоит Верхний Камчатский острог.
     РЕКА ТИГИЛЬ И ЕЛОВКА
     По ним прямой путь от Восточного океана до Пенжинского моря.
     В 20 верстах от устья  находится  Горелый  острог  (Дачхон),  в  начале
завоевания истребленный казаками.
     Харчин - острог близ устья Еловки.
     Близ той - Орлова река (по причине орлиного гнезда на тополе).
     Еловки берега каменистые.
     На Тигиле - урочище Кохча, коряцкий острог, разоренный при Атласове  за
убиение Луки Морозки.
     БОЛЬШАЯ РЕКА КЫШКА
     На острове (что в  озере)  утки  и  чайки  несут  яйца,  коими  на  год
запасаются жители Большерецкого острога.
     Чекава и Амшигач, 2 камчадала, жившие на речках, коим  казаки  дали  их
имена.
     Начилова (Чакажу) - в ней жемчуг - не чистый и не окатистый.
     Камчадалы ловят уток сетьми, перетянутыми через реки.
     АВАЧА
     Славна своею губою, которая имеет 14 верст в длину и ширину.
     Гавань Петро-Павловская названа по имени 2 пакетботов, в ней зимовавших
в (?).
     Река  Шияхтау  (половинная)  -  здесь  кончается  присуд  Большерецкого
острога.
     Выше к северу идет присуд Верхнего Камчатского.

     Укинская Губа (20 верст окружности) - отселе начинается жилище  сидячих
коряк - до сего живут камчадалы.
     Чанук-кыг, река Русакова - там  поселены  потомки  русских  пришельцев,
прибывших после Федота Кочевщика.
     Урочище Ункаляк (Каменный враг). Ему в жертву приносят камень.

     Острожек Коряцкий окружен земляным валом (вышиной 1 сажень,  шириной  1
аршин). Внутри двойной частокол, к нему приставлены двойные жерди. В  каждой
стене две бойницы (?). Вход с трех сторон (кроме южной).
     Крашенинников видел  сей  первый  укрепленный  острог.  Другие  были  -
земляная юрта, балаганами окруженная.
     Первым жителем и богом Камчатки почитается Кут.  Смотри  сказку  о  его
ссоре с женою (I, стр. 55).
     С крутых гор спускаются на ремнях.
     Река Галыгина, по имени пропавшего казака.
     Ясачные сборщики часто убиваемы были.
     (Описание зимней поездки, стр. 75 - I.)
     Пенжинское море получило свое название от реки Пенжине - в  50  верстах
от Таловки.
     Здесь в 7187 (1677) году поставлено первое зимовье казацкое.
     Пролив между Курильскою Лопаткою 15 верст - переезд на байдарах 3 часа.
Для сего требуется тихая погода и конец приливу. Во время же отлива ходит по
морю вал с белью и с засыпью  вышиною  до  30  сажен.  Валы  сии  по-казачьи
называются сувой и сулой, а камчадалы - когачь,  то  есть  хребет;  также  и
камуй, то есть бог (смотри Описание Курильских островов, ч. I, 105).
     Гора Алаид на пустом Курильском острову (смотри о ней сказку. I, 108).
     Steller.
     Молния редко видима в Камчатке.  Дикари  полагают,  что  гамулы  (духи)
бросают из своих юрт горящие головешки.
     Гром, по их мнению, происходит оттого, что Кут лодки  свои  с  реки  на
реку перетаскивает, или что он в сердцах бросает оземь свой бубен.
     Смотри грациозную их сказку о ветре и о зарях утренней и  вечерней  (ч.
II, 168).

     Камчатка  -  страна   печальная,   гористая,   влажная.   Ветры   почти
беспрестанные обвевают ее. Снега не тают на высоких горах. Снега выпадают на
3 сажени глубины - и лежат на ней почти 8 месяцев. Ветры  и  морозы  убивают
снега; весеннее солнце отражается на  их  гладкой  поверхности  и  причиняет
несносную боль глазам. Настает лето. Камчатка, от наводнения  освобожденная,
являет скоро великую силу растительности; но в начале августа уже показывает
иней и начинаются морозы.
     Недостаток железа  и  соли  чувствителен.  Жители  соль  вываривают  из
морской воды. Питаются недосушенной рыбой.
     Климат на Камчатке умеренный и здоровый.
     (Мнение камчадалов о сопках - ч. II, 176.)



     Их три: 1) Авачинская,
     2) Толбачинская между Камчаткой рекою и Толбачиком.
     3) Камчатская.



     Апальская и Вилючинская.
     Мнение и страх камчадалов о ключах горячих - II , 185.
     Камчадалы едят  березовую  крошеную  кору  с  икрой  и  кладут  оную  в
березовый сок.
     В июле цветет сарана (род  lilium  flore  atrorubente);  семенами  оной
питаются камчадалы - поля ею покрыты.
     Вино курят русские люди из сладкой травы (II, 196).
     Камчадалы из приморской травы плетут ковры  и  епанчи,  подобные  нашим
старинным буркам (II, 206).
     Смотри ворожбу камчадалов по убитому зверю, дабы он  не  сердился  (II,
207).
     И употребление травы чесаной idem.
     Людей, ободранных медведями, называют камчадалы дранками.
     Отбытие мышей предвещает худой промысел; приход их есть важный  случай,
о котором повещается всюду.

     Соболиное наволоко - место по реке Лене до речки Агари (30 верст)  (II,
235).
     (Промысел за соболями - ч. II, 233.)
     Промышленные зарубают деревья - II, 248.



     1) Камчадалы.
     2) Коряки.
     3) Курилы.
     Первые в южной Камчатке, от устья  Уки  до  Курильской  Лопатки,  и  на
первом Курильском острове Шоумчи.
     Коряки на севере.
     Курилы на островах.
     Коряки смешаны с чукчами, юкагирами, ламутками.
     Коряки бывают оленные и сидячие.
     Камчадалы называют себя ительмен, -ма - житель,  -ница.  Русских  зовут
брыхтатын, огненные люди.
     Коряк - от хора, олень.
     Камчадал - от коряцкого хончала (от Коо-чай, житель реки Еловки).
     Юкагир по-коряцки едель (волк).
     Смотри замечания о языке камчатском - III, 7.

     Русские брали толмачей из сидячих коряк.
     Камчатка-река - Уйкуал.
     Ай - житель.

     Камчадалы плодились, несмотря  на  то,  что  множество  их  погибло  от
снежных обвалов, от бурь, зверей, потопления, самоубийств еtс., войны.
     О боге и душе хоть и имеют понятие, но не духовное.
     Камчадалы, вероятно, жили прежде за Амуром в Мунгалии и переселились  в
Камчатку прежде тунгусов - III, 13.

     Пенаты камчадальские Хантай (сирена) и Ажушах (терм).
     Коекчучь - Тюксус.

     О войне камчатской - III, 62.
     Их жестокость.
     Равнодушие к жизни.
     Коварство еtс.
     Приметы к возмущению.
     Steller о междоусобии камчадалов - III, 68. (NB Первобытное состояние.)
     Шандал.
     Смотри III, 71 (об острожках камчатских).
     Имена камчадальские. Часть III, 128.
     Казаки брали камчадальских жен и ребят в холопство и в  наложницы  -  с
иными и венчались. На всю Камчатку был один поп. Главные их забавы  состояли
в игре карточной и в зернь в ясачной избе на палатах.  Проигрывали  лисиц  и
соболей, наконец холопей. Вино  гнали  из  окислых  ягод  и  сладкой  травы;
богатели  они  от  находов  на  камчадалов  и  от  ясачного  сбору,  который
происходил следующим образом: камчадал сверх ясаку платил:
     I зверя сборщику,
     I - подъячему,
     I - толмачу,
     I - на рядовых казаков.
     Казаку на Камчатке в 1740 году нужно было до 40 р. годового прихода.  -
См. IV, 248.

     При сборщике бывают (после харчинского бунта):
     писчик,
     толмач,
     целовальник
     и несколько казаков (караульщиков).
     Ясак принимает комиссар  (приказчик)  при  вышесказанных  людях,  с  их
совету, что годно и что нет; писчик вписывает в шнуровые книги;  целовальник
берет ясак к себе и хранит его за своею и за комиссарскою печатью.
     Камчадалы привозят ясак.

     Вначале вместе с казаками приезжали на  Камчатку  мелочники,  но  несли
казацкую службу и старались записаться в казаки - хотя  при  первой  ревизии
записаны под именем посадских в подушный оклад.
     Лисица на Камчатке почиталась вместо рубля (денег не было).
     ПУТЬ ИЗ ЯКУТСКА
     шел только зимний. Скарб казаки везли на нартах.
     Путь шел: 1) по реке Лене вниз до ее устья, оттоль по ледяному морю  до
устья Индигирки и Ковымы - оттоль сухим путем через Анадырск до  Пенжинского
моря или до Олюторского; оттоль байдарами или сухим путем; на то требовалось
целое лето при хорошей погоде. В противном случае кочи разбивались и  казаки
оставались в пути по два и по три года.
     От Якутска до Усть-Яны - 1960 верст (см. маршрут - IV, 267).

     АНАДЫРСКИЙ ОСТРОГ (IV, 270)

     От Анадырского острогу до Нижнего Камчатского 1144  версты  -  езды  на
оленях с две недели до Пенжины-реки, с две  недели  до  Нижнего  Камчатского
острога.
     Дорога чрез Охотск - IV, 270.




     (от 1694 до 1740 года)

     У 1. Сибирь была уже населена от Лены к востоку до Анадырска, по рекам,
впадающим в Ледовитое море.
     Приказчики имели поручение проведовать  о  новых  народах  и  землях  и
приводить их в подданство.
     Пенжинские и Олюторские коряки были объясачены (кем?), от них узнали  о
существовании Камчатки. Оленные коряки паче о том известили.
     У 2. Первый из русских, посетивших Камчатку, был Федот Алексеев; по его
имени Никул-река называется Федотовщиною.
     Он пошел из устья Ковымы Ледовитым морем в 7 кочах, занесен он  был  на
реку Камчатку, где он и зимовал; на другое (?) лето обошел он (?) Курильскую
Лопатку и на реке Тигиле убит от коряк.
     У  3.  Служивый  Семен  Дежнев  в  отписке  своей  подтверждает  сие  с
некоторыми изменениями: он показывает, что  Федот,  будучи  разнесен  с  ним
погодою, выброшен на берег в передний конец за реку Анадырь. В  той  отписке
сказано, что в 7162 (1654) году ходил он возле моря в поход и отбил у  коряк
якутку, бывшую любовницу  Федота,  которая  сказывала,  что  Федот  с  одним
служивым умер от цинги, что товарищи его побиты, а другие спаслися в лодки и
уплыли неведомо куда. Развалины зимовья на реке Никуле видны еще были в 1730
году.
     У 4. Крашенинников полагает, что  Федот  погиб  не  на  Тигиле,  а  меж
Анадырем и Олюторским, следуя от Тигиля обратно к Анадырску морем или  сушею
по Олюторскому берегу.
     У 5. В 7203 (1695) году  Владимир  Атласов  прислан  был  от  якутского
приказчика (из  Якутска)  в  Анадырский  острог  сбирать  ясак  с  присудных
(приписных) к Анадырску коряк и юкагирей.
     У 6. В следующий 204 год Атласов послал к Апушским корякам Луку Морозку
с шестнадцатью человеками за ясаком. Оный Морозка не дошел до Камчатки токмо
4 днями. Взял он между тем Камчатский острожек и в Погроме получил  неведомо
какие письма, которые и представил Атласову.
     У 7. Атласов, взяв с собою шестьдесят человек служивых  да  столько  же
юкагирей, отправился  на  следующий  1697  год,  после  ясашного  сбору,  на
Камчатку. Он оставил в Анадырске тридцать восемь  человек  казаков  (с  ним,
следственно, было всего сто человек казаков).
     У 8. Атласов ласкою склонил к ясачному платежу  Акланский,  Каменный  и
Усть-Таловский острожки - да один взял с бою и потом (пишет он) 1-го февраля
1697 г. пошел в Олюторскую землю.
     У 9. Словесное предание гласит, что он разделил  свой  отряд  надвое  -
Морозку послал на Восточное море, а сам пошел по Пенжинскому.
     У 10. Юкагиры (шестьдесят человек) изменили ему на  Поллане.  Произошло
сражение. Три казака были убиты. Атласов и еще  пятнадцать  человек  ранены.
Казаки их отбили и без них продолжали свой поход к югу.
     У 11. Оба отряда соединились  на  Тигиле  и  собрали  ясак  с  народов,
живущих по рекам: Напане, Тигилю, Иче, Сиупче и Харьузовой. До Каланской (?)
не дошли за 3 дня. По словесному преданию, Атласов  дошел  до  реки  Нынгичу
(Голыгиной) за три дня от реки Игдыг (Озерной). - NB. Бобры звались каланами
и на той реке промышлялись.
     У  12.  На  реке  Иче  Атласов  взял  у  камчадалов   пленника   японца
(Узакинского).
     У 13. От реки Голыгиной Атласов пошел обратно тою же  дорогою  до  реки
Ичи, потом перешел на Камчатку, построил  Верхний  Камчатский  Острог  -  и,
оставя в нем казака Потапа Серюкова, отправился в Якутск, куда  и  прибыл  в
7208 году (1700) июля 2-го.
     У 14. Из Якутска отправился он  в  Москву  с  японским  пленником  и  с
ясачной казною, собранной им на Камчатке (см. IV, 194).
     У 15. Атласов за свою службу пожалован в  Москве  казачьим  головою  по
городу Якутску, и велено ему снова  ехать  на  Камчатку,  набрав  в  казачью
службу сто человек в Тобольске, в Енисейске и в Якутске из  казацких  детей.
Сверх того снабжен он в Москве и Тобольске малыми пушками, пищалями, свинцом
и порохом. В Тобольске дано ему полковое знамя, барабанщик и сиповщик.
     У 16. Но в следующем 1701 году Атласов,  едучи  из  Тобольска  по  реке
Тунгузке, разбил дощаник с китайскими товарами гостя  Логина  Добрынина.  По
его челобитью, Атласов с десятью товарищами посажен в тюрьму, а на его место
в Камчатку отправлен казак Михайло Зиновьев, бывалый на Камчатке (сказано  в
отписке) еще прежде Атласова (с Морозкою?).
     У 17. Три года спустя после выезда Атласова  на  Камчатку  приехал  сын
боярский  Тимофей  Кобелев,  первый  камчатский  приказчик;  Потап  Серюков,
оставленный Атласовым в Верхнем Остроге, не сбирал ясаку и торговал мирно  с
камчадалами. По прибытии Кобелева сдал он ему начальство и со своими  людьми
отправился обратно в Анадырск; но коряки их не допустили и умертвили всех.
     У 18. В бытность свою  на  Камчатке  Тимофей  Кобелев  перенес  Верхний
Острог на реку Кали-Кыг да  построил  зимовье  на  Еловке.  Ясак  же  сбирал
повольный по реке Камчатке и по морям Пенжинскому и Бобровому и в 1704  году
прибыл с ясачною казною в Якутск.
     У 19. Кобелева сменил Зиновьев и правил Камчаткою с 1703 до 1704  года.
Он завел первый ясачные книги и поименно стал  вписывать  камчадал.  Зимовья
Нижние камчатские перенес на Ключи, построил острог на Большой реке; перевел
служивых людей (по их просьбе) из Укинских зимовий на Камчатку и, учредя  во
всем некоторый порядок, возвратился в Якутск с ясаком.
     У 20.  Осенью  1704  года  приехал  сменить  его  пятидесятник  Василий
Колесов. Он сидел на приказе по апрель 1706 года. При нем был первый поход в
Курильскую  землицу,  и  человек  двадцать  курильцев   объясачены,   прочие
разбежались.
     У 21. На смену ему послан был еще в 1704  году  якутский  сын  боярский
Василий Протопопов да казак Василий Шелковников; но  они  не  доехали  и  от
олюторов убиты на пути с десятью человеками служивых.
     У 22. В конце августа 1706 года сидячие коряки Косухина острожка (около
реки Пенжины), близ Усть-Таловки, умышляли нападение на Колесова.  Но  он  о
том был уведомлен от сидячих же коряков другого  (Акланского)  острожка,  им
соседнего. - И он прибыл в Якутск благополучно.
     У 23. На Акланском острожке жил он пятнадцать  недель,  ожидая  зимнего
пути. Здесь  застал  он  семь  казаков,  оставшихся  после  Шелковникова,  с
подарочной и пороховою  казною,  посланной  в  камчатские  остроги.  Колесов
отправил их туда, дав им 21  человека  из  своего  отряда  и  назнача  им  в
начальники Семена Ломаева, которому поручил он и сбор  ясака  во  всех  трех
острогах.
     У 24. Косухинские коряки и некоторые другие покушались паки напасть  на
Колесова, но до того не допущены.
     У 25. После Колесова были заказчиками на Камчатке и в  Верхнем  Остроге
Федор Анкудимов, в Нижнем - Федор Ярыгин, а в Большерецком - Дмитрий Ярыгин.
При них взбунтовались  большерецкие  камчадалы.  Острог  казачий  сожгли,  а
казаков всех побили. На Бобровом море тогда же  убит  ясачный  сборщик  с  5
человеками.
     У  26.  Причиною  возмущения  полагает  Крашенинников  притеснения   от
казаков,  мысль,  что  русские  люди  беглые  (isolés),  коих   легко
перевести,  и  надежда  на  коряков  и  олюторов  в  непропуске  русских  из
Анадырска; ибо смерть Протопопова и Шелковникова до них дошла.
     У 27. Казаки были в малолюдстве и принуждены были быть  осторожны.  Они
до времени оставили изменников в покое. Они дали знать о том,  однако  ж,  в
Якутск (?). Печальные сии  известия  заставили  правительство  вспомнить  об
Атласове;  он  был  освобожден  и  отправлен  на  Камчатку;  ему  возвратили
преимущества, данные ему в Москве от сибирского приказа  в  1701  году.  Ему
дана полная власть над  казаками  (кнут  и  батожье).  Велено  прежние  вины
заслуживать,  обид  никому  не  чинить  и  противу  иноземцев  строгости  не
употреблять, коли можно обойтись ласкою. За преступление  наказов  объявлена
ему смертная казнь. У Атласова было 2 пушки.
     У 28. Но Атласов не доехал еще и до Анадырска, как уже все почти казаки
послали на него  челобитные,  выведенные  из  терпения  его  самовластием  и
жестокостию. Однако ж он благополучно прибыл на Камчатку в июле 1707 году  и
от заказчиков вместе с ясачною казною принял и начальство над острогами.
     У 29. Немедленно (в августе того ж году) Атласов отправил  на  Бобровое
море семьдесят человек казаков под начальством Ивана Таратина для  наказания
убийц ясачных сборщиков. Поход их продолжался до 27-го ноября.  От  Верхнего
Острогу до Авачи они шли без  сопротивления;  но  близ  Авачинской  губы  на
ночлеге впервые встретили  их  камчадалы.  Врагов  было  до  800.  Произошло
сражение.  Камчадалы  были  рассеяны  -  у  казаков  убито  шесть   человек.
Камчадалов в плен взято три человека; чрез них собран ясак (IV, 200).  После
того Таратин возвратился в Верхний Острог с ясаком и с заложниками.
     У 30. Избалованные  потворством  своих  начальников,  казаки  не  могли
вынести сурового управления Атласова. В декабре 1707 года они взбунтовались,
отрешили его от начальства, а в оправдание свое написали  в  Якутск  длинные
жалобы на обиды и преступления, учиненные Атласовым (см. IV, 201).
     У 31. Бунтовщики на место Атласова выбрали Верхнего Острога  приказчика
Семена Ломаева (см. выше). Атласов посажен в казенку (в тюрьму),  и  пожитки
его взяты ими в казну (сколько? - см. 203).
     У 32. Атласов бежал из тюрьмы и явился в Нижний Камчатский  Острог.  Он
потребовал от заказчика Федора Ярыгина сдачи начальства; тот не  согласился,
но оставил Атласова на воле.
     У 33. Якутская канцелярия (?) между тем, получая еще с дороги посланные
челобитные, отправила обо всем донесение  в  Москву;  а  на  место  Атласова
послала в Камчатку приказчиком сына боярского Петра Чирикова с  пятьюдесятью
человеками рядовых при пятидесятнике и с четырьмя десятниками. Снаряду  дано
ему две пушки медные, сто ядер, пять пуд свинцу, восемь  пуд  пороху.  Между
тем в январе  1709-го  г.  в  канцелярии  получено  известие  о  самовольном
отрешении Атласова от начальства. Из Якутска, вслед за Чириковым, отправлена
указная память, чтоб он по делу сему учинил  следствие  и  прислал  оное  на
рассмотрение в Якутск с выборным Семеном Ломаевым; также и сборную казну  за
1707, 08 и 09 год.
     У 34. Оная указная память в Анадырске Чирикова  уже  не  застала  и  за
малолюдством к нему оттуда не отправлена.
     У 35. Дорога была небезопасна. По Олюторскому и Пенжинскому  морю  пути
были заняты. 20-го июля 1709 г. олюторы дерзнули днем напасть  на  Чирикова;
убили десять человек служивых и  бывшего  при  казне  сына  боярского  Ивана
Панютина, казну и военные запасы разграбили, а остальных держали три  дня  в
осаде на пустом месте. Наконец,  24-го  июля,  Чириков  пробился  и  рассеял
дикарей, потеряв двух человек.
     У 36. Чириков, прибыв на Камчатку, принял  начальство;  он  отрядил  на
Большую реку пятидесятника Ивана Харитонова с сорока казаками для  усмирения
дикарей. Но оные собрались в великом множестве, напали  на  казаков,  восемь
человек убили, почти всех остальных переранили, четыре недели держали  их  в
осаде, от которой спаслись они бегством.
     У 37. Чириков сам с 50 казаками ходил по  Бобровому  морю,  к  Японской
Бусе (?). Японцы полонены были мирными камчадалами, жившими близ  той  Бусы.
Дикари, увидев казаков, разбежались по лесу, оставя японцев,  которые  им  и
выручены. В том походе усмирил он дикарей от Жупановой реки до  Островной  и
наложил снова на них ясак.
     У 38. В августе (?) прибыл на смену Чирикова пятидесятник Осип Миронов,
отправленный по выбору из Якутска в 40 человеках. Таким  образом,  собрались
на Камчатке три  приказчика:  Атласов,  законно  не  отрешенный,  Чириков  и
Миронов (он же и Липин).
     У 39. Чириков сдал Миронову Верхний Камчатский Острог, а сам в  октябре
поплыл в Нижний Камчатский - батами со своими служивыми. Он намеревался  там
перезимовать и оттоле отправиться с казною Пенжинским  морем.  Миронов  6-го
декабря отправился из  Верхнего  Острога  в  Нижний  для  наряду  казаков  к
судовому строению и препровождению ясачной казны.
     У 40. Исправя свое дело, Миронов обратно ехал в Верхний Острог вместе с
Чириковым. 23-го января 1711-го году  на  дороге  был  зарезан  от  казаков.
Злодеи думали убить и Чирикова, но по просьбе его дали ему время  покаяться,
а сами, в числе 31 человека, поехали обратно  в  Нижний  Камчатский  Острог,
дабы убить Атласова. Не доехав за полверсты, отправили они  трех  казаков  к
нему с письмом, предписав им убить его, когда станет он его читать.  Но  они
застали его спящим и зарезали. Так погиб камчатский Ермак!
     У 41. Бунтовщики вступили в острог и, разделясь натрое,  стали  на  три
двора, по десяти человек вместе. Главные из них были:  Данило  Анцыфоров  да
Иван Козыревский. Бунтовщики расхитили пожитки  убитых  приказчиков,  завели
круги, стали выносить знамя, умножились до семидесяти пяти человек,  выбрали
атаманом Анцыфорова, Козыревского  -  есаулом;  с  Тигиля  привезли  пожитки
Атласова, им отправленные туда, дабы везти их  Пенжинским  морем,  расхитили
съестные припасы, парусы  и  снасти,  заготовленные  для  морского  пути  от
Миронова, и уехали в Верхний Острог, и Чирикова бросили скованного в  пролуб
марта 20-го 1711 года.
     У 42. 17-го апреля 1711 году подали они в Верхнем Остроге  для  отсылки
во Якутск повинную челобитню, в которой об Атласове умолчено,  а  Чириков  и
Миронов обвинены обыкновенным образом (см. IV, 207).  Бунтовщики  извинялись
дальным расстоянием и что-де приказчики  не  допустили  бы  челобитчиков  до
Якутска. Опись  взятого  добра  на  артель  представили  тут  же  с  большою
невинностию.
     У 43. Между тем думали они заслужить свои вины. Весною отправились  они
из Верхнего Острога на Большую реку. В начале апреля  они  взяли  Камчатский
острожек, между реками Быстрою и Гольцовкою (где ныне  Русский  Большерецкий
Острог). Они там и засели, и жили до конца мая.
     У 44. 22-го мая  приплыло  к  оному  острожку  множество  камчадалов  и
курильцев и осадили казаков с  криком  и  угрозами.  23-го  казаки,  отслужа
молебен (с ними был архимандрит Мартиян от Филофея, митрополита  тобольского
и сибирского, в 1705 году  отправленный  в  Камчатку  для  проведания  слова
божия), выслали половину своих людей на вылазку.  Сражение  продолжалось  до
вечера. Казаки одолели,  потеряв  три  человека  убитыми.  Дикарей  убито  и
потоплено столько, что Большая река запрудилась их трупами. После сей победы
все Большерецкие острожки покорились и стали ясак платить по-прежнему.
     У 45. После того ходили бунтовщики  в  Курильскую  землицу  и  были  за
проливом на первом Курильском острову и жителей обложили впервые ясаком.
     У 46. В том же 1711 году приехал на Камчатку Василий Севастьянов (он же
и Щепеткой) на смену Миронова, не ведая ничего об убиении трех  приказчиков.
Севастьянов стал собирать ясак в  Нижнем  и  Верхнем  Остроге.  -  Бунтовщик
Анцыфоров, узнав о его прибытии, сам  приехал  к  нему  в  Нижний  Острог  с
ясачной казною, собранной им в Большерецком.  Севастьянов  не  осмелился  ни
посадить его в тюрьму, ни чинить над ним следствие. Он  отправил  его  снова
сборщиком на Большую реку. Анцыфоров на обратном пути привел  в  повиновение
дикарей, живущих по Пенжинскому морю и рекам Колпаковой и Воровской.
     У 47. В феврале 1712 года Анцыфоров был убит от авачинских  камчадалов.
Узнав о его скором прибытии на Авачу, устроили  они  пространный  балаган  с
тайными подъемными дверями. Они приняли его с честию, лаской  и  обещаниями;
дали ему несколько аманатов из лучших своих людей и отвели ему  балаган.  На
другую ночь они сожгли его. Перед зажжением балагана они приподняли двери  и
звали своих аманатов, дабы те скорее побросались вон.  Несчастные  отвечали,
что они скованы и не могут тронуться, но приказывали  своим  товарищам  жечь
балаган и их не щадить, только бы сгорели казаки.
     Так погиб храбрый Анцыфоров, может быть предупредя заслуженную казнь  и
оставя по себе громкую память  и  пословицу  (см.  IV,  210):  "На  Камчатке
проживешь здорово семь лет, что ни сделаешь; а семь лет проживет,  кому  бог
велит".
     У 48. Ободренный смертью Анцыфорова, Щепеткой послал нарочных в Верхний
Острог, чтоб словить убийц трех приказчиков. Один был  схвачен,  привезен  в
Нижний Острог и в пытке показал,  что  Анцыфоров  имел  намерение  умертвить
Щепеткого, разбить оба острога, разграбить казну и бежать на острова, где  и
хотел поселиться со своими единомышленниками. Анцыфоров думал  произвести  в
действие свое намерение, когда приезжал в Нижний Острог с ясачным сбором, но
отложил оное, быв в слишком малолюдстве.
     У 49. В  1712  году  июня  8-го  Щепеткой,  оставя  в  Верхнем  Остроге
заказчиком Козырева, а в Нижнем Федора Ярыгина,  отправился  по  Олюторскому
морю до Олюторской реки. Не дошед за два дня до Глотова  жилья,  по  причине
мелкости и быстроты рек, оградился  он,  по  недостатку  в  лесе,  земляными
юртами. Олюторы ежедневно на него нападали. Он  послал  в  Анадырск,  требуя
подвод и помощи; а сам с 84 человеками оставался в  своем  остроге  до  9-го
января 1713 года. Шестьдесят человек и несколько оленных  подвод  наконец  к
нему прибыли, и ясачный сбор довезен до Якутска в январе 1714-го года; оного
сбора казна не получала с самого 1707 года. Он состоял в 332 сорока соболей,
3282 лисиц красных, 7 бурых, 41 сиводушчетых да 259 морских бобров.
     У 50. Вскоре после отъезда Щепеткого заказчик Верхнего Острога Кыргызов
(Козырев?) приплыл на батах  в  Нижний  Острог,  овладел  оным,  мучил  Фед.
Ярыгина свинцовыми кистенями да клячом вертел ему голову, а других людей  на
дыбу подымал (также и тамошнего попа). Ярыгина принудил постричься в монахи,
сдал  острог  казаку  Богдану  Канашеву,  а  сам,   подговоря   18   человек
нижношантальцев, возвратился в Верхний Острог.
     У 51. 10-го сентября 1712-го года прибыл на Камчатку  Василий  Колесов,
уже бывший  там  приказчиком,  и  из  казацких  пятидесятников  пожалованный
дворянином по московскому списку. Он  из  Якутска  отправлен  был  на  смену
Севастьянову в 1711 году и дорогою получил указ о розыске над убийцами  трех
приказчиков. По прибытии своем он казнил  двух  человек  смертию,  других  -
торговою  казнию.  Иван  Козыревский,  по   смерти   Анцыфорова   бывший   в
Большерецком Остроге приказчиком, высечен плетьми; но Кыргызов не пошел  под
суд к Колесову, острога своего ему не сдал и с 30  человеками,  при  пушках,
приехал  к  Нижнему  Острогу,  грозясь  его  разорить;  в  это  самое  время
большерецкие казаки приехали туда с повинною.
     У 52. Колесов, опасаясь, чтоб обе сии стороны не соединились,  запретил
было ехать всем им в острог. Но Кыргызов  не  послушался,  въехал  со  всеми
своими людьми, стал содержать крепкий караул днем и ночью.  Он  требовал  от
Колесова, чтоб сей дал ему указ идти на проведывание острова Карагинского, а
между тем подговаривал нижнешантальских казаков. Не успев ни  в  том,  ни  в
другом, возвратился он в Верхний  Острог.  Казаки  его  разделились  на  две
стороны, не видя надежды сделать  суда  и  мимо  Нижнего  проплыть  в  море.
Кыргызова посадили в казенку. Колесов (в 1713 году) принял  Верхний  Острог,
Кыргызова с главными сообщниками казнили смертию, других  кнутом;  послушные
служивые пожалованы  в  конные  казаки,  а  заказчики  -  в  дети  боярские.
Козыревского с 55 казаками и двумя пушками послал Колесов  на  Большую  реку
строить суда и заслуживать свои вины, проведывая новых островов и  Японского
царства.
     У 53. Козыревский исполнил сие поручение.  Он  привел  в  ясак  жителей
Курильской Лопатки, покорил первые два Курильские острова и привез  Колесову
известие о торговле сих островов с купцами города Матмая (IV, 214).
     У 54. Колесова в 1713 г. сменил дворянин Иван  Енисейский.  Он  заложил
церковь на Ключах.  Туда  перенесен  и  Нижний  Острог,  ибо  прежнее  место
окружено болотами и водою понимается. Новый сей острог и с церковью сожжен в
1731 году, во время Камчатского бунту.
     У 55. При нем был поход на авачинских дикарей, некогда изменою  убивших
Анцыфорова. Их осадили в их остроге и две недели держали в осаде;  камчадалы
отразили храбро два приступа. Наконец были сожжены и перерезаны. Противу них
было сто  двадцать  казаков  да  150  покоренных  дикарей.  Также  взят  был
приступом камчатский острожек Паратун. С того времени  авачинские  камчадалы
стали платить ясак ежегодный, а не повольный, как то было прежде.
     У 56. Енисейский весною 1714 года  отправился  вместе  с  Колесовым  на
судах по Олюторскому морю. Оба везли свой ясак. В августе дошли они до  реки
Олюторской благополучно.  Там  встретили  они  дворянина  Афанасия  Петрова,
который разбил олюторов и, разоря их острог Большой Посад, строил Олюторский
Острог. При  нем  было  много  анадырских  казаков  и  юкагирей.  Здесь  они
осеневали, и зимним путем все три дворяне отправились вместе в  Якутск  (см.
ясак их IV, 216).
     У 57. Юкагиры, бывшие при Афанасии Петрове, сильно на  него  негодовали
за обиды и притеснения. Он их не отпускал на их промыслы, брал их в  подводы
под камчатскую казну, хотя по указу должен был  брать  коряцкие  подводы,  и
проч. Декабря 2-го, не доходя  до  Акланского  Острога,  они  его  убили  на
Таловской вершине и  казну  разграбили.  Колесов  и  Енисейский  спаслися  в
Акланский Острог с 16 человеками. Но юкагиры их осадили и угрозами принудили
коряков их умертвить. Казна досталась не токмо дикарям, но и нашим  казакам,
ибо юкагиры торговали с ними, меняя соболей  и  лисиц  на  китайский  табак.
Таким образом пятидесятник Алексей Петриловский наменял,  между  прочим,  20
сороков соболей (которые с него в казну и отправлены, когда стали доискивать
разграбленный ясак).
     У 58. Коряки Пенжинского моря уговорены и в ясак приведены уже  в  1720
году якутским дворянином Степаном Трифоновым.  По  убиении  же  трех  дворян
намерены они были напасть на Анадырск и подговаривали к тому чукчей.
     У 59. После того казну через  Анадырск  уже  не  высылали,  а  проведан
морской путь в Охотск, а путь через Анадырск совсем оставлен, кроме  посылок
с письмами. На той дороге с 1703 года погибло до  двухсот  русских.  Морской
путь открыт в 1715 году якутским казаком Козьмою Соколовым, отправленным  от
полковника Якова Елчина, при управлении Алексея Петриловского.
     У 60. Петриловский, назначенный  в  приказчики,  превзошел  всех  своих
предшественников в жадности и лютости. Один из казаков замучен им в вилах до
смерти. Казаки, по наущению Козьмы Соколова, посадили его в тюрьму  и  взяли
пожитки его в казну. Они превосходили казну, собранную в два  года  со  всей
Камчатки (IV, 219).
     У 61. Беспокойства между туземцами были незначительны (IV, 220).
     У 62. Петриловского сменил  Козьма  Вежлицев,  после  сего  приехал  из
Анадырска в приказчики Козьма Григорьев  Камкин.  В  1718  году  из  Якутска
прибыли три приказчика: Иван Уваровский (в Нижний), Иван Поротов (в Верхний)
и Василий Кочанов  (в  Большерецкий)  Остроги.  Сей  последний  свержен  был
казаками и на полгода посажен в тюрьму. Он бежал. Мятежники взяты в Тобольск
и наказаны.
     У 63. Приказчиков сменил в 1719 году дворянин Иван Харитонов. Он  ходил
на сидячих коряков, на Паллан-реку, и  там  убит  изменнически.  Казаки  его
успели спастись и сожгли убийц в их юрте.
     У 64. Приказчики приезжали ежегодно; возмущений от  дикарей  важных  не
было, били по два, по три человека сборщиков в Курилах и на Аваче.
     У 65. В 1720 году описывали Курильские острова навигаторы Иван Евреинов
и Федор Лузин и доезжали почти до Матмая.
     У 66. В 1728 году была первая камчатская Экспедиция  и  возвратилась  в
Петербург в 1730 году.
     У 67. Наконец в 1729  году  прибыла  в  Камчатку  партия  при  капитане
Дмитрии Павлуцком и якутском Казачьем голове Афанасии Шестакове  (убитом  от
чукоч в 1730 году). (Смотри наказ им данный IV, 222.)
     У 68. В том же 1729  г.  пятидесятник  Штинников  взят  под  стражу  за
убиение японцев, бурею занесенных на камчатские берега. (Смотри  пространную
повесть о том IV, 222 в примеч.)
     У 69. В 1730 г. сбирал ясак на Камчатке служивый Иван Новгородов,  а  в
1731 году пятидесятник Михаил Шехудрин; главные причины бунта Камчатского.
     У 70. Открытие пути через Пенжинское море имело  важное  следствие  для
Камчатки. Суда с казаками приходили ежегодно, экспедиции следовали  одна  за
другою. Дикари не смели возмущаться. Когда же капитан Беринг отбыл в Охотск,
а партия поплыла к Анадырю, дабы соединиться  там  с  Павлуцким  и  идти  на
немирных чукчей, тогда камчадалы решились исполнить давние свои замыслы.
     У 71. Во всю зиму нижнешантальские,  ключевские  и  еловские  камчадалы
разъезжали будто бы в гости по всей Камчатке, уговаривая и приуготовляя всех
к общему возмущению. По убиению Шестакова распустили  они  слух,  что  чукчи
идут на Камчатку войною, усыпляя тем подозрение казаков. Они намерены были у
морских гаваней учредить караулы, приезжих  служивых  принимать  ласково,  а
дорогою убивать изменнически,  и  всеми  мерами  до  Анадырска  известий  не
допускать.
     У 72. Главный начальник бунту был еловский таион Федор Харчин, да  дядя
его Голгочь, ключевский таион.
     У  73.  Последний  приказчик  камчатский  Шехудрин  выехал   с   ясаком
благополучно; партия близ устья Камчатки сгрузилась на судно и вышла в  море
для похода к Анадырску. Камчадалы, бывшие у ней в подводах, не дождавшись ее
отбытия, поспешили дать знать бунтующим  таионам,  дожидавшимся  на  Ключах.
20-го июля 1731 года камчадалы на батах устремились вверх по  Камчатке,  бия
казаков, зажигая летовья, забирая баб и  детей  и  проч.  Харчин  и  Голгочь
прибыли немедленно в Острог (Нижний)  и  зажгли  попов  двор,  с  намерением
приманить на пожар казаков, как охотников, что им и удалось.  Все  казаки  с
женами и детьми были перерезаны. Все дома сожжены, кроме церкви и  крепости,
где  хранилось  имение  русских;  немногие  спаслись  и  приехали  на  устье
Камчатки.
     У 74. К счастью, партия еще стояла  за  нечаянно  восставшим  противным
ветром. Поход к Анадырю  был  остановлен.  Надлежало  удержать  завоеванное,
прежде нежели думать о новых завоеваниях.
     У 75. Между тем ключевской есаул Чегечь, остававшийся у моря, узнав  от
русских беглецов о взятии Острога, поспешил туда со своими  людьми,  побивая
всех встречных казаков, и объявил Харчину, что партия в море  еще  не  ушла.
Мятежники испугались; они засели во взятом остроге и  дали  знать  вверх  по
Камчатке, чтобы все жители съезжались к ним в  завоеванный  острог.  Но  они
сделать того не успели.
     У 76. Они вкруг острога  сделали  каменную  стену,  разобрав  церковную
трапезу, разделили между собою казачьи пожитки, нарядились в их платья, иные
в женские,  другие  в  поповские.  Стали  плясать,  шаманить  и  объедаться.
Новокрещенный Федор Харчин призвал Савина, новокрещенного грамотея, надел на
него поповские ризы и велел ему петь молебен, за что и подарил ему  тридцать
лисиц. (Смотри IV, 229.)
     У  77.  Командир  партии,  штурман  Яков  Генс,  отправил  21-го   июля
шестьдесят  человек  к  взятому  острогу,  обещая  прощение   и   приказывая
покориться. Бунтовщики не послушались. Харчин кричал им со стены:  "Я  здесь
приказчик, я сам буду ясак собирать; вы, казаки, здесь не нужны".
     У 78. Казаки послали к Генсу за пушками. Получив оные, 26  июля  начали
они стрелять по острогу; вскоре оказались проломы. Осажденные стали  робеть,
и пленные казачки начали убегать  из  острога.  Харчин,  видя  невозможность
защищаться, оделся в женское платье и бежал.
     У 79. За ним пустилась погоня; но он так резво бегал, что мог достигать
оленей. Его не догнали.
     У 80. После того человек тридцать сдалось.  Прочие  были  перестреляны.
Чегечь оборонялся храбро. От стрельбы во время приступа загорелась пороховая
казна; острог, кроме одной  церкви,  обращен  был  в  пепел.  Все  камчадалы
погибли, не  спаслись  и  те,  которые  сдались.  Ожесточенные  казаки  всех
перекололи. Русских убито четыре человека на приступе. Церковь,  по  отбытии
русских, сожжена камчадалами.
     У 81. Камчадалы Камакова острожка готовы были пристать к Харчину (всего
сто человек); к счастию,  партия  не  дала  им  на  то  времени.  Малолюдные
острожки непременно последовали бы их примеру.
     У 82. Харчин соединился с другими таионами и был готов плыть к  морю  -
дать бой со служивыми. Но при реке  Ключевке,  при  самом  его  выступлении,
встречен он был партиею. Произошло сражение. Он отступил на высокое место по
левую сторону Ключевки. Казаки стали по правой.
     У 83. Харчин думал сперва  угрозами  принудить  партию  возвратиться  в
море, но потом, стоя у реки, пустился в переговоры. Харчин потребовал одного
аманата и пошел в стан казачий. Он обещался привести в повиновение сродников
своих и подчиненных. Его обласкали и отпустили назад. Но он прислал сказать,
что сродники его на то не согласились. Брат Харчина и таион Тавачь  остались
с казаками.
     У 84. На другой день Харчин, пришед к реке, потребовал опять аманатов и
допущение к новым  переговорам.  Казаки  на  то  согласились.  Но  когда  он
переехал к ним, то они его схватили, а своим аманатам, плывшим с камчадалами
в лодке, закричали, чтоб они побросались в  реку;  между  тем,  чтоб  их  не
закололи,  прицелились  к  камчадалам  ружьями.  Те   разбежались,   аманаты
спаслись. Камчадалы  рассеяны  двумя  пушечными  выстрелами.  Верхнееловский
таион Тигиль побежал со своим родом к вершинам  Еловским,  ключевской  таион
Голгочь - вверх по Камчатке,  прочие  -  по  другим  местам;  но  казаки  их
преследовали и всех истребили. Тигиль, долго сопротивляясь, переколол  своих
жен и детей и сам себя умертвил. Голгочь убит от своих за то, что он разорял
их острожки на реках Шапиной и Козыревской, когда они не хотели  пристать  к
его бунту.
     У 85. Между  тем  вся  Камчатка  восстала.  Дикари  стали  соединяться,
убивать повсюду русских, лаской и угрозою  вовлекая  в  возмущение  соседей;
казаки Острогов Верхнего и Большерецкого ходили по Пенжинскому морю, поражая
всюду мятежников. Наконец соединилась с ними команда из Нижнего Острога. Они
пошли на Авачу противу трехсот тамошних мятежников и, разоряя их укрепленные
острожки, насытясь убийством, обремененные  добычею,  возвратились  на  свои
места.
     У 86. Якутского полку маиор Мерлин прибыл  вскоре  на  Камчатку.  Он  и
Павлуцкий жили там до 1739-го года. Они построили Нижний  Камчатский  Острог
ниже устья Ратуги. Им поручено следствие. Иван Новгородов, Андрей  Штинников
и Сапожников повешены, также  и  человек  шесть  камчадалов.  Прочие  казаки
высечены, кто кнутом, кто плетьми. Камчадалы,  бывшие  у  них  в  крепостной
неволе, отпущены на волю, и впредь запрещено их кабалить.
     У 87. До царствования имп. Елисаветы Петровны не  было  и  ста  человек
крещенных.





     Сибирь уже была покорена.
     Приказчики услыхали о Камчатке.
     Описание Камчатки.
     Жители оной.
     Федот Кочевщик.
     Атласов, завоеватель Камчатки.

     Завоевание  Сибири  постепенно  совершалось.  Уже  все   от   Лены   до
Анадыря-реки, впадающие в Ледовитое море, были  открыты  казаками,  и  дикие
племена, живущие на их берегах или кочующие по тундрам  северным,  были  уже
покорены  смелыми  сподвижниками   Ермака.   Выявились   смельчаки,   сквозь
неимоверные препятствия и опасности устремлявшиеся -  посреди  враждебных  и
диких племен, приводили их под высокую царскую руку, налагали на них ясак  и
бесстрашно селились между ими в своих жалких острожках.




     Воспоминания




     Державина видел я только однажды в жизни, но никогда  того  не  забуду.
Это было в 1815 году, на публичном экзамене в  Лицее.  Как  узнали  мы,  что
Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг вышел на лестницу,  чтоб
дождаться его и поцеловать ему руку, руку,  написавшую  "Водопад".  Державин
приехал. Он вошел в сени, и Дельвиг услышал,  как  он  спросил  у  швейцара:
"Где, братец, здесь нужник?" Этот прозаический вопрос разочаровал  Дельвига,
который отменил свое намерение и возвратился в залу. Дельвиг это рассказывал
мне с удивительным простодушием и веселостию. Державин был  очень  стар.  Он
был в мундире и в плисовых сапогах. Экзамен наш очень его утомил. Он  сидел,
подперши голову  рукою.  Лицо  его  было  бессмысленно,  глаза  мутны,  губы
отвислы; портрет его (где представлен он в колпаке и халате) очень похож. Он
дремал до тех пор, пока не начался экзамен в  русской  словесности.  Тут  он
оживился, глаза заблистали; он преобразился весь.  Разумеется,  читаны  были
его стихи, разбирались его стихи, поминутно хвалили его стихи. Он  слушал  с
живостию необыкновенной. Наконец вызвали меня. Я прочел мои "Воспоминания  в
Царском Селе", стоя в  двух  шагах  от  Державина.  Я  не  в  силах  описать
состояния души моей: когда дошел я до стиха,  где  упоминаю  имя  Державина,
голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом ...
Не помню, как я кончил свое чтение, не помню, когда убежал. Державин  был  в
восхищении; он меня требовал, хотел обнять... Меня искали, но не нашли...


     Вышед из Лицея...

     1824. Ноября 19. Михайловское.

     Вышед из Лицея, я почти тотчас уехал в Псковскую деревню  моей  матери.
Помню, как обрадовался сельской жизни, русской бане, клубнике  и  проч.,  но
все это нравилось мне недолго. Я любил и доныне люблю шум и толпу и согласен
с Вольтером в том, что деревня est le premier...


     Встреча с П. А. Ганнибалом

     ... попросил водки. Подали водку. Налив рюмку  себе,  велел  он  и  мне
поднести; я не поморщился - и тем,  казалось,  чрезвычайно  одолжил  старого
арапа. Через четверть часа он опять попросил водки и повторил это раз 5  или
6 до обеда. Принесли ... кушанья поставили...




     ....лены печатью вольномыслия.

     Болезнь остановила на время образ  жизни,  избранный  мною.  Я  занемог
гнилою горячкой. Лейтон за меня не отвечал. Семья моя была  в  отчаянье;  но
через 6 недель  я  выздоровел.  Сия  болезнь  оставила  во  мне  впечатление
приятное. Друзья  навещали  меня  довольно  часто;  из  разговоры  сокращали
скучные вечера. Чувство выздоровления -  одно  из  самых  сладостных.  Помню
нетерпение, с которым ожидал  я  весны,  хоть  это  время  года  обыкновенно
наводит на меня тоску и даже вредит  моему  здоровью.  Но  душный  воздух  и
закрытые окны так мне надоели во время  болезни  моей,  что  весна  являлась
моему воображению со всею поэтической своей прелестию. Это  было  в  феврале
1818 года. Первые восемь томов "Русской истории" Карамзина вышли в  свет.  Я
прочел их в моей постеле с жадностию и со  вниманием.  Появление  сей  книги
(так и быть надлежало) наделало много шуму и произвело сильное  впечатление,
3000 экземпляров разошлись  в  один  месяц  (чего  никак  не  ожидал  и  сам
Карамзин) - пример единственный в нашей земле. Все, даже  светские  женщины,
бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную.  Она  была
для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена  Карамзиным,  как
Америка - Коломбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили.  Когда,  по
моему выздоровлению, я снова  явился  в  свет,  толки  были  во  всей  силе.
Признаюсь, они были в состоянии отучить всякого от охоты к славе. Ничего  не
могу вообразить глупей светских суждений, которые удалось мне слышать насчет
духа и слова "Истории" Карамзина. Одна дама, впрочем, весьма почтенная,  при
мне, открыв вторую часть,  прочла  вслух:  ""Владимир  усыновил  Святополка,
однако не любил его..." Однако!..  Зачем  не  но?  Однако!  как  это  глупо!
чувствуете ли всю ничтожность вашего Карамзина? Однако!" - В журналах его не
критиковали. Каченовский бросился на одно предисловие.
     У нас никто не в состоянии исследовать огромное  создание  Карамзина  -
зато никто не сказал спасибо человеку, уединившемуся  в  ученый  кабинет  во
время самых лестных успехов и посвятившему целых 12 лет жизни  безмолвным  и
неутомимым трудам. Ноты "Русской истории" свидетельствуют обширную  ученость
Карамзина, приобретенную им уже в тех летах, когда  для  обыкновенных  людей
круг образования и познаний давно  окончен  и  хлопоты  по  службе  заменяют
усилия к  просвещению.  Молодые  якобинцы  негодовали;  несколько  отдельных
размышлений  в  пользу  самодержавия,  красноречиво   опровергнутые   верным
рассказом событий, казались им верхом варварства и унижения.  Они  забывали,
что Карамзин печатал "Историю" свою в России; что государь, освободив его от
цензуры, сим знаком доверенности  некоторым  образом  налагал  на  Карамзина
обязанность всевозможной скромности и умеренности. Он  рассказывал  со  всею
верностию историка, он везде ссылался на источники - чего же более требовать
было от него? Повторяю, что "История государства Российского" есть не только
создание великого писателя, но и подвиг честного человека.
     Некоторые из людей светских  письменно  критиковали  Карамзина.  Никита
Муравьев,  молодой  человек,  умный  и  пылкий,  разобрал  предисловие   или
введение: предисловие!.. Мих. Орлов в письме к Вяземскому  пенял  Карамзину,
зачем в начале "Истории" не поместил он какой-нибудь  блестящей  гипотезы  о
происхождении славян, то есть требовал романа в  истории  -  ново  и  смело!
Некоторые остряки за  ужином  переложили  первые  главы  Тита  Ливия  слогом
Карамзина. Римляне  времен  Тарквиния,  не  понимающие  спасительной  пользы
самодержавия, и Брут, осуждающий на смерть своих сынов, ибо редко основатели
республик славятся нежной чувствительностию, - конечно, были  очень  смешны.
Мне приписали одну из лучших русских эпиграмм;  это  не  лучшая  черта  моей
жизни.

     Кстати, замечательная черта. Однажды начал он  при  мне  излагать  свои
любимые парадоксы. Оспоривая его, я сказал: "Итак, вы рабство  предпочитаете
свободе". Карамзин вспыхнул и назвал меня  своим  клеветником.  Я  замолчал,
уважая самый гнев прекрасной души.  Разговор  переменился.  Скоро  Карамзину
стало совестно и, прощаясь со мною, как обыкновенно, упрекал  меня,  как  бы
сам извиняясь в своей горячности: "Вы  сегодня  сказали  на  меня,  чего  ни
Шихматов, ни Кутузов на меня не говорили". В течение шестилетнего знакомства
только в этом случае упомянул он при мне о своих неприятелях, против которых
не имел он, кажется, никакой злобы; не говорю  уж  о  Шишкове,  которого  он
просто полюбил. Однажды, отправляясь в Павловск и  надевая  свою  ленту,  он
посмотрел на меня наискось и не мог удержаться от смеха. Я прыснул, и мы оба
расхохотались...




     Из Азии переехали мы в Европу {1} на корабле. Я  тотчас  отправился  на
так названную Митридатову гробницу (развалины какой-то  башни);  там  сорвал
цветок для памяти и на другой день потерял без всякого сожаления.  Развалины
Пантикапеи не сильнее подействовали на мое воображение. Я видел следы  улиц,
полузаросший ров, старые кирпичи - и только. Из Феодосии  до  самого  Юрзуфа
ехал я морем. Всю ночь не спал; луны не было, звезды блистали; передо  мною,
в тумане, тянулись полуденные горы... "Вот Чатырдаг", - сказал мне  капитан.
Я не различил его, да и не любопытствовал. Перед светом я заснул. Между  тем
корабль  остановился  в  виду  Юрзуфа.   Проснувшись,   увидел   я   картину
пленительную: разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали
казались ульями, прилепленными к горам; тополи, как зеленые колонны, стройно
возвышались между ними; справа огромный Аю-даг... и кругом это синее, чистое
небо, и светлое море, и блеск, и воздух полуденный...
     В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом; я  тотчас
привык  к  полуденной  природе  и  наслаждался  ею  со  всем  равнодушием  и
беспечностию  неаполитанского  lazzaroni1).  Я  любил,  проснувшись   ночью,
слушать шум моря, - и заслушивался целые часы. В  двух  шагах  от  дома  рос
молодой кипарис; каждое утро я навещал его и  к  нему  привязался  чувством,
похожим на дружество. Вот все, что пребывание мое в Юрзуфе оставило у меня в
памяти.
     Я объехал полуденный берег, и  путешествие  М.  оживило  во  мне  много
воспоминаний; но страшный переход его по  скалам  Кикенеиса  не  оставил  ни
малейшего следа в моей памяти. По  Горной  лестнице  взобрались  мы  пешком,
держа за хвост татарских лошадей наших. Это  забавляло  меня  чрезвычайно  и
казалось каким-то таинственным  восточным  обрядом.  Мы  переехали  горы,  и
первый предмет, поразивший меня, была береза, северная  береза!  Сердце  мое
сжалось: я начал уж тосковать о милом полудне,  хотя  все  еще  находился  в
Тавриде, все еще видел и тополи и виноградные лозы. Георгиевский монастырь и
его крутая лестница к морю оставили во мне сильное впечатление. Тут же видел
я и баснословные  развалины  храма  Дианы.  Видно,  мифологические  предания
счастливее для меня воспоминаний исторических; по крайней мере тут  посетили
меня рифмы. Я думал стихами. Вот они:

     К чему холодные сомненья?
     Я верю: здесь был грозный храм,
     Где крови жаждущим богам
     Дымились жертвоприношенья;
     Здесь успокоена была
     Вражда свирепой эвмениды:
     Здесь провозвестница Тавриды
     На брата руку занесла;
     На сих развалинах свершилось
     Святое дружбы торжество,
     И душ великих божество
     Своим созданьем возгордилось.

     ................Чадаев, помнишь ли былое?
     Давно ль с восторгом молодым
     Я мыслил имя роковое
     Предать развалинам иным?
     Но в сердце, бурями смиренном,
     Теперь и лень и тишина,
     И в умиленье вдохновенном,
     На камне, дружбой освященном,
     Пишу я наши имена.

     В Бахчисарай приехал я больной. Я прежде слыхал  о  странном  памятнике
влюбленного хана. К ** поэтически описывала мне его, называя la fontaine des
larmes.3) Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан; из заржавой железной
трубки по  каплям  падала  вода.  Я  обошел  дворец  с  большой  досадою  на
небрежение, в котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых
комнат. NN почти насильно повел меня по ветхой лестнице в развалины гарема и
на ханское кладбище.

     Но не тем
     В то время сердце полно было:

     лихорадка меня мучила.
     Что касается до памятника ханской любовницы, о котором говорит М., я об
нем  не  вспомнил,  когда  писал  свою  поэму,  а  то   бы   непременно   им
воспользовался.
     Растолкуй мне теперь, почему полуденный берег и  Бахчисарай  имеют  для
меня прелесть неизъяснимую? Отчего так сильно во мне желание вновь  посетить
места, оставленные мною с таким равнодушием? или воспоминание самая  сильная
способность души нашей, и им очаровано все, что подвластно ему?

     1 Из Тамани в Керчь (Прим. Пушкина.)




     15 октября 1827. Вчерашний день был для  меня  замечателен.  Приехав  в
Боровичи в 12 часов утра, застал я проезжающего в  постеле.  Он  метал  банк
гусарскому офицеру. Между тем я обедал. При расплате недостало мне 5 рублей,
я поставил их на карту и, карта за  картой,  проиграл  1600.  Я  расплатился
довольно сердито, взял взаймы 200 руб. и уехал, очень недоволен  сам  собою.
На следующей станции нашел я Шиллерова "Духовидца", но едва успел  прочитать
я первые  страницы,  как  вдруг  подъехали  четыре  тройки  с  фельдъегерем.
"Вероятно, поляки?" - сказал я хозяйке. "Да, -  отвечала  она,  -  их  нынче
отвозят назад". Я вышел взглянуть на них.
     Один из арестантов стоял, опершись у колонны. К нему  подошел  высокий,
бледный и худой молодой человек с черною бородою, в  фризовой  шинели,  и  с
виду настоящий жид - я и принял его за жида, и неразлучные  понятия  жида  и
шпиона произвели во мне обыкновенное  действие;  я  поворотился  им  спиною,
подумав, что он был потребован  в  Петербург  для  доносов  или  объяснений.
Увидев меня, он с живостию на меня взглянул. Я невольно обратился к нему. Мы
пристально смотрим друг на друга - и я узнаю Кюхельбекера. Мы кинулись  друг
другу в объятия. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял  меня  за  руку  с
угрозами и ругательством - я его не слышал.  Кюхельбекеру  сделалось  дурно.
Жандармы дали ему воды, посадили в тележку  и  ускакали.  Я  поехал  в  свою
сторону. На следующей станции узнал я, что их везут из Шлиссельбурга,  -  но
куда же? Луга




     В конце 1826 года я часто видался с одним дерптским студентом (ныне  он
гусарский офицер и променял свои немецкие книги,  свое  пиво,  свои  молодые
поединки на гнедую  лошадь  и  на  польские  грязи).  Он  много  знал,  чему
научаются в университетах, между тем как  мы  с  вами  выучились  танцевать.
Разговор его был прост и важен. Он имел  обо  всем  затверженное  понятие  в
ожидании собственной поверки. Его занимали такие предметы, о которых я и  не
помышлял. Однажды, играя со мною в шахматы и дав конем мат  моему  королю  и
королеве, он мне сказал при том: "Cholera-morbus подошла к нашим границам  и
через пять лет будет у нас".
     О холере имел я довольно  темное  понятие,  хотя  в  1822  году  старая
молдаванская княгиня, набеленная и  нарумяненная,  умерла  при  мне  в  этой
болезни. Я стал его расспрашивать. Студент объяснил  мне,  что  холера  есть
поветрие, что в Индии она поразила не только людей,  но  и  животных,  но  и
самые растения, что она желтой полосою стелется вверх по течению рек, что по
мнению некоторых она зарождается от гнилых плодов и прочее - все, чему после
мы успели наслыхаться.
     Таким образом, в дальном уезде Псковской губернии молодой студент и ваш
покорнейший слуга, вероятно одни во  всей  России,  беседовали  о  бедствии,
которое через пять лет сделалось мыслию всей Европы.
     Спустя пять лет я был в Москве,  и  домашние  обстоятельства  требовали
непременно моего присутствия в нижегородской деревне.  Перед  моим  отъездом
Вяземский показал мне письмо, только что им полученное: ему писали о холере,
уже перелетевшей из Астраханской губернии  в  Саратовскую.  По  всему  видно
было, что она не минует и Нижегородской (о Москве мы еще не беспокоились). Я
поехал с равнодушием, коим был обязан пребыванию моему между азиатцами.  Они
не боятся чумы, полагаясь на судьбу и на  известные  предосторожности,  а  в
моем воображении холера относилась к чуме, как элегия к дифирамбу.
     Приятели (у коих дела были в порядке или в  привычном  беспорядке,  что
совершенно одно), упрекали меня за то и важно говорили,  что  легкомысленное
бесчувствие не есть еще истинное мужество.
     На дороге встретил я Макарьевскую ярманку, прогнанную  холерой.  Бедная
ярманка!  она  бежала,  как  пойманная  воровка,  разбросав  половину  своих
товаров, не успев пересчитать свои барыши!
     Воротиться казалось мне малодушием; я поехал далее,  как,  может  быть,
случалось вам ехать на поединок: с досадой и большой неохотой.
     Едва успел я приехать, как узнаю,  что  около  меня  оцепляют  деревни,
учреждаются карантины. Народ ропщет,  не  понимая  строгой  необходимости  и
предпочитая зло неизвестности и загадочное  непривычному  своему  стеснению.
Мятежи вспыхивают то здесь, то там.
     Я занялся моими делами, перечитывая Кольриджа, сочиняя сказки и не ездя
по соседям.  Между  тем  начинаю  думать  о  возвращении  и  беспокоиться  о
карантине. Вдруг 2 октября получаю известие, что холера в Москве. Страх меня
пронял - в Москве... но об этом когда-нибудь  после.  Я  тотчас  собрался  в
дорогу и поскакал. Проехав 20 верст, ямщик мой останавливается: застава!
     Несколько мужиков с дубинами охраняли переправу через какую-то речку. Я
стал расспрашивать их. Ни они, ни я хорошенько не понимали, зачем они стояли
тут с дубинами и с повелением  никого  не  пускать.  Я  доказывал  им,  что,
вероятно, где-нибудь да учрежден карантин, что я не сегодня, так  завтра  на
него наеду, и в доказательство предложил им серебряный рубль. Мужики со мной
согласились, перевезли меня и пожелали многие лета.




