Fb2.zipEpubСодержаниеFine HTMLPrinted versiontxt(Word,КПК)Lib.ru html
Ричард Райт. Человек, который жил под землей

   -----------------------------------------------------------------------
   The Man Who Lived Under Ground (1944). Пер. - В.Голышев.
   В кн.: "Ричард Райт. Сын Америки. Повести. Рассказы".
   М., "Прогресс", 1981 (Библиотека литературы США).
   OCR & spellcheck by HarryFan, 21 August 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Спрятаться, сказал  он  себе.  Он  стоял,  пригнувшись  в  темном  углу
вестибюля, и грудь у него вздымалась. Он  устал  бегать,  увертываться  от
них. Либо найти укрытие, либо сдаваться. С  шипением  по  мокрой  мостовой
проехала  полицейская  машина,  взвыла  сиреной.  Ищут   меня   повсюду...
Подкрался к двери, прищурясь поглядел сквозь  запотевшее  стекло.  Застыл,
прислушиваясь к замирающему вою  сирены.  Да,  надо  спрятаться,  но  где?
Скрипнул зубами. Взгляд его остановило неожиданное явление  на  улице.  Из
отдушин в  крышке  люка  вырвались  столбики  воды.  Вдруг  опали,  словно
отдушины чем-то забило; серый поток сточной  воды  хлынул  на  мостовую  -
приподнял круглую чугунную крышку, подержал немного и, ослабнув, со стуком
уронил.
   В голове забрезжил план:  выждать  и,  когда  удалится  сирена,  выйти.
Курил, напряженно ждал. Наконец сирена сказала ему  -  можно:  она  завыла
где-то вдалеке, затихла, замерла. Он шагнул  на  тротуар,  остановился,  с
любопытством посмотрел на люк - не поднимется ли опять  крышка.  Вышел  на
середину мостовой, нагнулся, заглянул в отдушину, но ничего не  разглядел.
В черной глубине шумела вода.
   Он вздрогнул от ужаса: сирена взвыла совсем  рядом  -  подумалось,  что
уснул и проснулся чуть  не  под  колесами  машины.  Инстинктивно  упал  на
колени, схватился за край  люка.  Сирена  вопила  будто  над  головой,  и,
крякнув от натуги, он сдвинул крышку так, чтобы прошло тело. Сбросил  ноги
в колодец и повис в водянистой тьме. Бесконечное  мгновение  он  висел  на
пальцах, цепляясь за край, потом ощутил  телом  грубые  железные  крюки  и
догадался, что по ним рабочие спускаются в колодец. Он быстро полез  вниз;
крюки кончились. Тело качалось  над  промозглой  пустотой;  сирена  завыла
прямо над краем  колодца.  Он  выпустил  крюк,  и  океан  тепловатой  воды
накинулся на его тело. Ударило головой о стену, раз и другой; он  подумал:
а что, если это смерть? Пальцы исступленно карябали стену,  зацепились  за
трещину. Тело  наконец  нашло  опору,  измерило  силу  потока  напряжением
мускулов. Он медленно поднялся  в  воде,  которая  с  ужасающей  скоростью
обтекала ноги.
   Он услышал протяжный скрежет тормозов, и  сирена  оборвалась.  Господи!
Поймали все-таки! В люке на  фоне  дождливого  неба  повисло  белое  лицо.
"Отчего эта штука  сдвинута?"  -  послышался  голос  полицейского.  Крышка
медленно поползла обратно, и от  отверстия  остался  только  узкий  темный
серп. "Ну-ка, помоги", - сказал кто-то. Крышка с лязгом  легла  на  место,
погасив свет и звуки верхнего мира. Он стоял по колени в  упругом  потоке,
дышал теплым смрадом гнили и брожения, грудь болела.
   Из  отдушин  в  крышке  протянулись  дымчато-лиловые  пики  и  накололи
крапчатый узор на бегущей воде. С раскрытым ртом  он  слушал,  как  машина
проехала сверху по мокрой мостовой, и скоро тяжкий  шум  ее  утих,  словно
гудение самолета, нырнувшего в тучу. Он никогда не думал,  что  от  машины
может быть такой звук, - здесь все казалось странным  и  неправдоподобным.
Он задумчиво стоял, по колени в бурчащей воде.
   Все было настолько пропитано запахом гнили, что скоро он  перестал  его
замечать. Он достал сигареты, но оказалось, что спички намокли. Пошарил по
карманам, в кармане рубашки нашел сухую книжечку со спичками и чиркнул.  В
мокром мраке спичка  занялась  дурным  зеленым  пламенем,  потом  красным,
оранжевым и, наконец, желтым.  Он  закурил  смятую  сигарету;  потом,  при
мерцающем огне спички, огляделся - нет ли где какого выступа, чтобы  легче
было сопротивляться напору воды. Зрачки у него сузились;  он  стоял  между
двумя парными  стенами,  которые  метрах  в  двух  над  головой  сходились
каплющим,  мышиного  цвета  сводом.  Дно  коллектора  представляло   собой
треугольный желоб. Налево тоннель терялся в пепельном тумане. Направо  был
крутой спуск, куда низвергалась вода.
   Теперь он понял, что, если бы вовремя не встал на ноги, его уволокло бы
на тот свет, а если бы спустился в любой другой колодец, то, скорее всего,
утонул бы. Сквозь шум потока прорывались более резкие звуки падающей воды:
из меньших труб в коллектор лились тонкие струн. Спичка погасла; он  зажег
другую и увидел, как мимо него проплыла груда мусора  и  забила  горловину
спуска. Вода сразу стала быстро прибывать. Успеет он выбраться или утонет?
С протяжным шипением мусор всосало в  горловину;  вода  спала.  Теперь  он
понял, почему вода подняла крышку люка: горловину тогда чем-то  забило,  а
отдушины в люке засорились.
   Тут опасно: может затянуть в спуск, можно забрести с зажженной  спичкой
в газовый мешок и взорваться, можно подхватить ужасную болезнь... Хотелось
бежать отсюда, но что-то приковывало  к  месту.  Слева  сводчатый  потолок
спускался до высоты меньше полутора метров.  С  сигаретой,  свисавшей  изо
рта, он осторожно двинулся вдоль тоннеля;  ноги  скользили  по  слизистому
дну, туфли вязли в густом осадке, серая вода,  шелестя  желтоватой  пеной,
обтекала колени. Приложив ладонь к низкому  потолку,  он  зажег  еще  одну
спичку, увидел нишу  в  стене  и  в  ней  -  металлический  шест.  Оставил
какой-нибудь рабочий. Он потянулся за шестом и тут же  отдернул  голову  -
что-то живое с шуршанием пробежало мимо и замерло. Он поднес туда спичку и
увидел громадную, лоснящуюся от воды крысу: она мигала круглыми блестящими
глазами и скалила мелкие зубы. Свет ослепил ее, и она  бестолково  двигала
опаленной  головой.  Он  схватил  шест  и  ударил  по  мягкому   телу;   с
пронзительным писком серая  тварь  плюхнулась  в  воду,  серо-бурый  поток
подхватил ее и, вертя, унес в темноту.
   Он сглотнул и двинулся дальше, за поворот  туманной  пещеры,  нащупывая
шестом дорогу. При слабом свете, проникавшем сквозь крышку  другого  люка,
он увидел в рыхлой кирпичной стене пролом - нору в мокрой земле. Осторожно
ткнул туда шестом - шест ни во что не уперся.  Он  засунул  шест  в  нору,
подтянулся,  встал  на  четвереньки  и  пополз.  Через  несколько   метров
остановился, пораженный тишиной; можно было  подумать,  что  он  уполз  за
миллион километров от мира. Потихоньку продвигаясь по норе, он ощутил, что
земляной пол стал суше и пошел под уклон. Он медленно поднялся и, к своему
удивлению, смог выпрямиться во весь рост. Шума воды теперь не было слышно,
и он почувствовал себя отрезанным от всего живого, однако  тьма  и  тишина
притягивали его.
   Он долго пробирался по норе и вдруг  с  испугом  остановился.  Выставил
правую ногу, и она повисла в воздухе; отпрянул в страхе. Сунул туда шест -
шест ушел в  пустоту.  Он  вздрогнул  -  померещилось,  что  земля  сейчас
осыплется и похоронит его живьем. Чиркнул спичкой и увидел, что  метрах  в
полутора  под  его  ногами  коридор  в  земле  круто  обрывается  вниз   и
расширяется как бы пещерой. Старый сток, пробормотал он. До  него  долетел
какой-то легкий, ни на что не  похожий  звук;  он  навострил  уши.  Спичка
погасла.
   Воспользовавшись шестом как лестницей, он съехал вниз и  остановился  в
темноте. Тут воздух был свежее, и по-прежнему слышались неясные звуки. Где
он? Ему вдруг померещилось, что рядом кто-то стоит, он резко обернулся, но
там была только темнота. Он осторожно пошарил,  нащупал  кирпичную  стену;
пошел вдоль нее, и непонятные звуки стали громче. Надо  выбраться  отсюда.
Дурацкая история. Долго оставаться  здесь  нельзя:  нечего  есть  и  негде
спать. Но странные звуки мучали его: незнакомые,  они  что-то  напоминали.
Мотор? Ребенок плачет? Музыка? Сирена? Он ощупью двигался дальше, и  звуки
уже доносились так ясно, что  он  различал  высоту  и  тембр  человеческих
голосов. Поют! Ну конечно! Он  слушал  раскрыв  рот.  Это  была  церковная
служба. Зачарованный, он ощупью двигался навстречу прибою голосов.

   Возьми меня в свой дом, Иисус,
   И я душой с тобой сольюсь.

