---------------------------------------------------------------
© Copyright Виктор Викторович Конецкий
Текст предоставил Морской литературно-художественный Фонд
имени Виктора Конецкого http://www.konetsky.spb.ru
Date: 16 Sep 2004
---------------------------------------------------------------
Эссе
Россия -- держава континентальная, хотя и омывается морями трех
океанов.
Поговорите с прохожими на улицах Санкт-Петербурга. Головой ручаюсь:
никто не скажет вам, где находится Морской торговый порт. Таксеры, вот,
знают, ибо морячков туда возят.
Поговорите с англичанином -- он ощущает себя человеком мира, хотя
глубоко чтит свою нацию и никогда не простит вам ни одного плохого слова о
королеве. И чувствуют себя англичане в любой стране как дома, потому что у
них мышление старой морской нации. По зачем и почему наши предки растянули
державу аж в одну шестую планеты на горькое горе россиянам сегодняшним?
Охота к перемене мест? От дремучей скуки? Из любопытства: а где, братцы,
однако, земля кончается? Или это бегство под любым соусом от любого рода
государева гнева? Мы, царь-батюшка, все за ради тебя -- за собольком, да
песцом, да моржовым клыком, за ясаком тебе, батюшка, и мировую славу тебе к
ногам положим -- только пусти в бомжи на свободу-волюшку...
Нынче наши богатые летят на Канары, середняки из городов на садовые
участки драпают и открывают там для себя замечательные "америки" в виде
самостоятельно выращенной брюквы; ну, а босяцкое большинство сосет лапу там,
куда судьба забросила...
Куда это меня понесло? А! Просто злость; в океане, в океане которой
коротаю дни и ночи...
В штилевую погоду солнечную, возвращаясь к родным осинам, еще до
Толбухина маяка, до гранитов Кронштадта увидишь на горизонте мерцающую
золотую точку и от нее золотой луч в небеса. Это встречает тебя Исаакий.
"Ну, все! Приехали!" -- подумаешь, но сразу прикусишь свой длинный и
непутевый язык. И вслух скажешь: "Кажется, ребятки, вроде подходим..."
Дремучее суеверие: пока не ошвартуешься, не гневи своими предположениями
Бога. Это Он располагает. И в полукабельтове от причала вполне может
выскочить любая "бяка". Но Исаакий-то уже послал тебе золотой луч! С 1858
года он нас, моряков, встречает первым.
А от него начинается Конногвардейский бульвар -- засыпанный когда-то
Адмиралтейский канал. Выныривает канал за Благовещенской площадью. Вот на
его берегу я и родился. За окнами были земляные откосы острова Новая
Голландия, поросшие сиренью и тополями и опутанные колючей проволокой.
Секретно! С петровских времен там был Военно-морской порт и Морская тюрьма
(после бунта Семеновского полка и декабристов ее соорудили). На воротах
порта были чугунные якоря. Якорь -- символ Надежды...
Любовь к морю -- детское чувство. Она не мешает ненавидеть купание. И в
этом большой смысл. Нас тянет в огромные пространства вод не потому, что мы
водолюбивые существа. Мы можем утонуть даже в бочке дождевой воды. Мы любим
не воду, а ощущение свободы, которое дарят моря. Наш плененный дух всегда
мечтает о свободе, хотя мы редко даем себе в этом отчет.
Мало кто задумывался и над тем, что море, вода подарили людям понятие
волны. Волна, накатывающаяся век за веком на берега, колеблющая корабли,
натолкнула на одну из основных идей сегодняшней физики -- о волновой теории
света, волновой сущности вещества. Волна подарила и ритм. В основе музыки,
может быть, лежит ритм волн и ритм движения светил по небесам. Потому музыка
и проникает в глубины мировой гармонии дальше других искусств. Сам звук тоже
имеет волновую природу. Медленный накат волны на отмель, вальс и ритм биения
человеческого сердца чрезвычайно близки. Потому вальс невредимым пройдет
сквозь джазы.