     Несколько раз принимался я за ежедневные записки и всегда отступался из
лености; в 1821 году начал я свою биографию и несколько лет сряду  занимался
ею. В конце 1825 г., при открытии  несчастного  заговора,  я  принужден  был
сжечь сии записки. Они могли замешать многих и, может быть,  умножить  число
жертв. Не могу не сожалеть о их потере; я в них  говорил  о  людях,  которые
после сделались историческими лицами, с откровенностию дружбы или  короткого
знакомства. Теперь некоторая  театральная  торжественность  их  окружает  и,
вероятно, будет действовать на мой слог и образ мыслей.
     Зато буду осмотрительнее в своих показаниях, и если записки будут менее
живы, то более достоверны.
     Избрав себя лицом, около  которого  постараюсь  собрать  другие,  более
достойные замечания, скажу несколько слов о моем происхождении.

     Мы ведем свой род от прусского выходца Радши  или  Рачи  (мужа  честна,
говорит летописец, то есть знатного, благородного, выехавшего  в  Россию  во
время княжества  св.  Александра  Ярославича  Невского.  От  него  произошли
Мусины, Бобрищевы, Мятлевы,  Поводовы,  Каменские,  Бутурлины,  Кологривовы,
Шерефединовы и Товарковы. Имя предков моих  встречается  поминутно  в  нашей
истории. В малом числе знатных родов, уцелевших от кровавых опал царя  Ивана
Васильевича Грозного, историограф именует и  Пушкиных.  Григорий  Гаврилович
Пушкин принадлежит к числу самых  замечательных  лиц  в  эпоху  самозванцев.
Другой Пушкин во время междуцарствия, начальствуя отдельным войском, один  с
Измайловым, по словам Карамзина, сделал честно свое дело.  Четверо  Пушкиных
подписались под грамотою о избрании на царство Романовых,  а  один  из  них,
окольничий  Матвей  Степанович,  под   соборным   деянием   об   уничтожении
местничества (что мало делает чести его характеру). При  Петре  I  сын  его,
стольник Федор Матвеевич, уличен был в заговоре противу  государя  и  казнен
вместе с Цыклером и Соковниным. Прадед мой Александр Петрович был  женат  на
меньшой дочери графа Головина, первого андреевского кавалера. Он умер весьма
молод, в припадке сумасшествия зарезав  свою  жену,  находившуюся  в  родах.
Единственный сын его, Лев Александрович, служил в артиллерии и в 1762  году,
во время возмущения, остался верен Петру III. Он был посажен  в  крепость  и
выпущен через два года. С тех пор он уже в службу не вступал и жил в  Москве
и в своих деревнях.
     Дед мой был человек пылкий и  жестокий.  Первая  жена  его,  урожденная
Воейкова, умерла на соломе, заключенная им в домашнюю тюрьму за  мнимую  или
настоящую ее связь с французом, бывшим учителем его сыновей, и  которого  он
весьма феодально повесил  на  черном  дворе.  Вторая  жена  его,  урожденная
Чичерина, довольно от него натерпелась. Однажды велел он ей одеться и  ехать
с ним куда-то в гости. Бабушка была на сносях и чувствовала себя нездоровой,
но не смела отказаться. Дорогой она почувствовала муки. Дед мой велел кучеру
остановиться, и она в карете разрешилась - чуть ли не моим отцом. Родильницу
привезли домой полумертвую  и  положили  на  постелю  всю  разряженную  и  в
бриллиантах. Все это знаю я довольно темно. Отец мой никогда  не  говорит  о
странностях деда, а старые слуги давно перемерли.
     Родословная  матери  моей  еще  любопытнее.  Дед  ее  был   негр,   сын
владетельного князька. Русский посланник в Константинополе как-то достал его
из сераля, где содержался он аманатом, и отослал его Петру Первому вместе  с
двумя другими арапчатами. Государь крестил маленького Ибрагима в  Вильне,  в
1707 году, с  польской  королевою,  супругою  Августа,  и  дал  ему  фамилию
Ганибал. В крещении наименован он был Петром; но как он плакал  и  не  хотел
носить нового имени, то до самой смерти назывался Абрамом. Старший брат  его
приезжал в Петербург, предлагая за него выкуп.  Но  Петр  оставил  при  себе
своего крестника.  До  1716  году  Ганибал  находился  неотлучно  при  особе
государя, спал в его токарне, сопровождал его во всех походах; потом  послан
был в Париж, где несколько времени обучался в военном  училище,  вступил  во
французскую службу, во время испанской войны был  в  голову  ранен  в  одном
подземном сражении (сказано в рукописной  его  биографии)  и  возвратился  в
Париж, где долгое время жил в рассеянии большого света. Петр I  неоднократно
призывал его к себе, но Ганибал  не  торопился,  отговариваясь  под  разными
предлогами. Наконец государь написал ему, что он неволить  его  не  намерен,
что предоставляет его доброй воле возвратиться  в  Россию  или  остаться  во
Франции, но что, во всяком случае, он никогда  не  оставит  прежнего  своего
питомца. Тронутый Ганибал немедленно отправился в Петербург. Государь выехал
к нему навстречу и благословил образом Петра и Павла, который хранился у его
сыновей, но которого я не мог уж отыскать.  Государь  пожаловал  Ганибала  в
бомбардирскую роту Преображенского полка капитан-лейтенантом. Известно,  что
сам Петр был ее капитаном. Это было в 1722 году.
     После смерти Петра Великого судьба его переменилась. Меншиков, опасаясь
его влияния на императора Петра II,  нашел  способ  удалить  его  от  двора.
Ганибал был переименован в майоры Тобольского гарнизона и послан в Сибирь  с
препоручением  измерить  Китайскую  стену.  Ганибал  пробыл  там   несколько
времени, соскучился и самовольно возвратился в Петербург,  узнав  о  падении
Меншикова и надеясь на покровительство князей Долгоруких, с которыми был  он
связан. Судьба Долгоруких известна. Миних спас Ганибала, отправя его тайно в
ревельскую деревню, где и жил он около десяти лет в поминутном беспокойстве.
До самой кончины своей он не мог  без  трепета  слышать  звон  колокольчика.
Когда императрица Елисавета взошла на  престол,  тогда  Ганибал  написал  ей
евангельские слова: "Помяни мя, егда приидеши во царствие  свое".  Елисавета
тотчас призвала его ко двору, произвела его в бригадиры  и  вскоре  потом  в
генерал-майоры и в  генерал-аншефы,  пожаловала  ему  несколько  деревень  в
губерниях Псковской и Петербургской,  в  первой  Зуево,  Бор,  Петровское  и
другие, во второй Кобрино, Суйду и Таицы, также деревню Раголу, близ Ревеля,
в котором несколько времени был он обер-комендантом. При Петре III вышел  он
в отставку и умер философом (говорит его немецкий биограф) в 1781  году,  на
93 году своей жизни. Он написал было свои записки на французском языке, но в
припадке панического страха, коему был подвержен, велел их  при  себе  сжечь
вместе с другими драгоценными бумагами.
     В семейственной жизни прадед мой Ганибал так же был несчастлив,  как  и
прадед мой Пушкин. Первая жена его, красавица, родом  гречанка,  родила  ему
белую дочь. Он  с  нею  развелся  и  принудил  ее  постричься  в  Тихвинском
монастыре,  а  дочь  ее  Поликсену  оставил  при  себе,  дал  ей  тщательное
воспитание, богатое приданое, но никогда не пускал ее себе на глаза.  Вторая
жена его, Христина-Регина фон Шеберх, вышла за него в бытность его в  Ревеле
обер-комендантом и родила ему множество черных детей обоего пола.
     Старший сын его, Иван Абрамович, столь же достоин замечания, как и  его
отец. Он пошел в военную службу вопреки воле родителя, отличился  и,  ползая
на коленах, выпросил отцовское прощение. Под Чесмою он распоряжал брандерами
и был один из тех, которые спаслись с корабля, взлетевшего на воздух. В 1770
году он взял Наварин; в  1779  выстроил  Херсон.  Его  постановления  доныне
уважаются в полуденном краю России, где в 1821 году видел я  стариков,  живо
еще хранивших его память. Он поссорился с Потемкиным.  Государыня  оправдала
Ганибала и надела на него Александровскую ленту; но он оставил  службу  и  с
тех пор жил по большей части в Суйде, уважаемый всеми замечательными  людьми
славного века, между  прочими  Суворовым,  который  при  нем  оставлял  свои
проказы и которого принимал он, не завешивая зеркал и  не  наблюдая  никаких
тому подобных церемоний.
     Дед мой, Осип Абрамович (настоящее имя его было Януарий, но  прабабушка
моя  не  согласилась  звать  его  этим  именем,  трудным  для  ее  немецкого
произношения: Шорн шорт, говорила она, делат  мне  шорни  репят  и  дает  им
шертовск имя) - дед мой служил  во  флоте  и  женился  на  Марье  Алексеевне
Пушкиной, дочери тамбовского воеводы, родного брата деду отца моего (который
доводится внучатным братом моей матери). И сей брак был несчастлив. Ревность
жены и непостоянство мужа  были  причиною  неудовольствий  и  ссор,  которые
кончились  разводом.  Африканский  характер  моего  деда,  пылкие   страсти,
соединенные с ужасным легкомыслием, вовлекли его в удивительные заблуждения.
Он женился на  другой  жене,  представя  фальшивое  свидетельство  о  смерти
первой. Бабушка принуждена была подать просьбу на имя императрицы, которая с
живостию  вмешалась  в  это  дело.  Новый  брак  деда  моего  объявлен   был
незаконным, бабушке моей возвращена трехлетняя ее дочь, а дедушка послан  на
службу в Черноморский флот. Тридцать лет они жили розно. Дед мой умер в 1807
году,  в  своей  псковской  деревне,  от  следствий  невоздержанной   жизни.
Одиннадцать лет после того бабушка  скончалась  в  той  же  деревне.  Смерть
соединила их. Они покоятся друг подле друга в Святогорском монастыре.






     Семья моего отца - его воспитание - французы-учителя. - Вонт. секретарь
Мr. Martin. Отец и дядя в гвардии. Их литературные знакомства. -  Бабушка  и
ее мать - их бедность. - Иван Абрамович. - Свадьба отца. - Смерть Екатерины.
- Рождение Ольги. - Отец выходит в отставку, едет в Москву. - Рождение мое.

     Первые впечатления. Юсупов сад. - Землетрясение. - Няня. Отъезд  матери
в деревню. - Первые неприятности. - Гувернантки. Ранняя любовь.  -  Рождение
Льва. - Мои неприятные воспоминания. - Смерть Николая. - Монфор  -  Русло  -
Кат. П. и Ан. Ив. - Нестерпимое состояние. - Охота к чтению.  Меня  везут  в
Петербург. Езуиты. Тургенев. Лицей.

     Дядя Василий Львович. - Дмитриев. Дашков.  Блудов.  .....  Ан.  Ник.  -
Светская жизнь. - Лицей. Открытие. Государь. Малиновский, Куницын, Аракчеев.
- Начальники наши. - Мое положение. - Философические мысли. -  Мартинизм.  -
Мы прогоняем Пилецкого. -
     1812 год
     1813
     Государыня  в  Cарском  Селе.  Гр.  Кочубей.  Смерть   Малиновского   -
безначалие, Чачков, Фролов - 15 лет.
     1814
     Экзамен, Галич, Державин - стихотворство.
     Известие  о  взятии  Парижа.  -  Смерть  Малиновского.  Безначалие.   -
Больница. Приезд матери. Приезд отца. Стихи еtс. -  Отношение  к  товарищам.
Мое тщеславие.
     1815
     Экзамен - Стихи



     Кишинев. - Приезд мой из Кавказа и Крыму - Орлов - Ипсиланти -  Каменка
- Фонт. - Греческая революция - Липранди - 12 год - mort de sa  femme  -  le
renegat {1} - Паша арзрумский. Назад Вперед Примечания






     Дельвиг родился в Москве (1798 году,  6  августа).  Отец  его,  умерший
генерал-майором в 1828 году, был женат на девице Рахмановой.
     Дельвиг первоначальное образование получил в частном пансионе; в  конце
1811 года вступил он в Царскосельский  лицей.  Способности  его  развивались
медленно. Память у него была тупа, понятия ленивы. На 14-м году он  не  знал
никакого иностранного языка и не оказывал склонности ни к какой науке. В нем
заметна была только живость воображения. Однажды вздумалось  ему  рассказать
нескольким из своих товарищей поход 1807-го года, выдавая себя  за  очевидца
тогдашних происшествий. Его повествование было так живо  и  правдоподобно  и
так сильно подействовало на воображение молодых  слушателей,  что  несколько
дней около него собирался кружок любопытных, требовавших новых  подробностей
о походе. Слух о том дошел до нашего директора В. Ф.  Малиновского,  который
захотел услышать от самого Дельвига  рассказ  о  его  приключениях.  Дельвиг
постыдился признаться во лжи  столь  же  невинной,  как  и  замысловатой,  и
решился ее поддержать, что и сделал с удивительным успехом, так что никто из
нас не сомневался в истине его рассказов, покамест он  сам  не  признался  в
своем вымысле. Будучи еще пяти  лет  от  роду,  вздумал  он  рассказывать  о
каком-то чудесном видении и смутил им всю свою  семью.  В  детях,  одаренных
игривостию ума, склонность  ко  лжи  не  мешает  искренности  и  прямодушию.
Дельвиг, рассказывающий о таинственных своих видениях и о мнимых опасностях,
которым будто бы  подвергался  в  обозе  отца  своего,  никогда  не  лгал  в
оправдание какой-нибудь вины для избежания выговора или наказания.
     Любовь к поэзии пробудилась в нем рано. Он знал почти наизусть Собрание
русских стихотворений, изданное Жуковским. С Державиным он  не  расставался.
Клопштока, Шиллера и Гельти прочел он с  одним  из  своих  товарищей,  живым
лексиконом  и  вдохновенным  комментарием;  Горация  изучил  в  классе   под
руководством профессора Кошанского. Дельвиг никогда не  вмешивался  в  игры,
требовавшие проворства и силы; он предпочитал прогулки  по  аллеям  Царского
Села и разговоры с товарищами, коих умственные склонности сходствовали с его
собственными. Первыми его опытами в стихотворстве были  подражания  Горацию.
Оды "К Диону",  "К  Лилете",  "Дориде"  писаны  им  на  пятнадцатом  году  и
напечатаны в собрании его сочинений безо всякой перемены. В них уже  заметно
необыкновенное чувство  гармонии  и  той  классической  стройности,  которой
никогда он не изменял. В то время (1814 году) покойный  Влад.  Измайлов  был
издателем "Вестника Европы". Дельвиг послал ему свои первые опыты; они  были
напечатаны без имени его и привлекли внимание одного знатока, который,  видя
произведения нового, неизвестного пера, уже носящие на себе печать  опыта  и
зрелости, ломал себе голову, стараясь угадать тайну анонима. Впрочем,  никто
не обратил тогда внимания на ранние  опресноки  столь  прекрасного  таланта!
никто не приветствовал вдохновенного юношу, между тем как  стихи  одного  из
его товарищей, стихи посредственные, заметные только по некоторой легкости и
чистоте мелочной отделки, в то же время были расхвалены  и  прославлены  как
чудо! Но такова участь Дельвига: он не был оценен при  раннем  появлении  на
кратком своем поприще; он еще не оценен и теперь,  когда  покоится  в  своей
безвременной могиле!



     Я ехал с Вяземским из Петербурга в Москву. Дельвиг хотел меня проводить
до Царского Села. 10 августа 1830  поутру  мы  вышли  из  городу.  Вяземский
должен был нас догнать на дороге.
     Дельвиг  обыкновенно  просыпался  очень   поздно,   и   разбудить   его
преждевременно было почти невозможно. Но в этот день встал он в осьмом часу,
и у него с непривычки кружилась и болела голова. Мы принуждены были зайти  в
низенький трактир. Дельвиг позавтракал. Мы пошли  далее,  ему  стало  легче,
головная боль прошла, он стал весел и говорлив.
     Завтрак  в  трактире  напомнил  ему  повесть,  которую  намеревался  он
написать. Дельвиг долго обдумывал свои произведения, даже самые  мелкие.  Он
любил в разговорах развивать  свои  поэтические  помыслы,  и  мы  знали  его
прекрасные создания несколько лет прежде, нежели они были написаны. Но когда
наконец он их читал, выраженные в  звучных  гекзаметрах,  они  казались  нам
новыми и неожиданными.
     Таким образом русская его Идиллия, написанная в самый год  его  смерти,
была в первый раз рассказана  мне  еще  в  лицейской  зале,  после  скучного
математического класса.








     ...большой грузинский нос, а партизан  почти  и  вовсе  был  без  носу.
Давыдов является  к  Бенигсену:  "Князь  Багратион,  говорит,  прислал  меня
доложить вашему высокопревосходительству, что неприятель у нас  на  носу..."
"На каком носу, Денис Васильевич? - отвечает генерал. - Ежели на вашем,  так
он уже  близко,  если  же  на  носу  князя  Багратиона,  то  мы  успеем  еще
отобедать..."

     Жуковский дарит мне свои стихотворенья.

     28 ноября.

     Шишков и г-жа Бунина увенчали недавно князя Шаховского лавровым венком;
на этот случай сочинили  очень  остроумную  пиесу  под  названьем  "Венчанье
Шутовского". (Гимн на голос: de Bechamel.)

     Вчера в торжественном венчанье
     Творца "Затей"
     Мы зрели полное собранье
     Беседы всей;
     И все в один кричали строй:
     Хвала, хвала тебе, о Шутовской!
     Хвала, герой!
     Хвала, герой!
     Он злой Карамзина гонитель,
     Гроза баллад;
     В беседе добрый усыпитель,
     Хлыстову брат.
     И враг талантов записной!
     Хвала, хвала тебе, о Шутовской!
     Хвала, герой!
     Хвала, герой!
     Всей братьи дал свои он "Шубы",
     И все дрожат!
     Его величие не трубы -
     Свистки гласят.
     Он мил и телом и душой!
     Хвала, хвала тебе, о Шутовской!
     Хвала, герой!
     Хвала, герой!
     И вот под сенью обветшалой
     Старик седой!
     Пред ним вязанки прозы вялой,
     Псалтырь в десной.
     Кругом поэтов бледный строй:
     Хвала, хвала тебе, старик седой!
     О дед седой! (bis)
     И вдруг раздался за дверями
     И скрып и вой -
     Идут сотрудники с гудками
     И сам герой!
     Поет он гимн венчальный свой,
     Хвала, хвала тебе, о Шутовской!
     Хвала, герой!
     Хвала, герой!
     "Я князь, поэт, директор, воин -
     Везде велик,
     Венца лаврового достоин
     Мой тучный лик.
     Венчая, пойте всей толпой:
     Хвала, хвала тебе, о Шутовской!
     Хвала, герой!
     Хвала, герой!
     Писал я на друзей пасквили
     И на отца;
     Поэмы, тощи водевили -
     Им нет конца.
     И "Воды" я пишу водой.
     Хвала, хвала тебе, о Шутовской!
     Тебе, герой,
     Тебе, герой!..
     Еврей мой написал "Дебору",
     А я списал.
     В моих твореньях много сору -
     Кто ж их читал?
     Доволен, право, я собой.
     Хвала, хвала тебе, о Шутовской!
     Хвала, герой!
     Хвала, герой!"
     Потом к Макару и Ежовой
     Герой бежит.
     "Вот орден мой - венок лавровый,
     Пусть буду бит,
     Зато увенчан красотой!"
     Хвала, хвала тебе, о Шутовской!
     Хвала, горой!
     Хвала, герой!
     29 ноября. Итак, я счастлив был, итак, я наслаждался,
     Отрадой тихою, восторгом упивался...
     И где веселья быстрый день?
     Промчался летом сновиденья.
     Увяла прелесть наслажденья,
     И снова вкруг меня угрюмой скуки тень!..

     Я счастлив был!.. нет, я  вчера  не  был  счастлив;  поутру  я  мучился
ожиданьем, с неописанным волненьем стоя  под  окошком,  смотрел  на  снежную
дорогу - ее не видно было! -  наконец  я  потерял  надежду,  вдруг  нечаянно
встречаюсь с нею на лестнице, - сладкая минута!..  Он  пел  любовь,  но  был
печален глас,

     Увы! он знал любви одну лишь муку!
     Жуковский.

     Как она мила была! как черное платье пристало к милой Бакуниной!
     Но я не видел ее 18 часов - ах! какое положенье, какая мука! - - -
     Но я был счастлив 5 минут - - 10 декабря.
     Вчера написал я третью главу "Фатама, или Разума  человеческого:  Право
естественное". Читал ее С. С. и вечером с товарищами тушил свечки и лампы  в
зале. Прекрасное занятие для философа! - Поутру читал "Жизнь Вольтера".
     Начал я комедию - не знаю, кончу ли ее.
     Третьего дни хотел я  начать  ироническую  поэму  "Игорь  и  Ольга",  а
написал эпиграмму на Шаховского, Шихматова и Шишкова,  -  вот  она:  Угрюмых
тройка есть певцов:
     Шихматов, Шаховской, Шишков.
     Уму есть тройка супостатов:
     Шишков наш, Шаховской, Шихматов.
     Но кто глупей из тройки злой?
     Шишков, Шихматов, Шаховской!

     Летом напишу я "Картину Царского Села".
     1. Картина сада.
     2. Дворец. День в Царском Селе.
     3. Утреннее гулянье.
     4. Полуденное гулянье.
     5. Вечернее гулянье.
     6. Жители Царского Села.
     Вот главные предметы вседневных моих записок. Но это еще будущее.

     Вчера не тушили свечек; зато пели куплеты на голос: "Бери себе повесу".
Запишу, сколько могу упомнить:
     На Георгиевского
     Предположив - и дальше
     На грацию намек.
     Ну-с - Августин богослов,
     Профессор Бутервек.
     или: Над печкою богослов,
     А в печке Бутервек.
     Потом Ниобы группа,
     Кореджиев тьмо-свет,
     Прелестна грациозность
     И счастлив он, поэт.
     На Кайданова Потише, животины!
     Да долго ль, говорю?
     Потише - Бомгольм, Борнгольм,
     Еще раз повторю.
     На Карцева
     Какие ж вы ленивцы!
     Ну, на кого напасть?
     Да нуте-ка, Вольховский,
     Вы ересь понесли.
     А что читает Пушкин?
     Подайте-ка сюды!
     Ступай из класса с богом,
     Назад не приходи.
     А слышали ль вы новость?
     Наш доктор стал ленив.
     Драгуна посылает,
     или: ревнив
     И граф послал драгуна,
     Чтоб отпереть жену.
     А Камараж взбесился,
     Роспини обокрал;
     А Фридебург свалился,
     А граф захохотал.
     Наш доктор хромоглазый
     В банк выиграл вчера,
     А, следственно, гоняет
     Он лошадей с утра.
     На Шумахера Скажите мне шастицы,
     Как напрымер: wenn so,
     Je weniger und desto,
     Die Sonne scheint also.1)
     На Гакена Мольшать! я сам фидала,
     Мольшать! я гуфернер!
     Мольшать! - ты сам софрала -
     Пошалуюсь теперь.
     На Владиславлева Матвеюшка! дай соли,
     Нет моченьки, мой свет,
     Служил я государю
     Одиннадцать уж лет.
     На Левашова Bonjour, Messieurs, - потише!
     Поводьем не играй!
     Уж я тебя потешу .
     A quand l'équitation.2)
     На Вильмушку Лишь для безумцев, Зульма,
     Вино запрещено.
     А Вильмушке, поэту,
     Стихи писать грешно.
     или: А не даны поэту
     Ни гений, ни вино.
     На Зябловского и Петрова Какой столичный город,
     Желательно бы знать?
     А что такое ворот,
     Извольте мне сказать?
     На Иконникова Скажите: раз, два, три,
     Тут скажут все скоты:
     Да где ж ее взрасти?
     Да на святой Руси!
     На Куницына Известен третий способ:
     Через откупщиков;
     В сем случае помещик
     Владелец лишь земли. 17 декабря.
     Вчера провел я вечер с Иконниковым.
     Хотите  ли  видеть  странного  человека,  чудака,   -   посмотрите   на
Иконникова. Поступки его - поступки сумасшедшего; вы входите в его  комнату,
видите высокого, худого человека в черном сертуке, с шеей, окутанной  черным
изорванным платком. Лицо бледное, волосы  не  острижены,  не  расчесаны;  он
стоит задумавшись - кулаком нюхает табак из коробочки - он дико  смотрит  на
вас - вы ему близкий знакомый, вы ему родственник  или  друг  -  он  вас  не
узнает,  вы  подходите,  зовете  его  по  имени,  говорите  свое  имя  -  он
вскрикивает, кидается на шею, целует, жмет руку, хохочет задушевным голосом,
кланяется, садится, начинает речь, не доканчивает,  трет  себе  лоб,  ерошит
голову, вздыхает. Перед  ним  карафин  воды;  он  наливает  стакан  и  пьет,
наливает другой, третий, четвертый,  -  спрашивает  еще  воды  и  еще  пьет,
говорит о своем бедном положении - он  не  имеет  ни  денег,  ни  места,  ни
покровительства,  -  ходит  пешком  из  Петербурга  в  Царское  Село,  чтобы
осведомиться о каком-то месте, которое  обещал  ему  какой-то  шарлатан.  Он
беден, горд и дерзок, рассыпается в благодареньях за  ничтожную  услугу  или
простую  учтивость,  неблагодарен  и  даже  сердится  за  благодеянье,   ему
оказанное,   легкомыслен   до   чрезвычайности,   мнителен,    чувствителен,
честолюбив. Иконников имеет дарованья, пишет изрядно стихи и  любит  поэзию;
вы читаете ему свою пиесу - наотрез говорит он: такое-то  место  глупо,  без
смысла, низко; зато за самые посредственные стихи  кидается  вам  на  шею  и
называет вас гением. Иногда он учтив до бесконечности, в другое  время  груб
нестерпимо. Его любят - иногда, смешит он часто, а жалок почти всегда.
     Мои мысли о Шаховском
     Шаховской  никогда  не  хотел   учиться   своему   искусству   и   стал
посредственный стихотворец. Шаховской не  имеет  большого  вкуса,  он  худой
писатель - что ж он такой? - неглупый человек, который, замечая все  смешное
или замысловатое в обществах, пришед домой, все записывает и  потом  как  ни
попало вклеивает в свои комедии.
     Он написал "Нового Стерна": холодный пасквиль на Карамзина.
     Он написал водевиль  "Ломоносов":  представил  отца  русской  поэзии  в
кабаке, и заставил его немцам говорить русские свои стихи, и растянул на три
действия две или три занимательные сцены.
     Он написал "Казак-стихотворец"; в  нем  есть  счастливые  слова,  песни
замысловатые, но нет даже и тени ни завязки, ни развязки. - Маруся занимает,
но все прочие холодны и скучны.
     Не говорю о "Встрече незваных" - пустом  представлении,  без  малейшего
искусства или занимательности.
     Он написал поэму "Шубы" - и все дрожат. Наконец он написал "Кокетку". И
наконец написал он комедию -  хотя  исполненную  ошибок  во  всех  родах,  в
продолжение трех первых действий холодную и скучную и без  завязки,  но  все
комедию.
     Первые  ее  явления  скучны.  Князь  Холмский,  лицо  не   действующее,
усыпительный проповедник, надутый педант - и в Липецк приезжает  только  для
того, чтобы пошептать на ухо своей тетке в конце пятого действия.






     2 апреля. Вечер провел у Н. G. - прелестная гречанка.  Говорили  об  А.
Ипсиланти; между пятью греками я один говорил как грек:  все  отчаивались  в
успехе предприятия этерии. Я твердо уверен, что Греция восторжествует, а  25
000 000 турков оставят цветущую страну Эллады законным наследникам Гомера  и
Фемистокла. С крайним сожалением узнал я, что Владимиреско не имеет  другого
достоинства,  кроме  храбрости  необыкновенной  -  храбрости  достанет  и  у
Ипсиланти.
     3 апреля. Третьего  дни  хоронили  мы  здешнего  митрополита;  во  всей
церемонии более всего понравились мне  жиды:  они  наполняли  тесные  улицы,
взбирались  на  кровли  и  составляли  там  живописные  группы.   Равнодушие
изображалось на  их  лицах  -  со  всем  тем  ни  одной  улыбки,  ни  одного
нескромного движенья! Они боятся христиан и потому во сто крат благочестивее
их.
     Читал сегодня послание князя Вяземского к Жуковскому.  Смелость,  сила,
ум и резкость; но что за звуки! Кому был Феб из русских ласков.  Неожиданная
рифма Херасков не примиряет меня с такой какофонией. Баратынский - прелесть.
     9 апреля, утро провел с Пестелем; умный человек во  всем  смысле  этого
слова. "Mon cœur est materialiste, - говорит он, - mais ma  raison  s'y
refuse.  {1}  Мы  с  ним  имели   разговор   метафизический,   политический,
нравственный и проч. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю...
     Получил  письмо  от  Чедаева.  -  Друг  мой,  упреки  твои  жестоки   и
несправедливы; никогда я тебя не забуду. Твоя дружба мне  заменила  счастье.
Одного тебя может любить холодная душа моя. - Жалею, что не получил он  моих
писем: они его бы обрадовали. Мне надобно его видеть.
     В "Сыне отечества" напечатали одно письмо мое к Василию  Львовичу.  Это
меня взбесило; тотчас написал Гречу официальное письмо.
     Вчера князь Дм. Ипсиланти сказал мне, что греки перешли через  Дунай  и
разбили корпус неприятельский.
     4 мая был я принят в масоны.
     9 мая. Вот уже ровно год, как я оставил Петербург. Третьего дня писал я
к князю Ипсиланти, с молодым французом,  который  отправляется  в  греческое
войско. - Вчера был у кн. Суццо.
     Баранов умер. Жаль честного гражданина, умного человека.
     26 мая. Поутру был у  меня  Алексеев.  Обедал  у  Инзова.  После  обеда
приехали ко мне Пущин, Алексеев и Пестель - потом был я в  здешнем  остроге.
NB. Тарас Кирилов. Вечер у Крупенских.
     6 июня написал следующую записку:
     Avis a M-r Deguilly ex-officier francais.
     Il ne  suffit  pas  d'etre  un  Jean  Foutre,  il  faut  encore  l'etre
franchement.
     A la veille d'un foutu duel au sabre on n'ecrit pas sous les yeux de sa
femme des jeremiades et son testament etc. etc. {2}
     Оставим этого несчастного.


     ЗАПИСИ 1821 - 1830 гг.


     18  juillet.  1821.  Nouvelle  de  la  mort  de  Napolйon.   Bal   chez
l'archevкque armenien. 1821. {1}
     1822
     После обеда во сне видел Кюхельбекера.
     1 июля день счастливый.



     8 fйvrier la nuit 1824. Joue avec Schwarz  et  S.;  perdu;  soupe  chez
Comtesse Elise Woronzoff.
     1824. 19/7 avril mort de Byron.
     Mai 26. Voyage, vin de Hongrie.
     Juillet 30 - Turco in Italia.
     31 - depart.
     Aoet 9 - arrive а Michailovsky.2)
     5 сентября 1824. Une lettre de Elise Woronzoff.3)


     Июль
     Услышал о смерти Р., П., М., К., Б., 24.
     1 сентября 1826 известие о коронации.


     25 июля. Фанни. Няня Elisa e Claudio.4) Няня.
     2 октября.  Письмо  к  царю.  Le  cadavre5)  Dorliska  -  Вечер  у  кн.
Dolgorouky.
     16 октября 1828. С. П. Б. Ямская 33. Граф Толстой от государя.


     Владикавказ 22 мая 1829.
     25 мая. Коби.
     Душет. 27 мая.
     Арзрумская баня 14 июля - чума.
     18 июля. Арзрум - карантин. Обед у графа Паскевича - харем - сабля.


     9 сентября. Болдино 1830. Письмо от Natalie.
     25 сентября. Письмо от Natalie. Кистеневские крестьяне.
     19 октября. Сожжена Х песнь.


     ИЗ ДНЕВНИКА 1831 года

     26-го июля. Вчера государь император отправился в военные поселения  (в
Новгородской губернии) для усмирения возникших  там  беспокойств.  Несколько
офицеров и лекарей убито бунтовщиками. Их депутаты пришли в Ижору с повинной
головою и с распискою одного из офицеров, которого  пред  смертию  принудили
бунтовщики письменно показать, будто  бы  он  и  лекаря  отравливали  людей.
Государь говорил с депутатами мятежников, послал их назад, приказал во  всем
слушаться графа Орлова, посланного в поселения при первом известии о  бунте,
и обещал сам к ним приехать. "Тогда я вас прощу", - сказал он  им.  Кажется,
все усмирено, а если нет еще, то все усмирится присутствием государя.
     Однако же сие решительное средство, как последнее, не должно быть  всуе
употребляемо. Народ не должен привыкать к царскому лицу,  как  обыкновенному
явлению. Расправа полицейская должна одна вмешиваться в волнения площади,  -
и царский голос не должен угрожать ни картечью, ни кнутом.  Царю  не  должно
сближаться лично с  народом.  Чернь  перестает  скоро  бояться  таинственной
власти и начинает тщеславиться своими сношениями с государем. Скоро в  своих
мятежах она будет требовать появления его как  необходимого  обряда.  Доныне
государь, обладающий даром слова, говорил один; но может найтиться  в  толпе
голос для возражения.  Таковые  разговоры  неприличны,  а  прения  площадные
превращаются тотчас в рев и вой голодного зверя. Россия имеет 12000 верст  в
ширину; государь не может явиться везде, где может вспыхнуть мятеж.
     Покамест  полагали,  что  холера  прилипчива,  как  чума,  до  тех  пор
карантины были зло необходимое. Но коль скоро начали  замечать,  что  холера
находится в воздухе, то карантины должны были  тотчас  быть  уничтожены.  16
губерний вдруг  не  могут  быть  оцеплены,  а  карантины,  не  подкрепленные
достаточно цепию, военною силою, - суть  только  средства  к  притеснению  и
причины к общему  неудовольствию.  Вспомним,  что  турки  предпочитают  чуму
карантинам.  В  прошлом  году  карантины  остановили   всю   промышленность,
заградили путь обозам, привели в нищету подрядчиков и извозчиков, прекратили
доходы  крестьян  и  помещиков  и   чуть   не   взбунтовали   16   губерний.
Злоупотребления  неразлучны  с  карантинными  постановлениями,  которых   не
понимают ни употребляемые на то люди, ни народ. Уничтожьте карантины,  народ
не будет отрицать существования заразы, станет  принимать  предохранительные
меры и прибегнет к лекарям  и  правительству;  но  покамест  карантины  тут,
меньшее зло будет предпочтено большему и народ будет  более  беспокоиться  о
своем продовольствии,  о  угрожающей  нищете  и  голоде,  нежели  о  болезни
неведомой и коей признаки так близки к отраве.
     29-го. Третьего дня государыня родила великого князя Николая.  Накануне
она позволила фрейлине Россети выйти за Смирнова.
     Государь приехал перед самыми родами императрицы. Бунт  в  Новгородских
колониях усмирен его присутствием. Несколько генералов, полковников и  почти
все офицеры полков Аракчеевского и короля  Прусского  перерезаны.  Мятежники
имели списки мнимых отравителей, то есть и начальников и  лекарей.  Генерала
они засекли на плаце; над некоторыми жертвами убийцы  ругались.  Посадив  на
стул одного майора, они подходили к нему с шутками: "Ваше  высокоблагородие,
что это вы так побледнели? Вы сами не свои, вы  так  смирны",  -  и  с  этим
словом били его по лицу. Лекарей  убито  15  человек;  один  из  них  спасен
больными, лежащими в лазарете. Этот лекарь находился 12 лет в  колонии,  был
отменно любим солдатами за его усердие и добродушие. Мятежники отдавали  ему
справедливость, но хотели, однако ж, его зарезать, ибо и он стоял  в  списке
жертв. Больные вытребовали его из-под караула. Мятежники хотели было ехать к
Аракчееву в Грузино, чтоб убить его, а дом разграбить.  30  троек  были  уже
готовы. Жандармский офицер, взявший над  ними  власть,  успел  уговорить  их
оставить это намерение. Он было спас  и  офицеров  полка  Прусского  короля,
уговорив мятежников содержать несчастных под арестом; но после  его  отъезда
убийства  совершились.  Государь  обедал  в  Аракчеевском   полку.   Солдаты
встретили его с хлебом и медом. Арнт, находившийся  при  нем,  сказал  им  с
негодованием: "Вам бы должно вынести кутью". Государь собрал полк в  манеже,
приказал попу читать молитвы, приложился ко кресту и обратился к мятежникам.
Он разругал их, объявил, что не может их  простить,  и  требовал,  чтоб  они
выдали ему зачинщиков. Полк обещался. Свидетели с восторгом и  с  изумлением
говорят о мужестве и силе духа императора.
     Восемь полков, возмутившихся в Старой Руссе, получили повеление идти  в
Гатчино.
     Сентября 4. Суворов привез сегодня известие о взятии Варшавы.  Паскевич
ранен в бок. Мартынов и Ефимович убиты; Гейсмар ранен. -  Наших  пало  6000.
Поляки защищались отчаянно. Приступ  начался  24  августа.  Варшава  сдалась
безусловно 27. Раненый Паскевич сказал: "Du moins j'ai fait  mon  devoir"1).
Гвардия все время стояла под ядрами. Суворов был два раза на переговорах и в
опасности быть повешенным. Государь пожаловал его полковником в  Суворовском
полку. Паскевич сделан князем и светлейшим. Скржнецкий скрывается;  Лелевель
при Раморино;  Суворов  видел  в  Варшаве  Montebello  (Lannes),  Высоцкого,
начинщика революции, гр. А. Потоцкого и других. Взятие  под  стражу  еще  не
началось. Государь тому удивился; мы также.
     На днях  скончался  в  Петербурге  Фон-Фок,  начальник  3-го  отделения
государевой канцелярии (тайной полиции), человек добрый, честный и  твердый.
Смерть его есть бедствие общественное. Государь сказал: "J'ai perdu Fock; je
ne puis que le pleures et me plaindre de n'avoir pas pu l'aimer"2).  Вопрос:
кто будет на его месте? важнее другого вопроса: что сделаем с Польшей?
     Мнение Жомини о польской кампании: Главная  ошибка  Дибича  состояла  в
том, что  он,  предвидя  скорую  оттепель,  поспешил  начать  свои  действия
наперекор здравому смыслу, 15 дней разницы не сделали бы. Счастие во  многом
помогло Паскевичу: 1) Он не мог перейти со всеми силами Вислу; но на  Палена
Скржнецкий не напал. 2) Он  должен  был  пойти  на  приступ,  а  из  Варшавы
выступило 20000 и ушли слишком далеко. Ошибка Скржнецкого  состояла  в  том,
что он  пожертвовал  8000  избранного  войска  понапрасну  под  Остроленкой.
Позиция его была чрезвычайно сильная, и Паскевич опасался ее. Но Скржнецкого
сменили недовольные его действиями или  бездействием  начальники  мятежа,  и
Польша погибла.
     "Сколько в суворовском полку осталось?" - спросил государь у  Суворова.
- "300 человек, ваше величество". - "Нет, 301: ты в нем полковник".


     ЗАПИСИ 1832 - 1833 гг.



     10 mars 1832. Bibliotheque de Voltaire 1).

     Май 1833
     Постановление о дворне и о прочем.
     О уничтожении розн.

     ДНЕВНИК 1833-1835 гг.



     24 ноября. Обедал у К. А. Карамзиной, видел  Жуковского.  Он  здоров  и
помолодел. Вечером rout у  Фикельмонт.  Странная  встреча:  ко  мне  подошел
мужчина лет 45, в усах и с проседью. Я узнал по лицу грека и принял  его  за
одного  из  моих  старых  кишиневских  приятелей.  Это  был  Суццо,   бывший
молдавский господарь. Он теперь посланником в Париже;  не  знаю  еще,  зачем
здесь. Он напомнил мне, что в 1821 году был я у него  в  Кишиневе  вместе  с
Пестелем. Я рассказал ему,  каким  образом  Пестель  обманул  его  и  предал
этерию, представя ее императору Александру отраслию карбонаризма.  Суццо  не
мог скрыть ни  своего  удивления,  ни  досады,  -  тонкость  фанариота  была
побеждена хитростию русского офицера! Это оскорбляло его самолюбие.
     Государь уехал нечаянно в Москву накануне в ночь.
     27.  Обед  у  Энгельгардта,  говорили  о  Сухозанете,   назначенном   в
начальники всем корпусам. "C'est apparemment pour donner une autre  tournure
a ces etablissements1), - сказал Энгельгардт.
     Осуждают очень дамские мундиры - бархатные, шитые золотом,  особенно  в
настоящее время, бедное и бедственное.
     Вечер у Вяземских.
     28. Раут у С. В. Салтыкова. Гр. Орлов говорит  о  турецком  посланнике:
"C'est un animal. - Il a donc un secretaire?"  -  "Oui,  un  Phanariote,  et
c'est tout dire"2).
     29. Три  вещи  осуждаются  вообще  -  и  по  справедливости:  1)  Выбор
Сухозанета, человека запятнанного, вошедшего в люди через Яшвиля - педераста
и отъявленного игрока, товарища Мартынова и Никитина. Государь видел  в  нем
только изувеченного воина и назначил ему важнейший пост в  государстве,  как
спокойное  местечко  в  доме  инвалидов.  2)  Дамские  мундиры.  3)   Выдача
гвардейского офицера фон-Бринкена курляндскому дворянству. Бринкен пойман  в
воровстве; государь не приказал его судить по законам, а отдал  его  на  суд
курляндскому дворянству; это зачем? К чему такое своенравное различие  между
дворянином псковским и курляндским;  между  гвардейским  офицером  и  другим
чиновником?  Прилично   ли   государю   вмешиваться   в   обыкновенный   ход
судопроизводства? Или нет у нас законов на воровство?  Что,  если  курляндцы
выключат его из среды своего дворянства и отошлют  его,  уже  как  дворянина
русского, к суду обыкновенному?  Вот  вопросы,  которые  повторяются  везде.
Конечно, со стороны государя есть что-то рыцарское, но государь не рыцарь...
Или хочет он сделать опять из гвардии то, что была она прежде? Поздно!
     Молодая графиня Штакельберг (урожд. Тизенгаузен) умерла в родах.  Траур
у Хитровой и у Фикельмонт.
     Вчера играли здесь "Les enfants  d'Edouard"3),  и  с  большим  успехом.
Трагедия, говорят, будет запрещена. Экерн удивляется смелости  применений...
Блай их не заметил. Блай, кажется, прав.
     30 ноября. Вчера  бал  у  Бутурлина  (Жомини).  Любопытный  разговор  с
Блайем: зачем у вас флот в Балтийском море? для безопасности Петербурга?  но
он защищен Кронштадтом.  Игрушка!  -  Долго  ли  вам  распространяться?  (Мы
смотрели   карту   постепенного   распространения    России,    составленную
Бутурлиным.)  Ваше  место  Азия;   там   совершите   вы   достойный   подвиг
сивилизации... еtс.
     Несколько офицеров под судом  за  неисправность  в  дежурстве.  Великий
князь их застал за ужином, кого в шлафорке, кого  без  шарфа...  Он  поражен
мыслию об упадке гвардии. Но какими средствами думает он возвысить  ее  дух?
При Екатерине караульный офицер ехал за своим взводом в  возке  и  в  лисьей
шубе. В начале царствования Александра офицеры были  своевольны,  заносчивы,
неисправны - а гвардия была в своем цветущем состоянии.
     ... При открытии Александровской колонны, говорят, будет 100000 гвардии
под ружьем.

     Декабрь 1833.

     3. Вчера государь возвратился из Москвы,  он  приехал  в  38  часов.  В
Москве его не ожидали. Во дворце не было ни одной топленной комнаты.  Он  не
мог добиться чашки чаю.
     Вчера Гоголь читал мне сказку: "Как Иван Иванович поссорился  с  Иваном
Тимофеевичем", - очень оригинально и очень смешно.
     4 вечером у Загряжской  (Нат.  Кир.).  Разговор  о  Екатерине:  Наталья
Кирилловна была на галере вместе с Петром III во время революции. Только два
раза видела она Екатерину сердитою, и оба раза на княгиню Дашкову. Екатерина
звала ее в Эрмитаж. Кн. Дашкова спросила у придворных, как ходят  они  туда.
Ей отвечали: через алтарь. Дашкова на другой день с десятилетним сыном прямо
забралась в алтарь. Остановилась на минуту - поговорила с сыном  о  святости
того места -  и  прошла  с  ним  в  Эрмитаж.  На  другой  день  все  ожидали
государыню, в том числе и Дашкова.  Вдруг  дверь  отворилась,  и  государыня
влетела, и прямо к Дашковой. Все заметили по краске ее  лица  и  по  живости
речи, что она была сердита. Фрейлины  перепугались.  Дашкова  извинялась  во
вчерашнем проступке, говоря, что она не знала, чтобы  женщине  был  запрещен
вход в алтарь.
     - Как вам не стыдно, - отвечала Екатерина. - Вы русская - и  не  знаете
своего закона; священник  принужден  на  вас  мне  жаловаться...  -  Наталья
Кирилловна рассказала анекдот с большой живостию. Княгиня Кочубей  заметила,
что  Дашкова  вошла,  вероятно,  в  алтарь  в  качестве  президента  Русской
академии. Второго анекдота я не выслушал.
     Шум о дамских мундирах продолжается,  -  к  6-му  мало  будет  готовых.
Позволено явиться в прежних русских платьях.
     Храповицкий (автор записок) был  некогда  адъютантом  у  графа  Кирилла
Разумовского. У Елисаветы Петровны была одна побочная  дочь,  Будакова.  Это
знала Наталья Кирилловна от прежних елисаветинских фрейлин.
     Государыня пишет свои записки... Дойдут ли они до потомства?  Елисавета
Алексеевна писала свои, они  были  сожжены  ее  фрейлиною;  Мария  Федоровна
также. - Государь сжег их по ее приказанию. Какая потеря!  Елисавета  хотела
завещать свои записки Карамзину (слышал от Катерины Андреевны).
     6 декабря. Именины государя. Мартынов комендант.  4  полных  генералов.
Перовский - генерал-лейтенант. Меншиков -  адмирал.  Дамы  представлялись  в
русском платье. На это некоторые смотрят как на торжество. Скобелев безрукий
сказал кн. В-ой: я отдал бы последние три пальца для  такого  торжества!  В.
сначала не могла его понять.
     Обедал у гр. А. Бобринского. Мятлев читал уморительные  стихи.  Молодые
офицеры, которых великий  князь  застал  ночью  в  неисправности  и  которые
содержались под арестом, прощены.
     14 декабря. Обед у Блая, вечер у Смирновых.
     11-го получено мною приглашение от Бенкендорфа явиться к нему на другой
день  утром.  Я  приехал.  Мне  возвращен  "Медный  всадник"  с  замечаниями
государя. Слово кумир не пропущено высочайшею ценсурою; стихи

     И перед младшею столицей
     Померкла старая Москва,
     Как перед новою царицей
     Порфироносная вдова -

     вымараны. На многих местах поставлен (?), - все это делает мне  большую
разницу. Я принужден был переменить условия со Смирдиным.
     Кочубей и Нессельроде получили по 200000 на прокормление своих голодных
крестьян. Эти четыреста тысяч останутся в их карманах. В голодный год должно
стараться о снискании работ и о уменьшении цен на хлеб;  если  же  крестьяне
узнают, что правительство или помещики намерены их кормить, то они не станут
работать, и никто не в состоянии будет отвратить  от  них  голода.  Все  это
очень соблазнительно. В обществе ропщут, - а у Нессельроде и  Кочубей  будут
балы (что также есть способ льстить двору).
     15. Вчера не  было  обыкновенного  бала  при  дворе;  императрица  была
нездорова. Поутру обедня и молебен.
     16. Бал у Кочубея. Императрица должна была быть, но  не  приехала.  Она
простудилась. Бал был  очень  блистателен.  Гр.  Шувалова  удивительно  была
хороша.
     17.  Вечер  у  Жуковского.  Немецкий  amateur4),  ученик  Тиков,  читал
"Фауста" - неудачно, по моему мнению.
     В  городе  говорят  о  странном  происшествии.  В   одном   из   домов,
принадлежащих ведомству придворной  конюшни,  мебели  вздумали  двигаться  и
прыгать; дело пошло по начальству. Кн. В. Долгорукий нарядил следствие. Один
из чиновников призвал попа, но во время молебна стулья  и  столы  не  хотели
стоять смирно. Об этом идут разные толки. N сказал, что мебель придворная  и
просится в Аничков.
     Улицы не безопасны.  Сухтельн  был  атакован  на  Дворцовой  площади  и
ограблен. Полиция, видно, занимается политикой, а не ворами и мостовою.
     Блудова обокрали прошедшею ночью.