   Пели за кирпичной стеной. Он разволновался,  ему  захотелось  незаметно
посмотреть службу. Чья эта церковь? Он знал  большинство  церквей  в  этом
районе, но пение звучало необычно, не похоже на все,  что  он  слышал.  Он
поглядел налево, направо, под ноги на черную грязь, потом  наверх  -  и  с
изумлением увидел яркое лезвие света, рассекавшее тьму, как бритва.  Зажег
предпоследнюю спичку и увидел под старым бетонным потолком  ржавые  трубы.
Память фотографически схватила их расположение. Спичка стала  гаснуть,  он
подпрыгнул; руки ухватили железо. Он закинул  ноги  и  перевалил  тело  на
настил из труб, который со скрипом спружинил под ним; он подумал, что весь
ярус рухнет, но ничего не случилось. Подполз к трещине и увидел часть хора
- черных мужчин и женщин в  белом,  с  потрепанными  сборниками  гимнов  в
черных руках. На него напал смех, но он сдержал себя.
   Что он делает? Чувство вины почти раздавило его. Убьет его бог за  это?
Люди пели истово, а он машинально мотал головой, не соглашаясь с ними.  Не
должны они петь. Но почему не должны, он сам не понимал. Поют,  а  на  них
дует из канализации...  Ему  казалось,  что  он  наблюдает  за  чудовищной
непристойностью, но он не мог заставить себя уйти.
   От долгого лежания у пего все занемело, и он спрыгнул  на  землю.  Боль
растеклась но ногам, но глубже грызла другая боль - от вида черных  людей,
которые пресмыкаются и клянчат то, чего  никогда  не  будет.  Неосознанное
убеждение подсказывало ему, что им надо стоять на своем,  не  каяться,  не
заискивать в песнях и молитвах - но сам же он удрал от полиции, сам же  он
умолял поверить в его невиновность? Он озадаченно покачал головой.
   Давно он здесь? Не поймешь; он  еще  не  привык  к  этой  жизни;  пение
прихожан возбудило в нем такое сильное чувство, что ему показалось,  будто
он тут давно, однако разум говорил, что времени прошло мало. В  этой  тьме
единственным мерилом времени для него был недолговечный огонек спички.  Он
пополз обратно но норе к коллектору, раскаты хора стали стихать  и  вскоре
совсем смолкли. Он добрался до начала норы, услышал шум  потока,  и  время
снова ожило для пего, расчлененное на мгновения этим плеском.
   Дождь, должно быть, утих, потому что вода спала и доходила  ему  только
до  щиколоток.  Рискнуть,  вылезти  на  улицу  и  попробовать   спрятаться
где-нибудь еще? Но его наверняка поймают. При мысли, что опять надо  будет
бегать и прятаться от  полиции,  он  весь  сжался.  Нет,  он  останется  и
придумает, как от них улизнуть. Но тут-то что делать? По тоннелю он  дошел
до  следующего  колодца  и  остановился  в  нерешительности.  Из   круглых
отверстий вдруг вырвались золотые стрелки и уперлись в воду.  Да,  уличные
фонари... Наверно, уже вечер...
   Он шел по воде еще четверть  часа,  без  всякой  цели,  осторожно  шаря
впереди шестом. Вдруг остановился, напряженно уставясь в одну  точку.  Что
это? Непонятный,  но  как  будто  знакомый  предмет  и  привлекал  его,  и
отталкивал. Под желтыми лучами, пробивавшимися сквозь отверстия в люке,  в
груде сора - крохотное детское тельце, наполовину залитое водой.  Подумав,
что ребенок жив, он бросился было спасать его,  но  обострившиеся  чувства
подсказали, что тело мертвое, холодное - ничто, как пение мужчин и  женщин
в церкви. Вода распускалась пеной около крохотных  ножек,  крохотных  рук,
крохотной головы и мчалась дальше. Глаза были  закрыты,  словно  он  спал;
кулаки сжаты, словно он  сердился;  рот  чернел,  разинутый  в  беззвучном
плаче.
   Он выпрямился и перевел  дух  с  ощущением,  будто  он  целую  вечность
наблюдал за этой мраморной водой, равнодушно обтекавшей сморщенное тельце.
Он чувствовал себя обреченным, как тогда, когда его обвиняли  полицейские.
Он невольно поднял  руку,  отогнать  видение,  но  рука  бессильно  упала.
Наконец он поборол оцепенение: закрыл глаза, вытянул правую ногу и  носком
размокшей туфли спихнул труп ребенка в поток. Не открывая глаз, он  видел,
как вода подхватила  маленькое  тело  и,  вертя,  унесла  в  темноту.  Его
передернуло, он открыл глаза, вдавил кулаки в глазницы и долго слушал, как
в мрачной темноте бежит вода.
   Побрел дальше, ощущая время от времени, как ускоряется течение -  здесь
в тоннель выливался сток  из  очередной  трубы,  и  вода  вокруг  его  ног
поднималась выше. Через несколько  минут  он  опять  оказался  под  люком,
сквозь который глухо доносились уличные шумы. Трамваи и грузовики, подумал
он. Поглядел под ноги и увидел застойное озерцо серо-зеленой жижи;  иногда
из нее вырывался  блестящий  фиолетово-синий  пузырь  газа  и  лопался  на
поверхности. Потом другой. Он повернулся, потряс головой  и,  кривя  губы,
зашлепал обратно, к пещере возле церкви.
   В пещере он сел и прислонился спиной к земляной стене. Руки  и  ноги  у
него слегка дрожали. Чуть погодя он успокоился и уснул. Проснулся озябший,
тело было как чужое. Надо было уходить из этого поганого места. Но уйти  -
значило попасть в руки полиции, которая несправедливо его  обвинила.  Нет,
он не может выйти на свет. Он вспомнил, как они его били и как он подписал
признание  -  признание,   которого   даже   не   прочел.   Они   заорали:
"Расписывайся!" - а он к тому времени так устал, что подчинился - лишь  бы
кончилась боль.
   Он стоял и шарил руками в темноте. Церковное пение смолкло. Сколько  он
проспал? Он не имел понятия. Однако усталость прошла, и хотелось есть.  Он
вдруг осознал, что не может прийти к решению и нервно сжал  кулак.  Сделал
несколько шагов и споткнулся о ржавый кусок  трубы.  Поднял  его,  нащупал
зазубренный конец. Да, тут есть кирпичная стена, можно ее пробить. Что  он
за ней найдет? С улыбкой он нашарил в темноте кирпичную стену,  сел  и  от
нечего делать принялся долбить сырой цемент. Шуметь нельзя, предостерег он
себя. Потом ему захотелось пить, но воды не было. Либо надо как-то убивать
время, либо выходить наружу. Цемент поддавался легко;  он  вытащил  четыре
кирпича, и из дыры потянуло.  Он  испугался,  замер.  Что  там?  Он  долго
выжидал, но ничего не произошло;  тогда  он  снова  стал  ковырять  стену,
медленно, бесшумно; расширил пролом, пролез через него в темное  помещение
и наткнулся  на  другую  стену.  Ощупью  двинулся  по  ней  вправо;  стена
кончилась, пальцы шарили в пустоте, как усики насекомого.
   Сунулся дальше, нога наткнулась на что-то деревянное, полое.  Что  это?
Потрогал пальцами. Ступеньки... Нагнулся, снял туфли, поднялся по ступеням
и увидел желтую полоску света, услышал тихий голос.  Заглянул  в  замочную
скважину: на белом столе  лежало  голое,  воскового  цвета  тело  мужчины.
Низкий вибрирующий голос бормотал какие-то слова, все время на одной ноте.
Он выгнул шею и поглядел наискосок, чтобы увидеть говорящего, но  тот  был
вне поля зрения. Над  голым  телом  висел  громадный  стеклянный  сосуд  с
кроваво-красной жидкостью, а  от  сосуда  вниз  тянулась  белая  резиновая
трубка. Он придвинулся к двери и увидел краешек черного предмета,  обитого
розовым атласом.  Гроб,  выдохнул  он.  Похоронное  бюро...  Кожу  стянуло
паутинным кружевом льда, он вздрогнул. В глубине желтой  комнаты  раздался
гортанный смешок.
   Он повернул назад. Спустившись на  три  ступеньки,  он  сообразил,  что
где-то здесь должен быть выключатель; пошарил по  стене,  нашел  кнопку  и
нажал; свет хлестнул по зрачкам с такой силой, что  он  на  минуту  ослеп,
стал беспомощным. Зрачки сузились, он сморщил нос от странного запаха.  Он
тут же вспомнил, что этот запах смутно чувствовался и в темноте, - а  свет
помог ощутить его в полную силу. Какое-то вещество, которым  бальзамируют,
подумал он. Он спустился с лестницы и увидел штабеля досок, гробы, длинный
верстак. В углу стоял ящик с инструментами. Ага,  инструменты  пригодятся,
чтобы пробивать стены. Он поднял крышку ящика и  увидел  гвозди,  молоток,
ломик, отвертку, лампочку с  патроном  на  длинном  шнуре.  Отлично!  Надо
утащить к себе в пещеру.
   Он уже хотел взвалить ящик  на  плечо,  как  вдруг  заметил  за  топкой
парового котла дверь. Куда она ведет? Попробовал открыть ее, по  она  была
заперта основательно. Без  лишнего  шума  он  изломал  ее  ломиком;  дверь
открылась на скрипучих петлях наружу. В лицо пахнул свежий  воздух,  и  он
услышал приглушенный, далекий рев. Осторожней, напомнил  он  себе.  Открыл
дверь пошире, оттуда выкатился кусок  каменного  угля.  Бункер...  Видимо,
дверь вела в другой подвал. Рев стал громче,  но  происхождение  его  было
непонятно. Где он? Ощупью перебрался  через  угольную  кучу  и  в  темноте
двинулся дальше но  усыпанному  крошкой  полу.  Рев  доносился  как  будто
сверху, потом снизу. Ладонь скользила по стене, наткнулась  на  деревянный
выступ. Дверь, прошептал он.
   Рев замер на низкой поте; но синие у пего побежали мурашки. Казалось, с
ним ведет какую-то игру человек гораздо умнее его. Он прижал ухо к  двери.
Да, голоса... Боксерский матч? Голоса звучали близко и отчетливо, по он не
мог понять, радуются там или огорчаются. Он повернул  ручку,  замок  мягко
щелкнул, и дверь пружинисто толкнула его.  Он  боялся  открыть  дверь,  по
удивление и любопытство взяли верх.  Он  распахнул  дверь  на  себя,  и  в
дальнем конце подпала увидел раскаленную докрасна  топну.  Метрах  в  трех
была еще одна дверь, приоткрытая. Он подошел к ней  и  выглянул  и  пустой
высокий коридор, исчезавший в хитросплетенной тени. Зычные голоса  гремели
где-то совсем рядом, дразнили любопытство. Он  шагнул  в  коридор,  голоса
загремели еще  громче.  Крадучись  дошел  до  узенькой  винтовой  лестницы
наверх. Он поднимется туда во что бы то ни стало.
   Пока он поднимался но винтовой лестнице, голоса  накатывались  на  пего
сплошной волной, потом, достигнув предельной громкости, утихали, но слышны
были  все  время.  Впереди  горели  красные  буквы:  ВЫХОД.   Наверху   он
остановился перед черным, вяло колышущимся занавесом. Раздвинул складки, и
взгляду его открылась  вогнутая  глубь,  устланная  бессчетными  гроздьями
мерцающих отсветов. Под ним  теснились  человеческие  лица,  они  смотрели
вверх и что-то кричали, скандировали, свистели, смеялись. А перед  лицами,
высоко на серебристом экране, корчились тени. Кино, сказал он, и с его губ
сорвался запоздалый смешок.
   Он стоял в ложе кинотеатра, и, так же  как  в  церкви,  ему  захотелось
остановить этих людей. Над своей жизнью смеются, с изумлением подумал  он.
Кричат и  свистят  собственным  ожившим  теням.  Сострадание  воспламенило
фантазию. Он вышел из ложи и зашагал по воздуху, зашагал к зрителям;  паря
у них над головами,  он  протянул  руку,  чтобы  коснуться  их...  Картина
растаяла - он опять стоял в ложе и смотрел на море лиц. Нет, этого  нельзя
сделать; их не пробудить. Он вздохнул. Эти люди  -  дети:  живут  во  сне,
просыпаются при смерти.
   Повернулся, раздвинул черный  занавес  и  выглянул  наружу.  Никого  не
увидел. Когда он спустился по белой  каменной  лестнице,  навстречу  вышел
человек в хорошо подогнанной синей форме. Он  так  привык  находиться  под
землей, что ему  казалось,  он  может  пройти  мимо  этого  человека,  как
призрак. Однако человек остановился. Остановился и он.
   - Ищете мужской туалет, сэр? - спросил человек и, не дожидаясь  ответа,
повернулся и показал. - Туда, пожалуйста. Первая дверь направо.
   Человек повернулся и ушел  наверх.  Он  засмеялся.  Что  за  чудак!  Он
вернулся в подвал и постоял в красной полутьме, глядя на раскаленные  угли
в топке. Потом подошел к раковине, открыл кран,  и  вода  полилась  ровной
беззвучной струей, похожей на струю крови. Он отогнал это больное  видение
и лениво принялся мыть руки, поглядывая по сторонам - нет  ли  мыла.  Мыло
нашлось; он мылил руки, пока  не  набрал  полную  пригоршню  густой  пены,
похожей на алую губку. Тщательно вымыл, сполоснул руки, поискал полотенце;
полотенца не было. Он завернул кран, снял рубашку, вытер  ею  руки,  потом
надел, с благодарностью ощущая ее мокрое, прохладное прикосновение.
   Да, ему хотелось пить; он снова пустил воду, набрал пригоршню  и  выпил
большими,  долгими  глотками.  Теперь  он  почувствовал  малую  нужду;  он
выключил воду, встал к стене, наклонил голову и смотрел, как красная струя
падает на пол. Нос у него сморщился от едкого испарения; хотя  перед  этим
он бродил по сточной  жиже,  сейчас  поскорее  отступил  от  стены,  чтобы
туфель, испачканных жирной грязью,  не  коснулась  его  моча.  Послышались
шаги, и он быстро забрался в угольный бункер. Уголь осыпался с шумом. Шаги
приблизились к подвалу и замерли. Кто там?  Кто-то  услышал  его  и  решил
посмотреть, в чем дело? Он пригнулся; его прошиб пот. Долгая тишина, потом
звякнул металл, и красный отсвет  в  комнате  разгорелся  ярче.  Истопник,
подумал он. Шаги приблизились, и он окаменел.  Перед  ним  возникло  белое
лицо в разводах угольной  пыли  -  лицо  старика  с  водянистыми  голубыми
глазами. На обтянутых скулах играли блики, в  руках  он  держал  громадную
лопату. Скрежетнул металл по камню, старик поднял лопату с углем  и  исчез
из виду.
   В комнате на миг потемнело, потом уголь занялся, и  комната  осветилась
желтым. Старик шесть раз подходил к бункеру за углем, но ни разу не поднял
глаз. Наконец он бросил лопату, промокнул лицо грязным платком и вздохнул:
"Уф!" - потом повернулся и побрел прочь: шаги замерли вдалеке.
   Он стоял, а куски угля все еще скатывались с кучи. Он вышел из  бункера
и с удивлением увидел над  головой  дымчатые  очертания  лампочки.  Почему
старик  не  зажег  свет?  А,  конечно...  Понял.  Старик   здесь   столько
проработал, что свет ему ни к чему. Он и так научился видеть в этом темном
мире, вроде безглазых червей, которым хватает в земле одного осязания.
   Его взгляд упал на судок, но он даже надеяться не смел,  что  там  есть
еда.  Поднял  судок;  тяжелый.  Открыл.  Бутерброды!  Воровато  оглянулся;
никого. Поискал еще, нашел спички и полжестянки табаку; торопливо сунул их
в карман и выключил свет. Взяв судок под мышку, он вышел в дверь,  перелез
через угольную кучу и снова  очутился  в  освещенном  подвале  похоронного
бюро. Надо забрать инструменты,  сказал  он  себе,  и  погасить  свет.  Он
поднялся на цыпочках по лестнице и выключил свет; за дверью все еще  гудел
чей-то  голос.  Он  осторожно  спустился  и  осторожно,  вслепую,   одними
пальцами,  раскрыл  судок,  оторвал  кусок  от  бумажного  пакета,  достал
жестянку с табаком и насыпал табаку в согнутую бумажку. Скатал,  послюнил,
взял в рот, закурил; едкий дым обжег легкие. Никотин  добрался  до  мозга,
разошелся по животу, по рукам до самых кончиков пальцев, успокоил уставшие
нервы.
   Он подтащил инструменты к пролому в стене. Выдаст его  грохот  упавшего
ящика? Но надо было рискнуть: ему нужны эти инструменты. Он поднял ящик  и
пропихнул в дыру; ящик упал в  грязь,  инструменты  внутри  загремели.  Он
подождал, послушал; ничего не случилось. Головой вперед он  протиснулся  в