Конечно, тому, кто страдает морской болезнью, лучше не читать этот гимн
волнам. Когда плавание затягивается и я уже устаю от безбрежности океана и
уже мечтаю о возвращении, то иногда во сне начинает мерещиться шум
берегового прибоя. Как будто я живу в домике среди дюн. И в окна доносится
длинный и мерный гул наката, смешанный с шорохом сосен и песчинок на склонах
дюн. Иногда очень хочется услышать в море береговой прибой. Когда волны,
сутки за сутками, разбиваются за бортом, за иллюминатором каюты -- это
другое. И грохот шторма в открытом океане -- другое. Ничто не может заменить
шум берегового наката. Там, где море встречается с землей, -- все особенно.
И люди, живущие на берегах, -- особенные люди. Они первыми увидели, как из
пены морской волны, вкатившейся на гальку, из смеси утреннего воздуха и
влаги родилась самая красивая, нежная, женственная женщина, самый
пленительный образ человеческой мечты -- Афродита. И самую красивую планету
назвали ее именем. Богиня любви и красоты, покровительница брака, она вышла
к нам из пены безмятежно нагая, и капли морской воды блестели на ее коже. И
так же искрится, блистает по утрам и вечерам Венера. Древние греки называли
ее еще Успокаивающая Море. Потому что древние греки верили: красота смиряет
разгул стихий.
Как обеднело бы человечество без легенды об Афродите! Лучшие художники
ваяли и писали Афродиту, она дарила им самое таинственное на свете --
вдохновение.
Волны бегут через океаны посланцами материков.
Волны, поднятые штормами у мыса Горн, за десять суток достигают берегов
Англии и улавливаются сейсмической станцией Лондона. Почва Европы ощущает
порывы штормового ветра другой стороны планеты. Как тут не подумать о связи
всего на свете.
Никто еще не подсчитал энергию, которую тратит ветер, чтобы создавать
волны в океанах и морях. Какая часть его мощности исчезает в колебаниях
частиц воды на огромных пространствах между материками? Что стало бы с нами,
если бы океаны не укрощали ветер? Быть может, сплошной ураган несся бы над
планетой. Ни деревца, ни травинки... Будьте благословенны, волны!..
Перенесемся в другой мир. Лед, лед, лед, лед... Мы идем по Арктике.
Лед, лед, лед, лед... Все по той же Арктике. Лед, полынья, лежание в дрейфе,
прибрежная полынья... Шпиц -- жаргонное Шпицберген, Грумант -- древнее.
Обледенелые скалы, поморская одинокая могила, сгнивший крест, эпитафия:
"Тот, кто бороздит море, вступает в родство со счастьем.
Ему принадлежит весь мир, и он жнет, не сея,
ибо море есть поле надежды".
Я, правда, той могилы и древних словес не видел, и звучат они слишком
литературно-современно, но связанная с ними легенда передается из поколения
в поколение. И мы к ней еще вернемся.
Достигло дневное до полночи светило,
Но в глубине горящего лица не скрыло,
Как пламенна гора, казалось меж валов,
И простирало блеск багровый из-за льдов.
Среди пречудныя, при ясном солнце ночи
Верхи златых зыбей пловцам сверкают в очи.
...Карбас помора-зверобоя на волнах Белого моря. Глаза морехода на
одном уровне с волной. За гребнем волн стоит ночное полярное солнце. Его
низкие лучи скользят по льдам и слепят глаза кормщику. Автор был в море,
работал в нем. Теперь он спокойной, крепкой рукой ведет строку. Строка
величаво колышется в такт морской зыби. Север простирается далеко за края
стиха. И слышно, как медленно падают капли с медлительно заносимых весел.
Гребет помор. Стоит над морем солнце. Вздымаются и вздыхают на зыби льдины.
От них пахнет зимней вьюгой. Здесь чистая картина -- без символики. Здесь
профессиональное знание и жизни, и физики, и астрономии. Пишет Ломоносов.
Рыбак, начинавший современный русский язык, открывший атмосферу на Венере,
объяснивший природу молнии электричеством, сформулировавший закон сохранения
вещества.
А вот Державин:
Что ветры мне и сине море?
Что гром, и шторм, и океан?
Где ужасы и где тут горе,
Когда в руках с вином стакан?
Спасут ли нас компас, руль, снасти?
Нет! Сила в том, чтоб дух пылал.
Я пью! И не боюсь напасти,
Приди хотя девятый вал!
Приди, и волн зияй утроба!
