---------------------------------------------------------------------------
Файл с книжной полки Несененко Алексея
---------------------------------------------------------------------------
Перевод В. Маянц
Сначала миссис Паркер показывает вам квартиру с кабинетом и приемной.
Не смея прервать ее, вы долго слушаете описание преимуществ этой квартиры и
достоинств джентльмена, который жил в ней целых восемь лет. Наконец, вы
набираетесь мужества и, запинаясь, признаетесь миссис Паркер, что вы не
доктор и не зубной врач. Ваше признание она воспринимает так, что в душе у
вас остается горькая обида на своих родителей, которые не позаботились дать
вам в руки профессию, соответствующую кабинету и приемной миссис Паркер.
Затем вы поднимаетесь на один пролет выше, чтобы во втором этаже
взглянуть на квартиру за восемь долларов, окнами во двор. Тон, каким миссис
Паркер беседует на втором этаже, убеждает вас, что комнатки по-настоящему
стоят все двенадцать долларов, как и платил мистер Тузенберри, пока не уехал
во Флориду управлять апельсиновой плантацией своего брата где-то около Палм
Бич, где, между прочим, проводит каждую зиму миссис Мак-Интайр, та, что
живет в комнатах окнами на улицу и с отдельной ванной, - и вы в конце концов
набираетесь духу пробормотать, что хотелось бы что-нибудь еще подешевле.
Если вам удается пережить презрение, которое выражает миссис Паркер
всем своим существом, то вас ведут на третий этаж посмотреть на большую
комнату мистера Скиддера. Комната мистера Скиддера не сдается. Сам он сидит
в ней целыми днями, пишет пьесы и курит папиросы. Однако сюда приводят
каждого нового кандидата в съемщики, чтобы полюбоваться ламбрекенами. После
каждого такого посещения на мистера Скиддера находит страх, что ему грозит
изгнание, и он отдает еще часть долга за комнату.
И тогда - о, тогда! - Если вы еще держитесь на ногах, потной рукой
зажимая в кармане слипшиеся три доллара, и хриплым голосом объявляете о
своей отвратительной, достойной всяческого порицания бедности, миссис Паркер
больше не водит, вас по этажам. Она громко возглашает: "Клара!", она
поворачивается к вам спиной и демонстративно уходит вниз И вот когда,
чернокожая служанка, провожает вас вверх по устланной половичком узенькой
крутой лестнице, ведущей на четвертый этаж, и показывает вам Комнату на
Чердаке. Комната занимает пространство величиной семь на восемь футов
посредине дома. По обе стороны ее располагаются темный дощатый чулан и
кладовка.
В комнате стоит узкая железная кровать, умывальник и стул. Столом и
шкафом служит полка. Четыре голые стены словно смыкаются над вами, как
крышка гроба. Рука ваша тянется к горлу, вы чувствуете, что задыхаетесь,
взгляд устремляется вверх, как из колодца - и вы с облегчением вздыхаете:
через маленькое окошко в потолке виднеется квадратик бездонного синего неба.
- Два доллара, сэр, - говорит Клара полупрезрительно, полуприветливо.
Однажды в поисках комнаты здесь появилась мисс Лисон. Она тащила
пишущую машинку, произведенную на свет, чтобы ее таскала особа более
массивная. Мисс Лисон была совсем крошечная девушка, с такими глазами и
волосами, что казалось, будто они все росли, когда она сама уже перестала, и
будто они так и хотели сказать: "Ну что же ты отстаешь от нас!"
Миссис Паркер показала ей кабинет с приемной.
- В этом стенном шкафу, - сказала она, - можно держать скелет, или
лекарства, или уголь...
- Но я не доктор и не зубной врач, - сказала, поеживаясь, мисс Лисон.
Миссис Паркер окинула ее скептическим, полным жалости и насмешки,
ледяным взглядом, который всегда был у нее в запасе для тех, кто оказывался
не доктором и не зубным врачом, и повела ее на второй этаж.
- Восемь долларов? - переспросила мисс Лисон. - Что вы! Я не
миллионерша. Я всего-навсего машинистка в конторе. Покажите мне что-нибудь
этажом повыше, а ценою пониже.
Услышав стук в дверь, мистер Скиддер вскочил и рассыпал окурки по всему
полу.
- Простите, мистер Скиддер, - с демонической улыбкой сказала миссис
Паркер, увидев его смущение. - Я не знала, что вы дома. Я пригласила эту
даму взглянуть на ламбрекены.
- Они на редкость хороши, - сказала мисс Лисон, улыбаясь точь-в-точь,
как улыбаются ангелы.
Не успели они уйти, как мистер Скиддер спешно начал стирать резинкой
высокую черноволосую героиню своей последней (неизданной) пьесы и вписывать
вместо нее маленькую и задорную, с тяжелыми блестящими волосами и оживленным
лицом.
- Анна Хелд ухватится за эту роль, - сказал мистер Скиддер, задрав ноги
к ламбрекенам и исчезая в облаке дыма, как какая-нибудь воздушная
каракатица.
Вскоре набатный призыв "Клара!" возвестил миру о состоянии кошелька
мисс Лисон. Темный призрак схватил ее, поднял по адской лестнице, втолкнул в
склеп с тусклым светом где-то под потолком и пробормотал грозные
таинственные слова: "Два доллара!"
- Я согласна, - вздохнула мисс Лисон, опускаясь на скрипящую железную
кровать.
Ежедневно мисс Лисон уходила на работу. Вечером она приносила пачки
исписанных бумаг и перепечатывала их на машинке. Иногда у нее не было работы
по вечерам, и тогда она вместе с другими обитателями дома сидела на
ступеньках крыльца. По замыслу природы мисс Лисон не была предназначена для
чердака. Это была веселая девушка, и в голове у нее всегда роились всякие
причудливые фантазии. Однажды она разрешила мистеру Скиддеру прочитать ей
три акта из своей великой (не опубликованной) комедии под названием "Он не
Ребенок, или Наследник Подземки".
Мужское население дома всегда радостно оживлялось, когда мисс Лисон
находила свободное время и часок-другой сидела на крыльце. Но миссис
Лонгнекер, высокая блондинка, которая была учительницей в городской школе и
возражала: "Ну уж, действительно!" на все, что ей говорили, садилась на
верхнюю ступеньку и презрительно фыркала. А мисс Дорн, догорая по
воскресеньям ездила на Кони-Айленд стрелять в тире по движущимся уткам и
работала в универсальном магазине, садилась на нижнюю ступеньку и тоже
презрительно фыркала. Мисс Лисон садилась на среднюю ступеньку, и мужчины
быстро собирались вокруг нее.
Особенно мистер Скиддер, который отводил ей главную роль в
романтической (никому еще не поведанной) личной драме из действительной
жизни. И особенно мистер Гувер, сорока пяти лет, толстый, богатый и глупый.
И особенно очень молоденький мистер Ивэнс, который нарочно глухо кашлял,
чтобы она упрашивала его бросить курение. Мужчины признали в ней
"забавнейшее и приятнейшее существо", но фырканье на верхней и нижней
ступеньках было неумолимо.
Прошу вас, подождем, пока Хор подступит к рампе и прольет траурную
слезу на комплекцию мистера Гувера. Трубы, возвестите о пагубности ожирения,
о проклятье полноты, о трагедии тучности. Если вытопить романтику из
толстяка Фальстафа, то ее, возможно, окажется гораздо больше, чем в
худосочном Ромео. Любовнику разрешается вздыхать, но ни в коем случае не
пыхтеть. Удел жирных людей - плясать в свите Момуса. Напрасно самое верное
сердце в мире бьется над пятидесятидвухдюймовой талией. Удались, Гувер!
Гувер, сорока пяти лет, богатый и глупый, мог бы покорить Елену Прекрасную;
Гувер, сорока пяти лет, богатый, глупый и жирный - обречен на вечные муки.
Тебе, Гувер, никогда ни на что нельзя было рассчитывать.
Как-то раз летним вечером, когда жильцы миссис Паркер сидели на
крыльце, мисс Лисон взглянула на небеса и с милым веселым смешком
воскликнула:
- А, вон он, Уилли Джексон! Отсюда его тоже видно. Все насмотрели
наверх - кто на окна небоскребов, кто - на небо, высматривая какой-нибудь
воздушный корабль, ведомый упомянутым Джексоном.
- Это вон та звезда, - объяснила мисс Лисон, показывая тоненьким
пальцем, - не та большая, которая мерцает, а рядом с ней, та, что светит
ровным голубым светом. Она каждую ночь видна из моего окна в потолке. Я
назвала ее Уилли Джексон.
- Ну уж действительно! - сказала мисс Лонгнекер. - Я не знала, что вы
астроном, мисс Лисон.
- О да! - сказала маленькая звездочетша. - Я знаю ничуть не хуже любого
астронома, какой покрой рукава будет осенью в моде на Марсе.
- Ну уж действительно! - сказала мисс Лонгнекер. - Звезда, о которой вы
упомянули, называется Гамма из созвездия Кассиопеи. Она относится к звездам
второй величины и проходит через меридиан в...