     1 января.  Третьего  дня  я  пожалован  в  камер-юнкеры  (что  довольно
неприлично  моим  летам).  Но  двору  хотелось,  чтобы  Наталья   Николаевна
танцевала в Аничкове. Так я же сделаюсь русским Dangeau.
     Скоро по городу  разнесутся  толки  о  семейных  ссорах  Безобразова  с
молодою своей женою. Он ревнив до безумия. Дело доходило не раз до  драки  и
даже до ножа. Он прогнал всех своих людей, не доверяя никому.  Третьего  дня
она решилась  броситься  к  ногам  государыни,  прося  развода  или  чего-то
подобного. Государь очень сердит. Безобразов под арестом. Он, кажется, сошел
с ума.
     Меня спрашивали, доволен ли я моим  камер-юнкерством?  Доволен,  потому
что государь имел намерение отличить меня, а не сделать смешным, - а по  мне
хоть в камер-пажи, только б не заставили меня учиться французским  вокабулам
и арифметике.
     Встретил  Новый  год  у  Натальи  Кирилловны  Загряжской.  Разговор  со
Сперанским о Пугачеве, о Собрании законов,  о  первом  времени  царствования
Александра, о Ермолове еtс.
     7-го. Вигель получил звезду и очень ею доволен. Вчера был он у меня.  Я
люблю его разговор - он занимателен и делен, но всегда кончается  толками  о
мужеложстве. Вигель рассказал  мне  любопытный  анекдот.  Некто  Норман  или
Мэрман, сын кормилицы Екатерины II, умершей 96 лет, некогда рассказал Вигелю
следующее.  -  Мать  его  жила  в  белорусской  деревне,   пожалованной   ей
государыней. Однажды сказала она своему сыну: "Запиши сегодняшнее  число:  я
видела странный сон. Мне снилось, будто я держу  на  коленях  маленькую  мою
Екатерину в белом платьице - как помню ее 60 лет тому назад".  Сын  исполнил
ее приказание. Несколько времени спустя дошло  до  него  известие  о  смерти
Екатерины. Он бросился к своей записи, - на ней  стояло  6-ое  ноября  1796.
Старая мать его, узнав о  кончине  государыни,  не  оказала  никакого  знака
горести, но замолчала - и уже не сказала ни слова  до  самой  своей  смерти,
случившейся пять лет после.
     В свете очень шумят о Безобразовых. Он еще под арестом. Жена его  вчера
ночью уехала к своему брату, к дивизионному генералу. Думают, что Безобразов
не останется флигель-адъютантом.
     Государь сказал княгине Вяземской: "J'espere que Pouchkine  a  pris  en
bonne part sa nomination. Jusqu'a present il m'a tenu parole,  et  j'ai  ete
content de lui" etc. etc.5) Великий князь намедни поздравил меня в театре: -
Покорнейше благодарю, ваше высочество; до сих пор все надо мною смеялись, вы
первый меня поздравили.
     17. Бал у гр. Бобринского, один из самых блистательных. Государь мне  о
моем камер-юнкерстве не говорил, а  я  не  благодарил  его.  Говоря  о  моем
"Пугачеве", он сказал мне: "Жаль, что я не знал, что ты о нем пишешь;  я  бы
тебя познакомил с его сестрицей, которая тому три недели умерла  в  крепости
Эрлингфосской" (с 1774-го году!). Правда, она жила на свободе в  предместии,
но далеко от своей донской станицы, на чужой, холодной  стороне.  Государыня
спросила у меня, куда ездил я летом. Узнав, что в Оренбург,  осведомилась  о
Перовском с большим добродушием.
     26-го января. В прошедший вторник зван  я  был  в  Аничков.  Приехал  в
мундире.  Мне  сказали,  что  гости  во  фраках.  Я  уехал,  оставя  Наталью
Николаевну, и, переодевшись, отправился на вечер к С. В. Салтыкову. Государь
был недоволен и несколько раз принимался говорить об мне: "Il  aurat  pu  se
donner la peine d'aller  mettre  un  frac  et  de  revenir.  Faites-lui  des
reproches"6).
     В четверг бал у кн.  Трубецкого,  траур  по  каком-то  князе  (то  есть
принце). Дамы в черном. Государь приехал неожиданно. Был на полчаса.  Сказал
жене: "Est-ce a propos de bottes ou de boutons que votre mari n'est pas venu
dernierement?"7) (Мундирные пуговицы. Старуха гр. Бобринская  извиняла  меня
тем, что у меня не были они нашиты.)
     Барон д'Антес и маркиз де Пина, два  шуана,  будут  приняты  в  гвардию
прямо офицерами. Гвардия ропщет.
     Безобразов отправлен на Кавказ, жена его уже в Москве.
     28 февраля. Протекший месяц был  довольно  шумен,  -  множество  балов,
раутов еtс. Масленица.  Государыня  была  больна  и  около  двух  недель  не
выезжала. Я представлялся. Государь позволил мне  печатать  "Пугачева";  мне
возвращена моя рукопись с его замечаниями (очень дельными). В воскресение на
бале, в концертной, государь долго со мною разговаривал;  он  говорит  очень
хорошо, не смешивая обоих языков, не делая обыкновенных ошибок и  употребляя
настоящие выражения.
     Вчера обед у гр. Бобринского. Третьего дня бал у гр. Шувалова. На  бале
явился цареубийца Скарятин.  Великий  князь  говорил  множество  каламбуров:
полиции много дела (такой распутной масленицы я не видывал). Сегодня  бал  у
австрийского посланника.
     6 марта. Слава богу! Масленица кончилась, а с нею и балы.
     Описание последнего дня масленицы (4-го марта) даст понятие и о прочих.
Избранные званы были во дворец на бал утренний, к половине  первого.  Другие
на вечерний, к половине девятого. Я приехал в  9.  Танцевали  мазурку,  коей
оканчивался утренний бал. Дамы съезжались, а те,  которые  были  с  утра  во
дворце, переменяли свой наряд. Было пропасть недовольных: те, которые  званы
были на вечер, завидовали утренним счастливцам. Приглашения  были  разосланы
кое-как и по списку балов князя Кочубея; таким образом, ни Кочубей,  ни  его
семейство, ни его приближенные не были приглашены, потому  что  их  имена  в
списке не стояли. Все это кончилось тем, что жена моя выкинула. Вот до  чего
доплясались.
     Царь дал мне взаймы 20000 на напечатание "Пугачева". Спасибо.
     В городе много говорят о  связи  молодой  княгини  Суворовой  с  графом
Витгенштейном. Заметили на ней новые бриллианты,  -  рассказывали,  что  она
приняла их в подарок от Витгенштейна (будто бы  по  завещанию  покойной  его
жены), что Суворов имел за то жестокое объяснение с женою еtс. еtс. Все  это
пустые сплетни: бриллианты принадлежали К-вой,  золовке  Суворовой,  и  были
присланы из Одессы для  продажи.  Однако  неосторожное  поведение  Суворовой
привлекает общее внимание. Царица ее призывала к себе и побранила  ее,  царь
еще пуще. Суворова расплакалась. "Votre Majeste,  je  suis  jeune,  je  suis
heureuse, j'ai des succes, voila pourquoi l'on  m'envie,  etc."8).  Суворова
очень глупа и очень смелая кокетка, если не хуже.
     Соболевский говорит о графе Вельгорском: "Il est du juste  milieu,  car
il est toujours entre deux vins"9).
     3 марта был я вечером  у  кн.  Одоевского.  Соболевский,  любезничая  с
Ланской (бывшей Полетика), сказал ей велегласно: "le ciel n'est pas plus pur
que le fond de mon - cul"10). Он ужасно смутился,  свидетели  (в  том  числе
Ланская) не могли воздержаться от  смеха.  Княгиня  Одоевская  обратилась  к
нему, позеленев от злости. Соболевский убежал.
     13 июля 1826 года в полдень государь находился в Царском Селе. Он стоял
над прудом, что за Кагульским памятником, и бросал платок в воду,  заставляя
собаку свою выносить его на берег. В эту минуту слуга прибежал  сказать  ему
что-то на ухо. Царь бросил и собаку и платок и побежал  во  дворец.  Собака,
выплыв на берег и не нашед его, оставила платок и  побежала  за  ним.  Фр...
подняла платок в память исторического дня.
     8 марта. Вчера был у  Смирновой,  ц.  н.,  анекдоты.  Жуковский  поймал
недавно на бале у Фикельмон (куда  я  не  явился,  потому  что  все  были  в
мундирах) цареубийцу Скарятина и заставил его рассказывать 11-ое марта.  Они
сели. В эту минуту входит государь с гр. Бенкендорфом и  застает  наставника
своего сына, дружелюбно беседующего с убийцею его отца! Скарятин снял с себя
шарф, прекративший жизнь Павла I-го.
     Княжна Туркистанова, фрейлина, была в тайной связи с покойным государем
и с кн.  Владимиром  Голицыным,  который  ее  обрюхатил.  Княжна  призналась
государю. Приняты были нужные меры, и она родила во дворце, так что никто  и
не подозревал. Императрица Мария Федоровна  приходила  к  ней  и  читала  ей
евангелие, в то время как она без памяти лежала в  постеле.  Ее  перевели  в
другие комнаты - и она умерла. Государыня сердилась,  узнав  обо  всем;  Вл.
Голицын разболтал все по городу.
     На похоронах Уварова покойный государь  следовал  за  гробом.  Аракчеев
сказал  громко  (кажется,  А.  Орлову):  "Один  царь  здесь  его  провожает,
каково-то другой там его встретит?" (Уваров один из цареубийц 11-го марта).
     Государь не любит Аракчеева. "Это изверг", - говорил  он  в  1825  году
(apres avoir travaille avec lui et en rentrant chez  l'imperatrice  dans  le
plus grand desordre de toilette)11).
     17  марта.  Вчера  было  совещание  литературное  у  Греча  об  издании
Conversation's  Lexikon12).  Нас  было  человек  со  сто,   большею   частию
неизвестных мне русских  великих  людей.  Греч  сказал  мне  предварительно:
"Плюшар в этом деле есть шарлатан, а я пальяс: пью  его  лекарство  и  хвалю
его". Так и вышло. Я подсмотрел  много  шарлатанства  и  очень  мало  толку.
Предприятие в миллион, а выгоды не вижу. Не говорю уже о чести. Охота  лезть
в омут, где полощутся Булгарин, Полевой и Свиньин. Гаевский подписался, но с
условием. Князь Одоевский и я последовали  его  примеру.  Вяземский  не  был
приглашен на сие литературное сборище. Тут я встретил доброго Галича и очень
ему обрадовался. Он был некогда моим профессором и ободрял меня на  поприще,
мною избранном. Он  заставил  меня  написать  для  экзамена  1814  года  мои
"Воспоминания в Царском Селе". Устрялов сказывал  мне,  что  издает  процесс
Никонов. Важная вещь!
     Третьего  дня  обед  у  австрийского  посланника.  Я  сделал  несколько
промахов: 1) приехал в 5 часов, вместо  5  1/2,  и  ждал  несколько  времени
хозяйку; 2) приехал в сапогах, что сердило меня во все время. Сидя втроем  с
посланником и его женою, разговорился я об 11-м марте.  Недавно  на  бале  у
него был цареубийца Скарятин; Фикельмон не  знал  за  ним  этого  греха.  Он
удивляется странностям нашего общества. Но  покойный  государь  окружен  был
убийцами его отца. Вот причина, почему при жизни его никогда не было бы суда
над молодыми заговорщиками, погибшими 14-го декабря. Он услышал  бы  слишком
жестокие истины. NB. Государь, ныне царствующий, первый у нас имел  право  и
возможность  казнить  цареубийц   или   помышления   о   цареубийстве;   его
предшественники принуждены были терпеть и прощать.
     Много  говорят  о  бале,  который  должно  дать  дворянство  по  случаю
совершеннолетия государя наследника. Князь  Долгорукий  (обер-шталмейстер  и
петербургский предводитель) и  граф  Шувалов  распоряжают  этим.  Долгорукий
послал Нарышкину письмо, писанное по-французски, в  котором  просил  он  его
участвовать в подписке. Нарышкин отвечал: "Милостивый государь, из  перевода
с письма вашего сиятельства усмотрел  я  еtс.".  Вероятно,  купечество  даст
также свой бал. Праздников будет на полмиллиона. Что скажет народ, умирающий
с голода?
     Из Москвы пишут, что Безобразова выкинула.
     Из Италии пишут, что графиня Полье  идет  замуж  за  какого-то  принца,
вдовца и богача. Похоже на шутку; но здесь об этом смеются и рады верить.
     20. Третьего дня был у кн. Мещерского. Из кареты моей  украли  подушки,
но оставили медвежий ковер, вероятно за недосугом.
     Некто Карцов, женатый на парижской девке в 1814 году, развелся с нею  и
жил розно. На днях он к ней пришел ночью и выстрелил ей в лицо из пистолета,
заряженного ртутью. Он под судом, она еще жива.
     2 апреля. На днях (в прошлый четверг) обедал у кн.  Ник.  Трубецкого  с
Вяземским, Норовым и с Кукольником, которого видел в первый раз. Он  кажется
очень порядочный молодой человек. Не знаю, имеет ли он талант.  Я  не  дочел
его "Тасса" и не видал его "Руки" etc. Он хороший музыкант. Вяземский сказал
об его игре на фортепьяно:  Il  bredouille  en  musique  comme  en  vers13).
Кукольник пишет "Ляпунова". Хомяков тоже.  Ни  тот,  ни  другой  не  напишут
хорошей трагедии. Барон Розен имеет более таланта.
     Третьего  дня  в  Английском  клобе  избирали  новых  членов.   Смирнов
(камер-юнкер) был забаллотирован;  иные  говорят  потому,  что  его  записал
Икскуль; другие - потому, что  его  смешали  с  его  однофамильцем  игроком.
Неправда: его не хотели  выбрать  некоторые  гвардейские  офицеры,  которые,
подпив, тут буянили. Однако большая часть  членов  вступилась  за  Смирнова.
Говорили, что после такого примера ни один порядочный человек  не  возьмется
предложить нового члена, что шутить общим мнением не годится, и что надлежит
снова баллотировать. Закон говорит именно, что раз забаллотированный человек
не имеет уже никогда права быть избираемым. Но были исключения: гр. Чернышев
(воен. министр)  и  Гладков  (обер-полицмейстер).  Их  избирали  по  желанию
правительства,  хотя  по  первому  разу  они  и  были  отвергнуты.  Смирнова
баллотировали снова, и он был выбран. Это, впрочем, делает ему честь - он не
министр и не обер-полицмейстер. И знак уважения к человеку  частному  должно
ему быть приятно.
     Кн. Одоевский, доктор Гаевский,  Зайцевский  и  я  выключены  из  числа
издателей Conversation's Lexikon. Прочие были обижены  нашей  оговоркою;  но
честный человек, говорит Одоевский, может быть однажды обманут; но в  другой
раз обманут только дурак. Этот лексикон будет не  что  иное,  как  "Северная
пчела" и "Библиотека для чтения" в новом порядке и объеме.
     В прошлое воскресение обедал я у  Сперанского.  Он  рассказывал  мне  о
своем изгнании в 1812 году. Он выслан был из Петербурга по Тихвинской глухой
дороге. Ему дан был в провожатые  полицейский  чиновник,  человек  добрый  и
глупый. На одной станции не давали  ему  лошадей;  чиновник  пришел  просить
покровительства у своего  арестанта:  "Ваше  превосходительство!  помилуйте!
заступитесь великодушно. Эти канальи лошадей нам не дают".
     Сперанский у себя очень любезен. Я  говорил  ему  о  прекрасном  начале
царствования Александра: Вы и Аракчеев, вы стоите в  дверях  противоположных
этого царствования, как гений  Зла  и  Блага.  Он  отвечал  комплиментами  и
советовал мне писать историю моего времени.
     7 апреля. "Телеграф"  запрещен.  Уваров  представил  государю  выписки,
веденные несколько месяцев и обнаруживающие  неблагонамеренное  направление,
данное Полевым его журналу. (Выписки ведены Брюновым,  по  совету  Блудова.)
Жуковский говорит: -  Я  рад,  что  "Телеграф"  запрещен,  хотя  жалею,  что
запретили. "Телеграф" достоин был участи своей; мудрено с большей  наглостию
проповедовать якобинизм перед носом правительства, но Полевой  был  баловень
полиции. Он умел уверить ее, что его либерализм пустая только маска.
     Вчера rout у гр. Фикельмон. S. не была. Впрочем, весь город.
     Моя "Пиковая дама" в большой моде. Игроки понтируют на тройку,  семерку
и туза. При дворе нашли  сходство  между  старой  графиней  и  кн.  Натальей
Петровной и, кажется, не сердятся...
     Гоголь по моему совету начал Историю русской критики.
     8 апреля. Вчера rout у кн. Одоевского. Изъяснение с S. K. Вся семья гр.
Л**,  гр.  Кас...,  идеализированная  ее  мать.   Сейчас   еду   во   дворец
представиться царице.
     2 часа. Представлялся. Ждали царицу часа три. Нас было человек 20. Брат
Паскевича, Шереметев, Болховской, два Корфа,  Вольховский  и  другие.  Я  по
списку был последний. Царица подошла ко мне смеясь: "Non, c'est unique!.. Je
me creusais la tête pour savoir quel Pouchkine me sera presente. Il se
trouve que  c'est  vous!..  Comment  va  votre  femme?  Sa  tante  est  bien
impatiente de la voir en bonne sante, la fille de son  cœur,  sa  fille
d'adoption..."14) и перевернулась. Я ужасно люблю царицу,  несмотря  на  то,
что ей уже 35 лет и даже 36.
     Я простился с Вольховским, который на днях едет  в  Грузию.  Болховской
сказывал мне, что Воронцову вымыли голову по письму  Котляревского  (героя).
Он (то есть Б.) очень зло отзывается об одесской жизни, о гр.  Воронцове,  о
его соблазнительной связи с О. Нарышкиной еtс. еtс. - Хвалит  очень  графиню
Воронцову.
     Бринкена, сказывают, финляндское дворянство повесило или повесит.
     10 апреля. Вчера вечер у  Уварова  -  живые  картины.  Долго  сидели  в
темноте. S. не было - скука смертная. После картин  вальс  и  кадриль,  ужин
плохой. Говоря о Свиньине, предлагающем Российской Академии свои манускрипты
ХVI-го века, Уваров  сказал:  "Надобно  будет  удостовериться,  нет  ли  тут
подлога. Пожалуй, Свиньин  продаст  за  старинные  рукописи  тетрадки  своих
мальчиков".
     Говорят, будто бы Полевой в крепости: какой вздор!
     11-е апреля. Сейчас получаю от графа Строгонова листок  "Франкфуртского
журнала", где напечатана следующая статья:
     St.-Petersburg. 27 fevrier.
     Depuis la catastrophe de  la  revolte  de  Varsovie  les  Coryphees  de
l'emigration polonaise nous ont demontre trop souvent par leurs  paroles  et
leurs ecrits que pour avancer leurs  desseins  et  disculper  leur  conduite
anterieure, ils ne craignent pas le mensonge et la calomnie: aussi  personne
ne s'etonnera des nouvelles preuves de leur impudence obstinee...15)
     (Дело идет о празднике, данном в Брисселе польскими  эмигрантами,  и  о
речах, произнесенных Лелевелем, Пулавским, Ворцелем и другими. Праздник  был
дан в годовщину 14-го декабря.)
     ...apres avoir fausse de la sorte l'histoire des siecles passes pour la
faire parler en faveur de sa cause, M-r Lelevel maltraite de meme l'histoire
moderne. En ce point il est consequent.
     Il nous retrace a sa  manière  le  developpement  progressif  du
principe revolutionnaire en Russie, il nous cite l'un des  meilleurs  poetes
russes de nos jours afin de reveler par son exemple la tendance politique de
la jeunesse russe. Nous ignorons si A. Pouchkine a une epoque, ou son talent
eminent  en  fermentation  ne  s'etait  pas   debarrasse   encore   de   son
écume, a compose les strophes citees par Lelevel; mais  nous  pouvons
assurer avec conviction qu'il se repentira d'autant plus des premiers essais
de sa Muse, qu'ils ont fourni a un ennemi de sa  patrie  l'occasion  de  lui
supposer  une  conformite  quelconque  d'idees  ou  d'intentions.  Quant  au
jugement porte par Pouchkine relativement a la  rebellion  polonaise  il  se
trouve enonce dans son poeme Aux detracteurs  de  la  Russie  qu'il  a  fait
paraitre dans le temps.
     Puisque cependant le s. Lelevel semble eprouver  de  l'interet  sur  le
sort de ce poete relegue aux confins  recules  de  l'empire  notre  humanite
naturelle nous porte a l'informer de la presence de Pouchkine a Petersbourg,
en remarquant qu'on le voit souvent a la cour et qu'il y est traite par  son
souverain avec bonte et bienveillance...16)
     14 апреля. Вчера концерт для бедных. Двор в концерте - 800 мест и  2000
билетов!
     Ропщут на двух дам, выбранных для  будущего  бала  в  представительницы
петербургского дворянства: княгиню К.  Ф.  Долгорукую  и  графиню  Шувалову.
Первая - наложница кн. Потемкина и любовница всех итальянских  кастратов,  а
вторая  -  кокетка  польская,  то  есть  очень  неблагопристойная;   надобно
признаться, что мы в благопристойности общественной не очень тверды.
     Слух  о  том,  что  Полевой  был   взят   и   привезен   в   Петербург,
подтверждается. Говорят, кто-то его встретил в  большом  смущении  здесь  на
улице тому с неделю.
     16-го. Вчера проводил Наталью Николаевну до Ижоры. Возвратясь, нашел  у
себя на столе приглашения на дворянский бал и приказ явиться к графу  Литте.
Я догадался, что дело идет о том, что я не явился в придворную церковь ни  к
вечерне в субботу, ни к обедне в вербное воскресение. Так и вышло: Жуковский
сказал мне, что государь  был  недоволен  отсутствием  многих  камергеров  и
камер-юнкеров, и сказал: "Если им тяжело выполнять свои  обязанности,  то  я
найду средство их избавить". Литта, толкуя о том  же  с  К.  А.  Нарышкиным,
сказал с жаром: "Mais enfin il y a des regles fixes pour les chambellans  et
les gentilshommes de la chambre. На что Нарышкин возразил: - Pardonnez  moi,
ce n'est que pour les demoiselles d'honneur"17).
     Однако ж я не поехал на головомытье, а написал изъяснение.
     Говорят, будто бы на днях выйдет указ о  том,  что  уничтожается  право
русским подданным пребывать в чужих краях. Жаль  во  всех  отношениях,  если
слух сей оправдается.
     Суворова брюхата и, кажется, не  во  время.  Любопытные  справляются  в
"Инвалиде" о времени приезда ее мужа в Петербург. Она уехала в Москву.
     Середа на святой неделе. Праздник совершеннолетия совершился. Я не  был
свидетелем. Это  было  вместе  торжество  государственное  и  семейственное.
Великий князь был чрезвычайно тронут. Присягу произнес он твердым и  веселым
голосом, но, начав молитву, принужден был остановиться - и залился  слезами.
Государь и государыня плакали также. Наследник,  прочитав  молитву,  кинулся
обнимать отца, который расцеловал его в лоб и в очи  и  в  щеки  -  и  потом
подвел  сына  к  императрице.  Все  трое  обнялися  в  слезах.   Присяга   в
Георгиевской зале под  знаменами  была  повторением  первой  -  и  охолодила
действие. Все были в восхищении от необыкновенного зрелища - многие плакали;
а кто не плакал, тот отирал  сухие  глаза,  силясь  выжать  несколько  слез.
Дворец был полон народу; мне надобно было свидеться  с  Катериной  Ивановной
Загряжской - я к ней пошел по задней лестнице, надеясь никого не  встретить,
но и тут была давка. Придворные ропщут:  их  не  пустили  в  церковь,  куда,
говорят, всех пускали. Всегда много  смешного  подвернется  в  случаи  самые
торжественные. Филарет сочинял службу  на  случай  присяги.  Он  выбрал  для
паремии главу из Книги Царств, где, между прочим, сказано, что царь собрал и
тысящников, и сотников, и евнухов своих. К.  А.  Нарышкин  сказал,  что  это
искусное применение к камергерам. А в городе стали говорить,  что  во  время
службы будут молиться за  евнухов.  Принуждены  были  слово  евнух  заменить
другим.
     Милостей множество. Кочубей сделан государственным канцлером.
     Мердер умер, - человек добрый и честный, незаменимый. Великий князь еще
того не знает. От него таят известие, чтобы не отравить его радости. Откроют
ему после бала 28-го. Также умер Аракчеев,  и  смерть  этого  самодержца  не
произвела никакого впечатления. Губернатор новогородский приехал в Петербург
и явился к Блудову с известием о  его  болезни  и  для  принятия  приказаний
насчет бумаг, у графа находящихся. "Это не мое дело,  -  отвечал  Блудов,  -
отнеситесь к Бенкендорфу". В Грузино посланы Клейнмихель и Игнатьев.
     Петербург полон вестями и  толками  об  минувшем  торжестве.  Разговоры
несносны. Слышишь везде одно и то  же.  Одна  Смирнова  по-прежнему  мила  и
холодна к окружающей суете. Дай бог ей счастливо родить, а страшно за нее.
     3 мая. Прошедшего апреля 28 был  наконец  бал,  данный  дворянством  по
случаю совершеннолетия великого князя. Он очень удался, как говорят. Не было
суматохи  при  разъезде,  ни  несчастия  на  тесной   улице   от   множества
собравшегося народа.
     Царь уехал в Царское Село.
     Мердер умер в Италии. Великому князю, очень  к  нему  привязанному,  не
объявляли о том до самого бала.
     Вышел указ о русских подданных, пребывающих  в  чужих  краях.  Он  есть
явное нарушение права, данного дворянству Петром III; но так как допускаются
исключения, то  и  будет  одною  из  бесчисленных  пустых  мер,  принимаемых
ежедневно к досаде благомыслящих людей и ко вреду правительства.
     Гуляние 1-го мая не удалось от дурной погоды, - было  экипажей  десять.
Графиня Хребтович, однако, поплелась туда же: мало ей  рассеяния.  Случилось
несчастие:  какая-то  деревянная  башня,  памятник  затей   Милорадовича   в
Екатерингофе, обрушилась,  и  несколько  людей,  бывших  на  ней,  ушиблись.
Кстати, вот надпись к воротам Екатерингофа: Хвостовым некогда воспетая дыра!
     Провозглашаешь ты природы русской скупость,
     Самодержавие Петра
     И Милорадовича глупость.
     Гоголь читал у Дашкова свою комедию. Дашков  звал  Вяземского  на  свой
вечер, говоря в своей записке: Moliere avec Tartuffe y doit jouer son role
     Et Lambert, qui plus est m'a donne sa parole
     etc. 18)
     Вяземский отвечал: Как! будет граф Ламбер и с ним его супруга,
     Зовите ж и Лаваль.
     Лифляндское  дворянство  отказалось  судить  Бринкена,  потому  что  он
воспитывался в корпусе в Петербурге. Вот тебе шиш, и поделом.
     10 мая. Несколько дней  тому  получил  я  от  Жуковского  записочку  из
Царского Села. Он уведомлял меня, что какое-то письмо мое ходит по городу  и
что государь об нем ему говорил. Я  вообразил,  что  дело  идет  о  скверных
стихах, исполненных отвратительного похабства и которые публика благосклонно
и милостиво приписывала мне. Но вышло не то.  Московская  почта  распечатала
письмо, писанное мною Наталье Николаевне, и, нашед в  нем  отчет  о  присяге
великого князя, писанный, видно,  слогом  неофициальным,  донесла  обо  всем
полиции. Полиция, не разобрав смысла, представила письмо  государю,  который
сгоряча также его не понял. К  счастию,  письмо  показано  было  Жуковскому,
который и объяснил его. Все успокоилось. Государю неугодно было, что о своем
камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностию. Но я могу  быть
подданным даже рабом, - но холопом и шутом  не  буду  и  у  царя  небесного.
Однако какая глубокая безнравственность в  привычках  нашего  правительства!
Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку
благовоспитанному и честному), и царь не  стыдится  в  том  признаться  -  и
давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина!  Что  ни  говори,  мудрено
быть самодержавным.
     12. Вчера  был  парад,  который  как-то  не  удался.  Государь  посадил
наследника под арест на дворцовую обвахту за то, что  он  проскакал  галопом
вместо рыси.
     Аракчеев во время  прошедшего  царствования  выпросил  майоратство  для
Грузина, предоставя себе избрать  себе  наследника,  а  в  случае  внезапной
смерти поручая то государю. Он умер, не написав духовной и не причастившись,
потому что, по его мнению, должен он был дожить до 30 августа, дня  открытия
Александровской  колонны.  Государь  назначил  наследником  графу  Аракчееву
кадетский Новогородский корпус, которому и повелено назваться Аракчеевским.
     21. Вчера обедал у Смирновых с Полетикой, с Вельгорским и с  Жуковским.
Разговор коснулся Екатерины. Полетика рассказал несколько  анекдотов.  Некто
Чертков, человек крутой и неустойчивый, был однажды во дворце. Зубов подошел
к нему и обнял его, говоря: "Ах ты, мой красавец!" Чертков был  очень  дурен
лицом. Он осердился и, обратясь к Зубову,  сказал  ему:  "Я,  сударь,  своею
фигурою фортуны себе не ищу". Все замолчали. Екатерина, игравшая  тут  же  в
карты, обратилась к Зубову  и  сказала:  "Вы  не  можете  помнить  такого-то
(Черткова по имени и отчеству), а я его помню и могу  вас  уверить,  что  он
очень был недурен".
     Конец ее царствования был отвратителен. Константин  уверял,  что  он  в
Таврическом дворце застал однажды свою старую бабку с  графом  Зубовым.  Все
негодовали; но воцарился Павел, и негодование увеличилось. Laharpe показывал
письма молодого великого князя (Александра), в которых сильно выражается это
чувство. Я видел письма его же Ланжерону, в  которых  он  говорит  столь  же
откровенно. Одна фраза меня поразила: "Je vous ecris peu et rarement car  je
suis sous la hache"19). Ланжерон был тогда недоволен и  сказал  мне:  "Voila
comme il m'ecrivait; il me traitait de son ami, me confiait tout - aussi lui
etais-je devoue. Mais a present, ma foi, je suis pret a detacher  ma  propre
echarpe"20). В Александре было много детского.  Он  писал  однажды  Лагарпу,
что, дав свободу и конституцию земле своей, он отречется от трона и удалится
в Америку. Полетика сказал: "L'empereur Nicolas est plus positif, il  a  des
idees fausses comme son frere, mais il  est  moins  visionnaire".21)  Кто-то
сказал о государе: "Il y a beaucoup du praporchique en lui,  et  un  peu  du
Pierre le Grand"22).
     2 июня. Много говорят в  городе  об  Медеме,  назначенном  министром  в
Лондон. Это дипломатические суспиции, как  говорят  городничихи.  Англия  не
посылала нам посланника; мы отзываем Ливена.  Блай  недоволен.  Он  говорит:
"Mais Medeme c'est un tout jeune  homme,  c'est  a  dire  un  blanc-bec"23).
Государь не хотел принять Каннинга (Strangford), потому что, будучи  великим
князем, имел с ним какую-то неприятность.
     26 мая был я на пароходе и провожал Мещерских, отправляющихся в Италию.
     На другой день представлялся великой княгине. Нас было человек 8, между
прочим Красовский (славный цензор). Великая княгиня спросила его: "Cela doit
bien vous ennuyer d'etre oblige de lire tout ce qui parait" -  "Oui,  V.  A.
I., - отвечал он, - la litterature actuelle est si detestable que  c'est  un
supplice"24). Великая княгиня скорей от него  отошла.  Говорила  со  мной  о
Пугачеве.
     Вчера вечер у Катерины Андреевны.  Она  едет  в  Тайцы,  принадлежавшие
некогда Ганнибалу, моему прадеду. У ней был Вяземский, Жуковский и Полетика.
- Я очень люблю Полетику. Говорили много о Павле  I-м,  романтическом  нашем
императоре.
     3-го июня обедали мы у Вяземского: Жуковский, Давыдов и Киселев.  Много
говорили об его правлении в Валахии. Он, может, самый замечательный из наших
государственных людей, не исключая Ермолова, великого шарлатана.
     Цари уехали в Петергоф.
     Вечер у Смирн.; играл, выиграл 1200 р.
     Генерал Болховской хотел писать свои записки (и даже начал их; некогда,
в бытность мою в Кишиневе, он их мне читал). Киселев сказал  ему:  "Помилуй!
да о чем ты будешь писать? что  ты  видел?"  -  "Что  я  видел?  -  возразил
Болховской. - Да я видел такие вещи, о которых никто  и  понятия  не  имеет.
Начиная с того, что я видел голую .... государыни" (Екатерины II-ой, в  день
ее смерти).
     Гр. Фикельмон очень болен. Семья его в большом огорчении.  Elisa  им  и
живет.
     19 числа послал 1000 Нащокину. Слава богу!  слухи  о  смерти  его  сына
ложны.
     Тому недели две получено здесь  известие  о  смерти  кн.  Кочубея.  Оно
произвело сильное действие; государь был неутешен. Новые  министры  повесили
голову. Казалось, смерть такого ничтожного человека не должна  была  сделать
никакого  переворота  в  течении  дел.   Но   такова   бедность   России   в
государственных людях, что и Кочубея некем заменить!  Вот  суждение  о  нем:
C'etait un  esprit  eminemment  conciliant;  nul  n'excellait  comme  lui  a
trancher  une  question  difficile,  a  amener  les  opinion  a  s'entendre,
etc...25) Без него Совет иногда превращался только что не в драку,  так  что
принуждены были посылать за ним  больным,  чтоб  его  присутствием  усмирить
волнение. Дело в том, что он был человек хорошо воспитанный, - и это  у  нас
редко, и за то спасибо. О Кочубее сказано:

     Под камнем сим лежит граф Виктор Кочубей.
     Что в жизни доброго он сделал для людей,
     Не знаю, черт меня убей.

     Согласен; но эпиграмму припишут мне,  и  правительство  опять  на  меня
надуется.
     Здесь прусский кронпринц с его женою. Ее возили по Петергофской дороге,
и у ней глаза разболелись.
     22 июля. Прошедший месяц был  бурен.  Чуть  было  не  поссорился  я  со
двором, - но все перемололось. Однако это мне не пройдет.
     Маршал Мезон упал  на  маневрах  с  лошади  и  чуть  не  был  раздавлен
Образцовым полком. Арнт объявил, что он вне  опасности.  Под  Остерлицом  он
искрошил кавалергардов. Долг платежом красен.
     Последний частный дом в Кремле принадлежал  кн.  Трубецкому.  Екатерина
купила его и поместила в нем сенат.
     9 авг. Трощинский в конце царствования Павла был в  опале.  Исключенный
из службы, просился он в деревню. Государь, ему назло, не велел ему выезжать
из города. Трощинский остался в Петербурге, никуда не  являясь,  сидя  дома,
вставая рано, ложась рано. Однажды, в 2 часа ночи, является  к  его  воротам
фельдъегерь. Ворота заперты. Весь  дом  спит.  Он  стучится,  никто  нейдет.
Фельдъегерь в протаявшем снегу отыскал камень и пустил его в окошко. В  доме
проснулись,  пошли  отворять  ворота  -  и  поспешно  прибежали  к   спящему
Трощинскому, объявляя ему, что государь его требует и что фельдъегерь за ним
приехал. Трощинский встает, одевается, садится в сани  и  едет.  Фельдъегерь
привозит его прямо к Зимнему дворцу. Трощинский не может понять, что  с  ним
делается. Наконец видит  он,  что  ведут  его  на  половину  великого  князя
Александра. Тут только догадался он о перемене, происшедшей в государстве. У
дверей кабинета встретил его Панин, обнял и поздравил с  новым  императором.
Трощинский нашел государя в  мундире,  облокотившимся  на  стол  и  всего  в
слезах. Александр кинулся к нему на шею и сказал: "Будь моим руководителем".
Тут был тотчас же написан манифест и подписан  государем,  не  имевшим  силы
ничем заняться.
     28 ноября. Я ничего не записывал  в  течение  трех  месяцев.  Я  был  в
отсутствии - выехал из Петербурга за  5  дней  до  открытия  Александровской
колонны, чтоб не присутствовать при церемонии  вместе  с  камер-юнкерами,  -
моими товарищами, - был в Москве  несколько  часов  -  видел  А.  Раевского,
которого нашел поглупевшим от ревматизмов в голове. Может быть, это пройдет.
Отправился потом в Калугу на перекладных, без человека.  В  Тарутине  пьяные
ямщики чуть меня не убили. Но я поставил на своем. - "Какие мы разбойники? -
говорили мне они. - Нам дана вольность, и  поставлен  столп  нам  в  честь".
Графа Румянцева вообще не хвалят за его памятник и уверяют, что церковь была
бы приличнее. Я довольно с этим согласен. Церковь, а при ней школа, полезнее
колонны с орлом и с длинной надписью, которую безграмотный мужик  наш  долго
еще не разберет. В Заводе прожил я 2 недели, потом привез Наталью Николаевну
в Москву, а  сам  съездил  в  нижегородскую  деревню,  где  управители  меня
морочили, а я перед ними шарлатанил и, кажется, неудачно -  воротился  к  15
октября в Петербург, где и проживаю. "Пугачев" мой  отпечатан.  Я  ждал  все
возвращения царя из Пруссии. Вечор он приехал. Великий князь Михаил Павлович
привез эту новость на бал Бутурлина. Бал был прекрасен. Воротились в 3 ч.
     5 декабря. Завтра надобно будет явиться  во  дворец.  У  меня  еще  нет
мундира.  Ни  за  что   не   поеду   представляться   с   моими   товарищами
камер-юнкерами, молокососами 18-летними. Царь  рассердится,  -  да  что  мне
делать? Покамест давайте злословить.
     В бытность его в Москве нынешнего году много было проказ. Москва,  хотя
уж и не  то,  что  прежде,  но  все-таки  имеет  еще  похоти  боярские,  des
velléités  d'Aristocratie26).  Царь  мало  занимался   старыми
сенаторами, заступившими место екатерининских  бригадиров,  -  они  роптали,
глядя, как он ухаживал за молодою  княгиней  Долгорукой  (за  дочерью  Сашки
Булгакова! - говорили ворчуны с негодованием).
     Царь однажды пошел за кулисы и  на  сцене  разговаривал  с  московскими
актрисами; это  еще  менее  понравилось  публике.  В  бытность  его  пойманы
зажигатели. Князь М. Голицын взял на  себя  должность  полицейского  сыщика,
одевался жидом и проч. В каком веке мы живем! - В Нижнем-Новгороде царь  был
очень суров и встретил дворянство очень немилостиво. Оно перетрусилось и  не
знало за что (ни я).
     Вчера бал у Лекса. Я знал его в 821 году в Кишиневе.  У  него  не  было
кровати, он спал вместе с каким-то чиновником под одним  тулупом.  Я  первый
открыл Инзову, что Лекс человек умный и деловой.
     В тот же день бал у Салтыкова. N. N. сказала: - Voila M-me Jermolof  la
sale (Lassale)27). Ермолова и Курваль (дочь ген. Моро) всех хуже одеваются.
     Я все-таки не был 6-го во дворце - и рапортовался больным. За мною царь
хотел прислать фельдъегеря или Арнта.
     18-го дек. Третьего  дня  был  я  наконец  в  Аничковом.  Опишу  все  в
подробности, в пользу будущего Вальтер-Скотта.
     Придворный лакей поутру явился ко мне с приглашением: быть в  8  1/2  в
Аничковом, мне в мундирном фраке, Наталье Николаевне как  обыкновенно.  В  9
часов мы приехали. На лестнице встретил я старую графиню Бобринскую, которая
всегда за меня лжет и вывозит меня из  хлопот.  Она  заметила,  что  у  меня
треугольная шляпа с плюмажем (не  по  форме:  в  Аничков  ездят  с  круглыми
шляпами; но  это  еще  не  все).  Гостей  было  уже  довольно;  бал  начался
контрдансами. Государыня была вся в  белом,  с  бирюзовым  головным  убором;
государь - в кавалергардском  мундире.  Государыня  очень  похорошела.  Граф
Бобринский, заметя мою треугольную шляпу, велел принести  мне  круглую.  Мне
дали одну,  такую  засаленную  помадой,  что  перчатки  у  меня  промокли  и
пожелтели. - Вообще  бал  мне  понравился.  Государь  очень  прост  в  своем
обращении, совершенно по-домашнему. Тут же были молодые сыновья  Кеннинга  и
Веллингтона. У Дуро спросили, как находит он бал. - Je m'ennuis,  -  отвечал
он. - Pourquoi cela? - On est debout, et j'aime a etre assis28). Я заговорил
с Ленским о Мицкевиче и потом о Польше. Он прервал разговор, сказав:  -  Mon
cher ami, ce n'est pas ici le lieu de parler de la Pologne.  Choisissons  un
terrain neutre, chez l'ambassadeur d'Autriche par exemple29). Бал кончился в
1 1/2.
     Утром того же дня встретил я в Дворцовом саду великого князя.  "Что  ты
один здесь философствуешь?" - "Гуляю". - "Пойдем  вместе".  Разговорились  о
плешивых. "Вы не в родню, в вашем семействе мужчины молоды оплешивливают". -
"Государь Александр и Константин Павлович оттого рано  оплешивели,  что  при
отце моем носили пудру и зачесывали  волоса;  на  морозе  сало  леденело,  и
волоса лезли. Нет ли новых  каламбуров?"  -  "Есть,  да  нехороши,  не  смею
представить их вашему высочеству". -  "У  меня  их  также  нет;  я  замерз".
Доведши великого  князя  до  моста,  я  ему  откланялся  (вероятно,  противу
этикета).
     Вчера (17) вечер у S. Разговор с  Нордингом  о  русском  дворянстве,  о
гербах, о семействе Екатерины I-ой еtс. Гербы наши все весьма новы. Оттого в
гербе князей Вяземских, Ржевских пушка. Многие из  наших  старых  дворян  не
имеют гербов.
     22 декабря, суббота. В середу был я у Хитровой - имел долгий разговор с
великим князем. Началось журналами: "Вообрази, какую глупость  напечатали  в
"Северной пчеле"; дело идет о пребывании государя в Москве. "Пчела" говорит:
"Государь император,  обошед  соборы,  возвратился  во  дворец  и  с  высоты
красного крыльца низко  (низко!)  поклонился  народу".  Этого  не  довольно:
журналист  дурак  продолжает:  "Как  восхитительно  было   видеть   великого
государя, преклоняющего священную главу перед гражданами московскими!" -  Не
забудь, что это читают лавочники". Великий князь прав, а журналист, конечно,
глуп.  Потом  разговорились  о  дворянстве.  Великий   князь   был   противу
постановления о почетном гражданстве: зачем преграждать заслугам высшую цель
честолюбия? Зачем составлять tiers etat30),  сию  вечную  стихию  мятежей  и
оппозиции? Я заметил, что или дворянство не нужно в государстве, или  должно
быть ограждено и недоступно иначе, как по собственной воле государя. Если во
дворянство можно будет поступать из других состояний, как из чина в чин,  не
по исключительной воле государя, а по порядку службы, то  вскоре  дворянство
не будет существовать  или  (что  все  равно)  все  будет  дворянством.  Что
касается до tiers etat, что же значит наше старинное дворянство с  имениями,
уничтоженными бесконечными  раздроблениями,  с  просвещением,  с  ненавистью
противу аристокрации и со всеми притязаниями на власть и  богатства?  Эдакой
страшной стихии мятежей нет и в Европе. Кто были на площади 14 декабря? Одни
дворяне. Сколько ж их будет при первом новом возмущении? Не знаю, а  кажется
много. Говоря о старом дворянстве, я сказал: "Nous, qui sommes,  aussi  bons
gentilshommes que l'empereur et vous... etc"31).  Великий  князь  был  очень
любезен и откровенен. "Vous etes bien de votre famille, - сказал я ему: tous
les Romanof sont revolutionnaires et niveleurs"32). - "Спасибо: так ты  меня
жалуешь в якобинцы! благодарю, voila une  reputation  que  me  manquait"33).
Разговор обратился к воспитанию, любимому предмету его высочества.  Я  успел
высказать ему многое. Дай бог, чтобы слова мои произвели хоть каплю добра!
     Ценсор Никитенко на обвахте под арестом, и вот по какому случаю: Деларю
напечатал в "Библиотеке" Смирдина перевод оды В. Юго,  в  которой  находится
следующая глубокая мысль: Если-де я был бы богом, то я бы отдал свой  рай  и
своих ангелов за поцелуй Милены или Хлои. Митрополит (которому досуг  читать
наши бредни) жаловался государю, прося  защитить  православие  от  нападений
Деларю и Смирдина. Отселе буря. Крылов сказал очень хорошо:

     Мой друг! когда бы был ты бог,
     То глупости такой сказать бы ты не мог.

     Это все равно, заметил он  мне,  что  я  бы  написал:  когда  б  я  был
архиерей, то пошел бы во всем облачении плясать французский кадриль.  А  все
виноват Глинка (Федор). После его ухарского псалма,  где  он  заставил  бога
говорить языком Дениса Давыдова, ценсор подумал,  что  он  пустился  во  все
тяжкое...
     Псалом Глинки уморительно смешон.
     1835
     8 января. Начнем новый год злословием, на счастие...
     Бриллианты и дорогие каменья были еще недавно в низкой цене. Они никому
не  были  нужны.  Выкупив  бриллианты  Наталии  Николаевны,   заложенные   в
московском ломбарде, я принужден был их  перезаложить  в  частные  руки,  не
согласившись продать их за  бесценок.  Нынче  узнаю,  что  бриллианты  опять
возвысились. Их требуют в кабинет, и вот по какому случаю.
     Недавно государь приказал князю Волконскому принести к нему из кабинета
самую дорогую табакерку. Дороже не нашлось, как в 9000 руб. Князь Волконский
принес табакерку. Государю показалась она довольно бедна. - "Дороже нет",  -
отвечал Волконский. "Если так, делать нечего, - отвечал государь: - я  хотел
тебе сделать подарок, возьми ее себе". Вообразите себе рожу старого  скряги.
С этой  поры  начали  требовать  бриллианты.  Теперь  в  кабинете  табакерки
завелися уже в 60 000 р.
     Великая княгиня взяла у меня "Записки" Екатерины II и сходит от  них  с
ума.
     6-го умерла С. М. Смирнова, милая молодая девушка.
     В конце прошлого года свояченица моя ездила в моей  карете  поздравлять
великую княгиню. Ее лакей повздорил со швейцаром. Комендант Мартынов посадил
его на обвахту, и Катерина Николаевна принуждена была без шубы ждать 4  часа
на подъезде. Комендантское место  около  полустолетия  занято  дураками;  но
такой скотины, каков Мартынов, мы еще не видали.
     6-го бал придворный (приватный маскарад). Двор в мундирах времен  Павла
I-го; граф Панин (товарищ министра)  одет  дитятей.  Бобринский  Брызгаловым
(кастеланом Михайловского замка; полуумный старик,  щеголяющий  в  шутовском
своем мундире,  в  сопровождении  двух  калек-сыновей,  одетых  скоморохами.
Замеч. для потомства).  Государь  полковником  Измайловского  полка  etc.  В
городе шум. Находят это все неприличным.
     Февраль. С генваря очень я занят Петром. На балах был раза 3; уезжал  с
них рано. Придворными сплетнями мало занят. Шиш потомству.
     На днях в театре граф Фикельмон, говоря, что Bertrand и Raton  не  были
играны на петербургском театре по представлению Блума,  датского  посланника
(и нашего старинного шпиона), присовокупил: "Je ne sais  pourquoi;  dans  la
comédie il n'est seulement pas question  du  Danemark".  Я  прибавил:
"Pas plus qu'en Europe"34).
     Филарет сделал донос на Павского, будто  бы  он  лютеранин.  -  Павский
отставлен от великого князя. Митрополит и синод подтвердили мнение Филарета.
Государь сказал, что в делах духовных он не судия; но  ласково  простился  с
Павским. Жаль умного, ученого  и  доброго  священника!  Павского  не  любят.
Шишков, который набил академию попами, никак не  хотел  принять  Павского  в
числе членов за то, что он, зная еврейский язык, доказал какую-то  нелепость
в корнях президента. Митрополит на место Павского предлагал  попа  Кочетова,
плута и сплетника. Государь не захотел и выбрал другого, человека,  говорят,
очень порядочного. Этот приезжал к митрополиту, а старый лукавец сказал:  "Я
вас рекомендовал государю". Qui est-ce que l'on trompe ici?35)
     В публике очень бранят моего "Пугачева", а  что  хуже  -  не  покупают.
Уваров  большой  подлец.  Он  кричит  о  моей  книге  как  о  возмутительном
сочинении. Его клеврет Дундуков  (дурак  и  бардаш)  преследует  меня  своим
ценсурным комитетом. Он не соглашается, чтоб  я  печатал  свои  сочинения  с
одного согласия государя. Царь любит, да псарь не любит. Кстати об  Уварове:
это большой негодяй и  шарлатан.  Разврат  его  известен.  Низость  до  того
доходит, что он у детей Канкрина был на посылках. Об  нем  сказали,  что  он
начал тем, что был б..., потом нянькой, и попал в президенты Академии  наук,
как княгиня Дашкова в  президенты  Российской  Академии.  Он  крал  казенные
дрова, и до сих пор на нем есть счеты (у него 11000 душ), казенных  слесарей
употреблял в собственную работу еtс. etc. Дашков (министр),  который  прежде
был с ним приятель, встретив Жуковского под руку с  Уваровым,  отвел  его  в
сторону, говоря: "Как тебе не стыдно гулять публично с таким человеком!"
     Ценсура не пропустила следующие стихи в сказке моей о золотом петушке:

     Царствуй, лежа на боку
     и Сказка ложь, да в ней намек,
     Добрым молодцам урок.

     Времена Красовского возвратились. Никитенко глупее Бирукова.




     Когда б я был царь, то позвал  бы  Александра  Пушкина  и  сказал  ему:
"Александр  Сергеевич,  вы  прекрасно  сочиняете  стихи".  Александр  Пушкин
поклонился бы мне с некоторым скромным замешательством, а я бы продолжал: "Я
читал вашу оду "Свобода". Она вся писана немного сбивчиво, слегка  обдумано,
но тут есть три строфы очень хорошие.  Поступив  очень  неблагоразумно,  вы,
однако ж, не  старались  очернить  меня  в  глазах  народа  распространением
нелепой клеветы. Вы можете иметь мнения неосновательные,  но  вижу,  что  вы
уважили правду и личную честь даже в царе". - "Ах,  ваше  величество,  зачем
упоминать об этой детской оде? Лучше бы вы прочли хоть 3 и 6 песнь  "Руслана
и Людмилы",  ежели  не  всю  поэму,  или  I  часть  "Кавказского  пленника",
"Бахчисарайский фонтан". "Онегин" печатается: буду иметь честь  отправить  2
экз. в библиотеку вашего  величества  к  Ив.  Андр.  Крылову,  и  если  ваше
величество найдете время..." - "Помилуйте, Александр Сергеевич. Наше царское
правило: дела не делай, от дела не бегай. Скажите, как это вы могли  ужиться
с Инзовым, а не ужились с графом Воронцовым?" -  "Ваше  величество,  генерал
Инзов добрый и почтенный старик, он  русский  в  душе;  он  не  предпочитает
первого   английского   шалопая   всем   известным   и   неизвестным   своим
соотечественникам. Он уже не волочится, ему не 18 лет от роду; страсти, если
и были в нем, то уж давно погасли. Он доверяет благородству  чувств,  потому
что сам имеет чувства благородные, не боится насмешек, потому что выше их, и
никогда не подвергнется заслуженной колкости, потому что он со всеми вежлив,
не опрометчив, не верит вражеским пасквилям. Ваше величество, вспомните, что
всякое слово вольное, всякое сочинение противузаконное приписывают мне  так,
как  всякие  остроумные  вымыслы  князю  Цицианову.  От  дурных  стихов   не
отказываюсь, надеясь на добрую славу своего имени, а от хороших,  признаюсь,
и силы нет отказываться. Слабость непозволительная". - "Но вы же и афей? вот
что уж никуда не годится". - "Ваше величество, как можно судить человека  по
письму, писанному товарищу, можно  ли  школьническую  шутку  взвешивать  как
преступление, а две пустые фразы судить  как  бы  всенародную  проповедь?  Я
всегда почитал и почитаю вас как лучшего из европейских нынешних властителей
(увидим, однако, что будет из Карла X), но ваш последний поступок со мною  -
и смело в том ссылаюсь на  собственное  ваше  сердце  -  противоречит  вашим
правилам  и  просвещенному  образу  мыслей..."  -  "Признайтесь,  вы  всегда
надеялись на мое великодушие?"  -  "Это  не  было  бы  оскорбительно  вашему
величеству: вы видите, что я бы ошибся в моих расчетах..."
     Но тут бы Пушкин разгорячился и  наговорил  мне  много  лишнего,  я  бы
рассердился и сослал его в Сибирь, где  бы  он  написал  поэму  "Ермак"  или
"Кочум", разными размерами с рифмами.






     O... disait en 1820: "Revolution  en  Espagne,  revolution  en  Italie,
revolution  en  Portugal,  constitution  par  ci,  constitution  par   la...
Messieurs les souverains, vous avez  fait  une  sottise  en  detrônant
Napoleon".
     Le general R. disait a N. afflige d'un mal d'aventure: "II n'y a  qu'un
pas du sublime au sublime"1).
     Р., встретив однажды  человека  весьма  услужливого,  сказал  ему:  "Вы
простудитесь, на дворе сыро, мокро (maquereau)"2).
     Plus ou moins j'ai ete amoureux de toutes les jolies  femmes  que  j'ai
connues, toutes se sont passablement moquees de moi;  toutes  a  l'exception
d'une seule ont fait avec moi les coquettes3).




     Только революционная голова, подобная  Мирабо  и  Петру,  может  любить
Россию так, как писатель только может любить ее язык.
     Все должно творить в этой России и в этом русском языке.


     Presque toutes les religions...

     Presque toutes les religions ont donnй а l'homme deux... il est quelque
chose d'aussi hideux que l'atheisme qu'un homme rejette.1)




     Ne pas admettre l'existence de Dieu c'est etre  plus  absurde  que  ces
peuples qui pensent du moins que le monde est pose sur un rhinoceros.1)




     В миг, когда любовь исчезает, наше сердце еще лелеет  ее  воспоминание.
Так гладиатор у Байрона  соглашается  умирать,  но  воображение  носится  по
берегам родного Дуная.




     Первый  несчастный  воздыхатель  возбуждает  чувствительность  женщины,
прочие или едва замечены или служат лишь... Так, в  начале  сражения  первый
раненый производит болезненное впечатление и истощает сострадание наше.




     Зависть - сестра соревнования, следственно из хорошего роду.




     Stabilite - premiere condition du bonheur publique.
     Comment s'accommode-t-elle avec la perfectibilite indefinie? {1}




     Д. - говаривал, что самою  полною  сатирою  на  некоторые  литературные
общества был бы список членов с означением того, что кем написано.




     Не откладывай до ужина того, что можешь съесть за обедом.

     L'exactitude est la politesse des cuisiniers {1}.

     Желудок просвещенного человека имеет лучшие  качества  доброго  сердца:
чувствительность и благодарность.




     Буквы, составляющие славенскую азбуку, не представляют никакого смысла.
Аз, буки, веди, глаголь, добро еtс. суть отдельные слова,  выбранные  только
для начального их звука. У нас Грамматин первый, кажется, вздумал  составить
апофегмы из нашей азбуки. Он пишет: "Первоначальное значение букв, вероятно,
было следующее, аз бук (или буг!) ведю - то есть я бога ведаю (!),  глаголю:
добро есть; живет на земле кто и как, люди мыслит. Наш Он покой, рцу.  Слово
(logoz) твержу... " (и прочая, говорит Грамматин; вероятно, что в прочем  не
мог уже найти никакого смысла). Как это  все  натянуто!  Мне  гораздо  более
нравится трагедия, составленная из азбуки французской. Вот она:

     Eno et Ikaël
     Tragédie
     Personnages
     Le Prince Eno
     La Princesse Ikaël, amante du Prince Eno
     L'abbé Pécu, rival du Prince  Eno  Ixe  Igrec  gardes  du
Prince Eno Zède
     Scène unique
     Le Prince Eno,  la  Princesse  Ikaël,  l'abbé  Pécu,
gardes.
     Eno. Abbé! cédez...
     L'abbé. Eh! f...
     Eno (mettant la main sur sa hache d'arme). J'ai hache!
     Ikaël (se jettant dans les bras d'Eno). Ikaël aime  Eno  (ils
s'embrassent avec tendresse).
     Eno (se retournant vivement). Pécu est resté? Ixe, Igrec,
Zède!  prenez  M-r   l'abbé   et   jettez-le   par   les   fen
êtres1).




     Ворон ворону глаза не выклюнет - шотландская пословица, приведенная  В.
Скоттом в Woodstock.







     Вы пишете токмо для вашего удовольствия,  а  я,  который  вас  искренно
люблю, пишу, чтоб вам сие сказать.

                                                                   А. Пушкин




     Приятно мне думать, что, увидя в книге ваших  воспоминаний  и  мое  имя
между именами молодых людей, которые обязаны вам счастливейшим  годом  жизни
их, вы скажете: "В Лицее не было неблагодарных".

                                                           Александр Пушкин



     Votre nom est Legion car vous etes plusieurs.

                                                                A. Pouchkine
                                     16 juin v. st. 1834 St. Petersbourg {1}.







     Последние происшествия обнаружили  много  печальных  истин.  Недостаток
просвещения и  нравственности  вовлек  многих  молодых  людей  в  преступные
заблуждения. Политические изменения,  вынужденные  у  других  народов  силою
обстоятельств  и  долговременным  приготовлением,  вдруг  сделались  у   нас
предметом замыслов и злонамеренных усилий. Лет 15 тому  назад  молодые  люди
занимались только  военною  службою,  старались  отличаться  одною  светской
образованностию или шалостями; литература (в то время  столь  свободная)  не
имела  никакого  направления;  воспитание  ни  в  чем  не   отклонялось   от
первоначальных  начертаний.  10  лет  спустя  мы  увидели  либеральные  идеи
необходимой   вывеской   хорошего   воспитания,    разговор    исключительно
политический;   литературу   (подавленную   самой   своенравною   цензурою),
превратившуюся в  рукописные  пасквили  на  правительство  и  возмутительные
песни; наконец,  и  тайные  общества,  заговоры,  замыслы  более  или  менее
кровавые и безумные.
     Ясно, что походам 1813 и 1814 года, пребыванию наших войск во Франции и
в Германии должно приписать сие влияние на дух и нравы того поколения, коего
несчастные представители погибли в наших глазах; должно надеяться, что люди,
разделявшие образ мыслей заговорщиков, образумились; что, с  одной  стороны,
они увидели ничтожность своих замыслов и средств, с другой - необъятную силу
правительства, основанную на силе вещей. Вероятно, братья, друзья,  товарищи
погибших успокоятся временем и размышлением, поймут необходимость и  простят
оной в душе своей. Но надлежит защитить новое, возрастающее  поколение,  еще
не наученное никаким опытом и которое скоро явится на поприще жизни со  всею
пылкостию первой молодости, со всем ее  восторгом  и  готовностию  принимать
всякие впечатления.
     Не одно влияние чужеземного идеологизма пагубно для  нашего  отечества;
воспитание, или, лучше сказать, отсутствие воспитания  есть  корень  всякого
зла. Не просвещению, сказано в высочайшем манифесте от 13-го июля 1826 года,
но праздности ума, более вредной, чем праздность  телесных  сил,  недостатку
твердых познаний должно приписать сие своевольство мыслей,  источник  буйных
страстей, сию  пагубную  роскошь  полупознаний,  сей  порыв  в  мечтательные
крайности, коих начало есть порча нравов, а конец - погибель. Скажем  более:
одно просвещение в состоянии удержать новые  безумства,  новые  общественные
бедствия.
     Чины сделались страстию русского народа. Того хотел Петр Великий,  того
требовало тогдашнее  состояние  России.  В  других  землях  молодой  человек
кончает круг учения около 25 лет; у нас  он  торопится  вступить  как  можно
ранее в службу, ибо ему необходимо 30-ти лет быть полковником или коллежским
советником. Он входит в свет безо всяких основательных познаний, без  всяких
положительных правил: всякая мысль для него нова, всякая  новость  имеет  на
него влияние. Он не в состоянии ни поверить,  ни  возражать;  он  становится
слепым  приверженцем  или  жарким  повторителем  первого  товарища,  который
захочет оказать над ним свое превосходство или сделать из него свое орудие.
     Конечно, уничтожение чинов (по крайней мере  гражданских)  представляет
великие выгоды; но сия мера влечет за собою и беспорядки  бесчисленные,  как
вообще всякое изменение  постановлений,  освященных  временем  и  привычкою.
Можно, по крайней мере, извлечь некоторую пользу из самого злоупотребления и
представить чины целию и достоянием просвещения; должно увлечь все юношество
в общественные заведения, подчиненные надзору правительства; должно его  там
удержать, дать ему  время  перекипеть,  обогатиться  познаниями,  созреть  в
тишине училищ, а не в шумной праздности казарм.
     В  России  домашнее  воспитание   есть   самое   недостаточное,   самое
безнравственное;  ребенок  окружен  одними  холопями,  видит  одни   гнусные
примеры,  своевольничает  или  рабствует,  не  получает  никаких  понятий  о
справедливости, о взаимных отношениях людей, об истинной  чести.  Воспитание
его ограничивается изучением двух или трех иностранных  языков  и  начальным
основанием  всех  наук,   преподаваемых   каким-нибудь   нанятым   учителем.
Воспитание в частных пансионах не многим лучше; здесь и там оно кончается на
16-летнем возрасте воспитанника. Нечего колебаться: во что бы  то  ни  стало
должно подавить воспитание частное.
     Надлежит  всеми  средствами  умножить  невыгоды,  сопряженные  с   оным
(например, прибавить годы унтер-офицерства и первых гражданских чинов).
     Уничтожить экзамены. Покойный император, удостоверясь в ничтожестве ему
предшествовавшего поколения, желал открыть дорогу просвещенному юношеству  и
задержать как-нибудь стариков,  закоренелых  в  безнравствии  и  невежестве.
Отселе указ об экзаменах - мера слишком демократическая и ошибочная, ибо она
нанесла последний удар дворянскому просвещению и гражданской  администрации,
вытеснив все новое поколение в военную  службу.  А  так  как  в  России  все
продажно,  то  и  экзамен  сделался  новой   отраслию   промышленности   для
профессоров. Он походит на  плохую  таможенную  заставу,  в  которую  старые
инвалиды пропускают за деньги тех, которые не умели проехать стороною.  Итак
(с такого-то  году),  молодой  человек,  не  воспитанный  в  государственном
училище, вступая в службу, не получает вперед никаких выгод и не имеет права
требовать экзамена.
     Уничтожение экзаменов произведет большую радость в старых титулярных  и
коллежских  советниках,  что  и  будет   хорошим   противудействием   ропоту
родителей, почитающих своих детей обиженными.
     Что касается до воспитания заграничного, то запрещать его  нет  никакой
надобности. Довольно будет опутать его  одними  невыгодами,  сопряженными  с
воспитанием домашним, ибо  1-е,  весьма  немногие  станут  пользоваться  сим
позволением; 2-е, воспитание иностранных университетов, несмотря на все свои
неудобства, не в пример для нас менее вредно воспитания патриархального.  Мы
видим,  что  Н.  Тургенев,  воспитывавшийся  в  Геттингенском  университете,
несмотря на свой  политический  фанатизм,  отличался  посреди  буйных  своих
сообщников нравственностию и умеренностию - следствием просвещения истинного
и положительных познаний. Таким образом, уничтожив  или,  по  крайней  мере,
сильно затруднив воспитание  частное,  правительству  легко  будет  заняться
улучшением воспитания общественного.
     Ланкастерские школы входят у нас  в  систему  военного  образования,  и
следовательно, состоят в самом лучшем порядке.
     Кадетские  корпуса,   рассадник   офицеров   русской   армии,   требуют
физического преобразования, большого присмотра за нравами, кои  находятся  в
самом гнусном запущении. Для сего  нужна  полиция,  составленная  из  лучших
воспитанников; доносы других должны быть оставлены без исследования  и  даже
подвергаться наказанию; чрез сию полицию должны будут доходить и  жалобы  до
начальства. Должно обратить строгое  внимание  на  рукописи,  ходящие  между
воспитанниками. За найденную похабную рукопись положить тягчайшее наказание;
за возмутительную - исключение из училища, но  без  дальнейшего  гонения  по
службе: наказывать юношу или взрослого человека за  вину  отрока  есть  дело
ужасное и, к несчастию, слишком у нас обыкновенное.
     Уничтожение телесных наказаний  необходимо.  Надлежит  заранее  внушить
воспитанникам правила чести и человеколюбия. Не  должно  забывать,  что  они
будут иметь право розги и палки над солдатом.  Слишком  жестокое  воспитание
делает из них палачей, а не начальников.
     В  гимназиях,  лицеях  и  пансионах  при  университетах  должно   будет
продлить, по крайней мере, 3-мя годами круг обыкновенного  учения,  по  мере
того повышая и чины, даваемые при выпуске.
     Преобразование семинарий -  рассадника  нашего  духовенства,  как  дело
высшей государственной важности - требует полного особенного рассмотрения.
     Предметы  учения  в  первые  годы  не  требуют  значительной  перемены.
Кажется, однако ж,  что  языки  слишком  много  занимают  времени.  К  чему,
например, 6-летнее изучение французского языка, когда навык света и без того
слишком уже достаточен? К чему латинский  или  греческий?  Позволительна  ли
роскошь там, где чувствителен недостаток необходимого?
     Во  всех  почти  училищах  дети  занимаются   литературою,   составляют
общества,  даже  печатают  свои  сочинения  в  светских  журналах.  Все  это
отвлекает от учения, приучает детей к мелочным успехам и ограничивает  идеи,
уже и без того слишком у нас ограниченные.
     Высшие политические науки займут окончательные годы. Преподавание прав,
политическая экономия  по  новейшей  системе  Сея  и  Сисмонди,  статистика,
история.
     История  в  первые  годы  учения  должна  быть  голым   хронологическим
рассказом  происшествий,   безо   всяких   нравственных   или   политических
рассуждений. К чему давать младенствующим  умам  направление  одностороннее,
всегда непрочное? Но в окончательном курсе  преподавание  истории  (особенно
новейшей) должно будет совершенно измениться. Можно  будет  с  хладнокровием
показать разницу духа народов, источника нужд и требований  государственных;
не хитрить; не искажать республиканских рассуждений,  не  позорить  убийства
Кесаря,  превознесенного  2000  лет,  но  представить  Брута  защитником   и
мстителем  коренных   постановлений   отечества,   а   Кесаря   честолюбивым
возмутителем.
     Вообще не должно, чтоб республиканские идеи изумили  воспитанников  при
вступлении в свет и имели для них прелесть новизны.
     Историю  русскую  должно  будет  преподавать  по   Карамзину.   История
Государства Российского есть не только произведение великого писателя, но  и
подвиг честного человека. Россия слишком мало  известна  русским;  сверх  ее
истории,  ее  статистика,  ее  законодательство  требует  особенных  кафедр.
Изучение России должно будет преимущественно занять в окончательные годы умы
молодых дворян, готовящихся служить отечеству верою и  правдою,  имея  целию
искренно и усердно соединиться с правительством в великом подвиге  улучшения
государственных постановлений, а не препятствовать ему, безумно упорствуя  в
тайном недоброжелательстве.
     Сам от себя я бы  никогда  не  осмелился  представить  на  рассмотрение
правительства столь недостаточные замечания о предмете столь важном,  каково
есть народное воспитание; одно желание  усердием  и  искренностию  оправдать
высочайшие милости, мною не заслуженные, понудило меня  исполнить  вверенное
мне  препоручение.  Ободренный   первым   вниманием   государя   императора,
всеподданнейше прошу его величество дозволить мне повергнуть пред ним  мысли
касательно предметов, более мне близких и знакомых.




     Adam Mickiewicz,  professeur  a  l'Université  de  Kovno,  ayant
appartenu, a l'age de 17 ans, a une  societe  litteraire  qui  n'exista  que
pendant quelques mois, fut mis aux arrets par  la  commission  d'enquete  de
Vilna (1823). Mickiewicz  convint  d'avoir  connu  l'existance  d'une  autre
societe litteraire, mais d'en avoir toujours ignore le  but,  qui  etait  de
propager le Nationalisme Polonais. Au reste cette societe ne dura  non  plus
qu'un moment et fut dissoute avant l'Oukase. Au bout de 7  moins  Mickiewicz
fut mis en liberte et envoye dans les provinces Russes, jusqu'  a  ce  qu'il
plut a S. M. l'Empereur de lui permettre de  revenir.  Il  servit  sous  les
ordres du General Witt et sous ceux  du  General-Gouverneur  de  Moscou.  Il
espere que, leurs suffrages lui etant favorables, l'Autorit e lui  permettra
de revenir en Pologne où l'appellent des affaires domestiques.