Мне лучше пьяным утонуть,
Чем трезвым доживать до гроба
И с плачем плыть в столь дальний путь.
Здесь уже городская нервность, которая и нам хорошо знакома. Через
"Достигло дневное до полночи светило..." и "Что ветры мне и сине море?" --
вдруг понимаешь, как вырастало пушкинское:
Погасло дневное светило;
На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан...
Лети, корабль, неси меня к пределам дальним
По грозной прихоти обманчивых морей,
Но только не к брегам печальным
Туманной родины моей...
Для вечно печальных и туманных брегов нашей родины
сухопутно-континентальное мышление ныне особо опасно. Требуется планетарное.
Если страны света разделены океанами, как, например, Африка с
Австралией, то тут все ясно и понятно даже слепому. Но Европе с Азией не
повезло, и крупнее всех не повезло России. Почему, скажем, жители Омска или
Иркутска -- азиаты, а, например, туляки -- европейцы?
Тут сам черт ногу сломит. А ведь, как ни странно, эта путаница имеет
большое значение. Сколько веков уже мир ломает голову над тем, что же такое
русский характер. Смотрите, что пишет образованный европеец Киплинг:
"Постараемся понять, что русский -- очаровательный человек, пока он остается
в своей рубашке. Как представитель Востока, он обаятелен. Но когда он
настаивает на том, чтобы на него смотрели как на представителя самого
восточного из западных народов, а не как на представителя самого западного
из восточных, -- он является этнической аномалией, с которой чрезвычайно
трудно иметь дело. Хозяин никогда не знает, с какой природой гостя он имеет
дело в данную минуту".
Представляете, какой ребус получился для европейских мозгов из-за того,
что древние старцы провели границу между Европой и Азией по Уральскому
хребту? Наивным, кажется им, что чертой этой помечены наши души. Бедняге
Киплингу приходится иметь дело уже не с русскими людьми, а с "этническими
аномалиями".
Посмотрим, к чему приходит автор нашей любимой детской книжки "Маугли"
дальше. Итак, он считает нас азиатами и пишет:
"В Азии слишком много Азии, она слишком стара. Вы не можете исправить
женщину, у которой было много любовников, а Азия ненасытна в своих флиртах с
незапамятных времен. Она никогда не будет увлекаться воскресной школой и не
научится голосованию иначе, как с мечом в руках".
Ах, не надо, не надо было отделять Азию от Европы условной линией! Так
неприятно читать глупости у хорошего писателя.
Однако не следует упускать из виду, что и азиаты совсем не торопятся
признавать нас своими. Таким образом, мы повисаем в середине. Сидим, в
некотором роде, между двух стульев.
Ну и что? Что тут плохого?
Славянофилы и западники крушили друг друга несколько десятков лет --
царствие им небесное и вечный покой, избави их, Господи, от вечных мук! А
что от этого взаимного сокрушительства стало яснее?
Ну, не европейцы мы и не азиаты. Признаем себя осью симметрии. Это не
так уж плохо. Симметрия -- самый незыблемый закон Мира. Симметричны
обеденная ложка, кристалл, собака, акула и вся Вселенная, так как
выяснилось, что у Мира есть Антимир.
Конечно, быть осью симметрии дело сложное, и потому мы стали такими
сложными, что сами себя начисто не понимаем.
Американский писатель Генри Торо заметил: "Не стоит ехать вокруг света,
чтобы сосчитать кошек в Занзибаре".
Мне как-то подумалось, что Чехов покатил на Сахалин не для того, чтобы
сосчитать там каторжников, а чтобы посмотреть, пощупать всю огромную Россию.
Ведь Россия -- это вовсе не сплошная одинаковость.
Господи! Да Питер и Москва -- два разных мира! Несчастная страна, в
которой есть две столицы:
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова...
Здесь величайший гений промахнулся. Все случилось с точностью до
наоборот. Но это, вероятно, единственный раз. И единственный раз Пушкин
завидовал.
Да, да, Пушкин завидовал! Но не Данте или Гомеру завидовал, а моряку.
Какая притягательная сила в океанской волне!
Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный
И вечный лед полунощных морей?
Счастливый путь!.. С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул шутя,
И с той поры в морях твоя дорога,
О, волн и бурь любимое дитя!
