----------------------------------------------------------------------------
     М., "Книжная палата", 1989
     Составитель Е.Ю. Гениева, кандидат  филологических  наук,  при  участии
М.Н. Шишлиной
     OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------

     

     
     
     
     
     
     



        ^TОБ ЭТОЙ КНИГЕ^U

     Намерение  издать  библиографический  указатель  "Теккерей  в   русской
печати" существовало давно. Еще в 60-е  гг.,  в  пору  работы  над  изданием
"Чарльз Диккенс: Библиография русских переводов и критической литературы  на
русском языке" (1838-1960) один из составителей, Ю.  Р.  Фридлендер,  начала
вести рабочую картотеку материалов, посвященных  Теккерею,  с  которыми  она
сталкивалась при просмотре русской дореволюционной и советской печати. Такой
метод сбора материала "попутно" и "впрок" понятен и  рационален.  Диккенс  и
Теккерей  не  только  два  имени  в  истории  английской  литературы,  тесно
сопряженные  друг  с  другом,  но  и  два  неразрывных  явления  в   истории
становления английского классического реализма. Говоря об одном из корифеев,
исследователи практически всегда неизбежно вспоминают о другом.
     Однако  "росли"  и   наполнялись   картотеки   неравномерно.   Солидной
становилась та, что условно называлась "русский Диккенс", скудной,  особенно
по сравнению с "соперницей", была  "русский  Теккерей".  Результатом  первой
стал указатель "Чарльз Диккенс". Судьба второй оказалась драматичной.
     Во время командировки в Ленинград в 1984 г. я  попыталась  найти  следы
этой бесценной картотеки, о которой немало слышала. Да, вспоминали старейшие
работники Публичной библиотеки им. М. Е.  Салтыкова-Щедрина,  верно,  Ю.  Р.
Фридлендер вела такую картотеку, но после ее ухода на пенсию она  как  будто
бы была передана  в  архивный  отдел  Библиотеки,  находящийся  в  одном  из
помещений Александро-Невской лавры. Нет, возражали другие, близко знавшие Ю.
Р. Фридлендер по работе, уйдя на  пенсию,  составительница  взяла  картотеку
домой и продолжала над ней работать. Родственников у нее не  было,  так  что
сказать, куда попала после ее смерти картотека, трудно. Поиски ни к чему  не
привели. Судьба картотеки Ю. Р. Фридлендер неизвестна мне и по сей день,  но
всякому,  кто  может  сообщить  что-либо  о  ней,  я  была  бы   чрезвычайно
признательна. Ведь  нет  смысла  говорить,  что  материал,  собранный  таким
компетентнейшим библиографом и  специалистом,  наверняка,  отличался  особой
полнотой.
     Раздумывая,  почему  все  же  составители  указателя  "Диккенс"  Ю.  Р.
Фридлендер,  И.  М.  Катарский,  М.  П.  Алексеев  не  создали  аналогичного
указателя о Теккерее, я пришла к выводу, что их остановила именно "скудость"
сведений. Убеждение подтвердилось и  тем,  что  вдова  М.  П.  Алексеева  на
вопрос, нет ли в архиве  ученого  неопубликованных  материалов  о  Теккерее,
ответила отрицательно.
     Казалось  бы,  следовало  отступиться.   Ведь   и   просмотр   основных
библиографических  источников  -  летописей   Всесоюзной   книжной   палаты,
отраслевых библиографических пособий, справочных изданий, собраний сочинений
русских и советских писателей и критиков, мемуаров и переписки  писателей  и
деятелей  культуры,  а  также  годовых  комплектов   целого   ряда   русских
периодических изданий XIX в. и советских периодических изданий и ежегодников
-   не   особенно   воодушевлял.    Коллеги,    работающие    над    другими
библиографическими  изданиями  и  по  доброй,  старой  традиции   приносящие
карточки "по твоему писателю", появлялись с такими  дарами  редко,  и  в  их
глазах читалось  сочувствие:  "Нет  Теккерея  в  русской  культуре".  Однако
уверенность, что мы на правильном пути и что издание о  Теккерее  в  русской
печати должно состояться, подкрепилось, в частности, тем, что  такой  видный
ученый, как Ю. Д. Левин, предложил своей  аспирантке  С.  Нураловой  тему  о
Теккерее и об отражении его творчества на страницах дореволюционных изданий.
Диссертация эта уже защищена, и  С.  Нуралова  пришла  в  ней  к  любопытным
выводам.
     Немалую пользу принесла и работа с картотекой М. Бахтина  в  Пушкинском
доме. Как известно, М. Бахтин регистрировал в ней все, что ему  "попадалось"
о писателях Европы, а "попадалось" ему, отличавшемуся  удивительной  научной
тщательностью,  убеждением,  что  библиографические  записи  -  это   память
культуры, сваи мостов, которые перекидываются из одной  эпохи  в  другую,  -
немало. Некоторые записи он аннотировал, и можно лишь поражаться  тому,  что
эти скупые заметки не потеряли своего значения и сегодня. В годы, когда  еще
не занимались поэзией Теккерея и  даже  специалисты-западники  имели  о  ней
довольно  отдаленное  представление,  М.  Бахтин   сумел   определить   суть
поэтического дара Теккерея. Под записью о "Балладе  о  Буйабесе"  М.  Бахтин
пишет: "То юмор, то задушевно". Даже ошибки, неточности М. Бахтина  -  и  те
интересны. О раннем стихотворении "Тимбукту"  он  говорит,  как  о  "великой
казацкой эпопее". Видимо, он спутал  "Тимбукту"  с  поэмой  "Святая  София",
которая и до сих пор плохо освоена даже специалистами.
     Очень полезной и важной оказалась статья из  архива  В.  В.  Сиповского
(ИРЛИ, ед. хр. 279, оп. Э  62),  в  которой  исследователь  доказывает,  что
судьба Теккерея в России достойна самого  пристального  изучения.  Говоря  о
степени популярности писателя, В. В. Сиповский замечает, что лучше всего  ее
определять подсчетом  его  изданий.  По  систематическому  каталогу  Межова,
продолжает В. В. Сиповский, отражающему издания с 1820  по  1870  г.,  можно
увидеть, что изданий Диккенса было 12, Теккерея - 7. В Публичной  библиотеке
насчитывается 18 названий произведений Теккерея, изданных до 1917 г.,  среди
них - одно собрание сочинений, пять изданий "Ярмарки тщеславия", три издания
"Пенденниса". Сиповский внимательно исследовал и связи Теккерея  с  русскими
писателями, указал  на  предположительные  заимствования  у  Теккерея  и  на
параллели, существующие между произведениями Теккерея и Толстого, Теккерея и
Тургенева, Теккерея и Гончарова и т. д.
     Были и настоящие находки. Одна из них состоялась  в  Рукописном  отделе
Пушкинского дома. В ответ на просьбу показать картотеки С. Венгерова и Н. К.
Михайловского дежурный сотрудник отдела сказал: "Смотрите, но Теккерея у нас
нет". И вдруг в архиве Н. К. Михайловского (ИРЛИ, ф. Э 181, оп. Э 3, ед. хр.
Э 333, Э 1) я прочла письмо Теккерея к неизвестному лицу. Еще раз просмотрев
работу Ю. Д. Левина  об  автографах  в  Пушкинском  доме,  не  нашла  в  ней
материала об этом таинственном письме. Но ведь был же  у  Теккерея  адресат,
почему-то эта записка оказалась в  архиве  Н.  К.  Михайловского.  И  вот  -
открытие... Впрочем, читатель узнает о нем, познакомившись с этой книгой...
     Приятные неожиданности ожидали и  в  Публичной  библиотеке  им.  М.  Е.
Салтыкова-Щедрина. Там  тоже  разговор  начался  не  слишком  обнадеживающе:
"Теккерей?  Сейчас  посмотрим.  Впрочем,  вряд  ли  у  нас   есть   что-либо
интересное". И вот передо мной архив  Н.  А.  Добролюбова.  Ед.  хр.  Э  16.
Огромные листы бумаги, с трудом  умещающиеся  в  солидные  картонные  папки.
Читаю  описание:  "Добролюбов  Николай   Александрович.   Заметки   о   ходе
крестьянской реформы. Сделаны [карандашом] на полях рукописи В. В.  Бутузова
[отрывка из перевода романа В. М. Теккерея "Виргинцы", глава  XXI.  Невинная
малютка]. Помета Н. Г. Чернышевского [карандашом]  на  полях  и  надпись  на
обложке. Видимо, 1859 г.".
     От такой встречи захватило дух - тройной автограф:  почерк  переводчика
Теккерея В. В. Бутузова, о котором мы знаем пока еще очень мало, но  который
и чувствовал и понимал стиль Теккерея, почерк Н. А. Добролюбова,  почерк  Н.
Г. Чернышевского. И все это на полях романа Теккерея "Виргинцы". Соединились
не только разные культуры, но и история  -  русская  и  американская.  Может
быть, не случайно, что именно  на  полях  исторического  романа  об  Америке
Добролюбов оставил свои заметки о ходе крестьянской реформы?
     И все-таки Теккерей есть в русской культуре!  Только  этот  пласт  надо
откопать, он зарыт, а уж почему -  над  этим  стоит  поломать  голову.  Ведь
"минус судьба в культуре" или "судьба под спудом" - это  ведь  тоже  судьба,
хотя и изломанная. Ведь отрицательные величины подчас бывают важнее  величин
положительных...
     ...Архив Платона Львовича Вакселя в Публичной  библиотеке.  Ед.  хр.  Э
2672, оп. Э 1. Письмо Вакселя неизвестной даме,  проживающей  в  Лондоне,  в
Кенсингтоне, которая, как можно судить по тексту, ему дорога. Здесь же очень
хороший и не встречавшийся мне никогда до этого ни в одной зарубежной  книге
фотопортрет Теккерея. К портрету  справка  о  Теккерее  на  немецком  языке,
составленная Вакселем. На обороте  фотографии  приведены  слова  Теккерея  о
Гете, видимо, выбранные Вакселем не  случайно.  В  них  -  оценка  и  самого
Теккерея. И надо заметить очень высокая: "В этой голове отразился весь мир и
отразился в такой духовной гармонии, как никогда с тех пор, как нас  покинул
наш Шекспир; даже мир подлости, в котором ты ведешь тяжелую борьбу и  иногда
при этом спотыкаешься, является перед тобой в новом виде и в истинной  своей
сущности".
     Фотография  замечательна.  Она  тем  более  ценна,  что  знакомство   с
фотографиями и портретами Теккерея, иные из которых были сделаны выдающимися
английскими живописцами, например, С. Лоуренсом и Д.  Маклизом,  приводят  к
любопытному выводу. Почему Теккерей такой разный на всех этих фотографиях  и
рисунках? Такое впечатление, что снимали и рисовали не  одного  человека,  а
многих и выдавали за автора "Ярмарки тщеславия". Вот он  светский  надменный
денди, вот глубокий старик, хотя умер 52 лет от роду, вот уверенный  в  себе
литератор, вот старый растерянный человек, сидящий  в  своем  кабинете.  Да,
изображений много, но нет - лица. Так и  кажется,  что  тот,  кто  позировал
художнику или сидел перед объективом фотографа, задался  целью  скрыть  свою
персону.
     Тем более удивителен фотопортрет из собрания  П.  Л.  Вакселя.  С  этой
фотографии смотрит  душа  Теккерея.  Нет  в  этом  лице  ни  чопорности,  ни
светскости, перед нами несколько растерянное лицо близорукого  человека,  не
слишком счастливого, совсем в себе не уверенного. Лицо, снявшее маску, лицо,
застигнутое врасплох.
     Кто же был Платон  Львович  Ваксель,  сохранивший  для  потомков  такое
замечательное изображение Теккерея?
     Платон Львович Ваксель  (1844-1918)  -  музыкальный  критик,  сотрудник
Министерства  иностранных  дел,  коллекционер.  В  1870-1877  гг.  учился  в
Лейпцигском университете и получил степень доктора международного права.
     С 1874 г. П. Л. Ваксель  жил  в  Петербурге  и  служил  в  Министерстве
иностранных дел. В  1877  г.  он  был  назначен  вице-директором  канцелярии
министерства.  Выступал  в  печати  со  статьями  по.  вопросам   музыки   и
изобразительного  искусства.  Был   видным   деятелем   Санкт-Петербургского
отделения Русского музыкального  общества,  действительным  членом  Академии
художеств. Еще студентом, в 1871 г. Ваксель начал  собирать  свою  коллекцию
автографов, рисунков, портретов русских и иностранных деятелей.

     Библиографические разыскания подсказали  и  структуру  книги.  То,  что
отыскивалось  с  таким  трудом,  хотелось  сохранить  не  только  в   скупой
библиографической записи и не только в аннотации. Хотелось дать  возможность
читателю  убедиться  воочию,  какими  подчас  странными,  неглубокими   или,
напротив, удивительно проницательными  были  суждения  русских  писателей  о
Теккерее. Ведь собранные вместе суждения Герцена, Тургенева,  Гончарова,  Л.
Толстого, Чернышевского, Писемского, Ушинского, Короленко, Достоевского,  М.
Горького  и  других  классиков  показывают  особенность   судьбы   "русского
Теккерея".   На   фоне   кратких   отзывов   писателей   выделяются    своей
обстоятельностью статьи А.  В.  Дружинина.  В  собранных  мнениях,  оценках,
суждениях немало неточностей, есть ошибки - но ведь это тоже судьба!
     Так возникли разделы "Теккерей и русские писатели", "Теккерей и русская
культура". Пусть читателя не удивляет,  что  в  одной  и  той  же  книге  он
встретится с  разными  взглядами  на  одно  и  то  же  явление,  скажем,  на
творческие отношения Теккерея и  Л.  Н.  Толстого.  Суждения  на  этот  счет
составителя отличаются от суждений С. Нураловой. Точка зрения М. Н. Шишлиной
на переводческую деятельность И. И.  Введенского  в  некоторых  аспектах  не
совпадает с мнением Ю.  Д.  Левина,  работы  которого  об  этом  переводчике
отражены в библиографическом указателе. Но ведь в спорах рождается истина.
     А как относились к  Теккерею  его  собратья  по  перу,  знавшие  его  в
каждодневной жизни? Может быть, их суждения помогут нам дорисовать те черты,
что размыты на его портретах и фотографиях? Читатель узнает,  что  думали  о
Теккерее Шарлотта Бронте, Чарльз Диккенс, Энтони Троллоп, Роберт и  Элизабет
Браунинги, Бернард Шоу, удивится, как часто современники не  понимали  этого
писателя,  наверное,  задастся  вопросом,  а  почему  они  столь   превратно
толковали его творчество, а подчас и поведение?
     Но надо предоставить слово и самому Теккерею. Его голос звучит  в  двух
разделах: Теккерей-критик, где приведены отрывки из эссеистики Теккерея, его
высказывания о реализме, писательском мастерстве. Надо заметить, что  многие
положения Теккерея не потеряли своей актуальности и по сей день.
     Читателя ждет  и  несколько  неожиданная  встреча  с  Теккереем-поэтом.
Пожалуй, это наиболее неизвестная страница  в  его  творческом  наследии.  В
книге воспроизводятся в хронологическом порядке самые  разные  стихотворения
Теккерея -  песни,  баллады,  отрывки  из  поэм.  Даются  и  разные  образцы
переводов. Некоторые стихотворения были переведены  специально  для  данного
издания, а потому являются первой публикацией.
     И, наконец, как говорят соотечественники Теккерея, "last but not least"
(последнее, но отнюдь не последнее по значению) - рисунки Теккерея. Ведь  он
был  отменным  рисовальщиком,  писателем-художником.   И   библиографический
указатель произведений Теккерея не может существовать без этой страницы  его
наследия.
     Разделы перечислены не в той последовательности, как они идут в  книге.
Но мне хотелось рассказать, как они возникли.  И  хотя  уже  совсем  странно
заканчивать заглавием - но, действительно, оно было придумано в этой книге в
последнюю очередь, заглавие - плод коллективного творчества  издательства  и
Всесоюзной государственной библиотеки иностранной  литературы,  а  подсказал
его  сам  материал:  "Уильям  Мейкпис  Теккерей:  творчество,  воспоминания,
библиографические разыскания".
     У  Библиотеки  есть  опыт  издания   библиографических   указателей   с
литературоведческими и литературными приложениями: "Чарльз Диккенс"  (1962),
первый выпуск Шекспира в русской  печати  (1964),  "Мериме"  (1968),  "Золя"
(1975), "Петрарка" (1986). В этих изданиях приводились списки  автографов  и
материалы о них, статьи о русских исследователях. Так,  в  недавно  вышедшем
указателе "Франческо Петрарка" были приведены образцы русских переводов  его
стихотворений поэтами XVIII-XX вв.
     И все же эта  работа  -  первый  опыт  библиографического  указателя  с
обширными литературными приложениями и иконографическим  материалом.  Первый
опыт всегда труден. Тем более неоценима помощь и содействие, которую оказала
при подготовке рукописи к печати редактор этой книги.  Составитель  выражает
свою признательность переводчикам, сделавшим переводы для этого издания,- Т.
Я.  Казавчинской,  А.  Ва-сильчикову,  Е.  Печерской,  А.  Солянову;  И.  М.
Дьяконову, предоставившему редкие материалы из архива  своего  отца  Михаила
Алексеевича  Дьяконова,   переводчика   "Ярмарки   тщеславия";   сотрудникам
Рукописного отдела Института русской литературы (Пушкинского дома) АН  СССР,
Ленинградской государственной театральной библиотеки им. А. В. Луначарского,
Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, а также М.
Н.  Шишлиной  -  сотруднице  Научно-библиографического   отдела   Всесоюзной
государственной библиотеки иностранной  литературы  за  большую  помощь  при
сборе библиографического материала.

        ^TСТРАННАЯ СУДЬБА УИЛЬЯМА ТЕККЕРЕЯ^U

     ...Было бы  неразумно  утверждать,  будто  юмор  ...слишком  хорош  для
широкой  публики  и  наслаждаться  им  способны  только  избранные.  Лучшими
образцами юмора, как нам известно,  восторгается  и  публика,  и  утонченные
ценители.

                                                                    Теккерей

     Теккерея переводили в России, начиная с 1847 г.; в 50-60-е гг. прошлого
века были изданы все его большие романы: "Ярмарка  тщеславия",  "Пенденнис",
"Генри Эсмонд", "Ньюкомы", "Виргинцы",  "Дени  Дюваль".  "Теккерей  составил
себе  европейскую   славу",   -   восторженно   восклицал   критик   журнала
"Отечественные записки". ""Ярмарку тщеславия" знают все русские читатели", -
вторил ему рецензент из "Сына Отечества". В "Отечественных записках" за 1861
г. сказано, что "Теккерей стоит  далеко  впереди  самых  знаменитых  имен  в
списке юмористов".
     Периодические  издания  разных  направлений  и   ориентации   наперебой
печатали все, что выходило из-под  пера  Теккерея.  Нередко  одно  и  то  же
произведение  публиковалось  параллельно  в  разных  журналах  и  в   разных
переводах. "Ярмарка тщеславия", или "Базар житейской  суеты",  как  называли
роман в самых первых русских переводах, вышла  в  1850  г.  в  приложении  к
журналу "Современник" и в "Отечественных записках". Также и "Ньюкомы" в 1855
г. появились практически одновременно в приложении к журналу "Современник" и
в "Библиотеке для чтения".
     В числе переводчиков Теккерея  был  сам  Иринарх  Иванович  Введенский,
человек редких талантов, блестяще представивший русскому читателю  Диккенса.
Переводили Теккерея В. В. Бутузов, В. А. Тимирязев, брат К.  А.  Тимирязева,
бабушка А. Блока Е. Г. Бекетова. На страницах журналов и газет печатались не
только его крупные произведения,  но  и  многочисленные  повести,  рассказы,
эссе, что, пожалуй, особенно симптоматично. Жанр рассказа и эссе, в  котором
выступал  Теккерей,  как  нельзя  лучше   соответствовал   "физиологическому
очерку", получавшему все  большее  распространение  в  русской  словесности.
Таким  образом,  переводы  Теккерея  косвенно  влияли  на   мощный   процесс
формирования русского реализма XIX в.
     Русские критики, в числе которых, в первую очередь, необходимо  назвать
Александра  Васильевича  Дружинина,  сделавшего  немало  для   популяризации
творчества Теккерея в России, сознавали, что Теккерей - писатель особый,  не
похожий  на  Диккенса,  которым  зачитывалась  русская  публика,  что  автор
"Ярмарки тщеславия" - провозвестник нового аналитического,  психологического
направления, которое  только  еще  начинала  осваивать  русская,  да  и  вся
европейская словесность. Поэтому не только как комплимент, но  прежде  всего
как вдумчивая оценка воспринимаются слова  критика  из  "Санкт-Петербургских
ведомостей", который называет автора "Ярмарки тщеславия" "властителем  дум".
Очень показателен и эпизод, о котором рассказывает Достоевский  в  письме  к
Страхову от 28 мая 1870 г.: "Давно уже, лет двадцать с лишком назад  в  1850
г., я зашел к Краевскому и на слова  мои,  что,  вот,  может  быть,  Диккенс
напишет что-нибудь, и к новому году можно будет перевести,  Краевский  вдруг
отвечал мне: "Кто... Диккенс ...Диккенс убит... Теперь нам Теккерей  явился,
- убил наповал. Диккенса никто и не читает теперь"".
     На страницах "Современника", "Отечественных записок", "Русского слова",
"Сына Отечества", "Библиотеки для чтения" и  других  журналов  печатались  и
многочисленные переводные статьи о Теккерее, и это  свидетельствует  о  том,
что русская читающая публика хотела знать, что вышло из-под  пера  Теккерея,
каковы обстоятельства его жизни, что  о  нем  думают  его  соотечественники.
Необходимо согласиться с  В.  В.  Сиповским,  что  оценки,  содержавшиеся  в
статьях  западноевропейских  критиков,  подчас  были   проницательнее,   чем
суждения отечественных рецензентов. Английские и французские  литературоведы
в целом глубже поняли творчество Теккерея, и их статьи в этом отношении были
особенно важны. Они вводили русского читателя в литературную  жизнь  Запада,
когда там происходил тот же литературный процесс, что и в России  -  переход
от романтизма к реализму - от Гюго к Теккерею.
      Среди писавших о Теккерее встречаются имена многих русских классиков: Герцена, Гончарова, Тургенева, Некрасова, Писарева, Короленко, Достоевского, Толстого, Чернышевского. В 1894-1895 гг. выходит двенадцатитомное собрание сочинений Теккерея, своеобразный итог освоения Теккерея русской  литературой  XIX  в.  Это  издание  весьма  полно
представляет разнообразное  творчество  Теккерея,  к  работе  над  ним  были
привлечены и лучшие переводческие силы.
     И все же сердце русского читателя безраздельно  было  отдано  Диккенсу,
популярность которого в России, действительно, была феноменальной.
     Традиция предпочтения Диккенса Теккерею, хотя,  как  легко  увидеть  из
библиографических указателей, переводили их в целом в равной степени, плавно
перешла в XX в. Любопытно, что в справочнике "Что читать народу: критический
указатель книг для  народного  и  детского  чтения"  (М.:  Сытин,  1906)  не
упоминается ни одно произведение Теккерея. И даже сегодня, в конце XX в., на
вопрос: "Какие  произведения  Теккерея  вам  известны?"  -  получишь  ответ:
"Ярмарка тщеславия".
     Конечно, "Ярмарка тщеславия" - самое известное  произведение  писателя,
занимающее особое место в его творческой судьбе: с  ним  к  Теккерею  пришла
слава. И  все  же  жаль,  что  из  огромного  наследия  классика,  с  трудом
умещающегося в  двадцати  шести  томах  английского  собрания  сочинений,  в
сознании нашего  читателя  на  сегодняшний  день  осталась  только  "Ярмарка
тщеславия".
     Ситуация в известном смысле нелепая, но имеющая объяснение.  Творческая
драма  Теккерея,  писателя,   опередившего   свое   время,   скорее   нашего
современника, была в том, что исторически он был современником Диккенса. Всю
жизнь, у себя на родине и у нас, в России,  он  находился  в  тени  великого
собрата по перу.
     Не повезло Теккерею даже в том, что его  переводил  Введенский.  Метод,
выработанный на переводах близкого ему по темпераменту Диккенса, он невольно
перенес на Теккерея. Желчь и  иронию  Теккерея  Введенский  заменял  легкой,
забавной шуткой; убежденный в своей правоте, "облегчал" Теккерея, вписывая в
его произведения увлекательные пассажи или  опуская  те,  что  казались  ему
скучными. Так нарушалось  художественное  единство  прозы  писателя,  сюжеты
которого - не детективно-увлекательные, как у Диккенса,  но  психологические
по своей сути - особенно страдают от любого механического ущемления.
     Безусловно, велика роль Введенского в популяризации Теккерея в  России.
И все же голос английского писателя  должен  был  пробиваться  через  мощные
словесные заслоны. К счастью, он оказался достаточно громким  и  самобытным:
его смогли расслышать жадные до всего нового русские читатели  и  пристально
следившие  за  новинками  западной  словесности  русские  писатели.  Но  это
все-таки был не истинный Теккерей. К тому же русской  публике,  очарованной,
завороженной Диккенсом,  не  слишком  импонировал  голос  этого  ироничного,
желчного,  пугающего   своей   психологической   обнаженностью   английского
писателя.

     

     Да что обычный читатель! Вот мнение Л. Н. Толстого, который, как  можно
судить по его переписке, дневникам, разговорам, не раз обращался к Теккерею.
Хранящийся  в  Яснополянской  библиотеке  экземпляр   романа   "Ньюкомы"   с
замусоленными уголками страниц - не свидетельство ли это того,  что  Толстой
внимательно, даже как-то пристрастно изучал Теккерея?  После  обстоятельного
знакомства с "Ярмаркой тщеславия", "Генри Эсмондом", "Ньюкомами" в письме  к
Н. А. Некрасову от 1856 г. Толстой замечает: "У нас не только в критике,  но
и в литературе,  даже  просто  в  обществе,  утвердилось  мнение,  что  быть
возмущенным, желчным, злым очень мило. А я нахожу, что  скверно...  Теккерей
до того объективен, что его лица со  страшно  умной  иронией  защищают  свои
ложные, друг другу противоположные взгляды". Но теккереевская тема  снобизма
занимала Толстого, начиная с  "Детства  и  отрочества"  и  вплоть  до  "Анны
Карениной". Он всегда восставал  против  лжи,  лицемерия,  цинизма  светской
жизни.

     

     Однажды на вопрос, как он относится к творчеству английского  писателя,
Толстой отмахнулся, в другой раз заметил, что "ему далеко  до  Диккенса",  а
как-то еще сказал: "Теккерей и  Гоголь  верны,  злы,  художественны,  но  не
любезны...", "Отчего Гомеры и Шекспиры говорили про любовь, про славу и  про
страдания,  а  литература  нашего  века  есть  только  бесконечная   повесть
"Снобсов" и "Тщеславия"". Принадлежит ему и такое высказывание  о  Теккерее:
"Существует  три  признака,  которыми  должен  обладать  хороший   писатель.
Во-первых, он должен сказать что-то ценное. Во-вторых, он  должен  правильно
выразить это. В-третьих, он должен быть правдивым... Теккерей мало  что  мог
сказать, но писал  с  большим  искусством,  к  тому  же  он  не  всегда  был
искренним".
     Однако не менее любопытно и другое  -  отчетливый  интерес  Толстого  к
Троллопу, в книгах которого он высоко ценил  "диалектику  души"  и  "интерес
подробностей чувства, заменяющий интерес самих событий". Но Троллоп-психолог
с его "диалектикой души" - прямой ученик Теккерея.

     

     А  Тургенев,  видевший  Теккерея  в  Париже  и   в   Лондоне   и   даже
продекламировавший во время лондонской встречи одно из стихотворений Пушкина
автору "Ярмарки тщеславия"? Он тоже не оставил воспоминаний  о  Теккерее,  о
чем приходится только сожалеть, ибо они были бы для нас бесценны.
     Вчитываясь в произведения Тургенева, например, в его "Дым",  раздумывая
над образом Ирины, приходишь к выводу, что,  вероятно,  Тургенев,  так  мало
сказавший о Теккерее, был его внимательным читателем. Трудно  удержаться  от
сопоставления образа Ирины с  женскими  персонажами  в  романах  и  повестях
Теккерея, особенно с героинями "Эсмонда" и "Ньюкомов".
     Не странно ли, что великий русский сатирик Салтыков-Щедрин  ни  строчки
не написал о великом сатирике земли английской? Конечно,  странно,  особенно
если задуматься над  несомненным  сходством  "Книги  снобов"  и  "Губернских
очерков", над безжалостностью  обличительного  пафоса  "Ярмарки  тщеславия",
который не мог не  быть  близок  всему  духу  творчества  Салтыкова-Щедрина.
Странно еще и  потому,  что  в  хронике  "Наша  общественная  жизнь"  (1863)
Салтыков-Щедрин писал о путешествующем англичанине, который "везде  является
гордо и самоуверенно и везде приносит с собой свой родной тип со  всеми  его
сильными и слабыми сторонами". Эти  слова  удивительным  образом  напоминают
отрывок из рассказа Теккерея "Киккелбери на Рейне" (1850): "Мы везде везем с
собой нашу нацию, мы на своем острове, где бы мы ни находились".
     Более того, кропотливые текстологические разыскания показали, что и  те
русские писатели, которые оставили весьма скупые заметки о Теккерее,  иногда
заимствовали образы и целые сюжетные линии из  его  произведений.  Например,
Достоевский, видимо, был внимательным читателем Теккерея.  Ему,  несомненно,
был знаком перевод рассказа "Киккелбери на Рейне",  который  под  заголовком
"Английские туристы" появился в той же книжке "Отечественных записок" (1851.
Э 6,  отд.  VIII.  С.  106-144),  что  и  комедия  брата  писателя,  Михаила
Михайловича Достоевского "Старшая и  младшая".  Изменив  заглавие  рассказа,
переводчик А. Бутаков переделал и название,  данное  Теккереем  вымышленному
немецкому курортному городку с игорным домом Rougenoirebourg,  т.  е.  город
красного и Черного,  на  Рулетенбург,  но  именно  так  называется  город  в
"Игроке". Кроме того, есть и некоторое сходство между авантюристкой Бланш  и
принцессой де Магадор из очерка Теккерея, оказавшейся французской модисткой.
Следует также отметить, что у Достоевского и у Теккерея крупье во время игры
произносят одни и те же французские фразы, а англичане в произведениях живут
в  отеле  "Четыре  времени  года".  Просматривается  сходство  между  "Селом
Степанчиковым" и "Ловелем-вдовцом": подобно герою повести Теккерея, владелец
имения у Достоевского - слабовольный,  хороший  человек,  который,  наконец,
находит в себе силы восстать против деспотизма окружающих его  прихлебателей
и женится на гувернантке своих детей.
     "Обыкновенная история" Гончарова в  своей  основной  теме  совпадает  с
"Пенденнисом". В самом деле, восторженный юноша, романтик, перевоспитывается
своим дядюшкой и превращается в такого же практичного человека, как он сам.
     А разве нет тематическо-стилистической,  да  и  всей  идейной  близости
между "Снобами" Теккерея, его эссеистикой и  "Очерками  бурсы"  Помяловского
или "Нравами Растеряевой улицы" Успенского?

     

     Весьма симптоматична для понимания судьбы русского Теккерея  ошибка  А.
А. Фета. В письме к  А.  В.  Олсуфьеву  от  7  июня  1890  г.  он  замечает:
"...вчерашнее любезное письмо Ваше напомнило мне роман, кажется, Теккерея, в
котором герой  пишет  прекрасный  роман,  но  в  то  же  время  подвергается
значительному неудобству: среди течения рассказа перед ним вдруг  появляется
король  Эдуард  и  вынуждает  автора  с  ним  считаться:  видя,  что  король
положительно не дает  ему  окончить  романа,  автор  прибегает  к  следующей
уловке: он заводит для короля особую тетрадку, и, как только он появляется в
виде тормоза среди романа, он успокоит его  в  отдельной  тетрадке  и  снова
берется за работу..." Фет путает Теккерея с  Диккенсом.  На  самом  деле  он
вспоминает "Дэвида Копперфильда" в переводе Введенского. Введенский,  верный
себе, несколько подправил Диккенса, заменив  Чарлза  на  Эдуарда.  Но  дело,
безусловно, не в этом, и ошибка Фета больше напоминает прозрение.
     Как утверждает крупнейший специалист по творчеству Теккерея Гордон Рэй,
отрубленная голова  короля  Карла  у  Диккенса  возникла  не  без  подсказки
Теккерея. Вероятнее всего Диккенс позаимствовал этот образ из одного  очерка
Теккерея, написанного им для журнала  "Морнинг  кроникл".  Фет,  не  слишком
хороший знаток Теккерея, интуитивно вернул ситуацию ее автору, почувствовав,
что она органична создателю "Ярмарки тщеславия".
     В  "Дэвиде  Копперфильде"  Диккенс   подошел   к   осмыслению   законов
творчества. Теккерей же думал о них  на  протяжении  всей  своей  творческой
карьеры. И его особенно занимала проблема игры, маски, "отдельной тетрадки",
вдруг  выскакивающего  короля,  т.  е.  подсознания,  с  которым  необходимо
считаться. Он и сам значительную часть  своей  жизни  писал,  скрываясь  под
масками, он зашифровал свою жизнь в  романах  и,  как  и  Фет,  остался  для
читателя закрытой фигурой. Так что ошибка Фета - истинное  прозрение  одного
писателя о другом, хотя сказано более, чем скупо: "Кажется, Теккерей..."
     Пролистывая собрания сочинений русских классиков в поисках их отзывов о
Теккерее, видишь, что имя это чаще  всего  встречается  в  перечислении,  по
большей части в ряду с Диккенсом и в связи с ним, что мнения скупы, суждения
отрывочны, а иногда и явно поспешны.
     Даже Чернышевский, который, говоря о Теккерее, особенно раннем, впадает
в нетипичное для него восторженное  состояние  (за  "Ярмарку  тщеславия"  он
назвал  Теккерея  "гениальным  писателем",  обладающим  "исполинской   силой
таланта"), на самом деле сослужил ему плохую службу. В отличие от Писемского
и Писарева,  он  оставил  нам  подробный  разбор  произведений  Теккерея,  в
частности,  "Ньюкомов".  Но  в  анализе  "Ньюкомов"  Чернышевскому  изменило
критическое чутье. Он, поклонник "Ярмарки тщеславия", вновь ожидал встречи с
сатириком. Был глубоко разочарован, если не раздосадован, когда столкнулся с
психологическим    романом,    элегической     тональностью     раздумчивого
повествования, с тем, что Г. К. Честертон тонко назвал "осенним  богатством"
чувств  Теккерея,  его  восприятием  жизни  как  "печального  и   священного
воспоминания". Приговор  Чернышевского  был  суров:  "...русская  публика...
осталась равнодушна  к  "Ньюкомам"  и  вообще  приготовляется,  по-видимому,
сказать про себя: "Если вы, г.  Теккерей,  будете  продолжать  писать  таким
образом, мы сохраним подобающее уважение к вашему  великому  таланту,  но  -
извините - отстанем от привычки читать  ваши  романы"".  Он  ожидал  увидеть
нечто похожее  на  "Ярмарку  тщеславия".  И  потому  этот  "слишком  длинный
роман... в 1042 страницы" показался ему "беседой о пустяках". И все же - что
это  были  за  пустяки?  Ответ  на  вопрос  содержится   в   статье   самого
Чернышевского.  Определяя  талант  Теккерея,  он  пишет:  "Какое   богатство
творчества,  какая  точная   и   тонкая   наблюдательность,   какое   знание
человеческого сердца..." Вот именно - человеческого  сердца,  психологически
тонкому рассказу о котором посвящены лучшие страницы "Ньюкомов".

     

     Не одно поколение русских читателей и критиков  воспитывалось  на  этом
пристрастном  суждении  Чернышевского.  Его  слова  приводили   в   статьях,
исследованиях, и что же удивляться постепенно утвердившемуся мнению: поздний
Теккерей слабоват. А вот  уже  складывается  и  "отрицательная"  традиция  -
русская публика, ограничив свое  знакомство  с  Теккереем  чтением  "Ярмарки
тщеславия", и в самом деле отстала от привычки читать его другие романы.

     

     Надо сказать, что и история издания  "Ярмарки  тщеславия"  сложилась  в
русской культуре довольно странно. Это произведение издавали десятки  раз  -
особенно в советское время. В 30-е гг. М. А.  Дьяконовым  был  сделан  новый
перевод. Но так уж повелось, что Теккерея, блистательного иллюстратора почти
всех собственных произведений, - в России, а  потом  и  в  СССР  чаще  всего
печатали или вовсе без  иллюстраций  (которые,  замечу,  играют  чрезвычайно
важную роль в тексте) или же с иллюстрациями, но других художников. Пожалуй,
только очень внимательный и дотошный читатель  последнего  двенадцатитомного
собрания сочинений сможет догадаться, вглядываясь  в  заставки  к  некоторым
томам,  что  Теккерей  был  графиком,  мастерство   которого   искусствоведы
сравнивают с искусством  Хогарта.  Рисунки  Теккерея  есть  его  продуманный
комментарий  к  собственному  тексту,  не  менее  важный  в  структуре   его
произведений, чем слово. А вот комментарий и не дошел  до  нашего  читателя.
Теккерей основательно учился живописи в Париже. Он самым  серьезным  образом
намеревался стать художником и стал бы, если бы не "помешал" Диккенс.

     

     Первые выпуски  "Посмертных  записок  Пиквикского  клуба"  со  смешными
иллюстрациями  Роберта  Сеймура  уже  успели  полюбиться  читателям,   когда
художник покончил с собой. Нужно было срочно искать замену. Диккенс  объявил
конкурс. В числе претендентов на  роль  нового  иллюстратора  "Пиквика"  был
некий Теккерей. Прихватив с собой папку с рисунками, в основном карикатурами
и сатирическими зарисовками, он пришел на прием  к  молодому  писателю,  имя
которого  уже  гремело  на  всю  Англию.  Но  Диккенс  отклонил  кандидатуру
Теккерея, произнеся слова, в которых наметился будущий конфликт  двух  самых
известных английских писателей XIX в.: "Боюсь, что Ваши рисунки не рассмешат
моего читателя".
     Кто знает, если бы не Диккенс, может быть, английская графика имела  бы
в лице Теккерея достойного продолжателя традиций великого Хогарта,  книжного
иллюстратора уровня Крукшенка, Лича, Тенниела, но зато  потеряла  бы  автора
"Ярмарки тщеславия", "Генри Эсмонда", "Ньюкомов".
     Несмотря на отказ Диккенса,  Теккерей  не  бросил  рисовать  -  слишком
сильна оказалась в нем художническая склонность. Он рисовал всюду - на полях
книг, счетах в ресторане, театральных билетах, прерывал текст  писем,  чтобы
быстрее "договорить" мысль карандашом, иллюстрировал - и с  блеском  -  свои
произведения. До сих пор точно не известно  количество  созданных  Теккереем
рисунков. По некоторым весьма приблизительным данным их более 4000!
     Теккерей  далеко  не  единственный  пример  сочетания   живописного   и
литературного дарования. Можно  вспомнить  Уильяма  Блейка,  Данте  Габриеля
Россетти. Создавал свои акварели и  офорты  Виктор  Гюго,  оставил  наброски
иллюстраций к "Запискам странствующего энтузиаста" Э.  -  Т.  -  А.  Гофман.
Рисовали Пушкин, Лермонтов, Достоевский. Хотя мера художественного дарования
им была отпущена  разная,  в  любом  случае  это  свидетельство  переизбытка
творческой энергии, настоятельно требующей выхода.
     О переизбытке творческой энергии говорит и поэтический дар Теккерея.  К
своим стихам Теккерей относился -  во  всяком  случае  на  словах  -  крайне
легкомысленно, как к забаве, годной  лишь  для  страницы  дамского  альбома.
Однако не только альбомы знакомых дам украшают его стихи.  Желание  выразить
мысль или чувство поэтической строкой было у Теккерея не менее  сильно,  чем
стремление  объясниться  линией.  Стихи  можно  встретить  почти   во   всех
произведениях Теккерея - его ранних сатирических повестях, путевых  очерках,
рассказах, в "Ярмарке тщеславия", "Пенденнисе". Они широко  печатались  и  в
журналах, с которыми сотрудничал Теккерей. Многие сопровождались  рисунками,
и вместе с ними составляли своеобразные серии.
     Теккерей   писал   откровенно   юмористические   стихи,   стихи-пародии
("Страдания  молодого  Вертера"),  политические  сатиры  ("В  день   святого
Валентина"),  поэмы,  обнаруживающие  его  несомненный   дар   исторического
писателя, автора  "Генри  Эсмонда"  и  "Виргинцев".  Превосходны  лирические
стихотворения писателя, подкупающие искренностью выраженного в них  чувства.
Многие вдохновлены  любовью  Теккерея  к  жене  его  друга  Джейн  Брукфилд.
Примечательна и несколько  тяжеловесная  эпическая  поэма  Теккерея  "Святая
София", свидетельствующая, что  Россия,  русские,  их  история,  несомненно,
интересовали его. Кстати,  и  в  романах  писателя  часто  можно  встретить,
казалось бы, неожиданные для английского прозаика ссылки на русскую историю,
замечания об особенностях русского национального характера.

     

     Слава своенравно обошлась с корифеями английского романа - Диккенсом  и
Теккереем - и у них на родине. Одного,  совсем  еще  юношей,  одарила  всеми
благами, сопутствуя ему до последнего вздоха, не оставила милостями и  после
смерти.  Другого,  ничем  не  уступающего  своему  собрату,  -  обрекла   на
литературную поденщину,  на  безвестное  существование  под  многочисленными
псевдонимами и только с публикацией "Ярмарки тщеславия", всего за пятнадцать
лет до смерти, уже  немолодым,  усталым,  больным  человеком  ввела  в  сонм
великих. Только на титульном листе "Ярмарки  тщеславия"  английская  публика
наконец прочитала настоящее имя автора.  До  этого,  не  уверенный  в  своих
силах, вечно сомневающийся, он скрывался за масками. Псевдонимы были в  ходу
в ту эпоху.  Но  никто  не  мог  соперничать  здесь  в  изобретательности  с
Теккереем: Теофиль Вагстафф, Желтоплюш, Толстый Обозреватель, Айки Соломонз,
Гагаган, Кэтрин Хэйез, Фиц-Будл,  Спек,  любимая  маска  Теккерея  -  Микель
Анджело Титмарш. И это еще не полный список. Публика не  поспевала  за  этим
хамелеоном. Растерянность чувствовали даже  такие  зубры  журналистики,  как
главный  редактор   почтенного   и   овеянного   традициями   "Эдинбургского
обозрения". Подыскивая авторов для журнала, он просит  друга  сообщить  ему,
если тот вдруг случайно знает кое-что о "некоем Теккерее", у  которого,  как
он слышал, бойкое перо. Но вот она, должная слава! Однако  и  она  оказалась
омраченной  непониманием,  встретившим  "Ярмарку  тщеславия".   Современники
Теккерея, в том числе коллеги по перу, были поражены глубиной мысли  автора,
его  недюжинным   умом,   разносторонним   образованием,   монументальностью
нарисованной картины, тонкостью психологических характеристик,  единством  и
гармонией видения действительности, изяществом слога. Но они не были  готовы
воспринять  сарказм,  пронизывающий  всю  книгу.  "С  каким  облегчением   я
обратился после ужасающего цинизма "Ярмарки тщеславия" к лучезарной  доброте
"Домби и сына"!" - воскликнул  Карлейль.  Не  поняла  сатирического  таланта
писателя и Элизабет Браунинг: в  романе  она  увидела  лишь  злобу  и  боль,
которые "не очищают и не возвышают душу".

     

     Меняя псевдонимы, как перчатки,  притворившись  в  "Ярмарке  тщеславия"
Кукольником, то  всезнающим,  то  равнодушно  отстраненным,  предоставляющим
своим героям как бы полную свободу действия, Теккерей на самом  деле  вел  с
читателем тонкую и изобретательную игру. Если автор действительно одно  лицо
с хладнокровной убийцей Кэтрин из одноименной повести или с отпетым негодяем
Барри Линдоном ("Записки Барри Линдона, эсквайра") и если им он  передоверил
свои  суждения  о  веке,  нравах,  морали,  что  ж,  поневоле  пришлось   бы
согласиться с Элизабет Браунинг - такая проза не возвышает душу.
     Но в игре, затеянной Теккереем, когда повествователь и автор не одно  и
то  же  лицо,  была  сокрыта  литературная  позиция,  не  знакомая  времени,
привыкшему к определенности, а то и категоричности нравственных суждений.
     Наделенный невероятной, безудержной, гениальной  фантазией,  Диккенс  к
тому же  обладал  качеством,  немаловажным  для  успеха,  -  уверенностью  в
правильности выбранного  пути.  Наметив  общие  контуры,  определив  главные
сюжетные линии, Диккенс уже не останавливаясь шел вперед, его  мало  смущали
нелогичности в интриге, неправдоподобность ситуаций. Он прекрасно чувствовал
публику, знал все ее  капризы  и  предпочтения.  Она  любила  тайны,  ужасы,
убийства, слезы, раскаяния и в избытке получала их на его страницах. Высокий
нравственный урок Диккенса - завет любви и  действенного  добра  -  читатель
безоговорочно принимал, даже если и  не  собирался  следовать  ему  в  своей
жизни: нечто похожее, только в скучных выражениях, он слышал каждую неделю с
амвона церкви.
     Ну, а Теккерей - какую истину проповедовал  он  устами  пройдох-вралей,
великосветских распутниц, повес и попросту грешных, слабых людей?  Казалось,
он все отрицал. Его шутка в момент могла обернуться едким сарказмом. Где  же
определенность нравственного урока? Викторианская публика твердо знала  -  в
конце романа порок должен быть наказан, добродетель должна восторжествовать.
Даже великий Диккенс не угодил этому капризному судье  концовкой  одного  из
лучших своих романов "Большие надежды",  где  будущее  героев,  усталого  от
жизни Пипа и поблекшей в буре жизненных невзгод красавицы Эстеллы,  омрачено
памятью о прошлых бедах и собственном эгоизме. В этом романе главное уже  не
интрига, хотя и она, как заведено у Диккенса, увлекательна, самое  важное  -
психология чувства, страсти,  жизнь  души,  ее  взросление,  мужание.  Здесь
Диккенс ближе к Теккерею, а может быть,  смешивая  черную  и  белую  краски,
учится у Теккерея писать человеческое сердце, которое не терпит  однозначных
решений и монохромной палитры.

     

     Подобная эстетика, эстетика полутонов, порожденная  новым  взглядом  на
человека, была тогда еще в будущем. Ее  начнут  разрабатывать  в  конце  XIX
столетия, освоят в начале XX-го. Современникам Теккерея его маски, пантомима
с Кукольником, отступления, которыми пестрят его романы и которые  усложняют
собственно  авторскую  позицию,  казались   чуть   ли   не   художественными
просчетами.
     Если  уж  не  поняли  лучшие  умы  эпохи,  что  говорить   об   обычных
соотечественниках и критиках. И вот в статьях, рецензиях, обзорах замелькало
слово "циник". Отчасти Теккерей давал  для  этого  повод.  Его  острый,  как
бритва,  язык,  его  беспощадные  шутки,  высмеивающие  все  неестественное,
вычурное, неискреннее, с легкостью умножали ряды его
     Странная  судьба  Уильяма  Теккерея	 29  недоброжелателей   и   врагов.
Авторитетов, кроме разума и природы, для  него  не  существовало.  Его  перо
разило монархов, политических деятелей,  собратьев  по  перу.  Неважно,  что
Байрон был кумиром публики. Теккерей не верил аффектированным  романтическим
чувствам: "Мне не по вкусу  красота,  которой,  словно  театральной  сценой,
нужно любоваться издали. Что проку в самом изящном  носике,  если  кожа  его
грубостью и цветом напоминает толстую оберточную бумагу, а из-за липкости  и
глянца, которыми его отметила природа, он кажется смазанным помадой?  И  что
бы ни говорилось о красоте, станете ли вы носить цветок, побывавший в  банке
с жиром? Нет, я предпочитаю свежую, росистую, тугую розу Сомерсетшира  любой
из этих роскошных, аляповатых и болезненных диковин, которые годятся лишь  в
стихи. Лорд Байрон посвятил  им  больше  лицемерных  песнопений,  чем  любой
известный  мне  поэт.  Подумать  только,  темнолицые,  толстогубые,  немытые
деревенские девахи с приплюснутыми носами и есть "синеокие  рейнские  девы"!
Послушать только - "наполнить до краев бокал вином самосским"!  Да  рядом  с
ним и слабое пиво покажется нектаром, и, кстати сказать, сам Байрон пил один
лишь джин".
     Не верил он ни в какую мистическую философию Гюго и идеи  нравственного
раскрепощения Жорж Санд. "Тяжел удел  пророков  и  людей  того  возвышенного
положения, какое занимает месье Виктор Гюго: им возбраняется вести себя, как
прочим смертным, и  воленс-ноленс  приходится  хранить  величие  и  тайну...
пророк Гюго не может даже малости исполнить в  простоте  и  ищет  для  всего
особую причину". Во всем этом он видел самолюбование и самооправдание.
     Убежденный реалист, свято верящий в силу разума, Теккерей ополчился  на
ходульные чувства, всяческие ужасы,  невероятные  преступления  и  не  менее
невероятную добродетель, которые  так  любили  описывать  его  современники.
Писал пародии. Они были  не  только  отчаянно  смешны,  но  и  сыграли  свою
немаловажную  литературную  роль.  Под  их  влиянием  Булвер-Литтон,  король
"ньюгейтского  романа  тайн  и  ужасов",  сделал  одного  из  своих  героев,
романтического преступника,  все  же  более  похожим  на  живого,  реального
человека. Поднял  руку  Теккерей  и  на  Вальтера  Скотта  -  написанное  им
реалистическое продолжение "Айвенго" стало убийственной пародией  на  роман.
Очень хотел он написать пародию и на Диккенса. Но  авторитет  великого  Боза
остановил его. А свою "Ярмарку тщеславия" полемически  назвал  "романом  без
героя". И действительно, ни Доббин, ни Эмилия Седли, не говоря уже о  членах
семейства Кроули или о лорде Стайне, не тянут на роль героя - такого,  каким
его понимала викторианская публика. Герои Теккерея, и  в  самом  деле,  люди
обычные, грешные, часто слабые и  духовно  ленивые.  Чтобы  он  ни  писал  -
исторические полотна ("Генри  Эсмонд",  "Виргинцы"),  классическую  семейную
хронику ("Ньюкомы"), он всюду создавал самую, с его точки зрения, интересную
историю - историю человеческого  сердца.  Подобно  своим  учителям,  великим
юмористам - Сервантесу и Филдингу, был убежден,  что  человек  -  это  смесь
героического и смешного, благородного и низкого,  что  человеческая  природа
бесконечно сложна, а долг честного  писателя,  заботящегося  об  истине,  не
создавать  увлекательные  истории  на  потребу  толпе,  но  в  меру  сил   и
отпущенного  таланта  показывать  человека  во  всей  его  противоречивости,
сложности, неповторимости.

     

     Теккерей, вдумчивый и тонкий критик, способен был видеть  в  романтиках
ценное, прогрессивное, новаторское. Вордсворт, с его  точки  зрения,  велик,
потому что сумел заставить поэзию  говорить  простым,  естественным  языком.
"Вордсворт намного опередил свое время", - как-то заметил Теккерей.  Ему  же
принадлежит и высокая оценка американского романтика Вашингтона Ирвинга.
     Видимо, Теккерей внимательно изучал и  метод  романтической  иронии.  В
иронии,     пронизывающей     его      собственные      произведения,      в
ироническо-рефлективном отношении ко всему на свете, и в  первую  очередь  к
самому себе, так и слышатся отголоски иронии романтиков. Вспоминаются  слова
Г.  К.  Честертона:  "Замысел  "Книги  снобов"  мог  бы  с  тем  же  успехом
принадлежать Диккенсу... и  многим  другим  современникам  Теккерея.  Однако
только одному Теккерею пришел в голову... подзаголовок: "В  описании  одного
из них"".
     Отдельного  упоминания  заслуживают  отношения   Теккерея   с   великим
"неисправимым  романтиком"  Диккенсом.  Два   писателя,   "сила   и   слава"
национальной литературы, были людьми крайне непохожими во всем,  начиная  от
внешнего облика и манеры поведения и кончая  взглядами  на  искусство,  роль
писателя, понимание правды.
     Человек эмоциональный, весь во власти минуты и настроения, Диккенс  мог
быть безудержно добрым и столь же неумеренно нетерпимым даже  с  близкими  и
друзьями,  безропотно  сносившими  его  капризы.  Он   любил   броскость   и
неумеренность во всем: гротеск, романтическое кипение чувства,  бушующее  на
страницах его романов, - все это было и в  его  обыденной  жизни.  Покрой  и
сочетание красок в его одежде не раз повергали в ужас современников,  манера
и весь стиль поведения поражали, а часто вызывали и недоумение.
     Каждый из писателей  утверждал  Правду  -  но  свою.  Диккенс  создавал
гротески добра (Пиквик) и зла (Урия Гип), его воображение  вызвало  к  жизни
дивные романтические сказки и монументальные  социальные  фрески.  И  из-под
пера Теккерея выходили монументальные полотна - "Ярмарка тщеславия",  "Генри
Эсмонд",   "Виргинцы",   "Ньюкомы".   И   его   сатирический   бич   обличал
несправедливость и нравственную ущербность.  Его,  как  и  Диккенса,  о  чем
красноречиво  свидетельствует   переписка   Теккерея,   влекло   изображение
добродетели, но... И это "но" очень существенно. "Я могу  изображать  правду
только такой, как я ее  вижу,  и  описывать  лишь  то,  что  наблюдаю.  Небо
наделило меня только таким даром понимания правды, и все  остальные  способы
ее представления кажутся мне  фальшивыми...  В  повседневной  бытовой  драме
пальто есть пальто, а кочерга - кочерга, и они, согласно моим представлениям
о нравственности, не должны быть  ничем  иным  -  ни  расшитой  туникой,  ни
раскаленным до красна жезлом из пантомимы".
     Но, споря с Диккенсом о судьбах реалистического  романа,  он  прекрасно
осознавал гениальность  Диккенса,  его  "божественный  дар",  поразительный,
яркий, безудержный талант,  его  высокую  гуманистическую  проповедь,  перед
которой смолкают все критические суждения.
     Собственно  столь  же   высокое,   гражданское,   духовно-просветленное
отношение к писательскому труду было свойственно и Теккерею. Воспитывать ум,
смягчать сердце, учить сострадать ближнему, ненавидеть порок  -  вот  задачи
любого честного писателя, в том числе и писателя-сатирика, которого Теккерей
скромно назвал "проповедником по будням".
     Перечитывая сегодня, на исходе XX столетия, программную лекцию Теккерея
"Милосердие  и  юмор",  созданную  более  века   назад   и   не   потерявшую
воспитательного значения по сей день, недоумеваешь, как могло случиться, что
автора  этих  высоких,  прекрасных  строк  так   часто   называли   циником,
мизантропом, себялюбцем. Он же, устав от этого несмолкающего хора и  оставив
надежду доказать недоказуемое, на пороге своей смерти отдал  суровый  приказ
дочерям: "Никаких биографий!" И  они,  вынужденные  подчиниться  воле  отца,
сделали все от них зависящее, чтобы  затруднить  доступ  к  личным  бумагам,
черновикам, переписке.
     О Диккенсе написаны библиотеки. Монографии  о  Теккерее  поместятся  на
нескольких  полках.  Есть  среди  этих   немногочисленных   исследований   и
биографии. К числу классических относится та,  что  была  создана  другом  и
учеником Теккерея, видным английским писателем Энтони Троллопом. Увидела она
свет вскоре после смерти Теккерея. Читая ее, трудно отделаться от мысли, что
автор, боясь оскорбить память Теккерея слишком пристальным вниманием  к  его
личности, решил воспроизвести лишь основные вехи  его  судьбы.  В  таком  же
ключе выдержана и другая известная  история  жизни  и  творчества  Теккерея,
вышедшая из-под пера Льюиса Мелвилла. В ней так же  мало  Теккерея-человека,
как и в книге Троллопа. В XX в. о Теккерее писали такие блестящие  умы,  как
Лесли Стивен и Честертон,  но  -  увы!  -  они  ограничились  вступительными
статьями и предисловиями.
     Значительным вкладом в теккериану  стало  фундаментальное  исследование
Гордона Рэя, в котором, кажется, собраны все доступные сведения о  писателе,
воспроизведены воспоминания и мнения современников, близких.  Эта  работа  -
настольная книга для всех тех, кто занимается Теккереем.  Не  странно  ли  -
самый крупный специалист по Теккерею в XX в. не английский, но  американский
ученый?

     И все же, что это был за человек? Джентльмен -  так  называли  Теккерея
все, кому хоть раз довелось лично столкнуться  с  ним  в  жизни,  совсем  не
легкой у него самого. Банк,  в  который  были  вложены  деньги,  оставленные
отцом, прогорел, и Кембридж, где Теккерей готовился  по  юридической  линии,
так и остался неоконченным. Нужно было думать о заработке. Конечно, и  мать,
и ее второй муж, майор Кармайкл-Смит, с которым Теккерей был  очень  дружен,
оказывали посильную помощь молодому  человеку.  Необходимость  в  заработке,
постоянном занятии стала особенно острой, когда двадцати пяти  лет  Теккерей
женился на Изабелле Шоу. Браку этому не суждено было быть счастливым. Уже  в
первые годы в поведении Изабеллы проявились черты душевного заболевания. Они
усилились с рождением дочерей. Рассудок  ее  настолько  помутился,  что  для
присмотра за Изабеллой пришлось  нанять  специальную  женщину.  Теккерей  же
оказался вдовцом при живой жене с двумя маленькими дочерьми на руках.
     Всю жизнь Теккерея мучил ужас перед  нищетой.  Поэтому  он  никогда  не
отказывался  от  работы,  сотрудничал  со  многими  журналами,  выступал   с
лекциями, отправлялся по поручению журналов или  издательств  в  странствия:
Ирландию, Италию, Бельгию, Соединенные Штаты, на Ближний Восток. Вернувшись,
чаще всего делился путевыми наблюдениями с читателями. Его  подгонял  страх,
что в случае его смерти дочери могут остаться без средств  к  существованию.
Поэтому и после успеха "Ярмарки тщеславия", когда, казалось,  положение  его
определилось,  он  все  равно  работал,  не  щадя  сил.  Труд,   не   только
писательское  ремесло,  но  любой  честный  труд,  вызывал  в  нем  глубокое
уважение. Он терпеть не мог разговоров о вдохновении, музе,  не  верил,  что
для создания шедевров писателю, композитору  или  художнику  нужны  какие-то
особые условия. Все это, считал он, уловки бездельников. Моцарт  писал  свои
шедевры в шуме трактиров, в дороге, писал, потому что ему было что  сказать.
Не жди вдохновения, работай каждый день, неважно, хорошее у тебя  настроение
или из рук вон плохое - вот заветы Теккерея  начинающим  писателям.  Человек
искренний, он не стыдился и разговоров  о  гонораре  -  как  иначе  писателю
обеспечить себе и своей семье хлеб насущный.
     Конечно, и у Теккерея был свой стиль работы, расходящийся на практике с
тем идеалом, что он рисовал в статьях или беседах,  который,  надо  сказать,
приводил в недоумение, а то и ужас его друзей. Лишенный домашнего  уюта,  он
любил провести вечер в кругу друзей,  хотя  наутро  ему  надо  было  послать
издателю главу, которую он и не начинал писать. Он не скрывал,  что  хороший
ужин он ценит не меньше, чем добрую компанию. Нередко  он  брался  за  перо,
когда в передней уже  ждал  посыльный  от  редактора  или  когда  оставались
считанные часы до отъезда в гости или путешествие. Видимо, Теккерею  по  его
темпераменту нужна была, как бы  мы  сказали  сейчас,  стрессовая  ситуация.
Попросту же говоря, ему особенно хорошо работалось,  когда  его  душевные  и
эмоциональные силы были напряжены до предела. Конечно, такая работа была  на
износ, и он заплатил за свой образ жизни ранней смертью.
     Крест, выпавший на его долю, -  душевную  болезнь  жены,  необходимость
самому воспитывать дочерей - он нес с достоинством, не жалуясь, не сетуя  на
судьбу, не требуя к себе постоянного  сочувствия.  Напротив,  мало  кто  был
посвящен в его тайну. Столь же достойно он перенес и второй  удар  судьбы  -
разрыв с Джейн Брукфилд, женой его  близкого  друга,  женщиной,  которую  он
пылко любил. Поскольку им не удалось соединить  свои  судьбы,  он  уничтожил
все, что могло бы скомпрометировать ее или бросить тень на  доброе  имя  его
дочерей.
     Безжалостный сатирик и безразличный к авторитетам  пародист,  Тек-керей
был терпимым, терпеливым и в высшей степени доброжелательным человеком.  Он,
кого молва, памятуя его сатирические эскапады в "Книге  снобов"  и  "Ярмарке
тщеславия", считала циником, был ровным в отношениях с коллегами,  тактичным
с начинающими писателями  и  художниками.  В  зените  славы,  пробуя  одного
молодого человека как возможного иллюстратора  в  возглавляемом  им  журнале
"Корнхилл", он предложил ему нарисовать свой портрет,  но  тут  же  поспешно
добавил, понимая, что юноше будет невыносимо работать под взглядом метра: "Я
повернусь  спиной".  Особенно  трогательно  Теккерей  заботился   о   старых
художниках и актерах. Известно, что одной пожилой  актрисе,  оставшейся  без
помощи, он регулярно посылал коробочку  с  лекарством,  где  на  самом  деле
лежали монеты, а на крышке было написано его рукой: "Принимать  по  одной  в
особо трудную минуту".
     И в ссоре с Диккенсом он повел себя как джентльмен. Вспыльчивый Диккенс
поверил сплетням одного писаки, будто бы Теккерей рассказывал в клубе о  его
связи с актрисой Эллен Тернан. Одно такое предположение  было  оскорбительно
для Теккерея. Разгорелся скандал. Диккенс не знал удержу, выступил в печати.
Теккерей потребовал извинений. Их не  было.  Виноват  в  этой  глупой  ссоре
скорее был легко ранимый Диккенс. Но, когда спустя  несколько  лет  Теккерей
встретил на улице уже больного Диккенса, он окликнул его и  первым  протянул
руку примирения.
     Скептик по натуре, склонный к анализу и созерцанию, писатель, развивший
свои природные данные настойчивой  работой  и  чтением,  Теккерей  -  пример
художника, у которого выраженный сатирический дар сочетался,  однако,  с  не
менее выраженной эмоциональностью. Совсем не всегда  в  его  прозе  слышится
свист бича. Сила ее нравственного и эстетического  воздействия  в  другом  -
всепроникающей иронии.
     Отчасти именно эта ирония повинна в том,  что  Теккерея  так  часто  не
понимали или понимали превратно, и ему приходилось объясняться,  доказывать,
например,  что  его  собственная  позиция  иная,  чем  у  рассказчика,   что
авантюрист Барри Линдон и он  не  одно  и  то  же  лицо.  В  этом  было  его
новаторство,  но  европейская  проза  смогла  освоить  эстетические   заветы
Теккерея лишь в конце века.
     24 декабря 1863 г. Теккерея не стало. Даже по меркам XIX столетия  умер
он рано, едва достигнув пятидесяти двух лет. Проститься с  автором  "Ярмарки
тщеславия" пришло более 2000 человек; ведущие английские  газеты  и  журналы
печатали некрологи. Один из них  был  написан  Диккенсом,  который,  позабыв
многолетние разногласия и бурные ссоры с Теккереем,  воздал  должное  своему
великому современнику. В потоке откликов  на  смерть  писателя  -  особняком
стоит небольшое стихотворение, появившееся 2  января  в  "Панче",  известном
сатирическом журнале, с которым долгие годы сотрудничал Теккерей.  Оно  было
анонимным, но современники знали, что его  автор  -  Шерли  Брукс,  один  из
постоянных  критиков  и  рецензентов  "Панча",  давнишний  друг  и   коллега
Теккерея. Неожиданно  было  видеть  среди  карикатур  и  пародий,  шаржей  и
бурлесков, переполнявших страницы  журнала,  серьезное  и  полное  глубокого
чувства стихотворение. Рисуя образ человека, которого он и  его  коллеги  по
"Панчу" знали и любили, Ш. Брукс постарался в  первую  очередь  опровергнуть
расхожее мнение о нем как о цинике.

                    Он циник был: так жизнь его прожита
                    В сиянье добрых слов и добрых дел,
                    Так сердце было всей земле открыто,
                    Был щедрым он и восхвалять умел.

                    Он циник был: могли прочесть вы это
                    На лбу его в короне седины,
                    В лазури глаз, по-детски полных света,
                    В устах, что для улыбки рождены.

                    Он циник был: спеленутый любовью
                    Своих друзей, детишек и родных,
                    Перо окрасив собственною кровью,
                    Он чутким сердцем нашу боль постиг...

     В советское время к произведениям  Теккерея  обращались  такие  мастера
перевода,  как  Михаил  Алексеевич  Дьяконов,  Мария  Федоровна  Лорие.  Ими
воссозданы  по-русски  "Ярмарка  тщеславия",  "Пенденнис",  "Генри  Эсмонд".
Немало писали о Теккерее  и  советские  критики  -  В.  В.  Ивашева,  А.  А.
Елистратова, Н. А. Егунова, Д. С. Яхонтова.
     И все же, несмотря на эти усилия, Теккерей до сих пор остается "великим
незнакомцем", встреча с которым еще только должна состояться. Не странно ли,
что в полном собрании сочинений А. В. Луначарского всего несколько ссылок, и
то незначительных, на Теккерея. Удивительно, что автору "Ярмарки  тщеславия"
не  нашлось  достойного  места   в   курсе   лекций   критика   по   истории
западноевропейской литературы.
     Читателям, как, впрочем, и литературоведам, предстоит  определить  меру
игры  и  искренности,  естественности  в  его  прозе,  соотнести  сатиру   и
добродушный юмор, прочувствовать всю драму его личной и  творческой  судьбы,
внимательнее вчитавшись в подробности его биографии.  Эстетические  суждения
Теккерея, его рассуждения о реализме, ответственности писателя,  его  миссии
не потеряли значения по сей  день.  Не  менее  интересный  предмет  -  этика
Теккерея. Его нравственные оценки, в частности, неприятие  любых  проявлений
позерства,  фальши,  неестественности  помогут  тем,  кто  сумеет   услышать
писателя, выработать и собственные критерии добра и красоты.
     Странная,  во  многом  несправедливая  судьба  выпала  на  долю   этого
писателя. Современники по большей части его не понимали, потомки  тоже  вряд
ли оценили по достоинству. Издавали, скажем, в нашей стране, немало,  но  не
так, как завещал Теккерей - с авторскими рисунками.
     Пожалуй, лишь сейчас, на исходе XX столетия, и английская, и  советская
критика пытается воздать должное Теккерею. Его книги  широко  печатают,  ему
посвящают  статьи,  монографии,  диссертации.  Впрочем,   такое   запоздалое
признание нельзя объяснить лишь случайностью или  капризами  моды  и  вкуса.
Может  быть,  Теккерей  больше  наш  современник?  Может  быть,  есть   своя
закономерность в том, что в книгах Мюриэл Спарк, Берил Бейнбридж, Тома Шарпа
и других современных  английских  романистов  без  труда  узнается  традиция
Теккерея?  Может  быть,  его  изощренная  ирония,  утонченный   психологизм,
интеллектуальная игра - все это скорее принадлежность литературы XX века?
     Хочется надеяться, что  эта  книга,  в  которой  собраны  разнообразные
сведения о Теккерее, сумеет убедить читающего,  что  встреча  с  ее  героем,
отменным собеседником,  блистательным  стилистом,  замечательным  человеком,
будет во всех отношениях приятной и полезной.

                                                               Е. Ю. Гениева

        ^TТЕККЕРЕЙ В РУССКОЙ ПЕЧАТИ^U
                                 (1847-1988)

     Переводы произведений Теккерея на русский язык
     Литература о Теккерее на русском языке


     

     
     
     
     
     


        ^TПЕРЕВОДЫ ПРОИЗВЕДЕНИЙ ТЕККЕРЕЯ НА РУССКИЙ ЯЗЫК^U



     1-12. Собрание сочинений: В 12 т./Ред. Ф. И. Булгаков. -  Спб.:  Г.  Ф.
Пантелеев, 1894-1895.
     1. Т. 1: Обыкновенная история; Приключения Филиппа в его  скитаниях  по
свету, поясняющая, кем он был ограблен, кто ему помог и кто прошел мимо,  не
оказывая помощи, ч. 1/Пер. В. Л. Ранцова. - 1894. - 343 с.
     2. Т. 2: Приключения Филиппа... ч. 2/Пер. В. Л. Ранцова. - 1895. -  332
с.
     3. Т. 3: Вдовец Ловель: Повесть/Пер. И.  И.  Ясинского;  Книга  Снобов:
Сочинение одного из них: Юмористические очерки/Пер. В.А.Тимирязева;  История
Самуэля Титмарша и Большого Гоггартовского алмаза/Пер. М. А. Шишмаревой; Дух
синей бороды: Рассказ/Пер. В. А. Тимирязева. - 1895,-314 с.
     4. Т. 4: Мемуары Барри Линдона, эсквайра; Четыре  Георга:  Исторические
очерки/Пер. В. Л. Ранцова. - 1895. - 308 с.
     5. Т. 5: Ньюкомы: История  весьма  почтенного  семейства,  составленная
Артуром Пенденнисом, эсквайром/Пер. Е.Г.Бекетовой. - 1895. - 382 с.
     6. Т. 6: Ньюкомы... - 370 с., портр.
     7. Т. 7: История  Пенденниса,  его  успехов  и  неудач,  его  друзей  и
злейшего врага, ч. 1/Пер. М. А. Э  [нгельгардта]  и  В.  Л.  Р  [анцова].  -
1895.306 с.
     8. Т. 8: История Пенденниса.., ч. 2/Пер. Ю. А. Говсеева. - 1895. -  307
с.
     9. Т. 9: Ярмарка тщеславия: Роман без героя, ч. 1. - 1895. - 315 с.
     10. Т. 10: Ярмарка тщеславия.., ч. 2/Пер. В. И. Штейна. - 319 с.
     11. Т. 11: Замужние дамы: Из мемуаров Д. Фиц-Будля: г-жа Воронокрылова/
Пер. В.  Л.  Ранцова;  Сатирические  очерки;  Английские  юмористы  XVIIl-ro
столетия. - 1895,- 350 с.
     Содерж.: Замужние дамы: Из мемуаров Д. Фиц-Будля:  г-жа  Воронокрылова;
[Сатирические очерки:] Франк Берри и его супруга; Жена Диониса Гоггарти; Два
мальчика в  трауре;  Зазубрина  на  топоре;  Ордена  и  ленты;  О  людоедах;
Черточка, проведенная мелом; Английские юмористы XVIII-го  столетия:  Свифт;
Конгрив и Аддисон; Гогарт, Смоллет и Фильдинг; Стерн и Гольдсмит.
     12. Т. 12; История Генри Эсмонда, эсквайра,  полковника  на  службе  ее
величества королевы Анны (написанная им самим)/Пер. М. А. Шишмаревой и В. Л.
Ранцова; [Булгаков Ф. И.] В. Теккерей: Биогр. очерк. - 1895. - 416 с.
     13.-16. Собрание сочинений. - Л.: Крас, газ.,  1929.  -  (Б-ка  иностр.
классиков и рус. писателей). - Изд. неоконч.
     Т. 1-3: Ярмарка тщеславия: Роман без героя/Пер. В. И. Штейна. - Т. 1. -
324 с.; Т. 2. - 296 с.; Т. 3. - 276 с.

     

     16-17. Собрание  сочинений/Под  ред.  Шпета  и  под  общ.  ред.  М.  П.
Розанова. М.; Л.: Academia, 1933-1934. - Изд. неоконч.
     Т. 1-2: Ярмарка тщеславия: Роман без героя/Пер. М. А. Дьяконова; Вступ.
ст. Д. А. Горбова; Примеч. Г. Г. Шпета.
     18-29. Собрание сочинений: В 12 т./ Под общ. ред. А. Аникста, М.  Лорие
и М. Урнова; Вступ. ст. В. Ивашевой; Коммент. и ред. пер.  М.  Лорие.  -  М.
Худож. лит., 1974-1980.
     18. Т. 1: Ивашева В. Теккерей - гуманист и сатирик;  Повести  1838-1841
гг./ Коммент. М. Лорие. - 1974. - 640 с.
     Содерж.:  Ивашева  В.  Теккерей  -  гуманист  и  сатирик;  Из  "Записок
Желтоплюша"/Пер. З. Александровой; Роковые сапоги/Пер. Ю.  Жуковой;  Дневник
Кокса/Пер.   Н.   Бать;   Кэтрин/Пер.   Е.   Калашниковой;   В   благородном
семействе/Пер. Н. Вольпин; История Сэмюеля Титмарша и знаменитого бриллианта
Хоггарти/Пер. Р. Облонской.
     19. Т. 2: Повести, пародии,  публицистика,  1833-1848/Коммент.  и  ред.
пер. Я. Рецкера. - 1975,- 582 с.
     Содерж.:   "Вороново   крыло"/Пер.   А.   Поливановой;   Жена   Денниса
Хаггарти/Пер. Э. Бер; Рейнская легенда/Пер. Э.  Шаховой;  Парижские  письма;
Размышления по поводу  истории  разбойников;  О  наших  ежегодниках/Пер.  Е.
Коротковой; Как из казни устраивают зрелище; Модная  сочинительница/Пер.  А.
Поливановой; Сочинения Фильдинга; Диккенс во Франции/Пер. Я. Рецкера; Лекции
мисс   Тиклтоби   по   истории   Англии;   История   очередной   французской
революции/Пер.  В.  Хинкиса;  Новые  романы;  Сибилла,  сочинение  Дизраэли;
Сверчок за очагом, сочинение Чарльза Диккенса/Пер. Р. Бобровой;  Георги/Пер.
Э.  Липецкой;  Романы  прославленных  сочинителей:  "Джордж   де   Барнуэл";
"Котиксби", "Лорды и  ливреи",  "Синебрад",  "Фил  Фогарти,  или  Повесть  о
Доблестном  Раздесятом  полку";  "Звезды  и   полосы";   "Рецепт   призового
романа"/Пер.  И.  Бернштейн;  Лондонские  зрелища;  Польский   бал/Пер.   А.
Поливановой;  Митинг  на  Кеннингтон-Коммон;  Чартистский   митинг/Пер.   Ю.
Жуковой.
     20. Т. 3: Записки Барри Линдона, эсквайра, писанные  им  самим/Пер.  Р.
Гальпериной; Книга снобов, написанная одним из них/Пер. К. Дарузес; Коммент.
А. Елистратовой; Л. Зака, М. Лорие. - 1975. - 544 с.
     21.  Т.  4:  Ярмарка  тщеславия:  Роман/Пер.  М.Дьяконова;   Под   ред.
Р.Гальпериной и М.  Лорие;  Послесл.  А.  Аникста;  Коммент.  М.  Лорие,  М.
Чер-невич. - 1976. - 832 с.
     22. Т. 5: История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и  его
злейшего врага, кн. 1/Пер. и коммент. М. Лорие. - 1976. - 430 с.
     23. Т. 6: История Пенденниса.., кн. 2. - 1977. - 416 с.
     24. Т.  7:  История  Генри  Эсмонда,  эсквайра,  полковника  службы  ее
величества  королевы  Анны,  написанная  им  самим/Пер.   Е.   Калашниковой;
Английские юмористы XVIII века/Пер. В. Хинкиса; Коммент. Г. Шейнмана.1977. -
779 с.
     Содерж.: История Генри Эсмонда; Английские юмористы XVIII века:  Свифт;
Конгрив и Аддисон; Стиль; Прайор, Гэй и Поп;  Хогарт,  Смоллет  и  Фильдинг;
Стерн и Гольдсмит.
     25.  Т.  8:  Ньюкомы:  Жизнеописание  одной  весьма  почтенной   семьи,
составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром,  кн.  1/Пер.  Р.  Померанцевой;
Ред. пер. И. Бернштейн; Коммент. Г. Шейнмана. - 1978. - 494 с.
     26. Т. 9: Ньюкомы.., кн. 2. - 1978. - 479 с.
     27. Т. 10: Виргинцы/Пер. И. Гуровой; Коммент. Г. Шейнмана.  -  1979.  -
496 с.
     28. Т. 11: Виргинцы/Пер. Т. Озерской; Четыре Георга/Пер. И.  Бернштейн;
Коммент. Г. Шейнмана. - 1979. - 653 с.

     

     29. Т. 12: Повести, очерки, роман, 1848-1863/Коммент.  Г.  Шейнмана.  -
1980. - 414 с. - Алф. указ.
     Содерж.: Доктор Роззги и его юные друзья/Пер. И. Бернштейн;  Ревекка  и
Ровена/Пер.  3.  Александровой;  Кольцо  и  роза/Пер.  Р.  Померанцевой;   О
собственном достоинстве литературы/Пер. М. Лорие; Картинки  жизни  и  нравов
(Художник Джон Лич)/Пер. Я. Рецкера; Из "Заметок о разных разностях": О двух
мальчиках в черном; Иголки в подушке; Не пойман - не вор; De Finibus/Пер. Г.
Шейнмана; Дени Дюваль (Неоконченный роман); Примечания к "Дени  Дювалю"/Пер.
М. Беккер; Приложение
     (Стихотворения):  Vanitas  Vanitatum;  Баллада  о  буйабесе;  Страдания
молодого Вертера/Пер. В. Рогова.



     The Memoirs of Barry Lyndon, Esq., Written by himself. -1844.

     30.    Записки    Барри    Линдона,    эсквайра/    [Пер.     В.     В.
Бутузова]//Современник. - Спб., 1857. - Т. 62, Э 3/4. - С. 1-80;  Т.  63,  Э
5/6. - С. 81-224; Т. 64, Э 7/8. - С. 225-330.
     31. Из записок Барри  Линдона:  [Отр.  Гл.  1]//Веселье  и  радость  от
колыбели и могилы/Сост. о-вом литераторов под ред. бар. Соллогуба: В 4 т.  и
10ч. - М., 1877. - Ч. 4. - С. 161 - 172.
     То же//Репертуар веселья, забавы и смеха: В 3 т., 10 ч. - М.,  1879.  -
Т. 2. - С. 161 - 172.
     32. Мемуары Барри Линдона,  эсквайра//Собр.  соч.:  В  12  т.  -  Спб.,
1895.Т. 4. - С. 5-209.
     33.  Записки  Барри  Линдона,  эсквайра,  писанные  им  самим/Пер.   Р.
Гальпериной; Предисл. А. Елистратовой; Коммент. Л. Зака; Ил. В.  Носкова.М.:
Худож. лит., 1963,-390 с.
     34.  Записки  Барри  Линдона,  эсквайра,  писанные  им  самим/Пер.   Р.
Гальпериной//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1975. - Т. 3. - С. 7-314.

     Vanity Fair: A Novel without a Hero. - 1848.

     35. Базар  житейской  суеты:  В  4  ч./Пер.  И.  И.  Введенского//Отеч.
зап.Спб., 1850,-Т. 69, Э 3/4, отд. 1. - С. 67-140, 263-322; Т.  70,  Э  5/6,
отд. 1. - С. 85-176, 325-402; Т. 71, Э 7/8, отд. 1. - С. 65-164,  313-  424;
Т. 72, Э 9/10, отд. 1. - С. 71-210, 319-470.
     То же: В 2 т. - Спб.: тип. Д. Кесневиля, 1853. - (Галерея  избр.  англ,
писателей). - Т. 1. - 387 с.; Т. 2. - 448 с.
     36. Ярмарка тщеславия: Роман без героя: В 10 ч.//Современник.  -  Спб.,
1850. - Т. 20, Э 4. - Ч. 1-2. - С. 1 - 112; Т. 21, Э 6. - Ч. 3-4.  -  С.  8-
250; Т. 22, Э 7. - Ч. 5-8,- С. 251-514; Т.23, Э 9. - Ч. 9-10. - С. 515- 614.
- Прил., с отд. паг.
     37. Ярмарка тщеславия: В 10 ч. - Спб.: тип. Э. Краца, 1851. - 614 с.
     То же. - Спб.: изд. и тип. Плотникова, 1873. - Т. 1. - 457 с.; Т. 2.  -
522 с. То же. - Спб.: изд. Лепехина, 1885. - Т. 1. - 434 с.; Т. 2. - 511 с.
     38. Ярмарка тщеславия: Роман без героя//Собр. соч.: В  12  т.  -  Спб.,
1895. - Т. 9, ч. 1. - 315 с.; Т. 10, ч. 2/Пер. В. И. Штейна. - 319 с.
     39. Ярмарка житейской суеты: В 2 т./Пер. Л. Гей. -  Спб.:  изд.  А.  С.
Суворина, 1902. - (Новая б-ка Суворина). - Т. 1. - 399 с.; Т. 2. - 466 с. То
же. - 2-е изд. - 1908.
     40. Ярмарка тщеславия: Роман без героя: В 3 т./Пер. В. И. Штейна//Собр.
соч. - Л.: Крас. газ., 1929. - (Б-ка иностр. классиков и рус. писателей).  -
Прил. к утр. вып. "Крас. газ." Т. 1. - 324 с.; Т. 2. - 296 с.; Т. 3.  -  276
с.

     

     41. Ярмарка тщеславия: Роман без героя/Пер. М.А.Дьяконова;  Вступ.  ст.
Д. А.  Горбова;  Примеч.  Г.  Г.  Шпета//Собр.  соч.  -  М.;  Л.:  Academia,
1933-1934.Т. 1. - 1933. - 757 с.; Т. 2. - 1934. - 694 с.
     42. Ярмарка тщеславия: Роман без героя: В  2  ч./Пер.  [М.А.Дьяконова];
Ил. Д. Дубинского. - М.; Л.: Госиздат, 1947. - Ч. 1. 479 с.; Ч. 2. - 468 с.
     43. Ярмарка тщеславия: Роман без героя/Пер. [М.А.Дьяконова];  Под  ред.
Р. М. Гальпериной и М. Ф. Лорие; Послесл. Е. Корниловой; Примеч.
     Переводы произведений Теккерея на русский язык	47
     М. Черневич; Рис. Д. Дубинского. - М.: Госиздат, 1953. - Т.  1.  -  476
с.; Т. 2. - 476 с.
     То же. - Минск: Госиздат, 1956.
     44. Ярмарка тщеславия: Роман без героя: В 2 т./Пер. М.А.Дьяконова;  Под
ред. Р. М. Гальпериной и М. Ф. Лорие; Вступ. ст. А. А. Елистратовой;
     Примеч. М. Черневич; Рис. Гр. Филипповского. - М.: Известия, 1960. -
     Т. 1. - 487 с.; Т. 2,-464 с.
     То же. - М.: Гослитиздат, 1961. - Т. 1. - 463 с.; Т. 2. - 439 с.

     

     45. Ярмарка тщеславия: Роман без героя/Пер. М. Дьяконова; Под  ред.  М.
Лорие; Вступ. ст. Е. - Клименко; Примеч. М.  Лорие  и  М.  Черневич.  -  М.:
Худож. лит., 1968. - 815 с. - (Б-ка всемир. лит.).
     46. Ярмарка тщеславия: Роман/Пер. М. Дьяконова; Под ред. Р. Гальпериной
и М. Лорие; Послесл. А. Аникста; Коммент. М. Лорие, М. Черневич//Собр. соч.:
В 12 т. - М., 1976. - Т. 4. - 832 с.
     47. Ярмарка тщеславия: Роман без героя/Пер. М. Дьяконова; Вступ. ст. Н.
Михальской; Ил. С. Крестовского. - М.: Худож. лит., 1983. - 734 с.
     48. Ярмарка тщеславия: Роман без героя/Пер. М. А. Дьяконова;  Под  ред.
Р. М. Гальпериной и М. Ф. Лорие; Ил. У. Теккерея; Коммент.  М.  Лорие  и  М.
Черневич. - М.: Правда, 1984. - Т. 1. - 480 с.; Т. 2. - 477 с.
     49. Ярмарка тщеславия: Роман без героя/Пер. М. Дьяконова; Под  ред.  Р.
М. Гальпериной и М. Лорие; Вступ.  ст.  и  коммент.  И.  Шайтанова;  Ил.  У.
Теккерея; Худож. И. Макаревич,- М.: Книга, 1986. - Т. 1. - 615 с.; Т.  2.  -
607 с.



     50.  Ярмарка  тщеславия:  Гл.9-10/Пер.  В.  И.  Штейна//Коган   П.   С.
Хрестоматия по истории западноевропейской литературы. - М.; Л., 1930.  -  Т.
2. - С. 359-371.
     51.   Ярмарка   тщеславия:   [Отр.   из   гл.   3,   6,   53]/Пер.   М.
Дьяконова//3арубеж-ная  литература  XIX  века:  Романтизм.  Крит,   реализм:
Хрестоматия/Под ред. Я.К. Засурского,-М., 1979. - С. 278-283.



     52. Ярмарка тщеславия: Пьеса в  3  актах/Композиция  текста  по  У.  М.
Теккерею М. А. Ишка. - М.: Упр. по охране авт. прав, 1948.
     53. Ярмарка тщеславия: Пьеса в 3 д./Композиция текста по У. М. Теккерею
А. Горской и М. Левиной; Под ред. 3. Бракско. - М.: Всесоюз. упр. по  охране
авт. прав, 1957. - 92 с.
     54. Ярмарка тщеславия: Пьеса в 3  д.,  13  карт./Композиция  текста  по
Теккерею И. В. Ильинского; Отв. ред. А. М. Пудалов. - М., 1959. - 108 с.
     The History of Pendennis: his Fortunes and Misfortunes, his Friends and
his Greatest Enemy. - 1848-1850.
     55. Пенденнис: Повесть о  его  удачах  и  неудачах,  о  его  друзьях  и
величайшем его враге/Пер. А. Грека//Б-ка для чтения. - Спб., 1851. - Т. 107,
Э 6. - С. 173-242; Т. 108, Э 7/8. - С. 1 - 178; Т. 109, Э 9/10. - С.  2-156;
Т. ПО, Э 11/12,- С. 1 - 164; Т. 111, Э 1. - С. 45-86; Э 2. - С. 163-218;  Т.
112, Э 3. - С. 1-52; Э 4. - С. 157-218; Т. 113, Э5. - С. 1 - 116; Э 6. -  С.
175-284.Везде в отд. "Иностр. словесность". То же [Отд.  изд.]:  В  2  т.  -
Спб.: тип. Плотникова, 1874. - Т. 1. - 384 с.; Т. 2,- 508 с. То же. - 1885.
     56. История Пенденниса,  его  приключений  и  бедствий,  его  друзей  и
величайшего врага/Пер. [И. Введенского]//Отеч. зап. - Спб., 1851. - Ч. 1, т.
77, Э 7/8,- С. 1 - 138; Т. 78, Э 9/10. - С. 139-250; Т. 39, Э 11. - С. 251 -
342; Ч. 2, Э12,-С. 1-58; 1852. - Т. 80, Э 1/2. - С. 60-210; Т. 81, Э 3/4.  -
С. 135-348; Т. 82, Э 5. - С. 351-448. - Прил. То же. [Отд.  изд.].  -  Спб.:
изд. Лепехина, 1887.
     57. История Пенденниса, его успехов и неудач,  его  друзей  и  злейшего
врага// Собр. соч.: В 12  т.  -  Спб.,  1895.  -  Т.  7,  ч.  1/Пер.  М.  А.
Э[нгельгардта] и В. Л. Р[анцова]. - 306 с.; Т. 8, ч. 2/Пер. Ю. А.  Говсеева.
- 307 с.

     

     58. История Пенденниса, его  удач  и  злоключений,  его  друзей  и  его
злейшего врага/Пер, и коммент. М. Лорие//Собр. соч.: В 12 т.  -  Т.  5,  кн.
1.М., 1976,- 430 с.; Т. 6, кн. 2. - М., 1977,- 416 с.

     The History of Henry Esmond, Esq. Colnel in the Service of her  Majesty
Queen Anne Written by himself. - 1852.

     59. История Генри Эсмонда: [С сокр.]//Отеч. зап. - Спб., 1855. - Т. 98,
Э 2. - С. 120-143; Т. 99, Э 3. - С. 51-69; Э 4. - С. 89-116. - Везде в  отд.
"Смесь. Произв. иностр. беллетристов".
     60. История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника на службе ее величества
королевы  Анны  (написанная  им  самим)/Пер.  М.  А.  Шишмаревой  и  В.   Л.
Ранцова//Собр. соч.: В 12 т. - Спб., 1895. - Т. 12. - С. 4-400.
     61. История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника  службы  ее  величества
королевы Анны, написанная им самим/Пер.  Е.  Калашниковой;  Послесл.  А.  А.
Аникста; Ил. Д. А.  Дубинского  и  С.  М.  Пожарского.  -  М.:  Гослитиздат,
1946.608 с.
     62. История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника  службы  ее  величества
королевы Анны, написанная им самим/Пер. Е. Калашниковой; Ил. Ю. Боярского. -
М.: Правда, 1959. - 548 с.
     63. История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника  службы  ее  величества
королевы  Анны,  написанная  им  самим/Пер.  Е.  Калашниковой;  Коммент.  Г.
Шейнмана//Собр. соч.: В 12т. - М., 1977. - Т. 7. - С. 5-504.

     The Newcomes: Memoirs of a Most Respectable Family. - 1853-1855.

     64. Ньюкомы: История одной весьма достопочтенной  фамилии//Современник.
- Спб., 1855. - Т. 53, Э 9/10. - С. 3-174; Т. 54, Э  11/12.  -  С.  175-316;
1856. - Т. 55, Э 1/2,-С. 317-460; Т. 56, Э 3/4. - С. 461-572; Т. 57, Э  5/6.
- С. 573-796; Т. 58, Э 7/8. - С. 797-1042.
     65.  Ньюкомы,  записки  весьма   почтенного   семейства/Пер.   [С.   М.
Майковой]// Б-ка для чтения. - Спб., 1855. - Т. 133, Э 9/10. - С. 1  -  142;
Т. 134, Э 11/12. - С. 143-214; 1856. - Э 3. - С. 383-470; Э 4. - С. 472-558;
Т. 137, Э 5/6. - С. 559-734; Т. 138, Э 7/8. - С. 735-901.  -  Везде  в  отд.
"Иностр. словесность".
     66. Ньюкомы: Семейная хроника одной весьма почтенной фамилии: В  4  т./
Пер. С. М. Майковой. - Спб.: изд. Н. И. Герасимова, 1889. - Т. 1,-  309  с.;
Т. 2. - 335 с.; Т. 3. - 343 с.; Т. 4. - 379 с. То же. -  Спб.:  изд.  В.  В.
Лепехина, 1890.
     67. Ньюкомы: История весьма почтенного семейства, составленная  Артуром
Пенденнисом, эсквайром/Пер. Е. Г. Бекетовой//Собр. соч.: В  12  т.  -  Спб.,
1895. - Т. 5,- 382 с.; Т. 6,- 370 с., портр.
     68. Ньюкомы: Жизнеописание одной весьма почтенной  семьи,  составленное
Артуром Пенденнисом, эсквайром/Пер. Р. Померанцевой; Ред. пер. И. Бернштейн;
Коммент. Г. Шейнмана//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1978. - Т. 8,  кн.  1,-  494
с.; Т. 9, кн. 2. - 479 с.

     The Virginians: A Tale of the Last Century. - 1857-1859.

     69. Виргинцы: Роман минувшего столетия/Пер. [В. В. Бутузова]: В 4  ч.//
Современник. - Спб., 1858. - Ч. 1. - 252 с.; Ч. 2. - 246 с.; Ч. 3. - 226  с;
Ч. 4. - 212 с. - Прил.
     69а.    Виргинцы:    Роман    минувшего    столетия/[Пер.     В.     В.
Бутузова].Современник. - Спб., 1859 -Т. 75; Э 5. - С. 113-176; Т. 76,  Э7/8.
- С. 27-154; Т. 77, Э 9. - С. 41-212; Т. 78, Э 11/12. - С. 212-252.

     

     70. Виргинцы: В 2 т./Пер. и коммент. Ст. Вольского;  Заставки,  пер.  и
суперобл. А. Д. Силина. - М.: Academia, 1936. - Т. 1. - XXIV, 755 с.; Т.  2.
- 760 с.
     71. Виргинцы: В 2  т./Пер.  С.Вольского;  Худож.  Л.  Збарский.  -  М.:
Правда, 1961. - Т. 1. - 560 с.; Т. 2. - 560 с.
     72. Виргинцы/Коммент. Г. Шейнмана//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1979. - Т.
10/Пер. И, Гуровой. - 496 с.; Т. 11/Пер. Т. О. Озерской. - С. 2-509.

     Lovel the Widower. - 1860.

     73. Ловель вдовец//Отеч. зап. - Спб., I860. - Т. 131, Э 7/8. - С.  1  -
122. - Прил.
     74. Вдовец Ловель: Повесть/Пер. И. И. Ясинского//Собр. соч.: В 12 т.  -
Спб., 1895. - Т. 3. - С. 5-95.

     

     The Adventures of Philip on his  Way  through  the  World  Showing  who
Robbed him who Helped him and who Passed him by. - 1861 - 1862.

     75. Приключения Филиппа в его странствованиях по свету//Рус.  слово.  -
Спб., 1862. - Э 2. - С. 1-56; Э 3. - С. 1-83; Э 4,- С. 1-66; Э 5. - С. 1-56.
     76. Приключения Филиппа в его странствованиях по свету.  -  Спб.:  тип.
И.И. Глазунова, 1866. - 548 с. - (Собр. иностр. пер. романов).
     77. Приключения Филиппа в его скитаниях по свету,  поясняющая,  кем  он
был ограблен, кто ему помог  и  кто  прошел  мимо,  не  оказывая  помощи:  С
обыкновенной историей в виде пролога: В 2  ч./Пер.  В.  Л.  Ранцова//  Собр.
соч.: В 12 т. - Спб., 1894. - Т. 1. - С. 97-342; Спб., 1895. - Т. 2,- 332 с.

     Denis Duval. - 1864.

     78. Денис Дюваль//Рус. слово. - Спб., 1864. - Э 4. - С. 217-290; Э 5. -
С. 89-128; Э 7. - С. 97-127, 195-216. - В Э 4 - биогр. очерк в пер. П [етра]
В [ейнберга].
     То же//Б-ка для чтения,- Спб., 1864. - Э 3. - С. 1-28; Э 4/5. - С. 1  -
50; Э 6. - С. 1-46. - В подзаг.: "Посмертный роман Теккерея". Везде  -  отд.
VII.
     То же//Рус. вести. - Спб., 1864. - Т. 50, Э 4. - С. 627-680; Э 5. -  С.
288-342; Э 6. - С. 711-766.
     В личной библиотеке Н. А.  Некрасова  была  вырезка  из  романа  "Денис
Дюваль".
     79. Дени Дюваль (Неоконченный роман)/Пер. М. Беккер//Собр. соч.:  В  12
т. - М., 1980- Т. 12. - С. 235-369.
     Текст сопровождают "Примечания к "Дени Дювалю"",  написанные  одним  из
редакторов "Корнхилл мэгэзин" Фредериком Гринвудом и помещенные  в  июньском
номере журнала вместе с  последней  главой  романа.  В  данном  издании  они
приводятся в переводе М. Беккер, см. с. 369-384.



     The Memoirs of Mr. С. F. Yellowplush. - 1837-1840.

     80. Записки мистера Желтоплюша//Б-ка для чтения. -  Спб.,  1854.  -  Т.
125, Э 3, Иностр. словесность. - С. 1 -111.
     81. Записки лакея. - Спб.: тип. Л. Демиса, 1860. -  80  с.  -  Прил.  к
"Б-ке для чтения". 1860. Т. 160, Э 3.
     Из "Записок Желтоплюша" см. Э 82, 83.

     Dimond cut Dimond

     82. Нашла коса на камень/Пер. 3. Александровой//Собр. соч.: В 12  т.М.,
1974. - Т. 1. - С. 33-45.

     Mr. Deuceace at Paris

     83. Мистер Дьюсэйс в Париже/Пер. 3. Александровой//Собр. соч.: В 12  т.
- М., 1974. - Т. 1,- С. 46-100.

     The Tremendous Adventures of Major Gahagan. - 1838-1839.

     84. Жизнь и приключения майора Гагагана//Современник. - Спб.,  1854.  -
Т. 47, Э 9/10. - С. 1-94. - Прил.

     Catherine: a Story by Ikey Solomons, Esq., Junior, 1839-1840.

     85. Екатерина//Биржевые ведомости. - Спб., 1871. - Э 60-66, 82, 95, 97,
100, 114.
     Co вступительной заметкой от редакции.
     86. Кэтрин/Пер. Е. Калашниковой//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1974.  -  Т.
1. - С. 201-374.

     Stubbs's Calendar, or The Fatal Boots. - 1839.

     87. Календарь Стеббса или  роковые  сапоги:  Ком.  рассказы  Теккерея//
Современник. - Спб., 1853. - Т. 38, Э 3/4. - С. 181-236.
     88. Роковые сапоги/Пер. Ю. Жуковой//Собр. соч.: В 12 т. - М.,  1974.  -
Т. 1. - С. 101 - 146.

     A Shabby-Genteel Story. - 1840.

     89.  Очерки  английских  нравов:  Приключение  в  несовсем   порядочном
обществе/Пер. Ф. Ненарокомова. - Спб.: изд. Рус. слово, 1859. - 148 с.
     90. Обыкновенная история/Пер. В. Л. Ранцова//Собр.  соч.:  В  12  т.  -
Спб., 1894. - Т. 1. - С. 5-96.
     91. В благородном семействе/Пер. К. Вольпин//Собр. соч.: В 12 т. -  М.,
1974. - Т. 1. - С. 375-470.

     The History of Samuel Titmarsh and the Great Hoggarty Diamond. - 1841.

     92. Самуил Титмарш и его большой гоггартиевский алмаз//Б-ка для чтения.
- Спб., 1849. - Т. 98, Э12, Иностр. словесность. - С. 193-244;  1850.  -  Т.
99, Э 1, Иностр. словесность. - С. 1-84.
     93. История Самуэля Титмарша и Большого Гоггартовского  алмаза/Пер.  М.
А. Шишмаревой//Собр. соч.: В 12 т. - Спб., 1895. - Т. 3,- С. 199-298.
     94. История Сэмюеля Титмарша и знаменитого бриллианта Хоггарти/Пер.  Р.
Облонской//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1974. - Т. I. - С. 483-601.

     Men's Wives by George Fitz-Boodle. - 1843.
     Dennis Haggarty's Wife

     95. Жена Дениса Гагарти//Рус. вести,-М., 1858. - Т. 18,  Э11/12.  -  С.
439-456. - Прил.

     

     96. Мужнина жена//Собрание иностранных романов, повестей и рассказов. -
Спб., 1878. - Кн. 5. - С. 365-392.
     97. Жена Диониса Гоггарти//Собр. соч.: В 12 т. - Спб., 1895. -  Т.П.  -
С. 140-158.
     Этот рассказ из цикла "Men's Wives" в данном издании соединен с эссе из
цикла "Roundabout Papers" под общим заглавием "Сатирические очерки".
     98. Жена Денниса Хаггарти/Пер. Э.  Бер//Собр.  соч.:  В  12  т.  -  М.,
1975.Т. 2,- С. 137-159.

     Mr. and Mrs. Frank Berry

     99. Мистер и мистрис Франк-Берри//Рус. вести. - М., 1858. -  Т.  17,  Э
20. - С. 205-226. - Прил.
     100. Франк Берри и его супруга//Собр. соч.: В 12 т. - Спб., 1895. -  Т.
11. - С. 119-140.
     Этот рассказ из цикла "Men's Wives" в данном издании соединен с эссе из
цикла "Roundabout Papers" под общим заглавием "Сатирические очерки".

     
     
     
     
     

     The Ravenswing

     101. Вороново крыло//Рус. вести. - М., 1858. - Т. 17, Э 18. -  С.  1  -
111. - Прил.
     102. Г-жа Воронокрылова/Пер. В. Л. Ранцова//Собр. соч.: В 12 т. - Спб.,
1895. - Т. П. - С. 5-116.
     103. Вороново крыло/Пер. А. Поливановой//Собр. соч.:  В  12  т.  -  М.,
1975. - Т. 2. - С. 5-136.
     A Legend of the Rhine. - 1845.
     104. Рейнская легенда//Отеч. зап. - Спб., 1872. - Т. 83, Э  7/8.  -  С.
99-138. То же//Рассказы современных иностранных писателей. - Спб.,  1852.  -
Т. 1. - С. 199-240.
     105. Рейнская легенда/Пер. Э.  Шаховой//Собр.  соч.:  В  12  т.  -  М.,
1975.Т. 2. - С. 137-216.


     ЦИКЛЫ РАССКАЗОВ

     Novels by eminent hands. - 1847.

     106. Романы прославленных сочинителей, или романисты - лауреаты  премий
"Панча"/Пер. И. Бернштейн//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1975.  -  Т.  2.  -  С.
467-539.
     Содерж.: "Джордж де Барнуэл", "Котиксби", "Лорды и ливреи", "Синебрад",
"Фил Фогарти, или Повесть о Доблестном Раздесятом полку", "Звезды и полосы",
"Рецепт призового романа".

     Christmas books
     Mrs. Perkin's Ball: First Christmas Book. - 1847.

     107. Бал у мистрис Перкинс//Современник. - Спб., 1854. - Т. 46, Э 7.  -
С. 12-35.

     Our Street: Second Christmas Book. - 1848.

     108. Наша улица//Б-ка для чтения. - Спб., 1854. - Т. 124, Э 4,  Иностр.
словесность. - С. 186-214.

     Doctor Birch and his Young Friends: Third Christmas Book. - 1849.

     109.  Доктор  Бирч  и  его  молодые   друзья:   Физиол.   эскиз   англ.
школы//Современник. - Спб., 1852,- Т. 33, Э 6, Смесь,- С. 247-268.
     110. Доктор Роззги и его юные друзья/Пер. И. Бернштейн//Собр.  соч.:  В
12 т. - М., 1980. - Т. 12. - С. 7-35.

     Rebecca and Rowena: A Romance upon Romance: Fourth Christmas Book.1849.

     111. Ревекка и Ровена: Роман о романе: Сочинение М. А. Титмарша/Пер. 3.
Александровой//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1980. - Т. 12,-С. 35-90.

     The Kickleburys on the Rhine: Fifth Christmas Book. - 1850.

     112. Английские туристы/Пер. А. Бутаков//Отеч. зап. - Спб., 1851. -  Т.
76, Э 6, отд. VIII. - С. 106-144.

     The Rose and the Ring or the History of Prince Giglio and Prince Bulbo:
Sixth Christmas Book. - 1855.

     113. Кольцо и роза, или История  принца  Обалду  и  принца  Перекориля:
Домашний спектакль, разыгранный М.  А.  Титмаршем:  Рисунки  автора/Пер.  Р.
Померанцевой; Под ред. Р. Облонской; Предисл. Р. Померанцевой;  "Сказка  про
обычное королевство". - М.: Дет. лит., 1970. - 144 с. То же//Собр.  соч.:  В
12 т. - М., 1980. - Т. 12. - С. 92-174.

     The Orphan of Pimlico: a Moral Tale of Belgravian Life. - 1851.

     113a. Сирота из Пимлико/Сокр.  пер.  А.  Васильчикова//Лит.  Россия.  -
1987. - 18 июля. - С. 23.



     The Professor: A Tale of Sentiment- 1837.

     114. Танцмейстер/Пер. [М. Михайлова]//Современник. - Спб., 1853.  -  Т.
39, Э 5, Смесь. - С. 51-67.

     

     Cox's Diary. - 1840.

     115. Дневник Кокса/Пер. Н. Бать//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1974.  -  Т.
1.С. 151 - 198.

     The Bedford Row Conspiracy. - 1840.

     116. Заговор в Бедфорд-Роу//Рус. вести. - М., 1858. - Т. 18, Э 12. - С.
369-409. - Прил. Bluebeard's Ghost. - 1843.
     117. Вдова Синей Бороды//Сев. вести. - Спб., 1886. - Янв. - С. 169-189.
     Публикацию предваряет примечание  переводчика  о  рассказах  и  статьях
Теккерея, вошедших  в  полное  собрание  сочинений  писателя,  издаваемое  в
Англии.
     118. Дух синей бороды/Пер. В. А. Тимирязева//Собр.  соч.:  В  12  т.  -
Спб., 1895. - Т. 3. - С. 301-314.

     

     Proposals for a Continuation of  "Ivanhoe"  in  a  Letter  to  Monsieur
Alexandre Dumas by Monsieur Michael Angelo Titmarsh. - 1846.

     См. также Э 156.
     119. Опыт продолжения  романа  Вальтера  Скотта  "Айвенго"/Пер.  И.  И.
Введенского//Отеч. зап. - Спб., 1847. - Т. 51, Э 4, Смесь. - С. 174-194;  Т.
52, Э 5, Смесь. - С. 47-59. - Под псевд.: Микель Анджело Титмарш.

     A Little Dinner at Timmins's. - 1848.

     120. Большой обед у маленьких  людей//Иллюстрация.  -  М.,  1859.  -  Э
69-73.
     121. Званый обед//Зритель. - М., 1863, - Э 21. - С. 654-659; Э22. -  С.
683-687; Э 23. - С. 716-720.



     Foreign Correspondence; Contributions to "The National  Standard".July,
1833.

     122. Парижские письма/Пер. Е. Коротковой//Собр. соч.: В  12  т.  -  М.,
1975. - Т. 2. - С. 217-224.

     Hints for a History of Highwaymen. - "Fraser's", Mar., 1934.

     123.   Размышления    по    поводу    истории    разбойников/Пер.    Е.
Коротковой//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1975. - Т. 2. - С. 225-245.

     A Word on the Annuals. - "Fraser's", Dec., 1834.

     124. О наших ежегодниках/Пер. Е. Коротковой//Собр. соч.: В 12 т. -  М.,
1975. - Т. 2. - С. 245-258.

     The Paris Sketch Book. - July, 1840.
     Dedicatory Letter to M. Aretz, tailor, etc., 27, Rue Richelieu, Paris

     125. Посвящение  господину  Арецу,  портному  в  Париже,  Э  27,  улица
Ришелье// Современник. - Спб" 1854. - Т. 47, Э 9. - С. 42-43.

     An Invasion of France

     126. Нашествие на Францию//Современник. - Спб., 1854. - Т. 47, Э  9.  -
С. 43-55.

     A Caution to Travellers

     127. Урок путешественникам//Современник. - Спб., 1854. - Т. 47, Э 9.  -
С. 55-72.

     On the French School of Painting

     128. [Парижский альбом: Отр.]/Пер. Н. Н.  Александрова//Александров  Н.
Н. Теккерей: его жизнь и литературная  деятельность.  -  Спб.,  1891.  -  С.
20-22.
     129. "В Королевской школе изящных искусств...";  "Посмотрите  также  на
"целомудрие" Шале..."/Пер. О. А. Пожежинской//Памятники мировой эстетической
мысли: В 5 т. - М., 1967. - Т. 3. - С. 840-842. On some  French  Fashionable
Novels: with a Plea for Romances in General
     130. [Романист обладает ярким...] /Пер.  О.  А.  Пожежинской//Памятники
мировой эстетической мысли: В 5 т. - М., 1967. - Т. 3. - С. 842.

     The Painter's Bargain

     131. Черт и живописец: [Рассказ]/Пер. М. Копелянской и  А.Шапошниковой;
Ил. И. Оффенгендена//Лит. Россия. - М., 1963. - 27 дек. - С. 18-19.

     The Devil's Wager

     132. Сделка с дьяволом/Пер. М. Копелянской и А. Шапошниковой; Грав.  Ф.
Константинова//Неделя. - М., 1963. - 26 окт. - С. 6-7.

     Fielding's Works - "Times", sept., 1840.

     133. Сочинения Фильдинга/Пер. Я. Рецкера//Собр. соч.: В  12  т.  -  М.,
1975. - Т. 2. - С. 293-304.

     Character Sketches. - 1840-1841. Captain Rook and Mr. Pigeon

     134.    Капитан     Рук     и     мистер     Пиджон/[Пер.     В.     В.
Бутузова]//Современник.Спб., 1857,-Т. 61, Э 1/2. - С. 88-106.

     The Fashionable Authoress

     135. Великосветская писательница//Иллюстрир. газ. - 1867. - Т. 20.
     136. Модная сочинительница/Пер. А. Поливановой//Собр. соч.: В 12  т.М.,
1975. - Т. 2. - С. 277-292.

     On Men and Pictures: a propos of a Walk in the Louvre. - Jun., 1841.

     137. О живописи ["Если бы мне было дозволено обратиться к художникам  с
несколькими словами о  картинах..."]  /Пер.  О.  А.  Пожежинской//Памят-ники
мировой эстетической мысли: В 5 т. - М., 1967. - Т. 3. - С. 840-842.

     The Second Funeral of Napoleon. - 1841.

     138.  Вторые  похороны  Наполеона  Микель-Анджело  Титмарша//Б-ка   для
чтения. - Спб., 1857. - Э 12. - С. 58-97.

     Dickens in France. - "Fraser's", mar. 1842.

     139. Диккенс во Франции/Пер. Я. Рецкера//Собр. соч.:  В  12  т.  -  М.,
1975. - Т. 2. - С. 305-328.

     The Irish Sketch Book. - 1842.

     140. [В Лимерике я зашел в лавку...]/Пер.  А.  В.  Дружинина//Б-ка  для
чтения. -  Спб.,  1852,-Т.  113,  Э  6,  отд.  VII:  Смесь.  -  С.  184.  То
же//Дружинин А. В. Собр. соч.: В 8 т. - Спб., 1865. - Т. 6. - С. 716.
     141. Что  претерпела  Ирландия//Колосья.  -  Спб.,  1886.  -  Э  10,-С.
198-206.

     Miss Tickletoby's Lectures on English History. Jul. - Oct., 1842.

     142. Лекции мисс Тиклтоби  по  истории  Англии/Пер.  В.  Хинкиса//Собр.
соч.: В 12 т. - М. 1975. - Т. 2. - С. 329-384.

     

     Letters on the Fine Arts. - 1843. The Objections against Art Unions

     143.    ["Я    убежден,    что    народ    Англии..."]/Пер.    О.    А.
Пожежинской//Памятники мировой эстетической мысли: В 5 т. - М., 1967.  -  Т.
3. - С. 843-844.

     A Box of Novels. - "Fraser's", Febr., 1844.

     144. Новые романы/Пер. Р. Бобровой//Собр. соч.: В 12 т. - М.,  1975.  -
Т. 2. - С. 421-442.

     The History of the Next French Revolution. -  "Punch",  Febr.  -  Apr.,
1844.

     145. История очередной  французской  революции/Пер.  В.  Хинкиса//Собр.
соч.: В 12т. - М., 1975. - Т. 2. - С. 385-420.

     Disraeli's Sibil. - "Morning Chronicle", 13 may, 1845.

     146. Сибилла, сочинение Дизраэли/Пер. Р. Бобровой//Собр. соч.: В 12  т.
- М. 1975. - Т. 2. - С. 443-454.

     Dickens's Cricket on the Hearth. - "Morning Chronicle", 24 Dec., 1845.

     147.  Сверчок   за   очагом,   сочинение   Чарльза   Диккенса/Пер.   Р.
Бобровой//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1975. - Т. 2. - С. 455-463.

     A Brother of the  Press  on  the  History  of  a  Literary  Man,  Laman
Blanchard, and the Chances of the Literary Profession. - 1846.

     148. Мысли о тяготах и  радостях  писательской  профессии,  высказанные
Микель Анджело Титмаршем, эсквайром/Сокр. пер. Т.  Я.  Казавчинской//Иностр.
лит. - 1986. - Э 1. - С. 209-211.

     Notes of a Journey from Cornhill to  Grand  Cairo  by  Way  of  Lisbon,
Athens, Constantinople and Jerusalem. - 1846.

     149. Путевые заметки от  Корнгиля  до  Каира,  через  Лиссабон,  Афины,
Константинополь и Иерусалим: [Отр.]//Б-ка для чтения. -  Спб.,  1857.  -  Т.
144, Э7, Смесь, - С. 33-80; Э8, Смесь. - С. 157-195; Т. 145, Э9/10, Смесь. -
С. 1-58.
     149а.    [...Тяжел    удел     пророков...]     О     Гюго//Пер.     Т.
Казавчинской//Альманах поэзии. - М., 1986. - Э 44. - С. 180.
     1496.   [Мне   не   по   вкусу   красота...]   [О   Байроне]/Пер.    Т.
Казавчинской//Альманах поэзии. - М., 1986. - Э 44. - С. 180.

     The Book of Snobs. - 1846-1847.

     150. Очерки английских нравов: Английские Снобсы//Современник. -  Спб.,
1852. - Т. 36, Э 11/12. - С. 1 - 154.
     154. Книга мишуры/Пер. А. Голенищева-Кутузова. - М.: тип. Каткова и К",
1859. - 237 с.
     155. Книга Снобов: Сочинение одного из них: Юмористические  очерки/Пер.
В. А. Тимирязева//Собр. соч.: В 12 т. - Спб., 1895. - Т. 3. - С. 96-197.
     156. Книга снобов, написанная одним из них/Пер. Н. Дарузес//Собр. соч.:
В 12 т. - М. 1975. - Т. 3. - С. 317-514.

     Proposals for a Continuation of  "Ivanhoe"  in  a  Letter  to  Monsieur
Alexandre Dumas, by Monsieur Michael Angelo Titmarsh [Preface]. - 1846.

     См. также Э 119.
     157. Как продолжить "Айвенго": Предложения,  высказанные  месье  Микель
Анджело  Титмаршем  в  письме   к   месье   Александру   Дюма/Пер.   Т.   Я.
Казавчинской//Иностр. лит. - 1986. - Э 1. - С. 213-214.

     Sketches and Travels in London. - 1847-1850.

     159. Нравописательные очерки  и  путешествия  по  Лондону/Пер.  (В.  В.
Бутузова]//Современник. - Спб., 1856. - Т. 60, Э 12, - С. 65-132. - Прил.
     Содерж.: Большие и малые обеды; О любви и супружеской жизни, о мужчинах
и  женщинах;  О  дружбе;  За  городом;  Лэди  в  ложе  второго   яруса;   Об
удовольствиях и преимуществах, доставляемых  званием  Фош;  Детские  балы  и
некоторые предостережения относительно их; На станции железной дороги.

     On Friendship

     160. О дружбе/Пер. [В. В. Бутузова]//Современник. - Спб.,  1856.  -  Т.
60, Э 12." С. 85-90. - Прил.

     Great and Little Dinners

     161. Большие и малые обеды/Пер. [В. В. Бутузова]//Современник. -  Спб.,
1856. - Т. 60, Э 12. - С. 65-71. - Прил.

     On Love, Marriage, Men and Women

     162. О любви и супружеской жизни, о мужчинах  и  женщинах/Пер.  [В.  В.
Бутузова] //Современник, - Спб., 1856. - Т. 60, Э 12. - С. 71-85. - Прил.

     Out of Town

     163. За городом/Пер. [В. В. Бутузова] //Современник. - Спб., 1856. - Т.
60, Э 12. - С. 90-100. - Прил.

     On a Lady in an Opera-box

     164. Лэди в ложе второго яруса/Пер. |В.  В.  Бутузова]//Современник.  -
Спб., 1856. - Т. 60, Э 12. - С. 100-106,- Прил.

     On the Pleasures of being a Fogy

     165. Об удовольствиях и преимуществах,  доставляемых  званием  Фош/Пер.
|В. В. Бутузова]//Современник. - Спб., 1856. - Т. 60, Э12. - С. 106- 116.  -
Прил.

     Child's Parties

     166. Детские балы и некоторые предостережения относительно их/Пер.  [В.
В. Бутузова] //Современник. - Спб., 1856. - Т. 60, Э 12.  -  С.  116-127.  -
Прил.

     Waiting at the Station

     167.     На     станции      железной      дороги/Пер.      [В.      В.
Бутузова]//Современник.Спб., 1856. - Т. 60, Э 12. - С. 127-132. - Прил.

     Going to See a Man Hanged

     169. Как вешают человека//Рус. вести. - М., 1858. - Т. 18, Э  11/12.  -
С. 241-303. - Прил.
     170. Как из казни устраивают зрелище/Пер. А. Поливановой//Собр. соч.: В
12 т. - М., 1975. - Т. 2. - С. 259-276.

     

     The Sights of London. - 1848.

     170a. Лондонские зрелища/Пер. А. Поливановой//Собр. соч.: В 12 т. - М.,
1975. - Т. 2. - С. 543-548.

     A Meeting on Kennington Common. - 14 Мар. 1848.

     170б. Митинг на Кеннингтон-Коммон/Пер. Ю. Жуковой//Собр. соч.: В 12  Т.
- М., 1975. - Т. 2. - С. 553-558.

     A Chartist Meeting. - 15 Mar. 1848.

     170в. Чартистский митинг/Пер. Ю. Жуковой//Собр. соч.: В  12  т.  -  М.,
1975. - Т. 2,- С. 559-564.

     A Tale of the Polish Ball. - Jun. 1848.

     170г. Польский бал/Пер. А. Поливановой//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1975.
- Т. 2. - С. 549-552.

     The Dignity of Literature. - "Morning Chronicle", 12 Jan., 1850.

     171. О собственном достоинстве литературы/Пер. М. Лорие//Собр. соч.:  В
12т. - М., 1980. - Т. 12. - С. 175-181.
     Статья появилась  как  письмо  редактору  "Морнинг  кроникл"  в  период
публикации романа "Пенденнис". В ней Теккерей не только отвечал  на  нападки
литераторов  и  журналистов,  обвинивших  его  в  оскорблении   писательской
профессии, он высказывал свои суждения об общественном положении литератора,
об уважении к его ремеслу.

     Letter to David Masson. - 6 May "North British Rev.", 1851.

     172. Письмо Дэвиду Мэссону от мая 6-го  (предположительно)  1851  года/
Пер. Т. Я. Казавчинской//Иностр. лит. - 1986. - Э 1. - С. 212-213.
     172а.   [Искусство   романиста   в   том    и    состоит...]/Пер.    Т.
Казавчинской//Альманах поэзии. - М., 1986. - Э 44. - С. 179-180.
     Charity and Humour. - 1852.
     173. Милосердие и  юмор:  [Отр.]  /Пер.  О.  А.  Пожежинской//Памятники
мировой эстетической мысли: В 5 т. - М., 1967. - С. 844-845.
     174. Милосердие и юмор/Сокр. пер. Т. Я. Казавчинской//Иностр. лит.1986.
- Э 1. - С. 207-209.

     English Humorists of the  Eighteenth  Century:  a  Series  of  Lectures
Delievired in England, Scotland and the United States of America. - 1853.

     175. Английские юмористы XVIII-го столетия//Собр. соч.: В 12 т. - Спб.,
1895,- Т. П. - С. 206-350.
     Содерж.: Свифт, Конгрив и Аддисон; Гогарт, Смоллет и Фильдинг; Стерн  и
Гольдсмит.
     176. Английские  юмористы  XVIII  века/Пер.  В.  Хинкиса;  Коммент.  Г.
Шейнмана//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1977. - Т. 7. - С. 507-736.
     Содерж.: Свифт; Конгрив и Аддисон; Стиль; Прайор, Гэй  и  Поп;  Хогарт,
Смоллет и Фильдинг; Стерн и Гольдсмит.
     В лекциях, посвященных Свифту и Стилю, стихи переведены Е.  Витковским;
в  лекции  о  Конгриве  и  Аддисоне  -  А.  Шараповой  (стихотворение  Буало
переведено А. Лариным); в лекции о Прайоре, Гэе  и  Попе  -  А.  Лариным;  в
лекции о Стерне и Гольдсмите - В. Топоровым (стихотворение П. -  Ж.  Беранже
переведено А. Париным).

     Swift
     177. [Джонатан Свифт]/Сокр.  пер.  [А.  В.  Дружинина]//Современник.  -
Спб., 1854. - Т. 43, Э 1. - С. 1 -11. - Подпись:  Иногродний  подписчик.  То
же//Дружинин А. В. Собр. соч.: В 8 т. - Спб., 1865. - Т. 5.  -  С.  480-491.
178. Свифт//Интерн. лит. - 1938. - Э 12. - С. 134-146.

     

     Публикация в связи с 75-летней годовщиной со  дня  смерти  писателя.  В
сноске указано, что данная  статья  войдет  в  цикл  "Лекции  об  английских
юмористах",  которые,   как   сообщается,   будут   выпущены   издательством
"Художественная литература" в 1939 г. Публикацию сопровождает шарж художника
Джона Лича "Теккерей-лектор" (с. 135).
     179. Свифт//Собр. соч.: В 12 т. - Спб., 1895. - Т. 11. - С. 209-246.
     180. Свифт/Пер. В. Хинкиса//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1977. - Т.  7.  -
С. 507-544.

     Congreve and Addison

     181. [Вильям Конгрив]/Сокр. пер. К. Д. Ушинского//Современник. -  Спб.,
1853. - Авг. - С. 118.
     То же//Архив К. Д. Ушинского/Сост. В. Я. Струминский. - М., 1962. -
     Т. 4. - С. 104-105.
     182.  Английские  юмористы  XVIII  века:  [Конгрив]/Пер.  Н.Я.Рыковой//
Конгрив У. Комедии. - М., 1977. - С. 297-302.
     183. Конгрив и Эддисон/Сокр. пер.  (А.  В.  Дружинина]//Современник.  -
Спб.,
     1854. - Т. 43, Э 1. - С. 11  -16.  -  Подпись:  Иногородний  подписчик.
Тоже//Дружинин А. В. Собр. соч.: В 8 т. - Спб., 1865. - Т. 5. - С. 491-496.
     184. Конгрив и Аддисон//Собр. соч.: В 12 т. - Спб., 1895,- Т. 7.  -  С.
246-281.
     185. Конгрив и Аддисон/Пер. В. Хинкиса//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1977.
- Т. 7. - С. 545-581.

     Steele

     186. Ричард Стиль/Сокр. пер. (А. В. Дружинина] //Современник.  -  Спб.,
1854. - Т. 43, Э 1. - С. 1  -  11.  -  Подпись:  Иногородний  подписчик.  То
же//Дружинин А. В. Собр. соч.: В 8 т. - Спб., 1865. - Т. 5. - С. 496-500.
     187. Стиль/Пер. В. Хинкиса//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1977,-Т. 7. -  С.
582-619.

     Hogarth, Smollet, and Fielding

     188.    Гогарт,    Смоллет    и    Фильдинг/Сокр.    пер.    [А.     В.
Дружинина]//Современник. - Спб., 1854. Т. 43, Э 2.  -  С.  113-124,-Подпись:
Иногородний подписчик. Тоже//Дружинин А. В. Собр.  соч.:  В  8  т.  -  Спб.,
1865,-Т. 5. - С. 507-518.
     189. Гогарт, Смоллет и Фильдинг//Собр. соч.: В 12 т. -  Спб.,  1895,-Т.
П. - С. 281-315.
     190. Хогарт, Смоллет и Фильдинг/Пер. В. Хинкиса//Собр. соч.: В 12 т.М.,
1977. - Т. 7. - С. 662-696.
     191. Сочинения Фильдинга/Пер. Я. Рецкера//Писатели Англии о  литературе
XIX-XX вв.: Сб. ст./Сост. К. Атарова; Предисл. А. А. Аникста. - М., 1981.  -
С. 77-86.

     Sterne and Goldsmith

     192. Стерн и Гольдсмит/Сокр. пер.  (А.  В.  Дружинина]//Современник.  -
Спб., 1854. - Т. 44, Э 3. - С. 1-12. - Подпись: Иногородний подписчик.
     То же//Дружинин А. В. Собр. соч.: В 8 т. - Спб., 1865. -  Т.  5.  -  С.
518-533.
     193. Стэрн и Гольдсмит//Собр. соч.: В 12 т. - Спб., 1895. - Т. 11. - С.
315-350.
     194. Стерн и Гольдсмит/Пер. В. Хинкиса//Собр.  соч.:  В  12  т.  -  М.,
1977.Т. 7,- С. 697-736.

     

     Prior, Gay and Pope

     196. Прайор, Гэй и Поп/Сокр. пер.  [А.  В.  Дружинина]//Современник.  -
Спб., 1854. - Т. 43, Э 2. - С. 107-113. - Подпись: Иногородний подписчик. То
же//Дружинин А. В. Собр. соч.: В 8 т. - Спб., 1865. - Т. 5. - С. 500-507.
     197. Прайор, Гэй и Поп/Пер. В. Хинкиса//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1977.
- Т. 7. - С. 619-661.

     Pictures of Life and Character: By  John  Leech.  -  "Quarterly  Rev.",
Dec., 1854.

     198. Картинки жизни и нравов  (Художник  Джон  Лич)/Пер.  Я.  Ренкера//
Собр. соч.: В 12 т. - М., 1980,- Т. 12. - С. 181 - 195.

     Goethe in his Old Age. - 1855.

     199. Письмо Теккерея о пребывании его в Веймаре и свидании с Гете//Б-ка
для чтения. - Спб., 1856. - Т. 135, Э 1, Смесь. - С. 51-54. - Подпись: К.  У
[шинский).
     200. [Теккерей о  Гете]/Пер.  Н.  Н.  Александрова//Александров  Н.  Н.
Теккерей: его жизнь и литературная деятельность. - Спб., 1891. - С. 16-19.
     201. Тэккерей о Гете [Goethe-Carlylc. Correspondance//Revue  Bleue,  31
mai 1913]//Россия, - Спб., 1913. - 10 июля, Э 2346. - С. 4. - Подпись: Е. М.
     Подробное изложение письма Теккерея Дж. Льюису от 28 апреля 1855 г.,  в
котором он рассказывает, как он юношей был в Веймаре и видел Гете (1831).
     202. Гете в старости/Пер. Т. Я. Казавчинской//Иностр. .тт. - 1986. -  -
Э 1. - С. 211-212.
     202а.   [В   1831   году   Гете   уже   удалился   от   мира]/Пер.   Т.
Казанчинской//Альманах поэзии. - М., 1986. - Э 44,-С. 180-181.

     The Four Georges: Sketches of Manners, Morals, Court and Town  Life.  -
1860.

     203.  Четыре  Георга:  Очерки  обычаев  нравственности   придворной   и
городской жизни: Ст.//Рус. вести. - М., I860. - Т. 29, Э 19. - С. 538-563; Э
10.С. 732-755; Т. 30, Э 11. - С. 328-356; Э 12. - С. 718-749.
     205. Четыре Георга: Исторические очерки/Пер. В. Л. Ранцова//Собр. соч.:
В 12т. - Спб., 1895. - Т. 4. - С. 213-308.
     206. Четыре Георга/Пер. И. Бернштейн; Коммент. Г. Шейнмана//Собр. соч.:
В 12т. - М., 1975. - Т. П. - С. 511-590.

     Roundabout Papers. - 1860 - 1863.