- О, - сказал очень молоденький мистер Ивэнс, - мне кажется, для нее
больше подходит имя Уилли Джексон.
- Ясное дело, - сказал мистер Гувер, громко и презрительно засопев в
адрес мисс Лонгнекер, - мне кажется, мисс Лисон имеет право называть звезды,
как ей хочется, ничуть не меньше, чем все эти старинные астрологи.
- Ну уж действительно, - сказала мисс Лонгнекер.
- Интересно, упадет эта звезда или нет, - заметила мисс Дорн. - В
воскресенье в тире от моих выстрелов упали девять уток и один кролик из
десяти.
- Отсюда, снизу, он не такой красивый, - сказала мисс Лисон. - Вот вы
бы посмотрели на него из моей комнаты. Знаете, из колодца звезды видны даже
днем. А моя комната ночью прямо как ствол угольной шахты, и Уилли Джексон
похож на большую брильянтовую булавку, которой Ночь украсила свое кимоно.
Потом пришло время, когда мисс Лисон не приносила больше домой
неразборчивые рукописи для перепечатки. И по утрам, вместо того, чтобы идти
на работу, она ходила из одной конторы в другую, и сердце ее стыло от
постоянных холодных отказов, которые ей передавали через наглых молодых
конторщиков. Так продолжалось долго.
Однажды вечером, в час, когда она обычно приходила после обеда из
закусочной, она устало поднялась на крыльцо дома миссис Паркер. Но на этот
раз она возвращалась не пообедав.
В вестибюле она встретила мистера Гувера, и тот сразу воспользовался
случаем. Он предложил ей руку и сердце, возвышаясь над ней, как громадный
утес. Она отступила и прислонилась к стене. Он попытался взять ее за руку,
но она подняла руку и слабо ударила его по щеке. Шаг за шагом она медленно
переступала по лестнице хватаясь за перила. Она прошла мимо комнаты мистера
Скиддера, где он красными чернилами вписывал в свою (непринятую) комедию
ремарки для Мэртл Делорм (мисс Лисон), которая должна была "пируэтом
пройтись от левого края сцены до места, где стоит Граф". По устланной
половиком крутой лестничке она, наконец, доползла до чердака и открыла дверь
в свою комнату.
У нее не было сил, чтобы зажечь лампу или раздеться. Она упала на
железную кровать, и старые пружины даже не прогнулись под ее хрупким телом.
Погребенная в этой преисподней, она подняла тяжелые веки и улыбнулась.
Потому что через окно в потолке светил ей спокойным ярким светом верный
Уилли Джексон. Она была отрезана от всего мира. Она погрузилась в черную
мглу, и только маленький холодный квадрат обрамлял звезду, которую она
назвала так причудливо и, увы, так бесплодно. Мисс Лонгнекер, должно быть,
права: наверно, это Гамма из созвездия Кассиопеи, а совсем не Уилли Джексон.
И все же так не хочется, чтобы это была Гамма.
Она лежала на спине и дважды пыталась поднять руку. В третий раз она с
трудом поднесла два исхудалых пальца к губам и из своей темной ямы послала
Уилли Джексону воздушный поцелуй. Рука ее бессильно упала.
- Прощай, Уилли, - едва слышно прошептала она. - Ты за тысячи тысяч
миль отсюда и ни разу даже не мигнул. Но ты мне светил оттуда почти все
время, когда здесь была сплошная тьма, ведь правда? Тысячи тысяч миль...
Прощай, Уилли Джексон.
В десять часов утра на следующий день чернокожая служанка Клара
обнаружила, что дверь мисс Лисон заперта, дверь взломали. Не помогли ни
уксус, ни растирания, ни жженые перья, кто-то побежал вызывать скорую
помощь.
Не позже чем полагается, со страшным звоном, карета развернулась у
крыльца, и из нее выпрыгнул ловкий молодой медик в белом халате, готовый к
действию, энергичный, уверенный, со спокойным лицом, чуть жизнерадостным,
чуть мрачным.
- Карета в дом сорок девять, - коротко сказал он. - Что случилось?
- Ах да, доктор, - надулась миссис Паркер, как будто самым важным делом
было ее собственное беспокойство оттого, что в доме беспокойство. - Я просто
не понимаю, что с ней такое. Чего мы только не перепробовали, она все не
приходит в себя. Это молодая женщина, некая мисс Элси, да, - некая мисс Элси
Лисон. Никогда раньше в моем доме...
- Какая комната! - закричал доктор таким страшным голосом, какого
миссис Паркер никогда в жизни не слышала.
- На чердаке. Это...
По-видимому, доктор из скорой помощи был знаком с расположением
чердачных комнат. Он помчался вверх, прыгая через четыре ступеньки Миссис
Паркер медленно последовала за ним, как того требовало ее чувство
собственного достоинства.
На первой площадке она встретила доктора, когда он уже возвращался,
неся на руках астронома. Он остановился и своим острым, как скальпель,
языком отрезал несколько слов, не очень громко Миссис Паркер застыла в
неловкой позе, как платье из негнущейся материи, соскользнувшее с гвоздя. С
тех пор чувство неловкости в душе и теле осталось у нее навсегда. Время от
времени любопытные жильцы спрашивали, что же это ей сказал тогда доктор.
- Лучше не спрашивайте, - отвечала она. - Если я вымолю себе прощение
за то, что выслушала подобные слова, я умру спокойно.
Доктор со своей ношей шагнул мимо своры зевак, которые всегда охотятся
за всякими любопытными зрелищами, и даже они, ошеломленные, расступились,
потому что вид у него был такой, словно он хоронит самого близкого человека.
Они заметили, что он не положил безжизненное тело на носилки,
приготовленные в карете, а только сказал шоферу: "Гони что есть духу,
Уилсон!"
Вот и все. Ну как, получился рассказ? На следующий день в утренней
газете я прочел в отделе происшествий маленькую заметку, и последние слова
ее, быть может, помогут вам (как они помогли мне) расставить все случившееся
по местам.
В заметке сообщалось, что накануне с Восточной улицы, дом 49, в
больницу Бельвю доставлена молодая женщина, страдающая истощением на почве
голода. Заметка кончалась словами
"Доктор Уильям Джексон, оказавший первую помощь, утверждает, что
больная выздоровеет".
Перевод А. Горлина
Сопи заерзал на своей скамейке в Мэдисон-сквере. Когда стаи диких гусей
тянутся по ночам высоко в небе, когда женщины, не имеющие котиковых манто,
становятся ласковыми к своим мужьям, когда Сони начинает ерзать на своей
скамейке в парке, это значит, что зима на носу.
Желтый лист упал на колени Сопи. То была визитная карточка Деда Мороза;
этот старик добр к постоянным обитателям Мэдисон-сквера и честно
предупреждает их о своем близком приходе. На перекрестке четырех улиц он
вручает свои карточки Северному ветру, швейцару гостиницы "Под открытым
небом", чтобы постояльцы ее приготовились.
Сопи понял, что для него настал час учредить в собственном лице комитет
для изыскания средств и путей к защите своей особы от надвигавшегося холода.
Поэтому он заерзал на своей скамейке.
Зимние планы Сопи не были особенно честолюбивы. Он не мечтал ни о небе
юга, ни о поездке на яхте по Средиземному морю со стоянкой в Неаполитанском
заливе. Трех месяцев заключения на Острове - вот чего жаждала его душа. Три
месяца верного крова и обеспеченной еды, в приятной компании, вдали от
посягательства Борея и фараонов - для Сопи это был поистине предел желаний.
Уже несколько лет гостеприимная тюрьма на Острове служила ему зимней
квартирой. Как его более счастливые сограждане покупали себе билеты во
Флориду или на Ривьеру, так и Сопи делал несложные приготовления к
ежегодному паломничеству на Остров. И теперь время для этого наступило.
Прошлой ночью три воскресных газеты, которые он умело распределил -
одну под пиджак, другой обернул ноги, третьей закутал колени, не защитили
его от холода: он провел на своей скамейке у фонтана очень беспокойную ночь,
так что Остров рисовался ему желанным и вполне своевременным, приютом. Сопи
презирал заботы, расточаемые городской бедноте во имя милосердия. По его
мнению, закон был милостивее, чем филантропия. В городе имелась тьма
общественных и частных благотворительных заведений, где он мог бы получить
кров и пищу, соответствовавшие его скромным запросам. Но для гордого духа
Сопи дары благотворительности были тягостны. За всякое благодеяние,
полученное из рук филантропов, надо было платить если не деньгами, то
унижением. Как у Цезаря был Брут, так и здесь каждая благотворительная койка
была сопряжена с обязательной ванной, а каждый ломоть хлеба отравлен
бесцеремонным залезанием в душу. Не лучше ли быть постояльцем тюрьмы? Там,
конечно, все делается по строго установленным правилам, но зато никто не
суется в личные дела джентльмена.