Сколько написано о слиянии человека с конем, парусом и машиной и
ощущении счастья от этого; о счастье полета или штормового плавания под
парусами. А суть, кажется мне, как раз в том, что нельзя разрешать себе
полное слияние ни с парусом, ни с машиной -- нельзя!
Дилетант думает, что через такое слияние он сам станет ветром, морем,
Вселенной, Временем. Профессионал знает, что не должно допускать себя до
подобных слияний, что работа полным-полна самоограничений, самоконтроля и в
силу этого полным-полна скуки и рационализма.
Ты сохранил в блуждающей судьбе
Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский шум, лицейские забавы
Средь бурных волн мечталися тебе;
Ты простирал из-за моря нам руку,
Ты нас одних в младой душе носил
И повторял: "На долгую разлуку
Нас тайный рок, быть может, осудил!"
Перед отплытием волонтера Феди Матюшкина в первую кругосветку Пушкин
напутствовал друга по части ведения путевых заметок. Он предостерегал от
излишнего разбора впечатлений и советовал лишь не забывать подробностей
жизни, всех обстоятельств встречи с разными племенами и характерными
особенностями природы. Пушкин хотел фактов. Документализма, как ныне
говорят, а не ахов Бестужева-Марлинского.
В 20 - 30-е годы XIX века очерки и заметки моряков-писателей
публиковались щедро и пользовались огромным успехом у читающей публики, ибо
базировались на романтизме -- навевали золотые сны, уводили из кошмара
родины в далекие и суперпрекрасные миры. Этот "увод" совершался не
беллетристами-литераторами, а обыкновенными моряками. Документальная
подкладка сообщала их очеркам искренность, а грубоватость языка и неровность
слога, например Головнина, вызывали у Бестужева даже недоуменное восхищение.
Волонтер Матюшкин записки в рейсе тоже вел; их нашли, но полностью и до
сих пор не опубликовали. Первый раз частично использовали в 1956 году... Это
опять к тому, что мы ленивы и нелюбопытны. А возможно, это связано с тем,
что будущий адмирал Матюшкин не одобрял офицеров-декабристов. Это, правда,
не помешало адмиралу отправить в Сибирь Пущину пианино.
Адмирала похоронили на Смоленском кладбище*. Потому я знаю о нем с
детства. Близко покоится бабушка моя, Мария Павловна. И мама, когда мы
навещали бабу Маню и проходили мимо могилы Матюшкина, рассказывала, как он
не разрешал бить матросов и считал, что молиться, ходить, спать, сидеть,
петь, плясать по дудке -- убивает человека сначала духовно, а потом и
физически. И что по его настоянию соорудили в Москве первый памятник
Пушкину...
* В 1951 году прах Ф.Ф. Матюшкина перенесли в Александро-Невскую лавру.
При всем том старик был крутоват. Незадолго до того, как упокоиться на
Смоленском кладбище, он написал замечания к новому Морскому уставу. В уставе
проектировалась статья, разрешающая "во избежание напрасного кровопролития"
сдачу корабля противнику при пиковом положении. Матюшкин на полях проекта
заметил: "Ежели не остается ни зерна пороха и ни одного снаряда, то остается
еще свалка или абордаж..." И позорную статью не занесли в устав.
Для одной из своих книг я взял эпиграфом из дневников адмирала и
сенатора такую фразу: "Человека более всего поддерживает надежда,
предложение, мечта". Заметили, как перекликается легендарная эпитафия на
поморском кресте с Матюшкиным? Сейчас российскому флоту, как всем,
невероятно трудно. Но надежда должна "отдавать концы" последней. Да, мы сами
загнали себя в угол своим самоуничижением, для которого, прямо скажем,
достаточно оснований.
Человек, который уходит в море, какова бы ни была его цель -- бой или
схватка с циклоном, или со льдами, или с тупым береговым начальством, --
обязан поддерживать себя мечтой. Приправой для мечты обязательно служит
юмор. Флот извечно стоял одной ногой на воде, другой -- на юморе.
Поводом для юмора всегда и везде служит любая дурость в окружающей
действительности. Этого вокруг навалом.
