=====================================================
Издание 1998 года. Издательство: Uitgeverij С. de Vries-Brouwers bvba, Antwerpen
Johan P. Nater Vincent van Gogh. Een biografie
© Copyright Johan P. Nater 1998
Перевод с голландского Юлии Могилевской, julia1960@mail.ru
http://lit.lib.ru/m/mogilewskaja_j/
Исправленная и дополненная версия 16.12.2019
=========================================================================
Кем был Винсент Ван Гог в глазах большинства своих современников?
Одержимым художником, не заработавшим ни цента и живущим на средства
младшего брата. Никто не покупал его картин, а те, кому он их дарил, нередко
потом выбрасывали их как ненужный сор. Кто мог подумать, что десятки лет
спустя каждое из его полотен будет стоить миллионы?
Характер, стремления и мотивы Ван Гога проясняются, если прочитать
сотни его писем, адресованные брату Тео. Они, наряду с произведениями
мастера, представляют собой уникальный биографический документ.
Биография художника, написанная голландским писателем Йоханом Натером,
как раз и основана на этих письмах, а также содержит воспоминания и
свидетельства современников, многие из которых близко знали Винсента.
Правдивее, чем в романе, фильме или телевизионном сериале перед нами
предстает истинный образ одинокого гения. Кроме того в книге подробно
рассказывается о душевной болезни Винсента, автор пытается ответить на не
раскрытый до сих пор вопрос биографии художника: был ли у него сын, приводит
историю нескольких громких дел, связанных с фальсификацией картин Ван Гога,
а также останавливается на отношении к его творчеству в гитлеровской
Германии.
Нидерландский писатель Йохан Натер родился в 1927 году и в течение ряда
лет преподавал в университете голландского города Гронинген. Он написал
около десятка книг, в основном, на исторические темы.
1. Введение. Хронология жизни
2. Зюндерт, Гаага, Лондон: март 1853 декабрь 1876
3. Дордрехт: январь 1877 - май 1877
4. Амстердам: июнь 1877 - июль 1878
5. Брюссель, Боринаж, Кюсме, Брюссель: июль 1878 - сентябрь 1880
6. Эттен, Гаага. Кей и Син: октябрь 1880 - июль 1883
7. Дренте, Нюэнен: июль 1883 - ноябрь 1885
8. Антверпен: декабрь 1885 - февраль 1886
9. Париж: март 1886 - февраль 1888
10. Арль: март 1888 - декабрь 1888
11. Рассказ Поля Гогена
12. Ухо
13. Арль: январь 1889 май 1889. Сен-Реми: май 1889 - май 1890
14. Июль 1890: конец
15. Винсент и Тео. Нарушенный симбиоз?
16. Первые критики. Признание.
Приложения
1. Последняя болезнь Винсента
2. Психоаналитический взгляд на жизнь Винсента
3. Был ли у Винсента сын?
4. Фальсификаторы
5. Вырождающееся искусство? Винсент и Третий Рейх
1. Введение. Хронология жизни
1853 г. Винсент Ван Гог родился 30 марта в Зюндерте, где его отец
служил священником. Винсент - старший сын в семье.
1857 г. 1 мая родился его брат Тео.
Он был одним из немногих, кто сумел оценить работы Винсента еще при его
жизни. Благодаря его финансовой помощи Винсент имел возможность в течение
многих лет полностью посвятить себя живописи. Долгие годы братья вели
переписку. Письма Винсента были переведены на ряд языков и изданы во многих
странах мира.
1869 г. 30 июля Ван Гог поступает учеником в гаагскую фирму Гупиль,
занимающуюся торговлей предметами искусства. Фирма имеет также филиалы в
Лондоне и Париже.
1873-1876 г. Ван Гог работает в разных отделениях фирмы: Лондон, Париж,
снова Лондон и снова Париж. Начальство недовольно им, и в конце концов
увольняет его. В эти годы Винсент становится глубоко набожным, дни напролет
он занят изучением Библии.
1876 г. Винсент уезжает в Англию. Там он работает помощником учителя -
сначала в Рамсгейте, затем в Айлворте, где также служит ассистентом
священника.
1877 г. Ван Гог в течение нескольких месяцев работает в книжном
магазине, в Дордрехте. Но мечта стать пастором не оставляет его. Он решает
поступить в Амстердамский университет и переезжает к своему дяде в
Амстердам.
1878 г. Винсент готовится к сдаче государственного экзамена, чтобы
получить доступ к занятиям в университете. Но освоение латинского и
греческого оказалось ему не по силам. Затем в течение трех месяцев он
посещает школу проповедников в Брюсселе, но после отказа о предоставлении
ему стипендии оставляет учебу и уезжает в шахтерскую деревню Боринаж в
Бельгии.
1879 г. В Боринаже Ван Гог помогает шахтерам и их семьям: ухаживает за
больными, отдает им почти все свое имущество. Сам он живет крайне бедно. Как
проповедник, он так и не добивается успеха, из-за чего вновь лишается
работы.
1880 г. Винсент ощущает новое призвание: он решает стать художником. С
этого времени Тео оказывает ему материальную поддержку.
1881 г. Винсент начинает работать в Брюсселе, но из-за нехватки денег
возвращается в Голландию, в родительский дом в деревне Эттен. Несколько
месяцев спустя, испытав неудачу в любви, переезжает в Гаагу.
1882 г. В Гааге Ван Гог усердно занимается изучением техники рисования
и живописи. Он знакомится с женщиной легкого поведения и дает ей приют - в
надежде, что она встанет на правильный путь. Но мечты не сбываются.
1883 г. Осенью художник уезжает в Дренте. Однако уединенная одинокая
жизнь приносит ему мало радости, и в декабре он переезжает к родителям в
деревню Нюэнен.
1884 г. Винсент рисует ландшафты, крестьян за работой и на отдыхе. Но
домашние относятся пренебрежительно как к занятиям сына, так и к нему
самому.
1885 г. После смерти отца Ван Гог отправляется в Антверпен, где берет
уроки в Королевской академии искусств. Его переводят в младший класс:
согласно мнению учителей он совсем не умеет рисовать.
1886 г. Художник переезжает в Париж, где в продолжение двух лет живет
вместе с Тео. Тот, как служащий фирмы Гупиль, старается - несмотря на
недовольство начальства - оказывать поддержку мастерам новейших школ.
Винсент между тем все чаще использует в своих полотнах светлые тона.
1888 г. Ван Гог отправляется в Арль, на юг Франции. Здесь он создает
ряд своих знаменитых картин, отличающихся богатством цвета и красок. Он
мечтает основать в Арле союз живописцев. К нему приезжает Поль Гоген;
художники живут в одном доме, ведут общее хозяйство. Но вскоре между ними
возникают трения. Гоген уезжает, а Ван Гог - после известного инцидента с
отрезанным ухом - поступает на лечение в больницу.
1889 г. Художник, сам обеспокоенный своим психическим состоянием,
добровольно поступает в приют для душевнобольных в Сен-Реми, недалеко от
Арля. В периоды между приступами он продолжает усердно трудиться над
картинами.
1890 г. Винсент чувствует себя лучше и посещает в Париже брата Тео
(который к тому времени женился и стал отцом). После этого переезжает в
местечко Овер-сюр-Уаз, недалеко от Парижа. Он по-прежнему работает не
покладая рук. 27 июля Ван Гог стреляет в себя из пистолета и 29 июля
умирает. Несколькими месяцами позже уходит из жизни Тео. Двадцать три года
спустя останки братьев будут похоронены в Овере.
2. Зюндерт, Гаага, Лондон: март 1853 - декабрь 1876
30 марта 1853 года в маленькой деревне Зюндерт южной голландской
провинции Брабант родился мальчик. Родители дали ему имя Винсент Виллем. Это
был первый ребенок местного реформатского священника Теодора Ван Гога,
появившийся на свет живым. Согласно церковным архивам ровно за год до этого
- 30 марта 1852 года - в той же семье родился мертвый младенец, которого под
именем Винсента похоронили на местном кладбище. Так что, выражаясь языком
психологии, Винсент Виллем был ребенком, заменившим другого, умершего
(replacement child). Некоторые психиатры убеждены, что это обстоятельство
оказало огромное влияние на всю жизнь Ван Гога, чьи детские и юношеские годы
прошли как бы в тени его покойного брата, носящего то же имя, что и он.
В деревне Зюндерт жило около шести тысяч человек. Примерно сто двадцать
из них были прихожанами реформисткой церкви, где Теодор Ван Гог служил
духовным наставником. Должность почетная, но денег приносила мало: слишком
малочисленна была паства. Ван Гог-отец не был выдающимся проповедником, хоть
и пользовался искренней любовью прихожан. Его часто переводили из одной
деревни в другую, но так никогда и не повысили в должности. В семье кроме
Винсента Виллема было еще три дочери: Анна (род. 17-2-1855),
Елизавета-Губерта (род. 16-5-1859), Виллемина-Якоба (род. 16-3-1862) и два
сына Теодор (род. 1-5-1857) и Корнелис (род. 17-5-1867).
Винсент посещает местную школу, но уровень преподавания там был
недостаточно высок для сына священника. В двенадцатилетнем возрасте мальчика
отправляют в Зевенберген, где он два года учится в протестантском интернате,
пользующемся хорошей репутацией. Затем Винсент переезжает в Тилбург, где
поступает в единственную в Брабанте среднюю школу, носящую имя короля
Вильгельма. Но пробыл он там недолго. 9 марта 1868 года родители забирают
его домой. Почему? Одна из загадок жизни художника, которых особенно много в
период его детства. О ранних годах Ван Гога сохранилось мало сведений.
Известно, например, что его считали трудным ребенком, но учеником он был
прилежным. Есть предположение, что родители не могли оплатить учебу сына,
потому тот и вынужден был уйти из школы. Но остается непонятным, почему это
произошло внезапно, в середине учебного года. Трехгодичное среднее
образование давало в то время довольно неплохие возможности, а Винсент не
окончил и второго класса.
Итак, по неясным причинам юный Ван Гог остается в родительском доме до
начала августа 1869 года, а затем в шестнадцатилетнем возрасте отбывает в
Гаагу, где поступает учеником в фирму Гупиль. Это интернациональное
предприятие по торговле предметами искусства было основано в 1827 году
Адольфом Гупилем. Позже управление перешло к его зятьям: Буссоду и Валадону.
В Париже располагались контора фирмы, галерея живописи на бульваре Монмартр
и магазин на площади Оперы. Кроме того были филиалы в Лондоне, Брюсселе,
Гааге и Америке.
Дядя будущего живописца, которого тоже звали Винсент, занимал солидную
должность в нидерландском отделении фирмы. Он и уговорил шефа, господина
Х.С.Терстега, принять на работу племянника (хоть тот и не имел должного
образования), сам же обязался обучить его тонкостям профессии. Юноша
приступает к работе, и вполне успешно. Начальник, который всего на восемь
лет старше своего подопечного, доволен им, да и покупатели относятся к нему
с симпатией.
В то время торговля художественными полотнами переживала небывалый
подъем. В основном продавались медные гравюры и фотогравюры, сделанные с
картин известных мастеров, а в конце девятнадцатого века к ним прибавились
хромотипии (цветные отпечатки).
В Гааге Винсент поселился у семьи Рооз: людей милых и доброжелательных,
но без особых интеллектуальных претензий. Молодого человека навещает
четырьмя годами младший брат Тео, а в августе 1872 года будущий художник
пишет ему письмо, что положило начало обширной переписке братьев, сыгравшей
впоследствии неоценимую роль в истории искусств. Спустя год Тео также
поступит на службу в брюссельский филиал фирмы Гупиль.
Много лет спустя один знакомый семьи Рооз вспоминает свою первую
встречу с молодым Ван Гогом. "Это был вечер накануне Нового года. Я зашел
навестить знакомую семью, где Винсент снимал комнату. Когда я вошел, то
сразу увидел его, сидящего у камина. Он невозмутимо отрывал один за другим
листы из какой-то церковной книги, очевидно, полученной от отца, и бросал их
в огонь. Он был тогда убежденным атеистом, как это часто случается с детьми
священников, воспитанных в строгой вере. Все лицо его было усыпано
веснушками и показалось мне скорее слащавым, чем привлекательным или
значительным".
В июне 1873 года Винсента переводят в лондонский филиал фирмы. Жилье он
находит в доме семьи Луайе. Хозяйка, вдова священника Сара Урсула Луайе,
вместе со своей дочерью Евгенией содержит школу для мальчиков. У Луайе царит
теплая, уютная атмосфера, что очень импонирует Ван Гогу. Он чувствует себя
счастливым в этом доме и вскоре влюбляется в девятнадцатилетнюю Евгению. Это
было его первым серьезным чувством и одновременно первым глубоким
разочарованием. Когда Винсент наконец решается сделать предложение, девушка
сообщает ему, что в тайне помолвлена с другим. Для молодого человека, никак
не ожидавшего отказа, это сообщение прозвучало подобно грому среди ясного
неба. Он понятия не имел, что у Евгении уже есть жених, ведь она никогда об
этом не говорила. Еще недавно полный радужных надежд, Ваг Гог чувствует себя
одиноким и никому не нужным. В июне 1874 года он возвращается к родителям,
но спустя несколько недель снова оказывается в Лондоне. Его сопровождает
сестра Анна, которой удается найти место учительницы французского (несмотря
на то, что незадолго до этого она провалилась на экзаменах по этому
предмету!).
Винсент снимает комнату в пансионе по адресу Нью Кеннингтон Роуд 395 и
с неожиданным рвением углубляется в изучение Библии. Живет уединенно, почти
затворником. Именно в это время в нем происходит духовный перелом: он
становится фанатично верующим. В октябре 1874 года, благодаря хлопотам дяди,
юноша получает назначение в Париж. Семья надеется, что жизнь в шумном
оживленном городе поможет ему избавиться от тоски и выйти из затворничества.
Но это не происходит - напротив, Винсент весьма недоволен переменой по
службе и прерывает переписку с родительским домом. В декабре он возвращается
в Лондон. В то время Ван Гога - где бы он ни был полностью поглощают два
занятия: чтение Библии и упражнения в рисовании. Он создает бесчисленное
множество набросков и эскизов. "По-моему, это замечательные работы, и они
очень важны для него", - писала мать художника. Большая часть ранних
рисунков, к сожалению, не сохранилась.
Сбыт предметов искусства уже не приносит Винсенту удовлетворения, в то
время как само искусство вызывает его живейший интерес. Он коллекционирует
репродукции, посещает выставки художников - как старых, так и новых
направлений. Против желания молодого человека фирма снова направляет его из
Лондона в Париж - в качестве сотрудника картинной галереи. Но торговля
совершенно не интересует Ван Гога, ему претят переговоры с коммерсантами. К
тому же он не хочет продавать картины, которые не нравятся ему самому. При
каждом удобном случае он уединяется в своей комнатке на Монмартре и
углубляется в любимую Библию. В конце концов, 1 апреля 1876 года, начальство
его увольняет. Винсенту не могут простить, что в период рождественских и
новогодних праздников - самое бойкое для торговли время - он забросил
работу. А когда ему это ставили в упрек, даже не извинялся за свою
безответственность. Хотя само увольнение мало расстроило Ван Гога, он
подавлен, безразличен ко всему и даже почти оставляет рисование. Зато
становится все набожнее, беспрестанно цитирует окружающим Библию, и даже тон
его писем напоминает проповеди. Винсент много читает, и не только церковные
книги: его привлекает французская, немецкая и английская литература.
Он возвращается в Голландию и несколько недель проводит в родительском
доме, в провинции Эттен-Леур, деревне Эттен, очередном месте службы отца. Но
остается там недолго. В середине апреля 1876 года он уже в английском городе
Рамсгейте, где работает ассистентом учителя в школе-интернате. Два месяца
спустя интернат переезжает в местечко Айлворт, на берегу Темзы, недалеко от
Лондона. Там Ван Гог уже сам дает уроки. Наряду с этим он ответственен за
взимание платы за учебу и посещает для этого семьи своих учеников,
проживавших в основном в восточной части Лондона. Ван Гог сталкивается с
чрезвычайной бедностью столичных жителей и глубоко сострадает несчастным.
При этом он нуждается сам. Как-то его навещает сослуживец брата Тео. Гость
поражен убогой обстановкой комнаты. Тем не менее Винсент непременно хочет
передать брату посылку. "Здесь немного, но это все, что у меня есть",
говорит он. Когда Тео в Гааге разворачивает конверт, то обнаруживает в нем
большую грушу.
В июле Винсент покидает интернат и поступает на работу в другую школу
Айлворта. Здесь он не ограничивается преподаванием, а становится еще и
помощником священника. Удивительно, как юноша двадцати трех лет с
неоконченным средним образованием решается вести церковные службы и даже
читать проповеди на английском языке. При этом он, подобно своему отцу, не
обладает особым даром красноречия.
Рождество 1876 года Винсент проводит в родительском доме, и на семейном
совете мать и отец решают, что их сыну больше нечего делать в Англии, ведь и
в Нидерландах он может найти работу.
На этом кончился английский период в жизни Ван Гога. Продолжался он
недолго, но оставил глубокий след в его душе.
3. Дордрехт: январь 1877 - май 1877
Родственники усердно ищут новую работу для Винсента, и вновь все тот же
дядя добивается результата. Благодаря его усилиям будущий художник получает
место бухгалтера в книжном магазине в Дордрехте. Директором (а также
совладельцем) магазина был господин Браат. Хотя Ван Гог пробыл в Дордрехте
всего четыре месяца, сотрудникам и соседям он запомнился.
В 1913-1914 годах известный нидерландский журналист Йозеф Бруссе провел
исследование о дордрехтском периоде жизни Ван Гога. 2 июня 1914 года
журналист опубликовал отчет о своих изысканиях в газете "Роттердамские
куранты". Бруссе удалось встретиться с сыном бывшего директора магазина.
Браат-младший рассказал примерно следующее:
"Никому и в голову не могло прийти, что Винсент Ван Гог обладает
каким-то особым талантом. Своим родителям он доставлял порядочно хлопот,
семья совсем с ним замучилась. Он уже успел поработать в фирме Гупиль в
Гааге, в Лондоне и в Париже, но почему-то нигде не задерживался и всегда
снова возвращался домой. Собственно, в нашем магазине рабочих рук вполне
хватало, но за Винсента уж очень хлопотали, вот отец его и принял. [ ] Его
часто заставали - в рабочее время! - за переводом Библии на разные языки:
французский, английский, немецкий и голландский. Свой перевод он записывал в
четыре колонки. Еще он рисовал: обычно какие-то крючки, иногда напоминавшие
очертания дерева. Никто из нас не видел в этих набросках ничего
примечательного. Так что толку от него было сами понимаете.
Честно говоря, я никогда не испытывал к нему особой симпатии. Человек
он был не очень приятный, глаза всегда прищуривал, сторонился людей.
Производил впечатление чудака. Припоминаю, что он всегда носил высокую
шляпу, которая вызывала у меня странное чувство: казалось, стоит до нее
дотронуться, и края отпадут. А уж до чего был высокомерен, наверно, в Англии
набрался! Правда, никогда не отказывал в помощи. Силен был что надо, хотя по
виду не скажешь. Его точного возраста я не знал, а угадать и не пытался: так
не похож он был на других. По воскресеньям он посещал церковь, а по рабочим
дням приходил на службу, как и все остальные, в восемь часов. В час уходил
домой обедать, в три возвращался. У него совсем не было друзей. Он постоянно
был занят собственными мыслями, много гулял по острову, всегда в полном
одиночестве. Свой альбом для эскизов никому не показывал, да и вообще
говорил мало. Отшельник, иначе не скажешь!
Однажды он мне сказал 'Хочу, как отец, стать пастором!' 'Что ты,
парень, - предостерег я его, - подумай: твой батюшка за столько лет службы
почти ничего не достиг'. Пожалуй, это был единственный раз, когда Ван Гог
при мне вышел из себя. Он стал кричать, что его отец занимается благородным
делом, что тот настоящий проповедник, и все в таком духе.
Вскоре после этого Винсент перебрался в Амстердам, чтобы зубрить там
греческий и латинский. С тех пор я его не видел. Больше ничего не могу
прибавить. Но может, господин Рейкен сообщит вам что-то еще. Он живет здесь
рядом, напротив. Винсент снимал у него комнату".
Господин Рейкен тепло принял Бруссе. Бывший бакалейщик, крепкий и
бодрый для своих лет, Типичный рантье с бакенбардами и трубкой, хорошо
помнил Ван Гога. "Это был странный жилец. Жил затворником. Часто не являлся
к столу и все слонялся где-то по улицам. Моя супруга заботилась о нем от
чистого сердца: она была истинной матерью для наших квартирантов. Когда он
наконец приходил домой, она старалась услужить ему как можно лучше. От него
же всего можно было ожидать. Например, обед он считал излишеством. А эти
ночные шатания по дому! Разумеется, свечи он покупал сам, не жечь же мне
лампы сутки напролет: керосин тоже стоит денег. К тому же я опасался пожара.
Все наши обитатели сходились во мнении, что юноша не в себе. И вот, что я
еще скажу: если его картины сейчас в ходу, так значит, их покупают такие же
ненормальные, как он сам".
Бывший квартирант господина Рейкена, Пауль Горлитц, сохранил более
теплые и доброжелательные вспоминания о Винсенте. От него Бруссе услышал
подробный рассказ: "Я тогда был младшим преподавателем и снимал жилье в
Дордрехте. Как-то хозяин сообщил, что взял в дом еще троих жильцов и
попросил меня разделить комнату с одним из них, иначе на всех не хватило бы
места. Я согласился, и моим соседом стал господин Винсент Ван Гог, сын
священника из Эттен-Леура. Он служил бухгалтером в книжном магазине. Что-то
было в нем загадочное, как будто он явился с другой планеты. Весь в
веснушках, рот кривой, волосы рыжие, колтуном, в общем, красотой не
отличался. Но когда он говорил о вере в Бога или искусстве (а он любил
подобные разговоры), то загорался огнем, глаза его начинали блестеть, он
весь преображался, можно даже сказать, красивым становился.
Поскольку мы жили в одной комнате, я видел его ежедневно. В девять
вечера он возвращался из конторы, зажигал деревянную трубку и усаживался с
Библией. Трудился ревностно: выписывал тексты, делал заметки. Как-то я
сказал ему: 'Эй, Ван Гог, уж очень ты усердствуешь, отдохнул бы немного!' В
ответ он взглянул на меня со своей особой улыбкой, одновременно печальной и
насмешливой, удивительно скрашивавшей его некрасивое лицо: 'Ах, Горлитц,
Библия для меня - утешение и опора, это самая прекрасная книга из тех, что я
знаю! Исполнять заветы Христа - вот моя жизненная цель'. Так он и сидел до
ночи: если не за своей любимой Библией, то за Новым заветом на английском
языке или проповедями Чарльза Сперджена. Только эти три книги я у него и
видел. В час он шел спать и засыпал за чтением. По утрам я расталкивал его,
чтобы он не опоздал на работу.
Он был скромным до стеснительности. Один раз - мы тогда знали друг
друга около месяца - он обратился ко мне со своей обезоруживающей улыбкой:
'Горлитц, если бы ты захотел, то мог бы оказать мне необыкновенно большую
услугу'. 'Охотно, если смогу'. Видишь ли, эта комната наша общая. Не
разрешишь ли ты мне повесить на стену библейские картинки?' Конечно, я не
возражал, и он тут же с лихорадочной торопливостью приступил к работе. Через
полчаса все стены были увешаны библейскими сюжетами, и над каждым рисунком,
изображавшим Христа, Ван Гог подписал: 'Всегда в печали, всем дарит
радость'. Наверно, эти слова выражали его собственное настроение. В один из
церковных праздников - кажется, в Пасху - он украсил все портреты Христа
пальмовыми листьями. Я сам не был набожным, но безусловная вера Винсента
изумляла и трогала меня. По воскресеньям он трижды ходил в церковь, точнее,
в три церкви: римско-католическую, протестантскую и приход янсенистов.
Бывало, мы над ним посмеивались: 'Как же, Ван Гог, ты ходишь в три церкви -
и такие разные!' На это он отвечал: 'Да, верно, но в какой бы обители я не
был, вижу там Бога. Неважно, кто читает проповедь, и какую, ведь дело в
самом духе Евангелия, а его я нахожу в каждом храме'. До сих пор помню его
счастливое лицо, когда ему наконец удалось заполучить меня в спутники. Когда
мы возвращались, он спросил: 'Ну, убедился, что прекрасные своды и звуки
органа гораздо лучше, чем твоя вечная сигарета и кружка пива? Пойдешь со
мной снова?' Отказать ему было трудно, и я стал часто сопровождать его.
Бывало, Ван Гог предлагал нам - мне и другим квартирантам - почитать
вслух. Как правило, мы обычно соглашались, чтобы не обидеть его, вот только
самый младший из нас не упускал случая его подразнить: прерывал чтение
язвительными замечаниями или пытался рассмешить нас, строя уморительные
гримасы. Однажды я сказал Винсенту: 'Оставь этого парня в покое, ему лишь бы
посмеяться'. Но тот ответил: 'Ничего, Горлитц, пусть веселится, он еще не
созрел. Но если мое чтение заставит его хотя бы на четверть часа задуматься
о Боге, то мои старания будут вознаграждены сполна'. Да, рассердить Ван Гога
было непросто! Я не знал за ним ни одного плохого поступка или даже намека
на такой. Он жил, как святой, и был неприхотлив подобно монаху. За обедом мы
ели с аппетитом голодных волков, но он - нет! Мяса не употреблял, разве что
маленький кусочек по воскресеньям, да и то по настоянию хозяйки. Его трапезу
обычно составляли четыре картошки, еще какие-то овощи и немного мясной
подливки. Если мы уговаривали его питаться получше ради собственного же
здоровья, он говорил: 'Ах, все телесное - это не так важно. Растительной
пищи мне вполне достаточно, в мясе же я вижу ненужную роскошь'.
Расскажу о двух эпизодах, характеризующих его как чрезвычайно доброго
человека.
Как-то в субботу мы с ним и еще одним квартирантом вышли прогуляться, и
нам повстречалась бездомная собачонка - худющая, облезлая, глаза жалобные,
голодные. У Ван Гога была какая-то мелочь: все его деньги, ведь дело было в
конце месяца. Так вот, купил он для этого пса две булочки за пять центов и
радостно наблюдал, как тот слопал их до последней крошки. Потом вернулся к
нам и объявил: 'Знаете, что собака мне сказала? Что ей очень хочется
добавки'. И купил ей еще хлеба. Теперь ему не оставалось денег даже на
табак: единственное удовольствие, которое он себе позволял.
И второй случай. Это тоже было в субботу. Ван Гог подошел ко мне, на
его лице блуждала все та же знакомая улыбка. Горлитц, - сказал он, - мне
необходима твоя помощь, я в трудной ситуации. Из дома пришло известие, что
один старый крестьянин, которого я знаю уже годы, лежит при смерти. Я очень
привязан к нему, он приходил на все проповеди моего отца-священника. И вот
теперь он умирает. Я искренне люблю этого человека и очень хочу увидеть его
перед концом и закрыть ему глаза. Но не могу оплатить поездку: у меня совсем
нет денег, Горлитц. Не сочти за дерзость, но не мог бы ты одолжить мне на
билет? Не решаюсь обратиться к хозяину . Какая дерзость, о чем ты? ответил
я. С радостью одолжу тебе, но всей суммы не наберу, остальное даст хозяин, я
сам его попрошу . Вот он и отбыл, и в воскресенье вечером вернулся. На мой
вопрос, как прошла поездка, он рассказал: Я уже не застал его живым, он умер
за несколько часов до моего прибытия . Ах, как жаль! - воскликнул я. Ты не
прав , - возразил Винсент все с той же улыбкой, только в ней было еще больше
грусти, чем обычно. Конечно, я был огорчен, но подобные испытания лишь
закаливают душу. Кроме того я увидел родных и соседей покойного, молящихся
за него. И я скажу тебе то, что уже много раз повторял: Иисус и его учение
должны освещать наш путь и направлять наш шаг.
Как не старался Ван Гог прилежно исполнять свои рабочие обязанности, он
мало в этом преуспевал. Работа ему явно не нравилась. Сидя в конторе за
бухгалтерским столом, он читал и переписывал проповеди, псалмы и библейские
тексты. Он тщетно пытался совмещать это занятие с бухгалтерией. А в его
обязанности входило еще и обслуживание покупателей. Однако оказалось, что
торговец из него никакой. Бывало, что он уговаривал богатую даму,
приценивавшуюся к дорогой гравюре, купить другую, гораздо дешевле, в которой
он сам видел какую-то особенную ценность. За такой некоммерческий подход к
делу его ругали, а это причиняло ему боль. Я не мог понять, почему он не
бросал службы. Но как-то он сам объяснил. Он не хотел больше обременять
своих родителей, ему давно пора было самому зарабатывать на хлеб, а в
Лондоне и Париже он уже потерпел неудачу. 'Да, Горлитц, - прибавил он, - я
здесь зарабатываю столько же, сколько прежний бухгалтер!' Это было, конечно,
не так, его опытный предшественник, несомненно, получал, больше. Но я не
стал разрушать иллюзии бедного парня.
Пристрастие Ван Гога к религии день ото дня становилось сильнее.
Однажды он пригласил меня к своим родителям в Эттен-Леур. Помню, его матушка
спросила: 'Господин Горлитц, как живет мой Винсент? Мое сердце не спокойно,
пожалуйста, не скрывайте ничего!' Я ей ответил: 'Госпожа Ван Гог, если
говорить честно, работа у Винсента не ладится, а призвание его в другом - в
религии'. Вскоре после этого - может, мои слова ускорили события - Ван Гог
объявил родителям, что больше не в силах заниматься торговлей и мечтает об
одном: проповедовать. А мне он до этого часто говорил, что свои проповеди
хотел бы читать самым нищим и угнетенным.
Вскоре Винсент покинул Дордрехт и переехал в Амстердам, в дом своего
дяди. Ему предстояло изучать латынь, что наверно трудно дается в его
возрасте. Больше я его никогда не видел".
Это был рассказ соседа Винсента по комнате Пауля Горлитца, записанный
Йозефом Бруссе.
4. Амстердам: июнь 1877 - июль 1878
Чтобы поступить в Амстердамский университет на теологический факультет,
Винсенту нужно сдать государственный экзамен. Трудное испытание для юноши,
не окончившего даже среднюю школу! Для подготовки к экзамену Винсент
переезжает в Амстердам, где его родственник, Йоханнес Ван Гог, предлагает
ему приют в своем доме. Йоханнес, известный в Голландии морской офицер,
принимавший активное участие в подавлении восстаний в индонезийских
нидерландских колониях, свел Винсента с другим родственником - господином
Стриккером, служившим протестантским священником в одной из столичных
церквей. Тот в свою очередь познакомил молодого человека с Маурицем Мендесем
да Коста, известным учителем-богословом.
Да Коста был, несомненно, яркой личностью. Он родился 16 мая 1851 года
в Амстердаме. Уже в шестнадцать лет, благодаря своим выдающимся
способностям, поступил в университет. После защиты кандидатской диссертации
по древним языкам на науку у него почти оставалось времени, поскольку более
пятидесяти часов в неделю он уделял частным урокам. Тем не менее ему
присвоили несколько ученых премий. Он также был знатоком истории театра,
чему посвятил несколько книг.
Свои воспоминания о Ван Гоге Да Коста опубликовал 2 декабря 1910 года в
нидерландской газете "Algemeen handelsblad". Он писал:
"Кажется, это было в 1877 году, когда господин Стриккер попросил меня
подготовить Винсента, сына священника Теодора Ван Гога, к университетским
экзаменам. Он предупредил, что мой будущий ученик, замечательный в своем
роде юноша, отличался разного рода странностями. Меня это нисколько не
оттолкнуло, тем более что Стриккер говорил о своем молодом родственнике с
нескрываемой любовью и теплотой.
Наше первая встреча - очень важное событие для учителя и ученика -
оправдала все мои ожидания. Молодой человек, поначалу угрюмый и
неразговорчивый, постепенно оттаивал. Его лицо, несмотря на спутанные рыжие
волосы и множество веснушек, я нашел симпатичным. Здесь хочу сделать
отступление, чтобы выразить несогласие с сестрой Ван Гога, считавшей, что ее
брат обладал грубой наружностью. Эти ее слова, были, очевидно, высказаны
спустя годы после моего знакомства с Винсентом. Его вид мог претерпеть
немалые изменения к тому времени - в частности, из-за его неопрятности, а
также поскольку он отрастил бороду. Возможно, с годами его внешность
потеряла свою очаровательную странность. Но чтобы она стала грубой, не могу
поверить. Достаточно вспомнить его нервные руки и пусть и некрасивое, но
необыкновенно значительное лицо, выражавшее столько чувств и мыслей!
Я быстро завоевал его доверие, и мы вскоре стали друзьями, ведь он был
всего на пару лет моложе меня, а мне было тогда двадцать шесть. Он был
рьяным учеником с ясными целями и намерениями, поэтому я вскоре усадил его
за переводы несложных латинских текстов. Но его нетерпеливая, увлекающаяся
натура требовала темпа, и он - со своими начальными знаниями латинского -
взялся читать Фому Кемпийского в оригинале. Занятия по математике с другим
преподавателем также проходили успешно. Вот только греческие глаголы никак
ему не давались. Как я только не пытался дать ему доступные разъяснения,
применяя ясные и простые слова, к каким уловкам не прибегал, чтобы оживить
наши уроки, ничего не помогало.
'Мендес, - говорил он, (мы обращались друг к другу по имени), - неужели
ты в самом деле убежден, что мне необходимы эти немыслимые правила? Ведь
все, что я хочу - это примирить бедных обделенных созданий с их земным
существованием!' Должен признаться, что в глубине души я признавал его
правоту. Но, как учитель, конечно, не мог с ним согласиться. Винсент же не
отступал и уверял, что 'Путешествие пилигрима' Джона Буньяна, Фома
Кемпийский и перевод Библии - это все, что ему нужно. Не знаю, сколько раз
он мне это высказывал, и сколько раз я обращался за советом к его дяде,
господину Стриккеру, который неизменно настаивал на продолжении занятий.