Решив, таким образом, отбыть на зимний сезон на Остров, Сопи немедленно
приступил к осуществлению своего плана. В тюрьму вело много легких путей.
Самая приятная дорога туда пролегала через ресторан. Вы заказываете себе в
хорошем ресторане роскошный обед, наедаетесь до отвала и затем объявляете
себя несостоятельным. Вас без всякого скандала передают в руки полисмена.
Сговорчивый судья довершает доброе дело.
Сопи встал и, выйдя из парка, пошел по асфальтовому морю, которое
образует слияние Бродвея и Пятой авеню. Здесь он остановился у залитого
огнями кафе, где по вечерам сосредоточивается все лучшее, что может дать
виноградная лоза, шелковичный червь и протоплазма.
Сопи верил в себя - от нижней пуговицы жилета и дальше вверх. Он был
чисто выбрит, пиджак на нем был приличный, а красивый черный галстук
бабочкой ему подарила в День Благодарения (1) дама-миссионерша. Если бы ему
удалось незаметно добраться до столика, успех был бы обеспечен. Та часть его
существа, которая будет возвышаться над столом, не вызовет у официанта
никаких подозрений. Жареная утка, думал Сопи, и к ней бутылка шабли. Затем
сыр, чашечка черного кофе и сигара. Сигара за доллар будет в самый раз. Счет
будет не так велик, чтобы побудить администрацию кафе к особо жестоким актам
мщения, а он, закусив таким манером, с приятностью начнет путешествие в свое
зимнее убежище.
Но как только Сопи переступил порог ресторана, наметанный глаз
метрдотеля сразу же приметил его потертые штаны и стоптанные ботинки.
Сильные, ловкие руки быстро повернули его и бесшумно выставили на тротуар,
избавив, таким образом, утку от уготованной ей печальной судьбы.
Сопи свернул с Бродвея. По-видимому, его путь на Остров не будет усеян
розами. Что делать! Надо придумать другой способ проникнуть в рай.
На углу Шестой авеню внимание прохожих привлекали яркие огни витрины с
искусно разложенными товарами. Сопи схватил булыжник и бросил его в стекло.
Из-за угла начал сбегаться народ, впереди всех мчался полисмен. Сопи стоял,
заложив руки в карманы, и улыбался навстречу блестящим медным пуговицам.
- Кто это сделал? - живо осведомился полисмен.
- А вы не думаете, что тут замешан я? - спросил Сопи, не без сарказма,
но дружелюбно, как человек, приветствующий великую удачу.
Полисмен не пожелал принять Сопи даже как гипотезу. Люди, разбивающие
камнями витрины магазинов, не ведут переговоров с представителями закона.
Они берут ноги в руки. Полисмен увидел за полквартала человека, бежавшего
вдогонку за трамваем. Он поднял свою дубинку и помчался за ним. Сопи с
омерзением в душе побрел дальше... Вторая неудача.
На противоположной стороне улицы находился ресторан без особых
претензий. Он был рассчитан на большие аппетиты и тощие кошельки. Посуда и
воздух в нем были тяжелые, скатерти и супы - жиденькие. В этот храм желудка
Сопи беспрепятственно провел свои предосудительные сапоги и красноречивые
брюки. Он сел за столик и поглотил бифштекс, порцию оладий, несколько
пончиков и кусок пирога. А затем поведал ресторанному слуге, что он, Сопи, и
самая мелкая никелевая монета не имеют между собой ничего общего.
- Ну, а теперь, - сказал Сопи, - живее! Позовите фараона. Будьте
любезны, пошевеливайтесь: не заставляйте джентльмена ждать.
- Обойдешься без фараонов! - сказал официант голосом мягким, как
сдобная булочка, и весело сверкнул глазами, похожими на вишенки в коктейле.
- Эй, Кон, подсоби!
Два официанта аккуратно уложили Сопи левым ухом на бесчувственный
тротуар. Он поднялся, сустав за суставом, как складная плотничья линейка, и
счистил пыль с платья. Арест стал казаться ему радужной мечтой, Остров -
далеким миражем. Полисмен, стоявший за два дома, у аптеки, засмеялся и дошел
дальше.
Пять кварталов миновал Сопи, прежде чем набрался мужества, чтобы снова
попытать счастья. На сей раз ему представился случай прямо-таки
великолепный. Молодая женщина, скромно и мило одетая, стояла перед окном
магазина и с живым интересом рассматривала тазики для бритья и чернильницы,
а в двух шагах от нее, опершись о пожарный кран, красовался здоровенный,
сурового вида полисмен.
Сопи решил сыграть роль презренного и всеми ненавидимого уличного
ловеласа. Приличная внешность намеченной жертвы и близость внушительного
фараона давали ему твердое основание надеяться, что скоро он ощутит
увесистую руку полиции на своем плече и зима на уютном островке будет ему
обеспечена.
Сопи поправил галстук - подарок дамы-миссионерши, вытащил на свет божий
свои непослушные манжеты, лихо сдвинул шляпу набекрень и направился прямо к
молодой женщине. Он игриво подмигнул ей, крякнул, улыбнулся, откашлялся,
словом - нагло пустил в ход все классические приемы уличного приставалы.
Уголком глаза Сопи видел, что полисмен пристально наблюдает за ним. Молодая
женщина отошла на несколько шагов и опять предалась созерцанию тазиков для
бритья. Сопи пошел за ней следом, нахально стал рядом с ней, приподнял шляпу
и сказал:
- Ах, какая вы милашечка! Прогуляемся?
Полисмен продолжал наблюдать. Стоило оскорбленной молодой особе поднять
пальчик, и Сопи был бы уже на пути к тихой пристани. Ему уже казалось, что
он ощущает тепло и уют полицейского участка. Молодая женщина повернулась к
Сопи и, протянув руку, схватила его за рукав.
- С удовольствием, Майк! - сказала она весело. - Пивком угостишь? Я бы
я раньше с тобой заговорила, да фараон подсматривает.
Молодая женщина обвилась вокруг Сопи, как плющ вокруг дуба, и под руку
с ней он мрачно проследовал мимо блюстителя порядка. Положительно, Сопи был
осужден наслаждаться свободой.
На ближайшей улице он стряхнул свою спутницу и пустился наутек. Он
остановился в квартале, залитом огнями реклам, в квартале, где одинаково
легки сердца, победы и музыка. Женщины в мехах и мужчины в теплых пальто
весело переговаривались на холодном ветру. Внезапный страх охватил Сопи.
Может, какие-то злые чары сделали его неуязвимым для полиции? Он чуть было
не впал в панику и дойдя до полисмена, величественно стоявшего перед
освещенным подъездом театра, решил ухватиться за соломинку "хулиганства в
публичном месте".
Во всю мочь своего охрипшего голоса Сопи заорал какую-то пьяную песню.
Он пустился в пляс на тротуаре, вопил, кривлялся - всяческими способами
возмущал спокойствие.
Полисмен покрутил свою дубинку, повернулся к скандалисту спиной и
заметил прохожему:
- Это йэльский студент. Они сегодня празднуют свою победу над
футбольной командой Хартфордского колледжа. Шумят, конечно, но это не
опасно. Нам дали инструкцию не трогать их.
Безутешный Сопи прекратил свой никчемный фейерверк. Неужели ни один
полисмен так и не схватит его за шиворот? Тюрьма на Острове стала казаться
ему недоступной Аркадией. Он плотнее застегнул свой легкий пиджачок: ветер
пронизывал его насквозь.
В табачной лавке он увидел господина, закуривавшего сигару от газового
рожка. Свои шелковый зонтик он оставил у входа. Сопи перешагнул порог,
схватил зонтик и медленно двинулся прочь. Человек с сигарой быстро
последовал за ним.
- Это мой зонтик, - сказал он строго.
- Неужели? - нагло ухмыльнулся Сопи, прибавив к мелкой краже
оскорбление. - Почему же вы не позовете полисмена? Да, я взял ваш зонтик.
Так позовите фараона! Вот он стоит на углу.
Хозяин зонтика замедлил шаг. Сопи тоже. Он уже предчувствовал, что
судьба опять сыграет с ним скверную шутку. Полисмен смотрел на них с
любопытством.
- Разумеется, - сказал человек с сигарой, - конечно... вы... словом,
бывают такие ошибки... я... если это ваш зонтик... надеюсь, вы извините
меня... я захватил его сегодня утром в ресторане... если вы признали его за
свой... что же... я надеюсь, вы...
- Конечно, это мой зонтик, - сердито сказал Сопи.
Бывший владелец зонтика отступил. А полисмен бросился на помощь высокой
блондинке в пышном манто: нужно было перевести ее через улицу, потому что за
два квартала показался трамвай.
Сопи свернул на восток по улице, изуродованной ремонтом. Он со злобой
швырнул зонтик в яму, осыпая проклятиями людей в шлемах и с дубинками. Он
так хочет попасться к ним в лапы, а они смотрят на него, как на
непогрешимого папу римского.