     208. Сатирические очерки. - Спб.: тип. К. Вульфа,  1864.  -  168  с.  -
Прил. к "Современнику)". 1864. Т. 105, Э II -12, с отд. паг.
     Содерж.: I. Засечка на секире: Рассказ a la mode;  II.  Autour  de  mon
chapeau; III. De Finibus; IV. Звон колоколов; V. Грушевое дерево; VI.  Отель
Дессейн; VII. Карпы в Сан-Суси; VIII.  Карманная  памятная  книжка;  IX.  Об
одном ленивом мальчике; X. О лентах; XI. Иглы в подушке;  XII.  Тонбриджские
игрушки; XIII. De Inventure; XIV. По  поводу  каламбура,  который  я  слышал
однажды от покойного Томаса Гуда; XV. Вокруг рождественской  елки;  XVI.  По
поводу значка мелом  на  дверном  косяке.  Перевод,  возможно,  выполнен  В.
Бутузовым.
     209. Сатирические очерки: Новый ряд//Современник. - Спб.,  1865.  -  Т.
106, Э I. - С. 1-76. - Прил.
     Содерж.: I. Попался; II. Сто лет спустя; III. Летописи  молодого  пива;
IV. Чудовище; V. По поводу двух очерков, которые я намеревался написать;
     VI. Миссиссипистский пузырь;  VII.  Записки  о  семидневном  празднике;
XXIV. Nil nisi bonum.
     Перевод, возможно, выполнен В. Бутузовым.

     

     On a Lazy Idle Boy

     210.  Об  одном   ленивом   мальчике//Теккерей   У.   М.   Сатирические
очерки.Спб., 1864. - С. 89-96.

     On Two Children in Black

     211. Два мальчика в трауре: [Из "Сатирических очерков"]//Собр. соч.:  В
12 т. - Спб., 1895. - Т. П. - С. 159-161.
     212. О двух мальчиках в черном: [Из "Заметок о разных  разностях"]/Пер.
Г. Шейнмана//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1980. - Т. 12. - С. 195-203.

     On a Hundred Years Hence

     213. Сто лет спустя//Современник. - Спб., 1865. - Т. 106,  Э  1.  -  С.
8-15.Прил.

     Small-Beer Chronicle

     214. Летописи молодого пива//Современник. - Спб., 1865.  -  Т.  106,  Э
1.С. 15-22. - Прил.

     On Ribbons

     215. О лентах//Теккерей У. М. Сатирические очерки. - Спб., 1864.  -  С.
96-109.
     216. Ордена и ленты: [Из "Сатирических очерков"]//Собр. соч.: В 12 т. -
Спб., 1895. - Т. П. - С. 184-194.

     Thorns in the Cushion

     217. Иглы в  подушке//Теккерей  У.  М.  Сатирические  очерки.  -  Спб.,
1864.С. 109-118.
     218. Терновая игла в подушке/Пер. А. В. Дружинина//Дружинин А. В. Собр.
соч.: В 8 т. - Спб., 1865. - Т. 5. - С. 384-386.
     219. Иголки в  подушке:  [Из  "Заметок  о  разных  разностях"]/Пер.  Г.
Шейнмана// Собр. соч.: В 12 т. - Спб., 1895. - Т. 12. - С. 204-214.

     Tunbridge Toys

     220. Тонбриджские игрушки//Теккерей У. М. Сатирические очерки. -  Спб.,
1864. - С. 118-124.

     De Inventure
     221. De Inventure//Теккерей У. М. Сатирические очерки. - Спб., 1864.  -
С. 124-138.

     On a Joke I Once Heard from the Late Thomas Hood

     222. По поводу каламбура, который я слышал однажды от покойного  Томаса
Гуда//Теккерей У. М. Сатирические очерки. - Спб., 1864. - С. 138-149.

     Round about the Christmas Tree

     223.  Вокруг   рождественской   елки//Теккерей   У.   М.   Сатирические
очерки.Спб., 1864. - С. 149-157.

     On a Chalk-Mark on the Door

     224.  По  поводу  значка  мелом  на  дверном  косяке//Теккерей  У.   М.
Сатирические очерки. - Спб., 1864. - С. 157-168.
     225. Черточка, проведенная мелом: [Из "Сатирических  очерков"]  //Собр.
соч.: В 12 т. - Спб., 1895. - Т. П. - С. 199-206.

     On being Found out

     226. Попался//Современник. - Спб., 1865. - Т. 106, Э 1.  -  С.  1-7.  -
Прил.
     227. Не пойман - не вор: [Из "Заметок о  разных  разностях"]  /Пер.  Г.
Шейнмана//Собр. соч.: В 12 т. - Т. 12. - М., 1980. - С. 215-222.
     Переводы произведений Теккерея на русский язык	75

     Ogres

     228. Чудовища//Современник.  -  Спб.,  1865.  -  Т.  106,  Э  1.  -  С.
23-30,Прил.
     229. О людоедах: [Из "Сатирических очерков"]//Собр. соч.: В 12  т.Спб.,
1895. - Т. П. - С. 194-199.

     On Two Round about Papers which I Intended to Write

     230.    По    поводу    двух    очерков,    которые    я    намеревался
написать//Современник. - Спб., 1865. - Т. 106, Э 1. - С. 30-40. - Прил.

     A Mississippi Bubble
     231. Миссиссипистский пузырь//Современник. - Спб., 1865. -  Т.  106,  Э
1.С. 40-48. - Прил.

     On Lett's Diary

     232. Карманная памятная книжка//Теккерей У. М. Сатирические  очерки.  -
Спб., 1864,- С. 80-89,- Прил.

     Notes of a Week's Holiday

     233. Записки о семидневном празднике//Современник. - Спб., 1865.  -  Т.
106, Э 1. - С. 48-69. - Прил.

     Nil Nisi Bonum

     234. Nil nisi Bonum//Современник. - Спб.,  1865,-Т.  106,  Э  1.  -  С.
69-68. - Прил.

     The Notch on the Axe - A Story a la mode

     235. Засечка на секире: Рассказ а 1а тос1е//Теккерей У. М. Сатирические
очерки. - Спб., 1864. - С. 3-27.
     236. Зазубрина на топоре: Модная повесть: [Из  "Сатирических  очерков"]
// Собр. соч.: В 12 т. - Спб., 1895,-Т. П. - С. 162-184.

     De Finibus

     237. De Finibus//Теккерей У. М. Сатирические очерки. - Спб., 1864. - С.
37-46.
     238. De Finibus: [Из "Заметок о разных разностях"]/Пер.  Г.  Шейнмана//
Собр. соч.: В 12 т. - Спб., 1895. - Т. 12. - С. 223-232.

     On a Peal of Bells

     239. Звон  колоколов//Теккерей  У.  М.  Сатирические  очерки.  -  Спб.,
1864.С. 46-55.

     On a Pear-Tree

     240. Грушевое дерево//Теккерей У. М. Сатирические очерки. - Спб., 1864.
- С. 55-62.

     Dessein's

     241. Отель Дессейн//Теккерей У. М. Сатирические очерки. - Спб., 1864.С.
62-73.

     On some Carp at Sans Souci

     242. Карпы в Сан-Суси//Теккерей У.  М.  Сатирические  очерки.  -  Спб.,
1864. - С. 73-79.

     Autour de mon chapeau
     243. Autour de mon chapeau//Теккерей У. М. Сатирические очерки. - Спб.,
1864. - С. 27-37.



     Timbuctoo. - 1829.

     244. Тимбукту * {Звездочками отмечены стихотворения,  опубликованные  в
отрывках.}/Пер. А. Солянова//Форстер М. Записки викторианского  джентльмена:
Уильям Мейкпис Теккерей. - М., 1985. - С. 43, 354.

     The stars. - 1830.

     245. Звезды  */Пер.  А.  Солянова//Форстер  М.  Записки  викторианского
джентльмена: Уильям Мейкпис Теккерей. - М., 1985. - С. 54.

     Simple Melodies. - 1832.

     246. Простые напевы/Пер. А. Солянова//Альманах поэзии. - М., 1986. -  Э
44. - С. 182-184.
     Содерж.: Девчушка Дерзкинс; Бедная Сьюки и богатая Мери; Дики Тихоня  и
Том Драчун; Добрая мисс Мери и ее братец; Рыцарь Том; Нед Воитель.
     247. Дик Тихоня и Том Драчун */Пер.  А.  Солянова//Форстер  М.  Записки
викторианского джентльмена: Уильям Мейкпис Теккерей. - М., 1985. - С. 351.
     247а.  Нед  -  воитель   */Пер.   А.   Солянова//Форстер   М.   Записки
викторианского джентльмена: Уильям Мейкпис Теккерей. - М., 1985. - С. 351.

     Friar's Song. - 1833.

     248. Песенка монаха/Пер. А. Солянова//Форстер М. Записки викторианского
джентльмена: Уильям Мейкпис Теккерей. - М., 1985. - С. 353.

     Song of a Violet. - 1840.

     249.  Песнь  цветка/Пер.  Ф.  Ненарокомова//Теккерей   В.   М.   Очерки
английских нравов: Приключение в несовсем порядочном обществе. - Спб., 1859.
- С. 87.
     250. Песня фиалки/Пер. Н. Вольпин//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1974. - Т.
1. - С. 436-437.
     Стихотворение включено в повесть "В благородном семействе".

     

     The Chronicle of the drum. - 1841.

     251. Хроника Барабана *  [Проклятье  гнусным  англичанам!]/Пер.  В.  С.
Вахрушева//Вахрушев B.C. Творчество Теккерея. - Саратов, 1984. - С. 48.
     "Проклятье гнусным англичанам! Увы, расстрелян  Ней-смельчак.  Наполеон
за океаном Погиб. Хохочет подлый враг. Проклятье русским и пруссакам!  Своей
к ним злобы не таю. Дай силы, боже, к новым дракам. Я умереть готов в бою".
     Стихотворение включено в текст эссе "Вторые похороны Наполеона" (1841).

     Aethelred Koning Morning Post Redinge. - 1842.

     252. Этельред, король английский, "Морнинг пост" читать  изволящий/Пер.
Э. Линецкой//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1975,-Т. 2. - С. 346-347.
     Стихотворение включено в текст эссе "Лекции мисс  Тиклтоби  по  истории
Англии".

     King Canute. - 1842.

     253. Король Канут/Пер. Э. Линецкой//Собр. соч.: В 12 т. - М.,  1975.  -
Т. 2. - С. 348-350.
     Стихотворение включено в текст эссе "Лекции мисс  Тиклтоби  по  истории
Англии" и в повесть "Ревекка и Ровена" (см. Э 254).

     254. Король Канут/Пер. В. Рогова//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1980. -  Т.
12. - С. 52-55.

     My Nora, or "On the Lady Emily". - 1842.

     255. Моя Нора/Пер. Е. Печерской//Иностр. лит. - 1984. - Э 8. - С.  221.
Peg of Limavaddy. - 1843.
     256. Пегги из Лимовадди/[Проз. пер. А.  В.  Дружинина]/Дружинин  А.  В.
Собр. соч.: В 8 т. - Спб., 1865,- Т. 5. - С. 467-468.

     Judge Blackstone. - 1844.

     257. Судья Блекстоун/Пер. Е. Печерской//Иностр. лит. - 1984. - Э  8.  -
С. 221. The Rose of Flora: ("Lyra Hibernice"]. - 1844.
     258. Роза флоры/Пер. А. Голембы//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1975.  -  Т.
3.С. 29-30.
     Стихотворение включено в текст повести "Записки Барри Линдона".

     The Georges. - 1845.

     259. Георги/Пер. Э. Линецкой//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1975. - Т. 2. -
     С.  464-466.  259а.  Эпитафия  Георгу  II:  [Отр.  из  поэмы]/Пер.   А.
Васильева//Английская классическая эпиграмма/Сост. О. С. Лозовецкий.  -  М.,
1987. - С. 213.

     Dear Jack This White Mug that with Guiness I Fill. - 1847.

     260. Послушайте, ребята,  душевно  вас  прошу/Пер.  Э.  Линецкой//Собр.
соч.: В 12 т. - М., 1975. - Т. 2,- С. 518.
     Стихотворение включено в текст пародии "Синебрад".

     Larry O'Toole. - 1847.

     261. Наш Ларри О'Тул.../Пер. Э. Линецкой//Собр. соч.: В  12  т.  -  М.,
1975. - Т. 2. - С. 518.
     Стихотворение включено в текст пародии "Синебрад".

     То Mary. - 1847.

     262. К Мэри/Пер. Н. Дарузес//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1975,-Т. 3. - С.
494. Стихотворение включено в текст "Книги снобов".

     Ah, Bleak and Barren was the Moor. - 1848.
     263. Над топями нависла мгла/Пер. М. Дьяконова//Собр. соч.: В 12  т.М.,
1976. - Т. 4. - С. 45.
     Стихотворение включено в текст романа "Ярмарка тщеславия".

     The Rose upon my Balcony. - 1848.

     264. Роза у балкона/Пер. М. Л. Лозинского//Собр. соч.: В 12  т.  -  М.,
1976. - Т. 4. - С. 593.
     Стихотворение включено в текст романа "Ярмарка тщеславия".
     265. Куст алых роз/Пер. А. Солянова//Альманах поэзии. - М., 1986.  -  Э
44. - С. 181 - 182.

     The Ballad of Bouillabaisse. - 1849.

     266. [Бульябесс] / [Проз. пер. А. В. Дружинина]/Дружинин  А.  В.  Собр.
соч.: В 8 т. - Спб., 1865. - Т. 5. - С. 466-467.
     267. Баллада о буйабесе/Пер. В. Рогова//Европейская поэзия XIX в. - М.,
1977,- С. 82-84. То же//Теккерей У. М. Собр. соч.: В 12 т. - М., 1980. -  Т.
12,- С. 386-388.

     At the Church Gate, or the Church Porch. - 1849-1850.

     268. Церковное крыльцо/Пер. Э. Линецкой//Собр. соч.:  В  12  т.  -  М.,
1976. - Т. 5. - С. 336.
     Стихотворение включено в текст романа "История Пенденниса".

     The Age of Wisdom, or Love at Two Score. - 1850.

     269. Любовь в сорок лет/Пер. В. Рогова//Собр.  соч.:  В  12  т.  -  М.,
1980.Т. 12. - С. 66-67.
     Стихотворение включено в текст повести "Ревекка и Ровена".

     Atra cura. - 1850.
     270. Atra cura [Черная забота]/Пер. В. Рогова//Собр. соч.: В  12  т.  -
М., 1980. - Т. 12. - С. 46. Стихотворение включено в текст повести  "Ревекка
и Ровена".

     Commanders of the Faithful. - 1850.

     271. Повелители правоверных/Пер. В. Рогова//Собр. соч.: В 12 т.  -  М.,
1980. - Т. 12. - С. 51-52. Стихотворение включено в текст повести "Ревекка и
Ровена".

     Requiescat. - 1850.

     272. Requiescat/Пер. В. Рогова//Собр. соч.: В 12 т. - М.,  1980.  -  Т.
12. - С. 62. Стихотворение включено в текст повести "Ревекка и Ровена".

     The Crystal Palace, or Mr. Molony's Account of the Crystal Palace.1851.

     273. На открытие международной  выставки  1851  г./[Проз.  пер.  А.  В.
Дружинина]//Дружинин А. В. Собр. соч.: В 8 т. - Спб., 1865. -  Т.  5.  -  С.
469.

     The Pen and the Album. - 1853.

     274.  Перо  и   альбом   */Пер.   А.   Солянова//Форстер   М.   Записки
викторианского джентльмена: Уильям  Мейкпис  Теккерей.  -  М.,  1985.  -  С.
348-351.

     The End of the Play. - 1855.

     275. Эпилог/Пер. В. Рогова//Собр. соч.: В 12 т. - М., 1980. - Т. 12.  -
С. 32-34.
     Стихотворение включено в текст  рассказа  "Доктор  Роззги  и  его  юные
друзья".

     

     Sorrors of Werther. - 1855.

     276. Страдания Вертера: Пародия в стихах/Пер. С. Черфаса//Лит.  газ.  -
1977. - 4 июня. - С. 16.
     277. Страдания молодого Вертера/Пер. В. Рогова//Собр. соч.: В 12  т.М.,
1980. - Т. 12. - С. 388-389.
     278. Страдания молодого Вертера/Вступ. ст. и пер. А.  Ливерганта//Вопр.
лит. -
     М., 1981. - Э 8. - С. 210. 278а.  Страдания  молодого  Вертера/Пер.  А.
Солянова//Альманах поэзии. - М.,
     1986. - Э 44. - С. 181.

     A Tragic Story by Adelbert von Chamisso: Five German Ditties. - 1855.

     279. Трагическая история/Пер. Е. Печерской//Иностр. лит. -  1984.  -  Э
8.С. 221.
     280.  Трагическая  история/Пер.   А.   Солянова//Форстер   М.   Записки
викторианского джентльмена: Уильям Мейкпис Теккерей. - М., 1985. - С. 352.
     То же//Альманах поэзии. - М., 1986. - Э 44. - С. 181.

     

     Vanitas Vanitatum. - 1860.
     281. Vanitas Vanitatum/Пер. В. Рогова//Собр. соч.: В 12 т. - М" 1980. -
Т. 12. - С. 384-385.



     282. Мир -  это  зеркало,  и  он  возвращает  каждому  его  собственное
изображение//Афоризмы: По иностр. источникам. - М., 1966. - С. 22. То же.  -
М., 1972, - С. 12.



     283. Анекдот из жизни Теккерея//Биржевые ведомости. - Спб., 1911.  -  5
авг., Э 12461, Смесь,- С. 4.
     284. Что такое слава?//Анекдоты  английские,  немецкие,  французские  и
американские. - Спб., 1874. - С. 73.
     То же. [Под загл.:] "Чем же он знаменит?"/Публ. В.  Сурмило//Неделя.  -
М., 1985. - Э 20. - С. 15.
     Теккерей, когда  заходила  речь  о  славе,  любил  приводить  следующий
анекдот: "Обедая в Сен-Луи,  я  услышал  однажды,  как  один  слуга  говорил
другому: - Знаешь ли ты, кто это! - Нет. - Это знаменитый Теккерей. - А  чем
же он знаменит? - А Христос его знает!"
     285. Писатели и издатели/Пер. А. Ливерганта//Вопр. лит. - М., 1980. - Э
2. - С. 296.
     "Как-то  Теккерей  вынужден  был  ждать  своего  издателя  в  приемной,
затянутой огромным ковром  с  сочным  красно-белым  узором.  Когда  издатель
наконец появился, автор "Ярмарки тщеславия" в  сердцах  произнес:  "Все  это
время я не спускал глаз с вашего восхитительного ковра. Здесь он как  нельзя
кстати. Он выткан из крови и мозгов ваших несчастных авторов"" (цит.  по:  A
book of anecdotes/Sel. and ed. by D. George. - London, 1957).
     286. Удел гения/Пер. А. Ливерганта//Вопр. лит. - М., 1981.  -  Э  2,-С.
296.  "На  замечание  собеседника  о  том,  "какое  счастье   ощущать   себя
преуспевающим  романистом",  Теккерей  мрачно  ответил:  "Лучше  работать  в
каменоломне"" (цит. по: A book of anecdotes/Sel. and ed.  by  D.  George.  -
London, 1957).



     287. Утренние спичи Бальтазара Куделя//Отеч. зап. - Спб.,  1851.  -  Т.
12, Э 4. - С. 167-185.
     288. Горас Сольтоун//Отеч. зап. - Спб., 1851. - Э 76.
     То же. [Отд. изд.]. - Спб., 1882. - 240 с. - (Б-ка избр. романов).



     290. Неутешная вдова/Пер. О. В.//Харьк. ведомости,- 1880. - 20 янв.,  Э
526,-С. 1. То же//Иллюстрир. мир. - Спб., 1882. - Э 17.
     291. Выбор жены: Отрывки из дневника холостяка: Набросок//Одее. листок.
1882,-3 авг., Э 171. - С. 1. То же//Иллюстрир. мир. - Спб., 1882. - Э 35.

     ЛИТЕРАТУРА О ТЕККЕРЕЕ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ {*}
     {* Раздел проиллюстрирован буквицами Теккерея.}

     292. Маркс К., Энгельс Ф. Об искусстве: В 2 т./Сост. М. Лифшиц.  -  М.:
Искусство, 1957. - Т. 1,- 631 с.; Т. 2. - 758 с.
     О Теккерее: т. 1, с. 27 - письмо Ф. Энгельса Ф. Лассалю 18 мая 1859 г.:
"Даже те немногие, сравнительно хорошие английские  романы,  которые  я  еще
время от времени читаю, как, например, Теккерея, несмотря на их  неоспоримое
литературное и культурно-историческое значение, ни разу  не  могли  в  такой
степени заинтересовать меня..."; с. 529, из статьи К. Маркса в "Нью-Йоркской
трибуне" от 1 августа 1854 г. - "Современная блестящая  школа  романистов  в
Англии,  чьи  наглядные  и  красноречивые  описания  раскрыли  миру   больше
политических и социальных истин, чем  это  сделали  политики,  публицисты  и
моралисты, вместе взятые..."; т. 2, с. 578-К.Маркс  своей  дочери  Лауре  20
марта 1866 г.: "Но подумай: у Теккерея выходит еще  хуже,  он  рифмует  Eves
[вечера] и Ewes [овцы] (по английскому произношению: ивз и юс)".
     292а.  Теккерей//34  биографии  известнейших  русских   и   иностранных
писателей. - Спб.: Просвещение, б. г. - С. 218.
     То же//35 биографий известных русских и иностранных писателей. -  Спб.:
Просвещение, б. г. - С. 375.



     Тургенев И. С. см. Э 474.
     293. Введенский И. Вилльям Теккерей и его романы//Отеч.  зап.  -  Спб.,
1849. - Т. 64, Э 5/6, отд. 7: Иностр. лит. - С. 1-62.
     Статья о Теккерее с изложением содержания "Записок мистера  Желтоплиса"
("Papers by Mr. Yellowplush") и о "Базаре житейской суеты" ("Vanity Fair").
     294.  [Дружинин  А.  В.]  Письма  иногороднего  подписчика  в  редакцию
"Современника" о русской журналистике: Письмо третье//Современник.  -  Спб.,
1849. - Т. 14, Э 3, отд. 5: Смесь, - С. 67-68.
     То же//Дружинин А. В. Собр. соч.: В 8 т. - Спб., 1865. -  Т.  6.  -  С.
227. Изложение содержания повести "История Сэмюеля  Титмарша  и  знаменитого
бриллианта Хоггарти".

     

     295. [Примечание  редактора  к  анонимно  публикуемому  роману  "Дженни
Эйр"]//Отеч. зап. - Спб., 1849. - Т. 64, Э 5/6, отд. I. - С. 175.
     "После "Домби и Сына" лондонская публика в последнее время с  особенною
благосклонностью приняла два романа, вышедшие один за другим: "Vanity  Fair"
(@Базар житейской суеты") и  "Jane  Eyre,  автобиографию".  Первый  из  этих
романов принадлежит г. Теккерею, известному сатирическому писателю; но автор
последнего не известен до сих  пор.  Английская  публика  догадывалась,  что
"Дженни Эйр" написан гувернанткою г.  Теккерея,  которому  и  посвящена  эта
автобиография  при  втором  ея  издании;  но  некоторые  не  без   основания
подозревают здесь участие совсем не женского пера. Не  бесполезно  заметить,
что этот роман, по своей осн. мысли, совершенно  противоположен  знаменитому
произведению Теккерея. В обоих романах главное действ, лицо  -  гувернантка,
девушка,  круглая  сирота,  обязанная  собственными  средствами   устраивать
карьеру своей жизни, но в характерах этих 2-х  героинь  ничего  нет  общего.
Ред."



     Некрасов Н. А. см. Э 6056.
     296.  [Аннотация]  о  переводах  романа  Теккерея   "Vanity   Fair"   в
"Отечественных      записках"      и       "Ярмарки       тщеславия"       в
"Современнике"//Современник. - Спб., 1850. - Т. 69, Э 3, отд. 1. -  С.  106,
1, 79-84.
     Рецензент "Современника" уличил И. Введенского в  сокращении  сюжетного
эпизода - драки Доббина и Коффа в V главе романа. При переиздании Введенский
восполнил этот пробел.
     297.  [Дружинин  А.  В.]   Письма   иногороднего   подписчика:   Письмо
четырнадцатое//Современник. - Спб., 1850. - Т. 21, Э 5, отд. 6: Смесь. -  С.
93-94. То же//Дружинин А. В. Собр. соч.: В 8 т. - Спб., 1865. - Т. 6.  -  С.
342. О переводе И. Введенским  "Базара  житейской  суеты"  в  "Отечественных
записках".
     298.  [Дружинин  А.  В.]   Письма   иногороднего   подписчика:   Письмо
пятнадцатое// Современник. - Спб., 1850. - Т. 21, Э6, отд. 6:  Смесь.  -  С.
192-193. То же//Дружинин А. В. Собр. соч.: В 8 т. - Спб., 1865. - Т. 6. - С.
383.
     299. Некрасов Н. А. От редакции  "Современника"//Современник.  -  Спб.,
1850. - Э 12.
     То же//Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем: В 12 т./Под  общ.  ред.
В. Е. Евгеньева-Максимова, А. М. Еголина и К. И. Чуковского. - М.,  1953.  -
Т. 12. - С. 146.
     300. [Отклик]//Отеч. зап. - Спб., 1850. -  Т.  23,  Э  11,  отд.  6,-С.
60-61.
     Ответ   на   характеристику,   данную   А.   В.   Дружининым   Теккерею
("наизлобнейший  из  всех  бесхитростных  существ")  -  "Теккерей  столь  же
бесхитростен, как и всякий сатирик"; сопоставление  Теккерея  с  Фонвизиным,
Грибоедовым, Гоголем.



     301. Введенский И. И. Ярмарка тщеславия. Роман Вильяма Теккерея// Отеч.
зап. - Спб., 1851,-Т. 77, Э 7, отд. 6. - С. 32-53.
     302. Введенский И. И. О  переводах  романа  Теккерея  "Vanity  Fair"  в
"Отечественных записках": Письмо к ред.//Отеч. зап. - Спб., 1851. - Т. 78, Э
8/9, отд. 8: Смесь. - С. 44, 48, 51, 53, 61, 65-78.
     То же. [Сокр. вариант]//Русские писатели о переводе: XVIII-XX вв./  Под
ред. Ю. Д. Левина и А. Ф. Федорова. - Л., 1960. - См. алф. указатель.
     303. Дружинин А. В. Письма  иногороднего  подписчика:  Письмо  двадцать
шестое//Б-ка для чтения. - Спб., 1851. - Т. 21, дек., Соврем, зап. - С.  93.
То же//Дружинин А. В. Собр. соч.: В 8 т. - Спб., 1865. - Т. 6. - С. 569.
     304. [Кронеберг А. И. Рец. на публ. пер.  "Базара  житейской  суеты"  в
"Отеч.   зап."   (1850,   Э   3-10)   и   в    "Современнике"    (1851,    Э
8)]//Современник.Спб., 1851. - Т. 28, Э 8, отд. 5: Библиогр. - С. 44-62.
     Приведя ряд примеров из перевода "Базара  житейской  суеты",  рецензент
восклицает: "Это называется простонародьем английского языка! Это называется
соблюдением колорита подлинника! Нешто, похоже!" Слово  "нешто"  было  взято
рецензентом из перевода Введенского. "Перевод г. Введенского нельзя подвести
ни под какие правила, его скорее можно назвать собственным произведением  г.
Введенского, темой которого служило произведение Теккерея".
     305. От редакции//Современник. - Спб., 1851. - Т. 31, Э 11, Смесь. - С.
98-107.
     Ответ на обвинения "Отечественных записок". Журнал заботится, "чтобы ни
одно замечательное явление в области литературы не осталось Неизвестным  его
читателям", он не имел права не дать переводов романов Диккенса и  Теккерея,
принадлежащих к "лучшим произведениям не  только  английской,  но  и  вообще
европейской  литературы",  только  потому,  что  другой   журнал   стал   их
переводить.
     306. [Рец. на публ. пер. "Ярмарки тщеславия" в "Современнике" (1851,  Э
8)]//Москвитянин. - 1851. -  Э  19/20,  ч.  5,  Критика  и  библиогр.  -  С.
593-595.Подпись: Г.
     307. [Рец. на публ. пер. "Ярмарки тщеславия" в "Современнике" (1850,  Э
4-9)]//Отеч. зап. - Спб., 1851. - Т. 77, Э7, Библиогр. хроника. - С. 32-53.
     И. Введенский приписывает эту рецензию критику А. В. Дружинину,  однако
для такого утверждения нет достаточных оснований.
     308. [Рец. на публ. пер. "Ярмарки тщеславия" в "Современнике" (1850,  Э
4-9)]//Сын отечества. - Спб., 1851. - Э 7, Критика и библиогр. - С. 16.
     308а. С-ча. Осенние толки о русских журналах//Отеч. зап. - Спб., 1851.Э
10, Смесь. - С. 286.
     Автор обвиняет журнал "Современник" в  том,  что  он  "берет  пример  с
"Отечественных  записок",  переводя  те  романы  ("Домби  и  сын",  "Ярмарка
тщеславия"), которые переводят "Отечественные записки"..."
     309. [Ушинский К. Д.] //Б-ка для чтения. - Спб., 1851. - Т. 127,  окт.,
ч. 2, Лит. летопись. - С. 33-43.
     То же//Архив К. Д. Ушинского/Сост. В. Я. Струминский. -  Т.  4.  -  М.,
1962. - С. 489.



     Некрасов Н. А. см. Э 606.
     309а. Вести из Лондона: Теккерей в Оксфордском университете: [Эпизод из
жизни Теккерея]//Современник. - Спб., 1852. - Т. 31, Э  1,  отд.  6:  Смесь.
Соврем, заметки. Иностр. изв. - С. 137-138. Отношение  английских  ученых  к
Теккерею.
     310. [Дружинин А. В.] Письма иногороднего подписчика:  Письмо  тридцать
второе//Б-ка для чтения. - Спб., 1852. - Т. 113, Э 6, отд. VII: Смесь. -  С.
181 - 198.
     То же//Дружинин А. В. Собр. соч.: В 8 т. - Спб., 1865. -  Т.  6.  -  С.
706-717.
     Об "английских снобсах", напечатанных в "Современнике" (1852,  Э  11  -
12), и о "Записках во время путешествия из Корнхилла в Каир".
     31 1. [Отзыв] //Отеч. зап. - Спб., 1852. - Э 7, отд. VI. - С. 38.
     Критик "Отечественных записок", рецензируя повесть Писемского  "Богатый
жених" (1852), пишет, что  ей  не  хватает  подлинного  действия,  присущего
роману-биографии Теккерея "Пенденнис".
     312. [Панаев И. И.]  Заметки  и  размышления  нового  поэта  по  поводу
русской журналистики//Современник. - Спб.,  1852.  -  Т.  36,  Э  12.  -  С.
268-288. О Теккерее, с. 268-272.
     313. Прием Теккерея в Оксфорде//Москвитянин. - 1852. - Т. 1, Э 1,  отд.
7: Соврем, изв., загранич. заметки. - С. 10-11.
     314. [Рецензия]//Современник. - Спб., 1852. - Т. 36, Э 12, отд. 6. - С.
285.
     Ярлык "снобов" критик  "Современника"  прикладывает  к  героям  повести
Крестовского "Искушение".
     315. Филиппов Т. И. История Артура Пенденниса и проч., роман Теккерея//
Москвитянин. - 1852. - Т. 5, Э 17, кн. 1, отд. 6: Иностр. кн. - С. 1 -10. Т.
И.  Филиппов,  критик  славянофильского   толка,   видит   сильные   стороны
мировоззрения Теккерея в "постоянной памяти  о  добром  начале  в  человеке,
нелицемерном  отвращении  от   действительных   низостей,   умилении   перед
нравственной чистотой, надеждой на Всепрощающую благость", с. 3.



     316. [Данилевский Г. П.] Эпизод из поэмы Адвокатство  женщины//Пантеон.
- Спб., 1853. - Т. 8, Э 4. - С.  1  -  18.  -  Подпись:  Е.  Сарафанова.  То
же//Данилевский Г. П. Соч.: В 24 т. - Спб., 1901. - Т. 22. - С. 50-51.

                        "Записки  Пиквикского клуба"
                        И "Торг житейской  суеты"
                        Для нас безжизненны и грубы
                        Нелюбопытны и просты.

                        Французских сказок и куплетов
                        Мы день и ночь тревожно ждем
                        И старых английских поэтов
                        За "Мускетеров" отдаем, с. 2.

     316а. [Дружинин А. В.] Письма "иногороднего подписчика"  об  английской
литературе: Письмо третье//Современник. - Спб., 1853. - Т.  38,  Э  4,  отд.
6.С. 271-279.
     То же//Дружинин А. В. Собр. соч.: В 8 т. - Спб., 1865. -  Т.  5.  -  С.
338-343.
     Из содерж.: Коррер-Белль и Теккерей; Теккерей и сэр  Арчибальд  Элизон;
Сэр  Арчибальд  Элизон  и  "Вестминстерское   Обозрение";   "Вестминстерское
Обозрение" и "Эсмонд" Теккерея; "Эсмонд" Теккерея и его слабые стороны.
     Здесь   также   приводится   извлечение   из   рецензии   Теккерея   на
"Рождественскую повесть" Диккенса  во  "Фрэйзерс  мэгезин"  за  1844  г.  (в
переводе А. Дружинина), где дается  высокая  оценка  Диккенса:  "...Она  мне
кажется приращением народной пользы, личной любезностью  каждому  мужчине  и
каждой женщине, берущим ее в руки. Последние два отзыва о книге я слышал  от
двух простых женщин, ни  та,  ни  другая  незнакомы  сочинителю.  Отзыв  был
короток - обе сказали: "Дай Бог ему счастья" "God bless him"".
     Также Дружинин подробно излагает весьма сдержанную рецензию  Арчибальда
Элизона  на  "Генри  Эсмонда"  Теккерея,  напечатанную  в   "Вестминстерском
обозрении".
     317. [Заметка]//Москвитянин. - 1853. - Э 1, кн. 1, Соврем,  изв.  -  С.
13. Заметка о X. Бичер-Стоу, в которой упоминается Теккерей.
     318. [Заметка]//Москвитянин,- 1853. - Март, Э 5, кн. 1,-С. 27.
     Упоминание Теккерея.
     318а.  [Марченко  А.  Я.]  Умная  женщина:  Повесть.  Ч.  2//Б-ка   для
чтения.Спб., 1853. - Т. 122, Э 11, отд. 1. - С. 1-98. - Подпись: Т. Ч.
     "В настоящее время он  [герой  повести]  стал  знакомиться  с  новейшей
английской литературой, читая Диккенса во всех журналах  в  переводе.  Таким
обр. он прочел также во всех наших журналах "Дженни Эйр" и "Базар  житейской
суеты" (или "Ярмарку тщеславия")...", с. 3.
     319. [Некрасов Н. А.] Об издании "Современника" в 1854 г.//Современник.
- Спб., 1853. - Т. 42, Э 12.
     То же//Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем: В 12 т./Под  общ.  ред.
В. Е. Евгеньева-Максимова, А. М. Еголина и К. И. Чуковского. - М.,  1953.  -
Т. 12. - С. 168.
     320. [Панаев И. И.]  Заметки  и  размышления  Нового  поэта  по  поводу
русской журналистики//Современник. - Спб., 1853. - Т. 41, Э 9, Журналистика.
- С. 57.
     "Я, право, лучше желаю быть в обществе гг.  Диккенса,  Теккерея...  чем
зевать и скучать с гг. Ивановым, Петровым, Васильевым, Григорьевым и проч.".
     321. [Панаев  И.  И.]  Заметки  нового  поэта  о  предметах,  вовсе  не
касающихся литературы, его новые стихи и два слова  о  русской  журналистике
[Опыт о хлыщах]//Современник. - Спб., 1853,-Т. 42, Э 11, Смесь. - С. 73-81.
     Рассуждения о понятии  "сноба"  и  "поэтах-хлыщах",  подражание  "Книге
снобов" Теккерея.
     322. Петербургский вестник//Пантеон. - Спб., 1853. - Т. 9, Э 5. - С. 4.
     "Маленький рассказ Теккерея "Календарь Стеббса" очень забавен".
     323. Публичные лекции Теккерея//Современник. - Спб.,  1853.  -  Т.  40,
Смесь. Соврем, заметки. Иностр. изв. - С. 221-223.
     О  лекциях  Теккерея  "Английские  юмористы  XVIII  века".   Здесь   же
приводится перевод  отрывка  из  этих  лекций,  помещенных  в  журнале  "The
Athenaeum".
     324. [Рец. на публ. пер. "Базара житейской суеты" в "Отеч. зап." (1850,
Э 3-10)]//Сев. пчела. - Спб., 1853. - 23 марта, Э 65. - С. 258.  -  Подпись:
К[ронеберг А. И.]
     325. [Рец.  на  публ.  пер.  "Базара  житейской  суеты"  (Спб.,  1853);
"Ярмарки тщеславия" (Спб., 1851), "Истории  Пенденниса,  его  приключений  и
бедствий, его друзей и величайшего врага" (Спб., 1851)]//Б-ка для чтения.  -
Спб., 1853. - Т. 119, июнь, Критика. - С. 27-59. - Без подписи.
     Обозрение  творчества  Теккерея  вообще,  а  не  только   перечисленных
романов;  автор  сравнивает  Теккерея  с  Диккенсом  и  отдает  предпочтение
первому.
     326. Теккерей в Америке//Современник. - Спб.,  1853.  -  Т.  39,  Э  6,
Смесь. Соврем, заметки. Иностр. изв. - С. 104-105.
     Изложение статьи из "Revue Britannique". Заметка о пребывании  Теккерея
в США.
     328. [Ушинский К. Д.] Иностранные известия: июль//Современник. -  Спб.,
1853. - Т. 40, июль. - С. 111 - 134.
     О Теккерее, с. 133.
     То же//Архив К. Д. Ушинского/Сост. В. Я. Струминский. - М., 1962. -  Т.
4. - С. 94.
     329.  [Ушинский  К.  Д.]  Иностранные  известия//Современник.  -  Спб.,
1853.Т. 40, авг. - С. 209-241.
     О Теккерее, с. 222-223.
     То же//Архив К. Д. Ушинского/Сост. В. Я. Струминский. - М., 1962. -  Т.
4. - С. 103-104.



     Некрасов Н. А. см. Э 605в.
     Толстой Л. Н. см. Э 577а, 599.
     Чернышевский Н. Г. см. Э 590, 612а.

     331. [Аннотация]//Б-ка для чтения. - Спб., 1854. - Т. 126, июнь,  Э  8,
Лит. летопись. - С. 3.
     "Хорош ли, плох ли был предшественник, преемник его уничтожит и  осмеет
его без  милосердия.  Такова  история  всех  enquements,  всех  литературных
воспалений, от мадемоазель [sic!] Сьюдери до  мистер  Теккерея,  для  к-рого
забыли Диккенса, д. к-рого  забыли  Сю,  д.  к-рого  забыли  Жорж-Санда,  д.
которой забыли Бальзака, д. к-го забыли Вальтера Скотта, и так далее".
     332. [Дружинин А. В.] Лекции  В.  Теккерея  об  английских  юмористах//
Современник. - Спб., 1854. - Т. 43, Э 1. - С. 1-5; Э  2.  -  С.  114-115.  -
Подпись: Иногородний подписчик.
     То же//Дружинин А. В. Собр. соч.: В 8 т. - Спб., 1865. -  Т.  5.  -  С.
491-493, 505-507.
     333. Михайлов М. Л. Старые книги: Путешествие по старой рус. б-ке//Б-ка
для чтения. - Спб., 1854. - Т. 123, февр. - С. 38.  То  же//Михайлов  М.  Л.
Соч.: В 3 т. - М., 1958. - Т. 3. - С. 10.
     334.  [Некрасов  Н.  А.]  Несколько  замечаний  на   последние   выходы
"Отечественных записок" против "Современника"//Современник. - Спб., 1854.  -
Т. 49, Э 12,-С. 2.
     То же//Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем: В 12 т./Под ред. В.  Я.
Евгеньева-Максимова, А. М. Еголина и К. И. Чуковского.  -  М.,  1953.  -  Т.
12.С. 175-176.
     335. [Отклик] //Отеч. зап. - Спб., 1854. - Э 12, отд. 4. - С. 90.
     Отзыв об  "Опыте  о  хлыщах"  И.  Панаева:  ""домашние"  снобы  Панаева
уступили оригиналу, не отличаясь разнообразием лиц, беспрестанно сменяющихся
и оживляющих повествование  Теккерея,  более  того,  представлялись  слишком
ничтожными, чтобы "претендовать на роль... и звание "снобса" в  том  смысле,
который ему придал английский создатель"", см. Э 321.
     336. Писарев Д. И. Цветы невинного юмора//Рус. слово. - Спб.,  1854.  -
Кн. 2. - С. 206. То же//Писарев Д. И. Соч.: В 4 т. - М., 1955. - Т. 2. -  С.
340.
     337.  Писемский  А.  Ф.  Фанфрон:  Один  из  наших   снобсов:   Рассказ
исправника//Современник,-Спб., 1854.  -  Т.  46,  Э  7.  -  С.  121  -  182.
Подражание "Книге снобов" Теккерея.
     338. [Рецензия]//Современник. - Спб., 1854. -  Т.  49,  Э  11,  Соврем,
заметки. - С. 114.
     Комментируя   политические   события,    обозреватель    "Современника"
уподобляет хвастливые  речи  английских  министров  о  предстоящей  войне  с
Россией спичам безумного враля Галагана, персонажа Теккерея.
     340. [Ушинский К. Д.] Заметки  странствующего  вокруг  света//Б-ка  для
чтения. - Спб., 1854. - Т. 127, окт,-С. 105, 106, 108.
     То же//Архив К. Д. Ушинского/Сост. В. Я. Струминский. - М., 1962. -  Т.
4. - С. 487, 488, 490.
     341.  [Ушинский  К.  Д.]  Иностранные  известия//Современник.  -  Спб.,
1854.Т. 43, Э 2. - С. 160.
     То же//Архив К. Д. Ушинского/Сост. В. Я. Струминский. - М., 1962. -  Т.
4. - С. 192.
     342.  [Ушинский  К.  Д.]  Иностранные  известия//Современник.  -  Спб.,
1854.Т. 43, Э 3. - С. 162.
     То же//Архив К. Д. Ушинского/Сост. В. Я. Струминский. - М., 1962. -  Т.
4. - С. 223, 225, 228.
     О тиражах произведений Теккерея в  Америке,  а  также  об  особенностях
поэтики писателя.
     343.  [Ушинский  К.  Д.]  Иностранные  известия//Современник.  -  Спб.,
1854.Т. 44, Э 3, Иностр. изв. - С. 57, 61-62.
     То же//Архив К. Д. Ушинского/Сост. В. Я. Струминский. - М., 1962. -  Т.
4. - С. 552-555.
     344. Чернышевский Н. Г. "О поэзии": Соч. Аристотеля//Отеч. зап. - Спб.,
1854. - Т. 96, Э 9. - С. 1-28.
     То же//Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. - Спб., 1906. - Т. 1.  -  С.
26-47.
     То же//Чернышевский  Н.  Г.  Избранные  философские  сочинения.  -  М.,
1938.С. 418-444.
     "Эстетика - наука мертвая! Мы не говорим, чтоб не было наук  живей  ее;
но хорошо было бы, если бы мы думали об этих  науках.  Нет,  мы  превозносим
другие науки, представляющие гораздо менее живого интереса. Эстетика - наука
бесплодная! В ответ на это спросим: помним ли мы  еще  о  Лессинге,  Гете  и
Шиллере, или уж они потеряли право на наше воспоминание с тех  пор,  как  мы
познакомились с Теккереем?..", с. 421.



     Толстой Л. Н. см. Э 5776.

     345. А. Б. В. Литературные письма из Англии//Пантеон. - Спб.,  1855.  -
Т. 23, кн. 10, отд. 5. - С. 5-6.
     Содерж.:   Привилегированные   писатели,   управляющие   изданиями,   и
непривилегированные,  которыми  управляют  издатели;  Корректура  в  Англии;
Диккенс, Теккерей и Теннисон.
     346. [Григорьев А.] Английская литература: Статья третья И  последняя//
Б-ка для чтения. - Спб., 1855. - Т. 133, сент. - окт., Науки и художества. -
С. 353-504. - Подпись: А. Г.
     О Теккерее, с. 500. 346а. [Заметка]//Москвитянин. - 1855. - Т. 5, окт.,
Окт. новости. - С. 218.
     Отзыв на "Опыт о хлыщах" И. Панаева: критик "Москвитянина" считал,  что
Панаев внес в русскую литературу  "совершенно  чуждую  ей  стихию"  "Снобов"
Теккерея, которой отдал дань вслед за ним  и  Григорович  в  повести  "Школа
гостеприимства", см. Э 321.
     347.  [Некрасов  Н.  А.]  Заметки  о   журналах   за   июнь-июль   1855
г.//Современник. - Спб., 1855. - Т. 52. - Э 8, отд. 6: Смесь. - С. 263, 264.
То же//Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем: В 12 т./Под общ. ред. В.  Е.
Евгеньева-Максимова, А. М. Еголина и К. И. Чуковского. - М., 1953. - Т. 9. -
С. 293.
     349. Некрасов Н. А. Заметки о журналах за октябрь//Современник. - Спб.,
1855. - Т. 54, Э П. - С. 76.
     То же//Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем: В 12 т./Под ред. В.  Е.
Евгеньева-Максимова, А. М. Еголина и К. И. Чуковского. - М., 1953. - Т. 9. -
С. 338-339.
     349а. [Рецензия]//Б-ка для чтения. - Спб., 1855, Э 10,  отд.  3.  -  С.
500.
     350. Теккерей//Справочный  энциклопедический  словарь,  издающийся  под
ред. А. В. Старчевского. - Спб., 1855. - Т. 4. - С. 94.
     351. У. М. Теккерей и его сочинения//Пантеон. - Спб., 1855.  -  Т.  22,
кн. 7, Современник. - С. 1-8. Критико-биографический очерк.
     352. [Тэн И.] Жизнь и сочинения Теккерея//Отеч. зап. - Спб., 1855,-  Т.
98, Э 1, отд. 7: Смесь. - С. 1 - 11.
     354. [Ушинский К. Д.] Заметки странствующего вокруг света:  Коротенькая
биография Вильяма Теккерея//Б-ка для чтения. - Спб., 1855. - Т. 134,  Э  12,
отд. 7: Смесь. - С. 109-111.
     То же//Архив К. Д. Ушинского/Сост. В. Я. Струминский. - М., 1962. -  Т.
4. - С. 552-555.
     355.  Чернышевский   Н.   Г.   Эстетическое   отношение   искусства   к
действительности. - Спб., 1855. - С. 103.
     То же//Чернышевский Н. Г. Избранные философские сочинения. - М.,  1938.
- С. 335.
     То же//Чернышевский Н. Г. Статьи по эстетике. - М., 1938. - С. 75, 180,
261.
     То же//Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч.: В 15 т. - М.,  1946.  -  Т.
2.С.   29,   51,   84,   890.   355а.   [Чернышевский   Н.   Г.]   Сочинения
Пушкина//Современник. - Спб., 1855. -
     Т. 49, Э 2, отд. 4. - С. 27-58; Т. 50, Э 3, отд. 3,- С. 1-34; Т. 52,  Э
7, отд. 3. - С. 1-26; Э 8, отд. 3. - С. 27-52.
     То же//Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч.: В 15 т. - М., 1946. - Т. 2.
- С. 424-516. О Теккерее, с. 466.
     356.  Чернышевский  Н.   Г.   Очерки   гоголевского   периода   русской
литературы// Современник. - Спб., 1855. - Т. 56, Э 12; Т. 60,  Э  12.  -  С.
50-51. То же//Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч.: В 15 т. - М., 1947. -  Т.
3. - С. 19, 302-309.



     Герцен А. И. см. Э 743.
     Некрасов Н. А. см. Э 606.
     Толстой Л. Н. см. Э 573а, 577в, 602а, 6026.
     Чернышевский Н. Г. см. Э 600, 600а.

     358. [Герцен А. И.] Из писем путешественника во  внутренности  Англии//
Санкт-Петербург, ведомости. - 1856. - Э 91, 24 апр. - С. 524. - Подпись:  В.
Б[ельтов].
     То же//Герцен А. И. Полн. собр. соч. и писем/Под ред. М.  К.  Лемке.  -
Пг., 1920. - Т. 8. - С. 302.
     То же//Герцен А. И. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. - М., 1957. -  Т.
12. - С. 327.
     360. Гете и Теккерей//Пантеон. - Спб., 1856. - Т. 25, кн. 2,- С. 1-5.
     То же//Б-ка для чтения. - Спб., 1856. - Т. 135, Э 1, отд. 7:  Смесь.  -
С. 51-54.
     Выдержка из книги Левеса (прав. Льюиса) о Гете, повествующая о встречах
молодого Теккерея с Гете в 1831 -1832 гг.; приводится письмо Теккерея.
     361. Григорьев А. О правде и искренности в  искусстве//Рус.  беседа.  -
М., 1856. - Т. 3, отд. "Науки". - С. 1-77.
     То же//Григорьев А. Эстетика и критика. - М.: Искусство, 1980. - 496 с.
О Теккерее, с. 84.
     362. [Дружинин А. В. Рец. на публ. пер. романа "Ньюкомы: История  одной
весьма достопочтенной  фамилии".  Спб.,  1856]//Б-ка  для  чтения.  -  Спб.,
1856.Т. 138, Э 7, Лит. летопись. - С. 1 - 14.
     То же. [Под загл.:] Галлерея замечательнейших романов: VII.  "Ньюкомы",
роман В. М. Теккерея//Дружинин А. В. Собр. соч.: В 8 т. - Спб., 1865.  -  Т.
5. - С. 236-248.
     363. Литературные заметки//Моск. ведомости. - 1856. - 3 янв., Лит. отд.
- С. 4.
     365. Новости наук, искусств, литературы и общежития//Б-ка для чтения. -
Спб., 1856. - Т. 135, янв., отд. 7. - С. 45-48.
     366. [Форг  Е.  Д.]  Вильям  Теккерей:  Лит.  характеристика//Б-ка  для
чтения. - Спб., 1856. - Т. 136, март, Смесь. - С. 79-87.
     Изложение статьи, помещенной в "Revue Britannique".
     367. [Характеристика Теккерея]//Рус. инвалид. - Спб., 1856. - Э  11.  -
С. 1.
     368. Чичерин Б. Н. [Рецензия]//Рус. вести. - М.; Спб., 1856. - Т. 5.  -
Окт., кн. 2. - С. 655.
     Чичерин,  не   соглашаясь   с   мнением   Монталамбера,   восхвалявшего
аристократические  формы  правления  в  книге  "О  политической   будущности
Англии", ссылается на авторитет Теккерея, который "выводит  наружу  качества
совершенно другого рода, проистекающие из того же источника. Это то, что  он
называет snobbishness".



     Герцен А. И. см. Э 551.
     Тургенев И. С. см. Э 718, 719.

     369. [Аннотация]//Б-ка для чтения. - Спб., 1857. - Э  4,  Смесь.  -  С.
332.
     В разборе сочинений беллетриста В. А. Вонлярского указывается, что один
из главных  персонажей  повести  "Сосед"  (1853)  действует  в  духе  героев
Теккерея.
     370.   Благосветлов   Г.   Е.   Биографический   очерк   об    И.    И.
Введенском//Общезанимат. вести. - Спб., 1857. - Э 5. - С. 179-192; Э 6. - С.
214-221.
     "Начиная от Уэллера, лакея Пикквика, и до лорда Стефена, от гувернантки
Ребекки и до индийского набоба Джозефа, каждый герой является перед  русским
читателем со своей собственной физиономией", с. 220. То же//Благосветлов  Г.
Е. Иринарх Иванович Введенский: Крат, биогр. очерк. - Спб., 1857.
     373. Капустин  М.  Литературные  новости  ["Memoirs  of  Barry  Lyndon"
Теккерея]//Рус. вести. - М.; Спб., 1857. - Т. 7, Новости и обществ, вопр.  в
Баварии. - С. 90.
     374. [Рецензия]//Отеч. зап. - Спб., 1857. - Э 3, отд. 4. - С. 106, 115,
116.
     По  мнению  рецензента   "Отечественных   записок",   экономическое   и
политическое соперничество Англии и Франции находит выражение в образе Бекки
Шарп; визит королевы Аудского государства в Англию вызывает в  памяти  сцены
из "Ярмарки тщеславия". Дебаты в  английском  парламенте  по  поводу  нового
билля о правах замужних женщин на имущество обрамляются цитатами  из  романа
"Пенденнис".
     377. Чернышевский Н. Г. Ньюкомы, история  одной  весьма  достопочтенной
фамилии: Роман В. М. Теккерея...//Современник. - Спб., 1857. - Т. 61,  Э  2,
отд. 4: Библиогр. - С. 31, 42.
     То же//Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч.: В 15 т. - М., 1948. - Т. 4.
- С. 511-522.



     378. [Аннотация]//Б-ка для чтения.  -  Спб.,  1858,-Т.  150,  Э7,  Лит.
летопись. - С. 1 -11.
     Противопоставление "Фрегата Паллады" И.  Гончарова  и  "Путешествия  из
Корнхилла в Каир", с. 5-6, 10.
     379. Григорьев А. Критический  взгляд  на  основы,  значение  и  приемы
современной критики искусства: Посвящено А. И. Майкову//Б-ка для  чтения.  -
Спб., 1858. - Э 1, Критика. - С. 1 - 147.
     О Теккерее, с. 25.
     То же//Григорьев А. П. Собр. соч./Под ред. В. Ф. Саводника. - М., 1915.
- Вып. 2. - С. 94.
     380. [Отклик] //Отеч. зап. - Спб., 1858. - Т. 116, Э 2, отд.  5.  -  С.
176.
     "Недавно   из   Парижа   послан   маленький   типографский   станок   в
Константинополь.  Он   помещен   в   гареме   Рибарди-Эффенди   и   назначен
исключительно для турецких женщин.  Жена  Рибарди-Эффенди,  говорят,  хорошо
знакома  с  французской  и  английской  литературой  и  намеревается  издать
собрание лучших западных повестей в переводе на турецкий  язык.  Теперь  эта
предприимчивая турецкая барыня занята переводом романа Теккерея "Newcomes"".



     Некрасов Н. А. см. Э 606а.

     382. Д-л Б. Б. [Рец. на публ. пер. романа "Виргинцы"  в  "Современнике"
(1858, Э7-8, 12; 1859, Э5, 8-12)]//Иллюстрация. - Спб., 1859. - Э 96.  -  С.
18.
     383. [Рецензия] //Рус. беседа,-М., 1859. - Кн. 13. - С. 15.  Упоминание
Теккерея.



     Гончаров И. А. см. Э 553.
     Дружинин А. В. см. Э 679.

     385. Дружинин А. В. Корнгилльский Сборник: Журнал В.  Теккерея:  Первое
полугодие//Б-ка  для  чтения.  -  Спб.,  1860.  -  Т.  161,  Э  10,  Соврем,
летопись.С. 1-20.
     То же. [Под загл.:] Новости английской  литературы:  1.  "Корнгилльский
сборник", журнал В. Теккерея (Первое полугодие. 1860)//Дружинин А. В.  Собр.
соч.: В 8 т. - Спб., 1865. - Т. 5. - С. 379-395.
     Подробный разбор журнала Теккерея, а также анализ  его  романа  "Вдовец
Ловель" ("...надо  правду  сказать,  последнее  произведение  Теккерея,  как
роман, никуда не годится...").
     387. [Обзор] //Рус. вести. - Спб., I860. - Э 3, отд. 5. - С. 27.
     Критик сетует на то, что для провинциальной публики, не привыкшей еще к
серьезному  чтению,  выпускается  очень  мало  книг,  а  журналы  не   могут
удовлетворить потребностей многочисленных читателей: "Отчего  бы  не  издать
Купера, Жорж Санда, Бальзака... Диккенса, Теккерея? Мы указываем  только  на
то, что могло бы иметь несомненный успех и принесло бы издателям  порядочные
барыши".
     388. Ушинский К. Д. Труд в его психическом и воспитательном  значении//
Журн. М-ва нар. просвещения. - Спб., 1860. - Э 7. - С. 54.  То  же//Ушинский
К. Д. Собр. соч.: В 4 т. - М.; Л., 1948. - Т. 2. - С. 346.
     389. Ушинский К. Д. Психологические  монографии.  Внимание//Журн.  М-ва
нар. просвещения. - Спб., I860. - Э 8/9. - С.  78.  То  же//Ушинский  К.  Д.
Собр. соч.: В 4 т. - М.; Л., 1948. - Т. 3. - С. 368.



     390. Достоевский Ф. М. Книжность и грамотность//Время. - Спб., 1861.  -
Э 8. - С. 128.
     В этой статье, выступая против фальсификации народности  в  "Читальнике
для   народа",   составленном   Н.   Ф.   Щербиной,   Достоевский   высказал
предположение, что Теккерей непонятен народу.
     391. Лондонские новости//Век. - Спб., 1861. - Э 14.  -  С.  497-498.  О
новых романах Диккенса и Теккерея.
     392. "Магазины" и "Обозрения": Журнал  Теккерея//Современник.  -  Спб.,
1861. - Т. 85, Соврем, обозрение. Иностр.  лит.  -  С.  98-102.  Заметки  об
издаваемом Теккереем журнале "Корнгильский мэгезин".
     393. [Михайлов М. Л.] Диккенс и Теккерей, как  журналисты//Современник.
- Спб., 1861. - Т. 86, Э4, отд. 2: Соврем, обозрение.  -  С.  247,  260-285.
Характеристика журнала Теккерея "Cornhill magazine", перепечатка из  журнала
статьи Теккерея о бедствиях английского школьного образования. Информация  о
новом романе Теккерея в "Cornhill magazine" "Похождения Филиппа на его  пути
по свету, показывающая, кто ограбил его, кто помог ему и кто  прошел  мимо".
Обзор статьи о творчестве Теккерея  в  "Вестминстерском  обозрении".  Статья
любопытна как "взгляд лучших представителей английского общества  на  самого
любимого  и  самого  популярного  из  современных  писателей".  О  Теккерее:
"свойство фотографии в творчестве Теккерея, сатирически  отрицательный  дар,
цинизм, грустная сатира".
     394. Михайлов М. Л. Юмор и поэзия в Англии. Томас Гуд//Современ-ник.  -
Спб., 1861. - Э 1. - С.8.
     395. Некрасов Н. А. Вместо предисловия, о шрифтах вообще и о  мелком  в
особенности//Свисток. - Спб., 1861. - Э 7. - С. 1 -10.
     396. Писарев Д. И. Писемский, Тургенев и Гончаров//Рус. слово. -  Спб.,
1861. - Кн. 11. - С. 165.
     То же//Писарев Д. И. Собр. соч.: В 4 т. - М., 1955. - Т. 1. -  С.  192.
"Романы  Писемского,  Гончарова  и  Тургенева  имеют  для  нас   не   только
эстетический, но и общественный  интерес;  у  англичан  рядом  с  Диккенсом,
Теккереем, Бульвером и Элиотом есть Джон Стюарт Милль..."
     397. Степнячки А. Пепиньерка//Б-ка для чтения. - Спб., 1861. - Э  6.  -
С. 2. Воспитанницы пансиона  из  рассказа  охотно  читают  "Вороново  крыло"
Теккерея.
     398. Столоверчение и медиумы по новейшим источникам//Век. - Спб., 1861.
- Э 4. - С. 135-138.
     О статье Теккерея в "Корнхилл мэгезин".
     399.  Тэккерей,  как  фотограф  и  нувеллист:  [Из   "The   Westminster
Reviews"]// Отеч. зап. - Спб., 1861. - Т. 135, Э 3/4, отд. 1. - С. 391-418.
     1862
     400. Дружинин А. В. Новый талант в современной английской  литературе//
Рус. вести. - М.; Спб., 1862.  -  Т.  37,  Э  1/2,  отд.  1.  -  С.  96-128.
Упоминание о Теккерее, с. 96.

     

     401 {В Э 401, 413, 416 данные приводятся  по  картотеке  М.  Бахтина.}.
Дружинин А. В. [Рец.  на  публ.  пер.  романа  "Приключения  Филиппа  в  его
странствиях по свету"]//Санкт-Петербург, ведомости, 1862. - Э 183(?).
     То же//Дружинин А. В. Собр. соч.: В 8 т. - Спб., 1865. -  Т.  5.  -  С.
410-415. 401а. Керри С. Умственная  жизнь  в  Англии:  (Письмо  из  Лондона,
февраль, 1862)//Рус. слово. - Спб., 1862. - Э 3, отд. 1.  -  С.  10,  12-13,
15-16.



     402.      Дружинин      А.      В.      Фельетоны      и       шуточные
стихотворения//Санкт-Петербург. ведомости. - 1863. - Э 204.
     То же. [Под загл.:]  Новости  английской  литературы.  7.  Фельетоны  и
шуточные стихотворения Теккерея (1863)//Дружинин А. В. Собр. соч.: В 8 т.  -
Спб., 1865. - Т. 5,- С. 459-470.
     Об эссе Теккерея  в  "Roundabout  papers"  и  "Poetical  miscellanies".
Оценка  эссе  писателя  сдержанная.   Здесь   же   приводится   прозаический
подстрочный перевод стихотворений  "Буйабес",  "Пегги  из  Лимовадди"  и  на
открытие международной выставки  1854  г.  ("Еще  вчера  это  был  ничтожный
клоп...").
     403. Мелкие статьи, перепечатанные  из  Корнгилльского  сборника:  Соч.
Теккерея (Roundabout  Papers.  Reprinted  from  the  Cornhill  magazine.  By
Thekeray, London, 1863)//Отеч. зап. - Спб., 1863. - Т. 147, апр. - С. 218.
     "Теккерей,  писавший  в  последние  два  года  ежемесячно  нечто  вроде
фельетона в своем журнале, теперь собрал их вместе и издал особой книгой. По
правде сказать, не стоило собирать эти мелкие, ничего не значащие  статейки,
так как они ничего не прибавят к славе знаменитого автора. Он даже во многих
из них ниже своей славы, юмор его какой-то  натянутый  и  притом  он  ужасно
притворяется".
     404. Некролог [на смерть Теккерея]//Санкт-Петербург, ведомости. - 1863.
- 19 дек.
     405. Некролог [на смерть Теккерея]//Голос. - Спб., 1863. - 18 дек. - С.
336.
     406. Писарев Д. И. Наша  университетская  наука//Рус.  слово.  -  Спб.,
1863. - Кн. 7-8. То же//Писарев Д. И. Соч.: В 4 т. - М., 1955. - Т. 2. -  С.
146.
     "...Случилось мне купить одну французскую книжку: "Essais  de  critique
et d'histoire" par H. Taine ("Исторические и  критические  опыты"  Тэна).  В
этой хорошей книжке заключались статьи  о  Гизо,  о  Мишле,  о  Теккерее,  о
Монталамбере и, между прочими, о Маколее и о Флешье.  Когда  я  добрался  до
Маколея, то изумлению  моему  не  оказалось  границ...  Такое  же  изумление
постигло меня однажды при чтении лекций Г.  Вызинского  об  Англии  в  XVIII
столетии, когда я увидел,  что  характеристика  Мальборо  целиком  взята  из
романа Теккерея "Генри Эсмонд"".
     407. Стасов В. В. После всемирной выставки (1862)//Современник. - Спб.,
1863. - Т. 46, Э 5. - С. 35.
     То же//Стасов В. В. Изобр. соч.: В 3 т. - М., 1952. - Т. 1. - С. 92-93.
О сходстве творчества Хогарта  (Гогарта)  и  других  современных  английских
живописцев с творчеством Диккенса и Теккерея.



     408. [Вейнберг П.] Теккерей: Черты его  биографии:  (По  Тейлору)//Рус.
слово. - Спб., 1864. - Э 4. - С. 195-216. - Подпись: П. В.
     409. Вильям Мэкпис Тэккерей//3агранич. вести. - Спб., 1864. - Т.  1.  -
С. 164-167.
     410. [Герцен А. И.] Письма будущему другу: Письмо 4  от  15  июня  1864
г.// Колокол. - Лондон, 1864. - С. 1528-1530.
     "Каждая эксцентрическая жизнь, к которой  мы  близко  подходили,  может
дать больше отгадок и больше вопросов,  чем  любой  герой  романа,  если  он
несуществующее лицо под чужим именем, как, например, Бекки  Чарп  в  "Vanity
Fair". Кстати, вторые лица, едва  набросанные,  стоящие  на  дальнем  плане,
нравятся нам обыкновенно больше героев просто оттого, что автор не дает себе
труда  их  изобретать.  Это  все  соседи,  приятели,  слуги,  путешествующие
incognito".
     411. Диккенс Ч. Памяти Теккерея: In memoriam//B-Ka для чтения. -  Спб.,
Литература о Теккерее на русском языке	99
     1864. - Т. 182, Э3, март, отд. 2. - С. 1-4. -  Перепеч.  из:  "Cornhill
magazine",  1864.  412.  Некоторые  черты   из   жизни   Теккерея:   [Биогр.
очерк]//Якорь. - Спб.,
     1864. - Э 43. - С. 4-5. 413 *.  Некролог  [на  смерть  Теккерея]//Моск.
ведомости. - 1864. - Э 2. - Прил.
     414. Некролог: Теккерей//Одес. вести. - 1864. - Э 1. - С. 3.
     415. [Некролог на смерть Теккерея]//Санкт-Петербург, ведомости. - 1864.
- Э 2. - С. 1.
     416*. Некролог: Теккерей//Харьк. губ. ведомости. - 1864. - Э 3. - Прил.
     417. Несколько слов об эстетической критике//3агранич. вести.  -  Спб.,
1864. - Т. 1. - С. 353-372.
     "Предлагаемая статья была помещена в "Корнгильском магазине" за один из
последних месяцев издания этого журнала под редакцией Теккерея, и  потому  в
известной степени может  служить  представительницей  эстетического  взгляда
этого замечательного писателя... (Из предисловия редактора)".
     418. Писарев Д. И. Нерешенный вопрос//Рус. слово. -  Спб.,  1864.  -  Э
9-11.
     То же. [Под загл.:] Реалисты//Писарев Д. И. Соч.: В 4 т. - М., 1956. -
     Т.З.  -  С.  106,  111,   113.   418а.   Полевой   П.//Санкт-Петербург,
ведомости.1864. - Э 228.
     419. [Пыпин А. Н.] Современный английский  роман:  Диккенс  и  Теккерей
[Rec.: Taine H. Histoire de la litterature anglaise: Les  contemporains.  T.
4.     Paris,     1864;     Taylor     .     Thackeray//Westminster     rev.
1864]//Современник.Спб., 1864. - Т. 105, нояб. -  дек.,  Э  11/12,  отд.  1:
Словесность. - С. 345-385.Подпись: -А. -
     По мнению автора, славу Теккерея составят не "Генри Эсмонд"  и  "чистое
искусство", а "Ярмарка тщеславия" и "энергичная сатира".
     420. Романы Диккенса и Теккерея//3агранич. вести. - Спб., 1864. - Т. 2,
вып. 4, Европ. жизнь. - С. 207.
     421. Тайлор Т. Знакомство Теккерея с Гете//Театр: Афиши  и  антракт.  -
М., 1864. - 15 окт., Э 204. - С. 3.
     422. Теккерей (Вильям Мекпис)//Иллюстрир. газ. - Спб., 1864. - Т. 14, Э
4378 С. 285: портр.
     423. Теккерей//Настольный словарь для справок по всем отраслям  знания.
- Спб.: изд. Ф. Толля, 1864,-Т. 2. - С. 47. То же//Спб., 1875. - С. 161.
     424. Теккерей//Сев. почта. - Спб., 1864. - Э 6, Новости из чужих краев.
- С. 22.
     425. Теккерей и Гете//Рус. инвалид. - Спб.,  1864.  -  Э  245,  Хроника
загранич. жизни.
     426. Тен И. Теккерей//Отеч. зап. - Спб., 1864. - Т.  154,  Э  5.  -  С.
106-143.
     427. [Троллоп Э.] В. М. Теккерей//Б-ка для чтения. - Спб., 1864.  -  Т.
182, Э 3, март, отд. 2. - С. 4-8.
     428. Тур Е.//Голос. - Спб., 1864. - Э 117. Изложение биографии Теккерея
по Т. Тэйлору.
     429. Тур Е. Очерки Англии, У//Загранич. вести. - Спб., 1864. - Т. 1.
     430. Уильям Теккерей: Статьи 1-3//Сын отечества.  -  Спб.,  1864.  -  Э
24.С. 378-379; Э 25. - С. 391-392; Э 26. - С. 409-411. Перепечатка из "Revue
des deux mondes".
     430a. Соловьев Н. Бесплодная шюдовитость//Эпоха.  -  Спб.,  1864.  -  Э
12.С. 11.
     На страницах  журнала  братьев  М.  М.  и  Ф.  М.  Достоевских  "Эпоха"
(1864-1865) Н.Соловьев,  сопоставляя  современных  европейских  прозаиков  с
великими национальными писателями  Пушкиным  и  Гоголем,  не  "затоплявшими"
мысли таким многословием, как Диккенс и Теккерей,  резюмировал:  "Гений  наш
короче, жатей, на него больше расчету и надежды".
     431. [Форг Е.Д.] Диккенс и Теккерей//Рус. вести. - Спб., 1864. - Т. 52,
июль, Э 7. - С. 331-335.
     Изложение  статьи  из  "Revue  des  deux  mondes",  освещающей   личные
взаимоотношения писателей.
     432. Форг Е.Д. Из жизни Теккерея//Отеч. зап. - Спб., 1864.  -  Т.  155,
Э8, июль-авг., отд. 1. - С. 667, 684, 695, 696. Изложение по "Revue des deux
mondes" см. Э 431.
     433. Шмидт Ю. Обзор английской литературы XIX-го столетия: Пер. с  нем.
- Спб.: тип. И. Бочкарева, 1864. - 212 с.
     О Теккерее см. гл. "Тенденциозный роман", с. 188-196.



     434. [Предисловие переводчика к "Истории Елли" мисс  Тэккерей]//Повести
современных европейских писателей. - Спб., 1865. - С. 1.
     "...это первое литературное произведение  дочери  Тэккерея...  "История
Елли" получает еще грустный интерес в настоящую минуту,  когда  так  недавно
еще закрылась могила  великого  художника,  рука  которого  проглядывает  на
каждом шагу в этом рассказе. Многие страницы так живо  напоминают  Теккерея,
что  кажется  невозможно  ошибиться,  предположив,  что  он  руководил   еще
неопытным пером своей дочери. На  этом  основании  можно  сказать,  что  это
последнее печатное произведение, в котором, хотя и не  вполне,  но  все-таки
выказался великий талант, потерю которого оплакивает английская литература".



     Писарев Д. И. см. Э 751.

     435. Михайлов А. Засоренные дороги//Рус. слово. - Спб., 1866.  -  Э  1,
отд. 1. - С. 29.
     Один  из  персонажей   повести   Иван   Пащенко,   недавно   окончивший
университетский  курс,  говорит  о  романе  "Ярмарка  тщеславия":  "Там   ты
встретишь почти на каждой странице такие  верные  взгляды  на  жизнь,  такие
едкие осмеяния ее пошлостей, что мало-помалу твоя  мысль  проснется,  станет
работать, ты  захочешь  выбиться  на  лучшую  дорогу,  стать  лучшим  членом
общества".
     436. Чуйко В. Английские романисты:  (По  Тэну)//Жен.  вести.  -  Спб.,
1866. - Э 2, окт. - С. 1-41.
     Изложение книги И. Тэна; глава о Диккенсе и Теккерее.



     Герцен А. И. см.Э 529.

     437. Виллиам-Мэкпис Тэккерей//3ап.  для  чтения.  -  Спб.,  1867.  -  Э
10/11.С. 236-241.
     Очерк жизни и творчества.
     439. Гонеггер И. И. Реализм//Гонеггер И. И. Очерк литературы и культуры
девятнадцатого столетия/Пер, с нем. В. А. Зайцева. - Спб.: изд. Н. Полякова,
Н. Тиблен, 1867. - С. 309-310.
     439а. Писарев Д. И. Образованная толпа//Дело. - Спб., 1867. - Э 3/4.
     То же//Писарев Д. И. Соч.: В 4 т. - М., 1956. - Т. 4. - С.  261-316.  О
Теккерее, с. 267.
     440. Писарев Д. И. Наши усыпители//Писарев Д. И. Соч.: В 10 ч. -  Спб.,
1867. - Ч. 4. - С. 3-19.
     То же//Писарев Д. И. Соч.: В 4 т. - М., 1956. - Т. 4. - С. 267. То  же.
[Сокр. вариант]//Русские писатели о переводе: XVIII-XX вв./Под  ред.  Ю.  Д.
Левина и А. Ф. Федорова. - Л., 1960. - См. алф. указатель.
     441. Словарь особенных слов,  фраз  и  оборотов  английского  народного
языка  и  употребительнейших  американизмов,  не  введенных  в  обыкновенные
словари/Сост. В. Бутузов. - Спб.: тип. Имп. Акад. наук, 1867. - VIII, 374 с.
     "В беллетристических произведениях  таких  писателей,  как  Теккерей  и
Диккенс, беспрестанно встречаются не  только  слова  и  короткие  фразы,  но
длинные разговоры, занимающие иногда целые  страницы,  в  особенности  между
лицами  из  простых,  необразованных  сословий,  которые,  кроме  того   что
извращают обыкновенное произношение английских слов,  употребляют  еще  свой
собственный язык, понятный только им одним и еще тем, кто коротко знаком  со
сферой  их  жизни,  т.  е.  природным  англичанам,   приводимым   различными
обстоятельствами в ближайшее соприкосновение  с  этими  слоями  общества.  В
течение последних восемнадцати лет мне привелось перевести на  русский  язык
более 20 образцовых произведений английской литературы, между прочим  романы
Теккерея:  Vanity  Fair,  Pendennis,  Henry  Esmond,   The   Newcomes,   The
Virginians, The Book of Snobs; The  Roundabout  Papers  и  некоторые  мелкие
статьи из Miscellanies...", с. III - IV.
     442. Шерр И. Всеобщая история литературы/Пер, с нем.  под  ред.  А.  Н.
Пыпина. - 2-е изд., испр. и доп. - Спб.: О. И. Бакст, 1867. - 698 с.
     "В этих  нравоописательных  романах  действительно  видишь  дьявольскую
жгучесть сатиры, но к  сож.,  и  растянутость,  оставляющую  за  собой  даже
Диккенса... The Virginians, по моему суждению, самое зрелое и  самое  худож.
произведение Теккерея", с. 466.



     443.  Воспоминания  о  Теккерее:  (Из  "Qartenlaube")//Астрах,   справ,
листок, 1868. - Э 77-79.
     444. Сочинения Диккенса и Теккерея//Вестн. Европы. - Спб., 1868.  -  Т.
2, кн. 3. - С. 481.
     О переводах И. Введенского.

     



     445. Из жизни английского писателя: Воспоминания  о  Теккерее//Живопис.
сб. замечат. предметов из наук,  искусств,  промышленности  и  общежития.  -
Спб., 1869. - Э 10. - С. 291-295: портр.
     446. Левитов А. И. Петербургский случай: (Очерк)//Дело. - Спб., 1869. -
Э 10. - С. 213.
     То же//Левитов А. И. Соч.: В 2 т. - М., 1933. - Т. 2. - С. 297-298.  То
же//Левитов А. И. Соч. - М., 1977. - С. 399-445.
     Бедный чиновник  Иван  Померанцев,  главное  действующее  лицо  очерка,
жаждет встретить в жизни девушку, похожую на Бекки Шарп.
     447. Тургенев  И.  С.  Письмо  А.  Ф.  Писемскому  от  9  (21)  декабря
1869//Новь. - Спб., 1886. - Т. 12, Э 23. - С. 187.
     То же//Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. - М.; Л., 1964.
- Т. 8. - С. 145, 479.
     "P. S. Отзывы немецкой  критики  о  "Тысяче  душ"  все  без  исключения
благоприятны. Иные ваши лица находят достойными Диккенса, Теккерея и т. д."
     1870
     448. М [ордовцев]. Задачи современного романа//Дело. - Спб., 1870. -  Э
11. - С. 31-55.
     449. Полонский Л. Очерки английского общества в романах  А.  Троллопа//
Вести. Европы. - Спб., 1870. - Э 8. - С. 614-618, 621.
     Сравнительная характеристика Диккенса и Теккерея как романистов.
     450. Реклю Э. Смерть Диккенса//Дело. - Спб., 1870. - Э 6,  июнь.  -  С.
55-56.
     451. [Суворин А. С. Теккерей]//Санкт-Петербург, ведомости. - 1870. -  Э
160, 21 июня. - С. 2. - Подпись: N.N.
     452. Тургенев И. С. Письма  о  франко-прусской  войне//Санкт-Петербург.
ведомости, 1870. - Э 216, 219, 231, 252, 265. То же//Тургенев И. С. Соч.:  В
15 т. - М.; Л., 1968. - Т. 15. - С. 24.



     453. Тэн И. Очерки современной Англии. -  Спб.:  [тип.  дома  призрения
малолет. бедных], 1872. - 348 с.
     О Теккерее, с. 27, 88, 208, 222-223.



     454. Теккерей//Русский  энциклопедический  словарь,  издаваемый  И.  Н.
Березиным. - Спб., 1874. - Отд. 2, т. 1. - С. 313-314. - Библиогр.
     455. Тэн И. Очерки Англии. - Спб.: тип. М. Хана, 1872. - 320 с.
     О Теккерее, с. 24, 74, 174, 187-188, 247. Перевод другой, чем в Э 453.



     456. Каррьер М. Искусство в связи с общим развитием культуры  и  идеалы
человечества/Пер. Е. Корша. - М., 1875. - Т. 5. - С. 531-532.  Сопоставление
Диккенса с Теккереем.
     457. Полонский Л. Современный роман в Англии//Вестн.  Европы.  -  Спб.,
1875. - Кн. 11. - С. 248, 250.



     Гончаров И. А. см.Э 493.
     Достоевский Ф. М. см. Э 934а.
     459. Тэн И.  [Теккерей]  //Тэн  И.  Новейшая  английская  литература  в
современных ея представителях/Пер. Д. С. Ивашинцова.  -  Спб.,  1876.  -  С.
4-106.



     460. Буслаев Ф. И.  О  значении  современного  романа  и  его  задачах:
(Читано в публ. заседании О-ва Любителей Рос. Словесности 16 янв. 1877  г.).
- М.: тип. Гатцука, 1877. - 42 с. О Теккерее, с. 40.



     461.  Теккерей//Всенаучный  (энциклопедический)  словарь/Под  ред.   В.
Клюшникова. - Спб.: изд. X. Кнебе, 1878. - Ч. 1. - С. 571.



     462. Шерр И. Всеобщая история литературы: В 2 т. - 3-е  изд.,  испр.  и
доп. по послед, изд. подлинника. Т. 2. - Спб.: О. И.  Бакст,  1879.  -  377,
XVII с.
     О Теккерее, с. ПО, с незначительными стилистическими отличиями от  изд.
1867 г., с прибавлением портрета Теккерея.



     Достоевский Ф. М. см. Э 976а.
     463.  Биографии  знаменитейших  английских   писателей:   Zierden   der
englischen Litteratur. Leipzig, Warteg, 1880 [I том - Оливер  Гольдсмит;  II
том - Даниель Дефо; III том - Вильям Теккерей]//Рус. вести. - Спб., 1880.  -
Апр., Новости лит. - С. 864-876.
     Подробное изложение книги Э. Троллопа о Теккерее.
     464. Гончаров И. А. Литературный вечер//Рус. речь. - М., 1880. - Э 1.
     То же//Гончаров И. А. Собр. соч.. В 8 т. - М., 1954. - Т. 8. - С. 150.
     "Определение, что роман должен  быть  художественным  произведением,  -
верно, - начал профессор... Все дело в степени художественности, то  есть  в
степени таланта. Одни писатели дорожат более всего своею идеею, так сказать,
внутреннею задачей, заботясь о  том,  что  выразить;  для  них  искусство  -
средство, а не цель; другие, напротив, увлекаются формою,  дорожа  тем,  как
выражать; наконец третьи, первоклассные таланты, счастливо соединяют в  себе
и содержание, и форму. Много ли таких! Диккенс, Теккерей,  Бальзак,  Пушкин,
Лермонтов, Гоголь не родятся на каждом шагу..."
     465. Жизнь и сочинения В. Теккерея  [по  Э.  Троллопу]//Рус.  вести.  -
Спб., 1880. - Э 4. - С. 864-876. Изложение книги Энтони Троллопа о Теккерее.
     466.  Реньяр  А.  Наука  и  литература  в  современной  Англии:  Письмо
12...//Вести. Европы. - Спб., 1880. -  Э  7.  -  С.  103-111.  Упоминание  о
Теккерее, о его несложившейся личной жизни, с. 109.
     467. Тесселен Р. Виллиам Теккерей: Очерк//Новое время. - М., 1880. - Т.
7, Э91. - 863-884.
     Критико-биографический очерк о Теккерее.



     468. Зотов В. Современный  роман:  В.  М.  Теккерей//3отов  В.  История
всемирной  литературы  в  общих  очерках,  биографиях,   характеристиках   и
образцах. - Спб.; М., 1882. - Т. 4. -  С.  613-614.  Краткая  биографическая
справка.
     469. Троллоп  Э.  Жизнь  и  сочинения  В.  М.  Теккерея/Пер.  Алек.  А.
Рейнгольд// Век. - Спб., 1882. - Э 10. - С. 93-110; Э 11. - С. 133-154; Э12.
- С. 173-200. - Во всех Э в библиогр. отделе.



     470. Введенский И. И. Из бумаг И. И. Введенского [Материалы конца  40-х
- начала 50-х гг.]//Колосья. - Спб., 1884. - Э 11. - С. 252-283.
     Из содерж.: Письмо к Я.  И.  Ростовцеву  [об  английской  литературе  и
переводах Ч.Диккенса]; Письмо к Н.А.Некрасову от 6 мая 1848 г. [относительно
перевода "Домби и сына"]; Письмо к Ч. Диккенсу о  своем  переводе  "Домби  и
сына" и о популярности писателя в России.



     471. Новь. - Спб., 1885. - Т. 4, Э 15, Мозаика. - С. 171.  О  переводах
Теккерея И. Введенским.
     472. [Рец. на 25 том английского собрания соч. Теккерея  (Thackeray  W.
М. Works in 26 vol. London, 1898)]//Ист. вести. - Спб., 1885. - Э 12.  -  С.
722.
     473. Штерн А. Всеобщая история литературы: Пер. с нем., доп.  библиогр.
указаниями. - Спб.: изд. А. С. Суворина, 1885. -  510  с.  Библиографическая
заметка о Теккерее, с. 218.



     Фет А. А. см. Э 947а.

     474. Анненков П. В. Из переписки с И. С. Тургеневым//Вестн.  Европы.  -
Спб., 1887. - Э 1. - С. 11.
     То же///Анненков П. В. Литературные воспоминания. - Спб.,  1909.  -  С.
562.
     О встрече Тургенева с Теккереем.
     475. Вильям Теккерей [25-летие со дня смерти]//Нива. - Спб., 1887. -  Э
9. - С. 225-228: портр.
     Биографическая заметка.



     Толстой Л. Н. см. Э 791.

     



     Толстой Л. Н. см.Э 6066.

     476. Буслаев Ф. И. Общий план и программы обучения языкам и  литературе
в женских средне-учебных заведениях. - Спб.: тип. Н. А. Лебедева, 1890. - 64
с. - Изд. журн. "Пантеон лит.".
     На с. 36 для III класса рекомендуются романы Теккерея, на с. 44  для  I
класса рекомендуется разобрать юмор в произведениях Диккенса и Теккерея.
     477. [Знаменский П.] Иван Яковлевич Порфирьев: Биогр. очерк. -  Казань,
1890. - 121 с.
     Рассказывая о Казанской духовной академии, автор пишет: "Теперь  трудно
и представить, какое сильное впечатление производили  на  студентов  наприм.
переводы Диккенса или Теккерея. Каждая книжка журнала, где  они  помещались,
была событием; ее торжественно приносили в академию и прочитывали  сообща  в
многочисленном  кружке  слушателей;   чтение   сопровождалось   замечаниями,
критикой и жаркими спорами. Драгоценная книжка приносилась даже в  класс  на
лекцию какого-нибудь скучного профессора и читалась тут  контрабандой;  пока
профессор читал на кафедре свою лекцию, студент  сидел  перед  ним,  скромно
потупив очи под парту и удил  оттуда  увлекательные  страницы  какого-нибудь
Базара житейской суеты или Давида Копперфильда", с. 20.
     478. Милюков А. П. Литературные встречи и знакомства. - Спб.,  1890.  О
переводчике Теккерея И. И. Введенском, с. 66.
     479. Плещеев А. Н. Жизнь Диккенса//Сев. вести,- Спб., 1890.  -  Э  1-3;
7-8; 10.
     См. гл. "Смерть Теккерея". Здесь дается сокращенный перевод кн. Heussey
R. P. de. Un mattre du roman  contemporain:  L'emitable  Boz.  Paris,  1889,
написанной по материалам монографии Джона Форстера и писем Диккенса. То  же.
- Спб., 1891. - 294 с.



     481.  Александров  Н.  Н.  В.  Теккерей:  его  жизнь   и   литературная
деятельность:  Биогр.  очерк:  С  портр.  Теккерея,   гравир.   в   Лейпциге
Геданом.Спб.: тип. Ю. Н. Эрлих, 1891. -  78  с.  -  (Жизнь  замечат.  людей:
Биогр. б-ка Ф. Пав-ленкова).
     Содерж.: I. Происхождение и детство; II. В школе и в университете; III.
На континенте; IV. Ранние произведения Теккерея; V. "Ярмарка Тщеславия"; VI.
"История Пенденниса". - "Ньюкомы". - "История Эсмонда". -  "Виргинцы";  VII.
Теккерей, как лектор и как  редактор;  VIII.  Характеристика  Теккерея,  как
писателя; IX. Теккерей, как человек. - Смерть его. То же. - 1894. - Приплет.
к кн.: Соловьев Е. Мильтон: Его жизнь и лит. деятельность. - Спб., 1894.
     482. Б[улгаков Ф.] Неизданные карикатуры Теккерея//Ист. вести. -  Спб.,
1891. - Т. 42, окт., Э П. - С. 483-491. - Подпись: Ф. Б.
     483. Буслаев Ф. И. Мои воспоминания//Вестн. Европы. - Спб., 1891.  -  Э
7. - С. 212. Тоже. [Отд. изд.]. - М., 1897. - С. 95, 128-129.
     484.  Миклашевский  А.  М.  Дворянский  полк   в   1840-х   годах//Рус.
старина.Спб., 1891. - Т. 69, Э 1. - С. 117-118.
     Здесь  содержится  в   искаженной   и   ошибочной   форме   рассказ   о
взаимоотношениях Введенского не только с Диккенсом, но и даже  с  Теккереем:
"Знаменитые переводы его английских романистов Диккенса и Теккерея  оставили
за ним  славу  литератора  и  человека  с  сильной  волей,  так  как  знание
английского  языка  досталось  Введенскому  с  большим  трудом;  без  всяких
учителей  он  добился  этого  самообучением.  Переводы  этих  романов   были
настолько верны, что Диккенс и Теккерей, узнав о переводах  столь  отличных,
пригласили Введенского в Лондон, и желаемое свидание состоялось".
     485. [Отклик]//Рус. мысль. - М., 1891. - Кн. 5,  Библиогр.  отд.  -  С.
213. О переводах Теккерея И. Введенским.



     486. Анненская А. Н. Ч. Диккенс: Его жизнь и лит. деятельность:  Биогр.
очерк. - Спб., 1892. - 79  с.  -  (Жизнь  замечат.  людей:  Биогр.  б-ка  Ф.
Павленкова).
     О Теккерее, с. 46-71.
     487. Всеобщая  история  литературы:  Сост.  по  источникам  и  новейшим
исслед. при  участии  рус.  ученых  и  литературоведов.  Т.  4/Под  ред.  А.
Кирпичникова. - Спб.: изд. К. Л. Риккера, 1892. - См. алф. указ.
     488. Маски знаменитых людей: Из кол. посмерт. масок Лауренса  Геттона//
Новое время. - Спб., 1892. - 31 сент., Э 5980. - С.'6-7. О  маске  Теккерея,
с. 6.
     489. [Рец.  на  кн.:  Александров  Н.  Н.  В.  Теккерей:  его  жизнь  и
литературная деятельность. - Спб., 1891]//Рус. мысль. - Спб., 1892. - Э 2.



     490. Фет А. А. Ранние  годы  моей  жизни.  -  М.,  1893.  -  548  с.  О
переводчике Теккерея И. И. Введенском см. с. 131.
     491. Cerisy R. de. Письма из Парижа: Новый роман  Анатоля  Франса//Сев.
вести. - Спб., 1893. - - Э 6, отд. 2. - С. 75-83.
     "Читая роман,  я  не  мог  не  сравнить  его  с  однородным  во  многих
отношениях, но несравненно более  замечательным  произведением  Теккерея,  с
превосходными записками Эдвина "Бэрри  Линдона",  знакомящими  с  английской
жизнью в XVIII веке и, по меньшей мере, с некоторыми ее сторонами лучше, чем
все подлинные мемуары.  Записки  Эдвина  производят  (от  начала  до  конца)
впечатления пережитого", с. 80.



     492. [Булгаков Ф. И.] В. Теккерей: Биогр. очерк//Теккерей В. Собр. соч.
В 12 т. - Спб., 1895. - Т. 12. - С. 400-416.
     493. Гончаров И. А.  Намерения,  задачи  и  идеи  романа  "Обрыв"//Рус.
обозрение. - Спб., 1895. - Э 1. - С. 92. - Статья  написана  в  1876  г.  То
же//Гончаров И. А. Собр. соч.: В 8 т. - М., 1955. -  Т.  8.  -  С.  211.  То
же//Русские писатели о литературе: В 3 т./Сост. М. Брискман, Б. Бух-штаб, У.
Вольке и др.; Под общ. ред. С. Балухатого. - Л., 1961. - Т. 1. - С. 423
     494. Мнения русских людей о лучших книгах для чтения. - Спб.:  изд.  М.
Ледерле, 1895. - LXI, 194 с.
     Упоминание о Теккерее, с. 25, 43, 79, 138, 145.
     495. [Рец. на: Теккерей В. Собр. соч.  Спб.:  изд.  Г.  Ф.  Пантелеева,
1894-1895. Т. 1-8]//Мир божий. - Спб., 1895. - Э10, Библиогр. отд. - С. 4-8.
     496. Lilly W. F. "Four humorists of the nineteenth century"//Mnp божий.
- Спб., 1895. - Э 11, Библиогр. отд. - С. 39.
     Среди четырех великих юмористов автор называет Теккерея.

     



     Толстой Л. Н. см. Э 604а.

     497. Страхов Н. Английские романы//Страхов Н. Борьба с западом в  нашей
литературе. - Спб., 1896. - Кн. 3. - С. 352-355.



     499. Английский роман в царствование королевы Виктории//Рус.  вести.  -
Спб., 1897,- Т. 249, июнь. - С. 366-367.
     500.  Кирпичников  А.  И.  Очерк  истории  романа  XIX   ст.:   Корифеи
английского романа: Диккенс, Теккерей, Бульвер//Сев. вести. - Спб., 1897.  -
Э 11, отд. 1. - С. 93, 95-99, 101, 103, 109.
     501. Литературный город//Вестн. иностр. лит. - Спб., 1897. -  Э6,  отд.
4. - С. 343-349.
     502. Теккерей в Веймаре//Иностр. вести. - Спб., 1897.  -  Т.  48,  май,
Новости и мелочи. - С. 634-636.
     Изложение статьи У. Вулпиуса о пребывании Теккерея в Веймаре в пору его
молодости, напечатанной в "Сенчери мэгезин" (1896, апр.).



     503. Биография  Теккерея:  [Rec.:  Melville  L.  The  life  of  William
Makepiece Thackeray: In 2 vol. London, 1899] //Ист. вести. - Спб.,  1899.  -
Т. LXXVIII, Э 11, нояб., Загранич. ист. новости и мелочи. - С. 822-825.
     504. Вейзер К. Тэккерей//Вейзер К. История английской литературы:  Пер.
с нем. - Спб., 1899. - С. 171 -173. - (Науч. деловая б-ка).
     505. О переводах достойных подражания//Новый журнал иностр. литературы,
искусства и науки. - Спб., 1899. - Т. 2. - С. 105. О переводах В. Л. Ранцова
и И. И. Введенского.

     

     506. Теккерей/Энциклопедический словарь издателя Ф. Павленкова. - Спб.,
1899. - С. 2318. Тоже. - 1907, 1909, 1910, 1913. - С. 2151.
     507. Тернер Ч. Э. Английские писатели XIX в.: Вильям  Теккерей/Пер.  3.
Венгеровой//Образование. - Спб., 1899. - Э 4. - С. 92-108.



     508. Боборыкин П. Д. Роман на западе: за две трети века. -  Спб.:  тип.
М. М. Стасюлевича, 1900. - 643 с.
     О Теккерее см. в главе "Главные вехи западного романа",  с.  526,  530,
531, 533, 536, 564-566, 574, 579.
     509.  Новая   характеристика   Теккерея:   [Rec.:   Dormester   М.   J.
Thackeray//Revue de Paris. - 1900. - 1 et  15  Nov.]//Рус.  вести.  -  Спб.,
1900. - Т. 270, Э 12, дек., Библиогр. - С. 675-681.
     510. Теккерей//Настольный энциклопедический словарь. - 3-е изд. - Спб.:
изд. Н. С. Аскарханова, 1900. - С. 838.



     510а. [Письмо И. И. Введенского к сестре от  авг.  1850  г.  по  поводу
"Базара житейской суеты"]//Рус. арх. - Спб., 1901. - Кн. 2,  вып.  1.  -  С.
114.
     511. Плутарх XIX века [Вильям Теккерей]//Новый  журн.  иностр.  лит.  -
Спб., 1901. - Э 10. - С. 149-150: портр.
     Биографический очерк. С портретом, копирующим портрет  Теккерея  работы
Самюэла Лоуренса.
     512. Теккерей//Энциклопедический  словарь/Начат  И.  В.  Андреевским  и
продолжен под ред. К. К. Арсеньева и Ф. Ф. Петрушевского. - Спб., 1901. - Т.
32. - С. 771-773.
     513. Теккерей//Энциклопедический словарь: В 3 т./Сост. под ред.  М.  М.
Филлиппова. - Спб.: изд. П. П. Сойкина, 1901. - Т. 1. - Стб. 2556.
     514. Шелгунова Л. П. Из далекого прошлого. - Спб., 1901. - 239 с.
     "В то время, как мы работали, старшая дочь Ворониных читала  нам  вслух
журналы. В какой восторг мы приходили от Теккерея!", с. 48.



     515. Аргус. "Ярмарка суеты" на сцене//Новое время. - Спб.,  1902.  -  Э
9367, 2 (15) апр., Корреспонденция.
     О постановке 24 марта (6 апреля) в Лондоне в  театре  принца  Уэльского
пьесы "Бекки Шарп" по роману Теккерея "Ярмарка  тщеславия".  "Роман  искусно
переделан в пьесу под названием "Бекки  Шарп".  Почти  все  главные  эпизоды
книги встречаются в пьесе.  Для  лондонской  публики  пьеса  представляет  и
современный интерес: Бекки Шарп, играющая в пьесе еще большую  роль,  чем  в
романе, играет ту же самую роль в действительной жизни. Актриса - Мисс Мария
Темпой, известная в свете как госпожа Гордон Лен-ноне.
     I акт: Ребекка у мисс Кроли.
     II акт: Брюссель, Ватерлоо.
     III акт: Возвращение Родона (актер Леонард  Войн)  и  Бекки  в  Англию.
Светские успехи Бекки. Завершается  пьеса  знаменитой  сценой  измены  Бекки
(развязка в пьесе сделана вульгарней, чем у Теккерея).
     В России столько почитателей Теккерея  и  "Ярмарка  суеты"  так  широко
известна, что пьеса могла бы иметь успех и на русской сцене".
     516. Вильям Тэккерей//Плутарх XIX века: Знаменитые люди XIX  века.Спб.,
1902. - Т. 1. - С. 149-150. См. также Э 511.
     517. Толстой Л. Н. Предисловие к роману В. фон  Поленца  "Крестьянин"//
Поленц В. Крестьянин. - М., 1902,- С. III-XIII. То же//Толстой. Л. Н.  Собр.
соч.: В 20 т. - М., 1964. - Т. 15. - С. 281.
     518. Тургенев И. С. Письмо  к  Н.  А.  Некрасову  от  16  (28)  декабря
1852//Рус. мысль. - М., 1902. - Э 1. - С. 118-119.
     То же//Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. - М.; Л., 1961.
- Т. 2: Письма. - С. 92.



     519.  Тэн  И.   Теккерей//Тэн   И.   История   английской   литературы:
Современники/ Пер. П. Когана. - М., 1904. - Т. 5. - С. 50-110.



     520. Коган П. Теккерей//Коган П. Очерки по  истории  западноевропейских
литератур: В 2 т. - М., 1905. - Т. 2. - С. 67-89. То же. - 1908, 1909, 1910,
1912. - С. 89-109.
     Содерж. гл. VI: Теккерей; Причины его пессимизма; "Ярмарка  тщеславия";
Характер Бекки Шарп; Особенности теккереевской сатиры; Снобизм; Аристократия
в изображении Теккерея; "Ньюкомы"; Тема аристократов  в  этом  романе;  Леди
Кью; Бернес Ньюком; Лорд Фаринтош;  Положительные  герои  романа;  Полковник
Ньюком и его сын; Основная тенденция автора.

     

     521.  Шерр  И.  Иллюстрированная  всеобщая  история  литературы/Пер,  с
десятого (юбил.)...  нем.  изд.  под  ред.  П.  Вейнберга.  -  М.:  изд.  С.
Скирмунта, 1905. - Т. 2. - 668 с.
     По  мнению  автора,  самое   значительное   произведение   Теккерея   -
"Виргинцы". В Приложении ко 2-му т. (с. VIII) Шерр отмечает, что "главнейшие
его романы почти все изданы, кроме того, отдельно (лучшие  переводы  сделаны
Введенским)", с. 119.



     Короленко В. Г. см.Э 554.

     523. Новая книга Теккерея//Новое время. - Спб.,  1906.  -  19  апр.,  Э
10810, Новости лит. и искусства. - С. 7. - Подпись: В. Г.
     Об  издании  в  Англии  очерков  Теккерея  1841  -1844  гг.,  найденных
журналистом  Р.  Гарнеттом.  Изданы  под  названием  "The  new  sketch-book"
(имеются в виду "Paris sketch-book").
     524. Скальковский К.  Воспоминания  молодости:  (По  морю  житейскому),
1843-1869. - Спб., 1906,- 410 с.
     "Читали особенно Дюма-отца, Евгения Сю, Диккенса, Теккерея и Жорж-Занда
в переводах" (в Одессе 1850-х гг.), с. 6.
     525. Уайльд О. Замыслы/Пер. А. Минцловой. - М.: Гриф, 1906. - 164 с.  О
Бекки Шарп, с. 2.
     526. Шахова  Э.,  Коган  П.  Реализм//Краткий  систематический  словарь
всемирной литературы/Под ред. В. В. Битнера. - Спб.: "Вести, знания",  1906.
- Ч. 2. - С. 78-98.
     О Теккерее, с. 92-98: анализ "Ярмарки тщеславия" и "Ньюкомов".



     527. Жураковский Е. Конспективный курс истории всеобщей литературы  для
учащихся в консерватории. - 2-е изд. - М., 1907. - Ч. 2. - 304 с.
     О Теккерее см. главу "История английской литературы XIX  в.",  с.  277,
280-283.  Преимущественно  разбор  "Ярмарки   тщеславия".   Высокая   оценка
сатирического дарования Теккерея.



     Горький М. см. Э 608.

     528. Гарпер Ч. Проклятые дома//Вестн. иностр. лит. - Спб.,  1908.  -  Э
2.С. 49-96.
     О  доме  Вальноме,  который  является  школой  Бекки  Шарп  в  "Ярмарке
тщеславия".
     529. Герцен А. И. Письмо.к Н. П. Огареву 9  сент.  (28  авг.)  1867  г.
Ницца//Вестн. Европы. - Спб., 1908. - Э 2. - С. 486.
     То же/Герцен А. И. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. - М., 1964.  -  Т.
29. - С. 195.

     530. Чудаков Г. И. Отношение  творчества  Гоголя  к  западноевропейским
литературам//[Киев.] универс. изв., 1908. - Э 10. - С. 128.



     Толстой Л. Н. см.Э 626, 920.



     Горький М. см. Э 558.

     531.  Авенариус  В.   П.   Автобиография//Первые   литературные   шаги:
Автобиогр. соврем, рус. писателей/Сост. Ф. Фидлер. - М.. 1911. - С. 12-18.
     На с. 13 Теккерей упоминается как один из писателей, которыми Авенариус
зачитывался в детстве "все в немецком переводе".
     532. Амфитеатров А. В. Литературные впечатления [Рец. на: Альбов М.  П.
Полн. собр. соч.: В 8 т. - Спб., 1911] //Современник. - Спб.,  1911.  -  Кн.
7.С. 256-272.
     Упоминание о Теккерее, с. 262.
     533. Боборыкин П.  Столицы  мира:  Тридцать  лет  воспоминаний.  -  М.:
Сфинкс, 1911. - 516 с.
     О Теккерее, с. 210, 214, 516.
     То же//Боборыкин П. Д. Воспоминания: В 2 т. - М., 1965. - Т.  2.  -  С.
214, 215, 218.
     534. В. М. Теккерей: К столетию со дня рождения//Киев. мысль. - 1911. -
8 июля, Э 186. - С. 3. - Подпись: Ал. Ач.
     536.  К  столетию  юбилея  Теккерея//Вестн.  иностр.   лит.   -   Спб.,
1911.Сент., Лит. и печать. - С. 31-37.
     Статьи английских критиков к столетнему юбилею Теккерея.
     537. Новые страницы Теккерея//3а семь дней. - 1911. - Э 22, Хроника.  -
С. 15.
     Заметка  о  неоконченном   романе   Теккерея   "Борселенские   рыцари",
опубликованном в Англии дочерью писателя Анной Ритчи.
     538. Теккерей и  мой  отец:  Из  воспоминаний  младшей  дочери  Чарльза
Диккенса [Перуджини К.] /Пер. 3. Л.//Неделя "Соврем, слова". - Спб., 1911.10
окт., Э 183. - С. 1519-1520.
     539. Юбилей Теккерея//3а семь дней. - 1911. - Э 19, Хроника. - С. 12.



     540. История западной литературы  (1800-1910).  Т.  1/Под  ред.  Ф.  Д.
Батюшкова. - М.: Мир, 1912. - 420 с.
     На  с.  151  приводится  портрет   Гете.   К   нему   подпись:   "Самый
распространенный в Англии портрет  Гете,  сделанный  по  эскизу  Теккерея  и
помещенный в мартовской книжке "Frasers Magazine" за 1832  г.  со  следующей
подписью Карлейля или, как некоторые полагают, самого  Теккерея:  "Читатель!
Перед тобою портрет Иоганна Вольфганга Гете. Так выглядит и живет сейчас  на
83 году своей жизни в небольшом дружеском кругу, в Веймаре,  образованнейший
и влиятельнейший человек своего времени! В этой голове отразился весь мир  и
отразился в такой духовной гармонии, как никогда 'с тех пор, как нас покинул
наш Шекспир; даже мир подлости, в котором ты ведешь тяжелую борьбу и  иногда
при этом спотыкаешься, является перед тобой в новом виде и в истинной  своей
сущности"".
     541. Коган П. С.  Социальная  и  реалистическая  литература  в  Англии:
Диккенс  и  Теккерей//Коган  П.  С.  Очерки  по  истории  западноевропейских
литератур. - М.: Заря, 1912. - Т. 2.  -  С.  89-109.  То  же//М.;  Л.:  Гос.
изд-во, 1928. - С. 91 -111.
     То же//М.: Сов. наука, 1941. - С. 67-80.
     В основном анализ "Ярмарки тщеславия" и "Ньюкомов".
     542. Леонтьев К. Н. Собр. соч.: В 9 т. - М., 1912. - Т. 5. - С. 179.  О
Теккерее: ... [славяне и греки] "легко переходят из патриархального  быта  в
буржуазно-либеральный,  из  героев  Гомера  и  Купера  в  героев   Теккерея,
Поль-де-Кока и Гоголя".
     542а. Харламов Н. Я. Теккерей//Словарь иностранных писателей в критико-
биографических очерках с 354 портретами: В 2  т./Сост.  по  иностр.  и  рус.
источнику Н. Я. Харламов.  -  Киев;  Пб.;  Одесса:  Южно-рус,  кн-во  Ф.  А.
Иогансона, [1912]. - Т. 2. - С. 380-387.
     То же//Иностранные писатели: Жизнь и творчество/Сост. по иностр. и рус.
источникам Н.Я. Харламов. - Киев; Пг.: П. И. Бонаудер, [1912]. - С. 380.



     543. Венгерова 3. А. Джордж Мередит//Венгерова 3. А. Собр. соч. - Спб.,
1913. - Т. 1. - С. 148-174.
     "Перенеся центр тяжести романа от описания нравов к пытливому,  точному
изучению внутренних мотивов, управляющих действиями людей, Мередит пошел  по
новому пути, различному, однако, не только от реализма Теккерея, перешедшего
к школе Джордж Элиот и ее последователей, но и от  психологического  романа,
впервые созданного Стендалем", с. 15.
     544.  Томас  В.  История  английской  литературы/Пер,  с  фр.   Э.   А.
Серебрякова; Под ред. В. В. Битнера. - Спб.: изд-во "Вести, знания", [1913].
- 96 с. О Теккерее, с. 73-74.
     545. Тэккерей о Гете//Россия. - Спб., 1913. - 10 июля, Э 2346. - С. 4.
     546. Штейн С. Иринарх Введенский//Санкт-Петербург. ведомости, 1913. - Э
286.



     547. Тиандер К. Ф.  Вильям  Теккерей//История  западной  литературы/Под
ред. Ф. Д. Батюшкова. - М., 1914. - Т. 4. - С. 54,  60,  71-80.  -  Неоконч.
изд.



     548. Чечулин Н. Основа общего плана книги "Война и мир"//Ист. вести.  -
Спб., 1916. - Э 12. - С. 684-702.
     "Не только общей концепцией, но и многими подробностями и частностями в
обрисовке характеров напоминает "Война и  мир"  названный  английский  роман
["Базар житейской суеты"], и пунктов совпадений так много, а сходство  столь
значительно, что допустить просто  случайное  совпадение  -  никоим  образом
невозможно, а необходимо заключить, что "Война и мир" написана под  влиянием
"Базара житейской суеты"", с. 697.



     550. Чуковский К. И.  Текстуальная  точность//Принципы  художественного
перевода. - Пб., 1919. - С. 19-21. То же//2-е изд., доп. - Пб., 1920.  -  С.
43-49.
     То же//Чуковский К. И. Искусство перевода, - М.; Л., 1930. - С.  55-86.
То же//Чуковский К. И. Высокое искусство. -  М.,  1941.  -  С.  188-190.  То
же//Чуковский К. И. Высокое искусство: О принципах худож. пер. - М., 1964. -
С. 292-294. О переводах И. Введенского.

     



     551. Герцен А.  И.  О  романе  из  русской  народной  жизни:  Письмо  к
переводчице "Рыбаков"//Герцен А. И. Полн. собр. соч. и писем/Под ред. М.  К.
Лемке. - Пг., 1921. - Т. 9. - С. 92-100.
     То же//Герцен А. И. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. - М., 1958. -  Т.
13. - С. 160, 172, 455.
     Написано в 1857 г., печатается в переводе М. Мейзенбург по  предисловию
к книге: Gregorowitsch D. Die Fischer. - Hamburg, 1859.
     "В  пояснение  этой  мысли  замечу,  что  мы  находим  тот  же   талант
искренности и отрицания у некоторых великих английских писателей от Шекспира
и Байрона, до Диккенса и Теккерея", с. 160.
     552. Котляровский Н. Девятнадцатый век: Отражение его основ,  мыслей  и
настроений в словес, худож. творчестве на Западе.  -  Пб.:  Наука  и  школа,
1921. - 299 с. О Теккерее, с. 228-229.



     Горький М. см. Э 757.

     553. Гончаров И. А. Письмо В. Н. и  Е.  П.  Майковым  от  9/21  августа
[1860]// Начало. - Пг., 1922.(tm) Э 2. - С. 232. То же//Гончаров И. А. Собр.
соч.: В 8 т. - М., 1955. - Т. 8. - С. 349.



     554. Короленко В. Г. Письмо к А. Г. Горнфельду. 21 дек. 1906//Письма В.
Г. Короленко к А. Г. Горнфельду. - Л., 1924. - С. 10-11. То же//Короленко В.
Г. Собр. соч.: В 10 т. - М., 1956. - Т. 10. - С. 426.
     555. Луначарский А.  В.  История  западноевропейской  литературы  в  ее
важнейших моментах: (Лекции, читанные  в  Ун-те  им.  Я.  М.  Свердлова).  -
4.2.М.: Госиздат, 1924,-221 с.
     О Теккерее, с. 159-160. То же//2-е изд. - 1930. - С. 156-159.



     556. Мюллер В. Теккерей//Энциклопедический словарь  русского  библиогр.
ин-та "Гранат"/Под ред. В. Я. Желнова, М. М. Ковалевского, С. А.  Муромцева,
К. А. Тимирязева. - 7-е изд. -  М.:  Госиздат,  19[26].  -  Т.  41.  -  Стб.
200-201.
     557. Синклер У. Коллекционер снобов//Синклер У. Искусство Маммоны: Опыт
экон. исслед. - Л., 1926,-С. 174-176.



     558. Горький М. [О Бальзаке]//Мол. гвардия. - М., 1927. - Э 1. - С. 37.
То же//Груздев И. А. Горький  и  его  время.  -  М.,  1938.  -  С.  396.  То
же//Горький М. Собр. соч.: В 30 т. - М., 1953. - Т. 24. - С. 140.
     Статья  написана  в  1911  г.  и  впервые  напечатана  в  переводе   на
французский язык в журнале "La Revue" (Париж, 1911, Э 14, 15 июля).



     559. Горький М. Рабселькорам и военкорам: О том, как я учился писать. -
М.: Госиздат, 1928. - 55 с.
     О Теккерее, с. 31.
     То же//Горький М. О литературе: Ст. и речи. - М., 1937. -  С.  183.  То
же//Горький М. Собр. соч.: В 30 т. - М., 1953. - Т. 24. - С. 484.
     "Приятели деда... рассуждали о том же и так же, как люди  в  знаменитом
романе Теккерея "Базар житейской суеты"".



     Горький М. см. Э 561.

     560. Честертон Г. Диккенс/Пер. А. П. Зельдовича. - Л.: Прибой, 1929.274
с. О Теккерее, с. 14, 16, 95, 116, 269, 273.



     561. Горький М. О журнале "Литературная учеба"//Лит. учеба. - М., 1930.
- Э 1. - С. 3-12.
     То же. [Под загл.:] Цели нашего журнала//Горький М. Собр. соч.: В 30 т.
- М., 1953. - Т. 25. - С. 100-111.
     "Свифт, Рабле,  Вольтер,  Лессаж,  Байрон,  Теккерей,  Гейне,  Верхарн,
Анатоль Франс и немало других - все  это  были  безукоризненно  правдивые  и
суровые обличители пороков командующего класса...", с. 105.
     В эту статью  вошли  материалы  варианта  статьи  "О  действительности"
(1929).
     562. Коган П. С. Английская литература//Лит. энциклопедия. - М.: изд-во
Ком. акад., 1930. - Т. 1. - Стб. 121 - 138. О Теккерее, стб. 133.
     563. Коган П. С. Главные направления в европейской литературе XIX века:
Лекции, чит. в воскрес, ун-те I МГУ. - М.: МГУ, 1930. - 60 с. О Теккерее, с.
14, 17.
     564.  Коган  П.  С.  Теккерей//Коган  П.  С.  Очерк  истории   всеобщей
литературы. - М.; Л., 1930. - С. 248-251.

     

     565.  Коган  П.  С.  Теккерей//Коган  П.  С.  Хрестоматия  по   истории
западноевропейской литературы. - М.; Л., 1930. - Т. 2. - С. 358-359.
     Литература о Теккерее на русском языке	119
     Биографическая справка, предваряющая  пересказ  "Ярмарки  тщеславия"  и
публикацию IX и X глав.
     566. Покровская Е. Б. Литературная судьба Е. Сю в России  (1830-1857)//
Язык и литература. - М., 1930. - Т. 5. - С. 251.



     567. Горький М. О старом и новом человеке//Правда. - 1932,- Э  117,  27
апр. То же//Горький М. Собр. соч.: В 30 т.  -  М.,  1953.  -  Т.  26.  -  С.
280-290.
     "В стране, где когда-то туманное благодушие оптимиста Диккенса  затмило
здоровый критицизм Теккерея...", с. 282.



     568. Горбов Д. Теккерей на ярмарке тщеславия: Вступ.  ст.//Теккерей  В.
М. Собр. соч. - М.; Л.: Academia, 1933. - Т. 1. - С. 7-46.



     Горький М, см. Э 608.

     569. Белецкий А. И. К. Маркс, Ф. Энгельс и история  литературы.  -  М.:
Кооп. изд-во "Мир", 1934. - 114 с. О Теккерее, с. 49.
     570. Евгеньев-Максимов В. "Современник" в 40-50 гг.: От  Белинского  до
Чернышевского. - Л.: Изд-во  писателей  в  Ленинграде,  1934.  -  454  с.  О
Теккерее, с. 310, 321, 329, 333-334, 341.
     571. Зильвер Э. [Рец. на кн.: Теккерей В. М.  Ярмарка  тщеславия/Вступ.
ст. Д.Горбова; Пер. М. А. Дьяконов. М.; Л.: Academia, 1933-1934]//Звезда.  -
Л., 1934. - Э 10. - С. 171 -173.
     572. Шпет Г. Г. Комментарий к "Посмертным запискам Пиквикского  клуба":
Ч. Диккенс. Посмертные записки Пиквикского клуба/Пер. А. В. Кривцовой  и  Е.
Ланна при участии и с коммент. Г. Г. Щпета. - М.; Л.: Academia, 1934.  -  Т.
3. - 368 с.
     Об описании английского быта У. Теккереем, с. 306, 313.
     573. Чернышевский Н. Г. Избранные сочинения: Эстетика. Критика.  -  М.:
Гослитиздат, 1934. - 603 с.
     О Теккерее см. по указателю имен.



     573а. Толстой Л. Н. Севастополь в мае (1856)//Толстой Л. Н. Полн. собр.
соч. - М.; Л7, 1935. - Т. 4. - С. 24.
     574. Алексеев М. П. Теккерей - рисовальщик//Уч. зап.  гос.  пед.  ин-та
им. А. И. Герцена и гос. науч. - исслед. ин-та науч. педагогики: Фак.  языка
и лит. - М.; Л., 1936. - Т. 2, вып. 1. - С. 356-380.
     То же//Алексеев М. П. Из истории английской литературы: Этюды;  Очерки;
Исследования. - М.; Л., I960. - С. 419-453.

     

     575. Гусев Н. Летопись жизни и творчества Л. Н.  Толстого.  -  М.;  Л.:
Academia, 1936. - 877 с.
     "Июнь 2, 4, 6-10, 18, 20, 21 1855 г. - Чтение романов Теккерея:  "Жизнь
Эсмонда", "Базар житейской суеты" и "История Пенденниса"", с. 51; "Июнь  17,
22-23, 29 1856 г. Чтение романа Теккерея "Ньюкомы"", с. 68; "Май 18, 21 1890
г. - Чтение романа Теккерея "Ньюкомы"- "плохо"", с. 423.
     576. Кашкин И. Мистер Пиквик и другие//Лит. критик. - М., 1936. - Э  5,
май. - С. 212-219.
     "Весьма характерно, что тот же стиль "катай - валяй да еще повальяжнее"
применен Введенским в его позднейшем переводе "Базар житейской суеты",  безо
всякого учета того обстоятельства, что Теккерей против Диккенса не в  пример
субтильнее..."; "Вопрос о передаче фамилий,  несущих  каламбурную  нагрузку,
еще  более  спорен.  Переводчики  времен   Введенского   ничтоже   сумняшеся
переводили "Lady and Lord Lon-gear" - "лорд и графиня  Долгоуховы",  "missis
Wiskerington",- госпожа Бакенбардова. В переводе  "Книги  Мишуры"  (Book  of
Snobs) Голенищевым-Кутузовым (1859),  откуда  взяты  и  предыдущие  примеры,
встречаем еще "лэди Так-Себе", "прапорщика Поесть-Нечего" и т. д.".
     577. Фрид Я. Флобер и страдания молодого Моро//Лит. критик. - М., 1936.
- Э 5, май. - С. 71-92. О Теккерее, с. 72.



     577а. Толстой Л. Н. Запись от 20 янв.  1854  г.//Толстой  Л.  Н.  Полн.
собр. соч. -
     М.; Л., 1937. - Т. 46. - С. 232. 5776. Толстой Л. Н. Записи от мая 1855
г., 4, 7, 10 и 20 июня 1855 г.//Толстой Л. Н.
     Полн. собр. соч. - М.; Л., 1937. - Т. 46,- С. 44-46. 577в.  Толстой  Л.
Н. Записи от 26 мая, 17, 22, 25, 29 июня, а также июня
     1856 г.//Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. - М.; Л., 1937. - Т. 47.  -  С.
82-84, 178, 184.



     578. Лекции Теккерея//Лит. обозрение. - М., 1938. - Э 4. - С. 24.
     Сообщение о  публикации  лекций  Теккерея  об  английских  юмористах  в
составе сборника произведений Теккерея. В сборник также должны войти  очерки
"Четыре Георга".
     579. Старцев А. Теккерей и английские писатели XVIII  столетия//Интерн.
лит. - М., 1938. - Э 12. - С. 147-151.
     Неприятие Теккереем "мизантропической сатиры" Свифта и предпочтение  им
добродушного юмора Стиля.



     580а. [Аннотация]//Интерн, лит. - М., 1939. - Э П. - С. 190.
     "В период с 1853 г. до половины  1862  г.  Чернышевский  написал  среди
прочего статью о Теккерее".
     581.  Дэй   К.   Жил   некогда   один   англичанин:   Рассказ/Пер.   П.
Охрименко//Лит. газ. - М., 1939. - 10 авг., Э 44 (823). -  С.  2.  Биография
Теккерея в форме рассказа.
     581а. Русские писатели о литературе  (XVIII-XX  вв.):  Отр.  из  писем,
дневников, ст., запис. книжек, худож. произведений: В 3 т./Под общ. ред.  С.
Ба-лухатого. - Л.: Сов. писатель, 1939. Т.  1.  -  И.  С.  Тургенев,  И.  А.
Гончаров.
     Т. 2. - Н. Г. Чернышевский, Л. Н.  Толстой,  В.  Г.  Короленко,  Ф.  М.
Достоевский, М. Е. Салтыков-Щедрин.
     О Теккерее см. по указателю имен.
     582. Толстой Л. Н. О том, что называют искусством//Лит.  наследство.М.,
1939. - Т. 37/38. - С. 74. То же//Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 20  т.  -  М.,
1964. - Т. 15. - С. 383.
     583. Чернышевский Н. Г. Сочинения Пушкина. Изд. Анненкова//Чернышевский
Н. Г. Полн. собр. соч.: В 15 т. - М., 1939. - Т. 2. - С. 465-473.
     583а. Фокс Р. Роман и народ/Пер, и примеч. В. П. Исакова; Вступ. ст. Р.
Миллер-Будницкой. - Л.: Худож. лит., 1939. - 231 с.

     

     То же/Пер. Т. Рузской; Под ред. Р. Облонской. - М.: Гослитиздат,  1960.
- 249 с.
     О Теккерее см. главу "Викторианское отступление":  "Теккерей  не  любил
новой буржуазии и открыто, в форме беспощадной сатиры,  выказывал  эту  свою
нелюбовь. Немало писателей  меньшего  масштаба  испытывали  то  же,  но  они
никогда не осмеливались показать человека в целом его отношении к  реальному
миру, как это делали писатели XVIII века. Дело не  в  том,  что  викторианцы
боялись затрагивать вопросы пола. Вовсе нет: на свой лад, далеко  не  всегда
приятный, они умели быть достаточно откровенными на  этот  счет.  Не  говоря
дурного слова, Бекки Шарп не так уж  отличается  от  героинь  комедий  эпохи
Реставрации, хотя она выражается гораздо деликатнее", с. 96; 113.



     584. Елистратова А. Английская классическая литература в России:  очерк
первый//Интерн. лит. - М" 1941. - С. 197-207. О Теккерее, с. 202, 203.
     585. Елистратова А. Иностранная  литература  в  XI  томе  "Литературной
энциклопедии"//Интерн, лит. - М., 1941. - С. 188-192.
     Разбор неопубликованной статьи М. Заблудовского о Теккерее, с. 189-190.
     586. Переписка Теккерея//Интерн. лит. - М., 1941. - Э 3. - С. 199.
     Заметка о подготовке к печати четырехтомного издания переписки Теккерея
в Гарвардском университете.



     587. Морозов М. Об английском юморе и сатире//Интерн. лит.  -  М.;  Л.,
1942. - Э 1/2. - С. 197-200.
     Упоминание о Теккерее, с. 197.



     588. Алексеев  М.  П.  Английский  язык  в  России  и  русский  язык  в
Англии/Под ред. С. Д. Балухатого//Уч. зап. ЛГУ. -  1944.  -  Вып.  9.  -  С.
77-137.
     О русских переводах  Теккерея,  с.  121,  122;  о  русской  критике  на
произведения Теккерея, с. 125; о встрече Тургенева и Теккерея в Лондоне,  с.
132 ("Тургенев продекламировал Теккерею одно из произведений Пушкина").



     589. Теккерей//БСЭ. - М., 1946. - Т. 53. - С. 745-746: портр.
     590. Чернышевский Н. Г. Критический взгляд на современные  эстетические
понятия (1854)//Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч.: В 15 т. - М.,  1946.  -
Т. 2. - С. 156.



     599. Толстой Л. Н. Запись от 20 янв. 1854 г.//Толстой Л. Н. Полн. собр.
соч. - М.; Л., 1947. - Т. 46. - С. 232.
     600.   Чернышевский   Н.   Г.   Стихотворения    графини    Ростопчиной
(1856)//Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч.: В 15 т. - М., 1947. - Т.  3.  -
С. 466-468.
     600а.  Чернышевский  Н.  Г.  Заметки  о  журналах   за   октябрь   1856
г.//Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч.: В 15 т. - М., 1947. - Т.  3.  -  С.
717-718.
     Сообщая о  готовящемся  соглашении  между  редакцией  "Современника"  и
четырьмя крупнейшими писателями России - Тургеневым, Л. Толстым,  Островским
и Григоровичем, Чернышевский в качестве  образца  вспоминает  сотрудничество
Теккерея в журнале "Панч".



     601. Гордон И. К вопросу о творческом методе  Теккерея.  -  М.:  Изд-во
Моск. гос. ун-та, 1948. - 43 с. - (Тр. науч. студ. о-ва; Вып. 3).  Библиогр.
и подстроч. примеч. 601а. Письма к А. В.  Дружинину//Летописи  Литературного
музея. - М., 1948. -
     Кн. 9. - С. 155.
     602. Чернышевский Н. Г. [Из Э 12  "Современника"]//Чернышевский  Н.  Г.
Полн. собр. соч.: В 15т. - М., 1948. - Т. 4. - С. 866, 868.
     ""Литературный фонд" существует в Англии под управлением  таких  людей,
как  Диккенс,  Теккерей,  Маколей;  он   располагает   очень   значительными
средствами  и  каждый  год  облегчает  участь  многих  достойных  ученых   и
литераторов...", с. 866. "В  заседаниях  комитета  о  фонде,  на  лекциях  и
представлениях  в  его  пользу  все  друзья  просвещения  сходятся  в   одну
дружественную массу. Здесь Бульвер сидит подле своего гонителя и  насмешника
Теккерея;  д'Израэли  беседует  с  лордом  Росселем,  Карлейль  сходится   с
Пальмерстоном, поэт Теннисон - с историком Маколеем...", с. 868.



     602а. Толстой Л. Н. Письма к В. В. Арсеньевой от 19 ноября и 7  декабря
1856 г.// Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. - М.; Л., 1949. - Т.60. -  С.  120,
140.
     602б. Толстой Л. Н. Письма к Н. А. Некрасову от 2 июля 1856 г.  и  1856
г.//Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. - М.; Л., 1949. - Т. 60. - С. 76, 184.



     603. Ивашева В. Предисловие//Теккерей У. М. Ярмарка  тщеславия.  -  М.,
1951. - С.5-23.
     604. Ивашева В. В. История западноевропейской литературы XIX века: Курс
лекций. Кн. 1. - М.: Изд-во МГУ, 1950. - 236 с.
     О Теккерее, с. 211-235. 604а. Толстой Л. Н. Вариант статьи "О том,  что
называют искусством" (1896)//
     Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. - М.; Л., 1951. - Т. 30,- С. 246.
     605. Чернышевский Н. Г. Эстетика и литературная критика:  Избр.  ст.  -
М.; Л.: Гослитиздат, 1951. - XXVIII, 554 с.  О  Теккерее  см.  по  указателю
имен.



     605а. Гоголь в воспоминаниях современников. - М.: Гослитиздат, 1952.380
с.
     О Теккерее, с. 223. 6056. Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. - М., 1952.Т.
10. - С. 151 - 152.
     О задержке выхода очередного номера  "Современника"  в  1850  г.  из-за
того, что было необходимо в  нем  печатать  разрешенную  к  печатанию  часть
"Ярмарки тщеславия". 605в. Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. - М., 1952. -  Т.
10. - С. 208.
     Отклик Некрасова на русский перевод "Приключений майора Галагана" (1854
г.). Осуждение Некрасова вызвало  излишество  фарсовых  приемов  в  повестях
Теккерея.
     606. Некрасов Н. А. [Письмо И.С.Тургеневу сер. ноября 1852  г.,  от  18
дек. 1856 г.)//Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. - М., 1952. -  Т.  10.  -  С.
184, 305.
     606а. Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. - М., 1952. - Т. 10. - С. 406.
     Некрасов в 1859 г. отложил публикацию "Виргинцев".
     606б. Толстой Л. Н. Записи от 21 мая, июня 1890 г.//Толстой Л. Н. Полн.
собр. соч. - М.; Л., 1952. - Т. 51. - С. 45, 47.



     607. Вечер памяти У. Теккерея//Веч. Москва. - 1953. - 24 дек.
     608. Горький М. Разрушение личности: [Вариант  ст.]//Горький  М.  Собр.
соч.: В 30 т. - М., 1953. - Т. 24. - С. 522-527.
     609. Гражданская 3. Т. Диккенс в  русской  революционно-демократической
критике//Уч. зап. Моск. обл. пед. ин-та им. Крупской. - М., 1953. -  Т.  26,
вып. 1. - С. 105-120. О Теккерее, с. 115-118.
     610. Памяти Уильяма Теккерея//Сов. культура. - М., 1953. - 26  дек.,  Э
76. - С. 1.
     О вечере, организованном Союзом писателей СССР в связи с  90-летием  со
дня смерти писателя.
     611. Селиверстов М. Л. Английские реалисты XIX  века  в  оценке  Н.  Г.
Чернышевского: Автореф. дис. ... канд. филол. наук/Моек, гос. пед. ин-т  им.
В. И. Ленина. - М" 1953,- 16 с.
     О Теккерее, с. 7.