     7 Janvier 1828 {1}




     Сотник Сухоруков воспитывался в Харьковском университете. В  1820  году
бывший атаман  употребил  его  по  своим  делам  как  человека  сведущего  и
смышленого. В то же время граф Чернышев, имея  нужду  в  тамошнем  уроженце,
призвал его в свою канцелярию. Будучи еще очень молод  и  находясь  в  таком
затруднительном положении,  Сухоруков  мог  подать  повод  к  неудовольствию
графа.  В  последствии  времени  литературные   занятия   сблизили   его   с
Корниловичем, с которым в 1825 году издал он  ученую  книгу  под  заглавием:
Русская Старина; Сухоруков был замешан в деле о  заговоре,  но  следственная
комиссия оправдала его, оставя в подозрении. Будучи потом  откомандирован  в
Кавказский корпус, Сухоруков был употреблен графом Паскевичем.
     Сухоруков имеет отличные дарования  и  сведения.  Доказательством  тому
служит то, что все бывшие его начальники принуждены  были  употреблять  его,
даже не доброжелательствуя ему. С 1821 года предпринял  он  труд  важный  не
только для России, но и для всего ученого света.
     Сухоруков  имел  некогда  поручение  от  Комитета,   учрежденного   для
устройства войска Донского, составить  историю  донских  казаков.  Для  сего
Сухоруков пересмотрел все архивы присутственных мест и станиц Донской земли,
также архивы: Азовской, Саратовской, Царицынской,  Астраханской,  наконец  и
Московской. Выписанные им  исторические  акты  заключают  более  пяти  тысяч
листов; кроме того Сухоруков приобрел множество разных летописей,  повестей,
поэм и проч.,  объемлящих  историю  донских  казаков.  Все  сии  драгоценные
материалы, вместе со статьями, им уже составленными, Сухоруков  должен  был,
по приказанию начальства ген.-майора Богдановича, уезжая в армию, в 1826 г.,
передать двум есаулам в другие руки, и теперь они едва ли не растеряны.
     Имея  слабое  здоровие,  склонность  к  ученым  трудам  и   малое,   но
достаточное для него состояние (тысячу рублей  годового  дохода),  Сухоруков
сказывал мне, что единственное желание его было бы получить дозволение  хотя
переписать, взять копии  с  приобретенных  им  исторических  материалов,  на
которые  употребил  он  пять  лет  времени,  и  потом  на  свободе  заняться
составлением Истории Донских казаков,  которую  надеялся  он  посвятить  его
императорскому высочеству великому князю наследнику.




     Десять лет тому назад литературою занималось у нас весьма  малое  число
любителей. Они видели в ней приятное,  благородное  упражнение,  но  еще  не
отрасль  промышленности:  читателей  было   еще   мало;   книжная   торговля
ограничивалась переводами кой-каких  романов  и  перепечатанием  сонников  и
песенников.
     Несчастные обстоятельства, сопровождавшие восшествие  на  престол  ныне
царствующего  императора,  обратили  внимание  его  величества  на  сословие
писателей. Он нашел сие сословие совершенно преданным на произвол  судьбы  и
притесненным невежественной и своенравной  цензурою.  Не  было  даже  закона
касательно собственности литературной.
     Ограждение сей собственности и цензурный устав принадлежат к  важнейшим
благодеяниям нынешнего царствования.
     Литература оживилась и приняла обыкновенное свое направление,  то  есть
торговое. Ныне составляет она  отрасль  промышленности,  покровительствуемой
законами.
     Изо всех родов литературы периодические издания  всего  более  приносят
выгоды, и чем разнообразнее по содержанию, тем более расходятся.
     Известия  политические  привлекают  большое  число  читателей,   будучи
любопытны для всякого.
     "Северная пчела", издаваемая двумя известными литераторами, имея  около
3000 подписчиков, естественно  должна  иметь  большое  влияние  на  читающую
публику, следственно и на книжную торговлю.
     Всякий журналист имеет право говорить мнение свое о нововышедшей  книге
столь строго, как угодно ему. "Северная пчела" пользуется  сим  правом  -  и
хорошо  делает;  законом  требовать  от   журналиста   благосклонности   или
беспристрастия было бы невозможно и несправедливо. Автору  осужденной  книги
остается ожидать решения читающей публики  или  искать  управы  и  защиты  в
другом журнале.
     Но журналы чисто литературные вместо 3000 подписчиков имеют едва  ли  и
300, и следственно голос их был бы вовсе не действителен.
     Таким  образом,  литературная  торговля  находится  в  руках  издателей
"Северной пчелы", и критика, как и политика, сделалась их монополией.
     От сего терпят вещественный ущерб  все  литераторы,  не  находящиеся  в
приятельских  сношениях  с  издателями  "Северной  пчелы":  ни  одно  из  их
произведений не продается, ибо никто не станет покупать товара,  осужденного
в самом газетном объявлении.
     Для восстановления равновесия в литературе нам необходим журнал,  коего
средства могли бы равняться средствам "Северной пчелы", то  есть  журнал,  в
коем печатались бы политические и заграничные новости.
     Направление  политических  статей  зависит   и   должно   зависеть   от
правительства,  и  в  сем  случае  я  полагаю  священной  обязанностию   ему
повиноваться и не только соображаться с решением цензора, но и сам  обязуюсь
строго смотреть за каждой строкою моего журнала. Злонамеренность была  бы  с
моей стороны столь же безрассудна, как и неблагодарна.




     Журнал под названием Современник выходит каждые три  месяца  по  одному
тому.
     В нем будут помещаться стихотворения всякого роду,  повести,  статьи  о
нравах и тому подобное; (оригинальные и  переводные)  критики  замечательных
книг русских и иностранных; наконец, статьи, касающиеся  вообще  искусств  и
наук.
     Цена за годовое издание 25 р. асс., с пересылкою 30 р. асс.

     А. Пушкин.



     Ю. Оксман



     Первым исследователем  и  популяризатором  событий  крестьянской  войны
1773-1774 гг., возглавленной донским казаком Емельяном Пугачевым  в  далеких
Оренбургских степях, Пушкин стал совершенно неожиданно для своих читателей.
     И в самом  деле,  все  известные  современникам  факты  политической  и
литературной биографии великого поэта  после  разгрома  декабристов,  а  еще
более в  пору  восстания  Польши  и  новгородских  военных  поселян,  никак,
казалось бы, не могли предопределить обращения автора  "Евгения  Онегина"  и
"Повестей Белкина" к пугачевской тематике. А между тем именно  Пугачев,  как
вождь  и  вдохновитель  крестьянского   восстания,   грозившего   опрокинуть
ненавистный народу крепостной строй, с самого начала 1833 г.  оказывается  в
центре  литературных,  общественно-политических  и  научно-исследовательских
интересов Пушкина. Этот же образ не перестает волновать мысль  и  творческое
воображение поэта до последних месяцев его жизни.



     Перспективы крестьянской революции и связанные с ней вопросы о той  или
иной линии поведения прогрессивного  меньшинства  правящего  класса  впервые
встали перед Пушкиным во всей своей конкретности и остроте летом 1831 г.
     Письма и заметки Пушкина этой поры дают исключительно богатый  материал
для  суждения  об  эволюции  его   общественно-политических   взглядов   под
непосредственным воздействием все более и более грозных вестей о  расширении
плацдарма крестьянских "холерных бунтов" и солдатских восстаний.
     Особенно   остро   реагировал   Пушкин   на   террористические    акты,
сопровождавшие вооруженные выступления военных поселян:
     "Ты, верно, слышал о возмущениях Новгородских и Старой Руссы. Ужасы!  -
писал Пушкин П. А.  Вяземскому  3  августа  1831  г.  -  Более  ста  человек
генералов, полковников и офицеров перерезаны в  Новгородских  поселениях  со
всеми утончениями злобы... Действовали мужики, которым  полки  выдали  своих
начальников. Плохо, ваше сиятельство!"
     Секретное "Обозрение происшествий и общественного мнения  в  1831  г.",
вошедшее   в   официальный   отчет   III   Отделения,   следующим    образом
характеризовало ситуацию, взволновавшую Пушкина: "В июле месяце  бедственные
происшествия в военных поселениях Новгородской губернии  произвели  всеобщее
изумление и навели грусть на всех благомыслящих".
     Еще резче и тревожнее был отклик на новгородские события самого Николая
I. В письме к графу П. А. Толстому царь прямо свидетельствовал о  том,  что:
"Бунт в Новгороде важнее, чем бунт  в  Литве,  ибо  последствия  могут  быть
страшные!"  Принимая  22  августа  1831  г.   в   Царском   Селе   депутацию
новгородского дворянства, он же заявлял:  "Приятно  мне  было  слышать,  что
крестьяне ваши не присоединились  к  моим  поселянам:  это  доказывает  ваше
хорошее с ними обращение; но, к сожалению, не везде так обращаются. Я должен
сказать вам, господа, что положение дел весьма не  хорошо,  подобно  времени
бывшей французской революции. Париж - гнездо злодеяний - разлил яд  свой  по
всей Европе. Не хорошо. Время  требует  предосторожности"  (Н.  К.  Шильдер,
Император Николай I, т. II, 1903, стр. 613; "Русская старина",  1873,  Э  9,
стр. 411-414).
     В аспекте событий 1831 г. получали необычайно острый политический смысл
и исторические уроки пугачевщины.
     Переписка Пушкина позволяет установить, что он  ближайшим  образом  был
осведомлен о происшествиях в Старой  Руссе.  Его  информатором  о  восстании
военных поселян - фактах, не подлежавших,  конечно,  оглашению  в  тогдашней
прессе, - был поэт  Н.  М.  Коншин,  совмещавший  служение  музам  с  весьма
прозаической  работой  правителя  дел  Новгородской  секретной  следственной
комиссии.
     "Я  теперь  как  будто  за  тысячу  по  крайней  мере  лет  назад,  мой
любезнейший Александр Сергеевич, - писал  Н.  М.  Коншин  Пушкину  в  первых
числах августа 1831 г. - Кровавые  сцены  самого  темного  невежества  перед
глазами нашими перечитываются, сверяются и уличаются.  Как  свиреп  в  своем
ожесточении   народ   русской!   Жалеют   и   истязают;    величают    вашим
высокоблагородием и бьют дубинами, - и это все вместе".
     К событиям 1831 г.  восходили  таким  образом  не  только  политические
дискуссии широкого философско-исторического  плана  о  русском  народе  и  о
судьбах помещичье-дворянского государства, но и некоторые  конкретные  формы
официозной фразеологии, ожившие впоследствии на страницах "Истории Пугачева"
и "Капитанской дочки".
     Если бы "История Пугачева" писалась в пору восстания  военных  поселян,
Пушкин стоял бы, вероятно, на позициях, не очень  далеких  от  тех,  которые
занимал Н. М. Коншин. Именно в конце июня 1831 г.  благополучно  завершились
длительные хлопоты влиятельных друзей  Пушкина  (В.  А.  Жуковского,  А.  О.
Россет, Е. М. Хитрово и некоторых  других)  об  уточнении  и  упрочении  его
положения в петербургском большом свете и при дворе. Сам поэт, подводя итоги
переговорам, которые, с его ведома и согласия, велись на эту  тему  с  шефом
жандармов А. X. Бенкендорфом, в официальном обращении к последнему, писанном
около 21 июля 1831 г., доводил до  сведения  руководителей  государственного
аппарата,  что  он,  Пушкин,  с  радостью  взялся   бы   за   редактирование
политического и литературного журнала. Однако, очень хорошо понимая  большие
цензурно-полицейские трудности, связанные с положительным  ответом  на  свою
просьбу, Пушкин в этом же письме спешил заявить, что "более  соответствовало
бы"  его  "занятиям  и   склонностям   дозволение   заняться   историческими
изысканиями в наших государственных архивах и библиотеках" и выражал желание
"написать Историю Петра Великого и его наследников до государя Петра III".
     Письмо  это,  доложенное  Бенкендорфом  царю,  имело  своим  следствием
зачисление Пушкина на службу в министерство иностранных дел  "с  позволением
рыться в старых архивах для написания истории Петра Первого".
     Подлинный вкус к историческим разысканиям Пушкин впервые приобрел еще в
1824-1828 гг., в пору своих работ над  "Борисом  Годуновым",  "Арапом  Петра
Великого" и "Полтавой". К более позднему  периоду  относились  замыслы  двух
исторических очерков Пушкина - "Истории Малороссии" (1829-1831)  и  "Истории
французской  революции"  (1831).  Эти  большие   замыслы,   предшествовавшие
"Истории Петра", отразились в рукописях Пушкина только набросками  планов  и
страницами  начальных  глав,  свидетельствующими   об   огромных   масштабах
исторической эрудиции поэта.
     В 1830-1831 гг. Пушкиным были критически освоены труды самых  передовых
представителей  современной  ему  буржуазной  историографии  (Гизо,  Тьерри,
Минье,  Тьера),  облегчивших  принятие  им  как   руководства   к   действию
замечательной политической формулировки анонимного автора "Истории Руссов" о
том, что "одна только история народа  может  объяснить  истинные  требования
оного".
     К  работе  в  Государственном  архиве  и  в  библиотеке  императорского
Эрмитажа над материалами по истории Петра Пушкин приступил в начале 1832 г.,
но архивные его занятия вскоре  прервались  и  уступили  место  собиранию  и
изучению очень большой специальной литературы.
     Готовясь  к  своему  историческому  труду  не  спеша,  "со  страхом   и
трепетом", как он сам впоследствии писал об этом М. П. Погодину,  Пушкин  не
оставлял и своих обычных занятий,  работая  и  над  стихами  и  над  прозой,
художественной и литературно-критической. К лету 1832 г. относятся новые его
попытки  добиться  согласия  царя  на  издание  им  в   Петербурге   большой
политической и литературной газеты. Попытки эти вновь не увенчались успехом,
окончательно убедив поэта в иллюзорности его  представлений  об  объективной
прогрессивности Николая I на данном историческом  этапе  и  подорвав  всякую
надежду на возможность сколько-нибудь серьезного контакта  с  ним  и  с  его
окружением.
     Раздумья Пушкина  этой  поры  получают  ближайшее  отражение  в  романе
"Дубровский",  начатом  в  октябре  1832  г.  Вплотную  подойдя   именно   в
"Дубровском" к проблеме крепостных отношений  и  крестьянской  революции,  к
истории дворянина, изменяющего своему  классу,  Пушкин  не  мог,  однако,  в
архаических      формах      традиционного      "разбойничьего"       романа
конкретно-исторически осмыслить "бунт" Дубровского и сделать самый образ его
политически значимым и актуальным.
     Между 15 и 22 января 1833 г. Пушкин еще работает над "Дубровским", а 31
января в одной из  его  тетрадей  появляется  план  исторической  повести  о
Шванвиче, из которой впоследствии выросла "Капитанская дочка".
     Михаил   Александрович   Шванвич   -   личность    историческая.    Сын
петербургского  гвардейского   офицера,   крестник   императрицы   Елизаветы
Петровны, он, в чине подпоручика 2-го Гренадерского полка,  попал  8  ноября
1773 г. в плен к пугачевцам, доставлен был в Берду, где присягнул  мужицкому
царю и в  течение  нескольких  месяцев  состоял  в  его  штабе  в  должности
переводчика. Арестованный после разгрома Пугачева под Татищевой Шванвич  был
по суду лишен чинов и дворянства и сослан в Туруханский край, где и умер, не
дождавшись амнистии.
     План повести о Шванвиче, выросший из случайного рассказа о  нем  и  его
отце, услышанного поэтом от  генерала  Н.  С.  Свечина,  настолько  захватил
Пушкина, что в феврале 1833 г. он навсегда обрывает работу над "Дубровским",
а еще через три дня, в поисках необходимой исторической документации  своего
замысла, обращается к  военному  министру  А.  И.  Чернышеву  с  просьбой  о
предоставлении ему доступа к "Следственному делу о Пугачеве". Для того чтобы
лучше обеспечить успех этой неожиданной просьбы, Пушкин мотивирует ее  своим
желанием познакомиться  с  материалами  об  участии  генералиссимуса  А.  В.
Суворова в подавлении восстания 1773-1774 гг.
     "Следственного дела о  Пугачеве"  в  фондах  военного  министерства  не
оказалось (оно было запечатано  в  Государственном  архиве  и  не  подлежало
вскрытию без личного указания царя), и вместо него в распоряжение Пушкина  с
25 февраля 1833  г.  стали  поступать  из  архивов  военной  коллегии  сотни
документов секретной переписки о  восстании  1773-1774  гг.  и  о  действиях
военных и гражданских властей по его ликвидации. Ближайшее знакомство с этим
исключительным  по  своей  политической  значимости  материалом   заставляет
Пушкина отложить на некоторое время задуманный им роман, вместо  которого  в
его бумагах  появляются  наброски  первых  глав  исторической  монографии  о
Пугачеве.
     Работа над неизданными документальными данными  о  восстании  1773-1774
гг. с самого начала шла в неразрывной связи с собиранием и изучением скудных
печатных свидетельств  русской  и  западноевропейской  печати  как  о  самом
Пугачеве, так и о том крае, в котором пылал "мятеж",  и  о  яицком  казачьем
войске, взявшем на себя инициативу восстания.
     Особенно широко использованы были Пушкиным на первых стадиях его работы
такие    капитальные    общеисторические,     статистико-экономические     и
этнографические труды, как "Топография Оренбургская" П. И.  Рычкова  (1762),
как "Историческое  и  статистическое  обозрение  уральских  казаков"  А.  И.
Левшина (1823), как его же "Описание  киргиз-казачьих  или  киргиз-кайсацких
орд и степей" (1832). Из редких  документальных  и  мемуарных  публикаций  о
восстании Пугачева Пушкин критически учел уже в первой редакции своего труда
"Записки о жизни и службе А. И.  Бибикова"  (1817),  исторический  очерк  Д.
Зиновьева "Михельсон в бывшем в  Казани  возмущении"  (1807),  замечательную
анонимную публикацию  о  восстании  Пугачева  в  ежегоднике  А.  Ф.  Бюшинга
"Magazin für die neue Histoire und  Geographie"  (Halle,  1784),  книгу
Жана-Шарля Лаво "Histoire de Pierre III, Empereur de Russie", приложением  к
которой является специальный  обзор  событий  1773-1774  гг.  под  названием
"Histoire de la révolte de Pugatschef" (1799) и многие другие русские
и зарубежные труды о России второй половины XVIII столетия.
     При изучении этих  источников  ни  один  хоть  сколько-нибудь  значимый
документ,  рассказ  или  даже  анекдот,  относящийся  к  истории   восстания
Пугачева, не прошел мимо внимания Пушкина. Извлекая крупицы истины из самых,
казалось бы, ненадежных изданий, Пушкин ставил  на  службу  своей  концепции
крестьянской войны 1773-1774 гг. даже прямые ошибки своих  предшественников,
промахи которых  позволяли  ему  особенно  убедительно  дискредитировать  на
страницах  "Пугачева"  официозную  и   реакционно-дворянскую   историографию
("Обозрение царствования и свойств Екатерины Великия" П.  Сумарокова,  1832;
"История Донского войска" В. Б. Броневского, 1834, и т. п.). Даже "глупый" и
"ничтожный", по характеристике Пушкина,  антипугачевский  французский  роман
"Le faux Pierre III"  (1775),  вышедший  в  переводе  на  русский  язык  под
названием "Ложный Петр III,  или  Жизнь,  характер  и  злодеяния  бунтовщика
Емельки Пугачева" (М. 1809), оказался полезным Пушкину, благодаря тому что в
приложении к роману перепечатана была правительственная информация  1775  г.
об умерщвленных пугачевцами помещиках, чиновниках, купцах и  "прочих  званий
людей".   Этот   длинный   перечень   жертв   народного   гнева,   полностью
воспроизведенный Пушкиным в примечаниях к восьмой главе "Истории  Пугачева",
звучал в 1834 г. уже как грозное предостережение правящему классу,  а  вовсе
не как обличение "злодейств самозванца".
     "Я прочел со вниманием все, что было напечатано  о  Пугачеве,  -  писал
впоследствии Пушкин об источниках своей "Истории", отвечая ее критикам, -  и
сверх того восемнадцать толстых томов in  folio  разных  рукописей,  указов,
донесений и проч. Я посетил места, где произошли главные события эпохи, мною
описанной, поверяя мертвые документы словами еще живых, но  уже  престарелых
очевидцев, и вновь поверяя их дряхлеющую память исторической критикою".
     Работа Пушкина шла необычайно быстрыми темпами. 25 марта 1833 г.,  судя
по отметкам в рукописях, он приступил к первой главе своего труда, а уже  22
мая того же года черновая  редакция  "Истории  Пугачева"  доведена  была  до
конца. Разумеется, это был еще только  предельно  краткий  полуконспективный
общий очерк, существенно дополнявшийся, исправлявшийся и перестраивавшийся в
течение всего 1833 г. и начала 1834 г., но как некая  цельная,  хотя  еще  и
сугубо предварительная схема, "История Пугачева" все же уже  существовала  в
мае 1833 г.



     Весь материал, оказавшийся в  распоряжении  великого  поэта  на  первой
стадии  его  труда,  характеризовал  факты  восстания  с  позиций  лишь  его
усмирителей, так как документальными,  мемуарными  и  фольклорными  данными,
идущими из лагеря Пугачева, Пушкин еще не  располагал.  Поэтому  и  в  своих
высказываниях о движущих силах крестьянской войны автор  "Истории  Пугачева"
не мог еще идти дальше самых осторожных догадок, проверка которых  требовала
от  него,  с  одной  стороны,  значительного  расширения  круга  официальных
источников, которыми он был ограничен весною 1833 г., а с другой  -  личного
ознакомления с конкретными условиями  хозяйственного  и  политического  быта
казачества,  крепостного  крестьянства  и   кочевого   населения   губерний,
охваченных пожаром восстания.
     Приурочив свою поездку в Казань, Оренбург и Уральск к  осени  1833  г.,
Пушкин последние летние месяцы посвящает окончанию своих работ по  собиранию
материалов о пугачевщине уже не в государственных, а в частных петербургских
и московских архивах.
     В числе новых исторических источников, свидетельства  которых  особенно
обогащают начальную редакцию "Истории  Пугачева",  оказывается  в  эту  пору
"Осада Оренбурга" П. И. Рычкова, замечательная рукописная хроника очевидца и
первого историка занимавших Пушкина событий (эта хроника  была  опубликована
полностью в приложениях к "Истории Пугачева"). Еще в начале апреля 1833  г.,
записав интереснейшие рассказы И. А. Крылова об осаде Яицкого  городка  (эти
рассказы почти полностью перешли в четвертую главу "Истории"), Пушкин в июле
- августе того же года получает доступ к запискам И. И. Дмитриева  (из  этих
записок взяты были страницы о казни Пугачева в восьмой  главе  "Истории")  и
тогда  же  конспектирует  устные  рассказы  этого  мемуариста,   посвященные
усмирителям восстания. Не раньше июля 1833 г. Пушкин  получает  и  редчайший
экземпляр "Путешествия из Петербурга в Москву" Радищева, тот самый, который,
по свидетельству поэта, в 1790 г. "был в тайной канцелярии".
     Книга Радищева была самым широким литературным обобщением политических,
социально-экономических и бытовых  данных  о  Российской  империи  последней
трети XVIII столетия, и нетрудно себе представить, что Пушкин,  привлекавший
для своего романа и монографии о крестьянской войне 1773-1774 гг.  все,  что
только сохранилось об этом в трудах русских и зарубежных авторов, писавших о
Пугачеве, не мог не вспомнить о "Путешествии из Петербурга в Москву".
     Именно к этому времени (между 1833 и 1836  гг.)  относится  напряженная
работа Пушкина над статьями о Радищеве и  его  книге.  Статьи  эти  занимают
важное место в политической и литературной биографии Пушкина.
     Книга  Радищева  не  могла,  конечно,  дать   Пушкину   документального
материала  для  "Истории  Пугачева".  Но  значение  этого   источника   было
неизмеримо шире, ибо именно "Путешествие из  Петербурга  в  Москву"  помогло
Пушкину в исключительно быстрые сроки безошибочно  определить  свою  позицию
как исследователя крестьянской революции и, при доработке "Истории Пугачева"
осенью   1833   г.,   осмыслить   все   свои   прежние    представления    о
бесперспективности "русского бунта".
     В своей "Истории Пугачева" Пушкин необычайно  близко  подошел  к  самым
острым  из   социально-политических   и   философско-исторических   проблем,
поставленных в "Путешествии из Петербурга в Москву".  Мы  имеем  в  виду  не
только    раскрытие    и    осмысление    Радищевым    противоречий    между
дворянином-помещиком  и  крепостным  мужиком,  как  основного   противоречия
русской действительности. Пушкин, как  и  декабристы,  как  и  вся  подлинно
передовая дворянская общественность 20-30-х гг., безоговорочно принимал этот
тезис автора "Путешествия". Но был и другой круг не менее  важных  вопросов,
разрешение  которых  Радищевым  шло  гораздо   дальше   чаяний   "дворянских
революционеров". Дело в том, что в  "Путешествии  из  Петербурга  в  Москву"
вопрос о судьбах русского государства был впервые  не  только  принципиально
отделен  от  вопроса  о  судьбе  дворянства  как  правящего  класса,  но   и
оптимистически разрешен с позиций порабощенных народных низов.
     "О! если бы рабы, тяжкими узами отягченные,  яряся  в  отчаянии  своем,
разбили  железом,   вольности   их   препятствующим,   главы   наши,   главы
бесчеловечных своих господ, и кровию нашею обагрили нивы свои.  Что  бы  тем
потеряло государство? Скоро бы из среды их  исторгнулися  великие  мужи  для
заступления избитого племени; но были бы они других о себе  мыслей  и  права
угнетения лишенны".
     Воскрешая в "Истории  Пугачева"  исторические  образы  "людей,  которые
потрясали государством", Пушкин, в меру цензурных возможностей, с некоторыми
вольными и невольными оговорками и вуалировками,  все  же  сумел  впервые  в
русской историографии показать в действии тот  аппарат  народной  революции,
основные черты которого пытался угадать Радищев. Разумеется,  и  Пугачев,  и
Белобородов, и Хлопуша, и Перфильев,  и  Падуров,  и  другие  выдвиженцы  из
народных  низов  были  "других  о  себе  мыслей",  чем  Панины,   Потемкины,
Чернышевы, Бранты и Рейнсдорпы. Кровная связь новых "великих мужей" с массой
трудового народа выражалась не только в  том,  что  они  воплощали  в  своей
политической практике волю и чаяния этих масс, но и в том, что эта же  самая
масса повседневно их контролировала и не позволяла отрываться от нее.
     "Пугачев не был самовластен", - писал Пушкин в третьей  главе  "Истории
Пугачева". - Он  "ничего  не  предпринимал  без  согласия"  яицких  казаков,
которые "обходились с ним как с товарищем, <...> сидя при нем в шапках  и  в
одних рубахах и распевая бурлацкие песни".
     Именно в  этом  контексте  радищевский  образ  обездоленного  "бурлака,
обагренного кровию", которому суждено разрешить многое "доселе гадательное в
истории российской", впервые получает конкретную документацию  на  страницах
"Истории Пугачева".
     Резко   характеризуя   бездарность,    расхлябанность,    трусость    и
бессмысленную жестокость представителей государственного аппарата, чуждых  и
враждебных народу,  не  понимающих  ни  его  нужд,  ни  чаяний,  ни  условий
политического и экономического быта, Пушкин явно опирался  в  своей  истории
крестьянской войны 1773-1774  гг.  на  тот  приговор,  который  вынесен  был
помещичье-дворянской верхушке еще в "Путешествии из Петербурга в Москву".
     Радищев, характеризуя мотивы, или,  как  он  говорил,  "голоса  русских
народных  песен",  в  них,  в  этих  "голосах",  предлагал  искать  ключи  к
правильному  пониманию  "души  нашего  народа".  Пушкин   с   исключительным
вниманием  отнесся  к  этим  творческим  заветам  автора   "Путешествия   из
Петербурга в Москву" и уже во время своей поездки  в  Заволжье,  Оренбург  и
Уральск именно в фольклоре нашел недостававший ему  материал  для  понимания
Пугачева как подлинного вождя крестьянского движения и свойств его характера
как типических положительных черт  русского  человека.  Это  было  открытием
большой принципиальной  значимости,  ибо  без  него  было  бы  невозможно  и
новаторское разрешение задач  воскрешения  подлинного  исторического  образа
Пугачева.
     В  процессе  работы  над  своей  монографией  Пушкин  явился  и  первым
собирателем, и первым истолкователем устных документов народного  творчества
о Пугачеве, памятью о котором более полувека продолжало жить крестьянство  и
казачество  Поволжья  и  Приуралья.  Подобно  тому  как  еще  в  пору  своей
Михайловской ссылки великий поэт в "мнении народном" нашел разгадку  успехов
первого самозванца и гибели царя Бориса, так и сейчас, в  осмыслении  образа
нового своего героя, он опирался не только и не  столько  на  свои  изучения
памятников крестьянской войны в государственных архивах, сколько на  "мнение
народное", запечатленное в преданиях, песнях и рассказах о Пугачеве. В  1825
г. Пушкин считал Степана  Разина  "единственным  поэтическим  лицом  русской
истории"; пугачевский фольклор позволил ему эту формулу несколько расширить.
     "Уральские казаки  (особливо  старые  люди),  -  осторожно  удостоверял
Пушкин в своих замечаниях о восстании, представленных царю  31  января  1835
г., - доныне привязаны к памяти Пугачева.  "Грех  сказать,  -  говорила  мне
80-летняя казачка, - на него мы не  жалуемся;  он  нам  зла  не  сделал".  -
"Расскажи мне, - говорил я Д. Пьянову, - как Пугачев был  у  тебя  посаженым
отцом". - "Он для тебя Пугачев, - отвечал мне сердито старик, - а  для  меня
он был великий государь Петр Федорович".
     Без учета этих ярких и  волнующих  рассказов  свидетелей  и  участников
восстания, непосредственно воздействовавших на Пушкина своей  интерпретацией
личности Пугачева как подлинного вождя крестьянского  движения,  как  живого
воплощения их идеалов и надежд, "История Пугачева"  не  могла  бы,  конечно,
иметь того политического и литературного звучания, которое  она  получила  в
условиях становления не только русской исторической  науки,  но  и  русского
критического реализма как новой фазы искусства. Мастерство  Пушкина,  как  и
мастерство Толстого, - это мастерство раскрытия  самых  существенных  сторон
действительности,   самых   существенных   черт   национального   характера,
показываемого не декларативно, не статично, а в живом действии, в конкретной
исторической борьбе.
     В особой записке, представленной Пушкиным 26  января  1835  г.  царю  в
дополнение к только  что  вышедшей  в  свет  "Истории  Пугачевского  бунта",
великий поэт обращал внимание Николая I на то,  что  в  своем  труде  он  не
рискнул открыто указать на тот исторический факт, что "весь черный народ был
за Пугачева"  и  что  его  лозунги  борьбы  с  крепостническим  государством
нисколько не противоречили интересам прочих общественных классов.
     "Одно дворянство было открытым  образом  на  стороне  правительства,  -
утверждал Пушкин. - Пугачев и  его  сообщники  хотели  сперва  и  дворянство
склонить на свою  сторону,  но  выгоды  их  были  слишком  противуположны...
Разбирая меры, предпринятые Пугачевым и его сообщниками, должно  признаться,
что мятежники избрали средства самые надежные и действительные к своей цели.
Правительство с своей стороны действовало слабо, медленно, ошибочно".
     Из  этих  конфиденциальных  "замечаний"  непосредственно  вытекали  два
политических вывода,  прямо  формулировать  которые  Пушкин  по  тактическим
соображениям не решился, но в учете  которых  царем  не  сомневался.  Первый
вывод   заключал   в   себе   признание   известной    случайности    победы
помещичье-дворянской монархии в борьбе ее с Пугачевым, а второй  сводился  к
напоминанию о том, что "Пугачевский бунт показал правительству необходимость
многих перемен". Однако сделанный  Пушкиным  тут  же  краткий  перечень  тех
поистине ничтожных  "перемен",  которые  были  осуществлены  государственным
аппаратом (разукрупнение областей, "новые учреждения губерниям",  "улучшение
путей  сообщения"  и  т.  д.),  красноречиво  свидетельствовал  о  том,  что
неосуществленной осталась важнейшая из  реформ,  подсказанных  правительству
уроками пугачевщины. Пушкин имел, конечно, в виду  необходимость  ликвидации
крепостных отношений,  таящих  в  себе  угрозу  "насильственных  потрясений,
страшных для человечества".  Данные  "Истории  Пугачева"  в  этом  отношении
особенно  живо  и  выразительно  документировали  политические  обобщения  и
прогнозы "Путешествия из Петербурга в Москву".
     Вопросы, волновавшие Радищева, продолжали  оставаться,  говоря  словами
Белинского, "самыми живыми, современными национальными вопросами" и  в  пору
работы Пушкина  над  "Историей  Пугачева"1).  Несмотря  на  то  что  процесс
разложения крепостного хозяйства определялся в стране все  более  явственно,
правовые нормы, регулировавшие  жизнь  помещичьего  государства,  в  течение
полустолетия оставались неизменными. Не претерпели существенных изменений  и
формы борьбы "дикого барства" или "великих отчинников", как называл  Радищев
крупных земельных собственников, со всякими попытками не  только  ликвидации
крепостного  строя,  но  и  с  какими  бы  то  ни   было   подготовительными
мероприятиями в этом направлении. Естественно поэтому, что Пушкин в середине
30-х гг. с таким же основанием, как Радищев в 1790 г., а декабристы  в  20-х
гг., не возлагает никаких надежд  на  возможность  освободительного  почина,
идущего от самих помещиков, и так же, как  его  учителя  и  предшественники,
трезво учитывает политические перспективы ликвидации крепостных отношений не
только сверху, "по манию царя", но, как мы полагаем, и  снизу  -  "от  самой
тяжести порабощения", то есть в результате крестьянской революции.
     Характерно, однако, что ни Радищев, ни декабристы не склонны  были  эту
грядущую революцию полностью отождествлять с пугачевщиной.  В  первой  трети
XIX столетия события крестьянской войны 1773-1774 гг. еще продолжали глубоко
волновать представителей передовой русской интеллигенции,  но  отнюдь  не  в
качестве примера положительного. Изучая опыт этого  неудавшегося  восстания,
затопленного в крови десятков тысяч его участников, Радищев неудачу Пугачева
("грубого самозванца", по его терминологии) объяснял тем, что восставшие  не
имели сколько-нибудь определенной государственной программы,  не  отрешились
от царистских иллюзий и искали "в  невежестве  своем  паче  веселие  мщения,
нежели пользу сотрясения уз".
     Опыт  истории  полностью,  казалось,  оправдал  худшие   из   прогнозов
Радищева. Мы имеем прежде всего в виду  кровавую  эпопею  восстания  военных
поселян летом 1831 г.  Естественно,  что  проблема  крестьянской  революции,
вопрос о ее движущих силах, ее лозунгах и перспективах оказывается в  центре
ближайших интересов Пушкина. Эти интересы и привели великого поэта, с  одной
стороны, к "Путешествию из Петербурга в Москву",  к  проверке  наблюдений  и
выводов Радищева, а с другой - к собиранию и изучению материалов по  истории
восстания Пугачева, как самого большого по своим масштабам движения народных
масс за весь императорский период российской истории.
     Именно "Путешествие из Петербурга в Москву" и  помогло  автору  "Бориса
Годунова"  осмыслить  восстание  1773-1774  гг.  не  как  случайную  вспышку
протеста угнетенных низов на далекой окраине, не как личную авантюру "злодея
и бунтовщика Емельки Пугачева", а как  результат  антинациональной  политики
правящего класса, как показатель загнивания и непрочности всего  крепостного
правопорядка. Вот почему имена Радищева  и  Пугачева  оказываются  в  центре
внимания Пушкина и как романиста, и  как  историка,  и  как  публициста.  От
Пугачева к Радищеву и от Радищева опять к Пугачеву -  таков  круг  интересов
Пушкина в течение всего последнего четырехлетия его творческого пути.
     Конечно, было бы ошибочно ставить знак  равенства  между  политическими
концепциями Пушкина и Радищева даже в период их известного сближения: нельзя
забывать, что в то время как Радищев не питал никаких  иллюзий  относительно
совместимости  самодержавно-помещичьего  государства  с  чаяниями  трудового
народа, Пушкин после разгрома декабристов пытался отделить самодержавие  как
юридический   институт   от   его   классовой   базы    и    от    его    же
военно-бюрократического аппарата. В этом отношении великий поэт хотя  и  был
не прав, зато, в отличие от Радищева,  проводил  более  резкую  грань  между
ненавистной им обоим верхушкой правящего класса  -  придворной  и  поместной
аристократией - и  дворянской  интеллигенцией,  или,  по  его  терминологии,
"просвещенным   дворянством".   С   позиций   последнего   Пушкин   вскрывал
несовместимость  анархо-утопических   идеалов   крестьянской   революции   с
исторически-прогрессивными  тенденциями   политического   и   экономического
развития русского государства.
     Очень  показательно  то  внимание,  которое  уделено  было  в  "Истории
Пугачева"  материалам  о  быте  и  нравах  яицких  казаков,   восстановление
вольностей  которых  и  их  распространение  на  "всякого   звания   людей",
обездоленных дворянско-помещичьей диктатурой, входило в программу  Пугачева:
"Совершенное  равенство  прав;  атаманы  и  старшины,  избираемые   народом,
временные исполнители народных  постановлений;  круги,  или  совещания,  где
каждый казак имел свободный голос и где все общественные  дела  решены  были
большинством голосов; никаких письменных постановлений; в куль да в воду  за
измену,  трусость,  убийство  и  воровство:  таковы   главные   черты   сего
управления". С этой мечтой об установлении в  будущей  крестьянской  империи
патриархальных нравов казачьего круга были связаны и многочисленные  "указы"
Пугачева, тщательно скопированные Пушкиным и сохранившиеся в его архиве.



     Для правильного понимания позиций Пушкина,  как  историка  пугачевщины,
много дает сделанная им самим запись спора его  с  великим  князем  Михаилом
Павловичем, братом царя, о судьбах русского самодержавия, с одной стороны, и
родового дворянства,  деклассирующегося  исключительно  быстрыми  темпами  в
условиях загнивающего крепостного строя, с другой. Имея,  очевидно,  в  виду
такие акты, как уничтожение местничества при царе Феодоре  Алексеевиче,  как
введение "Табели о рангах" при  Петре,  такие  явления,  как  режим  военной
диктатуры императоров Павла и Александра, Пушкин, не без  некоторой  иронии,
утверждал, что "все Романовы  революционеры  и  уравнители",  а  на  реплику
великого князя о том, что буржуазия, как класс, таит в себе  "вечную  стихию
мятежей и оппозиций", отвечал признанием наличия  именно  этих  тенденций  в
линии   политического   поведения    русской    дворянской    интеллигенции.
Интеллигенции этой, по  прогнозам  Пушкина,  и  суждено  выполнить  ту  роль
могильщика  феодализма,  которую  во  Франции  в   1789-1793   гг.   успешно
осуществило "третье сословие". "Что же значит, - писал Пушкин  за  несколько
дней до выхода в свет "Истории Пугачева",  -  наше  старинное  дворянство  с
имениями,  уничтоженными  бесконечными  раздроблениями,  с  просвещением,  с
ненавистью противу  Аристокрации,  и  со  всеми  притязаниями  на  власть  и
богатства? Эдакой страшной стихии мятежей  нет  и  в  Европе.  Кто  были  на
площади 14 декабря? Одни дворяне. Сколько  же  их  будет  при  первом  новом
возмущении? Не знаю, а кажется, много".
     Этим пониманием диалектики русского исторического процесса  вдохновлены
были записи Пушкина в его дневнике от 22  декабря  1834  г.,  а  в  черновой
редакции заметок об уроках пугачевщины, над которой Пушкин работал в  январе
следующего года, мы  находим  следы  тех  же  самых  политических  раздумий:
"Показание некоторых историков, утверждавших, что ни один  дворянин  не  был
замешан в пугачевском бунте, совершенно  несправедливо.  Множество  офицеров
(по чину своему сделавшихся дворянами) служили в рядах Пугачева,  не  считая
тех, которые из робости пристали к нему".
     Планы повести о Шванвиче - дворянине  и  офицере  императорской  армии,
служившем "со всеусердием" Пугачеву, в начале 1833 г. сменяются собиранием и
изучением материалов о самом Пугачеве и вырастают в монографию о нем.
     Книга эта писалась в условиях строгой конспирации. В письме от 30  июля
1833 г. на имя управляющего III  Отделением  о  разрешении  посетить  места,
связанные с восстанием Пугачева,  Пушкин  очень  осторожно  мотивировал  эту
поездку необходимостью закончить роман,  "большая  часть  действия  которого
происходит в Оренбурге и Казани". Имя Пугачева и самая тематика  романа  при
этом, конечно, упомянуты не были.
     Как свидетельствует дата предисловия к "Истории Пугачева",  книга  была
закончена в Болдине 2 ноября 1833 г.  И  только  6  декабря,  в  официальном
письме  к  Бенкендорфу  Пушкин  впервые  прямо  сказал  о   предмете   своих
разысканий: "Я думал некогда  написать  исторический  роман,  относящийся  к
временам Пугачева, но, нашед  множество  материалов,  я  оставил  вымысел  и
написал Историю Пугачевщины" 2).
     Подготовка к печати "Истории Пугачева" шла в 1833-1834 гг. одновременно
с работой над специальной статьей о "Путешествии из  Петербурга  в  Москву",
которая в свою  очередь  сменилась  в  1835  г.  собиранием  материалов  для
биографии Радищева. Для своего "Современника" Пушкин готовит в 1836  г.  две
статьи о Радищеве  и  роман  о  Пугачеве.  Проблематику  именно  этих  своих
произведений  Пушкин  и  имеет  в  виду,  отмечая   в   начальной   редакции
"Памятника", написанного вскоре после окончания  "Капитанской  дочки",  свои
права на признательное внимание потомков:

     И долго буду тем любезен я народу,
     Что чувства добрые я лирой пробуждал,
     Что вслед Радищеву восславил я свободу
     И милость к падшим призывал.

     Именно в "Истории Пугачева" и "Капитанской дочке" Пушкин и пошел "вслед
Радищеву".

     1)  В.  Г.  Белинский,  очень  сочувственно  отозвавшийся  об  "Истории
Пугачевского  бунта"  еще  при  жизни  Пушкина,  впоследствии   писал,   что
произведение это писано "пером Тацита на меди и мраморе", что  оно  является
"образцовым" сочинением "и со стороны исторической и со стороны  слога"  (В.
Г. Белинский, Полн.собр. соч., т. V, 1954, стр. 274, и т. VII, стр. 578).  О
роли  "Истории  Пугачева"   в   политическом   воспитании   вождей   русской
революционной демократии ярко свидетельствует  письмо  Белинского  к  Д.  П.
Иванову от 7 августа 1837 г. (В. Г. Белинский,  Полн.  собр.  соч.,  т.  XI,
1956, стр. 148-149) и недавно найденное письмо Герцена к Г.  Гервегу  от  19
(7) апреля 1850 г. ("Лит. наследство", т. 64, 1958, стр. 168).
     2) Цензурная история книги Пушкина  освещена  в  статье  Т.  Г.  Зенгер
"Николай I  -  редактор  Пушкина"  ("Лит.  наследство",  тт.  16-18,  1934).
Подробнее о работе Пушкина над "Историей Пугачева" см.  исследования  Г.  П.
Блока "Пушкин в работе над историческими источниками", М. - Л. 1949, и Ю. Г.
Оксмана "Пушкин в работе над "Историей  Пугачева"  и  повестью  "Капитанская
дочка"  (Ю.  Г.  Оксман,  От  "Капитанской  дочки"  к  "Запискам  охотника".
Исследования и материалы, Саратов, 1959, стр. 5-133).


     Т. Цявловская



     В  России  "память  замечательных  людей  скоро  исчезает  по   причине
недостатка исторических записок", - утверждал Пушкин.
     "Непременно должно описывать современные происшествия, чтобы  могли  на
нас ссылаться", - говорил он.
     Эти слова выражают особенный интерес,  с  которым  Пушкин  относился  к
дневникам и воспоминаниям современников о событиях, свидетелями которых  они
были. "Государыня пишет свои записки...  Дойдут  ли  они  до  потомства?"  -
записывает он в дневнике 4 декабря  1834  г.,  опасаясь,  что  их  постигнет
участь уничтоженных записок вдовы Александра  I  и  вдовы  Павла  I.  Пушкин
владел одним из немногих экземпляров "Записок" Екатерины II, в копии, снятой
для него писарем. (Он сослался на  эти  "Записки"  в  "Замечаниях  о  бунте"
Пугачева; см. стр. 152.) Читал  Пушкин  и  рукописные  воспоминания  княгини
Дашковой, свидетельницы свержения Петра  III,  и  сделал  оттуда  выписку  о
Радищеве;  были  ему  известны  мемуары  генерала  Бологовского,  одного  из
участников убийства Павла I (см. июньскую запись в дневнике 1834 г.).
     Пушкин ратовал постоянно за то, чтобы его современники записывали  свои
воспоминания. Он дарит А. О. Смирновой альбом с надписью на заглавном листе:
"Исторические записки А. О. С  ***"  и  помещает  как  эпиграф  стихотворную
характеристику ее: "В тревоге пестрой и бесплодной...". Дарит он  тетрадь  и
актеру Щепкину, и сам вписывает в нее первые строки:
     "17 мая 1836. Москва. Записки актера Щепкина. -  Я  родился  в  Курской
губернии Обоянского уезда в селе Красном, что на речке Пенке".
     Он возлагает надежды на  записки  героя  Отечественной  войны  генерала
Ермолова,  выдвигавшегося  декабристами  в   члены   нового   революционного
правительства (см. т. 5, стр.415).
     Очень интересовался поэт записками П.  В.  Нащокина  (сына  "одного  из
замечательнейших лиц екатерининского века"  генерала  В.  В.  Нащокина)  1),
который по настоянию Пушкина взялся за них в 1836 г. Получив записки, Пушкин
стал обрабатывать их для печати. Однако работу  по  редактированию  рукописи
поэт до конца не довел, и записки Нащокина были опубликованы  лишь  столетие
спустя.
     Отрывок из "Исторических записок" И. И.  Дмитриева  с  описанием  казни
Пугачева, свидетелем которой он был, Пушкин ввел в текст "Истории Пугачева".
Автору воспоминаний Пушкин писал с благодарностью: "Хроника моя обязана  вам
яркой и живой страницей, за которую много будет мне прощено самыми  строгими
читателями" (письмо от 14 февраля 1835 г.).
     "Записки Н. А. Дуровой" - отрывки из журнала, веденного ею в 1812 году,
Пушкин  напечатал  со  своей  вступительной  заметкой  в   издававшемся   им
"Современнике", где поместил и  другие  яркие  военные  мемуары  -  "Занятие
Дрездена 1813 года 10 марта (из дневника партизана Дениса Давыдова)".
     Пушкин придавал большое значение и  устным  рассказам  современников  -
живых свидетелей прошлого. Он сам записывал рассказы о пугачевщине - Крылова
(баснописца), Дмитриева,  генерала  Свечина.  Поэт-историк  предпринял  даже
специальную поездку по следам Пугачева: он  разыскивал  стариков,  помнивших
его, расспрашивал их, записывал рассказы неграмотных крестьян.
     Важным материалом считал Пушкин и короткие характеристические рассказы,
анекдоты,  одной  живо  подмеченной  чертой  или  острым   словом   рисующие
любопытные фигуры прошлого, черты быта, колорит эпохи. Денис Давыдов, М.  Ф.
Орлов, Дельвиг,  Гнедич,  Дмитриев,  генерал  Раевский  (старший),  Ермолов,
Крылов (баснописец), князь  Козловский  (дипломат),  А.  Н.  Голицын,  князь
Юсупов, Е. Ф. Долгорукова, М. Виельгорский,  Н.  К.  Загряжская,  Щербинина,
Сперанский, И. Н. Римский-Корсаков (один из фаворитов  Екатерины  II),  Паэс
(испанский дипломат), - вот список, далеко не полный, тех, чьи  исторические
анекдоты собирал Пушкин. Неистощимыми рассказами о прошлом  славился  И.  И.
Дмитриев. "Каждые два часа беседы с ним могут дать материалов  на  несколько
глав записок", - писал Вяземский. Старый вельможа,  князь  Юсупов  привлекал
его рассказами о встречах с Вольтером, Дидро, Бомарше, Касти, воспоминаниями
о беспечных празднествах  Марии-Антуанетты,  смененных  гильотиной.  "Пушкин
заслушивался  рассказов  Натальи  Кирилловны,  -   вспоминал   Вяземский   о
Загряжской, - он ловил в ней отголоски поколений  и  общества,  которые  уже
сошли с лица земли; он в  беседе  с  нею  находил  прелесть  историческую  и
поэтическую, потому что в истории много истинной и возвышенной поэзии,  и  в
поэзии есть своя доля истории. Некоторые драгоценные частички этих бесед  им
сохранены; но самое сокровище осталось почти непочатым"2).
     В полной мере сознавая высокую ответственность свою перед потомством за
создание верной картины своей эпохи,  Пушкин  многие  годы  ведет  дневники,
пишет воспоминания.
     Сохранилось от автобиографической прозы Пушкина очень немногое, и почти
все  то,  что  сохранилось,  является  незавершенными  отрывками3).  Это   -
дневники, мелкие записи типа заметок в календаре, программы неосуществленных
мемуаров, фрагменты "Записок" (воспоминаний).
     Первый известный нам дневник Пушкина относится к 1815 г., последний - к
1835-му.  Дошедшие  до  нас  дневники  1815  и  1821  гг.  сохранились  лишь
фрагментарно: и тот и другой не имеют начала. Первый обнимает  собою  время,
может быть, менее месяца; второй - несколько более двух месяцев. От 1827  г.
мы знаем лишь одну запись. Записи 1831 г. велись в течение полутора месяцев.
Последний дневник, дошедший до нас, велся пятнадцать месяцев - с ноября 1833
г. по февраль 1835 г. На титульном  листе  его,  по-видимому  рукою  Пушкина
написано "Э 2"; это позволяет предположить,  что  ему  предшествовал  другой
дневник, нам неизвестный.
     В  дневниках  Пушкина,  начиная  с  лицейского  и  кончая  1835  годом,
сочетаются  записи  его  об  общественной  жизни  страны   с   литературными
новостями; они перемежаются  историческими  анекдотами,  личными  заметками.
Только горизонты зрелого Пушкина так широки, как не могли они,  естественно,
быть еще у лицеиста; и выражение чувств  -  экспансивное  и  восторженное  у
юноши - заменяется в последнем дневнике поэта суровой сдержанностью.
     В  дневнике  шестнадцатилетнего  поэта  обращает   на   себя   внимание
критический  этюд  о  творчестве  плодовитого  автора  комедий   Шаховского,
пронизанный аналитической мыслью. Поражает в  юношеском  дневнике  и  первый
известный  нам  литературный  портрет,  написанный  Пушкиным,  своей   яркой
талантливостью, остротой,  живой  наблюдательностью  предвещающий  искусство
пушкинского портрета, столь характерное для "Записок" и художественной прозы
Пушкина.
     Кишиневский дневник велся поэтом в  дни  освободительной  войны  греков
против поработителей Греции - турок. Дневнику предшествовало так  называемое
"Письмо о греческом восстании" (см. т. 9). В уцелевших  страницах  дневника,
писавшихся месяц спустя после возвращения в Кишинев, находятся лишь  краткие
заметки о дальнейших событиях восстания. Откровенно отмечает Пушкин  и  свои
связи  с  гетеристами;  поэт  готовился  лично   участвовать   в   греческой
освободительной войне.
     Страничка 1827 г. посвящена взволновавшему Пушкина событию -  случайной
встрече с арестованным Кюхельбекером.
     Особое место занимают записи 1831 г. о восстании в  военных  поселениях
Новгородской губернии, которые могут быть названы  дневником  лишь  условно.
Эти записи Пушкина выпали  из  круга  материалов,  привлекаемых  к  изучению
историками, хотя  они  представляют  большой  исторический  интерес.  В  дни
восстания поэт жил в  Царском  Селе  -  резиденции  Николая  I,  к  которому
стекались все сведения о мятеже. Постоянно общаясь с придворными и  близкими
к царю лицами (с Жуковским, А. О. Россет и др.), Пушкин записывал с их  слов
свежие новости.
     Высказывалось  предположение,  что  записи  1831  г.  Пушкин  собирался
представить правительству как  образец  для  газеты  "Дневник",  которую  он
готовился  издавать.  Однако  от  этого  предположения  нужно,  по-видимому,
отказаться, и не только потому, что там попадаются такие  частные  сведения,
как помолвка  А.О.  Россет,  -  критика  действий  императора,  пусть  самая
умеренная, которая содержится в этих записях, была в печати недопустима.
     Судя по тому, что дневник 1831  г.  написан  на  листах,  поля  которых
оставлены  равными  тексту   (как   и   дневник   1833-1835   гг.,   как   и
подготовительные  тексты  "Истории  Петра"  и   другие   работы,   требующие
дополнений, вставок, обработки), можно предположить, что эти записи,  наряду
с последним дневником, рассматривались Пушкиным как  материалы  для  будущих
"Записок".
     По  самому  содержанию  своему   дневники   Пушкина,   отмечающие   все
значительные  события,  представляют  собою  ценнейший  документ   свидетеля
общественной жизни страны. В этом  смысле  особенно  большой  материал  дает
дневник 1833-1835 гг.
     Пушкин   подвергает   здесь   критике   множество   вопиющих    фактов,
характеризующих   современный    ему    общественный    строй:    расточение
государственных  средств  на  придворную  роскошь,  обход  царем   законного
судопроизводства (с выразительной репликой, обращенной к Николаю: "Вот  тебе
шиш, и поделом"), хищение крупнейшими чиновниками сумм, предназначенных  для
помощи  голодающим  крестьянам,  и  многое  другое.   Намекает   Пушкин   на
скандальные любовные  похождения  Николая  I,  как  и  предшественника  его,
Александра; он  отмечает  дикое  явление,  ставшее  заурядным,  -  свободное
присутствие в высшем обществе цареубийц (убийц Павла I), и дает понять,  что
Александр  I  знал  о  готовящемся  убийстве  своего  отца.  Вновь  и  вновь
возвращается  Пушкин  к  вопросу   о   циничном   расходовании   дворянством
колоссальных средств на торжества по случаю совершеннолетия наследника. "Что
скажет  народ,  умирающий  с  голода?"  Негодование   вызывает   у   Пушкина
перлюстрация его писем, которые читает и сам царь.  "Однако  какая  глубокая
безнравственность в привычках правительства,  -  пишет  он,  разумея  самого
Николая I. - В каком веке мы  живем!"  В  дневнике  записана  характеристика
Николая I, принадлежащая, вероятнее всего, самому Пушкину: "В нем  много  от
прапорщика и немного от Петра Великого".
     Дневники Пушкина, отражая потребность писателя фиксировать все  важное,
происходящее вокруг него, имели и определенное назначение. Помимо того,  что
они  могли  служить  автору  надежным  источником  для   будущих   "Записок"
(воспоминаний) , они являются и бесспорным обращением Пушкина - через головы
современников - к последующим поколениям, свободным от царской  цензуры.  Не
раз дает Пушкин недвусмысленно понять это в последнем  дневнике:  "Замечание
для потомства", "Опишу все в подробности в пользу будущего Вальтер-Скотта" и
т. д.
     О "Записках" (воспоминаниях) Пушкина приходится судить по осколкам их -
фрагментам и программам. Главная часть основного  автобиографического  труда
Пушкина - его "Записки" - была им самим уничтожена.
     "В 1821 году начал я свою биографию, - писал поэт в 30-х гг., приступая
к новым "Запискам", - и несколько лет сряду занимался ею. В конце 1825 года,
при открытии несчастного заговора, я принужден был сжечь  сии  записки.  Они
могли замешать многие имена, и, может быть, увеличить число жертв.  Не  могу
не сожалеть о их потере: я в них говорил о людях,  которые  после  сделались
историческими лицами, с откровенностию дружбы или короткого знакомства".
     Эти страницы, составляющие центральную  тему  воспоминаний,  писавшихся
Пушкиным в ссылке в Михайловском, были  посвящены  декабристам.  Именно  эти
"Записки", надо думать,  дали  основание  Пущину  говорить  о  существовании
политической прозы Пушкина: "Он всегда согласно со мною мыслил о деле  общем
(res  publica),  по-своему  проповедовал  в  нашем  смысле  -  и  изустно  и
письменно, стихами и прозой" 4). До  ссылки  Пушкин  политической  прозы  не
писал (по крайней мере нет никаких данных об этом), так что Пущин, очевидно,
имеет в виду то, что он мог слышать в Михайловском: это были "Записки" и так
называемая статья "О русский истории XVIII века".
     Об  объеме  сожженных  "Записок"  можно  судить  по  письмам  поэта  из
Михайловского 1824-1825 гг., из которых становится ясным, что он писал  свои
воспоминания почти год - с ноября 1824 г. по сентябрь 1825 г., а в черновике
новых "Записок" Пушкин говорит о сожжении тетрадей.
     Долгое время полагали, что от сожженных "Записок" Пушкина почти  ничего
не сохранилось. Судьба их была выяснена только недавно - в  исследовании  И.
Л. Фейнберга, доказавшего, что "Записки" погибли не целиком 5).
     К числу уцелевших отрывков исследователь справедливо  относит  фрагмент
воспоминаний  о   Карамзине,   страницы,   посвященные   А.   П.   Ганнибалу
(напечатанные поэтом в  виде  примечания  к  первому  изданию  первой  главы
"Евгения Онегина"), описание встречи с Державиным (Пушкин намечал  поместить
его  как  извлечение  из  своих  "Записок"  в  примечании  к   стихотворению
"Воспоминания в Царском Селе", 1814 г.), воспоминания о Крыме  ("Отрывок  из
письма к Д.").
     Большой интерес представляет фрагмент воспоминаний о Карамзине, отрывок
из  которых  -  воспоминания  о  появлении  I  тома   "Истории   государства
Российского", - поэт напечатал в 1827 г. среди анонимных "Отрывков из писем,
мыслей и замечаний", с пометой: "Извлечено из неизданных  записок".  Рассказ
же о споре между  Пушкиным  и  Карамзиным  на  тему  о  рабстве  и  свободе,
естественно, напечатан быть не мог.
     Несколько лет  спустя  после  сожжения  своих  "Записок"  Пушкин  решил
вернуться  к  ним.  Замысел  новых  "Записок"  был  очень  обширен:   Пушкин
намеревался "избрать себя лицом", вокруг  которого  хотел  "собрать  другие,
более достойные  замечания".  Поэт  написал  лишь  вступление,  рассказав  о
трагических судьбах и необыкновенных характерах своих предков.
     К возобновляемым  "Запискам"  относятся,  как  устанавливает  названное
исследование,  литературные  портреты   современников   (Будри,   "Фальстаф"
Давыдов, Дуров), а также отрывок "О холере" - воспоминания об осени 1830 г.,
когда поэт оказался в Болдине, окруженном холерными карантинами.
     О богатом содержании задуманных новых "Записок" мы можем судить по двум
незаконченным программам их. По  ним  видно,  что  "домашняя"  жизнь  автора
должна была изображаться на широком историческом  фоне  -  "рождение  Ольги"
(сестры) - "смерть Екатерины" (императрицы).
     Ряд, пунктов программы  -  "нестерпимое  состояние",  "мое  положение",
"отношение к товарищам", "мое тщеславие" - показывают, что поэт  предполагал
говорить  в  автобиографии  и  о  психологических  переживаниях  своих.  Как
выглядело  бы  это  в  развернутой  литературной  форме,   мы   можем   себе
представить, читая единственный в своем роде "Отрывок" ("Несмотря на великие
преимущества...") - т. 5.
     Если  в  дневниках  своих  Пушкин  уделяет  главное  внимание  событиям
общественного значения, обнажает коррупцию правительственных кругов  и  язвы
самодержавно-крепостнического строя,  если  стиль  его  дневников  предельно
лаконичен, то совершенно иное литературное явление должны были  представлять
собою его "Записки".
     В "Записках" должны были мы увидеть вольно нарисованную картину  жизни,
свободно написанные портреты  современников,  выразительные  психологические
признания.
     "Не трудно понять, - писал лучший биограф  Пушкина,  -  какой  памятник
оставил бы после себя поэт наш, если  бы  успел  извлечь  из  своего  архива
материалов полные, цельные записки своей жизни; но и в уничтожении той части
их, которая была уже составлена им в 1825  г.,  русская  литература  понесла
невознаградимую утрату. При гениальном способе Пушкина передавать  выражение
лиц и физиономию событий немногими родовыми  их  чертами,  и  проводить  эти
черты глубоким неизгладимым резцом, - публика имела бы такую  картину  одной
из замечательнейших эпох русской жизни,  которая,  может  быть,  помогла  бы
уразумению нашей домашней истории начала столетия лучше многих  трактатов  о
ней" 6).
     1) В 1830 г. Пушкин даже стал записывать эти воспоминания под диктовку.
     2) П. А. Вяземский. Старая записная книжка. Полн. собр. сочинений князя
П. А. Вяземского, т. VIII, СПб. 1883, стр. 185.
     3) Мы не касаемся здесь "Путешествия  в  Арзрум";  законченность  этого
произведения, высокие его художественные достоинства, то обстоятельство, что
Пушкин сам его печатал,  создали  традицию  относить  его  к  художественной
прозе.
     4) И. И. Пущин, "Записки о Пушкине", М. 1956, стр. 69.
     5) И. Л. Фейнберг, Незавершенные работы Пушкина,  М.  1955;  изд.  2-е,
дополненное, М. 1958.
     6) П. Анненков, Александр Сергеевич  Пушкин  в  Александровскую  эпоху,
СПб. 1874, стр. 309.