Наконец, Сопи добрался до одной из отдаленных авеню, куда суета и шум
почти не долетали, и взял курс на Мэдисон-сквер. Ибо инстинкт, влекущий
человека к родному дому, не умирает даже тогда, когда этим домом является
скамейка в парке.
Но на одном особенно тихом углу Сопи вдруг остановился. Здесь стояла
старая церковь с остроконечной крышей. Сквозь фиолетовые стекла одного из ее
окон струился мягкий свет. Очевидно, органист остался у своего инструмента,
чтобы проиграть воскресный хорал, ибо до ушей Сопи донеслись сладкие звуки
музыки, и он застыл, прижавшись к завиткам чугунной решетки.
Взошла луна, безмятежная, светлая; экипажей и прохожих было немного;
под карнизами сонно чирикали воробьи - можно было подумать, что вы на
сельском кладбище. И хорал, который играл органист, приковал Сопи к чугунной
решетке, потому что он много раз слышал его раньше - в те дни, когда в его
жизни были такие вещи, как матери, розы, смелые планы, друзья, и чистые
мысли, и чистые воротнички.
Под влиянием музыки, лившейся из окна старой церкви, в душе Сопи
произошла внезапная и чудесная перемена. Он с ужасом увидел бездну, в
которую упал, увидел позорные дни, недостойные желания, умершие надежды,
загубленные способности я низменные побуждения, из которых слагалась его
жизнь.
И сердце его забилось в унисон с этим новым настроением. Он внезапно
ощутил в себе силы для борьбы со злодейкой-судьбой. Он выкарабкается из
грязи, он опять станет человеком, он победит зло, которое сделало его своим
пленником. Время еще не ушло, он сравнительно молод. Он воскресит в себе
прежние честолюбивые мечты и энергично возьмется за их осуществление.
Торжественные, но сладостные звуки органа произвели в нем переворот. Завтра
утром он отправится в деловую часть города и найдет себе работу. Один
меховщик предлагал ему как-то место возчика. Он завтра же разыщет его и
попросит у него эту службу. Он хочет быть человеком. Он...
Сопи почувствовал, как чья-то рука опустилась на его плечо. Он быстро
оглянулся и увидел перед собою широкое лицо полисмена.
- Что вы тут делаете? - спросил полисмен.
- Ничего, - ответил Сопи.
- Тогда пойдем, - сказал полисмен.
- На Остров, три месяца, - постановил на следующее утро судья.
-----------------------------------------------------------
1) - День Благодарения - официальный американский праздник, введенный
ранними колонистами Новой Англии в ознаменование первого урожая, собранного
и Новом Свете (в последний четверг ноября).
Перевод В. Маянц
Экскурсионный автобус вот-вот отправится в путь. Учтивый кондуктор уже
рассадил по местам веселых пассажиров империала. Тротуар запружен зеваками,
которые собрались сюда поглазеть на других зевак, тем самым подтверждая
закон природы, гласящий, что всякому существу на земле суждено стать добычей
другого существа.
Человек с рупором поднял свое орудие пытки, внутренности огромного
автобуса начали бухать и биться, словно сердце у любителя кофе. Пассажиры
империала нервно уцепились за сиденья, пожилая дама из Вальпараисо, штат
Индиана, завизжала, что хочет высадиться на сушу. Однако, прежде чем
завертятся колеса автобуса, послушайте краткое предисловие к нашему
рассказу, которое откроет вам глаза на нечто, достойное внимания в той
экскурсии по жизни, которую совершаем мы с вами.
Быстро и легко белый узнает белого в дебрях Африки, мгновенно и
безошибочно возникает духовная близость у матери и ребенка, без труда
общается хозяин со своей собакой через едва заметную пропасть, которая
отделяет человека от животного, с поразительной скоростью обмениваются
короткими мудрыми весточками двое влюбленных. Однако во всех этих случаях
взаимное понимание устанавливается медленно и как бы на ощупь по сравнению с
тем, что вам доведется наблюдать на нашем автобусе с туристами. Вы узнаете
(если не узнали еще до сих пор), какие именно два существа из тех, что
населяют землю, при встрече быстрее всего проникают в сердце и душу друг
друга.
Зазвенел гонг, и автобус, битком набитый Желающими Просветиться,
торжественно отправился в свое поучительное турне.
Заднюю, самую высокую скамью империала занимал Джеймс Уильямс из
Кловердейла, штат Миссури, со своей Новобрачной.
Наборщик, друг, с заглавной буквы набери это слово - лучшее из слов в
великом празднике жизни и любви. Аромат цветов, нектар, собранный пчелой,
первая весенняя капель, ранняя песнь жаворонка, лимонная корочка в коктейле
мироздания - вот что такое Новобрачная. Мы свято чтим жену, уважаем мать, не
прочь пройтись летним вечерком с девушкой, но Новобрачная - это банковский
чек, который среди других свадебных подарков боги посылают на землю, когда
Человек венчается с Жизнью.
Автобус катился по Золотому пути. На мостике громадного крейсера стоял
капитан, через рупор вещая о достопримечательностях большого города. Широко
раскрыв глаза и развесив уши, пассажиры слушали громовую команду -
любоваться разными знаменитыми видами. Все вызывало интерес у млевших от
восторга провинциалов, и они терялись, не зная, куда смотреть, когда труба
призывала их к новым зрелищам. Широко раскинувшиеся соборы с торжественными
шпилями они принимали за дворец Вандербильтов; они удивились, но решили, что
кишащее людьми здание Центрального вокзала и есть смиренная хижина Расселя
Сейджа (1). Когда им предложили взглянуть на холмистые берега Гудзона, они
замерли от восхищения перед горами земли, навороченными при прокладке новой
канализации.
Многим подземная железная дорога казалась торговыми рядами Риальто: на
станциях сидят люди в форме и делают отбивную из ваших билетов. Провинциалы
по сей день уверены, что Чак Коннорс, прижав руку к сердцу, проводит в жизнь
реформы и что, не будь некоего окружного прокурора Паркхерста и его
самоотверженной деятельности на благо города, знаменитая банда "Епископа"
Поттера перевернула бы вверх дном закон и порядок от Бауэри до реки Гарлем.
Однако вас я прошу взглянуть на миссис Джеймс Уильямс - совсем недавно
она была Хэтти Чалмерс, первая красавица в Кловердейле. Новобрачная должна
носить нежно- голубой цвет, если только это будет угодно, и именно этот цвет
почтила наша Новобрачная. Розовый бутон с удовольствием уступил ее щекам
часть своего румянца, а что касается фиалок! - ее глаза прекрасно обойдутся
и без них, спасибо. Бесполезное облако белого газа... - ах, нет! облако газа
стлалось за автобусом, - белого шифона - или, может, то была кисея или тюль
- подвязано у нее под подбородком якобы для того, чтобы удержать шляпу на
месте, Но вы не хуже меня знаете, что на самом деле шляпа держалась на
булавках.
На лице миссис Джеймс Уильямс была изложена маленькая библиотечка
избранных мыслей человечества в трех томах. Том I содержал в себе мнение,
что Джеймс Уильямс - лучше всех в мире. Том II был трактатом о вселенной, из
коего явствовало, что это есть восхитительнейшее место. Том III выдвигал
тезис, что они с мужем заняли самые высокие места в автобусе для туристов и
путешествуют со скоростью, превышающей всякое понимание...
Джеймсу Уильямсу вы бывали года двадцать четыре. Вам будет приятно
узнать, насколько эта оценка оказалась точной. Ему было ровно двадцать три
года, одиннадцать месяцев и двадцать девять дней. Он был стройный,
энергичный, живой, добродушный, имел надежды на будущее. Он совершал
свадебное путешествие.
Милая добрая фея, тебе присылают заказы на деньги, на шикарные лимузины
в сорок лошадиных сил, на громкую славу, на новые волосы для лысины, на
президентство в яхт-клубе, - отложи эти дела в сторону и оглянись вместе с
нами, ах, оглянись назад и дай нам пережить вновь хоть малюсенький кусочек
нашего свадебного путешествия! Хоть на часок, душечка фея, чтобы вспомнить,
какими были лужайки, и тополя, и облако лент, подвязанное под ее
подбородком, даже если на самом деле шляпа держалась на булавках. Не можешь?
Жаль. Ну что ж, тогда поторопись с лимузином и с нефтяными акциями.
Впереди миссис Уильямс сидела девушка в свободном оранжевом жакете и в
соломенной шляпке, украшенной виноградом и розами. Виноград и розы на одной
ветке. - Увы! это можно увидеть только во сне да в лавке шляпницы Большими
доверчивыми голубыми глазами девушка глядела на человека с рупором, когда он
убежденно трубил о том, что миллионеры достойны занимать наше воображение. В
перерывах между его отчаянными воплями она прибегала к философии Эпиктета,
воплощенной в жевательной резинке.