Бывало, Винсент приходил ко мне с признаниями, которые человеку
непосвященному показались бы весьма странными: 'Мендес, я снова применил
кнут' или 'Мендес, я опять провел ночь во дворе'. Это было своеобразным
самобичеванием: он сам наказывал себя, если решал, что плохо выполняет свои
обязанности. Проживал он тогда в большом и богатом доме своего дядюшки
Йоханнеса Ван Гога, директора и коменданта амстердамского мореходства. Так
вот, если Винсент полагал, что его мысли не соответствуют его же нормам, то
он брал в постель плетку и колотил себя по спине. А то решал, что не имеет
права спать в постели, и вечером незаметно выскальзывал из дому. Если по его
возвращении дверь оказывалась закрытой на ночной замок, ему ничего не
оставалось, как ночевать в сарайчике, на полу, без постели и одеяла. Такие
вылазки он одержимый моральным мазохизмом - совершал чаще зимой. Ведь тогда
наказание получалось более строгим.
Он хорошо знал, что я не одобряю поступки такого рода, и более того,
каждый раз искренне расстраиваюсь. Поэтому, желая подбодрить меня, Винсент -
перед рассказом о своих добровольных мучениях или на следующий день -
приносил мне букетик подснежников, которые собирал на Восточном кладбище.
Как сейчас вижу его, шагающего по мосту и пересекающего площадь Йонаса
Даниэла Мейера, где я тогда жил. Он был без пальто (еще одно проявление
аскетизма), правой рукой прижимал к груди стопку книг, а в левой держал
подснежники. Голова его была немного наклонена направо, уголки губ были
опущены, что придавало его лицу выражение такой глубокой грусти, что нет
слов для описания. Поднявшись наверх, он заговаривал со мной своим
особенным, низким и глубоко печальным голосом: 'Не сердись на меня, Мендес.
Вот я принес тебе цветы за то, что ты всегда так добр ко мне'. Конечно,
по-настоящему сердиться на него было невозможно. Так думал не только я, но и
каждый, кто знал, как болит его душа о несчастных и обездоленных, и как он
хочет им помочь. Бывая в доме моих родителей, он был особенно внимателен к
моему глухонемому брату. И еще всегда находил доброе словечко для тети. Она
была инвалидом, с трудом изъяснялась и плохо понимала других. Над ней обычно
надсмехались, она же сама старалась всем угодить. Когда она видела через
окно, что Винсент приближается к дому, то всегда торопилась насколько
позволяли ее старые больные ноги - открыть входную дверь, чтобы
приветствовать гостя словами: 'Добрый день, господин Ван Горт! ' 'Мендес, -
говорил часто Винсент, - хоть и твоя тетя неверно произносит мое имя, душа у
нее чистая, и она мне глубоко симпатична'.
Если после нашего урока я никуда не спешил, он оставался побеседовать
со мной, и мы часто говорили о его прежнем занятии: торговле художественными
ценностями. С того времени у него сохранилось несколько гравюр и литографий
и, бывало, он дарил мне ту или другую - но в каком состоянии! Белые края
были сплошь исписаны цитатами из Библии или Фомы Кемпийского, иногда буквы
даже находили на изображение.
Ни я, ни кто-либо другой и подумать не мог, что в Винсенте живет талант
великого мастера цвета. Возможно, он и сам тогда это не знал. Припоминаю
лишь один эпизод, говорящий о требовательном художественном вкусе молодого
Ван Гога. Однажды я решил на заработанные мной деньги, которыми весьма
гордился, купить новый ковер взамен старого и потрепанного, которому было не
менее пятидесяти лет. Винсент же, увидев яркие, кричащие цвета моей обновки,
вдруг сказал: 'Мендес, такого я от тебя не ожидал. Неужели этот нравится
тебе больше прежнего, хоть и потертого?' И Мендесу, действительно, стало
стыдно: его младший друг был прав!
Наши занятия продолжались около года, пока я не понял, что как бы мой
ученик ни старался, вступительных экзаменов ему не выдержать. Он сам был
того же мнения, и с его согласия я рассказал об этом дяде Йоханнесу. Вскоре
Винсент уехал в Боринаж. После нашего сердечного расставания мы больше не
виделись. Он послал мне одно письмо, я ответил, и с тех пор - ничего".
5. Брюссель, Боринаж, Кюсме, Брюссель: июль 1878 - апрель 1881
В июле 1878 года Ван Гог возвращается в Эттен. Несмотря на новую
неудачу, он по-прежнему убежден, что его призвание - проповедовать
Евангелие. И снова помогает семья: благодаря посредничеству отца, молодого
человека принимают в школу проповедников в Брюсселе с испытательным сроком
три месяца. Но по его истечении, в ноябре, Винсенту сообщают, что в
стипендии ему отказано: совет преподавателей счел его неподходящим
студентом. Это решение глубоко опечалило Винсента и его родных. Он мог,
правда, продолжать учебу при условии, что будет платить за нее. Но
единственным финансовым источником были скромные доходы отца. Этого молодой
Ван Гог не может допустить. Впрочем, он вдруг теряет интерес к тонкостям
теологии: он убежден, что вера не нуждается ни в богословских изысканиях, ни
в знаниях латинского. А именно веру он хочет нести в народ. С этой целью Ван
Гог решает отправиться в Боринаж, один из самых нищих шахтерских округов на
юге Бельгии.
Винсент обращается за поддержкой к пастору Пьеру Перону, секретарю
Синодального комитета, но тот хочет сначала услышать мнение Ван
Гога-старшего. Узнав, что отец одобряет решение сына, он соглашается помочь.
Остается получить разрешение на работу от комитета. В декабре 1878 года
Винсент отправляется в Боринаж. Он уверен в успехе, и его ожидания
оправдываются: комитет назначает его помощником проповедника с испытательным
сроком в полгода и заработной платой 50 франков в месяц. Хотя это были нищие
деньги - ведь 30 франков из них он платил за жилье - Винсент несказанно рад.
Он с рвением приступает к работе. В его намерения входят не только читать
проповеди и давать уроки по Евангелию, он также хочет ближе познакомиться с
жизнью шахтеров, делить с ними беды и невзгоды.
Он пишет брату (письмо 129):
"От спуска в шахту у меня остались жуткие воспоминания. Я сидел в
своего рода корзине или ведре, мне казалось, что я опускаюсь в колодец, но
глубина этого колодца - 500-700 метров. Если поднять голову, то видишь лишь
крошечную частичку дневного света, напоминающую звездочку в кромешной тьме.
[ ] Рабочие, хоть к этому и привыкли, порой тоже ощущают при спуске ужас и
содрогание. Вполне могу это понять. Недавно я совершил любопытную прогулку,
а именно пробыл в шахте шесть часов, причем, в одной из самых опасных шахт с
названием Маркасс. Свою дурную славу она получила, потому что там гибло
много людей. Одни - при взрывах или обвалах, другие срывались при спуске или
подъеме, третьи задыхались из-за нехватки воздуха. Это мрачное место. При
взгляде на него невольно думаешь о смерти или о чем-то страшном, неведомом.
Шахтеры, бледные и исхудавшие от лихорадки, выглядят изможденными и рано
постаревшими, их жены - высохшими и увядшими. Вокруг шахты разбросаны жалкие
жилища, несколько почерневших деревьев, кучи навоза и шлака, горы пустой
породы. Марис создал бы из этого великолепную картину. [ ]
Итак, мы спустились на 700 метров глубины и оказались в одном из самых
потаенных уголков преисподней. Представь себе забои: ряд камер в длинном
узком коридоре. В каждой рабочий в длинном плаще из рогожи, грязный, черный,
как трубочист. При скудном свете лампочки он отбивает молотком кусок угля.
Некоторые работают стоя, другие - лежа на земле. Все это напоминает огромный
улей или диковинную подземную тюрьму. Можно еще вообразить бесконечную
шеренгу ткацких станков. Или ряд потухших печей, в которых крестьяне пекут
хлеб. А наиболее точный образ - склеп, в каждой нише которого захоронение.
Проходы похожи на дымовые трубы в домах брабантских крестьян. Вода
просачивается отовсюду. Свет от лампочек отражается удивительным образом,
как в сталактитовой пещере. Наряду с отбойщиками трудятся грузчики: они
закладывают уголь в маленькие вагончики, передвигающиеся по рельсам словно
трамваи. Их везут дети: как мальчики, так и девочки. Не поверишь, здесь на
семисотметровой глубине есть даже конюшня: семь старых кляч отвозят
вагонетки с углем на так называемый рудничный двор, откуда их потом
поднимают на поверхность. Другие рабочие заняты восстановлением старых
штолен, креплением или проходкой новых".
Сначала Винсент служит проповедником в деревне Потюраж, а в январе 1879
года синодальный комитет направляет его на шесть месяцев в соседнюю деревню
Вам. Крайняя бедность местных жителей производит на Ван Гога такое глубокое
впечатление, что он готов отдать неимущим все, что имеет, и стать беднее
самого нищего шахтера. Весной на шахте происходит авария, и Винсент
принимает активное участие в спасательных работах.
Кроме свидетельств самого Ван Гога сохранились воспоминания других
очевидцев о труде шахтеров тех лет. Вот что пишет Луи Пьерар: " В те годы в
Боринаже проживало 30 тыс. шахтеров и несколько тысяч рабочих по металлу и
стеклу. В шахтах наравне с мужчинами трудилось 3 тыс. женщин, а также дети:
2 тыс. девочек и 2,5 тыс. мальчиков моложе 14 лет, и тысяча девочек и 2 тыс.
мальчиков между 14 и 16 годами. Все работали примерно по двенадцать часов в
сутки. Гигиена и условия безопасности были в таком плачевном состоянии, что
и представить себе трудно. 16 апреля и 16 декабря 1879 года в одной из шахт
произошли взрывы. Результат: сотни погибших и раненых. Тем, кому удалось
выжить, предстояло до конца жизни терпеть мучения от полученных ожогов. В
народе росли недовольства, начались забастовки. Чтобы предотвратить
беспорядки, владельцы шахт привлекли военные части. Газеты призывали
правительство принять меры по предотвращению аварий и улучшению условий
труда. Но все оставалось по-прежнему".
Сын владельца трактира в Ваме, Жан-Батист Дени, сохранил воспоминания о
Ван Гоге.
"Наш молодой друг Винсент Ван Гог прибыл в деревню прекрасным весенним
днем. Тогда мы не успели хорошо его разглядеть, заметили только, что одет он
с иголочки. Но познакомившись ближе с рабочими семьями и увидев в какой
бедности они живут, Ван Гог без колебаний отдал им всю свою одежду. Раздал
все до последнего - так, что у него не осталось ни рубашки, ни пары носков
кроме тех, что были на нем. Тогда он принялся сам шить рубашки из льна. Моя
добрая мать сказала ему: 'Господин Ван Гог, почему Вы позволили так себя
обобрать? Ведь Вы были воспитаны в безупречной голландской семье, Ваш отец -
священник ' На это он ответил: 'Я друг бедняков, каковым был и Иисус
Христос'. Матушка лишь развела руками: 'Ей Богу, Вы ненормальный '.
Спустя несколько месяцев после приезда Ван Гога в шахте произошел
взрыв. Многие шахтеры получили страшные ожоги. Винсент помогал пострадавшим,
как мог, не позволяя себе отдохнуть ни днем, ни ночью. Белье, которое у него
еще оставалось, он разрезал на большие бинты, пропитывал их воском и
оливковым маслом и разносил по домам обожженных. Удивительно, но на его
бескорыстие не все отвечали благодарностью. Как часто приходилось ему
сносить оскорбления от других церковных служителей! Несмотря на это он
по-прежнему проявлял чудеса смирения и великодушия. Даже свою нищую каморку
Винсент считал слишком шикарной и говорил, что его вполне устроил бы простой
шалаш. Его пищу составляли суп и хлеб с патокой, масла он себе не позволял.
Однажды после очень жаркого дня разразилась страшная гроза. И что же взбрело
Винсент в голову? Он не побежал под укрытие, а встал посреди поля, чтобы
любоваться чудом творца. Вернулся домой промокший до нитки".
Безграничные жертвенность и благородство Винсента, к сожалению, не были
по достоинству оценены его церковным начальством. В июле 1879 году его
уволили. В заявлении синодального комитета говорится: "Молодой голландец
господин Винсент Ван Гог, призванный - как он сам уверяет - проповедовать
Евангелие, был принят к нам на службу. Однако в течение испытательного срока
он не оправдал наших ожиданий. Если бы господин Ван Гог наряду с
безусловными преданностью и самопожертвованием, побуждавшими его днем и
ночью помогать больным и пострадавшим и отдавать свое последнее имущество
обездоленным, обладал еще и даром слова, то его, несомненно, можно было бы
назвать безукоризненным миссионером. Но к сожалению, этим даром, необходимым
для проповедника, господин Ван Гог владеет в недостаточной степени. По этой
причине мы вынуждены отказаться от его услуг".
Сын трактирщика Дени так заканчивает свой рассказ: "Начальство
отстранило нашего друга от работы и он вернулся в Париж. С тех пор мы ничего
о нем не слышали".
В конце июля Ван Гог отправляется пешком в Брюссель, затем решает
переехать в деревню Кюсме, недалеко от Вама. В декабре он наведывается к
брату Тео.
Новая неудача - окончательный отказ от мечты стать проповедником -
потрясла и чуть ли не окончательно сломила Винсента. На девять месяцев он
полностью погружается в себя и почти не разговаривает. Он остается верующим,
но уже не так фанатично религиозен как раньше. В этот же период его жизнь
обретает новый смысл. Теперь он убежден, что должен стать художником и
одинокие зимние месяцы 1879-1880 годов упорно занимается рисованием.
Ван Гог решает отправиться на северо-запад Франции, в Курьер, чтобы
посетить мастерскую Жюля Бретона, пейзажиста, которым он в то время
восхищался. Денег у начинающего художника почти нет. В письме к Тео 136
Винсент пишет: "У меня было десять франков, но я потратил их на билеты и
через неделю остался ни с чем. Пришлось дальше продвигаться пешком, что было
не очень легко. Так я прибыл в Курьер и рассмотрел ателье Бретона с улицы".
Внешний вид мастерской не понравился Винсенту, показался холодным и
враждебным. Внутрь он так и не зашел, не решившись позвонить - очевидно,
из-за боязни перед новым разочарованием.
Обратный путь, без цента в кармане, был еще тяжелее. Их письма 136: "По
дороге мне иногда удавалось обменять рисунки из моей дорожной сумки на кусок
хлеба. Но когда я истратил последние десять франков, то вынужден был
ночевать в открытом поле. Один раз я спал в брошенной телеге, к утру совсем
побелевшей от инея - хуже места для ночлега не придумаешь! В другой раз - на
куче хвороста. Самой удобной моей 'постелью' оказался стог сена, но дождь,
не утихавший всю ночь, не дал мне выспаться. И все-таки именно в этой
крайней нужде я почувствовал, как ко мне возвращается былая энергия, и
сказал себе: 'Что бы ни случилось, я выстою. Снова возьму в руки карандаш,
который отложил в минуту глубокой безысходности, и снова начну рисовать!' С
тех пор, мне кажется, все у меня изменилось, и я вновь на верном пути. Мой
карандаш уже стал немного послушнее и с каждым днем становится еще более
послушным. Долго, слишком долго я пребывал в полном отчаянии, которое меня
совершенно опустошило и лишило сил ".
Чтение и рисование становятся отныне его постоянными занятиями. Он
стремится подражать стилю Жана Франсуа Милле (1814-1875), который одним из
первых отказался от традиционных портретов и ландшафтов и стал изображать
простых крестьян, работающих в поле. Эти картины имели явную социальную
направленность и поэтому считались в те годы революционными. Винсент просит
Тео выслать ему репродукции и гравюры, которые он мог бы использовать в
качестве образцов. Кроме того он много читает: Диккенса, Шекспира, Виктора
Гюго, философские работы гегельянца Михелета и других. Его жизнь заполнена
трудом и учебой. Из письма 133: Если я ничего не делаю, не учусь и ничего не
ищу, то я, можно сказать, не существую .
Но Винсент пока не подозревает, что затевает семья. Отец и мать
окончательно потеряли надежду на то, что из старшего сына выйдет что-то
путное. Слово невменяемый все чаще звучит в их доме. Старший Ван Гог
вынашивает план поместить Винсента в психиатрическую больницу, что в деревне
Гел, вблизи Антверпена. Здесь пациенты за небольшую плату живут у крестьян и
зарабатывают деньги, помогая по хозяйству семьям своих же докторов и
фельдшеров. Этот план, так и не приведенный в исполнение, становится в
какой-то момент известен Винсенту. Тот, разумеется, отказывается подчиниться
родителям. Его отношения с семьей доходят до низшей точки. Лишь к брату Тео
он сохраняет дружеские и теплые чувства.
Именно благодаря неизменной финансовой поддержке верного Тео, служащего
фирмы Гупиль, Винсент получает возможность в октябре 1880 года переехать в
Брюссель. Живет он очень скромно, в пансионе на Бульваре дю Миди. Из письма
138: "Питаюсь в основном сухим хлебом, картошкой и каштанами, которые
продаются здесь на каждом углу". Тео знакомит брата с голландским художником
Антоном Ван Раппардом, и весной Винсент начинает работать в его брюссельской
мастерской. Он копирует рисунки из анатомического атласа и художественных
альбомов. Ван Раппард хорошо обеспечен и пользуется признанием. При этом он
моложе своего ученика на пять лет.
6. Эттен, Гаага. Кей и Син: май 1881 - август 1883
Весной 1881 года нехватка денег вынуждает Ван Гога вернуться в
родительский дом в Эттене. Появление молодого художника в спокойной и
небогатой событиями деревне привлекает всеобще внимание, что его самого
отнюдь не смущает. Из письма 142: "Родные и соседи постоянно судачат обо
мне. Чего только не наслышишься! Но я ни на кого не в обиде: разве им понять
художника! [ ] Один крестьянин наблюдал за тем, как я целый час рисую старый
пень. Наверняка, он высмеивает меня и считает сумасшедшим ". Винсент быстро
продвигается в искусстве рисования. Он делает наброски с крестьянских
домиков и сараев. Рисует крестьян, разрыхляющих землю, засевающих поле,
отдыхающих на стуле у печки после тяжелой работы. Рисует крестьянок за
работой на ферме или в доме. В качестве образцов Ван Гог использует главным
образом полотна Жана Франсуа Милле, а также Жюля Бретона, Фейен-Перрена,
Антона Мауве, Давида Артца и Йозефа Израэльса. Все эти художники изображали
простых людей. Линии и фигуры Ван Гога часто грубы и беспомощны, он и сам
знает, что его техника несовершенна. И постоянно работает над ней, изучая
картины других мастеров и учебные пособия.
Но неожиданные жизненные обстоятельства отвлекают его от его живописи.
Летом из Амстердама в дом Ван Гогов приезжает двоюродная сестра Винсента со
своим восьмилетним сыном. 35-летняя Кей Вос-Стриккер была второй дочерью
священника Стриккера, покровительствовавшего Ваг Гогу в период его неудачной
попытки овладеть латинским. Она на семь лет старше Винсента и уже три года,
как вдова. Винсент был хорошо знаком с ней и ее мужем, он часто бывал у них
в 1877-1878 годах. Теперь, летом 1880, когда Кей приехала погостить в его
родительский дом, Винсент снова сближается с ней, они много гуляют и
разговаривают. Художник безумно влюбляется в нее. Кей же, как ни странно,
ничего не замечает. По всеобщему мнению она все еще глубоко скорбит об
умершем муже. Так ли это было на самом деле, не известно, но когда Винсент
признается ей в любви, она отвечает решительным отказом и спешно
возвращается в Амстердам.
Какое-то время художник пребывает в растерянности, а потом принимает
роковое решение: не отступать! Он непременно хочет жениться на Кей и уверен,
что ему удастся завоевать ее расположение. Родители противятся его планам,
тем более что брак с кузиной не считается пристойным. Из-за постоянных ссор
между отцом и сыном обстановка в доме священника становится тяжелой и
напряженной.
Винсент посылает заказное письмо господину Стриккеру и едет в
Амстердам, деньги на поездку он получает от брата Тео. Ван Гог хочет
поговорить с Кей, надеясь - по его выражению - растопить ее сердце. Из
письма 164 брату, 12 декабря 1881 года: "Вечером я все ходил по Кайзерграхт,
искал дом дяди и нашел его. Позвонил, открыла служанка и, объявив, что семья
еще ужинает, все же пустила меня внутрь. Все были в сборе кроме Кей, и на
столе не стояло ни одного лишнего прибора. Я понял, что меня хотят ввести в
заблуждение: они намеренно убрали ее тарелку. Какая глупая игра, ведь я
прекрасно знал, что она дома! После обмена ничего не значащими фразами я
спросил: 'А где Кей?' Священник Стриккер не нашел ничего более умного, чем
повторить мой вопрос жене: 'Мать, где Кей? Та ответила: 'Она вышла'".
Винсент не верит и продолжает настаивать на встрече. Однако его
старания бесполезны, и ответы на вопросы звучат подобно ударам плетью. "Для
тебя ее никогда не будет дома!". "Она сама сказала о тебе: ни за что на
свете!". "Твои преследования возмутительны!". Затем Стриккер объявил, что
написал Винсенту письмо. Тот попросил прочитать его вслух, что священник
охотно исполнил. Послание напоминало проповедь, полную увещеваний и
наставлений, Стриккер настаивал на том, чтобы Ван Гог прекратил ухаживания
за своей кузиной, забыл ее и взялся, в конце концов, за серьезную работу.
Из письма 164: "Наконец чтение закончилось. Мне казалось, что я
нахожусь в церкви, и голос проповедника все возвышается, словно он готовится
произнести: 'Аминь'. Это длинное нравоучение оставило меня абсолютно
равнодушным".
Художник глубоко возмущен и обижен. В письме 193, написанном
несколькими месяцами позже, он возвращается к тому злополучному вечеру: "Я
поднес руку к зажженной лампе и сказал: Позвольте мне увидеть ее ровно
столько минут, сколько я продержу пальцы на огне . В ответ они задули лампу
со словами: 'Ты ее никогда не увидишь'".
Бурные и бесплодные переговоры продолжались до глубокой ночи. Семья
Стриккеров предложила Винсенту переночевать у них, от чего тот возмущенно
отказался. Из письма 193: "Я сказал им: 'Если Кей при моем появлении убегает
из дому, то мне не подобает оставаться здесь'. Они спросили: 'Куда же ты
пойдешь?' 'Еще не знаю'. Тогда тетя предложила отвести меня в дешевую
гостиницу. И - представь себе - оба старичка отправились со мной по холодным
туманным улицам и, действительно, привели меня в хорошее и очень недорогое
место. Они сами настояли, чтобы пойти со мной, как я ни отказывался. Эта
бесхитростная доброта растрогала меня, и я немного успокоился".
Еще два дня Винсент остается в Амстердаме и неоднократно встречается с
дядей Стриккером, последний раз - в воскресенье, перед тем как священник
отправляется в церковь. Ван Гог умоляет, настаивает, но бесполезно. Он так и
не увидел Кей - казалось, что та бесследно исчезла.
Позже Винсент встречается с братом Кей, от которого узнает, что его
отвергли прежде всего из-за бедности. " И потом я беседовал с ее братом,
который как официально, так и официозно дал мне понять, что все дело в
деньгах. Официально или официозно - неважно, обе манеры подлые. Покинув
Амстердам, я не мог избавиться от чувства, что побывал на рынке рабов. И
тогда - не сразу, а постепенно - любовь умерла во мне, заменив место
бесконечной пустоте".
Отчаявшийся Винсент три дня бесцельно бродит по Амстердаму. Из письма
164, брату: "Тогда я подумал: как мне хотелось бы, чтобы рядом была женщина.
Я больше не мог жить без любви. Просто без женщины. [ ] И вот без долгих
поисков я нашел, что искал. Она далеко не красива и не молода, в ней нет
ничего особенного. Думаю, что я в какой-то мере возбудил твое любопытство.
Она довольно высокая и крепко сложена, у нее не такие изящные ручки как у
Кей, ведь ей приходится много работать. Но она не груба и не вульгарна, и в
ней есть что-то очень женское. [ ] И вот - уже не в первый раз - я не смог
усмирить в себе влечение и симпатию к созданиям, которых священнослужители
презирают и проклинают с высоты своих кафедр. Сам же я вовсе не осуждаю их.
Подумай: мне тридцать лет. Как же мне не испытывать потребности в любви? [ ]
Эта женщина добра ко мне, очень добра, чрезвычайно мила и сердечна".
27 ноября 1881 года Винсент выезжает в Гаагу, где получает возможность
работать в ателье художника Антона Мауве. Тот, дальний родственник Винсента,
старше его на пятнадцать лет, критически относится к рисункам начинающего
живописца и готов взять его под свое покровительство, научить технике
рисования, работе с акварелью и масляными красками. Мауве тут же приступает
к делу, предложив своему подопечному приступить к написанию натюрморта. Для
этого он выкладывает на стол самые различные предметы, в том числе, башмаки,
головку капусту, несколько картофелин. Ван Гогу не терпится взять в руки
кисть, и такое рвение нравится Мауве. "Я всегда думал, что ты этакий
размазня, но, оказывается, напрасно". И он дарит троюродному брату коробку
акварельных красок.
В декабре Винсент возвращается в Эттен. Семья встречает его
настороженно, отношения с отцом остаются напряженными и развязка не
заставляет себя ждать. Из письма 166, 29 декабря 1881 года: "Моя размолвка с
па в Рождество была настолько серьезной, что он предложил мне покинуть дом.
Это было сказано в таком тоне, что я уехал в тот же день. А все произошло,
потому что я отказался идти в церковь, объяснив, что не хочу делать это по
обязанности. Ведь сколько раз мне, здесь в Эттене, приходилось
присутствовать на службе лишь ради приличия Но, конечно, у нашей ссоры была
немалая предыстория, а именно, все что, произошло летом между мной и Кей. Я
разгорячился так, как, наверно, никогда в жизни. Прямо сказал, что всю
церковную систему нахожу отвратительной, не хочу больше думать об этих
вопросах и буду их всячески избегать. И что к этому заключению я пришел уже
давно, в самый скверный период моей жизни".
Ван Гог вновь, поездом, отправляется в Гаагу. Из письма 166: "Я пришел
к Мауве и сказал: 'Слушай, Мауве, я не могу оставаться в Эттене, но мне надо
где-то жить и я хотел бы поселиться в Гааге' . Тот одобрил мое намерение. И
вот я снял - довольно дешево - ателье, точнее комнату с альковом, которую
можно приспособить для мастерской, буквально в минуте ходьбы от Мауве. [ ]
Искал везде: как в самом городе, так и в пригороде - Схевенинген - где все
чрезвычайно дорого. Мое ателье стоит семь гульденов в месяц, правда, нужны
еще деньги на мебель. Теперь у меня есть крыша над головой и место для
работы. Окно довольно большое и выходит на юг, поэтому надеюсь, что света
мне будет достаточно. Можешь себе представить, как я воодушевлен! Что будет
с моей работой через год? Если бы я мог выразить то, что думаю! Мауве
полностью понимает меня и пытается научить всем техническим приемам,
которыми владеет сам. Посылай письма на его адрес: А. Мауве, Uilbomen 198, я
там бываю почти ежедневно".
Тео переживает из-за семейных ссор, он считает, что Винсент не прав,
что ему не следует так бессердечно обращаться с отцом, пожилым человеком. Но
он продолжает поддерживать брата материально. Молодому художнику эти деньги
необходимы: без них он не смог бы приобрести даже кисти и краски. Из письма
172: "Мне бы надлежало уделить внимание своей одежде: Мауве неоднократно об
этом напоминает. Да, займусь этим, но не сейчас, не все сразу, Ведь ты
знаешь, что большинство вещей я получил от тебя, правда, что-то купил и сам,
но тоже ношеное и из плохого материла. А тут еще работа с красками, которая
не идет одежде на пользу. Сапоги мои тоже в плачевном состоянии, да и белье
почти износилось".
Но тут происходит знаменательное событие, чрезвычайно важное в жизни
Винсента, но ставшее очередным неприятным сюрпризом для семьи. Он встречает
женщину, уличную проститутку. Несколько месяцев спустя, в мае 1882 года, он
подробно пишет об этом Тео. Из письма 192: "Этой зимой я встретил беременную
женщину, оставленную человеком, от которого она носит ребенка. На холодных
улицах, без крыши над головой, она была вынуждена зарабатывать себе на
пропитание, сам понимаешь, каким способом. Я нанял ее натурщицей и работал с
ней всю зиму. Она могла принимать у меня ванну, и я кормил ее, насколько
позволяли средства. Это весьма пошло ей на пользу. Я поехал с ней в
родильное отделение лейденской больницы, где ей предстоит рожать. Не
удивительно, что она была так нездорова: оказалось, что младенец находится в
неправильном положении, и его будут поворачивать щипцами. Однако весьма
вероятно, что все закончится хорошо. В июне она должна родить".
Впервые Винсент встретил эту женщину, которую вначале будет именовать
Христиной, а позже Син, в январе 1882 года. Ее настоящее имя Клазина Мария
Хоорник. Согласно рассказу самой Син, отец ее будущего ребенка был очень
добр к ней, но не мог вступить с ней в брак из-за разницы их положений в
обществе. Винсент был возмущен. Из письма 197: "Он виноват перед Богом, хотя
почти никто его не осуждает: ведь он дал деньги! Но когда он предстанет
перед смертью, не ужаснется ли своим земным делам, не испытает ли горечи
раскаяния?"
К ужасу семьи Ван Гог заявляет, что собирается жениться на Син.
Родители, охваченные бессилием и отчаянием, вспоминают о своих прежних
планах. В начале июня 1882 года Тео предупреждает брата, что отец и мать,
как и два года назад, серьезно думают над тем, чтобы объявить его
недееспособным. И снова этот замысел вызывает у художника волну возмущения.
Из письма 204, 1 июня 1882 года: "Я все же не верю, что они на это решатся
[...] С другой стороны, па на многое способен, и если он действительно
предпримет какие-то шаги, я за себя не ручаюсь. Пусть сперва хорошенько
подумает. Однако повторяю: я все же не могу себе представить, что он на
такое пойдет". И в самом деле, семья и на этот раз отказалась от своих
жестоких помыслов.
Между тем Винсента ждет новая беда. 7 июня он вынужден лечь в больницу:
его беспокоят бессонница, лихорадка и боли при мочеиспускании. Из письма
206: "И вот выяснилось, что у меня триппер, хотя и в очень слабой форме. Я
должен оставаться в постели, глотать таблетки хинина, кроме того, мне делают
уколы раствором квасцов. Пришлось заплатить за четырнадцать дней пребывания
10,50 гульденов вперед. Среди больных есть и совсем неимущие, которых лечат
бесплатно, но они получают уход и питание наравне со всеми. Палаты здесь на
десять человек, и лечение на довольно высоком уровне. Я отнюдь не скучаю, и
благодаря покою и усилию лекарей иду на поправку".
Винсент заблуждался: болезнь оказалась серьезнее, чем предполагалось в
начале. Из письма 208: "Доктор не ограничился инъекциями, он нашел
необходимым промывание мочевого пузыря катетером. Не очень приятная
процедура, однако весьма нужная. Многим людям следовало бы проводить ее
время от времени, что помогло бы им избежать многих болезней, которые
развиваются медленно и скрыто".
Винсента выписывают из больницы, но он остается под наблюдением врачей.
Из письма 209: "Очевидно, меня снова ждут катетер или зонд, поскольку уже в
следующий вторник я должен явиться к доктору для осмотра. Более того, тот
предупредил меня, что лечение может затянуться, и что недели через две мне,
возможно, опять придется лечь в больницу".
Похоже, что беременная подруга Винсента страдала той же болезнью, что и
он сам. Он едет с ней к лейденскому профессору Симону Томпсону. Сам он
объясняет это так: " поскольку у нее и раньше было то, что принято называть
белым налетом".
2 июля 1882 года, в пол второго ночи, Син рожает мальчика, которому
дают имя Виллем. Спустя несколько недель младенец заболевает. "Какой-то
недуг затронул его глаза, они кажутся незрячими", - пишет Винсент. Вскоре
малыш полностью выздоравливает.
Из писем Ван Гога следует, что он заразился гонореей, которая также
стала причиной "белого налета" у Син. Очевидно, та же инфекция вызвала
воспаление слизистой оболочки глаз ребенка. В девятнадцатом веке подобное
заболевание часто приводило к слепоте, что, к счастью, не случилось с
Виллемом.
Интересен тот факт, что источник гонореи (или триппера) был опознан за
три года до описываемых событий. В июле 1879 года Альберт Нейссер, молодой
врач госпиталя Всех Святых в Бреслау, определил, какие именно бактерии
присутствуют в гное больного этим недугом. Но в 1882 году в лейденских
медицинских кругах не было известно об этом открытии. Уже упомянутый
профессор Симон Томас был убежден, что причинами недомогания Син явились
исключительно волнение, слабые нервы и общее истощение организма, и что для
ее выздоровления достаточно покоя и хорошего питания.
Дополнительным доказательством того, какая болезнь была у Винсента в
1882 году, служат его собственные описания лечебных процедур. Промывание
мочевого канала с помощью катетера предупредило переход гонореи в
хроническую стадию, что было чревато весьма серьезными осложнениями.
Существует и другое предположение: о том, что Винсент страдал
сифилисом. К этой версии мы еще вернемся.