     "История Пугачева" опубликована была в 1834 г. под  названием  "История
Пугачевского бунта. Часть первая. История.  Часть  вторая.  Приложения".  На
обороте  заглавного  листа  вместо  обычного  цензурного   разрешения   было
обозначено: "С дозволения Правительства".
     Вторая часть "Истории Пугачева", содержащая документальные приложения к
основному тексту (манифесты и указы, секретные донесения в Военную  коллегию
о борьбе с Пугачевым, письма А. И. Бибикова, П. И. Панина, Г. Р.  Державина,
"Осада Оренбурга" П. И. Рычкова и другие первоисточники) в настоящем издании
не перепечатывается.
     Время завершения "Истории" определяется датой предисловия  к  ней  -  2
ноября 1833 г., а 6 декабря Пушкин уже просил А. X. Бенкендорфа  представить
книгу "на высочайшее рассмотрение".
     Надежды Пушкина на то, что внимание Николая  I  к  его  рукописи  может
обеспечить  и  разрешение  на  ее  публикацию,  неожиданно  оправдались.  На
печатание "Истории" Пушкин получил беспроцентную ссуду из казны в размере 20
000 рублей. При утверждении этой ассигновки  Николай  I  16  марта  1834  г.
предложил, однако, переименовать работу Пушкина: вместо  "Истории  Пугачева"
царь "собственноручно" написал "История Пугачевского бунта".
     Книга, печатание которой началось летом, вышла  в  свет  (в  количестве
3000 экз.) в конце декабря 1835 г.
     Изучение материалов о пугачевщине Пушкин продолжал и после выхода своей
"Истории" в свет. 26 января 1835  г.  он  обратился  к  царю  с  просьбой  о
"высочайшем соизволении" на распечатание "следственного дела" о Пугачеве  (в
чем прежде ему было отказано), с тем чтобы составить "краткую выписку,  если
не для печати, то  по  крайней  мере  для  полноты  моего  труда,  без  того
несовершенного, и для успокоения  исторической  моей  совести".  26  февраля
Пушкин получил разрешение  на  работу  над  "следственным  делом",  изучение
которого продолжалось до конца августа 1835 г.
     В воспоминаниях фольклориста И. П.  Сахарова,  посетившего  Пушкина  за
несколько дней до его дуэли,  сохранилось  свидетельство  о  том,  что  поэт
показывал ему "дополнения к Пугачеву", собранные им  после  издания.  Пушкин
думал "переделать и вновь издать своего Пугачева"  ("Русский  архив",  1873,
кн. 2, стр. 955).
     1) История восстания Пугачева (франц.).
     2)  Майор  Харлов  несколько  недель  тому  назад  женился  на   дочери
полковника Елагина, очень милой молодой  особе.  Он  был  опасно  ранен  при
защите крепости, и его отнесли домой. Когда  крепость  была  взята,  Пугачев
прислал за ним, велел стащить его с кровати и привести к себе. Молодая  жена
в отчаянии последовала за ним, бросилась к  ногам  победителя  и  просила  о
помиловании мужа. "Я велю его  повесить  в  твоем  присутствии",  -  отвечал
варвар. При  этих  словах  молодая  женщина  проливает  потоки  слез,  снова
обнимает ноги Пугачева и умоляет о милосердии; все было напрасно,  и  Харлов
был в ту же минуту повешен в присутствии своей  супруги.  Едва  он  испустил
дух, как казаки бросились на его жену и принудили ее утолить грубую  страсть
Пугачева (франц.).
     3) Самые варварские  народы  соблюдают  до  известной  степени  чистоту
нравов, и у Пугачева было достаточно  здравого  смысла,  чтоб  не  совершать
перед солдатами и т. д. (франц.).
     4) По-видимому, этот фарс разыгрывается по воле шевалье де Тотт, но  мы
живем уже не во времена Димитрия, и пьеса, имевшая успех двести  лет  назад,
ныне освистана (франц.).
     5) Одни только газеты  подымают  шум  по  поводу  разбойника  Пугачева,
который ни в прямых, ни в косвенных отношениях с  г.  де  Тотт  на  состоит.
Пушки, отлитые одним,  для  меня  значат  столько  же,  сколько  предприятия
другого. Господин де Пугачев и господин де Тотт имеют,  впрочем,  то  общее,
что один изо дня в день плетет себе веревку из конопли,  а  другой  в  любую
минуту рискует получить шелковый шнурок (франц.).
     6) Бунтовщики  держали  себя  так  тихо  в  Татищевой,  что  сам  князь
сомневался, действительно ли они там. Чтобы разузнать  об  этом,  он  послал
трех казаков, которые приблизились к крепости, ничего не заметив. Бунтовщики
послали к ним женщину, которая поднесла им хлеб-соль по русскому  обычаю  и,
спрошенная казаками, уверила их, что бунтовщики,  побывав  в  крепости,  все
ушли оттуда. Пугачев, полагая, что он обманул казаков этой хитростью, выслал
из крепости несколько сот человек, чтобы их  захватить.  Один  из  трех  был
убит, другой захвачен, но третий скрылся и явился доложить Голицыну  о  том,
что он видел. Князь сразу решил идти на крепость в тот же день  и  атаковать
врага в его укреплениях (История восстания Пугачева) (франц.).
     7) Воскресший мститель (лат.).
     8) Победа, одержанная вашим сиятельством  над  мятежниками,  возвращает
жизнь населению Оренбурга. Этот город,  выдержавший  шестимесячную  осаду  и
доведенный до ужасного голода, теперь полон ликования, и жители его возносят
молитвы о благополучии своего славного освободителя. Пуд муки стоил  уже  16
рублей, и теперь изобилие идет на смену нищете.  Я  вывез  транспорт  в  500
четвертей из Каргале и жду другого в  1000  из  Орска.  Если  отряду  вашего
сиятельства удастся захватить в  плен  Пугачева,  нам  не  останется  желать
ничего больше, и башкирцы не замедлят просить помилования (франц.).
     9) История восстания Пугачева (франц.).
     10) Далее следовало опускаемое в настоящем издании "Описание, собранное
поныне из ведомостей  разных  городов,  сколько  самозванцем  и  бунтовщиком
Емелькою Пугачевым и его злодейскими сообщниками  осквернено  и  разграблено
божиих храмов, также побито  дворянства,  духовенства,  мещанства  и  прочих
званий людей, с показанием, кто именно и в которых местах".
     11) Кочевые скитания Вениамина Бергмана и т. д. (нем.).
     12) Я охотно удовлетворю, сударь, ваше любопытство насчет Пугачева; мне
это тем легче сделать, что вот  уже  месяц  как  он  захвачен,  или,  говоря
точнее, связан и закован своими собственными людьми  в  необитаемой  равнине
между Волгой и Яиком, куда он был загнан войсками, посланными против них  со
всех сторон. Лишенные пищи и способов ее добыть, его товарищи, пресытившись,
кроме  того,  жестокостями,  которые  они  совершали,  и  надеясь   получить
прощение, выдали его коменданту Яицкой  крепости,  который  отправил  его  в
Симбирск к генералу графу Панину. Сейчас он  находится  по  пути  к  Москве.
Будучи приведен к Панину,  он  простодушно  сознался  при  допросе,  что  он
донской казак, назвал место, где он родился, сказал, что был женат на дочери
донского казака, что имел троих  детей,  что  во  время  мятежа  женился  на
другой, что его братья и племянники служили в первой армии,  что  и  сам  он
служил во время двух первых кампаний против Порты, и т. д. и т. д.
     Так как у генерала Панина было много с собой донских казаков и так  как
войска этой народности никогда к разбойнику на удочку не попадались, то  все
это и было вскоре проверено соотечественниками  Пугачева.  Он  не  умеет  ни
читать, ни писать, но это человек крайне смелый и решительный.  До  сих  пор
нет ни малейшего следа тому, чтоб он  был  орудием  какой-либо  державы  или
действовал по внушению кого-либо. Надо полагать, что господин Пугачев просто
заправский разбойник, а не чей-либо слуга.
     Мне кажется, после Тамерлана ни один еще не  уничтожил  столько  людей.
Прежде всего он приказывал вешать без пощады и без  всякого  суда  всех  лиц
дворянского происхождения, мужчин,  женщин  и  детей,  всех  офицеров,  всех
солдат, которых он мог поймать; ни  одно  место,  где  он  прошел,  не  было
пощажено, он грабил и  разорял  даже  тех,  кто,  ради  того  чтоб  избежать
насилий, старался снискать его расположение хорошим приемом;  никто  не  был
избавлен у него от разграбления, насилия и убийства.
     Но до какой степени может человек самообольщаться, видно из  того,  что
он осмеливается  питать  какую-то  надежду.  Он  воображает,  что  ради  его
храбрости я могу его помиловать и что будущие его  заслуги  заставят  забыть
его прошлые преступления. Если б он  оскорбил  одну  меня,  его  рассуждение
могло бы быть верно, и я бы его простила. Но это  дело  -  дело  империи,  у
которой свои законы.
     Маркиз Пугачев, о котором вы опять пишете в письме от 16  декабря,  жил
как злодей и кончил жизнь трусом.  Он  оказался  таким  робким  и  слабым  в
тюрьме, что пришлось осторожно приготовить его к приговору из  боязни,  чтоб
он сразу не умер от страха (франц.).
     13) Известие о подробностях мятежа Стеньки  Разина  против  московского
великого  князя.  Зарождение,  ход  и  окончание  этого  мятежа,  вместе   с
обстоятельствами, при  которых  был  схвачен  этот  мятежник,  смертный  ему
приговор и его казнь, перевел с английского К. Демар (франц.).


     Замечания о бунте (стр.150).

     Материалы эти были представлены Пушкиным Николаю  I  через  Бенкендорфа
при письме на имя последнего от 26 января 1835  г.  Черновая  рукопись  этих
"Замечаний",  с  некоторыми  существенными   дополнительными   соображениями
Пушкина о деятелях восстания и его усмирителях, не вошедшими  в  беловую  ее
редакцию, опубликована в академическом издании  полного  собрания  сочинений
Пушкина, т. IX, ч. I, 1938, стр. 474-480.
     1) Пушкин пометил замечания страницами первого издания. В тексте пометы
Пушкина сопровождены в скобках ссылками на страницы настоящего издания.


     Об "Истории Пугачевского бунта" (стр.158).

     Статья Пушкина, опубликованная в  "Современнике",  явилась  ответом  на
анонимный разбор "Истории Пугачева" в "Сыне отечества" <1835, Э 1,  отд.  3,
стр.  177-186,>.  Принадлежность  этого  разбора  Броневскому  была  указана
Булгариным в "Северной пчеле" от 9 июня 1836 г., Э 129.
     Броневский Владимир Богданович (1784-1835) - член Российской  академии,
автор "Записок морского  офицера"  (1818-1819),  "Истории  Донского  войска"
(1834) и др.
     В письме Пушкина к И. И. Дмитриеву от 26  апреля  1835  г.  есть  явный
намек на отзыв Броневского об  "Истории  Пугачева":  "Что  касается  до  тех
мыслителей, которые негодуют на меня за то, что Пугачев представлен  у  меня
Емелькою Пугачевым, а не  Байроновым  Ларою,  то  охотно  отсылаю  их  к  г.
Полевому, который, вероятно, за сходную цену  возьмется  идеализировать  это
лицо по самому последнему фасону".


     I. Показания Крылова (поэта) (стр. 176). Об этих  записях  Пушкина  см.
выше, стр. 378.


     II. Из дорожной записной книжки (стр. 177). Записи эти сделаны во время
поездки Пушкина в сентябре 1833 г. в Оренбург и Уральск.
     Солдатская антипугачевская песня,  частично  записанная  Пушкиным  ("Из
Гурьева городка" и "Уральские казаки"),  полностью  известна  по  позднейшей
записи И. И. Железнова. Об использовании ее Пушкиным  см.  в  статье  Н.  О.
Лернера "Песенный элемент в "Истории Пугачевского бунта" (сб. "Пушкин.  1834
год", Л. 1934, стр. 12-16).


     III. Казанские записи (стр.  178).  Рассказы  В.  П.  Бабина  о  взятии
Пугачевым Казани, записанные  Пушкиным  6  сентября  1833  г.,  были  широко
использованы в "Истории Пугачева", гл. VII.


     IV. Оренбургские записи (стр. 179).  Записи  эти  были  использованы  в
"Истории Пугачева" (гл. III и прим. к гл. II и V) и  в  "Капитанской  дочке"
(гл. VII и IX). См. об этих источниках статью Н. В. Измайлова  "Оренбургские
материалы Пушкина  для  "Истории  Пугачева"  (сб.  "Пушкин.  Исследования  и
материалы", М. - Л. 1953, стр. 266-297).


     V.  Дмитриев,  предания  (стр.  182).  О  рассказах  И.  И.  Дмитриева,
записанных Пушкиным около 14 июля 1833 г. в Петербурге, см. в  книге  Ю.  Г.
Оксмана "От "Капитанской дочки" к "Запискам охотника", Саратов,  1959,  стр.
52-60.


     VI. Запись со слов Н. Свечина (стр.  183).  Информатором  Пушкина  был,
вероятно, генерал-от-инфантерии Н. С. Свечин (1759-1850), женатый  на  тетке
его приятеля С. А. Соболевского.
     О подпоручике 2-го Гренадерского полка М. А. Шванвиче см. выше стр.375.


     Note sur la revolution d'Ipsylanti. (стр. 187).

     Заметка о восстании А. Ипсиланти является краткой  критической  сводкой
тех  сведений,  которые  Пушкин  получил  в  Кишиневе  частью  от  греческих
эмигрантов, частью от офицеров главного  штаба  Второй  армии,  руководивших
разведкой на территории Молдавии и Валахии в 1820-1821 гг. (П.  И.  Пестеля,
И. П. Липранди и др.). Дата  заметки  (середина  1821  г.)  определяется  ее
содержанием.
     Le hospodar Ipsylanti... fut  cause  de  la  mort  de  Rigas.  -  Князь
Константин Ипсиланти (1725-1805) был господарем (правителем) Валахии с  1774
г.; Константин Ригас (1754-1798) - греческий поэт  и  политический  деятель,
основатель гетерии - тайного общества, имевшего целью освобождение Греции от
турецкого владычества; казнен турками.
     Son fils Alexandre. - Александр Ипсиланти (1792-1828) был принят в 1809
г. на службу в русской армии; с 1817 г. - генерал-майор.  В  марте  1820  г.
стал во главе  гетерии.  В  феврале  1821  г.,  после  смерти  валахского  и
молдавского господаря А. Суццо, перешел с отрядом гетеристов в Молдавию и  в
Яссах обнародовал прокламацию, призывавшую к борьбе  против  турок.  В  июне
1821 г., разбитый турками, бежал в Австрию, где в 1823  г.  был  заключен  в
крепость; освобожден в 1827 г. по ходатайству русского правительства. Пушкин
встречался с А. Ипсиланти, как и с другими гетеристами, в Кишиневе (см.  его
письмо В. Л. Давыдову в марте 1821 г.,  т.  9).  Бегство  Ипсиланти  описано
Пушкиным в повести "Кирджали". Об А. Ипсиланти см. также в послании к В.  Л.
Давыдову, в десятой главе "Евгения Онегина" и в наброске поэмы "Поля и  горы
ночь объемлет" и пр. (т. 3, стр. 391).
     Du choix de Capo-d'Istria. - Каподистрия Иоанн  Антонович  (1776-1831),
граф - греческий политический деятель;  с  1809  по  1822  г.  находился  на
русской государственной службе, фактически руководя с 1816 г.  министерством
иностранных дел. В 1827 г. был избран президентом Греции.
     Michel Sоuzzo fut reçu éthériste. -  Михаил  Суццо
(1784-1864)  -  господарь   Молдавии   в   момент   выступления   Ипсиланти;
впоследствии греческий посланник в Петербурге. См. о нем в дневнике  Пушкина
запись от 24 ноября 1833 г. (стр. 312 наст. тома).

     Перевод:



     Господарь Ипсиланти изменил делу гетерии и был виновником смерти Ригаса
и т. д. Его сын Александр был гетеристом (вероятно, по выбору Каподистрии  и
с согласия императора); его братья Кантакузин,  Кантогони,  Сафианос,  Мано.
Михаил Суццо сделался гетеристом  в  1820  г.;  Александр  Суццо,  валашский
господарь,  узнал  о  тайном  существовании  гетерии  от  своего   секретаря
(Валетто), который, сделавшись его зятем, не сумел сберечь тайну и выдал ее.
Александр Ипсиланти в январе 1821 г. послал  некоего  Аристида  в  Сербию  c
предложением наступательного и оборонительного союза между этой провинцией и
им, генералом греческой армии. Ариcтид был схвачен Александром Суццо, и  его
бумаги вместе с его головой были отосланы в Константинополь.  Это  заставило
немедленно переменить планы. Михаил Суццо написал в Кишинев. Александр Суццо
был отравлен, и Ипсиланти, став во главе  горсточки  арнаутов,  провозгласил
революцию.
     Капитаны - это независимые, корсары, разбойники или турецкие чиновники,
облеченные некоторой властью. Таковы  были  Лампро  и  т.  д.  и  наконец  -
Формаки,  Иордаки-Олимбиотти,  Калакотрони,  Кантогони,  Анастас  и  т.   д.
Иордаки-Олимбиотти был в армии Ипсиланти. Они вместе отступили к  венгерским
границам. Александр Ипсиланти, боясь быть убитым, счел необходимым бежать  и
разразился своей прокламацией. Иордаки, во главе 800 чел., 5 раз сражался  с
турецкой армией и наконец заперся в  монастыре  (Секу).  Преданный  евреями,
окруженный турками, он поджег свой пороховой склад и взорвался.
     Формаки, капитан, гетерист, был послан из  Мореи  к  Ипсиланти,  храбро
сражался и сдался в последней битве. Обезглавлен в Константинополе (франц.).


     Note sur Penda-Deka (стр.189).

     Заметка эта тесно связана с предшествующей и основана, видимо,  на  тех
же первоисточниках. Заголовок в автографе отсутствует.

     1)Перевод:



     Пенда-Дека воспитывался в Москве - в  1817  г.  он  служил  толмачом  у
одного  бежавшего   греческого   епископа,   был   замечен   императором   и
Каподистрией. Он находился в Галаце во время тамошней резни.  Двести  греков
убили 150 турок, 60  из  их  числа  были  сожжены  в  одном  доме,  где  они
укрывались. Несколько дней спустя Пенда-Дека прибыл  в  Браилов  в  качестве
шпиона. Он явился к паше и курил с ним, как русский подданный. В  Тырговиште
он присоединился к Ипсиланти, тот послал его успокоить волнение в Яссах.  Он
нашел там греков, притесняемых боярами, его находчивость и твердость  спасли
их. Он запасся снаряжением на 1500 человек, тогда как на самом деле  у  него
было только 1300. В течение двух месяцев он был князем Молдавии.  Кантакузин
прибыл  и  принял  командование.  Отступили  к  Стинке.  Кантакузин   послал
Пенда-Деку разведать о врагах. Пенда-Дека полагал нужным укрепиться в  Барде
(1-я станция по дороге в Яссы). Кантакузин отступил в  Скуляны  и  предложил
Пенда-Деке вступить в карантин. Пенда-Дека согласился.
     Пенда-Дека назначил своим помощником арнаута Папаса-Углу.
     Нет сомнения, что князь Ипсиланти мог бы овладеть Браиловым  и  Журжей.
Турки бежали во все стороны, вообразив,  что  за  ними  гонятся  русские.  В
Бухаресте  болгарские  делегаты  (в  том  числе  Капиджи  баши)   предлагали
Ипсиланти поднять всю их страну - он не решился!
     Галацкую резню велел произвести Ипсиланти, в случае, если бы  турки  не
захотели сложить оружие (франц.).


     О русской истории XVIII века (стр. 191).

     Памфлетная записка Пушкина об императорском периоде русской истории,  в
автографе  не  озаглавленная  (вместо  заголовка  сделана  отметка  "Э  1"),
является самой ранней из его исторических  работ.  Концепция  записки  очень
близка суждениям декабристов. Возможно, что  некоторые  фактические  данные,
учтенные в записке, но еще  неизвестные  в  ту  пору  ни  в  русской,  ни  в
зарубежной  печати,  основаны  на   устных   свидетельствах   таких   широко
осведомленных в событиях русской истории XVIII в. знакомых Пушкина,  как  Н.
М. Карамзин, А. И. и Н. И. Тургеневы, М. Ф. Орлов, В. Ф. Раевский. По  самым
своим установкам и  конкретно-историческим  материалам  записка  Пушкина  не
могла рассчитывать на печать и  предназначалась,  видимо,  для  нелегального
распространения.
     По смерти Петра I  движение,  переданное  сильным  человеком,  все  еще
продолжалось в огромных составах государства преобразованного. - Характерно,
что двенадцать лет спустя, работая над  статьей  "О  ничтожестве  литературы
русской", Пушкин вспомнил эту свою формулировку,  говоря  о  послепетровской
эпохе (см. т. 6, стр. 579).
     Указ,  разорванный  кн.  Долгоруким.  -  См.  заметку  в   "Table-Talk"
("Славный анекдот об указе...", стр. 214). - Кн. Долгорукий  Яков  Федорович
(1639-1720) - сенатор, председатель Ревизион-коллегии, гражданские  доблести
которого были широко популяризированы  в  "Деяниях  Петра  Великого"  И.  И.
Голикова, в "Вельможе" Державина, в оде "Гражданское  мужество"  Рылеева,  в
"Послании к Н. С. Мордвинову" <"Мордвинову" -В.Л.> и в "Стансах" Пушкина.
     Письмо с берегов Прута. - 10 июля 1711 г. русская  армия,  во  главе  с
Петром, была окружена на Пруте турками. Петр I,  по  преданию,  обратился  к
сенату с особым посланием, в котором предлагал, в случае взятия его в  плен,
"не почитать его царем и  государем";  "но  если  я  погибну,  и  вы  верные
известия получите о моей смерти, то выберите между собой достойнейшего мне в
наследники".  Именно  это  апокрифическое  письмо  предполагал  использовать
Пушкин и в задуманной им в 1835  г.  повести  "Сын  казненного  стрельца..."
(<см. т.5. - В.Л.>.
     Это спасло нас от  чудовищного  феодализма.  -  Нет  никаких  оснований
толковать эти строки как отрицание феодальных отношений в Киевской Руси и их
пережитков в  Московском  государстве.  В  данном  контексте,  как  замечает
академик Б. Д. Греков в статье "Исторические воззрения Пушкина", поэт имел в
виду  не  феодализм  вообще,  а  неудавшуюся   попытку   русской   поместной
аристократии захватить в свои руки государственную власть перед  вступлением
на престол Анны  Иоанновны.  Тогда,  по  мнению  Пушкина,  и  получилось  бы
восстановление   феодализма,    причем    феодализма    гипертрофированного,
"чудовищного" ("Исторические записки", т. 1, 1937, стр. 12).
     Униженная Швеция и уничтоженная Польша - вот великие права Екатерины на
благодарность русского народа. - В этих суждениях Пушкин  был  очень  близок
многим  из  декабристов.  Особенно  существенны  для  правильного  понимания
позиции Пушкина исторические мотивировки положительного отношения к  внешней
политике  Екатерины  II,  в  частности  и  к   уничтожению   государственной
самостоятельности Польши, в рукописном  трактате  Н.  И.  Тургенева  "Теория
политики", датируемом январем 1820 г. ("Дневники и письма Н. И.  Тургенева",
П.  1921,  стр.  396-397).  Своего  положительного  отношения  к  дипломатии
Екатерины II Пушкин не изменил и под конец своей жизни (см. его высказывания
в статье о "Сочинениях Георгия Кониского", т. 6, а также письмо его к П.  Я.
Чаадаеву от 19 октября 1836 г. (т. 10).
     Об обезьяне графа Зубова, о кофейнике князя  Кутузова.  -  В  автографе
Пушкина второе из этих имен обозначено только инициалами  ("К.  К.").  Зубов
Платон Александрович (1767-1822) - последний фаворит Екатерины II. Перед его
обезьяной   пресмыкались   петербургские   вельможи   (Д.    Б.    Мертваго,
Автобиографические записки, М. 1867, стр. 80). М. И. Кутузов,  возвратясь  в
1794 г. из Константинополя, где он был чрезвычайным  и  полномочным  русским
послом, вынужден был, в ожидании нового назначения,  исполнять  все  прихоти
временщика. По рассказу Ф. В. Растопчина, он "приходит к Зубову  за  час  до
его пробуждения готовить ему кофе (имел притязание особенно  искусно  варить
его) и при множестве посетителей наливает его в чашку  и  несет  бесстыдному
фавориту, лежащему в постели" ("Русская старина", 1876, Э 11, стр. 452).
     Екатерина уничтожила звание (справедливее, название) рабства. -  Пушкин
имеет в виду указ от  15  февраля  1786  г.  о  запрещении  подписываться  в
официальных актах и челобитных словом "раб", которое  предлагалось  заменять
впредь словами "всеподданнейший" и "верноподданный".
     Шешковский  Степан  Иванович  (1727-1793)   -   обер-секретарь   Тайной
экспедиции сената, руководитель дознаний по важнейшим политическим процессам
второй половины XVIII в.
     Княжнин умер  под  розгами.  -  Пушкин  имеет  в  виду  малодостоверное
предание о том, что драматург Я. Б. Княжнин  (1742-1791)  умер  от  пыток  в
Тайной  канцелярии,  куда  он  был  доставлен  за   свою   трагедию   "Вадим
Новгородский".
     ...могут родиться Калигулы. - Калигула - римский император с 37  по  41
г. н. э., безумный и кровожадный тиран.
     ...славную шутку  г-жи  де  Сталь.  -  Пушкин  повторяет  ее  известный
комплимент Александру I: "Sire, votre caractere est  une  constitution  pour
votre empire, et votre conscience en est la garantie" ("Dix annees  d'exil",
chap. XVII). ("Государь, ваш характер есть конституция вашей империи, а ваша
совесть - ее гарантия". - "Десять лет изгнания",  гл.  XVII).  Об  отношении
Пушкина к г-же де Сталь см. т. 6 наст. изд., стр. 8-10 и 470).
     En Russie le gouvernement. - Острота  эта,  в  которой  перефразируется
сентенция г-жи де Сталь о деспотических правительствах, единственной  формой
ограничения  произвола  которых  является  убийство  деспота  ("Десять   лет
изгнания", гл. XIV), принадлежит, видимо, самому Пушкину.


     О французской революции (стр. 196).

     Вводные страницы к  задуманному  Пушкиным  очерку  истории  французской
революции; дошли до нас в двух редакциях  -  черновой  и  беловой  (обе  без
заголовка). В первой из них  есть  французский  эпиграф  из  Вольтера  ("Дух
времени управляет великими мировыми событиями") и  дата:  "30  мая  1831  г.
Царское Село".
     В середине июня 1831 г. Пушкин писал Е. М. Хитрово из Царского  Села  с
просьбой доставить ему книги Тьера "Histoire de la Revolution Francaise" (10
томов, 1823-1827 гг.) и Минье "Histoire de la  Revolution  Franaise,  depuis
1789 jusqu'a 1814" (два тома, 1824). В распоряжении Пушкина были в эту  пору
и  сохранившиеся  в  его  библиотеке  классические   труды   о   предыстории
французской  революции:  книги  Гизо  "Cours  d'histoire  moderne.  Histoire
generale de la civilisation en Europe, depuis la chute  de  l'Empire  Romain
jusqu' à la Revolution Francaise" (Paris, 1828) и О. Тьерри "Histoire
de la conquete de l'Angleterre par les Normands, de ses causes et des suites
jusqu'a nos jours" (3-me ed., Paris, 1830).
     К концепциям Гизо и Тьерри восходили  суждения  Пушкина  о  французском
феодализме и его генезисе  и  разложении.  Подобно  своим  предшественникам,
Пушкин  не  ставил  вопроса  о  феодализме  как   системе   производственных
отношений, а определял его лишь рядом политических и юридических  признаков,
из которых на первом месте стояли раздробленность феодального государства  и
соединение в  руках  феодалов  землевладельческих  и  государственных  прав.
Подробнее см. об этом в статьях С. В.  Юшкова  "А.  С.  Пушкин  и  вопрос  о
русском феодализме" ("Историк-марксист", 1937,  Э1,  стр.  48-62)  и  Я.  И.
Ясинского "Работа Пушкина над историей  французской  революции"  ("Временник
Пушкинской комиссии", кн. 4-5, 1939, стр. 359-385).


     Очерк истории Украины (стр. 200).

     Очерк истории Украины задуман был Пушкиным вскоре после окончания поэмы
"Полтава". Самым ранним свидетельством об интересе его к этой теме  является
письмо М. П. Погодина от 29  апреля  1829  г.  к  С.  П.  Шевыреву:  "Пушкин
собирается писать историю Малороссии" ("Русский  архив",  1882,  Э  5,  стр.
80-81).
     Трудно  сказать,  на  основании  каких  именно  первоисточников  Пушкин
предполагал писать весною 1829 г.  "Историю  Малороссии",  но  осенью  этого
года, благодаря содействию М. А. Максимовича, он  уже  располагал  одним  из
редких списков  еще  неопубликованной  замечательной  исторической  хроники,
известной  под   названием   "История   Руссов".   Хроника   эта,   ошибочно
приписывавшаяся  в  течение  многих  лет  Георгию  Конискому,   архиепископу
Белорусскому, впервые опубликована была только в 1846 г., но уже в  1830  г.
ее широко использовал во втором издании своей "Истории Малой России"  Д.  Н.
Бантыш-Каменский. Разумеется,  после  выхода  в  свет  этого  труда  замысел
Пушкина утрачивал ту большую  научную  и  литературную  значимость,  которая
связывалась с ним прежде. На время  Пушкин  как  будто  бы  отказывается  от
своего плана  "Истории  Украины",  но,  как  свидетельствуют  материалы  его
архива, вновь возвращается к этому замыслу в 1831 г.
     Дата эта определяется водяными знаками бумаги ("А. Г. 1830"  и  "А.  Г.
1831"), использованной Пушкиным для наброска нескольких страниц французского
текста о древнейшем периоде истории Украины -  от  эпохи  расселения  на  ее
территории славянских племен до первого нашествия татар.
     Ключ к расшифровке этого чернового текста дает другой набросок Пушкина,
представляющий собою, как мы устанавливаем, схему периодизации  того  очерка
истории Украины, над которым работал Пушкин  в  1831  г.  Связь  французских
набросков истории Украины с  русским  ее  планом  подтверждается  их  тесной
тематической и композиционной связью. На первый же вопрос, который  ставится
в плане ("Что  ныне  называется  Малороссией?"),  Пушкин  отвечает  в  своем
французском наброске ("Sous le nom d'Ukraïne ou de  Petite-Russie  1'on
entend" и пр.).
     Периодизация  истории  Украины,  предлагаемая  в  схеме   Пушкина,   не
оставляет никаких сомнений в том, что он  опирался  на  рукописную  "Историю
Руссов", а не на "Историю  государства  Российского"  Н.  М.  Карамзина  или
"Историю Малой России" Д. Н.  Бантыша-Каменского.  Оба  эти  предшественника
Пушкина, отрицая возможность завоевания Гедимином Киева и Северских городов,
относили Литовское владычество к более позднему времени. Пушкин же  принимал
точку зрения  автора  "Истории  Руссов",  описывавшего  "приход  Гедимина  в
пределы Малороссийские"  еще  в  1320  г.  Для  Бантыша-Каменского  гетманат
Сагайдачного, "обнажившего в 1618 г.  меч  свой  против  соотечественников",
отнюдь не является вехой  истории  Украины.  Пушкин  же,  вслед  за  автором
"Истории Руссов", целый исторический период  именует:  "От  Сагайдачного  до
Хмельницкого".
     Чем, однако, мотивируется  возвращение  Пушкина  в  1831  г.  к  планам
"Истории Украины" и к материалам "Истории  Руссов",  да  к  тому  же  еще  в
набросках, писанных на французском, а не на русском языке? Ответ может  быть
только  предположительным.  Именно  летом  1831  г.,  в   разгар   польского
восстания,  когда  началась  компания  французской  и   английской   прессы,
требовавшей   вооруженного   вмешательства   западноевропейских   держав   в
русско-польскую войну, Пушкин создает такие произведения,  как  "Бородинская
годовщина" и "Клеветникам России". В середине июля 1831 г. Пушкин обращается
с известным письмом к шефу жандармов Бенкендорфу (подлинным адресатом  этого
письма  был,  конечно,  Николай  I),  в  котором  развивает   широкий   план
организации  силами  русской  литературной  общественности   контрудара   по
западноевропейским "клеветникам, врагам России".
     В числе  публикаций,  задуманных  Пушкиным  для  отражения  нападок  на
Россию, должны были занять место и материалы,  характеризующие  историческую
несостоятельность притязаний польских националистов на Украину. Ведь  именно
об этом речь шла и в "Бородинской годовщине":

     Куда отдвинем строй твердынь?
     За Буг, до Ворсклы, до Лимана?
     За кем останется Волынь?
     За кем - наследие Богдана?

     Разумеется, борьбу с агрессивной зарубежной печатью рациональнее  всего
было бы вести не на русском,  а  на  наиболее  распространенном  в  Западной
Европе французском языке, чем и объясняется французский текст очерка истории
Украины, над которым работал Пушкин.
     Взятие  Варшавы  в  августе  1831  г.  и  последовавшая  затем  быстрая
ликвидация всех очагов восстания в Польше и в Литве сделали ненужным начатый
Пушкиным исторический очерк. Интересно, однако, что в  1836  г.,  комплектуя
первую книжку  "Современника",  Пушкин  в  свой  широко  развернутый  разбор
"Сочинений Георгия Кониского" включает несколько замечательных  страниц  той
самой "Истории Руссов", которой он  вдохновлялся,  задумывая  свою  "Историю
Украины".


     1) Перевод:

     Украиной, или Малороссией, называют обширное пространство,  соединенное
с  колоссом  Россией  и  состоящее  из  губерний   Черниговской,   Киевской,
Харьковской, Полтавской и Подольской.
     Климат там мягок, земля  плодородна;  страна  в  своей  западной  части
покрыта лесом.  На  юге  тянутся  огромные  равнины,  пересекаемые  широкими
реками, где путешественник не встретит ни леса, ни холма.
     Славяне с незапамятных времен населяли  эту  обширную  область;  города
Киев, Чернигов и Любеч не менее  древни,  чем  Новгород  Великий,  свободный
торговый город, основание которого относится к первым векам нашей эры.
     Поляне жили на берегах Днепра, северяне и суличи -  на  берегах  Десны,
Сейма и Сулы, радимичи - на берегах Сожа, дреговичи - между Западной  Двиной
и Припятью, древляне - в Волыни, бужане и дулебы - по Бугу, лутичи и тиверцы
- у устьев Днестра и Дуная.
     К середине девятого века Новгород был завоеван  норманнами,  известными
под именем варяго-руссов. Эти  предприимчивые  удальцы,  вторгаясь  далее  в
глубь страны, подчинили себе одно за другим племена, жившие на Днепре, Буге,
Десне. Различные славянские племена, принявшие имя русских, увеличили войска
своих победителей. Они захватили Киев, и Олег  сделал  его  своей  столицей.
Варяго-руссы стали грозой Восточной Римской империи, и не раз их  варварский
флот появлялся угрозой у  стен  богатой  и  слабой  Византии.  Не  будучи  в
состоянии отразить их силой  оружия,  она  гордилась  тем,  что  смирила  их
посредством религии. Дикие поклонники Перуна услышали проповедь евангелия, и
Владимир принял крещение. Его подданные с тупым  равнодушием  усвоили  веру,
избранную их вождем.
     Русские,  наводившие  ужас  на  отдаленные   народы,   сами   постоянно
подвергались нападениям  соседних  племен:  болгар,  печенегов  и  половцев.
Владимир разделил между своими сыновьями земли, завоеванные его предками.
     Эти князья в своих уделах являлись  представителями  государя,  которым
было поручено подавлять возмущения и отражать нападения врагов. Это, как  мы
видим,  вовсе  не  была  феодальная  система,  основанная  на  независимости
отдельных лиц и на равном праве их участия  в  добыче.  Но  вскоре  начались
раздоры и войны, длившиеся непрерывно более чем двести лет. Столица государя
была перенесена во  Владимир.  Чернигов  и  Киев  потеряли  постепенно  свое
значение. Тем временем в южной России  возникли  другие  города:  Корсунь  и
Богуслав на Роси (в Киевской губернии), Стародуб на Бабенце (в  Черниговской
губ.), Стрецк и Вострецк (в Черниговской губ.), Триполь (под Киевом),  Лубны
и Хорол (в Полтавской губ.), Новгород-Северский (в Черниговской  губ.).  Все
эти города существовали уже к концу XIII века.
     В  то  время  как  внуки  Владимира  Великого  занимались  раздорами  и
воинственные племена, обитавшие к востоку от Черного моря, оказывали  помощь
одним из них,  чтобы  делить  добычу,  доставшуюся  от  других,  неожиданное
бедствие обрушилось на русских князей и весь народ.
     Татары появились у границ России. Им предшествовали все те же  половцы,
прогнанные со своих пастбищ и массами устремившиеся к тем  князьям,  которым
раньше они служили или которых разоряли. Князья  собрались  в  Киеве.  Война
была решена; отовсюду стекался народ и становился под знамена.  Один  только
Юрий, великий князь владимирский, не пожелал принять  участие  в  опасностях
похода. Он ожидал ослабления уделов в результате этой войны.
     Войска  князей,   соединившись   с   половцами,   продвигались   против
неведомого, но уже грозного врага. Татарские послы прибыли на берег Днепра в
то время, как русские войска начали переправу. Они предложили  князьям  союз
против половцев, но последние употребили все  свое  влияние,  и  послы  были
перебиты. Войска продвигались все дальше; между тем не  замедлили  вспыхнуть
раздоры. Два Мстислава, князь киевский и князь галицкий, дошли до  открытого
разрыва. Прибыв на берег Калки (река в Екатеринославской губернии), Мстислав
галицкий перешел ее со своим войском, в то время как  остальная  армия,  под
начальством  князя  киевского,  укрепилась  на  противоположном  берегу.  На
следующий день (31 мая 1224 года) враг  появился,  и  началась  битва  между
татарскими войсками и передовым отрядом, состоявшим из войск князя галицкого
и половцев. Последние вскоре дрогнули и внесли беспорядок в ряды русских. Те
еще сражались,  воодушевляемые  примером  храброго  Даниила  Волынского,  но
безрассудная гордость князей была причиной их гибели. Мстислав  киевский  не
посылал подкрепления князю галицкому, а тот его не желал просить.
     Вскоре смятение объяло всех; бегущие  половцы  убивали  русских,  чтобы
поскорее их грабить. Русские отступили за Калку,  преследуемые  татарами,  и
миновали лагерь князя киевского, который, оставаясь неподвижным зрителем  их
поражения, еще рассчитывал на собственные силы, чтобы отразить  победителей,
которые скоро его окружили. Татары начали переговоры, которые  позволили  им
овладеть лагерем. Произошло страшное избиение. Мстислав и  некоторые  другие
князья подверглись ужасной участи: татары связали их и  положили  на  землю,
покрыли доской, на которую сели, раздавив их заживо. Так погибло войско, еще
недавно   грозное.   Татары   преследовали   русских    до    Чернигова    и
Новгорода-Северского,  предавая  все  огню  и  мечу.   Внезапно   победители
остановились, и их орда ушла на восток, где она соединилась с великой армией
Чингисхана, стоявшей в то время в Бухаре (франц.).


     Table-Talk

     Английское  название  рукописного  сборника  анекдотов  и   размышлений
подсказано было Пушкину, возможно, только что вышедшим  в  Лондоне  изданием
застольных  бесед  любимого  Пушкиным  поэта  Кольриджа  "Specimens  of  the
Table-Talk of the late Samuel Taylor Coleridge.  In  two  volumes",  London,
1835 ("Образцы застольных бесед покойного Самуэля Кольриджа. В двух  томах",
Лондон, 1835). Пушкин приобрел эту книгу и пометил в  ней:  "купл.  17  июля
1835 года, день Демид. праздн., в годовщину его смерти".
     "Когда в 1815 году дело шло..." (стр.206).
     ...в 1815 году дело шло о восстановлении Польши.  -  Обсуждение  судьбы
Польши, которая с 1807 г. (Тильзитский мир) называлась  великим  герцогством
Варшавским и находилась под властью Наполеона I. Восстановление  независимой
Польши в 1815 г. не состоялось; напротив, на Венском  конгрессе  (1815)  был
решен новый, четвертый раздел Польши.
     Граф Поццо-ди-Борго К.О. (1768-1842)  -  русский  посол  во  Франции  в
1814-1832 гг. ...свое мнение - записка Лагарпа и Поццо-ди-Борго от  25  июня
1814 г. о политическом положении дел в Европе (см. Н. К. Шильдер,  Император
Александр I, т. III, изд. 2-е, СПб. 1905, стр. 533-537).
     Князь Козловский П. Б. был участником Венского конгресса.  С  его  слов
Пушкин и сделал запись.
     1) Граф Поццо благоразумнее меня; сознаюсь в этом. Но твердо знаю,  что
я совестливее, и вы можете это ему передать (франц.).
     2) Возможно; потому-то в данном случае я и говорил  не  как  исповедник
(франц.).


     "Суворов наблюдал посты..." (стр. 206).

     Потемкин Г. А. (1739-1791) - знаменитый деятель  екатерининской  эпохи,
фаворит Екатерины II.
     Один из самых низких угодников Потемкина - С. Ф.  Уваров  (ум.  в  1788
г.), флигель-адъютант Екатерины  II,  отец  реакционного  деятеля,  министра
народного просвещения, врага Пушкина, С. С. Уварова.
     Сенькою-бандуристом прозвал Уварова Потемкин - "он мастер был играть на
бандуре и с нею в руках плясал вприсядку" (Ф. Ф. Вигель, Записки, ч. IV,  М.
1892, стр. 169).


     Divide et impera

     Divide  et  impera   (разделяй   и   властвуй)   -   формула,   которой
руководствовался римский сенат.
     Махиавеллическое  -  то  есть  беспринципное,  циническое,   от   имени
Макиавелли (1469-1527),  знаменитого  итальянского  политического  писателя,
которому  принадлежит  афоризм  "цель   оправдывает   средства"   (в   книге
"Государь").
     1) Разделяй и властвуй (лат.).


     "Езуит Посвин..."

     Посвин - римский дипломат Антонио  Поссевино;  приезжал  в  Россию  при
Иване Грозном в 1581 г. с целью присоединения русской церкви к  католической
и способствовал заключению перемирия между Россией и Польшей в 1582 г.
     Он соединил в одной книге... - "Суждение о четырех писателях" (1592).
     Conringius - Герман Конринг (1606-1681), немецкий историк и врач.
     "Il principe"  -  "Государь",  самое  известное  сочинение  Макиавелли,
трактат о государстве.


     "Человек по природе своей..." (стр. 207).

     "Человек по природе своей..." - начальные слова "Рассуждения по  поводу
первой декады Тита Ливия" Макиавелли.
     Дюкре-Дюминиль  Ф.-Г.  (1761-1819)  -   французский   писатель,   автор
многочисленных "моралистических" романов, пользовавшихся успехом  у  широкой
публики.


     "Отелло  от  природы  не  ревнив..."  (стр.208).  Сходная  мысль   была
высказана Кольриджем в книге "Specimens of the Table-Talk...".
     В своем подражании - в трагедии "Заира". Приведенный Пушкиным стих взят
из первого действия, пятой сцены.
     1) Я не ревнив... Если бы я ревновал когда-нибудь!.. (франц.)


     "Однажды маленький арап..." (стр. 208).
     Маленький арап - прадед Пушкина по матери, Абрам Петрович Ганнибал.


     "Денис Давыдов явился однажды..." (стр. 208).
     Главнокомандующий - граф М. Ф.  Каменский,  фельдмаршал.  Этот  анекдот
записан Пушкиным в другом варианте еще в лицейском дневнике.


     "Дельвиг однажды вызвал на дуэль  Булгарина..."  (стр.  209).  Конфликт
между Дельвигом и Булгариным был вызван  недостойным  поведением  Булгарина,
встретившего  в  штыки  новый  литературный   альманах   "Северные   цветы",
организованный Дельвигом. Обострился конфликт в конце января 1825 г., когда,
по-видимому, Дельвиг и вызвал Булгарина на дуэль. Ликвидирована история была
в конце апреля 1825 г.,  когда  Рылеев,  в  качестве  секунданта  Булгарина,
написал ему следующую записку:
     "Любезный  Фадей  Венедиктович!  Дельвиг  соглашается  все   забыть   с
условием, чтобы ты забыл его имя, а то это  дело  не  кончено.  Всякое  твое
громкое воспоминание о нем произведет или дуэль  или  убийство.  Dixit"  (Он
сказал (лат.),  то  есть:  это  его  последнее  слово).  Твой  Рылеев"  (см.
"Литературное наследство", т. 59, 1954, стр. 147-152).
     Я на своем веку видел более крови... - Булгарин участвовал в ряде  войн
- сперва в русской армии, в  походах  против  Франции  (1807),  в  Финляндии
(1808), а затем во французской армии в походах Наполеона (1811-1812)  против
Италии, Испании и России.


     "Я встретился  с  Надеждиным..."  (стр.  209).  Пушкин  познакомился  с
Надеждиным 22 марта 1830 г., через год после появления его статей  о  "Графе
Нулине" и о "Полтаве" (в "Вестнике Европы", 1829, ЭЭ  3,  8  и  9).  Погодин
писал об этой  встрече:  "Были  у  меня  еще  Аксаков,  Надоумко  (псевдоним
Надеждина), которому хотел я внушить больше уважения к Пушкину, а последнему
- хоть лучшего мнения, и удалось отчасти..." ("Русский архив",  1882,  Э  6,
стр. 162).


     "Лица, созданные Шекспиром..." (стр. 210).
     Скупой Мольера - герой одноименной комедии.
     Шайлок Шекспира - герой комедии "Венецианский купец".
     Лицемер Мольера - герой его пьесы "Тартюф".
     Анджело - герой комедии Шекспира "Мера за меру".
     Фальстаф  -  действующее  лицо  пьес  Шекспира  "Виндзорские  кумушки",
"Король Генрих IV", "Генрих V".
     *** был второй Фальстаф - А. Л. Давыдов.


     "Когда  Пугачев  сидел  на  Монетном  дворе..."  (стр.  211).  Об  этом
последнем  периоде  жизни  Пугачева  Пушкин  рассказывает  в  главе  восьмой
"Истории Пугачева".


     "Дмитриев предлагал императору Александру..." (стр. 212).
     Дмитриев И. И. был в 1810-1814 гг. министром юстиции.
     Муравьев - вероятно, И. М. Муравьев-Апостол. С  1802  по  1805  г.  был
посланником в Мадриде. По возвращении не получил никакого назначения.
     Пален П. А. (1745-1826) - петербургский военный губернатор в  последние
месяцы жизни Павла I, глава заговора против него.
     Дело 11 марта - убийство Павла I 11-го марта 1801 г.
     Рибас И. (1749-1800), адмирал, подал мысль о свержении Павла I.
     Падение  Панина...  все  произошло  по  его  плану.  -  Панин   Н.   П.
(1770-1837), вице-канцлер; ему принадлежит план объявления Павла сумасшедшим
и  регентства  Александра.  Назначенный  членом  Коллегии  иностранных   дел
(фактически он был министром) тотчас же по  воцарении  Александра,  Панин  в
сентябре 1801 г. был принужден просить об увольнении, а в 1804 г.  ему  было
запрещено пребывание в столицах.
     Государыня Мария Федоровна - вдова Павла I.


     "Граф К. Разумовский был в заговоре 1762 г." (стр. 213).  В  результате
заговора 1762 г. Екатерина II была возведена на престол, а Петр III отрекся.
     Алексей  Орлов  -  А.  Г.   Орлов-Чесменский   (1737-1807),   один   из
руководителей заговора.
     Дед мой посажен был в крепость - см. об этом  в  седьмой  строфе  "Моей
родословной".


     "Славный анекдот об указе..." (стр. 214). О  Я.  Ф.  Долгоруком  см.  в
статье "О русской истории XVIII века" и прим. к ней.


     "Гете имел большое влияние..." (стр. 215).

     Два раза Байрон пытался бороться... - Пушкин имеет в виду "Манфреда"  и
"Преображенного  урода",  произведения  Байрона,  написанные  под   влиянием
"Фауста" Гете.
     ...и остался хром, как Иаков. - Имеется в виду библейский образ Иакова,
боровшегося с богом и оставшегося после борьбы хромым  (Книга  Бытия,  глава
32, стихи 25-31).


     "Зорич был очень прост..." (стр. 215).

     Зорич С. Г. (1745-1799) - флигель-адъютант  и  генерал-майор,  один  из
фаворитов Екатерины II.
     Домашний театр Зорича находился в его имении  Шклов,  пожалованном  ему
Екатериной (под Могилевом).
     "Annette et Lubin" - комическая опера,  либретто  Фавара  и  Вуазенона,
музыка Блеза (в русском тексте она  исполнялась  в  Москве  в  1791  г.  под
названием "Анюта и Любим").


     "Когда граф д'Артуа приезжал в Петербург..." (стр. 216).

     Граф д'Артуа (1757-1836) - будущий король французский  Карл  X.  Был  в
Петербурге, находясь в эмиграции после казни  в  1793  г.  Людовика  XVI,  в
звании наместника королевства.
     Государыня - Екатерина II.
     1) На этот раз я сама  принимаю  на  себя  обязанность  быть  капитаном
гвардии графа д'Артуа (франц.).


     "Государь долго не производил Болдырева..." (стр. 216).

     Болдырев А.А. (ум. 1857) - петербургский  плац-майор.  Николай  I  "сам
поздравлял лиц первых четырех классов с награждениями,  прежде  чем  таковые
печатались в высочайших приказах" ("Русский архив", 1898, Э 2).


     "Графа Кочубея похоронили..." (стр. 216).

     О смерти кн. В. П. Кочубея (3 июня 1834 г.) см. в дневнике Пушкина и  в
письмах его к жене.


     "Кречетников, при возвращении своем из Польши..." (стр. 216).

     Кречетников М. Н. (1729-1793),  генерал-аншеф,  после  второго  раздела
Польши - генерал-губернатор  Литвы.  Анекдот  относится  к  1792  г.,  когда
Кречетников командовал русскими войсками, вторгшимися в Польшу.


     "Французские принцы имели большой успех..." (стр. 217).

     Французские принцы - сыновья Людовика-Филиппа,  короля  французского  в
1830-1848 гг.: Фердинанд-Филипп и Людовик-Карл. В Берлине  они  были  в  мае
1836 г. с целью примирить европейские дворы с династией  Орлеанов,  занявших
престол в результате революции 1830 г.
     Витгенштейн - Ф.-К.  Сайн-Витгенштейн-Гогенштедт  (1766-1837),  министр
двора Пруссии.
     Брессон К. - французский посол в Берлине.
     1) Но, мой дорогой г. Брессон, ведь  это  же  вовсе  непристойно;  ваши
принцы принадлежат к дому Бурбонов, а не Ротшильдов (франц.).


     "Голландская королева..." (стр. 217).

     1) "У меня были по отношению к вам враждебные намерения". - "Какие  же,
ваше величество?" - "Я хотела появиться, вся покрытая бурбонскими  лилиями".
- "Ваше величество, поверьте, что я отдал бы всю мою кровь за  право  носить
эту эмблему" (франц.).


     "Генерал Раевский был насмешлив..." (стр. 218).

     Генерал Раевский - Николай Николаевич Раевский (старший), о котором см.
заметку "О некрологии генерала Н. Н. Раевского" и письмо Пушкина к брату  от
24 сентября  1820  г.  Первый  рассказ  относится  к  русско-турецкой  войне
1810-1811 гг.
     Главнокомандующий гр. Н. М. Каменский (1776-1811) не  любил  Раевского,
отличившегося при взятии Силистрии и под Шумлою, и  удалил  его,  хотя  и  с
повышением, в Яссы.


     "Будри, профессор французской словесности..." (стр. 218).

     Де Будри Давид Иванович (1756-1821), приехал в Россию  в  1784  г.  (до
революционной деятельности  Марата)  воспитателем  детей  В.  П.  Салтыкова.
Впоследствии преподавал в Петербурге французский язык в пансионах,  гимназии
и частных домах,  а  при  основании  лицея  был  назначен  его  профессором.
Однокурсник Пушкина М. А. Корф в своей записке о Пушкине  писал,  что  Будри
"один из всех данных нам наставников  вполне  понимал  свое  призвание,  как
человек в высшей  степени  практический,  и  наиболее  способствовал  нашему
развитию, отнюдь не в одном  познании  французского  языка"  ("Современник",
1863, т. 97, Э 7, стр. 136).
     Равальяк (1578-1610) - убийца французского короля Генриха IV.
     1) Это он тайно обрабатывал мысль  Шарлотты  Кордэ  и  сделал  из  этой
девушки второго Равальяка (франц.).


     О Дурове (стр. 219). О  знакомстве  Пушкина  с  Владимиром  Андреевичем
Дуровым  в  Кисловодске  в  1829  г.  рассказывает  М.  И.  Пущин  в   своих
воспоминаниях  "Встреча  с  А.  С.  Пушкиным  за  Кавказом":  "Тут   явилась
замечательная личность,  которая  очень  была  привлекательна  для  Пушкина,
сарапульский городничий Дуров, брат той Дуровой, которая служила в  каком-то
гусарском полку во время 1812 года, получила георгиевский крест и  после  не
оставляла мужского платья, в котором по наружности ее, рябой и мужественной,
никто не мог ее принять за девицу. Цинизм Дурова восхищал и удивлял Пушкина;
забота его была постоянная  заставлять  Дурова  что-нибудь  рассказывать  из
своих приключений, которые заставляли Пушкина хохотать от души;  с  утра  он
отыскивал Дурова и поздно вечером расставался с ним.
     Приближалось время отъезда; он условился с ним ехать до Москвы; но ни у
того, ни у другого не было денег на дорогу. Я снабдил ими Пушкина на путевые
издержки; Дуров приютился к нему. Из Новочеркасска  Пушкин  мне  писал,  что
Дуров оказался chevalier d'industrie (мошенником (франц.)), выиграл  у  него
пять тысяч рублей, которые Пушкин достал у наказного атамана, и,  заплативши
Дурову, в Новочеркасске с ним разъехался, поскакал один в Москву и  вероятно
с Дуровым никогда более не встретился" (Л. Майков, Пушкин, СПб.  1899,  стр.
393-394). См. также письма Пушкина к В. А. Дурову от 16 июня 1835 г. и 17  и
26 марта 1836 г. в т. 10.
     "Записки" Н. А. Дуровой (1783-1866) - "Кавалерист-девица,  происшествие
в России", СПб. 1836. См. две заметки Пушкина о "Записках" Дуровой в т. 6.
     Ротшильд - банкир Джемс  Ротшильд  (1792-1858),  второй  богач  Франции
(после короля Людовика-Филиппа).
     Английский посланник в Петербурге в 1829-1830гг. был лорд Хейтесбери, с
которым Пушкин был знаком.


     "Некто князь X***..." (стр. 221). Анекдот  связывают  с  князем  Н.  А.
Хованским, который  был  известен  беспутной  жизнью,  тяжбами  и  судебными
делами. Был обвинен в ябедничестве, в  связи  с  чем  императрица  Елизавета
Петровна издала указ об искоренении ябедничества (1752  г.).  "Публикованный
бездельник  князь  Хованский,  который  многократно  судей  и   права   умел
употребить к своему закрытию и избавлению от  петли",  -  сказано  о  нем  в
письме Ломоносова к Шувалову от 1 ноября 1753 г. В  связи  с  этим  анекдот,
по-видимому, следует отнести ко времени царствования Елизаветы  Петровны,  а
не Екатерины II. В таком случае ошибочно  упоминание  фельдмаршала  генерала
Салтыкова - доверенного лица при Екатерине II.


     "У Крылова над диваном..." (стр. 221).

     Крылов И. А. - баснописец.


     "Потемкину доложили однажды..." (стр. 222).

     Бедняк не без таланта - итальянец Розатти, бывший скрипачом в одном  из
французских полков, а затем служивший у Потемкина под именем графа Морелли и
во время русско-турецкой войны 1787-1791 гг. получивший чин полковника.


     "Потемкин, встречаясь с Шишковским..." (стр. 223).

     Шешковский С. И. (1727-1794) - обер-секретарь Тайной экспедиции Сената,
фактически глава тайной полиции при Екатерине II,  "домашний  палач  кроткой
Екатерины", по словам Пушкина.  Вел  следствие  по  делам  Пугачева,  казнью
которого он руководил; Радищева, Новикова; при допросах применял пытки.


     "N. N., вышедший из певчих...". (стр. 223).

     N. N. - Полторацкий М. Ф. (1729-1795), придворный певчий, затем  регент
придворного хора и директор певческой капеллы. В 1783 г. М.  Ф.  Полторацкий
получил чин действительного статского советника, приравненный в  гражданской
службе к генеральскому чину.


     "Однажды   Потемкин,   недовольный    запорожцами..."    (стр.    223).
Первоначально ответ запорожца был написан Пушкиным по-русски: "Тут дива нет,
- отвечал запорожец. - У нас есть такие бандуристы, что как заиграют в Сече,
так в Питере затанцуют".


     "Князь Потемкин во время очаковского похода..." (стр. 224).

     Графиня*** - кн. Е. Ф. Долгорукова,  дочь  одного  из  убийц  Павла  I.
Пушкин был с ней знаком и дал ей резкую  характеристику  в  дневнике  от  14
апреля 1834 г.
     Муж - князь В. В. Долгоруков, генерал-поручик, находившийся в  1788  г.
при осаде и штурме Очакова.


     Разговоры Н. К. Загряжской (стр. 225).

