Приключенческая повесть


     -----------------------------------------------------------------------
     Киплинг P. Свет погас: Роман;
     Отважные мореплаватели: Приключенч. повесть; Рассказы;
     Мн.: Маст. лiт., 1987. - 398 с.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 29 октября 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------

     Книгу  избранных  произведений известного английского писателя Редьярда
Киплинга  (1865-1936)  составили  его  ранний  и  наиболее талантливый роман
"Свет  погас",  рассказывающий  о  трагической  судьбе одаренного художника,
потерпевшего  крушение  в  личной  жизни,  приключенческая  морская  повесть
"Отважные  мореплаватели" и рассказы, повествующие о тяготах и буднях людей,
создающих   империю   вдали  от  Старой  Англии,  овеянные  в  то  же  время
загадочностью и экзотикой жизни колониального мира.


                                  Глава I

     Большой  пассажирский  пароход  качался  на  волнах Северной Атлантики,
свистом  предупреждая  рыбачьи суда о своем приближении. В распахнутую дверь
курительного салона ворвался холодный морской туман.
     - Ну  и  противный  мальчишка  этот  Чейн,  - сказал человек в мохнатом
пальто, со стуком захлопывая дверь. - Зелен еще среди взрослых толкаться.
     Седоволосый немец потянулся за бутербродом и проворчал с набитым ртом:
     - Знаем  мы  их.  Ф  Америка  полно  такой  мальчишка. Фам надо верефка
дешефый, чтобы их стегайть.
     - Куда  хватили!  Не  так  уж он плох. Жалеть его надо, а не бранить, -
отозвался  пассажир  из  Нью-Йорка, растянувшийся на диване под забрызганным
иллюминатором.  -  Его  с  малых  лет таскают по гостиницам. Сегодня утром я
говорил  с  его  матерью. Очень милая дама, но сладить с ним ей не по силам.
Теперь он едет в Европу, чтобы закончить образование.
     - Учиться  он  и  не  начинал.  -  Это  сказал пассажир из Филадельфии,
примостившийся  в  углу.  -  Этот  парнишка получает по две сотни в месяц на
расходы. Сам мне сказал. А ему и шестнадцати не стукнуло.
     - Его отец имеет шелезный дорога, да? - спросил немец.
     - Точно.  И  еще шахты, и лес, и перевозки. Старик выстроил один дворец
в  Сан-Диего,  другой  -  в  Лос-Анджелесе. У него полдюжины железных дорог,
половина  всего леса на Тихоокеанском побережье, и он позволяет жене тратить
денег,  сколько  та захочет, - лениво продолжал филадельфиец. - На Западе ей
скучно.  Вот  она  и  ездит  повсюду с мальчишкой да со своими нервами и все
ищет,  чем  бы  его  подразвлечь.  Сейчас-то  у него знаний не больше, чем у
клерка  из  второразрядной  гостиницы. А вот закончит учение в Европе, тогда
задаст всем жару.
     - Что  же  отец сам за него не возьмется? - раздался голос из мохнатого
пальто.
     - Недосуг   ему,   наверно.   Деньги   делает.   Через   несколько  лет
спохватится...  А  жаль,  в  парнишке  что-то есть, только надо найти к нему
подход.
     - Стегайть его надо, стегайть, - проворчал немец.
     Дверь  хлопнула  еще  раз,  и  за  высоким  порогом показался худощавый
стройный  мальчик  лет  пятнадцати.  Недокуренная сигарета свисала у него из
уголка  рта.  Одутловатое,  с  желтизной  лицо  как-то  не  вязалось  с  его
возрастом;  держался  он  развязно  и в то же время нерешительно. На нем был
вишневого  цвета  пиджак,  бриджи, красные чулки и спортивные туфли. Красное
фланелевое  кепи  он  лихо  сдвинул  на  затылок.  Посвистывая  сквозь зубы,
мальчик осмотрел всю компанию и сказал громким и тонким голосом:
     - Ну  и темнотища на море! А кругом кудахчут эти рыбацкие шхуны. Вот бы
наскочить на одну, а?
     - Закройте  дверь,  Гарви,  -  сказал пассажир из Нью-Йорка. - Да с той
стороны. Вам здесь не место.
     - А  вам-то что? - ответил мальчик развязно. - Уж не вы ли оплатили мой
билет,  мистер  Мартин?  У меня такое же право сидеть здесь, как у любого из
вас.
     Он  взял  с  доски  несколько  пешек  и стал перебрасывать их с руки на
руку.
     - Тоска  здесь смертная. Послушайте, джентльмены, а не сыграть ли нам в
покер?
     Все   промолчали,   а   мальчик,  небрежно  попыхивая  сигаретой,  стал
барабанить  по  столу  довольно  грязными  пальцами.  Потом он вытащил пачку
долларов, будто намереваясь их пересчитать.
     - Как  ваша  мама?  -  спросил  кто-то.  -  Я  что-то  не  видел  ее за
завтраком.
     - Наверно,  у  себя  в  каюте.  На  море ее всегда укачивает. Надо дать
стюардессе  долларов пятнадцать, чтобы присмотрела за ней. Сам-то я стараюсь
как  можно  реже  спускаться  вниз. Не по себе становится, когда мимо буфета
прохожу. Знаете, я ведь первый раз в океане.
     - Ну, ну, Гарви, не оправдывайтесь.
     - Я  и  не  оправдываюсь.  Это,  джентльмены,  мое  первое  плавание по
океану, но меня ничуть не укачало, разве что в первый день. Вот так-то!
     Он  торжествующе  стукнул кулаком по столу, послюнявил палец и принялся
пересчитывать деньги.
     - Да,  вы из особого теста слеплены, это сразу видно, - зевнул пассажир
из Филадельфии. - Глядишь, гордостью Америки станете.
     - Еще  бы!  Я  американец с головы до ног. Вот доберусь до Европы, я им
всем  там  покажу...  Тьфу,  сигарета  погасла!  Ну  и  дрянь  продается  на
пароходе! Нет ли у кого-нибудь настоящей турецкой сигареты?
     В   салон   заглянул   старший   механик,   раскрасневшийся,  мокрый  и
улыбающийся.
     - Эй, парень, - крикнул Гарви бодрым голосом, - как наша посудина?
     - Как  ей  положено,  -  ответил  механик  сдержанно.  -  Молодежь, как
всегда, вежлива со стариками, и старшие это ценят.
     В  углу кто-то хихикнул. Немец открыл портсигар и протянул Гарви тонкую
черную сигару.
     - Это  тот,  што фам надо, мой молодой друг, - сказал он. - Попробуйте,
да? Будете ошень довольны.
     Гарви  с  важным видом принялся раскуривать сигару - он чувствовал себя
взрослым.
     - Видали  мы и не такие, - сказал он, не подозревая, что немец подсунул
ему одну из самых крепких сигар.
     - Ну,  это мы сейшас увидим, - сказал немец. - Где мы находимся, мистер
Мактонал?
     - Там,  где надо, или недалеко оттуда, мистер Шефер, - ответил механик.
-  Вечером  подойдем  к Большой Отмели; а вообще-то пробираемся сейчас через
рыбачью  флотилию.  Едва не потопили три лодки, а у француза чуть не сорвали
рей. Что ни говори, плавание рискованное.
     - Хороша  сигара?  -  спросил немец у Гарви, глаза которого наполнились
слезами.
     - Прелесть!  Какой аромат! - ответил он, стиснув зубы. - Похоже, что мы
замедлили ход? Пойду наверх, посмотрю.
     - И правильно сделаете, - сказал немец.
     Гарви  вышел,  пошатываясь,  на  мокрую палубу и ухватился за ближайший
поручень.  Ему было очень плохо. На палубе стюард связывал стулья, а так как
Гарви  раньше  похвалялся  перед  ним,  что никакая качка ему не страшна, он
собрал  все  свои силы и стал пробираться на корму. Здесь не было никого. Он
почти  ползком пробрался в дальний ее конец, к самому флагштоку, и скорчился
в  три  погибели.  От  крепкой сигары, качки и дрожавшей от винта палубы его
стало  выворачивать наизнанку. В голове гудело, искры плясали перед глазами,
тело,  казалось,  стало невесомым, и тут корабль накренился. Гарви перелетел
через  поручни  и  оказался на самом краю скользкой кормы... Затем из тумана
поднялась  серая,  мрачная  волна,  подхватила  его  будто под руки и унесла
прочь с парохода. Зеленая пучина поглотила его, и он потерял сознание.


     Он  очнулся  от  звука  рожка,  каким  в  Адмирондэкской школе созывают
учеников  к  обеду. Он понемногу приходил в себя и стал припоминать, что его
зовут  Гарви  Чейн  и  что  он утонул в открытом море; но он был еще слишком
слаб, чтобы связать свои мысли.
     Какой-то  незнакомый  запах  наполнил его ноздри, его слегка знобило, и
весь  он  словно был пропитан соленой морской водой. Открыв глаза, он понял,
что  находится  на  поверхности,  а  не  под  водой,  потому что вокруг него
ходуном  ходили  серебристые холмы волн. Он лежал на груде полуживой рыбы, а
перед ним маячила чья-то широкая спина в синей шерстяной куртке.
     "Плохи  дела,  -  подумал мальчик. - Ведь я умер, а этот, как видно, за
мной присматривает".
     Он  застонал.  Человек  обернулся,  и  в  его  курчавых  черных волосах
блеснули маленькие золотые серьги.
     - Ага!  Тебе  малость  получше?  -  сказал  он.  -  Лежи спокойно, а то
накренишь лодку.
     Резким  движением  он  направил  дрожащий нос лодки прямо на высокую, в
двадцать  футов,  волну, лодка взобралась на нее, а потом скатилась с другой
ее стороны прямо в блестящую яму.
     Совершая этот опасный маневр, человек в синем продолжал говорить:
     - Здорово,  что  я наскочил на тебя, а не на пароход, верно? Как это ты
свалился?
     - Мне было плохо, - сказал Гарви, - вот и свалился.
     - Не  дунь  я в рожок, пароход подмял бы меня. Тут, вижу, летишь ты. А?
Что?  Я  думал, винт разнесет тебя на кусочки. Но тебя вынесло наверх, прямо
к  лодке,  и  я  тебя  выудил,  как большую рыбу. Видно, тебе еще не суждено
умереть.
     - Где  я?  -  спросил  Гарви,  который вовсе не чувствовал себя здесь в
безопасности.
     - Ты  в  рыбачьей  лодке.  Зовут меня Мануэль. Я со шхуны "Мы здесь" из
Глостера. В Глостере я и живу. Скоро мы будем на шхуне... Что?
     Казалось,  у  него  две  пары  рук, а голова отлита из чугуна: с трудом
сохраняя  равновесие,  он то дул изо всех сил в большую раковину, заменявшую
ему  рожок,  то  посылал  в  туман  громкий  и пронзительный вопль. Гарви не
помнит,  сколько  длился  этот концерт. Он лежал на спине, с ужасом глядя на
дымящиеся  волны.  Но  вот послышался выстрел, и звук рожка, и чьи-то крики.
Над  лодкой  навис  борт какого-то судна, которое, несмотря на свои размеры,
прыгало на волнах, как лодка. Несколько человек говорили одновременно.
     Его  подхватили  и  опустили  в  какой-то  люк,  где  люди в дождевиках
напоили его чем-то горячим, сняли с него одежду, и он уснул.
     Когда   мальчик   проснулся,   он   ожидал  услышать  колокол,  зовущий
пассажиров  парохода  к  завтраку,  и  не мог понять, почему его каюта стала
такой   маленькой.  Повернувшись,  он  оглядел  узкую  треугольную  каморку,
освещенную  фонарем,  подвешенным к массивной квадратной балке. Совсем рядом
стоял  треугольный стол, а в дальнем конце кубрика за старой чугунной печкой
сидел  мальчик  по  виду  одних  с  ним  лет,  с  плоским,  румяным  лицом и
блестящими  серыми  глазами.  На  нем  была синяя куртка и высокие резиновые
сапоги.  На  полу  валялось  несколько  пар  такой  же обуви, старая кепка и
несколько   потертых   шерстяных   носков;   черные   и   желтые   дождевики
раскачивались  над  койками.  Каюта  была  битком  набита  разными запахами.
Своеобразный  густой запах дождевиков служил как бы фоном для запаха жареной
рыбы,  подгорелого  машинного  масла,  краски,  перца  и  табака. Но все это
перекрывал  и  сливал  воедино особый аромат корабля и соленой воды. Гарви с
отвращением  заметил,  что  на  его  койке  не  было  простыни.  Он лежал на
каком-то  грязном,  очень  неудобном  матрасе.  Да и ход судна был совсем не
такой,  как  у  пассажирского  парохода.  Оно  не  скользило, не катилось по
волнам,  а  бессмысленно  дергалось  во  все  стороны,  словно  жеребенок на
привязи.  У  самого  уха  слышался  шум воды, а бимсы скрипели и стонали. От
всего этого Гарви всхлипнул в отчаянии и вспомнил о матери.
     - Тебе лучше? - спросил мальчик, улыбаясь. - Хочешь кофе?
     Он налил кофе в оловянную кружку и подсластил его патокой.
     - А  молока  разве  нет?  -  спросил  Гарви,  оглядывая  каюту,  словно
надеялся увидеть здесь корову.
     - Нету,  - сказал мальчик. - И, наверно, не будет до середины сентября.
Кофе неплохой. Сам заваривал.
     Гарви  молча  принялся  пить  кофе,  а  мальчик  протянул  ему миску со
свиными шкварками. Гарви с жадностью набросился на них.
     - Я  высушил твою одежду. Она, наверно, немного села, - сказал мальчик.
-  Мы  такую  не носим, у нас одежда совсем другая. Ну-ка повертись немного,
посмотрим, не ушибся ли ты.
     Гарви потянулся во все стороны, но никакой боли не почувствовал.
     - Вот  и  хорошо,  -  сказал мальчик с чувством. - Собирайся, пойдем на
палубу.  Отец  потолковать  с тобой хочет. Меня зовут Дэн. Я помогаю коку да
делаю  всякую  черную  работу за взрослых. У нас был еще один юнга, Отто, да
за  борт  упал.  Отто  был  голландец,  и  ему двадцать стукнуло. А как тебя
угораздило свалиться в такой штиль?
     - Хорош  штиль, - надулся Гарви. - Был настоящий шторм, и меня укачало.
Наверно, через поручни свалился.
     - Вчера  днем  и  ночью волны-то не было, - сказал Дэн. - И если ты это
называешь  штормом...  -  он присвистнул, - посмотрим, что ты скажешь потом.
Пошевеливайся! Отец ждет.
     Как  и  многие балованные дети, Гарви не привык выслушивать приказания:
ведь  дома  его всегда только просили или уговаривали что-нибудь сделать для
его  же  пользы.  Миссис  Чейн  жила в вечном страхе, как бы ее сын не вырос
слишком  покорным,  и  потому,  наверное, довела себя до настоящего нервного
истощения.  Вот  Гарви  и  не  мог понять, почему он должен куда-то спешить,
если кто-то хочет его видеть. Он прямо так и сказал:
     - Если  твой  отец  хочет  со  мной поговорить, пусть сам сюда идет. Он
должен немедленно доставить меня в Нью-Йорк. Я за это уплачу.
     Глаза  Дэна  широко раскрылись, когда до него дошел смысл этой отличной
шутки.
     - Эй,  пап,  -  крикнул  он через люк, - он говорит, что если ты хочешь
его повидать, спускайся сюда сам! Слышишь, отец?
     В  ответ  раздался  такой  бас,  какого  Гарви  в  жизни  не доводилось
слышать:
     - Не валяй дурака, Дэн. Пришли его ко мне.
     Дэн  хихикнул  и  бросил  Гарви  его покоробившиеся спортивные туфли. В
голосе  с палубы было нечто такое, что заставило Гарви унять свою ярость. Он
утешался  тем,  что по пути в Нью-Йорк еще успеет рассказать и о себе самом,
и  о  богатстве  своего  отца. Это приключение навсегда сделает его героем в
глазах  приятелей.  А  пока  он  взобрался  по  отвесному трапу на палубу и,
спотыкаясь  о  разные  предметы,  стал  пробираться  на  корму. На лестнице,
ведущей  на шканцы, сидел небольшой человек с гладко выбритым лицом и седыми
бровями.  За ночь волнение прекратилось, и море стало маслянисто-гладким. По
всей  его  глади,  до  самого горизонта, были разбросаны белые пятна парусов
рыбачьих  шхун.  Между  ними  виднелись  черные точки - плоскодонки рыбаков.
Шхуна   с   треугольным   парусом,   на   которой  находился  Гарви,  слегка
покачивалась  на  якоре.  Кроме  этого  человека,  сидевшего  возле  рубки -
"дома", как ее здесь называли, на судне никого не было.
     - Доброе  утро,  вернее, добрый день. Вы почти сутки проспали, юноша, -
поздоровался он с Гарви.
     - Здравствуйте,  -  ответил  Гарви. Ему не понравилось, что его назвали
"юноша",  и  как  человек, едва избежавший смерти, он рассчитывал на большее
сочувствие.  Его  мать  сходила  с ума, если ему случалось промочить ноги, а
этому моряку, похоже, все безразлично.
     - Что  ж,  послушаем, как все случилось. Главное, что всем нам повезло.
Так  как  вас зовут? Откуда вы - полагаем, из Нью-Йорка? Куда путь держите -
полагаем, в Европу?
     Гарви  назвал  себя,  дал  название  парохода  и  вкратце  рассказал  о
случившемся,  закончив  требованием немедленно доставить его в Нью-Йорк, где
его отец выложит за эту услугу любую сумму.
     - Гм,  -  отозвался бритый моряк, пропустив мимо ушей требование Гарви.
-  Хорош,  нечего  сказать,  тот мужчина или даже юноша, которого угораздило
упасть  за  борт  такого  судна,  да  еще при таком штиле. Если он к тому же
сваливает все на морскую болезнь.
     - "Сваливает"!  -  воскликнул Гарви. - Уж не кажется ли вам, что я ради
забавы прыгнул за борт, чтобы попасть на эту вашу грязную посудину?
     - Не  могу сказать, юноша, потому что не знаю, что вы считаете забавой.
Но  на вашем месте я бы не стал обзывать лодку, которая благодаря провидению
спасла  вам  жизнь.  Во-первых, это неприлично; во-вторых, это обижает лично
меня...  А  я - Диско Троп со шхуны "Мы здесь" из Глостера, что вам, видимо,
невдомек.
     - Я  этого  не знаю и знать не хочу, - ответил Гарви. - Я благодарен за
спасение  и  все  такое  прочее,  но  я хочу, чтобы вы поняли: чем скорее вы
доставите меня в Нью-Йорк, тем больше получите.
     - Это  как  же  так?  -  Лохматая  бровь Тропа взлетела кверху, а в его
светло-голубых глазах появилась настороженность.
     - Получите  доллары  и центы! - с восторгом ответил Гарви, полагая, что
произвел  наконец  на  него  впечатление.  - Настоящие доллары и центы. - Он
сунул  руку  в  карман  и  немного выпятил живот: он думал, что так выглядит
солиднее.  - Вы никогда в жизни не заработаете больше, чем в тот день, когда
вытащили меня из воды. Я ведь единственный сын Гарви Чейна.
     - Ему здорово повезло, - сухо заметил Диско.
     - А  если вы не знаете, кто такой Гарви Чейн, то вы невежда, вот и все.
А теперь разворачивайте шхуну - и полный вперед.
     Гарви  полагал,  что большинство американцев только и говорят о деньгах
его отца да завидуют ему.
     - Может,  развернусь,  а  может, и нет. А пока распустите пояс, молодой
человек. Не я ли набил вам живот?
     До  Гарви  донесся  смешок  Дэна,  притворявшегося, будто он занимается
чем-то возле фок-мачты. Гарви густо покраснел.
     - За  это  вам  тоже  заплатят,  -  сказал  он.  - Когда, по-вашему, мы
прибудем в Нью-Йорк?
     - Мне  в Нью-Йорк ни к чему. Как и в Бостон. А в Истерн-Пойнт мы придем
где-нибудь  в  сентябре,  а ваш папа - мне очень жаль, но я никогда о нем не
слышал,  -  так он, может, и впрямь раскошелится долларов на десять. Правда,
я в этом не уверен.
     - Десять  долларов!  Да  поглядите  сюда,  я...  - Гарви стал шарить по
карманам в поисках денег. Но вынул лишь измятую пачку сигарет.
     - Странные  у  вас  деньги, да к тому же они вредны для легких. За борт
их, юноша, и поищите другие.
     - Меня обокрали! - закричал Гарви возбужденно.
     - Значит, вам придется подождать, пока ваш папочка не заплатит.
     - Сто  тридцать  четыре  доллара...  и  все  украли!  - повторял Гарви,
беспорядочно шаря по карманам. - Отдайте мои деньги!
     Суровое лицо старого Тропа приняло странное выражение.
     - На что вам, в ваши годы, сто тридцать долларов, юноша?
     - Это  часть  моих  карманных  денег...  на  месяц.  - Гарви думал, что
теперь-то он по-настоящему поразит старика, и поразил - только по-другому.
     - О,  сто  тридцать четыре доллара - это его деньги на расходы. И всего
на  один  месяц!  Вы,  часом,  не  стукнулись  головой  о  что-нибудь, когда
свалились,  а?  Может,  о  пиллерс,  а?  А  то  старина Хескен с "Восточного
ветра",  -  Троп,  казалось, разговаривал сам с собой, - споткнулся у люка и
здорово  приложился  головой  о  мачту. Через три недели старина Хескен стал
твердить,  что  "Восточный  ветер"  -  военный  корабль,  и он объявил войну
острову  Сейбл-Айленд,  принадлежавшему  Англии.  Рыба,  мол, слишком далеко
выходит  в  море...  Его  упаковали  в подматрасник, так что снаружи торчали
только  голова  да  ноги.  Сейчас  у  себя  дома  он  забавляется тряпичными
куклами.
     Гарви задохнулся от ярости, а Троп продолжал успокаивающе:
     - Нам  очень  вас  жаль...  Очень  жаль...  Вы так молоды... Давайте не
будем больше говорить о деньгах.
     - Вы-то не будете, конечно. Вы ведь их и украли.
     - Ну  и  ладно.  Украли,  если  вам так угодно. А теперь о возвращении.
Если  бы  мы могли вернуться, а мы вернуться не можем, вам в таком состоянии
нельзя  показываться  дома.  К тому же мы пришли сюда, чтобы заработать себе
на  хлеб.  Что  до  денег,  так у нас в месяц и полсотни долларов не бывает.
Если  нам  повезет,  то  где-нибудь  в  середине сентября мы пришвартуемся к
берегу.
     - Но...  сейчас же только май! И я не могу бездельничать только потому,
что вам хочется наловить рыбы. Слышите?
     - Вполне  справедливо,  вполне.  А вас и не просят бездельничать. Здесь
полно  работы,  особенно  с тех пор, как Отто упал за борт. Это случилось во
время  шторма,  и  он не удержался на ногах. Во всяком случае, мы его больше
не  видели.  А  вы  появились  прямо  с  неба,  будто  вас  само  провидение
направило. Здесь, скажу я вам, найдется, чем заняться. Ну так как?
     - Ну  и  достанется  вам  и  вашей  банде,  как  только  мы причалим, -
отозвался  Гарви,  бормоча  какие-то угрозы о "пиратстве". А Троп в ответ на
это лишь криво усмехнулся.
     - Только  не  надо  болтать.  Я  б  этого не делал. На борту "Мы здесь"
много  болтать не положено. Будьте внимательны и делайте все, что скажет вам
Дэн,  и  тому  подобное.  Я  кладу  вам - хоть вы этого не стоите - десять с
половиной  в  месяц; значит, тридцать долларов в конце плавания. От работы у
вас  немного  в  голове  прояснится, а потом вы расскажете нам и о папе, и о
маме, и о своих деньгах.
     - Она  на  пароходе, - сказал Гарви, и его глаза наполнились слезами. -
Немедленно отвезите меня в Нью-Йорк!
     - Несчастная  женщина,  несчастная  женщина! Но когда вы вернетесь, она
все  это  забудет.  Нас  на  борту  восемь  человек,  и  если б нам пришлось
вернуться  - значит, пройти больше тысячи миль, - мы бы потеряли весь сезон.
Команда будет против, даже если бы я и согласился.
     - Но отец возместит вам убытки!
     - Может  быть.  Даже  не  сомневаюсь  в  этом, - ответил Троп, - но наш
летний  улов  прокормит  восемь  человек. Да и вам работа на судне пойдет на
пользу.  Так  что  идите-ка  и  помогите  Дэну.  Значит,  десять с половиной
долларов в месяц и, конечно, доля от улова наравне с остальными.
     - Это значит, я должен мыть за всеми посуду и убирать?
     - И не только. Да не повышайте голос, юноша.
     - Не  хочу!  Мой  отец  заплатит вам в десять раз больше, чем стоит эта
грязная  посудина,  - Гарви топнул ногой по палубе, - только отвезите меня в
Нью-Йорк... И... и... вы у меня и так взяли сто тридцать монет.
     - Что-о? - Железное лицо Тропа потемнело.
     - А  то,  что  вам  отлично известно. И вы еще хотите, чтобы я до самой
осени  гнул на вас спину? - Гарви был очень горд своим красноречием. - Нет -
вот мое слово! Слышите?
     Троп  некоторое  время  с  пристальным  вниманием  рассматривал  кончик
грот-мачты, а Гарви в ярости вертелся вокруг него.
     - Цыц,  -  произнес  он  наконец. - Я соображаю, что беру на себя. Надо
принять решение.
     Дэн подкрался к Гарви и тронул его за локоть.
     - Не  надоедай  больше  отцу,  - тихо попросил он. - Ты уже два или три
раза обозвал его вором, а он такого никому не простит.
     - Отстань! - Взвизгнул Гарви, не обращая внимания на совет.
     Троп все размышлял.
     - Не  по-соседски  получается,  - сказал он наконец, переводя взгляд на
Гарви.  -  Я  вас не виню нисколечко, юноша. И вы не будете на меня в обиде,
когда  из  вас  выйдет злость. Поймите, что я вам сказал. Десять с половиной
долларов  второму  юнге  на  шхуне  и часть улова - за науку и за укрепление
здоровья. Да или нет?
     - Нет!  -  ответил  Гарви.  -  Отправьте  меня в Нью-Йорк, или я сделаю
так...
     Он  не  совсем  хорошо  помнит,  как он растянулся на палубе и почему у
него из носа шла кровь. Троп спокойно смотрел на него сверху вниз.
     - Дэн,  - обратился он к сыну, - сначала я плохо подумал об этом юноше,
потому  что сделал поспешные выводы. Никогда не делай поспешные выводы, Дэн,
иначе  ошибешься.  Сейчас  мне его жаль. У него голова явно не в порядке. Не
его  вина,  что  он  обзывал  меня  и  всякую  другую чушь нес и что за борт
прыгнул,  в  чем  я  почти  уверен.  Будь с ним помягче, Дэн, иначе получишь
больше, чем он. Эти кровопускания прочищают мозги.
     Троп  с  важным  видом  спустился  в  каюту, где находилась его койка и
койки  других членов экипажа. А Дэн остался утешать незадачливого наследника
тридцати миллионов.


                                  Глава II

     - Я  предупреждал  тебя,  -  сказал  Дэн.  На потемневшую, промасленную
обшивку  палубы  дождем  падали  тяжелые  брызги.  -  Отец  ничего не делает
сгоряча, и ты получил по заслугам. Тьфу, да не расстраивайся ты так...
     Плечи Гарви сотрясались от рыданий.
     - Я  тебя  понимаю.  Меня  отец тоже однажды так уложил. Это случилось,
когда  я  в первый раз вышел на промысел. Сейчас тебе больно и грустно, я-то
знаю.
     - Правда,  -  простонал  Гарви.  - Он или спятил, или напился, а я... я
ничего не могу поделать.
     - Не  говори  так  об  отце,  -  прошептал  Дэн.  -  Он  в рот не берет
спиртного  и...  ну,  в  общем,  он  сказал, что спятил ты. С какой стати ты
обозвал его вором? Он мой отец.
     Гарви сел, утер нос и рассказал о пропавшей пачке денег.
     - Я  не  сумасшедший, - закончил он свой рассказ. - Только... Твой отец
в  жизни  не видел долларовой бумажки больше пяти долларов, а мой папа может
раз в неделю покупать по такой шхуне, как ваша, и не поморщится.
     - А  знаешь,  сколько  стоит "Мы здесь"? У твоего папаши, наверно, куча
денег. Где он их взял?
     - В шахтах, где добывают золото, и в других местах на Западе.
     - Я  об  этом  читал.  Значит, на Западе? У него тоже есть пистоль и он
ездит  верхом,  как в цирке? Это называется Дикий Запад, и я слышал, будто у
них шпоры и уздечка из сплошного серебра.
     - Вот  дурак!  -  невольно  рассмеялся  Гарви.  -  Моему отцу лошади не
нужны. Он ездит в вагоне.
     - В чем?
     - В вагоне. Собственном, конечно. Ты хоть раз видел салон-вагон?
     - Да,  у  Слэтина  Бимена,  -  сказал  он  осторожно.  -  Я видел его в
Бостоне,  когда  три  негра начищали его до блеска. - Но Слэтин Бимен, он же
владелец  почти всех железных дорог в Лонг-Айленде. Говорят, он скупил почти
половину  Нью-Гэмпшира  и  огородил  его  и напустил туда львов, и тигров, и
медведей,  и  буйволов,  и  крокодилов,  и всякого другого зверья. Но Слэтин
Бимен - миллионер. Его вагон я видел. Ну?
     - Ну,   а   моего   папу  называют  мультимиллионером,  и  у  него  два
собственных  вагона.  Один назвали, как меня - "Гарви", а другой, как маму -
"Констанс".
     - Постой,  -  сказал  Дэн.  -  Отец  не разрешает мне давать клятвы, но
тебе, наверно, можно. Поклянись: "Умереть мне на месте, если я вру".
     - Конечно, - сказал Гарви.
     - Так не пойдет. Скажи: "Умереть мне на месте, если я вру".
     - Умереть  мне  на  месте,  -  сказал  Гарви, - если хоть одно слово из
того, что я сказал, - неправда.
     - И  сто  тридцать  четыре доллара тоже? - спросил Дэн. - Я слышал, что
ты говорил отцу.
     Гарви  густо  покраснел.  Дэн  был  по-своему толковым парнем, и за эти
десять  минут  он  убедился, что Гарви ему не лгал, почти не лгал. К тому же
он  произнес самую страшную для мальчика клятву, и вот сидит перед ним живой
и невредимый с покрасневшим носом и рассказывает о всяких чудесах.
     - Ух  ты! - воскликнул изумленный Дэн, когда Гарви закончил перечислять
всякие  штучки,  которыми  набит  вагон,  названный  в  его  честь.  На  его
скуластом  лице  расплылась  озорная,  восторженная  улыбка.  - Я верю тебе,
Гарви. А отец на сей раз ошибся.
     - Это  уж  точно,  -  заметил  Гарви,  подумывая  о  том,  как  бы  ему
отомстить.
     - Ну  и  взбесится  же  он! Страсть как не любит ошибаться. - Он лег на
спину и хлопнул себя по бедрам. - Только смотри, Гарви, не выдай меня.
     - Я не хочу, чтобы меня снова поколотили, но я с ним рассчитаюсь.
     - Еще  никому  не  удавалось рассчитаться с отцом. А тебе он еще задаст
трепку.  Чем  больше  он  ошибся,  тем хуже для тебя. Но эти золотые шахты и
пистоли...
     - Я  ничего  не  говорил о пистолетах, - прервал его Гарви: ведь он дал
клятву.
     - Верно,  не  говорил. Значит, два собственных вагона, один назван, как
ты,  а  другой  - как она; двести долларов в месяц на расходы - и ты получил
по  носу  за  то,  что  не  хочешь работать за десять с половиной долларов в
месяц! Ну и улов у нас нынче! - И он залился беззвучным смехом.
     - Значит,  я  прав? - спросил Гарви, так как ему показалось, что Дэн на
его стороне.
     - Ты  неправ.  Ты  совсем по-настоящему неправ! Ты лучше держись ко мне
поближе  и  не отставай, не то снова получишь, да и мне перепадет за то, что
я  - за тебя. Отец всегда выдает мне двойную порцию, потому что я его сын, и
он  терпеть  не может поблажек. Ты, наверно, страсть как злишься на него. На
меня  тоже,  бывало, находило такое. Но отец - самый справедливый человек на
свете. Все рыбаки это знают.
     - И  это,  по-твоему, справедливо? Да? - указал Гарви на свой распухший
нос.
     - Это  ерунда.  Из  тебя  выйдет  сухопутная  кровь.  Это  для твоей же
пользы.  Только  послушай, я не хочу иметь дела с человеком, который считает
меня,  или отца, или кого другого на борту "Мы здесь" вором. Мы не из таких,
кто  бьет  баклуши  на  пристани,  ничего с ними общего. Мы - рыбаки и ходим
вместе  в море больше шести лет. Крепко-накрепко запомни это! Я говорил, что
отец  не разрешает мне божиться. Он говорит, что это богохульство, и лупцует
меня.  Но  если бы я мог поклясться, как ты про своего папашу, я бы поклялся
насчет  твоих  пропавших  долларов. Не знаю, что у тебя было в карманах, я в
них  не  рылся, когда сушил твою одежду. Но, поверь, ни я, ни мой отец - а с
тех  пор  как  тебя  вытащили,  только  мы  с  ним  и  толковали  с  тобой -
ничегошеньки  не  знаем  о твоих деньгах. Вот и все, что я хотел сказать. Ну
как?
     Кровопускание   определенно   прочистило  Гарви  мозги.  А  может,  это
пустынное  море  так  подействовало  на  него. Во всяком случае, он смущенно
сказал:
     - Ну  ладно. Похоже, что я оказался не слишком благодарным за спасение,
Дэн.
     - Ты  был  расстроен и вел себя глупо, - ответил Дэн. - Но, кроме нас с
отцом, никто этого не видел. Кок не в счет.
     - Как  это  я  не  подумал,  что деньги могли потеряться, - пробормотал
Гарви  как  бы  про  себя,  - а стал называть всех подряд ворами... Где твой
отец?
     - В рубке. Что тебе теперь от него надо?
     - Увидишь,  -  сказал  Гарви,  встал  и  пошел, пошатываясь, к ступеням
рубки, окрашенной изнутри в желто-шоколадный цвет.
     Недалеко  от  штурвала,  над  которым  висели судовые часы, сидел Троп,
держа  в  руках  блокнот  и  огромный  черный  карандаш, который он время от
времени усердно слюнявил.
     - Я  не  совсем  хорошо себя вел, - сказал Гарви, удивляясь собственной
робости.
     - Что еще стряслось? - спросил шкипер. - Стакнулся с Дэном?
     - Нет, я насчет вас.
     - Ну, слушаю.
     - Так  вот,  я...  я хочу взять свои слова обратно, - быстро проговорил
Гарви. - Тех, кто спасает тебя от смерти... - Он проглотил слюну.
     - А? Если так пойдет дальше, из вас получится человек.
     - ...нельзя обзывать по-всякому, - закончил Гарви.
     - Правильно говорите, правильно. - Троп сдержанно улыбнулся.
     - Вот я и пришел извиниться.
     Троп  медленно  и  тяжело  поднялся  с  рундука,  на  котором  сидел, и
протянул ему ладонь в одиннадцать дюймов шириной.
     - Я  полагал,  что  вам  это  очень  пойдет  на  пользу, и вижу, что не
ошибся.  -  С палубы донесся приглушенный смешок. - Я очень редко ошибаюсь в
людях.  -  Огромная ладонь поглотила руку Гарви почти до локтя. - Мы малость
поработаем  над вами, прежде чем расстанемся, юноша. И я не держу против вас
зла  - что было, то прошло. Не ваша в том вина. Ну, а сейчас - за дело, и не
обижайся.
     - Отец тебя признал, - сказал Дэн, когда Гарви выбрался на палубу.
     - Как это так? - удивился Гарви, щеки которого горели от возбуждения.
     - Ну,  значит,  он  тебя  оправдал.  Но раз отец говорит, что не держит
зла,  значит, он попался. Страсть как не любит ошибаться. Хо, хо! Стоит отцу
принять  решение,  и  он  скорее  спустит флаг перед британцами, чем изменит
решение.  Я  рад,  что все уладилось. Отец прав, когда говорит, что не может
отвезти  тебя.  Ведь мы одной рыбой и живем. Через полчаса весь экипаж будет
мчаться сюда, как акулы к дохлому киту.
     - Почему? - спросил Гарви.
     - Чтобы  поесть,  конечно.  Разве  твой  желудок  не  говорит, что пора
ужинать? Тебе еще многому надо поучиться.
     - Это  уж  точно,  -  печально  произнес  Гарви,  глядя на переплетение
снастей над головой.
     - Шхуна  у  нас первый сорт, - с энтузиазмом отозвался Дэн, неправильно
истолковав  его  взгляд.  - Посмотришь, как она понесется с поднятым гротом,
когда  наполнится  трюм. Правда, сначала нам придется изрядно потрудиться. -
И он указал на люк, черневший между двумя мачтами.
     - А это для чего? Там же пусто, - отозвался Гарви.
     - Нам  с  тобой  да  еще  кое-кому надо его наполнить, - ответил Дэн. -
Туда сваливается рыба.
     - Живая? - удивился Гарви.
     - Ну,  не  совсем.  Она  к тому времени будет уже довольно мертвая, без
внутренностей и соленая. У нас сто бочек соли, а мы еще и дна не покрыли.
     - А где же рыба?
     - Пока  в  воде,  а  лучше  бы  в  лодке на дне, - ответил Дэн рыбацкой
поговоркой.  - Вместе с тобой вчера вечером выловили штук сорок. - Он указал
на  деревянный  ларь  на корме. - Когда рыбу разделают, нам с тобой придется
его  продраить.  Сегодня  лари,  наверно,  будут  полные!  Бывало, что шхуна
оседала  от  рыбы  на полфута! Мы с ног валились - так много ее привозили. А
вот  и  они  возвращаются. - Дэн поглядел поверх невысокого фальшборта туда,
где по сверкающей глади океана к шхуне подгребали полдюжины лодок.
     - Я  ни  разу не был так близок от волн, - сказал Гарви. - Океан отсюда
красивый.
     Заходящее  солнце  окрашивало  воду  в  пурпурные  и  розоватые тона, и
только  на  гребнях  невысоких  и  длинных  валов играли золотистые блики, а
впадины  между  ними отдавали цветом сине-зеленой макрели. Шхуны, сколько их
было,   казалось,  подтягивали  к  себе  свои  лодки  невидимыми  нитями,  а
крошечные темные фигурки в лодчонках двигались будто заводные.
     - Кажется,  им  повезло,  -  сказал  Дэн,  глядя  на  них  прищуренными
глазами.  -  У  Мануэля  рыбы  столько,  что  он  осел, как кувшинка в воде,
правда?
     - А  где  Мануэль?  Понять  не  могу,  как  ты  различаешь  их с такого
расстояния.
     - Последняя  лодка  в  южном  направлении.  Это он тебя спас вчера... -
ответил  Дэн,  указывая на лодку, - Мануэль гребет по-португальски. Его ни с
кем  не  спутаешь.  Восточнее  его  -  этот  парень гребет куда лучше - идет
пенсильванец.  А  еще  восточнее  -  видишь,  как  красиво они вытянулись, -
гребет  Длинный  Джек с мощными плечами. Он из Южного Бостона и, как все его
жители,  хороший  гребец.  А  подальше  к  северу  идет  Том  Плэтт.  Сейчас
услышишь,  как  он  напевает.  Он  служил  в военно-морском флоте на фрегате
"Огайо".  Говорит,  что этот корабль первым у нас на флоте обогнул мыс Горн.
Он  только  и  знает, что рассказывать о службе - когда не поет, правда, - и
ему сегодня улов привалил. Вот, слышишь?
     С  лодки,  что  была  севернее,  через  водный простор до них донеслась
песня,  в  которой  говорилось о чьих-то холодных руках и ногах. А потом шли
такие слова:

                Достань карту, печальную карту,
                Посмотри, где сходятся эти горы!
                Их вершины затянуты тучами,
                А подножье окутано туманом.