7. Гаага, Дренте, Нюэнен: июль 1883 - ноябрь 1885
Как уже упоминалось, Винсент пытается основать в Гааге собственное
ателье - сначала по адресу Схенкстраат 138, потом в соседнем доме под
номером 146. (Обе квартиры были уничтожены во время бомбардировки 3 марта
1945 года). Антон Мауве, сам человек неуравновешенный, подверженный
депрессиям, продолжает регулярно давать Винсенту уроки и позволяет ему
работать в своем ателье, куда не допускался никто другой. Он ходатайствует
за вступление Винсента в объединение гаагских художников Пульхри Студио.
Благодаря членству в Пульхри, Ван Гог имеет возможность два раза в неделю
рисовать модель. Он получает несколько небольших заказов, в том числе от
Терстега - весьма влиятельной фигуры, директора гаагского филиала фирмы
Гупиль. Его интерес к работам Ван Гога сулит большие возможности. Но вдруг
все рушится. В творческую судьбу художника грубо вторгается общественная
мораль: его сожительство с падшей женщиной становится причиной разрыва с
двумя чрезвычайно важными покровителями Мауве и Терстегом.
18 июля 1983 года Терстег без предупреждения приходит к Винсенту и
застает в квартире Син, ее сына четырнадцати недель от роду и пятилетнюю
дочь. Терстег был человеком жестким и бескомпромиссным. Он не проявляет ни
малейшего снисхождения к недопустимому в его глазах поведению своего
подопечного, о чем заявляет прямо и резко. Немало не стесняясь присутствием
Син, он грубо отчитывает Винсента: "Что делают здесь эта девка и ее
отпрыски? Как ты мог додуматься до того, чтобы поселить эту семейку у себя?
Может, у тебя мозги не в порядке? Подобные идеи могут возникнуть лишь в
больном теле и больной голове. Я сообщу об этом твоим родным ".
Возмущенная реакция Терстега, по-видимому, заставила Винсента изменить
планы. На следующий день он пишет Тео письмо, в котором уверяет, что пока не
собирается жениться на Син. Из письма 217 от 19 июля 1882 года. "Оформление
наших отношений я решил отложить на неопределенное время - скажем, до тех
пор, пока продажей моих картин не стану зарабатывать минимум 150 франков в
месяц и, следовательно, не буду больше нуждаться в твоей помощи. С тобой и
только с тобой я хочу условиться относительно будущего. Я твердо намерен не
вступать в законный брак, пока не встану на ноги, как художник". Этот
компромисс не вернул Ван Гогу расположение Мауве и Терстега, тем не менее он
продолжает ревностно трудиться. Рисует, пишет акварелью и масляными
красками. Но вскоре у него кончаются деньги, и он вынужден оставить работу.
Между тем его попытки создать семью с Син и ее детьми заканчиваются полной
неудачей. Когда Тео в августе 1882 года навещает брата, то застает квартиру
неубранной и заброшенной, а его самого - в бесконечных долгах. Великодушный
Тео дает Винсенту значительную сумму денег и обещает помогать в дальнейшем.
Художник снова получает возможность купить краски и кисти и с прежним
рвением приступает к работе. Осенью 1882 года и в его отношениях с
родителями наступает улучшение: он получает от них посылку с одеждой и
продуктами питания, а в сентябре сам священник Ван Гог неожиданно является с
визитом на Схенкстраат. Осталось неизвестным, высказал ли тогда отец сыну
свое мнение о его аморальной жизни. Но все указывает на то, что семья
объявила перемирие. Ведь старший сын отказался от женитьбы на Син, чего так
опасались родные. Также возможно, что Тео дал отцу какие-то разъяснения о
свободных нравах в мире искусства. Он и сам живет в Париже с подругой, не
считая нужным вступить с ней в брак.
Положение, казалось бы, улучшилось, однако нужда по-прежнему преследует
молодого художника. Тео высылает ему 150 франков в месяц, что приблизительно
равно 75 гульденам, но этого недостаточно для содержания Син с детьми и
приобретения необходимых для работы материалов. Винсент просит у Тео
выделять ему больше денег, но брат и сам переживает финансовые трудности:
его подруга больна, ее лечение требует значительных затрат. Нехватка денег -
не единственная проблема Ван Гога. Его семейная жизнь тягостна и
безрадостна. Нрав у Син оказался тяжелым, ее настроение легко меняется, она
вспыльчива и часто без всякого повода проявляет озлобленность. Надежда
Винсента, что его любовь и смирение изменят характер Син, не оправдались. В
письме 288, 3 июня 1883 года, он откровенно пишет Тео о своих
разочарованиях: "О трудностях с этой женщиной я уже писал тебе - ты помнишь,
наверно, что ее семья разыскала нас и пыталась разлучить. Я не доверял этим
людям и избегал контакта со всеми ними, за исключением ее матери. Когда я
познакомился с историей этой семьи, мое недоверие лишь возросло. Я дал
понять им, что не желаю иметь с ними никакого дела, но их нападки тогда
только усилились. Я высказал Син все, что об этом думаю, и поставил ее перед
выбором: я или ее близкие. Я убежден, что они хотят направить Син на прежний
путь. Кроме того они настаивают на том, чтобы она помогала матери вести
хозяйство ее брата, безнадежно беспутного шалопая. Они настоятельно советуют
Син покинуть меня, потому что я мало зарабатываю, использую ее как модель, и
вскоре - по их убеждению - брошу ее на произвол судьбы. А ведь в последний
год из-за беременности и рождения ребенка она мне почти совсем не
позировала. Подумай, насколько несправедливы их упреки! Эти разговоры велись
за моей спиной, но Син мне все рассказала. Я ответил ей, что она должна сама
принять решение, и что я ее никогда не оставлю - если только она не вернется
к своему прежнему образу жизни".
Син уверяет, что вовсе не собирается подчиниться требованиям своих
родных. Она начинает искать работу, просматривает газетные объявления по
поиску персонала. Но Винсент сомневается в ее честных намерениях, ему
кажется, что она что-то скрывает. Он снова встречается с художником Антоном
Раппардом, который в 1881 году любезно предоставил ему свою брюссельскую
мастерскую. Тот настоятельно советует Ван Гогу переехать в провинцию Дренте.
Прекрасная природа тех мест может стать отличным материалом для его картин,
да и жизнь там дешевая. Винсент готов следовать совету друга, но не может
решить: уезжать одному или с Син. В силах ли он изменить ее судьбу? Или ее
по-прежнему влечет улица?
В этот период мучительных сомнений Тео ненадолго - на один вечер, 17
августа 1883 года - приезжает к Винсенту. Его мнение безапелляционно: тот
должен оставить сожительницу. Не выбирая выражений, Тео высказывается об их
связи предельно негативно. Кроме того он упрекает брата в равнодушии к
старику-отцу. Относительно его достижений в искусстве Тео почти ничего не
говорит, похоже, что он разочарован и ожидал большего. Он упрекает брата в
том, что тот недостаточно старается заинтересовать публику своими работами.
И в итоге он - привыкший к опрятности и элегантности парижан - бранит
Винсента за его неряшливый внешний вид.
Художник глубоко оскорблен критическими высказываниями брата, особенно,
относящимися к Син: он убежден, что дело касается только их двоих, и что Тео
слишком поспешен в своих суждениях. Однако после долгих колебаний сам решает
расстаться с подругой. Он чувствует, что она хочет вернуться к прежнему
ремеслу и что только его присутствие удерживает ее. Во вторник 11 сентября,
все еще раздираемый сомнениями, с тяжелым сердцем, Винсент прощается с Син и
детьми и отбывает в Дренте. Сомнения в правильности этого решения еще долго
будут мучить его.
После его отъезда Син возвращается к проституции. 12 ноября 1904 года
она, 54 лет отроду, кончает жизнь самоубийством, бросившись в реку Новый
Маас, в Роттердаме.
Несмотря на личную драму, гаагский период сыграл большую роль в
становлении художника. Его стиль стал увереннее, пластичнее. В Гааге и
Схевенегене он нашел новые объекты для своих рисунков: сады, дома, улицы,
фабрики, барки рыбаков. В остальное время он работал в ателье, делая копии с
образцов и рисуя модели. Этим периодом датируется его известный рисунок
"Скорбь", для которого позировала Син. В Гааге Ван Гог много занимался,
овладевая секретами перспективы. Он рисовал угольным карандашом, графитом,
чернилами, разными сортами мела. Увлекся горным мелом, который не жаловали
другие художники. А также писал акварели. Он коллекционирует гравюры,
особенно его интересуют гравюры на дереве.
Каково было влияние Антона Мауве на Ван Гога, как начинающего
художника? Несомненно, Винсент немало почерпнул из его уроков и советов по
части техники рисования. Как и сам Мауве, он изображает простых людей:
рабочих, крестьян, их дома и семьи. По совету старшего друга Ван Гог поехал
в Дренте, благодаря ему он познакомился с известными в то время голландскими
художниками: Де Боком, Ван дер Вееле и Брейтнером. Тем не менее влияние
Мауве было проходящим, и Ван Гог быстро развивает свой собственный стиль.
Винсент отправляется поездом в Хогевен, где останавливается в пансионе
Альберта Хартсэйкера, расположенного неподалеку от железнодорожной станции.
Хозяин берет с постояльца основательную плату: гульден в день за проживание
и питание - в два раза больше, чем это было принято в их городке. Винсент
остается в пансионе недолго, хотя там в его распоряжении были ателье и
кладовая для хранения рабочих материалов. Спустя четыре недели художник
снова пускается в путь. Он хочет пройти вглубь провинции, поскольку убежден,
что пейзаж там еще хранит нетронутую красоту. После шести или семи часов
пути он прибывает в Нью-Амстердам.
Вспоминает Сванти, дочь хозяина меблированных комнат Хендрика Схолте,
где останавливался художник: "Он пришел поздним вечером, лицо его казалось
измятым. Отцу не очень-то хотелось давать ночлег незнакомцу, но мама
настояла. Она сказала, что было бы жестоко выставить путника за дверь, и
отец нехотя согласился. К тому же он смягчился, услышав, что пришелец - сын
священника. Гостю выделили большую комнату на верхнем этаже, с балконом и
окнами на улицу. Там он в основном и пребывал, выходил редко, вел себя тихо.
Когда светила луна, он не мог спать. Говорил, что у нас здесь замечательно
красиво. Ее Богу, чудной какой-то!"
В девятнадцатом веке Дренте напоминает вересковую пустошь, кое-где
встречаются небольшие крестьянские хозяйства. Живут здесь бедно. Простая
жизнь на лоне природы отвечает идеалам Винсента. Но местные жители молчаливы
и нелюбезны, и художник чувствует себя одиноким на новом месте. Ни
крестьяне, ни крестьянки, ни скотоводы - никто не хочет ему позировать. В
Дренте всегда осторожно и подозрительно относились к чужакам.
Из рассказа Сванти: "Вначале мы, старшие сестры, ужасно боялись его, он
казался настоящим чудищем! У нас в доме был длинный темный коридор, и мы не
решались через него проходить: вдруг наткнемся на господина Ван Гога! Хотя
должна признаться, он никогда никому не причинил вреда". Но постепенно
художник находит общий язык с малышами. Вспоминает младшая сестра Сванти: "Я
часто играла с ним в лошадку. Мама подсаживала меня, и он на четвереньках
возил меня по коридору. При этом ржал как лошадь. Мы смеялись и веселились
от души! Со старшими детьми он играл в паровоз".
Несмотря на недостаток бумаги, красок и прочего материала - достать все
это в Дренте было практически невозможно - Винсент успешно работает. Один
раз ему пришлось заказать краски в Гааге. Его знакомый торговец Фурней
высылает заказ, но требует немедленной оплаты.
8 ноября Винсент отправляется в деревню Звело, за пятнадцать
километров. Насколько ему известно, там работают несколько голландских
художников, а также немец Макс Либерман. Ван Гог надеется увидеться с ними.
Из письма 340: "Представь себе дорогу через пустошь, в три часа утра.
Трясемся в телеге: мой хозяин, направляющийся на рынок в Ассен, любезно
согласился подвезти меня. На земле вместо песка навалена грязь, чтобы дорога
лежала выше. Когда начало светать и запели петухи, мы увидели дома,
окруженные редкими тополями с осыпающимися желтыми листьями и старые
кладбищенские ворота с земляным валом. Эти ворота, поросль буков, вереск,
нивы и вообще весь пейзаж напомнили мне замечательное полотно Коро. Тишина,
загадка, покой: так писать мог только он один".
В Звело Винсент - к своему глубокому разочарованию - не встречает ни
одного художника. Очевидно, они приезжают туда только в летний период.
Сделав несколько эскизов, Ван Гог возвращается один, пешком, в вечерних
сумерках.
Из письма 340: "Вдруг из глины появляется угловатая фигура пастуха, а
за ним овцы - покрытые грязью, теснящие и толкающие друг друга. Пастух
становится в середину, заставляет скотину повернуться и ведет ее по слякоти
- недовольную, но покорную. Вдали показывается ферма: несколько домишек с
крышами, покрытыми мхом, стога сена и бруски торфа среди тополей. Там же
темный треугольный загон для овец. Его дверь открыта и напоминает вход в
глухую пещеру. Через щели в досках можно увидеть свет, проникающий через
противоположную стену. Овцы - шерстяная масса, покрытая грязью - вваливаются
в загон, и пастух с женой, подсвечивая фонарем, запирают дверь на замок.
Возвращение стада в темноте стало для меня финалом симфонии, начало которой
я услышал вчера вечером".
Приближается зима, и из-за холода и частых дождей Винсент почти не
может работать на открытом воздухе. Он подавлен и одинок. Установить контакт
с местным населением ему так и не удалось. Он часто возвращается мыслями к
Син и детям, оставленными им в Гааге. Поскольку Тео не прислал ему деньги в
положенное время, он не в состоянии заплатить за проживание. Отношения с
хозяином пансиона становятся напряженными, тот явно не доверяет своему
квартиранту.
В итоге 3 или 4 декабря 1883 года отчаявшийся Винсент покидает Дренте,
чтобы снова вернуться в родительский дом: в этот раз в брабантский городок
Нюэнен, где его отец служит с августа 1882 года. По настоятельной просьбе
сына тот высылает ему четырнадцать гульденов на дорогу. Шесть километров до
железнодорожной станции - под дождем, снегом и ветром - художник одолевает
пешком. Он берет с собой лишь часть своих работ, красок и инструментов,
поскольку унести все было невозможно. Он намеревается через короткое время
вернуться в Дренте, однако так и не возвращается. Картины и рисунки,
оставленные Ван Гогом в пансионе, кажутся семье хозяина ненужным хламом и
почти полностью исчезают в камине. Те, кто сейчас отправятся в Дренте по
следам Ван Гога, не найдут там никаких признаков его пребывания. От
великолепного ландшафта тоже ничего не осталось: прекрасные вересковые
пустоши, так вдохновившие художника, сменились полями, засеянными картофелем
и кукурузой.
К очередному возвращению Винсента в родительский дом семья относится
настороженно. Ван Гог-отец, характеризуемый современниками, как степенный
маленький человек с неизменным цилиндром на голове, строго придерживался
общепринятых норм и правил. Разумеется, он и его жена желают сыну только
хорошего, беспокоятся о нем и опекают, как могут. Но эта строгая
консервативная супружеская пара, типичная семья священника второй половины
девятнадцатого века, видит в Винсенте лишь чудака и неудачника,
доставляющего им массу забот. Родители стараются как можно меньше говорить о
своем первенце с посторонними: до его появления в Нюэнене никто в деревне и
не знал, что у Ван Гогов есть сын Винсент. В письме 159 художник описывает
брату Тео характерную реакцию отца и матери, заставших его за чтением одной
французской книги. Они посоветовали ему оставить это никчемное занятие: вот,
один их старый родственник все увлекался французскими идеями, а потом стал
алкоголиком. Да и вообще не подобает порядочным людям забивать голову
литературой! Из письма 164: "Па и ма прочитали 'Фауст' Гете только потому,
что священник Кейт перевел эту книгу. Но они не увидели в ней ничего кроме
заслуженной расплаты за греховную любовь".
Винсент - сознательно и даже демонстративно - отвергает все нормы и
устои отцовского дома. Присутствие старшего сына в доме тягостно для всех.
Он неизменно мрачен и, кажется, с каждым днем все больше отдаляется от
семьи. Бывает, что он дни напролет не произносит ни слова и общается с
родными посредством записок. Единственным близким ему человеком был и
остается Тео. Когда тот приезжает на отдых к родителям, братья все дни
проводят вместе.
Ван Гог между тем продолжает увлеченно трудиться. Жители одного
крестьянского дома согласились позировать, и художник ежедневно приходит к
ним. Он рисует крестьян во время работы и отдыха, а также ландшафты и
натюрморты. Он уже давно одолел тайны перспективы. "Винсент много работает,
но с ним по-прежнему не просто", - пишет мать художника одному из
родственников летом 1884 года.
В октябре 1885 года Ван Гог становится притчей во языцех всей деревни:
он, как утверждает молва, увлекся женщиной намного старше его. Речь идет об
одной из барышень Бегеманн. Марго Бегеманн, родившаяся в 1841 году, старше
Винсента на двенадцать лет. Она родом из уважаемой семьи: ее покойный отец
много лет служил в Нюэнене пастором. Марго 43 года, она не замужем, как и
две ее сестры. Все они, а также брат Луи, проживают в родительском доме.
Отношения между семьями Ван Гог и Бегеманн теплые и дружеские. В нужную
минуту они всегда приходят друг другу на помощь. В январе 1885 года мать
Винсента при выходе из поезда падает и ломает бедренную кость, после чего
несколько месяцев не покидает постели. Все это время Марго ведет хозяйство в
их доме. После выздоровления госпожи Ван Гог она продолжает навещать ее. В
этом никто не видит ничего особенного: Марго помогает и другим деревенским
семьям. Таковой была типичная судьба старых дев девятнадцатого века: тихое
незаметное существование, бескорыстная помощь окружающим.
Но Винсент не разделяет этих взглядов: он считает, что Марго унижают и
пользуются ее безропотностью. В душной мещанской среде она лишена
возможностей для свободного развития, становления ее самой, как личности. Из
письма 375: "Жаль, что я не встретил ее раньше, лет десять назад, например.
Она напоминает мне кремонскую скрипку, испорченную плохими настройщиками.
Испорченную до такой степени, что исправить ее сейчас уже невозможно. Но
первоначально это был редкий экземпляр высокой ценности".
Марго и Винсент много гуляют вместе, ведут длинные разговоры. Марго
невыразимо счастлива: она впервые по-настоящему любит. Их тесное общение не
ускользает от внимания деревенских жителей: о них сплетничают и, конечно,
осуждают. Какое будущее может ожидать сорокатрехлетнюю женщину и
бесперспективного тридцатиоднолетнего художника? Марго очень тяжело
переживает все эти разговоры, она боится, что люди могут разбить любовь, так
ярко и неожиданно вспыхнувшую в ее беспросветной жизни. Брат и сестры бедной
женщины присоединяют свои голоса к общему хору сплетников и обывателей.
Окружающие, по-видимому, уверены, что Марго и Винсент состоят во внебрачной
интимной связи, что в девятнадцатом веке считалось тяжким грехом. Однако
слова самого Ван Гога свидетельствуют об обратном. Из письма 377: "Я
относился к ней бережно и с уважением: я имею в виду устои, нарушение
которых могло уронить ее в глазах общества. А ведь она была полностью в моей
власти, и достаточно было одного моего слова ". Развязка оказалась
трагической, о чем Винсент в подробностях рассказывает брату в письме 375:
"Тео, я говорил о ней с доктором, поскольку наблюдал у нее тревожные
симптомы. А за три дня до случившегося вызвал ее брата на разговор. Сказал
ему, что опасаюсь нервной лихорадки. И откровенно заметил, что родственники
обращаются с ней крайне нетактично и жестоко. Сколько раз она говорила мне
во время наших прогулок: 'Ах, лучше бы я умерла', но я не придавал этим
словам серьезного значения. Однажды утром она упала, но я подумал, что это
просто от слабости. Однако она чувствовала себя все хуже и хуже: стала
биться в судорогах, почти потеряла дар речи, лишь бормотала что-то
нечленораздельное. Я подумал: только ли в нервах причина? У меня вдруг
возникло подозрение, и я прямо спросил ее: Может, ты приняла что-то?'. Она
прокричала: 'Да!'. Потом стала умолять меня никому об этом не рассказывать.
Я ответил решительно: 'Хорошо, буду молчать. Но если ты хочешь жить, ты
должна выплюнуть то, что проглотила. Засунь немедленно палец в рот, чтобы
вызвать рвоту, иначе я позову людей'. Что было дальше, можешь себе
представить У нее ничего толком не получилось. Тогда я потащил ее домой и
все рассказал брату Луи. Тот заставил ее принять рвотное и отправился в
Эйндховен за доктором Лоо. Оказалось, что она отравилась стрихнином, но
приняла слишком малую дозу. Возможно также, что она - желая одурманить себя
- приняла одновременно хлороформ или лауданум, которые ослабили действие
стрихнина. Доктор дал ей противоядие, и ее увезли в больницу, в Утрехт".
Винсент в ярости, он убежден, что поступок Марго вызван сплетнями и
конфликтом c семьей. В письме 378 он заявляет: "О, я отнюдь не сторонник
современного христианства, и у меня есть на это основания". Далее он
утверждает, что между ним и Марго не было интимных отношений. "Через
посредничество Луи я передал ее сестрам, что настоятельно советую им
извиниться перед ней за необоснованное недоверие и грязные подозрения,
которые были, во-первых, необдуманными, во-вторых, неверными, а в-третьих,
явились ей приговором".
Невольно возникает вопрос: были ли чувства Ван Гога к Марго настолько
же сильными, как к Кей Вос? Как раз в период истории с Марго Винсент
вспоминает о Кей: "Я видел ее снимок, сделанный спустя год после нашего
расставания. Показалась ли она мне менее привлекательной? Нет, скорее
наоборот". Художника по-прежнему влечет к Кей, и его отношения к Марго
несравнимы с той безумной влюбленностью: в них больше сострадания, чем
страсти. Из письма 378: "Да, я полагаю, и пожалуй уверен в том, что люблю
ее". Звучит не очень убедительно.
После попытки самоубийства Марго была доставлена в Утрехт. Она
находилась в состоянии крайнего нервного истощения. Полгода спустя ее
здоровье восстановилось настолько, что она смогла вернуться домой в Нюэнен.
Родственники к тому времени несколько успокоились, но на всякий случай почти
не выпускают женщину из дома. Между семьями Ван Гог и Бегеманн сохранились
дружеские отношения, они продолжают регулярно навещать друг друга.
Винсент между тем по-прежнему живет в родительском доме. Пристройку он
использует как ателье. В мае 1884 года он переезжает: ему удалось снять две
комнаты в доме звонаря католической церкви, за 75 гульденов в год. Первая
комната служит гостиной, стены ее увешены работами художника, на полу лежат
бесчисленные картины и рисунки, вторая маленькая комната - рабочая. Винсент
по-прежнему ест и спит у родителей, однако кофе всегда варит себе сам.
Как-то летом к нему приходит Диммен Гестел, типограф и
художник-любитель. Ван Гог лично с ним не знаком, но видел его работы, после
чего пригласил его к себе. В 1912 году Гестел вспоминает об этой встрече и
том, что ей предшествовало: "Тогда я жил в Амстердаме, где учился в
Королевской академии искусств и готовился к экзамену по рисованию. Однажды
Винсент зашел в мою мастерскую, находившуюся Нюэнене, в доме моих родителей.
Согласно их рассказу он равнодушно прошел мимо моих академических работ,
среди которых были копии римских и греческих скульптур. Но один натюрморт,
написанный мной в шестнадцатилетнем возрасте, тронул его. Ван Гог решил, что
я подаю надежды, но при этом полагал, что учеба в Академии не пойдет мне на
пользу. Он сказал об этом моему отцу и посоветовал ему отговорить меня
сдавать экзамен. И прибавил, что будет рад встретиться со мной. Тем же летом
состоялось наше знакомство. Вместе с моим братом-литографом я посетил
Нюэнен, и ранним воскресным вечером мы зашли к Ван Гогу, который снимал
ателье у звонаря римско-католической церкви. Как сейчас вижу его, стоящего
перед нами: угловатую фигуру и обветренное лицо, обрамленное рыжеватой
щетинистой бородкой. Возможно, из-за работы с красками его глаза были слегка
воспалены. Если бы не воскресенье, то мы бы наверняка застали его в голубом
кителе. Сейчас же на нем была куртка из грубошерстной ткани, какие обычно
носят моряки. Когда он говорил о своих картинах, то всегда складывал руки
крестом на груди".
Семья Винсента явно недовольна тем, что он, сын протестантского
священника, живет при католическом приходе. "Ах, если бы он, по крайней
мере, чего-то добился", - пишет его отец в своем последнем письме незадолго
до смерти. 26 мая 1885 года Ван Гог-старший падает мертвым на пороге своей
церкви. После похорон отца Винсент окончательно перебирается в свою
квартирку у звонаря. По-видимому, вдова и ее дочери решили, что так будет
лучше для всех. Винсент спит на чердаке под самой крышей. Он работает
вечерами при свете свечки и перед тем, как лечь спать, всегда зажигает
трубку, которую докуривает в постели.
Ван Гог много рисует карандашом, черным мелом, но больше всего
чернилами. Для рисунков он также часто использует кисть и палитру. Похоже,
что в рисовании он достиг большего успеха, чем в живописи, что, безусловно,
явилось результатом его усердных занятий, изучения английских книг и
журналов. Его фигуры мало пластичны и угловаты, но он продолжает упорно
совершенствовать свой стиль. Ван Гогу, как самоучке, приходится нелегко в
освоении технических аспектов искусства художника. Но благодаря огромной
силе воли и настойчивости он добивается многого.
Для начального периода его творчества характерно использование темных
цветов. Тео пробует склонить его к светлой палитре импрессионистов, указывая
на то, что природе черный цвет не свойственен. Но согласно теории, которой
Винсент придерживается в те годы, темный цвет кажется светлым и ясным, если
рядом с ним поместить краску еще более темную. Цвет не существует сам по
себе, а воспринимается лишь в окружении других красок.
Главными темами художника становятся брабантский ландшафт (в основном
осенние пейзажи), крестьяне и крестьянки за работой в поле и на своих
маленьких фермах, ткачи за станками. Он также создает несколько натюрмортов.
Вершиной творчества Ван Гога в брабантский период является известная картина
"Едоки картофеля", на которой он пронзительно изобразил быт крестьянской
бедняков в конце девятнадцатого века. Похоже, что Винсент намеревается и в
дальнейшем изображать простой народ. Однако в его картинах, отражающих
нищету и тяжелую судьбу крестьянских тружеников, не чувствуется социального
протеста. В них скорее можно увидеть идеализацию фермерского труда, поиск
его исконных ценностей, ностальгию по простой сельской жизни.
Винсент не только рисует, он также усердно изучает теоретические труды,
в частности, концепцию цветов. Продолжает чтение и учебу даже во время еды.
Тогда он занимает два стула: на одном сидит, а на другом помещает книгу и
тарелку.
В Нюэнене Ван Гог знакомится с Антоном Керссемакерсом, который был
старше его на семь лет. Кожевник по профессии, Керссемакерс был еще и
художником-любителем, причем, не лишенным таланта. Он берет у Винсента
несколько уроков. Позже, в 1912 году, он напишет воспоминания об этом
времени: "Ван Гог был беден до крайности, нередко случалось, что он больше
месяца не ел мяса, а питался лишь хлебом да сыром. 'Это не портится в
дороге', - утверждал он. Доказательством, что ему такой скромной трапезы
было достаточно, и что к лучшему он и не стремился, служит следующий эпизод.
Один раз мы вместе гуляли во Нюэнену, дело было днем в середине лета. Я
предложил зайти в трактир, поесть там бутербродов и выпить кофе - нам этого
хватило бы до вечера. Винсент сразу согласился, он вообще был покладистым. А
угощение в трактире оказалось богатым: разные булочки, сыры, колбасы и
прочие вкусные вещи. Смотрю: Ван Гог взял себе лишь сухой хлеб и сыр. Я
говорю ему: 'Эй, Винсент, ешь от души: намажь хлеб маслом, возьми кусок
ветчины, положи сахар в кофе Ведь что и сколько не возьмешь, цена одна!'.
'Нет, - ответил он, - так я приучу себя к излишеству. Хлеб и сыр - больше
мне не надо'. Правда, в дорожной сумке он всегда носил бутылочку коньяка и с
ней, пожалуй, не захотел бы расстаться. Но это была единственная роскошь,
которую он себе позволял. Обстановка его ателье а снимал он несколько комнат
у звонаря - была поистине богемной. Как войдешь туда, так буквально
остолбенеешь от обилия картин, рисунков мелом и акварелью. На многих были
изображены мужские и женские головы с характерными курносыми носами,
выдающимися скулами и большими оттопыренными ушами. Кроме того было
множество портретов ткачих за станками и бесконечных натюрмортов. А также
десяток-другой этюдов масляной краской со старой капеллой в разные времена
года: она его чем-то необычайно привлекала. Вокруг камина, по-видимому, ни
разу не чищенного, лежал слой золы. Стояло несколько стульев с протертыми
соломенными сидениями, шкаф с не меньше чем тридцатью птичьими гнездами,
кусками мха и растениями с лугов, несколько чучел птиц, прялка, челнок,
всевозможные крестьянские станки. Беспорядочно громоздились старые шапки и
кепки, аляповатые дамские шляпки, деревянные башмаки и так далее, и так
далее. Ящик для красок и палитры были изготовлены в Нюэнене по специальному
заказу Винсента, так же как и рамка для определения перспективы: железный
брусок с острым углом, на который он мог накручивать маленькую рамку. Он
говорил, что даже опытные художники используют такое приспособление, поэтому
и ему не нужно от него отказываться.
Спустя какое-то время я посетил с ним несколько музеев и первый из них
- Королевский музей искусств. Я тогда по семейным обстоятельствам должен был
всегда ночевать дома, поэтому Винсент поехал в Амстердам на день раньше
меня, и мы встретились на центральном вокзале, в зале ожидания третьего
класса. Когда я пришел туда, то увидел массу людей самых разных сословий и
занятий: кондукторов, рабочих, бродяг и прочих, сидящих, шагающих из угла в
угол и стоящих у окон. Среди этой толпы сидел он, спокойный, как всегда, в
своем длинном пальто и неизменной меховой шапке. Он делал зарисовки (при нем
был маленький ящик с красками), полностью углубившись в это занятие, не
обращая внимания на публику и не замечая, что некоторые зеваки позволяли
себе вольные и оскорбительные замечания в его адрес. Увидев меня, он тут же
прекратил работу, неторопливо сложил все в ящик, и мы отправились в музей.
Шел сильнейший дождь, лило как из ведра, и Ван Гог в своей шапке напоминал
мокрого кота. Я предложил взять извозчика, на что он проворчал: 'Да к чему
это, я всегда предпочитаю идти пешком, а впрочем, поступай, как знаешь'. В
музее он хорошо знал, что и где находится. Он повел меня в Ван Гойену и
Болю, а дольше всего мы задержались у Рембрандта, особенно у его 'Еврейской
невесты'. Винсента просто нельзя было оттащить от этой картины, он даже
уселся напротив нее, между тем как я отправился дальше. 'Ты знаешь, где меня
искать', - сказал он мне вслед. Когда спустя довольно значительное время я
вернулся к нему и спросил, не хочет ли он пройтись по другим залам, Ван Гог
ответил: 'Ты, наверно, не поверишь, но говорю от чистого сердца: я бы отдал
десять лет жизни, если бы мне позволили провести две недели перед этой
картиной, питаясь лишь водой и хлебом'. Наконец он поднялся: 'Да, надо идти'
[ ].
Он преклонялся перед Коро, Добиньи, Диазом, Милле и вообще всей
барбизонской школой, он неизменно возвращался в своих разговорах к этим
мастерам и всегда выражал восхищение. Он часто сравнивал живопись с музыкой
и, чтобы почувствовать и понять эту общность, стал брать уроки музыки у
одного старого органиста. Но учеба продолжалась недолго, поскольку во время
занятий Ван Гог беспрестанно сравнивал звуки с красками - то с прусским
голубым, то с темно-зеленым - перебирая оттенки от темной охры до светлого
кадмия. В результате почтенный органист отказался от странного ученика,
решив, что имеет дело с сумасшедшим.
Лишь немногие свои полотна Ван Гог подписывал полностью, и когда я
спросил его о причине, он ответил: Ван Гог - трудно произносимая для
иностранцев фамилия, так что ее наверняка исказят, если мои картины когда-то
попадут во Францию или Англию. А Винсент - имя ясное и простое'".
Большая часть работ художника, созданных в Нюэнене, была отдана его
матерью - перед ее переездом в Бреду - на хранение знакомым. Она
намеревалась впоследствии забрать их, однако это не произошло. Похоже, что
семья просто забыла об этих полотнах, упакованных в ящики и хранившихся в
доме одного столяра. Позже исследование ученого и публициста Бенно Стоквиса
показало, что ящики не забрали намеренно: мать Винсента опасалась, что в них
завелся древесный жучок, который может испортить всю мебель в доме! Этот
факт убедительно говорит о пренебрежительном отношении к творчеству Винсента
его самых близких людей. Удивительно, но даже Тео не настоял тогда на том,
чтобы работы были сохранены. В итоге от ста до двухсот рисунков мелом, от
приблизительно двухсот картин и восьмидесяти рисунков пером и сохранилась
лишь ничтожная часть. Когда Ван Гог - уже после смерти - приобрел
известность, в Брабанте была проведена гигантская поисковая акция, не
принесшая, к сожалению, почти никаких результатов. По-видимому, местные
бережливые крестьяне использовали полотна художника на хозяйственные нужды.