     

     612. Троицкий Ю. Н. Теккерей в  русской  критике//Уч.  зап.  Тул.  пед.
ин-та. - 1953. - Вып. 4. - С. 166-191.
     612а. Чернышевский Н.  Г.  [Обзор  русской  журналистики  за  начальные
месяца 1854 г.]//Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч.: В 15 т. - М., 1953.  -
Т. 16. - С. 28.
     Первый отзыв о  Теккерее  Чернышевского,  помещенный  в  "Отечественных
записках". Комментируя статьи Дружинина  с  изложением  лекций  Теккерея  об
английских  писателях  XVIII  в.,  Чернышевский  писал  об  умении  Теккерея
"схватить жизнь, главные черты в характере писателя, и в характеристике  его
произведений".



     613. Ивашева В. В. Творчество Диккенса. - М.: Изд-во МГУ, 1954.  -  472
с. О Теккерее, с. 32, 170-172, 273, 439.
     614. Левидова И. М. Генри Фильдинг: Биобиблиогр. указ. -  М.,  1954.  -
28с.
     На с. 12 приводится высказывание Теккерея о Филдинге  ("Что  за  гений!
Что за энергия!...").
     615. Левидова И. Переписка семьи Бронте:  [Рец.  на  кн.:  The  Brontes
Letters/ Selected a. with an introd. by M. Spark. - London, 1954]  //Иностр.
лит. - М., 1954. - Э 7. - С. 247.
     616. Михальская Н. Зарубежная  литература  XIX  века  в  оценке  Л.  Н.
Толстого:
     Докл. прочит. на заседании каф. в связи со 125-летием со  дня  рождения
Л. Н. Толстого//Уч. зап. МГПИ им. В. И. Ленина,- 1954. - Т. 86, вып. 2. - С.
89-110.
     617. Русские писатели о литературном труде (XVIII-XX вв.): В  4  т./Под
общ. ред. Б. Мейлаха. - М.: Сов. писатель, 1954-1956. См. по указателю имен.
     618. Селиверстов М.Л.Диккенс и  Теккерей  в  оценке  Чернышевского//Уч.
зап. Кирг. гос. ун-та. - Фрунзе, 1954. - 136 с.
     Содерж.: Введение; Творчество Диккенса и Теккерея в  свете  суждений  о
них Н. Г.Чернышевского; Чарльз Диккенс (1812-1870); Вильям Мейк-пис Теккерей
(1811 -1863); Значение ранней  оценки  Чернышевским  творчества  Диккенса  и
Теккерея (40-е и 50-е годы); Критика  Чернышевским  Диккенса  и  Теккерея  в
конце 50-х и в 60-е годы; Заключение.
     619. Троицкий Ю. Н. Теккерей в русской критике//Уч. зап. Тул. гос. пед.
ин-та. - 1954. - Вып. 4. - С. 166-191.



     620. Ахмечет  Л.  Е.  Русская  революционно-демократическая  критика  о
Теккерее//Уч. зап. Башк. пед. ин-та. - Уфа, 1955. - Вып. 5, Э 1. - С. 53-59.
     621. Васильева Т.Н. Л.Н.Толстой о зарубежном реализме//Уч. зап.  Кишин.
ун-та. - 1955. - Т. 15. - С. 3-15. О Теккерее, с. 8.
     622. Елистратова А. А. Теккерей//История английской литературы.  -  М.,
1955. - Т. 2, вып. 2. - С. 266-346.
     623. Из истории демократической литературы в Англии XVIII-XIX вв.:  Сб.
ст./ Под ред. М. П. Алексеева. - Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1955.
     624. Корнилова Е. Книга о  Фильдинге:  [Рец.  на  кн.:  Елистратова  А.
Фильдинг: Критико-биогр. очерк/Под ред. М. Кургинян.  -  М.,  1954]//Иностр.
лит. - М., 1955. - Э 6. - С. 216-218. О Теккерее, с. 217.
     625. Кравченко К. Д. А. Дубинский. - М.: Сов. художник, 1955. - 96 с.
     На с. 13-16 - об иллюстрациях Д. А. Дубинского к "Ярмарке тщеславия".
     626.  Маковицкий  Д.  П.,  Русанов  Г.  А.   [О   Толстом]//Толстой   в
воспоминаниях современников: В 2 т. - М., 1955. - Т. 1,- С. 319; Т. 2. -  С.
177.
     628. Теккерей//Энциклопедический словарь: В 3 т. - М., 1955. - Т. 3.  -
С. 379.
     628а. Толстой Л. Н. Вариант эпилога "Войны и мира"//Толстой Л. Н. Полн.
собр. соч. - М.; Л., 1955. - Т. 15. - С. 240.



     630. Аникст А. Теккерей//Аникст А. История английской литературы. - М.,
1956. - С. 312-330.
     О Теккерее см. также с. 278, 280.
     631. Бурсов Б. И. Мастерство Чернышевского-критика. - Л., 1956.
     О Теккерее, с. 149-153.
     632. Дьяконова Н. Полезная  книг:  [Рец.  на  кн.:  Аникст  А.  История
английской литературы. - М" 1956]//Нева. - Л., 1956. - Э 9. - С. 195-196.
     633. Елистратова А. А. К проблеме соотношения реализма и романтизма: На
материале истории англ. лит. конца XVIII - начала XIX вв. - М., 1956.  -  20
с.
     635. Зарубежная литература: Учебник для библ. техникумов/Дюшен  И.  Б.,
Каган Л. В., Могилевская Г. А., Тураев С. В. - М.: Просвещение, 1956. -  443
с. То же. - 1957.
     О Теккерее, с. 245.
     636. Зарубежная литература: Учебник для библ. техникумов/Под ред. Т. Л.
Мотылевой и др. - М.: Госкультпросветиздат, 1956. - 443 с. О Теккерее см. по
указателю имен.
     637. Ивашева В. [Рец. на кн.: Из истории демократической  литературы  в
Англии XVIII-XIX вв. - Л., 1955]//Иностр.  лит.  -  М.,  1956,-Э  12.  -  С.
187-188.
     638. Клименко  Е.  Основные  проблемы  стиля  в  английской  литературе
(первая треть XIX века): Автореф. дис. канд. филол. наук/Ленингр. гос.  ун-т
им. А. А. Жданова. - Л., 1956. - 25 с. 638а. Писарев Д. И. Соч.: В  4  т.  -
М., 1956. - Т. 3. - С. 7, 103, ИЗ.
     По мнению Д. И. Писарева, творчество Теккерея в лучших  своих  образцах
способно ориентировать "мыслящего реалиста" на понимание "живых потребностей
современности", с. 7,
     639. Программа по истории зарубежных литератур: Для  филол.  фак.  гос.
ун-тов. Ч. 3: Литература XVII-XVIII вв. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1956,-  30
с.

     

     640. Чичерин А. "История английской литературы": [Рец. на кн.:  История
английской литературы. Т. 2, вып. 2. - М., 1955]//Иностр. лит. - М., 1956. -
Э 2. - С. 204-208.



     641. Брандис Е. Рабле под запретом//Вопр. лит. - М., 1957. - Э 3. -  С.
202-212.
     О том, как переводчик Теккерея И. Введенский повлиял  на  вкусы  В.  В.
Маркова, будущего переводчика Рабле, с. 210.
     642. Брудный А. [Рец. на кн.: Селиверстов М. Л. Диккенс  и  Теккерей  в
оценке Чернышевского. - Фрунзе, 1954]/Уч. зап. филол. фак. Кирг. ун-та.1958.
- Вып. 5. - С. 186-187.
     643. Гастер Б. Рисунки известных  писателей//Курьер  Юнеско.  -  Париж,
1957. - Э 8, авг. - С. 4-10, 46.
     "Известно, что опасный соперник Чарльза Диккенса У. М. Теккерей,  автор
"Ярмарки тщеславия",  собирался  стать  художником.  Он  предлагал  Диккенсу
иллюстрировать первое издание "Пикквикского клуба"", с. 9.
     645. Дьяконова Н. Книга Арнольда Кеттла "Введение в английский  роман":
[Рец. на кн.: Kettle A. The introduction to the English novel. London, 1957]
//Вопр. лит. - М., 1957. - Э 2. - C. 243-248. О Теккерее, с. 243, 246-248.
     646. Егунова Н. А. Литературно-критическая деятельность Теккерея:  30-е
и 40-е годы XIX в.//Уч. зап. ЛГУ им. Жданова. - 1957. - Вып. 37, Э 234. - С.
111 - 134.
     647. Елистратова А. К проблеме соотношения реализма и романтизма//Вопр.
лит. - М., 1957. - Э 6. - С. 28-47.
     О сатирической поэтике Теккерея, с. 44.
     648. Жантиева Д. Книга о русско-английских литературных  связях:  [Рец.
на кн.: Phelps J. The Russian novel in English fiction. -  L.,  1956]//Bonp.
лит. - М., 1957,- Э 3. - C. 228-233.
     649. История зарубежной литературы XIX века/Под ред. М. Е.  Елизаровой,
С. П. Гиждеу, Б. И. Колесникова и Н. П. Михальской. - М.: Учпедгиз, 1957.576
с. О Теккерее, с. 437-447.
     650. Конрад Н. Проблема реализма и литература Востока//Вопр. лит. - М.,
     1957. - Э 1. - С. 52-72.
     О Теккерее, с. 59. 652. "Некий Теккерей", карикатурист//Курьер  Юнеско.
- Париж, 1957, - Э 8, авг. - С. 46-47.
     Воспроизведены  шесть  рисунков  Теккерея,  из  них  пять  к   "Ярмарке
тщеславия".
     653. Реизов В. О литературных направлениях//Вопр. лит. - М, 1957.  -  Э
1. - С. 87-117.
     О Теккерее, с. 103.
     654. Цилевич Л. Некоторые  проблемы  "производственного  романа"//Вопр.
лит. - М., 1957. - Э 5. - С. 156-188.
     "В своих рассуждениях здесь В.  Ермилов  повторяет  основные  положения
статьи С. Штут  "Героика  труда",  приводит  ту  же  цитату  из  "Виргинцев"
Теккерея...", с. 162.



     655. Аникст А. Английская литература в трудах советских ученых: Обзор//
Культура и жизнь. - М., 1958,- Э 6. - С. 40-42.
     656. Бельский А. А. О некоторых особенностях реализма В. М. Теккерея  в
"Ярмарке  тщеславия":  (В  связи  со  становлением  социального  романа   на
Западе)//Уч. зап. Мичур. пед. ин-та. - 1958. - Вып. 3. - С. 227-258.
     657. Брудный А. [Рец. на кн.: Селиверстов М. Л. Диккенс  и  Теккерей  в
оценке Чернышевского. - Фрунзе, 1954]//Уч. зап. филол. фак. Кирг.  ун-та.  -
1958. - Вып. 5. - С. 186-187.
     659. Гритчук М. А. Эстетические взгляды Ш. Бронте//Уч. зап. МГПИ им. В.
И. Ленина. - 1958. - Т. 53, вып. 3. - С. 107-118. О Теккерее, с. 112-117.
     660. Демурова Н. М. Из истории литературной критики  чартистов  30-40-х
гг. XIX в.//Уч. зап. МГПИ им. В. И. Ленина. - 1958. - Т. 53, вып.  3.  -  С.
189-201.
     661. Егунова Н. А. Пародийный стиль Теккерея//Уч. зап. Ленингр.  ун-та.
- 1958, - Э 260. Серия филол. наук, вып. 48. - С. 139-149.
     662. Ивашева В. В. Теккерей - сатирик. - М.: Изд-во МГУ, 1958. - 304 с.
     Содерж.: Введение; Глава I. Начало литературной деятельности; Глава II.
Борьба Теккерея-публициста за реализм в искусстве; Глава  III.  Полемические
романы Теккерея 40-х годов; Глава IV. Литературные пародии 1844-1849  годов;
Глава V. Сатирические повести  Теккерея  30-40-х  годов;  Глава  VI.  "Книга
снобов";  Глава  VII.  "Ярмарка  тщеславия";  Глава  VIII.  Последний   этап
творчества Теккерея (1850-1863).
     663. Игорь Ильинский - драматург и режиссер//Сов. культура. - М., 1958.
- 11 янв., Э 5. - С. 4. - (Нам сообщают).
     О работе над спектаклем "Ярмарка тщеславия" в постановке И.  Ильинского
и В. Цыганкова.
     664. Катарский И. "Диккенсиан" за последние годы: [Рец.] //Вопр. лит. -
М., 1958. - Э 1. - С. 194-199. "Думается, что  постановка  в  журнале  таких
вопросов, как "Что знал Диккенс из произведений Теккерея"... ценны тем,  что
дают подчас новый фактический материал или сводят воедино известные данные",
с. 196.
     665. Кулешов В. Мастерство Чернышевского-критика: [Рец. на кн.:  Бурсов
Б. И. Мастерство Чернышевского-критика. - Л., 1956]//Вопр. лит. - М.,  1958.
- Э 1. - С. 222-226.
     Упоминание Теккерея в связи с отзывом Чернышевского о романе "Ньюкомы",
с. 225.
     666. Лаврецкий А. Чернышевский//История  русской  критики.  -  М.;  Л.,
1958. - Т. 2, гл. П. - С. 42-89.
     Чернышевский о "Ньюкомах", с. 53, 54, 77.
     667. Михальская  Н.  П.  Диккенс  в  оценке  современной  прогрессивной
английской критики//Уч. зап. МГПИ им. В.И.Ленина. - 1958.  -  Т.  130,  вып.
3.С. 78-79.
     668.  Михальская  Н.  П.  Роман   Ч.   Диккенса   "Большие   ожидания":
Идейно-худож. анализ//Уч. зап. МГПИ им. В.И.Ленина. - М.,  1958.  -  Т.  53,
вып. 3. - С. 55-67.
     Упоминание о Теккерее, с. 57.
     669. Овчинникова Ф. Г. История нравов английского общества в романах В.
Теккерея 1850-х годов//Уч. зап. Ленингр. пед. ин-та им. Герцена. -  1958.  -
Т. 170. - С. 351-378.
     670. Самарин Р. М. Зарубежная литература первой половины XIX . в оценке
В. Г. Белинского. - М.: Изд-во АН СССР, 1958. - 70 с. - (IV Междунар.  съезд
славистов Акад. наук СССР). О Теккерее см. по указателю имен.
     671. Сильман Т. Диккенс: Очерки творчества. - М.: Гослитиздат, 1958.407
с. О Теккерее, с. 270.
     672. Федоров А. В. Введение в теорию  перевода:  Лингв,  пробл.  -  2-е
изд., перераб. - М.: Изд-во лит. на иностр. яз., 1958. - 376 с.
     О Теккерее и его русском переводчике И. Введенском, с. 59-60, 75.
     673. Шаповалова М. Обсуждаем учебники: [Рец. на кн.: История зарубежной
литературы XIX века/Под ред. М.Е.Елизарова и др. - М., 1957]//Вопр.  лит.  -
М., 1958. - Э 5. - С. 171 - 176.
     О  характеристике  Бекки  Шарп,  с.  174-175;  о  композиции   "Ярмарки
тщеславия", с. 176.



     675.  Английские  писатели-реалисты  Диккенс  и   Теккерей   в   оценке
Чернышевского//Николаев М. П. Н. Г. Чернышевский:  Семинарий.  -  2-е  изд.,
перераб. и доп. - Л., 1959. - С. 197-198.
     676. Бадриашвили Н. М.  Некоторые  особенности  реализма  Теккерея//Тр.
Тбил. пед. ин-та. - 1959. - Т. 13. - С. 319-333. - Рез. на груз. яз.
     677. Бертенсон М. Образы Теккерея на сцене//Лит. газ. - М., 1959. -  10
февр., Э 18. - С. 3. - (Дневник искусств).
     Инсценировка И.  В.  Ильинского  по  роману  В.  М.  Теккерея  "Ярмарка
тщеславия" в Малом театре. 677а. Герцен А. И. Собр. соч.:  В  30  т.  -  М.,
1959. - Т. 18. - С. 87.
     Герцен ценил Теккерея за то, что тот "не  дает  себе  труда  изобретать
героев", а типизирует и обобщает материал, предоставленный реальной средой.
     678. Гроссман Л. Достоевский и  чартистский  роман//Вопр.  лит.  -  М.,
1959. - Э 4. - С. 147-158.
     "В автобиографии Александра Блока имеются подробные сведения о личности
его бабки по матери, Елизаветы Григорьевны Бекетовой, известной  переводчицы
Диккенса,  Теккерея,  Вальтера  Скотта,  Бальзака   и   других   европейских
классиков", с. 148.
     679. Дружинин А. В. [Рец. на кн.:  Сочинения  Лермонтова.  Изд.  С.  С.
Дудышкина,- Спб., 1860] //Лит. наследство. - М., 1959. - Т. 67,- С. 630-644.
     "А между тем мы нисколько не преувеличиваем и можем, даже  не  ссылаясь
на новые критические журналы, отослать читателя за справками к Теккерею,  не
раз говорившему в своих романах, что лорд Байрон  был  не  поэтом,  а  очень
умным человеком, умевшим пускать пыль в глаза публике", с. 638.
     680. Егунова Н. А. Критические взгляды и литературные пародии Теккерея:
30-40-е годы XIX в.: Автореф. дис. канд. филол. наук. - Л., 1959. - 22 с.
     681. Егунова Н. А. Теккерей в полемике с Диккенсом//Уч.  зап.  Ленингр.
гос. ун-та. - 1959.  -  Э  266.  Серия  филол.  наук,  вып.  51:  Зарубежная
литература. - С. 59-79.
     682. Елистратова А. А. К проблеме соотношения реализма и романтизма: На
материале истории англ.  лит.  конца  XVIII  -  начала  XIX  века//Проб-лемы
реализма в мировой литературе. - М., 1959. - С. 400-425.
     Об  отношении  Теккерея  к  творчеству  английских  романтиков   и   об
использовании  им  в  своем   творчестве   переосмысленного   романтического
гротеска, с. 420, 421.
     683. Клименко Е. И. Проблемы стиля в английской литературе первой трети
XIX века. - Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1959. - 302  с.  О  Теккерее  см.  по
указателю имен.
     684. Лордкипанидзе Н. На ближних подступах//Театр. - М., 1959. - Э 9. -
С. 54-61.
     Упоминание о постановке "Ярмарки  тщеславия"  (режиссер  И.  Ильинский)
среди удач сезона 1958/59 г., с. 59.
     685. Медянцев И. П. Сатирические образы произведений  Теккерея  первого
периода творчества/Яросл. пед. ин-т. - Ярославль, 1959. - 63 с.
     686. Михальская Н. П. Чарльз Диккенс: Очерк жизни и творчества.  -  М.:
Просвещение, 1959. - 122 с. О Теккерее, с. 81.
     687. Николаев М. П. Английские писатели-реалисты Диккенс и  Теккерей  в
оценке  Чернышевского:  [Библиогр.]//Николаев  М.  П.  Н.  Г.  Чернышевский:
Семинарий. - Л., 1959. - С. 197-198.
     688. Штейн А. Л. Английский реализм//Всемирная история. - М.,  1959.  -
Т. 6. - С. 654-656. О Теккерее см. с. 655, 656, а также по указателю имен.
     689. Штейн А. Победа реалистического искусства//Сов. культура. - М.,
     1959. - Янв. "Ярмарка тщеславия" В. М. Теккерея на сцене Малого театра.



     690. Анисимов И. Классическое наследие  и  современность.  -  М.:  Сов.
писатель, 1960. - 328 с. О Теккерее см. по указателю имен.
     691. Бельский  А.  А.  "История  Генри  Эсмонда"  В.  М.  Теккерея  как
исторический роман//Уч. зап. Перм. ун-та. - 1960. - Т.  13,  вып.  4.  -  С.
65-81.
     692.  Вильям  Мэйкпис   Теккерей//Основные   произведения   иностранной
художественной литературы: Лит. - библиогр. справ. - М., 1960. -  С.  84-85.
То же//2-е изд., перераб. и доп. - М., 1965. - С. 77-79.  То  же//3-е  изд.,
перераб. и доп. - М., 1973. - С. 78-80. То же//4-е изд., перераб. и  доп.  -
М., 1980. - С. 143-145. То же//5-е изд. - М., 1983. - С. 120-122.
     693. Гаркнесс М. Городская девушка. - М.: Гослитиздат, 1960. - 272 с.
     Маргарет Гаркнесс, адресат  знаменитого  письма  Энгельса  о  реализме,
очень верно уловила новые особенности реалистического искусства  и  дала  им
несколько  ироническую  оценку,  вложив  ее  в  характеристику  героя  своей
"Городской девушки": "...он собирался начать роман,  в  котором  предполагал
описать  кое-какие  весьма  странные   жизненные   эпизоды,   перемежая   их
небезынтересными психологическими наблюдениями. Роман обойдется без  фабулы.
Фабула умерла вместе с Теккереем и Джордж" Элиот.  Роман  его  будет  опытом
изучения человеческого характера", с. 56.
     694. Гиждеу С. Теодор Фонтане//Фонтане Т. Эффи Брист. - М., 1960. -  С.
13-18.
     Сопоставление Теккерея с Фонтане.
     695.  Егунова  Н.  Книга  о  Теккерее  [Рец.   на   кн.:   Ивашева   В.
Теккерей-сатирик. - М., 1958]//Вопр. лит. - М., I960. - Э 8. - С. 225-229.
     696.   Егунова   Н.   А.   Теория   романа   в   критических    статьях
Теккерея//Литература и эстетика. - Л., I960. - С. 215-233.
     Анализ оценки Теккереем французской литературы.
     698. Елистратова А. А. Наследие английского романтизма и современность.
- М.: Изд-во АН СССР, I960. - 508 с. О Теккерее, с. 9, 35, 245, 267, 467.
     699. Елистратова А.  А.  Предисловие//Теккерей  У.  Ярмарка  тщеславия:
Роман без героя: В 2 т. - М., 1960, - Т. 1. - С. 5-14.
     То же//М.: Худож. лит., 1961. - С. 3-1?.
     700. Емельянов Б. Автор спектакля - Игорь Ильинский//Театр. - М., 1959.
- Э 6. - С. 105-111.
     Об инсценировке И. Ильинским "Ярмарки тщеславия".
     701. Ильинский И. [Беседа с И. Ильинским о  его  твор.  деятельности  в
Малом театре в 1958 г. и планах на 1959 г.]//Лит. и жизнь. - М., 1959.  -  1
янв., Э 1. - С. 1: портр.  -  (Свершения,  планы,  мечты).  Об  инсценировке
"Ярмарки тщеславия".
     702. Катарский И. М. Диккенс: Крит. - биогр. очерк. - М.:  Гослитиздат,
1960. - 265 с.
     О Теккерее, с. 98, 160-161.
     703. Книпович Е. История и современность: [Рец. на кн.: Анисимов И.  И.
Классическое наследие и современность. - М., 1960]//Знамя. - М., 1960.  -  Э
12. - С. 207-210.
     704. Литература и эстетика: Сб.  ст.  [о  зап.  -  европ.  лит.  нового
времени (XVII - XX вв.)]/Отв. ред. Б.  Г.  Реизов.  -  Л.:  Изд-во  Ленингр.
ун-та, I960.336 с.
     О Теккерее см. по указателю имен.
     705. Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2 т.  -  2-е  изд.,
испр. и доп. - М.: Гослитиздат, 1960.
     О Теккерее см. т. 1 - с. 319; т.  2  -  с.  244.  С  романами  Теккерея
("Ярмарка тщеславия",  "Ньюкомы",  "История  Пенденниса",  "Жизнь  Эсмонда")
Толстой познакомился еще в 1854-1856 гг.
     706. Окунь Г. Б. Деятельность А. М. Горького  по  переводам  и  изданию
зарубежной художественной литературы  в  России//Уч.  зап.  Ташк.  театр.  -
худож. ин-та. - I960. - Вып. 4. - С. 127-195.
     707. Русские писатели о переводе XVIII-XX вв./Под ред. Ю. Д.  Левина  и
А. В. Федорова. - Л.: Сов. писатель, 1960.
     О Теккерее см. по указателю имен, а также  раздел  "И.  И.  Введенский"
(сост. С. И. Налбандян).
     708. Штейн А. Победа  реалистического  искусства:  "Ярмарка  тщеславия"
Теккерея на сцене Малого театра//Сов. культура. - М., 199. - 6 янв., Э 3.  -
С. 3: 1 фото.



     Яблочкина А. А. см. Э 783.

     709. Елистратова А. Сборник трудов  М.  П.  Алексеева:  [Рец.  на  кн.:
Алексеев М. П. Из истории английской литературы: Этюды,  очерки,  исслед.  -
М.; Л., 1960]//Вопр. лит. - М., 1961. - Э 7.  -  С.  229-233.  Упоминание  о
Теккерее, с. 230.
     710. Жирмунский  В.  М.  Проблемы  сравнительно-исторического  изучения
литератур//Взаимосвязи  и  взаимодействие  национальных  литератур.  -   М.,
1961,С. 52-66.
     "...ранние  представители  критического  реализма  XIX  в.  -  Бальзак,
Диккенс, Гоголь в отличие от Флобера, Теккерея, Толстого,  тесно  связаны  с
романтизмом", с. 66.
     711. Зиннер Э. Многогранность тематики, глубина исследования: [Рец.  на
кн.: Алексеев М. П. Из истории английской литературы: Этюды, очерки, исслед.
- М.; Л., 1960]//Сиб. огни,- 1961. - Э 4. - С. 191 - 192.
     712. Зиннер Э. П. Творчество Л. Н. Толстого и английская реалистическая
литература конца XIX и начала XX столетия. - Иркутск,  1961.  -  199  с.  Об
отношении Толстого к Теккерею, с. 24, 29; о визите Тургенева к
     Теккерею - с. 51. 712а. История зарубежной литературы XIX  в./Под  ред.
Елизаровой М. Е.,
     Гиждеу С. П., Колесникова Б. И., Михальской Н. П. - М.: Учпедгиз, 1961.
- 616 с.
     То же. - 1964.
     О Теккерее см. с. 466-478 и статью "Критический реализм в  Англии",  с.
422-427.
     713. Клименко Е. И. "Чужая речь" в английском  романе//Клименко  Е.  И.
Традиция и новаторство в английской литературе. - Л., 1961. - С. 169-191.  О
несобственно прямой речи у Теккерея, с. 180-182, 186, 188.
     714. Корнилова Е. В. Уильям Теккерей//Детская энциклопедия. - М., 1961.
- Т. 10. - С. 119-120.
     715. Левин Ю. Д. Взаимосвязи и взаимодействие национальных литератур. -
М., 1961. - С. 305-308.
     "...переводы романов Диккенса и Теккерея Введенским...  -  это  события
большого культурного значения, этапы осмысления этих писателей в России", с.
305.
     716. Мендельсон М. О. Русско-американские литературные связи конца  XIX
в.// Взаимосвязи и взаимодействие национальных литератур. - М., 1961.  -  С.
390-395.
     "Остро  современные  задачи  антибуржуазной  сатиры,   вставшие   перед
литературой США в обстановке "Позолоченного века", определили обращение ряда
писателей  к  свифтовским  традициям,  а  также  к  творчеству  Диккенса   и
Теккерея", с. 391.
     717. Овчинникова Ф.  Г.  Творчество  Теккерея/О-во  по  распространению
полит, и науч. знаний РСФСР. Ленингр. отд-ние. - Л., 1961. - 60 с.
     718. Тургенев И. С. Письмо к П. В. Анненкову от 27 июня (9  июля)  1857
г.// Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 28  т.  Письма.  -  М.;  Л.,
1961. - Т. 3. - С. 123. О Теккерее см. также с. 129, 216, 217.
     719. Тургенев И. С. Письмо к В. П. Боткину от 23 июля 1857 г.//Тургенев
И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. Письма. - М.; Л., 1961. - Т. 3. - С.
138.
     720.  Яхонтова  Д.  С.  Новое  понимание  человеческого   характера   в
творчестве Вильяма Мейкписа  Теккерея//Проблемы  реализма  и  художественная
правда. - Л., 1961. - Вып. 1. - С. 139-149.
     К 150-летию со дня рождения
     721. Базаров Н. Великий сатирик//Правда Востока. - 1961. - 18 июля.
     722. Вепринский Г. Великий английский писатель//Тюменская  правда.1961.
- 18 июля.
     723. Гончаров В., Крушинский М. Обличитель тщеславия//Комс.  правда.М.,
1961. - 19 июля.
     724. Демешкан Е. Писатель большой правды//Сов.  Сахалин.Южно-Сахалинск,
1961. - 18 июля.
     725.  Джорбенадзе  П.  Беспощадный  обличитель  буржуазного  общества//
Батум. рабочий. - 1961. - 18 июля.
     726.  Дмитриев  А.  Цвет  европейской  литературы//Молодежь  Алтая.   -
Барнаул, 1961. - 19 июля.
     727. Зубарева К. Вильям Теккерей//Ом. правда. - 1961. - 18 июля.
     728. Ивашева В. Устарел ли Теккерей?//Лит. газ. - М., 1961. - 18  июля.
- С. 4.
     729. Кузнецова М. Великий  английский  реалист//Комс.  знамя.  -  Киев,
1961. - 18 июля.
     730. Назиров Р.  В  одиночку  против  дракона//Сов.  Башкирия.  -  Уфа,
1961.18 июля.
     731. Неверова Э. Замечательный английский  сатирик//Ленинский  путь.  -
Кзыл-Орда, 1961. - 19 июля.
     732. Николюкин А. Теккерей в России/Лит, в школе. - М., 1961. - Э 3.  -
С. 82-84.
     733. Оводенко В.  Обличитель  "Ярмарки  тщеславия"//Белгор.  правда.  -
1961. - 18 июля.
     734. Пащенко Ю. Беспощадный сатирик//Ферг. правд. - 1961. - 18 июля.
     735. Селигеев С. Великий обличитель буржуазного общества//Туркм. искра.
- Ашхабад, 1961. - 18 июля.
     736. Творчество правдивое, смелое//Хорезм. правда. - 1961. - 19 июля.
     737. Уильям Теккерей//Метод. материалы к вечеру, посвящ.  150-летию  со
дня рождения/Всесоюз. гос. б-ка иностр. лит. - М., 1961. - 8 с.



     738. Александрова 3. Е. Предисловие//Теккерей У. М.  A  Shabby  Genteel
Story. - M., 1962. - С. 1-9.
     739. Алексеев М. П. Переводчик Диккенса В. В. Бутузов//Чарльз  Диккенс:
Библиогр. рус. пер.  и  крит.  лит.  на  рус.  яз.,  1838-1960/Сост.  Ю.  В.
Фридлендер и И. М. Катарский. - М., 1962. - С. 247-253.
     740.  Аникст  А.   А.   Английская   литература//Краткая   литературная
энциклопедия. - М., 1962. - Т. 1. - С. 194-217. О Теккерее, с. 209, 216.
     741. Асланян И. Исторические персонажи "Ярмарки  тщеславия"  Теккерея//
Изв. Арм. заоч. пед. ин-та. - Ереван, 1962. - Э 1. - С. 189-211.
     742. Вургафт Е. М.  Глазами  Белинского:  [В.  Г.  Белинский  об  англ,
писателях-классиках]//Уч. зап. Ульян, пед. ин-та. - 1962. - Т. 17, вып. 5. -
С. 35-58.
     743. Герцен А. И. Письмо М. Мейзенбург от августа 1856 г.//Герцен А. И.
Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. - М., 1962. - Т. 26. - С. 19-20, 341.  "Ни
слова  о  вашем  письме,  в   котором   кое-что   справедливо,   а   кое-что
несправедливо. Будьте только уверены, что никакая мисс Шарп не  могла  иметь
на меня такого впечатления: эта мисс Шарп  -  я  сам,  но  с  неэгоистичными
воззрениями".
     744. Диккенс Ч. Памяти У. М. Теккерея/Пер. И. Гуровой//Диккенс Ч. Собр.
соч.: В 30 т. - М., 1962. - Т. 28. - С. 440-444.
     745. Затонский Д. Герои и автор: Судьба  реализма  в  соврем,  зарубеж.
лит. - М.: Знание, 1962. - 48 с.
     На с. 25 в связи с обсуждением роли автора в романе XIX в.  упоминается
Теккерей, автор-кукольник.
     746. Каверин В. О Диккенсе: (К 150-летию со дня рождения)//Иностр. лит.
- М., 1962. - Э 1. - С. 244-246. Упоминание о Теккерее, с. 246.
     747. Катарский И. М. Диккенс и переводчики "Москвитянина": (По неопубл.
материалам арх. М. П. Погодина)//Чарльз Диккенс: Библногр. рус. пер. и крит.
лит. на рус. яз., 1838-1960/Сост. Ю. В. Фридлендер и И. М. Катарский. -  М.,
1962. - С. 256-260.
     Письма к М. П. Погодину. Отдел рукописей  Гос.  б-ки  СССР  им.  В.  И.
Ленина. Фонд 231/П. Письма к М. П. Погодину. Письмо 11, 15.
     Елизавета Михайловна Ламакина в письмах к  М.  П.  Погодину  предлагает
перевести Теккерея с французского языка.
     748. Муравьев Д. П. Введенский//Краткая  литературная  энциклопедия.  -
М., 1962. - Т. 1. - С. 875. Упоминание о Теккерее.
     749. Ровда К. И. Две неопубликованные русские статьи о Диккенсе//Чарльз
Диккенс: Библиогр. рус. пер. и крит. лит. на рус. яз., 1838-1960/Сост. Ю. В.
Фридлендер и И. М. Катарский. - М., 1962. - С. 279-280.
     О неопубликованной статье В. В. Сиповского, которая  содержит  материал
по следующим вопросам: Диккенс и  Теккерей  в  русской  критике;  Диккенс  и
Теккерей в русской мемуарной литературе; Литературное воздействие Диккенса и
Теккерея на русских писателей, с. 280.
     750. Розенберг Э. И. Писарев о Теккерее//Тр. кафедр  рус.  яз.  и  лит.
Новосиб. пед. ин-та. - 1962. - Вып. 3. - С. 85-92.
     751. Розенберг Э. И. Писарев о Теккерее: [С прил. текста письма к В. Д.
Писаревой от 13 июля 1866 г.]//Вопросы творчества и языка русских писателей.
- М., 1962. - Вып. 3. - С. 85-92.
     752. Сучков Б. История и реализм//3намя. -  М.,  1962.  -  Э  3.  -  С.
174-15. Об обрисовке характеров у Теккерея, с. 181.
     753. Сучков Б. Речь идет о методологии//Вопр. лит.  -  М.,  1962.  -  Э
10.С. 123-139.
     "И столь ли уж достоверны ситуации его "Блеска  и  нищеты  куртизанок",
как и "Грозового перевала" Бронте или романов Теккерея?", с. 126.
     754. Чарльз Диккенс: Библиогр. рус. пер. и  крит.  лит.  на  рус.  яз.,
1838-1960/Сост. Ю. В. Фридлендер  и  И.  М.  Катарский;  Вступ.  ст.  И.  М.
Катарского. - М.: Изд-во Всесоюз. кн. палаты, 1962. - 327 с.
     О Теккерее см. по указателю имен, а также с. 244, 250, 252.



     755. Аринштейн Л. М. Прогрессивные общественно-политические тенденции в
английской поэзии 50-х - 70-х годов XIX века. - М.: Росвузиздат, 1963. - 174
с. О Теккерее см. по указателю имен.
     756.  Бадриашвили  Н.  Некоторые  художественные   особенности   романа
Теккерея "Ярмарка тщеславия"//Тр. Тбил. пед. ин-та. - 1963. - Т.  17.  -  С.
123134. - Рез. на груз. яз.
     757. Горький А. М. Горький и советские писатели:  Неизд.  переписка.  -
М.: Изд-во АН СССР, 1963. - С. 173.
     Письмо к Каверину от 10 окт. 1922 г.: "...держитесь крепче с  друзьями:
Лунцем, Зощенко, Слонимским  да  и  всеми  другими,  кого  не  оглушает,  не
ослепляет "базар житейской суеты"".
     758. Елистратова А. Предисловие//Теккерей  У.  Записки  Барри  Линдона,
эсквайра, писанные им самим. - М., 1963. - С. 3-15.
     759. Кулешов В. Взаимодействие литератур и литературный  процесс//Вопр.
лит. - М., 1963. - Э 8. - С. 144-154.
     Теккерей в России; оценка Теккерея Толстым, с. 150-154.
     760.   Левин    Ю.    Д.    Об    исторической    эволюции    принципов
перевода//Международные связи русской литературы: Сб.  ст./Под  ред.  М.  П.
Алексеева. - М.; Л., 1963. - С. 5-63.
     О переводах И. Введенского, о теории перевода,  высказанной  в  статьях
Введенского в "Отечественных записках" и  "Современнике",  с.  40-43.  760а.
Петров С. О пользе просторечия//Мастерство перевода. - М., 1963. - С. 71-96.
     О переводах Теккерея И. Введенским.
     761. Пристли Дж. Б. Техника романа//Вопр. лит. - М., 1963. - Э 12. - С.
137-140.
     "Я думаю, например, что Теккерей обладал  ею  [способностью  передавать
происходящее в движении, без пауз и  отклонений],  а  Диккенс  -  нет,  хотя
Диккенс обладал многим другим - значительно  большим,  и  потому  он  затмил
Теккерея", с. 138.
     762. Сохань А. М. К вопросу о своеобразии реализма  Теккерея//Уч.  зап.
МГПИ им. В. И. Ленина. - 1963. - Э 203. - С. 42-57.
     763. Сохань А. М. О проблеме положительного  героя  в  романе  Теккерея
"Ньюкомы"//Уч. зап. МГПИ им. В. И. Ленина. - 1963. - Э 203. - С. 58-79.
     764. Урнов Д. В ожидании гения: споры  о  романе  в  английской  печати
последних лет//Вопр. лит. - М., 1963. -  Э  П.  -  С.  92-99.  Упоминание  о
Теккерее на с. 98.
     К 100-летию со дня смерти
     765. Азаров Н. Великий обличитель//Ташк. правда. - 1963. - 24 дек.
     766.   Аленкина   Е.,    Осипова    Э.    Вильям    Теккерей/Дихоокеан.
звезда.Хабаровск, 1963,- 24 дек.
     767.   Галин   А.   Великий   сатирик-реалист//Слава   Севастополя.   -
Севастополь, 1963. - 22 дек.
     768. Гражданская 3. Сатирик и гуманист//Труд. - М., 1963. - 24 дек.
     769. Ивашева В. В. "Правда, одна только правда"//3намя. - Калуга, 1963.
- 24 дек.
     То же//Ленинский путь. -  Самарканд,  1963.  -  24  дек.  То  же//Комс.
правда. - Вильнюс, 1963. - 24 дек. То же//Правда Востока. - 1963. - 24 дек.
     770. Ивашева В. Слава Теккерея//Лит. газ. - М., 1963. - 24 дек.
     771. Копеин Н. Выдающийся  реалист  Англии//Рабочий  край.  -  Иваново,
1963. - 25 дек.
     772. Раскин А. Великий английский сатирик//Кур. правда. -  1963.  -  24
дек.
     773. Сохань А. Великий английский сатирик//Удмурт.  правда.  -  Ижевск,
1963. - 24 дек.
     774. Уильям Теккерей//Сов. Молдавия. - Кишинев, 1963. - 24 дек.
     775. Юрьев К. Выдающийся сатирик//Призыв. - Владимир, 1963. - 24 дек.



     776.  Бородянский  И.  А.  Перевод  И.  И.  Введенским  фразеологии   в
произведениях Диккенса  и  Теккерея:  Тетради  переводчика/Под  ред.  Л.  С.
Бархударова. - М.: Междунар. отношения, 1964. - С. 100-108.
     777. Гутман Д. Большой писатель Англии//Сов. Башкирия. - Уфа, 1964. - 4
янв.
     778. Ивашева В. В. Великий  сатирик  и  гуманист//Вестн.  Моск.  ун-та.
Филология. - 1964. - Э 3. - С. 14-23.
     [К Э 777-778]. К столетию со дня смерти Теккерея.
     780. Исаева Г. А. Об одной неизвестной статье И.  И.  Введенского:  (Из
истории рус. - англ. связей)//Вопросы литературоведения и  языкознания:  Сб.
аспирант, работ. - Львов, 1964,- С. 253-257.
     О  рецензии  на  перевод  романа  В.  Теккерея   "Ярмарка   тщеславия",
помещенной в "Отечественных записках" (1851, Т. 78, Э 8-9). О статье  И.  И.
Введенского ""Ярмарка тщеславия". Роман  Вильяма  Теккерея"  ("Отеч.  зап.",
1851, Т. 77, Э 7). Эта статья не учтена  в  библиографическом  списке  работ
Введенского,  составленном  Г.  Е.  Благосветловым;  ее  указал  сам  И.  И.
Введенский в рукописном перечне своих работ (ИРЛИ, ф.93, on. 2, Э 37, л. 6).
     781. Лапидус Н. И. Уильям Теккерей//3арубежная литература XIX-XX веков/
Лапидус Н. И., Мицкевич Б. П., Тимофеева В. М., Факторович Д. Е. - М., 1964.
- С. 65-68.
     782. Лонг Р. Э. К. Записи разговоров с Л.Н.Толстым (1898-1903)//Толстой
и зарубежный мир. - М., 1965. - С. 114. - (Лит. наследство. Т. 75, кн. 2).
     783. Письмо А. А. Яблочкиной участникам спектакля  "Ярмарка  тщеславия"
[27 окт. 1961 г.]//Лит. газ. - М., 1964. - 24 марта.
     784. Самарин Р. Пример Луначарского [Рец. на кн.:  Проблемы  зарубежной
лит. в работах А. В. Луначарского]//Иностр. лит. - М., 1964. -  Э  2.  -  С.
198-207.
     785. Сохань А. М. К вопросу о значении романа  В.  Теккерея  "Ньюкомы":
Докл. и сообщ. Вып. 2//Казан.  зональное  об-ние  кафедр  лит.  группы  пед.
ин-тов. - 1964. - С. 139-152.
     786. Сохань А. М. Романы В. Теккерея  о  современности:  Автореф.  дис.
...канд. филол. наук. - М., 1964. - 25 с.
     787. Теккерей//Энциклопедический словарь: В 2 т. - М., 1964. - Т. 2.  -
С. 487.
     788. Толстой Л. Н. О том, что называют искусством//Толстой Л. Н.  Собр.
соч.: В 20 т. - М., 1964. - Т. 15. - С. 379-412.
     "Диккенсы, Теккереи, V. Hugo кончились. Подражателям их имя легион,  но
они всем надоели", с. 383.
     789. Цмыг И. Н. Об  особенностях  языкового  стиля  "Книги  снобов"  В.
Теккерея// Уч. зап. Башк. ун-та. - 1964. - Вып. 15: Филология,  Э  6.  -  С.
165-193.



     790. Боборыкин П. Д. Воспоминания: В 2 т. - М.: Худож.  лит.,  1965.  О
Теккерее см.: т. 1 - с. 50; т. 2 - с. 214, 215, 218.
     791. Два английских собеседника: Воспоминания Уильяма  Томаса  Стада  и
Роберта  Эдварда  Крозьера  Лонга   [1888,   май]/Публ.   и   пер.   Б.   А.
Гиленсона//Толстой и зарубежный мир. -  М.,  1965.  -  С.  98-120.  -  (Лит.
наследство; Т. 75, кн. 2).
     Упоминание о Теккерее, с. 108, 112, 114, а также с. 399.
     793. Клименко Е. И. Рассказчик у Диккенса//Вестн. ЛГУ. - 1965. -  Э  2:
Серия истории, языка и литературы. Вып. 1.
     794. Кулешов В. И. Литературные связи России и Западной  Европы  в  XIX
веке (первая половина). - М.: Изд-во МГУ, 1965. - 462 с. О Теккерее  см.  по
указателю имен.
     795. Ланской Л. Р.  Уход  и  смерть  Толстого  в  откликах  иностранной
печати// Толстой и зарубежный мир.  -  М.,  1965.  -  С.  361-460.  -  [Лит.
наследство; Т. 75, кн. 2).
     "Академик Э. Фате в статье "Человек и его творчество", называя Толстого
"одним из десяти или двенадцати величайших имен европейской  литературы  XIX
века", со смешной самоуверенностью заявил, что потомство  поставит  Толстого
"немножко ниже Гете,  В.  Гюго,  Ламартина,  Байрона,  Теннисона,  Диккенса,
Бальзака - рядом с Шиллером, Жорж Санд, Мюссе, Виньи и Теккереем", с. 399.
     796. Николаева О. "Ярмарка тщеславия"//Ленингр. правда. -  1965.  -  31
авг. Об инсценировке И.Ильинским "Ярмарки тщеславия" У. М. Теккерея.
     797. Смирнов-Сокольский Н. Русские литературные  альманахи  и  сборники
XVIII-XIX вв. - М.: Книга, 1965. - 592 с.
     О Теккерее см. по указателю имен.
     797а. Уэллс Г. Воскресение/Пер. Б. А. Гиленсона//Толстой  и  зарубежный
мир. - М., 1965. - С. 150-153, 155. - (Лит. наследство; Т. 75, кн. 1).
     Сравнение романа Толстого "Воскресение"  с  романом  Теккерея  "Филипп,
ищущий своего счастья", с. 150, 151, а также с. 146.
     798.   Французские   посетители   Толстого/Публ.   и   пер.    Л.    Р.
Ланского/Долстой и зарубежный мир. - М., 1965.  -  С.  7-78,  114.  -  (Лит.
наследство; Т. 75, кн. 2).
     На с.  12  высказывание  Толстого  о  Теккерее  (из  воспоминаний  Жюля
Легара): "- Роман? Это отживший род литературы, это обветшавшая  форма.  Чем
будет он заменен?  Не  знаю,  но  мое  утверждение  -  факт,  подтверждаемый
историей.  Посмотрите  на  англичан:  во  главе  их  стояли  Диккенс,  затем
Теккерей, Троллоп, а теперь совершенно никого не осталось".
     799. Чичерин А. В. Соответствия в истории разных литератур//Вопр.  лит.
- М., 1965. - Э 10. - С. 175-176.
     Сопоставление Гоголя как автора "Мертвых душ" с Бальзаком, Теккереем  и
Диккенсом.
     800. Эйзенштейн С. Избранные произведения: 6 т. Т. 3. - М.:  Искусство,
1965.
     О "неравнодушной природе" и предметности пейзажа у  Теккерея,  с.  263,
637.
     801. Яхонтова Д. С. Новаторство творческого метода  Теккерея  в  романе
"Ярмарка тщеславия": Автореф. дис. ... канд. фил. наук. - Львов, 1965. -  20
с.



     802. Акимова А. Жизнь писателя//Вопр. лит. - М., 1966. -  Э  12.  -  С.
175-186. "Он [М. Левидов] упрекает русских исследователей жизни героя  -  А.
Веселовского, П. Вейнберга, В. Чуйко - в том, что они повторили ошибку своих
иностранных предшественников - Теккерея,  Тэна,  Сен-Виктора,  утверждавших,
что  человеконенавистническое  направление  творчества  автора   "Гулливера"
объясняется  отвратительным  характером  самого  Свифта...  авторство   этой
концепции принадлежит лорду Орери, его-то и читали Теккерей, Сен-Виктор", с.
186.
     803.  Гаджиев  А.  А.  Генезис  и  эстетическая  сущность  реализма   в
теоретическом определении//Уч. зап. Азерб. ин-та. Серия яз. и лит. - 1968. -
Э 6. - С. 67-75.
     804. Елистратова А. Английский роман эпохи Просвещения.  -  М.:  Наука,
1966. - 471 с. О Теккерее см. по указателю имен.
     805. Катарский И. М. Диккенс в России. Середина XIX века. - М.:  Наука,
1966. - 428 с. О Теккерее см. по указателю имен.
     806. Кеттл А. Уильям Мэйкпис Теккерей:  "Ярмарка  тщеславия"//Кеттл  А.
Введение в историю английского романа. - М., 1966. - С. 179-197.
     807. Кондратьев Ю. М. Главные особенности эстетической  позиции  Джордж
Элиот как выражение общих тенденций  в  развитии  реалистического  романа  в
Англии второй половины  XIX  века//Уч.  зап.  МГПИ  им.  В.  И.  Ленина,-М.:
Просвещение, 1966. - Т. 245. - С. 285-343. О Теккерее, с. 312-315, 318, 338,
339.
     808. Кулешов В. И. Литературные связи России и Западной Европы в XIX в.
- М.: Изд-во МГУ, 1966. - 270 с. О Теккерее, с. 248.
     809. Левин Ю. "Русский Диккенс" [Рец. на кн.: Катарский  И.  Диккенс  в
России. Середина XIX века. - М., 1966]//Вопр. лит. - М., 1966. - Э 9.  -  С.
224-229.
     "Эпиграф к главе IV, взятый из писма Е. Н. Ахматовой к А. В. Дружинину,
звучит весьма комично: "Журналы наши помешались на Диккенсе и Теккерее..."",
с. 229.
     810. Рындин В. Художник и театр. - М.: Искусство, 1966. - 245 с.
     О Теккерее, с. 24-25, 27. То же//М., 1971. - С. 115-119.
     811.   Симмонс   Д.   С.   Г.   Тургенев   и   Оксфорд/Пер.    М.    А.
Шерешевской//Русско-европейские литературные связи: Сб. статей к 70-летию со
дня рождения академика М. П. Алексеева. - М.; Л., 1966. - С. 392-398.
     "Среди громких имен государей,  полководцев,  дипломатов,  политиков  и
прелатов,  заполняющих  списки  лиц,  которым  была  присуждена  эта  высшая
университетская награда [почетный доктор Оксфордского  университета],  можно
было еще изредка встретить имена поэтов  -  Вордсворт  в  1839,  Теннисон  и
Монктон Милнз в 1855, Лонгфелло в 1869 г., но мы напрасно стали бы искать  в
них имя Скотта, Диккенса или Теккерея",  с.  393;  о  том,  что  в  1857  г.
Тургенев встречался с Теккереем, с. 394.
     812. Урнов М. "Уэллс против Джеймса"//Вопр. лит. - М., 1966. - Э  7.  -
С. 92-112.
     "В кругу знакомых его  [Генри  Джеймса]  семьи  были  такие  знаменитые
американцы,  как  Эмерсон,  и  не  менее  знаменитые  англичане  -  Диккенс,
Теккерей, Джордж Элиот", с. 96; на с. 99-100 - упоминание Теккерея.
     813. Чернавина Л. И. Элизабет Гаскелл и Шарлотта Бронте:  К  вопросу  о
лит. связях//Уч. зап. МГПИ им. В.И.Ленина. -  М.,  1966.  -  Т.  245.  -  С.
261-272.
     О Теккерее, с. 265, 269.
     814. Цмыг И. Н. Языковые средства сатиры  и  юмора  в  романе  Теккерея
"Ярмарка тщеславия": Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Л., 1966.
     815. Шкловский В. Повести о прозе: В 2 т. - М.: Худож. лит., 1966.
     О Теккерее т. 1 - с. 288-289; т. 2 - с. 140, 228, 282.
     "Разрешение же конфликтов романов в гоголевское время было  условным  и
пародировалось многими, в  том  числе  и  Теккереем  в  романе  "Приключения
Филиппа"", т. 2, с. 140; "Про эпилоги писал Теккерей,  что  в  них  писатель
наносит удары, от которых никому не больно,  и  выдает  деньги,  на  которые
ничего нельзя купить", т. 2, с. 228; "У Теккерея в "Ярмарке тщеславия"  тоже
описано Ватерлоо. Бой происходит за сценой: молятся жены офицеров, дожидаясь
своих мужей, слышна артиллерия, изменяется отношение населения к англичанам,
Ребекка спекулирует лошадьми. Картина сражения заменена  бытовой  картиной",
т. 2, с. 282.



     816. Аксельрод А. С. Диккенс-юморист и Теккерей-сатирик: Тез. докл.  на
студ. конф. - Минск, 1967. - С. 201-202.
     817. Скуратовская Л. И. Социальный роман  и  "эпос  частной  жизни":  О
романе Ч. Диккенса "Мартин Чезлвит": Пробл. метода  и  стиля  в  прогрессив.
лит. Запада XIX-XX веков//Уч. зап. Перм. гос. ун-та. - 1967. - Э 157.  -  С.
152-162.
     О Теккерее, с. 161.
     818. Сучков Б.  Исторические  судьбы  реализма:  Размышления  о  творч.
методе. - М.: Сов. писатель, 1967. - 462 с. О Теккерее, с. 116, 133, 166.
     819. Теккерей//Памятники мировой эстетической мысли: В 5 т. Т.  3/Сост.
Л. Я. Рейнгардт.  -  М.,  1967,-  С.  839-840.  Об  эстетических  воззрениях
Теккерея.
     820. Шкловский В. Кончился ли роман?//Иностр. лит. - М., 1967. - Э 8. -
С. 218-231.



     821. Бельский А. А. Английский роман, 1800-1810 гг. -  Пермь,  1968.  -
333 с. О Теккерее см. по указателю имен.
     822.  Катарский  И.  Противоречивое  издание:  Любовь  к   писателю   и
мастерство     перевода     бок     о     бок      с      равнодушием      и
экспериментаторством//Мастерство перевода. - М., 1968. - С. 307-334.
     Оценка тридцатитомного издания собрания  сочинений  Диккенса:  "На  мой
взгляд, для того, чтобы сломать издавна  сложившуюся  традицию  (в  переводе
имени или названия), переводчик  должен  иметь  особенно  веские  аргументы.
Перевод названия знаменитого романа  Теккерея  "Vanity  Fair"  как  "Ярмарка
тщеславия" (вместо более верного "Базар житейской  суеты",  предложенного  в
XIX  веке  Иринархом  Введенским)  так  же   обедняет   смысловую   нагрузку
многозначного заглавия, как и "Министерство Волокиты"  вместо  "Министерства
Околичностей". Но, к сожалению, заглавие "Ярмарка тщеславия" слишком  прочно
вошло в русский литературный обиход еще с XIX века", с. 328 (примеч.).
     823. Клименко Е. О  романе  "Ярмарка  тщеславия"//Теккерей  В.  Ярмарка
тщеславия: Роман без героя. - М" 1968. - С. 5-18. - (Б-ка всемир. лит.).
     824. Николюкин А. Английский роман  начала  XIX  века:  [Рец.  на  кн.:
Бельский А. А. Английский роман, 1800-1810 годов. - Пермь, 1968]//Вопр. лит.
- М., 1969. - Э 8. - С. 232-234.
     "И все же упорно приводимый тезис  о  переходном  характере  английской
литературы эпохи романтизма не более правомерен, чем утверждение переходного
характера критического реализма Диккенса и Теккерея...", с. 234.
     825. Честертон Г. К. "Полуправда, которую отыскал сам, правда,  которую
отыскали люди"/Пер. Н. Трауберг; Предисл. М. Урнова//Вопр. лит. - М.,
     1968. - Э П. - С. 137-150.
     "Нравственная практика Тома Джонса плоха, хотя и не так плоха  духовно,
как нравственная практика Артура Пенденниса...", с.  140;  "Еще  Бекки  Шарп
говорила, что нетрудно быть хорошей на 1000 фунтов в год и так трудно на 100
фунтов. Как и в предыдущем случае [с Б. Шоу], Теккерей не только  знал  этот
взгляд - он знал ему и цену", с. 145.



     826. Вахрушев В. С. Изображение исторического процесса в  произведениях
Теккерея//Материалы X науч. конф.  литературоведов  Поволжья.  -  Ульяновск,
1969. - С. 199-200.
     827. Довгопол В. С. Роль романа  Теккерея  "Записки  Барри  Линдона"  в
становлении реалистической эстетики и творческого метода  писателя//Проблемы
реализма в русской и зарубежной литературах: Метод и мастерство: Тез.  докл.
II межвуз. науч. конф. литературоведов. Май 1969.  -  Вологда,  1969.  -  С.
208-211.
     828.  Исаева  Г.  Об  одной   неизвестной   статье   Введенского//Вопр.
литературоведения и языкознания: Сб. аспирант, работ. - Львов,  1969.  -  С.
253-257.
     829.  Медянцев  И.  П.  Проблемы   развития   английской   сатиры   XIX
в.//Проблемы  реализма  в  русской  и  зарубежной   литературах:   Метод   и
мастерство: Тез. докл. II межвуз. науч. конф. литературоведов. Май  1969.  -
Вологда, 1969. - С. 206-208. О Теккерее, с. 207, 208;
     830. Овчинникова Ф.  Г.  Исторические  романы  Теккерея  1850  годов  и
традиции английского реалистического романа XVIII  в.//Проблемы  реализма  в
русской и зарубежной литературах: Метод и мастерство: Тез. докл. II  межвуз.
науч. конф. литературоведов. Май 1969. - Вологда, 1969. - С. 211-213.
     831. Прошкина Е. П. Несобственно-прямая речь у английских реалистов XIX
в.// Филологический сборник. - Л., 1969. - С. 121 -126. О Теккерее, с.  122,
124-126.
     832. Скуратовская Л. И. Из истории английской литературы XIX в.:  Учеб.
пособие для студентов-филологов. - Днепропетровск, 1969. - 26 с.  Упоминание
о Теккерее, с. 3, 7, 8, 16, 24.
     833.  Скуратовская  Л.  И.  Творчество  Диккенса:  Учеб.  пособие   для
студентов-филологов. - Днепропетровск, 1969. - 22 с.
     Упоминание о Теккерее, с. 4, 10, 20. "Иронические наблюдения  и  ученые
рассуждения Бульвера, саркастический "голос историка" в "Катерине" Тэккерея,
согласные с традицией Филдинга, обращены  лишь  к  разуму  и  нравственности
читателя;  у  Диккенса   роман   впервые   становится   открыто,   невиданно
эмоциональным", с. 10.
     834. Смирнов-Сокольский Н. Моя  библиотека:  Библиогр.  описание:  В  2
т.М.: Книга, 1969.
     О Теккерее см. по указателю имен в т. 2.
     835. Урнов М. Споры о  рубеже  веков  в  английском  литературоведении:
[Рец. на  кн.:  Marshall  W.  H.  The  World  of  Victorian  novel.  London,
1967]//Вопр. лит. - M., 1969. - Э 6. - C. 203-210.
     836. Урнов М. В.  Томас  Гарди,  прозаик  и  поэт//Гарди  Т.  Отчаянные
средства. - М., 1969. - С. 5-37.
     Упоминание о Теккерее, с. 5, 6, 12, 22.



     837. Верник И. И. Значение авторского комментария в романе В.  Теккерея
"Ярмарка тщеславия"//Науч. тр. Ташк.  ун-та.  -  1970.  -  Вып.  391.  -  С.
304-316.
     838. Довгопол В. С. Роман В. М. Теккерея  "Записки  Барри  Линдона"  (к
вопросу о становлении реализма писателя)//Метод  и  мастерство.  -  Вологда,
1970. - Вып. 3: Зарубежная литература. - С. 60-78.
     839. Ивашева В. В. Вильям Теккерей//История зарубежной  литературы.  Ч.
2, кн. 1/Под ред. А. С. Дмитриева и  Р.  М.  Самарина.  -  М.,  1970.  -  С.
211-236.
     840. Кондратьев Ю. М. Некоторые вопросы эволюции жанра  реалистического
романа в Англии второй половины XIX века//Уч. зап. МГПИ им. В. И. Ленина.М.,
1970,- Э 365. - С. 3-28. Упоминание о Теккерее, с. 12.
     841. Кузьмина Э. Маленькая сказка  большого  писателя:  [Рец.  на  кн.:
Текке-рей  У.  М.  Кольцо  и  роза,  или  История  принца  Обалду  и  принца
Пере-кориля. - М., 1970]//Семья и школа. - М., 1971. - Э 10. - С. 50.
     842.  Лапидус  Н.  И.  Уильям  Теккерей//3арубежная  литература:  Учеб.
пособие для студентов филол. фак.  ун-тов  и  пед.  ин-тов/Под  ред.  Б.  П.
Мицкевича. - Минск, 1970. - С. 272-275.
     843. Медянцев И. П. Сатирический  очерк  Теккерея  и  Щедрина//Проблемы
русской и зарубежной литературы. - Ярославль, 1970. - Вып. 4. - С. 249- 258.
     844. Михальская Н. П. Великобритания. Литература//БСЭ. - М., 1971. - Т.
4. - С. 443-446.
     О Теккерее, с. 444-445.
     845. Михальская Н. П. Эстетика Э. М. Форстера//Уч. зап. МГПИ им. В.  И.
Ленина. - М., 1970,- Э 365. - С. 29-46.
     Коротко об оценке Э. М.  Форстером  персонажей  Теккерея  в  монографии
"Аспекты романа", с. 43.
     846. Николюкин А. Н. Американский  романтизм  и  современность.  -  М.:
Наука, 1968. - 410 с. О Теккерее, читателе Ф. Купера и Г. Мелвилла,  с.  95,
343.
     847. Померанцева Р. Сказка про обычное королевство//Теккерей У.  Кольцо
и роза. - М., 1970. - С. 3-6.
     848. Соловьева Н. А. У. М. Теккерей//Соловьева Н. А. История зарубежной
литературы XIX в. - М., 1970. - Ч. 2. - С. 24-26.



     849. Аникст А. А. Реализм//Краткая  литературная  энциклопедия.  -  М.,
1971. - Т. 6. - С. 205-215.
     Упоминание о Теккерее, с. 214, 215.
     850. Бельский А. А. Скотт//Краткая  литературная  энциклопедия.  -  М.,
1971. - Т.6. - С. 895-901. Упоминание о Теккерее, с. 900.
     851. Богданов В. А. Роман//Краткая  литературная  энциклопедия.  -  М.,
1971. - Т. 6. - С. 350-362.
     Упоминание о Теккерее, с. 355.
     852. Вулис А. 3. Сатира//Краткая литературная энциклопедия. -  1971.  -
Т. 6. - С. 673-680.
     Упоминание о Теккерее, с. 676, 677.
     853. Ивашева В. От Джордж Элиот к английскому роману 60-х  годов//Вопр.
лит. - М., 1971. - Э 7. - С. 98-119. О Теккерее, с. 109, 116.
     854. Клименко Е. И. Английская литература  первой  половины  XIX  века:
Очерк развития. - Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1971. - 114 с.
     О Теккерее см. по указателю имен.
     855. Крутов Ю.  И.  Роман  Р.  Л.  Стивенсона  и  традиции  английского
исторического романа//Уч. зап. Моск. обл. пед. ин-та им. Н. К. Крупской/ Под
ред. З. Т. Гражданской. - М., 1971. - Т. 258, вып. 12. - С. 75-85.
     Об исторических романах Теккерея (в основном "Генри  Эсмонд"),  с.  78,
79.

     

     856. Харитонов М. [Рец. на кн.: Теккерей У. Кольцо и роза, или  История
принца Обалду и принца Перекориля. - М., 1970]//Дет. лит. - М.,  1971.  -  Э
2.С. 72-73.



     857.  Вахрушев  В.  С.  Роман  Теккерея  "Виргинцы":  Анализ   образной
системы// Проблемы идейно-эстетического анализа художественной литературы  в
вузовских курсах в свете решений XXIV съезда КПСС. - М., 1972. - С. 342-343.
     858. Вахрушев В. С. Художественный репортаж Теккерея о  революции  1848
го-да//Уч. зап. Иван. пед. ин-та. - 1972. - Т. 105. - С. 188-200.  То  же//О
художественно-документальной литературе. - Иваново, 1972. -  Вып.  1.  -  С.
188-200.
     859. Выставка произведений Вадима Федоровича Рындина. - М.:  Искусство,
1972. О Теккерее  см.  ил.  Э  9  -  эскиз  занавеса  к  спектаклю  "Ярмарка
тщеславия" в Малом театре 1958 г.
     860. Елистратова А. А. Гоголь и проблемы западноевропейского романа.М.:
Наука, 1972. - 903 с.
     О Теккерее, с. 97-105, 107-112, 167-169, 192-199, 201-205,  а  также  3
рисунка Теккерея на вкладыше между с. 256 и 257.
     860а. Зарубежная  литература:  Пособие  для  факультативных  занятий  в
старших классах средней школы. - М.: Просвещение, 1972. -  320  с.  -  Авт.:
Тураев С. В., Дюшен И. Б., Каган Л. В., Могилевская Г. А., Тахо-Годи  А.  А.
То же, - 1975, 1977. О Теккерее, с. 165.
     861. Каган М. Литература как человековедение//Вопр. лит. - М., 1972.  -
Э 3. - С. 152-175.
     Упоминание о Теккерее, с. 157.
     862. Катарский И. М. Филдинг//Краткая литературная энциклопедия. -  М.,
1972. - Т. 7. - С. 956-960. Упоминания о Теккерее, с. 958, 960.
     863. Кулешов В. И. История  русской  критики  XVIII-XIX  веков.  -  М.:
Просвещение, 1972. - 526 с.
     А.В.Дружинин о Теккерее, с. 221; П. Д. Боборыкин о Теккерее, с. 404.
     864. Корнилова Е. В. Спектейтор//Краткая литературная  энциклопедия.  -
М., 1972. - Т. 7. - С. 118. Упоминание о Теккерее.
     865.  Скороденко  В.  [Rec.:  Spark  M.  Not  to  desturb.  -   London,
1971]//Соврем, худож. лит. за  рубежом.  -  М.,  1972.  -  Э  4,  С.  48.  О
сатирической традиции Теккерея.
     866. Скуратовская Л. И., Матвеева И. С. Из истории  английской  детской
литературы. - Днепропетровск, 1972. О Теккерее, с. 31-42.
     868. Чернавина Л. И. Английский сенсационный роман XIX века//Очерки  по
зарубежной литературе. - Иркутск, 1972. - Вып. 2. - С. 49-65.
     Упоминание о Теккерее, см. с. 50, 55, 57. "...начиная  с  Джейн  Остин,
писатели-реалисты XIX века будут  вести  бой  как  с  авторами  "готического
романа", так и с его отрыжками в самой реалистической литературе.  Теккерей,
например, не  мог  простить  наличия  мелодраматических  сцен,  связанных  с
различного рода тайнами  происхождения  героев  и  т.  д.,  в  произведениях
Диккенса", с. 50.
     869.  Чернавина  Л.  И.  "Ньюгетский"   роман//Очерки   по   зарубежной
литературе. - Иркутск, 1972. - Вып. 2. - С. 66-88.
     О полемике Теккерея с Э. Бульвер-Литтоном и  об  эстетических  позициях
Теккерея, с. 84-87.
     870. Яхонтова Д. С. Теккерей//Краткая литературная энциклопедия. -  М.,
1972. - Т. 7. - С. 437-444.



     872. Дйвгопол В. С. Историческая тема в творчестве Теккерея 1830 - 40-х
годов: Автореф. дис. канд. филол. наук. - Киев, 1973. - 25 с.
     873. Достоевский об искусстве. -  М.:  Искусство,  1973.  -  632  с.  О
Теккерее, с. 258.
     875. Затонский Д. Искусство  романа  и  XX  век.  -  М.:  Худож.  лит.,
1973.536 с.
     О Теккерее см. с. 167-174 ("Ярмарка тщеславия") и по указателю имен.
     876. Кийко Е. И. Примечания к  пятому  тому  полн.  собр.  соч.  Ф.  М.
Достоевского//Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. - Л.:  Наука,  1973.  -  Т.
5.С. 401, 402.
     "Достоевскому, несомненно, был знаком и русский перевод очерка Теккерея
"The Kickleburys on the Rhine" ("Кикильбюри на Рейне") (1850), которыйй  под
названием "Английские туристы" появился в  той  же  книжке  "Отеч.  записок"
(1851, Э 6, отд. VIII, с. 106-144), что и  комедия  брата  писателя  Михаила
Михайловича Достоевского "Старшая и меньшая" (сообщено  В.  А.  Тушмановым).
Помимо заглавия очерка переводчик (А.  Бутаков)  переделал  и  наименование,
данное Теккереем вымышленному немецкому курортному городку с игорным  домом,
Rougenoirebourg (т. е. город красного и черного) на Рулетенбург. Именно  так
назван город в Игроке. Кроме того, обнаруживается некоторая  аналогия  между
авантюристкой Бланш и  "принцессой  де  Магадор"  (madame  la  Princesse  de
Magador) в  очерке  Теккерея,  оказавшейся  французской  модисткой.  Следует
отметить также, что и у Достоевского (см. с. 264-265) и у Теккерея (см.: ОЗ,
1851, Э 6, отд. VIII, с. 128) крупье во время игры произносит одни и  те  же
французские фразы, а англичане в обоих произведениях живут в отеле  "Четырех
времен года"", с. 401; "Салтыков-Щедрин  в  упомянутой  выше  хронике  "Наша
обществ, жизнь" (май, 1863 г.) писал, что путешествующий  англичанин  "везде
является гордо и самоуверенно и везде приносит с собой свой  родной  тип  со
всеми его сильными и слабыми сторонами" (Салтыков-Щедрин, т.  VI,  с.  105);
ср. со словами Теккерея в очерке, названном в русском  переводе  "Английские
туристы": "Мы везде везем с собою нашу нацию; мы на своем острове, где бы мы
ни находились". - ОЗ, 1851, Э 6, отд. VIII, с. 122", с. 402.
     877. Муравьев В.  С.  Литературно-художественные  журналы//БСЭ.  -  М.,
1973. - Т. 14. - С. 515-530.
     О сотрудничестве Теккерея в журнале "Fraser's Magazine", с. 526.
     878. Никонова А. Ф. Некоторые формы  взаимодействия  авторской  речи  с
речью персонажей  в  английском  романе  середины  XIX  века  (на  материале
произведений Д. Остин, Ч.Диккенса, В. Теккерея)//Науч. тр. Моск. пед.  ин-та
иностр. яз. - Вопросы ром. - герм, филологии. - М., 1973. - Вып.  72.  -  С.
264-276.
     879. "Ярмарка  тщеславия":  Инсценировка  И.  В.  Ильинского  [Премьера
28.12.1958]: Фото: сцена из спектакля  и  исполнители//Малый  театр.  -  М.,
1973. - С. 160-169: 23 фото.



     880. Гензелева Р. Н. К вопросу  о  социально-психологической  сатире  в
английском романе последней трети XIX  века//Науч.  тр.  Сверял,  гос.  пед.
ин-та. - 1974. - Сб. 203. - С. 38-57.
     "Включая графически изображенную таблицу в состав средств  сатирической
характеристики, Батлер идет вслед  за  Теккереем.  Именно  Теккерей  впервые
делает установку  на  зрительное  восприятие  читателя,  впервые  использует
графику как некий "эквивалент слова", а сочетание графики и слова превращает
в средство усиления комического впечатления", с. 45.
     881. Ивашева В. В.  За  щитом  скептицизма:  У.  М.  Теккерей,  1811  -
1863//Ивашева В.  В.  Английский  реалистический  роман  в  его  современном
звучании. - М., 1974. - С. 193-263.
     882. Левый И. Искусство перевода/Пер. с чеш. и предисл. В. Россельса. -
М.: Прогресс, 1974. - 398 с.
     Упоминание о Теккерее в связи с переводом заглавий его произведений  на
разные языки, с. 130, 173, 174, 176.
     883.  Медянцев  И.  П.  Английская  сатира  XIX   века:   Типология   и
традиции.Ярославль, 1974. - 279 с. О Теккерее, с. 113.
     884. Ремизов Б. Б. Элизабет Гаскелл: Очерк жизни и творчества. -  Киев:
Вища школа. 1974. - 171 с.
     О Теккерее см. по указателю имен.



     885. Аникин Г. В., Михальская Н. П. История  английской  литературы.  -
М.: Высш. школа, 1975. - 528 с. О Теккерее, с. 293-305.
     886. Бахтин М. М. Слово в романе//Бахтин М.  М.  Вопросы  литературы  и
эстетики. - М., 1975. - С. 324.
     О Теккерее  см.:  с.  11  -о  различных  формах  "ввода  и  организации
разноречия" в повествовании. "Ярмарка тщеславия" как наиболее яркий  образец
в романной прозе "театрального хронотона", с. 315.
     887. Бельский А. А. Английский роман 1820-х годов. - Пермь, 1975. - 202
с. О Теккерее см. по указателю имен.
     888. Вахрушев В. С. "Образы  театра"  в  "Ярмарке  тщеславия"//Проблемы
реализма в зарубежной литературе XIX-XX веков/Под ред.  Е.  М.  Ман-дель.  -
Саратов, 1975. - С. 3-19.
     889.  Вахрушев  В.  С.  Пародии  Теккерея:  Пробл.   злободневности   и
"вечности" сатир. жанра//Писатель и время. - Ульяновск, 1975. - Вып. 7. - С.
14-24.
     890. Вахрушев В. С. Поэтика сказочного и условного  в  романе  Теккерея
"Ньюкомы"//Проблемы формирования реализма в русской и зарубежной  литературе
XIX-XX вв. - Саратов, 1975. - Вып. 2. - С. 61-76.
     891. Винтерих Дж. Уильям Теккерей и "Ярмарка  тщеславия"//Винтерих  Дж.
Приключения знаменитых книг. - М., 1975. - С. 60-69. То же.  -  2-е  изд.  -
1979. То же. - 3-е изд., доп. - 1985. - С. 79-91.
     892. Демурова Н. М. Из истории английской детской литературы  XVIII-XIX
веков: Пособие по спецкурсу/Моек, гос. пед. ин-т  им.  В.  И.  Ленина.  Каф.
лексики и фонетики англ. яз. -  М.,  1975.  -  176  с.  О  Теккерее  см.  по
указателю имен.
     893. Довгопол В. С. Теккерей-пародист в борьбе за  реализм  английского
исторического романа ("Легенда  Рейна")//Проблемы  метода,  жанра  и  стиля:
Зарубеж. лит. - Днепропетровск, 1975. - Вып. 2. - С. 60-71.
     894. Скороденко В. Необходимые коррективы//Вопр. лит. - М., 1975.  -  Э
6. - С. 290-297.
     Упоминание о Теккерее, с. 295.
     895. Уилсон Э. Мир Чарльза  Диккенса/Вступ.  ст.  В.  Ивашевой.  -  М.:
Прогресс, 1975,-320 с.
     Упоминание о Теккерее, с. 145, 214.
     896.  Урнов  Д.  "Непризнанный  гений":  Легенда  и  факт  [Диккенс   и
Теккерей]// Лит. газ. - М., 1975. - 12 нояб., Э 46,- С. 6.



     897. Ауэрбах Э. Мимесис: Изображение  действительности  в  зап.  европ.
лит.: Пер. с нем. - М.: Прогресс, 1976. - 555 с.
     "В Англии развитие [реализма - Е. Г.] в принципе было таким же,  что  и
во Франции, но оно совершалось медленнее и спокойнее, без  резкого  перелома
между 1780 и 1830 годами; оно начинается  здесь  раньше  и  гораздо  дольше,
вплоть до викторианской эпохи сохраняет традиционные формы. Уже  у  Филдинга
("Том Джонс" появился в 1749 г.) современный  реализм  в  изображении  жизни
выражен гораздо ярче, чем во французских романах того же периода; намечена и
некоторая динамика исторического фона, однако  замысел  в  целом  отличается
скорее моралистическим характером и далек от проблемной  и  экзистенциальной
серьезности жизни; с другой стороны, еще у Диккенса,  произведения  которого
выходят  в  свет  начиная  с  тридцатых  годов   XIX   века,   от   динамики
политико-исторического  фона  мало  что  остается,   несмотря   на   сильное
социальное  чувство  писателя  и  суггестивную  плотность  изображаемой   им
"среды"; в то же время Теккерей, приурочивающий действие "Ярмарки тщеславия"
(1847-1848) к историческим событиям (время и после битвы  при  Ватерлоо),  в
целом   сохраняет   полусатирическое,   получувствительное    мировосприятие
моралиста, мало чем отличающееся от мировосприятия XVIII века", с. 485.
     898. Бушканец И. Н. "Ярмарка тщеславия" В. Теккерея  в  первых  русских
переводах//Уч. зап. Казан, гос. пед. ин-та. - 1976. - Вып. 160. - С. 3-14.
     Подробное изложение полемики И. Введенского по поводу переводов "Vanity
Fair" в "Отечественных записках" и "Современнике".
     899. Вахрушев B.C. Теккерей//БСЭ. - 3-е изд. - М., 1976. - Т. 25. -  С.
1075-1076.
     900. Медянцев И. П. Сатирические романы: "Господа Головлевы" и "Ярмарка
тщеславия"  (типологические  схождения)//Проблемы  эстетики  и  поэтики.   -
Ярославль, 1976. - С. 61-70.
     901. Полежаева Е. Вторая жизнь "Ярмарки тщеславия":  Телепостановка  по
роману У. Теккерея/Центр. телевидение//Моск. правда. - 1976. - 25 сент.
     902. Роман Теккерея на экране//Лит. газ. -  М.,  1976.  -  28  янв.  Об
экранизации Стэнли Кубриком романа Теккерея "Бэрри Линдон".



     903.   Вахрушев   В.   С.   Американская   тема   в   романе   Теккерея
"Виргинцы"//Науч. докл. высш. школы. Филол. науки. -  1977.  -  Э  4.  -  С.
26-35.
     904. Глебов Г. М. Проблема языка и  стиля  в  теории  и  художественном
творчестве Уильяма Теккерея//Инозем. филология. - 1977.  -  Вып.  46.  -  С.
109-117. - Укр. Рез. рус. и англ.
     905. Глебова  Г.  Н.  Методическая  разработка  по  творчеству  Вильяма
Мейкписа Теккерея: Для студентов II  и  III  курсов.  -  Киев,  1977.  -  24
с.Библиогр.: с. 24.
     906. Кубрик С. Парабола человеческой судьбы//Лит. газ. - М., 1977. -  5
янв. - С. 15: 2 фото.
     О фильме "Барри Линдон", созданном по роману Теккерея.
     906а. Кузмин Б. Творчество  Джордж  Элиот//Кузмин  Б.  О  Голдсмите,  о
Байроне, о Блоке. - М., 1977. - С. 76-133.
     О Теккерее, с. 76, 88-89, 95/96, 99, 101, 102.
     907. Кулешов В. И. Литературные связи России и Западной  Европы  в  XIX
веке: первая половина. - 2-е изд., испр. и доп. - М.: МГУ, 1977. О  Теккерее
см. по указателю имен.
     908.  Филюшкина  С.  Н.  Эволюция  форм  повествования   в   английском
реалистическом романе//Вопросы поэтики литературы и  фольклора.  -  Воронеж,
1977. - С. 92-103.



     909.  Вахрушев  В.  С.,   Соколянский   М.   Г.   Теккерей   -   критик
Филдинга//Проблемы развития реализма в зарубежной литературе XIX-XX веков. -
Киев; Одесса, 1978. - С. 64-70.
     910. Данилов И. Д. Вариативность структурных моделей сложноподчиненного
предложения (на примере произведений Теккерея)//Вариативность единиц  разных
уровней языковой структуры. - Орджоникидзе, 1978. - С. 40-52.
     911.   Кожинов   В.   Русская   литература   и   термин    "критический
реализм"//Вопр. лит. - М., 1978. - Э 9. - С. 95-125. Упоминания о  Теккерее,
с. 98, 115, 123.
     912. Прошкина Е. П. О теории стиля  у  Диккенса//Литературные  связи  и
проблема взаимовлияния: Межвуз. сб. - Горький, 1978. - С. 90-103.
     "В отличие от Теккерея и Т. Гуда Диккенс не  часто  использует  диалект
для иронического эффекта и насмешки", с. 97.
     913. Самарин Р. М. Зарубежная литература. - М.: Высш.  школа,  1978.  -
463 с. О Теккерее, с. 109, 197, 230, 231, 233.
     914. Скороденко В. Коротко об авторах: Послесл.//Making it  all  right:
Modern
     English short stories. - M., 1978.  -  C.  458.  914a.  Толстой  Л.  Н.
Переписка с русскими писателями: В 2 т. - М., 1978. - Т. 1. - С. 223.
     915. Урнов Д., Урнов М. Литература и движение  времени.  -  М.:  Худож.
лит., 1978. - 269 с.
     "Сколько было попыток, например, уравнять Теккерея с Диккенсом  и  даже
поставить его выше создателя "Пиквикского клуба". Говорили, что  Теккерей  -
писатель более серьезный и уж, конечно, более  критичный,  чем  Диккенс.  Но
"серьезность" и "тонкость" - это ведь не собственно творческие  достоинства.
Творчество - всесторонний дар. И сам же Теккерей,  когда  при  нем  заходила
речь о Диккенсе, говорил одно - гений", с. 82.
     916. Урнов Д. Парадоксы пристального чтения//Вопр. лит. - М., 1978. - Э
3. Упоминание о Теккерее, с. 115.



     917.  Вильям  Мейкпис   Теккерей//3арубежная   литература.   XIX   век.
Романтизм. Критический реализм: Хрестоматия//Под ред. Я.  Н.  Засурского.  -
М., 1979. - С. 276-278.
     918. Гурова Л. И. Из истории жанра эссе  в  английской  литературе//Сб.
науч. тр. Ташк. гос. ун-та им. В. И. Ленина. - Ташкент, 1979.  -  Вып.  603:
Вопросы зарубежной литературы. - С. 25-34.
     Об эссеистике Теккерея, с. 30, 32, 33.
     918а. Демурова Н. М. Алиса, в Стране  чудес  и  Зазеркалье//Кэрролл  Л.
Алиса в Стране чудес. Алиса в Зазеркалье. - М" 1979. - С. 277-314. О  сказке
у Теккерея, с. 299, 300.
     919. Жирмунский В. М. Сравнительное  литературоведение.  -  Л.:  Наука,
1979. О Теккерее, его отрицательном отношении к романтизму, с. 146.
     920. Маковицкий Д. П. Яснополянские  записки//Лит.  наследство.  -  М.,
1979. - Т. 90, кн. 1. - С7 126; Кн. 2. - С. 128, 345; Кн. 4. - С. 232, 345.
     921. Михальская Н. П. "Аспекты  романа"  Э.  М.  Форстера//Литературная
теория и художественное творчество: Сб. науч. тр. - М., 1979. - С.  134-146.
Об "объемности" характеров Теккерея, с. 143.
     922. Тугушева М. П. Чарльз Диккенс. - М.: Дет. лит., 1979. - 208  с.  О
Теккерее, с. 91, 111, 204.
     923. Честертон Г. К.  О  чтении/Пер.  Н.  Трауберг//Лучезарный  феникс:
Зарубеж. писатели о книге, чтении  и  библиофильстве:  XX  век/Сост.  Р.  Л.
Рыбкин. - М., 1979. - С. 17-19.
     О Теккерее, его героине Бекки Шарп, с. 19.



     924. Гениева Е. Берил Бейнбридж. Уильям Купер: Наши гости//Иностр. лит.
- М., 1980. - Э 11. О Теккерее, с. 251.
     925.  Гребенникова  П.  С.  Движение  литературной  комико-сатирической
традиции в современной зарубежной литературе. - Иркутск, 1980. - С. 47-55.
     926. Петрова М. В. Особенности реалистической эстетики Э.  Троллопа//Из
истории реализма в литературе Англии: Межвуз. сб. науч. тр.: (Памяти  А.  А.
Бельского). - Пермь, 1980. - С. 61-72.
     Об отношении Э. Троллопа к Теккерею и Диккенсу, с. 67, 69.
     927. Теккерей//Советский энциклопедический  словарь/Науч.  ред.  А.  М.
Прохорова. - М., 1980. - С. 1324.
     928. Л. Н. Толстой  и  всемирная  литература.  -  М.:  Наука,  1980.  О
Теккерее, с. 225.
     929. Филюшкина С. Н. Особенности повествовательной манеры в  романе  У.
М. Теккерея "Записки Барри  Линдона"//Реализм  и  художественные  искания  в
зарубежной литературе XIX-XX веков. - Воронеж, 1980. - С. 120-130.
     930. Ханжина Е. П. Своеобразие реализма в нравоописательном  романе  Ф.
Берни "Эвелина"//Из истории реализма в литературе Англии: Межвуз. сб.  науч.
тр.: (Памяти А. А. Бельского). - Пермь, 1980. - С. 37-49.
     В романе "Эвелина" Берни язвительно  высмеивает  то  явление,  которому
Теккерей позднее дал название "снобизма" и  разоблачению  которого  посвятил
свои лучшие произведения, с. 43.



     931.   Аникст   А.   А.   Английские   писатели    XIX-XX    веков    о
литературе//Писатели Англии о  литературе  XIX-XX.  вв.:  Сб.  ст./Сост.  К.
Атарова. - М., 1981. - С. 3-18.
     О Теккерее, с. 7-8.

     

     932. Беннет А. Как пишутся романы/Пер. И.  Гуровой//Писатели  Англии  о
литературе XIX-XX вв.: Сб. ст./Сост. К. Атарова; Предисл. А. А.  Аникста.М.,
1981. - С. 243-253. О Теккерее, с. 246, 248.
     933.  Вахрушев  В.   С.   Жанр   и   стиль   "Ярмарки   тщеславия"   У.
Теккерея//Взаимодействие методов, жанров и литератур. - Ижевск, 1981.  -  С.
47-59.
     934. Вулф В. Современная литература/Пер. К. Атаровой//Писатели Англии о
литературе XIX-XX вв.: Сб. ст./Сост. К. Атарова; Предисл. А. А.  Аникста.М.,
1981. - С. 276-280. О Теккерее, с. 280.
     934а. Достоевский Ф. М. Нечто об  адвокатах  вообще:  Дневник  писателя
1876 г.// Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. - М., 1981. - Т. 22. -
С. 54.
     935. Ивашева В. Что они  отвергают?  Симпатии  и  антипатии  британских
критиков: По страницам лич. арх.//Лит. обозрение. - М., 1981. - Э  6.  -  С.
37-43.
     Упоминание о Теккерее, с. 38.
     936. Колесников Б. И. К проблеме генезиса шотландского  реалистического
романа XIX века//Проблемы реализма в  зарубежной  литературе  XIX-XX  веков:
Межвуз. сб. науч. тр. - М., 1981. - С. 78-83.
     О влиянии нравоописательных романов Дж. Голта на творчество  Текке-рея.
"Образы крупных собственников-лордов Триппи (Уилкшоу),- главы их рода Клода,
его младшего сына Джорджа, его внучки Робины и др. находят свое логическое и
художественное продолжение и завершение в образах... Питта  Кроули,  Ребекки
Шарп и Осборна-старшего, созданных Тек-кереем", с. 79.
     937. [Ливергант А.] Лимерики и эпиграммы//Вопр. лит. - М.,  1981.  -  Э
8.С. 209.
     Упоминание Теккерея.
     938. Сноу Ч. П. Троллоп/Пер. И. Гуровой; Вступ. ст. В. Ивашевой. -  М.:
Высш. школа, 1981. - 208 с. О Теккерее, с. 117.
     939.  Троллоп  Э.  О  романах  и  искусстве  создавать  их:  [Из  книги
"Автобиография" Гл. XII] /Пер. Т.  Шишкиной//Писатели  Англии  о  литературе
XIXXX вв.: Сб. ст./Сост. К. Атарова; Предисл. А. А. Аникста. - М.,  1981.  -
С. 90-96.
     О Теккерее, с. 93-96.
     940.  Уэллс  Г.  Современный  роман/Пер.  Н.  Явно//Писатели  Англии  о
литературе XIX-XX вв.: Сб. ст./Сост. К. Атарова; Предисл. А. А.  Аникста.М.,
1981,- С. 229-241. О Теккерее, об отступлениях в его романах, с. 234.
     941. Честертон  о  литературе/Вступ.  ст.,  сост.  примеч.  и  пер.  А.
Ливерганта// Вопр. лит. - М., 1981. - Э 9. - С. 196-232. О Теккерее, с. 200,
203, 207, 220, 221, 224-225.



     942. Ешмамбетова 3. Б. О лингвопоэтическом изучении авторского описания
литературного  персонажа:  [На  материале  романа   В.   Теккерея   "Ярмарка
тщеславия"] //Октябрьские чтения: Материалы V традиц. конф. молодых  ученых.
Филол. науки. - Пермь, 1982. - Вып. 1. - С. 98-107.
     943. Левин Ю. Д. Иринарх Введенский и его переводческая  деятельность//
Эпоха реализма: Из истории междунар. связей рус.  лит.  -  Л.,  1982.  -  С.
68-140.
     О Теккерее см. также по указателю имен.
     944. Тугушева М. П. Шарлотта Бронте: Очерк жизни и  творчества.  -  М.:
Худож. лит., 1982. - 191 с.
     О Теккерее, с. 79-80, 127-128, 130, 133-134, 139, 142, 162-168,  171  -
172.
     944а. Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Письма. Т. 1.М.,
1982. О "Ярмарке тщеславия", с. 335.
     945. Урнов Д. Литература о литературе: [Рец. на кн.: Писатели Англии  о
литературе XIX-XX вв.: Сб. ст. М., 1981]//Иностр. лит. - М., 1982. - Э 3.  -
С. 243-244.
     Упоминание о Теккерее.
     946. Урнов Д. М. Литературное произведение в оценке  англо-американской
"новой критики". - М.: Наука, 1982. - 263 с. О Теккерее, с. 156, 185, 219.
     947. Урнов М. В. Предисловие//Теккерей У. Ярмарка тщеславия: Роман  без
героя. - М., 1982. - Ч. 1,- С. 5-18. 947а. Фет А. А. Письмо к С. А.  Толстой
от 31 марта 1887 г.//Фет А. А. Соч.: В 2-х т. - М.,  1982.  -  Т.  2.  -  С.
304-305.
     948. Честертон Г.  К.  Чарльз  Диккенс/Пер.  Н.  Трауберг;  Предисл.  и
коммент. К. Атаровой. - М.: Прогресс, 1982. - 205 с. О Теккерее, с. 15,  16,
67, 81, 179, 181.
     949. Гениева  Е.  Ю.  Уильям  Мейкпис  Теккерей  (1811  -1863)//История
зарубежной литературы. - М., 1983. - Ч. 2. - С. 255-274.
     950. Джеймс Г. О литературе/Вступ. ст. М.  Соколянского//Вопр.  лит.  -
М.,  1983.  -  Э  2,-С.  177-210.  950а.  Карельский  А.  В.  От   героя   к
человеку//Вопр. лит. - М., 1983. - Э  9.  -  С.  81-122.  О  психологическом
мастерстве позднего Теккерея.
     951. Михальская Н. Шарлотта Бронте  и  ее  роман  "Городок"//Бронте  Ш.
Городок. - М., 1983. - С. 3-18. О Теккерее, с. 4, 5, 7.
     952. Теккерей в гостях у Гете/Публ. подгот. В. Сурмило//Кн.  обозрение.
- М., 1983. - 23 дек., Э 51. - С. 16. - (Что читали наши прадеды).
     Пересказ письма  Теккерея,  напечатанного  в  "Библиотеке  для  чтения"
(1856, Э 1-2).
     952а. И. С. Тургенев в воспоминаниях современников: В 3 т.  Т.  3.  М.,
1983. В связи с Теккереем см. с. 21-22, 242, 374.
     953. Шишкин А. П. Современный английский роман: Пробл. войны и мира.М.:
Высш. школа, 1983. - 104 с. О Теккерее, с. 15-17, 44.



     954. Вахрушев В. С. Концепция игры в творчестве Теккерея//Филол. науки.
- М., 1984. - Э 3. - С. 15-30.
     955. Вахрушев В. С.  Творчество  Теккерея.  -  Саратов:  Изд-во  Сарат.
ун-та, 1984. - 149 с.
     Содерж.:  Вступление.  Краткий  обзор  теккерееведения;  Философские  и
эстетические взгляды Теккерея; Творчество Теккерея в  30-40-е  годы;  "Книга
снобов",  пародии  и  роман  "Ярмарка  тщеславия";  Романы  Теккерея  начала
пятидесятых годов; Поздние  произведения  Теккерея;  Реализм  Теккерея.  Его
живые традиции; Примечания.
     956. Довгопол В. С. От пародии к  историческому  роману:  Две  редакции
пародийной повести В. М. Теккерея "Ревекка и Ровена"//Вестн. Харьк. ун-та. -
1984. - Э 256. - С. 62-69.
     957. Ландор М.  В  мировом  контексте:  [Рец.  на  кн.:  Waddington  P.
Turgenev and England. - London, 1980;  Waddington  P.  Turgenev  and  George
Sand: An improbable entente. - London, 1981]//Вопр. лит. - M., 1984. - Э  2.
- C. 240-248.
     Ha c. 242, 243, 244 упоминается  Теккерей.  Об  отношении  Тургенева  к
творчеству Теккерея.
     957а. Харитонов В. О книге Пэта Роджерса, или "Какого рода эта история,
на что она похожа и на что не похожа"//Роджерс П. Генри Филдинг: Биогр.  М.,
1984. - С. 141 - 148.
     Об отношении Теккерея к Филдингу см. с. 145-146.
     957б. Тугушева М. П. Необходимые уточнения//Вопр. лит. - М., 1984. -  Э
6. - С. 224-230.
     Ответ на статью А. Карельского (см. Э 950а); о Теккерее, с. 225, 227.

     

     958. Хэпгуд И. Граф Толстой дома/Публ. и  пер.  В.  Александрова//Вопр.
лит. - М., 1984. - Э 2. - С. 163-177. О Теккерее, с. 173.
     959.   Честертон   Г.   К.   "Книга   снобов"   и   Теккерей/Пер.    А.
Ливерганта//Честертон Г. К. Писатель в газете. - М., 1984. - С. 245-249.



     960. Брукс Ш.  Он  циник  был.../Сокр.  пер.  А.  Солянова//Форстер  М.
Записки викторианского джентльмена: Уильям Мейкпис Теккерей. - М.,  1985.  -
С. 7.
     Отрывок из стихотворения -  некролога  Теккерею,  принадлежащего  другу
писателя и сотруднику журнала "Панч" Шерли  Бруксу.  960а.  Вахрушев  В.  С.
Творчество Теккерея: Автореф. дис. ...канд. филол. наук. - М., 1985. - 32 с.
     961. Гениева Е. Ю. Боз, Желтоплюш и Теккерей//ТЬаскегау W. М.  Stories.
Parodies. - М., 1985. - С. И-28.
     962. Гениева  Е.  Ю.  Комментарии//Форстер  М.  Записки  викторианского
джентльмена: Уильям Мейкпис Теккерей. - М., 1985. - С. 355-366.
     963. Гениева Е. Ю. Несколько слов о Теккерее-художнике и поэте//Форстер
М. Записки викторианского джентльмена: Уильям Мейкпис Теккерей. - М.,  1985.
- С. 347.
     964. Гениева Е. Ю. Устами Теккерея//Форстер М.  Записки  викторианского
джентльмена: Уильям Мейкпис Теккерей. - М., 1985. - С. 7-17.
     965. Герцен и Запад/Под ред. С. А. Макашина и Л.  Р.  Ланского.  -  М.:
Наука, 1985. - 744 с. - (Лит. наследство; Т. 96). О Теккерее, с. 46, 56, 57,
675.
     966. Левин Ю. Д. Русские переводчики XIX в. - Л.: Наука, 1985. - 298 с.
     О Теккерее, с. 3, 4, 7, 105, ИЗ, 116, 118, 119, 121, 123-126,  128-131,
133, 134, 137, 138, 140, 141, 143, 146, 193, 195.
     966а. Нуралова С. Э. Записка Теккерея И. С. Тургеневу//Рус. лит. -  М.,
1985. - Э 4. - С. 232-234.
     967. Нуралова С. Теккерей в России//Лит. Армения. - Ереван, 1985.  -  Э
8. - С. 107-110. 967а. Нуралова С.  Э.  Теккерей  в  России:  Сер.  XIX  в.:
Автореф. дис. ...канд. филол. наук. - Л., 1985. - 23 с.
     967б. Нуралова С. Э. Теккерей и Л. Н. Толстой//Вестн. Ерев. ун-та  Сер.
обществ. наук. - 1985, Э 2. - С. 61-67.
     968.  Соколянский  М.  Исследование  поэтики  Теккерея  [Рец.  на  кн.:
Вахрушев В. С. Творчество Теккерея. - Саратов, 1984]//Вопр. лит. - М., 1985.
- Э 9. - С. 250-255.
     969. Форстер М.  Записки  викторианского  джентльмена:  Уильям  Мейкпис
Тек-керей/Пер. с англ. Т. Я-  Казавчинской;  Предисл.,  коммент.  "Несколько
слов о Теккерее - художнике и поэте" Е. Ю. Гениевой;  Ил.  Теккерея.  -  М.:
Книга, 1985. - 368 с. - (Писатели о писателях).
     Попытка написать "автобиографию" от лица Теккерея. В книге использованы
подлинные письма, статьи писателя, его многочисленные рисунки.
     Содерж.: 1. Рассказ о рождении и воспитании героя; 2. Наш герой  учится
в университете, последующие события; 3. Герой радуется  жизни  в  Веймаре  и
прячется от будущего; 4. Меня определяют в адвокаты, но я спасаюсь бегством;
5. Я теряю состояние, но обретаю жизненное поприще; 6.  Семейная  идиллия  в
стесненных  обстоятельствах;  7.  За  счастием  следует  трагедия;  8.   Все
сначала...; 9. Жизнь в Кенсингтоне на улице Янг, 13; 10. В  зените  славы  -
"Ярмарка тщеславия"; 11. На  новом  пути;  12.  Ужасная  сцена:  моя  любовь
отвергнута; 13. Я покидаю Англию. Причины отъезда; 14.  Большое  приключение
на другом континенте, которое возвращает мне бодрость духа;  15.  Заметки  о
нежных чувствах; 16. Я возвращаюсь домой и снова впадаю  в  уныние;  17.  Мы
переезжаем в новый дом и испытываем все связанные с этим неудобства;  18.  Я
вновь посещаю Америку, которая оказывается не так уж хороша; 19. Я разъезжаю
с лекциями; 20. Недолговечные  радости  политики;  21.  Мерзкая  ссора;  22.
Позвольте представиться: редактор "Корнхилл Мэгэзин"; 23. Пэлас-Грин Э  2  -
причуда  героя;  24.  Неожиданное  заключение,  которое   могло   бы   иметь
продолжение; Послесловие автора.
     970. Херсонская Е. Женщина в искусстве//Иностр. лит. - М.,  1985.  -  Э
5.С. 234-235.
     "...интересны, к примеру, малоизвестные строки У.  Теккерея:  он  видит
Афродиту Милосскую как обычную, и, более  того,  простую  женщину  с  серыми
глазами и русыми волосами", с. 234.



     970а. Аникин Г. В. Эстетика Джона Рескина и английская  литература  XIX
в. - М.: Наука, 1986. - 317 с.
     Рескин о понятии "сноба" у Теккерея: "Теккерей, при всем его остроумии,
никогда не мог  заметить  (ибо  был  сосредоточен  на  специфическом  запахе
гниения, сбивающем с толку и отвлекающем от распознавания истинного  запаха)
того, что сноб в действительности боготворит только самого  себя,  а  не  то
божество, на которое обращает взор...", с. 258.
     971. Гениева Е. "С насмешливым умом и добрым сердцем.,."//Иностр.  лит.
- М., 1986. - Э 1. - С. 200-207.
     Публикация к 175-летию со дня рождения У. М. Теккерея.
     972. Гениева Е. Ю. У. М. Теккерей//Памятные книжные даты. - М., 1986.С.
139-142.
     К 175-летию со дня рождения Теккерея.
     973. Гениева Е. Неизвестные страницы Теккерея//Альманах поэзии.  -  М.,
1986. - Э 44. - С. 177-179.
     973а. Григорьев А. А. Критический взгляд на основы, значение  и  приемы
современной  критики  искусства  (1858)//Григорьев   А.   А.   Искусство   и
нравственность. - М., 1986. - 350 с. О Теккерее, с. 53.
     974. [Рец. на  кн.:  Форстер  М.  Записки  викторианского  джентльмена:
Уильям Мейкпис Теккерей. - М., 1985]. - Дубашинский  М.//Новый  мир.  -  М.,
1986. - Э 7. - С. 270; Зинде М. Каким же был Теккерей//Иностр.  лит.  -  М.,
1986. - Э 10.С. 240-241;  Кохрихт  Ф.  Ярмарки  тщеславия  свиде-тель//3намя
коммунизма. - Одесса, 1986. - 30 апр., Э 84. - С. 4; Эн-тин Б.//В мире книг.
- М., 1986. - Э 7. - С. 87-88.
     975. Шайтанов О.  И.  Вначале  была  пародия//Теккерей  У.  М.  Ярмарка
тщеславия. - М., 1986. - С. 7-39.



     976. Английская литература, 1945-1980/Отв. ред. А. П. Саруханян. -  М.:
Наука, 1987. - 511 с.
     О Теккерее см. по указателю имен.
     976а. Год как жизнь: Из зап. книжки А. Г. Достоевской//Лит. газ. -  М.,
1986. - 16 апр. - С. 6.
     977. Тугушева М. П. [Вступление] //Троллоп Т. А. Что я  помню:  Гл.  из
кн.// Иностр. лит. - М., 1987. - Э 2. - С. 226.
     Публикация к 175-летию со дня рождения Диккенса.
     978. "Диккенс: интервью и воспоминания" [Аннот.]//Иностр.  лит.  -  М.,
1987. - Э 2. - С. 251-252. - (Из месяца в месяц). О Теккерее, с. 251.
     979.  Литературный  энциклопедический  словарь/Под  общ.  ред.  В.   М.
Кожевникова и П. А. Николаева. - М.: Сов. энциклопедия, 1987.  -  751  с.  О
Теккерее, с. 26, 53, 318, 331, 370, 407, 710.
     980. Пипия Б. Теккерей удивлен//Правда. - 1987. - 10 марта.
     О найденном в архиве Института русской литературы (Пушкинский  дом)  АН
СССР  пригласительной  записки  Теккерея  Тургеневу.  Здесь  же   приводится
суждение английского журналиста Т. Эдвардса, который писал о якобы неэтичном
поведении И. С. Тургенева в отношении Теккерея.



     981. Фет А. Стихотворения. Проза. Письма. - М.: Сов. Россия, 1988.


        ^TТЕККЕРЕЙ-ПОЭТ^U

                           Баллады. Песни. Поэмы

     
     
     

                              ТИМБУКТУ (1829)

                      Люд чернокожий в Африке курчавой
                      Живет, овеянный чудесной славой.
                      И где-то там в таинственном свету,
                      Цветет град величавый Тимбукту.
                      Там прячет лев свой рык в ночные недра,
                      Порой сжирая бедолагу негра,
                      Объедки оставляя по лесам
                      На подлый пир стервятникам и псам.
                      Насытившись, чудовище лесное
                      Лежит меж пальм в прохладе и покое...
                      При свете факелов сверкнули вдруг мечи
                      Здесь негры пробираются в ночи.
                      Зверь окружен, и песня его спета -
                      Льва наповал бьет выстрел из мушкета.
                      Их дому жизнь и радости дарит
                      И то, к чему судьба приговорит:
                      Рабами их везут в чужие дали.
                      Так радость познает свои печали,
                      Покуда трутни за твоей спиной
                      Вкушают на Ямайке рай земной,
                      О бедный континент! Твое искусство
                      В груди рождает пламенное чувство!
                      Пусть девушки твои черны весь век,
                      Но не чисты ли души их, как снег?
                      О, тысячу раз "да" и бесконечно,
                      Так было, есть и так пребудет вечно.
                      День станет - испытает Альбион
                      Гнев Африки, кулак ее племен.
                      Она низринет в ореоле славы
                      Неписаные рабские уставы,
                      И бывшие монархи у нее
                      Выпрашивать начнут на прожитье.

                                                Пер. А. Солянова


                               ЗВЕЗДЫ (1830)

                        Лишь глаза сомкнешь во сне,
                        Распахнутся звезд зеницы,
                        В мир наш в ясной тишине
                        Их глаза начнут лучиться.

                        Тщетно льют они свой свет:
                        Ропщут гордецы до срока -
                        Звездный блеск-де - символ бед,
                        Символ случая и рока.

                        Бог забытицу и сон
                        Дарит смертным в утешенье,
                        Но и бдит и помнит Он.

                                                 Пер. А. Солянова


                           ПРОСТЫЕ НАПЕВЫ (1832)



                       Дерзкинс с рожденья
                       Любила соленья,
                       Раз банку стянула малютка,
                       Долго мучила боль,
                       Стало ясно, в чем соль -
                       Корнишоны вредны для желудка.


                        БЕДНАЯ СЪЮКИ И БОГАТАЯ МЕРИ

                   Кости да кожа
                   у Съюк - ну и что же?
                   Пусть, как прежде, фигурка стройнеет.
                   А Мери, друзья,
                   Расползлась, как свинья,
                   И, наверно, совсем освинеет.



                   Добренький Дик
                   Влюблен в стопки книг,
                   А учитель - в него, что твой пастырь.
                   Том с давних времен
                   В синяк свой влюблен,
                   А нос его - в свеженький пластырь.



                       Мери грустит,
                       Что пропал аппетит,
                       Но рад жадный Том несказанно:
                       Два фунта орел
                       Бифштексов уплел,
                       А в обед проглотил полбарана.



                       За сытным столом
                       Был рыцарем Том,
                       Но ужас! - в своем он уме ли:
                       Закончил свой стол
                       Не мясом орел,
                       А гадкой микстурой в постели.



                        Любит наш Нед
                        Гром военных побед,
                        Берет шлем и саблю с трубою,
                        Любая война
                        С барабаном дружна -
                        Нет конца барабанному бою.

                                          Пер. А. Солянова


                           ПЕСЕНКА МОНАХА (1833)

                          Спешит к заутрене народ
                          В сей день, как и намедни,
                          Но слаще колокол поет
                          К концу любой обедни.
                          Чем чаще вижу я балык
                          И каплуна в приправе,
                          Тем веселее мой язык
                          Поет к обеду "Ave".

                          Вот мой амвон - скамья в пивной,
                          Где пью я восседая.
                          Девчонка сельская со мной -
                          Мой ангел и святая.
                          Я, к спелой щечке приложась,
                          Погладить кудри вправе,
                          Она охоча всякий раз
                          Мое послушать "Ave".

                          Когда увижу две луны,
                          Господь простит монаха:
                          Я полон также и вины
                          И божеского страха.
                          Легка, как небо, наша плоть,
                          Кровь бьет потоком нежным.
                          Пусть жизнь меняется, Господь,
                          Ликер оставь нам прежним!

                                               Пер. А. Солянова

                              СЕРЕНАДА (1833)

                        Уходит солнце на покой.
                        Оно, окончив день труда,
                        Свиданья жаждет с темнотой,
                        Зарей алея от стыда.

                        Ночь звездную созвала рать
                        И подняла на небосклон
                        Луну, как щит, чтоб охранять
                        Моей Матильды мирный сон.

                        Ночь бросила вуаль, как сеть,
                        На целый мир; как пилигрим,
                        Стремлюсь я в храм ее - пропеть
                        Свой самый сокровенный гимн.

                        Моя любовь, мой судия!
                        Нет в этом мире под луной
                        Молитвы чище, чем моя,
                        Тебе, Матильда, светоч мой!

                                          Пер. А. Васильчикова

                            ПЕСНЯ ФИАЛКИ (1840)

                        Цветок смиренный, безотрадно
                        Я возросла в глуши лесной,
                        Где дождь меня стегал нещадно,
                        Глумился ветер надо мной.

                        Но вот фиалку в день ненастный
                        Приметил чей-то добрый глаз,
                        И путник, сжалясь над несчастной,
                        Ее сорвал и спас!

                        С тех пор, вдали родной долины.
                        Мне бурь не страшен произвол,
                        Я на груди у Каролины
                        Нашла приют от горьких зол.
                        Цветы - увы! -  недолговечны...
                        Недолго же и мне цвести,
                        Хотя мне дышится беспечно
                        У девственной груди!

                        Мой аромат с моим дыханьем
                        Она впивает с  лепестка
                        И каждым тихим колыханьем
                        Напоминает: "Смерть близка!"
                        Но есть поэт... Он век свой длинный
                        Отдаст, чтобы на той груди
                        Узнать блаженства час единый,
                        А там - хоть смерть приди!

                                              Пер. Н. Вольпин

                           ДЖЕК-ВЕСЕЛЬЧАК (1840)
                       (Из цикла "Подражания Беранже")

                       От политической волны
                       Трещат в отчизне снасти:
                       Трон судят левые сыны
                       За правые напасти.
                       Чтоб уберечь родной очаг
                       От злобного кипенья,
                       Сошел с небес Джек-Весельчак
                       В улыбчивом смиренье.

                       Стал троном шаткий табурет,
                       Периною - солома,
                       И Джек частенько был согрет
                       Щербатой кружкой дома.
                       Портрет подружки юной он
                       У зеркала повесил
                       И, этой роскошью пленен,
                       Беспечен жил и весел.

                       Он доброте учил скупца,
                       Зазнайку - покаянью,
                       Слепца - прозренью мудреца,
                       Джек знал свое призванье.
                       Простак-философ отыскал
                       Мораль в кувшинных недрах
                       И тут же школу основал -
                       "Георгий - змия недруг".

                       Когда законник на селе
                       Хулил налог на пиво,
                       Джек, твердо стоя на земле,
                       Мех осушал шутливо.
                       Дрался за чин и злато всяк,
                       Чтоб оказаться в лордах,
                       Вдали от них Джек-Весельчак
                       Гулял в штанах протертых.

                       "Не вхож я в храм, - он говорил, -
                       И красть в нем не пытался..."
                       Пока в почете Коббетт {1} был,
                       За Миллера {2} Джек взялся.
                       Ведь праздный смех - не кабала
                       В странице календарной,
                       И беззаботно жизнь текла
                       В молитве благодарной.

                       Джек, славя Божью красоту,
                       Снимал смиренно шляпу:
                       "Отец небесный, я не чту
                       Ни Лютера, ни Папу.
                       Дай веру тем, кто вышел в путь,
                       Нет слаще этой ноши.
                       Не верю в кару я отнюдь -
                       Лишь в милость Твою, Боже!

                       И камень - помня твой урок -
                       Я в ближнего не кину;
                       У турка тоже есть свой Бог,
                       И даже у брамина.
                       Безгрешны помыслы мои,
                       Душа творенью рада;
                       Живя улыбкою земли,
                       Не верю в муки ада..."

                       Джек умер; вне мирской тщеты
                       Он жил без верхоглядства,
                       Познав богатство нищеты
                       И нищету богатства.
                       И ты, богач, и ты, бедняк,
                       Отныне путь твой ведом:
                       Коль жив в душе Джек-Весельчак,
                       Конец придет всем бедам.

                                            Пер. А. Солянова

                          КОРОЛЬ КАНУТ {3} (1842)

                         После многих лет правленья
                           вдруг Король Канут устал:
                         Он так долго жег и грабил,
                           резал, дрался, убивал.
                         Мрачный, он бродил у моря
                           и следил за валом вал...

                         Рядом Канцлер и Епископ,
                           как две тени с давних пор,
                         Сзади идут стража, свита,
                           королевский пестрый двор,
                         Капелланы и министры,
                           менестрелей звонкий хор.

                         Всю их жизнь они ловили
                           каждый жест его и взгляд:
                         Он нахмурит брови - тотчас
                           исподлобья все глядят,
                         Засмеется - начинают
                           скалить зубы все подряд.

                         Был в тот день Король не в духе.
                           Все при нем смолкало вмиг.
                         Слушая певцов - зевал он,
                           сумрачен его был лик,
                         За обедом - Королеве
                           придержать велел язык.

                         "О Милорд, - спросил Лорд-Канцлер, -
                           недовольны Вы вином?
                         Или мясом, что сегодня
                           подавали за столом?"
                         "Чушь, - ему монарх ответил, -
                           дело здесь совсем в другом!

                         Снедь, глупец, - тщета, пустое,
                           ДУШУ мне сжигает боль!
                         Я велик - нет ровни в мире!
                           Но тяжка моя юдоль:
                         Я устал...". Тут кто-то крикнул:
                           "Кресло хочет наш Король!"

                         И Лорд-Канцлер чуть заметно
                           подал знак лакеям тут.
                         Тотчас двое слуг-гигантов
                           кресло мягкое несут,
                         И устало опустился
                           на атлас Король Канут.

                         "Я врагов разбил, - вскричал он, -
                           всех, а было их - не счесть!
                         Где есть в этом мире слава,
                           как моя, то Бог лишь весть!"
                         Двор ему ответил эхом:
                           "Где такая слава есть?!"

                         "Для чего мне королевства?
                           Я устал, я стал седой.
                         Сыновья давно мечтают
                           видеть труп холодный мой.
                         Я хочу заснуть спокойно
                           под могильною плитой.

                         Совесть жалит грудь змеею!
                           Как вернуть покой опять?
                         Я лампады зажигаю
                           по ночам не в силах спать -
                         Призраки воспоминаний
                           обступают вдруг кровать.

                         Всюду кровь, огонь, руины...
                           Смерть идет по городам,
                         Девы стонут, жены воют
                           по зарезанным мужьям..."
                         "Совесть, - провещал Епископ,
                           очищает душу нам.

                         Но, Милорд, о том, что было,
                           нужды нет и вспоминать:
                         Все забыла и простила
                           Вам Святая Церковь-Мать,
                         На ее друзей нисходит
                           постоянно благодать.

                         Ведь по Вашей воле храмы
                           вырастают тут и там,
                         Все церковники возносят
                           славу Вам и Небесам!
                         Вы ж о смерти говорите!
                           Это странно слышать нам".

                         "Нет, - Король ответил, - скоро
                           я покину этот свет..."
                         Все, пустив слезу, вскричали:
                           "Сир, не говорите "Нет",
                         Вы сильны, бодры, здоровы -
                           Вам бы жить еще сто лет!"

                         "Жить сто лет?! - взревел Епископ. -
                           Да в уме ли все вы тут!
                         Тысячу прожили люди,
                           а божественный Канут
                         Должен жить гораздо дольше,
                           чем все смертные живут!

                         Жил Адам, жил Каин, жили
                           Енох и Мафусаил {4}
                         Девять сотен лет. Молюсь я,
                           чтоб Король их пережил!"
                         "Так и будет, - вставил Канцлер, -
                           у него достанет сил".

                         "Вообще, - изрек Епископ, -
                           Королю надгробный груз
                         Не грозит: не для бессмертных
                           тот communis omnibus {*}!
                           {* участь всех смертных (лат.).}
                         Утверждать иное, Канцлер,
                           есть безбожье, я клянусь!

                         Врач в искусстве врачеванья
                           не идет в сравненье с Ним.
                         Даже мерзкую проказу
                           Он развеет, словно дым;
                         Даже мертвого разбудит
                           прикасанием своим.

                         Ведь заставил вождь Израилев
                           солнце на небе светить
                         И луну стоять на месте,
                           чтоб врагов своих разбить {5}.
                         И Король наш, без сомненья,
                           может то же повторить!"

                         "Ты уверен, мой Епископ, -
                           враз Король воспрянул вдруг,
                         Что смогу остановить я
                           в поднебесье солнца круг,
                         И луну, и это море,
                           что всегда шумит вокруг?

                         Что отступят эти волны
                           по желанью Короля?"
                         "Здесь, - склонил главу Епископ, -
                           Ваши море и земля..."
                         Встал Канут и крикнул: "Волны,
                           вам повелеваю Я!

                         Океан, раб непокорный,
                           стоя здесь, у бездн морских,
                         Повелитель твой желает,
                           чтобы ты, бунтарь, утих!
                         Прекрати свое дыханье!
                           Отступи от ног моих!"

                         Но в ответ ему зловеще
                           заревел тогда прибой,
                         И могучая стихия,
                           издавая страшный вой,
                         Короля и всех придворных
                           прочь отбросила волной.

                         И Канут корону сбросил,
                           больше не чинил вреда,
                         Чтил Того, Кому подвластны
                           небо, суша и вода.
                         И в тот час, когда погасла
                           в небесах его звезда
                         Умер он. Но Паразиты
                           на земле живут всегда.

                                        Пер. А. Васильчикова



             Духом смутен, вышел к морю погулять король Канут.
             Много лет он бился, дрался, резал, грабил мирный люд,
             А сейчас воспоминанья короля, как псы, грызут.

             Справа от него епископ, слева канцлер, прям и горд,
             Сзади пэры, камергеры, шествует за лордом лорд,
             Адъютанты, капелланы, и пажи, и весь эскорт.

             То тревогу, то веселье отражают их черты:
             Чуть король гримасу скорчит - все кривят проворно рты,
             Улыбнется - и от смеху надрывают животы.

             На челе Канута нынче мрачных дум лежит печать:
             Внемля песням менестрелей, соизволил он скучать,
             На вопросы королевы крикнул строго: "Замолчать!"

             Шепчет канцлер: "Государь мой, не таись от верных слуг:
             Что владыке повредило - бок бараний иль индюк?"
             "Чушь! - звучит ответ гневливый. - Не в желудке мой недуг.

             Разве ты не видишь, дурень, в сердце мне недуг проник.
             Ты подумай только, сколько дел у нас, земных владык! Я устал". -
             "Скорее кресло!" - крикнул кто-то в тот же миг.

             Два лакея здоровенных побежали во весь дух.
             Принесли большое кресло, и Канут, сказавши "Ух!",
             Томно сел - а кресло было мягко, как лебяжий пух.

             Говорит король: "Бесстрашно на врагов я шел войной,
             Одолел их всех - так кто же может вровень стать со мной?"
             И вельможи вторят: "Кто же может вровень стать с тобой?"

             "Только прок ли в славе бранной, если стар и болен я,
             Если сыновья Канута, словно стая воронья,
             Ждут Канутовой кончины, нетерпенья не тая?

             В грудь вонзилось угрызенье, мне его не превозмочь,
             Безобразные виденья пляшут вкруг меня всю ночь,
             Дьявольское наважденье и заря не гонит прочь.

             Лижет пламя божьи храмы, дым пожаров небо скрыл,
             Вдовы плачут, девы стонут, дети бродят средь могил..."
             "Слишком совестлив владыка! - тут епископ возгласил.

             Для чего дела былые из забвенья вызывать?
             Тот, кто щедр к святейшей церкви, может мирно почивать:
             Все грехи ему прощает наша благостная мать.

             Милостью твоей, монахи без забот проводят дни;
             Небу и тебе возносят славословия они.
             Ты и смерть? Вот, право, ересь! Мысль бесовскую гони!"

             "Нет! - Канут в ответ. - Я чую - близок мой последний час".
             "Что ты, что ты! - И слезинку царедворцы жмут из глаз. -
             Ты могуч, как дуб. С полвека проживешь еще меж нас".

             Но, воздевши длань, епископ испускает грозный рев:
             "Как с полвека? Видно, канцлер, ум твой нынче нездоров:
             Люди сто веков живали - жить Кануту сто веков.

             Девять сотен насчитали Енох, Лемах, Каинан, -
             Так неужто же владыке меньший срок судьбою дан?"
             "Больший, больший! - мямлит канцлер, в страхе горбя гордый стан.

             "Умереть - ему? - Епископ мечет пламя из очей, -
             От тебя не ждал я, канцлер, столь кощунственных речей:
             Хоть и omnibus communis, он - избранник средь людей.

             Дар чудесный исцеленья небом дан ему в удел:
             Прокаженного лишь тронет - тот уже и чист, и цел.
             Он и мертвых воскрешал бы, если б только захотел!

             Иудейский вождь однажды солнца бег остановил,
             И, пока врагов разил он, месяц неподвижен был:
             Повторить такое чудо у Канута хватит сил".

             "Значит, солнце подчинится моему приказу "стой!"? -
             Вопросил Канут. - И властен я над бледною луной?
             Значит, должен, усмирившись, мне  покорствовать прибой!

             Так или нет? Признать готов ли власть мою морской простор?"
             "Все твое, - твердит епископ, - суша, море, звездный хор".
             И кричит Канут: "Ни с места! - в бездну вод вперяя взор. -

             Коль моя стопа монаршья попирала этот брег,
             Для тебя, прибой, священен и запретен он навек.
             Прекрати же, раб мятежный, свой кощунственный набег!"

             Но ревет осатанело океан, валы бегут,
             С диким воем брег песчаный приступом они берут.
             Отступает свита, канцлер, и епископ, и Канут.

             С той поры речам холопским положил Канут конец.
             И в ларец бесценный запер он монарший свой венец,
             Ибо люди все ничтожны, а велик один творец.

             Нет давным-давно Канута, но бессмертен раб и льстец.

                                                     Пер. Э. Линецкой

                              МОЯ НОРА (1842)

                     Одна в тени густых ветвей
                     В бостонских дебрях много дней...
                     Забыть не в силах я о ней.
                     Родная Нора!

                     Слеза туманит ясный взор,
                     Украшен жемчугом убор,
                     И шлет нежнейший мне укор
                     Голубка Нора.

                     А я? Где я? Моя любовь,
                     К терпенью сердце приготовь:
                     Сидишь в тени, а я ведь вновь...
                     Стою я, Нора!

                     Здесь баронет и коронет,
                     Роз и свечей слепящий свет;
                     Английской знати лучший цвет...
                     Взгляни же, Нора!

                     Здесь родовитости парад.
                     Идут... танцуют... говорят...
                     На твой весьма похож тот взгляд,
                     Мой ангел, Нора!

                     Помедлила... взглянула вдаль...
                     Заметила мою печаль...
                     О, ей меня, конечно, жаль!
                     Как мило, Нора!

                     Она собою хороша:
                     Во взгляде - страсть, огонь, душа!..
                     Смотрю, не веря, не дыша:
                     Как ты, о Нора!

                     Она не ходит, а скользит,
                     Посмотрит - наповал сразит,
                     А бюст лебяжий пух затмит...
                     Как твой, о Нора!

                     О Эмили! Ведь образ твой
                     Ниспослан мне самой судьбой,
                     И я навек пленен тобой...
                     Тобой и Норой!

                                        Пер. Е. Печерской


                               "МОРНИНГ ПОСТ"
                          ЧИТАТЬ ИЗВОЛЯЩИЙ (1842)

                 Сидел король английский, могучий Этельред,
                 И, чаем запивая, на завтрак ел омлет,
                 Он ел омлет и шелестел страницами газет.

                 И в "Морнинг пост" прочел он, что в Маргете туман
                 И что туда двадцатого приплыл, неждан-незван,
                 Датчанин Свен с пехотою и конницей датчан.

                 Король хихикнул: "Он паяц, я это знал всегда,
                 А Маргет для паяца - местечко хоть куда".
                 "Ох, - молвил канцлер, - как бы он не прискакал сюда!"

                 Загоготал тут шут Витфрид: "Ах, ах, какой герой!
                 Он заяц, а не волк морской, датчанин твой лихой!"
                 Но канцлер, муж мудрый, лишь покачал головой.

                 "Пускай прискачет, - рек король, разжевывая корку, -
                 В земле английской припасем мы для зайчишки норку".
                 "Ох, - молвил канцлер, - как бы он тебе не задал порку.

                 Бог знает, - канцлер продолжал, - останемся мы живы ли.
                 Немедля к Свену-королю герольду ехать ты вели:
                 Нет в Маргете, так в Рамсгете пусть ищет или в Тиволи".
                 И взял герольд тотчас же билет на пароход,
                 И в Маргете стал спрашивать он весь честной народ:
                 "Скажите, люди добрые, где Свен-король живет?"
                 А Свен меж тем пошел гулять на брег морской песчаный.
                 Шагал он, вслушиваяь в гул прибоя неустанный. -
                 Шагал он в желтых шлепанцах со всей своей охраной.

                 "Уехать мне, - так Свен сказал, - нельзя: течет мой бот".
                 Герольд в ответ: "Перевезет тебя английский флот".
                 "Я не желаю уезжать", - упрямо молвил тот.

                                                     Пер. Э. Линецкой

                          КОЛОКОЛА МИНАРЕТА (1843)

                            Диги-дон, диги-дон,
                            В свете звезд и луны
                            Ветерку вторит в тон
                            Звук гитарной струны.

                            Над рекой голубой
                            Он струится, за ним
                            Устремляюсь душой:
                            Знаю - там мой Селим.

                            Диги-дон, диги-дон!
                            Слаще музыки нет!
                            Колокольный трезвон
                            Шлет в ответ минарет.

                                           Пер. А. Васильчикова

                         О, ПРИХОДИ ПОД БУК (1843)

                      О, приходи под бук,
                      Нет ни души вокруг,
                      Будем бродить, мой друг,
                      Под луной, милый мой, милый мой.

                      Трепетны на весу,
                      Листья хранят росу.
                      Будем бродить в лесу
                      Мы с тобой, милый мой, милый мой!

                      Лес полон тайны весь:
                      Что там во тьме, бог весть!
                      Только мой Альберт здесь,
                      Здесь со мной, милый мой, милый мой.

                      Благославляю бук,
                      Лес и цветы вокруг!
                      Я не боюсь: мой друг
                      Здесь со мной! Милый мой, милый мой!

                                             Пер. А. Васильчикова

                             РОЗА ФЛОРЫ (1844)

                  У Брейдской башни, средь всех невзрачных
                  Один завидный мне мил _цвиток_, -
                  Есть в замке Брейди красотка леди,
                  (Но как люблю я - вам невдомек);
                  Ей имя Нора. Богиня Флора
                  Дарит ей розу, любви залог.

                  И молвит Флора: "О леди Нора,
                  У Брейдской башни _цвиточков_ тьма, -
                  Семь дев я знаю, но ты, восьмая,
                  Мужчин в округе свела с ума,
                  Ирландский остров, на зависть сестрам,
                  Твою _взлилеял_ красу весьма!

                  Сравню ль с _цвиточком_? Столь алым щечкам,
                  Должно быть, роза ссудила свой
                  Румянец нежный и безмятежный, -
                  А взор - фиалки синей с _лехвой!_
                  И нету спора, что эта Нора
                  Затмит _лилею_ красой живой!

                  "Пойдем-ка, Нора, - взывает Флора, -
                  Туда, где бедный грустит юнец,
                  То некий местный поэт безвестный,
                  Но вам известный младой певец;
                  То Редмонд Барри, с ним, юным в паре,
                  Пойти б вам стоило под _винец_!"

                                                    Пер. А. Голембы

                           СУДЬЯ БЛЕКСТОУН (1844)

                         Судья Блекстоун так учен,
                         Так в знания проник...
                         Под париком несет мозги,
                         Под шляпою - парик.

                         Судья Блекстоун знает все:
                         Поднявши к небу взор,
                         С мудрейшим видом он несет
                         Нелепицу и вздор.

                         На всем он мастер руки греть,
                         Вот почему отныне
                         Родной язык и здравый смысл
                         Он схоронил в латыни.

                         Как сложен стал любой пустяк!
                         Клиент, объятый дрожью,
                         Конечно, должен осознать,
                         Что в этом мудрость Божья...

                         Гласит Писанье: "Черви мы..."
                         Увы! Определенно
                         Мы будем  все  погребены
                         Под сводами Закона!

                                         Пер. Е. Печерской

                          ПЕРЕПОЛОХ В СИТИ (1845)

                           Крошка Китти Мерример,
                           Вы нам объясните,
                           Что сегодня привело
                           Вас в гудящий Сити?

                           Продавцы, увидев вас,
                           На свои прилавки
                           Ленты выложить спешат,
                           Шляпки и булавки...