     Наталья  Кирилловна  Загряжская  (1747-1837)  -  дочь   малороссийского
гетмана графа Разумовского, по мужу приходилась теткой теще Пушкина,  Н.  И.
Гончаровой. Пушкин представился Загряжской в конце июля 1830 г., о чем писал
невесте тогда же, и посещал  ее  салон,  бывший  одним  из  самых  видных  в
Петербурге в течение более шестидесяти лет.  Один  из  рассказов  Загряжской
Пушкин записал в дневнике 4 декабря 1833 г. Позднее, в 1835  г.,  по  совету
Жуковского, поэт  решил  более  серьезно  заняться  этим  и  записал  девять
рассказов Загряжской, введя их в свое собрание анекдотов "Table-Talk".
     Ветошкин  -  Загряжская  ошибочно  назвала  так   И.   Е.   Свешникова,
крестьянина Тверской губ.
     ...выучиться всему этому. - Свешников самостоятельно  овладел  древними
языками.
     Ромм  Жильбер  (1750-1795)  -  воспитатель  сына  Строганова,   деятель
французской революции; заколол себя кинжалом, чтобы избежать гильотины;  жил
в семье Строгановых до 1787 г.
     Подписал... определение - смертный приговор Людовику XVI.
     Граф Никита Иванович - Панин.
     Князь Григорий Александрович - Потемкин.
     Знаменское - имение гр. К. Г. Разумовского близ Петергофа.
     Василий   Иванович   -   Разумовский   (1727-1800),   генерал-майор   и
егермейстер,  двоюродный  племянник   К.   Г.   Разумовского.   Рассказанное
Загряжской происходило 28 и 29 июня 1762 г. Отец Загряжской не был  в  числе
лиц, находившихся 28 июня с Петром III.
     Миних  -  В  1762  г.   возвращенный   из   двадцатилетней   ссылки   и
восстановленный в правах фельдмаршал  Миних  находился  при  Петре  III.  Из
Кронштадта Петр III отправился на галере в Ораниенбаум, куда прибыл утром 29
июня. Отсюда он послал два письма  Екатерине:  первое  с  обещанием  полного
примирения, второе с отречением от престола. В тот же день арестованный Петр
III был перевезен А. Г. Орловым в Петергоф, а затем в Ропшу, где был задушен
7 июля. См. еще запись Пушкина в дневнике от 4 декабря 1833 г.
     Машенька - племянница Н. К. Загряжской, впоследствии гр. Кочубей.
     Орлов А. Г. (1737-1808) - один из главных деятелей переворота 1762  г.,
брат Г. Г. Орлова, фаворита Екатерины II.
     ...sa balafre. - О том, как Алексей Орлов получил шрам на щеке,  Пушкин
рассказывает в черновом  замечании,  не  введенном  в  текст  "Замечаний  об
Истории Пугачева": "Анекдот о разрубленной щеке  слишком  любопытен.  Четыре
брата  Орловы  (потомки  стрельца  Адлера,  бунтовщика,  пощаженного  Петром
Великим за  его  хладнокровие  перед  плахою),  были  до  1762  года  бедные
гвардейские офицеры, известные буйною и беспутною жизнью. Народ их  знал  за
силачей - и  никто  в  Петербурге  с  ними  не  осмеливался  спорить,  кроме
Шванвича, такого же повесы и силача, как и они. Порознь он бы мог сладить  с
каждым из них, но вдвоем Орловы брали над ним верх. После  многих  драк  они
между собою положили, во избежание побоев,  следующее  правило:  один  Орлов
уступает Шванвичу, и, где бы его не встретил, повинуется ему беспрекословно.
Двое же Орловых, встретя Шванвича, берут  перед  ним  перед,  и  Шванвич  им
повинуется.  Такое  перемирие  не  могло  долго  существовать.   -   Шванвич
встретился однажды с Федором Орловым в трактире и, пользуясь  своим  правом,
овладел бильярдом, вином и девками. Он торжествовал, как  вдруг,  откуда  ни
возьмись является тут же Алексей Орлов, и оба брата по силе договора отымают
у Шванвича вино, бильярд и девок. Шванвич уже хмельной хотел воспротивиться.
Тогда Орловы вытолкали его из дверей. Шванвич в бешенстве стал дожидаться их
выхода, притаясь за воротами. Через несколько  минут  вышел  Алексей  Орлов,
Шванвич обнажил палаш, разрубил ему щеку и ушел; удар  пьяной  руки  не  был
смертелен. Однако ж Орлов упал. Шванвич долго скрывался, боясь встретиться с
Орловыми. Через несколько времени произошел переворот,  возведший  Екатерину
на престол, а Орловых на первую степень государства.  Шванвич  почитал  себя
погибшим. Орлов пришел к нему, обнял его и  остался  с  ним  приятелем.  Сын
Шванвича, находившийся  в  команде  Чернышева,  имел  малодушие  пристать  к
Пугачеву и глупость служить ему со всеусердием. Граф Алексей Орлов  выпросил
у государыни смягчение приговора" (Акад. изд., т. 9, кн. 1, стр. 479-480).
     "Потемкин, сидя у меня, сказал...".
     "У меня там есть в Крыму..." - После присоединения  Крыма  к  России  в
1783 г. Потемкин стал его наместником  и  фактическим  владельцем  огромного
количества земель, часть которых он распределял между придворными.
     Тамара Василий Степанович (1746-1819) - чиновник канцелярии Потемкина.
     В то время Кочубей сватался за Машу. - Племянница Н. К.  Загряжской  М.
В. Васильчикова вышла замуж за Кочубея 13 июня 1799 г. Этим  и  определяется
время действия рассказов Загряжской.
     И предчувствие его сбылось. - Потемкин  умер  за  пять  лет  до  смерти
Екатерины II.
     "Orloff etait regicide dans l'ame...". А. Г. Орлов возглавлял  убийство
Петра III. В убийстве Павла I он  участия  не  принимал,  живя  в  годы  его
царствования за границей (в Лейпциге).
     Анна Алексеевна  -  Орлова-Чесменская  (1785-1848),  в  то  время  юная
девушка, жившая с отцом за границей, впоследствии известная  покровительница
архимандрита Фотия (см. эпиграммы, приписываемые Пушкину: "Разговор Фотия  с
гр. Орловой" и "Гр. Орловой-Чесменской", т. 2, стр. 509 и 510).
     "Я была очень смешлива...".
     Государь - Петр III. О характере шуток Петра  III  рассказывает  Е.  Р.
Дашкова: "Император приходил в придворную церковь лишь к  концу  обедни;  он
гримасничал и кривлялся,  передразнивая  старых  дам,  которым  он  приказал
делать реверансы на  французский  лад  вместо  русского  наклонения  головы.
Бедные старушки еле удерживались на  ногах,  когда  им  приходилось  сгибать
колени..." ("Записки княгини Дашковой". Перевод с французского.  СПб.  1907,
стр. 30).
     1) Это был большой умница, мастер рассуждать,  он  бы  вам  Апокалипсис
сделал ясным (франц.).
     2) Это невозможно. - Мой дорогой г-н Ромм, я вам повторяю то,  что  все
говорят. Впрочем, если хотите проверить, можете повидать Ветошкина  у  князя
Потемкина, - он бывает у него каждый день.  -  Я  непременно  так  и  сделаю
(франц.).
     3) Ну что? - Я не могу прийти в себя от изумления: это настоящий ученый
(франц.).
     4) в придворных платьях (франц.).
     5) в трюм (франц.).
     6) ухаживая за ними (франц.).
     7) учительница по клавесину (франц.).
     8) Я не могу оставаться в Петербурге. - Почему  это?  -  Зимой  я  могу
давать уроки, а летом  все  разъезжаются  по  дачам,  и  я  не  в  состоянии
оставаться без работы. - Мадемуазель, вы не уедете; надо это уладить так или
иначе (франц.).
     9) Орлов был плохо воспитан и отличался дурным тоном (франц.).
     10) Я нашла это выражение весьма пошлым и  очень  неприличным.  Он  был
человеком неглупым и впоследствии, я думаю, приобрел манеры. Его шрам  делал
его похожим на разбойника (франц.).
     11) Орлов был в душе  цареубийцей,  это  было  у  него  как  бы  дурной
привычкой (франц.).


     Богородицыны дочки (стр. 231).

     Царевича Алексея Петровича положено было отравить ядом. - Речь  идет  о
казни царевича, решенной Петром I (в 1718 г.), см. "Историю Петра" (т. 8).
     Все это мало правдоподобно. - В "Истории  Петра",  писавшейся  позднее,
сказано: "Царевич умер отравленный".
     Шестерых заговорщиков -  их  было  семеро:  три  брата  Орловы:  Г.  Г.
(1734-1783), фаворит Екатерины II, впоследствии генерал-аншеф;  А.  Г.  (см.
выше);  Ф.  Г.  (1741-1796),   впоследствии   генерал-аншеф,   обер-прокурор
правительствующего сената; граф Панин П. И. (см. выше); князь Волконский  М.
Н. (1713-1788), впоследствии генерал-аншеф;  граф  Разумовский  К.  Г.  (см.
выше);  Никита  Панин  (1718-1783),  старший  член   Иностранной   коллегии,
известный дипломат.


     Заметка  при  чтении  "Истории  Государства  Российского"  (стр.  233).
Черновой набросок, имеющий в виду "Историю"  Карамзина,  т.  VII,  глава  4,
датируется 1818-1819 гг.


     Замечания на "Анналы" Тацита (стр. 233). Заметки, не имеющие заголовка,
датируются 1825-1826 гг., так как Пушкин именно в эту пору читал  Тацита  во
французском издании: Тасite, Traduction nouvelle  avec  le  texte  latin  en
regard. Par Dureau de Lamalle, 3-me ed., Paris, 1818.
     14 апреля 1826 г., отвечая  на  недошедшее  до  нас  письмо  Пушкина  о
Таците, в котором, видимо,  Тиберий  еще  более  определенно  сравнивался  с
Александром I, П. А. Плетнев выражал пожелание о широком распространении его
критических заметок: "Я бы очень желал, чтобы ты несколько  замечаний  своих
на Тацита пустил в ход с  цитатами.  Это  у  многих  повернуло  бы  умы".  С
замечаниями на "Анналы" Тацита связано письмо Пушкина к Дельвигу от 23  июля
1825 г. (см. т. 9).


     Старинные пословицы и поговорки (стр. 236). Некоторые из этих  пословиц
выписаны Пушкиным из двух сборников,  сохранившихся  в  его  библиотеке:  1.
"Собрание 4291 древних российских пословиц", М. 1770;  2.  "Полное  собрание
русских пословиц и поговорок,  расположенных  по  азбучному  порядку",  СПб.
1822.
     На одной из страниц первого сборника рукою Пушкина сделана приписка: "В
кабак далеко, да ходить легко. В церковь близко, да ходить склизко". Одна из
пословиц, выписанных Пушкиным, использована была им в "Арапе Петра Великого"
в 1827 г. ("Не твоя печаль чужих детей качать"), а другая ("Кто в деле,  тот
и в ответе") учтена в рецензии на роман Загоскина "Юрий Милославский" в 1830
г.
     В пору своей поездки в места, связанные с восстанием Пугачева, Пушкин в
записной своей  книжке  отметил  несколько  поговорок:  "Нынче  калмыки  так
обрусели, что готовы с живого шкуру содрать"  (слова  мордвина  16  сентября
1833 г.). И далее: "Долгая молитва - широкий крест.  Хорошего  не  лизать  -
дурного не тесать".


     Je suppose sous un  gouvernement  despotique...  (стр.  237).  Заметка,
условно датируемая 1825-1826 гг., в несколько иронической форме подчеркивает
органическую связь самодержавия с крепостным правом.
     1) Перевод:
     Я предполагаю в условиях деспотического государства существование рабов
и людей свободных, то есть таких,  коих  собственность  и  воля  зависят  от
законов монарха, и таких, которые являются собственностью каких-нибудь лиц.
     Этот  порядок   приближается   к   патриархальному   строю,   избавляет
правительство от бесконечного количества затруднений,  потрясений,  упрощает
управление и придает ему большую мощь.
     Итак,  остерегайтесь  уничтожить  рабство,  особенно  в   монархическом
государстве.
     Свобода крестьян (франц.).


     Удельные князья... (стр. 238). Заметка,  условно  датируемая  1830-1831
гг., тематически связана со следующей.


     Les  seigneurs  feоdaux...  (стр.  238).  Заметка,  условно  датируемая
1830-1831 гг., тематически связана с предшествующей.
     ...и то весьма неопределенно. - Незаконченность этого суждения  Пушкина
проф. С. В. Юшков объясняет тем, что  поэт  "не  нашел  и  не  мог  найти  в
известных ему исторических работах материала о различии прав и  обязанностей
между удельными князьями" ("Историк-марксист", 1937, Э 1, стр. 60).
     1) Владетельные феодалы имели одни по отношению к другим обязанности  и
права (франц.).


     Мнение митрополита Платона о Дмитрии Самозванце... (стр. 239). Заметка,
не имеющая заголовка, связана, вероятно, с работой Пушкина над  предисловием
к отдельному изданию трагедии "Борис Годунов".
     Митрополит Платон - Платон Левшин (1737-1812),  митрополит  московский.
Источник, из которого Пушкиным взято его высказывание о Дмитрии  Самозванце,
не установлен.


     Разумовский, Никита Панин (стр. 239). Запись, датируемая  началом  1831
г. и сделанная Пушкиным со слов А. М. Щербининой (1760-1831), дочери кн.  Е.
Р. Дашковой, передает некоторые детали  подготовки  свержения  Петра  III  и
возведения на престол Екатерины II. В основной своей  части  рассказ  А.  М.
Щербининой восходит к неизданным еще в эту пору запискам кн. Е. Р. Дашковой.
     1 ...заговорщики. Г-н Дашков  -  посол  в  Константинополе.  Влюблен  в
Екатерину. Петр III ревнует к Елизавете Воронцовой (франц.).


     Выписки из  Четь-Миней  (стр.  239).  Выписки,  сделанные  Пушкиным  из
январских Четь-Миней, условно датируются 1831 г. на основании письма Пушкина
к  П.  А.  Плетневу  от  первой  половины  апреля  этого  года:  "Присоветуй
Жуковскому читать  Четь-Минею,  особенно  легенды  о  киевских  чудотворцах,
прелесть простоты и вымысла".


     Преподобный  Савва  Игумен  (стр.  240).  Выписка  из   "жития"   Саввы
Сторожевского датируется  началом  30-х  гг.  на  основании  водяного  знака
рукописи ("1830").


     О Генеральных Штатах (стр. 242). Заметка, не имеющая заголовка, условно
датируется 1831 г., когда Пушкин занят был изучением материалов, связанных с
историей французской революции. Пушкин комментирует в своей заметке  выписки
из речей, произнесенных 17 июня 1789 г. на заседании Генеральных Штатов,  во
время прений о праве "третьего сословия" на представительство интересов всей
нации.
     ...24 millions d'hommes contre 200 000 ... Bailly.  -  Пушкин  ошибочно
приписывает эти слова  Жану-Сильвену  Байи  (1736-1795),  члену  Генеральных
Штатов,  впоследствии  первому  председателю   Национального   собрания.   В
действительности эти слова принадлежали аббату Сийесу, повторившему в  своей
речи в заседании  Генеральных  Штатов  основные  положения  своей  известной
брошюры "Что такое третье сословие?".
     Rabaut St. Etienne - Рабо Сент-Этьен-Жан-Поль (1743-1793),  французский
публицист и политический деятель, примыкавший к жирондистам.
     Le mode etabli par les etats generaux - однопалатная система  народного
представительства.
     1)Перевод:
     Менее всего допустимо, чтобы 24 миллиона человек против 200  000  имели
половину голосов. Байи.
     Но эти 200 000 были уже в некотором роде отборная часть нации,  хотя  и
облеченная  чрезмерными  преимуществами,  но  представляющая   собою   класс
просвещенный и имущий. Поэтому было неразумно  обессиливать  этот  класс,  а
следовало внести только некоторые изменения. Было неразумно не рассматривать
эти 200 000 как часть 24 миллионов.
     Третье  сословие  равняется  нации  минус  знать  и  духовенство.  Рабо
де-Сент-Этъен. Это значит: нация равняется народу минус его представители.
     Порядок,  установленный  Генеральными  Штатами,  являлся  по   существу
республиканским - духовенство и знать, представлявшие собою верхнюю  палату,
являлись не промежуточной ступенью между королевской властью  и  народом,  а
лишь одним крылом той же палаты (франц.).


     О 18 брюмера (стр. 242). Заметка сделана со слов Дон Хуана Мигэля Паэса
де ла Кадена, испанского посланника в России с 1825  по  1835  г.  Материалы
Бурьена,  на  которые  ссылается  Пушкин,  имеют  в  виду  "Memoires  de  la
Bourienne" (т. III, гл. 8),  изданные  в  Париже  в  1829-1830  гг.  Мемуары
Бурьена (1769-1834),  личного  секретаря  Наполеона  I,  являются,  как  это
недавно было установлено, фальшивкой.
     Comte J. Pouchkine. - Граф И. А. Мусин-Пушкин (1783-1836),  гофмейстер,
брат приятеля Пушкина.
     1) Перевод:
     Господин Паэс, в то время секретарь посольства в Париже, подтвердил мне
рассказ Бурьена. Узнав за несколько дней, что готовилось  что-то  серьезное,
он прибыл в Сен-Клу и отправился в залу  Пятисот.  Он  видел,  как  Наполеон
поднял руку, требуя слова, он слышал его бессвязные  слова,  он  видел,  как
Дестрем и Брио схватили его за шиворот и трясли его. Бонапарт был бледен (от
гнева, отмечает Паэс). Когда он вышел и обратился с речью к  гренадерам,  он
нашел их холодными и мало расположенными оказать ему  поддержку.  По  совету
Талейрана и Сийеса, которые находились здесь же, один офицер пошел и  сказал
что-то на ухо председателю Люсьену. Последний воскликнул: "Вы хотите,  чтобы
я привлек к ответственности моего брата" и т. д. Не в том было  дело,  среди
общего шума члены Совета Пятисот требовали, чтобы генерал  принес  извинения
собранию. Еще не знали  о  его  намерениях,  но  бессознательно  чувствовали
противозаконность его поведения.
     10 августа 1832. Вчера испанский посланник сообщил мне эти  подробности
на обеде у графа И. Пушкина (франц.).


     В древние времена... (стр. 244). Заметка, условно датируемая  1833-1834
гг., по  своей  тематике  относится,  видимо,  ко  времени  занятий  Пушкина
"Историей Петра".


     О приказах (стр. 245). Выписка условно датируется (по месту  в  тетради
Пушкина)  1833  г.  См.  связанную,  возможно,  с  нею  заметку  "В  древние
времена...".


     О соколиной охоте (стр. 245). Выписки, условно датируемые началом  30-х
гг., заимствованы  из  "Урядника,  или  Нового  уложения  и  устроения  чина
сокольничья пути" (1668). Возможно, что книга эта понадобилась  Пушкину  для
задуманной им в 1834 г. повести о стрелецком сыне.


     La liberation de l'Europe... (стр. 246). Заметка, сделанная на  обрывке
письма неизвестного к Пушкину от 22 апреля 1835 г., тематически очень близка
высказываниям Гейне о России в "Путевых картинах". Книгу эту Пушкин читал во
французском переводе.

     1) Перевод:
     Освобождение Европы придет из России, потому что только там  совершенно
не  существует  предрассудков  аристократии.  В  других  странах   верят   в
аристократию, одни презирая ее, другие ненавидя, третьи из выгоды, тщеславия
и т. д. В России ничего подобного. В нее не верят (франц.).


     Заметки  при  чтении  "Нестора"  Шлецера  (стр.  247).   Пушкин   читал
исследование Августа-Людвига  Шлецера  "Нестор",  судя  по  ссылкам  на  его
страницы, не в оригинале, а в переводе на русский язык Д. И.  Языкова  (СПб.
1809).
     Дата заметок определяется упоминанием в них о "статье" Чаадаева - т. е.
его "Философическом письме", появившемся в "Телескопе" 3 октября 1836 г.


     О  литературной  собственности...  (стр.  247).   Набросок   датируется
серединой декабря 1836 г., так как 11 декабря 1836 г.  французский  посол  в
России А. П. Барант обратился к Пушкину с  официальным  письмом,  в  котором
просил информировать его о  русском  законодательстве  об  охране  авторских
прав. Отвечая на этот запрос, Пушкин изложил 16  декабря  1836  г.  основные
положения действовавшего в эту пору цензурного устава 1828 г. о литературной
собственности.


     Материалы для заметок о книге  С.  П.  Крашенинникова  "Описание  земли
Камчатки" (стр. 248).
     1.  О  Камчатке.  Выписки  из  книги  академика  С.  П.  Крашенинникова
"Описание земли Камчатки" (1755),  сохранившейся  в  библиотеке  Пушкина  во
втором издании (1786), вместе с конспектом  исторических  глав  этого  труда
("Камчатские  дела"),  предназначались  для  задуманной  Пушкиным  статьи  о
завоевании  Камчатки.  Статья  намечалась  для  первой  или  второй   книжки
"Современника" 1837 г.
     2. Камчатские  дела  (от  1694  до  1740  года).  На  обложке  рукописи
сохранилась дата: "20 января 1837 г.". В  нумерации  выписок  (после  У  61)
Пушкин допустил описку, перейдя к УУ 71-96 вместо УУ 62-86.
     3. Наброски начала статьи о Камчатке. Дата набросков, судя  по  отметке
на обложке рукописи "Камчатские дела", - двадцатые числа января 1837 г.  Это
- последний из известных нам литературных замыслов Пушкина.


     Державин (стр. 275). Рассказ о Державине является отрывком из сожженных
Пушкиным  "Записок".  В  1835-1836  гг.  Пушкин  перебелил  воспоминание   о
Державине и вложил листок в "Table-Talk".
     Портрет его (где представлен он в колпаке и халате). -  Портрет  маслом
работы Василевского, 1815 г. (ныне - во  Всесоюзном  музее  А.С.  Пушкина  в
Ленинграде).


     "Вышед из лицея..." (стр. 276). Выпускной акт в лицее был 9  июня  1817
г. Уехал Пушкин в Михайловское 8-10 июля, где пробыл до конца августа.
     Деревня est le premier... - Источник недописанной цитаты из Вольтера не
обнаружен; она должна была, очевидно, развертываться в обычном для  Вольтера
смысле осуждения деревни.


     Встреча с П. А. Ганнибалом (стр. 276).
     Старый арап - Петр Абрамович Ганнибал (1742-1826), дядя матери Пушкина,
сын "царского арапа" Абрама Петровича (Ибрагима) Ганнибала. Пушкин  навестил
его  летом  1817  г.  в   его   имении   Петровском,   расположенном   около
Михайловского.


     Карамзин (стр. 276).
     ...лены печатью вольномыслия. - В  уничтоженном  начале  этого  отрывка
"Записок" Пушкин писал, очевидно, о своих юношеских политических стихах.
     Болезнь. - Пушкин проболел шесть недель в январе - феврале 1818 г.
     Лейтон Яков (1792-1822) - доктор медицины.
     Одна дама, впрочем, весьма почтенная - кн. Е. И.  Голицына,  о  которой
см. прим. к стих. "Простой воспитанник природы..." (т.1).
     Каченовский бросился на одно предисловие... - в  статье  "От  киевского
жителя к его другу" (подписанной буквой Ф.), рецензирующей  два  французских
перевода предисловия к "Истории Государства Российского" ("Вестник  Европы",
1819, ЭЭ 2-6). В 1829 г. в  заметке  "Несколько  московских  литераторов..."
Пушкин вновь иронически говорит об этой статье Каченовского (см. т. 6).
     Ноты  Русской  истории  -  примечания   Карамзина,   содержащие   много
исторических документов и превосходящие размером основной текст.
     Никита Муравьев... разобрал предисловие.  -  Будущий  декабрист,  автор
"Мыслей об "Истории Государства Российского" Н. М. Карамзина". Пушкину  была
известна первая часть этой критики, посвященная  предисловию  и  ходившая  в
списках (см. "Лит. наследство", т. 59, 1954, стр. 582-586).
     Мих. Орлов в письме к Вяземскому пенял Карамзину... - Письмо это, от  4
июля 1818 г., см. в "Лит. наследстве", т. 59, 1954, стр. 566-567.
     Мне приписали одну из  лучших  русских  эпиграмм.  -  Вероятно,  Пушкин
разумеет эпиграмму "В его истории изящность, простота..." (см. т.1, стр.  66
и 566).
     Любимые парадоксы. - Пушкин имеет в виду идеи Карамзина о  незыблемости
монархии и крепостного права в России.
     Кутузов - П. И. Голенищев-Кутузов (1767-1829), одописец  и  переводчик,
член Российской академии; политический и литературный  противник  Карамзина,
которого он обвинял в 1810  г.  в  "вольнодумческом  и  якобинском  яде",  в
"безбожии и безначалии".
     Шестилетнего знакомства. - Пушкин общался с Карамзиным четыре года -  с
1816 г. (когда историк приезжал в Царское Село) до своей ссылки в 1820 г.
     В Павловск. - Карамзин ездил к жившей там императрице Марии  Федоровне,
вдове Павла I.


     Отрывок из письма к Д. (стр. 280). Воспоминания о Крыме,  изложенные  в
форме письма к Дельвигу (датирующегося  концом  1824  -  началом  1825  г.),
Пушкин предназначал к  печати,  о  чем  говорит  последняя  фраза  черновика
письма. "Отрывок" был напечатан Дельвигом в "Северных цветах"  на  1826  г.,
затем был приложен к третьему изданию "Бахчисарайского фонтана" (1830 г.). О
том же путешествии Пушкина в августе - сентябре 1820 г.  см.  в  письме  его
брату от 24 сентября 1820 г. (т. 9).
     Путешествие М. - "Путешествие по Тавриде в 1820 году" Ивана  Матвеевича
Муравьева-Апостола, СПб. 1823.
     Переход его по скалам Кикенеиса... -  Пушкин  ошибся:  Муравьев-Апостол
описывал в письме из Кикенеиса переход по скалам Симеиза.
     ...тут посетили меня рифмы... - см. прим. к стих. "Чаадаеву", т.2, стр.
672.
     N.N. - Н. Н. Раевский, вероятно, младший. Пушкин ездил в  Бахчисарай  с
ним и с отцом его.
     2) бездельника (итал.).
     3) Фонтаном слез (франц.).


     Встреча с Кюхельбекером (стр. 282). Встреча произошла на  пути  Пушкина
из  Михайловского  в  Петербург.  Кюхельбекера  везли  из   Шлиссельбургской
крепости в Динабургскую  (в  Двинске).  По  приговору,  он  был  осужден  на
двадцатилетнюю каторгу,  которую  заменили  крепостью.  С  1835  г.  жил  на
поселении в Восточной Сибири, где и умер в 1846 г. После этой встречи друзья
больше не виделись. Пушкин посылал Кюхельбекеру книги, был с ним в переписке
и пытался печатать его произведения. Описание встречи сохранилось в  рапорте
фельдъегеря, везшего Кюхельбекера:
     "Господину   дежурному   генералу   Главного   Штаба,    е.    и.    в.
генерал-адъютанту и кавалеру Потапову.
     Фельдъегеря Подгорного
     Рапорт
     Отправлен я был сего месяца 12 числа в г. Динабург  с  государственными
преступниками, и на пути,  приехав  на  станцию  Залазы,  вдруг  бросился  к
преступнику Кюхельбекеру ехавший из Новоржева в С.-Петербург некто г. Пушкин
и начал после поцелуев с ним  разговаривать.  Я,  видя  сие,  наипоспешнейше
отправил как первого, так и тех двух за полверсты от станции, дабы  не  дать
им разговаривать, а сам остался для написания подорожной и заплаты прогонов.
Но г. Пушкин просил меня дать Кюхельбекеру денег; я в сем ему отказал. Тогда
он,  г.  Пушкин,  кричал  и,  угрожая  мне,  говорил,  что  по  прибытии   в
С.-Петербург в ту же минуту доложу  его  императорскому  величеству  как  за
недопущение распроститься с другом, так и дать ему на  дорогу  денег;  сверх
того, не преминул также сказать и генерал-адъютанту Бенкендорфу. Сам  же  г.
Пушкин между прочими угрозами объявил мне, что он посажен был в  крепость  и
потом выпущен, почему  я  еще  более  препятствовал  иметь  ему  сношение  с
арестантом; а преступник Кюхельбекер мне сказал:  это  тот  Пушкин,  который
сочиняет. 28 октября 1827 г." ("Стихотворения А. С. Пушкина, не  вошедшие  в
последнее собрание его сочинений",Берлин, 1861, стр. 193-194).
     Вероятно, поляки? - члены национального  патриотического  товарищества,
имевшие связь с декабристами.


     О холере (стр. 283).

     Дерптским  студентом  -  Алексеем  Николаевичем  Вульфом   (1805-1881),
соседом Пушкина по имению, сыном П. А. Осиповой.
     Cholera-morbus подошла к нашим  границам...  -  Холера  азиатская,  или
индийская,  проникла  впервые  в  Россию  (в  Закавказье,  Тифлис,  Баку   и
Астрахань) в 1823 г.
     О бедствии, которое через пять лет сделалось мыслию всей Европы... -  С
1829 г. холера распространилась  по  России,  с  1831  г.  была  занесена  в
Пруссию, Австрию, Англию; в Европе холера продержалась до 1837 г.
     Нижегородской деревне - Болдине.
     Пребыванию моему между азиатцами - в Закавказье, во время путешествия в
Арзрум, в 1829 г.
     Макарьевскую ярманку - большой торг на Средней Волге,  происходивший  с
середины XVII в. в городе  Макарьеве  Нижегородской  губернии  и  собиравший
ежегодно купцов со всей России и из-за границы. В  1817  г.  местом  ярмарки
стал Нижний Новгород. Пушкин выехал из Москвы в Болдино 31 августа  1830  г.
Описание "бежавшей ярманки" - впечатление первых чисел сентября, времени  ее
окончания (она происходила с 15 июля по 15  августа).  Макарьевская  ярмарка
описана Пушкиным в "Путешествии Онегина" (см. т. 4).
     Сочиняя сказки. - В Болдине осенью 1830 г.  Пушкин  написал  "Сказку  о
попе и о работнике его Балде" и "Сказку о медведихе".
     Страх меня пронял - в Москве... -  В  Москве  находилась  в  это  время
невеста Пушкина, Н. Н. Гончарова.


     Начало новой автобиографии (стр. 285). Свою родословную  Пушкин  писал,
вероятно, осенью 1834 г., так как в это время он познакомил в Болдине А.  М.
Языкова со своей "Историей рода Пушкиных".
     Радша - легендарное лицо, от имени  которого  производили  себя  многие
дворянские фамилии; жил будто бы в XII в., то есть лет за сто до  Александра
Невского.
     Григорий Гаврилович.- Описка Пушкина: он имел в виду  отца  упомянутого
деятеля - Гавриила Григорьевича Слепого (ум. 1638),  приверженца  Лжедмитрия
(выведенного в "Борисе Годунове"). О нем писал Пушкин  в  письме  о  "Борисе
Годунове" 30 января 1829 г. (см. т. 6).
     Другой Пушкин - Григорий Григорьевич  Сулемша,  старший  брат  Гавриила
Григорьевича. Слова Карамзина о нем приведены Пушкиным  из  т.  XII,  гл.  1
(изложение событий 1607 г.). Обоих Пушкиных поэт разумел в четвертой  строфе
"Моей родословной", в беловой рукописи которой имелся вариант заключительных
стихов строфы: "Из них иные головами // Легли за Русь...".
     Четверо Пушкиных подписались... - Пушкин  неоднократно  подчеркивал  то
обстоятельство, что его предки были в числе  избирателей.  Он  упоминает  об
этом в письме к Дельвигу от 8 июня 1825 г., в "Моей родословной" (т.  2),  в
"Езерском" (т. 3).
     Матвей Степанович (ум. 1698 или 1706) - боярин.  За  участие  сына  его
Федора в стрелецком заговоре был лишен боярской чести и сослан в Енисейск.
     Федор Матвеевич - стольник, казнен 4 марта 1697 г. вместе со стрелецким
полковником И. И. Цыклером и окольничьим  А.  П.  Соковниным  за  участие  в
стрелецком заговоре. (О Федоре Матвеевиче Пушкин писал в "Моей родословной":
"С Петром мой пращур не поладил // И был за то повешен им".)
     Александр  Петрович  Пушкин  (1686-1725),  каптенармус  Преображенского
полка (1722), владелец Болдина и смежных нижегородских деревень.
     Был женат - на Евдокии Ивановне Головиной (дочери адмирала).
     Зарезав свою жену -  в  1725  г.  (ср.  в  "Опыте  отражения  некоторых
нелитературных обвинений", т. 6, стр. 336).
     Лев Александрович (1723-1790)  -  дед  поэта,  о  котором  он  читал  у
французских историков Рюлиера и Кастера (там же). О нем вспоминает Пушкин  в
7-й строфе "Моей родословной" (см. т. 2).
     Первая жена его (с 1744 г.?) - Мария Матвеевна Воейкова.
     Повесил на черном дворе. - Подлинность этого  события  не  установлена;
Пушкин писал об этом невесте 30 сентября 1830  г.  (см.  т.  9)  Отец  поэта
опровергал  это.  В  формуляре  же  Л.  А.  Пушкина  значится,  что  он  "за
непорядочные побои  находящегося  у  него  в  службе  венецианина  Харлампия
Меркадии был под следствием, но по именному указу повелено его, Пушкина,  из
монаршей милости простить".
     Его  сыновья  (от  первого  брака,  с  М.  М.  Воейковой)   -   Николай
(1745-1821), полковник артиллерии, в отставке с 1792 г.;  Петр  (1751-1825),
полковник артиллерии, в отставке  с  1795  г.,  записавшийся  в  1812  г.  в
ополчение; о смерти его Пушкин говорит в письме к Дельвигу  от  начала  июня
1825 г. (см. т. 9); Александр (1757 - после 1795), капитан артиллерии.
     Вторая жена его (с 1763 г.?) - Ольга Васильевна  Чичерина  (1737-1802),
бабушка поэта. От второго брака у Л. А. Пушкина были дети:  Василий  (поэт),
Сергей (отец А. С. Пушкина), Анна и Елизавета (по мужу Сонцова).
     Дед ее - Ибрагим,  или  Абрам  Петрович,  Ганнибал  (1698-1781),  эфиоп
(абиссинец) по происхождению, "выдающийся русский математик, фортификатор  и
гидротехник", изображен Пушкиным в повести "Арап Петра  Великого",  в  "Моей
родословной".
     Умер философом - то есть, по-видимому, без церковного обряда.
     Первая жена его - Евдокия Андреевна  Диопер,  дочь  капитана  галерного
флота в Петербурге. По архивным данным, история их брака и развода предстает
в несколько ином виде. Выданная в 1731 г. замуж,  она  вскоре  сблизилась  с
подчиненным мужа, за что Ганнибал после месяца истязаний жены  "смертельными
побоями необычно" предал ее суду. Когда она находилась под арестом, Ганнибал
женился вторично, не получив развода. Лишь в 1743 г., после пересмотра дела,
Е. А. была освобождена и поселилась у родных; в  1746  г.  она  родила  дочь
Агриппину (Аграфену), вскоре умершую (отцом ребенка был подмастерье Академии
наук Обумов). Возможно, что этот случай дал основание для семейного предания
о белой дочери Поликсене. Судебное дело разрешилось лишь в 1754 г., когда Е.
А. была заключена в Староладожский (а не Тихвинский) монастырь,  где  вскоре
умерла.
     Вторая жена его  -  X.  Р.  фон  Шеберх  (1705-1781)  -  дочь  капитана
Перновского полка в Ревеле, прабабка Пушкина.
     Множество черных детей - пять сыновей и четыре дочери.
     Иван  Абрамович  Ганнибал  (1731-1801)  -  строитель  Херсона.   Пушкин
называет его в стих. "Воспоминания в Царском  Селе"  (1829)  и  отводит  ему
строфу в "Моей родословной" (см. т. 2).
     Осип Абрамович (1744-1806) - капитан второго ранга флота артиллерии.
     Марья Алексеевна, рожд. Пушкина (1745-1818) - бабушка Пушкина,  учившая
его грамоте. О ней поэт вспоминает в стих.  "Сон"  и  "Наперсница  волшебной
старины" (т. 1).
     Женился на другой жене - в 1779 г., на У. Е. Толстой (вдове капитана И.
Толстого), рожд. Шишкиной.
     Трехлетняя  ее  дочь  -  Надежде  Осиповне,  будущей   матери   Пушкина
(1775-1836), было в это время девять лет.
     Дед мой умер в 1807 году - не совсем точно, он умер в  Михайловском  12
октября 1806 г.


     Программы "Записок"

     I (стр. 291).

     Их литературные знакомства. - Среди литературных  друзей  отца  и  дяди
Пушкина были Карамзин, Батюшков, Дмитриев, В. В. Измайлов, Жуковский, Ксавье
де Местр.
     Бабушка - М. А. Ганнибал. Оставленная  мужем,  она  жила  с  малолетней
дочерью Надеждой Осиповной в Липецке у своей матери.
     Иван Абрамович -  Ганнибал,  брат  мужа  Марии  Алексеевны.  Он  принял
участие в судьбе своей невестки и привез ее в  Петербург,  где  выдал  замуж
Надежду Осиповну за Сергея Львовича Пушкина (в ноябре 1796 г.).
     Смерть Екатерины. - Екатерина II умерла 6 ноября 1796 г.
     Рождение  Ольги  -  старшая  сестра  поэта  Ольга  Сергеевна  (по  мужу
Павлищева) родилась 20 декабря 1797 г. в Петербурге.
     Отец выходит в отставку. - С. Л. Пушкин  вышел  в  отставку  из  л.-гв.
Егерского батальона в 1798 г. в чине  майора  и  переехал  из  Петербурга  в
Москву.
     Рождение мое. - Пушкин  родился  в  Москве  на  Немецкой  ул.,  в  доме
Скворцова (ныне Э 10 по ул. Баумана).
     Юсупов сад - сад при доме кн. Юсупова (ныне Э 22 по ул.  Грибоедова)  в
Москве.
     Землетрясение.  -14  октября  1802   г.   в   Москве   было   небольшое
землетрясение.
     Няня - Арина Родионовна (1758-1828),  из  крепостных  Марии  Алексеевны
Ганнибал.
     Рождение Льва. - Лев Сергеевич Пушкин  родился  17  апреля  1805  г.  в
Москве.
     Смерть Николая. - Шестилетний брат Пушкина, Николай, умер 30 июля  1807
г. в подмосковном имении бабушки Захарово,  где  Пушкины  проводили  лето  в
1805-1810 гг.
     Монфор - французский эмигрант, первый воспитатель Пушкина и его сестры,
музыкант и живописец.
     Русло -  следующий  гувернер  Пушкиных,  писавший  "хорошо  французские
стихи".
     Охота к чтению. - Сестра поэта вспоминала, что он "уже девяти лет любил
читать Плутарха или Илиаду и Одиссею... он часто забирался в кабинет отца  и
читал  другие  книги;  библиотека  же  отцовская   состояла   из   классиков
французских и философов XVIII века" ("Летописи  Гос.  Литературного  музея",
кн. 1, М. 1936, стр. 452). Пущин писал, что Пушкин "многое прочел, о чем  мы
и не слыхали, все, что читал, помнил" (И. И. Пущин, Записки  о  Пушкине,  М.
1957, стр. 44).
     Меня везут в Петербург. - В середине июля 1811 г. Василий Львович повез
Пушкина в Петербург для подготовки к экзаменам в лицей.
     Езуиты.  -  Вероятно,  Пушкина  намеревались  отдать  в   петербургский
иезуитский коллегиум (или пансион).
     Тургенев - А. И. Тургенев, содействовавший помещению Пушкина в лицей.
     Дядя Василий Львович. - С июля по начало октября 1811 г. Пушкин  жил  у
дяди в Петербурге на Мойке, где видел приходивших к нему Дмитриева, Дашкова,
Блудова.
     Ан. Ник. - Ворожейкина, невенчанная жена В. Л. Пушкина.
     Лицей. Открытие. - Торжественное открытие состоялось 19 октября 1811 г.
     Начальники  наши.  -   В.   Ф.   Малиновский,   человек   передовой   и
доброжелательный;  Ф.  Л.  фон  Гауэншильд,  профессор  немецкого  языка   и
словесности в лицее, исправлявший обязанности директора  лицея  в  1814-1816
гг., сухой и заносчивый педант, и М. С.  Пилецкий-Урбанович  (1780-1859),  в
1811-1813 гг. - надзиратель в  лицее,  мистик,  ханжа,  вводивший  в  методы
воспитания приемы сыска; был ненавидим лицеистами. В ноябре 1812 г. лицеисты
во  главе  с  Пушкиным,  Кюхельбекером,  Малиновским  (сыном  директора)   и
Дельвигом открыто выразили свое возмущение  Пилецким.  Летом  1813  г.,  под
давлением лицеистов, Пилецкий покинул лицей.
     1812 г.  -  События  Отечественной  войны  увлекали  лицеистов,  бывших
свидетелями проводов войск, шедших на войну.  См.  "Воспоминания  в  Царском
Селе" 1814 г. и 1829 г. Записи от "Смерть Малиновского" до "15 лет" ошибочно
помечены Пушкиным 1813 г.; все это относится к 1814 г.
     Чачков В. В. - с 24 июля 1813 г. по 6 марта  1814  г.  надзиратель  "по
учебной и нравственной части" в лицее.
     Фролов. С. С. - с 1814 г. инспектор в лицее.
     Известие о взятии Парижа. - Париж был взят войсками союзников 19  марта
1814 г. Это событие упоминается в стих. "Воспоминания в Царском Селе"  (1814
г.) и "На возвращение государя".
     Смерть Малиновского. - Директор лицея умер 27 марта 1814 г.
     Безначалие. - На пост директора лицея после смерти  Малиновского  никто
не был назначен;  обязанности  директора  исполнял  преподаватель  немецкого
языка Гауэншильд (см. выше).
     Больница. - В 1814 г.  Пушкин  трижды  болел.  Отмечает  он,  вероятно,
последнее пребывание в лицейской больнице 12-14 октября, когда  он  прочитал
навестившим его товарищам свое новое стихотворение "Пирующие  студенты"  <"К
студентам" - В.Л.>.
     Приезд матери. - Н. О. Пушкина переехала в Петербург из Москвы  в  1814
г. и впервые вместе с детьми навестила сына в лицее 12 апреля.
     Приезд отца. - С. Л. Пушкин приехал в  Петербург  из  Варшавы,  где  он
служил в это время, и впервые посетил сына в лицее 11 октября 1814 г.
     Экзамен при переходе с младшего курса на старший происходил публично  8
января 1815 г.  Пушкин,  по  рекомендации  Галича,  написал  для  чтения  на
экзамене стихотворение "Воспоминания в Царском Селе", где и читал его.

     II (стр.292).

     В Кишинев Пушкин приехал 21 сентября 1820 г. из Симферополя.
     В Крыму он прожил три недели с семьей Раевских, проведя с ними до  того
более двух месяцев на Кавказе (см. "Отрывок из письма к Д." - стр. 280).
     Орлов Михаил Федорович - декабрист, знакомый Пушкина еще с  Петербурга,
товарищ его по литературному обществу "Арзамас", в  Кишиневе  был  одним  из
самых близких ему людей.
     Ипсиланти - см. стр. 390 наст. тома.
     Каменка - имение Давыдовых в Чигиринском уезде Киевской  губернии  (см.
послание "В. Л. Давыдову", т. 1); здесь происходили съезды  деятелей  Южного
тайного общества. Сюда приезжал Пушкин не раз; однажды  пробыл  он  там  три
месяца - с середины ноября  1820  г.  до  конца  февраля  1821  г.  Один  из
разговоров декабристов с Пушкиным о тайном обществе в Каменке описал  И.  Д.
Якушкин ("Записки, статьи, письма декабриста И. Д. Якушкина", М. 1951,  стр.
42-43).
     Липранди И. П. (1790-1880) - в ту пору подполковник,  военный  историк,
приятель Пушкина по Кишиневу, оставивший о  нем  воспоминания;  впоследствии
агент тайной полиции, предавший петрашевцев.
     12 год. - Липранди был участником Отечественной войны.
     1) смерть его жены - ренегат (франц.).


     О Дельвиге. "Дельвиг родился в Москве..." (стр. 292).
     Гельти Л.-Г. (1748-1776) - немецкий поэт.
     С одним из своих товарищей - В. К. Кюхельбекером.
     Они были напечатаны. - В "Вестнике Европы" в 1814  г.  было  напечатано
семь стихотворений Дельвига за подписью "Русский" и "Д.".
     Стихи одного из его товарищей - А. Д. Илличевского.


     Из лицейского дневника.

     Большой грузинский нос... - см. стр. 208-209. наст. тома.
     Жуковский дарит... -  Пушкин  говорит  о  первой  части  "Стихотворений
Василия Жуковского", СПб. 1815-1816. Жуковский привез Пушкину один из первых
экземпляров, так как запись сделана Пушкиным до 28 ноября 1815 г.,  а  книга
вышла в свет около 7 декабря.
     Шишков и г-жа Бунина увенчали недавно... Шаховского... - А. С.  Шишков,
А. П. Бунина и кн. А. А.  Шаховской  -  писатели,  члены  "Беседы  любителей
русского слова". "Венчание" лаврами Шаховского происходило в доме Буниной 24
сентября 1815 г., на другой день после первого представления пьесы его "Урок
кокеткам, или Липецкие воды",  где  под  видом  бездарного  сентиментального
поэта Фиалкина выведен  Жуковский.  Пьеса  Шаховского  явилась  поводом  для
основания литературного общества "Арзамас",  враждебного  "Беседе  любителей
русского слова".
     Творца "Затей" - Шаховского, автора комедии "Полубарские затеи".
     Карамзина гонитель - в комедии "Новый Стерн".
     Гроза  баллад  -  в  комедии  "Липецкие  воды"   высмеиваются   баллады
Жуковского.
     Хлыстов - граф Хвостов, поэт, член "Беседы любителей  русского  слова",
мишень  литературных  нападок  карамзинистов  и   арзамасцев,   неоднократно
осмеянный Пушкиным. См., например, его пародийную "Оду его сият. гр. Дм. Ив.
Хвостову" (т. 2).
     Шубы - ирои-комическая поэма Шаховского "Расхищенные шубы".
     Старик седой - Шишков.
     Поэтов бледный строй - члены "Беседы".
     Я князь, поэт, директор, воин. - Князь Шаховской служил  в  театральной
дирекции в качестве члена репертуарной части; в 1812  г.  принял  начальство
над одним из полков тверского ополчения, где служил по 1813 г.
     Писал я на друзей пасквили - имеются в виду, вероятно, "Липецкие  воды"
и "Новый Стерн" (см. "Мои мысли о Шаховском").
     И "Воды" я пишу водой - намек на бессодержательность "Липецких вод".
     Еврей мой написал "Дебору" // А я списал. - Речь идет  о  драматурге  и
переводчике Л. Н. Неваховиче  (1780-1831),  жившем  в  доме  Шаховского;  он
написал для пьесы Шаховского "Дебора, или Торжество веры" в  пяти  действиях
(1811) несколько сцен прозой, а Шаховской переложил их стихами.
     Макар - слуга Шаховского.
     Ежова  -  Екатерина   Ивановна,   петербургская   комическая   актриса,
невенчанная жена Шаховского.
     29 ноября. - Запись о Е.  П.  Бакуниной,  названной  в  дневнике  одной
первой буквой фамилии. О ней см. в т. 1, стр. 571, 599 и 605.
     Он пел любовь... - строки из стихотворения Жуковского 1811 г. "Певец".
     10 декабря. - От  философического  романа  Пушкина  "Фатам,  или  Разум
человеческий" сохранились лишь краткое содержание его, в изложении товарищей
поэта, и одно из четверостиший, входивших в текст романа (см. т. 1, стр. 348
и 600).
     С. С. - вероятно, Степан Степанович Фролов, лицейский надзиратель.
     Жизнь Вольтера - вероятно, известная биография, написанная А.  Кондорсе
(1787).
     Начал я комедию... - Об этой не дошедшей до нас комедии товарищ Пушкина
по лицею А. Д. Илличевский писал 16 января 1816  г.:  Пушкин  "пишет  теперь
комедию в пяти действиях, в стихах, под названием "Философ".  План  довольно
удачен, и начало: то есть 1-е действие".  "Стихи  -  и  говорить  нечего,  а
острых слов - сколько хочешь! Дай только бог ему  терпения  и  постоянства".
"Это - первый большой ouvrage1),  начатый  им,  ouvrage,  которым  он  хочет
открыть свое поприще по выходе из лицея" (К. Я. Грот, Пушкинский лицей, СПб.
1911, стр. 60).
     Поэма "Игорь и Ольга" до нас не дошла.
     "Картина Царского Села" - вероятно, не была написана.
     Бери себе повесу - пародия песни И. И. Дмитриева "Карикатура" ("Сними с
себя завесу...").
     Георгиевский - Петр Егорович (1790-1852), адъюнкт русской  и  латинской
словесности и эстетики, отличавшийся напыщенным красноречием.
     Бутервек (1766-1828) - немецкий философ, историк литературы,  профессор
в  Геттингене,  имевший  большое  влияние  на  романтиков;   возможно,   что
Георгиевский говорил на лекциях о его книге "Эстетика".
     Ниобы группа  -  знаменитая  античная  скульптура,  украшавшая  фронтон
одного из малоазийских храмов Аполлона.
     Корреджиев  тьмо-свет  -  искусство   светотени,   отличающее   картины
популярного в то время художника Корреджо (1494-1534).
     Кайданов Иван Кузьмич (1780-1843) - адъюнкт-профессор исторических наук
в лицее.
     Борнгольм - остров в Балтийском море. Может быть, речь идет  о  повести
Карамзина "Остров Борнгольм" (1793).
     Карцев  -   Яков   Иванович   Карцов   (1785-1836),   адъюнкт-профессор
физико-математических наук в лицее.
     Камараж  -   Илья   Антонович   Камараш,   лицейский   надзиратель   по
хозяйственной части.
     Роспини Антон - петербургский механик.
     Фридебург, Шумахер - лица неизвестные.
     Гакен Август-Фридрих - лицейский гувернер в 1813 г.
     Владиславлев Александр Андреевич - гувернер в лицее  в  1813-1815  гг.,
отставной капитан.
     Матвеюшка - Матвей Александрович  Золотарев,  помощник  надзирателя  по
хозяйственной части в лицее в 1811-1817 гг.
     Левашов   Василий   Васильевич   (1783-1848),   командир   лейб-гвардии
Гусарского  полка  (в  1815-1822  гг.),  руководивший  обучением   лицеистов
верховой езде.
     Вильмушка  -  Кюхельбекер.   Куплет   этот   -   намек   на   анонимный
эпиграмматический  диалог   "Демон   метромании   и   стихотворец   Гезель",
направленный против Кюхельбекера в рукописном  журнале  "Лицейский  мудрец",
1815, Э 2 (К. Я. Грот, Пушкинский лицей, СПб. 1911, стр. 292-293).
     На Зябловского и Петрова. - Зябловский Евдоким Филиппович  (1764-1846),
профессор  географии  и   статистики   в   С.-Петербургском   педагогическом
институте, присутствовавший на переводных экзаменах лицеистов (в январе 1815
г.); Петров Василий Владимирович (1761-1831), академик, физик,  по-видимому,
также присутствовавший на экзаменах.
     Иконников  Алексей  Николаевич  (1789-1819),  бывший  в  1811-1812  гг.
гувернером в лицее.
     Куницын А. П. (1782-1840) - преподаватель "нравственных и  политических
наук", очень ценимый Пушкиным. О нем см. прим. к  стих.  "19  октября"  1825
года (т. 2, стр. 682).
     17 декабря. "Вчера провел я вечер с Иконниковым..." (стр. 302). - Самый
ранний отрывок художественной прозы Пушкина, дошедший до нас.
     Мои мысли о Шаховском (стр. 302). - Первая  известная  нам  критическая
заметка Пушкина.
     Новый Стерн - комедия в одном действии (1807).
     Ломоносов  -  "Ломоносов,  или   Рекрут-стихотворец",   опера-водевиль,
ставившаяся с 1814 г., напечатанная в 1816 г.
     "Казак-стихотворец" - опера-водевиль в  одном  действии,  ставилась  на
сцене с 1812 г.
     "Встреча незваных" - второе название пьесы в двух действиях "Крестьяне"
(1814).
     "Кокетка" - "Урок кокеткам, или Липецкие воды", комедия в стихах,  в  5
действиях (1815).
     1) труд (франц.).
     1 Если так, чем меньше и тем.
     Итак, солнце светит (нем.).

     2 Когда будет урок верховой езды (франц.).


     Из Кишиневского дневника (стр. 303).

     А. Ипсиланти - см. стр. 422 наст. тома.
     Хоронили мы здешнего митрополита - Гавриила Банулеско Бодони. См. стих.
"В. Л. Давыдову" (т. 1).
     Послание князя Вяземского к Жуковскому ("О  ты,  который  нам  явить  с
успехом мог...") - было напечатано в "Сыне отечества",  1821  г.,  Э  10,  5
марта. Тяжелым  стихам  Вяземского  Пушкин  противопоставляет  стихотворение
Баратынского "Лиде" ("Твой детский вызов мне приятен..."), помещенное в  той
же книжке журнала.
     Утро провел с Пестелем. - П. И. Пестель, будущий глава Южного  общества
декабристов,  был  командирован  в  Бессарабию  для  собирания  сведений   о
греческом восстании. Об этой встрече Пушкин вспоминал в дневнике  24  ноября
1833 г. (см. стр. 312 наст. тома).
     Получил письмо от Чедаева. - Письмо это неизвестно.
     Письмо  мое  к  Василию  Львовичу  -  "Тебе,  о  Нестор   Арзамаса...",
написанное еще 22 декабря 1816 г. и ходившее в списках,  было  напечатано  в
"Сыне отечества", 1821, Э 11, 12 марта.
     Официальное письмо Гречу - не сохранилось.
     Князь Дм.  Ипсиланти  -  брат  Александра,  адъютант  Н.  Н.  Раевского
(старшего), передавал неверный слух.
     4 мая был я принят в масоны  -  в  кишиневскую  ложу  "Овидий",  Э  25,
которая была закрыта 9 декабря 1821 г.
     Писал я к князю Ипсиланти... - Запись, говорящая о том, что Пушкин  был
в тайной переписке с главой греческого восстания. (Письмо не дошло до  нас.)
По-видимому, с этим связана фраза Пушкина в письме к Дельвигу  от  23  марта
1821 г.: "Недавно приехал в Кишинев и оставляю благословенную Бессарабию..."
(см. т. 9). В августе 1821 г. в  Москве  распространились  слухи  о  бегстве
Пушкина в армию восставших греков.
     Кн. Суццо Михаил - жил в Кишиневе как агент А. Ипсиланти.
     Баранов Александр  Николаевич  (1793-1821)  -  таврический  гражданский
губернатор, которого Пушкин вместе с Н. Н. Раевским навестил в Симферополе в
1820 г.
     26 мая - день рождения Пушкина.
     Алексеев Н. С. - приятель Пушкина (см. т.1, стр. 171 и 172).
     Тарас Кириллов - может быть, арестант, бежавший из тюрьмы и прощавшийся
с Пушкиным накануне. См. прим. к стих. "Узник" (1822).
     Крупенские - кишиневский вице-губернатор Матвей  Егорович  и  жена  его
Елизавета Христофоровна, у которых Пушкин часто бывал.
     M-r Deguilly - француз, уклонившийся от дуэли с  Пушкиным.  См.  письмо
Пушкина к Дегильи от 4 июня 1821 г. (т. 9).
     1) Сердцем я материалист, но мой разум этому противится (франц.).
     2) К сведению г-на Дегильи, бывшего французского офицера.  Недостаточно
быть дрянью, надо еще быть ею открыто. Накануне дрянной дуэли на  саблях  не
пишут на глазах жены  беспрестанных  жалоб,  завещания  и  т.  д.  и  т.  д.
(франц.).


     Записи 1821-1830 гг.

     1821 (стр. 305).

     Nouvelle de la mort de Napoleon. - Наполеон умер 5 мая (23 апреля) 1821
г.
     L'archeveque armenien  -  армянский  архиепископ  Григорий  Захарьянов,
"столь же любезный, как глубоко и откровенно безнравственный человек...  Сей
весельчак в архиерейском доме давал иногда и балы, присутствовал при танцах,
но сам не принимал в них участие" (Ф. Ф. Вигель, Записки, т.  VI,  М.  1892,
стр. 114-115).
     Mort de Byron. - О смерти Байрона  Пушкин  узнал  в  июне  1824  г.  от
приехавшей из Москвы в Одессу жены Вяземского,  побуждавшего  поэта  "тотчас
писать на смерть Байрона". Обратился Пушкин к этой теме уже в  Михайловском,
в сентябре - октябре и ввел стихи о смерти Байрона в стихотворение "К  морю"
(т. 2 стр.  37).  См.  еще  "Оду  Хвостову"  (т.  2  стр.  72)  и  пролог  к
стихотворению "Андрей Шенье" (т. 2 стр. 80).
     1826 (стр. 306).
     Услышал о смерти Р., П., М., К., Б., 24. - Запись о  казни  декабристов
Рылеева,  Пестеля,  Муравьева-Апостола,  Каховского,  Бестужева  (они   были
казнены 13 июля).
     Известие о коронации. - Коронация Николая I была отложена до  окончания
следствия и суда над декабристами и состоялась в Москве 22 августа 1826 г.
     1828 (стр. 306).
     Няня - Арина Родионовна умерла  31  июля  1828  г.  семидесяти  лет,  в
Петербурге, в доме сестры Пушкина, О. С. Павлищевой.
     "Elisa et Claudio" -  опера  итальянского  композитора  Меркаданте,  на
третьем спектакле которой в Петербургском Большом театре, 27 июля, очевидно,
был Пушкин.
     2  октября.  Письмо  к  царю  -  письмо  с   признанием   в   авторстве
"Гавриилиады", написанное Пушкиным после неоднократных допросов в  комиссии,
занимавшейся расследованием дела о распространении "Гавриилиады". Письмо это
неизвестно.
     Dorliska  -  опера  Россини  "Torvaldo  e  Dorliska",  поставленная   в
Петербурге в первый раз 15 сентября 1828 г. Пушкин был, очевидно, на  втором
представлении оперы, 2 октября.
     Граф Толстой от государя. - Гр. Петр Александрович Толстой (1761-1844),
в это время главнокомандующий в Петербурге и Кронштадте,  член  комиссии  по
расследованию  дела  о  распространении  "Гавриилиады".  Через  него  Пушкин
передал письмо Николаю I (см. предыдущую запись) и получил ответ, переданный
устно. После этого следствие о "Гавриилиаде" было прекращено.
     1829 (стр. 307).
     Баня, чума... сабля. - См. пятую главу "Путешествия в Арзрум" (т. 5).
     1830 (стр. 307).
     Письмо от Natalie. - Письма Натальи Николаевны Гончаровой к  Пушкину  в
печати неизвестны. Запись говорит о первом  письме,  полученном  от  невесты
после размолвки. См. письма Пушкина к Н. Н. Гончаровой (от  последних  чисел
августа 1830 г.), к В. Ф. Вяземской (в те же дни), к П. А. Плетневу  (от  31
августа 1830 г.), к Н. Н. Гончаровой (от 9 сентября) и к П. А. Плетневу  (от
9 сентября 1830 г.) в т. 9.
     Кистеневские крестьяне.  -  Крестьяне  сельца  Кистенево  (Кистеневка),
расположенного в  пяти-шести  верстах  от  Болдина,  обратились  к  Пушкину,
вступившему  во  владение  Кистеневом,  с  челобитной,  в  которой   просили
"избавить" их "от  нынешнего  правления"  и  разрешить  им  выбрать  "своего
начальника" (Акад. изд., т. XIV, стр. 114).
     Сожжена Х песнь.  -  О  сожженной  в  Болдине  десятой  главе  "Евгения
Онегина" см. в т. 4, стр. 529-530, 551.
     1) 18 июля.  1821.  Известие  о  смерти  Наполеона.  Бал  у  армянского
архиепископа (франц.).
     2) 8 февраля 1824 ночь. Играл со  Шварцем  и  С.;  проиграл;  ужинал  у
графини Элизы Воронцовой.
     19/7 апреля смерть Байрона.
     Мая 26. Поездка, венгерское вино.
     Июля 30 - Турок в Италии.
     31 - отъезд.
     Август 9 - прибыл в Михайловское (франц.).
     3) Письмо от Элизы Воронцовой (франц.).
     4) Элиза и Клавдио (итал.).
     5) Труп (франц.).