Справа от этой девушки сидел молодой человек лет двадцати четырех. Он
был стройный, энергичный, живой и добродушный. Если вам кажется, что по
нашему описанию получился вылитый Джеймс Уильямс, то отнимите у него все
кловердейлское, что так характерно для Джеймса. Наш герой э 2 вырос среди
жестких улиц и острых углов Он зорко поглядывал по сторонам, и, казалось,
завидовал асфальту под ногами тех, на кого он взирал сверху вниз со своего
насеста.
Пока рупор тявкает у какой-то знаменитой гостиницы, я тихонько попрошу
вас усесться покрепче, потому что сейчас произойдет кое-что новенькое, а
потом огромный город опять сомкнется над нашими героями, как над обрывком
телеграфной ленты, выброшенной из окна конторы биржевого спекулянта.
Девушка в оранжевом жакете обернулась, чтобы рассмотреть паломников на
задней скамье. Всех прочих пассажиров она уже обозрела, а места позади все
еще оставались для нее комнатой Синей Бороды.
Она встретилась взглядом с миссис Джеймс Уильямс. Не успели часы
тикнуть, как они обменялись жизненным опытом, биографиями, надеждами и
мечтами. И все это, заметьте, при помощи одного взгляда, быстрее, чем двое
мужчин решили бы, схватиться ли им за оружие, или попросить прикурить.
Новобрачная низко наклонилась вперед. Между ней и девушкой в жакете
завязалась оживленная беседа, языки их работали быстро, точно змеиные -
сравнение, в котором не следует идти дальше сказанного. Две улыбки, десяток
кивков - и конференция закрылась.
И вдруг посредине широкой спокойной улицы перед самым автобусом встал
человек в темном пальто и поднял руку. С тротуара спешил к нему другой.
Девушка в плодородной шляпке быстро схватила своего спутника за руку и
шепнула ему что-то на ухо.
Оказалось, что сей молодой человек умеет действовать проворно. Низко
пригнувшись, он скользнул через борт империала, на секунду повис в воздухе и
затем исчез. Несколько верхних пассажиров с удивлением наблюдали за столь
ловким трюком, но от замечаний воздержались, полагая, что в этом
поразительном городе благоразумней всего ничему не удивляться вслух, тем
более что ловкий прыжок может оказаться обычным способом высаживаться из
автобуса. Нерадивый экскурсант увернулся от экипажа и, точно листок в
потоке, проплыл куда-то мимо между мебельным фургоном и повозкой с цветами.
Девушка в оранжевом жакете опять обернулась и посмотрела в глаза миссис
Джеймс Уильямс. Потом она стала спокойно глядеть вперед, - в этот момент под
темным пальто сверкнул полицейский значок, и автобус с туристами
остановился.
- Что у вас, мозги заело? - осведомился человек с трубой, прервав свою
профессиональную речь и переходя на чистый английский язык.
- Бросьте-ка якорь на минуту, - распорядился полицейский. - У вас на
борту человек, которого мы ищем, - взломщик из Филадельфии, по прозвищу
Мак-Гайр - "Гвоздика". Вон он сидит на заднем сиденье. Ну-ка, зайди с той
стороны, Донован.
Донован подошел к заднему колесу и взглянул вверх на Джеймса Уильямса.
- Слезай, дружок, - сказал он задушевно. - Поймали мы тебя. Теперь
опять отдохнешь за решеткой. А здорово ты придумал спрятаться на Глазелке.
Надо будет запомнить.
Через рупор кондуктор негромко посоветовал:
- Лучше слезьте, сэр, выясните, в чем там дело. Нельзя задерживать
автобус.
Джеймс Уильямс принадлежал к людям уравновешенным. Как ни в чем не
бывало, он не спеша пробрался вперед между пассажирами и спустился по
лесенке вниз. За ним последовала его жена, однако, прежде чем спуститься,
она поискала глазами исчезнувшего туриста и увидела, как он вынырнул из-за
мебельного фургона и спрятался за одним из деревьев сквера, в пятидесяти
футах от автобуса.
Оказавшись на земле, Джеймс Уильямс с улыбкой посмотрел на блюстителей
закона. Он уже предвкушал какую веселенькую историю можно будет рассказать в
Кловердейле о том, как его было приняли за грабителя. Автобус задержался из
почтения к своим клиентам. Ну что может быть интересней такого зрелища?
- Меня зовут Джеймс Уильямс из Кловердейла, штат Миссури, - сказал он
мягко, стараясь не слишком огорчить полицейских. - Вот здесь у меня письма,
из которых видно...
- Следуй за нами, - объявил сыщик. - Описание Мак-Гайра - "Гвоздики"
подходит тебе точь-в-точь, как фланелевое белье после горячей стирки. Один
из наших заметил тебя на верху Глазелки около Центрального парка. Он
позвонил, мы тебя и сцапали. Объясняться будешь в участке.
Жена Джеймса Уильямса - а она была его женой всего две недели -
посмотрела ему в лицо странным, мягким, лучистым взглядом; порозовев,
посмотрела ему в лицо и сказала:
- Пойди с ними, не буянь, "Гвоздика", может быть, все к лучшему.
И потом, когда автобус, набитый Желающими Просветиться, отправился
дальше, она обернулась и послала воздушный поцелуй - его жена послала
воздушный поцелуй! - кому-то из пассажиров, сидевших на империале.
- Твоя девчонка дала тебе хороший совет, - сказал Донован. - Пошли.
Тут на Джеймса Уильямса нашло умопомрачение. Он сдвинул шляпу на
затылок.
- Моя жена, кажется, думает, что я взломщик, - сказал он беззаботно. -
Я никогда раньше не слыхал, чтобы она была помешана, следовательно, помешан
я. А раз я помешан, то мне ничего не сделают, если я в состоянии
помешательства убью вас, двух дураков.
После чего он стал сопротивляться аресту так весело и ловко, что
потребовалось свистнуть полицейским, а потом вызвать еще резервы, чтобы
разогнать тысячную толпу восхищенных зрителей.
В участке дежурный сержант спросил, как его зовут.
- Не то Мак-Дудл - "Гвоздика", не то "Гвоздика" - Скотина, не помню
точно, - отвечал Джеймс Уильямс. - Можете не сомневаться, я взломщик,
смотрите, не забудьте это записать. Добавьте, что сорвать "Гвоздику" удалось
только впятером. Я настаиваю, чтобы эта особо отметили в акте.
Через час миссис Джеймс Уильямс привезла с Мэдисон-авеню дядю Томаса и
доказательства невиновности нашего героя; привезла во внушающем уважение
автомобиле, точь-в-точь как в третьем акте драмы, постановку которой
финансирует автомобильная компания.
После того как полиция сделала Джеймсу Уильямсу строгое внушение за
плагиат и отпустила его со всем почетом, на какой была способна, миссис
Джеймс Уильямс вновь наложила на него арест и загнала в уголок полицейского
участка. Джеймс Уильяме взглянул на нее одним глазом. Он потом рассказывал,
что второй глаз ему закрыл Донован, пока кто-то удерживал его за правую
руку. До этой минуты он ни разу не упрекнул и не укорил жену.
- Может быть, вы потрудитесь объяснить, - начал он довольно сухо, -
почему вы...
- Милый, - прервала она его, - послушай. Тебе пришлось пострадать всего
час. Я сделала это для нее... Для этой девушки, которая заговорила со мной в
автобусе. Я была так счастлива, Джим... так счастлива с тобой, ну разве я
могла кому- нибудь отказать в таком же счастье? Джим, они поженились только
сегодня утром... И мне хотелось, чтобы он успел скрыться. Пока вы дрались, я
видела, как он вышел из-за дерева и побежал через парк. Вот как было дело,
милый... Я не могла Иначе.
Так одна сестра незамысловатого золотого колечка узнает другую, стоящую
в волшебном луче, который светит каждому всего один раз в жизни, да и то
недолго. Мужчина догадывается о свадьбе по рису да по атласным бантам.
Новобрачная узнает новобрачную по одному лишь взгляду. И они быстро находят
общий язык, неведомый мужчинам и вдовам.
----------------------------------------------------------
1) - Рассель Сейдж - Нью-йоркский миллионер.
Перевод М. Урнова
Мистер Тауэрс Чендлер гладил у себя в комнатушке свой выходной костюм.
Один утюг грелся на газовой плитке, а другим он - энергично водил взад и
вперед, добиваясь желаемой складки; спустя некоторое время можно будет
видеть, как она протянется, прямая, словно стрела от его лакированных
ботинок до края жилета с низким вырезом. Вот и все о туалете нашего героя,
что можно довести до всеобщего сведения. Об остальном пусть догадываются те,
кого благородная нищета толкает на жалкие уловки. Мы снова увидим мистера
Чендлера, когда он будет спускаться по лестнице дешевых меблированных
комнат; безупречно одетый, самоуверенный, элегантный, по внешности -
типичный нью-йоркский клубмен, прожигатель жизни, отправляющийся с несколько
скучающим видом в погоню за вечерними удовольствиями.