Включаю ТВ: рябит в глазах от тельняшек. Все виды сухопутных войск
носят "тельники". Включая министров и начальников разведок разного калибра и
класса. Как только министр или верховные разведчики появляются в Чечне, так
сразу облачаются в камуфляж с сине-белым треугольником на грудях. Для чего
же камуфляж, ежели на грудях лихие и броские треугольники? А! Ясно! Для
удобства работы дудаевских снайперов! Вежливость и интеллигентность --
главные качества наших высших вояк. Сегодня без "тельников" только отцы
церкви да хозяева "мерседесов" обходятся.
А куда сухопутные начальники морскую пехоту посылают? Научат ребят
высаживаться в штормовой накат на вражеский берег, зарываться в мокрый
песок, а потом отправляют их штурмовать седой Казбек и другие непокоренные
горные вершины. Морской пехоте в заоблачных высях привычнее.
А чего мы в Антарктиде сейчас делаем? Закрываем полярные станции и
строим часовни. Дешево и сердито: "Вы! Вороги! Знайте: мы тут, мы возле
Южного полюса! Мы и на нем, на полюсе, вместо станции Восток колокольню
построим! Как жахнем в колокола, так на Северном полюсе американские атомные
подлодки на сто футов в грунт зароются со страху. И никаких тут шуточек!"
Символом зарождающегося христианства была рыба.
Русское православие -- очень земная религия. Скиты наших отшельников --
в дремучих лесах. На морских берегах Руси очень редко увидишь купол
церквушки. А Прибалтика и Европа утыканы кирхами. Но! Команды наших кораблей
с петровских времен, от матроса до боцмана, комплектовались из крестьян. На
флот набирали лапотных мужиков из глубинки -- волгарей, вологодцев,
псковичей-скобарей, хохлов. Связь флота с деревней была органической,
пуповинной. Ярчайший пример: Кронштадтское восстание. Бедовое положение в
деревне -- и матросня бунтует. Не но причине военно-морских тягот или
послереволюционного похмелья (сами матросы в Нигере оказались ядром
революционных сил -- земельку-то большевики обещали твердо: "Земля --
крестьянам!").
Так вот, и во времена Беринга, Крузенштерна, Нахимова обезьянами
крутились на реях посконные мужики. И как крутились! Русского крестьянина,
ничтоже сумняшеся, в лености упрекают всякие идиоты. Я в деревне никогда не
жил, но ее знаю: и в мое время на кораблях и судах большинство -- земные,
сухопутные люди, нестоличный народец.
И парус, и железо требуют от экипажа тщательных, аккуратных,
монотонных, предусмотрительных забот -- иначе всех ждет гибель. Длительные
заботы мы способны вынести только в том случае, если привязаны к предмету
забот не за страх, а за совесть, и любим его взыскательно.
Черты характера людей моря наглядно отразились в облике портовых
городов.
В сложном искусстве архитектуры, где гармония поверяется не только
алгеброй, но и геометрией, дух людей моря проявляется отчетливо. От мачт и
рей -- строгость петербургских проспектов и набережных.
Даже высота потолков имеет истоки в судовой архитектуре. Петр,
например, был моряком и привык к низким подволокам кают. На земле ему
хотелось или привычно низкого подволока, или очень большой, небесной свободы
над головой.
Любое мореплавание -- и парусное, и нынешнее -- древнейшая профессия и
древнейшее искусство. Оно умрет еще не скоро, но оно стареет уже давно. Все
стареющие профессии и искусства, как уводимые на переплавку пароходы, хранят
в себе нечто приподнимающее наш дух над буднями. Но передать это словами --
безнадежная затея. Такая же, как попытка спеть лебединую песню морской
профессии, не поэтизируя ее старины, хотя старина эта полна ограниченности и
жестокости.
Судно -- единственное человеческое творение, которое удостаивается
чести получить при рождении имя собственное. Кому присваивается имя
собственное в этом мире? Только тому, кто имеет собственную историю жизни,
то есть существу с судьбой, имеющему характер, отличающемуся ото всего
другого сущего.
"И люди, и суда живут в непрочной стихии, подчиняются тонким и мощным
влияниям и жаждут, чтобы скорее поняли их заслуги, чем узнали ошибки... В
сущности, искусство власти над судами может быть более прекрасно, чем
искусство власти над людьми. И как все прекрасные искусства, оно должно
опираться на принципиальную, постоянную искренность". Это сказал английский
писатель Джозеф Конрад.