                           Со смущеньем на лице,
                           В спешке чрезвычайной
                           Китти мимо них идет
                           Со своею тайной.

                           Миновав соблазнов ряд,
                           Через многолюдье
                           Китти прямо держит путь
                           В царство правосудья.

                           Молча дверь ей отворил
                           Тот швейцар, который
                           В изумлении застыл
                           Пред своей конторой.

                           Вопрошает старший клерк:
                           "Мисс, вы к нам по делу?"
                           "Да, вы не ошиблись, сэр!"
                           Китти молвит смело.

                           "Если это нужно Вам,
                           Вот письмо, возьмите!"
                           И суровый старший клерк
                           Улыбнулся Китти.

                           Клерку Китти говорит,
                           Шелестя бумагой:
                           "Я готова подтвердить
                           Это под присягой".

                           Что за странные слова
                           С дамских уст слетели!
                           Но, однако, Китти вновь
                           Достигает цели.

                           Дамы строгие, меня
                           Я молю, простите:
                           Ей я сердце подарил,
                           Своенравной Китти.

                                             Пер. Е. Печерской

                     РОНСАР К СВОЕЙ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ (1846)

                               Когда вы, постарев,
                                                 вечернею порой
                               Над прялкой при свечах
                                                 взгрустнете у огня,
                               Скажите, прочитав
                                                 мои стихи: "Меня
                               Ронсар воспел, когда
                                                 была я молодой".

                        Когда зимой пред камельком,
                        Мурлыча старенький напев,
                        Вы, при свечах, с веретеном,
                        Среди таких же старых дев
                        Былые вспомните года,
                        Скажите, голову склоня:
                        "Когда была я молода,
                        Поэт воспел меня".

                        И тут любая из подруг,
                        Клевавших носом в полусне,
                        Мое услышав имя вдруг,
                        Узнать захочет обо мне,
                        О том, кто так страдал любя,
                        О даме, что глуха к мольбам...
                        Вздохнут старушки, про себя
                        Питая зависть к вам.

                        И скажут: "Как мадам бледна,
                        Ей старость остудила кровь,
                        Но в пышной юности она
                        Отвергла верную любовь.
                        Влюбленный тот - в земле давно,
                        И никого с ней рядом нет.
                        Быть одинокой суждено
                        Ей семь десятков лет!"

                        О, мысль коснулась мрачных струн!
                        Зачем сейчас скорбит душа,
                        Когда влюбленный сердцем юн,
                        А дама дивно хороша?
                        Мой друг, любовь отдайте мне
                        И не теряйте время зря!
                        Срывайте розы юных дней,
                        Пока горит заря!

                                      Пер. А. Васильчикова

                               К МЭРИ (1847)

                        Средь светской толпы на бале
                        Я всех кажусь веселей;
                        На шумных пирах и собраньях
                        Мой смех звучит всех звончей.
                            Все видят, как я улыбаюсь -
                        Насмешливо иль свысока,
                        Но душа моя горько рыдает:
                        Ты так от меня далека.

                        Я вижу и лесть и дружбу
                        От старца и юнца;
                        Красавицы мне предлагают
                        За злато свои сердца.
                            Пускай! Я всех презираю,
                            Они - рабы мои,
                            И втайне к тебе обращаю
                            Все помыслы свои.

                            Прости! Это ты научила
                            Сердце мое любви,
                            Но тайну мою до могилы
                            Я буду хранить в груди.
                                Ни слова, ни вздоха о страсти.

                                            Пер. Н. Дарузес

                           ПЛЕТЕНОЕ КРЕСЛО (1847)

                   Спят рваные шлепанцы у камелька,
                   В потертый камзол спрятан дух табака.
                   Здесь восемь ступенек ведут, как мосты,
                   В мое королевство поверх суеты.

                   Пускай до державы моей высоко,
                   Но жить в ней тепло и дышать в ней легко,
                   Где так далеко-далеко из окна
                   Под солнцем лучистым дорога видна.

                   В державе укромной в чертогах глухих
                   Полно безделушек и книжек пустых,
                   Подарков друзей и подделок купца,
                   Концов без начала, начал без конца...

                   Помятые латы, в  морщинках  фарфор,
                   Расшатанный стол, старых трубок набор.
                   Богатства на грош в королевской казне.
                   И что же? - Все мило здесь другу и мне.

                   Живу я не хуже, чем мудрый султан,
                   Согрет у огня мой скрипучий диван,
                   И музыкой дивной я тоже согрет,
                   Когда заиграет охрипший спинет.

                   Молитвенный коврик турецких солдат
                   И медный светильник - близ Тибра он взят.
                   Снимаю кинжал мамлюка со стены
                   И грозным клинком поддеваю блины.

                   Часы бьют за полночь, мы так и сидим,
                   О книгах, друзьях и былом говорим.
                   Сирийский табак кольца вьет в полусне,
                   В том царстве все мило и другу и мне.

                   Из ветхих сокровищ гнезда своего
                   Одно для меня лишь дороже всего:
                   Как сказочный трон, украшает жилье
                   Простое плетеное кресло мое.

                   Сиденье источено жадным жучком,
                   Круты подлокотники, ножки крючком.
                   Царила в нем Фанни, уйдя в забытье,
                   С тех пор и влюбился я в кресло свое.

                   И если бы ожило кресло на миг,
                   Таинственный трепет в него бы проник,
                   Я в муке безгласной взирал на нее -
                   Нельзя воплотиться мне в кресло свое.

                   Платок на плечах и улыбка в очах,
                   Улыбка в очах и цветок в волосах.
                   Несло и качало улыбку ее
                   Простое плетеное кресло мое.

                   Я креслом, как храмом, теперь дорожу,
                   Как царскому трону, ему я  служу.
                   Заступница Фанни, сиянье твое
                   Престол мой пленило и сердце мое.

                   Угасла свеча - верный мог паладин,
                   В молчании ночи сижу я один,
                   Сижу в одиночку как будто вдвоем,
                   И Фанни все царствует в кресле моем.

                   Вспять время лучится в мерцании дней,
                   Где Фанни смеется нежней и нежней.
                   Несет и качает улыбку ее
                   Простое плетеное кресло мое.

                                             Пер. А. Солянова

                       [РОЗА НАД МОИМ БАЛКОНОМ] (1848)

              Пунцовых роз душистый куст у моего балкона
              Безлиствен был все дни зимы и ждал: когда весна?
              Ты спросишь: что ж он рдеет так и дышит так влюбленно?
              То солнце на небо взошло, и песня птиц слышна.

              И соловей, чья трель звенит все громче и чудесней,
              Безмолвен был в нагих ветвях под резкий ветра свист.
              И если, мама, спросишь ты причину этой песни:
              То солнце на небо взошло и зелен каждый лист.

              Так, мама, все нашли свое: певучий голос - птицы,
              А роза, мама - алый цвет к наряду своему;
              И в сердце, мама, у меня веселый луч денницы,
              И вот я рдею и пою, - ты видишь, почему?

                                                 Пер. М. Лозинского



              Куст алых роз опять заполнил утро ароматом,
              Зимой он стыл в тоске усталых грез, зовя весну.
              Расцвел улыбчивый рассвет на лепестке крылатом,
              Луч солнца пробудился вновь у певчих птиц в плену.

              Пронизана листва густая соловьиной трелью,
              Где прежде только вихрь шальной в нагих ветвях свистел;
              Ты спросишь у меня, к чему звон птичьего веселья -
              Луч солнца пробудился вновь, и лес помолодел.

              Дано песнь птице обрести в сиянье дня земного,
              Как и стыдливой розе - цвет пылающих ланит.
              Певучий солнца луч заполнил мое сердце снова.
              Кто догадался, отчего лицо мое горит?

                                                     Пер. А. Солянова



            Та роза, что горит зарей, склонившись над балконом,
            И в воздух утренний струит пьянящий аромат,
            Созданьем странным - без листвы, безжизненным и сонным -
            Стояла здесь - и не года - лишь месяцы назад.

            И соловей, который всем свои дарует трели,
            Молчал, пока метель мела и резкий ветер дул...
            Запел он, лишь когда ручьи по рощам зазвенели,
            Когда услышал он листвы тугой, веселый гул.

            Любой играет роль свою в одном большом спектакле,
            И если солнце дарит свет и сердцу моему,
            И если радости лучи в том сердце не иссякли,
            Я вспыхиваю и пою... Вам ясно, почему?

                                                       Пер. Е. Печерской

                      ЛИШЬ ПОКРОЕТ ЛОГ ТУМАНОМ (1848)

                         Лишь покроет лог туманом,
                         Холмы позлатит луной,
                         У креста, что за фонтаном,
                         Ждет тебя любимый твой.
                         У креста, что за фонтаном,
                         У того, что за фонтаном,
                         Ждет тебя любимый твой!

                         Много в жизни испытал я,
                         Много видел разных мест,
                         Но нигде не забывал я
                         Тот фонтан и старый крест,
                         Где мантилия в узорах
                         Обвивала нежный стан.
                         В день, когда я Леонору
                         Встретил, лог скрывал туман.
                         В день, когда... и т. д.

                         Много разных стран видал я
                         Много исходил дорог,
                         Но долины не встречал я
                         Сердцу ближе, чем наш лог.
                         Нет и девушки на свете
                         И душою, и лицом
                         Равной той, кого я встретил
                         Летней ночью в логе том!

                                           Пер. А. Васильчикова

                      [НАД ТОПЯМИ НАВИСЛА МГЛА] (1848)

                        Над топями нависла мгла,
                        Уныло ветер выл,
                        А горница была тепла,
                        В камине жарок пыл.
                        Малютка сирота прошел,
                        Заметил в окнах свет,
                        Почувствовал, как ветер зол,

                        Как снег крутится вслед.
                        И он замечен из окна,
                        Усталый, чуть живой,
                        Он слышит: чьи-то голоса
                        Зовут к себе домой.
                        Рассвет придет, и гость уйдет.
                        (В камине жарок пыл...)
                        Пусть небо охранит сирот!
                        (Уныло ветер выл...)

                                          Пер. М. Дьяконова

                    ЖЕРЕБЕЦ ДЖЕЙКОБА ВДОСКУСВОЙСА (1848)
                        (Новейшая хвала Дворцу Суда)

                        Кто шлепает в Уайтхолл-Ярд,
                        Отыщет без труда
                        Приют для с-тряпочных затей,
                        Или Дворец Суда.
                        Стал курам на смех счастлив тот,
                        Кто раз попал сюда.

                        Судейских хиро-мантий власть
                        Мне горше всяких мук:
                        Плетет законные силки
                        Жиреющий паук,
                        Ограбить город он горазд
                        В двенадцать миль во-круг.

                        Судья - носатый крючкотвор,
                        Сте-рвач, ни дать, ни взять,
                        Освоил божеский язык,
                        Как греческий, видать:
                        Не в силах он без холуя
                        Двух слов, мудрец, связать.

                        Здесь к-в-акает на правый суд
                        Законников ква-ртет,
                        Позволил им купить места
                        Не ум, а ш-ум монет;
                        Шесть адвокатов под ш-умок
                        Живут, не зная бед.

                        Шесть плюс четыре - славный счет,
                        Вот райский уголок:
                        Пока их перья пули льют,
                        Тучнеет кошелек,
                        С овец паршивых клок урвут,
                        Куш - с пары вшивых с-клок.

                        Был случай - честный малый жил,
                        Трубил за свой пятак,
                        Купил красавца жеребца -
                        Зачем, не знал чудак:
                        Кажись, и не любил его
                        Иль повредил чердак.
                        И скакуна сей джентльмен
                        Устроил в Тэттерсолл 6;
                        Торгаш-лошадник тут как тут
                        И скакуна увел,
                        Назвав хозяина его;
                        Каков ловкач-орел?

                        Но грум - ищейка чудака -
                        Взял злыдня на щипец,
                        Когда тот мчал на жеребце,
                        Почуя свой конец;
                        И закричал от-важно грум:
                        "А ну с коня, подлец!"

                        Прохвост был страсть как обозлен
                        В по-личности своей;
                        В ответ ржанье жеребца
                        Грум хохотнул громчей,
                        Кувырк! - и на своих двоих
                        Дал деру прохиндей.

                        Хозяин с радости взопрел,
                        Глазел с отрадой он,
                        Как снова найденный скакун
                        Рысцой бежит в загон.

                        Как звать хозяина того,
                        О ком строчу хитро?
                        Звать Джейкоб Вдоскусвойс, эсквайр.
                        Воруй и я добро,
                        Не дай мне, Господи, попасть
                        В "Таймс" под его перо!..

                        А тут конюший в дом к нему,
                        Как рыцарь - ко двору,
                        Пока хозяин крепко дрых,
                        Нагрянул поутру
                        И счет к оплате предъявил,
                        Склонясь к его одру.

                        Семнадцать шиллингов и плюс
                        Два фунта запросил
                        Он за кормежку жеребца,
                        На коем вор блудил.
                        "Я что, по-твоему, дурак?" -
                        Сэр Джейкоб возопил.

                        "Платить за то, что скакуна
                        Вор сбондил у меня
                        И в деннике твоем держал
                        Как моего коня?
                        Ан нет уж, дудки, брат, твой счет -
                        Грабеж средь бела дня!"

                        На том и кончен разговор,
                        Да вот одна беда:
                        Решил конюший взять свое
                        И - шасть! - туда-сюда.
                        Был Джейкоб Вдоскусвойс, эсквайр
                        Зван во Дворец Суда.

                        Шел бедолага в судный храм,
                        Чтоб правду обрести,
                        И адвоката нанял там,
                        Чтоб дело повести,
                        Где - чисто ангел! - кажет срам
                        Фемида во плоти.

                        И дело начал прокурор,
                        Куда сэр Джейкоб влип,
                        Провякал что-то адвокат,
                        Судью талан пришиб,
                        И Джейкоб В-доску-свойс, эсквайр
                        Попал как кур-в-ощип.

                        Тот самый страсть как мрачный день
                        Пронзил его насквозь:
                        Семнадцать фунтов долг ему
                        Враз выплатить пришлось,
                        Одиннадцать дал за процесс
                        И мелочь вкривь и вкось.

                        Взял десять фунтов адвокат
                        За проигранный спор,
                        Шесть пенсов к ним дополучив
                        (Ведь скромность - не зазор).
                        Храни, Господь, Дворец Суда
                        И всякий приго-вор.

                        Не знаю, был ли Джейкоб зол,
                        Узрев такую мразь,
                        Да все ж, кажись, бранился он,
                        С разбоем не смирясь;
                        Я в двадцать с лишком фунтов чек
                        Заполнил, сам кривясь.

                        Дворец Суда, в кручине злой
                        Несу твою печать
                        И долг - три фунта - претворить
                        Обязан в двадцать пять.
                        Смеешься ты, Дворец Суда:
                        Чужое горе, чать.

                        Эй ты, плати за-конный долг,
                        А ну-тка, не зевай
                        И паче впятеро отдай
                        На Божий каравай...
                        Дворец Суда когда-нибудь
                        Пошлем мы к Богу в рай!

                        Изыди с кафедры скорей,
                        Облыжник и срамник!
                        Ты, жулик, спутал свой карман
                        И истины родник.
                        Изыди, гнусный богохул,
                        Отсохни твой язык!

                        Давай, сэр Джейкоб Вдоскусвойс,
                        Остри перо в руках;
                        Вставай, Джон Джервис, глотку мне
                        Заткнуть - один пустяк.
                        За-конник жирный строит хлев
                        На нашинских костях.


                                               Пер. А. Солянова

                         БАЛЛАДА О БУЙАБЕСЕ {7} (1849)

                     На улице, в Париже славной,
                     Стоит известный ресторан
                     (Зовется улица издавна
                     Поднесь Ru Neuve des Petits Champs) {*}.
                     {Новая Улица Малых Полей (фр.).}

                     Хоть заведенье небогато,
                     Готовят в нем деликатес:
                     Там часто я бывал когда-то
                     И ел отменный буйабес.

                     Прекраснейшее это блюдо,
                     Я в том присягу дать готов:
                     В одной кастрюле - ну и чудо! -
                     Найдете рыбу всех сортов,
                     Обилье перца, лука, мидий, -
                     Тут Гринвич сам теряет вес!
                     Все это в самом лучшем виде
                     И составляет буйабес.

                     Да, в нем венец чревоугодий!
                     Пора философам давно,
                     Ценя прекрасное в природе,
                     Любить и явства и вино;
                     Какой монах найдет несносным
                     Меню предписанных трапез,
                     Когда по дням исконно постным
                     Вкушать бы мог он буйабес?

                     Не изменилась обстановка:
                     Все та же вывеска, фонарь,
                     И улыбается торговка,
                     Вскрывая устрицы, как встарь.
                     А что Терре? Он ухмылялся,
                     Гримасничал, как юркий бес,
                     И, подлетев к столу, справлялся,
                     Гостям по вкусу ль буйабес.

                     Мы входим. Тот же зал пред нами.
                     "А как мосье Терре, гарсон?"
                     Тот говорит, пожав плечами:
                     "Давным-давно скончался он".
                     "Так минули его печали -
                     Да внидет в царствие небес!"
                     "А что б вы кушать пожелали?"
                     "А все ли варят буйабес?"

                     "Mais oui, monsiur *, - он скор с ответом, -
                     {* О да, мосье (фр.).}
                     Voulez-vous boire, monsieur? Quel vin?"*
                     {* Прикажете вина, мосье? Какого? (фр.).}
                     "Что лучше?" - "Помогу советом:
                     С печатью желтой шамбертен".
                     ...Да, жаль Терре! Он распростился
                     С отрадой вскормленных телес,
                     Когда навеки вас лишился,
                     Бургундское да буйабес.

                     В углу стоит мой стол любимый,
                     Не занят, будто на заказ.
                     Года прошли невозвратимо,
                     И снова я за ним сейчас.
                     Под этой крышей, cari luoghi *,
                     {* Дорогие места (ит.).}
                     Я был повеса из повес,
                     Теперь, ворчун седой и строгий,
                     Сижу и жду я буйабес.

                     Где сотрапезники, что были
                     Товарищами дней былых?
                     Гарсон! Налейте из бутыли -
                     До дна хочу я пить за них.
                     Со мной их голоса и лица,
                     И мир исчезнувший воскрес -
                     Вся банда вкруг стола толпится,
                     Спеша отведать буйабес.

                     Удачно очень Джон женился,
                     Смеется, как и прежде, Том,
                     Огастес-хват остепенился,
                     А Джеймс во мраке гробовом...
                     Немало пронеслось над светом
                     Событий, бедствий и чудес
                     С тех пор, как здесь, друзья, Кларетом
                     Мы запивали буйабес.

                     Как не поддаться мне кручине,
                     Припомнив ход былых годин,
                     Когда я сиживал, как ныне,
                     Вот здесь, в углу, - но не один?
                     Передо мною облик милый:
                     Улыбкой, речью в дни забот
                     Не раз она меня бодрила...
                     Теперь никто со мной не пьет.

                     Я пью один - веленьем рока...
                     Стихов довольно! Пью до дна
                     За вас, ушедшие далеко
                     Пленительные времена!
                     Так, не печалясь и на тризне,
                     За все, в чем видел интерес,
                     Останусь благодарен жизни...
                     Несут кипящий буйабес!

                                                Пер. В. Рогова



                     Все эту улицу в Париже
                     Зовут Rue Neuve des Petits Champs;
                     Прост перевод, да вот поди же,
                     Мне с рифмой он не по зубам.
                     Открыт там кабачок уютный
                     Для тех, кто далеко не Крез.
                     Мне часто в юности беспутной
                     Здесь подавали буйабес.

                     Полубульон, полуокрошка -
                     Роскошный рыбный кавардак.
                     К Парижу Гринвич тянет ложку
                     И не дотянется никак.
                     Чеснок, шафран, тарань с плотвою,
                     Горсть мидий с зеленью в замес
                     Терре положит вам с лихвою -
                     Вот что такое буйабес.

                     Хвала похлебке духовитой;
                     Философ в истине нагой,
                     Природной красоте открытый,
                     Возлюбит этот дар благой.
                     И чада нищего Франциска
                     Услышать рады глас небес,
                     Когда им в пост отыщут миску
                     Терре и Бог под буйабес.

                     Как там Терре? Промчались годы...
                     Да, домик цел и цел фонарь.
                     Вон ecaillere * сидит у входа,
                     {* Продавщица устриц (фр.).}
                     Взрезая устрицу, как встарь.
                     Терре с ужимкою смешною
                     В живучей памяти воскрес;
                     Стоит, бывало, предо мною,
                     Чтоб похвалил я буйабес.

                     Как прежде, зальце перед нами.
                     "Что там месье Терре, гарсон?"
                     Гарсон слегка пожал плечами:
                     "Давным-давно скончался он..."
                     "Один удел, что свят, что грешен,
                     Вот и добряк Терре исчез..."
                     "Чем может быть месье утешен?"
                     "Еще готовят буйабес?"

                     "Oui, monsieur" - Ответ бесценен.
                     "Quel  vin  monsieur  desire-t-il?"*
                     {* Какое вино месье желает? (фр.).}
                     "Получше". - "Шамбертен отменен,
                     С печатью желтою бутыль..."
                     Я сел в любимый свой закуток,
                     В уют без сказок и чудес,
                     Куда Терре носил средь шуток
                     Бургундское и буйабес.

                     И вновь минувшее воскресло
                     Близ ног скрипучего стола;
                     Когда-то сел я в это кресло
                     И - глядь-поглядь, а жизнь прошла.
                     Раз вас узрев, cari luoghi,
                     Я был безус, как юный бес,
                     Теперь сижу, седой убогий,
                     И ожидаю буйабес.

                     Не болтуны и не гуляки,
                     Где все вы, верные друзья?
                     Гарсон! - вина из старой фляги,
                     За их здоровье выпью я.
                     Передо мной всплывают лица
                     И речи молодых повес;
                     О, как умели веселиться
                     Мы под вино и буйабес!

                     Джек Гименею счастлив сдаться,
                     Огюст ведет кабриолет;
                     Все так же Том готов смеяться,
                     Фред-старина еще в Gazette;
                     Над Джеймсом травы зашептали
                     В слезах заупокойных месс:
                     С тех пор не видит он в бокале
                     Бордо и в миске - буйабес.

                     О Боже, как горьки утраты!
                     Дожив до старческих седин,
                     Сижу теперь, как и когда-то
                     Сидел я тут, но не один.
                     Лицо красавицы горело,
                     Я мог с ней вечность говорить,
                     Она в глаза мои глядела...
                     Мне чару не с кем разделить.

                                   * * *

                     Пью, как нашептано мне Паркой,
                     Рифмуя трезвость и вино,
                     Чтоб вспомнить за печальной чаркой
                     Все, что прошло давным-давно.
                     Сюда, вино в любой печати,
                     Не терпит трапеза словес.
                     Сиди и внемли благодати -
                     Несут кипучий буйабес.

                                          Пер. А. Солянова

                             ЮНЫЙ БИЛЛИ (1849)

     Написано на мотив французской песенки о маленьком корабле, популярной в
то время. Поскольку существовало множество  вариантов  этой  песенки,  автор
"имел честь предложить ее оригинал".

                         Три морехода из Бристоля
                         Пустились в лодке за моря.

                         Крупу, горох и солонину
                         Везли в далекие края

                         Обжора Джек, Жирняга Джимми
                         И юный Билли - у руля.

                         Когда они прошли экватор,
                         Осталось лишь два сухаря.

                         Обжора Джек захныкал:
                         "Джимми, Я голодаю. Так нельзя!"

                         Откликнулся Жирняга Джимми:
                         "Еда у нас иссякла вся".

                         Сказал Обжора Джек: "Но, Джимми,
                         Пусть Билл послужит пользы для;

                         И жирно будет нам, и сытно:
                         Съедим-ка Билла, ты и я!"

                         "Разденься, Билл, ты будешь съеден,
                         Не трать слова, все будет зря!"

                         Услышав это предложенье,
                         Заплакал Билл, судьбу хуля.

                         "Позвольте мне прочесть молитвы,
                         Как матушка учила мя".

                         "Давай скорей!" - Джек ножик вынул,
                         От нетерпения горя.

                         У главной мачты на колени
                         Пал Билл, Всевышнего моля.

                         Двенадцать заповедей Билли
                         Прочел и вдруг вскричал: "Земля!

                         Что это за страна такая:
                         Цейлон или Австралия?

                         На Адмиральском судне Нэпир {8}
                         Стоит под флагом Короля!"

                         Утоплен Адмиралом Джимми,
                         Обжору Джека ждет петля,

                         А Билли сделан Бомбардиром
                         Беспушечного корабля.

                                          Пер. А. Васильчикова



                      Однажды три старых волка морских
                      Из порта в Бристоле отплыли.
                      Копченой свинины и сухарей
                      Они на борт погрузили.

                      По бурным морям, доверяясь волнам,
                      Они к экватору плыли:
                      И жирный Джек, и верзила Джим,
                      И с ними малютка Билли.

                      Сказал долговязому Джиму Джек:
                      "С едою немного туго:
                      Мы съели свинину и сухари.
                      Придется нам есть друг друга!"

                      Ему отвечает верзила Джим:
                      "Мы жестки и жилисты жутко,
                      Но молод и нежен малютка Билл.
                      Подходит он для желудка!"

                      "Эй, Билли, тебя мы зарежем сейчас.
                      А ну, расстегни жилетку!"
                      Тут Билли достал носовой платок
                      В большую красную клетку:

                      "Позвольте молитву мне сотворить..."
                      И, с хохотом беспричинным,
                      "Молись!" - Джек сказал и полез в карман
                      За ножиком перочинным.

                      И к мачте малютка Билли пошел,
                      Пред ней преклонил колена...
                      Всего лишь пятнадцать псалмов пропел -
                      И вскакивает мгновенно:

                      "Я вижу Египет и Мадагаскар,
                      Свет Новый, а также Старый,
                      А также прекрасный британский флаг
                      И прочие аксессуары!"

                      ...Они втроем к адмиралу пришли.
                      В стремленьи к добру неустанном,
                      И Джимми, и Джека он вздернуть велел,
                      А Билли стал капитаном.

                                               Пер. Е. Печерской

                          ЦЕРКОВНОЕ КРЫЛЬЦО (1849)

                           Я в церковь не вхожу,
                           Но медленно брожу
                              Все вдоль ограды.
                           Жду у церковных врат,
                           Мечтая встретить взгляд
                              Моей отрады.

                           Средь шумов городских
                           Зов колокола тих,
                              Он умолкает.
                           Чу! Загудел орган,
                           И вот девичий стан
                              Вдали мелькает.

                           Она идет, она!
                           Пуглива и скромна,
                              Спешит, не смея
                           Прекрасных глаз поднять...
                           Господня благодать
                              Пусть будет с нею

                           Я не войду с тобой.
                           Молись же, ангел мой,
                              Излей всю душу.
                           Невинный твой покой
                           Недолжною мечтой
                              Я не нарушу.

                           Но на тебя позволь
                           Смотреть, скрывая боль,
                              Моя святая;
                           Так у запретных врат
                           На недоступный сад
                           Бросает скорбный взгляд
                              Изгнанник рая.

                                          Пер. Э. Линецкой

                               ЭПИЛОГ (1849)

                      Спектакль окончен, поздний час;
                      Замедлен занавеса ход,
                      И с публикой последний раз
                      Раскланяться актер идет.
                      Не радует подобный миг,
                      И с окончанием забав,
                      Ей-богу, невеселый лик
                      Покажет он, личину сняв.

                      Пока не наступил финал,
                      Стихами облеку слова,
                      И что б в них вам пожелал
                      По всем законам Рождества?
                      Как много есть ролей для вас!
                      Их получить близка пора...
                      Покойной ночи! Вам сейчас
                      Навек желаю я добра!

                      Прощайте! Пояснить готов,
                      Что вверил я стихам моим:
                      Весь пыл мальчишеских годов
                      Мы позже только повторим.
                      Вам никаких препятствий нет
                      Мечтать, надеяться, страдать -
                      Что знали вы в пятнадцать лет.
                      Возобновится в сорок пять.

                      Не разлучась с борьбой, с бедой,
                      Мы в жизни то же обретем
                      Теперь, с седою бородой,
                      Как и в двенадцать лет, в былом.
                      И если в юные года
                      Могли мечтать мы и любить,
                      Помолимся, чтоб никогда
                      Огня души нам не изжить.

                      Как в школе, в жизни путь тернист,
                      Любой возможен поворот:
                      Глупцу дадут похвальный лист,
                      А хилый к финишу придет.
                      Судьбы неведом приговор
                      Шутом, глядишь, великий стал,
                      Удел для мудреца - позор,
                      И возвеличился нахал.

                      Но жить ли нам, судьбу кляня?
                      Хвала Тому, кто дал и взял!
                      К чему тебя, а не меня,
                      О Чарльз, могильный хлад сковал?
                      Все это небом нам дано,
                      Им жизни ход определен,
                      И не постичь, кому оно
                      Несет награду иль урон.

                      Иной задаст роскошный пир,
                      Не ведая земных невзгод,
                      А лучший, голоден и сир,
                      У врат его подачки ждет.
                      Пусть Лазаря забрызжет грязь
                      От колесницы богача -
                      Любых событий примем связь,
                      Во прахе дни свои влача.

                      Так небо стоном не гневи
                      О том, что ввергнуто во прах:
                      О безнадежности в любви
                      И о несбывшихся мечтах.
                      Аминь! Молитва такова:
                      Да будет на сердце тепло,
                      Хоть поседела голова
                      И тяжко бремя лет легло.

                      И все равно, добро ли, зло ль
                      Года грядущие сулят.
                      Им предназначенную роль
                      Пускай играют стар и млад.
                      Кому победа и провал?
                      Взнесись, пади - не в этом суть,
                      Но, что бы рок ни посылал,
                      Все время добр и честен будь.

                      Добр, честен вопреки годам.
                      (Простите робкие слова.)
                      Впервые зов стал слышен нам
                      В день самый первый Рождества,
                      Чуть песнь до пастырей дошла,
                      Что стройно пел блаженный клир:
                      "Хвала всевышнему, хвала,
                      И людям с добрым сердцем - мир".

                      На этом песню я прерву
                      И отложу мое перо;
                      Как подобает Рождеству,
                      Скажу: любовь вам и добро,
                      Дабы, словам согласно тем,
                      Достойно вы прожить могли,
                      И людям с добрым сердцем всем
                      Мир на земли.

                                             Пер. В. Рогова

                          ВОЗРАСТ МУДРОСТИ (1850)

                     Взгляните направо, кудрявый юнец,
                     Еще не знающий парика.
                     Девица для вас - лучший приз и венец...
                     Посмотрим, какой вас встретит конец,
                     Когда вы приблизитесь к сорока.

                     Ведь мудрость не терпит густых кудрей -
                     Об этом вы вспомните  наверняка.
                     Пока вам бы только гулять средь аллей
                     Да молча вздыхать у чьих-то дверей...
                     А с чем вы приблизитесь к сорока?

                     Вот и тридцать девятое Рождество.
                     Кудри резко редеют, ум яснеет слегка.
                     Вы в жизни не поняли ничего,
                     И это слегка омрачит торжество,
                     Когда вы приблизитесь к сорока.

                     Вы к зеркалу сделайте шаг - и в нем
                     Себя рассмотрите исподтишка.
                     Увидите мигом: юнец был ослом,
                     А с дамою входит несчастье в дом,
                     Когда вы приблизитесь к сорока.

                     Пусть не было в юности губ алей,
                     Но участь супружеских чувств горька:
                     Со временем вы поостыли к ней;
                     Ведь сердце становится все холодней,
                     Когда приближаются к сорока.

                     Я время сумел победить все равно:
                     Взгляните на мудрого старика.
                     Та замужем, эта в могиле давно...
                     Я весел, один, попиваю  вино...
                     Вот так я приблизился к сорока.

                                               Пер. Е. Печерской.



                       Красавчик-паж, не бреешься ты,
                       Нет на лице твоем и пушка,
                       Парят мальчишеские мечты
                       При виде женской красоты -
                       Но доживи до сорока!

                       Под шапкой золотых кудрей
                       Мудрость ох как невелика;
                       Что ж, пой серенады, и слезы лей
                       И нежных словечек не жалей -
                       Но доживи до сорока!

                       Когда проводишь ты сорок зим
                       И прояснится твоя башка,
                       Придет конец мечтаньям былым:
                       Они развеются, словно дым,
                       Коль доживешь до сорока.

                       Любой ровесник мой, вот те крест,
                       Готов слова мои подтвердить:
                       Прелестнейшая из невест
                       Нам через месяц надоест
                       И даже раньше, может быть.

                       Льняные кудри, и алый рот,
                       И глазок лазоревых нежный взгляд,
                       И стройный стан, и бровей разлет,
                       Еще и месяца не пройдет,
                       До чертиков нам надоедят.

                       Прах Джиллиан землей одет,
                       А Марион - верная жена!
                       Я ж хоть и сед, но забот мне нет,
                       Я бодр и весел в сорок лет
                       И пью гасконское до дна.

                                                 Пер. В. Рогова

                             ATRA CURA* (1850)
                         {* Черная забота (лат.).}

                         . . . . . . . . . . . . .
                         Еще богат я был умом,
                         Когда мне клирик римский спел,
                         Как злой Заботы дух подсел
                         На круп за рыцарским седлом.
                         Сдается мне, мой господин,
                         Ты тоже едешь не один.
                         Куда б ты ни направил ход,
                         Влеком воинственной судьбой,
                         Забота сядет за тобой
                         И сердце смелое сожмет.
                         Покуда конь не кончит бег,
                         Вы не расстанетесь вовек.
                         Не рыцарь я, не знаю сеч,
                         Не обнажаю грозный меч,
                         Заботе не подсесть ко мне
                         На длинноногом скакуне:
                         Дурак я, горю я смеюсь
                         И на осле вперед стремлюсь.

                                                Пер. В. Рогова

                       ПОВЕЛИТЕЛИ ПРАВОВЕРНЫХ (1850)

                         Жизнь папы римского светла
                         И неизменно весела:
                         Он в Ватикане без забот
                         Отборнейшие вина пьет.
                         Какая, право, благодать,
                         Всесильным римским папой стать!

                         Султан турецкий Саладин
                         Над женским полом господин:
                         В его гареме сотня жен,
                         И тем весьма доволен он.
                         Хочу - мой грех прошу простить -
                         Султаном Саладином быть.

                         Но папа римский - вот бедняк!
                         Никак вступить не может в брак.
                         Султану же запрещено
                         Пить виноградное вино.
                         Я пью вино, женой любим
                         И зависти не знаю к ним.

                                              Пер. В. Рогова

                           ЯНКИ-ВОЛОНТЕРЫ (1851)

     "Офицер медицинской службы армии США сообщает, что,  спрашивая  ротного
командира, он выяснил - девять десятых  солдат  ушли  в  армию  из-за  своих
сердечных драм" ("Морнинг пэйпер")

                            Эй, янки-волонтеры!
                            В душе такая грусть,
                            Когда про вас я сказки
                            Читать берусь.
                            Прочь, ласковые взоры!
                            Вкушая соль земли,
                            Лукавству женской ласки
                            Мундир вы предпочли.

                            Неужто в вашей роте,
                            Что Марсом рождена,
                            Как брата с верным братом
                            (Чу, песнь слышна),
                            В едином развороте
                            Свела вас навсегда
                            Под стягом полосатым
                            Одна беда?

                            Так звездный трон Венеры
                            Был презрен без затей,
                            Бежать сочли вы благом
                            От сих цепей.
                            Защита от химеры,
                            Меч правит торжество
                            Под полосатым флагом
                            Для звезд его.

                            Неужто невезучий
                            Был каждый, кто в строю
                            Обрел клинок свой грозный
                            И песнь свою:
                            И ты, капрал могучий,
                            Ты, негр, что на древке
                            Стяг полосато-звездный
                            Зажал в руке?

                            Марш-марш, первопроходцы,
                            Чеканьте строем шаг,
                            Сверкайте, эполеты,
                            И вейся, флаг.
                            Пускай флейтист зальется,
                            И ловок и удал.
                            Летите ввысь, куплеты,
                            Бряцай, кимвал!

                            Ответь, кимвальщик черный,
                            Блеск меди пригаси:
                            Ужель была обманом
                            Любовь Люси?
                            Эй, Джек, флейтист проворный,
                            И барабанщик Том,
                            Несущий с барабаном
                            Победный гром, -

                            Признайтесь, волонтеры,
                            И ты, мой капитан,
                            Как римлянин, отважный,
                            Чей строен стан, -
                            Признайтесь, гренадеры,
                            Хоть все вы и сильны,
                            Но женщиной однажды
                            Вы сражены!

                            Стальные ваши латы
                            Шутя она пронзит,
                            Стрелою неизбежной
                            Бойца сразит,
                            И стойкого солдата,
                            Упавшего ничком,
                            Придавит ножкой нежной,
                            Но с каблучком.

                            Здесь места нет вопросам:
                            Улыбкой жен борец
                            Был превращен в пигмея,
                            В глупца - мудрец.
                            Геракл остался с носом,
                            Простак Самсон - без кудл.
                            Таким и ты позднее
                            Рожден был, Янки-Дудл!

                                              Пер. А. Солянова

    ЗАПИСКА ДЛЯ ГЕНРИ КОУЛА {9} В ДЕНЬ ВАЛЕНТИНА {10} 14 ФЕВРАЛЯ 1852 Г.

                         Душа в пятки ушла,
                         Тут же взмыв от привета -
                         Королева {11} рекла:  -
                         Дорогой сэр Монета!
                         Виндзор {12} ждет на обед,
                         По пути нам,
                         Будьте прекрасным моим
                         Валентином.

                                           Пер. А. Солянова

                            ПЕРО И АЛЬБОМ (1853)

                   - Я милой Кэт служу, - Альбом изрек, -
                   Меж книг чужих - меж их дешевых щек
                   И нудных фраков - я надолго слег.

                   Живей, Перо! Чтоб линия звучала,
                   Рисуй смешное личико сначала
                   И к Кэт отправь меня, чтоб не скучала.

                                    Перо

                   - Три года господину своему
                   Служу я, написав картинок тьму,
                   Смешны их лица сердцу и уму.

                   Когда тебе, Альбом, смогу невинно
                   Раскрыть дела и думы господина,
                   Ты поразишься остроте картины!

                                   Альбом

                   Дела и думы? Да любой пустяк,
                   Шепни хоть анекдот - я тут мастак -
                   И запиши, мой дорогой остряк!

                                    Перо

                   Мне как слуге пришлось неутомимо
                   Идти во след чудному пилигриму,
                   Писать с нажимом или без нажима

                   Карикатуру, рифму и куплет,
                   Немой сюжет, билеты на обед,
                   Смешной рассказ для тех, кому пять лет,

                   Его ума глупейшие капризы,
                   В цель бьющие бесцельные репризы
                   И речь, как у разгульного маркиза.

                   Писать, чтоб зарабатывать на хлеб,
                   Шутить, когда мой мэтр от боли слеп,
                   Чтоб в час его тоски ваш смех окреп.

                   С людьми всех званий говорить по суткам,
                   Быть с пэром равным, с леди - в меру чутким
                   И отдаваться бесконечным шуткам!..

                   Старинных яств истлевшее зерно,
                   В небытие утекшее вино,
                   Друзья, что спят в земле уже давно...

                   Банкет, помолвка, похороны, бал
                   И счет купца, кому он задолжал
                   На Рождество - я всем им отвечал.

                   Вот Дидлер угодил под меч дамоклов -
                   Ждет помощи, а мисс Беньон - автограф,
                   Я в "да" и "нет" - свой собственный биограф.

                   Мчит день за днем, как строчка за строкой,
                   Писать за здравье иль за упокой,
                   Хвалить, смеяться - долг извечный мой.

                   Так день за днем пишу, пока есть силы,
                   Как письмоносец ранний, ждет светило,
                   Чтоб высохли последние чернила.

                   Вернись, мой славный маленький Альбом,
                   К прелестной Кэтрин, в свой уютный дом,
                   Всегда нам рады, только мы придем.

                   Глаза ее с искринкой золотою
                   (Пусть груб мой стих под шуткою пустою)
                   Приемлют все с привычной добротою.

                   О милая хозяйка! Если вдруг
                   Мой мэтр начнет писать про боль разлук,
                   Позвольте мне назвать вас просто "друг"!

                   Планета изменяется с годами,
                   Заполнен мир чужими голосами,
                   Размыты имена друзей слезами.

                   Пройдут и радость и печаль - пускай.
                   Альбом, хозяин говорит "прощай",
                   Чтоб ты вернулся в свой уютный рай.

                   Он счастлив в благодарности безмерной,
                   Что найден друг в его заре вечерней
                   Столь нежный, столь душевный и столь верный.

                   Пустую фразу обойду всегда. Пришелец!
                   Мне любая лесть чужда,
                   И с ложью я справляюсь без труда.

                                                        Пер. А. Солянова


                        ЛЮСИ В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ (1854)

                        В этот день семнадцать роз,
                        Собранных в одном кольце,
                        Словно в царственном венце,
                        Люси, ваш слуга принес.

                        Свит в венок для вас букет,
                        В нем олицетворены
                        Все семнадцать юных лет
                        И румяный цвет весны.

                        Пусть символика для вас
                        Воплощает вновь и вновь
                        Счастье, радость и любовь!
                        Век цветите - как сейчас!

                        Наш взлелеянный цветок,
                        Да сияет вам лазурь,
                        Да хранит вас в жизни бог
                        От ветров, морозов, бурь!

                        Ваше утро так светло,
                        Мы желаем вам стократ,
                        Чтоб вам было днем тепло,
                        Чтоб был тихим ваш закат.

                        И цветам моим сродни,
                        Где б ни жили, дом любой
                        Вы украсите собой,
                        Грациозны, как они.

                                           Пер. А. Васильчикова

                      ДАМЕ ПРЕКЛОННОГО ВОЗРАСТА (1855)

                         И ты была юна когда-то,
                         Краснела из-за пустяков,
                         Беспечна, весела, богата...
                         Еще не ведала разврата -
                         И отвергала женихов.

                         А ныне... Ныне все едино:
                         Весна иль осень - госпожа,
                         В душе и в доме так пустынно,
                         И ты у самого камина
                         Сидишь, дрожа...

                         Да, скоро, скоро на покой!
                         Спорхнет ли ангел за тобой?
                         Иль вступишь в бездну ада?
                         Давным-давно устала грудь.
                         Паденье страшно, труден путь...
                         Но в небесах - награда!

                                             Пер. Е. Печерской

                     СТРАДАНИЯ МОЛОДОГО ВЕРТЕРА (1855)

                         Как любил Шарлотту Вертер!
                         Не любил никто так сроду!
                         Он ее впервые встретил
                         Нарезавшей бутерброды.

                         У Шарлотты муж имелся.
                         Вертер был моральный малый,
                         И за все богатства мира
                         Ей дурного не желал он.

                         Он вздыхал, в нем страсть бурлила,
                         У него мутился разум.
                         И в свой лоб влепил он пулю,
                         Чтоб со всем покончить разом.

                         А Шарлотта, видя тело,
                         Что лежало, как колода,
                         Как воспитанная дама...
                         Вновь взялась за бутерброды.

                                             Пер. А. Васильчикова



                          Вертер полюбил Шарлотту
                          Не на день и не на год
                          А она, как будто назло,
                          Уплетала бутерброд.

                          Замужем была Шарлотта,
                          Вертер был отменный трус,
                          Знал он, чем грозит Шарлотте
                          Нарушенье брачных уз.

                          Он стенал, рыдал, томился,
                          Страсть кипела в нем ключом,
                          Наконец он застрелился
                          И утешился на том.

                          Труп узнав, она стояла,
                          Широко разинув рот,
                          Но при этом продолжала
                          Уплетать свой бутерброд.

                                        Пер. А. Ливерганта



                       Вертер был влюблен в Шарлотту:
                       За нее - в огонь и в воду!
                       Несравненная особа
                       Нарезала бутерброды.

                       Замужем была Шарлотта,
                       Вертер - самых строгих правил:
                       Даже мысли о знакомстве
                       Он решительно оставил.

                       Он томился и метался,
                       Страсть гудела в нем, как в улье...
                       Наконец, он догадался
                       В глупый лоб отправить пулю.

                       Несравненная Шарлотта,
                       Повздыхав при виде гроба,
                       Стала делать бутерброды,
                       Как тактичная особа.

                                         Пер. Е. Печерской



                      Был влюблен в Шарлотту Вертер...
                      Таково любви начало:
                      Он  увидел, как Шарлотта
                      Хлеб ломтями нарезала.

                      Вертер был моральный малый,
                      Был у Лотты благоверный;
                      Честный Вертер не лелеял
                      Ни единой мысли скверной.

                      Как страдал бедняга Вертер!
                      Он в любви не знал предела,
                      Но найти Шарлотта выход
                      Из дилеммы не сумела.

                      Наконец, свинцовой пулей
                      Он прервал свои невзгоды...
                      А Шарлотта продолжала
                      Чинно делать бутерброды.

                                          Пер. В. Рогова



                         Полюбил Шарлотту Вертер,
                         Пламя той любви не гасло;
                         А Шарлотта лишь умела
                         Резать хлеб и мазать масло.

                         Он любил жену чужую,
                         Добродетель грызла душу,
                         Предпочел он всем богатствам
                         Преданность супруги мужу.

                         Чах и чах, глазея нежно,
                         Парил страсть в котле печали,
                         Пулю в лоб себе пустил он,
                         Чтоб мозги не докучали.

                         А Шарлотта, видя тело,
                         В коем жизнь уже погасла,
                         По привычке отдавала
                         Руку хлебу, сердце - маслу.

                                          Пер. А. Солянова

                         ТРАГИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ (1855)

                       Мудрец, витавший среди звезд,
                       Вдруг у себя заметил хвост...
                       Сей случай был весьма непрост,
                       Поскольку хвост был сзади.

                       Что оставалось мудрецу?
                       Решив, что хвост ему к лицу,
                       Он дело подтолкнул к концу:
                       "Хвост переставить сзади!"

                       Изрек он: "Я раскрыл секрет!
                       Загадку я извлек на свет!"
                       Хотел поймать он хвост, но нет!
                       Тот все болтался сзади.

                       Прыжок! Скачок! Рывок! Бросок!
                       Пока совсем не изнемог.
                       А дело - ни на волосок,
                       И хвост остался сзади.

                       Он бегал, прыгал и скакал,
                       Ловил, хватал, держал, искал...
                       Но поросячий хвост торчал
                       Весьма упорно сзади.

                       Мудрец трудился в тишине,
                       И был прилежен он вполне...
                       Но, верность сохранив спине,
                       Хвост оставался сзади.

                                          Пер. Е. Печерской



                       Один мудрец на свете жил,
                       Косичку славную носил.
                       "Зачем, - он раз себя спросил,
                       - Висит косичка сзади?"

                       Смутил его такой курьез,
                       И, отвечая на вопрос,
                       На нос косичку перенес,
                       Чтоб не болталась сзади.

                       Сказал он: "Знаю, в чем секрет!"
                       И тут же сделал пируэт,
                       Но, как и прежде, шлет привет
                       Ему косичка сзади.

                       Вертелся он туда-сюда
                       Вокруг себя, да вот беда:
                       Опять - ну что за ерунда! -
                       Висит косичка сзади.

                       Во лбу его седьмая пядь
                       Кружила вкось и вкривь и вспять,
                       Тугой косички не видать -
                       Висит упрямо сзади.

                       Мудрец - увы - лишился сна,
                       Но голова на то дана,
                       Чтобы косичка (вот те на!)
                       Всегда болталась сзади.

                                             Пер. А. Солянова

                        VANITAS VANITATUM {*} (1860)
                           {* Суета сует (лат.).}

                     Премудрый Соломон изрек:
                     (Как прав и через сотни лет он!)
                     "Все, чем владеет человек -
                     Mataiotes Mataioteton"*.
                     {* Суета сует (греч.).}

                     Сей позолоченный альбом
                     Листая, скажешь, что едва ли
                     И в настоящем и в былом
                     Слова мудрее изрекали.

                     Француз, германец, русский, бритт
                     Сюда писали, нам на благо,
                     На всех наречьях говорит
                     Альбома плотная бумага.

                     Повествованья здесь буйней
                     Всех романтичных исхищрений -
                     Какой парад надежд, страстей,
                     Превратностей и превращений!

                     Тут много трезвый ум найдет
                     Судьбы нежданных поворотов,
                     Отрад, обид, щедрот, невзгод,
                     Измен, препон, падений, взлетов!

                     О павших тронах и венцах
                     Какое тут повествованье,
                     О чести, втоптанной во прах,
                     Об оскорбленном дарованье,

                     О тьме, что поглощает свет,
                     О горести, о заблужденье...
                     О, мир! О, суета сует!
                     Нелепостей нагроможденье!

                     Тесня надменного пашу
                     И добродушного Жанена,
                     Я проповедь мою пишу
                     О суете, о власти тлена.

                     О Всяческая Суета!
                     Законы Рока непреложны:
                     Какая в мудрых пустота
                     И как великие ничтожны!

                     Но, право, эти словеса
                     К чему, угрюмый проповедник?
                     Зачем великих ты взялся
                     Хулить, ворчун и привередник?

                     Пора бы, право, перестать!
                     Уместно ль быть всех прочих строже?
                     Но, сколько б дальше ни листать,
                     Везде найдем одно и то же:

                     Рассказ о бренном бытии,
                     Про утесненья и утраты,
                     Как гарцевали холуи
                     И низвергались потентаты.

                     Пусть лет немало пронеслось
                     С тех пор, когда слова печали,
                     Скорбя, Екклезиаст нанес
                     На страшные свои скрижали,

                     Та истина всегда нова,
                     И с каждым часом вновь и снова
                     Жизнь подтверждает нам слова
                     О суете всего земного.

                     Внемлите мудрому стократ
                     Про жизни вечные  законы:
                     Поднесь его слова звучат,
                     Как на Гермоне в годы оны,

                     И в наше время, как и встарь,
                     Правдив тот приговор суровый,
                     Что возгласил великий царь
                     Давным-давно в сени кедровой.

                                             Пер. В. Рогова


                                КРЕДО (1862)



                      Вместо притчи в назиданье
                      Для пристойного собранья
                      Я про то, на чем стою,
                      Песнь священную спою,
                      Песнь священную спою.
                      Пусть куплет причудлив где-то -
                      Ведь творец того куплета
                      Древен сам, как и Адам.
                      _Спою, как Мартин Лютер пел,
                      Как доктор Мартин Лютер пел:
                      "Не пьет, не любит, не поет,
                      Лишь тот, кто круглый идиот!"_



                      Он, по дедовским наказам,
                      Кубок грел рукой и глазом,
                      Услаждая под напев
                      Винный дух устами дев,
                      Лишь устами добрых дев.
                      Братья, Богу мы любезней,
                      Коль войдет с вином и песней
                      В нашу кровь одна любовь.
                      _Споем, как Мартин Лютер пел,
                      Как доктор Мартин Лютер пел:
                      "Не пьет, не любит, не поет
                      Лишь тот, кто круглый идиот!"_



                      Кто не примет наше кредо,
                      Не споет, в пример соседу,
                      Будь он свят, как свят Джон Нокс {13},
                      Он уже не ортодокс,
                      Он уже не ортодокс!
                      И с пристойного собранья
                      Изгнан с божескою бранью
                      Будет вмиг тот еретик,
                      _Что не поет, как Лютер пел,
                      Как доктор Мартин Лютер пел:
                      "Не пьет, не любит, не поет
                      Лишь тот, кто круглый идиот!"_

                                             Пер. А. Солянова

                           БИЛЛЬ О СОБАКАХ (1862)

                 Величие парламента превыше лестных слов.
                 Пусть новый билль послужит добрым знаком:
                 Устав от представительства отъявленных ослов,
                 В нем взор решили обратить к собакам.

                 Добры и снисходительны Солон и Даниель,
                 И чувства лучшие в сердцах их живы.
                 Как родственно - понятны им бульдог и спаниель,
                 Собачьих душ прекрасные порывы!

                 Но только вот по зрелищам закон удар нанес,
                 И менеджеры знают биллю цену:
                 Отныне предусмотрено, что ни единый пес
                 Играть не будет выведен на сцену.

                 И лишь к собакам Лондона вновь милостив закон:
                 Вот истые, собачьей крови, принцы!
                 Тут каждый пес уверен, что надежно защищен...
                 Но каково собакам из провинций?

                 Премудрости науки достаются только им,
                 И просвещенья плод не им ли отдан?
                 Вы прежние иллюзии развеяли, как дым,
                 Собаки, населяющие Лондон!

                 Ведь явно, что гуманнейший парламент был неправ
                 В том, что касается собак окраин.
                 За что же их лишает он святых гражданских прав?
                 Не он ли их единственный хозяин?

                 Пусть чуткий слух парламента смутит собачий лай.
                 Прислушайтесь, почтенные палаты:
                 Какое возмущение внутри собачьих стай!
                 Вы крепко пред ними виноваты.

                                                       Пер. Е. Печерской



     1 Уильям  Коббетт  (1762-1835)  -  английский  журналист,  политический
деятель и памфлетист.
     2 Джо Миллер (1684-1738) - английский актер,  автор  сборника  шуток  и
весьма популярных анекдотов.
     3 Канут [Кнут] Великий (1000? -1035) - король Англии (1016-1035), Дании
(1018-1035), Норвегии (1028-1035).
     4 Енох, Мафусаил - библейские долгожители.
     5 Согласно библейской легенде, израильский вождь Иисус Навин  остановил
в небе солнце и луну, чтобы не позволить своим врагам, ханаанеянам, скрыться
под покровом ночи.
     6 Тэттерсолл - место заключения  споров  на  скачках,  где  встречаются
торговцы лошадьми.
     7 Буйабес - французское национальное кушанье: рыбный суп с  чесноком  и
пряностями.
     8 Чарльз Нэпир (1786-1860) -английский адмирал.
     9 Генри  Коул  -  друг  Теккерея,  сотрудник  Сауткенсингтонской  школы
изящных искусств, а с 1857 г. музея Альберта  и  Виктории.  Фамилия  Коул  a
(cole - вор. жарг. - монета, деньги) не раз давала Теккерею,  любящему  игру
слов, повод для шуток.
     10 День св.  Валентина  приходится  на  14  февраля.  В  этот  праздник
влюбленные посылают друг другу открытки или карточки с любовной  символикой,
например, сердце, пронзенное стрелой, или же, напротив, с шутливым сюжетом.
     11 Имеется в виду королева Виктория (1819-1901, прав, с 1837).
     12 Виндзор - город в  графстве  Беркшир;  здесь  находится  Виндзорский
замок, одна из официальных загородных резиденций английских королей.
     13  Джон  Нокс  -  шотландский  реформатор,  протестант,  перешедший  в
католичество.

     
     
     


        ^TТЕККЕРЕЙ-КРИТИК^U

              Об искусстве, писателях, писательском мастерстве

     {* Переводы статей, кроме особо оговоренных случаев,  выполнены  Т.  Я.
Киливчинской.}

        ^TИЗ "ОЧЕРКА О ГЕНИАЛЬНОСТИ КРУКШЕНКА" {1} ^U
     ("Вестминстерское обозрение", июль 1840 г.)

     


     ...Было бы неразумно утверждать, будто юмор Крукшенка слишком хорош для
широкой  публики  и  наслаждаться  им  способны  только  избранные.  Лучшими
образцами юмора, как нам известно,  восторгается  и  публика,  и  утонченные
ценители. Вряд ли найдется среди англичан  такой,  что  не  смеялся  бы  над
Фальстафом и над комизмом "Джозефа Эндрюса", и  вряд  ли  хоть  какой-нибудь
читатель старше шести лет от роду не понимает и  не  любит  славную  историю
мистера Пиквика. Одни ее воспринимают тоньше, чем другие, но  веселятся  все
без исключения и рады обратиться к ней в  любое  время.  Доходчивость  юмора
измеряется его успехом, который в изобилии достался  мистеру  Крукшенку.  Мы
слышали,  как  люди  очень  понимающие  глубокомысленно  рассуждали  о   его
блистательной, таинственной манере, благодаря которой он выразил свое  время
- fait vibrer la fibre populaire {заставил биться все  сердца  (фр.).},  как
похвалялся Наполеон, ответив на назревшую потребность именно своей эпохи. На
наш взгляд, секрет тут прост: живя среди людей, Крукшенк сердечно отзывается
на все, что их волнует, его смешит  все  то,  что  их,  в  нем  обитает  дух
беспримесного, доброго веселья, в котором нет ни капли мистицизма, он  любит
бедняков и  сострадает  им,  высмеивает  прихоти  высокородных  и  сохраняет
искренность и мужество, к какой бы из сторон ни обращался.


        ^TРАПСОДИИ В КРАСКАХ^U
     ("Фрейэерз мэгэяин", июль 1840 г.)

     ...Взгляните на  портрет  мистера  Диккенса  {2}.  Какая  соразмерность
линий, что за  богатство  колорита,  какая  светотень,  какое  поразительное
сходство - и зеркало не отразило бы  его  лицо  вернее.  Перед  нами  живой,
настоящий Диккенс; чтобы создать такое совершенство, нужно  было  постичь  и
душу, и наружность Боза {3}. Каким бодрым умом светится взор и  высокий  лоб
писателя! На крупных, полных губах, возможно, слишком страстных и подвижных,
играет нежная, открытая улыбка.  Если  бы  месье  Бальзак,  этот  плодовитый
писатель-физиономист стал изучать этот портрет, он,  несомненно,  истолковал
бы каждый оттенок, каждую морщинку: и твердые линии точно вылепленного носа,
и  широкие,  изогнутые  ноздри  -  признак  таланта,  по  утверждению  месье
Бальзака. Лицо любого человека хранит печать и прошлого, и будущего, говорит
Жан Поль {4}. Если он прав, это лицо сулит нам самые чудесные плоды.  В  нем
нет ни тени вялости, усталости, упадка сил. Да будет долгой  жизнь  твоя,  о
Боз! Владычествуй над своим царством смеха и обложи нас вековечной  данью  в
три пенса за еженедельный номер или но шиллингу за ежемесячную  книжку  {5},
это уж как тебе будет угодно. Могучий государь, скромнейший  из  твоих  слуг
Титмарш приносит тебе клятву верности, склоняясь к твоим царственным стонам,
и воздает свои смиренные хвалы.


        ^TМАДАМ ЖОРЖ САНД И "НОВЫЙ АПОКАЛИПСИС"^U
     ИЗ "ПАРИЖСКОЙ КНИГИ ОЧЕРКОВ" (1840)

     Сегодня главное слово это  пантеизм,  все  как  один  испытывают  besom
{необходимость, потребность (фр.).} в религиозном чувстве, вследствие чего у
нас завелся целый пантеон богов: месье де  Бальзак  переживает  божественные
откровения, Виктор Гюго - это божество, мадам Жорж  Санд  -  тоже  божество,
этот безвкусный гений Жюль Жанен {6}, который  сочиняет  театральные  обзоры
для "Debats", тоже не  чужд  божественных  прозрений...  Парижские  философы
сумели бы растолковать, какие перемены претерпело сознание мадам Санд, какие
испытания, трудности и  муки  пережила  она  вначале,  прежде  чем  достигла
нынешней  благословенной  стадии  умственного   озарения.   Открывшуюся   ей
премудрость она преподносит в форме притч, длиною в два-три тома каждая,  из
коих первая - очаровательный роман под названием  "Индиана"  -  представляет
собой красноречивое ниспровержение брака...

     

     Давайте  согласимся,   -   в   порядке   допущения,   -   что   брачное
законодательство, особенно французское,  и  впрямь  жестоко  ущемляет  права
несчастных женщин. Но если нужно честно разобраться в  этом  или  каком-либо
ином вопросе,  нам,  право,  лучше  пригласить  на  роль  третейского  судьи
какого-нибудь человека непредвзятого. Так, кражу носовых платков и табакерок
можно считать или не считать  проступком,  но,  чтобы  рассудить  вопрос  по
справедливости (коль скоро нам не хватает собственного разумения или желания
вникать во все подробности и тонкости), негоже  все-таки  просить  совета  у
карманника. Легко предположить, что он лицо  небеспристрастное,  тем  более,
что убедительные аргументы - буде ему достанет логики -  способны  вызволить
его из-за решетки. Это, конечно, лишь нехитрое сравнение, которое мы привели
здесь только потому, что у мадам Жорж Санд, если верить французским газетам,
был очень суровый муж, и, если верить тем же  газетам,  ей  довелось  искать
"сочувствия" на стороне и, значит, доводы ее не вовсе лишены  пристрастия  и
принимать их  нужно  не  без  осторожности...  Но  мы  бы  хотели  посвятить
страницу-другую "Спридиону", ибо он представляет собой религиозный  манифест
писательницы. Провозглашая в нем свою пантеистическую доктрину, она  открыто
нападает на каноническое христианство, которое, по ее мнению, изжило себя  и
больше не соответствует нуждам и развитию культуры в современном мире.  Хотя
здесь вряд ли стоит возражать ей по всем правилам,  разумно  рассмотреть  ее
мировоззрение в общих чертах, и не только из-за  большой  красноречивости  и
таланта сочинительницы, но и из-за того, что по нему можно судить о взглядах
огромного числа людей, ибо она не просто излагает собственные мысли, но и  с
великим пылом пересказывает чужие, и оттого ее слова  так  часто  напоминают
слова других людей, или, если угодно, чужое так похоже на ее, что эта книга,
можно считать, отражает мнения целой группы лиц во Франции...
     Когда мы покидаем мрачный, мглистый  Лондон  и  вместо  дыма  и  бурого
тумана вдыхаем чистый, лучезарный воздух Франции, он поначалу ударяет нам  в
голову - мы ощущаем жар в крови и ликованье духа, какого не испытываем  дома
более трех раз в году, да и то не иначе, как уехав за пределы  Лондона.  Но,
может быть, подобное похмелье, спрашиваю я себя, привычно для аборигенов,  и
все их дикие причуды следует приписать особому действию местного  воздуха?..
Будем  же  снисходительны  и  согласимся,  что  мадам  Жорж  Санд  чрезмерно
надышалась этим веселящим газом, когда писала "Спридиона"... Ей неизвестно -
что, надо сказать, и само по себе достойно удивления, - за  сколько  времени
человек развился от первобытного до нынешнего состояния,  и  неизвестно,  за
сколько времени он превратится в  ангела!  Что  толку  в  хронологии  или  в
истории? Мы были дикими зверями, но знать не знаем,  когда  освободились  от
хвостов, мы станем ангелами, но не знаем, когда у нас  начнут  прорезываться
крылья. Тем временем, о гений человеческий!  последуй  нашему  совету:  живи
приятно, не тревожась ни о чем, и, главное, не  помышляй  о  долге,  который
существует только для рабов; на все упреки отвечай упреками - используй свой
язык и  громкий  голос;  если  свободным  изъявлениям  твоих  чувств  мешает
чопорная, устарелая мораль, отбрось ее, словно  стесняющий  тебя  корсет,  и
следуй беспрепятственно  велениям  природы;  ну  а  пресытившись  полученной
свободой и осознав, что к прежней скромной жизни путь тебе заказан, прокляни
мир, проникнись к нему презрением  и  будь  несчастен,  как  лорд  Байрон  и
мыслители его разбора; а можешь сделать следующий шаг - обзаведись еще более
чудовищным  самомнением,  еще  более  жалкой,  разнузданной   и   никудышной
философией, исполнись вдруг  слезливого  участия  к  собратьям  человекам  и
пробуй врачевать их по своему рецепту.


        ^TВИКТОР ГЮГО, "РЕЙН"^U
     ИЗ "ПАРИЖСКОЙ КНИГИ ОЧЕРКОВ" (1840)

     ...Тяжел удел пророков  и  людей  того  возвышенного  положения,  какое
занимает месье Виктор Гюго: им возбраняется вести себя, как прочим смертным,
и  воленс-ноленс  приходится  хранить  величие  и  тайну.  Вспомните  хорошо
известную историю пророка Магомета, который после приступов падучей, нередко
с ним случавшихся, всегда оправдывался тем, что дух его витал на небесах  за
миллионы миль от распростертого ниц тела и собеседовал там с ангелами. Так и
пророк Гюго не может даже малости исполнить в  простоте  и  ищет  для  всего
особую  причину...  Короче  говоря,  трудна   участь   пророка,   трудна   и
неблагодарна. Конечно, звание у вас высокое, но  себе  вы  не  принадлежите.
Даже во время мирной прогулки по  полям,  как  знать,  не  притаился  ли  за
изгородью ангел с наказом  свыше,  куда  вам  отправляться  дальше  в  вашем
путешествии?  Впрочем,  в  одном  пророк  имеет  преимущество  перед  своими
ближними:  если  обычным  людям,  чтобы  постичь  "народ",   нужно   изрядно
потрудиться над словарем и изучить чужой  язык,  пророк-миссионер  усваивает
его сразу и интуитивно...


        ^TИЗ "ПИСЕМ ОБ ИСКУССТВЕ"^U
     ("Пикториал таймс", 18 марта 1843 г.)

     ...Я  убежден,  что  простые  люди  Англии  окажут  более  великодушное
покровительство искусству, чем титулованная знать, которой роль его опекунов
была доверена, но которая его не опекала. Аристократам  было  невдомек,  как
следует ценить художника и его творение. Какой художник  может  похвалиться,
что получил  не  менее  выгодную  должность,  чем  самый  неумелый  адвокат,
десятикрат  худший  солдат,  удачливый  врач,  олдермен,  ловко  заключивший
сделку, или помещик, представляющий свой городок в  парламенте?  Аристократы
никогда не признавали существования искусства,  ибо  никогда  не  признавали
художника. Самые красивые мужчины и женщины, они  лишь  дозволяли  живописцу
запечатлевать свои жеманные лица  на  портретах,  но  сделали  ли  они  хоть
что-нибудь, чтобы  возвысить  искусство?  Нет,  это  не  друзья  таланта,  и
отшумело время, когда они считались таковыми. Друзей искусства нужно  теперь
искать в  других  стенах.  Пусть  эти  люди  грубоваты  и  неотесанны,  зато
энергичны, щедры и пылки. Возможно, искусство  ныне  вкушает  более  простую
пищу, но больше не живет в лакейских и не подбирает крохи с барского  стола.
Равенство - воздух, которым оно  дышит,  заинтересованность  -  условие  его
существования...


        ^T* ОЧЕРКИ МАКОЛЕЯ {7}^U
     ("Пикториал таймс", 1 апреля 1843 г.)

     {*  Маколей  Томас  Бэбингтон,  Критические  и   исторические   очерки,
публиковавшиеся в "Эдинбургском обозрении", в 3 тт., Лондон, Лонгмэн,  1843.
- Примеч. автора.}

     В  сегодняшнем  номере  газеты  нам  хочется  сказать  лишь   несколько
приветственных слов по случаю выхода из  печати  этих  благородных  очерков.
Непозволительно высказывать о них поспешные суждения, как мы  надеемся,  они
еще доставят нашим читателям немало успокоительных часов. По всеохватности и
силе памяти, по живости  изображения,  по  восхитительной  ясности  познаний
сегодня в Англии нет равного ему писателя, и обаяние его манеры в  такой  же
мере объясняется ее великолепием,  как  и  теплотой,  и  доброжелательностью
автора: он покоряет душу читателя искренней сердечностью, так же  как  тешит
его вкус блеском, поэзией и остроумием.
     Конечно, может статься, что читатель, ищущий ответа  на  свои  скромные
вопросы в труде, который включает в себя обширный  круг  чтения  и  освещает
едва ли не все развитие литературы и истории от самых  истоков  и  до  наших
дней, вступит в противоречие с этим  энергичным,  неутомимым  и  приметливым
исследователем, не  раз  захочет  с  ним  поспорить  и  вряд  ли  согласится
подписаться под многими  оценками,  которыми  тот  сыплет,  словно  из  рога
изобилия. Однако согласны вы с автором или не согласны, не восхищаться им вы
не можете, и самый неопытный  читатель  подобен  в  этом  самому  серьезному
ученому. Чтоб наслаждаться этими томами, не менее увлекательными, чем романы
лучших   сочинителей,   довольно   знаний,   почерпнутых   из   скромнейшего
библиотечного собрания или любого романа Вальтера Скотта; те  из  читателей,
что углубятся  в  эти  книги  не  столько  ради  удовольствия,  сколько  для
собственной пользы и просвещения, лучше сумеют  оценить  редкую  силу  этого
блестящего ума, а также поразительное разнообразие и широту  кругозора,  без
которых нельзя было бы составить эти очерки, доступные для каждого.
     В немалом долгу у этого прекрасного мыслителя неподготовленная публика:
в отличие от множества педантов, прославившихся  скромной  толикой  познаний
мистера Маколея, но возводящих вокруг своей учености  ограду  трудных  слов,
скучных фраз и старых схоластических терний, чтоб спрятать свою  одряхлевшую
премудрость за тяжелыми вратами  университетского  колледжа,  где  неусыпный
страж с дубинкою в руках сгоняет непосвященных с чопорных древних дорожек  и
лужаек примыкающего сада, - в отличие от них мистер Маколей (и мы ему за это
очень благодарны) открыл  для  всех  свою  сокровищницу  знаний  и  радостно
приветствует там и малых, и великих.
     Этим благородством и доброжелательностью  отмечена  и  политическая,  и
литературная  деятельность  Маколея.  Как  литератор   и   политик,   немало
повидавший в жизни, он представляет собой самый яркий  пример  того,  что  в
общественной жизни человека одно способствует другому, и даже сам его  успех
не менее благоприятен для обоих его заветных поприщ, чем дар и строй души. В
начале жизненного пути лишь его гений был ему поддержкой  -  он  никогда  не
пользовался ничьим высоким покровительством, не угождал толпе  или  великому
человеку, не изменял тем принципам, которые провозглашал, не  делал  уступок
партии, чтобы добиться почестей.
     И сами его книги, только что опубликованные, свидетельствуют о том, как
он выдерживает бремя славы. Примкнув к партийному сообществу,  он  неизменно
держится над ним, и, как иные гордятся своим происхождением,  престижем  или
деньгами, так он, словно почетным титулом, гордится своим званием  и  славой
литератора.
     Он первый литератор в нашей стране, который, по заслугам  и  положению,
стал вровень с самыми богатыми и именитыми. Возможно, это не вселяет трепета
в читателя, но, право же, вселяет его в каждого писателя, который дорожит  в
судьбе собрата успехом  собственного  дела  и  радуется,  что  признанием  и
почетом увенчан, наконец, один из  тех,  кто  лишь  какие-нибудь  сорок  или
пятьдесят лет тому назад вымаливал у лорда несколько  гиней  за  посвящение,
служил ходячим образом нужды и слыл мишенью для насмешек острословов.
     Журнал и газета, не предназначенные ни для какого  особого  сообщества,
литературного  или  политического,  поставили  лицом   к   лицу   страну   и
литераторов, и она стала вознаграждать их за труд, как  прочих  своих  слуг,
следить, чтоб тех, кто ее просвещает, по крайней мере, уважали и  обходились
с ними, как с остальными лицами свободных профессий, которые трудятся ей  во
благо. И  мы  тем  горячей  приветствуем  триумф  мистера  Маколея,  что  он
свидетельствует  о  достоинстве  и   долгожданном   признании   литературной
профессии. Свершенное однажды  можно  повторить  вновь,  и  то,  чего  гений
Маколея добился для  себя,  легче  будет  совершить  всем  прочим  благодаря
преподанному им примеру и завоеванному месту. Либералам также  есть  за  что
благодарить мистера Маколея, который привлек к ним больше  сторонников,  чем
иной политик. Он вызвал интерес к литературе у несметного  числа  читателей,
тем пробудив их сострадание к истине, из чьих бы уст она ни исходила  и  кто
бы ни изрекал ее, высокий или низкий, он доказал  им  неуклонность  мирового
прогресса (а может ли не согласиться с этим  тот,  кто  прочитал  какую-либо
историческую книгу?), он показал, как каждый век  становится  в  конце  хоть
чуточку свободнее, мудрее и счастливее, чем  был  в  начале.  Никакие  самые
яростные нападки на оппозицию не приведут так  много  новых  членов  в  ряды
либеральной партии и не дадут ей столько высших должностей, как его труды.
     Такое может сделать для прогресса только  литератор,  все  остальное  -
скромный долг причастных к делу политиков и мелких служащих.


        ^TХОРН {8}, "НОВЫЙ ДУХ ВЕКА"^U
     ("Морнинг кроникл", 2 апреля 1844 г.)

     Чем объясняется название "Новый дух века"? Намек ли  это  на  преемство
Хэзлитта {9}, книга которого, за исключением  слова  "новый"  точно  так  же
озаглавлена? Автор "Духа  века"  был  одним  из  самых  тонких  и  блестящих
критиков  за  всю  историю  литературы.  При   всех   своих   многочисленных
пристрастиях и предрассудках он отличался умом столь  острым,  вкусом  столь
изысканным, так живо, быстро  и  отточенно  воспринимал  и  трогательное,  и
смешное, и даже самое великое в искусстве, что было  всегда  отрадно  знать,
какое впечатление составил этот мощный ум о книгах, людях и картинах; и  так
как в Англии не набралось бы,  видимо,  и  дюжины  людей  столь  многогранно
одаренных,  все  прочие  могли  лишь  радостно  внимать   суждениям   такого
совершенного ценителя. Он был совсем иной породы, чем  те,  что  в  его  дни
вершили суд, - тузы и знатоки, которые так никогда  ему  и  не  простили  ни
вольности  его  слога,  столь  непохожего  на   их   собственный,   ни   его
демократических,  недопустимо  демократических  привычек  и  симпатий,   так
задевавших  их  чувство  собственного   достоинства,   ни   его   неровного,
беспорядочного образования, почерпнутого где придется: в  книжных  лавках  и
картинных галереях, где он работал в скудные студенческие годы, и в одиноких
странствиях по Европе (которую он исходил пешком, а не объездил  в  почтовой
карете, сидя бок о бок с  молодым  аристократом,  по  моде  профессиональных
критиков того времени), и в каждой школе знаний  -  будь  то  собор  Святого
Петра в Риме или Святого Джайлза в Лондоне. И по образу жизни, и  по  образу
мыслей он так был  не  похож  на  признанных  законодателей  с  их  научными
титулами и белыми батистовыми шейными платками, что они его ошикали  во  всю
мочь своих легких и  погнушались  правдой,  услышанной  из  уст  философа  в
поношенных одеждах.
     Не верится, что Хорн  унаследовал  хоть  маленький  клочок  от  старой,
вытертой в пути, забрызганной мантии Хэзлитта.  Хорн  облачен  в  приличный,
добротный  костюм  покроя,  явно   отдающего   Ист-Эндом,-   гораздо   более
щеголеватого, чем принято вне этой части Лондона - однако это наряд человека
честного, дородного  и  добродушного.  Под  его  элегантным  жилетом  бьется
отзывчивое сердце, в кармане покоится  рука,  всегда  готовая  тепло  пожать
протянутую дружескую руку и с радостью пожертвовать два пенса беднякам.
     Чтобы прервать эту портняжную метафору (с которой не станут спорить те,
что не забыли труд, написанный Карлейлем об одежде {10}), заметим лишь,  что
вне достоинств справедливости и добродушия, на наш взгляд,  мистер  Хорн  не
вправе занимать критическую кафедру. В прежнем "Духе века" нельзя прочесть и
страницы, не встретив чего-нибудь ошеломляющего и блестящего - какого-нибудь
удивительного  парадокса  или  яркой,  ослепительной  истины.   Верные   или
неверные,  они  всегда  дают  толчок  уму  читателя,  потрясенному  если  не
истинностью, то новизной и дерзостью суждений. Из фонаря Хорна не изливаются
подобные лучи. Из него льются слова, потоки слов, и  в  небывалом  изобилии,
однако этому полноводию недостает мыслей, высказываемые мнения,  по  большей
части, совершенно безупречны, и скука, ими вызванная, беспредельна.


        ^TО ЮМОРЕ^U
     ("Морнинг кроникл", 31 декабря 1845 г.)

     ...Возвышенное ценится широкой публикой гораздо больше, чем смешное,  и
Милтон, разумеется, предшествует Рабле по званию и по  уму.  Удел  писателей
комического жанра жить и сходить в могилу с горьким убеждением, что есть  на
свете более высокое искусство, которого им не достичь, как ни старайся.  Но,
право, это жребий не из худших. Не так уж плохо быть Меркуцио,  если  вы  не
Ромео, и джентльменом - раз уж вы не герой,  и  полагаться  на  свой  разум,
острый и благожелательный, не покушаясь  на  лавры  возвышенного  гения  или
глубокого мыслителя, питать  в  душе  сердечные  привязанности  и  пламенные
чувства, но обнаруживать их с великой осторожностью и скромностью, -  короче
говоря, если вам не дано быть автором  "Потерянного  рая"  или  ньютоновских
"Начал", не так уж плохо оказаться сочинителем "Веселого Блэкстоуна" {11}.


        ^TИСТОРИЯ ЛИТЕРАТОРА ЛЭМЕНА БЛЭНЧЕРДА {*} И МЫСЛИ О ТЯГОТАХ И РАДОСТЯХ ПИСАТЕЛЬСКОЙ ПРОФЕССИИ, ВЫСКАЗАННЫЕ  ЕГО СОБРАТОМ ПО ПЕРУ МИКЕЛЬАНДЖЕЛО ТИТМАРШЕМ, ЭСКВАЙРОМ В ПИСЬМЕ К ЕГО ПРЕПОДОБИЮ ФРЭНСИСУ СИЛЬВЕСТРУ^U
     ("Фрейзерз мэгэзин", март 1846 г.)

     {* Лэмен Блэнчерд {12},  Зарисовки  с  натуры..,  с  воспоминаниями  об
авторе сэра Бульвера Литтона; в 3-х тт., Колберн, Лондон,  1846.  -  Примеч.
автора.}

     Дорогой сэр, наш общий друг и покровитель, издатель настоящего журнала,
передал мне ваше римское послание  и  настоятельную  просьбу  сообщить,  что
слышно нового в другом великом городе земли. Поскольку сорок колонок "Таймс"
не могут насытить страстного любопытства вашего  преподобия,  а  околичности
истинно великой революции, которая происходит ныне в Англии,  -  не  слишком
занимательный для вас предмет,  я  посылаю  несколько  страниц  разрозненных
заметок о положении писателя, пришедших мне на ум во время чтения  трудов  и
биографии нашего недавно скончавшегося друга-литератора, к которому все, кто
его знал, питали,  -  что  неудивительно,  -  самую  и  теплую  и  искреннюю
привязанность. Нельзя было  не  доверять  такому  безмерно  великодушному  и
порядочному человеку и не любить того, кто был так бесконечно весел, мягок и
приветлив.
     Никто не может наслаждаться всем на свете, но как прекрасны те  дары  и
добродетели, которые ему  достались.  Хотя  я  знал  Блэнчерда  меньше,  чем
другие, на мой взгляд, он вкусил не меньше радостей, чем большинство  людей:
у него были добрые друзья, любящая семья, горячее сердце, умевшее  ценить  и
то, и другое, и, наконец, отнюдь не безуспешная карьера, что  представляется
мне наименее  важным.  Однако  в  нас  шевелится  трусливое  недружелюбие  и
жалость, когда нам говорят, что кто-то умер в бедности. Вот желчный  скряга,
денежный мешок, в котором нет ни вкуса к жизни, ни охоты  радоваться  своему
богатству, но он слывет достойным  человеком;  а  вот  другой  -  угрюмый  и
гневливый, он видит мир сквозь  кровавую  пелену  ярости  либо  сквозь  мглу
предубеждений, а, может быть, он бесчувственный дурак без  слуха,  зрения  и
сердца, чтоб наслаждаться музыкой, любовью, красотой,  зато  со  средствами.
Вон тот болван расхаживает по своим угодьям, занимающим пять тысяч акров,  а
этого безумца банкиры, кланяясь, сопровождают  до  кареты.  Все  мы  не  без
удовольствия разгуливаем по полям или катаемся и каретах с  их  владельцами,
которые отнюдь не вызывают у нас жалости. Мы  племя  подхалимов,  и  уделяем
жалость беднякам.
     Я вовсе не виню в лакейских чувствах того добросердечного джентльмена и
знаменитого писателя, который поместил воспоминания о Блэнчерде, я лишь хочу
сказать, что нахожу их чересчур унылыми, ибо судьба героя скромного рассказа
вовсе  не  плачевна,  да  и  сегодня  нет  ни  малейшего  резона  выставлять
литераторов мучениками. Даже господствующая точка зрения,  что  сочинителям,
увы, не выделяют средств и не дают  свободы  создавать  в  тиши  бессмертные
шедевры и потому они растрачивают свой талант на однодневки и  так  далее  и
тому подобное, мне представляется подчас необоснованной и  вредной.  Неловко
признаваться,  но  большинство  писателей,   имей   они   твердое   денежное
содержание, должно быть, навсегда оставили бы свое перо, а что до остальных,
труд, продиктованный потребой дня, лучше  всего  отвечает  их  способностям.
Пришли сэр Роберт  Пиль  {13}  письмо  и  чек  на  20.000  фунтов  и  поручи
распределить их между пятьюдесятью самыми  достойными  авторами,  чтобы  они
писали на досуге великие творения, на ком бы вы остановили выбор?

     

     Дельцы книжного бизнеса, радеющие  о  серьезных  сочинениях,  не  менее
бурно протестуют против модной развлекательной литературы, оно и не мудрено.
"Таймс", например, привел на днях отрывок из труда некоего  доктора  Кэреса,
лейб-медика короля саксонского, сопровождавшего недавно своего  августейшего
повелителя в турне по Англии и написавшего об этом книгу. Среди  иных  чудес
столицы  известный  путешественник  снизошел  до  посещения   громадной   и,
несомненно, самой примечательной из шумных лондонских диковин - он побывал в
типографии "Таймс", о чем как  истый  человек  науки  дает  нам  чрезвычайно
скверный, глупый и невразумительный отчет.
     Он признается,  что  огромные  листы  бумаги  внушили  ему  отвращение,
которое еще усилилось от мыслей, навеянных ее размерами. Ее  здесь  за  день
тратят столько, что хватило бы  на  целый  толстый  том.  Философ  отдал  бы
десятилетие подобному труду. Печатать ежедневно по  такому  тому  грешно  по
отношению к философам, которые не пользуются спросом, грешно по отношению  к
читателям, которых приучают потреблять (и, хуже того, смаковать)  поспешные,
сиюминутные суждения и легковесные, призрачные новости,  вместо  того,  чтоб
просвещать и насыщать пищей попроще и поосновательней.
     А сколько раз мы слышали подобные  протесты  знатоков:  публика  тратит
досадно много  времени  на  книги-однодневки,  писатели,  которые  могли  бы
посвятить себя шедеврам, размениваются на миллионы  беглых  зарисовок.  Даже
добрый, мудрый, славный доктор Арнольд {14} скорбит о пагубном  пристрастии,
которым воспылали его питомцы к "Запискам Пиквикского клуба" - в Итоне  {15}
и впрямь читают "Панч" не реже, чем латинскую грамматику.
     Отстаивая  свободу  совести   против   любого,   самого   непогрешимого
авторитета, против  самого  доктора  Арнольда,  который  представляется  мне
величайшим,  мудрейшим  и  лучшим  из  людей,  родившихся  за   восемнадцать
последних столетий, давайте выскажемся откровенно: "Почему  каждому  дню  не
иметь свою литературу? Почему писателям не делать легких  зарисовок?  Почему
читателям не наслаждаться каждый божий день или хотя  бы  зачастую  приятным
литературным вымыслом?" Разумно и  справедливо,  если  с  этим  не  согласен
доктор  Арнольд.  Его   душе,   возвышенной   и   чистой,   должно   внимать
неблагосклонно побасенкам о Джингле и Тапмене, присловьям  и  причудам  Сэма
Уэллера  {16}.  Банальности  и  вольности  не  подобают  его   обществу,   и
безобидному балагуру  лучше,  смешавшись,  удалиться,  как  он  бы  смолк  и
присмирел в соборе. Увы, не все похожи на бесплотных ангелов. С горних высот
своей добродетели доктор Арнольд только  и  мог,  что  созерцать,  печалясь,
несовершенства маленьких людишек где-то там внизу. Я не шутя  хочу  сказать,
что обладатель столь возвышенных и благородных чувств не в силах был  судить
о нас и наших  прегрешениях  по  справедливости.  Порою  нездоровый  человек
испытывает дурноту и слабость, нюхая цветок, однако же виной тому отнюдь  не
скверный или ядовитый запах, и вопреки всем докторам на свете, я нахожу, что
в смехе, как и в добрых, честных романах нет ничего предосудительного.
     Смех, разумеется, не высший человеческий удел, и дар писать  смешно  не
высшая способность гения. Не в большей степени, чем чистка башмаков. Но  те,
кому положено, не требуя наград и привилегий для своей профессии  (если  это
порядочные и достойные чистильщики), честно и хорошо делают свое дело и,  не
считая его  высшим  проявлением  гениальности,  по  собственному  разумению,
выбирают себе святого покровителя - Мартина или Уоррена {17}, празднуют  его
день, ваксят что есть мочи башмаки,  обслуживают  клиентов  и  в  поте  лица
зарабатывают свой хлеб.
     Я выбрал это неизящное сравнение совсем не для  того,  чтобы  принизить
труд писателей, а только потому, что ремесло чистильщиков не хуже  остальных
годится для примера. Так или иначе, все  люди  повседневно  трудятся,  чтобы
добыть свой хлеб и кров. Не будь необходимости,  никто  бы  не  работал  или
работал, может быть, но очень мало. Порою  вместе  с  выгодой  вы  пожинаете
признание, но заработок остается главным побуждением. Не стоит закрывать  на
то глаза или воображать, будто журналисты  пишут  для  почестей  и  славы  и
устремляются вперед под действием необоримых порывов гениальности.  Если  бы
за перо брались одни лишь гении, - чего не дай нам бог - много ли книг  было
бы написано? И многие ли могут оценить творения гения? Чего стоят суждения о
поэзии... Юма  {18}?  Ничуть  не  больше,  чем  оценки  миллионов  смертных,
населяющих эту честную и глупую империю, которые  имеют  точно  такое  право
получать книги для чтения, как и самые утонченные  и  образованные  критики.
Писатели зарабатывают на жизнь, производя  товары,  нужные  читателям.  Один
печатает  полицейский  отчет,  другой  -  разоблачение,  третий,  с  позиции
редактора, ругает сэра Роберта Пиля и превозносит лорда Джона  Рассела  {19}
или наоборот, взывая к тем  кругам  читателей,  которые  близки  к  нему  по
взглядам или небезразличны к его теме. Давайте верить или хотя  бы  исходить
из того, что все они пишут совершенно честно, но нечего и  думать,  что  они
стали бы работать постоянно без вознаграждения. Ну, а бессмертие не входит в
правила игры. Разумно ли на него рассчитывать или разыгрывать комедию, будто
мы движимы желанием стяжать его? Многие ли из всей пишущей  братии  вытянули
этот непомерный выигрыш? И честно ли просить его для многих? Из  уважения  к
нашим бедным потомкам и грядущим литераторам порадуемся лучше,  что  номерок
этот так редко выпадает. Иначе людям бы не доставало времени - они  были  бы
так погружены в давнишние шедевры, что до новых у них не  доходили  руки,  и
будущие литераторы остались бы без пропитания.
     Честно делать свое дело, увеселять и просвещать нынешних  читателей,  в
свой час сойти в могилу с чувством хорошо исполненного долга - да будет  это
нашим общим жребием,  по  Божьей  воле.  Будем  же  довольны  своей  участью
мастеровых литературы, которые выкладывают правду как повелевает совесть, не
применяют недозволенных приемов, не опускаются до раболепных  славословий  и
выполняют роль не столь возвышенную, но мужественную и почтенную.  Никто  не
говорит, что доктор Лококк понапрасну тратит время, когда  он  каждый  божий
день катается в карете или гостит у  своих  сановных  и  богатых  пациентов,
вместо  того,  чтоб  предаваться  в  кабинете  отвлеченным  рассуждениям   о
медицине. Никто не укоряет сэра Фицроя Келли  в  том,  что  он  пренебрегает
гениальным даром, когда, приняв в суде очередное дело, он выступает по  нему
за деньги, тогда как мог бы, уединившись в своей конторе, отдаться  изучению
природы и истории и исправлению законов. Вне  всякого  сомнения,  каждый  из
этих замечательных людей способен был бы  путем  глубоких  штудий  расширить
круг научных знаний в своей области, но между тем, дела житейские не  терпят
отлагательств: все новые иски поступают к рассмотрению,  все  новые  женщины
рожают, и кто-то должен отправлять эти обязанности. Услуги адвоката и  врача
весьма необходимы обществу, которое вознаграждает их с немалой щедростью,  и
точно так же ему с каждым днем нужней рукомесло писателей, и тем, кто в  нем
искусен, все больше платят и выказывают больше уважения. Очень возможно, сто
лет спустя в литературном труде так увеличится потребность, так  разрастется
книжная торговля, что гонорары станут  вдвое  или  втрое  больше,  подымется
престиж писателей, они стяжают так называемые "почести" и  будут  умирать  в
кругу благовоспитанных людей. Над нашим ремеслом смеются только потому,  что
за него так мало платят. У общества нет  лучшего  мерила  респектабельности.
Скажите мне, во имя всего  святого,  что  заставляет  публику  подумывать  о
памятнике сэру Уильяму Фоллету? Что он  такого  совершил?  Составил  300.000
фунтов. А что такого совершил Георг IV  {20},  чтоб  удостоиться  отлитых  в
бронзу памятников это был образчик человека без величия, без достоинств, без
чувства долга, охочего до роскоши, сверкающих мундиров, ковров, кабриолетов,
черепахового супа, жирандолей, буланых скакунов, изысканного  мараскина,  он
воплощал и представлял собой все эти блага, и, почитая  их  превыше  прочих,
общество  воздвигло  монументы  "первому  джентльмену  Европы".  Как  только
литераторы разбогатеют, они получат свою долю славы,  и  завтрашнему  автору
нашего журнала, возможно, станут платить десять гиней за то, за что  сегодня
платят лишь одну, и вышлют приглашение на бал в Букингемский  дворец,  тогда
как вам и вашему покорному  слуге,  падре  Франческо,  отрадно  посидеть  за
трубкой в  уютной  маленькой  Д...  с  ее  усыпанным  песком  полом.  Однако
счастливчик homme de lettres {литератор (фр.).} грядущего, который, как  мне
грезится, танцует фанданго или что-нибудь такое  в  паре  с  герцогиней  при
дворе у внуков Ее Величества, на деле, будет не лучше, не честнее и не более
достоин славы, чем нынешний писатель с его сомнительным престижем и скудными
доходами. Слава, эта награда величайших, приходит независимо от Баркли-сквер
{21},  она  республиканское   установление.   Окиньте   взором   современных
сочинителей и, не называя ничьих имен (ибо они одиозны), сочтите по пальцам,
на кого бы вы  поставили  в  соревновании  на  бессмертие.  Сколько  пальцев
осталось у вас незагнутыми? Нескромный вопрос. Увы, дорогой А., дорогой  Б.,
считавшие, что ваше будущее обеспечено, вас ждет загробный мир,  забвение  и
темнота, любезные друзья! "Cras ingens uterabimus aequor" {"Завтра  вновь  в
беспредельное  море",  Гораций,  1,7,32  -  "К  Мунацию  Планку"  (пер.   Г.
Церетели).} нет толку отрицать или чураться этого, туда нам надлежит отбыть,
чтобы сокрыться навсегда.
     И что такое, в  конце  концов,  это  самое  Признание  -  словцо  нашей
профессии, заветная цель, к которой якобы стремится с притворной скромностью
каждый неумелый борзописец? Зачем к нему стремиться? И почему нельзя прожить
и без него? Нам только кажется, что мы о нем мечтаем.  "Он  пренебрег  своим
талантом, он разменял на однодневки свой талант и время, которые,  возможно,
породили бы шедевры" - вот суть того биографического очерка, который написал
сэр Бульвер Литтон {22} о нашем дорогом друге и  коллеге  Лэмене  Блэнчерде,
скончавшемся при грустных обстоятельствах год тому назад.
     Мне неизвестно  ничего  бесцельнее  и  вздорнее  нелепого  обыкновения,
введенного  некоторыми  литераторами,  считать  за  пробный  камень   дружбы
комплименты их творениям. Довольно вам обмолвиться, что такая-то картина  не
удалась, такое-то стихотворение слабо, или такая-то статья бессодержательна,
и среди наших  авторов  и  живописцев  немедленно  отыщутся  такие,  которые
запишут вас в недоброжелатели или сочтут faux-frere  {лжебрат  (фр.).}.  Что
общего между вашим другом и его  произведением?  Когда  картина  или  статья
закончена и передана в руки публике, она принадлежит последней, а не автору,
и следует ценить ее на основании ее собственных достоинств, и  потому  -  не
истолкуйте меня ложно - я сомневаюсь в правоте сэра Бульвера Литтона,  когда
он утверждает, что Блэнчерд, имей он полную свободу и благоприятные условия,
должно быть, написал бы нечто первоклассное. На мой взгляд, его  образование
и навыки, его живой и легкий слог,  его  искрящаяся,  затаенная  шутливость,
неизбывная нежность и ослепительная веселость нрава лучше всего  пришлись  к
тому, чем он и занимался. Как бы то ни  было,  он  подчинялся  долгу,  много
более непреложному, чем работа над гадательными шедеврами,  -  кормить  свою
семью. И  нужно  быть  поистине  Великим  Человеком,  чтобы  позволить  себе
пренебречь подобной осмотрительностью.
     Три тома его очерков, приятных, зачастую и блестящих, не  дают  понятия
ни о даре автора, ни о его  манере  говорить,  которая,  как  кажется,  была
стократ милее. Словно  у  доброй  сказочной  крошки,  из  уст  его  сыпались
бриллианты и  рубины.  Его  остроумию,  всегда  игривому  и  искрометному  в
собрании друзей, присуще было замечательное свойство: оно никогда никого  не
задевало. У него был редчайший дар - замечать в людях хорошее; рассказывая о
таких открытиях, кроткий маленький человечек начинал  сиять,  воспламенялся,
впадал в преувеличения с самым неотразимым  пылом.  О  добрых  делах  других
людей, чужих  удачных  шутках,  полюбившихся  стихах  друзей  он  говорил  с
неизменной нежностью, где бы они ему ни  встретились  и  где  бы  о  них  ни
заходила речь; в беседе  он  поигрывал,  жонглировал  словами,  и,  наконец,
пускал по кругу, словно чашу, подобно несравненной мисс  Слоубой,  вручавшей
всем младенца в последней "Рождественской песне". Но лучше остроты его речей
была их доброта. Он радовался от души и щебетал над рюмкой  с  заразительной
веселостью.  Гостеприимство  его  было  чарующим,  в  нем  ощущалось  что-то
восхитительно живое, простое и теплое. А как он заливался смехом! Как  много
славных, дружеских картин мелькает в  памяти,  когда  я  вывожу  сейчас  эти
слова! Я будто слышу его веселый,  звонкий  смех  и  вижу  его  насмешливое,
доброе, улыбчивое еврейское лицо, соединявшее черты Вольтера с Мендельсоном.
     Друзья Блэнчерда с удовольствием прочтут рассказ о нем  сэра  Буль-вера
Литтона, для прочих то будет  небезынтересный  образец  биографии  писателя.
<...> Сколько я знаю, ни черточки в этом прелестном образе  не  приукрашено.
Был ли  герой  воспоминаний  разочарован  в  высших  честолюбивых  помыслах?
Смягчалась ли его работа удовольствием? Было ли неблагодарным его  достойное
призвание? Как я уже сказал, призвание его не  было  неблагодарным,  работа,
большей частью,  была  ему  приятна,  разочарование  в  высших  честолюбивых
помыслах, буде он знал  такое,  не  было  невыносимым.  Если  каждый  станет
разочаровываться из-за того, что не  сравнялся  с  высшим  совершенством,  в
каком безумном, человеконенавистническом мире нам  придется  жить!  С  какой
стати писателям метить выше, чем  они  могут,  и  "разочаровываться"  в  той
крупице разума, которую им дал Господь? К тому  же  несправедливо  говорить,
что человеку было неприятно его  поприще,  если  его  так  горячо  любили  и
ценили, как Блэнчерда, и умные, и глупые - все, с  кем  его  сводила  жизнь.
Бедность ему и вправду докучала, но и она была посильна. Дома  у  него  было
все, чем утешается человеческое сердце,  за  стенами  дома  этого  всеобщего
любимца встречали всюду с  участием  и  уважением.  Нет,  несомненно,  такое
поприще не может быть неблагодарным. Долой эту докучную и нездоровую  погоню
за известностью. Если угодно, тому, кто написал "Улисса", подобно  Теннисону
{23}, или "Комуса" {24}, допущено претендовать на славу, пусть требуют ее  и
будут взысканы, но, чтобы написать определенный набор слов и напечатать  его
в виде книги, - не нужно быть о семи  пядей  во  лбу,  возьмем,  к  примеру,
настоящую статью, любой новый роман, памфлет или путевые очерки. Большинство
людей сколько-нибудь образованных и сносно владеющих пером, могли бы сделать
то же самое, потребуй от них того профессия. Пусть все  они  и  им  подобные
поступают в рядовые, берут свои ружья на плечо, заряжают,  целятся  и  бодро
палят. Средний писатель так же не вправе сетовать на то, что он не Шекспир и
упускает лавры, как скажем, завидовать сэру Роберту Пилю, Веллингтону  {25},
Хадсону {26} или Тальони {27}. Что человеку делать,  если  солнце  светит  в
небе, - греться и нежиться в его лучах или скорбеть из-за того,  что  он  не
может  сам  воспламениться,  как  светило?  Не  верится,  что  Блэнчерд  был
добровольным мучеником, скорей он был доволен своим местом в жизни..."
     Однако стоит рассказать его историю полнее, не драпируя главного  героя
в пышные слова, как в складки римской тоги, - так драпируют скульпторы  свои
модели, чтобы придать  им  условно-героическую  позу  вместо  гораздо  более
интересной - той, что  уделила  им  природа.  Полезно  было  бы  узнать  эту
короткую волнующую повесть поподробнее. Юнец, которого засунули в контору  к
адвокату, взбешен поденщиной, влюблен в театр, влюблен  в  поэзию,  сочиняет
драматические сцены в духе Барри Корнуолла {28}, декламирует "Леонида" перед
антрепренером, остается без дома и куска хлеба и, не имея гроша за душой, но
преисполненный любовных чувств, ухаживает за своей прелестной молодой  женой
<...>. Затем следует горестный  приступ  отчаяния,  когда  несчастный  юноша
почти падает духом: отец от него отказывается, стихов его никто не печатает,
на любимый театр нет никакой надежды и нет  надежды  соединиться  с  той,  к
которой он стремится. Отчего бы тотчас не покончить счеты с жизнью? Он читал
"Вертера", самоубийство ему внятно:

              Не ведает мудрец, что сердце выстрадать должно,
              Чтобы, изверясь, гибель выбрало оно.


     - писал он в своем сонете. Если  Благопристойности  хотелось  преподать
ему урок, не ясен ли  он  как  божий  день?  Сторонись  поэзии,  остерегайся
театра, держись  своего  ремесла,  не  читай  немецких  романов,  не  женись
двадцати лет от роду. Казалось бы, подобные увещевания сами собой следуют из
этой истории. И все же, наперекор нужде и испытаниям, молодой  поэт  женится
двадцатилетним,  работает  усердно  и  не  без  успеха,  обуздывает  Пегаса,
взбирается по социальной лестнице, счастливо окружает себя любящей семьей  и
преданными друзьями, и так все продолжается два десятилетия, пока судьба  не
посылает ему и его жене промыслительный  удар,  который  почти  одновременно
уносит их в могилу.(...)
     История Блэнчерда (если отвлечься  от  ее  горестного  конца,  стоящего
особняком в его судьбе) никак не позволяет обвинять читателей в равнодушии к
литературе. Его карьера, рано оборвавшаяся, сложилась, в  основном,  удачно.
По правде говоря, мне невдомек, могла ли  его  всерьез  облагодетельствовать
поддержка и вмешательство правительства, и непонятно даже, как можно было бы
о том ходатайствовать. Ни из чего не следует, что человек напишет гениальное
творение, даже имея полную свободу.  Сквайр  Шекспир  из  Стратфорда  с  его
земельными угодьями и рентами, с гербом над портиком - уже не  тот  Шекспир,
который  писал  пьесы.   К   тому   же   праздность,   или,   если   угодно,
созерцательность,  ничуть  не  внове  сочинителям.  Среди   всех   сквайров,
владевших землями и рентами,  и  среди  тех,  что  занимали  государственные
должности, доходные и необременительные, многие ли писали книги,  да  еще  и
хорошие? Людей полезных правительство берет на службу и оплачивает: юристов,
дипломатов, солдат и им подобных, но в  поэзии  оно  не  нуждается  и  может
обойтись и без трагедий. Пусть литераторы стоят на собственных  ногах.  День
ото дня растет спрос на их труд и множится число заказчиков. Самые  искусные
и удачливые из тех, что трудятся на ниве развлекательной  литературы,  имеют
такую власть над чувствами читателей и возбуждают к себе такое  непритворное
участие, какое и не снилось их собратьям;  а  люди  ученые  и  образованные,
которые стремятся к высшим почестям,  их  и  удостаиваются.  И  несмотря  на
отвращение доктора Кэреса, я нахожу, что никогда у нас так много не писали и
не читали жизненно полезного и  никогда  все  виды  сочинительства  не  были
окружены таким горячим интересом.
     Однако пора кончать. Мое письмо и так приобрело недопустимые размеры, а
вы ведь жаждете новостей; разве вы не читали в  сегодняшнем  номере  "Таймc"
реляцию о сражении с шахом? Засим прощаюсь
                                                                    М. А. Т.
                                            Лондон, февраля 20-го, 1846 года


        ^T"НОВЫЙ ТИМОН" БУЛЬВЕРА-ЛИТТОНА^U
     ("Морнинг кроникл", 21 апреля 1846 г.)

     ..."Новый Тимон" нисколько не похож на "Тимона" {29},  его  поэзия,  на
наш взгляд, нимало не похожа на природу, хотя порою не чужда поэзии.  В  ней
много шума без кипенья  страсти  и  много  ярости  без  ощущенья  силы.  Она
бесхитростна,  подчас  красива,  богата  выдумкой,  но   совершенно   лишена
какой-либо естественности и подлинности. Стиль ее удивительно безвкусен, и в
обращении с английским языком автор обнаруживает  беспримерную  развязность.
Ничтоже сумняшеся он  подбирает  рифму  к  слову  "жизнь"  так,  словно  оно
читается  в  два  слога,  нехитрые  личные  местоимения  снабжает  ударением
("_Венеру одолев, Он сети избежал_"), прилагательные, снабдив  их  прописной
буквой (_Доброе, Прекрасное, Истинное, Прошлое, Грядущее_ и т.п.),  возводит
в ранг существительных. С помощью того же несложного типографского приема он
наделяет существительные более важным смыслом: "_Глас  Сердца  башню  Разума
потряс", "Но горе - Эгоист и хочет в том признаться", "Покой таится в  Водах
Жизненной Стремнины", "Досуг парит, а Труд сидит  за  кругом_".  Скажите  на
милость, почему _Труд_ с большой буквы сидит  за  _кругом_,  начинающимся  с
малой? Может,  и  нам,  подобно  немцам,  перевести  все  существительные  в
категорию собственных имен? В довершение прочего, автор и вовсе выворачивает
существительные наизнанку, превращая их в глаголы...  Кто  вправе  разрешить
себе такую вольность в обращении с нашей свято чтимой матерью  -  английской
грамматикой? Сэр Бульвер-Литтон, как известно, грешит этим  неоднократно,  в
его стихах и прозе то и дело _"стеклятся", "мимолетничают"  и  "таинствуют"_
потоки _Истинного, Запредельного, Прекрасного и Безобразного_. Автор "Нового
Тимона" с большим искусством перенял у него все  эти  недочеты,  старательно
скопировал его героев, философию,  звучание  стиха  -  "_citharae  а  cantus
peritus_" {Он хорошо пел и играл на кифаре (лат.). (Тацит. История.  Кн.  2,
8).}, вроде того вольноотпущенника Нерона, который старался  убедить  толпу,
что он и есть Нерон... Мы возражаем здесь не только  _Тимону_,  сколько  его
критикам: нет,  среди  нас  не  объявился  новый  гений,  нет,  _Тимону_  не
воскресить былую славу наших  бардов.  Возможно,  среди  нас  живут  великие
поэты, но автор "Нового Тимона" больше всего к ним приобщился, когда убрал в
своем последнем позолоченном издании бестактность, допущенную по отношению к
одному из них в двух прежних изданиях этой самой выспренней из всех поэм.


        ^TО ЛОРДЕ БАЙРОНЕ^U
     Из "Записок о путешествии из Корнхилла до великого Каира" (1846)

     Мне не по вкусу красота,  которой,  словно  театральной  сценой,  нужно
любоваться издали. Что проку в самом изящном носике, если кожа его грубостью
и цветом напоминает толстую оберточную бумагу, а из-за  липкости  и  глянца,
которыми его отметила природа, он кажется смазанным помадой?  И  что  бы  ни
говорилось о красоте, станете ли вы носить  цветок,  побывавший  в  банке  с
жиром? Нет, я предпочитаю свежую, росистую, тугую розу Сомерсетшира любой из
этих роскошных, аляповатых и болезненных диковин,  которые  годятся  лишь  в
стихи. Лорд Байрон посвятил  им  больше  лицемерных  песнопений,  чем  любой
известный  мне  поэт.  Подумать  только,  темнолицые,  толстогубые,  немытые
деревенские девахи с приплюснутыми носами и есть "синеокие  рейнские  девы"!
Подумать только, "наполнить до краев бокал вином самосским"! Да рядом с  ним
и слабое пиво покажется нектаром, и, кстати сказать,  сам  Байрон  пил  один
лишь джин. Нет, этот человек  никогда  не  писал  искренне.  Впадая  в  свои
восторги и экстазы, он и на миг не упускал из виду публику, а это  скользкий
путь, это даже хуже, чем признаться без утайки, что вас не ослепила  красота
Афин. Широкая публика боготворит и Байрона, и Грецию, что ж, публике виднее.
В "Путеводителе" Марри {30} он назван  "нашим  национальным  бардом".  Нашим
национальным бардом! Бог мой! Он бард, вещающий от имени Шекспира,  Милтона,
Китса и Скотта! Впрочем, горе ниспровергателю кумиров публики!


        ^TКАК ПРОДОЛЖИТЬ "АЙВЕНГО"^U
     Предложения, высказанные месье Микель  Анджело  Титмаршем  в  письме  к
месье Александру Дюма (1846)

     Его сиятельству Александру Дюма, маркизу Дави де ля Пайетри

     Милорд,  позвольте  скромному  английскому  литератору   и   страстному
почитателю вашего таланта  представить  несколько  соображений  о  том,  как
увеличить и без того огромную известность писателя Александра Дюма  в  нашем
отечестве. Мы трудимся,  милорд,  в  прискорбных  обстоятельствах  -  стране
отчаянно не достает романов. Правду сказать, в творениях из  светской  жизни
мы не знаем недостатка - одна лишь несравненная миссис Гор {31}  изготовляет
их не меньше полудюжины в сезон, но невозможно обходиться только ими:  порою
в голове мутится от  непрестанных  описаний  балов  в  Д...,  великосветских
сборищ в "Уайтсе" и "Крокисе" {32}, от дамских туалетов, ужинов у "Гантера",
dejeuners {Имеются в виду дневные приемы с закускою  (фр.).},  залов  Олмэка
{33}, французской кухни и французской речи, а также всего  прочего,  испокон
веку составляющего львиную долю всех подобных  сочинений.  Что  же  касается
наших авторов исторических романов, они, должно быть, погрузились  в  сон...
Наша словесность впала в спячку - ей не хватает  романистов.  Мы  существуем
лишь за счет переводной литературы, и, прежде всего, за счет ваших творений,
сэр; а также книг Эжена Сю  {34}  -  вашего  выдающегося  confrere  {собрат,
коллега (фр.).}, трагического и загадочного Сулье {35}  и  пылкого  и  юного
Поля  Феваля  {36},  который  борется  за   пальму   первенства   со   всеми
вышеозначенными.
     Должен  признаться,  что  являюсь  самым  горячим  сторонником  методы,
которую вы с таким успехом вводите сейчас во Франции  -  я  говорю  здесь  о
двадцатитомных романах с продолжением.  Мне  нравится,  когда  у  книг  есть
продолжение. Я просто упивался "Графом Монте-Кристо" и, кажется, ни  разу  в
жизни не радовался больше, чем когда узнал, добравшись до конца двенадцатого
тома "Трех мушкетеров", что  мистер  Орланди  предоставляет  мне  счастливую
возможность наслаждаться еще двенадцатью томами этого же сочинения,  на  сей
раз именуемого "Двадцать лет спустя". Если  бы  можно  было  довести  Атоса,
Портоса и Арамиса до стадвадцатилетнего возраста, мы с удовольствием  читали
бы о них и  дальше.  Но  наступает  время,  когда  парламент  распускают  на
каникулы, газеты не печатают отчетов о дебатах, новые романы  не  выходят  -
нам нечего читать!
     Бывает, что герои, когда им минет лет  эдак  восемьдесят  или,  скажем,
девяносто, ветшают несколько от долгого употребления и  больше  не  отвечают
своему исконному назначению - радовать и забавлять  читателей,  как  встарь;
положим, вам случится, дорогой сэр, обескровить  большинство  своих  героев,
которые достигнут того почтенного возраста, когда  людям  немолодым  недурно
тихо удалиться на покой, почему бы вам  не  воспользоваться,  думается  мне,
созданиями чужого вымысла и не дописать, что с ними стало  дальше?  Довольно
многие романы Вальтера Скотта  мне  издавна  казались  недосказанными.  Так,
например, владелец Рэвенсвуда  бесследно  исчезает  в  конце  "Ламмермурской
невесты", вернее, шляпу его находят на берегу и все его  считают  утонувшим.
Но мне всегда воображалось, что он заплыл и в море ему  встретился  корабль,
и, значит, странствия его можно продолжить,  скажем,  в  романе  на  морскую
тему. Точно так же я ни за что на свете не поверю, что приключения  Квентина
Дорварда окончились в тот день, когда он обвенчался  с  Изабеллой  де  Круа.
Люди еще не такое выдерживают, и их невзгоды не кончаются с этим  счастливым
жизненным событием. Разве  мы  навсегда  прощаемся  с  друзьями  или  теряем
интерес к ним, усадив их в свадебную  карету  после  праздничного  dejeuner.
Ничуть не бывало! К тому  же,  требовать,  чтобы  в  героях  значились  одни
холостяки, несправедливо по  отношению  к  женатым.  Но  больше  всего  меня
разочаровывает развязка доброго старого "Айвенго" - "Иваноэ",  как  говорите
вы, французы. Право же, сами  образы  Ровены,  Ревекки  и  Айвенго  со  всей
определенностью свидетельствуют, что дело не завершилось тем, чем его кончил
автор. Я слишком  люблю  этого  лишившегося  наследства  рыцаря,  чью  кровь
воспламенило знойное солнце Палестины, а душу согрела  близость  прекрасной,
ласковой Ревекки, чтобы поверить, что он всю жизнь вкушал  блаженство  подле
этой ледышки и ходячей добродетели, подле этого образчика  непогрешимости  -
этой бездушной, чопорной жеманницы Ровены. Невыносимая особа, сэр, и я прошу
вас дописать отсутствующую часть романа, чтобы  восстановить  в  правах  его
доподлинную героиню.

     

     Я высказал тут разом несколько  советов,  и  если  вы  любезно  с  ними
ознакомитесь, вам, несомненно, достанет материала на многие последующие тома
"Айвенго". Примите, сэр, мои уверения в совершеннейшем почтении.

                                                     ваш искренний поклонник
                                                      Микель Анджело Титмарш

        ^TИЗ КНИГИ ОЧЕРКОВ "СТРАНСТВИЯ ПО ЛОНДОНУ" (1847)^U

     Он назначил мне встречу  в  Сент-Джеймском  парке,  у  колонны  герцога
Йоркского {37} в день Гая Фокса {38}. В  положенное  время  он  стоял  возле
ступенек и растроганно следил за играми детей, которых сопровождала,  кстати
говоря, очень хорошенькая и молоденькая нянюшка. Окинув  напоследок  детвору
любовным взглядом, высокочтимый и достойный мистер Панч взял меня  под  руку
своей миниатюрной ручкой и мы отправились гулять по Мэллу.
     Мне нужно было высказать своему патрону и благодетелю необычайно важные
соображения (по крайней мере, мне  они  казались  таковыми).  Я  побывал  во
многих странах как посланец Панча {39}, но, как и всех людей пытливого  ума,
начиная от Улисса и кончая нынешними путешественниками,  меня  не  оставляла
жажда странствий, и я намеревался предложить хозяину послать меня в еще одну
поездку. Я с жаром убеждал его, что было бы разумно посетить  Китай,  а  еще
лучше Мексику - теперь это возможно, раз война окончена, и,  кстати,  почему
бы не отправиться в Америку,  где,  несомненно,  будут  рады  корреспонденту
Панча и где так любят сдобренные юмором дорожные заметки?
     -  Мой  милый   Спек   {40},-   сказал   мудрец,   в   ответ   на   мои
разглагольствования, - должно быть, вам уже лет двадцать пять, и, значит, вы
отнюдь не мальчик. Вы написали множество статей для моего  журнала,  плохих,
хороших,  заурядных  -  всяких,  и  полагаю,  что  уже  обзавелись   немалым
пониманием света. Неужто вы не знаете, прожив так много лет в своей  стране,
что англичане совершенно безразличны ко всему, что происходит  за  границей?
Кого интересуют бракосочетания в Испании,  сражения  в  Мексике,  скандал  в
Швейцарии? Вы можете сказать,  что  значит  слово  "Ворор"  {41}  -  фамилию
человека, название законодательного органа или селение  в  кантоне  Ури?  Вы
знаете  кого-нибудь,  кто  бы  читал  сообщения  в  газетах  об  Испании   и
Португалии? Меня тошнит от одного лишь вида имени  "Бонфен"  {42},  а  слова
"Коста Кабраль" {43} приводят меня в  содрогание!  Тут  он  зевнул  с  такою
силой, что все мои надежды на поездку улетучились. Придя  в  себя  от  этого
могучего  усилия,  Мудрейший  и  Добрейший  продолжал:  "Вы   любите   порою
баловаться живописью, мистер Спек, скажите-ка, любезнейший, какой раздел  на
выставках предпочитают англичане?".
     Я, не колеблясь отвечал, что нашей публике милей всего портреты.  Когда
я выставил свое большое полотно, с изображением Гелиогабала {44}, признаюсь,
что к нему... "Никто не подошел, - подхватил  мистер  Панч.  -  Зато  все  с
интересом смотрят на портреты, и то и дело слышится,  как  люди  восклицают:
"Клянусь честью, матушка, это же миссис Джонс в белом атласном  платье  и  с
диадемой на голове!" или "Ей-богу, это олдермен Блогг, застигнутый  грозой!"
и так далее и тому подобное. Британцы любят видеть то, что  им  знакомо,  вы
понимаете, что я хочу сказать, Спек? В журналах,  как  и  на  картинах,  они
желают видеть олдермена Блогга, сэр", - он  смолк,  пока  мы  подымались  по
ступенькам  постамента  герцога  Йоркского,   потом   остановился,   немного
задыхаясь, обвел тростью  расстилавшуюся  перед  нами  панораму.  На  улицах
царило оживление, стайки детей резвились у  подножия  колонны,  на  страшной
скорости носились омнибусы, на Хауэлл-стрит; на площади  Сент-Джеймс  стояли
экипажи, возле которых переминались с ноги на ногу ливрейные  лакеи,  статуя
Британии,  парившая  над  зданием  пожарной  охраны  лондонского   графства,
смотрела вниз на Квадрант {45} и на всю округу.
     - Вы рветесь странствовать, - сказал он, все еще помахивая  тростью  из
бамбука, - постранствуйте-ка здесь и  приступайте  к  делу  тотчас  же,  без
промедления. Вот вам задание - попутешествуйте по Лондону и опишите все, что
вы увидите: наглые  приставания  того  вон  попрошайки,  мощные  икры  этого
носильщика портшезов, лошадку и фартук лорда епископа.  Мое  почтение,  ваше
преосвященство. Описывайте все и вся и  отправляйтесь  в  путь  сию  минуту,
левой шагом марш! - с этими словами, шутливо подтолкнув меня по  направлению
к Ватерлоо, он вслед за епископом  Буллоксмитским,  чья  лошадь  только  что
остановилась перед "Атенеумом", скрылся в дверях клуба,  а  я,  оставшись  в
одиночестве, отправился исследовать бескрайность Лондона, как  приказал  мой
замечательный хозяин.
     Я был ошеломлен огромностью задачи. Меня не назовешь  излишне  скромным
человеком, но тут я  спрашиваю  себя,  как  я  надеюсь  справиться  с  такой
безбрежной темой? У всех прохожих, и мужчин, и женщин, которых я встречал на
улице, был свой таинственный характер,  и  мне  отныне  всех  их  предстояло
описать. Когда на перекрестке уличный метельщик окинул меня косым  взглядом,
и, подмигнув, высокомерно попросил подачки, я отшатнулся и помчался  дальше.
"Как знать, мой мальчик, - сказал я ему мысленно, - быть может, мне придется
разгадать как раз тебя - живописать твой дом, твою каморку, вернуться вспять
в твои младенческие годы, перетряхнуть до нитки все твое житье-бытье, понять
твою таинственную сущность. Как мне найти разгадку к твоему секрету?" Но,  к
счастью, отсалютовав метлой, он поспешил на площадь Ватерлоо, чтобы  догнать
почтенного члена парламента от Несуразборо,  прибывшего  недавно  в  Лондон,
чтобы разжиться у него двухпенсовой монеткой, а я перешел к  Военному  клубу
{46}, где у второго окна с краю сидели, углубившись  в  чтение  своих  газет
адмирал Хватридж и полковник Непромах. Лысый адмирал  с  веселым  выражением
лица глядел через очки в свою страницу; полковник в пышном,  завитом  парике
темно-лилового оттенка, как можно дальше отодвинул  от  себя  газету,  делая
вид, будто читает без очков.  У  входа  я  заметил  и  другие  лица,  ожидая
генерала Пикеринга, в коляске восседала его супруга;  стоявший  рядом  майор
Рубакль, не  отпускавший  пуговицу  своего  мундира,  развлекал  беседой  ее
молоденьких дочек, сидевших сзади. Я бросился от них всех прочь,  как  будто
провинился перед ними.
     "Рубакль, Хватридж, Непромах, Пикеринг, молоденькие барышни,  почтенная
мамаша с накладкой из каштановых волос, все вы могли бы  угодить  на  кончик
моего пера, - подумал я - и по суровому наказу моего  хозяина  мне  надлежит
проникнуть в вашу жизнь".
     Я поспешил вдоль длинного, унылого проулка, огибающего сзади Оперу, где
размещаются окутанные тайной парикмахерские и лавочки  сапожников.  Француз,
прогуливавшийся по улице, и даже манекены парикмахера, которые окинули меня,
как мне казалось, пронзительным, исполненным особого  значения  взглядом,  и
шустрый человечек в клетчатых панталонах и начищенных  до  блеска  башмаках,
который то посасывал сигару,  то  покусывал  кончик  своей  тросточки,  сидя
верхом на ящике из-под сигар в  табачной  лавке  мистера  Альвареса,  и  сам
хозяин заведения Альварес,  степенный,  обходительный,  с  таким  изысканным
поклоном предлагавший вам сигару,  словно  обслуживал  вельмож,  -  все  они
наполняли меня страхом. "Быть может, каждого из них  тебе  придется  описать
уже на следующей неделе", - пронзила меня мысль, и я скорей отвел  глаза  от
шустрого юнца, заметив только рыжий пук волос на подбородке и алую узорчатую
ткань его сорочки.
     Не бросив взгляда ни в одно окно, я миновал Сент-Олбанс, где  проживают
благородные служители  Парламента,  прошел  Хеймаркет,  блестевший  стеклами
пивных, гудевший  голосами  препиравшихся  извозчиков,  пестревший  красными
солдатскими мундирами. В конце, где улица переходила в Квадрант,  с  елейным
видом  прохаживались  группки  бедных,  грязных  иностранцев,  со   страшным
грохотом неслись наемные кареты, туда-сюда сновали омнибусы, лиловый  экипаж
доктора Бульквакса и воз, груженый рамами и тентами для магазинов,  сжали  с
боков кабриолет с огромной белой лошадью  в  упряжке,  принадлежавшей  лорду
Поклонсу. Часть улицы была разрыта, оттуда подымался дым от смоляных котлов,
весь   шум   перекрывали   крики,   доносившиеся   с    козлов    омнибусов:
"Посто-рони-и-ись, разиня!" И все  это  я  должен  описать,  распутать  весь
клубок событий и судеб, пуститься вплавь по необъятному  простору  жизни?  -
подумал я. - На что рассчитывал хозяин, задавший мне такую трудную задачу  и
как, черт побери,  я  должен  странствовать  по  Лондону?  Я  был  растерян,
оглушен, сбит с толку, я чувствовал себя, как доблестный Кортес {47},  когда
он с несказанным удивлением глядел своим орлиным взором  на  Тихий  океан  с
какой-то там неведомой вершины. Я шел и шел по городу все дальше.
     - Вот так встреча, - раздался голос  рядом  со  мной.  -  Что  с  тобой
стряслось, Спек? У тебя такой вид, как будто лопнул  банк,  в  котором  были
твои деньги.
     Оглянувшись, я увидел Фрэнка О'Прятли викария  церкви  святого  Тимоти,
осторожно ступавшего по грязи. Я рассказал ему, какое дело поручил мне Панч,
какая   это   необъятная   задача,    признался,    что    страшусь    своей
неподготовленности и не могу придумать, как начать рассказ.
     Его глаза блеснули лукавством: - Панч совершенно прав, мой бедный Спек,
если тебе  пришла  охота  путешествовать,  держись  пределов  Ислингтона.  О
чайнике ты нам расскажешь лучше, чем о пирамидах.
     Я рассердился: - Сам ты чайник! Лучше скажи, с чего начать.
     - Начать? Начни отсюда. Пойдем-ка вместе, - с этими словами  он  дернул
за один из четырех звонков,  висевших  на  старинной  двери,  у  которой  мы
стояли.