Чендлер получал восемнадцать долларов в неделю. Он служил в конторе у
одного архитектора. Ему было двадцать два года. Он считал архитектуру
настоящим искусством и был искренне убежден, - хотя не рискнул бы заявить об
этом в Нью-Йорке, - что небоскреб "Утюг" по своим архитектурным формам
уступает Миланскому собору.
Каждую неделю Чендлер откладывал из своей получки один доллар. В конце
каждой десятой недели на добытый таким способом сверхкапитал он покупал в
лавочке скаредного Папаши Времени один-единственный вечер, который мог
провести, как джентльмен. Украсив себя регалиями миллионеров и президентов,
он отправлялся в ту часть города, что ярче всего сверкает огнями реклам и
витрин, и обедал со вкусом и шиком. Имея в кармане десять долларов, можно в
течение нескольких часов мастерски разыгрывать богатого бездельника. Этой
суммы достаточно на хорошую еду, бутылку вина с приличной этикеткой,
соответствующие чаевые, сигару, извозчика и обычные и т. п.
Этот один усладительный вечер, выкроенный из семидесяти нудных вечеров,
являлся для него источником периодически возрождающегося блаженства. У
девушки первый выезд в свет бывает только раз в жизни; и когда волосы ее
поседеют, он по- прежнему будет всплывать в ее памяти, как нечто радостное и
неповторимое. Чендлер же каждые десять недель испытывал удовольствие столь
же острое и сильное, как в первый раз. Сидеть под пальмами в кругу
бонвиванов, в вихре звуков невидимого оркестра, смотреть на завсегдатаев
этого рая и чувствовать на себе их взгляды - что в сравнении с этим первый
вальс и газовое платьице юной дебютантки?
Чендлер шел по Бродвею, как полноправный участник его передвижной
выставки вечерних нарядов. В этот вечер он был не только зрителем, но и
экспонатом. Последующие шестьдесят девять дней он будет ходить в плохоньком
костюме и питаться за сомнительными табльдотами, у стойки случайного бара,
бутербродами и пивом у себя в комнатушке. Но это его не смущало, ибо он был
подлинным сыном великого города мишурного блеска, и один вечер, освещенный
огнями Бродвея, возмещал ему множество вечеров, проведенных во мраке.
Он все шел и шел, и вот уже сороковые улицы начали пересекать
сверкающий огнями путь наслаждений; было еще рано, а когда человек
приобщается к избранному обществу всего раз в семьдесят дней, ему хочется
продлить это удовольствие. Взгляды - сияющие, угрюмые, любопытные,
восхищенные, вызывающие, манящие - были обращены на него, ибо его наряд и
вид выдавали в нем поклонника часа веселья и удовольствий.
На одном углу он остановился, подумывая о том, не пора ли ему повернуть
обратно и направиться в роскошный модный ресторан, где он обычно обедал в
дни своего расточительства. Как раз в эту минуту какая-то девушка,
стремительно огибая угол, поскользнулась на кусочке льда и шлепнулась на
тротуар,
Чендлер помог ей подняться с отменной и безотлагательной вежливостью.
Прихрамывая, девушка отошла к стене, прислонилась к ней и застенчиво
поблагодарила его.
- Кажется, я растянула ногу, - сказала она. - Я почувствовала, как она
подвернулась.
- Очень больно? - спросил Чендлер.
- Только когда наступаю на всю ступню. Думаю, что через несколько минут
я уже буду в состоянии двигаться.
- Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен? - предложил молодой
человек. - Хотите, я позову извозчика или...
- Благодарю вас, - негромко, но с чувством сказала девушка. - Право, не
стоит беспокоиться. Как это меня угораздило? И каблуки у меня самые
банальные. Их винить не приходится.
Чендлер посмотрел на девушку и убедился, что его интерес к ней быстро
возрастает. Она была хорошенькая и изящная, глядела весело и радушно. На ней
было простенькое черное платьице, похожее на те, в какие одевают продавщиц.
Из- под дешевой соломенной шляпки, единственным украшением которой была
бархатная лента с бантом, выбивались колечки блестящих темно-каштановых
волос. С нее можно было писать портрет хорошей, полной собственного
достоинства трудящейся девушки.
Вдруг молодого архитектора осенило Он пригласит эту девушку пообедать с
ним. Вот чего недоставало его роскошным, но одиноким пиршествам. Краткий час
его изысканных наслаждений был бы приятнее вдвойне, если бы он мог провести
его в женском обществе. Он не сомневался, что перед ним вполне порядочная
девушка, - ее речь и манеры подтверждали это. И, несмотря на ее простенький
наряд, он почувствовал, что ему будет приятно сидеть с ней за столом.
Эти мысли быстро пронеслись в его голове, и он решился. Разумеется, он
нарушал правила приличия, но девушки, живущие на собственный заработок,
нередко в таких делах пренебрегают формальностями. Как правило, они отлично
разбираются в мужчинах и скорее будут полагаться на свое личное суждение,
чем соблюдать никчемные условности. Если его десять долларов истратить с
толком, они вдвоем смогут отлично пообедать.
Можно себе представить, каким ярким событием явится этот обед в
бесцветной жизни девушки; а от ее искреннего восхищения его триумф и
удовольствие станут еще хладостней.
- По моему, - сказал он серьезно, - вашей ноге требуется более
длительный отдых, чем вы полагаете. И я хочу подсказать вам, как можно
помочь ей и, вместе с тем, сделать мне одолжение. Когда вы появились из-за
угла, я как раз собирался пообедать в печальном одиночестве. Пойдемте со
мной, посидим в уютной обстановке, пообедаем, поболтаем, а за это время боль
в ноге утихнет и вы, я уверен, легко дойдете до дому.
Девушка сбросила быстрый взгляд на открытое и приятное лицо Чендлера. В
глазах у нее сверкнул огонек, затем она мило улыбнулась.
- Но мы не знакомы а так ведь, кажется, не полагается, - в
нерешительности проговорила она.
- В этом нет ничего плохого, - сказал он простодушно. - Я сам вам
представлюсь... разрешите... Мистер Тауэрс Чендлер. После обеда, который я
постараюсь сделать для вас как можно приятнее, я распрощаюсь с вами или
провожу вас до вашего дома, - как вам будет угодно.
- Да, но в таком платье и в этой шляпке! - проговорила девушка,
взглянув на безупречный костюм Чендлера.
- Это не важно, - радостно сказал Чендлер. - Право, вы более
очаровательны в вашем народе, чем любая из дам, которые там будут в самых
изысканных вечерних туалетах.
- Нога еще побаливает, - призналась девушка, сделав неуверенный шаг. -
По- видимому, мне придется принять ваше приглашение. Вы можете называть
меня... мисс Мэриан.
- Идемте же, мисс Мэриан, - весело, но с изысканной вежливостью сказал
молодой архитектор. - Вам не придется идти далеко. Тут поблизости есть
вполне приличный и очень хороший ресторан. Обопритесь на мою руку, вот
так... и пошли, не торопясь. Скучно обедать одному. Я даже немножко рад, что
вы поскользнулись.
Когда их усадили за хорошо сервированный столик и услужливый официант
склонился к ним в вопросительной позе, Чендлер почувствовал блаженное
состояние, какое испытывал всякий раз во время своих вылазок в светскую
жизнь.
Ресторан этот был не так роскошен, как тот, дальше по Бродвею, который
он облюбовал себе, но мало в чем уступал ему. За столиками сидели
состоятельного вида посетители, оркестр играл хорошо и не мешал приятной
беседе, а кухня и обслуживание были вне всякой критики. Его спутница,
несмотря, на простенькое платье и дешевую шляпку, держалась с достоинством,
что придавало особую прелесть природной красоте ее лица и фигуры. И видно
было по ее очаровательному личику, что она смотрит на Чендлера, который был
оживлен, но сдержан, смотрит в его веселые и честные синие глаза почти с
восхищением.
И вот тут в Тауэрса Чендлера вселилось безумие Манхэттена, бешенство
суеты и тщеславия, бацилла хвастовства, чума дешевенького позерства. Он - на
Бродвее, всюду блеск и шик, и зрителей полным-полно. Он почувствовал себя на
сцене и решил в комедии-однодневке сыграть роль богатого светского повесы и
гурмана. Его костюм соответствовал роли, и никакие ангелы-хранители не могли
помешать ему исполнить ее.
И он пошел врать мисс Мэриан о клубах и банкетах, гольфе и верховой
езде, псарнях и котильонах и поездках за границу и даже намекнул на яхту,
которая стоит будто бы у него в Ларчмонте. Заметив, что его болтовня
производит на девушку впечатление, он поддал жару, наплел ей что-то о
миллионах и упомянул запросто несколько фамилий, которые обыватель
произносит с почтительным вздохом. Этот час принадлежал ему, и он выжимал из
него все, что, по его мнению, было самым лучшим. И все же раз или два чистое
золото ее сердца засияло перед ним сквозь туман самомнения, застлавшего ему
глаза.
- Образ жизни, о котором вы говорите, - сказала она, - кажется мне
таким пустым и бесцельным. Неужели в целом свете вы не можете найти для себя
работы, которая заинтересовала бы вас?