     - У  него  полно  рыбы!  -  радостно  воскликнул  Дэн.  -  Раз  он поет
"капитан", значит, его лодка полна.
     А громкий голос продолжал:

                Я обращаюсь к тебе, капитан,
                Я умоляю тебя,
                Чтоб меня не схоронили
                Ни в церкви, ни в сером монастыре.

     - Ох  уж  этот  Том Плэтт! Завтра он тебе порасскажет о старом "Огайо".
Видишь  синюю  лодку  позади  него?  Это  мой  дядя,  родной брат отца. Дядя
Солтерс  ужасно невезучий. Посмотри, как осторожно он гребет. Готов заложить
все,  что  заработаю, и свою долю в придачу, что его одного сегодня обложило
сыпью. И, наверно, здорово.
     - Сыпью? От чего? - спросил с интересом Гарви.
     - Скорее  всего,  от клубники. А еще бывает от оладьев или от лимонов и
огурцов.  Его  обложило  с  ног до головы. До того ему не везет, прямо жуть!
Ну,  а сейчас за дело: будем их поднимать. Это верно, что ты никогда в жизни
ни к чему рук не прикладывал? Тебе, должно быть, страшно, да?
     - Я  все  равно попробую работать, - решительно ответил Гарви. - Только
все это для меня новое.
     - Тогда возьми-ка вон ту снасть. Да позади тебя!
     Гарви  схватил веревку с длинным металлическим крюком на конце, которая
свисала  с  грот-мачты,  а  Дэн  потянул за другую, висевшую на том, что Дэн
называл  "подъемником".  Тем  временем  к  шхуне подошла доверху нагруженная
лодка  Мануэля.  Португалец  улыбнулся  своей  яркой  улыбкой, которую Гарви
хорошо  узнал позднее, и короткими вилами стал перебрасывать рыбу в стоявший
на палубе ларь.
     - Подай  ему крюк, - сказал Дэн, и Гарви сунул крюк Мануэлю в руки. Тот
продел  его  в  веревочную  петлю  на  носу  лодки,  подхватил веревку Дэна,
закрепил ее на корме и вскарабкался на шхуну.
     - Тяни!  -  закричал  Дэн,  и  Гарви  потянул,  удивившись,  как  легко
поднимается лодка.
     - Держи! Это тебе не птичка в гнезде, - рассмеялся Дэн.
     Гарви  крепко уцепился за веревку, потому что лодка висела у него прямо
над головой.
     - Опускай! - скомандовал Дэн.
     Гарви  стал опускать лодку, а Дэн одной рукой отвел ее в сторону, и она
мягко  села  позади  грот-мачты.  - Порожняя, она легче легкого. Это хорошо,
когда она на шхуне. А вот в открытом море с ней не так легко сладить.
     - Ага!  - произнес Мануэль, протягивая коричневую руку. - Ты уже совсем
хорошо?  Вчера  в  это  время  на  тебя  охотилась  рыба. А сегодня за рыбой
охотишься ты. А? Что?
     - Я...  я  вам  очень  благодарен,  - запинаясь, сказал Гарви. Его рука
невольно  потянулась  к  карману,  но  он вовремя вспомнил, что денег у него
нет.  Позднее,  когда он узнал Мануэля получше, от одной мысли, какую ошибку
он мог совершить, он густо краснел, лежа на своей койке.
     - Ты  меня  не  надо  благодарить!  -  ответил  Мануэль.  - Не мог же я
допустить,  чтобы  тебя  носило  по  всему  морю.  А теперь ты рабак. А что?
О-хо-хо!  -  Он  стал сгибаться вперед и назад, чтобы размяться. - Я сегодня
лодку  не  мыл.  Слишком был занят. Рыба так и шла... Дэнни, сынок, помой за
меня.
     Гарви  тут  же  шагнул  вперед:  он  хоть чем-то может помочь человеку,
спасшему ему жизнь.
     Дэн  бросил  ему  швабру,  и  он  стал  неловко, но старательно смывать
грязь.
     - Вынь  упоры  для ног. Они ходят в этих прорезях, - подсказал ему Дэн.
-  Протри их и поставь на место. Они никогда не должны заедать. Когда-нибудь
сам узнаешь почему. А вот и Длинный Джек.
     Из приставшей к шхуне лодки в ларь полетел поток сверкающей рыбы.
     - Мануэль,  берись  за  снасть.  Я поставлю столы. Гарви, почисть лодку
Мануэля. В нее пойдет лодка Длинного Джека.
     Гарви поднял голову и увидел над собой днище лодки Джека.
     - Прямо  как  в  индейской  игрушке,  правда?  - сказал Дэн, когда одна
лодка вошла в другую.
     - Как  рука  в  перчатку,  -  заметил  ирландец  Длинный Джек, сгибаясь
вперед и назад, как до него это делал Мануэль.
     Из  рубки  послышалось  ворчанье  Диско,  и  он  стал  звучно слюнявить
карандаш.
     - Сто  сорок  пять  с  половиной.  Не  везет  тебе, Дискобол! - крикнул
Длинный  Джек. - Я из кожи вон лезу, чтобы набить твои карманы. Так и пиши -
улов никудышный, португалец обошел меня.
     В борт ткнулась еще одна лодка, и снова в ларь полетела рыба.
     - Двести  три! А ну-ка посмотрим на пассажира! - Это сказал рыбак роста
еще   большего,   нежели  ирландец.  Розовый  шрам,  пересекавший  его  лицо
наискосок  от  левого  глаза  до  правого  уголка рта, придавал ему странное
выражение.
     Не  зная,  что  еще  делать,  Гарви швабрил каждую новую лодку, вынимал
упоры для ног и клал их на дно лодки.
     - Что  ж, неплохо, - сказал человек со шрамом, которого звали Том Плэтт
и  который  следил  за  работой  Гарви.  - Все можно делать двумя способами:
по-рыбацки или...
     - ...как  мы  это  делали на старом "Огайо", - подхватил Дэн и двинулся
на  рыбаков,  таща  за  собой  длинную  доску  на ножках. - Посторонись, Том
Плэтт, и дай мне установить столы.
     Он  загнал один конец доски в прорези фальшборта, выпрямил ножку и едва
увернулся от затрещины, которой хотел его наградить бывший военный моряк.
     - На  "Огайо"  это  тоже  умели  делать, Дэнни. Понял? - рассмеялся Том
Плэтт.
     - Но  не  очень-то  ловко,  потому  что  кое-кто промазал, и если он не
оставит  нас  в  покое,  его  башмаки окажутся на мачте. - Полный вперед! Не
видишь, я занят?
     - Дэнни,  да  ты  целыми днями дрыхнешь на канатах, - отозвался Длинный
Джек.  -  И  нахальнее  тебя нет мальчишки на свете. Бьюсь об заклад, что ты
испортишь нашего пассажира за неделю.
     - Его  зовут Гарви, - сказал Дэн, размахивая двумя причудливо выгнутыми
ножками,  - и очень скоро он будет стоить пятерых салаг из Южного Бостона. -
Он  аккуратно  положил  ножи на стол, склонил голову набок и стал любоваться
произведенным эффектом.
     - По-моему,  сорок  две,  - раздался за бортом тонкий голос, и на шхуне
все покатились со смеху, когда другой голос ответил:
     - Значит,  мне наконец повезло, потому что у меня сорок пять, хоть меня
опять всего обложило до невозможности.
     - Сорок  две, а может, сорок пять. Я сбился со счета, - произнес тонкий
голос.
     - Это  Пенн  и  дядюшка  Солтерс считают рыбу. С ними не соскучишься, -
сказал Дэн. - Только погляди на них!
     - Поднимайтесь,  поднимайтесь,  детки!  -  проревел Длинный Джек. - Там
ведь внизу сыро.
     - Ты сказал - сорок две. - Это говорил дядюшка Солтерс.
     - Тогда я пересчитаю снова, - робко ответил тонкий голос.
     Обе лодки сильно накренились и стукнулись о борт шхуны.
     - О  господи!  -  воскликнул Солтерс, отгребая назад. - Понять не могу,
что заставило этого фермера пойти в рыбаки... Ты чуть меня не перевернул.
     - Простите,   мистер   Солтерс.   Я   вышел   в   море  из-за  нервного
расстройства. Причем по вашему же совету.
     - Ни  дна  тебе,  ни  покрышки с этим расстройством! - возмущенно вопил
толстый  коротышка  дядюшка  Солтерс. - Ты опять на меня лезешь! Так сколько
ты сказал: сорок две или сорок пять?
     - Забыл, мистер Солтерс. Давайте пересчитаем снова.
     - Сорока  пяти  быть  не может. Это у меня сорок пять, - продолжал дядя
Солтерс. - Считай повнимательней, Пенн.
     Из рубки вышел Диско Троп.
     - Солтерс, немедленно перебрось рыбу на шхуну! - приказал он строго.
     - Пап, не мешай, - сказал тихо Дэн. - Они только начали.
     - Боже  правый!  Да  он накалывает их по одной! - завопил Длинный Джек,
когда дядюшка Солтерс энергично приступил к работе.
     Человек в другой лодке тщательно пересчитал зарубки на планшире.
     - Это  за  прошлую  неделю,  -  сказал  он, жалобно глядя вверх и держа
палец там, где кончил считать.
     Мануэль  подтолкнул  Дэна,  и тот бросился за снастью, перегнулся через
борт  и  продел  крюк  в петлю на корме лодки, а в этот момент Мануэль резко
подал  ее вперед. Остальные поднатужились и вытащили лодку на борт вместе со
всем ее содержимым.
     - Одна, две... четыре... девять, - быстро считал Том Плэтт.
     - Сорок  семь. Молодец, Пенн! - Дэн отпустил свой конец, и незадачливый
рыбак тут же оказался в ларе вместе со своей рыбой.
     - Держите!  -  ревел дядюшка Солтерс, неловко приседая. - Держите, я не
успел сосчитать свою!
     Но с ним поступили точно так же, как с пенсильванцем.
     - Сорок  одна,  -  произнес  Том  Плэтт. - Фермер обошел тебя, Солтерс.
Такого моряка!
     - Ты  неверно считал, - ворчал тот, выбираясь из ларя, - к тому же меня
всего обложило сыпью.
     Его пухлые руки были все в волдырях.
     - Ради  клубники  кое-кто  готов нырнуть на дно морское, - заметил Дэн,
обращаясь к молодому месяцу.
     - А  кое-кто,  -  отозвался дядя Солтерс, - бьет баклуши и насмешничает
над своей родней.
     - По  местам,  по  местам! - послышался незнакомый Гарви голос, и Диско
Троп, Том Плэтт и Солтерс, не мешкая, отправились на бак.
     Маленький  Пенн  принялся распутывать свою рыболовную снасть, а Мануэль
растянулся  во  весь  рост на палубе. Дэн опустился в трюм, и Гарви услышал,
как он колотит молотком по бочкам.
     - Соль,  -  сказал  он,  поднявшись  на  палубу.  -  Сразу  после ужина
примемся  за  разделку.  Ты  будешь  помогать  отцу. Отец работает на пару с
Томом  Плэттом,  и ты услышишь, как они спорят. Мы поедим во вторую очередь:
ты, я, Мануэль и Пенн - молодость и красота шхуны.
     - Это почему же? - возразил Гарви. - Я голоден.
     - Они  закончат  через  минуту.  Дух какой приятный. Отец хорошего кока
держит,  а  вот  с  братцем  ему  морока. Хороший сегодня улов, правда? - Он
показал на груды трески в ларях. - По какой воде ты шел, Мануэль?
     - Двадцать  пять сажен, - ответил португалец сонным голосом. - Рыба шла
хорошо и быстро. Когда-нибудь покажу тебе, Гарви.
     Луна  уже  начала  свое  шествие по спокойной воде, когда старшие члены
экипажа  вышли  на  корму.  Коку  не  пришлось  звать  "вторую смену". Дэн и
Мануэль  оказались  за  столом  прежде,  чем  Том  Плэтт,  последний и самый
неторопливый  из старших, успел обтереть губы тыльной стороной ладони. Гарви
пришел  вслед  за  Пенном  и сел за стол. Перед ним стояла оловянная миска с
языками  и  плавательными пузырями трески, перемешанными с кусочками свинины
и  жареным  картофелем,  черный  и  крепкий кофе и лежал ломоть еще горячего
хлеба.  Несмотря  на  голод,  они  подождали,  пока  пенсильванец произнесет
короткую  молитву.  Затем  все молча набросились на еду. Наконец Дэн перевел
дух и поинтересовался, голоден ли еще Гарви.
     - Сыт по горло, но все же место еще для одного кусочка найдется.
     Коком  на борту шхуны служил громадный иссиня-черный негр. В отличие от
негров,  которых  знал  Гарви,  он большей частью молчал и жестами предлагал
поесть еще.
     - Слушай,  Гарви,  -  сказал Дэн, постукивая вилкой по столу, - вот я и
говорю:  молодые  и  красивые  мужчины, как я, и Пеннси, и ты, и Мануэль, мы
вторая  смена.  Мы едим, когда закончит первая. Они, старые кашалоты, подлые
и  нудные,  и им надо ублажать свои желудки. Вот они и едят первыми, чего не
заслуживают. Верно ведь, доктор?
     Кок кивнул.
     - Он умеет разговаривать? - спросил Гарви шепотом.
     - По-нашему  чуть-чуть.  Говорит  на каком-то чудном, непонятном языке.
Там,  где  он  живет,  на  острове  Кейп-Бретон,  фермеры  разговаривают  на
самодельном  шотландском.  Там  полно  негров,  родители  которых сбежали во
время войны, и они все говорят, будто чавкают.
     - Это  не  по-шотландски, - вмешался пенсильванец. - Это гаэльский. Так
сказано в книжке.
     - Пенн  много читает. И он почти всегда говорит правду... когда дело не
касается рыбы, а?
     - Твой отец верит им на слово и не пересчитывает улов?
     - Ну конечно. Стоит ли врать ради нескольких рыбок?
     - А  я знал одного, который все время врал, - вставил Мануэль. - Каждый
день врал. Прибавлял по пять, десять, а то и двадцать пять рыб в улов.
     - Где же это было? - удивился Дэн. - Среди наших такого не водится.
     - Француз.
     - А-а!  Эти французы с западного берега, они и считать толком не умеют.
Коль  попадется  тебе один из них, Гарви, сам узнаешь почему, - сказал Дэн с
выражением крайнего презрения.

                Всегда больше, никогда меньше,
                Всякий раз, когда начинаем разделывать!

     Это  Длинный  Джек  проревел в люк, и "вторая смена" тут же вскочила на
ноги.
     В  лунном  свете  тени  мачт  и  снастей с никогда не убиравшимся новым
парусом  ходили  взад и вперед по вздымавшейся палубе, а груда рыбы на корме
блестела,  как  гора  жидкого  серебра. Из трюма, где Диско Троп и Том Плэтт
расхаживали  между  соляных  бочек,  раздавался  топот и громыханье. Дэн дал
Гарви  вилы  и  подвел  его к грубому столу со стороны, ближней к борту, где
дядюшка  Солтерс  нетерпеливо  постукивал  черенком ножа по столу. У его ног
стояла бадья с соленой водой.
     - Ты  подавай  отцу  и  Тому  Плэтту  через люк и смотри, чтобы дядюшка
Солтерс  не  выколол  тебе ножом глаз, - сказал Дэн и полез в трюм. - Я буду
подавать соль снизу.
     Пенни  и  Мануэль  стояли  в  ларе  по колено в рыбе, размахивая своими
ножами.  Длинный Джек в варежках и с корзиной, стоявшей у его ног, находился
по  другую сторону стола, напротив дядюшки Солтерса. Гарви же не сводил глаз
со своих вил и бадьи с водой.
     - Эй!  - воскликнул Мануэль, наклонился и подхватил рыбину, продев один
палец  в  жабры,  а  другой - в глаз. Он положил ее на край ларя, сверкающее
лезвие  ножа  со  звуком  рвущегося  полотна рассекло ее вдоль, от головы до
хвоста,  и  рыба  с  двумя зарубками с каждой стороны шеи шлепнулась к ногам
Длинного Джека.
     - Эй!  -  воскликнул Длинный Джек, и его рука в варежке загребла печень
трески  и  бросила  ее  в  корзину.  Еще  один поворот и гребок, и в сторону
полетели  голова  и  потроха,  а  выпотрошенная рыба скользнула через стол к
свирепо пыхтевшему дядюшке Солтерсу.
     Снова  раздался  звук  рвущегося  полотна, через борт полетел хребет, и
рыба,  без головы и внутренностей, плеснулась в бадью, обдав стоявшего рядом
с  открытым ртом Гарви брызгами соленой воды. Мужчины теперь работали молча.
Треска   двигалась   будто   живая,   и  не  успел  Гарви,  пораженный  этой
удивительной ловкостью, прийти в себя, как бадья оказалась полной доверху.
     - Подавай!  -  прорычал дядюшка Солтерс, не поворачивая головы, и Гарви
подхватил вилами две или три рыбины и бросил их в люк.
     - Эй!  Подавай  кучей!  -  закричал Дэн. - Не разбрасывай! Дядя Солтерс
лучший потрошитель из всех. Смотри, он как книгу режет.
     И  в  самом деле, казалось, будто толстый дядюшка Солтерс соревнуется в
скорости  разрезания  журнальных страниц. Согнувшийся в три погибели Мануэль
стоял  неподвижно,  как  статуя,  только  его  длинные  руки  безостановочно
хватали  рыбу.  Малышка  Пенн  трудился  отважно,  но было видно, что ему не
хватало сил.
     Раз  или два Мануэль ухитрялся выручать его, не переставая подбрасывать
рыбу.  А  один  раз  он  громко вскрикнул, когда наколол палец о французский
крючок.  Эти  крючки  делаются из мягкого металла, чтобы потом их можно было
разогнуть.  Но  треска  очень  часто обрывает крючок и попадается на другой.
Это одна из многих причин, по которой рыбаки презирают французов.
     Внизу  в  трюме  скрежещущий  звук от трения крупной соли о рыбью чешую
напоминал  жужжание  точильного  камня.  На этом неумолчном фоне раздавались
перестук  ножей  в  ларе,  звук  отворачиваемых  голов,  шлепанье  печени  и
потрохов,  треск  ножа дяди Солтерса, выдирающего хребты, и хлюпанье мокрых,
разделанных рыбьих тушек, падающих в бадью.
     Час  спустя  Гарви  отдал  бы все на свете за то, чтобы отдохнуть. Ведь
мокрая  треска  весит  больше,  чем можно себе представить, и от непривычной
работы  у  Гарви  ужасно  разболелась  спина.  Но  он  в  первый раз в жизни
почувствовал,  что  работает  вместе  с  другими,  стал  гордиться  собой  и
продолжал молча трудиться.
     - Нож! - закричал наконец дядя Солтерс.
     Пенн,  задыхаясь, согнулся пополам среди рыбы, Мануэль стал наклоняться
взад  и  вперед, чтобы размяться, а Длинный Джек перегнулся через фальшборт.
Появился  кок,  бесшумный, как черная тень; он собрал массу костей и голов и
удалился.
     - На завтрак потроха и похлебка из голов! - зачмокал Длинный Джек.
     - Нож!   -  повторил  дядюшка  Солтерс,  размахивая  плоским  изогнутым
оружием потрошителя.
     Гарви  увидел  несколько  ножей,  торчавших возле люка. Он принес их, а
тупые убрал.
     - Воды! - потребовал Диско Троп.
     - Бачок  с  питьевой  водой  на носу, рядом ковшик. Поторопись, Гарв, -
сказал Дэн.
     Гарви  возвратился через минуту с полным ковшом застоявшейся коричневой
воды,  показавшейся  ему  вкуснее  нектара  и развязавшей языки Диско и Тома
Плэтта.
     - Это  -  треска, - говорил Диско. - Это тебе не финики из Дамаска, Том
Плэтт,  и  не  бруски  серебра.  Я  твержу это тебе с тех пор, как мы вместе
вышли в море.
     - Значит,  уже  семь  лет,  - спокойно отозвался Том Плэтт. - Все равно
укладывать  груз  в трюме надо правильно. Если бы ты когда-нибудь видел, как
укладывают четыреста тонн железа в...
     - Эй!  -  раздался клич Мануэля, и работа закипела снова и продолжалась
до  тех  пор,  пока  ларь  не опустел. Как только последняя рыба отправилась
вниз,  Диско  Троп  со  своим  братом  потопали  на корму в рубку; Мануэль и
Длинный  Джек  пошли  на нос; Том Плэтт ждал лишь, пока можно будет задраить
люк,  и  потом тоже исчез. Через полминуты из рубки донесся громкий храп, и,
ничего не понимая, Гарви уставился на Дэна и Пенна.
     - На  сей  раз  у  меня  вышло  получше,  Дэнни,  -  сказал Пенн, глаза
которого слипались от сна. - Но мне кажется, мой долг - помочь с уборкой.
     - До  чего  же  ты  сознательный,  прямо  страсть,  -  ответил  Дэн.  -
Отправляйся  спать,  Пенн.  Нечего тебе выполнять работу юнг. Набери в ведро
воды,  Гарви.  О  Пенн,  пока  ты не уснул, вывали это в бачок для потрохов.
Столько-то ты сможешь продержаться?
     Пенн  поднял тяжелую корзину с рыбьей печенью и вывалил ее содержимое в
бачок  с  откидным  верхом,  прикрепленный у носового кубрика. Затем он тоже
исчез в кубрике.
     - После  разделки  рыбы  у нас на "Мы здесь" юнги занимаются уборкой, а
если море спокойное, они же и несут первую вахту.
     Дэн  стал  энергично  драить ларь; разобрал стол, поставил его сушиться
при  свете  луны,  начисто  вытер  красные  лезвия ножей и начал точить их о
небольшой  камень.  Под  его руководством Гарви стал бросать за борт остатки
потрохов и рыбьих костей.
     С  первым всплеском из маслянистой воды выросло серебристо-белое чудище
и  издало  жуткий  свистящий  вздох. Гарви вскрикнул и отпрянул назад, а Дэн
лишь рассмеялся.
     - Дельфин,  -  пояснил он. - Просит рыбьих голов. Они всегда становятся
стоймя, когда хотят есть. А пахнет от него, как от покойника, правда?
     Ужасным  зловонием  тухлой  рыбы  пахнуло  на  них,  когда  белый столб
погрузился в забурлившую воду.
     - Неужто   ты   никогда   не   видел,  как  дельфины  стоят?  Здесь  их
тьма-тьмущая.  Знаешь,  здорово,  что  на борту есть еще один юнга! Отто был
слишком  стар, да к тому же он был голландец. Мы с ним часто воевали. Но это
все ничего. Вот язык у него был не христианский... Спишь?
     - Страшно хочу, - ответил Гарви и клюнул носом.
     - На  вахте  спать  нельзя.  Встряхнись  и  погляди,  ярко ли горит наш
кормовой фонарь. Ты на вахте, Гарви.
     - Тьфу! Да кругом ни души. И светло как днем. Хррр...
     - Вот  тогда-то  и  приходит  беда,  говорит отец. Стоит всем уснуть, и
какой-нибудь  пассажирский  пароход  в  два  счета  рассечет тебя пополам, а
потом  семнадцать  блестящих  офицеров, все джентльмены, будут клясться, что
огни  твои  не горели и что был густой туман... Гарв, ты неплохой парень, но
если ты клюнешь носом еще раз, тебе от меня перепадет концами!
     Луна,  которой  всякое  доводилось  видеть на Большой Отмели, взирала с
высоты  на  стройного  юношу  в  гольфах и красной куртке, который бродил по
заставленной  палубе  семидесятитонной  шхуны,  а  позади  него,  размахивая
завязанной  узлами  веревкой,  шел  с  видом  палача другой мальчик, который
отчаянно зевал и награждал первого хлесткими ударами.
     Привязанный  штурвал стонал и мягко постукивал; косой парус едва слышно
хлопал  при  перемене  легкого  ветерка,  брашпиль  поскрипывал,  а странная
процессия  продолжала  свое  шествие. Гарви увещевал, угрожал, ныл и наконец
откровенно  разрыдался, а Дэн заплетающимся языком твердил о красоте несения
вахты  и  щелкал  концом веревки, попадая то по лодкам, го по Гарви. Наконец
часы  в  кубрике  пробили  десять,  и  с  десятым  ударом  на  палубу выполз
коротышка  Пенн.  Перед  ним на главном люке, сжавшись двумя комочками рядом
друг  с  другом, лежали оба юнги и так крепко спали, что ему пришлось тащить
их на себе к койкам.