дыру и стал на пол пещеры. Он ухмыльнулся -  у  него  возникла  хитроумная
идея. Сейчас он вернется в подвал похоронного бюро, сядет за кучей угля  и
пробьет еще одну дыру. Точно! Он открыл  ящик,  вынул  ломик,  отвертку  и
молоток; засунул все это за пояс.
   С новой толстой самокруткой в  зубах  он  пролез  через  дыру  обратно,
переполз через угольную кучу и сел перед  кирпичной  стеной.  Ковырнул  ее
ломиком, цемент отскочил; первый кирпич удалось  вынуть  быстрее,  чем  он
думал. Остальные поддавались хуже; он проработал с час.  Работа  оказалась
нелегкой. Он устало перевел дух - надо отдохнуть немного. Есть хочется. Он
ощупью пробрался в пещеру и по стенке дошел до ящика с инструментами.  Сел
на него, открыл судок и вынул  два  толстых  бутерброда.  Обнюхал.  Свиные
отбивные... Рот  наполнился  слюной.  Он  закрыл  глаза  и  набросился  на
бутерброд, на мягкий ржаной хлеб и сочное мясо. Ел  торопливо,  заглатывая
громадные куски, и от  этого  ему  захотелось  пить.  Но  он  съел  второй
бутерброд, нашел яблоко, схрупал его и сосал огрызок, пока он  не  потерял
всякий вкус. Потом, как собака, разгрыз кости и выел солоноватый  душистый
мозг. После этого вытянулся во весь рост на земле и уснул.
   ...Его тело омывала холодная вода но постепенно она становилась  теплее
и течение подхватило его как поплавок и вынесло в море где плавно катились
волны и вдруг оказалось что он идет по воде как странно и чудесно идти  по
воде дошел до голой женщины с голым младенцем на руках  она  тонула  держа
ребенка над головой кричала помогите и он подбежал к ней по  воде  и  едва
успел забрать младенца как она ушла под воду а  он  стоял  и  смотрел  как
подымаются пузырьки оттуда куда погрузилась женщина звал  ее  но  никакого
ответа ну нырнуть туда спасти женщину но он не мог нырять с  младенцем  он
наклонился и нежно положил  младенца  на  воду  думая  что  он  утонет  но
младенец покачивался на поверхности а он набрал воздуху  нырнул  и  напряг
зрение пытаясь различить ее в темной толще воды но женщины не было раскрыл
рот и позвал ее но только булькала вода болела  грудь  отнимались  руки  а
женщины нигде не видно он звал ее звал и ноги коснулись песчаного морского
дна грудь уже разрывалась  согнул  колени  оттолкнулся  и  помчался  вверх
разрезая воду выскочил на поверхность  глубоко  вдохнул  и  огляделся  где
младенец исчез младенец и он побежал по воде искать младенца звать его где
он а пустое небо и море возвращали его голос где он  и  он  испугался  что
больше пс сможет стоять на воде начал тонуть и барахтаться вода  завертела
его с безумной скоростью и потащила вниз он раскрыл рот чтобы  позвать  на
помощь и вода ворвалась в легкие и стала душить...
   Он застонал и рывком  сел  в  темноте,  с  широко  раскрытыми  глазами.
Ужасные видения теснились в мозгу - они не дадут спать.  Встал,  убедился,
что инструменты  по-прежнему  заткнуты  за  пояс,  вернулся  в  темноте  к
угольной куче и отыскал прямоугольную нишу, где  он  выковыривал  кирпичи.
Взял ломик и ударил. И вдруг его парализовал страх.  Сколько  он  проспал?
День сейчас или ночь? Надо  быть  осторожней.  Если  день,  то  его  могут
услышать. Час за часом, он легонько, беззвучно долбил цемент.  Воздух  над
головой дрожал от далекого, едва различимого рева  голосов.  Ненормальные,
бормотал он. До сих пор сидят в своем кино...
   После отдыха работать стало намного легче. Он вынул уже больше  десятка
кирпичей. Настроение у него поднялось. Вынул еще один кирпич  -  и  пальцы
ушли в пустоту. Отлично! Что там дальше?  Еще  один  подвал?  Он  расширил
отверстие, пролез в него,  прошел  по  неровному  полу  и  натолкнулся  на
металлическую поверхность. Зажег спичку и увидел, что стоит в  подвале  за
отопительным котлом; впереди, в дальнем конце  помещения  была  дверь.  Он
пошел туда и открыл ее; за дверью был свален всякий хлам. Через окошко над
головой просачивался дневной свет.
   Потом стал слышен тихий непрекращающийся  стук.  Что  это?  Часы?  Нет,
стучало громче, чем часы, и не так равномерно. Он перенес  к  окну  пустой
ящик, стал на него и выглянул  в  проход  между  домами.  Потом  осторожно
поднял фрамугу и вылез наружу; тут стук  слышался  отчетливей.  Огляделся,
вокруг никого. Поднял голову, посмотрел на ряды  подоконников.  Стук  стал
понятен. Пишущая машинка, сказал он себе. Она работала  где-то  прямо  над
ним. Он ухватился за гофрированный поясок водосточной трубы и  подтянулся;
через узкий в ракурсе просвет окна он увидел метрах в трех от себя дверную
ручку. Нет, это была не дверная ручка: маленький диск из нержавеющей стали
с множеством штрихов-отметок. У него захватило  дух:  жуткая  белая  кисть
руки, возникнув словно из воздуха, тронула металлический диск и  повернула
его сперва влево, потом вправо. Сейф!.. Циферблат вдруг  исчез,  громадная
стальная дверь открылась на него, и он  увидел  на  полках  сейфа  зеленые
пачки бумажных денег, столбики  монет,  завернутые  в  коричневую  бумагу,
разнокалиберные ящички и стеклянные банки. Сердце у него  застучало.  Боже
милостивый! Белая рука ныряла в сейф  за  зелеными  пачками  и  столбиками
монет. Потом исчезла, и он услышал мягкий щелчок закрывшейся двери. Теперь
был  виден  только  стальной  циферблат.  Пишущая  машинка   стучала   без
передышки, но ее он не видел. Он моргнул - наяву ли это все происходит? За
всю свою жизнь он не видел столько денег.
   У него родился дерзкий  замысел;  держась  одной  рукой  за  трубу,  он
вытащил из-за пояса отвертку. Если белая рука опять станет  крутить  диск,
он проследит, на сколько диск повернулся влево, потом вправо, -  и  узнает
шифр! Кровь быстрее побежала по жилам.  А  числа  нацарапаю  прямо  здесь,
подумал он. Держась  за  трубу  одной  рукой,  он  карябнул  отверткой  по
кирпичу. Ага, можно. Теперь есть ради чего  сидеть  под  землей.  Он  ждал
долго, но белая рука не  появлялась.  Черт!  Будь  он  повнимательнее,  он
сосчитал бы обороты еще в тот раз. Он спустился на землю и задумчиво стоял
в проходе между домами.
   Как забраться  в  эту  комнату?  Он  снова  залез  в  подвал  и  увидел
деревянную лестницу, ведущую наверх. Не в ту ли комнату, где  сейф?  Вдруг
испугавшись, что, пока он здесь стоит, кто-то поворачивает  циферблат,  он
вылез в окно, поднялся по водосточной трубе и заглянул; стальной циферблат
блестел пустым блеском. Он спустился на землю  и  стиснул  кулаки.  Ладно,
надо обследовать подвал. Вернулся в подвал, поднялся по лестнице до  двери
и  заглянул  в  замочную  скважину;  там  было  темно,  но  стук  машинки,
по-прежнему приглушенный  и  шедший  неизвестно  откуда,  слышался  где-то
близко. Он толкнул дверь; вдоль одной стены тянулся  стол,  загроможденный
радиоприемниками и электроприборами. Радиомагазин, пробормотал он.
   А что, можно поставить у себя в пещере радио. Нашел мешок, засунул туда
приемник и вскинул на плечо. Закрыл за собой дверь, спустился по  лестнице
и с огорчением остановился посреди подвала. Загадку циферблата он так и не
решил, и это его раздражало. Он опустил приемник на  пол,  снова  выбрался
через окно, влез по водосточной трубе и сощурился: стальная дверь как  раз
закрывалась. Черт! Опять не увидел, как набрали шифр. Был бы потерпеливей,
сейчас бы уже знал его! Как  забраться  в  эту  комнату?  Он  должен  туда
забраться. Можно высадить окно, но лучше не оставлять  следов.  По  правую
руку, прикинул он, должен быть подвал того дома, где стоит  сейф;  значит,
если пробить дыру вот здесь, он будет у цели. Он начал  тихонько  ковырять
стену; дело шло туго, потому что кирпичи были сухие.  Наконец  он  вытащил
один и осторожно положил на пол. Шуметь нельзя; за стеной могут быть люди.
Вытащил кирпич из второго слоя, но дальше был третий. Он скрипнул  зубами,
теряя терпение. Выну еще один, решил он. Когда выковырял третий,  из  дыры
потянуло. Он приготовился бежать, но ничего не случилось.
   Расширив отверстие, он  протиснулся  в  него  и  очутился  в  кромешной
темноте. Чиркнул спичкой, увидел ступеньки, поднялся по  ним,  заглянул  в
замочную скважину: и там темно... Прислушался, не стучит  ли  машинка,  но
все было тихо. Может быть, контора закрылась? Он нажал  на  ручку,  открыл
дверь - и вздрогнул от ледяного ветра.  В  темноте,  на  железных  крюках,
ввинченных в низкий потолок, висели половинки и четверти свиных, бараньих,
говяжьих туш - красное мясо, одетое холодным белым салом. Прямо перед  ним
было заиндевелое стекло, оттуда доносились  непонятные  звуки.  От  запаха
сырого мяса его затошнило, и он попятился. Мясная лавка, прошептал он.
   Вдруг  ослепительно  вспыхнул  свет,  и  он  втянул  голову  в   плечи.
Прищурился; желтый свет залил красно-белые ряды туш.  Появился  человек  в
перепачканной красным куртке и снял со стены окровавленный мясницкий  нож.
Рассчитывая, что мясник не увидит его в темноте, он тихо прикрыл  дверь  и
оставил только щелку для наблюдения. Мясник снял кусок  туши,  положил  на
окровавленную  колоду,  нагнулся  и  хватил  секачом.  Лицо  у  него  было
жестокое, квадратное, угрюмое; под носом чернели усики, в левый  глаз  лез
масляный чуб. Он поднимал секач и утробно крякал,  всаживая  его  в  мясо.
Разделав кусок, он стер кровь с колоды липкой мешковиной и  повесил  секач
на крюк. И с гордым видом, неся кусок мяса  на  согнутой  руке,  как  мяч,
вышел.
   Хлопнула  дверь,  и  свет  погас;  опять  он  очутился  в  потемках.  С
облегчением перевел дух. Из-за стекла, покрытого инеем,  послышался  голос
мясника: "Сорок восемь центов фунт, уважаемая". Он встрепенулся - ему надо
еще что-то сделать. По что? Он уставился на секач, потом  вдруг  чихнул  и
похолодел от страха, что мясник его услышит. Однако дверь не открылась. Он
снял секач и  осмотрел  окровавленное  острое  лезвие.  За  белым  стеклом
музыкально и переливчато динькнула касса.
   Рассеянно  держа  секач,  он  потер  стекло  большим  пальцем  и  через
оттаявший кружок увидел торговый зал магазина. Там не было  никого,  кроме
хозяина, который уже надевал пиджак и шляпу. За витриной на улице  светило
тусклое солнце; проходили люди, и время от времени слышался смех и гудение
проносящейся машины. Он поглядел внимательнее и увидел на правом  прилавке
магазина,  под  москитной  сеткой,  груши,  виноград,  лимоны,  апельсины,
бананы, персики и сливы. В животе у него засосало.
   Мясник выключил свет, а он скрипнул зубами и пробормотал:  "Не  запирай
ледник..." Мясник вышел на улицу и  запер  магазин  снаружи.  Слава  богу!
Можно еще поесть! Его била дрожь, но он заставил  себя  потерпеть.  Солнце
ушло, лучи его еще мешкали в небе, улицу постепенно  затапливали  сумерки.
Он отворил дверь и шагнул в  магазин.  Прочел  задом  наперед  надпись  на
витрине: НИК. ФРУКТЫ И МЯСО. Он засмеялся,  взял  спелую  желтую  грушу  и
откусил; брызнул сок; слюнные железы так стосковались  по  делу,  что  рот
свело.  Он  съел  три  груши,  заглотал  шесть  бананов  и  разделался   с
несколькими апельсинами: пооткусывал им макушки и, присосавшись к  дыркам,
выдавил сок прямо в рот.
   Нашел умывальник, включил воду, отложил секач  и  ловил  губами  струю,
покуда живот чуть не разорвался. Тогда он выпрямился и рыгнул, впервые  за
все время под землей испытывая довольство. Сел на пол, свернул  самокрутку
и закурил, щуря от дыма покрасневшие глаза. Он наблюдал, как  клочок  неба
за витриной стал красным, потом багровым; спустилась ночь, и он  задумчиво
закурил новую самокрутку. Какая-то часть сознания силилась вспомнить  мир,
который он покинул, а  другая  часть  сопротивлялась  этому.  Сменяя  друг
друга, перед ним прошли жена, его хозяйка миссис Вутен, трое  полицейских,
которые его арестовали... Теперь он обладал  ими,  как  не  мог  обладать,
когда жил на земле. Почему так  получилось,  он  не  понимал,  но  желания
вернуться к ним у него тоже не было. Он засмеялся  и  загасил  самокрутку;
встал.
   Он подошел к уличной двери и выглянул наружу. Душой он не мог прибиться
ни к миру земному, ни к миру подземному. Он изнемогал от желания выйти, но
рассудок трезво советовал ему остаться здесь. Неожиданно для  самого  себя
он поддел замок ломиком и одним движением сорвал его;  дверь  распахнулась
наружу.
   В сумерках он увидел, что к нему направляются  белый  мужчина  и  белая
женщина. Подобрался, выжидая, когда они пройдут; но они  подошли  прямо  к
двери и остановились перед ним.
   - Я хочу купить фунт винограда, - сказала женщина.
   С ужасом он отступил в магазин. Белый мужчина отодвинулся в сторонку, а
женщина вошла.
   - Дайте мне фунт черного, - сказала она.
   Мужчина, моргая, медленно подошел поближе.
   - Где Ник? - спросил он.
   - Вы уже собирались закрывать? - спросила женщина.
   - Да, мэм,  -  невнятно  ответил  он.  Дыхание  у  него  прервалось  на
несколько секунд, а потом он опять пробормотал: - Да, мэм.
   - Извините, - сказала женщина.
   На улице зажглись фонари, и в магазине стало чуть светлее.  Бежать?  Но
тогда поднимут тревогу. Медленно, сонно  он  подошел  к  прилавку,  поднял
виноградную гроздь и показал женщине.
   - Прекрасно, - сказала она. - Но тут, наверно, больше фунта?
   Он не ответил. Мужчина пристально глядел на него.
   - Положите мне в пакет, - сказала женщина, копаясь в сумочке.
   - Хорошо, мэм.
   Он увидел под прилавком стопу бумажных пакетов;  открыл  один  и  сунул
туда виноград.
   - Спасибо. - Женщина взяла пакет и положила на его черную ладонь десять
центов.
   - Где Ник? - еще раз спросил мужчина. - Ужинает?
   - Что, сэр? Да, сэр, - прошептал он.
   Пара вышла, а он, дрожа, стоял в дверях. Когда они скрылись из виду, он
рассмеялся и заплакал. Но быстро взял себя в руки - мимо с лязгом проезжал
трамвай. Он с презрением швырнул  монетку  под  ноги  и  вышел  на  теплую
вечернюю улицу. Несколько робких звезд уже  дрожали  в  небе.  Улица  была
прекрасна, но таила угрозу. Он подошел к запертому киоску  и  взглянул  на
газеты  и  журналы.  Ему   бросился   в   глаза   заголовок:   РАЗЫСКИВАЮТ
НЕГРА-УБИЙЦУ.
   У  него  возникло  чувство,  будто  кто-то  неожиданно  напал  сзади  и
раздевает его; он ошалело оглянулся, шмыгнул  обратно  в  магазин,  забрал
секач, оставленный возле умывальника, и спустился через ледник  в  подвал.
Долго  стоял  там,  тяжело  дыша.  Знают  же,  что  я  ничего  не  сделал,
пробормотал он. Но как это доказать? Он подписал признание. Ни  в  чем  не
повинный, он чувствовал  себя  виноватым,  осужденным.  Он  зажег  спичку,
поднес к стальному лезвию и не мог отвести глаз от мерзких пятен  засохшей
крови. Потом, пальцы  сжали  рукоять  секача  со  всей  силой,  какая  еще
оставалась в теле, ему захотелось отшвырнуть секач, но и этого он не  мог.
Огонек спички заколыхался и потух; он протиснулся в дыру и положил секач в
мешок с приемником. Он решил сохранить нож, хотя сам не знал для чего.
   Он уже собирался уйти, но вдруг вспомнил  про  сейф.  В  какой  стороне