                                                                         Спек

        ^TПИСЬМО ДЭВИДУ МЭССОНУ {48} (1851)^U

     Дорогой сэр, я получил "Северо-Британское обозрение" {49} и с  радостью
узнал имя критика, столь благосклонно обо мне отозвавшегося. Не может ли мне
быть знаком ваш почерк - не вами ли была написана записка, уведомлявшая меня
об одобрительном  отзыве  на  "Ярмарку  тщеславия",  в  ту  пору  мало  кому
известную и мало кем любимую и лишь боровшуюся за место под солнцем? Если вы
и  есть  автор  вышеупомянутой  рецензии   {50},   примите   мою   сердечную
признательность и за нее, я вспоминаю ее с тем же  благодарным  чувством,  с
каким ребенок помнит подаренные ему в школе соверены, где они были для  него
и редкостью и величайшей ценностью. Не знаю, что  сказать  вам  относительно
сопоставления, которое вы проводите в своей последней публикации  {51}  -  и
из-за трудности самого предмета, и из-за того, что мнения всегда разнятся. Я
нахожу, что мистер  Диккенс  во  многих  отношениях  отмечен,  так  сказать,
божественным талантом, и некоторые звуки его  песен  столь  восхитительны  и
бесподобны, что я бы  никогда  не  взялся  подражать  ему,  а  только  молча
восторгаюсь. Но я со многим не согласен в его творчестве,  которое,  на  мой
взгляд,  не  отражает  должным  образом  природу.  Так,  например,  Микобер,
по-моему, гипербола, а не живой характер, который он напоминает так же мало,
как и его прозвание - человеческое имя. Конечно, он неотразим  и  невозможно
не смеяться, когда о нем читаешь, но он не более реален,  чем  мой  приятель
мистер "Панч", и в этом смысле я его не принимаю, как и  высказывание  Гете,
которое цитируете вы - мой рецензент, ибо считаю, что искусство романиста  в
том и состоит, чтобы изображать природу и воплощать с возможно большей силой
ощущение жизни; в трагедии, в поэме  или  в  высокой  драме  писатель  хочет
пробудить иные чувства, там и поступки, и слова действующих лиц должны  быть
героическими, тогда как в бытовой драме сюртук  -  всего  только  сюртук,  а
кочерга не более, чем кочерга и, по моим понятиям, ничем другим им  быть  не
следует: ни затканной узорами туникой, ни грозным,  раскаленным  жезлом,  из
тех, что  служат  в  пантомимах  средством  устрашения.  Впрочем,  какие  бы
просчеты ни усмотрели вы (или, вернее,  я)  в  воззрениях  Диккенса,  в  его
писательской манере, вне всякого сомнения, есть замечательное свойство:  она
обворожительна, и этим все оправдано. Иные авторы владеют самым  совершенным
слогом,  великим  остроумием,  ученостью  и  прочим,  но  сомневаюсь,  чтобы
кому-нибудь еще из романистов было присуще то,  что  Диккенсу,  -  такая  же
чудесная мягкость и свежесть письма. Однако я  сверх  всякой  меры  растянул
свою ответную записку. Остаюсь, дорогой сэр, искренне преданный вам

                                                     Уильям Мейкпис Теккерей
                                          Кенсингтон, мая 6-го (?) 1851 года


        ^TМИЛОСЕРДИЕ И ЮМОР {52} (1852)^U

     ...Разве наши  писатели-юмористы,  веселые  и  добрые  проповедники  по
будням, сделав полнее нашу меру счастья, беззлобного смеха и веселья, острее
- наше презрение ко лжи и фальши, священную ненависть к ханжеству, глубже  -
проникновение  в  истину,  любовь  к  честности,  знание  жизни  и  разумную
осмотрительность в окружающем мире,  не  поддержали  от  души  святое  дело,
собравшее сегодня всех вас в этом зале, дело любви и милосердия, которому  и
вы сочувствуете, дело защиты бедных,  слабых  и  несчастных,  благую  миссию
любви и милости, мира и доброй воли к ближним? То же, в чем вас красноречиво
убеждают  почтенные  наставники,  которым  вы   благосклонно   внемлете   по
воскресеньям,  внушает  вам  на  свой  лад  и   в   меру   своего   таланта,
писатель-юморист, свидетель повседневной жизни и обычаев.
     Поскольку вас сюда призвало милосердие и вы  оставили  у  входа  лепту,
чтобы помочь достойным людям, в ней нуждающимся, мне хочется надеяться,  что
представители моей профессии способствовали милостивым целям и добрым словом
или хотя бы добрым  помыслом  содействовали  счастью  и  добру.  Коль  скоро
юмористы называют себя проповедниками по будням, прибавилось ли блага в мире
от их проповедей, стали ли люди счастливее,  лучше,  участливее  к  ближним,
склонились ли к делам добра, к любви, терпению, прощению и жалости, прочитав
Аддисона, Стила, Филдинга, Голдсмита, Гуда и Диккенса? Я очень в  это  верю,
так же, как  и  в  то,  что  юмористы  пишут,  движимые  милосердием,  чтобы
попущенными свыше средствами  приблизить  цель,  объединившую  сегодня  всех
присутствующих.
     Любовь к себе подобным - добродетель  весьма  неясная,  расплывчатая  и
нетрудная, нимало не стесняющая своего обладателя,  который  блистает  ею  в
книгах,  загорается  в  статьях,  но  дома,  после  трудов  праведных,   как
говорится, ничем не превосходит остальных людей.  Тартюф  и  Джозеф  Серфес,
Стиггинс  и  Чэдбенд,  всегда  взывающие  к  лучшим  чувствам,   ничуть   не
добродетельнее тех, кого они изобличают и обманывают, они поистине достойные
мишени для смеха и суда сатирика, но  и  само  их  ханжество  -  лишь  дань,
которую, по старой поговорке, порок платит добродетели, и тем оно и  хорошо,
что познается по плодам его, ибо и тот, кто плохо следует добру, может учить
хорошему: на золото, положенное фарисеем на  тарелку  для  пожертвования  из
похвальбы или из лицемерия, вдов и сирот  накормят  точно  так  же,  как  на
деньги человека праведного. И мяснику, и булочнику приходится считаться не с
намерениями, а отдавать свои товары в обмен на плату.
     Не усмотрите тут намека на то, что литераторы  напоминают  мне  Тартюфа
или Стиггинса, хоть среди нашего сословия, как среди прочих,  встречаются  и
им подобные.
     Писатель  юмористического  склада,  пожалуй,  от  природы   склонен   к
состраданию: он наделен великой чуткостью, мгновенно отзывается  на  боль  и
радость, легко угадывает свойства окружающих людей, сочувствует их  смеху  и
любви, слезам и развлечениям.  Участие  и  человеколюбие  так  же  для  него
естественны, как для иных вспыльчивый нрав, рыжие волосы или высокий рост. И
посему приверженность добру, которая порою отличает литераторов, я не вменяю
им  в  особую  заслугу.  Милость,  проявленная   на   бумаге,   не   требует
самоотверженности, и самые щедрые излияния прекрасных и  высоких  чувств  не
разорят нас ни на пенни. Сколько я знаю, писатели ничуть не лучше  остальных
людей, и те, что пишут книги, не лучше тех, что вносят цифры в гроссбух  или
занимаются каким-нибудь иным делом. Однако воздадим им должное за то  добро,
орудием которого они являются, как мы воздали бы владельцу миллиона за сотню
золотых, пожертвованных им церкви после проповеди о милосердии.  Он  никогда
не ощутит нехватки этих денег, нажитых в удачной сделке за минуту, и  знает,
отдавая их, что банковский счет, почти неисчерпаемый, всегда к его  услугам.
Однако радуясь благому делу, следует воздать и благодетелю, и нужно выказать
сердечность  и  благожелательность  талантливым   писателям,   столь   щедро
наделенным и щедро расточающим для нас сокровища ума, и возблагодарить за те
бессчетные дары, вручать которые доверило им провидение.
     Я как-то сказал, - возможно, не слишком точно, ибо  определения  всегда
страдают неполнотой, - что юмор сочетает остроумие с любовью;  в  одном,  по
крайней мере, я уверен: чем лучше юмор, тем в нем больше  человечности,  тем
больше он проникнут участием и добротой. Любовь эта из тех, что не нуждается
в словах и внешнем выражении; так добрый отец семейства, беседуя с женой или
детьми, не заключает их в объятия поминутно,  не  гладит  по  волосам  и  не
ласкает, как и влюбленный, не пожимает то и  дело  ручку  своей  дамы  -  по
крайней мере, так мне думается - и не нашептывает на ушко: "Боготворю  тебя,
любимая!" Любовь видна в его поступках, в его верности, в неизбывном желании
видеть свою избранницу счастливой; главу семьи такое чувство на  целый  день
усаживает бодро за работу, скрашивая постылый труд и  тягостные  странствия,
торопит домой в счастливом нетерпении обнять жену и деток.  Такой  любви  не
свойственна порывистость, это сама жизнь. Конечно, и она в положенное  время
нежит и голубит, но преданное сердце  излучает  ее  каждое  мгновенье,  даже
когда жены нет рядом  и  малыши  не  прижимаются  к  коленям.  Так  же  и  с
милосердным юмором: по-моему, в том мягком дружелюбии, которым проникнуты  и
строки,  и  душа  отзывчивого,  чуткого  писателя,  заключено  условие   его
существования и выражается присущий ему взгляд на мир. Пусть на странице вам
не встретится ни одного смешного  или  трогательного  слова,  пусть  вам  не
доведется смехом и слезами приветствовать талант писателя, юмор его  вы  все
равно узнаете. Та сшибка мыслей, что вызывает смех и слезы, должна рождаться
изредка. Она похожа на объятия, которые я вспоминал недавно: хотя отец порою
прижимает детей к сердцу, он вряд ли станет осыпать их то и дело  поцелуями.
Равно и в книге не должно быть слишком много шуток, тонких  чувств,  кипения
страстей и бурного веселья. Читать такую книгу, в которой что  ни  фраза  то
острота или в которой сентиментальный  автор  чуть  ли  не  каждую  страницу
орошает своими слезами или склоняет к ним  читателя,  бывает  очень  трудно.
Избыток слез и смеха подозрителен, их подлинность не вызывает  доверия;  как
все в жизни мужчины, они должны быть  искренни  и  мужественны,  и  если  он
смеется или плачет не к  месту  или  слишком  часто,  страдает  его  чувство
собственного достоинства...
     Сегодня в Англии роль юмориста-проповедника безмерно выросла, круг  его
слушателей огромен, еженедельно, ежемесячно счастливая  паства  стекается  к
нему, чтобы без устали слушать его проповеди. Я  нахожу,  что  мой  приятель
мистер Панч сегодня так же  популярен,  как  был  всегда,  с  минуты  своего
рождения; я нахожу, что мистер Диккенс завоевал еще больше читателей, чем  в
годы, когда он только начал радовать  весь  свет  своим  несравненным  пером
юмориста.  У  нас   есть   и   другие   литературные   группировки,   помимо
вышеупомянутого "Панча", который использует свои  журнальные  страницы,  как
проповедник кафедру, есть почитатели у Джерролда {53}, и  многочисленные,  и
преданные этому проницательному мыслителю и блистательному остроумцу, и есть
поклонники, - нельзя тут не признаться, надеюсь, это и ныне так - у "Ярмарки
тщеславия", автора которой лондонская  газета  "Таймс"  представила  недавно
человеком незаурядных способностей, но мрачным  мизантропом,  ни  в  чем  не
видящим хорошего, которому и небо кажется всегда ненастным,  а  не  синим  и
видятся вокруг лишь жалкие грешники. Но таковы мы  все:  любой  писатель,  и
любой  читатель  мне  известный,  и   каждый,   живший   на   земле,   кроме
Единственного. Я не могу не говорить ту правду, которая мне  открывается,  и
не описывать того, что вижу. Писать иначе значило  бы  подменять  фальшивкой
ремесло,  которое  я,  по  высшей  воле,  получил  в  удел,  идти  наперекор
собственной совести, которая подсказывает мне, что люди  слабы,  что  правду
нужно называть по имени, ошибки признавать, молиться о прощении и что любовь
царит над всем.
     Мне вспоминается то доброе, что за последние годы  написали  милостивые
английские юмористы, и признаюсь, я ощущаю гордость,  -  если,  конечно,  по
доброте своей, вы к их числу относите и вашего оратора,  -  когда  воображаю
себе блага, полученные обществом от людей нашей профессии. Все  благородное,
страдающее, грустное и нежное, что  было  воспето  Гудом  {54}  в  "Песне  о
рубашке",  впервые  напечатанной  "Панчем",   бесспорно,   является   высшим
проявлением  милосердия  по  отношению  к   ближним,   такой   наставник   и
благотворитель заслуживает и признательности, и  почтения.  А  удивительное,
всем вам хорошо известное стихотворение "Мост вздохов", можно ли читать  его
без нежности и трепета  перед  Творцом  всего  земного,  без  сострадания  к
человеку, без благодарности к отзывчивому гению, самоотверженно поющему  для
нас?
     Я лишь однажды видел их автора, но мне всегда  отрадно  сознавать,  что
несколько похвальных слов в адрес этих замечательных стихотворений  (странно
сказать, прошедших незамеченными в журнале, где мистер  Гуд  их  напечатал),
несколько похвальных слов, которые я написал в статье,  достигли  его  слуха
уже на смертном ложе и поддержали в пору мужественного отречения и боли.
     Если говорить о благих деяниях мистера Диккенса, о  милостях,  которыми
он осыпал всех: и нас, и наших детей, людей необразованных  и  образованных,
живущих здесь в Америке и дома и говорящих на одном и том же языке, -  разве
нам всем, и мне, и вам, не за что благодарить этого доброго  друга,  который
утешал и чаровал нас  долгими  часами,  принес  веселый  смех  и  радость  в
столькие дома, доставил счастье стольким детям и одарил  нас  славным  миром
добрых   мыслей,   честных   причуд,   нежных   привязанностей,    искренних
удовольствий? Иных  его  героев  я  ощущаю  словно  личный  дар  -  они  так
восхитительны, что от знакомства с ними чувствуешь себя счастливее и  лучше,
будто пожив среди прекрасных людей, мужчин и  женщин.  Целительно  дышать  с
ними одним воздухом и право говорить с ними воспринимаешь как  любезность  с
их стороны; мы расстаемся с ними лучшими людьми, и даже руки точно  делаются
чище от их пожатий. А есть ли более убедительная проповедь  милосердия,  чем
"Рождественская песнь" Диккенса? Какой волной радушия  захлестнула  она  всю
Англию, сколько гостеприимных очагов зажгла в рождественские дни, какие реки
добрых чувств и святочного пунша стали изливаться, какие  полчища  индеек  и
говяд были зажарены во славу праздника! А что касается его  привязанности  к
детям, должно быть, шишка чадолюбия достигла  у  него  чудовищных  размеров.
По-моему, все дети в нем души не чают. Я знаю сам двух девочек, которые  раз
десять кряду перечитывают его романы, прежде  чем  пролистнут  разок  унылые
нравоучения собственного папеньки. Одна из  них,  когда  ей  хорошо,  читает
"Николаса Никльби", когда ей плохо, берется  за  "Николаса  Никльби",  когда
болеет, требует  "Николаса  Никльби",  когда  ей  нечего  делать,  открывает
"Николаса  Никльби",  и,  наконец,  перевернув  последнюю  страницу,  тотчас
принимается за него сызнова.  Эта  чистосердечная  юная  критикесса  открыто
заявила: "Книжки мистера Диккенса мне нравятся гораздо больше твоих, папа" и
много раз просила этого последнего, чтобы он написал  такую  книжку,  как  у
Диккенса. Кому это под силу? Каждый говорит, что лежит у него  на  душе,  на
свой лад и в своей манере, но счастлив тот, кто наделен  таким  пленительным
талантом, что увлекает за собой сердца детей во всем мире. Помню, как раз по
выходе этого знаменитого "Николаса Никльби" мне  попалось  на  глаза  письмо
школьного учителя из Северной Англии, то было послание хотя  и  мрачное,  но
удивительно смешное. "Опрометчивое сочинение мистера Диккенса, - писал  этот
горе-учитель, - подобно смерчу  пронеслось  по  школам  Севера".  Автор  был
владельцем дешевого учебного заведения, такого же,  как  и  Дотбойсхолл.  Их
было много на севере страны. Родителей жег стыд, не ведомый им прежде,  пока
их не осмеял доброжелательный сатирик, родственники были  напуганы,  десятки
маленьких воспитанников были отозваны домой, злосчастные владельцы закрывали
свои опустевшие школы, и  каждого  из  них,  порой  несправедливо,  величали
Сквирсом, и все же детским спинам не доставалось  столько  палочных  ударов,
порции мяса стали чуть больше и чуть мягче, а молоко не разводилось до такой
небесной синевы.  Каким  сиянием  доброты  переливается  сам  воздух  вокруг
Крамльза, Феномена и незадачливых комедиантов в этой чудной книге! Какой там
юмор! Сколько добродушия! Я положительно согласен с мнением юной критикессы,
отзыв которой приводил  недавно,  и  признаюсь,  что  восхищение  "Николасом
Никльби" в моей семье не знает исключений.

     

     Можно было бы перечислять и дальше весь клан добрых людей,  с  которыми
нас сблизил этот милостивый гений, но это слишком долго и излишне.  Ибо  кто
не любит Маркизу и Ричарда Свивеллера? Кто не сочувствует не только  Оливеру
Твисту, но и его  дружку  Ловкому  Плуту?  Кто  не  пользуется  несравненным
счастьем иметь у себя дома "Николаса Никльби"?  Кто  не  благославляет  Сару
Гэмп и не дивится мистеру Гаррису? И кто не чтит главу известного семейства,
сраженного несчастьями, но мудро и величественно замышляющего "положиться на
уголь" - доку, эпикурейца, нечистоплотного и неотразимого Микобера?
     Как бы я ни возражал против литературной манеры мистера  Диккенса,  его
талант внушает мне восторг цудивление, я узнаю в  нем  миссию  Божественного
провидения  -  признаюсь,  что   произношу   эти   слова   с   почтением   и
трепетом,которое в один прекрасный день осушит слезы и  утолит  печаль  всех
плачущих. На празднестве  любви  и  доброты,  которым  осчастливил  мир  его
отзывчивый, великодушный, милостивый гений, я с благодарностью приемлю  свою
долю. Приемлю, восхищаюсь и благославляю трапезу.


        ^TГЕТЕ В СТАРОСТИ (1855)^U


     

     Дорогой Льюис {55}, мне бы хотелось предложить вам более примечательный
рассказ о  Веймаре  и  Гете.  Четверть  века  тому  назад  человек  двадцать
английских юношей съехались в Веймар, чтоб поучиться, поразвлечься, побывать
в хорошем обществе, - всем этим была богата крохотная дружелюбная саксонская
столица.  Великий  герцог  и  герцогиня  принимали  нас  с  самым  сердечным
радушием. При всем своем великолепии веймарский  двор  был  очень  уютным  и
милым местом. Нас приглашали на придворные обеды,  приемы  и  балы,  где  мы
присутствовали, облачившись в праздничное платье. Те из нас, что были вправе
носить форму, военную  или  дипломатическую,  являлись  при  полном  параде.
Некоторые, помню, изобретали себе роскошные наряды. Добрый старый  гофмаршал
тех лет господин фон Шпигель, отец двух самых прелестных девушек, когда-либо
радовавших взор, ничуть не затруднял нам, желторотым англичанам,  доступ  во
дворец. Зимними, снежными вечерами  мы  нанимали  портшезы  и  прибывали  во
дворец, чтобы принять участие в приятнейших  увеселениях.  К  тому  же,  мне
посчастливилось  обзавестись   шпагой   Шиллера,   которая   тогда   служила
дополнением к моему придворному костюму, а  ныне  украшает  стены  кабинета,
напоминая о юных днях, самых отрадных и чудесных.
     Мы познакомились со всеми в высшем свете маленькой столицы, и хотя  там
не было ни одной молодой барышни, не изъяснявшейся отменно по-английски, мы,
разумеется,  имели  случай  поучиться  чистейшим  образцам  немецкой   речи.
Общество встречалось очень часто. Придворные дамы устраивали званые  вечера.
Театр, где  все  мы  собирались  большой  семейной  группой,  давал  два-три
спектакля каждую неделю.  Гете,  правда,  уже  сложил  с  себя  директорские
обязанности, но великие традиции оставались  в  силе.  Дело  в  театре  было
поставлено прекрасно, и, кроме отличной веймарской труппы,  зимою  приезжали
на гастроли знаменитые артисты и певцы со всех концов Германии. Помню, в тот
год мы видели Людвига Девриента в роли  Шейлока  и  Фальстафа,  наслаждались
"Гамлетом", "Разбойниками", слушали божественную Шредер в "Фиделио".
     Спустя двадцать  три  года  я  провел  несколько  летних  дней  в  этом
незабвенном уголке и оказался так удачлив,  что  встретил  некоторых  друзей
молодости. Госпожа фон Гете 56 жила там, как и  встарь,  и  приняла  меня  и
дочек с добротой минувших дней. Мы пили чай  на  воздухе  подле  знаменитого
Павильона в парке, который остался за семьей и прежде часто  служил  приютом
своему прославленному хозяину.
     В 1831 году Гете уже  удалился  от  мира,  но  очень  любезно  принимал
чужестранцев. Чайный стол его невестки всегда нас ждал накрытым. Из вечера в
вечер мы проводили долгие часы в приятных  беседах  и  музицированьи  и  без
конца читали вслух французские, английские, немецкие романы  и  стихи.  Моей
тогдашней страстью были шаржи, очень нравившиеся  детям.  Я  был  растроган,
когда она сказала, что помнит те мои рисунки, а кое-что хранит доныне; а как
же я был горд тогда, юнцом, узнав, что их рассматривал великий Гете.
     В ту пору он не покидал своих апартаментов, куда допускались лишь очень
немногие, удостоившиеся этой чести, но  он  любил,  чтобы  его  оповещали  о
происходящем и справлялся обо всех приезжих. Если наружность гостя  казалась
Гете примечательной,  некий  веймарский  художник,  состоявший  у  поэта  на
службе, запечатлевал понравившиеся тому  черты.  Поэтому  у  Гете  собралась
целая галерея портретов, выполненных  пером  этого  мастера.  Весь  дом  был
украшен картинами, рисунками, слепками, статуями и медалями.
     Я   очень   ясно   помню   охватившее   мою   душу   смятение,    когда
восемнадцатилетним юношей я получил  долгожданное  сообщение,  что  господин
тайный советник примет меня  тогда-то  утром.  Эта  достопамятная  аудиенция
происходила в маленькой  приемной,  в  его  личных  покоях,  среди  античных
слепков и барельефов, которыми были увешаны все стены. На нем был долгополый
серо-коричневый сюртук с красной ленточкой в петлице и белый шейный  платок.
Руки он прятал за спину, совсем как на статуэтке работы Рауха.  У  него  был
очень свежий и румяный цвет лица. Глаза его поражали чернотой,  зоркостью  и
блеском. Под взглядом этих глаз мной овладела робость, и, помню,  я  сравнил
их  про  себя  с  очами  Мельмота  Скитальца,  героя  одного  романа   {57},
волновавшего юные умы тридцать лет  тому  назад,  который  заключил  союз  с
нечистым и даже в фантастически преклонном  возрасте  сохранил  все  грозное
великолепие взора. Должно быть, Гете в старости был красивее, чем в  молодые
годы. Голос его отличался глубиной и благозвучностью.  Он  задавал  вопросы,
кто я и откуда, и я старался отвечать как можно лучше. Я помню, что  заметил
с удивлением, сменившимся каким-то даже  облегчением,  что  его  французский
выговор был небезупречен. Vidi tantum {я столько видел (лат.).}. Я видел его
всего три раза.  Однажды  когда  он  прогуливался  в  саду  своего  дома  на
Frauenplan и еще раз когда он шел к своей коляске: на нем была шапка и  плащ
с  красным  воротом,  он  гладил   по   головке   прелестную   золотоволосую
малютку-внучку, ту самую, над чьим чудесным,  ясным  личиком  давно  сошлась
могильная земля.
     Те из нас, что получали из Англии книги и журналы, тотчас  отсылали  их
ему, и он их с увлечением штудировал. Как раз в  ту  пору  начал  издаваться
"Фрэйзерз Мэгэзин", и, помнится, внимание Гете привлекли прекрасные силуэты,
одно время публиковавшиеся на его страницах. Но среди  них  был  безобразный
шарж на мистера Роджерса, при виде которого, как  рассказывала  госпожа  фон
Гете, он громко захлопнул и отшвырнул журнал, сказав: "Они, пожалуй, и  меня
изобразят таким же", - хотя, на самом деле,  трудно  было  представить  себе
что-либо безмятежнее, возвышеннее и здоровее, чем великий старый Гете.
     Солнце его уже сияло закатным светом, но с небосклона, все еще тихого и
лучезарного, струился его ясный блеск на веймарский мирок. В каждой из  этих
приветливых  гостиных  все  разговоры  вращались,  как  и   прежде,   вокруг
литературы и искусства. В театре, хотя там  не  было  великих  исполнителей,
царил порядок и благородный дух разума. Актеры читали книги, писали  сами  и
были людьми воспитанными; с местной  аристократией  их  связывали  отношения
довольно    дружественные.    Беседам    во    дворце    свойственна    была
благожелательность,  простота  и  утонченность.  Великая   герцогиня,   ныне
вдовствующая, особа ярких дарований,  охотно  пользовалась  нашими  книгами,
предоставляла нам свои и благосклонно  расспрашивала  о  наших  литературных
вкусах и видах на будущее. В почтении, с которым двор  взирал  на  патриарха
литературы, ощущалось что-то возвышающее, похожее, как кажется,  на  чувство
подданных к своему господину. Я много испытал за  четверть  века,  протекшие
после тех  счастливых  дней,  которые  сейчас  описываю,  и  повидал  немало
всяческих людей, но,  думается,  нигде  мне  больше  не  встречалось  такого
искреннего, чуткого, учтивого и порядочного  общества,  как  в  милом  моему
сердцу крохотном саксонском городке, где жили и покоятся в  земле  достойный
Шиллер и великий Гете.
     Остаюсь искренне ваш

                                                             У. М. Теккерей
                                                Лондон апреля 28-го, 1855 г.

        ^T"NIL NISI BONUM" {*} (1862)^U
     {* ничего, кроме хорошего (лат.).}
     Из "Заметок о разных разностях", 1860-1863 гг.

     Едва ли не последние слова, которыми сэр  Вальтер  напутствовал  своего
биографа Локхарта {58}, были: "Мой милый, будь хорошим  человеком!"...  "Мой
милый,  будь  хорошим  человеком!"  -  нельзя  не  призадуматься  над  этими
прощальными словами славнейшего патриарха нашей  литературы,  отведавшего  и
изведавшего цену мирской славы, поклонения и благоденствия. Не Ирвинг  ли  и
был таким хорошим человеком и не была ли его жизнь удачнейшим  из  всех  его
творений?  В  кругу  семьи  он  был  великодушен,  кроток,   благожелателен,
любвеобилен и  бескорыстен,  среди  людей  светских  являл  чудесный  пример
законченного  джентльмена,  преуспеяние  не  нанесло  его  душе  ущерба,   и
раболепие перед великими, или и того хуже - перед подлыми и низкими, как это
случается порой с общественными деятелями и в его стране, и в прочих, - было
ему неведомо, он с радостной готовностью спешил признать достоинства  любого
современника, по отношению к младшим братьям по  профессии  всегда  держался
милостиво и приветливо, свои дела литературные, как и  коммерческие  сделки,
при всей тактичности, вел честно и не  забывая  о  признательности;  то  был
волшебный мастер легкого, изысканного слога и верный друг всех нас и  нашего
отечества; в литературном мире его любили не только за талант  и  остроумие,
но вдвое горячее за то, что он был воплощенной добротой и неподкупностью, за
чистоту, которой отличалась его жизнь. Мне неизвестно, каким  свидетельством
почета  отметят  его  память  благодарные  американцы,  которые   не   знают
недостатка в щедрости  и  пылкости,  когда  дело  идет  о  признании  заслуг
сограждан {59}, но Ирвинг послужил нам так же, как и им, и мне хотелось  бы,
чтобы как в Гринвиче, где они положили камень в знак уважения к доблестному,
юному Белло  {60},  разделившему  опасности  и  гибель  с  нашими  полярными
мореплавателями,  английские  писатели  и  почитатели  литературы  воздвигли
памятник, в знак вечного благоговения, нашему дорогому  другу  и  достойному
человеку - Вашингтону Ирвингу.

        ^TПОСЛЕДНИЙ ОЧЕРК (1863)^U
     Из "Заметок о разных разностях", 1860-1863 гг.

     ...С тем же чувством, с каким я созерцал незавершенную  картину  своего
друга, чудесного художника, мне думается многие читатели приступят к  чтению
последних строк, начертанных рукой Шарлотты Бронте  {61}.  Кто  из  десятков
тысяч, узнавших ее книги, не слышал о трагедии ее семьи {62} и не оплакал ее
участь, ее безвременную горькую  кончину?  И  кто  не  стал  ей  другом,  не
восхитился благородным языком  писательницы,  пламенной  любовью  к  правде,
отвагой, простотой, непримиримостью ко злу,  горячим  состраданием,  высоким
религиозным чувством, благочестием, а также - как бы поточнее выразиться?  -
страстным сознанием своего женского достоинства? Что за история у этой семьи
поэтов, уединенно живших среди мрачных северных пустошей!  Как  рассказывает
миссис Гаскелл {63}, в девять часов вечера, после общей молитвы их опекун  и
родоначальник отправлялся на покой и три молодые девушки Шарлотта,  Эмили  и
Энн  -  Шарлотта  всегда  была  для  младших  "другом,  заменявшим  мать,  и
попечительницей", - три поэтессы, как взбудораженные лесные звери,  начинали
кружить по гостиной, "плести" свои  чудесные  истории,  делиться  планами  и
замыслами, мечтать о том, что ждет их в будущем.

     

     В один из последних дней 1854  года  Шарлотта  Николз  {64}  грелась  у
камина, прислушиваясь к вою ветра за окном, и вдруг сказала мужу:  "Если  мы
бы не сидели тут вдвоем,  я  бы,  наверное,  сейчас  писала".  И  бросившись
наверх, она вернулась с рукописью - началом новой книги и  стала  читать  ее
вслух. Когда она закончила, ее  супруг  заметил:  "Критики  скажут,  что  ты
повторяешься". "Я это переделаю, - возразила она, - я по два,  по  три  раза
принимаюсь за роман, прежде чем остаюсь довольна". Но этому не суждено  было
свершиться.  Дрожащей  маленькой  руке  больше  не  суждено   было   писать.
Остановилось сердце, воспрянувшее  для  любви  и  счастья  и  трепетавшее  в
предвестьи материнства. Этой бесстрашной ревнительнице и заступнице  правды,
горячей  и  нетерпеливой  обличительнице  зла  пришлось  оставить  жизненные
схватки и боренья, сложить с себя сверкающую сталь и удалиться в те пределы,
где даже праведному гневу cor ulterius nequit  lacerare  {Страданьям  сердца
здесь предел положен (лат.). Эпитафия на Дж. Свифта.}, где правда совершенна
и больше не нужна война.
     О Бронте я могу сказать лишь vidi tantum. Впервые  я  увидал  ее  в  ту
пору, когда едва пришел в себя после болезни, от  которой  не  надеялся  уже
оправиться. Помню трепетное, хрупкое  созданье,  маленькую  ладонь,  большие
честные глаза. Пожалуй, главной чертой ее характера была  пылкая  честность.
Помнится, она дважды  призывала  меня  к  ответу  за  то,  в  чем  усмотрела
отступление от принципов. Был случай, когда мы спорили о Филдинге, и она мне
выговаривала. Ей была свойственна чрезмерная поспешность в выводах. Я был не
в  силах  удержаться  от  улыбки,  читая  те  отрывки  в  "Биографии",   где
обсуждается мой нрав и образ действий. Составив мнение о человеке, и  мнение
порой  неверное,  она  выстраивала  целые  теории  о  его  характере.   Хоть
лондонская жизнь была ей внове, она вошла  в  нее,  ничуть  не  поступившись
своим независимым, неукротимым духом, она творила суд над современниками,  с
особой чуткостью улавливая в них заносчивость и фальшь. Слова и поступки  ее
любимцев, не отвечавшие придуманному ею идеалу, будили в ней негодование.  Я
часто находил, что она опрометчива в своих суждениях о лондонцах, впрочем, и
город, должно быть не любит, чтобы его судили. Мне виделась в ней крохотная,
суровая Жанна д'Арк, идущая на нас походом, чтоб укорить за легкость  жизни,
легкость нравов. Она мне показалась очень чистым, возвышенным и  благородным
человеком. В ее душе  всегда  жило  великое,  святое  уважение  к  правде  и
справедливости. Такой она предстала передо мной в  наших  недолгих  беседах.
Задумавшись об этой благородной, одинокой жизни, о ее страсти  к  правде,  о
долгих-долгих  вечерах,  исполненных  неистовой  работы,  озарений,  вспышек
воображения, рождающего сонмы образов, минут уныния, подъемов духа и молитв,
вникая в  эту  отрывочную  поневоле,  невероятно  трогательную,  упоительную
повесть сердца {65}, бившегося в хрупком теле, повесть  души,  что  обитала,
как и мириады прочих, на этой  огромной  (огромной  ли?)  планете,  на  этой
песчинке, затерявшейся в безбрежном мире Божьем, мы ощущаем изумление  перед
"сегодня" и трепет перед днем грядущим, когда все то,  что  мы  сейчас  лишь
смутно  различаем,  предстанет  перед  нами  в  ясном  свете.   Читая   этот
незаконченный отрывок, я думал обо всем, что в  нем  осталось  ненаписанным.
Есть ли оно где-нибудь и если есть, то где?  Откроется  ли  вновь  последняя
страница, доскажет ли писательница свою историю? Сумеет ли  она  там  где-то
исправить эту повесть о бедах и тревогах юной Эммы? И выйдет ли Титания {66}
со всей своей веселой свитой в зеленый  лес,  усеянный  цветами,  под  яркое
сиянье летних звезд?
     Мне вспоминается, с каким восторгом,  удивлением  и  радостью  читал  я
"Джен Эйр", которую прислал мне незнакомый автор - ни имя  его,  ни  пол  не
были известны {67}; какие дивные чары источала эта  книга:  хотя  мне  нужно
было торопиться с собственной работой, я был не в силах оторваться  от  этих
толстых папок, пока не дочитал  их  до  конца.  Сотни  людей,  подобно  мне,
полюбивших эту книгу, признавших в ней гениальное творение большого мастера,
со скорбным чувством, вниманием и интересом прочтут эти последние,  неполные
страницы, вышедшие из-под того же благородного пера, что и "Джен Эйр".


        ^TКОММЕНТАРИИ^U

     1  Джордж  Крукшенк  (1792-1878)  -  известный   английский   художник,
иллюстратор, карикатурист. С  его  рисунками  вышли  произведения  Диккенса,
Теккерея.
     2 Речь идет об известном портрете молодого Диккенса  кисти  английского
художника Дэниела Маклиза.
     3 Псевдоним Диккенса.
     4 Жан Поль (псевд., наст. имя - Иоганн Пауль Фридрих Рихтер, 1763-1825)
- основоположник направления в  немецкой  литературе,  соединившего  в  себе
просветительские идеи с принципами сентиментализма.
     5 Романы Диккенса, как это  было  принято  в  ту  эпоху,  печатались  в
журналах с продолжениями.
     6 Жюль Габриэль  Жанен  (1804-1874)  -  французский  писатель,  критик,
журналист, переводчик; в 20-е гг. член второго "Сенакля", кружка романтиков.
Популярность романов Жанена ("Мертвый осел и обезглавленная женщина",  1829;
"Исповедь",   1830)   во   многих   европейских   странах   объяснялась   их
прогрессивными тенденциями и эстетической новизной.  Однако  после  1830  г.
Жанен отошел от увлечений молодости, начав сотрудничать в  правительственной
газете.
     7  Томас  Бабингтон   Маколей   (1800-1859)   -   английский   историк,
литературный критик, политический деятель. Автор статей о Мильтоне,  Свифте,
Адди-соне, Байроне. Особую известность  ему  принесло  трехтомное  сочинение
"Критические и исторические очерки" (1843),  с  которым  был  хорошо  знаком
Теккерей. В одном из  первых  номеров  журнала  "Корнхилл"  была  напечатана
статья памяти только что скончавшегося Маколея.
     8 Ричард Генри Хорн (1803-1884) - английский поэт, прозаик; совместно с
Элизабет Баррет Браунинг написал сборник эссе "Новый дух века" (1844).
     9 Уильям  Хэзлитт  (1778-1830)  -  английский  критик,  эссеист,  автор
сочинения "Дух века" (1825), видный литературный авторитет своего времени.
     10  Имеется  в  виду  философско-публицистический   роман   английского
писателя Томаса  Карлейля  (1795-1881)  "Sartor  Resartus.  Жизнь  и  мнения
профессора  Тейфельсдрека"  (1833-1834),  в  котором  история   человечества
сатирически представлена как ряд переодеваний в новые одежды.
     11 "Веселый  Блэкстоун"  (1844-1854)  -  комическая  серия  английского
писателя, эссеиста Гилберта Эббота а'Беккетта (1811 -1856).
     12 Сэмюэл Лэмен Блэнчерд (1803-1845)  -  видный  английский  журналист,
друг Теккерея.
     13 Роберт Пиль (1788-1850) - премьер-министр Великобритании в 1834-1835
и 1841-1846 гг.
     14 Томас Арнольд (1795-1842) - историк  и  богослов,  отец  английского
писателя Мэтью Арнольда, был директором старейшей привилегированной  мужской
школы Рагби.
     15 Итон - одна из девяти старейших престижных мужских привилегированных
школ. Учащиеся - в основном выходцы из аристократических  семей,  почти  все
премьер-министры Великобритании - бывшие воспитанники этой школы.
     16 Теккерей перечисляет героев романов Диккенса.
     17 Св. Мартин Турский традиционно считается покровителей  лавочников  и
пьяниц, вступивших  на  стезю  добродетели.  Говоря  об  Уоррене,  Теккерей,
видимо, иронически намекает на хозяина фабрики ваксы, где работал в  детстве
Диккенс.
     18  Дэвид  Юм  (1711-1776)  -  английский   философ,   историк,   автор
многочисленных эссе  на  общественно-политические,  морально-эстетические  и
экономические темы. Его "История  Англии"  (1754-1762)  грешит  фактическими
неточностями.
     19 Джон Рассел (1792-1878) -  видный  английский  политический  деятель
либеральных взглядов, сторонник избирательной реформы. Был премьер-министром
Великобритании. Из-за своей неказистой внешности не раз становился  объектом
карикатур на страницах "Панча".
     20 Георг IV (1762-1830) -  король  Великобритании  (1820-1830),  будучи
принцем Уэльским, в 1811 г. стал регентом при своем отце, короле Георге  III
(1738-1820), который был признан невменяемым и отстранен от власти.
     21 Баркли-сквер - фешенебельный район Лондона.
     22 Эдуард  Джордж  Булвер-Литтон  (1803-1873)  -  английский  писатель,
драматург, автор остросюжетных исторических и  так  называемых  "ньюгетских"
(по названию лондонской уголовной тюрьмы)  романов,  рисующих  романтические
образы "благородных преступников", - "Пелэм" (1828), "Поль Клиффорд" (1830),
"Юджин Эрам" (1832). Пользовался  огромной  популярностью  у  современников.
Теккерей не  раз  высмеивал  в  своих  произведениях  высокопарный  стиль  и
ходульные образы Булвера-Литтона.
     23  "Улисс"  -  одно  из  поэтических  произведений  английского  поэта
Альфреда  Теннисона  (1809-1892),  с  1850  г.  поэта-лауреата.   Крупнейшее
произведение Теннисона - цикл поэм "Королевские идиллии" (опубл. в 1859 г.),
основанный на легендах о короле Артуре и его рыцарях.  Теннисон  пользовался
огромной популярностью в XIX в.
     24 "Комус" (1637) - поэма-"маска" Джона Мильтона (1608-1674).
     25 Веллингтон (наст,  имя  Артур  Уэлсли,  1769-1852)  -герцог  (1814),
английский  фельдмаршал  (1813).  В  войне  против  наполеоновской   Франции
командовал  союзными  войсками  на  Пиренейском  полуострове  (1808-1813)  и
англо-голландской  армией  при  Ватерлоо   (1815).   В   1828-1830   гг.   -
премьер-министр кабинета тори, в 1834-1835 гг. - министр иностранных дел,  в
1841-1846 гг. - министр без портфеля.
     26 Уильям Генри Хадсон - видимо, Теккерей имеет в виду Джеффри  Хадсона
(1619-1682), знаменитого карлика в услужении у Карла I. Хадсон прожил жизнь,
полную приключений; выведен в качестве персонажа Вальтером Скоттом.
     27 Мария Тальони (1804-1884) - знаменитая итальянская танцовщица.
     28 Барри Корнуолл - псевдоним английского поэта  и  драматурга  Брайана
Уоллера Проктера (1787-1874), друга Теккерея, которому он посвятил  "Ярмарку
тщеславия". Проктера  переводил  Пушкин  ("Пью  за  здравие  Мери...").  Энн
Проктер, жена  Барри  Корнуолла  (1799-?),  видная  фигура  в  викторианском
обществе, держала салон, одна из самых остроумных женщин своего  времени.  В
салоне бывали Ли Хант, Чарлз Лэм, Уильям Хэзлитт, Чарлз Диккенс.
     29 Видимо, Теккерей имеет в виду драму Шекспира "Тимон Афинский".
     30 "Словарь Марри" -  разговорное  название  "Оксфордского  английского
словаря",  названного  так  по  фамилии   главного   редактора   Дж.   Марри
(1837-1915).
     31  Кэтрин   Гор   (1799-1861)   -   английская   писательница,   автор
многочисленных романов из светской жизни.
     32 Старейшие английские клубы.
     33 Залы Олмэка - знаменитый публичный зал  в  Лондоне.  Здесь  Теккерей
выступал с циклом лекций "Английские юмористы XVIII века".
     34 Эжен Сю (псевд., наст, имя Мари  Жозеф  (1804-1857))  -  французский
писатель,  автор  нашумевшего   многочастного   романа   "Парижские   тайны"
(1842-1843).
     35 Фредерик Сулье (1800-1847) - французский писатель.
     36 Поль Феваль (1817-1887) - французский романист и драматург.
     37 Имеется в виду памятник королю Георгу IV  в  его  бытность  герцогом
Йоркским (1763-1827). Сооружен в 1833 г.
     38 Гай Фокc - один из инициаторов  Порохового  заговора,  направленного
против Иакова I. Был арестован 4 ноября 1605 г. 5 ноября, день сожжения  Гая
Фокса, вплоть до начала XX в. отмечался в Англии.
     39 Теккерей был иностранным  корреспондентом  от  некоторых  английских
газет и журналов.
     40 Спек - один из многочисленных псевдонимов Теккерея.
     41 Ворор - швейцарский законодательный орган власти.
     42 Бонфен, или  Каэтано  Вальдес  (1767-1835)  -  испанский  адмирал  и
политический  деятель,  отличился  в  Трафальгарском  сражении  (1805   г.),
принимал видное участие  в  борьбе  за  независимость  Испании  (1800-1814).
Эмигрировал в Англию. В 1834 г. возвращен на родину королевой Кристиной.
     43   Коста   Кабраль   (1803-1889)    -    реакционный    португальский
государственный деятель, в 1846  г.  его  режим  был  свергнут,  в  1849  г.
вернулся к власти, ужесточив порядки в стране.
     44 Гелиогабал  (Элагабал)  -  римский  император  из  династии  Северов
(204222). Правил с 218 по 222 г. В 217 г. стал верховным  жрецом  сирийского
бога  Элагабала  в  г.  Эмесе  (Сирия).  Был  известен  расточительством   и
распутством.
     45  Квадрант  -  изогнутый  дугой  южный  конец  Риджент-стрит.   Здесь
находились игорные дома, где  в  1833-1834  гг.  Теккерей,  по  собственному
признанию, проиграл в экарте полторы тысячи  фунтов,  почти  все  состояние,
полученное в наследство от отца.
     46 Старейший лондонский клуб для старшего офицерского состава  армии  и
военно-морского состава. Основан в 1815 г.
     47  Эрнан  Кортес  (1485-1547)  -испанский   конкистадор,   завоеватель
Мексики.
     48 Дэвид Мэссон  (1822-1907)  -  видный  английский  критик,  профессор
риторики и английской  литературы  Эдинбургского  университета  (1865-1895).
Сотрудничал с журналом "Макмиллан" и был его главным редактором (1859-1867).
Автор  многих  исследований  по  английской  литературе,  к  числу  наиболее
известных принадлежат его книги о Милтоне, Де Квинси, Голдсмите.
     49 Статья Д. Мэссона "Пенденнис и Копперфилд, Теккерей и Диккенс"  была
помещена  в  майской  книжке  "Северо-Британского  обозрения"  за  1851  г.;
экземпляры были отосланы главным редактором журнала Ал. Фрейзером Диккенсу и
Теккерею, каждый из которых прислал ответ Мэссону.
     50 В статье "Популярные романы  с  продолжением",  вышедшей  в  майской
книжке  "Северо-Британского  обозрения"  за  1847  г.,  содержалась  краткая
рецензия на первые три выпуска "Ярмарки тщеславия".
     51 В статье "Пенденнис и Копперфилд..." Мэссон проводит различие  между
реальным и идеальным  стилем  в  искусстве...  По  его  мнению,  Теккерей  -
художник  реальной  школы,  а  Диккенс  -  идеальной.  "И  если  правдивость
художественного вымысла следует считать заслугой Теккерея, не нужно  впадать
в ошибку и укорять Диккенса тем, что герои его далеки от  жизни:  "Искусство
потому и называется искусством, что оно не есть природа, - говорит Гете, - и
даже такая его  разновидность,  как  современный  роман,  лишь  подтверждает
справедливость этого принципа"".
     52 Настоящая лекция впервые была прочитана с благотворительной целью  в
Нью-Йорке в 1852 г., во время путешествия У. М. Теккерея по Америке с циклом
лекций "Английские юмористы XVIII века".
     53  Дуглас  Джерролд  (1803-1857)  -  английский  драматург,   юморист,
сатирик.
     54 Томас Гуд  (1799-1845)  -  английский  поэт.  Популярность  приобрел
юмористическими   стихотворениями,   которые   иллюстрировал    собственными
карикатурами. В 1843-1845  гг.  обратился  к  изображению  жизни  английской
бедноты.  Громадный  успех,  особенно  в  кругах  чартистов,  принесло   ему
стихотворение "Песня о рубашке" (1844).
     55 Статья "Гете в старости" первоначально существовала в  виде  письма,
которое Теккерей написал известному критику и литературоведу  Генри  Джорджу
Льюису (1817-1878) в ответ на его просьбу поделиться воспоминаниями о  Гете,
которого Теккерей видел в  пору  своей  молодости  в  Веймаре.  Впоследствии
письмо вошло в книгу Льюиса "Жизнь Гете" (1855) (см. Э 201).
     56 Невестка Гете, жена его сына Августа.
     57  "Мельмот-скиталец"  (1802)  -  роман  английского  писателя  Чарлза
Роберта Мэтьюрина (1782-1824).
     58 Джон Гибсон Локхарт  (1794-1854)  -английский  писатель,  журналист,
зять и друг Вальтера Скотта, автор  фактически  первой  биографии  романиста
"Жизнь Вальтера Скотта" (1837-1838).
     59 Такая высокая оценка американцев отчасти объясняется  тем,  что  сам
Теккерей, приехав в США, получил там  признательность,  которой  не  знал  в
Англии.
     60 Андре Белло (1781-1865) - венесуэльский писатель, поэт, политический
деятель.  Основатель   университета   в   Чили,   автор   работы   "Принципы
международного  права"  (1840).  Пользовался  большим  авторитетом  в  Южной
Америке.
     61 Теккерей имеет в виду  роман  Шарлотты  Бронте  "Эмма",  работу  над
которым прервала смерть писательницы в 1855 г. Фрагмент из этого романа  был
напечатан в издаваемом Теккереем журнале "Корнхилл".
     62 Все три английские писательницы: Шарлотта,  Эмили,  Энн,  их  сестра
Мэри,  а  также  брат  -  художник  и  поэт  Брэнгуэл  умерли  молодыми   от
неизвестного заболевания, которое долгое время считалось туберкулезом.
     63 Элизабет Гаскелл (1810-1865) -  известная  английская  писательница,
автор книги "Жизнь Шарлотты Бронте" (1857). Эту книгу Теккерей  в  настоящем
очерке называет "Биография".
     64 В 1854 г. Шарлотта Бронте вышла замуж за священника А. Б. Николса.
     65 Теккерей имеет в  виду  изданный  посмертно  и  незавершенный  роман
Шарлотты Бронте "Эмма".
     66 Королева фей, персонаж комедии Шекспира "Сон в летнюю ночь".
     67 Шарлотта Бронте писала под псевдонимом Каррер Белл.

        ^TТЕККЕРЕЙ: ВОСПОМИНАНИЯ, ОТЗЫВЫ, СУЖДЕНИЯ^U

             Английские и русские писатели и критики о Теккерее
                   Теккерей в воспоминаниях современников

     
     
     

        ^TАНГЛИЙСКИЕ ПИСАТЕЛИ О ТЕККЕРЕЕ^U

        ^TТОМАС КАРЛЕЙЛЬ (1795-1881)^U

     



     Джону Карлейлю {1}
     11 января 1842 г.

     "У нас был Теккерей.., он прямо из  Ирландии  и  то  и  дело  отпускает
насмешливые и довольно откровенные замечания: у него почти готова  книга  об
Ирландии  {2},  проиллюстрированная  шаржами,  и  я   могу   лишь   пожелать
бедняге-Теккерею всего самого лучшего. Никто из  этой  братии  воспоминания,
отзывы, суждения не наделен  с  такою  щедростью,  как  он,  всем  тем,  что
составляет человека, но нужно еще им сделаться".

     Роберту Браунингу {3}
     23 января 1847 г.

     "Диккенс пишет "Домби и сына", Теккерей - "Ярмарку тщеславия",  но  оба
не из тех, что собирают жатву, ни тот, ни другой..."

     Джону Карлейлю
     Февраль 1852 г.

     "Публика была хуже того, что я о ней слышал  {4},  короче  говоря,  это
представление.  Комическая  сторона  в   нем   хорошо   разыграна,   заметно
определенное изящество стиля, но и в помине нет никаких прозрений, достойных
называться этим словом, зато пропасть поддельных;  морализаторство  вкупе  с
безобразным "розыгрышем", которым оно прикрыто и которое хуже,  чем  ничего.
Дышать было нечем, и мной владела одна мысль - бежать отсюда, скорее бежать.
Теккерей еще не обрел себя, но, возможно, обретет в этой стихии, ударится  в
фарс, - нечто  вроде  "Теккерей  у  себя  дома"  и  превзойдет  всех  прочих
комедиантов в искусстве развлекать пустую светскую толпу".

     М-ру Карлейлю {5}
     3 января 1852 г.

     "Я давно не видел его таким цветущим. У него бездна  таланта  и  редкая
впечатлительность: нервозность, чувственность, безмерное  тщеславие,  и  нет
ничуть или же очень мало сентиментальности и наигрыша, чтоб  управляться  со
всем этим - неважное и плохо оснащенное судно для предстоящего  плавания  по
бурным водам".

     Ральфу Эмерсону {6}
     9 сентября 1853 г.

     "Порой мимо меня проходит Теккерей, недавно возвратившийся из  Америки:
он человек большой -  душой  и  телом,  с  многими  талантами  и  свойствами
(преимущественно в Хогартовском стиле, но есть в нем и чуток от  Стерна),  к
тому же, с исполинским аппетитом, очень непостоянный и  хаотичный  во  всем,
кроме внешних правил поведения, в которых он  отменно  тверд  и  безупречен,
если судить по канонам современного английского стиля. Я опасаюсь взрывов  в
его жизни. Большой, свирепый, плачущий, голодный, не сильная натура.  Ay  de
mi!" {горе мне (исп.).}

     Ричарду Милнзу {7}
     29 декабря 1863 г.

     "Несчастный Теккерей! И десяти дней не миновало с тех пор,  как  я  его
видел. С тяжелым сердцем я ехал в сумерках верхом вдоль Серпатина {8}  и  по
Гайд-парку, когда меня окликнул из коляски кто-то из  собратьев-человеков  -
рядом с ним сидела молодая девушка - и осыпал дождем приветствий. Я поглядел
вверх - то был Теккерей с дочерью, в последний раз он встретился мне в  этом
мире. У него было много прекрасных качеств, ни хитрости, ни злобы не  ощущал
он ни к кому из смертных. Души у  него  было  очень  много,  но  не  хватало
крепости в кости, дивная струя  гения  била  в  нем  мощным  ключом.  Должен
признаться, никто больше в наше время не писал с таким совершенством  стиля.
Я, как и вы, предсказываю его книгам большое будущее.  Несчастный  Теккерей!
Прощай! Прощай!"


                    ИЗ БЕСЕДЫ С ДЖОРДЖЕМ ВЕНЕЙБЛЗОМ {9}

     Карлейль, естественно, не слишком сочувствовал инстинктивной  неприязни
Теккерея к величию,  чему  примером  может  служить  нелюбовь  последнего  к
Малборо и Свифту. Я слышал, как Карлейль сказал однажды после их  разговоров
о характере Свифта: "Я бы хотел внушить Теккерею, что  величие  человека  не
проверяется тем, хотел ли бы он, Теккерей, оказаться с ним за  одним  чайным
столом".

                       ИЗ БЕСЕД С ЧАРЛЗОМ ДЮФФИ {10}

     Конец 1840-х гг.

     В ответ на замечание Чарлза Дюффи, что разница между героями Диккенса и
Теккерея  такая  же,  как  между  Синдбадом-мореходом  и  Робинзоном  Крузо,
Карлейль ответил: "Да, Теккерей гораздо ближе стоит к действительности,  его
хватило бы на дюжину Диккенсов. По своей сути они ничуть не схожи".

     1880 г.

     Рассуждая о Теккерее и Диккенсе после смерти обоих, Карлейль  сказал  о
Диккенсе, что его главным талантом был талант комического актера,  и  выбери
он это поприще, он бы добился триумфа. Теккерей был много  больше  одарен  в
литературном отношении, но невозможно было  не  почувствовать,  что  ему,  в
конечном счете, не доставало убеждений, которые сводились к тому, что  нужно
быть джентльменом и не нужно - снобом. Примерно  такова  была  окончательная
сумма его верований. Главное его искусство заключалось в умении - и пером, и
карандашом  -  чудесно   передавать   сходство,   причем   экспромтом,   без
предварительного обдумывания, но, как оказалось, он ничего не  мог  потом  к
тому прибавить и довести до большего совершенства.

     

        ^TЭЛИЗАБЕТ БАРРЕТ БРАУНИНГ (1806-1861) {11}^U



     Мири Рассел Митфорд {12}
     30 апреля 1849 г.

     "Мы только что закончили "Ярмарку тщеславия".  Очень  умно,  производит
сильное впечатление, но жестоко по отношению к природе человека. Болезненная
книга, но эта боль не очищает и не возвышает.  Суждения  его  пристрастны  и
оттого не здравы, в конечном счете. Но я никак не ожидала,  что  у  Теккерея
достанет силы ума на такую книгу, сила эта огромна".

     Сестре
     20 декабря 1853 г.

     "Был  мистер  Теккерей.  Жаловался  на  скуку  -   скука   лишает   его
работоспособности. Он не может "сесть за работу  утром  без  хорошего  обеда
(вне дома) и двух выездов в гости за вечер".  И  на  такой  почве  вырастают
"Ярмарки тщеславия"! Он довольно занятый  Человек-Гора  и  очень  любезен  с
нами, но я никогда с ним не полажу - он мне чужд по духу".

     Сестре
     9 мая 1854 г.

     "Мистер Теккерей завоевал мое сердце своим добрым отношением  к  Пенини
{13}, а что касается его дочек {14}, я близка к тому, чтоб полюбить их:  они
искренни, умны и привязчивы  -  три  замечательных  качества.  Я  буду  рада
увидеться с ними в Лондоне снова этим летом..."


        ^TЧАРЛЗ ЛЕВЕР (1806-1872) {15}^U

     "Теккерей - самый благожелательный  человек  из  всех  живущих,  однако
принять от него  помощь  хуже,  чем  обойтись  без  таковой.  Он  напоминает
утопающего, который, борясь что есть мочи и  стараясь  удержать  голову  над
поверхностью воды, предлагает другу научить его плавать.  Теккерей  согласен
писать на любых условиях и на любую тему, он так  уронил  свое  достоинство,
что репутация в Лондоне у него неважная" (из разговора Левера с Гарри Иннзом
{16})

     

     "Я  знаю,  что  мнение  Левера  о   Теккерее   впоследствии   полностью
переменилось, - пишет Иннз, - но в 1842 году, когда "Ярмарка тщеславия"  еще
не появилась в печати, а "Эсмонд" не был еще написан, так ли уж отличался бы
приговор публики от того, что вынес ему Левер?"


        ^TРОБЕРТ БРАУНИНГ (1812-1889)^U

     

     Изабелле Блэгден {1}
     9 (?) мая 1854 г.

     "Его недостатки были достаточно заметны, но и сквозь  них  просвечивает
доброта: пожалуй, я поражен, я сам не  знал,  что  был  так  сильно  к  нему
привязан  все  эти  годы...  Мне  говорили,  что   в   гробу   он   выглядел
величественно. Теперь, когда все мелочное отлетит,  он,  несомненно,  станет
великим. Я верю и надеюсь, что это сбудется".

        ^TЧАРЛЬЗ ДИККЕНС (1812-1870)^U

     



     Друзья  великого  английского  писателя,   основавшего   этот   журнал,
пожелали, чтобы краткую весть о его уходе из жизни написал для этих  страниц
его старый товарищ и собрат по оружию, который и выполняет сейчас их желание
и  о  котором  он  сам  писал  не  раз  -   и   всегда   с   самой   лестной
снисходительностью.
     Впервые я увидел его почти двадцать восемь лет назад, когда он  изъявил
желание проиллюстрировать мою первую книгу. А в последний раз  я  видел  его
перед рождеством в клубе "Атенеум" {18},  и  он  сказал  мне,  что  три  дня
пролежал в постели, что после подобных припадков его мучит  холодный  озноб,
"лишающий его всякой способности работать", и что он собирается  испробовать
новый способ лечения, который тут же со смехом мне описал. Он  был  весел  и
казался бодрым. Ровно через неделю он умер.
     За долгий срок, протекший между этими двумя встречами,  мы  виделись  с
ним много раз: я помню его и блестяще остроумным, и очаровательно  шутливым,
и исполненным серьезной задумчивости, и весело играющим с детьми.  Но  среди
этого роя воспоминаний мне наиболее дороги те два или три случая,  когда  он
неожиданно входил в мой кабинет и рассказывал, что такое-то место в такой-то
книге растрогало его до слез и вот он пришел пообедать, так как  "ничего  не
может с собой поделать" и просто должен поговорить со мной о нем. Я убежден,
что никто не видел его таким любезным, естественным, сердечным, оригинальным
и непосредственным, как я в те часы. И мне  более,  чем  кому-либо  другому,
известны величие и благородство сердца, раскрывавшегося тогда передо мной.
     Мы не всегда сходились во мнениях.  Я  считал,  что  он  излишне  часто
притворяется легкомысленным и делает вид, будто ни во  что  не  ставит  свой
талант, а это наносило вред вверенному ему драгоценному дару. Но мы  никогда
не говорили на эти темы серьезно, и я живо помню, как он, запустив обе  руки
в шевелюру, расхаживал по комнате и смеялся, шуткой  оборвав  чуть  было  не
завязавшийся спор.
     Когда мы собрались в Лондоне, чтобы почтить  память  покойного  Дугласа
Джерролда, он прочел один из своих лучших рассказов, помещенных в "Панче", -
описание недетских забот ребятишек одной бедной семьи.  Слушая  его,  нельзя
было  усомниться  в  его  душевной  доброте  и  в  искреннем  и  благородном
сочувствии слабым и сирым. Он прочел этот рассказ так трогательно и с  такой
задушевностью, что, во всяком случае, один из его слушателей не мог сдержать
слезы.  Это  произошло  почти  сразу  после  того,  как  он  выставил   свою
кандидатуру  в  парламент  от  Оксфорда,  откуда  он  прислал   мне   своего
поверенного  с  забавной  запиской  (к   которой   прибавил   затем   устный
постскриптум), прося меня "приехать и представить его избирателям,  так  как
он полагает, что среди них не найдется и двух человек, которые слышали бы  о
нем, а меня, он убежден, знают человек семь-восемь,  не  меньше".  И  чтение
упомянутого выше  рассказа  он  предварил  несколькими  словами  о  неудаче,
которую потерпел на выборах, и они были исполнены  добродушия,  остроумия  и
здравомыслия.
     Он очень любил детей, особенно мальчиков, и удивительно хорошо  с  ними
ладил. Помню, когда мы были с ним в Итоне, где учился тогда мой старший сын,
он спросил с неподражаемой серьезностью, не возникает ли  у  меня  при  виде
любого мальчугана непреодолимое желание дать ему соверен - у него оно всегда
возникает. Я вспомнил об этом, когда смотрел в могилу, куда уже опустили его
гроб, ибо я смотрел через плечо мальчугана, к которому он был добр.
     Все это - незначительные мелочи, но в горестной  потере  всегда  сперва
вспоминаются разные пустяки, в которых опять звучит знакомый голос,  видится
взгляд или жест - все то, чего нам  никогда-никогда  не  увидеть  здесь,  на
земле. А о том большем, что мы знаем про него, - о его  горячем  сердце,  об
умении безмолвно, не жалуясь, сносить несчастья, о его  самоотверженности  и
щедрости, нам не дано права говорить.
     Если  в  живой  беззаботности  его   юности   сатирическое   перо   его
заблуждалось или нанесло несправедливый укол, он уже давно сам заставил  его
принести извинения:

                      Мной шутки он бездумные писал,
                      Слова, чей яд сперва не замечал,
                      Сарказмы, что назад охотно б взял.

     Я не решился бы писать сейчас о его книгах, о его проникновении в тайны
человеческой  натуры,  о   его   тончайшем   понимании   ее   слабостей,   о
восхитительной  шутливости  его  очерков,  о  его  изящных  и   трогательных
балладах, о его мастерском владении языком. И уж  во  всяком  случае,  я  не
решился бы писать обо всем этом на страницах журнала, который с  первого  же
номера освещался блеском  его  дарований  и  заранее  интересовал  читателей
благодаря его славному имени.
     А на столе  передо  мной  лежат  главы  его  последнего,  недописанного
романа. Нетрудно понять, как грустно становится - особенно  писателю  -  при
виде этого свидетельства долго вынашивавшихся замыслов, которым так  никогда
и не будет дано обрести свое  воплощение,  планов,  чье  осуществление  едва
началось, тщательных приготовлений к долгому путешествию по путям мысли, так
и оставшимся непройденными, сияющих  целей,  которых  ему  не  суждено  было
достичь.  Однако  грусть  моя  порождена  лишь  мыслью  о  том,  что,  когда
оборвалась его работа над этим  последним  его  творением,  он  находился  в
расцвете сил и таланта. На мой  взгляд,  глубина  чувства,  широта  замысла,
обрисовка характеров, сюжет и какая-то особенная теплота, пронизывающая  эти
главы, делают их лучшим из всего, что было им когда-либо  создано.  И  почти
каждая страница убеждает меня в том, что он сам думал так же, что  он  любил
эту книгу и вложил в  нее  весь  свой  талант.  В  ней  есть  одна  картина,
написанная  кровью  сердца  и  представляющая  собой  истинный  шедевр.   Мы
встречаем в этой книге изображение двух детей, начертанное рукой  любящей  и
нежной, как рука отца, ласкающего свое дитя. Мы читаем в ней о  юной  любви,
чистой, светлой и прекрасной, как сама истина. И замечательно, что благодаря
необычному построению сюжета большинство важнейших событий,  которые  обычно
приберегаются для развязки, тут предвосхищается  в  самом  начале,  так  что
отрывок этот обладает определенной целостностью и читатель узнает о  главных
действующих  лицах  все  необходимое,   словно   писатель   предвидел   свою
безвременную кончину.
     Среди того, что я прочел с такой печалью, есть и  последняя  написанная
им строка, и последняя исправленная им корректура.  По  виду  страничек,  на
которых Смерть остановила его перо, можно догадаться, что он постоянно носил
рукопись с собой и часто вынимал, чтобы еще раз просмотреть и исправить  ее.
Вот последние слова исправленной им корректуры: "И сердце  мое  забилось  от
неизъяснимого блаженства". И наверное, в этот сочельник, когда он,  разметав
руки, откинулся на подушки, как делал  всегда  в  минуты  тяжкой  усталости,
сознание исполненного долга и благочестивая надежда, смиренно  лелеемая  всю
жизнь, с божьего соизволения дали его сердцу забиться блаженством перед тем,
как он отошел в вечный покой.
     Когда его нашли, он лежал именно в этой позе, и лицо его дышало  покоем
и миром - казалось, он спит. Это произошло двадцать четвертого декабря  1863
года. Ему шел только пятьдесят третий год - он был еще так молод, что  мать,
благословившая его первый сон, благословила и последний. За двадцать лет  до
этого он, попав на корабле в бурю, писал:

                            На море после шквала
                            Волненье затихало,
                            А в небе запылала
                               Заря - глашатай дня.
                            Я знал - раз светлы дали,
                            Мои дочурки встали,
                            Смеясь, пролепетали
                               Молитву за меня.

     Эти маленькие дочурки стали уже взрослыми,  когда  загорелась  скорбная
заря, увидевшая кончину их отца. За эти двадцать  лет  близости  с  ним  они
многое от него узнали, и перед одной из них открывается путь  в  литературу,
достойный ее знаменитого имени.
     В ясный зимний день, предпоследний день старого года, он  успокоился  в
могиле в Кенсал Грин, где прах, которым  вновь  должна  стать  его  смертная
оболочка, смешается с прахом его третьей дочери, умершей еще  малюткой.  Над
его надгробием в печали склонили головы его многочисленные собратья по перу,
пришедшие проводить его в последний путь. Февраль 1864 г.

                                                             Пер. И. Гуровой


        ^TШАРЛОТТА БРОНТЕ (1816-1859)^U

     



     У. С. Уильямсу {19}
     29 марта 1848 г.

     "Вы упоминаете Теккерея и последний  выпуск  "Ярмарки  тщеславия":  Чем
больше я читаю его книги, тем крепче  становится  моя  уверенность,  что  он
писатель особенный, особенный в своей проницательности,  особенный  в  своей
правдивости, особенный в своих чувствах (из-за которых он не подымает  шума,
хотя это едва ли не самые искренние и непритворные чувства  из  всех,  какие
только находили себе пристанище на печатных страницах),  особенный  в  своем
могуществе, в своей простоте и сдержанности. Теккерей - Титан,  и  сила  его
так велика, что он может себе позволить хладнокровно совершать труднейшие из
подвигов Геракла, от самых героических его деяний  исходит  обаяние  и  мощь
спокойствия, он ничего не позаимствовал у лихорадочной  поспешности,  в  его
энергии нет ничего от состояния бреда, это здоровая энергия, неторопливая  и
размеренная. Яснее всего о том  свидетельствует  последний  выпуск  "Ярмарки
тщеславия".  Книга  эта  мощная,  волнующая  в  своей  мощи  и  еще   больше
впечатляющая,  своим  рассказом  она  вас  увлекает,  как  поток,  глубокий,
полноводный  и  неодолимый,  хотя  она   всегда   равно   спокойна,   словно
размышление,  словно  воспоминание,   некоторые   ее   части   мне   кажутся
торжественными,  будто  прорицание.  Теккерей  не  поддается  никогда  своим
страстям, он держит их в повиновении. Его гениальный дар покорен  его  воле,
как  слуга,  который  не  может,  поддавшись  буйному  порыву,  бросаться  в
фантастические крайности, а  должен  добиваться  цели,  поставленной  ему  и
чувством, и рассудком. Теккерей неповторим.  Большего  я  не  могу  сказать,
меньше сказать я не желаю..."

     У. С. Уильямсу
     14 августа 1848 г.

     "Я уже говорила вам, что смотрю на  мистера  Теккерея  как  на  первого
среди современных мастеров  пера,  как  на  полноправного  верховного  жреца
истины, и, соответственно, читаю его с благоговением. Он, как я вижу, прячет
под водой свой русалочий хвост, намеком лишь упоминая  останки  мертвецов  и
мерзостного  ила,  которые  приходится  там  огибать,  однако   его   намеки
красноречивее пространных описаний иных авторов, и  никогда  его  сатира  не
бывает так  отточена  и  так  подобна  лезвию  ножа,  как  тогда,  когда  со
сдержанной насмешкой и иронией он скромно  предлагает  публике  полюбоваться
собственной примерной осмотрительностью и терпимостью.  Мир  начинает  лучше
узнавать Теккерея, чем знал его год-два назад, но все же знает он его не  до
конца. Его рассудок создан из простого, незатейливого материала, и прочного,
и основательного, без всякой показной красивости, которая могла бы приманить
и  приковать  к  себе  поверхностного  читателя:  великое  отличие  его  как
подлинного гения состоит в том, что оценить его по-настоящему  удастся  лишь
со временем. В последней части "Ярмарки тщеславия" является нам нечто новое,
нечто "доныне не распознанное", нечто такое, чего не одолеть догадке  одного
лишь поколения. Живи он век спустя, он получил бы то,  чего  заслуживает,  и
был бы более знаменит, чем  ныне.  Сто  лет  спустя  какой-нибудь  серьезный
критик увидит, как в бездонном омуте блеснет  бесценная  жемчужина  поистине
оригинального ума, какого нет у Бульвера и  прочих  современников,  не  лоск
благоприобретенных знаний, не навыки, развитые учебой, а то,  что  вместе  с
ним явилось в мир, - его  врожденный  гений,  неповторимое  отличие  его  от
остальных, вроде неповторимости ребенка, заставившее его, возможно,  познать
редкостные  горести  и  тернии,  но  превратившие  его  сегодня  в  писателя
единственного в своем роде. Простите, что снова возвращаюсь к этой теме,  не
хочу вам больше докучать..."

     У. С. Уильямсу
     4 декабря 1849 г.

     "...Вчера я видела мистера Теккерея. Он был здесь на обеде среди других
гостей.  Это  высокий  человек,  шести  с  лишним  футов  росту,   с   лицом
своеобразным и некрасивым, пожалуй, даже очень некрасивым, хранящим  большей
частью какое-то суровое и  насмешливое  выражение,  хотя  порой  оно  бывает
добрым. Ему не сообщили,  кто  я,  мне  его  не  представили,  но  вскоре  я
заметила, что он глядит на меня через очки: когда все встали, чтобы  идти  к
столу, он неторопливо шагнул мне навстречу со словами:  "Пожмем  друг  другу
руки", и мы обменялись рукопожатием. Он очень  мало  говорил  со  мной,  но,
уходя, вновь протянул руку с очень добрым видом. Думается, лучше иметь его в
числе друзей, а не врагов, - мне видится в нем что-то грозное. Все,  что  он
говорил, было просто, хотя подчас цинично, резко и противоречиво..."

     У. С. Уильямсу
     14 февраля 1850 г.

     "...Мистер Теккерей держится очень просто, однако все взирают на него с
каким-то трепетом и даже с недоверием. Речи его весьма своеобычны,  они  так
аморальны, что не могут нравиться..."

     У. С. Уильямсу
     12 июня 1850 г.

     "...Я разговаривала с мистером Теккереем. Он пришел с утренним  визитом
и просидел со мною больше двух часов, в комнате все это время кроме нас  был
только мистер Смит {20}. Потом он рассказывал, как  это  странно  выглядело,
должно быть, это и в самом деле было странно. Великан сел  напротив  меня  и
заставил перечислять  его  недостатки  (разумеется,  литературные),  они  по
очереди приходили мне на ум, и я по очереди облекала их в слова и  подбирала
объяснения или оправдания. Он защищался и сам, как некий  исполинский  турок
или язычник, но, надо признаться, извинения были порою хуже прегрешений. Все
кончилось довольно дружелюбно, и если все будут здоровы, сегодня вечером мне
предстоит обедать у него".

     Джеймсу Тэйлору {21}
     1 января 1851 г.

     "Все, что вы говорите о мистере Теккерее, необычайно точно и очень  для
него типично. Он вызывает у меня печаль и гнев одновременно. Почему он ведет
такой рассеянный образ жизни?  Зачем  его  насмешливый  язык  так  изощренно
отрицает его лучшие душевные порывы и лучшие стороны его натуры?"

     Джеймсу Тэйлору
     2 июня 1851 г.

     "...Мы с ним долго говорили, и, думается, он знает меня теперь  немного
лучше, чем прежде, хотя  я  в  том  и  не  уверена:  он  человек  великий  и
странный..."

     Джеймсу Тэйлору
     Июнь 1851

     "...Мистер Теккерей в восторге от  успеха  своих  лекций,  они,  должно
быть, немало споспешествовали его славе и достатку. Но он отложил  очередную
лекцию до  следующего  четверга,  уступив  настойчивым  просьбам  графинь  и
маркиз, которые  по  долгу  службы  должны  сопровождать  Ее  Величество  на
Аскотские скачки как раз в тот день, когда он должен был  читать  ее.  Я  не
стала скрывать от него, что, на мой взгляд, он поступает  дурно,  откладывая
лекцию из-за дам, я и сейчас так думаю".

     Джорджу Смиту
     11 июня 1851 г.

     "Я видела  Рашель  {22},  ее  игра  совсем  иного  свойства,  чем  все,
случавшееся мне видеть прежде, - в ее игре была  душа  (и  что  за  странная
душа!), не стану описывать сейчас подробности, надеюсь вновь увидеть  ее  на
сцене. Только она и Теккерей влекут меня к себе во всем огромном Лондоне, но
он запродал себя светским дамам, а она, боюсь, самому вельзевулу".


        ^TЭНТОНИ ТРОЛЛОП (1815-1882) {23}^U

     

                         ИЗ КНИГИ "ТЕККЕРЕЙ" (1879)

     Он был не из тех людей, которыми владеет неизменная уверенность в  себе
и в незыблемости собственного положения, и даже  когда  оно  упрочилось,  он
очень далек был от спокойствия. Не думаю, чтобы он когда-либо  сомневался  в
своих мыслительных способностях или в посильности  предпринятой  работы,  но
сомневался во всем прочем. Сомневался в том, что мир оценит его труд, в том,
что он справится и извлечет из своего ума достойный плод, сомневался в своей
выносливости - страшился недостатка рвения, в своей удачливости, в том,  что
избежит всех невзгод, которые так часто обращают в прах труды писателей.  Он
сознавал свое могущество, но до последних дней боялся, что слабости окажутся
сильней достоинств. Его натуре присуща была  праздность:  он  отвлекался  от
работы - потом сердился на себя за это. Устоять перед  соблазном  было  выше
его сил - утехи  жизни  манили  его  неудержимо.  Отговорка,  придуманная  в
понедельник утром и позволявшая не делать  дневную  порцию  работы,  сначала
доставляла ему невыразимое облегчение, но к вечеру  оно  сменялось  глубоким
сожалением,  едва  ли  не  раскаянием.  Таким,  как  он,  неведома  завидная
уверенность в себе, присущая иным его собратьям с первых шагов  и  с  первых
испытаний на литературном поприще. Поэтому ему бывало очень больно, если ему
советовали сократить ту или иную книгу. Ну кто еще признался бы  в  подобном
чувстве  первому  встречному?  Но  можно  было  предсказать  наверняка,  что
Теккерей так и поступит. Не было случая, чтобы он тотчас же  не  обнародовал
пусть самый маленький удар. "Они только скупают  мою  новую  книгу.  Вы  уже
видели мое последнее бесчинство...?" Я вижу мысленно, как написав  к  исходу
дня столько-то страниц, он говорит себе о каждой, что она  не  удалась  ему.
Диккенс был уверен во всех своих страницах...

     У Теккерея не было великого таланта собеседника.  Не  думаю,  чтобы  он
блистал когда-нибудь в так называемом широком обществе. Он был  не  из  тех,
кого ценят в застолье как блестящего рассказчика. И только  если  собиралось
два-три человека, он излучал веселье сам и заражал им остальных, но и  тогда
это бывало благодаря  какой-нибудь  шутке  или  забавной  выходке,  а  не  в
разговоре на общие темы. Даже много лет  спустя  его  старые  друзья  помнят
смешные рифмы шуточных стишков, которые сами собой соскальзывали с его уст в
подобные минуты. Он мог быть очень грустен, печаль, должно  быть,  постоянно
угнетала его душу, но вдруг в нем вспыхивало  чувство  смешного,  диковинные
рифмованные строки лились рекой,  словно  наброски,  которые  он  делал  без
малейшего усилия... Он вечно рифмовал. Как-то он задолжал  мне  пять  фунтов
семнадцать шиллингов шесть пенсов - мы вместе обедали в Ричмонде и я  платил
по счету.  Я  получил  от  него  чек  в  стихах  на  соответствующую  сумму,
написанный  на  одной  половине  листка  почтовой  бумаги,  на  второй   был
выписанный по всей форме соответствующий финансовый документ.  Эти  стихи  я
подарил кому-то как его автограф, а наизусть уже  не  помню.  Все  это  были
только шутки, скажет мне читатель. Да, верно, шутки, но таков был  Теккерей:
всегда шутил и неизменно был серьезен.  Чтобы  понять  его  характер,  нужно
проникнуться сознанием того,  что  грусть  в  нем  уживалась  с  буффонадой,
слабость с насмешкой. В его душе жил дух бурлеска, тот самый дух, который не
считает, что великое себя роняет, если оно напрашивается на улыбку.
     О Теккерее говорили, что он циник. Лицо общественное следует судить  на
основании его труда во имя общества. Если он писал как циник -  а  здесь  не
место  с  этим  спорить  -  значит,  справедливо,  чтобы  его,   снискавшего
писательскую славу, именовали циником. Но по душевным качествам,  заявляю  я
со всей решительностью, не было человека, который был бы дальше от  цинизма,
чем он. Если оставить в стороне воображение - дар, принесший ему  признание,
самой характерной его чертой было поистине женское мягкосердечие. Как  можно
скорей доставить другому человеку удовольствие - вот что составляло для него
величайшую радость: вручить соверен школьнику, перчатки - девушке,  угостить
обедом знакомого, сказать комплимент женщине. Благодеяния его лились  рекой,
щедрость была  непомерна.  Однажды  человек,  хорошо  известный  нам  обоим,
признался мне, что попал в тяжелое положение. Ему незамедлительно нужна была
большая сумма денег - что-то порядка двух  тысяч  фунтов,  у  него  не  было
состоятельных друзей, к которым он бы мог без церемоний обратиться  с  такой
просьбой, и ему грозило разорение. Раздумывая над этой печальной историей, я
заметил Теккерея, который шел между двумя конногвардейцами  по  Хорсгардз  и
поделился с ним тем, что занимало мой ум. "Не хотите ли вы сказать, что  мне
следует найти недостающие две тысячи фунтов?"  -  воскликнул  он  свирепо  и
прибавил кое-что в сердцах. Я возразил, что мне это и в голову не приходило,
я лишь хотел с ним посоветоваться. Тут на его лице мелькнула какая-то особая
улыбка, он подмигнул и  шепотом,  словно  стыдясь  немного  своей  слабости,
предложил: "Иду в половинную долю, если вы найдете второго". Так он и сделал
всего за день или два до срока платежа, и сделал это не  для  друга,  а  для
доброго знакомого, человека ему почти постороннего. Отрадно,  что  деньги  к
нему возвратились очень быстро. Я мог  бы  привести  здесь  множество  таких
историй, но по недостатку места и вследствие их схожести не  стану  утомлять
читателя. Вот что я думаю о человеке, которого часто  называли  циником,  но
который кажется мне одним из самых мягких людей на свете, чутким,  как  само
милосердие, - он шел по жизни, роняя перлы и швыряя  бисер,  творя  добро  и
никогда сознательно не причиняя ближним боли.


        ^TДЖОРДЖ ЭЛИОТ (1819-1880) {24}^U

     

     Супругам Брэй
     13 ноября 1852 г.

     "..."Эсмонд" самая обескураживающая из всех книг,  какие  только  можно
себе помыслить. Помнить, Кара, как тебе не  понравился  "Франсуа  ле  Шампи"
Жорж Санд? Так вот, в "Эсмонде" та же самая коллизия:  герой  на  протяжении
всей книги влюблен в дочь, а под конец женится на матери".


        ^TДЖОН РЕСКИН (1819-1900) {25}^U

     

                  ИЗ КНИГИ "СОВРЕМЕННЫЕ ХУДОЖНИКИ" (1843)

     Сравните  громовой  удар  в  конце  тридцать  второй   главы   "Ярмарки
тщеславия" с определенным отрывком из  "Илиады":  "Мрак  опустился  на  поле
сражения и на город: Эмилия молилась за Джорджа, а он лежал ничком, мертвый,
с простреленным сердцем". Об этом много можно было бы сказать.  Автор  очень
сочувствует Эмилии и отнюдь не грешит неверием в силу молитвы. Он знает, как
все мы, что каждая молитва должна каким-то  образом  быть  услышана,  однако
таковы факты. Мужчину и женщину разделяют шестнадцать миль, она  на  коленях
молит о нем бога, а он лежит, уткнувшись лицом в грязь. Как много любви в ее
душе, как много свинца в его груди. Думайте об этом, что хотите...


        ^TГЕРБЕРТ УЭЛЛС (1856-1946) {26}^U

     

                    ИЗ СТАТЬИ "СОВРЕМЕННЫЙ РОМАН" (1911)

     Почти во всех романах,  которые  завоевали  себе  прочное  место  среди
величайших произведений мировой литературы, не только от начала и  до  конца
чувствуется  личность  автора,  но  встречаются  также  его  откровенные   и
непосредственные излияния. Самый  неудачный  пример  авторских  отступлений,
который даже отпугивает  от  такого  приема,  -  это,  конечно,  отступления
Теккерея. Но мне  думается,  беда  Теккерея  не  в  том,  что  ему  нравятся
отступления, а в том, что, прибегая к ним, он использует нечестные приемы. Я
согласен с покойной миссис Крейджи, что Теккерею была  свойственна  какая-то
глубоко укоренившаяся пошлость. Пошлой  выглядит  его  притворно  вдумчивая,
наигранная  поза   светского   человека;   совсем   не   этот   человек,   а
беззастенчивый, нахальный задира, который после обеда с наглым видом греется
у камина, надуваясь  от  сытости  и  спеси,  ибо  он  весьма  преуспел  и  в
литературе и в свете,  -  вот  кто  выступает  от  первого  лица  в  романах
Теккерея. Это не сам Теккерей, это не искренний человек, который смотрит вам
в глаза, изливает душу и ждет вашего сочувствия. Однако, критикуя  Теккерея,
я вовсе не отвергаю в принципе авторских отступлений.

     [По признанию Г. Уэллса роман Толстого "Воскресение" запечатлелся в его
памяти как "русская параллель" к повести "В благородном обществе"  и  роману
"Приключения Филиппа":) "Я нахожу в них ярко  выраженные  автобиографические
черты и богатый жизненный опыт авторов, особенно в ситуациях,  которыми  эти
произведения начинаются..."

                                                                Пер. Н. Явно

        ^TГИЛБЕРТ КИТ ЧЕСТЕРТОН (1874-1936) {27}^U

     



             ПРЕДИСЛОВИЕ К "КНИГЕ СНОБОВ" У. М. ТЕККЕРЕЯ (1911)

     "Книга  снобов",  как  хорошо  известно,  первоначально  печаталась   в
"Панче". В самой фабуле книги, задуманной как тонкая и остроумная пародия на
помпезный стиль научных изысканий, скрывается  злая  ирония.  Художественное
воплощение  -  под  стать  изобретательному  замыслу:  его  отличает  подчас
поразительная точность и артистизм. И вместе с тем,  всякий,  кому  довелось
работать в газете, не ошибется, сказав, что  в  "Книге  снобов"  безошибочно
угадываются  литературные  навыки  профессионального  газетчика.  Сразу   же
бросаются в глаза,  например,  напыщенные  риторические  концовки  некоторых
глав, наподобие той, в которой описывается мрачный  дворец  и  гнусное  ложе
опустившегося Лорда Карабаса, в связи  с  чем  автор  принимается  расточать
неуемные похвалы самому себе;  мол,  нам,  представителям  среднего  класса,
несвойственны невиданная заносчивость  и  неимоверная  скаредность,  которые
уживаются в этом гадком несчастном старике.  Бывает,  впрочем,  и  так,  что
глава  кончается,  словно  уличная  потасовка,  разящим   выпадом   кинжала,
молниеносной и меткой эскападой. Вот, например, Теккерей мимоходом  сообщает
читателю, что восковая фигура Георга IV в королевской мантии выставлена  для
всеобщего обозрения; цена за вход - один шиллинг, для детей и лакеев - шесть
пенсов. "Смотрите - всего шесть пенсов!" Иногда же глава обрывается внезапно
каким-нибудь незначащим замечанием: это Теккерея-журналиста что-то отвлекло,
и он, стремясь поскорее закончить главу, обрывает  себя  на  полуслове.  Тем
самым "Книга снобов" представляет  собой  очередной  пример  того  странного
парадокса, который впервые проявился  в  заимствованных  сюжетах  и  наскоро
написанных пьесах Шекспира: книга, которую читатель  не  выпускает  из  рук,
по-видимому, писалась ее автором на скорую руку; то, что читателю доставляет
несказанное удовольствие, приводило писателя в  крайнее  раздражение.  Книга
Теккерея лишний раз подтверждает, что недолговечная журналистика может  жить
веками.
     У "Панча" есть все основания гордиться этой великолепной работой, равно
как и другими, например  "Песней  о  рубашке"  или  блестящими  карандашными
рисунками Кина {28}, которыми пестрят страницы журнала. Вместе с тем само по
себе упоминание, что некое произведение впервые появилось в "Панче", может -
поразительным  образом  -  сбить  с  толку  современного   читателя.   Такая
основополагающая   черта    английского    характера,    как    неистребимая
предубежденность, более всего проявляется в прекраснодушной верности внешним
атрибутам вещей, между тем как сами вещи совершенно изменились  или  исчезли
вовсе. У всех у нас есть кузен или тетушка, которые упрямо продолжают ходить
в рыбную лавку Рибса или в обувной магазин Туффля только потому, что Рибс  и
Туффль издавна почитаются деловыми и надежными предпринимателями. Им даже не
приходит в голову, что бедного Туффля нет в живых уже лет  сто,  а  лавчонка
Рибса давно уже входит в огромный рыбный трест,  который  принадлежит  юному
коммерсанту  из-за  океана.  Все  мы  знаем,  что  детей  продолжают  упрямо
записывать в старые школы, хотя в них давно уже заправляют новые учителя,  а
какой-нибудь торговец чаем из Бромптона и по сей день неизменно открывает по
утрам свежий номер "Тайме", как если бы редакция этой газеты  не  претерпела
за  эти  годы  чудовищные  изменения.  Находясь  под  воздействием  той   же
предубежденности, многие из нас забывают, что современный  "Панч"  не  имеет
ничего общего с тем "Панчем", в  котором  сотрудничал  Теккерей.  Во  многих
своих проявлениях современный  "Панч"  -  это  не  столько  "Книга  снобов",
сколько журнал для снобов. Даже оставив в  стороне  великодержавные  замашки
журнала,  приходится  констатировать,  что  современный  "Панч"  -  в  целом
консервативный орган, выражающий большей частью интересы благополучных слоев
общества. Именно поэтому современному читателю бывает так трудно понять, что
во времена Теккерея "Панч" был чуть ли не революционным журналом.
     Впрочем, такое определение не следует принимать буквально.  Разумеется,
"Панч" не был  революционным  журналом  в  том  смысле,  в  каком  считаются
революционными журналы французские или  итальянские.  Английский  радикализм
всегда был скорее позой, нежели убеждением,- будь он убеждением, он  мог  бы
одержать  победу.  Отличие  старого  "Панча"  от  современного  более  всего
проявляется в юмористической тематике. Современный английский юмор во многих
отношениях даже превосходит юмор старого "Панча": он  более  изощрен,  более
изыскан. При этом большинство  талантливых  современных  юмористов  избирают
предметом для осмеяния быт простых людей. Бывает,  что  эти  юмористы  шутят
умно и проницательно, как мистер Барри Пейн, гуманно, как мистер Петт  Ридж,
добродушно, как  мистер  Зэнгвилл,  разухабисто  и  бесшабашно,  как  мистер
Джейкобс, - но все они высмеивают исключительно жизнь простых людей. Для них
нет более комических персонажей, чем пьяница, идущий за пивом,  или  прачка,
которая развешивает белье во  дворе.  Однако  такой  юмор  существовал  и  в
девятнадцатом веке: им пользовался Диккенс, когда писал о  карманных  ворах,
им пользовался  Теккерей,  когда  писал  о  лакеях.  Вместе  с  тем  великие
викторианцы в отличие от современных юмористов  были  твердо  убеждены,  что
великие мира сего не менее комичны, чем  простые  люди.  В  номерах  старого
"Панча" император, олдермен, епископ, судья представали перед  читателями  в
гротескном изображении. Так, совершенно естественными и привычными для  того
времени были слова Теккерея из "Книги снобов" о том, что офицер  в  парадном
мундире  видится  ему  "таким  же  нелепым  и  напыщенным   монстром",   как
какой-нибудь туземный царек с кольцом  в  носу  и  в  начищенном  до  блеска
цилиндре на макушке. Епископ не казался викторианцам величественным старцем,
облаченным в ризу, с митрой на убеленной сединами голове;  для  них  он  был
всего лишь забавным старикашкой в гетрах  и  фартуке.  Баронет  не  был  для
викторианцев титулованным дворянином - для них он был попросту грубым, тупым
существом  с  тяжелой  рукой  и  неповоротливыми  мозгами.  Таким   образом,
определенно преуспев в творческом освоении классического наследия, мы  столь
же определенно  утратили  присущую  этой  традиции  широту  взглядов,  слепо
подчинившись выхолощенным представлениям и  расхожей  моде.  Довольно  будет
сказать, что для Теккерея и его друзей социальное чванство  и  снобизм  были
проявлением идолопоклонства;  они  ни  минуты  не  сомневались,  что  идолов
следует  низвергать,  причем   не   только   потому,   что   идолопоклонство
свидетельствует о невежественности и безнравственности, но потому,  что  оно
(на взгляд Теккерея) смехотворно в своей тупой и жестокой дикости.
     В этом смысле "Книга снобов" - продукт своего века, во  всяком  случае,
продукт некоторых его тенденций и течений. Сейчас нам  кажется  невероятным,
что в "Панче" печатался автор, который открыто обвинял коронованную особу  в
снобизме... Между тем подобные чувства и высказывания были вполне  привычным
явлением в то время и в тех кругах. По сравнению с  добродушной  неуемностью
Диккенса  или  с  безжалостной  сдержанностью  Дугласа  Джерролда  филиппики
Теккерея могут показаться даже чересчур умеренными. Теккерею удалось создать
не  один  емкий  и  точный  образ  сноба,  чванство  которого  более   всего
проявляется в  нелепых  аристократических  замашках.  И  в  этом  бессмертие
Теккерея, ибо высшее писательское мастерство заключается как раз в том,  что
уникальный в своем роде персонаж  оказывается  -  парадоксальным  образом  -
универсальным.
     Мы  считаем  Теккерея  сатириком,  однако  в  некотором  смысле  многие
антиснобы его времени были не в пример более резкими, чем он.  Диккенс  умел
быть беспощадным к своим героям. Можно даже сказать, что Диккенс  беспощаден
ко всем, кроме тех, к кому особенно  расположен.  Микобер  и  Урия  Хипп,  в
сущности, стоят друг друга, оба они жулики и прощелыги. А между  тем  самому
Диккенсу  столь  же  мил  первый,  как  отвратителен  второй.  Отличительное
свойство Теккерея, напротив, - проникаться слабостью всякой плоти.  Если  он
издевается, так над самим собой; если кого упрекает - так в  первую  очередь
самого  себя;  в  тех  же  случаях,  когда  он  бывает  снисходительным,  он
снисходителен  прежде  всего  к   самому   себе.   Этим   определяется   его
относительная слабость в обличении зла. Этим же определяется и  преимущество
его этической программы.  Теккерей  предпочитает  вникать,  а  не  обличать.
Виртуозно издеваясь над  майором  Бэгстоком,  Диккенс  отнюдь  не  призывает
читателя сочувствовать своему персонажу, войти в  его  положение.  Напротив,
когда Теккерей  издевается  над  майором  Понто,  мы  сразу  же  проникаемся
симпатией к этому жалкому, суетному человечку, мы чувствуем, что  он  близок
нам, не исключено даже, что он упрятан  в  каждом  из  нас.  Замысел  "Книги
снобов" мог бы с тем же успехом принадлежать Диккенсу или  Джерролду,  да  и
многим другим современникам Теккерея.  Однако  только  одному  Теккерею  мог
прийти в голову поразительно трогательный подзаголовок: "Написана  одним  из
них".

     Несомненно, люди будут  всегда  возвращаться  к  Теккерею,  к  осеннему
богатству его чувств, к его восприятию жизни, как  печального  и  священного
воспоминания, которое надо хотя бы сохранить во всех подробностях. Не думаю,
что умные люди забудут его...

                                                          Пер. А. Ливерганта


        ^TБЕРНАРД ШОУ (1856-1950) {29}^U

     

                 ИЗ КНИГИ "ВОЗРАСТ МУДРОСТИ" Г. РЭЯ (1958)

     Теккерей говорит правду даже вопреки самому себе. Он может  опровергать
ее, высказывать свое предубеждение, подчеркивать смягчающие  обстоятельства,
погружаться в пессимизм, но и под яростные вопли, и под слезливое нытье  она
у него вырывается наружу - не нарушая, конечно, его понятий о приличиях.  Он
истощает весь свой скудный запас чувствительности, стараясь вас  разжалобить
смертью  полковника  Ньюкома  и  умоляя  считать  его  великодушным  пожилым
джентльменом, а не  несносным  старым  дурнем,  который  доходит  до  амплуа
злокозненного мошенника... И все же автор говорит всю правду о герое, и  все
же автор никогда не лжет.

        ^TДЖОЙС КЭРИ (1888-1957) {30}^U

                 ИЗ КНИГИ "ВОЗРАСТ МУДРОСТИ" Г. РЭЯ (1958)

     Теккерей был сильным и мудрым человеком. Когда он жалуется в письмах на
собственную слабость и медлительность, становится понятно, какой  он  меркой
себя мерил, чего от себя ждал. Он видел и сурово  принимал  предательский  и
ненадежный мир, где, безусловно, можно встретить и любовь, и добродетель, но
и для них нет безопасности. Диккенс, несравненно более гениальный и в то  же
время более нервозный, страстный, чувствительный, порой неровный до безумия,
не мог принять мир Теккерея и не  переносил  напоминаний,  что  мир  этот  и
вправду существует. Ему необходимо было жить  в  мечтах,  в  придуманной  им
мелодраме, опьяняясь славой,  которая  с  каждым  годом  требовалась  ему  в
больших и больших дозах.

        ^TДЖОН БОЙНТОН ПРИСТЛИ (1894-1984) 31^U

     



                 ИЗ КНИГИ "ВИКТОРИЯ В ЗЕНИТЕ СЛАВЫ" (1972)

     ...Среди  созерцавших  это  "величественное  зрелище"  {32}   не   было
Теккерея, чья слава в ту пору не  уступала  славе  Диккенса.  (Соперничество
между ними порой бывало очень острым, но состязались в самом деле не столько
они сами, сколько их почитатели, разбившиеся на два лагеря.) В конце октября
1852  года  Теккерей  отплыл  в  Бостон,  которым  начиналось   его   первое
американское турне. Ему  предстояло  повторить  в  Соединенных  Штатах  цикл
лекций об английских юмористах XVIII века, прочитанный им в Лондоне и других
британских  городах.  Как  лекции  они  были  удачны,  и  так  же   увлекают
современного читателя, как прежде увлекали слушателя, но Теккерей  не  новый
Хэзлитт. Он превосходно знал литературу того времени,  но  не  способен  был
судить о нем как о недавнем прошлом, со всею непосредственностью,  сама  его
манера чувствовать принадлежит другой эпохе - его собственной, и большинство
его критических суждений окрашены необычайно личными  пристрастиями.  Уехать
значило  расстаться  с  дочками,  двумя  маленькими  девочками,  которых  он
препоручал заботам бабушки, и все-таки он радовался своему отъезду,  к  чему
имел две важные причины. Прежде всего, ему необходимы были  деньги,  которые
сулили эти лекции: кроме девочек, которых он воспитывал, как того  требовало
положение его семьи, принадлежавшей к верхушке среднего общественного  слоя,
у него на содержании находилась  больная  жена,  уход  за  которой  требовал
немалых средств. (Когда заходит речь о Тек-керее, не нужно забывать,  что  в
двадцать  с  лишним  лет  он  промотал  отцовское  наследство   -   довольно
основательную сумму,  отчасти  проиграв  ее  за  карточным  столом,  отчасти
потеряв из-за неудачного помещения капитала. Не менее важно и другое:  после
четырех  лет  счастливого  супружества  его  жена,  вследствие  перенесенной
родильной горячки, навсегда лишилась рассудка.) Поскольку он существовал  на
гонорары и не испытывал уверенности в том, что сможет повторить свою великую
литературную  удачу,  он  понимал,  что  не  имеет  права  отвергнуть   свои
американский заработок.
     Но у него была еще одна причина радоваться полной смене декораций -  он
ощущал, что глубоко несчастен. В течение многих лет он был  влюблен  в  жену
своего друга Брукфилда, неглупого и обаятельного человека,  сначала  модного
священника, потом  инспектора  учебных  заведений.  Джейн  Брукфилд,  рослая
красавица, живая, редкостно обворожительная  женщина,  не  избежала,  как  и
многие другие англичанки среднего  сословия,  мужья  которых  слишком  часто
уезжали  из  дому,  а,  возвратившись,  держались   властно   и   необычайно
требовательно, некоторой хрупкости здоровья. Она была искренне  привязана  к
Брукфилду и о физической измене мужу с Теккереем не могло быть  и  речи,  но
постоянно наслаждаться обществом великого  писателя,  чье  поклонение,  надо
думать, не составляло для нее секрета, было приятно во  всех  отношениях,  к
тому же, эти встречи избавляли каждого из них от одиночества. (Должно  быть,
для него это не столь было приятно, а, может быть, и вовсе трудно,  ибо  она
его влекла безмерно, и постоянно сдерживать желания, наверное, было для него
мучительно.) При некоторой рыхлости громадного, привычного  к  малоподвижной
жизни тела - в нем было шесть футов четыре дюйма росту и он  был  грузен,  и
несмотря  на  все  притворство,  к  которому  он  начал  прибегать   еще   в
сорокалетнем возрасте,  что  он  седой  старик,  развалина,  презревшая  все
искушения Венеры, он от природы был довольно чувственным -  о  чем  остались
устные свидетельства,  -  но,  как  известно,  был  лишен  жены  и  не  имел
постоянной любовницы. В ту пору, когда Теккерей писал, а после  и  читал  со
сцены "Английских юмористов XVIII века", они  с  Джейн  виделись  необычайно
часто, даже чаще обычного. Хворавший в это время Брукфилд лечился на морском
курорте, где поначалу чувствовал себя покинутым,  потом  стал  ревновать  и,
наконец, потребовал, чтобы жена повиновалась супружескому долгу и прекратила
всякие сношения с Теккереем. Она довольно малодушно подчинилась, после  чего
супруги приняли решение уехать на зиму из Англии.
     Теккерей написал ей письмо, полное гневных упреков, но удержался  и  не
отослал его, поддавшись уговорам их общей с Джейн  приятельницы,  однако  из
другого его послания, не столь кипящего презрением, - он  написал  его  двум
женщинам, с которыми был дружен, - становится  понятно,  что  он  выстрадал:
"Лучше бы я никогда не любил ее. Я был игрушкой в руках женщины, которая  по
ничтожному знаку своего господина и повелителя, отшвырнула меня - вот что  я
ощущаю. Я шлю ей нежное и джентльменское приветствие, я  принесу,  доставлю,
напишу и положу конец всему, что  ей  угодно,  но  я  откланиваюсь.  Я  хочу
сказать, что исполню любую ее волю,  которая  согласна  с  чувством  меры  и
приличия, но, говорю вам, между нами все кончено.  Вчера  я  прятал  письма,
которые она прислала мне за эти годы. Нет, мне не  захотелось  плакать,  мне
захотелось смеяться, я знал, что только смех они и могут вызвать. И этому  я
отдал свое сердце!  Всем  этим  "Когда  вы  к  нам  приедете,  милый  мистер
Теккерей?", "Уильям будет очень рад", "Я вспомнила, уже расставшись с  вами,
что позабыла..." и так далее и тому подобное, а  под  конец  по  первому  же
слову Брукфилда: "Я  почитаю  и  люблю  его  не  предуказанной,  а  истинной
любовью". Аминь. Пожалуй, горше всего мысль, что обошлись  со  мною,  как  с
шутом гороховым и самое удачное при всем этом,  наверное,  что  так  тому  и
следовало быть". Если мы не забыли, что автор этого письма - "седая,  старая
развалина", оно не может нас  не  удивлять  какой-то  молодостью  интонации,
комической и жалостной наполовину. Однако  горестное  ощущение  утраты  было
невероятно сильным и долго не оставляло Теккерея. Обычно  очень  сдержанный,
он с поразительной легкостью касался в разговорах  своей  утраченной  любви.
Чтоб верно понимать его наследие, нам  нужно  знать,  как  складывались  его
отношения с Джейн  Брукфилд,  так  как  все  написанное  им  после  "Ярмарки
тщеславия" несет на себе глубокий личный отпечаток. Лучший биограф Теккерея,
профессор Гордон Рэй {34}, которому я столь обязан  всем  здесь  приводимым,
тщательно проследил, как то, что он назвал  "погребенной  жизнью  Теккерея",
сказалось на форме, развитии и общем звучании его произведений.
     В декабре 1852 года во  время  пребывания  в  Бостоне  Теккерей  сказал
своему издателю  Филдсу,  протягивая  только  что  вышедший  из  печати  том
"Эсмонда": "Вот лучшее, на что я способен". В течение сорока последующих лет
или около того большинство критиков охотно разделяли  это  его  мнение.  Лет
двадцать после выхода книги считалось, что "Эсмонд" относится  к  романам  о
семейной жизни  и  что  при  всей  своей  странности,  это  чарующая,  хотя,
возможно,  и  предосудительная  книга.  (Отношения  между  леди  Каслвуд   и
Эсмондом-мальчиком, а после взрослым мужчиной подверглись суровой  критике.)
Потом, когда настала эра Стивенсона {35},  все  восхищались  "Эсмондом"  как
образцовым историческим романом. Впоследствии он оказался не  в  чести  и  в
наше время его недооценивают столь же сильно, сколь  прежде  слишком  высоко
ценили. Почти весь "Эсмонд" был написан тотчас после насильственной  разлуки
с Джейн Брукфилд, и книга полностью опровергает  мнение  о  Теккерее  как  о
человеке добродушно веселом и ленивом. Считаем ли мы "Эсмонда" шедевром  или
не считаем, он поражает нас  как  tour  de  force  {великое  усилие  (фр.).}
писателя. Задумав воссоздать эпоху королевы Анны, нарисовать широкую картину
былых нравов, он воплотил свой  замысел  блистательно,  и  все  же  "Эсмонд"
вызывает у меня такие же сомнения, как и "Английские юмористы  XVIII  века".
Ведь на страницах этого романа правит отнюдь не королева Анна,  а  Виктория.
Писатель смог с большою точностью запечатлеть начало восемнадцатого века, но
посмотреть на эти годы изнутри ему мешал  природный  темперамент,  сама  его
способность к восприятию. В "Ярмарке тщеславия", "Пенденнисе", "Ньюкомах" мы
видим Теккерея нам знакомого, мы узнаем  его  по  первому  же  слову,  но  в
"Эсмонде" он обряжается в парик и в атласный камзол с чужого плеча.
     После того, что "Эсмонд"  вышел  в  свет  и  встречен  был  восторженно
друзьями Теккерея, писатель стал наслаждаться своим пребыванием  в  Америке,
по большей части замечая все хорошее и много реже негодуя на плохое, чем  те
английские литераторы, которые там побывали до него.  Он  был  единственным,
оценившим Бостон гораздо ниже чем Нью-Йорк,  где  для  него  была  сюрпризом
встреча с богатыми, но простодушными отцами  семейств,  живыми,  энергичными
матронами и миленькими, самоуверенными девушками  (с  самой  хорошенькой  из
них, восемнадцатилетней  Салли  Бакстер,  он  с  удовольствием  пофлиртовал,
изобразив  влюбленность  дядюшки  в  племянницу).  На  его   лекции   обычно
собиралось много слушателей, которые прекрасно принимали их, и все же вместо
обещанных четырех тысяч фунтов поездка принесла на  полторы  тысячи  меньше.
Его встречали всюду как светило,  хотя  случалось,  что  в  газетах  осыпали
бранью, но этим вряд ли удивишь иных из  нас.  После  Нью-Йорка,  Бостона  и
Провиденса  он  побывал  в  гостеприимной  Филадельфии,  откуда  переехал  в
Вашингтон, где слушателей было мало, но зато его окружало отменное общество,
и посетил Балтимор, жители которого показались ему "глупее самой  глупости".
Отправившись затем на юг, он весь март читал лекции в Ричмонде, Чарльстоне и
Саванне, но не решился ехать в  Новый  Орлеан,  так  как  дорога  отняла  бы
слишком много времени, и все же то был юг - земля  рабов  и  рабовладельцев.
Наблюдая с интересом жизнь цветных, охотно делая наброски  с  их  шаловливых
ребятишек, он, тем не менее, не видел в них людей, которые могли бы быть его
согражданами. Он занял очень осторожную позицию по отношению к рабству: это,
конечно, было зло, но в настоящей жизни, право, не внушало ужаса, ибо  рабы,
которые ему встречались, имели все необходимое  и  были  в  меру  счастливы,
гораздо более счастливы, на  самом  деле,  чем  многие  английские  рабочие,
ставшие  жертвами  неумолимого  индустриального  развития.   Порою   рабство
разбивало семьи, но в этом же  была  повинна  викторианская  промышленность,
возражали обвинители-плантаторы.
     Должно быть, Теккерею трудно было обойти вопрос о рабстве  из-за  одной
американской романистки. В  1852  году,  незадолго  до  приезда  Теккерея  в
Америку, прогремела на весь свет  "Хижина  дяди  Тома,  или  жизнь  низов  в
Америке" Гарриет Бичер-Стоу. Этот роман,  сначала  напечатанный  в  серийных
выпусках вашингтонского органа аболиционистов, стяжал гораздо больший успех,
чем все литературные произведения, когда-либо увидевшие свет и до,  и  после
него. Переведенный на  тридцать  семь  языков,  он  уступал,  по  количеству
переводов, только Библии. Вскоре закусочные,  рестораны,  лавки  и  молочные
бары на  улицах  всего  мира  превратились  в  "Хижины  дяди  Тома".  Трудно
переоценить пропагандистское значение этой книги. С ее выходом  нельзя  было
больше применять на деле закон о поимке беглых рабов, и, следовательно,  она
способствовала  возникновению  гражданской  войны  (Линкольн   даже   заявил
однажды, что именно она и вызвала войну). Роман необычайно  долго  оставался
популярным, и первое театральное представление, которое мне довелось увидеть
в раннем детстве, было инсценировкой "Хижины дяди Тома".  Бичер-Стоу  трудно
отнести к великим, и ни одна ее другая книга не получила равного  признания.
Порой она бывала откровенно неумна, как, скажем, в "Солнечных  воспоминаниях
о заморских странах", безоговорочно осужденных  Маколеем  на  страницах  его
дневника за 1854 год:  "Это  невероятно  глупое  и  беспардонное  сочинение.
Миссис Стоу приписывает мне чудовищные нелепости, которых я  не  говорил,  в
особенности о соборах. А какие  ошибки  она  делает!  Роберта  Уолпола  {36}
путает с Хорасом Уолполом {37}, Шефтсбери {38}, создателя Хабеас корпус акт,
принимает за Шефтсбери {39}, написавшего "Характеристики"; даже смотреть она
не  умеет  -  Пальмерстона  {40},  у  которого   голубые   глаза,   называет
темноглазым. Я рад, что виделся с ней мало, и  очень  сожалею,  что  виделся
вообще". Но бедная миссис Стоу была так далеко от дома и билась из последних
сил, чтоб выбраться из всех этих загадок.
     "Хижина дяди Тома" нимало не похожа на описание ее  встреч  с  великими
людьми в "Солнечных воспоминаниях". Вернемся ненадолго - к  Маколею,  к  его
записям от октября 1852 года:  "Дочитал  "Хижину  дяди  Тома",  сильная,  но
неприятная книга, на мой вкус слишком  мрачная  и  отдает  испанщиной,  если
судить ее как произведение искусства. Но  в  целом  это  самое  ценное,  что
привнесла Америка в английскую литературу". Странное умозаключение.  Отвечая
на вопрос молодой  американки,  как  ему  понравилась  "Хижина  дяди  Тома",
Диккенс сказал, что это сильная книга, но не явление искусства и  что,  хотя
ему понравились цветные, которых он встречал в  Соединенных  Штатах,  миссис
Стоу  наделила  своих  героев  и,  прежде  всего,   дядю   Тома   непомерной
добродетелью. Но Бичер-Стоу с юных лет мечтала посвятить себя великой  цели,
которую и обрела в движении против рабства - аболиционизме,  став  пламенной
его участницей. И эта одержимость сообщила  ей  какой-то  грубоватый  гений,
благодаря которому ей удалось собрать необходимый материал и повести рассказ
с такой силой. Там есть все наши давние знакомцы: ужасные  побеги,  прощания
на смертном ложе, благородные  самопожертвования  и  страшные  жестокости  -
необходимые приметы викторианской мелодрамы, но их объединяет новая  основа,
им служит фоном рабство и свобода, противостоящие друг другу.
     Как ни странно, миссис Стоу жила на юге меньше Теккерея. Она родилась и
выросла в Новой Англии, в семье учителя и  проповедника.  В  1832  году  она
переехала с родителями в Цинциннат, где вышла замуж за  такого  же  учителя,
как и ее отец,  Кальвина  Стоу,  человека  слабого  здоровья,  и  потому  ей
приходилось подрабатывать пером. Через реку лежал рабовладельческий штат,  и
ей не раз случалось посещать тамошние плантации и заводить знакомства и с их
владельцами, и с чернокожими невольниками. Более того, бывало,  беглые  рабы
перебирались через реку и так же, как ее  Элиза,  отчаянно  перепрыгивали  с
льдины  на  льдину.  И  в  Цинциннате,  и  в  Новой  Англии,  где  она  жила
впоследствии и где вращалась в кругу ярых  аболиционистов,  ей  было  многое
известно о беглецах - и о попытках изловить  их,  и  о  стараниях  спрятать.
Поэтому в ее распоряжении оказалось все необходимое, хотя сама она и не жила
на юге. Она порой впадает в  сантименты  и  неприкрытый  мелодраматизм,  она
готова каждую минуту клеймить рабовладельцев, но ей достало  такта  избежать
открытой пропаганды. Ее южане,  плантаторы  и  рабовладельцы,  при  всех  их
недостатках написаны сочувственно. Самый отрицательный  персонаж  в  романе,
так сказать, главный злодей в мелодраме, Саймон Легре,  на  самом  деле,  не
южанин, а житель Новой Англии и уроженец Вермонта. Пусть Диккенс прав, и все
цветные в этой книге, начиная с дяди Тома, безмерно добродетельны и  слишком
благородны, но даже этим она решительно порывает с  традицией,  изображавшей
их либо  жалкими  недоумками,  либо  смешными  простофилями  -  возницами  и
слугами. Она заставила весь мир увидеть в них людей. После ее  триумфального
посещения Англии, где тот же Маколей ее приветствовал, а Теккерей нашел, что
она "милая,  почти  хорошенькая  женщина  с  невероятно  нежным  взглядом  и
улыбкой", она вернулась в Новую Англию,  где  много  писала  и  выступала  с
публичными чтениями почти  до  самых  последних  дней  своей  долгой  жизни,
окончившейся в 1896 году. Хотя она не создала второго "Дядю Тома", она  была
вправе сказать себе, что написала самую читаемую,  а  может  быть,  и  самую
действенную книгу XIX века.  Среди  ее  горячих  почитателей  был  и  другой
писатель, неизмеримо большего влияния, славы и величия,  чье  имя  было  Лев
Толстой.

                        [О ССОРЕ ДИККЕНСА И ТЕККЕРЕЯ]

     

     Лето 1858 года принесло с собой еще одну ссору, наделавшую много шума и
разделившую литературный Лондон на два враждующие стана,  с  нею  оборвались
последние дружеские нити дружбы, соединявшие еще  Диккенса  и  Теккерея.  Но
развязал ее на этот раз не Диккенс. В почтовом ведомстве  служил  чиновником
один  довольно  бойкий  молодой  человек  но  имени  Эдмунд  Йейтс,  который
подвизался и на журналистском поприще. Родители  Йейтса,  происходившего  из
театральной семьи, были любимыми актерами Диккенса, и он как друг семьи стал
покровительствовать молодому журналисту. Случилось так, что Йейтс, опаздывая
с материалом для еженедельника, специализировавшегося на светских  сплетнях,
в великой спешке настрочил довольно дерзкую и неприятную заметку о Теккерее,
чем очень рассердил  писателя.  (Он  позабыл  уже,  как  в  молодые  годы  -
оправдывался потом Йейтс - позволял себе такие же, а, может  быть,  и  более
хлесткие сатирические выпады по  адресу  разных  людей.)  Теккерей  отправил
Йейтсу очень резкое письмо, в котором обвинял его в подслушивании разговоров
в "Гаррик-клубе", членами которого были все трое: и  Теккерей,  и  Йейтс,  и
Диккенс. Если бы дело тем и ограничилось, все это было  бы  не  страшно.  Но
Теккерей, страдавший от обиды, направил жалобу  совету  "Гаррик-клуба",  что
возмутило Диккенса, наперсника и друга молодого журналиста,  ибо  в  заметке
Йейтса "Гаррик-клуб", в конечном счете, не был упомянут. Тем не менее, совет
уведомил Йейтса, что он не может оставаться в клубе. Но Йейтс не  подчинился
этому решению, и больше месяца ходили слухи, что он передает дело в суд. Вот
как описывает это Диккенс: "Величайшая путаница, неразбериха,  скверность  и
докука. Неважно, кто тут мастер варить кашу, адское варево кипит и  булькает
сейчас вовсю. Теккерей подлил масла в огонь, позволив себе колкость в  адрес
Йейтса в последнем выпуске "Виргинцев": "Безусая Граб-стрит строчит статейки
для  трехпенсовых  газетенок  о   джентльменах   и   беседах   джентльменов,
подслушанных в их клубах". Что ж, это Теккерей отнюдь  не  с  самой  сильной
стороны".
     Диккенс  написал  Теккерею  примирительное  письмо,  но  получил  очень
холодный ответ, кончавшийся формальным "остаюсь к вашим услугам"  и  прочее.
"Черт его подери с его услугами!"  -  вскричал  Джон  Форстер,  услышав  эту
концовку. Теккерей, в свою очередь, признался своему приятелю, что метил  не
столько в Йейтса, сколько в "того, кто за ним стоит". До суда дело все же не
дошло, Йейтса, так и не покинувшего клуба по своей  воле,  в  конце  концов,
оттуда исключили, а  главное  скрытое  соперничество  двух  писателей  стало
теперь явным. Их рознь была подхвачена  близкими  друзьями  и  поклонниками,
представлявшими два очень разных социальных круга. Людей, близко стоявших  к
Теккерею, можно назвать условно  "джентльменами",  а  окруженье  Диккенса  -
"богемой", то были два различных слоя лондонского общества. На  самом  деле,
вовсе не соперничество, по  большей  части,  бывшее  плодом  воображения  их
присных,  заставило  писателей  выступить  друг  против   друга.   Истинного
взаимопонимания между ними не было даже тогда,  когда  их  связывали  вполне
приязненные отношения. Огромному, застенчивому Теккерею, который был  весьма
чувствителен  к  общественному  мнению  и  не  лишен  снобизма,   самим   им
пригвожденного к позорному столбу, Диккенс должен был казаться чем-то  вроде
ловкача и эксгибициониста, угождающего  вкусам  большой  и  глупой  публики,
тогда как Диккенс считал себя прилежным слугой публики, и, несомненно, очень
серьезно относился к профессии писателя и к той ответственности, которую она
с собой несет. Ему претила джентльменская игра в  любительство  и  напускное
безразличие, с которым Теккерей брал деньги за романы, хотя весьма  старался
заработать их, словно цинично пожимал плечами, показывая, что писательство -
это такая нелегкая забава,  до  которой  ему  приходится  снисходить,  чтобы
искупить забавы его юности,  стоившие  ему  некогда  отцовского  наследства.
Диккенс  наделил  Генри  Гоуэна,  одного  из  персонажей  "Крошки   Доррит",
некоторыми чертами Теккерея, Теккерей же сказал  своему  приятелю,  что  это
"чертовски глупое произведение". Поэтому их ссора, на пять лет прервавшая их
отношения, отнюдь не была  проявлением  ребячества,  истоки  ее  были  очень
глубоки. И все же в  их  сердцах  вражда  перемежалась  с  теплым  чувством,
которое, в конце концов, свело их вместе благодаря посредничеству их  детей.
Они были рады обменяться крепким викторианским  рукопожатием  и  позабыть  о
ссоре. Это случилось в 1863 году, всего за несколько дней до смерти Теккерея
и за семь лет до кончины Диккенса.


        ^TКОММЕНТАРИИ^U

     1 Джон Карлейль - брат писателя.
     2 Имеется в виду "Книга ирландских очерков" (1843) Теккерея.
     3 Роберт  Браунинг  -  видный  английский  поэт  и  драматург-романтик.
Теккерей был дружен с Браунингом и  его  женой,  поэтессой  Элизабет  Баррет
Браунинг  в  римский  период  своей  жизни.  К  поэзии  Браунингов  Теккерей
относился сдержанно.
     4  Карлейль  описывает  великосветскую  публику,  присутствовавшую   на
лекциях Теккерея "Английские  юмористы  XVIII  века",  которые  он  читал  в
фешенебельных залах Олмэка.
     5 Имеется в виду отец писателя.
     6 Ралф Уолдо Эмерсон  (1803-1882)  -американский  писатель  и  философ,
глава группы писателей-трансценденталистов. В  1833  г.  познакомился  с  Т.
Карлейлем, часто бывал в Англии. Результатом поездок  Эмерсона  в  в  Англию
стала его книга "Черты английской жизни" (1856).
     7 Ричард Монктон Милнз (1809-1885) -английский государственный деятель,
поэт, друг Теккерея, Теннисона.
     8 Серпантин - узкое искусственное озеро в Гайд-парке.
     9 Джордж Стоувин Венейблз (1810-1886) - в пору обучения в школе  Джордж
Венейблз сломал нос Теккерею.  Впоследствии  они,  однако,  стали  друзьями.
Венейблз  был  адвокатом,  сотрудничая  время  от  времени  с  литературными
журналами в качестве рецензента.
     10 Чарлз Дюффи (1816-1903) - ирландский журналист,  историк,  издатель,
поэт, политический деятель.
     11 Элизабет Баррет Браунинг - см. коммент. Э 3.
     12 Мэри Рассел Митфорд (1787-1855) - английская писательница.
     13 Пенини - дочь Браунинга.
     14 Имеются в виду Анни (Анна  Изабелла,  1837-1919,  впоследствии  леди
Ритчи,  английская  писательница)  и  Минни  (Хэрриет   Мэрией,   1840-1875,
впоследствии жена видного литературоведа Лесли Стивена).
     15 Чарлз Левер  -  весьма  плодовитый  и  очень  популярный  в  XIX  в.
английский писатель, ирландец по происхождению. Теккерея с Левером связывали
дружеские отношения:  во  время  своего  путешествия  по  Ирландии  Теккерей
останавливался в  доме  Левера;  посвятил  ему  "Книгу  ирландских  очерков"
(1843). Однако  в  целом  к  творчеству  Левера  Теккерей  относился  весьма
сдержанно ("Я никогда не мог заставить себя  принимать  Левера  всерьез  как
писателя"), не раз высмеивал его стиль в своих пародиях.
     16 Гарри Иннз - двоюродный брат Чарлза Левера.
     17  Изабелла  Блэгден  -  друг  и  постоянная  корреспондентка  Роберта
Браунинга. Переписке поэта с Изабеллой Блэгден  посвящена  книга  "Дражайшая
Иза" (1951).
     18 "Атенеум" - лондонский клуб преимущественно для ученых и  писателей.
Основан в 1823 г. Буквальное значение названия - Храм Афины.
     19 У. С. Уильямс - сотрудник издательства  Джорджа  Смита  (см.  ниже),
постоянный корреспондент Шарлотты Бронте.
     20  Джордж  Смит  (1824-1901)  -один  из  самых   известных   издателей
викторианской эпохи, глава фирмы "Смит, Эдлер и Кo" (1843), человек в высшей
степени одаренный, прекрасный собеседник, душа общества.  Поклонник  таланта
Теккерея, вместе с ним издавал журнал "Корнхилл". Открыл английской  публике
талант Шарлотты Бронте - "Джейн Эйр" в 1847 г.  вышла  в  его  издательстве.
Выведен в образе доктора Джона в романе "Виллет" (1853).
     21 Джеймс Тейлор - сотрудник издательства Джорджа Смита,  корреспондент
Шарлотты Бронте.
     22 Рашель (1812-1858) - знаменитая французская актриса.
     23  Энтони  Троллоп  -  английский  писатель,  мастер  психологического
рисунка, отличался огромной плодовитостью. Друг Теккерея,  автор  одного  из
первых критико-биографических исследований о писателе ("Теккерей", 1879).
     24 Джордж Элиот (псевд., настоящее имя Мэри Энн  Эванс),  -  английская
романистка, поэтесса, переводчица, критик, мастер психологического анализа.
     25 Джон Рескин - английский писатель, историк, искусствовед, публицист.
     26 Герберт Джордж Уэллс  -  классик  научно-фантастической  литературы,
автор  социальных  произведений.  В   своих   романах   ("Машина   времени",
"Человек-невидимка", "Когда  спящий  проснется"  и  др.)  связывал  проблемы
научного прогресса с проблемами  социальными  и  нравственными.  Был  членом
Фабианского общества, отстаивая, однако, позиции буржуазного реформизма.
     27 Гилберт Кит Честертон - писатель и  мыслитель,  один  из  крупнейших
представителей   детективной   литературы,   автор   литературоведческих   и
религиозно-философских работ, многочисленных эссе, монографии  о  творчестве
Диккенса, до сих пор считающейся классической работой о романисте.
     28 Генри Уэстон  Кин  (1899-1935)  -  английский  иллюстратор,  гравер,
испытал влияние Обри Бердслея.
     29 Джордж Бернард Шоу (1856-1950) - английский  писатель,  публицист  и
историк. Создатель драмы-дискуссии  на  социально-этические  темы.  Принимал
активное участие в социалистическом движении, один из создателей Фабианского
общества. Автор многочисленных статей о музыке и театре.
     30 Джойс Кэри - английский писатель, эссеист.
     31 Джон Бойнтон Пристли - английский  романист,  драматург,  новеллист,
эссеист.
     32 Имеются в виду похороны Веллингтона, состоявшиеся 18 ноября 1852 г.
     33 Речь идет о "Ярмарке тщеславия".
     34 Гордон Рэй (р. 1915) - видный американский литературовед, крупнейший
специалист по творчеству Теккерея. "Погребенная  жизнь"  (1952)  -  название
одной из книг Гордона Рэя, посвященной  анализу  биографии  писателя  и  его
личной жизни.
     35  Роберт  Луис   Стивенсон   (1850-1894)   -   английский   романист,
основоположник и ведущая фигура английского  романтизма  последней  четверти
XIX в., автор исторических романов, в которых  значительное  место  отведено
любовной линии.
     36 Роберт Уолпол (1676-1745) - английский политический деятель.
     37  Хорас  Уолпол  (1717-1797)   -   английский   писатель,   особенную
известность ему принесли его письма, ставшие важным документом, по  которому
можно изучать эпоху.
     38 Энтони Эшли Купер Шефтсбери (1621-1683)  -  английский  политический
деятель, один из создателей Закона о неприкосновенности личности  (принят  в
1679 г.), который, наряду с другими актами,  составляет  статутарную  основу
английской конституционной практики.
     39 Энтони  Эшли  Купер  Шефтсбери  (1671-1713)  -  английский  философ,
моралист, эссеист, автор труда "Характеристики людей, манер, описание мнений
и эпох" (1711).
     40 Генри  Джон  Темпл  Пальмерстон  (1784-1865)  -  виконт,  английский
государственный деятель.


        ^TАНГЛИЙСКИЕ КРИТИКИ О ТЕККЕРЕЕ^U

        ^TЭЛИЗАБЕТ РИГБИ (1809-1893) {1}^U


                     ("Куотерли ревью", декабрь 1848 г.)

     Именно верность правде - и волшебство, и  слабость  этого  романа.  При
всей обыденности описанных событий это одна из самых занимательных и в то же
время самых мучительных книг, из  всех,  какие  только  нам  встречались  за
долгие годы. Читатель чуть ли не мечтает о небольшом сгущении красок  или  о
маленькой  несообразности,  которая  смягчила  бы  то  ощущение   мертвящего
правдоподобия, которое гнетет ему душу, он  хочет  знать  не  об  Эмилиях  и
Джорджах, а о слабых соприродных ему душах человеческих. В  каком-то  смысле
такая верность правде, пожалуй, даже представляет недочет романа.  За  очень
редким исключением герои слишком напоминают самого читателя и окружающих его
людей, чтобы он мог извлечь из книги какую-то определенную мораль. Мы  плохо
видим перед собой дорогу. Преуменьшение порока и  червоточины  в  добре  все
время затрудняют нам суждение, слишком приближая  принцип,  которым  нам  бы
следовало руководствоваться,  к  той  черте  жизненного  опыта,  за  которой
действует  только  одно  мерило  -  чувство  милосердия.  Ибо  лишь  в  ярко
расцвеченных вымышленных персонажах или  в  известных  лицах,  показанных  в
далекой перспективе, можно ясно увидеть, на что нацелена  мораль,  но  стоит
слишком близко поднести к глазам историю  человеческой  жизни  со  всеми  ее
частностями, как мораль ускользает от нашего  мысленного  взора,  теряясь  в
тысячах предлогов и свидетельств, не  достигавшим  прежде  нашего  зрения  и
слуха, а ныне разросшихся и заслонивших ее собою.  И  что  такое  все  герои
"Ярмарки тщеславия", если не наши любимые друзья и добрые знакомые,  которые
выведены под  чужими  именами  и  освещены  со  всех  сторон  -  до  чувства
замешательства у читателя, -  во  всех  подробностях  хорошего  в  дурном  и
дурного  в  хорошем,  со  всеми  прегрешениями  и   унижениями,   со   всеми
малопочтенными добродетелями  и  извинительными  пороками,  так  что  мы  не
дерзаем ни извлекать мораль, ни даже судить их, а лишь  печально  восклицаем
вслед за библейским пророком: "Горе брату моему!"


        ^TДЖОН ФОРСТЕР (1812-1876) {2}^U
     ("Экзаминер", 13 ноября 1852 г.)

     

     ...Уступая  в  занимательности  "Ярмарке  тщеславия",  "Эсмонд"   своей
литературной мощью даже превосходит эту отлично написанную  книгу,  и  мы  с
радостью видим, что многие его страницы проникнуты более здоровым социальным
чувством. Нам бы хотелось сказать гораздо больше в похвалу "Эсмонду", нам бы
хотелось утверждать, что мистер Теккерей наконец-то победил в себе тот образ
мыслей, который мы считаем ошибочным, препятствующим свободному развитию его
таланта, мешающим изображать
     Английские критики о Теккерее 321 такие жизненные сцены, в  которых  мы
признали бы верные оригиналам копии. Если  бы  только  мистер  Теккерей  мог
сохранить хоть сколько-нибудь веры в невидимую божественную  искру,  которая
так редко покидает навсегда человеческую  душу,  если  бы  он  был  способен
увидеть  и  изобразить  своих  ближних  в  истинном  свете,  если  бы  сумел
почувствовать, что искать в дурном хорошее честнее, чем  выставлять  напоказ
зло, таящееся в добре, ему, вместо сомнительного все еще  признания  удалось
бы добиться истинного - полного и подтвержденного.


        ^TДЖОРДЖ ГЕНРИ ЛЬЮИС (1817-1878) {3}^U
     ("Морнинг кроникл", 6 марта 1848 г.)

     

     ...Как сатирик, он должен срывать с жизни  маски,  но  как  художник  и
учитель, он допускает прискорбную ошибку, изображая под всеми  масками  одну
лишь испорченность. Его скептицизм заходит слишком  далеко...  Мы  вовсе  не
хотим сказать, что он не способен воздать по достоинству  более  благородным
сторонам человеческой натуры, однако воздает он им  не  в  должной  мере.  К
добру он прибегает скорее, как к приправе,  чтобы  дать  роздых  утомленному
небу. Отдельные мазки, изысканные, хоть и беглые, показывают  нам,  что  его
сердце отзывается на все  благородное,  оно  понятно  его  душе.  Он  словно
стыдится этого, как  слабости,  не  подобающей  мужчине,  и  отворачивает  в
сторону лицо со смехом, как зритель, который  хочет  скрыть  выступившие  на
глазах слезы. Как мало достойного любви в  "Ярмарке  тщеславия",  величайшей
его книге! Все герои - проходимцы. Единственные люди, способные к отеческому
чувству, - это Родон Кроули и  старик  Осборн.  Написаны  они  прекрасно,  с
чувством и весьма правдиво, но по какой горькой иронии  безмозглый  шулер  и
жестокий старый грубиян - единственные люди,  которых  автор  наделил  таким
высоким чувством? Благородный Доббин,  единственное  благородное  сердце  во
всей книге, изображен смешным. Мы полностью отдаем себе  отчет  в  том,  как
жизненны эти портреты, мы признаем прием контраста в искусстве, но  все-таки
считаем, что, выдавая исключение за правило,  писатель  погрешает  и  против
искусства,  и  против  природы.  Диккенс  явил  нам   замечательный   пример
соединения возвышенного и смешного, но у него союз этот отнюдь  не  выглядит
как правило. В его романах столько привлекательных людей, что  и  сам  автор
тем привлек к себе сердца людей...


        ^TУИЛЬЯМ ХАУВАРД РАССЕЛ (1820-1907) {4}^U

     ИЗ КНИГИ ДЖ. ЭТКИНЗА "ЖИЗНЬ СЭРА УИЛЬЯМА ХАУВАРДА РАССЕЛА" (1911)

     Однажды вечером - то было в доме Теккерея года за два до его смерти - я
спросил у него, какую из своих книг он больше всего любит. Сам я сказал, что
больше всего ценю "Ньюкомов",  старшая  мисс  Теккерей  отдала  предпочтение
"Пенденнису" и сестра, кажется, ее поддержала, а Теккерей долго  не  отвечал
и, наконец, произнес с чувством: "Я бы хотел жить или пасть с "Эсмондом""...
     Мы как-то обедали с Теккереем и пианистом Хэлле, после  обеда  Теккерей
попросил Хэлле сыграть. Тот сел за рояль, взял аккорд - раздавшийся звук был
чудовищен. Но не успел музыкант дать выход своим чувствам, ясно выразившимся
у него на лице, как Теккерей вскричал: "Нет, нет, играйте -  у  горе-мастера
всегда виновен инструмент". Хэлле добродушно отнесся к шутке и  блистательно
проиллюстрировал справедливость старой поговорки, заставив нас  забыть,  что
он играет на развалине...
     Помню, как я посетовал Теккерею на то, что сплетники, кружившие  всегда
вокруг него и Диккенса, сумели разлучить их, но  Теккерей  был  непреклонен:
"Это ссора, - ответил он запальчиво, - я хотел, чтоб это была ссора,  ссорой
это и останется!"... Впоследствии, уже после смерти Теккерея, я выразил свое
сожаление Диккенсу, как прежде Теккерею, по поводу того, что  они  пошли  на
поводу у клеветников, озлобивших их ум и восстановивших друг  против  друга,
вместо того, чтобы положиться на собственное  здравое  и  честное  суждение.
Диккенс долго молчал в ответ, - лишь в тишине  позвякивали  колокольчики  на
голове у его пони,- и, наконец, воскликнул со своей всегдашней  горячностью:
"Я должен заявить, что Теккерей, когда мы оставались с  глазу  на  глаз,  ни
разу не совершил ничего, не делавшего ему чести".