                                 Глава III

     Глубокий  сон в сорок саженей очищает душу, взор и сердце, он к тому же
развивает  волчий  аппетит.  Они  опустошили  большую оловянную миску сочных
кусочков  рыбы,  которые  кок  подобрал  накануне вечером. Они вымыли посуду
после  старших,  уже ушедших на рыбалку, порезали свинину на обед, продраили
носовую  часть  шхуны,  залили  фонари,  натаскали угля и воды для камбуза и
разведали  носовой  трюм, где хранились судовые припасы. День был чудесный -
тихий, мягкий и чистый, и Гарви полной грудью вдыхал морской воздух.
     За  ночь подошли новые шхуны, и голубой простор был испещрен парусами и
лодками.   Далеко  на  горизонте  невидимый  пассажирский  пароход  смазывал
голубизну  своим  дымом,  а на востоке брамсели большого парусника высекли в
ней  белый  квадрат.  Диско  Троп  курил  на  крыше  рубки, поглядывая то на
рыбачьи суда, то на флажок на грот-мачте.
     - Когда  отец  такой,  -  прошептал  Дэн,  -  значит, он задумал что-то
важное.  Готов  заложить  свои  деньги и долю, что мы скоро выйдем на место.
Отец   знает   треску,   и  всем  рыбакам  это  известно.  Видишь,  как  они
подтягиваются  один  за  другим,  будто  между  прочим, а сами так и норовят
оказаться   возле  нас.  Вон  "Принц  Бебу"  из  Чатама;  он  прошлой  ночью
подкрался.  А  та  большая  шхуна с заплатой на фоке и с новым кливером? Это
"Керри  Питмен"  из  Западного  Чатама. Если ей будет так же не везти, как в
прошлом  году,  ее  парус  долго не продержится. Она все больше дрейфует. Ее
никакой  якорь  не  удержит...  Когда  отец пускает такие маленькие кольца -
значит,  он  изучает  рыбу.  Если  с  ним  сейчас заговорить, он разъярится.
Как-то я попробовал, и он запустил в меня башмаком.
     Диско  Троп  уставился  отсутствующим  взглядом  вперед, закусив трубку
зубами.  Как  сказал  его  сын, он изучал рыбу: свои знания и опыт он ставил
против   инстинктов   рыбы,   ходившей  косяками  в  родной  морской  среде.
Присутствие  любопытных шхун на горизонте он воспринимал как признание своих
способностей.  Получив этот комплимент, он хотел ото всех скрыться и бросить
якорь  в  одиночестве, пока не придет время идти к отмели Вирджин и рыбачить
на  улицах  шумного города, который раскинется на воде. Диско Троп размышлял
о  погоде,  ветрах,  течениях, пропитании и о других заботах, как если бы он
сам  был двадцатифунтовой рыбиной. На этот час он фактически сам превратился
в треску и стал удивительно похож на нее. Затем он вынул трубку изо рта.
     - Пап,  -  сказал Дэн, - мы все сделали. Можно немного за борт? Рыбалка
сейчас отличная.
     - Только  не в вишневой куртке, да и не в этих коричневых башмаках. Дай
ему что-нибудь подходящее.
     - Отец  доволен  -  значит,  все  в  порядке, - обрадовался Дэн, волоча
Гарви за собой в кубрик.
     Он  стал  рыться  в  шкафчике,  и не прошло и трех минут, как Гарви был
одет  в  облачение  рыбака:  резиновые  сапоги,  достигавшие ему до половины
бедра,  толстую синюю шерстяную куртку, штопанную и перештопанную на локтях,
пару "клещей" и зюйдвестку.
     - Ну вот, теперь ты на что-то похож, - сказал Дэн. - Пошевеливайся!
     - Далеко  не  уходите!  -  сказал Троп. - И не подходите к шхунам. Если
вас  спросят,  что  я замышляю, говорите правду, потому что вы действительно
ничего не знаете.
     За  кормой  шхуны лежала небольшая красная лодка с названием "Хэтти С."
на  борту.  Дэн  подтянулся  на  фалине  и  мягко  опустился в лодку; за ним
неуклюже последовал Гарви.
     - Так  в  лодку  забираться  нельзя,  - поучал его Дэн. - При небольшой
волне пойдешь прямехонько на дно. Расчет должен быть точный.
     Дэн  наладил уключины, сел на переднюю банку и стал наблюдать за Гарви.
Мальчику  доводилось  грести  -  по-женски  -  у  себя  дома на Адиронакских
прудах.  Но  хорошо  отлаженные  уключины и легкие весла прогулочной лодки -
это  не  то  что  скрипящие в своих гнездах восьмифутовые морские весла. Они
застревали в легкой волне, и Гарви заворчал.
     - Короче!  Греби  короче!  -  командовал  Дэн. - Если при волне весло у
тебя  застрянет,  пиши  пропало  -  лодка  перевернется. Какая она прелесть,
правда? Моя ведь.
     Лодчонка  была  безупречно  чистой. На носу лежали небольшой якорь, два
кувшина  воды  и  около  семидесяти  саженей  тонкого  коричневого  линя. За
планкой  ниже  правой руки Гарви торчал оловянный рожок, которым созывают на
обед;  здесь  же  находился  большой уродливый молот, короткая острога и еще
более  короткая  деревянная  палка. Возле планшира на квадратные бобины были
аккуратно  намотаны  две  лески  с  тяжелыми грузилами и двойными тресковыми
крючками.
     - А  где  парус и мачта? - спросил Гарви, потому что на его руках стали
появляться мозоли.
     Дэн усмехнулся.
     - Рыбацкие  лодки  не  ходят под парусом. Тут приходится грести. Только
не надо так стараться. Ты бы хотел иметь такую лодку?
     - Если  я  захочу,  отец может подарить мне одну, а то и две, - ответил
Гарви. До сих пор он был слишком занят, чтобы вспоминать о своей семье.
     - Верно.  Я  забыл,  что  твой отец миллионер. Ты ведешь себя сейчас не
как  миллионер.  Но  такая  лодка, и оборудование, и снасть... - Дэн говорил
так,  будто  речь  шла  о  китобойном  судне,  -  все  это стоит уйму денег.
Думаешь, он подарил бы тебе ее... ну просто так?
     - Не сомневаюсь. Это, наверно, единственное, чего я у него не просил.
     - Дороговато  же  ты  обходишься  семье... Не тяни весло, Гарви. Короче
надо, в этом вся штука, а то море, оно всегда волнуется, и волна может...
     Трах!   Валек  весла  ударил  Гарви  под  подбородок,  и  он  повалился
навзничь.
     - Я  как раз это и хотел сказать. Мне тоже пришлось учиться, но мне еще
тогда восьми не было.
     Гарви снова забрался на банку. Челюсть у него болела, и он хмурился.
     - На  вещи  нечего сердиться, говорит отец. Твоя вина, если не умеешь с
ними  обращаться,  говорит  он.  Давай  попробуем  здесь.  Мануэль  даст нам
глубину.
     Лодка  португальца  раскачивалась  в  миле  от них, но когда Дэн поднял
кверху весло, он трижды взмахнул левой рукой.
     - Тридцать  саженей,  -  сказал  Дэн,  насаживая  на крючок моллюска. -
Хватит о богачах! Насаживай, как я, Гарв, но смотри, не запутай леску.
     Леска  Дэна  уже  давно  была  в  воде, а Гарви все старался постигнуть
таинство  насадки,  и  наконец  он выбросил за борт грузило. Лодка перешла в
плавный  дрейф.  Якорь  они не бросили, пока не убедились, что место выбрано
удачное.
     - Есть одна! - закричал Дэн.
     Плечи  Гарви  обдало  душем  холодной  воды,  и  рядом с ним забилась и
затрепетала большая рыбина.
     - Колотушку! Гарви, колотушку! У тебя под рукой! Быстро!
     Гарви  передал  ему  молот,  а  Дэн  ловко  оглушил  рыбу,  прежде  чем
втаскивать  ее  в  лодку. Затем при помощи короткой палки, которую он назвал
"выдиралка",  он  выдрал  изо рта рыбы крючок. Тут Гарви почувствовал, что у
него клюнуло, и сильно потянул за леску.
     - Ой, смотри, клубника! - закричал он.
     Крючок  запутался  в  гроздьях  клубники,  точно такой, как на грядках,
один  бочок  красный,  другой  -  белый,  только  без  листьев  и с толстыми
скользкими стеблями.
     - Не трогай! Стряхни ее. Не тро...
     Но было слишком поздно. Гарви снял клубнику с крючка и любовался ею.
     - Ай!  -  вдруг вскрикнул он, потому что его пальцы закололо так, будто
он схватился за куст крапивы.
     - Теперь  ты знаешь, что такое клубничное дно. Отец говорит, что голыми
руками  нельзя  брать  ничего,  кроме  рыбы. Стряхни эту гадость и наживляй,
Гарви. Слезами горю не поможешь. За рыбу тебе платят.
     Гарви  улыбнулся,  вспомнив о своих десяти с половиной долларах в месяц
и  подумал:  что  сказала  бы мать, увидев, как он свесился с рыбачьей лодки
посреди  океана?  Ею  овладевал  смертельный  ужас,  когда он отправлялся на
Саранакское  озеро.  Тут  он, кстати, отчетливо вспомнил, как он смеялся над
ее  страхами.  Вдруг  леска  рванулась  у  него из руки, обжигая ладонь даже
через шерстяные "клещи", которые должны были ее защищать.
     - Здоровенная  рыбина.  Отпускай  леску  по  натягу! - крикнул Дэн. - Я
сейчас помогу.
     - Нет,  не  надо,  - остановил его Гарви, вцепившись в леску. - Это моя
первая рыба. Это... это кит?
     - Палтус,  наверно.  - Дэн вглядывался в воду и на всякий случай держал
наготове   большую  колотушку.  Сквозь  зелень  проглядывало  что-то  белое,
овальной  формы.  -  Готов заложить деньги и долю, что он весит больше сотни
фунтов. Тебе все еще хочется вытащить его самому?
     Костяшки  пальцев у Гарви кровоточили оттого, что он ударялся ими о дно
лодки,  от возбуждения и натуги его лицо стало пунцово-красным, с него капал
пот,  солнечные  блики  вокруг  бежавшей  лески  слепили ему глаза. Мальчики
измучились  гораздо  раньше  палтуса,  который  еще  целых двадцать минут не
давал  покоя ни им, ни лодке. Но наконец им удалось оглушить и втащить его в
лодку.
     - Везет  новичкам, - сказал Дэн, вытирая со лба пот. - Он фунтов на сто
будет.
     Гарви   молча  с  гордостью  глядел  на  громадное  серое  в  крапинках
существо.  Ему  не  раз  доводилось  видеть  палтуса  на мраморных досках на
берегу,  но  как-то  не  случалось  поинтересоваться, как они сюда попадают.
Теперь он знал: каждый дюйм его тела ломило от усталости.
     - Мой  отец  знает  все  приметы, читает их как по книге, - сказал Дэн,
выбирая  леску.  -  Рыба  все  мельчает, и твой палтус будет, наверно, самый
крупный  за  сезон.  А  вчера  ты  заметил - рыба была крупная, но ни одного
палтуса?  Это неспроста, и отец в этом разберется. На Отмелях, говорит отец,
у  всего  есть  свои  приметы,  только  в  них надо уметь разбираться. Очень
толковый у меня отец.
     Он  еще  не  закончил  говорить,  как  с  борта  "Мы  здесь" послышался
пистолетный выстрел и на мачте взвился флажок.
     - Ну,  что  я  говорил? Это сигнал для всех наших. Отец что-то задумал,
иначе  он  не  стал  бы  прерывать  промысел в самый разгар. Полезай вперед,
Гарв, мы погребем к шхуне.
     Они  находились  с  наветренной стороны от шхуны и уже было пошли к ней
по  спокойной  глади,  как  с  расстояния  в полмили до них донеслись чьи-то
стенания.  Это  был  Пенн,  лодка  которого  вертелась  на  одном месте, как
огромный  водяной  жук.  Маленький  пенсильванец  изо  всех сил подавался то
вперед,   то  назад,  но  всякий  раз  его  лодка  разворачивалась  носом  к
державшему ее канату.
     - Придется ему помочь, не то он застрянет здесь навечно, - сказал Дэн.
     - А  что случилось? - спросил Гарви. Он попал в новый для себя мир, где
он  не  мог  никем  командовать,  а  мог лишь скромно задавать вопросы. Да и
океан был ужасающе огромным и спокойным.
     - Якорь  запутался.  Пенн всегда их теряет. В этот раз уже два потерял,
да  еще  на  песчаном  дне.  А  отец  сказал, что если потеряет еще один, то
получит булыжник. Пенн этого не перенесет.
     - А  что такое "булыжник"? - спросил Гарви, вообразивший, что речь идет
о  какой-нибудь  изощренной  морской  пытке  вроде  тех,  что  описываются в
книжках.
     - Вместо  якоря  кусок  камня. Его издалека видно на носу лодки, и всем
сразу  ясно,  в  чем  дело.  Ну  и  потешаться  над ним будут. Пенн этого не
вынесет,  все  равно что собака, если ей привязать к хвосту кружку. Уж очень
он  чувствительный...  Хэлло,  Пенн!  Опять  застрял?  Перестань  дергаться.
Перейди на нос, потяни канат вверх и вниз!
     - Он  ни  с  места, - пожаловался запыхавшийся коротышка. - Не подается
ни на дюйм. Право, я все испробовал.
     - А  что  это  за  кутерьма  на носу? - спросил Дэн, показывая на дикую
путаницу из запасных весел и канатов, соединенных неопытной рукой.
     - А,  это...  -  с  гордостью  произнес Пенн. - Это испанский брашпиль.
Мистер Солтерс показал мне, как его делать. Но даже брашпиль не помогает.
     Дэн  перегнулся  через  борт, чтобы скрыть улыбку, дернул несколько раз
за канат, и - вот так штука! - якорь тут же поднялся.
     - Вытаскивай, Пенн, - сказал он со смехом, - не то он снова застрянет.
     Они  отплыли  от  Пенна, а тот стал рассматривать увешанные водорослями
лапы  маленького  якоря своими трогательными большими голубыми глазами и без
конца благодарил мальчиков за помощь.
     - Да,  слушай,  пока  я не забыл, Гарв, - сказал Дэн, когда они отплыли
настолько,  что  Пенн  не  мог их услышать. - Пенн просто чудной и совсем не
опасный. Просто у него с головой не в порядке. Понимаешь?
     - Это  действительно  так  или это придумал твой отец? - спросил Гарви,
нагибаясь  к  своим  веслам.  Ему  показалось,  что  он  уже  легче  с  ними
справляется.
     - На  сей  раз  отец не ошибся. Пенн в самом деле тронутый. Нет, это не
совсем  так. Вот как это произошло - ты хорошо гребешь, Гарви, - и ты должен
об  этом  знать. Когда-то он был моравским проповедником. И его звали Джэкоб
Боллер,  так говорит отец. И он с женой и четырьмя детьми жил где-то в штате
Пенсильвания.  Так вот, они всей семьей однажды поехали на встречу моравских
братьев  и  всего  на  одну  ночь  остановились  в  Джонстауне.  Ты слышал о
Джонстауне?
     Гарви задумался.
     - Да,  слышал.  Но  не  помню,  в  связи  с чем. Помню этот город и еще
Эштабула.
     - Потому  что  в  обоих произошли несчастья, Гарв. Вот в ту самую ночь,
что  они  ночевали  в гостинице, Джонстаун снесло начисто. Прорвало плотину,
началось  наводнение,  дома  понесло  по  воде, они сталкивались и тонули. Я
видел  картинки  -  это  ужас  какой-то! И вся семья Пенна утонула у него на
глазах,  и  он даже не успел опомниться. С тех пор он и помешался. Он знает,
что  в Джонстауне что-то случилось, но не понимает, что именно. И вот он все
ходил  с места на место и улыбался и ничего не помнил. Он и сейчас не знает,
кто  он такой и кем он был. Как-то он случайно встретился с дядей Солтерсом,
который   навещал   наших  родственников  с  материнской  стороны  в  городе
Алфэни-сити  в  Пенсильвании.  Дядя  Солтерс наезжает туда зимой. И вот дядя
Солтерс...  он  вроде  усыновил  Пенна,  хоть  знал, что с ним случилось; он
отвез его на восток и дал ему работу на своей ферме.
     - Верно,  я  слышал,  как  он  назвал  Пенна  фермером,  когда их лодки
столкнулись. Твой дядюшка Солтерс фермер?
     - Фермер!  -  воскликнул  Дэн.  -  Во всем океане воды не хватит, чтобы
смыть  землю  с  его  башмаков. Да, он вечный фермер. Слушай, Гарв, я видел,
как  этот  человек берет перед заходом солнца ведро и начинает обмывать кран
питьевого  бачка  так, будто это коровье вымя. Вот какой он фермер. В общем,
они  с  Пенном  управлялись  на  ферме где-то возле Эксетера. Прошлой весной
дядя  Солтерс продал ее какому-то типу из Бостона, который задумал построить
там  виллу,  и  получил  за нее кучу денег. Так оба эти ненормальные и жили,
пока  однажды религиозная община Пенна, эти моравские братья, не узнали, где
он  дрейфует, и не написали дяде Солтерсу. Не знаю, что они ему написали, но
дядя  Солтерс  рассвирепел.  Он  им наврал, что он баптист, и сказал, что не
собирается  отдавать  Пенна  никаким моравцам ни в Пенсильвании, ни в другом
месте.  Потом  он  пришел  к  отцу,  таща  на  буксире Пенна, - это было две
рыбалки  назад,  -  и  сказал,  что  им  с Пенном для поправки здоровья надо
рыбачить.  Он,  наверно, думал, что моравцы не станут искать Джэкоба Боллера
на  Отмелях.  Отец  согласился,  потому что дядя Солтерс раньше лет тридцать
рыбачил  время  от  времени,  когда  не занимался изобретением патентованных
удобрений.  И  он  купил  четвертую  долю  "Мы  здесь".  А Пенну рыбалка так
помогла,  что  отец  стал  всегда  брать  его с собой. Когда-нибудь, говорил
отец,  он  вспомнит  свою  жену  и  детишек  и  Джонстаун, конечно, и тогда,
наверно,  умрет,  говорит отец. Не вздумай говорить Пенну о Джонстауне и обо
всем этом, не то дядя Солтерс выбросит тебя за борт.
     - Бедняга  Пенн!  - пробормотал Гарви. - А по виду не скажешь, что дядя
Солтерс так о нем печется.
     - А  мне  Пенн  нравится,  да и всем нам, - сказал Дэн. - Надо бы взять
его на буксир, но я хотел сперва тебе рассказать.
     Они  уже  подошли  близко  к  шхуне,  а за ними подтягивались остальные
лодки.
     - Лодки  поднимем после обеда, - сказал им Троп с палубы. - Разделывать
будем сейчас же. Приготовьте столы, ребята.
     - Толковый  у  меня  отец,  - сказал Дэн, подмигивая и собирая все, что
нужно  для разделки. - Посмотри, сколько шхун подошло с утра. Все ждут отца.
Видишь, Гарв?
     - Для меня они все как одна.
     И   действительно,  сухопутному  человеку  все  шхуны  вокруг  казались
похожими одна на другую.
     - Это  не так. Тот желтый, грязный пакетбот, бушпри которого повернут в
ту  сторону,  называется  "Надежда  Праги".  Его  капитан,  Ник Грэди, самый
подлый  человек  на  Отмелях.  А вот там подальше "Око дня". Она принадлежит
двум  Джерольдам  из  Гарвича.  Быстрая  шхуна  и  везучая. Но отец, он и на
кладбище  найдет  рыбу.  А вон те три, сбоку: "Марджи Смит", "Роуз", и "Эдит
С.  Уэйлен"  -  все  из  наших  мест...  Завтра,  наверно, увидим и "Эбби Д.
Диринг", да, отец? Они все идут с отмели Квиро.
     - Завтра  их  поубавится, Дэнни. - Когда Троп звал своего сына "Дэнни",
это  означало,  что  он  в хорошем настроении. - Ребята, слишком много здесь
шхун,  - продолжал он, обращаясь к членам своего экипажа, которые взобрались
на борт. - Пусть ловят здесь - дело хозяйское.
     Он  взглянул  на  улов.  Просто  удивительно, как мало рыбы оказалось и
какая  она  мелкая;  кроме  палтуса Гарви, ее набралось не больше пятнадцати
фунтов.
     - Подождем перемены погоды, - добавил Троп.
     - Похоже,  тебе  самому  придется  заняться  погодой,  Диско,  - сказал
Длинный  Джек,  обводя глазами безоблачный горизонт, - по-моему, перемены не
предвидится.
     Но  вот,  спустя  полчаса,  когда  они  еще  потрошили  рыбу,  на шхуну
опустился  густой  туман, "густой, как рыбья уха", по рыбацкой поговорке. Он
надвигался  упорно,  клубами  нависал  над  бесцветной  водой.  Рыбаки молча
прекратили  работу. Длинный Джек и дядюшка Солтерс наладили брашпиль и стали
поднимать  якорь.  Мокрый  пеньковый  канат  туго  наматывался  на  барабан,
издававший  резкий, неприятный скрип. В последний момент им на помощь пришли
Мануэль и Том Плэтт, и якорь с всплеском вышел из воды.
     - Поднять кливер и фок! - приказал Троп.
     - Ускользнем   от   них   в  тумане!  -  крикнул  Длинный  Джек,  крепя
кливер-шкот,  пока остальные с шумом разворачивали фок. Заскрипел рангоут, и
шхуна "Мы здесь" легла по ветру и нырнула в беспросветный клубящийся туман.
     - Туман идет с ветром, - сказал Троп.
     Гарви  был  в восторге, но больше всего его восхищало, что все делалось
без   команд,   и   лишь   изредка  слышалось  ворчливое  приказание  Тропа,
заканчивающееся словами: "Отлично, сынок!"
     - Что,  ни  разу не видел, как снимаются с якоря? - спросил Том Плэтт у
Гарви, уставившегося на мокрое полотнище фока.
     - Ни разу. А куда мы идем?
     - Рыбачить.  Побудешь  с  нами с недельку и кое-чему научишься. Тут все
для  тебя  новое,  да  мы  сами  порой  не знаем, что нас ждет впереди. Вот,
например, я, Том Плэтт, я бы и то никогда не подумал...
     - Все  лучше,  чем  получать  четырнадцать  долларов  в  месяц и пулю в
живот,  - прервал его стоявший у штурвала Диско Троп. - Отпусти малость свой
конец.
     - Доллары  и  центы  - вещь неплохая, - отозвался бывший военный моряк,
возившийся  с  большим кливером. - Но нам было не до них, когда мы снимались
с  якоря  у  Бофорта, а из форта Масон на корму нашей "Мисс Джим Бак" градом
сыпались  ядра,  да  к  тому же был сильный шторм. А ты, Диско, где был в то
время?
     - Здесь  или  где-то поблизости, - ответил Диско. - Зарабатывал себе на
пропитание  да  старался  не  попадаться на глаза каперам. Жаль, что не могу
порадовать   тебя   раскаленным   ядром,   Том   Плэтт.  Но  думаю,  что  до
Истерн-Пойнта ветер у нас будет попутный.
     У   носа   шхуны   раздавались  непрерывные  шлепки  и  всплески  волн,
сменявшиеся  порой  глухими  ударами, и бак стало заливать водой. Со снастей
падали  на  палубу  тяжелые капли. Все, кроме дядюшки Солтерса, спрятались с
подветренной  стороны  рубки,  а  дядюшка Солтерс неподвижно сидел на крышке
люка и возился со своими обожженными руками.
     - А не поставить ли нам стаксель? - сказал Диско, поглядывая на брата.
     - А что толку-то, - ответил моряк-фермер. - Только парус переводить.
     Штурвал  едва  заметно  дрогнул  в руках Диско. Еще секунда - и шипящий
гребень  волны  хлынул  на палубу и с ног до головы окатил дядюшку Солтерса.
Он  поднялся,  отфыркиваясь,  и  пошел  на  нос, но здесь его настигла новая
волна.
     - Смотри,  как отец будет гонять его по палубе, - сказал Дэн. - Дядюшка
Солтерс  дрожит за парус, потому что считает, что это его пай. В прошлый раз
ему тоже досталось от отца. Смотри, смотри! Получил-таки по заслугам.
     Дядюшка Солтерс укрылся за фок-мачтой, но волна настигла его и там.
     Лицо Диско оставалось невозмутимым, как круг штурвала.
     - Под  стакселем  шхуна  пошла  бы  ровнее, а, Солтерс? - сказал Диско,
будто не замечая, что происходит на палубе.
     - Тогда  запускай  своего  змея!  - прокричал несчастный Солтерс сквозь
облако  водяной  пыли.  -  Только  если  что случится, я ни при чем... Пенн,
ступай  вниз  и  попей  кофе.  Нечего  в такую погоду торчать на палубе, сам
соображать должен.
     - А  теперь  они  будут  потягивать  кофе  и  резаться  в шашки, пока с
пастбища  не  вернутся  коровы,  -  сказал  Дэн,  глядя, как дядюшка Солтерс
загоняет  Пенна  в  каюту. - Похоже, что и нам придется заняться тем же. Нет
на свете создания ленивее рыбака, когда он не занят промыслом.
     - Хорошо,  что  ты  вспомнил, Дэнни! - воскликнул Длинный Джек, который
только  и  искал,  чем  бы развлечься. - Я начисто забыл, что у нас на борту
пассажир.   Тому,  кто  не  знает  корабельной  оснастки,  всегда  работенка
найдется. Ну-ка давай его сюда, Том Плэтт. Мы его поучим.
     - Ну,  я  умываю  руки,  - усмехнулся Дэн, - в этом я тебе не помощник.
Меня отец концами учил.
     Целый  час Длинный Джек водил свою жертву по палубе, обучая Гарви тому,
что,  по его словам, "на море должен знать всякий, будь он слеп, пьян или во
сне".  У  семидесятитонной  шхуны  с  короткой фок-мачтой не бог весть какая
оснастка,   но   Длинный   Джек   обладал  особым  даром  вразумлять  своего
подопечного:  когда  он  хотел  обратить  внимание  Гарви  на дирик-фалы, он
задирал  ему  голову  и  полминуты  заставлял  его  смотреть вверх; объясняя
разницу  между  баком  и  ютом, он проводил носом Гарви по рею, а назначение
каждой снасти запечатлевал ударом веревочного конца.
     Урок  давался  бы  легче,  будь  палуба попросторней; но на ней хватало
места  для чего угодно, кроме человека. Нос шхуны занимал брашпиль с цепью и
пеньковым  канатом,  которые  так  и  лезли  под ноги; там же торчала печная
труба  из  камбуза,  и  у  люка  стояли  бочонки для рыбьей печени. За ними,
занимая  все  пространство  до  помп  и  ларей для рыбы, находился фор-бом и
выступ  главного  люка, затем шли лодки, привязанные к рым-болтам у шканцев,
рубка  с  прикрепленными вокруг нее кадками и другими предметами и, наконец,
гик   длиной   в   шестьдесят  футов,  под  который  все  время  приходилось
подныривать.
     Том  Плэтт,  конечно,  постарался  внести  свою лепту в обучение. Он не
отставал  от  них  ни  на  шаг, то и дело встревая с бесконечными описаниями
такелажа старого фрегата "Огайо".
     - Ты  его  не  слушай.  Слушай,  что  я тебе говорю, новичок. А ты, Том
Плэтт, помни, что это не "Огайо", и не забивай мальцу голову!
     - Но  так  можно  испортить его на всю жизнь, - возражал Том Плэтт. - Я
ведь  хочу научить его самому главному. Мореплавание - это искусство, Гарви.
И ты бы это понял, если бы взобрался со мной на фок-мачту корабля...
     - Знаем,  знаем!  Ты  его  насмерть  заговоришь.  Помолчи,  Том  Плэтт!
Теперь, Гарв, скажи, как зарифить фок? Подумай, прежде чем отвечать.
     - Потянуть это сюда, - сказал Гарви, указывая на подветренную сторону.
     - Куда? В Атлантику?
     - Нет, углегарь. Потом протянуть этот конец туда...
     - Неверно, - вмешался Том Плэтт.
     - Тише! Он учится и еще не знает всех названий. Продолжай, Гарв.
     - А  это  риф-штенкель.  Надо  прикрепить  тали к риф-штенкелю, а потом
отпустить...
     - Отдать парус, дитя, отдать! - не выдержал Том Плэтт.
     - Отпустить  фал  и  дирик-фал,  -  продолжал  Гарви.  Эти названия ему
запомнились.
     - Покажи их, - приказал Длинный Джек.
     Гарви повиновался:
     - Отпускать,   пока  эта  веревочная  петля...  то  есть...  как  ее...
лик-трос,  не  дойдет  до рея. Потом надо закрепить его, как вы объясняли, и
снова подтянуть кверху фалы.
     - Ты  забыл  про  бензель,  но  ничего,  со временем научишься. Да и мы
поможем,  -  сказал  Джек. - У каждой снасти на шхуне свое назначение. Иначе
бы  ее  швырнули  за  борт,  понимаешь?  Ведь  я сейчас набиваю твои карманы
деньгами,  тощий  ты наш пассажир, а когда все выучишь, сможешь сам плыть из
Бостона  на  Кубу  и скажешь, что тебя учил Длинный. Джек. А пока давайте-ка
пройдемся  еще  разок.  Я  буду  называть  снасти,  а ты дотрагивайся до них
рукой.
     Он  назвал  какую-то  снасть,  и  Гарви, уже изрядно уставший, медленно
поплелся к ней. От удара концом по ребрам у него перехватило дыхание.
     - Когда  у  тебя будет свое судно, - сурово сказал Том Плэтт, - тогда и
будешь  по  нему разгуливать. А до той поры выполняй приказы бегом. Еще раз,
да пошевеливайся!
     Гарви  и так был вне себя от такого обучения, а этот последний урок еще
больше  подстегнул  его.  Но  он  был  очень  сметливый  мальчишка,  с очень
решительным  характером  и  довольно  упрямый. Он оглядел всех и увидел, что
теперь  не  улыбается даже Дэн. Значит, такая учеба здесь дело обычное, хоть
и  мучительное.  Он  молча со вздохом проглотил пилюлю и даже усмехнулся. Та
же  сметливость, что позволяла ему помыкать матерью, помогла ему понять, что
никто  на  судне,  кроме  разве  что Пенна, не станет потакать его прихотям.
Даже  по  голосу  можно  понять  многое. Длинный Джек назвал еще с полдюжины
снастей,  и Гарви прыгал по палубе, как выброшенный на берег угорь, и искоса
поглядывал на Тома Плэтта.
     - Очень  хорошо.  Хорошо  получается, - сказал Мануэль. - После ужина я
покажу  тебе  маленькую шхуну со всеми снастями. Я сам ее сделал, и мы будем
учиться по ней.
     - Отлично  для...  пассажира,  -  сказал Дэн. - Отец только что сказал,
что  из  тебя  выйдет  толк,  ежели  ты  не  утонешь. От отца такое не часто
услышишь. На следующей вахте я тебя еще подучу.
     - Кидай  "сало"! - прокричал Диско, вглядываясь в туман, клубившийся на
реях.
     В  десяти  футах от бушприта нельзя было ничего разглядеть. Бесконечной
чередой  катились  тяжелые  белесые  волны,  перешептывающиеся между собой и
набегающие одна на другую.
     - Теперь  я обучу тебя такому, чего не знает Длинный Джек, - сказал Том
Плэтт.
     Он  вынул  из  ящика  на корме старый глубоководный лот, полый с одного
конца, набил его бараньим жиром и пошел на нос.
     - Я научу тебя запускать "сизаря".
     Диско  ловко  повернул  штурвал  так,  что шхуна приостановилась, а тем
временем  Мануэль  с  помощью  Гарви,  который  очень  этим гордился, быстро
опустил кливер. Том Плэтт со свистом раскрутил над головой лот.
     - Давай-давай,  старина,  -  подгонял  его Длинный Джек. - Мы ведь не к
острову Файр-Айленд подходим в тумане. Нечего фокусничать!
     - Ну и завистник ты, Джек.
     Том  Плэтт  выпустил лот, и он шлепнулся в воду далеко впереди медленно
идущей шхуны.
     - Все  же  так  запускать  лот  надо уметь, - заметил Дэн. - Ведь целую
неделю только лот будет говорить нам, куда идти. Сколько, по-твоему, отец?
     Лицо  Диско  разгладилось. Уйдя украдкой от остальных шхун, он рисковал
своим  мастерством  и честью. К тому же он дорожил своей репутацией шкипера,
знающего Отмели наизусть.
     - Шестьдесят,  если  не  ошибаюсь,  -  ответил  он, мельком взглянув на
маленький компас.
     - Шестьдесят!  -  протяжно крикнул Том Плэтт, кольцами укладывая мокрый
линь.
     Шхуна снова набрала скорость.
     - Бросай! - крикнул Диско через четверть часа.
     - Сколько  сейчас?  -  шепнул  Дэн  и  гордо  посмотрел на Гарви. Но на
Гарви, поглощенного своими успехами, это не произвело впечатления.
     - Пятьдесят!  -  сказал  отец.  -  Думаю, мы над самой впадиной Зеленой
отмели, где от шестидесяти до пятидесяти футов.
     - Пятьдесят!  -  проревел  Том  Плэтт,  которого было едва видно сквозь
туман.
     - Живо приманку, Гарв! - сказал Дэн, хватая леску.
     Шхуна пробивалась сквозь туман. Парус на носу отчаянно трепыхался.
     Мальчики  принялись ловить рыбу, а взрослые стояли и наблюдали за ними.
Лески Дэна терлись со скрипом о старый, изрезанный поручень шхуны.
     - И  как  только  отец  угадал?..  Помоги-ка, Гарв. Большая попалась. И
дергается.
     Совместными   усилиями   они   вытащили  пучеглазую  треску  фунтов  на
двадцать. Рыбина заглотнула наживку.
     - Смотри,  она  вся  покрыта  маленькими  крабами!  - воскликнул Гарви,
перевернув треску.
     - Порази  меня гром, если здесь не тьма рыбы, - отозвался Длинный Джек.
- Диско, да у тебя не иначе как пара запасных глаз под килем!
     В воду шлепнулся якорь, и рыбаки заняли свои места у фальшборта.
     - А  ее  можно  есть?  -  тяжело  дыша, спросил Гарви, вытащив еще одну
треску с крабами.
     - Конечно.  Раз  на  ней  рачки,  значит,  рыбы  здесь  пропасть  и она
голодна,  когда  так  хватает  наживку.  Наживляй  как  угодно. Она и пустой
крючок возьмет.
     - Ну  и здорово! - радовался Гарви, глядя, как на палубу одна за другой
шлепались рыбины. - Отчего всегда не ловят прямо со шхуны?
     - Ловить-то  можно,  да только после разделки мы бросаем за борт головы
и  потроха.  А  это  начисто  распугает  всю рыбу. И вообще с судна рыбачить
могут  только  такие  опытные  моряки,  как  отец.  Ночью, наверно, поставим
перемет. Со шхуны труднее ловить, чем с лодки, спина болит, верно?
     Работа  и  в  самом  деле была нелегкая. Ведь в лодке вода поддерживает
рыбу  почти  до  самых  твоих  рук.  Шхуна  же  гораздо  выше  лодки, и рыбу
приходится  поднимать  наверх,  перегибаясь  через  борт.  Так что от натуги
начинает  сводить  живот.  Но  все  с азартом занимались этим делом, и когда
клев прекратился, на палубе высилась большая груда рыбы.
     - А  где  Пенн и дядя Солтерс? - спросил Гарви, стряхивая с плаща рыбью
чешую и старательно сматывая леску.
     - Сходи-ка за кофе и увидишь.
     При  желтом свете подвешенной на шесте лампы, совершенно безразличные к
тому,  что происходит наверху, за столом сидели оба рыбака и играли в шашки,
причем дядюшка Солтерс сопровождал язвительным смехом каждый ход Пенна.
     - Что   там   стряслось?   -  спросил  дядюшка  Солтерс,  когда  Гарви,
уцепившись за кожаную петлю в начале трапа, свесился вниз и окликнул кока.
     - Крупная  рыба,  и  вся в крабах, тьма-тьмущая, - ответил Гарви. - Как
играется?
     Крошка Пенн разинул рот.
     - Пенн не виноват, - выпалил дядя Солтерс. - Он плохо слышит.
     - В  шашки режутся, да? - спросил Дэн, когда Гарви показался на корме с
дымящимся  кофе  в  судке.  - Значит, сегодня убираться не нам. Отец человек
справедливый. Он заставит это сделать их.
     - А  два  моих  знакомых молодых человека будут наживлять перемет, пока
они убираются, - заметил Диско, закрепляя штурвал.
     - Ну вот! Я бы лучше уборкой занялся, отец.
     - Не  сомневаюсь.  Но  тебе не придется. На разделку! На разделку! Пенн
будет подавать, а вы наживляйте.
     - Какого  шута эти дрянные мальчишки не сказали, что ты напал на место?
-  проворчал  дядюшка  Солтерс,  пробираясь  к  своему  месту за разделочным
столом. - Этот нож совсем тупой, Дэн.
     - Если  вы  не  очнулись, когда мы бросили якорь, то вам надо, наверно,
нанять  собственного  боя,  -  сказал Дэн, копошась в сумерках возле бадей с
лесой,  стоящих  с  подветренной стороны рубки. - Эй, Гарв, сходи-ка вниз за
наживкой!
     - Мы  будем  разделывать  рыбу,  а вы наживляйте, - сказал Диско. - Так
оно будет лучше.
     Мальчики  должны  были  насаживать  на  крючки  потроха,  оставшиеся от
чистки  трески,  а  это  было легче, чем рыться голыми руками в бочонках для
отбросов.  В  бадьях  аккуратными  кольцами  была  сложена  леса  с большими
крючками на расстоянии нескольких футов один от другого.
     Очень  непростое  это  дело  -  проверить  и  наживить  каждый крючок и
уложить  потом  лесу так, чтобы она не запуталась, когда ее будут спускать с
лодки.  Дэн  ловко,  не  глядя,  справлялся  с  этим в темноте: крючки так и
летали в его руках, как вязальные спицы в руках старой девы.
     Гарви же то и дело цеплялся за крючки и проклинал свою судьбу.
     - Я  помогал  делать это, когда только научился ходить, - сказал Дэн. -
И  все  равно это противная работа. Отец! - прокричал он в трюм, где Диско и
Том Плэтт солили рыбу. - Сколько бадей нам сегодня понадобится?
     - Штуки три. Пошевеливайтесь!
     - В  каждой  бадье  триста  саженей  лесы,  -  пояснил Дэн, - более чем
достаточно  на  сегодня.  Ой,  укололся!  -  Он сунул палец в рот. - Знаешь,
Гарви,  я  бы  ни за какие деньги не согласился работать на судне, где ловят
только  переметом.  Пусть  это  выгоднее, но нет на свете работы противней и
нудней, чем эта.
     - А  что,  по-твоему,  делаем мы? - мрачно отозвался Гарви. - Я исколол
все руки.
     - Тьфу,  это  одна  из  выдумок  отца!  Он  перемет  не  будет  ставить
понапрасну. Уж он-то знает, что делает. Увидишь, сколько рыбы попадется.
     Пенн  и  дядюшка  Солтерс, как им и было велено, занимались уборкой, но
мальчикам  от  этого  не было легче. Как только они закончили наживлять, Том
Плэтт  и  Длинный  Джек осветили одну лодку фонарем, погрузили в нее бадьи и
небольшие крашеные буйки и спустили лодку на воду.
     - Они  утонут!  -  закричал  Гарви,  которому  море  показалось  ужасно
бурным. - Ведь лодка нагружена, как товарный вагон!
     - Ничего,   вернемся,   -  сказал  Длинный  Джек,  -  но  если  перемет
запутается, нам достанется на орехи.
     Лодка  взлетела  на  гребень  волны. Казалось, она вот-вот разобьется о
борт шхуны, но она скользнула вниз и исчезла среди волн.
     - Стань  здесь и все время звони, - сказал Дэн, передавая Гарви веревку
от колокола, который висел за брашпилем.
     Гарви  усердно  звонил, так как ему казалось, что от него зависит жизнь
двух  людей.  Но  Диско  сидел  в рубке, записывал что-то в судовой журнал и
вовсе  не был похож на убийцу. А когда он отправился ужинать, то даже слегка
улыбнулся взволнованному Гарви.
     - Разве  это  волна?  -  сказал Дэн. - Да перемет и мы с тобой могли бы
поставить! Она совсем рядом, так что можно бы и не звонить.
     Динь!  Динь! Донг!.. Гарви звонил еще с полчаса, меняя для разнообразия
ритм,  а  потом  кто-то  крикнул, и послышался глухой удар о борт. Мануэль и
Дэн  бросились  к  крюкам лодочных талей. Длинный Джек и Том Плэтт, мокрые с
головы  до  ног, взобрались на палубу; за ними в воздух поднялась лодка и со
стуком стала на место.
     - Не запуталась, - сказал Том Плэтт, отряхиваясь. - Молодец, Дэнни.
     - Прошу  нынче  пожаловать  к  нам  на  банкет,  - сказал Длинный Джек,
выплескивая  воду из сапог. Он топтался на месте, как слон, и угодил Гарви в
лицо рукой.
     - Мы окажем честь второй смене своим присутствием.
     Все  четверо  набросились  на  ужин.  Гарви  до  отвала  наелся  рыбьей
похлебки  и  жареных  пирожков и тут же крепко заснул. А в это время Мануэль
вынул  из рундука красивую модель "Люси Холмс" - первой шхуны, на которой он
ходил.  Он  было  начал  объяснять Гарви ее оснастку, но тот даже пальцем не
шевельнул, когда Пенн оттащил его на койку.
     - Как,  должно  быть,  тоскуют его мать и отец, - сказал Пенн, глядя на
мальчика. - Ведь они уверены, что он погиб. Потерять ребенка... сына!
     - Перестаньте,  Пенн,  -  сказал  Дэнни. - Идите и кончайте свою игру с
дядей  Солтерсом.  Скажите  отцу,  что  я  могу  отстоять вахту за Гарви. Он
умаялся...
     - Славный  парень,  -  сказал  Мануэль,  снимая  сапоги  и  скрываясь в
темноте  нижней  койки.  - Думаю, Дэнни, станет человеком твой друг. И вовсе
не такой уж он помешанный, как говорит твой отец. А? Что?
     Дэн хихикнул и тут же захрапел.
     Было  туманно,  ветер  усилился, и вахты стояли одни взрослые. Из рубки
доносился  четкий  бой  часов,  волны  с  плеском  разбивались  о нос шхуны,
дымовая  труба  шипела  от попадавших на нее брызг; мальчики крепко спали, а
Диско,  Длинный  Джек,  Том  Плэтт  и  дядюшка  Солтерс  по очереди обходили
палубу,  проверяли  штурвал, смотрели, держит ли якорь, подтягивали снасти и
посматривали на тусклый свет якорного фонаря.