контора?  Плюнуть  на  это?  Нет,  надо  попробовать  еще  раз.   Напротив
последнего своего лаза он начал проковыривать ломиком  еще  один.  Он  так
устал и запыхался от этой работы, что один раз просто лег на пол. Но  дыру
в конце концов пробил. Протиснулся в нее и опять почуял запах угля.  Зажег
спичку; да, как обычно, лестница наверх. Он на цыпочках поднялся к двери и
тихо отворил ее. Перед стальным шкафом стояла блондинка, белая девушка,  и
смотрела на него широко раскрытыми  голубыми  глазами.  Она  побледнела  и
тонко взвизгнула. Он скатился по лестнице, кинулся  к  дыре,  пролез  и  с
лихорадочной торопливостью стал закладывать ее кирпичами. Услышал  громкие
голоса, замер.
   - В чем дело, Алиса?
   - Человек...
   - Какой человек? Где?
   - Человек... в топ двери...
   - Что за чепуха!
   - Он смотрел на меня из-за двери!
   - Да тебе приснилось.
   - Я видела его!
   Девушка расплакалась.
   - Никого тут нет.
   Раздался голос другого мужчины.
   - Что у вас, Боб?
   - Алиса говорит, что видела за дверью человека!
   - А ну, посмотрим.
   Он ждал, приготовясь бежать. На лестнице послышались шаги.
   - Никого тут нет.
   - Окно заперто.
   - И двери никакой нет.
   - Тебе надо уволить эту барышню.
   - Думаешь? С женщинами это бывает.
   - Она у тебя нервная.
   Оба рассмеялись. По лестнице снова протопали ноги. Хлопнула дверь. Он с
облегчением, вздохнул - пронесло. Однако он не выполнил того, что задумал;
комнату он увидел только мельком  и  не  понял,  тут  ли  сейф.  Это  надо
выяснить. Он смело полез в дыру, перед лестницей снял туфли, тихо поднялся
и заглянул в замочную скважину. При этом нечаянно тронул дверь лбом, и она
бесшумно отошла на долю сантиметра; девушка стояла перед стальным  шкафом,
спиной к нему. Чуть дальше за ней - сейф. Он спустился по лестнице, ликуя:
нашел!
   Теперь надо узнать шифр. Проникнуть сюда он сможет, даже  если  заперто
окно рядом с водосточной трубой. Он юркнул через свой лаз  в  подвал,  где
оставил приемник и секач.  Потом  снова  вылез  в  окно,  вскарабкался  по
водосточной  трубе  и  заглянул.  Стальной  циферблат   блестел   одиноко,
отбрасывая желтый свет невидимой лампы. Смирившись с неизбежным ожиданием,
он сел на землю и прислонился к  стене.  Издалека  долетали  слабые  звуки
земной жизни; один раз он озадаченно поглядел в темное небо. Он то и  дело
вставал, поднимался  по  трубе  и  смотрел,  не  повернет  ли  белая  рука
циферблат, но рука не появлялась. Он кусал губы от нетерпения.  Не  деньги
его манили, а то, что он может взять их безнаказанно. А вдруг сейчас  рука
поворачивает диск? Влез, поглядел, но белой руки не было видно.
   Может быть, лучше наблюдать  непрерывно?  Да;  ухватился  поудобнее  за
трубу и глядел на циферблат, пока не заслезились глаза. Когда не стало сил
висеть, спустился на землю. Снизу услышал,  как  хлопнула  дверь,  тут  же
вскарабкался, заглянул. И оцепенел: за стеклом мелькнула  неясная  фигура.
Одной рукой  обнимая  трубу,  в  другой  держа  наготове  отвертку,  чтобы
процарапать шифр на стене,  он  смотрел  туда  немигающим  взглядом.  Слух
уловил: Динь... Динь...  Динь...  Динь...  Динь...  Динь...  Динь...  Семь
часов, прошептал он. Может быть, они сейчас закрывают? Какой магазин будет
открыт в такую поздноту? И живет кто-нибудь сзади? Есть ночной сторож  или
нет? Может, сейф уже заперли на ночь! Черт! Пока он ел в магазине, они все
позапирали...  Он  уже  собрался  слезать,  но  в  это  время  белая  рука
протянулась к циферблату, повернула на один оборот вправо и  поставила  на
шестерку. С дрожью в пальцах он процарапал  отверткой  на  кирпиче  1-П-6.
Рука дважды провернула диск в обратную сторону и остановила на двойке;  он
нацарапал на стене 2-Л-2. Диск повернулся на четыре оборота вправо и опять
остановился на шести; он написал 4-П-6. Диск сделал три  оборота  в  левую
сторону и остановился на нуле; он записал 3-Л-0. Дверь сейфа открылась,  и
он опять увидел пачки зеленых денег и столбики завернутых монет.  Порядок,
угрюмо сказал он.
   Тут он оцепенел от изумления. Рук стало две. Правая взяла пачку зеленых
бумажек и живо сунула в левый рукав. Руки дрожали; правая сунула  в  левый
рукав еще одну пачку. Ворует, сказал он про себя.  Он  возмутился,  словно
деньги были его. И хоть он сам намеревался  украсть  деньги,  этот  жалкий
человек вызывал у него презрение. Ему казалось, что, если украдет он  сам,
это будет совсем другое дело. Он хотел украсть деньги ради самого ощущения
от кражи и не собирался истратить из них ни гроша; а этот  человек,  ясное
дело, крадет, чтобы истратить, и скорей всего, на  развлечения.  Громадная
стальная дверь закрылась с мягким щелчком.
   Он, хоть и сердился, был доволен. Контора скоро закроется. Я их обчищу,
торжествовал он. Представил себе, как вся контора ежится от страха; что  ж
с того, что они не виноваты, - полиция их помытарит, как его  мытарили.  И
сроду им не догадаться, как пропали деньги,  если  не  найдут  его  лаз  в
подвале.
   Он спустился на землю и рассмеялся озорно и беззаботно, как подросток.
   Над головой с громким скрипом закрылось  окно,  и  он  распластался  по
стене.  Поглядел  наверх:  кто-то  закрывал  окно  надежной  металлической
сеткой. Это вам не поможет, хихикнул он про себя. Он стоял у  трубы,  пока
желтый свет в конторе не погас. Тогда он  слез  в  подпал,  взял  мешок  с
приемником, и секачом, пробрался через один и через другой  лаз  и  ощупью
нашел дорогу в подвал дома, где стоял  сейф.  Двигался  замедленно,  дышал
тихо. Теперь поосторожней, сказал он себе.  Там  может  быть  сторож...  В
памяти, словно написанный мелом на  черной  доске,  стоял  шифр.  Ужом  он
протиснулся в последнюю дыру, крадучись поднялся по  лестнице,  взялся  за
ручку  и  приоткрыл  дверь  на  ладонь.  Тут  храбрость   его   выдохлась;
воображение стало рисовать опасности.
   Может быть, ночной сторож уже поджидает  его  с  пистолетом.  Он  надел
кепку на палец и высунул из-за косяка. Если выстрелит, попадет в кепку; но
все было тихо. Занесши ломик, чтобы в случае чего сразу отбить  нападение,
он приоткрыл дверь пошире.  Так  он  простоял  минут  пять,  лязг  трамвая
заставил его очнуться. Он вошел в комнату. Через широкое окно лился лунный
свет.  Он  встал  перед  сейфом  и  тут  же  одернул  себя.  Сперва   надо
оглядеться... Обошел комнату и обнаружил закрытую дверь. Может  быть,  там
ночной сторож? Открыл дверь, увидел раковину с краном и унитаз.  Еще  одна
дверь, слева, вела и громадную темную комнату, которая казалась пустой;  в
дальнем конце этой комнаты он различил очертания еще одной  двери.  Никого
тут нет, сказал он себе.
   Он встал перед сейфом и тронул циферблат; диск  провернулся  легко.  Он
засмеялся и крутанул его просто так, для интересу. Займись  делом,  сказал
он себе. Он стал набирать шифр, записанный на черной доске его памяти; это
было так просто, что казалось, сейф и  не  заперт  вовсе.  Замок  послушно
отпустил тяжелую дверь; он взялся за ручку и  сильно  потянул,  но  косная
масса тронулась с места неохотно. Затаив дыхание,  он  глазел  на  зеленые
банкноты в пачках,  столбики  завернутых  монет,  на  забавные  стеклянные
банки, наполненные белыми шариками, на продолговатые зеленые металлические
коробки. Воровато  оглянулся;  не  верилось,  что  никто  не  крикнет  ему
"Стой!".
   Вот уж утром удивятся, подумал он. Он раскрыл свой мешок  и  взял  туго
перевязанную пачку денег; бумажки были новые и хрустящие.  Его  привели  в
восхищение ровные, чисто обрезанные кромки. Эти  люди  в  Вашингтоне  свое
дело  знают,  подумал  он.  Он  потер  деньги  пальцами,  словно   пытаясь
обнаружить в  них  какие-то  скрытые  свойства.  Поднес  пачку  к  носу  и
принюхался к запаху свежей краски. Бумажки как  бумажки,  пробормотал  он.
Бросил пачку в мешок и взял из сейфа другую. Стоя с  мешком  в  руках,  он
думал и смеялся.
   Не радовался богатству - его занимали  только  цвет  и  форма  денег  и
разнообразные  переживания,  которые  испытывают   из-за   них   люди   на
поверхности земли. Мешок уже заполнился  на  треть,  когда  ему  пришло  в
голову проверить, какого достоинства там бумажки; оказалось,  что  он,  не
подумав, накидал туда много пачек по одному доллару. К лешему  их,  сказал
он с отвращением. Буду брать крупные... Вывалил мелкие  деньги  на  пол  и
смахнул с полок в мешок все пачки стодолларовых, какие были, а потом сгреб
свертки монет.
   Потом подошел к столу, где  стояла  пишущая  машинка  -  та  самая,  на
которой работала девушка со светлыми волосами. Машинка очаровала  его;  он
ни разу в жизни не пользовался такой вещью.  Это  был  странный  служебный
инструмент, нечто существовавшее за пределами его жизни. Всякий раз, когда
ему случалось зайти в контору, где женщина печатала на машинке, он говорил
почти шепотом. Смутно припомнив, как это делали  при  нем,  он  вставил  в
машинку лист бумаги; лист пошел косо, и он не  знал,  как  его  выровнять.
Тихо и почтительно произнося буквы вслух, он  отстучал  на  клавишах  свое
имя: _фредданиэлс_.  Посмотрел  на  него  и  рассмеялся.  Ничего,  он  еще
научится печатать как следует.
   Ну да, машинку тоже прихватим. Поднял ее и положил в мешок, на  деньги.
Он не считал, что крадет: секач, приемник, деньги,  машинка  -  все  имели
одинаковую ценность и значили для него одно и то же. Все они были  важными
игрушками людей, живших в мертвом мире солнечного света и дождя,  в  мире,
который он покинул, в мире, где его осудили, сочли виновным.
   Но что это за контора? Он задумался. Что это за темная комната  у  него
за спиной? Он поискал у себя спички и обнаружил, что осталась только одна.
Прислонил мешок к сейфу и вслепую двинулся по задней комнате, наталкиваясь
на  гладкие  металлические  предметы,  похожие  на  какие-то   машины.   В
недоумении протянул руку  к  стене,  но  выключателя  не  нашел.  Что  же,
придется зажечь последнюю. Встал на колени и чиркнул  возле  самого  пола,
прикрыв огонек ладонями. Помещение напоминало фабрику, везде стояли  столы
и верстаки. Над столами висели лампы с зелеными абажурами; он включил одну
и стянул пониже, чтобы свет не распространялся в стороны. Возле  верстаков
стояли табуретки, и он решил, что люди здесь занимаются каким-то ремеслом.
Обойдя комнату, он нашел несколько начатых книжечек со спичками. Теперь бы
сигареты найти! Но их не было.
   Так что же тут такое?  На  одном  верстаке  он  увидел  блокнот,  и  на
страничках его была шапка: ПНР - ЮВЕЛИРНОЕ ПРОИЗВОДСТВО. Губы у него  сами
собой раскрылись кружочком, потом, он выключил  свет,  подбежал  к  сейфу,
взял оттуда  стеклянную  банку  и  поглядел  на  крохотные  белые  шарики.
Осторожно вынул один, и оказалось, что шарик завернут в папиросную бумагу.
Развернул его и увидел прозрачный камешек, похожий на  стекло,  сверкавший
белыми и голубыми искрами. Бриллианты, прошептал он.
   Он стал грубо  срывать  бумажки  с  камней,  и  вскоре  на  его  ладони
засверкала драгоценным огнем целая горка. Дрожа, он вытащил из  сейфа  все
четыре банки и опустил в  мешок.  Потом,  схватил  металлическую  коробку,
встряхнул ее и в ней загремели какие-то  мелкие  вещи.  Он  поддел  крышку
отверткой. Кольца! Сотни и сотни... Дорогие или нет? Он загреб  горсть,  и
из камней ударили прерывистые струйки огня. Тоже  с  бриллиантами,  сказал
он. Подковырнул крышку другой коробки. Часы! Многоголосое  мягкое  тиканье
наполнило уши. Минуту он просто не мог пошевелиться,  потом  побросал  все
коробки в мешок.
   Он захлопнул дверь сейфа, потом, не  сходя  с  места,  огляделся  -  не
упустил ли чего. Ага! В комнате, где стояли машины, он видел дверь. Что за
ней? Тоже ценности? Он  вернулся  в  мастерскую,  прошел  через  нее  и  в
нерешительности остановился  перед  дверью.  Наконец  взялся  за  ручку  и
толкнул дверь; в комнате за ней было темно. Он  осторожно  шагнул  туда  и
провел пальцами по стене, нашаривая, как всегда, выключатель,  -  и  вдруг
окаменел. В комнате что-то шевельнулось! Что это?  Убраться  потихоньку  с
добытыми кольцами, бриллиантами и деньгами? Зачем рисковать тем,  что  уже
взял?  Он  выждал,  но  ничего  больше  не  услышал,  успокоился  и  решил
продолжать обход. Зажечь спичку? Но огонек сделает его прекрасной мишенью.
Он услышал слабый вздох и опять насторожился; теперь он был  убежден,  что
рядом есть кто-то живой, живой и дышащий. Он на  цыпочках  двинулся  вдоль
стены, все время боясь на  что-нибудь  налететь.  Ему  повезло;  он  нашел
выключатель.
   Нет; не включай свет... Но тут он спохватился, что не  знает,  в  какой
стороне дверь. Черт! Придется включить свет или зажечь  спичку.  Он  долго
держал палец на выключателе, но тут его осенила идея. Опустился на колени,
поднял руку к выключателю и  нажал:  если  сразу  выстрелят,  пуля  должна
пройти над головой. Он заранее сощурился и увидел все  сразу,  как  только
вспыхнул свет. Вздрогнул, задохнулся, застыл. Прямо перед ним, так близко,
что он чуть не вскрикнул, было человеческое лицо.
   Он не смел пошевелиться - из боязни задеть  этого  человека.  Если  тот
откроет глаза, можно ожидать чего  угодно.  Длинный  и  костлявый  человек
лежал навзничь на узкой койке с грязной подушкой, спал в одежде;  обросшее
темной щетиной лицо  глядело  прямо  в  потолок.  Спящий  вздохнул,  и  он
приготовился защищаться, но тот  только  забормотал  и  отвернул  лицо  от
света. Скорее свет выключить, подумал  он.  И,  уже  поднимаясь  с  колен,
увидел на полу возле койки пистолет и пояс с обоймами. Он возьмет пистолет
и пояс - не стрелять, а просто так, на память, как  привозят  какую-нибудь
ерунду с деревенской ярмарки. Он поднял их и хотел уже погасить  свет,  но
тут заметил  фотографию  на  стуле  возле  головы  спящего;  с  фотографии
улыбалась женщина, снятая среди ровного поля,  а  возле  нее  стояли  двое
маленьких детей, мальчик и девочка. Он снисходительно улыбнулся: он мог бы
пустить пулю сторожу в голову, и для того все было бы кончено...
   Он выключил свет  и  бесшумно  вернулся  в  комнату,  где  стоял  сейф;
застегнул на себе пояс с патронами и подвесил кобуру на правом боку. После
этого по-петушиному зашагал по комнате, лениво  склонив  голову  к  плечу;
вдруг резко остановился, выхватил пистолет и со  зловещим  видом  направил
его на воображаемого противника. "Пу!" - выстрелил он шепотом. И  согнулся
от беззвучного смеха. Точно как в кино, сказал он.
   Долго разглядывал  свою  добычу,  потом  взял  полотенце  из  туалетной
комнаты и туго перевязал мешок.  Когда  он  поднял  голову,  его  испугала
собственная тень на стене напротив. Он взял  мешок,  сволок  его  вниз  по
лестнице и протащил через подвал, пыхтя от натуги. Протиснулся в  лаз,  на
скорую руку заложил его кирпичами и наконец добрался  с  мешком  до  своей
пещеры. Обливаясь потом, он стоял в  темноте  и  думал  о  бриллиантах,  о
кольцах, о часах и деньгах; он вспоминал пение в церкви, людей,  кричавших