Каждое судно начинается с имени. У автомобилей, самолетов или ракет
имен нет, только номера или клички.
Нет на планете и живых памятников. Бронзовые и каменные монументы
мертвы, как бы величественны и прекрасны они ни были. Имена знаменитых людей
остаются в названиях континентов и городов, дворцов и бульваров. Но даже
самый живой бульвар -- это мертвый памятник. Только корабли -- живые
памятники. И когда ледоколы "Владимир Русанов" и "Афанасий Никитин" сердито
лаются в морозном тумане, в лиловой мгле у двадцать первого буя при входе в
Керченский пролив, то их имена перестают быть именами мертвецов. Об этом
сказано много раз. И все равно опять и опять испытываешь радостное
удовлетворение от неожиданного общения с хладнокровным, но азартным и
честолюбивым Русановым или лукавым и трепливым Афанасием, хотя от них
давным-давно не осталось даже праха.
Смысл жизни судна -- движение. Любое движение в пространстве есть
беспрерывная смена обстоятельств и свойств среды вокруг. Чем сложнее
существо, тем заметнее оно реагирует на притяжение Луны, влажность, холод и
жару, плотность космических излучений, напряженность магнитного поля. И чем
сложнее существо, тем таинственнее его связь с собственным именем. Имя
влияет на человеческий характер и судьбу. И в этом тоже нет мистики.
Несколько слов о сложностях писательства для профессиональных моряков.
Великий Данте жил в пору расцвета парусного мореплавания и глубоко чтил
высокое искусство парусного маневрирования.
"Он был учеником этого наиболее уклончивого и пластического спорта --
идти против ветра, идя по нему" -- так написал Мандельштам. И еще заметил,
что Данте не любил прямых ответов и прятался за спину или маску Вергилия.
Понятие "лавировать" в человеческих отношениях имеет налет несимпатичный.
Такой же налет -- "сменить галс", когда дело идет о линии человеческого
поведения.
Моряки знают, что в этих понятиях, которые являются синонимами, нет
ничего плохого.
Думаю, что нелюбовь Данте к прямым ответам, если она была, никак не
может являться следствием его увлечения парусом и вообще мореплаванием. Море
требует прямых вопросов и прямых ответов. Способность к быстрым решениям --
одно из основных качеств хорошего судоводителя. Характерным в большинстве
случаев на море является еще то, что результат решения, его следствие бывает
наглядным и наступает быстро. Моряки -- плохие философы. Если рефлектирующий
Гамлет уйдет в океан, он перестанет мучиться проблемой "быть или не быть".
Может, Гамлет будет слишком ждать возвращения к конкретной земле, чтобы
заниматься отвлеченными вопросами? Почему морские рассказы так легко
превращаются в "травлю" и так легко забываются? Вероятно потому, что в
"травле" чересчур много выдумки, то есть лжи. А откуда она? Ведь основная
штурманская, судоводительская заповедь: "Пиши, что наблюдаешь!". И эта
заповедь въедается в морское нутро -- никогда не писать в журнал того, чего
не наблюдаешь; всегда писать даже то, что кажется невероятным, если это
невероятное наблюдается. Случаи заведомой "липы" не рассматриваются.
Писание, как и судовождение, тоже серия решений, но процесс
медлительный, результат его всегда остается за горизонтом, и о быстрой
проверке правильности посылок не может быть и речи, как показывает мне
собственный опыт. Необходимость для писательской и морской профессии прямо
противоположных черт характера является, может быть, причиной того, что
пишут моряки чертовски много, но значительных писателей из этой среды вышло
мало.
...Устал. Старость. Заканчиваю вечными строфами. Автора обязаны знать
сами. Пусть вы родились хоть в Усть-Каменогорске.
Так море, древний душегубец,
Воспламеняет гений твой?
Ты славишь лирой золотой
Нептуна грозного трезубец.
Не славь его. В наш гнусный век
Седой Нептун земли союзник.
На всех стихиях человек --
Тиран, предатель или узник.
Популярность: 13, Last-modified: Wed, 15 Sep 2004 21:14:08 GmT