                                  Глава IV

     Когда Гарви проснулся, "первая смена" уже завтракала.
     Дверь  кубрика была приоткрыта, и каждый квадратный дюйм шхуны пел свою
собственную  песню.  Большая  черная  фигура  кока,  освещенная  раскаленной
печкой,  плясала  в  крохотном  камбузе,  а  горшки и кастрюли на деревянной
полке  с  отверстиями  дребезжали  и  гремели  при каждом толчке. Нос шхуны,
куда-то  устремляясь  и  весь  дрожа,  карабкался  все  выше и выше, а потом
плавным круговым движением нырял в бездну.
     Гарви  слышал  громкий шлепок, скрип рангоута, а потом наступала пауза,
и  разрезанная  надвое  волна  обрушивалась  на  палубу  с треском ружейного
залпа.  Затем  доносились приглушенный скрип якорного каната в клюзе, стон и
визг  брашпиля,  и,  метнувшись  в  сторону  и  взбрыкнув,  шхуна "Мы здесь"
собиралась с силами, чтобы повторить все сначала.
     - Так  вот,  на  берегу, - услышал Гарви голос Длинного Джека, - у тебя
всегда  есть  дела и заниматься ими приходится в любую погоду. А здесь мы от
всех скрылись, и, слава богу, дел у нас нет никаких. Спокойной вам ночи.
     Он,  как  большая змея, пробрался от стола к своей койке и закурил. Том
Плэтт  последовал  его примеру; дядюшка Солтерс с Пенном с трудом взобрались
на  палубу  по  трапу,  чтобы  стать на вахту, а кок накрыл стол для "второй
смены".
     Все  они  сползли  со  своих  коек,  потягиваясь и зевая. Когда "вторая
смена"  наелась  до  отвала,  Мануэль набил трубку каким-то ужасным табаком,
уселся  между  пал-постом и передней койкой, упершись ногами в край стола, и
с нежной и беспечной улыбкой стал следить за клубами дыма.
     Дэн   растянулся   на   своей   койке,  пытаясь  справиться  со  старой
разукрашенной  гармошкой,  мелодия  которой  прыгала  вверх  и вниз вместе с
прыжками  шхуны.  Кок  стоял,  подпирая  спиной  шкаф, где хранились любимые
пончики  Дэна,  и  чистил  картофель.  Одним  глазом он поглядывал на печку,
следя,  чтобы ее не залило водой через дымовую трубу. Чад и запах в каюте не
поддавались описанию.
     Гарви  с  удивлением обнаружил, что его не так уж сильно мутит, и снова
взобрался  на  свою койку, казавшуюся ему самым удобным и безопасным местом.
Дэн  в  это  время  наигрывал  "Не буду играть в твоем дворе", насколько это
позволяла дикая качка.
     - Долго это будет продолжаться? - спросил Гарви у Мануэля.
     - Пока  волна  не  уляжется. Тогда мы подгребем к перемету. Может, этой
ночью, а может, через пару дней. Тебе не нравится? А? Что?
     - Неделю назад меня бы укачало до безумия, а сейчас вроде ничего.
     - Это  потому,  что  мы  из  тебя  рыбака  делаем.  На твоем месте я бы
поставил на счастье две-три большие свечи в Глостере.
     - Кому бы поставил?
     - Понятно  кому  -  святой  деве в церкви на Холме. Она всегда добрая к
морякам. Поэтому мы, португальцы, редко тонем.
     - Значит, вы католик?
     - Я  -  с острова Мадейра, я не пуэрториканец. Поэтому я не баптист. А?
Что?  Я  всегда ставлю свечи две-три, а то и больше, когда бываю в Глостере.
Святая дева меня не забывает.
     - А  по мне, дело не в этом, - вмешался с койки Том Плэтт; его покрытое
шрамами  лицо осветилось спичкой, когда он раскурил свою трубку. - Море есть
море, а что бы ты ни ставил, свечи или керосин, получишь по заслугам.
     - Все  равно  стоит  иметь  своего  человека  в нужном месте, - вступил
Длинный  Джек.  -  Я согласен с Мануэлем. Лет десять назад я служил на шхуне
из  Южного  Бостона.  В открытом море с северо-востока на нас налетел туман,
густой,  как  овсянка.  Старик  шкипер  был чертовски пьян, и я говорю себе:
"Если  только  мне  удастся  вернуться  в порт живым, я покажу святым, какую
шхуну они спасли".
     Как  видите,  я  жив-здоров,  а  модель  этой  шхуны,  старой развалины
"Кэтлин",  на  которую  у  меня  ушел  целый месяц, я подарил священнику. Он
повесил  ее  над алтарем. Так что лучше дарить модель, чем свечку: как-никак
это  произведение  искусства.  Свечи  можно  купить  в любой лавке, а модель
показывает, что ты был в беде и благодарен за спасение.
     - Никак,  ты веришь в это, ирландец? - спросил Том Плэтт, поднимаясь на
локте.
     - Стал бы я возиться, если бы не верил!
     - А  вот  Эмох  Фуллер  изготовил модель фрегата "Огайо", и она стоит в
Сейлемском  музее.  Очень  красивая  модель,  да  только Фуллер сделал ее не
задаром. И как понимаю это дело я...
     Эта  увлекательная  беседа, в которой один старался перекричать другого
без  надежды  переубедить  своих  товарищей, длилась бы без конца, не затяни
Дэн  веселой  песенки,  которую  подхватил  Длинный Джек. Второй куплет, где
говорилось  о  неловком малом, не умеющем забрасывать лот, Дэн запел громче,
искоса  поглядывая  на  Тома Плэтта. Тот в это время шарил рукой под койкой.
Дэн  пригнулся и продолжал петь. Вдруг через кубрик в него полетел громадный
резиновый  сапог Тома Плэтта. Между ними уже давно шла война. А началось это
с  тех  пор,  когда  Дэн подметил, что эта мелодия просто бесит Тома Плэтта,
считавшего себя специалистом по забрасыванию лота.
     - Я  знал,  что  вам  это понравится, - сказал Дэн, ловко посылая сапог
обратно.  -  Если  вам  моя  музыка  не по душе, достаньте свою скрипку. Мне
надоели  ваши  вечные  споры  о  свечах.  Скрипку,  Том Плэтт, или Гарв тоже
выучит эту песенку!
     Том  Плэтт наклонился к своему рундуку и извлек оттуда старую, истертую
добела  скрипку.  Глаза  Мануэля  заблестели,  и  он достал нечто похожее на
маленькую гитару с проволочными струнами.
     - Да  это  настоящий  концерт,  -  сказал  Длинный  Джек. Сквозь облако
табачного дыма его лицо просияло от удовольствия.
     Люк  распахнулся,  и  в  дожде  брызг  в кубрик спустился Диско в своем
желтом дождевике.
     - Как раз вовремя, Диско. Что там снаружи?
     - Все  то  же, - ответил Диско. Шхуну качнуло, и он грузно опустился на
рундук.
     - Мы  тут  поем,  а  то  переели  за  завтраком.  Ты,  конечно,  будешь
запевалой? - сказал Длинный Джек.
     - Да знаю-то я всего две старых песни, и слышали вы их сто раз.
     Том   Плэтт   прервал   его,   заиграв   какую-то   печальную  мелодию,
напоминавшую  стон  ветра  и скрип мачт. Диско устремил глаза кверху и начал
петь  старинную  морскую  песню,  а  Том  Плэтт  подыгрывал ему, стараясь не
отставать от поющего.
     В  песне  говорилось  о  славном  пакетботе "Дредноут", и в бесконечном
количестве  куплетов описывался каждый его маневр от Ливерпуля до Нью-Йорка.
Диско  пел,  гармоника  всхлипывала,  а  скрипка  визжала.  Потом  Том Плэтт
исполнил  песню про "неустрашимого Макджина, который привел судно в гавань".
Они  попросили  спеть  и Гарви, который с радостью внес бы свою лепту, но, к
сожалению,  он смог только припомнить несколько строф из "Шкипера Айрсона" -
песенки,  которую  разучивали  в одирондакском лагере. Ему казалось, что она
как  раз  подходила  для  этого  концерта,  но  стоило ему лишь упомянуть ее
название, как Диско топнул ногой и вскричал:
     - Замолчи, юноша, все в ней неправда от начала до конца!
     - Надо  было  предупредить  тебя, - сказал Дэн. - Отец терпеть не может
эту песенку.
     - Что ж в ней дурного? - спросил Гарви с досадой.
     - Все,  - ответил Диско, - все, от начала до конца. И виноват в этом ее
сочинитель.  Мне  ни  к  чему  заступаться  за  Айрсона,  но  он ни в чем не
виноват. Мне отец рассказывал, как все произошло. Вот как было дело.
     - В сотый раз слышу это, - шепнул Длинный Джек.
     - Бен  Айрсон  был  шкипером  на  "Бетти", юноша, и возвращался домой с
Отмелей.  Это  было еще до войны 1812 года, но правда всегда есть правда. Им
повстречался  "Эктив"  из  Портленда,  а шкипером там был Гиббонс из того же
города.  За  маяком мыса Код "Эктив" дал течь. На море был страшный шторм, и
"Бетти"  изо  всех  сил  торопилась  домой.  Ну,  Айрсон сказал, что в такую
погоду  невозможно  подойти к другому судну, да и экипаж был против этого, и
он  предложил  оставаться  неподалеку от "Эктива", пока шторм не утихнет. На
это  экипаж  тоже не согласился, хоть "Эктив" мог попасть в беду. Они тут же
подняли  стаксель  и  ушли.  Айрсон, понятно, был с ними. Когда они пришли в
Марблхед,  на  него  все  накинулись за то, что он решил не рисковать, и еще
потому,  что на следующий день другая шхуна сняла часть команды "Эктива". Им
было  невдомек,  что  на  другой  день  буря-то  утихла.  А  спасенные стали
твердить,  что  Айрсон  опозорил  свой  родной  город,  и прочее и прочее. А
матросы  "Бетти", те перепугались и стали валить все на Айрсона, говоря, что
он  один  во всем виноват. И вовсе не женщины измазали его дегтем и вываляли
в  перьях  -  в том городе женщины не такие. Это все было делом рук мужчин и
мальчишек.  Это  они таскали его по всему Марблхеду в лодке, покуда у той не
вывалилось  днище.  А  Айрсон,  он сказал, что они еще пожалеют об этом. Как
всегда,  правда-то  выплыла наружу, да поздно для этого честного человека. А
сочинитель  Уитьер  подобрал  эту  сплетню  да  измазал  в дегте и вывалял в
перьях  уже  самую  память  о Бене Айрсоне. Уитьер никогда не ошибался, а на
сей  раз  дал  маху.  А Дэну досталось от меня на орехи, когда он принес эту
песню  из школы. Ты тоже ничего этого не знал, а теперь знаешь, как все было
на  самом  деле.  Так  что  помни: Бен Айрсон не был таким, каким его сделал
Уитьер.  Мой  отец  хорошо  его  знал  до  и  после  этой  истории. Берегись
опрометчивых суждений, юноша. Ну так как?
     Гарви  ни  разу  не слышал, чтобы Диско говорил так долго. Он был готов
сгореть  со  стыда.  Дэн же быстро пришел ему на выручку и заявил, что, мол,
чему  в  школе  учат,  тому  он  и  верит и что жизнь слишком коротка, чтобы
отличить все правдивые истории от сплетен, которых так много на берегу.
     Тут  Мануэль  тронул дребезжавшие струны своей маленькой гитары и запел
по-португальски  незнакомую  песню.  Закончил  он  ее, круто оборвав пение и
рванув струны всей пятерней.
     Диско  согласился  спеть  еще одну старинную песню, и все подпевали ему
хором. Вот один ее куплет:

                Апрель миновал, больше нету снегов.
                Мы скоро покинем родимый наш кров,
                Уйдем мы туда, где бушует прилив,
                Где нам не видать колосящихся нив.

     В   этом   месте  скрипка  исполняла  несколько  тактов,  а  потом  хор
подхватывал припев.
     Песня  эта  растрогала Гарви до слез, хоть он сам не мог понять почему.
Но  еще  тоскливее ему стало, когда кок оставил свой картофель и потянулся к
скрипке.   Не  переменив  позы,  он  заиграл  такую  грустную  мелодию,  что
казалось,  должно  произойти  неминуемое  горе. Потом он запел на незнакомом
языке.  Его  большой  подбородок  прижимал  к  плечу  скрипку,  а белки глаз
сверкали  при  свете  лампы.  Гарви  свесился  с  койки, чтобы лучше слышать
напев,  который стонал и плакал, сливаясь со скрипом судна и плеском волн, и
напоминал  шорох  прилива  в  густой туман, и, наконец, завершился протяжным
воплем.
     - Господи, прямо мороз по коже, - сказал Дэн. - Что это за штука?
     - Песня,  которую пел Фин Маккоул на пути в Норвегию, - ответил кок. Он
говорил по-английски, четко выговаривая слова, как в граммофоне.
     - Эка  невидаль,  я тоже бывал в Норвегии. Но ведь я же не ору об этом.
Впрочем, это похоже на старинную песню, - сказал Длинный Джек, вздыхая.
     - Не  спеть  ли  нам  про "чистое море", - сказал Дэн, и тут же заиграл
задорную, неприхотливую песенку о возвращении домой с уловом.
     - Стой!  - проревел Том Плэтт. - Ты хочешь сглазить, да? Это же "иона".
Будешь ее петь, когда всю соль замочим.
     - Ничего  подобного, верно, отец? Без последнего куплета это не "иона".
Я-то уж разбираюсь в этом деле.
     - Что это? - удивился Гарви. - Что такое "иона"?
     - "Иона"  -  это  все,  что  может  принести  несчастье. Это может быть
мужчина,  или  мальчик,  или  даже ведро. Пару лет назад я видел разделочный
нож  "иону",  -  объяснил  Том  Плэтт. - "Ионы" бывают разные. Джим Берк был
"ионой",  покуда  не утонул. Умирай я с голоду, я бы не поплыл на его шхуне.
А  на  шхуне  "Эзра  Флад" "ионой" была зеленая лодка - самый плохой "иона".
Из-за нее утонули четыре рыбака, а она по ночам светилась.
     - И  вы  этому верите? - спросил Гарви, вспомнив, что Том Плэтт говорил
о свечах и моделях шхуны. - Разве может случиться то, что нам не суждено?
     С коек послышались негодующие голоса.
     - На  суше  не  может,  а  в  море может произойти что угодно, - сказал
Диско. - Не вздумай смеяться над "ионами", юноша.
     - А  Гарви  не  "иона".  Когда мы его поймали, мы наловили кучу рыбы, -
вмешался Дэн.
     Вдруг  кок  дернул  головой и засмеялся странным, тонким смехом. Он был
очень чудной, этот негр.
     - Проклятье!  -  вскричал Длинный Джек. - Прекрати свои штучки, доктор.
Нам они ни к чему.
     - В  чем  дело?  -  спросил  Дэн.  -  Разве  Гарви не принес нам удачу?
Помнишь, сколько наловили.
     - О да, - ответил кок. - Это я знаю, но ловля еще не закончена.
     - Он ничуть нам не повредит! - горячо защищал Гарви Дэн.
     - Ты на что намекаешь? Он хороший парень.
     - О да. Но когда-нибудь он будет твоим хозяином, Дэнни.
     - И  только-то?  -  спокойно сказал Дэн. - Но этого не случится, помяни
мое слово.
     - Хозяин!  -  упорствовал кок, показывая на Гарви. - Слуга! - он указал
на Дэна.
     - Вот тебе и на! Когда же? - рассмеялся Дэн.
     - Через несколько лет, вот увидишь!
     - Почем ты знаешь? - спросил Том Плэтт.
     - Сообразил, и все тут.
     - Как? - спросили все хором.
     - Не  знаю,  но  так  будет.  -  Он  опустил  голову и принялся чистить
картофель. Как они ни пытались, они не могли выудить из него ни слова.
     - Ладно,  - сказал Дэн, - хозяин или не хозяин, но я рад, что доктор не
назвал  его  "ионой". А вот дядя Солтерс самый настоящий "иона" - для самого
себя.  Интересно,  может  ли  он  заразить  других? Ему бы на "Кэрри Питмен"
попасть.  Эта шхуна сама для себя "иона": идет себе куда хочет, как бы с ней
ни  билась  команда.  Боже  правый!  Даже  в  полный  штиль дергается во все
стороны.
     - Не  бойся,  мы  далеко  от  них  всех,  и  от  "Кэрри Питмен" тоже, -
успокоил его Диско.
     С палубы донесся стук.
     - Дядюшке  Солтерсу  наконец повезло, - сострил Дэн, и его отец покинул
кубрик.
     - Развиднелось! - прокричал Диско, и вся команда высыпала на палубу.
     Туман  рассеялся,  но  по  поверхности  океана  катились большие волны.
Шхуна  "Мы  здесь" скользила между ними, как по глубокому ущелью. И стой они
неподвижно,  ей было бы совсем здесь неплохо и спокойно. Но в том-то и беда,
что  волны  не  знали и минуты покоя и вздымали шхуну на одну из своих тысяч
вершин,   где   ветер   безжалостно   трепал  ее  снасти,  и  она  зигзагами
устремлялась  вниз  по склону. Вдали один за другим вставали пенящиеся валы,
и  от  этих  перемежающихся бело-серых полос у Гарви даже зарябило в глазах.
Несколько  чаек с пронзительным криком кружились над шхуной. Порой с порывом
ветра налетал дождь, но ветер тут же уносил его прочь в простор океана.
     - Похоже,   вон  там,  вдалеке,  что-то  мелькнуло,  -  сказал  дядюшка
Солтерс, показывая на северо-восток.
     - Едва  ли  это  судно, - сказал Диско, нахмурившись и пристально глядя
вдаль.
     - Волна  еще  большая.  Дэнни,  полезай-ка на мачту да погляди, где наш
буек.
     Стуча  тяжелыми  сапогами,  Дэнни,  к  зависти  Гарви,  скорее взбежал,
нежели  взобрался  на  марс,  ухватился за краспицы и стал обозревать океан.
Вскоре он заметил крошечный черный флажок буйка в миле от шхуны.
     - Все  в  порядке!  -  прокричал  он.  -  Прямо на севере парус. Верно,
шхуна.
     Прошло  еще  полчаса.  Тусклое  солнце  пробивалось  сквозь  просветы в
облаках,  высвечивая  оливково-зеленые  пятна  воды.  На  гребне  показалась
короткая  фок-мачта,  нырнула  и исчезла, но следующая волна подняла высокую
корму  со  старинными,  похожими на рога улитки боканцами. Паруса шхуны были
ржавого цвета.
     - Француз! - закричал Дэн. - Ой, нет, отец!
     - Это  не  француз,  -  сказал  Диско.  -  Солтерс, это твое чертовское
счастье к нам прицепилось.
     - Вижу. Это дядюшка Эбишай.
     - Верно, ошибиться тут невозможно.
     - Самый  что  ни  на  есть  главный  "иона"! - простонал Том Плэтт. - О
Солтерс, Солтерс, почему ты не дрых на своей койке?
     - Откуда я знал, - проворчал бедный Солтерс.
     Шхуна  тем  временем  приближалась.  Она могла вполне сойти за Летучего
Голландца  -  такой  неопрятный,  запущенный  и  скверный  вид  имела вся ее
оснастка.  Ее  шканцы  старинного  образца  были  подняты на четыре или пять
футов;  снасти,  связанные и запутанные, трепались по ветру, как водоросли у
портовых  свай. Она шла по ветру, страшно кренясь, ее стаксель был приспущен
и  как  бы  выполнял роль второго фока: "оскандалился", как говорили моряки.
Бушприт  шхуны  торчал, как у старомодного фрегата, а углегарь был расщеплен
и  кое-как  сколочен  гвоздями  и скобами - починить его уже не было никакой
возможности.  Когда  шхуна  шла  рывками вперед, грузно осев на свою широкую
корму,  она  как  две капли воды походила на растрепанную, неопрятную и злую
старуху, насмехающуюся над честной девушкой.
     - Это  Эбишай,  -  сказал  Солтерс.  -  Как  всегда,  накачался  джина.
Когда-нибудь он за это поплатится. Похоже, что он идет на ловлю в Микелон.
     - Он потопит ее, - сказал Длинный Джек. - Снасть у него не по погоде.
     - Будь  это  так,  он бы уже потонул, - ответил Диско. - Похоже, что он
рассчитывал  проделать  это с нами. Посмотри, Том, не слишком ли низко сидит
у нее нос?
     - Если  он так распределил груз, то это небезопасно, - медленно ответил
моряк.  -  Но  если  нос  судна дал течь, то он должен немедленно браться за
помпы.
     Старая  развалина  со  скрежетом  развернулась  и  стала против ветра в
пределах слышимости.
     Над  бортом  показалась  голова с седой бородой, и густой бас прокричал
что-то, чего Гарви не понял. Лицо же Диско потемнело.
     - Он  сделает все, чтобы только принести плохие вести. Говорит, что нам
грозит  перемена  ветра.  Но  ему грозит худшее... Эбишай, Эбишай! - Он стал
делать  руками  движения,  будто  качал помпу, и показал на нос шхуны; но ее
экипаж лишь передразнил Тропа.
     - Чтоб  вас  растрясло  и  унесло!  -  орал  Эбишай. - Настоящий шторм,
настоящий  шторм!  Готовьтесь  к последнему путешествию, эй, вы, глостерская
треска! Вот вам-то Глостера не видать, не видать!
     - Напился  до чертиков, как всегда, - заметил Том Плэтт, - жаль только,
что выследил нас.
     Шхуну  отнесло  ветром, а седая борода продолжала кричать что-то насчет
пляски  в  Бычьем  заливе  и о мертвеце в рубке. Гарви содрогнулся, вспомнив
грязную палубу этой шхуны и ее безумный экипаж.
     - Настоящий  плавучий ад, - сказал Длинный Джек. - Интересно, что с ним
стряслось на берегу...
     - Он  ловит  рыбу  сетью,  - объяснил Дэн Гарви, - и ходит обычно вдоль
побережья.  Нет, нет, не у нашего берега, а там, на юго-востоке. - Он кивнул
в  сторону пустынных берегов Ньюфаундленда. - Отец никогда не выпускает меня
там  на берег. Люди у них отчаянные, а Эбишай самый отчаянный из всех. Видел
его  шхуну?  Говорят,  ей  лет  семьдесят.  Одна  из  самых  старых  шхун  в
Марблхеде.  Теперь такие уже не строят. Но Эбишай в Марблхед не заходит. Его
там  не  любят.  Вот он и носится по морю и проклинает всех встречных, а сам
по  уши  в долгах. Говорят, что он уже много лет "иона". А спиртное ему дают
за  то,  что  он  вроде  бы  колдует и насылает бурю на других. По-моему, он
спятил.
     - Сегодня,  пожалуй,  не стоит ставить перемет, - проворчал Том Плэтт в
отчаянии.  -  Он нарочно подошел к нам, чтобы проклясть нас. Много бы я дал,
чтобы устроить ему порку, как на старом "Огайо".
     Растерзанная,  старая  шхуна,  как  пьяная, плясала на волнах, и все не
спускали с нее глаз. Вдруг кок вскричал своим сдавленным голосом:
     - Это  он  со  страху  проклинает  нас!  Он погиб, погиб, говорю я вам!
Смотрите!
     Шхуна  вошла  в  светлое  пятно  воды  в трех или четырех милях от них.
Пятно  потемнело  и исчезло, и вместе со светом пропала и шхуна. Она нырнула
во впадину и больше не всплыла.
     - Потонула,  потонула, клянусь снастью! - вскричал Диско, бросившись на
корму. - Пьяные они или нет, но мы им должны помочь! Ставить паруса! Живо!
     Кливер  и  фок  взлетели  на  мачту,  якорь выдернули уже на ходу, и от
резкого  толчка Гарви полетел на палубу. К этому жестокому маневру прибегают
только  в  самом  крайнем  случае,  когда  речь  идет  о  жизни  и смерти, и
маленькая "Мы здесь" застонала, как живое существо.
     Они  подошли  к  тому  месту,  где исчезло судно Эбишая, и нашли только
два-три  поплавка от сети, бутылку из-под джина и лодку с выбитым днищем - и
ничего больше.
     - Оставьте  это,  -  сказал  Диско,  хоть  никто и не думал трогать эти
предметы.  - Я бы на борт и спички Эбишая не взял. Ко дну пошла. Похоже, что
конопать  выпадала  у нее целую неделю, но никто и не подумал выкачать воду.
Вот еще одно судно погибло оттого, что экипаж был пьян.
     - И  слава  богу!  -  сказал Длинный Джек. - Если бы они были на плаву,
нам бы пришлось брать их к себе.
     - Я тоже об этом думаю, - произнес Том Плэтт.
     - Погиб,  погиб!  -  сказал  кок, вращая глазами. - И унес с собой свое
невезение...
     - Надо  порадовать  других  рыбаков,  когда их увидим. А? Что? - сказал
Мануэль.  -  Когда  идешь  по  ветру, как он, а швы вскрываются... - Он лишь
безнадежно развел руками.
     Пенн  сидел  на крыше рубки и рыдал от ужаса и жалости. До Гарви еще не
дошло,  что  он  видел  смерть  в открытом море, но чувствовал он себя очень
скверно.
     Дэн  снова  влез на мачту, и, прежде чем туман опять опустился на воду,
Диско привел шхуну к тому месту, откуда были видны буйки их переметов.
     - Видишь,  как  быстро все здесь случается, - только и сказал он Гарви.
- Поразмысли над этим хорошенько, юноша. А всему виной спиртное.
     После  обеда  волны улеглись, и можно было удить прямо с палубы. На сей
раз  Пенн  и  дядя  Солтерс  очень  усердствовали.  Улов был хороший, а рыба
крупная.
     - Эбишай и впрямь унес с собой неудачу, - сказал Солтерс.
     - Ветер  не  переменился и не усилился. Как насчет перемета? Терпеть не
могу  предрассудков. - Том Плэтт требовал вытащить перемет и бросить якорь в
другом месте. Но тут вмешался кок:
     - Счастье переменчиво. Вот увидишь. Я-то знаю.
     Эти  слова  так подзадорили Длинного Джека, что он уговорил Тома Плэтта
отправиться  с  ним  вместе  и  проверить  перемет. Им предстояло втаскивать
перемет  на  борт  лодки,  снимать  рыбу,  снова  наживлять  крючки  и опять
сбрасывать  перемет  в  воду,  что  немного напоминает развешивание белья на
веревке.  Работа  эта  кропотливая  и опасная, так как длинная, тяжелая леса
может  в  мгновенье ока опрокинуть лодку. И у всех на борту шхуны отлегло от
сердца,  когда  из тумана до них донеслась песня "А теперь к тебе, капитан".
Тяжело  груженная  лодка  скользнула  к  борту,  и  Том Плэтт крикнул, чтобы
Мануэль вышел к ним на подмогу.
     - Счастье  и  впрямь  переменчиво,  - сказал Длинный Джек, кидая вилами
рыбу  на  палубу,  в  то время как Гарви дивился, как перегруженная лодка не
пошла ко дну.
     - Сначала  шла одна мелочь. Том Плэтт хотел было отбуксировать перемет,
но  я сказал: "Я - за доктора, он видит насквозь". И тут пошла крупная рыба.
Пошевеливайся, Мануэль, тащи бадью с наживкой. Сегодня нам повезет!
     Рыба  жадно  бросалась  на  крючки,  с  которых  только  что  сняли  ее
собратьев.  Том  Плэтт  и Длинный Джек двигались взад и вперед по всей длине
перемета,  нос  лодки  оседал  под тяжестью намокшей лесы с крючками. Рыбаки
отряхивали   с  лесы  "морские  огурцы",  которые  они  называли  "тыквами",
оглушали  пойманную  рыбу  ударом  о  планшир,  снова насаживали крючки и до
сумерек нагружали рыбой лодку Мануэля.
     - Не  станем  рисковать, - сказал затем Диско, - пока он не сел на дно.
Шхуна  Эбишая  не  погрузится  еще  неделю. Вытаскивайте лодки. Чистить рыбу
будем после ужина.
     Чистка   удалась  на  славу:  несколько  китов-касаток  приняли  в  ней
участие.  Работали все до девяти, а Диско тихо посмеивался, глядя, как Гарви
бросает выпотрошенную рыбу в трюм.
     - Слушай,  ты  так  разошелся,  что  тебя  не остановишь, - сказал Дэн,
когда  взрослые  ушли  в  каюту,  а мальчики принялись точить ножи. - И море
сегодня разгулялось, а ты словно в рот воды набрал.
     - Некогда  было,  -  ответил  Гарви,  пробуя лезвие ножа. - А вообще-то
шхуну кидает вовсю.
     Маленькая  шхуна  так  и  плясала  среди  серебристых  волн.  Пятясь  с
притворным  удивлением  при  виде  натянутого  каната,  она вдруг прыгала на
него,  как  котенок,  и  тогда вода с грохотом, подобным пушечному выстрелу,
врывалась  в  клюзы.  Покачивая  головой,  она  словно говорила: "Жаль, но я
больше  не  могу  оставаться  с тобой. Мне надо на север", - и отскакивала в
сторону,  застывала  неожиданно  и  сокрушенно скрипела всеми снастями. "Так
вот  что  я  хотела  сказать..."  - начинала она с важным видом, как пьяный,
обращающийся  к  фонарному  столбу,  но  не  договаривала  (естественно, что
разговаривала  она жестами, как немой), потому что вдруг начинала суетиться,
будто  щенок  на  поводке,  или  неловкая  всадница  на лошади, или курица с
отрезанной  головой,  или  корова,  ужаленная слепнем. И все это зависело от
капризных волн.
     - Смотри-ка что выделывает! Прямо как в театре!
     Шхуна  повалилась  набок,  взметнув  углегарем.  "Что  до меня... то...
свобода или... смерть!" - как бы говорила она.
     Оп-ля!  Она  с  напыщенным видом присела на лунной дорожке с церемонным
поклоном, но все испортил штурвал, вслух прокряхтевший что-то при этом.
     - Совсем как живая! - громко рассмеялся Гарви.
     - Она  надежная, как дом, и суха, как тарань! - с восторгом сказал Дэн,
которого  волна  протащила  по  палубе.  - Она отбивает волны и говорит: "Не
смейте  ко  мне  приставать!" Смотри, ты только посмотри на нее! Эх, если бы
ты  видел  одну  из  этих  "зубочисток"...  А  как  они с якоря снимаются на
глубине в пять сажен...
     - Что такое "зубочистка", Дэн?
     - А  это новые рыболовные суда. У них нос и корма как у яхты, и бушприт
заостренный,  а  рубка  величиной с наш трюм. Отец против них, потому что на
них  сильно  качает и стоят они кучу денег. Отец хоть и большой знаток рыбы,
но  больно  туг на новое, от времени отстает. А всяких приспособлений на них
сколько!..  Ты  когда-нибудь  видел  "Электор" из Глостера? Красотка, хоть и
"зубочистка".
     - А сколько они стоят, Дэн?
     - Горы  денег.  Тысяч  пятнадцать,  наверно;  может,  больше. И золотая
обшивка  там  есть,  и  все,  что  только  захочешь.  -  А потом мечтательно
добавил: - Я бы назвал ее "Хэтти С."...