Винсент чувствует себя в Нюэнене одиноким, отрезанным от собратьев по
искусству. Он объявляет Антону Керссемакерсу, что собирается уехать в
Антверпен. Керссемакерс: "Перед отъездом он зашел попрощаться и принес в
подарок замечательный, только что написанный и еще даже не высохший осенний
пейзаж размером метр на восемьдесят сантиметров. В свою очередь и я подарил
ему свою небольшую картину. В его полотне прекрасно чувствовалось осеннее
настроение - завораживающее и очаровывающее. [ ] Я заметил, что он не
поставил свое имя на картине, и он пообещал сделать это позже, когда
вернется в наши места. Еще прибавил, что его подпись вовсе не нужна. По его
убеждению, он достигнет многого за то время, которое ему еще отведено, о нем
будут писать после его смерти, и его работы всегда отличат от других".
8. Антверпен: декабрь 1885 - февраль 1886
28 ноября 1885 года Винсент прибывает в Антверпен, и 18 января 1886
года может приступить к учебе вместе со студентами зимнего семестра.
Один из учеников академии Виктор Хагеман вспоминает: "Я тогда учился в
классе рисования. Ван Гог посещал занятия всего несколько недель. Он
запомнился мне человеком нервным, неспокойным и вообще непонятным. Он, как
бомба, свалился на Академию художеств и привел в замешательство всех:
директора, учителей, учеников".
Винсент, которому в ту пору был 31 год, начинает брать уроки живописи у
самого директора Академии Карела Ферлата. Последний был приверженцем
консервативного искусства и считал, что задача художников - запечатлеть на
полотнах важнейшие исторические события. Его класс насчитывал приблизительно
шестьдесят учеников, четверть из них составляли немцы и англичане. Однажды
утром на урок впервые явился Винсент, одетый в типичный для фламандских
крестьян синий кафтан и меховую шапку.
Виктор Хагеман: "Вместо палитры он использовал досточку, служившую
ранее частью кухонного шкафчика. На одном из уроков нам, ученикам, дали
задание нарисовать двух обнаженных до пояса борцов, позирующих на сцене. Ван
Гог приступил к работе страстно, лихорадочно, со скоростью, крайне изумившей
его коллег. Он накладывал краску такими густыми слоями, что она стекала с
холста на пол. Пораженный его необычной манерой работы, Ферлат озадаченно
спросил: 'Кто вы?', на что Ван Гог спокойно ответил: 'Я Винсент, голландец'.
Директор ответил высокомерным тоном, глядя на полотно: 'Идите-ка, юноша в
классы - учиться рисовать'. Ван Гог страшно покраснел, но смог сдержать
обиду и гнев. Вскоре он перешел на курсы другого преподавателя, Эжена
Зибера, который имел более широкие взгляды на искусство, хотя тоже
подозрительно относился ко всему новому".
Между тем молодой художник бедствует, он исхудал до изнеможения.
Деньги, которые ему присылает Тео, он тратит на оплату натурщиц, на рабочий
материал и, разумеется, на табак. Когда он курит, ему легче переносить
голод. Зубы Винсента были в весьма плачевном состоянии и, как следствие
этого, он страдал неприятным запахом из-за рта. Из письма 448: "Я хотел бы
привести мои зубы в порядок, у меня их всего-то осталось с десяток, а теперь
я боюсь и эти потерять. Все думают, что мне уже за сорок перевалило, и это
мнение не на пользу для моей карьеры. Лечение зубов обойдется в 100 франков,
но думаю, что смогу его оплатить, так как в рисовании добился многого. Я уже
отдал половину суммы в задаток. Меня также предупредили, что я должен
следить за желудком, который всегда доставлял мне беспокойство, а за
последнее время и вовсе разладился".
Несмотря на бедность и нелады со здоровьем Ван Гог работает
воодушевленно, со страстью. Он рисует чрезвычайно быстро, никогда не
ретуширует свои полотна, но часто, едва закончив рисунок, выбрасывает или
уничтожает его. Он делает наброски со всего, что видит в зале: мебели,
учеников, их одежды, забывая о гипсовой скульптуре, которую как раз и
надлежит изобразить. Он продолжает изумлять окружающих скоростью работы. А
также тем, что одно и то же изображение часто повторяет от десяти до
пятнадцати раз.
Виктор Хагеман: "Однажды нам дали задание скопировать Венеру Милосскую.
Ван Гог, восхищенный прекрасной моделью, изобразил ее, значительно увеличив
объем бедер и превратив этим прекрасную гречанку в солидную фламандскую
матрону. Увидев это, спокойный и обходительный господин Зибер, вышел из себя
и стремительными движениями стал исправлять рисунок. Но тут молодой
голландец в свою очередь возмутился: 'Вы ничего не понимаете в молодых
женщинах, черт возьми! У них должны быть бедра и ягодицы, чтобы вынашивать
детей!'. Это были последние слова Винсента в Академии художеств".
Художник покидает Антверпен и 3 апреля 1886 года прибывает в Париж..
Вскоре он получает там письмо из Антверпенской академии о том, что его
перевели в младший класс с учениками от тринадцати до пятнадцати лет,
поскольку - по мнению экзаменационной комиссии - он почти не умеет рисовать!
Это унизительное суждение никак не трогает Винсента, ведь он и не собирается
возвращаться в бельгийскую столицу. К сожалению, почти все его работы,
оставленные там, бесследно потерялись
Возможно, не только разочарование в методах академии стало причиной его
отъезда. Британский журналист Кеннет Уилки полагает, что на это были и
медицинские причины. Почти столетие спустя после описанных событий Уилки
повторил путь Винсента по Европе с целью собрать как можно больше сведений о
нем. Результаты своих исследований журналист описал в книге, опубликованной
в 1978 году: "Досье Ван Гога".
У Уилки был свой взгляд на жизнь художника. Его занимали особые
вопросы, например, такой: почему характер Винсента существенно изменился в
последние годы его жизни? Эти перемены начались, согласно Уилки, как раз в
антверпенский период. На обратной стороне одного из антверпенских рисунков
художника стояла следующая запись, сделанная его рукой: Кавенелле,
Голландская улица 2, консультации с 8 до 9 и с 1:30 до 3. Уилки предположил,
что речь идет о приемных часах врача. Журналисту удалось найти в Антверпене
некоего Кавенелле, оказавшегося внуком доктора, к которому обращался Ван
Гог. Тот, тоже медик, согласился дать Уилки интервью. Кавенелле-младший
сообщил журналисту, что его дед, Губертус Амадеус Кавенелле, родился в 1841
году недалеко от Гента. В 1883 году он основал медицинскую практику в
Антверпене. Согласно рассказу внука, дед, соблюдая врачебную этику, почти
никогда не говорил с домашними о своих пациентах. Однако о Ван Гоге кое-что
рассказывал. "Дед сказал, что тот страдал сифилисом на последней стадии. Он
выписывал ему квасцы и советовал поехать лечиться в горы, на воды". По
словам Кавенелле-младшего, пациент заплатил за лечение своей картиной, а
именно, портретом самого доктора. Впоследствии это полотно исчезло.
Однако в письмах брату, в которых художник описывал свою жизнь подробно
и откровенно, он ни разу не упомянул о посещениях доктора Кавенелле. Тем не
менее на основе своего исследования Уилки сделал вывод, что как у Винсента,
так и у Тео проявлялись симптомы одной и той же болезни. По его глубокому
убеждению этим недугом был сифилис.
Стоит ли доверять результатам исследования Уилки? Он не был
единственным в своем мнении. Его суждения придерживается, например,
историк-искусствовед Марк Эдо Тралбаут, также написавший биографию
художника. Но другие биографы Ван Гога категорически не согласны с
журналистом, находя его аргументы малоубедительными.
Предположение, что Винсент страдал сифилисом, и в самом деле не так
абсурдно, если учесть ряд фактов из его жизни. Однако достоверно утверждать
это нельзя - уже хотя бы потому, что до 1910 года подобный диагноз не мог
быть точно поставлен. Рассказ младшего Кавенелле, что его дед лечил Ваг Гога
квасцами, лишь усиливает сомнения. В конце девятнадцатого века квасцы не
использовали при лечении сифилиса. Их раствор, представляющий собой слабое
дезинфицирующее средство, применяли при воспалении мочевых путей явлении, не
сопровождающим сифилис.
И еще одно замечание. Посещения Винсентом публичных домов отнюдь не
являлись порочащими для его репутации. В те времена бордели рассматривались,
как неизбежное средство удовлетворения сексуальных потребностей мужчин, если
другой возможности на это у них не было. Воздержание, по мнению медиков,
чрезвычайно вредило здоровью, поэтому в каждом городе - не только во
Франции, но и по всей Европе - было несколько домов терпимости, над которыми
надлежало вести строгий медицинский контроль. (В действительности, контролем
часто пренебрегали). Из писем Винсента также следует, что его мнение о
борделях совпадало с общепринятым. Он считал визиты к проституткам
естественными и полезными. В этом плане Ван Гог был типичным продуктом
своего времени!
Из письма 173: "Я отрыто выражаю мнение, что ходить к женщинам - вовсе
не плохо и не позорно. Нужно просто следовать зову сердца и доверять судьбе,
как многие и поступают. А человеку, живущему жизнью напряженной, это
особенно необходимо - ради сохранения здоровья и спокойствия".
Как уже говорилось, Винсент отбыл из Антверпена в Париж. То, что его
выбор пал этот город, который считался столицей мирового искусства, не
требует особых объяснений. К тому же там он мог поселиться у Тео. Его даже
некоторое время занимает идея работать вместе с братом, хотя последний
никогда не проявлял склонности ни к рисованию, ни к живописи.
9. Париж: март 1886 - февраль 1888
Тео настаивает на отсрочке отъезда брата в Париж: он считает, что тот
должен помочь матери с ее переездом в Бреду. Но Винсент думает иначе, хоть и
не решается протестовать открыто. В конце марта он отбывает во Францию, не
рассчитавшись с долгами и не предупредив Тео. Лишь в последний момент
посылает к нему курьера с письмом. Из письма 459: "Дорогой Тео, не сердись
на меня за неожиданный приезд. Я уже так долго о нем думаю, что вдруг решил
не откладывать, ведь таким образом выиграю много времени. Я буду в Лувре с
двенадцати часов, но могу и раньше, если тебе так удобно. Ответь,
пожалуйста, когда я могу встретиться с тобой в Квадратном дворе. Что
касается расходов на дорогу, то повторяю: на это мне хватит. У меня пока еще
есть деньги, и, разумеется, я не пойду ни на какие траты, не посоветовавшись
предварительно с тобой. Увидишь, мы сможем это наладить. Совсем скоро я буду
у тебя. Жму руку, Винсент".
В Париже художник поселяется у Тео по адресу улица Де Лаваль 25 (в
настоящее время это улица Виктор Массе). В июне 1886 они переезжают в более
просторную квартиру на третьем этаже на улице Лепик 54, рядом с Монмартром.
В июле Тео пишет матери: "Мы очень хорошо устроились в нашем новом жилище.
Вы бы не узнали Винсента: так он изменился. Другим это бросается в глаза еще
больше, чем мне. Он основательно подлечил свой рот, поскольку из-за
скверного состояния желудка потерял почти все зубы. Доктор очень доволен
результатами лечения. Одевается Винсент также значительно лучше прежнего и в
своем пиджаке теперь скорее напоминает важного господина, чем брабантского
крестьянина".
Несмотря на неудачу в Антверпене Ван Гог решает брать уроки в Парижской
Академии Искусств. Он по-прежнему убежден, что классическое образование
поможет ему усовершенствовать технику живописи. От голландского художника
Георга Хендрика Брейтнера Тео слышал положительные отзывы об ателье Фернана
Кормона, и он рекомендует Винсенту поступить туда учеником. Кормон,
маленький смуглый мужчина, 41 года, придерживается консервативных
академических взглядов. Его имя стало известно благодаря полотнам на
доисторические темы, написанным как им самим, так и его учениками. Стиль Ван
Гога совершенно противоречит принципам Кормона, и его картины он
характеризует не иначе как создания безумного.
Один из учеников Кормона, Франсуа Гаузи, вспоминает: "Когда Винсент Ван
Гог появился в ателье, он попросил нас всегда обращаться к нему по имени.
Так что его фамилии мы даже и не знали. [ ] Сначала он занимался только
рисованием, и его работы никому не бросались в глаза. Но вот однажды он
натянул холст на мольберт, чтобы - впервые, в нашем ателье - писать
красками. Похоже, что его заинтересовала модель: женщина, сидевшая на
табуретке. Ван Гог начал было рисунок, но почти сразу свернул его и поспешил
к мольберту. Женщину он пересадил на диван и завернул в голубое покрывало,
удивительно сочетающееся с ее золотистой кожей. Потом начал писать с
необычным рвением, бросая краску на бумагу стремительными мазками. Казалось,
он загребает ее лопатой: она так и струилась с его пальцев. Цветовая
насыщенность картины поразила нас. Привыкшие к классическим приемам, мы не
могли найти слов".
(Картина, описанная в Гаузи, никогда не была найдена, так что
достоверно неизвестно, соответствует ли его рассказ истине).
Тео по-прежнему работает в фирме Гупиль. Он заведует художественной
галереей на бульваре Монмартр, где - вопреки желаниям начальства -
выставляет работы молодых начинающих художников. Позже их имена получат
мировую известность: Ренуар, Писсарро, Моне, Дега. Но в те времена их
картины, несмотря на низкие цены, раскупались плохо.
Тео знакомит Винсента с торговцем красками Танги, человеком
неординарным и примечательным. Жюльен Танги, родившийся в Бретонии, был
анархистом. В 1871 году он принимал участие в восстании Парижской коммуны и
буквально чудом избежал казни. В юности он работал подмастерьем на фабрике
красок, позже открыл собственный магазинчик недалеко от собора Нотре Дам.
Этот магазин стал местом встреч художников-авангардистов. Танги возлагал на
них большие надежды. Многим помогал: выдавал в кредит краски и холсты.
Расплачивались они картинами. У Танги Винсент имел возможность посмотреть на
работы других и выставить свои. Торговец и художник быстро сошлись, их
объединили не только общие взгляды на искусство, но и на политику: оба
придерживались левых воззрений. Танги знакомит Винсента с мастером, которого
сам ставит намного выше других - Полем Сезанном.
Итак, Ван Гог был принят в круг парижской богемы. Но означает ли это,
что его оценили как художника и человека? Шотландец Арчибальд Хартрик,
сомневается в истинных мотивах новых приятелей Винсента: "Вспоминаю Ван
Гога, как человека маленького и невзрачного, с впалыми щеками, рыжими
волосами и бородой и светло-голубыми глазами. У него была особая манера
говорить: он обычно воодушевлено начинал свою речь на голландском,
английском или французском, а потом незаметно переходил на какое-то шипение.
Порой его взгляд становился недоверчивым, словно он что-то подозревал. Или
он приходил в ужасное волнение, и тогда казалось, что он просто не в себе.
Сказать по правде, я думаю, что французы хорошо его приняли лишь из-за его
брата, Теодора. Ведь тот работал в фирме Гупиль по продаже картин. [ ]
Иногда Ван Гог казался ребенком: он по-детски выражал боль и радость. Его
манера откровенно проявлять симпатии и антипатии невольно обезоруживала. При
этом он никогда не хотел сознательно кого-то обидеть или оскорбить. Кстати,
в Париже он был не столь уж беден, как об этом сейчас говорят. Одевался
прилично, лучше многих из нас. Я как-то зашел в квартиру, где он жил с
Теодором: на Лепик 54. Там было уютно, хотя тесно. Все было заставлено
мебелью, картинами, скульптурами. Не думаю, что в то время кто-то считал Ван
Гога по-настоящему душевнобольным. Но честно говоря, никто, включая меня
самого и всех его друзей, представить не мог, что когда-то он станет великим
и известным. Он просто был немного странным, а его работы особого интереса у
нас не вызывали. Выдающимися мы считали других художников".
Парижский период стал переломным в творчестве Винсента. Благодаря своим
новым друзьям - Генри Тулуз-Лотреку, Эмилю Бернару, Камилю Писсарро, Арману
Гийомену и Полю Синьяку - он знакомится с техникой импрессионизма, и его
палитра обогащается более светлыми тонами. Однако Ван Гог не чувствует себя
подлинным импрессионистом и продолжает экспериментировать, упражняясь в
различных приемах живописи. Хартрик вспоминает: "Винсент имел привычку
носить в карманах куртки большие куски красного и голубого мела. Если ему
приходила в голову какая-то идея, он тут же начинал рисовать на чем
придется, например, на стене. Если я был рядом, то всегда торопился положить
перед ним пару газет. Так, однажды на газетах он набросал сцену в ресторане,
куда в последнее время частенько захаживал. Сам ресторан представлял собой
узкую комнату с длинным столом, стульями вдоль стен и окном в торце. На
переднем плане Винсент нарисовал вешалку, за ней ряд посетителей и, наконец,
вид из окна: кучу мусора. Это был замечательный рисунок. Как жаль, что я его
не сохранил! Летом он часто ходил рисовать на реку".
Из воспоминаний Люсьена Писсарро, сына художника Камиля Писсарро: "Ван
Гог обычно возвращался с реки с большим полотном. Оно напоминало целый
музей, поскольку было разделено на множество частей, на каждой из которых
был нарисован пейзаж или жанровая сценка. Лодки, плывущие по Сене, жилые
дома и опустевшие дома с непременной табличкой 'Продается', рестораны с
разноцветными ставнями, заброшенные парки и сады ". О том же говорит Эмиль
Бернар, коллега и друг Ван Гога: "Как-то в городе мы с отцом наткнулись на
Винсента, идущего с речки. В своей синей блузе он напоминал заводского
рабочего. Ему очень хотелось показать свою работу и, к удивлению прохожих,
он развернул холст прямо на улице, у стены. Сколько сюжетов на одном листе!"
Интересы Винсента не ограничиваются импрессионизмом: он часто посещает
Лувр, вглядываясь в картины Рембрандта и других классиков, изучает технику
Рубенса в галерее Медичи. В художественной лавке на улице Лафайет Винсент
открывает для себя творчество недавно умершего в Марселе Адольфа Монтичелли,
он глубоко тронут его лирическим сказочным стилем. Кроме того на Ван Гога
большое впечатление производит традиционная японская резьба по дереву,
просто и безыскусно передающая красоту природы. Японские гравюры стоили
очень дешево, и Винсент начинает их коллекционировать. Он даже устраивает
для приятелей выставку японского искусства в популярном среди художников
кафе Ле Тамбурин на бульваре Клиши 62. Из воспоминаний современника: "У
итальянки Августины Сегатори, хозяйки кафе, я впервые увидел Винсента. На
нем были синие льняные брюки, какие обычно носят рабочие. Он очень оживленно
говорил со своим спутником. Тот казался погруженным в свои мысли, но время
от времени вздрагивал, когда Винсент вдруг воодушевлено повышал голос. Ван
Гог казался мне слишком нервным и безрассудным, он стоял особняком среди
нас. Но когда он с разрешения Сегатори развесил в кафе свои картины, мы не
смогли остаться равнодушными. Чем-то они нас притягивали".
В течение долгого времени Винсент мог обедать в Ле Тамбурин,
расплачиваясь вместо денег несколькими полотнами в неделю. Постепенно на
стенах кафе появлялось все больше его работ, в основном, натюрморты с
цветами. Однако несколько месяцев спустя между Винсентом и хозяйкой
произошла крупная ссора, после чего художник решил забрать свои картины.
Пришлось оспаривать право на них, и насколько ему это удалось, осталось
неизвестным. Возможно, часть работ пропала, так как вскоре после тех событий
кафе разорилось и перешло к другим хозяевам. Ходили слухи - правда, ничем не
доказанные - что очаровательная Августина была любовницей Ван Гога. Более
достоверно то, что Винсент знал слишком много о темных делах заведения.
Вспоминает Поль Гоген: "В Ле Тамбурин был всего один постоянный работник.
Там все время болтались какие-то сомнительные личности, среди которых были и
женщины. У трактирщицы возникли подозрения относительно связи Винсента с
одной из них, и в один прекрасный день в пылу размолвки она бросила в него
пивной бокал. С разбитым лицом тот выбежал на улицу. По дороге ему попался
полицейский, который даже не осведомился о причинах ранения, а лишь сказал:
'Уходи отсюда быстрее'. Полиция в те годы часто была в сговоре с владельцами
подобных сомнительных учреждений и не вмешивалась в разлады и потасовки".
После ссоры с Сегатори Ван Гог устраивает выставку импрессионистов в
другом месте: дешевом ресторане на бульваре Клиши 43. Значительные размеры
зала позволяют выставить более чем тысячу картин. Сам Винсент собирается
показать около сотни своих работ. Он просит коллег - Луи Анкетена, Эмиля
Бернара и своего соотечественника Арнольда Конинга помочь ему организовать
выставку. Экспозицию посещают художники Писсарро, Гоген, Сера, коммерсанты и
торговцы. Приходят, разумеется, и посетители ресторана, но раскрывшаяся
перед ними диковинная цветовая симфония оставляет их безучастными. Винсент
замечает, что и его собратья по искусству не особо интересуются творчеством
своих товарищей. Из письма W-20 младшей сестре Виллемине: "Художники мало
любезны друг к другу. Порой вовсе не обращают внимания на работы коллег, а
если и хвалят, то нарочито преувеличенно, неискренне". Сам Ван Гог не таков:
он всегда находит слова поощрения для других и, несмотря на преследующие его
неудачи, не проявляет ни тени зависти.
В тот период в жизни Винсента появляется женщина, о которой известно
очень немного. В письмах братьев она фигурирует как С. Эта С. вначале была
любовницей Тео и жила с ним на улице Де Лаваль. Очевидно, именно из-за нее
тот не хотел, чтобы старший брат переехал к нему в Париж, тем более С. была
не совсем здорова - как физически, так и душевно. В конце концов отношения
Тео с сожительницей заходят в тупик. Женщина находится на грани нервного
срыва, да и состояние самого Тео не лучше. Он ломает голову над тем, как
избавиться от надоевшей подруги, тем более, у него возникли планы женитьбы
на голландской девушке, сестре его приятеля Андриса Бонгера. Последний,
кстати, хорошо знаком и с Винсентом. Бонгер был четырьмя годами младше
художника и в то время работал в одной из парижских посреднических контор.
Андрис и Винсент читают одни и те же книги и оживленно их обсуждают. Андрис
ценит общество Винсента, особенно, если у того ровное и хорошее настроение.
Он даже временно переезжает на улицу Лепик, когда Тео по делам отправляется
в Голландию. С. в это время тоже находится в доме.
Во время отсутствия брата Винсент часто обсуждает с Андрисом, как
вернуть Тео свободу, но таким образом, чтобы С. не стала жертвой. Винсент
выступает с неожиданным предложением. Из письма 460 брату: "Мы с Бонгером
посоветовались и пришли к выводу, что С. должна перейти под покровительство
кого-то другого, и само собой напрашивается мысль, что этим другим буду я.
Хотелось бы, правда, обойтись без брака, но и эту возможность я не отвергаю
- если так будет лучше для всех. Пишу коротко и советую тебе подумать о
нашей затее".
Как эта история закончилась, осталось неизвестным: в корреспонденции
Винсента имя С. больше не упоминается. В 1888 году Тео, соблюдая все
необходимые правила и обряды, обручился с Йоханной Бонгер.
Как ладили братья между собой в то время? Если исходить из
вышеприведенного письма Тео к матери и великодушного предложения Винсента
относительно С., их отношения представляются дружескими и теплыми. Так ли
это было в действительности? Сведений об этом мало, поскольку, проживая в
одном доме, Тео и Винсент писем друг другу, естественно, не писали. Но
согласно малочисленным свидетельствам очевидцев, младшему брату нелегко было
делить квартиру со старшим - человеком с трудным характером, к тому же
шумным и неряшливым. Тот ссорится по пустякам не только с ним самим, но и с
его гостями, из-за чего те приходят все реже. По отношению к Тео он часто
нелюбезен и груб. Он с презрением относится к его профессии торговца
предметами искусства, и не скрывает этого. Ситуация в доме накаляется до
предела. Тео чувствует себя бесконечно усталым, почти больным. Андрис
Бонгер, непосредственный свидетель многих ссор и размолвок, рассказывает:
"По крайней мере раз в неделю Винсент затевал долгую дискуссию о живописи,
обычно на тему импрессионизма. При этом он выражался предельно категорично,
не признавая другого мнения. Однажды терпению Тео пришел конец, и тот
покинул дом со словами, что не вернется, пока брат не найдет для себя
другого жилища. Вскоре после этого Винсент переехал на юг. Вообще он всегда
хотел доминировать над Тео, что тому вовсе не нравилось".
Настоящего раскола между братьями не произошло - его вовремя
предотвратил отъезд Ван Гога. Жизнь в одном доме неизбежно привела бы к
окончанию их дружбы, которая была необходима Винсенту. Тео был самым близким
ему человеком. Кроме того он помогал ему материально. И именно он ввел его в
среду художников.
Винсент решил отправиться на юг: его влекут солнце и яркие цвета. Он
считает, что столица больше ничего не может ему дать. Он пишет Полю Гогену
(письмо 553а): "Когда я уезжал из Парижа, то чувствовал себя ужасно, я и в
самом деле был болен. К тому же я пристрастился к алкоголю, надеясь с его
помощью вернуть иссякшие силы. Я был тогда бесконечно одинок, всякая надежда
оставила меня".
Тем не менее Винсент понимает, как важно было для него время,
проведенное в Париже, центре культуры и искусства. Из письма W-4 сестре
Виллемине: "Когда я увидел Париж впервые, меня охватила тоска, такая
навязчивая и неистребимая, как больничный запах. От этой тоски я так и не
избавился. И в то же время я обнаружил там гигантскую кладовую идей,
находок, возможностей Другие города кажутся крошечными по сравнению с этим -
огромным, как море. Покидая его, оставляешь в нем частичку жизни".
В феврале 1888 года художник оставляет французскую столицу. К тому
времени разногласия с Тео уже не были такими острыми, но Винсент тверд в
своем решении уехать. Вспоминает Эмиль Бернар: "Как-то вечером Ван Гог
сказал мне: 'Я завтра уезжаю. Давай так обставим ателье, чтобы брату
казалось, что я все еще здесь'. Он повесил японские гравюры на стены,
поставил несколько полотен на мольберты. Другие сложил в стопки и оставил на
полу. Он показал мне несколько китайских картин, которые ему удалось в
последний момент уберечь от уничтожения: один старьевщик использовал их для
упаковки товаров. Потом сообщил, что уезжает в Арль, и надеется, что это
место подойдет и для меня. 'Мы создадим там ателье будущего'. Я проводил его
до Авеню де Клиши, которую он метко называл маленьким бульваром. Я пожал его
руку, и это было в последний раз. Я никогда не увижу его больше, никогда не
смогу подойти к нему близко до того момента, когда смерть вновь объединит
нас.
Чего же достиг Винсент в Париже, как художник? В его рисунках появился
цвет, что положило начало формированию его неповторимой цветовой техники.
Его новое увлечение - японские гравюры - оказали большое влияние на его
собственный стиль. Он считал, что они сильно и непосредственно воздействуют
на зрителей. И сам стремился к тому же в своем искусстве, которое по его
замыслам должно тронуть как богатого знатока, так и простого труженика. В
японских гравюрах его привлекают не только стиль и композиция, но и
скорость, с которой художники их создавали, и он пытается следовать их
примеру. Своих лучших результатов в будущем он достигнет как раз за счет
быстрого и насыщенного труда. Как от его рисунков, так и картин исходят
особые сила и энергия. Его работы, созданные в течение двух парижских лет,
неровны по своим художественным достоинствам. Следует помнить, что Ван Гог
нашел свою манеру не сразу: ему потребовался примерно год, чтобы от мрачной
голландской палитры перейти к светлой импрессионистской гамме. В Париже он
много экспериментировал, пробуя различные стили, что, впрочем, свойственно
ему: он всегда искал новые средства выражения. Со своими коллегами он вел
бесконечные дискуссии о цветовых приемах. В 1886 году, на восьмой выставке
импрессионистов, Винсент увидел работы многих художников: Дега, Гогена,
Гийомена, Писсарро, Сера, Синьяка, Моне, Ренуара, Монтичелли. Его привлекало
мрачное, трагическое напряжение полотен Делакруа и, исследуя его приемы, он
многому научился. Однако изучение живописи коллег - импрессионистов,
неоимпрессионистов и символистов - пока не привело Винсента к открытию его
собственного уникального стиля. Он неустанно ищет, учится и набирается
опыта.
10. Арль: март 1888 - декабрь 1888
20 февраля 1888 года Винсент прибывает в Арль. К его удивлению городок
покрыт снегом. Согласно воспоминаниям Серре, служащего библиотеки,
считавшего себя другом Винсента, художник вовсе не собирался задерживаться
здесь. Огромное впечатление, произведенное на него японским искусством, не
дает ему покоя, и он мечтает сам побывать в этой далекой стране. Арль - лишь
остановка в пути. Но город не отпускает его: ярко-голубое небо и
южно-африканский пейзаж поразили его воображение. Он принимает неожиданное
решение: остаться. Впрочем, у него и не было денег на дальнейшую дорогу.
Библиотекарь Серре вспоминает: "В Винсенте меня поразили его чрезвычайная
скромность и застенчивость. По сути, он был ребенком. Хотя я высоко ценил
его художественную манеру, он привлекал меня прежде всего как человек. Я
видел, что он несчастен и много страдал, и что он достойно и благородно
несет свои страдания. Жил он до крайности просто и бедно".
Эти наблюдения подтверждает рассказ доктора Феликса Рея. С ним у
Винсента установились доверительные отношения, и впоследствии он будет
оказывать художнику врачебную помощь. Рей: "Он все время носил пальто,
больше напоминавшее балахон, и все испачканное краской. Ведь рисовал он
обычно большим пальцем, вытирая его о ткань. Кроме того, он - подобно
пастуху - носил соломенную шляпу с огромными полями, защищавшую его от
солнца. Перед тем как утром с мольбертом и холстами выйти из дома, он ставил
в камин котел с серыми бобами. Когда он вечером, смертельно усталый и
голодный, возвращался домой, то, разумеется, заставал камин уже остывшим, а
бобы были готовы лишь наполовину и мало съедобны. Однако он безропотно
съедал это малопривлекательное варево. А бывало, что не ел вовсе, а лишь
выпивал что-то крепкое". И снова Серре: "Непосильная работа вытягивала из
Ван Гога все силы, поскольку лишь одна вещь в мире была важна для него:
искусство. Случалось, что запасы красок, присланные Тео из Парижа,
кончались, а у него самого не было денег, чтобы их купить, и приходилось
временно отказываться от занятий живописью. Но знакомый аптекарь Арманд
часто из сострадания снабжал Винсента красками бесплатно".
Холсты для картин Ван Гог покупает в магазине Жака Калмена. Один раз за
этим наблюдала дочка хозяина, тогда совсем маленькая девочка. В 1987 году
она, достигнув 112 лет, станет самой старой жительницей Франции. В этом
преклонном возрасте, несмотря на плохой слух, она выступит на французском
телевидении: "Что я помню о Ван Гоге? У нас была мануфактурная лавка, среди
прочего мы торговали холстами для рисования. Время от времени он заходил за
ними к нам. К счастью, у отца было много терпения, поскольку Ван Гог был
клиентом непростым. А лицом он был страшнее ночи и носил шапку, которая еще
больше его уродовала. Смотрел всегда угрюмо. Даже мало зная его, было видно,
что он понемногу сходит с ума. Отец как-то сказал мне: 'Если хочешь
познакомиться с Ван Гогом, я позову тебя и представлю ему, когда он придет'.
Так и случилось. Я спустилась вниз, вся сияя улыбкой - сама любезность! Он
мрачно взглянул на меня и отвернулся. Моя улыбка словно окаменела. Больше
ничего не могу вспомнить".
Другие жители Арля также не особо благоволят Винсенту. Один из них
объяснил причину: "Мы избегали Ван Гога, поскольку тот постоянно захаживал в
дома терпимости. А вообще, я его часто видел: мы жили по соседству. Я тогда
был еще ребенком, и мы с приятелями любили его высмеивать. Что с нас взять:
дети Впрочем, он и в самом деле выглядел очень комично. Длинная блуза,
большая шляпа, привычка надолго останавливаться и уставиться на что-то - все
это вызывало у нас неудержимый смех".
Однако маловероятно, что нелюбезность местных жителей объяснялась
посещением Винсентом публичных домов. Ведь на юге Франции отношение к этому
- в отличии от северных провинций - было простым и открытым. В апреле 1888
года Винсент описывает один из таких визитов в письме коллеге Бернару
(письмо B-4): "В воскресенье я зашел в бордель. [ ] Оказался в большом зале
с голубыми стенами, похожим на деревенскую школу. Там присутствовало,
наверно, с пятьдесят военных в красном и гражданских в черном. Их лица
отливали желтым или оранжевым, что характерно для здешнего населения.
Женщины были в небесно-голубых и ярко-красных нарядах. Цвета до
невозможности контрастные и кричащие, все ярко освещено. Мне показалось, что
там не такая угрюмая обстановка, как в подобных парижских заведениях".
Но были у Винсента и добрые знакомые. Один из них - Поль-Эжен Милле,
молодой офицер, позировавший художнику и считавший его своим другом. Спустя
сорок пять лет лейтенант в отставке Милле рассказал: "Я часто наблюдал за
ним во время работы. Он давал мне уроки, но я и сам учил его каким-то
приемам. Частенько в поле мы зарисовывали один и тот же ландшафт, и бывало,
что поправляли друг друга. Ваг Гог часто принимал мои замечания всерьез. Да,
часто, но все же не всегда, а лишь, когда речь шла о рисовании. Как только
он принимался писать красками, я замолкал, иначе мы бы неизбежно
поссорились. Он был не так уж прост в обхождении: если гневался, то
становился просто невыносимым. Впрочем, я не принимал все это близко к
сердцу. В моей скитальческой солдатской жизни я уже сталкивался со всяким.