        ^TГЕНРИ ВИЗЕТЕЛЛИ (1820-1894) {5}^U

ИЗ КНИГИ "ВЗГЛЯД НА ПРОШЕДШИЕ СЕМЬДЕСЯТ ЛЕТ: АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЕ И ДРУГИЕ ВОСПОМИНАНИЯ" (1893)

     Рассказы о том, как "Ярмарка тщеславия"  блуждала  по  издателям,  пока
нашлись купившие ее, долго будут переходить из уст в уста, как поразительный
пример тупоумия лондонских книготорговцев минувшего поколения. Однако в этих
разговорах нет и крупицы  истины.  Если  заглянуть  в  книги  учета  ведущих
издательств того времени, я уверен, там  не  найти  упоминания  о  том,  что
рукопись "Ярмарки тщеславия" поступила на рассмотрение... По слухам она была
завершена, прочитана и отвергнута пятью - шестью тупицами; но когда Брэдбери
и Эванс подписали контракт с Теккереем, ничего, кроме  первого  отрывка,  не
было еще написано и никакими сведениями  о  содержании  романа,  кроме  тех,
которые сообщил им автор в кратком интервью, они не располагали. И я  ничуть
не   сомневаюсь,   что,   покупая   рукопись,   издатели   руководствовались
литературной репутацией автора (весьма упрочившейся после выхода  в  "Панче"
"Снобов Англии"), как то всегда бывает при заключении договора с  известными
писателями. Я точно знаю, что после того, как вышли  первые  отрывки,  автор
порой писал очередной кусок, а над  душой  у  него  стоял  печатник,  подчас
бывало и так, что последние листочки выпуска -  они  должны  были  составить
тридцать две журнальные страницы  -  дописывались,  когда  в  прихожей  ждал
рассыльный из типографии. Такое нередко  случалось  с  Теккереем,  когда  он
писал для еженедельников, и можно только удивляться, что работа, выполненная
в столь  неблагоприятных  условиях,  отличалась  такою  ровностью  письма  и
совершенством стиля.


        ^TДЭВИД МЭССОН (1822-1907) {6}^U


                ("Северо-Британское обозрение", май 1851 г.)

     ...По сути, Теккерей является художником реальной школы, он принадлежит
к тому направлению в искусстве, которое живописцы называют низким стилем.  И
сцены, и герои, им изображенные, точно ограничены  и  вплоть  до  мельчайших
подробностей  верны  реально  существующему.  В  этом  таится   неповторимое
достоинство автора: наверное, он бы, как Уилки, потерпел  фиаско,  если  бы,
погнавшись   за   лаврами   жреца   высокого   искусства,   изменил   своему
предназначению художника реальной жизни. Диккенс работает больше в идеальном
жанре. Нелепо говорить, желая подчеркнуть достоинства последнего, будто  его
герои списаны с натуры. Это совсем не так. И не  только  его  серьезные  или
трагические образы, такие, как Старый Хамфри, Мэйпол  Хью,  малютка  Нелл  и
прочие романтические характеры, но даже лица комические  и  сатирические  не
умещаются в жесткие рамки действительности. На свете не было  ни  подлинного
Пиквика, ни подлинного Сэма Уэллера, ни настоящей миссис  Никльби,  ни  Уриа
Хиппа, ни Квилпа в том смысле, в каком существовал или же  мог  существовать
живой майор Пенденнис, настоящий капитан Костиган, Бекки, сэр Питер Кроули и
мистер Фокер...

     ...И все же есть некий намек на позитивное  учение,  которое  разделяют
оба - и Пен, и Уоррингтон, - и выразителем  которого,  несомненно,  является
сегодня мистер Теккерей, так же,  как  Диккенс  выражает  доктрину  доброты.
Учение это можно назвать учением об антиснобизме.  Удивительная  история!  В
огромном Лондоне, где  более  древние  и  более  высокие  вероучения,  можно
сказать, развеялись по  ветру,  где  кишат  и  снуют  мириады  смертных,  по
видимости, не стесненных каким-либо этическим законом,  в  последнее  время,
словно в давней Мекке, возникло местное нравственное учение, которым, словно
меркой, проверяют жителей, и которым они меряют друг друга. "Да не будешь ты
снобом", - такова первая заповедь современной этики кокни. Заметьте, сколько
непритворной искренности скрывается за этим правилом, которое,  и,  в  самом
деле, апеллирует лишь к фактам, к фактам известным  и  достоверным.  Это  не
великая  нравственная  формула,  выражающая  природу  человека,  это  скорее
следует назвать  второстепенной  общественной  моралью,  взятой  лишь  в  ее
эстетическом аспекте в качестве образца хорошего  воспитания,  признаваемого
этикой кокни. Ее наказы и заветы - это не всем известные "Не убий",  "Да  не
будет у тебя иных богов перед лицем Моим", "Не пожелай...", а  совсем  иные:
"Выговаривай начальные согласные", "Не  обращайся  с  официантом,  словно  с
псом", "Не хвастай, будто ты обедал с пэрами и членами парламента, если  это
не так". Тот, кто нарушает эти заповеди, и есть сноб. Как  бы  то  ни  было,
морализирующий кокни проповедует, во что на самом деле верит сам...  Называя
Х-а снобом, вы вовсе не признаетесь в ненависти к нему, и значит это  только
то, что вам лучше держаться от него подальше, а то и представить  в  смешном
виде.  Таков  антиснобизм,  который  мистер  Теккерей,  среди   иных   своих
достоинств, имеет честь провозглашать и возвещать в литературе. Это не очень
грозное учение, право, но это и не  то  учение,  как  первым  согласился  бы
признать наш друг Уоррингтон, водительству  которого  хотелось  бы  доверить
собственную душу, чтоб встретить предстоящее и вечное, и все-таки в нем есть
свой смысл,  и  так  тому  и  быть,  пусть  будут  у  него  свои  мудрецы  и
проповедники.


        ^TУИЛЬЯМ КОЛДВЕЛЛ РОСКО (1823-1859) {7}^U


                    ("Кэтенел стэндерд", январь 1856 г.)

     Философию Теккерея как моралиста можно назвать религиозным  стоицизмом,
который уходит своими корнями в фатализм. Стоицизм его исполнен  терпения  и
мужества, доброты и в то же время меланхолии. Это не ожесточенное  терпение,
с которым люди сносят горести судьбы, это  скорей  бездумная  и  безучастная
покорность  воле  провидения...  Его  фатализм   проистекает   от   ощущения
полнейшего бессилия человеческой воли. Он  глубочайший  скептик.  Отнюдь  не
скептик  с  религиозной  точки  зрения,   не   маловер,   который   отрицает
благочестие, о нет, скептически он относится к воззрениям и воле человека, к
людской способности следовать своему долгу и направлять свои желания...
     В определенном отношении возможности мистера Теккерея  всегда  были  на
редкость  ограничены.  Удивительно,  как  ему  удается  скользить  лишь   по
поверхности вещей. Возможно, он столь  зоркий  наблюдатель  нравов,  что  не
пытается узнать сокрытую за ними суть. Нигде он не заговаривает о каком-либо
убеждении, не проливает свет на нормы поведения. Книги его отличаются полным
отсутствием того, что мы обычно зовем идеями. И в  этом  смысле  он  так  же
уступает Филдингу как в прочих отношениях, - таково мое мнение  -  оставляет
его позади.  Читая  Филдинга,  нельзя  не  видеть,  что  он  был  склонен  к
размышлению, что за его страницами стоят  многосторонние  раздумья,  которые
отнюдь не оборачиваются навязчивой дидактикой по отношению  к  читателю.  От
книг Дефо всегда есть ощущение живости,  энергии  ума.  Сила  книг  Теккерея
объясняется силой его чувств, он наделен великим гением и гибкостью ума,  но
не intellectus {Ум, погруженный в размышление (лат.).}.


        ^TДЖЕЙМС ХЭННЕ (1827-1873) {8}^U

           ИЗ "КРАТКОГО НЕКРОЛОГА, ПОСВЯЩЕННОГО ТЕККЕРЕЮ" (1863)

     Он не был поэтом по самой своей сути, как, например,  Теннисон.  Поэзия
не была всечасным состоянием его души, как не была и тем логическим законом,
который, отсеивая, задает порядок предметам мысли и наблюдениям.  Однако  за
утонченностью и трезвостью его ума скрывался, можно  сказать,  целый  водоем
поэзии... К высшим ее свершениям относятся  "История  барабана",  "Буйабес",
стихи, написанные на смерть Чарлза Буллера и помещенные в конце одной из его
"Рождественских книжек", и "Славный паж, чей с ямкой подбородок", вошедший в
другую из этих повестей. Можно отнести сюда одну-две песни из его романов  и
несколько отрывков, в которых спокойно и безыскусно описана красота деревни.
Но самое ценное в этой поэзии - содержащееся в ней свидетельство полноты его
души, того, что его гений не ощущал нехватки ни в  большей  мягкости,  ни  в
чуткости, естественной для того, кто  обладал  такой  душевной  зоркостью  и
такой сердечной добротой.
     По существу, он был  скорее  моралистом  и  юмористом  -  мыслителем  и
остроумцем, - нежели поэтом: в нем было слишком много  мужественности,  чтоб
перенапрягать поэтическую сторону своего духа, как люди по  праву  напрягают
разум.  И  эту  достойную  сдержанность,  это   скромное   молчание,   столь
характерные   для   английского   джентльмена,    некоторые    представители
чувствительной манеры письма приняли за бессердечие...
     И человек, и книги были равно реальны и правдивы, и потому  само  собою
разумелось, что, если вы того желали, он, не колеблясь, соглашался  говорить
о своих книгах, хотя для него как для человека  светского  и  безукоризненно
воспитанного, великолепно знавшего законы света, литература была всего одной
из тех среди других предметов для беседы. Локхарт отрицал  бытующее  мнение,
будто сэр Вальтер подчеркнуто избегал разговоров о литературе, и все же  он,
вне всякого сомнения, больше интересовался деятельной жизнью. Точно  так  же
Теккерей, который не был человеком книжным, охотно говорил  о  книгах,  если
его  к  тому  побуждали.  Его  начитанность  в  мемуарной  и  биографической
литературе, в  современной  истории,  поэзии,  эссеистике  и  художественной
литературе была, вне всякого сомнения, огромна, что в сочетании  со  знанием
классических  языков,  пожалуй,  ставило  его  как  литератора   выше   всех
собратьев-писателей, кроме сэра  Бульвера  Литтона.  Вот  очень  характерный
отрывок из одного его письма, датированного августом 1854 года: "Я  ненавижу
Ювенала, вернее, нахожу его  свирепым  грубияном;  Горация  я  люблю  больше
вашего, а Черчилля  {9}  ценю  гораздо  ниже,  что  же  касается  Свифта,  я
восхищаюсь, вернее, признаю его могущество так же, как и вы,  но  больше  не
восхищаюсь этим родом власти, как  пятнадцать,  или,  скажем,  двадцать  лет
назад. Любовь - более высокое проявление разума, чем ненависть,  и  если  вы
рассмотрите еще одного-двух молодых людей {10},  о  которых  вы  так  славно
пишете, я полагаю, вы возьмете сторону добрых, а  не  жестоких  остроумцев".
Подобные отрывки (а для тех, кто был знаком с ним, в них нет нужды)  вдвойне
ценны для всей читающей общественности. Из них не просто видно  его  хорошее
знание авторов, которых не так-то легко знать как следует, но и  понятно,  в
чем  состояла  философия  человека,  которого  завистники  выставляли  перед
неведущими циником и насмешником. Однако всех более любил он тех  писателей,
которые, как он считал, способствовали целям милосердия  и  добродетели.  "Я
снимаю шляпу перед  Джозефом  Аддисоном",-  так  завершил  он  свое  горячее
славословие благотворному влиянию Аддисона на  жизнь  английского  общества.
Теккерей, пожалуй, был даже  более  велик  как  моралист,  чем  как  историк
нравов, и сама  непритворность  его  ненависти  к  низости  и  мошенничеству
находила себе подтверждение в простоте и доброте  его  нрава.  Этот  великий
сатирик, в толпе нередко  выделявшийся  суровой  вежливостью  и  холодностью
обращения, в  узком  кругу  раскрепощался  до  naivete  {наивность  (фр.).},
нечастого свойства в человеке явно гениальном. И  самое  тут  обаятельное  и
драгоценное заключалось в том, что свойство это зиждилось на  беспощадном  и
глубоком размышлении, которому было открыто все мрачное и серьезное в  жизни
человека и для которого будущность не составляла тайны.  Царственность  этой
среброкудрой головы, благородная линия бровей,  задумчивое  выражение  лица,
одушевленного и чувством,  и  мыслью,  лишь  придавала  особую  остроту  его
шутливости и скромным  признаниям  личного  характера,  которые  так  просто
изливались из глубины его любящего сердца.


        ^TМАРГАРЕТ ОЛИФАНТ (1828-1897) {11}^U

     


                     ("Блэквуд мэгэзин", январь 1855 г.)

     Все хвалят Бекки Шарп и  ту  историю,  в  которой  ей  отведена  весьма
значительная роль, но всем ли по душе эта  умная,  скептическая,  неприятная
книга? О "Ярмарке тщеславия" не  скажешь  ничего  такого,  чего  уже  бы  не
сказали другие, а именно, что все прохвосты в ней умны и  занимательны,  все
положительные герои - дураки, что Эмилия большая клевета на женский пол, чем
сама Бекки Шарп, и  что  роман,  пестрящий  действующими  лицами,  проникнут
страшным напряжением и не дает ни капли роздыха читателю, который  только  и
видит, как люди достойные пасуют перед подлецами, и даже не способны сделать
вид, будто уравновешивают чашу зла. Во всем  романе  нет  ни  одного  героя,
который хоть в малейшей степени может  вызвать  крупицу  сострадания,  кроме
Доббина - славного Доббина, наделенного верным сердцем и кривыми ногами.  За
что майору достались кривые ноги, мистер Теккерей?  Должен  ли  человек,  не
отличающийся моральной шаткостью, расплачиваться за это упущение  физическим
уродством?..
     ...Однако в этом замечательном произведении ("Генри Эсмондо), достойном
всяческих похвал, если смотреть на него как на рассказ из жизни, взывающий к
состраданию всего человечества, таится страшная  ошибка,  которая  возмущает
самые святые наши чувства и потрясает самые дорогие убеждения. Леди  Каслвуд
- наперсница героя, который поверяет ей свои горячие признания в любви к  ее
дочери, своей рукой вознаграждает его за огорчения по части  нежных  чувств,
но как  невыносима  мысль,  что  эта  чистая,  как  ангел,  женщина,  сурово
осуждающая богоотступничество, как и подобает чистой женщине, жена, и  более
того, мать, окруженная невинной любовью крошек, питает на протяжении  многих
лет тайную сердечную привязанность к мальчику, которому предоставляет  кров!
Ошибка эта чудовищна и неискупима...


        ^TЛЕСЛИ СТИВЕН (1832-1904) {12}^U

     

            ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ К "СОЧИНЕНИЯМ У. М. ТЕККЕРЕЯ" (1898)

     Я не  готов  вникать  в  филологические  тонкости  происхождения  слова
"сноб", которое вошло в лексикон Теккерея в бытность его студентом.  По  его
свидетельству, в его кембриджскую пору этим словом называли  молодых  людей,
которые носили особые, довольно высокие  ботинки,  не  закрывавшие  икры,  и
панталоны без штрипок - то были приметы низкого  социального  происхождения,
ныне отошедшие в прошлое, но истинными снобами считались не  они,  а  другие
юноши, те, что  презирали  своих  соучеников  без  штрипок.  Я  не  поддамся
искушению и не стану подробно останавливаться на этом примере, показывающем,
как меняется значение слов. Великие врачи увековечивают свое имя, когда в их
честь коллеги называют им прежде неизвестное или мало изученное заболевание;
позволим себе  заметить,  что  нездоровое  состояние  английского  общества,
именуемое снобизмом, можно с не меньшим правом  назвать  болезнью  Теккерея.
Подобострастная любовь к аристократии  была  известна,  разумеется,  во  все
века, но та особая форма пресмыкательства, которая распространилась в Англии
и возвестила миру, что институт пэров берет  свое  начало  в  библии,  никем
прежде  не  рассматривалась  как  отдельное  заболевание   и   не   получала
соответствующего названия в ряду иных болезней...

     О "Ярмарке тщеславия", которая начала  выходить  в  январе  1847  года,
можно, по меньшей мере, утверждать, что ни одно творение не получало никогда
более удачного наименования. В этом названии  есть  все,  что  требуется:  в
предельно сжатом виде оно формулирует содержание  романа.  Здесь  я  позволю
себе некое сопоставление, которое давно само  собой  напрашивалось.  Бальзак
назвал серию своих романов  сходным  именем  -  "Человеческая  комедия".  Он
заявил, что в ней запечатлел  картину  современного  французского  общества,
точно так же Теккерей в своем романе изобразил  английское  общество  своего
времени. Бальзак мне представляется одним из величайших мастеров той области
литературы, которую он избрал своим  поприщем.  Известно,  что,  по  крайней
мере, в одном случае Теккерей воспользовался его  творчеством  как  образцом
для подражания. Сопоставляя этих двух писателей,  я  не  хочу  сказать,  что
стану сравнивать их достоинства или прослеживать их сходство в чем бы то  ни
было, кроме самой общей постановки задачи. Такие парные портреты, по большей
части, детская забава, и если я решаюсь на  подобное  сравнение,  то  только
потому, что контраст, который существует между этими  двумя  писателями,  на
мой взгляд, лучше  всего  выявляет  истинную  природу  художественных  задач
Теккерея...  Бальзак,  стремившийся  произвести  как  можно  более   сильное
впечатление, неважно какое -  приятное  или  неприятное,  даже  болезненное,
сделал великое открытие: перевернутые с  ног  на  голову  устаревшие  каноны
идеальной справедливости щекочут нервы среднего читателя  никак  не  меньше,
чем нормальный ход вещей. Можно ли придумать что-нибудь более  трогательное,
чем история добродетели, которая душой и  телом  зависит  от  торжествующего
зла? Бальзак всегда стремится к подобному эффекту, и надо  сказать,  нередко
его достигает, причем  эффекта,  очень  сильного,  и  потому  его  заведомые
поклонники легко приходят к заключению, что причиной этому  великая  глубина
проникновения и что он искусно рассекает острым скальпелем (если  прибегнуть
к избитому сравнению) этот ужасный орган - "обнаженное человеческое сердце".
Утверждать, что все благополучные  мужчины  -  плуты,  а  все  благополучные
женщины - продажны, совсем нетрудно, и,  если  эти  выводы  верны,  писатель
справедливо обретает славу проницательного наблюдателя, но если дело  проще,
и автор называет мир растленным только потому, что картины растления  больше
впечатляют, чем описание естественного  порядка,  при  котором  честность  -
лучшая политика, а мошенников всегда  тянет  к  виселице,  тогда  нам  стоит
воздержаться от похвал подобному писателю. Он, несомненно, наделен волшебной
силой, но сила эта чаще проявляется  в  изображении  ужасов  патологии,  чем
нормальной  работы  организма.  Немало  говорилось  о  том,   что   Теккерей
использует такой же  скальпель  и  беспощадно  рассекает  эгоизм  и  низость
человеческой  натуры  и  тому  подобное.  Однако  его  задача  принципиально
отличается от той, что ставит себе Бальзак, и расхождение видно ровно в этой
точке. Конечная цель Теккерея никогда не сводится к погоне за  впечатлением,
он хочет воссоздать картину современного общества, и если в  его  книгах  не
всегда торжествует добродетель, то только потому, что добродетель далеко  не
всегда  торжествует  в  жизни;  еще  того  реже  порок  предстает   у   него
несокрушимым  победителем,  ибо  порок,  в  конечном  счете,   не   способен
побеждать. Вокруг себя он видит очень мало выдающихся  героев  и  выдающихся
преступников, и потому их мало в его романах.  Возможно,  правдивая  картина
волнует воображение несравненно меньше, чем та, где исключительное  выдается
за обыденное, но Теккерей с презрением отвергает  цели,  не  совместимые  со
строгим следованием правде. Правдивы ли его портреты, - это  другой  вопрос,
но именно верность правде, а  не  впечатление,  произведенное  на  читателя,
составляет его конечную цель: желание видеть все как есть - ведущий  принцип
его творчества...
     Под словом "циник", когда оно употребляется в неодобрительном значении,
на мой взгляд, подразумевают человека, который либо не верит в  добродетель,
либо усматривает в тонких чувствах лишь подходящий повод для  насмешек.  Мне
не понятны те, кто в этом смысле применяют это слово к  Теккерею.  По-моему,
его творения насквозь проникнуты тончайшей впечатлительностью, по ним  легко
понять, как высоко ценил он нежность, отзывчивость и  чистоту  души,  ценил,
как может только тот, кто наделен и сам редчайшей добротой.  Короче  говоря,
если в романах Теккерея есть какой-либо урок,  то  состоит  он  в  том,  что
любовь  к  жене,  ребенку,  другу  -  единственный  священный   проблеск   в
человеческой натуре, гораздо более драгоценный, чем все свершения и чувства,
какие только можно им противопоставить; он говорит,  что  Ярмарка  тщеславия
лишь потому и стала таковой, что поощряет в человеке стремление к  пустым  и
недостойным целям, и недостойны  они  потому,  что  отвергают  эти  чувства.
Только горячее  и  милостивое  сердце  достойно  жизненной  борьбы.  И  если
Теккерей нечасто прибегает  к  трогательным  сценам,  то  поступает  так  не
потому, что он человек бесчувственный, а  потому,  что  ощущает  их  слишком
сильно. Он сам себе не доверяет, ступая на эту осыпающуюся почву.  Тем,  кто
не вынес из романов Теккерея сходного  впечатления,  по-моему,  лучше  их  и
вовсе не читать, и уж одно мне совершенно ясно: у нас с таким  читателем  не
совпадают мнения. Однако следует  обратиться  к  объективным  фактам.  Можно
прослыть циником, не отрицая силу добродетели, а просто полагая, что в жизни
ее встречаешь слишком редко или что добрые чувства гораздо меньше влияют  на
происходящее,   чем   представляется   людям   легкомысленным,   и   истинно
добродетельная личность - явление  невероятно  редкое...  Я  лишь  хотел  бы
указать, что более мрачный взгляд на жизнь вовсе не  всегда  проистекает  от
недооценки  добродетели,  хотя  бывает  и  такое.   Он   может   объясняться
меланхолическим характером автора, тяжелыми испытаниями,  выпавшими  на  его
долю, желанием смотреть на все открытым взором, без  пелены  красивых  фраз.
Многие  великие  реформаторы  и  страстные   проповедники   разделяли   этот
безотрадный взгляд на человеческие свойства. Пожалуй, я могу понять,  отчего
Теккерей прослыл циничным в этом смысле слова, в какой-то мере разделяю  это
мнение, хоть выбрал бы другой эпитет - "ироничный".  Он  не  глядит  на  мир
безжалостным,  бесчеловечным  взором  истинного   циника,   не   смотрит   с
исступлением  и  гневом  реформатора,  а  лишь  с  каким-то  снисходительным
презрением, порой с  негодованием,  смягченным  юмором,  и  потому  звучащим
иронически. Как я уже сказал выше, не думаю, что он горел верой в героев. Он
не был энтузиастом по натуре: он  был  всегда  готов  задать  вопрос,  какие
слабости присущи были историческим героям, и твердо  стоял  на  том,  что  и
такие их черты нельзя не освещать исчерпывающе. Нельзя забывать, что он  был
убежден, это мне совершенно ясно, в  мелочности  и  бездушии  описанного  им
общества. Разоблачи он это общество и изобрази дьявола со всей наглядностью,
какую позволяла мощь его палитры, возможно, его бы не  считали  циником,  но
именно эта его малоприятная решимость воздать  по  справедливости  и  самому
бедняге-дьяволу и  даже  святых  не  рисовать  одной  лишь  розовою  краской
снискала  ему  это   нелестное   прозвание.   Его   беспристрастность   была
несправедливо понята как безразличие...


        ^TКОММЕНТАРИИ^U

     1 Элизабет Ригби постоянно выступала со статьями, рецензиями и обзорами
на страницах "Куотерли ревью".
     2 Джон Форстер - английский критик, биограф Диккенса.
     3 Джордж Генри Льюис - см. коммент. 55, с. 275.
     4 Уильям Хаувард Рассел (1820-1907) -  английский  журналист,  приобрел
известность своими репортажами о Крымской войне, видная фигура в  лондонской
литературной среде.
     5 Генри Визетелли (1820-1894) - видный английский издатель,  художник,
гравер, иллюстратор, переводчик.
     6 Дэвид Мэссон - см. коммент. 48, с. 274.
     7 Уильям Колдвелл Роско - английский писатель, юрист по образованию.
     8 Джеймс Хэнне - английский литератор, журналист, некоторое  время  был
секретарем Теккерея.
     9 Чарльз Черчилль (1731-1764) - английский сатирический поэт.
     10  Речь  идет  о  круге  писателей,  которым  были  посвящены   лекции
"Английские юмористы XVIII века".
     11  Маргарет  Олифант  -  английская  писательница,  автор  бытовых   и
"мистических" повестей и романов, например, "Маленькая паломница в  незримом
мире" (1882), "Осажденный город" (1880).
     12 Лесли Стивен - английский литературовед, видный филолог, создатель и
редактор многотомного национального биографического словаря (1882-1900), муж
младшей  дочери  Теккерея  Хэрриет  Мэрией,  составитель  первого   собрания
сочинений Теккерея.  Отец  Вирджинии  Вулф  (дочь  от  второго  брака  с  Д.
Дакворт).


        ^TТЕККЕРЕЙ В ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ^U

        ^TДЖОРДЖ КРУКШЕНК (1792-1878) {1}^U

          ИЗ БЕСЕДЫ С М. КОНВЕЕМ {2} НА ПОХОРОНАХ ТЕККЕРЕЯ (1863)

     "Много прекрасных людей покоится на кладбище в Кенсал-Грин, но не  было
среди них никого правдивее и лучше Мейкписа Теккерея. Как  плохо  окружающие
знали человека, который слыл суровым, холодным и язвительным! На самом деле,
он гораздо больше походил на впечатлительную, любящую маленькую девочку",  -
в эту минуту я лучше, чем  когда-либо  оценил  гениальное  умение  Крукшенка
читать по лицам, - пишет Конвей -  благодаря  его  словам  мне  вдруг  стало
понятно, что означали складки и морщинки под глазами  Теккерея,  -  то  были
знаки дивной доброты, изливавшейся на всех, на кого он обращал свой  взор...
Теккерей учился у Крукшенка в ту пору,  когда  подумывал  стать  художником.
"Но, - признался Крукшенк, - ему недоставало того терпения,  какого  требуют
от человека и перо, и кисть. Я часто объяснял ему, что художник должен  жить
как крот: все  время  роя  ход  в  земле  и  только  изредка  выбрасывая  на
поверхность небольшой холмик, а он отвечал, что тотчас бы сбежал на  волю  и
там бы и остался. Кажется, не было в Лондоне писателя, который не пришел  бы
на его похороны. Мне особенно запомнилось взволнованное лицо Диккенса".

                   ТЕОДОР МАРТИН (1816-1909) {3} ИЗ БЕСЕД

     Охлаждение между Диккенсом и Теккереем, наступившее вследствие  баталии
в "Гаррик-клубе", завершилось в холле  "Атенеума",  где  сэр  Теодор  Мартин
оказался  свидетелем  того,  как  Теккерей  догнал   у   подножья   лестницы
миновавшего их Диккенса, сказал ему несколько слов - в  том  роде,  что  для
него невыносимы какие бы то ни было отношения, кроме прежних, и  настоял  на
том, чтобы они обменялись рукопожатием. Диккенс так и  сделал,  -  пишут  Г.
Меривейл и Ф. Марииалл в "Жизни  У.  М.  Теккерея".  "В  следующий  раз  мне
довелось увидеть Диккенса, - писал сэр Теодор  Мартин,  -  когда  он  стоял,
устремив взор в разверстую могилу своего великого соперника  в  Кенсал-Грин.
Как он, должно быть, рад, подумалось мне,  что  они  успели  протянуть  друг
другу руки".
     Сэр  Теодор  считал,  что  Теккерей  был  на   редкость   свободен   от
писательской  зависти,  ничто  не  доказывает  этого  лучше,  чем  брошенное
вскользь замечание, которое мы находим  в  письме  к  Брукфилдам:  "Прочтите
"Дэвида Копперфилда", ей-богу, он прекрасен и дает сто  очков  вперед  этому
типу в желтых обложках, который появился в этом месяце (т. е. "Пенденнису").
То была типичная для Теккерея  манера  восхищаться.  Как-то  один  известный
романист, желая подтвердить свои слова, сослался  на  Вальтера  Скотта.  "Не
думаю, - возразил ему Теккерей, - чтобы нам с вами пристало говорить о  сэре
Вальтере Скотте как о равном. Людям, вроде  нас,  нужно  снимать  шляпу  при
одном упоминании его имени"".


        ^TДЖЕЙН БРУКФИЛД (1821-1896) {4}^U

ИЗ "ПИСЕМ У. М. ТЕККЕРЕЯ", ОПУБЛИКОВАННЫХ ДЖ. БРУКФИЛД В 1887 ГОДУ, И ИЗ КНИГИ Ч. И Ф. БРУКФИЛД "МИССИС БРУКФИЛД И ЕЕ ОКРУЖЕНИЕ" (1895)

     "Вскоре после того, как мы с мистером  Брукфилдом  поженились  (в  1841
году), он познакомил меня со своим другом первых кембриджских  лет  мистером
Теккереем. Однажды муж без предупреждения явился с ним к обеду. К счастью, в
тот день дома была простая,  вкусная  еда,  но  меня,  очень  молодую  и  не
уверенную в себе  хозяйку,  заботило  отсутствие  десерта,  и  я  потихоньку
послала горничную в ближайшую кондитерскую  за  блюдом  небольших  пирожных.
Когда его передо мной поставили, я робко предложила гостю  самое  маленькое:
"Не угодно ли пирожное, мистер Теккерей? - С удовольствием,  -  ответил  он,
светясь улыбкой,  -  но,  если  позволите,  не  это,  а  двухпенсовое".  Все
засмеялись, и робость мою как рукой сняло".

     

     Генри Хэллему {5}
     2 октября 1847 г.

     "Вышла новая "Ярмарка" {6} - неудачная, не считая отрицательных героев;
мистер Теккерей вывел нам еще одну Эмилию - в образе  леди  Джейн  Шипшенкс.
Мне бы хотелось, чтобы Эмилия была более зажигательной  особой,  тем  более,
что по его словам, описывая ее, он думал обо мне. Вы, должно  быть,  знаете,
он признавался Уильяму, что не копировал меня, но не сумел бы  ее  выдумать,
если бы мы не были знакомы; и все же,  хотя  в  ней  есть  необходимая  доля
живости - и она вовсе не флегма,  это  невероятно  скучная  и  эгоистическая
личность..."

     Уильяму Брукфилду
     3 октября 1849 г.

     "...Меня все больше тревожит мистер Теккерей. ...Врачи навещают его  по
три-четыре раза на дню. Мне жаль, что ты не  рядом  с  ним  и  он  не  видит
никого, с кем мог бы говорить серьезно и  кто  на  самом  деле  дал  бы  ему
утешение. В тот день, когда я была у него, он говорил о смерти как о  чем-то
предстоящем ему, возможно, очень скоро, сказал, что ждет  ее  без  страха  и
ощущает великую любовь и сострадание ко всему человечеству:  хоть  многое  в
жизни ему хотелось бы  считать  незавершенным,  он  испытывает,  бесконечное
доверие к воле Творца, надеется на Его любовь и  милосердие  и  если  такова
воля Божья, готов умереть хоть завтра и беспокоится только о детях,  которых
оставляет  без  средств.  Тогда  мне  не  казалось,  что  ему  вновь  грозит
опасность, заботило меня лишь то, что его волнуют такие разговоры, но сейчас
жалею, что я не поддержала эту тему и не дала ему  высказаться  откровеннее,
ибо признания облегчили бы ему душу,  -  по  его  словам  к  нему  вернулись
счастье и покой, и наша беседа пошла  ему  на  пользу,  он  сказал,  что  ты
единственный человек, кроме меня, с которым он также  мог  бы  говорить,  он
упомянул тебя с большой любовью. Сейчас я упрекаю себя за то, что  отвлекала
его мысли от болезненного состояния, и пыталась позабавить его,  рассказывая
о том о сем; как знать, вдруг то была его последняя возможность сказать, что
он испытывает, умирая, если конец его и вправду близок, чего я  не  могу  не
опасаться..."

        ^TУИЛЬЯМ БЛЭНЧЕРД ДЖЕРРОЛД (1826-1884) {7}^U

            ИЗ КНИГИ "ЛУЧШИЕ ИЗ ЛУЧШИХ: ДЕНЬ С ТЕККЕРЕЕМ" (1872)

     Можно ли забыть, хоть раз увидев, эту осанистую фигуру и величественную
голову? Вот он идет, всегда один, без спутников, по холлу "Реформ-клуба" или
по тихим просторным коридорам  "Атенеума",  высматривая  уголок,  где  можно
поработать час-другой, исписывая четким почерком, таким  же,  как  у  Питера
Каннигэма или Ли Ханта, крохотные листки бумаги, которые всегда были у  него
в кармане; вот он глядит в окно задумчивым или печальным и  усталым  взором;
неторопливо шествует по Флит-Стрит в сторону Уайт-Фрайерз или  в  "Корнхилл"
{8} - странная фигура, словно случайно сюда забредшая. Кто из знавших его не
помнит, как славный старина Теккерей - так называли его нежно близкие друзья
- в каком-либо похожем состоянии духа следует в одно из этих мест? Он, как и
Диккенс,  был  яркой  и  производившей  неотразимое  впечатление  личностью.
Наверное, не было на свете двух людей, так не похожих по уму и по характеру,
как два этих писателя, увенчанные мировым  признанием,  и  все  же  по  силе
воздействия на окружающих они были и равны, и сходны. У  Диккенса  эта  сила
была быстрая,  живая,  дышавшая  здоровьем,  словно  исходившая  от  мощного
мотора,  разогреваемого  изнутри  огнем,  у  Теккерея  она  была  спокойная,
величественная, легко и широко  струившаяся,  будто  поток  великолепного  и
полноводного ручья. О внешнем виде и осанке Готорна кто-то сказал,  что  они
"скромно величавы", я нахожу, что это очень верно и по отношению к Теккерею.
Я много раз дивился про себя тому, что два этих великих человека производят,
как мне казалось, одинаковое впечатление, поражая людей  одними  и  теми  же
особенностями, физическими и умственными. Как  и  Готорн,  Теккерей  шел  по
жизни "одинокий, словно туча", впрочем, то была туча с серебряной  изнанкой,
о чем нам всем не нужно забывать. Оба  бывали  печальны  и  серьезны,  когда
считали, что на них никто не смотрит, и оба при  случае  были  "замечательно
подвержены веселью". В  обоих  зачастую  проглядывало  что-то  мальчишеское,
впрочем, это заметно и в таланте Диккенса, и в даре моего отца.


        ^TДЖОН ЭВЕРЕТТ МИЛЛЕС (1829-1896) {9}^U

        ИЗ КНИГИ ДЖОНА ГИЛЛЯ МИЛЛЕСА "ЗАПИСКИ СЫНА ХУДОЖНИКА" (1899)

     Мои отец и мать всегда считали  Теккерея  одним  из  самых  обаятельных
людей, какие только встречались им в жизни. Хотя в его романах, изображающих
пороки человеческой натуры, можно  заметить  порой  следы  цинизма,  сам  он
нимало не грешил им, напротив, для людей, близко его знавших, то  был  самый
отзывчивый и добросердечный друг, отзывчивый порой  сверх  всякой  меры.  Он
воспитывал в течение нескольких лет наравне со своими детьми дочь  покойного
друга {10} и в день ее венчания так горевал от мысли о предстоящей  разлуке,
что пришел искать утешения в  студию  моего  отца,  где  просидел  полдня  с
глазами, полными слез...

     [Уилльямс Миллес, брат  художника,  рассказывает  следующую  интересную
историю.., показывающую бренность земной славы, сколь высоко бы ни ценили ее
люди:] "Я как-то раз сидел с братом на Кромвел-Плейс и вдруг  вошел  сияющий
от счастью Теккерей - в такое состояние восторга  привела  его  слава  моего
брата: в витринах всех без исключения магазинов, притязавших на причастность
к продаже предметов искусства, были выставлены гравюры с картин Миллеса.  По
дороге Теккерею попалось бессчетное количество "Приказов  о  демобилизации",
"Черных брауншвейгцев", "Гугенотов", и он нам  заявил,  что  Джон  Миллес  -
сегодня самая большая знаменитость. Затем он  коснулся  своего  собственного
злосчастного невезения, преследовавшего его на первых  порах  в  литературе,
рассказал, как предлагал издателям некоторые  свои  сочинения,  впоследствии
признанные лучшими образцами английской литературы, и как все  они  намекали
насмешливо, что после Диккенса никто не станет его читать..."

     [Из письма Джона Миллеса (27 дек.  1863  г.)  жене:]  "Ты,  несомненно,
будешь потрясена, как был я сам,  кончиной  бедного  Теккерея.  Впрочем,  я,
честно говоря, надеюсь, что это известие достигло тебя раньше, чем настоящее
письмо. Утром слуга нашел Теккерея мертвым, все, разумеется,  в  смятении  и
горе. Домашние первым делом послали за Чарли Коллинзом {11} и  его  женой...
Теккерея нашли лежащим на спине, голову он обхватил руками, терзаясь, видно,
страшной болью. Все тут потрясены его смертью и только о ней и говорят..."
     [В другом письме от 31-го декабря (того же 1863 года)  он  продолжает:]
"Вчера я поехал на  похороны  в  карете  Теодора  Мартина.  Какое  горестное
зрелище и, к тому же, беспорядочное. Толпа  каких-то  женщин,  пожаловавших,
должно быть, из любопытства, в платьях, переливавшихся всеми цветами радуги,
вокруг могилы то и дело сверкали красные и голубые перья! Друзья и  искренне
скорбевшие не могли к ней подойти,  близким  людям  пришлось  протискиваться
сквозь толпу, чтобы занять свои места во время погребения. Мы все пришли  из
церкви после службы, но к могиле уже нельзя было подступиться.  Бросалось  в
глаза полное отсутствие тех, кого именуют высшим  светом,  что  меня  крайне
удивило. Никто из этого сословия, среди которого у него было такое множество
знакомых, не приехал. Зато художники  почти  все  были  тут,  их  было  даже
больше, чем писателей..."


        ^TЭНН ТЕККЕРЕЙ РИТЧИ (1837-1919) {12}^U

                     ИЗ "БИОГРАФИЧЕСКИХ ЗАМЕТОК" (1888)

     ...Когда мы жили на улице Янг, воскресные утра, свободные  от  занятий,
мы  проводили  обычно  в  отцовском  кабинете,  помогая  ему  в  работе  над
гравюрами, он часто поручал нам соскребать неудачные рисунки и смывать мел с
досок. Мне навсегда запомнился тот страшный день, когда я смыла  законченный
рисунок, которого в холле дожидался рассыльный из "Панча".  Порою,  к  нашей
радости, нас звали вниз  из  находившейся  в  верхней  части  дома  классной
комнаты, где мы по будням готовили уроки, - отец посылал за нами,  чтобы  мы
позировали для рисунков,  которые  он  делал  для  "Панча"  и  для  "Ярмарки
тщеславия".  Позже,  когда  мне  исполнилось  четырнадцать  лет,   он   стал
использовать меня как секретаря - диктовал свои книги.
     Закончив дневную порцию работы,  отец  любил  полную  смену  декораций,
смену мыслей. Мне кажется, что он всегда готов был  сменить  чернильницу  на
кисть. Порой он отправлялся в город на крыше омнибуса или в  карете,  подчас
брал и нас, мы совершали в кэбах (которые  предпочитали  всем  прочим  видам
экипажей) долгие прогулки, разъезжая по Хэмпстеду, Ричмонду,  Гринвичу  или,
наведываясь в дальние кварталы города, заглядывая в ателье к  художникам:  к
Дэвиду Робертсу, Кэттермолю, Эдвину Лэндсиру...
     Могу тут также засвидетельствовать, что однажды к нашей двери  подкатил
кэб,  откуда  выпорхнула  крохотного  роста   дама,   самая   прелестная   и
ослепительная, какую только можно вообразить себе, она необычайно нежно и  с
блистательной учтивостью поздоровалась с моим отцом и через  минуту,  вручив
ему большой букет свежайших фиалок, снова упорхнула.  Больше  я  никогда  не
видела очаровательную маленькую особу, копией с которой, как многие считали,
была Бекки, отец только смеялся в ответ, когда его об этом спрашивали и  так
ни разу до конца и не признался. Он повторял не раз, что никогда сознательно
не списывает ни с кого своих героев. Но, несомненно, разговоры о  прообразах
доходили до него. Что касается прототипов "Ярмарки тщеславия", то я  на  эту
тему приведу цитату, совершенно справедливую, по моим  воспоминаниям.  Чарлз
Кинсли пишет: "Я слышал не так давно  историю  о  нашем  самом  серьезном  и
гениальном юмористе, который выказал себя недавно нашим  самым  серьезным  и
гениальным романистом. Одна дама сказала ему:  "Я  в  восхищении  от  вашего
романа, герои так естественны, все, кроме баронета, которого вы, конечно же,
утрировали, у людей его ранга не встретить такую грубость  нрава".  Писатель
засмеялся в ответ: "Он чуть ли не единственный  портрет  с  натуры  во  всей
книге...""

     

     В ту пору гравюры нанимали важное место в нашей жизни, дом был  завален
оттисками, рисунками,  блокнотами  с  набросками,  альбомами  с  наклейками.
Друзья нередко служили моделями для  гравюр  и  офортов...  Одна  наша  юная
приятельница,  Юджиния  Кроу,  часто  позировала  моему  отцу,  по   очереди
представляя то Эмилию, то девиц Осборн, а мы  с  сестрой,  гордые  оказанным
доверием, изображали детей,  дерущихся  на  полу.  Помню  целую  композицию,
состоявшую из вышеупомянутой Юджинии-Эмилии с  диванной  подушкой  на  руках
вместо младенца и высокого стула на том месте, где полагалось стоять Доббину
с игрушечной лошадкой под мышкой, которую он принес своему крестнику...

     

     Мне помнится то утро, когда должна была умереть Эллен  Пенденнис.  Отец
сидел за столом в своем кабинете и писал. Сидел он всегда лицом к  двери.  Я
вошла в комнату, но он махнул рукой, чтобы я удалилась. Через час, смеющийся
и сконфуженный, он поднялся в нашу классную со словами: "Не  знаю,  что  обо
мне подумал Джеймс, тотчас после тебя он вошел ко мне с налоговым чиновником
и застал меня в слезах - я оплакивал Эллен Пенденнис..."
     Отец  не  раз  нам  признавался,  что  порой  переживает  нечто   вроде
ясновидения. Описывая ту  или  иную  местность,  он  иногда  и  сам  не  мог
поверить, что не бывал там прежде, изображая одно из сражений  в  "Эсмонде",
он  словно  видел  каждую  подробность,  каждую  малость  первого  плана,  -
рассказывал он, - и камыши, росшие у ручейка, и выступ берега,  который  тот
огибал. В одном из писем к матери мне  встретилось  следующее  подтверждение
тому: "Я рад был, что Бленхейм, - писал он в августе 1852 года,  -  оказался
точно таким, каким я  воображал  его  себе,  только  немного  побольше,  мне
кажется, что я и впрямь бывал здесь раньше, так вид его похож на то, чего  я
ждал"...
     Он редко сохранял свои рисунки, да и  мы  не  сберегали  их  заботливо.
Привычный поток картинок и набросков тек мимо  нас,  мы  их  любили,  но  не
придавали им значения, и потому из бесчисленного множества  его  работ  лишь
некоторые остались в семейном архиве. Помню, когда я была ребенком, мне дали
для игры огромный альбом с наклейками и разрешили делать  что  захочется,  и
лишь однажды, помню, он спросил меня, зачем я это сделала, когда увидел, как
я изукрасила его наброски, истыкав их концами ножниц. В последующие годы, я,
по его приказу, смывала рисунки с множества  досок,  однажды  даже  в  своем
усердии  смыла  плод  трудов  целого  дня.  Однако  он  никогда   не   хотел
передоверять нам слишком многое - он очень дорожил своей работой,  все,  что
было связано с его писательством и с искусством иллюстратора, исполнено было
для него самого глубокого  смысла,  неистощимого  интереса  и  новизны...  И
только когда дело доходило до гравировальной иглы  и  до  резца,  -  рисунки
нужно было перевести на доску или сталь, - он начинал жаловаться, что ему не
достает легкости, и мы всегда мечтали о том, чтоб его  картинки  попадали  в
книги  в  первоначальном  виде,  без  промежуточных  воплощений   в   другие
материалы,  без  посредничества  гравера  и  типографа.   Подобные   попытки
совершались раза два, но так из этого ничего не вышло...
     Когда он сочинял стихи, они приводили его в гораздо  большее  волнение,
чем проза. Бывало, страшно возбужденный, он входил в комнату и говорил  нам:
"Еще четыре дня ушло напрасно. Я ничего  не  написал.  Четыре  рабочих  утра
потрачены на то, чтобы произвести на свет шесть строк". Но  после  некоторых
борений все налаживалось. Воспоминание о том, как он писал маленький  стишок
"Рыбак и Рыбачка", сохранилось в жизнеописании леди Блессингтон: он  было  в
отчаянии совсем хотел оставить эту стихотворную  затею,  но  под  конец  ему
пришли  в  голову   очаровательные   строчки.   У   меня   доныне   хранятся
полуразорванные черновики его стихов, каждый второй написан карандашом...
     И дома в Лондоне, и в солнечном  Париже,  и  в  зимнем  Риме,  где  нам
пришлось довольно трудно, работа над "Ньюкомами" двигалась вперед...  Как  я
уже отмечала, он обычно диктовал, но, подойдя к критическому месту,  отсылал
записывавшего и сам садился за перо. Он всегда говорил, что лучше всего  ему
думается с пером в руке: перо для писателя, что палочка для волшебника - оно
повелевает чарами...

     Отец часто заговаривал с нами о "Дени Дювале", постоянно о  нем  думал,
тревожился. Помню, он говорил, что "Филиппу" не хватает фабулы и  эта  новая
работа непременно завоюет  признание,  нужно  вот  только  написать  ее  как
следует. У него появилась привычка носить в пальто главу -  другую  и  часто
вытаскивать странички из кармана, чтоб бросить взгляд на какое-нибудь место.
Он признавался, что им владеет суеверное чувство,  будто  писать  необходимо
ежедневно хотя бы одну-единственную строчку, здоров он  или  болен.  Сколько
помнится, он лишь однажды попытался продиктовать  какое-то  место  из  "Дени
Дюваля", но очень быстро отказался  от  этой  мысли,  объяснив,  что  должен
писать сам... От этой поры  у  меня  осталось  одно  приятное  воспоминание.
Однажды летним вечером, очень довольный  и  оживленный,  он  вернулся  после
небольшой поездки в Уинчелсиа и Рай. Он был просто  очарован  этими  старыми
городками, осмотрел и зарисовал старинные ворота, побывал в древних  храмах,
в домах давней постройки, стоявших некогда  у  моря,  но  отступивших  потом
вглубь суши. Уинчелсиа оправдал его самые смелые надежды.  В  те  последние,
закатные дни он постоянно хворал, и  когда  к  нему  ненадолго  возвращалось
здоровье и веселье, в доме воцарялся праздник. Моя золовка, в ту пору совсем
еще  девочка,  впоследствии  записала  некоторые  свои   воспоминания:   "Из
посещений Пэлас-Грин в дни моего отрочества мне ярче всего запомнилось,  как
мистер Теккерей работал  над  "Дени  Дювалем".  То  было  летом  1863  года,
писатель был, по-моему, совершенно счастлив  вновь  после  долгого  перерыва
отдаться стихии исторического романа. Конечно, я тогда не сознавала этого, а
только видела, что все вокруг  проникнуто  "Дени  Дювалем",  с  каждым  днем
набиравшим силу. О ходе работ мы узнавали  из  бесед  писателя  с  дочерьми,
говорил он и с моей сестрой и со мной - он очень любил нашего отца...  Порою
вдохновение заставляло себя ждать, порою возвращалось  и  подчиняло  себе  и
автора, который ловил благоприятную минуту, и всех в доме. Карету подавали к
крыльцу, она стояла час, другой - мистер Теккерей не появлялся, а его дочери
лишь радовались, что из-под его  пера  каждые  десять  минут  выходит  новая
страница. Наконец, сияя счастьем, он показывался в дверях, усаживался  рядом
с нами, и мы отправлялись в Уимблдон или Ричмонд. По дороге он  вслух  читал
все вывески  на  всех  встречавшихся  нам  лавочках  -  подбирал  имена  для
контрабандистов, которых собирался ввести в роман,  и  комментировал  каждую
фамилию. Его присутствие наполняло  смыслом  каждую  минуту.  Вспоминая  это
время, я и сейчас, хоть знаю, что последовало дальше, не думаю  о  том,  что
книга осталась недописанной..." Всего  за  несколько  дней  до  смерти  отец
сказал, вернувшись после прогулки, что до сих  пор  не  может  привыкнуть  к
тому, что столько незнакомых людей раскланивается с ним на улице,  при  виде
него они снимали шляпу. Он был очень приметной фигурой, нельзя  было  пройти
мимо него, не обратив внимания, не удивительно, что прохожие  узнавали  его,
как Теннисона, Карлейля и других известных людей своего времени...
     Последнюю неделю он не лежал в  постели,  только  больше  обычного  был
дома... Он столько раз болел и поправлялся, что мы с  сестрой  цеплялись  за
эту надежду, но бабушка была  встревожена  гораздо  больше  нашего.  Однажды
утром он почувствовал, что болен, послал за  мной,  чтобы  отдать  кое-какие
распоряжения и продиктовать  несколько  записок.  То  было  за  два  дня  до
Рождества. Умер он внезапно в канун Рождества, на рассвете 24  декабря  1863
года. Он не жалел, что умирает, - так он  сказал  за  день  или  за  два  до
смерти... Сейчас я вспоминаю, как это ни больно, что весь последний  год  он
ни одного дня не ощущал себя здоровым. "Не стоит жить такой ценой, -  сказал
он как-то, - я  был  бы  рад  уйти,  только  вы,  дети,  меня  удерживаете".
Незадолго перед тем я вошла в столовую и увидела,  что  он  сидит,  глядя  в
огонь, с каким-то незнакомым мне выражением, не  помню,  чтобы  у  него  был
раньше такой взгляд, и вдруг он промолвил: "Я думал о том, что  вам,  детям,
пожалуй будет невесело жить, когда меня не станет". Другой  раз  он  сказал:
"Если я буду жить, надеюсь, я смогу работать еще лет десять,  глупо  думать,
что человек в пятьдесят лет оставит  работу".  "Когда  меня  не  станет,  не
допускайте, чтобы описывали  мою  жизнь:  считайте  это  моим  завещанием  и
последней волей", - это также были его слова.
     Я уже многого не помню из того, что он говорил,  но  и  сегодня  словно
вижу, как он проводит рукой по волосам,  смеется,  наливает  чай  из  своего
серебряного чайничка, рассматривает себя в зеркале и  говорит:  "Пожалуй,  с
виду я здоров, не правда ли?"


        ^TКЕЙТ ПЕРУДЖИНИ ДИККЕНС (1839-1920) {13}^U


                           ("Пэлл Мэлл", 1864 г.?)

     Мы с сестрой знали обеих дочерей Теккерея  с  детских  лет,  но  только
вскоре после моего замужества мне представился  случай  познакомиться  с  их
великим отцом... Как-то утром я быстро шла по направлению к Хай-Стрит, низко
опустив голову, чтобы укрыть глаза от солнца, как вдруг  что-то  огромное  и
высокое преградило мне  дорогу  и  чей-то  веселый  голос  произнес:  "Куда,
красавица, спешишь?" - Я испуганно подняла глаза - передо мной стоял  мистер
Теккерей - и ответила: "Спешу я в лавку, добрый сэр".  -  "Позволь  пойду  с
тобою дорогою одною" {14}, - и он галантно  предложил  мне  руку,  но  повел
отнюдь не в лавку, а в Кенсингтон-Гарденз, и пока мы  расхаживали  туда-сюда
по его любимой дорожке, он говорил мне: "Ну, теперь, как и  положено  злому,
старому великану, а я и есть тот самый великан, я захватил в плен прекрасную
принцессу, привел ее в свой заколдованный  сад  и  теперь  хочу,  чтобы  она
рассказала мне о другом известном ей великане, который заперся в своем замке
в Грейвсенде". Так начались наши бесконечные беседы о моем отце  -  предмете
для Теккерея бесконечно занимательном. Образ жизни  отца,  его  повседневные
рабочие  навыки,  симпатии  и  антипатии  -  все  было  полно  для  Теккерея
неизбывного очарования, мои рассказы он мог слушать бесконечно. Порою, но то
уже было много позже, он критиковал сочинения отца, а я, узнав его поближе и
осмелев, всегда была готова встать на защиту того, кто был, на  мой  взгляд,
едва ли не полным совершенством, и горячо ему возражала, хотя его  замечания
никогда не грешили суровостью и были всегда мудры и обоснованы.  Стоило  ему
подметить на моем лице первые признаки обиды, как глаза его начинали  весело
поблескивать,  и  вскоре  я  догадалась,  что  он  поддразнивает  меня   для
собственного удовольствия...
     Одно время добрые отношения между моим  отцом  и  Теккереем  омрачились
недоразумением, которого могло бы и не быть, если бы его  не  раздули  своим
неосторожным вмешательством некоторые друзья, которые считали, что действуют
из лучших побуждений и стараются  поправить  дело.  Но  облако  враждебности
по-прежнему  висело  в  воздухе,   напоминая   промозглый,   густой   туман,
спустившийся на землю после  теплого,  безмятежного  дня,  -  холод  разрыва
сменил приятельство недавних дней. Я знаю, что Теккерей немало размышлял над
происшедшим, но долгое время обходил эту тему молчанием. Однажды, - это было
в моем доме - он вдруг произнес: "Нелепо, что нам с  вашим  отцом  досталась
роль ярых противников. - Да, в высшей степени нелепо. - Что может  примирить
нас? - Не знаю, право, разве только... - Вы хотите  сказать,  что  я  должен
принести извинения, - подхватил Теккерей, живо ко мне повернувшись.  -  Нет,
не совсем так, - пробормотала я неуверенно, - но если бы  вы  могли  сказать
ему несколько слов... - Вы знаете, что он виновнее, чем я. -  Пусть  так,  -
продолжала я, - но он стеснительнее вас, ему заговорить труднее, к тому  же,
он не  знает,  как  вы  воспримите  его  слова.  Боюсь,  что  он  не  сможет
извиниться.  -  Что  ж,  значит,  примирение  не  состоится,  -  ответил  он
решительно, сурово глядя на меня  через  очки.  -  Как  жаль,  -  сказала  я
сокрушенно. Затем наступила довольно продолжительная пауза. - А  мне  откуда
знать, как он воспримет мои слова? - обронил он задумчиво через минуту. - О,
я могу за это поручиться, - ответила я, обрадовавшись, - мне даже  не  нужно
рассказывать ему о нашем сегодняшнем разговоре, я не передам ему  ни  слова,
только заговорите с ним, дорогой мистер Теккерей, только заговорите, вы сами
увидите". Теккерей и в самом деле заговорил с ним, после чего пришел  к  нам
домой с сияющим лицом, чтоб рассказать  о  происшедшем.  "Как  это  было?  -
спросила я его. - О, ваш батюшка сказал,  что  он  не  прав  и  принес  свои
извинения. - Настала моя очередь глядеть на  него  с  суровостью:  -  Вы  же
знаете, что ничего этого не  было,  нехороший  вы  человек.  Расскажите  мне
лучше, как все произошло на самом деле. - Он посмотрел на меня очень  добрым
взглядом и произнес совсем просто: Мы встретились в "Атенеуме",  я  протянул
ему руку, сказал, что мы наделали довольно глупостей или  что-то  в  том  же
роде, ваш отец ответил мне сердечным рукопожатием, и вот  мы  вновь  друзья,
благодаренье Богу!"

     

     У Теккерея случались периоды подавленного настроения,  впрочем  страдал
он ими не чаще и не серьезнее, нежели "другой  великан,  который  заперся  в
своем замке в Грейвсенде". Однажды он заглянул к нам по дороге в клуб, в тот
день ему изменило его обычно безмятежное расположение духа, после нескольких
неудачных попыток поддержать светскую беседу, он вдруг помрачнел,  замолк  и
сел, задумавшись. Так  случилось,  что  я  в  то  время  читала  поэтический
сборник, в котором были и его стихи, о чем я ему  сообщила  и,  процитировав
приводившиеся там строки, сказала, как они мне  нравятся.  Теккерей  не  был
тщеславным человеком, но ничто человеческое не было ему чуждо, он откровенно
радовался искренней похвале и восхищению. Он попросил меня прочесть еще  раз
полюбившееся мне стихотворение, вспомнил, когда и  где  оно  было  написано.
Потом мы перешли к прелестным строкам, которые Бекки поет на вечере шарад  в
Гонт-Хаус. "Я рад, что вам нравятся мои  стихи,  -  сказал  он,  не  скрывая
своего удовольствия, как мальчик, - я подумывал написать кое-что еще",  -  с
этими словами он поднялся, чтобы уйти, но попрощавшись и уж подойдя к двери,
вернулся снова. "Мне что-то нездоровится. Пора мне прибегнуть к целительному
Брайтону, возможно, после нескольких глотков его животворящих вод мне станет
лучше; если я поправлюсь, я напишу для вас стихи". От него и  в  самом  деле
пришло письмо, в которое были вложены стихи, впоследствии вышедшие в  печати
под названием "Фонарь миссис Кэтрин". Они, наверное,  запомнились  тем,  кто
встречал их в "Корнхилл мэгэзин" и в других изданиях,  я  приведу  последние
шесть строк:

                       И кто все зубы потерял,
                       Уж не поет, как встарь певал,
                       Как он певал, когда был юн
                       И не поникли нити струн,
                       Когда был юн, как вы сейчас,
                       И свет любви в окне не гас...


        ^TРИЧАРД БЕДИНГФИЛД {16}^U

                      ИЗ "ЗАПИСОК РОДСТВЕННИКА" (1870)

     Диккенс убеждал меня полюбить Теннисона, - сказал мне как-то  Теккерей,
- но я не падок до идеализма. Остерегайтесь этого умонастроения -  англичане
любят ростбиф!
     Гениальный дар Теккерея  отличался  полнокровием.  Это  один  из  самых
правдивых  и  чуждых  выдумке  писателей.  Некий   епископ,   очень   тонкий
исследователь, заметил как-то, что Теккерей владеет  всем,  кроме  фантазии.
Чего не скажешь о воображении, которое у него,  конечно,  было  могучим.  Он
упивался всем изящным, очаровательным, причудливым. Питал великое почтение к
Шекспиру, но как-то обронил: "Он не всегда пишет естественно". К сотрясавшим
мир могучим страстям, я думаю, он относился не без скепсиса. Его не занимало
страшное, величественное, душераздирающее,  он  не  стремился  постичь  его.
Каков смысл иллюстрации, изображающей Бекки в роли Клитемнестры,  спросил  я
его как-то. "Это намек на то, что  она  убийца,  -  ответил  он,  -  но  мне
хотелось обойтись без всяких этих ужасов".  "Кто  эта  великолепная  актриса
миссис Стирлинг, которой бредит  Уильям?"  -  поинтересовалась  у  меня  его
матушка.  Вне  всякого  сомнения,   естественность   игры   этой   блестящей
исполнительницы вызвала восторг  Теккерея.  Не  думаю,  чтоб  самые  великие
шедевры идеального искусства могли ему доставить удовольствие,  сравнимое  с
тем, какое он получал от картин Уилки {16} или  Хогарта,  романов  Филдинга,
Голдсмита и им  подобных.  Он  признавался  мне,  что  восхищается  "Кожаным
чулком" Купера {17}, и может  сесть  перечитывать  "Трех  мушкетеров",  едва
добравшись до конца. Желание высмеять претенциозность, пожалуй, никогда  его
не покидало. Он не любил ничего из ряда вон выходящего ни в поведении, ни  в
одежде, ни в писательской манере.
     Англичане обожествляют здравый смысл. И Теккерей был  истым  бриттом  -
любил быть бриттом до мозга костей, ценил  и  смелость  и  упрямство  нашего
характера. Он говорил, что в школе никогда не уступал без боя...


        ^TГЕНРИЕТТА КОКРЭН {18}^U

                     ИЗ КНИГИ "ЗНАМЕНИТОСТИ И Я" (1902)

     Первый знаменитый человек, запомнившийся мне с раннего  детства  -  это
Уильям Теккерей. Мне было лет семь и жили мы в Париже. В салоне моей  матери
встречались художники и литераторы, приходившие  туда  побеседовать  друг  с
другом. Но никто из них не поразил так мое детское воображение,  как  мистер
Теккерей. На расплывающемся фоне воспоминаний о полузабытых людях его фигура
стоит особняком, как будто выделенная четким  контуром.  Наружность  у  него
была внушительная: более шести футов  росту,  мощное  сложение.  Ясно  помню
большую голову с серебряной копной волос, румяные щеки и  солнечную,  нежную
улыбку, делавшую его  лицо  прекрасным.  Меня  в  нем  восхищало  все,  даже
сломанный нос, только было  страшно,  что  какому-то  испорченному,  наглому
мальчишке достало дерзости ударить великого человека по носу.  Я  знала  про
нашумевшую "Ярмарку тщеславия"  и  удивлялась  про  себя,  что  знаменитость
снисходит до разговоров с нами, малыми детьми, и  даже  играет  -  просто  и
по-доброму. Ни слава, ни высокий рост не мешали ему с неподдельным интересом
относиться к нашим забавам. Он расспросил, как зовут всех моих кукол, а их у
меня было шесть, запомнил имена, придумал  каждой  родословную,  так  что  у
каждой было свое генеалогическое древо. Мы, пятеро детей, всегда теснились у
его коленей  и  льнули  к  нему,  как  лилипуты,  к  которым  прибыл  житель
Бробдингнега.  Немудрено,  что  мистер  Теккерей  был  нашим  самым  любимым
великаном.
     Я боготворила его, но его матушка, миссис  Кармайкл-Смит,  наводила  на
меня страх. Помню как  сейчас  очень  высокую,  красивую,  величественную  и
строгую даму в черном бархатном платье... Когда она  говорила  о  боге,  мне
всегда казалось, что это сердитый, неприятный старик, который видит все  мои
проступки и строго спросит с меня когда-нибудь.  Ее  рассказы  об  аде  были
ужасны, после одной такой беседы о вечных муках я  убежала  из  ее  дома.  И
больше не соглашалась навещать миссис Кармайкл-Смит.  Я  убежала  бы  вновь,
даже если  бы  меня  везли  туда  взбесившиеся  лошади,  -  рядом  с  ней  я
задыхалась. Она прислала мне вслед записку о том, что молит  бога,  чтобы  я
выросла послушной  и  хорошей  девочкой.  Я  недоумевала,  как  обаятельный,
веселый, добрый мистер Теккерей может быть сыном такой суровой старой дамы -
этой загадки я  и  поныне  не  разрешила...  Порою  он  страдал  подавленным
расположением духа - об этом нам рассказывал отец. Голос у мистера  Теккерея
был мягкий, низкий, он чудесно улыбался.  С  людьми  малознакомыми  держался
холодно,  храня  достоинство  и  невозмутимость,  с  близкими  друзьями  был
искренен, серьезен,  порою,  по  словам  моего  отца,  способен  был  забыть
всяческую сдержанность, и поведать о самых сокровенных движениях души, самых
святых чувствах, но лучше всего он ощущал себя среди детей...


        ^TШЕРЛИ БРУКС (1815-1874) {19}^U

     


                        ("Панч", 2 января 1864 г.)

                    Он циник был: так жизнь его прожита
                    В слияньи добрых слов и добрых дел,
                    Так сердце было всей земле открыто,
                    Был щедрым он и восхвалять умел.

                    Он циник был: могли б прочесть вы это
                    На лбу его в короне седины,
                    В лазури глаз, по-детски полных света,
                    В устах, что для улыбки рождены.

                    Он циник был: спеленутый любовью
                    Своих друзей, детишек и родных,
                    Перо окрасив собственною кровью,
                    Он чутким сердцем нашу боль постиг.

                    Он циник был: по книгам вам знакома
                    Немая верность Доббина, а с ней
                    Достоинство и простота Ньюкома,
                    Любовь сестры-малышки в прозе дней.

                    И коль клейма глумящейся личины
                    Нет в чувствах и деяниях творца,
                    Взгляни, читатель, на его кончину -
                    Финальный акт в карьере наглеца!

                    Здесь сон его чтит сонмище людское,
                    И вот молитвы в голубой простор
                    Под солнце в мироколицу покоя
                    Возносит тысячеголосый хор.

                    В очах, не знавших плача, зреют слезы,
                    Уста мужские размыкает стон
                    У тех, с кем он делил типы и розы,
                    У тех, с кем вовсе незнаком был он.

                    Он циник? - Да, коль можно в этой роли
                    С тоской следить, как прост путь клеветы,
                    Как зло и благо сердце раскололи
                    Под вечной мишурою суеты.

                    Как даже праведник в юдоли грешной
                    Берет в собратья слабость и порок,
                    Но зреют искры даже в тьме кромешной,
                    И человек в ночи не одинок.

                    И - ярмарки тщеславия свидетель -
                    Клеймя марионеток перепляс,
                    Он видел, что бездомна добродетель,
                    Что ум в плену у жулика угас.

                    Его улыбка, верная печали,
                    Любовью наполняла все сердца,
                    Он целомудрен был душой вначале
                    И чистым оставался до конца.

                    Дар чистоты всегда к смиренью ближе,
                    Когда и кто таких, как он, найдем?
                    Друзьям и детям утешенье свыше -
                    Склонимся же: провидит Бог исход.

                                       Пер. А. Солянова


     

        ^TКОММЕНТАРИИ^U

     1 Джордж Крукшенк - см. коммент. Э 1, с. 271.
     2 Монкюр Конвей - английский  литератор,  автор  книги  "Автобиография,
мемуары, впечатления" (1905).
     3 Теодор Мартин - английский юрист, литератор, беллетрист.  Приведенный
отрывок цитируется по книге Германа Меривейла и Фрэнка Марциалла  "Жизнь  У.
М. Теккерея" (1891).
     4  Джейн  Брукфилд  -  жена  близкого  друга  Теккерея  по   Кембриджу,
священника Чарлза Брукфилда (1809- 1874), дочь известного ученого,  баронета
Чарлза Элтона. В 1887 г. Джейн Брукфилд, к удивлению  и  негодованию  друзей
Теккерея и его близких, продала значительную часть  писем  писателя  к  ней.
Свой поступок она объяснила  необходимостью  погасить  многочисленные  долги
своего сына-актера.
     5 Генри Хэллем -  английский  историк  и  литературовед,  близкий  друг
Брукфилдов.
     6 "Ярмарка тщеславия" выходила выпусками. В данном случае речь  идет  о
30 32 главах романа.
     7 Уильям Блэнчерд Джерролд - английский журналист, драматург, романист,
сын известного сатирика Дугласа Джерролда, коллеги Теккерея по "Панчу".
     8 Имеется в виду редакция журнала "Корнхилл", издаваемого Теккереем.
     9 Джон  Эверетт  Миллес  -  художник,  президент  Королевской  академии
искусств, один из основателей прерафаэлитского братства.
     10  Речь  идет  об  Эмилии  Кроу  (1831-1865),  дочери  близкого  друга
Теккерея, историка, романиста и журналиста  Эйры  Эванса  Кроу  (1799-1868),
которая после смерти матери до ее брака в 1862 г. жила в семье Теккерея.
     11 Чарли Элстон Коллинз  (1828-1873),  брат  писателя  Уилки  Коллинза,
художник, входивший в прерафаэлитское братство, первый  муж  младшей  дочери
Диккенса.
     12 Энн Теккерей Ритчи - старшая дочь Теккерея (см. коммент. к Э 14,  с.
316), английская писательница,  автор  романов  "История  Элизабет"  (1863),
"Старый Кенсингтон" (1881). Ей принадлежат воспоминания об отце.
     13 Кейт Перуджини Диккенс - старшая дочь Диккенса.
     14 Здесь обыгрывается английское стихотворение из "Матушки Гусыни".
     15 Ричард Бедингфилд - дальний родственник Теккерея.
     16  Дэвид  Уилки  (1785-1841)   -английский   художник,   последователь
голландских живописцев XVII а, ученик Хоггарта.  Большое  внимание  в  своих
рисунках уделял детали.
     17  Отношение  Теккерея  к  произведениям   Джеймса   Фенимора   Купера
(1789-1851), прозванного современниками "английским Вальтером Скоттом", было
неоднозначным. С  одной  стороны,  он  восхищался  им,  с  другой,  -  резко
критиковал его  книгу  "Европейские  заметки"  (1837-1838),  в  которой  его
особенно возмутил неприкрытый шовинизм, явное преклонение  перед  английской
аристократией. Посвятил ему пародию "Звезды и полосы".
     18 Генриетта Кокрэн (?-1911), дочь близкого друга Теккерея, ирландского
литератора,  парижского  корреспондента  "Морнинг  кроникл"  Джона  Фрейзера
Кокрэна (?-1884). Генриетта Кокрэн - автор книги "Знаменитости и я"  (1902),
в которой она вспоминает о Теккерее, оказавшем немалую финансовую  поддержку
их семье в трудную пору их жизни.
     19 Шерли Брукс -  английский  журналист,  литератор,  эссеист,  главный
редактор "Панча" с 1870 по 1874 г.


        ^TРУССКИЕ ПИСАТЕЛИ И КРИТИКИ О ТВОРЧЕСТВЕ ТЕККЕРЕЯ^U

        ^TА.И. ГЕРЦЕН (1812-1870)^U

     В английских домах есть парии, стоящие на еще более смиренной  ступени,
нежели артисты; это - учителя и гувернантки. Все, что вы слыхали в детстве о
прежнем уничижительном положении des outchitels мамзелей {В статьях  в  ряде
случаев сохранена  старая  орфография  и  пунктуация.}  и  мадам  в  степных
провинциях  наших,  все  это  совершается   теперь   со   всей   неотесанной
англо-саксонской грубостью, совершалось вчера и будет  продолжаться  до  тех
пор, пока будет продолжаться эта Англия.
     То, что я говорю, - и не преувеличение и не  новость;  для  того  чтобы
убедиться в этом, стоит взять два-три новых романа Диккенса или  Теккерея...
- и увидите, как Англия отражается в английском уме.
     При  этом  надобно  сказать  несколько  слов   в   похвалу   английской
литературе; она несравненно больше имела  мужества,  нежели  французская,  в
обличении печального  состояния  внутренней  жизни  острова.  В  тех  редких
случаях, когда англичанин отрывается от своей пошлой жизни, от  лицемерия  и
дает волю иронии и скептицизму, он бывает беспощаден  и  не  прибавляет  для
нравственного равновесия по ангелу на каждого злодея.

                                                 Из писем путешественника во
                                                 внутренности Англии (1856)

     "Ни слова о вашем письме, в  котором  кое-что  справедливо,  а  кое-что
несправедливо. Будьте только уверены, что никакая мисс Шарп не  могла  иметь
на меня такого впечатления: эта мисс Шарп  -  я  сам,  но  с  неэгоистичными
воззрениями".

                                     Из письма М. Мейзенбург, август 1856 г.

     Одним из свойств русского духа, отличающим его даже от  других  славян,
является способность время от времени оглянуться на самого  себя,  отнестись
отрицательно  к  собственному  прошлому,  посмотреть  на  него  с  глубокою,
искреннею, неумолимой иронией и иметь смелость признаться в этом без эгоизма
закоренелого злодея и без лицемерия, которое винит  себя  только  для  того,
чтобы быть оправданным другими. Чтобы сделать свою мысль  еще  более  ясной,
замечу, что тот же талант искренности и отрицания  мы  находим  у  некоторых
великих английских писателей, от Шекспира и Байрона до Диккенса и Теккерея.

                                       О романе из русской народной жизни:
                                       Письмо к переводчице "Рыбаков" (1857)

     "Поздравляю с открытием писовки... Да, да и да, мне нечего было  делать
на этой Vanity fair {Речь идет об открытии  9  сентября  1867  г.  в  Женеве
Международного конгресса Лиги мира и свободы.} - и есть случай  объясниться,
что мы не с ними".

                                          Из письма Н. П. Огареву
                                          от 9 сентября (28 августа) 1867 г.


        ^TИ.А. ГОНЧАРОВ (1812-1891)^U

     "Дети не любят, чтоб их  считали  детьми,  и  это  весьма  справедливая
мысль, что для детей литература  уже  готова  и  что  ее  надо  выбирать  из
взрослой литературы. Вы мне, Старушка, возразили однажды, что  вот-де  будто
Диккенс и Теккерей пишут для детей: так ли это? и что они  пишут?  их  имена
есть там, в детских музеях: да ведь и наши имена есть  в  "Подснежнике".  Не
выбор ли это? А наконец, если и правда, и они точно что-нибудь написали,  то
что же это доказывает? Они гении,  они  вон  по  два  романа  в  год  пишут,
следовательно им, может быть, легко  написать  статейку  или  две  в  год...
Словом, это - если не невозможно, то очень трудно, и я полагаю,  что  писать
для детей собственно нельзя, а можно помещать в  журнал  детский  что-нибудь
уже готовое, что написано и лежит в портфеле..."

                                            Из письма В. Н. и Е. П. Майковым
                                            от 9(21) августа 1860 г.

     Европейские литераторы вышли из детства  -  и  теперь  ни  на  кого  не
подействует не  только  какая-нибудь  идиллия,  сонет,  гимн,  картинка  или
лирическое излияние чувства в стихах, но даже и басни мало, чтобы дать  урок
читателю. Это все уходит в роман,  в  рамки  которого  укладываются  большие
эпизоды жизни, иногда целая жизнь, в которой, как в большой картине,  всякий
читатель найдет что-нибудь  близкое  и  знакомое  ему...  Поэтому  по  своей
"вместимости" роман и стал почти единственной формой беллетристики, куда  не
только  укладываются  произведения  творческого  искусства,  как,  например,
Вальтера Скотта, Диккенса, Теккерея, Пушкина и Гоголя, но и не все художники
избирают эту  форму,  доступную  массе  публики,  чтоб  провести  удобнее  в
большинство  читателей  разные  вопросы  дня  или   свои   любимые   задачи:
политические, социальные, экономические...

                              Намерения, задачи и идеи романа "Обрыв" (1876)


        ^TИ.И.ВВЕДЕНСКИЙ (1813-1855)^U

     В восьмой книжке "Современника" на нынешний год, в отделе библиографии,
я прочел, не без некоторого изумления, довольно длинную статью, направленную
против моего перевода Теккереева романа "Базар житейской суеты". Статья эта,
написанная под влиянием чувства, проникнутого в высшей степени studio et ira
{страстью и гневом (лат.).}, не может  заслуживать  серьезного  внимания  со
стороны ученой критики, руководствующейся исключительно принципом  истины  и
строгих логических оснований; однако ж, не имея никакого права  пренебрегать
мнениями журнала, называющего себя по преимуществу  литературным,  я  считаю
обязанностью отвечать на эту статью, как потому,  что  в  ней  идет  речь  о
вопросах, тесно связанных с моими занятиями, так и потому, что "Современник"
на этот раз делает меня орудием своих  неоднократно  повторенных  замечаний,
касающихся "Отечественных записок", которых за  честь  себе  поставляю  быть
сотрудником.
     Было  время,   когда   "Современник"   отзывался   с   весьма   лестною
благосклонностью о моих переводах. Это время совпадает с той эпохой, когда я
сообщал  свои  переводы  в  "литературный  журнал".  Тогда  "Современник"  с
некоторою гордостью противопоставлял мои труды  таким  же  трудам  в  других
журналах, и преимущественно  нравился  ему  мой  перевод  Диккенсова  романа
"Домби и сын", который печатался на его  страницах  в  1847  и  1848  годах.
Многие лестные названия "литературный  журнал"  придавал  этому  переводу  и
однажды даже назвал его изящным, когда,  в  конце  1848  года,  речь  шла  о
подписке на "литературный журнал". Благосклонность ко мне "Современника" еще
продолжалась несколько времени и в 1849 году, когда я окончательно  сделался
сотрудником другого журнала "Отечественные записки". Но с половины  прошлого
года  "литературный  журнал"  вдруг  изменил  свое  мнение  о  моих  трудах.
Исключительною причиной такой быстрой перемены послужило то  обстоятельство,
что я начал печатать в "Отечественных  записках"  "Базар  житейской  суеты",
роман, к  переводу  которого  приступил  потом  и  "Современник".  Помнится,
какое-то периодическое  издание  ("Пантеон",  если  не  ошибаюсь)  намекнуло
"Современнику", что он напрасно вздумал печатать "Ярмарку тщеславия",  когда
тот же роман,  с  удовлетворительною  отчетливостью,  переводится  в  другом
журнале под именем "Базара". "Литературный журнал",  желая  оправдать  перед
читателями бесполезное появление своей "Ярмарки", напечатал о моем  переводе
следующий отзыв:

     Перевод "Отечественных записок" принадлежит г.  Введенскому,  и  я  так
часто (частенько, да!) хвалил переводы г. Введенского, что теперь  с  полным
беспристрастием могу указать на один недостаток, от которого  ему  будет  не
трудно избавиться. Все мы не раз смеялись метким, забавным, хотя  и  немного
простонародным русским выражениям, которыми г. Введенский в  своем  переводе
"Домби и сын" по временам силился передавать бойкий юмор Диккенса. Многие из
этих смешных выражений показывали некоторое злоупотребление вкуса (неужто!),
но они были новы (право?), публика наша не читает Диккенса  в  оригинале,  и
потому (только поэтому?)  все  были  довольны  странными  фразами,  смешными
прибаутками, которые г. Введенский по временам влагал  в  уста  неустрашимой
Сусанны Ниппер и Лапчатого  Гуся,  которого  нос  и  глаза  в  кровавом  бою
превращены были в уксусницу и горчичницу (NB. Если  бы  литературный  журнал
читал Диккенса в оригинале, он увидел бы, что это место  в  "Домби  и  сыне"
переведено мною буквально). Г-н Введенский вдавался по временам в юмор вовсе
не английский (право?) и не диккенсовский (вот  как!),  его  просторечие  не
всегда льстило щекотливым ушам, но, наконец, оно  было  довольно  ново  (nil
novi sub luna {ничто не ново под луной (лат.).}), а изящества тут  никто  не
требовал (кроме, вероятно, литературного журнала, который находил  изящество
в моем переводе  до  той  самой  минуты,  пока  я  не  сделался  сотрудником
"Отечественных записок"). Один раз (почему же не двадцать тысяч раз?)  можно
было перевести английский роман по такой  системе;  но,  взявшись  за  роман
другого писателя, нужно было или бросить совсем прежнюю систему  просторечия
(нет нужды, что оно есть в оригинале), или придумать что-нибудь новое. Этого
не сделал г. Введенский (и не сделает); он начал переводить  Теккерея  точно
так же, как перевел Диккенса: тот же язык, те же ухватки, тот же юмор  (нет,
уж вовсе не тот, прошу извинить); тонкое различие  наивного,  бесхитростного
(!! Вот что значит не читать английских писателей в оригинале!) Теккерея  от
глубоко шутливого  Диккенса  исчезло  совершенно  (зато  какая  удивительная
наивность в "Ярмарке тщеславия"!). Потом г. Введенский  уже  чересчур  часто
употребляет просторечие (так же, как Теккерей пользуется  им  гораздо  чаще,
чем Диккенс): у него действующие лица не пьют, а запускают  за  галстук,  не
дерутся, а куксят (то есть, Lick) друг друга... Некий набоб Джозеф, одно  из
лучших лиц романа, в порыве нежных объяснений (нет, в буйном порыве  пьяного
восторга, потому что у Джозефа не ворочался язык, и он уже не мог стоять  на
ногах), называет девицу, в которую он влюблен, душкою и  раздуханчиком  (это
следовало напечатать с разделением слогов, так же, как у Теккерея: diddle  -
diddle  -  darling).  Выражения  эти  довольно  смешны,  но  можно  было  бы
употреблять их пореже.  ("Современник",  т.  XXI,  стр.  93  в  "Современных
заметках").

     Оказывается отсюда, что  "литературному  журналу"  не  понравилось  мое
просторечие, и он благосклонно дает мне совет употреблять его  пореже.  Этим
бы, вероятно, и  ограничились  замечания  на  мой  перевод,  если  б  разбор
"Ярмарки тщеславия" в "Отечественных записках"  не  доставил  "Современнику"
вожделенного   случая   отыскать   в   "Базаре   житейской   суеты"    такие
характеристические черты, которых прежде, по собственному его  сознанию,  он
вовсе не замечал. Заглянув в  "Базар",  "литературный  журнал",  к  великому
своему удовольствию, сделал следующие совершенно неожиданные открытия:

     1) Г-н Введенский растягивает оригинал до такой  степени,  что,  вместо
пятидесяти двух страниц английского текста, первые пять глав "Базара" заняли
в "Отечественных записках" сто шесть страниц. (Об этом числе страниц я скажу
еще ниже).
     2) Г-н Введенский не только растягивает текст, но и  сочиняет  от  себя
целые страницы,  которых  совершенно  нет  в  оригинале.  В  этом  отношении
"перевод г. Введенского нельзя подвести ни под  какие  правила;  его  скорее
можно назвать  собственным  произведением  г.  Введенского,  темою  которому
служило произведение Теккерея. "Базар  житейской  суеты"  г.  Введенского  и
"Vanity Fair" Теккерея можно сравнить с двумя  рисунками,  у  которых  канва
одна и та же, но узоры совершенно различные" (стр. 56). При всем том,
     3) в переводе г. Введенского есть пропуски против оригинала.

     Последнее   открытие   "литературный   журнал"   сделал   с   особенным
удовольствием. Он даже, против обыкновения, поспешил подтвердить  его  самым
делом, сличив одно  место  "Базара"  с  своей  "Ярмаркой",  где,  к  счастью
"литературного журнала", было только сокращение оригинала, а не пропуск, как
в "Базаре". Только  как  же  это?  Я  расстягиваю  оригинал,  сочиняю  целые
страницы и в то же время делаю  пропуски:  это  несколько  странно.  Неужели
"литературный  журнал"  не  замечает  некоторого  противоречия  между  этими
обвинительными пунктами, из  которых  последний  уничтожает  два  первые,  и
наоборот? Что мне за охота делать пропуски, уж если я принимаю на себя  труд
даже сочинять целые страницы?.. Это что-то очень, очень мудрено!
     На чем же "Современник"  основывает  свое  обвинение?  На  том,  что  в
"Базаре" отыскались наволочки для подушек, кроме стеганого одеяла, о котором
говорит Теккерей, отыскались радости и печали, растворяемые  тихой  грустью,
тогда как Теккерей говорит только о заботах  и  надеждах,  отыскалась  эгида
философической премудрости и - о,  верх  моей  дерзости!  -  отыскался  даже
несуществующий остров Формоза! Из  всего  этого  читатель  должен  прийти  к
несомненному заключению, что  переводы  с  одного  языка  на  другой  должны
производиться не иначе, как буквально, из слова в слово. И это,  видите  ли,
делается очень просто: возьмите двадцать уроков у  какого-нибудь  небывалого
изобретателя небывалой методы для изучения  английского  языка;  вооружитесь
потом словарем Банкса, откройте Диккенса  или  Теккерея,  ставьте  на  место
английского русское слово - и дело пойдет превосходно, так что "литературный
журнал"  с  удовольствием  поместит  ваш  перевод  на   своих   литературных
страницах. Извольте теперь объяснять, что изучать язык какого бы то ни  было
народа - значит изучать  его  жизнь,  историю,  нравы  и  обычаи,  домашний,
юридический, общественный быт, и что в этом отношении этнография и филология
идут нераздельно, что тот не знает языка,  кто  не  знает  жизни  народа!  А
изучить жизнь народа невозможно не только в тридцать, но и в триста часов. В
этом отношении английский язык, наперекор  мнению  "литературного  журнала",
представляет величайшие трудности, которые могут быть  побеждены  не  иначе,
как продолжительным пребыванием между англичанами, в самой Англии. Для  нас,
русских, это изучение тем затруднительнее, что жизнь наша имеет слишком мало
общих свойств с жизнью этих отдаленных островитян. И вот почему мы  легче  и
скорее говорим по-французски, по-немецки, даже  по-латыни  и  по-итальянски,
нежели по-английски. Но, предположив даже общность нашего быта с английским,
вы все-таки не вправе вывести заключение о возможности буквальных  переводов
с английского на русский и обратно. Как нет в природе двух вещей  совершенно
тождественных, так не  может  быть  и  слов,  совершенно  равносильных  одно
другому.  Даже  простейшие  слова,  придуманные   для   обозначения   первых
предметов, отличаются в разных языках разными, едва  уловимыми  оттенками...
Английское speaker буквально значит говорун; но не вправе ли  будет  критика
упрекнуть  в  невежестве  переводчика,  если  он  назовет  говоруном  (а  не
оратором) В. Питта,  лорда  Четема  или  Р.  Пиля?  В  этих  этимологических
наведениях заключается основная причина невозможности буквальных  переводов.
Синтаксис - другая причина. Все люди, спора нет, мыслят по одним  и  тем  же
законам;  но  эти  законы,  в  частнейшем  приложении,   видоизменяются   до
бесконечности в  своих  оттенках,  и  вместе  с  ними  видоизменяется  образ
выражения мыслей. Отсюда - различие синтаксиса в языках. Английский  язык  в
этом отношении представляет черты совершенно неудобоприложимые  к  русскому.
Краткость  слов,  большею  частью   односложных   или   двусложных,   обилие
относительных местоимений, право гражданства действительных и  страдательных
причастий в  разговорном  языке  -  все  это  дает  возможность  английскому
писателю соединять в одном  и  том  же  периоде  множество  предложений  без
опасения испортить слог длиннотою периода. Славянские языки, и  в  числе  их
русский, не имеют этой льготы. Мы не терпим повторения  причастий,  особенно
шипящих, и еще менее терпим повторения трехсложного местоимения, которое  во
всех тевтонских и романских языках состоит только из одного слога. Отсюда  -
необходимость краткости периодов в  русском  языке,  необходимость  опущения
союзов, вспомогательного глагола в форме настоящего времени, и отсюда  же  -
совершенная  невозможность  буквального  русского  перевода  с   европейских
языков. Допуская всегда и везде множество длинных периодов, Теккерей тем  не
менее отличается языком чрезвычайно легким, живым, цветистым и блестящим; но
русский переводчик неизбежно и непременно уничтожит колорит этого  писателя,
если станет переводить его, не говорю  буквально  (что  невозможно),  но  по
крайней мере слишком близко  к  оригиналу,  из  предложения  в  предложение.
Заметим еще, что русский язык находится в ранней поре своего развития, между
тем как тевтонские и романские языки давно пережили этот период. Вот  и  еще
причина невозможности буквальных переводов.  Мы  любим  образы  и  конкреты,
тогда как  немецкий  и  английский  языки  в  высшей  степени  отвлеченны  в
сравнении с нашим. Все это слишком известно для всех образованных читателей,
и  я  объясняю  здесь  эту  азбуку  единственно  для  того,  чтоб   показать
невозможность изучения английского языка в тридцать часов.
     Есть множество буквальных переводов, спора нет, и каждый из  них  имеет
свою относительную пользу для тех, которые с помощью их изучают в  оригинале
переведенных писателей; но если кто станет читать  эти  переводы  для  того,
чтобы познакомиться с духом автора  и  преимущественно  с  его  слогом,  тот
всегда ошибется в своем расчете. Все мы  восхищаемся  в  оригинале  древними
писателями, каковы Гомер, Геродот, Фукидид, Тит Ливии, Тацит, но ни  у  кого
не достанет терпенья читать их в буквальном переводе. Немцы почти всегда,  и
изредка французы, переводят  английских  писателей  буквально;  но  если  вы
знакомы, например, с Шекспиром, по переводу Шлегеля или Летурнера,  то  смею
уверить вас, что вы не  прочитали  и  не  усвоили  себе  даже  двух  страниц
гениального британского поэта.
     Из всего этого следует, что  при  художественном  воссоздании  писателя
даровитый переводчик прежде и главнее всего обращает внимание на  дух  этого
писателя, сущность его идей и потом на соответствующий образ выражения  этих
идей. Сбираясь переводить, вы должны вчитаться в вашего автора, вдуматься  в
него,  жить  его  идеями,  мыслить  его  умом,  чувствовать  его  сердцем  и
отказаться  от  своего  индивидуального  образа  мыслей.  Перенесите   этого
писателя под то небо, под которым вы дышите, и в то общество, среди которого
развиваетесь, перенесите и предложите себе вопрос: какую бы форму он сообщил
своим идеям, если б жил и действовал при одинаковых с вами  обстоятельствах?
Это  дело   нелегкое,   и   не   каждый   в   состоянии   представить   себе
удовлетворительный ответ на этот вопрос. "De tous les  livres  a  faire,  le
plus difficile, a mon avis, c'est une traduction" {Из  всего,  что  касается
работы над книгами, самое трудное, на мой взгляд, это перевод  (фр.).}.  Это
сказал Ламартин  в  своем  "Voyage  en  Orient"  {"Путешествие  по  Востоку"
(фр.).}, и на авторитет его в этом случае можно совершенно положиться.
     Чего ж вы от меня хотите, милостивые  государи?  Да,  мои  переводы  не
буквальны, и я готов, к  вашему  удовольствию,  признаться,  что  в  "Базаре
житейской суеты" есть места, принадлежащие  моему  перу,  но  перу  -  прошу
заметить это, - настроенному под теккереевский  образ  выражения  мыслей.  Я
готов даже сам указать вам на некоторые из этих мест и объяснить,  почему  я
переделал их против оригинала. Прошу вас, на первый случай, припомнить,  что
в  числе  действующих  лиц  "Базара"  есть  некто  мистер  Бинни,   которого
переводчики "Ярмарки" весьма неосторожно  возвели  в  достоинство  обожателя
Амелии, каким он не был никогда. Достопочтенный мистер Бинни  -  содержатель
пансиона, названного "Афинами". Человек он добрый и умный, но  педант,  и  в
этом вся сила. Чем же автор определяет  его  педантизм?  Тем,  что  он,  быв
природным англичанином, беспрестанно,  однако  ж,  употребляет  в  разговоре
длинные слова, противные духу  английского  языка.  Почему  и  прозвали  его
длиннохвостым. Видите ли, речь идет исключительно о длинных словах. Но такие
слова - не диковинка для русских читателей. Можете  употреблять  их  сколько
угодно в разговоре или на письме, и вы все-таки ни для  кого  не  покажетесь
педантом. Как же теперь, по мысли автора, познакомить  русских  читателей  с
достопочтенным мистером Бинни? Передавать разговор его  буквально  -  значит
уничтожить весь колорит и вовсе не сказать того, что имел в  виду  автор.  К
счастью, мистер Бинни большой латинист и любит  выражаться  высоким  слогом.
Вот это - педантизм и по-русски. На этом основании я заставляю мистера Бинни
произнести перед своими учениками следующую речь:
     "Возвращаясь   вчера   ночью    с    учено-литературного    вечера    у
превосходнейшего друга моего, доктора  Больдерса  -  это  великий  археолог,
милостивые государи, прошу вас заметить, - я вдруг, ex improvise {неожиданно
(лат.).}, или правильнее, ex abrupto {внезапно (лат.).}, должен был, проходя
по  Россель-скверу,  обратить  внимание  на   то,   что   окна   в   истинно
джентльменских чертогах вашего высокочтимого и глубокоуважаемого  мною  дела
(обращение к маленькому Осборну) были иллюминованы  великолепно,  как  будто
для некоего торжества  или,  правильнее,  пиршества.  Итак,  мастер  Джордж,
справедлива ли моя гипотеза, что мистер  Осборн  принимал  в  своем  палацце
великолепное общество гостей,  magnificentissimam  spirituum,  ingeniorumque
societatem?"  {великолепнейшее,  остроумное  и   изобретательное   общество?
(лат.).} ("Отеч. записки", т. LXXII, стр.328).
     Всех латинских слов и  некоторых  эпитетов,  прибавленных  к  отдельным
словам, нет в оригинале; но я смею думать, что без  этих  прибавок  было  бы
невозможно выразить по-русски основную идею Теккерея. Если  мистер  Бинни  в
оригинале не произносит здесь латинских фраз, зато он щеголяет ими в  других
подобных случаях, а это все равно.  И  если  читатель  согласится,  что  тут
выражена идея педантизма, то  переводчик  вправе  надеяться,  что  цель  его
достигнута.
     Еще  случай.  В  VI  главе  третьей  части  "Базара"  идет   аукционная
распродажа вещей старика Джона Седли. Автор по этому поводу задумывается над
непостоянством судьбы, и я заставляю его говорить таким образом:

     Умер милорд Лукулл, и бренные его останки покоятся в могильном  склепе:
монументальный  художник  вырезывает  на  памятнике  эпитафию  с   правдивым
исчислением добродетелей покойника и  красноречивым  изображением  скорби  в
душе наследника, владельца всех его сокровищ. Какой гость за столом  Лукулла
может теперь без сердечного сокрушения проходить мимо этого знакомого дома?

     "Ярмарка тщеславия" выражает это место в таком тоне:

     Бренные останки милорда Дэйвиса лежат уже в фамильном склепе, и  резчик
выбивает на камне последние слова надгробной надписи,  упоминающей  со  всею
подробностью о  его  добродетелях  и  о  горести  его  наследников.  Кто  из
присутствовавших за столом Дэйвиса пройдет мимо его гостеприимного дома  без
глубокого вздоха?

     Таким образом, в двух переводах одного и того же места встречаются  два
различных лица: Лукулл и Дэйвис. Которое из них принадлежит Теккерею? Ни то,
ни другое. Вместо Дэйвиса и Лукулла  в  английском  тексте  стоит  латинское
слово Dives, богатый, которое или должно перевести по-русски, или,  оставляя
без перевода, написать и произнести по-латыни. Переводчик "Ярмарки" счел его
английским словом и произнес  на  английский  манер  -  Дэйвис.  Но  у  меня
нарицательное Dives превратилось в собственное имя Лукулла, с которым каждый
из русских читателей, без сомнения, соединяет идею богача. Смею думать,  что
тут я  ничего  не  сочинил,  а  старался  только  выразить  настоящую  мысль
Теккерея. В этой же главе и по той же  причине  выступил  у  меня  на  сцену
Молотков вместо Гаммера {Hammer - молоток (англ.).} "Ярмарки тщеславия".
     Остров Формоза вызван у меня точно такою же необходимостью. В III главе
"Vanity Fair" Теккерей счел нужным оправдать перед  английскими  ригористами
появление в своем романе такого лица, как Ребекка  Шарп.  Автор  говорит  по
этому поводу, что, живя с людьми и вращаясь в их кругу, он обязан изображать
их такими, какими они существуют в природе, то есть добрыми и злыми.  Иначе,
разумеется, и не должно быть. Вот иное дело, если бы он жил на  каком-нибудь
фантастическом  острове,  например  Формозе,  тогда,  вероятно,   все   лица
литературных произведений были бы проникнуты чистейшею нравственностью. Ведь
еще в старину, за две тысячи с лишком лет, муж  ученый  и  премудрый,  некто
Диодор Сицилийский, уверял весьма серьезно, что он  открыл  остров  Панхайю,
жилище  вполне  блаженных  и  вполне  добродетельных  людей,  где   нет   ни
литературных журналов, ни литературной полемики, ни джентльменов,  способных
терять  хладнокровие  из-за  каких-нибудь  тридцати  ошибок,   находимых   в
какой-нибудь "Ярмарке тщеславия".  Там  рецензенты  критикуют  добросовестно
смиренных переводчиков, и если находят в их труде  какие-нибудь  отступления
от оригинала, то спрашивают прежде всего: сообразны  ли  эти  отступления  с
духом переводимого автора? И если  сообразны,  то  переводчик  удостаивается
похвалы, а не порицаний. Так поступают на острове Панхайя.
     Впрочем, я имею самые основательные причины думать,  что  "литературный
журнал"  находит  мои  переделки  в  высшей  степени  сообразными  с   духом
английских оригиналов, до того сообразными,  что  даже  не  отличает  их  от
английского текста. Это требует некоторых объяснений.
     Предлагая мне совет,  как  должно  переводить  Теккерея,  "Современник"
заметил, что бесхитростный Теккерей  есть  писатель  простой  до  наивности.
Вскоре, однако ж - не далее, как через  месяц,  -  он  увидел,  что  это  уж
чересчур  и  что  никак  нельзя  предполагать  детской  наивности  в   таком
сатирическом  писателе,  как  Теккерей.  На  этом  основании   "Современник"
воскликнул в порыве  поэтического  воодушевления:  "О,  Теккерей!  Теккерей!
наизлобнейшее из всех бесхитростных существ!" И вслед за  этим  восклицанием
"литературный журнал" делает такую выписку:

     Маркиз Осборн написал billet-doux {любовную записку (фр.).} и  отправил
к леди Амелии своего жоккея.
     Красавица получила душистую записку из  рук  своей  femme  de  chambre,
Mademoiselle Anastasie {горничной, мадемуазель Анастази (фр.).}.
     - Милый маркиз! Как он любезен!
     В записке было приглашение на бал к милорду Бумбумбуму.
     - Кто эта прелестная девушка? - спросил в тот же вечер индийский  принц
Моггичунгук, прикативший из Пиккадилли на шестерке вороных коней.
     -  Имя  ее  -  мисс  Седли,   Monseigneur!   -   сказал   лорд   Джозеф
многозначительным тоном.
     - Vous avez alors un bon nom  {В  таком  случае,  у  вас  красивое  имя
(фр.).}, - отвечал Моггичунгук, отступая назад с озабоченным  видом.  В  эту
минуту он наступил на ногу  старого  джентльмена,  который  стоял  позади  и
любовался на очаровательные прелести леди Амелии.
     - Trente mille tonnerres! {Черт возьми! (букв.: триста  тысяч  громов!)
(фр.).} - закричал старый джентльмен, скорчившись  под  влиянием  agonie  du
moment {внезапной боли (фр.).}.
     - Ах, это вы,  Monseigneur!  Mille  pardons!  {Ваша  светлость!  Тысячу
извинений! (фр.).}
     - Какими судьбами, mon cher? -  вскричал  Моггичунгук,  увидев  своего,
банкира. - Пару слов, топ cher {мой дорогой (фр.).}: намерены ли  вы  теперь
расстаться с вашим жемчужным ожерельем?
     - Mille pardons! Я уже продал его  за  двести  пятьдесят  тысяч  фунтов
князю Эстергази.
     - Und das ist nicht teuer!  {И  это  недорого!  (нем.).}  -  воскликнул
Моггичунгук, - и проч. и проч. ("Совр.", т. XXI,  стр.  193  в  "Современных
заметках").

     Чтобы  понять  сущность   этой   выписки,   надобно   припомнить,   что
"литературный журнал" объявил выше за несколько строк, что он читал Теккерея
в оригинале; следовательно, думаете вы, он сделал выписку прямо  из  "Vanity
Fair"?  Ничуть  не  бывало.  Откуда  же?   Из   "Ярмарки   тщеславия",   уже
переводившейся на листах "литературного журнала"? Опять  нет.  "Современник"
выписал целиком это место из "Базара житейской суеты". Это бы еще ничего; но
беда в  том,  что  я  сам  имел  честь  сочинить  это  место.  Смею  уверить
"литературный журнал", что в английском тексте нет ни милорда Бумбумбума, ни
индийского принца Моггичунгука. Эти лица, выдуманные мною, суть неотъемлемые
произведения моей собственной фантазии, и разноязычный способ  их  разговора
принадлежит не одному Теккерею. Не служит ли это ясным доказательством,  что
"литературный журнал" ставит мои переделки в уровень с английским текстом? И
не ясно ли отсюда, что переделка может иногда быть вполне сообразна с  духом
оригинала? "Литературный журнал" должен это знать, - он, который так недавно
сам читал по-английски "Vanity Fair"!!!..
     "...Чем  же  объяснить  после  того   негодование   "Современника"   на
простонародье,  которое  он  находит  в  "Базаре  житейской  суеты"?   Разве
"литературный  журнал"  сравнил  эти  простонародные  фразы   с   английским
оригиналом и разве он нашел, что у Теккерея нет ничего соответствующего этим
фразам? Ничуть не бывало. Он просто взял  на  выдержку  несколько  отдельных
слов, не связав их ни с предшествующим, ни с последующим  контекстом.  Кого,
спрашивается, нельзя обвинить по этой методе? Нет, милостивые государи, если
вы хотите обвинять смиренного переводчика "Базара", то я советую вам  прежде
всего прочесть английский оригинал, потому что - прошу извинить - я никак не
думаю, чтобы вы его читали. Если бы вы действительно  читали  "Vanity  Fair"
(вы пишете "Wanity", но это, разумеется, опечатка), то:
     1) Вы никак бы не сделали заключения, что Теккерей писатель  наивный  и
бесхитростный.
     2) Вы бы не покорыствовались какими-нибудь Бумбумбумом и Моггичунгуком,
которых я выдумал вовсе не для вашего удовольствия.
     3) Вы бы не допустили бесчисленного  множества  всевозможных  ошибок  в
"Ярмарке тщеславия".
     4) Вы бы непременно увидели  и  убедились,  что  простонародный  способ
выражения большинства действующих лиц в  "Базаре"  составляет  отличительное
свойство этого романа. Ведь сам сэр Питт Кроли, баронет и  член  парламента,
выражается на бумаге и в  разговоре  как  простолюдин,  делая  против  языка
грубейшие ошибки на каждом слове. Что же сказать о его буфетчике Горроксе? о
майорше Одауд? о Родоне Кроли? о лакеях и служанках,  которых  так  много  в
"Базаре житейской суеты"? Вам не нравится, что Бьют называет у  меня  своего
племянника забулдыгой; да знаете ли вы, что такое английское spoony  {дурень
(англ.).} и scoundrel?  {подлец  (англ.).}  Есть  у  Теккерея  целая  глава,
"cynical chapter" {"циничная глава" (англ.).}, которая вся наполнена  самыми
простонародными выражениями; и если  ваши  переводчики  "Ярмарки",  не  зная
английского простонародья, должны  были  уничтожить  тут,  как  и  в  других
местах, весь колорит оригинала, то неужели, думаете  вы,  обязан  кто-нибудь
подражать им? Нет, тот, кто знаком с Теккереем в оригинале, скорее  упрекнет
меня в недостатке, чем в избытке простонародья, и этот недостаток я сам вижу
гораздо яснее, чем "литературный журнал"..."

                                   О переводах романа Теккерея "Vanity Fair"
                                   в "Отечественных записках" и "Ярмарки
                                   тщеславия" в "Современнике" (1850)


        ^TИ.С. ТУРГЕНЕВ (1818-1883)^U

     "Это хорошая  вещь  ["Ярмарка  тщеславия"],  сильная  и  мудрая,  очень
остроумная и оригинальная. Но зачем понадобилось автору поминутно  возникать
между  читателями  и  героями  и  с  каким-то  старческим   self-complacency
пускаться в рассуждения, которые большей частью настолько же бедны и плоски,
насколько мастерски обрисованы характеры".

                                                 Из письма Г. Чорли, 1849 г.

     "Ноябрьский Э "Современника" не совсем мне нравится...  "Снобсы"  очень
выхолощены - и притом перевод кишит неверностями".

                                                   Из письма Н. А. Некрасову
                                                  от 16 (28) декабря 1852 г.

     "...сделал  множество  знакомств  (между  прочим,  я  был   представлен
Теккерею, который мне мало понравился)".

                                                    Из письма Л. Н. Толстому
                                                    от 4 (16) июля 1857 г.

     "...был в Англии -  и,  благодаря  двум-трем  удачным  рекомендательным
письмам, сделал множество приятных  знакомств,  из  которых  упомяну  только
Карлейля, Теккерея, Дизраэли, Маколея..."

                                                  Из письма П. В. Анненкову
                                                  от 27 июня (9 июля) 1857 г.

     "Я прочел небольшую его вещь, написанную в Швейцарии -  не  понравилась
она мне: смешение Руссо, Теккерея и краткого православного катехизиса".

                                          Из письма В. П. Боткину
                                          от 23 июля 1857 г.
                                          по поводу "Люцерна" Л. Н. Толстого

     Я и прежде замечал, что французы менее всего интересуются истиной...  В
литературе, например, в художестве они очень ценят  остроумие,  воображение,
вкус, изобретательность - особенно  остроумие.  Но  есть  ли  во  всем  этом
правда? Ба! было бы занятно. Ни один из их писателей не решился сказать им в
лицо полной, беззаветной правды, как, например, у  нас  Гоголь,  у  англичан
Теккерей...

                                       Письма о франко-прусской войне (1870)


        ^TФ.И. БУСЛАЕВ (1818-1897) {1}^U

     Иногда он [романист]  манит  и  соблазняет,  чтобы  испытать  твердость
нравственных убеждений, учит и  исповедует,  дает  разрешение  или  налагает
эпитимью, как Теккерей, глубокомысленный в своей ясной  игривости  -  часто,
оставляя в стороне своих героев - обращается к читателю и ведет с ним  самую
интимную беседу, будто адвокат с обвиняемым или  исповедник  с  кающимся  во
грехах, внушая читателю, что на земле нет абсолютного ни зла, ни добра;  нет
ни демонов, ни ангелов, нет чистых - без малейшего пятна -  идеалов:  потому
что за всяким добрым  поступком,  за  всяким  бескорыстием  можно  подметить
практическую пружину эгоизма, или просто слабость воли и равнодушие;  потому
что в каждом из читателей есть тайные зародыши на  поползновение  к  той  же
пошлости, лжи и злобе, которые великий романист рисует в  своих  действующих
лицах:  и  снисходительнее  мы  становимся  к  своей   грешной   братии,   к
преступникам и ошельмованным, умиляемся чувством евангельского милосердия, и
миримся с житейским злом и несовершенствами человеческими.

                                              О значении современного романа
                                              и его задачах (1877)


        ^TА. А. ФЕТ (1820-1892)^U

     "...жена моя,  по  прочтении  последнего  письма  Вашего,  воскликнула:
"какая прелесть - письма  графини:  точно  побываешь  у  них  и  видишь  все
собственными глазами!" Вы не поверите, до какой степени я в  этом  отношении
Вам завидую; но увы!  неисцелимо  похож  на  того  сумасшедшего  английского
романиста, у которого выскакивающий внезапно король Эдуард  заслоняет  самое
дело. К счастью, самый род труда моего заставляет меня прибегать к  тому  же
спасительному  средству.  Перевод  оригинального   текста   идет   во   всей
девственной  чистоте,  а  король  Эдуард  разгуливает   по   предисловию   и
примечаниям. ...Но если бы тяжкая неурядица моих  экономических  дел  могла,
хотя бы отдаленно, переходя в порядок, приблизиться к блестящим  результатам
Вашего неусыпного труда, то гордости моей не было бы и  пределов.  Кстати  о
гордости. Господи! опять король Эдуард!"

                                                     Из письма С. А. Толстой
                                                     от 31 марта 1887 г.

     "...вчерашнее  любезное  письмо  Ваше  напомнило  мне  роман,  кажется,
Теккерея, в  котором  герой  пишет  прекрасный  роман,  но  в  то  же  время
подвергается значительному неудобству:  среди  течения  рассказа  перед  ним
вдруг появляется король Эдуард и вынуждает автора с ним считаться: видя, что
король положительно не дает ему окончить романа, автор прибегает к следующей
уловке: он заводит для короля особую тетрадку, и как только он появляется  в
виде тормоза среди романа, он успокоит его  в  отдельной  тетрадке  и  снова
берется за работу.
     Нельзя ли и нам точно так же поступить с нашим трудом, в возрастании на
который мы никогда с Вами не сойдемся".

                                                   Из письма А. В. Олсуфьеву
                                                   от 7 июня 1890 г.

     Сколько  раз,  уходя  поздно  вечером  из  комнаты  Введенского,  мы  с
Медюковым изумлялись легкости, с которой он, хохоча и  по  временам  отвечая
нам, сдвинув очки на лоб,  что  называется,  строчил  с  плеча  переводы  из
Диккенса и Теккерея, которые затем без поправок отдавал в печать.

                                               Ранние годы моей жизни (1893)


        ^TФ.М. ДОСТОЕВСКИЙ (1821-1881)^U

     ...Действительно, есть таланты собственно вралей или  вранья.  Романист
Теккерей, рисуя одного такого  светского  враля  и  забавника,  порядочного,
впрочем, общества, и шатавшегося по  лордам,  рассказывает,  что  он,  уходя
откуда-нибудь, любил оставлять после себя  взрыв  смеха,  т.  е.  приберегал
самую лучшую выходку к концу.

                                                  Нечто об адвокатах вообще:
                                                  Дневник писателя (1876)

     Любил из Вал<ьтера> Скотта  "Эдинбургскую  темницу"  и  "Роб  Роя",  из
Диккенса "Оливер Твист", "Никльби", "Лавка древностей". Теккерея не любил...

                                 Из записной книжки А. Г. Достоевской (1880)


        ^TН.А. НЕКРАСОВ (1821-1877/1878?)^U

     "Отечественные записки"  утверждают,  что  "Современник"  берет  с  них
пример ("Смесь", стр. 289), и слова свои доказывают  тем,  что  мы  перевели
роман Диккенса ("Домби и  сын")  и  роман  Теккерея  ("Ярмарка  тщеславия"),
переведенные также и "Отечественными записками".
     Каждому образованному русскому читателю известно, что романы Диккенса и
Теккерея принадлежат к лучшим  произведениям  не  только  английской,  но  и
вообще европейской литературы нашего времени, -  и  вот  настоящая  причина,
почему мы перевели их. Издавая журнал, мы, естественно,  имеем  в  виду  тех
читателей, которые удостаивают труды наши своим  вниманием,  -  заботимся  о
том, чтоб ни одно замечательное явление в области литературы не осталось  им
неизвестным; а до других журналов и до того,  что  они  переводят,  нам  нет
никакого дела. Теперь же скажем, что если следующие произведения Диккенса  и
Теккерея будут так же хороши,  то  мы  и  впредь  будем  переводить  их,  не
заботясь, переводят ли их "Отечественные записки", или нет.

                                           От редакции "Современника" (1850)

     [По поводу публикаций "Библиотеки для чтения"] "Впрочем, еще  пламеннее
желали бы мы ей  романов,  какие  пишет  Теккерей  -  ибо  Теккерей,  в  том
отношении, о  котором  мы  сейчас  говорили,  несравненно  глубже  Диккенса,
несмотря на отсутствие в его романах чувствительности, которой так  много  у
Диккенса".

                              Заметки о журналах за июнь-июль 1855 г. (1855)

     Недавно у нас в журналах пошли толки, что  английские  романы  надоели;
что переводить все с английского да с английского, все Теккерея и Диккенса -
наконец,  скучно  и  однообразно...   Конечно,   относительно   "Редклифских
наследников", "Окорока ветчины", "Окорока единодушия"  У.  Энсворта  и  тому
подобных, пожалуй, и так, но что касается Теккерея и Диккенса,  то  не  худо
помнить, что это лучшие европейские таланты нашего времени; что  однообразие
при постоянном печатании их произведений существует только для читателей, не
идущих далее оглавления журнальных книжек, и что во всяком случае  поправить
дело печатанием плохих немецких романов едва ли  можно.  Очень  однообразная
вещь печь хлеб все из муки да из муки; он даже не всегда и удается, однако ж
никому не приходит в голову начать печь его  из  песку.  Никакая  реформа  в
литературе, даже самая  незначительная,  не  совершается  насильственно,  по
капризу, для разнообразия; все приходит своим  чередом,  по  своим  законам,
корень которых в действительности; упадок французской литературы и в  то  же
время  блестящее  развитие   английской   привели   русскую   литературу   к
необходимости знакомить своих читателей с  писателями  Англии;  может  быть,
очередь дойдет и до Германии...

                                        Заметки о журналах за октябрь (1855)

     "Нет, и мудрый Теккерей не все еще знает, он не бывал в душе у русского
писателя".
     [Укор этот следует за самой восторженной  оценкой  Теккерея]  "Пропорол
слишком 1000  страниц  "Ньюкомов"  Теккерея.  После  тебя  это  любимый  мой
современный писатель", признается Некрасов Тургеневу под свежим впечатлением
"Ньюкомов".

                                                   Из письма И. С. Тургеневу
                                                   от 18 декабря 1856 г.


        ^TА.Ф. ПИСЕМСКИЙ (1821-1881)^U

     Меткость сатиры и поучительная  сила  очерков  Теккерея  "Снобсы"  дали
автору мысль написать настоящую статью. Под общим названием "Наши снобсы" он
предполагает  привести  несколько   биографических   очерков.   Предчувствую
обвинения в смелости и сам сознаюсь  в  своей  немощи  идти  вслед  великому
юмористу, но все-таки решаюсь.

                                            Фанфарон: Один из наших снобсов:
                                            Рассказ исправника (1854)


        ^TА.А. ГРИГОРЬЕВ (1822-1864)^U

     Если же мы возьмем жизнь,  имеющую  свои  коренные  основы,  жизнь,  не
пережившую  еще  свои  идеалы,  не  истощившую  соков,   из   которых   оные
произрастают, то здесь и отношение идеала жизни к неправде жизни, в точности
соразмерное объему идеала. Предоставляя себе право развить  эту  мысль...  я
только намекаю здесь об ней и обращаю ваше внимание на  различие  идеалов  у
художников, имеющих прочные идеальные основы, например у Диккенса, Теккерея,
Гоголя...

                                   О правде и искренности в искусстве (1856)

     ...при всех своих увлечениях, при  множестве  безобразных  произведений
Занд, как поэт, все-таки один из великих поэтов и один из величайших во всей
истории литературы сердцеведов... и не отдадим вам [критикам]  поэтому  того
Занда, с которым мы прожили так много, весьма любя  Теккерея  и  Диккенса  и
тоже живя с ними, как не отдадим никому и ничему Пушкина, хотя воспитывались
потом и под влиянием Гоголя, хоть умели потом оценить и  Островского!  Всему
свое место: не сотвори себе кумира и всякого подобия.