                                  Глава V

     То  была первая из многочисленных бесед, во время которой Дэн рассказал
Гарви,  почему  он  перенес  бы  название  своей лодки на судно своей мечты.
Гарви  уже  многое  знал  о настоящей Хэтти из Глостера, даже видел локон ее
волос   -   Дэн,  считая  обычные  слова  неподходящими,  объяснил,  что  он
отчекрыжил  локон у нее зимой в школе, - и ее фотографию. Хэтти, девочка лет
четырнадцати,  терпеть  не могла мальчишек, и всю ту зиму она топтала ногами
сердце  Дэна.  Обо всем этом он под большим секретом рассказывал Гарви то на
освещенной  луной  палубе,  то  в  кромешной тьме, то в густом тумане, когда
позади  них  стонало штурвальное колесо, а впереди вздымалась на беспокойных
и  шумных  волнах  палуба.  Потом,  когда  мальчики  стали  знать друг друга
получше,  не  обошлось  и  без драки, и они гонялись один за другим по всему
судну,  пока Пенн их не разнял и обещал не говорить ничего Диско. Ведь Диско
считал,  что драться во время вахты это еще хуже, чем заснуть. Гарви уступал
Дэну  в  силе, но для его воспитания очень многое значило то, что он признал
свое  поражение  и  не  пытался  расквитаться  с  победителем недозволенными
приемами.
     Это  произошло после того, как ему излечили несколько волдырей на руках
в  том  месте,  где  мокрый  свитер и дождевик вгрызались в тело. От соленой
воды  неприятно  пощипывало,  и когда волдыри созрели, Дэн вскрыл их бритвой
отца   и   сказал,  что  теперь  Гарви  "чистокровный  банкир",  потому  что
болезненные болячки - признак касты, к которой тот принадлежит.
     Поскольку  Гарви был еще мальчиком и к тому же все время его заставляли
работать,  ему  было  не  до  размышлений.  Он очень жалел свою мать и часто
скучал  по  ней, а главное, хотел рассказать ей о своей новой жизни и как он
к  ней успешно привыкает. Но он предпочитал не задумываться над тем, как она
перенесла  известие  о его предполагаемой гибели. Но однажды, когда он стоял
на  носовом  трапе,  подтрунивая над коком, который бранил их с Дэном за то,
что  они  стащили жареные пончики, ему пришло в голову, насколько это лучше,
чем  выслушивать  грубости  от  каких-то  незнакомцев  в  курительном салоне
пассажирского парохода.
     Он  был  полноправным членом экипажа "Мы здесь", у него было свое место
за  столом  и  своя  койка;  в  штормовую погоду вся команда с удовольствием
слушала  небылицы  о  его жизни на берегу. Ему потребовалось всего два дня с
четвертью,  чтобы  сообразить,  что  если  бы  он рассказал о себе самом, то
никто,  кроме Дэна (да и он не больно ему верил), не поверил бы ему. Поэтому
он  выдумал  себе приятеля - мальчика, у которого, говорят, есть собственная
маленькая  коляска  с  четырьмя  пони,  в  которой он разъезжает по Толедо в
штате  Огайо,  которому  в  один  раз  заказывают по пять костюмов и который
устраивает  приемы  для  своих  сверстников,  мальчиков  и девочек не старше
пятнадцати  лет,  где  еда  подается  на чистом серебре. Солтерс протестовал
против   этих  совершенно  безнравственных,  даже  откровенно  кощунственных
небылиц,  но  сам  слушал их так же жадно, как и все остальные. А их издевки
над  героем  рассказов  Гарви  совершенно  не меняли его отношения к одежде,
сигаретам  с  золочеными  наконечниками,  кольцам,  часам,  духам,  приемам,
шампанскому,  игре  в  карты  и жизни в отелях. Мало-помалу он стал в другом
тоне   говорить   о   своем   "приятеле",  которого  Длинный  Джек  окрестил
"ненормальным   мальцом",   "позолоченным   ребенком"  и  другими  столь  же
приятными  именами;  и  чтобы опорочить своего "приятеля", Гарви, закинув на
стол  ноги,  обутые  в  резиновые  сапоги,  стал  сочинять  всякие истории о
шелковых пижамах и заказываемых за границей галстуках и воротничках.
     Гарви  очень  легко привыкал к новой обстановке, у него был острый глаз
и чуткое ухо ко всему, что его касалось.
     Очень  скоро  он  узнал,  что  у  себя  под  матрасом Диско хранит свой
старый,  позеленевший  квадрант,  который  рыбаки  называли  "бычьим ярмом".
Когда  Диско  по  солнцу  и  с  помощью "Справочника для фермеров" определял
широту,  Гарви  забирался  в  рубку  и  на  ржавой  печной трубе выцарапывал
гвоздем  местонахождение  шхуны  и  дату.  Так  вот, ни один старший механик
пассажирского  лайнера  не  мог  бы  сделать  большего,  и ни один механик с
тридцатилетним  стажем  не  мог  бы  с  таким видом бывалого моряка объявить
команде  местонахождение шхуны на сегодняшний день, с каким делал это Гарви,
перед  тем  небрежно  сплевывающий за борт и потом, только потом принимавший
от Диско квадрант. Во всем этом деле есть свой ритуал.
     "Бычье  ярмо",  "Справочник  для  фермеров"  и  еще  одна-две  книги по
мореходству  -  это  все,  чем  пользовался  Диско во время плавания, да еще
глубоководным  лотом,  который  служил ему дополнительным глазом. Гарви едва
не  покалечил  им  Пенна,  когда  Том Плэтт обучал его "запускать сизаря"; и
хотя  силенок  у  него  было  маловато,  чтобы несколько раз подряд замерять
глубину   в   штормовую  погоду,  Диско  часто  позволял  Гарви  забрасывать
семифунтовый  лот на мелководье и при спокойном море. "Отцу вовсе не глубина
нужна,  -  говаривал  Дэн. - Ему нужны образцы. Ну-ка смажь его как следует,
Гарв".  Гарви  тщательно смазывал жиром чашку на конце лота и все, что в ней
потом  оказывалось  -  песок,  ракушки,  грязь,  -  тут  же показывал Диско,
который  брал  содержимое чашки в руки, нюхал его и принимал решение. Как мы
уже  говорили,  когда  Диско  думал  о  треске,  он  думал,  как  треска, и,
пользуясь  своим  многолетним  опытом  и особым инстинктом, он переводил "Мы
здесь"  с  одного  полного  рыбы  места  на  другое,  подобно  шахматисту  с
завязанными глазами, который передвигает фигуры по невидимой доске.
     Но  доской  Диско  служили  Большие  Отмели - треугольник со стороной в
двести   пятьдесят  миль,  -  безбрежье  кочующих  волн,  окутанных  влажным
туманом,   изводимых   штормовым   ветром,   раздираемых  плавучими  льдами,
разрезаемых безжалостными пароходами и испещренных парусами рыбачьих шхун.
     Несколько  дней подряд они работали в тумане. Все это время Гарви стоял
у  колокола.  Наконец  и он вышел в море с Томом Плэттом, хоть сердце у него
ушло  в  пятки.  Туман  все  не рассеивался, клев был хороший, и шесть часов
кряду  невозможно испытывать чувство безнадежного страха. Гарви был поглощен
своими  лесками  и выполнял все приказания Тома Плэтта. А потом они погребли
на  звук  колокола  шхуны, полагаясь больше на инстинкт Тома и вслушиваясь в
тонкий  и  слабый  голос  раковины  Мануэля.  Впечатление  было  неземное, и
впервые  за  месяц  Гарви  приснились волнующийся и дымящийся водяной настил
вокруг  лодки,  пучок  лесок, уходящих в ничто, а над лодкой воздух, таявший
на  воде,  в  десяти  футах от его напряженных глаз. Через несколько дней он
вышел  с  Мануэлем  на место глубиной в сорок саженей, но якорь так и не мог
достать  дна,  и  Гарви  смертельно  перепугался, потому что был потерян его
последний  контакт  с  землей.  "Китовая  дыра, - заметил Мануэль, вытягивая
якорь.  -  Диско  просчитался,  пошли!" И он погреб к шхуне. Том Плэтт и его
товарищи  посмеивались  над своим капитаном, который на сей раз привел их на
край  пустынной  Китовой  впадины,  никчемной  ямы  Больших  Отмелей.  Шхуна
перешла  в  тумане  на  другое место, и когда в этот раз Гарви снова вышел с
Мануэлем  на лодке, волосы у него встали дыбом. Что-то белое двигалось к ним
в  белизне  тумана,  на  них  пахнуло  холодом, словно из могилы, послышался
грохот  разбивающихся  волн,  и  лодку  закачало  и обдало брызгами. То было
первое  знакомство  Гарви  со страшными летними айсбергами Отмелей, и он под
смех  Мануэля  от  ужаса  бросился  на дно лодки. Однако бывали дни ясные, и
мягкие,  и теплые, когда, казалось, сам бог велел лениво поглядывать на лесу
и  шлепать веслом по солнечным зайчикам; бывали дни, когда воздух был чист и
когда Гарви учили, как управлять шхуной при переходе с места на место.
     Его  охватил  восторг,  когда,  послушная  его  руке, лежащей на спицах
штурвала,  шхуна  скользила  над глубоководьем, а фок стал описывать плавные
круги  на  фоне голубого неба. Это было прекрасно, хотя Диско заметил, что и
змея  свернула  бы  себе  хребет,  следуй  она  его  курсом. Но, как всегда,
гордыня  до  добра  не  доводит. Они шли по ветру под стакселем - к счастью,
старым,  -  и  Гарви  тут  же  попал  в  беду,  желая  показать  Дэну, каким
прекрасным  рулевым  он  стал.  Фок  со  стуком  развернулся,  гик  прорезал
насквозь  стаксель,  который  не свалился только лишь благодаря фок-мачте. В
ужасном  молчании  они  спустили  изорванный  парус,  и в течение нескольких
следующих  дней  все  свое свободное время Гарви под наблюдением Тома Плэтта
учился  пользоваться  швейной иглой. Дэн был вне себя от радости, так как он
сам, по его словам, когда-то давно совершил ту же ошибку.
     Как  положено  мальчишке,  Гарви  старался  подражать  всем мужчинам по
очереди  и  наконец  стал,  как Диско, сутулиться над штурвалом; как Длинный
Джек,  размашистым  движением  вытаскивал из воды лесу; как Мануэль, ловко и
быстро  греб  в  лодке  и,  как  Том  Плэтт,  широким шагом, будто по палубе
"Огайо", научился расхаживать по шхуне.
     - Здорово  смотреть,  как  он  все перенимает, - сказал как-то туманным
утром  Длинный  Джек, когда Гарви выглядывал за борт возле брашпиля. - Готов
заложить  свое  жалованье  и  долю,  что  для  него  это вроде как игра и он
изображает  из  себя  храброго  и бывалого морехода. Посмотри только, как он
держится!
     - Да  все  мы  так  начинали,  - ответил Том Плэтт. - Мальчишки, те все
время  играют  да так незаметно и становятся взрослыми и до конца своих дней
все  играют  да  играют.  И я точно таким же был на старом "Огайо". На своей
первой  вахте  -  в  гавани  -  я воображал себя храбрее Фаррагута. И у Дэна
голова  забита тем же. Только погляди на них: выступают, словно просмаленные
морские  волки: каждый волос из веревочной пеньки, а кровь - чистая смола. -
И  он  крикнул  по  направлению  к  рубке:  - А ты на сей раз ошибся, Диско!
Какого лешего ты сказал, что мальчишка ненормальный?
     - А  он  таким  и был, - ответил Диско. - Чудной, как лунатик. Но с тех
пор он малость поправился. Я его вылечил.
     - Сочиняет  он  здорово,  -  заметил Том Плэтт. - Недавно рассказал нам
про  парнишку своих лет, который вроде бы ездит на упряжке из четырех пони в
Толедо,  штат  Огайо,  кажется,  и  устраивает  приемы для таких же, как он,
мальцов.  Любопытная  басня, но чертовски интересная. И он много таких басен
знает.
     - Похоже,  он  сам  их и выдумывает, - отозвался Диско из рубки, где он
возился  с  вахтенным журналом. - Совершенно ясно, что это все выдумки. Один
Дэн  этому  верит,  да  и  то посмеивается. Я слышал, как он хихикал за моей
спиной.
     - А  ты знаешь, что сказал Питер Саймон Кэлхаун, когда его сестра Хитти
была  помолвлена  с  Лореном  Джеральдом  и  ребята  придумали  эту шутку? -
протянул  дядюшка  Солтерс, мирно скрывавшийся от брызг под прикрытием лодок
у правого борта.
     Том  Плэтт пыхтел своей трубкой в скорбном молчании: он ведь был с мыса
Код  и  не меньше двадцати лет назад слышал эту историю. - А дядюшка Солтерс
издал дребезжащий смешок и продолжал:
     - Так  вот,  этот  Саймон Питер Кэлхаун совершенно справедливо сказал о
Лорене:  "Наполовину, говорит, светский щеголь, а наполовину полный дурак; а
люди  твердят,  что  она выходит замуж за богача". У Саймона Питера Кэлхауна
язык без костей, вот он и болтал без конца.
     - А  вот  на голландском, как говорят у нас в Пенсильвании, он ни слова
не  знал,  - вставил Том Плэтт. - Ты уж лучше дай жителю мыса Код рассказать
эту историю. Эти Кэлхауны по происхождению цыгане.
     - А  я  вовсе  не  оратор  какой,  - сказал Солтерс. - Я хочу сказать о
морали  этой  истории.  Наш Гарви точь-в-точь такой же: наполовину городской
паренек,  наполовину набитый дурак; а кое-кто принимает его за богача. Вот и
все!
     - Вам  приходило в голову, как было бы здорово, если бы весь наш экипаж
состоял  из  одних  Солтерсов?  -  сказал  Длинный  Джек.  - Наполовину он в
борозде,  наполовину  в  навозе  -  этого-то  Кэлхаун  не  говорил,  - а еще
воображает себя рыбаком!
     Все посмеялись над дядюшкой Солтерсом.
     Диско  с  высунутым  языком трудился над вахтенным журналом, который он
держал  в  своей  большой,  как  лопата,  квадратной  ладони;  вот  что было
написано на замусоленных страницах:
     "17  июля.  Сегодня  густой  туман и мало рыбы. Бросили якорь севернее.
День закончился.
     18 июля. День начался густым туманом. Рыбы поймали мало.
     19  июля.  С  утра  легкий с-з бриз, погода установилась. Бросили якорь
восточнее. Поймали много рыбы.
     20  июля.  Сегодня в субботу туман и легкий ветер. Так день закончился.
Всего за неделю наловили рыбы 3478 штук".
     По  воскресеньям  они  никогда не работали, а брились и умывались, если
погода  была  хорошая,  а  пенсильванец  пел псалмы. А однажды или дважды он
скромно  предложил  прочитать  короткую проповедь. У дядюшки Солтерса аж дух
захватило  от  негодования,  и  он  напомнил  ему,  что  он не проповедник и
нечего,  мол,  и  помышлять  ни  о  чем  подобном.  "Он, чего доброго, так и
Джонстаун  вспомнит,  -  объяснял Солтерс, - а к чему это приведет?" Поэтому
порешили,  что Пенн прочтет вслух отрывок из книги под заглавием "Иосиф". То
был  старый,  в кожаном переплете том с запахом тысячи путешествий, толстый,
и  очень  похожий  на Библию, только поживее: в нем было много рассказов про
битвы  и  осады.  И  они  прочитали его от корки до корки. А вообще Пенна не
было  ни  видно,  ни  слышно.  Иной  раз  он по три дня кряду не промолвит и
словечка,  хоть  и  играет  в  шашки, слушает песни и смеется над шутками. А
когда его пытаются расшевелить, он отвечает:
     "Я  бы  не  хотел,  чтобы  меня  считали  нелюдимым.  Просто мне нечего
сказать.  У  меня,  кажется,  в  голове  совсем пусто. Я и имя-то свое почти
позабыл". И он с вопросительной улыбкой поворачивается к дядюшке Солтерсу.
     "Ну  и  ну,  Прэтт.  Так,  чего  доброго,  ты  и  меня  позабудешь!"  -
возмущался Солтерс.
     "Нет,  никогда, - отвечает тогда Пенн и плотно сжимает губы. - Конечно,
конечно,  Прэтт  из  Пенсильвании..." - повторяет он несколько раз. А иногда
сам  дядюшка  Солтерс  забывает  и говорит, что того зовут Гаскинс, или Рич,
или Макуитти; и Пенн всему этому одинаково рад - до следующего раза.
     Он  всегда  очень  нежно  обращался с Гарви и жалел его, потому что его
потеряли  родители  и  потому,  что считал его ненормальным. И когда Солтерс
увидел,  что мальчик нравится Пенну, у него немного отлегло от души. Солтерс
был  не  очень  любезным  человеком  (он  считал  нужным держать мальчишек в
узде),  поэтому в тот первый раз, когда Гарви, весь дрожа от страха, сумел в
штилевую  погоду  взобраться на клотик (Дэн был рядом, готовый прийти ему на
помощь),  он счел своим долгом подвесить на верхушке мачты большие резиновые
сапоги  Солтерса  - на потеху всем окружающим. По отношению к Диско Гарви не
допускал  никаких  вольностей,  не делал этого, даже когда старый моряк стал
относиться  к  нему  как  к  рядовому  члену  экипажа, то и дело приказывая:
"Сделай-ка  то-то  и  то-то" или "Займись тем-то и тем-то". В чисто выбритых
щеках  и  морщинистых  уголках  глаз  Диско было нечто такое, что немедленно
остужало молодую, горячую кровь.
     Диско  научил  Гарви понимать замусоленную и измятую карту, которая, по
его  словам,  была лучшим из всего, что когда-либо издавало правительство; с
карандашом  в  руке  он  провел его от стоянки к стоянке по всем отмелям: Ле
Хейв,  Уэстерн,  Банкеро, Сент-ер, Грин и Грэнд, говоря все время на "языке"
трески.
     Он объяснял ему также, как пользоваться "бычьим ярмом".
     В  этом  Гарви  превзошел  Дэна,  так  как  унаследовал  математические
способности,  и  ему  нравилось  с  одного взгляда угадывать, что принесет с
собой  тусклое  солнце  Отмелей. Начни он изучать морское дело лет в десять,
говаривал  Диско,  он  хорошо  бы овладел и всем остальным. Дэн, например, в
полной  темноте  умел  наживлять  перемет  или  мог  найти любую снасть, а в
случае  нужды,  когда,  например,  у  дядюшки  Солтерса  вскакивал на ладони
волдырь,  умел  разделывать  рыбу  на  ощупь.  Он  мог  удерживать шхуну при
сильном  волнении  и  давать "Мы здесь" волю именно тогда, когда ей это было
нужно.  Все  это  он  проделывал  не  задумываясь,  как лазал по снастям или
сливался  со своей лодкой в одно целое. Но передать свои навыки Гарви он был
не в состоянии.
     В  штормовую  погоду, когда рыбаки валялись на койках в носовом кубрике
или  усаживались  на  рундуки  в  рубке,  на шхуне можно было услышать очень
много  интересных  и поучительных историй, звучавших под громыханье запасных
рым-болтов,  лотов  и  рымов.  Диско  рассказывал  о  китобойцах пятидесятых
годов:  как  рядом  со  своими  малышами  погибали  огромные  самки китов; о
предсмертной  агонии на черных и бурых волнах, когда фонтан крови взлетал на
сорок  футов  вверх;  о  том,  как  лодки  разбивало в щепы; о патентованных
ракетах,  которые  почему-то  не хотели подниматься в воздух, а вместо этого
попадали  в  перепуганную  команду;  о столкновениях и тонущих шхунах; о том
ужасном  урагане  -  "японце", - который за три дня оставил без крова больше
тысячи  человек...  Все  это были чудесные истории и, главное, правдивые. Но
еще  более  чудесными  были  рассказы  о рыбах и о том, как они спорят между
собой и улаживают свои личные дела где-то глубоко под килем.
     У  Длинного  Джека  был иной вкус: он предпочитал сверхъестественное. У
всех  дух замирал от его страшных рассказов о привидениях, которые дразнят и
приводят  в  ужас  одиноких собирателей моллюсков; об оборотнях, встающих из
своих  песчаных  могил,  о сокровищах острова Файр Айленд, охраняемых духами
пиратов;  о  парусниках, проплывавших в тумане над городом Труро; о гавани в
Мэйне,  где  никто,  кроме  чужеземца, не бросит дважды якорь в определенном
месте  из-за  экипажа  мертвецов,  которые  подгребают в полночь с якорем на
корме  своей  старомодной лодки и посвистывают - не зовут, а посвистывают, -
чтобы выманить душу нарушившего их покой человека.
     Гарви  всегда  казалось,  что  восточное  побережье  его родины от горы
Дезерт  к  югу  служит  летним  местом  отдыха и развлечений и что там стоят
виллы  с  паркетом  из  ценных пород дерева, а у их входа дежурят портье. Он
смеялся  над  этими историями о привидениях - не так, правда, как смеялся бы
месяц назад, - а кончил тем, что умолк и слушал их с содроганием.
     Том  Плэтт  повествовал  о  своем  нескончаемом путешествии вокруг мыса
Горн  на фрегате "Огайо" в дни, когда еще пороли розгами, когда военные суда
попадались  реже  птицы  дронт  -  суда  военно-морского флота, погибшего во
время  войны.  Он рассказывал, как в пушку закладывается раскаленное ядро, а
между  ним  и  гильзой кладется слой мокрой глины; как ядра кипят и дымятся,
попадая  в  дерево, и как юнги с "Мисс Джим Бак" заливают их водой и дразнят
пушкарей  из  форта.  И  еще  он  рассказывал  о  блокаде:  о долгих неделях
болтания   на  якоре,  когда  единственным  развлечением  были  уходящие  за
топливом  и  возвращающиеся  пароходы  (парусники  все  время  оставались на
месте),  о  штормах  и  холоде,  из-за  которого  двести человек день и ночь
скалывали   лед  со  снастей,  а  печная  труба,  подобно  вражеским  ядрам,
раскалялась  докрасна,  потому  что  экипаж  ведрами  пил горячее какао. Том
Плэтт  паровые  машины  не  уважал. Срок его службы кончился, когда пароходы
только-только  стали  входить  в моду. Он признавал, что для мирного времени
это  изобретение весьма пригодно, но с надеждой ждал того дня, когда фрегаты
водоизмещением  в  десять  тысяч  тонн и с реями в сто девяносто футов снова
оденутся в паруса.
     Рассказы  Мануэля  были  неторопливыми  и  нежными:  главным  образом о
девушках  с  острова Мадейра, стирающих белье в обмелевших ручьях при лунном
свете  под  сенью  банановых  зарослей;  он  пересказывал  легенды о святых,
описывал странные танцы и драки в холодных портах Ньюфаундленда.
     Солтерс  был  целиком  поглощен  сельским  хозяйством,  и,  хотя  он  с
удовольствием  читал  и  толковал книгу Иосифа Флавия, своей миссией в жизни
он  считал необходимость доказать преимущество правильного севооборота перед
любыми  фосфорными  удобрениями.  Он  всячески  поносил  фосфаты, вытаскивал
из-под  койки  засаленные  книжки  и цитировал из них, грозя кому-то пальцем
перед  носом  у  Гарви, для которого это было китайской грамотой. Малыш Пенн
так  искренне  расстраивался, когда Гарви смеялся над лекциями Солтерса, что
мальчик  прекратил  насмешки  и переносил страдания в вежливом молчании. Все
это шло Гарви на пользу.
     Кок,  естественно, не принимал участия в этих беседах. Как правило, его
голос   можно   было  услышать  только  тогда,  когда  это  было  совершенно
необходимо.  Но  временами  на него нисходил дар речи, и он начинал говорить
наполовину   по-гаэльски,   наполовину   по-английски.   Он   был   особенно
разговорчив  с  мальчиками  и никогда не отказывался от своего пророчества о
том,  что  когда-нибудь  Гарви  будет  хозяином  Дэна.  Он  рассказывал им о
доставке  почты  зимой  на  мысе  Бретон,  о  собачьих  упряжках, о ледоколе
"Арктик",  разбивающем  лед между материком и островом Принца Эдварда. Потом
он  пересказывал  истории  его матери о жизни на далеком Юге, где никогда не
бывает  морозов; и он говорил, что, когда он умрет, его душа будет покоиться
на  теплом  белом  песке  у  моря,  где  растут  пальмы. Мальчикам эта мысль
показалась  странной,  потому  что  кок  ни  разу в жизни не видел пальмовых
деревьев.  Кроме  того,  во  время еды он непременно спрашивал Гарви, одного
только  Гарви,  нравится ли ему приготовленное, и это ужасно смешило "вторую
смену".  И  все  же они с большим уважением относились к пророчествам кока и
поэтому считали Гарви чем-то вроде талисмана.
     И  пока  Гарви  каждой порой впитывал что-то для себя новое, а с каждым
глотком  морского  воздуха  - порцию крепкого здоровья, шхуна "Мы здесь" шла
своим  курсом  и  занималась  своим  делом,  а  в  ее  трюме все выше и выше
поднималась  груда  спресованной  серебряно-серой рыбы. Во время ловли никто
особенно не отличался, но в среднем улов был хороший и у всех одинаковый.
     Естественно,  что  за  человеком с репутацией Диско тщательно следили -
"шпионили",  по  выражению  Дэна,  -  соседние шхуны, но он умел очень ловко
скрываться  от  них  в  клубящихся  облаках тумана. Троп избегал общества по
двум  причинам:  во-первых,  он хотел проводить свои опыты без свидетелей; а
во-вторых,  ему  не  нравилось,  когда вокруг собиралась разноперая публика.
Большинство  шхун  были  из  Глостера,  частично  из Провинстауна, Гарвича и
Чатама,  а  некоторые  из  портов  Мэйна; команды же их набирались бог весть
откуда.  Риск  порождает безрассудство, а если добавить к этому алчность, то
получится,  что при таком скоплении шхун может произойти любая неприятность:
ведь  шхуны,  подобно  стаду  овец,  собираются  толпой вокруг какого-нибудь
признанного вожака.
     - Пусть  себе  ходят  за  джерольдами,  а  мне это ни к чему, - говорил
Диско.  -  Какое-то  время  придется  потерпеть  такое соседство, но, может,
недолго. А место, где мы сейчас стоим, Гарв, считается не очень хорошим.
     - Правда?  -  удивился  Гарви,  уставший уже зачерпывать забортную воду
ведрами  после слишком затянувшейся разделки. - Я был бы не прочь попасть на
место еще хуже этого.
     - Единственное  место,  которое  хочу  увидеть я, - это Истерн Пойнт, -
сказал  Дэн.  -  Слушай,  отец,  похоже,  что  больше  двух недель мы там не
простоим...  Вот  тогда  ты  познакомишься со всей компанией. А работы будет
тьма!  И  поесть-то вовремя не придется. Попьешь водички, и все тут, а спать
будем,  когда  не  останется  сил  работать.  Хорошо,  что тебя подобрали не
месяцем позже, а то бы тебе не осилить старушку Вирджин.
     Глядя  на  карту,  Гарви  понял,  что  подводная скала Вирджин и другие
участки  мелководья  с  любопытными  названиями  были  поворотным пунктом их
путешествия  и  что,  если  им  там  повезет, они замочат оставшуюся в трюме
соль.  Но, увидев размеры отмели Вирджин, которая на карте обозначалась едва
заметной  точкой,  Гарви  не  мог понять, как Диско даже при помощи "бычьего
ярма"  и  лота сможет разыскать ее. Позднее он убедился, что Диско прекрасно
справляется  с этим и любым другим морским делом, да к тому же может оказать
помощь  другим.  В его рубке висела большая, четыре на четыре фута, школьная
доска,   назначение  которой  было  Гарви  неизвестно,  пока  однажды  после
нескольких  очень  туманных  дней  до  них  не донесся довольно немелодичный
голос сигнальной сирены, походивший на трубный вопль чахоточного слона.
     Они  собирались  сделать  короткую  стоянку и, чтобы сократить хлопоты,
тащили якорь за собой.
     - Барк с прямыми парусами требует дороги, - сказал Длинный Джек.
     Из  тумана  выплыли  мокрые  красные паруса судна, и, пользуясь морским
кодом, "Мы здесь" трижды звякнула колоколом.
     На барке с воплями и криками подтянули топсель.
     - Француз,  - недовольно проворчал дядюшка Солтерс. - Микелонская шхуна
из  Сент-Мало.  -  У  фермера  был  зоркий глаз. - Кстати, у меня почти весь
табак вышел, Диско.
     - У  меня  тоже,  -  заметил Том Плэтт. - Эй! Подай назад, подай назад!
Осторожней, вы, головорезы, "мучо боно"! Откуда вы, из Сан-Мало, да?
     - Ага!  Мучо  боно!  Уи!  Уи!  Кло Пуле - Сан-Мало! Сан Пьер Микелон! -
кричали с парусника матросы, размахивая шерстяными кепками и смеясь.
     А потом они закричали хором:
     - Доска! Доска!
     - Принеси   доску,   Дэнни.  В  толк  не  возьму,  как  эти  французики
забираются  так  далеко.  Сорок  шесть - сорок девять им подойдет, к тому же
так почти и есть на самом деле.
     Дэн  написал  цифры мелом на доске, и ее выставили на видном месте, а с
барка донеслось многоголосое "мерси, мерси".
     - С  их  стороны  не по-соседски так уходить, - проворчал Солтерс, шаря
по карманам.
     - А  ты  французский  с  прошлого раза подучил? - спросил Диско. - А то
нас  опять  камнями забросают, как тогда, когда ты их "сухопутными курицами"
обозвал.
     - Хэрмон  Раш  сказал,  что  только  так их можно расшевелить. Но мне и
английского  языка  хватит...  Табак  у  нас  кончается,  вот беда-то. А ты,
юноша, часом, не говоришь по-французски?
     - Конечно,  говорю,  -  ответил  Гарви  и  с  вызовом  прокричал: - Эй!
Слушайте! Аррете-ву! Аттанде! Табак, табак!
     - О, табак, табак! - закричали на судне и снова засмеялись.
     - Дошло  наконец.  Давайте  спустим  лодку, - предложил Том Плэтт. - Во
французском-то  я  не  очень силен, зато знаю другой подходящий язык. Пошли,
Гарви, будешь переводить.
     Невозможно  описать,  какую  сумятицу  вызвало  их  появление  на борту
барка.  Каюта  судна  была  сплошь  уставлена  яркими цветными изображениями
святой  девы - святой девы Ньюфаундлендской, как они ее называли. Оказалось,
что  Гарви  говорил  по-французски иначе, чем было принято на Отмелях, и его
общение  в  основном сводилось к кивкам и улыбкам. Что до Тома Плэтта, то он
размахивал  руками  и  "разговаривал"  вовсю.  Капитан  угостил его каким-то
невообразимым  джином,  а  члены  команды,  похожие на персонажей комической
оперы  -  волосатые,  в  красных  колпаках, с длинными ножами, - приняли его
совсем по-братски.
     Потом  началась торговля. У них был табак, много табаку, американского,
за  который  во  Франции  не  была уплачена пошлина. Им нужны были шоколад и
печенье.  Гарви  погреб  назад,  чтобы  уладить  это  дело  с коком и Диско,
которому  принадлежали  все  припасы.  Возвратившись,  он выложил у штурвала
француза  банки  с  какао  и  пакеты  с печеньем. Эта сцена напоминала дележ
добычи  пиратами,  из  которого  Том Плэтт вышел нагруженный разными сортами
табака,  включая  свернутый  в  трубочку  и  жевательный.  А затем под звуки
жизнерадостной песни эти веселые мореходы скрылись в тумане.
     - Как  это получилось, что мой французский язык они не понимали, а язык
жестов  был  им  понятен?  - полюбопытствовал Гарви после того, как все, что
они наменяли, было распределено между членами экипажа.
     - Какой  там язык жестов! - загоготал Плэтт. - Впрочем, пожалуй, то был
язык   жестов,   только   он  куда  старше  твоего  французского,  Гарв.  На
французских судах полным-полно масонов, вот в чем штука.
     - А вы знаете масон?
     - Получается,  что  знаю  масон,  а?  -  заявил  бывший  военный моряк,
набивая трубку, и Гарви задумался над еще одной морской загадкой.


                                  Глава VI

     Больше  всего  Гарви  поражала  невероятная  беспечность,  с какой суда
бороздили  просторы  Атлантики.  Рыбацкие шхуны, объяснил Дэн, по непонятным
причинам  зависят  от  любезности  и мудрости своих соседей; от пароходов же
можно  бы  ожидать большего. Незадолго до этого разговора произошла еще одна
интересная   встреча:   три   мили   шхуну   преследовало   старое  грузовое
судно-скотовоз,  верхняя палуба которого была огорожена, и оттуда несло, как
из  тысячи  коровников. Весьма нервный офицер что-то кричал в рупор, а Диско
спокойно  прошел с подветренной стороны парохода, беспомощно болтающегося на
волнах, и высказал его капитану все, что он о нем думает.
     - Хотите  знать,  где  находитесь,  а?  Вы  не  заслуживаете находиться
нигде.  Ходите  по  открытому морю, как свинья по загону, и ничего вокруг не
видите. Глаза у вас повылазили, что ли?
     От  этих  слов  капитан подпрыгнул на мостике и прокричал что-то насчет
глаз Диско.
     - Мы  три  дня  не  могли  определить свои координаты. По-вашему, судно
можно вести вслепую? - крикнул он.
     - Еще  как  можно,  - отозвался Диско. - А что с вашим лотом? Съели? Не
можете дно унюхать или у вас скот слишком вонючий?
     - Чем  вы  его  кормите?  -  вполне  серьезно  поинтересовался  дядюшка
Солтерс,  в  самую  фермерскую  душу  которого  проник  запах  из загонов. -
Говорят,  во  время  перевозки большой падеж. Хоть это и не мое дело, но мне
кажется, что размельченный жмых, политый...
     - Проклятье!  -  проревел  шкипер  в  красном  свитере,  глянув  в  его
сторону. - Из какой больницы сбежал этот волосатый?
     - Молодой  человек,  -  начал  Солтерс,  встав  во весь рост на носу, -
прежде чем я отвечу вам, позвольте сказать, что...
     Офицер  на  мостике  с  преувеличенной  галантностью  сдернул  с головы
кепку.
     - Простите,  -  сказал он, - но я просил дать мое местонахождение. Если
волосатый   человек   с   сельскохозяйственными  наклонностями  соблаговолит
помолчать,  быть  может,  старый  морской  волк  с  проницательными  глазами
снизойдет, чтобы просветить нас.
     - Ну  и  опозорил  же ты меня, Солтерс, - рассердился Диско. Он терпеть
не  мог,  когда к нему обращались именно таким вот образом, и тут же выпалил
долготу и широту.
     - Не  иначе  как  на  этой  шхуне  одни ненормальные, - сказал капитан,
подавая сигнал в машинное отделение и швырнув на шхуну пачку газет.
     - Кроме  тебя,  Солтерс,  да  этого  типа  с  его командой нет на свете
больших  идиотов,  - произнес Диско, когда "Мы здесь" отплыла от парохода. -
Только  я  собирался  выложить  им,  что  они  болтаются  по этим водам, как
заблудившиеся  дети,  как  ты  встреваешь  со  своими фермерскими вопросами.
Неужто нельзя на море держать одно в стороне от другого!
     Гарви,   Дэн   и  все  остальные  стояли  неподалеку,  перемигиваясь  и
веселясь,  а  Диско  и  Солтерс препирались до самого вечера, причем Солтерс
утверждал,  что  пароход  тот  - не что иное, как плавучий коровник, а Диско
настаивал,  что если это даже и так, то ради приличия и рыбацкой гордости он
должен  был  держать  одно  в  стороне  от  другого. Длинный Джек пока молча
выслушивал  все это: если капитан сердит, то и команде невесело, полагал он.
Поэтому после ужина он обратился к Диско с такими словами:
     - Какой нам вред от их болтовни, Диско?
     - А  такой, что эту историю они будут рассказывать до конца своих дней,
- ответил Диско. - "Размельченный жмых, политый..."!
     - Солью,   конечно,   -   упрямо   вставил   Солтерс,   просматривающий
сельскохозяйственные статьи в нью-йоркской газете недельной давности.
     - Такой позор, что дальше некуда, - продолжал возмущенный шкипер.
     - Ну,  это  вы слишком, - сказал Длинный Джек-миротворец. - Послушайте,
Диско!  Есть  ли  на  свете  еще одна шхуна, которая, повстречавшись в такую
погоду  с  грузовым  пароходом,  дала  ему  координаты  и  сверх того завела
беседу,  притом  ученую  беседу,  о  содержании  бычков  и  прочего  скота в
открытом  море?  Не  беспокойтесь! Не станут они болтать. Разговор был самый
что ни на есть приятельский. От этого мы не внакладе, а совсем наоборот.
     Дэн пнул Гарви под столом, и тот поперхнулся кофе.
     - Верно,  -  сказал  Солтерс, чувствуя, что его честь спасена. - Прежде
чем советовать, я ведь сказал, что дело это не мое.
     - И  вот  тут-то,  -  вмешался  Том  Плэтт,  специалист по дисциплине и
этикету,  -  вот  тут-то, Диско, ты, по-моему, и должен был вмешаться, если,
по-твоему, разговор заворачивал не в ту сторону.
     - Может  быть,  это  и  так,  -  сказал  Диско, увидевший в этом путь к
почетному отступлению.
     - Конечно,  так,  - подхватил Солтерс, - потому что ты - наш капитан. И
стоило  тебе  лишь намекнуть, как я бы тут же остановился, не по приказу или
убеждению, а чтобы подать пример этим двум несносным юнгам.
     - Видишь,  Гарв,  ведь  я  говорил,  что рано или поздно дело дойдет до
нас.  Всегда  эти  "несносные юнги"... Но я и за долю улова палтуса не хотел
бы пропустить это зрелище, - прошептал Дэн.
     - И  все-таки надо одно держать в стороне от другого, - сказал Диско, и
в глазах Солтерса, набивавшего себе трубку, загорелся огонек нового спора.
     - Есть  большой смысл в том, чтобы одно не смешивать с другим, - сказал
Длинный  Джек, намеренный предотвратить шторм. - В этом убедился Стейнинг из
фирмы  "Стейнинг  и Харо", когда назначил Кунахэна шкипером "Мариллы Д. Кун"
вместо  капитана  Ньютона, которого прихватил ревматизм и он не смог выйти в
море. Мы прозвали его "штурман Кунахэн".
     - Что  до  Ника  Кунахэна,  так  он  без  бутылки  рома  на  борту и не
появлялся,  -  подхватил  Том  Плэтт,  подыгрывая  Джеку.  - Все терся возле
бостонского  начальства, моля бога, чтоб его сделали капитаном какого-нибудь
буксира.  А  Сэм  Кой  с  Атлантик-авеню  целый год, а то и больше бесплатно
кормил  его, чтобы только послушать его истории. Штурман Кунахэн... Ну и ну!
Умер лет пятнадцать назад, верно?
     - Кажется,  семнадцать.  Он  умер  в  тот  год, когда построили "Каспар
Мви".  Вот  он-то  всегда  мешал  одно с другим. Стейнинг взял его по той же
причине,  по  какой  один  вор  украл  раскаленную плиту: ничего лучшего под
рукой  не  оказалось. Все рыбаки ушли на Отмели, и Кунахэн набрал команду из
отъявленных  негодяев.  Ром!..  "Марилла" могла продержаться на плаву с тем,
что  они  нагрузили  на  борт.  Из  бостонской  гавани они вышли при сильном
норд-весте  и все до одного были здорово навеселе. Провидение позаботилось о
них,  потому  что  они  ни  вахты не установили и не прикоснулись ни к одной
снасти,  пока не увидели днище бочонка в пятнадцать галлонов отвратительного
зелья.  По  словам  Кунахэна,  это  продолжалось неделю (если б только я мог
рассказывать,  как  он!).  Все  это  время  ветер  ревел  не  переставая,  и
"Марилла"  ходко  шла себе вперед. Тут Кунахэн берет дрожащими руками "бычье
ярмо"  и, несмотря на шум в голове, определяет по карте, что они находятся к
юго-западу  от  острова  Сейбл-Айленд и что идут они прекрасно, но никому об
этом   ни   слова.  Они  снова  откупоривают  бочонок,  и  опять  начинается
беззаботная  жизнь.  А  "Марилла" как легла набок, выйдя за Бостонский маяк,
так  и  продолжала  себе  шпарить  вперед.  Пока  что им не повстречались ни
водоросли,  ни  чайки,  ни  шхуны, а прошло уже четырнадцать дней, и тут они
забеспокоились:  уж  не проскочили ли они Отмели. Тогда они решили промерить
дно.  Шестьдесят  саженей. "Это все я, - говорил Кунахэн. - Я и никто больше
довел  вас  до  Отмелей;  а  вот  как будет тридцать саженей, так мы малость
соснем.  Кунахэн  -  это настоящий парень, - говорил он. - Штурман Кунахэн!"
Снова опустили лот: девяносто. Кунахэн и говорит:
     "Или линь растянулся, или Отмель осела".
     Они  вытащили  лот,  находясь  в  том  состоянии, когда всему веришь, и
стали  считать  узлы,  и  линь  запутался  до невозможности. А "Марилла" все
бежит, не сбавляя хода, пока им не повстречалось грузовое судно.
     "Эй, рыбаков поблизости не видели?" - спросил Кунахэн.
     "У ирландского берега их всегда полным-полно", - ответили с грузовика.
     "Эй,  проспись!  -  возмутился Кунахэн. - Какое мне дело до ирландского
берега".
     "Тогда что вы здесь делаете?" - спросили оттуда.
     "Страдаем  за  христианскую  веру!  -  отвечает  Кунахэн (он всегда так
говорил,  когда  у  него  сосало  под  ложечкой  и было не по себе). За веру
страдаем, - повторил он. - А где я нахожусь?"
     "В  тридцати  милях  к  юго-западу  от мыса Клир, - отвечают с судна, -
если вам от этого легче".
     Тут  Кунахэн  подпрыгнул  вверх  на четыре фута семь дюймов - кок точно
измерил.
     "Полегче!  - проревел он. - Вы за кого меня принимаете? В тридцати пяти
милях  от  мыса  Клир  и  в  четырнадцати  днях  пути  от Бостонского маяка!
Христианские  страдальцы,  да  это  ж  рекорд!  К  тому  же  у  меня  мама в
Скиберине!"
     Подумать  только!  Мамочка,  видите ли! А все дело в том, что он не мог
держать одно в стороне от другого.
     Его  экипаж  был  почти  весь  из местных ирландских ребят, кроме разве
одного  парня  из  Мериленда,  которому  очень хотелось домой. Тогда команда
объявила его мятежником и повела "Мариллу" в Скиберин.
     Они  прекрасно  провели  там целую неделю со своими старыми друзьями. А
потом  обратно  и  через тридцать два дня достигли Отмелей. Дело близилось к
осени,  да  и припасы были на исходе, так что Кунахэн порулил прямо в Бостон
- и дело с концом.
     - А что сказали хозяева? - поинтересовался Гарви.
     - А  что  они  могли сказать? Рыба где была, там и осталась - в море, а
Кунахэн  уши  всем  прожужжал о своем рекорде. Хоть в этом нашли утешение. И
все  случилось,  во-первых,  потому,  что  ром надо было держать подальше от
команды;  во-вторых,  нельзя  было путать Скиберин с Кверо. Штурман Кунахэн,
упокой боже его душу, отчаянный был человек!
     - А  когда  я служил на "Люси Холмс", - своим мягким голосом проговорил
Мануэль,  -  мы  не  могли  продать улов в Глостере. А? Что? Хорошая цена не
хотели  давать.  Тогда идем другое место. Поднимается ветер, мы плохо видим.
А?  Что?  Поднимается ветер еще больше, мы ложимся и бежим очень быстро сами
не  знаем  куда. Потом видим земля, и делается жарко. Видим, в длинный лодка
идет  два,  три  негра.  А?  Что?  Спрашиваем, где мы есть, они говорят... А
ну-ка угадайте все, где мы были.
     - На Больших Канарских, - ответил, подумав, Диско.
     Мануэль, улыбаясь, покачал головой.
     - Остров Бланко, - сказал Том Плэтт.
     - Нет.  Еще  дальше.  Мы  были ниже Безагос, а лодка пришла из Либерии!
Там мы и продали рыбу. Неплохо, да? А? Что?
     - Неужто такая шхуна может дойти до Африки? - спросил Гарви.
     - Можно  и  мыс  Горн обойти, было бы только зачем да хватило бы еды, -
ответил  Диско.  -  У  моего  отца  был  небольшой  пакетбот,  тонн  эдак на
пятьдесят,  под  названием  "Руперт",  и  он  ходил  на  нем к ледяным горам
Гренландии  в  тот  год,  когда половина всех рыбаков пошла туда за треской.
Больше  того,  он  взял  с  собой  мою  мать  - наверно, чтобы показать, как
зарабатываются  деньги,  -  и  они  застряли  во  льдах;  там  же,  в Диско,
народился  я. Конечно, я ничего из того не помню. Мы вернулись домой весной,
когда  льды  растаяли,  а меня назвали по тому месту. Плохую шутку сыграли с
младенцем, но что поделаешь, все мы ошибаемся в жизни.
     - Верно!  Верно!  -  прокричал  Солтерс,  энергично  кивая.  -  Все  мы
ошибаемся.  И  вот  что  я  вам  скажу,  молодые  люди: сделав ошибку - а вы
делаете их по сотне в день, - не бойтесь признаться в том, как мужчины.
     Длинный  Джек так здорово подмигнул, что это увидели все члены экипажа,
кроме Диско и Солтерса, и инцидент был исчерпан.
     "Мы  здесь"  еще  несколько  раз  бросала  якорь  севернее, лодки почти
каждый  день выходили в море и шли вдоль восточной кромки Большой Отмели над
глубиной в тридцать - сорок саженей и все время ловили рыбу.
     Вот  здесь-то  Гарви впервые узнал, что такое каракатица - самая лучшая
наживка  для  трески.  Однажды  темной  ночью  их всех разбудил громкий крик
Солтерса:  "Каракатица!  Каракатица!"  Рыбаки  повскакали  с  мест,  и  часа
полтора  все до одного стояли, склонившись над своей снастью для ловли этого
странного  существа;  снасть  эта  состояла из кусочка окрашенного в красный
цвет  свинца, на нижнем конце которого, как из полуоткрытого зонтика, торчат
спицы.  По  какой-то  непонятной  причине каракатица обвивается вокруг этого
устройства,  и, прежде чем она успевает освободиться от спиц, ее вытаскивают
наверх.  Но  прежде  чем  расстаться  со  своей  родной стихией, она норовит
попасть  прямо  в  лицо  рыбаку сначала струей воды, а потом чернилами. Было
смешно  смотреть, как рыбаки стараются увернуться от чернильного душа. Когда
суматоха  кончилась,  все  они  были  черные,  как  трубочисты, но на палубе
лежала  груда  свежей  отличной наживки. Уж больно треске нравится маленький
блестящий  кусочек  щупальца  каракатицы, насаженный на кончик крючка поверх
тела моллюска.
     На  следующий день они наловили много рыбы и встретили "Кэрри Питмен" и
пожелали  ей  удачи.  А  те  предложили  им  обменяться:  семь рыбин за одну
каракатицу  приличных размеров. Диско счел цену низкой, и "Кэрри" недовольно
отвалила  и  стала  на  якорь  с  подветренной  стороны  в  полумиле от них,
надеясь, что им тоже повезет.
     До  ужина  Диско  не  произнес ни слова, а потом послал Дэна с Мануэлем
поставить  якорный  канат  на  поплавок  и  заметил, что будет держать топор
наготове.  Дэн, естественно, повторил все это слово в слово лодке с "Кэрри",
с  которой поинтересовались, с чего это они ставят канат на буй, коль дно не
скалистое.
     - Отец  говорит,  что  не  решился  бы и паром оставить в пяти милях от
вас! - прокричал Дэн весело.
     - Чего же он тогда не убирается? Кто ему мешает? - крикнули с лодки.
     - А  потому,  что  вы  обошли его с подветренного борта, а он такого не
терпит  ни от кого, тем более от вашей посудины, которая на месте устоять не
может.
     - Нас  уже  больше  не уносит, - рассердился рыбак, потому что о "Кэрри
Питмен" ходила дурная слава, что она все время срывается с якоря.
     - Как  же  вы  тогда  становитесь на якорь? - ехидничал Дэн. - Ведь она
только  этим  и  славится.  А  если она перестала срываться, для чего же вам
новый углегарь? - попал он в точку.
     - Эй  ты,  португальский  шарманщик, забирай свою мартышку в Глостер! А
ты, Дэн Троп, лучше б пошел в школу.
     - Ком-би-не-зон!  Ком-би-не-зон!  -  завопил  Дэн,  который  знал,  что
кто-то из экипажа "Кэрри" прошлой зимой работал на швейной фабрике.
     - Креветка! Глостерская креветка! Убирайся прочь отсюда!
     На этом противники расстались.
     - Я  знал,  что  так  и  будет,  -  сказал  Диско.  - Из-за нее и ветер
переменился.  Кто-то  сглазил  этот  пакетбот. До ночи они будут дрыхнуть, а
как  только мы разоспимся, его понесет на нас. Хорошо еще, здесь судов мало.
Но из-за них мы все-таки с якоря не снимаемся. Авось обойдется.
     Ветер,  изменивший направление, к утру усилился и дул настойчиво. Волна
же  была такая слабая, что даже лодка могла удержаться на якоре, но у "Кэрри
Питмен"  были  свои  законы. Их вахта уже подходила к концу, когда мальчикам
послышались странные приближавшиеся к ним звуки.
     - Слава,  слава,  аллилуйя!  -  пропел  Дэн. - А вот и мы - идет кормой
вперед, будто лунатик во сне, совсем как в тот раз в Кверсе.
     Будь  это  другое  судно,  Диско бы рискнул, а тут он немедля перерубил
канат,  видя, что "Кэрри Питмен", словно нарочно, дрейфует прямо на них. "Мы
здесь"  посторонилась  ровно  на столько, сколько было необходимо - Диско не
хотел  потом целую неделю разыскивать якорный канат, - и "Кэрри" проплыл так
близко  от  них,  хоть рукой дотянись, молчаливое, мрачное судно, на которое
градом посыпались язвительные насмешки глостерских рыбаков.
     - Добрый  вечер,  -  начал  Диско,  приподняв свой головной убор, - ваш
огород, надеюсь, в порядке?
     - В  Огайо отправляйтесь да мула себе купите, - сказал дядюшка Солтерс.
- Нам здесь фермеры ни к чему!
     - Эй, лодочный якорь вам, часом, не нужен? - крикнул Длинный Джек.
     - Снимите руль и воткните его в землю! - добавил Том Плэтт.
     - Эй!  -  пропищал Дэн, взобравшись на короб штурвала. - Эй, на швейной
фабрике забастовка или туда девчонок набрали?
     - Вытравьте  лини  румпеля  и прибейте их к днищу, - посоветовал Гарви.
Как раз такой рыбацкий розыгрыш учинил над ним в свое время Том Плэтт.
     Мануэль же перегнулся через борт и крикнул:
     - Иона  Морган,  сыграй  на  орган!  Ха-ха-ха!  - Он сделал рукой жест,
выразивший  крайнее  презрение  и  насмешку,  а  маленький  Пенн покрыл себя
славой, прокричав:
     - Цып-цып-цып! Иди сюда!
     Остаток  ночи  шхуна,  к  неудовольствию  Гарви, дергалась и прыгала на
якорной  цепи,  и  почти  все  утро ушло на то, чтобы выловить канат. Однако
мальчики  согласились,  что все эти хлопоты ничто по сравнению с их триумфом
и  славой,  и горько сожалели, что не успели сказать столько прекрасных слов
в адрес опозоренного "Кэрри".