- Работа?! - воскликнул он. - Дорогая моя мисс Мэриан! Попытайтесь
представить себе, что вам каждый день надо переодеваться к обеду, делать в
день по десяти визитов, а на каждом углу полицейские только и ждут, чтобы
прыгнуть к вам в машину и потащить вас в участок, если вы чуточку превысите
скорость ослиного шага!
Мы, бездельники, и есть самые работящие люди на земле.
Обед был окончен, официант щедро вознагражден, они вышли из ресторана и
дошли до того угла, где состоялось их знакомство. Мисс Мэриан шла теперь
совсем хорошо, ее хромота почти не была заметна.
- Благодарю вас за приятно проведенный вечер, - искренне проговорила
она. - Ну, мне надо бежать домой. Обед мне очень понравился, мистер Чендлер.
Сердечно улыбаясь, он пожал ей руку и сказал что-то насчет своего клуба
и партии в бридж. С минуту он смотрел, как она быстро шла в восточном
направлении, затем нанял извозчика и не спеша покатил домой.
У себя, в сырой комнатушке, он сложил свой выходной костюм, предоставив
ему отлеживаться шестьдесят девять дней. Потом сел и задумался.
- Вот это девушка! - проговорил он вслух. - А что она порядочная,
головой ручаюсь, хоть ей и приходится работать из-за куска хлеба. Как знать,
не нагороди я всей этой идиотской чепухи, а скажи ей правду, мы могли бы...
А, черт бы все побрал! Костюм обязывал.
Так рассуждал дикарь наших дней, рожденный и воспитанный в вигвамах
племени манхэттенцев.
Расставшись со своим кавалером, девушка быстро пошла прямо на восток и,
пройдя два квартала, поровнялась с красивым большим особняком, выходящим на
авеню, которая является главной магистралью Маммоны и вспомогательного
отряда богов. Она поспешно вошла в дом и поднялась в комнату, где красивая
молодая девушка в изящном домашнем платье беспокойно смотрела в окно.
- Ах ты, сорви-голова! - воскликнула она, увидев младшую сестру. -
Когда ты перестанешь пугать нас своими выходками? Вот уже два часа, как ты
убежала в этих лохмотьях и в шляпке Мэри. Мама страшно встревожена. Она
послала Луи искать тебя на машине по всему городу. Ты скверная и глупая
девчонка!
Она нажала кнопку, и в ту же минуту вошла горничная.
- Мэри, скажите маме, что мисс Мэриан вернулась.
- Не ворчи, сестричка. Я бегала к мадам Тео, надо было сказать, чтобы
она вместо розовой прошивки поставила лиловую. А это платье и шляпка Мэри
очень мне пригодились. Все меня принимали за продавщицу из магазина.
- Обед уже кончился, милая, ты опоздала.
- Я знаю. Понимаешь, я поскользнулась на тротуаре и растянула ногу.
Нельзя было ступить на нее. Кое-как я доковыляла до ресторана и сидела там,
пока мне не стало лучше. Потому я и задержалась.
Девушки сидели у окна и смотрели на яркие фонари и поток мелькающих
экипажей. Младшая сестра прикорнула возле старшей, положив голову ей на
колени.
- Когда-нибудь мы выйдем замуж, - мечтательно проговорила она, - и ты
выйдешь и я. Денег у нас так много, что нам не позволят обмануть ожидания
публики. Хочешь, сестрица, я скажу тебе, какого человека я могла бы
полюбить?
- Ну, говори, болтушка, - улыбнулась старшая сестра.
- Я хочу, чтобы у моего любимого были ласковые синие глаза, чтобы он
честно и почтительно относился к бедным девушкам, чтобы он был красив и добр
и не превращал любовь в забаву. Но я смогу полюбить его, только если у него
будет ясное стремление, цель в жизни, полезная работа. Пусть он будет самым
последним бедняком; я не посмотрю на это, я все сделаю, чтобы помочь ему
добиться своего. Но, сестрица, милая, нас окружают люди праздные,
бездельники, вся жизнь которых проходит между гостиной и клубом, - а такого
человека я не смогу полюбить, даже если у него синие глаза и он почтительно
относится к бедным девушкам, с которыми знакомится на улице.
Перевод под ред. М. Лорие
Если вы не знаете "Закусочной и семейного ресторана" Богля, вы много
потеряли. Потому что если вы - один из тех счастливцев, которым по карману
дорогие обеды, вам должно быть интересно узнать, как уничтожает съестные
припасы другая половина человечества. Если же вы принадлежите к той
половине, для которой счет, поданный лакеем, - событие, вы должны узнать
Богля, ибо там вы получите за свои деньги то, что вам полагается (по крайней
мере по количеству).
Ресторан Богля расположен в самом центре буржуазного квартала, на
бульваре Брауна-Джонса-Робинсона - на Восьмой авеню; В зале два ряда
столиков, по шести в каждом ряду. На каждом столике стоит судок с
приправами. Из перечницы вы можете вытрясти облачко чего-то меланхоличного и
безвкусного, как вулканическая пыль. Из солонки не сыплется ничего. Даже
человек, способный выдавить красный сок из белой репы, потерпел бы
поражение, вздумай он добыть хоть крошку соли из боглевской солонки. Кроме
того, на каждом столе имеется баночка подделки под сверхострый соус,
изготовляемый "по рецепту одного индийского раджи".
За кассой сидит Богль, холодный, суровый, медлительный, грозный, и
принимает от вас деньги. Выглядывая из-за горы зубочисток, он дает вам
сдачу, накалывает ваш счет, отрывисто, как жаба, бросает вам замечание
насчет погоды. Но мой вам совет - ограничьтесь подтверждением его
метеорологических пророчеств. Ведь вы - не знакомый Богля; вы случайный,
кормящийся у него посетитель; вы мажете больше не встретиться с ним до того
дня, когда труба Гавриила призовет вас на последний обед. Поэтому берите
вашу сдачу и катитесь куда хотите, хоть к черту. Такова теория Богля.
Посетителей Богля обслуживали две официантки и Голос. Одну из девушек
звали Эйлин. Она была высокого роста, красивая, живая, приветливая и
мастерица позубоскалить. Ее фамилия? Фамилии у Богля считались такой же
излишней роскошью, как полоскательницы для рук.
Вторую официантку звали Тильди. Почему обязательно Матильда? Слушайте
внимательно: Тильди, Тильди. Тильди была маленькая, толстенькая, некрасивая
и прилагала слишком много усилий, чтобы всем угодить, чтобы всем угодить.
Перечитайте последнюю фразу раза три, и вы увидите, что в ней есть смысл.
Голос был невидимкой. Он исходил из кухни и не блистал оригинальностью.
Это был непросвещенный Голос, который довольствовался простым повторением
кулинарных восклицаний, издаваемых официантками.
Вы позволите мне еще раз повторить, что Эйлин была красива? Если бы она
надела двухсотдолларовое платье, и прошлась бы в нем на пасхальной выставке
нарядов, и вы увидели бы ее, вы сами поторопились бы сказать это.
Клиенты Богля были ее рабами. Она умела обслуживать сразу шесть столов.
Торопившиеся сдерживали свое нетерпение, радуясь случаю полюбоваться ее
быстрой походкой и грациозной фигурой. Насытившиеся заказывали еще
что-нибудь, чтобы подольше побыть в сиянии ее улыбки. Каждый мужчина, - а
женщины заглядывали к Боглю редко, - старался произвести на нее впечатление.
Эйлин умела перебрасываться шутками с десятью клиентами одновременно.
Каждая ее улыбка, как дробинки из дробовика, попадала сразу в несколько
сердец. И в это же самое время она умудрялась проявлять чудеса ловкости и
проворства, доставляя на столы свинину с фасолью, рагу, яичницы, колбасу с
пшеничным соусом и всякие прочие яства в сотейниках и на сковородках, в
стоячем и лежачем положении. Все эти пиршества, флирт и блеск остроумия
превращали ресторан Богля в своего рода салон, в котором Эйлин играла роль
мадам Рекамье.
Если даже случайные посетители бывали очарованы восхитительной Эйлин,
то что же делалось с завсегдатаями Богля? Они обожали ее. Они соперничали
между собою. Эйлин могла бы весело проводить время хоть каждый вечер. По
крайней мере два раза в неделю кто-нибудь водил ее в театр или на танцы.
Один толстый джентльмен, которого они с Тильди прозвали между собой
"боровом", подарил ей колечко с бирюзой. Другой, получивший кличку "нахал" и
служивший в ремонтной мастерской, хотел подарить ей пуделя, как только его
брат-возчик получит подряд на Девятой улице. А тот, который всегда заказывал
свиную грудинку со шпинатом и говорил, что он биржевой маклер, пригласил ее
на "Парсифаля".
- Я не знаю, где это "Парсифаль" и сколько туда езды, - заметила Эйлин,
рассказывая об этом Тильди, - но я не сделаю ни стежка на моем дорожном
костюме до тех пор, пока обручальное кольцо не будет у меня на пальце. Права
я или нет?