Как я уже говорил, рисовать он умел, хотя с красками, на мой взгляд,
обходился непрофессионально. Цвета выбирал преувеличенные, немыслимые,
безумные. Слишком яркие, непомерно живые, неудержимые. А ведь художник
должен вкладывать в свое искусство любовь, но не страсть. К полотну надо
подходить осторожно, а Ван Гог буквально набрасывался на него. Настроение у
него легко менялось, он был чрезмерно нервным, а часто еще и
сверхчувствительным, как женщина. Не выносил критических замечаний о своих
работах. Но долго никогда не сердился. Что не отнимешь у него, это гордости
и веры в себя. Он нисколько не сомневался в собственном таланте и был уверен
в своем предназначении. Жаль, что здоровье его часто подводило. Подводя
черту, я бы сказал, что в целом он был неплохим парнем, и мы с ним прекрасно
ладили".
Бывший офицер явно преувеличивал свои достоинства как художника и
знатока живописи. Однако достоверно известно, что Винсент возлагал на него
надежды и пытался приобщить к тайнам искусства рисования. Но этим урокам
скоро приходит конец, поскольку молодой лейтенант получает назначение в
Африку.
Лучшим другом Винсента в этот период был, несомненно, Жозеф Рулен. Годы
спустя его дочь Марселла почти ничего не может припомнить о художнике, но
все же хочет поделиться обрывками воспоминаний: "Я ни разу в жизни не видела
своего отца выпившим", - этим словами начинается интервью с ней в 1955 году.
(67-летняя Марселла все еще не могла простить Ван Гогу предположения о
пристрастии Рулена к вину, высказанном в одном из его писем). В 1955 году из
всей семьи Рулен только она еще оставалась жива. А эта семья сыграла
немаловажную роль в последний год жизни Винсента.
По прибытии в Арль в конце февраля 1888 года Ван Гог первоначально
поселился в пансионе при ресторане Каррель на улице Кавалерии. Где и как он
познакомился с почтальоном Руленом, в точности неизвестно, но вполне
вероятно, что их встреча как раз и произошла в том ресторане. 47-летний
Рулен со своими двумя метрами роста и разделенной на две половины каштановой
бородой выглядел весьма колоритно на фоне своих сограждан. Хоть он
официально и звался почтальоном, но стоял выше простых служащих: заведовал
отсылкой и доставкой всех писем и посылок. Сам он именовал себя управляющим
почтовой конторы.
31 июля 1888 года Винсент начинает работу над его портретом. Из письма
516: " почтарь в синей казенной форме, украшенной золотыми нашивками, с
толстой бородатой головой, напоминающий Сократа. На редкость интересная
фигура".
Винсент работает, как всегда, быстро. 4 или 5 августа картина готова.
"Я сделал портрет почтальона, точнее два портрета. Это настоящий
сократовский тип. Ни спутанная рыжая борода, ни любовь к выпивке не
разрушают образ мудреца. Его жена как раз родила, и добряк так и светился
радостью. Он - истинный республиканец, совсем как старина Танги. Бог дал мне
неповторимый сюжет для картины! Во время позирования он был несколько
напряжен, вот почему я изобразил его дважды, второй раз - лишь за один
сеанс. На светло-голубом, почти белом фоне, в разных перемежающихся тонах:
желтом, зеленом, фиолетовом, розовом и красном. Форма синяя с золотым. Он
по-дружески не захотел брать денег за сеансы, однако обошелся мне весьма
дорого, поскольку ел и пил вместе со мной, и кроме того я покупал ему La
Lanterne de Rochefort (левая газета). В общем, небольшие неудобства, которые
можно пережить, поскольку позировал он замечательно. Надеюсь вскоре написать
и новорожденную".
Упомянутая малышка в свои 67 лет совсем не помнила художника, но
сохранила в памяти частые упоминания о нем своих родителей. Те всегда
называли его по имени, поскольку фамилия Ван Гог была по своему звучанию
непривычна для местных жителей. Марселла Рулен выросла в окружении картин
Винсента. На стенах родительской спальни висели портреты ее отца, матери,
братьев Армана и Камилла, и ее самой, недавно появившейся на свет. И еще
натюрморт: ваза с цветами. Но владелец этой обширной живописной коллекции
был небогат, что и отметил Винсент: "Его зарплата составляла 135 франков в
месяц, на которые он перебивался с женой и тремя детьми. Что за
правительство! В какое время мы живем?!"
Тяжелое материальное положение пробудило у Рулена интерес к
революционным идеям. Из письма Ван Гога W-6 сестре Виллемине: "В ближайшие
дни напишу новорожденную в колыбели, разумеется, с позволения ее родителей.
Отец, будучи радикально настроенным, не хотел крестить младенца, но вынужден
был уступить настояниям родственникам, поставив однако условие, что обряд
будет проводить он сам. При этом он пропел Марсельезу. Поступок весьма
неосторожный! Он дал дочери имя Марселла, поскольку так зовут и дочь
'почтенного' генерала Буланже. Бабка ребенка в отчаянии от такого
безрассудства, и остальные члены семьи на ее стороне".
Жорж Эрнест Буланже (1837-1891) был в то время министром военных дел. В
те дни во Франции его имя было у всех на устах, при этом его часто именовали
генералом Реванш. Буланже стоял во главе ультранациональной партии. Его
последователи, называвшие себя буланжистами, ставили перед собой цель
свергнуть республику и установить монархию по наполеоновской модели. В
апреле 1888 года Буланже стал активным членом правительства. 13 июля 1888
года состоялась его дуэль с министром-президентом Флокетом, его яростным
идеологическим противником. Многие современники, в том числе Рулен и Ван
Гог, ожидали, что Буланже в своем стремлении к власти возглавит
государственный переворот. Первоначально эти ожидания подтвердились
блестящей победой генерала на парижских выборах в январе 1989го. Но на
дальнейшую борьбу у Буланже так и не хватило решимости. Вскоре он тайно
эмигрировал в Бельгию. 30 сентября 1991 года он покончил собой в Брюсселе,
на могиле своей возлюбленной, умершей двумя с половиной месяцами раннее.
Марселла Рулен вспоминает, что отец часто говорил: "Винсент зайдет к
нам на тарелку супа". Между мужчинами установились приятельские отношения.
Хотя жизненная ситуация и того и другого была не простой, оба были в то
время по-своему счастливы. Картины Винсента излучают радость жизни, а
похожий на Сократа великан Рулен наслаждается едой, вином и своей женой.
Но в 1889 году обстоятельства разлучают их. Рулена назначают на службу
в Марсель. Он тяжело переживает расставание с семьей и многочисленными
друзьями. Винсент теряет в нем хорошего и преданного товарища. Из письма
573: "Вчера уехал Рулен. Последний день, проведенный с ним и детьми, был
особенным. Как он играл с малышкой: пел и заставлял ее плясать у себя на
коленях! В его голосе звучали незнакомые мне до сих пор нежные серебряные
нотки. Колыбельная в его устах - мягкая и грустная - походила на удаляющийся
звук трубы времен Французской революции".
Между тем весной 1888 года Винсент впервые добивается успеха. Благодаря
хлопотам Тео он получает возможность выставить свои работы в парижском
Салоне Независимых, учрежденным в мае 1884 года группой художников,
отвергнутых официальными галереями. Двери салона были открыты для всех,
независимо от их школы и стиля. Предпочтение отдавалось неоимпрессионистам.
В начале мая Винсент находит для себя новое жилище: за 15 франков в
месяц он снимает квартиру и ателье в правом крыле так называемого Желтого
дома на площади Ламартин. Ван Гог строит далеко идущие планы. Из письма
сестре Виллемине: "В настоящее время я обустраиваю свое ателье и помещение
для гостей. Наверху у меня две комнатки с прекрасным видом на парк, откуда
по утрам можно видеть восход солнца. Одну из них я обставлю так, что там
смогут останавливаться друзья, а другая будет моей. В ней я поставлю только
стулья с соломенными сидениями, стол и кровать. Стены побелю, а пол будет из
красного камня".
Переезд в Желтый дом проходит не гладко. Когда Винсент собирается
оплатить аренду прежнему хозяину, тот требует более крупную сумму, чем ту,
которая обговаривалась ранее: 67,4 франков. И в качестве залога забирает у
Винсента его чемодан. По мнению же самого художника, с него полагается лишь
40 франков. Ван Гог вынужден подать иск в гражданский суд и пока не решается
ни на какие покупки для новой квартиры. У него нет даже матраса, поэтому он
не может ночевать в Желтом доме и ищет другой, временный, приют. Он вновь
вынужден обратиться к Тео за деньгами. К счастью, суд встает на сторону
Винсента. "Мне даже выплатили еще двенадцать франков, а моего хозяина
оштрафовали, поскольку он незаконно присвоил мое имущество ". Речь идет все
о том же злополучном чемодане.
Винсент собирается основать в Арле общество художников, и Тео готов
оказать ему в этом материальную поддержку. Первым в Желтом доме должен
остановиться Поль Гоген.
В ожидании друга Винсент не бездействует: он хочет к его приезду в
особой манере разрисовать стены их совместного ателье. Из письма 526 брату,
приблизительно 23 августа 1888 года: "В данный момент я работаю с таким
рвением, которое можно сравнить лишь с аппетитом марсельца, уплетающего свою
рыбную селянку. И ты поймешь меня, когда узнаешь, что я рисую гигантские
подсолнухи. Я работаю сразу над тремя полотнами. На первом три больших
цветка на светлом фоне, в зеленой вазе. На втором тоже три и один с
созревшими семечками и опавшими лепестками. И еще один бутон: всего, значит,
пять цветков на ярко-голубом фоне. На третьем двенадцать цветков в желтой
вазе, светлых на светлом. Это будет лучшим - так я, по крайней мере,
надеюсь. И на этом я, наверно, закончу. В ожидании Гогена и в надежде, что
он поселится здесь, и мы будем работать вместе в нашем общем ателье, я хочу
еще многое сделать. Если удастся осуществить мой план, я напишу дюжину
картин. Настоящая симфония голубого и желтого! Я начинаю работать с восходом
солнца, ведь цветы быстро вянут".
Ван Гог скоро заканчивает работу над тремя полотнами, описанными в
письме брату. Он так доволен натюрмортом с тремя цветками, что тут же рисует
вариацию на ту же тему. "С моими подсолнухами дела идут как нельзя лучше,
сейчас я написал букет из четырнадцати на желто-голубом фоне. Картина
производит такой же эффект, как та, что есть у тебя: айва и лимонами. Лишь
по размеру она значительно больше твоей. А рисовать подсолнухи куда легче".
В письме художнику Эмилю Бернару Винсент рассказывает о своих планах на
будущее: "Я мечтаю украсить ателье полдюжиной полотен с подсолнухами. На
этой стенной росписи чистый желтый цвет будет составлять контраст с самыми
разными формами синего: от темного до светлейшего веронского голубого и до
королевского голубого с тонкими полосами оранжевого".
Всего - с июня 1888 по январь 1889 - Винсент пишет семь картин с
подсолнухами. Сейчас две из них находятся в Соединенных Штатах (одна в
Филадельфии, другая в частной коллекции), остальные в Мюнхене, Лондоне и
Амстердаме. Амстердамское полотно всемирно известно, и с него создано
множество репродукций. Шестая картина выставлялась на аукционе в Лондоне 30
мая 1987 года. С 1901 года она находилась в частной коллекции Эмиля
Шуффенекера, с 1907 по 1910 демонстрировалась в галерее Э.Друэ, потом
перешла во владение Пауля фон Мендельсона-Бартольди в Берлине. В 1934
картину купил лондонский миллионер Альфред Честер Битти: своему капиталу он
был в значительной степени обязан медным шахтам в Замбии. После его смерти в
1968 году полотно перешло к его сыну, а после смерти сына 1983 году - к его
вдове. В 1986 году картина размером 76 на 100 см, которая в течение ряда лет
сдавалась в аренду Лондонской Национальной галерее, была выставлена на
аукцион внуками последнего владельца за астрономическую сумму 75 миллионов
гульденов и была приобретена японской компанией Yasuda Fire & Marine.
Возможно, японцы увидели в ней влияние своего национального искусства.
Седьмой экземпляр, холст с пятью цветками, во время Второй мировой
войны оказался в Японии и пропал во время бомбежек.
Было много предположений и рассуждений об увлечении Винсента сюжетами с
подсолнухами. Некоторые исследователи называли его выбор случайным. Эти
цветы вообще были популярны в художественных европейских кругах того
периода. Следовал ли Винсент общей моде или увлекся необыкновенно чистыми
солнечными красками - сказать трудно.
23 октября Гоген из Понт-Авена прибывает в Арль. К сожалению, попытка
сотрудничества двух художников кончилась - спустя всего два месяца -
глубоким душевным кризисом Винсента. Вот, что об этом пишет сам Гоген.
Я уже давно собирался написать о Ван Гоге, и когда-нибудь непременно
это сделаю, а сейчас только наброски, скорее даже не о нем, а о нас. Надеюсь
положить этим конец разным слухам и домыслам, которыми окружены наши имена.
Так уж получилось, что судьба не раз сталкивала меня с людьми, которых
впоследствии постигла трагедия безумия. В их числе и братья Ван Гог.
Некоторые люди - кто из дурных намерений, а кто по наивности - причисляли к
безумным и меня. Разумеется, все мы находимся под влиянием других, общение с
ними меняет наше поведение, но не до такой степени, чтобы заставить сойти с
ума. Задолго до катастрофы Винсент писал мне из больницы, где проходил
лечение: "Какая удача для Вас, что Вы в Париже! Там много замечательных
специалистов, и среди них непременно найдется тот, кто поможет Вам
избавиться от душевной болезни". Совет был дан от чистого сердца, однако я
ему не последовал - возможно, лишь из чувства противоречия. Да и не все ли
мы слегка душевно больны?
Читатели журнала "Меркурий", в котором несколько лет назад было
опубликовано одно из писем Ван Гога, несомненно, обратили внимание на то,
как упорно Винсент настаивал на моем приезде в Арль. Его необыкновенно
увлекла идея о создании там художественного ателье, директором которого
должен был стать я. Я же работал в то время в Бретани, в Понт-Авене. Я долго
не поддавался уговорам Винсента - как из-за моих начатых трудов, так и из-за
смутного скверного предчувствия. Но его настойчивость и моя дружба с ним
заставили меня в конце концов пуститься в путь.
Я прибыл в Арль ранним утром и решил дождаться начала дня в ночном
кафе. Привратник, взглянув на меня, закричал: "Это вы, дружище, я сразу
узнал вас!". Оказывается, Ван Гог показывал ему мой автопортрет, который
когда-то получил от меня в подарок, и сообщил при этом, что в скором времени
ожидает меня в Арле.
Не слишком рано, но и не слишком поздно пошел я будить Винсента. Весь
день мы провели в разговорах и прогулках по Арлю, природа которого, честно
говоря, меня разочаровала.
За работу принялись на следующий день: он продолжил то, чем занимался
накануне, а я начал новую картину. Должен признаться, что не способен сразу,
не раздумывая, броситься к мольберту. Другим же это удается. Я знаю
художников, которые сойдя с поезда, тут же берут в руки палитру, в течение
нескольких часов пишут картину и ставят под ней свою подпись. Стоит только
подсохнуть краске, они отсылают ее в Люксембург. Такие полотна мало волнуют
меня, но перед их авторами я готов преклонить колени: какая твердость
характера, какая уверенность в себе! У меня таких качеств нет. Мне надо
сначала привыкнуть к обстановке, постичь и почувствовать каждое дерево,
каждый цветок и вообще всю природу, такую изменчивую и непредсказуемую! В
Арле мне для этого понадобились две недели. Тем временем Винсент ревностно
трудился.
Между нами двумя - один подобен вулкану, другой тоже горящий, только
изнутри - установилось своего рода состязание. С самого начала меня
шокировал ужасающий беспорядок в доме Винсента. Рабочий шкаф был доверху
набит тюбиками с красками: новыми и почти пустыми, причем, все были открыты!
Но несмотря на этот хаос, его полотна, как и его слова, излучали глубокую
мысль и мощный дух. В голове этого голландца вмещались и Библия, и Доде, и
Гонкур. Мосты, пристани и набережные Арля напоминали ему Голландию.
Удивительно, что письма брату он писал не на родном языке, а по-французски.
Его речи часто были сумбурны, мне трудно было понять их логику. Его
художественные вкусы ставили меня в тупик. Например, он благоговел перед
Мейсонье и совершенно не принимал Энгра. Последнего он просто считал
безнадежным. Он впадал в отчаянье от Дега, а Сезанна считал лжецом. И
буквально плакал, когда говорил о Монтичелли.
Его смущал мой низкий лоб (признак слабоумия), вместе с тем он
признавал мою высокую интеллигентность. При этом он был необыкновенно нежен,
проявляя истинный евангелический альтруизм.
С первого же месяца наши общие денежные дела безнадежно запутались.
Касса пополнялась скромными вкладами Тео, брата Винсента, служащего в фирме
Гупиль, и с моей стороны - выручкой от продажи картин. Необходимо было
серьезно обсудить финансовую ситуацию, но такой разговор грозил неизбежно
закончиться ссорой. А ведь размолвки о деньгах очень неприятны и даже
опасны. Пришлось мне, переступая через собственный характер, приложить
особые старания. В итоге вопрос разрешился проще, чем я ожидал. Мы
договорились, что каждый из нас будет ежемесячно вносить определенную сумму
на общие расходы. Для этих денег мы выделили две коробки. Первая
предназначалась для квартирной платы, табака, ночных мужских прогулок и
некоторых непредвиденных трат. Тот, кто брал из нее деньги, должен был
аккуратно и честно записывать сумму на специальном листе. Деньги, хранящиеся
во второй коробке, служили для необходимых жизненных нужд, их мы ежемесячно
делили на четыре части: каждая на неделю. Из экономии мы отказались от
ресторана, и я сам готовил на нашей маленькой газовой плите. Покупки делал
Винсент, в магазинчике неподалеку. Один раз он все же отважился сварить суп.
Не знаю, что он туда намешал: это варево играло всеми цветами его картин, и
вкус у него был ужасный. Как хохотал мой Винсент, выкрикивая: "Настоящий
Тараскон, да здравствует милый папа Доде!". Ситуация показалась ему
забавной, напомнив приключения Тартарена из Тараскона из знаменитого
произведения Доде.
Как долго мы жили вместе? Не могу сказать точно, я это совершенно
забыл. Хотя катастрофа приближалась стремительно, я испытывал необыкновенные
подъем и вдохновение, что длилось, как мне сейчас кажется, целую вечность
В последний период моего пребывания в Арле настроение Винсента
постоянно менялось: то он становился шумным и беспокойным, то упорно молчал.
Иногда ночью он вставал и приближался к моей кровати. И искренне удивлялся,
увидев, что я проснулся. Тогда я серьезно спрашивал "Что случилось,
Винсент?", после чего он молча ложился в постель и проваливался в сон.
Однажды мне пришла в голову идея написать его портрет, в то время как
он набрасывал свой любимый сюжет: подсолнухи. Когда картина была готова, Ван
Гог сказал: "Это, действительно я, вот только, сошедший с ума". В тот же
вечер мы зашли в кафе. Он заказал себе легкий абсент и вдруг, без всякого
повода, бросил полный стакан мне в лицо. Я едва успел увернуться. Я схватил
друга под руку и повел его домой через площадь Виктора Гюго (ошибка Гогена:
это была площадь Ламартин). Спустя несколько минут Винсент забылся крепким
сном и проснулся лишь следующим утром. Первые его слова были: "Дорогой
Гоген, я смутно припоминаю, что вчера обидел тебя". Я ответил: "Охотно
прощаю тебе эту выходку, но вчерашняя сцена не должна повториться. Если бы
ты в меня попал, не могу ручаться, что не бросился бы тебя душить. Разреши
мне написать твоему брату, что я уезжаю".
Тот день мне никогда не забыть! После вечерней трапезы меня неудержимо
потянуло на свежий воздух, чтобы покурить в одиночестве и вдохнуть аромат
цветущих лавров. Я уже почти пересек площадь, как услышал за собой знакомые
резкие и быстрые шаги. Обернувшись, увидел Винсента. В руках у него была
бритва для бритья, и он явно хотел броситься с ней на меня. Однако мой
пристальный взгляд удержал его, и он быстро удалился, опустив голову.
Наверно, мне надо было успокоить его, отнять нож. Почему я это не сделал?
Возможно, просто не хватило смелости. Тем не менее, вспоминая впоследствии
этот эпизод и взывая к собственной совести, я ни в чем не мог себя
упрекнуть. Кто сам не грешен, пусть первый бросит в меня камень!
(Камень был, действительно, брошен, и не раз. Рассказ о нападении с
ножом никогда, никем и ничем не был подтвержден, и поэтому может быть
подвергнут сомнениям. Этот эпизод также не упоминается в материалах частного
исследования арльской полиции, проведенного в феврале 1889 года.)
Гоген продолжает.
Я сразу направился в одну из арльских гостиниц, снял комнату и лег в
постель. Из-за крайнего волнения я не мог заснуть и сомкнул глаза лишь в
четвертом часу ночи, а в восемь был уже на ногах. Выйдя на улицу и
приблизившись к площади, я увидел около нашего с Винсентом дома большую
толпу, в которой различил несколько полицейских агентов и господина в
круглой шляпе: комиссара полиции.
20 сентября 1929 года, в арльской газете появилось сообщение:
"Арль, проводы на заслуженный отдых.
По поступившим к нам сведениям, Альфонс Робер, охранник городской
тюрьмы, с 1 октября уходит на пенсию по собственному желанию. Если господин
Робер, находясь на заслуженном отдыхе, посвятит себя написанию мемуаров, то,
несомненно, найдет в Арле заинтересованных читателей. Ведь он знает немало
любопытных историй, с ним охотно делились даже заключенные - в благодарность
за хорошее отношение к ним. Что - заметим - не мешало ему хорошо выполнять
свои обязанности, оставаясь строгим и принципиальным.
Напоминаем, что именно господин Робер арестовал в марте 1888 года
вблизи здания муниципалитета одного из убийц Дюпона и Дестанкью, офицеров
нашего гарнизона. И именно ему одна из служащих публичного дома вручила
окровавленный сверток с ухом знаменитого голландского живописца Винсента Ван
Гога, которое художник отсек себе в порыве безумия и оставил в борделе как
знак памяти. И именно господин Робер пресек попытку взлома, предпринятую
бывшим акробатом Мюллером, вступив с преступником в неравную схватку.
Господи Робер известен и своим участием во многих других сенсационных
делах, в которых он всегда проявлял верность, последовательность и мужество.
Но мы предоставим ему самому рассказать об этом: ведь теперь у него появится
свободное время. Мы желаем ему еще долгих счастливых лет".
Насколько нам известно, господин Робер так и не написал воспоминаний.
Но сохранился его устный рассказ об известном эпизоде с ухом Ван Гога.
"В 1888 году я был агентом полиции. В тот пресловутый день я нес службу
в довольно спокойном районе, на улице Дю Бу-де-Арль, где и находился бордель
номер один. Им заведовала некая Виржиния, которая больше известна под именем
Габи: так все ее называли. Она и дала мне тот самый газетный сверток, весь
пропитанный кровью, сказав, что это подарок художника. Я опросил ее и,
рассмотрев содержимое свертка, удостоверился, что это ничто иное как целое
человеческое ухо. Конечно, я тут же доложил обо всем своему шефу. Срочно
собрали совещание, но не успело оно еще закончиться, как явился комиссар д'
Орнано с заявлением, что Ван Гога нашли, и что тот, не проявив
сопротивления, позволил довести себя до дома.
Раньше я не замечал в этом человеке ничего особенного. Тихий,
обходительный. Под мышкой сумка. Даже дети не задирали его".
Напомним, что Винсент прибыл в Арль 20 февраля 1888 года. Как раз в
период его пребывания произошло убийство двух офицеров. Согласно письму Тео
именно в тот день художник впервые посетил публичный дом, где позже, в конце
года, произошла драма с ухом.
До сих пор не ясно до конца, какое ухо и какую его часть отсек Винсент.
Ответ на первый вопрос почти однозначен: левое. Такой вывод исходит в
частности из того, что Ван Гог был праворуким, и отрубить левое ухо ему было
бы гораздо легче, чем правое. Но есть и сомнения. Ван Гог написал два
автопортрета с отсеченным ухом, но ни на одном из них не видно раны: ее
закрывала повязка. Барт де ла Фай записал в каталоге картин Ван Гога:
"Повязка была наложена на правое ухо", что подтверждают и автопортреты. Но
нельзя забывать, что Винсент изображал свое отражение в зеркале. На гравюре
и рисунке углем, сделанным доктором Гаше, последним лечащим врачом Винсента,
видно, что покалечено левое ухо. На второй вопрос - какая именно его часть
была отрезана - ответить труднее. Согласно рассказу полицейского агента
Робера, в свертке было целое ухо. Это подтвердил - тридцать лет после
инцидента - врач арльской больницы доктор Рей. Согласно его воспоминаниям
отсеченный орган поступил к нему слишком поздно, чтобы его еще можно было
пришить. Врач сохранил его, положив в крепкий раствор спирта, но спустя три
месяца другой сотрудник больницы по ошибке выбросил содержимое колбы. Есть
однако свидетельства, что речь шла лишь о части уха. Среди прочих это
утверждают художник Синьяк и жена Тео, Йоханна Ван Гог Бонгер.
Винсент нанес себе травму резким взмахом ножа. Если он при этом отсек и
не целое ухо, то, вряд ли дело ограничилось одной лишь мочкой. По-видимому,
он, придерживая мочку левой рукой, держал нож в правой и резал снизу вверх.
По имеющимся сведениям трудно судить о серьезности раны. Но нет сомнения в
утверждении Гогена, что кровотечение было весьма сильным, поскольку в
наружном ухе содержится множество кровеносных сосудов.
Вопрос же - почему Винсент это сделал - остается без ответа, хотя на
этот счет в течение прошедших лет появился целый ряд (в том числе и
психоаналитических) теорий. Мы еще расскажем о них.
13. Арль: январь 1889 - май 1889, Сен-Реми май 1889 май 1890
Вечером 23 декабря 1888 года Ван Гога, истекающего кровью, почти в
беспамятстве, доставляют в арльский госпиталь. Гоген посылает Тео телеграмму
с просьбой приехать в Арль, поскольку психическое состояние Винсента внушает
самые серьезные опасения. Сообщение о несчастном случае с братом приходит к
Тео весьма некстати. Он как раз обручился со своей соотечественницей
Йоханной Бонгер и собирается с ней в Нидерланды, чтобы в кругу семьи
отметить помолвку.
Тем не менее он без промедления, ночным поездом, как раз перед
Рождеством, 24 декабря, выезжает в Арль. Застает Винсента в лихорадке,
ослабевшего от потери крови и глубоко подавленного. Его нервы истощены до
крайности. Главный врач больницы настаивает на переводе художника в
отделение душевнобольных. Но лечащий доктор Винсента, врач-ассистент Рей,
хорошо его знавший, уверен, что состояние психической нестабильности - лишь
временное явление, и что вскоре наступит улучшение. К мнению Рея
прислушиваются. Проведя в Арле рождественские дни, Тео возвращается в Париж.
Поль Гоген тоже покидает Арль, даже не попрощавшись с другом. План
совместного творчества двух художников потерпел полное крушение.
Казалось, что доктор Рей был прав: в первые дни января состояние Ван
Гога улучшается. Он становится спокойнее, его мысли проясняются. 4 января
ему позволяют выходить за пределы госпиталя и заходить домой, а 7 января
выписывают. Художник с воодушевлением принимается за работу. Он собирается
написать портрет доктора Рея, который, как ему кажется, понимает его лучше
других.
Доктор Рей пытается использовать сеансы позирования и для лечебных
целей: в своих беседах с Винсентом он пробует настроить его на положительные
мысли, поверить в близкое излечение. Иногда врач и художник беседуют об
искусстве. Рей: "Не имея возможности общаться со своими коллегами, он
заводил со мной разговоры о значении добавочных цветов. Но как же я мог
поверить, что красный не должен быть красным, а зеленый не должен быть
зеленым?". Доктору явно не нравится его собственный портрет, подаренный ему
Ван Гогом, но он принимает его и благодарит, боясь обидеть художника. До
самой смерти Рея (он умер в возрасте 67 лет в 1932 году) искусство его
бывшего пациента останется для него совершенно непонятным, что он сам
откровенно признавал.
В начале 1889 года Рей случайно встречает Винсента в одном из коридоров
больницы. Художник трудится в то время чрезвычайно плодотворно. Пишет
автопортрет с перевязанным ухом, здание больницы, мужскую палату. Винсент
хочет преподнести доктору именно последнюю работу - палату. Но тот
отказывается, старясь проявить при этом максимальную деликатность. Как раз в
тот момент мимо них проходит аптекарь, господин Руссо. Рей обращается к нему
с вопросом, не хочет ли тот получить картину Ван Гога в подарок. Руссо
бросает взгляд на холст: "Эту грязь? Нет, уж, спасибо!". К ним приближается
администратор, и Рей заговаривает с ним в надежде, что тот не откажется от
подарка. Администратор неожиданно охотно соглашается. Хотя картина кажется
ему странной, она чем-то неудержимо привлекает его, и он искренне
благодарит. Винсент обрадован и польщен: наконец-то нашелся человек,
проявивший понимание и интерес к его творчеству.
В больнице, кроме доктора Рея, доверие Ваг Гога завоевывает пастор
Фредерик Салль. Тот - по просьбе Тео - берет на себя обязанность
присматривать за Винсентом и сообщать брату художника о своих наблюдениях.
Помощь пастора и в самом деле пригодилась. Вскоре после выписки болезнь
возвращается, в начале февраля с Винсентом случается новый приступ. Его
мучают страхи, он убежден, что его хотят отравить, ему всюду мерещатся
отравители и их жертвы. Соседи сообщают в полицию о его странном поведении,
и по решению комиссара полиции и согласия самого пациента его снова помещают
в психиатрическую больницу, в это раз - в закрытое отделение. Ван Гог
проводит там дни в полном бездействии и молчании, временами бьется в
безудержных рыданиях. Накануне очередного приступа он пишет брату: "Бывают
моменты, когда я ощущаю в себе одержимость, подобно греческому оракулу на
треножнике. Я не знаю, что это: озарение или безумие ".
Десять дней спустя Винсенту становится лучше, и он снова поселяется в
Желтом доме на площади Ламартин. Он и сам все больше обеспокоен своей
странной болезнью. Из письма 577 от 17 февраля 1889 года: "Если рано или
поздно мне потребуется лечение в Эксе (я имею в виду заведение для
душевнобольных в Экс-ан-Провансе), о чем мы уже беседовали, то заранее
говорю: согласен и полностью доверяю врачам".
Днем он много гуляет по окрестностям, ночует же из осторожности в
больнице.
Однако среди местных жителей растет недовольство. Поведение и
высказывания Винсента непонятны им и кажутся опасными, к тому же ходят
слухи, что он домогается местных женщин. 26 февраля около тридцати крестьян
обращаются с жалобой в полицию. Вот заявление тридцатипятилетней хозяйки
овощного магазина на площади Ламартин: "Я проживаю в том же доме, что Ван
Гог. А что он ненормальный, это точно. Если этот тип заходит в мой магазин,
то ведет себя весьма дерзко. Оскорбляет клиентов и пристает к женщинам:
случается, преследует их до самого дома. Все в округе побаиваются этого Ван
Гога, и не напрасно ". Хозяйку магазина поддерживает сорокадвухлетняя швея,
проживающая на той же площади: "Этот мужчина, Ван Гог, наш сосед, в
последнее время окончательно свихнулся и на всех наводит страх. Особенно
женщинам при нем не по себе, потому что он так и норовит их потрогать и при
этом произносит самые неприличные слова. Вот и меня он позавчера, в
понедельник - свидетели не дадут соврать - схватил за талию и приподнял.
Никогда не знаешь, что от него ожидать! Мы все надеемся, что его наконец
заберут в специальный приют". Некоторые другие местные жители тоже
высказываются о Ван Гоге как о человеке странном, непредсказуемом. Эти
многочисленные жалобы - хоть никто и не утверждает прямо, что Винсент опасен
для окружающих - переполняют, наконец, чашу терпения комиссара полиции. Тот
выдает указ: "Мы считаем, что душевнобольной должен быть помещен в
соответствующее лечебное заведение".
28 февраля 1889 года инспектор полиции получает задание закрыть ателье
Винсента, а его самого доставить в госпиталь. Художник не согласен с
решением, но безмолвно ему подчиняется. В госпитале его помещают в то же
закрытое отделение, из которого недавно выписали. Ему запрещают курить.
Рисовать тоже запрещено. Винсент переживает чрезвычайно тяжелое время,
чувствует себя одиноким и покинутым. В течение нескольких недель он не пишет
Тео ни единой строчки. Лишь 19 марта Тео получает весточку от брата, из
которой узнает, что тот заперт в стенах приюта для умалишенных. Лишь верный
Рулен оказывает Ван Гогу поддержку: в начале апреля он приезжает из Марселя,
чтобы навестить друга в больнице. Из письма 583: "Хотя Рулен по возрасту еще
не годится мне в отцы, он обращается со мной нежно и внимательно, подобно
старому солдату, опекающему юного товарища. Он немногословен, но ясно дает
мне понять, что как бы не повернулись события, я всегда могу рассчитывать на
него .
Постепенно Ван Гогу в больнице предоставляют больше свободы и наконец
выписывают. Винсент ищет кров в другом районе Арля, в чем ему помогает
доктор Рей. Тот готов сдать художнику в аренду часть своей квартиры. Эти
двухкомнатный апартамент менее удобен для работы, чем Желтый дом, но зато
обойдется Винсенту дешевле: Рей просит всего от шести до восьми франков в
месяц.
В начале апреля Ван Гог собирается туда въехать, но неожиданно
передумывает. Он решает, что ему все же лучше находиться под постоянным
контролем врачей и решает поселиться в приюте Святого Павла в Сен-Реми,
недалеко от Арля. Перенеся четыре тяжелейших кризиса, он больше не верит,
что сам сможет справиться с болезнью. Однако надеется, что дальнейшее
лечение окажет на него благоприятное воздействие и поможет вернуться к
полноценной жизни.