                                 Глава VII

     На  следующий  день  им  повстречались  новые  паруса,  шедшие кругом с
востока  на  запад.  Они  уж  было добрались до отмелей Вирджин, как налетел
густой  туман  и  им  пришлось  стать  на  якорь в окружении звона невидимых
колоколов.  Ловля  шла  плохо, время от времени лодки встречались в тумане и
обменивались последними новостями.
     В  ту  ночь,  незадолго  до  рассвета, Дэн и Гарви, проспавшие накануне
почти  весь  день,  выбрались  из  своих  коек, чтобы "подцепить" на камбузе
жареных  пирожков. Вообще никто не запрещал им брать пирожки открыто, но так
они  казались  им  вкуснее, да и кока подразнить хотелось. От жары и запахов
камбуза  они  выбрались со своей добычей на палубу и увидели, что у колокола
стоит Диско; тот передал колокол Гарви со словами:
     - Продолжай  звонить,  мне вроде что-то послышалось. Если это так, надо
будет принять меры.
     Издалека  донеслось  легкое  позвякивание;  оно едва пробивалось сквозь
плотный  воздух,  а  когда  оно  замолкло,  Гарви услышал приглушенный вопль
сирены  пассажирского  парохода.  Он уже хорошо был знаком с Отмелями, чтобы
знать,  что  это  означало. Он с ужасающей четкостью вспомнил, как мальчик в
вишневом  костюмчике  -  сейчас,  как  настоящий  рыбак,  он презирал всякие
вычурные  одежды,  -  как  невежественный,  грубый мальчишка однажды сказал:
"Как  здорово  было  бы,  если  бы пассажирский пароход наскочил на рыбацкую
шхуну!"
     У  этого  мальчика  была  каюта  высшего  класса,  с холодной и горячей
водой,  и  каждое  утро  он по десять минут изучал меню с золотым обрезом. И
этот  самый  мальчик  - нет, его брат намного его старше - уже был на ногах,
едва   забрезжил  мутный  рассвет,  и,  одетый  в  развевающийся,  хрустящий
дождевик,  колотил,  в  полном  смысле  спасая  свою  жизнь,  в колокольчик,
меньший,  чем  звонок  стюарда,  а где-то совсем рядом с ним тридцатифутовый
стальной  нос  бороздил  воду  со скоростью двадцать миль в час! Горше всего
было  сознавать,  что в сухих комфортабельных каютах спят люди, которые даже
не  узнают,  что  перед  завтраком  они  погубили рыбачье судно. Вот Гарви и
старался изо всех сил.
     - Да,  они  замедляют  свой  чертов  винт на один оборот, - сказал Дэн,
прикладываясь  к  раковине  Мануэля,  -  чтобы только не нарушать закон. Это
будет  для  нас  утешением,  когда  окажемся  на  дне. Будь ты неладен! Ну и
громила!..
     А-а-а-а-а-а-а-у-у-у!   -  завывала  сирена.  Динь-динь-динь!  -  звенел
колокол.  Гра-а-а-а-у-ух!  -  тянула  раковина, а море и небо слились в одну
молочно-белую  массу.  Тут  Гарви  почувствовал,  что  рядом движется что-то
огромное.  Он  задирал  голову  все  выше и выше, стараясь разглядеть мокрый
край  возвышающегося,  как  скала, носа, который, казалось, несется прямо на
шхуну.  Перед  ним  катилась  невысокая  резвая  волна, временами обнажавшая
длинную  лестницу  римских  цифр  - XV - XVI - XVII - XVIII и так далее - на
блестящем,  розоватого  цвета  борту. С холодящим душу шипением нос парохода
качнулся  вперед  и  вниз,  лестница  цифр исчезла, мимо пронеслась вереница
отделанных  бронзой  иллюминаторов,  беспомощно  поднятые  руки Гарви обдало
струей  горячего  пара,  вдоль  фальшборта "Мы здесь" пронесся поток горячей
воды,  и  маленькая шхуна запрыгала и закачалась на бурунах, поднятых винтом
парохода,  корма  которого  исчезла  в  тумане. Гарви думал, что он потеряет
сознание,  или  что  его стошнит, или произойдет и то и другое, как вдруг он
услышал  треск,  похожий  на  звук  брошенного  наземь  чемодана,  и до него
донесся  слабый,  как  в  телефонной  трубке,  вопль: "Спасите, спасите! Нас
потопили!"
     - Это мы? - выдохнул он.
     - Нет,  другая  шхуна.  Звони!  Идем  туда,  -  сказал Дэн и бросился к
лодке.
     Спустя  полминуты  все,  за  исключением  Гарви,  Пенна и кока, были за
бортом  и  шли к пострадавшим. Вскоре вдоль борта проплыли обломки фок-мачты
погибшей  шхуны.  Затем  в  борт  "Мы  здесь" ткнулась пустая зеленая лодка,
будто  просившая,  чтобы  ее подобрали. Затем подплыло что-то другое в синей
шерстяной  куртке,  лицом  вниз,  но...  то была только часть человека. Пенн
побледнел  и  затаил  дыхание.  Гарви продолжал отчаянно звонить, потому что
боялся,  что  они  могут затонуть в любое мгновенье, и подпрыгнул от радости
при возгласе Дэна, возвращающегося вместе с командой.
     - "Дженни  Кашмен"! - прокричал он возбужденно. - Разрубил ее пополам и
истолок  на  куски!  Меньше  чем  в четверти мили отсюда. Отец спас старика.
Больше  не осталось никого, а с ним был его сын... О Гарв, Гарв! Я больше не
могу! Я такое видел... - Он опустил голову на руки и разрыдался.
     Остальные подняли на борт седовласого мужчину.
     - Зачем  вы меня подобрали? - стенал незнакомец. - Диско, зачем ты меня
подобрал?
     Диско  положил  ему на плечо свою тяжелую руку; губы старика дрожали, а
его  глаза  дико  уставились на молчаливую команду. Тут подал голос Прэтт из
Пенсильвании,  он  же  Жэскинс,  или  Рич,  или Макуитти - как того пожелает
забывчивый  дядюшка  Солтерс.  Перед  ними  стоял не придурок Пенн, а мудрый
старый человек, который твердо проговорил:
     - Бог  дал,  бог взял. Благословенно будь имя господне! Я был... я есмь
слуга господа. Предоставьте его мне.
     - О,  так  ли  это?  - произнес несчастный. - Тогда помолитесь, чтоб ко
мне  вернулся  мой  сын!  Возвратите  мне  шхуну,  что  стоила  девять тысяч
долларов,  и  тысячу  центнеров рыбы. Если бы вы не выловили меня, моя вдова
пошла  бы работать за пропитание и никогда бы ничего не узнала... не узнала.
А теперь я должен буду ей все рассказать...
     - Рассказывать  нечего,  -  утешал его Диско. - Лучше приляг ненадолго,
Джейсон Олли.
     Трудно   утешить   человека,   который   за   тридцать  секунд  потерял
единственного сына, весь свой летний улов и средства к существованию.
     - Пароход  ведь  из  Глостера,  верно?  -  сказал Том Плэтт, беспомощно
вертя в руках лодочный штерт.
     - О,  это  все бесполезно, - отозвался Джейсон, выжимая воду из бороды,
-  осенью  я  буду  возить  на  лодке  отдыхающих в Восточном Глостере. - Он
тяжело навалился на фальшборт и запел:

                Пташки реют в высоте,
                Гимн поют, господь, тебе!

     - Идемте  со  мной.  Идем  вниз! - сказал Пенн, будто у него было право
приказывать.  Их взгляды встретились, и какое-то время они с вызовом глядели
друг другу в глаза.
     - Не  знаю,  кто  вы,  но  я  пойду, - покорно сказал Джейсон. - Может,
удастся вернуть хоть кое-что из... тех девяти тысяч.
     Пенн отвел его в каюту и замкнул за собой дверь.
     - Это  не  Пенн! - прокричал дядюшка Солтерс. - Это Джекоб Боллер, и...
и  он  вспомнил  Джонстаун!  Ну  и глаза у него, никогда таких не видел. Что
делать? Что мне теперь делать?
     До  них  доносились  голоса  Пенна и Джейсона, говоривших одновременно.
Затем  слышался  только  голос  Пенна, и Солтерс снял с головы кепку, потому
что  Пенн читал молитву. Вскоре он показался на трапе. Его лицо было покрыто
каплями пота. Он посмотрел на команду. Дэн все еще рыдал у штурвала.
     - Он  не  узнает  нас...  - простонал Солтерс. - Все начинать сначала -
шашки и все прочее... А что он скажет мне?
     Когда Пенн заговорил, было ясно, что он обращается к незнакомым людям.
     - Я  помолился,  -  сказал он. - Люди верят молитве. Я молился за жизнь
сына  этого  человека.  На  моих глазах утонули мои близкие, жена, и старший
сын,  и  все остальные. Может ли человек быть мудрее создателя? Я никогда не
молился за своих, а за его сына помолился, и жизнь его будет спасена.
     Солтерс умоляюще смотрел на Пенна: все ли он помнит?
     - Как  давно  я  потерял  рассудок?  -  вдруг  спросил  Пенн.  Рот  его
искривился.
     - Что  ты,  Пенн!  Да  ты  вовсе  его не терял, - начал было Солтерс. -
Просто слегка расстроился, вот и все.
     - Я  видел,  как  дома  налетели на мост, а потом начался пожар. Больше
ничего не помню... Когда это было?
     - Я не могу! Я не могу! - плакал Дэн, а Гарви всхлипывал от жалости.
     - Лет пять назад, - сказал Диско дрожащим голосом.
     - Значит, с тех пор я был кому-то обузой. Кто этот человек?
     Диско показал на Солтерса.
     - Не  был!..  Не был!.. - вскричал фермер-моряк, ломая руки. - Ты более
чем  заслужил  все  это;  к  тому  же  тебе причитается половина моей доли в
шхуне.
     - Вы добрые люди. По вашим лицам видно. Но...
     - Боже  милостивый!  -  прошептал  Длинный  Джек.  - И он все это время
ходил с нами в море! Он околдован!
     Невдалеке послышался колокол шхуны, и из тумана донесся чей-то крик:
     - Эй, Диско, слышал насчет "Дженни Кашмен"?
     - Они  нашли его сына! - воскликнул Пенн. - Смотрите, сейчас произойдет
спасение!
     - Джейсон  у  меня  на  борту, - ответил Диско, но его голос дрогнул. -
Еще кого не подобрали, часом?
     - Выловили одного. Он держался на обломках. Голову ушиб немного.
     - А кого?
     У всех на борту "Мы здесь" замерли сердца.
     - Кажется, молодого Олли, - протянул голос.
     Пенн   воздел  кверху  руки  и  сказал  что-то  по-немецки.  Гарви  мог
поклясться,  что  в  этот  момент  на  его  лицо упал луч солнца, а голос из
тумана продолжал:
     - Эй, ребята! Ну и поиздевались вы над нами прошлой ночью...
     - Сейчас нам не до шуток.
     - Я  знаю.  Но,  сказать вам по правде, нас ведь опять вроде бы унесло.
Вот мы и натолкнулись на молодого Олли!
     То  был  неугомонный  "Кэрри  Питмен",  и на палубе "Мы здесь" раздался
громкий, хоть и не очень дружный взрыв смеха.
     - Может,  вы  отдадите  нам  старика?  Мы  идем  за  наживкой и якорной
снастью.  Вам-то  он  не  нужен,  а  у  нас с этим чертовым брашпилем работы
полно. Он у нас не пропадет. К тому же его жена - тетка моей жены.
     - Берите все, что хотите, - ответил Троп.
     - Ничего  нам  не  надо,  кроме разве что крепкого якоря... Эй, молодой
Олли тут заволновался. Присылайте старика.
     Пенн  вывел  старика  Олли  из  состояния  тупого отчаяния, а Том Плэтт
отвез  его  на  шхуну.  Он отбыл, не сказав ни слова благодарности, не зная,
что его ждет впереди, и туман сомкнулся за ними.
     - А  теперь...  -  сказал  Пенн,  сделав  глубокий  вздох,  будто перед
проповедью.  -  А  теперь...  -  Он,  как меч, вдвинутый в ножны, сразу стал
меньше   ростом,   его   ярко  горевшие  глаза  потускнели,  а  голос  снова
превратился   в   жалобное   лепетание,  -  а  теперь,  -  сказал  Прэтт  из
Пенсильвании, - не сыграть ли нам партию в шашки, мистер Солтерс?
     - Как  раз  это...  как  раз это я хотел предложить, - быстро отозвался
Солтерс.  -  Просто ума не приложу, как это ты, Пенн, умеешь угадывать чужие
мысли.
     Маленький Пенн покраснел и покорно поплелся за Солтерсом.
     - Поднять  якорь!  Живей!  Подальше от этих проклятых волн! - прокричал
Диско, и еще никогда его команда не выполнялась с такой быстротой.
     - Как  ты  думаешь,  чем  можно объяснить всю эту чертовщину? - спросил
Длинный   Джек,  когда  они,  обескураженные,  пробивались  сквозь  влажный,
моросящий туман.
     - Я  так  понимаю,  -  начал  Диско у штурвала, - эта история с "Дженни
Кашмен" произошла на голодный желудок...
     - Он... мы видели, как один из них проплыл мимо, - всхлипнул Гарви.
     - ...Вот  Пенна  из-за  этого вроде бы и выбросило на берег, как судно,
прямо  на  сушу,  да  так, что он вспомнил и Джонстаун, и Джекоба Боллера, и
прочие  вещи.  Как  лодку,  пришвартованную к берегу, его малость поддержало
то,  что  он  утешал  в  каюте  Джейсона.  А  потом  этой поддержки стало не
хватать,  и  его  снова  потащило  в воду, и вот он на воде опять. Я так это
понимаю.
     - Если  бы  Пенн снова стал Джекобом Боллером, Солтерс бы не перенес, -
сказал  Длинный  Джек.  -  Вы видели его лицо, когда Пенн спросил, кто с ним
возился все эти годы? Как он там, Солтерс?
     - Спит.  Спит,  как  дитя, - ответил Солтерс, ступая на цыпочках. - Мы,
конечно,  поедим  не раньше, чем он проснется. Вы когда-нибудь видели, чтобы
молитвы  такие  чудеса творили? Он прямо-таки из воды вытащил этого молодого
Олли.  Это  уж  точно.  Джейсон, тот страсть как гордился своим сыном, и я с
самого начала подумал, что это - наказание за сотворение себе кумира.
     - Кое-кто тоже этим грешит, - заметил Диско.
     - То  дело  другое,  -  быстро  возразил  ему  Солтерс. - Пенн вовсе не
тронутый, а я просто выполняю по отношению к нему свой долг.
     Эти  проголодавшиеся  люди ждали три часа пробуждения Пенна. А когда он
проснулся,  лицо  его  разгладилось,  и  ничто  больше  его не тревожило. Он
сказал,  что  ему  что-то  приснилось,  потом  поинтересовался,  почему  все
молчат, и никто не мог ему ответить.
     В  течение  следующих трех или четырех дней Диско безжалостно гонял всю
команду.  Когда  нельзя  было  спускать лодки, он заставлял их перекладывать
судовые  припасы  в  другое  место, чтобы расчистить трюм для рыбы. Здесь он
проявил  свое  умение так размещать груз, чтобы осадка шхуны была наилучшей.
Таким  образом,  команда  все  время  была  чем-то  занята,  пока  к  ним не
вернулось   хорошее  настроение.  Гарви  же  время  от  времени  доставалось
веревочным  концом  за  то,  что, по словам Длинного Джека, он, "как большая
кошка,  грустит  из-за того, чего нельзя изменить". За эти ужасные дни Гарви
о  многом передумал и поделился своими мыслями с Дэном, который согласился с
ним,  причем  настолько,  что  уже  не  таскал  жареные пирожки, а спрашивал
разрешения у кока.
     Неделю  спустя,  пытаясь загарпунить акулу старым штыком, привязанным к
палке,  мальчики едва не перевернули "Хэтти С". Акула терлась у самого борта
лодки,  выпрашивая  мелкую рыбешку, и им здорово повезло, что они остались в
живых.
     Наконец,  после  долгой  игры  в  жмурки в тумане, наступил день, когда
Диско прокричал в носовой кубрик:
     - Пошевеливайтесь, ребята! В город приехали!