в  кино,  мертвого  младенца,  голого  мужчину,  распростертого  на  белом
столе... Они плавали перед глазами, и  он  смутно  чувствовал  между  ними
какую-то связь, какой-то общий  смысл,  магическое  сродство.  Он  смотрел
перед собой отсутствующим взглядом и не мог отделаться от мысли,  что  эти
образы, немые при всей своей яркости, силятся что-то сказать ему...
   Немного погодя снова пальцами  заменив  зрение,  он  развязал  мешок  и
аккуратно разложил все предметы  на  земляном  полу.  Достал  из  ящика  с
инструментами  лампочку,  патрон  и  кусок  электрического  шнура;  к  его
радости, шнур кончался двойной розеткой. Все это он рассовал по  карманам,
вскарабкался на ржавые трубы и заглянул в церковь; там было темно и пусто.
Где-то здесь в стене должна быть проводка - но где? Он слез,  постучал  по
стене черенком отвертки, но полости не  нашел.  Придется  долбить  наугад,
сказал он.
   Он час пытался выковырять кирпич, а когда зажег спичку, оказалось,  что
углубился в стену  всего  сантиметра  на  два!  Вздохнул:  здесь  ковырять
бесполезно. При неверном огоньке спички взглянул наверх, потом  под  ноги,
снова наверх -  и  удивился.  Прямо  над  головой,  за  трубами,  тянулось
множество электрических проводов. Скажи пожалуйста, хмыкнул он.
   Достал из ящика старый тупой нож и, как прежде, ощупью, нашел две  жилы
и стал снимать изоляцию.  Два  раза  его  несильно  дернуло.  Он  зачистил
провода, подсоединил к ним свой шнур и ввинтил  лампочку.  Внезапный  свет
резанул по глазами, ослепил его, и  он  зажмурился.  Ну,  с  этим  сладил,
радостно подумал он.
   Он положил лампочку прямо на пол, и  мрачные  глиняные  стены  рельефно
выступили в  ее  жестком,  свете.  Затем  он  включил  во  вторую  розетку
приемник, нагнулся и повернул ручку; почти сразу раздался треск помех - но
ни речи, ни музыки. Почему не работает? Может, повредился по  дороге?  Или
нужно заземление? Ну да...
   Он порылся в ящике с инструментами, нашел еще кусок шнура,  подсоединил
к  "земле"  приемника,  а  другой  конец  намотал  на  трубу.  Отчетливая,
набирающая звучность мелодия заворожила его своим размеренным течением. Он
сел на ящик, радуясь ей как помешанный.
   Немного погодя он опять порылся в  ящике  и  нашел  двухлитровую  банку
клея; открыл ее, вдохнул  резкий  запах.  Тут  он  вспомнил,  что  еще  не
полюбовался на деньги. Взял зеленую  пачку  и  взвесил  на  ладони,  потом
сорвал обертку, поднес одну  купюру  к  свету  и  внимательно  рассмотрел.
_Соединенные Штаты Америки выплатят предъявителю сто  долларов_,  медленно
прочел он; и дальше: _Этот казначейский билет является законным  платежным
средством  по  всем  долгам,  общественным  и  частным_...  Он   задумчиво
засмеялся: впечатление было такое, будто он читает о делах людей,  живущих
на далекой планете. Он перевернул бумажку и на  оборотной  стороне  увидел
красивое легкое здание, сияющее свежей краской среди  зеленой  травы.  Ему
совсем не хотелось пересчитывать деньги;  завораживало  его  то,  что  они
обозначали - многообразие  жизненных  потоков,  бурливших  на  поверхности
земли. Потом он развернул столбики монет и высыпал  из  бумаги  на  землю;
новенькие ясные центы,  пяти-  и  десятицентовики  насыпались  у  его  ног
высокой кучкой, курганчиком светлого серебра и меди. Он пропускал их между
пальцами и слушал, как они позванивают, падая на коническую горку.
   Ах да! Совсем забыл. Сейчас он напечатает свое имя на пишущей  машинке.
Он вставил лист бумаги и положил пальцы на  клавиши.  Но  как  его  зовут?
Уставясь в стену, он пытался вспомнить. Потом встал  и  сердитым  взглядом
окинул пещеру;  имя,  казалось,  просится  на  язык.  Но  он  не  мог  его
вспомнить. Почему он здесь? Ну да, он  бежал  от  полиции.  Но  почему?  В
мыслях был провал. Он закусил губу и снова сел, ощущая  смутный  ужас.  Да
стоит   ли   волноваться?    Он    засмеялся    и    медленно    отстукал:
_былдолгийжаркийдень_. Он решил  напечатать  эту  фразу  без  ошибок.  Как
печатать заглавные буквы? Он попробовал  разные  клавиши  и  выяснил,  как
поднять каретку для заглавных букв и как отпустить. Потом научился  делать
интервалы и отпечатал правильно и аккуратно:  _Был  долгий  жаркий  день_.
Почему он выбрал именно эту фразу, он не знал; для  него  это  был  просто
обряд, доставлявший удовольствие. Он вынул из машинки лист, обернулся всем
телом, не поворачивая шеи, и тяжело взглянул на воображаемого собеседника:
   "Да, завтра контракт будет готов".
   Он рассмеялся. Вот как они разговаривают, сказал он. Игра ему  надоела,
и он отодвинул машинку в сторону. Взгляд его упал на банку с  клеем,  и  у
него  родилась  озорная   мысль,   которую   ему   немедленно   захотелось
осуществить. Он вскочил, открыл клей, и посрывал обертки  со  всех  пачек.
Ничего себе выйдут обои, сказал он и захохотал так, что у него подогнулись
колени. Взял полотенце,  которым  был  перевязан  мешок,  скатал  из  него
большой тампон, макнул в клей и похлопал по  стене;  после  этого  наклеил
рядышком две сотенных. Отступил на  шаг,  наклонил  голову.  Вот  это  да!
Смешно... Он шлепнул себя по ляжкам и захохотал.  Он  одержал  победу  над
наземным миром! Он свободен! Если бы только люди  могли  это  видеть!  Ему
хотелось выбежать из пещеры и кричать о своем открытии всему миру...
   Он  намазал  клеем  все  земляные  стены  пещеры  и  облепил   зелеными
бумажками; когда он кончил, стены  пылали  желто-зеленым  огнем.  Да,  эта
комната будет его убежищем; между ним,  и  миром,  который  заклеймил  его
виной, будет этот издевательский символ. Он не  украл  деньги;  он  просто
подобрал их, как человек подбирает в лесу хворост. И мир наземный  казался
ему теперь именно таким - диким лесом, населенным смертью.
   В конце концов стены денег ему наскучили, и он стал искать  новую  пищу
своим чувствам. Секач!  Он  вогнал  в  стену  гвоздь  и  повесил  на  него
окровавленный секач. Потом возникла другая  мысль.  Раскрыл  металлические
коробочки и выстроил их в ряд на земляном полу. Он с  ухмылкой  глядел  на
золото и жаркие камни. Из одной коробки  выгреб  горсть  тикающих  золотых
часов, поднял за цепочки, поглядел  на  них  с  ленивой  улыбкой  и  начал
заводить; он не поставил их стрелки на один час, потому что время для него
больше не существовало. Потом взял гвозди, воткнул их в оклеенную стену  и
развесил часы; часы  качались  на  блестящих  цепочках,  поворачивались  и
деловито тикали на зеленой  стене;  в  электрическом  свете  она  отливала
лимоном, а золотые кружочки часов напоминали желтки. Не успел он  повесить
последние часы, как в голову пришло кое-что новое; он взял  из  ящика  еще
горсть гвоздей, воткнул их  в  зеленую  стену,  набрал  золотых  колец  из
коробки и стал надевать  на  гвозди.  Голубые  и  белые  искры  от  камней
рассыпались по комнате дребезжащим смехом, словно и камешки радовались его
уморительной игре. Придумает же человек себе потеху, подивился он.
   Он сидел на ящике с инструментами и то смеялся, то качал  рассудительно
головой. Так прошел, наверное, не один час;  вдруг  он  вспомнил,  что  на
поясе у него висит пистолет, и вытащил его  из  кобуры.  Как  стреляют  из
пистолетов в кино, он видел, но в жизни ему почему-то не приходилось иметь
дела с  огнестрельным  оружием.  Ему  захотелось  узнать,  какое  ощущение
испытывают люди при стрельбе. Но кто-нибудь может услышать... Ну услышат -
что из этого? Все равно не поймут, где  стреляли.  Кому  придет  в  голову
дикая мысль, что стреляли под домами? Он нажал спусковой крючок;  раздался
оглушительный грохот, и ему показалось, что все подземелье рухнуло на  его
барабанные перепонки; в тот же  миг  из  дула  вырвалось  оранжево-голубое
пламя и сразу погасло, но задержалось как  яркий  образ  на  сетчатке.  Он
вдохнул едкую пороховую гарь и бросил пистолет.
   Ощущения его притупились; он повесил пояс с пистолетом на стену. Теперь
дошла очередь до банок с бриллиантами:  он  перевернул  их  вверх  дном  и
высыпал  белые  катышки  на  землю.  Потом  начал  подбирать  по   одному,
разворачивать и складывать камни в аккуратную  кучку.  Все  сложил,  вытер
потные ладони о брюки, закурил и занялся другой игрой. Вообразил,  что  он
богач и живет на поверхности земли при  бесстыдном  свете  солнца;  летним
утром он прогуливается по  парку,  улыбается,  кивает  соседям,  посасывая
первую после завтрака сигару. Он прохаживался по пещере, из угла  в  угол,
и, хотя ни разу не наступил на бриллианты, все  время  потихоньку  изменял
маршрут, чтобы в конце-концов перемазанные  канализационной  слизью  туфли
как  бы  невзначай  наткнулись  на  бриллианты.  Пофланировав  так   минут
двадцать, он заехал правой ногой по горке, и бриллианты раскатились во все
стороны тысячами искристых ледяных  смешков.  А-яй-яй,  пробормотал  он  с
издевательским сожалением, обозревая этот  разгром.  Потом  он  возобновил
прогулку и больше не обращал внимания на  дребезжащий  огонь.  Он  одержал
славную победу и запечатлел ее в своем сердце.
   Он нагнулся и поровнее  разбросал  бриллианты  по  полу:  они  послушно
разбегались и брызгали искрами. Прошелся по пещере, втоптал камни в  землю
так, чтобы они едва высовывались, словно схваченные тонкими лапками тысячи
колец. Призрачный свет омывал пещеру. Он сел на ящик и  нахмурился.  Может
быть, _все_ правильно, пробормотал он. Да, если правилен мир, такой, каким
его сделали люди, тогда и все остальное правильно. Любой поступок, который
человек совершает себе на пользу, любое убийство, мучительство, кража.
   Он вздрогнул, выпрямился. Что с ним творится?  Его  увлекли  эти  дикие
мысли, но из них же возникло смутное ощущение вины. Он вытянется на земле,
потом встанет; ему опять захочется полезть в подвалы, куда  пробиты  ходы,
но он остережется; он подумает, не выйти ли наверх,  на  улицы,  но  страх
удержит его тут. Он стоял повреди пещеры, между зеленых стен, на смеющемся
полу - и дрожал. Надо что-то сделать, но что? Да, он боялся  самого  себя,
боялся сделать что-то, чего еще сам не знал.
   Чтобы совладать с собой, он включил радио. Заиграла грустная музыка. Он
глядел на бриллианты на полу, и пол казался небом, усыпанным  неугомонными
звездами; и вдруг верх и низ поменялись местами: он сам висел в  вышине  и
смотрел оттуда на мерцающие огни  громадного  города.  Музыка  оборвалась,
мужчина стал читать последние известия. И с тем же настроением, с каким он
глядел на город, он слушал теперь культурную речь диктора и  видел  сверху
сушу и  море,  где  сражались  люди,  разрушались  столицы,  где  самолеты
засевали смертью беззащитные города, где вились и прерывались бесчисленные
нити окопов. Он слышал имена генералов, названия  гор  и  названия  стран,
названия и номера дивизий, действующих на разных фронтах. Он видел  хвосты
черного дыма  над  трубами  боевых  кораблей,  сходившихся  среди  водяной
пустыни, слышал гром их исполинских  орудий  и  вой  докрасна  раскаленных
снарядов над ночными морями. Видел, как кружат  в  небе  сотни  самолетов,
слышал гудение их моторов и пулеметный треск, видел, как в пламени и  дыму
они падают на землю. Видел, как с ревом мчатся  по  полям  спелой  пшеницы
стальные танки, а навстречу им -  другие,  и  слышал  стальной  грохот  их
столкновений. Видел, как пехота с примкнутыми штыками волнами накатывается
на другую пехоту с примкнутыми штыками, и слышал предсмертные стоны людей,
когда сталь пропарывала их тела... Голос по радио утих, и  он  смотрел  на
бриллианты, рассыпанные по полу у его ног.
   Он выключил радио, изо всех сил  сопротивляясь  бессмысленному  желанию
немедленно что-то сделать. Он слонялся по пещере, трогал стены пальцами. И
вдруг замер. _Что с ним творится_? Ну  конечно...  Все  из-за  этих  стен;
из-за этих дурацких стен ему до безумия хотелось выбраться на  поверхность
земли, на черный солнечный свет.  Он  торопливо  погасил  лампочку,  чтобы
избавиться от этих вопящих стен, и сел на ящик с инструментами. Да,  он  в
западне. Мускулы у него напряглись, и по лицу покатился пот. Он понял, что
не может здесь оставаться - и выйти тоже не может. Дрожащими  пальцами  он
поднес к самокрутке спичку; зеленые стены выступили навстречу ее огоньку с
воинственной четкостью; в пурпурном блике на стволе пистолета была угроза;
мясницкий секач таращился на него пятнами крови;  курган  серебра  и  меди
грозно тлел; бриллианты подмигивали  с  полу;  а  золотые  часы  тикали  и
тряслись, подсаживая время на престол сознания, отмеривая пределы жизни...
Спичка погасла, он сорвался с места и наскочил  на  гвозди,  торчавшие  из
стены. Помрачение прошло. Он вздрогнул: ему стало ясно, что,  несмотря  на
страх, он рано или поздно выйдет на мертвый солнечный свет и  расскажет  -
что-нибудь, как-нибудь, кому-нибудь - обо всем этом.
   Он снова сел на ящик с инструментами. Усталость давила на лоб и  глаза.
Прошло  несколько  минут,  и  он  успокоился.  Задремал,  но   воображение
бодрствовало. Ему представилось, как он встает и  снова  бредет  навстречу
потоку сточной воды; доходит до колодца, вылезает наверх  и  с  удивлением
видит  комнату,  полную  вооруженных  полицейских,   которые   внимательно
наблюдают за ним. Он вздрогнул и очнулся - в темноте,  на  прежнем  месте.
Вздохнул, закрыл глаза и опять уснул; на этот  раз  воображение  подсунуло
план защиты. Ему привиделось, будто  он  стоит  в  комнате  и  смотрит  на
собственное голое и остывшее тело, которое лежит на белом столе. В дальнем
углу сбились кучкой люди, они боятся его тела.  Хотя  он  лежит  на  столе
мертвый, он же, необъяснимым образом, стоит рядом с собой,  охраняет  свое
тело, не подпускает людей и про себя смеется над этим  положением.  Боятся
меня, думает он.
   Опять он вздрогнул и проснулся, вскочил на ноги, встал  посреди  черной
пещеры. Прошла, наверное, минута, а он все не шевелился.  Он  витал  между
сном и явью - легкая добыча нелепых страхов. Он  не  видел  и  не  слышал.
Часть его существа спала; кровь текла медленно, мышцы бездействовали. В то
же время он был возбужден, непонятно почему, натянут как струна. Он поднес
руки к лицу, словно его душили слезы. Постепенно руки опустились, он зажег
спичку, огляделся: где же та дверь, за которой он будет в безопасности; но
двери не было, только зеленые стены и живой пол. Спичка погасла,  и  опять
стало темно.
   Прошло пять минут, он по-прежнему стоял, и тут ему пришло в голову, что
все это было во сне. Да... Но он и сейчас не совсем проснулся; он  до  сих
пор почему-то слеп и глух. Сколько же он  спит?  Где?  Вдруг  он  вспомнил
оклеенные зеленой бумагой стены пещеры и в  тот  же  миг  услышал  громкое
пение в церкви за стеной. Ага, это они меня разбудили, пробормотал он.  Он
подтянулся, лег на  ярус  труб  и  приблизил  лицо  к  узкой  щели.  Между
церковными скамьями там и сям стояли мужчины и женщины. Песня кончилась, и
черная девушка, откинув голову и  закрыв  глаза,  жалобно  затянула  новый
гимн:

   Я рада, рада, как я рада -
   Иисус души моей услада.

   Вся ее песня состояла из этих нескольких слов, но чего не могли сказать
слова, говорило само исполнение -  повторяя  эти  строки,  она  все  время
меняла интонацию и темп, и переливы голоса выражали  смысл,  не  освоенный
разумом. Еще одна женщина подхватила песню, потом вступил  голос  старика.
Скоро все прихожане пели:

   Я рада, рада, как я рада -
   Иисус души моей услада.

   Они ошибаются, прошептал он в музыкальной темноте. Ему казалось, что  в
своих поисках счастья, все равно напрасных, они считают себя  виновными  в
каком-то страшном грехе, хотя не могут  ни  вспомнить  его,  ни  осознать.
Сейчас он был во власти такого же настроения, с каким спустился под землю.
Оно накатило лавиной вопросов: почему это чувство вины сидит как будто  от
рождения, почему так легко возникает, расталкивает другие чувства,  мысли,
ощущается как что-то  физическое?  Казалось,  что,  когда  оно  овладевает
тобой,  ты  воспроизводишь   в   своей   душе   какой-то   полуотчетливый,
давным-давно заданный шаблон; казалось, ты всякий раз пытаешься  вспомнить
какое-то гигантское потрясение, оставившее стойкий  след  на  самом  твоем
теле, след,  которого  не  забудешь  и  не  сотрешь,  -  и  лишь  рассудок
сознательно забывает о нем, но зато превращает жизнь в вечную тревогу.
   Необходимо было отделаться от этого настроения; он слез с  труб.  Нервы
были натянуты так, что, казалось, черепная  коробка  пульсирует  вместе  с
мозгом. Необходимо было что-то сделать,  но  он  не  мог  сообразить  что.
Однако понимал, что если будет стоять здесь, пока не решится,  то  никогда
не сойдет с места. Он протиснулся через свой  лаз  в  кирпичной  стене,  и
физическое усилие немного успокоило нервы. Но в подвале  радиомагазина  он
остановился от страха - услышал громкие голоса.
   - Не крути, пацан! Говори, что ты сделал с приемником?
   - Дядя, не крал я приемника! Ей-богу!
   Он услышал глухой увесистый звук и понял, что мальчика сильно ударили.
   - Не надо, дядя!
   - В залог сдал?
   - Нет, дядя! Не крал я приемника! У нас свой  есть  приемник,  -  рыдал
мальчишка. - Подите к нам домой, посмотрите!
   До него опять донесся звук удара.  До  чего  забавно  -  он  зажал  рот
ладонью, чтобы не рассмеяться вслух. Бьют какого-то несчастного мальчишку,
прошептал он, качая головой.  Мальчика  было  немного  жалко,  и  он  даже
подумал, не принести ли приемник обратно, сюда в подвал. Нет. Может  быть,
это хорошо, что мальчика бьют; может быть,  это  заставит  его  впервые  в
жизни подумать о загадке его существования, о вине, которой ему не избыть.
   Улыбаясь, он мигом перелез через  угольную  кучу  и  снова  оказался  в
подвале здания, где очистил сейф. Он выбрался в проход между домами,  влез
на водосточную трубу и  заглянул  в  узкую  щель  окна.  Знакомая  картина
допроса заставила его сжаться. В обрамлении окна при ярком  дневном  свете
сидел, свесив голову, обнаженный до пояса сторож.  Глаза  у  сторожа  были
заплывшие, багровые, лицо и плечи исполосованы красными и черными рубцами.
Позади него стоял распахнутый сейф, показывая пустое нутро.  Ага,  решили,
что это его рук дело, подумал он.
   В комнате послышались шаги, перед ним прошел  человек  в  синей  форме,
потом другой, потом еще один. Полиция, шепнул он. Ага, заставляют  сторожа
сознаться, как его самого заставили сознаться  в  чужом  преступлении.  Он
глядел в комнату и старался  что-то  припомнить.  А...  Это  те  же  самые
полицейские, которые били его и заставили подписать бумагу, когда от  боли
и усталости ему уже все было безразлично. Теперь они то же самое делают со
сторожем. Когда он увидел, как один из полицейских  трясет  пальцем  прямо
перед носом у сторожа, у него заколотилось сердце.
   - Признавайся, Томпсон, тут свой работал! - сказал полицейский.
   - Я вам все сказал, что знаю, - выдавил сторож сквозь распухшие губы.
   - Ведь кроме тебя никого тут не было! - закричал полицейский.
   - Я спал, - ответил сторож. - Я виноват, но я всю ночь проспал!
   - Хватит врать!
   - Это правда!
   - Когда ты узнал шифр?
   - Я не умею открывать замок, - сказал сторож.
   Затаив дыхание, он висел на водосточной трубе; ему  хотелось  смеяться,
но он сдерживался. Он чувствовал себя всемогущим; да, он может вернуться в
пещеру, сорвать деньги со стен, собрать бриллианты и кольца, принести сюда
и написать в записке, где им искать  свои  дурацкие  игрушки.  Нет...  Что
толку? Стоит ли трудиться? Сторож виноват; виноват не в том  преступлении,
в котором его обвиняют, но все равно виноват, и всегда  был  виноват.  Его
беспокоило только одно - что человека, который на  самом  деле  украл,  не
обвиняют. Но он утешил себя: пока он жив, они и до него доберутся.
   Он увидел, как полицейский ударил сторожа в зубы.
   - Хватит вола вертеть, сволочь!
   - Я сказал вам все, что знаю, - пролепетал сторож, как ребенок.
   Один из полицейских зашел сзади и выдернул  из-под  него  стул;  сторож
упал ничком.
   - Встань! - сказал полицейский.
   Сторож, дрожа, встал и мешком опустился на стул.
   - Ну, будешь говорить?
   - Я сказал вам все, что знаю, - прошептал сторож.
   - Где ты спрятал краденое?
   - Я не брал!
   - Томпсон, ты не тем местом думаешь, - сказал один  полицейский.  -  Мы
тебя подвесим, чтобы мозги встали на место.
   Он увидел, как полицейские  надели  ему  наручники  на  запястья  и  на
щиколотки; потом они подняли сторожа, перевернули и повесили  за  ноги  на
двери. Сторож висел головой вниз, с выпученными глазами.
   Они с ума сошли, прошептал он, обнимая ребристую трубу.
   - Будешь говорить? - прокричал полицейский сторожу в ухо.
   Он услышал, как сторож застонал.
   - Будешь так висеть, пока не заговоришь, понял?
   Он увидел, что сторож закрыл глаза.
   - Снимем его. Потерял сознание, - сказал полицейский.
   Он увидел, как они сняли тело, небрежно швырнули на пол, и ухмыльнулся.
Полицейский снял наручники.
   - Пускай очухается. Пойдем покурим, - сказал другой.
   Все трое скрылись  из  поля  зрения.  Хлопнула  дверь.  Ему  захотелось
крикнуть сторожу, что он может бежать через лаз в подвале и жить с  ним  в
пещере. Да разве сторож поймет, сказал он себе. Немного погодя он  увидел,
что сторож встал и стоит, качаясь от слабости. Потом сторож поплелся через
всю  комнату  к  письменному  столу,  выдвинул  ящик  и  достал  пистолет.
Застрелиться хочет,  подумал  он,  внимательно  и  жадно,  с  отстраненным
любопытством наблюдая последние движения  этого  человека.  Сторож  мутным
взглядом окинул комнату и поднес пистолет к виску; так он стоял  несколько
минут и кусал губы, пока из угла рта не потекла кровь.
   Нет, не надо ему этого делать, сказал он про себя, жалея сторожа.
   - Не надо! - не то крикнул, не то прошептал он.
   Сторож обалдело оглянулся;  он  услышал.  Но  это  ничему  не  помогло:
грохнул выстрел, голова сторожа бешено дернулась, он рухнул, как бревно, и
замер; пистолет со стуком, ударился об пол.
   Трое  полицейских  вбежали  в  комнату  с  пистолетами  наготове.  Один
опустился на колени, перевернул тело сторожа и уставился  на  рваную  алую
дыру в виске.
   - Правильно мы догадались, - сказал он, не поднимаясь с колен. - Так  и
есть, он виноват.
   - Можно закрывать дело, - сказал другой.
   - Понял, что ему крышка, - с угрюмым удовлетворением сказал третий.
   Он спустился по водосточной  трубе,  прополз  через  все  свои  ходы  и
вернулся в пещеру. Лихорадка  пробирала  его  до  костей.  Ему  надо  было
действовать, но он боялся. Глаза его  вперились  во  тьму,  словно  им  не
давали закрыться чьи-то невидимые пальцы, словно лишились век.  Мышцы  его
занемели; ему казалось, что он стоит так уже тысячу лет.


   Когда он сдвинулся с места, его движения были точными, мышцам вернулась
упругость, они будто зарядились энергией из каких-то  запасов.  Он  пролез
через нору в земле, спрыгнул в серый поток  сточной  воды  и  зашлепал  по
каналу. Под уличным перекрестком  он  поскользнулся,  упал  навзничь  и  с
головой ушел под воду. Правая рука  судорожно  вцепилась  в  выступ  перед
спуском, и он почувствовал, с какой яростью тянет его вниз  течение.  Вода
доходила ему до шеи; секунду он не двигался. Он знал,  что  стоит  сделать
неверное движение, и его затянет вниз. Он взялся за выступ обеими руками и
стал медленно подтягиваться. Снова встал на  ноги  среди  бегущей  воды  и
вздохнул с облегчением - смерть миновала его.
   Осторожно побрел дальше по сточной воде и остановился там, где  на  ней
лежала паутина света, просочившегося сквозь люк, Увидел крюки,  взбегавшие
по стене колодца, поднялся по ним, подпер плечом чугунную  крышку  и  чуть
отодвинул. Выглянул: на него обрушилась лавина звуков и  жаркое  солнечное
сияние, в котором проплывали смутные  тени.  Ошпаренный  страхом,  упал  в
сероватый поток и застыл в потемках, не в силах шевельнуть  ни  рукой,  ни
ногой. Задрожала мостовая, над  головой  прогрохотал  грузовик  и,  словно
предупреждая  его,  чтобы  он  сидел  в  своем  мире  темного   света,   с
повелительным лязгом вбил крышку в обод люка.
   Он не знал, велик ли его страх, потому что страх завладел  им  целиком;
однако это не был страх перед полицией в людьми, а холодный ужас при мысли
о тех поступках, которые он неизбежно совершит, если  выйдет  на  жестокий
свет дня. Разум его говорил  "нет",  тело  говорило  "да",  и  он  не  мог
разобраться в своих чувствах. Он постепенно распрямлялся - из  глотки  его
вырвался жалобный вой. Он полез наверх и услышал слабые гудки  машин.  Как
обезумевшая кошка, он  вскарабкался  по  стальным  крюкам,  поддел  плечом
крышку люка и сдвинул  наполовину.  Глаза  на  миг  захлебнулись  ужасным,
желтым светом, и его окружила такая тьма, какой не найдешь в подземелье.
   Он высунулся из люка, заморгал,  зрение  частично  вернулось,  предметы
обозначились. Странное дело: никто не бежал  к  нему,  никто  не  нападал.
Раньте он представлял себе свое появление на свет как отчаянную схватку  с
людьми, которые потащат его на казнь; а тут жизнь вокруг  него  застыла  -
это остановился транспорт. Он отодвинул крышку в сторону, встал неуверенно
посреди мира, такого хрупкого, что, казалось, он сейчас рухнет  и  сбросит
его в какую-то бездонную пустоту. Но никому не было дела до  него.  Машины
сворачивали в сторону, огибали его и зияющий колодец.
   - Чего же ты, чучело, красный фонарь  не  повесил?  -  крикнул  хриплый
голос.
   Он понял: его приняли за ремонтника. Опасливо пробираясь  между  машин,
он двигался к тротуару.
   - Куда ты прешься, образина?
   - Вот, правильно! Постой тут, пока не задавят!
   - Ты что, ослеп, паразит?
   - Иди домой, проспись!
   На тротуаре стоял полицейский и смотрел в другую сторону. Проходя  мимо
него, он испугался, что сейчас его схватят, но ничего  не  случилось.  Где
он? Наяву ли это? Ему хотелось  оглядеться,  сообразить,  где  он,  но  он
предчувствовал, что, если сделает это, с ним произойдет что-то ужасное. Он
вошел в широкую дверь магазина мужской одежды и увидел в  высоком  зеркале
свое  отражение:  черное  заросшее  лицо,  торчат  скулы,  грязная   кепка
набекрень,  глаза  красные,  остекленелые,  рубашка  и  брюки   болтаются,
заляпанные грязью. Руки вымазаны  в  чем-то  черном,  липком.  Он  закинул
голову и захохотал так, что прохожие останавливались и оглядывались.
   Поплелся дальше по тротуару, понятия не  имея,  куда  идет.  Но  что-то
дремавшее в нем гнало его куда-то - кому-то что-то сказать. Через  полчаса
до его слуха донеслось воодушевленное пение:

   Агнец, Агнец, милый Агнец,
   Голос твой я слышу вновь.
   Ниспошли мне, Агнец, Агнец,
   Свою милость и любовь.