                               Критический взгляд на основы, значение
                               и приемы современной критики искусства (1858)

        ^TА.В. ДРУЖИНИН (1824-1864)^U

                  "НЬЮКОМЫ", РОМАН В. М. ТЕККЕРЕЯ (1856) {*}

     {* Тексты статей А. В. Дружинина воспроизводятся по изд.:  Дружинин  А.
В. Собр. соч.: В 8 т. Спб., 1865.}

     Лучшие английские романисты  нового  времени,  Теккерей  и  Диккенс,  в
последнее время часто стали подвергаться упрекам по поводу весьма  заметного
изменения в направлении  своих  произведений.  Оба  они,  действительно,  во
многом изменили свой взгляд на людей и общество. Начнем с Диккенса:  переход
от "Никльби" к  "Святочным  рассказам",  от  "Оливера  Твиста"  к  "Houshold
Words", от капиталиста Домби к приторной Эсфири (в "Холодном Доме"), кажется
крутым и почти фальшивым...
     Вилльям Теккерей находится в других обстоятельствах, да сверх того,  по
личному характеру своему, он  сильнее  Диккенса.  Многотрудна,  поучительна,
обильна  сильной  борьбой  была  молодость  поэта  "Ньюкомов",  да  не  одна
молодость, а  с  молодостью  и  зрелый  возраст.  Недавно  еще  популярность
окружила Теккерея, слава загорелась над его длинною  головою  еще  на  вашей
памяти, и пришла к ней вместе с седыми волосами. В то время,  когда  мальчик
Диккенс повергал всю Англию  в  хохот  своим  Самуилом  Пикквиком  {Обращаем
внимание читателя на разное написание имен, фамилий  персонажей  Диккенса  и
Теккерея в статье А. В. Дружинина. Мы не считали уместным унифицировать  эти
написания, потому что  они  зримо  показывают,  как  критик  искал  наиболее
адекватное фонетическое выражение для  английского  произношения  по-русски,
например, Клеив - Клэйв,  Вэррингтон  -  Уаррингтон  -  Уэррингтон.},  когда
первые скиццы счастливого юноши нарасхват читались  во  всей  Европе,  автор
"Ярмарки Тщеславия" работал для насущного  хлеба,  опытом  жизни  узнавал  и
хитрую  Ребекку,  и  бесчувственную  Беатрису  Кастельвуд,  и   сходился   с
журналистами, воспетыми в "Пенденнисе",  и  голодал  в  Темпль-Лене,  и  был
живописцем в Риме,  и  обманывался  в  своем  призвании,  и  отказывался  от
живописи и писал  стишки  в  сатирическую  газету  "Пунч",  и  дробил  своих
"Снобов", по необходимости, на крошечные статейки, что решительно вредило их
успеху. "Гоггартиевский Алмаз" написан в самые тяжкие минуты жизни,  говорит
нам Теккерей; какие же это были минуты, о том мы  можем  лишь  догадываться.
"Алмаз" не имел успеха, об "Алмазе" вспомнили  через  много  лет  после  его
напечатания, за "Алмаз" автору пришлось  рублей  триста  серебром,  на  наши
деньги. Странствуя по Европе, Теккерей как-то зажился в Париже до того,  что
издержал все свои деньги, износил платье и остался без  возможности  одеться
прилично и уехать на родину. Его выручил француз-портной, имя  которого  наш
романист передал потомству, посвятив честному  ремесленнику  одну  из  своих
последних повестей, с изложением всего дела в кратком посвящении.  Из  наших
слов можно составить себе приблизительное понятие о том, каковы были  лучшие
годы Теккерея, его долгие Lerjahre,  ученические  годы,  исполненные  труда,
страстей, странствований, огорчений и нужды. Под влиянием нешуточного  опыта
и   борьбы,   мужественно   выдержанной,   сформировалась   та   беспощадная
наблюдательность, та юмористическая сила, та беспредельная смелость  манеры,
по которым, в настоящую эпоху,  Теккерей  не  имеет  себе  соперников  между
писателями Европы и Америки.
     Несколько лет тому назад, в одном из наших журналов  писателю  Теккерею
был придан эпитет "бесхитростного":  этот  эпитет  возбудил  опровержения  и
шутки,  за  свою  несправедливость.  По  нашему  теперешнему  мнению,  слово
бесхитростный заслуживало шуток по своей ухищренной тяжеловесности,  остатку
старых критических  приемов,  когда  слова  "чреватый  вопросами",  "трезвый
воззрениями" еще считались отличными словами, - но на справедливость эпитета
нападать не следовало. Теккерей - действительно наименее  хитрящий  из  всех
романистов, там даже, где он кажется лукавым, - он просто прям и  строг;  но
наши вкусы  извратились  до  того,  что  по  временам  прямота  нам  кажется
лукавством.  Невзирая  на   свою   громадную   наблюдательность,   на   свои
отступления, исполненные горечи и грусти, наш  автор  во  многом  напоминает
своего  пленительного  героя,  мягкосердечного  полковника  Томаса  Ньюкома.
Всякий эффект, всякое ухищрение, всякая речь для красоты слова, противны его
природе, по преимуществу честной и непреклонной. Подобно Карлеплю, с которым
Теккерей сходствует по манере, наш романист ненавидит  формулы,  авторитеты,
предрассудки, литературные фокусы. У него нет подготовки, нет эффектов самых
дозволенных, нет изысканной картинности, нет даже  того,  что,  по  понятиям
русских  ценителей  изящного,  составляет  похвальную   художественность   в
писателе. Оттого Теккерей любезен  не  всякому  читателю,  не  всякому  даже
критику. У него солнце не будет никогда садиться для украшения  трогательной
сцены; луна никак не появится на горизонте  во  время  свидания  влюбленных;
ручей не станет журчать, когда он нужен для художественной сцены; его  герои
не станут говорить лирических тирад,  так  любимых  самыми  безукоризненными
повествователями.  Его  рассказ  идет   не   картинно,   не   страстно,   не
художественно, не глубокомысленно, -  но  жизненно,  со  всем  разнообразием
жизни нашей. Теккерей гибелен многим  новым  и  прекрасным  повествователям:
после его романа их сочинения  всегда  имеют  вид  раскрашенной  литографии.
Изучать Теккерея - то же, что изучать прямоту и честность в искусстве.
     Обладая такими качествами - как человек и писатель, Теккерей был всегда
готов встретить  славу  со  всеми  ее  хорошими,  дурными,  возбуждающими  и
расслабляющими последствиями. Успех  "Ярмарки  Тщеславия"  был  его  первым,
великим успехом; через год после ее появления Европа повторяла имя  Вилльяма
Теккерея; Коррер-Белль,  посвящая  ему  свою  "Шэрли",  называл  его  первым
писателем нашего  времени.  Никто  в  Англии  не  протестовал  против  этого
прозвания. Особы, мало  знакомые  с  периодическою  литературою,  выписывали
портрет нового романиста, ожидая увидеть лицо щеголеватого,  блистательного,
может быть прекрасного собой юноши. Но портрет изображал  немолодого,  очень
немолодого человека, со смелым, широким лицом, носившим на себе следы долгой
борьбы житейской. Диккенс, столько лет  знаменитый  и  так  давно  известный
всякому, глядел вдвое моложавее своего страшного  соперника.  Кому  из  двух
юмористов слава казалась слаще, - кто из двух  мог  искуснее  справиться  со
своей славою. На чьих творениях могла скорее отразиться сладость  успеха,  в
чей роман могли скорее  пробраться  розовые  лучи  и  розовые  воззрения  на
человека? Диккенс, невзирая на свою  литературную  роль,  невзирая  на  свое
направление, взятое в общей сложности, всегда имел в  своем  таланте  что-то
сладкое, по временам слишком сладкое. Теккерей не имел никакого призвания  к
розовому цвету - строги и безжалостны  были  его  взгляды  на  человечество.
Судьба не баловала этого последнего писателя, счастливое сочетание успехов в
жизни не вело его незаметной тропою к мягкой снисходительности.  Он  казался
даже слишком  резким,  слишком  охлажденным,  слишком  придирчивым.  Разница
талантов повела к разности  воззрений.  Читая  записки  Эсфири  в  "Холодном
Доме", читатель восклицал: "нет, это уже чересчур сладко";  задумываясь  над
страницами "Пенденниса", тот же читатель произносил - "нет, это уже  слишком
безжалостно!"
     Прошло два или три года  после  "Ярмарки  Тщеславия".  Звезда  Теккерея
разгорелась во всем блеске, много второстепенных планет потускнело перед  ее
блеском. За долгий труд и за долгое терпенье пришли года щедрой  отплаты.  В
Англии успех двух романов вроде "Vanity Fair" и  "Pendennis"  -  есть  целое
состояние. Кроме денежных выгод, все  выгоды  общественные  выпали  на  долю
Теккерею. Двери первых домов Лондона для  него  раскрылись  настежь;  тысячи
посетителей теснились на его лекциях по поводу старых юмористов  Англии.  За
популярностью на родине последовала популярность в  дальних  странах  Нового
Света.  В  Америке  Теккерея  встречали  как  триумфатора,   с   постоянным,
выдержанным, солидным восторгом. Знаменитая мистрисс Стоу  -  сочинительница
"Хижины  дяди  Тома",  встретила  Теккерея  в  Лондоне,  тотчас  после   его
возвращения из Соединенных Штатов. Угрюмый Вэррингтон радостно рассказывал о
встречах, ему там сделанных. Америка  ему  нравилась,  о  поездке  своей  он
вспоминал с наслаждением. Ледяная броня,  заковывавшая  это  многострадавшее
сердце, начинала таять, с каждым днем делаться прозрачнее.
     Будем ли мы упрекать Теккерея в том,  что  мизантропическое  настроение
его таланта во многом изменилось в последние годы; решимся ли мы сетовать за
то, что благородная Этель у него сменила  Ребекку  и  благодушный  полковник
Ньюком стал  на  место  лорда  Стейна?  Сетования  подобного  рода  были  бы
неуместны и нелитературны. Во всяком человеке скрыто несколько сил,  которые
действуют  тогда,  когда  потребность  их  вызывает,  при   столкновении   с
действительностью. При борьбе, при горьких  минутах  жизни,  при  труде  для
насущного хлеба  некогда  высказаться  силам  любовно-примирительным,  -  но
отчего же им не пробиться наружу в годы покоя и выстраданного успеха?  Разве
можно на общую любовь отвечать с тою же строгостью, которая была  необходима
при общей холодности? Разве честный  боец  перестает  быть  честным  бойцом,
слагая свое оружие и протягивая руку воину, с которым  сейчас  бился?  Разве
слава дается нам для того, чтобы пренебрегать  ею?  Разве  люди  приходят  к
своему учителю затем, чтобы слышать из уст его одни вечные укоризны?
     Этого еще мало. В юмористике  или  сатирике  бывает  противна  мягкость
сердца, - если она высказывается неестественно и приторно; но кто  осмелится
указать на  одну  строку  неестественную  или  приторную  во  всем  собрании
сочинений Теккерея? Не слабость и не сладость были  результатом  Теккереевых
успехов, как житейских, так и литературных. Где  Диккенс  отделался  не  без
проигрыша, Теккерей выиграл и выиграл много. Теплый солнечный  луч  упал  на
богатую почву, до тех пор не видавшую этих лучей.  Все  ее  богатство  вышло
наружу  непроницаемой  могучей  тропической  растительностью.   Благодатными
звуками  откликнулось  любящее  сердце  сильного,  но   любящего   человека,
откликнулось и подарило нам "Ньюкомов", книгу, до этой поры  еще  не  вполне
понятую, не вполне оцененную. До сих пор,  Теккерей,  автор  "Пенденниса"  и
"Ярмарки", являлся нам в виде неоспоримо-сумрачном, но когда солнце взошло и
осветило этот  сумрак,  картина  изменилась  во  многом.  Так,  какой-нибудь
старый, избитый ядрами замок, кажется нам, в час ночи  одной  унылой  грудой
развалин, но с восходом  радостной  зари  очи  наши  проясняются,  мы  видим
стрельчатые окна и хитрые колоннады, массивные башни и  грациозные  башенки,
неприступный редюит в середи здания, верхи церквей и часовен за его стенами.
Все твердо и изящно, все полно жизни и силы, даже по обрушенным частям  вала
ползут и перемешиваются полевые цветы ярких колеров.
     Есть одна немецкая гравюра, уже много лет покупаемая повсюду в  большом
изобилии: на ней изображен старый суровый рыцарь  в  панцыре,  у  рыцаря  на
руках маленький ребенок, дергающий грозного воина за его  длинный  ус.  Отец
улыбается шалостям малютки, и эта улыбка так трогательна, так прекрасна, так
идет его рыцарской перевязи и стальному  нагруднику!  Успех  гравюры  весьма
понятен - оденьте рыцаря в короткое пальто, навяжите  ему  на  шею  узенький
черный галстук, - из произведения,  полного  смысла,  выйдет  почтенная,  но
сухая семейная сцена. При чтении "Ньюкомов", и автор, и его главный герой не
раз заставляли нас думать о рыцаре  с  ребенком  на  руках.  И  Теккерей,  и
полковник Ньюком как-то фантастически слились в одно и то же лицо - эти  два
прямодушных, правдивых неутомимых труженика, строгих по приемам, безгранично
любящих по сердцу!
     Да, роман "Ньюкомы", повторяем мы,  еще  не  понят  критиками,  еще  не
оценен по достоинству нашим поколением. Это  книга,  исполненная  теплоты  и
мудрости; это широкий шаг  от  отрицания  к  созданию;  это  голос  сильного
человека,  достойного  быть  вождем  своих  собратий.  Любители  бесплодного
отрицания одни могут восставать на Теккерея, ибо эти люди наиболее  наклонны
к рутине и, наперекор своим уверениям, глухи ко всякому новому слову. Не для
красоты  слога  поэт   передает   вам   хронику   семейства   Ньюкомов,   не
фантастическому миру он поклоняется. Он держится за действительность  с  той
несокрушимой  энергией,  за  которую   Монталамберт   так   недавно   хвалил
соотечественников Теккерея. Он все сливает, все примиряет, все живет в своем
широком миросозерцании. Прежде  когда-то  Теккерей  еще  имел  вид  человека
партии - ведь он стоит выше  всех  партий,  и  не  сам  подчиняется  им,  но
заставляет партии себе подчиниться. В его книге нет гнева и  пристрастия,  -
нет преувеличенных утопий и зачерненной действительности.  Перед  трибуналом
романиста равны все его лица, все без исключения - виги  и  тори,  рыцари  и
фаты, ленивцы и деятели. Все они люди, - с ними надо жить, - на  них  должно
действовать, - их  совокупность  есть  поэзия  жизни,  вся  жизнь,  и  этого
довольно. Автор стоит на высоте и заставляет своего читателя стоять с  собой
вместе. На этой высоте груди нашей двигаться так  легко,  -  с  этой  высоты
глаза наши видят так далеко!
     Много  грустного,   много   смешного,   много   дурного,   даже   много
карикатурного найдете вы в бесчисленных лицах названного нами  романа  -  но
зато сколько в нем теплоты с истиной, добра с величием, поэзии с правдой! Во
многих ли  книгах  найдете  вы  лицо  подобное  полковнику  Ньюкому,  баярду
современного общества? Не боясь фразы, похожей на парадокс, мы смело назовем
честного Томаса Ньюкома достойным братом - Сервантесова  Дон-Кихота.  И  кто
посмеется  над  нашим  сравнением,  тот  только  покажет  свое   непонимание
Дон-Кихота. Дон-Кихот, невзирая на  свои  смешные  особенности,  есть  герой
любви и чистоты духа,  истинного  рыцарства  и  истинного  величия.  Недаром
старый полковник Томас считал Дон-Кихота совершеннейшим джентльменом!
     Создавая свой тип доброго и благого человека,  Теккерей  поступает  как
всегда - правдиво и без хитростей.  Он  не  боится  наделить  старого  героя
всевозможными нравственными совершенствами  -  надо,  чтоб  читатель  любил,
тогда все совершенства будут законны. И читатель  любит  полковника  Ньюкома
беспредельной  любовью,  любит  его  душу,  его  длинные  усы,  его  широкие
панталоны, его отцовское сердце, его изношенный мундир, его тонкий голос  во
время пения, его старомодные поклоны, его суждения о старине,  -  любит  его
всего, как своего друга  и  благодетеля.  Теккерей...  не  создает  из  него
Самуила Пикквика (который тоже прекрасен в своем роде). Томас Ньюком говорит
и  действует  от  своего  лица,  без  авторских  оттенков,   без   авторских
комментариев. Он весь перед вами - вы знаете, что романист любит  его  также
беспредельно, как и вы  сами.  И  есть  ли  возможность  не  обожать  Томаса
Ньюкома, не дивиться ему во всех проявлениях его  чистой,  праведной  жизни?
Нас не утомила бы биография Томаса Ньюкома, будь она хотя в тридцати  томах.
Мы любим его, мы верим в его существование. Джон  Говард,  Вилльям  Шекспир,
Томас Ньюком для нас равно живые существа. Как хорош наш старый полковник во
всех случаях своей жизни - и перед своим полком на поле чести,  и  в  театре
марионеток, посреди ложи, наполненной детьми,  с  облупленным  апельсином  в
своих воинственных руках, и над колыбелью малютки - сына,  и  на  коленях  в
часы молитвы,  и  перед  женщиной  писательницей  на  смешном  вечере,  и  в
последнем тихом приюте его многотрудной жизни! Кто может не любоваться  этим
человеком, кто не скажет глядя на него - и я тоже человек, и я  вижу  в  нем
моего брата?  Так  чиста,  так  мужественна,  так  благородна  жизнь  Томаса
Ньюкома, что печальное ее  окончание  не  возмущает  собой  читателя  -  для
подобных людей и скорбь, и предсмертные страдания есть  одно  величие.  Один
раз, во время представления "Короля Лира",  английская  публика  возмутилась
участью Корделии  и  некий  драматург,  по  имени  Тет,  решился  состряпать
заключительную сцену, в которой меньшая дочь  великого  страдальца  получала
всевозможные житейские награды за свою добродетель. И что ж? - та же публика
не одобрила изменения, критика, с Эддисоном в голове, признала, что  "Король
Лир" потерял половину своей прелести!
     Кроме  полковника  Томаса,  в  "Ньюкомах",  этой  Одиссее  современного
британского общества, имеются десятки лиц  великолепно  обрисованных.  Между
ними одно в особенности поражает читателя своей  новостью  -  Этель  Ньюком,
племянница  нашего  Баярда.  Это  тип  смелой,  умной,  страстной,   гордой,
испорченной аристократической  девушки  -  тип  до  сих  пор  еще  никем  не
очертанный с таким совершенством, как  у  Теккерея.  К  этому  типу  не  раз
подступались талантливейшие поэты,  наблюдательнейшие  правописатели,  -  но
всякий раз у них выходило не то, чего должно было ожидать. Иной портил дело,
совершенно передаваясь на сторону фешенебельных  понятий,  другой  впадал  в
дидактику или  суровую  философию,  третий  был  чересчур  щедр  на  иронию,
четвертый просто  впадал  в  сантиментальность.  По  английским  причудам  и
требованиям, романисты всегда почти выбирают в героини девиц (тем более, что
их очень удобно выдать замуж в последней главе); - а  между  тем  английская
литература,  как  и  все  другие,  чрезвычайно  бедна  персонажами  девушек,
художественно выполненных. Этель Теккерея есть царица  современных  девушек,
подобно тому, как в романе она является царицей всех  вечеров,  собраний,  и
водяных курсов. Ее нельзя не любить и не ненавидеть, она наполняет собой всю
историю, от ее первого свидания с дитятей Клэйвом, до тех страниц  последней
части, когда Этель, возвышенная страданием и  вышколенная  тяжким  житейским
опытом, снова вступает во все свои права честной и безукоризненной  героини.
Созданием Этели Теккерей на веки утвердил за собой славу когда-то украшавшую
Бальзака - славу поэта, вполне понимающего женское  сердце.  Эта  Этель,  со
своей красотою, бойкостью,  беспрерывными  вспышками  против  окружающей  ее
мизерности, с ее преклонением перед предрассудками и знатностью, с ее пылким
темпераментом, с ее святою, но худо направленною гордостью, с ее  девическим
духом противоречия, с ее несложившимися, но заносчивыми понятиями о свете  и
людях - истинная девушка, стоящая на перекрестке между злом и добром,  между
героизмом  и  нравственным  падением.  Вся   история   Этели   прекрасна   и
поучительна, - не холодным поучением, из которого  не  добудешь  ничего  для
жизни, - но поучением разумным, осязательным, легко  поверяемым  всею  нашей
жизнью.
     В наружности и духе теккереевых героев  есть  нечто  смоллетовское.  Мы
удивляемся, как мог наш романист на своих "Лекциях об Английских  Юмористах"
так мало говорить о Тобиасе Смоллете, авторе  "Родерика  Рандома",  человеке
много жившем, много испытавшем в жизни и глядевшем на жизнь смелыми глазами.
Теккереевы женщины идут под пару смоллетовым героиням, - конечно принимая  в
соображение время и разность силы в обоих писателях. Девушки Смоллета  (даже
судя о их наружности) всегда  высоки,  стройны,  их  глаза  глядят  бойко  и
горделиво - они способны на преданность, на страстную любовь; но с  ними  не
совсем удобно глядеть на луну и сантиментальничать по-детски. Шутить с  ними
стал бы не всякий, хотя сам их творец, повинуясь требованиям века,  пытается
убедить читателя в том, что его  героини  -  овечки  по  кротости.  Теккерей
смелее и откровеннее - его сердце не лежит  к  вялым  куколкам,  вроде  Розы
"Ньюкомов", даже Амелия "Ярмарки Тщеславия" не очень его пленяет -  симпатии
твердого человека на другой стороне, чего, кажется, доказывать не требуется.
Сходясь со Смоллетом в выборе героинь, автор  "Пенденниса"  идет  с  ним  по
одной  дороге  относительно  героев.  Оба  писателя  без  ума  от   веселых,
вспыльчивых, шумливых юношей, которым нужно еще много нравственной ломки для
того, чтоб установиться и быть способными на прочное счастье. Конечно, герои
Смоллета буйнее, чем герои Теккерея, - но не надо забывать: их создали в тот
век,  когда  кулачный  бой  и   разбивание   фонарей   считались   невинными
увеселениями. В Клейве Ньюкоме больше доброты, больше  рыцарства,  нежели  в
Рендоме и Пиккле; но все три героя, здесь поименованные, равно смелы,  равно
добры духом и, по своей пылкости, равно способны на правду и на заблуждения.
     При всех хороших сторонах молодого Клэйва, при всей занимательности его
приключений,  персонаж  доброго  художника  почти   затемнен   совершенством
другого, второстепенного лица, именно лорда Кью, бывшего жениха  Этели.  Сам
Теккерей, будто опасаясь этого опасного соперничества, поспешил покончить  с
лордом,  наградить  его  всеми  благами,  сообщить  о  его  возвращении   на
добропорядочную стезю, и таким образом  уберечь  своего  главного  героя  от
совместника,  все  затмевающего  собою.  Действительно,  лорд  Фрэнсис  Кью,
гвардейский кирасирский  офицер  и  шалун  старого  времени,  пленителен  до
крайности - старик Смоллет из Елисейских полей должен посылать  свой  привет
этому блистательному и неутомимому jeune premier {первый любовник (фр.).} на
всех балах, дуэлях, картежных вечерах и холостых пирушках. У лорда  Кью  все
свое - и язык, и воззрения на жизнь, и храбрость, и редкие припадки  сплина,
мастерски подмеченные  автором.  Лорд  Кью  провел  свою  бурную  молодость,
блистая и шумя по европейским столицам, никогда не отступая ни перед врагом,
ни перед красавицей, ни перед подвигом преданности, ни перед  кутежем  самым
сумасбродным. И, наконец, ему становится скучно. Ум его жаждет чистой любви,
спокойствия, правильной жизни, - но сердце, истомленное ранней свободою, уже
неспособно к настоящей страсти.  Двойственность  эта,  неминуемое  следствие
буйной молодости, есть  причина  тоски,  временами  нападающей  на  молодого
лорда, тоски, так великолепно описанной во время баденского бала и  ссоры  с
французским бреттером. Вообще этот баденский бал - поэма своего рода, как по
широте  рассказа,  так  по  мастерскому  своду   всех   страстей,   на   нем
высказавшихся. Чего только не произошло на нем, в каких видах не явились тут
все герои романа? Гордый каприз Этели, юношеские страдания Клэйва, спокойное
рыцарство лорда Франка, происки ядовитой француженки,  безумие  вспыльчивого
ее обожателя, рулетка, ужин, наконец, катастрофа и вызов - все это растет  и
разыгрывается само собою, представляя страницу, прямо  взятую  из  житейской
трагикомедии.
     Сознавая  значение   своих   произведений,   как   настоящих,   так   и
предшествовавших, Теккерей позволяет  себе  одну  особенность  рассказа,  за
которую  могут  только  браться  таланты  ему  подобные,   то   есть   самые
первостепенные.  В  "Ньюкомах"  нередко  являются  лица  из  "Пенденниса"  и
"Ярмарки Тщеславия", - сама история Ньюкомов  как  будто  рассказывается  от
лица коротко нам знакомого Артура Пенденниса. На сцену выходят  особы  давно
нам знакомые и давно нам любезные - и Лаура Пенденнис, и суровый Уаррингтон,
неподражаемый майор Пенденнис и лица, связанные с их историей.  Мы  радуемся
их появлению, будто встрече с добрым, никогда не забываемым другом.  Бальзак
в своей "Человеческой Комедии" действовал подобным образом, и не без успеха;
но надо признаться, не всегда появление его героев встречалось нами с  такой
радостью, как в настоящем случае у Теккерея. Громадностью своего ума Бальзак
превосходит Теккерея, но зато далеко отстает от него в истинном  творчестве,
без которого почти невозможно  быть  великим  писателем.  С  Растиньяками  и
Годиссарами нам не трудно, в случае нужды, проститься навеки -  сердце  наше
обливалось кровью, когда мы прощались  навеки  с  Томасом  Ньюкомом.  И  нам
отрадно думать, что в скором времени, в будущих теккереевых  романах,  снова
будут, хотя изредка,  проходить  лица,  так  дорогие  нашему  сердцу,  лица,
когда-то дорогие праведнику Ньюкому, -  его  гордая  племянница  Этель,  его
обожаемый сын, прямодушный художник Клэйв Ньюком.
     Даже особы второстепенные, смешные, порочные, - не будут нами встречены
холодно. Они стоят на своих ногах, они действуют,  они  истинны,  они  полны
жизни. У них никто не отнимет роли в истинной человеческой комедии,  которой
первые очерки набросаны Вилльямом Теккереем,  самым  могучим  из  художников
нашего времени!

     ...Британская словесность заслуживает изучения... Начиная от Шекспира и
кончая Теккереем, история этой  словесности  представляет  нам  неразрывную,
сжатую цепь замечательных деятелей...
     ...Немногие из русских читателей  подозревают,  что...  Теккерей,  юмор
которого весьма напоминает Гука и отчасти Диккенса,  принадлежит  к  фаланге
юных  талантов  в  английской  словесности.  Под  знаменами   прославленного
Диккенса собралась маленькая когорта писателей, которые вводят в современную
британскую  словесность  простоту  изложения  и  ведут  отчаянную  войну   с
вычурными страстями, невозможными героями и  изысканным  слогом.  Если  б  в
Англии водились критики, подобные некоторым из наших фельетонистов,  критики
эти ни на минуту не задумались бы назвать труды Диккенса и  родственных  ему
талантов именем, которое дали  они  произведениям  Гоголя.  За  идиллическим
направлением следует пора трескучих фраз, за фамильными романами идут  поэмы
мизантропические, за страшными  повестями  следуют  комедии  с  утрированным
остроумием; одна простота и естественность никогда не наскучат.
     С тех пор, как на сцену английской беллетристики выступили,  тому  года
два, новые и сильные таланты  в  лице  Теккерея  (автора  "Vanity  Fair")  и
Коррер-Белля (автора "Дженни Эйр" и "Шарлей"), перевес этого  направления  в
английской литературе сделался несомненным,  и  звезда  писателей,  подобных
Больверу и Геррисону, начала меркнуть окончательно.
     Повесть Теккерея "Самуил Титмарш и его  большой  гоггартиевский  алмаз"
отличается тою привлекательною наивностью и лукавым добродушием,  к  которым
мы уже приучены другими произведениями этого автора. В повести этой  описаны
похождения молодого ирландского детины, конторщика у  какого-то  негоцианта,
получившего все свое счастье с помощию нелепой старинной булавки, подаренной
ему одной из классических ирландских же старух.

     О  "Базаре  Житейской  Суеты"  я   еще   недавно   говорил.   Читателям
"Современника" роман этот знаком. В  "Отечественных  Записках"  продолжается
его печатание. Перевод "Отечественных Записок" принадлежит г. Введенскому, и
я  так  часто  хвалил  переводы  г.  Введенского,  что   теперь   с   полным
беспристрастием могу указать на  один  недостаток,  от  которого  ему  будет
нетрудно избавиться. Все мы не раз смеялись метким, забавным, хотя и немного
простонародным русским выражениям, которыми г. Введенский, в своем  переводе
"Домби и Сын", по временам силился передавать бойкий юмор  Диккенса.  Многие
из этих смешных выражений показывали некоторое злоупотребление вкуса, но они
были новы, публика наша не читает Диккенса в оригинале, и  потому  все  были
довольны странными фразами, смешными прибаутками, которые г.  Введенский  по
временам влагал в уста неустрашимой "Суссанны Ниппер"  и  "Лапчатого  Гуся",
которого нос и глаза,  в  кровавом  бою,  превращены  были  в  горчичницу  и
уксусницу. Г. Введенский вдавался по временам в юмор вовсе не  английский  и
не Диккенсовский, его просторечие не  всегда  льстило  щекотливым  ушам,  но
наконец оно было довольно ново, а изящества тут никто не требовал. Один  раз
можно было перевести английский роман по  такой  системе,  но,  взявшись  за
роман другого писателя,  нужно  было  или  бросить  совсем  прежнюю  систему
просторечия, или придумать что-нибудь новое. Этого не сделал г.  Введенский:
он начал переводить Теккерея точно так же, как переводил  Диккенса:  тот  же
язык, те же ухватки, тот же юмор; тонкое различие  наивного,  бесхитростного
Теккерея  от  глубокошутливого  Диккенса  исчезло  совершенно.   Потом,   г.
Введенский уже чересчур часто употребляет просторечие:  у  него  действующие
лица не пьют, а запускают за галстук, не дерутся, а кусают друг друга,  один
господин высокого роста назван долговязый верзила, другой,  желая  похвалить
что-то, употребляет выражение славнецкое дело! Камердинер одного из  героев,
по словам другого героя, "бестия,  требует  и  пива  и  вина  и  котлеток  и
суплеток. Вальяжный блюдолиз"! Наконец некий набоб Джозеф,  одно  из  лучших
лиц романа, в порыве  нежных  объяснений,  называет  девицу,  в  которую  он
влюблен, душкою и раздуханчиком. Выражения эти  довольно  смешны,  но  можно
было бы употреблять их пореже.
     Нынче мы видим в английской публике реакцию в высшей степени  отрадную,
хотя отчасти и преувеличенную. Тени бедных лекистов, когда-то столь гонимых,
вероятно,  ликуют  в  Елисейских  полях,  наблюдая  за  возрождением  общего
уважения к их праху; а поэты и прозаики, когда-то писавшие для одних друзей,
нынче видят свои творения прославленными, а славу свою  -  утвердившеюся  на
прочном основании.
     Не более пяти лет тому назад, посвящая второе издание своей "Джен  Эйр"
автору "Ярмарки Тщеславия", Коррер-Белль так выражался в своем предисловии:
     "Почему я говорю об этом человеке? Я говорю о  нем,  читатель,  потому,
что вижу в нем глубочайший, оригинальнейший ум,  еще  не  вполне  признанный
современниками, потому что я смотрю на него  как  на  благодетеля  общества,
потому  что  еще  никто  до  сих  пор   не   нашел   сравнения,   способного
охарактеризовать  этого  гениального  писателя,  не  нашел  выражения,  ясно
обозначающего его  великие  дарования.  Теккерея  сравнивали  с  Фильдингом,
говорили о его юморе, остроумии, способности смешить. Он похож на  Фильдинга
так, как орел похож на коршуна. Фильдинг может садиться на падаль,  Теккерей
к этому не способен. Его остроумие велико, его юмор привлекателен; но и то и
другое относится  к  остальным  качествам  его  гения,  как  тихая  зарница,
играющая около краев летнего облака,  относится  к  электрической,  смертной
искре в его недрах".
     Не более пяти лет тому назад, этот панегирик, относящийся к весельчаку,
трудившемуся  в  газете  "Пунч"  и  рисовавшему  забавные  карикатуры,   был
единогласно осмеян многими критиками, - критиками, которые теперь, менее чем
через какие-нибудь пять лет, говорят то же самое, не  могут  наговориться  о
теплоте души, о светлой натуре, о глубоком значении Теккерея... Теккерей  то
же делает  для  литературы,  что  и  для  жизни,  осмеивая  все  поддельное,
фальшивое, условное в делах людей,  он  с  двойной  силою  нападает  на  все
поддельное, фальшивое, условное в словесности.  В  мелких  своих  статейках,
предназначаемых для шуточного журнала, наш автор так  же  исправляет  нравы,
так же разит ложь, как и в своих серьезных  творениях.  Никакая  критика  не
наносила  модным  писателям  нашего  времени  таких  ужасных   ударов,   как
теккереева шутка,  как  его  пародия,  по-видимому,  писанная  для  шалости.
Вспомните его историю  о  сантиментальном  разбойнике  и  о  нежной,  слабой
женщине, - эту пародию, от которой хохотал весь Лондон: то был злой,  тяжкий
удар Энсворту и подобным писателям. В "Алмазе",  в  "Ярмарке  Тщеславия",  в
коллеции мелких статеек мы находим десятки самых едких насмешек  над  школой
фешенебельных писателей; каждая насмешка  попала  в  цель  -  за  это  можно
ручаться. Вспомните в "Снобсах" несравненное описание раута у лэди  Ботиболь
и маленького Тома Прига, "который, отправляясь из этой духоты домой, считает
себя  фешенебельным  человеком,  только  что   насладившимся   целой   ночью
неслыханного веселия!".
     Куда не глядите,  перелистывая  издание  теккереевых  сочинений,  везде
видите вы беспощадную борьбу с ложью, - ложью литературною  и  светскою,  во
всех ее видах и проявлениях. Оттого у Теккерея  много  врагов  явных  и  еще
более скрытых, оттого многие ценители нарочно силятся говорить свысока о его
значении: Теккерей, как всякий истинный и частный учитель  нравов,  поучает,
причиняя некоторое страдание. Ему нет дела до нашего самолюбия  и  до  наших
скрытых недостатков: он не щадит первого  и  смело  воюет  с  последними.  С
инстинктом почти шекспировским он проникает в  отдаленнейшие  изгибы  сердца
человеческого. Чтоб ценить Теккерея и  быть  ему  благодарным,  нужно  иметь
много прямодушия и даже силы характера. Оттого собрание  теккереевых  вещей,
даже малейших его этюдов, делает из него едва ли не  первого  эссеиста  всей
Великобритании, считая в том числе самого Эддисона. Стоит  только  вчитаться
со вниманием во всякую, самую  незначительную  вещицу  нашего  автора,  чтоб
приметить в ней яркую искру, кидающую новый, неожиданный свет или на один из
житейских или на один из литературных вопросов. Люди, упрекающие Теккерея  в
его слишком сухом, безотрадном взгляде на  жизнь,  пусть  прочтут  хотя  эти
десять заключительных строк из его "Берра Лейндона".
     Есть нечто необыкновенно наивное и глуповатое  в  этой  древней  манере
сочинения романов,  вследствие  которой  принц  Преттимен,  одаренный  всеми
телесными и душевными совершенствами, при конце своих приключений,  получает
в награду полнейшее житейское  счастье.  Романист,  осыпая  своего  любимого
героя всеми благами на свете, наконец, не зная,  что  еще  выдумать,  делает
своего героя лордом. Странное понятие о добре!  Величайшее  благо  в  жизни,
может быть, не есть удача и счастие! Бедность, болезнь и даже горб на  спине
могут быть не только наградой, но даже условием добродетельной жизни...
     Нет сомнения в том, что мистер Теккерей часто доводит  свои  теории  до
преувеличения. Цели его не  повредило  бы  некоторое  количество  солнечного
света и уменьшение темных теней. Не оскорбляя  истины,  он  мог  бы  создать
характеры, достойные любви и уважения. Нечего напоминать о том,  что  всякий
человек полон  слабостей:  об  этом  всякий  знает.  "Дивная  Имогена",  без
сомнения, имела свои слабости, а старый Капулетти, по всей  вероятности,  не
всегда был доволен  поведением  Джульетты.  Есть  что-то  неосновательное  в
стремлении автора безобразить своих героев, поминутно  опираясь  на  которую
нибудь из их слабостей. Моралист, сующий  мертвую  голову  между  цветами  и
гирляндами пира, поступает не всегда разумно. В своей "Ярмарке" Теккерей сам
поминутно силится разрушать сочувствие читателя к созданиям своей  фантазии.
Осуждая товарищей-романистов за их красавцев-героев и  героинь,  исполненных
всевозможными совершенствами, автор бросается в  противоположную  крайность:
из Доббина делает он идеал неловкости,  а  из  Амелии  -  нестерпимо  слабую
женщину...
     Заключение романа, при всем его  достоинстве,  самая  грустная  [часть]
этой грустной книги. Думая  о  том,  что  сам  Доббин,  в  награду  за  свою
преданность, получил одно горькое разочарование, мы  готовы  прямо  обвинить
автора.  Он  похож  на  человека,  хладнокровно  сорвавшего   и   бросившего
единственный цветок, встреченный им посреди пустыни. Соединение Лауры  Белль
и Артура в "Пенденнисе" столько  же  возмущает  читателя:  этот  престарелый
юноша, герой романа, так же недостоин Лауры, как Амелия - Доббина.  Все  это
случается в жизни, но разве в жизни случается  одно  это?  Почему  из  всего
океана житейских  событий  автор  избирает  одни  подобные  события?  Смешно
награждать добродетельных героев, при конце книги, всеми  благами  мира;  но
противоположная крайность не имеет ли в себе тоже чего-то  фальшивого.  Если
это печальное воззрение на жизнь искренно, то оно все-таки  неистинно,  или,
по крайней мере, несообразно с тем, что мы видим на каждом шагу в  обществе.
И вот почему враги мистера Теккерея упрекают его в  мизантропии,  недостатке
сердца.
     Обвинений этих опровергать не стоит.  Нам  автор  показал  целым  рядом
светлых созданий (Доббин, Уэррингтон, Эллен Пенденнис) всю  несправедливость
судей своих. Правда, все эти  лица  как  будто  преднамеренно  отбрасываются
романистом на задний план, впереди же действуют лица порочные и испорченные:
Ребекка,  Стейны,  майоры  Пенденнисы;  но  это   обстоятельство,   усиливая
правдоподобие  рассказа,  заставляет  нас,  при  чтении,  будто   переживать
истинную жизнь, с отрадой  встречая,  там  и  сям,  посреди  зла,  хитрости,
светской  лжи  и  тщеславия,  несколько  примеров  добра  и  преданности   и
самопожертвования.  Не  в  бессердечии,  но  в  меланхолическом  настройстве
Теккереевых взглядов на жизнь нужно искать причины прегрешений. Автор наш не
может видеть красоты, не думая о черепе, ею прикрытом, не может хохотать, не
имея в виду головной боли или тяжелых трудов на следующее утро!
     М. Теккерей такой мастер  обрисовывать  современные  нравы,  что  мы  с
некоторым опасением встретили его новое произведение: "Эсмонд", относящееся,
по событиям, к периоду королевы Анны. Мы боялись, что в  творении  этом,  по
условию содержания, романист не будет в силах выказать того мастерства, того
очаровательного простодушия в рассказе, к которым мы так привыкли. Результат
чтения подтвердил наши догадки.
     "Эсмонд" заслуживает удивления, как литературная редкость. По слогу  он
равен с лучшими произведениями нашей словесности. Подражание тону  и  манере
писателей Аннинского периода выполнено в совершенстве: ни один  писатель  не
носил так легко стеснительных оков, самим им на себя наложенных. Но для чего
было налагать эти оковы, для чего подражать писателям прежнего периода;  для
чего  выбирать  лица  отдаленной  эпохи?  Мы  видим  целый  ряд   персонажей
переодетых, в пудре, кружевах и париках, -  но  чувства  этих  персонажей  -
чувства современных, и автор обходится с ними  как  историк,  а  не  как  их
сверстник.
     Выводить на сцену в романе  большое  число  лиц,  известных  в  истории
политической и в истории словесности, может назваться делом весьма  трудным.
Всякий образованный читатель "Эсмонда" имеет  свое  собственное,  более  или
менее ясное понятие о Марльборо, Эддисоне,  Болингброке,  Стиле:  выводя  их
перед публикой в своем сочинении, автор поминутно рискует поперечить  идеалу
читателя, состязаться с биографами, поневоле отступая от исторической истины
в пользу своего рассказа. От этого зарождаются анахронизмы и ложные  оценки.
Обручая своего герцога Гемильтона с Беатрисой Кастльвуд,  Теккерей  упускает
из вида, что лэди Гемильтон была жива в то время - факт, известный  всякому,
кто читал Свифта. Невыгодный, хотя и мастерский  портрет  герцога  Марльборо
есть нарушение исторической истины. Эту ошибку весьма неприятно встретить  в
сочинении, изобилующем столькими прекрасными мыслями и мастерскими  очерками
характеров.
     Некоторые критики, нападая на роман, упрекали Теккерея в  том,  что  он
повторяет в нем похождения и образы своих  прежних  героев.  В  Эсмонде  эти
критики видят Доббина, в лорде Кастльвуд  -  Раудона  Кроли,  и  в  Беатрисе
Кастльвуд - Бланш Амори. С этим мы ни мало  не  соглашаемся.  Одно  сходство
романа "Эсмонд" с "Ярмаркой Тщеславия" есть неразумная привязанность  героя,
т. е. самого Эсмонда к Беатрисе,  -  привязанность,  напоминающая  отношения
Доббина к Амелии. Но в любви Доббина нет унижения,  между  тем  как  Эсмонд,
осаждающий женщину, беспрерывно его отталкивающую, противен и надоедает  нам
гораздо ранее своего вступления в брак с лэди Кастльвуд,  матерью  Беатрисы.
Характер этой милой и прелестной лэди очертан  прекрасно,  но  мы  не  можем
одобрить ее замужества с человеком, столько  лет  влюбленным  в  ее  дочь  и
доверявшим ей свою страсть. Трудно забыть этот промах романиста; но в  замен
того, как нежно, искусно обрисовано развитие страсти в  лэди  Кастльвуд,  ее
преданность  и  долгие  страдания,  ее  благотворное  влияние  на   любимого
человека! Мистер Теккерей любит женщин  рыцарскою  любовью,  хотя,  как  нам
кажется, женщины не расположены к нему, как к романисту. В этом  они  сильно
ошибаются: несмотря на сарказмы Теккерея по поводу женских  слабостей,  мало
есть  писателей,  более  его  способных  описывать  их  добрые  качества   и
сочувствовать их житейскому горю. За  многие  теккереевы  страницы  не  одна
женщина может сказать то же, что, по словам Теккерея, сказано было по поводу
Диккенса: "Пошли Бог ему счастия!"
     М. Теккерей напишет еще много прекрасного: дарование его зреет с каждым
годом. На него смотрят глаза образованного мира, и родина  им  гордится.  Он
умеет ценить сочувствие  соотечественников  и  хранить  свою  славу.  Тысячи
неизвестных людей желают ему добра и счастливого времени  в  Америке;  а  их
горячий привет встретит возвращение на родину нашего единственного сатирика,
умевшего слить нежность с иронией и милосердие с смелым  осуждением  людских
слабостей!
     Вот почти все новости, о которых я могу сообщить за эти месяцы.


           "КОРНГИЛЬСКИЙ СБОРНИК", ЖУРНАЛ В. ТЕККЕРЕЯ (1860-1863)

     За нынешний, 1860 год Англия представила просвещенному миру  три  чуда,
из которых каждое, может быть, стоит всех семи чудес древнего света.  Первое
из  них,  пароход  Грет-Истерн,  способный  поместить  около  десяти   тысяч
пассажиров и не только поместить, но в десять дней  отвезти  их  в  Америку,
застраховавши своих гостей во время переезда от припадков  морской  болезни.
Второе  чудо:  двести   тысяч   волонтеров-стрелков,   ничего   не   стоящих
правительству, двести тысяч  занятых  и  достаточных,  иногда  очень  жирных
людей, которые маршируют, мокнут, зябнут, стреляют и отличаются на  парадах,
не  получая  копейки  вознаграждения.  Третьим  чудом  должны  мы   признать
ежемесячный журнал, начавшийся в Лондоне  с  прошлого  января  месяца  и  на
шестой месяц своего появления добывший себе пятьдесят тысяч подписчиков,  да
сверх того гораздо более пятидесяти покупщиков на каждый отдельный нумер.
     О  Грет-Истерн  и  о  волонтерах  было  у  нас  говорено  довольно,   о
Теккереевом журнале у нас знают еще мало, хотя его  необыкновенный  успех  в
Англии имеет и у нас свой отголосок. Все экземпляры, привозимые в Петербург,
расходятся  с  неслыханной  быстротою,  и  мы  сами,   несколько   опоздавши
подпискою, должны были довольно долго ждать своего журнала  -  книгопродавец
не имеет уже у себя ни одного свободного  экземпляра,  все  запасные  нумера
были расхватаны петербургскими англичанами.
     Вилльям Теккерей, автор "Ньюкомов" и "Пенденниса", сотрудник "Пунча"  и
сочинитель многих популярных баллад (в самом скором времени мы еще поговорим
о Теккерее как о поэте), как известно читателю, человек пожилой  и  бывалый.
Он скакал на коне и валялся под конем,  видел  невзгоду  и  великие  успехи,
писал и рисовал для того, чтоб не умереть с голода,  брал  по  десяти  тысяч
гиней за роман и изъездил чуть ли не весь земной шар кроме Сибири и  Африки,
но все-таки, несмотря на свою  привычку  к  необычайному,  он  сам  озадачен
успехом начатого дела и нисколько не желает скрывать своего удовольствия.  В
июле месяце, оканчивая первый том своего издания (шесть нумеров,  полугодие,
составляют том первый), новый журналист, великий мастер на шутку  и  иронию,
сам подсмеивается над нежданным успехом "Корнгильского сборника"...
     В какие-нибудь шесть месяцев шутливому триумфатору  достался  успех,  о
котором даже не мог думать трудолюбивый и популярный  Диккенс,  столько  лет
трудившийся над своим народным журналом. Диккенс умен и талантлив, но он  не
фельетонист по натуре. Он слишком серьезно, слишком тепло заговорил со своей
публикой и вследствие того получил гораздо  более  лавровых  венков,  нежели
денег. И Теккерей не гаэрствует с публикой, и Теккерей не все шутит в  своем
издании, но он хорошо  знает,  чем  затронуть  читателя  и  по  временам  не
церемонится с ним в своих излияниях.  Вполне  враждебный  самой  дозволенной
рутине, автор "Пенденниса" во всем умеет двинуться своим собственным  путем,
наперекор другим людям и  другим  журналистам.  Что,  кажется,  обыкновеннее
журнальных объявлений и завлекательных программ? Но Теккереев  журнал  пошел
вперед почти без объявлений, а программой ему служили  несколько  шуточек  в
первой книжке. Кажется, такому редактору легко было  обещать  своей  публике
много хорошего, но он наобещал менее, чем малейший  книжный  спекулятор,  да
еще и посмеялся при этом...
     Блистательная способность обо всем говорить шутливо и весело; придавать
самой прозаической фразе колорит поэзии и юмора, вот достоинство, в  котором
издатель не  имеет  себе  равных.  Посмотрите,  например,  как  сообщает  он
читателям самое простое сведение о  том,  что  в  первой  книжке  "Сборника"
начаты два романа, из которых один им самим написан.

     "На атлантических пароходах, в день выезда (а потом в праздничные  дни)
за обедом всегда подают желе, роскошно изукрашенное, в середину каждой формы
при этом воткнуты американский и британский флаги, великолепно выделанные из
жести. Пассажиры с удовольствием глядят на сей приятный феномен,  а  капитан
еще более усиливает их удовольствие, изъявляя  надежду,  соседям  направо  и
налево, что флаг мистера Булля и его меньшого брата всегда будет развеваться
рядом, в дружеском соревновании. Ранее меня, романы  уже  кто-то  сравнил  с
желе. Вот вам целых два (в одном может быть мало сахару, и  оно  приправлено
горькой жидкостью, которая не всем языкам по вкусу), два  желе,  два  романа
под двумя флагами. Один флаг уже  старый,  он  когда-то  висел  над  палубой
"Ярмарки Тщеславия" - другой будет гораздо свежее и красивее - Sir и  ma'am,
которого желе вам угодно?"

     Так как сам Теккерей первый заговорил о романах своего "Сборника", то и
мы скажем о них несколько замечаний.
     Хозяину первое место. Романы не подписаны, но с  первых  строк  "Вдовца
Ловеля" (Lovell the Widower) львиная лапа  выказывается  и  заменяет  всякую
подпись, хотя, надо правду сказать,  последнее  произведение  Теккерея,  как
роман, никуда не годится. Все лица, за исключением одного, уже были  описаны
Теккереем и составляют обычный персонал его  романов.  Отвратительная  теща,
мучающая зятя, попрошайка  старуха,  питающаяся  от  крупиц  богатых  людей,
истасканный  фат  и   наглец   французского   свойства,   добрый   холостяк,
морализирующий сам с собою, скучающий вдовец, освобожденный от жены,  но  не
имеющий сил отделаться от назойливой тещи - все это мы  видели  и  знаем  из
"Пенденниса" и "Ньюкомов", из мелких повестей, из  статеек  в  "Пунче".  Вся
история в том, что вдовец Ловелль, притесняемый несколькими старухами  и  не
знавший  счастия  в  первом  супружестве,  к  общему  изумлению  женился  на
гувернантке своих детей, бедной девушке,  когда-то  танцовавшей  на  оперных
подмостках,  для  прокормления  своей  матери  и  ее  огромного   семейства.
Гувернантка Бесси - героиня настоящая, и, кажется, все мужчины,  действующие
в романе, даже лакей Бедфорд, влюблены в нее как  следует.  Чем-то  особенно
чистым, свежим, твердым, истинно британским веет от  этой  девушки,  которая
одна  придает  роману  некоторое  художественное  значение.  Затем,  как  мы
сказали, лица не новы, а действие нескладно, жестко  и  в  некоторых  главах
(например,  в  сцене,  когда  Бедфорд  колотит  гостя   своего   барина)   и
неправдоподобно.  Видно,  что  интрига  не  вытанцевалась  с  первого  раза,
запуталась вследствие срочной работы и, "en desespoir de cause" {в  отчаянии
(фр.).} наконец была употреблена автором лишь заместо нити  для  нанизывания
поэтических  страниц  и   шутливых   фельетонов.   Зато,   как   фельетонное
произведение и букет Теккереевских импровизаций, весь Ловелль истинное  желе
и десерт лакомок.
     Роман кончен в шестом нумере, - по последним известиям он не понравился
в  Англии.  Теккерей  знал  слишком  много  неудач  и  выкупал  их   слишком
блистательно, да сверх того едва ли он и надеялся на успех Ловелля...
     Иллюстрации "Вдовца Ловелля",  кажется,  принадлежат  карандашу  самого
Теккерея, - как известно, в молодости своей готовившегося быть живописцем  и
долго учившегося в Риме.
     Теккерей, например, принадлежит к разряду писателей самых  неробких,  и
имя его популярно везде, где только говорят или читают по-английски,  но  мы
уверены,  что  и  он,  давая  согласие  на  издание  двух  книжечек,  теперь
находящихся перед нами, чувствовал себя не совсем спокойным.
     И несмотря на успех обоих изданий, несмотря на довольно ласковые отзывы
сердитейших  критиков,  невзирая  даже  на  прелестные   страницы,   в   них
заключающиеся - мы жалеем о том, что знаменитый романист сделал публике  два
таких бесцеремонных подарка. По репутации и по славе своего имени,  Теккерей
может  не  завидовать  ни  Эддисону,  ни  Вильсону,  ни  Каннингу,  но   его
литературные мелочи и мелкие безделушки этих знаменитых людей никак не могут
иметь одинакового значения в литературе. Писатели, сейчас названные нами, не
писали  ничего,  кроме  произведений  небольшого  объема,  или,  по   разным
причинам, занявшись легким родом в  литературе,  клали  в  эти,  по-видимому
летучие,  очерки  всю  свою  душу,  в  свои  убеждения,   политические   или
нравственные, не щадя при этом своего таланта, не  приберегая  своих  лучших
вдохновений к иным целям. Оттого всякая их страница  стоит  большей  цены  и
ничем незаменима. Чтобы понять Эддисона и его заслуги, вы не станете изучать
его политические памфлеты или драму "Катон", а прямо ухватитесь за  статейку
"Наблюдателя". Но кому  придет  в  голову  изучать  Теккерея  по  журнальным
статейкам, помимо "Пенденниса", "Ньюкомов"  и  десяти  таких  же  знаменитых
сочинений? Все, что судьба дала  Теккерею  высказать,  и  все,  что  мог  он
высказать  свету,  вошло  в  состав  его  больших  произведений,  о  которых
справедливо  говорят,  что  в  них  элемента  интимного  и  фельетонного  не
оберешься.  Последний  его  роман,  по   обилию   отступлений,   причудливых
импровизаций, шутливо философских тирад, превосходит чуть не все  остальные:
фельетонная манера доведена в нем до того,  что  автор  сам  издевается  над
собою,   когда   необходимость   заставляет   его   набросать   какую-нибудь
действительно романическую катастрофу. К чему  же,  после  этого,  сочинение
отдельных фельетонов и  их  перепечатка  из  "Корнгильского  Сборника"?  Что
нового и несказанного еще может сказать  нам  в  них  даровитый  автор?  Эти
фельетоны в свое время очень читались и даже были  одной  из  причин  успеха
журнала, но в подогретом виде они просто неприятны. То, что в них  хорошего,
есть или простое острословие, или амплификация того, что автор нам уже давал
в своих больших трудах: романах, повестях и путевых записках. То, что в  них
дурно,  могло  бы  и  должно  бы  оставаться  ненапечатанным,  а  дурного  в
фельетонах этих немало, и самое дурное то, что они бросают  невыгодную  тень
на личность писателя, уважаемого всею Европой.
     В. Теккерей, как  человек,  не  любим  в  литературных  кругах  Англии;
иностранцы, поклонники его дарования, сблизившиеся с ним, редко поддерживали
недавно завязанную дружбу. Дурных дел или порочных качеств за ним  не  знает
никто, но его холодная  манера,  высокомерный  тон,  несовместное  с  летами
порхание   по    аристократическим    салонам,    и,    наконец,    какое-то
враждебно-презрительное отношение ко всем  почти  товарищам  по  литературе,
оттолкнули от него легионы поклонников. Покуда  великий  писатель  не  писал
своих  корнгилльских  импровизаций  и  не  позволял   себе,   так   сказать,
окончательно распоясываться перед  публикой,  его  дурные  качества  многими
извинялись. Этот человек столько жил и страдал, и боролся  с  нуждою!  Слава
пришла к нему так поздно. В былое время его лучшие произведения  отвергались
журналистами. Успех дал ему  врагов,  с  которыми  нельзя  же  не  бороться.
Известно, что его семейная жизнь долго была очень несчастлива. Все это могло
быть справедливо, по крайней мере не Теккерею было доказывать  преувеличение
отзывов, извинявших его погрешности поэтической мизантропией. На беду однако
вышло так, что он сам  заговорил  о  себе  и  фельетонами  своими  обнаружил
мелкие, почти непонятно мизерные стороны своей литературной личности...
     ...Что же остается от Теккереевых фельетонов, если из них  мы  исключим
страницы,  писанные  под  диктовку  уязвленного  тщеславия,   или,   верите,
тщеславия, считающего себя уязвленным? Останется в  них  и  с  удовольствием
прочтется  ряд  отрывков,  отчасти  юмористического,  отчасти   философского
направления, отрывков, которые могут  быть  вставлены  в  любой  из  романов
нашего автора. И вставить их туда можно так ловко,  что  внимательнейший  из
поклонников не приметит новой страницы. Толки по  поводу  всякого  светского
безобразия совершенно подходят к "Ярмарке Тщеславия"; заметки  об  уродливых
сторонах  современных  литературных  кругов  как  нельзя  лучше  подойдут  к
"Пенденнису"; импровизация о девушках,  продающихся  и  продаваемых  богатым
супругам, не будет лишнею в "Ньюкомах",  по  поводу  мисс  Итель.  Изложение
фельетонов  мастерское,  манера  Теккерея  все  та  же,  в  высшей   степени
оригинальная, но напрасно станем мы искать во всем собрании чего-нибудь, что
бы выделяло его из разряда  обыкновенной  болтовни  и  делало  понятным  его
издание в отдельной книге. К самым милым отрывкам принадлежат те места,  где
Теккерей шутливо рассказывает о  разных  своих  затруднениях  при  сочинении
романов. "Винить Александра Дюма - рассказывает он между прочим - за то, что
большая часть его произведений написаны не им, а посторонними лицами. Право,
тут нет ничего худого. Разве великий chef de cuisine {шеф-повар (фр.).} один
трудится на кухне, без помощников и поваренков?.. Каюсь в том, что  и  я  бы
истинно желал иметь честного, благоприличного, скоро работающего  секретаря,
которому, около одиннадцати часов  утра,  мог  бы,  например,  отдать  такое
приказание: "М. Джонс, архиепископ должен нынче умереть на  пяти  страницах,
приблизительно. Отыщите в  энциклопедии  статью  "Водяная  болезнь",  да  не
наделайте ошибок в медицинском смысле. Дочери присутствуют  при  кончине,  и
так далее". И вот, воротясь домой,  перед  обедом,  я  вижу  на  своем  бюро
умершего архиепископа, точно на пяти страницах,  с  самыми  безукоризненными
подробностями. М. Джонс окончил работу  и  ушел  домой,  провести  несколько
часов в недрах своего семейства. Да, хороший помощник нужен  в  нашем  деле.
Даю вам честное слово, что при сочинении романа выдаются частности (любовные
объяснения,  предатель,  спрятанный  в  шкапу  и  т.д.),  которые  я   готов
предоставить своему лакею, заодно с чисткой сапог,  и  подаванием  угля  для
камина. Каково мне бывает,  когда  мне  приходится  прятать  разбойника  под
кровать, затеривать важное духовное завещание до известной минуты, или в мои
лета изображать бестолковый страстный разговор Эмилии с  лордом  Аргуром!  Я
стыжусь самого себя, и когда мне приходится строчить  любовные  пассажи,  я,
сидя один в кабинете, краснею  до  того,  что  вы,  пожалуй,  подумаете,  не
поразила ли меня апоплексия!.."
     Все это очень мило, и было на своем месте в свое время, но  перепечатки
едва ли заслуживает.
     Переходя к мелким и шуточным стихотворениям Теккерея, мы осудили бы  их
еще строже, если бы между всем этим  собранием  веселого  сумбура,  когда-то
восхищавшего старых подписчиков "Понча", не оказывалось пяти или шести вещиц
поразительных в художественном отношении. В том,  что  нельзя  быть  великим
романистом без запаса истинной  поэзии  в  душе,  -  кажется,  все  убеждены
достаточно. В том, что у Теккерея стих легок и  картинен,  легко  убедиться,
пробежавши даже самое небрежное из его стихотворений. Стало быть, нет ничего
мудреного в том, что имея все нужное для деятельности в  стихотворном  роде,
наш автор по временам, может сам того не замечая,  возвышался  до  истинного
вдохновения.  А  вдохновение  это  тем  оригинальнее,   что,   по   свойству
предпринятой задачи, исходит из начала или смешного, или даже  тривиального.
Для примера возьмем стихотворение "Бульябесс",  место  действия  которого  -
маленькая таверна в весьма не поэтической и не красивой улице.

     "Есть улица в знаменитом Париже, к названию которой  наш  упрямый  язык
никак не даст рифмы. Ее называют Rue Neuve des Petits  Champs,  новая  улица
маленьких полей. Там есть небольшая, но чистая  таверна,  которая  ничем  не
обратит внимания прихотливого путешественника, но  в  таверне  этой  готовят
бульябесс в совершенстве.
     Что такое бульябесс? Это густая похлебка изо всякой рыбы,  которую  мы,
пожалуй, и назовем (следует перечисление рыбы). И  бульябесс  старика  Терре
так  известен,  что  первые  лакомки  от  него  не  отказываются.  И   самое
избалованное духовное лицо не сочтет себя несчастным,  если  в  постные  дни
станут угощать его таким бульябессом.
     Подхожу я к знакомому, давно не виданному мною месту.  Та  же  старушка
продает устрицы у входа. Комнаты те же: вот и  столовая,  где  я  бывал  так
часто, вот и стол, около которого мы сиживали. Много, много прошло  годов  с
той поры! Когда я в первый раз увидал вас, cari luoghi, у меня и борода  еще
не пробивалась, и вот теперь, старым, косматым детиной,  я  сижу  на  старом
месте и жду своего бульябесса!
     "Garcon, что поделывает мосье Терре?"  Гарсон  взглядывает  на  меня  с
удивлением. - "Monsieur, господин Терре давно умер!" - "А какое вино вы  мне
подадите?" - "У нас есть отличное бургонское за желтой печатью". Ах,  бедный
Терре,  и  ты  убрался  со  Света!  -  как  живо  представляю  я  себе  свою
улыбку-гримасу, когда ты, бывало, спрашивал, довольны ли мы бульябессом.
     И кроме тебя, многих, многих спутников былого времени не  придется  мне
видеть. Где вы, старые товарищи моей лучшей поры, где находятся эти любезные
лица, где звучат эти дорогие голоса?  Бедный  Дик  женился,  весельчак  Джон
разбогател, про Фреда я читал что-то в газетах. Над  головой  Джемса  растет
могильная трава, и много выбыло еще других,  из  числа  сиживавших  здесь  и
заказывавших бульябесс!
     И мало-помалу возникает передо мной та пора невозвратной юности, и  все
недавнее исчезло, и снова я окружен дорогими мне существами. И припоминаю я,
как в последний раз милое, милое создание здесь сидело  со  мною,  и  нежный
голос раздавался в моих ушах, и светлые глазки светились, покуда мы сидели и
ждали бульябесса!
     Что ж? вздохнем от глубины души и скажем  спасибо  судьбе  за  то,  что
осталось! Поблагодарим ее и пошлем наш привет вину, за какой бы оно ни  было
печатью. Сядем за стол с бодрым духом и примемся за дымящийся бульябесс: вот
его уже и вносят в комнату!"

     Мы чувствуем, что перевод наш слаб и  что  таких  задушевных  шуток  не
следует передавать прозою, да  еще  полагаясь  лишь  на  одну  свою  память.
Особенно передача последней строфы неверна и нам не нравится,  а  она  очень
замечательна и национальна. Француз Беранже,  в  своем  знаменитом  Grenier,
вспоминая бедность и молодость, заключает свою песню горьким признанием:  "я
отдам всю  мою  остальную  жизнь  за  один  прошлый  месяц  из  числа  здесь
подаренных  мне  Создателем!"  Наш  англичанин   не   менее   Беранже   чтит
воспоминания юности, но его последнее слово о  ней  бодрее  и  мужественнее:
"Хвала судьбе и за то, что осталось! Привет вину, за какой бы  оно  ни  было
печатью!"
     Вот еще забавная и чрезвычайно поэтическая вещь, при чтении которой  на
ум  приходят  наивные,   но   истинно   трогательные   приветы   итальянских
простолюдинов при встречах с женщинами, особенно красивыми: "да  благословит
Бог твои светлые глазки

                                               Пегги из Лимовадди".
     (Пегги есть уменьшительное  имя  Маргаритты,  Лимовадди  -  местечко  в
Ирландии).

     "Направляясь из Кольрена, знаменитого "милою Китти", ехал один зевака к
городу Дерри. Осень стояла глухая,  по  сторонам  дороги  виднелись  лужи  и
болота и дождь по временам хлестал путника, трясущегося на верху дилижанса.
     Вот, однако, показалась и  станция,  с  ее  обычными  картинами.  Перед
воротами домика возятся поросята  и  свиньи.  Грязные,  здоровые  мальчуганы
копошатся тут же, на  кухне  горит  веселый  огонь,  хозяин  встречает  меня
ласково, и на подносе подает мне пиво молодая девушка, но такая девушка, что
взглянув на нее, я только разинул рот и опрокинул всю кружку, на  мои...  на
мои... (как это говорится) на мои "невыразимые".
     При виде этого несчастного события, и хозяин, и миссис,  и  сама  мисс,
подававшая пиво, принялись хохотать насколько силы у них доставало.  И  Боже
мой! как обворожительно смеялась красавица Пегги, причина  моего  несчастия!
Разве веселый звон колоколов во время крещения,  или  хорошенькая  Кародари,
когда она, улыбаясь как ангел, поет Giovinetti из  "Дон-Жуана",  одни  могут
дать понятие об этом свежем, милом, юношеском  хохоте  при  созерцании  моих
панталон, поглотивших в себя полпинты пива!
     Переставши смеяться, хорошенькая Пегги пошла хлопотать по хозяйству,  и
надо было любоваться, как порхала она по кухне легкими шагами, как взяла она
медный чайник и прилежно начала его чистить! Тут я  срисовал  ее  как  умел:
чайник очень похож, но личико Пегги не удалось.  Вот  она  опять  порхает  и
убирает комнату, ее руки обнажены, босы ее маленькие ноги, но такой ноги  не
увидите вы ни у одной знаменитой танцовщицы! И вся фигура  ее  так  и  дышит
спокойствием, опрятностью и приличием!
     Гражданин и сквайр, тори, виг  и  радикал,  всякий  из  них  почтет  за
счастие назвать своею Пегги из  Лимовадди.  Красота  не  редкость  в  стране
Падди, но я признаюсь, что и в Ирландии не много девушек  вроде  Пегги.  Да,
счастлив выше меры будет детина,  которому  придется  быть  отцом  пеггинных
ребятишек; я же, поэт, могу жалеть лишь о том, что во мне не  горит  пламень
Гомера или сержанта Тедди. Но и тут до самой смерти или пока я  не  сойду  с
ума, вечно буду воспевать Пегги из Лимовадди!"

     Заключаем наши выписки отрывками из стихотворения, подобного  которому,
при всем его таланте, не сочинит и Альфред Теннисон, венчанный поэт королевы
Виктории  и  Британской  империи.   Это   импровизация   в   день   открытия
международной выставки 1851 года. Чтоб достойно оценить эту  песнь  славы  и
гордости, надо припомнить восторженное  состояние  умов  по  случаю  первого
всемирного праздника, а также иметь в виду, что тогдашний кристальный дворец
вышел  несравненно  прекраснее  и  поэтичнее  неизмеримого,  гадкого  сарая,
вмещавшего в себе выставку 1862 года:

     "Еще вчера это был ничтожный клок земли для верховых упражнений  разных
господ денди, направлявшихся сюда из Роттен-Роу, - и вот дело  окончено!  По
взмаху волшебного жезла поднялись вверх  массы  кристалла,  народы  со  всех
концов вселенной снесли туда свои лучшие  дары,  и  перед  очами  нашими,  в
блеске и искристом сиянии, выступила  бесконечная  перспектива  чертога,  со
львами,  богами,  конями,  амазонками  и  тиграми,  в  бесконечном   бою   и
бесконечной процессии.
     И представители Европы, и  народы  из  отдаленных  стран  земного  шара
пришли на наш мирный праздник, и столица наводнилась народом и  на  открытие
небывалого торжества стеклись неслыханные массы,  и  королева  Британии,  во
главе блистательной процессии, бледная  и  взволнованная,  пришла  открывать
волшебное зрелище. И не удивительно волнение  на  царственном  лице  ее,  не
удивительна ее бледность в эти минуты, полные для  нее  глубокого  значения.
Потому что в настоящие минуты - море кипит бурями по концам ее беспредельных
владений, астральные вихри несут  с  собой  зимнюю  непогоду,  и  тысячи  ее
подданных покоятся ночным сном после  дневного  труда,  между  тем  как  она
свершает свое дело здесь, при блеске солнца, под свежей зеленью  британского
мая. Страшны  и  неисповедимы  пути  Промысла,  возложившего  первую  корону
вселенной на это чело, нежное и кроткое, давшего скипетр в эту слабую  руку,
и повелевшего  всем  народам  света  сойтись  сюда  и  почтительно  склонить
головы!...
     Остановись же на минуту,  блестящее  шествие.  Пусть  раздадутся  слова
молитвы,  торжества  и  благодарности.  И  за  ними,  после   благоговейного
молчания, иди вперед, сопровождаемое всею массою. И  пускай  гремит  музыка,
звучат радостные голоса, гигантский фонтан  заплещет  до  сверкающей  крыши,
машины зашевелятся и поднимут свой странный говор, языки  множества  народов
перемешаются в общем гуле - и пусть надо всем этим, в  беспредельной  вышине
небесного свода, сияет для всех тихое майское солнце!"






     Читателям  "Современника"  давно   уж   небезызвестны   отзывы   лучших
английских и американских  изданий  о  знаменитых  лекциях  автора  "Ярмарки
Тщеславия". Все мы с любовью следили за успехами человека,  подарившего  нам
столько прекрасных произведений, столько раз вовлекавшего нас в  добродушный
смех и сладкие мечтания.  Не  один  русский  любитель  изящного,  услыхав  о
поездке Теккерея в Америку,  сказал,  вместе  с  великобританскою  публикою:
"пошли  Бог  ему  счастия";  не  один  человек,   сочувствующий   английской
словесности, нетерпеливо ждал поскорее  ознакомиться  с  содержанием  лекций
первого юмориста нашего времени о целом ряде  умерших  и  великих  юмористов
старых годов. Громадный успех Теккереевых лекций, сведения о толпах  народа,
стремившихся1  слышать  красноречивое  слово  из   уст   новой   европейской
знаменитости, еще более раздражили внимание. Наконец  "Лекции  о  Юмористах"
собраны, отпечатаны отдельною книжкою, перепечатаны  в  Париже  и  Лейпциге,
направлены по всем  городам  земного  шара  и  получены  в  Петербурге,  что
поставляет нас в возможность познакомить с ними наших читателей...
     До начатия  Теккереевых  лекций  о  юмористах,  большинство  слушателей
воображало себе автора "Ярмарки  Тщеславия"  не  иначе,  как  очень  молодым
человеком, юношей, неизвестно почему-то  обладающим  колоссальною  жизненною
опытностью и отчасти бесчеловечным сердцем. Для сантиментальных дам  Вилльям
Мекпис  считался  дерзким  врагом  и  насмешником,  -  все-таки,   однакоже,
молоденьким,  стройненьким,   привлекательным   насмешником!   Но   -   увы!
блистательная европейская слава редко достигается в те годы,  когда  человек
остается  молоденьким,  стройненьким  и   привлекательным   для   женщин   с
сантиментальными наклонностями. На  место  поэтической  личности,  созданной
дублинскими и американскими дамами, перед  публикой  стоял  человек  средних
лет, много испытавший и много перенесший в свою  жизнь,  достигший  до  тайн
сердца человеческого годами горького опыта, - человек, трудившийся  много  и
незаметно, писавший под разными именами, к сроку и для  гонорария,  когда-то
прокармливавший себя  своим  пером  и  карандашом,  -  писатель,  много  раз
уязвленный врагами  и  книгопродавцами,  много  путешествовавший  в  "задних
вагонах" железной дороги и посвятивший одну из  повестей  своему  парижскому
портному, за то, что тот беспрепятственно выпустил его из Парижа и терпеливо
ждал уплаты по счету, - ждал, может быть, до той поры, пока  успех  "Ярмарки
Тщеславия" не водворил благоденствия в кошельке нашего Теккерея. "У  бедного
Катулла в кошельке завелась паутина - пишет любезнейший из поэтов  -  друзья
мои, приходите ко мне обедать, - только приносите с  собой  вино  и  вкусные
кушанья: ручаюсь, что вы отобедаете  отлично".  Любезнейший  из  современных
юмористов следовал примеру любезнейшего  из  поэтов,  среди  нужды  и  труда
знакомясь с человеком, наперекор нужде и труду  приучаясь  любить  человека.
Что касается нас, то наш Теккерей, в его настоящем  виде,  милее  Теккереева
идеала, созданного дублинскими дамами...
     ...Представив читателю, по  возможности,  подробный  и  живой  отчет  о
содержании лекций В. Теккерея  и  дозволив  себе,  в  продолжение  рассказа,
несколько относящихся к ним заметок, мы  считаем  долгом  сказать  несколько
заключительных слов обо всем  произведении,  как  о  новой  книге.  Читанные
лекции, особенно лекции полуимпровизированные, редко выходят хороши в печати
{Фокс, застав одного из  парламентских  товарищей  за  чтением  своей  речи,
спросил его: "Какова она в печати?" - "Превосходна! - ответил тот. - Я читаю
и восхищаюсь". - "Плохо, - заметил оратор,  -  стало  быть,  она  никуда  не
годится как речь!" - Примеч. автора.};  но  Теккереевы  юмористы  и  в  этом
отношении стоят внимания любителей великобританской словесности.  Весь  труд
несколько несоразмерен по частностям, несколько  прихотлив  по  замыслу,  но
выполнен с легкостью, живостью и горячностью.  Автор  сам  поучается  поучая
других, и любовь его к предмету чтений не может быть  заподозрена  ни  мало.
Оживленный успехом, наэлектризованный сочувствием публики, он позволяет себе
десятки удачнейших шуточек, мастерских, иногда пристрастных очерков, верных,
хотя по временам парадоксальных заметок. Все особенно бойкое и остроумное  в
лекциях  мы  постарались  передать  читателю  слово  в  слово,  и   читатель
согласится, что таких мест приведено нами немало.
     Как собеседник публики, как  фельетонист  и  увлекательный  рассказчик,
способный принести великую пользу популяризированием идей и фактов  не  всем
известных, Теккерей заслуживает безусловной похвалы за свои лекции;  но  как
историк словесности (а эту роль ему,  по  необходимости,  пришлось  на  себя
взять, толкуя о половине знаменитейших писателей своей родины), как  историк
словесности и  биограф  лиц,  ее  прославивших,  наш  профессор  оказывается
слабым, а иногда и более чем слабым...
     В  этом  высшем  даре  воссоздавать  минувшее  время,   воскрешать   из
литературных могил образы  давно  усопших  великих  людей  природа  отказала
Теккерею. Автор английских юмористов не будет никогда Карлейлем,  Макколеем,
Джеффри,  Ирвингом.  Его  последняя  книга  не  войдет  в  число  сочинений,
двинувших вперед методу понимания родной словесности. Но тем не менее за ним
останется  слава  профессора  остроумного,   оживленного,   популярного   и,
следовательно, весьма  способного  к  распространению  в  публике  фактов  и
заключений, приисканных другими, более  серьезными  историками  словесности,
эссеистами и биографами.

     ...Однако,  что  же  такое  значит  книга  о  "Снобсах"?  спросит  иной
читатель, не имеющий времени, по причине  картежных  заседаний,  следить  за
новостями английской словесности. И вообще, что такое значит снобе?  На  это
вам можно ответить, не без основания, таким образом:  книга  о  "Снобсах"  -
нечто вроде потешного огня,  устроенного  из  материалов,  оставшихся  после
постройки "Ярмарки  житейского  тщеславия",  костра,  устроенного  так,  что
уголья и искры должны сыпаться с него  прямо  в  бороду  зевак,  сбежавшихся
любоваться зрелищем. А что касается до значения слова снобе,  то  его  можно
перевести заглавием известной басни, именно ворона в павлиных перьях. Снобсы
- сказал кто-то  недавно  -  существа,  старающиеся  каждый  свой  гривенник
представить червонцем, и  оттого  часто  лишающиеся  запаса  своих  скромных
гривенников! Снобе есть человек, который лезет знакомиться вне своего круга,
хвастается своей дружбой с князем Г., тратит  последнюю  сотню  целковых  на
лондонский фрак с принадлежностями, надевает белый галстук для  того,  чтобы
отобедать у своего родного брата, дает балы, и при  этом  случае  превращает
собственную и женину спальню в комнату для игроков, или пожалуй в  столовую.
Есть люди, одаренные от природы крыльями (конечно моральными) и  не  умеющие
владеть  ими.  Снобсы,  напротив  того,  не  имея  никаких  крыльев,  так  и
порываются залетать  в  поднебесную  область.  Снобе  обыкновенно  ходит  по
Невскому в мороз, одетый в пальто выше колен; в опере  кланяется  незнакомым
дамам; в настоящем году носит такие широкие рукава, что приобретает себе,  в
нашем  суровом  климате,   нечто   вроде   летучего   ревматизма;   тоскует,
проматывается, бьется, злится и скучает, -  а  все  это  потому,  что  имеет
страсть сыграть роль хоть на вершок выше той роли, которая дана  ему  небом.
Но да не подумает читатель, чтоб снобе был то же,  что  когда-то  называлось
франтом или онагром: многие из гостей, пившие у моего саркастического  друга
скверное вино из иностранных бутылок, могли  назваться  львами,  однако  они
оказались совершенными снобсами. Богатый и изящный человек, думающий идти  в
уровень с особами, несравненно умнейшими  себя,  есть  снобе,  и  умный,  но
небогатый малый, лезущий в дружбу к богачам - снобе; одним словом, к разряду
снобсов потребно причислить всех индивидуумов, бросающих, для потехи  своего
презреннаго тщеславия, ту жизненную колею, следуя по которой они могут  быть
счастливыми и до конца дней своих избегнуть названия снобсов. Характеристика
подобного народа набросана Теккереем  весьма  ловко,  хоть  очень  небрежно:
читая первые главы, решительно не понимаешь в чем дело, - но так  как  автор
"Пенденниса"  болтает  необыкновенно  мило,   то   этот   недостаток   потом
забывается. Гораздо важнее другой недостаток книги о "Снобсах", - автор явно
высказывает свое пристрастие в  дурную  сторону,  и,  называя  город  Лондон
отчизною снобсов, поперечит всем нашим понятиям об общественной жизни  своих
соотечественников. Весь мир есть отчизна снобсов,но  в  Англии  сноббичность
развита менее, чем в других столицах мира: лондонские  жители  имеют  другие
пороки, стоящие сноббичности, которая никогда не будет  очень  процветать  в
отечестве мистера Домби,  сквайра  Олльворти  и  Самуила  Джонсона.  Снобсы,
подсмотренные и обрисованные Теккереем, принадлежат почти все без исключения
к праздным членам лондонского общества, а так  как  праздный  британец  есть
изъятие  из   общаго   правила,   то   и   герои   Теккерея   грешат   своею
исключительностью. Несколько неодолимых плотин защищают лондонский  свет  от
океана сноббичности. Первая из этих плотин есть английское  home,  вторая  -
практичность, врожденная нации, третья - резкое разграничение многоразличных
кружков общества {На днях одна молодая иностранка, все детство свое и первую
молодость проживавшая в Лондоне, на вопрос какого-то петербургского денди по
поводу вечеров леди Норфольк простодушно ответила: да разве мы с мужем можем
быть у нее на вечерах? Сказанная молодая особа имеет,  кроме  необыкновенной
красоты, более 100.000 асс. годового дохода:  муж  ее  негоциант.  Сказанный
денди, осведомившийся о  леди  Норфольк,  дурень  собой,  имеет  6.000  асс.
дохода, дед его был тоже русский  негоциант.  Где  сноббичность?  -  Примеч.
автора.}. И наконец, самое обилие  чудаков,  резкая  особенность  британской
нации, есть защита своего  рода:  чудак,  эксцентрик  никогда  не  сделается
снобсом и не пустится лезть в чужие сани, ибо пускаясь  на  такое  дело,  он
перестанет быть чудаком, и для  мизерного  тщеславия  расстанется  со  своею
самостоятельностью. Недавно  мне  рассказывали  историю  одного  лондонского
жителя, повесившегося потому, что ему сделалось несносным  одеваться  каждое
утро! Согласитесь, что это не  был  снобс,  любитель  обезьянства!  Все  это
Теккерею известно  гораздо  лучше  нашего,  -  он  сам  сознается,  что  его
изложение не совсем согласуется с программой, а потому и вертится, и вьется,
и бросается на мелочи, и смешит нас милейшими, но совершеннейшими пустяками.
Возьмите,  например,  описание  поездки  автора  в  коттедж  мистера  Панто,
отбросьте из него все прекрасные, не идущие к делу частности, и оставьте для
оценки только заметки о сноббичности  семейства  Панта  -  все  эти  заметки
вертятся около двух предметов: календаря перов  и  конюха,  превращенного  в
буфетчики. Вернувшись назад, возьмем главу о снобсах на  пароходе  -  сатира
опять-таки вертится на мелочах,  на  обезьянстве  туристов,  на  их  смешном
наряде, составленном из одних карманов. Заключение автора о том, что великое
число его соотчичей ездят на твердую землю из духа подражания,  может  быть,
справедливо, но  даже  против  этого  заключения  найдется  своя  заметка  в
опровержение: англичанину гораздо дешевле жить за границей, чем в Лондоне, -
и вот каким образом иной весьма самостоятельный, но рассчетливый  джентльмен
попадает в Теккереевы снобсы, не имея в себе ровно ничего сноббичного.
     Из всего сказанного явствует, что снобсы вообще были раскрыты и описаны
гораздо прежде Теккереевой книги о "Снобсах". Шарль Бернар, в своей "Львиной
Коже", очертил этих  господ  очень  удачно.  Со  всем  тем  Теккерей  сделал
все-таки  довольно  многое  для  пользы  науки  о  снобсах;  он   дал   этим
джентльменам  нерушимое  название,  завоевал  область  снобсов,  как  Кортес
завоевал великую часть не им открытой Америки, и вообще сочинил  вещь  очень
замечательную. По следам Теккерея пойдут  многие,  и,  начав  с  небольшого,
мало-помалу исследуют,  может  быть  -  исследуют  хотя  приблизительно  эту
страшную, гибельную болезнь девятнадцатого века, называемую тщеславием.

     ...О сочинителе  книги  о  лондонских  снобсах,  то  есть  о  Теккерее,
пользующемся такою любовью читателей своих и русских, долгом считаю сообщить
несколько биографических сведений. Вильям Теккерей вовсе  не  такой  молодой
человек, как почему-то думают все охотники до  его  произведений,  -  ему  в
настоящее время около сорока двух лет, и он уже очень давно  подвизается  на
поприще великобританской словесности; по  жизни  своей  он  может  назваться
человеком, много видевшим и перетерпевшим в свой век. Теккерей происходит от
весьма хорошего семейства, в  юности  учился  весьма  долго  в  Кембриджском
университете, и вышел оттуда без всякой ученой степени, думая посвятить себя
живописи. В 1836 году он проживал в Париже и с  усердием  копировал  картины
Луврской  галлереи,  посвящая  свободное  от  занятий   время   пирушкам   с
друзьями-артистами, рисованию карикатур во  вкусе  Гогарта  и,  может  быть,
публичным балам города Парижа. Но  увы!  по  суждению  знатоков,  карикатуры
Теккерея оказывались несравненно лучше его серьезных картин, и  картин  этих
решительно никто не  покупал,  хотя  их  производитель  отчасти  нуждался  в
деньгах. Промучившись три  года,  Теккерей  возненавидел  живопись,  решился
вступить на литературное  поприще  и  прямо  начал  с  издания  еженедельной
газеты, вроде "Атенея"  и  "Литературных  Ведомостей".  Но  его  газета,  не
выдержав  соперничества  с  старшими  листками,  упала  решительным,  но  не
бесславным образом. Так как Теккерей уже приобрел  себе  репутацию  человека
весьма способного, то редакции "Понча" и "Fraser's magazine" предложили  ему
место на страницах своих изданий, - а скоро его статьи, подписанные странным
псевдонимом Михаил Анджело Титмарш, обратили на себя внимание любителей.
     Работая  неутомимо  и  поправив  свои  денежные  дела,  Теккерей  нашел
возможность сделать два путешествия, одно, небольшое,  в  Ирландию,  другое,
более значительное, в Константинополь и  Сирию.  Обе  поездки  были  описаны
полукомическим образом; издание первой украшено,  при  выпуске  его  в  свет
картинками работы самого автора.  Ирландские  заметки  особенно  понравились
читателям: отдавая  полную  справедливость  отличным  качествам  ирландского
народа, соболезнуя о его  бедственном  положении,  Теккерей  нашел,  однако,
случай над ним подсмеяться,  и  подсмеяться  весьма  умно  и  верно.  "Разве
абсентеизм (пребывание землевладельцев вне родины), замечает он,  виноват  в
том, что дома Ирландцев грязны до невероятности?  и  что  Бидди  целый  день
зевает, сидя под воротами? Даю  вам  мое  слово,  эти  бедняки,  чуть  ветер
растреплет  их  кровлю,  начинают  думать  от  всей  души,  что  обязанность
владельца заключается в том, чтоб явиться и починить ее  собственноручно.  Я
вижу, что народ ленив, но из этого не следует ему быть грязным - можно иметь
мало денег и не жить вместе со свиньями. Полчаса работы на то, чтоб выкопать
канаву, может быть достаточным для уничтожения сора  и  грязной  воды  перед
дверью обители. Зачем же Тим, имеющий довольно рвения, чтоб лупить 160  миль
для того, чтоб присутствовать на скачке, не займется работами около дома?"

     "В Лимерике я зашел в  лавку,  чтоб  купить  пару  знаменитых  тамошних
перчаток. Хозяин, вместо того, чтоб  показать  мне  свой  товар,  поймал  на
пороге какого-то прохожего, увел его на улицу и стал говорить с ним (конечно
о килларнейских скачках), оставив меня на полной свободе украсть у него хотя
целый мешок перчаток. Я этого, однако, не сделал, а  вместо  того  вышел  из
лавки, сделал купцу низкий поклон и сказал, что зайду на будущей неделе.  Он
ответил - лучше подождите теперь, и  продолжал  свою  беседу.  Надеюсь,  что
торгуя таким образом, он не замедлит в  скорости  составить  себе  почетное,
независимое состояние".

     Путешествие по Востоку описано в еще более шутливом роде. Который-то из
многочисленных лондонских  чудаков,  находясь  в  компании  ориенталистов  и
туристов, изъездивших все восточные государства, долго  слушал  рассказы;  и
наконец прервал их, выразившись тако:  "Э,  господа,  сознайтесь,  что  весь
Восток - выдумка (a humbug)". С такой же точки зрения смотрит М. А.  Титмарш
на таинственный и  заветный  край,  на  Босфор,  Смирну  и  так  далее.  Там
встречает он  турчанку  в  коляске  на  лежачих  рессорах,  в  другом  месте
открывает, что мрамор дворцов и киосков сделан из дерева. Все  это  читается
легко, и пользуется заслуженным успехом.
     Снобсы  частью  печатались  в  "Понче",  потом  были  изданы  отдельно.
"Эдинбургское Обозрение", отдавая справедливость таланту автора, нападало на
неопределенность сюжета,  и  очень  остро  заступилось  за  снобсов,  дающих
вечера. "Неужели г. Теккерей, говорит его редакция, запрещает  бедным  людям
веселиться и обращать свои спальни в  комнаты  для  игры  во  время  вечера?
Высшее общество все-таки будет высшим по образованию и наружному  блеску,  и
мы не видим сноббичности в человеке, знакомящемся с лордами, и  даже  весьма
довольном этим знакомством. Скорее - страсть автора к награждению всего рода
человеческаго  сноббическими  качествами,  не  заставляет  ли  в  нем  самом
предполагать малую частицу сноббичности".
     Под "Vanity Fair" Теккерей впервые подписал свое имя, и сверх того,  на
заглавном листке признал себя родителем всех творений, до того являвшихся  в
свет под псевдонимом Титмарша. С "Ярмарки Тщеславия" начался второй и лучший
период Теккереевой деятельности. От души желаем,  чтоб  он  длился  долго  и
долго.


        ^TВ. В. СТАСОВ (1824-1906)^U

     Конечно, много разницы в индивидуальных талантах  каждого  [Диккенса  и
Теккерея], но все вместе  воспроизводят  типы  и  сцены  того  самого  рода,
которые наполняют создания их товарищей-романистов. У них те же красоты,  то
же направление, но вместе и те же недостатки,  что  у  тех.  И  до  сих  пор
любимые  темы  английского  искусства:   угнетенная   старость,   страдающая
беспомощность и потом, как последняя страница английского романа, счастливая
судьба, восторг оправданного судом семейства, схваченный законом преступник.
Без  благодетельного  фатума,  без  апофеоза  семейного   счастья   (немного
приторного) англичанин и до сих пор не обходится, без  них  картина  ему  не
полна, не вся тут.

                                             После всемирной выставки (1862)


        ^TК. Д. УШИНСКИЙ (1824-1870)^U

     "Приезд в Париж" Теккерея - одно из слабейших произведений  знаменитого
писателя и, по нашему мнению, переводить его  не  было  никакой  надобности"
[имеется в виду публикация "Современника"].

                                                Библиотека для чтения. 1851.
                                                Т. 127, окт., ч. 2

     "...Теккерей на возвратном пути из Америки,  откуда  он  привез  70.000
франков,  продолжал  читать  свои  импровизированные  лекции   на   корабле.
Публичные лекции вообще в большой моде в Англии..."

                                                     Современник. 1853. Июль

     "В прошедшем номере "Современника" мы говорили уже о  дорожных  лекциях
мистера Теккерея,  которые  вознаградили  его  с  избытком  за  все  путевые
издержки, а теперь мы можем уведомить наших  читателей  о  самом  содержании
этих чтений. Первый современный английский юморист  выбрал  предметом  своих
лекций  английских  же  юмористов  XVIII  столетия.  Свифт,  Стиль,   Приор,
Фильдинг, Смоллет были попеременно предметами его импровизаций, отличавшихся
той скрытой иронией, тем умением передавать серьезные мысли в форме  веселой
шутки, которым отличается Теккерей и с которыми познакомилась наша публика в
"Ярмарке тщеславия" и в "Пенденнисе". Впрочем, мнение его о достоинстве этих
юмористов вызывает множество произведений [?]
     Мы считаем не лишним перевести отрывок из  этих  лекций,  помещенный  в
одном  английском  журнале,   чтобы   познакомить   наших   читателей   хоть
сколько-нибудь с той игривой, полушутливой и полусерьезной манерой,  которую
мистер Теккерей избрал для своих чтений и для которой, чтобы она не  перешла
в манерность, нужны были ему вся живость  и  сила  его  воображения  и  весь
поэтический такт, указывающий должные границы".

                                                     Современник. 1853. Авг.

     "...роман с биографическим направлением, будь он написан  пером  автора
"Ярмарки  тщеславия"  и   "Пенденниса",   никогда   не   будет   иметь   той
художественной  полности  и   оконченности,   которая   только   одна   дает
поэтическому  созданию  право  на  вечное  и  живое  существование   посреди
оконченных созданий природы, истории и  художнического  гения  человека.  Мы
смеем думать, что живая,  глубокая,  умная  форма  теккереевских  рассказов,
несмотря на всю свою увлекательность,  есть  только  форма  переходная.  Это
этюды великого художника,  разбросанные  по  клочкам,  -  этюды,  в  которых
художник приучает свою руку к меткой верности природе, затем, чтобы эта рука
не  изменила  ему,  когда  он  будет  воспроизводить  перед  нами  стройный,
оконченный  идеал   какой-нибудь   стороны   действительной   жизни.   Читая
"Пенденниса", мы читаем удивительную, мастерскую, гениальную биографию, или,
лучше, автобиографию, но не роман, - эту прозаическую поэму, как называет ее
Гоголь...
     Читая  "Отиллию"  или  даже  "Вертера"  Гете,  мы   видим   удивительно
глубоко-обдуманное, поэтическое, цельное создание, от  которого  нельзя  без
варварства отнять ни одной черты, к  которому  нельзя  прибавить  ни  одного
эпизода; тогда как из этих эпизодов, может быть, множество отнято и убавлено
в созданиях Диккенса и в особенности Теккерея, хотя Теккерей далеко опередил
Диккенса в умении подмечать и выражать самые тонкие, ядовитые, а  изредка  и
поэтические черты современной жизни. Но великие по форме создания Гете:  как
далеки они по живому содержанию от созданий Теккерея. Мы думаем,  что  седая
опытность современного юмориста и поэтическая свежесть его душевных движений
найдут когда-нибудь себе художественную форму, в которой  все  неисчерпаемое
разнообразие действительной, а не идеализированной жизни (как у Гете) найдет
себе художнически-стройное и оконченное выражение. Вот на каком основании мы
называем биографическую  форму  романов  формой  переходной  и  думаем,  что
романист  не  должен  упускать  из  виду,  что  он  пишет  не  биографию,  а
прозаическую поэму..."

     Требования современной читающей публики так велики,  что  только  такие
романисты,  как  Диккенс  и  Теккерей,  в  состоянии,  и   то   на   минуту,
удовлетворить им. Давно уже прошло то время, когда какой-нибудь новый  роман
Ричардсона, д'Абрантес или Радклиф мог занять внимание на целые годы. Теперь
даже роман Диккенса и Теккерея прочитывается и забывается в несколько часов;
что же сказать о второстепенных романах и повестях?..

     В Англии истина биографий, видимо, одолевает поэтическую концепцию.
     Теккерей в своем "Эсмонде" до того  верен  веку  и  лицам,  которых  он
рисует, до того подражает даже языку того времени,  что  роман  исчезает,  и
перед глазами проходит отвратительно грязная хроника.  Сам  герой  не  стоит
того, чтобы облекать его существование в поэтическую форму: он жертвует  для
своей любовницы спокойствием тысяч и  собственными  своими  убеждениями.  Он
отвратителен, но окружающие его лица еще чернее, и человеку,  прочитав  этот
роман, остается только сказать: "Какое скверное было время".

                                               Современник. 1854. Т. 44, Э 3

     Должно знать эти особенности английской  общественной  жизни,  если  мы
хотим понимать произведения современной английской  литературы  и  объяснить
себе истинное значение многих страниц Диккенса и Теккерея...

     Уильям Теккерей, известный и  под  псевдонимом  Микеланджело  Титмарша,
родился в Калькутте (как и молодой  Ньюком)  в  1808  году.  Воспитывался  в
Чартер-Гоузе (Grey Friars  его  последней  повести)  и  потом  в  Кембридже.
Припоминают, что в Чартер-Гоузе он охотнее  читал  Аддиссона  и  Стиля,  чем
Гомера и Вергилия:

                           "Читал охотно Апулея,
                           А Цицерона не читал".

     Впрочем, он хорошо познакомился с классическими  писателями  и  полюбил
впоследствии великих писателей Греции и Рима.
     Он должен был быть богатым человеком; но  предусмотрительность  тех,  в
чьих руках было его состояние, поставила его в положение  человека,  который
должен прокладывать себе  дорогу  в  жизни  своими  собственными  природными
средствами.  Вместе   с   состоянием   расплылась   и   всякая   возможность
самообольщения, и Теккерей  стал  лицом  к  лицу  с  черствой,  неподатливой
стороной жизни, где для умного и наблюдательного человека  грошовый  выигрыш
дает на червонец золотого опыта. Вот почему мы не  можем  сказать  вместе  с
"London News", что от потери состояния  потерял  один  Теккерей,  а  выиграл
целый свет: выиграл  свет,  выиграл  и  Теккерей.  Мы  того  убеждения,  что
истинной, полной жизнью живут только те люди, которые сами прокладывают себе
дорогу в жизни.  Будь  родственник  Уильяма  Теккерея  предусмотрительнее  и
бережливее, и в "Придворном путеводителе" оказался бы один  богатый  дом  на
лучшем лондонском сквере, но зато  мы  никогда  бы  не  услышали  о  мистере
Микеланджело Титмарше. Эта догадка идет в особенности к гениям такого  рода,
каков гений Титмарша. Все его чудные рассказы - блестящие вариации  на  одну
богатую поэму собственной его жизни. В Ньюкоме,  мистере  Титмарше,  мистере
Пенденнисе, рассказана одна бесконечно богатая быль,  которой  не  могло  бы
создать самое пылкое воображение. Бедность - это такой чудный  ингредиент  в
химическом  смешении  элементов  жизни,  от  прикосновения  которого  истина
выделяется, чистая, как золото, и иллюзии всякого рода улетают  парами.  Вот
почему,  повторяем  еще  раз,  мы  не  согласны  с   биографом   "Лондонской
иллюстрации",  что  обстоятельства,  поставившие   Теккерея   в   стесненное
положение, принесли ему вред: не будь этих обстоятельств, и его  слава,  его
богатство, его талант были  бы  в  опасности  и,  может  быть,  без  могучей
поддержки нужды погибли бы в напрасной борьбе с толстым слоем лоска, который
в Англии более чем где-нибудь накладывается на все предметы.
     Первые замеченные светом опыты Теккерея в литературе относятся  к  1833
году. Он принадлежал к обществу  замечательных  писателей,  которые  придали
жизнь и силу страницам "Фразерова магазина". С первых же страниц было видно,
что  на  литературную  сцену  появился  новый  писатель   с   необыкновенной
оригинальностью в мыслях и слоге: и в то же время уже многие  предсказывали,
что этот новый писатель займет высокое место в литературе.
     Участие в Понче еще более увеличило его  известность.  Никто  не  забыл
"Джемса",  "Записок  сноба",   "Подражания   новым   романистам".   "Ярмарка
тщеславия" (Vanity Fair) была первым обширным и вполне оконченным  рассказом
Теккерея  и  останется  навсегда  одним  из  лучших  романов  в   английской
литературе. Слава нового романиста еще более была утверждена  "Пенденнисом",
несколько потрясена "Эсмондом" и упрочена "Ньюкомами".
     Когда были объявлены лекции автора "Ярмарки  тщеславия"  об  английских
юмористах, все взволновались. Лучшие писатели, замечательнейшие словесники и
цвет фешенебельного света толпились на этих лекциях. Будучи напечатаны,  они
оправдали свою известность и принесли автору  порядочную  кучу  американских
долларов. "В  ту  минуту,  -  говорит  "Лондонская  иллюстрация",  -  мистер
Теккерей плывет снова к пристани Нью-Йорка" - "То tell all the Yankees about
the Four Georges" {Рассказать вам, янки, о четырех  Георгах  (англ.).},  как
выразился один превосходный писатель, "друг мистера О'Муллигана", в  стихах,
приготовленных нарочно к обеду, который дан был отъезжающему Теккерею  и  на
котором председательствовал Чарльз Диккенс.
     Читая романы Диккенса и Теккерея и припоминая всю уродливую  условность
английской жизни, всю ее натянутость, весь  ее  фальшивый  лоск,  весь  этот
миллион китайских приличий, как будто созданных для того, чтобы  глупость  и
ум, честность и плутовство, доброта и злость,  талант  и  бездарность  могли
прохаживаться в одной и той же зале, под звуки одной и  той  же  музыки,  не
пугая разнообразием, - припоминая все это, нельзя вместе с тем не  вспомнить
философского положения, что все  в  жизни  вырабатывается  из  противоречий.
Всеуравнивающая  условность  английской  жизни  создала  романы  Диккенса  и
Теккерея, где все это  безразличие  дробится  в  тысячи  видоизменений,  где
сбрасывается все похожее на обман и угловатая правда  выставляется  во  всей
своей наготе.

                                  Заметки странствующего вокруг света (1854)

     Читая в каком-нибудь романе,  как  два,  ничего  не  делающие  существа
сгорают взаимной страстью и как потом эта страсть увенчивается браком, так и
хочется  спросить,  что  же  было  после?  Шутка  Теккерея,  в  которой   он
дорисовывает картину Вальтера  Скотта  и  знакомит  нас  с  семейной  жизнью
Айвенго  и  Ровены,  внушена  писателю  глубоким  знанием  сердца  и  острой
наблюдательностью того, что на каждом шагу встречается в жизни.

                                              Труд в его психическом и
                                              воспитательном значении (1860)

     Мало  ли  раскидано  психологических  заметок,  остроумных  наблюдений,
записанных психологических  опытов,  цельных  психологических  монографий  в
бесчисленных творениях древних и новых  писателей?  Библия,  Гомер,  Платон,
Цицерон, Тацит, Сервантес,  Макиавели,  Шекспир,  Гете,  Диккенс,  Теккерей,
Гоголь разве не учили и не продолжают учить человечество психологии?

                                           Психологические монографии (1860)


        ^TЛ.Н. ТОЛСТОЙ (1828-1910)^U

     "Вот факт, который надо вспоминать почаще. Теккерей  30  лет  собирался
написать свой первый роман... Никому не нужно  показывать,  до  напечатания,
своих сочинений" (Запись от 20 января 1854 г.)

     "Читал Esmond's Life, читал Эсмонда, которого кончил; ничего не  делал,
кроме неаккуратного читания "Vanity Fair"; все читал Пенденниса"  (Май  1855
г.)

     "Первое условие популярности автора, то есть  средство  заставить  себя
любить, есть любовь, с которой он обращается  со  всеми  своими  лицами.  От
этого Диккенсовские лица общие друзья всего мира, они  служат  связью  между
человеком  Америки  и  Петербурга,  а  Теккерей   и   Гоголь   верны,   злы,
художественны, но не любезны" (26 мая 1856 г.)

     "...урывками играл и  читал  Ньюкомов"  (22  июня  1856  г.)  "...читал
Ньюкомы, записывал" (25 июня 1856 г.)

     ...читал Ньюкомы лежа и молча" (29 июня 1856 г.)

     "У нас не только в критике, но и в литературе, даже просто в  обществе,
утвердилось мнение, что быть возмущенным, желчным,  злым  очень  мило.  А  я
нахожу, что скверно... только в нормальном положении можно сделать  добро  и
ясно видеть вещи... Теккерей до того объективен, что  его  лица  со  страшно
умной иронией защищают свои ложные, друг другу противоположные взгляды".

                                        Из письма к Н. А. Некрасову. 1856 г.

     "Что это Вы молчите про Диккенса и Теккерея, неужели они Вам скучны?"

                                                Из письма к В. В. Арсеньевой
                                                от 7 декабря 1856 г.

     "Тщеславие, тщеславие и тщеславие везде - даже на краю  гроба  и  между
людьми, готовыми к смерти из-за высокого убеждения. Тщеславие! Должно  быть,
оно есть характеристическая черта и болезнь нашего века...

     Отчего  Гомеры  и  Шекспиры  говорили  про  любовь,  про  славу  и  про
страдания,  а  литература  нашего  века  есть  только  бесконечная   повесть
"Снобсов" и "Тщеславия"".

                                                  "Севастополь в мае" (1856)

     У. Стэд: "Из наших писателей он [Толстой] выше  всех  ставит  Диккенса,
считая его наиболее христианским писателем. Три лучших английских романиста,
- сказал Толстой, - (это по нисходящей): Диккенс, Теккерей, Троллоп, а после
Троллопа, кто у вас есть еще".

     Р. Э. Лонг: "Лучший, непревзойденный ваш романист - Диккенс.  По  части
юмора и верности жизненной правде с ним никто не сравнится. Но  общий  упрек
английской литературе может быть отнесен и к нему - чрезмерная поверхностная
увлекательность. Теккерей не  вызывает  у  Толстого  никакого  восторга.  Об
Антони Троллопе он сказал: это был один из наиболее талантливых  современных
писателей  Англии.   Но   его   романы   целиком   основаны   на   случайных
происшествиях".

                                                    Воспоминания У. Стэда и
                                                    Р. Э. Лонга. Май 1888 г.

     "В "Ньюкомах" хороша теща Кляйва, -  мучающая  обоих,  только  мучается
больше она" (21 мая 1890 г.)

     Диккенсы, Теккерей, V. Hugo кончились. Подражателям их имя  легион,  но
они всем надоели. Все одно и  то  же,  и  вот  выдумано  новое:  это  Ибсен,
Киплинг, Райдер Хагард, Доде-сын, Метерлинк и другие.

                                       О том, что называют искусством (1896)

     Подите с этой практичностью к Дон Кихоту, Аяксу, Ньюкому,  Коперфильду,
Фальстафу. Они вырастают из-за практичности.

                                   Из варианта эпилога "Войны и мира" (1896)

     "Английская  литература  чересчур  много  внимания   уделяет   интриге,
приключениям, случайным  обстоятельствам.  Они  слишком  озабочены  поисками
увлекательного сюжета и отдают дань случайным запросам времени...
     Вы дали миру отличных, прекрасных юмористов, вообще огромное количество
законченных, образованных писателей [подобных]... Теккерею".

                                     Из записей Р. Э. К. Лонга 1898-1903 гг.

     Другой поразительный пример английских прозаиков. От великого  Диккенса
спускается сначала к Джорджу  Эллиоту,  потом  к  Теккерею.  От  Теккерея  к
Троллопу,  а  потом  уже  начинается  безразличная   фабрикация   Киплингов,
Голькенов, Ройдер Гагартов и т. д.

                                           Предисловие к роману
                                           В. фон Поленца "Крестьяне" (1902)

     "А читали вы его "Историю двух городов"? А "Наш общий друг"?  -  И  Лев
Николаевич назвал мне еще два-три романа Диккенса и, как нарочно, именно те,
которых я не читал... - а, прочтите их, -  добавил  он,  -  ах,  как  я  вам
завидую, сколько удовольствия вам предстоит. Диккенс - на верхней ступеньке,
ступенькой ниже Теккерей, еще ниже Троллоп".

     "Перечитываю Диккенса, ищу для "Круга чтения". До сих  пор  не  удалось
найти. А как хорошо он пишет! - сказал Л. Н.  А.  А.  Стахович  спросил  про
Марка Твена. Л.Н. невысокого мнения о нем.
     - А Теккерей? На это Л. Н. ничего не сказал, лишь отмахнулся".

     24 окт. 1906 г.: В этом же номере The  Bookman  [окт.  1906]  картинка:
группа наиболее читаемых  английских  писателей;  величиной  фигуры  указана
наглядно их читаемость. Л. Н. рассматривал тщательно.
     - Стивенсон тут маленький, - сказал Л. Н.,  -  а  он  самый  даровитый.
Татьяна Львовна сказала:
     - Я знаю Hall Caine.
     ...Не могли отличить изображения Теккерея от Вальтера Скотта, под  ними
неясные номера. Л. Н. старался узнать.
     - Я видел Теккерея, но не узнаю его, -  сказал  Л.  Н.  -  Так  недавно
прославленные люди, а читатели по портретам их не узнают.

     31 декабря 1906 г.: В старости читать про любовь  скучно.  У  французов
романы загромождены любовными сценами,  и  потому  их  романы  неприятны.  У
англичан - Диккенса,  Теккерея  -  описаны  спорт,  парламент  и  другое,  а
любовному отведено меньше значения и места.

                                     Маковицкий Д. П. Яснополянские записки.

     "Я вспоминаю, в мое время были Гюго, Дюма-сын, Диккенс,  Теккерей.  Эти
были сразу [в одно время]. А теперь..."

                                  Беседа с Л. Андреевым от 22 апреля 1910 г.

     "Существует три признака, которыми должен обладать хороший писатель,  -
сказал  он  [Толстой].  -  Во-первых,  он  должен  сказать  что-то   ценное.
Во-вторых, он должен правильно  выразить  это.  В-третьих,  он  должен  быть
правдивым... Теккерей мало что мог сказать, но писал с большим искусством, к
тому же он не всегда был искренним".

                                                Хэпгуд И. Граф Толстой дома.


        ^TН. Г. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ (1828-1889)^U

     ...Предрассудок, что искусство должно изображать "героев",  теперь  уже
сильно ослабевает, "герой" остается почти  только  в  трескучих  романах:  У
Диккенса и Теккерея нет героев, а есть обыкновенные лица, которых каждый  из
нас встречал десятками на своем веку...

     ...Из всех искусств одна только литература сохраняет свое могущество  и
свое достоинство, потому что одна она  поняла  необходимость  освежать  свои
силы живыми вдохновениями века. В самом деле, все те люди, которыми гордится
новая европейская литература, все без исключения вдохновляются стремлениями,
которые движут жизнью нашей эпохи. Произведения Беранже, Жоржа Сайда, Гейне,
Диккенса,  Теккерея  внушены  идеями  гуманности  и  улучшения  человеческой
участи...

     ...То,  о  чем  говорит  Диккенс,  в  Англии,  кроме   его   и   других
беллетристов, говорят философы, юристы, публицисты, экономисты и т. д., и т.
д. У нас, кроме беллетристов, никто не  говорит  о  предметах,  составляющих
содержание их рассказов. Потому, если бы Диккенс и мог и не  чувствовать  на
себе как беллетристе прямой обязанности быть  выразителем  стремлений  века,
так как не в одной беллетристике могут они находить себе выражение, -  то  у
нас беллетристу не было бы такого оправдания. А если  Диккенс  или  Теккерей
все-таки считают прямою обязанностью беллетристики касаться  всех  вопросов,
занимающих общество, то наши беллетристы и поэты должны  еще  в  тысячу  раз
сильнее чувствовать эту свою обязанность...

     ...Для нас это время еще не прошло. Быть может, Англии  легко  было  бы
обойтись без Диккенса и Теккерея, но  мы  не  знаем,  как  могла  бы  Россия
обойтись без Гоголя. Поэт и беллетрист незаменимы у нас  никем.  Кто,  кроме
поэта, говорил России  о  том,  что  слышала  она  от  Пушкина?  Кто,  кроме
романиста, говорил России о том, что слышала она от Гоголя?..

     ...Англичане до сих пор ставят Бульвера наравне с Диккенсом и Теккереем
- у нас кто не видит разницы между этими писателями?  Нечего  нам  гордиться
таким  превосходством:  оно  происходит  единственно  от  того,  что  у  нас
занимается литературными вопросами та часть общества,  которая  в  Англии  и
Франции уже не хочет удостоивать своим  вниманием  этих,  как  там  кажется,
мелочей. Но как бы то ни было, от чего бы то  ни  происходило,  не  подлежит
сомнению, что  наша  публика  обладает,  в  нынешнем  своем  составе,  двумя
драгоценнейшими для развития литературы качествами:  горячим  сочувствием  к
литературе и замечательно верным взглядом на нее...

                                              Очерки гоголевского периода
                                              русской литературы (1855-1856)

     Прекрасное в  действительности  заключает  в  себе  много  непрекрасных
частей или подробностей. А в искусстве  разве  не  то  же  самое,  только  в
гораздо большей степени? Укажите произведение искусства,  в  котором  нельзя
было бы найти недостатков. Романы Вальтер Скотта слишком  растянуты,  романы
Диккенса почти постоянно приторно-сантиментальны и  очень  часто  растянуты;
романы Теккерея иногда (или, лучше сказать,  очень  часто)  надоедают  своею
постоянною претензиею на иронически-злое простодушие...

                                            Эстетические отношения искусства
                                            к действительности (1855)

     ...Ведь вы любите Диккенса и Теккерея, этих грубых,  хотя  и  даровитых
людей, которые с такою мужицкою  прямотою  называют  каждую  вещь  прямо  по
имени, не имея понятия о приличиях в образе выражения.

                                    Стихотворения графини Ростопчиной (1856)

     ...Таким-то  образом  отразились  на  "Ньюкомах"  последствия   ошибки,
порожденной  или  гордостью,  или  предубеждением:  "с  моим  талантом   нет
надобности ни в какой мысли, ни в каком дельном содержании. Отделка  хороша,
рассказ прекрасен, чего же больше? и роман будет хорош".
     И роман  оказался  имеющим  мало  достоинства  -  даже  художественного
достоинства.  Великолепная  форма  находится  в  нескладном  противоречии  с
бедностью содержания, роскошная рама - с пустым пейзажем, в нее вставленным.
В романе нет единства, потому что нет мысли, которая связывала  бы  людей  и
события; в романе нет жизни, потому что нет мысли, которая оживляла бы их.
     Советуем прочитать "Ньюкомов" тем, которые думают, что  для  романа  не
важно содержание, если есть в нем блестящая отделка и прекрасный рассказ.  О
необходимости  таланта  нечего  и  говорить,  нечего  говорить  о  том,  что
бессильный работник - не работник, что слепой - не живописец, что  хромой  -
не танцор, что человек без поэтического таланта - не поэт.  Но  талант  дает
только  возможность  действовать.  Каково  будет  достоинство  деятельности,
зависит уже от ее смысла, от ее содержания. Если  бы  Рафаэль  писал  только
арабески, птичек и цветки - в этих арабесках, птичках и цветках был бы виден
огромный талант, но скажите, останавливались  ли  бы  в  благоговении  перед
этими цветками и  птичками,  возвышало  ли  бы,  очищало  ли  бы  вашу  душу
рассматривание этих  милых  безделушек?  Но  зачем  говорить  о  вас,  будем
говорить о самом Рафаэле - был ли бы  он  славен  и  велик,  если  бы  писал
безделушки?  Напротив,  не  говорили  ли  бы  о  нем  с  досадою,  почти   с
негодованием: он погубил свой талант?
     В настоящее время из европейских писателей никто,  кроме  Диккенса,  не
имеет такого сильного таланта, как  Теккерей.  Какое  богатство  творчества,
какая точная и тонкая наблюдательность, какое  знание  жизни,  какое  знание
человеческого сердца, какое светлое и благородное  могущество  любви,  какое
мастерство в юморе, какая рельефность и точность изображений,  какая  дивная
прелесть рассказа! - колоссальным талантом  владеет  он!  -  все  могущество
таланта блестящим образом выразилось в "Ньюкомах", - и что же? останется  ли
этот роман в истории, произвел ли он могущественное впечатление на  публику,
заслужил ли он, по крайней мере, хотя одобрение записных ценителей изящного,
которые  требуют   только   художественных   совершенств   от   поэтического
произведения? -  Ничего  подобного  не  было.  Равнодушно  сказали  ценители
изящного: "В романе виден огромный  талант,  но  сам  роман  не  выдерживает
художественной  критики",  равнодушно  дочитали  его  иные  из   большинства
публики, иные и не дочитали. Не упомянет о нем история, и для  славы  самого
Теккерея было бы все равно, хоть бы и не писать "Ньюкомов".

     Мы опять увлекаемся в восклицательный тон; действительно, если говорить
о достоинствах Теккереева таланта и Теккереевых романов, то нельзя  говорить
равнодушно, - так многочисленны и велики они, и в "Ньюкомах" эти достоинства
обнаруживаются не менее блестящим образом, нежели в "Ярмарке тщеславия"  или
"Пенденнисе". Однако же невозможно остановиться на этом  восхищении;  нельзя
забыть того назидательного факта,  что  русская  публика  -  которая  скорее
пристрастна, нежели строга к Теккерею и,  во  всяком  случае,  очень  хорошо
умеет понимать его достоинства, - осталась равнодушна к "Ньюкомам" и  вообще
приготовляется, по-видимому, сказать про себя: "Если вы, г. Теккерей, будете
продолжать писать таким образом, мы сохраним подобающее  уважение  к  вашему
великому таланту, но - извините - отстанем от привычки читать ваши романы".
     Для Теккерея, конечно, не много горя от такой угрозы, - он, бедняжка, в
простоте души и  не  подозревает,  скольких  поклонников  имеет  на  Руси  и
сколькие из этих поклонников готовы изменить ему. Но было бы хорошо, если бы
этот опыт, нам посторонний и никому не обидный,  обратил  на  себя  внимание
русских писателей, - было бы хорошо, если б они подумали о том, нельзя ли им
воспользоваться этим уроком.
     Почему,  в  самом  деле,  русская  публика  насилу  одолела,   протирая
смыкающиеся сном вежды, "Ньюкомов" и решительно не  одолеет  другого  романа
Теккерея в таком же роде? Почему не принесли никакой пользы  "Нькжомам"  все
те совершенства, о которых нельзя говорить  без  искреннего  восторга,  если
только говорить о них?
     Не вздумайте  сказать:  "Ньюкомы"  слишком  растянуты.  Это  объяснение
внушается слишком  громадным  размером  романа,  но  оно  нейдет  к  делу  -
во-первых, потому, что он не совсем справедливо, во-вторых,  и  потому,  что
ничего не объяснило б, если б и было справедливо.
     Если кто, то уже, конечно, не мы будем защитниками  растянутости,  этой
чуть ли  не  повальной  болезни  повествователей  нашего  века.  Сжатость  -
первейшее условие силы. Драма обязана преимущественно строгой ограниченности
своих размеров тем, что многие эстетики считают ее высшею формою  искусства.
Каждый лишний эпизод, как бы ни был он прекрасен  сам  по  себе,  безобразит
художественное произведение. Говорите только то, о чем  невозможно  умолчать
без вреда для общей идеи произведения. Все это правда, и мы готовы  были  бы
причислить к семи греческим мудрецам почтенного  Кошанского  за  его  златое
изречение: "Всякое лишнее слово есть бремя для читателя". Но "Ньюкомы", если
и грешат против этого правила, и даже очень сильно  грешат,  то  все  же  не
больше - напротив, даже меньше, нежели почти все другие современные романы и
повести.  Не  обманывайтесь  тем,  что  "Ньюкомы"  составили  1042  страницы
журнального формата в нашем переводе, - цифра действительно ужасна, и мы  не
сомневаемся в том, что если б, вместо 1042 страниц, Теккерей написал на  эту
тему только 142, то есть в семь раз меньше, то  роман  был  бы  в  семь  раз
лучше, но почему мы так думаем, скажем после, а теперь пока заметим,  что  в
том виде, какой  имеет  его  роман,  вы  не  можете  при  чтении  пропустить
пяти-шести страниц, не  потеряв  нити  и  связи  рассказа,  -  вам  придется
воротиться назад и перечитать эти пропущенные страницы. В иной  век  это  не
служило бы еще особенной честью, а в наш век  бесконечных  разведении  водою
гомеопатических доз романного материала и то уже  чуть  не  диво.  Когда-то,
выведенный из терпения укоризнами многих тонких ценителей  изящного  за  то,
что не читал пресловутой "Dame aux camelias",  рецензент  взял  в  руки  эту
книжку, прочитал страниц десять - скучно, перевернул пятьдесят страниц - "не
будет ли интереснее тут, около 60-й страницы" - и  к  великому  удовольствию
заметил, что ничего не утратил от этого скачка: на 60-й странице тянулось то
же самое положение, или, может быть, и другое, но совершенно такое же, как и
на 10-й странице; прочитав две-три страницы,  опять  перевернул  тридцать  -
опять то же, - и дальше, и дальше по той  же  системе,  и  все  шло  хорошо,
связно, плавно, как будто бы  непрочитанных  страниц  и  не  существовало  в
книге. А книжка и невелика, кажется. Вот это можно назвать растянутостью.
     Теккерея так читать нельзя - как же винить его в растянутости?  У  него
очень обилен запас наблюдений и мыслей - он  плодовит,  "слог  его  текущ  и
обилен", по терминологии Кошанского, - оттого и романы его очень длинны, это
порок еще не большой сравнительно с другими. "Но все-таки  1042  страницы  -
это ужасно!" Нет, числом страниц не определишь законного объема книги.  "Том
Джонс" или "Пиквикский клуб" не меньше "Ньюкомов", а эти  обширные  рассказы
прочитываются так легко, как самая коротенькая  повесть.  Все  дело  в  том,
чтобы объем книги соответствовал широте и богатству ее содержания.
     Но пусть "Ньюкомы" назовутся растянутым рассказом - это слово  само  по
себе ничего не объясняет, оно  только  указывает  на  необходимость  другого
объяснения, заставляет вникнуть в вопрос не о том, хорошо ли  вообще  роману
иметь 1042 страницы  журнального  формата;  вообще  ничего  определительного
нельзя сказать об этом - почему не написать и  1042  страницы,  если  такого
широкого объема требует содержание? Нет, надобно вникнуть в  вопрос  о  том,
каково содержание романа, может ли оно  занять  читателя  более,  нежели  на
четверть часа? О серьезном предмете  можно  толковать  и  несколько  дней  и
несколько недель, если он так многосложен, но если пустое дело растянется  в
такую длинную историю, то не лучше ли бросить его? Ведь игра не стоит  свеч:
если пустяков нельзя решить в пять  минут,  лучше  предоставить  их  решение
судьбе, чтобы не ломать головы понапрасну.
     Вот в этом-то смысле для "Ньюкомов" было бы  лучше  иметь  вместо  1042
страниц только 142. К сожалению, Теккерею вздумалось вести  с  нами  слишком
длинную (умную, прелестную, все это так, но длинную) беседу о пустяках.

                                      "Ньюкомы". Роман В. М. Теккерея (1857)


        ^TА. И. ЛЕВИТОВ (1835-1877) {2}^U

     Он [Гоголь] дал нам нравы! Не то, что дал, а  научил  нас  подмечать  в
людях настоящие нравы. Это основатель русской литературы.  Без  него  мы  не
поняли бы ни Диккенса, ни Теккерея и все пробавлялись бы дурацкими  эпопеями
о корнетах Z и о княжнах X...
     А вот и мисс  Ребекка  Шарп,  великая  девушка,  сначала  плюнувшая  на
лексикон если не великого, зато, по крайней мере, толстого доктора Джонсона,
а потом оплевавшая все... Скажу тебе по секрету,  Ваня,  Ребекка  Шарп  была
моей первой и последней любовью. Я очень жалею, что не встретился  с  нею  в
действительной жизни.  Я  бы  вырвал  из  нее  то,  что  называется  женским
тщеславием (ты друг, конечно, молод и еще не знаешь,  что  под  этим  словом
разумеются тысячи разнообразных и губительных гнусностей), а она бы из  меня
вырвала... Ваня! Что бы она из меня вырвала? Ха, ха, ха! Ничего  бы  она  из
меня не вырвала...

                                                 Петербургский случай (1869)


        ^TП. Д. БОБОРЫКИН (1836-1921) {3}^U

     Даже английские романисты, как  Диккенс  и  Теккерей,  которыми  у  нас
зачитывались (начиная с 40-х годов), не оставили  на  мне  налета,  когда  я
сделался романистом, ни по замыслам, ни по манере...

     В  такой  библиотеке  для  чтения  стоял  воздух  того,   что   зовется
"интеллигенцией", воздух если не  научной,  то  словесной  любознательности,
склонности к произведениям изящного слова и критической  мысли.  Разумеется,
мы бросались больше на романы. Но и в этой области рядом с Сю и Дюма  читали
Вальтера Скотта, Купера, Диккенса, Теккерея, Бульвера и,  меньше,  Бальзака.
Не по-французски, а по-русски прочел я подростком "Отец Горио"... а когда мы
кончали, герои Диккенса и Теккерея сделались  нам  близки  и  по  разговорам
старших, какие слышал я всегда и дома...

     Начиная с XVIII столетия английские романисты расширяли сферу реального
изображения жизни, а в половине  XIX  века  такие  таланты,  как  Диккенс  и
Теккерей, совершенно законно привлекали к  себе  интерес  всего  культурного
мира, а у нас сделались по крайней мере лет на десять,  на  двадцать  самыми
главными  любимцами  более  серьезной  публики.  Но  сторонники  творчества,
свободного от всякой тенденции и утилитаризма, имели  право  и  на  Диккенса
смотрели с большими оговорками. И  в  нем  огромный  темперамент  и  богатые
творческие способности  почти  постоянно  служили  только  средством,  чтобы
приводить  читателя  в  настроение,  какое  нужно  было  романисту  для  его
обличительных тем. Даже  и  в  Теккерее  -  более  объективном  изобразителе
британского общества - те, кто видел в Флобере высокий тип романиста,  имели
повод, в котором слишком много сатирической примеси с накладыванием  слишком
густых красок в условном юмористическом освещении.

                                   Роман на Западе: за две трети века (1900)


        ^TД.И. ПИСАРЕВ (1840-1868)^U

     "Я не говорю о новейших писателях,  например,  о  Жорж  Занде,  Викторе
Гюго,  Диккенсе,  Теккерее  и  о  лучших  представителях  нашей  собственной
беллетристики. Этих писателей  вы  уже  непременно  прочтете,  даже  не  для
литературного образования, а просто для того, чтобы следить  за  современным
развитием европейской мысли".

     "Кто, например, стоит во главе современной английской  литературы?  Уж,
конечно, не Теннисон, а Диккенс, Теккерей, Троллоп, Эллиот, Бульвер, то есть
все прозаики и все романисты".

     "Поэтому каждый последовательный реалист видит  в  Диккенсе,  Теккерее,
Троллопе, Жорж Занде, Гюго - замечательных  поэтов  и  чрезвычайно  полезных
работников нашего века. Эти писатели составляют своими произведениями  живую
связь между мыслителями и полуобразованною толпою всякого пола,  возраста  и
состояния.  Они  -  популяризаторы  разумных  идей  по  части  психологии  и
физиологии  общества,  а  в  настоящую  минуту  добросовестные  и  даровитые
популяризаторы по крайней мере так же необходимы, как оригинальные мыслители
и самостоятельные исследователи".

                                                             Реалисты (1864)

     "...Людей толпы мы, напротив того, знаем  только  из  наших  ежедневных
сношений и столкновений с ними; но каждый из нас охотно сознается,  что  ему
никогда не удастся подметить в явлениях жизни столько  новых  и  характерных
сторон, сколько способен  уловить  и  фиксирвать  на  бумагу  великий  поэт,
подобный Диккенсу, Теккерею, Бальзаку или нашему Тургеневу".

                                                       Наши усыпители (1867)


        ^TВ.Г. КОРОЛЕНКО (1853-1921)^U

     Читаю я теперь Теккерея в довольно плохом переводе, но дело не в  этом.
У него есть ряд литературных портретов: Свифт, Драйден,  Конгрев,  Фильдинг,
Смоллет и т. д. Между прочим, мне и пришло в голову:  кажется  из  Фильдинга
русская публика знает только "Тома  Джонса".  Между  тем  у  него  есть  еще
"Джозеф  Эндрью"  и  "Капитан  Бут",  "Амелия",  которых   Теккерей   ставит
значительно выше. Из Смоллета, кажется, у нас не  переведено  ничего,  между
тем Теккерей считает его величайшим английским романистом ("Родерик Рандом",
"Перегрин Пикль", "Приключения атома", и в  особенности  "Гемфри  Клинкер").
Когда-то Лесевич предложил нам перевод из Дефо ("Молль Флендерс") и  написал
статью, в которой вспомнил  афоризм  Тэна:  "Печатается  много  новых  книг,
недурно бы вспомнить иные старые". В этом случае выбор был крайне  неудачен,
но афоризм все-таки верен. Мне приходит в голову: не дать ли  что-нибудь  из
этих английских классиков, почему-то совершенно неизвестных русской  публике
(если не в журнале, то в виде отдельного издания).

                                                 Из письма А. Г. Горннфельду
                                                 от 21 декабря 1906 г.


        ^TА.М. ГОРЬКИЙ (1868-1936)^U

     Свифт,  Рабле,  Вольтер,  Лессаж,  Байрон,  Теккерей,  Гейне,  Верхарн,
Анатоль Франс и немало других - все  это  были  безукоризненно  правдивые  и
суровые обличители пороков командующего класса...

                                                   О действительности (1929)

     ...Читайте больше французов. Бальзака, у которого в оное время  учились
писать все, Стендаля читайте, Флобера, Мопассана. Они умеют  писать,  у  них
удивительно развито чувство формы и умение концентрировать содержание. Рядом
с ними можно поставить только Диккенса да, пожалуй, Теккерея.

                                                         [О Бальзаке] (1927)

        ^TКОММЕНТАРИИ^U

     1 Федор Иванович Буслаев - русский филолог  и  искусствовед;  профессор
Московского университета с 1847 г.; академик - с 1881 г.  Труды  Буслаева  в
области  славянорусского  языкознания,  древнерусской  литературы,   устного
народного творчества и истории древнерусского изобразительного искусства для
своего времени составили целую эпоху  в  развитии  науки  и  в  значительной
степени не потеряли своего значения и в наши дни.
     2 Александр Иванович Левитов - русский писатель, связан с  "натуральной
школой". Для его прозы характерен выраженный демократизм  взглядов,  что,  в
свою очередь, сближает его с Г. Успенским, В. Слепцовым.
     3 Петр Дмитриевич Боборыкин -  русский  писатель.  В  1836-1865  гг.  -
редактор-издатель журнала "Библиотека для чтения". В 1872  г.  вскоре  после
событий Парижской Коммуны был направлен Некрасовым  во  Францию  в  качестве
корреспондента "Отечественных записок". Сотрудничал также  в  либеральных  и
народнических журналах ("Вестник  Европы",  "Северный  вестник"  и  др.).  С
начала 90-х гг. жил за границей. Автор огромного количества работ по истории
русской и западноевропейской литературы, исследования "Роман на  западе:  за
две трети века" (1900). Значительный интерес представляют мемуары Боборыкина
"За полвека".