                                 Глава VIII

     Этого  зрелища  Гарви  не  забудет  до  конца своих дней. Солнце только
поднялось  над  горизонтом,  которого  они не видели уже почти неделю, и его
низкие  розовые  лучи  освещали паруса трех рыболовецких флотилий, бросивших
здесь  якорь:  одну  на  севере,  другую  на  западе, а третью на юге. Здесь
собралось  не  меньше  ста шхун самого разного происхождения и конструкций -
вдалеке  даже  стоял  француз  с  прямыми  парусами, - и все они кланялись и
вежливо  приседали  друг  перед  другом.  От  каждой  шхуны, подобно пчелам,
высыпавшим  из  улья, отваливали маленькие лодки, и на мили над волнующимися
водами  разносился  гомон голосов, перестук талей и тросов и шлепанье весел.
По  мере  того  как  поднималось солнце, паруса окрашивались в разные цвета:
черный,  жемчужно-серый  и  белый,  и  в утренней дымке к югу потянулось еще
большее количество лодок.
     Лодки   собирались  группами,  расходились,  снова  сходились  и  опять
разъезжались;  рыбаки перекрикивались, свистели, улюлюкали и пели; вода была
усеяна выброшенным за борт мусором.
     - Это город, - сказал Гарви, - Диско прав. Это настоящий город.
     - Бывают  города  и  поменьше,  -  сказал Диско. - Здесь тысяча человек
собралось,  а  вон  там  -  Вирджин.  -  Он показал на не занятый никем, без
единой лодки, участок зеленоватой воды.
     Шхуна  "Мы  здесь"  обогнула  северную  флотилию,  и  Диско  то  и дело
взмахами  руки приветствовал своих друзей; потом он чисто, как гоночная яхта
в  конце  сезона, бросил якорь в облюбованном месте. Моряки с Отмелей всегда
молча  реагируют на отличное умение управлять шхуной; неудачникам же здорово
достается от насмешек.
     - Самое время для каракатицы, а? - прокричали с "Мэри Хилтон".
     - Соль небось всю замочил? - спросили с "Кинга Филиппа".
     - Эй, Том Плэтт! Приходи сегодня на ужин, - раздалось с "Генри Клея".
     И  так  вопросы  и  ответы  сыпались  без  конца.  Рыбаки  и  до  этого
встречались  в тумане, и нет больших сплетников, чем на рыбацких судах. Они,
кажется,  знали уже все о спасении Гарви и интересовались, оправдывает ли он
уже  свой  хлеб.  Кто  помоложе,  подшучивали  на  Дэном,  который  тоже  не
оставался    в   долгу   и   обзывал   их   всякими   обидными   прозвищами.
Соотечественники  Мануэля  перекрикивались  с  ним  на  его  языке,  и  даже
молчаливый  кок  пришел  в  возбуждение  и  кричал что-то по-гаэльски своему
приятелю, такому же черному, как и он сам.
     Подвесив  к  якорному  канату буек - дно здесь скалистое, и канат могло
перетереть  и  понести  шхуну,  -  они  спустили на воду лодки и подгребли к
большой  группе шхун, стоявших на якоре в миле от них. Шхуны покачивались на
безопасном  расстоянии,  подобно  уткам,  наблюдавшим  за  своим выводком, а
лодки вели себя так, будто были неразумными утятами.
     Когда  они  достигли большого скопления лодок, стукавшихся бортами друг
об  друга,  в  ушах Гарви зазвенело от замечаний о его манере грести. Вокруг
него  гомонили  голоса  на  разных  диалектах  от Лабрадора до Лонг-Айленда,
раздавалась  речь  на  португальском, итальянском, французском, гаэльском, а
то  и на смеси некоторых из них, звучали песни, крики, проклятья, и все это,
казалось,  было обращено к нему одному. Гарви так долго находился в обществе
небольшого  экипажа  "Мы здесь", что почувствовал себя страшно неловко среди
десятков  всевозможных  лиц,  поднимавшихся  и опускавшихся вместе со своими
утлыми  суденышками.  Нежный, дышащий вал, в несколько сот метров от подошвы
до  гребня,  легко  и спокойно поднимал на себе цепочку выкрашенных в разные
цвета  лодок.  Какое-то  мгновенье  они  вырисовывались чудесным контуром на
фоне  горизонта,  а  сидящие в них люди махали руками и кричали. В следующий
момент  открытые  рты, машущие руки и обнаженные по пояс тела исчезали, а на
другом  вале  возникала  новая  цепочка  лиц,  подобно  бумажным  фигуркам в
игрушечном  театре.  Гарви  не  мог  отвести  глаз  от  этого  удивительного
зрелища.
     - Внимание!  -  крикнул  Дэн, потрясая сачком. - Когда я скажу "давай",
ты  погружай  сачок  в  воду. Рыба вот-вот начнет играть. Где мы станем, Том
Плэтт?
     Отталкиваясь,  протискиваясь  и  лавируя,  приветствуя  старых друзей и
отпугивая  давних  недругов,  коммодор Том Плэтт вел свою маленькую флотилию
далеко  в  сторону  от  главного  скопления  лодок,  и тут же три или четыре
рыбака  стали быстро поднимать якоря, намереваясь обойти команду "Мы здесь".
Вдруг  раздался  взрыв  смеха,  когда  одна  из  лодок  с  большой скоростью
сорвалась  с  места,  а  сидевший  в ней человек стал изо всех сил тянуть за
якорный канат.
     - Отпусти   его   малость!  -  заревело  двадцать  глоток.  -  Дай  ему
порезвиться!
     - Что  случилось?  - спросил Гарви, когда эта лодка пронеслась мимо них
к югу. - Разве он не на якоре стоял?
     - Конечно,  на якоре, но удержаться не смог, - ответил Дэн со смехом. -
Это все кит натворил... Давай, Гарв! Пошла! Пошла!
     Вода  вокруг  них  заклубилась  и  потемнела, а потом вдруг зашипела от
массы  серебристых рыбешек, за которыми, как форель в мае, стала выпрыгивать
из  воды  треска,  а  за  треской,  взбурлив воду, показались три или четыре
широких серо-черных спины.
     Тут  все  закричали  и  стали  поднимать якоря, чтобы попасть поближе к
косяку;  кто-то  запутался в снасти соседа и высказал, что у него на душе; в
воздухе  суматошно  замельтешили  сачки,  владельцы  которых  во  весь голос
давали  советы  друг  другу,  а вода все шипела, словно откупоренная бутылка
газировки,  и все - люди, треска и киты - набросились на несчастную рыбешку.
Гарви  чуть  не свалился за борт от удара рукоятки сачка Дэна. Но среди всей
этой  суматохи  он  заметил  и  на  всю жизнь запомнил злобный, внимательный
взгляд  маленьких  глаз  кита - как у слона в цирке, - который плыл по самой
поверхности и, как утверждал потом Гарви, хитро подмигнул ему.
     Три  лодки  стали  жертвой  этих  отчаянных  морских охотников, которые
оттащили  их на полмили в сторону от косяка и только тогда отпустили якорные
канаты.
     Вскоре  косяк  ушел  из этого места, и через пять минут, кроме всплеска
бросаемых  за борт якорей, шлепков о воду трески и стука колотушек, которыми
глушили  рыбу,  вокруг не было слышно ни звука. Рыбалка была чудесная. Гарви
видел,  как  в  глубине  медленно,  небольшими стайками проплывала мерцающая
треска  и  брала,  брала  наживку  без остановки. По закону Отмелей в районе
скалы  Вирджин  или  Восточной  мели на одну лесу разрешалось ставить только
один  крючок,  но  лодки  стояли  здесь  так  близко  друг к другу, что даже
одинарные  лесы  ухитрялись  запутываться,  и скоро Гарви затеял из-за этого
перебранку  сразу с двумя рыбаками: тихим волосатым ньюфаундлендцем и буйным
португальцем.
     Но  по-настоящему  страсти  накалялись,  когда  под  водой запутывалась
якорная  снасть.  Ведь рыбаки бросали якорь там, где им заблагорассудится, и
кружились  вокруг  одной  этой точки. Когда клев ослабевал, каждому хотелось
перебраться  на  другое  место,  но  тут  он  обнаруживал,  что самым тесным
образом  связан  с четырьмя или пятью своими соседями. Рубить чужую снасть -
преступление  неслыханное,  однако в тот день произошло три или четыре таких
случая.  А  потом  Том Плэтт застал за черным делом одного рыбака из Мэйна и
ударом  весла  свалил  его  в воду; точно так же поступил Мануэль с одним из
своих  соотечественников.  И  все-таки  якорный канат Гарви был перерезан, и
Пенна  тоже,  и  их  лодки  использовали  для переброски рыбы на "Мы здесь".
Когда  наступили  сумерки, снова появился косяк мелкой рыбы и снова поднялся
страшный  шум  и  гам.  А  с  темнотой  все  погребли  на  свои шхуны, чтобы
разделывать треску при свете керосиновых ламп, установленных на краю ларей.
     Рыбы  было много, и рыбаки уснули прямо во время разделки. На следующий
день   несколько   лодок   рыбачили  прямо  под  скалой  Вирджин,  и  Гарви,
оказавшийся  среди  них,  с  интересом  разглядывал эту поросшую водорослями
одинокую  скалу,  вершина  которой  отстояла  от  поверхности  моря всего на
двадцать футов.
     Трески  там  было неимоверное количество, и она торжественно проплывала
над  коричневатыми,  словно  сделанными  из  кожи, водорослями. Когда треска
клюет,  она  клюет всем косяком и точно так же прекращает клевать. В полдень
работы  стало  меньше, и лодки начали искать, чем бы развлечься. Вот тут Дэн
и  заметил приближение "Надежды Праги", и когда ее лодки подошли поближе, их
встретили вопросом:
     - Кто самый подлый из всех рыбаков?
     Три сотни голосов радостно ответили:
     - Ник Брэди!
     - Кто стащил фитили от ламп?
     - Ник Брэди! - пропел хор.
     Вообще-то  Ник  Брэди  не  был особенно подлым, но он пользовался такой
репутацией,  и  рыбаки  доводили  его  как могли. Потом обнаружили рыбака со
шхуны  из  Труро,  которого шесть лет назад уличили в том, что он надевал на
леску  пять,  а  то  и шесть крючков - делал "жадину", по выражению рыбаков.
Естественно,  что  его  прозвали  "Жадина  Джим",  и хотя он с тех пор здесь
почти  не  рыбачил,  теперь  ему  досталось за все. Все, как один, закричали
хором:  "Джим! О Джим! О Джим! Жадина Джим!" Все были довольны. А когда один
доморощенный  поэт  - он сочинял эту строчку весь день, а вспоминал о ней не
одну  неделю  -  пропел:  "Кэрри  Питмен" хороша, но не стоит и гроша!", все
решили,  что  им  здорово повезло. А потом досталось и самому поэту, так как
даже  поэтам нельзя прощать их ошибок. Так они перебрали каждую шхуну и едва
ли  не  каждого  рыбака.  Если был где-нибудь плохой и неопрятный кок, лодки
хором  прославляли  и  его и его пищу. Если какая-нибудь шхуна взяла на борт
мало  припасов, об этом тут же становилось известно всему свету. Если кто-то
стащил   у   приятеля   табак,   все   выкрикивали  хором  его  имя,  и  оно
перекатывалось с волны на волну.
     Безошибочные  суждения  Диско,  судно Длинного Джека, которое он продал
несколько  лет  назад,  возлюбленная  Дэна  (о, как кипятился Дэн!), то, как
Пенну  не везло с лодочными якорями, взгляды Солтерса на удобрения, невинные
похождения  Мануэля  и  женская  манера грести Гарви - все перебрали веселые
рыбаки.  А  когда  под  лучами  солнца  лодки  стало  окутывать  серебристым
туманом,  их  голоса  зазвучали  будто  голоса  невидимых  судей,  выносящих
приговор.
     Лодки  перемещались  с  места  на  место,  рыбачили  и перебранивались,
покуда  волна не заставила их отойти на безопасное расстояние друг от друга.
И  тут  кто-то  крикнул,  что  если  так будет продолжаться и дальше, то при
такой   волне   Вирджин,   чего  доброго,  опрокинется.  Какой-то  отчаянный
рыбак-ирландец  со  своим  племянником  решил  показать свою удаль, подтянул
якорь  и  погреб  прямо  на  скалу.  Одни голоса просили их не делать этого,
другие  подзадоривали.  Большой, с гладкой спиной вал пронесся к югу, поднял
лодку  в  туманную высь и бросил ее в страшную, затягивающую пучину, где она
завертелась  вокруг  своего  якоря в одном-двух футах от невидимой скалы. За
свое  хвастовство  они  могли  поплатиться  жизнью,  и  все  затаив  дыхание
наблюдали  за  этой  затеей.  Длинный  Джек  не выдержал, с трудом подгреб к
своему соотечественнику сзади и перерезал его якорный канат.
     - Не слышишь, как бьет? - закричал он. - Убирайся отсюда, пока жив!
     Те  стали  браниться и спорить, а лодку тем временем отнесло в сторону.
В  это же мгновенье следующий вал приостановился, как человек, споткнувшийся
о  ковер.  Послышалось  басовитое  всхлипывание и нарастающий рев, и Вирджин
взметнула  вверх  гору  пенящейся  воды,  белой,  бешеной и ужасной. Тут все
лодки   громко  зааплодировали  Джеку,  а  те  двое  замолкли,  словно  язык
проглотили.
     - Как  красиво!  -  радовался  Дэн, подпрыгивая, как молодой теленок. -
Она  теперь  каждые  полчаса  будет  такое  выделывать, если только волна не
станет побольше. Сколько времени проходит от удара до удара, Том Плэтт?
     - Пятнадцать  минут,  секунда  в секунду... Гарв, тебе довелось увидеть
самую  удивительную штуку на Отмелях. Правда, если бы не Длинный Джек, ты бы
увидел, как тонут люди.
     Оттуда,  где  туман  был  погуще, донеслись радостные возгласы, и шхуны
стали  позванивать  в  свои колокола. Из тумана осторожно выполз нос большой
бригантины,   и   ирландцы  встретили  ее  криками:  "Не  бойся,  подплывай,
дорогуша!"
     - Еще один француз? - удивился Гарви.
     - Где  твои  глаза?  Это судно из Балтиморы. Видишь, идет и сама дрожит
от  страха,  -  ответил Дэн. - Ну и достанется ей от нас! Наверно, ее шкипер
впервые оказался в такой толчее.
     Это  было  черное,  объемистое судно водоизмещением в восемьдесят тонн.
Его  грот был подвязан, а топсель нерешительно хлопал на небольшом ветру. Из
всех   дочерей   моря   бригантина   самое  "женственное  существо",  а  это
долговязое,  нерешительное  создание с белым позолоченным украшением на носу
очень  напоминало  смущенную женщину, приподнявшую свои юбки, чтобы пересечь
грязную  улицу,  и  сопровождаемую  насмешками озорных мальчишек. Примерно в
таком  положении  оказалась  и  бригантина.  Она знала, что находится где-то
поблизости  от скалы Вирджин, услышала рев и поэтому спрашивала, как пройти.
Вот лишь небольшая часть того, что ей пришлось выслушать от рыбаков:
     - Вирджин? Да что ты? Это Ле Хейв в воскресное утро. Иди-ка проспись.
     - Возвращайся  домой,  салага! Возвращайся домой и передай, что скоро и
мы придем.
     Корма  бригантины  погрузилась  в  пузырящуюся воду, и хор из полдюжины
голосов стройно пропел:
     - Ну-ка, Вирджин, поддай ей жару!
     - Ставь все паруса! Спасайся, пока не поздно! Ты как раз над ней.
     - Спускай! Спускай паруса! Все до одного!
     - Всем к помпам!
     - Спускай кливер и действуй баграми!
     Тут  терпение  шкипера  лопнуло,  и  он  дал  волю  своему красноречию.
Мгновенно  все  побросали  рыболовную снасть, чтобы достойно ему ответить, и
шкипер  узнал  много  любопытного о своем судне и о порте, куда оно шло. Его
спросили,  застраховался  ли  он, где он стащил этот якорь, потому что он-де
принадлежал  "Кэрри Питмен"; его шхуну обозвали мусорной шаландой и обвинили
в  том, что она засоряет море и распугивает рыбу; кто-то предложил взять его
на  буксир,  а  счет  за  услуги  представить  жене;  а один нахальный юноша
подгреб к самой корме бригантины, шлепнул по ней ладонью и прокричал:
     - Встряхнись, лошадка!
     Кок  осыпал  его  золой  из  печки,  а тот юноша ответил ему тресковыми
головами.  Команда  бригантины  стала швырять в лодки кусками угля, а рыбаки
пригрозили взять судно на абордаж.
     Если  бы  бригантине  грозила  настоящая опасность, то ее непременно бы
предупредили,  но,  зная,  что  она  находится  далеко  от  скалы, рыбаки не
упускали   возможности  повеселиться.  Их  веселью  пришел  конец,  когда  в
полумиле  от  них  Вирджин  снова  заговорила  в  полный голос, и несчастная
бригантина  поставила все паруса и пошла своей дорогой. Лодки же решили, что
победа осталась за ними.
     Всю  ту  ночь  Вирджин хрипло ревела, а на следующее утро перед глазами
Гарви  предстал  сердитый, клокочущий океан, на белоголовых волнах которого,
мельтеша  мачтами,  качались  шхуны, ждавшие, кто начнет рыбачить первым. До
десяти  часов  на  воду  не  спустилась  ни  одна лодка, и лишь потом пример
подали  братья  Джерральды  с  "Дневного  Светила",  вообразившие, что стало
потише.  Через  минуту  к  ним  присоединились  многие  другие;  Диско Троп,
однако,  заставил  свою  команду  заниматься разделкой. Он не видел смысла в
безрассудстве,  и  к  вечеру,  когда разыгрался шторм, они получили приятную
возможность  принимать у себя промокших незнакомцев, искавших любого убежища
от  шторма.  Мальчики с лампами в руках стояли у блоков, а принимавшие лодки
взрослые  одним  глазом  косились  на набегавшую волну, чтобы в случае нужды
бросить  все  и  спасать  свою  собственную  жизнь.  Из  темноты  то  и дело
доносился  истошный  крик:  "Лодка,  лодка!"  Они  подцепляли  и вытаскивали
сначала  вымокшего  человека,  а потом полузатопленную лодку, и скоро палуба
была  уставлена горками лодок, а на койках уже не оставалось свободных мест.
Пять   раз   за   вахту  Гарви  с  Дэном  приходилось  бросаться  к  гафелю,
привязанному  к  гику, и цепляться руками, ногами, зубами за канаты, рангоут
или  промокшую парусину, чтобы не оказаться за бортом. Одну лодку разнесло в
щепы,  а  ее  седока  волна  швырнула  на  палубу,  раскроив  ему  череп. На
рассвете,  когда  уже  можно  было разглядеть несущиеся белогривые волны, на
палубу   взобрался  посиневший  страшный  человек  с  переломанной  рукой  и
спросил,  не  видели ли они его брата. Во время завтрака за столом оказалось
семь лишних ртов.
     Весь  следующий день шхуны приводили себя в порядок, и капитаны один за
другим  сообщали,  что  их команды в полном составе. Погибли два португальца
да  один старый рыбак из Глостера, но раненых было много. Две шхуны потеряли
якоря,  и  их  унесло  далеко  на  юг  - на три дня плавания. На французском
судне,  у которого "Мы здесь" выменяла табак, умер один член экипажа. Сырым,
мглистым  утром  она  тихо снялась с якоря и с повисшими парусами отплыла на
глубокое  место.  Пользуясь  подзорной трубой, Гарви наблюдал за похоронами.
Он увидел лишь, как за борт опустили продолговатый сверток.
     Никакой  службы они, по-видимому, не служили, и только ночью, когда они
стали  на  якорь,  над  усеянной  звездами  черной водой зазвучала грустная,
похожая на псалом, песня.
     Том  Плэтт  побывал  на  французской  шхуне,  потому  что, объяснил он,
умерший  был, как и он, масоном. Оказалось, что волна бросила несчастного на
бушприт и переломила ему спину.
     Весть  о  гибели  матроса  разнеслась вокруг с быстротой молнии, потому
что,  вопреки  обычаю,  француз  объявил аукцион вещей погибшего - у того не
было  ни друзей, ни родных на берегу, - и все его пожитки были выставлены на
крышке  рубки:  от  красной  шапки  до кожаного пояса с ножом в чехле. Дэн и
Гарви  находились  в  это время в "Хэтти С." над глубиной в двадцать саженей
и,  конечно, не могли пропустить такое зрелище. Они долго гребли к шхуне, и,
немного  потолкавшись среди толпы на борту шхуны, Дэн купил нож с любопытной
бронзовой  ручкой.  Спрыгнув  в  лодку  и  оттолкнувшись в моросящий дождь и
морскую зыбь, они вдруг сообразили, что позабыли о своих лесках.
     - Нам  совсем  не  помешает  согреться,  -  сказал  Дэн,  дрожа в своем
дождевике,  и  они  погребли  в  гущу  белого  тумана,  который, как обычно,
спустился на них без предупреждения.
     - Здесь   чертовски   много  течений,  чтобы  полагаться  на  чутье,  -
продолжал  Дэн.  -  Брось-ка  якорь,  Гарв; половим здесь, пока эта штука не
поднимется.  Нацепи самое большое грузило. На этой глубине и три фунта будет
не много. Видишь, как канат натянулся.
     Какое-то  безответственное  течение  до  отказа  натянуло якорный канат
лодки,  а  туман  был  такой, что на расстоянии корпуса лодки не было ничего
видно.  Гарви  поднял  воротник  куртки и с видом бывалого моряка нахохлился
над  катушкой  лесы.  Туман  уже  особенно  не пугал его. Они какое-то время
рыбачили  молча,  и клев был хороший. Затем Дэн вынул свой нож и попробовал,
хорошо ли он заточен, резанув им по борту.
     - Отличная  штука,  -  сказал  Гарви.  -  А  почему  за  него  так мало
запросили?
     - Это  все из-за их дурацких католических предрассудков, - ответил Дэн,
вонзая  в  лодку  блестящее  лезвие.  -  Нельзя,  мол,  брать  железные вещи
покойника. Видел, как эти французы отступили, когда я предложил цену?
     - Но ведь на аукционе покойника не было. Это же чистый бизнес.
     - Мы-то  это  знаем, а у них в мозгах одни предрассудки. Вот что значит
жить в прогрессивном городе. - Дэн стал насвистывать залихватскую песенку.
     - А  почему  не торговался рыбак из Истпорта? Сапоги ведь он купил. Или
Мэйн, по-твоему, тоже не прогрессивный?
     - Мэйн!  Тьфу! Люди там бестолковые или просто нищие. Даже дома у них в
Мэйне  некрашеные.  Сам  видел.  А  тот  рыбак из Истпорта сказал мне, что в
прошлом году этот нож побывал в деле.
     - Неужто  покойник  пырнул  им  кого-то?..  Подай-ка колотушку. - Гарви
втащил рыбину, наживил крючок и забросил леску.
     - Человека  зарезал! Я как узнал про это, еще больше захотел заполучить
нож.
     - Господи!  А  я  и  не  знал, - повернулся к нему Гарви. - Даю за него
доллар... когда получу деньги. Нет, два доллара.
     - Честно?  Неужто  он  тебе  так  нравится? - спросил Дэн, покраснев. -
Сказать  по  правде,  я  купил  нож  для  тебя... Я тебе сразу его не отдал,
потому  что  не  знал, захочешь ли ты или нет. Так что бери, Гарв. Как-никак
мы  с  тобой  в  одной лодке ходим и так далее, и тому подобное, и прочее, и
прочее... Эй, держи!
     - Но послушай, Дэн, зачем...
     - Бери, бери! Мне он ни к чему. Пусть он будет твоим.
     Соблазн был слишком велик.
     - Дэн,  ты  настоящий  человек,  -  сказал Гарви. - Я буду его хранить,
пока жив.
     - Приятно  слышать,  -  ответил  Дэн, радостно рассмеявшись, и заметил,
явно желая переменить тему: - Смотри, твоя леска за что-то зацепилась.
     - Запуталась,  верно,  -  сказал  Гарви и дернул за лесу. Но сначала он
надел  на  себя  ремень  и с восторгом вслушивался, как ножны постукивали по
банке.  -  Проклятье!  - воскликнул он. - Можно подумать, что она зацепилась
за клубничные водоросли. Но ведь здесь дно песчаное...
     Дэн дотянулся до лесы и глубокомысленно хмыкнул.
     - Так  может  вести  себя палтус, если он не в настроении. Дно здесь не
клубничное.  Ну-ка дерни еще раз! Смотри, поддается... Давай лучше вытащим и
посмотрим, в чем дело.
     Они  потянули  вдвоем, при каждом обороте крепя леску, и на поверхность
грузно выплыло что-то тяжелое.
     - Везет тебе! Тянем-потя...
     Его  крик  перешел  в  вопль  ужаса,  который  одновременно  издали оба
мальчика.  Из моря показалось... тело французского рыбака, похороненного два
дня  назад.  Крючок  зацепил  его  под  мышкой, и его голова и плечи стояли,
покачиваясь  над  водой.  Его  руки  были прижаты к бокам, а лицо... лица не
было.  Мальчики  попадали на дно лодки и боялись двинуться с места, пока эта
ужасная вещь покачивалась на укороченной леске рядом с лодкой.
     - Течение...  Это  течение  его  пригнало,  -  дрожащими  губами сказал
Гарви, пытаясь расстегнуть пояс.
     - О  боже!  О  Гарв! - стонал Дэн. - Быстрее! Он за ним пришел... Отдай
ему! Сними пояс...
     - Не  нужен он мне! Он мне не нужен! - закричал Гарви. - Я... я не могу
найти пряжку...
     - Быстрей, Гарв! Он на твоей леске...
     Гарви  сел, чтобы легче было расстегнуть пояс, глядя на голову без лица
и со струящимися волосами.
     - Он  еще  наверху...  -  прошептал  он  Дэну, а тот вытащил свой нож и
перерезал леску. Гарви тут же швырнул пояс далеко за борт.
     Покойник,  булькнув,  погрузился  в  воду,  а  Дэн с лицом белее тумана
осторожно встал на колени.
     - Он  за ножом приходил. Это точно. Я видел, как одного такого вытащили
сетью, но тогда мне было не так страшно. А этот ведь специально пришел...
     - Зачем,  зачем  только  я  взял  этот  нож! Он тогда бы на твоей леске
оказался...
     - Какая  разница...  Мы  оба  так  перепугались,  что  постарели лет на
десять... О Гарв, ты видел его голову?
     - Еще  бы. И никогда этого не забуду... Но послушай, Дэн, все произошло
случайно. Это течение виновато.
     - Течение!  Он  за ножом приходил, Гарв. Сам посуди, его бросили в воду
милях  в  шести  к югу от флотилии, а мы сейчас - в двух милях от той шхуны.
Мне сказали, что его обмотали куском якорной цепи.
     - Интересно,   что  он  натворил  этим  ножом...  там,  на  французском
побережье.
     - Что-нибудь  плохое.  Он,  наверно, будет носить его до судного дня, а
потом... Что ты делаешь с рыбой?
     - Выбрасываю за борт, - ответил Гарви.
     - Зачем? Нам же ее не есть.
     - Все  равно.  Пока  я  снимал  пояс, мне пришлось смотреть ему в лицо.
Свой улов можешь оставить. А мой мне ни к чему.
     Дэн промолчал, но рыбу свою все-таки выбросил.
     - Пожалуй,  лучше  поостеречься,  -  пробормотал он наконец. - Отдал бы
свои  деньги  за  месяц,  только  бы  этот  туман  поднялся.  В тумане такое
случается,  чего  в  ясную  погоду и не представишь - разные там привидения,
водяные...  Знаешь,  а  хорошо,  что он приплыл, а не пришел по воде. А ведь
мог и прийти...
     - Перестань,  Дэн!  Он  сейчас как раз под нами. Как бы я хотел быть на
шхуне, пусть даже от дядюшки Солтерса попадет.
     - Нас  скоро начнут разыскивать. Дай-ка мне дудку. - Дэн взял оловянный
рожок, но дуть в него не стал.
     - Давай, давай! - торопил его Гарви. - Не оставаться же здесь на ночь.
     - Ну  да,  а  вдруг  этот услышит... Мне один рыбак рассказывал, что он
как-то  ходил на шхуне, на которой боялись созывать лодки рожком, потому что
ее  бывший  шкипер  напился  и  утопил  своего  юнгу,  и с тех пор этот юнга
подплывает к самому борту и кричит вместе со всеми: "Лодка, лодка!"
     - Лодка! Лодка! - раздался приглушенный туманом голос.
     Ребята попадали на дно, а рожок вывалился у Дэна из рук.
     - Постой! - воскликнул Гарви. - Да это же наш кок.
     - И  чего это меня угораздило вспомнить эту дурацкую басню, - проворчал
Дэн. - Конечно, это доктор!
     - Дэн! Дэнни! Ау-у-у, Дэн! Гарв! А-у-у, Гарви!
     - Мы  здесь!  -  закричали  оба  мальчика.  Они услышали стук весел, но
блестящее  и  вспотевшее  лицо кока увидели, только когда он выплыл прямо на
них.
     - Что стряслось? - спросил он. - Дома вам попадет.
     - Только  этого нам не хватало. Мы тут мучаемся, а они... - сказал Дэн.
- Домой бы добраться, а там будь что будет. Ну и в компанию мы попали, док.
     И он рассказал коку, что с ними приключилось.
     - Точно!  Он  за своим ножом приходил. - Это было все, что сказал потом
кок.
     Никогда  прежде  маленькая,  качающаяся "Мы здесь" не казалась им такой
по-домашнему  уютной,  как  теперь,  когда  кок,  родившийся  и  выросший  в
туманах,  подвез  их  к ее борту. Из рубки лился теплый, приятный свет, а из
камбуза  до  них  донесся  привлекательный  запах  еды;  голоса Диско и всех
остальных  -  все  были  живы  и здоровы - звучали божественно, хоть все они
обещали  задать  им  основательную  трепку. Но кок оказался великим мастером
стратегии.  Он  не  стал  поднимать  лодку  на  борт,  пока  не поведал им о
приключениях  мальчиков,  а  Гарви он отвел роль талисмана, который способен
спасти  от  любых напастей. Так что в конце концов мальчиков приняли на борт
как  настоящих  героев  и вместо обещанной трепки их со всех сторон засыпали
вопросами.  Малыш  Пенн  произнес  целую  речь  о  вреде  предрассудков;  но
общественное  мнение  выступило  против  него  и  за Длинного Джека, который
почти  до  полуночи  сыпал  устрашающими  историями о привидениях. Под их-то
влиянием   никто,  кроме  Солтерса  и  Пенна,  и  словом  не  обмолвился  об
"идолопоклонничестве",  когда кок поставил на доску зажженную свечу, положил
на  нее  кусок  замешенного  на  воде  теста, насыпал щепотку соли и опустил
доску  на  воду  со  стороны  кормы  на  случай, если француз не успокоился.
Свечку  зажег  Дэн,  потому  что пояс купил он, а кок бормотал заклинания до
тех пор, пока прыгающий язычок пламени не исчез вдали.
     Когда  они,  отстояв  вахту,  улеглись  на  своих койках, Гарви спросил
Дэна:
     - Ну так как насчет прогресса и католических предрассудков?
     - Ха!  Будь  спокоен,  я  прогрессивный не меньше других. Но когда дело
доходит  до  того, что какой-то мертвый француз из-за тридцатицентового ножа
до  смерти  пугает  двух несчастных мальчиков, тогда, извини меня, я целиком
полагаюсь на кока. Не доверяю я иностранцам - ни живым, ни мертвым.
     На  следующее  утро  всем, кроме кока, было неловко из-за вчерашнего, и
они работали с удвоенной энергией, изредка ворча друг на друга.
     "Мы  здесь"  шла  нос  к  носу с "Пэрри Норман", соревнуясь, кто из них
наловит  больше рыбы. Дело дошло до того, что остальные шхуны разделились на
два  лагеря,  заключая  пари  на  табак  за ту или другую. Экипаж обеих шхун
работал  от  зари  до  зари,  то  вытаскивая из воды рыбу, то на разделке, и
засыпал  прямо  на  месте.  Даже  коку  пришлось перебрасывать рыбу, а Гарви
отправили в трюм подавать соль.
     Шхуне  "Пэрри  Норман"  не  повезло: один из членов ее экипажа растянул
себе  ногу,  и  "Мы  здесь"  победила.  Гарви представить себе не мог, как в
трюме  поместится  хоть еще одна рыбина, но Диско и Том Плэтт все находили и
находили  для  нее  место  и  прессовали  ее большими камнями из балласта, и
каждый  раз оставалось работы "еще на денек-другой". Диско скрыл от них, что
соль  кончилась.  Он  просто  пошел  в  помещение  рядом  с  рубкой  и начал
вытаскивать  оттуда  большой  грот.  Это  было  в десять утра. К двенадцати,
когда  они поставили грот и топсель, к шхуне стали подходить завидовавшие их
удаче  лодки  с  других  шхун, чтобы передать домой письма. Наконец все было
готово,  на  мачту взлетел флаг - право первой шхуны, отплывающей с Отмелей,
-  "Мы  здесь"  снялась  с  якоря  и тронулась в путь. Притворяясь, будто он
хочет  услужить  тем,  кто  не  успел передать с ним письма, Диско аккуратно
повел  судно  от одной шхуны к другой. На деле он совершал победное шествие,
потому  что  пятый  год  подряд  он  доказывал,  какой он хороший мореход. В
сопровождении  гармоники  Дэна  и  скрипки  Тома Плэтта они запели волшебную
песню, которая исполняется только тогда, когда замочена вся соль:

                Йо-го-го! Йо-го-го! Передавайте свои письма!
                Вся наша соль замочена, и мы снялись с якоря!

     На  палубу  шлепнулись  последние  письма,  привязанные  к кускам угля,
глостерские  рыбаки прокричали приветы своим женам, возлюбленным и знакомым,
и  шхуна  "Мы  здесь" закончила свое музыкальное шествие по флотилии, причем
ее  паруса трепыхались подобно руке человека, посылающего друзьям прощальные
приветы.
     Гарви  скоро  обнаружил,  что  "Мы здесь", перебирающаяся со стоянки на
стоянку  под  одним  косым  парусом,  и  "Мы здесь", идущая к юго-западу под
всеми  парусами, - это две разные шхуны. Даже в "детскую погоду" штурвальное
колесо  прыгало  и  вырывалось  из  рук;  он  чувствовал, как нагруженная до
отказа  шхуна  мощно  разрезала  волны,  а от белого буруна за бортом у него
даже зарябило в глазах.
     Экипаж  шхуны  был  все  время занят парусами. Когда паруса надувались,
как  у  гоночной яхты, Дэн находился при главном топселе, переводить который
надо  было  вручную  каждый раз, когда шхуна меняла направление. В свободное
время  команда  работала на помпе, потому что спрессованная рыба давала сок,
и   от  этого  груз  не  становился  лучше.  Но  поскольку  ловить  рыбу  не
приходилось,  у  Гарви  появилась  возможность по-другому взглянуть на море.
Глубоко  осевшая  шхуна была, естественно, в самых тесных взаимоотношениях с
окружающей средой.
     Горизонт  оказывался в поле зрения лишь тогда, когда шхуну поднимало на
большой  волне,  а  обычно она шла вперед, то пробираясь силой, то суетясь и
заискивая  перед серыми, серо-синими или черными провалами волн, испещренных
поперечными   полосами   дрожащей   пены;   а   то  она  осторожно  и  мягко
прокрадывалась  по  склону  какой-нибудь  водяной  горы. Казалось, будто она
говорит:  "Ты ведь меня не тронешь, правда? Я всего лишь маленькая шхуна "Мы
здесь".  Потом  она,  хихикая  про  себя,  скатывалась со склона, пока ей не
попадалось  новое  препятствие.  Не  заметить  этого  за  долгие, долгие дни
плавания  мог  разве что отъявленный глупец и тупица. Но Гарви не был ни тем
ни  другим,  и  он стал понимать и наслаждаться холодным хором гребней волн,
опрокидывающихся  со  звуком  без  конца  рвущейся  материи;  спешкой ветра,
несущегося  по открытому пространству и гонящего багрово-синие тени облаков;
великолепным   восходом   багряного   солнца;   тем,   как   рассеивается  и
улетучивается  утренний  туман,  стена  за стеной покидающий белесый водяной
покров;  солоноватым  блеском  и сверканием луны; поцелуями дождя, падающего
на  тысячи  квадратных  миль  мертвого,  плоского пространства; тем, как все
холодно  чернеет  к  концу  дня,  и  миллионами  морщинок океана, освещенных
лунным светом, когда углегарь церемонно устремлялся к низким звездам.
     Но  интереснее  всего  становилось  тогда,  когда  под  присмотром Тома
Плэтта   обоих   мальчиков  ставили  к  штурвалу  и  шхуна  приникала  своим
подветренным  бортом  прямо  к  грохочущей синеве, а над ее брашпилем стояла
небольшая,  собственного  изготовления  радуга.  Тогда  челюсти гиков с воем
терлись  о  мачту,  шкоты  потрескивали, а паруса наполнялись ревом; а когда
шхуна  соскальзывала во впадину, она топталась, словно женщина, запутавшаяся
в  собственном  шелковом  платье, и выбиралась оттуда с намокшим до середины
кливером,  страстно  желая  поскорее  увидеть высокий сдвоенный маяк острова
Тэчерс-Айленд.
     Они  покинули  холодное  серое  море  Отмелей,  и  им  стали попадаться
лесовозы,   направляющиеся  в  Квебек  через  пролив  Святого  Лаврентия,  и
повстречались   суда   из   Джерси,  везущие  соль  из  Испании  в  Сицилию.
Дружелюбный  северо-восточный  ветер  подхватил  их  и понес мимо восточного
маяка  острова  Сейбл-Айленд,  на  который Диско не стал заглядываться, мимо
отмелей  Уэстерн и Ле-Хейв и нес их до северной кромки отмели Джорджес-бэнк.
Здесь шхуна вышла на глубокую воду и весело побежала вперед.
     - Меня  к Хэтти тянет, - откровенничал Дэн с Гарви. - К Хэтти и к маме.
А  ты  в  следующее  воскресенье  наймешь  мальчишку плескать водой на окна,
чтобы  тебе  лучше  спалось.  Ты,  наверно,  с  нами  побудешь, пока твои не
приедут. Чего тебе больше всего хочется на суше?
     - Горячей  ванны?  - предположил Гарви. Его брови были совсем белыми от
соли.
     - Верно,  неплохо,  только  ночная  сорочка лучше. Я мечтаю о ней с тех
пор,  как мы свернули грот. Ведь в ней можно пошевелить пальцами ног... Мама
мне  новенькую  купила и постирала, чтобы мягче была. Домой, Гарви! Мы почти
дома,  Гарв!  Дома!  По  воздуху  чувствую. Мы подходим к теплу; уже берегом
пахнет. Интересно, поспеем мы к ужину или нет. Немного портвейну...
     Паруса  решительно  захлопали  и  обвисли  в душном воздухе, а глубокая
океанская  синева  разгладилась и стала маслянистой на вид. Вместо желанного
ветра  пошел  дождь,  и его остроконечные струи пузырили воду и стучали, как
барабан, а затем раздался гром и сверкнула августовская молния.
     Мальчики  разлеглись  на  палубе,  подставив дождю голые руки и ноги, и
вслух  мечтали  о  том,  что бы они съели на ужин на суше, так как берег уже
был  хорошо виден. Рядом с ними прошло небольшое судно из Глостера, и на его
носу  в  небольшой  кабине  стоял человек, лысая голова которого блестела от
дождя, и потрясал гарпуном для ловли меч-рыбы.
     - Полный  порядок  на  борту!  -  закричал  он жизнерадостно, будто нес
вахту  на  огромном  лайнере.  -  Диско,  Вувермен ждет вас! А где остальные
шхуны?
     Диско  прокричал  ответ, и они пошли дальше, а над ними грохотала дикая
летняя  гроза,  и  со  всех  сторон одновременно над мысами сверкали молнии.
Из-за   них   низкая   цепь   холмов   вокруг   глостерской  гавани,  остров
Тен-Паунд-Айленд,  сараи для хранения рыбы и прерывистая линия крыш домов, а
также  весь  рангоут  и  каждый  бакен  на  воде  то  высвечивались, как при
слепящей  фотовспышке,  то  исчезали  по дюжине раз в минуту, а "Мы здесь" в
это  время  медленно  шли  вперед  с  начинающимся  приливом,  а  позади нее
тоскливо  стонал буй-ревун. Затем после нескольких особенно зловещих вспышек
сине-белого  пламени  гроза постепенно утихла, громыхнув напоследок пушечным
залпом, от которого задрожали сами небеса, и установилась полная тишина.
     - Флаг,  флаг!  - воскликнул вдруг Диско. - Отто! Приспустить флаг, нас
уже видно с берега!
     - Начисто забыл! Но он ведь не из Глостера?
     - Здесь девушка живет, на которой этой осенью он хотел жениться.
     - Храни  ее  господи!  -  пробормотал  Длинный  Джек  и  приспустил  их
маленький  флажок  в память об Отто, которого три месяца назад снесло волной
во время шторма неподалеку от Ле-Хейв.
     Диско  смахнул  с  глаз  слезу  и,  отдавая  приказы шепотом, повел "Мы
здесь"   к   пристани   Вувермена,   мимо   пришвартованных  буксиров,  и  с
иссиня-черных  пирсов до них доносились приветствия ночных сторожей. За этой
темнотой  и  таинством  шествия  Гарви  снова почувствовал, как его окружает
земля  с  тысячами  ее спящих жителей, и запах земли после дождя, и знакомые
звуки  маневрового  паровоза, покашливающего про себя на товарном дворе... И
от  всего  этого у него забилось сердце и пересохло во рту, когда он стоял у
фока.  Они  слышали  храп  вахтенного  на  маячном  буксире, приткнувшемся в
темном  провале, по обеим сторонам которого тускло мерцали две лампы. Кто-то
проснулся  и с ворчанием бросил им конец, и они пришвартовались к молчаливой
пристани,  по  обе стороны которой стояли громадные, крытые железом склады с
их теплой пустотой; здесь они и стали, не издавая ни звука.
     Гарви  сел  возле  штурвала  и  разрыдался  так,  будто его сердце было
готово  разорваться,  а в это время какая-то высокая женщина, сидевшая возле
весов,  спрыгнула в шхуну и стала целовать Дэна в щеки. Это была его мать, и
она  разглядела  "Мы  здесь" при вспышке молнии. Она не обратила внимания на
Гарви,  а когда он немного пришел в себя, Диско рассказал ей, как он попал к
ним.  Потом,  когда  уже  начало  светать,  они пошли в дом Диско, и пока не
открылся  телеграф и он не отправил своим родным телеграмму, Гарви Чейн был,
наверно,  самым  несчастным  мальчиком  во всей Америке. Но самым любопытным
было то, что ни Диско, ни Дэн не осуждали его за слезы.
     Вувермен  не  соглашался  на цены Диско, и тот, зная, что "Мы здесь" по
крайней  мере  на неделю опередила остальные суда, дал ему несколько дней на
размышления.  Все  это время экипаж шхуны слонялся по улицам, а Длинный Джек
из  принципа,  как он сказал, остановил на улице трамвай и не пропускал его,
покуда  кондуктор не согласился прокатить его бесплатно. Что до Дэна, то он,
полный  таинственности,  расхаживал,  задрав  кверху свой веснушчатый нос, и
ужасно дерзил своим родным.
     - Дэн,  мне  придется  тебя  выпороть, если ты будешь себя так вести, -
задумчиво сказал Троп. - С тех пор как мы пришли, ты стал просто несносным.
     - Будь  он  моим сыном, я бы давно его выпорол, - недовольно проговорил
дядюшка Солтерс, который вместе с Пенном остановился в доме Тропа.
     - Ого!   -  отозвался  Дэн,  шастая  по  двору,  готовый  при  малейшем
приближении  противника  перескочить  через забор. - Отец, ты можешь думать,
что  тебе  угодно,  но помни: я тебя предупредил. Я - твоя плоть и кровь! Не
моя  вина,  что  ты  ошибся  в  своем  суждении;  придет время, и я выйду на
палубу,  чтобы  полюбоваться  тобой.  Что  до  вас,  дядюшка  Солтерс, то не
торопитесь  и  увидите сами. Вас перепашут, как этот чертовский клевер, а я,
Дэн  Троп,  я буду процветать, как зеленое дерево, потому что я-то как раз и
не ошибся.
     Диско  важно  курил  трубку  во  всем  своем  сухопутном  величии  и  в
прекрасных теплых шлепанцах.
     - Ты  становишься  таким  же  ненормальным,  как бедный Гарв. Ходите на
пару,  и хихикаете, и перемигиваетесь, и толкаете друг друга под столом так,
что в доме покою от вас не стало, - сказал он.
     - Еще меньше будет... кое-для кого, - ответил Дэн. - Вот увидите.
     Они  с Гарви поехали на трамвае в восточный Глостер. Там они пробрались
сквозь  кусты  к самому маяку, улеглись на большие красные валуны и хохотали
до  упаду.  Гарви показал Дэну телеграмму, и оба поклялись хранить молчание,
пока орех не расколется сам собой.
     - Родные  Гарви?  -  с  каменным лицом сказал как-то Дэн после ужина. -
Стоит  ли  о  них говорить, раз до сих пор они и знать о себе не дали. У его
отца какая-то лавка на Западе. Долларов пять, может, он тебе и даст.
     - Ну,  что я вам говорил? - торжествовал Солтерс. - Так что не очень-то
задирай нос, Дэн.