Подводя итог арльскому периоду, можно сказать, что Винсент значительно
продвинулся в технике рисования. Он работает необычайно быстро, почти как
японские мастера: идеал, к которому он стремился. Он использует кисти из
самых различных материалов: от мягких из гусиных перьев до толстых из
тростника. Таинственность горных ущелий, их свет, тень и свежесть зелени он
может отобразить только рисунком без красок. Из разговоров с Гогеном Ван
Гогу становятся ясно, что их взгляды на живопись совершенно разные. Гоген
предпочитает абстрактные формы, изображает то, что ему подсказывают
воображение и фантазия. Попытки Винсента перенять эти методы ни к чему не
приводят. Но чтобы глубже понять такую манеру изображения, он копирует
картины Гогена и Эмиля Бернара. По-видимому, результат этих опытов проявился
в характерных волнообразных линях последних работ художника.
Арльский период оказался для Ван Гога чрезвычайно плодотворным. Весной
и летом 1888 года он создал замечательные рисунки тростниковым пером с
видами Арля - в этих работах несомненно чувствуется рука мастера. То же
можно сказать о его картинах. Изображенные им зеленые просторы, поля,
виноградники и кипарисы отражают его уникальное восприятие природы. Его
пейзаж становится своеобразной симфонией цвета, художник словно заражает
зрителя вдохновением, дарит ему часть своего экстаза. От своей
первоначальной реалистичной манеры Винсент отказался навсегда.
Во время пребывания в приюте Святого Павла Ван Гог продолжает
совершенствовать свое искусство. Он все больше использует цвет для передачи
изображения, но при этом далек от точности и реальности. Для того чтобы
яснее передать свои чувства в процессе изображения того или иного объекта,
он искажает подлинные пропорции, выделяет некоторые детали, нарушает их
формы и цвета. Он использует грунтовые краски, которые не смешивает на
палитре, а штрихами наносит на полотно. В чем-то он следует пуантилизму, но
иначе, чем другие приверженцы этой школы. Он делится со зрителем эмоциями,
владеющими им во время создания картины. Его живопись можно сравнить с
работой писателя, у которого внешний вид исписанного листа выдает отношение
автора к тексту. Длинные, короткие и точечные мазки Ван Гога передают его
душевное состояние в процессе творчества. Еще ни одному художнику не удалось
добиться такого эффекта. При этом Винсент работает в подобной манере
сознательно, как будто заранее рассчитывает, какое впечатление произведет
его картина. Зрителю необходимо проникнуться самим процессом творчества,
иначе работа останется непонятой.
К сожалению, именно непонимание пришлось пережить Винсенту в самый
интенсивный и в то же время одинокий период своего творчества, когда он
поднялся на уровень, недоступный большинству его современников. Это усугубит
его одиночество и отчаяние.
8 мая Винсент в сопровождение священника Салля, преодолев пешком
расстояние в двадцать километров, прибывает к своему новому месту обитания.
Приют Святого Павла располагается в пристройке бывшего августинского
монастыря и лежит приблизительно в трех километрах от городка Сен-Реми, в
живописном месте, окруженном полями, виноградниками и маслиновыми деревьями.
Накануне, 29 апреля, Салль - по просьбе Тео - посетил директора приюта,
чтобы подготовить того к приезду нового пациента. Директор, господин Теофиль
Пейрон, несмотря на занимаемый им пост, далек от психиатрии. Долгие годы он
служил корабельным доктором, потом работал окулистом в Марселе. Во время
первой встречи с ним Винсент сдержан и спокоен. Когда все формальности
улажены, он прощается с Саллем и удаляется в отведенную ему комнату.
Пациентов в приюте совсем немного: одиннадцать, включая Ван Гога. За
ними ухаживают несколько медбратьев. Хозяйство ведут монахини.
Больница, величественная снаружи, внутри была мрачной и темной. Что-то
тяжелое и безысходное ощущалось в самом воздухе и обстановке приюта. Окна в
комнатах пациентов закрывали решетки. Пребывание обходилось больному в 100
франков в месяц. 6 мая Тео телеграфом переслал брату задаток: 200 франков.
В журнале больницы Сен-Реми сведения о Винсенте, как о пациенте, можно
найти на странице 142. В первой графе стоят данные самого больного:
"Господин Винсент Ван Гог, 36 лет, художник, родился в Голландии, до
настоящего времени проживал в Арле". Во вторую графу внесено имя лица, по
просьбе которого больной был принят: "Господин Теодор Ван Гог, 32 года,
родился в Голландии, проживает в Париже, брат пациента". В третьей графе
описывается сам недуг: "Я, нижеподписавшийся, главный врач арльского
госпиталя, заявляю, что вышеупомянутый Ван Гог (Винсент), 36 лет отроду,
шесть месяцев назад испытал припадок безумия, сопровождавшийся болезненными
галлюцинациями. Во время припадка, не отдавая отчета в своих действиях,
больной отсек себе ухо. В настоящий момент в его состоянии наблюдается
заметное улучшение, однако он сам считает разумным пребывание в заведении
для душевнобольных. Доктор Урпар, Арль, 7 мая 1889 года".
Несколькими неделями позже доктор Пейрон - описанный самим Винсентом,
как мужчина маленького роста, страдающий от ревматизма, и никогда не
снимающий темных очков - вносит следующую запись в больничный журнал: "Ранее
пациент находился на лечении в арльском госпитале, куда поступил после
сильнейшего припадка. Больного преследовали зрительные и слуховые
галлюцинации, вызывавшие у него непреодолимое чувство страха. Во время
припадка пациент отсек себе левое ухо, о чем сам сохранил лишь смутное
воспоминание и не смог дать объяснения такому поступку. Он сообщил нам, что
у одна из сестер его матери страдала эпилепсией и что, очевидно, этот
семейный недуг передался и ему. После выписки из арльской больницы он
первоначально намеревался вернуться к обычной жизни, но уже два дня спустя
прибегнул к врачебной помощи: его вновь стали мучить кошмарные сны и
навязчивые страхи. Он был направлен в наш приют".
В Сен-Реми Винсент оставался год, в течение которого периоды наивысшего
творческого вдохновения сменялись полным душевным упадком.
Из письма 592, 22 мая 1889 года: "Я живу в маленькой комнате с
серо-зеленым ковром и занавесками цвета морской волны, на которых
бледно-красными штрихами изображен узор из роз. [ ] Поскольку более чем
тридцать комнат здесь пустуют, мне предоставили одну из них в качестве
ателье. Еда здесь достойна описания! Она отдает плесенью и напоминает
кушанья воспитательного заведения. Или ее можно сравнить с блюдами парижских
кафе, которые атаковали полчища тараканов. Несчастным постояльцам нечем
заняться [ ], целые дни напролет они ждут лишь приемов пищи, а дождавшись,
набивают животы горохом, бобами, чечевицей и другими полевыми и
колониальными продуктами. Поскольку переваривание подобного провианта
сопряжено с некоторыми трудностями, то их остальное время занято занятием
сколь же безопасным, столь и дешевым. [ ] Что касается моего состояния, я
теперь знаю, что и другие пациенты во время припадков слышат странные звуки
и голоса и видят вещи, не совпадающие с действительностью. Это примиряет
меня с моими страхами. [ ] Есть здесь один постоялец, который постоянно
кричит или бормочет, что было и со мной в течение двух недель. Ему
мерещится, что он находится в звенящем коридоре, наполненном голосами.
Вероятно, у него поврежден слуховой нерв, в то время как меня мучили не
только звуки, но и видения".
Как Винсент не пытается избавиться от страха перед своей загадочной
болезнью, это ему не удается. 9 июня он пишет (письмо 594): "Странно, но
когда я пытаюсь отдать себе отчет о том, почему я здесь - а ведь это,
возможно, ничто иное, как происки судьбы - меня охватывают такие
непреодолимые страх и ужас, что я не в состоянии думать. Похоже, что мне
постепенно становится немного лучше, но как раз это и доказывает то, что в
моей голове что-то не в порядке. Ведь это необъяснимо: бояться чего-то
несуществующего и потом почти ничего об этом не помнить. Но поверь мне: я
делаю все возможное, чтобы как можно скорее вернуться к работе".
Винсент полон усердия, но именно в этот период ему не хватает поддержки
Тео. 23 августа он пишет брату: (письмо 601): "Можешь себе представить, в
каком отчаянии я был, когда приступы вернулись: ведь я так надеялся, что
болезнь отступила совсем. В течение многих дней мое сознание было полностью
затуманено - как это было в Арле, а может, еще сильнее. Здесь думают, что
припадки и в дальнейшем будут преследовать меня. И это ужасно. Четыре дня я
совсем не мог есть - из-за сильнейшего воспаления горла. [ ] Оказалось, что
иногда, в затуманенном сознании, я подбираю и съедаю нечистоты. Сам я
припоминаю это весьма смутно. [ ] Я уже не в силах хранить мужество.
Последний приступ, милый брат, застал меня в поле, в ветреный день, в то
время когда я работал над картиной. Это полотно я, тем не менее, завершил и
пошлю тебе".
В сентябре неожиданно наступает улучшение. Сознание Винсента ясно,
мысли о самоубийстве исчезают, и лишь ночные кошмары пока не отпускают его.
Настоятельница монастыря и другие монахини видят в нем приветливого,
послушного и воспитанного пациента, хотя и ни во что не ставят его
живописные работы. В то же время все понимают, что с ним необходимо быть
начеку. Как-то он резко толкнул на лестнице медбрата Пуле, который шел
впереди него. Пуле, сохранив спокойствие, отвел художника в его комнату. На
следующий день Винсент извинился перед ним, объяснив, что принял его за
сотрудника секретной полиции.
Между тем, жизнь в приюте все больше угнетает художника. Он
сомневается, что пребывание там идет ему на пользу. Из письма 604, 4 или 5
сентября 1889 года: "Я, почти не прерываясь, тружусь в своей комнате, что во
многом избавляет меня - истинная правда - от болезненных мыслей. Нет ничего
проще, как отказаться здесь от лечебных процедур, поскольку их попросту не
существует. Пациенты ведут растительное существование, набивая желудки
испорченными продуктами. Должен признаться тебе, что с первых дней
отказывался принимать эту пищу и до моего припадка питался исключительно
хлебом и несколькими ложками супа, что собираюсь делать и в дальнейшем. Еще
хочу сообщить, что господин Пейрон оставляет мне мало надежды на
выздоровление и вообще предпочитает не говорить со мной о будущем. Я и сам
думаю, что болезнь будет возвращаться, но надеюсь, что еще достаточно
крепок, чтобы справится с ней".
Типичная для монастырской больницы религиозная атмосфера особенно
претит Ван Гогу, он боится, что она лишь усилит его болезнь. Ведь его
галлюцинации все чаще носят мистический характер. Уехать, бежать из
монастыря об этом он только и думает. Его мало заботит то, как персонал
больницы отнесется к его отъезду.
Из письма 604: "Они обращаются с нами, как с постояльцами гостиницы.
Предоставляют номер, берут деньги. Остальное их не интересует. Им явно
хочется, чтобы моя болезнь оказалась хронической, из-за чего мое пребывание
здесь затянулось бы надолго. Но я не так глуп, чтобы идти у них на поводу.
Не случайно они настойчиво интересуются доходами - моими и твоими".
Между тем имя Винсента начинает приобретать известность. В сентябре
1889 и в марте 1890 года его работы выставляются в парижском "Салоне
Независимых", а также на брюссельской выставке "Группы двадцати". В это же
время первый голос подает критика (к этому мы еще вернемся).
Винсент спрашивает у Тео, не знает ли тот, где бы он мог поселиться в
Париже. Не смог бы он, например, пожить у своего коллеги Камиля Писсарро.
Последний советуется с женой, но та высказывается решительно против: она
боится, что соседство психически нестабильного человека вредно для ее детей.
Тогда Писсарро придумывает выход: Винсент должен поехать в Овер-сюр-Уаз. Там
проживает некий господин Гаше, врач и художник, у которого много связей в
кругах импрессионистов. Писсарро не сомневается, что Гаше сможет помочь Ван
Гогу.
Винсент встречает это предложение с энтузиазмом. В письме 609, 5
октября 1889 года, он пишет брату: "То, что ты рассказал о Овер-сюр-Уаз,
вселяет в меня радостную надежду. Думаю, что это наилучшее решение, и нет
смысла искать дальше. Даже если у Гаше не окажется уголка, то ты или старик
Писсарро наверняка смогут найти для меня прибежище у какой-то местной семьи
или на постоялом дворе. Главное, что поблизости будет доктор, и случись со
мной приступ, я не попаду в лапы полиции, и меня не запрут в приюте. Поверь,
я так жду отъезда на север, как будто отправляюсь в неизвестную и желанную
для меня страну".
К сожалению, болезнь не оставляет Винсента. В начале января он с
разрешения монастырских докторов отправляется в Арль, чтобы посетить
знакомых и узнать, не заинтересовался ли кто-то его картинами. Спустя два
дня после возвращения в Сен-Реми его поражает новый сильнейший припадок,
после чего следует медленное улучшение.
В мае он твердо решает уехать. Правда, Тео сомневается, можно ли
отпустить брата одного. Сам художник уверен в себе. Из письма 631, 4 мая
1890 года: "Прежде всего я категорически не согласен с тем, что меня должен
кто-то сопровождать. В поезде я ничем не рискую, а опасности для других и
вовсе не представляю. Даже, если предположить, что со мной случится приступ,
то я буду не один, ведь кроме меня в вагоне будут и другие пассажиры. А на
станциях должны знать, как поступать в подобных случаях. Обо всем этом я
рассказал доктору Пейрону. И еще напомнил ему, что я как раз недавно
оправился от последнего кризиса, что обычно означает для меня полное
спокойствие в течение трех или четырех месяцев. Именно этот факт я хочу
использовать, чтобы уехать немедленно".
Из письма 634, 13 мая 1890 года: "После последнего разговора с
господином Пейроном мне позволили упаковать чемодан, который я отправил
отдельно. Ручной багаж не должен превышать 30 килограммов, а этого вполне
достаточно, чтобы захватить с собой мольберт, несколько полотен, пару рамок
и прочее. Я собираюсь выехать, как только ты напишешь господину Пейрону. Я
совершенно спокоен и уверен, что при моем теперешнем состоянии проблем не
возникнет. В любом случае надеюсь до воскресенья уже быть в Париже, чтобы
провести там свободный день и все с тобой спокойно обсудить. Также надеюсь
как можно скорее повидать Андриса Бонгера. Я как раз закончил картину с
красными розами в зеленой вазе на желто-зеленом фоне. [ ] Я послал в Арль
письмо, где просил, чтобы они отправили багажом в Овер две кровати и
постельное белье. По моим расчетам я потрачу на отправку не более десяти
франков, а эти вещи мне потом весьма пригодятся".
В медицинское досье Винсента 16 мая 1890 года была занесена следующая
запись: "Пациент большую часть времени спокоен. Во время пребывания в приюте
с ним неоднократно случались припадки, продолжавшиеся от четырнадцати дней
до месяца. Сопровождались они сильнейшими кошмарами. Несколько раз больной
пытался отравиться - то своими красками, то керосином, который стащил у
слуги, в тот момент когда тот заправлял лампы [ ]. Между приступами
настроение было ровное. Много и вдохновенно рисовал. Сегодня он попросил
выписать его, чтобы переехать на север Франции, поскольку надеется, что
тамошний климат более благоприятен для него". Доктор Пейрон ставит под этим
отчетом резолюцию: "Здоров".
В пятницу 16 мая 1890 года Винсент покидает лечебницу Святого Павла в
Сен-Реми. Он приезжает в Париж, где два дня живет у брата. 20 мая он
приезжает в Овер-сюр-Уаз и 25 мая знакомится с доктором Гаше, который отныне
будет наблюдать за ним.
Поль-Фердинанд Гаше родился 30 июля 1828 года в Лилле. Он изучал
медицину в Парижском университете, после окончания учебы более десяти лет
работал Париже. Во время франко-прусской войны 1870 года был назначен
офицером национальной гвардии и создал в оккупированном городе медицинский
пункт помощи раненым. В 1872 году Гаше купил в Овер-сюр-Уазе дом, местные
жители называли его замком.
Проживая в деревне, доктор поддерживает многочисленные контакты с
парижским художественным миром. Писсарро, Мане, Моне, Ренуар - его хорошие
знакомые и одновременно пациенты. Как врач, он практикует в разных местах,
среди которых улица Рю Фобур Сен Дени в Париже. А еще работает городским
медицинским инспектором и лекарем при Железнодорожной северной компании. В
Овер-сюр-Уазе он проводит не более трех дней в неделю. Жена доктора
скончалась в 1875 году, и теперь он живет с сыном Полем, дочерью Маргаритой
и домработницей. Гаше - человек весьма прогрессивный для своего времени,
сторонник свободомыслия, дарвинизма, социалистических взглядов, а в своей
профессии он еще и нонконформист. Его занимает гомеопатия, он практикует
различные новейшие методы лечения, в том числе, использование электрического
тока. В деревне доктор слывет чудаком. Даже Винсент находит его
эксцентричным. Из письма 638 брату: "Он кажется мне таким же больным и
нервным, как ты да я. Он уже не молод и несколько лет назад потерял жену. Он
- истинный врач, его профессия и вера поддерживают его силы".
По дому Гаше разгуливает бесчисленное множество собак и кошек. Доктор
состоит еще и членом общества защиты животных, что в то время считалось
верхом экстравагантности. При такой непомерной занятости Гаше стремится
служить не только медицине, но и искусству. Как художник-любитель, пробует
себя в медных гравюрах, подписывая их псевдонимом Ф.ван Риссел. На стенах
его виллы развешены как современные, так и классические картины.
Гаше рекомендует Ван Гогу поселиться на постоялом дворе Сент-Обен,
расположенном недалеко от его собственного дома. Плата за проживание там
составляет шесть франков в день. Для Винсента с его ежемесячным доходом 150
франков это слишком дорого, и он выбирает другое жилье: небольшой пансион
Артура Густава Раву напротив здания мэрии, где дневная плата на два с
половиной франка дешевле. Гаше приглашает художника два-три раза в неделю к
себе на обед. Тот никогда не отказывается, хотя обильные трапезы в доме
доктора ему не по нраву. Гаше обещает научить его мастерству гравировке на
меди. Винсент увлечен как незаурядной внешностью, так и характером медика, и
решает немедленно начать работу над его портретом.
На постоялом дворе, где расположился Ван Гог, проживают еще два
постояльца: испанец и голландец. Последнего зовут Томми (Том) Хиршиг, ему 19
лет, и он начинающий художник. Комнатка Винсента расположена под самой
крышей, стены ее побелены, дневной свет проникает через крошечное окошко.
Дочь хозяина пансиона зовут Аделина, и знатокам Ван Гога она известна
как "Женщина в голубом", благодаря картине с таким названием. Спустя годы
она еще хорошо помнит художника: "Мне было 13 лет, когда господин Винсент
поселился у нас. С тех пор прошло уже более шестидесяти лет, но я вижу его
перед собой, как будто расстались вчера. Он ходил, повернув голову набок - в
ту сторону, где у него не было уха. Красотой он, на мой взгляд, не
отличался. Говорил мало, но хорошо и просто, всегда с полуулыбкой. Он
обладал каким-то особым шармом. Никто не мог предположить, что у него
психическая болезнь".
Хиршиг (проживший до 1951 года и так и не ставший сколько-либо
известным художником) тоже хорошо помнит Ван Гога. "Вспоминаю его работы,
которые сейчас на вес золота. А тогда они хранились в грязном коридорчике
хлева для овец. Помещение темное, на полу солома, в конце лестница. Некотрые
картины весели на стене, другие были свалены в кучу на полу. Каждый день
Винсент приносил новые полотна. Никто не обращал на них внимания. Правда, во
время праздника 14 июля вместе с флагами несли портрет нашего хозяина,
написанный Винсентом. Как сейчас вижу его самого, в кафе, на скамейке перед
окном, взгляд какой-то дикий. В нем было что-то безумное, во всяком случае,
я не решался смотреть ему прямо в глаза".
В июне 1890 года художник знакомится с братьями Секретан, сыновьями
зажиточного парижского аптекаря. Встреча состоялась ровно за восемь дней до
открытия рыболовного сезона, в третье воскресенье июня. Это были последние
дни Ван Гога, ему оставалось жить всего несколько недель. Братья с компанией
беззаботных друзей и подружек из Мулин Руж приезжают в деревню на отдых.
Гастону 19 лет, Рене - 16, оба учатся в престижном парижском лицее Кондорсе
. Несмотря на разницу в возрасте, они легко сходятся с Винсентом.
Рене, как утверждает он сам, не отличался прилежностью. Школьные
предметы мало интересовали его, а главными увлечениями были охота и
рыболовство. А вот у старшего, Гастона, были явно выраженные художественные
склонности. По его собственным словам, он часто беседовал с Ван Гогом об
искусстве: художник, обнаружив в юноше родственную душу и сам искал общения
с ним. Гастон видел в своем старшем друге гениального, но непризнанного
живописца. Сохранилась фотография братьев Секретан, на которой они выглядят
весьма импозантно: симпатичные молодые люди, одетые по последней парижской
моде. Элегантность юных приятелей Винсента особенно выделялась на фоне его
собственного неопрятного внешнего вида. Рене Секретан: "Он напоминал птичье
пугало. Обычно на нем была потертая рубашка, поля его фетровой шляпы были
оборваны. Свои художественные принадлежности он носил в какой-то старой
корзине".
Как братьям Секретан, так и их друзьям бросается в глаза, что с
Винсентом что-то неладно. Рене продолжает: "Наблюдая за Ван Гогом, я
невольно произносил про себя слово 'тронутый'. Всегда с какими-то причудами,
перепадами настроения: то оживленный и веселый, то мрачнее тучи. Говорил он
обычно много, но если выпивал рюмочку, уходил в себя, мог молчать часами.
Если мне в нем что-то не нравилось, так это его взгляд. Нет, не глаза - в
них не было ничего особенного - а именно взгляд, который, казалось, вбирал в
себя все предметы вокруг и в то же время терялся где-то вдали. Он был ужасно
суеверным, перещеголяв даже моего брата, который славился этим до самой
смерти. Меня привлекал его анархизм, которым я сам в то время страшно
увлекался. Он был таким же непримиримым нигилистом, как я сам".
Винсент в то время много работал. Рене Секретан: "Мы часто угощали его
рюмочкой - или у Раву, хозяина трактира на площади перед мэрией, или в кафе
у папаши Мартина. В то кафе, примерно в полутора километрах от Овера, мы
захаживали охотно. Надо сказать, что пить мы умели: выпивали четыре, а то и
шесть рюмок абсента семидесяти двух процентов, но держались так, что никто
ничего не замечал".
Братья Секретан и их друзья от души наслаждаются отдыхом. Юная компания
нередко подшучивает над Винсентом. Эти шутки не столь уж безобидны:
например, ему подсыпают соль в кофе. Ван Гог не скрывает обиды: его лицо
наливается кровью, иногда он приходит в бешенство. В другой раз он
смертельно пугается, когда очередной шутник подкладывает мертвую змею в его
рабочую корзинку. А заметив, что в минуты задумчивости художник имеет
обыкновение посасывать свою кисть, юные шалопаи покрывают ее кончик красной
краской. Винсент не на шутку выходит из себя и несколько дней не
показывается на глаза компании.
Юноши и девушки часто устраивают пикники на природе. Подружки молодых
людей легкомысленны и бесцеремонны. Рене Секретан именует их официанточками,
поскольку они приносят корзинки с провиантом для пикников. Вино и жара
располагают молодежь к отнюдь не невинным шалостям. Рене: "Перед Ван Гогом
мы не стеснялись, он же отворачивался в замешательстве, что приводило наших
девочек в восторг". Подобная чопорность дает повод к недвусмысленным шуткам:
а может, наш художник не только ухо себе отрезал?! Проказницы без устали
развлекаются тем, что пытаются его соблазнить. Но это им не удается: они
видят, что их попытки Винсенту явно в тягость.
Вскоре молодые люди убеждаются в неверности своего предположения. Они
случайно наблюдают за тем, как художник, думая, что он один в поле,
"помогает самому себе". Также они замечают, что тот проявляет живой интерес
к эротическим картинкам, которые были одним из развлечений на пикниках.
Однако к притязаниям девушек он глух. Он всегда предпочитал общество женщин
легкого поведения, но в Овере нет публичных домов.
27 июля Винсент, как всегда, рано утром выходит из дома и направляется
к замку, стоявшему на правом берегу Овера. Там он обычно писал свои пейзажи.
Возвращается еще перед завтраком, но вскоре уходит снова. Ничего в его
поведении не предвещает предстоящей трагедии. Но к концу дня его долгое
отсутствие замечают, ведь до сих пор он не пропустил почти ни одной трапезы
на постоялом дворе. Аделина, дочь Густава Раву, вспоминает: "К вечеру мы
начали серьезно беспокоиться. Долго ждали, потом все же решили накрыть на
стол и начали есть. В тот момент, когда мы зажигали свечи, он вдруг вошел.
Не сказав ни слова, промелькнул мимо стола, словно тень, и прошел быстрыми
шагами в свою комнату. Было уже темно, и только моей матери бросилось в
глаза, что он шел, согнувшись, как будто его мучила боль. Она сказала отцу:
'Ты бы пошел посмотрел, по-моему, ему не по себе'. Тот поднялся наверх и
услышал за дверью стоны. Ключ торчал снаружи, и отец зашел. Господин Винсент
лежал на кровати, он сразу показал отцу свою рану. 'Ах господин Винсент, где
же Вы были и что с Вами случилось?' 'Я сам в себя выстрелил '".
(Откуда же у художника оказался пистолет, которым он и произвел роковой
выстрел? Достоверно известно, что Ван Гог не привез его из Сен-Реми, и что в
Париже у него не было оружия. Значит, оно появилось именно в Овере. Рене
Секретан утверждал, что Винсент украл пистолет у него. Сам он одолжил его у
Раву и брал с собой на прогулки и пикники, чтобы стрелять в рыб и белок.
Пистолет был старого образца, калибра 380, регулярно давал осечки. Однако в
тот момент, когда художник решил им воспользоваться, он как раз сработал.
Очевидно, Ван Гог выстрелил в себя где-то позади замка, на фоне его
живописных рельефов. Оружие пытались найти на другой день, но
безрезультатно).
Разумеется, тут же побежали за доктором. Раву сам поспешил к живущему
неподалеку господину Мазери, медику лет сорока пяти, выходцу из бывшей
французской колонии Маврикий. По просьбе Винсента о случившемся сообщили
также доктору Гаше, которому полагалось наблюдать за ним в Овере. Тот
немедленно прибыл, но его встреча с художником произвела странное
впечатление на хозяев. Аделина: "У него не было практики в нашей деревне, и
мы не были с ним знакомы. Когда он вошел к Винсенту, нам показалось, что они
увиделись впервые. Отец утверждает, что они и словом не обмолвились.
Оказалось, что он даже не знал адреса Тео".
К тому времени Винсент находился в Овере шестьдесят девять дней и
посещал Гаше два-три раза в неделю. Впечатление семьи Раву о том, что врач и
художник едва знакомы, было, по всей видимости, ложным. Однако, похоже, что
последнее время они плохо ладили друг с другом. Так, во время одного из
посещений Винсента они крупно поссорились. Художник обвинил Гаше в том, что
тот - несмотря на его многочисленные просьбы - так и не вставил в рамку
полотно Гийомена. Речь шла о портрете обнаженной женщины, Ван Гог был в
восторге от этой картины. Во время разговора с врачом недовольство Винсента
все нарастало, и в конце концов он не смог сдержать ярости. Гаше - по его
собственным словам - стоило немалого труда, чтобы успокоить своего
собеседника. Если верить доктору, ссора могла закончиться чуть ли не
убийством: он утверждал, что видел в кармане Винсента пистолет, который тот
пытался прикрыть рукой. Однако есть основания сомневаться в истинности этих
слов. Возможно, что и значение самой ссоры несколько преувеличено.
Есть и другая версия о причине столкновения между Гаше и Ван Гогом,
имеющая отношение к дочери доктора, двадцатиоднолетней Маргарите. Девушка
позировала Винсенту у рояля. Есть предположения, что тот был особенно к ней
расположен, что очень не нравилось Гаше - несмотря на его свободные и
прогрессивные идеи. Отец запретил дочери общение с художником. Говорят, что
после смерти Винсента Маргарита впала в глубокую депрессию. Впоследствии она
так и не вышла замуж, жила уединенно и умерла в 1949 году, в 78-летнем
возрасте. Однако каких-либо достоверных доказательств о ее любовной связи с
Ван Гогом нет.
Гаше и Мазери исследуют рану. Оказалось, что Винсент выстрелил в левую
грудь, рядом с сердцем. Однако пуля попала в пятое ребро, не задев сердца,
потому раненый смог без посторонней помощи добраться до дома и подняться к
себе на чердак. Исследование показало, что пуля застряла в левом паху. У
Винсента не наблюдалось кровотечения, он испытывал лишь небольшую боль, не
кашлял, его не рвало и не тошнило. Все это указывало на то, что желудок и
легкие не повреждены. Придя к заключению, что пациент не нуждается ни в
каких процедурах, а должен лишь соблюдать покой, оба врача уезжают. Поль
Гаше, семнадцатилетний сын доктора, остается дежурить у постели раненого.
Вопреки прогнозу медиков больной быстро слабеет. 29 июля, в час с
половиной ночи, тридцать шесть часов спустя после выстрела, он умирает.
Вероятно, пуля затронула диафрагму, селезенку или кишечник, что привело к
внутреннему кровотечению. Врачи однако не подумали о такой возможности.
Удаление селезенки могло бы сохранить художнику жизнь, а больница города
Понтуаз находилась всего в десяти километрах. Подобные операции проводились
с 1836 года. Впрочем, взялись бы за нее провинциальные врачи? Да и учитывая
общее состояние медицины в то время, шанс на спасение был минимален. Тем не
менее остается непонятным, почему врачи оставили Ван Гога одного, в тяжелом
состоянии, без медицинской помощи.
Аделина Раву описывает последние часы художника со слов других,
поскольку сама не была у постели умирающего: "После ухода врачей отец
поднялся наверх и всю ночь просидел у господина Винсента. Хиршиг тоже был
там. Еще перед приходом докторов больной попросил отца зажечь ему трубку и
затянулся. Потом курил всю ночь напролет. Время от времени стонал,
испытывая, по-видимому, сильную боль. Он попросил отца приложить ухо к его
груди, чтобы послушать - как он сам сказал - шум его кровотока. Остальное
время он молчал, иногда забываясь беспокойным сном".
На самом деле мало вероятно, что больной с серьезным пулевым ранением
мог спать, даже недолго. Нет свидетельств о том, что ему давали какие-либо
болеутоляющие лекарства, например, морфий. Очевидно, Раву желая пощадить
дочь, не сказал ей всю правду. Хиршиг дает более объективную картину: "В его
комнатке, на чердаке, под крышей, было нестерпимо жарко. На своей узкой
кровати, он мучался страшными болями и спрашивал: неужели никто не может
разрезать мой живот? .
Аделина продолжает свой рассказ: "Утром к нам явились два жандарма, до
которых дошли слухи о происшедшем. Один из них, по фамилии Ригамон,
бесцеремонно обратился к отцу: 'Итак, здесь произошло самоубийство?' Отец
попросил его вести себя подобающим образом: ведь в доме умирающий. Сначала
он сам зашел к Винсенту и объяснил, что согласно французским законам ему
должны задать несколько вопросов. Затем пригласил в комнату жандармов.
Ригамон, так и не сменив своего грубого тона, спросил: 'Значит, это вы
покушались на свою жизнь?'. 'Да, по-видимому, это так', - тихо сказал
художник. 'Вам должно быть известно, что вы не имели на это права?'.
'Господин жандарм, - так же спокойно ответил Винсент, - это мое тело, и я
вправе распоряжаться им, как хочу. Я сам в себя выстрелил, и прошу никого не
винить'. После этого мой отец настойчиво попросил посетителей оставить
больного в покое. [ ]. Днем прибыл Тео. Он приехал поездом, оттуда пошел
пешком, ведь мы жили недалеко от вокзала. Помню, как он торопливо
приближался к нашему дому. Тео был небольшого роста, ниже Винсента, одет
гораздо лучше, чем тот. Он был вежливым и обходительным, смотрел грустно и
отчуждено. Он сразу поднялся к брату, обнял его и заговорил с ним на родном
языке. Отец оставил их одних и вернулся лишь к вечеру. Встреча с братом,
видимо, лишила больного последних сил. Он впал в беспамятство. Отец и Тео
остались у постели Винсента. Он умер около часа ночи".
Хиршиг также неизменно находился при умирающем. Конец художника потряс
его: Умерший, он был еще страшнее, чем при жизни. Из плохо сколоченного
гроба сочилась какая-то зловонная жидкость. Жуткая картина! Думаю, что он
много настрадался на земле, во всяком случае, я ни разу не видел улыбки на
его лице".
На следующий день Раву и Тео сообщили в правление города о смерти
Винсента, на основе чего был составлен следующий акт:
"ОВЕР-СЮР-УАЗ, ОТДЕЛ ЗАПИСИ АКТОВ ГРАЖДАНСКОГО СОСТОЯНИЯ 60, 1890 ГОД,
ВИНСЕНТ ВИЛЛЕМ (ИЛИ ВИЛЬГЕЛЬМ) ВАН ГОГ.