        ^TТЕККЕРЕЙ И РУССКАЯ КУЛЬТУРА^U

           Джордж Варрингтон и отмена крепостного права в России
                     Еще раз о Теккерее и Л.Н. Толстом
                         Находка в Пушкинском доме
                              Ошибка А.А. Фета
                         Теккерей и его переводчики

        ^TС. Э. НУРАЛОВА^U

        ^TТЕККЕРЕЙ И Л.Н.ТОЛСТОЙ^U

     Творчество  У.  М.  Теккерея  оставило  значительный  след  в   русской
литературно-критической мысли второй половины XIX в. Об этом свидетельствуют
статьи, заметки, высказывания об  английском  реалисте  Герцена,  Некрасова,
Писемского, Тургенева, Дружинина, Писарева, Чернышевского  и  др.  Но  особо
следует выделить восприятие Теккерея Л. Н. Толстым. Оно  примечательно  тем,
что разносторонний интерес к английскому писателю проявлялся у  Толстого  на
протяжении всего его творческого пути. Первая запись о  Теккерее  датирована
1854 г., последняя - 1910 г.
     В записи  от  20  января  1854  г.,  своеобразно  намечающей  концепцию
"обожания труда", Толстой ссылался на творчество  Теккерея  как  на  образец
кропотливой  повседневной  писательской  работы:  "Вот  факт,  который  надо
вспоминать почаще. Теккерей 30 лет собирался написать свой  первый  роман...
Никому не нужно  показывать,  до  напечатания,  своих  сочинений"  (Э  577а)
{Толстой неточно представлял себе историю  написания  "Ярмарки  тщеславия".}
{Номера в скобках  отсылают  к  соответствующим  номерам  библиографического
указателя.}. Два последующих года - наиболее интенсивный  период  "освоения"
Теккерея. В мае 1855 г. Толстой знакомился с "Книгой снобов". Весь июнь того
же года, судя по дневниковым записям от 4, 7, 10 и 20 июня,  также  посвящен
Теккерею: "Читал Esmond's Life; читал Эсмонда, которого кончил"; "ничего  не
делал, кроме неаккуратного читания Vanity Fair"; "все читал  Пенденниса"  (Э
5776). 17 июня 1856 г. Толстой приступил  к  чтению  романа  "Ньюкомы".  Вот
несколько характерных дневниковых записей: "урывками играл и читал Ньюкомов"
(22 июня); "читал Ньюкомы, записывал"  (25  июня);  "читал  Ньюкомы  лежа  и
молча" (29 июня; Э 577в). В письме к Н. А.  Некрасову  от  2  июля  1856  г.
Толстой подчеркивал, что читает романы по-английски (Э 6026) 2.
     19 ноября 1856 г. в письме к В. В. Арсеньевой  Толстой  рекомендует  ей
прочесть   из   английских   романов   "Ярмарку   тщеславия".   Не   получив
своевременного отклика-мнения Арсеньевой, писатель напоминает 7 декабря 1856
г.: "Что это Вы молчите про Диккенса и Теккерея, неужели они Вам скучны"  (Э
602а). {В Яснополянской библиотеке писателя сохранился  4-й  том  "Ньюкомов"
лейпцигского издания 1854-1855  гг.  Значительно  позже,  21  мая  1890  г.,
перечитывая роман, Толстой ограничился краткой  оценкой  "плохо",  но  двумя
неделями позже сделал  знаменательную  пометку  в  дневнике:  "В  "Ньюкомах"
хороша теща Кляйва - мучающая обоих, только мучается больше она" (Э 598).}
     В  1859  г.  Толстой  посетил  Англию  и,  как  свидетельствует  Д.  П.
Маковицкий в своих воспоминаниях (запись от 24 октября  1906  г.),  говорил,
что видел Теккерея (Э 920).
     Молодому   Толстому   импонировали   основные    принципы    английской
реалистической  школы  Диккенса  и  Теккерея.  Впрочем,  как   явствует   из
многочисленных воспоминаний современников, из дневников самого Толстого, его
предисловия  к  "Крестьянам"  Поленца,  он  и   впоследствии,   характеризуя
литературу Англии, всегда отводил Теккерею почетное  место,  отдавая  пальму
первенства Диккенсу и высоко оценивая замечательного мастера психологической
прозы Э. Троллопа. "Три лучших английских романиста - это  (по  нисходящей):
Диккенс, Теккерей, Троллоп, а после Троллопа, кто у вас есть еще?" - делился
Толстой с английским журналистом У. Т. Стэдом, посетившим его в мае 1888  г.
(Э 791, с. 108). Аналогичную градацию находим в записках Д. П.  Маковицкого,
Г. А. Русанова и др. (Э 626).
     Высказывания русского писателя о Теккерее, относящиеся  к  1850-м  гг.,
своеобразно отражают идейно-художественное созревание толстовского реализма,
когда особую значимость  приобретало  стремление  определить,  что  нужно  в
данный  период  народу  и  что  ему  могут  дать  литература  и   искусство.
"Тщеславие, тщеславие и тщеславие везде - даже на краю гроба и между людьми,
готовыми к смерти из-за высокого убеждения. Тщеславие! Должно быть, оно есть
характеристическая черта и болезнь нашего века... Отчего Гомеры  и  Шекспиры
говорили про любовь, про славу и про страдания,  а  литература  нашего  века
есть только  бесконечная  повесть  "Снобсов"  и  "Тщеславия""?  -  спрашивал
Толстой  в  одном  из  "Севастопольских  рассказов"   (Э   573а).   Основной
критический пафос  "Ярмарки  тщеславия"  -  изображение  уродств  буржуазной
цивилизации,  которая  разрушает  гармоничную  естественность  человека,   -
привлек  внимание   Толстого,   мучительно   ищущего   в   литературе   пути
нравственного обновления и духовного возрождения личности и  общества,  а  в
социальном  плане  -  сближения  с  народом.  Скепсис  и  критицизм   автора
"Севастополя в мае" сближают раннего Толстого с Теккереем. Аристократическая
часть офицеров в лице князя Гальцина сомневается, что "люди в грязном белье,
во вшах и с неумытыми руками могли бы быть храбры". Толстой, как и Теккерей,
беспощадно   критикует    нравы    и    этические    сентенции    чванливого
привилегированного  общества.  "Романом  без  героя"  назвал  свое  творение
Теккерей. "Где выражение зла, которого должно избегать? Где выражение добра,
которому должно подражать в этой повести? Кто  злодей,  кто  герой  ее?  Все
хороши и все дурны..." - заключает свой рассказ Толстой. Однако в отличие от
английского реалиста подлинного героя, так же как и истинные критерии "добра
и красоты", смысла жизни, он нашел в народе. "Они все могут", -  приходит  к
окончательному выводу Толстой в 1855 г., тогда как  Теккерей  постоянного  и
глубокого интереса к народным массам не проявлял.
     Толстой принимает "здоровый  критицизм"  Теккерея,  но  с  существенной
поправкой: "Первое условие популярности автора, - записывает он 26 мая  1856
г., - то есть средство заставить себя любить,  есть  любовь,  с  которой  он
обращается со всеми своими лицами. От этого Диккенсовские лица общие  друзья
всего мира, они служат  связью  между  человеком  Америки  и  Петербурга,  а
Теккерей и Гоголь верны,  злы,  художественны,  но  не  любезны"  (Э  5776).
Сатирический пафос Теккерея  и  Гоголя  не  является,  по  мнению  Толстого,
главным, обязательным условием  художественного  реалистического  искусства.
"Любовь к предмету изображения" - лейтмотив эстетики Толстого  50-х  гг.  Об
этом же писал Некрасову в 1856 г.: "У нас  не  только  в  критике,  но  и  в
литературе,  даже  просто  в  обществе,   утвердилось   мнение,   что   быть
возмущенным, желчным, злым очень мило. А я нахожу, что скверно, ...только  в
нормальном положении можно сделать добро  и  ясно  видеть  вещи"  (Э  602а).
Выявляя  реалистическую  глубину  Теккерея,  русский  писатель  подчеркивает
своеобразие форм и способов типизации  английского  сатирика:  "Теккерей  до
того объективен, что его лица со страшно умной иронией защищают свои ложные,
друг другу противоположные взгляды" (Э 6026).
     В "Ярмарке тщеславия" - социальном романе-хронике  -  Теккерей  проявил
свое отношение к действительности через наблюдения повествователя-кукловода.
Образ повествователя,  человека  пытливо  изучающего,  неустанно  ищущего  и
размышляющего, часто  встречается  и  у  раннего  Толстого,  в  частности  в
рассказе "Люцерн", однако повествователь у Толстого  не  только  созерцающий
наблюдатель. Некоторые детали типологического сходства,  критика  буржуазной
цивилизации с позиции умозрительных "вечных" начал  нравственности  сближают
Толстого - автора "Люцерна"  с  Теккереем,  что,  очевидно,  дало  основание
Тургеневу заметить в письме к В. П. Боткину от 23 июля 1857  г.:  "Я  прочел
небольшую его  вещь  ("Люцерн"  -  С.  Я.),  написанную  в  Швейцарии  -  не
понравилась она мне:  смешение  Руссо,  Теккерея  и  краткого  православного
катехизиса" (Э 719). Боткин разделяет это мнение и в письме к Панаеву от  29
января 1859 г., сожалеет, что  Толстой  не  послушался  совета  Тургенева  и
напечатал "Люцерн" (Э 914а).
     В процессе работы над  романом-эпопеей  "Война  и  мир"  Толстой  вновь
обращается  к  Теккерею.  В  одном  из  вариантов  эпилога  "Войны  и  мира"
встречаем: "Подите с этой прагматичностью  к  Дон  Кихоту,  Аяксу,  Ньюкому,
Коперфильду,  Фальстафу.  Они  вырастают  из-за  прагматичности"  (Э  628а).
Писатель подчеркивает умение  английского  сатирика  создавать  многогранные
образы-типы. Толстой не мог не обратить внимания и на те  страницы  "Ярмарки
тщеславия", где повествуется о войне с Наполеоном, хотя свидетельств  самого
Толстого в обширнейшей мемуарной литературе об этом нет.
     При  всем  различии  творческих  принципов  и  мировоззренческих  основ
авторов "Войны и мира" и "Ярмарки тщеславия" у них наблюдается  определенная
общность идей и способов художественного изображения. И Теккерей, и  Толстой
немалую роль в раскрытии образа  отводили  художественной  детали.  Теккерей
стремился к тому, чтобы штрихи приобретали самостоятельное значение и деталь
становилась своеобразным знаком, определяющим характер английского общества,
человеческих отношений. Такова, например, деталь в романе "Виргинцы",  тонко
улавливающая нюансы великосветской жизни (гл. 38):
     "Может быть, госпожа Бернштейн и  слышала,  как  люди  осуждали  ее  за
бессердечие: выезжать в свет, играть в карты  и  развлекаться,  когда  у  ее
племянницы такое несчастье...
     - Ах, оставьте! - говорит леди Ярмут. -  Бернштейн  села  бы  играть  в
карты и на гробе своей племянницы" (Э 21, с. 377) (выделено мною -  С.  Н.).
Тот же мотив "карт" использован Толстым в драматической ситуации  в  повести
"Смерть Ивана Ильича" - в сцене панихиды. Накопление  деталей  не  замедляет
трагического  действия.  Деталь  у   Толстого   является   концентрированным
выражением моральной деградации личности: "Петр Иванович подал руку,  и  они
направились во внутренние комнаты, мимо Шварца, который  печально  подмигнул
Петру Ивановичу. "Вот-те и винт! Уж не взыщите,  другого  партнера  возьмем.
Нешто впятером, когда отделаетесь"", - сказал его игривый взгляд.
     Еще  один  пример  использования  сатирической  детали,  очерченной   с
индивидуальной  определенностью  и  психологической  полнотой.  В   кабинете
старого Осборна хранятся все  тетради,  альбомы  и  письма  сына  из  школы,
помеченные и перевязанные красной лентой ("Ярмарка тщеславия", гл.24). После
того, как Джордж бросил вызов отцу, женившись на Эмилии, Осборн входит в это
святилище, берет семейную Библию, на начальном листе которой  записаны  даты
рождения его детей, и, как будто выписывая счет, тщательно  вычеркивает  имя
Джорджа, а когда чернила высыхают, кладет  Библию  обратно  на  полку.  Этот
штрих -  ожидание,  пока  высохнут  чернила,  чтобы  не  испортилась  первая
страница - вскрывает большее уважение Осборна к собственности, чем к  людям.
Теккерей раскрывает основное в характере в единственном жесте, так же как  и
Толстой в эпизоде из романа "Война и мир" (т. 2, ч. 3), когда Берг осторожно
целует  жену,  боясь  измять  кружевную  пелеринку,  за  которую  он  дорого
заплатил.
     Много общего в трепетных заботах Наташи Ростовой  и  Эмилии  о  раненых
солдатах и юном прапорщике Томе Стабле. Чеканной  выразительности  достигает
Теккерей  в  финальных  фразах  описания  битвы   при   Ватерлоо   ("Ярмарка
тщеславия",  гл.  32).  К  эпической  простоте  стремился  Толстой  в  своем
изображении военных событий. Важную функцию выполняют в  "Войне  и  мире"  и
"Ярмарке тщеславия" авторские отступления  и  "гнездовой"  принцип  создания
образов. Как иногда трактуются содержание и формы проявления этой  общности,
можно судить по статье Н. Д. Чечулина "Основа общего плана  книги  "Война  и
мир""  {Н.  Д.  Чечулин  (1863-1927)  -  историк,  профессор  Петербургского
университета, позднее член-корр. АН СССР, автор  книги  "Русский  социальный
роман XVIII в." и др.}. Автор приходит к выводу о  связи  великого  русского
романа с произведением  Теккерея.  "Не  только  общей  концепцией,  -  пишет
Чечулин, - но и многими подробностями и частностями в  обрисовке  характеров
напоминает "Война и мир" названный английский роман,  и  пунктов  совпадений
так много, а сходство столь  значительно,  что  допустить  просто  случайное
совпадение - никоим образом невозможно, а необходимо заключить, что "Война и
мир" написана под влиянием "Базара житейской  суеты""  (Э  548).  Делая  ряд
оговорок,  что  влияние  чисто  внешнее,  критик  переходит  к   конкретному
детальному  сходству  в  двух  романах:  семейство  Ростовых   соответствует
семейству Седли, семейство Болконских - Осборнам, Пьер Безухов - вариативный
тип  Доббина;  находятся  в  романе  Теккерея  лица,  которым   у   Толстого
соответствуют Берг и Элен; взаимные отношения Ростовых, Болконских  и  Пьера
подобны тем, какими связаны у Теккерея Седли, Осборны и  Доббин,  а  главные
члены этих семейств отмечены у обоих писателей сходными  чертами  характера.
Критик не ограничивается указанными произведениями. Чечулин подкрепляет свою
аргументацию примером одинакового фабульного хода в "Крейцеровой  сонате"  и
"Ярмарке  тщеславия"  -  это  известная  "сцена  измены",   сопровождающаяся
музыкой, с внезапным возвращением обманутого мужа.
     Подобные параллели, основанные на сопоставлении внешней  канвы  сюжета,
оставляют в тени сложные  процессы  формирования  характеров.  Не  требуется
особых усилий для доказательства существенного и  глубокого  различия  между
Осборном-сыном и Андреем Болконским, майором Доббином и Пьером Безуховым. По
справедливому  замечанию  В.  А.  Богданова,  "духовной   биографии   Андрея
Болконского или Пьера... хватило бы  на  несколько  романов...  толстовского
героя отличает неисчерпаемость мотивов и даже в финале он открыт новым идеям
и стремлениям, новым началам" {В мире Толстого: Сб.  статей.  М.,  1978.  С.
138-139.}. "Наташа Ростова - это я", - сказал Л. Н. Толстой. Вряд ли мог  бы
такое говорить об Эмилии Теккерей, который в конце романа назвал ее  "нежной
повиликой". В Наташе сконцентрировано главное для писателя-реалиста свойство
проявлять  свое  многогранное  индивидуальное  "я"  в  различных   жизненных
обстоятельствах, в стремлении к равновесию и гармоничности с природой.
     Теккерей саркастически изображает жизнь и нравы английского буржуазного
общества, где "единственная цель - нажива, а ничем  не  прикрытый  эгоизм  -
движущая сила всех поступков" (Э 881, с. 222). У Толстого "мысль  народная",
положенная  в  основу  "Войны  и  мира",   обнаружила   необычайную   широту
возможностей жанра романа-эпопеи, "романа-потока". Фактор воздействия одного
писателя на другого должен изучаться не только с точки зрения "влияния", а в
плане сложных "ответных реакций" (Э 928).
     В одном из черновых вариантов статьи "О том, что  называют  искусством"
(1896  г.)  Толстой,  критикуя  искусство  декаданса,  замечает:  "Диккенсы,
Теккерей... кончились. Подражателям их имен легион, но они всем надоели"  (Э
604а). И как бы подводя итог литературе и искусству реализма XIX в., Толстой
в одной из своих последних бесед (22 апреля 1910 г. состоялась его встреча с
Л. Андреевым) произнесет: "Я вспоминаю, в мое  время  были  Гюго,  Дюма-сын,
Диккенс, Теккерей. Эти были сразу (в одно время). А теперь..."  (Э  920,  с.
232). В связи с этим представляют интерес записи  английского  журналиста  и
публициста Р. Э. К. Лонга, неоднократно встречавшегося с Толстым в 1898-1903
гг. "Английская литература, - делился Толстой с  Лонгом,  -  чересчур  много
внимания  уделяет  интриге,  приключениям,  случайным  обстоятельствам.  Они
слишком озабочены поисками увлекательного сюжета  и  отдают  дань  случайным
запросам своего времени... Вы  дали  миру  отличных,  прекрасных  юмористов,
вообще огромное количество законченных, образованных писателей" (Э  791,  с.
114) 5. Нет сомнения, что последние слова Толстого относились и к  Теккерею.
"Яснополянские записки" Д. П. Маковицкого проливают дополнительный  свет  на
отношение позднего Толстого к английской реалистической школе, в  частности,
к Теккерею.  Толстой  всегда  подчеркивал  познавательное  и  воспитательное
значение английских романов: "Мне многое нравится в Англии,  но  то,  что  я
знаю  о  ее  народе,  почерпнуто  мной,  главным  образом,   из   английской
литературы" (Э 791, с. 113).
     В  современном  английском  и  американском   литературоведении   четко
обозначился интерес к теме "Теккерей и Л. Толстой"  {Отдельные  высказывания
на эту тему находим уже у Б.  Шоу,  Г.  Джеймса,  Г.  Уэллса  (Э  792).}.  В
юбилейном 1978 г., когда  мир  отмечал  150-летие  со  дня  рождения  Л.  Н.
Толстого, в  США  были  опубликованы  доклады,  зачитанные  на  VIII  съезде
славистов  в  Загребе  {American  Contribution  to  the  VIII  International
Congress of Slavists (3-9 Sept.,  1978).  Columbus  (Ohio),  1978.  Vol.  2.
(Literature).}. В  докладе  Дж.  М.  Холквиста  "Писал  ли  Толстой  романы"
ставилась  задача:  определить  своеобразие  толстовского  романа   в   ряду
классического европейского романа  Бальзака,  Стендаля,  Теккерея,  Флобера.
Сопоставляя эстетические взгляды Толстого с концепциями  ведущих  романистов
XIX в., в частности с теорией Теккерея,  Холквист  приходит  к  выводу,  что
великий русский писатель в своих  романах  "борется  с  классической  формой
этого жанра XIX века и, таким образом, делает свой вклад  в  историю  романа
как такового" {Ibid. P. 279.}. Теккерей может быть  признан  примером  того,
чего старался избегать Толстой: реалист Теккерей пытался "имитировать  вещи,
в то время как Толстой искал путь передачи сути вещей" {Ibid. P. 273.}.
     В  записках  Д.  П.  Маковицкого  зафиксировано   следующее   признание
писателя:  "В  старости  читать  про  любовь  скучно.  У  французов   романы
загромождены любовными сценами... У англичан -  Диккенса,  Теккерея  описаны
спорт, парламент и другое" (Э 920).
     Попытку сопоставить социально-психологические романы  "Анна  Каренина",
"Мадам Бовари" и  "Ярмарка  тщеславия"  предпринял  Джон  Мерсеро-младший  в
статье "Теккерей, Флобер, Толстой и психологический роман". Ведущим  приемом
создания характеров у  Теккерея  Мерсеро  считает  "стилизацию",  сходную  с
техникой "причуд" романа XIX столетия: "...Манера и  писательские  приемы  в
"Ярмарке тщеславия" сильно напоминают Филдинга или даже Смоллета. Как  роман
нравов, "Ярмарка тщеславия" имеет такую же основную структуру, что и  старый
плутовской роман" {Ibid. P. 500}.  Сопоставляя  теккереевских  персонажей  с
героями  произведений  Толстого,  Мерсеро   отдает   предпочтение   русскому
писателю, считая, что образы "Ярмарки тщеславия"  "плоски"  (flat),  как  бы
лишены глубины и объемности: "Бекки  никогда  не  меняется  кардинально,  ее
характер представляет ряд качеств и ряд настроений" {Ibid. P. 506}. Толстой,
замечает критик, не только повествует, но и "изображает или показывает своих
героев и события, в которых  они  участвуют".  Он  раскрывает  эмоциональное
состояние  героев,  выявляя  таким  образом  те  области  сознания,  которые
недоступны для постороннего наблюдения.  Сочетание  "плоских"  и  "объемных"
(round)  характеров  присуще  Теккерею,  Толстому  и  Тургеневу,  в  повести
которого "Дым", например, только Ирина  и  Литвинов  наделены  физической  и
психологической реальностью.
     Интересные сопоставления эстетических взглядов и творчества Теккерея  и
Толстого проводит профессор Оксфордского Мертон Колледжа Джон Кэри  в  книге
"Теккерей: расточительный гений" {Carey J.Thackeray:  Prodigal  Genius.  L.,
1977.  -  P.  92.}.  Автор  отмечает  сходные  моменты  в  неприятии  обоими
писателями некоторых форм символики и условности в литературе  и  искусстве.
Оба с  большими  оговорками  принимали  жанр  трагедии,  которая  навязывала
неизменный, предопределенный взгляд на мир. Как и Толстой,  Теккерей  считал
трагедии Шекспира перенасыщенными и неправдоподобными, "Короля Лира" находил
скучным, особенно эпизод,  когда  тот  проклинает  дочерей,  что  напоминало
Теккерею "душераздирающие проклятия" в Книге Псалмов {Ibid. P. 97.}.
     В 1836 г. Теккерей опубликовал под псевдонимом Теофила  Вогстафа  серию
рисунков, изображающих сцены из балета Дидло  "Флора  и  Зефир",  в  котором
танцевали Мария Тальони и Перро. Главная цель Теккерея состояла в том, чтобы
показать  абсолютную  абсурдность  попытки  двух  взрослых  людей   передать
человеческие эмоции, выделывая антраша в воздухе.  Принять  эти  условности,
убеждает  нас  Теккерей-сатирик,  значит  отказаться  от  естественности   и
простоты. О том же говорит и Толстой в сцене  посещения  Наташей  оперы.  Ей
становится стыдно и неловко от того, что она видит на сцене, она воображает,
что и публика чувствует фальшь. Аналогичный эпизод встречается у Теккерея  в
ранней повести "Дневник Кокса". Кокс и его жена никогда не бывали в  театре,
и в первый свой приход,  так  же  как  и  Наташа,  поражены  притворством  и
аплодисментами.  Прозаичное  перечисление  Коксом  фиглярств  на   сцене   в
определенной степени созвучно  толстовскому  описанию.  Но  структура  этого
фрагмента у Теккерея иная: если Толстой  представляет  неиспорченный  взгляд
Наташи как единственно правильный, то Теккерей избирает  своим  простодушным
зрителем грубого  и  невежественного  Кокса,  чье  мнение  мы  не  можем  ни
полностью  разделить,  ни  полностью  отвергнуть.  Следует   добавить,   что
аналогичные мысли о балете Толстой высказал также в 1898 г. в первых  главах
трактата "Что такое искусство?".
     В необычном ракурсе Кэри освещает проблему изображения войны  в  романе
Толстого и в  "Ярмарке  тщеславия".  Описание  Толстым  военных  событий  не
находят  параллелей  у  английского  писателя.  "Ярмарка"  построена  вокруг
"грохочущей  пустоты":  гром  пушек  слышен  на   улицах   Брюсселя,   город
наводняется слухами и дезертирами. Позже просачиваются кое-какие сведения  о
том, как вели себя в битве герои книги. Впрочем, и у Теккерея было намерение
сражение при Ватерлоо ввести через восприятие Доббина или Родона Кроули,  он
обращается к Мюрею с просьбой прислать "Историю Ватерлоо" Г. Р. Глейга, но в
окончательном  тексте  этих  сцен  нет.   Причины,   по   которым   Теккерей
"обескровил" свой роман, понятны. Его жизненный опыт не был так богат, как у
Толстого. Если последний сражался на Кавказе и в  Севастополе,  то  Теккерей
едва ли держал ружье. Эти рассуждения Кэри представляются, однако, несколько
наивными. Если Толстой создал огромную фреску с многочисленными деталями, то
Теккерей по преимуществу предлагает отдельные  рисунки.  Наибольшее  отличие
двух романов заключается во взгляде на мир. Толстой верил в  фундаментальную
"хорошесть" человечества. Шедевр его - гимн  жизни.  Роман  Теккерея  суров,
скептичен, наполнен горечью... И все же это  единственный  английский  роман
данного периода, который по теме и диапазону выдерживает сравнение с "Войной
и миром" {В приемах описания войны к эпопее Толстого, по мнению Кэри,  ближе
всего роман "Барри Линдон" (р. 190). Можно  оспорить  параллель,  касающуюся
трактовки образа Наполеона Толстым  и  Теккереем.  Нельзя  согласиться  и  с
определением    авторских    отступлений     Толстого     как     бессвязных
историко-философских размышлений, искуственно вставленных в роман  (р.  189,
194, 195).}.
     В постановке ряда принципиальных  вопросов  эстетики  взгляды  Толстого
находят точки соприкосновения с  теоретическими  концепциями  Теккерея.  Оба
писателя не признают абсолютных истин. Почти все оценки Теккерея и  Толстого
основаны на сопоставлении  литературы  с  жизнью,  т.  е.  все  эстетические
положения проверяются жизненной  практикой.  Литература  должна  быть  верна
жизни  -  таково  твердое  убеждение   английского   писателя,   аналогичные
высказывания встречаются и в  трактатах  Толстого  об  искусстве.  Отправным
моментом как в эстетике  Толстого,  так  и  в  суждениях  Теккерея  является
положение, что реалистическое искусство заключается в том, чтобы  изображать
подлинную действительность, передавать правду. В "Севастопольских рассказах"
Толстой сформулировал свой знаменитый принцип, которому он не изменял ни  на
йоту: "Герой же моей повести... всегда был, есть и будет прекрасен - правда"
(4,  59).  Подобных,  отнюдь  не  декларативных  высказываний  у   писателей
множество, нет необходимости цитировать их,  важно  отметить,  что  освоение
мира  Толстым  и  Теккереем  было  эстетическим  освоением  мира.  Оба   они
первостепенное значение придают и другому критерию искусства. "...Простота -
необходимое  условие  прекрасного,  ...прекрасное  должно  быть  просто",  -
провозглашает Толстой {Гольденвейзер А. Б. Вблизи  Толстого.  М.,  1959.  С.
313.}. Того же мнения придерживается и  Теккереи,  требующий  от  литературы
"мужественной и честной... простоты".
     Некоторая  близость  взглядов  Толстого  и  Теккерея  проявляется  и  в
отрицательном отношении к романтизму, "изысканной"  литературе.  Подчеркивая
известное сходство эстетических взглядов  Теккерея  и  Толстого,  необходимо
отметить и то, что их разделяет.  Английскому  писателю  чужда  христианская
этика, тогда как, по Толстому, искусство должно  быть  "орудием  перенесения
религиозно-христианского сознания из области разума  и  рассудка  в  область
чувства"  (30,234).  По-разному  объясняли  причины   недоступности   народу
величайших произведений  культуры  Теккереи  и  Толстой.  Оба  утверждали  и
отстаивали принципы подлинного  реалистического  искусства,  но  различие  в
философских взглядах, а также  различие  эпох,  естественно,  наложило  свой
отпечаток. Отношение Толстого к Теккерею помогает понять формы и  содержание
развития реализма  и  является  примечательной  страницей  русско-английских
литературных связей.


        ^TС. Э. НУРАЛОВА^U

        ^TЗАПИСКА ТЕККЕРЕЯ И.С. ТУРГЕНЕВУ^U

     История взаимоотношений двух великих писателей И. С. Тургенева и У.  М.
Теккерея   представляет   собой   интересную   страницу    русско-английских
литературных  связей  XIX  в.  Трудно  восстановить  доподлинно  картину  их
недолговременного знакомства из-за недостатка точных сведений.  Но,  тем  не
менее ясно, что в целом литературные, да и просто дружеские  контакты  между
ними не установились.
     Во время трех  поездок  в  Англию  (1857,  1858,  1859  гг.)  Тургенев,
по-видимому, несколько раз встречался  с  Теккереем.  Возможно,  что  первая
встреча  произошла  11  июня  1857  г.  на  обеде  у   видного   английского
литературного и общественного деятеля  Ричарда  Милнза,  любившего  собирать
прославленных знаменитостей в  своем  салоне  {Данные  приводятся  по  книге
Waddington P. Turgenev and England. L., 1980. P. 48. В  богатой  фактическим
материалом    монографии    новозеландский    литературовед    гипотетически
восстанавливает содержание разговоров двух писателей (п. 51-55, 73-76).}. На
обеде присутствовали Теккерей, Дизраэли, Маколей и еще мало тогда  известный
в  Европе  Тургенев  (в  Англии,  например,  его  знали  только   по   плохо
переведенным "Запискам охотника"). Впервые о своем знакомстве  с  английским
романистом Тургенев упомянул в письме к П. В. Анненкову от 27 июня (9  июля)
1857 г.: "...был в Англии - и, благодаря двум-трем удачным  рекомендательным
письмам сделал множество  приятных  знакомств,  из  которых  упомяну  только
Карлейля, Теккерея, Дизраэли, Маколея..." (Э 718, с. 123).  Через  неделю  в
письме  к  М.Н.  Толстой  от  4  (16)  июля,  Тургенев  высказывается  более
определенно: "...сделал множество знакомств (между прочим, я был представлен
Теккерею, который мне мало понравился)" (Э  718,  с.  129).  Причину  своего
отрицательного  отношения  он  позже  объяснял   так:   "...автор   "Ярмарки
тщеславия" - увы! - сам весь заражен осмеянным им пороком" (Э 243). В апреле
1858 г. Тургенев вновь приезжает в Лондон. 16 (28) апреля  он  присутствовал
на обеде в Обществе английского литературного фонда, о котором позже написал
статью для  дружининской  "Библиотеки  для  чтения"  (1859,  Э  1).  Соседом
Тургенева по столу значился Теккерей, однако он отсутствовал по  болезни.  И
все же 9 мая 1858 г., согласно  дневниковой  записи  Теккерея,  единственной
отметке его знакомства с Тургеневым, встреча произошла {Thackeray W. M.  The
Letters and Private Papers: In 4 vol./Ed.  by  G.  N.  Ray.  Lo;  Cambridge.
Mass., 1946. Vol. 4. P. 392.}.  Писатели  встретились  в  доме  Теккерея  на
Онслоу Сквэйр.

     

     По  утверждению  английского  журналиста  Генри   Сазерленда   Эдвардса
{Ibid.}, установлению взаимопонимания  между  ними  во  многом  помешало  то
обстоятельство, что Тургенев посетил Теккерея  без  какого-либо  приглашения
или  предварительной  рекомендации,   представившись   почитателем   таланта
английского реалиста. Современный исследователь П. Уоддингтон  не  исключает
возможности отнести это свидетельство к встрече 9 мая 1858 г., хотя признает
некоторую натянутость такого предположения {Waddington P. Op. cit. P.  73.}.
Однако в рукописном отделе  ИРЛИ  в  архиве  Н.  К.  Михайловского  хранится
пригласительная записка Теккерея, обращенная, как мы полагаем, к Тургеневу и
проливающая новый свет на отношения двух романистов {ИРЛИ. Ф. 181  (арх.  Н.
К. Михайловского). Оп. 3. Ед. xp. 333. Э 1.}. Вот текст записки:

     36 Onslow Sqre

     Dear Sir,
     Can you dine with me on Sunday 9th at 7.30. I have been  twice  unlucky
in my calls in Holies St.

                                                      Always sincerely yours
                                                      W. M. Thackeray

     Or if not on Sunday to day at 7. I have only 2 American ladies  and  my
own daughters.

     Перевод:

     36 Онслоу Сквэйр

     Дорогой сэр,
     не смогли бы Вы пообедать со мной в воскресенье 9-го числа, в  7.30?  Я
дважды не мог застать Вас на Холлс-стрит.

                                                      Искренне уважающий Вас
                                                      В.М. Теккерей

     Если не в воскресенье, то сегодня в  семь.  У  меня  будут  только  две
американские леди и мои дочери.

     Судя по почерку, приписка сделана рукой самого  Теккерея.  Основной  же
текст написан кем-то другим, возможно, одной из  дочерей  писателя.  И  хотя
сведения, содержащиеся в записке, невелики, они позволяют считать  адресатом
Тургенева.
     По указанному в начале письма адресу Теккерей проживал с 1854  по  1862
г. Упомянутая в записке улица, где находилось приглашаемое лицо, значится на
письмах Тургенева, посланных из Лондона в мае 1858  г.  В  письме  к  Полине
Тургеневой от 26 апреля (8 мая) 1858  г.  он  напоминал:  "Мой  адрес  Холле
Стрит, а не Ноллс-Стрит" (Э 718, с. 216). А в письме к В. П. Боткину  от  28
(29) апреля того же года Тургенев приглашал его  остановиться  в  Лондоне  у
себя на квартире по адресу: 11, Holies Street, Cavendish Square (Э  718,  с.
217).
     Приглашение в записке назначено на 9-е число, воскресенье, без указания
месяца. 9 мая 1858 г., когда состоялась встреча писателей, пришлось как  раз
на воскресенье {См.: Хронологический справочник (XIX и XX века). Сост. М. И.
Перпер. Л., 1984. С. 13.} .
     В приписке Теккерей упоминает двух  американских  леди.  Очевидно,  это
были американские гости м-с Фелпс и м-с Оуэн, как мы выясняем из дневниковой
записи писателя от 6 мая 1858 г. {Thackeray W. M. The  Letters  and  Private
Papers.  Vol.  4.  P.  392.  По  свидетельству  Уоддингтона.  Теккерей  даже
намеревался посетить Россию с дочерьми в 1862 г. см. Waddington. P. Op. cit.
P. 75.}
     Прямых свидетельств писателей о содержании  их  бесед  нет.  Приходится
довольствоваться только скупыми воспоминаниями современников. Е. Я. Колбасин
рассказывал, со слов Тургенева, что Теккерей  был  удивлен,  узнав  о  своей
популярности в России. О русской литературе он был осведомлен очень слабо  и
даже сомневался в ее существовании. Л. Ф. Нелидова  (псевдоним  писательницы
Л. Ф. Ламовской) вспоминала, по рассказу  Тургенева,  как  Теккерей  выразил
желание  услышать  русскую  народную  песню.  О  сходном   эпизоде,   чтении
Тургеневым вслух стихотворения Пушкина в присутствии Теккерея, сообщал Я. П.
Полонский (Э 952а).
     Важно отметить, что в некоторых англо-американских некрологах Тургенева
он был даже назван "русским Теккереем", попутно отмечалось  большое  внешнее
сходство писателей {См.: Waddington P. Op. cit. P. 51.}.
     Об оценке  Теккереем  творчества  Тургенева  сведений  не  сохранилось.
Немного и непосредственных  откликов  Тургенева  на  творчество  английского
собрата, правда,  косвенные  свидетельства  позволяют  сделать  определенные
выводы. Уже  в  первом  из  известных  нам  отзывов  Тургенева  в  письме  к
английскому   литературно-музыкальному   критику    Генри    Чорли    (1849)
проницательно  охарактеризованы  достоинства  и  слабые   стороны   "Ярмарки
тщеславия":  "Это  хорошая  вещь,  сильная  и  мудрая,  очень  остроумная  и
оригинальная.  Но  зачем  понадобилось  автору  поминутно  возникать   между
читателем и героями и с каким-то  старческим  self-complacency  пускаться  в
рассуждения, которые большей частью настолько же бедны и  плоски,  насколько
мастерски обрисованы характеры" (Э 944а).
     В одном из писем к Тургеневу (середина ноября 1852 г.) Некрасов сообщал
о выходе 11-го номера "Современника", в  котором  были  помещены  очерки  об
английских снобах Теккерея. "Ты, конечно, не будешь ими  доволен,  но  мы  в
восторге", - заключал поэт (Э 606, с. 184).  Что  дало  основание  Некрасову
быть  уверенным  в   отрицательной   оценке?   Сатирические   характеристики
персонажей играли в творчестве Тургенева важную, но не  преобладающую  роль,
тогда как сатира Теккерея - сильнейшая и неотъемлемая часть его  творчества.
"Книга снобов" - воплощение негодующей  сатиры  Теккерея  -  чужда  лиризма,
столь характерного для творчества Тургенева. Зато  поздний  роман  "Ньюкомы"
привлек  Тургенева,  по-видимому,  именно  своей   поэтичностью   и   тонким
психологизмом. Поэтому-то Колбасин писал Дружинину: "Спешу Вам передать, что
Ваш разбор "Ньюкомов" привел их (Тургенева и Некрасова. - С. Н.) в  восторг,
и вообще этот небольшой разбор обратил внимание на  себя  очень  многих"  (Э
601а). Конечно же, Тургеневу импонировало  не  дружининское  умиление  перед
отсутствием в  романе  "гнева  и  пристрастия",  а  сосредоточение  внимания
критика на  многокрасочности,  психологической  достоверности  изображаемого
Теккереем мира.
     Главное, что не мог принять Тургенев  в  литературно-этической  позиции
Теккерея, которого он ценил "за полную и беззаветную правду" (с. 15, 24), на
наш взгляд,  заключается  в  следующем.  Социальный  скептицизм  английского
писателя,     лишивший     его     каких-либо      иллюзий      относительно
буржуазно-аристократической Англии, привел  к  пессимистическому  неверию  в
возможности  ее  низших  слоев,  к   безысходному   признанию   незыблемости
существующего строя. Присущая Теккерею позиция стороннего  наблюдателя  была
неприемлемой для Тургенева, в  творчестве  которого  наиболее  важен  анализ
психологии современного человека, заблуждающегося и ищущего истину, страстно
стремящегося к новой, лучшей жизни.


        ^TГ. Д. АСЛАНОВА^U

        ^T"КАЖЕТСЯ, ТЕККЕРЕЙ..."^U

     Восемнадцатилетний Афанасий Фет был первым читателем русских  переводов
произведений Диккенса и Теккерея. Было это в 1838 г., когда он жил вместе  с
Иринархом Введенским в пансионе профессора Московского  университета  М.  П.
Погодина. В мемуарах "Ранние годы моей жизни" Фет пишет: "Сколько раз, уходя
поздно вечером из комнаты Введенского, мы с Медюковым изумлялись легкости, с
которою он, хохоча и по временам отвечая  нам,  сдвинув  очки  на  лоб,  что
называется, строчил с плеча переводы из Диккенса и Теккерея,  которые  затем
без поправок отдавал в печать" (Э 480, с. 137).
     Фет  не  был  слишком  усердным  студентом  и  университетские  занятия
предпочитал обществу Введенского, с которым сблизился с первого  знакомства.
Разумеется, он не мог оставить без внимания увлеченную переводческую  работу
своего друга.
     О чтении Фетом  романов  Диккенса  и  Теккерея  в  более  поздние  годы
сведений  в  его  биографических  материалах  нет.  И,  на  первый   взгляд,
совершенно неожиданно в письме от 7 июня 1890 г. к графу Алексею Васильевичу
Олсуфьеву, филологу-дилетанту, помогавшему Фету в эти годы в  его  переводах
латинских поэтов, появляются следующие строки: "...вчерашнее любезное письмо
Ваше  напомнило  мне  роман,  кажется,  Теккерея,  в  котором  герой   пишет
прекрасный роман, но в то же время  подвергается  значительному  неудобству:
среди течения рассказа перед ним вдруг появляется король Эдуард и  вынуждает
автора с ним считаться; видя, что король положительно не дает  ему  окончить
романа, автор прибегает к следующей уловке: он  заводит  для  короля  особую
тетрадку, и как только  он  появляется  в  виде  тормоза  среди  романа,  он
успокоит его в отдельной тетрадке и снова берется за работу.
     Нельзя ли и нам точно так же поступить с нашим трудом, в  воззрении  на
который мы никогда с Вами не сойдемся" (Э 981).
     О каком романе Теккерея и почему вспоминает здесь Фет?
     Прежде всего, библиографические разыскания показали,  что  ситуация,  о
которой он пишет, связана вовсе не с романом Теккерея, а с историей  мистера
Дика из  романа  Диккенса  "Дэвид  Копперфильд".  Переводы  этого  романа  с
оригинала в 1851 году печатались в журналах "Современник"  и  "Отечественные
записки".  Безусловно,  Фет   читал   "Дэвида   Копперфильда"   в   переводе
Введенского, опубликованном в "Отечественных записках".
     Из  всех  героев  Диккенса  именно  мистер  Дик  должен  был   особенно
запомниться поэту. Сопоставим историю мистера Дика и некоторые события жизни
Фета.
     На вопрос Дэвида о фамилии мистера Дика бабушка говорит: "...он терпеть
не может этого имени. Это одна из его странностей. Впрочем, и то сказать,  в
этом ничего нет удивительного; он был сильно обижен человеком, который носит
это  имя"  {Здесь  и  далее  текст  романа   цитируется   по   переводу   И.
Введенского.}. Теперь вспомним, какой тяжелой травмой, перевернувшей всю его
жизнь, было для мальчика Афанасия Шеншина превращение его в  Афанасия  Фета,
как ненавидел он это  имя.  Рассказывая  о  мистере  Дике,  бабушка  говорит
Дэвиду,  что  она  не  могла  остаться  равнодушной  к  "судьбе  бедного   и
беззащитного мистера Дика, от которого отказался весь свет". Многие годы Фет
ощущал себя "отверженным", по его словам, "человеком без имени".  С  большим
трудом, только в 53 года он добился возвращения себе фамилии Шеншина и права
наследования.
     Образ мистера Дика был интересен Фету и еще в одном отношении.  В  1851
году, когда он читал роман Диккенса, уже вполне расцвел  его  "дар  безумных
песен"  (к  этому  времени  вышли  два  его  поэтических  сборника).  Эпитет
"безумный", столь охотно применявшийся Фетом к своему лирическому дару,  был
синонимом той бессознательно-стихийной  творческой  силы,  которая  в  своем
"безумном парении" помогает поэту прорвать плен будничной действительности.
     И конечно же, внимание Фета не  могла  не  привлечь  творческая  манера
"сумасшедшего"  писателя  из  романа.  Рассказывая  о  ней,  Диккенс   очень
оригинально говорит о самой сущности  поэтического  выражения  мироощущения,
понятного далеко не всем. "Такой способ выражения не всегда нравится  толпе,
привыкшей ощупью ходить по земле", - говорит бабушка Дэвида, и она  советует
мистеру Дику "освободиться от загадочного способа  выражения  о  собственном
своем   лице".   Интуитивно-лирическое,   неподвластное   рассудку    начало
творчества, которое предстает  перед  мистером  Диком  в  образе  казненного
короля Чарльза Первого (так в переводе И. Введенского), диктующего ему  свои
мысли,  было  воспринято  Фетом  как  родственный  ему  способ   творческого
самовыражения.
     Много лет спустя Фет вспомнил  о  приеме  мистера  Дика  отделаться  от
собственных мыслей при  работе  над  "заказным"  произведением.  Назойливого
короля он, правда, называет Эдуардом: очевидно, остались в памяти английские
короли Эдуарды, а придуманный Введенским Чарльз Первый  забылся.  Интересно,
что манера работы мистера Дика над мемуаром удивительно  точно  проецируется
на занятия Фета в последние годы его жизни. Он много  переводит  на  русский
язык и комментирует произведения римских поэтов. Постоянным его помощником с
осени 1886 года стал А. В.  Олсуфьев.  При  подготовке  к  изданию  эпиграмм
Марциала не все у них шло гладко, и  Фет  в  шутку  предлагает  для  случаев
разногласия завести особую тетрадь, как это делал мистер Дик.
     Вообще же, сам процесс перевода другого  поэта,  видимо,  представлялся
Фету своеобразной "заказной" работой, где он не  имеет  права  на  выражение
собственных мыслей. Это опять было похоже на то, чем занимался мистер Дик.
     Можно предположить, что этими соображениями Фет делился с Толстыми. Как
продолжение такого разговора воспринимаются строки из его письма от 31 марта
1887 г. к Софье Андреевне: "...жена  моя,  по  прочтении  последнего  письма
Вашего, воскликнула: "какая прелесть - письма графини: точно побываешь у них
и видишь все собственными глазами!" Вы не поверите, до  какой  степени  я  в
этом отношении Вам завидую; но увы! неисцелимо похож  на  того  сумасшедшего
английского романиста,  у  которого  выскакивающий  внезапно  король  Эдуард
заслоняет самое дело. К счастью,  самый  род  труда  моего  заставляет  меня
прибегать к тому же спасительному  средству.  Перевод  оригинального  текста
идет во всей девственной чистоте, а король Эдуард разгуливает по предисловию
и примечаниям". И далее в этом же письме: "...но если  бы  тяжкая  неурядица
моих экономических  дел  могла,  хотя  бы  отдаленно,  переходя  в  порядок,
приблизиться к блестящим результатам Вашего неусыпного  труда,  то  гордости
моей не было бы и пределов.
     Кстати о гордости. Господи! опять король Эдуард!" (Э 981).
     Почему Фет ошибся,  называя  автором  романа  Теккерея?  Представляется
убедительным мнение Е. Ю. Гениевой (см. стр. 8 настоящего издания).
     В этой связи можно вспомнить еще  один  пример  подобной  ошибки  Фета.
Среди любимых его поэтических изречений было следующее:

                         А в том, что как-то чудно
                         Лежит в сердечной глубине,
                         Высказываться трудно.

     Неоднократно цитируя его, старик Фет упорно приписывает его Лермонтову,
хотя нашел его некогда в стихотворении Огарева "Исповедь".


        ^TМ. И. ШИШЛИНА^U

        ^TИ. И. ВВЕДЕНСКИЙ - ПЕРЕВОДЧИК ТЕККЕРЕЯ^U

     Переводить  -  занятие  увлекательное,   но   в   определенном   смысле
неблагодарное. Расхожее представление о переводчике -  соавторе  писателя  -
если и верно, то лишь на сравнительно краткий срок. В отличие от  оригинала,
имеющего полное право "стареть" и не утрачивающего при этом своей  ценности,
старый перевод теряет читателей.  Язык  изменяется,  и  выражения,  которыми
пользовался переводчик, могут стать странными: то неоправданно  грубыми,  то
по-смешному устаревшими. Читателю перевода трудно судить  о  том,  насколько
эти изменения соответствуют тем, которые произошли в  восприятии  оригинала,
да, скорее  всего,  соответствия  и  не  велики:  разные  языки  развиваются
по-разному. Так возникает потребность в новом переводе.
     Сегодняшнему читателю У. М. Теккерея имя И.  И.  Введенского  мало  что
скажет {Об И. И. Введенском  см.  обстоятельную  и  научно-аргументированную
статью Ю.Д. Левина (Э 943 и 966).}. Между тем, первые переводы  Теккерея  на
русский язык, сделанные  Введенским,  на  полвека  пережили  своего  автора,
умершего в 1855 г., а его же перевод "Домби и сына" Диккенса  последний  раз
переиздавался уже в 1929 г.

     

     Господство английского реалистического романа в  русской  периодической
печати сороковых-шестидесятых годов прошлого века хорошо  известно.  Русская
читающая публика получала переводы любимых авторов из рук И. И.  Введенского
с 1847 по 1851 г. Срок небольшой, тем не менее на долгие годы его  переводы,
неоднократно подвергавшиеся обоснованной  критике,  но  неизменно  читаемые,
сделались "образцовыми". Что же мы можем узнать о Введенском, первом русском
"соавторе" Теккерея? Иринарх Иванович Введенский родился 21 ноября 1813 г. в
г. Петровске Саратовской губернии. Его отец был священником в селе  Жуковки.
Детей он воспитывал по старинке, игр и удовольствий не одобрял.  В  записках
Введенского сохранился следующий текст, по стилю и  содержанию  напоминающий
житийную  литературу,  но  написанный  от  первого  лица,  что  придает  ему
пародийный оттенок: "При огненном  воображении,  полученном  от  природы,  я
вовсе однакож не имел игривости,  свойственной  детям...  Какая-то  странная
задумчивость,  вовсе  несвойственная  ребенку,  была  во  мне  отличительной
чертой.  Словом,  я  был  ребенок-философ"  (Э  370,  с.  179).   Маленького
"философа" Введенского начали учить с четырех лет,  а  в  восемь  отвезли  в
пензенское духовное училище. Ему предстояли  долгие  годы  учебы,  формально
законченной только в 1842 г.
     Во все время ученья Введенский с  особенным  интересом  изучает  языки.
Кроме  обязательных  для  духовного  училища  греческого  и  латыни,  он   в
тринадцать лет начинает самостоятельно учить французский, в  семинарии  учит
немецкий и древнееврейский, а в академии - итальянский и английский.  А.  А.
Фет,  познакомившийся  с  Введенским  в  1838  г.,  вспоминает:  "По  латыни
Введенский писал и говорил так же легко, как по-русски, и  хотя  выговаривал
новейшие  языки  до   неузнаваемости,   писал   по-немецки,   по-французски,
по-английски и по-итальянски в  совершенстве"  (Э  490,  с.  131).  Известны
письма  Введенского  к  знакомому,  писанные  на  латыни.  Занятия   языками
продолжались и по окончании учебы. В 1844 г. Введенский, тогда  тяготившийся
службой в Дворянском полку,  занимается  греческим  и  латинским  языками  в
надежде (так и не осуществившейся) получить "латинское  место"  в  гимназии.
Годом раньше вместе с  А.  П.  Милюковым  {А.  П.  Милюков  -  публицист,  в
описываемые годы - преподаватель  средних  учебных  заведений.}  и  учителем
немецкого языка  в  Дворянском  полку  Е.  Э.  Краузольде  нанимает  учителя
английского - некоего мистера Гильмара, причем все трое удивляют англичанина
ясным пониманием английских текстов и чудовищным  их  произнесением.  Скорее
всего, этот недостаток с помощью мистера Гильмара был Введенским  исправлен,
а потому ходившие в пору переводческой славы Введенского анекдоты о том, что
при встрече с Диккенсом он принужден был изъясняться письменно -  не  более,
чем широко разошедшаяся шутка. Вскоре, вспоминает Милюков, "Введенский напал
на занятие,  которое  и  доставило  ему  известность  в  нашем  образованном
обществе: это были переводы Диккенса, Купера, Теккерея и  других  английских
романистов, до тех пор едва известных у нас  по  именам"  (Э  478,  с.  66).
Введенский действительно  начал  переводить  английских  авторов  не  раньше
середины сороковых годов. Сам он в письме Я. И. Ростовцеву, начальнику штаба
военно-учебных заведений (1849), сообщает: "В половине 1847  года,  тридцати
двух лет от роду,  я  принялся  изучать  английский  язык,  и  плодом  этого
изучения был прежде всего перевод мой огромного диккенсова романа  "Домби  и
сын", который был напечатан в "Современнике" за  1848  год"  {Рус.  старина.
1879. Т. 25, кн. 8. С. 742.}. Ту же  дату  -  1847  год  -  он  повторяет  в
прошении, представленном  им  в  Совет  императорского  Санкт-Петербургского
университета, о включении его в число претендентов  на  вакантную  должность
адъюнкт-профессора русской словесности (1851) (Э 470, с.  258).  Введенский,
конечно, преувеличивает здесь внезапность своих занятий английским языком. В
1847  г.  из-под  пера  Введенского  не  только  уже  выходили  рецензии  на
английские книги, но и появился его первый перевод - "Отечественные записки"
напечатали "Опыт продолжения романа Вальтера Скотта "Айвенго"". К чему  было
Введенскому представлять  свое  знание  английского  языка  столь  недавним,
непонятно, а его и так не слишком скромные заявления,  что  "в  моих  только
переводах Диккенс впервые начал выражаться по-русски достойным  его  языком"
(Э 470, с. 259), в таком контексте принимали совсем странный вид.
     Существует  неправдоподобное,  но  чрезвычайно  забавное  свидетельство
Фета, который якобы видел, как Введенский переводил. "Нуждаясь в деньгах, И.
И. обращался к книгопродавцу Наливкину, прося у него  и  у  других,  которых
имен  указать  не  умею,  переводной  работы.  Сколько  раз,  уходя   поздно
вечером... мы с Медюковым изумлялись легкости, с которою  он,  хохоча  и  по
временам отвечая нам, сдвинув очки на лоб, что называется, строчил  с  плеча
переводы из Диккенса и  Теккерея,  которые  затем  без  поправок  отдавал  в
печать" (Э 490, с. 137). Не говоря о том, что первая публикация Теккерея  на
русском языке относится только к 1847 г. (а Фет общался с Введенским с  1838
по 1840 г.), переводы Диккенса, появлявшиеся в это время,  Введенскому  тоже
не принадлежали. Фет писал свои воспоминания почти  через  сорок  лет  после
смерти Введенского, и на его  юношеские  впечатления,  должно  быть,  немало
потускневшие, наложилась позднейшая переводческая слава Введенского.
     Внешние  события  биографии  Введенского  заключаются,  в  основном,  в
перемещениях его из одного  учебного  заведения  в  другое.  В  1834  г.  он
оканчивает курс в семинарии и  с  разрешения  отца  поступает  в  Московскую
Троицкую духовную академию. Введенский учится усердно  и  много  читает,  по
большей части светскую литературу. Между тем, приближается окончание  учебы.
И тут происходит событие, имеющее для биографа Введенского необычный,  почти
детективный интерес: его исключают из академии. Сам Введенский  описал  свой
уход из академии в письме к О. И. Сенковскому {О. И. Сенковский  (1800-1858)
- известный востоковед, писатель и публицист, в описываемые годы -  редактор
и издатель "Библиотеки для чтения".} (в 1847 г.): "Проникнутый ненавистью  к
семинарскому образованию, я решился пожертвовать всеми его  выгодами,  и  за
шесть только месяцев до получения степени магистра православной теологии,  я
решился бросить академию, с тем, чтобы поступить в университет" (Э  470,  с.
253). Действительно, Введенский  не  раз  говорил  о  своей  несклонности  к
занятиям богословием. "Бросая беспристрастный  взгляд  на  самого  себя,  не
обольщаясь самолюбием, скажу без дальних околичностей, что я, будучи  одарен
пламенным воображением, более  способен  заниматься  теми  науками,  которые
имеют отношение  к  практике,  каковы  литература,  история,  поэзия,  а  не
философия"  (Э  370,  с.  185).  Г.  Е.  Благосветлов,  использовавший   при
составлении  своего  биографического  очерка  личные   бумаги   Введенского,
приводит отрывок из письма к матери: "Что я буду делать в духовном звании? -
пишет Введенский. - Я не приготовлен к нему: мои наклонности влекут  меня  в
другую сторону. Я обману вас, себя, людей и Бога, если пойду  в  противность
голосу своей природы" (Э 370, с. 186).
     Итак, Введенский, судя по всему, не был удовлетворен учением в академии
и не желал принять сан, тем более для него тягостный, что, как пишет  А.  П.
Милюков, "из-под тяжелого гнета тогдашней духовной школы... он вынес взгляд,
далеко не согласный с принятыми верованиями" (Э 478, с. 73). Между  тем,  по
словам хорошо осведомленного  Е.  Г.  Благосветлова,  решение  расстаться  с
академией им окончательно принято не было. Оно пришло "сверху":  в  середине
января 1838 г. Введенский, бывший  одним  из  самых  одаренных  и  прилежных
учеников, был отчислен из  академии.  "Застигнутый  врасплох  непредвиденным
событием, - пишет Благосветлов, - лишенный всяких средств  к  существованию,
Введенский сильно заболел и около шести  месяцев  пролежал  на  госпитальной
койке" (Э 370, с. 186).
     Что же произошло? Что заставило администрацию  исключить  талантливого,
подававшего большие надежды студента? Благосветлов об этом не говорит.  Зато
А. А. Фет, познакомившийся с Введенским как раз в это время, рекомендует его
как "чуть ли не исключенного за непохвальное поведение из Троицкой  духовной
академии" (Э 490, с. 130). Но Фет - пристрастный и неприязненный  свидетель.
Его отвращение  к  бывшему  товарищу  породило  не  только  полные  желчного
негодования страницы "Ранних годов моей жизни", относящиеся  к  Введенскому,
но и  крайне  несимпатичного  литературного  персонажа:  Иринарха  Ивановича
Богоявленского, циничного "душеведа",  забавляющегося  чужими  слабостями  и
бедами {См.: Фет  А.  А.  Семейство  Гольц//Рус.  вестник.  1870.  Э  9.  С.
280-321.}.
     Вероятно,  не  желая  предпочесть  ни  ту,  ни  другую   версию   ухода
Введенского  из  академии,  составитель  биографической  статьи  о   нем   в
энциклопедии Брокгауза и Эфрона осторожно сообщает, что в 1838 г. Введенский
был уволен по болезни.  Как  бы  то  ни  было,  исключение  в  конце  концов
обернулось для Введенского  благом.  Оправившись  от  болезни,  он  поступил
учителем в пансион М. П.  Погодина  {М.П.  Погодин  (1800-1875)  -  историк,
писатель, профессор  Московского  университета.},  где  и  поселился.  Таким
образом, узкие "выгоды" семинарского образования заменились неопределенными,
но более широкими возможностями светской карьеры.
     Одновременно Введенский поступает на  словесный  факультет  Московского
университета. Впрочем, ни ученье в Университете, слишком  поздно  начатое  и
потому  почти  бесполезное,  ни  преподавание  у  Погодина  Введенского   не
удовлетворяли. Вспоминая  о  своем  пребывании  в  пансионе,  он  сетует  на
отсутствие свободного времени: "От раннего утра  до  позднего  вечера  я  не
принадлежал самому себе и редкий день мог  употребить  на  собственную  свою
работу" (Э 370, с. 186). В противоположность ученикам Погодина,  сохранившим
о нем благодарную память (см. воспоминания Ф. И. Буслаева  (Э  483),  А.  А.
Фета), учитель Введенский своего коллегу и "хозяина" не  любил.  Яркое  тому
свидетельство - характеристика Погодина  в  очерке  Благосветлова.  Так  как
Благосветлов много общался с Введенским и пишет отчасти "с его  голоса",  то
фельетонную  хлесткость,  с   которою   обрисован   "известный   славянофил,
профессор, г. П.",  можно  считать  столько  же  принадлежащей  Введенскому,
сколько Благосветлову. В пансионе Введенский пробыл недолго: в  начале  1840
г., бросив Университет, он отправляется в Петербург. Что послужило  причиной
столь решительных  действий,  неясно.  А.  А.  Фет,  бывший  очевидцем  этих
событий, как и в случае с академией, выставляет причиной ухода  из  пансиона
неблаговидные поступки  Введенского,  но  Фет,  как  мы  видели  на  примере
переводов  Введенского  "из  Диккенса  и  Теккерея",  свидетель  ненадежный.
Рассказ же Благосветлова, с виду подробный и обстоятельный, в сущности темен
и противоречив.
     Петербург, в котором Введенский живет поначалу  "бездомным",  делается,
для него прочным пристанищем {В начальную  пору  своей  петербургской  жизни
Введенский посетил Белинского.  Памятью  об  этой,  впрочем,  чисто  деловой
встрече осталось письмо Введенского, отправленное Белинскому в 1847  г.  Для
характеристики  Введенского  это  письмо  довольно  примечательно,   поэтому
приводим его полностью: "Милостивый Государь Виссарион Григорьевич!  Раз  по
приезде из Москвы, явился к Вам  бесприютный  студент  с  просьбой  о  Вашем
содействии. Студент  давно  перестал  быть  студентом,  но  до  сих  пор  не
позаботился возвратить долга. Это называется неблагодарностью,  для  которой
нет извинений. Он и не извиняется, а  припоминает  только  пословицу:  mieux
tard que jamais. (лучше поздно, чем никогда  (фр.)).  С  глубоким  почтением
честь имею быть Иринарх Введенский (В. Г. Белинский  и  его  корреспонденты.
Гос. б-ка СССР им. Ленина. Отд. рукописей. М.,  1948.  С.  40).}.  Здесь  он
снова поступает в Университет и в два года оканчивает его,  выйдя  с  правом
кандидата по философскому факультету. Еще  раньше  (с  1840  г.)  начинается
счастливое для Введенского сотрудничество с  "Библиотекой  для  чтения".  По
словам  Благосветлова,  "за  1842  год  большая  часть  критических   статей
"Библиотеки для чтения" принадлежит прекрасному перу Введенского" (Э 370, с.
187).
     В 1842 г. Введенский получает  место  преподавателя  русского  языка  и
словесности в Дворянском полку.  Хотя  именно  здесь  предстояло  раскрыться
педагогическому таланту Введенского, преподавание  поначалу  показалось  ему
"пыткой". Даже через два года после начала службы Введенский не может с этой
"пыткой" примириться. "...Промучившись 20 лет в учебных заведениях,  убив  в
них всю свою жизнь, я  получил  в  награду  ненавистное  право  играть  роль
шарлатана в военно-учебных заведениях, где имею честь преподавать  риторику,
логику,  эстетику,  психологию,  то  есть  целую  стаю  химерических   наук,
выдуманных для подавления мысли" (Э 470, с. 254), -  пишет  он  Сенковскому.
Мелькают и такие нешуточные настроения:  "Не  далее,  как  через  три  года,
считая с 1844, я уничтожу себя" (Э 470, с. 257).
     В это время в одном из писем к Сенковскому Введенский высказывает также
свой взгляд на то, как же должно преподавать словесность: "Всякому известно,
что в литературе нашей нет ни одного явления, которое бы не стояло  в  самой
тесной связи с какой-нибудь из иностранных литератур.  Следовательно,  чтобы
сделать понятными наши литературные произведения и оценить их  относительное
достоинство,  необходимо  всякий   раз   делать   справки   с   литературами
иностранными; а в таком случае, какое огромное и в то же  время  благородное
поприще открывается  для  преподавателя  русской  словесности.  Его  первая,
непременная обязанность - изучить древние и новые  языки  и  проследить  ход
умственного развития во  всех  европейских  государствах.  Тогда,  и  только
тогда,  он  может  надеяться  на  основательное   изучение   и   собственной
словесности" (Э 470, с. 255). Введенскому не верилось, что со  временем  это
"обширное и благородное поприще" откроется и ему. Тем не менее, восторженные
воспоминания его учеников говорят о том,  что  Введенский-преподаватель  был
близок  к  обрисованному  в  письме  идеалу.  "В.,  читая  историю   русской
литературы, познакомил нас и с литературой всей  Западной  Европы,  -  пишет
бывший воспитанник Дворянского полка А. Н. Миклашевский. - Обширные  записки
русской литературы его каждый взял с собою, по выходе в офицеры" (Э 484,  с.
111-125). Даже ослепнув,  он  не  прекращал  педагогической  деятельности  и
продолжал читать лекции, приводя на память не только  даты  и  факты,  но  и
обширные цитаты из разбираемых произведений.
     Кроме нескольких статей по русской литературе и  множества  критических
отзывов о самой разнообразной литературе  в  периодической  печати,  плодами
ученой и педагогической деятельности Введенского были литографированные  для
учеников военно-учебных  заведений  "История  русской  литературы"  и  "Курс
словесности".
     Любимый  учениками,  уважаемый  начальством  (Я.  И.   Ростовцев   явно
Введенскому покровительствовал, а после его смерти  выхлопотал  даже  пенсию
для осиротевшего семейства), Введенский и  в  Дворянском  полку  не  избежал
неприятностей. И весьма серьезных. В 1849 г. в связи с  делом  Петрашевского
он удостоился доноса со стороны Ф.  Ф.  Вигеля  (бывший  "арзамасец",  автор
известных  "Записок",  дослужился  уже  до  тайного  советника  и  занимался
"иностранными  исповеданиями").  Ответом  на   этот   донос,   по   странной
случайности даже предупредившим его,  послужило  письмо  Введенского  Я.  И.
Ростовцеву. Подчеркивая свою занятость, Введенский  писал:  "Никакие  связи,
никакие общества, даже почти никакие  знакомства  не  существуют  для  меня"
{Рус. старина. 1879. Т. 25, Э 8. С.  742.}.  Этому  письму,  продиктованному
"политическими" соображениями, полностью доверять нельзя.  Не  позднее  1847
г., как это видно из воспоминаний Милюкова,  Введенский  стал  устраивать  у
себя еженедельные вечера, которые разные мемуаристы называют  то  пятницами,
то средами. На этих вечерах регулярно бывали А. Н. Пыпин, В. Д. Яковлев,  Г.
Е. Благосветлов, В. Н. Рюмин, А. П. Милюков, а иногда Н. Г.  Чернышевский  и
В. В.  Дерикер.  "Предметом  разговоров  были  преимущественно  литературные
новости, но часто затрагивались и вопросы современной политики. В  1847-1848
гг. события в Европе сделались  даже  главною,  почти  исключительною  темою
бесед, как и в других кружках тогдашней  петербургской  молодежи...  С  этим
связывались, конечно и вопросы социальные, и сочинения Прудона,  Луи  Блана,
Пьера Леру нередко вызывали обсуждения и споры. Впрочем, горячих почитателей
социализма в этом кружке не было" (Э 478, с. 72).
     Каких же взглядов придерживался сам Введенский? Мнение недоброжелателей
едино. Вигель, знавший  Введенского  только  "по  заочности",  называет  его
человеком с "изумительными правилами  безнравственности  и  безбожия"  {Рус.
старина. 1871. Т.  6.  С.  697.}.  Более  определенную  характеристику  дает
Введенскому и А. А. Фет, считавший  его  "типом  идеального  нигилиста".  По
мнению Фета, "ни в политическом, ни в  социальном  отношении  он  ничего  не
желал, кроме денег для немедленного удовлетворения мгновенных  прихотей"  (Э
490, с. 135). Короче говоря, Фет считал, что у Введенского убеждений не было
вовсе.
     Как  это  ни  странно,  несмотря  на  наличие  достаточного  количества
воспоминаний разных лиц о Введенском, несмотря на его собственные заметки  и
письма,  представить  себе  его  общественную  позицию   не   легко.   Люди,
неприязненно к нему настроенные, выставляют его  нигилистом,  а  большинство
доброжелателей, осторожно обходя  "острые  углы",  защищают  Введенского  от
этого "обвинения". "Кто был свидетелем его литературных суждений  и  слышал,
как мало он придавал значения тенденции в искусстве и  как  живо  чувствовал
эстетическую сторону художественного произведения, тот, конечно, никогда  не
причислил бы его к школе наших поклонников утилитаризма,  т.  е.  нигилизма.
Если он интересовался радикальными мнениями  в  литературе  и  политике,  то
далеко не разделял их" (Э 478, с. 173-174).
     Вместе с тем Милюков  признает,  что  "у  Введенского  были  убеждения,
которые  по  тому  времени  должны  были  казаться  слишком  несогласными  с
авторитетно-консервативными взглядами, а протест против  рутинных  мнений  в
науке и литературе высказывался им смело и  резко,  но  он  никогда  не  был
пропагандистом своих личных воззрений" (Э 478, с. 172-175). А вот что  пишет
о Введенском Благосветлов: "Наука была всем для  него.  На  уважении  к  ней
основывались все его убеждения, верования и житейские отношения" (Э 370,  с.
189).
     В несколько ином ключе  высказывается  один  из  учеников  Введенского,
опубликовавший  в  1904  г.  под  псевдонимом  "Старый   артиллерист"   свои
воспоминания:  "Ярый  противник   крепостничества   и   рабства,   поклонник
умственного и нравственного развития, он открывал нам  новый  неведомый  мир
мыслей и чувств" {Рус. старина. 1904, Э 6. С. 592.}.
     По всей вероятности, каждое из приведенных свидетельств, исключая разве
что лжесвидетельство Вигеля, в какой-то  мере  справедливо.  Введенский  был
разносторонней  и  даже  противоречивой  личностью,  так  что  разноголосица
современников естественна.
     Показательны отношения Введенского с церковью. Задыхавшийся в академии,
он  в  Петербургском  университете  удивляет   профессоров   необычным   для
словесника выбором темы диссертации: "О троичности Божества", а в  дневниках
(привычка?) неоднократно обращается к Богу с просьбами укрепить его дух  для
разных, впрочем, совершенно светских дел. На смертном одре  он  отказывается
призвать священника и объясняет свой поступок нежеланием лгать  в  последние
минуты жизни. "Если есть бессмертие, то мы с вами увидимся",  -  говорит  он
находящимся  при  нем  близким.  В  этой  "как  бы"  шутке  -  мировоззрение
Введенского. Поклонник науки, то есть точного знания, в  вопросах  веры  он,
вероятно,  был  агностиком.  Что  же  касается  его  мыслей  о  справедливом
социальном устройстве, то здесь судить трудно.  Будучи  демократом  в  кругу
друзей и учеников, он мог, благодаря "богатому воображению",  проникаться  и
охранительным духом. По крайней мере, ненавистные занятия риторикой  научили
его достаточно убедительно и даже пылко рассуждать на заданную тему. Об этом
говорит, в частности,  уже  упоминавшееся  оправдательное  письмо  к  Я.  И.
Ростовцеву. Вот отрывок из  этого  письма:  "Кажется,  впрочем,  обвиняют  и
подозревают меня в каком-то либерализме, или  злонамеренном  распространении
мнений, противных существующему ходу вещей... считаю делом  недобросовестным
и  даже  бесчестным  распространять  между  молодыми  людьми  такие  мнения,
которые... могут противоречить предписаниям высшей власти, удостоившей  меня
своим доверием... Предположив даже для себя полную  возможность  следить  за
ходом политических предметов, я глубоко убежден, мой образ мыслей ни в  коем
случае не был бы в разладе с  коренными  началами  развития  жизни  русского
народа. Тот должен  быть  глупец,  или  человек  злонамеренный,  не  любящий
России, кто желает для  своего  отечества  перемен,  подобных  тем,  которые
обуревают в настоящее время Западную Европу. Что касается  до  преподавателя
русской словесности, он очень  хорошо  знает,  что  русская  литература,  со
времен  Петра  I,  одолжена  главнейшим  образом   содействию   и   вниманию
правительства... Пушкин не совершил бы и половины своих трудов, если  бы  не
был поощряем Высочайшим вниманием к его таланту" {Рус. старина. 1879. Т. 25,
Э 8. С. 74.}.
     Как  видим,   "слишком   несогласными   с   авторитетно-консервативными
взглядами и убеждениями" здесь и "не пахнет". Разве что нарочитые выражения,
вроде  "в  каком-то  либерализме"  и  нелепая  фраза  о  Пушкине  заставляют
усомниться в искренности автора этих строк.
     В доносе Вигеля  Введенский  назван  задушевным  другом  Петрашевского.
Никто из людей, лично знавших Введенского, об этом знакомстве не  упоминает;
напротив, некоторые косвенные данные говорят о том, что прямых связей  между
ними не было. Вместе с тем некоторые из знакомых Введенского были вхожи и  в
кружок Петрашевского.
     К счастью для Введенского, наветы Вигеля ему не повредили. Письмо  было
принято Я. И. Ростовцевым благосклонно. Он не только  не  лишил  Введенского
места, но тремя годами позже  повысил  его  в  должности,  назначив  главным
наставником-наблюдателем  за  изучением  русского  языка  и  словесности   в
военно-учебных заведениях.
     Незадолго до этого Введенский предпринял  попытку  получить  кафедру  в
Университете. Неудача этого предприятия сильно огорчила его, тем более,  что
получивший кафедру М. И. Сухомлинов {Сухомлинов М. И. (1828-1901) -  филолог
и историк, автор "Истории  Российской  академии",  профессор  Петербургского
университета.}, судя по свидетельствам современников, вовсе  не  превосходил
его в познаниях и красноречии.
     В 1853 г.  осуществилась  давнишняя  мечта  Введенского  о  поездке  за
границу. Желание повидать "чужие края" родилось у него еще в детстве,  когда
он двенадцатилетним мальчиком прочитал "Письма русского путешественника"  Н.
М. Карамзина. Впоследствии Введенский говорил, что это  была  первая  книга,
прочитанная  им  с  любовью.   Намерение   увидеть   Европу,   подкрепленное
убеждением,  что  для   "основательного   изучения   литератур   иностранных
необходимо путешествие"  (Э  470,  с.  253),  наконец  исполнилось.  Обычную
"образовательную поездку", которую дворянские недоросли совершали  рано,  не
обремененные   излишними   познаниями,   попович   Введенский    проделывает
сорокалетним человеком. Лондон для него - почти что "свой" город: ведь здесь
живут герои Диккенса и Теккерея, с которыми Введенский "не  расстается"  уже
семь лет. Не удивительно, что Лондон нравится  ему  больше  Парижа:  записки
Введенского об англичанах дышат наивным и несколько смешным  восторгом.  "На
берегах Темзы  человек  является  истинным  богатырем,  -  пишет  он,  -  по
произволу распоряжается силами природы для собственного  блага,  знает  цену
жизни и умеет окружить ее тысячами наслаждений: здесь не выступает на  сцену
шарлатанство, чтобы играть высокими  интересами  человечества,  здесь  умеют
любить  и  ненавидеть  истинно  по-человечески.  Вот  где  узнаешь  наглядно
истинное достоинство и колоссальное могущество человека. Вот  где  явственно
различаешь рассвет новой цивилизации. Недаром англичанин съедает в сутки  по
восьми фунтов и выпивает по четыре бутылки крепкого портеру: это имеет  свое
важное значение" (Э 370, с. 191).
     Будучи в  Лондоне,  Введенский  пытается  нанести  визит  Диккенсу,  но
безуспешно: Диккенс в это время был в отъезде. Легенда об их встрече, широко
распространившаяся  и  поддержанная  даже  близким  к  Введенскому   А.   П.
Милюковым, недостоверна {Историю возникновения этой легенды подробно осветил
Ю. Д. Левин в  статье  "Иринарх  Иванович  Введенский  и  его  переводческая
деятельность" (см. Э 943).}.
     Заграничное  путешествие  было  последним  светлым  периодом  в   жизни
Введенского. Вскоре по возвращении он ослеп.  Благосветлов  пишет,  что  это
несчастье приключилось с  Введенским  вследствии  употребления  бинокля  при
осмотре достопримечательностей Парижа и Лондона. Конечно,  дело  было  не  в
бинокле: у Введенского и раньше было слабое  зрение,  которое  он  вовсе  не
щадил, работая нередко буквально с утра до ночи. Пораженный ужасным  (а  для
книжника - в особенности) недугом, Введенский не терял  присутствия  духа  и
даже продолжал работать. Но не только зрение ему  отказало  -  здоровье  его
становилось все хуже, и 14 июня 1855  г.  на  сорок  втором  году  жизни  он
скончался.

     Введенский перевел с английского два романа Теккерея: "Базар  житейской
суеты" и "История Пенденниса", а также пародийный "Опыт  продолжения  романа
Вальтера Скотта "Айвенго"".  Из  Диккенса  Введенским  были  переведены  три
романа: "Домби и сын" (первая крупная работа Введенского,  опубликованная  в
1847 г. журналом "Современник" под заглавием "Торговый дом под фирмою  Домби
и сын"), "Замогильные записки Пиквикского клуба"  (Отеч.  зап.,  1849-1850),
"Давид Копперфильд" (Отеч. зап., 1853) и  рассказ  "Договор  с  привидением"
(Отеч.  зап.,  1849).  Кроме  того,  им  переведен  роман  Фенимора   Купера
"Дирслейер" (Отеч. зап., 1848),  Коррер  Белл  (псевдоним  Шарлотты  Бронте)
"Дженни Эйр" (Отеч. зап., 1849), Каролины Нортон "Опекун" (Отеч. зап., 1852)
и Оливера Голдсмита "Векфильдский священник" (этот  перевод  опубликован  не
был и, очевидно, не сохранился).
     Работал Введенский с невероятной скоростью. Так, например, за один  год
были  переведены  два  больших  романа:  "Давид  Копперфильд"   и   "История
Пенденниса". Это значит, что Введенский должен был переводить по  пять-шесть
страниц ежедневно. И это при том, что  переводы  были  для  него  "побочным"
трудом - основное время отнимало преподавание.  Остается  предположить,  что
Введенский, по выражению Фета, "строчил" свои  переводы,  торопясь  сообщить
читателю новости "литератур иностранных". Может быть, это отчасти  объясняет
ту удивительную смесь небрежности  и  мастерства,  которая  свойственна  его
переводам.
     Обыкновенно переводная литература отличается от  оригинальной  излишней
правильностью, приглаженностью языка.  Переводы  Введенского  являют  полную
противоположность этому  общему  правилу.  Временами  у  читателя  возникает
впечатление, что перед ним подлинный авторский текст, а не "слепок" с  него.
Причиной  тому  не  только  литературная  одаренность  Введенского,   но   и
своеобразие  его  переводческих  принципов.  Дело  в  том,  что  Введенский,
исполненный глубочайшего почтения по отношению к переводимым им писателям  и
бывший,  по-видимому,  благодарным  и  вдохновенным   читателем,   не   имел
особенного  уважения  к  самим  текстам.  "Буква"  интересовала   его   лишь
постольку, поскольку через ее посредство  ему  становился  доступным  "дух".
Нимало не сомневаясь в том, что дух понят им верно, он передавал его  своими
словами, то  близкими  к  подлиннику,  то  совершенно  "новыми".  Как  пишет
Благосветов, Введенский "не влачился раболепно за своими образцами".  Отсюда
- огромные достоинства и огромные недостатки его переводов.
     Основное  достоинство  -  свободный  и  гибкий  язык  и  естественность
диалогов. В переводах Введенского персонажи действительно говорят по-русски,
сквозь живой разговорный язык не  "просвечивают"  чужеродные  синтаксические
структуры,  английским  междометиям  и  "сорным"  словам  он  умело  находит
общеупотребительные  соответствия.  Впрочем,  Введенский   чувствовал   себя
свободным не только в выборе русских  слов,  соответствующих  оригиналу,  он
также чувствовал себя свободным от необходимости быть точным и не считал  за
грех сокращать или расширять текст по своему усмотрению. "Расширяя" диалоги,
он вводил в них дополнительные "разговорные" обороты,  малозначащие  "видишь
ты", "послушай", "право" и т. д.  Там,  где  эти  добавления  умеренны,  они
оживляют диалог, но это приобретение  сопровождается  значительной  потерей:
переводимые произведения частью утрачивают свое стилистическое своеобразие и
начинают походить одно на другое.
     Складывается  парадоксальная  ситуация.  Стиль  Введенского   настолько
самобытен, что его переводы  почти  так  же  легко  опознать  по  нескольким
страницам, как, скажем, произведения Толстого или Достоевского.  Зато  автор
оригинала угадывается с трудом. Введенский  любил  сочные,  яркие  краски  и
нередко усиливал то, что в оригинале было дано более тонко и бледно.
     В целом  переводы  Введенского  напоминают  по  стилю  его  собственные
литературные опыты - автобиографические заметки, письма.  Следующий  отрывок
из  юношеского  письма  Введенского  вполне  бы  мог  попасться  читателю  в
каком-нибудь   из   переводов   Диккенса   или   Теккерея:   "Многоуважаемый
благодетель! Все обстоит доселе хорошо, а денег опять ни  одной  полушки.  В
правом кармане сочельник, а в левом великий пост. Сделайте милость, пришлите
25 рублей..." и т. д. (Э 370, с. 185-186).
     Публике переводы нравились. Живость изложения делала  чтение  легким  и
увлекательным. Зато мнения  критики  разделились.  Одни  поддерживали  общий
толк, называя переводы первоклассными, другие не без  основания  находили  в
них  множество  недостатков.  Среди  них  главный  -  невнимание   к   стилю
подлинника. Вскоре по выходе в свет "Базара житейской  суеты"  "Современник"
писал:  "Он  [Введенский]  начал  переводить  Теккерея  точно  так  же,  как
переводил Диккенса: тот же язык, те же ухватки, тот же юмор, тонкое различие
наивного  бесхитростного  Теккерея  от  глубоко-шутливого  Диккенса  исчезло
совершенно" (Э 296, с. 93).
     Во многом  это  замечание  верно.  Введенский  редко  "смягчает"  текст
подлинника и обыкновенно эти смягчения вызываются цензурными  соображениями.
Так, английское "pinched herself on bread and water" (морила себя  хлебом  и
водой) он переводит  как  "была  чрезвычайно  умеренна  и  строго  соблюдала
посты". Гораздо чаще, увлекаемый желанием насмешить читателя, он употребляет
более резкие выражения, чем те, что  есть  в  оригинале.  Таким  образом  он
нередко огрубляет юмор не только якобы "наивного  бесхитростного"  Теккерея,
но и самого Диккенса. Вот тому пример:

     "...and recieving from Smangle a gentle intimation through the medium a
water-jug..." ("The Posthumous Papers of the Pickwick Club")

     ...мистер Смэнгл с помощью кувшина воды деликатно намекнул ему...

     ...за что получил  в  награду  стакан  холодной  воды...  ("Замогильные
записки Пиквикского клуба". Пер. И. Введенского)

     Порой, не сумев как следует перевести саму  шутку  и  желая  восполнить
пробел, Введенский окружает ее "смешными" словами собственного сочинения:

     ... it was dark, and the torches being brought Wamba said: "Guffo, they
can't see their way in the argument, and are going to throw a  little  light
upon  the  subject".  The  Lady  Rowena  being  absorbed  in  a  theological
controversy with Father Wil-libad called  out  to  know  the  cause  of  the
unseemly interruption (W. M. Thackerey. "Pronosals  for  a  continuation  of
..Ivanhoe"").

     ...Стемнело, и когда внесли факелы, Вамба сказал: "Гуффо, здесь  спорят
о вещах столь темных, что не худо бы пролить немного  света".  Леди  Ровена,
отвлеченная от метафизического спора с отцом  Виллибальдом,  осведомилась  о
причинах неприличного веселья. (Пер.З. Александровой)

     ...Спросили кубки. Уамба, обращаясь к Гуффо, юному пастырю гусей, почти
такому же дураку, как он сам, сказал: "ну, у них в  глазах  зарябило  -  вот
теперь разве прояснится спорный пункт". Гуффо засмеялся над этой древней как
Ирод остротой: леди, может быть действительно начавшая путаться в  метафорах
и  иносказаниях,  приказала  узнать,  кто  так  дерзко  осмелился   нарушить
благочестивую тишину. ("Опыт продолжения романа Вальтер  Скотта  "Айвенго"".
Пер. И. Введенского)

     Спору нет, Введенский переводит "живо", но часто не соблюдает "штилей",
причем в снижении или  повышении  их  сравнительно  с  оригинальным  текстом
закономерности не видно. Примеров можно было бы привести множество,  но  они
слишком обширны для этой статьи.
     Вставки Введенского  иногда  совершенно  необъяснимы.  Порой,  устранив
сочтенный скучным авторский текст, он тут же добавляет свой, ничуть не более
занимательный. Вот, например, пространная вставка, которой открывается глава
"Кавалеры мисс Эмори" в "Истории Пенденниса" Теккерея. На двух  с  половиной
страницах переводчик рассуждает о любви и о том,  сколько  времени  отнимает
"подобное развлечение": "Во-первых, много часов вашего драгоценного сна,  вы
ворочаетесь на постели и думаете об обожаемом  предмете:  поздно  встаете  и
идете  к  завтраку,  когда  уже  наступил  полдень  и  все  ваше   семейство
давным-давно разошлось к своим дневным занятиям". И так далее  и  в  том  же
насмешливом, несколько циничном тоне, не совсем уместном рядом  с  рассказом
об искренней и  пылкой  любви  Генри  Фокера.  В  той  же  главе  переводчик
неоднократно опускает по одному-двум предложениям.
     Пропуски  чаще  всего  устраняют  авторские  замечания,   "замедляющие"
действие, либо сокращают "утомительно-длинные" речи  персонажей.  Иногда  по
непонятной небрежности Введенский опускает какие-либо сведения,  важные  для
понимания дальнейшего  текста.  Так,  в  романе  Фенимора  Купера  Дирслейер
рассуждает о разности характеров сестер Гуттер, проявившейся в убранстве  их
спальни, но само описание обстановки Введенский уничтожил,  а  потому  мысли
Дирслейера кажутся бессвязными и беспочвенными.
     Разновидностью "вставок" Введенского можно считать его пересказы, более
пространные, чем оригинальный текст. Примеров множество:

     This -

     Вот! (Здесь) -

     Вот мы и пришли, сударь мой.


     Oh -

     О! (А!) -

     Вижу, любезный, вижу,


     and finally laughed outright -

     и наконец, от души расхохотались

     разразились громовыми залпами неистового и дикого смеха

     he began to feel rather cool about legs

     зябнут ноги

     кровь начинает мало-по-малу холодеть в его потрясенном организме

     Внимание  современного  читателя   переводов   Введенского   несомненно
остановится на необычной,  "безграмотной"  передаче  собственных  имен.  Вне
всякого сомнения,  переводчик  обладал  достаточными  сведениями  в  области
английской фонетики и мог верно передать  звучание  имен  и  названий  -  во
многих случаях он так и делал,  иногда  более  точно,  чем  принято  теперь.
Например, английское "Greenwich" он передает как "Гринич",  т.  е.  ближе  к
действительному звучанию этого слова, чем привычное  теперь  "Гринвич".  Имя
"Armory" (в современном переводе "Амори")  {В  современном  переводе  М.  Ф.
Лорие подчеркнуто созвучие этого имени со словами "амур", "амуры".} он верно
транскрибирует как "Эмори": так его произносит у Теккерея один из персонажей
("Emery"), и именно на такое произношение указывает  не  случайное  сходство
этой вымышленной фамилии со словом "amorous".
     При всем том  переводчик  не  придавал  фонетике  особенного  значения.
Транскрипция  соседствует   у   него   с   транслитерацией   (ср.   тот   же
"Greenwich""Гринич" и, скажем, "Tattersall" - "Таттерсаль"); звуки [л] и [и]
он превращает в "о" ("Stubble" - "Стобль", "Currer" - "Корpep",  "Fulham"  -
"Фольгем" и т. д.); имена, хотя и  даются  обыкновенно  "этимологически",  в
традиционных для русского языка формах (Henry - Генрих;  Walter  -  Вальтер;
Judith - Юдифь; Paul - Павел), иногда (очевидно  тогда,  когда  нет  русской
традиции) просто транслитерируются (Amelia -  Амелия),  а  иногда  принимают
чужую, инородную окраску (Blanch - Бьянка). Бывает, что вместо одного  имени
переводчик подставляет другое, отчасти из соображений благозвучия, отчасти в
соответствии с традиционными  представлениями  о  "подходящем"  имени.  Так,
актриса Maria Pinckney превращается в Марию Кельверлей,  причем  теряется  и
звучание, и семантическая  нагрузка  имени:  любящая  узкие  панталоны  мисс
Розовая Коленка - это смешнее, чем любящая их мисс Кельверлей.
     Совершенно обыкновенна в переводах Введенского, так же, впрочем, как  и
в других переводах того времени, своеобразная русификация имен:  Florence  -
Флоренса, Georgy - Джорджинька, Plantain I Co - Плетнем и Ко.
     Однажды Введенский высказал  свое  скептическое  отношение  к  вопросам
фонетики на страницах "Отечественных записок": "Скоро, нет сомнения,  мистер
Вильям  Thackeray  сделается  известным  в  русской  литературе  под  именем
Теккерея, Тэккре, Заккре, или, может  быть,  Θаккерея,  как,  вероятно,
назовет его "Библиотека для Чтения", доказавшая  очевиднейшим  образом,  что
английское th соответствует во всех отношениях греческой θите,  хотя  в
современном мире никто не знает, какой  звук  эта  буква  издавала  в  устах
грека. Но в нашем журнале  господин  Thackeray  назывался  Теккереем  еще  в
апрельской книжке за 1847 год..."
     Равнодушие Введенского к фонетической правильности понятно.  Перед  ним
стояли задачи более общие: заставить заговорить героев переводимых книг, как
если бы они родились "под  русским  небом".  В  целом  переводы  Введенского
тяготеют  к  русификации,  и  если  слово  "postillion"  он   переводит   не
нейтральным "возница", а чисто национальным  "ямщик",  то  ожидать  от  него
бережного отношения к звучанию английских имен было  бы  странно.  Напротив,
чем менее по-английски они звучат,  тем  лучше  вписываются  в  общий  стиль
переводов.
     Встречаются у Введенского и ошибки. Так,  в  "Базаре  житейской  суеты"
Эмилия Седли не позволяет посторонним переодевать и мыть  своего  ребенка  -
это было бы для нее так же неприятно,  как  если  бы  чужие  руки  протирали
(wash) миниатюрный портрет  ее  мужа.  Совершенно  ясное  "wash"  Введенский
переводит  словом  "уничтожить",   тем   самым   лишая   смысла   сравнение,
употребленное писателем, т. к. сопоставимое - два вида ревности - становится
теперь несопоставимым. Примеров подобной невнимательности немало. В "Истории
Пенденниса" фразу "Ah! is this the boy that prayed at his mother's knee  but
a few years since..." Введенский переводит так: "Увы! уже ли это  тот  самый
мальчик, который  только  несколько  лет  назад  читал  молитвы  на  коленях
матери?.." Молиться, сидя  у  кого-либо  на  коленях,  а  точнее,  сидеть  у
кого-нибудь на коленях, молясь - диковинное занятие,  тем  более,  что  речь
идет не о младенце, а о юноше.
     Поскольку ошибки Введенского чаще всего не связаны с особой  трудностью
текста, их можно объяснить разве что торопливостью.
     Сопоставление  переводов  Введенского  с  оригиналами  показывает,  что
недостатков в них - множество.  И  все-таки  он  прославился  как  "отменный
переводчик". Почему? Введенского прославила публика, а публика не сличала  и
не критиковала. Читатели читали,  им  было  интересно,  книги,  переведенные
Введенским, "жили", заставляли печалиться и радоваться. Книги следовали одна
за  другой,  читатель  не  успевал  опомниться,  "проглатывая"  их,  и   был
благодарен переводчику  за  это  увлекательное  чтение.  Даже  после  смерти
Введенского, когда успели опомниться и когда критические  голоса  (они  были
всегда, но некогда было к ним прислушиваться) были услышаны, когда появились
"правильные понятия" о задачах перевода,  даже  тогда  переводы  Введенского
оставались самыми интересными, самыми живыми.
     Введенский сам много  сделал  для  того,  чтобы  выработалась  "теория"
перевода. Его "Базар житейской суеты" вызвал к жизни целую дискуссию.
     Более того, встречая  в  своей  работе  различные  трудности,  он  стал
делиться ими с читателями, помещая в сложных  местах  комментарии  с  своему
переводу. Эти  комментарии  иногда  поясняли  незнакомые  русскому  читателю
реалии, а иногда содержали отрывки оригинального текста с пояснением, почему
избран именно  данный  перевод.  В  целом  переводы  Введенского  не  только
отвечали "стандартам" своего времени - они были выше их.
     Несомненной удачей Введенского были переводы  Диккенса.  По  счастливой
случайности  темперамент  переводчика  совпал  с  темпераментом  автора,  и,
несмотря на  множество  мелких  расхождений  перевода  с  оригиналом,  "дух"
произведений Диккенса был  передан  Введенским  верно.  Введенский  сохранил
яркость и "одномерность" диккенсовских персонажей, добрый, балаганный, можно
сказать, развлекательный юмор и типичный для Диккенса  контраст  смешного  и
трогательного. У Диккенса  смех  и  слезы  рядом,  но  не  вместе.  Все  это
Введенский сохранил.
     В "Vanity Fair" смешным может быть что угодно,  и  плохое,  и  хорошее,
причем  смеются,  точнее  подсмеиваются  все:  рассказчик  над   персонажем,
персонажи друг над другом.  У  Диккенса  смеется  сам  автор,  добродушно  и
весело.  У  Теккерея  -  проницательный  и   не   слишком   доброжелательный
рассказчик. Автору не до  смеха.  Спрятанный  под  ухмыляющейся  маской,  он
грустно созерцает людские несовершенства.
     Если у Диккенса отношение автора к  своим  героям  очевидно,  а  "лицо"
рассказчика вполне определенно, то у Теккерея рассказчик  "гримасничает",  и
то как рассказано, не менее важно, чем то, что рассказано, ведь  от  верного
понимания "точки зрения" зависит нравственный смысл сказанного. Поэтому  при
переводе особенно важно сохранить интонацию подлинника во  всех  частностях:
Введенскому это не удалось либо от невнимания, либо от  недостатка  времени.
Зачастую привычный  иронический  тон  Теккерея  в  переводе  пропадает.  Вот
несколько примеров из "Пенденниса":

     ...Harry embraced his fond parent with the utmost affection...

     Гарри с чувством заключил в объятия свою нежную родительницу.

     Гарри с нежностью обнял добрую маменьку... (пер. И. Введенского)


     ...poked his lordship in the side with his cue...

     Гарри ткнул его светлость кием в бок

     тронул его в бок кием... (пер. И. Введенского)


     ...his lordship was blessed a fifth girl...

     Бог благословил его светлость [еще одной] дочерью, пятой по счету

     у лорда была еще пятая дочь... (пер. И. Введенского)

     Упраздняя  авторскую  иронию  в  одних  случаях,   Введенский   нередко
иронически изображал то, о чем в оригинале  рассказывалось  нейтральным  или
даже сочувственным тоном.

     She talked constantly to him about this dead father, and spoke  of  her
love for George to the innocent and wondering child; much more than she ever
had done to George himself, or to  any  confidante  of  her  youth.  To  her
parents she never talked about this matter; shrinking from baring her  heart
to them. Little George very likely could understand no better than they; but
into his ears she poured her sentimental secrets unreservedly, and into  his
only ("Vanity Fair")

     Она постоянно рассказывала ему о покойном отце и говорила о своей любви
к нему, - с невинным, непонимающим ребенком она была откровеннее, чем в свое
время  с  самим  Джорджем  или  какой-нибудь  близкой  подругой  юности.   С
родителями она никогда не говорила на эту тему:  она  стеснялась  раскрывать
перед ними свое сердце. Вряд ли  маленький  Джордж  понимал  ее  лучше,  чем
поняли бы они, но ему и только ему  доверяла  Эмилия  свои  сердечные  тайны
(пер. М. Дьяконова)

     Беспрестанно говорила она об этом умершем отце и рассказывала по тысяче
раз в день, как она любила и обожала его. Ребенок слушал разиня рот... Очень
вероятно,  что  малютка  Джордж  совсем  не  понимал,  о  чем  это   твердит
беспрестанно его плаксивая мамаша; но  в  его  только  уши,  целиком  и  без
малейшего остатка, мистрисс Эмми изливала  все  свои  сантиментальные  тайны
("Базар житейской суеты". Пер. И. Введенского)

     Внимательный читатель Теккерея вряд ли станет хохотать, рыдать или даже
безмятежно радоваться.  Введенский  старается  восполнить  эти  "недостатки"
иногда самым неожиданным образом. Так, например,  маленький  Джордж  Осборн,
глядящий из окна на отъезжающего "навеки" Доббина (картина во всяком  случае
не веселая), сравнивается переводчиком с  "бессмертным  мистером  Пиквиком",
некогда так же глядевшим из окна на Гозуэльскую улицу.  В  результате  таких
усовершенствований  грустное  не  становится  веселым,  но  перестает   быть
подлинно  грустным.  Появляется  в  переводах   Введенского   даже   типично
диккенсовский счастливый конец. Впрочем, диккенсовский ли? Ведь уже в первом
своем переводе "Опыт продолжения романа Вальтер Скотта "Айвенго"" переводчик
"улучшает" финал. В оригинале читаем:

     "...but I don't think they had any other children or were  subsequently
very  boisterously  happy.  Of  some  sorts  of  happiness   melancholy   is
characteristic, and I think these were a solemn pair and died rather early"

     "...но думаю, что других детей у них  не  было  и  что  счастье  их  не
выражалась в шумной веселости. Бывает счастье, подчеркнутое печалью;  и  мне
кажется, что эти двое были всегда задумчивы и не слишком долго  зажились  на
свете" (пер. З. Александровой).

     Введенскому,  а  может  быть,  редактору  не  понравился  философичный,
скептический тон автора. "Исправленный" Теккерей выглядит так:

     "...но было ли у них много детей, или, говоря библейским  слогом,  была
ли Ревекка многоплодна как Лия, - это решится  во  втором  томе,  образующем
такое количество томов, которого достаточно будет на то, чтобы вы  сами  (т.
е. А. Дюма) выкупили замок Монте-Кристо".

     Безоблачным счастьем наделяет переводчик и Эмилию Осборн, к которой  на
протяжении романа сам относился с большей суровостью, чем автор:

     "Fonder than he is of me", Emmy thinks with a sigh. But he never said a
word to Amelia that was not kind and gentle; or thought of a  want  of  hers
that he did not try to gratify"

     "Больше, чем меня", - думает Эмми и вздыхает. Но он ни разу  не  сказал
ей неласкового или недоброго слова и старается выполнить всякое ее  желание,
лишь только узнает о нем (пер. М. Дьяконова)

     "И больше, чем меня", - думает со вздохом мистрисс Эмми. Но это едва ли
справедливо. Вильям всегда ласкал и лелеял свою нежную  супругу,  и  Амелия,
как можете вообразить, отвечала ему тем же (пер. И. Введенского)

     То, что молчаливо признается в оригинале, здесь  отрицается,  а  потому
заключительные строки романа о тщете  человеческого  счастья  отрываются  от
контекста и "повисают в воздухе".
     Созданный Введенским Теккерей оказался и впрямь  похожим  на  Диккенса,
только "похуже". В  этом  новом  писателе  публике  понравилось  сходство  с
великим  собратом,  зачастую  приданное  переводчиком.   Действительные   же
свойства произведений Теккерея хотя и остались - нельзя же  было  совсем  от
них избавиться - но тона уже не задавали и потому из достоинств превратились
в несовершенства.
     При  этом   удивительнее   всего   то,   что   Введенский   сам   точно
охарактеризовал  творчество  Теккерея  в  биографической   статье   о   нем,
помещенной в 1849 г. в "Отечественных записках". Называя Теккерея сатириком,
он в то же время подчеркнул меткость и глубину его сатиры. Казалось бы,  под
меткостью и глубиной Введенский имеет  в  виду  психологическую  тонкость  и
убедительность - между тем именно  эта  сторона  дарования  Теккерея  в  его
переводах сильно сглажена.
     Так в чем же тогда заслуги Введенского?
     Во-первых,  он  дал  читателям  возможность  быстро  и  не   понаслышке
познакомиться с новейшими произведениями английских писателей.
     Во-вторых, заставил полюбить эти произведения  и  пробудил  в  обществе
острый интерес к творчеству  английских  романистов.  Читали  повсюду  -  от
скамей духовных семинарий до острогов. И часто - в переводах Введенского.
     В-третьих, эти переводы самой яркостью своих достоинств  и  недостатков
сослужили  добрую  службу  русской  переводческой  школе.  Из-за  отсутствия
строгой системы Введенскому удалось совместить то, что  потом  проповедовали
разные переводческие школы: буквальная точность соседствует у него с вольным
пересказом, реальный комментарий с  русификацией.  Короче  говоря,  переводы
Введенского - прекрасный учебник для переводчиков,  целый  кладезь  примеров
удачного и неудачного, для читателей  -  увлекательные,  хотя  и  не  всегда
похожие на свои "прообразы" книги. Для  истории  литературы  (существует  ли
история переводной литературы?) - интересный, достойный изучения этап.


     

     Но сегодняшний день "Ярмарка  тщеславия"  выходит  в  переводе  Михаила
Алексеевича Дьяконова. Как и его предшественник И. И. Введенский, он не  был
удовлетворен привычным переводом заглавия романа и искал такой,  который  бы
соответствовал библейской цитате, выбранной Теккереем  для  названия.  Может
быть, "Ярмарка суеты"... Но, увы, победила привычка. Так и стоит до сих  пор
на титуле книги "Ярмарка тщеславия", хотя специалисты не  устают  повторять,
что "Базар житейской суеты" явно лучше...
     К сожалению, были в истории нашей страны годы, когда имя М.А. Дьяконова
исчезло из книги. Он был незаконно  репрессирован.  Но  "Ярмарка  тщеславия"
продолжала издаваться, у редакторов возникали вопросы, ответить на них  было
некому. Заботу о труде М. А. Дьяконова взяли на себя Р. Гальперина и  М.  Ф.
Лорие. Трудно удержаться  и  не  сказать,  что  Марии  Федоровне  Лорие  наш
читатель обязан замечательными переводами "Пенденниса", "Ньюкомов".
     Имя М. А. Дьяконова, как видно ил библиографического  указателя,  вновь
появилось на титуле романа в I960 г. Но переводчика  давно  уже  не  было  в
живых.
     Трагический парадокс,  но  в  обширной  библиотеке  его  сына,  видного
ученого-востоковеда, переводчика Игоря Михайловича Дьяконова не  сохранилось
ни одного экземпляра "Ярмарки тщеславия" в переводе  отца.  Перевод  Михаила
Алексеевича Дьяконова вернулся в семью Дьяконовых лишь в 1986  г.,  когда  в
издательстве "Книга" к 175-летию со дня рождения Теккерея  вышло  редкое  по
своим  полиграфическим  достоинствам  издание   самого   известного   романа
писателя, на титуле  которого  читаем:  "Ярмарка  тщеславия",  перевод  М.А.
Дьяконова.

        ^TИ.М. ДЬЯКОНОВ^U

        ^TМИХАИЛ АЛЕКСЕЕВИЧ ДЬЯКОНОВ^U

     Михаил Алексеевич Дьяконов сделался переводчиком оттого, что женился на
бесприданнице. Он был студентом экономического  факультета  Политехнического
института  в  Петербурге  и  женился  на  курсистке  Женского   медицинского
института. Они познакомились  в  Ташкенте  в  1902  г.,  когда  он  был  еще
гимназистом. Мария Павловна тогда только что окончила Оренбургский  институт
благородных девиц, где учились дочери  безденежных  офицеров,  и  когда  они
познакомились, работала классной дамой в Ташкентской женской гимназии.  Отец
ее по разным  обстоятельствам  оставил  военную  службу,  был  инженером  на
строительстве Закаспийской железной дороги,  заболел  тифом  и  умер.  Семья
оказалась без средств и даже без пенсии;  Мария  Павловна  была  третьей  из
шестерых детей и потому была бесприданницей из бесприданниц.
     Знакомство возобновилось в Петербурге, куда оба приехали  учиться.  Все
началось с попытки Михаила  Алексеевича  учить  Маню  английскому  языку  (в
институте благородных девиц учили французский и немецкий). Английского языка
она не выучила, но зато в 1906 г. они поженились.
     Отец  Михаила  Алексеевича  отнесся  к  невестке  хорошо,  но  он   был
"подкаблучником" и слушался свою красавицу жену. А мать Михаила  Алексеевича
имела все основания быть недовольной тем, что сын женился на  бесприданнице,
поскольку она сама, выходя замуж, тоже была бесприданницей  и  считала,  что
такая ситуация  не  должна  повториться  с  ее  сыновьями.  Поэтому  молодые
студенты не получили никакой материальной - или  моральной  -  поддержки  от
родителей, а стипендии в те времена не было. Жили  они  впроголодь.  Поэтому
надо было либо давать уроки,  либо  зарабатывать  переводами.  Сначала  была
переведена на русский язык книга "Тормаза Вестингауза", за ней последовали и
другие, ей подобные, но помогало чувство юмора,  которым  Михаил  Алексеевич
был щедро наделен.
     Потом Михаил Алексеевич окончил Политехнический институт и поступил  на
службу в Азовско-Донской коммерческий банк. Дела семьи - уже было двое детей
- поправились, и  Михаил  Алексеевич  смог  даже  сам  материально  помогать
младшей сестре жены и своему младшему брату. Но банк закрылся в 1918  г.,  и
он перешел на работу в Гужевой трест  (управляющий  извозчиками),  а  вскоре
после этого - в Госиздат, главным бухгалтером.
     Тысяча девятьсот девятнадцатый, тысяча  девятьсот  двадцатый  и  тысяча
девятьсот двадцать первый годы были в Петрограде нелегкими. Стояли  очереди,
на человека выдавалась восьмушка хлеба, дров не было, на  перекрестке  около
дома собаки рвали труп павшей лошади, жильцы по ночам дежурили в  подворотне
с оружием  (от  налетчиков);  на  маленького  новорожденного  третьего  сына
выдавалось молоко в  особом  учреждении,  справедливо  называвшемся  "Каплей
молока",  куда  надо  было  ходить  (чтобы  выстоять  очередь)  за   полтора
километра; но можно было покупать молоко и у пригородных  жительниц,  только
они брали плату мебелью, и квартира вскоре опустела.
     Михаил Алексеевич был человек веселый  и  общительный,  у  него  быстро
завелось множество друзей в литературном мире. И,  по  его  обстоятельствам,
естественно было опять взяться за переводы. По вечерам  в  холодной  комнате
вся семья собиралась вокруг стола  и  при  свете  "коптилки",  сделанной  из
масленки для швейной машинки с острой длинной капельницей, работали: старший
сын готовил уроки, средний, пятилетний, читал Шекспира (детские книги сожгли
- дети болели дифтерией, а дезинфекции не было  -  одежду,  игрушки,  книжки
пришлось спалить); жена шила и штопала, а Михаил Алексеевич  переводил.  Вся
эта ситуация могла хоть кого повергнуть в депрессию,  но  Михаил  Алексеевич
находил во всем  смешную  сторону:  если  кто-либо  начинал  жаловаться,  он
придумывал какую-нибудь неожиданную  шутку  и  приговаривал:  "tout  passe!"
("все проходит!").
     Так он запомнился: пестрая узбекская тюбетейка, черный, как смоль, чуб,
маленькое пенсне, голубые добрые и веселые глаза, ярко-рыжие усики - и  нос,
готовый всегда вздрогнуть от внутреннего смеха; наклоненная голова и  быстро
пишущая рука. Весь вечер, половину ночи.
     Литературные успехи были  значительными:  за  первое  издание  перевода
романа Эптона Синклера "Джимми Хиггинс" был выдан мешок картошки. (Эта книга
потом переиздавалась десять или двенадцать раз, уже  за  гонорар,  и  Михаил
Алексеевич говорил, что Джимми - его четвертый и самый  почтительный  сын  -
столько лет кормит родителя!)
     Но самое главное заключалось в том, что очень скоро  Михаил  Алексеевич
стал воспринимать работу переводчика как потребность и радость.  Время  было
переломное также и во всех  областях  литераторского  труда:  впервые  вышло
"Искусство  перевода"  К.  И.  Чуковского  и  Н.  С.   Гумилева,   возникали
переводческие студии, из  которых  наиболее  замечательной  была,  вероятно,
студия М. Л. Лозинского, давшая  классические,  прочно  вошедшие  в  русскую
литературу стихотворные переводы Киплинга, Эредиа и других поэтов. Испытывал
себя на этом поприще (тоже  в  переводах  из  Эредиа)  и  Михаил  Алексеевич
Дьяконов.
     Пост  главного  бухгалтера  Госиздата  позволял  делать   много   добра
братьям-писателям. И братья-писатели считали Михаила  Алексеевича  своим:  в
пустой квартире копилось все больше книг, выходивших тогда в таком множестве
- стихи и проза, альманахи; много было именных экземпляров с напечатанным на
контртитуле текстом: "Экземпляр Михаила Алексеевича Дьяконова".
     Ему все было  интересно,  во  всем  хотелось  участвовать.  Первое  его
оригинальное произведение было напечатано  (кажется,  в  журнале  "Печать  и
революция") на пари: часть публиковавшихся в  журнале  стихов  были  низкого
качества, и Михаил Алексеевич объявил, что он тоже берется напечатать  любой
стихотворный набор слов, даже вовсе  лишенный  смысла.  И  напечатал.  Потом
писал рецензии - на  переводы,  на  стихи;  рецензии  иной  раз  ядовитые  и
убийственные.  Так,  один  тогдашний   и   небезызвестный   поэт   умудрился
опубликовать (конечно, в порядке "революционного" эпатажа) такие стихи:

                         Утомленный работою тяжкою,
                         После людьми по душам бесед,
                         Сам себе напоминаю бумажку я,
                         Выброшенную в клозет.

     Михаил Алексеевич написал на это "самую короткую  в  мире  рецензию"  -
длиной в одну строчку:
     "Удалимся же от места гибели поэта".
     Рецензии подписывались псевдонимами: "Пау Амма" (по имени краба в одной
из "Вот так сказок" Киплинга), или "Триэмиа" (по именам членов семьи: Михаил
(сам Михаил Алексеевич), Мария (жена), Михаил, Игорь,  Алексей  (три  сына).
Из-за сокрытия себя под псевдонимом  Михаил  Алексеевич  иной  раз  принимал
"пациентов", приходивших жаловаться на рецензию самому рецензенту.
     В 1922 г. Лев Михайлович Михайлов-Политикус  (могила  его  на  Марсовом
поле - площади Жертв  революции,  в  Ленинграде),  назначенный  в  то  время
советским полпредом в Норвегию, предложил Михаилу Алексеевичу место главного
бухгалтера нашего торгового представительства в Осло:
     - Старым специалистам мы не доверяем, наши не знают финансового дела, а
вы будете работать честно.
     Михаил Алексеевич согласился; с 1921 по 1929 г. (с небольшим перерывом)
он был главным бухгалтером,  начальником  финансового  отдела,  заместителем
торгпреда и опять начальником финансового отдела торгового представительства
СССР в Осло.
     Но переводческое искусство стало для него уже  потребностью.  Здесь,  в
Осло, он перевел с французского два тома романа-эпопеи Ромэна  Роллана  "Жан
Кристоф", затем с норвежского - книги о путешествиях Руала Амундсена. Там же
был переведен "впрок"  -  потому  что  заказа  от  издательства  не  было  -
поразительный роман норвежской  писательницы  Сигрид  Унсет  "Кристин,  дочь
Лавранса". Бытовой норвежский язык Михаил Алексеевич к тому  времени  хорошо
знал, но для такого перевода, как этот, надо было  совершенствоваться,  и  в
работе над первым томом ему помогала знакомая - Н. Е. Гейнц. Уже значительно
позже Михаил Алексеевич переработал первый том и перевел второй, и издал их,
правда, с сокращениями. Полностью роман вышел только в 1962 г. (третий том -
в переводе Ю. А. Яхниной и Л. Ю. Брауде).
     По возвращении в Ленинград экономическая  работа  М.  А.  Дьяконову  по
многим причинам  не  заладилась;  он  поступает  редактором  в  издательство
"Academia", а позже - в издательство  Арктического  института.  Но  в  конце
концов он уходит и из института и целиком отдается литературе.
     Вновь занявшись литературной деятельностью в начале  30-х  гг.,  Михаил
Алексеевич быстро стал одним из ведущих переводчиков того времени - имя  его
часто  можно  было  услышать  наравне  с  именами  А.  А.  Смирнова,  А.  А.
Франковского и М. Л. Лозинского.
     Переводил Михаил Алексеевич  много  -  в  свет  вышло  далеко  не  все.
Объяснялось это иногда тем, что он брался за  работу  не  тогда,  когда  был
заказ, а когда его увлекало  то  или  иное  произведение;  иногда  тем,  что
издательство,  заказав  книгу,  потом  отказывалось  от   нее   или   просто
подвергалось очередной реорганизации. Домашняя  экономика  профессионального
экономиста М. А. Дьяконова от этого немало страдала - семья жила по принципу
"когда густо, когда пусто".  Как-то,  еще  в  Норвегии,  Михаил  Алексеевич,
получив неожиданный  гонорар,  заказал  бадью  гоголь-моголя  для  соседских
детишек и вынес ее во двор; а потом, по опустошении бадьи, повез детишек  на
трех такси в кино. При таких чертах его  характера  "пусто"  в  доме  бывало
чаще, чем "густо". Происходили такие разговоры с женой:
     - Миша, у тебя штаны рваные, надо купить новые.
     - Не для того я деньги зарабатываю, чтобы штаны покупать.
     Работа над переводом была у  Михаила  Алексеевича  делом  коллективным,
общесемейным. Если что-нибудь его затрудняло, раздавался  сигнальный  свист:
на консультацию вызывались сыновья  {Эти  консультации  приводили  иногда  к
результатам,  для  публики  неприемлемым.  Так,  когда   Михаил   Алексеевич
редактировал старый, заслуженный,  но  уже  устаревший  перевод  "Кукольного
дома" Ибсена, сыновья закричали, что по-норвежски героиню пьесы зовут  вовсе
не Нора, а Нура. Он долго  сопротивлялся,  но  все  же  в  вышедшем  в  свет
переводе появилась Нура. Публика этого не приняла.}.
     Иной раз им даже поручался какой-нибудь  кусок,  и,  конечно,  вставные
стихи (если такие были). И Мария Павловна призывалась к совету.
     Долгие годы работал он над переводами только после  службы,  по  ночам.
Эта привычка осталась у него до конца жизни.
     А переводчик он был добросовестный. В переводческом  искусстве  20-х  -
30-х  гг.  господствовал  пафос  борьбы  с  традицией   старых   ремесленных
переводов: с одной стороны, переводов-подстрочников (это  когда  переводчик,
не понимая смысла текста, наивно думал,  что  если  он  переведет  слово  за
словом по словарю, "буквально", то  читатель  поймет  то,  чего  он  сам  не
понял); и переводов-"фантазй" (это когда переводчик, что-либо не поняв,  тут
же придумывал что-нибудь свое). Михаил Алексеевич был  сторонником  перевода
точного,  но  такого,  чтобы  он  мог  занять  достойное  место  в   русской
литературе, чтобы оригинал был передан хорошим русским языком.
     Известна история, рассказанная К. И. Чуковским со слов  переводчика  В.
О. Стенича, как тот, переводя французский роман с немецкого, не понял  фразу
из письма героини к дедушке, где она советовала ему взять прислугу, чтобы та
облегчила ведение хозяйства бабушке. Фраза была переведена так: "возьми себе
девочку, чтобы не  утруждать  бабушку".  Потом  уже  по  всей  книге  Стенич
"обрабатывал" стилистически ни в чем не повинную героиню в духе ее совета, и
в книге она из скромной женщины превратилась в разухабистую бабенку.  Такого
с М. А. Дьяконовым случиться не могло, а когда  ему  пришлось  редактировать
перевод "42 пареллели" Джона Дос Пассоса, сделанный тем же В.  О.  Стеничем,
то дело дошло до товарищеского суда между ними. В. О. Стенич  был  человеком
исключительного дарования и воображения, но  с  точки  зрения  литератора  с
характером М. А. Дьяконова, он должен был бы  сдерживать  свое  воображение,
передавая русскому читателю все же переводимого  автора,  а  не  собственный
блестящий талант.
     Конечно, как все в мире, стареют и переводы. Из работ М.  А.  Дьяконова
пережили его  на  много  десятилетий  только  три  -  "Антуанетта"  Роллана,
"Кристин, дочь Лавранса" Сигрид Унсет и "Ярмарка тщеславия" Теккерея. Это  и
справедливо - великий труженик во всем, Михаил Алексеевич  ни  в  одну  свою
другую работу не вложил столько труда и столько любви.
     С "Ярмаркой тщеславия" сыновья-консультанты дали  ему  бой  в  связи  с
названием.  В  самом  деле,  "Vanity  fair"  значит,  конечно,  не  "Ярмарка
тщеславия", а "Ярмарка суеты" - здесь vanity перекликается с  библейским  (и
поэтому хорошо знакомым с детства каждому англичанину) "Vanity of  vanities,
saith the Preacher: all is vanity" ("Суета сует, говорит Екклесиаст,  -  все
суета"). Но "суета" имеет в русском языке два значения:  во-первых,  "тщета"
(так именно в Библии) {Впоследствии И. М. Дьяконов,  переводя  "Екклесиаст",
употребил именно слово "тщета".}, и во-вторых, "бестолочь, суетня".  Сказать
"Ярмарка  суеты"?  Это  казалось  надостаточно  ясным.   Михаил   Алексеевич
остановился было на "Ярмарке житейской суеты" - но дело решило издательство,
не пожелавшее отказаться от названия хотя и неправильного, но привычного.
     Со второй половины 30-х годов  Михаил  Алексеевич  обратился  к  совсем
другой, литературно-исторической деятельности. Им была написана  серия  книг
по истории полярных исследований: с детских лет увлеченный морем, романтикой
морского флота, он задумался над полярными странствиями еще в середине 20-х,
когда переводил книги Амундсена; а теперь он занялся этим предметом всерьез,
откликаясь на  огромное  увлечение  всего  народа  Северным  морским  путем,
эпопеей "Челюскина", папанинцами на Северном полюсе. Работая в  издательстве
Арктического института, М. А. Дьяконов был дружен  или,  во  всяком  случае,
близко знаком со многими нашими знаменитыми полярниками того времени - Р. Л.
Самойловичем, Н.  Н.  Ермолаевым,  В.  Ю.  Визе,  Н.  В.  Пинегиным,  Б.  Г.
Чухновским. На столе его появились книги  Крашенинникова,  Нансена,  Роберта
Скотта. Его большая "История полярных исследований" вышла в  Архангельске  в
1939 г. - там еще не знали, что с ним случилось.
     В тяжелой беде он  поддерживал  дух  товарищей  по  несчастью  -  почти
дословно рассказывал им изо дня в день "Графа Монте-Кристо".
     Загорелым, в "пиратском" платке, то  во  главе  какой-нибудь  отчаянной
экскурсии в леса под Старым Крымом или на боте вдоль берегов  Крыма  ("ведет
нас Пылжик, морской пират, и с ним не страшен ни рай, ни ад"), то окруженным
детьми, которым рассказывались невероятные приключения, то "почетным  членом
женского клуба" в доме отдыха писателей, всегда живым, всегда занимательным,
полным шуток и веселья - таким его  запомнили  многие  посетители  Коктебеля
30-х гг. И много лет подряд почтенные старики и старые  дамы  перед  смертью
дарили автору этих строк, последнему оставшемуся в живых  из  семьи  Михаила
Алексеевича Дьяконова, хранившиеся у них в память о нем его шуточные  стихи,
записки, коктебельские камушки.
     Он прожил пятьдесят три года.


        ^TОСНОВНЫЕ ВЕХИ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА ТЕККЕРЕЯ^U

     

     1811 г. Уильям Мейкпис Теккерсй родился в Калькутте;  единственный  сын
сотрудника Ост-Индской Компании, Ричмонда Теккерея, который умер в 1815 г.
     1817  г.  Теккерея  посылают  учиться  в  Англию:   сначала   школа   в
Саутгчмптоне, Чизвик, затем (1822- 1828) - Чатерхаус, Лондон. Мать  Теккерея
выходит  замуж  за  капитана  (позже  он  получил   звание   майора)   Генри
Кармайкла-Смита и возвращается из Индии (1818) в Англию. С отчимом  Теккерея
связывали самые теплые отношения.
     1829-1830 гг. Обучение Теккерея в  колледже  Св.  Троицы  в  Кембридже.
Теккерей проигрывает значительную часть состояния, оставленного ему отцом, в
карты. В 1830 г. оставляет Кембридж, не окончив образования. Уезжает на семь
месяцев в Германию, живет в основном в Веймаре, встречается с Гете.
     1831-1832 гг.  Изучает  юриспруденцию  в  Миддл-Темпле,  не  оканчивает
курса.
     1833-1834 гг. Парижский корреспондент газеты "Нэшенел стэндард", быстро
закончившей свое существование.
     1834-1835 гг. Изучает  живопись  в  Париже.  Банк,  куда  были  вложены
деньги, оставленные отцом, "прогорает":  Теккерей  остается  без  средств  к
существованию.
     1836 г. Женится, вопреки  желанию  матери,  на  Изабелле  Шоу,  которую
встретил в Париже, переезжает в 1837 г. в Лондон. От этого брака  было  трое
детей: Анна Изабелла ("Анни", позже леди Ритчи, 1837 -  1919),  Джейн  (1838
1839, умерла в младенчестве), Харриет ("Минни", позже миссис  Лесли  Стивен,
1840-1875). В 1840 г. жена Теккерея сходит  с  ума,  остальную  часть  своей
жизни проводит в частных пансионах и лечебницах, вплоть до смерти в 1893 г.
     1836 г. Теккерей публикует сатирические  литографии  "Флора  и  Зефир".
Предлагает свои услуги в качестве иллюстратора "Записок  Пиквикского  клуба"
Диккенсу,  получает  отказ.  Решает  оставить   карьеру   художника-графика.
Занимается  журналистикой,   сотрудничает   с   многочисленными   журналами,
газетами, в первую очередь с журналом "Фрэйзерс"  (здесь  в  1837  1838  гг.
выходят его "Записки Желтоплюша"), с 1842 г. "Панчем" - (здесь с 184(i  1847
гг. печатается "Книга снобов"). Периодически уезжает в Париж.
     1840 г. Выходит "Парижская книга очерков", за ней следуют другие  книги
путевых заметок: "Ирландские зарисовки" (1843), "Путешествие из Корнхилла  в
великий Каир" (1846).
     1844 г. В журнале "Фрэйзерс" выпусками выходит роман "Барри Линдон".
     1846 г. Теккерей обосновывается в Кенсингтоне, на улице Янг, 13; сюда к
нему переезжают Анни и Минни, которые до этого жили с бабушкой.
     1847-1848  гг.  Публикуется  "Ярмарка  тщеславия",  а  с  ней  приходит
признание.
     1848 г. Начало романа Теккерея с Джейн Брукфилд, женой  его  давнишнего
друга, преподобного Уильяма Брукфилда.
     1848-1850 гг. Выходит выпусками роман "Пенденнис". Полемика Теккерея по
вопросам искусства и позиции писателя с коллегами-литераторами, в частности,
с Диккенсом. Ответом на многочисленные упреки стала  статья  "О  собственном
достоинстве литературы".
     1851 г. Выступает в Лондоне и других  городах  с  лекциями  "Английские
юмористы XVIII в.". Эти лекции Теккерей прочтет и во время своей  поездки  в
Америку в 1852-1853  гг.  Ко  времени  американской  поездки  относится  его
программная лекция "Милосердие и юмор".
     1851 г. Разрыв с Уильямом Брукфилдом, ссора с Джейн Брукфилд.
     1852 г. В издательстве Джорджа Смита выходит "История Генри Эсмонда".
     1853-1855  гг.  Выпусками  выходит  роман  "Ньюкомы".  Теккерей   много
путешествует один и с дочерьми. Тяжело заболевает во время пребывания с Анни
и Минни в Риме зимой  1853-1854  гг.  С  этого  времени  начинается  быстрое
ухудшение здоровья Теккерея.
     1854 г. Переезжает на Онслоу-Сквер, Бромптон. Пишет  "Кольцо  и  розу",
последнюю часть в серии "Рождественские повести", которые выходили,  начиная
с 1846 г. Современники считали "Кольцо и розу" самой удачной "рождественской
книжкой" Теккерея.
     1855-1856 гг. Выступает с лекциями "Четыре Георга" - зимой  в  Америке,
весной и летом - в Англии.
     1857 г. Выдвигает себя кандидатом  от  Оксфорда  в  парламенте.  Терпит
поражение на выборах.
     1858-1859 гг. Выпусками выходит роман "Виргинцы".
     1858 г. Ссора и конец дружбы с Диккенсом:  так  называемая  "история  в
Гаррик-клубе".
     1859 г. Начинает выпускать журнал "Корнхилл".
     1860 г. В январе  выходит  первый  номер  журнала  "Корнхилл",  который
вызвал большой интерес у читателей. В  январской  книжке  печаталась  первая
часть романа "Ловель-вдовец", эссе из сборника "Заметки о разных разностях".
     1861-1862 гг. Выпусками выходит роман "Филипп" в журнале "Корнхилл".  В
марте 1862 г. Теккерей слагает с себя полномочия главного редактора  журнала
"Корнхилл".
     1862 г. Переезжает в дом на  Пэлес-Грин,  2,  Кенсингтон,  который  был
устроен по его проектам и чертежам.
     1863  г.  Начинает  работу  над  романом  "Дени  Дюваль"  (произведение
осталось незаконченным; после смерти Теккерея выходило выпусками с 1864 г. в
журнале  "Корнхилл").  Быстрое  ухудшение  здоровья,  внезапная  смерть   24
декабря. Похоронен на кладбище Кенсел-Грин в Лондоне.


        ^TВСПОМОГАТЕЛЬНЫЕ УКАЗАТЕЛИ^U

        ^TУКАЗАТЕЛЬ ОРИГИНАЛЬНЫХ НАЗВАНИЙ ПРОИЗВЕДЕНИЙ ТЕККЕРЕЯ ^U

     The Adventures of Philip on his  Way  through  the  World  Showing  who
Robbed him who Helped him and who Passed him by

     Aethelred Konig Morning Post Reding

     The Age of Wisdom, or Love at Two Score

     Ah, Bleak and Barren was the Moor

     At the Church Gate, or the Church Porth

     The Ballad of Bouillabaisse

     The Bedford Row Conspiracy

     Bluebeard's Ghost

     The Book of Snobs

     A Box of Novels

     A Brother of the Press  on  the  His  ory  of  a  Literary  Man,  Laman
Blanchard, and the Chances of the Literary Profession

     Captain Rook and Mr. Pigeon

     Catherine: a Story by Ikey Solomons

     A Caution to Travellers

     Character Sketches

     Charity and Humour

     A Chartist Meeting

     The Chronicle of the Drum

     Commanders of the Faithful

     Congreve and Addison

     Cox's Diary

     The Crystal Palace, or Mr. Molony's Account of the Crystal Palace

     Dear Jack This White Mug that with Guiness I Fill

     Denis Duval

     Dennis Haggarty's Wife

     Dessein's

     The Devil's Wager

     Dickens's Cricket on the Hearth

     Dickens in France

     The Dignity of Literature

     Dimond cut Dimond

     Disraeli's Sibil

     Doctor Birch and his Young Friends: the First Christmas Book

     The End of the Play

     English Humorists of the  Eighteenth  Century:  a  Series  of  Lectures
Delivered in England, Scotland and the United States of America

     The Fashionable Authoress

     Fielding's Works

     Foreign Correspondence: Contributions to "The National Standard"


     The Four Georges: Sketches of Manners, Morals, Court and Town Life

     Friar's Song

     The Georges

     Goethe in his Old Age

     Going to See a Man Hanged

     Hints for a History of Highwaymen

     The History of Henry Esmond, Esq. Colonel in the Service of her Majesty
Queen Anne, Written by himself

     The History of the Next French Revolution

     The History of Pendennis: his Fortunes and Misfortunes, his Friends and
his Greatest Enemy

     The History of Samuel Titmarsh and the Great Hoggarty Diamond

     Hogarth, Smollet, and Fielding

     An Invasion of France

     The Irish Sketch Book


     Judge Blackstone
     The Kickleburys on the Rhine: Fifth Christmas Book

     King Canute

     Larry O'Toole

     A Legend of the Rhine

     Letter to David Masson

     Letters on the Fine Arts. The Objections against Art Unions

     A Little Dinner at Timmins's

     Lovel the Widower

     A Meeting on Kennington Common

     The Memoirs of Barry Lyndon Written by himself

     The Memoirs of Mr. C. F. Yellowplush

     Men's Wives by George Fitz-Boodle

     Miss Tickletoby's Lectures on English History

     A Mississippi Bubble


     Mr. and Mrs. Frank Berry

     Mr. Deuceace at Paris

     Mrs. Perkin's Ball: First Christmas Book

     My Nora, or "On the Lady Emily"

     The Newcomes: Memoirs of a Most Respectable Family

     Notes of a Journey from Cornhill to Grand Cairo by Way Lisbon,  Athens,
Constantinople, Jerusalem

     Notes of a Week's Holiday
     The Notch on the Axe - a Story a la mode

     Novels by Eminent Hands

     Ogres

     On being Found out

     On a Chalk-Mark on the Door

     On the French School of Painting

     On a Hundred Years Hence

     On a Joke I Once Heard from the Late Thomas Hood

     On a Lazy Idle Boy

     On Lett's Diary

     On Men and Pictures: a propos of a Walk in the Louvre

     On a Peal of Bells

     On a Pear-Tree

     On Ribbons

     On some Carp at Sans Souci

     On some French Fashionable Novels: with a Plea for Romances in General

     On Two Children in Black

     On Two Round about Papers which I Intended to Write

     The Orphan of Pimlico

     Our Street: Second Christmas Book

     The Painter's Bargain

     The Paris Sketch Book. Dedicatory Letter to M. Aretz, tailor, etc.

     Peg of Limavaddy

     The Pen and the Album

     Pictures of Life and Character: By John Leech

     Prior, Gay, and Pope

     The Professor: A Tale of Sentiment

     Proposals for a Continuation of  "Ivanhoe"  in  a  Letter  to  Monsieur
Alexandre Dumas by Monsieur Michael Angelo Titmarsh

     The Ravenswing

     Rebecca and Rowena: A Romance upon Romance: Fourth Christmas Book

     The Rose and the Ring or the History of Prince Giglio and Prince Bulbo:
Sixth Christmas Book

     The Rose of Flora

     The Rose upon my Balcony

     Round about the Christmas Tree

     Roundabout Papers

     A Shabby-Genteel Story

     The Second Funeral of Napoleon

     The Sights of London

     Simple Melodies

     Sketches and Travels in London

     Small-Beer Chronicle

     Song of a Violet

     Sorrows of Werther

     The Stars

     Steele

     Sterne and Goldsmith

     Stubbs's Calendar, or the Fatal Boots

     Swifs

     A Tale of the Polish Ball

     Thorns in the Cushion

     Timbuctoo

     To Mary

     A Tragic Story by Adelbert von Chamisso: Five German Ditties

     The Tremendous Adventures of Major Gahagan

     Tunbridge Toys

     Vanity Fair: A Novel without a Hero

     The Virginians: A Tale of the Last Century

     Waiting at the Station

     A Word on the Annuals

     Atra cura

     Autour de mon chapeau

     De Finibus

     De Inventure

     Nil Nisi Bonum

     Requiescat

     Vanitas Vanitatum


        ^TУКАЗАТЕЛЬ ЗАГЛАВИЙ РУССКИХ ПЕРЕВОДОВ ПРОИЗВЕДЕНИЙ ТЕККЕРЕЯ^U

     Английские туристы

     Английские юмористы XVIII века

     Английские юмористы XVIII-го столетия

     [Анекдот из жизни]

     Базар житейской суеты

     Бал у мистрис Перкинс

     Баллада о буйабесе

     Бедная Сьюки и богатая Мери

     Большие и малые обеды

     Большой обед у маленьких людей

     [Бульябесс]

     В благородном семействе

     ["В Королевской школе изящных искусств..."]

     ["В Лимерике я зашел в лавку..."]

     Вдова Синей Бороды

     Вдовец Ловель

     Великосветская писательница

     Вильям Конгрев

     Виргинцы

     Вокруг рождественской елки

     "Вороново крыло"

     Вторые похороны Наполеона

     Выбор жены: Отрывки из дневника холостяка

     Георги

     Гете в старости

     Г-жа Воронокрылова

     Гогарт, Смоллет и Фильдинг

     Горас Сольтоун

     Грушевое дерево

     Два мальчика в трауре

     Девчушка Дерзкинс

     Дени Дюваль

     Денис Дюваль

     Детские балы и некоторые предостережения относительно их

     [Джонатан Свифт]

     "Джордж де Барнуэл"

     Дик Тихоня и Том Драчун

     Диккенс во Франции

     Дневник Кокса

     Добрая мисс Мери и ее братец

     Доктор Бирч и его молодые друзья

     Доктор Роззги и его юные друзья

     Дух синей бороды

     Екатерина

     Жена Дениса Гагарти

     Жена Денниса Хаггарти

     Жена Диониса Гоггарти

     Жизнь и приключения майора Галагана

     За городом

     Заговор в Бедфорд-Роу

     Зазубрина на топоре

     Заметки о разных разностях

     Замужние дамы

     Записки Барри Линдона

     "Записки Желтоплюша"

     Записки лакея

     Записки мистера Желтоплюша

     Записки о семидневном празднике

     Засечка на секире

     Званый обед

     Звезды

     "Звезды и полосы"

     Звон колоколов

     Иглы в подушке

     Иголки в подушке

     Из мемуаров Д. Фиц-Будля

     История Генри Эсмонда

     История очередной французской революции

     История Пенденниса

     История Самуэля Титмарша и Большого Гоггартовского алмаза

     История Сэмюэля Титмарша и знаменитого бриллианта Хоггарти

     К Мэри

     Как вешают человека

     Как из казни устраивают зрелище

     Как продолжить "Айвенго": Предложения, высказанные месье Микель Анджело
Титмаршем в письме к месье Александру Дюма

     Календарь Стеббса или роковые сапоги

     Капитан Рук и мистер Пиджон

     Карманная памятная книжка

     Карты в Сан-Суси

     Картинки жизни и нравов (художник Джон Лич)

     Книга мишуры

     Книга снобов

     Кольцо и роза

     Конгрев и Аддисон

     Конгрив

     Конгрив и Аддисон

     Конгрив и Эддисон

     Король Канут

     "Котиксби"

     Куст алых роз

     Кэтрин

     Лекции мисс Тиклтоби по истории Англии

     Летописи молодого пива

     Ловель-вдовец

     Лондонские зрелища

     "Лорды и ливреи"

     Любовь в сорок лет

     Лэди в ложе второго яруса

     Мемуары Барри Линдона, эсквайра

     Милосердие и юмор

     [Мир - это зеркало...]

     Миссисипистский пузырь

     Мистер Дьюсэйс в Париже

     Мистер и мистрис Франк-Берри

     Митинг на Кеннингтон-Коммон

     Модная сочинительница

     Моя Нора

     Мужнина жена

     Мысли о тяготах и радостях писательской профессии

     На открытии международной выставки 1851 г.

     На станции железной дороги

     Над топями нависла мгла

     Наш Ларри О'Тул

     Наша улица

     Нашествие на Францию

     Нашла коса на камень

     Не пойман - не вор

     Нед Воитель

     Неутешная вдова

     Новые романы

     Нравописательные очерки и путешествия по Лондону

     Ньюкомы

     [О Гете]

     О двух мальчиках в черном

     О дружбе

     О живописи
     О лентах
     О любви и супружеской жизни, о мужчинах и женщинах

     О людоедах

     О наших ежегодниках

     О собственном достоинстве литературы

     Об одном ленивом мальчике

     Об удовольствии и преимуществах, доставляемых званием Фош

     Обыкновенная история

     Опыт продолжения романа Вальтера Скотта "Айвенго"

     Ордена и ленты

     Отель Дессейн

     Очерки английских нравов: Английские Снобсы

     Очерки английских нравов. Приключение в несовсем порядочном обществе

     Парижские письма

     [Парижский альбом]

     Пегги из Лимовадди

     Пенденнис

     Перо и альбом

     Песенка монаха

     Песнь цветка

     Песня фиалки

     [Писатели и издатели]

     Письмо Дэвиду Мэссону от мая 6-го (предположительно) 1851 года

     Письмо Теккерея о пребывании его в Веймаре и свидании с Гете

     По поводу двух очерков, которые я намеревался написать

     По поводу значка мелом на дверном косяке

     По поводу каламбура, который я слышал однажды от покойного Томаса Гуда

     Повелители правоверных

     Польский бал

     Попался

     Посвящение господину Арецу, портному в Париже

     Послушайте, ребята, душевно вас прошу

     "Посмотрите также на "целомудрие" Шале..."

     Прайор, Гэй и Поп

     Приключения Филиппа

     Простые напевы

     Путевые заметки от Корнгиля до Каира

     Размышления по поводу истории разбойников

     Рассказ a la mode

     Ревекка и Ровена

     Рейнская легенда

     "Рецепт призового романа"

     Ричард Стиль

     Роза у балкона

     Роза флоры

     Роковые сапоги

     [Романист обладает ярким...]

     Романы прославленных сочинителей

     Рыцарь Том

     Самуил Титмарш и его большой гоггартиевский алмаз

     Сатирические очерки

     Сатирические очерки: Новый ряд

     Сверчок за очагом, сочинение Чарльза Диккенса

     Свифт

     Сделка с дьяволом

     Сибилла, сочинение Дизраэли

     "Синебрад"

     Сирота из Пимлико

     Сочинения Фильдинга

     Стерн и Гольдсмит

     Стиль

     Сто лет спустя

     Страдания Вертера

     Страдания молодого Вертера

     Судья Блекстоун

     Танцмейстер

     Терновая игла в подушке

     Тимбукту

     Тонбриджские игрушки

     Трагическая история

     [Удел гения]

     Урок путешественникам

     Утренние спичи Бальтазара Куделя

     "Фил Фогарти, или Повесть о Доблестном Раздесятом полку"

     Франк Берри и его супруга

     Хогарт, Смоллет и Фильдинг

     Хроника Барабана

     Церковное крыльцо

     Чартистский митинг

     [Черная забота]

     Черт и живописец

     Черточка, проведенная мелом

     Четыре Георга

     Что претерпела Ирландия

     [Что такое слава]

     Чудовища

     Эпилог

     Эпитафия Георгу II

     Этельред, король английский, "Морнинг пост", читать изволяющий

     ["Я убежден, что народ Англии..."]

     Ярмарка житейской суеты

     Ярмарка тщеславия


     
     
     


Популярность: 15, Last-modified: Wed, 14 Aug 2002 17:24:15 GmT