     Из дневника 1831 года (стр. 307).

     Возникших  там  беспокойств...  -  так  называемый   "холерный   бунт",
вспыхнувший  11  июля  1831  г.  в   новгородских   военных   поселениях   и
продолжавшийся до 21 июля. Поводом  была  эпидемия  холеры,  для  пресечения
которой правительство устраивало карантины, окуривало зараженные дома  и  т.
д. Эти меры истолковывались в народе как отравление врачами и  "начальством"
воды и хлеба.
     Граф Орлов А. Ф. (1786-1861)  -  генерал,  участвовавший  в  подавлении
восстания Семеновского  полка  (1820),  в  усмирении  восстания  декабристов
(1825), один из самых близких и доверенных лиц Николая I, впоследствии - шеф
жандармов  и  главный  начальник  III  Отделения.  В  новгородские   военные
поселения Орлов приехал 20 июля и везде читал приказ  Николая  I,  вызванный
беспорядками.
     Восемь полков, возмутившихся в Старой Руссе, получили повеление идти  в
Гатчино. - В Гатчине (Царскосельского уезда) Николай I произвел  смотр  этим
полкам.  В  первых  числах  августа  было  начато  расследование,  и  особая
военно-судная комиссия в Кронштадте назначила нижним чинам разные наказания.
Виновные в беспорядках были разделены судом на пять разрядов.  "Преступники"
первого разряда были приговорены к наказанию кнутом  и  ссылке  в  каторжную
работу. Остальные были приговорены к наказанию шпицрутенами и  розгами  и  к
отдаче в арестантские роты и ссылке на службу в Сибирь. Всего было  осуждено
более  трех  тысяч  человек.  Телесные  наказания  производились   с   такой
жестокостью, что около семи  процентов  наказанных  шпицрутенами  умерли  на
месте экзекуции.
     Суворов привез сегодня известие о взятии Варшавы. - Варшава была  взята
26 августа, в день годовщины Бородинского боя (1812). См. стих. "Бородинская
годовщина", т. 2. С этим же событием связан и стихотворный отрывок к  А.  О.
Россет "От вас узнал я плен Варшавы..." (см. т. 2).
     Суворов - внук полководца.
     Наших пало 6000. - По официальным данным,  потеря  русских  при  штурме
Варшавы составляла до 10 500 человек.
     Приступ начался 24 августа. - Штурм Варшавы длился два дня -  25  и  26
августа.
     Скржнецкий. - Ян-Сигизмунд Скржнецкий (1787-1860)  -  главнокомандующий
польской  армией;  после  поражения  под  Остроленкой   был   отставлен   от
командования.
     Лелевель Иоахим (1786-1861)  -  польский  политический  и  общественный
деятель. После революции 29 ноября 1830  г.  был  избран  членом  временного
правительства, а после взятия Варшавы  русскими  эмигрировал  в  Париж,  где
возглавил Польский национальный комитет. О Лелевеле см. в  дневнике  Пушкина
1834 г., стр. 327.
     Раморино Джероламо (1792-1849) - итальянец,  участвовавший  на  стороне
французов во всех  кампаниях  Наполеона  1809-1815  гг.  В  1831  г.,  после
объявления восстания в Польше, вступил в  польские  войска,  где  командовал
двумя полками. После падения  Варшавы  отвел  свои  отряды  в  Галицию,  где
распустил их.
     Montebello (Lasпе) -  французский  герцог  Г.  Монтебелло  (1804-1875),
сражался на стороне восставших поляков.
     Высоцкий Петр (1799-1837) -  польский  офицер,  один  из  организаторов
восстания 29 ноября 1830 г. Сослан русским правительством в Сибирь.
     Гр. А. Потоцкий (1776-1845) - был на военной службе в России, а затем в
Польше. После восстания эмигрировал.
     Жомини А.-Г.-В. (1779-1869) -  известный  военный  теоретик  и  историк
первой половины XIX в. Французский генерал, в  1813  г.  перешел  в  русскую
службу; военный советник Александра I.
     Дибич (Забалканский) И. И. (1785-1831) - прусский офицер, перешедший на
службу в Россию; в 1830-1831 гг.  главнокомандующий  войсками,  подавлявшими
польское  восстание;  потерпел  ряд  поражений,  чем  возбудил  недовольство
Николая I. Смерть его во время войны  с  Польшей,  29  мая  1831  г.,  -  по
официальной версии от холеры, - вызвала слухи, что это было самоубийство. На
его место был назначен Паскевич.
     Под Остроленкой. - 9/21 мая 1831 г. под Остроленкой были разбиты войска
Скржнецкого. Это сражение явилось переломным моментом в кампании: после того
русские войска перешли в наступление.
     1) "По крайней мере я исполнил мой долг" (франц.).
     2) "Я потерял Фока; мог лишь оплакивать его и жалеть о себе, что не мог
его любить" (франц.).


     Записи 1832-1833 гг. (стр. 311).

     Bibliotheque de Voltaire. - Запись о первом посещении личной библиотеки
Вольтера, купленной после смерти писателя  Екатериной  II  и  хранившейся  в
Эрмитаже. Пушкин имел  в  виду  ознакомиться  с  материалами,  связанными  с
"Историей Петра" (см. письмо Пушкина к Бенкендорфу от 24 февраля  1832  г.).
Запись сделана в записной книжке, под пушкинской зарисовкой мраморной статуи
Вольтера (работы Гудона), которую Пушкин  увидел  там  впервые.  (Скульптура
находится ныне в Эрмитаже.)
     Постановление  о  дворне.-  Карандашный  набросок,   сохранившийся   на
оборотной стороне чернового письма Пушкина к  графу  Д.  И.  Хвостову  от  2
августа 1832 г. Пушкин имел, вероятно, в  виду  в  своем  ответе  на  письмо
Хвостова (или при свидании с ним?) спросить его о разрабатывавшемся  проекте
указа сенату о воспрещении помещикам "назначать в продажу за долги  дворовых
людей, а также о запрещении продавать и передавать их в посторонние руки,  с
раздроблением семейств". Этот  указ  был  опубликован  2  мая  1833  г.,  но
Хвостов, как сенатор, был осведомлен  о  подготовке  этого  законодательного
акта задолго до его утверждения.
     1) Библиотека Вольтера (франц.).


     Дневник 1833-1835 гг.



     Видел Жуковского. - Это была первая встреча после июня 1832  г.,  когда
Жуковский уехал за границу, где он путешествовал и лечился.
     Пестель... предал этерию, представя ее императору  Александру  отраслию
карбонаризма. -  Пестель  был  командирован  генералом  П.  Д.  Киселевым  в
Бессарабию для собирания сведений о греческом восстании.  Донесение  Пестеля
Киселеву было препровождено кн. П. М. Волконскому для доклада Александру  I.
В сообщении Пестеля говорилось о том, что  греческие  события  "могут  иметь
важные последствия. Если существует 800 тысяч итальянских  карбонариев,  то,
может быть, еще более существует греков,  соединенных  политическою  целью".
"Сам Ипсиланти, я полагаю, только  орудие  в  руках  скрытой  силы,  которая
употребила его имя точкою соединения" (А. П. Заблоцкий-Десятовский, Граф  П.
Д. Киселев и его время, т. 1, СПб. 1882, стр. 138, и т. IV, стр. 14).
     Дамские мундиры -  "нечто  вроде  офранцуженного  сарафана  из  бархата
зеленого цвета для статс-дам и пунцового для фрейлин". (Из  дневника  П.  Г.
Дивова, "Русская старина", 1900, апрель, стр. 136.)
     Время, бедное и бедственное. - В стране был голод вследствие неурожая.
     Турецкий посланник - Мушир-Ахмет-паша, представитель Турции  в  России,
впервые приехавший за шесть дней до записи Пушкина. А. Ф. Орлов познакомился
с ним в Константинополе, где был весной 1833 г. с дипломатической миссией.
     Мартынов - вероятно, Савва Михайлович (1780-1864), игрок, не брезгавший
шулерством.
     Никитин - вероятно, Павел Ефимович (1785-1842), составивший себе  игрой
миллионное состояние.
     Бринкен пойман в воровстве. -  Бринкен  Рихард  Егорович  -  подпоручик
лейб-гвардии Семеновского полка, обворовывавший английский и другие магазины
в Петербурге.
     "Les enfants  d'Edouard"  -  трагедия  Казимира  Делавиня  об  убийстве
сыновей короля Эдуарда IV. В ней усматривали аналогию с убийством  Павла  I.
Трагедия не была снята с репертуара и, кроме Theatre francais,  ставилась  с
1835 г. (в переводе) в Александринском театре.
     Граф  Бутурлин  Дмитрий  Петрович  (1790-1849)   -   военный   историк,
прозванный Жомини. О Бутурлине см. сатирический отзыв Пушкина в  послании  к
А. М. Горчакову (1819).
     Блай Джон - английский поверенный в делах в России  в  течение  четырех
лет.
     Карта распространения России - приложение к  книге  Бутурлина  "Военная
история походов россиян в XVIII столетии" (4 ч., 1819-1823).
     При открытии Александровской колонны - колонна в память Александра I  в
Петербурге на Дворцовой площади. Она сооружалась  по  проекту  Монферрана  с
конца 1829 г., открытие было лишь 30 августа  1834  г.  (см.  запись  от  28
ноября 1834 г.).
     Он приехал в 38 часов - путешествие  лошадьми  из  Москвы  в  Петербург
длилось в то время обычно двое-трое суток.
     Как Иван Иванович поссорился с Иваном Тимофеевичем -  "Повесть  о  том,
как поссорился Иван Иванович с Иваном  Никифоровичем".  Гоголь  прочитал  ее
Пушкину до отдачи Смирдину для альманаха "Новоселье" на 1834 г.
     У Загряжской - см. стр. 404.
     Храповицкий (автор записок). - Храповицкий А. В.  (1749-1801),  поэт  и
переводчик, статс-секретарь  Екатерины  II.  Записками  Храповицкого  (тогда
неизданными) Пушкин пользовался для статьи о Радищеве.
     Мне возвращен "Медный всадник"  с  замечаниями  государя.  -  Два  года
Пушкин не касался рукописи, затем стал  править  отмеченные  царем  места  и
попутно вводил и художественные исправления. Поэма  была  опубликована  лишь
после смерти поэта (см. т.3, стр. 520).
     ...обыкновенного бала при дворе. - Каждый год 14 декабря,  в  годовщину
своего вступления на престол и подавления восстания  на  Сенатской  площади,
Николай I давал бал во дворце.
     Ученик Тиков.  -  Людвиг  Тик  (1773-1853)  -  немецкий  поэт-романтик,
славился искусством чтения стихов.
     1834
     ...я пожалован в камер-юнкеры. - "...друзья, Вельегорский и  Жуковский,
должны были обливать холодною водою нового  камер-юнкера:  до  того  он  был
взволнован  этим  пожалованием!  Если  б  не  они,  он,  будучи  вне   себя,
разгоревшись, с пылающим лицом, хотел идти во дворец и наговорить  грубостей
самому царю", - так рассказывал друг Пушкина, П.  В.  Нащокин  ("Рассказы  о
Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым в 1851-1860  годах",
М. 1925, стр. 42). См. запись в "Дневнике" от 10 мая 1834 г. О своем гневе и
досаде Пушкин писал жене (см., например, письма от 20 и 22 апреля  1834  г.,
от 3-8 июня 1834 г., в письме около 28 июня 1834 г., в письме около 14  июля
1834 г., т. 10).
     Dangeau - французский придворный, за которого Людовик XIV  выдал  замуж
одну из фрейлин,  ему  нравившихся;  оставил  дневник,  описывающий  эпизоды
придворной жизни.
     Скоро  по  городу  разнесутся  толки.  -  Имеется  в  виду   нашумевшая
скандальная история брака княжны Любови Александровны Хилковой  (1811-1859),
фрейлины императрицы Александры Федоровны, одной из любовниц Николая I.  Она
вышла замуж (10 ноября 1833  г.)  за  флигель-адъютанта  С.  Д.  Безобразова
(1801-1879), который только  после  свадьбы  узнал  об  ее  связи  с  царем.
Безобразов в гневе был готов убить обоих.
     Со Сперанским Пушкин говорил о Пугачеве, так как в это время только что
кончил писать "Историю Пугачева"; о Ермолове - вероятно, потому, что  А.  П.
Ермолов вместе со  Сперанским  намечался  декабристами  в  члены  временного
правительства. Это и скрывается под пометой etc. Ср. ниже запись от 3 апреля
1834 г. о Ермолове.
     С его сестрицей... - не сестра Пугачева, а последняя  из  его  дочерей,
Аграфена, умершая "от болезни и старости лет" 5 апреля 1833 г. в Кексгольме,
где жила под надзором полиции.
     Эрлингфосской - гельсингфоргской.
     Осведомилась о Перовском. - В. А. Перовский,  оренбургский  губернатор,
был адъютантом при Николае до его царствования.
     В прошедший вторник - 23 января.
     Барон д'Антес. - Первое упоминание Пушкиным будущего его убийцы. (См. о
нем в письмах к Соллогубу и Бенкендорфу от ноября 1836 г. и к  Геккерену  от
26 января 1837 г.)
     Шуаны - участники контрреволюционного восстания 1793 г. Так же называли
и контрреволюционеров 1830 г.
     Мне возвращена моя рукопись с  его  замечаниями.  -  Рукопись  "Истории
Пугачева" (ныне хранится в Пушкинском Доме) была подана Николаю I 16 декабря
1833 г. и возвращена Пушкину через Жуковского 29 января 1834 г.
     Цареубийца Скарятин - Яков Федорович (ум. 1858), задушивший Павла I.
     Австрийский посланник - гр. Фикельмон.
     Царь дал мне взаймы... - 26 февраля Пушкин обратился  к  Бенкендорфу  с
просьбой дать ему взаимообразно  на  два  года  20000  рублей  на  печатание
"Истории Пугачева" (см. письмо Пушкина от 26 февраля  1834  г.,  т.  10).  4
марта Бенкендорф ответил ему о согласии Николая I.
     Le ciel n'est pas... - видоизмененный стих из трагедии Расина "Федра".
     13 июля 1826 года - день казни декабристов.
     Фр. - либо баронесса Фредерикс, либо фрейлина А. О. Россет.
     Ц. н. - может быть, царские наложницы.
     Она умерла. - После родов княжна Туркистанова отравилась.  Современники
утверждали, что отцом ее ребенка был Александр I.
     Уваров Федор Петрович (1769-1824) - генерал-адъютант, дежуривший в ночь
убийства Павла и охранявший комнаты будущего императора Александра.
     Совещание... у Греча. - См. две записки Пушкина к В. Ф. Одоевскому,  от
15-16 марта 1834 г.<Одоевскому В. Ф., 15-16 марта 1834 г., Одоевскому В. Ф.,
16 марта 1834 г.>
     Русского  Conversation's  Lexicon   -   "Энциклопедический   лексикон",
выходивший в Петербурге с 1835 г.  Вместо  24  томов,  обещанных  издателем,
вышло 17 томов, и издание прекратилось в 1841 г.
     Шарлатан  -  здесь  в  старинном  значении  слова:   уличный   торговец
лекарствами.  При  таких  торговцах  когда-то  состояли   паяцы   (пальясы),
потешавшие прохожих и привлекавшие их к приобретению лекарств.
     Процесс  Никонов,  то  есть  документы  суда  над  патриархом   Никоном
(1605-1681); они  не  были  изданы  Н.  Г.  Устряловым,  может  быть,  из-за
цензурного запрещения.
     ...его предшественники принуждены были терпеть и прощать. -  Имеется  в
виду,  что  при  попустительстве  Елизаветы   Петровны,   а   затем   и   по
недвусмысленному распоряжению Екатерины II, был  убит  Иоанн  Антонович,  во
исполнение желания Екатерины II был убит Петр III, с ведома Александра I был
задушен Павел I.
     Что скажет народ, умирающий с голода? - см. запись от 14 декабря.
     "Тасс" - "Драматическая фантазия Торквато Тассо" Н. В. Кукольника.
     "Рука" - "Рука всевышнего отечество спасла", драма Н. В.  Кукольника  о
Минине и Пожарском, поставленная впервые 15 января 1834 г.
     "Ляпунов"  -  трагедия  Кукольника,  впоследствии  переименованная  им:
"Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский".
     Нашей  оговоркою.  -  "Все  присутствующие,  в  знак  согласия,  просто
подписывали свое имя, а те, которые не согласны, просто не  подписывали.  Но
князь Одоевский написал: "Согласен, если это  предприятие  и  условия  оного
будут сообразны с моими предположениями". А Пушкин к этому прибавил: "С тем,
чтобы моего имени не было выставлено" (А. В. Никитенко, Записи и дневник, т.
1, СПб. 1905, стр. 239-240).
     "Телеграф" запрещен. - Журнал "Московский телеграф", издававшийся Н. А.
Полевым с 1825 г., был запрещен 3 апреля 1834  г.  Непосредственным  поводом
послужила  отрицательная  рецензия  Полевого  на  драму   Кукольника   "Рука
всевышнего отечество спасла".
     S. (ср. записи от 8 апреля (S. К.) и от 10 апреля) - по-видимому, Софья
Николаевна Карамзина (1802-1856), старшая дочь историка,  в  альбом  которой
Пушкин написал в 1827 г. стихотворение "В степи мирской...".
     "Пиковая дама" была напечатана в мартовской книжке журнала  "Библиотека
для чтения".
     Кн. Наталья Петровна - Голицына (1741-1837), статс-дама.
     Гр. Л** - граф Иван Степанович Лаваль (1761-1846), в это  время  тайный
советник, гофмейстер, член Главного управления училищ.
     Шереметев Василий  Александрович  (1795-1862)  -  орловский  губернский
предводитель дворянства.
     Болховской  сказывал  мне...  -  Я.  Д.  Бологовской  был   начальником
таможенного округа в Одессе.
     Соблазнительной  связи  с  Нарышкиной.  -  Известная  красавица  О.  С.
Нарышкина была  женой  Л.  А.  Нарышкина,  двоюродного  брата  графа  М.  С.
Воронцова.
     Бринкен  -  см.  запись  от  29  ноября  1833  г.;  курляндское  (а  не
финляндское) дворянство разжаловало его в  солдаты,  и,  лишенный  звания  и
фамилии, он был сослан Николаем  I  в  Оренбургский  отдельный  корпус  (ср.
запись от 3 мая).
     Полевой в крепости. - Слух этот возник в связи с закрытием "Московского
телеграфа".
     Листок "Франкфуртского журнала" - "Journal de Francfort". Статью Пушкин
переписал в дневник, думая отвечать на нее, но этого не  сделал.  Строганову
Пушкин ответил, что "объятия Лелевеля кажутся ему тяжелее ссылки  в  Сибирь"
(см. письмо от апреля 1834 г.). Речи произносились  25  января  1834  г.  "в
годовщину свержения Николая с польского престола, а также в память  русского
восстания 1825 г. и гибели русских патриотов". Лелевель привел в своей  речи
две революционные сказочки, якобы написанные Пушкиным  и  присланные  им  из
ссылки царю. На самом деле эти стихи Пушкину не принадлежали.
     Будущий бал - по случаю совершеннолетия наследника.
     Проводил Наталью Николаевну до Ижоры. - Жена поэта с двумя детьми ехала
к матери в имение Ярополец Волоколамского уезда Московской губ.
     Ижоры - первая почтовая станция по Московской дороге, в 33  верстах  от
Петербурга.
     Середа на святой неделе - 25 апреля.
     Праздник совершеннолетия. -  22  апреля  праздновалось  совершеннолетие
наследника Александра Николаевича  и  состоялась  церемония  присяги.  Текст
присяги  был  выбран  Филаретом  не  из  "Книги   царств",   а   из   "Книги
Паралипоменон" (кн. 1, гл. 28); в библейском  тексте  слово  евнух  означает
"придворный"; отсюда и каламбур К. А. Нарышкина, приводимый Пушкиным.
     Мердер - воспитатель наследника, будущего Александра II.
     Аракчеев умер 21 апреля 1834 г. в своем  имении  Грузино  (Новгородской
губернии).
     Губернатор новгородский - А. У. Денфер (1786-1860).
     ...страшно за нее. - В 1832 г. А. О. Смирнова едва не умерла от  первых
родов. 18 июня она родила двоих детей.
     Указ - от 17 апреля 1834 г., ограничивающий пребывание за границей  для
дворян до пяти лет, а для других сословий до трех лет.
     Право, данное дворянству Петром III - разрешение свободного  выезда  за
границу.
     Гуляние 1-го мая.  -  1  мая  в  Екатерингофе  под  Петербургом  бывали
традиционные гулянья в память побед Петра I.
     Надпись к воротам Екатерингофа - может быть, принадлежит Пушкину.
     Гоголь читал у Дашкова свою комедию -  вероятно,  пьесу  "Владимир  3-й
степени", дошедшую до нас лишь во фрагментах.
     Moliere  avec  Tartuffe...  -   цитата   из   третьей   сатиры   Буало,
использованная Дашковым в связи с тем, что талант Гоголя часто сравнивали  с
мольеровским, а однофамильцем французского музыканта  Ламбера  был  один  из
представителей "светского" общества в Петербурге - генерал К. О. Ламбер.
     Его супруга - У. М. Деева (1791-1838).
     Лифляндское дворянство... - О Бринкене см. запись от 29 ноября 1833  г.
Пушкин ошибся: речь идет о курляндском дворянстве.
     Получил я от Жуковского записочку... - Записка эта не сохранилась.
     О скверных стихах - по-видимому, "Первая  ночь  брака",  стихотворение,
ходившее в списках под именем Пушкина.
     Письмо, писанное мною Наталье Николаевне. - Московским  почт-директором
А. Я. Булгаковым, хорошо знакомым с Пушкиным, было перехвачено письмо  поэта
к жене от 20 и 22 апреля 1834 г.,  где  он  нашел  предосудительными  слова,
говорящие о ссорах Пушкина с царями. В  словах  "шутом  не  буду  и  у  царя
небесного" может быть невольная  реминисценция  слов  Ломоносова:  "Я...  не
только у вельмож, но ниже у господа моего бога дураком быть  не  хочу";  эти
слова Ломоносова цитированы Пушкиным  в  статье  "Путешествие  из  Москвы  в
Петербург", написанной приблизительно в одно время с  дневником.  См.  также
письмо Пушкина от 3 июня 1834 г. (т. 10).
     Видок - начальник тайной полиции  в  Париже;  появление  в  печати  его
мемуаров вызвало заметку  Пушкина  ("О  записках  Видока")  в  "Литературной
газете", направленную против Булгарина (т. 6). Ср. также эпиграмму:  "Не  то
беда, что ты поляк..." (т. 2).
     Чертков Е. А. (ум. 1797) -  один  из  гвардейских  офицеров,  возведших
Екатерину II на престол.
     Константин - вел. князь Константин Павлович (1779-1831).
     Лагарп Ф.-Ц. (1754-1838) - деятель швейцарской  революции  1797  г.;  в
1782-1794 гг. Лагарп был воспитателем Александра I.
     Письма Александра I к Лагарпу опубликованы в очень небольшой части.
     Граф Ланжерон (1763-1831) - французский  эмигрант;  был  новороссийским
генерал-губернатором до Воронцова, жил одновременно  с  Пушкиным  в  Одессе;
поэт встречался с Ланжероном и в 1829-1831 гг. в  Петербурге.  Александр  I,
благоволивший к Ланжерону в юности, изменил отношение к нему в конце  своего
царствования.
     Письма Александра  I  к  Ланжерону,  читанные  Пушкиным  в  Одессе,  не
опубликованы.
     Кто-то сказал о государе... - возможно, сам Пушкин.
     Суспиции - от французского слова suspicions (подозрения).
     Блай - см. запись от 30 ноября 1833 г. и прим. к ней.
     Катерина Андреевна - Карамзина.
     Тайцы - мыза под Гатчиной.
     Киселев П. Д.  (1788-1872)  -  генерал-адъютант,  впоследствии  министр
государственных имуществ. Пушкин еще в юности знал Киселева и  посвятил  ему
девять стихов в послании Орлову 1819 г.
     ...его правлении в  Валахии.  -  Киселев  был  представителем  княжеств
Молдавии и Валахии и командующим войсками, в них расположенными.
     Генерал Болховской - Д. Н. Бологовской (1775-1852), один из  участников
убийства Павла I. Пушкин, живя в Кишиневе, часто бывал у  него  (Бологовской
был бригадным командиром в дивизии М. Ф. Орлова).
     Elisa - Е. М. Хитрово (1783-1839), большой друг  Пушкина  (см.  записки
Пушкина к ней, в т.10).
     Нащокин Павел Воинович (1800-1854) - ближайший друг Пушкина в 30-е  гг.
(см. письма Пушкина к нему в т.10).
     Прошедший месяц был бурен. - 25 июня Пушкин написал Бенкендорфу,  прося
у царя отставки. В ответ получил извещение, что  отставка  принята,  но  что
просьба Пушкина о разрешении по-прежнему посещать архивы отклонена Николаем,
так как право это дается лишь лицам, "пользующимся  особенною  доверенностью
начальства". Под сильнейшим давлением Жуковского, перепуганного возможностью
разрыва Пушкина с царем, Пушкин взял обратно свою просьбу об отставке.
     Маршал Мезон, граф Жозеф (1771-1840) - генерал французской армии, в  то
время посол в Петербурге.
     Под Остерлицем  -  под  Аустерлицем,  в  сражении  20  ноября  1805  г.
Кавалергардский полк понес огромные потери.
     Сенат. - Сенат в Москве помещался в здании Судебных мест, построенных в
1771-1785 гг. на месте дома князей И. Ю. и Ю. Ю. Трубецких.
     Трощинский...  был  в  опале.  -  Трощинский  Д.   П.   (1749-1829)   -
екатерининский  чиновник,  занимавший  при  Павле  I  должность   президента
Главного почтового правления, с октября 1800 г. был в отставке; возвращенный
на службу после убийства Павла I, занимал должность  министра  уделов,  а  с
1814 г. - министра юстиции.
     В Калугу, вернее в Полотняный завод Калужской губернии, Пушкин поехал к
жене, которая гостила с обоими детьми в имении деда.
     Тарутино - село в Боровском уезде Калужской губернии.
     Нам дана вольность, и поставлен столп нам в честь. - Владелец Тарутина,
гр. С. П. Румянцoв, в память победы, одержанной здесь 6 октября 1812 г.  над
французскими войсками, освободил всех крестьян села Тарутина  от  крепостной
зависимости, предоставив им земли. За это  они  должны  были  воздвигнуть  в
Тарутине памятник в честь победы 1812 г. Памятник был открыт 25 июня 1834 г.
     Колонна с орлом и  длинной  надписью.  -  На  одной  стороне  памятника
надпись:  "На  сем  месте   Российское   воинство,   под   предводительством
фельдмаршала Кутузова укрепясь, спасло Россию и Европу"; на другой  стороне:
"Сей памятник воздвигнут на иждивение крестьян села Тарутина, получивших  от
графа Сергей Петровича Румянцoва свободу".
     Нижегородская деревня - Болдино, которым Пушкин стал лично управлять  с
весны 1834 г.
     Управители - М. И. Калашников, бывший управляющий Михайловским, и О. М.
Пеньковский.
     "Пугачев" мой... - "История Пугачева",  переименованная  Николаем  I  в
"Историю Пугачевского бунта".
     Я ждал все возвращения царя. - Без санкции Николая  I,  вернувшегося  в
Петербург 26 ноября, книгу не решались выпустить.
     Князь М. Голицын - Пушкин ошибся, это кн. И. Ф.  Голицын,  заведовавший
секретным отделением канцелярии московского генерал-губернатора.
     S. - С. Н. Карамзина или А. О. Смирнова.
     Нординг -  Густав  Нордин  (1799-1867),  секретарь  шведско-норвежского
посольства в Петербурге. Он снабжал Пушкина книгами, которые в Петербурге  в
продажу не выпускали, например "О Германии" Гейне  (см.  записку  Пушкина  к
Нордину от конца апреля 1835 г., т. 10 <май - июнь 1835 г. В.Л.>).
     Разговор...  о  семействе  Екатерины  I   -   по-видимому,   беседа   о
представителях новой знати - графах  Скавронских,  происходящих  от  братьев
Екатерины I, бедных и невежественных литовских крестьян, графах  Гендриковых
и графах Ефимовских, происходящих от сестер Екатерины I.
     Великий князь - Михаил Павлович. Речь шла о статье в  "Северной  пчеле"
от 13 декабря 1834 г.
     Постановление  о  почетном  гражданстве.   -   Звание   "потомственного
почетного гражданина" было учреждено в 1832 г.; оно  избавляло  от  телесных
наказаний, рекрутчины и подушной подати, как  и  дворянство,  но  не  давало
других прав последнего.
     "Библиотека" Смирдина - журнал "Библиотека для чтения", издававшийся А.
Ф. Смирдиным. В XII книжке этого журнала был напечатан перевод Деларю из  В.
Гюго ("Красавице").
     Митрополит - Серафим (1763-1843), петербургский митрополит, поднявший в
1828 г. дело о "Гавриилиаде".
     Ухарский псалом Глинки - вероятно, "Слова Адонаи  к  мечу"  (из  Исаии)
(1832), начинающийся так: Сверкай, мой меч! играй, мой меч!
     Лети, губи, как змей крылатый!
     Пируй, гуляй в раздолье сеч!
     Щиты их в прах! в осколки латы!
     1835
     Бриллианты Наталии Николаевны... - Постоянно нуждаясь в деньгах, Пушкин
закладывал бриллианты жены, одну часть сейчас же после свадьбы  (18  февраля
1831 г.), другую - в мае 1831 г. для переезда из Москвы в Петербург, и так и
не смог их выкупить.
     Великая  княгиня  -  Елена  Павловна   (1806-1873),   рожд.   принцесса
Вюртембергская, жена вел. кн. Михаила Павловича.
     Записки Екатерины II считались секретными (были изданы лишь в 1859 г. в
Лондоне А. И. Герценом). Недавно обнаружены два  тома  рукописных  "Записок"
Екатерины (на французском языке),  принадлежавших  Пушкину  (его  подпись  в
начале каждого тома). Первые фразы переписаны рукой Н. Н. Пушкиной, далее  -
писарем. Копия снята, вероятно, в 1831-1832 гг. с копии А. И. Тургенева.
     С. М. Смирнова (1809-1835) - сестра Н. М. Смирнова,  горбатая  девушка,
любительница литературы, с которой дружили Пушкин и Жуковский.
     Свояченица Пушкина - Екатерина Николаевна Гончарова (1808-1843), жившая
с сестрой Александрой с осени 1834 г. в Петербурге  у  Пушкиных.  10  января
1837 г. она вышла замуж за Дантеса, будущего убийцу Пушкина.
     О П. П. Мартынове см. запись от 6 декабря 1833 г.
     И. С. Брызгалов - комендант Михайловского замка.
     В шутовском своем мундире - в мундире  Павловского  времени.  Брызгалов
симулировал юродство.
     Bertrand и Raton. - "Bertrand  et  Raton,  ou  L'art  de  conspirer"  -
комедия Скриба из истории Дании XVIII в., ставившаяся в Париже с конца  1833
г. По существу, в комедии изображалась картина июльской революции 1830 г. во
Франции.
     Московский митрополит Филарет написал в синод донос, что в двух  книгах
Павского, "Начертание церковной истории" и "Христианское  учение  о  краткой
системе", есть "недобросовестности и неблагонамеренности".
     "Qui est-ce que I'on trompe ici?" - цитата из "Ceвильского  цирюльника"
Бомарше, ставшая крылатым словом.
     Разврат его известен. - Ср. эпиграмму "В Академии наук", написанную  на
Дондукова и Уварова через четыре месяца после этой записи (т. 2. стр. 451  и
748).
     Низость до  того  доходит.  -  Сведения  о  заискивании  Уварова  перед
министром финансов Канкриным  (ухаживании  за  его  детьми)  и  о  краже  им
казенных  дров  Пушкин  использовал   в   написанной   вскоре   сатире   "На
выздоровление Лукулла" (см. т. 2. стр. 446 и 746).
     Ценсура не пропустила - о неосновательных придирках цензуры к "Сказке о
золотом петушке" см. в статье С. М. Бонди о сказках (т. 3, стр 530-531).
     О цензорах Красовском и Бирукове см. запись от 2 июня 1834 г., а  также
"Послание к цензору" (т. 1, стр. 195 и 584), "Второе послание  цензору"  (т.
2, стр. 60 и 672), а также эпиграмму на цензоров "Тимковский  царствовал..."
(т. 2, стр. 63 и 674).
     1)  "Это,  по-видимому,  для  того,  чтобы  дать  другой  оборот   этим
заведениям" (франц.).
     2) "Это животное. - Значит, у него есть секретарь? -  Да,  фанариот,  и
этим все сказано" (франц.).
     3) "Дети Эдуарда" (франц.).
     4) любитель (франц.).
     5) "Я надеюсь, что Пушкин принял по-хорошему свое  назначение.  До  сих
пор он сдержал данное мне слово, и я был  доволен  им"  и  т.  д.  и  т.  д.
(франц.).
     6) "Он мог бы дать себе  труд  съездить  надеть  фрак  и  возвратиться.
Попеняйте ему" (франц.).
     7) "Из-за сапог или из-за пуговиц ваш муж не явился в  последний  раз?"
(франц.)
     8) "Ваше величество, я молода, я счастлива, - вот почему мне  завидуют"
(франц.).
     9) "Он держится середины, потому что  всегда  навеселе"(франц.).  (Игра
слов: juste milieu- золотая середина и название правительственной партии  во
Франции; entre deux vins - навеселе, буквально: между двух вин.)
     10) "Небо не чище недр моего зада" (франц.).
     11)  поработав  с  ним  и  возвращаясь  к  императрице   в   совершенно
беспорядочном костюме (франц.).
     12) Энциклопедический лексикон (франц.).
     13) Он лепечет в музыке, как в стихах (франц.).
     14) Нет, это беспримерно! Я себе голову  ломала,  думая,  какой  Пушкин
будет мне представлен. Оказывается, что это вы... Как поживает ваша жена? Ее
тетка в нетерпении увидеть ее  в  добром  здравии,  -  дочь  ее  сердца,  ее
приемную дочь... (франц.)
     15) С.-Петербург. 27 февраля. Со времени  крушения  Варшавского  мятежа
корифеи польской эмиграции слишком часто доказывали  нам  своими  словами  и
писаниями, что для продвижения своих планов  и  оправдания  своего  прежнего
поведения они не страшатся лжи и клеветы: поэтому  никто  не  будет  поражен
новыми свидетельствами их упорного бесстыдства... {франц.)
     16) ... извратив в таком роде историю прошедших веков, чтобы  заставить
ее говорить в пользу своего дела, г. Лелевель так  же  жестоко  обходится  с
новейшей историей. В этом отношении он последователен.
     Он передает нам на  свой  лад  поступательное  развитие  революционного
начала в России, он цитирует нам одного из лучших русских поэтов наших дней,
чтобы на его примере раскрыть политическое устремление русской молодежи.  Не
знаем, правда ли, что А. Пушкин сложил строфы, приведенные Лелевелем,  в  те
времена, когда его выдающийся талант, находясь в брожении, еще не  избавился
от накипи, но можем убежденно уверить, что он тем более раскается  в  первых
опытах своей музы, что они доставили врагу его родины случай предположить  в
нем какое бы то ни было соответствие мыслей и стремлений.  Что  касается  до
высказанного Пушкиным суждения о польском восстании, то оно выражено  в  его
пьесе "Клеветникам России", которую он напечатал в свое время.
     Так как, однако, г. Лелевель, по-видимому, интересуется  судьбою  этого
поэта, "сосланного в отдаленные края империи", то присущее нам  естественное
человеческое чувство вынуждает нас  сообщить  ему  о  пребывании  Пушкина  в
Петербурге, отметив, что его часто видят при  дворе,  причем  он  пользуется
милостью и благоволением своего государя... (франц.)
     17)  Но  наконец  есть  же  определенные  правила  для   камергеров   и
камер-юнкеров.
     Извините, это только для фрейлин (франц.). (Здесь игра  слов:  слово  r
ègle по-французски имеет два значения: правила и регулы месячные.)
     18) Мольер с Тартюфом должен  там  играть  свою  роль,  и  Ламбер,  что
важнее, мне дал слово и т. д. (франц.).
     19) "Я вам пишу мало и редко, потому что я под топором" (франц.).
     20) "Вот как он мне писал; он обращался со мною как  со  своим  другом,
все мне поверял, - зато и я был  ему  предан.  Но  теперь,  право,  я  готов
развязать мой собственный шарф" (франц.).
     21) "Император Николай положительнее, у него есть ложные  идеи,  как  у
его брата, но он менее фантастичен" (франц.).
     22) "В нем много от прапорщика и немного от Петра Великого" (франц.).
     23)  "Но  ведь  Медем  совсем  молодой  человек,  то  есть  желторотый"
(франц.).
     24) "Вам,  должно  быть  очень  докучна  обязанность  читать  все,  что
появляется. - Да, ваше императорское величество, - отвечал он, - современная
литература так отвратительна, что это мученье" (франц.).
     25) Это был ум в высшей  степени  примирительный;  никто  не  умел  так
хорошо, как он, решить какой-нибудь вопрос, привести меня к согласию и т. д.
(франц.).
     26) Аристократические потуги (франц.).
     27)  Вот  госпожа  Ермолова,  грязная  (Лассаль)  (франц.).  "La  sale"
по-французски - грязная, произносится так же, как Lassale - фамилия.
     28) Мне скучно. - Почему так? - Здесь стоят, а я люблю сидеть (франц.).
     29)  Мой  милый  друг,  здесь  не  место  говорить  о  Польше.  Изберем
какую-нибудь нейтральную почву, у австрийского посла например (франц.).
     30) третье сословие (франц.).
     31) Мы такие же  хорошие  дворяне,  как  император  и  вы...  и  т.  д.
(франц.).
     32)  Вы  истинный  член  своей  семьи.  Все  Романовы  революционеры  и
уравнители (франц.).
     33) вот репутация, которой мне недоставало (франц.).
     34) Не знаю почему, только о Дании нет речи в комедии.
     Не более, чем в Европе (франц.).
     35) Кого же здесь обманывают? (франц.)


     Воображаемый разговор с Александром I.

     Произведение сохранилось в черновом виде, в одной из  рабочих  тетрадей
Пушкина. Написано в конце 1824 г.

     После слов "Дела не делай, от дела не бегай" зачеркнуто:
     "Скажите, неужто вы все не перестаете  писать  на  меня  пасквили?  Это
нехорошо; если я вас и не  отличал  еще,  дожидая  случая,  то  вам  все  же
жаловаться  не  на  что.  Признайтесь,  любезнейший  наш  товарищ  -  король
гишпанский или император австрийский с вами не так бы поступили. За все ваши
проказы вы жили в теплом климате; что вы делали у Инзова и  у  Воронцова?  -
Ваше величество, Инзов меня очень любил и  за  всякую  ссору  с  молдаванами
объявлял мне комнатный арест и присылал мне скуки ради Франкфуртский журнал.
А его сиятельство граф Воронцов не сажал меня под  арест,  не  присылал  мне
газет, но, зная русскую  литературу,  как  герцог  Веллингтон,  был  ко  мне
чрезвычайно...".
     Ода "Свобода" - ода "Вольность", из-за которой Пушкин был выслан.
     Нелепой клеветой должен был назвать Александр I широко распространенное
в обществе обвинение его в соучастии в убийстве его отца, Павла I.
     "Онегин" печатается - первая глава "Евгения  Онегина",  с  предисловием
"Разговор книгопродавца с поэтом", вышла в свет 15 февраля 1825 г.
     И. А. Крылов служил в Императорской публичной библиотеке.
     Скажите, как это вы могли ужиться с Инзовым,  а  не  ужились  с  графом
Воронцовым? - За полгода до написания  "Воображаемого  разговора..."  Пушкин
писал об этом Тургеневу (т. 9).
     Он русский в душе... - С этих слов Инзову  противопоставляется  скрытая
характеристика  Воронцова.  Об  англомании  Воронцова  см.  прим.  к   стих.
"Полумилорд, полукупец..." (т. 2, стр. 764).
     Всякое сочинение противузаконное приписывают мне... - Ср.  в  письме  к
Вяземскому от 10 июля 1826 г. (т. 9).
     Д. Е. Цицианов славился неистощимым остроумием.
     Как можно судить человека по письму, писанному  товарищу...  -  Пушкину
было  известно,  что  его  письмо  (предположительно  к  Вяземскому  или   к
Кюхельбекеру) от первой половины марта 1824  г.,  со  строками  "Святый  дух
иногда мне по сердцу, но предпочитаю Гете и Шекспира" и "беру уроки  чистого
афеизма", было перехвачено одесской полицией. Перлюстрация этого письма была
последним поводом  к  высылке  Пушкина  из  Одессы  в  Михайловское.  Пушкин
неоднократно писал о том, что он выслан из-за "двух пустых фраз", то есть  о
"святом духе" и о "чистом афеизме" (письмо Жуковскому от 29 ноября 1824  г.,
Плетневу около 20 января 1826 г., Дельвигу около 15 февраля 1826 г.).
     Карл X - французский король, только что (16 сентября 1824  г.)  вступил
на престол (был свергнут июльской революцией 1830 г.).


     О... disait en 1820... (стр. 346).

     Инициал "О" имеет в виду генерал-майора М. Ф. Орлова, одного из  вождей
Союза Благоденствия (см. выше, стр. 458, а также т. 6, стр. 477). Слова его,
цитируемые Пушкиным,  очень  близки  дневниковой  записи  декабриста  Н.  И.
Тургенева от 22 сентября 1820 г.: "В течение  7  месяцев  третья  революция,
говорит Гамбургская газета! - Но все говорят,  что  Португалии  должно  было
ожидать того, что  случилось.  Незадолго  перед  сим,  когда  царствовала  в
правительствах  охота  к  конституциям,  когда  каждая  почти   извещала   о
конституциях - Баденской, Дармштадтской и проч. и проч. - видаясь в клобе  с
читателями газет,  мы  спрашивали  друг  друга  при  встрече:  "Нет  ли  еще
конституции?" Теперь можно спрашивать: "Нет ли еще революции?" ("Дневники  и
письма Н. И. Тургенева", т. III, П. 1921, стр. 240).
     Генерал Р.- Н. Н. Раевский, герой Отечественной войны, отец жены М.  Ф.
Орлова.  Его  каламбур  (непереводимая  игра  слов,  так  как  по-французски
"sublime" значит "высокое", a  "sublime"  -  сулема)  восходит  к  изречению
Наполеона I: "От великого до смешного - один шаг".
     1) О... говорил в 1820 году: "Революция в Испании, революция в  Италии,
революция в Португалии, конституция тут, конституция там. Господа  государи,
вы поступили глупо, свергнув с престола Наполеона". Генерал Р.  говорил  Н.,
заболевшему ногтоедой: "От высокого до сулемы один шаг" (франц.).
     2) Сводник (франц.).
     3) Я более  или  менее  влюблялся  во  всех  красивых  женщин,  которых
встречал; все они изрядно пренебрегали мною; все они за исключением одной со
мной кокетничали (франц.).


     Только революционная голова... (стр. 347).

     Подобная  Мирабо  или  Петру.  -  Оба  имени,  данные  в  автографе   в
сокращенной скорописной форме, читаются и расшифровываются предположительно.
В настоящем издании принят условный текст последнего академического  издания
Пушкина (XII, 1949, стр.  178).  В  предшествующих  публикациях  первое  имя
читалось то как "Map", то как "Мир", то как "Мор" ("Марат",  "Мирович",  "М.
Орлов"), второе обычно печаталось как "Пестель".
     О Петре, как о революционере на троне, Пушкин писал в 1830 г.:  "Pierre
I est tout a la fois Robespierre et Napoleon (La  Revolution  incarnee)".  О
Мирабо, как  об  одном  из  провозвестников  "великого  разрушения",  см.  в
набросках статьи "О ничтожестве литературы русской", 1834 (т. 6).


     1) Перевод:
     Почти все  верования  дают  человеку  два...  имеется  нечто  такое  же
отвратительное, как атеизм, отвергаемый человеком (франц.).


     1) Перевод:
     Не допускать существования божества значит  быть  нелепее  народностей,
думающих по крайней мере, что мир покоится на носороге (франц.).


     "В миг, когда любовь исчезает..." (стр. 349).

     Гладиатор у Байрона - "Странствования Чайльд-Гарольда", песнь IV.


     1) Перевод:
     Устойчивость -  первое  условие  общественного  благополучия.  Как  она
согласуется с непрерывным совершенствованием? (франц.)


     Д. говаривал... (стр. 349).

     Датируется, на основании положения в рукописи, маем 1833 г.
     Д. - вероятно, А.А. Дельвиг.


     Гастрономические сентенции (стр. 349).
     Заметки набросаны на листке, вложенном в книгу  "Physiologie  du  gout"
(Физиология вкуса), Paris, 1834.
     1) Точность - вежливость поваров (франц.).


     Буквы, составляющие славенскую азбуку (стр. 350).

     У нас Грамматин - имеется в виду примечание Н. Ф. Грамматина к "Слову о
полку Игореве", М. 1823, стр. 113.
     1) Эно и Икаэль
     Трагедия
     Действующие лица
     Принц Эно
     Принцесса Икаэль, возлюбленная принца Эно
     Аббат Пекю, соперник принца Эно Икс Игрек стража принца Эно Зед
     Сцена единственная
     Принц Эно, принцесса Икаэль, аббат Пекю, стража.
     Эно. Аббат, уступите...
     Аббат. Черт!
     Эно (налагая руку на секиру). У меня секира!
     Икаэль  (бросаясь  в  объятия  Эно).  Икаэль  любит  Эно.  (Они   нежно
обнимаются)
     Эно (с живостью обернувшись). Пекю остался? Икс, Игрек,  Зед!  Возьмите
аббата и бросьте его в окошко (франц.).


     Шотландская пословица (стр. 351).

     В сборнике  "Собрание  4291  древних  российских  пословиц",  М.  1770,
сохранившемся в библиотеке Пушкина, отмечена на полях крестиком эта же самая
пословица: "Ворон ворону глаза  не  выклюнет;  а  хоть  и  выклюнет,  да  не
вытащит". В тексте же Вальтера Скотта, на который ссылается Пушкин, речь шла
не о воронах, а о ястребах.


     Кн. А. М.  Горчакову  (стр.  352).  Запись  является  переводом  стихов
французского поэта Прадона (1632-1698) "A mademoiselle Bernard".


     А. Ваттемару (стр. 352).

     Александр Ваттемар - французский актер, трансформатор и  чревовещатель,
гастролировавший в 1834 г. в России.
     1) Ваше имя - Легион, потому что вас  несколько.  А.  Пушкин.  16  июня
старого стиля. 1834. С.-Петербург (франц.).


     О народном воспитании (стр. 357).

     Записка "О народном воспитании", написанная Пушкиным по прямому заданию
Николая I, и притом для  личного  его  сведения,  имела  сугубо  официальный
характер,  предопределивший  все  особенности  ее  тематики,  построения   и
фразеологии.
     30 сентября 1826 г. шеф жандармов  генерал-адъютант  А.  X.  Бенкендорф
обратился к Пушкину,  только  что  возвращенному  из  ссылки,  со  следующим
письмом: "Его величество совершенно остается уверенным,  что  вы  употребите
отличные способности ваши на передание  потомству  славы  нашего  отечества,
придав вместе бессмертию имя ваше.  В  сей  уверенности  его  императорскому
величеству благоугодно, чтобы вы занялись предметом о воспитании  юношества.
Вам предоставляется совершенная и полная свобода, когда  и  как  представить
ваши  мысли  и  соображения.  И  предмет  сей  должен  представить  вам  тем
обширнейший круг, что на опыте видели совершенно  все  пагубные  последствия
ложной системы воспитания".
     Вопросы, предложенные для обсуждения Пушкину, после событий 14  декабря
оказались на некоторое время в центре внимания правительства и получили  уже
отражение в  нескольких  специальных  записках,  представленных  Николаю  I.
Такова  была  "Записка  о  недостатках  нынешнего   воспитания   российского
дворянства и средствах обратить  оное  совершенно  на  пользу  императорской
военной и гражданской службы", автором которой был начальник  Южных  военных
поселений граф И. О.  Витт;  записка  "О  народном  просвещении  в  России",
представленная 20 апреля 1826 г. попечителем Харьковского учебного округа А.
А. Перовским ("Русская старина", 1901, Э  5,  стр.  353-367);  "Исследование
коренных причин происшедшим заговорам и бунтам против престола и царства  ",
присланные тайным советником Арсеньевым ("Сборник  исторических  материалов,
извлеченных из архива Собственной е. и.  в.  канцелярии",  вып.  XIII,  СПб.
1906). К этому же кругу документов принадлежало и донесение Булгарина "Нечто
о Царскосельском лицее и о духе  оного"  (Б.  Л.  Модзалевский,  Пушкин  под
тайным надзором, изд. 2-е, П. 1925).
     Записка Пушкина,  начатая,  вероятно,  в  Москве  в  октябре  1826  г.,
закончена была им, судя по дате автографа, в Михайловском 15 ноября 1826  г.
Как свидетельствует запись  в  дневнике  А.  Н.  Вульфа,  относящаяся  к  16
сентября 1827 г., Пушкин, говоря с ним  "о  недостатках  нашего  частного  и
общественного воспитания", сказал:  "Я  был  в  затруднении,  когда  Николай
спросил мое мнение о сем предмете. Мне  бы  легко  было  написать  то,  чего
хотели, но не надобно же пропускать такого случая, чтоб сделать  добро"  (Л.
Майков, Пушкин, СПб. 1899, стр. 177).
     В начале декабря 1826 г. Бенкендорф представил царю записку Пушкина  со
следующим сопроводительным объяснением:  "Вследствие  разговора,  который  у
меня был, по приказанию вашего величества, с Пушкиным,  он  мне  только  что
прислал свои заметки об общественном воспитании, которые при  сем  прилагаю.
Это уже человек, возвращающийся к здравому смыслу" (  "Старина  и  новизна",
кн. 6, 1903, стр. 5; подлинник на французском языке).
     Записка Пушкина была внимательно прочитана Николаем I,  испещрившим  ее
явно  несочувственными  вопросительными  и  восклицательными  знаками.   Эта
отрицательная оценка большей части записки была сильно, однако,  сглажена  в
письме, в котором Бенкендорф довел до сведения Пушкина 23 декабря  1826  г.,
что "государь император с удовольствием изволил читать  рассуждения  ваши  о
народном воспитании", но  "при  сем  заметить  изволил,  что  принятое  вами
правило, будто  бы  просвещение  и  гений  служат  исключительно  основанием
совершенства, есть правило опасное для  общего  спокойствия,  завлекшее  вас
самих на край пропасти и повергшее  в  оную  толикое  число  молодых  людей.
Нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть  должно  просвещению
неопытному, безнравственному и бесполезному. На сих-то началах  должно  быть
основано благонаправленное воспитание".
     Работая  над  своей  запиской,  Пушкин  ближайшим  образом  пользовался
советами П. А. Вяземского,  едва  ли  не  единственного  из  его  московских
друзей,  политический  такт  и  опыт  которого  могли  ему   в   это   время
импонировать. Рекомендациями Вяземского,  лично  близкого  Карамзину  и  его
семье  (он  был  братом  жены  историографа),  можно  объяснить  и   широкое
использование в  работе  Пушкина  "О  народном  воспитании",  наряду  с  его
впоследствии сожженными "Записками", материалов "Записки о древней  и  новой
России", представленной Карамзиным Александру I в  1811  г.  К  копии  этого
документа восходит ряд  политических  тезисов  Пушкина  о  природе  русского
самодержавия, о родовом и служилом дворянстве, о табели о рангах Петра I,  о
реформах первых лет царствования Александра I и проч. Полностью  восходят  к
рукописному трактату Карамзина и суждения "Записки о народном воспитании" по
поводу проведенного в жизнь  по  инициативе  М.  М.  Сперанского  "Указа  об
экзаменах".
     Чины  сделались  страстию   русского   народа...   16-летнем   возрасте
воспитанника. - Строки эти очень близки суждениям М-mе  де  Сталь  во  время
пребывания ее в России в 1811 г. См. ее книгу "Dix annees  d'exil"  ("Десять
лет изгнания").
     Н. Тургенев, воспитывавшийся в Геттингенском университете.  -  Тургенев
Николай Иванович (1789-1871) - один  из  вождей  Союза  Благоденствия,  член
Северного общества, идеолог умеренно-либерального крыла  декабристов,  автор
"Опыта теории налогов" (1818)  и  позднейших  мемуаров  "La  Russie  et  les
russes" (Париж, 1847). Во время восстания 14 декабря находился в отпуску  за
границей, откуда отказался возвратиться по вызову  Следственной  комиссии  и
заочно был осужден "в каторжную работу вечно". Упоминание о нем в "Записке о
народном воспитании" является актом большого гражданского мужества Пушкина и
связано с хлопотами Жуковского  о  той  или  иной  форме  пересмотра  "дела"
Тургенева. Надеждами на смягчение  участи  декабристов  вдохновлены  были  в
черновой редакции "Записки " Пушкина и его расчеты на возможность примирения
"братьев, друзей, товарищей" погибших декабристов с  правительством  Николая
I.
     Политическая экономия  по  новейшей  системе  Сея  и  Сисмонди.  -  Сей
Жан-Батист (1767-1832) и Сисмонди Сисмонд (1773-1842), передовые  буржуазные
экономисты, противники государственного вмешательства в хозяйственную  жизнь
страны, очень популярные в кругу декабристов.
     "История государства Российского" есть не только произведение  великого
писателя, но и подвиг честного человека. - Формулировка эта  была  повторена
Пушкиным  в  1827  г.  в  "Отрывках  из  писем,  мыслях  и   замечаниях"   и
перефразирована (применительно к Соути) в 1837 г.  в  статье  "Последний  из
свойственников Иоанны д'Арк".
     Некоторые из  суждений,  высказанных  впервые  Пушкиным  в  записке  "О
народном воспитании", впоследствии были развиты  им  в  "Романе  в  письмах"
(1829) и в набросках статей о русском дворянстве (1830).


     О Мицкевиче (стр. 363).

     Записка Пушкина, являвшаяся приложением  к  не  дошедшему  до  нас  его
письму на имя шефа жандармов А.  X.  Бенкендорфа,  сохранилась  в  архивеIII
Отделения.
     Это ходатайство, видимо, не имело успеха, так как разрешение  на  выезд
из России Мицкевич получил только весною 1829 г.
     1) Перевод:
     Адам Мицкевич, профессор университета в  Ковно,  за  принадлежность,  в
возрасте 17 лет, к одному литературному  обществу,  которое  существовало  в
продолжение лишь нескольких месяцев, был  арестован  Виленскою  следственною
комиссией (1823). Мицкевич сознался,  что  был  осведомлен  о  существовании
другого литературного общества, но  всегда  был  в  неведении  о  цели  его,
которая состояла в распространении идей польского национализма.  Впрочем,  и
это общество существовало лишь  самое  короткое  время  и  было  закрыто  до
издания указа. По истечении 7 месяцев Мицкевич  был  выпущен  на  свободу  и
выслан в русские губернии - до тех пор, пока государю императору благоугодно
будет разрешить ему возвратиться. Он служил под начальством генерала Витта и
московского генерал-губернатора. Он надеется, что, так  как  их  отзывы  для
него благоприятны, правительство позволит ему возвратиться  в  Польшу,  куда
его призывают домашние обстоятельства. 7 января 1828 (франц.).


     О сотнике Сухорукове (стр. 365).

     Записка Пушкина условно датируется  июлем  1831  г.,  так  как  уже  29
августа этого года шеф жандармов А. X. Бенкендорф сообщил поэту  о  передаче
его записки военному министру А. И. Чернышеву и об ответе последнего.  "Граф
Чернышев отвечал мне на сие, что акты, о коих  упоминает  сотник  Сухоруков,
никогда не были его собственностью, ибо они собраны им из архивов  войска  и
из других источников, по приказанию и направлению его, графа Чернышева,  что
акты сии, как принадлежащие к делам Комитета об устройстве Войска  Донского,
никак не могли утратиться, но должны быть в виду начальства, и что, наконец,
он находит со стороны сотника Сухорукова не только неосновательным, но  даже
дерзким, обременять правительство требованием того, что ему не  принадлежало
и принадлежать не может".
     В бумагах Пушкина сохранилась краткая автобиография В.  Д.  Сухорукова,
положенная в основание печатаемой выше записки.
     Сухоруков  Василий  Дмитриевич  (1795-1841)   -   сотник   лейб-гвардии
Казачьего  полка,  историк,  издавший  совместно   с   декабристом   А.   О.
Корниловичем альманах "Русская старина"  (1824).  Осведомленный  Рылеевым  и
Бестужевым о  деятельности  тайного  общества,  Сухоруков  формально  членом
последнего  все  же  не  состоял,  ввиду  чего  репрессии  в  отношении  его
ограничились запрещением проживать в Петербурге и  подчинением  полицейскому
надзору. Пушкин познакомился с Сухоруковым в 1829 г. на Кавказе  и  писал  о
нем в пятой главе "Путешествия в Арзрум" (см. т. 5). На одну из  его  статей
Пушкин сочувственно сослался в примечаниях к "Истории Пугачева", а  в  марте
1835 г. пригласил Сухорукова участвовать в "Современнике",  упомянув  о  его
"дельных, добросовестных и любопытных произведениях".


     Об издании газеты (стр. 365).