29 июля 1890 года в 10 часов утра скончался Винсент Виллем Ван Гог,
безработный художник, 37 лет от роду, родившийся 30 марта 1853 года в
Зюндерте, Голландия. Смерть произошла в Овер-сюр-Уазе, в половине второго
ночи, на постоялом дворе господина Раву. Покойный проживал там временно,
постоянного места жительства не имел. Он являлся сыном Теодора Ван Гога
(ныне покойного) и Анны Корнелии Карбентус, проживающей в городе Лейден,
Голландия.
Данное извещение составлено со слов Теодора Ван Гога, торговца
картинами, 33 лет, брата умершего, проживающего в Париже, улица Пигаль,
номер 8 и Артура Густава Раву, хозяина постоялого двора и владельца
ресторана, 41 года, проживающего в нашем округе.
Настоящее извещение подписано мной, Александром Коффином, бургомистром
и заведующим делами гражданского состояния, после удостоверения факта
смерти".
При подготовке похорон возникли затруднения. Местный пастор отказался
предоставить повозку для погребения человека, лишившего себя жизни. Но его
коллега из близлежащей деревни Мери оказался более лояльным и предложил
карету своего прихода. От торжественной церемонии было решено отказаться.
На похороны приехали несколько друзей и знакомых из Парижа. Одним из
них был старый друг и коллега художника Эмиль Бернар. Он так описывает свои
впечатления в письме художественному критику Альберу Орье:
"На стенах комнаты, где он лежал, были развешаны его последние картины.
Они окружали его подобно ореолу. Гроб был драпирован простой белой тканью и
покрыт массой цветов, в том числе подсолнухами, которые он так любил, а
также георгинами и другими желтыми цветами. Это был его любимый цвет, символ
света, к которому он так стремился - как человек и как художник. Здесь же
лежали его мольберт, складной стул и кисти. Друзья понесли гроб к катафалку.
Тео рыдал безудержно. Жара стояла невыносимая. Мы пошли за гробом, беседуя
по дороге о Винсенте, о том, как много он сделал для искусства, о
грандиозных проектах, которыми он был одержим, и о том, как он был добр ко
всем нам. Так мы дошли до маленького кладбища при церкви со множеством
свежих надгробий. Кладбище лежало на холмах, и с них открывался вид на
засеянные поля на фоне беспредельного голубого неба, которое он, наверно,
тоже любил. И вот гроб опустили в могилу. Думаю, что он сам не стал бы
плакать в этот момент. Такой день несомненно привел бы его в восторг, и мы
невольно подумали, что он еще мог быть счастлив. Господин Гаше попытался
произнести речь. Он говорил с огромным воодушевлением, хотя знал нашего
друга лишь короткое время. Из-за слез его речь была сумбурной и не всегда
внятной. Он напомнил о стремлениях Винсента, о его возвышенных целях. 'Он, -
сказал Гаше, был честным человеком и великим художником, и у него были в
жизни лишь две цели: бескорыстное служение людям и искусству. Именно
искусство он ставил превыше всего, и оно сделает его бессмертным' .
Аделина Раву ждала в гостинице конца похорон: "После погребения
господин Тео вернулся к нам в дом. Пришел также Гаше с сыном. Господин Тео
предложил моему отцу выбрать себе картины на память, но тот отказался: ведь
у нас уже были мой портрет и пейзаж с муниципалитетом. Тогда он предложил
полотна доктору Гаше, который не заставил себя долго уговаривать и с помощью
сына аккуратно свернул каждую картину". В 1952 году 79-летний Гаше подарит
эти работы Лувру.
15. Винсент и Тео. Нарушенный симбиоз?
После смерти Ван Гога был проведен ряд исследований о его последней
болезни, но почему-то меньше внимания было уделено причинам самоубийства.
Казалось, что оно не имело прямого отношения к болезни. В любом случае, нет
никаких свидетельств о том, что Винсент выстрелил в себя в момент припадка.
Тот факт, что он где-то достал пистолет и носил его при себе, исключает и
состояние аффекта. В то же время нет оснований утверждать, что он планировал
суицид заранее. При этом нельзя забывать, что его жизненные обстоятельства в
июле 1890 года были мрачными, если не сказать - драматичными. Попробуем дать
им оценку.
Вернемся к субботе 17 мая 1890 года. В тот день Тео встречает брата на
Лионском вокзале Парижа и привозит его в свою квартиру на улицу Пигаль 8.
Художник прибыл из больницы Сен-Реми, откуда его выписали, признав
совершенно здоровым. Он направляется в Овер-сюр-Уаз, но перед этим проводит
три дня в семье Тео. Тот уже больше года женат и недавно стал отцом. Винсент
знакомится с его женой Йоханной Ван Гог-Бонгер. Позже Йоханна описала свое
первое впечатление от этой встречи: "Я ожидала увидеть человека больного и
изможденного, но передо мной стоял сильный широкоплечий мужчина со здоровым
румянцем, излучающий жизнерадостность и решительность. Очевидно, в его
состоянии произошло неожиданное и основательное улучшение. Я тогда невольно
подумала: да, он совершенно здоров и выглядит крепче, чем мой муж. В
продолжение трех дней, которые он провел у нас, мы видели его не иначе как
веселым и бодрым".
На самом деле ситуация не так проста и безоблачна. Йоханна не может не
понимать, что женитьба Тео нарушила многолетнее и уникальное в своем роде
единство братьев, зародившееся в их юные годы.
В августе 1872 года пятнадцатилетний Тео получает от Винсента,
служившего тогда в гаагской фирме Гупиль, первое письмо: "Дорогой Тео, мне
тебя здесь очень не хватает. Непривычно возвращаться домой, где я не могу
увидеть тебя и поговорить с тобой ". До июня 1890 года Винсент посылает
младшему брату около 650 писем. В течение многих лет их дружба, претерпевшая
немало испытаний, лишь доказала свою прочность. За все это время Винсент не
заработал практически ни единого цента и мог выжить и творить лишь благодаря
финансовой помощи Тео. Кроме материальной поддержки младший брат помогает
старшему устанавливать и поддерживать контакты в деловом и художественном
мире. Тео сохранил все рисунки и наброски, которые Винсент ему посылал.
Благодаря ему не пропали и письма художника. Тео ни разу ни в чем не
упрекнул брата: по-видимому, он непреложно верил в его гениальность. Их
сотрудничество часто называют симбиозом: это означает, что их жизни были
связаны воедино. Без Тео Винсент никогда не смог бы стать великим
художником. Казалось бы, ничто не могло нарушить этот гармоничный союз.
Такая картина единства братьев дается почти во всех публикациях о Ван
Гоге. Но есть и другие мнения. В пятидесятых годах историк искусств
Л.Руландт провел детальное исследование отношений братьев и пришел к совсем
иным выводам. По мнению ученого тяжелые жизненные обстоятельства и ссоры в
семье оказали свое неизбежное негативное влияние на союз Винсента и Тео.
Руландт предполагает также, что вдова Тео, Йоханна Бонгер, которая
редактировала первое издание писем Ван Гога, внесла в них определенные
исправления и сокращения с целью представить своего умершего мужа с
наилучшей стороны.
Ученый не ошибался: позднее было доказано, что в первом издании писем
1914 года было немало изменений. Йоханна стремилась, по-видимому, не только
идеализировать образ Тео, но и скрыть ряд несимпатичных подробностей,
касающихся других членов семьи и близких им людей. Например, имена Кей Вос и
Марго Бегеманн были указаны одной буквой, чтобы оставить читателя в
неведении, о ком в действительности идет речь. Иными словами, вдова Тео
предпочла не выносить сор из избы, что соответствовало обычаям семьи Ван
Гога. Ведь родители художника всегда старались скрыть перед окружающими
неудачи старшего сына, и в этом им активно помогали остальные родственники.
В 1869 году дядя определил племянника, даже не окончившего средней школы, в
фирму Гупиль. Когда незадачливого юношу оттуда уволили, тот же дядя устроил
его в книжный магазин в Дордрехте, где молодой Ван Гог снова потерпел
провал. Тогда другой дядя предоставил ему кров в Амстердаме - в надежде, что
Винсент пойдет по стопам отца и выучится на проповедника. Семья всячески
пыталась скрыть, что сын священника оказался неудачником: к примеру, когда
Винсент вернулся на какое-то время в родительский дом в Нюэнене, соседям
ничего не рассказали об этом. Планы семьи определить сына в психиатрическую
лечебницу также тщательно утаивались от посторонних.
Винсент не был единственным проблемным ребенком в семье. Его младшая
сестра Элизабет Губерта также доставила родителям немало хлопот. Она
забеременела до замужества, что в девятнадцатом веке считалось огромным
грехом. Ее беременность держалась в строгой тайне, и роды прошли вдалеке от
родного дома. Новорожденную девочку тут же отдали в приемную семью во
Франции. Хотя Элизабет вскоре после этого вышла замуж и родила в браке
четырех детей, те ничего не знали своей незаконной сестре.
Поправки, внесенные Йоханной Бонгер в опубликованные письма Винсента,
были впоследствии признаны недействительными. Издание 1953 года, которым
руководил сын Тео и Йоханны, тезка художника, Винсент Виллем Ван Гог,
содержит всю корреспонденцию без сокращений. При этом речь идет только о
посланиях художника. Из писем младшего брата сохранилось лишь несколько.
Однако Руландт уверен, что и некоторые письма Винсента не вошли в издание, и
высказывает предположение, что Тео уничтожил их сознательно.
Так или иначе, письма Ван Гога брату трудно переоценить: в них вся его
жизнь, его мысли и переживания, его становление как художника. Они позволяют
лучше понять, что он хотел выразить в своих работах. Благодаря этим письмам,
переведенным на многие языки и изданным по всему миру, его имя получило еще
большую известность.
Внимательно прочитав всю изданную корреспонденцию, приходишь к выводу,
что союз братьев был далек от идеального. Тео нередко принимал сторону
других членов семьи, которые видели в Винсенте лишь безнадежного неудачника.
Однако в трудные моменты младший брат всегда стоял на стороне старшего и
кроме того неизменно поддерживал его материально. Особенно братья сблизились
в тот период, когда художник жил на юге Франции.
Снова вернемся к пребыванию Винсента у Тео и Йоханны в Париже в мае
1890 года. Атмосфера в доме стоит напряженная, хотя явных размолвок между
гостем и хозяевами нет. Очевидно, у художника накопилось много вопросов,
которые он так и не решается задать. Один из них - о финансах - был наиболее
щекотливым. Сможет ли Тео по-прежнему выплачивать ему 150 франков
ежемесячно? Ведь тому надо теперь содержать семью и считаться с мнением
жены. Сам Тео молчит об этом, из-за чего Винсент пребывает в мучительной
неизвестности. Кроме того, к своему разочарованию и гневу, художник
обнаруживает, что его картины, отданные на хранение брату, находятся в
плачевном состоянии, поскольку в течение многих месяцев лежали на сыром
чердаке в доме торговца красками Танги. Не лучше выглядят и хранящиеся там
же полотна коллег Ван Гога: Бернара, Прево, Русселя, Гийомена и Женнина .
Тео выражает сожаление и обещает найти более подобающее хранилище. Ван Гог
чувствует себя в Париже одиноким и потерянным. Он отвык от жизни шумного
города. Тео и Йоханна ежедневно принимают гостей, что утомляет и нервирует
художника. В то же время Винсент не может не заметить, что Тео выглядел
усталым и подавленным. В итоге он проводит у брата всего три дня и
отправляется в Овер-сюр-Уаз, где его ждет доктор Гаше.
В Овере Винсент с энтузиазмом принимается за работу. Казалось бы,
жизненные силы вернулись к нему, и он снова с надеждой смотрит на будущее. В
начале июня его навещает Тео с женой и ребенком. Они знакомятся с Гаше и все
вместе обедают в саду. День проходит в теплых и доверительных разговорах.
Вскоре после этого, 30 июня 1890 года, Винсент получает от брата
нерадостное письмо. Он и Йоханна серьезно озабочены здоровьем сына, хотя их
семейный доктор не видит причин для волнения. Кроме того Тео недоволен своим
положением на фирме: он считает, что "крысы" Гупиля недостаточно ценят его и
мало платят. Винсент, разумеется, тоже беспокоится о здоровье племянника
(который в итоге прожил до 1978 года!). Художник настоятельно советует брату
провести отпуск в Овере, покой и чистый воздух которого бесспорно окажут
благоприятное воздействие на здоровье всей семьи. Художник разделяет и
другую тревогу Тео: если тот вступит в конфликт с начальством и оставит
службу, то и он, Винсент, окажется в безвыходной ситуации: ведь в
материальном отношении он полностью зависит от брата.
В начале июля Ван Гог приезжает в Париж, чтобы обсудить с Тео и
Йоханной положение дел. Он остается у них всего один день, который проходит
в горячих дискуссиях. Среди прочего они обсуждают возможность переезда Тео с
семьей в более просторную квартиру: это пошло бы на пользу ребенку, а также
дало бы возможность хранить картины Винсента в лучших условиях. Но основная
тема разговоров: финансы. Художник понимает, что он сам в немалой степени
является причиной денежных трудностей семьи брата. Если эти слова и не
высказываются прямо, то он читает их в мыслях своих собеседников. Кроме
того, художник чувствует трения между братом и его женой, очевидно,
связанные с непрочным положением Тео в фирме Гупиль. Оба директора с
нарастающим неудовольствием наблюдают за тем как Тео неизменно оказывает
поддержку импрессионистам. А это отнюдь не идет на пользу бизнесу. Даже,
если работы импрессионистов иногда удается продать, денежная выгода от этого
минимальна: полотно Писсаро, к примеру, реализуется за 400 франков, в то
время как картина Мейссонье или Бугро стоит более тысячи.
После смерти Винсента конфликт его брата с дирекцией фирмы Гупиль еще
более обостряется. И Тео идет напрямую. Он ставит ультиматум: если
начальство не повысит ему зарплату, он уволится и начнет собственную
торговлю картинами. Он понимает, что идет на рискованный шаг: ведь у него
нет никакого начального капитала. Однако оба директора - господа Буссод и
Валадон - не собираются отступать ни на шаг и никак не реагируют на
заявление своего подчиненного. Минуют семнадцать дней, и это при том что Тео
требовал ответа в течение недели. Тео оказывается на распутье. Он осознает,
что у него так и не хватит решимости открыть свое дело, и просит прощения у
директоров за свой необдуманный шаг. Он готов остаться у Гупиля и без
повышения зарплаты.
Тео глубоко скорбит о брате. Возможно, в частности этими душевными
страданиями и объясняется то, что ему не хватило силы, воли и смелости,
чтобы избавиться от произвола начальства и стать свободным предпринимателем.
Его здоровье тоже оставляет желать лучшего. Хотя доктора приписывают
большинство жалоб нервному расстройству, сам Тео чувствует, что с ним
творится что-то неладное. Он давно мучается ревматическими болями в ногах. В
1890 году он начал сильно кашлять, правда, капли, прописанные врачом (по
всей вероятности, содержащие опиум), улучшают его состояние. Приступы кашля
становятся реже, улучшается сон. Но вскоре приходят другие недомогания:
головные боли, головокружение. Больного начинают преследовать галлюцинации и
кошмары. Его не оставляют одного, опасаясь попытки самоубийства. Сам пациент
предполагает, что его состояние вызвано побочным действием лекарств и
отказывается от капель. Но тогда он вновь начинает сильно и мучительно
кашлять и почти теряет голос. Появляются трудности с мочеиспусканием, врачи
подозревают камни в почках.
Но психический недуг, очевидно, сильнее телесного. Если исходить из
писем самого Тео, тот объясняет свое расстроенное душевное состояние
конфликтом на фирме. Но, может, были и другие причины? Очевидно, Тео не
оставляли мысли, что его брак разрушил уникальный союз с Винсентом. Ведь он
женился в особенно трудное для художника время. И именно в последние месяцы
жизни старшего брата, когда тот все больше страдал от своей душевной
болезни, Тео несколько отстранился от него. Художник один, без
сопровождения, должен был совершить путь из Сен-Реми в Париж. В Овере он жил
в одиночестве: так называемая опека Гаше ровным счетом ничего не значила.
Болезнь Тео проявляется в весьма тревожных симптомах. Временами он
становится агрессивным до такой степени, что жене и сыну небезопасно
находиться рядом с ним. Все говорит о том, что ему больше нельзя оставаться
дома. 12 октября 1890 года Тео поступает в парижскую больницу, но вскоре его
переводят в психиатрическую клинику в Пасси. В ноябре, когда ему становится
немного лучше, он выезжает с Йоханной в Голландию, где его - в середине
ноября - принимают в больницу города Утрехт. Там 25 января 1891 года Тео
умирает в возрасте 33 лет. Диагноз врачей: нефрит, осложненный уремией. В
медицинской карте стоят следующие слова: "Хроническое заболевание, тяжелое
нервное расстройство и глубокие душевные страдания".
Хотя Тео скончался в Нидерландах, оба брата нашли покой на кладбище
Овера. Йоханна Ван Гог-Бонгер спустя 23 года после смерти мужа перевезла
туда его останки. Почему она не сделала это раньше, так и осталось
невыясненным.
Обе могилы покрывает разросшийся вьюн. На памятной доске на разных
языках выгравировано: "Согласно желанию госпожи Ван Гог-Бонгер, похоронившей
здесь в 1914 году останки своего мужа, этот вьюн, корни которого взяты из
сада доктора Гаше, стал и останется единственным украшением захоронения.
Вьюн, объединяющий две могилы, является символом уникального и неразрывного
союза двух братьев, нежно любивших друг друга".
16. Первые критики. Признание
В конце января 1890 года - еще при жизни Ван Гога - в первом номере
нового журнала Mercure de France появилась серьезная статья о нем и его
картинах. Ее автор, 24-летний литератор Альбер Орье, был приверженцем
символизма. К этому движению принадлежали писатели и поэты,
экспериментировавшие с языком подобно тому, как художники и скульпторы
искали новые способы отображения действительности. Статья Орье, написанная
длинными вычурными фразами, весьма сложна для чтения, но мнение о Ван Гоге
он высказывает явно положительное.
"Для его работ характерно прежде всего изобилие во всем, а именно
избыток силы, чувств, чрезвычайная мощь изображения. Четкой реалистичностью
фигур, смелым упрощением форм, беспечной небрежностью, с которой он всюду
насаждает солнце, могучею экспрессивностью рисунков и цветовых гамм, да и
самыми, казалось бы, незначительными нюансами своей техники он являет себя,
как человека сильного, мужественного, хотя иногда неотесанного, наивного и
уступчивого. И кроме того - о чем говорит его беззаботная склонность к
преувеличению - он предстает личностью яркой, противником ханжества и
мещанства, эдаким хмельным великаном, которому бы горы двигать, вместо того
чтобы заниматься ничтожными земными делами, человеком с кипящим умом,
который как вулкан заполняет своей лавой все уголки мира искусства,
полубезумным гением, иногда одержимым, иногда чудаковатым и почти всегда
окруженным феерическими видениями. Его чувства обострены до предела,
благодаря чему он с особой, иногда даже болезненной силой замечает и ощущает
то, что недоступно обычным смертным: таинственные скрытые линии, формы,
магию теней и, особенно, цвета и свет. Реальность этой
болезненно-чувствительной личности не имеет ничего общего с объективностью и
прямотой его здоровых голландских предшественников в искусстве, хоть и
некоторые из них были его учителями и наставниками. [ ]
В действительности Ван Гог - не только великий художник, опьяненный
собственным искусством, красками и природой, а еще и мечтатель - страстный,
верующий, переполненный утопическими идеями. [ ] Добьется ли когда-нибудь
признания этот дерзкий гигант с чувствами, обостренными как у истеричной
женщины и просвещенной душой, не понятой в мире современного ничтожного
искусства? Услышит ли слова раскаяния от современников за несправедливое
отношение, узнает ли счастье славы? Может быть, Винсент Ван Гог слишком
прост и одновременно чересчур утончен для мелкобуржуазных душ своих
соплеменников?".
Так писал Альбер Орье, первый критик, распознавший в Ван Гоге
гениального мастера.
Следующая критическая статья, опубликованная спустя полгода после
смерти художника в голландском журнале De Nieuwe Gids , принадлежит писателю
и поэту Фредерику Ван Эдену. Он, как и Орье, видит в Ван Гоге гения:
"Вы не прочитаете в этом очерке ни слова критики. Глубже загляните в
самое себя, задумайтесь о своих непосредственных впечатлениях, поскольку
речь идет о гениальном и почти неизвестном голландском художнике, умершем
несколько месяцев тому назад. Лично я, не являющийся знатоком искусства и
часто нуждающийся в объяснениях тех или иных произведений живописи, как
никогда в жизни, до глубины души, был потрясен картинами Ван Гога. Возможно,
точность исполнения и законы тональности для меня менее важны, чем для
профессионалов: я лишь спрашиваю себя, красиво ли то, что я вижу. А те
работы показались мне прекрасными, о такими прекрасными! И никакие
рассуждения критиков не изменят моего мнения. Изображение крестьянского
домика с едоками картофеля в мрачных непривлекательных красках производит
неизгладимое впечатление напряженностью и выразительностью фигур. Это
полотно напомнило мне лаконичные и экспрессивные японские рисунки. [ ]
Как могли его картины до такой степени поразить мое воображение, что я
не в силах вычеркнуть их из памяти - так, что они всегда со мной? Более
того: во многих окружающих предметах я невольно замечаю цвета и линии Ван
Гога, и нередко то, на что я раньше не обращал внимания, теперь непреодолимо
притягивает мой взгляд. [ ]
Он решился петь громко, не боясь фальши: именно так действуют на
зрителя его живые цвета. Ван Гог имел склонность к сильным преувеличениям.
Иногда он изображал кроваво-красные деревья, ярко-зеленый воздух и желтые,
как шафран, лица. В жизни я подобное никогда не видел, и тем не менее
понимаю его. Увидев его картины, я потом и сам обнаружил вокруг себя краски,
которых раньше никогда не замечал: он передал квинтэссенцию цвета, скрытую
для окружающих. Это замечательно, потому что это правда: он усилил гармонию
красок, сохранив действительность. Разве можно ожидать от художника больше,
чем максимального приближения его работ к самой сути реальности? Он же
извлекал из реальности наиболее прекрасное, отображая свое видение мира,
свою душу. И на меня, в общем, мало разбирающегося в утонченных нюансах, эта
грубая, усиленная и первозданная цветовая гамма произвела впечатление
истинной красоты. [ ] Винсент искал свой путь как, возможно, никто из нас: в
одиночестве, упорно и вдохновенно, не отступая, не заботясь о мнении
окружающих, не думая о славе, признании и даже о собственном благополучии.
Поэтому я не могу не высказать своего благоволения перед ним. Не принадлежит
ли он к тому бессмертному и благородному племени, представителей которого
необразованные люди зовут безумными, а более просвещенные святыми?".
Приложение 1. Последняя болезнь Винсента
Вернемся к последним годам жизни Ван Гога - периоду обострения его
психического заболевания. Болезнь неожиданно поразила художника в Арле,
когда ему было 35 лет.
Недуг выражался в припадках, продолжавшихся часы, а иногда дни или даже
недели. Тогда Винсента мучили галлюцинации: ему казалось, что окружающие
предметы приобретают странные очертания, его преследовали навязчивые
картины, в том числе, религиозного содержания. Он путался в мыслях, нередко
терял сознание, иногда чрезвычайно возбуждался, лихорадочно двигался и терял
власть над своими действиями. В периоды, когда болезнь отступала, художник
ревностно трудился и старался не думать о своем недуге. При этом он ясно
понимал серьезность положения, хотя лишь смутно помнил, что именно ему
случалось пережить во время приступов.
Во время одного из припадков он отрезал себе часть уха. Однако роковой
выстрел в живот он произвел не в момент припадка, а действовал скорей всего
осмыслено. Возможно, он выбрал смерть из страха перед новыми проявлениями
болезни.
О болезни Ван Гога сохранилось недостаточно сведений, чтобы установить,
чем же именно он страдал. Тем не менее специалисты попытались это сделать,
исходя из следующих фактов:
- Предыстории, изученной по письмам художника.
- Мнений и замечаний современников Ван Гога.
- Выдержек из больничных досье, весьма кратких и неполных: к примеру, в
них нет упоминаний о серьезном медицинском обследовании или лабораторных
анализах.
Ко всему этому нужно прибавить, что в то время трудно было рассчитывать
на объективный диагноз. Психиатрии, как науки, по сути не было. Прогноз
часто зависел от модных на данный момент теорий, например, религиозных. Или
просто жизненных убеждений докторов.
Психиатрия нашего времени проанализировала сохранившиеся сведения о
жизни Ван Гога, и выдвинула ряд версий о его последнем заболевании. Вот
главные:
Эпилепсия
Шизофрения
Психопатия
Паралитическая деменция
Психический стресс
Потеря зрения
Стоит рассмотреть каждый вариант отдельно.
Эпилепсия
Различные формы эпилепсии характеризуются внезапными судорожными
движениями, нарушениями в восприятии, потерей сознания. Проявления болезни
вызываются мгновенными электрическими разрядками в мозге. Различают
идиопатическую и симптоматическую формы эпилепсии. При первой форме
заболевание обычно проявляется до тридцати лет, патологических изменений в
мозге не наблюдается. При второй форме возможны такие побочные явления, как
опухоли, уремия, гипогликемия (низкий уровень сахара), мозговые нарушения.
Доктора Арля и окрестностей, к которым обращался Винсент, предполагали
у него эпилепсию. При этом они исходили из таких симптомов, как
периодические потери сознания, склонность к состоянию экстаза и ясное
представление о собственном недуге. Возможно, они не исключали и
наследственность: по данным некоторых биографов Ван Гога припадками
эпилепсии страдали сестра его матери и некоторых другие члены семьи.
Большинство исследователей делали выводы на основе писем художника.
Другие использовали для своих диагностических изысканий также его работы.
Для картин Винсента характерны короткие прямые или изогнутые, беспорядочно
разбросанные и прилегающие друг к другу линии, которые практически одинаковы
по своей длине и цвету и расположены почти параллельно друг другу. Психиатры
находили в этом признаки автоматизма и нарушения моторики, часто характерные
для эпилептиков. Но используя пуантилизм Ван Гога, как доказательство его
недуга, они не учитывали, что во время своего парижского периода художник
сознательно обратился к этому стилю.
Другие биографы убеждены, что эпилепсия Винсента носила
симптоматический характер и была вызвана травмой мозга, полученной при его
рождении. Мать, женщина маленького роста и хрупкого сложения - родила
Винсента в 35 лет. Возможно, череп ребенка был поврежден при родах: эта
асимметрия явно заметна на автопортретах художника.
Но другие специалисты категорически отрицают, что Ван Гог страдал
эпилепсией. Они основываются на следующих фактах.
- Припадки Винсента не носили явно выраженного эпилептического
характера.
- Первые признаки его болезни появились лишь в 35 лет.
- Состояние вялости и неудержимые всплески вспыльчивости, обычно
присущие эпилептикам, не проявлялись у Ван Гога.
- Помутнения сознания, наблюдавшиеся у Винсента, не свойственны
эпилептикам.
- Нет убедительных доказательств, что члены семьи Ван Гога страдали
эпилепсией.
Шизофрения
В 1922 году знаменитый философ и психиатр Карл Ясперс пришел к выводу -
и с этим согласились некоторые его коллеги - что Ван Гог страдал
шизофренией. Вот его аргументы:
- Личность Ван Гога перед началом заболевания совпадает с картиной,
описанной такими известными психиатрами как Крепелин, Берзе и Брейлер:
склонность к уединению, углубление в себя, гипертрофированные упрямство,
недоверие, непредсказуемость, крайняя застенчивость и, что мы называем, "не
от мира сего".
- Другие черты, наблюдавшиеся у Ван Гога - пренебрежение к своему
внешнему виду, безразличие к условиям жизни, поиски (из идеалистических
побуждений) контактов с женщинами легкого поведения - также могут быть
следствиями шизофрении.
- И еще одна свойственная этому заболевания черта - абсурдные
психопатические действия. Если говорить о Ван Гоге, то к ним относится,
несомненно, отсечение уха.
Но и у этой теории есть противники. Они напоминают, что шизофрения
оказывает разрушительное действие на личность пациента. Однако с Ван Гогом
такого не произошло. Болезнь не помешала ему сформироваться как художнику. В
его письмах не отмечено никаких следов помрачения рассудка. Да, галлюцинации
были, но Винсент хорошо отдавал себе отчет о своем состоянии. Шизофренику
это не свойственно.
Психопатия
Сторонники этого диагноза указывают на явную неуравновешенность Ван
Гога: постоянные смены рода занятий и места жительства. У него не было ни
одного настоящего друга, кроме брата Тео. Жизненная линия художника,
определяемая порывами и неудержимыми стремлениями, кажется неуправляемой и
стихийной.
Не согласные с этим диагнозом считают, что припадки Винсента слишком
серьезны, чтобы объяснить их психопатией, которая выражается во врожденной
изменчивости характера, чувств и желаний. Да и вообще, психопатия - это
скорее обобщенный диагноз. Если у Винсента и проявлялись ее симптомы, вопрос
- какой же болезнью он страдал так и остается открытым.
Паралитическая деменция
Паралитическая деменция - одно из проявлений сифилиса. Значит, вопрос
состоит в том, страдал ли Винсент сифилисом. Уже упоминалось, что у него
наверняка была гонорея, от которой он лечился в Гааге. Неопровержимых
сведений, что художник болел еще и сифилисом, нет, хотя это вполне вероятно,
если вспомнить, что он посещал публичные дома и имел связи с уличными
проститутками. Бледная трепонема, вызывающая болезнь, уже на ранней стадии
может проникнуть в центральную нервную систему и позже привести к
нейросифилису, который в некоторых случаях переходит со временем в
паралитическую деменцию. У больных наблюдаются явные психические отклонения:
они быстро раздражаются, не в состоянии концентрироваться на чем-либо,
теряют память, мучаются бессонницей и головными болями. Позже у них
проявляются эмоциональная лабильность, дезориентация и пробелы в сознании.
Последняя стадия характеризуется судорогами и отказом конечностей.
В девятнадцатом веке многие известные люди имели несчастье заболеть
этим страшным недугом. Даже возникла глубоко ошибочная теория, что
проникновение бледной трепонемы в центральную нервную систему стимулирует
творческие способности. Жертвами паралитической деменции были Доницетти,
Шуберт, Шуман, Малер, Сметана, Гейне, Мопассан, Доде, Бодлер, Мане,
Шопенгауэр и Ницше. Можно ли поставить в этот ряд и Ван Гога? Согласно его
образу жизни, да. Но симптомы болезни, как физические, так и психические, у
Винсента явно отсутствовали. Никаких паралитических явлений у него не
наблюдалось, и до своего последнего дня он твердо держал в руке кисть.
Психический стресс
Есть мнение, что Винсент вовсе не страдал какой-то определенной
психической болезнью, а лишь отличался эмоциональной и душевной
нестабильностью, которая усиливалась с годами. Эта идея основана на том, что
его кризисы были, как правило, спровоцированы теми или иными внешними или
внутренними причинами. Нервы художника часто были на пределе, что приводило
к новым и новым рецидивам.
Не исключено, что болезнь Ван Гога первоначально не имела психического
характера. Доктор Гаше, его последний лечащий врач, не исключал возможность,
что на психику Винсента повлияли солнечные удары, а также то, что он пил
скипидар. Действительно, художник, не щадя себя, часами работал под палящим
солнцем. Однако припадок, во время которого он отсек ухо, случился не в
жаркий летний сезон. Это относится и к другим серьезным приступам.
Потребление скипидара и керосина также не могло вызвать припадков: Винсент
пил их как раз, когда они случались, а не накануне.
Существует предположение, что болезнь художника была вызвана
алкогольной интоксикацией. Ван Гог, действительно, употреблял крепкие
напитки и, прежде всего, абсент, содержащий не только алкоголь (70%), но и
полынью, которая может вызывать конвульсии. Однако алкоголиком Винсент не
был. Он пил лишь, когда был совершенно истощен работой: это помогало ему
снять напряжение. Кроме того в последний период жизни живопись отнимала у
него все время и все средства. Деньги, присылаемые Тео, он использовал
исключительно на краски. И наконец, художник всегда писал твердой рукой.
Конвульсии Винсента могли быть вызваны другими химическими веществами.
Он часто использовал голубую краску, содержащую кобальт, и обычно
неосмотрительно обходился со своими рабочими материалами: его руки всегда
были выпачканы краской. Известно, что во время припадка он мог проглотить
содержимое целого тюбика. Но отравление кобальтом не могло вызвать кризисы
болезни по той же причине, что и отравление скипидаром и керосином: художник
глотал краску во время, а не накануне припадков.
Потеря зрения
Есть еще одна теория о том, что самоубийство Ван Гога никак не связано
с его психической болезнью. Согласно этой версии зрение художника постепенно
ухудшалось, что должно было привести к полной слепоте. Винсент якобы знал об
этом и поэтому решил свести счеты с жизнью. Доводы сторонников этой версии
следующие:
1. На некоторых последних картинах Винсент вокруг источников света
изображен радужный ореол.
2. Он явно отдавал предпочтение ясным светлым пейзажам юга Франции.
3. Есть свидетельства того, что самоубийство не было совершено во время
припадка или в период депрессии.
Сторонники этого предположения не отрицает наличия душевного недуга у
Винсента, а утверждают лишь то, что наряду с ним он страдал и от серьезной
болезни глаз: глаукомы. При глаукоме давление на глазное яблоко растет, и в
глазу постепенно скапливается жидкость. В настоящее время глаукома лечится
каплями, суживающими зрачки. Если не проводить никакого лечения, то
происходит отслоение сетчатки и наступает полная слепота. Одно из проявлений
болезни состоит в том, что больной, глядя на источники света, видит вокруг
них радужную дугу. Такая дуга отчетливо заметна вокруг ламп, изображенных
Ван Гогом в сентябре 1888 года на картине "Ночное кафе". На картине "Едоки
картофеля", написанной тремя с половиной годами ранее, в сентябре 1888 года,
есть такая же лампа, но без радуги. Радужную дугу можно увидеть также на
полотнах "Звездная ночь" (июнь 1889 года) и "Дорога с кипарисами" (май 1890
года). Именно развивающаяся болезнь глаз якобы заставляла художника искать
ярко освещенные места.