А Тильди...
В пропитанном парами, болтовней и запахом капусты заведении Богля
разыгрывалась настоящая трагедия. За кубышкой Тильди, с ее носом-пуговкой,
волосами цвета соломы и веснушчатым лицом, никогда никто не ухаживал. Ни
один мужчина не провожал ее глазами, когда она бегала по ресторану, - разве
что голод заставит их жадно высматривать заказанное блюдо. Никто не
заигрывал с нею, не вызывал ее на веселый турнир остроумия. Никто не
подтрунивал над ней по утрам, как над Эйлин, не говорил ей, скрывая под
насмешкой зависть к неведомому счастливцу, что она, видно, поздненько пришла
вчера домой, что так медленно подает сегодня. Никто никогда не дарил ей
колец с бирюзой и не приглашал ее на таинственный, далекий "Парсифаль".
Тильди была хорошей работницей, и мужчины терпели ее. Те, что сидели за
ее столиками, изъяснялись с ней короткими цитатами из меню, а затем уже
другим, медовым голосом заговаривали с красавицей Эйлин. Они ерзали на
стульях и старались из-за приближающейся фигуры Тильди увидеть Эйлин, чтобы
красота ее превратила их яичницу с ветчиной в амброзию.
И Тильди довольствовалась своей ролью серенькой труженицы, лишь бы на
долю Эйлин доставались поклонение и комплименты. Нос пуговкой питал
верноподданнические чувства к короткому греческому носику. Она была другом
Эйлин, и она радовалась, видя, как Эйлин властвует над сердцами и отвлекает
внимание мужчин от дымящегося пирога и лимонных пирожных. Но глубоко под
веснушчатой кожей и соломенными волосами у самых некрасивых из нас таится
мечта о принце или принцессе, которые придут только для нас одних.
Однажды утром Эйлин пришла на работу с подбитым глазом, и Тильди излила
на нее потоки сочувствия, способные вылечить даже трахому.
- Нахал какой-то, - объяснила Эйлин. - Вчера вечером, когда я
возвращалась домой. Пристал ко мне на Двадцать третьей. Лезет, да и только.
Ну, я его отшила и он отстал. Но оказалось, что он все время шел за мной. На
Восемнадцатой он опять начал приставать. Я как размахнулась да как ахну его
по щеке! Тут он мне этот фонарь и наставил. Правда, Тиль, у меня ужасный
вид? Мне так неприятно, что мистер Никольсон увидит, когда придет в десять
часов пить чай с гренками.
Тильди слушала, и сердце у нее замирало от восторга. Ни один мужчина
никогда не пытался приставать к ней. Она была в безопасности на улице в
любой час дня и Ночи. Какое это, должно быть, блаженство, когда мужчина
преследует тебя и из любви ставит тебе фонарь под глазом!
Среди посетителей Богля был молодой человек по имени Сидерс,
сработавший в прачечной. Мистер Сидерс был худ и белобрыс, и казалось, что
его только что хорошенько высушили и накрахмалили. Он был слишком застенчив,
чтобы добиваться внимания Эйлин; поэтому он обычно садился за один из
столиков Тильди и обрекал себя на молчание и вареную рыбу.
Однажды, когда мистер Сидерс пришел обедать, от него пахло пивом. В
ресторане было только два-три посетителя. Покончив с вареной рыбой, мистер
Сидерс встал, обнял Тильди за талию, громко и бесцеремонно поцеловал ее,
вышел на улицу, показал кукиш своей прачечной и отправился в пассаж опускать
монетки в щели автоматов.
Несколько секунд Тильди стояла окаменев. Потом до сознания ее дошло,
что Эйлин грозит ей пальцем и говорит:
- Ай да Тиль, ай да хитрюга! На что это похоже! Этак ты отобьешь у меня
всех моих поклонников. Придется мне следить за тобой, моя милая.
И еще одна мысль забрезжила в сознании Тильди. В мгновенье ока из
безнадежной, смиренной поклонницы она превратилась в такую же дочь Евы,
сестру всемогущей Эйлин. Она сама стала теперь Цирцеей, целью для стрел
Купидона, сабинянкой, которая должна остерегаться, когда римляне пируют.
Мужчина обнял ее талию привлекательной и ее губы желанными. Этот
стремительный, опаленный любовью Сидерс, казалось, совершил над ней то чудо,
которое совершается в прачечной за особую плату. Сняв грубую дерюгу ее
непривлекательности, он в один миг выстирал ее, просушил, накрахмалил,
выгладил и вернул ей в виде тончайшего батиста - облачения, достойного самой
Венеры.
Веснушки Тильди потонули в огне румянца. Цирцея и Психея вместе
выглянули из ее загоревшихся глаз. Ведь даже Эйлин никто не обнимал и не
целовал в ресторане у всех на глазах.
Тильди была не в силах хранить эту восхитительную тайну.
Воспользовавшись коротким затишьем, она как бы случайно остановилась возле
конторки Богля. Глаза ее сияли; она очень старалась; чтобы в словах ее не
прозвучала гордость и похвальба.
- Один джентльмен оскорбил меня сегодня, - сказала она. - Он обхватил
меня за талию и поцеловал.
- Вот как, - сказал Богль, приподняв забрало своей деловитости. - С
будущей недели вы будете получать на доллар больше.
Во время обеда Тильди, подавая знакомым посетителям, объявляла каждому
из них со скромностью человека, достоинства которого не нуждаются в
преувеличении:
- Один джентльмен оскорбил меня сегодня в ресторане. Он обнял меня за
талию и поцеловал.
Обедающие принимали эту новость различно - одни выражали недоверие;
другие поздравляли ее, третьи забросали ее шуточками, которые до сих пор
предназначались только для Эйлин. И сердце Тильди ширилось от счастья -
наконец- то на краю однообразной серой равнины, по которой она так долго
блуждала, показались башни романтики.
Два дня мистер Сидерс не появлялся. За это время Тильди прочно
укрепилась на позиции интересной женщины. Она накупила лент, сделала себе
такую же прическу, как у Эйлин, и затянула талию. На два дюйма туже. Ей
становилось и страшно и сладко от мысли, что мистер Сидерс. может ворваться
в ресторан и застрелить ее из пистолета. Вероятно, он любит ее безумно, а
эти страстные влюбленные всегда бешено ревнивы. Даже в Эйлин не стреляли из
пистолета. И Тильди решила, что лучше ему не стрелять; она ведь всегда была
верным другом Эйлин и не хотела затмить ее славу.
На третий день в четыре часа мистер Сидерс пришел. За столиками не было
ни души. В глубине ресторана Тильди накладывала в баночки горчицу, а Эйлин
резала пирог. Мистер Сидерс подошел к девушкам.
Тильди подняла глаза и увидела его. У нее захватило дыхание, и она
прижала к груди ложку, которой накладывала горчицу. В волосах у нее был
красный бант; на шее - эмблема Венеры с Восьмой авеню - ожерелье из голубых
бус с символическим серебряным сердечком.
Мистер Сидерс был красен и смущен. Он опустил одну руку в карман брюк,
а другую - в свежий пирог с тыквой.
- Мисс Тильди, - сказал он, - я должен извиниться за то, что позволил
себе в тот вечер. Правду сказать, я тогда здорово выпил, а то никогда не
сделал бы этого. Я бы никогда ни с одной женщиной не поступил так, если бы
был трезвый. Я надеюсь, мисс Тильди что вы примете мое извинение и поверите,
что я не сделал бы этого, если бы понимал, что делаю, и не был бы пьян.
Выразив столь деликатно свое раскаяние, мистер Сидерс дал задний ход и
вышел из ресторана, чувствуя, что вина его заглажена.
Но за спасительной ширмой Тильди упала головой на стол, среди кусочков
масла и кофейных чашек, и плакала навзрыд - плакала и возвращалась на
однообразную серую равнину, по которой блуждают такие, как она, - с
носом-пуговкой и волосами цвета соломы. Она сорвала свой красный бант и
бросила его на пол. Сидерса она глубоко презирала; она приняла его поцелуй
за поцелуй принца, который нашел дорогу в заколдованное царство сна и привел
в движение уснувшие часы и заставил суетиться сонных пажей. Но поцелуй был
пьяный и неумышленный; сонное царство не шелохнулось, услышав ложную
тревогу; ей суждено навеки остаться спящей красавицей.
Однако не все было потеряно. Рука Эйлин обняла ее, и красная рука
Тильди шарила по столу среди объедков, пока не почувствовала теплого пожатия
друга.
- Не огорчайся, Тиль, - сказала Эйлин, не вполне понявшая, в чем дело.
- Не стоит того этот Сидерс. Не джентльмен, а белобрысая защипка для белья,
вот он что такое. Будь он джентльменом, разве он стал бы просить извинения?
Популярность: 18, Last-modified: Wed, 30 Aug 2006 05:09:23 GmT