   Церковь! - вскрикнул он. Кинулся бегом, подбежал к кирпичной лестнице в
полуподвал. Это она! В эту церковь он заглядывал. Да, он войдет  и  скажет
им. Что? Он не звал; но, когда он окажется с ними лицом к лицу, он  найдет
слова. Сегодня воскресенье, догадался он. Сбежал по ступенькам и распахнул
дверь; церковь была полна, песня хлынула ему навстречу.

   Агнец, Агнец, милый Агнец,
   Жизнь свою мне расскажи.
   Утоли своею славой,
   Агнец, скорбь моей души.

   С улыбкой на дрожащих губах он смотрел на их лица.
   - Эй! - крикнул он.
   Многие повернулись к нему, но песня катилась дальше. Его сильно дернули
за руку.
   - Извини, брат, здесь так нельзя, - сказал ему мужчина.
   - Нет, послушайте!
   - В доме божием нельзя буянить, - сказал тот.
   - Он грязный, - вмешался другой.
   - Но я хочу говорить с ними, - громко сказал он.
   - От него воняет, - пробурчал кто-то.
   Песня кончилась, но тут же началась новая.

   О, дивное виденье на кресте,
   Ты жизнь земную светом озаряешь!
   О, дивное виденье на кресте,
   Любовью ты нам души согреваешь!

   Он хотел вырваться, но его уже держало много рук, тащили к выходу.
   - Пустите меня! - кричал он, отбиваясь.
   - Уходи!
   - Он пьяный, - сообщил кто-то. - Как ему не стыдно!
   - Ведет себя как ненормальный!
   Он понял, что его не станут слушать, и пришел в исступление.
   - Да погодите, дайте сказать...
   - Уйди от двери, полицию позову!
   Взгляд его остановился, дрожащую улыбку потушило удивление.
   - Полицию, - рассеянно повторил он.
   - Убирайся!
   Его вытолкнули на кирпичную лестницу, и дверь  захлопнулась.  Песня  не
смолкала.

   Видение чудесное,
   Зажги мне сердце радостью
   И душу напои мою
   Любовию и благостью!

   Он опять заулыбался. Ну  да,  полиция...  Вот!  Как  же  он  раньше  не
подумал? Нет, эта мысль сидела где-то  глубоко,  но  только  сейчас  стала
главной. На перекрестке он поднял голову и увидел  табличку  с  названиями
улиц: КОРТ-СТРИТ -  ХАРТСДЕЙЛ-АВЕНЮ.  Свернул  за  угол;  перед  мысленным
взглядом, все заслоняя, стояло здание полиции. Ну да, это  там  его  били,
обвиняли, заставляли сознаться. Он  придет  туда  и  все  разъяснит,  даст
показания. Какие показания? Он не  знал.  Он  сам  и  есть  показания,  и,
поскольку ему все совершенно ясно, он сумеет объяснить это другим.
   Он дошел  до  угла  Хартсдейл-авеню  и  повернул  налево.  Ага,  вот  и
полиция... По лестнице спустился полицейский и прошел мимо, не взглянув на
него. Он поднялся по каменным ступенькам, вошел в  дверь,  остановился;  в
коридоре  стояли  несколько  полицейских,  разговаривали,   курили.   Один
повернулся к нему.
   - Тебе чего, малый?
   Он поглядел на полицейского и рассмеялся.
   - Чего ржешь? - спросил полицейский.
   Он оборвал смех и не сводил с полицейского глаз. Он был весь переполнен
тем, что хотел сказать им, но сказать он не мог.
   - Дежурного ищешь?
   - Да, сэр, - быстро ответил он; потом: - Нет, нет, сэр.
   - Ну так давай решай.
   Его окружили четверо полицейских.
   - Я ищу людей, - сказал он.
   - Каких людей?
   Как ни странно, он не мог вспомнить фамилии тех полицейских; он помнил,
как они били его, помнил, какое он подписал признание и как убежал от них.
Он видел пещеру поблизости от церкви, деньги на стенах, пистолеты, кольца,
секач, часы, бриллианты на полу.
   - Они привели меня сюда... - начал он.
   - Когда?
   Мысль прорвала  кляксу  времени,  прожитого  в  подземной  темноте.  Он
понятия не имел, сколько прошло времени,  -  судя  по  тому,  что  он  там
пережил, это время не могло быть коротким, однако разум говорил  ему,  что
времени прошло немного.
   -  Это  было  давно.  -  Он  говорил,  как  ребенок,  который  пытается
рассказать почти улетучившийся из памяти сон. - Это было давно, - повторил
он, положившись на подсказку чувств. - Они  били  меня...  Я  испугался...
Убежал.
   Полицейский презрительно покрутил пальцем у виска.
   - Того.
   - Ты знаешь, где находишься?
   - Да, сэр. В полицейском отделении, - ответил он твердо, чуть ли  не  с
гордостью.
   - Ну так кто тебе нужен?
   - Те люди, - снова сказал он, чувствуя, что они  наверняка  знают  этих
людей. - Вы знаете этих людей, - сказал он с обидой.
   - Как тебя звать?
   Он раскрыл рот, чтобы ответить, но ничего у него не вышло. Он забыл.
   Хотя какая разница? Это не имеет значения.
   - Где ты живешь?
   Где он живет? Столько времени прошло с тех пор, как  он  жил  здесь,  в
этом незнакомом мире, что и вспоминать не имело смысла.  Но  тут  на  него
снова накатило настроение, с которым он жил под землей. Он подался к ним и
торопливо заговорил.
   - Они сказали, я убил женщину.
   - Какую женщину? - спросил полицейский.
   - И я подписал бумагу, а в ней говорилось, что я виноват,  -  продолжал
он, пропустив вопрос мимо ушей. - Потом я сбежал...
   - Ты сбежал из лечебницы?
   - Нет, сэр. - Он заморгал и покачал головой. - Я вышел из-под земли.  Я
столкнул крышку люка и вылез...
   - Ну ладно, - сказал полицейский и положил руку  ему  на  плечо.  -  Мы
свезем тебя к психиатру, там тобой займутся.
   - Может, он из пятой колонки? - выкрикнул другой.
   Они захохотали, и он, несмотря на тревогу, захохотал с ними. Только они
хохотали так долго, что ему стало не до себе.
   - Мне надо найти этих людей, - смирно напомнил он.
   - Слушай, ты что пил?
   - Воду, - сказал он. - У меня в подвале есть вода.
   - А люди, от которых ты сбежал, - они были в белом?
   - Нет, сэр, - с готовностью ответил он. - Они были как вы.
   Пожилой полицейский схватил его за руку.
   - Постарайся-ка вспомнить, где они тебя забрали?
   Он наморщил лоб, пытаясь вспомнить, но в памяти ничего не шевельнулось.
Перед ним стоял полицейский и требовал связных ответов, а он  уже  не  мог
думать умом; он думал чувствами, и слов не получалось.
   - Я был виноват, - сказал он. - Нет, нет, сэр. То есть тогда я  еще  не
был!
   - Да говори ты толком. Ну, где тебя забрали?
   Это была  задача,  и  мозг  стал  восстанавливать  события  в  обратном
порядке; чувства отбросили его на много часов назад, и он  увидел  пещеру,
сточный коллектор, залитую кровью комнату, где была убита женщина.
   - Ну да, сэр, - заулыбался он, - я как раз выходил от миссис Вутен.
   - Кто она такая?
   - Я у нее работаю.
   - Где она живет?
   - Рядом с миссис Пибоди, с той женщиной, которую убили.
   Полицейские примолкли и уставились на него.
   - Что тебе известно о смерти миссис Пибоди?
   - Ничего, сэр. А они сказали, что это я ее убил. Но это неважно. Я  все
равно виноват!
   - Что ты мелешь?
   Улыбка сошла с его лица, подземелье снова  завладело  его  мыслями;  он
увидел пещеру рядом с церковью, хотел сказать им, зашевелил губами. Но как
это сказать? Между тем, что он чувствовал, и тем, что занимало этих людей,
была пропасть. Он глядел на их лица и догадывался, что объяснить им ничего
нельзя, что, если бы он и объяснил, они все равно не поверили бы.
   - Все, кого я видел, были виноваты, - медленно начал он.
   - Тьфу ты, - проворчал один полицейский.
   - Слушайте, - сказал другой, - эту Пибоди  убили  на  Вайнвуд.  Десятый
участок.
   - А где они? - спросил первый.
   - Наверху, отдыхают.
   - Сэм, отведи его наверх, - приказал первый.
   - Хорошо. Пошли, ты.
   Пожилой полицейский взял его  под  руку,  повел  наверх  по  деревянной
лестнице, потом по длинному коридору к двери.
   - Десятый участок! - крикнул полицейский в дверь.
   - Что? - отозвался грубый голос.
   - К вам гости!
   - Какие еще?
   Пожилой полицейский распахнул дверь и втолкнул его в комнату.
   Он смотрел на них раскрыв рот; сердце у него  почти  перестало  биться.
Перед ним были трое полицейских, которые арестовали его и мучали, чтобы он
подписал признание. Они сидели за столиком, играли  в  карты.  Воздух  был
синим от табачного дыма, и солнце  било  через  высокое  окно,  пронизывая
причудливые сизые облака. Он увидел, что один полицейский  поднял  голову;
лицо у него было усталое, сигарета вяло свисала  из  угла  рта,  припухшие
глаза щурились, в руках он держал карты.
   - Лоусон! - позвал он.
   Едва услышав это имя, он вспомнил их всех: Лоусон, Мерфи и Джонсон.  До
чего просто. Он стоял и улыбался, ему было интересно, как они отнесутся  к
его возвращению.
   - Ко мне? - разбирая карты, буркнул человек, которого назвали Лоусоном.
- Кто такой?
   Пока что его узнал только один, рыжий Мерфи.
   - Вы разве меля не помните? - выпалил он и подбежал к столу.
   Теперь на него смотрели все трое. Лоусон, должно быть главный,  вскочил
на ноги.
   - Где тебя черти носили?
   - Ты его знаешь, Лоусон? - спросил пожилой полицейский.
   - А? - нахмурился Лоусон. - А как же. Я им займусь.
   Пожилой полицейский вышел из комнаты, а Лоусон запер дверь на ключ.
   - А ну-ка поди сюда, - холодно приказал Лоусон.
   Он не пошевелился. Он переводил взгляд с лица на лицо. Да, он расскажет
им про свою пещеру.
   - По-моему, он не в себе, - сказал Джонсон, до того молчавший.
   - За каким чертом ты сюда явился? - спросил Лоусон.
   - Я... я больше не хочу бегать, - сказал он. - Теперь я согласен. -  Он
замолчал: его удивило, как его встретили полицейские.
   - Так, значит, прятался? - спросил Лоусон, и по его тону ясно было, что
предыдущих слов он не слышал. - Ты сказал нам, что тебя тошнит, а когда мы
вышли из комнаты, сбежал через окно.
   Его охватила паника.  Да  им  дела  нет  до  того,  про  что  он  хочет
рассказать! Ждут, когда он начнет, чтобы посмеяться  над  ним.  Он  должен
выбраться из этой трясины, должен заставить их отнестись к нему серьезно.
   - Начальник, я унес мешок денег и обклеил ими стены... - начал он.
   - Тьфу ты пропасть, - сказал Лоусон.
   - Послушай меня, - сказал Мерфи, - тебе  же  добра  хотят.  Ты  нам  не
нужен, понятно? Ты свободен, свободен как птица. Иди теперь  домой  и  обо
всем забудь. Это была ошибка. Мы поймали того, кто убил Пибоди. Никакой он
не цветной. Он итальянец.
   - Замолчи! - крикнул Лоусон. - Ты что, не соображаешь?
   - Да я хотел ему растолковать, - сказал Мерфи.
   - Нельзя нам отпускать этого ненормального дурака, - взбесился  Лоусон.
- Может, он идиот, а может, чернуху раскидывает...
   - Я был в подвале, - начал он, как ребенок, повторяющий урок  наизусть,
- и зашел в кино... - Голос его замер. Он  забегает  вперед.  Сперва  надо
рассказать им про хор в церкви, но как найти слова? Он посмотрел на них  с
мольбой. - Я залез в магазин и унес в мешке  деньги  и  бриллианты,  часы,
кольца... Я их не украл, я их  отдам.  Я  их  взял  только  поиграть...  -
Недоверие в их глазах отбросило его, заставило умолкнуть.
   Лоусон закурил и холодно посмотрел на него.
   - Что ты сделал с деньгами? - осторожно спросил он.
   - Я обклеил сотенными стены.
   - Какие стены? - спросил Лоусон.
   - Земляные стены в подвале, - с улыбкой объяснил он, - в подвале  рядом
с церковью. А кольца и часы развесил, а бриллианты в грязь  затоптал...  -
Он видел, что они его не понимают. Он сгорал от желания убедить их, и  его
неудержимо  несло  дальше:  -  Я  видел  мертвого   ребенка   и   мертвого
взрослого...
   - Да ты спятил, - прорычал Лоусон и толкнул его на стул.
   - Нет, правда...
   - Джонсон, где эта бумага, что он подписал? - спросил Лоусон.
   - Какая бумага?
   - Балда, признание!
   Джонсон достал бумажник и вытащил из него помятый листок.
   - Да, да, начальник, - сказал он, протягивая руку. - Я подписал ее...
   Лоусон отвесил ему оплеуху, и он  не  опрокинулся  только  потому,  что
спинка стула уперлась в стену. Лоусон чиркнул спичкой и  поднес  листок  к
огню; признание догорело до пальцев Лоусона.
   Он смотрел как  громом  пораженный;  солнце  подземелья  скрывалось,  и
жуткая дневная тьма подступала к нему. Они ему не верят,  но  он  _должен_
сделать так, чтобы они поверили!
   - Нет, правда, начальник...
   - Видишь, все в порядке, - посмеиваясь, успокоил его Лоусон. -  Я  сжег
твое признание. Ты ничего не подписывал. - Лоусон подошел к нему с  пеплом
на ладони. - И ты ничего об этом не помнишь, так?
   Почувствовав, что они смущены, он стал их уговаривать:
   - Вы меня не бойтесь. Если хотите,  я  подпишу  вам  другую  бумагу.  И
покажу вам пещеру.
   - Ты чего финтишь? - вдруг спросил Лоусон.
   - Чего ты хочешь разнюхать? - спросил Джонсон.
   - Кто тебя подослал? - спросил Мерфи.
   - Меня никто не подсылал, - сказал он. - Я  просто  хочу  показать  вам
комнату...
   - Да спятил он, и все, - сказал Мерфи. - Отправим его к психиатру.
   - Нет, - сказал Лоусон. - Он что-то темнит, хотел бы я знать, в чем тут
дело.
   Ему вдруг пришло в голову, как их можно убедить; он порывисто вскочил.
   - Начальник, я видел, как сторож застрелился, - вы его тогда обвинили в
краже. А он не крал денег и камней. Это я взял.
   Лоусон бросился к нему, как тигр, схватил за шиворот и поднял в воздух.
   - Кто тебе это сказал?
   - Спокойно, Лоусон, - сказал Джонсон. - Он прочел в газете.
   Лоусон отшвырнул его.
   - Не мог он прочесть. - Лоусон вытащил из кармана бумаги. -  Я  еще  не
подал рапорт.
   - Так откуда же он знает? - спросил Мерфи.
   - Пошли отсюда, - вдруг что-то  решив,  сказал  Лоусон.  -  Слушай,  мы
отвезем тебя в хорошее, тихое место, понял?
   - Да, начальник, - ответил он. - И я покажу вам подземелье.
   Лоусон выругался и застегнул на себе пояс  с  пистолетом.  Прищуренными
глазами посмотрел на Джонсона и Мерфи.
   - Слышите, - вполголоса сказал он, - ни слова об этом, поняли?
   - Ладно, - сказал Джонсон.
   - Ясно, - сказал Мерфи.
   Лоусон отпер дверь, а Мерфи с Джонсоном свели его вниз. В коридоре было
полно полицейских.
   - Что у вас с ним, Лоусон?
   - Что он натворил, Лоусон?
   - Это псих у тебя, Лоусон?
   Лоусон не отвечал. Мерфи с Джонсоном подвели его  к  машине  у  обочины
тротуара,  сунули  на  заднее  сиденье.  Лоусон  сел  за  руль,  и  машина
тронулась.
   - Ты что задумал, Лоусон? - спросил Мерфи.
   - Слушайте, - медленно начал  Лоусон,  -  мы  говорим  газетчикам,  что
Пибоди убил  он,  что  он  раскололся,  -  и  тут  он  смывается.  Поймали
итальяшку, говорим  газетчикам,  что  нарочно  сбили  их  с  толку,  чтобы
обмануть настоящего убийцу, так? Теперь появляется этот болван и  начинает
чудить. Отпустим его - растреплет, что мы ему на самом деле шили убийство.
   - Нет, я согласен, начальник, - сказал он,  ощущая  на  локтях  крепкую
хватку Мерфи и Джонсона. - Я виноват... Я вам все покажу в  подземелье.  Я
смеялся, смеялся...
   - Заткните ему рот! - приказал Лоусон.
   Джонсон стукнул его по голове дубинкой, и он, полуоглушенный, отвалился
на спинку.
   - Нет, правда, - пролепетал он. - Я согласен.
   Машина промчалась по Хартсдейл-авеню, свернула на  Пайн-стрит,  выехала
на Стейт-стрит, потом  свернула  с  нее.  Притормозила  посреди  квартала,
развернулась и поехала назад.
   - Ты по кругу ездишь, Лоусон, - сказал Мерфи.
   Лоусон вел машину, пригнувшись к баранке; он не ответил. Немного погодя
подрулил к тротуару и затормозил.
   - Ну-ка, малый, говори правду, -  тихо  произнес  Лоусон.  -  Где  тебя
прятали?
   - Меня не прятали, начальник.
   Сейчас на него смотрели все трое; он чувствовал,  что  впервые  за  все
время они пытаются его понять.
   - Так что же тогда случилось?
   - Начальник, когда я посмотрел на людей из-под земли и увидел, как  они
живут, я их полюбил...
   - Кончай дурацкие разговоры, - рявкнул Лоусон. - Кто тебя подослал?
   - Никто, начальник.
   - Может, он правду говорит, - вмешался Джонсон.
   - Допустим, - сказал Лоусон. - Никто тебя не прятал. Тогда  скажи  нам,
_где_ ты прятался.
   - Я залез в подземелье...
   - Про какое, к черту, подземелье ты все время толкуешь?
   - Я просто залез... - Он запнулся, поглядел на улицу, потом показал  на
люк. - Туда залез и там остался.
   - В канализацию?
   - Да, начальник.
   Полицейские расхохотались, но тут же умолкли. Лоусон развернул машину и
поехал к Вудсайт-авеню; он остановился у высокого жилого дома.
   - Что будем делать, Лоусон? - спросил Мерфи.
   - Отведем его ко мне, - сказал Лоусон.  -  Надо  подождать  до  вечера.
Сейчас ничего нельзя сделать.
   Они вытащили его из машины и ввели в вестибюль.
   - По лестнице, - буркнул Лоусон.
   Одолели четыре марша лестницы и вошли в  гостиную  маленькой  квартиры.
Джонсон и Мерфи отпустили его руки, и он  растерянно  остановился  посреди
комнаты.
   - Ну ладно, - начал Лоусон, - кончай свою брехню. Где ты прятался?
   - Я залез под землю, я же говорю.
   Вся комната задрожала от хохота.  Лоусон  подошел  к  буфету  и  достал
бутылку виски; поставил стаканы перед Джонсоном и Мерфи. Они выпили.
   Он понимал, что  не  может  с  ними  объясниться.  Он  пытался  собрать
текучие, разрозненные образы, которые плавали в его сознании; для него эти
образы были ясными, но он не мог облечь их смыслом, который был бы понятен
другим. Он заплакал от беспомощности.
   - Ну точно, ненормальный, - сказал  Джонсон.  -  Все  ненормальные  так
плачут.
   Мерфи прошел через всю комнату и закатил ему оплеуху.
   - Хватит беситься!
   Его охватило возбуждение; он подскочил к Мерфи и схватил его за руку.
   - Давайте я покажу вам пещеру, - сказал он. - Пойдемте, вы все увидите!
   Не успел он договорить, как  его  резко  ударили  в  подбородок;  глаза
застлало тьмой. Сквозь забытье он почувствовал, что его подняли и  уложили
на диван. Услышал тихие голоса и  хотел  подняться,  но  сильные  руки  не
пускали его. Сознание стало проясняться. Он медленно сел  и  уставился  на
них мутным взглядом. В  комнате  стало  темно.  Сколько  он  пролежал  без
сознания?
   - Слушай, - мягко сказал Лоусон, - покажешь нам свое подземелье?
   Глаза у него заблестели, и сердце  наполнилось  благодарностью.  Лоусон
поверил ему! Он встал и на радостях схватил Лоусона за руку так,  что  тот
пролил виски на рубашку.
   - Полегче, черт возьми, - сказал Лоусон.
   - Извините, начальник.
   - Ладно. Отвезем тебя туда. Но смотри, говори правду, слышишь?
   Он захлопал в ладоши от радости:
   - Я вам все покажу!
   Сбылось наконец! Теперь он сделает то, что обязан был сделать. Сбросит,
наконец, свою ношу.
   - Ведите его вниз, - приказал Лоусон.
   Его свели в вестибюль; когда вышли на тротуар, он увидел, что на  улице
ночь и сыплет мелкий дождь.
   - Когда я туда лез, вот так же было, - сказал он.
   - Что? - спросил Лоусон.
   - Дождь, - сказал он с широким взмахом руки. - Когда я  лез  туда,  шел
дождь. От дождя вода прибыла и выперла крышку.
   - Замолчи, - буркнул Лоусон.
   Сейчас  они  не  верят  ему,  но  они  поверят.   Им   владел   восторг
самоотверженности. Он едва сдерживал свое воодушевление.  Они  увидят  то,
что он видел; они почувствуют то, что он чувствовал. Он проведет их  через
все свои лазы и... Ему хотелось запеть гимн, запрыгать от радости,  обнять
полицейских как друзей.
   - Полезай в машину, - приказал Лоусон.
   Он влез, Джонсон и Мерфи сели по обе  стороны  от  него;  Лоусон  занял
место за рулем и завел мотор.
   - Ну, говори, куда ехать, - сказал Лоусон.
   - Около того места, где убили женщину, сразу за  углом,  -  сказал  он.
Машина медленно тронулась, он закрыл глаза и вспомнил песню,  что  пели  в
церкви, - песню, которая вселила в него такой ужас и переполнила жалостью.
Он тихо запел, покачивая головой:

   Я рада, рада, как я рада -
   Иисус души моей услада.

   Но вдруг оборвал песню и сказал:
   - Нет, вы бы видели кольца  на  стенах,  до  чего  они  смешные.  -  Он
хихикнул. - А еще я стрелял из пистолета. Только раз  -  попробовать,  что
это такое.
   - На чем он, по-твоему, помешался? - спросил Джонсон.
   - Похоже, мания величия, - сказал Мерфи.
   - Может быть, оттого, что он живет среди белых, - сказал Лоусон.
   - Скажи, а что ты там ел? - спросил Мерфи и толкнул Джонсона, приглашая
повеселиться.
   - Груши, апельсины, бананы и свиные отбивные, - сказал он.
   Трое ответили хохотом.
   - А арбуз ты не ел? - с улыбкой спросил Лоусон.
   - Нет, начальник, - серьезно ответил он. - Арбузов я там не видел.
   - Ну ты даешь, - сказал Мерфи, изумленно качая головой.
   Машина остановилась у тротуара.
   - Так, - сказал Лоусон. - Говори, куда идти.
   Сквозь дождь он увидел люк,  где  залез  под  землю.  Если  не  считать
нескольких тусклых фонарей, матово светивших в дожде, улицы были  темны  и
пустынны.
   - Вот тут, начальник, - показал он.
   - Пошли, посмотрим, - сказал Лоусон.
   - Ладно, положим, он тут спрятался, - сказал Джонсон, -  ну  и  что  из
этого?
   - Я не верю, что он тут прятался, - сказал Мерфи.
   - Посмотреть не мешает, - сказал Лоусон. - Делайте, что я говорю.
   Лоусон вышел из машины и огляделся.
   Ему не терпелось показать им пещеру. Если он покажет им, что он  видел,
тогда они почувствуют то же, что он чувствовал, и сами покажут это другим,
и другие почувствуют то же самое, и скоро всеми будет руководить, как  им,
жалость.
   - Пускай выходит, - приказал Лоусон.
   Джонсон и Мерфи открыли дверь и вытолкнули его; он  стоял  под  дождем,
дрожа и улыбаясь. Лоусон снова огляделся; на улице не было ни души. Косыми
черными проводами дождь сек прохваченную ветром ночь.
   - Так, - сказал Лоусон. - Показывай.
   Он вышел на середину улицы, сунул палец в дырочку люка  и  потянул,  но
сил у него не хватило.
   - Ты правда туда спускался? - спросил  Лоусон;  в  голосе  его  звучало
сомнение.
   - Да. Одну минуту. Я покажу.
   - Помогите ему поднять эту хреновину, - сказал Лоусон.
   Джонсон шагнул к  люку  и  поднял  крышку;  она  брякнулась  на  мокрую
мостовую. На них глядела черная круглая дыра.
   - Я спустился здесь, - гордо объявил он.
   Лоусон долго и молча смотрел на  него,  потом  опустил  правую  руку  к
кобуре и вытащил пистолет.
   - Начальник, у меня там такой же  точно  пистолет,  -  засмеялся  он  и
посмотрел в лицо Лоусону. - Я стрельнул из него  один  раз  и  повесил  на
стену. Я покажу.
   - Покажи нам, как ты спустился, - тихо сказал Лоусон.
   - Я полезу первый, а вы потом за мной, ладно? - Он словно предлагал  им
игру и был похож сейчас на мальчишку.
   - Конечно, конечно, - уверил его Лоусон. - Давай, Мы за тобой.
   Он  радостно  посмотрел  на  полицейских;  его  распирало  счастье.  Он
нагнулся, положил ладони на край люка, сел, свесив ноги в водянистую тьму.
Он услышал знакомое бурчание серого потока. Потом соскользнул  в  колодец,
повис на вытянутых руках и, быстро  перебирая  стальные  крюки,  спустился
вниз. Выпустил последний крюк, упал в воду и почувствовал, как тугой поток
силится утащить его. Встал покрепче и поглядел вверх на полицейских.
   - Спускайтесь вы! - Его выкрик заглушил бормотание воды.
   Наверху под дождем смутные фигуры не шевелились. Он засмеялся - до  сих
пор сомневаются. Ничего, покажет им, что он сделал, -  больше  никогда  не
будут сомневаться.
   - Спускайтесь, пещера недалеко! - крикнул он.  -  Только  поосторожней,
когда прыгаете в воду, - тут сильно тащит!
   Лоусон  держал  пистолет.  Мерфи  и  Джонсон  смотрели  на  Лоусона   с
насмешкой.
   - Что будем делать, Лоусон? - спросил Мерфи.
   - Не полезем же мы за этим ненормальным негром в канализацию? -  сказал
Джонсон.
   - Спускайтесь, можно! - умоляюще крикнул он.
   Он увидел, что Лоусон поднял пистолет и навел на него. Лицо  у  Лоусона
дернулось, как будто он был в нерешительности.
   Оглушительно грохнул выстрел, и огненная струя прошила ему  грудь.  Его
швырнуло спиной в воду. Он с недоумением глядел на расплывчатые белые лица
наверху.  Меня  застрелили,  сказал  он  себе.  Вода  текла   мимо   него,
распускаясь пеной возле его рук, ног, головы. Подбородок у него  отвис,  и
рот раскрылся беззвучно. Неимоверная боль  стиснула  голову  и  постепенно
выдавливала сознание. Издалека, издалека донеслись глухие голоса.
   - За что ты его застрелил, Лоусон?
   - Так надо.
   - Почему?
   - Таких надо стрелять. Они все портят.
   И словно в глубоком сне, он услышал металлический лязг; они закрыли люк
и навсегда отрезали шум ветра и дождя. Приглушенно  взревел  мощный  мотор
наверху, и автомобиль рванул с места. Он чувствовал, как  сильное  течение
медленно выталкивает его на середину канала и переворачивает. На мгновение
перед его глазами всплыла яркая пещера, вопящие стены, смеющийся пол...  И
густая, горькая вода хлынула ему в рот. Поток повернул его. Он вздохнул  и
закрыл глаза - и помчало, закрутило, замотало ненужную вещь,  пропавшую  в
недрах земли.
Популярность: 9, Last-modified: Wed, 22 Aug 2001 10:53:46 GmT