Подтверждает ли переписка Ван Гога версию о глаукоме? Сам он писал
Гогену (письмо В-22, предположительно от 17 октября 1888), что намеревается
на два с половиной дня отложить кисти с тем, чтобы дать глазам отдохнуть и
потом с новыми силами приняться за работу. Это единственное указание в
письмах на то, что у Винсента были проблемы со зрением, что делает домыслы о
глаукоме малоубедительным.
Но есть предположение и о другом глазном недуге. На одном из портретов
Гаше Ван Гог изобразил врача с дигиталисом в руке: растением, которое
доктор, очевидно, прописывал Ван Гогу. Известно, что сок дигиталиса
использовался в девятнадцатом веке для лечения больных эпилепсией. Позднее
выяснилось, что его употребление может вызвать особую болезнь глаз, при
которой они как бы покрываются желтой пленкой. Этим можно было бы объяснить,
почему Винсент отдавал явное предпочтение желтому цвету. Вышеописанная
болезнь не была, конечно, причиной самоубийства, но могла оказать
дополнительное неблагоприятное влияние на психическое состояние художника.
Так рассуждает автор этой теории, еще более слабой, чем версия о глаукоме.
Винсент, действительно, любил желтый цвет, но отдавал себе ясный отчет в
различии между действительностью и ее отображением.
Если вновь просмотреть существующие версии о психической болезни
Винсента, то некоторые кажутся далекими от правды. А есть среди них и явно
вымышленные: такие как солнечные удары, глаукома, нейросифилис и отравление
красками.
В итоге остаются две теории, которые более или менее вероятны:
шизофрения и эпилепсия. Сначала под влиянием авторитета Карла Ясперса
предпочтение отдавалось первой, но затем исследователи стали больше
склоняться ко второй, а именно психомоторной или темпоральной эпилепсии. Эта
болезнь обычно начинает проявляться в возрасте около тридцати пяти лет.
Разрядки в мозгу оказывают воздействие не на мышцы, а на психику. Припадки
могут продолжаться от нескольких минут до нескольких недель. Контакт с
действительностью при этом обычно полностью нарушен, но сознание остается
ясным. Возможны галлюцинации и проявления агрессии. Причинами болезни могут
стать родовая травма, несчастный случай, воспаление или опухоль мозга.
Приложение 2. Психоаналитический взгляд на жизнь Винсента
Как выглядит жизнь художника с точки зрения психоаналитиков? Психиатр
Вестерман Хольштейн дает следующий анализ жизненного пути Ван Гога.
Винсент Ван Гог имел от природы шизоидный характер. Школу посещает с
перерывами, в итоге так и не получает среднего образования. Через своего
дядю он знакомится с торговлей художественными ценностями. С энтузиазмом
берется за дело, но разочарование в любви (в Лондоне) все меняет. Он теряет
интерес к работе, фанатично предается религии, упорно пытается проповедовать
мораль и все меньше следит за своим здоровьем и гигиеной. Заметно различие
между сердечным и благожелательным тоном его писем и его реальным поведением
- часто грубым и вызывающим.
В юности он боготворит отца, впоследствии преклоняется перед Богом,
видя в нем символического отца. Он твердо намерен посвятить себя служению
Богу, продолжив этим семейную традицию. Но получить необходимое для этого
образование ему не удается, поскольку он так и не смог овладеть латинским.
Ван Гог отправляется в Боринаж, где читает проповеди шахтерам. Он отдает
деньги и одежду бедным, спит в заброшенной лачуге. С виду его можно принять
за бродягу. Несмотря на его гуманистические взгляды, ему трудно найти подход
к людям. Свойственные Ван Гогу нарциссизм и другие комплексы мешают ему
видеть жизнь во всей своей реальности. Либидо интроверта заставляет его
искать смысл жизни в религии: путь, который приводит его в тупик.
В конце концов он находит связь с миром и цель жизни в искусстве. Он не
смог посвятить себя вере: это требовало слишком большой духовной сублимации,
чему мешали его комплексы. Искусство же, не препятствуя нарцисцизму Ван
Гогу, помогало ему воспринимать действительность. Так он достигает
относительного психического равновесия.
После возвращения из Боринажа в Нидерланды он сталкивается с новыми
проблемами: разочаровывается в гетеросексуальной любви и вступает в
серьезные разногласия с отцом. Последнее побудило его порвать все связи с
церковью.
Он переезжает в Гаагу, где из идеалистических соображений берет на
содержание проститутку-алкоголичку. Ван Гог как был, так и остается
неотесанным, фанатичным, угрюмым и непонятным для окружающих, он плохо
следит за собой, и многие видят в нем безумца. Улучшение наступает после
переезда в Париж, где он поселяется в доме брата Тео. Он знакомится с
молодыми импрессионистами и вдруг обнаруживает, что вполне способен к
человеческим контактам. До сих пор его картины были темными, мрачными и
холодными. Теперь он использует светлые краски и перенимает эстетические
нормы импрессионизма. В этом можно увидеть как уступку, так и выражение его
пробуждающегося духа.
Однако постепенно Ван Гог становится все более раздражительным и
нетерпимым, часто ссорится с Тео и коллегами. Вероятно, ему все же не
достает гибкости в общении. Или нарциссизм в нем снова взял верх. Возможно
также, что близкий контакт с Тео и друзьями слишком раздражал его скрытую
гомосексуальную эротику, и он не смог сублимировать это влияние в должной
степени.
Ван Гог покидает Париж и уезжает в Арль, где много времени проводит на
природе. Это идет ему на пользу: там он находит солнце и свет, необходимые
ему для работы. Он ревностно трудится, его состояние близко к экстазу. Его
творения - воплощение эротики. Художник поддерживает контакт с Тео, духовное
содействие которого для него жизненно важно.
Но затем следуют два события, окончательно подорвавшие его психику.
Сначала приходит сообщение о помолвке Тео. Позже планы Ван Гога по созданию
в Арле ассоциации художников терпят окончательный крах, его союз с Гогеном
оканчивается неудачей. Ван Гогу все труднее дается "перенесение" [термин
Фрейда], из-за чего он испытывает нарастающее давление своего либидо. В
течение ряда лет он теряет способность к "перенесению" как в
гетеросексуальной, так и в гомосексуальной эротике. Кроме того, он так и не
нашел себя в религии. Его поражает внезапный психоз. Он отрезает часть
своего левого уха и относит его проститутке, с которой у него была плотская
связь.
Его начинают преследовать галлюцинации, он не может руководить своими
действиями, все чаще впадает в состояние религиозного экстаза. В этот период
у художника проявляются первые признаки шизофрении, а его художественная
манера принимает черты экспрессионизма. Совпадение во времени душевной
болезни Ван Гога и изменения его художественного стиля не случайны.
Импрессионизм можно назвать экстравертным искусством: он действует на глаза,
не затрагивая душу. В противоположность ему экспрессионизм носит
интровертный характер, поскольку художник обнажает душу в своих
произведениях.
В последних работах Ван Гога все яснее чувствуется близость конца.
Краски становятся темнее, на картинах часто появляется кипарис, дерево
смерти. Одна из его последних картин "Вороны на пшеничном поле"
символизирует смерть. Дальнейшая борьба бессмысленна, и Ван Гог сводит счеты
с жизнью.
Таков взгляд психоаналитика Вестермана Хольштейна на жизнь Ван Гога.
Приложение 3. Был ли у Винсента сын?
Одним из самых известных исследователей жизни Ван Гога является,
несомненно, Ян Хульскер. Более десяти лет он собирал информацию о художнике,
после чего написал его биографию, включающую копии и описание всех его
картин и рисунков в хронологической последовательности. Для предприимчивого
журналиста Кеннета Уилки это явилось достаточным основанием, чтобы искать
встречи с ученым, который и в самом деле рассказал весьма любопытные вещи.
Хульскер изучил в частности родословную Син Хоорник, гаагской проститутки,
состоявшей с Винсентом в любовной связи.
Клазина (Син) Хоорник родилась 22 февраля 1850 года в Гааге, из
одиннадцати детей в семье она была старшей. Когда она поселилась с Ван Гогом
на Схенкстраат, у нее уже была пятилетняя дочка от неизвестного отца. Отец
ребенка неизвестен. 2 июля 1882 года Син, будучи сожительницей художника,
родила мальчика, нареченного Виллемом. Расставшись с Ван Гогом, она оставила
ребенка в семье своего брата Питера Антони Хоорника. У того тоже был сын,
ставший впоследствии, как удалось выяснить Хульскеру, знаменитым
нидерландским поэтом Эдом Хоорником. Син являлась соответственно его теткой.
Хульскер встретился с Эдом Хоорником, и тот познакомил ученого с Виллемом.
Последний оказался художником на пенсии. Он рассказал журналисту, что
мать часто навещала его, когда он жил в семье дяди. Она не раз говорила, что
Винсент - его отец. Его ведь и назвали в его честь: Виллем - второе имя Ван
Гога. Хульскер также узнал, что расставшись с Винсентом, Син по настоянию
брата вышла замуж за моряка по фамилии Ван Вейк, эту же фамилию стал носить
и Виллем. Однако новоиспеченный муж, забрав 300 гульденов приданого, сразу
после свадьбы бесследно исчез.
Правду ли рассказал Виллем? Кеннет Уилки отправился на поиски
доказательств. Он разыскал других членов семьи, даже внуков Ван Вейк, однако
не нашел никаких подтверждений истинности слов Виллема. Несмотря на это он
не сомневался, что тот сын Ван Гога. Вот его аргументы. Винсент познакомился
с Син в ноябре 1881 года. Он только что пережил глубокое разочарование в
любви к Кей Вос и страстно желал женского внимания и ласки. В письме 164
Винсент упоминает, что на улице встретил какую-то женщину, которая, по
мнению журналиста, и была Син. 2 июля следующего года родился Виллем - после
семи месяцам беременности, если верить теории Уилки.
Но верна ли эта теория? Ведь есть и веские аргументы против нее: 1. В
письме Тео Винсент возмущенно пишет о мужчине, который выбросил беременную
Син на улицу.
2. Врачи установили заранее дату родов в июне или июле, исходя,
несомненно, из нормальной длительности беременности.
3. То, что роды были тяжелыми, не говорит об их преждевременности.
4. И наконец, Хульскеру удалось разыскать соответствующую запись в
архиве лейденской академической больницы, которая гласит, что в 1882 году
Клазина Хоорник разрешилась от бремени доношенным ребенком весом 3420 грамм.
Так что Виллем отнюдь не родился семимесячным.
А может, у Винсента все-таки был ребенок, но матерью была не Син, а
какая-то другая женщина? Странно, что это не пришло Уилки в голову. В 1885
году Винсент работал в Нюэнене, где часто посещал ферму семьи Де Гроот.
Жители фермы служили моделями для многочисленных набросков и вариантов
картины "Едоки картофеля". Винсент плохо ладил с местным католическим
священником, поскольку тот отговаривал своих прихожан позировать художнику и
даже предлагал им деньги за отказ. (При этом позирование вовсе не считалось
греховным занятием) А Винсенту он настоятельно советовал не слишком
фамильярничать с людьми, которые ниже его по положению.
20 октября 1885 года тридцатилетняя дочь фермеров Де Гроот, по
совпадению тоже носящая имя Син (в письмах Винсент называет ее Гординой),
родила внебрачного здорового ребенка. Конечно, вся деревня судачила о том,
кто же отец, и многие возмущенно указывали на Ван Гога. Ведь мальчик был
рыженьким Однако никаких перемен в общении Винсента к крестьянами Де Гроот
не наблюдалось. Художник продолжал наведываться к ним, те охотно принимали
его и позировали ему. Сам он говорил, что Син родила ребенка от своего
кузена. Тем не менее, впоследствии о сыне Син говорили не иначе как: "Вот
идет Винсент Ван Гог!".
Приложение 4. Фальсификаторы
Должно быть, подделка картин известных мастеров - нелегкое занятие!
Фальсификатор вынужден соблюдать строжайшую тайну, даже члены семьи не
должны ничего знать, иначе они невольно, а то и вольно могут рассказать, чем
занимается их родственник. Вот тот и вынужден постоянно ловчить и
изворачиваться, вновь и вновь отвечая отказом на просьбы домашних показать
свое "новое полотно".
Фальсификаторы - это, как правило, люди разочарованные, ощущающие себя
непризнанными и непонятыми. Своим занятием они как бы мстят обществу,
которое упорно отказывается признать их гениальность. Подобные суждения
часто используются ими самими и их адвокатами как оправдание нарушения
закона.
Фальсификатор обязан не только в совершенстве владеть кистью, но и
обладать стальными нервами. А также огромным терпением, чтобы до тонкостей
изучить технику художника, чьи картины он намерен подделывать. Так что
хорошее художественное образование - непременное требование. А еще
необходимо иметь богатое воображение! Ведь нужно придумать историю
неожиданного появления неизвестного дотоле полотна знаменитого мастера.
Несомненно, существуют сотни поддельных картин Ван Гога - прежде всего в
частных коллекциях. Но есть они и в государственных музеях.
Одна из историй, связанная с поддельными "Ван Гогами" и длившаяся не
одно десятилетие, получила особенную известность. В двадцатых годах прошлого
века нидерландский историк искусств Барт де Ла Фай приступил к первой
инвентаризации всех работ Ван Гога. Момент, действительно, назрел:
неясностей и противоречий в этой области накопилось немало. После смерти
Винсента большинство полотен перешли к его брату Тео. Но тот скончался
несколько месяцами позже, и тогда хозяйкой наследства стала его вдова.
Большую часть картин она передала в собственность государственного музея Ван
Гога в Амстердаме, остальные продала, чтобы поправить свое бедственное
материальное положение. И наконец, некоторые полотна поступили в музей
Креллера-Мюллера в Оттерло.
Все, казалось бы, ясно. Однако известно, что часть работ Ван Гога была
уничтожена или потеряна еще при его жизни, когда он - особенно в брабантский
период - не находил никакого признания. Множество картин антверпенского
периода также пропало бесследно. И наконец, хорошо известно, что художник
часто изображал один и тот же объект, внося лишь незначительные изменения.
Например, портрет своего друга почтальона Рулена Винсент повторил минимум
шесть раз.
Историк искусства Барт де Ла Фай поставил перед собой цель составить
каталог всех работ Ван Гога, где бы они ни находились. Каталог должен был
содержать репродукции картин и рисунков с подробным описанием: название,
дата создания, размеры, где и когда выставлялась. В процессе работы историку
попала в руки информация о тридцати - ранее неизвестных - полотнах
художника. Среди них были среди прочего четыре автопортрета, картина с тремя
оливковыми деревьями и картина с четырьмя кипарисами. Все тридцать полотен -
одно за другим, с интервалами в несколько месяцев - были предоставлены Де Ла
Фаю на изучение одной художественной галереей, располагавшейся на Берлине на
улице Victoriastrasse, в старинном, ранее фешенебельном районе. Об их
происхождении владелец коллекции Отто Вакер дал короткое разъяснение: по его
словам полотна принадлежали представителям русской эмиграции первого
поколения.
Улица Victoriastrasse была известна торговлей картинами, галерея Вакера
была на ней отнюдь не единственной. Так, еще на рубеже девятнадцатого и
двадцатого веков там появилась картинная галерея Пауля Кассирера. Это была
не просто коммерция. Именно благодаря Кассиреру работы Сера, Сезанна, Мане,
Моне и Ван Гога получили известность в Германии, что повлекло за собой их
мировое признание. Пауль Кассирер был женат на популярной актрисе Тиле Дюро,
его братья, как и он сам, пользовались всеобщим уважением: один был
издателем, другой философом, а третий известным невропатологом. После смерти
Кассирера галерея перешла в собственность двух новых хозяев: господина
Фейльхенфельда и госпожи Грет Ринг.
Каталог Барта де Ла Файя появился в декабре 1927 года. Вскоре после
этого, в начале 1928го, галерея Кассирера объявила, что готовится к
организации большой выставки-продажи более чем ста работ Ван Гога. В этом не
было ничего сенсационного: популярность картин нидерландского художника
чрезвычайно выросла, как и цены на них. Отто Вакер выразил желание
сотрудничать с Кассирера: он собирался представить на предстоящей экспозиции
четыре картины Ван Гога из своей коллекции.
Что произошло в дальнейшем, до сих пор не совсем ясно. Согласно одной
их версий, Де Ла Фай, посетив выставку, почувствовал сомнение относительно
подлинности некоторых экспонатов. Что-то в их цветах и композиции
противоречило авторской манере. Де Ла Фай начал исследование и вскоре пришел
к выводу, что именно полотна, предоставленные Отто Вакером, являются
имитациями.
Однако согласно другому рассказу сомнение первоначально зародилось
вовсе не у Де Ла Файя, а у Грет Ринг. После тщательного изучения нескольких
картин она пришла к убеждению, что они не могли принадлежать Ван Гогу. Не
упомянув о своих предположениях, она показала эти работы Фейльхенфельду, и
тот подтвердил ее выводы. Хозяева галереи тут же поставили Вакера в
известность о своем открытии, изъяв, разумеется, с выставки предложенные им
подделки. При этом Ринг и Фейльхенфельд не посчитали нужным проинформировать
судебные инстанции, предоставив дальнейшее на совесть Вакера. Последний
отреагировал на происшедшее полным молчанием. По этой же версии информация о
фальсификации все же распространилась по Берлину, не обойдя и Барта де Ла
Файя, который уже включил в свой каталог все тридцать работ Ван Гога из
собрания Вакера.
В декабре 1928 года в немецком журнале "Искусство и художники" была
опубликована статья "Подлинник или фальсификация?", в которой выражалось
сомнение в том, что все картины, упомянутые Де Ла Файем, действительно,
принадлежат Ван Гогу. Почти сразу после выхода статьи автор каталога
выступил с неожиданным признанием: да, тридцать полотен, по всей видимости,
не являются подлинниками. Де Ла Фай заявил, что пришел к этому выводу после
тщательной проверки и выражал глубокое сожаление о своем первоначальном
заблуждении. Однако он не указал, о каких именно работах идет речь. Лишь в
1930 году он опубликовал перечень картин, которые на его взгляд являются
фальшивками. К тому времени многие эксперты уже высказали свое мнение по
этому вопросу. Их суждения расходились.
К примеру, известный искусствовед Юлиус Мейер-Грефе упорно отрицал
наличие подделок в собрании Вакера. Мейер-Грефе, венгр по происхождению,
родившийся в 1867 году, получил известность в Германии в начале двадцатого
века, как защитник новых веяний в искусстве, в частности, импрессионизма и
постимпрессионизма. Его перу принадлежит и целый ряд работ о Ван Гоге. Не
менее именитые искусствоведы - Бреммер, Блуменрейх и Розенхаген - поддержали
Мейер-Грефе. Споры стали принимать все более горячий характер. Так,
например, голландский эксперт Х.П.Бреммер посоветовал госпоже Креллер,
владелице знаменитой художественной коллекции, купить у Вакера одно из
полотен Ван Гога. Речь шла о картине, числящейся в каталоге под номером 418
" Морской пейзаж в Сен-Мари , о которой Де Ла Фай сказал: Необыкновенно
красивое произведение, но это не рука Ван Гога".
Мнения разошлись и об автопортрете, включенном в каталог Де Ла Файя под
номером 523. Бреммер назвал его самым прекрасным автопортретом мастера. А
также о полотне номер 639. Последнее было приобретено у Вакера голландским
коллекционером Шероном, утверждавшим, что он сам видел его когда-то в доме у
госпожи Ван Гог-Бонгер, вдовы брата художника. Де Ла Фай возражал ему,
уверяя, что тот перепутал вышеназванную картину с номером 638, в то время
как Бреммер, Розенгаген и Мейер-Грефе придерживались точки зрения Шерона.
Нескончаемые слухи о фальсификациях привлекли, наконец, и внимание
немецкой полиции. Два агента, служащих отделения на Александрплатц, получили
задание провести расследование. Обвинение в фальсификации могло в то время
иметь серьезные последствия для Вакера. Примечательно, что ни один из
покупателей не предъявил жалоб, и подозрения основывались лишь на признании
самого Де Ла Файя.
В ходе расследования стали известны весьма странные факты из биографии
Отто Вакера. Оказалось, что тот - перед тем как вступить во владения
художественной галереи - занимался делами, весьма далекими от искусства.
Вакер, родился в Берлине в 1898 году. После Первой мировой войны он выступал
танцором в эротических представлениях. Затем, сменив фамилию на
"Кратковский", открыл фирму такси в северном Берлине. Кроме того стало
известно, что он сам, а также его сестра и отец - владелец ресторана в
Дюссельдорфе - были неплохими художниками. Эти сведения каким-то образом
просочились и в круги берлинских фирм по торговле художественными
ценностями. Несколько коллекционеров, купившие картины Ван Гога, подлинность
которых теперь подвергалась серьезным сомнениям, подали иски с требованиями
вернуть свои деньги.
Тут наконец Отто Вакер, нарушил молчание. Он заявил, что подаст в суд
на Де Ла Файя и всех его сторонников за распространение ложной информации.
Защищая свою правоту, Вакер ссылался на экспертизы известных историков
искусства с мировой славой. Он даже отправился в Нидерланды с девятью
картинам Ван Гога, чтобы на родине художника подтвердить их подлинность. И
действительно, реставратор и инженер А.М. де Вильд, пользовавшийся
репутацией опытного специалиста, дал ему такое свидетельство. Теперь даже Де
Ла Фай стал сомневаться в своих прежних убеждениях и заявил, что пять из
девяти картин, ранее объявленных им подделками, все же, возможно, являются
оригиналами.
Вакер был уже убежден в своей неприкосновенности, когда по возвращению
в Берлин, 3 октября 1928 года, узнал, что Союз немецких коллекционеров и
антикваров подал на него заявление в полицию. Следствие, разумеется,
началось с вопроса: "Каким образом картины Ван Гога попали к Вам?". Вакер
рассказал, что купил их у одного русского эмигранта, но отказался назвать
его имя. Тот якобы имел отношение к царской семье, его родственники еще жили
в России и могли бы в случае обнародования имени стать жертвами репрессий.
Следователя Улзена такой ответ не удовлетворил, и он предложил Вакеру вместе
поехать к самому продавцу полотен, который проживал в Швейцарии. При этом
Улзен гарантировал полное соблюдение тайны. Но Вакер отклонил предложение.
Он был готов отправиться в Швейцарию только в сопровождении Мейер-Грефе, уже
знакомого с письмами бывшего русского аристократа. Улзен расспросил в свою
очередь Мейер-Грефе и узнал у него, что тот и в самом деле читал какие-то
строки, написанные эмигрантом, однако ни начала письма, ни подписи не видел.
Все это показалось следователю подозрительным. (Никакого путешествия в
Швейцарию в итоге не состоялось. В день предполагаемого отъезда Вакер
объявил, что русский аристократ отбыл в Египет). На основе расспросов
следователь составил протокол, не содержавший никаких выводов. Вакер был
отпущен домой.
Но уже несколько дней спустя полиция провела обыск в галерее на
Викторианской улице. Кроме самой художественной коллекции блюстителей
порядка интересовала и администрация Вакера. В огромном ворохе бумаг не было
обнаружено никаких чеков и расписок ни о покупке, ни о продаже полотен Ван
Гога. Бухгалтер, он же секретарь, не смог дать ясных объяснений.
Расследование зашло в тупик.
Полиция обратилась к покупателям Вакера с просьбой предоставить на
экспертизу приобретенные ими картины. Лишь один из них, американец Честер
Дале, ответил на эту просьбу. Анализ купленного им у Вакера полотна -
автопортрета Ван Гога у мольберта - показал удивительные результаты. Было
проведено два исследования: одно самим Де Ла Файем, другое Юлиусом
Мейер-Грефе, подтвердившие, что картина без всяких сомнений написана - в
1988 году, в Арле - самим Ван Гогом, более того, что она весьма характерна
для его неповторимого стиля. На этом дело Вакера было закрыто, как казалось,
навсегда. Доказательства о фальсификации оказались недостаточно
обоснованными.
Но это был еще не конец. В сентябре 1931 года полиция вновь предъявила
обвинение Вакеру в том, что с 1925 по 1928 год тот продал тридцать полотен,
якобы принадлежащих Ван Гогу, за общую сумму в 10 тыс. немецких марок. В
ходе процесса ряд экспертов и историков искусства выразили свою точку
зрения, но единого мнения так и не было принято. Интересна позиция Юлиуса
Мейер-Грефе и профессора Спиро. Согласно их мнению, фальсификации в
коллекции Вакера несомненно присутствовали, но были выполнены с таким
мастерством, что их почти невозможно отличить от истинных работ великого
мастера. Поэтому обманутые покупатели, заплатившие за подделки, огромные
деньги, не должны чувствовать себя в накладе
Прояснить ситуацию могла бы лишь новая научная экспертиза. Проведенная
профессором Руманном, с применением новейших рентгеновских методов, она
показала, что техника полотен из собрания Вакера существенно отличается от
других картин Ван Гога. Но ряд других экспертов оспаривали это мнение, и
споры не утихали.
Процесс над Вакером завершился 19 апреля 1932 года. Ему присудили год и
семь месяцев тюремного срока и денежный штраф размером 30 тыс. немецких
марок.
Но на этом дискуссия о подлинности картин Ван Гога не закончилась. В
1973 году историк искусств М.М. Ван Дантциг провел исследование подлинности
пятидесяти картин Ван Гога из нидерландских собраний. Согласно его выводам
максимум 76% из этих полотен - подлинные и минимум 45% являются имитацией.
Приложение 5. Вырождающееся искусство? Винсент и Третий Рейх
Необычная и трагическая судьба Ван Гога не может оставить равнодушным
любого человека, обратившегося к собранию его писем. Многие поклонники
художника не ограничиваются изучением его корреспонденции, а отправляются по
местам Винсента, посещая города и деревни, где тот жил и работал, поля и
мосты, которые он изобразил на своих полотнах.
Даже во время Второй мировой войны интерес в Ван Гогу не угасал. Одним
из верных его почитателей был гаагский психиатр Йоост А.М. Меерлоо. Перед
войной он опубликовал эссе "Винсент в Арле", представлявшее собой
своеобразное психологическое исследование. Во время войны он сам случайно и
даже против своей воли оказался в Арле. Меерлоо был членом Сопротивления. В
1943 году его положение в родной стране стало небезопасным и он решил с
помощью друзей перебраться в Испанию. Поезд проезжал через Францию, и в
Париже Меерлоо пересел в состав, направлявшийся в Перпигнан. После
нескольких часов пути он услышал голос кондуктора, выкликающий: "Арль, Арль
". Голландец поспешно вышел и огляделся по сторонам: не преследуют ли его
нацистские агенты? К счастью, на перроне никого не было кроме
француза-кондуктора, который сообщил путешественнику, что через несколько
часов тот сможет пересесть в нужный ему поезд. У Меерлоо оказалось
достаточно времени в запасе, чтобы познакомиться с городом. Позже он
вспоминал "Я вдруг перестал быть беглецом, стоявшим на волосок от
смертельной опасности. Я, вместе с Винсентом, гулял по улицам Арля, вновь
переживая в душе его жизненную драму. Я отправился на поиск 'Желтого дома' и
'Ночного кафе'. Я шел по освещенному городу между цветущих деревьев,
наблюдая за прохожими, которые, казалось, сгибались под гнетом собственных
мыслей. И удивительно: я забыл о страхе за собственную жизнь. Меня занимал
исключительно Винсент, но совсем иначе, чем до сих пор. Раньше я видел в нем
лишь человека с тяжелой судьбой и больной психикой, ищущего спасение в
творчестве. Теперь я осознал, что в арльской больнице, а позже в Сен-Реми,
он мужественно боролся против собственного безумия, но проиграл в этой
борьбе".
Меерлоо продолжил свое путешествие и благополучно достиг Испании. Позже
он перебрался в Лондон, где до окончания войны возглавлял отделение
психологии Военного Министерства. После войны он опубликовал свой самый
известный труд "Тотальная война и человеческий разум", в котором попытался
дать психологический анализ фашизма. Он рассматривал обращение к фашизму,
как бегство от идей мира, свободы и ответственности, поскольку стремление к
этим идеалам - груз, который не всякий может вынести.
И вот мы вплотную подошли к интересующей нас теме: отношение
национал-социалистов к наследию Ван Гога. Правда, однозначного ответа на
этот вопрос мы так и не найдем. В Германии, перед Второй мировой войной,
было принято относить наследие Ван Гога к так называемому упадническому
искусству. Это мнение даже сыграло некоторую роль в борьбе за власть. В
какой-то момент встал вопрос о том, кто станет во главе культурной жизни
Третьего Рейха. Собственно, Гитлер уже доверил этот пост Геббельсу, министру
народного просвещения и пропаганды. Тот был поклонником современного
искусства, в частности, восхищался работами Эдварда Мунка и Эмиля Нольде.
Последний сам был членом национал-социалистической партии. При этом
большинство нацистов не признавали Нольде как художника, называя его
творчество вырождающимся и порочным.
Это различие во мнениях и стало причиной конфликта в высших кругах.
Альфред Розенберг, учредивший в 1927 году Союз национал-социалистического
немецкого искусства, намекнул фюреру на заблуждения Геббельса. Ведь тот не
только не скрывал своих личных предпочтений, но и воспел в своем раннем
автобиографическом романе творчество Ван Гога. При этом Розенберг хорошо
знал, что Гитлер Ван Гога ненавидит. И добился своего: пост,
предназначавшийся Геббельсу, был отдан ему, Розенбергу. Разумеется, он
позаботился о том, чтобы работы Ван Гога были изъяты из центральных немецких
музеев и помещены в филиалы. Позже большая их часть была продана на
аукционах. Однако не все партийные лидеры были согласны с позицией
Розенберга. Некоторые из них как раз воспользовались возможностью приобрести
полотна гениального нидерландского мастера. Герман Геринг, например, купил
три картины, в том числе, "Сеятеля". Бальдур фон Ширах приобрел "Маковое
поле". Насколько известно, одна картина из коллекции Мюнхенской
государственной галереи была продана за бесценок: семнадцать с половиной
тысяч швейцарских марок!
Не на всех оккупированных территориях соблюдался запрет на Ван Гога.
Например, на родине художника - в Голландии - его работы с 1939 года тайно
хранились в бомбоубежищах.
Любопытно, что не все картины Ван Гога были отнесены культурными
лидерам Третьего рейха к вырождающемуся искусству. Например, пейзажи с
арльским мостом не были изъяты из музеев.
Иллюстрацией двойственного отношения к творчеству Ван Гога является
репортаж, появившийся в 1943 году в известном национал-социалистическом
пропагандистском журнале "Сигнал". Два военных журналиста корреспонденты
этого нацистского печатного органа - отправились на поиски подвесного моста,
ставшего знаменитым, благодаря Винсенту. Художник изобразил его маслом, по
меньшей мере, четыре раза и, кроме того, написал с него акварель и два
рисунка карандашом. Вот отрывок из их репортажа: "В 1943 году, через пол
столетия после смерти Ван Гога, в Арле не осталось никого, кто бы помнил его
лично. Я и мой коллега прибыли туда с целью сделать цветную фотографию
знаменитого моста Ван Гога. На станции нам повстречалось с десяток человек,
но никто из них не имел понятия о мосте. Но тут один заявил, что может
доставить нас на место назначения, поскольку в окрестностях имеется лишь
единственный навесной мост. Однако когда мы после получаса пути приблизились
к нему, то сразу поняли, что к Ван Гогу он отношения не имеет: мост был
построен не ранее, чем двадцать лет тому назад. Наш спутник уверял, что
других подобных сооружений здесь нет. Мы уже готовились вернуться ни с чем,
да и времени на поиски оставалось всего час, иначе мы опоздали бы на поезд.
Мы попросили нашего незадачливого поводыря опросить окрестных жителей. И вот
несколько минут спустя он вернулся к нам очень довольный: 'Теперь я понимаю,
что вы имели в виду: маленький мостик в направлении Тараскона!'. И вот в
самом центре города, за пятнадцать минут до отправления нашего поезда, мы
наконец стоим на мосту Ван Гога! В этом мы не сомневались ни секунды, хоть
от желтого цвета ничего не осталось: камни почернели от времени. Сделав
несколько снимков, мы поспешили к вокзалу. Пред самым отходом поезда мы еще
успели спросить нашего попутчика, почему он сперва повел нас по ложному
пути. И вот его ответ: 'Но господа, из вашего рассказа я понял, что вы ищете
какой-то особенный мост, потому и не подумал об этой развалюхе, которую уже
давно пора сломать!'
Примечательно, что два военных журналиста сфотографировали вовсе не тот
мост! Настоящий мост, носящий имя своего прежнего сторожа "Ланглуа", был
снесен уже в 1933 году. Попытка его реконструкции в 1962 году не увенчалась
успехом. Подобная печальная судьба постигла и Желтый дом на площади
Ламартин. Он был уничтожен во время бомбардировки 25 июня 1944 года и
никогда не был восстановлен.
Литература
1. J. Hulsker Van Gogh en zijn weg , Amsterdam, 1977
2. J. Hulsker Vincent Van Gogh, een leven in brieven , Amsterdam, 1985
3. J. Hulsker, Lootgenoten, het leven van Vincent en Theo Van Gogh ,
Weesp, 1985
4. J.Rewald Post-impressionism , from Van Gogh to Gauguin, London 1978
5. Stein S.A. Van Gogh, a retrospective , New York, 1986
6. M. E. Tralbaut Vincent Van Gogh , London, 1969
7. E. van Uitert Vincent Van Gogh in creative competition, four essays
from Semioulus Zuthen , 1983
8. E. van Uitert Van Goghin Brabant , Zwolle, 1987
Популярность: 9, Last-modified: Tue, 17 Dec 2019 21:54:17 GmT