     Записка,   мотивирующая   необходимость    создания    новой    газеты,
представленная Пушкиным главному начальнику III Отделения и  шефу  жандармов
генерал-адъютанту А. X. Бенкендорфу при личном письме на его же  имя  от  27
мая 1832 г., вчерне набросана была поэтом еще в 1830 г.
     В  первом  варианте  записки   Пушкин   добивался   только   права   на
реорганизацию "Литературной газеты" А. А. Дельвига в газету "литературную  и
политическую".  Эти  хлопоты,  прерванные  из-за   обострения   политической
обстановки в России в связи  с  событиями  июльской  революции  во  Франции,
Пушкин возобновил летом 1831 г., в  разгар  польского  восстания,  мотивируя
свой проект  необходимостью  "соединить"  в  новом  литературно-политическом
органе всех "писателей с дарованиями", в том числе и тех, которые  "все  еще
дичатся", полагая, что "правительство", то есть император Николай  I  и  его
ближайшее окружение, "неприязненно к просвещению". Не  изжив  еще  до  конца
иллюзий,  связанных  с  верой  в  "революцию  сверху",  и  в  Николая,   как
продолжателя "дела" Петра, как возможного политического реформатора,  Пушкин
указывал в своем обращении к Бенкендорфу в 1831 г. на то, что "правительству
легко  будет  извлечь"  из  объединенных   в   новом   издании   литераторов
"всевозможную пользу", особенно, когда "бог даст мир и государю досуг  будет
заняться устройством успокоенного государства".
     Поднимая в 1832 г. в третий раз вопрос о разрешении ему издания газеты,
Пушкин был уже гораздо трезвее - свое желание стать редактором  и  издателем
большой газеты он  мотивировал  соображениями  материально-бытового  порядка
(см. его письмо к Бенкендорфу от 27 мая 1832 г., т. 10).
     Издание газеты было разрешено Пушкину царем  осенью  1832  г.  "Носятся
приятные слухи, - отмечал Н. И. Надеждин в "Молве", - что А. С. Пушкин будет
издавать  в  С.-Петербурге  газету:  ни  имени,  ни   времени   выхода,   ни
расположения ее  не  знаем,  но  искренне  радуемся  и  поздравляем  русскую
публику" ("Молва", 1832, Э 61, стр. 243).
     Эти надежды, однако, не оправдались.  Газета  была  разрешена,  но  под
таким цензурно-полицейским контролем и с такими  ограничениями  редакторских
прав Пушкина, что сам поэт не захотел  воспользоваться  предоставленным  ему
разрешением (об этом см. т. 6, стр. 455-456).
     Книжная  торговля  ограничивалась  переводами   кой-каких   романов   и
перепечатанием  сонников  и  песенников.  -  В  первой   редакции   записки,
относящейся  к  лету  1830  г.,  строки  эти  имели  следующее  продолжение:
"Человек, имевший важное влияние на русское просвещение,  посвятивший  жизнь
единственно на ученые труды, Карамзин первый показал опыт торговых  оборотов
в литературе. Он и тут (как и во всем) был  исключением  из  всего,  что  мы
привыкли  видеть  у  себя.  Литераторы  во  время   царствования   покойного
императора были оставлены на произвол цензуре своенравной и притеснительной.
Редкое сочинение доходило до печати. Весь класс писателей  (класс  важный  у
нас, ибо по крайней мере составлен он из грамотных людей) перешел на сторону
недовольных. Правительство сего не хотело замечать: отчасти  из  великодушия
(к  несчастию,  того  не  понимали  или  не  хотели  понимать),  отчасти  от
непростительного  небрежения.  Могу  сказать,  что  в  последнее   пятилетие
царствования покойного государя я имел на все сословие  литераторов  гораздо
более  влияния,  чем  министерство,  несмотря  на  неизмеримое   неравенство
средств".
     Злонамеренность была бы с моей стороны  столь  же  безрассудна,  как  и
неблагодарна.  -  В  первой  редакции  записка  имела  следующую   концовку:
"Злонамеренность или недоброжелательство было  бы  с  их  стороны  столь  же
безрассудно, как и неблагодарно. Не в обвинение издателей  других  журналов,
но  единственно  для  изъяснения  причин,  принуждающих  нас  прибегнуть   к
высочайшему покровительству, осмеливаемся  заметить,  что  личная  честь  не
только писателей, но и их матерей и отцов находится ныне во власти издателей
политического журнала, ибо обиняки (хотя и явные) не могут быть  остановлены
цензурою". В последних строках Пушкин имел в  виду  пасквиль  Булгарина,  на
который он ответил статьей "О записках Видока" (см. т. 6).


     Об издании журнала "Современник" (стр. 369).

     31  декабря  1835  г.  Пушкин  обратился  к  шефу  жандармов  гр.  А.X.
Бенкендорфу  с  официальным  письмом,  в  котором,  никак  не   упоминая   о
неиспользованном им в 1832 г. разрешении царя на издание газеты  (см.  выше,
стр. 485), выдвигал новый план собственного периодического издания  (см.  т.
10). На этом письме сохранилась пометка Бенкендорфа от 10  января  1836  г.:
"Государь позволил через ценсуры, о чем уведомить Уварова".
     14 января 1836 г. Бенкендорф довел об этом до сведения С.С. Уварова как
главы цензурного ведомства, а 17 января того же года А.А. Краевский известил
своих московских друзей о том, что Пушкин "получил  от  государя  позволение
издавать журнал  вроде  "Quarterly  Review",  четырьмя  книжками  в  год,  и
начинает с марта" ("Лит. наследство", т. 16-18, 1934, стр. 716). В редакции,
очень  близкой  тексту,  опубликованному  выше,  объявление  о  подписке  на
"Современник" появилось в "Северной пчеле" от 3 февраля 1836 г., Э 27,  стр.
105. С.-Петербургский цензурный комитет, заслушав записку  Пушкина  лишь  10
марта 1836 г.,  приобщил  ее,  в  качестве  программы  будущего  журнала,  к
официальному делу об издании "Современника".



     Ю.Г. Оксман



     Первым исследователем  и  популяризатором  событий  крестьянской  войны
1773-1774 гг., возглавленной донским казаком Емельяном Пугачевым  в  далеких
Оренбургских степях, Пушкин стал совершенно неожиданно для своих читателей.
     И в самом  деле,  все  известные  современникам  факты  политической  и
литературной биографии великого поэта  после  разгрома  декабристов,  а  еще
более в  пору  восстания  Польши  и  новгородских  военных  поселян,  никак,
казалось бы, не могли предопределить обращения автора  "Евгения  Онегина"  и
"Повестей Белкина" к пугачевской тематике. А между тем именно  Пугачев,  как
вождь  и  вдохновитель  крестьянского   восстания,   грозившего   опрокинуть
ненавистный народу крепостной строй, с самого начала 1833 г.  оказывается  в
центре  литературных,  общественно-политических  и  научно-исследовательских
интересов Пушкина. Этот же образ не перестает волновать мысль  и  творческое
воображение поэта до последних месяцев его жизни.



     Перспективы крестьянской революции и связанные с ней вопросы о той  или
иной линии поведения прогрессивного  меньшинства  правящего  класса  впервые
встали перед Пушкиным во всей своей конкретности и остроте летом 1831 г.
     Письма и заметки Пушкина этой поры дают исключительно богатый  материал
для  суждения  об  эволюции  его   общественно-политических   взглядов   под
непосредственным воздействием все более и более грозных вестей о  расширении
плацдарма крестьянских "холерных бунтов" и солдатских восстаний.
     Особенно   остро   реагировал   Пушкин   на   террористические    акты,
сопровождавшие вооруженные выступления военных поселян:
     "Ты, верно, слышал о возмущениях Новгородских и Старой Руссы. Ужасы!  -
писал Пушкин П. А.  Вяземскому  3  августа  1831  г.  -  Более  ста  человек
генералов, полковников и офицеров перерезаны в  Новгородских  поселениях  со
всеми утончениями злобы... Действовали мужики, которым  полки  выдали  своих
начальников. Плохо, ваше сиятельство!"
     Секретное "Обозрение происшествий и общественного мнения  в  1831  г.",
вошедшее   в   официальный   отчет   III   Отделения,   следующим    образом
характеризовало ситуацию, взволновавшую Пушкина: "В июле месяце  бедственные
происшествия в военных поселениях Новгородской губернии  произвели  всеобщее
изумление и навели грусть на всех благомыслящих".
     Еще резче и тревожнее был отклик на новгородские события самого Николая
I. В письме к графу П. А. Толстому царь прямо свидетельствовал о  том,  что:
"Бунт в Новгороде важнее, чем бунт  в  Литве,  ибо  последствия  могут  быть
страшные!"  Принимая  22  августа  1831  г.   в   Царском   Селе   депутацию
новгородского дворянства, он же заявлял:  "Приятно  мне  было  слышать,  что
крестьяне ваши не присоединились  к  моим  поселянам:  это  доказывает  ваше
хорошее с ними обращение; но, к сожалению, не везде так обращаются. Я должен
сказать вам, господа, что положение дел весьма не  хорошо,  подобно  времени
бывшей французской революции. Париж - гнездо злодеяний - разлил яд  свой  по
всей Европе. Не хорошо. Время  требует  предосторожности"  (Н.  К.  Шильдер,
Император Николай I, т. II, 1903, стр. 613; "Русская старина",  1873,  Э  9,
стр. 411-414).
     В аспекте событий 1831 г. получали необычайно острый политический смысл
и исторические уроки пугачевщины.
     Переписка Пушкина позволяет установить, что он  ближайшим  образом  был
осведомлен о происшествиях в Старой  Руссе.  Его  информатором  о  восстании
военных поселян - фактах, не подлежавших,  конечно,  оглашению  в  тогдашней
прессе, - был поэт  Н.  М.  Коншин,  совмещавший  служение  музам  с  весьма
прозаической  работой  правителя  дел  Новгородской  секретной  следственной
комиссии.
     "Я  теперь  как  будто  за  тысячу  по  крайней  мере  лет  назад,  мой
любезнейший Александр Сергеевич, - писал  Н.  М.  Коншин  Пушкину  в  первых
числах августа 1831 г. - Кровавые  сцены  самого  темного  невежества  перед
глазами нашими перечитываются, сверяются и уличаются.  Как  свиреп  в  своем
ожесточении   народ   русской!   Жалеют   и   истязают;    величают    вашим
высокоблагородием и бьют дубинами, - и это все вместе".
     К событиям 1831 г.  восходили  таким  образом  не  только  политические
дискуссии широкого философско-исторического  плана  о  русском  народе  и  о
судьбах помещичье-дворянского государства, но и некоторые  конкретные  формы
официозной фразеологии, ожившие впоследствии на страницах "Истории Пугачева"
и "Капитанской дочки".
     Если бы "История Пугачева" писалась в пору восстания  военных  поселян,
Пушкин стоял бы, вероятно, на позициях, не очень  далеких  от  тех,  которые
занимал Н. М. Коншин. Именно в конце июня 1831 г.  благополучно  завершились
длительные хлопоты влиятельных друзей  Пушкина  (В.  А.  Жуковского,  А.  О.
Россет, Е. М. Хитрово и некоторых  других)  об  уточнении  и  упрочении  его
положения в петербургском большом свете и при дворе. Сам поэт, подводя итоги
переговорам, которые, с его ведома и согласия, велись на эту  тему  с  шефом
жандармов А. X. Бенкендорфом, в официальном обращении к последнему, писанном
около 21 июля 1831 г., доводил до  сведения  руководителей  государственного
аппарата,  что  он,  Пушкин,  с  радостью  взялся   бы   за   редактирование
политического и литературного журнала. Однако, очень хорошо понимая  большие
цензурно-полицейские трудности, связанные с положительным  ответом  на  свою
просьбу, Пушкин в этом же письме спешил заявить, что "более  соответствовало
бы"  его  "занятиям  и   склонностям   дозволение   заняться   историческими
изысканиями в наших государственных архивах и библиотеках" и выражал желание
"написать Историю Петра Великого и его наследников до государя Петра III".
     Письмо  это,  доложенное  Бенкендорфом  царю,  имело  своим  следствием
зачисление Пушкина на службу в министерство иностранных дел  "с  позволением
рыться в старых архивах для написания истории Петра Первого".
     Подлинный вкус к историческим разысканиям Пушкин впервые приобрел еще в
1824-1828 гг., в пору своих работ над  "Борисом  Годуновым",  "Арапом  Петра
Великого" и "Полтавой". К более позднему  периоду  относились  замыслы  двух
исторических очерков Пушкина - "Истории Малороссии" (1829-1831)  и  "Истории
французской  революции"  (1831).  Эти  большие   замыслы,   предшествовавшие
"Истории Петра", отразились в рукописях Пушкина только набросками  планов  и
страницами  начальных  глав,  свидетельствующими   об   огромных   масштабах
исторической эрудиции поэта.
     В 1830-1831 гг. Пушкиным были критически освоены труды самых  передовых
представителей  современной  ему  буржуазной  историографии  (Гизо,  Тьерри,
Минье,  Тьера),  облегчивших  принятие  им  как   руководства   к   действию
замечательной политической формулировки анонимного автора "Истории Руссов" о
том, что "одна только история народа  может  объяснить  истинные  требования
оного".
     К  работе  в  Государственном  архиве  и  в  библиотеке  императорского
Эрмитажа над материалами по истории Петра Пушкин приступил в начале 1832 г.,
но архивные его занятия вскоре  прервались  и  уступили  место  собиранию  и
изучению очень большой специальной литературы.
     Готовясь  к  своему  историческому  труду  не  спеша,  "со  страхом   и
трепетом", как он сам впоследствии писал об этом М. П. Погодину,  Пушкин  не
оставлял и своих обычных занятий,  работая  и  над  стихами  и  над  прозой,
художественной и литературно-критической. К лету 1832 г. относятся новые его
попытки  добиться  согласия  царя  на  издание  им  в   Петербурге   большой
политической и литературной газеты. Попытки эти вновь не увенчались успехом,
окончательно убедив поэта в иллюзорности его  представлений  об  объективной
прогрессивности Николая I на данном историческом  этапе  и  подорвав  всякую
надежду на возможность сколько-нибудь серьезного контакта  с  ним  и  с  его
окружением.
     Раздумья Пушкина  этой  поры  получают  ближайшее  отражение  в  романе
"Дубровский",  начатом  в  октябре  1832  г.  Вплотную  подойдя   именно   в
"Дубровском" к проблеме крепостных отношений  и  крестьянской  революции,  к
истории дворянина, изменяющего своему  классу,  Пушкин  не  мог,  однако,  в
архаических      формах      традиционного      "разбойничьего"       романа
конкретно-исторически осмыслить "бунт" Дубровского и сделать самый образ его
политически значимым и актуальным.
     Между 15 и 22 января 1833 г. Пушкин еще работает над "Дубровским", а 31
января в одной из  его  тетрадей  появляется  план  исторической  повести  о
Шванвиче, из которой впоследствии выросла "Капитанская дочка".
     Михаил   Александрович   Шванвич   -   личность    историческая.    Сын
петербургского  гвардейского   офицера,   крестник   императрицы   Елизаветы
Петровны, он, в чине подпоручика 2-го Гренадерского полка,  попал  8  ноября
1773 г. в плен к пугачевцам, доставлен был в Берду, где присягнул  мужицкому
царю и в  течение  нескольких  месяцев  состоял  в  его  штабе  в  должности
переводчика. Арестованный после разгрома Пугачева под Татищевой Шванвич  был
по суду лишен чинов и дворянства и сослан в Туруханский край, где и умер, не
дождавшись амнистии.
     План повести о Шванвиче, выросший из случайного рассказа о  нем  и  его
отце, услышанного поэтом от  генерала  Н.  С.  Свечина,  настолько  захватил
Пушкина, что в феврале 1833 г. он навсегда обрывает работу над "Дубровским",
а еще через три дня, в поисках необходимой исторической документации  своего
замысла, обращается к  военному  министру  А.  И.  Чернышеву  с  просьбой  о
предоставлении ему доступа к "Следственному делу о Пугачеве". Для того чтобы
лучше обеспечить успех этой неожиданной просьбы, Пушкин мотивирует ее  своим
желанием познакомиться  с  материалами  об  участии  генералиссимуса  А.  В.
Суворова в подавлении восстания 1773-1774 гг.
     "Следственного дела о  Пугачеве"  в  фондах  военного  министерства  не
оказалось (оно было запечатано  в  Государственном  архиве  и  не  подлежало
вскрытию без личного указания царя), и вместо него в распоряжение Пушкина  с
25 февраля 1833  г.  стали  поступать  из  архивов  военной  коллегии  сотни
документов секретной переписки о  восстании  1773-1774  гг.  и  о  действиях
военных и гражданских властей по его ликвидации. Ближайшее знакомство с этим
исключительным  по  своей  политической  значимости  материалом   заставляет
Пушкина отложить на некоторое время задуманный им роман, вместо  которого  в
его бумагах  появляются  наброски  первых  глав  исторической  монографии  о
Пугачеве.
     Работа над неизданными документальными данными  о  восстании  1773-1774
гг. с самого начала шла в неразрывной связи с собиранием и изучением скудных
печатных свидетельств  русской  и  западноевропейской  печати  как  о  самом
Пугачеве, так и о том крае, в котором пылал "мятеж",  и  о  яицком  казачьем
войске, взявшем на себя инициативу восстания.
     Особенно широко использованы были Пушкиным на первых стадиях его работы
такие    капитальные    общеисторические,     статистико-экономические     и
этнографические труды, как "Топография Оренбургская" П. И.  Рычкова  (1762),
как "Историческое  и  статистическое  обозрение  уральских  казаков"  А.  И.
Левшина (1823), как его же "Описание  киргиз-казачьих  или  киргиз-кайсацких
орд и степей" (1832). Из редких  документальных  и  мемуарных  публикаций  о
восстании Пугачева Пушкин критически учел уже в первой редакции своего труда
"Записки о жизни и службе А. И.  Бибикова"  (1817),  исторический  очерк  Д.
Зиновьева "Михельсон в бывшем в  Казани  возмущении"  (1807),  замечательную
анонимную публикацию  о  восстании  Пугачева  в  ежегоднике  А.  Ф.  Бюшинга
"Magazin für die neue Histoire und  Geographie"  (Halle,  1784),  книгу
Жана-Шарля Лаво "Histoire de Pierre III, Empereur de Russie", приложением  к
которой является специальный  обзор  событий  1773-1774  гг.  под  названием
"Histoire de la révolte de Pugatschef" (1799) и многие другие русские
и зарубежные труды о России второй половины XVIII столетия.
     При изучении этих  источников  ни  один  хоть  сколько-нибудь  значимый
документ,  рассказ  или  даже  анекдот,  относящийся  к  истории   восстания
Пугачева, не прошел мимо внимания Пушкина. Извлекая крупицы истины из самых,
казалось бы, ненадежных изданий, Пушкин ставил  на  службу  своей  концепции
крестьянской войны 1773-1774 гг. даже прямые ошибки своих  предшественников,
промахи которых  позволяли  ему  особенно  убедительно  дискредитировать  на
страницах  "Пугачева"  официозную  и   реакционно-дворянскую   историографию
("Обозрение царствования и свойств Екатерины Великия" П.  Сумарокова,  1832;
"История Донского войска" В. Б. Броневского, 1834, и т. п.). Даже "глупый" и
"ничтожный", по характеристике Пушкина,  антипугачевский  французский  роман
"Le faux Pierre III"  (1775),  вышедший  в  переводе  на  русский  язык  под
названием "Ложный Петр III,  или  Жизнь,  характер  и  злодеяния  бунтовщика
Емельки Пугачева" (М. 1809), оказался полезным Пушкину, благодаря тому что в
приложении к роману перепечатана была правительственная информация  1775  г.
об умерщвленных пугачевцами помещиках, чиновниках, купцах и  "прочих  званий
людей".   Этот   длинный   перечень   жертв   народного   гнева,   полностью
воспроизведенный Пушкиным в примечаниях к восьмой главе "Истории  Пугачева",
звучал в 1834 г. уже как грозное предостережение правящему классу,  а  вовсе
не как обличение "злодейств самозванца".
     "Я прочел со вниманием все, что было напечатано  о  Пугачеве,  -  писал
впоследствии Пушкин об источниках своей "Истории", отвечая ее критикам, -  и
сверх того восемнадцать толстых томов in  folio  разных  рукописей,  указов,
донесений и проч. Я посетил места, где произошли главные события эпохи, мною
описанной, поверяя мертвые документы словами еще живых, но  уже  престарелых
очевидцев, и вновь поверяя их дряхлеющую память исторической критикою".
     Работа Пушкина шла необычайно быстрыми темпами. 25 марта 1833 г.,  судя
по отметкам в рукописях, он приступил к первой главе своего труда, а уже  22
мая того же года черновая  редакция  "Истории  Пугачева"  доведена  была  до
конца. Разумеется, это был еще только  предельно  краткий  полуконспективный
общий очерк, существенно дополнявшийся, исправлявшийся и перестраивавшийся в
течение всего 1833 г. и начала 1834 г., но как некая  цельная,  хотя  еще  и
сугубо предварительная схема, "История Пугачева" все же уже  существовала  в
мае 1833 г.



     Весь материал, оказавшийся в  распоряжении  великого  поэта  на  первой
стадии  его  труда,  характеризовал  факты  восстания  с  позиций  лишь  его
усмирителей, так как документальными,  мемуарными  и  фольклорными  данными,
идущими из лагеря Пугачева, Пушкин еще не  располагал.  Поэтому  и  в  своих
высказываниях о движущих силах крестьянской войны автор  "Истории  Пугачева"
не мог еще идти дальше самых осторожных догадок, проверка которых  требовала
от  него,  с  одной  стороны,  значительного  расширения  круга  официальных
источников, которыми он был ограничен весною 1833 г., а с другой  -  личного
ознакомления с конкретными условиями  хозяйственного  и  политического  быта
казачества,  крепостного  крестьянства  и   кочевого   населения   губерний,
охваченных пожаром восстания.
     Приурочив свою поездку в Казань, Оренбург и Уральск к  осени  1833  г.,
Пушкин последние летние месяцы посвящает окончанию своих работ по  собиранию
материалов о пугачевщине уже не в государственных, а в частных петербургских
и московских архивах.
     В числе новых исторических источников, свидетельства  которых  особенно
обогащают начальную редакцию "Истории  Пугачева",  оказывается  в  эту  пору
"Осада Оренбурга" П. И. Рычкова, замечательная рукописная хроника очевидца и
первого историка занимавших Пушкина событий (эта хроника  была  опубликована
полностью в приложениях к "Истории Пугачева"). Еще в начале апреля 1833  г.,
записав интереснейшие рассказы И. А. Крылова об осаде Яицкого  городка  (эти
рассказы почти полностью перешли в четвертую главу "Истории"), Пушкин в июле
- августе того же года получает доступ к запискам И. И. Дмитриева  (из  этих
записок взяты были страницы о казни Пугачева в восьмой  главе  "Истории")  и
тогда  же  конспектирует  устные  рассказы  этого  мемуариста,   посвященные
усмирителям восстания. Не раньше июля 1833 г. Пушкин  получает  и  редчайший
экземпляр "Путешествия из Петербурга в Москву" Радищева, тот самый, который,
по свидетельству поэта, в 1790 г. "был в тайной канцелярии".
     Книга Радищева была самым широким литературным обобщением политических,
социально-экономических и бытовых  данных  о  Российской  империи  последней
трети XVIII столетия, и нетрудно себе представить, что Пушкин,  привлекавший
для своего романа и монографии о крестьянской войне 1773-1774 гг.  все,  что
только сохранилось об этом в трудах русских и зарубежных авторов, писавших о
Пугачеве, не мог не вспомнить о "Путешествии из Петербурга в Москву".
     Именно к этому времени (между 1833 и 1836  гг.)  относится  напряженная
работа Пушкина над статьями о Радищеве и  его  книге.  Статьи  эти  занимают
важное место в политической и литературной биографии Пушкина.
     Книга  Радищева  не  могла,  конечно,  дать   Пушкину   документального
материала  для  "Истории  Пугачева".  Но  значение  этого   источника   было
неизмеримо шире, ибо именно "Путешествие из  Петербурга  в  Москву"  помогло
Пушкину в исключительно быстрые сроки безошибочно  определить  свою  позицию
как исследователя крестьянской революции и, при доработке "Истории Пугачева"
осенью   1833   г.,   осмыслить   все   свои   прежние    представления    о
бесперспективности "русского бунта".
     В своей "Истории Пугачева" Пушкин необычайно  близко  подошел  к  самым
острым  из   социально-политических   и   философско-исторических   проблем,
поставленных в "Путешествии из Петербурга в Москву".  Мы  имеем  в  виду  не
только    раскрытие    и    осмысление    Радищевым    противоречий    между
дворянином-помещиком  и  крепостным  мужиком,  как  основного   противоречия
русской действительности. Пушкин, как  и  декабристы,  как  и  вся  подлинно
передовая дворянская общественность 20-30-х гг., безоговорочно принимал этот
тезис автора "Путешествия". Но был и другой круг не менее  важных  вопросов,
разрешение  которых  Радищевым  шло  гораздо   дальше   чаяний   "дворянских
революционеров". Дело в том, что в  "Путешествии  из  Петербурга  в  Москву"
вопрос о судьбах русского государства был впервые  не  только  принципиально
отделен  от  вопроса  о  судьбе  дворянства  как  правящего  класса,  но   и
оптимистически разрешен с позиций порабощенных народных низов.
     "О! если бы рабы, тяжкими узами отягченные,  яряся  в  отчаянии  своем,
разбили  железом,   вольности   их   препятствующим,   главы   наши,   главы
бесчеловечных своих господ, и кровию нашею обагрили нивы свои.  Что  бы  тем
потеряло государство? Скоро бы из среды их  исторгнулися  великие  мужи  для
заступления избитого племени; но были бы они других о себе  мыслей  и  права
угнетения лишенны".
     Воскрешая в "Истории  Пугачева"  исторические  образы  "людей,  которые
потрясали государством", Пушкин, в меру цензурных возможностей, с некоторыми
вольными и невольными оговорками и вуалировками,  все  же  сумел  впервые  в
русской историографии показать в действии тот  аппарат  народной  революции,
основные черты которого пытался угадать Радищев. Разумеется,  и  Пугачев,  и
Белобородов, и Хлопуша, и Перфильев,  и  Падуров,  и  другие  выдвиженцы  из
народных  низов  были  "других  о  себе  мыслей",  чем  Панины,   Потемкины,
Чернышевы, Бранты и Рейнсдорпы. Кровная связь новых "великих мужей" с массой
трудового народа выражалась не только в  том,  что  они  воплощали  в  своей
политической практике волю и чаяния этих масс, но и в том, что эта же  самая
масса повседневно их контролировала и не позволяла отрываться от нее.
     "Пугачев не был самовластен", - писал Пушкин в третьей  главе  "Истории
Пугачева". - Он  "ничего  не  предпринимал  без  согласия"  яицких  казаков,
которые "обходились с ним как с товарищем, <...> сидя при нем в шапках  и  в
одних рубахах и распевая бурлацкие песни".
     Именно в  этом  контексте  радищевский  образ  обездоленного  "бурлака,
обагренного кровию", которому суждено разрешить многое "доселе гадательное в
истории российской", впервые получает конкретную документацию  на  страницах
"Истории Пугачева".
     Резко   характеризуя   бездарность,    расхлябанность,    трусость    и
бессмысленную жестокость представителей государственного аппарата, чуждых  и
враждебных народу,  не  понимающих  ни  его  нужд,  ни  чаяний,  ни  условий
политического и экономического быта, Пушкин явно опирался  в  своей  истории
крестьянской войны 1773-1774  гг.  на  тот  приговор,  который  вынесен  был
помещичье-дворянской верхушке еще в "Путешествии из Петербурга в Москву".
     Радищев, характеризуя мотивы, или,  как  он  говорил,  "голоса  русских
народных  песен",  в  них,  в  этих  "голосах",  предлагал  искать  ключи  к
правильному  пониманию  "души  нашего  народа".  Пушкин   с   исключительным
вниманием  отнесся  к  этим  творческим  заветам  автора   "Путешествия   из
Петербурга в Москву" и уже во время своей поездки  в  Заволжье,  Оренбург  и
Уральск именно в фольклоре нашел недостававший ему  материал  для  понимания
Пугачева как подлинного вождя крестьянского движения и свойств его характера
как типических положительных черт  русского  человека.  Это  было  открытием
большой принципиальной  значимости,  ибо  без  него  было  бы  невозможно  и
новаторское разрешение задач  воскрешения  подлинного  исторического  образа
Пугачева.
     В  процессе  работы  над  своей  монографией  Пушкин  явился  и  первым
собирателем, и первым истолкователем устных документов народного  творчества
о Пугачеве, памятью о котором более полувека продолжало жить крестьянство  и
казачество  Поволжья  и  Приуралья.  Подобно  тому  как  еще  в  пору  своей
Михайловской ссылки великий поэт в "мнении народном" нашел разгадку  успехов
первого самозванца и гибели царя Бориса, так и сейчас, в  осмыслении  образа
нового своего героя, он опирался не только и не  столько  на  свои  изучения
памятников крестьянской войны в государственных архивах, сколько на  "мнение
народное", запечатленное в преданиях, песнях и рассказах о Пугачеве. В  1825
г. Пушкин считал Степана  Разина  "единственным  поэтическим  лицом  русской
истории"; пугачевский фольклор позволил ему эту формулу несколько расширить.
     "Уральские казаки  (особливо  старые  люди),  -  осторожно  удостоверял
Пушкин в своих замечаниях о восстании, представленных царю  31  января  1835
г., - доныне привязаны к памяти Пугачева.  "Грех  сказать,  -  говорила  мне
80-летняя казачка, - на него мы не  жалуемся;  он  нам  зла  не  сделал".  -
"Расскажи мне, - говорил я Д. Пьянову, - как Пугачев был  у  тебя  посаженым
отцом". - "Он для тебя Пугачев, - отвечал мне сердито старик, - а  для  меня
он был великий государь Петр Федорович".
     Без учета этих ярких и  волнующих  рассказов  свидетелей  и  участников
восстания, непосредственно воздействовавших на Пушкина своей  интерпретацией
личности Пугачева как подлинного вождя крестьянского  движения,  как  живого
воплощения их идеалов и надежд, "История Пугачева"  не  могла  бы,  конечно,
иметь того политического и литературного звучания, которое  она  получила  в
условиях становления не только русской исторической  науки,  но  и  русского
критического реализма как новой фазы искусства. Мастерство  Пушкина,  как  и
мастерство Толстого, - это мастерство раскрытия  самых  существенных  сторон
действительности,   самых   существенных   черт   национального   характера,
показываемого не декларативно, не статично, а в живом действии, в конкретной
исторической борьбе.
     В особой записке, представленной Пушкиным 26  января  1835  г.  царю  в
дополнение к только  что  вышедшей  в  свет  "Истории  Пугачевского  бунта",
великий поэт обращал внимание Николая I на то,  что  в  своем  труде  он  не
рискнул открыто указать на тот исторический факт, что "весь черный народ был
за Пугачева"  и  что  его  лозунги  борьбы  с  крепостническим  государством
нисколько не противоречили интересам прочих общественных классов.
     "Одно дворянство было открытым  образом  на  стороне  правительства,  -
утверждал Пушкин. - Пугачев и  его  сообщники  хотели  сперва  и  дворянство
склонить на свою  сторону,  но  выгоды  их  были  слишком  противуположны...
Разбирая меры, предпринятые Пугачевым и его сообщниками, должно  признаться,
что мятежники избрали средства самые надежные и действительные к своей цели.
Правительство с своей стороны действовало слабо, медленно, ошибочно".
     Из  этих  конфиденциальных  "замечаний"  непосредственно  вытекали  два
политических вывода,  прямо  формулировать  которые  Пушкин  по  тактическим
соображениям не решился, но в учете  которых  царем  не  сомневался.  Первый
вывод   заключал   в   себе   признание   известной    случайности    победы
помещичье-дворянской монархии в борьбе ее с Пугачевым, а второй  сводился  к
напоминанию о том, что "Пугачевский бунт показал правительству необходимость
многих перемен". Однако сделанный  Пушкиным  тут  же  краткий  перечень  тех
поистине ничтожных  "перемен",  которые  были  осуществлены  государственным
аппаратом (разукрупнение областей, "новые учреждения губерниям",  "улучшение
путей  сообщения"  и  т.  д.),  красноречиво  свидетельствовал  о  том,  что
неосуществленной осталась важнейшая из  реформ,  подсказанных  правительству
уроками пугачевщины. Пушкин имел, конечно, в виду  необходимость  ликвидации
крепостных отношений,  таящих  в  себе  угрозу  "насильственных  потрясений,
страшных для человечества".  Данные  "Истории  Пугачева"  в  этом  отношении
особенно  живо  и  выразительно  документировали  политические  обобщения  и
прогнозы "Путешествия из Петербурга в Москву".
     Вопросы, волновавшие Радищева, продолжали  оставаться,  говоря  словами
Белинского, "самыми живыми, современными национальными вопросами" и  в  пору
работы Пушкина  над  "Историей  Пугачева"1).  Несмотря  на  то  что  процесс
разложения крепостного хозяйства определялся в стране все  более  явственно,
правовые нормы, регулировавшие  жизнь  помещичьего  государства,  в  течение
полустолетия оставались неизменными. Не претерпели существенных изменений  и
формы борьбы "дикого барства" или "великих отчинников", как называл  Радищев
крупных земельных собственников, со всякими попытками не  только  ликвидации
крепостного  строя,  но  и  с  какими  бы  то  ни   было   подготовительными
мероприятиями в этом направлении. Естественно поэтому, что Пушкин в середине
30-х гг. с таким же основанием, как Радищев в 1790 г., а декабристы  в  20-х
гг., не возлагает никаких надежд  на  возможность  освободительного  почина,
идущего от самих помещиков, и так же, как  его  учителя  и  предшественники,
трезво учитывает политические перспективы ликвидации крепостных отношений не
только сверху, "по манию царя", но, как мы полагаем, и  снизу  -  "от  самой
тяжести порабощения", то есть в результате крестьянской революции.
     Характерно, однако, что ни Радищев, ни декабристы не склонны  были  эту
грядущую революцию полностью отождествлять с пугачевщиной.  В  первой  трети
XIX столетия события крестьянской войны 1773-1774 гг. еще продолжали глубоко
волновать представителей передовой русской интеллигенции,  но  отнюдь  не  в
качестве примера положительного. Изучая опыт этого  неудавшегося  восстания,
затопленного в крови десятков тысяч его участников, Радищев неудачу Пугачева
("грубого самозванца", по его терминологии) объяснял тем, что восставшие  не
имели сколько-нибудь определенной государственной программы,  не  отрешились
от царистских иллюзий и искали "в  невежестве  своем  паче  веселие  мщения,
нежели пользу сотрясения уз".
     Опыт  истории  полностью,  казалось,  оправдал  худшие   из   прогнозов
Радищева. Мы имеем прежде всего в виду  кровавую  эпопею  восстания  военных
поселян летом 1831 г.  Естественно,  что  проблема  крестьянской  революции,
вопрос о ее движущих силах, ее лозунгах и перспективах оказывается в  центре
ближайших интересов Пушкина. Эти интересы и привели великого поэта, с  одной
стороны, к "Путешествию из Петербурга в Москву",  к  проверке  наблюдений  и
выводов Радищева, а с другой - к собиранию и изучению материалов по  истории
восстания Пугачева, как самого большого по своим масштабам движения народных
масс за весь императорский период российской истории.
     Именно "Путешествие из Петербурга в Москву" и  помогло  автору  "Бориса
Годунова"  осмыслить  восстание  1773-1774  гг.  не  как  случайную  вспышку
протеста угнетенных низов на далекой окраине, не как личную авантюру "злодея
и бунтовщика Емельки Пугачева", а как  результат  антинациональной  политики
правящего класса, как показатель загнивания и непрочности всего  крепостного
правопорядка. Вот почему имена Радищева  и  Пугачева  оказываются  в  центре
внимания Пушкина и как романиста, и  как  историка,  и  как  публициста.  От
Пугачева к Радищеву и от Радищева опять к Пугачеву -  таков  круг  интересов
Пушкина в течение всего последнего четырехлетия его творческого пути.
     Конечно, было бы ошибочно ставить знак  равенства  между  политическими
концепциями Пушкина и Радищева даже в период их известного сближения: нельзя
забывать, что в то время как Радищев не питал никаких  иллюзий  относительно
совместимости  самодержавно-помещичьего  государства  с  чаяниями  трудового
народа, Пушкин после разгрома декабристов пытался отделить самодержавие  как
юридический   институт   от   его   классовой   базы    и    от    его    же
военно-бюрократического аппарата. В этом отношении великий поэт хотя  и  был
не прав, зато, в отличие от Радищева,  проводил  более  резкую  грань  между
ненавистной им обоим верхушкой правящего класса  -  придворной  и  поместной
аристократией - и  дворянской  интеллигенцией,  или,  по  его  терминологии,
"просвещенным   дворянством".   С   позиций   последнего   Пушкин   вскрывал
несовместимость  анархо-утопических   идеалов   крестьянской   революции   с
исторически-прогрессивными  тенденциями   политического   и   экономического
развития русского государства.
     Очень  показательно  то  внимание,  которое  уделено  было  в  "Истории
Пугачева"  материалам  о  быте  и  нравах  яицких  казаков,   восстановление
вольностей  которых  и  их  распространение  на  "всякого   звания   людей",
обездоленных дворянско-помещичьей диктатурой, входило в программу  Пугачева:
"Совершенное  равенство  прав;  атаманы  и  старшины,  избираемые   народом,
временные исполнители народных  постановлений;  круги,  или  совещания,  где
каждый казак имел свободный голос и где все общественные  дела  решены  были
большинством голосов; никаких письменных постановлений; в куль да в воду  за
измену,  трусость,  убийство  и  воровство:  таковы   главные   черты   сего
управления". С этой мечтой об установлении в  будущей  крестьянской  империи
патриархальных нравов казачьего круга были связаны и многочисленные  "указы"
Пугачева, тщательно скопированные Пушкиным и сохранившиеся в его архиве.



     Для правильного понимания позиций Пушкина,  как  историка  пугачевщины,
много дает сделанная им самим запись спора его  с  великим  князем  Михаилом
Павловичем, братом царя, о судьбах русского самодержавия, с одной стороны, и
родового дворянства,  деклассирующегося  исключительно  быстрыми  темпами  в
условиях загнивающего крепостного строя, с другой. Имея,  очевидно,  в  виду
такие акты, как уничтожение местничества при царе Феодоре  Алексеевиче,  как
введение "Табели о рангах" при  Петре,  такие  явления,  как  режим  военной
диктатуры императоров Павла и Александра, Пушкин, не без  некоторой  иронии,
утверждал, что "все Романовы  революционеры  и  уравнители",  а  на  реплику
великого князя о том, что буржуазия, как класс, таит в себе  "вечную  стихию
мятежей и оппозиций", отвечал признанием наличия  именно  этих  тенденций  в
линии   политического   поведения    русской    дворянской    интеллигенции.
Интеллигенции этой, по  прогнозам  Пушкина,  и  суждено  выполнить  ту  роль
могильщика  феодализма,  которую  во  Франции  в   1789-1793   гг.   успешно
осуществило "третье сословие". "Что же значит, - писал Пушкин  за  несколько
дней до выхода в свет "Истории Пугачева",  -  наше  старинное  дворянство  с
имениями,  уничтоженными  бесконечными  раздроблениями,  с  просвещением,  с
ненавистью противу  Аристокрации,  и  со  всеми  притязаниями  на  власть  и
богатства? Эдакой страшной стихии мятежей  нет  и  в  Европе.  Кто  были  на
площади 14 декабря? Одни дворяне. Сколько  же  их  будет  при  первом  новом
возмущении? Не знаю, а кажется, много".
     Этим пониманием диалектики русского исторического процесса  вдохновлены
были записи Пушкина в его дневнике от 22  декабря  1834  г.,  а  в  черновой
редакции заметок об уроках пугачевщины, над которой Пушкин работал в  январе
следующего года, мы  находим  следы  тех  же  самых  политических  раздумий:
"Показание некоторых историков, утверждавших, что ни один  дворянин  не  был
замешан в пугачевском бунте, совершенно  несправедливо.  Множество  офицеров
(по чину своему сделавшихся дворянами) служили в рядах Пугачева,  не  считая
тех, которые из робости пристали к нему".
     Планы повести о Шванвиче - дворянине  и  офицере  императорской  армии,
служившем "со всеусердием" Пугачеву, в начале 1833 г. сменяются собиранием и
изучением материалов о самом Пугачеве и вырастают в монографию о нем.
     Книга эта писалась в условиях строгой конспирации. В письме от 30  июля
1833 г. на имя управляющего III  Отделением  о  разрешении  посетить  места,
связанные с восстанием Пугачева,  Пушкин  очень  осторожно  мотивировал  эту
поездку необходимостью закончить роман,  "большая  часть  действия  которого
происходит в Оренбурге и Казани". Имя Пугачева и самая тематика  романа  при
этом, конечно, упомянуты не были.
     Как свидетельствует дата предисловия к "Истории Пугачева",  книга  была
закончена в Болдине 2 ноября 1833 г.  И  только  6  декабря,  в  официальном
письме  к  Бенкендорфу  Пушкин  впервые  прямо  сказал  о   предмете   своих
разысканий: "Я думал некогда  написать  исторический  роман,  относящийся  к
временам Пугачева, но, нашед  множество  материалов,  я  оставил  вымысел  и
написал Историю Пугачевщины" 2).
     Подготовка к печати "Истории Пугачева" шла в 1833-1834 гг. одновременно
с работой над специальной статьей о "Путешествии из  Петербурга  в  Москву",
которая в свою  очередь  сменилась  в  1835  г.  собиранием  материалов  для
биографии Радищева. Для своего "Современника" Пушкин готовит в 1836  г.  две
статьи о Радищеве  и  роман  о  Пугачеве.  Проблематику  именно  этих  своих
произведений  Пушкин  и  имеет  в  виду,  отмечая   в   начальной   редакции
"Памятника", написанного вскоре после окончания  "Капитанской  дочки",  свои
права на признательное внимание потомков:

     И долго буду тем любезен я народу,
     Что чувства добрые я лирой пробуждал,
     Что вслед Радищеву восславил я свободу
     И милость к падшим призывал.

     Именно в "Истории Пугачева" и "Капитанской дочке" Пушкин и пошел "вслед
Радищеву".

     1)  В.  Г.  Белинский,  очень  сочувственно  отозвавшийся  об  "Истории
Пугачевского  бунта"  еще  при  жизни  Пушкина,  впоследствии   писал,   что
произведение это писано "пером Тацита на меди и мраморе", что  оно  является
"образцовым" сочинением "и со стороны исторической и со стороны  слога"  (В.
Г. Белинский, Полн.собр. соч., т. V, 1954, стр. 274, и т. VII, стр. 578).  О
роли  "Истории  Пугачева"   в   политическом   воспитании   вождей   русской
революционной демократии ярко свидетельствует  письмо  Белинского  к  Д.  П.
Иванову от 7 августа 1837 г. (В. Г. Белинский,  Полн.  собр.  соч.,  т.  XI,
1956, стр. 148-149) и недавно найденное письмо Герцена к Г.  Гервегу  от  19
(7) апреля 1850 г. ("Лит. наследство", т. 64, 1958, стр. 168).
     2) Цензурная история книги Пушкина  освещена  в  статье  Т.  Г.  Зенгер
"Николай I  -  редактор  Пушкина"  ("Лит.  наследство",  тт.  16-18,  1934).
Подробнее о работе Пушкина над "Историей Пугачева" см.  исследования  Г.  П.
Блока "Пушкин в работе над историческими источниками", М. - Л. 1949, и Ю. Г.
Оксмана "Пушкин в работе над "Историей  Пугачева"  и  повестью  "Капитанская
дочка"  (Ю.  Г.  Оксман,  От  "Капитанской  дочки"  к  "Запискам  охотника".
Исследования и материалы, Саратов, 1959, стр. 5-133).


     Т.Г. Цявловская



     В  России  "память  замечательных  людей  скоро  исчезает  по   причине
недостатка исторических записок", - утверждал Пушкин.
     "Непременно должно описывать современные происшествия, чтобы  могли  на
нас ссылаться", - говорил он.
     Эти слова выражают особенный интерес,  с  которым  Пушкин  относился  к
дневникам и воспоминаниям современников о событиях, свидетелями которых  они
были. "Государыня пишет свои записки...  Дойдут  ли  они  до  потомства?"  -
записывает он в дневнике 4 декабря  1834  г.,  опасаясь,  что  их  постигнет
участь уничтоженных записок вдовы Александра  I  и  вдовы  Павла  I.  Пушкин
владел одним из немногих экземпляров "Записок" Екатерины II, в копии, снятой
для него писарем. (Он сослался на  эти  "Записки"  в  "Замечаниях  о  бунте"
Пугачева; см. стр. 152.) Читал  Пушкин  и  рукописные  воспоминания  княгини
Дашковой, свидетельницы свержения Петра  III,  и  сделал  оттуда  выписку  о
Радищеве;  были  ему  известны  мемуары  генерала  Бологовского,  одного  из
участников убийства Павла I (см. июньскую запись в дневнике 1834 г.).
     Пушкин ратовал постоянно за то, чтобы его современники записывали  свои
воспоминания. Он дарит А. О. Смирновой альбом с надписью на заглавном листе:
"Исторические записки А. О. С  ***"  и  помещает  как  эпиграф  стихотворную
характеристику ее: "В тревоге пестрой и бесплодной...". Дарит он  тетрадь  и
актеру Щепкину, и сам вписывает в нее первые строки:
     "17 мая 1836. Москва. Записки актера Щепкина. -  Я  родился  в  Курской
губернии Обоянского уезда в селе Красном, что на речке Пенке".
     Он возлагает надежды на  записки  героя  Отечественной  войны  генерала
Ермолова,  выдвигавшегося  декабристами  в   члены   нового   революционного
правительства (см. т. 5, стр.415).
     Очень интересовался поэт записками П.  В.  Нащокина  (сына  "одного  из
замечательнейших лиц екатерининского века"  генерала  В.  В.  Нащокина)  1),
который по настоянию Пушкина взялся за них в 1836 г. Получив записки, Пушкин
стал обрабатывать их для печати. Однако работу  по  редактированию  рукописи
поэт до конца не довел, и записки Нащокина были опубликованы  лишь  столетие
спустя.
     Отрывок из "Исторических записок" И. И.  Дмитриева  с  описанием  казни
Пугачева, свидетелем которой он был, Пушкин ввел в текст "Истории Пугачева".
Автору воспоминаний Пушкин писал с благодарностью: "Хроника моя обязана  вам
яркой и живой страницей, за которую много будет мне прощено самыми  строгими
читателями" (письмо от 14 февраля 1835 г.).
     "Записки Н. А. Дуровой" - отрывки из журнала, веденного ею в 1812 году,
Пушкин  напечатал  со  своей  вступительной  заметкой  в   издававшемся   им
"Современнике", где поместил и  другие  яркие  военные  мемуары  -  "Занятие
Дрездена 1813 года 10 марта (из дневника партизана Дениса Давыдова)".
     Пушкин придавал большое значение и  устным  рассказам  современников  -
живых свидетелей прошлого. Он сам записывал рассказы о пугачевщине - Крылова
(баснописца), Дмитриева,  генерала  Свечина.  Поэт-историк  предпринял  даже
специальную поездку по следам Пугачева: он  разыскивал  стариков,  помнивших
его, расспрашивал их, записывал рассказы неграмотных крестьян.
     Важным материалом считал Пушкин и короткие характеристические рассказы,
анекдоты,  одной  живо  подмеченной  чертой  или  острым   словом   рисующие
любопытные фигуры прошлого, черты быта, колорит эпохи. Денис Давыдов, М.  Ф.
Орлов, Дельвиг,  Гнедич,  Дмитриев,  генерал  Раевский  (старший),  Ермолов,
Крылов (баснописец), князь  Козловский  (дипломат),  А.  Н.  Голицын,  князь
Юсупов, Е. Ф. Долгорукова, М. Виельгорский,  Н.  К.  Загряжская,  Щербинина,
Сперанский, И. Н. Римский-Корсаков (один из фаворитов  Екатерины  II),  Паэс
(испанский дипломат), - вот список, далеко не полный, тех, чьи  исторические
анекдоты собирал Пушкин. Неистощимыми рассказами о прошлом  славился  И.  И.
Дмитриев. "Каждые два часа беседы с ним могут дать материалов  на  несколько
глав записок", - писал Вяземский. Старый вельможа,  князь  Юсупов  привлекал
его рассказами о встречах с Вольтером, Дидро, Бомарше, Касти, воспоминаниями
о беспечных празднествах  Марии-Антуанетты,  смененных  гильотиной.  "Пушкин
заслушивался  рассказов  Натальи  Кирилловны,  -   вспоминал   Вяземский   о
Загряжской, - он ловил в ней отголоски поколений  и  общества,  которые  уже
сошли с лица земли; он в  беседе  с  нею  находил  прелесть  историческую  и
поэтическую, потому что в истории много истинной и возвышенной поэзии,  и  в
поэзии есть своя доля истории. Некоторые драгоценные частички этих бесед  им
сохранены; но самое сокровище осталось почти непочатым"2).
     В полной мере сознавая высокую ответственность свою перед потомством за
создание верной картины своей эпохи,  Пушкин  многие  годы  ведет  дневники,
пишет воспоминания.
     Сохранилось от автобиографической прозы Пушкина очень немногое, и почти
все  то,  что  сохранилось,  является  незавершенными  отрывками3).  Это   -
дневники, мелкие записи типа заметок в календаре, программы неосуществленных
мемуаров, фрагменты "Записок" (воспоминаний).
     Первый известный нам дневник Пушкина относится к 1815 г., последний - к
1835-му.  Дошедшие  до  нас  дневники  1815  и  1821  гг.  сохранились  лишь
фрагментарно: и тот и другой не имеют начала. Первый обнимает  собою  время,
может быть, менее месяца; второй - несколько более двух месяцев. От 1827  г.
мы знаем лишь одну запись. Записи 1831 г. велись в течение полутора месяцев.
Последний дневник, дошедший до нас, велся пятнадцать месяцев - с ноября 1833
г. по февраль 1835 г. На титульном  листе  его,  по-видимому  рукою  Пушкина
написано "Э 2"; это позволяет предположить,  что  ему  предшествовал  другой
дневник, нам неизвестный.
     В  дневниках  Пушкина,  начиная  с  лицейского  и  кончая  1835  годом,
сочетаются  записи  его  об  общественной  жизни  страны   с   литературными
новостями; они перемежаются  историческими  анекдотами,  личными  заметками.
Только горизонты зрелого Пушкина так широки, как не могли они,  естественно,
быть еще у лицеиста; и выражение чувств  -  экспансивное  и  восторженное  у
юноши - заменяется в последнем дневнике поэта суровой сдержанностью.
     В  дневнике  шестнадцатилетнего  поэта  обращает   на   себя   внимание
критический  этюд  о  творчестве  плодовитого  автора  комедий   Шаховского,
пронизанный аналитической мыслью. Поражает в  юношеском  дневнике  и  первый
известный  нам  литературный  портрет,  написанный  Пушкиным,  своей   яркой
талантливостью, остротой,  живой  наблюдательностью  предвещающий  искусство
пушкинского портрета, столь характерное для "Записок" и художественной прозы
Пушкина.
     Кишиневский дневник велся поэтом в  дни  освободительной  войны  греков
против поработителей Греции - турок. Дневнику предшествовало так  называемое
"Письмо о греческом восстании" (см. т. 9). В уцелевших  страницах  дневника,
писавшихся месяц спустя после возвращения в Кишинев, находятся лишь  краткие
заметки о дальнейших событиях восстания. Откровенно отмечает Пушкин  и  свои
связи  с  гетеристами;  поэт  готовился  лично   участвовать   в   греческой
освободительной войне.
     Страничка 1827 г. посвящена взволновавшему Пушкина событию -  случайной
встрече с арестованным Кюхельбекером.
     Особое место занимают записи 1831 г. о восстании в  военных  поселениях
Новгородской губернии, которые могут быть названы  дневником  лишь  условно.
Эти записи Пушкина выпали  из  круга  материалов,  привлекаемых  к  изучению
историками, хотя  они  представляют  большой  исторический  интерес.  В  дни
восстания поэт жил в  Царском  Селе  -  резиденции  Николая  I,  к  которому
стекались все сведения о мятеже. Постоянно общаясь с придворными и  близкими
к царю лицами (с Жуковским, А. О. Россет и др.), Пушкин записывал с их  слов
свежие новости.
     Высказывалось  предположение,  что  записи  1831  г.  Пушкин  собирался
представить правительству как  образец  для  газеты  "Дневник",  которую  он
готовился  издавать.  Однако  от  этого  предположения  нужно,  по-видимому,
отказаться, и не только потому, что там попадаются такие  частные  сведения,
как помолвка  А.О.  Россет,  -  критика  действий  императора,  пусть  самая
умеренная, которая содержится в этих записях, была в печати недопустима.
     Судя по тому, что дневник 1831  г.  написан  на  листах,  поля  которых
оставлены  равными  тексту   (как   и   дневник   1833-1835   гг.,   как   и
подготовительные  тексты  "Истории  Петра"  и   другие   работы,   требующие
дополнений, вставок, обработки), можно предположить, что эти записи,  наряду
с последним дневником, рассматривались Пушкиным как  материалы  для  будущих
"Записок".
     По  самому  содержанию  своему   дневники   Пушкина,   отмечающие   все
значительные  события,  представляют  собою  ценнейший  документ   свидетеля
общественной жизни страны. В этом  смысле  особенно  большой  материал  дает
дневник 1833-1835 гг.
     Пушкин   подвергает   здесь   критике   множество   вопиющих    фактов,
характеризующих   современный    ему    общественный    строй:    расточение
государственных  средств  на  придворную  роскошь,  обход  царем   законного
судопроизводства (с выразительной репликой, обращенной к Николаю: "Вот  тебе
шиш, и поделом"), хищение крупнейшими чиновниками сумм, предназначенных  для
помощи  голодающим  крестьянам,  и  многое  другое.   Намекает   Пушкин   на
скандальные любовные  похождения  Николая  I,  как  и  предшественника  его,
Александра; он  отмечает  дикое  явление,  ставшее  заурядным,  -  свободное
присутствие в высшем обществе цареубийц (убийц Павла I), и дает понять,  что
Александр  I  знал  о  готовящемся  убийстве  своего  отца.  Вновь  и  вновь
возвращается  Пушкин  к  вопросу   о   циничном   расходовании   дворянством
колоссальных средств на торжества по случаю совершеннолетия наследника. "Что
скажет  народ,  умирающий  с  голода?"  Негодование   вызывает   у   Пушкина
перлюстрация его писем, которые читает и сам царь.  "Однако  какая  глубокая
безнравственность в привычках правительства,  -  пишет  он,  разумея  самого
Николая I. - В каком веке мы  живем!"  В  дневнике  записана  характеристика
Николая I, принадлежащая, вероятнее всего, самому Пушкину: "В нем  много  от
прапорщика и немного от Петра Великого".
     Дневники Пушкина, отражая потребность писателя фиксировать все  важное,
происходящее вокруг него, имели и определенное назначение. Помимо того,  что
они  могли  служить  автору  надежным  источником  для   будущих   "Записок"
(воспоминаний) , они являются и бесспорным обращением Пушкина - через головы
современников - к последующим поколениям, свободным от царской  цензуры.  Не
раз дает Пушкин недвусмысленно понять это в последнем  дневнике:  "Замечание
для потомства", "Опишу все в подробности в пользу будущего Вальтер-Скотта" и
т. д.
     О "Записках" (воспоминаниях) Пушкина приходится судить по осколкам их -
фрагментам и программам. Главная часть основного  автобиографического  труда
Пушкина - его "Записки" - была им самим уничтожена.
     "В 1821 году начал я свою биографию, - писал поэт в 30-х гг., приступая
к новым "Запискам", - и несколько лет сряду занимался ею. В конце 1825 года,
при открытии несчастного заговора, я принужден был сжечь  сии  записки.  Они
могли замешать многие имена, и, может быть, увеличить число жертв.  Не  могу
не сожалеть о их потере: я в них говорил о людях,  которые  после  сделались
историческими лицами, с откровенностию дружбы или короткого знакомства".
     Эти страницы, составляющие центральную  тему  воспоминаний,  писавшихся
Пушкиным в ссылке в Михайловском, были  посвящены  декабристам.  Именно  эти
"Записки", надо думать,  дали  основание  Пущину  говорить  о  существовании
политической прозы Пушкина: "Он всегда согласно со мною мыслил о деле  общем
(res  publica),  по-своему  проповедовал  в  нашем  смысле  -  и  изустно  и
письменно, стихами и прозой" 4). До  ссылки  Пушкин  политической  прозы  не
писал (по крайней мере нет никаких данных об этом), так что Пущин, очевидно,
имеет в виду то, что он мог слышать в Михайловском: это были "Записки" и так
называемая статья "О русский истории XVIII века".
     Об  объеме  сожженных  "Записок"  можно  судить  по  письмам  поэта  из
Михайловского 1824-1825 гг., из которых становится ясным, что он писал  свои
воспоминания почти год - с ноября 1824 г. по сентябрь 1825 г., а в черновике
новых "Записок" Пушкин говорит о сожжении тетрадей.
     Долгое время полагали, что от сожженных "Записок" Пушкина почти  ничего
не сохранилось. Судьба их была выяснена только недавно - в  исследовании  И.
Л. Фейнберга, доказавшего, что "Записки" погибли не целиком 5).
     К числу уцелевших отрывков исследователь справедливо  относит  фрагмент
воспоминаний  о   Карамзине,   страницы,   посвященные   А.   П.   Ганнибалу
(напечатанные поэтом в  виде  примечания  к  первому  изданию  первой  главы
"Евгения Онегина"), описание встречи с Державиным (Пушкин намечал  поместить
его  как  извлечение  из  своих  "Записок"  в  примечании  к   стихотворению
"Воспоминания в Царском Селе", 1814 г.), воспоминания о Крыме  ("Отрывок  из
письма к Д.").
     Большой интерес представляет фрагмент воспоминаний о Карамзине, отрывок
из  которых  -  воспоминания  о  появлении  I  тома   "Истории   государства
Российского", - поэт напечатал в 1827 г. среди анонимных "Отрывков из писем,
мыслей и замечаний", с пометой: "Извлечено из неизданных  записок".  Рассказ
же о споре между  Пушкиным  и  Карамзиным  на  тему  о  рабстве  и  свободе,
естественно, напечатан быть не мог.
     Несколько лет  спустя  после  сожжения  своих  "Записок"  Пушкин  решил
вернуться  к  ним.  Замысел  новых  "Записок"  был  очень  обширен:   Пушкин
намеревался "избрать себя лицом", вокруг  которого  хотел  "собрать  другие,
более достойные  замечания".  Поэт  написал  лишь  вступление,  рассказав  о
трагических судьбах и необыкновенных характерах своих предков.
     К возобновляемым  "Запискам"  относятся,  как  устанавливает  названное
исследование,  литературные  портреты   современников   (Будри,   "Фальстаф"
Давыдов, Дуров), а также отрывок "О холере" - воспоминания об осени 1830 г.,
когда поэт оказался в Болдине, окруженном холерными карантинами.
     О богатом содержании задуманных новых "Записок" мы можем судить по двум
незаконченным программам их. По  ним  видно,  что  "домашняя"  жизнь  автора
должна была изображаться на широком историческом  фоне  -  "рождение  Ольги"
(сестры) - "смерть Екатерины" (императрицы).
     Ряд, пунктов программы  -  "нестерпимое  состояние",  "мое  положение",
"отношение к товарищам", "мое тщеславие" - показывают, что поэт  предполагал
говорить  в  автобиографии  и  о  психологических  переживаниях  своих.  Как
выглядело  бы  это  в  развернутой  литературной  форме,   мы   можем   себе
представить, читая единственный в своем роде "Отрывок" ("Несмотря на великие
преимущества...") - т. 5.
     Если  в  дневниках  своих  Пушкин  уделяет  главное  внимание  событиям
общественного значения, обнажает коррупцию правительственных кругов  и  язвы
самодержавно-крепостнического строя,  если  стиль  его  дневников  предельно
лаконичен, то совершенно иное литературное явление должны были  представлять
собою его "Записки".
     В "Записках" должны были мы увидеть вольно нарисованную картину  жизни,
свободно написанные портреты  современников,  выразительные  психологические
признания.
     "Не трудно понять, - писал лучший биограф  Пушкина,  -  какой  памятник
оставил бы после себя поэт наш, если  бы  успел  извлечь  из  своего  архива
материалов полные, цельные записки своей жизни; но и в уничтожении той части
их, которая была уже составлена им в 1825  г.,  русская  литература  понесла
невознаградимую утрату. При гениальном способе Пушкина передавать  выражение
лиц и физиономию событий немногими родовыми  их  чертами,  и  проводить  эти
черты глубоким неизгладимым резцом, - публика имела бы такую  картину  одной
из замечательнейших эпох русской жизни,  которая,  может  быть,  помогла  бы
уразумению нашей домашней истории начала столетия лучше многих  трактатов  о
ней" 6).

     1) В 1830 г. Пушкин даже стал записывать эти воспоминания под диктовку.
     2) П. А. Вяземский. Старая записная книжка. Полн. собр. сочинений князя
П. А. Вяземского, т. VIII, СПб. 1883, стр. 185.
     3) Мы не касаемся здесь "Путешествия  в  Арзрум";  законченность  этого
произведения, высокие его художественные достоинства, то обстоятельство, что
Пушкин сам его печатал,  создали  традицию  относить  его  к  художественной
прозе.
     4) И. И. Пущин, "Записки о Пушкине", М. 1956, стр. 69.
     5) И. Л. Фейнберг, Незавершенные работы Пушкина,  М.  1955;  изд.  2-е,
дополненное, М. 1958.
     6) П. Анненков, Александр Сергеевич  Пушкин  в  Александровскую  эпоху,
СПб. 1874, стр. 309.

Популярность: 38, Last-modified: Wed, 22 Jan 2003 09:08:05 GmT