                                  Глава IX

     Какие  бы  у  него  ни  были личные переживания, мультимиллионер, как и
всякий  деловой  человек,  должен  прежде  всего  заниматься  делами.  Гарви
Чейн-старший  отправился  на восток в конце июня и застал свою жену в полном
расстройстве;  она  почти потеряла рассудок и днем и ночью вспоминала, как в
серых  волнах  утонул  ее  сын.  Муж окружил ее врачами, опытными сиделками,
массажистками  и  даже  знахарками,  но все было бесполезно. Миссис Чейн все
время  лежала  в постели и стонала или часами, не переставая, рассказывала о
своем  сыне, если было кому слушать. Надежды у нее не осталось никакой, да и
кто  теперь  мог внушить ее? Сейчас ей нужно было знать лишь одно: больно ли
человеку,  когда  он тонет. И ее мужу пришлось все время следить, как бы она
не  захотела испробовать это на себе. О своих переживаниях он говорил мало и
даже  не  представлял  их  глубину,  пока однажды не поймал себя на том, что
обратился  к  календарю на письменном столе со словами: "Какой смысл в такой
жизни?"
     Он,  бывало,  тешил  себя  приятной мыслью, что в один прекрасный день,
когда  он  окончательно приведет в порядок свои дела и когда его сын окончит
колледж,  он  допустит  сына  к  своему сердцу и введет его в свои владения.
Тогда  этот  мальчик,  утверждал  он, как все занятые отцы, мгновенно станет
его  компаньоном,  партнером  и  союзником,  и  последуют  великолепные годы
великих  проектов,  которые  они осуществят вместе - опыт и молодой задор. А
теперь  его  сын  мертв - пропал в море, как какой-нибудь матрос с одного из
кораблей  Чейна,  перевозящих  чай;  его жена умирает, а его самого осаждают
полчища  женщин,  врачей,  сестер  и  слуг,  его,  доведенного  до крайности
капризами  несчастной,  больной жены. Из-за всего этого у него не было сил и
желания бороться со своими многочисленными конкурентами.
     Он  сидел  на веранде своего нового дома в Сан-Диего между секретарем и
машинисткой,  которая  выполняла  также  обязанности  телеграфистки,  и  без
всякой  охоты  занимался своими обычными делами. Чейн раздумывал, во что ему
обойдется  закрытие  всех  своих  предприятий.  У  него было множество акций
страховых  компаний,  он  мог  купить  себе  королевскую  пожизненную ренту,
проводя  время то в одном из своих домов в Колорадо, то в узком кругу друзей
где-нибудь  в  Вашингтоне  или  на  островах  Южной  Каролины,  мог забыть о
проектах, из которых ничего не получилось. С другой стороны...
     Стук  машинки прекратился. Девушка смотрела на секретаря, лицо которого
побелело. Он протянул Чейну телеграмму, пришедшую из Сан-Франциско:
     "Подобран  рыболовной  шхуной  "Мы  здесь"  когда упал с парохода очень
хорошо  рыбачил  Отмелях  все  отлично  жду  денег или указаний в Глостере у
Диско Тропа телеграфируй что делать и как мама Гарви Н. Чейн".
     Отец  выронил  телеграмму, опустил голову на крышку письменного стола и
тяжело  задышал.  Секретарь  побежал  за  врачом  миссис  Чейн, но когда тот
пришел, Чейн расхаживал по веранде взад и вперед.
     - Что...  что  вы об этом думаете? Возможно ли такое? Что это значит? Я
не могу себе этого представить, - допытывался он у врача.
     - А  я  могу,  - ответил доктор. - Я теряю семь тысяч долларов в год...
Вот  и  все.  -  Он  подумал о своей нелегкой работе в Нью-Йорке, которую он
оставил ради Чейна, и со вздохом возвратил ему телеграмму.
     - Значит, вы ей скажете? А вдруг это обман?
     - Чего  ради?  -  спокойно  возразил  доктор.  - Очень легко проверить.
Несомненно, это ваш мальчик.
     Вошла  горничная-француженка, уверенно, как незаменимый человек, услуги
которого стоят больших денег.
     - Миссис Чейн просит вас немедленно прийти. Она думать, ви больной.
     Владелец  тридцати  миллионов  покорно  склонил  голову и последовал за
Сюзанной,  а  с  верхней  площадки широкой, белого дерева лестницы доносился
высокий, тонкий голос:
     - В чем дело? Что случилось?
     Вопль   эхом   пролетел  по  всему  дому,  когда  муж  рассказал  ей  о
телеграмме.
     - Ну,  это  не  страшно, - спокойно сказал доктор машинистке. - Когда в
романах  пишут,  что  радость  не  убивает,  это,  пожалуй,  единственное из
области медицины, в чем не ошибаются, мисс Кинзи.
     - Я знаю, но извините, у нас масса работы.
     Мисс  Кинзи  была  родом  из  Милуоки и отличалась прямотой суждений, к
тому  же  ее  симпатии  были  на  стороне секретаря. А секретарь внимательно
рассматривал огромную карту Америки, висевшую на стене.
     - Милсом,  мы  немедленно отправляемся. Вагон доставить прямо в Бостон!
Организуйте стыковки! - прокричал сверху Чейн.
     - Я так и думал.
     Секретарь  повернулся  к  машинистке,  и их глаза встретились (из этого
родилась  новая история, но к настоящей она отношения не имеет). Она глядела
на  него  вопросительно,  будто  сомневалась,  справится ли он с задачей. Он
подал  ей знак перейти к телеграфу Морзе, подобно генералу, вводящему войска
в  бой.  Затем  он  артистично  провел  рукой  по своим волосам, поглядел на
потолок  и  приступил  к  работе,  а  белые  пальцы мисс Кинзи легли на ключ
телеграфного аппарата.
     - "К.-Г.  Уэйду, Лос-Анжелес..." "Констанс" в Лос-Анжелесе, верно ведь,
мисс Кинзи?
     - Да, - кивнула мисс Кинзи, а секретарь посмотрел на часы.
     - Готовы?   "Пришлите   салон-вагон   "Констанс"   сюда  и  организуйте
отправление  специального  отсюда  в  воскресенье,  чтобы  выйти  на  дорогу
"Нью-Йорк лимитед" в следующий вторник".
     Пип-пип-пип! - стучал аппарат.
     - А быстрее нельзя?
     - Не   по   такой   дороге.  Отсюда  до  Чикаго  им  потребуется  часов
шестьдесят.  Они  ничего  не  выиграют, если поедут на специальном дальше на
восток...   Готовы?  "Организуйте  транспортировку  "Констанс"  в  Нью-Йорк,
Олбани  и  Бостон. Мне необходимо быть в Бостоне вечером в среду. Обеспечьте
сквозное  движение.  Телеграфировал  также Каниффу, Туси и Барнсу". Подпись:
"Чейн".
     Мисс Кинзи кивнула, а секретарь продолжал:
     - Так  вот.  Теперь  пошлем  телеграммы  Каниффу,  Туси  и  Барнсу.  Вы
когда-нибудь  бывали  в  Нью-Йорке,  мисс  Кинзи?  Ничего,  еще  съездите...
Готовы?
     - В  Нью-Йорке  я  не  была,  но  знаю,  что это такое, - ответила мисс
Кинзи, тряхнув прической.
     - Простите...  Значит, так: мы дали знать в Бостон и Олбани. Прибытие в
девять пять в среду. Итак, кажется, все.
     - Великолепно,  -  сказала мисс Кинзи, восхищенно глядя на него. Такого
мужчину она понимала и ценила.
     - Да,  неплохо,  -  скромно признался Милсом. - Другой бы на моем месте
часов   тридцать  порастерял  да  еще  неделю  потратил,  чтобы  разработать
маршрут.
     - Что  верно,  то верно, - сказала она, приходя в себя. - Но все-таки о
мальчике вы позабыли. Не дать ли и ему телеграмму тоже?
     - Я спрошу.
     Когда  он  вернулся  с  телеграммой  для  Гарви,  в которой отец просил
встретить  его  в  Бостоне  в  определенное время, он увидел, что мисс Кинзи
заливается  от  смеха,  склонившись  над  машинкой.  Милсом  тоже засмеялся,
потому что из Лос-Анжелеса пришла паническая телеграмма такого содержания:
     "Сообщите в чем дело. Все в полном недоумении и растерянности".
     Через   десять   минут  пришло  сообщение  из  Чикаго:  "Если  раскрыто
преступление  века, не забудьте вовремя сообщить друзьям. Наши газеты готовы
поместить материал".
     В  довершение  всего пришла телеграмма из города Топека (даже Милсом не
мог  сказать, какое отношение имел к этому Топека): "Полковник не стреляйте.
Мы к вашим услугам".
     Прочтя   эти   сообщения,  Чейн  мрачно  усмехнулся,  увидев,  что  его
противники сбиты с толку.
     - Они  решили,  что  мы  ступили  на тропу войны. Милсом, сообщите, что
сейчас  нам  пока не до этого. Скажите им, в чем дело. Вам с мисс Кинзи тоже
придется  поехать,  хоть  я  и не думаю, чтобы мы по пути занимались делами.
Скажите им правду... на сей раз.
     Так  и  было  сделано.  Мисс  Кинзи  отстучала  сообщение,  а секретарь
добавил  историческую  фразу:  "Пусть  наступит  мир". И в двух тысячах миль
отсюда    представители   различных   железнодорожных   компаний   вздохнули
свободнее.  Чейн  отправляется  за  сыном, который каким-то чудом отыскался.
Медведь  ищет  своего  медвежонка,  а  не  рыщет за добычей. И суровые люди,
вытащившие  было  ножи,  чтобы защищать свое богатство, убрали оружие прочь,
чтобы  пожелать  ему удачи, а полдюжины ударившихся в панику маленьких дорог
подняли  головы и заговорили о том, какие кары были уготованы Чейну, не реши
он заключить мир.
     Теперь,   когда   все   успокоились,   наступила   горячая   пора   для
телеграфистов, потому что города и люди спешили на помощь Чейну.
     Из  Лос-Анжелеса  сообщили  в  Сан-Диего и Барстоу, что машинисты Южной
Калифорнии  поставлены  в  известность  и  находятся в полной готовности; из
Барстоу  послали  телеграммы  во  все пункты по пути следования специального
поезда   до  самого  Чикаго.  Локомотив,  вагон  для  паровозной  бригады  и
великолепный,  с  золотой отделкой салон-вагон "Констанс" будут без задержки
"переправлены"  через  расстояние  в  две тысячи триста пятьдесят миль. Этот
состав  будут обслуживать раньше всех остальных ста семидесяти семи поездов;
все  их  бригады  и  машинисты  должны  быть  извещены  об этом. Потребуется
шестнадцать  локомотивов,  столько  же  машинистов  и  помощников, все самые
опытные  и  надежные. На замену локомотива отводится две с половиной минуты,
на заправку - водой - три, на погрузку угля - две минуты.
     "Предупредить  всех, что Гарви Чейн очень спешит, - кричали телеграммы.
-  Состав пойдет со скоростью сорока миль в час, и начальники участков дорог
будут  лично сопровождать его до границы своего участка. Зеленую улицу Чейну
от Сан-Диего до Чикаго, ибо он очень спешит".
     По  представлениям  привыкших  к просторам жителей Запада (хоть слышать
это  не  по  душе  обоим  городам), Чикаго и Бостон стоят неподалеку друг от
друга,  и  некоторые  железные  дороги  стараются  поддерживать эту иллюзию.
Железнодорожная  компания  "Нью-Йорк  лимитед"  мигом доставила "Констанс" в
Буффало,  а оттуда другая нью-йоркская фирма (на остановках в салон заходили
известные  магнаты  с  седыми  бакенбардами и золотыми брелоками на цепочках
часов,  чтобы  накоротке  поговорить  с  Чейном  о  делах) элегантно вкатила
"Констанс"  в Олбани, откуда состав прибыл в Бостон, совершив путешествие от
одного  океанского  побережья  до  другого в рекордное время: семьдесят семь
часов  тридцать  пять минут, или за трое суток и пять с половиной часов. Там
их ждал Гарви.
     После  сильных  переживаний  большинство  взрослых и все мальчишки, как
правило,  испытывают  ужасное  чувство  голода. Семейство Чейнов праздновало
возвращение  блудного  сына  за задернутыми занавесками, позабыв обо всем от
счастья,  а  мимо них с ревом проносились поезда. Гарви ел, пил и не умолкая
рассказывал  о  своих  приключениях, а когда его рука оказывалась свободной,
ею  тотчас  овладевала  его  мать.  На  открытом  морском  воздухе его голос
погрубел,  ладони  стали  жесткими  и  твердыми,  и  все  руки  были покрыты
шрамами;  его  резиновые  сапоги и шерстяная куртка насквозь пропахли густым
запахом трески.
     Отец,  умевший  разбираться  в людях, пристально на него смотрел. Он не
знал,  какие тяготы выпали на долю его сына. Вообще он поймал себя на мысли,
что   очень   мало   знает   его.   Но  он  отчетливо  помнил  недовольного,
слабохарактерного  юношу,  который  развлекался  тем,  что  "поносил  своего
старика",  доводил  мать  до  слез и изобретательно потешался над прислугой,
именно  такого  юношу  он  помнил.  Но  этот  крепко сбитый молодой рыбак не
кривлялся,  смотрел на него прямым, чистым и смелым взглядом, и в голосе его
отчетливо  и  неожиданно звучало уважение. И еще было в нем нечто такое, что
говорило,  что  перемена  эта  не  случайная и что теперь Гарви всегда будет
таким.
     "Кто-то  поработал над ним, - подумал Чейн. - Констанс никогда бы этого
не добилась. И Европа ли подействовала бы на него лучше".
     - Но  почему  ты  не  сказал этому Тропу, кто ты такой? - повторила его
мать, когда Гарви дважды подробно поведал свою историю.
     - Его  зовут  Диско  Троп, дорогая. И нет на море лучшего человека, чем
он.
     - Почему  ты  не велел ему доставить тебя на берег? Ты ведь знаешь, что
папа озолотил бы его.
     - Знаю.  Но  он  решил,  что я ненормальный. К сожалению, я обозвал его
вором, когда не нашел в кармане своих денег.
     - В  ту  ночь... матрос нашел их возле флагштока, - расплакалась миссис
Чейн.
     - Тогда  все  ясно.  И Троп нисколько не виноват. Я лишь сказал, что не
буду  работать - на шхуне-то! - и он стукнул меня по носу, и из меня потекла
кровь, как из поросенка.
     - Мой бедняжка! Они, наверно, так над тобой издевались...
     - Не совсем. Ну, а после этого я кое-что понял.
     Чейн  хлопнул  себя  по  ноге  и  рассмеялся.  Похоже, что его заветным
мечтам суждено сбыться. Он никогда не видел у Гарви такого выражения глаз.
     - Старик  платил  мне  десять  с  половиной  долларов  в  месяц; пока я
получил  только  половину.  Мы  работали  с  Дэном  и подавали рыбу. Мужскую
работу  я еще не могу выполнять. Но умею обращаться с лодкой почти как Дэн и
не  трушу  в  тумане...  почти;  а  при небольшом ветре умею править шхуной.
Почти  научился наживлять перемет и, конечно, знаю весь такелаж; а рыбу могу
кидать  сколько  угодно.  И  я  покажу вам, как процеживать кофе через кусок
рыбьей  кожи,  и...  дайте  мне  еще  чашку,  пожалуйста.  В общем, вам и не
снилось, сколько всего надо переделать за десять с половиной в месяц.
     - Я начинал с восьми с половиной, сын, - заметил Чейн.
     - Правда? Вы никогда мне об этом не говорили, сэр.
     - А  ты  и  не  спрашивал,  Гарв.  Когда-нибудь  я  тебе расскажу, если
захочешь... Попробуй фаршированную оливку.
     - Троп  говорит,  что самое интересное на свете - это узнать, чем живет
человек.  Очень  приятно  снова  есть  настоящую  еду.  Правда,  нас кормили
хорошо.  Лучший  кофе  на  Отмелях.  Диско кормил нас по высшему разряду. Он
отличный  человек.  А  Дэн  - его сын. Дэн - мой товарищ. И еще есть дядюшка
Солтерс  со  своими  удобрениями, и он все читает Иосифа. Он все еще считает
меня  ненормальным.  И  бедняга  Пенн,  который и правда ненормальный. С ним
нельзя  говорить  о  Джонстауне,  потому что... О, вы должны познакомиться с
Томом  Плэттом,  и  Мануэлем, и Длинным Джеком. Меня спас Мануэль. Жаль, что
он  португалец. Он плохо говорит по-английски, но зато играет как! Он видел,
как меня понесло по волнам, и вытащил меня из воды.
     - Боюсь,  что  твоя нервная система окончательно расстроена, - вставила
миссис Чейн.
     - Отчего,  мама?  Я работал, как лошадь, ел, как поросенок, а спал, как
сурок.
     Это  было  слишком для миссис Чейн, которая снова представила себе, как
на  волнах  качается  мертвое тело, и она удалилась в свою половину. А Гарви
свернулся  калачиком  возле  отца  и  стал  говорить  ему, как он обязан тем
людям.
     - Можешь  не сомневаться, я сделаю для них все, что в моих силах, Гарв.
Похоже, что это приличные люди.
     - Самые  лучшие  во флотилии, сэр. Спросите в Глостере, - сказал Гарви.
-  Но  Диско  считает,  что  от  сумасшествия вылечил меня он. Только Дэну я
рассказал  все.  И  о  вагоне, и обо всем, но я не совсем уверен, что он мне
верит.  Вот  бы  поразить  их  завтра. Скажите, а "Констанс" может поехать в
Глостер?  Маме  все  равно  нельзя  сейчас ехать домой, а нам до завтра надо
разделаться  с  рыбой.  Ее  покупает  Вувермен.  Понимаете,  в  этом году мы
первыми  пришли  с  Отмелей,  и  нам платят по четыре доллара пять центов за
квинтал. Мы тянули, пока он не согласился. А теперь надо торопиться.
     - Значит, завтра тебе надо работать?
     - Я  обещал  Тропу.  Я  -  у  весов. У меня даже записи с собой. - Он с
таким  важным видом посмотрел на замусоленный блокнот, что его отец невольно
хмыкнул.  - Осталось не больше трех... нет, двести девяносто четыре или пять
квинталов, по моим данным.
     - Найми кого-нибудь вместо себя, - нарочно предложил Чейн.
     - Не  могу,  сэр.  Я  вел  список  на  шхуне. Троп считает, что я лучше
соображаю в цифрах, чем Дэн. Троп страшно справедливый человек.
     - Ну, а если я не отправлю "Констанс" сегодня ночью, как ты поступишь?
     Гарви взглянул на часы, показывавшие одиннадцать двадцать.
     - Тогда  я  просплю  здесь  до  трех  утра  и  поспею на четырехчасовый
товарный. Обычно нас, рыбаков, возят на нем бесплатно.
     - Идея  неплохая.  Но,  думаю, нам удастся доставить туда "Констанс" не
позднее твоего товарного состава. А сейчас иди лучше спать.
     Гарви  растянулся  на  диване,  сбросил свои сапоги и уснул, прежде чем
его  отец успел заслонить свет электрических лампочек. Чейн разглядывал юное
лицо,  на  которое  падала тень от руки, закинутой за голову, и, кроме всего
прочего, подумал, что, пожалуй, он был не слишком внимательным отцом.
     - Человек  не  знает, когда он рискует больше всего, - сказал он сам по
себе.  -  Может  быть,  то,  что  с  ним случилось, страшнее гибели. Но я не
думаю... Конечно, нет. А если так, то я буду вечно обязан Тропу, вот и все.
     Утром  в  окна  ворвался  свежий  морской бриз, и "Констанс" уже стояла
между товарными составами в Глостере. Гарви отправился по своим делам.
     - Но  он  может  опять  упасть за борт и утонуть, - печально промолвила
миссис Чейн.
     - Пойдем  посмотрим  и, если надо, бросим ему конец. Ты ведь никогда не
видела, чтобы он зарабатывал себе на жизнь, - ответил ей Чейн.
     - Какая нелепость! Можно подумать, что ему это надо...
     - Это надо тому, кто его нанял. И он, пожалуй, прав.
     Минуя  магазины,  торгующие  рыбацкими  дождевиками,  они направились к
пристани  Вувермена, над которой торчали мачты "Мы здесь" с ее развевающимся
флагом.  Диско  стоял у главного люка, отдавая распоряжения Мануэлю, Пенну и
дядюшке  Солтерсу,  орудовавшим талями. Дэн подавал на борт корзины, которые
наполняли  Длинный Джек и Том Плэтт, а Гарви с блокнотом в руках представлял
интересы шкипера возле весов, установленных на кромке пирса.
     - Готова! - раздался голос снизу.
     - Вира! - командовал Диско.
     - Давай! - кричал Мануэль.
     - Есть! - подхватывал Дэн, заводя корзину за борт.
     Потом Гарви звонко и отчетливо выкрикивал вес очередной корзины.
     Когда  была  отгружена  последняя корзина рыбы, Гарви отчаянным прыжком
перебрался  с  пирса на шхуну, чтобы вручить Диско свой блокнот, и выкрикнул
напоследок:
     - Двести девяносто два и пустой трюм!
     - Сколько всего, Гарви?
     - Восемь  шестьдесят пять. Три тысячи шестьсот семьдесят шесть долларов
с четвертью. Я б от доли не отказался...
     - Что  ж,  было  бы  неверно  сказать, что ты ее не заслужил, Гарви. Не
сходишь ли к Вувермену со своей бухгалтерией?
     - Кто  этот  мальчик?  -  спросил  Чейн  Дэна, давно привыкшего к самым
нелепым вопросам со стороны этих бездельников, приезжающих сюда на лето.
     - Что-то  вроде  нашего  пассажира,  - последовал ответ. - Мы подобрали
его  на  Отмелях.  Говорит, что снесло с пассажирского парохода. К рыбацкому
делу теперь привыкает.
     - Хлеб-то свой он отрабатывает?
     - Ага...  Отец,  тут один хочет знать, отрабатывает ли Гарви свой хлеб.
Не хотите ли подняться на борт? Для нее мы поставим трап.
     - Я  бы  очень  хотел.  И  тебе,  мать,  не помешает увидеть все своими
глазами.
     Женщина,  которая  еще  неделю  назад  едва  могла  оторвать  голову от
подушки,  неловко  поднялась  по  трапу  и стояла, пораженная, на носу шхуны
среди царившего там беспорядка.
     - Вас вроде Гарви интересует?
     - Да, пожалуй...
     - Неплохой  парень  и  довольно  послушный...  Слышали,  как  он  здесь
оказался?  По-моему,  у  него  было нервное расстройство или же он стукнулся
головой  обо  что-то,  когда  мы  его  вытащили  на борт. Сейчас он в полном
порядке...  Да,  это  наша  кают-компания.  Пожалуйста,  входите, хоть здесь
страшный  беспорядок...  А  вон  на  трубе его цифры: это он наши координаты
записывал.
     - Он  здесь  спал? - спросила миссис Чейн, сидевшая на желтом рундуке и
глядевшая на неубранные койки.
     - Нет.  Его  место  в  носовом  кубрике.  Не  могу сказать о нем ничего
плохого,  кроме  разве  того,  что он на пару с моим сыном таскал из камбуза
пончики, когда им было положено спать.
     - Гарви  вел  себя  примерно,  -  вступил дядюшка Солтерс, спускаясь по
трапу.  -  Только  вот  сапоги  мои  он  забросил  на мачту, да и к тем, кто
побольше  его  знает,  особенно  в  фермерском  деле, относится не больно-то
уважительно; но во всем этом Дэн виноват.
     А   тем  временем  Дэн,  которому  Гарви  еще  утром  сделал  несколько
прозрачных намеков, исполнял на палубе воинственный танец.
     - Том!  Том! - прошептал он в люк. - Пришли его родители, а отец еще не
смекнул,  и  они  толкуют  в  рубке. Она красотка, а он, по виду, и есть тот
богач, о котором твердил Гарв.
     - Боже  правый!  -  воскликнул  Длинный Джек, выбираясь на палубу, весь
перемазанный  солью и в рыбьей чешуе. - Ты, никак, знал, что вся эта история
про упряжку и все прочее правда?
     - Конечно,  с самого начала, - ответил Дэн. - Пошли посмотрим, как отец
ошибается в своих суждениях.
     Предвкушая  удовольствие,  они  вошли в рубку как раз тогда, когда Чейн
сказал:
     - Я рад, что у него такой характер, потому что... это мой сын.
     У  Диско  отвисла  челюсть  - Длинный Джек потом клялся, что он слышал,
как  она щелкнула, - и он поочередно с изумлением переводил взгляд с мужчины
на женщину.
     - Четыре  дня  назад  я  получил  его  телеграмму  в  Сан-Диего,  и  мы
приехали.
     - В собственном вагоне? - спросил Дэн. - А ведь он говорил про это.
     - Да, конечно.
     Дэн  посмотрел  на  своего  отца,  весьма  неуважительно  подмигивая  и
кривляясь при этом.
     - А  еще он рассказывал, что у него есть собственная упряжка с четырьмя
пони, - сказал Длинный Джек. - Это тоже правда?
     - Возможно, - ответил Чейн. - Верно, мать?
     - Да, кажется, когда мы жили в Толедо, у него была такая тележка.
     Длинный Джек присвистнул.
     - Ого, Диско! - только и сказал он.
     - Я...  ошибся  в  своих суждениях... больше, чем рыбаки из Марблхед, -
произнес  Диско  с натугой, будто слова вытаскивали из него лебедкой. - И не
боюсь  признаться  вам,  мистер  Чейн,  что  считал мальчишку помешанным. Он
чудно говорил о деньгах.
     - Он мне рассказывал.
     - А  что  еще он вам говорил?.. Потому как я раз здорово его стукнул. -
Он бросил тревожный взгляд на миссис Чейн.
     - О да, - ответил Чейн. - И, пожалуй, это очень пошло ему на пользу.
     - Я  решил, что так надо, иначе никогда бы не сделал этого. Не думайте,
что на этом судне плохо обращаются с юнгами.
     - Я и не думаю, мистер Троп.
     Миссис  Чейн  разглядывала  лица: железное, цвета слоновой кости бритое
лицо    Диско;    обросшее   фермерской   бородкой   -   дядюшки   Солтерса;
смущенно-простоватое   -   Пенна;   спокойное,   улыбчивое   лицо   Мануэля;
восхищенную  ухмылку Длинного Джека и шрам Тома Плэтта. То были грубые лица,
по  ее  представлениям,  но  она  смотрела  на  них  глазами матери и потому
поднялась с распростертыми объятиями.
     - О,  назовите  себя,  -  сказала  миссис Чейн, чуть не плача. - Я хочу
поблагодарить и благословить вас всех.
     Диско  церемонно представил каждого по очереди. Капитан старой школы не
мог  бы  этого сделать лучше, и миссис Чейн лишь лопотала что-то бессвязное.
Поняв,  что  первым  обнаружил  Гарви  Мануэль, они едва не бросились ему на
шею.
     - Да  разве  я  мог не вытаскивать его? - объяснял бедняга Мануэль. - А
вы  сами  что бы сделали? Мы получили хороший юнга, и я очень довольный, что
он оказался ваш сын.
     - Он мне сказал, что подружился с Дэном! - воскликнула миссис Чейн.
     Дэн  и так уже покраснел, а когда она на глазах у всех поцеловала его в
обе щеки, его лицо стало пунцово-красным.
     Затем  они показали ей носовой кубрик, и она снова разрыдалась, и койки
Гарви,  и  кока-негра,  который мыл в это время плиту, и он кивнул ей, будто
своей  старой  знакомой.  Перебивая  друг друга, они рассказывали ей о своей
жизни  на  судне,  и  она  сидела,  положив  свои руки в тонких перчатках на
засаленный стол, и то смеялась дрожащими губами, то плакала навзрыд.
     - Значит, Гарви не был помешанным? - медленно произнес Пенн.
     - Слава богу, нет, - ответила жена миллионера.
     - Наверно,  ужасно  быть  сумасшедшим.  Еще страшнее, наверно, потерять
собственное  дитя.  Но  ведь  ваш  ребенок  вернулся?  Возблагодарим  за это
господа.
     - Хэлло! - крикнул Гарви, милостиво поглядывая на шхуну с пристани.
     - Я  ошибся,  Гарв. Я был неправ, - поспешно сказал Диско, подняв руку.
- Я ошибся в своих суждениях. И не надо растравлять рану.
     - Уж этим займусь я, - тихонько сказал Дэн.
     - Ты, наверно, сейчас уедешь, Гарв?
     - Не  уеду,  пока  не  получу  остаток  жалованья,  если  только  вы не
захотите отдать в придачу "Мы здесь".
     - Правильно.  Я  совсем  забыл.  -  И  Диско отсчитал причитавшиеся ему
доллары.  - Ты сделал все, что должен был сделать, Гарв, и справился со всем
так,  будто  воспитывался...  - Диско осекся: он не совсем представлял себе,
куда может завести его конец фразы.
     - Не в собственном вагоне? - ехидно предложил Дэн.
     - Пошли, я покажу его вам, - сказал Гарви.
     Чейн  остался  потолковать  с  Диско, а все остальные во главе с миссис
Чейн  отправились  в  депо.  При  виде  этой процессии французская горничная
издала   вопль  ужаса;  Гарви  же  представил  им  "Констанс"  во  всем  его
великолепии.  Все  молча взирали на тисненую кожу, серебряные ручки дверей и
поручни,  бархат  и  зеркальные  стекла,  никель,  бронзу,  кованое железо и
инкрустацию из редких пород дерева.
     - Я  ведь  вам  говорил,  ведь  я  вам  говорил!  - торжествовал Гарви,
доказав наконец свою правоту.
     А  в рубке "Мы здесь" отцы обоих мальчиков приглядывались друг к другу,
попыхивая  сигарами.  Чейн  отдавал  себе  отчет  в  том,  что  имеет дело с
человеком,  который  ни  за  что  не  возьмет  у  него  денег, и теперь ждал
удобного случая.
     - Я  ничего  такого не сделал ни вашему сыну, ни для вашего сына, разве
что  научил  его пользоваться квадрантом, - говорил Диско. - И он куда лучше
моего сына соображает в цифрах.
     - Кстати,  -  спросил  Чейн  будто  между  прочим,  - какие у вас планы
насчет вашего сына?
     Диско вынул изо рта сигару и помахал ею в воздухе.
     - Дэн  простой парень и не очень-то позволяет мне решать за него. Когда
я  уйду  в док, ему достанется это ладное суденышко. По-моему, рыбацкое дело
ему по душе. Это точно.
     - Гм, а вы когда-нибудь бывали на Западе, мистер Троп?
     - Как-то  заходил  на  судне в Нью-Йорк. К железным дорогам у меня душа
не  лежит;  да и у Дэна тоже. Мы, Тропы, держимся соленых вод. Где только мы
не бывали... по воде, конечно.
     - Вот  этого-то  я  могу  предложить  сколько душе угодно... пока он не
станет капитаном.
     - Это  как  же  так? А я-то думал, что вы вроде железнодорожный король.
Мне это Гарв рассказывал... когда я ошибся в своем суждении.
     - Все  мы  ошибаемся.  Я  подумал,  может,  вы  знаете, что у меня есть
несколько  грузовых  судов.  Ходят  из  Сан-Франциско в Йокогаму за чаем. Их
всего   шесть;   корпус   металлический,   водоизмещением   тысяча   семьсот
восемнадцать тонн каждое.
     - Противный   мальчишка!  Ни  слова  не  сказал!  О  кораблях-то  я  бы
послушал... не то что всякие небылицы о железной дороге да об упряжках.
     - А он не знал.
     - Просто эта мелочь вылетела у него из головы, верно.
     - Да  нет.  Я  ведь  захва...  то  есть получил эти корабли только этим
летом, раньше они принадлежали фирме "Морган и Макайд".
     - Боже  милостивый!  -  Диско буквально рухнул там, где стоял - прямо у
плиты.  -  Одурачили  меня  со всех сторон! Ведь Филл Эрхард, он же из наших
мест.  Шесть...  нет,  семь  лет  назад  он  уехал  отсюда  и  стал  старшим
помощником  на  "Сан-Хосе"  -  на  двадцать  шесть дней уходил в море. А его
сестра,  та и сейчас здесь живет, его письма моей старухе читает. Значит, вы
владелец "Блу Эм"?
     Чейн кивнул.
     - Знай я это, я бы сразу пригнал "Мы здесь" в порт.
     - Но Гарви это едва ли пошло бы на пользу.
     - Если  бы  я  только  знал!  Если б он только сказал про эти проклятые
суда,  я  бы  все  понял!  Никогда  не буду больше полагаться на собственные
суждения...  никогда!  А  корабли  у  вас  неплохие.  Фил  Эрхард,  уж он-то
знает...
     - Рад,  что у меня есть такая солидная рекомендация. Эрхард уже капитан
"Сан  Хосе".  Так  вот  к чему я клоню: не отдали бы вы мне Дэна на год-два?
Может, из него выйдет старший помощник. Вы бы доверили его Эрхарду?
     - Но ведь мальчишка еще совсем зеленый... Вы очень рискуете.
     - Кое-кто этого не побоялся и сделал для меня гораздо больше.
     - Не  в  этом  суть.  Послушайте,  не  буду особенно расхваливать Дэна,
потому  что  он  моя  плоть  и кровь. Одно дело Отмели, а другое - океан, уж
я-то  знаю.  Но он парень смышленный. Умеет править судном, как никто из его
сверстников,  можете мне поверить; и вообще морское дело у нас в крови. Беда
только в том, что он чертовски слаб в мореходстве.
     - Этим  займется Эрхард. Может, он один или два рейса послужит юнгой, а
потом  мы  дадим  ему  работу  посложнее.  Этой зимой он побудет с вами, а к
весне я пришлю за ним. Правда, Тихий океан далеко, и...
     - Ерунда!  Мы, Тропы, живые или мертвые, разбросаны по всему белу свету
и по всем морям, какие только есть на земле.
     - Но  я хотел бы, чтобы вы поняли - я говорю совершенно серьезно, - что
стоит  лишь вам захотеть увидеться с ним, дайте мне знать, и я позабочусь об
этом. Вам это не будет стоить ни цента.
     - Не  желаете ли вы пройтись со мной и поговорить с моей старухой? А то
я так здорово промахнулся, что уж сам себе не верю.
     Перед  белым  с  синей  канвой  домиком  Тропа  стояла  старая лодка, в
которой  росли  настурции.  Они  вошли  в  большую комнату, похожую на музей
морских  трофеев.  В  ней  сидела крупная женщина, молчаливая и печальная, с
затуманенным  взором, какой бывает у тех, кто подолгу вглядывается в морскую
мглу,  ожидая  возвращения любимых. Чейн повторил ей свое предложение, и она
нехотя дала согласие.
     - Мы  каждый  год  теряем сто человек из одного только Глостера, мистер
Чейн,  -  сказала она. - Сто юношей и мужчин, и я стала ненавидеть море, как
живое  существо.  Не  для  людей создал его бог. Ваши корабли, как я поняла,
совершают рейсы туда и обратно? Они возвращаются прямо домой?
     - Настолько  прямо,  насколько  позволяют  ветры. И я учредил премию за
скорость. Чайный лист ведь в море портится.
     - Когда  он был малышом, он, бывало, все играл в продавца магазина, вот
я  и  думала, что он пойдет по этой линии. Но как только он научился грести,
я поняла, что мне это не суждено...
     - На  них  прямые  паруса,  мать,  и  они  хорошо оснащены и сделаны из
металла. Вспомни письма Фила, что тебе читала его сестра.
     - Мне  не  приходилось  уличать Фила во лжи, но он слишком увлекающийся
человек,  как  все,  кто выходит в море. Если Дэн вам подходит, мистер Чейн,
пусть себе идет... что я могу поделать.
     - Она  презирает  океан, - пояснил Диско, - а я... я не очень-то знаком
с разными манерами, а то поблагодарил бы вас как следует.
     - Мой  отец...  старший  брат...  два  племянника...  и  муж  сестры, -
проговорила  она,  уронив  голову  на  руки.  - Стали бы вы любить того, кто
забрал всех их?
     Чейн  почувствовал  облегчение, когда появился Дэн, который от восторга
не  мог найти слов благодарности. И в самом деле, предложение Чейна означало
прямую  и  верную  дорогу  к  тому,  о  чем  он мечтал. Но прежде всего Дэну
виделось,  как  он  несет  вахту  на  капитанском  мостике  и вглядывается в
далекие гавани.
     Миссис  Чейн тем временем беседовала наедине с неразговорчивым Мануэлем
по  поводу  спасения Гарви. Ей показалось, что денег он не жаждал. Когда она
прямо  спросила его об этом, он согласился лишь на пять долларов, на которые
собирался что-то купить своей девушке.
     - Зачем  мне  деньги, когда у меня есть свои на еду да на курево! А, вы
все  равно  дадите?  А? Что? Тогда давайте, только не так. Дайте, что вам не
жалко, ему.
     И  он  познакомил  миссис  Чейн со священником-португальцем, у которого
был  длиннющий  список  несчастных  вдов.  Поначалу  этот священник не очень
пришелся  по  душе миссис Чейн, так как она принадлежала к другой церкви, но
потом она даже стала уважать этого смуглого полного человечка.
     Верный  сын  церкви,  Мануэль присвоил себе все благословения, которыми
ее осыпали за доброту.
     - Теперь  я  спокоен,  - сказал он. - Все мои грехи отпущены на полгода
вперед,   -  и  тут  же  отправился  покупать  косынку  для  своей  нынешней
возлюбленной и завоевывать сердца всех остальных.
     Солтерс  с  Пенном  уехали на время на Запад, не оставив своего адреса.
Солтерс  опасался,  как  бы  эти  миллионеры с их никчемным салон-вагоном не
стали  проявлять  излишнего  интереса  к  его  приятелю.  Пока  горизонт  не
очистился,  он  счел  за  благо  посетить  родственников,  живущих в глубине
Континента.
     - Никогда  не  поддавайся богачам, - твердил он Пенну в поезде, - или я
разобью  эту шашечную доску о твою голову. Если ты опять забудешь свое имя -
а  зовут  тебя Прэтт, - помни, что о тебе заботится Солтерс Троп, и не сходи
с  места,  пока  я  не  вернусь  за  тобой.  Как  сказано в писании, держись
подальше от тех, чьи глаза заплывают жиром.


     Несколько  лет  спустя  в  другом конце Америки по извилистой улице, по
обеим  сторонам  которой  стояли  богатые  особняки,  сделанные  из дерева с
имитацией   под   камень,  шел  сквозь  липкий  туман  молодой  человек.  Он
остановился  у  ворот  из  кованых железных прутьев, а в это время верхом на
прекрасной лошади к нему подъехал другой молодой человек.
     - Привет, Дэн!
     - Привет, Гарв!
     - Ну, что из тебя получилось?
     - Из  меня  вышло  то,  что  называется  вторым  помощником.  Ну, а ты,
наконец, разделался со своим распрекрасным колледжем?
     - К этому идет. Следующей осенью начинаю заниматься делом.
     - То есть нашими кораблями?
     - Совершенно  верно.  Смотри,  доберусь  я  до  тебя! Вы у меня там все
попляшете!
     - Что  ж,  рискнем,  - сказал Дэн, приветливо ухмыляясь, а Гарви слез с
лошади  и  предложил зайти в дом. - Для этого я и приехал. Слушай, а где наш
доктор?  Когда-нибудь  я  утоплю  этого  черта со всеми его предсказаниями и
прочим!
     Из  тумана послышался тихий, торжественный смех, и бывший кок шхуны "Мы
здесь"  подошел к лошади и взял ее под уздцы. Он никого не подпускал к Гарви
и лично выполнял все его пожелания.
     - Темень как на Отмелях, верно, доктор? - милостиво сказал Дэн.
     Но  черный  как  уголь  кельт  со  способностями пророка не счел нужным
отвечать,  прежде  чем не похлопал Дэна по плечу, и только тогда в двадцатый
раз прокаркал ему в ухо свое старое, старое пророчество:
     - Хозяин  -  слуга,  хозяин  -  слуга. Помнишь, Дэн Троп, что я сказал?
Тогда, на "Мы здесь"?
     - Что  ж, не стану отрицать, пока что дело обстоит именно так, - сказал
Дэн.  -  Отличная  была  шхуна,  и  я  так или иначе ей очень обязан... Ей и
отцу...
     - И я тоже, - сказал Гарви Чейн.

Популярность: 13, Last-modified: Thu, 30 Oct 2003 06:58:23 GmT